Мария Кича
Большая книга по истории Ближнего Востока. Комплект из 5 книг
© Кича Мария Вячеславовна, текст, 2024
© Оформление. ООО "Издательство "Эксмо", 2024
* * *
Династии: как устроена власть в современных арабских монархиях
Посвящается В.Н.К.
Песок – не в пустыне, песок – в голове бедуина.
Арабская пословица
Мы ничего не знаем, кроме того, чему научились от своих родителей. Ход наших мыслей воспроизводится без обновления с VII века.
Мохаммед Абед аль-Джабри«Критика арабской ментальности»
Слепая приверженность семейным традициям часто выхолащивает из человека собственное «я» и разрубает невидимые нити, связывающие его со временем, в котором он живет.
Гада ас-Самман
В нашей сегодняшней печали нет ничего горше воспоминания о нашей вчерашней радости.
Джебран Халиль Джебран
Есть в этом мире вещи, которыеРжавеют, забываются и умирают –Такие, какКорона,ЖезлИ трон,Где восседают падишахи.Шерко Бекас
Введение
Искатели человеческой природы скажут:«И места хватит всем.Восток – не совсем Восток,а Запад – не совсем уж и Запад…»Махмуд Дарвиш
В 2016 году многие СМИ сообщили шокирующую новость. Сотрудники британской разведки, преследуя подозреваемого, ворвались в номер отеля «The Excelsior» в Лондоне – и обнаружили там катарскую принцессу Салву аль-Тани в компании семи обнаженных мужчин. По словам спецагентов, женщина находилась «в компрометирующей позе». Посол Катара попытался замять скандал, предложив журналистам крупную сумму денег, – но те оказались неподкупны и… И это ложь.
Распространяя «утку», пресса ссылалась на авторитетное международное издание «Financial Times» – которое, однако, никогда не писало об оргиях Салвы. Фотография «распутницы», размещенная в интернете, оказалась фотографией Алии аль-Мазруи – бизнес-леди из ОАЭ.
Данная история – типичный пример «fake news». Она появилась в индийских газетах, а затем перекочевала в западные СМИ. Впрочем, сплетни о любовных приключениях катарской принцессы – это лишь капля в море слухов, домыслов и самых фантастических гипотез, которые испокон веков окружают представителей арабских монархий.
Когда мы слышим слово «монархия», воображение отсылает нас к европейской истории. Государства Бурбонов и Тюдоров, держава Габсбургов, королевская Пруссия, наполеоновская Франция – эти и многие другие имена, образы и связанные с ними события впечатались в сознание западного человека. У их истоков находится великий европейский прародитель – императорский Рим.
Тем не менее, монархия возникла на Востоке. Первыми монархами были египетские фараоны и иудейские цари, повелители Шумера и Аккада, владыки Ассирии, шахи Персии и правители Набатеи, а позже – византийские василевсы, наследники Рима, жившие на географической и ментальной границе между Востоком и Западом. Затем их сменили арабские амиры и халифы из династий Омейядов, Аббасидов, Фатимидов и Айюбидов. Арабские государства казались вечными – но спустя сотни лет они также прекратили свое существование.
Закат старого золотого солнца Аравии совпал с восхождением молодого белого полумесяца Османской империи. Завоевав Ближний Восток, османы включили его в состав Блистательной Порты и управляли территориями нынешних Ирака, Сирии, ОАЭ, Египта и прочих арабских стран.
На протяжении веков османское господство считалось гарантом спокойствия на Ближнем Востоке – однако этот регион никогда не был спокойным. Его издавна сотрясают вооруженные конфликты, а в последние десятилетия – еще и террористические акты. На обширных пространствах от Ирана до Марокко рождались и погибали великие империи, делались выдающиеся научные открытия и гремели кровопролитные войны. Монархи, полководцы и религиозные лидеры боролись за новые территории и природные ресурсы, за веру и женщин, за деньги и власть. Современный Ближний Восток, сформировавшийся после крушения Порты в 1922 году, выплавлен в огне легендарных сражений, а также искусно соткан из паутины дипломатических интриг и хитроумных политических ловушек.
Европейские державы разделили территории, принадлежавшие Порте, – и тем самым окончательно дестабилизировали этот регион. Новые арабские государства создавались искусственно, на основе разных османских провинций либо исторических областей – и никогда прежде не обладали суверенитетом. Многие проблемы – например, «палестинский вопрос», затяжные конфликты в Ираке, Сирии и Ливии, вечные междоусобицы в Йемене – до сих пор не решены. Всё это – последствия чудовищного беспорядка, царившего на Ближнем Востоке после Великой войны (1914–1918).
На фоне революций, мятежей и иных потрясений, охвативших регион в XX веке, наиболее стабильными оказались арабские монархии.[1] В отличие от арабских республик, они сумели отразить удары извне и побороть – хотя бы отчасти – внутренние противоречия. Одна из причин такого успеха – в том, что монархии возглавляют древние и уважаемые династии: Аль Хашими (в Иордании), Аль Сауд (в Саудовской Аравии), Аль Саид (в Омане),[2] Аль Мактум и Аль Нахайян (в ОАЭ), Аль Халифа (в Бахрейне), Аль Тани (в Катаре) и Аль Сабах[3] (в Кувейте).[4] Представители этих династий – вчерашние бедуины – превратились в миллиардеров и влиятельных политиков.
Современные арабские монархии возникли на разломе эпох. Подобно молодому дереву с крепкими корнями, они пробились сквозь обломки османского империализма и мусульманского традиционализма – и создали невиданный доселе арабский мир. Он открыт для инвестиций и потрясает туристов «новыми чудесами света» вроде Дубая. Впрочем, в наши дни – как и сотни лет назад – аравийская «игра престолов» по-прежнему изобилует коварными интригами, жестокими распрями и волшебными сказками. На Ближнем Востоке меняются декорации – но не люди.
Настоящая книга – о гордости и бесчестии, о верности и предательстве, о злом роке и невероятной удаче, которые постигли арабских правителей в наше время. Не будь на свете храброго Фейсала I, осторожного Абдаллы I, властного Абдул-Азиза ибн Абдуррахмана аль-Сауда или проницательного султана Кабуса – и Ближний Восток был бы совершенно иным.
Они стали частью истории.
Истории, которая творится прямо сейчас.
Часть I
Большие надежды
Эпоха перемен
Глава 1
Хранители Мекки
Бей в свой барабан и дуди в свою собственную дудку.
«Тысяча и одна ночь»
Наше повествование – как, впрочем, и мусульманская история – начинается в Мекке – священном исламском городе, затерянном в песках Хиджаза (Западной Аравии). Его традиционными хранителями были Хашимиты – потомки пророка Мухаммеда.
Хашимиты ведут свой род от Амра аль-Улы (464–497) – прадеда Мухаммеда и члена племени курайшитов, которое руководило Меккой задолго до рождения пророка.[5] В 480-х годах, когда Аравию поразила засуха, Амр покупал в Палестине муку, пек хлеб, крошил его в мясной бульон и раздавал эту похлебку голодавшим. Мекканцы нарекли своего спасителя «Хашим» (от араб.هشم – ломать). Амр стал влиятельным человеком и возглавил племенной клан Бану Хашим – откуда, помимо Хашимитов, произошли Аббасиды.
Потомки Амра издавна имели доступ к власти. Хашимиты с XI века стояли во главе Мекканского шарифата[6] – и на заре XX века считались старейшей правящей семьей в мире. В 1517 году они признали сюзеренитет османского султана Селима I – ибо надеялись, что османы защитят Хиджаз от португальцев (те регулярно нападали на побережье Аравийского полуострова). Защита Хиджаза входила в круг интересов Порты – и в течение следующих 400 лет османского господства Хашимиты чувствовали себя весьма комфортно. Получив статус полу-автономных правителей, они помогали султанам организовать хадж (ежегодное паломничество в Мекку и Медину), торговали с Индией и Китаем, держали личное посольство в Дели и приобретали недвижимость в Стамбуле.
Однако арабы питали к османам плохо скрываемую неприязнь. Например, в 1703 году Саид ибн Саад – тогдашний глава Хашимитов – публично назвал султана Ахмеда III «сыном христианской шлюхи»[7] и пригрозил перейти на службу к марокканскому монарху Мулаю Исмаилу ибн Шерифу. В 1880-х годах английские дипломаты регулярно получали сообщения от арабских информаторов. Те утверждали, что в арабских вилайетах (провинциях) Порты растет недовольство и местное население под руководством амира Мекки – своего истинного лидера – готово взбунтоваться при поддержке Британии.
К началу Первой мировой войны османы – в прошлом кочевники из азиатских степей – уже не одну сотню лет владели арабским миром, включая Плодородный полумесяц (Левант и Месопотамию).[8] Тут протекают великие реки – Нил, Иордан, Тигр и Евфрат. Они обеспечивают Ближний Восток водой, делая его пригодным для сельского хозяйства – а значит, и для проживания людей.
Плодородный полумесяц – колыбель цивилизации. Еще до нашей эры на его землях, подобно тучным колосьям пшеницы, выросли Древний Египет и Иудейское царство, Шумер и Аккад, Вавилония и Ассирия. Именно в этом регионе, согласно Библии, начался Всемирный потоп и крестился Иисус Христос; здесь разбили висячие сады Семирамиды и построили Вавилонскую башню. В зоне Плодородного полумесяца появилась письменность, сформировалась наука и возникла организованная религия.
Левант и Месопотамия должны были процветать – но к 1914 году их земли истощились. Ирригационные системы пришли в упадок: пруды и водохранилища заросли илом, оросительные каналы занесло песком. Люди страдали от голода, нищеты и болезней – и тогда, в последние десятилетия Османской империи, в ее арабских вилайетах стали зарождаться националистические настроения.
Порта – крупнейшая мусульманская держава в истории – являлась централизованным государством лишь формально. Султанские чиновники управляли крупными арабскими городами – но за их пределами контроль осуществлялся слабо. Османские губернаторы не обладали достаточной военной силой. Это делало их зависимыми от местных племенных вождей, богатых торговцев и религиозных лидеров.
На заре XX века арабский мир сотрясали противоречия. В Бейруте, Дамаске, Алеппо, Багдаде и Мосуле группировки арабской знати ожесточенно боролись друг с другом. Причина конфликтов проста: те, кому покровительствовали османы, занимали привилегированное положение и получали процент со взимаемых налогов и сборов. Другие арабы – не менее знатные, но исключенные из системы распределения материальных благ – жаждали перемен. Но даже самые недовольные не мечтали о суверенитете. Кроме того, политика оставалась сугубо «городской игрой» и не затрагивала интересы тысяч крестьян. Известный британский ориенталист Гертруда Белл, не понаслышке знакомая с арабским миром той эпохи, писала: «Арабского народа не существует; сирийский купец отделен более широкой пропастью от бедуина, чем от Османской империи».
В Хиджазе дела обстояли иначе. К концу XIX века общее население его главных городов – священных Мекки и Медины, а также портовой Джидды – составляло около 100 тыс. человек, а количество бедуинов достигало максимум 300 тыс. Основной доход приносили паломники. Их было много – ведь каждый мусульманин обязан хотя бы раз в жизни совершить хадж и собственными глазами увидеть Благословенную Мекку и Лучезарную Медину.
Хашимиты носили гордый титул шарифов Мекки – и, как утверждает английский востоковед Джеймс Моррис, являлись «чем-то средним между духовенством и аристократией». С 1908 года Мекканский шари-фат возглавлял Хусейн ибн Али из рода Хашимитов. Независимость правителей Хиджаза ограничивал султанский наместник, а в Мекке размещался турецкий гарнизон. Сообщение Западной Аравии со Стамбулом было затруднено, и Хашимитам удавалось сохранять определенную автономию. Однако, по замечанию американского историка Дэвида Фромкина, шариф «не имел никакого влияния ни на политические, ни на духовные процессы за пределами Хиджаза». В то же время османы старались контролировать родину пророка – и в доказательство своей мощи регулярно вызывали в Стамбул членов главных хиджазских семей (в том числе Хашимитов), где оставляли их в качестве «почетных гостей султана» – то есть пленников. Хусейн стал шарифом Мекки только в 60 лет – до этого он провел долгие годы на берегах Босфора в качестве заложника.
На рубеже XIX–XX веков Порта вступила в эпоху упадка. Территория Аравийского полуострова была поделена между враждующими шейхами и амирами. Если права Хашимитов на Хиджаз никто не оспаривал, то за Неджд (Центральную Аравию) боролись династии Аль Рашид (Рашидиты) и Аль Сауд (Саудиты). На юго-западе существовал эмират Асир, основанный семьей Аль Идрис (Идрисидами). На северо-востоке располагался Кувейт – вотчина рода Аль Сабах. По обширным пустыням кочевали бедуинские племена – они грабили паломников и вели друг с другом бесконечные войны. Нельзя забывать и об англичанах, которые с 1800 года пытались закрепиться в Аравии и искали союзников среди местных амиров. Британское влияние ощущалось в южной части Красного моря, в Адене и Персидском заливе – так англичане защищали морской путь к своим индийским колониям.
Абдул-Хамид II, занимавший в те годы османский престол, был халифом – верховным правителем всех мусульман мира. Консервативный и деспотичный, он настроил против себя стамбульскую интеллигенцию, политиков и военных.[9] Европейским державам Абдул-Хамид II тоже не нравился – но Великобритания на протяжении всего XIX века спасала ослабевшую Порту от неминуемой гибели. Лондон не желал, чтобы турецкие владения достались его давним соперникам – Франции и России. Но к 1914 году англичане уже не помогали Османской империи. Их настораживало, что халиф обладает потенциальным влиянием на 100 млн индийских мусульман – жителей британских колоний. Некий английский чиновник предположил, что «хашимитский амир Хусейн станет более гибким халифом, нежели Абдул-Хамид II, поскольку он живет рядом с нашей дорогой в Индию и потому будет полностью в нашей власти, как Суэцкий канал».
Хусейн ибн Али родился в 1853 или 1854 году. Он происходил из влиятельного клана Дхави Аун и являлся потомком пророка Мухаммеда в 38-м поколении. У будущего короля Хиджаза насчитывалось около 800 конкурентов – членов кланов Дхави Аун и Дхави Зейд. Эти хашимитские кланы руководили Западной Аравией в течение веков, сменяя друг друга, а глава правящего клана носил титул шарифа Мекки. Изначально шансы Хусейна возвыситься были весьма призрачными, ибо власть над Хиджазом принадлежала Дхави Зейд.
Когда грянула Первая мировая война, Хусейну было примерно 60 лет. Тем не менее, он выглядел потрясающе. Этот высокий смуглый старик с царственной осанкой и белоснежной бородой произвел неизгладимое впечатление на британского офицера Томаса Эдварда Лоуренса (знаменитого Лоуренса Аравийского). В книге мемуаров «Семь столпов мудрости» Лоуренс пишет, что Хусейн был «внешне столь возвышен и чист, что казался слабым». Даже его имя (араб.حسين) означало «красивый, хороший, добрый». Но за благородной внешностью Хашимита скрывался упрямый, коварный и амбициозный политик – способный, по мнению Лоуренса, проявлять поистине неарабскую дальновидность.
Детство и юность Хусейна окутаны тайной. Известно, что он провел ранние годы среди бедуинов Хиджаза, а потом около 20 лет (до 1908 года) находился в Стамбуле в качестве «почетного гостя» султана. Абдул-Хамид II не желал быть обвиненным в дурном обращении с потомком пророка – поэтому Хусейн с женами и детьми проживал на великолепной босфорской вилле. Его сыновья – Али, Абдалла, Фейсал и Зейд – получили прекрасное образование. Они окончили Галатасарайский лицей и Роберт-колледж – самые престижные учебные заведения Османской империи. В то же время Хашимиты держались независимо, и Абдул-Хамид II не спешил отсылать их обратно в Хиджаз. Султан понимал, что после возвращения домой Хусейн и его взрослые сыновья будут представлять для него немалую опасность.
Между тем над Стамбулом сгущались тучи. Истощенная Порта – с ее бюрократизмом, экономическим кризисом и военными поражениями – доживала свои последние годы. Государство рушилось – медленно, но верно. Реформаторское движение возглавила партия «Единение и прогресс» (Ittihad ve Terakki). Иттихадисты (они же младотурки) агитировали против султана. В июле 1908 года разразилась Младотурецкая революция, и весной 1909 года Абдул-Хамида II свергли. Отныне Портой номинально руководил его брат – Мехмед V.
Тогда же, в 1908 году, освободилась и должность мекканского шарифа. Предыдущий шариф – Али ибн Абдалла ибн Мухаммед – был низложен, а его преемник – старый и больной Абдалла ар-Рафик – скоропостижно скончался. Хусейн оказался главным претендентом на престол Хиджаза.
Для младотурок он был узником Абдул-Хамида II – и, значит, врагом опального султана. Абдул-Хамид II – ненавидевший модернизацию – считал Хусейна (члена древнего и знатного рода) авторитетным союзником, которому под силу противостоять реформаторам-иттихадистам. Наконец, Лондон рассматривал Хашимита как подходящего кандидата на должность шарифа. Еще будучи «почетным гостем», Хусейн заявил британскому послу в Стамбуле, что собирается повлиять на арабских вождей Хиджаза ради обеспечения интересов Англии на Аравийском полуострове. По воспоминаниям одного британского офицера, Хусейн «произвел хорошее впечатление, и можно было надеяться, что он не окажется мошенником и наведет порядок в Аравии».
В итоге кандидатура Хусейна устроила всех. В 1908 году он вернулся в Мекку и стал ее последним шарифом.
Новый хранитель священного города решил, что именно он – а не османский султан – должен быть халифом. На самом деле Хусейн терпеть не мог иттихадистов из-за их секуляризационных реформ. Младотурки преобразовали Порту из абсолютной монархии в конституционную и заменили мусульманскую (то есть арабскую) модель государственного управления западной моделью. Все это до глубины души оскорбляло потомка пророка Мухаммеда – ярого сторонника ислама и шариата.
Масла в огонь подлило и то, что накануне Первой мировой войны щупальца Османской империи внезапно потянулись к Хиджазу. Завершилось строительство легендарной Хиджазской железной дороги, которая пролегала между Дамаском и Мединой. Бедуины отнеслись к ней враждебно. Они увидели в «железном осле» угрозу источникам своих доходов – сопровождению путников, перевозке грузов и грабежу паломников. Шариф Хусейн поощрял нападения бедуинов на поезда и игнорировал просьбы младотурок проложить рельсы до Мекки.
Впрочем, Западная Аравия постепенно утрачивала относительную автономию. Иттихадисты стремились к централизации Порты – в 1912 году Абдалла (сын Хусейна) уже жаловался на их тиранию английским и французским дипломатам. В апреле 1914 года в Хиджаз прибыл новый губернатор – суровый Мехмед Вехиб-паша. По его мнению, Западная Аравия не нуждалась в контроле Хашимитов – и, значит, самоуправству Хусейна следовало положить конец. Великое арабское восстание (1916–1918) разгорелось из искры, высеченной во время столкновения между Хашимитами (представителями старой арабской элиты) и младотурками, которые хотели создать централизованное государство. Кардинальные перемены в международной политике, вызванные Первой мировой войной, предоставили Хашимитам уникальный шанс для укрепления своей власти.
Глава 2
Накануне взрыва
Не открывай дверь, которую ты не в силах закрыть.
Арабская пословица
Решение вступить в Первую мировую войну в ноябре 1914 года стало роковым для Порты. Султан Мехмед V был безвольной марионеткой в руках младотурок. Реальная власть принадлежала триумвирату – лидерам партии «Единение и прогресс»: Мехмеду Талаату-паше, Исмаилу Энверу-паше и Ахмеду Джемалю-паше. По их воле Османская империя присоединилась к Центральным державам.[10]
Великобритания лихорадочно искала союзников среди арабских лидеров. Дело в том, что Мехмед V, унаследовавший титул халифа, объявил Антанте джихад (священную войну). 14 ноября 1914 года он призвал всех правоверных бороться с англичанами и французами. Объявление джихада грозило Антанте серьезными проблемами. В Индии насчитывалось 100 млн мусульман, в Египте и Судане – 16 млн, и все они находились под британским владычеством.[11] Количество мусульман в африканских колониях Франции также исчислялось миллионами. Англичане боялись, что призыв султана к джихаду сработает. Их прежние контакты с Хашимитами внезапно приобрели огромное значение.
Колония – территория, находившаяся под властью иностранного государства (метрополии). Не имела суверенитета.
Примеры: Алжир (французская колония в 1830–1962 годах), Британская Индия (нынешние Индия, Пакистан, Бангладеш и Мьянма – колонии Великобритании в 1858–1947 годах).
Протекторат – государство, находившееся под защитой (в первую очередь, военной) другого государства (протектора). Не являлся суверенным в сфере внешней политики, но обладал суверенитетом во внутренних делах (в частности, сохранялась местная правящая династия).
Примеры: французский протекторат Тунис (1881–1956), британские протектораты Кувейт (1899–1961) и Аден (1886–1963).
Британские информаторы продолжали докладывать, что арабский мир недоволен турками. Осенью 1914 года военный министр Герберт Китченер велел дипломату Рональду Сторрзу возобновить контакты с Абдаллой (сыном шарифа). Сторрз должен был выяснить позицию Хусейна на тот случай, если Порта начнет боевые действия против Антанты. Абдалла заявил, что Хашимиты благоволят к англичанам – но восстания не будет, пока иттихадисты не потревожат его отца. Тогда англичане предположили, что теоретически титул халифа может перейти от османского султана к «некоему арабскому лидеру». Однако Хусейн не торопился ссориться с младотурками.
В декабре 1914 года Сторрз от лица британского правительства обратился к жителям арабских вилайетов. Он обещал поддержать независимость арабских государств – и отметил, что во главе халифата непременно должен стоять потомок пророка Мухаммеда – то есть тариф Хусейн. Громкие слова помогали удерживать тарифа в игре – он хотя бы хранил молчание и не одобрял султанский призыв к джихаду.
К середине 1915 года англичане достигли немалых успехов на Аравийском полуострове. Они заручились поддержкой Джабера II (шейха Кувейта), Абдул-Азиза ибн Абдуррахмана ибн Фейсала аль-Сауда (амира Неджда) и Мухаммада ибн Али аль-Идриси (амира Асира). Хусейн же узнал, что еще в 1914 году иттихадисты планировали его низложить – но помешала война. Для шарифа это стало последней каплей. Он совершенно разочаровался в младотурках и более не собирался идти с ними на компромисс.
Весной 1915 года Хусейн отправил своего сына Фейсала в Стамбул. Молодой принц пытался поговорить с иттихадистами по поводу неудавшегося смещения отца – но те категорически отрицали свою причастность к этому. В то же время младотурки дали Фейсалу понять, что не помогут шарифу, пока он не присоединится к джихаду против англичан. Юноша заверил султана в преданности Хашимитов – и солгал. На самом деле он был очень недоволен поведением турок и лишний раз убедился, что так больше не может продолжаться.
Тем не менее, Фейсал продолжал игру. На обратном пути в Мекку он заехал в Дамаск и поклялся в верности Джемалю-паше – члену триумвирата. На тот момент Джемаль-паша – полномочный военный и гражданский администратор Сирии – буквально умолял Хусейна объявить джихад, ибо слова Мехмеда V следовало подкрепить авторитетом Хашимитов. Молчание потомков пророка расценивалось как несогласие с султаном – и делало его уязвимым для вражеской критики.
В июне 1915 года Хашимиты собрались на семейный совет. Фейсал предложил восстать, когда Порта существенно ослабнет. Но Абдалла боялся, что если арабы сразу не перейдут в наступление, то после войны Запад их проигнорирует. Шариф согласился с Абдаллой. Хашимиты решили быстро примкнуть к Великобритании – дабы потом выразить свою волю наравне с европейскими державами.
Впрочем, Хусейн не был героем-освободителем, мечтавшим сбросить с арабских народов цепи османского плена. Шарифом двигали личные и династические амбиции – которые Лондон удачно обернул в знамя арабского национализма. Летом 1915 года по инициативе Хашимитов англичане завязали с ними переписку через верховного комиссара[12] Египта – Артура Генри Макмагона. Она известна как переписка Макмагона – Хусейна – и с ее помощью Туманный Альбион и жаркий Хиджаз пытались договориться об условиях арабского восстания.
К июлю 1915 года положение Великобритании на Ближнем Востоке ухудшилось. Антанта собиралась нанести Порте роковой удар при Галлиполи[13] – но османы одержали победу и сорвали операцию по взятию Стамбула. Тогда Хусейн захотел большего. В письме Макмагону от 14 июля 1915 года шариф потребовал, чтобы Лондон признал его королем арабского государства, охватывающего весь Аравийский полуостров (кроме Адена) и прилегающие территории – вплоть до турецкого города Мерсин и иранской границы. Королевство Хусейна должно было омываться Персидским заливом на востоке, Красным морем – на западе, Аравийским морем – на юге и Средиземным морем – на северо-западе. По плану держава Хашимитов включала в себя нынешние Сирию, Израиль, Палестину, Иорданию, Ирак, Саудовскую Аравию, ОАЭ, Кувейт, Бахрейн, Катар и Оман, а также часть Турции и большую часть Йемена. Фактически шариф хотел восстановить Арабский халифат[14] и оставить его сыновьям.
Естественно, англичане нашли требования Хусейна завышенными – и потому невыполнимыми. Сторрз позже писал: «В то время я считал и продолжаю считать, что шариф запустил руку в британский кошелек… Мы с трудом скрывали от него, что его притязания трагикомичны».
Вместе с тем, неудача в Галлиполи пошатнула позиции англичан – и Лондон не спешил отказывать шарифу. Макмагон подтвердил, что Великобритания с радостью освободит арабов от тирании османов, но к его письмам – крайне туманным по содержанию – даже не прилагались карты. По мнению английского историка Эли Кедури, ответы британцев напоминали шифровку. Они не позволяли понять, какие гарантии Лондон готов предоставить Хашимитам.
Однако военный министр Китченер настаивал на союзе с Хашимитами. Он верил, что арабский бунт спасет Дарданелльскую операцию, которая в любую минуту могла завершиться для Антанты катастрофой. Не имея гарантий, Хусейн уклонялся от организации восстания. В свете этих событий Эдуард Грей – глава британского МИДа – избрал стратегию удовлетворения Хашимитов. Весной 1916 года в Мекку была отправлена первая партия английского золота и оружия.
Параллельно Джемаль-паша давил на Хусейна, требуя сформировать в Хиджазе арабские отряды для османской армии. Шариф его игнорировал – и в ситуацию вмешался Энвер-паша. Хусейн заявил, что ни новобранцев, ни поддержки джихада с его стороны не будет, пока младотурки не удовлетворят «чаяния арабского народа», а именно – предоставят арабским вилайетам автономию и признают Хиджаз наследственным эмиратом Хашимитов. Теперь шариф был как никогда близок к государственной измене.
Иттихадисты гневно отвергли условия Хусейна. Джемаль-паша предупредил, что шариф вскоре лишится своего трона в Мекке.
Хусейн решил напасть первым. Его старшие сыновья – Али, Абдалла и Фейсал – приступили к организации мятежа. Документы с официальными требованиями были отправлены в Стамбул. Ответа не последовало – и тогда грянуло Великое арабское восстание. Оно началось 5 июня 1916 года с соответствующей прокламации, сделанной Хусейном в Мекке, – а также с серии нападений на османский гарнизон и инфраструктуру Хиджаза.
Великое арабское восстание (1916–1918)
Глава 1
В коридорах власти
Осторожность – половина ловкости.
«Тысяча и одна ночь»
Любой вооруженный конфликт протекает в двух плоскостях: военной и политической. Те, кто проливают кровь на полях сражений, абсолютно не догадываются, какие решения принимаются на дипломатических встречах и переговорах. Великое арабское восстание не стало исключением.
Западное восприятие арабского восстания сформировано увлекательными мемуарами Томаса Эдварда Лоуренса «Семь столпов мудрости» (1922) и великолепным фильмом Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский» (1962). Арабы же просто считают себя преданными – и обвиняют
Великобританию в коварстве, а Францию – в равнодушии и беспринципности. Доказательствами двуличности англичан, по мнению арабов, являются тайное соглашение Сайкса – Пико от 16 мая 1916 года и декларация Бальфура от 2 ноября 1917 года. На основании первого документа англичане и французы договорились о послевоенном разделе Порты. На основании второго – в историческом регионе Палестина было создано еврейское государство (Израиль). Оба документа поставили крест на мечтах Хашимитов об арабском королевстве.
