Товарищ капитан. Часть 1. Блондинка с розой в сердце

Глава 1

Я сдвинул в сторону дверь купе. Вдохнул запахи пота, чеснока и варёных яиц. Увидел, как синхронно повернули в мою сторону лица сидевшие в купе поезда люди. Трое. Похожий на студента старших курсов мужчина в очках и с синевато-красным прыщом около носа — он восседал рядом с окном, левым плечом прижимался к стене вагона. По правую руку от «студента» расположился мужчина лет шестидесяти, с козлиной бородкой и блестящей лысиной (я мысленно обозвал его «пенсионером»). А напротив мужчин (по другую сторону стола) замерла с широко открытыми глазами симпатичная голубоглазая блондинка: Александра Витальевна Лебедева, журналистка из Ленинграда (двадцать семь лет, бездетная, разведённая и пока ещё живая).

Я улыбнулся и громко сказал:

— Здравствуйте, товарищи. Меня зовут Дмитрий Иванович Нестеров. Я ваш новый сосед. Займу двадцать второе место. Еду до конечной станции: до самого Ленинграда.

Бросил на верхнюю полку свою ношу (газету «Советский спорт» за вчерашний день) — та легла по соседству со свёрнутым матрасом, из которого выглядывала грязно-белая подушка.

— Здравствуйте, — приятным, похожим на кошачье мурлыканье голосом сказала Лебедева.

Она пробежалась по мне взглядом: по коричневым кожаным немецким полуботинкам, по светло-синим американским джинсам, по белой футболке и по украшенному многочисленными карманами жилету из голубой джинсовой ткани.

— Иннокентий Николаевич, — представился «пенсионер».

Наряженный в белую майку мужчина привстал, протянул мне руку. Мы обменялись с Иннокентием Николаевичем рукопожатиями. Я отметил, что рукопожатие у пенсионера крепкое, рабоче-крестьянское, не соответствующее его внешности интеллигента.

— Павел, — последовал примеру своего соседа «студент». — Павел Дружинников.

Павел навалился животом на стол и тоже сжал мою руку: сильно, по-взрослому, будто спортсмен тяжелоатлет. Я заметил, что ладонь у Дружинникова влажная, будто Павел сейчас нервничал перед сдачей судьбоносного экзамена.

— Меня зовут Саша, — промурлыкала журналистка. — Александра Витальевна.

Она чуть склонила на бок голову и сказала:

— Немного у вас вещей, Дмитрий Иванович. Вас, случайно, на вокзале не ограбили?

Лебедева приподняла тонкую правую бровь. Её глаза смеялись.

Я улыбнулся, взглянул на лицо Александры. Подумал, что Пашка Бондарев меня не обманул: эта ленинградская журналистка действительно симпатичная. Пробежался глазами по стройной женской фигуре. Задержал взгляд на собранных у Лебедевой на затылке в хвост светло-русых волосах и на точке-родинке у Александры над губой.

— Путешествую налегке, — сказал я.

Прикоснулся руками к карманам жилета и добавил:

— Деньги и документы есть. А всё прочее куплю в Ленинграде.

Александра Витальевна сдвинулась к окну. Я уселся рядом с ней на полку, аккуратно застеленную тонким «колючим» одеялом. Мазнул взглядом по книге, которую держала в руке журналистка (Агата Кристи «Мисс Марпл в Вест-Индии»).

За окном купе проплывали среднерусские пейзажи: лиственные и хвойные деревья, поросшие высокой травой луга, деревянные домишки. Небо за пыльным стеклом казалось хмурым. На нём (между перистыми облаками) застыло солнце.

— Дмитрий Иванович, а вы уже слышали про референдум в Ленинграде? — спросил «пенсионер». — Про тот, который проходил во время голосования за Ельцина. Проходимцы из Ленсовета заморочили горожанам головы. Навешали им лапши на уши. И обманутые этими негодяями ленинградцы проголосовали за переименование Северной столицы!

Я отвёл взгляд от окна, посмотрел на гневно нахмуренное лицо Иннокентия Николаевича.

Заметил, как Павел Дружинников пожал плечами.

— А я считаю, что это хорошо, — сказал «студент». — Пора завязывать с коммунистическим прошлым. Хватит! Надоело. Да и вообще. Это царь Пётр Первый построил город на Неве, а не Ленин. Ленин там вообще ни при чём. Поэтому я считаю: именно царь Пётр заслужил, чтобы в город носил его имя. И нечего подмазываться к чужим заслугам.

— Название Санкт-Петербург не в честь Петра Первого, — сказала Лебедева. — А в честь Святого Петра, небесного покровителя города.

«Студент» тряхнул головой.

— Пусть так, — сказал он. — Но Ленин к этому городу всё равно никакого отношения не имеет.

«Пенсионер» гневно сверкнул глазами.

— Много вы понимаете! — повысил он голос. — Город-герой — это Ленинград, а никакой не Петербург! Ещё живы те, кто пережил блокаду, кто защищал Ленинград от фашистов. Они Ленинград защищали, а не Петербург! Как мы своим отцам и дедам в глаза посмотрим⁈ Как мы предадим их память⁈ Совести у вас нет с эти самым вашим… Петербургом.

— Товарищи, предлагаю сменить тему, — сказала Лебедева. — Всё равно от нашего с вами спора ничего не зависит. Что бы мы ни решили, а власти поступят по-своему. Нет у нас в стране пока демократии.

Александра Витальевна взглянула на меня, словно в поисках поддержки.

— И слава богу, что её у нас нет, — произнёс «пенсионер». — Нам она и не нужна. Пусть эту демократию буржуи за границей едят.

Он покачал головой.

— Это вы за себя говорите, Иннокентий Николаевич, — ответил «студент». — А нам эти ваши коммунизм и социализм уже поперёк горла сидят. Всё. Надоели. Требуем перемен.

«Студент» махнул рукой.

— Вы ещё наплачетесь от этих ваших перемен, — пробурчал «пенсионер».

Он взял со стола пачку с надписью «Союз Аполлон». Выудил из неё сигарету.

— Вот это правильно, уважаемый Иннокентий Николаевич, — сказал «студент». — Давайте-ка мы с вами выкурим трубку мира.

Он без стеснения запустил пальцы в пачку «пенсионера» — Иннокентий Николаевич никак на это действие не отреагировал.

Мужчины посмотрели на меня.

— Вы с нами, Дмитрий Иванович? — спросил «пенсионер».

Я поднял руки, покачал головой.

Сказал:

— Не курю.

— Вы молодец, Дмитрий Иванович, — сказал «пенсионер». — Здоровье — это очень важно. Да и сигареты нынче по талонам. Впрочем, как и всё остальное. Тут не только курить — тут и есть, и пить бросишь.

Иннокентий Николаевич проследовал к выходу из купе. Павел Дружинников поспешил за ним, оставил после себя шлейф из запаха пота. Лебедева поджала под себя ноги, раскрыла книгу. Я выждал полминуты. Рассматривал разложенные на столе вещи: пустые стаканы в металлических подстаканниках, свёртки с продуктами, мятую пачку сигарет, складной перочинный нож.

С интересом взглянул на загорелые колени журналистки — та будто почувствовала мой взгляд: накрыла колени подолом сарафана. Но глаз от страниц книги Александра Витальевна не отвела. Будто действительно увлеклась чтением. Я выждал, пока в конце вагона хлопнули дверью. Лишь после этого прикрыл дверь в купе — на это моё действие журналистка всё же среагировала.

— Дмитрий Иванович, жарко, — сказала она.

Демонстративно помахала книгой, словно веером.

Я встал, вынул из кармана жилета удостоверение, раскрыл его и предъявил журналистке.

Представился снова:

— Дмитрий Нестеров, капитан, Комитет государственной безопасности СССР.

— Оперативный уполномоченный, — прочла в удостоверении Лебедева.

Она перевела взгляд на моё лицо и спросила:

— Вас мой папа прислал? Зачем?

— Александра Витальевна Лебедева, — сказал я, — вы подозреваетесь в совершении особо тяжкого государственного преступления. К нам поступила информация, что вы планируете побег за границу. Поэтому мы вынуждены вас задержать.

Я отметил, что широко открытые глаза журналистки сейчас выглядели не голубыми, а тёмно-бирюзовыми. Лебедева моргнула, растеряно улыбнулась (будто надеялась, что я пошутил).

— Гражданка Лебедева, — сказал я, — вставайте и следуйте за мной. Советую вам: не делайте глупостей. Напоминаю, что неподчинение представителю власти — это уголовно наказуемое деяние. Не усугубляйте свою вину.

— Мою… вину? — переспросила Александра. — Государственное преступление? Побег за границу? Дмитрий Иванович, это такая шутка?

Я спрятал в карман удостоверение и заявил:

— Никаких шуток, гражданка Лебедева. Измена Родине — это нешуточное обвинение.

Журналистка всё ещё улыбалась.

— Что? — переспросила Александра. — Измена Родине? Вы… знаете, кто я такая? И кто мой отец?

Я кивнул.

Вагон дёрнулся — из-под подола сарафана вновь выглянули женские колени.

— Разумеется, Александра Витальевна, — сказал я. — Меня поставили в известность. Ваш отец, генерал-майор Комитета государственной безопасности Корецкий, арестован. В настоящий момент он уже даёт признательные показания.

— Папу арестовали⁈ Кто такое приказал⁈

Лебедева вцепилась руками в край стола. На её скулах вспыхнул румянец.

Я попятился к выходу, поманил Александру за собой.

— Александра Витальевна, — сказал я. — Следуйте за мной. Уверен, что ТАМ вам всё объяснят.

Демонстративно выглянул в коридор и снова взглянул на Лебедеву.

— Александра Витальевна, поспешите. Сейчас вернутся ваши попутчики. Вы же не хотите, чтобы в их присутствии я защёлкнул на ваших руках наручники, как на какой-то… воровке?

Журналистка встрепенулась. Возмущённо выдохнула.

— Сам ты!..

Она свесила с полки ноги, сунула их в босоножки.

— Я вашему начальнику позвоню, — заявила она. — Крючкову Владимиру Александровичу. Он знает, что мой папа честный человек! Они с папой не первый год знакомы. Владимир Александрович разберётся.

— Очень мудрое решение, — сказал я. — Обязательно побеседуйте с Крючковым. А сейчас, пожалуйста, без лишних эмоций. Ведь вы же дочь генерала, а не базарная баба. Следуйте за мной, Александра Витальевна.

Лебедева подхватила с полки сумочку, повесила её на плечо.

Посмотрела мне в лицо и прошипела:

— «Базарную бабу» я вам ещё припомню, Дмитрий Иванович. Это я вам обещаю.

Она поправила волосы.

— Ведите, Нестеров, — сказала она. — Не бойтесь: за границу я не сбегу.

Я кивнул и зашагал по коридору в сторону противоположную той, где курили в тамбуре «студент» и «пенсионер». Оглянулся — Лебедева следовала за мной. Александра шла с высоко поднятой головой, хмурила брови и посматривала на меня с нескрываемой неприязнью. Я снова подумал о том, что Паша Бондарев её не зря расхваливал: Лебедева действительно красавица.

Рядом с комнатой проводника я шагнул к окну — жестом велел, чтобы журналистка шла вперёд. Александра пренебрежительно скривила губы, продефилировала к выходу из вагона. Я направился за ней следом. Выдерживал дистанцию в три шага. С интересом рассматривал фигуру Лебедевой уже с другой стороны — с которой Александра выглядела ничуть не хуже, чем с предыдущей.

Теперь я оценил и её фигуру, стройность которой не прятал, а лишь подчёркивал бежевый в мелкий цветочек ситцевый сарафан. Классические девяносто-шестьдесят-девяносто. Рост примерно метр и семьдесят сантиметров (на пару десятков сантиметров ниже меня теперешнего). Гладкая и шелковистая загорелая кожа, будто Лебедева ехала сейчас не из Волгограда, а с морского курорта.

В тамбуре следующего вагона журналистка обернулась. Вопросительно взглянула на меня.

— Идите до первого вагона, — скомандовал я.

Лебедева дёрнула плечом.

Под перестук колёс поезда мы с Александрой брели по заполненным пассажирами вагонам. Вдыхали букеты не самых приятных запахов, слушали обрывки чужих разговоров. Детский плач, бренчание гитарных струн, женский смех, громкий мужской бас — всё это поочерёдно сопровождало нас в пути. Как и мелькание зелени за окнами (деревья, кусты, густая высокая трава).

В первом вагоне Лебедева снова остановилась.

— Первое купе, — сказал я. — Первое и второе места.

Журналистка хмыкнула, но промолчала. Побрела мимо изнывавших от жары пассажиров. Я поглядывал по сторонам. Видел, что люди общались, читали газеты и книги, играли в карты и в шахматы. Ожидаемо не заметил никаких смартфонов, планшетных компьютеров или ноутбуков. В пятом купе мужчина колдовал над радиоприёмником, а во втором ребёнок пиликал игрой серии «Электроника».

Лебедева снова остановилась.

— Что дальше? — спросила она.

Я указал ей на нижнюю полку, где заблаговременно расстелил постель.

— Присаживайтесь, Александра Витальевна.

Лебедева послушно опустилась на край полки, сложила руки на колени. Мазнула внимательным взглядом по лицам наблюдавших за нами пассажиров. Тут же снова нахмурилась и тяжело вздохнула.

Я склонился над ней и строго потребовал:

— Никуда не уходите с этого места, Александра Витальевна. И не пытайтесь сбежать. За вами наблюдают.

Лебедева стрельнула глазами в женщин, что щёлкали семечки и посматривали на нас со своих «боковушек».

— Ждите меня здесь, Александра Витальевна, — сказал я. — Располагайтесь. Скоро я к вам вернусь.

* * *

Я отодвинул дверь, заглянул в купе — «студент» и «пенсионер» при виде меня замолчали. Иннокентий Николаевич (не глядя, но и не очень ловко) нарезал ножом копчёную колбасу. Павел Дружинников жевал бутерброд, размешивал сахар в стакане с чаем.

Мужчины дружно взглянули поверх моего плеча.

Я шагнул к столу и взял сразу два куска колбасы. Прожевал их. Кивнул.

Заявил:

— Неплохо. Очень даже. Вкус туалетной бумаги совсем не заметен.

Павел оставил в покое ложку и потрогал указательным пальцем прыщ на своём лице.

— Какой бумаги? — спросил он.

В окно купе заглянуло солнце, заставило нас сощуриться.

— Туалетной, — повторил я. — Не слышали об этом? Это же общеизвестная легенда! О том, что в Советском Союзе дефицит туалетной бумаги именно потому, что вся она уходит на приготовление колбасы.

«Студент» с опаской взглянул на остатки своего бутерброда.

— Правда, что ли? — спросил он.

Павел посмотрел сперва на замершего с ножом в руке «пенсионера», затем снова на меня.

— Враньё, — авторитетно заявил я, — и гнусные происки империалистов. Туалетная бумага сейчас в дефиците, чтобы мы чаще покупали газеты и книги. Ведь СССР — самая читающая страна в мире!

Павел Дружинников неуверенно улыбнулся.

Иннокентий Николаевич спросил:

— Дмитрий Иванович, а где же наша прекрасная Сашенька? Разве она не вместе с вами ушла?

— Вместе со мной, — сказал я.

Сунул пальцы в карман жилета и выудил оттуда книжечку с золотистым гербом Советского Союза на красном фоне и с надписью: «УДОСТОВЕРЕНИЕ. МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР». Открыл её, показал Иннокентию Николаевичу и Павлу Дружинникову. Выждал, пока они рассмотрят вклеенную в удостоверение фотографию.

— Капитан Нестеров, оперуполномоченный, уголовный розыск, — представился я.

Заметил, как «студент» и «пенсионер» насторожились. С громким щелчком захлопнул «корочки», сунул книжицу в карман.

— Гражданка Лебедева Александра Витальевна арестована, — сообщил я. — Постановлением суда ей вменяется подозрение в нарушении пяти статей Уголовного кодекса РСФСР. В том числе — покушение на убийство двух и более лиц.

Я заметил, как расслабилась сжимавшая рукоять ножа рука «пенсионера».

Сказал:

— Поэтому я расстрою вас, товарищи. Симпатичная попутчица к вам не вернётся. Сомневаюсь, что Александра Витальевна окажется на свободе в ближайшие пять-семь лет. Я пришёл за её вещами. Где они?

Павел Дружинников пальцем указал на полку.

— Там, внизу, — сказал он. — Сумка. И ещё вот эта книга.

Я вынул из-под нижней полки небольшую сумку из коричневого кожзама. Книгу я сознательно проигнорировал.

Протянул «пенсионеру» и «студенту» руку. Те её пожали — аккуратно, будто с опаской.

— Спасибо за сотрудничество, товарищи, — сказал я. — В Ленинграде вас на перроне встретят мои коллеги. Они отведут вас в отделение. Ничего особенного. Зададут несколько вопросов о Лебедевой. Под протокол. Много времени это не займёт.

Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников синхронно кивнули.

Я попрощался с ними и покинул купе.

* * *

Сумку журналистки я оставил в купе проводницы.

* * *

Вернулся в первый вагон. Обнаружил, что Лебедева сидела у окна, смотрела поверх деревьев и кустов на небо. Мысленно она сейчас была явно не в поезде.

Я расстегнул лежавший на верхней полке рюкзак. Достал из него блокнот и ручку. Под присмотром щелкавших семечки женщин сделал на чистой странице первую запись.

— Мы так и будем тут сидеть? — спросила журналистка.

Она скрестила на груди руки, плотно сжала губы.

— Ждите, Александра Витальевна, — сказал я. — Скоро вам всё объяснят.

Начал в блокноте новый абзац.

Лебедева дернула плечом и отвернулась к окну.

* * *

До пятиминутной остановки на станции Селидово я исписал мелким почерком почти четыре страницы. Всё это время Лебедева молчала. Я её не беспокоил.

Поезд дёрнулся и снова поехал. Я поднял голову, взглянул за окно. Увидел, как мимо поезда неспешно проплыло невзрачное здание железнодорожного вокзала.

Отметил, что журналистка по-прежнему смотрела на небо. Александра сейчас походила на манекен в витрине магазина. Такая же неподвижная и молчаливая.

Я заполнил текстом ещё полстраницы, до того, как заметил шагавшую по вагону проводницу: ту, в чьей комнатушке я недавно пристроил вещи Лебедевой.

Проводница остановилась рядом со мной и сообщила:

— Товарищ капитан, они вышли из поезда. Оба. В Селидово.

Я кивнул, протокольными фразами поблагодарил женщину за информацию.

Проводница ушла.

Я закрыл блокнот, сунул его обратно в рюкзак. Повернулся к следившей за моими действиями Лебедевой.

— Вот и всё, Александра Витальевна, — сообщил я. — Наша прогулка завершена. Возвращаемся в своё купе.

Глава 2

Лебедева уселась на полку — я поставил рядом с ней её сумку. Бросил свой рюкзак туда, где еще час назад восседали «студент» и «пенсионер». Отметил, что книгу журналистки наши (теперь уже бывшие) попутчики не умыкнули, словно не заинтересовались романами Агаты Кристи. Оставили они на столе и пустую пачку из-под сигарет, и пропахшую чесноком газету. Лежал на верхней полке и мой «Советский спорт». Ни Иннокентий Николаевич, ни Павел Дружинников не сдали проводнице постельное бельё — оно всё ещё лежало на матрасах. В такт покачиванию вагона позвякивали на столе пустые гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках.

— Капитан, объясните, зачем вы водите меня по поезду с места на место, — потребовала журналистка. — Какой в этом смысл? Где ваши обещанные объяснения?

Я скомкал пропитанную жиром газету, сдвинул её к окну. Сунул руку за спину, вынул из-за ремня пистолет Макарова. Передёрнул затвор, положил пистолет на стол.

— Это ещё зачем? — насторожилась Лебедева. — Боитесь, что я сбегу?

Мне показалось, что Александра побледнела.

— Расслабьтесь Александра Витальевна, — сказал я. — Всё. Теперь вы совершенно свободны. Я отменил ваше сегодняшнее задержание. Поздравляю.

Я повернул пистолет дулом к двери купе, накрыл его полотенцем. Вынул из рюкзака блокнот, пролистнул заполненные текстом страницы, пробежался взглядом по последнему абзацу.

— Что значит, вы отменили моё задержание? — спросила Лебедева. — Как это?

Она приподняла бровь.

— А вот так, — ответил я. — Бегите за границу, Александра Витальевна. Если хотите. Я вас не задерживаю.

Вспомнил, на чём прервал записи — двумя предложениями завершил мысль. Услышал, как Лебедева хмыкнула. Поставил жирную точку, начал новый абзац.

— Какая заграница? — сказала Александра. — Капитан, вы с ума сошли⁈ Мой папа ни в чём не виноват! Я Владимиру Александровичу Крючкову позвоню! Сразу же, как только доберусь до телефона!

Я оторвал взгляд от страницы — посмотрел на журналистку. Лебедева сощурила глаза, постучала пальцем по столу. Будто уже мысленно беседовала с Председателем КГБ СССР.

Я сказал:

— Арест вашего отца я тоже отменил. Задним числом. Так что не переживайте, Александра Витальевна. Всё нормально с вашим родителем. Пока. Он поживёт ещё месяца полтора.

Мне показалось, что Лебедева вновь насторожилась.

— Где он поживёт? — спросила Александра.

— Там, где он жил раньше. Не напрягайтесь. Не было никакого ареста. Насколько я знаю. Я вас обманул. И ваше временное задержание я произвёл исключительно по своей инициативе. Так что успокойтесь. Преспокойно читайте книгу.

Я указал на томик Агаты Кристи.

На свою книгу Лебедева даже не взглянула — она сверлила взглядом моё лицо.

— Не понимаю, — произнесла журналистка. — То есть, как это… вы меня обманули?

— Не берите в голову, Александра Витальевна. Такое случается. Люди иногда лгут. Мужчины в том числе. И я не исключение. Примите это, как данность.

Я отмахнулся от вопроса Лебедевой. Снова уставился на освещённую солнечным светом разлинованную страницу блокнота. Краем глаза посматривал на ноги журналистки.

Александра ударила рукой по столешнице — звякнули стаканы, чуть подпрыгнула книга Агаты Кристи. Солнечный свет померк — это спряталось за тучу солнце за окном.

Лебедева склонилась над столом.

— Капитан, объяснитесь, — потребовала журналистка. — Я ничего не понимаю.

Я пробежал взглядом расстояние от женских коленей до ярко-голубых глаз. Вздохнул. Вернулся взглядом чуть ниже подбородка журналистки, полюбовался на открывшееся моему взору зрелище.

Александра прикрыла рукой глубокий вырез сарафана. Другой рукой она накрыла страницу моего блокнота.

— Объяснитесь, капитан! — повторила она. — Хотите сказать, что никакого ареста папы не было? Вы всё это выдумали? И меня водили по вагонам без причины?

Я выдернул из-под её ладони блокнот. Закрыл его, посмотрел на Александру.

Воскресил в памяти слова Паши Бондарева о том, что мёртвая журналистка лежала в купе с закрытыми глазами — отметил, что Пашка не видел этих голубых глаз.

— Александра Витальевна, — сказал я. — Ничто не случается без причины. И мы с вами прогуливались по поезду не напрасно. Можете мне поверить: прогулка пошла вам на пользу.

Лебедева скрестила на груди руки. Она буравила меня суровым взором.

Я вспомнил, что уже видел этот её требовательный взгляд: на фотографии, которую лет десять назад отыскал в интернете.

— Хотите сказать, что всё это было просто шуткой? — спросила журналистка, взмахнула руками. — Розыгрышем? Дмитрий Иванович, вы таким странным способом со мной заигрывали?

Я щёлкнул пальцем и сказал:

— Годное объяснение. Сойдёт. Всё именно так. Заигрывал. Вы угадали.

Улыбнулся.

— Гражданка Лебедева, вы получили свои объяснения, — сказал я и снова раскрыл блокнот. — Вполне нормальные. Теперь отстаньте от меня и не мешайте работать.

На двери в зеркале я заметил своё отражение. С утра оно почти не изменилось.

Александра резко вдохнула — у неё на щеках и на скулах вновь вспыхнул румянец.

— Это я-то вам мешаю⁈ — сказала она.

Лебедева вновь ударила по столу — теперь громыхнул и спрятанный под тканью пистолет. Журналистка сдёрнула с него полотенце. Посмотрела на ПМ, затем снова подняла взгляд на меня.

— А это, по-вашему, что? — сказала она. — Букет цветов?

Александра чуть склонила набок голову.

— Это лучше, чем цветы, — ответил я. — Это самозарядный пистолет. Калибр девять миллиметров. С полным магазином патроном. Так что вы поосторожнее с ним, гражданочка.

Добавил:

— Пушки дамам не игрушки.

Я вспомнил, что уже использовал эту фразу. Много лет назад. Вложил её в монолог главного героя в той самой книге, которая начиналась с убийства молодой ленинградской журналистки.

— Зачем вы достали этот пистолет, если всё это был только розыгрыш?

— Развлекаю вас, Александра Витальевна. По мере сил. Выслуживаюсь перед вашим отцом.

Отметил, что в купе ещё витали едва уловимый запах табачного дыма.

— Так значит, вас всё же прислал мой папа, — сказала Александра. — Так я сразу и догадалась.

Она хмыкнула, поправила ворот сарафана — будто смахнула с него мой взгляд.

— Точно, — ответил я. — Ваш отец. Генерал-майор КГБ. Он приказал, чтобы я берёг ваш сон. Так что расслабьтесь, Сашенька. И получайте удовольствие от путешествия. Не мешайте людям работать.

— Я вам не Сашенька! — заявила Лебедева. — Для вас я Александра Витальевна.

Она повела бровями и сказала:

— Вот так вот, товарищ капитан.

Журналистка приподняла подбородок, плотно сжала губы.

Вновь выглянувшее из-за тучи солнце позолотило её лицо ярким светом. Лебедева сощурила правый глаз.

— Ладно, как скажешь, — ответил я.

Пожал плечами.

— Мне побарабану, кто ты. Хоть мадам Помпадур. Хоть старуха Шапокляк. Довезу тебя до Питера; и разойдёмся там, как в синем море корабли. Займись своими делами, Александра Витальевна. Не отвлекай меня своим щебетом.

Я выдержал пристальный взгляд голубых глаз генеральской дочки. Снова набросил на пистолет полотенце. Забросил ногу на ногу, опёрся спиной о стену и заглянул в блокнот.

Написал лишь две строки, прежде чем Лебедева вновь заговорила.

— Нет, я всё рано не понимаю, — сказала она. — Зачем мой отец тебя прислал? Почему он сделал это сейчас? Почему не в Волгограде? Какой в этом смысл? И к чему вот этот пистолет? Ты меня охраняешь? От кого?

Лебедева наклонилась и толкнула рукой моё колено.

— Дмитрий Иванович! Капитан! Я с вами разговариваю!

— А я с вами не говорю.

Невольно коснулся взглядом женских ног. Перевернул страницу блокнота.

— А вы со мной поговорите! — сказала Лебедева. — Я не отстану от вас, пока не узнаю всю правду. В конце концов, ведь вы сами затеяли всю эту непонятную возню с арестами и с враньём. Так что будьте так любезны, Дмитрий Иванович, объяснитесь!

Я устало вздохнул и спросил:

— Вы точно хотите, чтобы я рассказал правду?

— Конечно, — ответила Александра.

Я посмотрел на раскрасневшееся лицо Лебедевой. Снова представил ту картину, которую мне много лет назад описал Бондарев: лежащая на полке в купе поезда молодая белокурая красавица с ножом в сердце.

— Хорошо, Александра Витальевна, — сказал я. — Нет проблем. Расскажу вам правду. Вы сами на это напросились.

Закрыл блокнот, положил его и шариковую ручку рядом с собой на полку.

— Если бы не это моё сегодняшнее враньё, то утром вас, Александра Витальевна, нашли бы в этом купе мёртвой. С ножом в сердце. Мой приятель, который расследовал ваше убийство, говорил: вы даже мёртвая выглядели превосходно. Он назвал вас настоящей красавицей. Я признаю, что он меня не обманул. Вы действительно красивая женщина.

Журналистка вскинула брови.

— Что значит… меня бы убили? — спросила Лебедева. — Кто? Почему? Откуда вы это знаете?

Я улыбнулся и сказал:

— Как вижу, вопросов у вас меньше не стало. К сожаленью, у меня не на все ваши вопросы есть ответы. Следствие не выяснило причину вашего убийства. Хотя выдвигались разные версии. Но ни одна из них так и не нашла подтверждения. Не установили и личность вашего убийцы. Или убийц. Знаю лишь, что главными подозреваемыми были ваши сегодняшние попутчики.

— Попутчики?

— Вот именно. Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников приобрели билеты до Ленинграда. Но покинули вагон на станции Лесная в четыре часа ночи. Примерно в то же время, когда вы умерли. На станции их следы затерялись. Предположительно, там их дожидался автомобиль; потому что ни Иннокентий Николаевич, ни Павел Дружинников не продолжили свой путь по железной дороге.

Лебедева тряхнула головой.

— Постойте, постойте, — сказала она. — Они покинули вагон… когда я умерла? Как это? Что вы такое говорите?

— Вы спрашивали, откуда мне всё это известно, — сказал я. — Отвечу вам и на этот вопрос. Раз уж вам нужна правда. Говорить правду легко и приятно. Даже мне. Вот я только начну с того, что я не служу ни в милиции, ни в Комитете государственной безопасности. С вашим отцом я не знаком. Да и зовут меня вовсе не Дмитрий Иванович Нестеров…

* * *

— … Дядя Вова, я прочитал во вторник вашу книгу, — сказал Серёжа Бакаев.

— Которую из них? — спросил я.

Моё кресло-коляска жалобно поскрипывало. Под его колёсами и под ногами Серёжи Бакаева шуршал гравий. Солнце ещё не взобралось в зенит — на дороге между кладбищенскими оградами лежали тени деревьев.

— «Суда не будет». О «Белой стреле». Ту, которая про ограбление администрации нашего городского рынка в девяносто первом.

Я запрокинул голову, обернулся и посмотрел на конопатое Серёжино лицо.

Спросил:

— Откуда она у тебя? «Суда не будет» только вышла. Я ещё не видел её на полках магазинов.

Бакаев дёрнул плечом.

— Появилась уже, — сказал он. — Я её купил в нашем торговом центре, когда ездил туда с женой. В прошлую субботу. Вы же знаете, что мне нравятся ваши детективы. С вас, дядя Вова, автограф, между прочим. Для моей коллекции. Вы мне сами его обещали.

Серёжа катил моё кресло-коляску неторопливо. Будто мы с ним выбрались из автомобиля не по делу, а совершали прогулку. Кисловское кладбище, на мой взгляд — не лучшее место для воскресных гуляний.

— Классная получилась книжка, — сообщил Бакаев. — Залипательная. Я во вторник не лёг спать, пока её не дочитал. Не выспался из-за вас, дядя Вова. И на работе в среду весь день представлял, как вы с моим отцом задерживали тех грабителей.

Я усмехнулся, сказал:

— Не верь всему, что пишут в книгах, Сергей. Особенно — в моих. На самом деле мы тех бандитов в девяносто первом не арестовали. Всё было примерно так, как я описал… без милицейских погонь конечно. Но бандитов мы нашли уже холодными.

— Где нашли?

— В дачном посёлке Зареченский. В том самом доме, где в моей книге этих гастролёров арестовали советские милиционеры. Мы с твоим отцом там их и обнаружили. Но только мёртвыми. Кто-то отыскал их до нас. И нашинковал бандитов пулями.

— Кто? — спросил Серёжа.

Я развёл руками.

— При ограблении на рынке они убили двоих быков из бригады Лёши Соколовского. Возможно, соколовские их и выследили. Лёшу мы ведь так и не задержали. Поэтому и не расспросили его о тех делах.

Серёжа покачал головой и спросил:

— А деньги? Дядя Вова, у вас в книге капитан милиции сжёг обе сумки с деньгами. Чтобы их не вернули бандитам с рынка. А что случилось с теми деньгами на самом деле? Папа сказал, что их не нашли.

Я кивнул.

— Тогда не нашли. Ни мы, ни бандиты. А убийство тех гастролёров расследовали уже без меня. Пока я валялся на больничной койке. Может, и узнали судьбу денег с рынка. Но только меня в известность об этом не поставили.

Я жмурил глаза, скользил взглядом по надгробиям и по оградам — примечал произошедшие с моего прошлого визита сюда изменения. Отметил, что зацвели бархатцы. И что неплохо смотрелись на клумбах анютины глазки.

— Дядя Вова, мой папа раньше думал, что деньги забрали вы, — сказал Серёжа. — Это он мне по секрету сказал.

Я усмехнулся.

— Не только он так подумал. Бандиты тоже так решили. Поэтому я и оказался в этом кресле, а моя жена — на этом кладбище. Хотя Коля Синицын поначалу считал: гастролёров в Зареченском положил твой отец.

— Папа? Почему?

Серёжа вскинул брови — мне показалось, что сделал он это в точности, как его отец (полковник МВД в отставке).

— Потому что это именно твой отец разузнал, где спрятались гастролёры, — сказал я. — Мы с Синицыным его полдня не видели. Коля прикинул тогда, что твоему отцу вполне хватило бы времени, чтобы наведаться в Зареченский.

— И он убил тех бандитов? — спросил Серёжа. — Дядя Вова, вы тоже так думаете? Считаете: те деньги взял мой отец?

Я покачал головой.

Ответил:

— Нет. Твой папа не присвоил бы деньги. Застрелить тех бандитов он мог бы. Но бандитские деньги он не брал. Такой поступок не в его духе. Это даже бандиты знали. Не случайно же Соколовский тряс деньги только с меня.

С берёзы взлетели шумные воробьи — они промчались у нас над головами. В воздухе закружило крохотное перо. Ветер бережно понёс его в направлении шоссе.

Серёжа Бакаев спросил:

— Дядя Вова, а вы сами-то верите, что в вас стреляли по приказу Соколовского?

— Не знаю, Серёжа, — ответил я. — Его причастность к убийству Нади так и не доказали. Не задержали исполнителя. Мы даже не выяснили, откуда он к нам приезжал. И куда затем подевался. Так что… не знаю.

Я замолчал, потому что увидел впереди три похожих каменных надгробия, окружённых чёрной металлической оградой. Их глянцевая поверхность поблёскивала на солнце. Эти надгробия установили девять лет назад: через год после похорон моей дочери. Серёжа покатил моё кресло к калитке — я ему не помогал: засмотрелся на портреты, что глядели на меня с надгробий.

Снова заметил, что моя дочь Лиза на каменной поверхности выглядела совсем юной. Ей и было на этом портрете чуть больше двадцати лет: я сознательно перенёс на камень её давнее изображение, ещё не затронутое болезнью. Вспомнил, что изначально это место рядом с женой и братом я застолбил для себя. Прочёл на камне: «Рыкова Елизавета Владимировна 26.04.1981−04.05.2015».

Моя жена Надя на портрете улыбалась. Это фото мы сделали за полгода до её смерти — здесь ей уже исполнилось тридцать. Она очень походила на нашу дочь: те же миндалевидные глаза, те же ямочки на щеках и чуть заострённый кончик носа. Вот так же она улыбалась и в машине, перед тем, как прозвучали выстрелы из «Вальтера». «Рыкова Надежда Вадимовна 02.02.1961–05.08.1991».

Изображение своего старшего брата для портрета на надгробии я взял из его паспорта. Там, на фото, он выглядел серьёзным, едва ли не хмурым, похожим на нашего отца. Других изображений брата (помимо детских) я не обнаружил. Не нашёл я их ни у себя, ни в родительской квартире, где проживал до сих пор. Прочёл: «Рыков Дмитрий Иванович 26.04.1956–06.08.1991».

По уже сложившейся традиции, я заглянул Димке в глаза (мы в детстве часто с ним вот так бодались взглядами). Тогда я всегда моргал первым и проигрывал. Но продолжал этот спор взглядов до сих пор. Будто в надежде на победу. Временами мне чудилось, что Диму это моё упорство забавляло: он будто бы улыбался (едва заметно, одними глазами).

Улыбнулся он и сейчас.

А ещё… Дмитрий моргнул.

— Дядя Вова, вам плохо? — прозвучал вдалеке голос Серёжи Бакаева.

«Он не моргнул, — подумал я. — Димка никогда не проигрывал. Он подмигнул мне нарочно…» Тёмные глаза моего старшего брата словно приблизились. Я заметил, что не дышу. Далеко от меня, словно на другом конце кладбища, снова заговорил младший сын моего старого друга и бывшего коллеги Женьки Бакаева: «Дядя Вова!..»

Димка на портрете улыбнулся — уже открыто, будто издевательски. «А ведь он смеётся надо мной», — подумал я. Прижал руку к груди, где под рубашкой и под рёбрами вдруг болью напомнило о себе сердце. Глаза брата стали огромными. Они будто поглотили весь солнечный свет. Я покачнулся им навстречу и провалился в их тьму…

Глава 3

— … Услышал пульсирование у себя в висках, журчание водной струи и тихое монотонное бормотание телевизора. «Главное событие сегодняшнего дня, — вещали по телевидению, — вступление в должность первого президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Репортаж из Кремля. Кремлёвский дворец съездов. В десять часов утра здесь открылось торжественное заседание Съезда народных депутатов Российской Федерации…» Похожий текст я когда-то уже слышал. Точно вам говорю.

Тьма перед моими глазами постепенно рассеивалась. Я моргнул — и тьма перестала быть кромешной. Она превратилась в завесу из таких… знаете… тёмных, кружащих в воздухе хлопьев. «…Первый заместитель председателя Верховного Совета РСФСР Руслан Хасбулатов, — вещал диктор, — приветствовал от имени российского парламента гостей съезда: председателей Верховных Советов и глав правительств суверенных республик…» Света передо мной становилось всё больше. А хлопья будто таяли на этом свету.

Прямо перед собой я снова увидел лицо моего старшего брата. Отметил, что его глаза тёмно-карие — не чёрные. Иронию я во взгляде Димки не почувствовал. Он смотрел на меня внимательно, с любопытством. И не с поверхности чёрного каменного надгробия. А из такого небольшого прямоугольного зеркала, похожего на окно в прошлое. Такое же зеркало раньше висело в ванной комнате квартиры моих родителей. Оно перешло в моё владение по наследству. Я заменил его, когда затеял дома ремонт — в конце двухтысячных годов.

Почувствовал, что сжимаю руками холодные гладкие края раковины. На мои пальцы падали холодные брызги: из крана текла вода — на фоне её журчания я и слышал голос из телевизора: «…Со словом о тысячелетней истории России выступил народный депутат республики Олег Басилашвили…» Краем глаза я заметил, что Димка в зеркале тоже посмотрел вниз. Он словно тоже заинтересовался моими руками. Но я тут же на время позабыл о Димке. Потому что уставился на свои колени и на пальцы ног.

Я не увидел под собой инвалидное кресло-коляску. Представляете? Я ошалело смотрел на широкие семейные трусы в крупную клетку и на свои ноги. Сообразил, что стоял на полу. На таких… коричневых квадратах из керамической плитки. Стоял босыми ногами. Сам! Без посторонней помощи. Только опирался руками об испачканную белыми мазками зубной пасты раковину. Мои ноги чуть дрогнули — я устоял, не свалился на пол. Почувствовал, как напряглись мои мышцы (мышцы ног!). Моргнул и посмотрел в зеркало на брата.

Отметил, что Димка тоже удивился моим достижениям. Словно он тоже помнил, сколько лет я шевелил своими ногами только при помощи рук. Словно он не умер в тот самый день, когда я очнулся в больнице неходячим инвалидом. Я сунул руку под воду, смыл с пальца зубную пасту. Заметил, что Дима в зеркале проделал ту же манипуляцию. Мы оба крутанули вентиль — шум воды стих. Но телевизор за пределами ванной всё ещё бубнил: «…На сцену Дворца съездов поднимается Борис Николаевич Ельцин…»

Я снова опёрся о раковину, будто почувствовал усталость. Разглядывал в зеркале своё отражение — отражение моего старшего брата Дмитрия Ивановича Рыкова. Я смотрел на аккуратно причёсанные густые чёрные волосы, на гладко выбритые щёки, на острые скулы и на чуть зауженные тёмно-карие глаза. Увидел под ключицей шрам-вмятину от пулевого ранения. Я не вспомнил о его происхождении: брат мне почти ничего не рассказывал о своей жизни. Я подумал тогда: «А ведь я не очень-то и интересовался его жизнью. Раньше».

Заметил на лице брата в зеркале печальную улыбку. Вздохнул, пробежался взглядом по ванной комнате. Убедился, что ванная точно такая же, какой она была в начале девяносто второго года, когда я переехал в эту квартиру вместе с десятилетней дочерью. Тогда на двери ванной тоже висел календарь с голой девицей (я когда-то сам сорвал его и бросил в мусорное ведро). На этот раз я к календарю не прикоснулся. Не очень уверенно шагнул в его направлении. Устоял на ногах. И следующий шаг сделал уже победно.

Я вышел из ванной комнаты. Сам вышел! Представляете, Саша⁈ Я убедился, что нахожусь в квартире родителей. После смерти отца там жил Димка. А я переехал туда, когда уселся в инвалидное кресло. После гибели Нади и моей выписки из больницы мы с дочерью поменяли наше прошлое жилище на более скромную по жилой площади однокомнатную квартиру. Та пустовала со дня смерти моего старшего брата. У этой квартиры были несомненные для нас преимущества: центральное отопление (не печное) и лифт в доме.

Я самостоятельно пересёк прихожую и шагнул в комнату. Увидел там ту же обстановку, что была в Димкином жилище в девяносто первом году. Купленная ещё родителями румынская стенка, мягкая мебель, большой ковёр на стене. В углу (рядом с окном) светился выпуклый экран лампового цветного телевизора — с него на меня смотрел ещё вполне бодрый Борис Ельцин, а голос диктора вещал: «…Согласно конституции республики, он принёс присягу, поклявшись соблюдать конституцию и законы России…»

Этот телевизор «Горизонт» «умер» в конце девяностых годов — ему на замену к Новому году мои бывшие коллеги по работе привезли нам с дочерью новенький телевизор «Philips», по которому мы с Лизой в новогоднюю ночь посмотрели знаменитое выступление Ельцина («Я устал, я ухожу…»). Но теперешний Ельцин на экране не выглядел уставшим — скорее, довольным и гордым. Я подошёл к стене и выдернул из розетки штепсельную вилку телевизора. Голос диктора прервался на полуслове. Я посмотрел в окно.

За тюлевой занавеской деревья покачивали украшенными зелёной листвой ветвями. Зеленела и крона тополя, который спилили в две тысячи седьмом году. Я увидел позади неё невзрачное одноэтажное здание с вывеской «Универсам». То самое, которое в две тысячи третьем году выгорело почти дотла, и на его месте в две тысячи четвёртом построили трёхэтажное здание супермаркета «Комета». Я отошёл от окна — в стеклянной дверце серванта вновь заметил своё отражение: отражение моего брата Димки.

Я пробормотал тогда вслух: «Что за бред такой? Чем это меня накачали?»

Взглянул на свои руки — не увидел на них знакомые родинки. Зато приметил тонкую белую полосу шрама между средним и указательным пальцем. Вот эту. Видите её, Саша? Димка в детстве распорол себе на рыбалке руку осколком стеклянной бутылки. Я увидел в комнате портрет родителей, что стоял на серванте рядом с маминым любимым чайным сервизом. Этот портрет принёс брату я: в мае, после папиных похорон. Он потом висел у меня в квартире на стене, рядом с портретами жены, дочери и Димки.

Мелькнувшая в голове мысль вдруг затмила мои воспоминания о том, что я не ходячий. Я прошагал по комнате, ринулся к входной двери. Нашёл на полке под зеркалом пластмассовый зелёный телефонный аппарат (давно таких не видел). Снова взглянул на своё отражение. Уже не удивился тому, что увидел в зеркале Димку. Я снял с рычагов трубку — услышал в динамике длинный гудок. Толстым «чужим» пальцем я шесть раз провернул телефонный диск (все «свои» телефонные номера я помню до сих пор).

В трубке раздались гудки вызова. Я взглядом отыскал на стене отрывной календарь (с десяток оторванных от него листов лежали около телефонного аппарата на полке). Календарь утверждал, что сегодня вторник девятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года. «Инаугурация Ельцина была десятого июля», — вспомнил я. Сорвал с календаря листок. Сообразил, что звоню напрасно, потому что у меня дома никого не было.

Я мысленно повторил: «Десятое июля девяносто первого года». Вспомнил, что пятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я с женой и с дочерью уехал в отпуск. На поезде. Почти сутки мы тогда тряслись в плацкартном вагоне. Было очень жарко. Жарче, чем сейчас. Шестого числа мы приехали в Джанкой — оттуда электричкой добрались до Керчи. А дальше — автобусом до пансионата «Заря», где отдыхали две недели. Купались, загорали. Хорошие были деньки, скажу я вам: спокойные, весёлые.

В Нижнерыбинск мы вернулись двадцать первого июля. В том году я вышел на работу двадцать второго числа — это я точно помнил. Я прикоснулся пальцем к холодной поверхности зеркала в прихожей. Вновь подивился тому, насколько реалистичным казалось моё видение. Вспомнил, что не так давно слышал, будто бы вдалеке, голос Серёжи Бакаева.

«Дядя Вова, вам плохо?» — говорил тогда сын моего друга. Полагаю, Саша, что сейчас я лежу на больничной койке. Под капельницей. Возможно, около аппарата искусственного дыхания.

Вижу сейчас вас и всё это купе поезда… во сне. Вот так вот. Как вам такое объяснение? Забавно, правда?

До сих пор гадаю, что со мной случилось там, на кладбище. Инфаркт или инсульт? Или тромб оторвался, как это случилось в девяносто первом году с Димкой?

Что вы думаете по этому поводу, Александра Витальевна?

* * *

— Интересная история, — сказала Лебедева. — Браво, Дмитрий Иванович! Очень образно. Вы меня удивили, товарищ капитан. Сомневаюсь, что я описала бы своё сегодняшнее утро столь же подробно и понятно. У вас неплохой слог. Забавно. Меня ещё никто и никогда не называл сном, видением или галлюцинацией.

Александра сидела напротив меня, скрестив на груди руки и забросив ногу на ногу. Она смотрела мне в лицо пристально, почти не моргала. Её голубые глаза блестели.

По лицу журналистки то и дело проползали тени — это замершее на небе за окном нашего купе солнце ежесекундно пряталось то за ветвями деревьев, то за фонарными столбами.

Лебедева поаплодировала мне, улыбнулась и мурлыкающим голосом заверила:

— У вас талант рассказчика, Дмитрий Иванович. Но вот только идея вашего рассказа не нова. Я совсем недавно смотрела фильм с похожим сюжетом. Он назывался… кажется, «Новые приключения янки при дворе короля Артура». С Сергеем Колтаковым в главной роли. Там тоже было про путешествия во времени: некий современный американец попал во времена короля Артура и рыцарей Круглого стола. Вы уже смотрели этот фильм, Дмитрий Иванович?

— Книгу читал. Лет тридцать назад.

Я отодвинул от края стола накрытый белым полотенцем пистолет.

Вагон вздрогнул. Александра покачнулась. Звякнули стоявшие на столе у окна пустые гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках.

— И что же вы сделали после того, как попали из будущего в наше время? — спросила Александра. — А из какого года вы к нам вернулись? Я упустила этот момент в вашем рассказе.

— Из две тысячи двадцать пятого.

— Ого! — сказала Лебедева.

Она качнула головой.

— Сколько же вам тогда было лет?

— Минувшей весной мне исполнилось шестьдесят четыре года, — ответил я.

Журналистка кивнула.

— Так это значит, Дмитрий Иванович, что вы даже старше, чем выглядите, — сказала она и чуть склонила на бок голову (будто рассматривала меня под новым углом). — И чем же вы сегодня занимались? До того, как сели в этот поезд, я имею ввиду.

Я пожал плечами.

— Побродил по городу. Посмотрел на современных людей, на их нынешние наряды — они для меня сейчас выглядят, мягко говоря, забавно. Убедил себя, что действительно нахожусь в том самом тысяча девятьсот девяносто первом году. Даже если и во сне. В такое не сразу верится, если честно. Я постоянно ждал, что моё видение вот-вот развеется. И что я снова очнусь в своём времени, в инвалидном кресле или на больничной койке. Но не очнулся, как видите. До сих пор.

Я посмотрел на свою руку, потёр пальцем шрам.

Продолжил:

— С часик я погулял по знакомым местам. Это была замечательная прогулка, скажу я вам. Всё же приятно замечать, что женщины поглядывают на тебя с интересом, а не с сочувствием. Затем я забрёл на железнодорожный вокзал. Решил, что поеду в Керчь, где настоящий «я» сейчас отдыхает в пансионате со своей семьёй. Встречусь там с женой, с дочерью. И с самим собой. Представлял, как увижу жену, как поцелую Лизу. И как пожму руку себе молодому и здоровому.

За окном купе уже не мелькали деревья — сверкнула поверхность озера.

Лебедева снова улыбнулась.

— Почему же вы не отправились в Керчь, Дмитрий Иванович? — спросила она. — Зачем едете в Ленинград?

— У меня есть книга…

Я замолчал. Выдержал трёхсекундную паузу.

Сказал:

— До того случая на кладбище, я был писателем. Как я вам, Александра Витальевна уже говорил. Сочинял в основном детективы. В одном из романов мой герой расследовал преступления, совершённые ленинградским маньяком. Точнее, санкт-петербургским. Потому что в начале сентября Северную столицу всё же переименуют. Та моя книга была основана на реальных событиях. Как и большинство моих детективов. В интернете я нарыл немало информации о том преступнике…

— Где вы её нарыли?

Лебедева вопросительно приподняла бровь.

— В интернете, — повторил я. — Это… в будущем появится такое место, где хранится огромное количество различной информации. Как в нынешней библиотеке. Там можно отыскать сведения обо всём и обо всех; при должном умении и настойчивости, разумеется. Вот там я в последние годы и находил идеи для новых детективов. Там я однажды и наткнулся на журналистские статьи о преступлениях, совершённых в начале девяностых годов неким Романом Курочкиным.

Я покачал головой.

— Интересная получилась история, скажу я вам. Жутковатая. Именно такая, какие любят… любили читатели моих детективов. Этот Курочкин — уроженец Ленинграда. Прописан сейчас в Калининском районе вашего родного города. В данный момент ему исполнилось двадцать три года. Не женат. Нигде не работает. Проживает в квартире один. Но его время от времени проведывает мать. В первых числах этого месяца маньяк совершил своё первое убийство.

— Как, говорите, его зовут?

— Рома Курочкин, — сказал я. — Безобидный на вид и немного странноватый молодой мужчина. Низкорослый, узкоплечий. Я видел его фотографии — совершенно неинтересный тип. Труп несовершеннолетней девчонки всё ещё лежит у него в квартире, прямо сейчас. Рома её задушил. И уложил в свою кровать. Будет с ней спать, пока тело девчонки не увидит его мамаша. Та проведает своего первенца ближе к середине июля. Расчленит тело жертвы. И выбросит его по частям в реку.

Лебедева нахмурилась — я коснулся взглядом родинки над её губой.

— Какие-то ужасы вы рассказываете, — произнесла Александра. — Страшно.

— Реальная жизнь бывает пострашнее любых ночных кошмаров, Александра Витальевна, — сказал я. — Рому Курочкина задержали только в феврале тысяча девятьсот девяносто пятого года. За это время он замучил в своей квартире и убил не меньше двадцати девчонок. Младшей было двенадцать, а старшей — двадцать четыре года. Их останки на протяжении трёх с половиной лет находили в реке. Едва ли не в самом центре Северной столицы. Неплохая основа для остросюжетного триллера, не находите?

— И что же, милиция всё это время бездействовала?

Я развёл руками.

Сказал:

— Курочкина всё же задержали. Едва ли не случайно. Рядом с очередным трупом. Признали виновным в двадцати убийствах, помимо всего прочего. Хотя предполагали, что его жертв было в несколько раз больше. Суд отправил Рому Курочкина на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа с интенсивным наблюдением. Представляете? Это значит: есть ненулевая вероятность, что однажды Рому признают здоровым. И он окажется на свободе. Рядом с нами и с нашими детьми.

Лебедева качнула головой.

— Такого не может быть, — сказала она.

Я пожал плечами.

— Александра Витальевна, жизнь полна странностей и нелепостей. А законы и люди несовершенны. Я в этом давно убедился.

Пистолет вновь сдвинулся к краю стола.

— Так значит, Дмитрий Иванович, вы отправились в Ленинград, чтобы разоблачить этого преступника? — спросила журналистка.

Она снова скрестила на груди руки, будто отгородилась от меня.

— Можно и так сказать, — ответил я. — У Нади и у Лизы пока всё хорошо. Они купаются в море, загорают. Я увижу их, но чуть позже. Тем более что я вспомнил и о своей первой опубликованной книге. Она называлась «Блондинка с розой в сердце». Именно этот роман когда-то сделал меня относительно известным и популярным писателем. Та книга была написана на заре моей писательской карьеры. Повествовала она о расследовании убийства молодой ленинградской журналистки Александры Лебедевой.

— Вы написали обо мне книгу?

— О расследовании вашего убийства, если говорить точнее. Как я уже сказал, дело об убийстве журналистки Лебедевой вёл мой давний знакомый Паша Бондарев. Он мне тогда подробно растолковал все обстоятельства того дела. На основе его рассказа я и сочинил историю. В своём романе я многое домыслил. В том числе — мотивы убийства, имена киллеров и имя заказчика. В моей книге убийство дочери генерал-майора КГБ заказал один из чиновников, пострадавший от разоблачительной статьи Александры Витальевны.

— Какой ещё статьи? — спросила Лебедева.

Я развёл руками и сообщил:

— Признаюсь: эту часть истории я выдумал. Реальный мотив убийства следствие не выяснило. Но многие детали того происшествия в книге остались теми, которые я услышал от Бондарева. Александра Лебедева десятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года проехала в поезде мимо моего родного города. Следовала она из Волгограда в Ленинград. В двенадцатом купейном вагоне. Я выяснил время остановки этого поезда в нашем Нижнерыбинске. Прикинул, что сегодня увижу вас, Александра Витальевна. Если потороплюсь.

Я пожал плечами.

— Метнулся домой и распотрошил тайник брата. Его в две тысячи девятом году нашли рабочие во время ремонта, когда меняли у меня в квартире половое покрытие. В тот раз в тайнике под паркетом рабочие нашли Димкин советский паспорт. Вот только значилась в том паспорте не настоящая Димкина фамилия — в нём мой брат был записан, как Дмитрий Иванович Нестеров. К паспорту прилагались и два служебных удостоверения на ту же фамилию: удостоверение капитана МВД и корочки капитана КГБ — оба с Димкиными фото.

Я вынул оба удостоверения из кармана жилета и положил их на стол перед журналисткой.

— Ещё мы тогда обнаружили в тайнике конверт с четырьмя пачками подгнивших от сырости советских сторублёвых купюр образца тысяча девятьсот девяносто первого года. На этот раз я нашёл на две пачки меньше — в общей сложности, двадцать тысяч рублей. В остальном же, содержимое Димкиного тайника осталось прежним: документы, деньги и завёрнутый в промасленную тряпку пистолет Макарова с тремя магазинами, снаряжёнными девяти миллиметровыми патронами. Вот этот пистолет.