Сэр Марк Сайкс – баронет, член парламента и советник Китченера – хорошо знал Ближний Восток. После окончания Кембриджа он много путешествовал по Османской империи, затем работал в британском посольстве в Стамбуле – и, наконец, получил должность в военном министерстве. Баронет видел в арабах ключ к быстрой победе англичан на Ближнем Востоке – и являлся горячим сторонником арабского восстания.
Осенью 1915 года Сайкс был назначен представителем Великобритании в переговорах с французами относительно раздела Порты. Министр иностранных дел Эдуард Грей беспокоился, что союзный Париж узнает о переписке Макмагона – Хусейна и истолкует ее как анти-французскую. 24 октября 1915 года Грей проинформировал Поля Камбона – посла Франции в Лондоне – о связях Великобритании с арабскими националистами и предложил ему выработать план совместных действий на Ближнем Востоке. Камбон делегировал в качестве переговорщика своего секретаря Франсуа Жоржа-Пико.
31 января 1916 года Сайкс и Пико подписали тайное соглашение. Было решено, что Великобритания получит Трансиорданию, Центральный Ирак и районы вокруг палестинских городов Хайфа и Акко. Франции достались Юго-Восточная Турция, Северный Ирак, Сирия и Ливан. За пределами этих территорий разрешалось создание арабского государства – разделенного на английскую и французскую сферы влияния.
Смысл договора Сайкса – Пико заключался в том, что стороны хотели установить колониальную схему управления на всем Ближнем Востоке. Ранее Великобритания успешно опробовала ее в Египте, а Франция – в Марокко, Алжире и Тунисе. Ни о каком независимом арабском королевстве не могло быть и речи. Впрочем, Хашимиты изначально не могли надеяться на взаимовыгодное сотрудничество с Туманным Альбионом. Главный принцип британской политики еще в XIX веке озвучил лорд Палмерстон: «У Англии нет ни постоянных союзников, ни постоянных врагов. У Англии есть только постоянные интересы».
Но нельзя забывать, что Хусейн – правитель маленького пустынного Хиджаза – в переписке с Макмагоном вынудил Лондон признать огромное арабское королевство, которое превосходило по размерам Великобританию и Францию. Шариф добился этого в обмен на одно лишь обещание организовать восстание.
Участник данных событий английский политик Дэвид Ллойд Джордж пишет, что скептически относился к соглашению Сайкса – Пико и считал необходимым рассказать о нем Хусейну: «Непонятно почему, но британское правительство не уведомило его об этом важном соглашении. Члены правительства беспокоились лишь о том, чтобы распространить свою власть на все возможные территории». В 1916 году Ллойд Джордж занимал пост главы кабинета. Позже – в книге «Правда о мирных договорах» (1938) – он искренне возмущался поведением своих министров.
Конечно, англичане лгали – так же, как и французы, турки, арабы. Да и был ли Лондон обязан удовлетворять все желания Хашимитов? В ходе войны стороны всегда обещают своим потенциальным союзникам больше, чем хотят или могут дать. К тому же претензии мусульманской династии на христианские районы Ливана, Сирии и Палестины выглядели двусмысленно.
В итоге властные амбиции Хусейна разбились о твердое убеждение Антанты, что его королевство должно быть марионеточным. Надо отдать Западу должное: на тот момент арабские государства еще не были готовы к самостоятельности. Период их становления мог растянуться на десятилетия – и на данном этапе арабы действительно нуждались в помощи.
Современный Ближний Восток рождался в борьбе. В XX веке арабам снова пришлось сражаться – но уже не за господство над Европой, как в эпоху халифата, а за собственные земли. Первым этапом этой долгой и трудной битвы стало Великое арабское восстание (19161918). Племена Аравии были разрознены – и для создания иллюзии их сплоченности Марк Сайкс в 1916 году придумал флаг, под которым проходили мятежи. На полотне располагались три горизонтальные полосы – черная (цвет Аббасидов), зеленая (цвет Фатимидов) и белая (цвет Омейядов).[15] Слева изображался красный треугольник, символизировавший династию Хашимитов, которая объединяла арабов и вела их к свободе.
Глава 2
На полях сражений
Я любил тебя и потому взял в руки людские волны и волю свою написал во все небо средь звезд, чтобы стать достойным тебя, Свобода…
Томас Эдвард Лоуренс
Восстание, поднятое Хусейном 5 июня 1916 года, разочаровало англичан. Хашимиты сильно преувеличивали его масштабы. Например, в письме к Макмагону от 16 февраля 1916 года шариф утверждал, что к нему присоединятся 100 тыс. арабских солдат османской армии – но прогнозы не оправдались. Хусейн мог рассчитывать только на иррегулярные формирования бедуинов (максимум 15 тыс. человек). Кроме того, география мятежа имела ограниченный характер – так, в Сирии и Палестине никаких волнений не наблюдалось. В итоге выяснилось, что для продолжения восстания Великобритания должна регулярно высылать Хиджазу крупные суммы денег и большие партии оружия.
Впрочем, британцы радовались, что восстание вообще началось. Однако после первого успеха – захвата Мекки – арабские силы мало продвинулись вперед. Недисциплинированные и плохо организованные, они панически боялись османской артиллерии. Следующим достижением Хашимитов стало взятие городов Джидда, Янбу и Умм-Ладж – но лишь потому, что англичане обеспечили им морскую и воздушную поддержку.
В июле 1916 года восстание пошло на спад. Многие бойцы Хусейна дезертировали. Ситуация становилась плачевной, но шариф не обращал внимания на проблемы. 2 ноября 1916 года он по договоренности с некоторыми аравийскими улемами[16] провозгласил себя королем арабской нации – и с тех пор хранил воистину королевское спокойствие.
Великобритания и Франция признали Хусейна только королем Хиджаза. Англичане, в отличие от новоиспеченного монарха, переживали о судьбе восстания и в конце 1916 года увеличили размер финансовой помощи Хашимитам. Ежемесячные выплаты выросли со 125 тыс. до 200 тыс. фунтов стерлингов. Деньги играли жизненно важную роль в организации восстания – вербовать бедуинов помогало золото, а не патриотические лозунги.
Но бесконечные торги мешали выполнению боевых задач. Военные мероприятия регулярно срывались из-за ссор между племенами и отсутствия дисциплины. Однажды арабский отряд не выступил в поход вовремя, потому что шейх пожелал выпить кофе. А еще бедуины промышляли разбоями и мародерством. Завершив боевую операцию, они возвращались домой с награбленным и отказывались сражаться – до новой возможности поживиться чужим добром. Свидетелем этого ужасающего беспорядка являлся военный советник арабов, английский лейтентант Томас Эдвард Лоуренс – будущий Лоуренс Аравийский.
Хусейн терял не только бедуинское войско, но и стратегическое управление восстанием. Контроль над ситуацией постепенно переходил к генералу Гилберту Фолкингэму Клейтону – главе ближневосточной военной разведки. Клейтон почти постоянно находился в Египте. Он руководил Арабским бюро, которое координировало британскую политику в регионе.
Арабское бюро открылось в Каире весной 1916 года и собрало под своей крышей удивительных людей – писателей, путешественников, историков. Первым заместителем Клейтона являлся археолог Дэвид Джордж Хогарт. Каждый член бюро имел определенную сферу деятельности. Томас Эдвард Лоуренс воевал. Гертруда Белл налаживала отношения с шейхами и составляла карты. Джордж Амброс Ллойд проводил экономические исследования. Среди прочих важных сотрудников были дипломат Кинахан Корнуоллис, полковник разведки Обри Герберт и банкир Уильям Ормсби-Гор. Работа в бюро стала для них трамплином в историю – так, Белл получила от арабов почетные прозвища «Королева пустыни» и «Мать Ирака», а Герберту дважды предлагали трон Албании.
Лоуренс же превратился в легенду арабского восстания – которое, едва начавшись, уже переживало серьезный кризис. К октябрю 1916 года турки перехватили военную инициативу. Хусейн обращался за поддержкой лишь к нескольким бедуинским племенам – причем их участие в мятеже оплачивалось британцами.
Лейтенант пришел к выводу, что руководство восстанием надо сосредоточить в руках Фейсала – самого активного из сыновей Хусейна. «Я с первого взгляда почувствовал, что этот человек может стать лидером Аравии», – впоследствии писал Лоуренс. Он знал, что Фейсал не идеален – но его братья выглядели гораздо хуже. Старший, Али, был слаб здоровьем, Зейд – очень молод (ему едва исполнилось 18 лет), а Абдалла показался Лоуренсу «слишком хитрым».
В ноябре 1916 года офицер (уже в звании полковника) был назначен ответственным за контакты с арабами. Он блестяще выполнял свою работу. Лоуренс продемонстрировал уникальную способность выстраивать рабочие отношения с Хашимитами – и, кроме того, улаживал разногласия между ними и англичанами.
Ключевое тактическое решение Лоуренса состояло в том, чтобы избегать прямого столкновения с врагом, используя главное преимущество арабов – мобильность. Бедуины совершали налеты на турецкие отряды, кружили возле них – и моментально рассеивались, когда те открывали массированный огонь. Вражеские гарнизоны «запирали» в крепостях – так случилось, например, с Мединой. Сыновья шарифа перекрыли подступы к ней: Абдалла – с востока, Али – с юга, а Фейсал – с севера. Священный город был зажат в тиски и отрезан от мира. Восстание распространялось вдоль побережья Красного моря – и вскоре Медина оказалась в тылу у Хашимитов.
Осада Медины длилась с июня 1916 года по январь 1919 года. Гарнизон редел от голода и болезней, но комендант Омер Фахреддин-паша отказывался сдаваться. Город пал лишь спустя полтора года, когда упрямого полководца арестовали собственные подчиненные. Они просто хотели жить – особенно после того, как Первая мировая война давно закончилась.
Ситуация в Медине подтверждала, что на Ближнем Востоке неприемлемы европейские военные модели – поэтому Лоуренс предложил арабам комплекс их же традиционных способов борьбы с неприятелем. Бедуины практиковали вооруженные набеги еще до возникновения ислама – и офицер полагал, что стихийные нападения на турок будут эффективными. Внедрять западную дисциплину среди кочевников было бессмысленно. Если им что-то не нравилось, они садились на лошадей и верблюдов – и уезжали прочь.
Олицетворением мятежа стал Фейсал. Это было очень важно – ведь сыновья Хусейна провели детство и юность в Стамбуле. Суровые бедуины считали Хашимитов неженками, привыкшими к комфорту, – и относились к ним презрительно. Шариф прекрасно осознавал опасность такой репутации для своих отпрысков. Еще в 1908 году он настоял на том, чтобы Али, Абдалла, Фейсал и Зейд вернулись к истокам, – и отправил их жить в пустыню, к кочевым племенам.
Сыновья беспрекословно подчинились воле Хусейна. Однако вследствие воспитания они были изолированы от сверстников-бедуинов. Молодые Хашимиты остались в одиночестве – все вместе и каждый сам по себе. По замечанию Лоуренса, «у них не было ни родины, ни настоящих друзей; и никто из них не открывался остальным или, тем более, отцу, которого все они боялись». Так продолжалось до тех пор, пока возмужавшие юноши не проявили лидерские и воинские качества, добившись уважения бедуинов. Фейсал – живой символ бунта – был не просто одним из сыновей шарифа. Он был первым среди равных.
В декабре 1916 года восстание уже не казалось безнадежным. Турок вытеснили из Хиджаза – и битва за Аравию переросла в битву за Ближний Восток. Хашимитам удалось объединить ряд бедуинских племен и заручиться их поддержкой. У арабского национализма появился образованный и энергичный лидер – Фейсал, который сотрудничал с Западом. Но в конце 1916 года изменился состав британских политиков, которые имели дело с Хашимитами. Макмагон – партнер Хусейна по переписке – вышел в отставку. Должность премьер-министра занял Дэвид Ллойд Джордж. Эдуарда Грея на посту министра иностранных дел сменил Артур Бальфур.
Глава 3
От декларации до оккупации
Ни один человек не знает, что он приобретет завтра.
Коран (31:34)
Ллойд Джордж понял, что на Ближнем Востоке можно добиться легких побед. Он осознал это в разгар Первой мировой войны, когда Европа пережила бойню во Фландрии, три битвы при Артуа и девять – при Изонцо; когда едва закончилась Верденская мясорубка. Количество павших исчислялось сотнями тысяч. По мнению Ллойд Джорджа, для Запада это был тупик. Кровавый тупик.
На Ближнем Востоке ничего подобного не происходило. Здесь, в отличие от европейских фронтов, попросту не сталкивались такие огромные армии.[17] Терпение и упорство помогали Великобритании достигать своих целей – так, в марте 1917 года после двух лет борьбы англичане заняли Багдад. Пока чиновники разрабатывали схемы послевоенного управления Месопотамией, правительство размышляло, надо ли помочь сионистскому движению[18] и выступить за создание еврейского государства в Палестине. Артур Бальфур давно дружил с влиятельным сионистом Хаимом Вейцманом. С подачи министра иностранных дел к осени 1917 года все политические силы Великобритании согласились с принятием документа, известного как декларация Бальфура. Такое единодушие объясняется просто: поддержка сионизма позволяла Лондону получить контроль над Палестиной – и, значит, расширить сферу своего влияния на Ближнем Востоке.
Сообщение о декларации Бальфура (которое, кстати, было опубликовано в том же номере газеты «The Times», что и сообщение об Октябрьской революции в России) не вызвало абсолютно никакой реакции со стороны Хусейна. Король Хиджаза верил, что по окончании войны традиционное англо-французское соперничество восстановится и Великобритания поддержит арабов.
Военная ситуация на Ближнем Востоке складывалась благоприятно для Лондона. 9 декабря 1917 года командующий британскими войсками в регионе генерал Эдмунд Алленби выбил турок из Иерусалима – и стал первым за несколько столетий христианином, овладевшим городом. Осенью 1918 года английская армия с австралийской кавалерией в авангарде начала стремительное наступление в Леванте. Арабские отряды Фейсала ураганом пронеслись по долине Иордана и вырезали уцелевшие турецкие гарнизоны. 30 сентября пал Дамаск. Лоуренс попросил австралийского генерала Генри Джорджа Шовеля позволить Хашимиту войти в город первым. После того, как сын короля Хусейна триумфально въехал в Дамаск, об арабском восстании заговорил весь западный мир.
Вскоре выяснилось, что Хашимит хочет управлять Сирией – хотя она должна была перейти под французский контроль. Но Фейсал руководствовался логикой завоевателя и намеревался получить то, что захватил, – тем более что Сирия представляла собой желанную и богатую добычу.
30 сентября 1918 года союзники разделили Левант на три оккупационные зоны. Средиземноморское побережье Ливана и Сирии контролировали французы, Палестину – англичане, а внутренняя часть Сирии находилась в совместном ведении англичан и арабов. Реальную власть над всеми зонами осуществлял Алленби. Генерал командовал примерно миллионом – поэтому ни французы, ни Фейсал не могли ничего сделать без его согласия.
Первый инцидент произошел уже в октябре. Турецкое сопротивление в Ливане рухнуло, и армия Фейсала ринулась из Дамаска в Бейрут. Французы рассвирепели. Алленби вынудил принца покинуть Ливан – но тот злобно пообещал вернуться. Хашимит был убежден, что разделение на оккупационные зоны носит временный характер и будет пересмотрено на международной конференции. Сразу после того, как Фейсал вернулся в Дамаск, Бейрут заняли французы.
Впрочем, проблемы Фейсала только начинались. Сирия сильно пострадала от войны. Христиане были категорически против того, чтобы ими правила исламская династия, а мусульмане презирали Хашимитов как пособников империализма. И те, и другие смотрели на Фейсала с отвращением. Принц пытался подкупить местную знать деньгами, полученными от Великобритании, – но это не помогало. Сирийские политики, которым покровительствовал Фейсал, очень плохо разбирались в европейской дипломатии. Они считали, что могут сами прорваться к вершинам власти, – и потому всячески подрывали и без того низкий авторитет своего патрона.
9 ноября 1918 года после переговоров между Лондоном и Парижем была выпущена совместная англо-французская декларация. Она возложила на англичан и французов функции по «полному и окончательному освобождению народов, долгое время угнетаемых османами, а также по созданию национальных правительств и администраций». Примечательно, что в тексте декларации ни разу не употреблялось слово «независимость».
Британское правительство даже не думало об арабах. Англичане использовали дипломатию для создания на Ближнем Востоке выгодного им баланса сил. Отправляясь на Парижскую мирную конференцию, Фейсал верил, что западные державы услышат его и помогут арабам обрести независимость. Разумеется, этого не произошло.
Часть II
Разбитые мечты
Рождение и гибель королевства Сирия
Глава 1
Голос арабов
Если Аллах хочет наградить человека, Он дарит ему путешествие в Дамаск.
Арабская пословица
21 ноября 1918 года Фейсал и его верный товарищ Нури асСаид отправились в Европу на английском корабле. Британское правительство прислушалось к совету Лоуренса и пригласило принца на Парижскую мирную конференцию.
С точки зрения англичан, Фейсал мог вызвать интерес США к арабскому делу. Американским президентом в то время был Вудро Вильсон. Он выступал за открытость дипломатии, запрет тайных переговоров и право наций на самоопределение. Лондон надеялся сыграть на разногласиях между Вашингтоном и Парижем – и вытеснить французов из Сирии. Первая мировая война закончилась – и после победы над общим врагом историческое соперничество между Великобританией и Францией вспыхнуло с новой силой и яростью.
Французы не желали видеть Фейсала на конференции – тем более что амир хотел править Сирией. Не сумев сорвать визит арабской делегации в Европу, Франция решила задобрить ее руководителя. По прибытии в Марсель Фейсала наградили орденом Почетного легиона. Принимая награду, принц еще не подозревал, в каком двусмысленном положении находится. На конференции он должен был представлять отца – короля Хусейна. Однако и французы, и англичане использовали Фейсала в собственных интересах – и не воспринимали его как политика, имеющего право говорить от имени арабской нации.
Англичане напрасно мечтали исключить французов из ближневосточных договоренностей. Чудовищные французские потери в битвах с немцами на Марне (1914), при Артуа и в Шампани (1915), а также при Вердене (1916) не шли ни в какое сравнение с британскими потерями на Ближнем Востоке – поэтому интересы Франции в данном регионе нельзя было игнорировать.
1 декабря 1918 года Ллойд Джордж тайно встретился в Лондоне с главой французского правительства Жоржем Клемансо. Министры заключили устное «джентльменское соглашение». Ллойд Джордж подтвердил права Франции в Леванте, а также заявил, что Англии нужны Палестина и месопотамский город Мосул, возле которого находились большие запасы нефти. Клемансо, в свою очередь, договорился с Ллойд Джорджем о создании французской администрации в Сирии. Как отмечает английский историк Джереми Уилсон, по итогам этой встречи стало понятно, что британский кабинет министров «не готов предложить Фейсалу ничего, кроме сочувствия».
Тем не менее, Фейсал и Лоуренс приступили к написанию меморандума, который принц собирался огласить на конференции от имени арабского народа. Последней надеждой арабов на независимость Сирии являлись США.
Парижская мирная конференция началась 18 января 1919 года. Она ознаменовала установление на Ближнем Востоке мандатной системы. От Великобритании поступило предложение, согласно которому бывшие арабские провинции Порты должны руководствоваться помощью мандатария – европейской державы-победительницы, имеющей мандат – полномочия на управление соответствующей территорией. Верховный совет конференции предложение принял.
Фейсал представил свой меморандум 6 февраля 1919 года. К тому времени он уже произвел благоприятное впечатление на иностранных делегатов – например, госсекретарь США Роберт Лансинг отзывался об амире как о «достойнейшем человеке на конференции». Выступление Хашимита было эмоциональным – иначе оно не вызвало бы симпатии американцев. Принц заявил, что планы союзников относительно Ближнего Востока ущемляют право арабов на самоопределение, – и что арабское единство восторжествует, если этому не помешает Запад. Требование принца звучало просто – независимость единого арабского народа (которого, впрочем, не существовало). Но Вудро Вильсон был впечатлен. Он сказал: «Я слушал амира и думал, что слышу голос свободы. Это странный и, боюсь, обездоленный голос, исходящий из Азии».
Между англичанами и французами разгорелась яростная дискуссия. Британский министр по делам колоний Альфред Милнер объяснял французам, что нельзя навязать французскую власть арабам на международной конференции, посвященной национальному самоопределению. Клемансо и его министр иностранных дел Стефан Пишон оставались непреклонны: по соглашению Сайкса – Пико французы должны были получить Ливан и Сирию. Ситуация накалилась настолько, что Клемансо даже вызвал Ллойд Джорджа на дуэль.
Наконец, в спор вмешался Вильсон. Он предложил отправить в Сирию независимую международную комиссию. 25 марта 1919 года Верховный совет конференции сформулировал полномочия комиссии. Ей следовало изучить политические настроения сирийцев и составить рекомендации относительно того, какие варианты территориального раздела Ближнего Востока будут способствовать развитию Сирии, Палестины и Месопотамии. Англичан это не устраивало – комиссия могла найти британское присутствие в Месопотамии и Палестине нежелательным. Верховный комиссар Месопотамии Арнольд Уилсон уже проводил опрос, по результатам которого выяснилось, что местные жители мечтают о британской власти. Англичане решили вынудить Францию и Фейсала договориться – и тогда необходимость в комиссии автоматически отпала бы.
Амир под британским давлением согласился признать французский мандат. Но Фейсал желал, чтобы Ливан с его средиземноморским побережьем остался в составе сирийского королевства – как это и было в историко-географических рамках Леванта. В противном случае Хашимит получил бы государство, не имеющее выхода к морю.
Теперь французы начали манипулировать принцем. Клемансо планировал ввести войска в Дамаск и навязать Фейсалу свою волю – либо выслать его прочь. Париж согласился с идеей Великой Сирии, на которой настаивал амир, но выдвинул встречное требование: сирийское королевство должно представлять собой федерацию племен и этноконфессиональных групп. Французы намеревались управлять страной по принципу «разделяй и властвуй».
13 апреля 1919 года Фейсал встретился с Клемансо. Тот заявил, что Франция признает независимость Сирии, если французская армия будет допущена в Дамаск. Разгадав уловку, принц отказал премьер-министру и быстро уехал в Сирию. Отныне он надеялся только на международную комиссию.
Глава 2
Сирийская катастрофа
Победа показывает, что человек может, а поражение – чего он стоит.
Арабская пословица
12 мая 1919 года к Фейсалу в Дамаск прибыл Алленби. Генерала встречали школьники и члены патриотических организаций – амир пытался продемонстрировать, что сирийский национализм имеет массовый характер. Затем Фейсал собрал представителей знати и уведомил их о своем намерении организовать общенациональную ассамблею, которая объявит о суверенитете Сирии – вопреки решению Парижской конференции. Знать одобрила идею амира и проголосовала за предоставление ему всей полноты власти. По словам офицера из свиты Алленби, сирийские политики, во-первых, хотели независимости, а, во-вторых, – не хотели Францию. Офицер отметил, что «антифранцузские настроения удивительно сильны среди местной элиты, поэтому маловероятно, чтобы она разрешила Фейсалу сблизиться с французами, даже если бы он сам этого пожелал».
Между тем вопрос о независимой комиссии для Сирии превратился в разменную монету, с помощью которой европейские державы шантажировали друг друга. В целях предотвращения краха англо-французских отношений Ллойд Джордж предложил Клемансо отозвать из состава комиссии участников от Великобритании – при условии, что Франция тоже отзовет своих участников.
В итоге и англичане, и французы отказались от работы в комиссии – и тогда Вудро Вильсон сформировал ее из американцев. Комиссию возглавил Генри Черчилль Кинг – президент Оберлинского колледжа. Главным экспертом стал бизнесмен Чарльз Ричард Крейн. Помимо них, в комиссию вошли специалист по поиску нефтяных месторождений Уильям Йель, историк-востоковед Альберт Хауи Либайер, предприниматель Лоуренс Мур и др.
Летом 1919 года американцы путешествовали по Сирии. Фейсал прилагал титанические усилия, дабы привлечь внимание Кинга и Крейна к арабскому делу. Хашимита поддерживали элиты, наделившие его властью. Сторонники амира хотели сформировать у комиссии образ сирийского народа – сложного и нетерпеливого, но готового к суверенитету. В Дамаске был созван Сирийский национальный конгресс. Специально для заокеанских гостей он осудил политику Парижа и выразил абсолютное неприятие сирийцами французского мандата.
Кинг и его сотрудники посетили более 30 городов и деревень. Профранцузская позиция местных христиан не получила огласки – Фейсал под страхом смерти запретил им выражать свое мнение. В итоге комиссия решила, что сирийцы не испытывают ни малейшего желания оказаться под властью Франции.
28 августа 1919 года Кинг и Крейн озвучили свой отчет на Парижской мирной конференции. Выводы, сделанные американцами, шокировали делегатов: члены комиссии рекомендовали в качестве амира всего Леванта – Фейсала, а в качестве мандатария – не Великобританию или Францию, а США.
Рекомендации комиссии были неосуществимы. Летом 1919 года стало ясно, что президент Вильсон столкнется с большими трудностями при ратификации Версальского мирного договора.[19] Этот документ должен был ратифицировать Конгресс США – но наибольшим влиянием в Конгрессе обладала Республиканская партия, оппозиционная по отношению к демократу Вильсону.
Эпоха Вудро Вильсона подходила к концу. Осенью 1919 года он развернул в США кампанию в поддержку Версальского договора. Кроме того, президент ратовал за создание Лиги Наций – первой в истории международной организации, нацеленной на сохранение мира. Вильсон сильно уставал и 26 сентября 1919 года – в разгар кампании – перенес инсульт, после которого его парализовало.
По иронии судьбы, на следующий день в Белый дом прибыл отчет комиссии Кинга – Крейна. Вряд ли Вильсон с ним ознакомился. Конгресс не счел нужным обсудить идею американского мандата над Левантом. Генерал Таскер Говард Блисс (делегат США в Париже) заявил, что американский арбитраж по проблемам Ближнего Востока бесполезен.
Главная британская карта в пользу Фейсала – политика национального самоопределения Вильсона – утратила силу. Отныне Лондон не собирался помогать принцу – по словам Ллойда Джорджа, сотрудничество с ним «перестало приносить Великобритании выгоду». К тому же Британская империя переживала не лучший период. В Египте, Индии и Месопотамии регулярно вспыхивали волнения – и в этих условиях Сирия интересовала англичан гораздо меньше, нежели египетский протекторат[20] или индийские колонии. В сентябре 1919 года Ллойд Джордж, генерал Эдмунд Алленби и министр колоний Эндрю Бонар Лоу, посовещавшись, решили сократить субсидии Фейсалу и вывести войска из Сирии в соответствии с соглашением Сайкса – Пико.
Теперь Фейсал стремился любыми способами избежать французской оккупации. Будучи на грани отчаяния, он встретился с Клемансо – но тот по-прежнему считал, что Сирия должна принадлежать французам.
Переговоры зашли в тупик. 16 декабря Клемансо сделал принцу новое предложение: Сирия признает Францию мандатарием – и Франция пришлет ей военных и гражданских советников, номинально подчиняющихся сирийскому правительству. Но зато у Сирии будет независимый парламент и глава государства – то есть Фейсал. Скрепя сердце амир принял эти условия. Далее ему следовало обеспечить поддержку французского мандата со стороны сирийцев. В глубине души принц был крайне недоволен – он знал, как трудно договариваться с арабскими националистами.
Фейсал никогда не обладал серьезным политическим влиянием в Сирии. Знать поддерживала его лишь для того, чтобы не оказаться в руках французов. Амир сумел провести разовые акции – например, организовать национальный конгресс – но этого было недостаточно. В стране действовали националистические организации, которые принц абсолютно не контролировал. Гертруда Белл, посетившая Сирию в октябре 1919 года, пришла к неутешительному выводу: «Сирийцы идут своим путем, и их путь не очень хорош».
Реальная власть принадлежала националистам: Палестинскому арабскому клубу, группировке «Аль-Фатат» и движению «Аль-Ахд». Они заботились о собственных интересах – но не об общем арабском деле. Как результат – в стране отсутствовало единое политическое пространство, и Фейсал изначально играл в Сирии весьма скромную роль. Фактически она свелась к соглашению с французами. Соглашению, условия которого еще предстояло выполнить.