Я прикоснулся к спрятанному под полотенцем оружию.

Звякнули стаканы. Лебедева покачала головой.

— Я сунул всё это добро в рюкзак и помчался на вокзал.

Александра подняла на меня глаза.

Я дёрнул плечом и сообщил:

— И вот, я здесь, Александра Витальевна. Еду в Ленинград. Совмещаю приятное с полезным.

— Да уж, — произнесла журналистка. — Занимательная история.

Она улыбнулась и сообщила:

— Дмитрий Иванович, повторяю: вы прекрасный рассказчик. Говорите вы складно и уверенно. Как настоящий мастер разговорного жанра. Браво. Завидую вашему таланту.

Лебедева беззвучно поаплодировала.

Она посмотрела мне в глаза и сказала:

— Вот только… Дмитрий Иванович, вы действительно считаете, что я поверю в этот ваш фантастический рассказ?

Глава 4

Я вскинул руки и улыбнулся — краем глаза заметил ироничную улыбку на лице своего старшего брата, который отражался сейчас в мутном зеркале на прикрытой двери купе.

— Александра Витальевна, верить в мой рассказ или нет, — сказал я, — это только ваше дело. Признаю: мне бы подобные россказни тоже показались неубедительными и невероятными. Я и не рассчитывал на ваше доверие. Честно вам в этом признаюсь. Потому и затеял все эти нелепые с вашей точки зрения задержания и прогулки по поезду.

Я развёл руками.

— Поставленную перед собой задачу я выполнил: ваши соседи по купе сбежали на первой же станции. Первоначально я подумывал, что попросту прострелю им головы. Так было бы ещё проще. Но всё же пришёл к выводу, что их вина полностью не доказана. И даже их нынешний побег от встречи с милицией не говорит о том, что они готовили ваше убийство.

Лебедева сощурила глаза.

— Прострелите им головы? — переспросила она.

Я кивнул.

— Согласен с вами, Александра Витальевна, это была не лучшая моя идея. Выстрелы бы взбудоражили народ. Поднялось бы много шума в поезде. Да и в этом купе стало бы грязно. А нам с вами в нём ещё до Ленинграда ехать. К тому же, я допускаю вероятность, что Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников вас не убивали — в той в другой реальности, которую я помню.

Я махнул рукой и сказал:

— Такую возможность я рассматривал и в своей книге. В романе «Блондинка с розой в сердце» киллер ехал в соседнем купе. Он воспользовался моментом, когда ваши попутчики отправились не перекур, и вонзил вам в грудь нож. А Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников нашли вас мёртвой. Они испугались подозрений и наказания. Сбежали на ближайшей станции.

Заметил, что губы Лебедевой дрогнули.

— Неплохой сюжетный поворот получился, — сказал я. — Вы согласны со мной, Александра Витальевна? Он выглядит вполне реальным. Иннокентий Николаевич и Павел Дружинников и сейчас испугались встречи с милиционерами. Хотя вы всё ещё живы. Допускаю, что к вашей смерти они тогда отношения не имели. Вот потому я и отбросил сегодня вариант со стрельбой.

Я пожал плечами.

— В том числе поэтому, Александра Витальевна, я всё ещё здесь, с вами. Чтобы вы преспокойно доехали до Ленинграда. По этой же причине я приготовил пистолет: для вашей безопасности. Он тут лежит на случай, если подтвердится версия из моего романа. Как говорится, бережённого Бог бережёт. Ваш убийца в моей книге был настоящим профессионалом. Посмотрим…

Я поправил полотенце, что скрывало от посторонних глаз лежавший на столе ПМ.

— Хотя, признаюсь, ваше общество мне приятно. Александра Витальевна, вы симпатичная молодая женщина. Неглупая. Интересная. Не худший вариант попутчика. Лет десять назад я прочёл парочку ваших статей — всё, что нашёл в интернете. О павловской денежной реформе и о прошедших выборах. В них чувствуется жизнерадостность и незлая ирония. В целом, мне они понравились.

Журналистка улыбнулась.

— А что вам в них не понравилось? — спросила она.

Я дёрнул плечом.

— Для человека моего времени они выглядели немного наивно. Но вы не обращайте внимания на мои стариковские придирки. Честно вам признаюсь: журналистов я слегка недолюбливаю. В своё время ваша братия попила немало крови и у меня, и у моих друзей. Я тоже некоторым вашим коллегам подпортил жизнь. Но вас, Александра Витальевна, эти факты ни в коем случае не касаются.

— Складно говорите, Дмитрий Иванович.

Лебедева раскрыла на столе оба удостоверения.

— Так значат, — сказала она, — эти документы поддельные? Вы не служите ни в милиции, ни в КГБ?

— Я был милиционером, — ответил я. — Много лет назад. А вот насчёт этих удостоверений я вам ничего определённого не скажу. О своей службе Дима мне мало что рассказывал. Он прикрывался от расспросов подпиской о неразглашении. Да я и не лез в его дела. Потому что у меня тоже были служебные тайны. Уверен: вы, как дочь генерала КГБ, знаете, что такое секреты.

Александра постучала ногтем по фотографии в моём удостоверении.

— Не боитесь, Дмитрий Иванович, что я об этих ваших корочках сообщу папе? — спросила она. — Или что я перескажу ему весь ваш рассказ. Я не сомневаюсь, что мой отец найдёт людей, которые выведут вас на чистую воду. Они разберутся, из какого года вы к нам явились, и по какой надобности устроили для меня сегодня всё это… представление.

Я ухмыльнулся.

— Александра Витальевна, не смешите мою седую голову. Вашему отцу и его ведомству нынче не до меня. Как и прочим представителям нашей власти. Они сейчас делят между собой страну, рвут её на куски, сочиняют и разоблачают заговоры. Чуть больше месяца осталось до августовского путча. И ещё меньше — до того времени, когда у моего брата оторвётся тромб.

Солнце вновь позолотило кожу журналистки — Александра зажмурилась.

— Хотите сказать, что скоро вы умрёте? — спросила она.

— Вероятность такого события очень велика, — сказал я.

Ткнул пальцем в свою грудь.

— Где-то здесь прячется сейчас тот злополучный тромб. Наверняка он оторвётся… рано или поздно. Лишь вопрос времени, когда он завершит моё нынешнее видение или эту мою новую жизнь. Так что моя встреча с вашим отцом, Александра Витальевна, маловероятна. Тем белее, что ваш папа меня ненадолго переживёт: в августе генерал-майор КГБ Корецкий убьёт жену и выстрелит себе в голову.

Я прикоснулся к накрытому полотенцем пистолету.

Журналистка нахмурилась.

— Мой отец застрелит мою маму? — сказала она. — Это уже не фантазии, а… глупость. Запугиваете меня, Дмитрий Иванович?

Я покачал головой.

— Никакого запугивания, Александра Витальевна. Только факты. Я читал о странном самоубийстве вашего отца в интернете, когда искал там информацию о журналистке Александре Лебедевой. В конце августа этого года, после провального госпереворота, случится много резонансных самоубийств. Загадочных, подозрительных. И во многом схожих. Покончит с собой даже министр внутренних дел СССР.

Я заметил, что журналистка недоверчиво хмыкнула.

Сказал:

— Ну, да ладно. Я вам, Александра Витальевна, эту информацию не навязываю. Убеждать вас в правдивости своих слов я не собираюсь. Вы скоро сами убедитесь в моей правоте. Примерно через месяц.

Я взял с полки блокнот.

Спросил:

— Александра Витальевна, я ответил на все ваши вопросы?

Лебедева заметила направление моего взгляда. Она одёрнула подол сарафана, накрыла им вновь оголившееся колено.

— После ваших ответов, — сказала Александра, — вопросов у меня не стало меньше.

Я усмехнулся.

— Приятно было поболтать, Александра Витальевна, — сказал я.

С десяток секунд журналистка наблюдала за тем, как я делал на странице блокнота пометки.

Затем она фыркнула и открыла книгу.

* * *

— Дмитрий Иванович, что вы там пишите в своём блокноте? — спросила Лебедева.

Она прервала почти получасовое молчание.

Александра закрыла книгу (журналистка её все предыдущие полчаса скорее мучила, а не читала), поджала под себя ноги.

— Сочиняете новый роман? — спросила она. — О том самом ленинградском убийце?

Я дописал предложение и ответил:

— Работаю.

Продолжил записи — журналистка следила за моими действиями.

— Товарищ капитан, вы не поговорите со мной? — сказала Александра. — Я бы с удовольствием снова послушала ваши рассказы о будущем. Только не грустные. Придумайте что-нибудь доброе, хорошее. Уверена, что у вас это получится. Расскажите мне, например, о том, как советские космонавты первыми высадятся на Марс. Или о том, как наши магазины заполнятся импортными товарами. Неужто вам приятно сочинять истории только о преступниках и об убийствах?

Я заметил, как Лебедева повела плечом.

— Вот скажите, Дмитрий Иванович, — произнесла журналистка, — а это правда, что Ленинград снова станет Санкт-Петербургом? Папа уверен, что это просто болтовня. Пустые разговоры. Так наши власти отвлекают народ от настоящих проблем.

— Станет, — ответил я. — Обязательно станет. Я вам об этом уже говорил. Указ подпишут шестого сентября. Ваш город переименуют в Санкт-Петербург. Но область в обозримом будущем останется Ленинградской.

— А что насчёт магазинов? Когда в них появятся товары? Когда отменят эти проклятые талоны?

— Точную дату я вам не скажу. Но помню, что уже не пользовался талонами на продукты… эээ… к концу девяносто третьего года. А может, это случилось и немного раньше.

— Хотите сказать, что скоро у нас в стране всё наладится? — спросила журналистка.

Она положила на стол рядом с пистолетом свою книгу.

— Смотря что вы подразумеваете по словом «всё», — ответил я. — Товаров в магазинах станет много. Это я вам обещаю.

— Много — это сколько?

— Будет всё так же, как и в магазинах за границей. Десятки видов колбас и сыров; джинсы и другая одежда на любой вкус; импортные сигареты и водка в любом количестве; иностранные автомобили; даже валюту сможете купить прямо в банке. Никакого товарного дефицита, предложение значительно опередит спрос.

Я закрыл блокнот.

Александра сказала:

— Так это же хорошо. Просто прекрасно. Как в романах фантастов. Пирожные тоже будут раздавать в автоматах на улице, как в фильме про Алису Селезнёву? Значит, все эти преобразования начинались не зря? Я напрасно ругала павловские реформы? Всего-то через два года, мы в СССР заживём, как нормальные люди?

Поезд резко сбавил скорость, вагон покачнулся.

Я рукой придержал скользнувший к краю столешницы пистолет. Стаканы на столе вновь звякнули друг о друга.

— Кто-то заживёт, а кто-то нет, — сказал я. — У всех по-разному будет. Кто-то построит для себя собственный коммунизм. А у кого-то в квартире мышь повесится от тоски и от голода. Некоторые и вовсе останутся без квартир. Александра Витальевна, я вам уверенно скажу лишь то, что Советский Союз доживает сейчас последние месяцы.

— В каком смысле, доживает?

Лебедева выпрямила спину, чуть приподняла брови.

— В самом прямом.

Я снова полюбовался на родинку над губой у журналистки. Засмотрелся и на её девяносто-шестьдесят-девяносто. Особенно мне понравились верхние девяносто — они так и выпирали сейчас из-под тонкой ткани сарафана.

— Поясните, Дмитрий Иванович, — попросила Александра. — Я вас не поняла.

Она пристально смотрела мне в глаза.

Я мазнул глазами по её плечам, посмотрел и на её сарафан. Напомнил себе, что мне сейчас вовсе не шестьдесят четыре года, а всего лишь тридцать пять. Вспомнил те взгляды, которые сегодня на улице и на вокзале бросали на меня женщины.

Потёр пальцем шрам на руке.

— СССР уже сейчас существует лишь на бумаге, — сказал я. — Двадцать пятого декабря этого года Михаил Горбачёв сложит свои полномочия президента страны. А двадцать шестого декабря Совет Республик Верховного Совета СССР примет декларацию о прекращении существования СССР…

* * *

— … Я с удовольствием прочту ваши книги, Дмитрий Иванович, — сказала журналистка. — Особенно ту, где вы подробно изложите своё видение будущего. И посоветую её своему папе. Он тоже любитель фантастики. Скажу вам по секрету, что у нас в домашней библиотеке неплохая подборка книг на английском языке. В основном — это романы американских фантастов. Не поверите, но мой папа ещё со времён правления Никиты Сергеевича Хрущёва коллекционировал англоязычные издания американца Роберта Хайнлайна.

Александра склонилась над столом, приложила палец к своим губам и промурлыкала:

— Только тссс! Никому об этом не говорите. Это долгое время было нашей большой семейной тайной. О которой, разумеется, знало папино начальство. Но официально такое коллекционирование не приветствовалось. Потому что Роберт Хайнлайн был убеждённым антисоветчиком. Это стало следствием его поездки в СССР в шестидесятом году. Тогда мой папа с ним, кстати, и познакомился — по долгу службы. Роман «Кукловоды» с автографом ему подарил сам Хайнлайн. Эта книга и положила начало папиной коллекции…

Я посмотрел за окно — там уже не светило солнце, но ещё и не стемнело: чувствовалось, что Ленинград с его белыми ночами всё ближе. От пропитанной жиром газеты я избавился, но её запах всё ещё витал в купе. Пистолет перекочевал из-под полотенца под лежавшую слева от меня на полке подушку. Убрал я со стола и оба удостоверения. Смотрел на свою попутчицу. Потягивал из чашки остывший чай и с вполне искренним интересом слушал рассказы Александры — я уступил ей место рассказчика.

Отметил, что мы с Лебедевой беседовали уже больше шести часов. За это время, к нам в купе трижды заглядывала проводница — она дважды приносила нам чай в гранёных стаканах с металлическими подстаканниками. Журналистка щедро поделилась со мной своими ценными запасами сахара (я сахар с собой не взял: позабыл о том, что сейчас он был в дефиците). Накормила меня Александра и печеньем — тем самым «Юбилейным», которым я позавтракал сегодня в квартире брата.

— … В восемьдесят шестом году мы с моим бывшим мужем закончили МГУ, — рассказывала Александра. — Я к тому времени уже числилась внештатным корреспондентом городской газеты. А он целил на место в «Комсомольской правде». Но внезапно умер его знаменитый дед. Поэтому место в редакции газеты мой муж не получил. Да и наша с ним совместная жизнь дала трещину из-за его вечной хандры и пьянства «в поисках вдохновения». Он решил, что эмигрирует в Германию. Я вместе с ним не поехала…

* * *

После полуночи за окном вагона всё же стемнело.

Я опустил штору, отгородился от мелькания фонарей.

Александра в очередной раз зевнула и сообщила, что ложится спать.

* * *

Лебедева уснула быстро: она пожелала мне «спокойной ночи» и громко засопела уже через минуту после того, как коснулась головой подушки. Я на верхнюю полку не полез — перестелил постель на нижней. Секунд десять рассматривал лицо спящей журналистки. Погасил свет. Улёгся напротив Лебедевой, слушал перестук колёс поезда, поскрипывание вагона и позвякивание стаканов на столе.

Голоса в соседних купе стихли ещё до полуночи. Но пассажиры вагона время от времени громко топали ногами в коридоре — шли на перекур. То и дело они громко хлопали дверями своих купе. Временами я чувствовал в воздухе запах табачного дыма. Свет в купе проникал лишь из коридора. Его хватало только на то, чтобы я видел в темноте смутные очертания лежавшей напротив меня Александры.

Я отметил, что журналистка спала, лёжа на спине. Должно быть, в той самой позе, в которой её в известном мне будущем утром нашла проводница вагона (нашла её уже мёртвой). Я время от времени посматривал под столом в сторону Александры. Не заметил, чтобы Лебедева шевелилась. Но я слышал посапывание Александры, когда поезд сбавлял скорость и скрипы вагона становились тише.

Дважды я услышал, как журналистка говорила во сне: чётко различал звуки её мурлыкающего голоса. Я приподнимал над подушкой голову, но Александра тут же умолкала — я так и не разобрал ни слова из её ночных рассказов. Хотя мне всё же почудилось: Лебедева произнесла во сне имя моего старшего брата — моё нынешнее имя. Словно она всё ещё разговаривала со мной в своих снах.

В начале третьего ночи я почувствовал, что веки стали тяжёлыми. Пересытившийся впечатлениями за прошедший день мозг намекал мне, что ему не помешал бы отдых. «Рановато ещё, — сказал я сам себе, — потерпишь. Ты не старикашка теперь, а мужчина в самом расцвете сил». Я помассировал мочки ушей — сонливость отхлынула. В соседнем купе гулко ударили в стену — словно от досады.

* * *

Ближе к четырём часам ночи я уже едва удерживал свои глаза открытыми.

Мысли у меня в голове путались.

Перестук колёс поезда убаюкивал, точно колыбельная.

Но моя сонливость мгновенно исчезла, растворилась без следа в ту самую секунду, когда пришёл убийца.

Глава 5

Расследовавший убийство в поезде Пашка Бондарев говорил мне, что журналистку Александру Лебедеву зарезали приблизительно в четыре часа ночи. Лебедева умерла незадолго до того, как поезд прибыл на станцию Лесная, где покинули вагон оба «подозрительных» попутчика ленинградской журналистки. В моём романе «Блондинка с розой в сердце» киллер воспользовался ночным перекуром мужчин, ехавших вместе с Лебедевой в купе. Он убил Александру в без четверти четыре.

В этой новой реальности соседи Александры сбежали из поезда ещё днём, не доехали до станции Лесная. Но запертая изнутри дверь в наше купе приоткрылась точно в упомянутое мною в книге время (я буквально минуту назад сверился с наручными часами). Она плавно и почти беззвучно скользнула в сторону — уже через мгновение после насторожившего меня шороха. Я поднялся с полки и подошёл к двери — потратил на эти действия не больше двух секунд. Сжимал в правой руке холодную рукоять пистолета.

Дверь неторопливо доползла до середины дверного проёма и остановилась. Она словно уткнулась в преграду. Я увидел прямо перед собой широко открытые глаза стоявшего у порога купе темноволосого мужчины. Невысокий, сухощавый, в чёрной футболке с длинными рукавами и в трикотажных штанах с белыми лампасами. Он не выглядел сонным. И от него не пахло ни алкоголем, ни табачным дымом. Я опознал в этом ночном госте ехавшего в соседнем купе мужчину.

Он походил на описанного мне много лет назад Пашей Бондаревым пассажира, что в прошлый раз тоже не доехал до Ленинграда. Именно на основе того Пашкиного описания я и «слепил» своего книжного киллера. Мужчина посмотрел мне лицо, резко вдохнул. Будто вознамерился заговорить. Но в итоге он не произнёс ни слова. Открытой левой рукой я ударил его под кадык по горлу — нанёс ему тот самый «коварный» удар, которому меня научил Димка.

Я тут же отступил назад, спрятал пистолет за пояс. Отметил, что внешность мужчины в книге я указал неточно: не упомянул ни о приплюснутой переносице, ни о «поломанных» ушах, ни о металлической коронке на верхней челюсти. Увидел, как попятившийся от меня ночной гость вскинул руки и прижал их к своей шее. Но прежде он выронил ключ проводника. А из рукава его футболки выскользнул нож — тот самый, с ярко-красной розой на рукояти, которую много лет назад мне подробно описал Бондарев.

Этот самый нож «с необычной рукоятью» подарил название моему роману «Блондинка с розой в сердце». Сейчас нож лежал у моих ног. Будто точка в приговоре. Я видел, как мужчина хрипел. Он пучил глаза и шевелил губами. Я смотрел, как он судорожно хватал ртом воздух. Я надел жилет, прикрыл им пистолет. Носком полуботинка забросил «приметный» нож в купе (тот с глухим стуком приземлился под столом). Поднял ключ, сунул его в карман. Оттолкнул задыхавшегося мужчину к окну и аккуратно прикрыл дверь.

Грохот колёс заглушал все прочие звуки: и мои шаги, и хрипы заглянувшего ко мне в купе пассажира (во взгляде которого я заметил сперва недоумение, потом испуг, а затем и панику). Сбежать он не попытался — сосредоточил усилия на борьбе с асфиксией. Я схватил мужчину за руку, взял её на излом. Мужчина дёрнулся от новой боли, но не застонал. Он вздрагивал всем телом, будто надеялся, что восстановит дыхание. Я подтолкнул его в спину и повёл в направлении тамбура.

Мужчина не сопротивлялся. Словно он позабыл о такой возможности. Хрипы стали глуше. Но не смолкли. Хотя я слышал, что воздух всё же проникал в лёгкие ночного гостя: с тихим свистом, похожим на жалобные стоны. Около последнего купе ноги у мужчины подогнулись, словно тот растерял силы на борьбу с удушьем — мимо туалета я его уже не вёл, а тащил. Втолкнул мужчину в тамбур (пассажиров там не было, но в воздухе ещё кружили клубы табачного дыма). Бросил его к стене.

Вынул из кармана жилета ключ проводника — тот самый, который выронил ночной гость. Немного повозился с запорами, но всё же распахнул дверь вагона. Пропитанный дымом воздух устремился из тамбура наружу — в лицо мне дохнуло ночной прохладой. Поезд поприветствовал меня коротким гудком тепловоза. Будто предупредил меня об опасности. Рывок своего противника я предвидел. Поэтому не пропустил его. Сместился в сторону — нога мужчины лишь чиркнула по моему боку.

Мой кулак врезался ему точно в солнечное сплетение. Мужчина крякнул, согнулся пополам. Я схватил его за ворот футболки и будто ненужную игрушку рывком выбросил из вагона — мужчина лишь сверкнул глазами и металлическим зубом, мазнул кончиками пальцев по грязной двери. Я не услышал, как он катился по насыпи, и как ломались под весом его тела ветви кустов. Поезд оставил эти звуки позади; и даже заглушил их очередным гудком.

Поезд не сбавил скорость, он бодро мчался к станции Лесная.

Я пару секунд рассматривал звёздное небо. Вздохнул, закрыл скрипучую дверь, на которой остались полосы от пальцев «сошедшего» до прибытия на станцию пассажира. Посмотрел на своё отражение в окне. Димка смотрел на меня из грязного стекла спокойно и немного сонно. Я кивнул ему (брат ответил мне тем же жестом). Поправил давивший на поясницу пистолет. Заглянул в туалет, сполоснул в раковине руки. В мутном зеркале вновь увидел не себя.

Взглянул на часы — до прибытия на Лесную оставалось двадцать две минуты.

* * *

— Дмитрий Иванович, вы где были? — спросила Александра.

Она сидела на полке — проникавший в купе из коридора (через дверной проём) свет отражался в её глазах.

Лебедева махнула рукой, убрала со лба прядь волос. Она смотрела на меня внимательно, настороженно.

Я вытер руки о полотенце, ответил:

— Прогулялся до туалета. Спите, Александра Витальевна. Ещё рано.

Сунул пистолет под подушку.

— Я проснулась, а вас нет… — сообщила журналистка.

Она потёрла глаза, зевнула.

Я поднял с пола нож и спрятал его под свой матрас.

Повторил:

— Спите, Александра Витальевна. Я тоже немного вздремну.

* * *

— Дмитрий Иванович, так значит, вы едете в Ленинград за материалом для книги о маньяке? — сказала журналистка.

— Можно и так сказать, — ответил я.

Лебедева проснулась примерно час назад. Она уже умылась, нанесла на лицо макияж. Даже брызнула на себя духами — в купе теперь витал приятный аромат розовых лепестков.

Проводница принесла нам чай, продала мне пачку печенья. Я проглотил печенье с уже давно подзабытым аппетитом. Съел и конфеты, которыми меня угостила Александра.

— Где, вы сказали, он живёт? — спросила Лебедева. — В Калининском районе?

Я не отказал себе в удовольствии — полюбовался на родинку у нее над губой.

— У вас замечательная память, Александра Витальевна, — сказал я.

Журналистка улыбнулась, повела загорелым плечом.

— Память у меня, действительно, хорошая, — сказала она. — А вот в людях, как оказалось, я разбираюсь плохо. Честно признаюсь вам, Дмитрий Иванович: вчера я подумала, что вы избавились от конкурентов в лице Павла и Иннокентия Николаевича, чтобы остаться в купе со мной наедине. Меня ваше поведение… насторожило. Я даже спала вполглаза: следила за вами.

Лебедева развела руками.

— Простите мою подозрительность, Дмитрий Иванович. Подумала о вас плохо. Раскаиваюсь.

Я усмехнулся.

— Ваши «вполглаза», Александра Витальевна, иногда заглушали грохот колёс поезда.

— Хотите сказать: я храпела?

Александра выпрямила спину, сощурилась. Ткань сарафана у неё на груди натянулась.

Я оставил её родинку в покое, опустил взгляд ниже.

— Вы, скорее, громко сопели. Я завидовал вам. Потому что сам уснул лишь под утро.

— Продумывали сюжет книги? — спросила Александра.

— Не спалось.

Я отодвинул от себя пустой стакан. Смял фантики от конфет, и бросил их в пустую пачку из-под печенья.

Журналистка спросила:

— Дмитрий Иванович, быть может, перейдём на «ты»?

— Разумеется, Саша. Я не возражаю.

— Дмитрий Ива… Дмитрий, на вокзале меня встретит машина, — сказала Александра. — Папа пришлёт своего водителя. Подвезу вас… тебя до Калининского района, если хочешь.

Я покачал головой.

— Спасибо, Саша. Но я откажусь от твоей помощи. Прогуляюсь по нынешнему Ленинграду. Посмотрю, какой он. Интересно. Да и сама прогулка пешком для меня сейчас в удовольствие.

— Покрасуешься перед женщинами?

Лебедева усмехнулась, помяла пальцами мочку уха, где на золотой серьге блестел маленький голубой сапфир (название камня мне ещё вчера сообщила его владелица).

— В том числе и поэтому, — сказал я. — Не откажу себе в таком удовольствии. Это тебе я кажусь стариком. А вот я себя теперь ощущаю юношей. Полным сил и энергии. Горы готов свернуть.

Я выпятил грудь. Александра улыбнулась.

— А как же этот ваш… тромб? — спросила она. — Не боитесь, что оторвётся?

Я почувствовал в её словах иронию.

Но ответил серьёзно:

— Я ничего не боюсь, Саша. Всё самое страшное я однажды уже пережил. Видел, как убили мою жену, и как умирала моя дочь. Похоронил их. Наведывался на их могилы. Саша, я всё это прекрасно помню. Я понимаю, что время у меня в этой новой жизни ограниченно. Поэтому я не растрачу его понапрасну, не сомневайся.

— Дмитрий…

Александра склонилась над столом, прикоснулась к моей руке. Её пальцы оказались тёплыми — мне почудилось, что их тепло поползло по моей коже.

— … Сегодня я проведаю родителей и к вечеру освобожусь, — сказала журналистка. — Потом… мы с тобой могли бы встретиться. Дима, я показала бы тебе город. Я многое о нём знаю. Я родилась в Ленинграде и прожила здесь всю свою жизнь. Из меня получится превосходный гид, вот увидишь. Я уверена: мои рассказы пригодятся для сюжетов твоих книг.

Лебедева смотрела мне в глаза. Она опустила взгляд на мои губы.

— Не переживай, я не сообщу об этих твоих капитанских удостоверениях папе. Ты правильно сказал: ему сейчас не до моих рассказов. Но вот меня твои фантазии о будущем заинтересовали. Ты интересный человек, Дмитрий. Мы с тобой вчера… да и сегодня отлично пообщались. Я с удовольствием продолжила бы это общение. Просто общение, не подумай… ничего такого.

Она повертела кистью руки — не той, которой всё ещё касалась моего предплечья.

— Нет, я, конечно, старым я тебя не считаю. Ты всего-то на восемь лет старше меня. Дмитрий, я хочу сказать что… у меня в запасе есть десять дней отпуска. Эта твоя история для новой книги о ленинградском маньяке… Как там его имя? Роман Курочкин? Это вымышленный персонаж? Или ты действительно считаешь, что такой человек существует?

— Улица Криворожская, дом семнадцать, квартира тридцать шесть, — сказал я.

— Что это за адрес? — спросила Александра.

— Там проживает Рома Курочкин.

Лебедева приподняла бровь.

— Ты даже знаешь его точный адрес?

— Я даже знаю имя той мёртвой девчонки, чьё тело сейчас находится в его квартире. У меня тоже хорошая память.

Журналистка одернула руку, словно я ударил её током. Закусила напомаженную губу. Внимательно посмотрела мне в лицо.

За окном вагона мелькали деревья: ели, сосны, берёзы, рябины.

— Давай мы сообщим об этом Курочкине в милицию? — сказала она. — Они сразу туда приедут. Если узнают, что у него в квартире находится мёртвая женщина. И арестуют этого человека. Разве не так?

Я кивнул, зажмурился от яркого солнечного света.

— Вполне возможно, что они приедут. Даже наверняка. Но только сначала я проверю, не ошибочны ли мои воспоминания. На всякий случай. Ведь одно моё предсказание уже не сбылось.

Лебедева наклонила голову, будто рассматривала моё лицо под новым углом.

Собранные в хвост светло-русые волосы легли на её плечо, заблестели на свету.

— Какое предсказание? — спросила Александра.

— Ты жива.

Три секунды Лебедева смотрела мне в глаза и молчала.

Прежде чем произнесла:

— Да. Я жива.

— Поэтому с милицией я повременю.

— Явишься к нему домой?

— Разумеется. Сегодня днём.

— А если он…

— У меня пистолет.

— Застрелишь его? Ты с ума сошёл?

Лебедева встрепенулась, махнула волосами. Её голубые глаза сверкнули подобно драгоценным камням в её серьгах.

Я улыбнулся, сказал:

— Александра Витальевна, за кого ты меня принимаешь? Не стану я так шуметь. Я разведаю обстановку. Узнаю, действительно ли я помню события будущего, или попросту сошёл с ума.

— И… как ты это поймёшь?

— Всё очень просто: прогуляюсь на Криворожскую улицу. Загляну в тридцать шестую квартиру.

— А если он тебе не откроет?

— Поговорю с его соседями. Покажу им милицейское удостоверение.

Я прикоснулся к карману жилета.

— Узнаю, проживает ли вообще в этой квартире тот самый Рома Курочкин. Или он всего лишь плод моей писательской фантазии. Послушаю жалобы на него: в известном мне прошлом он третировал соседей громкой музыкой.

— А если твоя информация подтвердится? — спросила Александра.

— От этого я и буду плясать. Появится конкретная информация… для милиции. Да и прочие мои воспоминания предстанут в новом свете. Несложная проверка, которая на многое прольёт свет. Да и прогулка по Питеру мне не повредит.

— По Ленинграду.

— Точно. Пока ещё по Ленинграду.

Александра вздохнула.

— Дима, а что ты думаешь насчёт другой прогулки? — спросила она. — Вечером, в моей компании.

Я покачал головой.

— Не получится, Александра Витальевна…

— Саша.

— Саша, — повторил я. — Вечером я снова буду в поезде.

Лебедева приподняла брови.

Сказала:

— Так скоро⁈ Почему? Куда ты поедешь?

— В Ларионовку. Это небольшой посёлок городского типа в Белгородской области.

— Зачем тебе туда? — спросила Лебедева. — И почему так срочно?

Я махнул рукой и ответил:

— Там у меня тоже есть дело. Очень важное дело. Не менее важное, чем то, из-за которого я приехал в Ленинград.

* * *

На Витебский вокзал Ленинграда наш поезд прибыл без опоздания. Шумная толпа загруженных сумками пассажиров ринулась к выходу из вагона. Мы с Александрой пропустили вперёд загруженных огромными сумками граждан, покинули вагон одними из последних. На перроне мы влились в людской поток, который двигался в направлении вокзала. Я нёс в руке сумку журналистки — задумчиво хмурившая брови Лебедева шагала справа от меня. Ленинград удивил меня ясной погодой. Обычно в дни моего появления здесь небо над городом рыдало. Сегодня же в Северной столице приветливо светило солнце, а в небе на фоне перистых облаков кружили чайки.

Полноводная река пассажиров привела нас к входу в Витебский вокзал. Сразу за массивными дверями она разделилась на десяток мелких ручейков. Лебедева дёрнула меня за руку, указала в направлении билетных касс, куда направилась часть явившейся с перронов толпы. Взяла меня под руку. Около касс мы остановились. Я окинул взглядом длинные очереди, выстроившиеся к окошкам, где продавали билеты. Поставил у ног Александры сумку, там же примостил свой рюкзак. Сказал своей спутнице, что скоро вернусь. Решительно зашагал к окошку, рядом с которым пересчитывала сдачу наряженная в невзрачное платье пожилая женщина.

Следующим в очереди (после уже державшей в руках заветный билет женщины) стоял бандитского вида светловолосый мужчина в спортивном костюме. Он уже склонил к окошку голову, когда я раскрыл у него перед лицом удостоверение офицера КГБ. Мужчина отшатнулся при виде Димкиного чёрно-белого фото со звёздами на погонах, будто одержимый демоном от креста священника. Я глянул в окошко на раскрасневшееся от жары лицо кассирши и потребовал билет до станции Ларионовка. У меня за спиной прозвучал многоголосый ропот недовольства. Но увидевший Димкино фото мужчина промолчал. Он лишь нахмурил брови и вздохнул.

Шепотки недовольный «произволом властей» пока ещё советских граждан в очереди звучали всего пару минут — за это время я обзавёлся билетом на поезд. Вернулся к Лебедевой, сообщил ей, что место в купейном вагоне мне не досталось — поеду до Лирионовки на «боковушке». Журналистка выдернула у меня из руки билет, внимательно осмотрела его, словно проверила мой проездной документ на подлинность. Заявила: мне вообще повезло, что я купил хоть какой-то билет в южном направлении. Я спрятал билет в карман, подхватил с пола сумку и рюкзак. Мы двинулись к выходу из вокзала, лавируя между сновавшими по залу людьми.

Напротив центрального входа в Витебский вокзал Лебедеву дожидался чёрный ГАЗ-3102 «Волга». Рядом с разукрашенными шашечками такси и с автомобилями Волжского автомобильного завода он выглядел пришельцем из иного мира. Водитель «Волги» заметил нас, выбрался из салона. Журналистка сбавила шаг, словно вдруг почувствовала усталость. Заглянула мне в лицо и в очередной раз предложила меня подвезти. Я снова отказался от её предложения. Вручил хмурому водителю «Волги» сумку Лебедевой. Набросил на плечи лямки рюкзака. Обменялся с погрустневшей вдруг Александрой стандартными прощальными фразами.

Машина Лебедевой тронулась с места — я вернулся на вокзал.

Спрятал в автоматическую камеру хранения рюкзак (оставил в нём пистолет). Сунул в карманы кожаные перчатки. Сжал в руке Димкину барсетку и зашагал к входу на станцию метро «Пушкинская».

Глава 6

Около входа в метро стояли два паренька в пионерских галстуках, держали в руках плакат с надписью «Город-герой Ленинград, а не Санкт-Петербург!» Рядом с ними замер бородатый очкарик с взъерошенными волосами, помахивал бумагой с призывом «Наше дело правое! Отстоим Ленинград!»

По другую сторону от входа топтались похожие на студентов юноши с баннером «Очистим карту России от имён преступников!» Около них вытянулась по струнке тощая неряшливо одетая остроносая девица и показывала проходившим в метрополитен людям объявление: «Меняю дьявола на святого Петра».

Противоборствующие стороны друг друга словно не замечали. Как не обращали на них внимания прохожие. Курившие в сторонке милиционеры мирно беседовали друг с другом и без особого интереса посматривали на демонстрантов. Взглянули милиционеры и на меня, но не двинулись в мою сторону.

На этот раз я снова не выстоял очередь к кассе: оказалось, что памятные для меня жетоны для проезда в метро пока не ввели — их функцию сейчас выполняли обычные пятикопеечные монеты. У меня в барсетке завалялись три пятака. Поэтому проблемы с проходом через турникет у меня не возникли.

На эскалаторе метро я снова оценил преимущества своего нынешнего тела. Никаких прежних проблем с передвижением на кресле-коляске! Один шаг на ступень — и ты уже скользишь вниз. Да ещё и вертишь при этом головой, разглядываешь белые своды тоннеля и хихикавших парой ступеней ниже молодых девиц.

Бросилось в глаза полное отсутствие рекламы в метро (увидел лишь нацарапанные на поручнях надписи). Вместо смартфонов нынешние пассажиры держали в руках книги и газеты. Кто-то читал уже стоя на ступенях; но большинство граждан выжидали, пока с удобством разместятся для чтения на сидении в вагоне.

А вот чистотой нынешний Ленинградский метрополитен не блистал. Даже около фонарей между полосами эскалаторов я то и дело замечал конфетные фантики, обрывки агитационных листовок и шелуху семян подсолнечника. На лицах молодёжи я видел улыбки. А вот пассажиры постарше выглядели усталыми и печальными.

От «Пушкинской» я доехал до станции «Площадь Мужества». По пути, в вагоне, вдоволь насмотрелся на наряды ленинградцев. В Северной столице наряды горожан выглядели ярче, чем в Нижнерыбинске — сказывалась близость к Европе. Я видел на пассажирах джинсы, кроссовки, излишне яркие спортивные костюмы.

У выхода из метро я неторопливо прогулялся вдоль ряда ларьков. Памятных мне по жизни в девяностых годах «Сникерсов» и «Тампаксов» там не заметил. В основном торговали овощами и цветами. Но увидел я и торговцев полиэтиленовыми пакетами с иностранными надписями и с фотографиями звёзд эстрады.

От входа на станцию «Площадь Мужества» я зашагал в направлении улицы Хлопина. Мимо меня проезжали автомобили (пока ещё преимущественно отечественного производства), дребезжали по неровной дороге автобусы. Пешеходное движение в Ленинграде казалось очень оживлённым в сравнении с улицами Нижнерыбинска.

Голову мне припекало солнце — я передвигался по островкам тени, что создавали на тротуарах ларьки и нечасто встречавшиеся у меня на пути деревья. Около входов в магазины я замечал очереди (даже около «Булочной»). Люди стояли под палящим солнцем, медленно приближаясь к магазинам короткими шагами.

* * *

Книгу о питерском маньяке Романе Курочкине я написал в две тысячи десятом году, когда уже активно пользовался интернетом при поиске сюжетов и информации для написания романов. Назвал я её «Человеческие кости в Неве». Но издательство забраковало моё название; и книга появилась в магазинах, как «Белая стрела. В поисках питерского Людоеда». К моим книгам об организации «Белая стрела», состоявшей (по моей версии) из бывших работников милиции и спецслужб, тот роман почти не имел отношения. Но книги о «Белой стреле» в те годы хорошо продавались. Поэтому издатели меня буквально вынудили связать этот роман о поисках Ромы Курочкина со «Стрелой» (при помощи названия и мелькавших на вторых ролях знакомых по историям о «Стреле» персонажей).

Работа над романом продвигалась медленно. Несколько раз я прерывал её, потому что чувствовал, как погружался в уныние. При написании книг я будто бы создавал у себя в воображении параллельную реальность, в которой жили и общались персонажи. Но та реальность, которую мне навеяла интернетовская информация о деятельности Курочкина в девяностых годах, даже у меня временами вызывала отторжение. Она тогда существовала одновременно с мыслями о болезни моей дочери: с болезнью мы только начинали тогда борьбу. «Человеческие кости в Неве» я считал не лучшей своей работой, хотя эта книга с издательским названием и привлекла к себе внимание читателей — её издавали под разными обложками четыре раза (и это, не считая дополнительных тиражей).

* * *

К улице Криворожская я добирался от станции метро почти целый час. Хотя прекрасно представлял маршрут: я много раз просматривал его на карте Санкт-Петербурга, когда продумывал историю о поисках питерского Людоеда. Прошёл мимо семьдесят шестой поликлиники, мимо школы-интерната и свернул в сторону видневшегося впереди купола церкви. Тени на тротуарах стали заметно длиннее, пока я дошагал до первых домов нужной мне улицы. У дома номер шестнадцать я перешёл дорогу — издали рассматривал неприметное девятиэтажное здание, в котором проживал сейчас двадцатитрёхлетний Рома Курочкин.

В своём романе «Человеческие кости в Неве» я намеренно изменил адрес Романа Курочкина. Предположил, что у той квартиры на девятом этаже (где проживал в девяностых маньяк) давно появились новые хозяева, которым не понравилось бы излишнее внимание к своему жилищу. От этого внимания, как я предполагал, они уже устали. Ведь им наверняка поведали бывшие соседи Курочкиных истории о том, что творилось в тридцать шестой квартире раньше (в девяностых годах). Но вот само строение я в книге описал точно. В этом я убедился сейчас, когда рассматривал эту мрачную, словно пропитанную злыми флюидами девятиэтажку.

Я моргнул, тряхнул головой — словно прогнал наваждение. Сообразил, что по пути к этому дому я будто бы вновь окунулся в мрачную и тягостную атмосферу своего давным-давно написанного романа. Напомнил себе, что никаких «злых» или «добрых» «флюид» на самом деле не существовало. Потому что их придумали спиритологи. А я в две тысячи десятом году вполне удачно воспользовался этой их выдумкой в сюжете своего полумистического детектива («триллера», как его обозвали издатели). Потому что все те поступки, которые совершил в реальности и в моем романе Курочкин, действительно «попахивали» дьявольщиной.

Я неторопливо прошел мимо смотревших на проезжую часть окон семнадцатого дома (они ничем особым не отличались от окон других домов, находившихся на этой же улице). Прошагал мимо припаркованных у дома автомобилей. Вошёл во двор под тень здания. Отбросил мрачные мысли и обнаружил, что этот ленинградский дворик выглядел не таким угрюмым, как на фотографии в интернете. Звонкими голосами весело кричали резвившиеся рядом с качелями дети; в глубине двора звучала музыка — там сидели на скамейке подростки. Спорили мужчины, собравшиеся около «Москвича» со снятым передним колесом.

Привычных по Нижнерыбинску лавок около подъездов я не заметил. Скамейки со спинками из тонких реек стояли в глубине двора в тени от густых крон лип и тополей. На них восседали женщины разных возрастов (одни покачивали детские коляски, другие опирались на деревянные трости). Их голоса временами перекрикивали и споры мужчин, и визги ребятни, и бренчание гитары подростков. Дамочки увлеклись беседой. Они активно жестикулировали, на меня внимания не обращали. Я прошёл по исчерченному трещинами асфальту, свернул к оклеенной бумагами с объявлениями двери подъезда (вспомнил, что в Ленинграде его именовали «парадной»).

Поднялся по лестнице, вдавил пальцем слегка оплавленную кнопку лифта — та тут же засветилась. Я окинул взглядом украшенные надписями стены; убедился, что политика жильцов этого подъезда (парадной) заботила не в первую очередь: политических лозунгов на стенах не обнаружил. Но прочёл парочку матерных стишков, пока дожидался лифт. Узнал имена и фамилии нескольких самок собак, что проживали в этом доме. Заметил с десяток лаконичных трёхбуквенных сообщений. Сосчитал семь сгоревших спичек, свисавших с потолка, подобно сталактитам. Выведенная неровным детским почерком надпись меня заверила, что «Цой жив».

Дверь лифта резко распахнулась — в лицо мне дохнуло запахом мочи. Я невольно задержал дыхание, шагнул в лифт и нажал на расплавленные остатки кнопки восьмого этажа. Кабина вздрогнула и поползла вверх, жалуясь на свою нелёгкую жизнь тоскливым поскрипыванием. В щели за неплотно прикрытыми створками один за другим проплывали этажи. Я зажал подмышкой барсетку, надел кожаные перчатки. В очередной раз отметил, что Димка предпочитал удобные и недешёвые вещи — перчатки ему будто бы шили на заказ: они оказались мне точно по руке. Кабина замерла, двери распахнулись. На девятый этаж я поднялся по ступеням.

От лестницы я сразу свернул вправо, где находились тридцать пятая и тридцать шестая квартиры. На лестничной клетке девятого этажа я почувствовал запах хлорки, мочи и едва ощутимый запашок тухлых яиц (сероводорода). Невольно вспомнил годы своей молодости, когда работал в милиции. Тогда я вдоволь нанюхался подобных ароматов, когда выезжал на осмотр мест происшествия, где находили мертвецов. Подобные запахи, как объяснил мне старший коллега, один раз вдохнёшь — запомнишь на всю жизнь. Я подошёл к двери в квартиру Курочкина. Услышал музыку. В квартире звучала песня «Костёр» группы «Машина времени».

«…Раз ночь длинна, жгут едва-едва…» — звучал за дверью голос Андрея Макаревича. Я чуть присел, взглянул на замочную скважину. А похожий на рыбий глаз дверной глазок посмотрел на меня. Я подмигнул ему, расстегнул барсетку. Вынул две напоминавшие игрушечные клюшки отмычки. Похожими отмычками мы с Димкой развлекались в детстве. Орудовать ими нас научил ныне покойный сосед дядя Митя, много лет работавший слесарем и «отсидевший» четыре года за квартирные кражи. Я увидел вчера эти «клюшки» — сразу вспомнил, как мы с братом ставили рекорды по скоростному вскрытию замка родительской квартиры.

«…Этот чудак всё сделает не так…» — мысленно повторял я за Макаревичем. Сунул в замочную скважину «клюшку», которая побольше. Другой, меньшего размера, поводил внутри замочной скважины, прощупал первый штифт. Первый штифт оказался «рабочим», и пружина — тоже «рабочая». Я сделал большей из отмычек небольшой «натяг» на замке, меньшей из «клюшек» вновь поводил внутри замка, отыскал стопорный штифт. Хмыкнул. Вспомнил, что в детстве я похожие замки вскрывал за сорок секунд. Но мой брат Димка неизменно опережал меня в этих соревнованиях: он тратил на те же действия хоть на одну-две секунды, но меньше.

Замок квартиры Курочкина словно обиделся на мою долгую возню — он громко щёлкнул. Обитая коричневым дерматином дверь слегка приоткрылась. Запах сероводорода стал отчётливее, а музыка громче. «…Ещё не всё дорешено, — пел Макаревич, — ещё не всё разрешено…» Я сунул отмычки в карман жилета, поправил на запястьях перчатки. Сообразил, что примерно так же проник в квартиру питерского Людоеда второстепенный герой моей книги «Человеческие кости в Неве». Живым этот персонаж оттуда не выбрался: маньяк пронзил его сердце похожим на пику заточенным металлическим прутом, которым книжный Людоед пытал своих жертв.

Я перебросил барсетку в левую руку, толкнул ею дверь. Вдохнул пропитанный трупным запахом воздух. Отметил, что сладковато-гнилостным тот ещё не стал. Это значило, что мёртвое тело лежало в квартире Курочкина примерно неделю, вряд ли больше. А причиной столь резкого запаха была ещё и жаркая погода, что воцарилась сейчас в непривычно солнечном Ленинграде. Я перешагнул порог, отыскал взглядом выключатель. Зажёг свет — под потолком вспыхнула украшенная грязным бежевым стеклянным плафоном лампа. Я прикрыл за собой дверь, запер её на замок. «…И Бог хранит меня…» — заверил голос Макаревича.

«Такое же зеркало, как в Димкиной квартире», — подумал я. Посмотрел на своё отражение, которое увидел в зеркале на стене. Димка в зеркале выглядел спокойным, сосредоточенным. Будто он собрался на самую обычную прогулку, или намеревался вынести мусор. Димка посмотрел мне в глаза, усмехнулся — я почувствовал, как дёрнулась моя щека. Краем глаза я заметил движение. Повернул голову и увидел замершего в конце узкого коридора черноволосого небритого молодого мужчину, знакомого мне по фотографиям в интернете. Вот таким же я его и описал в своём романе: невысоким, узкоплечим, неопрятным, с пугливо блестящими карими глазами.

Рома Курочкин шумно дышал, будто после долгого бега. Он смотрел на меня исподлобья, сжимал в правой руке молоток. Я отметил, что внешне мужчина не походил на хищника — он выглядел обычной «жертвой».

Подумал, что сейчас внешний вид Курочкина, вполне соответствовал моменту.

— Ты кто такой? — спросил Роман.

Он сделал полшага назад, шаркнул по линолеуму подошвами потёртых домашних тапок. Его растянутые в коленях трикотажные штаны приспустились, демонстрируя мне резинки красных трусов.

Я впервые слышал скрипучий голос Курочкина, хотя примерно таким его себе и представлял.

Ответил:

— Я — грабитель. Разве не видишь?

Я положил барсетку на полку около зеркала (поверх связки ключей и расчески).

Курочкин бросил взгляд вправо: в дверной проём комнаты, где звучали музыка и голос Андрея Макаревича. Но Рома тут же вновь взглянул на меня и потряс головой. Длинная чёлка накрыла его левый глаз.

— У меня ничего нет, — сказал Роман.

— Это же хорошо, — заверил я. — Тогда тебе нечего бояться. Возьму то, что есть; и уйду.

— Я не боюсь.

Голос Курочкина дал петуха. Мужчина выставил перед собой руку с молотком. Будто отпугивал крестом нечисть.

— Уходи, — сказал он. — Или я закричу.

— Кричи.

Я пожал плечами, посмотрел Роману в глаза (в них отражался желтоватый свет лампы). Пошёл к нему. Разделявшее нас расстояние я преодолел за две секунды. Курочкин не закричал. Но он снова попятился и взмахнул молотком.

Я ударил Курочкина под кадык. Левой рукой. В точности, как сегодня ночью ударил ночного гостя в поезде. Курочкин захрипел и выпучил глаза. Он приоткрыл рот, хватал воздух губами, подобно выброшенной на сушу рыбе; прижал к шее руки.

Молоток с глухим стуком приземлился на линолеум около Роминых тапок. Я подобрал его, взвесил в руке. Одобрительно кивнул и взглянул на бледное лицо Романа Курочкина (пока ещё не питерского, а ленинградского Людоеда).

— Хороший инструмент, — сказал я. — Рабочий. Нам с тобой, Рома, он сейчас пригодится.

Курочкин ответил мне хрипом. Я схватил его за плечо и затолкнул в комнату, где всё ещё поскрипывала в магнитофоне аудиокассета с песнями группы «Машина времени».

«…А ты был неправ, — пел Макаревич, — ты всё спалил за час…»

* * *

В квартире Романа Курочкина я пробыл гораздо меньше часа.

Перед уходом я отключил магнитофон. Поправил около зеркала свою причёску, промокнул носовым платком выступившие на лбу и на висках капли пота. Забрал с полки барсетку.

Сунул в карман перчатки, спустился на восьмой этаж к кабине лифта.

Входную дверь на девятом этаже я оставил открытой: понадеялся, что тела в квартире Курочкиных уже в скором времени найдут привлечённые запахами разложения соседи.

* * *

От дома номер семнадцать на улице Криворожская я вернулся к метро. До поезда у меня в запасе оставалось ещё пять часов. Поэтому на вокзал я сразу не поехал — решил, что потрачу оставшееся до отправления поезда время на покупку подарков. Ещё во время первой своей сегодняшней поездке в метро я подслушал разговор пассажирок о магазине «Lancome» на углу Невского проспекта и Караванной улицы. Барышни говорили об ассортименте магазина с мечтательным придыханием, будто рассказывали о ночи, проведённой в объятиях любимого мужчины.

Горожане на Невском проспекте, недолго думая, указали мне пальцем направление для дальнейшего движения, едва я только обратился к ним с расспросами о магазине. Я прогулялся по неровному тротуару главного исторического проспекта Северной столицы, полюбовался мало изменившимися с довоенных времён фасадами домов. По дороге приобрёл в ларьке мороженое в вафельном стакане. Затем съел пирожок с яблочным повидлом (пирожок с мясом я не купил: не отважился). Ещё издали увидел стоявшую около магазина «Lancome» очередь.

Посмотрел на толпившихся у входа в магазин решительно настроенных женщин и пробормотал:

— Да уж, тут и удостоверение не поможет. Никакое. Побьют, к гадалке не ходи.

Я почесал подбородок, задумчиво рассматривал раскрасневшиеся от жары и от возбуждения лица стоявших в очереди около магазина гражданок. Рядом со мной нарисовался невысокий мужичок с зачёсанными набок жидкими русыми волосами. Он поинтересовался, не желаю ли я прикупить косметику «немного дороже, чем в магазине, зато без очереди». На мой вопрос «что есть?», он перечислил неплохой ассортимент… из которого я выбрал духи, три тюбика помады, пудру и тушь для ресниц. Ещё я получил «всего за трёшку» «фирменный» полиэтиленовый пакет.

* * *

В вагон поезда на перроне Витебского вокзала я вошёл одним из первых. Перекинулся парой слов с проводницей. Во главе загруженной сумками и чемоданами вереницы пассажиров я прошёл до своего места, забросил на верхнюю боковую полку рюкзак. Отметил, что вагон ещё не заполнился людьми, но здесь уже витал не только привычный запах креозота, но и ароматы популярных во все времена у советских и российских пассажиров поездов продуктов: варёных яиц, жареной курицы и копчёной колбасы.

Напротив меня на сидение уселся круглолицый и краснощёкий светловолосый мужчина — мы устно поприветствовали друг друга и тут же выяснили, что оба едем почти до конечной станции (я узнал, что поездка моего соседа продлится лишь на час дольше моей). Мужчина затолкал под сидения свои сумки, бросил на стол газеты («Комсомольская правда» и «Советский спорт»). Он приоткрыл рот для очередного вопроса, но так и замер — уставился мне за спину, будто заметил там нечто сверхинтересное.

Я уловил в воздухе вагона аромат розовых лепестков, почувствовал как почти невесомая женская рука прикоснулась к моему плечу.

Обернулся — встретился взглядом с ярко-голубыми глазами ленинградской журналистки Александры Лебедевой.

Саша улыбнулась.

— Дмитрий, ещё раз здравствуйте… здравствуй, — сказала она. — Я подумала и решила, что поеду в Ларионовку вместе с тобой. Поезд. Хорошая компания. Твои интересные рассказы. Ведь это же здорово! А у меня ещё остались почти десять дней отпуска.

Глава 7

Я так и не познакомился со своим круглолицым краснощёким соседом: он перестал быть моим соседом ещё до отправления поезда. Мужчина поддался на уговоры журналистки, поменялся с Лебедевой местами. Вместе с собой он унёс в начало вагона и газеты — я сообразил, что не взял с собой в дорогу никакого источника информации, словно рассчитывал скоротать время поездки при помощи несуществующего пока смартфона.

Александра спрятала под сидение уже знакомую мне коричневую сумку. Уселась напротив меня, посмотрела мне в глаза, улыбнулась. Мы обменялись с журналисткой ничего не значившими фразами в духе: «Как дела?» — «Замечательно» — «И у меня». Я отметил, что Лебедева в Ленинграде сменила свой сарафан на белую блузу и на короткую юбку из джинсовой ткани. А вот босоножки на журналистке остались прежними, как и запах её духов.

Пассажиров в вагоне становилось всё больше. Поезд тронулся — я увидел, что в ближайших купе не осталось свободных мест. Люди радостно улыбались, словно все их проблемы остались на перроне Витебского вокзала. Обмахивали свои раскрасневшиеся лица газетами; открывали окна, за которыми медленно проплывали стоявшие на рельсах в окружении высокой травы аварийного вида вагоны и исписанные пошлыми надписями бетонные заборы.

Явилась проводница. Она взглянула на мой билет и на билет Лебедевой. С недовольной миной выслушала объяснение тому, почему Александра оказалась не на своём месте. Обожгла лицо ленинградской журналистки суровым и недовольным взглядом, спрятала наши билеты в кармашки своей папки. Сообщила, что постельное бельё выдаст «позже». Собрала она билеты и у сидевших неподалёку от меня пассажиров, направилась в следующее купе.

Наши соседи радостно загомонили и тут же вынули из сумок многочисленные свёртки с продуктами, будто после визита проводницы вдруг сильно проголодались. Детские голоса в вагоне стали громче, но их то и дело перекрикивали зычные голоса мамаш, требовавшие, чтобы детишки вели себя тише. В воздухе вагона появились запахи пота и пивных дрожжей. В последнем купе забренчала гитара — там разместилась группа студентов.

Александра склонилась над столом и сказала:

— Дмитрий, я понимаю: ты удивлён моим появлением. Да что там, я сама удивлена. Ты гадаешь сейчас, наверное, почему я здесь. А может, и подумал… что-то такое. Понимаю, что мой поступок со стороны действительно выглядит странным и нелепым. Но честно тебе признаюсь: я не справилась с любопытством, прости.

Она пожала плечами и снова улыбнулась.

— Я обдумала всё то, что ты мне вчера и сегодня утром сообщил. Я говорю не только о твоих книжных историях. Но и про эти твои рассказы о развале СССР и об августовской попытке государственного переворота, которую ты вчера предсказал. Я даже кое-что проверила: позвонила… одному своему хорошему знакомому.

Лебедева постучала ногтем указательного пальца по столу.

— Он выяснил, что по тому адресу, который ты мне озвучил, действительно проживает некто Роман Курочкин тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, — сказала она. — Никаких подробностей я об этом Курочкине не выяснила: у меня не было на это времени. Но я всё ещё гадаю, а что если ты сказал о нём правду?

Журналистка тряхнула собранными на затылке в хвост волосами.

— Дима, мне ещё в университете преподаватели говорили, что я обладаю хорошим журналистским чутьём, — сказала она, — что я сразу замечаю перспективную историю. Это самое чутьё мне подсказало, что сейчас я просто обязана быть здесь, рядом с тобой. Я уверенна, что это даже важнее, чем оказаться в гуще московских событий.

Александра хитро сощурилась и сообщила:

— Так что я поехала в этот твой посёлок Ларионовка, прежде всего, из профессионального интереса. За интересной историей. А не за тем, о чём ты, возможно, подумал. Сразу тебе об этом говорю, чтобы потом между нами не возникло… недоразумений. Обещаю, что не стану тебе обузой и не создам проблем. Буду послушной девочкой.

Журналистка пожала плечами и добавила:

— Вот, как-то так.

Она повернула голову, пробежалась настороженным взглядом по вагону.

Пассажиры увлечённо поедали принесённые с собой в поезд продукты, почти не обращали на нас внимания.

Лебедева посмотрела на меня и тихо сказала:

— Ну, а теперь ты, Дима, рассказывай. Ты побывал у этого Курочкина?

Я кивнул.

— Был.

Александра приподняла брови.

— И… что? — спросила она. — Ты убедился в том, что ленинградский Людоед существует?

— Я и раньше в этом почти не сомневался.

— Но ты говорил…

— Я помню, что говорил.

Александра примерно пять секунд молчала, рассматривала моё лицо.

Наконец, она спросила:

— Что ты сделал? Вызвал милицию?

Я покачал головой.

— Нет. Я убил его.

— Кого?

— Романа Курочкина.

Лебедева нахмурилась, тряхнула головой — её собранные в хвост волосы хлестнули стену вагона.

— Я не поняла, — сказала Александра. — Дима, повтори. Что ты сделал?

Я чётко повторил:

— Я. Убил. Романа Курочкина.

Журналистка выпрямила спину, скрестила на груди руки.

— Это шутка? — спросила она.

— Это правда, — ответил я.

Лебедева чуть наклонила к окну голову.

— То есть… ты пришёл к нему, — сказала она. — И вот так просто его убил?

Я кивнул и сказал:

— Всё верно. Пришёл. И убил.

Журналистка снова помотала волосами.

— Дима, я не верю тебе, — сказала она. — Ты меня разыгрываешь.

Я снова пожал плечами.

Посмотрел за окно — там всё ещё мелькали невзрачные городские пейзажи.

— Ну… допустим, — сказала журналистка. — Как ты это сделал? Как ты его убил?

Она повела правой бровью.

— Тебе действительно это интересно? — спросил я.

Лебедева на пару секунд задумалась и покачала головой.

— Пожалуй, нет, — ответила она. — Я тебе по-прежнему не верю.

И тут же добавила:

— Но… допустим. Допустим, что ты сейчас сказал мне правду. Предположим. Тогда мне не совсем понятно, зачем ты его убил. Потому что так захотел? Отомстил? Или свершил правосудие? Ты не похож на хладнокровного убийцу.

— Хотел, отомстил, свершил, — перечислил я, — все эти варианты годятся, даже одновременно. Ещё добавь к ним право выбора. Я выбрал того, кто именно умрёт: Курочкин, или те девчонки, которых он убил в известном мне будущем.

Развёл руками и сказал:

— Так уж получилось, что только у меня была возможность подобного выбора. Не очень сложный выбор, честно говоря. Я им воспользовался. Приложил к этому некоторые усилия. Курочкин умер. Девчонки выживут.

Александра двумя пальцами помассировал мочку своего уха, где блестела золотая серьга с сапфиром.

— Дмитрий, ты говорил, что этот Курочкин уже убил одну женщину, — сказала она. — Ты говорил, что убийство произошло в начале этого месяца. И что её тело всё ещё находится у него в квартире. Я правильно запомнила?

— Всё верно.

— Ты видел её? Я имею в виду, её тело. Оно действительно находилось в квартире Курочкина?

— Находилось.

— Почему же ты не вызвал милицию? — спросила Александра. — Почему ты не сообщил о своей находке милиционерам? Они бы арестовали убийцу. Курочкин бы не отвертелся от наказания: ведь все улики были бы налицо.

Я усмехнулся.

— Разумеется, его бы задержали. Верю в это. Я бы в итоге убедил милиционеров в правдивости моих слов. Они бы нашли тело той девчонки. Взяли бы её убийцу. Но я потратил бы на это дело много времени, которое исчислялось бы не в часах, а в днях.

Я выдержал паузу, пока мимо нас проходила возвращавшаяся в свою коморку проводница.

— Не хочу, — сказал я. — Понимаешь? У меня сейчас иные планы на эту жизнь. Я никому и ничего не намерен доказывать. Я сделал свой выбор. Роман Курочкин теперь опасности не представляет. Всё. Точка. Больше я о нём не думаю. И ты, Александра, о нём забудь.

«…Перемен требуют наши сердца, — пели под гитару в последнем купе студенты, — перемен требуют наши глаза…»

— Дима, ты забыл о том, что из-за этого Курочкина подверг опасности и свою жизнь? — сказала журналистка. — Ты совершил!.. Что если тебя найдут и арестуют? Тебя накажут! Потому что ты действовал не по закону. Ты об этом подумал?

Я махнул рукой. И тут же прижал её к груди.

Сказал:

— Срок моей жизни уже отмерен. Не уверен, что продлю его. Димкино тело сломается примерно через месяц. Так случилось тогда. Очень вероятно, что так же будет и теперь. У меня попросту нет времени на все эти проволочки. Понимаешь? Потраченный на Курочкина день я украл у самого себя. Целый день потратил на этого гадёныша! — один из тех немногих дней, что у меня остались.

Я посмотрел Лебедевой в глаза.

— Меня сейчас не волнуют правовые процедуры, — заявил я. — Понимаешь, Саша? Совсем не волнуют. Я навестил Курочкина в том числе и потому, что таково было моё желание. Называй это проявлением моего эгоизма. Я совершил то, что посчитал нужным и правильным. Хладнокровно убил его. Вот так вот. Нисколько не раскаиваюсь в своём поступке. Сделал, что должен, и будь, что будет.

Я привстал, вынул из лежавшего на верхней полке рюкзака блокнот и ручку, бросил их на стол.

Вновь уселся напротив журналистки.

— Если тебя это так волнует, — сказал я, — сомневаюсь, что следствие выяснит личность убийцы Курочкина в ближайшие месяцы. Если они вообще её выяснят: я не светил около его квартиры лицом. Не забывай, Саша, что я в прошлом тоже милиционер. Представляю всю эту милицейскую кухню. Да и в МВД сейчас начнётся такое… впрочем, как и во всей стране. Появится много разных… Курочкиных.

«…Перемен! — звучал в конце вагона нестройный хор голосов. — Мы ждём перемен».

Я указал рукой в сторону поющих студентов и сказал:

— Будут им перемены. И очень скоро. Только далеко не все эти перемены их порадуют.

Лебедева смотрела на моё лицо, постукивала ногтем по столу.

Веселья в её взгляде я не заметил. Но не почувствовал в нём и тревоги.

— Что дальше, Дима? — спросила журналистка. — Зачем ты едешь в эту богом забытую Ларионовку? Ведь твоя семья сейчас отдыхает в Крыму. Я правильно помню? Они сейчас там? Ты говорил, что встретишься с ними.

— Встречусь, — ответил я. — Обязательно. И очень скоро. Я очень этого хочу. Но это не единственное моё желание. Хочу завершить и другие дела. Одно из которых меня ждёт в этой самой Ларионовке.

— Какое дело тебя там ждёт? — спросила Александра.

— Очень похожее на то, которое у меня было в Ленинграде.

Журналистка поджала губы, шумно выдохнула. И вдруг словно спохватилась: поставила перед собой на стол сумочку, вжикнула застёжкой-молнией.

Лебедева порылась в сумке, извлекла из неё колоду игральных карт. Она бросила карты на стол. Улыбнулась.

— Дмитрий, не желаешь ли перекинуться в картишки? — спросила она. — В подкидного дурака. Или в дурочку. Это уже как получится. Поездка нам предстоит долгая, а делать по большому счёту нечего. Поиграем немного в карты. Поболтаем.

* * *

Лебедева завершили раздачу, взглянула на свои карты.

— У меня шестёрка, — сказала она.

— Ходи.

— Семёрка черви, — объявила Александра и бросила карту на стол.

— Десятка.

— Бито.

Журналистка взяла из колоды карту, спросила:

— Дмитрий, ты сказал, что в Ларионовке у тебя такое же дело, какое было в Ленинграде. А в Ленинград ты ехал к Роману Курочкину. Я правильно поняла? Получается: ты едешь, чтобы снова…

Александра замолчала, подняла на меня глаза.

— Да, — сказал я. — Всё верно. Там я снова совершу хладнокровное убийство.

Мне показалось, что журналистка вздрогнула. Она стрельнула взглядом в сторону наших соседей. Убедилась, что те не прислушивались к нашему разговору.

Я бросил на стол трефовую семёрку. Лебедева покрыла её дамой. На мою даму журналистка положила козырную шестёрку.

— Бито, — заявил я.

— Ты уже когда-то делал это раньше? — спросила Александра. — До сегодняшнего дня. Я имею в виду…

— Один раз. Применил табельное оружие при задержании. Это было в девяностом году.

— И что ты тогда почувствовал?

Лебедева походила трефовой шестёркой. Я «побил» её карту девяткой.

— Жарко было, — ответил я.

— Я о других чувствах говорю.

— Других чувств не было. Тот урод пырнул ножом в живот моего друга Колю Синицына. Когда мы с Синицыным были при исполнении. Оказал мне сопротивление при задержании. Получил пулю в бедренную артерию. Истёк кровью до приезда скорой. Я в это время оказывал помощь своему коллеге.

— А сейчас?

Я похлопал левой рукой по своей груди, сказал:

— Где-то тут прячется тот самый тромб, который меня через месяц убьёт. Поэтому в ближайшие недели мне лишние переживания не нужны. Понимаешь? У меня в этой жизни ещё много нереализованных планов. И завершать её ради таких уродов, как Курочкин, я не намерен. Жизни жены и дочери сейчас для меня важнее всего. Поэтому я не ищу лишних переживаний. В Ленинграде я бы и пальцем не пошевелил, если бы понимал: это помешает моей главной цели. А что касается чувств… На работе в милиции я повидал всякое. Мертвецами меня не удивишь. При виде мёртвых тел у меня не учащается пульс и не срабатывает рвотный рефлекс.

Я отбросил битые карты на край стола.

— На мертвецов я реагирую спокойно. Сегодня в Ленинграде я думал не о том, что убил Рому Курочкина. Потому что в своём писательском воображении я убивал его много раз — в прошлой жизни, когда просматривал материалы о его преступлениях при работе над книгой. Тогда я проделывал это даже с удовольствием — сейчас я это просто… сделал. Хладнокровно, как ты сказала. Без особого удовольствия и без переживаний. Это было, всё равно, что почистить зубы или вынести мусор. Никакого ненужного стресса. Только мысли о том, что я сегодня спас десятки молодых женщин, которые в будущем стали бы жертвами этого маньяка.

Я хмыкнул, походил бубновой восьмёркой.

Журналистка бросила поверх моей карты валета.

— В своём воображении я пережил многое из того, что в реальности пережили жертвы питерского Людоеда, пока писал «Человеческие кости в Неве». Это обязательная часть писательской работы. Читатель не поверит тебе, если ты скажешь ему неправду. Читатель чувствует ложь. Поэтому первым делом убеди себя, что тебе действительно больно. И лишь потом расскажи об этом в романе. Так, и только так. Не иначе. Тогда и читатель от твоих слов не отмахнётся. Он прочувствует твою боль и твой страх. Рассмеётся вместе с тобой, если тебе при написании текста было смешно. Я не смеялся, Саша, когда писал книгу о питерском Людоеде.

Я взял из колоды карту.

— Бито. Ходи.

— Десятка, — заявила Лебедева.

Я бросил рядом с её картой короля и сказал:

— Сегодня я не работал над книгой. А только выполнил те действия, которые проделал в своём воображении много раз, и которые вместе со мной совершил главный герой моего романа. Так что никакого шока не было. Как нет сейчас и чувства вины, если тебе это интересно. Лёгкая усталость и приятное чувство хорошо выполненного долга, как это бывает по завершении очередной книги. Я словно побывал в шкуре главного героя собственного романа. А он, как я теперь понял, походил на моего старшего брата. Димка никогда излишней сентиментальностью не страдал. Я теперь стараюсь быть, как он. Раз уж похожу на него теперь даже внешне.

— Твой брат не был женат? — спросила Александра.

Она подбросила короля — я отбился козырной десяткой.

— Не был, — сказал я. — Димка говорил, что его работа не для женатых мужчин. Он часто мотался по командировкам. Привозил оттуда подарки моей жене и дочери. Говорил, что только мы и есть его семья.

— А кем он работал?

— Димка окончил Высшую школу КГБ СССР.

— Коллега моего папы?

— Какое-то время Дима был его коллегой. Работал где-то в Смоленске. Чем именно он там занимался, я не знаю: Димка мне об этом не рассказывал. Но четыре года назад он вернулся в Нижнерыбинск. Сказал, что уволился.

— Что произошло?

Я пожал плечами.

— Понятия не имею. Но я обрадовался его возвращению. Оно случилось как нельзя кстати. В тот год умерла мама, а папа после её смерти слёг с инсультом. Димка ухаживал за отцом. Примерно раз в два-три месяца он ездил в эти свои командировки. Говорил, что нашёл интересную и непыльную работёнку.

— Какую?

Я развёл руками.

— Не знаю. Он о ней ничего не рассказывал. Но я уверен, что это была не бумажная работа. На такую бы Димка не согласился. После Димкиной смерти я никаких документов, связанных с его работой, в родительской квартире не обнаружил. Только тот тайник с оружием и с липовыми документами.

Я бросил на стол четыре туза.

— Ты проиграла.

Александра растерянно посмотрела на мои карты, потёрла мочку уха.

— Как так? — сказала она. — У меня же четыре козыря на руках. Думала, что выиграю.

— Бывает, — заверил я. — Не расстраивайся.

Лебедева покачала головой, сверкнула глазами.

— Требую реванш, — заявила она. — Здесь и сейчас. Не хочу быть дурой.

Я усмехнулся и ответил:

— Как скажешь. Сейчас, так сейчас. Сдавай карты.

Александра смела карты в кучку, собрала их в колоду. Она в очередной раз огляделась по сторонам.

«Белый снег, серый лёд, — снова запели студенты, — на растрескавшейся земле…» Сидевшие напротив нас пассажиры завершили поедание варёных яиц и курицы, отправились за кипятком для чая. В окно светило солнце — оно словно подсвечивало приметную родинку над губой ленинградской журналистки.

Лебедева перетасовала колоду, склонилась над столом и спросила:

— Дмитрий, а кого ты убьёшь в Ларионовке?

Глава 8

Я не сразу ответил на вопрос Александры. Потому что рядом со мной в проходе остановились пассажиры, ходившие за кипятком для чая. Они позвякивали ложками в пустых кружках, недовольно кривили губы. Громогласно и возмущённо объявили, что титан рядом с купе проводницы ещё холодный. Наряженный в серо-белую майку-алкоголичку мужчина из соседнего купе рассерженно заявил, что пожалуется на проводницу начальнику поезда; но не встал с полки, вынул из сумки термос.

«…Война дело молодых, — пели студенты, — лекарство против морщин…» Александра прикоснулась к стоявшему у нас на столе термосу и спросила, не хочу ли я кофе. Добавила, что у неё в сумке лежит пакет с «домашним» печеньем. От кофе и печенья я не отказался. Лебедева отложила в сторону карточную колоду, отвинтила на термосе крышу, превратив её в стакан. Плеснула в неё тёмный ароматный напиток. Чем привлекла к нашему столу недовольные взгляды оставшихся без чая соседей.

В этой новой жизни я пил кофе впервые. В квартире брата я кофейные зёрна не обнаружил — лишь картонную пачку с надписью «Кофейный напиток 'Новость», где в столбце «рецептура» значилось, что в этой смеси содержалось лишь десять процентов кофе. Притом, что ячменя там было сорок процентов, цикория двадцать пять, ржи пятнадцать, а овса десять процентов. Я так и не понял, почему тот порошок назвали кофейным, а не ячменным или даже овсяным. Снять пробу с него я не отважился.

В напитке из термоса Александры я привкус злаков не почувствовал. А песочное печенье с кусочками грецких орехов оказалось превосходным — я попросил, чтобы журналистка передала от меня персональное «спасибо» её маме, которая это печенье испекла. Наши соседи ещё около минуты обсуждали те безобразия, которые творились в советских поездах. Но всё же успокоились, поддались нашему примеру: приступили к игре в карты, громко щёлкая при этом шелухой семян подсолнечника.

Александра снова склонилась в мою сторону и сказала:

— Дмитрий, так… к кому мы едем?

«…Красная, красная кровь, — хором распевали студенты, — через час уже просто земля…» В одном из первых купе вагона раздался жалобный детский плач — ему вторил женский голос, требовавший от плачущего ребёнка «заткнуться». Мимо меня торопливо прошагала провожаемая недовольными взглядами пассажиров хмурая проводница нашего вагона, задела мой локоть бедром. Невидимый с моего места мужчина лихо ударил по столу костяшкой домино и громогласно объявил: «Рыба!»

— Его зовут Александр Сергеевич Бердников, — сказал я. — Тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения. Окончил педагогический институт. Работает в школе посёлка Ларионовка учителем русского языка и литературы. Коллеги и родители учеников отзываются о нём, как о хорошем, ответственном преподавателе. Примерный семьянин: женат, воспитывает двоих несовершеннолетних сыновей. Увлекается фотографией. Любит поездки на природу. Владеет автомобилем ВАЗ-2105 зелёного цвета. На своём придомовом участке выращивает розы.

Я сунул в рот остатки печенья; с удовольствием прожевал его, запил печенье уже поостывшим горько-сладким кофе.

Журналистка перетасовывала колоду карт, ждала продолжение моего рассказа.

Солнечный свет из окна отражался в её глазах.

— Образ школьного учителя Александра Бердникова я использовал для создания персонажа своей книги. Написал её в две тысячи восьмом году. Назвал её «Дети под розами». В написании этого романа мне здорово помог мой бывший коллега и друг Женя Бакаев. Он тогда состоял в следственной группе, которая работала над делом Бердникова. Благодаря его рассказам я хорошо прочувствовал атмосферу того дела. И неплохо передал её в своём романе. Книгу, кстати, впоследствии перевели на восемь языков: в том числе, на английский и на немецкий.

— «Дети под розами»? — повторила журналистка.

Она вопросительно приподняла правую бровь.

— Хорошее название для триллера, не правда ли? — сказал я. — У читателей книги мурашки от этих слов по коже пробегали, когда они понимали реальный смысл названия. Мне в том романе и выдумывать никаких дополнительных страшилок не пришлось. В книге я даже приуменьшил «достижения» школьного учителя из Ларионовки. Иначе бы в реальную историю никто из читателей романа не поверил: уж очень нереалистичной она выглядела. Она и мне таковой поначалу показалась. Пока Женя Бакаев не раздобыл мне материалы того дела.

«…Кто живёт по законам иным, — пели студенты, — и кому умирать молодым…»

Из колоды на стол выпала карта, но журналистка этого словно не заметила. Александра пристально смотрела мне в лицо, перемешивала колоду. Чуть приоткрыла рот, демонстрируя мне ровные ряды белых зубов.

— Бердникова арестовали в тысяча девятьсот девяносто шестом году, через месяц после того, как в Российской Федерации был приведён в исполнение последний смертный приговор. Причём, о его преступлениях милиция узнала совершенно случайно. Потому что изначально его обвинили в краже школьного имущества. Его оговорил попавшийся на краже школьный завхоз, который Бердникова недолюбливал. Домой к Александру Сергеевичу нагрянули с постановлением на обыск. Ну и… нашли дома у школьного учителя совсем не то, что ожидали.

Я сделал театральную паузу — отхлебнул из стакана кофе, потянулся за печеньем.

Журналистка поддалась на мою уловку. Она не спускала с меня глаз, уже не тасовала карты.

Александра спросила:

— Что же они там нашли?

Я не донёс печенье до своего лица — остановил руку на полпути от бумажного свёртка до рта.

— Бердников увлекался фотографией, как я уже сказал. В сарае около своего дома он обустроил фотолабораторию и площадку для съёмок. Обо всех своих подвигах он снимал подробные фоторепортажи. Делал снимки профессионально, будто готовил их для выставок. Под каждым фото оставлял пояснительные записи, словно сам против себя готовил улики. Вот эти самые альбомы с фотографиями у него и обнаружили. Рядом с набором ношеных детских вещей. В эти фотоальбомы совершенно случайно заглянул тогда молодой милиционер…

Я развёл руками.

Александра облокотилась о стол, сощурилась.

«…И упасть опалённым звездой по имени Солнце…» — пели студенты.

— … И в тот же вечер Бердников уже рассказывал милиционерам обо всех своих прегрешениях, — сказал я. — Суд состоялся уже через полгода. Бердникова признали виновным в смерти двенадцати девочек от восьми до двенадцати лет и семилетнего мальчика. Это не считая прочих обвинений. Педофилия, некрофилия. Бердников признался во всех тринадцати убийствах. Журналисты дали ему прозвище «Ларионовский мучитель». Его приговорили к пожизненному заключению. Он был жив, когда я писал о его преступлениях книгу. Я думаю, в итоге он пережил и меня.

Я вздохнул и откусил половину печенья. Прожевал её. Запил кофе.

Сообщил:

— А вот его супруга недолго испытывала стыд за деяния мужа. Её пырнул ножом неизвестный мужчина через месяц после суда над Бердниковым. Точно в сердце. Она умерла до приезда бригады скорой помощи. Убийцу так и не нашли. Но поговаривали, что так Бердникову отомстил один из родителей убитых им детей. Странная месть, не находишь? Хорошо, хоть детей эти мстители не тронули. Хотя и сыновьям Бердниковых пришлось несладко. Они после смерти матери оказались никому, кроме государства, не нужными. Мальчишки стали сиротами. Они воспитывались в детском доме.

Я покачал головой и сказал:

— Вот такие дела, Саша. Скоро мы с этим Ларионовским мучителем познакомимся. Раздавай карты.

* * *

— … Три короля вместе с козырным, — сказал я. — Ты их забираешь. Тузы тоже твои. А эта шестёрка пойдёт тебе, Саша, на кокарду.

Я бросил трефовую шестёрку на стол.

— Хочешь сказать… я снова дура?

Лебедева уронила свои карты на столешницу.

— Дмитрий, я уверена, что ты жульничаешь, — заявила она. — Ты ещё ни разу не проиграл. Так не бывает.

Я хмыкнул и ответил:

— Ещё не вечер, Саша. Быть может, и тебе сегодня повезёт. Хотя бы один раз. Сдавай карты.

Лебедева собрала карты в колоду.

— Дмитрий, расскажи мне про этот августовский государственный переворот, — попросила она.

Я посмотрел на её освещённое красноватым светом заката лицо и ответил:

— Подробностей я не помню. Хотя и читал статьи о тех событиях в интернете. Но если в общих чертах…

* * *

— … В ночь с двадцать второго на двадцать третье августа по распоряжению Моссовета демонтируют памятник Дзержинскому на Лубянской площади, — сказал я. — Позже его поставят в музее искусств на Крымском валу. Ростропович предложит поставить на его месте памятник Солженицыну. Но этого так и не сделали, насколько я помню.

— Да уж, — сказала Лебедева. — Моему папе бы это точно не понравилось. Особенно: памятник Солженицына на Лубянке.

— Ты, кстати, снова проиграла.

Я одну за другой положил на стол четыре дамы, бросил поверх них козырного туза и трефовую восьмёрку.

Лебедева вздохнула и уже привычным движением собрала карты в колоду.

— Дмитрий, — сказала она, — вчера и сегодня ты много всего рассказал о будущем. Я даже кое-что записала в блокнот. Это очень ценная информация, если принять за аксиому то, что ты говорил правду. Вот, например: только что ты рассказывал о событиях этого августа. Через месяц мне станет понятно, насколько точно ты их предсказал.

Журналистка хитро прищурилась и спросила:

— Дима, ты не боишься, что я перескажу твои слова другим людям? Ведь эта информация много кому пригодилась бы. Уверена, что ты и сам это прекрасно понимаешь. Только представь, что будет, если тот же Дмитрий Тимофеевич Язов сейчас узнает о последствиях августовских событий. И поймёт, что те или иные его поступки будут ошибочны.

Я улыбнулся, покачал головой.

— Саша, признайся хотя бы себе: ты ведь сейчас не веришь в правдивость моих рассказов. Разве не так? Я пока лишь привлёк к ним твоё внимание, разжёг костерок твоего любопытства. Но ты нормальный советский человек, материалист. Ты не веришь в мистику. Тебе с пелёнок внушали, что существуют лишь законы физики и марксистская философия.

Я стряхнул с руки крошки печенья.

— Мои рассказы тебя заинтересовали, — сказал я. — Это я вижу. Но они тебя пока не убедили в своей правдивости. Иначе бы ты здесь рядом со мной не сидела, а уже пересказывала бы своему отцу все услышанные от меня пророчества. Ты в мои предсказания ещё не поверила. Разве я ошибаюсь? А не поверила ты — не поверят твоим рассказам и другие люди.

Я развёл руками.

— Это именно так и работает. Так что знай: в ближайшее время взойти на костёр, как троянской Кассандре, мне точно не грозит. А через месяц мне уже понадобится погребальный костерок: сомневаюсь, что доживу до сентября. Саша, мне безразлично, кому и что ты, расскажешь. Как наплевать мне сейчас и на Уголовный кодекс. Но кофе я бы ещё выпил. Не возражаешь?

Я указал на термос. Лебедева кивнула.

Я плеснул себе в стакан новую порцию кофе и сказал:

— Саша, я тебя ни в чём не убеждаю. Понимаешь? Хочешь верь мне, хочешь не верь. Это твоё дело. Считай меня странным фантазёром, кем я долгое время и являлся. Я делюсь с тобой своими воспоминаниями только потому, что мне это нравится. Так я развлекаюсь во время поездки: беседую о своём прошлом с умной и привлекательной молодой женщиной.

Отсалютовал журналистке стаканом.

Лебедева улыбнулась.

— В карты мы ещё играем? — спросил я.

Александра решительно кивнула.

— Играем, — сказала она. — Хотя бы один раз, но я у тебя сегодня всё же выиграю.

* * *

От ночи на боковой полке в плацкартном вагоне я отказался — разыскал начальника поезда, поделился с ним частью найденных в Димкином тайнике денег. Ещё до темноты мы с журналисткой перешли в другой вагон (купейный). Там чудесным образом оказались незанятыми две полки в первом купе. Я с удовольствием разместился на верхней полке — Александре уступил нижнюю. Наших новых соседей не возмутило наше появление. Я заподозрил, что места в этом купе они раздобыли тем же путём, что и мы.

Утром Лебедева развлекалась беседой с нашими попутчиками (молодой парой, получившей в институте распределение на работу в Симферополь). Я краем уха слушал их диалоги, но к разговору не присоединился. Делал в блокноте записи, пил из гранёного стакана в мельхиоровом подстаканнике купленный у проводницы чай. Молодые меня вопросами не беспокоили: Лебедева представила им меня, как писателя детективов из Ленинграда — заявила, что я сейчас работал над очередной книгой.

* * *

На станцию «Ларионовка» поезд прибыл с получасовым опозданием. Я попрощался с проводницей, сошёл на перрон, поставил на квадратные бетонные плитки сумку Лебедевой, поправил лямки рюкзака. Помог Александре спуститься из вагона — полюбовался при этом на её загорелые ноги. Указал рукой на одноэтажное здание вокзала, рядом с которым к прибытию поезда образовался небольшой рынок (местные жители на самодельных столиках-прилавках торговали продуктами, бутылочным пивом и мелкими сувенирами).

— Нам туда, — сказал я.

— Зачем?

— За билетами.

— Куда и когда мы поедем?

— Я поеду Москву.

— В Москву? — переспросила Лебедева. — А как же Керчь? Разве ты не поедешь к жене и к дочери?

Я услышал, как вздрогнул позади меня железнодорожный состав. Обернулся — увидел, что наш поезд неторопливо пополз вдоль перрона. Женщины и мужчины с корзинами, сумками и коробками (набитыми непроданными товарами) замерли на перроне, подсчитывали заработанные за время стоянки поезда барыши. С крыши вокзала взлетела большая стая голубей — птицы спикировали на перрон рядом с торговцами, словно надеялись: те поделятся с ними деньгами.

Саша дёрнула меня за руку.

— Ты не поедешь в Керчь? — повторила она.

Лебедева щурила глаза от яркого солнечного света.

— Не сейчас, — ответил я. — В девяносто первом в пансионате около Керчи нам было хорошо. И это хорошо было само по себе, без всякого вмешательства людей из будущего. Вмешиваться в это хорошо — только вредить ему. Саша, я безумно скучаю по своей семье. Вот только они не скучают по мне. Они сейчас там вместе со мной: со мной прежним. И вовсе не ждут дядю Диму — точно тебе говорю.

— Но разве ты не хочешь…

— Очень хочу. Я много чего хочу. Но я уже был в пансионате «Заря», когда жил в этом году в прошлый раз.

Я наблюдал, как торговцы с перрона возвращались к зданию вокзала, занимали места в торговом ряду рядом со своими не гонявшимися за покупателями коллегами. Голуби вернулись под крышу, спрятались в тень. Торговцы посматривали на уличные часы, что красовались на вершине столба около входа в вокзал. Вальяжно сидевшие на табуретах рядом с самодельными прилавками мужчины и женщины словно прикидывали сейчас, через какой промежуток времени прибудет очередной пассажирский поезд.

— Ты не хочешь поехать туда снова? — сказала Лебедева. — Не верю.

Я посмотрел на Сашины голубые глаза, которые сейчас выглядели частичками безоблачного неба.

Повторил:

— Очень хочу. Но я уже прямо сейчас там нахожусь. Тот я, прошлый.

— Там сейчас твои жена и дочь, — напомнила Александра.

Я усмехнулся и сказал:

— Знаю, Саша. Я обязательно обниму свою дочурку и… поговорю с Ниной. Очень этого жду. Но ходить за ними хвостом по пляжу — это не лучшая идея, я считаю. Хотя раньше бы я так не сказал. Но теперь рассуждаю иначе. Я увижу их. Обязательно. Когда они вернутся в Нижнерыбинск, в конце июля. А пока у меня есть другие дела, которые тоже требуют моего внимания.

— Такие, как в этом посёлке?

Я улыбнулся и предложил:

— Саша, давай чуть позже об этом поговорим. А пока купим билеты.

— Ладно.

— Ты ведь не останешься в Ларионовке? Куда ты поедешь дальше?

— Я поеду в Москву вместе с тобой, — заявила Александра. — Не возражаешь?

Я пожал плечами.

— Твоё дело.

* * *

Билеты до Москвы мы купили (помимо стоимости самих билетов я оплатил ещё и «президентский» пятипроцентный налог). Нам снова достались билеты в плацкартный вагон — в купейный мне не продали (корочками я на этот раз не светил). Не указали в билетах и места. Поэтому я заподозрил, что мы с Александрой вновь поедем на боковушках… первые полчаса.

Вещи (и пистолет) мы оставили в автоматической камере хранения на вокзале. Я взял с собой барсетку, сунул в карманы кожаные перчатки. До отправления нашего очередного поезда оставалось чуть больше семи часов. Мы с Александрой покинули вокзал и пешком направились по главной улице посёлка Ларионовка в направлении дома, где проживал Александр Бердников.

Глава 9

Поначалу мне показалось, что посёлок Ларионовка был совершенно безлюдным. Мы с Лебедевой почти четверть часа шагали будто бы по огромному павильону с декорациями к фильму о конце света. Я не видел на улице пешеходов, мимо нас не проезжали автомобили. Лишь из густой листвы кустов, что росли около трёхэтажной хрущовки, выглянула собачья мора — крупная тощая дворняга проводила нас настороженным взглядом, но она не вышла из тени кустов на раскалённый солнцем тротуар.

В воздухе витали запахи пыли и гудрона, словно неподалёку от нас укладывали новый асфальт. Но дорожные работы я не увидел. Подумал, что и дорожные рабочие, быть может, на время дневного пекла спрятались в тень. Я рассматривал фасады домов, сушившееся на балконах бельё, окрашенные белой известью стволы тополей. Лебедева тоже оглядывалась по сторонам. Атмосферу постапокалипсиса развеял проехавший мимо нас по дороге велосипедист. Он поднял в воздух облако пыли.

Александра громко чихнула и спросила:

— Дима, так почему мы поедем не в Керчь, почему в Москву?

Она шагала справа от меня, держала меня под руку.

Я наблюдал за тем, как оставшийся после велосипедиста пыльный шлейф постепенно оседал на дорогу. На одном из балконов заметил курившего сигарету по пояс голого мужчину. На меня мужчина не смотрел: он разглядывал мою спутницу.

Я почувствовал, как Сашины пальцы сжали мою руку, сказал:

— Саша, я уверен: ты не однажды мечтала исправить те или иные события из прошлого. Наверняка рассуждала о том, что теперь бы тех или иных поступков не совершила бы. Если бы знала заранее об их последствиях. Жалела, что чего-то не сделала раньше или о чём-то не сказала. Ведь так? Я в этом уверен. И я тоже так размышлял. Сперва воображал, как бы я спас свою жену в тот… злополучный день. Потом мечтал, как вылечил бы свою дочь, если бы сделал всё вовремя и правильно… и если бы у меня появилась такая возможность.

Спросил:

— Саша, я тебе говорил, что первые мои книги мало кому понравились?

Я снова взглянул на глаза Лебедевой.

— Это правда. Мне и саму они позже показались скучными и сухими, словно отчёты бухгалтера. А всё потому, что поначалу я сам при работе над тексами не испытывал тех чувств и эмоций, какие испытывали мои персонажи. И это чувствовалось при чтении. Понимаешь? Моей первой удачей стала книга «Блондинка с розой в сердце». Потому что я тогда проникся рассказами Паши Бондарева. Сам прочувствовал всё то, что испытывал главный герой романа при виде мёртвой красивой женщины, лежавшей на полке в купе поезда.

Александра повернула голову — лишь теперь я снова увидел родинку у неё над губой.

— И что ты почувствовал? — спросила Лебедева.

Она прижала мой локоть к своим рёбрам.

— Там был большой букет чувств, — ответил я. — Жалость, разочарование, злость… много всего. Но главное: эти же чувства испытали при чтении романа мои читатели. Это и стало залогом успеха книги. Я это вовремя понял. С тех пор не относился к писательской работе, как к составлению милицейских отчётов. Я поначалу пропитывался атмосферой будущего романа. Примерял на себя страхи жертв маньяков. Заряжался болью и ненавистью, которую испытывали родственники и близкие погибших от рук преступников людей.

Я дёрнул плечом.

— Всё это я закладывал в свои тексты. Читатели считывали эту информацию. Поэтому и следили за действиями главного героя с таким азартом и интересом. Потому что были заинтересованы в его победе. Вместе с главным героем они представляли: как здорово было бы, если бы главного злодея книги придушили ещё в младенчестве до того, как он пролил все эти реки крови. Я тоже об этом задумывался при написании своих детективов. Пропускал через себя все те же эмоции, которые испытывали столкнувшиеся со злодеями персонажи.

Мой взгляд снова встретился с глазами Александры.

— После книги «Блондинка с розой в сердце» я написал шестьдесят два романа. В подавляющем большинстве они были о расследовании убийств, потому что тема «жизнь-смерть» особенно волновала читателей. Я пережил смерть жены и дочери. Поэтому прекрасно представлял те чувства, которые испытали родственники жертв всех этих нелюдей, с которыми боролись мои герои. Я тоже временами задумывался, что было бы, если бы «появился шанс». И вот: этот шанс вычеркнуть из будущего многие ужасы появился.

Я взмахнул барсеткой — Лебедева посмотрела на балкон, где курил мужчина.

— Все эти… нелюди сейчас рядом с нами, — сказал я. — Не на страницах романов и милицейских отчётов. Не в статьях журналистов из криминальной хроники. Некоторые из них ещё не свершили свои главные злодеяния. Но уже мечтают о них. А другие и вовсе пока чувствуют себя законопослушными гражданами. Их будущие жертвы сейчас радуются жизни. Родители ещё не погибших детей планируют будущее своих чад. Известное мне будущее пока не наступило. Понимаешь? Сейчас я решаю судьбы многих людей.

По дороге навстречу нам проехал грузовик — пыли он поднял заметно больше, чем велосипедист.

Лебедева снова чихнула. Она помахала перед своим лицом ладонью, будто разгоняла пыль.

— Честно тебе признаюсь, Саша: мне нравилось писать книги, — сказал я. — Нравилось ещё и потому, что я чувствовал себя при работе над романами эдаким могущественным демиургом, вершителем судеб. Мне это чувство по-прежнему доставляет удовольствие. Я приехал в этот посёлок не только потому, что считаю это правильным. Но и потому, что сам этого захотел. Как бы нелепо это не звучало, но я сейчас работаю над очередной историей. В которой злодеи будут наказаны; а добро не только с кулаками, но и с пистолетом.

Я усмехнулся, сказал:

— Я не шекспировский Гамлет, не мучаюсь вопросом «быть или не быть». Я уже всё для себя решил. Решаю судьбы таких людей, как Рома Курочкин и Александр Бердников. Мне на это не нужно ничьё разрешение. Мои герои в книгах часто мечтали не раскрывать, а предотвращать преступления. Но у них не было такой возможности. У меня она появилась. Сейчас я, возможно, единственный человек в этом мире, у которого не дрогнет рука «всё исправить». Она не дрогнет, я тебе это гарантирую. Сегодня ты в этом убедишься сама.

Я дёрнул плечам и добавил:

— Если захочешь, конечно. Или ты дождёшься моего возвращения на вокзале?

Лебедева решительно тряхнула головой.

— Нет уж, Дима, я пойду к Бердникову вместе с тобой, — сказала она. — Не потому, что разделяю твой настрой. Но всё же я надеюсь: ты мне покажешь хоть что-то в подтверждение твоих пока голословных утверждений. Я тебе верю, конечно… но всё же. Я только не поняла, почему мы с тобой сделали такой крюк. Почему не поехали сперва в Москву? А уже после визита в столицу бы мы добрались до этого посёлка. Так бы мы сэкономили время на дорогу. Ты ведь сам говорил, что время для тебя сейчас имеет большое значение.

Мы дошли до перекрёстка. Я свернул вправо, на просёлочную дорогу. Увлёк за собой и свою спутницу.

Солнце теперь светило нам в затылки.

— Время всегда имеет значение, Сашенька, — ответил я. — И для меня, и для всех остальных. Именно поэтому мы и сделали этот «крюк» по пути из Ленинграда в Москву.

Лебедева покачала головой.

— Не понимаю, — сказала она.

— Всё просто. Сейчас время особенно значимо для Риты Медведевой, которая проживает в этом самом посёлке Ларионовка.

— Что ещё за Рита Медведева?

— Семилетняя девочка, — ответил я. — На фотографии в интернете у неё были ямочки на щеках и две тонкие светлые косички. Именно так я и описал её в своей книге. В романе я изменил её фамилию: пожалел чувства её родных. В сентябре этого года Рита пошла бы в первый класс. Но в моем будущем школьницей она так и не стала. В известном мне будущем тринадцатого июля тысяча девятьсот девяносто первого года Рита Медведева стала третьей жертвой Ларионовского мучителя Александра Бердникова.

Лебедева нахмурила брови.

— Тринадцатого июля, — сказала она, — это же завтра.

— Завтра, — согласился я. — Вот потому мы и поехали из Ленинграда сюда, а не в Москву. Там, в Москве, немного подождут. А Ларионовский мучитель ждать не будет. Сегодня он готовится к завтрашнему развлечению. На этот раз он убьёт не спонтанно. Первыми его жертвами стали брат и сестра Чёнкины. Девочке было десять лет, а её младшему брату восемь. В прошлом году Бердников встретил их около Дикого пляжа — есть здесь такое место. Они сели к нему в машину, но до посёлка не доехали.

Я вкратце пересказал своей спутнице выдержки из признательных показаний Ларионовского мучителя, в которых тот объяснял, что именно и зачем сделал с Чёнкиными. Заметил, как напряглась во время моего рассказа жилка на Сашиной шее. Показал рукой в направлении реки, на берегу которой Бердников в прошлом году зарыл тела своих жертв. Признался, что точное место захоронения тел брата и сестры Чёнкиных вряд ли отыщу. Сказал, что в своём романе я перенёс его ближе к дому убийцы.

— Неужели этих детей не искали? — спросила Александра.

— Конечно, искали, — ответил я. — Поисковые группы нашли на берегу одежду Чёнкиных. Родители её опознали. Милиция и добровольцы обшарили весь берег на Диком пляже и ниже по течению. Даже проверили дно реки рядом с пляжем. Нашли неподалёку от поселка останки утонувшего годом раньше мужчины. Но детей так и не отыскали. Никто не сомневался, что дети утонули. Ни о каком маньяке тогда даже не подумали. Этот факт, в том числе, и вдохновил учителя Бердникова на дальнейшие преступления.

Я сощурил глаза, разглядел за деревянным забором на стене одноэтажного дома табличку с названием улицы — убедился, что шли мы в нужном направлении.

— В прошлый раз Бердников совершил убийство спонтанно, — сказал я. — Но он весь год думал о том своём поступке. Вспоминал ощущения, которые испытал в тот день. Рассматривал сделанные тогда фотографии. В итоге он решил, что убьёт снова. Но только на этот раз Бердников подготовился к убийству заранее. Отправил жену и детей в Крым. А сам под выдуманным предлогом задержался в посёлке. Минувшей весной он оборудовал съёмочную площадку в сарае около дома. Решил, что на охоту он отправится завтра утром.

— Отправится за Ритой Медведевой?

Пальцы Александры крепко стиснули мою руку.

Я дёрнул плечом.

— Местные дети часто купаются в паре километров от посёлка на том самом Диком пляже.

Я указал рукой через дорогу.

— Не спрашивай, почему: точно я этого не знаю. Подозреваю, что там попросту лучше берег, чем здесь, около посёлка. До пляжа и обратно жители посёлка обычно идут вдоль трассы. Именно там в прошлом году Бердников и завлёк к себе в машину Чёнкиных. Они возвращались с пляжа — знакомый учитель предложил их подвезти. Риту он заманит таким же способом. Но только её он отвезёт к себе домой. Оттуда она уже не выйдет. А послезавтра Бердников вместе с другими жителями посёлка будет искать Риту на берегу.

Лебедева покачала головой.

— Жуткая история, — произнесла она.

— Читатели были от неё в восторге.

Я ухмыльнулся.

— Я только вот чего не пойму, — сказала Александра. — Ты говоришь, что написал книгу об этом учителе много лет назад. Сколько с тех пор для тебя прошло времени? Лет десять?

— Семнадцать.

— Тем более. Семнадцать лет прошло! И ты до сих пор помнишь все имена и даты?

Я кивнул.

— Прекрасно помню, — сказал я. — Хоть сейчас перечислю тебе имена двенадцати жертв Ларионовского мучителя. Личность тринадцатой его жертвы так и не установили. Бердников заявил, что имя той девочки он не знал.

— Вот это для меня и странно, — сказала Лебедева. — То, что ты помнишь их по именам. Я не так давно окончила школу. Но уже не вспомню фамилии всех своих одноклассников. А ведь после моего выпускного прошло не семнадцать лет.

Я покачал головой.

— Ничего странного в этом нет. У меня всегда была превосходная память. Не настолько хорошая, конечно, чтобы я навеки запоминал всё подряд. Но даже ты, Саша, сейчас помнишь все те моменты из своей прошлой жизни, когда испытала сильные эмоции. Именно такие наполненные чувствами и ощущениями случаи и врезаются нам в память. Ведь ты же не забыла того парня, с которым впервые поцеловалась? Или девчонку, которая тебя обидела в младших классах? Такие случаи не забываются.

Я снова присмотрелся к табличке с названием улицы — на этот раз я отыскал на ней номер дома.

— Хорошая память и сильные эмоции, которые я испытывал при работе над книгой. Вот мой рецепт. Я так думаю. Это сейчас я спокойно говорю тебе о том случае с Ритой Медведевой. А в две тысячи восьмом году я пережил его вместе с героями своей книги. К тому времени я неплохо заточил эмпатию. В этом были как несомненные плюсы, так и минусы, которые вылились для меня в стресс и в ночные кошмары. Но так было нужно для работы — тогда. Сейчас мне подобные эмоции без надобности. Ты знаешь, почему.

— Тромб.

— Он самый.

Я кивнул.

— Поэтому теперь я спокоен, как удав. Избегаю лишних эмоций. Пока успешно. Я допускаю, что это хладнокровие досталось мне в наследство от Димки. Сколько его помню, мой брат всегда был спокоен и рассудителен. За исключением того дня, когда умер папа. И того случая, когда расстреляли мою машину. Других таких моментов я не припомнил. Димка редко злился, он казался весёлым и жизнерадостным. Временами меня эта его черта раздражала. Но вот теперь она мне здорово помогает.

Я прикоснулся рукой к своей груди напротив сердца.

Мы шли вдоль просёлочной дороги, не заасфальтированной и даже не отсыпанной гравием. Вдоль неё выстроились окружённые заборами одноэтажные домишки. Эта улица не выглядела частью посёлка городского типа. Скорее, напоминала обычную деревню. Лиственные деревья в садах едва заметно покачивали листвой у самых верхушек, чирикали прятавшиеся в древесных кронах воробьи, над крышами домов кружили голуби. Дважды нас обогнали автомобили, подняли над дорогой клубы пыли.

— Саша, видишь ту серую крышу, над которой кружат голуби? — сказал я.

Указал на двускатную крышу дома, видневшуюся впереди за деревьями (через дорогу от нас). Лебедева повернула голову, сощурила глаза. Её собранные на затылке в хвост волосы погладили моё плечо. Сейчас они казались даже светлее, чем обычно: светло-пшеничного цвета, с добавлением золотистых искр. Над серой крышей взлетела и закружила в воздухе (на фоне яркого голубого неба) очередная голубиная стая, словно птицы нарочно пометили направление для Сашиного взгляда.

— Это двадцать первый дом, — сообщил я. — Нам нужен двадцать третий. Он за вон теми деревьями. Видишь? Там живёт Александр Бердников вместе со своим семейством. Мы почти пришли. Осталось пройти совсем немного. А дальше… я тебе уже сказал, что произойдёт. Я сделаю это. Тут без вариантов. Поэтому подумай, Саша: ты действительно пойдёшь туда вместе со мной? У тебя ещё есть время на размышления. Немного, но есть. Дорогу до вокзала ты знаешь, не заблудишься. Через час я тебя там найду.

Я остановился. Придержал за руку Александру.

Лебедева тряхнула головой, нахмурила брови.

— Ну, уж нет, — сказала она. — Никуда я теперь не уйду. Даже не надейся, Дима.

Александра снова сжала мою руку.

— Уверена? — спросил я.

Посмотрел в Сашины голубые глаза.

— Да, — выдохнула журналистка. — Уверена. На все сто. Иду туда вместе с тобой. Без вариантов, как ты сказал. Я сама на всё посмотрю. И на этого школьного учителя; и на то, что ты с ним сделаешь, если сделаешь, конечно. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я именно так и считаю. Да и вообще. Не для того я приехала на этот богом забытый край света, в этот посёлок Ларионовка, чтобы отсиживаться на вокзале. Я с тобой, Дима. Не надейся: я не передумаю.

* * *

Напротив двадцать первого дома мы с Александрой перешли дорогу; прошлись вдоль зелёного забора, состоявшего из заострённого вверху штакетника. Забор перед домом Бердникова блистал свежей краской, обновлённой не позже пары месяцев назад. Все планки на этом заборе были целыми, в отличие от щербатых заборов, которые мы видели в начале улицы. Со стороны двора к нему прижимались высокие кусты малины. Листья малины местами выглядывали между деревянными планками забора на улицу, словно во дворе дома им стало тесно. Голуби всё ещё кружили над двадцать первым домом. А вот над крышей двадцать третьего я их не увидел.

Калитку я открыл без труда — лишь просунул над штакетинами руку и отодвинул щеколду.

— Входи, — сказал я.

Пропустил Александру во двор, вошёл туда следом за ней.

Мазнул взглядом по улице. Никакого движения там не заметил: даже листья на деревьях сейчас не покачивались.

— А если его нет дома? — спросила Лебедева.

Она настороженно замерла в двух шагах от калитки; рассматривала чистый двор, накрытый брезентовым чехлом автомобиль, густой малинник, пустую собачью будку и засаженные цветами грядки, что расположились под самыми окнами дома.

— Дома он, или нет, — сказал я. — Это мы сейчас узнаем.

Глава 10

На чёрно-белых фотографиях, которые я видел семнадцать лет назад, этот двор и сам дом выглядели угрюмыми, неприветливыми, зловещими. Но сейчас они казались самыми обыкновенными и даже симпатичными. Только в моей книге эти цветущие на клумбах кустовые розы угрожающе топорщили шипы. Здесь же розы были вполне симпатичными. Они источали аромат, напоминавший запах Сашиных духов — я его почувствовал, подойдя к дому. Отметил, что над многочисленными белыми, розовыми и алыми цветами летали пчёлы и толстые шмели. Увидел, что некоторые кусты огорожены низкими декоративными оградками (немного похожими на кладбищенские).

Я не прятался — поднялся по скрипучим деревянным ступеням на крыльцо, решительно постучал в дверь. Бросил взгляд на Лебедеву. Журналистка тоже подошла к крыльцу, но не взобралась даже на нижнюю его ступень. Она настороженно замерла, смотрела не на разноцветные яркие цветы, а на завешенные изнутри тюлевыми занавесками окна дома. Я подбодрил Сашу улыбкой. Заметил у самого угла дома прислонённую к стене лопату. С высоты крыльца я рассмотрел и вырытую там яму. Во дворе явно велись садовые работы. Я не вспомнил, где именно в моей прошлой жизни нашли останки Риты Медведевой. В своей книге я об этой детали тоже не упомянул.

Вынул из карманов джинсов кожаные перчатки и протянул их журналистке.

Сказал:

— Саша, надень это. Не помешает. Чтобы не наследила.

Александра с опаской взяла перчатки из моих рук.

— А как же ты? — спросила она.

— Обойдусь. Лишних следов не оставлю. Не переживай.

Я потянул на себя дверную ручку; убедился, что входная дверь заперта. Тут же протёр ручку носовым платком. Прислушался — не услышал, чтобы внутри дома раздавались звуки. Окинул двор взглядом. Посмотрел на прикрытый брезентовым чехлом автомобиль, что стоял в глубине двора. ВАЗ-2105 зелёного цвета — тот самый, о котором я упоминал в своей книге. Мой взгляд тут же метнулся к сараю, который тоже фигурировал в моём романе о Ларионовском мучителе. Сарай я отыскал примерно там, где и рассчитывал его увидеть: около небольшого яблоневого сада. Он больше походил на летний дом, нежели на хозяйственную постройку.

— Машина здесь, — сказал я. — Но дом закрыт. Интересно. Сомневаюсь, что Бердников заперся внутри. В сарае его тоже нет: там снаружи на двери висит замок. Думаю, что далеко наш учитель не ушёл.

Заключил:

— Подождём.

Сошёл с крыльца (деревянные ступени комментировали каждый мой шаг поскрипыванием). Лебедева уже натянула перчатки — они на Сашиных руках выглядели громоздкими, делали Александру похожей на футбольного вратаря. Журналистка посмотрела на меня. Я снова огляделся по сторонам. Вспомнил, что в книге уточнил: с улицы и с соседних участков двор Бердниковых не просматривался. Теперь я и сам в этом убедился. Густой малинник законопатил своими листьями все щели в заборе. А стены придомовых построек прятали меня сейчас от соседских окон. Я прошёл вдоль стены дома, остановился в трёх шагах от прислонённой к стене лопаты.

Посмотрел на расставленные вдоль стены жестяные вёдра с землёй (семь штук), из которой торчали кусты роз, явно приготовленные под посадку.

Почувствовал, что аромат розовых лепестков смешался в воздухе с запахом сырой земли.

Заглянул в яму, которой завершалась разбитая у дома клумба. Отметил, что края ямы ещё не осыпались. Прикинул её размеры — присвистнул.

— Что там? — спросила Александра.

— Взгляни на это.

Я указал барсеткой на яму.

— Глубокая, — сказала Лебедева.

— Не просто глубокая, — заявил я. — Она ещё и просторная. Там, на дне, даже я помещусь, если подожму ноги.

Александра нахмурила брови.

— Ты думаешь, Бердников приготовил эту яму для той девочки? Для Риты Медведевой?

Лебедева прикоснулась перчаткой к моему локтю.