Принц терял почву под ногами. В декабре 1919 года британские выплаты Фейсалу прекратились, и жители Дамаска были озабочены грядущими перспективами. В довершение всего, Клемансо подал в отставку. Парламентские выборы во Франции привели к власти консерваторов, которые отказались от «политики умиротворения» арабов. Новый премьер-министр Этьен Александр Мильеран считал, что французы и так сделали для Хашимитов слишком много.
Ситуация складывалась мрачная. На Фейсала давил даже отец – король Хусейн предупредил сына, что тот обязан отказаться от любой сделки с Францией, если она не гарантирует независимость арабских государств. Между тем, сирийские националисты наладили выпуск «бандитских лицензий» – их обладатели получали символическое «право» грабить и убивать французских военных. «Бандитские лицензии» были широко распространены как среди членов патриотических объединений, так и среди заурядных преступников.
6 марта 1920 года принц вновь созвал национальный конгресс. 8 марта делегаты провозгласили Сирию суверенным арабским королевством, а Фейсала – королем. Соглашение принца с Клемансо назвали «недействительным» и отвергли. Профранцузски настроенные христианские общины не поддержали амира – и объявили о своей независимости от сирийского королевства.
Фейсал занял престол в Дамаске – древней столице Омейядов, чья империя простиралась от побережья Атлантики до западных границ Китая. На протяжении тысячелетий Дамаск населяли арамеи, ассирийцы, армяне, греки, евреи, римляне, персы и арабы. О нем слагали чудесные легенды и волшебные сказки. По преданию, здесь жили Адам и Ева после изгнания из Эдема – а в горах, окружающих город, похоронен их сын Авель, убитый братом Каином. В сирийской столице крестился апостол Павел – ранее Савл, ярый безбожник и гонитель христиан.[21] Главная улица Дамаска – Прямая улица (via Recta) – упоминается в Библии. В мавзолее при мечети Омейядов похоронен султан Салах ад-Дин.[22] Дамаск испокон веков считался величественным и благословенным городом – прекрасным настолько, что Мухаммед отказался посетить его, сказав: «Человеку лишь раз дано войти в рай. А я хочу войти в рай небесный». И вот теперь, в марте 1920 года, Дамаск принадлежал потомку пророка – Фейсалу из династии Хашимитов.
Спустя пару дней Сирия направила зарубежным правительствам дипломатическую ноту о признании ее суверенным государством. Новоиспеченный монарх не собирался считаться ни с англичанами, ни с французами. Мильеран получил от Фейсала резкое письмо, в котором говорилось, что Франция должна смириться с независимостью Сирии и вывести войска из Ливана, прежде чем его величество пожалует в Европу с плановыми визитами.
На первый взгляд позиция Фейсала выглядела сильной. В Леванте французы не располагали достаточным количеством солдат. Кроме того, они столкнулись с неожиданными трудностями в Малой Азии. Турки под предводительством полководца Мустафы Кемаля сражались за оккупированные Антантой земли и всячески мешали союзникам разделить Турцию. Зимой 1919–1920 годов французы потерпели сокрушительное поражение от кемалистов.
Однако Фейсал был гораздо слабее, чем казалось. По сути, 8 марта 1920 года он мог или присоединиться к мнению конгресса – или остаться без короны. Хашимит выбрал первое – и теперь надеялся выиграть время и чуть позже возобновить переговоры с Лондоном и Парижем.
Между тем ситуация в Сирии была ужасной. Цены росли. В Дамаске и Хаме бушевали беспорядки, вызванные нехваткой продовольствия. К тому же Ближний Восток исчез из международной повестки. Дипломаты оживленно обсуждали судьбу других территорий. Германия подписала Версальский договор, Австрия – Сен-Жерменский, Болгария – Нёйиский. На политической арене появилась Лига Наций. О Ближнем Востоке вспомнили только в апреле 1920 года, когда заработала конференция в Сан-Ремо. Она распределила мандаты по управлению бывшими арабскими владениями Порты. Великобритания получила мандаты на Палестину и Месопотамию, а Франция – на Великую Сирию, включая Ливан.
Мандаты направлялись на утверждение Лиге Наций – однако Франция решила овладеть Сирией без промедления. План был прост: Мильеран потребует от Фейсала прекратить арабские нападения на французов – но король не сумеет этого сделать. Тогда армия генерала Анри Жозефа Гуро – командующего французскими силами в Леванте – войдет в Дамаск и свергнет Хашимита. Гуро был преисполнен энтузиазма. Он хотел поскорее выиграть эту «фальшивую войну».
Англичане больше не поддерживали Фейсала. Лондон считал, что Франции лучше знать, какие меры принимать на своей мандатной территории. Сирийская кампания была запланирована на июль – и к концу июня французы собрали в Ливане достаточное количество войск, чтобы взять Дамаск.
Фейсал знал, что армия Гуро стоит на ливано-сирийской границе – и что Франция ищет союзников среди авторитетных сирийцев и вождей местных племен. Король попытался договориться с генералом – лично и с помощью Нури ас-Саида – и даже отчасти пресек нападения националистов на французских военных. Столичная пресса работала в режиме повышенного внимания. Эта мера была необходима, дабы предотвратить любые инциденты, которые послужили бы для французов поводом начать наступление на Дамаск.
Гуро собирался запереть Фейсала в Дамаске – по его мнению, амир все еще мог заключить сделку с Парижем или позвать на помощь англичан. Любое непредсказуемое действие Хашимита разрушило бы победоносные планы Гуро. Поэтому 11 июля полководец выдвинул новые требования: принятие Сирией французского мандата и проведение воинского призыва во французскую армию. Фейсал требования отклонил.
14 июля Гуро направил королю письменный ультиматум, где настаивал на выполнении условий от 11 июля. Фейсалу давалось пять дней, чтобы с ними согласиться. В противном случае генерал гарантировал вторжение в Сирию и последующую оккупацию страны. Король умолял Британию о помощи, и англичане выразили ему глубокое сочувствие – но, как отметил замминистра иностранных дел Чарльз Хардинг, по условиям переговоров в Сан-Ремо Лондон не имел права вмешаться в сирийские дела.
Сирию охватила военная лихорадка. Офицеры сплотились вокруг монарха и были настроены на борьбу с французами. Однако сирийской армии катастрофически не хватало оружия и боеприпасов. Фейсал пошел на некоторые уступки Гуро – но генерал внезапно потребовал наказать националистов, включая некоторых высокопоставленных военных. Король согласился со всеми условиями французского ультиматума. Национальный конгресс высказался категорически против – и тогда Фейсал разогнал его. Это привело к беспорядкам в Дамаске, которые безжалостно подавила армия, преданная королю.
Гуро играл с Фейсалом. Во второй половине июля он просто заявил, что амир не соблюдает условия ультиматума, хотя это не соответствовало действительности. В ночь на 22 июля французские войска вторглись в Восточную Сирию и двинулись на Дамаск. Сирийцы пытались запереть врага в ущелье Майсалун, что в 12 км к западу от столицы. Но у Гуро были самолеты, тяжелая артиллерия и численное превосходство в живой силе (60 тыс. солдат против 8-тысячной сирийской армии). Французы прорвались через ущелье и разгромили арабов. 25 июля генерал вошел в Дамаск, и Фейсал отрекся от престола. В августе опальный монарх с ближайшими соратниками отправился в Европу.
Теперь Сирия полностью принадлежала французам. Гуро разделил страну на шесть районов, образованных по этническим, племенным и религиозным принципам. Эти районы находились под контролем Франции – но при этом имели громкие названия: Государство Дамаск, Государство Алеппо, Алавитское государство, Джабаль аль-Друз, Алек-сандреттский санджак и Великий Ливан.
Мечта о сирийском арабском королевстве умерла.
Превратности судьбы
Глава 1
Хашимиты против саудитов
Я амир, и ты амир. А кто же погонит ослов?
Арабская пословица
Казалось, после сирийской катастрофы мир никогда не услышит о Фейсале. Но к 1921 году в Лондоне пришли к выводу, что амир является единственным реальным кандидатом на пост правителя Ирака. В Ираке несколько месяцев бушевало антибританское восстание, и англичане подавили его с большим трудом. Они поняли, что для сохранения власти над Месопотамией необходимо создать там лояльные правящие структуры и посадить на трон монарха, симпатизирующего Лондону. Фейсал идеально подходил на эту роль.
Летом 1921 года британцы организовали в Ираке референдум, на котором Фейсал был избран королем. Примерно в то же время его старший брат Абдалла с помощью англичан стал амиром Трансиордании. Таким образом, два сына короля Хусейна возглавили обширные мандатные территории Великобритании на Ближнем Востоке. Но сам Хусейн хотел получить гигантское арабское государство – гораздо более крупное, нежели Ирак или Трансиордания.
Как мы помним, 2 ноября 1916 года аравийские амиры и улемы провозгласили Хусейна королем арабской нации. Впрочем, далеко не всем арабам понравились претензии Хашимита на лидерство. Британское правительство – основной спонсор Хиджаза – тоже было не в восторге от амбиций шарифа. Лондон, встревоженный тщеславием Хусейна, признал его только королем Хиджаза.
Вскоре Хусейн столкнулся с семейными проблемами. За время Великого арабского восстания (1916–1918) реальная власть постепенно перешла к Фейсалу. Отец завидовал успехам сына. В августе 1918 года между Хусейном и Фейсалом разразился скандал, в результате которого Фейсал пригрозил отстраниться от боевых действий. Лоуренс помешал семейной ссоре перерасти в катастрофу, но не смог наладить отношения внутри династии Хашимитов. Спустя два года – в период сирийского кризиса – Хусейн ругал Фейсала за переговоры с французами. Старик уже не обращал внимания на жизненные реалии.
Положение Хусейна ухудшалось. В 1914–1918 годах его соперники в Аравии стали более сильными. Аравийский полуостров напоминал лоскутное одеяло – и каждый его лоскут принадлежал тому или иному амиру, шейху или бедуинскому племени. Главную угрозу для Хиджаза представлял Абдул-Азиз ибн Абдуррахман аль-Сауд.[23] Он приобрел известность в 1902 году, когда напал на эмират Джебель-Шаммар, которым с 1835 года правил род Аль Рашид. Ибн Сауд настолько молниеносно овладел Эр-Риядом (нынешней столицей Саудовской Аравии), что рашидитский правитель Абд аль-Азиз ибн Митаб сперва даже не оценил серьезность потери. Между тем, захват Эр-Рияда позволил Ибн Сауду объявить себя амиром Неджда. Новоиспеченный монарх продолжал расширять свои владения – и к 1914 году превратился в самую значительную фигуру Центральной Аравии.
Победы Ибн Сауда нельзя назвать случайными. За плечами молодого правителя была сама история Аравии – включая двойной опыт образования саудовского государства (в 1744–1818 годах и 1818–1891 годах) и напряженное соперничество Саудитов с Рашидитами. Ибн Сауд исповедовал особое исламское учение – ваххабизм. Ваххабиты отвергали нововведения, возникшие после смерти пророка Мухаммеда в 632 году. Также они ратовали за неукоснительное соблюдение шариата – и за жесткую регламентацию общественной и личной жизни мусульман.
Основоположником ваххабизма является арабский теолог Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб (1703–1792). В 1744 году он заключил союз с саудовским амиром Мухаммадом ибн Саудом и вместе с ним создал Первое Саудовское государство – Дирийский эмират. Его столицей была Эд-Диръия (ныне – пригород Эр-Рияда).
К 1806 году Дирийский эмират захватил большую часть Аравийского полуострова, включая Мекку и Медину. При этом междоусобицы происходили в рамках Порты – ее вилайеты открыто враждовали друг с другом. Османский султан Махмуд II обратился за помощью к своему могущественному вассалу – египетскому губернатору Мухаммеду Али-паше. Грянула Османо-саудовская война (1811–1818). Египтяне разбили ваххабитов и сровняли Эд-Диръию с землей.
Территория бывшего Дирийского эмирата осталась без управления, и там воцарился хаос. Представители знатных родов боролись за власть, шейхи строили друг другу козни, а бедуины грабили всех без разбора. На фоне всеобщего кризиса авторитет уцелевших Саудитов резко возрос. Через несколько месяцев после окончания войны Турки ибн Абдаллах (внук Мухаммада ибн Сауда) возглавил Второе Саудовское государство – эмират Неджд со столицей в Эр-Рияде.
Неджд быстро подчинил себе соседние территории и взимал с них дань. Но к 1865 году потомки Турки ибн Абдаллаха уже сражались друг с другом за господство над Аравией – и все прочие амиры поняли, что конец Неджда близок. Рашидиты, правившие в Джебель-Шаммаре, набирали силу. В 1880-х годах они стали бесспорными повелителями Центральной Аравии. О Саудитах забыли вплоть до XX века, пока молодой Ибн Сауд не отбил у Рашидитов свой фамильный город Эр-Рияд. На тот момент амиру был 21 год. Его слава только начиналась.
Религиозное рвение ваххабитов и победы Ибн Сауда сплотили население Неджда. Амир создал движение ихванов – бедуинское ополчение. Оно задумывалось не только как военная сила, но и как особый институт, необходимый для государственного строительства.
Воинственный Неджд представлял для Хиджаза растущую угрозу. Англичане не выбирали между арабскими правителями – они хотели видеть их всех в качестве союзников и потому платили и Хашимитам, и Саудитам. Но Ибн Сауд сохранил британские деньги. Хусейн же потратил их на восстание и подкуп бедуинских племен – дабы те держались подальше от Ибн Сауда.
В 1914 году система дала первый сбой – амир Халид перешел в ваххабизм. Его племя Утайба проживало на востоке от Джидды – в местности Хурма. Сперва амир признавал власть Хусейна и даже участвовал в арабском восстании – но в 1917 году порвал с Хашимитами и отказался сражаться с турками.
Хусейн попытался образумить мятежного Халида старым проверенным способом – огнем и мечом. Саудовские ихваны ринулись на помощь своим единоверцам-ваххабитам – и наголову разбили хашимитские отряды. Авторитет Хусейна пошатнулся: если король не сумел подчинить себе племя Утайба значит, его претензии на первенство в Аравии были необоснованны.
Если перефразировать высказывание французского философа Жоржа Сореля, политическое лидерство на Аравийском полуострове выросло из оружейного ствола. Хусейн не смирился с поражением. В мае 1919 года он отправил в Хурму трехтысячное войско во главе с Абдаллой. Сын не перечил отцу – он знал, что конфликта с Ибн Саудом не миновать. Однако в ночь на 25 мая 1919 года ихваны внезапно атаковали лагерь Абдаллы в городе Тураба. Хашимитская армия была уничтожена. Опозоренный Абдалла чудом спасся и вернулся в Мекку.
Теперь только Великобритания удерживала Ибн Сауда от окончательной расправы над Хусейном. Англичане разработали план действий на случай, если амир Неджда вторгнется в Западную Аравию, – но тот не спешил нападать. В британских документах сохранилась запись о том, что «Ибн Сауд может взять Мекку и захватить Хиджаз, если захочет». Отныне существование Хиджаза как независимого королевства вызывало сомнения – ибо резня в Турабе показала, что власть Хашимитов не безгранична.
С точки зрения англичан, Хусейн сам был виноват в своих проблемах – ему давно следовало договориться с Ибн Саудом. Чиновники министерства иностранных дел назвали короля «избалованным и приносящим одни неприятности». Отношения Хусейна с сыновьями складывались напряженно. Причиной разлада с Фейсалом послужили его достижения, а с Абдаллой – турабская катастрофа. Даже Али – первенец Хусейна, который жил в Мекке и всегда поддерживал отца – полагал, что старик ведет себя неразумно.
Последствия поражения в Турабе усугублялись финансовым кризисом. С 1916 года Хиджаз полностью зависел от британских выплат – и эти субсидии обернулись для Хусейна ахиллесовой пятой. Подкупая арабов, король приучил их к мысли, что так будет всегда. Но влияние Хашимитов на аравийские племена сократилось вместе с размером английской субсидии. К середине 1920 года Лондон ежемесячно высылал монарху 30 тыс. фунтов стерлингов, а не 200 тыс. и более, как в разгар восстания. Не имея средств на личные нужды, Хусейн обложил налогом торговцев Мекки и Джидды. Это был тревожный знак: хиджазцы привыкли получать деньги, но не привыкли платить.
Далее британцы потребовали от Хусейна подписать Версальский мирный договор. Летом 1921 года в Мекку делегировали Лоуренса. Встретившись с Хусейном, офицер записал в дневнике: «Старик тщеславный, жадный и глупый, но очень дружелюбный и полностью разделяет наши интересы». Однако король был уверен, что англичане его предали – как на Парижской конференции, так и в борьбе с Ибн Саудом. В итоге Хашимит отказался что-либо подписывать, пока Лондон не признает его верховенство над всеми арабскими правителями.
Это было роковой ошибкой. Хиджаз лишился британского финансирования. Ибн Сауд уже создавал централизованное государство в Неджде, но Хусейн по-прежнему уповал на свой авторитет в исламском мире.
Из всех сыновей Хусейна наибольший политический талант традиционно приписывают Абдалле. Впрочем, он не зарекомендовал себя хорошим полководцем ни во время арабского восстания, ни в Хурме. Турабская катастрофа положила конец честолюбивым планам Абдаллы отвоевать для себя королевство на Аравийском полуострове. Теперь принц смотрел на север. В 1920 году Абдалла надеялся, что англичане сделают его королем Ирака – но британская администрация Багдада относилась к Хашимитам крайне враждебно.
Летом 1920 года Хашимиты пережили серьезный удар: генерал Гуро изгнал Фейсала из Дамаска. Абдалла двинулся в Левант с двумя тысячами солдат, дабы примкнуть к сирийским националистам, задумавшим антифранцузский переворот. Но принц не дошел до Сирии – осенью он обосновался в Маане. Пустынный регион, куда перебрался Абдалла, назывался Трансиорданией и находился под контролем Великобритании.
Англичане не знали, что делать с Абдаллой, – и потому оставили его в покое. Судьба бесплодной Трансиордании волновала британское правительство гораздо меньше, чем Месопотамия, за которую развернулась нешуточная борьба.
Глава 2
Битва за Месопотамию
Вся земная жизнь – бахвальство и хитрости, и в стране, где тебя никто не знает, делай что хочешь.
«Тысяча и одна ночь»
Исторически территория современной Республики Ирак называлась Месопотамией, Междуречьем или Двуречьем. Слово «Ирак» (араб.العر.اق – берег) возникло в VII–VIII веках, когда арабы захватили побережье Тигра и Евфрата. Спустя 800 лет эти земли были присоединены к Порте. Османы создали в Месопотамии три вилайета с центрами в Мосуле, Багдаде и Басре. Этноконфессиональный состав вилайетов был пестрым. В отличие от других арабских провинций, здесь проживало множество шиитов. Сунниты (четверть населения) пребывали в меньшинстве, но имели доступ к власти и занимали господствующее положение в обществе.
Каждый регион Междуречья обладал своей спецификой. Басрийский вилайет (Южная Месопотамия), располагавший выходом к Персидскому заливу, торговал с Индией, Персией и Китаем. Также на юге находились священные шиитские города – Эн-Наджаф и Кербела. В Мосульском вилайете (Северная Месопотамия) жили курдские крестьяне.
Багдад представлял собой мультикультурный мегаполис с самой многочисленной еврейской общиной на всем Ближнем Востоке. Багдадский вилайет (Центральная Месопотамия) ориентировался на внутреннюю торговлю, перепродавая товары, которые поступали из Анатолии.
В годы Первой мировой войны иракцы относились к туркам лояльно или безразлично. Арабское восстание поддержали единицы – но именно они заняли руководящие посты среди мятежников. Так произошло и с Нури ас-Саидом – уроженцем Багдада и верным соратником Фейсала.
Впрочем, война не миновала Месопотамию. На ее территории сошлись армии Британской и Османской империй. Потерпев неудачу под Эль-Кутом (1916), англичане все-таки взяли Багдад в марте 1917 года. С тех пор лондонские чиновники ожесточенно спорили о судьбе Междуречья. Администрация Британской Индии даже предложила организовать возле Басры сельскохозяйственные колонии – и переселить туда индусов.
Обязанности верховного комиссара Месопотамии исполнял талантливый администратор Перси Кокс – приятель Лоуренса и Белл. Всем троим нравился Фейсал. Но вскоре Кокса сменил Арнольд Уилсон, который ненавидел арабов и с радостью поддержал руководство Британской Индии. Тем не менее, осенью 1918 года Лоуренс – чьи взгляды совпадали с позицией Арабского бюро в Каире – впервые озвучил идею привести Хашимитов к власти в Междуречье.
На протяжении всего 1919 года в Месопотамии нарастали антибри-танские настроения. Узнав о соглашении Сайкса – Пико, иракцы поняли, что англичане не желают их независимости. В январе 1920 года – по завершении Парижской мирной конференции – стало ясно, что волнения в арабском мире неизбежны.
Месопотамия вспыхнула в апреле. В Багдаде бунтовали суннитские националисты, в Кербеле и Эн-Наджафе – шииты, в долине Евфрата – крестьяне и племенные вожди. Восстание распространялось, подобно степному пожару, и приобрело всенародный размах.
Британцы перебросили в Ирак подкрепление со своих военных баз в Персии, включая две эскадрильи ВВС. К сентябрю все было кончено – но подавление бунта обошлось Лондону в 40 млн фунтов стерлингов. Эта сумма вдвое превысила годовой бюджет, запланированный для Месопотамии. Цифра стала хрестоматийной: газетный магнат лорд Ротермир использовал ее как пример государственного расточительства. Правительство утратило доверие к Уилсону. В июле его уволили, и Кокс вернулся на должность верховного комиссара Месопотамии.
В 1920 году внешнюю политику Великобритании определяли: премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, министр по делам колоний Альфред Милнер, министр иностранных дел Джордж Керзон, а также военный министр и министр авиации Уинстон Черчилль. Последний хотел сократить расходы на Месопотамию. Для этого надлежало уменьшить там английское военное присутствие, насчитывавшее 255 тыс. человек.
Междуречьем нельзя было управлять напрямую из Лондона. Следовательно, требовалось установить в Ираке надежный арабский режим. В декабре 1920 года Кокс предложил сделать Фейсала королем Месопотамии. Министры одобрили эту иницитативу. Несмотря на сирийскую катастрофу, политическая элита Великобритании по-прежнему уважала Хашимита, а пресса именовала его «современным Саладином».
Желание урезать расходы на Месопотамию сыграло решающую роль в карьере Черчилля. В январе 1921 года он с подачи Ллойд Джорджа стал министром по делам колоний. Вместе с новой должностью Черчиллю достался целый ворох проблем. Решения в колониальных ведомствах принимались долго, документы терялись. С 1917 года на Ближнем Востоке функционировало 18 различных бюро и комитетов – и все они сообщали Лондону противоречивую информацию. Черчилль решил упростить эту громоздкую бюрократическую машину.
Весной 1921 года в составе министерства по делам колоний был сформирован Ближневосточный отдел, ответственный за мандатные территории Великобритании, Аравийский полуостров и Персию. Лоуренс был назначен советником Черчилля по Ближнему Востоку.
Наконец Лоуренс встретился с Фейсалом. Опальный король изъявил желание сотрудничать с англичанами. Воодушевленный Черчилль начал готовить грандиозную конференцию – с целью определения будущего Месопотамии.
Конференция прошла весной 1921 года в каирском отеле «Semiramis».[24] В ней участвовали 40 британских политиков и экспертов – в том числе все верховные комиссары и губернаторы колоний, протекторатов и мандатных территорий от Египта до Индии и Сомали. Они провели десятки заседаний – ив результате создали современный Ближний Восток. Именно тогда Месопотамию официально переименовали в Ирак. К тому же, Черчилль вспомнил об Абдалле, который еще три месяца назад приехал в Трансиорданию, – и понял, что придется иметь дело не только с Фейсалом, но и с его братом.
Посовещавшись, британцы разработали стратегию управления Ближним Востоком, известную как «шарифское решение». Его смысл заключался в том, чтобы установить в Ираке и Трансиордании хашимитские режимы, лояльные к Лондону. Таким образом Великобритания могла бы минимизировать бунты на мандатных территориях и показать всему миру, что она помогает арабским государствам развиваться. По замечанию американского историка Аарона Климана, «в Каире традиционное для англичан упражнение в прагматизме превратилось в железный принцип, который подлежал применению везде, где только можно, – начиная Месопотамией и заканчивая Аравией и Трансиорданией».
После конференции Черчилль и Лоуренс встретились с Абдаллой в Иерусалиме. Принцу предложили трон в Аммане, финансовую поддержку и возможность когда-нибудь освободиться от британской опеки. Взамен Абдалла должен был воздерживаться от конфликтов с французами и не зариться на багдадский престол, который предназначался Фейсалу. Принц согласился.
Теперь события развивались быстро. 15 апреля Лоуренс передал Фейсалу требования британского правительства – и амир их принял. Он пообещал не нападать на французов в Сирии и не возражать против компромисса с Ибн Саудом – а также признал, что иракцы не готовы к самостоятельности. Перси Кокс и Гертруда Белл уже готовили коронацию. Они организовали и проконтролировали всё – от прибытия амира в Ирак до создания флага нового государства.
Фейсал приехал в Багдад 23 июня 1921 года. Конечно, мировая общественность не должна была заподозрить в нем английскую марионетку. По указанию Кокса наспех собранный Совет министров Ирака признал Хашимита претендентом на престол и назначил референдум на август. Формально за Фейсала проголосовало 96 % населения, но в действительности он не обладал такой популярностью. Тем не менее, 23 августа 1921 года первый король Сирии был провозглашен первым королем Ирака.
Между тем Хусейну донесли, что сыновья вопреки его воле сотрудничают с британцами. Старик рассвирепел – и вконец разругался с Абдаллой и Фейсалом. Весной 1924 года он сделал последнюю ошибку – провозгласил себя халифом. Отныне ихваны жаждали сокрушить зарвавшийся Хиджаз – и Ибн Сауд не мог отказать им в этом удовольствии.
В августе армия Неджда взяла Мекку и Таиф. Хусейн бежал в Акабу, передав трон Али (старшему сыну). Медина и Джидда – два последних оплота Хашимитов в Хиджазе – держались больше года, несмотря на осаду. Али мог выстоять – но разрыв Хусейна с Лондоном имел роковые последствия. Ибн Сауд обратился к англичанам – и британский экспедиционный корпус принялся громить хашимитские отряды.
Медина пала 5 декабря 1925 года. Узнав об этом, жители Джидды открыли врагу ворота.
19 декабря Али отрекся от престола.
8 января 1926 года Ибн Сауд стал королем Неджда и Хиджаза.
Хашимиты навсегда лишились Западной Аравии. Однако, как бы ни была горька потеря, дети Хусейна пришли к власти в Ираке и Трансиордании. Казалось, что после долгих лет тяжелой борьбы и горьких разочарований им наконец-то улыбнулась удача – но история бросила Хашимитам новый вызов…
Три короля Багдада
Глава 1
Отец Ирака. Фейсал I
Человек получит только то, к чему он стремился.
Коран (53:39)
Арабский мир всегда казался европейцам романтическим. Великолепный Багдад был не просто городом с богатой историей, но городом из сказок «Тысячи и одной ночи», где волшебство происходило так же просто, как смена дня и ночи. Молодое Королевство Ирак, провозглашенное в 1921 году, располагалось на древней земле. Англичане понимали, что им придется изучить Месопотамию, дабы эффективно ей управлять.
В 1920-х годах путь из Европы в Ирак лежал через Индию. Доплыв до Бомбея, путешественники пересаживались на другой корабль, проходили Персидский залив и оказывались в Басре. Здесь начиналась загадочная Месопотамия, раскинувшаяся в долине Тигра и Евфрата. Благодаря жаркому и влажному климату Междуречье, наряду с Египтом, было главным зернохранилищем Древнего мира. В XIII веке монголы разрушили ирригационные каналы, и Месопотамия оскудела. Османы восстановили только легендарные сады Басры, напоминавшие одно из чудес света – висячие сады Семирамиды. Утопавшая в зелени Басра воспета в стихах арабских поэтов и сказках Шахерезады. Объем экспорта фруктов из этого города считался самым большим в Ираке – однако в целом почвы Двуречья были бесплодны. На пустынных территориях бушевали песчаные бури и эпидемии холеры, которые так ненавидели английские солдаты.