Я ответил:

— Не знаю, в каком именно месте он её похоронил тогда. В своей книге я этот факт не указал. Посчитал его излишней подробностью. Но сомневаюсь, что для посадки роз нужен вот такой вот котлован. Хотя… я не садовник — могу и ошибаться.

Развёл руками.

— Бердников на допросе признался, что к похищению и к убийству третьей жертвы подготовился заранее. Эти розы в вёдрах и эта яма выглядят той самой подготовкой. Осталось лишь уложить тело на дно, высадить цветы и облагородить клумбу.

Я посмотрел на побледневшее лицо Александры.

Напомнил:

— Дети под розами. Так называлась моя книга.

Указал рукой на высаженные около стены кусты роз. Летавшие над цветами насекомые словно испугались моего жеста, метнулись в стороны. Но уже через секунду все они вернулись к своим прежним занятиям.

— В известном мне будущем он пересадил все эти цветы, — сказал я. — Одну клумбу за другой. И те, другие розовые кусты, которые растут за домом, тоже. Бердников захоронил под ними одиннадцать человек. Небольшое кладбище получилось. Очень красивое.

Увидел, как Александра вздрогнула. Она мазнула взглядом по розам.

Особого восторга от красоты цветов я в её взгляде не заметил.

— Саша, ты просила доказательства, — сказал я. — Самое время их найти, пока у нас есть время на поиски. Понимаю, что сама по себе эта яма ничего не доказывает. Поэтому заглянем в сарай. Альбомы с фотографиями милиционеры нашли именно там, в дубовом серванте.

Лебедева повертела головой — я указал ей на дверь сарая (мысленно поправил себя: не сарай, а летний дом).

Мы подошли к летнему дому плечо к плечу. Я отметил, что окна в нём были плотно занавешены изнутри (но не тюлем, а шторами из плотной ткани).

— Подержи-ка замок, — попросил я.

Александра послушно шагнула к двери и взяла навесной замок в руку. Я расстегнул барсетку, извлёк из неё две Димкины клюшки-отмычки. Лебедева при виде них чуть приподняла правую бровь (продемонстрировала удивление), но промолчала.

Над вскрытием замка я провозился примерно минуту (по привычке мысленно вёл подсчёт секунд). Отметил, что новый рекорд я не установил, но и не провозился над взломом позорно долго. Внутри замка щёлкнуло — металлическая дужка приподнялась.

Я завернул отмычки в ткань, вернул их в барсетку. Лебедева аккуратно уложила замок на табурет, что одиноко стоял под окном летнего дома. Она приоткрыла дверь, первая шагнул внутрь постройки; пошарила рукой по стене в поисках выключателя.

Раздался тихий, но резкий щелчок — внутри летнего дома загорелся свет. Саша замерла на пару секунд в шаге от дверного проёма, загораживая мне вход. Но вдруг решительно зашагала внутрь комнаты в направлении прислонённого к дальней стене серванта.

Я тоже переступил порог, остановился. Вдохнул сладковатые запахи химических реактивов, смешавшиеся в воздухе с парами бензина. Пробежался глазами по комнате; смутно припомнил, что уже видел эту обстановку на чёрно-белой фотографии.

Услышал, как скрипнули дверцы громоздкого серванта (явно старинного, возвышавшегося над полом на толстых тридцатисантиметровых ножках). Первым делом я взглянул в его сторону, потому что его содержимое уже исследовала Александра. Пару секунд я смотрел на то, как на Сашином затылке вздрагивали и искрились собранные в хвост волосы. Затем я краем глаза заметил стоявший справа от входа треногий штатив. Отметил, что штатив выглядел новым и блестящим, словно он лишь недавно перебрался сюда с магазинной полки. Вспомнил, что его тоже видел на фото. Но только тогда он стоял рядом с сервантом.

Я вновь огляделся. Сообразил, что шторы на окнах не пропускали солнечный свет. И тут же заметил прочие признаки фотолаборатории: расставленные на полках шкафа стопками ванночки для проявки фотографий (трёх разных размеров, будто части матрёшки), пластмассовые бачки для проявки фотоплёнок, накрытый чехлом фотоувеличитель «Нева-4» на письменном столе (такой же был у моего отца), нож для резки фотобумаги, примостившийся около стола электрофотоглянцеватель. Я сместил взгляд влево, полюбовался на четыре проявленные фотоплёнки, что подобно шторке свисали с натянутой у стены белой бельевой верёвки.

— Нашла! — сказал Александра.

Мне почудилось, что её голос дрогнул.

Я посмотрел на журналистку, но не увидел у неё в руках фотоальбом.

— Вот, — тихо произнесла Лебедева. — Это… они.

Александра показала мне пухлый чёрный конверт из-под фотобумаги форматом восемнадцать на двадцать четыре сантиметра (он был под цвет надетых на Сашину руку кожаных перчаток).

— Посмотрела? — спросил я.

Лебедева сперва кивнула, но тут же покачала головой.

— Только две, — ответила она. — Там на них… как ты и говорил.

— Понятно. Альбомом он пока не обзавёлся.

— Мы отнесём эти фотографии в милицию. Сегодня. Сейчас.

Лебедева решительно тряхнула головой. Я заметил, что её голос слегка окреп.

Сказал:

— В милицию? Саша, ты это серьёзно говоришь? И что эти фотографии докажут?

Журналистка нахмурилась, посмотрела на меня исподлобья.

— Всё докажут! — заявила Александра. — Тут… дети!

— А Бердников там тоже есть? Или ты нашла там сделанные его рукой надписи?

Александра дёрнула плечом.

— Не знаю. Ещё не видела. Я пока не всё посмотрела.

— Так посмотри, — сказал я. — Поищи. Насколько я помню, первые фото детей Бердников сделал спонтанно. У снимков и качество было скверным. Будто у Бердникова при съёмке дрожали руки. Сомневаюсь, что он засветил на фото своё лицо.

Сообщил:

— Фотомоделью он стал позже, уже сознательно. Применял автоспуск на фотоаппарате. Продумывал сюжет съемок, проявлял фантазию. Готовился к съёмкам не только морально. Вон, и штатив для этого прикупил. Для завтрашней фотосессии.

Я указал на треногу — Александра не удостоила штатив взгляда, поспешно вынула из конверта пачку фотографий.

Мне почудилось, что Саша задержала дыхание. Я наблюдал за тем, как журналистка широко открытыми глазами одно за другим просматривала фото. Она делала это будто бы автоматически; и всё больше бледнела.

Лебедева завершила просмотр фотографий, взглянула на меня.

— Не нашла, — сказала Александра. — Его здесь нет. Ты был прав.

Она показала мне чёрный конверт. Судорожно сглотнула.

— Дмитрий, — сказала Лебедева, — но… это ничего не меняет. Мы всё равно покажем эти снимки в милиции.

Она покачала головой и добавила:

— Здесь такое!.. Сам посмотри! Его обязательно арестуют.

— Или милиционеры арестуют нас, — сказал я, — когда Бердников заявит, что мы ему эти фотографии подбросили. Его отпечатки пальцев на фотобумаге не подтвердят наши слова. Он в милиции признается, что просмотрел фото, когда их нашёл. Скажет, что вот-вот отнёс бы их в куда следует… если бы мы с тобой ему не помешали. Понимаешь? Ни мы, ни он никому и ничего не докажем.

Я усмехнулся.

— У Александра Сергеевича сейчас в посёлке прекрасная репутация. Мы его маньяком в глазах местных жителей не выставим, даже не надейся. А вот нам с тобой поселковые власти нервы потреплют знатно. Не сомневаюсь в этом. После звонка твоего отца нас, разумеется, отпустят. Но времени мы потеряем много. И кое для кого это окажется фатальным: там, в Москве.

Я развёл руками — около моих ног по полу скользнули тени.

— Именно так и случится, Саша, — сказал я. — Если, конечно, Бердников не сознается в двойном убийстве и не покажет место прошлогоднего захоронения. Но только я не верю в подобный исход. Не вижу для такой удачи никаких предпосылок. Только и пользы будет: Ларионовский мучитель изменит свои планы. Но спасём ли мы таким способом всех тех детей? Я даже в этом не уверен. А ты?

Александра посмотрела на чёрный конверт, затем подняла глаза на меня.

— Дима, и что же нам делать? — спросила она.

Я увидел, как Лебедева вдруг дёрнула головой, посмотрела мне за спину. Мне почудилось, что она затаила дыхание; её сжимавшая конверт с фотографиями рука дрогнула. Я услышал позади себя шорох. Резко шагнул вправо, обернулся. Взглянул на мужчину, стоявшего у порога летнего дома: на стройного широкоплечего блондина с чуть выпученными зелёными глазами. Сообразил, что видел его раньше на фото в интернете. Узнал его: Александр Сергеевич Бердников, Ларионовский мучитель. Бердников был в старой потёртой одежде и в панаме, словно работал в поле. Заметил я и штыковую лопату в его руке (похожую на ту, которая стояла у стены дома).

Бердников спросил:

— Вы кто такие, и что здесь делаете?

Говорил он приятным низким голосом.

Я не уловил в его словах угрозы (хотя заточенное полотно лопаты целило мне точно в живот).

Выронил барсетку — она с глухим стуком ударилась о доски пола.

— Александр Сергеевич, — сказал я, — здравствуйте!..

Медленно пошёл к Бердникову. Смотрел ему в глаза.

— … Хорошая у вас здесь фотолаборатория.

Остановился — мой живот и острие лопаты разделало теперь лишь чуть больше метра пустого пространства.

Бердников едва заметно отшатнулся, но не сошёл с места. Стрельнул взглядом в стоявшую позади меня Александру.

— Что вам здесь нужно? — спросил он. — Как вы сюда вошли?

Я улыбнулся, сказал:

— Александр Сергеевич, а разве вы ещё не поняли? Нам нужны доказательства того, что это именно вы прошлым летом убили Надю и Рому Чёнкиных. Помните этих детей, товарищ учитель? Вы им пообещали, что подвезёте их до посёлка.

Я вопросительно вскинул брови — полотно лопаты чуть приподнялось, указало на мою грудь.

— К…кого? — спросил Бердников. — Я не понимаю…

Его голос прозвучал глухо.

— Брата и сестру Чёнкиных, — сказал я. — Мальчику было семь лет. Вы убили его ударом монтировки по голове. Наде Чёнкиной за месяц до её смерти исполнилось десять лет. О чём она вас просила, Александр Сергеевич, когда вы её насиловали и душили?

— Что? Кто?

Бердников задал свои вопросы едва слышно.

— Мы у вас в серванте нашли интересные фотографии…

Большим пальцем левой руки я указал себе за спину.

— … Шикарные ракурсы кадров, Александр Сергеевич, — заявил я. — Чёткое соблюдение композиции, никаких лишних деталей. Чувствуется работа мастера. Вот только качество фотографий не на высоте. Неужто у вас тогда тряслись руки, товарищ учитель?

Я услышал, как под ногами Лебедевой скрипнули половицы.

— Почему вы трогали мои вещи?

Голос Бердникова окреп.

Я приподнял руки, показал хозяину дома свои ладони.

— Вы уже показали эти фотографии своей семье, Александр Сергеевич? — спросил я. — Как отнеслась к вашему новому увлечению ваша супруга? Вы уже выяснили, разделяют ли ваши интересы ваши сыновья? Не планируете сделать такие же фото с их участием?

Бердников резко вдохнул, посмотрел мне в глаза — полотнище его лопаты взглянуло на мою шею…

…И тут же метнулось к ней, подобно жалу скорпиона.

Я отклонился влево — заточенный металл пронёсся в паре сантиметров от моей кожи. Правой рукой я ухватился за черенок лопаты. Левой рукой ударил Бердникова в шею.

Услышал треск хрящей. У меня за спиной запоздало вскрикнула Александра.

Бердников отступил в дверной проём. Смотрел на меня. Хлопал губами — изображал выброшенную на берег рыбу. Вздрагивал, словно от икоты. Ощупывал своё горло.

Я подошёл к стене, прислонил к ней лопату. Краем глаза наблюдал за тем, как Ларионовский мучитель ногтями пальцев расцарапывал себе шею. Повернулся к Александре.

Сказал:

— Ну, вот и всё.

Лебедева переспросила:

— Всё?

— Ларионовский мучитель мёртв, — пояснил я. — У него сломаны хрящи дыхательной трубки. Рефлекторный отёк гортани вызвал закупорку трахеи для потока воздуха. Воздух не попадает в его лёгкие. Скоро он задохнётся. Через десяток минут.

Я посмотрел на пока ещё стоявшего на ногах Александра Бердникова и повторил:

— Всё.

* * *

Мы вышли за ворота — во дворе и в летнем доме Ларионовского мучителя всё выглядело в точности так, как и до нашего прихода. Висел замок на двери сарая, стоял накрытый чехлом автомобиль. Не было никаких намёков на присутствие во дворе хозяина дома.

Хотя некоторые изменения во дворе всё же произошли. Лопата и пустые теперь вёдра перекочевали в кладовку, запах сырой земли стал отчётливее. А около стены дома больше не было ямы — на её месте я разбил красивую клумбу: высадил семь розовых кустов.

* * *

Вдоль дороги мы с Лебедевой шли молча. Александра не держала меня под руку. Солнце светило нам в лица. Улица по-прежнему выглядела безлюдной. Никто не шел и не ехал по ней нам навстречу, никто нас не обгонял.

Лишь там, где улица пересекала заасфальтированную дорогу, мы встретили девочку лет семи: светловолосую, с двумя тощими косичками, в коротком голубом платье. Она сидела на корточках, белым мелом рисовала на асфальте дорожку из десяти квадратов для игры в «Классики».

Девочка заметила нас, приподняла голову, посмотрела на Александру. Улыбнулась — я увидел у неё на щеках ямочки.

— Тётя, а ты очень красивая! — звонким голосом заявила девочка. — Очень-очень! Как ангел. Мне бабушка вчера рассказывала об ангелах. Тётя, а как тебя зовут?

Она слегка шепелявила. Я заметил, что у девочки недоставало резца в ряду зубов на верхней челюсти.

— Саша, — едва слышно ответила Лебедева.

Она мазнула по лицу девочки невидящим взглядом. Девочка выпрямилась, тряхнула косичками.

— А я Рита Медведева, — сообщила она.

Протянула Лебедевой испачканную мелом руку и сказала:

— Приятно познакомиться, тётя Саша.

Глава 11

В магазин «Гастроном» мы заглянули, когда возвращались от дома Бердникова. Купили там «дорожный» набор продуктов: песочное печенье, рыбные консервы, плавленые сырки «Янтарь», хлеб и четыре бутылки минеральной воды. До самого прибытия поезда мы с Александрой прогуливались около вокзала посёлка Ларионовка. Приобрели (в дорогу) на стихийном рынке около перрона десяток короткоплодных огурцов и кулёк очищенных прошлогодних грецких орехов.

Далеко от вокзала больше не отходили, рассматривали густые заросли росшего рядом с железной дорогой бурьяна. О Ларионовском мучителе мы вслух не вспоминали. Как не обсуждали мы и планы на поездку в Москву. Лебедева время от времени с опаской оглядывалась по сторонам, будто опасалась преследования. Словно она не поверила моим словам о том, что в земле (под кустами роз) тело Александра Бердникова найдут не скоро (если его вообще когда-либо там отыщут).

* * *

В вагон мы поднялись, когда солнце на улице ещё ярко светило (хотя оно и проделало большую часть пути от зенита до горизонта). Я вдохнул уже привычные ароматы плацкартного вагона. Уселся на боковую полку напротив Александры — Лебедева с тревогой посматривала за окно, где по перрону прогуливались пассажиры, а между ними сновали пронырливые поселковые торговцы.

Я положил на стол блокнот и ручку. Журналистка мазнула по ним взглядом и снова отвернулась к окну. За пятиминутную стоянку я исписал полстраницы. Вполуха слушал болтовню пассажиров и тихое постукивание (Саша нервно стучала по столу ногтем). Прекратил я записи, когда вагон вздрогнул, здание вокзала за окном пришло в движение, а Лебедева выдохнула с нескрываемым облегчением.

Поднял взгляд — заметил, как журналистка носовым платком смахнула со своего лба росинки пота.

Александра посмотрела мне в глаза и спросила:

— Дмитрий, а ты уверен, что… там, в посёлке, мы поступили правильно?

Вагон вздрагивал — чуть заметено покачивались и собранные на Сашином затылке в хвост волосы.

Солнечные лучи проникали в купе сквозь запылённое окно вагона и золотили кожу на Сашином лице.

— Уверен, — ответил я. — Даже не сомневайся в этом.

* * *

Проводница забрала у нас билеты.

Я принёс себе и Лебедевой горячий чай, вскрыл две банки консервов. За компанию с Александрой захрустел огурцом. Ленинградская журналистка в поезде заметно ожила, словно все её переживания остались на перроне станции Ларионовка. Первый огурец она смолотила с явным аппетитом, тут же взяла следующий.

Глядя на нас, потянулись к сверткам с едой и наши соседи — по вагону прокатился шелест газет.

Александра указала огурцом на мой блокнот, что лежал около окна.

— Дима, я всё хотела у тебя спросить, — произнесла она, — что ты там постоянно записываешь? Ведь ты же не книгу сочиняешь? Я правильно понимаю?

Я покачал головой, запил огурец горячим чаем.

Ответил:

— Скорее, конспектирую краткое содержание уже написанных романов.

Лебедева приподняла бровь.

— Зачем? — спросила она.

— Чтобы не забыть.

— Напишешь их снова?

Я усмехнулся, ответил:

— На это понадобился бы не месяц, а несколько лет.

— Тогда… зачем ты тратишь на них время? — сказала Лебедева.

Она едва заметно повела плечом.

— Надеюсь, что мои записи сэкономят время другим, — сказал я. — Отдам этот блокнот… своему нынешнему брату. В прошлом девяносто первом году я на самом деле был капитаном милиции. Я ведь тебе об этом говорил? Работал тогда в уголовном розыске. До… того случая. Мне по работе этот блокнот очень бы пригодился. Тогда. Глядишь, с его помощью и до генерал-майора бы дослужился, как твой отец.

Я ковырнул вилкой в консервной банке, выловил оттуда блестящий от масла кусок рыбы.

Лебедева престала жевать, снова взглянула на блокнот.

— Чем бы тебе помогли в этом сюжеты твоих книг? — спросила она.

Я прожевал рыбу, закусил её огурцом, примостил на газету вилку.

— Очень бы помогли. И не только мне.

— Не понимаю, — сказала Александра.

— Сейчас поймёшь.

Я взглянул на соседей по вагону — те увлечённо жевали, не прислушивались к нашему разговору, обсуждали политические темы. В соседнем купе сопровождавшие детей детсадовского возраста мамаши делились друг с другом впечатлениями о поездке к морю — их детишки гонялись в это время друг за другом по коридору.

Я положил на газету недоеденный огурец, придвинул к себе блокнот. Открыл его на том месте, где совсем недавно (перед ужином) прервал записи. Пробежался взглядом по неровным строкам, написанным Димкиным размашистым почерком (теперь я писал не теми мелкими буковками, к которым привык в прошлой жизни).

Сказал:

— Вот, к примеру…

Указал пальцем в начало абзаца.

— … Александр Дорохов, Курский душегуб. Шестьдесят шестого года рождения. Среднего роста. Отсутствует мочка правого уха. Убивал пенсионеров. Четырнадцать доказанных убийств, совершённых в Курской области. Восемнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто второго года насмерть забил молотком супружескую пару Надежду и Егора Кечиновых в деревне Купчиково Тимского района. Седьмого июля девяносто второго года убил Сальникову Маргариту в деревне Пястово Дмитриевского района. Двадцать второго октября задушил Шильникову Раису в деревне Толстовка Фатежского района… Ну, и так далее.

Я прервал чтение, пробежался взглядом по строкам. Заметил, что Александра слушала меня, нахмурив брови.

Прочёл вслух пока последнее написанное мной сегодня предложение:

— … Задержан пятого августа девяносто четвёртого года в деревне Синявское Дмитриевского района при попытке убийства Кузина Альберта. Приговорён к пожизненному заключению.

Я поднял взгляд на Лебедеву и сказал:

— Вот такие у меня в блокноте конспекты, Саша. Хоть романы по ним пиши. Хоть серийных убийц лови.

Я пожал плечами.

Александра спросила:

— Дмитрий, к этому… душегубу Дорохову ты тоже поедешь?

Она взглядом указала на блокнот.

Я усмехнулся, сделал глоток чая.

— Где ж его найду? — спросил я. — Не имею ни малейшего представления, где этот Дорохов сейчас проживает. В моей книге об этом не было ни слова: для сюжета это значения не имело. Предполагаю только, что до начала серии убийств он обитал где-то в Курской области. Но там почти тридцать тысяч квадратных километров. Мне и всего месяца не хватит на поиски Дорохова. А уже в девяносто втором году его несложно будет взять в Купчиково при нападении на пенсионеров Кичиновых. Вот пусть товарищ капитан уголовного розыска Владимир Иванович Рыков этим и займётся. Ему это по службе положено. Заодно и звёзды себе на погоны заработает.

Я закрыл блокнот.

— Дима, и много ты таких… записей уже сделал? — поинтересовалась Лебедева.

Она поглаживала указательным пальцем мельхиоровый подстаканник.

— Два с половиной десятка человек по ним скоро можно будет отправить за решётку, — ответил я. — Но лучше сразу их… нейтрализовать. Не те это люди, на кого стоило бы тратить государственные средства и силы милиционеров. Хватит им и по шесть-девять граммов свинца. Каждому. С этим Курским душегубом в моей книге примерно так и поступили. Это был второй мой роман об организации «Белая стрела». Назывался он «Курский вурдалак». Хорошая получилась книга, яркая. Я перелопатил в интернете кучу материалов, связанных с похождениями Дорохова. В финале книги главный герой пустил Дорохову пулю в сердце, когда застал его над телом ещё живой жертвы.

Солнце за окном спряталось за деревьями — в вагоне будто притушили свет.

Лебедева тряхнула волосами.

— Неужели ты, Дима, даже всех жертв этих серийных убийств по именам помнишь? — спросила она. — Ведь ты же писал о них книги много лет назад. Разве не так? А теперь ты даты и имена вспоминаешь, словно только вчера их выучил наизусть.

Я сказал:

— Вспоминаю, Саша. И имена, и даты. Честно тебе признаюсь: сам порядком удивлён. Потому и записываю всё это — на случай, если моя нынешняя память вдруг испортится. Но даты убийств и фамилии убитых людей из материалов к моим книгам так и вертятся у меня в голове. Чувствую себя ходячей энциклопедией криминальной хроники. Похоже, все эти сведения прочно засели в моей памяти. Как и тот вопрос, который перед смертью задала моя жена. Знаешь, что она сказала? Он спросила меня: «Почему?» Мне кажется, что и все эти люди, жертвы маньяков и серийных убийц, в последние секунды своей жизни задавались тем же вопросом.

Я постучал пальцем по блокноту.

— Время от времени думаю, что лучше бы я сейчас биржевые котировки так хорошо помнил, — сказал я. — Или результаты спортивных матчей. А лучше: места, где в будущем находили клады. Подбросил бы нынешнему себе не этот геморрой в виде кучи информации о преступлениях, а хорошие способы разбогатеть. Но тут уж, как говорится, кто на что учился. Не писал я книги ни о спорте, ни о биржевой торговле, ни о кладоискательстве. Даже языки программирования не учил, чтобы заранее передать эти знания своей дочери. Разве что о биткоине им расскажу, да об акциях «Сбербанка». Но эта информация им ещё не скоро пригодится.

Лебедева вздохнула.

— Так значит, в Москву ты едешь к одному из них? — спросила она и указала на блокнот. — И там ты снова…

Она замолчала, чуть приподняла брови.

— Нет, — сказал я.

Положил руку на блокнот.

— Таких товарищей в Москве предостаточно. Я уже расписал тут информацию о четверых московских преступниках, которых я бы непременно навестил. Если бы их нашёл. Но здесь та же проблема, как и в случае с Александром Дороховым. Москва большая. А точной информацией о нынешнем местонахождении этих злодеев я не располагаю. Интернет мне сейчас не поможет. Мосгорсправка, как я подозреваю, тоже. В моих романах преступников разыскивала целая организация, состоявшая из бывших и действующих работников силовых структур. Вот только она существовала и существует лишь в моих фантазиях, к сожалению.

Сашино лицо вновь позолотил солнечный свет.

— На этот раз я еду к очень порядочному и умному человеку, к доктору, — сообщил я. — Он коренной москвич. Его зовут Леонид Васильевич Меньшиков. Я познакомился с ним, когда у моей дочери выявили болезнь. Наши местные медики развели тогда руками. И мы с Лизой отправились в Москву. Там я и встретил Леонида Васильевича. Именно он курировал лечение моей дочки в последние годы её жизни. Благодаря его усилиям, Лиза боролась за жизнь значительно дольше, чем нам предсказали изначально. Можно сказать, его усилия подарили Лизе почти полтора года жизни. Так что я еду в Москву, Саша, чтобы вернуть долг хорошему человеку.

Добавил:

— На этот раз никаких убийств. Лишь мелкое хулиганство.

Лебедева едва заметно улыбнулась.

— В каком смысле, хулиганство? — спросила она.

Я махнул рукой и пообещал:

— Увидишь.

* * *

Москва встретила нас мелким моросящим дождём, словно наше появление её расстроило. На перронах Курского вокзала было многолюдно, поезда прибывали один за другим. Нескончаемый поток загруженных вещами людей двигался двумя встречными потоками: одни советские граждане спешили к поездам, другие — к выходам в город и к входу в метро. Мы с Александрой влились в пыхтящий табачным дымом поток бывших пассажиров, который довёл нас до спуска на станцию метро «Курская».

Московский метрополитен сейчас отличался о Ленинградского разве что длиной эскалаторов: он тоже не блистал чистотой. Я то и дело наступал на рассыпанные по полу листовки, перешагивал грязные лужи. Вдыхал ароматы грязных тел и парфюмерии; заметил голубя, метавшегося под сводами метрополитена и разбрасывавшего вокруг себя мелкие перья. Москвичи выглядели серьёзными, сосредоточенными, деловитыми. Приезжие настороженно озирались по сторонам, возбуждённо галдели, глуповато улыбались.

По Кольцевой линии мы с Александрой добрались до станции «Проспект Мира». Там перешли на радиальную ветку — доехали до станции «ВДНХ». На выходе из метро я тут же вспомнил, что сейчас в Москве уже расцвела ларёчная торговля. Увидел я и ряды торговавших цветами женщин — они стояли около спуска в подземный переход, рядом с вёдрами и корзинами, держали в руках букеты. На цветы я взглянул лишь мельком — сосредоточил своё внимание на стоявшей через дорогу от нас гостинице «Космос».

Я указал на гостиницу рукой и сообщил своей спутнице:

— Нам туда.

* * *

Мы свернули к центральному входу гостиницы — я невольно сбавил шаг, потому что не увидел гигантский гранитный постамент с бронзовой статуей генерала Шарля де Голля. Но тут же вспомнил, что его поставили (поставят) только в две тысячи пятом году. Изогнутое здание гостиницы выглядело одиноким без памятника бывшему президенту Франции. Но в остальном оно было вполне узнаваемым — даже его внутренний интерьер сейчас оставался почти тем же, который я видел здесь вплоть до две тысячи пятнадцатого года (тогда я посетил эту гостиницу в последний раз).

Очередь к стойке оформления в «Космосе» сегодня тоже выглядела почти такой же бесконечной, как и в будущем.

— Дмитрий, — шепнула Лебедева, — мы с тобой поселимся в двух разных номерах. Договорились?

Я кивнул.

— Как скажешь, Саша.

* * *

Я оплатил два номера на восьмом этаже. На сутки. Их окна выходили на «ВДНХ» — ещё с порога я разглядел за окном номера Останкинскую телебашню и монумент «Покорителям космоса». Прошел мимо двух одноместных кроватей, одёрнул штору, приоткрыл форточку. Пробежался взглядом по главному входу на территорию Выставки достижений народного хозяйства, взглянул на Мемориальный музей космонавтики, проводил взглядом автобусы и трамваи.

Вспомнил, как смотрел на все эти красоты в тот день, когда умерла Лиза. Тогда вот так же хмурилось небо. И точно так же спешили по своим делам похожие с высоты восьмого этажа на жуков пешеходы. В тот раз я так же, как и сейчас, в одиночку занимал двухместный номер. В воздухе тогда пролетали капли дождя. Но сейчас дождь закончился. Лиза сейчас вместе с родителями отдыхала в Крыму. А я теперь не сидел в инвалидном кресле, а вполне уверенно самостоятельно стоял на ногах.

Но на московские красоты я любовался лишь пару минут. Затем распотрошил свой рюкзак и отправился в уборную. С удовольствием принял душ, переоделся в чистую одежду. Не сменил лишь попахивавший поездом жилет: ничего другого на замену ему я из квартиры брата не прихватил. Я разложил поверх покрывала стопки денег, документы, пистолет и нож с украшенной розой рукоятью. Деньги и документы рассовал по карманам, сунул за пояс пистолет, прикрыл его жилетом.

Нож я повертел в руке — живо представил сцену из своего романа «Блондинка с розой в сердце». Сообразил, что сейчас «блондинка» была жива, сушила после душа волосы. Взглянул на часы — прикинул, сколько времени у меня ещё осталось в запасе. Снова постоял у окна, полюбовался Москвой. Моя навеянная воспоминаниями печаль словно смылась струями душа. Настроение заметно улучшилось. Затянутое серыми облаками московское небо уже не казалось мне хмурым и грозным.

Я так и пришёл в комнату к Лебедевой: с ножом в руке. Вдохнул аромат розовых лепестков. Похлопал клинком ножа по своей ладони, осмотрел интерьер номера — сейчас он выглядел даже лучше, чем в две тысячи пятнадцатом году (мебель была почти новой). Подошёл к сидевшей напротив зеркала Александре. Журналистка расчесывала ещё влажные волосы. Её отражение в зеркале разглядывало мой наполовину обновлённый наряд: бежевую футболку и чистые голубые джинсы.

— Зачем тебе нож? — спросила Лебедева. — Почему ты его принёс?

Её отражение приподняло правую бровь. Александра уже переоделась в короткую белую юбку и в свежую блузу (светло-голубую, под цвет её глаз). Нанесла на лицо неброский макияж. Свои вещи Лебедева разложила на кроватях и развесила на спинках стульев, словно проводила ревизию. Я вспомнил, что моя жена Надя поступила примерно так же — в том, в прошлом тысяча девятьсот девяносто первом году, когда я привёз свою семью на отдых в крымский пансионат «Заря».

Я взглядом нашёл на кровати женскую сумочку, бросил нож рядом с ней на покрывало.

— Убери его к себе в сумку, — велел я. — Нам с тобой он сегодня вечером пригодится.

Глава 12

Пообедали мы с Александрой в гостиничном ресторане. Я отметил, что там вокруг нас было непривычно много мужчин в строгих костюмах и очень неплохо по нынешним временам наряженных женщин. За обедом мы с Лебедевой обсудили наши сегодняшние планы. Я сообщил журналистке, что «официальная» часть нашей поездки начнется поздно вечером. А до тех пор у меня не было конкретных планов. Я лишь прикидывал, что загляну в местные магазины и прикуплю там подарок для своей десятилетней дочери, которая в нынешней реальности была моей племянницей.

Лебедева поинтересовалась, что именно я куплю для Лизы.

Я уверенно ответил:

— Куклу. Со светлыми волосами.

Александра улыбнулась и спросила:

— Сколько, говоришь, твоей дочери лет? Десять? Не слишком ли она взрослая для игры в куклы?

Я улыбнулся.

— Вот и мы с Ниной так же ей ответили. Когда Лиза попросила на свой день рождения куклу. Сказали дочери, что куклы и прочие игрушки — это для малышей. Считали её уже взрослой. Лиза об этом вспоминала, когда лежала здесь в больнице. Говорила, что мы её слишком рано тогда записали во взрослые. Говорила, что новая кукла тогда даже снилась ей по ночам. Кукла со светлыми волосами.

Лебедева кивнула.

— Получается, что нам нужно в «Детский мир» на Лубянку, — сказала она.

И тут же поправила себя:

— Нет, лучше мы съездим на Кутузовский проспект. Там есть прекрасный магазин игрушек. Он так и называется: «Дом игрушек». Папа привозил меня туда, когда я была ещё маленькой. Помню, что там были одни только игрушки. Никакой одежды и прочей ненужной ерунды, которая вечно отвлекала взрослых в «Детском мире» от главных отделов. Вот туда мы с тобой, Дима, сейчас и поедем.

* * *

У дома номер восемь по Кутузовскому проспекту нас ждало разочарование: вместо магазина «Дом игрушек» мы обнаружили магазин «Малыш», где продавались товары лишь для самых маленьких (куклу со светлыми волосами мы там не нашли). Местные жители нас просветили, что «Дом игрушек» переехал отсюда ещё в середине восьмидесятых годов на улицу Большая Якиманка.

— Значит, отправляемся туда, — сказал я. — Или в «Детский мир».

Лебедева тряхнула головой и заявила:

— А знаешь, Дима… есть у меня идея получше. Ни в какие другие магазины мы с тобой пока не поедем. Прогуляемся до телефона. Я позвоню одному своему знакомому, бывшему однокурснику. Он достанет для нас всё и всегда, были бы у нас деньги. А деньги у нас есть. Так что не сомневайся, Дима: будет у твоей дочери кукла. Не кукла, а мечта!

* * *

Бывшему однокурснику Саша звонила из таксофона. Я не прислушивался к разговору. Вышла Лебедева из кабинки довольная. Сказала, что куклу нам привезут к гостинице через три часа. Обойдётся мне это удовольствие «всего» в триста рублей.

— Это будет самая лучшая кукла, — пообещала Александра. — Такой кукле любая десятилетняя советская девочка обрадуется, не только твоя дочь. Вот увидишь, Дима.

* * *

Куклу привезли к гостинице «Космос» точно в указанное время. Рядом с автобусной остановкой замер белый ВАЗ-2109 ранней сборки (с коротким передним крылом). Его водитель помахал нам рукой.

Мы подошли к автомобилю, заглянули через открытое окно в салон.

— Александра? — спросил темноволосый водитель.

— Это я, — сообщила Лебедева.

Она подняла руку, будто на уроке.

— С вас триста рублей, — сказал водитель.

Он выжидающе посмотрел на меня.

Я вручил ему три сотенные купюры — водитель демонстративно пересчитал деньги, передал мне через окно машины упакованную в серую бумагу коробку (небольшую, примерно сорок сантиметров в высоту и двадцать-двадцать пять сантиметров в ширину).

— Осторожно, хрупкая упаковка, — сообщил он. — Проверьте, что товар на месте; что без обмана.

Я осторожно снял с коробки бумагу — увидел под прозрачным пластиком знакомое по прошлой жизни кукольное лицо. Светлые волосы, синие глаза, платье цвета голубой металлик. И розовые буквы на коробке: «Barbie».

— Всё нормально? — спросил водитель.

— Более чем, — заверил я. — Спасибо.

— Не за что. Бывайте.

Водитель махнул нам рукой, автомобиль плавно тронулся с места.

Александра посмотрела на коробку в моей руке и вздохнула.

— Такой красивой куклы даже у меня в детстве не было, — сказала она.

* * *

Покупку куклы мы с Александрой «обмыли» в ресторане гостиницы «Космос». Выпили там по две чашки неплохого кофе со свежей выпечкой. В ресторане мне временами казалось, что Советский Союз образца тысяча девятьсот девяносто первого года мне привиделся; что на самом деле я лишь временно почувствовал себя моложе, оказавшись в обществе молодой красивой женщины.

Но к нынешней советской реальности меня возвращали разговоры сидевших за соседними столами граждан. Граждане обсуждали темы, уже позабытые в Российской Федерации моего времени. Нас в будущем давно не заботили события в советской Прибалтике, поездка президента СССР в Лондон и прошедший седьмого июля в Москве показ мод парижского кутюрье Пьера Кардена.

Небо над городом под вечер почти очистилось от мрачных облаков. Мы с Александрой под руку прогулялись по территории ВДНХ — я при этом вслух сравнивал его с тем ВДНХ из будущего. Лебедева слушала меня с интересом, ела мороженое. Мы с ней полюбовались фонтанами, постреляли в тире и прокатились на колесе обозрения (пока ещё не получившем новое имя «Солнце Москвы»).

* * *

Из гостиницы мы снова вышли через два часа после ужина. На московских улицах уже горели фонари: белых ночей, как в Ленинграде, тут не было. Дневная жара сменилась вечерней прохладой.

Лебедева застегнула вязаную кофту, уже привычно взяла меня под руку. Отыскала взглядом Останкинскую телебашню, словно та была нашим ориентиром. Снова посмотрела на меня.

Спросила:

— Куда мы пойдём, Дима? К метро?

Я покачал головой.

— Нет, на метро не поедем. Прогуляемся пешком. Тут недалеко. На улицу Кибальчича. Я уточнил у администратора: такая улица здесь есть и сейчас — не только в будущем. К счастью, переименования улиц в будущем её не коснулись.

— Зачем мы туда пойдём?

Лебедева прикоснулась рукой к своей сумочке, где лежал нож.

Я усмехнулся и ответил:

— Мы с тобой там немножко похулиганим.

* * *

Наш сегодняшний вечерний маршрут я представлял смутно. Выяснил у персонала гостиницы, в каком направлении находилась улица Кибальчича; и по какой улице я мог до неё дойти. В прошлой жизни по эту сторону гостиницы «Космос» я не прогуливался. Мои маршруты в те годы проходили либо по проспекту Мира, где находились продуктовые магазины (и книжный магазин, в котором я любовался витринами: смотрел на обложки своих книг). Либо я тогда около гостиницы «Космос» переходил дорогу по подземному переходу (шёл к входу в метро или в направлении главного входа на территорию ВДНХ).

Начало сегодняшнего похода тоже прошло вдоль проспекта Мира (я в очередной раз убедился, что в нынешнем году он здорово отличался от того шумного и широкого проспекта из будущего). Вскоре мы свернули на улицу Космонавтов (с подсказки прохожих), затем повернули на улицу Ярославскую. Шли мы неторопливо, рассматривали пейзажи московских двориков (не картинно-выставочные, а вполне обычные: позднесоветские). Я отметил, что к вечеру субботы улицы нетуристической Москвы не опустели — напротив, горожане будто только проснулись и дружно отправились на прогулку.

— Дима, так куда мы идём? — снова спросила Александра.

— На улицу Кибальчича, как я уже говорил. Там проживает Леонид Васильевич Меньшиков. Он врач-онколог. Очень хороший специалист и замечательный человек. Я познакомился с ним, когда привёз в Москву на лечение свою дочь Лизу. Часто звонил ему, консультировался. Он мне тогда оставил не только номер своего телефона, но и адрес — когда узнал, что я обычно останавливался в гостинице «Космос». Приглашал в гости. Замечательный мужик. Был. Умер на неделю позже моей дочери от сердечной недостаточности. Я и не думал, что когда-либо мне его домашний адрес всё же пригодится.

Проезжая часть на улице Ярославская разделилась на две отдельные полосы. Мы перешли по пешеходному переходу улицу Церковная Горка. Справа и слева от нас я теперь не видел построек, будто мы умудрились выйти за город.

— Значит, мы идём в гости к твоему знакомому доктору? — сказала Лебедева.

— Не совсем в гости, — ответил я.

И тут же добавил:

— К тому же, сейчас Леонид Васильевич ещё не подозревает о моём существовании. Мы с ним пока не знакомы, как я уже говорил. Поэтому доктор Меньшиков нашему визиту сейчас вряд ли обрадуется.

— Не в гости? — повторила Александра. — А зачем? Что-то я пока ничего не понимаю.

Я улыбнулся.

— Скоро поймёшь. Подожди немного. Лучше полюбуйся на природу. Взгляни, какие деревья вокруг. А какой закат! Будто мы с тобой сейчас не в Москве, а за городом. Прислушайся: шелест листвы, музыка играет…

Я повёл рукой.

Справа, со стороны деревьев (оттуда, где звучала песня группы «Modern Talking») до нас донёсся пронзительный женский крик. Через секунду этот крик сменился грубым мужским смехом и громкой руганью — ругалась та же женщина, которая только что кричала.

— … Женщины орут, — добавил я. — Красота!

Почувствовал, как пальцы Лебедевой сжали мою руку. Александра пугливо взглянула в направлении деревьев.

— Дима, может, чуть быстрее пойдём? — спросила она. — Я немного замёрзла.

* * *

По улице Кибальчича мы шли недолго (меньше четверти часа) — я то и дело посматривал сквозь листву чахлых берёзок на вывески с нумерацией домов. Стоявшие вдоль дороги пятиэтажки почти не отличались друг от друга. Как и оклеенные бумажными объявлениями фонарные столбы, под которыми мы с Александрой неспешно шагали по ярко освещённым островкам тротуара. На адрес московского доктора я часто посматривал в своём блокноте, когда разыскивал там ту или иную информацию (так и не избавился от привычки записывать в блокнот, а не в смартфон). Всякий раз, когда проводил взглядом по строке с надписью «ул. Кибальчича…» думал о том, что судьба доктора Меньшикова отчасти напоминала мою.

— Мы не этот ли дом ищем? — спросила Александра.

Он указала рукой в сторону окрашенного в неприятный жёлтый цвет фасада пятиэтажного дома.

— Он самый, — ответил я.

Свернул к пятиэтажке.

Отметил, что многие окна в доме светились. А со двора доносились голоса.

— Какой подъезд? — поинтересовалась Лебедева.

— Второй, — ответил я. — Но только мы к нему не пойдём.

Лебедева приподняла бровь.

— Почему?

— Мы пришли не к Леониду Васильевичу, — напомнил я. — Нам нужен его автомобиль. ВАЗ-2105 белого цвета. Он стоит здесь, во дворе, под окнами дома. Всегда под рукой, как говорил Леонид Васильевич.

Мы повернули за угол дома, украшенный водосточной трубой. Мой взгляд тут же уткнулся в белые «Жигули». Они стояли на тротуаре, между первым и вторым подъездами дома. Свет ближайшего фонаря до них не дотягивался. Под фонарём собрался настоящий автопарк: зелёный «Москвич», красный ВАЗ-2108, старенькая иномарка (чьего она производства я издали не определил), ВАЗ-2101 вишнёвого цвета и мотоцикл. Я остановился (Лебедева по инерции дёрнула меня за руку и тоже замерла на месте), провёл взглядом по двору. Других белых автомобилей я здесь не увидел.

Александра тоже заметила машину, спросила:

— Вот эта?

Я кивнул.

— Похоже. Других вариантов не вижу.

Добавил:

— Да и стоит она… под рукой. Наверняка, её из окон Меньшиковых хорошо видно.

— Что теперь? — спросила Александра.

Я потянул её за руку. Отвёл Лебедеву на полдюжины шагов в сторону, к спрятавшейся в полумраке скамье. Сюда не дотягивался ни свет от фонарей, ни бледное свечение из окон дома. Я вновь просканировал взглядом двор — на этот раз неторопливо. Белых автомобилей не рассмотрел. Отметил, что двор выглядел безлюдным. Я заметил здесь лишь компанию молодёжи: пять или шесть человек. Они толпились далеко от нас: у последнего подъезда дома. Ветер доносил до меня с той стороны едва различимый запах табачного дыма и отзвуки голосов (мужских и женских). Других людей я во дворе не увидел.

Протянул к Лебедевой руку и скомандовал:

— Достань нож.

Сашино лицо я видел плохо: оно сейчас казалось тёмным пятном на фоне окружённого мошкарой фонаря.

— Нож? — переспросила Лебедева. — Зачем? Дима, что ты задумал?

— Сейчас поймёшь, — ответил я. — Доставай.

— Ладно.

Лебедева двумя пальцами осторожно вынула из своей сумки нож, протянула его мне.

— Что дальше? — спросила она.

— Сейчас увидишь, — сказал я. — Жди здесь.

Прогулочным шагом дошёл до притаившегося под окнами дома автомобиля. Отметил, что в квартире Меньшиковых горел свет (я уже вычислил её окна). Около машины я остановился; присел, будто завязывал шнурки на ботинках. Острие моего трофейного клинка без особых проблем вошло в бок шины, а следом за ним туда неожиданно легко проник и весь клинок (почти по самую рукоять). Колесо обиженно зашипело. Из своей жертвы клинок выбрался будто бы с неохотой. Я сместился вдоль бампера машины, и снова вонзил нож в покрышку. Два колеса зашипели хором, когда я выпрямился и неспешно прошёлся рядом с автомобилем.

Уже через пару секунд жалобно шипели все четыре колеса. Я ухмыльнулся. Не дошёл до второго подъезда — резко развернулся. Мазнул взглядом по двору и неторопливо вернулся к скамье, около которой меня ждала Александра. По ходу убедился, что никто не гнался за мной и не кричал мне вслед. Отметил, что даже шипения из продырявленных колёс я уже не слышал. Рукоятью вперёд протянул Саше нож. Лебедева тут же выхватила его у меня из руки и поспешно сунула в сумочку, словно рукоять с красной розой обожгла её ладонь. В кустах около скамьи блеснули кошачьи глаза; но они тут же исчезли, едва только я задержал на них взгляд.

— Дима, зачем ты это сделал? — тихо, но с тревогой в голосе спросила Лебедева. — Ведь ты же говорил, что этот доктор хороший человек. Зачем ты проткнул на его машине колёса?

— Сейчас объясню, — пообещал я.

Показал на скамью и предложил:

— Саша, давай-ка мы тут присядем. Подождём. Подышим свежим воздухом.

Я усадил Александру на скамью, присел рядом с ней. Услышал, как за нашими спинами ветер пошелестел листвой кустов (или это сделал убежавший от нас кот?) Я заметил, что сквозь прореху в облаках вдруг выглянула луна — тьма вокруг нас будто слегка рассеялась. Я сунул руку за спину, поправил за поясом пистолет. Взглянул на вход во второй подъезд. Почувствовал, как тёплое плечо Лебедевой прижалось к моей руке. Глубоко вдохнул — пустил в лёгкие большую порцию ночного московского воздуха. Посмотрел на освещённое лунным светом Сашино лицо, заметил блеск её глаз.

Улыбнулся.

— Сегодня хороший вечер, — сказал я. — Не находишь? Тёплый, спокойный. В такой вечер было бы очень обидно умереть.

— О чём ты говоришь? — спросила Александра. — Кто сегодня умрёт?

Она накрыла тёплой ладонью моё запястье.

— Леонид Васильевич мне о том случае никогда не рассказывал, — сказал я. — Рассказали его коллеги, когда однажды я не дозвонился к Меньшикову и не нашёл его в больнице. Они мне сообщили, что Леонид Васильевич ежегодно в один и тот же день берёт отгул, отключает свой телефон и ни с кем не общается. Случалось это всегда четырнадцатого июля.

— Дима, четырнадцатое июля — это завтра.

— Через полтора часа оно станет «сегодня».

— Что случилось в этот день?

— Сразу после полуночи четырнадцатого июля тысяча девятьсот девяносто первого года у дочери Леонида Васильевича Меньшикова отошли воды. Она живёт сейчас вместе с родителями. Её муж в настоящее время служит в армии, демобилизуется он уже в новой стране, после развала СССР. Но этим летом в моей прошлой жизни его ненадолго отпустили в Москву: на похороны жены и сына. Как я уже сказал, сегодня примерно в полночь у дочери Леонида Васильевича отойдут воды. Случится это неожиданно для всех: роды ждали только под конец следующей недели. Меньшиков сегодня уже принял привычную дозу коньяка перед сном. Но не вспомнил об этом, когда у его ребёнка начались родовые схватки. Он сам повёз дочку в больницу. На этом самом автомобиле: ВАЗ-2105 белого цвета.

Я кивнул в сторону притаившейся под окнами пятиэтажки машины… стоявшей теперь со спущенными шинами.

Сказал:

— Где и почему произошла авария, мне не говорили. Шепнули только, что по пути к роддому в «Жигули» Меньшикова на полном ходу врезался грузовик. Он протаранил легковушку со стороны переднего пассажирского сидения. Дочь Меньшикова умерла ещё до появления бригады скорой помощи. Новорожденный внук прожил несколько часов, но тоже не выжил. Леонид Васильевич отделался сотрясением мозга, многочисленными ушибами, треснувшими рёбрами и раздробленными костями ног. Он хромал до конца жизни. Случилась та авария ночью четырнадцатого июля. В этом году. Завтра, почти сегодня. Она случится снова, если Леонид Васильевич Меньшиков сегодня снова сам повезёт дочь в роддом на своём личном автотранспорте: вон на том автомобиле «Жигули».

— Но ведь… ты проткнул на той машине все колеса, — сказала Лебедева.

— Проткнул.

— А это значит, что доктор за руль не сядет.

— Я очень на это надеюсь. Ведь в случае очередной аварии погибнут не только его дочь и внук. Из окна пятого этажа своей квартиры тогда выпала его жена. Случилось это на следующий день после похорон дочери и внука. Она умерла. Коллеги Меньшикова мне шепнули, что из окна женщина выпала не случайно. Перед тем падением она выпила бутылку шампанского, которым Меньшиковы готовились отметить рождение мальчика. Мне сказали: сделала она это «для смелости». Поэтому я считаю, что завтрашняя авария отнимет у Леонида Васильевича всю его семью. Если эта авария случится. В этом мы с Меньшиковым были похожи: доживали свой век в полном одиночестве. Остались без жены и без дочери. До конца своих дней наведывались на их могилы.

Я повёл плечом.

— Дима, но ведь эта авария теперь не случится. Не поедет же он со спущенными колёсами?

— Надеюсь, что не поедет, — сказал я. — Но точно мы это узнаем, если дождёмся полуночи: здесь, в этом дворе.

Александра решительно тряхнула головой.

— Конечно, дождёмся, — заявила она. — Я не уйду отсюда, пока не выясню, чем вся эта история завершится.

Глава 13

Лебедева куталась в кофту, прижималась к моему плечу будто в поисках тепла. Мы с ней всё так же сидели на скамье: притаились в полумраке чужого двора, словно тайные любовники. В окнах квартиры Меньшиковых ещё полчаса назад погас свет (я то и дело посматривал на них поверх головы своей собеседницы). К полуночи небо почти очистилось от облаков. Луна уже уверенно удерживала свой клочок неба над крышей пятиэтажки. Чуть усилился к полуночи ветер. Он доносил до меня звуки Сашиного голоса, запах её волос и духов. Тихий шелест листвы кустов и деревьев стал привычным фоном для моего разговора с Александрой.

— … Лиза уже в старших классах писала рассказы, — говорил я. — Мы рассылали их по редакциям журналов. На филологический факультет она поступила с солидным багажом журнальных публикаций. Она едва сдала первую сессию, как в свет вышла её книга. Это был так называемый иронический детектив. В то время такие романы пользовались большой популярностью. И Лизина книга, что называется, попала в струю. Дочь сосредоточила свои усилия на учёбе и на сочинительстве. Говорила, что личной жизнью займётся после университета. Но так ею и не занялась. Издатели и читатели требовали от неё всё новые романы…

Я покачал головой.

— … А затем у моей дочери нашли опухоль. Сказали, что это уже четвёртая стадия рака. Наши местные врачи разводили руками; говорили, что мы слишком поздно спохватились. Прогнозировали, что Лиза не проживёт и полгода. Но мы с их прогнозами не согласились. Поехали в Москву. Здесь дочь снова обследовали. Московские доктора повторяли прогнозы наших нижнерыбинских медиков. Разве что уверяли: при достаточном финансировании моя дочь проживёт почти год. А потом мы познакомились с доктором Меньшиковым. Началась эпопея с лечением. Которую мы в итоге проиграли. Но Лиза продержалась почти пять лет.

Лебедева погладила меня по плечу.

— Представляю… нет, даже не представляю, как вам тогда было тяжело, — сказала она. — Сочувствую тебе, Дима. Сколько твоей дочери было лет, когда она… умерла?

— Тридцать четыре.

— Получается, она была чуть старше меня, когда…

— Началось, — сказал я.

Рукой указал на пятиэтажку, где сразу во всех окнах квартиры Меньшиковых зажгли свет.

* * *

Почти четверть часа мы с Александрой молчали. Посматривали на ярко освещённые окна пятого этажа, на белый автомобиль «Жигули» и на дверь второго подъезда. Тёплые Сашины пальцы сжимали мою руку.

У первого подъезда всё так же шумела молодёжь. Я отметил, что светящихся окон на фасаде пятиэтажки было ещё предостаточно (помимо окон Меньшиковых) — несмотря на то, что субботний вечер уже перешёл в ночь воскресенья.

Дверь второго подъезда резко и со скрипом распахнулась. На границу освещённого уличным фонарём участка двора вышел невысокий полноватый мужчина, сверкнул залысинами. Поправил на плечах подтяжки.

— Меньшиков, — тихо сказал я.

Александра чуть сильнее стиснула мою руку — так она сообщила, что услышала меня. Мне почудилось, что Лебедева затаила дыхание. Я положил руку на Сашино плечо.

Леонид Васильевич Меньшиков пару секунд постоял у подъезда, словно привыкал к уличной прохладе. Затем он решительно двинулся к автомобилю: к тому самому белому ВАЗ-2105, на котором я ещё вчера проткнул покрышки.

Звякнули ключи, приоткрылась водительская дверь «Жигулей», в салоне автомобиля зажёгся свет. Леонид Васильевич уселся на водительское сидение, завёл двигатель. Дверь машины он оставил приоткрытой.

— Неужели не заметит? — прошептала Александра.

Белый автомобиль тронулся с места и неторопливо доехал до поворота к подъезду. Остановился на освещённом уличным фонарём участке дороги. Меньшиков выглянул через дверь — посмотрел на переднее колесо.

Я услышал, как Леонид Васильевич выругался — ветер донёс до нас звуки его голоса. Молодые люди у первого подъезда вдруг притихли, хотя они вряд ли услышали слова доктора. Я почувствовал, как выдохнула Александра.

Меньшиков выбрался из машины, снова взглянул на переднее колесо. Провёл ладонью по своей причёске, всердцах пнул спущенную шину ногой. Сместил взгляд на заднее колесо — мы снова услышали ругань в его исполнении.

Я скосил взгляд на Сашино лицо, заметил: Александра улыбнулась. Леонид Васильевич прошёлся вдоль автомобиля и убедился в том, что все четыре шины его автомобиля приспущены. Стрельнул взглядом в сторону последнего подъезда.

Молодёжь (будто намеренно) сопроводила его хмурый взгляд дружным хохотом. Меньшиков дёрнулся в направлении источников смеха, сжал кулаки. Но он тут же замер, повернул голову и посмотрел на дверь своего подъезда.

Я увидел, как Леонид Васильевич махнул рукой. Снова услышал его невнятную ругань — теперь она прозвучала менее энергично. Отметил, что зашагавший к входу в подъезд полноватый Меньшиков шёл вразвалочку, но не хромал.

Дверь подъезда захлопнулась за спиной Леонида Васильевича.

Лебедева взглянула на меня и сказала:

— Кажется, у тебя получилось. Ведь получилось же, Дима? За руль он теперь не сядет?

Я улыбнулся и ответил:

— Потерпи немного, Саша. Ещё ничего не ясно. Скоро увидим, что он решит.