Добравшись до Басры, европейцы отправлялись в иракскую столицу по Багдадской железной дороге. Спроектированная немцами и построенная англичанами, она олицетворяла западную экспансию на Ближний Восток. Приближаясь к Багдаду, поезд пролетал мимо голых курганов. Это все, что осталось от Вавилона и Вавилонской башни – еще одного чуда Древнего мира. Согласно книге Бытия, Бог создал разные языки – и люди, прежде говорившие на одном языке, перестали понимать друг друга и рассеялись по всей земле.
Словно в подтверждение библейского предания, Ирак 1920-х годов был многоязычным и многонациональным. На юге проживала богатая индийская диаспора ростовщиков. 100 тыс. человек в северных регионах говорили только по-турецки. Торговцы коврами изъяснялись на фарси и дари. Министр образования Ирака владел разговорным арабским и умел писать лишь на фарси. Курды, населявшие северо-восток страны, пользовались своим родным языком и не собирались учить другие – как, впрочем, и ассирийцы с арамеями. Треть населения Багдада составляли евреи. Кроме того, в королевстве жили сабеи, друзы, езиды, армяне, баяты, мааданы и др. Подданные Фейсала исповедовали ислам, христианство, иудаизм и зороастризм, поклонялись древним богам и проводили языческие обряды. Даже мусульмане принадлежали к различным сектам и течениям.
Перед Фейсалом стояла сложная задача объединить разрозненные социальные, религиозные и этнические группы, сплавить их в один народ – и монарх не справился бы с ней, не имея поддержку извне. В первой половине XX века власть на Ближнем Востоке значила крайне мало, если не подкреплялась возможностью иностранного вмешательства. Формально арабские государства до сих пор входили в Османскую империю[25] – и возникли на карте только благодаря западным державам и Лиге Наций. Даже их границы были определены весьма смутно.
Сыну Хусейна повезло – Европа знала его как храброго лидера Великого арабского восстания. Образ Фейсала был окутан ореолом экзотики и таинственности. Журналисты приписывали иракскому правителю воистину аристократическое благородство, а неудача в Сирии лишь дополняла его имидж «рыцаря печального образа». Кроме того, Фейсала поддерживали авторитетные британские специалисты – Томас Эдвард Лоуренс и Гертруда Белл. Впрочем, все это не способствовало решению насущных проблем, с которыми столкнулся Хашимит.
В 1921 году багдадцы признали Фейсала королем, но город не соответствовал статусу королевского. Багдад не был столицей на протяжении 663 лет – с 20 февраля 1258 года, когда монголы убили последнего аббасидского халифа Аль-Мустасима. По иронии судьбы Аль-Му-стасим встретил смерть возле того места, где в 1958 году расстреляют потомков Фейсала.
Отсутствие столичного статуса пагубно сказалось на городской архитектуре. В Багдаде не имелось ни дворцов, ни иных зданий, подходящих для отправления торжественных церемоний. Через Тигр было перекинуто всего три понтонных моста. Багдадцы верили, что, если их будет пять, как во времена халифов, то город снова падет. Зимой 1917 года – когда армия британского генерала Фредерика Стэнли Мода взяла Багдад – местные жители утверждали, что англичане специально возвели два дополнительных моста.
Резиденция османских губернаторов Багдадского вилайета располагалась в цитадели у Северных ворот. Вкупе с полуразрушенной стеной и крепостным валом эти ворота определяли границы города. К цитадели вела единственная в столице широкая улица – подобно лезвию меча, она прорезала нескончаемый лабиринт трущоб и стихийных рынков, из которых состоял Багдад. Осенью 1917 года генерал Мод умер от холеры, и улица была названа в его честь, однако ее так и не замостили. Зимой лили дожди – и некогда великолепная столица Аб-басидов превращалась в непроходимое болото.
Фейсал избрал местом своего проживания цитадель. Проехав город на британском автомобиле, он увидел беспросветную нищету и грязь – даже старые дома выглядели уродливо вследствие перестроек. Багдад производил гнетущее впечатление. Малочисленный средний класс состоял из богатых торговцев и религиозных лидеров. На вершине социальной лестницы находились два десятка респектабельных семей, которые Фейсал должен был заполучить в союзники: Аль Айюби, Аль Аскари, Аль Сувейди и др. Эти имена повторяются в списках иракских министров вплоть до 1958 года.
Самым могущественным считался род Аль Гайлани (его представители возглавляли правительство четыре раза, Абдуррахман аль-Хайдари аль-Гайлани стал первым премьер-министром Ирака). Багдадские семьи враждовали между собой, подобно средневековым династиям Апеннинского полуострова. В иракской столице были свои Медичи, Борджиа и Сфорца. Их конфликты ничем не уступали воспетой Шекспиром войне между Монтекки и Капулетти. Представители знатных родов Багдада десятилетиями жили в Стамбуле и имели доступ если не к самому султану, то хотя бы к великому визирю. Они привыкли к власти и не собирались от нее отказываться.
Одни багдадские кланы имели персидские корни. Другие были тюркского происхождения – еще в XVII веке их предки примкнули к османскому султану Мураду IV и получили землю в награду за верную службу. Арабов среди знатных багдадцев насчитывалось менее половины – да и те, по легендам, вели родословные от подданных древних империй, которые в свое время присоединились к победоносным армиям Омейядов и Аббасидов. Главы уважаемых багдадских семей были степенными, тучными бородачами. Они носили длинные одежды, ходили медленно, говорили мало и тщательно скрывали размеры своих богатств. Сыновья подражали отцам и настороженно относились к любым новшествам – будь то система мандатов или европейский брючный костюм.
Когда Фейсал приехал в Багдад, там не было правительства – только британская военно-политическая служба. На самом деле всем заправлял Нагиб аль-Гайлани. Страна испытывала острый кадровый дефицит. Иракцы не годились на роль чиновников. Все, кто обладал хоть каким-то административным опытом, или бежали из Месопотамии с османами, или трудились в фирмах, принадлежавших столичной знати.
Христианские и индийские клерки увеличивали и без того немалые состояния членов городской элиты. Наследников уважаемых исламских родов обрезали раввины. Все респектабельные семьи Багдада держали еврейских управляющих, торговых представителей и финансовых консультантов. Христиане, индусы и евреи делали ту работу, которую мусульмане презирали или не могли выполнять. Иными словами, столица Фейсала была настоящим восточным ульем. Город жил так же, как и в Средние века, – не обращая внимания ни на Запад, ни на другие регионы страны.
23 августа 1921 года Фейсал был провозглашен королем Ирака. Это произошло в 6:00 на открытой площадке в центре цитадели. В мероприятии участвовали верховный комиссар Месопотамии Перси Кокс, генерал Эйлмер Холдейн, Саид Махмуд аль-Гайлани (сын старого Нагиба) и адъютант Фейсала – сириец Тахсин аль-Кадри. Король в униформе цвета хаки прошел по ковровой дорожке и уселся на импровизированный трон – наспех сколоченный из деревянных ящиков с логотипом японской пивной компании «Asahi». Церемония была краткой. Саид Махмуд от имени Кокса прочел прокламацию на арабском языке, оркестр сыграл гимн Великобритании «Боже, храни короля», а почетный караул 1-го батальона Дорсетширского пехотного полка произвел 21 ружейный залп. После этого над цитаделью взвился флаг Королевства Ирак.
Основы государственного строя Ирака закреплялись в конституции, над ней работал английский адвокат Эдгар Бонэм Картер. Король объявлялся конституционным монархом – с правом назначать министров и освобождать их от должности без согласования с парламентом. Личным советником Фейсала стал Кинахан Корнуоллис – экс-сотрудник Арабского бюро. Он обязался в кратчайшие сроки организовать систему госслужбы и сформировать штат английских помощников – в то время как иракцы могли занять руководящие должности.
Конечно, не все британцы, приглашенные в Ирак, остались там надолго – но многие посвятили этой стране всю жизнь. Пока одни упивались собственной значимостью и наслаждались восточной экзотикой, другие упорно трудились. Судьба забрасывала этих удивительных людей в глухие деревни Месопотамии, дикие горы Курдистана и знойные пустыни, но они всегда помнили, зачем они здесь – на древней земле между двумя великими реками, Тигром и Евфратом.
Англичане проектировали ирригационные системы, мирили враждующие племена, налаживали работу министерств и департаментов, осуществляли перепись населения. Они так и не дождались благодарности: вскоре иракские политики заявили, что услуги британских чиновников незначительны и направлены на узурпацию ими власти. Но деятельность англичан была жизненно важна для становления и развития арабского государства.
Если без британцев королевство погибло бы, то без национально-освободительного движения иракцы могли даже не мечтать о суверенитете. Фейсал лавировал между английскими администраторами и багдадскими националистами. Он поочередно успокаивал первых и поощрял вторых, он был одновременно и зайцем, и гончей – но не испытывал от этого ни малейшего неудобства.
Первый король Ирака с детства привык к вероломству. Как мы помним, он вырос в столице Порты, где султан удерживал его отца Хусейна в качестве заложника. Фейсал рано научился лукавить и скрывать свои эмоции. В Стамбуле плелись изощренные интриги и велись подковерные игры, за которыми принц внимательно наблюдал. Между сыновьями шарифа шло негласное соперничество. Имея двух старших братьев, Фейсал знал, что не унаследует трон в Хиджазе, – поэтому его снедала жажда власти. Участие в арабском восстании, неудача на Парижской конференции и изгнание из Сирии взрастили амбиции амира. Теперь, заняв престол в Багдаде, он был готов делать то, чего так долго и страстно желал, – править собственным королевством.
Проблемы не заставили себя ждать. На севере Ирака было много турок и курдов, которые относились к Фейсалу враждебно. В городе Равандуз действовали турецкая администрация и турецко-курдское ополчение, контролировавшие весь Иракский Курдистан. Багдадские националисты считали, что всё в порядке, но монарх оценил серьезность положения. Он мог потерять половину королевства, а затем и лишиться трона.
В феврале 1923 года Фейсал дал интервью «The Times». На тот момент турки претендовали на Мосул, курды агитировали за независимый Курдистан, а шиитские улемы советовали иракцам не платить налоги и не голосовать на грядущих парламентских выборах. «Кажется, что на Ближнем Востоке воцарился мир, но это иллюзия», – грустно сказал Фейсал. Король закончил интервью следующими словами: «Арабская нация надеется, что великий британский народ не забудет о своей маленькой восточной союзнице. Она надеется, что Великобритания защитит ее от опасностей, которые сейчас угрожают ее существованию».
Просьба о помощи достигла адресата. Весной 1923 года британский маршал Джон Салмонд разгромил турок и курдов – при поддержке бедуинских отрядов, предоставленных Фейсалом. Это была первая совместная англо-иракская операция в Междуречье. В дальнейшем за ней последуют другие, не менее важные.
Несмотря на успех Равандузской кампании, в Курдистане по-прежнему царил хаос. При Фейсале волнения на севере Ирака не прекращались – даже шиитский юг не доставлял королю столько проблем. В 1922 году Фейсал и Ибн Сауд с подачи англичан установили границу между Ираком и Недждом, но для определения границы с Персией требовалось договориться с шахом. Словом, трудностей хватало – однако националисты считали главным злом Великобританию.
Между тем Перси Кокса на посту верховного комиссара Месопотамии сменил Генри Доббс. Подобно другим администраторам, Доббс попал под личное обаяние Фейсала. Хашимит нравился британцам и легко добивался их расположения. Даже внешне он был приятен: худой, изящный, с тонкими руками и правильными чертами лица, преисполненный шарма и аристократического достоинства. Генерал Алленби полушутя-полусерьезно называл Фейсала «самым красивым политиком мировой войны».
Потомок пророка Мухаммеда был светским человеком. Ни Фейсал, ни его сын Гази, ни внук Фейсал II не молились и не посещали мечеть (за исключением редких случаев, когда в этом возникала крайняя необходимость). Король хорошо говорил по-английски, любил играть в бридж и часто пил шампанское. В Багдаде он пристрастился к теннису, но никогда не бежал за мячом – правитель Ирака ждал, когда мяч пролетит близко от него, и резко отбивал подачу. Вообще Фейсал привык к западному образу жизни. Он одним из первых на Ближнем Востоке надел европейский костюм – но говорил своим консервативным старшим братьям, что носит традиционную арабскую одежду. Вместе с тем, по словам новозеландского прозаика Гектора Болито, монарх «умел жонглировать великими именами, которые его братья даже не слышали» – например, мог будто невзначай упомянуть, что читал Голсуорси на языке оригинала, или обронить фразу вроде: «Когда я обедал с принцем Уэльским…»
Вместе с тем, Хашимит постоянно думал о государственных делах. Его озабоченность политикой проявлялась даже в мелочах. Однажды летом Доббс и Фейсал ужинали на террасе королевского дворца в центре Багдада. Дворец был окружен садом, и сэр Генри заметил, что в такую погоду любит спать под открытым небом. «К сожалению, – добавил он, понижая голос, – в первую половину ночи меня будят брачные вопли кошек, а потом я не могу уснуть до рассвета из-за воркования горлиц. Не знаю, кто раздражает меня больше, но, в любом случае, Ваше Величество, мне не хотелось бы, чтобы их уничтожили». Король внимательно посмотрел на Доббса и сказал: «Я не слежу за тобой, сэр Генри».
Генри Доббс плохо ладил с вездесущей Гертрудой Белл. Она обладала гораздо большим авторитетом, нежели любой другой человек в Месопотамии. В приемной Белл всегда толпились посетители. Журналисты, военные и путешественники по приезде в Багдад сразу же направлялись к «королеве пустыни». Визиты к ней стали обязательными – англичанка вмешивалась во все дела, раздавала советы и называла себя «дочерью Аравии». В итоге ее невзлюбили и британские чиновники, и иракские министры. К тому же в арабском мире госслужба считалась не женским занятием. Нури ас-Саид говорил: «Мы не против Гертруды, мы против того, что она ведет себя как мужчина».
Негативное отношение к «дочери Аравии» показал режиссер Вернер Херцог в фильме «Королева пустыни» (2005). Многие соотечественники считали Белл сумасшедшей, которая якшается с дикими грязными бедуинами – ведь, посвятив себя Ближнему Востоку, аристократка отказалась от благ западной цивилизации и привилегий, коими обладала с рождения. При этом Белл не ограничивалась административной работой – например, она организовывала раскопки, запрещала археологам вывозить находки в Европу и США, а в 1923 году основала Багдадский археологический музей (будущий Национальный музей Ирака).
Зимой 1925 года министерство по делам колоний сообщило, что ситуация в Месопотамии стабилизировалась и Белл пора вернуться в Англию. «Дочь Аравии» надеялась получить должность в Ираке – но никому и в голову не пришло сделать ей такое предложение. Не выдержав перспективы остаться ненужной, Гертруда Белл покончила с собой 12 июля 1926 года, приняв снотворное. Ее похоронили в Багдаде. После «королевы пустыни» осталась современная карта Ближнего Востока. Ее рука проводила границы между Ираком, Иорданией, Сирией и Саудовской Аравией – обозначая территории арабских государств и, вместе с тем, закладывая причины конфликтов между ними.
Главной стратегической ошибкой Белл и Лоуренса стала недооценка шиитов. Грозные аятоллы[26] знали, что Фейсал хочет лишить их власти над югом страны и крупными городами – Кербелой, Эн-Наджафом, Куфой, Самаррой и Багдадом (столичный район Аль-Кадимия издавна является шиитским). Кроме того, Ирак граничит с шиитским Ираном. Иракские аятоллы имели персидские корни – и оттого пользовались огромным уважением в обеих странах. При этом влияние шиитских улемов в самом Иране было неограниченным. Даже образ аятолл навевал ужас – суровые, фанатичные и консервативные, они носили черные одежды, вели скрытный образ жизни и выносили бескомпромиссные фетвы.[27]
В XIX веке шиитские лидеры разрушили английскую табачную монополию в Иране. Весной 1890 года иранский правитель Насер ад-Дин Шах предоставил Великобритании монополию на производство, продажу и экспорт персидского табака. Это грозило Ирану безработицей – ведь в табачной промышленности трудилось более 200 тыс. человек.
Тогда аятолла Мирза Мухаммед Хасан Хусейни Ширази выпустил фетву, в которой запретил иранским шиитам курить. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ранее в Персии курили повсеместно – но после издания фетвы иранцы массово бросили вредную привычку. Авторитет аятоллы был настолько велик, что даже слуги Насера ад-Дина Шаха отказались набивать трубки во дворце. В январе 1892 года шаху пришлось расторгнуть договор с Великобританией. Ширази отменил фетву, и персы с облегчением снова взялись за сигареты.
В Ираке шиитское влияние было очень сильным. Кербелой и Эн-Наджафом безраздельно правили аятоллы. Местные жители убивали британцев и уничтожали их личные вещи – по мнению шиитов, «немусульманские» очки, носовые платки и столовые приборы оскорбляли ислам. Фейсал нервничал. С помощью англичан он создал полицию, агентурную сеть и даже скаутское движение – для воспитания иракской молодежи в духе патриотизма и подчинения монарху. Однако в решающий момент всего этого могло оказаться недостаточно.
Разумеется, королю помогали единомышленники – Рустам Хайдар (министр финансов), Джафар аль-Аскари (министр обороны) и Нури ас-Саид (заместитель начальника штаба армии). Они прошли с Фейсалом арабское восстание, международные конференции и Сирию – но Месопотамия не стала для них ни легкой добычей, ни щедрой наградой. Никто из троих не умер своей смертью.
Впрочем, до этих трагических событий было еще далеко. Пока же Фейсал и его соратники занимались не только государственными, но и личными делами. Если Нури ас-Саид удачно женился на сестре Джафара аль-Аскари, то ситуация в королевской семье оставляла желать лучшего.
Воцарившись в Багдаде, Фейсал перевез туда супругу и детей. Сперва они жили в цитадели, а затем переехали в отремонтированный дом возле Северных ворот. Позже началось строительство королевской резиденции. Хазима бинт Насер (жена Фейсала) приходилась двоюродной сестрой ему и родной сестрой – Мусбах бинт Насер, жене его брата Абдаллы. Девушки родились в семье знатного мекканского шейха Насера ибн Али – и потому составили хорошую партию Хашимитам.
У Фейсала и Хазимы было три дочери и сын. Старшая, Азза, появилась на свет в 1906 году и приехала в Багдад невестой на выданье. После безуспешных поисков жениха она отправилась отдохнуть на Родос, где влюбилась в гостиничного слугу и бежала с ним. Вскоре мужчина покинул Аззу. Принцесса не решилась вернуться к отцу. Она жила в Италии, пока не встретила дядю Зейда (младшего из сыновей шарифа Хусейна) – тот возвращался в Ирак из Англии через Рим. Зейд уговорил Абдаллу принять непутевую племянницу в Аммане и присматривать за ней. Абдалла считал Аззу позором семьи – но выполнил просьбу брата. Фейсал же наотрез отказался общаться с дочерью. Принцесса Азза скончалась в Аммане в 1936 году при невыясненных обстоятельствах.
Вторая дочь Фейсала, Раджия, тоже не смогла найти себе жениха высокого ранга. Она вышла замуж за офицера иракских ВВС Абдула Джаббара Махмуда – который, как оказалось, имел коммерческий талант. Выйдя в отставку, он разбогател. Летом 1958 года во время Иракской революции супруги отдыхали в Европе – и потому уцелели. Но спустя год Раджия умерла в Лозанне от лимфомы Ходжкина.
Болезнь унесла жизнь и младшей дочери Фейсала – умственно отсталой Раифы. Это случилось в 1934 году, когда принцессе исполнилось 24 года.
Последней надеждой иракского престола был Гази. Он родился в 1912 году в Мекке и жил со своим дедом Хусейном, пока его отец Фейсал воевал с турками. Мать и прочие женщины семьи обожали и баловали мальчика – но внезапно сказка закончилась. В 1924 году ребенка привезли в Ирак и провозгласили наследным принцем. Спустя год король решил отправить сына в Лондон. Предполагалось, что Гази будет учиться в престижной частной школе Хэрроу. Однако британский министр ВВС Сэмюэль Хор, посетивший Багдад, обнаружил, что принц почти не говорит по-английски и совершенно не готов к европейской жизни. Хор подыскал для Гази преподавателя – викария Джонсона, который должен был помочь ему адаптироваться к Хэрроу и вообще к западной культуре.
Мальчик переехал к наставнику в британское графство Кент. Он жил в доме викария, учился по индивидуальному плану и катался на велосипеде – хотя не понимал, почему должен сторониться пешеходов, а не наоборот. Сперва принца пугало отсутствие чернокожих слуг – в Багдаде они спали в коридорах монаршей резиденции и вскакивали по первому зову. Но Гази быстро привык к новой стране. Вскоре он потребовал автомобиль – и Фейсал предоставил сыну машину с шофером.
Несмотря на подготовку, обучение в Хэрроу стало для Гази самым болезненным периодом в жизни. Переход от королевского двора, где мальчик был всеобщим любимцем, к иностранному пансиону, где на него смотрели косо, оказался сложным и неприятным. Заметив, что принцу трудно общаться с ровесниками, руководство Хэрроу поселило его не в кампус, а в домик младшего воспитателя. Гази испытывал сильный стресс и не мог сосредоточиться на учебе. Он спал в фуражке британского пилота, подаренной Сэмюэлем Хором, и носил беруши, из-за которых не слышал, что творится вокруг. На вопрос, зачем они ему, принц неизменно отвечал: «Чтобы в мои уши не забрались джинны».
В каком-то смысле этот арабский юноша был на голову выше европейских сверстников. Он унаследовал от отца природный шарм и лидерские качества, увлекся автомобилями и самолетами. Однако Гази не мог и не хотел конкурировать с другими студентами в учебе – кроме того, он считал это недостойным наследника престола. Принц никогда не забывал, что в его жилах течет кровь пророков и королей, – но, в то же время, чувствовал себя изгоем.
Пребывание Гази в Лондоне не принесло желаемых результатов. Фейсал досрочно забрал сына в Багдад, сославшись на то, что мальчику не подходит английский климат. Покидая Хэрроу, будущий монарх пообещал воспитателю завоевать Великобританию и сжечь ненавистную школу.
При других обстоятельствах принцу пришлось бы подчиниться школьной администрации, но его отец всё продумал. Гази должен был возглавить суверенное Королевство Ирак, не контролируемое Великобританией. Повзрослев, сын Фейсала превратился бы в просвещенного монарха, но в глубине души остался необузданным восточным деспотом – очень полезное качество на случай бунта. Такой сценарий гарантировал Гази долгое и счастливое правление.
Именно в интересах династии Фейсал и приступил к реализации своего плана. Сперва он хотел обрести поддержку арабских националистов, племенных шейхов и богатых землевладельцев. Далее король собирался доказать англичанам, что Ирак готов к суверенитету – этого можно было достичь путем переговоров, подкрепив слова «случайной» демонстрацией народной солидарности.
Однако, с точки зрения иракской знати, члены национально-освободительного движения были маргиналами и преступниками. За плечами у каждого из них имелось темное прошлое: незаконная деятельность, членство в запрещенных организациях, убийства турок и – когда это было выгодно – британцев. Но националисты не боялись перемен. Фейсал, осознававший необходимость реформ в Ираке, не мог игнорировать националистические группировки. Более того – он делал на них ставку.
Между тем респектабельные иракцы активно жаловались на националистов. Монарх и ведущие английские чиновники успокаивали жалобщиков, вежливо объясняя им, что не стоит беспокоиться. Раздраженные шейхи возвращались к своим племенам и выплескивали ярость, организуя нападения на полицейских и сборщиков налогов.
Дело осложнялось тем, что шейхов было невозможно призвать к ответу. Британский дипломат Джеральд де Гори приводит типичную историю, рассказанную ему неким английским коммерсантом. Тот приехал в Багдад по делам и остановился в отеле на улице Мода (ныне улица Ар-Рашид). Человек, занимавший номер над ним, громко топал и мешал спать. Предприниматель обратился к управляющему. Выяснилось, что шумный гость – член могущественной семьи Аль Саадун с юга Ирака. Управляющий сказал, что ничего нельзя поделать: шейх слишком влиятелен, и попросить его вести себя потише равносильно оскорблению. Позже англичанин узнал, что этот шейх застрелил иракского министра Абдаллу аль-Сану – и, встревоженный, метался по комнате в ночь после убийства.
Абдалла аль-Сана являлся сыном раба, ранее принадлежавшего династии Аль Саадун. Юноша получил образование, сделал карьеру и женился на дочери бывших хозяев – причем с одобрения Фейсала. Но семья Аль Саадун сочла этот брак бесчестием, которое смывалось только кровью. Суд приговорил шейха-убийцу к тюремному заключению, однако вскоре его освободили.
Убийство аль-Саны было отнюдь не единственным скандалом в правительстве. Министры и их партии интриговали друг против друга – и Фейсал решил чаще менять состав правительства. За 12 лет его правления (1921–1933) в Ираке сменилось 15 кабинетов министров – девять из них возглавляли представители богатых иракских семей, а шесть – соратники короля и арабские националисты. Фейсал старался угодить всем – и тем самым получить максимальную власть. Он постепенно подчинял своей воле военных, политиков и племенных вождей. Хашимит умело играл на их тщеславии, жадности и личных амбициях.
Монарх добился небывалых результатов. Отныне во дворце с раннего утра толпились люди. Важных посетителей допускали к Фейсалу в первую очередь, остальные терпеливо ждали. Впрочем, никто не жаловался: всем визитерам, независимо от их статуса, предлагали чай и ароматные позолоченные сигареты. Королевская резиденция становилась настоящим центром силы.
Особые знаки внимания оказывались бедуинским шейхам из Аравии, Трансиордании и пустынных районов Сирии. Люди Фейсала встречали их в пути, угощали кофе и сопровождали до Багдада. С августа 1924 года – когда его отец Хусейн отрекся от престола – Фейсал считал себя амиром Мекки и не собирался порывать с бедуинами. Будучи уроженцем Хиджаза, он пытался всячески укрепить отношения с вождями кочевых племен. Монарх щедро одаривал шейхов дорогой одеждой, оружием и деньгами.
Таким образом, изо дня в день, из года в год Фейсал справлялся с невероятно трудной задачей. Он руководил государством, не имевшим ни промышленности, ни суверенитета. По мере того, как укреплялись позиции короля, ужесточалась и внутренняя политика Ирака. Правительство уже собиралось разоружить племена на юге страны. Это были в основном шииты – крайне консервативные и суеверные. Их религиозный фанатизм наиболее ярко проявлялся в мухаррам,[28] когда начинались траурные мистерии Ашуры. Ашура – это день памяти имама Хусейна (626–680), почитаемого шиитами внука пророка Мухаммеда. Хусейн погиб в VII веке в сражении при Кербеле, его армию разгромил омейядский халиф Язид I. Скорбя по Хусейну, шииты истязали себя – резали, били плетьми и цепями. Некоторые умирали от ран и кровотечения. Также в мухаррам проводились уличные представления, где актеры изображали битву при Кербеле. Главным антагонистом в спектаклях был Язид I. После установления мандатной системы его роль исполнял актер, одетый в британскую военную форму.
Понимая опасность этих мероприятий, кабинет министров ежегодно урезал их продолжительность. Но зловещие церемонии не теряли своей популярности. Вместе с тем, шииты принципиально не участвовали в государственных праздниках – даже жители багдадского района Аль-Кадимия упорно игнорировали официальные мероприятия.
В Багдаде вообще было небезопасно. В 1920-х годах криминальная ситуация ухудшилась – иногда количество убитых превышало сотню в неделю. Особое место занимали «убийства чести», когда отцы, братья и дядья лишали жизни своих дочерей, сестер и племянниц за «недостойное поведение». Жертве вырезали половые органы и ночью выбрасывали труп на улицу. Под «недостойным поведением» подразумевались не только внебрачные сексуальные связи, но также любое общение с мужчинами, посещение ресторанов, танцы. Придя в Месопотамию, англичане разрешили арабкам вести светскую жизнь, но не обеспечили их безопасность. Это спровоцировало резкий рост «убийств чести».
Гуманизм в западном понимании оставался непостижимым для подданных Фейсала. Британцы хотели отменить телесные наказания – но иракцы считали штраф и тюремное заключение постыдными. Нарушители предпочитали быть избитыми, нежели расстаться с деньгами или провести какое-то время за решеткой. Жестокость телесных наказаний никого не смущала. Так, в 1924 году в багдадском гарнизоне высекли сержанта, который опоздал на построение. Затем, по традиции, сержант поцеловал руку полковнику – в знак повиновения – и умер в лазарете. Гертруда Белл отправила полковника под трибунал, но его оправдали.
Мечты Фейсала о вестернизации таяли на глазах. Монарх намеревался превратить Ирак в конституционную монархию наподобие Великобритании – но эта идея оказалась утопичной. Хашимит был вынужден играть роль не просвещенного европейского государя, но типичного арабского правителя. Однажды во дворец пришел некий багдадец. Он принес жалобу на начальника полиции, которого обвинял в жестоком обращении с заключенными. Фейсал порвал жалобу и сказал посетителю: «Я забрал у тебя бесполезный лист бумаги и взамен дам другой, гораздо более полезный». После этого король протянул своему подданному английскую пятифунтовую купюру.
Разочаровавшись в своих мечтах, Фейсал ощутил полный упадок сил. Худой и бледный, он выглядел так, будто страдает от неизлечимой болезни. Короля регулярно обследовали лучшие лондонские врачи, но им не удавалось поставить Хашимиту мало-мальски серьезный диагноз. В 1927 году английский медик Клиффорд Добелл обнаружил у Фейсала амебиаз – хроническую кишечную инфекцию. Услышав вердикт Добелла, царственный пациент торжественно произнес: «О, не говорите, что я умираю. Я должен так много сделать для своей страны».
Реакция Фейсала выглядела театральной, но он действительно сильно уставал. Запутанная арабская политика довела до самоубийства премьер-министра Абда аль-Мухсина ас-Саадуна. Он застрелился весной 1929 года, измученный попытками угодить одновременно королю, англичанам, багдадским националистам и иракским политикам. Генерал Гилберт Клейтон – экс-глава Арабского бюро, сменивший Генри Доббса на посту верховного комиссара Месопотамии, – скончался в сентябре 1929 года от сердечного приступа.
Впрочем, арабы знали, что империи рождаются и умирают – а значит, англичане с французами рано или поздно уйдут. Фейсал верил в свою счастливую звезду и готовился стать королем суверенного государства. Ираку надлежало установить хорошие отношения с соседями – Турцией, Сирией, Ираном, а также королевством Неджда и Хиджаза. С Трансиорданией – вотчиной Абдаллы – проблем не возникало. С шиитским Ираном Фейсал не конфликтовал. Сирия находилась под контролем Франции, и после катастрофы 1920 года Хашимиты, казалось, больше не претендовали на престол в Дамаске. Турция была всецело поглощена прогрессивными реформами. Беспокойство вызывало только королевство Неджда и Хиджаза. Ситуация, сложившаяся там, напоминала нарыв, который должен был лопнуть, залив Ближний Восток гноем и кровью.
Ибн Сауд считался хозяином Аравийского полуострова. Однако в 1927 году он повторял судьбу предков, амиров Неджда XVIII–XIX веков – те сначала поощряли ваххабитов, а потом не знали, как с ними справиться.
По словам английского генерала Джона Глабба, после изгнания Хашимитов из Хиджаза ихваны «были отравлены собственным могуществом». Они составляли основу саудовского войска и знали, что именно их боевая мощь сделала Ибн Сауда великим. Опьянев от побед, ваххабиты жаждали расширить свое государство за счет британских мандатных территорий – Трансиордании и Ирака, а также протектората Кувейт. Ваххабитские отряды совершали регулярные набеги на указанные территории. Пик набегов на Трансиорданию пришелся на 1922–1924 годы, на Месопотамию – на 1927 год.
Ихванские рейды в государство Абдаллы сперва протекали в формате стычек между небольшими бедуинскими отрядами. Но в августе 1924 года 4500 ваххабитов двинулись на Амман – и попали под английский авиаобстрел. На этом попытки ихванов захватить Трансиорданию прекратились.
Ситуация в Месопотамии складывалась иначе. Ваххабиты убивали иракских крестьян, угоняли скот и сжигали деревни. Британские ВВС направили несколько самолетов к саудовско-иракской границе – в район города Эль-Бусайя. Там же разместили воинские подразделения и построили форт.
5 ноября 1927 года ихваны вырезали гарнизон Эль-Бусайи. Фейсал понял, что обороняться бесполезно. В гавань кувейтской столицы вошли английские корабли, а в пригородах приземлились английские самолеты. Британцы решили использовать Кувейт как базу для атак на ихванов. Лондон предупредил Ибн Сауда, что ему пора усмирить ваххабитов – либо приготовиться к войне.
Ибн Сауд не собирался ссориться с англичанами. К тому же он еще не реализовал свой план объединения Аравии. Амир мечтал создать великое исламское государство с центром в Эр-Рияде. Это было целью всей его жизни – но громкие победы над Рашидитами и Хашимитами не дались Ибн Сауду легко. Король не хотел вступать в заведомо проигрышную войну с Великобританией. Поэтому он запретил ихванам совершать набеги на Ирак, Трансиорданию и Кувейт.
Ихваны впали в ярость. Они искренне верили, что освобождают исконно мусульманские земли от британской оккупации и очищают ислам от врагов Аллаха – вероотступников, коими были все, кто не разделял идеи ваххабизма. Ирак, в понимании ихванов, представлял собой греховную страну, где правил ненавистный Хашимит, а простые люди развратничали и пользовались западными изобретениями. По мнению ваххабитов, борьба с иракскими ренегатами – вдобавок, находившимися под защитой англичан – являлась священной обязанностью каждого мусульманина. Ибн Сауда обвинили в нежелании сражаться с врагами Аллаха. Ихваны утверждали, что король предал ислам и самого Всевышнего.
В декабре 1928 года ихваны взбунтовались. Ибн Сауд попросил англичан о помощи в подавлении мятежа. Аравийские улемы благословили его на уничтожение повстанцев. Большинство жителей Хиджаза и Неджда поддержало амира – и он набрал из их числа первую регулярную саудовскую армию. Ихваны опрометчиво назвали ее воинов «толстыми горожанами, которые спят на толстых матрасах».
Первая крупная битва между ихванами и сторонниками короля произошла 30–31 марта 1929 года при Сабилле. Она была последним в истории значительным сражением, где участвовали всадники на верблюдах, вооруженные саблями и винтовками. Британцы расстреливали их из пулеметов. Сабилла осталась в памяти народов Аравии как кровавая мясорубка, где у мятежников не было ни малейшего шанса на спасение. Ибн Сауд лично возглавил отряд, который преследовал и добивал ихванов, бежавших с поля брани.
Разгромив врагов, Ибн Сауд утвердился в качестве главной политической фигуры на Аравийском полуострове. Прочим амирам – в том числе Хашимитам – пришлось с этим смириться. В феврале 1930 года британцы организовали встречу Фейсала и Ибн Сауда на корабле «Lupin» в Персидском заливе.
Переговоры протекали очень тяжело. Короли осыпали друг друга проклятиями и упреками. Минуло всего пять лет с того дня, как Саудиты захватили Хиджаз. Фейсал не мог простить Ибн Сауду ни потерю Западной Аравии, ни разгром под Турабой, ни то, что его отца Хусейна сослали на Кипр. Хашимиты возглавляли Мекку с XI века, их господство казалось вечным и незыблемым – но Ибн Сауд всё разрушил. Именно он, молодой и дерзкий амир, нанес древней шарифской династии смертельную рану, лишил ее законных владений, обрек Фейсала и его братьев на жестокую борьбу за право занять хоть какой-нибудь арабский престол. Когда король Ирака думал об этом, его кулаки сжимались от гнева.
Но Фейсал не получил бы почетное прозвище «отец Ирака», если бы позволял эмоциям управлять собой. Будучи дальновидным политиком, он понимал, что суровая реальность гораздо важнее его оскорбленных чувств. Ибн Сауд придерживался аналогичного мнения. Наконец, оба монарха – еще вчера заклятые враги – сделали вид, что позабыли все обиды. Спустя несколько недель они подписали договор о дружбе и добрососедстве. Через два года после встречи на борту «Lupin» Ибн Сауд завершил объединение Аравии. 23 сентября 1932 года он провозгласил новое государство – Королевство Саудовская Аравия. Фейсал же продолжал втайне надеяться на слияние Ирака и Сирии. Грезы об огромном арабском королевстве со столицей в Дамаске не покидали Хашимита.
Летом 1931 года Фейсала постигла семейная трагедия: скончался его отец Хусейн. Бывший шариф Мекки давно не общался с сыновьями. Он считал Абдаллу неудачником, Фейсала – выскочкой, Зейда – трусом, а Али – предателем. Пока Ибн Сауд безраздельно правил Аравией, Хусейн угасал в ссылке на Кипре. Весной 1931 года старик перенес инсульт, и Хашимиты перевезли его в Амман к Абдалле. К тому времени рассудок Хусейна уже помутился: увидев собственных детей, он принял их за убийц, подосланных Саудитами.
75-летний Хусейн умер 4 июня 1931 года в окружении родственников. Умер озлобленным и непоколебимым. «Несмотря на недостатки, – пишет ливанский историк Джордж Хабиб Антониус, – он обладал такой силой духа и целостностью характера, которая свидетельствует о величии; и если моральная ценность человека компенсирует его неудачи, то Хусейн заслуживает нашего восхищения».
Прямой наследник и старший сын Хусейна, Али, жил в Багдаде – после того, как в декабре 1925 года англичане эвакуировали его из Хиджаза. Фейсал радостно принял брата с детьми – сыном Абд аль-Илахом и дочерью Алией. По воспоминаниям де Гори, Али походил на робкого сельского учителя, который очутился в мегаполисе и был сбит с толку городской суетой. Последний король Хиджаза ценил спокойствие и уединение. Вежливый, тихий и болезненный, он больше всего любил читать газеты и слушать радио.
Али пережил отца на четыре года.
Впрочем, семейные драмы не отвлекали Фейсала от дел. 30 июня 1930 года в Лондоне был заключен долгожданный англо-иракский договор «О дружбе и союзе». Он предусматривал отмену мандата, официально признавал независимость хашимитского королевства – и вступал в силу в октябре 1932 года, после принятия Ирака в Лигу Наций.
Воодушевленный Фейсал готовился возглавить суверенное государство – и предстать перед миром во всем своем великолепии. В сентябре 1932 года, отправляясь к британскому монарху Георгу V, Хашимит много шутил и смеялся. Обаятельный, успешный король, освободивший арабскую страну от западного влияния, – Фейсал хотел, чтобы его запомнили именно таким.
Однако Лига Наций задалась важным вопросом: а сможет ли независимый Ирак обеспечить безопасность меньшинств? В первую очередь речь шла об ассирийцах. Опасения международного сообщества не были беспочвенными. У их истоков стоял иракский полковник Бакр Сидки – курд по национальности. Джеральд де Гори описывает его как «необычайно непривлекательного» мужчину с чувственными губами и грубыми, зверскими чертами лица. Де Гори сразу же разглядел в этом человеке преступника.
Фейсал и Сидки сблизились еще в 1910-х годах – оба мечтали о Великой Сирии. Офицер решил стать незаменимым для своего царственного друга – а для этого следовало быть профессионалом. Сидки окончил британскую школу Генерального штаба и начал преподавать в Багдадском штабном училище. Он пользовался непререкаемым авторитетом в армии. И, подобно многим иракским военным, Бакр Сидки ненавидел ассирийцев.
В первой половине XX века ассирийцы были в Ираке чужаками. Большинство из них покинуло Месопотамию после падения Ура – около 2000 года до н. э. Те, кто остались, населяли горный район Хаккяри на юго-востоке современной Турции. Отдельные ассирийские общины проживали к западу от озера Ван и на севере Междуречья. Ассирийцы исповедовали христианство. Церковь возглавлял патриарх-католикос – как правило, из рода Мар-Шимун.
На протяжении веков ассирийцы грезили о собственном государстве – в масштабах всей Месопотамии и соседних регионов (Вана, Диярбакыра, Алеппо, Мосула, Урмии и др.). Неудивительно, что они восприняли Первую мировую войну как шанс воплотить свои планы в жизнь. Католикос-патриарх Мар-Шимун XIX Беньямин надеялся на поддержку России. Являясь османским подданным, он объявил Порте войну от имени Хаккяри. К тому же Лондон обещал помочь ассирийцам, если они окажут сопротивление туркам.
Ассирийцы несколько лет сражались с турецкими и курдскими отрядами, но в 1917 году Российская империя рухнула. Весной 1918 года Мар-Шимуна XIX застрелили курды. В итоге ассирийцы не получили от Великобритании ровным счетом ничего – даже права голоса на Парижской мирной конференции. Международное сообщество игнорировало просьбы о создании Ассирии. При этом самый скромный вариант, разработанный ассирийскими националистами, предполагал, что их государство раскинется от Евфрата на западе до Армении на востоке, от Тикрита на юге до Диярбакыра на севере. Если бы эти мечты сбылись, то Саддам Хусейн родился бы в Ассирии.[29]
В реальности указанные территории были включены в состав Ирака, Сирии и Турции. Запад считал ассирийцев глупцами, курды – врагами, а турки – предателями. Наконец, британцы поселили ассирийцев в Северной Месопотамии – близ Мосула, напротив которого в древности находилась ассирийская столица Ниневия. Годы шли – но курды и арабы помнили, что ассирийцы претендовали на их земли. Такое никогда не забывается.
Все это объясняет ненависть курда Бакра Сидки к ассирийцам – а также озабоченность Лиги Наций безопасностью ассирийских общин. Тем не менее, 3 октября 1932 года британский мандат был отменен. У королевства Фейсала появился главный национальный праздник – День независимости (3 октября), который отмечается и поныне. Фрэнсис Хамфрис – последний верховный комиссар Месопотамии – стал первым английским послом в Ираке.
Впрочем, Лондон по-прежнему контролировал Междуречье. Англичане сохранили военные базы в Эль-Хаббании и Шуайбе. Кроме того, они могли консультировать Багдад по вопросам внешней политики. Британцы не собирались уходить из Месопотамии – ведь она обладала внушительными запасами нефти, которые разрабатывала английская фирма «Iraq Petroleum Company».
И все же отмена мандата и членство в Лиге Наций стали для Ирака большим успехом. Он впервые заявил о себе в статусе формально суверенного государства. Но опасения Лиги Наций насчет ассирийцев оправдались: в августе 1933 года на севере Междуречья пролилась кровь.
Все началось с того, что иракские власти решили расселить ассирийцев по всей стране, дабы разрушить очаг их проживания возле Мосула. Ассирийцы усмотрели в этом угрозу сохранению своей национальной идентичности. Они обратились к французскому правительству с просьбой предоставить им убежище в соседней Сирии. Но Париж молчал – и в июле 1933 года тысяча ассирийцев пересекла иракосирийскую границу. 27 июля они узнали, что Франция им отказала, и в августе вернулись в Ирак, где столкнулись с королевскими войсками. Ассирийцы приняли бой и за 2 дня (4–5 августа) нанесли арабам большие потери.
Позор иракской армии спровоцировал антиассирийскую истерию. Правительство бросило лозунг «Отечество в опасности!». Арабские националисты яростно призывали к «священной борьбе против захватчиков и агрессоров». Ассирийские деревни на севере Ирака были окружены войсками под командованием Бакра Сидки – и там началось массовое истребление мирных жителей. Самым известным эпизодом этой трагедии стала резня в Сумайиле 7 августа. В уничтожении ассирийцев активно участвовали курды и бедуины. По слухам, Багдад платил им за каждого убитого ассирийца. Позже власти торжественно назвали эту бойню «спасением Отечества» и «славной победой иракского оружия».
Авторитет Бакра Сидки упрочился. Вместе с ним на первый план выдвинулся амбициозный министр внутренних дел Хикмет Сулейман. Именно он отправил войска в Северную Месопотамию – усмирять ассирийцев.
В августе 1933 года Бакр Сидки и Хикмет Сулейман превратились в национальных героев. Сидки повысили до звания бригадного генерала. Фрэнсис Хамфрис в то время ловил рыбу в Скандинавии, а Фейсал отдыхал в Швейцарии.
Поездка в Швейцарию была для Фейсала жизненной необходимостью: после вступления Ирака в Лигу Наций его здоровье ухудшилось. Короля встревожили телеграммы из Багдада, и он решил вернуться – вопреки советам врачей, считавших, что августовский зной Междуречья губителен для царственного пациента. Сам пациент нервничал так, что почти не спал – по ночам он пил кофе и курил. Фейсал даже хотел отречься от престола, но здравый смысл подсказал ему дождаться встречи с Хамфрисом. Хамфрис прибыл из Скандинавии 23 августа и заявил, что ничего страшного не произошло: все правительства ошибаются, а Великобритания и дальше будет помогать Ираку.
Слова дипломата нисколько не утешили Фейсала. Монарх приехал в Багдад в разгар празднования «победы» над ассирийцами – и вдруг понял, что все это случилось без него. Бакра Сидки и Хикмета Сулеймана чествовали, солдат, вернувшихся из Сумайиля, осыпали цветами – а о короле забыли, словно его и не существовало. Фейсал чувствовал себя слабым и ненужным. 2 сентября он снова улетел в Швейцарию. Командир британских ВВС – последний человек, с которым Фейсал говорил в Ираке – вспоминал, что король искренне поблагодарил его за верную службу. Это была не вежливость. Это было прощание.
8 сентября 50-летний Фейсал скончался в Берне от сердечной недостаточности. Усопшего доставили на английском корабле в Хайфу. Там гроб погрузили на самолет и отправили в Багдад.[30] Столичные улицы наводнили тысячи иракцев. Самая большая толпа собралась в аэропорту. Когда самолет с телом Фейсала приземлился, люди завопили от горя – и их душераздирающие крики эхом прокатились по всему городу.
Фейсал был не просто монархом. Он являлся членом древней династии Хашимитов, потомком пророка Мухаммеда и героем Великого арабского восстания – который, вопреки всему, добился для своего королевства хоть и формальной, но – независимости. Ошибки и неудачи Фейсала уже никто не вспоминал – ибо благодаря ему Ирак стал первым суверенным арабским государством послевоенного мира. Поэтому в сентябре 1933 года все иракцы – от багдадской элиты до нищих крестьян из глухих деревень – горевали, не стыдясь своих слез. Месопотамия оплакивала короля Фейсала I – человека, подарившего ей будущее.
Глава 2
На пути к свободе. Гази I
Лучший повелитель – тот, кто умеет повелевать собой.
Арабская пословица
Фейсалу наследовал единственный сын – Гази I. В 1933 году он снискал народную любовь на волне антиассирийских настроений – после резни, учиненной Бакром Сидки. 27 августа Гази – тогда еще кронпринц – прибыл с инспекцией в Мосул. Город до сих пор лихорадило. Любой инцидент мог спровоцировать истребление всех христиан Северного Ирака, не только ассирийцев. Гази надлежало вести себя очень осторожно – но он этого не понимал.
Мосульцы встретили принца бурными овациями и криками: «Долой англичан! Долой колонизаторов!» Гази произвел смотр победоносных войск и похвалил храбрых солдат. Среди почетных гостей присутствовали бедуинские шейхи, чьи люди грабили ассирийские деревни.
Словом, Гази понравился иракцам – и это произошло как нельзя вовремя. Спустя две недели наследный принц стал королем.
Сын Фейсала занял престол в возрасте 21 года. Он был вспыльчивым и обаятельным юношей с военной выправкой и громким голосом.
Гази хорошо водил автомобиль, разбирался в оружии и обожал спорт. Родственники боялись за его жизнь: молодой король еще не обзавелся наследником – и, значит, в случае его смерти иракская ветвь Хашимитов прервалась бы.
Но монарх жаждал острых ощущений. Одним из его любимых занятий было взбираться на знаменитый спиральный минарет Аль-Малвия в Самарре и оттуда обозревать свои владения. С вершины аль-Малвии открывался захватывающий вид. Величественный Тигр, подобно серебряному клинку, рассекал пустынную равнину и нес свои воды на юг, к многолюдному Багдаду. Внизу расстилалась Самарра – одна из столиц династии Аббасидов. Многие здания, включая мечеть Аль-Аскари, были разрушены. Британские пилоты часто устраивали пикники на ее руинах. Лишь огромный золотой купол старинной мечети горел на солнце, вселяя в Гази надежду на счастливое правление.
Осенью 835 года аббасидский халиф Аль-Мутасим Биллах – младший сын легендарного Харуна ар-Рашида из сказок «Тысячи и одной ночи» – перенес столицу халифата из Багдада в недавно отстроенную Самарру – на 100 км вверх по течению Тигра. Правитель сделал это, спасаясь от мятежа, поднятого его рабами – тюркскими солдатами-мамлюками. Самарра являлась центром исламского мира до 892 года, пока халиф Ахмад аль-Мутамид не вернулся в Багдад. Спустя тысячу с лишним лет Гази смотрел на Самарру с высоты птичьего полета и знал, что навеки связан с Багдадом – древним городом Аббасидов, которые, как и Хашимиты, происходили из старинного аравийского клана Бану Хашим.
За эпоху Фейсала I (1921–1933) Багдад сильно изменился. Когда отец Гази приехал в Ирак, большинство багдадцев были неграмотны. Возле госучреждений располагались конторы писцов, где за скромную плату составляли письма и документы. В школах обучали только чтению Корана, и они предназначались исключительно для мальчиков. Вследствие низкого уровня жизни детям приходилось работать – и они забрасывали учебу либо вовсе не начинали ее.
При Гази все обстояло иначе. Теперь слово «школа» обозначало новое здание, где юноши и девушки занимались математикой, физикой и другими дисциплинами. Они относились к учебе очень серьезно и страшно волновались из-за экзаменов. Преподавать стало опасно: получив плохую оценку, студенты нередко убивали своих наставников. Например, так погиб полковник Мухаммад Хебти, читавший лекции в Багдадском военном училище. Курсант, который не сдал Хебти экзамен, подорвал преподавателя и себя ручной гранатой. Дань этой «традиции» отдал и Саддам Хусейн, в 1969 году окончивший юридический факультет университета Аль-Мустансирия. Саддам ходил на экзамены с пистолетом – и на сессии у него не возникло никаких проблем.
Иракская система образования была далеко не идеальна. Количество студентов-юристов в несколько раз превышало число вакансий в сфере юриспруденции. В будущем это сулило рост безработицы. Учебники истории представляли собой образчики патриотической литературы. Кроме того, правительство заклеймило арабский язык как устаревший и ратовало за замену многих арабских слов иностранными (в основном, английскими). По Багдаду ходила шутка, весьма похожая на правду, – студент прочел научную статью и сказал: «О Аллах, это прекрасная статья. Она так хорошо написана, что я ничего не понял».
Тем не менее, отношение иракцев к образованию кардинально изменилось. Из бесполезной траты времени оно превратилось в способ достичь власти и успеха. Молодежь была готова на всё – лишь бы не пасти овец и не собирать финики. Абитуриенты буквально штурмовали желанные учебные заведения.
Багдад преображался. Арабская одежда вышла из моды. Бедуины, приезжавшие в столицу, выглядели комично в своих плащах из верблюжьей шерсти. Город стремительно рос, и его границы постоянно расширялись. Дороги пронизывали Багдад и вели в районы, застроенные многоквартирными домами. Тесные лавки переделывали в магазины со стеклянными витринами – для страны, где хозяин традиционно принимал покупателей, сидя на коврике и скрестив ноги, это было в новинку. На смену арабским театрам пришли кинотеатры и кабаре.
За 12 лет правления Фейсал приучил подданных к мысли, что все новое и современное – это хорошо. Гази был новым королем, молодым королем – и потому для иракцев он уже был хорошим. Но у монарха имелись серьезные недостатки. Покинув Хэрроу, он так и не получил достойного образования, не интересовался политикой и предпочитал веселиться, не вникая в государственные дела. Все это говорило о том, что Гази вряд ли будет достойным правителем.
В январе 1934 года Гази женился на своей двоюродной сестре, красавице Алии – дочери Али (последнего короля Хиджаза). 2 мая 1935 года у супругов родился единственный ребенок – Фейсал, названный в честь деда.
Летом 1958 года Фейсалу II пришлось собственной кровью расплатиться за чудовищные ошибки отца – а их было немало. Гази получил от Фейсала I все проблемы, которые тот не сумел решить. Список этих проблем хорошо известен: курды на севере, шииты на юге, вечные склоки в правительстве, властолюбивая багдадская знать, своенравные бедуины, буйные арабские националисты и коварные англичане. Столица напоминала клубок змей, которые сцепились в смертельной схватке и уже второе десятилетие обмениваются ядовитыми укусами. Верные соратники Фейсала I – Нури ас-Садд, Джафар аль-Аскари, Джамиль аль-Мидфаи и Ясин аль-Хашими – пытались предостеречь Гази от необдуманных действий. Но он никого не слушал.
Гази не мог и не хотел стать мудрым правителем. Он не воспринимал критику и окружал себя теми, кто с ним безоговорочно соглашался. К тому же монарх очень плохо разбирался в людях. За пару месяцев ему удалось настроить против себя правительство и большую часть парламента. Всенародная любовь к Гази, зародившаяся на пике антиассирийских настроений, привела к всплеску иракского национализма. Националисты открыто говорили, что Хашимиты подчиняются Лондону. Но король мечтал отомстить Туманному Альбиону – за невыгодные англо-иракские договоры, за унизительный статус Ирака на международной арене, за свой позор в Хэрроу, наконец. Детские обиды накладывались на взрослые проблемы государственного масштаба. Гази жаждал войны с Великобританией. Он задумал перевооружить армию и заменить морально устаревшую рекрутскую систему всеобщей воинской повинностью.
Обстановка накалялась. В августе 1934 года глава кабинета Джамиль аль-Мидфаи – давний соратник Фейсала – подал в отставку. Министры ушли вслед за ним. Британцы долго не давали аль-Мидфаи проникнуть в высшие эшелоны власти.[31] Его назначение на должность премьер-министра стало важной победой Багдада. И вот Гази потерял этого умного и хладнокровного человека.
Место аль-Мидфаи охотно занял Али Джавдат аль-Айюби. Уроженец Мосула, он служил всем трем королям – Фейсалу I, Гази I и Фейсалу II. За 40-летнюю карьеру аль-Айюби сменил десятки должностей. В Сирии он был губернатором Алеппо и Хомса, в Ираке – губернатором Эль-Хиллы, Эн-Наджафа, Кербелы, Диялы и Басры, затем – министром финансов, министром внутренних дел, министром иностранных дел, иракским послом в Париже и Вашингтоне и – трижды – председателем правительства. Аль-Айюби прошел огонь, воду и медные трубы. Он пережил всех и умер в мягкой постели, вырастив трех дочерей и написав мемуары. В арабском мире его уважают за честность.
Потрясающая живучесть аль-Айюби обусловлена тем, что он всегда преследовал только личные цели. Став премьер-министром без правительства, он первым делом посоветовал импульсивному и неопытному монарху распустить парламент – что тот с радостью и сделал. Таким образом, аль-Айюби получил шанс сделать депутатами тех, кого считал нужным. В отличие от Гази, сын полицейского из Мосула собирался править долго и счастливо.
Результаты парламентских выборов были сфальсифицированы, и количество мест оппозиции резко сократилось. Оппозиционеры негодовали. Среди них был и Ясин аль-Хашими – соруководитель Партии национального братства и глава кабинета в 1924–1925 годах. Вторым партийным лидером являлся Мухаммед Джафар Абу ат-Тимман – успешный коммерсант и председатель Торговой палаты Багдада. Будучи антибританской, Партия национального согласия автоматически попадала в категорию оппозиционных. Но в 1932 году Фейсал допустил ее в парламент – который неосмотрительно разогнал Гази. Тем самым король оттолкнул от себя аль-Хашими и ат-Тиммана – вместе с их финансами, связями и многочисленными сторонниками.
Действия Гази и аль-Айюби способствовали сближению националистов и шиитов. Если аль-Айюби следовал правилу «разделяй и властвуй», то монарху подобный союз не обещал ничего хорошего. Впрочем, Гази не волновался – он терпеть не мог шиитов. В 1933 году король потратил на организацию воинского призыва средства, выделенные для постройки плотины возле канала Эль-Гаррафа. Шиитские племена, населявшие этот район, страдали от затоплений, – но Гази проигнорировал их потребности. В правительстве были два министра-шиита, представлявшие юг страны. Оба ушли в отставку в знак протеста.