* * *

После полуночи прошёл почти час, когда ко второму подъезду дома подъехала машина скорой помощи. Водитель скорой заглушил двигатель — из его окна заструился в сторону фонарного столба серебристый дымок.

Меньшиков появился из подъезда в сопровождении двух женщин. Одну из своих спутниц доктор придерживал за локоть. А та двумя руками придерживала свой раздутый живот: явно была на последнем месяце беременности.

Леонид Васильевич усадил беременную дочь в машину скорой помощи. Забрался туда вслед за ней. Скорая заревела мотором и тут же тронулась с места — оставшаяся у подъезда в одиночестве женщина помахала ей вслед рукой.

— Ну, вот и всё, — едва слышно произнесла Александра.

Она вздохнула, посмотрела на меня и сказала:

— Скоро у доктора Меньшикова родится внук.

* * *

В гостиницу мы направились по уже разведанному маршруту. Лебедева по пути вдруг разговорилась: рассказывала мне о своём детстве, о своих родителях. Сказала, что рассуждала раньше в точности, как моя дочь. Считала, что на первом месте в её жизни карьера. Ещё во время учёбы в университете она наметила себе цели в работе и «пёрла к ним, как танк». Предположила, что потому у неё и «не сложился первый брак»: её собственные желания никак не «состыковывались» с желаниями её бывшего мужа. Призналась, что мама в этом году уже неоднократно намекала ей, что хочет внука или внучку. Папа маме не поддакивал, но и не говорил слова в Сашину поддержку (что, по мнению Александры, однозначно говорило о том, что мамины намёки отец поддерживал).

— … Дима, — сказала она, — я и сама понимаю, что пора. Но ведь тогда накроется моя работа. Разве не так? С маленьким ребёнком по командировкам не поездишь. А сейчас время такое: только и успевай собирать сенсации. Как говорится, волка ноги кормят. Да и от кого мне родить детей? От женатого любовника? Всех нормальных мужиков давно расхватали. И держатся за таких мужей двумя руками. А если к тридцати годам мужчина не женат, то с ним явно что-то не в порядке. Разве не…

Лебедева вдруг замолчала. Нахмурила брови.

Посмотрел мне в лицо — в её глазах блеснули два серебристых отражения луны.

— Дети немного подрастут и будут под присмотром бабушки, — подсказал я. — Во время твоих командировок. За пару лет сенсации в мире не закончатся. Это я тебе гарантирую. Сейчас их с каждым годом будет всё больше.

Александра чуть заметно тряхнула головой.

Пару секунд она смотрела мне в глаза. Затем опустила взгляд на мои губы.

— Да, — сказала она, — я об этом… тоже… вот только что подумала.

Лебедева будто бы неохотно отвела глаза в сторону, всё ещё хмурилась. Плотно сжала губы, словно опасалась сболтнуть «лишнее». Александра прижала к своим рёбрам мой локоть, задумчиво посмотрела на проехавший мимо нас автомобиль. Поправила на груди кофту. Мне почудилось, что она мысленно сейчас умчалась вслед за той машиной. Заметил, что Лебедева вдруг улыбнулась. Но улыбалась она сейчас явно не мне. Я по уже выработавшейся за сегодняшний день привычке я сунул правую руку за спину, сдвинул чуть в сторону рукоять пистолета. Подумал о том, что сегодня Димкин жилет пришёлся мне как нельзя кстати. Теперь он не только прикрывал собой спрятанный у меня за поясом ПМ, но и защищал меня от усиливавшегося к ночи ветра.

С улицы Кибальчича мы свернули на Ярославскую. По пешеходному переходу пересекли дорогу. Я отметил, что музыка группы «Modern Talking» во тьме за деревьями уже не звучала. Увидел, как из-за деревьев появились человеческие фигуры. Четверо мужчин, явно перешагнувших подростковый возраст, но ещё не повзрослевших. Они вышли на дорогу, преградили нам с Александрой путь. Мы остановились — в трёх шагах от пьяно ухмылявшихся мужчин. Я вдохнул запахи алкогольного перегара и табачного дыма. Заметил, что вместе с мужчинами к дороге явилась невысокая полноватая девица в короткой юбке и с растрёпанными волосами. Девица замерла на траве, в шаге от бордюра. Она держала в руках магнитофон, глуповато улыбалась, разглядывала меня и Александру.

— Дядя, закурить не найдётся? — спросил меня коренастый блондин.

Он был наряжен в сиреневую спортивную куртку, заправленную в потёртые голубые джинсы.

— Ага, закурить, — поддакнул стоявший по правую руку от блондина тощий брюнет. — А то так есть хочется, аж переночевать негде.

Мужчины хором засмеялись — девица ухмыльнулась.

— Ребята, дайте пройти, — сказала Александра.

Но с места она не двинулась, лишь плотнее прижалась к моему плечу.

— А ты нам просто дай, тёлка, — сказал тощий брюнет. — И разойдёмся по-тихому.

Он посмотрел мне в лицо, усмехнулся и ловко крутанул в руке нож-бабочку.

Александра отшатнулась, дёрнула меня за руку.

Приятели тощего брюнета отреагировали на его слова повторным взрывом хохота.

— Каждому! — сказал коренастый блондин.

Он посмотрел на меня и спросил:

— Какие-то проблемы, мужик?

В его руке тоже блеснул металл клинка. На его лице расцвела наглая улыбка.

Блондин лениво помахал ножом, будто разминал кисть. Смотрел мне в глаза.

Я покачал головой, ответил:

— У меня проблем нет… мужик. У меня всё хорошо, даже превосходно.

Достал из-за пояса ПМ. Передёрнул затвор пистолета.

Сообщил:

— А вот у вас проблемы сейчас будут, мужики. Если вы прямо сейчас отсюда не свалите.

Мужчины всё ещё посмеивались.

А вот ухмылка на лице девицы при виде пистолета в моей руке будто застыла.

— Сейчас отсыплю вам по шесть грамм свинца… мужики, — сказал я. — Щедро, с барского плеча. Каждому.

Щёлкнул предохранителем, вскинул руку и нажал на спусковой крючок.

Почувствовал в кисти короткую резкую отдачу — почти позабытое со времён походов на стрельбище ощущение. Отметил, что звук выстрела не показался мне оглушительным. Он эхом умчался во тьму к деревьям.

Туда же ломанулись и ещё мгновение назад преграждавшие нам путь мужчины. Они стартовали одновременно. Резко сорвались с места, словно профессиональные бегуны, заслышав выстрел стартового пистолета.

Я посмотрел на остолбеневшую девицу — та пошатнулась, будто я толкнул её взглядом. Жалобно пролепетала: «Мама». Неуклюжими прыжками ринулась вдогонку за своими растворившимися во мраке ночи кавалерами.

— Чудесные времена, — произнёс я. — Шпана ещё ходит по улице без огнестрела. Будь сейчас девяносто второй год или девяносто третий, то вся бы эта компашка не испугалась выстрела. Они бы сами направили на нас свои пушки.

Я поднял с тротуара гильзу, сунул её в карман. Спрятал за пояс пистолет. Мазнул взглядом по силуэтам деревьев. Рукой поманил к себе Александру. При свете луны её лицо выглядело бледным, будто у киношного привидения.

— Путь свободен, — сказал я. — Всё в полном порядке, Саша. Не волнуйся.

Добавил:

— Наслаждайся атмосферой ночи. Тишина, свежий воздух. Взгляни, какие чудные звёзды на небе. В Москве это нечастое явление, как я слышал. С погодой нам с тобой сегодня повезло.

* * *

— Это было… волнительно, — сказала Александра, едва только мы поравнялись с мрачными силуэтами зданий, прятавшихся в полумраке на улице Ярославская. — Эти ножи у них в руках… пьяные лица… выстрел. Дима, честно тебе признаюсь: я немного струхнула.

Лебедева смущённо улыбнулась, прижалась к моей руке. Сейчас её глаза выглядели непривычно тёмными. В них то и дело отражались огни выстроившихся вдоль дороги уличных фонарей. Ночная Москва тысяча девятьсот девяносто первого года не впечатляла меня ни нарядностью, ни столичным лоском. Улица Ярославская сейчас мала чем отличалась от центральных улиц Нижнерыбинска. Я не видел тут ни подсвеченных разноцветных рекламных вывесок, ни причудливой архитектуры. Лишь маячившие вдали огни Останкинской телебашни напоминали о том, что мы с Александрой сейчас брели по столичным улицам.

— Дима, ты так спокойно им ответил. Словно совсем не испугался.

Александра посмотрела мне в глаза. Снова опустила взгляд на мои губы.

— Дима, скажи, неужели тебе совсем не было страшно? — спросила она. — Там.

Лебедева дёрнула головой — указала мне за спину.

Я улыбнулся, ответил:

— Саша, у меня тромб. И пистолет. Зачем мне бояться?

* * *

Около закрывшего от нас четверть неба здания гостиницы «Космос» мы остановились. Лебедева прервала рассказ о своей весёлой студенческой жизни в Москве, потёрла украшенную серьгой мочку уха. Держала меня под руку.

Я взглянул по сторонам. Отметил, что около советского отеля ещё не появились знакомые мне по прошлой жизни зелёные насаждения. Высаженные около гостиницы ёлки пока выглядели будто игрушечными. Они поместились бы в комнате обычной советской квартиры, где дети без помощи стремянки украсили бы их к Новому году.

Надпись «КОСМОС» над главным входом смотрелась скромно. Она не пряталась сейчас (как в две тысячи пятнадцатом году) за бронзовой фигурой пока не установленного на каменный пьедестал бывшего французского президента генерала Шарля де Голля.

— Дима, — сказала Лебедева, — я вдруг подумала: ведь ты же никак не мог знать, что у дочери этого московского доктора именно сегодня ночью отойдут воды. Такое ведь сложно предсказать… с такой точностью.

Она выпустила мою руку. Поправила ручку сумки на своём плече. Дернула за ворот кофту, словно вдруг озябла.

— Про воды мы с тобой так и не узнали, — напомнил я. — Мы только видели, как Леонид Васильевич вместе с дочерью уехал в машине скорой помощи. Информация о разрыве плодных оболочек — пока лишь догадка.

Александра приподняла правую бровь. Чуть заметно кивнула.

— Пожалуй, ты прав, — тихо сказала она. — Догадка.

Лебедева снова прикоснулась к серьге, чуть оттянула мочку уха. Взглянула в сторону гостиницы. Но тут же вновь повернула лицо в мою сторону.

— Дима, скажи, а ты всё ещё любишь свою жену? — спросила Александра.

Она посмотрела мне в глаза и уточнила:

— Я говорю о Наде из Нижнерыбинска, которую ты скоро спасёшь.

Я рассматривал Сашино лицо, молчал. Видел, как чуть заметно покачивались на ветру собранные у Александры на затылке в хвост волосы. Сейчас они выглядели более тёмными, чем при дневном свете.

— Люблю, — ответил я. — И её, и дочь. Очень по ним соскучился. Я не видел их много лет. Лизу я в последний раз поцеловал десять лет назад. А с Надей не виделся… Сколько с тех пор прошло? Тридцать четыре года? За эти годы я часто рассматривал их фотографии. Но даже не догадывался, что скоро увижу их снова.

Александра вздохнула.

— Обязательно увидишь, — сказала она. — И снова обнимешь. Поцелуешь.

Лебедева опустила глаза, обняла себя руками, будто прикрыла грудь от порыва холодного ветра.

Я улыбнулся.

— Лизу я обязательно потискаю. Я теперь её дядя. Имею право. У моей дочери с Димкой всегда были хорошие отношения. Он её баловал и вниманием, и подарками. Лиза его обожала. Называла не «дядей», а просто «Димой». Ей сейчас всего десять лет. Представляешь? Маленькая совсем. Хотя она для меня всегда была и будет маленькой.

Александра кивнула, на меня она не смотрела.

— А вот с Надей ситуация сейчас иная, — сказал я. — Мы ведь теперь не муж и жена. Надин нынешний муж её любит. Это я тебе с уверенностью говорю. Потому что он точная моя копия, пусть и не внешне. Он — это я советского образца: ещё не утративший юношескую наивность и не испорченный интернетом. Так что ситуация с Надей… сложная.

Лебедева вскинула голову, отыскала взглядом моё лицо.

— Как ты поступишь? — спросила она. — Со своей жен… с Надей?

Я развёл руками.

— Спасу её, разумеется. Не позволю, чтобы я… то есть, Вовка и теперь уселся в это грёбаное инвалидное кресло-коляску. Оторву голову тому уроду, который в нас тогда стрелял. В этом мои планы предельно чёткие и понятные. Есть время и место Надиного убийства. Я туда приду и наведу шороху. Тут без вариантов. А в остальном…

Я замолчал, дёрнул плечом.

— А что в остальном? — спросила Александра.

— Стану крёстным отцом второго ребёнка Нади и Вовки, — заявил я. — Если доживу. Пусть рожают второго! Пацана. По праву старшего в семье я потребую, чтобы они не откладывали это дело. Да и Лиза обрадуется братишке. Она часто у меня спрашивала, почему мы с её мамой так и не обзавелись вторым ребёнком. Пусть рожают.

Я заметил, что Александра улыбнулась.

— Так они тебя и послушают.

— Послушают, — сказал я. — Димка временами бывал очень убедителен. Я на него теперь очень похож.

Лебедева усмехнулась.

— Это правда, — сказала она. — Я видела, как ты убеждал. Уже заранее жалею твоего брата.

Александра взяла меня под руку и заявила:

— Дима, что-то я замёрзла. И устала. Хочу в номер.

* * *

На восьмом этаже гостиницы «Космос» мы с Лебедевой пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по номерам.

Я помылся под тёплыми струями душа, улёгся в кровать.

Полчаса лежал, смотрел за окно на тёмное московское небо. Затем натянул джинсы, вышел из комнаты. Прогулялся по коридору гостиницы до номера Лебедевой, постучал в дверь.

Александра мне открыла не сразу — полминуты я стоял у порога. Лебедева всё же выглянула из номера. От неё пахло лепестками роз.

Лебедева задержала взгляд на моей голой груди, затем снизу вверх посмотрела на моё лицо.

— Уже помылась? — спросил я.

— Да, — ответила Саша. — Сушу волосы.

Я шагнул к Лебедевой, взял её за плечи, притянул к себе. Сквозь ткань халата почувствовал тепло её тела. Александра затаила дыхание, смотрела мне в глаза.

— Мокрые волосы — это не страшно, — сказал я.

Взял Сашу за руку.

— Иди за мной.

— Куда? — едва слышно спросила Александра.

— В мой номер, — ответил я.

Глава 14

На тумбе радом с кроватью громко зазвонил телефон.

Я протянул к нему руку, снял трубку, приложил её к уху.

Произнёс:

— Слушаю.

Протяжно, но почти беззвучно зевнул.

— Доброй ночи, мужчина, — раздался в динамике приятный женский голос. — Не желаете провести эту ночь в обществе молодой и красивой дамы? Предоставим вам несколько кандидатур на выбор. Приведём вам их прямо в номер всего через пару минут. Наши девочки не скажут вам «нет». Останетесь довольны, гарантирую. Оплата почасовая. Не дорого.

Я посмотрел за окно — небо над Москвой уже посветлело и подкрасилось в пока ещё едва заметные цвета рассвета.

— Уже провёл, — ответил я. — Всё понравилось. Ваше предложение запоздало.

— Вот она сучка! — сказала женщина.

Звуки её голоса тут же сменились гудками. Я положил трубку на рычаги.

Лежавшая рядом со мной Александра приподняла голову и спросила:

— Дима, кто звонил?

— Обслуживающий персонал. Предлагали свои услуги.

— Ночью? — удивилась Саша.

Её распущенные волосы пощекотали мне кожу на щеке.

— Уже почти утро, — сообщил я.

Лебедева взглянула на часы и пробормотала:

— Рано ещё.

Она положила голову на моё плечо, прижала к моей груди тёплую ладонь. Я заметил, что Александра не закрыла глаза — смотрела в сторону установленного у самой стены на столе зеркала. Саша то и дело помахивала ресницами, спать она пока явно не собиралась. Будто это не она ещё пару минут назад сладко посапывала около моего уха.

На окне рядом с открытой форточкой покачнулась полупрозрачная штора. Вчера днём я сдвинул её в сторону стены, словно она преграждала путь свежему столичному воздуху, поступавшему в комнату с улицы. С моей кровати просматривался клочок беззвёздного неба за окном и всё ещё подсвеченная огнями Останкинская телебашня.

Вторая кровать в моём номере пустовала. Как и обе кровати в Сашином номере. В углу рядом с окном притаился торшер, похожий на гриб с тонкой длинной ножкой и желтоватой шляпкой. В зеркале отражалось предрассветное небо и штора. На полке для чемодана со вчерашнего дня лежал мой рюкзак. Около входа в комнату темнел шкаф.

— Дима, ты оплатил наши номера в гостинице на сутки, — сказала Александра.

Она вновь приподняла голову, заглянула мне в лицо.

— Это значит, что ещё на одну ночь ты в Москве не задержишься? Я правильно поняла?

— Не задержусь, — сказал я.

Покачал головой и опять зевнул. Потёр пальцем глаза.

— Неужели, кроме этого визита к доктору Меньшикову ты на поездку в Москву других дел не запланировал?

— Не запланировал.

Александра вздохнула. Склонила голову и прикоснулась губами к моему плечу.

— Значит, сегодня ты уедешь, — сказала она.

Провела пальцем по моей груди, словно нарисовала там волнистую линию.

— Дима, я не поеду с тобой дальше, — сказала Саша. — Не в этот раз. Вернусь домой, в Ленинград. Дни отпуска у меня ещё остались. Но до выхода на работу всего несколько дней. Мне многое нужно успеть. В Волгограде, пока жила у бабушки, я собрала материал на целую серию статей. Случайно так вышло. Почти. Даже в отпуске мне не сиделось без работы.

Она улыбнулась — печально.

— Надеюсь, что всё это прилично оформлю за оставшиеся дни отпуска и протолкну в печать. До того, как начальство завалит меня повседневными делами. Сейчас сезон отпусков. А сенсаций, как ты правильно заметил, меньше не стало. Если в августе случится государственный переворот… пусть и неудачный, то мне будет не до собственных журналистских расследований.

Александра потёрлась кончиком носа о моё плечо. Снова заглянула мне в глаза.

Сказала тихим мурлыкающим голосом (от которого у меня по коже пробежали мурашки):

— Дима, я тут подумала… может ты поедешь в Ленинград вместе со мной? Поживёшь у меня. Я сейчас одна обитаю. В двухкомнатной квартире. Покажу тебе город. Познакомлю тебя со своими родителями. Просто так! без каких-либо обязательств. Ты расскажешь моему папе… всё то, что говорил мне о будущем. Покажешь ему свой блокнот. Наверняка, папа подскажет тебе… как быть.

Саша снова вздохнула, улыбнулась.

— До того события… в твоём Нижнерыбинске… ещё полно времени. Зачем тебе сейчас снова куда-то мчаться? Допишешь сюжеты своих книг в блокнот у меня дома, в спокойной обстановке. Обо всех этих убийцах и насильниках. Попросим мою маму, чтобы подсказала контакты хороших врачей. У неё в Ленинграде полно связей! Быть может, врачи подлечат этот твой тромб.

Александра погладила меня по груди — осторожно, едва прикасаясь к коже.

— Ведь можно же с ним что-то сделать, — сказала она. — Я уверена, что мы тебя вылечим. А с твоим братом и с… его женой ничего за это время не случится. Ты спасёшь их. Или мы попросим моего папу, чтобы он помог. Мой папа очень хороший человек. Он генерал, как ты помнишь. Он нам подскажет, как поступить. Или даже сам с тем вашим нападением разберётся.

Саша взмахнула ресницами. Притронулась указательным пальцем к моим губам.

Спросила:

— Дима, а почему бы и нет? Для выполнения таких задач есть специально обученные люди. В КГБ. Они схватят и обезоружат убийцу твоей… бывшей жены не хуже, чем это сделал бы ты. Поступят с ним по закону. Я попрошу папу — он за этим проследит. А Лизу мы в августе пригласим к нам в Ленинград. Она уже была в Эрмитаже? Или в музее обороны и блокады Ленинграда?

— Саша, я с удовольствием познакомлюсь с твоим папой. Но не сейчас.

Я покачал головой — прошуршал волосами по подушке.

— Почему не сейчас? — спросила Лебедева. — Куда ты теперь поедешь? К очередному убийце?

Александра приподнялась на локте. Прижала правую ладонь к моей груди.

Её распушенные волосы (будто штора) отгородили от моего взора часть окна.

— В каком городе он живёт? — спросила Саша. — Что он натворил?

Она тут же махнула рукой, произнесла:

— Впрочем… не говори. Чтобы я не волновалась за тебя. И чтобы не расспрашивала приятелей отца о происшествиях в том городе. Воображу, что ты отправился в Крым к дочери. И купаешься в тёплом море, пока я торчу в дождливом Ленинграде. Так будет лучше, пожалуй. Не хочу представлять, как ты снова кого-то…

Лебедева не завершила фразу. Вздохнула.

— Понимаю, что они плохие люди, — сказала Саша, — но всё же… они люди.

— А те, кого они убьют — это кто?

Александра тряхнула головой. Я видел над собой её лицо, будто прикрытое сейчас тёмной маской.

— Я всё прекрасно понимаю, Дима. Я помню ту девочку с косичками: Риту Медведеву. Ты поступаешь правильно… наверное. И уж точно я не осуждаю твои поступки. Не сомневаюсь, что мой папа поступил бы в точности, как ты. Он как-то сказал мне, что женщины живут спокойно только до тех пор, пока мужчины берут на себя ответственность за этот покой.

Она качнула головой — пощекотала меня волосами.

— Дима, я рада, что такая ответственность досталась не мне. Наверное, я слишком… женщина. Все мои сражения только на бумаге и в воображении. Шины на машине доктора Меньшикова я бы ещё проткнула: на это моей решимости бы хватило. Но… Дима, пообещай, что расскажешь, чем закончилась вся эта история со стрельбой в… твоего брата и в его жену.

Александра привстала, потянулась к висевшему около кровати на стене светильнику. Навалилась на меня мягкой грудью.

Я услышал щелчок выключателя — зажмурился от яркого желтоватого света.

— Дима, запиши мой ленинградский адрес и телефон, — сказала Саша. — Очень надеюсь, что ты в августе или в сентябре навестишь меня. Или хотя бы, что ты мне позвонишь.

* * *

Гостиничные номера мы освободили в полдень. Я заметил, как Лебедева с грустью посматривала на обитые деревянными панелями стены гостиничного коридора, пока мы шли к лифту. В вестибюле мы прошли мимо длинной очереди, выстроившейся к стойке регистрации. Зашагали в направлении стеклянной двери, на которую с улицы поглядывало поднявшееся в зенит солнце.

От отеля «Космос» мы поехали на Ленинградский вокзал. Ещё за завтраком мы с Сашей обсудили планы на сегодняшний день. Лебедева сообщила, что домой поедет вечерним рейсом. Мы отстояли на вокзале очередь к билетной кассе. Саша купила билет в купейный вагон. Удивилась, что я себе билет не приобрёл — я сообщил ей, что для «этой» поездки мне билет не понадобится.

Вещи мы оставили в автоматической камере хранения. Вышли из здания вокзала, остановились. Из припаркованного у края шоссе автомобиля звучала хорошо знакомая мне музыка, а звонкий голос Игоря Скляра пел о том, что «на недельку до второго» он уедет в Комарово. Песня «о Комарово» тут же улучшила мне настроение. И не только мне — Александра тоже улыбнулась.

— Саша, а не махнуть ли нам на Кутузовский проспект? — спросил я. — Прогуляемся от Киевского вокзала до Поклонной горы. Поедим мороженое. Посмотрим на Москву. Я расскажу тебе, как изменится наша столица в ближайшие три десятка лет.

* * *

Во время сегодняшней прогулки по городу я удивил даже сам себя: никак не ожидал, что вспомню так много подробностей об архитектурном преобразовании Москвы за тридцать последующих за развалом СССР лет. Я вываливал на Сашу информацию о строительстве Монумента Победы и «Трагедии народов» на Поклонной горе. Говорил о сроках возведения Храма Христа Спасителя и памятника Петру Первому. Прочёл лекцию о постройке международного делового центра «Москва-Сити» и парка «Зарядье». Описал, какой станет схема Московского метрополитена через три десятилетия.

Лебедева слушала меня с искренним интересом, сыпала вопросами, то и дело изумлённо покачивала головой.

Но временами в её взгляде я замечал грусть. Чувствовал, как Сашины пальцы сжимали мою руку.

* * *

На Ленинградский вокзал мы вернулись затемно. Ступили на перрон за полчаса до отправления Сашиного поезда — его уже подали под посадку. Я нёс в руке Сашину сумку — печальная Александра Лебедева держала меня под руку.

Около одиннадцатого вагона остановились. Будущие Сашины попутчики один за другим заходили в вагон. Те, кто уже занёс в купе свои вещи, активно дымили на перроне сигаретами, словно ещё до начала поездки ощутили никотиновый голод.

— Ну, вот и всё, — сказала Александра.

Она вздохнула; посмотрела на стоявшую около вагона проводницу.

Повернула лицо в мою сторону и сказала:

— Я рада, что познакомилась с тобой, Дима. Ты очень интересный человек. За эти четыре дня нашего общения я пережила больше волнующих моментов, чем за весь предыдущий год. Это было здорово. Спасибо тебе.

Она привстала на цыпочки и поцеловала меня: едва ощутимо прикоснулась губами к моим губам. Взяла из моей руки сумку, поставила её на землю около своих ног.

Александра вновь заглянула мне в глаза и спросила:

— Дима, я… ты ведь позвонишь мне? Потом, чуть позже. Позвонишь?

Я улыбнулся и ответил:

— Конечно, позвоню, Саша. С удовольствием снова услышу твой голос.

Александра кивнула, нахмурилась. Мазнула взглядом по пассажирам, курившим около вагонам.

Вновь посмотрела на меня, будто чего-то ждала. Я взял её за плечи и поцеловал — на этот раз по-настоящему. Заметил, что на Сашиных скулах вспыхнул румянец, словно Александра впервые целовалась прилюдно.

Я позволил ей отдышаться, склонился к её уху и прошептал:

— Ещё увидимся, Саша. Обязательно. Обещаю.

Лебедева улыбнулась, подняла с земли сумку. Она подошла к проводнице, продемонстрировала ей билет.

Обернулась ко мне и сказала:

— До встречи, Дима.

Александра зашла в вагон — я не пошёл следом за ней.

Поправил лямки рюкзака. Видел сквозь стёкла окон, как Лебедева прошла по коридору вагона к своему купе.

Взглянул на циферблат наручных часов и направился в сторону вокзала.

У начала перрона я остановился. Наблюдал за тем, как пассажиры заходили в поезд «Москва-Ленинград». Через четверть часа после объявления о начале посадки я отметил, что людей на перроне стало заметно меньше. Снова сверился с наручными часами.

Выждал ещё семь минут. И лишь тогда неспешно подошёл к скучавшей рядом с последним вагоном проводнице. Сунул ей под нос раскрытое удостоверение в красной обложке.

— Капитан Нестеров, — сказал я. — Комитет государственной безопасности. В каком вагоне едет начальник поезда?

* * *

Поезд «Москва-Ленинград» отправился от перрона Ленинградского вокзала чётко согласно расписанию.

Я стоял в пропахшем табачным дымом тамбуре вагона и сквозь окна двери смотрел на тёмное безоблачное московское небо.

Думал о том, какой погодой меня завтра встретит Ленинград.

* * *

Ленинград утром не удивил.

На этот раз.

Северная столица приветствовала поезд из Москвы мелким моросящим дождём.

Московский вокзал в Ленинграде (брат близнец Ленинградского вокзала в Москве) в это пасмурное июльское утро мне напомнил растревоженный пчелиный улей. Я прошёл по нему с рюкзаком на плечах. Лавировал между двигавшимися мне навстречу людьми. Выдерживал неизменное расстояние между собой и шагавшей впереди меня ленинградской журналисткой Александрой Лебедевой. Саша шла не спеша, словно нехотя. Не смотрела по сторонам, будто пребывала в задумчивости.

Александру сегодня у вокзала не встречали — Саша сразу направилась в сторону метро. Я проследил за ней до того момента, когда она скрылась за массивными дверями метрополитена. Но следом за Сашей дальше не пошёл — направился к дежурившим около вокзала таксистам. Издали понаблюдал за проходившими около входа в вокзал немногочисленными митингами сторонников и противников переименования Ленинграда в Санкт-Петербург. Подошёл к машине такси, заглянул в приоткрытое окно.

— До улицы Плеханова, — сказал я.

Таксист улыбнулся мне: приветливо и радостно, словно лучшему другу.

— Садись, братан! — сказал он. — Довезу тебя до Плеханова в лучшем виде! Отвезу тебя хоть до самого Парижа!

* * *

Лица торопливо шагавших по мокрым тротуарам горожан выглядели бледными и печальными. Прижатые друг к другу дома на улице Плеханова (пока ещё не ставшей Казанской) показались мне серыми и угрюмыми (после моей вчерашней прогулки по широкому Кутузовскому проспекту в Москве). Пасмурная ленинградская погода добавляла этим домам мрачности, погружала в нуарную атмосферу: заряжала пессимизмом, недоверием и разочарованием. Но стоило лишь отвести взгляд от проплывавших за окном зданий, как болтовня таксиста и звучавшая из динамиков в салоне такси бодрая музыка успешно разгоняли плохое настроение.

Из машины я выбрался около магазина с невзрачной вывеской «Булочная». Двери магазина то и дело открывались, через его порог переступали понуро смотревшие себе под ноги люди. Я тряхнул головой — прогнал навеянное погодой и городскими красотами уныние. Воспользовался подсказкой таксиста: свернул около магазина в узкий переулок, примыкавший к улице Плеханова. Неспешно зашагал вдоль мрачноватых фасадов домов по украшенному зеркалами-лужами тротуару. Витавшие в воздухе около «Булочной» запахи свежей выпечки постепенно сменялись ароматами мокрого камня, извести и совсем не уместным тут запашком бензина.

Дома в переулке прижимались друг другу, будто пугливые овцы. Только менявшийся внешний вид фасадов сообщал о том, что я прошёл мимо одного здания и подошёл к следующему. Я тут же отыскивал взглядом табличку с номером дома — убеждался, что иду в правильном направлении. Рассматривал фасады. Любовался потрескавшейся краской на деревянных оконных рамах (словно покрытых паутиной). Стирал с лица капли влаги. То и дело поворачивал голову, заглядывал в похожие на тоннели арки, что вели во дворы домов. В одну из таких арок-тоннелей я и свернул, когда прошёл мимо таблички с номером двадцать восемь.

Прошёл прорубленный в здании тоннель почти насквозь, остановился у входа во двор. Отметил, что дождевые капли и здесь тревожили поверхности луж. Усилившийся под аркой ветер взъерошил влажные волосы у меня на голове. Я снял рюкзак, вынул из него пистолет. Сунул холодный ПМ за пояс. Взглядом пробежался по дверям парадных (не подъездов, как в Москве). Заметил над ними почти стёртые, но пока ещё читаемые цифры — номера расположившихся в этих парадных квартир. Рядом с парадными мокли под дождём немногочисленные автомобили (я насчитал семь штук) — все, как один представители отечественных производителей.

Меня заинтересовал белый ВАЗ-2105 (брат близнец того автомобиля, на котором я в Москве проткнул покрышки). Потому что эта машина расположилась напротив парадной, где находилась квартира журналистки Александры Лебедевой (Саша вчера продиктовала мне именно этот адрес). И потому что окно в автомобиле со стороны водителя было приоткрыто. Из него вылетал сероватый дымок и устремлялся в направлении арки (я ещё у входа в арку почувствовал в воздухе запашок табачного дыма). Сидевшего в машине человека (или людей) я не рассмотрел. Но отметил, что у того (или у тех) был прекрасный обзор на пространство около двери Сашиной парадной.

Сразу я к Сашиной парадной не пошёл. Направился к противоположной от неё части этого мрачного двора, похожего на квадратное дно большого каменного колодца. Сделал небольшой крюк мимо замерших во дворе автомобилей. Убедился, что в салоне белого ВАЗ-2105 находился сейчас лишь один человек: он сидел на водительском кресле, курил. Я рассмотрел его причёску и очки, заметил ухо и на секунду мелькнувший кончик носа. Лишь после этого я направился к белым «Жигулям». Держался за пределами зоны обзора водителя «Жигулей». Ступал осторожно, чтобы звуки моих шагов не метались по двору, эхом отражаясь от стен и от окон домов.

Подошёл к машине, распахнул переднюю пассажирскую дверь, уселся в кресло. Уронил себе под ноги рюкзак. Направил ствол пистолета на удивлённое лицо водителя.

— Руки на руль, — приказал я. — Чтобы я их видел. Быстро!

Водитель вздрогнул. Он выполнил моё распоряжение. Выронил на пол ещё дымившуюся сигарету.

Я ухмыльнулся и сказал:

— Знакомое лицо. Ожидаемая встреча. Так и знал, что вы не оставите Лебедеву в покое.

Глава 15

— Здравствуй, Павел Дружинников, — сказал я. — Или кто ты там на самом деле?

— Я… Паша.

— Замри, Паша. Руки на руле. Оружие где?

Ствол моего пистолета смотрел мужчине на подбородок.

Мужчина тряхнул головой.

— К-какое… оружие? — сказал он.

И тут же сообщил:

— Ничего… т-такого у меня нет.

— Замечательно, — сказал я. — Медленно, двумя пальцами достань свой паспорт и протяни его мне. И затуши ногой сигарету. На полу. Сделай это тоже медленно, не спеша. Пока мы не сгорели в твоей машине.

Я махнул пистолетом — водитель (тот самый «студент», с которым я познакомился в поезде «Волгорад-Ленинград») вздрогнул. Его очки чуть сдвинулись к переносице, сместились ближе к кончику носа. Я отметил: прыщ ещё не исчез с лица «студента», но он заметно побледнел и уже не сильно выделался на загорелом лице.

— Эээ, — проблеял «студент». — Я…

— Паспорт! — сказал я.

«Студент» дернулся, точно по его креслу пробежал разряд электрического тока. Будто с большим трудом он оторвал правую руку от оплетённого бежевой пластиковой лентой рулевого колеса. Не сводил глаз с пистолета Макарова. Направил указательный палец на меня. Я заметил, что его палец непроизвольно вздрагивал.

— Под вами, — сказал «студент». — Там. Паспорт. В сумке.

Я переложил пистолет в левую руку (ствол ПМ теперь указывал на верхнюю пуговицу рубашки «студента»). Нащупал на сидении рядом с собой потёртую коричневую барсетку. Видел, как «студент» дёрнул острыми коленями — он почти беззвучно потоптался подошвами сандалий по полу, куда выронил при виде меня сигарету.

Я достал из барсетки паспорт гражданина СССР. Бросил барсетку в пустой (!) ящик для перчаток. Поднял паспорт на высоту своего лица, большим пальцем сдвинул обложку.

— Павел Иннокентьевич Битков, — прочёл я.

Посмотрел на «студента», сказал:

— Битков, значит. Павел Иннокентьевич. А говорил, что Дружинников.

Я покачал головой, посмотрел Павлу Биткову в глаза (сверил его лицо с фотографией в паспорте) — Павел снова вздрогнул.

— Обман, кругом обман, — пробормотал я, большим пальцем перелистывая страницы паспорта. — Не женат. Детей нет… официально. Прописан в Ленинграде. Превосходно.

Бросил паспорт поверх барсетки. Вынул из своего кармана удостоверение.

Открыл его и предъявил взиравшему на меня сквозь мутные линзы очков Биткову.

— Капитан Нестеров, — представился я. — Оперативный уполномоченный. Комитет государственной безопасности.

Опустил руку с удостоверением и сказал:

— Я не спрашиваю, почему ты здесь, Павел Битков. Это я и без тебя знаю. Я спрашиваю: кто тебя сюда отправил?

Приблизил пистолет к лицу «студента» — Павел отшатнулся.

— Я… никто! Никто не присылал! Я сам!.. Просто так!.. Я…

— Посмотри сюда, Павел Битков.

Я снова приподнял удостоверение, спросил:

— Видишь отпечатанную в типографии надпись под словами «состоит в должности оперативного уполномоченного»? Она гласит, что владельцу этого документа… то есть, мне… разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия. Но вот кое-что там не указали. Мне разрешено и применение этого оружия, если того требует ситуация. Понимаешь?

Я захлопнул корочки, сунул их в карман жилета. Взял ПМ в правую руку.

Павел чуть повернул голову: он не спускал глаз с моего пистолета.

— Сейчас ситуация именно такая, — сказал я. — Она требует. Просекаешь? Она требует, чтобы я прострелил тебе колено. Прямо сейчас. Понимаешь меня, Павел Битков?

Я резко опустил ПМ и ткнул его стволом в ногу «студента».

Битков дёрнулся, ударился плечом о дверцу.

— Не надо! — вскрикнул он.

— Прострелю, — пообещал я. — Не веришь? Выстрелю в тебя столько раз, сколько понадобится. Имею на это право. Никто мне не помешает. Даже милиционеры, если они примчатся на звуки выстрелов. Они только посмотрят в мой документ и возьмут под козырёк. Проследят, чтобы простые советские граждане не мешали нашему с тобой разговору… Павел Битков.

Я постучал дулом по ноге Павла (тот снова вздрогнул). Отметил, что запах табачного дыма и запашок оплавившегося коврика уже не затрудняли моё дыхание — эти ароматы частично выветрились через приоткрытые окна.

— Повторяю свой вопрос, — сказал я. — Кто заказал вам убийство журналистки Александры Лебедевой? Говори. Ну⁈ Стреляю тебе в колено на счёт три. Раз. Два!..

Нажал большим пальцем на флажок предохранителя. Прозвучал тихий щелчок.

Битков дёрнул ногой и визгливо воскликнул:

— Не надо! Я всё скажу! Пожалуйста! Не знаю ни про какое убийство! Это правда! Я клянусь! Эта журналистка… Серый сказал, что мы её только ограбим! Заберём у неё валюту!

— Какую валюту?

Я вновь поставил ПМ на предохранитель. Заметил, что дождь на улице закончился: на лобовое стекло уже не падали капли.

Поёрзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Прижал ствол пистолета к ноге «студента».

— С этого момента говори подробнее, — потребовал я. — Какая валюта? Кто такой Серый?

Битков кивнул, судорожно сглотнул.

— Расскажу, — произнёс он. — Всё расскажу. Валюту она кооператорам везла. Так Серый сказал. Серый это Сергей. Я… не знаю его фамилию. Правда, не знаю! Я не вру! Я познакомился с ним где-то месяц назад, в рюмочной на Сенной. Он меня угостил соточкой, когда я остался на мели. Мы поболтали. Он предложил подзаработать денег.

Павел перевёл дыхание.

— Вот так сразу и предложил? — сказал я. — При знакомстве?

Усмехнулся. Надавил стволом на ногу.

Павел покачал головой. Оторвал взгляд от пистолета, посмотрел мне в лицо.

Пролепетал:

— Это… товарищ… простите, я не запомнил ваше имя и отчество…

— Зови меня товарищ капитан, — подсказал я.

Павел кивнул.

— Товарищ капитан, Серый сам ко мне подошёл, — заявил Битков. — Сказал, что не пьёт в одиночку. Заметил, что у меня закончились деньги. Угостил. Рассказал мне пару забавных историй. Мы с ним поговорили: о женщинах, об автомобилях, о жизни — в общем, всё, как обычно. Он мне честно рассказал о себе: сказал, что он из этих… сидел, в общем. Попался по малолетству. Я тоже… рассказал…

Павел вздохнул. Он выдал мне печальную историю своей жизни. Сообщил, что действительно учится в университете. В этом году перешёл на пятый курс. Пожаловался на размер своей стипендии: после павловской реформы она стала «совсем мизерной». Рассказал, что проживает сейчас вместе с отцом — у того «проблемы на работе» и «крохотная» заработная плата. Битков заявил, что «денег ни на что не хватает», и что такая «нищая жизнь» его «совсем достала». Признался, что он сообщил об этом и Серому (тогда, в рюмочной), когда разоткровенничался с тем месяц назад после выпитых пары-тройки «соточек».

— … Серый сказал, что заработать приличные деньги сейчас вообще не проблема, — рассказал Павел. — Только за красивые глаза и за просиживание штанов в кабинете сейчас не платят. Говорил: большие деньги сейчас поднимают только те, у кого есть голова на плечах, и кто не боится рискнуть. Сказал, что как раз придумал такое дельце. И ищет себе помощников: нетрусливых и неболтливых…

Битков сообщил мне: Серый в общих чертах обрисовал ему в рюмочной свою задумку.

— … Он предложил вместе с ним облапошить «хапуг» кооператоров. А что такого-то? Они народ обворовывают! Так пусть поделятся с народом: с нами. А разве мы не народ? Очень даже народ! Мой отец за копейки днём и ночью батрачил! А они деньги сумками возят. Да ещё и валютой промышляют. А за такое ещё недавно вообще к стенке ставили, между прочим!

— Про валюту кто тебе сказал? — спросил я.

— Так… Серый. Он сказал, что долго следил за этой журналисткой. Она подстилка у кооператоров. Бабы они все такие! Им только деньги от нас нужны. Особенно таким красивым, как эта Александра. Знаю, как они работают. Вы видели золотишко в её ушах? А её кольца? Это всё контрабандой из заграницы кооператоры к нам везут. Вместе с валютой. Через южные порты.

— Это тебе тоже Серый сказал?

Павел потряс головой.

— Да. А разве вы не из-за валюты её в поезде арестовали? Только вы тогда сказали, что работаете в милиции. Серый сказал, что вы её отпустили. Что она заплатила вам. Рассказал, что она с вами и… того, прямо в поезде. Это Серый так сказал, не я. Он видел, как журналистка вернулась в своё купе. Вместе с сумкой. Говорил, что она… вас наняла для охраны денег.

Битков насупился и сообщил:

— Серый слышал, как вы с этой журналисткой в купе… полночи… того… кувыркались. Говорил, что из-за её стонов весь вагон почти до утра не спал. Говорил, что вы развели нас с папой, как этих… как лохов. Что вы поимели не только журналистку, но и половину наших денег. Но ведь Серый и сам повёлся на ваши угрозы! Это же он сказал, чтобы мы сошли на станции!

Павел шмыгнул носом.

Я снова надавил стволом ПМ на его ногу.

— Это Серый всё придумал! Он говорил, что мы по-лёгкому срубим деньжат. А эта журналистка и к ментам… то есть, в милицию не пойдёт, потому что сделки с валютой запрещены. Он сказал, что мы с папой в любом случае не прогадаем. Даже если у этой Александры с собой окажется маленькая сумма. Сказал, что валюта ему в любом случае нужна, чтобы свинтить за границу.

Битков пожал плечами.

— А нам что? Мы с отцом от него аванс получили. Он обещал, что даст ещё столько же, когда вернёмся в Ленинград. Он видел, как эта журналистка покупала билеты. Купил билеты в одном с ней купе: из Волгограда. Сказал, что третий билет уже купили, нам не повезло. Но это не страшно, сказал. Сказал, что просто сделает два укола, а не один. Только и всего.

— Что за уколы?

— Я не знаю.

Я надавил на пистолет.

— Правда, не знаю! — воскликнул Павел. — Оно ведь как должно было случиться. Мы доехали до Волгограда. Там сели на обратный поезд. Вместе с этой журналисткой. Серый ехал в соседнем купе. Мы узнали: мужик из нашего купе сойдёт с поезда ещё днём. Всё хорошо получалось. Серый перейдёт к нам. А ночью сделает журналистке укольчик. Та проснётся уже в Ленинграде.

Павел снова шмыгнул.

— Она бы до Ленинграда и не поняла, что мы забрали деньги. А мы бы сошли с поезда на станции Лесная. Так Серый сказал. Там у него машина стояла. На ней бы в Ленинград и рванули. Эти кооператоры бы нас вовек не нашли. Всем было бы хорошо. Но тут появились вы, забрали журналистку. Серый испугался, что мы проболтаемся ментам о его затее…

Битков дёрнул плечами и сказал:

— В общем, мы свалили из поезда. Почти сутки просидели в какой-то глухомани. А Серый остался. Его-то вы не видели. Так он сказал. Сказал нам потом, что вы вернулись. Ну и… это… с журналисткой. А ночью он к вам пошёл со шприцем. А вы проснулись. А у вас пистолет. Он сказал, что чудом вырвался. Сказал, что выпрыгнул из поезда. На ходу. Чтобы его не замели.

— Шею он себе не свернул? — спросил я.

Павел помотал головой.

— Нет, — ответил он. — Только плечо ушиб. Весь бок себе расцарапал. И ногу подвернул, хромает теперь. Разозлился на вас. И на нас. Как будто это не он сказал, чтобы мы с папой сбежали тогда из поезда. Явился к нам домой, ругался. Потребовал, чтобы мы вернули ему аванс. А где мы его возьмём? Мы с отцом уже почти все деньги потратили. Вот он и велел… чтобы отрабатывали.

Битков печально вздохнул. Он стрельнул взглядом в моё лицо, но тут же опустил глаза и посмотрел на пистолет.

Я заметил позади Павла движение — это от арки к двери своей парадной шла Александра Лебедева. Она несла в руке сумку. Не смотрела по сторонам.

Я хмыкнул — привлёк к себе внимание Биткова.

Спросил:

— Как вы этот аванс отрабатываете?

Павел дёрнулся, чуть приподнял над рулевым колесо руки. Но тут же положил их обратно: почувствовал давление пистолета.

Лебедева вошла в парадную.

— Вот, — сказал Павел. — Сидим тут с папой. По очереди. Ждём эту журналистку. Серый сказал, что она исчезла из города. Но отпуск у неё скоро закончится. Поэтому мы тут и торчим. Серый сказал, что деньги она кооператорам пока не отдала. И что у нас ещё есть шанс не про… не испортить это дело. Если, конечно, вы не забрали у неё тогда в поезде всю валюту.

— Что ты сделаешь, когда вернётся журналистка? — спросил я.

— Ничего.

Я ткнул Биткова пистолетом в бок напротив почки. Павел тихо пискнул.

— Ничего! — сказал он. — Я правду вам говорю, товарищ капитан. Серый сказал, чтобы мы не светились перед ней. Я сразу уйду отсюда. И позвоню Серому. Из телефона автомата, что на стене около «Булочной». Он работает, я проверял. Серый пообещал, что так мы с папой отработаем аванс. А потом… быть может, получим и ещё денег. Если Серый получит свою валюту.

— Где Серый живёт? — спросил я. — Назови адрес.

Павел изогнулся. Потому что ствол ПМ впился ему между рёбер.

— Я не знаю его адрес! Честное слово! Не знаю! Я у него никогда не был. Товарищ капитан, у меня есть только номер его телефона. В сумке. Написан на спичечном коробке. Это мне Серый его записал. Он сказал, что редко выходит из дома. Только в магазин. Сказал: если не дозвонюсь к нему сразу, чтобы я перезвонил через полчаса. Я должен только позвонить!

Я вынул из сумки спичечный коробок с изображением звезды Героя Советского Союза и с надписью: «Город-герой Ленинград». Увидел я там и цифры телефонного номера, написанные синими чернилами шариковой ручки.

Сказал:

— Поехали.

— Куда? — спросил Павел.

— К тебе домой. Поговорю с твоим отцом. Послушаю его версию этой истории.

Павел сглотнул.

— Папа сейчас на работе, — сказал он.

— Подождём. Заводи мотор.

Битков помотал головой.

— Не могу. Товарищ капитан… я не могу.

— А если я отстрелю тебе ухо?

Павел дёрнулся.

— Не могу, — повторил он. — Товарищ капитан, у меня нет ключа от этой машины. Это вообще не мой автомобиль. У меня и прав на вождение нет. Я не умею ездить за рулём. Честное слово! Это Серый сюда машину пригнал. Он ещё в субботу её тут поставил, около парадной. Мы с папой в ней только сидим. По очереди. Уже третий день подряд. Я дворнику сказал: меня жена из дома выгнала.

Павел скривил губы — то ли от боли, то ли он так улыбнулся.

Я сунул спичечный коробок с номером телефона Серого в карман своего жилета. Туда же убрал и паспорт Биткова.

— Тогда слушай меня и запоминай, Павел. Повторять не буду. Сейчас мы с тобой выходим из машины. Неторопливо, без дерготни и суеты. Сразу идёшь к арке. Тоже: не спеша. Становишься там лицом к стене. Проверю тебя на предмет оружия. Побежишь — получишь пулю в ногу. Это я тебе гарантирую. Потому что у меня и значок «Ворошиловский стрелок» имеется. Не промахнусь.

Павел кивнул. Я спрятал его барсетку в свой рюкзак.

Скомандовал:

— Выходим, Паша. Без фокусов. Александра Лебедева — дочь генерала КГБ. Мне поручили её защиту. Со всеми положенными при этом полномочиями. Вздумаешь чудить, парень — наделаю в тебе дырок, без промедления, рука не дрогнет. Выговор за твоё убийство я не получу. Понимаешь? А вот медаль или даже орден — вполне возможно. Имей это в виду, парень.

Я первый выбрался из салона. Сунул за пояс пистолет, прикрыл его жилетом. Надел рюкзак.

Наблюдал за тем, как неуклюже выбирался наружу Битков.

— Вперёд, — сказал я. — На выход. Не верти головой.

Павел двинулся через двор к арке. Медленно, на прямых ногах. Будто дожидался выстрела в спину.

Я обыскал Биткова посреди тоннеля-выхода из двора. Не нашёл у него ни холодного, ни огнестрельного оружия — обнаружил только сплющенную карамельную конфету в кармане его рубашки.

По переулку мы шли молча.

Около булочной я поймал машину. Битков озвучил водителю адрес: тот самый, что значился у него в паспорте. В пути мы с Павлом не разговаривали — я сидел рядом с ним на заднем сидении, держал руку на рукояти пистолета.

* * *

В тёмной парадной, куда я вошёл вслед за Павлом Битковым, пахло вековой (будто ещё дореволюционной) историей, пылью и гарью (словно у кого-то из жильцов дома сбежало на плиту молоко). Я отдал Павлу его барсетку. Тот вынул из неё большой, похожий на оружие ключ. Поковырял ключом в замочной скважине. Я тем временем разглядывал вертикальный ряд дверных звонков около двери — верный признак того, что мы пришли в коммунальную квартиру. Моё подозрение подтвердилось: Павел ещё из прихожей указал мне на обшарпанную дверь комнаты, в которой он проживал вместе с отцом.

Единственное, чем впечатлило меня жилище Битковых, так это высота потолков в комнате (да и во всей квартире). В остальном же их ленинградское жильё показалось мне похожим на притон для бездомных. Я окинул взглядом засаленные обои, из-под которых местами выглядывали газетные заголовки с ятями. Посмотрел на превратившуюся со временем в хлам антикварную мебель. Вдохнул пропитанный запахами пота и алкогольного перегара застоявшийся воздух. Не оценил я и тусклый жёлтый свет электрической лампы, одиноко свисавшей с украшенного трещинами и бурыми пятнами потолка.

Павел прикрыл за нами дверь комнаты и сообщил:

— Папа вернётся после четырёх.

— Подождём, — сказал я.

Уселся за стол, примостил у ножки стола свой рюкзак, положил перед собой на столешницу пистолет.

Павел взглянул на ПМ. Сел на скрипучий диван около окна. На улице у него за спиной (за грязными стёклами окна) покачивал ветвями тополь.

— Товарищ, капитан, — сказал Павел. — Это правда, что журналистка… Александра — дочка генерала КГБ? Вы сказали об этом ещё там, у неё во дворе.

— Правда, Паша, — ответил я. — Её отец генерал-майор Комитета государственной безопасности Виталий Максимович Корецкий. Слышал о таком?

Битков повертел головой.

— Нет, — сказал он. — Не слышал.

— Такие люди не перевозят валюту для кооператоров в поезде, Паша. Это кооператоры для них везут и несут всё, что им прикажут. А к тем кооператорам, кто ослушается, приходят такие люди, как я: с оружием…

Я положил руку на пистолет.

— … И тогда кооперативы закрываются. Или переходят к другому владельцу. Понимаешь?

Павел дёрнул плечом, затем кивнул. Проводил взглядом пролетевшую над столом муху.

Он снова взглянул на пистолет, вздохнул и спросил:

— Товарищ капитан, и что теперь будет… с нами? Со мной и с папой. Ведь мы же… не знали. Честное слово!

Павел вздохнул.

— Посмотрим, — ответил я. — Чуть позже решу вашу судьбу. Послушаю сперва, что расскажет мне твой отец.

Глава 16

Позавтракал я ещё утром в поезде. Пообедал в комнате Битковых: съел завалявшиеся в рюкзаке остатки печенья и рыбные консервы, запил их горячим чаем. Павел Битков похлебал вместе со мной несладкий чай. Но к еде он не притронулся (будто выдерживал строгую диету, или же лежавший на столе пистолет напрочь лишил Пашу аппетита). За проведённые в моей компании часы Павел совсем «расклеился»: шмыгал носом, глаза его то и дело влажно блестели, и даже приметный прыщ на его лице снова покраснел.

Иннокентий Николаевич Битков (то самый «пенсионер» с залысинами и козлиной бородкой, который недолго побыл моим попутчиком в поезде) вернулся домой точно в предсказанное Павлом время. Он перешагнул порог комнаты, взглянул на пистолет в моей руке, перевёл взгляд на сына. Поздоровался со мной. Осторожно поставил около двери свой портфель, вынул из кармана большой носовой платок и промокнул им выступившие на его лбу крупные капли пота. С моего разрешения прошёл к дивану, уселся рядом с сыном.

Иннокентий Николаевич будто бы чуть расслабился при виде моего удостоверения капитана КГБ. Словно представитель Комитета государственной безопасности выглядел в его глазах не столь страшным, как милиционер или бандит. Сын шепнул ему, что «долбанная журналистка» оказалась дочерью «КГБшного генерала». Я приказал Павлу заткнуться, пообещал, что прострелю ему ногу. Это обещание на Биткова-младшего снова подействовало: Павел замолчал (на его глазах вновь появилась влага). Он прижался плечом к пиджаку отца.

— Слушаю вас, Иннокентий Николаевич, — сказал я. — Поведайте мне, как всё было на самом деле. Рассказывайте подробно. И честно. Начните с того момента, когда вы впервые узнали о существовании журналистки Александры Лебедевой.

Я будто бы невзначай указал дулом ПМ на ногу Павла — тот сразу же закрыл рот. Иннокентий Николаевич кивнул. Накрыл своей ладонью руку сына, пожевал губы (его бородка задрожала). И выдал мне примерно ту же историю, которую я уже слышал сегодня от Биткова-младшего. Его рассказ изобиловал новыми подробностями (о финансовом положении их семьи, о поездке в Волгоград, о побеге из поезда, о возвращении в Ленинград, о взаимоотношения его сына с Сергеем). Но он ни в чём не противоречил повествованию Павла.

— Знаете, товарищ… эээ…

— Товарищ капитан, — подсказал Павел.