Между тем, интересы шиитских племен Среднего Евфрата – как и курдов с севера Ирака – в Багдаде никто не защищал. После отставки министров и фальсифицированных выборов шииты поняли, что сунниты вытесняют их из властных структур, – и взбунтовались.
В январе 1935 года на Среднем Евфрате вспыхнули беспорядки. Их очаг находился в Эр-Румайте – всего в 240 км от Багдада. Затем восстание перекинулось на Эд-Диванию. Масла в огонь подливали слухи о грядущем воинском призыве. Одновременно мятежи, направленные против призыва, охватили курдские регионы и северо-запад страны, где жили езиды. Шиитские, курдские и езидские бунтовщики единогласно требовали отставки аль-Айюби.
4 марта 1935 года аль-Айюби покинул пост премьер-министра. Гази уговорил Джамиля аль-Мидфаи опять возглавить кабинет. Но уже 15 марта аль-Мидфаи подал в отставку, не сумев справиться с ситуацией. Новым председателем правительства был назначен Ясин аль-Хашими. Спустя неделю Эд-Дивания успокоилась – ведь после роспуска парламента в 1934 году шииты и багдадские оппозиционеры стали сотрудничать.
Однако мятежники Эр-Румайта только почувствовали свою силу. Племена восставали одно за другим: Абу-Хасан, Бани Зурайя, Мунтафик… Насирия, Кербела и другие шиитские города пылали. Бунтовщики травили колодцы с питьевой водой, обрезали телеграфные линии, взрывали железнодорожные пути. Шиитские вожди собрались в Эн-Наджафе и подписали манифест против премьер-министра аль-Хашими.
Багдад поручил Бакру Сидки усмирить шиитов. Генерал обрушил на повстанцев всю мощь пехоты и артиллерии. Но в 1936 году шиитские племена снова взбунтовались. Сидки утопил восстание в крови, его солдаты сожгли дотла мятежные деревни – а Гази ввел всеобщую воинскую повинность. Иракцы согласились с королем – в конце концов, вопрос военной службы затрагивал национальную безопасность. Кроме того, большая армия красноречиво свидетельствовала о том, что Ирак готов к реальной независимости.
Тем временем Ясин аль-Хашими сконцентрировал в своих руках значительные властные полномочия. Премьер-министра даже прозвали «арабским Бисмарком» – и королю это не нравилось. События 19351936 годов посеяли непримиримую вражду между аль-Хашими и Сидки – двумя наиболее могущественными людьми Ирака. Генерал понимал, что Гази зависит от армии и лично от него – универсального карателя, способного задушить любое сопротивление. Бакр Сидки был палачом по своей натуре – и монарх им восхищался.
Популярность Гази продолжала расти вместе с новым поколением иракцев. Молодые офицеры бережно хранили фотографии короля в бумажниках. Но сын Фейсала потерял уважение взрослых влиятельных людей – коммерсантов, племенных вождей, представителей городских элит. Тем не менее, шиитское восстание удалось подавить, и правительство Ясина аль-Хашими казалось стабильным. Последнее, чего можно было ожидать, – это военного переворота.
В октябре 1936 года начальник генштаба Таха аль-Хашими – брат премьер-министра – отправился с визитом в Турцию. На время отсутствия он возложил свои обязанности на Сидки. Отъезд Тахи совпал с военными учениями в провинции Дияла на северо-востоке страны. Учения курировала штаб-квартира британских ВВС, расположившаяся в городе Эль-Хиндия. Это позволило мятежникам – генералу Бакру Сидки и министру внутренних дел Хикмету Сулейману – сосредоточить почти все вооруженные силы Ирака за пределами столицы.
Заговор создавался в условиях строжайшей секретности. Сидки подготовил для короля письмо с требованием назначить главой кабинета Хикмета Сулеймана. Иракские ВВС под командованием Мухаммада Али Джавада – близкого друга Сидки – были сосредоточены в Дияле. Пилотам раздали листовки, которые следовало разбросать над столицей. Листовки содержали информацию о том, что армия просит короля Гази I разогнать правительство.
28 октября Хикмет Сулейман провозгласил себя лидером «национальных реформаторских сил». Армия двинулась на Багдад.
В штаб-квартире британских ВВС заподозрили неладное, когда иракская авиация без предупреждения вылетела в неизвестном направлении. Генерал Уильям Митчелл отправил офицера в Багдад для выяснения обстановки. Столичные чиновники заявили, что не стоит беспокоиться: министр обороны Джафар аль-Аскари отправился на встречу с Сидки, дабы вразумить его. Офицер побледнел и прошептал: «Как жаль. Мы больше не увидим Джафара живым».
Джафара аль-Аскари убили 30 октября. Мятежники расстреляли его автомобиль на полпути между Багдадом и Баакубой.
Вероятно, Гази знал о планах Сидки и Сулеймана – он запретил оказывать сопротивление бунтовщикам. В министерстве обороны не работал ни один телефон: все кабели были перерезаны. Вскоре на столицу упало несколько бомб – восставшие пытались запугать багдадцев. Ясин аль-Хашими решил не дожидаться встречи с Бакром Сидки и бежал в Сирию. Его примеру последовал министр юстиции Рашид Али аль-Гайлани. Чиновники прятались кто куда. Министр иностранных дел Нури ас-Саид укрылся в посольстве Великобритании, а его сын Сабах – в посольстве Египта. Англичане хотели тайно доставить обоих в штаб-квартиру британских ВВС в Эль-Хиндии – но повстанцы перекрыли подступы к Багдаду. Наконец, Нури удалось вывезти из города – англичане завернули министра в ковер и уложили на пол посольского автомобиля. Рядом с водителем сидел британский дипломат – поэтому мятежники их пропустили.
История спасения Сабаха тоже похожа на детектив. 29 октября в 16:55 к египетскому посольству медленно подъехал старый неприметный «форд» с английским шофером в штатском. Это никого не насторожило: британский протекторат над Египтом был отменен еще в 1922 году, но его независимость от Лондона – как и независимость Ирака – носила формальный характер. Когда «форд» поравнялся с дверью главного здания, оттуда выскочили Сабах с женой Исмет – и на ходу прыгнули в автомобиль. Но на выезде из Багдада оказалось, что водитель забыл снять фуражку британского пилота. Мятежники опознали пассажиров. Однако Сабаху и Исмет повезло – столкнувшись лицом к лицу с английским офицером, иракцы растерялись. «Форд» на максимальной скорости вылетел из города – и за ним погналась патрульная машина. Повстанцы преследовали беглецов до самой Эль-Хиндии. Они отставали от «форда» на 200–300 м – и в последний момент ворота военной базы захлопнулись буквально у них перед носом.
В тот же день, 29 октября, Бакр Сидки с триумфом вступил в Багдад. Гази объявил его национальным героем – и назначил премьер-министром Хикмета Сулеймана. За несколько дней король лишился всех соратников отца, с которыми тот работал десятилетиями. Джафар аль-Аскари погиб, Нури ас-Саид с сыном и невесткой под британским прикрытием были доставлены в Египет, а Ясин аль-Хашими зимой скончался в Дамаске.
Новый премьер-министр потерпел неудачу во всем, кроме критики прежнего кабинета. Оппозиция стремительно росла. Шииты возмущались тем, что друг кровожадного Сидки возглавил исполнительную власть. Парламент и правительство, сформированные Хикметом Сулейманом, не пользовались популярностью у народа. Тюрьмы были заполнены инакомыслящими. Премьер-министра поддерживала только армия. Бакр Сидки и его приспешники, развращенные властью, творили что хотели. От их произвола не были защищены даже респектабельные люди. В Багдаде обсуждали убийство одного богача – его зарезал курд с целью грабежа. Сидки (тоже курд) вмешался – и преступника освободили. Помимо того, генерал беспробудно пьянствовал и пал так низко, что женился на венской танцовщице. Все это глубоко оскорбляло иракцев. Спустя 10 месяцев правление Хикмета Сулеймана закончилось так же внезапно, как началось.
8 августа 1937 года Бакр Сидки ожидал самолет в аэропорту Мосула – он направлялся с визитом в Турцию. Но туркам не пришлось встречать дорогого гостя – генерала в упор застрелил кладовщик аэропорта. Оставшись в одиночестве, Хикмет Сулейман подал в отставку. Кладовщик, расстрелявший Сидки, получил в награду хорошо оплачиваемую должность – его сделали главным садовником при министерстве обороны. При этом сада у министерства не было.
В Месопотамии воцарилась зловещая тишина. Впрочем, в сентябре воинское командование заверило короля в преданности. Казалось, ситуация стабилизировалась. Но Гази абсолютно не желал управлять государством. В казне вечно не хватало денег – монарх не умел ими распоряжаться. Ярким примером тому служит история с королевской резиденцией.
Незадолго до смерти Фейсал I затеял строительство дворца. Основные заботы по его возведению легли на плечи Гази. Вскоре на западной окраине Багдада вырос помпезный Каср аль. Зухур (араб قصر. او۶ر. – дворец цветов). Молодой король приобретал частные самолеты и дорогие автомобили – поэтому денег на качественные стройматериалы не было. К тому же Каср аль-Зухур начал разрушаться от жаркого климата. Однажды угол дворца случайно задел автомобиль британского посла Мориса Петерсона – и выяснилось, что угол разбит.
Гази понял, что резиденция требует серьезных материальных вложений. Тогда он распорядился поставить на территории Каср аль-Зухур павильон, который был превращен в бар – и куда запрещалось входить министрам. В этом баре монарх веселился ночи напролет. Павильон стал для него убежищем от государственных дел. Гази считал, что быть королем очень тяжело – и делал всё, чтобы как можно реже исполнять свои прямые обязанности.
О сумасбродстве монарха слагали легенды, образовавшие целый пласт багдадского фольклора. Печально, что эти легенды мало чем отличались от действительности. Так, однажды Гази приказал покрыть слугу с головы до ног фосфорной краской и заставил его ночью бегать по саду. Король от души хохотал, наблюдая за мечущимся во тьме человеком, который к тому же светился. Слуга получил сильные химические ожоги и долго находился под присмотром врачей.
Другая любимая забава Гази заключалось в следующем: он прикреплял электрические батарейки к различным бытовым предметам и разбрасывал их по всему дворцу. Когда кто-то поднимал эти предметы, его било током.
Но самый известный случай произошел в 1935 году. Гази дружил с Сабахом ас-Саидом – их объединяла любовь к авиации. Как-то раз король узнал, что один дворцовый слуга боится высоты, и решил над ним подшутить. Упирающегося слугу затащили в личный самолет Гази, за штурвалом которого сидел Сабах. Когда машина поднялась в небо, несчастного охватила паника – и он разорвал контрольные провода, обесточив летательный аппарат. Самолет рухнул. Слуга погиб. Сабах получил множество травм и провел в больнице несколько месяцев.
Словом, Гази обладал удивительной способностью разрушать всё, к чему прикасался. От его идей всегда страдали другие. В то же время король покорял сердца молодежи своей бесшабашностью. Но Морис Петерсон не поддался обаянию монарха. По воспоминаниям дипломата, Гази «был слабым и непостоянным, как вода». «Его невоздержанность, его дурные привычки и отвратительное окружение, состоявшее из самых диких офицеров и даже слуг, сделали поведение короля неконтролируемым и опасным для всех, особенно для него самого», – писал Петерсон.
Помимо автомобилей и самолетов, Гази обожал радио. Он обзавелся частной радиостанцией и вел передачи, в которых призывал иракцев атаковать Кувейт. Этот небогатый эмират традиционно жил на доходы от ловли жемчуга. Для того, чтобы найти две-три жемчужины, ныряльщики, рискуя жизнью, поднимали со дна сотни раковин. В 1920-х годах – после изобретения искусственного жемчуга – Кувейт совсем обнищал, и завоевывать его не имело смысла. Но эмират находился под протекторатом Великобритании – и потому любые посягательства на него приобретали особую пикантность. По мнению Гази, нападки на Кувейт демонстрировали силу Ирака и свидетельствовали о том, что его королевство может сражаться с могущественными англичанами.
Молодежь слушала радио и пребывала в полном восторге от своего храброго правителя. Воодушевленный Гази направил военные отряды в Эз-Зубайр – город у границы с Кувейтом. Солдаты перенесли пограничные столбы на несколько километров ближе к Кувейтскому заливу. После этого они слонялись по пустыне, стреляли в воздух и кричали «Да здравствует король!», пытаясь спровоцировать кувейтских военнослужащих на конфликт. Но героизм королевской армии остался незамеченным. Когда иракцы ушли, шейх Кувейта Ахмед I распорядился вернуть столбы на прежнее место.
Гази бесился. Теперь, выходя в эфир, он называл Ахмеда I «бесполезным феодалом» и кричал, что Кувейт надо присоединить к Ираку. Эти крики усилились, когда на территории эмирата обнаружили нефть.
Морис Петерсон воспитывал короля как мог. Впрочем, его беседы с Гази возымели неожиданный эффект: монарх оставил в покое Кувейт и начал призывать к нападению на своего дядю Абдаллу, амира Трансиордании – еще одной мандатной территории Великобритании. Однако жена Алия и сын Фейсал все-таки оказывали на Гази сдерживающее влияние. Принц рос тихим, но очень способным мальчиком. Брат королевы, Абд аль-Илах, поддерживал сестру и заботился о племяннике. Абд аль-Илах и Алия всегда были близкими друзьями, но странное поведение Гази сплотило их еще больше.
В 1935 году Абд аль-Илах построил собственный дом рядом с монаршей резиденцией – Каср ар-Рихаб (араб.قصر_ اراب – дворец гостеприимства). Он представлял собой уютную виллу, обставленную по западному образцу, – и был гораздо лучше, чем Каср аль-Зухур.
Каср ар-Рихаб стал фамильным гнездом иракских Хашимитов. Помимо Абд аль-Илаха, там проживала его мать Нафисса, а также сестры – Абдия, Бадия и Джалила. Со временем Нафисса выдала дочерей замуж – за исключением Абдии, которая любила читать и совершенно не хотела заводить семью. Красавица Бадия вышла за Хусейна ибн Али – своего дальнего родственника из Мекки, который жил в Египте. Джалилу взял в жены Ахмдд Хазим – также представитель клана Хашимитов. Но, несмотря на свадьбы и переезды, дом Абд аль-Илаха был местом, где с радостью собирались многочисленные члены династии.
Судьба Джалилы сложилась трагически. Из-за проблем со здоровьем женщина не могла иметь детей, что негативно отразилось на ее психике. Принцесса замкнулась в себе и впала в глубокую депрессию. Супруг не помогал ей бороться с душевной болезнью – он работал в Стамбуле и редко приезжал в Багдад.
В 1955 году Джалила облила себя керосином и чиркнула спичкой… Женщина, чье имя переводится с арабского как «ослепительная», сгорела заживо.
Лето 1937 года ознаменовалось новым этапом в развитии иракской внешней политики. 4 июля в Тегеране министры иностранных дел Ирака и Ирана заключили договор о границе. 8 июля Гази I, Мухаммед Захир-шах (король Афганистана), Мустафа Кемаль Ататюрк (президент Турции) и Реза Пехлеви (шахиншах[32] Ирана) подписали Саадабадский пакт о ненападении и создании военного блока, известного как Ближневосточная Антанта. Фактически она существовала только на бумаге – но являлась важной попыткой региональной солидарности.
У Королевства Ирак появлялось то, что есть у любого суверенного государства – история. И главной политической силой в этой истории стала армия.
Бакр Сидки фатально ошибался, думая, что контролирует вооруженные силы. Жестокость и высокомерие не позволили спивающемуся генералу распознать заговор, в результате которого он был убит. Руку мосульского кладовщика направляли офицеры, понимавшие, что Сидки и Хикмет Сулейман погубят Ирак. Амин аль-Умар, Камиль Забиб, Абд аль-Азиз Замульк, Махмуд Салман, Хусейн Фавзи, Фахим Саид и их лидер – полковник Салах ад-Дин ас-Саббах – сделали всё, чтобы изменить ситуацию в королевстве.
Участники заговора стали самыми влиятельными людьми Ирака. Они решали, кто займет ведущие государственные посты. Кроме того, военные навязали политикам идеологию панарабизма. Ее иракская версия заключалась в том, что Ирак должен играть главную роль в образовании единого арабского государства. В августе 1937 года – после отставки Хикмета Сулеймана – ас-Саббах поручил Гази в третий раз назначить главой кабинета Джамиля аль-Мидфаи. Но Абд ал-Латиф Нури – министр обороны в кабинете аль-Мидфаи – обругал ас-Саббаха и пригрозил разогнать «полковничью клику». Тогда-то офицеры и вспомнили о том, кому пришлось покинуть Месопотамию, кто был смертельно обижен на короля и жаждал вернуться. Они вспомнили о Нури ас-Саиде.
Мятежники провели с Нури тайные переговоры, и он согласился занять кресло премьер-министра. 24 декабря 1938 года Нури прибыл в иракскую столицу – и ас-Саббах двинул войска на Каср аль-Зухур. На следующее утро Гази принял отставку аль-Мидфаи и назначил на его место Нури ас-Саида. Это случилось в присутствии ас-Саббаха и других офицеров, заинтересованных в перевороте.
Армия снова победила. За два года она низложила три кабинета министров. Нури, который в 1936 году горько жаловался на вмешательство военных в политику, благодаря им опять оказался у власти. 4 января 1939 года он публично пообещал иракскому народу скорейшее процветание. Но ради всеобщего благоденствия требовалось уничтожить оппозицию и ее лидера – Хикмета Сулеймана.
Повод не заставил себя долго ждать: в марте 1939 года внезапно был раскрыт заговор, который возглавлял Хикмет Сулейман. Трибунал приговорил бывшего премьер-министра и его ближайших соратников к смертной казни. Руководство Ирака объявило, что «они стали причиной всех неудач и пагубных событий, которые произошли в стране за последние годы». План Хикмета Сулеймана заключался в убийстве 40 человек – членов королевской семьи и высших сановников – на банкете во дворце принца Абд аль-Илаха. После этого Абд аль-Илах должен был занять трон. Мятежники посвятили принца в свой зловещий план – но он обо всем доложил монарху и Нури ас-Саиду.
Неизвестно, замышлял ли Хикмет Сулейман переворот – слишком уж изложенная схема напоминает абсурдный заговор Като-стрит в Лондоне (1820). Тем не менее, политик был виновен в кровавых событиях 1936 года – и для него пробил час расплаты. Однако за осужденного вступился британский посол, и Хикмет Сулейман отделался пятью годами тюрьмы.
Но тут случилось непредвиденное.
В ночь на 4 апреля 1939 года король Гази I погиб.
Глава 3
Время регента
Ветры дуют не так, как хотят корабли.
Арабская пословица
Вечером 3 апреля 1939 года король сел за руль любимого «бьюика», взяв с собой нескольких приятелей. Они направились в заветный павильон. Но Гази на большой скорости не справился с управлением и врезался в фонарный столб. Приятели вызвали придворного врача. Когда тот приехал на место аварии, Гази уже потерял сознание. Его голова была разбита, а лицо – обезображено до неузнаваемости. По просьбе королевы Алии доктор вколол умирающему двойную дозу адреналина: перед тем, как отойти в мир иной, монарх должен был назвать имя наследника. Семейная легенда Хашимитов гласит, что Гази пришел в себя, пробормотал: «Абд аль-Илах» – и скончался. Ему было всего 27 лет.
Таким образом, робкий Абд аль-Илах – сверстник погибшего Гази – стал регентом при четырехлетнем племяннике Фейсале. Он осуществлял полномочия монарха, пока мальчик не достиг совершеннолетия. Абд аль-Илах возглавлял Ирак на протяжении 14 лет – дольше, чем Фейсал I или Гази I, – и его правление выпало на очень тяжелые времена.
Смерть короля шокировала подданных. В день похорон на улицы Багдада вышли тысячи человек. Они вопили, рыдали, рвали на себе волосы и одежду. «The Times» опубликовала ряд статей, посвященных усопшему. Их авторы называли Гази «бесстрашным наездником», «восторженным летчиком» и «пламенным автолюбителем». Умерев в столь юном возрасте, он окончательно превратился в кумира молодых иракцев. Но политические прогнозы «The Times» выглядели довольно мрачно. Иракское общество по-прежнему было разрозненным – поэтому продолжительное регентство таило немало опасностей.
Тем не менее, сначала все складывалось хорошо. Нури ас-Саид занимал пост премьер-министра, Али Джавдат аль-Айюби – пост министра иностранных дел. Регент, несмотря на молодость, отличался серьезностью и спокойствием – после взбалмошного Гази это было очень ценно.
Несмотря на скромность и застенчивость, Абд аль-Илах был не так прост и беспомощен, как может показаться. Самый высокий из Хашимитов, он унаследовал светлую кожу от бабушки и прабабушки – черкешенок. Однажды, пересчитав своих неарабских предков, амир в шутку сказал: «Интересно, а я вообще араб?» Фейсал I обвинял старших братьев – Али и Абдаллу – в излишней консервативности, но младшее поколение династии было совсем другим. Зейд (брат Али, Абдаллы и Фейсала), Гази и Абд аль-Илах водили автомобили, носили европейскую одежду и вели западный образ жизни.
В отличие от родственников, Абд аль-Илах и не думал получать образование в Европе. Вместо бесплодных попыток одолеть Хэрроу он окончил престижный колледж «Виктория» в Александрии, где преподавание велось на английском языке. Директор колледжа был для учеников не только авторитетным наставником, но и старшим товарищем. Беседы с ним оказали на принца огромное влияние. Мальчик осознал роль своей семьи в арабском мире – и преисполнился гордости за принадлежность к хашимитской династии. Впрочем, в этой династии он занимал третьестепенное положение.
Детство будущего регента прошло в Мекке. Позже, уже в Багдаде, Абд аль-Илах рассказывал, как однажды ночью его забрали из отцовского дома и отвели на другой конец города. Люди, сопровождавшие мальчика, передвигались в кромешной темноте, без фонарей – и ребенок не понимал, что происходит. Утром его дед Хусейн объявил о начале Великого арабского восстания – поэтому всех женщин и детей семьи Хашимитов заранее спрятали в безопасном месте.
Абд аль-Илах привез в Багдад теплые воспоминания о старой Аравии. До конца жизни он не мог забыть чарующую атмосферу досаудовской Мекки: торговые караваны из Египта и Сирии, верблюдов в нарядной сбруе, шумные базары и толпы взволнованных паломников. Память амира хранила десятки легенд, которые передавали друг другу восточные купцы – и которые легли в основу сказок «Тысячи и одной ночи». Абд аль-Илах мог часами рассказывать о коварных джиннах и мудрых халифах. Принц воспитывался в древних традициях – и, будучи потомком пророка Мухаммеда, видел то, чего не видели другие мусульмане: например, как на Каабе ежегодно меняли кисву – черное покрывало, вытканное золотыми и серебряными нитями. Все эти обряды и предания были для Абд аль-Илаха частью его личной истории и истории его семьи. Он с одинаковым благоговением вспоминал, как пророк Мухаммед произнес свою последнюю проповедь – и как его дед Хусейн боролся с турками.
На протяжении столетий в Мекку стекались набобы из Индии, эмиры из Афганистана, принцы, шейхи и святые люди из самых отдаленных уголков мусульманского мира. Все они выражали почтение шарифу Хусейну, а также оставляли в священном городе ценные подарки и крупые суммы денег. Абд аль-Илах с детства чувствовал, что его семью уважают. И еще он твердо знал, что когда-нибудь вслед за отцом наследует престол в Мекке и будет править Западной Аравией, подобно своим предкам. Судьба Абд аль-Илаха была предопределена с самого начала. Но Ибн Сауд захватил Хиджаз – и все изменилось.
Али, Нафисса и Абд аль-Илах лишились статуса правящей семьи и бежали в Месопотамию. Особенно страдала старая Нафисса – ведь в Багдаде она уже не являлась королевой. В придворной иерархии Нафисса занимала место после жены и дочерей Фейсала I. Когда ее дочь Алия вышла замуж за наследного принца Гази, Нафисса была довольна. Когда Алия родила ребенка – будущего монарха – Нафисса искренне радовалась. Но когда Абд аль-Илах, ее собственный сын, стал регентом при малолетнем Фейсале II, Нафисса была по-настоящему счастлива. Теперь она и ее овдовевшая дочь превратились в первых леди Ирака.
Между тем над Европой сгущались тучи. В воздухе пахло большой войной. Как и накануне Первой мировой, Германия строила планы на месопотамскую нефть – и на рекрутирование миллионов мусульман в ряды союзнической армии. Важную роль в реализации этих планов играл неутомимый Фриц Гробба – немецкий посол в Багдаде.
Гробба утверждал, что пора вытеснить англичан с Ближнего Востока – разумеется, для блага арабов. Дипломат прекрасно осознавал значение пропаганды. Он купил иракскую газету «Al Alam Al Arabi» («Арабский мир») и превратил ее в рупор арабского национализма. В Багдаде появилась новая радиостанция – арабоязычное «Radio Berlin». Также Гробба организовал издание труда Адольфа Гитлера «Моя борьба» на арабском. Эти книги до сих пор продаются в Аммане, Газе и других крупных ближневосточных городах.
Немецкая пропаганда усугубляла страхи и подозрения иракцев. Так, после смерти Гази 4 апреля 1939 года Гробба заявил, что короля убила английская разведка. В тот же день разъяренная толпа окружила британское консульство в Мосуле. Консул вышел, чтобы успокоить людей, – и его зарубили топором.
Гроббе помогали иракские военные. В 1939 году офицеры образовали националистическую организацию «Золотой квадрат». В нее входили уже известные нам полковник Салах ад-Дин ас-Саббах и его верные соратники: Камиль Забиб, Махмуд Салман и Фахим Саид. Гробба внушил ас-Саббаху, что Третий рейх является союзником Ирака. За «Золотым квадратом» стояла армия – и премьер-министр Нури ас-Саид вынужденно согласовывал с ас-Саббахом все действия правительства.
Осенью 1938 года неизвестные подожгли британский нефтепровод в Междуречье. Лондон обвинил Гроббу в диверсии. Багдад разорвал отношения с Германией. Гази отозвал из Берлина своего дядю, амира Зейда – тот с 1935 года представлял интересы Ирака в немецкой столице. Гробба покинул Месопотамию.
Через полгода после того, как Абд аль-Илах стал регентом, началась Вторая мировая война.
По словам немецкого историка Фолькера Коопа, мусульмане «имели безусловное очарование в глазах нацистской верхушки». Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер считал их идеальными солдатами, которые фанатично сражаются за то, чтобы умереть и попасть в вожделенный рай. Впрочем, Гитлер не рассматривал ни «Золотой квадрат», ни Хашимитов в качестве равноправных союзников. Фюрер хотел завладеть месопотамской нефтью и поставить иракцев под ружье, дабы обеспечить себе победу в войне. Для этого Германия использовала проверенную тактику «разделяй и властвуй» – и пыталась перессорить между собой багдадских министров, политиков и военных. Очередной политический кризис в Ираке являлся прямым следствием деятельности Гроббы.
В январе 1940 года был застрелен министр финансов Рустам Хайдар – давний друг и советник Фейсала I. Убийца – полицейский Хусейн Фавзи Ибрагим – признался в контактах с офицерами, которые симпатизировали немцам. Примерно в то же время в Багдад приехал экс-министр юстиции Рашид Али аль-Гайлани. Ранее он скрывался в Сирии от Бакра Сидки – но теперь вернулся и метил в премьерское кресло. Иракские политики разделились на два лагеря – пробританский и антибританский. К первому принадлежали Хашимиты и их сторонники (в том числе глава кабинета Нури ас-Саид). Ко второму – арабские националисты, включая «Золотой квадрат» и аль-Гайлани. В условиях Второй мировой войны антибританская позиция автоматически означала поддержку Третьего рейха.
Дело Хусейна Фавзи Ибрагима – казненного по приговору суда – показало, что вмешательство военных в политику превышает все разумные границы. Аль-Гайлани посоветовал Абд аль-Илаху сформировать сильное правительство, способное минимизировать влияние армии. Эта своевременная рекомендация добавила очков аль-Гайлани в глазах регента. К тому же победы немцев на полях сражений и нацистская пропаганда возымели должный эффект. Пока Нури терял почву под ногами, его оппоненты набирали силу.