— Знаете, товарищ капитан, — сказал Иннокентий Николаевич, — я даже рад, что вы появились в поезде, в нашем купе. Вы будто камень с моей души тогда сняли. Пашу от этой авантюры я не отговорил. Это моя вина, как отца. Как и то, что Павел вообще поддался на уговоры уголовника. Я полностью признаю свою вину… во всём. Отвечу перед законом по всей строгости.

Битков-старший вытянул вперёд руки, развернул их ладонями вверх. Будто он ждал: я тут же защёлкну на его запястьях наручники. Его плечи поникли; обвисла и бородка, нацелилась в паркет на полу.

Я постучал рукоятью пистолета по столешнице.

Скомандовал:

— Паспорт.

— Так… — произнёс Павел.

Он тут же умолк, когда ствол ПМ посмотрел ему в глаза.

— Иннокентий Николаевич, — сказал я. — Мне нужен ваш паспорт.

— Да, да, конечно.

Битков-старший медленно приподнял руку и сунул её во внутренний карман пиджака. Смотрел он при этом на пистолет. Точно считал пистолет Макарова живым существом, следил за его реакцией.

Я взял у Иннокентия Николаевича документ, пролистнул его до отметки о прописке. Сунул паспорт Биткова в карман жилета, где уже лежал документ Павла. Иннокентий Николаевич печально вздохнул.

Я снова отстучал рукоятью ПМ дробь по столешнице.

— Думаю, граждане, вы понимаете, как по идиотски звучат ваши рассказы, — произнёс я. — Валюта, кооператоры… Как там сказал классик? Смешались в кучу кони и люди. Вот так же и у вас. Дочка генерала КГБ работает на подхвате у барыг. Во всём виноват некий уголовник. А вы все такие белые, пушистые и несчастные. Смешно.

Я покачал головой и спросил:

— Вам сами-то не смешно?

Похлопал себя по карману жилета.

— Ваши паспорта я заберу. Передам их… коллегам. Сейчас же доложу о вас наверх. Перескажу там ваш рассказ. Что будет с вами дальше — решит начальство. Наверняка, вас допросят под протокол. Чуть позже. Специалисты. Сомневаюсь, что они поверят в ваши бредни о валюте и о кооператорах. Лично я вам не верю. Но!..

Я снова громыхнул пистолетом по столу.

— Даже не пытайтесь сбежать, граждане Битковы. Слышите меня? Ещё пару часов за вами присмотрю я. В моих глазах вы опасные преступники, так и знайте. В случае чего, пощады от меня не ждите. К тому же, у меня чёткий приказ: найти и разобраться. Так что я разберусь… если вынудите. Но вечером я передам вас наружке…

— Кому? — переспросил Иннокентий Николаевич. — Простите, товарищ капитан…

Он поёрзал на диване, под ним заскрипели пружины.

— Коллегам из подразделения наружного наблюдения, — пояснил я. — Они проводят наблюдение за такими, как вы. За преступниками. Будут отслеживать каждый ваш шаг, пока начальство не отдаст им иное распоряжение. Надеюсь, что вас уже сегодня доставят к соответствующим специалистам. И те вытрясут из вас правду.

Павел судорожно всхлипнул. Иннокентий Николаевич похлопал его по руке, успокаивая.

Он взглянул на меня.

— Товарищ капитан, — сказал Битков-старший, — вы бы лучше этого проходимца Серого к вашим специалистам доставили. От него вы узнаете больше, чем от нас. Вот увидите. Ограбление журналистки — полностью его идея. Наверняка, у него за душой множество и других грехов. Ну, а уж мы с Павликом никуда не денемся, не переживайте.

На его залысинах блеснули капли влаги.

Иннокентий Николаевич вновь приподнял козлиную бородку, посмотрел на сына.

— Не волнуйся, Павлик, — сказал он. — Всё будет хорошо. Вот увидишь. Жизнь она такая: учит. Иногда учит очень жестоко. Я тебе об этом уже рассказывал. Теперь ты убедился в этом сам. На этот раз нам с тобой, сын, улыбнулась удача. Скажи спасибо товарищу капитану, что он не дал нам увязнуть в этом криминальном болоте. Будет нам с тобой наука на будущее.

Битков-старший покачал головой, взглянул на меня и добавил:

— В КГБ служат умные люди. Я в этом никогда не сомневался. Они обязательно во всём разберутся. Выяснят, кто прав, кто виноват. Поймут, Павлик, что мы с тобой пока ничего противозаконного не сделали, слава Богу. Накажут настоящих преступников. Таких, как этот Сергей. Нам, сынок, просто сказочно повезло. Поблагодари товарища капитана. Ну⁈

Павел насупился и пробормотал:

— Спасибо.

* * *

Я вышел из дома Битковых и поинтересовался у прохожих местонахождением ближайшего таксофона.

Поблуждал с десяток минут по узким ленинградским улицам.

Вошёл в кабинку (над ней красовалась надпись «Телефон»). Набрал по памяти номер домашнего телефона Александры Лебедевой. Выслушал пять гудков, прежде чем услышал Сашин голос.

— Алло?

— Здравствуй, Саша. Рад тебя слышать.

В динамике телефонной трубки примерно пять секунд было тихо.

Наконец, Александра спросила:

— Дима, это ты?

Я заверил Лебедеву, что я — это я, поинтересовался:

— Как доехала? Как настроение? Какая погода у вас в Ленинграде?

Выслушал Сашин рассказ о поездке. Узнал, что Лебедева по мне уже соскучилась. Взглянул через стекло в двери телефонной кабины на небо, когда Саша рассказала о том, что в Северной столице сегодня шёл дождь.

Похожие на тёмные зеркала поверхности луж подсказали: дождя сейчас не было. Но небо выглядело по-ленинградски хмурым. Его внешний вид вполне соответствовал облику окружавшей меня сейчас архитектуры.

— Звоню к тебе с просьбой, — признался я, когда поток Сашиных рассказов иссяк. — Мне тут номер телефона попался. Ленинградский. Я вспомнил: ты разведала, кто прописан в жилище питерского Людоеда. Саша, так может, ты с этим номером мне поможешь? Меня интересует адрес, по которому этот абонент находится. Узнаешь?

— Дима, я… Ну, я попробую.

Я не услышал в Сашином голосе ноток сомнения и неуверенности — мне показалось, что Лебедева задумалась.

— Буду тебе, Саша, очень признателен. Сделаешь? Запиши…

В динамике прозвучало шуршание Сашиного вздоха.

— Диктуй.

Я озвучил по памяти цифры — вынул из кармана спичечный коробок и убедился, что память меня снова не подвела.

— Дима, как скоро тебе понадобится результат? — спросила Александра.

— Вчера, Сашенька, — ответил я. — Он мне нужен был ещё вчера. Очень на тебя надеюсь. Через четыре часа снова тебе позвоню. Верю, что у тебя к тому времени всё получится. Это очень важно, Саша. Поспеши.

— Дима, но я сейчас…

— До вечера, Саша. Позвоню.

Я улыбнулся. Повесил на рычаг трубку.

* * *

Очередь к стойке регистрации в гостинице «Москва» была не меньше, чем та, которую я отстоял в московском отеле «Космос». Здесь в вестибюле тоже звучала иностранная речь, пахло дорогим парфюмом, чувствовалась атмосфера «заграницы». В этой гостинице я в прошлой жизни останавливался лишь один раз. Мне тогда запомнились массажные кресла, что стояли на этажах неподалёку от входов в кабины лифтов. Интерьер вестибюля тогда был совсем иным: более современным и не таким пёстрым. Но выражения на лицах дежуривших у входа широкоплечих охранников были теми же: скучающими, угрюмыми и надменными.

Массажные кресла я на своём этаже не увидел. А вот большие кадки с цветами стояли (быть может, даже те же самые, которые я видел здесь в будущем). Обстановка в гостиничном номере вновь мне напомнила о московском отеле «Космос». А вот вид из окна меня порадовал. Он совсем не походил на московский. Я сдвинул к стене штору, уселся на широкий подоконник. Первым делом посмотрел на Троицкий собор Александро-Невской лавры. Затем сместил взгляд в сторону моста Александра Невского. А вот памятник Александру Невскому я не увидел — память подсказала, что на площади перед лаврой его установят лишь в начале двухтысячных годов.

Я прогулялся к рюкзаку, вынул из него ручку и блокнот. Вернулся на подоконник. Прочёл последний абзац, который я написал сегодня за полчаса до прибытия поезда в Ленинград. Тут же вспомнил название романа, для которого я в прошлой жизни нарыл всю эту информацию. Дочь тогда в последний раз стала первым читателем моего черновика. Я сейчас даже точно помнил, какие правки я внёс в книгу по её совету. Бумажную книгу она в руках уже не подержала. А у меня между этим и следующим романом возникла полугодовая пауза, когда я искал повод для возвращения к писательской работе. Следующую книгу я вновь посвятил своей дочери.

«25 мая 1997 года…» — продолжил я записи с новой строки.

* * *

Вечер в Ленинграде (в июле) мало чем отличался от дня. Всё то же пасмурное небо над головой. Всё так же кричали кружившие над мостом Александра Невского чайки. Было вполне светло, но я не отыскал взглядом солнце. Поток пешеходов около гостиницы чуть уменьшился, но не иссяк полностью: люди всё так же шагали друг за другом в направлении входа в метро.

Я влился в этот поток и отделился от него лишь при виде таксофонных кабин. К приоткрытым массивным дверям метро не пошёл — направился в сторону прижимавшихся к стене таксофонов. На ходу достал из барсетки две двухкопеечные монеты. Стоявшие перед таксофонами днём продавцы цветов уже разошлись. Оставили после себя на асфальте увядшие листья и мятые газеты.

В кабине пахло табачным дымом и мужским одеколоном. Я оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы здесь немного проветрилось. Мазнул взглядом по зданию гостиницы, еще не преображённому реконструкцией. Подумал, что квадратные окна, украшавшие фасад гостиницы, походили на пчелиные соты. Набрал Сашин номер — Лебедева мне ответила после второго гудка.

— Дима, — сказала она, — я всё узнала. Этот телефон зарегистрирован в Кировском районе. Запиши адрес.

— Диктуй, я запомню.

— Улица Козлова…

Саша ещё проговаривала номера дома и квартиры, а я уже прикидывал маршрут.

Убедился, что не встречу по пути в Кировский район разводных мостов.

— Дима, а зачем тебе ленинградский адрес? — спросила Лебедева. — Приедешь в Ленинград?

— Вполне возможно, Саша.

— Было бы здорово! А когда?

— Как раз сейчас корректирую свои планы, — сообщил я.

— Дима, тут такое дело… — произнесла Александра. — Этот адрес для меня узнал тот самый человек, через которого я недавно выяснила место регистрации Романа Курочкина. Ну, этого… Людоеда. Он мне сказал, что Курочкина убили. В той самой квартире, где он прописан. Мой знакомый поинтересовался, не появится ли и по этому адресу ещё один труп. Он, конечно, шутил, но…

Лебедева замолчала.

— Как раз сейчас корректирую свои планы, — повторил я. — Пока ничего тебе не пообещаю.

Примерно пять секунд мы молчали.

Затем Саша спросила:

— Как там у вас погода?

— Утром прошёл дождь, — сказал я.

— Прямо, как у нас, в Ленинграде. Ты сейчас где? Ну, хотя бы примерно?

— Около моря.

— Везёт тебе. А у нас тут всё ещё идут баталии по поводу переименования города. Я разговаривала с папой. Озвучила ему твой прогноз. Папа мне не поверил. Сказал, что опрос — это не то же самое, что референдум. Сказал, что мы как жили, так и будем жить в Ленинграде. А мой рассказ об августовском государственном перевороте отца насмешил. Папа заявил, что я свихнулась на почве своей журналистской работы, и теперь сама для себя выдумываю сенсации…

Я слушал Сашины рассказы три минуты — это время для меня отсчитал новый таксофон, уже переведённый в начале восьмидесятых годов на повременную оплату разговоров (об этом обстоятельстве мне вчера вечером поведал сосед по купе). Телефон подал звуковой сигнал и шумно проглотил вторую монету. Я тут же засёк по наручным часам время: третьей двухкопеечной монеты у меня не было.

Второй трёхминутный отрезок пролетел так же быстро, как и первый.

Я предупредил Александру, что через двадцать секунд соединение прервётся.

— Рад был тебя услышать, Саша, — сказал я. — Обещаю, что скоро позвоню тебе снова. До свидания.

— До свидания, Дима, — произнесла Лебедева. — Надеюсь, что ты скоро приедешь.

Я нажал на рычаг — в динамике раздался длинный гудок.

* * *

В начале третьего ночи я полюбовался из окна своего гостиничного номера на разведение моста Александра Невского. Затем отправился на Невский проспект. Сегодня я убедился, что ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля в Ленинграде была не совсем «белой». В без четверти три она была вполне «тёмной», когда я голосовал у дороги. На затянутом облаками небе ещё не появились признаки рассвета. А закат к этому времени полностью погас. Светили уличные фонари и фары нечасто проезжавших по проспекту автомобилей. Даже в это позднее (или раннее) время по улицам спешили немногочисленные сейчас пешеходы.

На поиски попутки я потратил почти полчаса. Водитель остановившегося рядом со мной автомобиля ВАЗ-2106 услышал озвученную мной сумму оплаты за проезд; он решил, что давно уже собирался в Кировский район — сообщил, что сегодня как раз пришло время осуществить это желание. Езда по ночному Ленинграду убаюкивала. Я зевал, посматривал через приоткрытое окно машины на мелькавшие за окном городские достопримечательности. За Обводным каналом достопримечательностей стало меньше. Там уже на небе у горизонта появилась красноватая полоса рассвета. Улицы за каналом стали шире, зёлёных насаждений больше.

К болтовне водителя я почти не прислушивался — лишь изредка кивал в ответ на его вопросы головой и время от времени поддакивал (наверняка, невпопад). Посматривал за окно. Вдыхал табачный дым (водитель одну за другой курил сигареты — так он боролся с сонливостью). Я чувствовал, как давила на поясницу рукоять пистолета. Комментировавший едва ли не каждый поворот водитель сообщил, что мы выехали на проспект Ветеранов. Сказал, что по нему мы «прямиком» доедем до улицы Козлова, когда пересечём лесопарк. Водитель не обманул — сразу за парком наш автомобиль свернул с проспекта и двинулся мимо однотипных пятиэтажек.

— Почти приехали, — сказал водитель. — Тебе нужен вон тот дом. Видишь?

Он указал пальцем через лобовое стекло на пятиэтажное здание, подсвеченное светом уличный фонарей и уже окрасившимися в красноватые оттенки облаками.

— Я тебя здесь, на углу, высажу, — сказал водитель, — не поеду во двор. Там, наверняка, яма на яме. А мне только месяц назад на машине переднюю подвеску починили.

С водителем я расплатился, как и обещал — тот радостно улыбнулся и снова закурил, едва я только хлопнул дверью. Во двор я пошёл мимо тощих деревьев. ВАЗ-2106 зашуршал шинами, лихо развернулся и умчался обратно к повороту на проспект Ветеранов. Я на ходу окинул взглядом фасад дома. Отметил, что светились на нём сейчас лишь два окна. Взглянул на часы — убедился, что явился на встречу с Серым точно в рассчитанное время. Свернул во двор. Прошёл мимо притаившихся на краю тротуара автомобилей, мимо спрятавшейся в предрассветном мраке детской площадки. Подошёл к двери третьей парадной, передёрнул затвор пистолета.

В очередной раз порадовался, что двери подъездов пока не запирали на замок. Сунул пистолет за пояс, направился к лестнице. Свет в парадной я не зажёг. На второй этаж поднялся в полумраке. Прислушивался — из квартир не доносилось ни звука. Те, кто ложился поздно, уже уснули. А утро пока не наступило даже для «жаворонков» и трудоголиков. Я чиркнул спичкой (воспользовался тем самым коробком, который отобрал у Павла Биткова) — проверил, что подошёл к той самой квартире, чей номер мне вчера вечером озвучила Александра. Прошёлся мимо дверей квартир, залепил стёкла дверных глазков кусками лейкопластыря.

И лишь тогда щёлкнул найденным на стене выключателем, зажёг на лестничной площадке свет. Над вскрытием дверного замка провозился стандартную минуту. Запоры оказались несложными, вполне обычными, советского производства. Димкины отмычки справились с ними без проблем. Я вновь погасил свет. Чуть приоткрыл дверь. Убедился: ухищрения по отпиранию дверных цепочек и прочих хитрых приблуд мне не понадобятся. Сунул отмычки в карман, натянул на руки кожаные перчатки. Снова достал пистолет, сдвинул на нём флажок предохранителя. И лишь тогда я вновь приоткрыл дверь и шагнул в квартиру.

В прихожей я замер, взял наизготовку ПМ. Сразу же отметил расположение дверных проёмов: через них в прихожую проникал тусклый свет с улицы. Постоял у входной двери секунд двадцать. Пока не различил доносившееся из комнаты тихое сопение. Оно звучало на фоне монотонного тиканья невидимых для меня сейчас настенных часов. Расстеленный на полу коврик полностью заглушил мои шаги. Я приблизился к проходу в комнату. Отметил, что с каждым моим шагом сопение звучало всё отчётливее. Заглянул через дверной проём — сразу же рассмотрел силуэт лежавшего на кровати около окна человека. Я приблизился к нему, направил на него ствол ПМ.

Дёрнул за шнур торшера — в комнате вспыхнул желтоватый свет.

Расположившийся на кровати человек (тот самый мужчина, которого я не так давно выбросил из вагона поезда) открыл глаза и заглянул в дуло моего пистолета.

— Здравствуй, Серый, — сказал я. — Не дёргайся. Лежи спокойно. Или я сделаю тебе во лбу третий глаз.

Глава 17

Я положил пистолет на журнальный столик, замер в шаге от металлической кровати. Рассматривал всё ещё лежавшего на кровати Серого — точнее, Арбузова Сергея Геннадьевича, прописанного в городе Семилуки Воронежской области, бездетного и неженатого (всё это я вычитал в паспорте, который нашёл в вещах Серого).

Паспорт киллера я сунул к себе в карман, где хранились паспорта Битковых. Руки Сергея Геннадьевича я связал его же кожаным ремнём. Серый (он явно помнил нашу прошлую встречу в поезде) сопротивления мне не оказал. Я отметил, что Арбузов не выглядел сейчас грозным и опасным уголовником, каким мне его описали Битковы.

Темноволосый, худощавый, с царапинами на лице, в белой майке и в полосатых семейных трусах — Серый походил бы на обычного советского рабочего, если бы не украшавшие его тело синие татуировки. Я пробежался взглядом по рисункам-регалкам на руках Серого — нахалок (позорных наколок) среди них не заметил, как не увидел я и «авторитетных» отметок.

Рассмотрел на Сером и следы падения из поезда: царапины, кровоподтёки. Вспомнил, как смялись ветви кустов под тяжестью выброшенного из вагона тела. Подумал о том, что Арбузов легко отделался при падении: он обошёлся без видимых серьёзных травм. Хотя Битковы говорили, что Серый после того падения хромал.

— Что тебе от меня надо, легавый? — спросил Серый. — Я свой срок до звонка отмотал. Ничего нового на себя не навесил. Предъявить мне нечего. Беспредел чинишь, мент. Там, в поезде, недоразумение вышло. Так мы с тобой, кажись, и разошлись краями. Нет? Или это мусорская подляна? Рассказывай уже, что тебе нужно. Или сажай в воронок. Сразу тебе говорю: я прицеп не возьму, даже не надейся.

— Александра Лебедева, — сказал я. — Журналистка. Ты принял заказ на её убийство. Мне нужен заказчик.

Арбузов приподнял брови — его лоб украсили полосы морщин.

— Какая Лебедева? — сказал Серый. — Какая мокруха? О чём ты, мент? Что за порожняк гонишь?

Он поёрзал на кровати, приподнял голову.

— Александра Лебедева, — повторил я. — Дочь генерал-майора КГБ Корецкого. Кто её заказал? Мне нужно имя заказчика.

Серый дёрнул плечами — майка на его груди перекосилась.

— Что за пурга? — сказал он. — Не врубаюсь, о чём ты, мент, говоришь. Какая Лебедева? Какой генерал? При чём тут я?

Арбузов дёрнулся, словно попытался развести спутанные у него за спиной руки.

В его глазах блеснули крохотные жёлтые точки — отражения торшера.

Я покачал головой и сказал:

— Не парь мне мозг, Серый. Я к тебе сюда не чифирнуть заглянул. Я пришёл к тебе по делу. Моё дело: обезопасить генеральскую дочку. И первым делом я устраню киллера. То есть тебя, Серый. Затем разыщу того, кто заказал убийство Лебедевой. Заказчика я обязательно найду. Тут без вопросов. Не сомневайся. А вот с тобой возможны варианты. Валить тебя не обязательно. Здесь есть поле для манёвра. Врубаешься, Серый?

Я поправил на руках перчатки — заметил, что Арбузов ухмыльнулся.

— Врубаюсь, — ответил Серый. — Западло ты задумал, легавый.

Он сощурил глаза. Свет торшера мигнул, на мгновение погрузив комнату во мрак.

Мне показалось, что у Арбузова дрогнуло веко под правым глазом.

— Мы сейчас не в поезде, Серый, — сказал я. — Лишних глаз и ушей тут нет. Спешить мне некуда. Ты не наивный юноша, Серый. Да и фантазия у тебя, я верю, хорошая. Ты прекрасно представляешь, какие чудеса творят в умелых руках утюг и молоток. Уверяю тебя: после правильной обработки ты выдашь мне не только имя заказчика убийства. Ты вспомнишь стихи Пушкина и Лермонтова, которые учил в средней школе.

Арбузов хмыкнул. Поёрзал на кровати.

— Не бери меня на понт, легавый, — сказал он. — Я тебе не первоходка.

— Да какие уж тут понты, Серый?

Я покачал головой и сообщил:

— Браслеты я на тебя не надел, как видишь. Право на адвоката я тебе не предоставлю. Сейчас я заткну тебе вон тем полотенцем рот. И следующий наш разговор состоится через полчаса. Когда ты станешь не таким улыбчивым и отчаянным. Все люди ломаются, Серый. От крепости характера зависит только срок их обработки и состояние их организма перед неминуемым признанием. Неминуемым, Серый. Проверим?

Я снял жилет, повесил его на спинку стула — не спускал глаз с лица Арбузова. Взял со стола полотенце.

Арбузов нахмурил брови.

— Это беспредел, легавый, — сказал он. — Это не по закону.

Я кивнул и ответил:

— Полный беспредел, Серый. Тут я с тобой согласен. Но так уж легла карта. У меня карт-бланш на любые действия, Серый. Тут важен только конечный результат. Я его обеспечу, не сомневайся. Кожу с тебя по лоскутку спущу. Медленно и осторожно, чтобы ты не сдох раньше времени. Каждую твою рану я утюгом прижгу. Каждую кость на твоих руках и ногах превращу в труху. Мне важно, Серый, чтобы ты заговорил…

Я пожал плечами.

— … Всё остальное значения не имеет. Мне абсолютно наплевать, во что ты превратишься после нашего общения. Свою задачу я тебе обрисовал. В средствах воздействия на тебя я не ограничен. Мне нужно имя человека, заказавшего убийство журналистки Александры Лебедевой. И полная доказуха в придачу к твоим словам. Чтобы я ни на грамм не усомнился в правдивости твоих слов, Серый. Понимаешь?

Я подошёл к Арбузову, скрутил в руках полотенце — Сергей Геннадьевич отпрянул от меня, упёрся затылком в спинку кровати.

— Ничего личного, Серый, как говорят в американских фильмах. Только бизнес. Мой бизнес сейчас — это ты. Времени у меня полно. Потому что киллер уже обезврежен. Заказчик на какое-то время притихнет. Ведь так? Я думаю, у меня есть в запасе примерно неделя. Эта неделя тебе очень не понравится. Понимаешь? Долгая неделя для тебя будет. Но у меня есть не только кнут, Серый. Сечёшь? Ведь существует и пряник.

Я потряс скрученным полотенцем, пока ещё не превращённым в кляп.

Сергей отвёл взгляд от полотенца, поднял на меня глаза.

— Что я получу взамен? — спросил он. — Если…

Арбузов замолчал. Он пристально смотрел мне в лицо.

Я улыбнулся и ответил:

— Ты получишь жизнь, Серый. А ещё я дам тебе несколько часов свободы, прежде чем передам информацию о тебе людям генерала Корецкого. Но свободу получишь только после того, как я узнаю имя заказчика и проверю твои слова. Как ты воспользуешься форой — это уже твоё дело. Если тебя поймают, то ты всего лишь отправишься за решётку. Повод генерал найдёт, не сомневаюсь. Но ты уже не первоходка, Серый. Да и срок ты получишь несерьёзный. Выйдешь через год-два по УДО или по амнистии — ерунда.

Я развёл руками. На стене метнулись в стороны тени. На окне (за кроватью) едва заметно покачнулась тюлевая штора.

Арбузов заскрежетал зубами.

— Что выберешь, Серый? — спросил я.

— Ну и гад же ты… мент, — произнёс Сергей Геннадьевич. — Ладно…

* * *

Небо за окном уже почти час как запестрело алыми красками рассвета.

Связанный по рукам и ногам Серый прервал телефонный разговор, откинулся на подушку.

Я положил телефонную трубку на рычаги.

— Сегодня в шесть вечера, — сказал Арбузов, — я встречусь с ним на улице Гончарная, что неподалёку от Московского вокзала. Он будет ждать меня там, около пятого дома. Сам приедет. Так он сказал. Сядет ко мне в машину. Так мы с ним договорились, ты сам всё слышал. Предъявлю ему трофей, если ты мне его принесёшь. Возьму у него деньги. Всё чин чинарём. Сам на это посмотришь. И разойдёмся с тобой краями. Так, мент? Какие ещё доказательства тебе нужны?

Серый дёрнулся. Пружины кровати под ним заскрипели.

— Развяжи меня, — сказал он. — Руки затекли. И отлить хочу.

Я покачал головой.

Ответил:

— Потерпишь. До вечера.

Арбузов перебил меня:

— До вечера⁈ Мы же с тобой добазарились!

Он снова уселся, прижал к груди колени.

— Договорились, — подтвердил я. — Разумеется. Ты поговорил с ним. Молодец. Я тоже своё слово держу: ты ещё жив, как видишь, и даже почти не пострадал. Сразу освободить я тебя не обещал. Или ты забыл? Поэтому сейчас я спеленаю тебя, Серый, как младенца. Чтобы ты не натворил глупостей. Наброшу тебе на шею поводок-петлю, чтобы ты не дёргался. Привяжу его к батарее. Заткну тебе рот полотенцем, чтобы ты не разбудил воплями соседей…

— Какого хрена⁈ — возмутился Серый. — Я вечером должен быть на Гончарной. Ты разве не этого хотел, мент?

Арбузов встрепенулся, кровать под ним покачнулась.

Я усмехнулся и заявил:

— Ты будешь вечером там, где я тебе скажу. Тихий и спокойный. Как мумия.

Серый заскрежетал зубами снова мотнул головой — заскрипели пружины кровати.

— Так не пойдёт, легавый. Не вариант. Я же согласился! Он придёт. Ты сам слышал.

Я пожал плечами.

Сказал:

— Слышал. Пусть приходит. Мы с тобой его встретим. Вовремя. Ты, Серый, из-за этого сейчас не волнуйся. Помни о нашем уговоре. Важно, что бы он туда вообще явился. Для тебя именно это сейчас имеет значение. Хотя его появление всё равно ничего не докажет. Покупка трофея не свяжет его с заказным убийством. Понимаешь? И не решит наши проблемы. А наши с тобой проблемы, Серый, никуда не делись. Я тебе гарантировал свободу только в обмен на доказательства. Помнишь?

Я ухмыльнулся и сказал:

— Помолчи теперь, Серый. Я кое-куда позвоню. Постараюсь, чтобы заказчик не заподозрил обман.

Арбузов шумно вздохнул, покачал головой.

Я придвинул к себе телефонный аппарат, семь раз крутанул на нём диск. Поднёс к уху трубку. Услышал гудок вызова — он повторился четыре раза, прежде чем я услышал в динамике похожий на кошачье мурлыканье женский голос.

— Алё?

— Здравствуй, Саша, — сказал я. — Узнала?

— Дима? Это ты?

Голос в трубке на этот раз прозвучал громче и бодрее.

— Скажи мне, Саша, — произнёс я, — кто уже знает, что ты вернулась в Ленинград? Кроме меня, разумеется.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Ответь на мой вопрос. Это важно.

Три секунды я слушал звуки Сашиного дыхания.

— Ну… тот знакомый, который узнал для тебя адрес по номеру телефона. И родители. Всё, больше никто.

— Это точно? — спросил я.

— Точно, — ответила Саша. — Вчера я виделась с мамой. Она мне днём своё печенье привезла. Мы с ней посплетничали пару часов. Я рассказала ей о бабушке. Папы вчера не было дома. Мама говорила, что он сейчас допоздна работает, приезжает домой под утро. Подруга ещё в Сочи с семьёй. На работу, в редакцию, я заеду завтра. Я нарочно главреду не сказала, что вернулась.

Мне почудилось, что Александра усмехнулась.

— Сейчас время такое, — сказала Саша, — сенсация за сенсацией случаются, как ты и говорил. Только и успевай записывать. Мишкин наверняка навесил бы на меня кучу новых заданий. Его бы не смутило, что я пока в отпуске. А я хочу поработать с материалом о событиях в Волгограде. Для меня это важно. Мне ещё день нужен. Максимум: полтора. И я положу на стол главного готовую статью.

— Это замечательно, — сказал я. — И то, что ты вчера работала. И то, что не была на работе. Выполни мою просьбу, Саша. Не подходи сегодня до полудня к телефону. Не снимай трубку, как бы настойчиво тебе не звонили. Понимаешь? Это очень важно. Я бы даже сказал: жизненно важно. Я позже тебе всё объясню. Сделаешь, как я прошу?

— Эээ… ладно, — ответила Александра. — Я тогда вообще свой телефон отключу. И высплюсь хорошенько. Будильник заведу… Когда ты мне снова позвонишь? Дима, ведь ты же объяснишь мне, что происходит?

— Обязательно объясню, — пообещал я. — Чуть позже, Саша. После полудня.

* * *

Серый лежал на кровати, когда я ушёл из его съёмной квартиры. Он промычал мне вслед нечто тихое и неразборчивое. Наверное, попрощался со мной. Внешне Арбузов походил на мумию (я тщательно завернул его в простыню). Лежал Сергей Геннадьевич с кляпом во рту и с петлёй из капронового шнура на шее (привязанный капроновым поводком к батарее) — как я ему и обещал. С собой я унёс его паспорт гражданина СССР и ключи от машины (бежевого автомобиля «Москвич-2140»), которую Серый две недели назад угнал в Ленинградской области.

Автомобиль Арбузова я нашёл во дворе пятиэтажки. Подстроил под себя зеркала и сиденье, приоткрыл окна. «Москвич» завёлся охотно, без проблем тронулся с места. Я вырулил со двора — управлял автомобилем уверенно, будто в прошлый раз сидел за рулём только вчера. Вспомнил, что примерно так оно и было: мой брат Димка в Нижнерыбинске активно эксплуатировал машину, доставшуюся ему от папы в наследство. У меня же тогда была своя машина (красный автомобиль ВАЗ-2106). Приобрести её мне помогли родители жены.

Подвозивший меня к этому дому на улице Козлова водитель не ошибся: дорога во дворе пятиэтажки действительно изобиловала ямами и трещинами. Пару раз автомобиль чиркнул днищем об асфальт. Но с задачей он справился: выехал на шоссе. Я пристроился в веренице автомобилей, следовавших в направлении проспекта Ветеранов (по которому я сюда и приехал). Зажмурил глаза от света уличных фонарей. Уверенно обгонял менее торопливых автолюбителей. Ветер из окон обдувал мне лицо. Сердце радостно колотилось в груди, словно подгоняло.

Но я не вдавливал педаль газа в пол — сдерживал такое желание (пусть и с трудом). Три с половиной десятка лет моим транспортным средством было инвалидное кресло-коляска. В сравнении с ним даже «Москвич-2140» казался гоночным болидом.

* * *

Первым делом я заехал в гостиницу «Москва» за своими вещами. Освободил номер досрочно. И лишь после этого поехал к Саше.

* * *

Ленинградская ночь уже окончательно сменилась мрачноватым ленинградским утром, когда я подъехал к дому, где проживала Александра Лебедева. Я припарковал автомобиль Серого рядом с белым ВАЗ-2105 (в салоне которого вчера я беседовал с Павлом Битковым), заглушил двигатель. Взял с пассажирского кресла свой рюкзак, выбрался из салона, снял перчатки. Огляделся.

Двор выглядел безлюдным, словно жильцы окруживших его домов уже разошлись по своим делам. У стены одиноко стояла большая метла дворника (похожая на метлу Бабы Яги из детской сказки). Но самого дворника я во дворе не увидел, будто он пугливо спрятался при моём появлении. Я сунул перчатки в карманы брюк, поправил на спине у поясницы рукоять ПМ и направился к двери парадной.

* * *

Я дважды нажал на кнопку звонка, прежде чем точка света внутри дверного глазка исчезла — я почувствовал Сашин взгляд и тут же услышал, как загромыхали дверные замки. Дверь резко распахнулась. У порога в прихожей стаяла Александра: с распущенными волосами и чуть припухшими после сна веками. Она придерживала на груди края бежевого шёлкового халата. Смотрела на меня широко открытыми глазами — те блестели, будто голубые бриллианты.

— Дима? — сказала она. — Как ты здесь оказался?

Под Сашиными ногами скрипнул паркет.

— Оседлал хромую блоху и приехал, — сказал я. — С того берега моря. Привет, Саша. Впустишь меня?

— Конечно.

Лебедева тряхнула головой (в её волосах блеснули золотистые искры). Она посторонилась. Я шагнул в квартиру, вдохнул растворённый в воздухе знакомый запах лепестков розы. Окинул взглядом прихожую: посмотрел на оклеенные чёрно-белыми (явно импортными) обоями стены, на хрустальные плафоны примостившейся на высоком потолке люстры, на узкое прямоугольное ростовое зеркало, на кованые крючки вешалки (где сейчас одиноко висела Сашина дамская сумка).

— Симпатичная квартира, — сказал я.

Поставил на пол около стены рюкзак.

Лебедева прикрыла дверь, прикоснулась рукой к моему плечу.

— Дима, ты давно приехал? — спросила она.

— Давно.

— Почему не позвонил? Я бы тебя встретила на вокзале.

— Зачем? Я неплохо ориентируюсь в Ленинграде. Сам к тебе доехал.

— Я бы… хоть в порядок себя привела, — сказала Александра. — А то встретила тебя растрёпанная, как лахудра.

Она поспешно собрала на своём затылке в хвост волосы — я увидел серьги на мочках её ушей.

— Ты прекрасно выглядишь, Саша, — сказал я, — в любое время дня и ночи.

Спросил:

— Ты одна?

Лебедева улыбнулась.

— Конечно. А с кем я могу быть дома рано утром?

— Теперь ты здесь со мной, — ответил я.

Вынул из кармана три советских паспорта, протянул их Саше.

— Подарок, — сказал я. — Тебе. Держи.

Лебедева осторожно взяла у меня паспорта, посмотрела мне в лицо. Приподняла правую бровь.

— Что это? — спросила она. — Чьи это документы? Зачем они мне?

Я пообещал:

— Сейчас расскажу. После того, как ты угостишь меня чашкой кофе.

Глава 18

В воздухе кухни смешались запах свежесваренного кофе, корицы и Сашиных духов. Проникавший в кухню через оконные стёкла солнечный свет ореолом окружал Сашину голову, золотистыми искрами застревал в её волосах. Лебедева стояла около широкого подоконника спиной к окну. Держала в руках кофейную чашку (словно грела об неё озябшие пальцы), пристально смотрела мне в глаза. С улицы доносились шаркающие звуки — там работал метлой выбравшийся из своего укрытия дворник.

— … Арбузов утверждает, что Битковы не знали о его настоящих планах, — говорил я. — Они нужны ему были, как потенциальные козлы отпущения. Он планировал, что повесит на них вину за твоё убийство. В его планах Битковы бы в Ленинград не вернулись. Как это, наверняка, случилось в известном мне варианте будущего. Серый убил бы их и прикопал их тела в лесу. Так он мне и сказал. Он наболтал им с три короба небылиц. Заявил, что ты курьер: перевозишь валюту для неких вымышленных кооператоров. Предложил Битковым эту валюту у тебя отнять. Поделился с ними частью аванса, полученного за твоё убийство…

— Дима, я не поняла, — перебила меня Лебедева. — Какую ещё валюту? Куда и зачем я её перевожу? Почему они так решили? Что за глупость такая? Кто в такое поверит?

Саша приподняла брови.

Я воспользовался паузой в своём рассказе: прожевал печенье с корицей, запил его ещё тёплым кофе.

— Битковы поверили, — сообщил я. — Павел поверил точно. Арбузов о них так и отозвался. Сказал, что они «идеальные лохи». В прошлый раз именно Битковы стали главными подозреваемыми в твоём убийстве. Их так и не нашли — это я хорошо запомнил. А мужчина из купе соседнего с твоим стал убийцей лишь в моём романе. Потому что такой поворот истории создавал неплохую интригу. Хотя Пашка Бондарев, который вёл это дело, такой вариант всерьёз не рассматривал. Он и вариант заказного убийства посчитал маловероятным. Вариант с ограблением виделся ему более перспективным. Ни о какой валюте в том деле не упоминалось.

— Не было у меня никакой валюты! — заявила Саша. — Надеюсь, ты-то хоть в этом не сомневаешься?

— Вариант с перевозкой валюты, — сказал я, — это полнейшая ерунда. А вот твои серьги тогда не нашли. Этот факт и послужил причиной заподозрить банальное ограбление.

Лебедева прикоснулась к мочке правого уха, где блеснула в солнечном свете золотая серьга с голубым сапфиром.

— Это бабушкины серьги, — сказала Александра. — Бабушка подарила мне их незадолго до своей смерти. Говорила, что они принадлежат уже пятому поколению нашей семьи, что они приносят удачу. С тех пор я редко их снимала. Тем более что они под цвет моих глаз.

— В моём романе «Блондинка с розой в сердце» убийца взял эти серьги с сапфирами себе на память, не удержался от соблазна. В финале книги милиционеры нашли их в его ленинградской квартире при обыске. Вместе с вещами других его жертв.

— Блондинка с розой в сердце, — повторила Саша.

Она покачала головой, сказала:

— Дима, а я ведь только вчера поняла, о какой «розе» шла речь в названии твоей книги. Когда нашла в своей сумке тот нож, которым ты проткнул шины автомобиля доктора. Ведь это тот самый нож, который выронил в поезде Сергей Арбузов?

Я кивнул.

— Он самый.

Лебедева вздохнула.

— Хороший сувенир нам достался, — сказала она. — Страшный. А зачем этому Серому понадобились мои серьги? Тоже… как сувенир?

— Серьги понадобились заказчику твоего убийства, — ответил я. — Как доказательство твоей смерти.

Саша снова прикоснулась к мочке уха, посмотрела мне в глаза.

— Заказчику? — переспросила она. — Дима, ты ведь мне так и не сказал, кто он. Как его фамилия? Я его знаю?

— Васильев Александр Гаврилович, — сказал я. — Помнишь такого?

Мне показалось, что Александра растерялась. Она взмахнула ресницами и тут же сощурила глаза.

Я воспользовался моментом, сунул в рот очередное печенье с корицей, которое вчера к Сашиному приезду испекла её мама. Печенье буквально таяло во рту. Его вкус удачно сочетался с горьковатым вкусом кофе, сваренного в медной турке на плите.

— Василев… это который депутат Ленсовета? — спросила Александра. — Знаю его. Я перед отпуском упоминала о его махинациях в своей статье. В той, где рассматривала перспективы созданной у нас в городе и в области зоны экономического развития. Но статья легла под сукно главного редактора. Вряд ли ты её видел. Мишкин — это наш главред — сказал, что немного придержит её. Чтобы она не рванула преждевременно и вхолостую, чтобы дождалась своего часа. А почему ты сейчас вспомнил об этом Александре Гавриловиче?

Я прожевал печенье и сообщил:

— Потому что это он тебя и заказал. Во всяком случае, так мне сказал Серый. Он при мне позвонил этому Василеву и договорился с ним о встрече. Пообещал, что доставит ему «заказ». На улицу Гончарная. Под заказом он подразумевал твои счастливые серьги. Так Серый перевёл на понятный для меня язык состоявшийся между ним и Васильевым телефонный разговор. Арбузов договорился, что сегодня передаст Александру Гавриловичу Васильеву твои серьги. И получит от него полный расчёт за твоё убийство.

— Убийство?

Саша помассировала мочку правого уха.

— Васильев? — сказала она. — Александр Гаврилович, конечно, жулик, но… зачем ему меня убивать?

Лебедева покачала головой.

— Дима, ты уверен, что Арбузов тебя не обманул? Статья ещё не вышла. Васильев её не видел… наверное. С чего бы он на меня так разозлился? Я, конечно, подпорчу его махинации. Но ведь этого ещё не случилось.

Александра дёрнула плечами.

— Странно, — сказала она. — Александра Гавриловича в прошлом уже несколько раз обвиняли в коррупции, когда он занимал руководящие должности на предприятиях. Но так ничего и не доказали. Он не уголовник…

Я поднял вверх указательный палец и сообщил:

— А вот тут ты ошибаешься.

— Почему?

— Александр Гаврилович Васильев, — сказал я, — в известном мне будущем скончался в две тысячи пятнадцатом году в колонии для пожизненно осуждённых «Белый лебедь». К пожизненному заключению его приговорили в начале двухтысячных годов. За создание банды киллеров и организацию заказных убийств. Точные даты доказанных преступлений с его участием я тебе не назову: конкретно о Васильеве я книгу не писал. Но видел кое-какую информацию о нём, когда собирал материалы для книги о другой известной бандитской группировке девяностых годов.

Я поставил на стол пустую чашку. Стряхнул с пальцев крошки.

— Точно знаю, что Александр Гаврилович Васильев был депутатом Законодательного собрания Санкт-Петербурга второго созыва. Он баллотировался в Государственную думу и в губернаторы Петербурга — проиграл. В начале девяностых годов Васильев создал небольшую группу киллеров из бывших представителей силовых структур. Которая к середине девяностых разрослась в большую и серьёзную организацию. Считался одним из самых влиятельных людей Санкт-Петербурга. Его имя фигурировало во многих громких заказных убийствах, случившихся в девяностых годах.

— Его фамилию ты тоже записал в свой блокнот? — спросила Лебедева.

Я покачал головой.

— Нет, не записал. Там у меня в основном серийные убийцы и педофилы. А для записей о таких преступниках, как этот Васильев, никакой бумаги не хватит. С каждым днём сейчас таких бандитов будет всё больше. Скоро они столкнутся с нехваткой жизненного пространства. Набросятся друг на друга, как голодные крысы. Ликвидировать таких нелюдей без особой нужды бессмысленно. Они сами отрегулируют свою популяцию, справятся без моей помощи. Скоро кладбища страны заполнятся могилами мужчин, погибших на этих бандитских войнах. Вот увидишь. В известной мне истории этому Васильеву просто повезло.

Я постучал пальцем по лежавшим рядом со мной на столе паспортам.

— Вот только с убийством ленинградской журналистки Александры Лебедевой, — сказал я, — в той, в прошлой реальности, его никто не связывал. Арбузов, похоже, тогда сработал чётко. Подозревали кого угодно, но только не депутата Ленсовета Васильева. Такая версия в твоём деле даже не рассматривалась. Бондарев говорил, что лично ездил в Волгоград: выяснял, не связанна ли твоя смерть с тем материалом, который ты везла с собой оттуда в Ленинград. Но ничего полезного не нарыл. Вернулся к версии об ограблении. Я в своём романе свалил вину за твоё убийство на волгоградского чиновника — мне показалось, что так интрига в романе будет ярче.

Развёл руками.

— Мои догадки оказались правильными. Я угадал то, что убийца ехал не в твоём купе. Подтвердилась и моя версия убийства: заказное — не ограбление. Но даже я не связал твою смерть в поезде с этим Васильевым. Наверное, потому что не читал написанную тобой статью о нём. Её либо не опубликовали, либо я её преступным образом пропустил. Иначе я бы заинтересовался этим совпадением. Ведь твои статьи я прочёл уже после работы над книгой о «Ладожской» ОПГ, где упомянул о созданной Васильевым банде киллеров. Я бы наверняка задумался тогда: не было ли убийство журналистки лишь первым звеном в цепочке последующих заказных убийств?

Я пожал плечами и заявил:

— Это моя писательская профдеформация, которая наложилась на милицейскую. Во всём мне тогда виделись взаимосвязи и намёки на интересный сюжет и интригу. Именно так в то время работал мой мозг, заточенный на писательскую работу. Поверь мне, Саша: я бы точно построил в голове соответствующую цепочку событий. Она бы обязательно привела от убийства журналистки в романе «Блондинка с розой в сердце» к суду над крупным российским чиновником и по совместительству лидером банды киллеров. Но я этого не сделал. Почему? Потому что не увидел фамилию Васильева рядом с твоей. Когда, говоришь, напечатают твою статью?

Лебедева поставила на подоконник свою чашку.

— Точно не знаю, — ответила она. — Мишкин сказал, что подождём до сентября. Сказал, что всё внимание читателей сейчас оттягивают на себя события в Прибалтике и вся эта чехарда с переименованием города. Моё расследование не произведёт сейчас должного впечатления на читателей, затеряется в ворохе прочих событий, не достигнет цели. Честно сказать, я уже почти позабыла о том расследовании: полностью окунулась в новое, связанное с полученной мною в Волгограде информацией. Сегодня полночи стучала по клавишам машинки, нервировала соседей. Сегодня… нет, завтра я позвоню Мишкину, уточню сроки выхода той статьи.

Александра кивнула — будто в подтверждение своих слов.

— Зачем откладывать разговор? — сказал я. — Сам позвоню твоему главреду. Дай-ка мне номер этого своего Мишкина.

Саша дёрнула плечами — подол халата подпрыгнул, на секунду оголил бёдра.

— Зачем? — спросила она.

Стрельнула взглядом в циферблат настенных часов и сообщила:

— Он ещё дома, не на работе.

— Его домашний телефон знаешь?

— Не помню. Но… он был у меня, кажется. В блокноте записан!

— Неси блокнот.

Я махнул рукой.

— Дима, что ты задумал? — спросила Александра.

Она нахмурилась. Не дождалась моего ответа, прошла мимо меня в прихожую.

Я посмотрел за окно. Отметил, что видневшееся над крышей соседнего дома небо было вновь затянуто серыми облаками.

Саша остановилась рядом со мной, перелистывала страницы блокнота.

— Вот, — сказала она. — Записан, как «Мишкин дом». Меня эта запись всегда веселила. Поэтому я о ней и не позабыла. Наш главред не любит, когда его беспокоят вне работы. Я звонила ему домой всего дважды. Тогда у меня другого выхода не было.

— Дай-ка.

Я взял из рук Александры маленькую записную книжку в чёрной обложке. Взглядом нашёл на её странице тот самый «Мишкин дом». Подумал о том, что почерк у Саши вполне разборчивый.

Отправился в прихожую к телефону. Вместо уже ставшего привычным дискового номеронабирателя я увидел на Сашином телефонном аппарате кнопки. Удивила меня и надпись на аппарате: «Panasonic».

— Неплохой агрегат, — пробормотал я. — По нынешним-то временам.

Набрал семизначный номер. Услышал в динамике трубки гудки вызова.

— Алло, — поприветствовал меня сиплый мужской голос.

— Здравствуйте, — сказал я. — Капитан Рокоссовский. Дорожная милиция. С кем я разговариваю? Представьтесь, пожалуйста.

— Милиция?

— Дорожная милиция. Я расследую убийство неизвестной гражданки. На месте преступления мы не обнаружили её документы. Но при ней был блокнот с вашим номером телефона. Номер подписан как… сейчас… вот: «Мишкин дом». Ваше имя Михаил?

Я замолчал, мысленно досчитал до трёх, прежде чем мужской голос произнёс:

— Убийство?

— Да, убийство. Вы Михаил?

— Нет, я… моя фамилия Мишкин. Лев Харлампиевич.

— Лев Харлампиевич, — сказал я, — среди ваших знакомых есть высокая красивая блондинка? Она выглядит примерно на двадцать два года. С длинными до лопаток волосами. Голубые глаза. Над верхней губой с правой стороны небольшая родинка.

— Родинка? Над губой?

Голос в трубке прозвучал едва слышно.

— Да, родинка, — повторил я.

— Лебедева, — выпалил мужской голос. — У неё родинка.

Он шумно вдохнул и добавил:

— Только она постарше. Её двадцать семь… исполнилось. И волосы… как вы сказали. Она сейчас… в отпуске. А что случилось?

— Ле-бе-де-ва, — произнёс я, словно записывал фамилию на бумагу. — Имя отчество гражданки Лебедевой не подскажете?

— Александра Витальевна.

— Кем вы ей приходитесь?

— Я её начальник. Коллега по работе.

— У гражданки Лебедевой есть семья? — спросил я. — Муж? Дети? Обручальное кольцо мы у неё на пальце не обнаружили. Но пропали и серьги гражданки, которые, по словам проводницы поезда, на покойной при жизни точно были.

— Не…

Голос Мишкина сорвался в писк.

Мужчина замолчал. Откашлялся.

— Нет, — сказал он. — Она развелась. Детьми не обзавелась. Она всё собиралась… говорят. Но много работала. Какой ужас. Не могу поверить. У неё родители есть! Сейчас, товарищ капитан, одну секунду: я отыщу их телефонный номер.

Я услышал шуршание, на пару сантиметров отодвинул динамик трубки от уха.

Правильно сделал.

Потому что Мишкин заорал:

— Нашёл! Вот, запишите…

Он продиктовал мне семь цифр — я повторил их вслух, словно проверил, правильно ли их записал.

Я почувствовал, как тёплые пальцы Александры прикоснулись к моей руке.

Лебедева вопросительно вскинула брови — я в ответ покачал головой.

— Товарищ, капитан, — сказал Мишкин. — Отец Сашеньки Лебедевой очень важный человек. Он генерал КГБ. Виталий Максимович Корецкий. Вы… сами ему сообщите? Или хотите, чтобы я…

— Гражданин Мишкин, — сказал я. — По делу найденной в купе поезда неизвестной гражданки возбуждено уголовное дело. Ведутся следственные мероприятия. Личность покойной пока не установлена.

— А когда её установят? Я хотел сказать… быть может, это и не наша Сашенька? Как вы думаете, товарищ капитан?

— Гражданин Мишкин, ничего определённого я вам сейчас не скажу. Личность покойной мы установим в самое ближайшее время. Но только после опознания её родственниками. Как раз с этой целью я вам и позвонил. Сейчас я свяжусь с родителями гражданки Лебедевой, приглашу их на опознание.

— Бедная Саша, — выдохнул Мишкин. — Такая молодая… была.

— Личность покойной пока не установлена, — повторил я. — Гражданин Мишкин, попрошу вас воздержаться от распространения непроверенной информации. Вы меня понимаете?

— Да! Да! Конечно.

— Я обязательно свяжусь с вами снова, если ваше предположение относительно личности жертвы подтвердятся. Скажите, в какое время я найду вас по этому номеру. Это номер вашего домашнего телефона, как я понял.

— Да. Сейчас я дома. Уже собирался на работу. Я тут только утром и ночью. Всё остальное время я в редакции. Товарищ, капитан, у вас есть мой рабочий номер? Запишите.

Мишкин продиктовал мне очередную серию цифр — я повторил и её.

— Лев Харлампиевич, — сказал я, — обязательно свяжусь с вами… если возникнет такая необходимость.

— Конечно, товарищ капитан! — воскликнул Мишкин. — Звоните! Обязательно! Помогу, чем смогу! Ради нашей Сашеньки. Какое горе. Какое горе. Почему сейчас? Кто же теперь работать будет…

Я попрощался с Сашиным начальником, положил трубку.

Посмотрел на Сашу и сказал:

— Ну вот. Для своих коллег по работе ты временно умерла. К телефону сегодня не подходи, сама никому не звони.

— А если они сообщат маме?

— Кто? Этот Мишкин? Ты бы на его месте позвонила?

Лебедева на пару секунд задумалась, затем покачала головой.

— Скорее всего, нет. Не позвонила бы.

Она вдруг снова схватила меня за руку, заглянула мне в глаза и спросила:

— Дима, я действительно выгляжу на двадцать два года? Неужели?

— Сашенька, ты выглядишь, как студентка старшекурсница. Как очень красивая старшекурсница.

Лебедева улыбнулась.

— Спасибо, Дима. Это хороший комплимент. Хоть я и знаю, что ты врёшь. Я-то своё отражение часто вижу. Хотя…

Она скосила глаза в сторону висевшего на стене в прихожей зеркала.

— Студентки-старшекурсницы разными бывают. Тут ты прав. Иные выглядят и постарше, чем я.

Александра вздохнула.

— Дима, а зачем ты позвонил Мишкину? — спросила она. — Считаешь, что он как-то связан с Васильевым?

— Либо Мишкин, либо кто-то другой из твоих коллег, — ответил я. — Ведь просочилось же за стены вашей редакции содержание твоей неопубликованной статьи. Кто-то слил эту информацию Васильеву. Понимаешь? Если, конечно, Арбузов меня не обманул, и заказ на твоё убийство поступил к нему именно от Васильева. Но этот момент мы скоро проясним.

Заметил, что Александра нахмурилась. Я снял жилет, повесил его на крючок рядом с Сашиной сумкой.

— Что дальше? — спросила Саша. — Что будем делать?

— Немного побуду у тебя, — ответил я. — Воспользуюсь твоим гостеприимством.

Положил руки на Сашину талию.

Добавил:

— Ближе к вечеру мне понадобятся твои счастливые серьги.

Глава 19

На улицу Козлова я вернулся даже раньше, чем обещал Сергею Арбузову. Сытый, довольный, пропахший Сашиными духами. Нашёл своего пленника лежащим на кровати под окном в том же положении, в каком я оставил его утром. Серый в моё отсутствие не воспользовался возможностью: не затянул петлю у себя на шее. Он осыпал меня грубыми, но красочными эпитетами, едва только я вынул у него изо рта полотенце-кляп. Я отметил: что угрозы в мой адрес Арбузов благоразумно попридержал.

Высказывания Серого я пропустил мимо ушей. Распеленал Арбузова, снял капроновую петлю с его шеи, разрезал верёвки на его руках и ногах. Позволил Сергею Геннадьевичу привести себя в относительный порядок… под присмотром дула моего пистолета. Серый нарядился в клетчатую рубаху с короткими рукавами и в серые мешковатые штаны. Вслед за ним я спустился во двор к автомобилю. Шли мы медленно: Серый с видимым трудом переставлял травмированную при падении из вагона поезда левую ногу.