Наконец, антибританские настроения возобладали над здравым смыслом, и 31 марта 1940 года Нури ас-Саид подал в отставку. В тот же день правительство возглавил Рашид Али аль-Гайлани.
«Сильный кабинет» аль-Гайлани состоял из арабских националистов – сторонников Третьего рейха, национал-социализма и лично Адольфа Гитлера. Ни о какой изоляции армии от политики и речи не шло – новый премьер-министр всецело полагался на вооруженные силы. «Золотой квадрат» беззастенчиво диктовал свою волю Хашимитам. В апреле 1940 года Абд аль-Илах попытался снять аль-Гайлани с должности – но полковник ас-Саббах заявил, что не допустит этого.
Несмотря на защиту «Золотого квадрата», аль-Гайлани был очень уязвим. Легитимность его правительства зависела от успехов вермахта и союзников Берлина. Авторитет главы кабинета пошатнулся уже в начале 1941 года – после английских побед над итальянцами в Северной Африке. Аль-Гайлани решил не дожидаться катастрофы и 31 января покинул пост премьер-министра.
Абд аль-Илах не упустил такой шанс. Во избежание давления со стороны армии он уехал в Эд-Диванию, где четверть века назад бушевали шиитские мятежи. Шииты вели себя спокойно – и на их землях регент чувствовал себя в большей безопасности, нежели в Багдаде. Далее Абд аль-Илах вызвал в Эд-Диванию верных ему чиновников и 3 февраля сформировал новое правительство. Во главе стоял генерал Таха аль-Хашими – единственный человек, которого военные согласились бы видеть в качестве альтернативы аль-Гайлани. 5 февраля регент вернулся в столицу – и узнал, что работавшие там англичане обратились в Лондон с просьбой назначить послом Кинахана Корнуоллиса (экс-сотрудника Арабского бюро). По их мнению, только опытный Корнуоллис мог спасти ситуацию.
Обстановка в Ираке накалялась из-за Мухаммада Амина аль-Хусей-ни – заклятого врага Хашимитов. Он также происходил из влиятельной арабской семьи, берущей начало от пророка Мухаммеда. Идея создания еврейского государства в Палестине всегда казалась аль-Хусей-ни оскорбительной. В мае 1921 года он стал муфтием Иерусалима – и принялся организовывать еврейские погромы.
Муфтий приобрел славу фанатичного антисемита. За хитрость и рыжую бороду его прозвали «Красным Лисом». В 1936 году аль-Хусейни учредил организацию «Аль-Футувва» – арабский аналог Гитлерюгенда. Слов, «футувва» [араб.الفتوة – удаль) означает идеал доблести и героизма, воплощением которых считается пророк Мухаммед. «Аль-Футувва» участвовала в палестинских беспорядках вплоть до середины XX века. Английский полковник Фредерик Киш в 1938 году писал: «Я ничуть не сомневаюсь, что если бы муфтий не злоупотреблял своей огромной властью, а британское правительство не терпело бы его выходки в течение 15 лет, то арабы и евреи уже давным-давно достигли бы взаимопонимания».
В начале Второй мировой войны британцы собирались арестовать аль-Хусейни – но он сбрил бороду и в женском платье бежал в Сирию. В 1940 году муфтий прибыл в Багдад, где присоединился к Рашиду Али аль-Гайлани. Подобно Бакру Сидки, аль-Хусейни был человеком, чье появление в любом месте не сулило ничего хорошего. Нури ас-Саид говорил: «Где муфтий – там проблемы». Красный Лис дружил с нацистами, руководил бандой арабских боевиков и часто повторял любимую фразу Гитлера: «Цель оправдывает средства».
Между тем новый кабинет Абд аль-Илаха бездействовал. Аль-Гайла-ни, находясь в отставке, вел себя крайне сдержанно. Аль-Хусейни не афишировал свою антибританскую позицию. «Золотой квадрат» официально не вмешивался в политику. Враги тихо прощупывали друг друга перед финальной схваткой.
Аль-Гайлани и члены «Золотого квадрата» ударили первыми. В ночь на 1 апреля 1941 года иракская армия окружила столицу. Мятежники перекрыли все въезды в город и осадили королевский дворец. Английского офицера, направлявшегося на авиабазу в Эль-Хаббании, не выпустили из Багдада. Встревоженный офицер примчался в посольство Великобритании – но тамошние сотрудники уже привыкли к беспорядкам в Месопотамии и решили, что ничего особенного не происходит. Тогда неугомонный англичанин поехал в шиитский район Аль-Кади-мия, взял там лодку, переплыл Тигр, нашел на другом берегу бедуина-проводника и с его помощью добрался до Эль-Хаббании через пустыню. Лишь тогда командование британских ВВС в Ираке узнало о государственном перевороте.
Жизнь регента была в опасности. Он понял это накануне переворота, когда получил недвусмысленное предупреждение – свидетельство о собственной смерти от сердечного приступа, подписанное его личным врачом и датированное 31 марта. Абд аль-Илаху следовало покинуть Багдад и спастись – либо остаться и погибнуть. Он выбрал первый вариант. На семейном совете Хашимиты решили, что регенту надо искать убежище в Американской миссии. Обращаться в посольство Великобритании было неразумно – там Абд аль-Илаха могли поджидать мятежники. Алия одолжила брату плащ, юбку и туфли – и регент в сопровождении телохранителя Убайды отправился в Американскую миссию.
Работники миссии сперва не хотели впускать странную посетительницу и ее мрачного спутника, но она настойчиво требовала аудиенции у миссис Кнабеншуэ – супруги консула США Пола Кнабеншуэ. Сам консул в тот день собирался на авиабазу в Эль-Хаббании, дабы встретить нового британского посла Кинахана Корнуоллиса. Во дворце думали, что Кнабеншуэ уже уехал – поэтому регент хотел поговорить хотя бы с его женой. Наконец, Абд аль-Илаха и Убайду проводили в зал для посетителей и попросили подождать.
Вскоре в Американскую миссию наведался советник британского посольства Адриан Холман. Он предложил вывезти регента из Багдада в Эль-Хаббанию на служебном автомобиле Кнабеншуэ. Холман всё рассчитал: с авиабазы Абд аль-Илаха можно было отправить прямиком в Лондон на английском самолете – или доставить его в Басру, а там посадить на британский корабль. Корнуоллис прилетал в Эль-Хаббанию через несколько часов – слишком поздно, чтобы помешать аль-Гайлани и «Золотому квадрату».
Убайде выдали форму офицера британских ВВС, солнцезащитные очки и газету «The Times», чтобы прикрыть лицо. Регента спрятали в посольской машине. Его уложили на пол перед задними сиденьями, на которых разместились супруги Кнабеншуэ, и накрыли ковром. После недолгих приготовлений оба автомобиля – британский с Убайдой и американский с Абд аль-Илахом и Кнабеншуэ – двинулись в путь. Они прибыли на авиабазу с опозданием – Корнуоллис уже прилетел и, никого не дождавшись, отправился в столицу. Дипломат добрался до Багдада без приключений, но взбунтовавшиеся солдаты заперли его в британском посольстве.
Королевская семья в Каср аль-Зухур также находилась в вынужденной изоляции. Мятежники обрезали телефонные провода и запретили Хашимитам покидать дворец. Алия и Абдия думали, как спасти маленького Фейсала II, но ни один план не казался им безопасным. Вскоре аль-Гайлани выслал женщин с ребенком в город Эрбиль – под домашний арест.
Между тем Абд аль-Илах даже не думал покидать Ближний Восток. Он благополучно отплыл из Басры в Кувейт на английском корабле и теперь ждал, какое решение примет Лондон. Регент намеревался бороться за престол до последнего – но его роль заключалась отнюдь не в командовании войсками. Абд аль-Илаху надлежало сберечь себя как фактического главу государства, а также сохранить семейные реликвии. Фамильные драгоценности – включая Королевскую Викторианскую цепь[33] Фейсала I и серебряный пистолет, подаренный Гази I Адольфом Гитлером, – были вручены офицерам британских ВВС для доставки в Кувейт и последующей передачи регенту.
Миссия проводилась ночью, поскольку багдадский аэродром обстреливали снайперы. В темноте пилоты сбились с курса и кружили над Персидским заливом, пока не закончилось топливо. Затем самолет упал в воду, и англичане несколько часов держались на плаву. К счастью, их подобрали кувейтские рыбаки. Поиски самолета не увенчались успехом. Драгоценности Хашимитов до сих пор покоятся под толщей воды у острова Бубиян.
Тем временем события в Багдаде разворачивались стремительно. 3 апреля аль-Гайлани опять стал премьер-министром и возглавил Правительство национальной обороны. Далее он отправил артиллерию в Эль-Хаббанию. Солдаты расположились на холмах, окружавших авиабазу, и обстреливали ее сверху. Англичане очутились в ловушке.
Изначально Лондон не обращал внимания на то, что творится в Междуречье. Немецкая армия победно маршировала по Европе – и у Великобритании были более важные дела, чем разбираться в запутанных отношениях Хашимитов и аль-Гайлани. Черчилль, занимавший должность председателя правительства, писал: «Ливия – в первую очередь, эвакуация войск из Греции – во вторую… Ирак можно проигнорировать…» Но уже 7 апреля аль-Гайлани обратился к Берлину за военной помощью. Третий рейх быстро наладил поставки оружия в Междуречье через Сирию – мандатную территорию Франции (Франция капитулировала перед Германией еще летом 1940 года). Англичане забеспокоились.
Ирак поставлял нефть для антигитлеровской коалиции – а также являлся связующей территорией между британскими армиями в Египте и Индии. Немецкое влияние в Месопотамии грозило обернуться для Туманного Альбиона поражением в войне. Черчилль приказал генералу Арчибальду Уэйвеллу защитить авиабазу в Эль-Хаббании. Уэйвелл командовал британскими силами на Среднем Востоке – этот оперативный район охватывал территорию от Северной Африки до Междуречья. Генерал предложил зажать Эль-Хаббанию в тиски.
10 апреля началась переброска британских солдат в Ирак. Ежедневно в Басре разгружались английские корабли из Бомбея и Карачи. В Персидском заливе стоял авианосец «Hermes» и два крейсера – «Emerald» и «Leander». Конвойные суда курсировали по реке Шатт-эль-Араб, образующейся при слиянии Тигра и Евфрата. Также англичане формировали в мандатной Палестине армию для вторжения в Ирак. С точки зрения международного права действия Великобритании имели законный характер благодаря англо-иракскому договору 1930 года. Согласно ему, британцы имели «особые интересы» в Месопотамии и могли их защищать. Фейсал I, возмущавшийся пунктами договора 10 лет назад, даже не предполагал, что когда-нибудь этот документ спасет его династию.
19 апреля терпение аль-Гайлани иссякло. Он потребовал немедленно вывести все английские подразделения из Ирака. Корнуоллис заявил, что Великобритания не собирается выводить войска и не будет информировать премьер-министра об их перемещении – ибо аль-Гайлани узурпировал власть. 20 апреля Черчилль запретил Корнуоллису давать какие-либо разъяснения иракской стороне. 29 апреля дипломат рекомендовал эвакуировать британских женщин и детей из Багдада. 230 гражданских лиц удалось вывезти из города под охраной. Еще 500 человек укрылись в посольстве Великобритании и Американской миссии.
Регента тоже решили спрятать. Английские ВВС доставили его и Убайду из Кувейта в Иерусалим. Абд аль-Илаха поселили в знаменитом отеле «King David». Другими титулованными гостями отеля были Нури ас-Саид, его сын Сабах, экс-министр иностранных дел Дауд Паша аль-Хайдари, два бывших председателя правительства (Али Джавдат аль-Айюби и Джамиль аль-Мидфаи) и британский дипломат Джеральд де Гори. Все они покинули Багдад с помощью англичан.
Перед «правительством в изгнании» стояла задача сформировать новый кабинет. Но регент был вне конкуренции, Сабах никогда не занимал государственные должности, де Гори являлся иностранцем, а телохранитель Убайда – военным. Иракских политиков насчитывалось всего четыре. Кворум для создания правительства должен был составлять шесть человек. Из Лондона сыпались телеграммы – раздраженный Черчилль давил на Абд аль-Илаха, дабы тот быстрее огласил состав кабинета. Однако регент медлил – и не только из-за отсутствия кворума.
Абд аль-Илах хотел видеть премьер-министром Нури ас-Саида – но тот был крайне непопулярен в народе. Иракцы доверяли аль-Гайлани. Кроме того, Нури, аль-Айюби и аль-Мидфаи всегда недолюбливали друг друга – а сейчас, в условиях борьбы за премьерское кресло, их отношения накалились до предела. Политики не садились рядом за обеденным столом, игнорировали совместные совещания и при каждом удобном случае прятались в своих номерах.
Пока высокопоставленные чиновники вели себя как дети, Междуречье лихорадило. 1 мая иракские солдаты захватили форт в городе Эр-Рутба на западе страны, где трудились британские рабочие.
Грянула Англо-иракская война.
Черчилль послал Корнуоллису сообщение: «Если потребуется ударить, бейте сильно. Используйте всю необходимую силу». И Месопотамия вспыхнула. Она превратилась в поле битвы между Британской империей и нацистским государством. Ценой этой битвы была победа во Второй мировой войне.
2 мая в 05:00 утра английская авиация со своего второго аэродрома в Шуайбе ударила по иракским подразделениям, осаждавшим Эль-Хаббанию. Бои за базу продолжались до 6 мая и закончились бегством иракцев.
К 11 мая англичане уничтожили ВВС Ирака – и тогда на помощь аль-Гайлани пришел Гитлер. В течение месяца на сирийские аэродромы прибыли 100 немецких и 20 итальянских самолетов. Впрочем, Третий рейх готовился к нападению на СССР и не мог тратить много ресурсов для поддержки Правительства национальной обороны.
14 мая Черчилль разрешил бомбить врага на территории Сирии. Но люфтваффе несли потери не столько из-за военного мастерства британцев, сколько из-за нехватки запчастей и боеприпасов. Требовалось срочно улучшить снабжение немецкой армии и провести диверсионную работу – поднять антибританское восстание в Месопотамии. Гитлер хотел повторить подвиг Лоуренса Аравийского с точностью до наоборот – теперь арабы должны были сражаться не на стороне англичан, а против них. Фюрер искал смелого и талантливого человека, способного реализовать задуманное. И такой человек нашелся. Им стал майор Аксель фон Бломберг – сын фельдмаршала Вернера фон Бломберга.
12 мая майор прилетал в Багдад. В аэропорту его встречали члены Правительства национальной обороны и немецкие офицеры. Самолет с фон Бломбергом уже заходил на посадку – но тут случилось непредвиденное. Иракский солдат, до смерти перепуганный британскими бомбардировками, решил, что англичане снова атакуют, – и открыл огонь из зенитного пулемета. Единственная пуля, пробившая корпус, попала майору в сонную артерию. Аксель фон Бломберг моментально скончался. Вместо необходимой помощи и планов боевых действий аль-Гайлани получил окровавленный труп. Инцидент оказался символичным: надежды мятежников и нацистов умерли вместе с сыном фельдмаршала.
Запаниковавший рядовой сделал больше, чем вся британская армия. Шальная пуля уничтожила будущее Германии на Ближнем Востоке, лишила Третий рейх сырьевой базы и во многом предопределила исход Второй мировой войны. К 28 мая у немцев осталось только два исправных бомбардировщика и четыре бомбы. 18–19 мая англичане выбили врага из Эль-Фаллуджи – опорного пункта на пути в иракскую столицу. Эль-Фаллуджа находится всего в 57 км от Багдада.
Отчаявшийся аль-Гайлани уповал на давнюю вражду между Саудитами и Хашимитами. Движимый последней надеждой, он послал министра иностранных дел Наджи ас-Сувейди в Эр-Рияд. Но Ибн Сауд помнил, что подписал договор с Фейсалом I – и что в 1932 году Великобритания первой признала Саудовскую Аравию государством, а его самого – суверенным правителем. Хозяин Аравийского полуострова не претендовал на Междуречье и не желал выглядеть неблагодарным в глазах англичан. Выслушав ас-Сувейди, Ибн Сауд уточнил: «Аль-Гай-лани хочет, чтобы я, будучи стариком, предал тех, кто помогал мне, когда я был молод?» Затем король обратился к приближенным: «Приведите льва. Увидите, этот человек быстро нас покинет».
Разумеется, ас-Сувейди вернулся в Багдад целым и невредимым. Но планы аль-Гайлани окончательно рухнули.
Когда линия фронта переместилась от Эль-Хаббании к Багдаду, де Гори решил пристыдить «правительство в изгнании» и показать министрам, что творится в их стране. Английский самолет доставил Абд аль-Илаха и его спутников в Эль-Хаббанию. Багаж отправили наземным транспортом – но арабы-сопровождающие исчезли вместе с чемоданами. Как выяснилось, они примкнули к аль-Гайлани, забрав вещи с собой. В течение следующих дней министры больше интересовались бытовыми вопросами, нежели политической ситуацией. Солдаты гарнизона Эль-Хаббании делились с ними сигаретами и бритвенными принадлежностями, помогали стирать одежду. Здания на территории базы были разрушены в результате обстрелов – поэтому чиновники спали в палатках, питались из полевой кухни и выглядели очень несчастными. Понаблюдав за страданиями членов правительства, регент спросил: «Кто хочет вернуться к царю Давиду,[34] а кто хочет пойти со мной в Багдад?» Министры промолчали. Но никто не ушел.
Абд аль-Илах предложил собрать бедуинское войско в поддержку британской армии. После успешной кампании Лоуренса Аравийского идея второго Великого арабского восстания казалась крайне соблазнительной. Однако летом 1941 года мобилизация в пустыне была невозможна по ряду причин.
Прежде всего, требовалось время для организации племен. Бедуинам нравилось подолгу обсуждать новости. Поговорив и поспорив, шейхи приехали бы на встречу с Абд аль-Илахом – но когда? Ведь они не любили путешествовать в жаркую погоду – а в июне пустыни Месопотамии превращаются в адское пекло.
Бедуинов не удалось бы собрать даже для точечных атак на врага. Лето на Ближнем Востоке считалось «мертвым сезоном», и к нему целенаправленно готовились – подобно тому, как на севере готовятся к зиме. Уже в начале мая племена не кочевали по пустыне – они разбивали шатры у колодцев и прочих источников воды. Продукты питания для людей и корм для скота запасались заранее, но в небольших количествах – лишь бы пережить знойный период. Таким образом, бедуины не имели излишков продовольствия, необходимых во время бунта. Жизнь возвращалась в привычное русло только осенью, когда жара спадала.
Между тем, Англо-иракская война близилась к завершению. 27 мая 1941 года британцы двинулись на Багдад из Эль-Фаллуджи. Солдаты, которые пересекли Евфрат, шли той же дорогой, что и великие армии минувших веков. Английские сапоги топтали древнюю пыль Вавилона, попирали пепел и прах легендарных битв античности. Осенью 401 года до н. э. по этой же земле маршировали воины персидского царя Артаксеркса II и 10 тыс. греческих наемников мятежного царевича Кира Младшего (потомка Кира II Великого). Они встретились при Ку-наксе – на 100-километровом отрезке между Эль-Фаллуджей и Эль-Мусайибом.
Кир Младший погиб в сражении. Эллины пробились через Армянское нагорье к Черному морю и вернулись на родину. Один из греческих командиров, афинянин Ксенофонт, описал их злоключения в знаменитом труде «Анабасис» («Отступление десяти тысяч»). Несмотря на различия, Восток и Запад всегда были тесно взаимосвязаны. Порядок в Ираке являлся залогом спокойствия в Европе, и англичане – воины и колонизаторы – чувствовали это, как никто другой.
29 мая 1941 года британская армия стояла под Багдадом. Аль-Гай-лани, аль-Хусейни, члены «Золотого квадрата» и министры Правительства национальной обороны бежали. 31 мая багдадский мэр подписал перемирие между Великобританией и Ираком. Казалось, всё позади – но в Междуречье надрывно звучали последние аккорды войны. Англичане не вошли в столицу, дабы не спровоцировать очередной всплеск антибританских настроений. Несколько дней страна жила в условиях вакуума власти – кабинет аль-Гайлани пал, а новый еще не был сформирован. При таких обстоятельствах никогда не происходит ничего хорошего.
1 июня в Багдаде разразился Фархуд – масштабный еврейский погром. Его называют «забытым погромом Холокоста» и «началом конца еврейской общины Междуречья», которая просуществовала более 2500 лет. Фархуд являлся следствием пропаганды аль-Хусейни и пронацистского правительства аль-Гайлани. Его итогом стала массовая миграция евреев из Ирака.
Как бы ужасно это ни звучало, но Вторая мировая война положила конец сразу двум наболевшим «национальным вопросам» в Месопотамии – еврейскому и ассирийскому. Ассирийцы сражались на стороне англичан – надеясь, что Великобритания примет во внимание их заслуги и поможет создать Великую Ассирию. Но надежды опять не оправдались – и многие ассирийцы уехали в СССР. Мигранты варили гуталин, продавали шнурки и стельки, занимались ремонтом кожгалантереи. Сапожники и чистильщики обуви ассирийского происхождения были неотъемлемой частью Москвы 1950-1960-х годов.
Конечно, отъезд ассирийцев и евреев не стал для Ирака панацеей от всех проблем. Хашимитам следовало заново выстроить вертикаль власти и наладить отношения с армией. Абд аль-Илах не желал тратить время и деньги на празднование победы. Несмотря на уговоры знатных багдадцев, он отказался от каких-либо приветственных церемоний.
Регент въехал в столицу безо всякой помпы и первым делом поспешил в Каср аль-Зухур, чтобы позвонить в Эрбиль и поговорить с племянником – маленьким королем Фейсалом II.
За месяц войны сердце Абд аль-Илаха нисколько не ожесточилось. Принц был очень благодарен тем, кто ему помог. Зимой 1942 года американский дипломат Пол Кнабеншуэ умер от заражения крови. Абд аль-Илах предоставил вдове дом в Багдаде и до мая 1945 года выплачивал ей пособие, чтобы женщине не пришлось возвращаться в США через опасный Атлантический океан. Также регент трогательно заботился о Фейсале. На фотографиях видно, что Абд аль-Илах всегда держался на шаг позади короля. Он ни разу не воспользовался детской беспомощностью монарха, не попытался занять его место и возглавить Ирак – хотя являлся наследным принцем и имел право на трон. Немногие политики, окажись они на месте регента, были бы столь честны.
Фейсал II взрослел, и Абд аль-Илах все чаще сопровождал его на различных мероприятиях. В конце концов, принц отказался от личной жизни и посвятил себя воспитанию племянника. Однако регент совершенно не изменился. Он оставался вежливым и застенчивым человеком, который старался радовать окружающих. При любой возможности Абд аль-Илах устраивал во дворце обеды для британских чиновников и иракских военнослужащих, отличившихся летом 1941 года. Однажды английский офицер пожаловался регенту, что едет в Курдистан и проведет свой день рождения в глухих горах. По просьбе принца командировку отложили. Именинник был приглашен в Каср ар-Рихаб на праздничный ужин.
Впрочем, невзирая на природную доброту, Абд аль-Илах не собирался прощать мятежников. Трибунал заочно приговорил членов «Золотого квадрата» к смертной казни. Полковник Салах ад-Дин ас-Саббах скрывался в Иране и Турции, но в 1945 году Анкара выдала его англичанам. Ас-Саббаха экстрадировали в Багдад и повесили. Камиль Забиб, Махмуд Салман и Фахим Саид окончили свои жизни на виселице еще в годы Второй мировой войны.
Рашида Али аль-Гайлани приютил Гитлер. Весной 1945 года опальный премьер-министр перебрался в Эр-Рияд, где провел 13 лет при дворе Ибн Сауда. В июле 1958 года аль-Гайлани опять попытался захватить власть в Ираке, но его арестовали и судили. Новый 1959 год он встретил в камере смертников – однако позже был помилован и сослан в Бейрут, где и скончался.
Мухаммад Амин аль-Хусейни эмигрировал в Тегеран, но уже в августе 1941 года покинул Персию из-за вторжения британской армии. 28 ноября 1941 года он встретился с Гитлером в Берлине. По словам муфтия, немцы и арабы были «естественными союзниками», поскольку имели общих врагов – англичан, евреев и коммунистов. В ходе встречи аль-Хусейни восхвалял Гитлера как «защитника ислама». Фюрер, в свою очередь, пообещал «уничтожить еврейские элементы на Ближнем Востоке» и даровать арабам независимость после войны.
Нацисты хотели получить нефть, а арабы – изгнать евреев и англичан из Палестины и Ирака. С этой целью аль-Хусейни предложил создать в вермахте мусульманские подразделения. На стороне рейха, помимо европейских союзников, сражались арабы, тюрки, индусы. Из них формировались легионы «Свободная Аравия», «Свободная Индия», «Идель-Урал», Азербайджанский легион, Туркестанский легион и другие. Самым экзотическим считался «Корпус F», состоявший из чернокожих бойцов и воевавший в 1942 году под Ростовом-на-Дону.
Национальными легионами командовали офицеры, получившие образование в сфере востоковедения и африканистики. Форма легионеров отражала их культурные особенности: индусы носили чалмы, марокканцы – фески и т. д. К традиционной одежде прикреплялись кокарды и нашивки с нацистской символикой – орлами, свастиками и «мертвыми головами». По приглашению Гиммлера аль-Хусейни стал духовным лидером 13-й горной дивизии СС «Ханджар», укомплектованной боснийскими мусульманами. Ее название (араб.»jk) означает короткий изогнутый меч. Личному составу дивизии разрешалось совершать пятикратный намаз, а из их рациона была исключена свинина.
Аль-Хусейни почувствовал себя в своей стихии – и теперь его ярость не знала границ. 1 марта 1944 года по «Radio Berlin» муфтий призвал мусульман к джихаду против евреев. «Арабы! Вставайте как один и боритесь за ваши священные права! – кричал он. – Убивайте евреев, где вы только их ни найдете! Это угодно Аллаху, истории и религии. Это спасет вашу честь».
В мае 1945 года муфтий бежал из Германии и после долгих скитаний осел в Каире. Там он продолжил свою экстремистскую деятельность – в частности, организовал ряд убийств арабских политиков. Сам аль-Хусейни благополучно дожил до старости и умер в 1974 году – однако посеянные им семена ненависти дали всходы. 4 августа 1929 года у двоюродной племянницы муфтия, Захвы Абу Сауд аль-Хусейни, родился ребенок. Мальчик получил имя Мухаммед Абдель Рауф Арафат аль-Кудва аль-Хусейни. Миру он известен как Ясир Арафат.
Летом 1945 года Абд аль-Илах посетил Лондон, где подтвердил свои полномочия регента. В Букингемском дворце Хашимит отобедал с королем Георгом VI, его августейшей супругой и их дочерью, 19-летней принцессой Елизаветой – будущей королевой Елизаветой II.
Существует мнение, что Елизавета II приходится Хашимитам дальней родственницей. В соответствии с данной гипотезой генеалогическое древо выглядит следующим образом. В XI веке на юге Пиренейского полуострова был создан Аббадитский халифат. Его основатель Аббад I считается потомком пророка Мухаммеда. Сын Аббада I подчинил себе правителей Южной Испании, а внук – покорил Малагу и в 1071 году захватил Кордову.
Через 20 лет после завоевания Кордовы Аббадиты пали под ударами другой мусульманской династии – Альморавидов. Заида – правнучка Аббада I – бежала и была принята при дворе Альфонсо VI Храброго – короля Леона и Кастилии. Там она приняла христианство и вышла замуж за Альфонсо VI.
Два века спустя Мария де Падилья, происходившая от Альфонсо и Заиды, стала любовницей короля Кастилии Педро I. Младшая дочь Педро и Марии, Изабелла Кастильская, вышла замуж за принца Эдмунда Лэнгли – сына английского монарха Эдуарда III. Внуком Изабеллы и Эдмунда был Ричард Плантагенет – отец королей Эдуарда IV и Ричарда III. Их далеким потомком и является Елизавета II. Кроме того, Изабелла Кастильская через свою праправнучку Елизавету Йоркскую стала предком всех английских монархов, начиная с Генриха VIII, – и всех шотландских королей, начиная с Якова V.