Подошли к бежевому «Москвич-2140» — я вручил Арбузову ключ от автомобиля. Серый уселся на водительское кресло. Я примостился у него за спиной на диван для пассажиров. Стволом ПМ прикоснулся к затылку Арбузова. Напомнил Серому, что контролирую каждое его движение. Снова озвучил план наших дальнейших действий. Сообщил, что на встречу с заказчиком мы не опаздываем. Поэтому нам нет нужды нестись на улицу Гончарная сломя голову. Отметил, что в ответах Серого стало меньше злобы и больше иронии.

* * *

За сутки я уже в третий раз ехал этим маршрутом — ориентировался теперь в хитросплетениях ленинградских улиц, словно абориген Северной столицы. Видел, что мы передвигаемся в правильном направлении. Замечал, как отражение Арбузова то и дело посматривало на меня из внутрисалонного зеркала заднего вида. Несколько раз (в ответ на его взгляды) я продемонстрировал Серому пистолет Макарова. Арбузов ухмылялся мне в ответ: во время нашей поездки по Ленинграду к нему явно вернулось хорошее настроение.

* * *

До площади Восстания мы доехали по Лиговскому проспекту. На месте пока несуществующего торгового центра «Галерея» я увидел жилые дома и стоянку туристических автобусов (не появилась там пока и знаменитая «яма»). Мазнул взглядом по стоявшему в центре площади обелиску «Городу-Герою Ленинграду», по фигуркам людей, спешившим к входу в метро и на Московский вокзал. Заметил очередное столпотворение — надписи на плакатах митингующих не разглядел. Зато увидел очереди около ларьков с мороженым и пирожками. Отметил, что торговля цветами на площади сегодня не такая уж бойкая. Разглядел лишь десяток женщин с букетами и мужчину, который продавал цветы из припаркованного у тротуара «Москвича».

Проехали мимо Московского вокзала, свернули на улицу Гончарная.

— Пятый дом в самом конце, — сообщил Арбузов.

Он ткнул пальцем вперёд, где перед нами по дороге неторопливо двигался бежевый ВАЗ-2104. Я снова встретился взглядом с отражавшимися в зеркале глазами Серого. Кивнул головой. Посмотрел за окно, где по узким тротуарам мимо невзрачных домов, пропитанных многолетней историей, шагали пешеходы. Отметил, что они шли здесь не столь торопливо, как в Москве, и не по-провинциальному вальяжно, как передвигались горожане в Нижнерыбинске. Посмотрел на фасады домов. В соблюдение культурных традиций Северной столицы стены на улице Гончарная украшали надписи: «Цой жив», «Перемен!», «Долой КПСС!», «USA» и написанное крупными буквами с тремя ошибками популярное в настенном городском творчестве слово «лес».

Я посмотрел на часы — до встречи с Васильевым оставалось сорок две минуты.

— Он раньше явится, — сказал Серый. — Минут двадцать будет издали на мою машину зырить. Точно тебе говорю. Век воли не видать.

Мы проехали почти всю улицу Гончарная (мимо арок, мимо здания школы) до её пересечения с улицей Полтавская. Остановились около поребрика, рядом аркой. Бежевый ВАЗ-2104 свернул вправо. Мимо нас по узкому тротуару прошагала шумная компания длинноволосых подростков. Серый заглушил двигатель, вынул из замка зажигания ключ и протянул его мне. Я спрятал ключ в карман жилета. Указал на ящик для перчаток. Сообщил, что «всё там». Арбузов ухмыльнулся, вынул из бардачка узкий длинный газетный свёрток, бросил его на пассажирское кресло рядом с собой. Развернул маленький кулёк из тетрадного листа, высыпал себе на ладонь Сашины серьги, поднёс их к своему лицу — блеснули обрамлённые золотом сапфиры.

— Это те самые, — заверил я. — Серьги журналистки Лебедевой. Без обмана.

Арбузов хмыкнул.

— Вижу, — ответил он. — Ещё в поезде эти побрякушки на девке срисовал. Дорогие, заметные. За такие сейчас могут и без заказа пером проткнуть. Озлобились нынче людишки. Обнищали.

Серый пару секунд присматривался к блеску сапфиров.

Вздохнул, спрятал Сашины серьги в карман своей рубашки. Обернулся.

— Шёл бы ты… мент, — сказал он, — пока Александр Гаврилович тебя не заметил. Не морозься тут.

Арбузов посмотрел на ПМ, покачал головой и добавил:

— Спрячь уже свою волыну. Не бери на понт. Не боись, легавый, никуда не сдёрну.

— Я буду рядом, Серый. Помни об этом.

Арбузов вскинул руки и произнёс:

— Хватит, капитан. Мы с тобой добазарились. Разве нет? С памятью у меня всё чётко. Вали уже.

Я указал рукой через дорогу: показал на приоткрытую дверь, над которой красовалась вывеска «Булочная».

— В том магазинчике постою, — сообщил я. — Вон у того окошка. Твоя машина оттуда будет, как на ладони.

— Хлеба купи, чтобы лохом не выглядеть, — сказал Серый. — Руки на баранку положу, как мы и забились. Увидишь ты их оттуда, не ссы, мент.

Я сунул за пояс пистолет и выбрался из машины. Бросил взгляд на серое небо, вдохнул пропитанный пылью воздух. Пропустил двинувшиеся к улице Полтавская автомобили, перешёл дорогу. Замер на тротуаре около входа в магазин, вынул из кармана джинсов мятые купюры и монеты. Изобразил подсчёт наличности — взглядом пробежался вдоль улицы. Рыжеволосых пешеходов не увидел (Саша мне сегодня показала фотографию Васильева в газете и напомнила, что у того посыпанное веснушками лицо и пышная огненно-рыжая шевелюра). Посмотрел на автомобиль Серого. Увидел, что Арбузов приоткрыл рядом с собой окно и демонстративно сложил руки на рулевое колесо. Я всё же переступил порог булочной. Тут же замер около окна-витрины.

В магазине шумели голоса покупателей (помимо меня в не слишком просторном помещении булочной сейчас толпились полтора десятка человек). Дверь магазина открывалась с периодичностью примерно в пять секунд, впуская в магазин уличные звуки. Новые посетители магазина сменяли прежних. Своими недовольными возгласами они отвлекали от меня внимание продавцов, хмурые взгляды которых я изредка на себе ловил. Я не стоял в очереди, не рассматривал витрины. Дежурил на посту у окна. Вдыхал витавшие в воздухе ароматы свежего хлеба (они напоминали мне о печенье с корицей, которое я сегодня ел у Лебедевой). Наблюдал за тем, как по дороге за окном проезжали автомобили — они то и дело заслоняли от меня лежавшие на руле руки Арбузова.

* * *

— Мужчина! — услышал я. — Вы чего там стоите?

Я бросил взгляд на циферблат наручных часов (до назначенного Васильевым времени встречи осталось семь минут). Поправил под жилетом за поясом пистолет.

Обернулся. Посмотрел на замершую за прилавком розовощёкую пышногрудую продавщицу, наряженную в мятый серо-белый халат и того же цвета колпак.

Женщина подпирала кулаками бока, грозно смотрела на меня маленькими блестящими глазами из-под густых чёрных бровей. В ушах продавщицы поблёскивали золотые серьги.

— Мужчина, — сказала продавщица. — Эй! Я вам, вам говорю! Тот, который у окна!

Она ленинским жестом указала в мою сторону рукой.

На меня взглянули все стоявшие в очереди к её прилавку покупатели. Топтавшаяся в шаге от меня женщина поспешно увеличила втрое разделявшее нас расстояние. Она едва ли не вжалась в спину утиравшего со лба пот толстяка.

— Либо берите, что-то, — заявила работница магазина, — либо уходите. Нечего одиночный пикет устраивать! Тут вам не Смольный!

Покупатели среагировали на её слова одобрительным гулом.

Продавщица повторила:

— Либо берите, что-то. Либо уходите!

Я бросил взгляд за окно — вновь убедился, что сидевший в машине Арбузов прилежно держал руки на виду. Вновь повернулся лицом к прилавку, вынул из кармана удостоверение. Показал красную книжицу продавщице.

— Может, и возьму, — ответил я. — Но пока просто наблюдаю.

Представился:

— Капитан Нестеров. Оперуполномоченный уголовного розыска. ОБХСС.

Вернул удостоверение в карман. Отметил, что в помещении стало тише: голоса покупателей смолкли — звуки доносились теперь лишь с улицы. Посмотрел розовощёкой продавщице в глаза.

— Работайте, гражданка продавец, — сказал я. — Не обращайте на меня внимания. Я просто наблюдаю. Пока.

Снова отвернулся. Взглянул на руки Серого, убедился, что тот не роется в замке зажигания. Пробежался взглядом по улице Гончарная за окном в поисках рыжих волос депутата Ленсовета Васильева.

Услышал топот шагов за спиной — повернул голову. Обнаружил, что продавщица вышла из-за прилавка. Шла ко мне. Несла в руке большой бублик с маком.

— Товарищ капитан, — сказала она. — Так я ж не против! Работайте. Но жалко же: вы голодный, небось.

Голос женщины растерял металлические ноты — теперь звучал приятно, по-доброму. Продавщица улыбнулась, протянула мне бублик. Я подумал, что сейчас она выглядела не грозной, а радушной хозяйкой.

— Вот, скушайте, товарищ капитан, — предложила продавщица. — Мы ж всё понимаем. Работа у вас такая. Нужная!

Она вздохнула и ласковым голосом добавила:

— Так что ж голодным-то тут стоять? Так вы и желудок испортите. Скушайте бублик! Он свежий. Сегодняшний.

* * *

Васильев появился на улице Гончарная точно в оговоренное с Серым время. Он пришёл пешком со стороны Московского вокзала. Я заметил Александра Гавриловича на улице около седьмого дома. Узнал Васильева по растрепавшейся причёске из огненно-рыжих волос, по бледному усеянному веснушками лицу, по тучной фигуре. Рассмотрел на нём отутюженные брюки, коричневые туфли; увидел кожаный коричневый портфель в его руке. Невольно вспомнил фразу из пока не существующей рекламы уже зарегистрированного в Москве банка «Империал»: «Точность — вежливость королей». Подумал, что Александр Гаврилович Васильев королём не выглядел. Как не казался он пока и криминальным авторитетом. На мой взгляд, Васильев походил сейчас на обычного чиновника средней руки.

Я сместился в сторону — спрятался от глаз депутата Ленсовета, уже подходившего к бежевому «Москвичу» Арбузова. Сунул в рот остатки бублика (за него я честно расплатился с продавщицей, только вне очереди). Стряхнул с пальцев крошки и чёрные маковые крупинки. Увидел, что руки Серого исчезли с рулевого колеса — это случилось в соответствии с «договором»: так Арбузов показал мне, что заметил заказчика. Рыжие волосы депутата мелькнули над «Москвичом». Я увидел, что Александр Гаврилович Васильев забрался в салон автомобиля. Арбузов подал мне новый сигнал: снова положил свои руки на руль. «Пора», — мысленно скомандовал я сам себе. И тут же ринулся к выходу из магазина. Резко распахнул тяжёлую дверь. В два шага преодолел тротуар, рванул через дорогу.

На сигналы замерших на дороге рядом со мной автомобилей я не обратил внимания. Показал ударившим по тормозам водителям открытую ладонь, подошёл к машине Серого. Распахнул дверь, тут же выхватил пистолет, забрался в салон. Диван подо мной тихо скрипнул. Я почувствовал незнакомый запах парфюма. Увидел, как дёрнулась увенчанная копной рыжих волос голова — Александр Гаврилович Васильев (лишь сегодня утром я рассматривал в квартире Лебедевой его чёрно-белое фото) повернул в мою сторону лицо. Я встретился взглядом с его глазами. Сдвинул пальцем флажок предохранителя на пистолете. Отметил, что Серый будто бы не заметил моё появление (он не обернулся — не спускал глаз с лица Васильева). Я услышал шуршание газеты.

— Это ещё что такое⁈ — грозно сказал рыжеволосый депутат Ленсовета. — Серый, кто это? Что происходит?

Он дёрнулся, спинка его сидения пошатнулась.

Резко взметнулась рука Арбузова. Блеснул клинок ножа — того самого, который я принёс Серому, завёрнутым в позавчерашний номер газеты «Комсомольская правда».

Острие ножа замерло в миллиметре от шеи депутата.

— Не рыпайся, Александр Гаврилович, — сказал Арбузов. — Медленно вытащи руку из портфеля.

Нож кольнул Васильева в шею — депутат отшатнулся.

— Я сказал, медленно! — повысил голос Серый. — Не дёргайся, Александр Гаврилович.

Я приподнял пистолет, направил его на подбородок Васильева. Увидел, как над правым плечом депутата Ленсовета появились пальцы его поднятой вверх руки.

— Молодец, Александр Гаврилович, — сказал Арбузов. — Вот так и сиди. Не кипешуй. Деньги мои где?

— Ты что творишь, Серый?

В голосе депутата звякнул металл — нотки испуга я в нём не услышал.

Васильев скосил на меня глаза. Сперва он задержал взгляд на моём лице, затем Александр Гаврилович заглянул в дуло пистолета.

— Что ты задумал, Серый? — спросил он.

Васильев говорил спокойно. Но на лбу у него блеснули капли пота.

Серый оскалил зубы.

— Мне тут маляву кинули, Александр Гаврилович, что ты западло затеял, — ответил Арбузов. — Кинуть меня ты решил. Шепнули: зассал ты, что папаша-генерал той журналистки через меня и до твой шконки достанет. Авторитетные люди такое подсказали. Они порожняк не гонят. Вовремя меня шухернули. А я тут прикинул… Так может, ты и не зассал вовсе? А так и задумывал? Что скажешь, Александр Гаврилович? Сразу хотел меня в расход пустить? Думал: вальнёшь меня и денежки мои скрысятничаешь?

Серый кивнул головой — указал на невидимый с моего места портфель депутата.

— Что у тебя там, Александр Гаврилович? — спросил он. — Там волына лежит? Ты за ней потянулся? Вальнуть меня решил? Я угадал?

Арбузов издал торжествующее «ха!» и сообщил:

— Так и у нас волына есть, Александр Гаврилович! Димон неплохо из неё шмаляет. Он враз размажет твои мозги по лобовухе!

И тут же рявкнул:

— Руки не опускай! Порежу!

Васильев скривил губы и поинтересовался:

— Что ты несёшь, Серый? Разве я тебя хоть раз обманул? Ты меня не первый день знаешь…

— Конечно, знаю, Александр Гаврилович! — сказал Арбузов (я услышал в его голосе истеричные ноты). — Потому я и задумался: что ж ты так осмелел сейчас, генерала КГБ не испугался? Пробил я обстановку через добропорядочных людей. Узнал про папашу этой журналистки. Сказали, что серьёзный он человек. При реальной власти. Мне шепнули: он в два счёта просеет Ленинград после смерти своей дочурки. И возьмёт меня за жабры. А тебя это и не взволновало, Александр Гаврилович. С чего бы так?

Я увидел, как Васильев вновь отшатнулся — из прокола на его шее выглянула рубиновая капля.

— Ты сдурел, Серый? — спросил депутат. — Кто тебе так по мозгам прошёлся? Или ты чифира перебрал? Я же тебе сразу обрисовал расклад. Про папашу Лебедевой предупредил. Разве не так? Сказал, чтобы ты не трогал эту девку в городе. Разве не я тебе про её отпуск говорил? Было такое? И цену за её голову я именно из-за этого папаши из КГБ в полтора раза поднял. Или ты забыл? Девку уже нашли. Но пока не опознали. Её серьги ты мне принёс. Поэтому я тебе верю, Серый. Убери нож. Поранил уже меня.

Александр Гаврилович медленно приблизил руку к своему горлу, прикоснулся указательным пальцем к порезу. Он взглянул на кровь. Затем посмотрел на Арбузова.

Серый опустил нож — рыжеволосый депутат Ленсовета кивнул головой.

— И приятелю своему скажи, чтобы не тыкал в меня стволом.

Васильев посмотрел мне в глаза — испуга я в его взгляде не ощутил.

Серый тоже стрельнул в меня глазами, ловко перебросил нож в левую руку.

— Опусти пистолет, Димон, — сказал Арбузов. — Всё хорошо. Сейчас мы получим бабло и свалим.

Александр Гаврилович усмехнулся. Я увидел, как у него во рту блеснул острый белый клык.

— Деньги в портфеле, — сообщил Васильев. — Вся сумма, за вычетом аванса. Забирай, и вали из города, Серый. Как мы и договаривались. До следующего лета тут не показывайся. Ты ведь к морю хотел податься? Вот и езжай туда. Денег тебе на год хватит. Как бы ты там ни шиковал. Подлечишь нервишки. Потопчешь девок. Будем считать, что этого недоразумения не было. Вернёшься в следующем году — я тебя работой обеспечу. Как сыр в масле будешь кататься. Ты меня знаешь, Серый: я слов на ветер не бросаю.

Арбузов кивнул.

— Знаю, Александр Гаврилович, — сказал он. — В том-то и проблема. Прости.

Глава 20

Спинка водительского кресла вздрогнула. Серый рывком приблизился к Васильеву, сидение под ним скрипнуло. Арбузов замер, словно обнюхивал лицо своего собеседника. Он не выпускал из руки рукоять ножа, прижимал её к груди рыжеволосого депутата.

Васильев выгул спину, широко распахнул глаза. Примерно десять секунд он пристально смотрел Арбузову в лицо. Молчал. Не шевелился. Затем Александр Гаврилович вдруг обмяк, уронил голову себе на грудь. Он не закрыл глаза, но его взгляд потускнел.

Серый повернулся ко мне и спросил:

— Ты услышал всё, что хотел, легавый. По-моему, Александр Гаврилович чётко раскололся. По самые помидоры. Тут уж иного толкования быть не может. Полная доказуха, как ты и просил. Я выполнил свою часть сделки?

На лобовое стекло автомобиля упали первые капли дождя. Они оставили на запылённом стекле мокрые росчерки, будто заштриховали его. Капли барабанили по крыше «Москвича»; пешеходы за окнами машины ускорили шаг.

— Выполнил, — ответил я.

Посмотрел на торчавшую из груди Александра Гавриловича Васильева рукоять ножа, украшенную розой. Подумал, что книга с подобным сюжетом называлась бы «Депутат с розой в сердце» — сюжет такого романа «попахивал» бы ненавистной мне политикой.

— Зачем ты его убил? — спросил я.

Пистолетом указал на Васильева.

— Ты гонишь, мент? — спросил Арбузов. — Из-за тебя, конечно. Александр Гаврилович бы меня не простил. Век воли не видать. Я ж его тебе с потрохами выдал. Так лучше уж я его… сейчас. Чем буду в каждом встречном бродяге видеть торпеду.

Серый оскалил зубы, перевёл свой взгляд с лица Васильева на моё лицо.

— Ты не переживай, легавый, — сказал он. — Этот подгон я тебе забесплатно сделал. По доброте душевной, так сказать. Тебе и папаше этой белобрысой грудастой журналистки. Так ему и передай, когда обо мне расскажешь. Может, и пойдёт мне это… в зачёт.

Серый опустил взгляд на мой пистолет.

— Да спрячь ты уже пукалку, — произнёс он. — Мы ж с тобой теперь подельники. Цельного депутата Ленсовета совместно завалили. Помнишь наш уговор, мент? Я свою часть выполнил: депутата расколол. И даже проколол.

Арбузов вновь оскалился — сделал он это скорее нервно, чем весело.

Я заметил, как дважды дрогнуло у него под правым глазом веко.

— Проваливай, Серый, — сказал я. — Прямо сейчас. Беги хоть на юга, хоть к чёрту на кулички. На всё про всё у тебя есть время до полуночи. Это хорошая фора. Как я и обещал. Генерал Корецкий о тебе узнает ровно в полночь. И спустит на тебя всех собак.

Ствол моего пистолета посмотрел на лобовое стекло. Арбузов приподнял руки, показал мне свои пустые ладони. Я заметил, что кончики его пальцев чуть покачивались.

— Проваливаю, — сказал Арбузов. — Как скажешь, легавый. Передай мой привет генералу и его дочурке. Ты пальчиком-то на волыне не дёргай. Не нервничай. Щас я в портфельчик Васильева загляну. Аккуратно. Деньжата свои возьму. Как мы и договаривались.

Серый медленно опустил руки, забрал у депутата портфель. Я отметил, что постукивание дождевых капель по крыше автомобиля превратилось в гул. Арбузов щёлкнул замками и тут же присвистнул.

Он посмотрел на неподвижно замершего Васильева, затем повернул лицо в мою сторону.

— Пистолетик-то Александр Гаврилович с собой принёс, — сообщил Серый. — Макарыча. Такого же, как у тебя. Ай да молодец Александр Гаврилович! Может, он, и правда, вальнуть меня собирался? Как думаешь, мент? Вальнул бы меня депутат?

Я указал на подбородок Арбузова стволом ПМ.

Сказал:

— Не дёргайся, Серый. Медленно достань пистолет. Двумя пальцами. За рукоять. Подними его над собой. Протяни его мне. Без фокусов. Я человек нервный и мнительный. Не провоцируй меня. Целее будешь. Я тебя валить не собирался. Но вальну, если вынудишь.

— Спокойно, легавый. Спокойно.

Серый выполнил моё распоряжение: протянул мне найденный в портфеле ПМ со звездой на рукояти. Я переложил свой пистолет в левую руку. Правой рукой проверил на ПМ Васильева положение флажка предохранителя. Сунул чужой пистолет себе за пояс.

Спросил:

— Что там с деньгами, Серый? Он их принёс?

— Принёс, — ответил Арбузов. — Деньги мои? Так ведь, мент? Наш уговор в силе?

Он показал мне три пачки банковских банкнот.

— Забирай, — согласился я. — Мне они не нужны. Только верни серьги журналистки. Это подотчётный предмет. Я их заберу. А вальнуть тебя, Серый — это превосходная идея. Для Васильева, разумеется. Один выстрел, и проблем у него стало бы заметно меньше.

— Только у него?

Я дёрнул плечами.

— Для меня ты не проблема, Серый. Даже не помеха. Убивать тебя мне без надобности. Так я считаю. Моя цель — безопасность генеральской дочки. Понимаешь? Ты орудие, Серый. Как мой пистолет. Без руки заказчика ты не опасен. Поэтому живи.

Я развернул руку ладонью вверх, скомандовал:

— Верни серьги. Живо.

Наблюдал за тем, как Серый шарил в кармане теперь уже покойного депутата Ленсовета Васильева.

Я взял у Арбузова Сашины серьги с сапфирами. Выглянул за окно, где шумел дождь.

Небо и фасады домов потемнели, будто наступили сумерки. Горожане спрятались под зонты. Многочисленные углубления в асфальте на улице Гончарная наполнились дождевой водой.

— Расходимся, Серый, — скомандовал я. — Помни: у тебя есть время до полуночи. Ни минутой больше. Воспользуйся моей добротой, Серый. Беги, не оглядывайся. Надеюсь, что мы с тобой больше никогда не увидимся.

Арбузов хмыкнул.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил он. — Знакомство с тобой, легавый, меня не порадовало. От тебя одни проблемы. Удачи тебе я не желаю, мент. Тут уж без обид. Сам понимаешь: мне такие пожелания не по масти.

* * *

Весь вечер вторника шестнадцатого июля в Ленинграде шёл дождь. Он то усиливался, превращался в ливень; то едва моросил, почти растворяясь в воздухе. Поначалу я поглядывал на него из автомобиля Серого. Затем смотрел, как дождевые капли колотили по оконному стеклу машины, подвозившей меня к дому Лебедевой.

Северная столица будто бы рыдала в предчувствии нашего с ней скорого расставания.

Остаток вечера я наблюдал за дождём из окон Сашиной квартиры.

Я смотрел на дождь из кухни, из гостиной, из спальни. Из Сашиной кровати открывался неплохой вид на крышу соседнего дома и на серое Ленинградское небо. Капли барабанили по стеклу, создавали ритм вечера. Их стук служил фоном для поскрипывания кровати, для Сашиных вскриков и для Сашиного мурлыкающего голоса.

* * *

В полночь я настоял, чтобы Александра позвонила своему отцу. К тому времени я уже упаковал рюкзак, поставил его в прихожей у стены. Спрятал в нём оба пистолета. Пояснил Саше, что не останусь у неё даже до утра. Сообщил ей о причине нашего очередного расставания. Заверил её, что мы расстанемся не навсегда. Пообещал, что скоро позвоню.

Лебедева выполнила мою просьбу.

— … Папа, ты просто выслушай его, — сказала она. — Поклянись, что сделаешь это. Поклянись!

Я не слышал, что ответил дочери генерал-майор КГБ Корецкий. Увидел, как Саша улыбнулась.

Александра протянула мне трубку и тихо сообщила:

— Это папа. Расскажи ему всё.

Я поднёс динамик телефонной трубки к уху, услышал в ней звуки чужого дыхания.

Сказал:

— Здравствуйте, Виталий Максимович. Я Дмитрий, Сашин друг.

— …

— Вы меня не знаете, Виталий Максимович. Я вас тоже не знаю. Но я точно знаю, что депутат Ленсовета Александр Гаврилович Васильев заказал киллеру убийство вашей дочери.

— …

— Нет, Виталий Максимович, это не шутка.

— …

— Разумеется, Виталий Максимович, проверить правдивость моих слов несложно. Тем более, вам. Я оставил Саше паспорта людей, причастных к несостоявшемуся заказному убийству. Найдите этих граждан и расспросите. Один из них — тот самый киллер.

— …

— Источник этой информации я вам сейчас не раскрою. Опасность, я считаю, уже позади. Александр Гаврилович Васильев сегодня умер. Его убили. Зарезали в автомобиле, припаркованном в начале улицы Гончарная.

— …

— Нет, это не шутка.

— …

— Нет, его убил не я.

— …

— Конечно же, расскажу, Виталий Максимович.

— …

— И об этом тоже.

— …

— Никаких тайн, Виталий Максимович. Я познакомился с вашей дочерью десятого июля этого года. В поезде.

— …

— Разумеется, я оказался там неслучайно…

* * *

— … Я отпустил его. Поймал машину и поехал к вашей дочери.

— …

— Не спешите, Виталий Максимович. Всё равно не успеете. Я уже ухожу.

— …

— С удовольствием познакомлюсь с вами. Но не сегодня. До свидания, Виталий Максимович.

— … !

Из динамика трубки доносился голос генерал-майора КГБ Корецкого.

Я положил трубку на рычаг — голос Сашиного отца стих, лишь шумели колотившие по оконным стёклам дождевые капли.

— Папа ругался? — спросила Александра.

Я улыбнулся, кивнул. Вынул из кармана жилета сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его Лебедевой.

— Что это? — спросила Саша.

Она взяла у меня бумагу, но не развернула её. Смотрела мне в глаза.

— Я записал там дату, когда твой отец покончит с собой и убьёт твою маму. Помнишь, я говорил тебе об этом событии? Я не шутил тогда. Отнесись к моему предупреждению серьёзно, Саша. Терять близких людей очень больно. Я это точно знаю.

Лебедева кивнула.

— Позвоню тебе, когда появится такая возможность, — сказал я. — До свидания, Саша.

Заметил, что в Сашиных глазах блеснула влага. Поцеловал Александру в губы. Поднял с пола рюкзак и направился к выходу из квартиры.

Услышал:

— До свидания, Дима.

Я распахнул дверь. Шагнул за порог.

Не обернулся.

* * *

От Сашиной парадной я направился к машине (к тому самому автомобилю ВАЗ-2105 белого цвета, в котором я беседовал с Павлом Битковым). Спрятался от дождя в её салон. Ещё вечером я проверил наличие в баке этой машины бензина, на пробу завёл её взятым у Серого ключом. Арбузов говорил, что владелец этой «пятёрки» сейчас грелся под солнцем на морском побережье. Он утверждал, что розыск автомобиля начнут не раньше августа. Я сунул в ящик для перчаток свой пистолет, бросил рюкзак на пассажирское сиденье.

Взглянул на часы — стрелки показали, что сейчас начало первого ночи. Семнадцатое июля. Я подумал о том, что совершу задуманное ещё сегодня. Если не подведёт автомобиль, и если не возникнут в пути другие форс-мажорные обстоятельства. Завёл двигатель. Дворниками очистил пространство на лобовом стекле от воды. Запрокинул голову, взглянул на Сашины окна. В них по-прежнему горел свет. «Пятёрка» послушно откликнулась на мои действия: плавно тронулась с места. Я совершил круг почёта по двору и заехал под арку.

* * *

С улицы Плеханова я свернул на Невский проспект. Проехал мимо гостиницы «Москва», пересёк реку через мост Александра Невского (Саша мне сказала, что Володарский мост всё ещё закрыт на реконструкцию). Полюбовался из окна автомобиля на водную гладь Невы. Добрался по Октябрьской набережной до улицы Народная. Оттуда поехал к Мурманскому шоссе.

«Пятёрка» не взбрыкивала, вела себя послушно; разбрасывала из-под колёс скопившуюся в лужах дождевую воду. Я промчался по улицам Ленинграда с ветерком, без остановок (этой ночью ни разу не стоял в пробках). Повинуясь подсказкам дорожных указателей, двинулся по дороге М-18 (ещё не получившей название «Кола») в направлении берега Ладожского озера.

* * *

За окнами автомобиля уже рассвело, когда я пересёк границу Ленинградской области и Карельской АССР. Хотя стрелки на моих наручных часах показывали только пять часов утра. Ландшафт вдоль обочин шоссе на протяжении всего моего пути от Ленинграда до Карели почти не менялся: тайга (состоявшая в основном из елей, сосен и берёз) изредка сменялась домами мелких посёлков и зеркальными поверхностями озёр. Дождь остался в Ленинградской области. Уже на её краю капли лишь изредка падали на лобовое стекло машины. Я не останавливался ни в рабочем посёлке Сясьстрой, ни в городе Лодейное Поле. Карельская АССР встретила меня затянутым облаками небом и сухим асфальтом на дороге. У поворота на Олонец я вышел из машины, размял ноги.

К повороту в деревню Мягрека трасса привела меня в половине шестого утра. По главной улице деревни я ехал неторопливо. Меня сопровождал собачий лай, в лобовое стекло то и дело врезалась мошкара. Я ехал около самой обочины. Рассматривал деревянные заборы и фасады домов. «Улица Ленина» — гласили адресные таблички в карельской деревушке. Номера на табличках встречались нечасто. Но цифру «двадцать восемь» я всё же рассмотрел на не окрашенной деревянной стене. Увидел бесновавшуюся на цепи во дворе двадцать восьмого дома крупную рыжую лайку и уже пробудившихся голубей на крыше. Людей в этом дворе я не заметил. Но разглядел свет в окнах дома. Хорошо рассмотрел и припаркованный во дворе дома жёлтый автомобиль ВАЗ-2102.

— Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… — пробормотал я.

Поприветствовал взмахом руки всё не умолкавшую лайку, прибавил газу. Я выехал из деревни на трассу, но уже через четверть часа снова свернул: на этот раз на едва приметную колею, что вела к берегу небольшого озера. Проехал десяток метров по кочкам, остановил машину за стеной из кустарника и за зарослями цветущего иван-чая. Заглушил двигатель. Достал из рюкзака пистолет Макарова, который принёс на встречу с Серым депутат Ленсовета Васильев. Убедился, что тот в хорошем состоянии (депутат неплохо подготовил его к «работе»). Проверил, что магазин полон. Дослал патрон в патронник. Выбрался из салона, сунул ПМ за пояс. Отмахнулся от бросившейся ко мне со всех сторон мошкары. Взглянул на часы и вразвалочку по влажному мху пошёл к дороге.

* * *

Я почти полчаса сражался на пригорке в зарослях иван-чая с мошками и комарами. Посматривал на проезжавшие по трассе автомобили. Выжидал в засаде, пока на трассе не показался желтый автомобиль ВАЗ-2102. Он не спеша ехал со стороны деревни Мягрека в направлении Петрозаводска. Лучи выглянувшего из-за туч солнца отразились на его лобовом стекле. Я выдернул из-за пояса пистолет, сунул руку в карман жилета и ринулся к дороге, сбивая ногами росу с трав и разрывая соединявшую стебли иван-чая паутину. Сидевшая на верхушке сосны ворона наклонила голову, проводила меня бодрым карканьем.

Я выбрался на асфальт шоссе, достал по пути к нему из кармана удостоверение «МВД СССР». Ступил на дорогу, сделал по ней два шага — преградил путь приближавшемуся ко мне жёлтому автомобилю. Поднял на уровень плеч открытое удостоверение. Взял наизготовку пистолет, нажал на флажок предохранителя. Смотрел на отражавшее солнечные лучи лобовое стекло приближавшейся ко мне машины — не видел за ним лицо водителя. Машина сбавила скорость. Остановилась в десятке шагов от меня. Я сместился ближе к правой полосе шоссе. С удостоверением и с пистолетом в руках пошёл к неподвижному автомобилю.

Видел, как опустилось стекло в окне рядом с водителем машины. Отметил, что в салоне автомобиля лишь один человек: круглолицый мужчина средних лет. Он смотрел на меня с недоумением, нервно покусывал пухлые губы.

— Капитан Нестеров, — представился я, — оперуполномоченный, уголовный розыск.

Остановился в двух шагах от машины. Целил из пистолета в подбородок водителя. Смотревший на меня из салона круглолицый мужчина судорожно сглотнул, шмыгнул носом, заглянул в дуло моего пистолета.

— План «Перехват», — сказал я. — Ловим беглых заключённых. Гражданин, предъявите документы.

Мне почудилось, что водитель автомобиля выдохнул с облегчением. Я заметил, как его губы изогнулись в улыбке. Мужчина наклонился к ящику для перчаток, вынул оттуда свои права, протянул их мне через окно.

— Откуда здесь зэки? — спросил он. — Из Петрозаводска, что ли? Давно они сбежали?

Я отметил, что у мужчины приятный бархатистый голос (почувствовал, как вздыбились у меня на руках волоски). Сунул своё удостоверение в карман. Взял документ из рук водителя жёлтого автомобиля ВАЗ-2102.

— Зайчик, Леонид Леонидович, — прочёл я.

Опустил руку с водительским удостоверением. Посмотрел водителю в глаза.

— Зайчик, — повторил круглолицый мужчина. — Это моя фамилия. Я поваром работаю. В Петрозаводске. Я каждое утро тут проезжаю. Из своей деревни. В ресторан еду. На работу.

— Повар Леонид Зайчик, — сказал я. — Из деревни Мягрека. Прекрасно.

Я чуть приподнял ствол пистолета и трижды выстрелил мужчине в голову.

Глава 21

Пистолет депутата Ленсовета Васильева я утопил в оставшемся для меня безымянным озере — в десятке километров от Петрозаводска. Припарковал автомобиль ВАЗ-2105 (на котором я приехал в столицу Карельской АССР) в Петрозаводске, во дворе дома на улице Ленина, неподалёку от площади железнодорожного вокзала. Через четыре часа после полудня я уже сидел в купе поезда, следовавшего из Мурманска в Симферополь. Перекинулся парой фраз с соседями по купе, вручил проводнице свой билет. Достал из рюкзака блокнот и шариковую ручку. Открыл блокнот на первой странице, взглянул на первый абзац (тот начинался со слов «Александр Сергеевич Бердников, Ларионовский мучитель»). Этот абзац был полностью перечёркнут двумя жирными линиями.

Я пробежался взглядом по следующему абзацу (тот занимал почти целую страницу в блокноте). Прочёл: «Леонид Леонидович Зайчик, повар-душегуб. Проживает по адресу: Прионежсткий район, деревня Мягрека, улица Ленина, дом 28. Круглолицый, приятный голос. Первое убийство: 25 октября 1990 года, Светлана Перттунен, жительница города Петрозаводск, задушена и изнасилована. 17 мая 1991 года, Дарья Куркоева, жительница деревни Берёзовые Мосты, задушена и изнасилована. 27 июня 1991 года, Анна Топпоева, жительница города Петрозаводск, задушена и изнасилована. 30 июля 1991 года, Елена Пивоева…» Я прервал чтение. Подумал: «Елена Пивоева из деревни Ялгуба тридцатого июля этого года не умрёт. Теперь. Скорее всего».

Посмотрел на список из семи женских имён и фамилий, что следовали в моих записях за строкой об убийстве Елены Пивоевой. Вспомнил, как смотрел в интернете записи допросов повара-душителя из Петрозаводска Леонида Леонидовича Зайчика. Ещё тогда я удивлялся, как такой добрый на вид человек с таким приятным голосом мог душить и насиловать своих попутчиц. Вспомнил, как за красивый голос следователь однажды назвал Зайчика «карельской сиреной». Несколько раз Зайчика так же называли в своих статьях и журналисты. Но это прозвище к Леониду Леонидовичу не пристало. Потому что его красивый голос рассказывал на допросах о жутких вещах. Свой роман о поваре-душегубе я назвал «Блюдо для соловья».

Ровной чертой я аккуратно перечеркнул весь абзац, начинавшийся со слов «Леонид Леонидович Зайчик, повар-душегуб». Провёл под ним горизонтальную линию — отделил его от следующего блока информации. Прочёл имя в начале третьего абзаца, пробежался глазами по следовавшим вслед за этим именем датам. Вспомнил название написанного мною в прошлой жизни романа, для которого раздобыл эти сведения. Покачал головой. Поднёс правую руку к лицу — почувствовал запах пороха. Вспомнил, как кучно сегодня легли все три пули. Прислушался к рассказу соседа по вагону: тот делился со случайными попутчиками своими впечатлениями от поездки в Финляндию (женщины слушали его, приоткрыв от удивления рты, изредка недоверчиво покачивали головами).

Я закрыл блокнот, сунул его в рюкзак. Мазнул взглядом по лицам соседей по купе. Посмотрел на проплывавшие за окном вагона карельские пейзажи. Вспомнил, что в прошлой жизни приезжал в Карельскую АССР лишь один раз: в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году вместе с Бакаевым я ездил сюда в командировку. Я повернул голову, взглянул на двух мальчишек девяти-десяти лет, которые ехали на боковых полках. Дети сидели за столом друг напротив друга, читали книги. Черноволосый парень хмурил брови, словно переживал за судьбы героев книги. А его сосед блондин улыбался, разглядывая усыпанные буквами страницы. Блондин будто почувствовал мой взгляд: он повернул в мою сторону лицо. И тут же показал мне потёртую обложку своей книги.

«Каллисто, — прочёл я. — Георгий Мартынов».

— Дядя, а вы полетели бы на другую планету, если бы вам предложили? — спросил парень.

Он улыбнулся.

Я покачал головой, ответил:

— Нет, не полетел бы.

— Почему?

— У меня и на этой планете дел предостаточно, — сказал я.

* * *

Восемнадцатого июля я снова приехал в Москву. Вот только на этот раз я был здесь проездом.

Мурманский поезд сделал остановку на Курском вокзале. Я прогулялся к зданию вокзала. Нашёл там телефон-автомат с междугородней связью, позвонил в Ленинград.

Застал Сашу дома.

Лебедева обрадовалась моему звонку, словно мы не разговаривали уже год. Она тут же вывалила на меня накопившиеся у неё за прошедшие сутки новости. Сообщила: её папа рассердился из-за того, что я уехал, не повидавшись с ним.

Передала требование генерал-майора КГБ Корецкого. Тот пожелал, чтобы я явился к нему в кратчайший срок. Выяснил: что такое «кратчайший срок», Сашин отец не пояснил. Поэтому заверил Александру, что «как только, так и сразу».

Лебедева сообщила, что Битковых вчера задержали: и Павла, и Иннокентия Николаевича. Автомобиль с телом депутата Ленсовета Васильева на улице Гончарная нашли. А вот местонахождение Серого пока не вычислили.

— … Папа сказал, что никуда этот Арбузов не денется…

Ещё Александра подтвердила мои подозрения: Александр Гаврилович Васильев действительно прочёл её пока не опубликованную обличительную статью. Как оказалось, его жена была двоюродной сёстрой жены Сашиного начальника Мишкина.

* * *

В Нижнерыбинск я вернулся в пятницу днём (девятнадцатого июля). Город встретил меня жаркой солнечной погодой и криками торговавших около здания вокзала женщин. Я попрощался с попутчиками и с проводницей; ступил на перрон нижнерыбинского вокзала не выспавшийся, пропахший запахами вагона и потом. Направился к автобусной остановке с мыслью о том, что за девять дней новой жизни мне надоели поезда. Сам себе я пообещал, что в ближайшую неделю никуда на поезде не поеду. А на вокзал явлюсь лишь в воскресенье: встречу здесь свою семью — точнее, своего брата Владимира, его жену и его дочь.

Именно двадцать первого июля в прошлой жизни я вместе с Надей и Лизой вернулся в Нижнерыбинск с крымского курорта. Тогда нас на вокзале встретил Женька Бакаев на своём горбатом «Запорожце». Женька в тот день отвёз нас домой. Сегодня же меня не встретил никто. До своего нынешнего жилища я добрался в душном салоне автобуса. Приехал я сегодня не в тот дом, где «прошлый я» проживал в это время вместе с женой и дочерью. А в родительскую квартиру, куда я вместе с дочерью Лизой переехал после смерти жены и брата, и где после папиных похорон в одиночестве жил Дмитрий.

Сидевшие около моего подъезда женщины (пенсионного возраста) встретили меня натянутыми улыбками и неискренними приветствиями. Мне показалось, что они недолюбливали моего брата (а теперь — меня), но неумело скрывали это. Я раскланялся с ними, скрипнул дверью подъезда. Услышал за спиной шелест шепотков, не обернулся. Поднялся на лифте на свой этаж, открыл дверь. Бросил в прихожей рюкзак, поставил у стены обувь. В квартире было душно, пахло сыростью и Димкиным одеколоном (которым я в этой новой жизни ещё ни разу не воспользовался). Я открыл нараспашку окна и пошёл в ванную комнату.

* * *

Вечер пятницы я посвятил бытовым проблемам.

Уснул рано (благо, белые ночи остались в Ленинграде и в Карелии).

В субботу я прогулялся до Димкиного гаража, проверил состояние папиной «копейки». Ярко-зелёный автомобиль ВАЗ-2101 отец купил ещё в семьдесят девятом году. Долгое время этот автомобиль был папиной гордостью. После папиной смерти «копейку» эксплуатировал Димка. Он даже пару раз ездил на ней в командировки. Затем папина машина стояла и ржавела у меня в гараже, пока мы с дочерью «проедали» полученные с продажи моей отремонтированной «шохи» деньги. После мы продали и папин автомобиль — этих денег нам с Лизой хватило до поступления моих первых писательских гонораров.

Днём я опробовал «копейку»: прокатился в ней до своего дома. Вечером позвонил Бакаеву. Поначалу тот принял меня… за меня (за капитана милиции Владимира Рыкова, своего коллегу и приятеля). Но вскоре Женька понял свою ошибку. Он заявил, что наши с братом голоса похожи — я сообразил, что Бакаев нечасто общался с Димкой. Женьке я сообщил, что сам завтра поеду на вокзал и встречу там семью брата. Бакаев со мной не спорил. Я помнил, что к Димке он относился с уважением (пусть и редко с ним общался) — не в последнюю очередь потому, что мой старший брат окончил Высшую школу КГБ СССР.

В воскресное утро я встал пораньше, взбодрился холодным душем, побрился, опробовал Димкин одеколон.

Перед поездкой на вокзал я тщательно осмотрел своё отражение в зеркале. Отметил, что волнуюсь.

* * *

«Копейку» я припарковал на привокзальной площади (на том самом месте, где в прошлой жизни в этот же день стоял «Запорожец» Женьки Бакаева). С удивлением обнаружил, что не помню номер вагона, в котором приедет моя семья. Я в этой новой жизни хранил в памяти множество дат, имён и подробности никак не связанных со мной событий. Но в каком вагоне приехал тогда из Крыма я позабыл. Сообразил лишь, с какой стороны я в тот раз шагал по перрону к зданию нижнерыбинского вокзала. Ещё я вспомнил, как тащил громоздкий чемодан, у которого на вокзале в Джанкое оторвалась ручка (упрямо отказывался от помощи жены).

Поезд из Симферополя прибыл с десятиминутным опозданием. Он поприветствовал меня гудком. Длинная вереница вагонов ползла вдоль перрона, замедляя ход. Я стоял у входа в вокзал, скрестив на груди руки. Смотрел на окна вагонов. Думал о том, что сейчас я впервые в этой жизни встречу людей, которых в это же время знал, будучи внешне другим человеком. Людей, которые знали моего брата Димку. Ведь пока из своих старых знакомцев я видел лишь доктора Меньшикова (в Москве). Но в «тот раз» я познакомился с Леонидом Васильевичем уже в двухтысячных годах. Да и теперь я видел доктора лишь со стороны, даже не пообщался с ним.

Сердце в груди забилось чаще, при мысли о том, что сейчас я увижу Надю и Лизу. Увижу не на фото в семейном альбоме, не их портрет на кладбищенских надгробиях. Увижу живыми. Поговорю с ними. Услышу их смех. На мгновение я снова заподозрил, что мир вокруг меня не реален — впервые с того момента, когда в этой новой жизни я увидел в зеркале отражение своего брата Димки. Но тут же отбросил эту мысль. Когда вдохнул горьковатый табачный дым (курили стоявшие в паре шагов от меня мужчины). Когда услышал смех женщин, продававших у перрона жареные семена подсолнечника. Когда зажмурился от вполне реального солнечного света.

Дежурившая на крыше вокзала стая голубей то и дело взлетала и совершала в воздухе над перроном круги почёта. Привокзальные торговцы подхватили свои сумки и корзины, рванули к уже почти остановившемуся поезду. Я тоже сошёл с места, неспешно двинулся в сторону локомотива. Помахивал барсеткой, посматривал на прильнувшие к окнам купе лица. Вагоны вздрогнули, загрохотали, замерли. Проводники тут же окрыли двери, протёрли тряпками поручни. Они первыми ступили на перрон — вслед за ними туда же хлынули украшенные морским загаром пассажиры: кто с чемоданами и с сумками в руках, кто в тапочках и с сигаретой в зубах.

Лизу я увидел издали, когда та спускалась из вагона: заметил её яркий жёлтый сарафан с рисунком в виде больших белых ромашек. Я в прошлой жизни часто видел его, когда вновь и вновь рассматривал сделанные в Крыму фотографии. Лиза сейчас выглядела в точности, как на тех крымских фото: круглолицая, загорелая, темноволосая, с белыми бантами на косичках. Уже не маленький ребёнок, но ещё не подросток. Я заметил ямочки на её щеках и любопытный блеск карих глаз. Увидел, как взъерошенный мужчина с перрона подал моей дочери руку. Лиза воспользовалась его помощью, ловко спрыгнула на асфальт. Я услышал её звонкий смех.

Тут же сместил свой взгляд на выход из вагона. Потому что заметил появившуюся там стройную загорелую женщину. Подумал: «Надя». Заострённый кончик носа, миндалевидный разрез глаз. Густые распущенные тёмно-русые волосы и не завитая сейчас чёлка до бровей на лбу. «Гаврош» — вспомнил я название этой причёски. Такая же причёска была у Нади и на той фотографии, что послужила образцом для выбитого на её надгробии портрета. Надя что-то сказала дочери (я не разобрал слов, но услышал звуки её голоса). Она тоже воспользовалась помощью мужчины. Но не прыгнула, как Лиза. Она спустилась по ступеням, придерживая рукой подол платья.

Мужчину, который помог спуститься Наде и Лизе, я рассмотрел в последнюю очередь. Отметил, что он коротко подстрижен, темноволосый, смуглый от морского загара. С чуть оттопыренными ушами. Широкоплечий, подтянутый. В светлых брюках из тонкой ткани и в белой футболке, заправленной за ремень. Мужчина перекинулся парой фраз с Надей и с Лизой. Резко выдохнул и поднял с земли большой коричневый чемодан. Держал он чемодан не за ручку — обхватил его двумя руками. Над бровями у него блеснули капли влаги. Мужчина прижал чемодан к груди и слегка неуклюже двинулся по перрону. Лиза и Надя пристроились справа и слева от него.

«Забавно я тогда выглядел», — промелькнула у меня в голове мысль. Я сейчас будто бы смотрел видеоролик, снятый в тот день, когда я с семьёй вернулся из Крыма. Видел свою жену Надю и свою дочь Лизу, живых и весёлых. Рассматривал самого себя: того себя, что был молод и ещё не уселся в инвалидное кресло-коляску. Я даже посочувствовал самому себе: тому себе из прошлого, шагавшему сейчас по перрону с тяжёлым и неудобным чемоданом в руках. Я невольно остановился — меня окружили хлынувшие «на свежий воздух» пассажиры поезда. Сквозь клубы табачного дыма я смотрел… не на себя — на своего младшего брата Владимира Рыкова.

«На Вовчика, — мысленно поправил я сам себя. — Димка меня так называл».

— Дима! — услышал я звонкий голос, от звуков которого пропустило в моей груди удар сердце.

Увидел, как десятилетняя Лиза помахала мне рукой и тут же пустилась в бег. Я вновь зашагал ей навстречу, раскинул руки. Лиза с разбегу бросилась в мои объятия. Я поднял её с земли, покрутился на месте — курившие на перроне пассажиры отпрянули в стороны от мелькнувших в воздухе рядом с их лицами обутых в жёлтые босоножки детских ног. Лиза показалась мне почти невесомой. Я смотрел в её глаза, слушал её заразительный смех. Говорил ей о том, что с момента нашей прошлой встречи она выросла и похорошела. Нахваливал её загар и сарафан. Говорил, что… моя племянница стала самой красивой девочкой на свете.

— Здравствуй, Дима, — сказала остановившая в двух шагах от нас Надя.

Она улыбалась — я вновь заметил, что у неё такие же ямочки на щеках, как и у дочери. Надя щурила глаза, прижимала к животу маленькую дамскую сумочку, которую неделю назад купила в керченском магазине.

Я почувствовал, что она при виде меня слегка смутилась — она всегда выглядела немного смущённой в присутствии моего старшего брата (Надя считала его строгим и очень серьёзным).

— Привет, Димка, — сказал… мой младший брат.

В его голосе я различил ноты удивления. Владимир воспользовался моментом: поставил чемодан на землю, перевёл дух, смахнул с лица пот. Он рассматривал меня, хмурил брови.

— Как ты здесь оказался? — спросил Вовчик. — С Женькой Бакаевым приехал?

Я не выпустил Лизу. Левой рукой прижал её к себе — тёплые руки моей нынешней племянницы обхватили мою шею. Правую руку я протянул Вовке, проверил крепость его рукопожатия (думал раньше, что оно крепче).

Посмотрел на Надю и сообщил:

— Бакаев не приехал. Я вчера позвонил ему, скомандовал отбой. Сам вас отвезу. В конце концов, я соскучился по своей племяннице! Да и по её родителям тоже. Моя машина вон там, на площади.

Я указал рукой на угол вокзала.

Сказал:

— Идите за мной.

Не выпустил почти невесомую Лизу из рук (она и не вырывалась — свысока посматривала на родителей). Я обхватил племянницу двумя руками. Заметил, что Вовка насупился, будто он наделся: я понесу его чемодан. Я усмехнулся, мазнул взглядом по лицу Нади. Шепнул Лизе, что её папа сейчас похож на ослика (Лиза рассмеялась); решительно зашагал по перрону. Пассажиры поезда, подобно пугливым рыбам, уходили с моего пути. Над нашими головами совершила очередной облёт территории стая привокзальных голубей — в воздухе закружились крохотные пёрышки. От дочери пахло карамелью — я вдыхал этот запах и слушал щебет звонкого голоса.

Лиза обнимала меня за шею, посматривала на меня сверху вниз, рассказывала о своих морских приключениях. Слова дочери (нет, теперь — племянницы) воскрешали мои воспоминания о поездке в пансионат «Заря». Мне почудилось, что я тоже лишь вчера ещё ходил по морскому песку на керченском побережье. Вспомнил, как Лиза и Надя плавали наперегонки. Как они обе прыгали и радостно визжали в волнах во время шторма. Как мы с дочерью лежали на тёплом песке и разглядывали ползавшего на дне стеклянной банки крохотного рака отшельника, пойманного мной на морском дне. Помнил я и как мы с Надей целовались, покачиваясь на волнах.

Я поставил Лизу на землю лишь около автомобиля. Вынул из барсетки ключ — распахнул багажник. Наблюдал за тем, как пыхтевший и сопевший от натуги Владимир укладывал на дно багажника чемодан. Я всё ещё не свыкся с мыслью, что смотрел со стороны на самого себя. Вовка сейчас выглядел менее знакомым, чем Лиза и Надя. Его движения казались мне слегка неуклюжими — раньше мне виделось, что я двигался совсем иначе. Я прошёл к водительской двери, открыл её ключом. Стал на сидение коленом, вручную поднял кнопки запирания замков на пассажирских дверях. Двери пассажиров одновременно приоткрылись.

Я увидел, как Лиза заглянула в салон.

— Дима! — воскликнула она. — Что это⁈

Глава 22

Я глазом не успел моргнуть, как оставленная мною на пассажирском сидении коробка с куклой Барби оказалась у Лизы в руках. Моя… племянница смотрела на спрятанную в прозрачной коробке игрушку широко раскрытыми глазами, будто увидела чудо. Мне показалось: она не дышала. Её родители уселись в салоне (Владимир занял кресло рядом с водительским местом). Они с недоумением смотрели на свою затаившую дыхание дочь. И на коробку, украшенную надписями на английском языке, которую Лиза держала в руках. Лиза моргнула, медленно (словно нехотя) повернула в мою сторону лицо. Я увидел её светившиеся от восторга глаза. Мысленно поблагодарил за это незабываемое зрелище Сашу Лебедеву, раздобывшую в Москве для моей дочери импортную куклу.

— Дима, это… что такое? — спросила Лиза.

— Это кукла Барби, — сказал я. — Подарок для моей любимой племянницы.

— Для меня?

— Ну, а для кого же ещё? Другой племянницы у меня нет.

Лиза недоверчиво вскинула брови. Она снова взглянула на коробку. Затем посмотрела на меня. Будто ещё не поверила моим словам. Улыбнулась — на её щеках появились ямочки. Лиза сорвалась с места, оббежала распахнутую дверь и буквально врезалась в мой живот. Она обняла меня одной рукой (потому что в другой руке она держала коробку с куклой). Заявила, что любит меня, и что я самый лучший дядя на свете. Я погладил её по голове. Лиза запрокинула голову, снова улыбнулась мне. Тут же ринулась в повторный забег (теперь — в обратном направлении). Она юркнула в салон машины и с криком «Мама, посмотри, какую куклу мне Дима подарил!» предъявила мой подарок Наде. Мне показалось: Надя рассматривала спрятанную под прозрачным пластиком игрушку с тем же восторгом, что и её дочь.

— Димка, где ты такую игрушку раздобыл? — спросил меня… мой брат.

Я уселся в кресло, сунул ключ в замок зажигания.

Ответил:

— В Америке, конечно.

— Дима, ты ездил в Америку? — спросила Лиза. — Это правда?

Взгляды пассажиров «копейки» скрестились на моём лице.

— Я ездил в Ленинград.

— Там сейчас такие куклы продаются? — спросила Надя.

— Такие куклы продаются в Америке, — сказал я. — Эта кукла прилетела к нам оттуда.

— Правда? — сказала Лиза.

Я посмотрел на Владимира.

— Поймал в Ленинграде американского шпиона, — сообщил я. — По линии КГБ обменял его на эту куклу. Всего-то делов. Чего только для любимой племянницы не сделаешь.

— Кукла лучше, чем шпион! — заявила Лиза.

— Я тоже так подумал.

— Дима, а это что за пакет? Здесь, на сидении? Тоже для меня?

Я повернул голову — взглянул на Надю.

— Нет, это для твоей мамы. Для моей любимой невестки.

— Тоже из Америки? — спросил Владимир.

Он обернулся, посмотрел на полиэтиленовый пакет с надписью «Lancome», который держала в руках его жена.

— Нет, это из французского консульства в Ленинграде, — ответил я. — Взял его штурмом. Ограбил жену консула.

— Это правда⁈ — воскликнула Лиза.

— Дядя Дима пошутил, солнышко, — сказал мой брат. — Он всё это купил в магазине. Ведь так?

Я кивнул.

— Конечно. Как скажешь. В магазине.

Лиза требовательно указала на пакет.

— Мама, что там?

Надя взглянула на мужа, затем перевела взгляд на меня.

— Можно? — сказала она.

— Нужно, — ответил я.

Надя поочерёдно извлекла из пакета купленную мной в Ленинграде у спекулянта косметику «Lancome». Три тюбика помады, пудра и тушь для ресниц поочерёдно появились из пакета. Надя раскладывала все эти подарки на сидении между собой и дочерью. Лиза издавала восторженное «ух ты!» при появлении из пакета каждой новой вещи. Последней из пакета появилась коробка с духами. Теперь уже «ух ты!» мать и дочь произнесли хором. Лиза воскликнула: «Дай понюхать!» Надя поддалась на её требования, извлекла из коробки флакон. При этом стрельнула виноватым взглядом в лицо мужа (Вовка наблюдал за извлечением подарков слегка растеряно и с удивлением). Надя брызнула духами на руку — Лиза тут же уткнулась в запястье матери носом.

— Вкусно! — провозгласила она. — Мне нравится! Я дома тоже ими попшыкаюсь.

Надя взглянула на меня. Наши взгляды встретились.

Моё сердце уже не в первый раз за сегодняшний день пропустило удар.

— Дмитрий… это же всё очень дорого, — сказала Надя.

— Это не просто дорого, — пробормотал её муж. — Это… хрен где достанешь.

Вовка посмотрел на меня с притворным недовольством во взгляде.

— Димка, ну ты, блин, даёшь, — сказал он. — Гони уже и мой подарок. Не томи.

Я пожал плечами.

— Ты, братец, свой подарок уже получил. Ещё там, на перроне.

Вовка приподнял брови.

— Серьёзно? — спросил он. — Какой?

— Моё братское рукопожатие, — ответил я. — Но если тебе этого мало, попроси у жены один тюбик помады.

Я кивнул в сторону Нади.

Зашуршал пакет.

— Не дам, — сказала Надя.

Она в шутку нахмурилась и заявила:

— Братского рукопожатия ему вполне хватит!

Вовка и Надя посмотрели друг на друга… и вдруг прыснули от смеха.

— Вова, если тебе нужна помада…

Надя протянула мужу блестящий тюбик.

— Нет уж, спасибо, — ответил Вовка. — Этот подарок для тебя. Обойдусь братским рукопожатием.

Надя положила руку на его плечо, словно успокаивала.

Лиза не смотрела на родителей — одной рукой она прижимала к своему животу коробку с куклой, а в другой вертела упаковку от маминых духов (рассматривала на ней надписи).

Вовка взглянул на меня, покачал головой.

— Вот ты мне свинью подложил, брат, — сказал он. — Где ж я им теперь в нашем Мухосранске такие подарки возьму? Здесь не Ленинград. Шпионы наш город десятой дорогой обходят. Тут и французское консульство не ограбишь.

Вовка показал на заднее сидение и заявил:

— Они ж теперь в праздники от моих подарков носы воротить будут.

— Не будем! — хором заверили его жена и дочь.

Лиза привстала, поцеловала отца в щёку.

— Грабить для нас французов будет Дима, — сказала она. — А ты, папа, хороший. Ты преступников ловишь. Мы тебя очень любим.

Племянница взглянула на меня и добавила:

— Тебя, Дима, мы тоже любим. Правда, мама?

Она посмотрела на мать, дёрнула её за руку.

Надя смущённо опустила взгляд и кивнула.

— Конечно. Конечно, любим.

Я повернул ключ в замке зажигания — «копейка» послушно зарычала.

— Поздравляю вас с возвращением домой, семейство Рыковых, — сказал я.

— Спасибо, — ответила за всю свою семью Надя.

— Ага, — добавил Вовка. — Вернулись. Завтра уже на работу. В отделение. Какое счастье.

Надя поддержала его жалобу.

— Вот-вот, — сказала она. — Уже завтра начнётся. Здравствуй, родная прокуратура. Здравствуйте, дорогие коллеги. Здравствуйте, граждане подследственные. И всё это бесконечное море бумаг…

Она качнула головой.

Лиза улыбнулась и сообщила:

— Родители, а у меня ещё целый месяц каникул! Правда, здорово?

Её родители хором вздохнули.

Я посмотрел на племянницу через салонное зеркало заднего вида. Подмигнул ей.

Снял машину с ручника — «копейка» тронулась с места.

* * *

До гибели Нади мы втроём проживали на самом краю города, около промышленной зоны Нижнерыбинского металлургического завода. Наш район походил на рабочий посёлок, только по недоразумению считавшийся частью Нижнерыбинска. Дома там выглядели, как близнецы: одноэтажные, на две семьи. Различались они лишь цветом заборов и деревьями, что росли во дворах.

В нашем дворе росла большая вишня. Цвела она обычно в начале мая. А ягоды мы собирали в июле. Я прекрасно помнил, что наш двор был буквально усеян подгнившими ягодами, когда мы «тогда» вернулись из пансионата. Помнил, как вручил погрустневшей дочери веник и отправил её на «сбор урожая»; пока сам носил домой в вёдрах воду из колонки, а Надя готовила для нас обед.

На этот раз ковёр из опавшей листвы и подгнивших плодов я не увидел. Остановил машину напротив запертой калитки. Мазнул взглядом по зелёному забору из штакетника. Звуки собачьего лая я не услышал: собачья будка у нас пустовала уже третий год. Открыл багажник, понаблюдал за тем, как Вовка пыхтел над тяжёлым чемоданом. Брат поставил свою ношу на асфальт.

— Димка, зайдёшь к нам? — спросил он. — Чаю попьём. Мы из Крыма печенье привезли.

Я усмехнулся.

— Ты, Вовчик, сперва воды принеси, да огород свой проверь. Устану ждать твой чай.

Я обнял остановившуюся около меня Лизу (та держала в руках коробку с куклой).

— Тогда вечером к нам приезжай, Димка, — сказал брат. — Часам к семи. Парни придут, которые со мной работают. Женька Бакаев и Коля Синицын. Ты их знаешь: они были на моей свадьбе. Посидим. Расскажу вам о наших морских похождениях.

Вовка улыбнулся. Улыбнулись и Надя с Лизой.

Лиза дёрнула меня за руку, запрокинула голову и посмотрела мне в лицо.

— Дима, приходи! — сказала она. — Я тебе подарок подарю. Настоящий, морской! Специально для тебя его везла. Только он сейчас лежит там, в чемодане.

«Ракушка, — подумал я. — Она привезла для Димки раковину рапана. Мы её в Керчи купили. Около горы Митридат. Такие же Надя понесла тогда своим подругам на работу».

— Приходи, Дмитрий, — сказала Надя.

Я посмотрел ей в глаза — Надя смущённо опустила взгляд.

Я вспомнил, что из-за этой её привычки смущаться, наши соседи долго не верили, что моя жена работала следователем прокуратуры. И они бы точно не поверили в то, что Надежду Рыкову коллеги прозвали «Железная леди» (вовсе не за внешнее сходство с Маргарет Тэтчер). Надины подруги мне рассказывали, что на работе у моей жены «железная хватка».

— Ладно, — сказал я. — Приду. В семь часов.

Погладил Лизу по голове.

— Договорились, — сказал Вовка.

Он склонился над чемоданом, протянул мне руку — мы с братом снова обменялись рукопожатиями.

* * *

В прошлой жизни я не виделся с Димкой в день нашего возвращения с моря. Я его в тот день не пригласил. Даже не позвонил ему тогда. Да и вообще не представлял, где мой старший брат двадцать первого июля был, и чем он занимался. Димка не афишировал свои дела. Обычно он отшучивался в ответ на мои вопросы. Да и с моими друзьями брат общался нечасто.

Тем вечером, когда мы приехали из Крыма, к нам домой явились Бакаев и Синицын. Женька принёс три литра домашнего вина (он «крышевал» домашнюю винодельню своего тестя). Мы засиделись во дворе за столом (под вишней) допоздна — несмотря на то, что всем нам в понедельник предстояло работать. Надя провела тот вечер в нашей компании.

На этот раз я решил, что Димка (то есть, я) проведёт воскресный вечер вместе с семьёй брата. Дома я то и дело вспоминал, как улыбались мне Лиза и Надя. Усмехался, вспоминая неуклюжую походку тащившего по перрону чемодан… Владимира. Порылся в Димкиных закромах, отыскал там бутылку армянского коньяка. Ровно в семь часов вечера я снова подъехал на машине к дому брата.

Припарковал «копейку» около зарослей малины. Выбрался из салона, запер дверь. Пару минут я стоял у капота машины, озирался по сторонам. С удивлением обнаружил, что приступа ностальгии эта поросшая бурьяном улочка у меня не вызвала. Вспомнил, что в конце девяностых все эти домишки снесут и застроят эту территорию около завода гаражами.

Рядом с калиткой я снова остановился. Мазнул взглядом по окнам веранды, по кустам пионов с густой листвой, по притаившемуся под ветвями вишни столу, по собачьей будке (я так и не разобрал её: не дошли руки). Я будто бы привычно сунул руку за калитку, отодвинул деревянный засов. Несмазанные петли скрипнули, известили хозяев дома о моём появлении.

Дверь веранды тут же приоткрылась, из-за неё высунулось остроносое лицо Лизы. Моя племянница увидела меня, шагнула через порог. Улыбнулась, прижала к груди свою новую куклу со светлыми волосами и в платье цвета голубой металлик. Воскликнула: «Дима приехал!» Ловко спустилась по серым деревянным ступеням и бросилась мне навстречу.

* * *

Политические события девяносто первого года, почти пустые прилавки в магазинах и зачатки капитализма на улицах в виде ларьков и торгующих цветами около автобусных остановок людей — всё это почти не вызывало у меня сейчас чувство дежавю, словно я не вернулся в прошлое, а лишь просматривал по телевизору старые телепередачи.

Совсем другое дело — Димкина квартира, где я очнулся в первый день своей новой жизни. Там я увидел вещи (хорошо мне знакомые), которых в известном мне будущем точно не существовало (как тот календарь на двери в ванной). Они пробудили во мне противоречивые чувства и эмоции, главными из которых были удивление и грусть.

Примерно то же самое случилось и теперь, когда я прогулялся вместе с Лизой по комнатам её дома. Племянница повела меня в гостиную (что находилась между кухней и спальней). Знакомая мебель, вещи и даже запахи — всё это будто воскресло, вынырнув из глубин моей памяти. Всё это выглядело естественно, буднично. Но неправдоподобно.

По пути я увидел Надю. Почудилось, что я сплю или будто бы окунулся в собственные воспоминания. Точно, как и тогда, Надя надела сегодня фартук с узором из подсолнухов, резала огурцы для салата. Всё же я заметил несовпадение: Надя улыбнулась мне мило и приветливо… но я почувствовал в её взгляде холодок смущения.

Лиза вручила мне обещанный подарок: ту самую раковину, которую когда-то мы выбирали вместе с ней на лотке у торговца сувенирами в Керчи. С огорода вернулся Вовка (я и тогда провёл осмотр своей «плантации» сразу же, как только обеспечил кухню и летнюю душевую водой). Он похвастался мне урожаем помидор и огурцов; сообщил, что скоро «сядем за стол».

До появления Синицына и Бакаева я сидел на улице за столом, общался с племянницей. Смотрел на пухлые детские щёки, слушал Лизины рассказы. Вспоминал, какой красавицей выросла моя дочь (гнал из головы прочь мысли об её болезни). Улыбался, слушая её голос (помнил: с теми же интонациями в голосе Лиза в будущем объясняла мне «тенденции развития мировой литературы»).

* * *

Первым (как и в прошлый раз) к дому моего брата подъехал на своём «Запорожце» Женька Бакаев. Вот только на этот раз площадку около кустов малины занимала моя «копейка». Женька поставил свой автомобиль чудь дальше: там, где торчал из земли пенёк спиленной в позапрошлом году ивы. Появился Бакаев во дворе с трёхлитровой банкой в руке. Эту картину я уже видел раньше.

Но теперь он не заорал во всё горло, как тогда («Хозяева, встречайте!»). Он увидел меня и Лизу (Вовка и Надя были в доме, я слышал их голоса). Женька свернул с намеченного маршрута: подошёл к столу, установил на нём банку с красным вином, пожал мне руку. Я подумал, что (как и днём на вокзале) моё появление снова изменило знакомый по прошлой жизни ход событий.

Я обменялся с Бакаевым ничего не значившими вежливыми фразами. Отметил, что Женька ещё не обзавёлся солидным животом — он выглядел сейчас похожим на своего младшего сына Сергея. Не появился у него пока и тот безобразный шрам на щеке, оставленный «розочкой» из стеклянной бутылки, которой его ткнули в лицо осенью девяносто шестого.

Женька лишь отдалённо походил на самого себя из будущего: невысокий, коренастый с широкими рабоче-крестьянскими ладонями и коричневым от загара лицом. Он был наряжен в серые брюки со стрелками и в обычную голубую рубашку с короткими рукавами (в нём ещё не проснулась любовь к спортивной одежде популярных иностранных брендов).

Лиза пошла в дом, чтобы сообщить родителям о новом госте. За забором звякнул велосипедный звонок, едва только моя нынешняя племянница скрылась за дверью. Калитка приоткрылась — Коля Синицын вкатил во двор свой покрытый дорожной пылью велосипед. Он махнул нам рукой, передал «привет автолюбителям». Поставил велосипед у сарая, отряхнул ладони.

Колю Синицына похоронили в сотне метров от могил моей жены и дочери. Я посещал его могилу всякий раз, когда приходил на Кисловское кладбище. Николай погиб в девяносто пятом году «при исполнении служебных обязанностей». С кладбищенского надгробия он всегда смотрел на меня с улыбкой, как и сейчас: аккуратно причесанный, с тонкими пижонскими усиками над губой.

Я пожал Колину руку (с длинными «музыкальными» пальцами и ухоженными ногтями).

— Наконец-то, вся банда в сборе! — объявил шагнувший через порог веранды Вовка.

Он повернул голову и крикнул в дверной проём:

— Надя, они уже здесь! Накрывай на стол.

* * *

Там, где сегодня разместился я (по правую руку от хозяина дома) в прошлый раз сидел Бакаев. Теперь Женька занял место рядом со мной. Коля Синицын (как и тогда), уселся слева от Нади. Вовка по-хозяйски придвинул к себе гранёные стаканы, разлил по ним принесённое Бакаевым вино. Сдвинул их в нашу сторону — каждый из нас взял свой стакан. Надя привстала, положила мужу в тарелку три ложки овощного салата. Установила на середину стола пиалу со сметаной и миску с парящими варениками (я вспомнил: они были с картошкой и с печенью, как я тогда любил).

— За встречу, — объявил Вовка (в прошлый раз я озвучил этот же тост).

Мы дружно продегустировали Женькино вино (по уже устоявшейся традиции, водку мы перед работой не пили).

Коля (как и тогда) вынес вердикт:

— Неплохо. Пить можно. Градусов только маловато.

— Но, но! — сказал Бакаев. — Я туда лично двести граммов медицинского спирта плеснул! Мало ему…

Я заметил, как Надя улыбнулась. Услышал, как хмыкнул Вовка.

Вспомнил, что вот прямо сейчас мой брат скажет: «Ну и что интересное произошло в нашем городе, пока я плескался в море?»

Я в прошлой жизни задал именно этот вопрос. Но в этот раз я опередил брата.

Посмотрел на него и сказал:

— Помнится, Вовчик, ты сегодня остался без моего подарка…

— Было рукопожатие, — напомнил Владимир. — Братское, подарочное.

— Было, — сказал я. — Но рукопожатие не в счёт.

Вовка кивнул, поставил на стол стакан.

— Согласен, — сказал он. — Не в счёт.

Я вынул из кармана жилета сложенный вчетверо лист бумаги (вырвал его сегодня из блокнота), показал лист брату.

Отметил, что на листок в моей руке взглянули все, кто сидел за столом.

Я величаво помахал бумагой, будто партийным билетом во время голосования.

— Есть у меня для тебя, Вовчик, кое-что интересное, — заявил я. — Настоящий подарок. И даже два.

Глава 23

Ветви вишни закрывали над нами усеянное мелкими облаками небо. Ветер чуть слышно шелестел листьями. Музыка и голоса из телевизора (который работал в доме) звучали вполне различимо: Надя оставила дверь в веранду приоткрытой. Я слышал скрип половиц — это по кухне расхаживала Лиза. Моя племянница постукивала крышками кастрюль, хлопала дверками шкафов: она в отсутствие матери проверяла кухню на предмет спрятанных «вкусностей».

Вовка облокотился о столешницу (была у меня такая привычка), посмотрел на свой подарок (на листок бумаги). Ухмыльнулся. Хитро сощурил глаза (я и не знал, что мой прищур выглядел столь ехидным).

— Что там? — спросил Владимир. — Димка, брат, ты стишок мне сочинил? Не ожидал от тебя такого. Вот удивил. Раньше ты не блистал поэтическими талантами.

Он прижал руку к груди напротив сердца. Покачал головой, вздохнул.

Его глаза хитро блеснули.

— Ну, спасибо, брат! — на выдохе произнёс Вовка. — Это точно получше рукопожатия. Даже лучше французской помады. Сам прочтёшь своё творение? Или постесняешься?

Он развёл руками, сказал:

— Не стесняйся, братишка. Здесь все свои. Обещаю, что завтра мы не процитируем твою поэму в отделении. Разве что прокуроские о ней услышат, если Надя вдруг проболтается.

Я бы заподозрил, что Вовка уже «дерябнул» тайком пару стопок водки. Если бы не помнил, что до прихода друзей в тот день не пил спиртное. Но после поезда меня тогда слегка штормило, словно я действительно приговорил «соточку». Я заметил, как Надя нахмурилась и недовольно взглянула на мужа (так она обычно выражала несогласие с моими действиями). Отметил я и то, что Вовкина жена промолчала. Как и всегда (она никогда не спорила со мной при посторонних).

— Здесь всего две короткие строки, брат, — сказал я. — Не отниму много твоего драгоценного времени. Прочту их сейчас, пока ты не перебрал добавленного в вино спирта.

Я развернул лист, издали показал сделанные на странице надписи поочерёдно всем, сидевшим за столом. Заметил недоумение на лицах Бакаева и Синицына. Улыбнулся всё ещё нахмуренной Наде.

Сообщил:

— Первым пунктом я здесь записал адрес. Улица Красноармейская, дом двадцать четыре.

Я снова показал бумагу брату и спросил:

— Вовчик, ни о чём он тебе не говорит?

Вовка опять прищурился.

— Это на нашей улице, — сказал он, махнул рукой в сторону собачьей будки. — В той стороне. Двадцать четвёртый дом… это там, где чёрная овчарка на цепи сидит? С абрикосом у забора?

Надя, Женька и Коля синхронно повернули лица в указанную хозяином дома сторону.

Я кивнул, ответил:

— Именно. Где чёрная овчарка. Этот адрес мой первый тебе, брат, подарок.

Вовка взглянул мне в лицо, покачал головой.

— Щедро, брат, — произнёс он. — Не ожидал. Повешу его в рамку над кроватью.

На этот раз после его слов улыбнулась и Надя. Женька сдержал улыбку. Коля Синицын отсалютовал Бакаеву стаканом (прикрыл им от меня свою ухмылку), сделал глоток вина.

— Очень щедро, — сказал я. — Помни мою доброту, любимый брат. Поясню тебе, что в том доме сейчас находится неплохая коллекция самодельного огнестрельного оружия. Есть и самодельные боеприпасы. В сарае оборудована оружейная мастерская. А хозяин этого дома, мастерской и оружейного склада — настоящий самородок, Кулибин нашего времени. Он изготавливает огнестрел по собственным чертежам. Представляешь? Там у него есть чему и тульским мастерам поучиться. В парке около нашего Дворца спорта в мае как раз из его изделия мальчишку ранили. Помнишь тот случай? Ты же им, как я слышал, и занимался. Разве не так?

Сидевшие за столом милиционеры уже не улыбались. Они снова посмотрели в направлении забора за собачьей будкой. Будто надеялись, что разглядят абрикос, росший у забора дома номер двадцать четыре.

— Откуда такая информация? — спросил Вовка.

Говорил он серьёзным тоном, не кривлялся.

— Информация из достоверного источника, — сказал я. — Но тебе, Вовчик, его не назову: не имею права. Твой почти сосед пока работает во имя работы. Тот образец огнестрела, что нарисовался в парке, он приятелю просто подарил. Но скоро для него и для нас всех настанут трудные времена. За следующий год цены в наших магазинах вырастут в среднем на две с половиной тысячи процентов. В семейных бюджетах наших граждан мышь повесится. Все будут зарабатывать, как смогут. А твой почти сосед на время станет торговцем оружием. Вы его, конечно, быстро вычислите. Но город наводнится его поделками. А это значит…

Я выдержал паузу, развёл руками и продолжил:

— … Таких инцидентов, как тот, что произошёл около Дворца спорта, в следующем году случится много. Пальба в городе будет, как во время праздничного салюта. Устанете фиксировать случаи. Да и в последующие годы поделки этого Кулибина всплывут неоднократно. Так что займитесь этим изобретательным товарищем уже сейчас. Чтобы в будущем не расхлёбывать последствия его кооператорской деятельности. Организуйте заявление от бдительного гражданина. На его основании возбудите дело и получите разрешение на обыск. Не мне вас учить. Работайте, товарищи капитаны… и товарищ майор.

Последнюю фразу я произнёс, повернувшись к Жене Бакаеву.

Милиционеры переглянулись и тут же вновь скрестили свои взгляды на моём лице.

— Блин горелый, откуда такая информация? — повторил Вовкин вопрос Коля Синицын.

— Ясно откуда, — в своей обычной ворчливой манере произнёс Бакаев. — От наших старших товарищей из комитета. Сливают нам этого оружейника, чтобы самим не работать.

Синицын махнул рукой.

— Я не о том спросил, — сказал он. — Я спрашиваю про повышение цен в следующем году. Цены вырастут на две тысячи процентов? Дмитрий, ты это серьёзно утверждал? Как такое может быть?

Я встретился взглядом с глазами Нади — прочёл в них тот же вопрос, который озвучил Синицын.

— Такое будет, товарищи милиционеры, — ответил я. — Точно вам говорю. Нынешние пустые прилавки в ноябре-декабре этого года вы будете вспоминать, как товарное изобилие. Полки в магазинах заблестят от чистоты и пустоты. Даже по талонам почти никаких продуктов не будет. Поэтому делайте запасы уже сейчас. В конце осени и в начале зимы вам даже мышиные хвосты покажутся деликатесом. Регионы забьют тревогу. В начале декабря Ельцин подпишет указ об «освобождении» цен со второго января. Торговля придержит на складах даже мышиные хвосты в ожидании повышения цен.

— Вот гады… — произнёс Николай.

Надя кивнула, но промолчала.

— Зато со второго января, — сказал я, — на прилавках появятся и колбасы, и шампанское. Вот только цены на все эти деликатесы вас очень удивят. Многие товары подорожают сразу в десять, а то и в двадцать раз. Как вам полкило макарон за сто пятнадцать рублей? Или сыр по триста рублей? Всё это будет в свободной продаже, без талонов. Магазины превратятся в филиалы рая. Вот только с деньгами у всех будут большущие проблемы. Цены станут расти, как на дрожжах. Будто проценты у ростовщика. Следующим летом сыр за триста рублей вам покажется невероятно дешёвым. Как вам такой оскал капитализма, товарищи милиционеры?

Я заметил, как Синицын недоверчиво ухмыльнулся.

— Сколько ты уже накопил на машину, Николай? — спросил я. — Двадцать тысяч рублей? Чуть больше? В январе купишь на них восемьдесят килограммов колбасы, почувствуешь себя настоящим капиталистом. Или придержишь деньги на сберкнижке в ожидании торжества справедливости. Через семь лет твои двадцать тысяч превратятся в двадцать рублей. Причём, их покупательская способность будет примерна такая же, как у двадцати рублей нынешних. Так что мой тебе совет, Коля: купи уже сейчас мотоцикл. Это не автомобиль, конечно. Но на ближайшие годы он тебе вполне заменит велосипед. Через полгода ты ещё поблагодаришь меня за этот совет.

Я увидел, как переглянулись Вовка и Надя — вспомнил, что у нас «на книжке» в девяносто первом году скопилось почти восемь тысяч рублей «на чёрный день».

— Вовчик, вы бы с Надей тоже свои восемь тысяч пристроили с умом уже сейчас. Чёрного дня у вас в ближайшее время не будет. Это я вам обещаю. А в следующем году вам этих денег на чёрный день уже не хватит. Посовещайтесь. И купите уже, наконец, в коммерческом магазине новый холодильник. Вашему холодильнику давно место на свалке. Цены в коммерческих магазинах сейчас кажутся высокими. Но лучше уж холодильник, чем ничего. Восемь тысяч вам, конечно на холодильник не хватит. Но я добавлю вам десятку. Мой холодильник, в отличие от вашего, прослужит ещё много лет.

Вовка усмехнулся, словно я сказал шутку.

— Димка, ты прямо экстрасенс, — сказал он. — Ты только будущее предсказываешь? Или ещё и лечить умеешь? Как Кашпировский. Или как Алан Чумак. Может, ты нам вино зарядишь, чтобы у нас после Женькиного спирта завтра похмелья не было?

Надя опустила взгляд, чтобы я не заметил в её глазах веселье. Коля Синицын маленькими глотками хлебал вино, задумчиво посматривая поверх моей головы.

— Значит, я правильно сделал, что раскошелился в мае на новый телевизор, — сказал Бакаев. — Жена бухтела. Говорила, что свой футбол я и на чёрно-белом экране посмотрю. С этой получки ни копейки не отложу, даже в заначку. С книжки сниму всё до копейки. Мясо на рынке куплю, тушёнку сделаю и в гараж отвезу. Сало посолю.

Он покачал головой, пригубил стакан.

Синицын посмотрел на Женьку — осуждения я в его взгляде не заметил.

— Дмитрий, а что написано во втором пункте твоей записке? — тихо спросила Надя.

Она посмотрел мне в глаза — я не удержался, вздохнул. Почувствовал, что у меня вдруг пересохло во рту. Я взял стакан с вином и в два глотка ополовинил его содержимое.

Заметил, что никто из сидевших за столом не ел и не пил. Они выжидающе посматривали на меня и на лист бумаги в моей руке.

Я сказал, не глядя в свои записи:

— Во втором пункте моей подарочной поэмы есть только три слова: Круминьш Василий Янович.

— Кто это? — спросил Вовка.

Он посмотрел на жену — Надя пожала плечами.

Я взглянул на тёмные глаза жены… своего младшего брата, перевёл взгляд на Колю Синицына.

— Николай, — сказал я, — ведь это ты в июне провёл опрос свидетелей по делу об изнасиловании гражданки Лосевой Инны Вениаминовны? Как продвигается расследование? Уже появились подозреваемые?

Синицын скривил губы, потёр пальцем усы.

— Хочешь сказать, что этот…

Он указал рукой на страницу из моего блокнота.

— Лосева говорила, что не запомнила лицо насильника, — сказал Бакаев.

— Зато его запомнили другие женщины, — сказал я.

— Были другие? — спросила Надя, посмотрела сперва на меня, затем на своего мужа.

Вовка пожал плечами.

— Я об этом ничего не знаю, — сказал он.

— Позвони Паше Бондареву, — сказал я. — Помнишь его? Вы с ним учились вместе. У тебя в блокноте записан номер телефона его родителей. Они помогут тебе связаться с Пашкой. Бондарев сейчас служит в дорожной милиции. У них в начале этого года было два случая изнасилования проводниц. В третьем случае проводница отбилась от насильника. Случилось это ещё на майские праздники. Насильника тогда едва не задержали. И хорошо рассмотрели. Составили вполне приличный фоторобот. Круминьша все три проводницы опознают, можете мне поверить. Даже если его не узнает ваша гражданка Лосева.

Коля Синицын снова показал на мои записи и спросил:

— А адрес этого Яновича там не указан?

Бакаев хмыкнул.

— Колян, — сказал он, — ты бы уж сразу у товарищей из комитета майорскую звезду себе на погон попросил. Чего мелочиться-то? Раз они пока такие щедрые. Скажи им спасибо и за это.

— Сомневаюсь, что в нашем городе найдётся много граждан с фамилией Круминьш, — произнесла Надя. — Да ещё и подходящих под описание, сделанное дорожниками. Найдём.

— Конечно, найдём, — сказал Вовка.

Я протянул свой подарок младшему брату.

Вовка взял его, пробежался глазами по моим записям. Кивнул.

— Неплохой подарок, братишка, — признал он. — Надина помада спасена. Подкинул ты нам работёнки. А я так надеялся, что завтра днём в отделе преспокойно поплюю в потолок.

Он сложил лист вчетверо, как совсем недавно сделал это я, сунул его в карман рубашки.

— Блин горелый, — сказал Синицын. — Получается, сейчас невыгодно взятки брать. Раз уж деньги скоро так обесценятся.

Надя и Вовка улыбнулись.

Бакаев посоветовал:

— Бери коньяком, Коля. Или водкой. Эти вещи всегда в цене.

— Или борзыми щенками, — подсказала Надя.

— Кстати, насчёт коньяка, — сказал Владимир. — Может, мы всё же Димкину бутылку оприходуем? Раз уж такие дела. Обмоем крепким градусом нашу будущую успешную борьбу с преступностью?

Его предложение поддержали все, кроме Нади — та встала из-за стола и направилась в дом.

Я смотрел на Надю, пока она не вошла в веранду. Невольно вспомнил, как мы с женой отпраздновали наше возвращение с моря тогда, ночью, когда проводили моих коллег, а наша дочь Лиза уснула.

— Димка, ты где все эти предсказания о повышении цен раздобыл? — поинтересовался мой брат. — С генеральской дочкой переспал? Или вам в комитете такое на планёрках рассказывают?

Я моргнул, отвёл взгляд от дверного проёма.

Ухмыльнулся и ответил:

— Ну… с планёркой ты, Вовчик, промахнулся.

— А с генеральской дочкой? — спросил Вовка.

Он задал свой вопрос едва ли не шёпотом; стрельнул взглядом в сторону веранды, куда только что ушла Надя.

Я скрестил на груди руки и покачал головой.

Заявил:

— Ничего я вам больше не скажу. Хоть пытайте меня. Военная тайна.

С дерева упала на стол подгнившая вишня. Женька Бакаев рукой смахнул её на землю. Не глядя. Он по-прежнему смотрел на меня, как и оба его коллеги. Они будто всё ещё ждали мой ответ.

— Дочка, — произнёс Синицын и печально вздохнул.

Женька кивнул.

— Красивая? — спросил Вовка.

Я усмехнулся.

— Красивая, — сказал мой брат.

— Одному мне не везёт, — произнёс Синицын.

Он покачал головой.

Бакаев махнул рукой.

— Какие твои годы, капитан, — сказал Женька. — Тебе первой жены не хватило? Ещё настрадаешься из-за этих баб. Точно тебе говорю.

«В прошлый раз не настрадался», — подумал я.

Я точно помнил, что во второй раз Коля Синицын так и не женился. Невесту себе Николай тогда нашёл. Молодую, красивую. Дочку депутата. Сделал ей предложение. Она согласилась.

Николая убили за две недели до уже назначенного дня свадьбы.

— Дмитрий, ты только что сказал: двадцать тысяч превратятся в двадцать рублей, — произнёс Бакаев. — Что это значит?

Я сунул руку в карман, достал из него пятирублёвую банкноту образца шестьдесят первого года. Продемонстрировал её сидевшим за столом милиционерам.

— Полюбуйтесь на эту купюру, товарищи, — сказал я. — Пока она не стала достоянием коллекционеров. Но станет. Обязательно оставьте себе по одной такой бумажке на память: внукам покажете. Уже готовят к выпуску новые деньги. Но пятирублёвой бумажки больше не будет. Потому что скоро вы за неё разве что спички в магазине купите. В следующем году появятся новые пятьдесят, сто, двести, пятьсот и тысяча рублей. Возможно, будут пятитысячные и десятитысячные банкноты. Но это не точно. А вот в девяносто третьем и пятитысячные, и десятитысячные точно появятся. Будут и пятидесятитысячные…

— Пятьдесят тысяч? — переспросил Синицын. — Одной бумажкой?

Я кивнул. Спрятал пять рублей в карман.

— Что тут такого? — спросил я. — Если у вас в девяносто шестом или в девяносто седьмом году будет зарплата больше миллиона. Не пятирублёвыми же бумажками вы её получите…

— Миллион?

Синицын недоверчиво ухмыльнулся. Я заметил недоверие и во взгляде своего брата. Подумал, что в девяносто первом году я бы точно в такие предсказания не поверил… если бы их озвучил не Димка.

— Умные люди… вон там…

Я ткнул пальцем в небо.

— … Говорят, что году эдак в девяносто пятом появится и купюра номиналом в пятьсот тысяч рублей. Они же обещают, что где-то в девяносто восьмом году три нуля с этой бумажки обрежут. Проведут деноминацию, как в шестьдесят первом. У нас снова появятся вменяемые цены. Не в сотнях тысяч и в миллионах, а примерно такие же, как сейчас. Вот и прикиньте, какой процент инфляции уже сейчас ожидают те, кто по долгу службы видят реальное положение нашей экономики. Так что покупка мотоцикла и холодильника — это будет разумный шаг для спасения семейного бюджета. Пока нынешние деньги не стали конфетными фантиками.

— М-да… — произнёс сидевший справа от меня Бакаев.

Коля Синицын почесал затылок. Вовка ухмыльнулся и сунул себе в рот вареник.

— Что вы тут обсуждаете? — спросила вернувшаяся из дома Надя.

Она поставила на стол бутылку армянского коньяка, которую я реквизировал из Димкиных запасов. Расставила на столешнице стопки под водку (коньячных бокалов у нас тогда не было).

— Товарищ из КГБ поделился с нами своим видением будущего, — ответил ей Бакаев.

Он допил из стакана вино.

— И какое оно, это будущее? — спросила Вовкина жена.

Она посмотрела мне в глаза, но тут же опустила взгляд.

— Мотоцикл куплю, — сказал Синицын. — С коляской. Так тому и быть.

Он разрубил воздух ребром ладони.

— Вот это правильно, — с полным ртом пробубнил Вовка. — Лучше мотоцикл уже сейчас, чем миллионные зарплаты в далёком будущем.

Владимир откупорил коньяк, наполнил стопки жидкостью из бутылки.

— Предлагаю тост, коллеги, — сказал он. — За миллионные зарплаты!

Мы дружно вскинули руки с рюмками, чокнулись, одновременно выпили (до дна).

Вовка закусил коньяк вареником, стёр рукой с губ сметану.

Он посмотрел на своих коллег и запоздало спросил:

— Ну и что интересное произошло в нашем городе, пока я плескался в море?

Глава 24

Красная полоса заката отражалась в окне веранды. Истерично чирикали шуршавшие листвой пионов воробьи. Приземлившийся на крышу дома голубь изогнул шею, наклонил голову и глазом-бусиной посматривал на меня свысока. Будто я интересовал его больше, чем стоявшая на столе полупустая бутылка с коньяком и миска с варениками. Из кроны вишни то и дело падали листья и ягоды. Но пока они промахивались мимо моей тарелки.

Коля Синицын взмахнул вилкой, словно дирижёрской палочкой. Взглянул сперва на ковырявшегося вилкой в салате Бакаева, затем на меня. Повернул лицо в сторону Вовки и Нади.

— Что у нас тут за две недели могло случиться? — спросил Синицын. — Сплошная бытовуха. Опять в позапрошлую субботу была поножовщина на дискотеке в «Пионере». Пацан с Белорусски порезал троих зареченских. Кровищи было много, но ничего серьёзного. Пару карманников задержали. И отпустили, как обычно. Люськиных девок какой-то борец за нравственность облил зелёнкой. Но заяву они на него не написали. Сейчас он в больнице. Так, помятый слегка. Гордый комсомолец. Твердит, что упал с дерева. Кооперативный ларёк около автобусной остановки на улице Ленина сожгли. Который пирожками торговал. Говорят, что просрочили выплаты Соколовскому. Хозяева ларька твердят, что случился несчастный случай. Мы это так и оформили…

— Вася Седой умер, — сказал Бакаев.

«Выпал из окна сочинской гостиницы…» — мысленно дополнил я его слова.

— Блин горелый, так это же не у нас в городе случилось, — сказал Синицын.

Он скривил губы.

Я заметил, что Вовка встрепенулся. Вспомнил, что меня тогда тоже заинтересовало это известие.

— Что значит, умер? — спросил мой брат. — Как именно умер? Лёша Соколовский до него добрался?

Коля и Женька переглянулись. Они словно решали, кто возьмёт слово.

— Вася Седой выпал из окна сочинской гостиницы, — сообщил Бакаев. — Я поинтересовался… кое у кого. Говорят: никаких намёков на убийство. На суицид тоже не похоже. Вася не оставил после себя никакой записки. Пьяный был, говорят. Случайно выпал. С восьмого этажа. Сейчас у сочинцев это основная версия. Но свидетелей падения они пока не нашли. Сам Вася ничего не сказал: нашли его уже мёртвым. Седого здесь похоронили, у нас. На Кисловском кладбище.

Женька большим пальцем указал себе за спину.

— А Соколовский как на это отреагировал? — спросил Вовка. — Он же в прошлом месяце грозился, что оторвёт Седому голову.

Владимир вопросительно вскинул брови. Я отметил, что уже в девяносто первом у меня на лбу наметились две длинные почти параллельные друг другу морщины.

Бакаев пожал плечами.

— Лёша Соколовский был на похоронах, — ответил Синицын. — Пришёл туда вместе с Кислым. И с десятком своих архаровцев. Заявил, что через год поставит за свой счёт на могиле Седого памятник в полный рост. Из гранита. Речь длинную толкнул. Называл Седого своим лучшим другом. Даже слезу, говорят, пустил. Сказал, что наймёт в Москве частных детективов для расследования обстоятельств Васиной гибели. Так что свою причастность к смерти Седого он не признал.

Вовка ухмыльнулся, посмотрел на свою жену.

Я наблюдал за тем, как Вовка и Надя смотрели друг другу в глаза, словно обменивались мыслями. Почувствовал, как кольнуло в сердце.

— Я надеялся, что после той ссоры в ресторане «Кавказ» их чёртова банда расколется пополам, — сказал мой брат. — Надеялся, что часть Лёшиных бычар станут на сторону Седого. И они попортят друг другу шкуры. Как тогда, в девяностом, помните? Когда Соколовский схлестнулся с зареченскими. Из-за рынка. Здесь было бы ещё лучше. Лёшины шакалы покусали бы друг друга. Красота! Мы бы с удовольствием поработали. Одних в морг, других — за решётку…

Вовка привстал, взял со стола бутылку. Плеснул коньяк себе, Наде и мне. Передал бутылку Бакаеву.

— Вот так бы я поработал, — признался Вовка. — Не работа, а мечта.

Он выждал, пока Женька нальёт себе и Коле. Проследил за тем, чтобы Бакаев спрятал пустую бутылку под стол.

Мой и Надин взгляды на мгновение снова встретились.

Владимир поднял стопку.

— Выпьем за нашу работу, коллеги, — сказал он. — За работу, безусловно, нужную. И плохо оплачиваемую.

Выпили. Поставили стопки на столешницу.

Испуганный стуком стеклянной тары о стол голубь взлетел с крыши и умчался в сторону огорода.

— Сами-то как считаете, — сказал Вовка, — это Лёша грохнул Седого? Или Соколовскому на этот раз крупно повезло?

Он посмотрел на свою жену.

— Соколовский, — тихо сказала Надя.

Коля Синицын скривил губы.

— Пить надо меньше, — сказал он. — Нажрался, небось, Васька. Как обычно. Да выглянул подышать. Девок внизу красивых увидел…

Коля вздохнул.

Бакаев пожал плечами.

— Да чёрт его знает, — ответил Женька. — Да и какая теперь разница. Соколовский в любом случае избавился от своего подельника. Седой после той ссоры в ресторане у него как кость в горле был. Лёша от него отделался. Сам он это сделал, или случайно так вышло — с этим делом пусть сочинцы разбираются. У нас с вами здесь и своих проблем хватает.

На стол рядом с Бакаевым снова приземлилась вишня. Женька сбросил её на землю, вилкой подцепил с тарелки вареник.

«Предъяву Соколовскому за смерть Седого никто не сделает, — мысленно ответил я брату. — Смерть Василия Седого, заместителя председателя Союза кооператоров Нижнерыбинска, признают несчастным случаем. Памятник ему в полный рост у нас на кладбище действительно поставят. Неплохой. Из чёрного гранита. Постоянно мимо него проезжал, когда проведывал… своих».

Синицын снова наполнил стаканы вином. Зажмурился от солнечных лучей: они пробились сквозь листву вишни и осветили Колино лицо. Николай погладил указательным пальцем свои тонкие усы.

— Вова, — сказал он, — у нас тут новое любопытное событие намечается. Поговаривают: Соколовский задумал Зинченко подвинуть из директорского кресла металлургического завода. Нашёл ему замену: главного инженера завода, который недавно женился на его племяннице. Якобы, Лёша уже задействовал свои связи в Москве, заслал туда человека с подарком.

«Да ладно», — вдруг вспомнил я свою прошлую реакцию на это сообщение.

— Да ладно? — процитировал меня Владимир. — Не высоко ли Лёша нацелился? Металлургический завод — это пока не его уровень. Это не мелкие кооператоры, которых он со своей бандой доит. Не по Сеньке шапка. Зинченко на своём месте сидит крепко. У него родной дядя работает в Москве, в Министерстве. Его сейчас никакими взятками не подвинуть. Лёша зубы об него обломает.

Мой брат покачал головой.

Я улыбнулся: в тот раз я тоже видел Соколовского в роли моськи, лающей на слона. Пока в августе девяносто первого года (ещё до гибели Нади) директор Нижнерыбинского металлургического завода Лев Олегович Зинченко не утонул в реке, отдыхая в своём доме на улице Крупской. Его смерть признали несчастным случаем.

— А если снова случится несчастный случай? — спросил я. — Из окна выпадет, под машину попадёт, или утонет?

— Кто? — переспросил Вовка. — Зинченко?

Я кивнул — Вовка в ответ ухмыльнулся.

— Тогда я признаю, что на нашего Лёшу работают экстрасенсы, — сказал мой брат. — Кашпировский вместе с Чумаком. Но только сомневаюсь, что Соколовскому снова повезёт, как в случае с Васей Седым. Расследовать такую смерть пришлют целый вагон следаков из Москвы. Они докопаются до истины, не поленятся. Открутят Лёше голову, если он увязнет в этом деле хоть ноготком.

— Сомневаюсь, — сказал я.

— Почему? — спросила Надя.

Она подняла на меня взгляд.

Я посмотрел в её карие глаза. На мгновение мне показалось…

Я покачал головой, махнул рукой.

— Предлагаю тост, — сказал Вовка.

Он поднял наполовину заполненный вином стакан. Хитро усмехнулся.

— За Димкину дочку генерала! — провозгласил он. — Выпьем за то, чтобы мой брат сделал ей предложение. Чтобы мы все вместе погуляли у них на свадьбе в Ленинграде!

Женька Бакаев хмыкнул.

Надя улыбнулась.

— Главное, чтобы у невесты твоего брата оказалась симпатичная подружка, — добавил Коля Синицын.

* * *

— … Я ему и говорю, — сообщил Синицын, — а с какого перепугу это вдруг стало нашей обязанностью…

Я встал из-за стола — заметил Вовкин вопросительный взгляд.

Тихо сказал:

— Проведаю племянницу.

— … А он на меня тупо смотрит… — продолжил рассказ Коля.

Он всплеснул руками — в упор посмотрел на Бакаева.

— … И говорит…

Надя подняла на меня глаза.

Она склонила голову к плечу мужа и шепнула:

— Диме не интересны ваши милицейские байки.

— … Нет, ты понимаешь⁈ Он это мне сказал!..

Я похлопал Вовку по плечу, произнёс:

— Общайтесь.

Мой брат кивнул — я прошёл у него за спиной и направился к веранде.

* * *

Лиза ещё не спала. Она уже переоделась в длинную белую мамину футболку, которая служила ей пижамой (эту Надину футболку мы с дочерью хранили много лет). Лиза сидела на диване в гостиной (на фоне ковра), заплетала в две косы волосы своей новой куклы.

Установленный рядом с окном телевизор мигал экраном. Из его динамиков звучала тревожная музыка. Она сменилась мужскими голосами. «Добрый вечер». «Здравствуйте». «В эфире снова „Взгляд“. Его ведут Александр Любимов и Александр Политковский…»

Я подошёл к телевизору, отключил в нём звук. Тут же услышал громкий смех, что донёсся со двора. Различил похожие на покашливание смешки Бакаева, звонкий хохот Коли Синицына и будто бы незнакомый смех Вовки (его я в прошлой жизни не слышал со стороны).

Лиза обернулась. Я увидел ямочки у неё на щеках.

— Дима! — сказала моя племянница. — Смотри, какую я ей причёску сделала. Тебе нравится?

Она продемонстрировала мне свою куклу.

— Неплохо получилось, — сказал я. — Будешь парикмахером, когда вырастишь?

Лиза чуть склонила на бок голову (мне был хорошо знаком этот её укоризненный взгляд).

— Нет, конечно, — сказала она. — Я буду следователем. Как мама.

Я улыбнулся: вспомнил, что в прошлой жизни Лиза тоже планировала пойти по маминым стопам. Готовилась к поступлению на юридический факультет. Но в итоге она стала филологом и, «как папа», автором детективов.

— Мне кажется, что из тебя получилась бы хорошая писательница, — сказал я. — Люди с удовольствием читали бы придуманные тобой истории. Писали бы тебе письма с благодарностями. Покупали бы в магазинах твои книги.

Лиза удивлённо приподняла брови (в точности, как это делал… её отец).

— Почему ты так думаешь? — спросила она, погладила по голове куклу.

Я разглядывал её лицо. Почувствовал, как в горле собрался ком.

— Потому что ты очень интересно рассказывала о своих приключениях на море. Я уверен, что почитать о них было бы интересно не только мне. Точно-точно. У тебя хорошее воображение. Ты легко бы придумала новую историю про свою куклу Барби.

— Новую? — спросила Лиза. — А есть и старые истории?

Она выпрямила спину, будто насторожилась.

— Конечно, есть. Это же очень известная кукла. О её приключениях сочинили множество рассказов и сказок.

— Правда? Дима, ты их знаешь?

Я повертел кистью руки. Ещё на полшага приблизился к племяннице. Почувствовал, что от Лизы пахло духами: теми самыми, французскими, из магазина «Lancome», которые я подарил жене своего младшего брата.

— Помню парочку, — соврал я.

Подумал: «Придумаю запросто». Взглянул на циферблат настенных часов.

— Если хочешь, расскажу тебе одну. Перед сном. Помнишь, как папа тебе раньше рассказывал сказки?

Лиза две секунды смотрела мне в глаза, будто раздумывала. Не моргала. Я увидел, как Лиза вдруг зевнула, прикрыла рот ладонью. Она решительно встала с дивана, прижала к груди светловолосую куклу. Посмотрела на меня снизу вверх.

— Ладно, Дима, — сказала моя племянница. — Я согласна. Расскажешь прямо сейчас.

Она решительно тряхнула головой и потребовала:

— Только не одну историю, а две! Договорились?

— Договорились, — сказал я.

Наблюдал за тем, как Лиза надела тапки с потёртыми носами (раньше их носила Надя). Племянница снова запрокинула голову — наши взгляды встретились. Я увидел, что в глазах Лизы отражались жёлтые пятна электрических лампочек и мигающий экран телевизора.

Лиза улыбнулась, взяла меня за руку и повела к двери в спальню.

* * *

Лиза стребовала с меня не две, а три истории об американке Барби (которая в моём варианте выглядела вовсе не заморской принцессой). В прошлом (которое теперь выглядело будущим) истории о Барби обошли меня стороной. Поэтому в моём изложении похождение американской красавицы походили на смесь приключений Пэппи Длинныйчулок и Элли, попавшей в Изумрудный город.

Третью историю Лиза не дослушала: она уснула, но так и не выпустила ни свою новую куклу, ни мою руку. Я высвободился из цепкой хватки детских пальцев — Лиза во сне сурово нахмурилась. Я поцеловал её в лоб и пошёл во двор, где всё ещё звучали мужские голоса. По пути я выключил телевизор (я не смотрел его в последние десять лет прошлой жизни — не собирался смотреть и теперь).

* * *

Сразу после полуночи я попрощался с Вовкой и с Надей — Коля и Женя поняли мой намёк и тоже засобирались домой (в прошлый раз мы разошлись в два часа ночи).

Вовка проводил меня до машины. Пожал мне руку.

— Завтра я тебе позвоню, — сказал он.

* * *

Позвонил мне младший брат за час до полудня — я к тому времени давно проснулся, сделал привычный по прошлой жизни комплекс упражнений, к которому добавил упражнения для мышц ног (их я сейчас тренировал с особенным удовольствием).

Перед Вовкиным звонком я уже принял душ и позавтракал.

С Вовкой мы обменялись приветствиями — мне послышались ноты смущения в его голосе.

— Заеду к тебе после работы, — сказал брат. — Ладно? Поговорим, по поводу твоего вчерашнего обещания. Ведь ты же ещё не передумал? Я о деньгах на холодильник говорю, которые ты вчера предложил нам в долг. Мы с Надей ночью посовещались. Решили, что ты прав. Как всегда. Холодильник нам действительно нужен. Если ты нам подкинешь на него деньжат — будет просто замечательно. Мы тебе деньги отдадим сразу же, как только…

— Перестань, брат, — сказал я. — После смерти родителей я заграбастал себе их квартиру, и папину машину. Так что будет справедливо, если я хотя бы часть родительского наследства отдам вам с Надей деньгами. Тем более что деньги скоро обесценятся. Я тебе об этом вчера рассказывал. Так что не надо этих виноватых стонов в трубку. В конце концов, я твой старший брат. Теперь, когда папы нет, я старший в семье. И должен о тебе заботиться.

Услышал Вовкино хмыканье.

— Ладно, позаботься обо мне, братишка, — уже без прежнего смущения сказал Владимир. — Заеду после пяти. Не теряйся.

Я посмотрел в зеркало на Димкино лицо. Всё ещё не привык, что вижу теперь в отражении не себя.

В памятной манере своего старшего брата я рублеными фразами ответил:

— Буду дома. Приходи, Вовчик.

* * *

После телефонного разговора с Вовкой я соорудил в комнате на столе баррикаду, для работы стоя. Мой разум бунтовал против идеи сидеть на одном месте больше получаса. Будто подсознательно я переживал, что больше не встану на ноги после такого долгого сиденья за столом. По уже опробованному вчера методу я навалил на столешницу гору из родительских книг, уложил поверх них деревянную доску для игры в шахматы. Разместил на этой горе новый блокнот (прошлый я уже исписал), приступил к записям.

Сам не заметил, как промчалось время.

Из творческого забыться меня вывела требовательная трель дверного звонка.

Я посмотрел за окно, где заметно удлинились тени. Взглянул на циферблат часов. Отметил, что Вовка сегодня освободился на полчаса раньше, чем обещал. Я уронил на страницу блокнота ручку, потёр уставшие глаза. Осмотрел свои исчирканные синими чернильными полосами пальцы. Подумал, что для нормальной работы мне сейчас недоставало ноутбука… или хотя бы обычного смартфона с приличным экраном. Я вздохнул, покачал головой. Натянул брюки, поплёлся в прихожую.

Посмотрел в дверной глазок. Озадаченно вскинул брови, как это делали вчера Вовка и Лиза.

Взял с полки у зеркала пистолет, передёрнул затвор, сдвинул флажок предохранителя. Распахнул дверь.

Убедился, что на лестничной площадке стоял не Вовка. Замерший около порога моёй квартиры мужчина был на полголовы выше меня прошлого (Вовки) и даже выше меня нынешнего. «Роман Андреевич Ильин», — вспомнил я его имя. Ильин посмотрел мне в лицо и тут же опустил взгляд. Он увидел, что ствол ПМ целил в его брюки, на пять-шесть сантиметров ниже пряжки ремня. Ильин недовольно поморщил лицо, словно разжевал лимон. Память подсказала мне, что именно за эту гримасу Романа Ильина и прозвали Кислым.

С Ромой Кислым я в прошлой жизни встречался дважды. Оба раза случилось это незадолго до Надиной смерти. Кислый сейчас работал водителем и телохранителем председателя Союза кооператоров Нижнерыбинска Алексея Михайловича Соколовского (главного бандита нашего города). Он приходил ко мне «тогда». От имени Лёши Соколовского, требовал у меня (капитана милиции) деньги, украденные во время налёта на здание администрации городского рынка. «Рынок ограбят в среду, — подумал я. — Сейчас только понедельник…»

— Здравствуйте, Дмитрий Иванович, — сказал Кислый (неожиданно вежливым громким голосом).

Я отметил: в прошлые разы он разговаривал со мной совсем иным тоном.

Я окинул взглядом наряд Ильина: кроссовки, синий спортивный костюм с эмблемой «Адидас» и с тремя полосами на рукавах и на штанинах.

Подумал: «Солидный человек… по нынешним временам».

Ответил:

— Привет.

Кислый чуть сместился в сторону — ствол моего пистолета отклонился вслед за ним, будто намагниченный.

Кислый вновь поморщился и сказал:

— Дмитрий Иванович, меня прислал к вам Алексей Михайлович.

— Прекрасно.

Я мысленно пояснил сам себе: «Алексей Михайлович — это Соколовский».

Пристально посмотрел Кислому в глаза. Прижал палец к спусковому крючку.

Услышал невнятное:

— Эээ…

Мне показалось, что Роман Ильин смутился.

Я не знал, что он на такое способен.

— Дмитрий Иванович, — сказал Кислый (всё так же вежливо, но уже гораздо тише), — Алексей Михайлович ждёт внизу, в машине. Я провожу вас к нему.

Конец первой части

ссылка на следующую часть: (https://author.today/reader/420543/3899214)

Если история развлекла Вас, не забудьте нажать на сердечко («нравится»).

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Товарищ капитан. Часть 1. Блондинка с розой в сердце

Оглавление

Начало

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Nota bene