Из Великобритании Абд аль-Илах отправился в Турцию, куда его пригласил президент Исмет Инёню. 12 сентября 1945 года иракская делегация прибыла в Стамбул. Ранним осенним утром Абд аль-Илах, Нури ас-Саид и Дауд Паша аль-Хайдари стояли на палубе и смотрели, как город появляется из тумана. Они вспоминали молодость, годы учебы в Стамбуле и старых друзей. Бабушка регента все еще жила в районе Эмирган – ее дом возвышался на одном из босфорских холмов. Корабль бросил якорь в порту. Пушки загремели, приветствуя гостей. Нури заплакал. Он вернулся в столицу империи, против которой восстал 30 лет назад.
Визит в Стамбул имел неофициальный характер. Абд аль-Илах даже навестил бабушку в Эмиргане. С годами она не утратила грациозности и величавости. Она была осколком старой Турции – подобно тому, как ее внук был осколком старой Аравии.
Турецкая сторона оказала иракцам очень теплый прием – поэтому щепетильный Абд аль-Илах боялся допустить малейшую бестактность. В частности, он остерегся попросить в подарок ангорскую кошку – ангорские кошки часто бывают глухими и с глазами разного цвета. Похожие дефекты имел президент Инёню: он носил слуховой аппарат, и один глаз был с поволокой. Но кошку принцу все-таки подарили.
Глава 4
Прерванный полет. Фейсал II
Все это случилось по предопределенной судьбе – а от того, что написано, некуда убежать и негде найти убежище.
«Тысяча и одна ночь»
1946 год выдался для 11-летнего короля Фейсала II очень насыщенным. В июне монарх, его мать Алия, бабушка Нафисса и регент. присутствовали на Лондонском параде в честь победы над нацистской Германией. Но перед этим Фейсал и Абд аль-Илах были приглашены в Каир на заседание новой международной организации – Лиги арабских государств.
Лига арабских государств (ЛАГ) была создана 22 мая 1945 года. У ее истоков стоял британский министр иностранных дел Энтони Иден. Первыми в ЛАГ вступили Трансиордания, Ирак, Египет, Сирия, Ливан, Саудовская Аравия и Йемен. Количество членов Лиги увеличивалось по мере того, как старый мир уходил в прошлое. Третий рейх пал, но страны-победительницы понесли колоссальные потери. Могущественные – и, казалось, вечные – империи разваливались. Колониализм умирал как юридический статус и жизненная реалия. Народы и континенты обретали свободу. Колониальная система – создававшаяся веками и олицетворявшая мощь Запада – рушилась, словно карточный домик. Мир менялся – и Ближний Восток также претерпевал кардинальные изменения.
Однако Ближний Восток пытался сохранить свои традиции. Абд аль-Илах согласился на торжественный обед в Букингемском дворце после Лондонского парада победы – но при условии, что его фотографии не попадут в газеты. Скромному уроженцу Хиджаза претила публичность. Королева Ирака не могла посещать мероприятия вместе с королевой Англии – исламский мир критиковал появление в обществе мусульманских женщин. 8 июня – в день парада – иракскую делегацию разместили не на трибуне для почетных гостей, а в специальной комнате внутри трибуны. Пользуясь тем, что их никто не увидит, Алия и Нафисса поддались искушению и впервые в жизни надели шляпки. Король был еще ребенком, и ему многое дозволялось. В свободное время Фейсал развлекался в знаменитых лондонских универмагах «Selfridges» и «Harrods».
Из Лондона иракцы вылетели в Бейрут – его величество пожелал вернуться в Багдад на поезде через Ливан и Сирию. Хашимиты были счастливы: Фейсал с рождения страдал от астмы, и в Англии ему полегчало. Королева Алия надеялась, что с возрастом болезнь сына пройдет. Небольшое путешествие по Ближнему Востоку было важно еще и потому, что юный монарх явно интересовался соседними с Ираком государствами.
Сирию возглавлял Шукри аль-Куатли – соратник Фейсала I. После гибели Сирийского королевства (1920) он бежал в Египет и продолжил борьбу с французами. Аль-Куатли не раз возвращался на родину и участвовал в бунтах, его арестовывали и депортировали – но политика это не останавливало. В 1943 году аль-Куатли победил на президентских выборах в Сирии – и спустя три года добился вывода французских войск из страны. Его опыт мог быть полезен для Ирака – тем более что маленький Фейсал считал аль-Куатли героем.
Сирийское руководство встретило иракских гостей очень тепло. Грандиозный праздничный обед проводился на свежем воздухе – возле городка Штура, у подножия гор. Четверть века назад по этой земле маршировала армия генерала Гуро – но теперь события минувших лет казались далекими и неправдоподобными. Арабы смотрели в будущее с оптимизмом, и мальчик-король олицетворял их самые радостные надежды.
На сирийско-иракской границе астма Фейсала возобновилась. В Мосуле он перенес тяжелый приступ – но все-таки вышел из поезда и приветствовал местных жителей. Регент вел племянника под руку через строй почетного караула. Ребенок настолько ослаб, что еле передвигал ноги. По возвращении в Багдад монарха обследовали врачи. Августейшему пациенту прописали сильное лекарство, которое он принимал, даже став взрослым. Алия ошиблась: ее сын по-прежнему был болен.
Несмотря на недуг, Фейсалу нравилось участвовать в различных мероприятиях. Он держался с большим достоинством и иногда вел себя слишком хорошо. Так, летом 1946 года в Лондоне английский дипломат Кертис Киллеарн пригласил Фейсала на чаепитие. Десерты подбирались с учетом предпочтений короля, который слыл заядлым сладкоежкой. Но его величество не притронулся ни к пудингу, ни к мороженому, ни даже к своим любимым пирожным с кремом. Мальчик не хотел, чтобы Киллеарн подумал, будто он в чем-то нуждается.
Абд аль-Илах стал для племянника близким другом, но своих детей у него не было. Все три брака оказались неудачными. Первой супругой принца была красивая египтянка Малика Файдхи. Но женщина не родила долгожданного наследника, и Абд аль-Илах расстался с ней старым арабским способом. В один прекрасный день Малика просто получила письмо с уведомлением о разводе.
Второй брак Абд аль-Илаха – с египтянкой Файзией аль-Тарабуль-си – тоже продлился недолго. Третьей женой регента стала Хайям – дочь амира Рабии, главы многотысячного племени Аназа. Представители этого племени исторически населяли Неджд, Хиджаз и Левант. Формально амир Рабия подчинялся королю Ибн Сауду. Впрочем, это не помешало ему выдать дочь за члена династии Хашимитов и поселиться на берегу Тигра, возле города Эль-Кут. Перебравшись в Ирак, свекр Абд аль-Илаха всерьез занялся сельским хозяйством и – первым на Ближнем Востоке – начал использовать тракторы.
Но выгодный брак с Хайям не сделал регента счастливым. Абд аль-Илах боялся, что никогда не станет отцом, – и потому, как говорится, пустился в Лондоне во все тяжкие. Сначала он посватался к некой прелестной англичанке из богатой семьи – однако потенциальная невеста отвергла жениха. Спустя пару дней принц попросил у бразильского посла руки его дочери – Абд аль-Илах мельком видел девушку на приеме в Букингемском дворце. Бразилец ответил, что чрезвычайно рад, но его семья исповедует католицизм, и для брака с мусульманином потребуется разрешение из Рима. Регент понял, что ему снова отказали.
Между тем любопытство заставляло скромного Абд аль-Илаха выходить за привычные рамки. Вкусы принца становились всё изощреннее. Он больше не хотел развестись с Хайям, не искал милую и неопытную невесту. Регента интересовали зрелые женщины. Теперь он легко находил общий язык с экстравагантными светскими львицами – например, со скандально известной Нэнси Кунард. По воспоминаниям Джеральда де Гори, во время очередного визита в Лондон Абд аль-Илах вызвал его к себе в спальню. Иракские Хашимиты вели западный образ жизни, но бережно хранили обычаи старой Аравии. На Ближнем Востоке правитель мог принять посетителя, лежа в кровати, – это считалось знаком особого доверия. Зная о данной традиции, де Гори спокойно направился к принцу. Войдя в спальню, дипломат застыл от изумления: в постели с Абд аль-Илахом лежала Нэнси Кунард. Она гладила его грудь и томным голосом спрашивала: «Милый, а в твоей стране правда растут пальмы?» На тот момент регент и светская львица были знакомы не более недели.
Принц полюбил не только западных женщин, но и шопинг. Он стал завсегдатаем бутиков и мог часами прогуливаться по Бонд-стрит, Риджент-стрит и Оксфорд-стрит – главным торговым улицам Лондона. Абд аль-Илах считал шопинг своеобразной наградой за свой тяжелый труд в качестве регента.
Из каждой зарубежной поездки принц привозил не только одежду, драгоценности и сувениры, но также птиц и животных. Он с удовольствием покупал фазанов, ястребов, канареек и попугаев. В Турции ему преподнесли ангорскую кошку, в Германии – ротвейлера и немецкую овчарку. Английское правительство обрадовало Абд аль-Илаха подарком в виде котят британской породы, а также разрешением на вывоз в Ирак нескольких лебедей, выловленных прямо из Темзы. В результате принц собрал небольшой зоопарк.
Следует отдать регенту должное – он отнюдь не стремился эпатировать публику. О любовных похождениях Абд аль-Илаха знало только ближайшее окружение. Шопинг нередко сводился к выбору подарков для многочисленных родственников. Тихий, застенчивый и предсказуемый, принц априори не мог стать выдающимся политиком. В глубине души он остался скромным уроженцем Хиджаза – и не следовало ожидать от него великих дел.
Однако Абд аль-Илах вовсе не был глуп и бесполезен в роли регента. Он осознавал важность образования и всегда ратовал за то, чтобы иракская молодежь училась. Багдадцы помнят, как принц заставил Нури ас-Саида пожертвовать крупную сумму денег городской юридической школе. Кроме того, Абд аль-Илах поощрял создание спортивных кружков и секций. По его инициативе в 1948 году была учреждена Иракская футбольная ассоциация – она существует и поныне.
Еще одним детищем регента стало телевидение. Однажды на вечеринке в Лондоне граф Бессборо (бывший генерал-губернатор Канады) в шутливой форме посоветовал Абд аль-Илаху наладить в Ираке телевещание. Принц сразу же оценил эту идею. Он часто говорил: «Люди думают глазами». Хашимитская монархия нуждалась в наглядности. Требовалось создать ощущение открытости власти, ее близости народу. Иракцы должны были видеть, что король обращается напрямую к ним, – и ощущать свою значимость для руководства страны. Организация регулярного телевещания превратилась в стратегическую задачу – поэтому регент вызвался лично руководить ее реализацией.
Багдад стал первым городом Ближнего Востока, где появилось телевидение. Абд аль-Илах осознавал его потенциальную ценность – однако ни сам принц, ни премьер-министры послевоенного Ирака не использовали телевещание на полную мощность. Причина коренилась в том, что все они выросли еще в Османской империи и настороженно относились к любым техническим новинкам – либо считали их дорогой и глупой забавой.
Классический пример: Аршад аль-Умари, глава кабинета со 2 июня 1946 года по 21 ноября 1946 года. Сын мэра Мосула, он 16-летним юношей отправился в столицу Порты, дабы продолжить обучение. Аль-Умари приехал на лошадиной повозке в Александретту (Искендерун) на берегу Средиземного моря, а там сел на пароход до Стамбула. Весь путь занял у аль-Умари более 40 дней. Понятно, что он до конца жизни гордился своим старым османским образованием и неукоснительно следовал принципам, которые усвоил еще на рубеже XIX–XX веков.
Власть в Ираке принадлежала политическим мастодонтам. Консерватизм правительства привел к тому, что оно толком не использовало радио – которое в Германии, например, являлось основным рупором нацистской пропаганды. Но иракские министры хорошо помнили сумасбродства Гази I и потому не воспринимали радио всерьез. Радиовещание осталось «королевской забавой» – разве что Фейсал II иногда выходил в эфир, но, в отличие от отца, не позволял себе никаких глупостей.
Благополучие царственного племянника было главной заботой Абд аль-Илаха. Регент любил его как сына и беспокоился о будущем мальчика. Во время визита в Неаполь принц попросил отдыхавшего там британского фельдмаршала Харольда Александера подыскать молодого офицера на роль воспитателя для Фейсала. Ребенка надлежало обучить хорошим манерам, истории и иностранным языкам, а также стрельбе, верховой езде и плаванию.
Фельдмаршал направил соответствующий запрос в правительство Великобритании. Комитетом для определения достойнейшего претендента руководил сэр Луис Грейг – наставник короля Георга VI. После десятков отвергнутых кандидатур Грейг искренне рекомендовал Абд аль-Илаху Джулиана Питта-Риверса – правнука знаменитого английского археолога Огастеса Питта-Риверса. Впоследствии Джулиан стал крупным специалистом в области археологии и этнографии, но задолго до этого – во второй половине 1940-х годов – он провел несколько лет в Багдаде и с успехом подготовил Фейсала к Хэрроу.
Хашимиты отнеслись к образованию Фейсала крайне серьезно. Они твердо решили избежать ошибок, допущенных при воспитании Гази. Но и король сильно отличался от своего непутевого родителя. Фейсал был тихим и прилежным учеником. Он схватывал всё на лету, и Питту-Риверсу нравилось работать с таким способным ребенком. По достижении 12 лет юного монарха отправили в Англию, в престижную школу Сандройд. Уже через год он поступил в Хэрроу. Компанию Фейсалу на Туманном Альбионе составил кузен Хусейн – внук иорданского правителя Абдаллы I.
Пока Фейсал учился в Великобритании, регент занимался государственными делами. Главной проблемой Ирака являлась национальная безопасность. После Второй мировой войны армия находилась в плачевном состоянии. На протяжении восьми лет она вмешивалась в политику, что дурно повлияло на личный состав. Члены высшего командования – подготовленные еще в Порте – редко покидали свои багдадские кабинеты. Офицерское звание считалось синекурой, поэтому офицеров все устраивало. Но солдаты роптали. Их сапоги разваливались, казармы никто не ремонтировал, жалованье было нищенским, а питание – скудным. К лету 1943 года из 30-тысячной армии дезертировало 20 тыс. человек. Кроме того, ни регент, ни Нури ас-Саид не хотели, чтобы армия была сильной. Они прекрасно помнили переворот аль-Гайлани (1941) и не желали его повторения.
Однако слабая армия ставила под угрозу существование Ирака – а значит, и интересы Лондона на Ближнем Востоке. Весной 1944 года британскую миссию в Ираке возглавил генерал-майор Малькольм Рентон. Он сразу же отправил в отставку 120 высокопоставленных командиров и начал создавать систему социального обеспечения военнослужащих. Молодые офицеры, которые еще не получили престижные должности, поддерживали генерал-майора. У Абд аль-Илаха были недобрые предчувствия, но он скрепя сердце помогал Рентону. Одновременно принц старался присутствовать на всех военных учениях и поддерживать связь с низшими офицерскими чинами, чтобы в дальнейшем они не вышли из-под контроля и не устроили очередной переворот.
По этой же причине регент организовывал для офицеров выезды на охоту, ужины и спортивные игры. Там он неформально общался с лейтенантами и капитанами. Вчерашним выпускникам военно-учебных заведений льстило внимание наследного принца. Абд аль-Илах понимал, что командный состав надо знать и поощрять. На момент революции 1958 года почти все лучшие офицеры Ирака считались лояльными по отношению к королевскому режиму.
Благодаря усилиям Абд аль-Илаха и Рентона финансирование армии увеличилось, а боеспособность – повысилась. Но оружия по-прежнему не хватало. Весной 1947 года правительство под руководством Сайида Салеха Джабра отправило в Лондон список вооружения и военной техники, которые Ирак намеревался приобрести у Великобритании. Спустя несколько дней Джабр заявил, что ответ Туманного Альбиона подразумевает ограничение этого списка. Тогда регент сформировал комиссию по закупкам и велел ей лететь в Лондон – договариваться с британским кабинетом по каждому пункту указанного перечня.
Комиссия быстро договорилась с англичанами – но вскоре Абд аль-Илах, также находившийся в Лондоне, получил из Багдада телеграмму от Джабра. Тот писал, что комиссия не имеет права ничего приобретать, пока каждая покупка не будет одобрена правительством Ирака. Принц рассердился – но память о событиях 1941 года заставила его смириться с позицией Джабра. Комиссия вернулась в Багдад и в течение шести недель терпеливо ждала, пока кабинет обсуждал покупки. В итоге все заказы были одобрены, кроме одного. Джабр наотрез отказался выдавать разрешение на покупку 500 грузовиков у Великобритании – но настаивал на их приобретении у США, через своего знакомого подрядчика. Инцидент получил широкую огласку и вызвал шквал негодования в армейских кругах.
Осенью 1947 года Джабр стал особенно непопулярен. Из-за неурожая месопотамские крестьяне не могли сделать запасы на зиму. Но премьер-министр продавал иракскую пшеницу и кукурузу в Сирию через знакомых торговых представителей. Узнав об этом, регент издал указ, запрещавший экспорт продовольствия. Джабр сделал вид, что возмущен до глубины души, – и втайне выдал своему приятелю-коммерсанту спецразрешение на вывоз в Сирию большой партии зерна. Когда это стало известно, иракцы возненавидели Джабра.
Пока премьер-министр наживался на соотечественниках, на международном уровне обсуждалась возможность пересмотра англо-иракского договора 1930 года, в первую очередь – его военных положений. Абд аль-Илах настаивал на том, чтобы в переговорах не участвовали британские чиновники, которые ранее работали в Ираке. Принц боялся непредсказуемой реакции армии и оппозиции, да и вообще хотел сохранить сам факт переговоров в тайне. Но англичане подумали, что регент возомнил себя властелином Месопотамии.
Миновала зима 1946–1947 годов. Казалось, Лондон и Багдад никогда не достигнут консенсуса – но в ноябре 1947 года в Междуречье прилетел вице-маршал авиации Роберт Фостер. Бывший сотрудник британских спецслужб, он хорошо знал и любил Ирак. Фостер и Абд аль-Илах всегда легко находили общий язык – вот и теперь принц изъявил готовность продолжить обсуждение англо-иракского договора. Но британский военный атташе в Багдаде почему-то решил, что регент согласен на любые условия, – и радостно сообщил об этом в Лондон.
Британское правительство заключило, что Абд аль-Илах непредсказуем – а значит, его нужно держать на коротком поводке, дабы он не натворил глупостей. Параллельно Джабр под давлением регента подал в отставку. Но Рентон получил соответствующие распоряжения из Лондона и запретил принцу принимать отставку главы кабинета. В противном случае, заявил Рентон, Лондон не возобновит переговоры с Багдадом по поводу договора.
В декабре 1947 года британское посольство в Багдаде решило, что все готово для подписания нового договора. Текст был согласован с Джабром. Глава кабинета действовал самостоятельно – не консультируясь ни со своими министрами, ни с оппозицией. Когда у него спросили, существовал ли проект документа, Джабр ответил: «Нет». Это значит, что договор писался англичанами «набело» – без возможности для иракской стороны (кроме Джабра) внести какие-либо коррективы.
В январе 1948 года иракская делегация во главе с Джабром отвезла договор в Лондон. Тем временем министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин проводил отпуск недалеко от Портсмута. Иракские политики приехали туда для осмотра морских оборонительных сооружений – и тогда было решено, что подписание договора состоится в Портсмуте 15 января 1948 года.
Согласно новому документу, авиабазы в Эль-Хаббании и Шуайбе передавались Ираку. Англичане могли держать там лишь ограниченный технический персонал. Британская военная миссия в Багдаде подлежала упразднению. Гарантировалась стандартизация оборудования и техники, используемых в британской и иракской армиях. Помимо того, Лондон обещал предоставить Ираку новейшее оружие, а также оказать помощь в обучении иракских пилотов за границей.
Словом, договор оказался превосходным. Иракская делегация ликовала. Премьер-министр Сайид Салех Джабр чувствовал себя настоящим триумфатором – ведь всего 10 лет назад он служил денщиком у английского офицера. Довольные политики вознаградили себя недельным пребыванием на одном из курортов Ла-Манша. Пока они наслаждались отдыхом, багдадские СМИ попросили выслать договор на арабском языке для публикации в газетах. И тут выяснилось, что документ существует только на английском.
Это стало последней каплей. Пресса, оппозиция, армия, рядовые иракцы – все жаждали крови. Месопотамия по-прежнему жила впроголодь. Экспорт зерна в Сирию продолжался – Джабр пытался сохранить это в тайне, но не смог.
Страну захлестнуло негодование. 16–21 января 1948 года Багдад сотрясали беспорядки. Студенты устроили забастовку, к ним присоединились рабочие и служащие. Демократические, либеральные и коммунистические партии проводили митинги, впечатляющие своими масштабами и накалом страстей. Редакция пробританской газеты «The Iraq Times» подверглась нападению. На официальные заявления премьер-министра никто не обращал внимания.
Полиция открыла огонь на поражение – но протестующих это не остановило. Демонстранты, заполонившие улицы, скандировали антиправительственные лозунги и бесстрашно шли под пули. Точное число погибших в Багдаде в эти дни неизвестно – но, вероятно, их были сотни. По Тигру плыли десятки тел. Муниципальные власти хоронили убитых в безымянных братских могилах. Полицейские отказывались стрелять в людей. Восстановить порядок могла только армия, но ни регент, ни министры не хотели прибегать к ее помощи.
Джабр, следивший за событиями из Лондона, не осознавал всей серьезности положения. «По возвращении в Ирак мы объясним суть нового договора парламенту и народу, – говорил премьер-министр. – Тогда все поймут, что договор соответствует интересам иракцев, и население его поддержит». Но англичане считали иначе. Опыт подсказывал им, что нельзя вводить в Месопотамию войска и навязывать иракцам свою волю. После долгих раздумий британские политики постановили: Багдаду необходимо аннулировать договор, а позже – заключить его снова, но так, чтобы иракцы знали общее содержание документа.
Главной причиной дипломатической неудачи и гибели сотен человек являлось то, что Лондон сотрудничал с нелегитимным правительством. Подданные Фейсала II не доверяли кабинету, который опорочил себя скандалами, экспортом продовольствия в неурожайный год и подготовкой секретного документа на английском языке, от которого иракцы по умолчанию не ждали ничего хорошего. Абд аль-Илах последовал британскому совету. Иракская делегация на свой страх и риск вернулась в Багдад. 21 января 1948 года договор был аннулирован.
Но волнения продолжались. На улицах гремела стрельба. Количество протестующих заметно увеличилось – до столицы добрались курдские националисты и шиитские радикалы. Начальник городской полиции продемонстрировал трогательную заботу о багдадцах, запретив вылавливать трупы из Тигра. По его словам, трупами могла поживиться рыба, которую затем съедят голодающие.
29 января разъяренная толпа ворвалась в Каср ар-Рихаб и потребовала казнить Сайида Салеха Джабра – но тот успел бежать из Месопотамии. Вместо него регент назначил престарелого шиита Сайида Мухаммеда ас-Садра. Новоиспеченный премьер-министр сформировал правительство из спокойных, рассудительных и уважаемых политиков – таких же, как он сам. Багдад успокоился. Но именно в дни беспорядков оппозиционеры впервые ощутили свою силу – а также слабость иракской монархии и британского влияния.
У январских событий 1948 года есть причина, о которой англичане не любят вспоминать. К окончанию Второй мировой войны у британских чиновников в Месопотамии отсутствовала преемственность – и, следовательно, адекватная система управления. Военный атташе в Багдаде – опрометчиво сообщивший Лондону о согласии регента на любые условия договора – являлся деталью сложного административного механизма. И этот механизм регулярно давал сбои.
Прежде всего, на протяжении 1947 года в Месопотамии не было английского посла (он тяжело заболел и лечился в Англии). Бремя дипломатической ответственности легло на плечи военного атташе, который никогда прежде не работал в арабских странах. Британский советник по восточным делам получил назначение на Барбадос. Вместо него в Багдад прислали историка-арабиста – но кабинетный ученый не сумел наладить отношения ни с властями Ирака, ни с оппозицией. Службой политической разведки в Багдаде руководил экс-начальник полиции Лахора – никого не интересовало, что он всегда служил в Южной Азии, а не на Ближнем Востоке. Главу канцелярии отозвали обратно в Лондон. Аналогичная судьба постигла и помощника советника по восточным делам – причем на этой ответственной должности за полгода сменились три человека.
Кадровый состав МИД Великобритании также изменился. Администратор, который специально посетил Багдад и познакомился с иракскими политиками, в итоге был отправлен в британское посольство в Рио-де-Жанейро. Глава Восточного департамента стал послом в Рейкьявике. Чиновника, который еще в ноябре 1947 года отвечал за переговоры с Абд аль-Илахом, в декабре командировали в Берлин. Даже младший сотрудник Иракского отдела получил назначение на должность начальника канцелярии Янгона – и отплыл в Бирму. Кадровая неразбериха была ужасающей. Англичане уже не знали ни Ирак, ни иракцев. Они стремительно теряли связь с Месопотамией – а значит, и контроль над ней.
Наконец, в Багдад прибыл новый посол – энергичный ирландец Генри Мак. Первым делом он привел в Басру австралийские корабли с зерном для голодавших. События зимы 1948 года еще долго отзывались эхом в иракском обществе – а вспыхнувшая арабо-израильская война принесла новые проблемы.
Весной 1948 года истек срок британского мандата в Палестине. Изначально планировалось создать в этом историческом регионе два государства – арабское и еврейское (против которого выступал арабский мир). Арабы считали Палестину только своей, «исконной мусульманской» землей – и еще в 1947 году их столкновения с евреями ожесточились.
Спустя год Лига арабских государств приняла решение о военном вторжении в Палестину. Надеясь вернуть доверие подданных, Абд аль-Илах поддержал ЛАГ. Иракская армия пересекла палестинскую границу 15 мая 1948 года – на следующий день после провозглашения независимости Государства Израиль.
Организация арабских вооруженных сил оставляла желать лучшего. Генерал Салих Сайиб – начальник координирующего штаба арабских армий – получал ежедневные сообщения только от иракцев. Он жаловался Абд аль-Илаху на полное отсутствие заинтересованности со стороны египтян, сирийцев и йеменцев. Учитывая это, исход войны был предсказуем. Тем не менее, в 1949 году мировое сообщество потрясла невероятная новость: Израиль победил. Евреи выбили сирийцев из Палестины, поставили египетские войска под угрозу окружения, а также заняли районы к югу и северу от Иерусалима. Поэтому события 19471949 годов в Израиле называют «Войной за независимость», а в арабских странах они известны как «Накба» (араб.النكبة – катастрофа).
Об уровне подготовки арабов свидетельствует следующий факт. Летом 1949 года – после войны – иракские солдаты возвращались в Багдад через Сирийскую пустыню. В это время в Дамаске случился переворот: тамошние офицеры свергли Хусни аз-Заима – президента и премьер-министра в одном лице. Разумеется, сам факт нахождения иракской армии на территории Сирии породил слухи о том, что Ирак собирается ее оккупировать. Нури ас-Саид опроверг эти слухи, заявив: «Глупости. У нашей армии даже нет карт».
1949 год выдался для Сирии очень тревожным. После казни Хусни аз-Заима произошли еще два переворота – были низложены президенты Сами аль-Хиннави и Адиб аш-Шишакли. Видя, что ситуация в соседнем государстве крайне нестабильна, Багдад попытался создать с ним конфедерацию ради собственной безопасности. Но в Дамаске вспомнили, что несколько месяцев назад Ирак якобы хотел захватить Сирию. Когда Нури ас-Саид прибыл с визитом в Дамаск, ему оказали холодный прием. Позже сирийское правительство наладило дипломатические контакты с египетским президентом Насером – врагом Хашимитов. В 1958 году Египет и Сирия образовали Объединенную Арабскую Республику.
Международным проблемам сопутствовала семейная трагедия Хашимитов. С 1948 года регент беспокоился о здоровье своей любимой сестры – королевы Алии. Она худела и слабела на глазах. Но Алия никогда не жаловалась на плохое самочувствие, объясняя недомогание погодой или общей усталостью. Абд аль-Илах настоял на медицинском обследовании. Английские врачи обнаружили у королевы рак. Принц впал в затяжную депрессию.
Хирурги признали рак неоперабельным. Состояние Алии ухудшалось. Осенью 1950 года ее забрали из лондонской клиники в Багдад. Фейсал II отпросился из Хэрроу, чтобы провести с матерью последние недели ее жизни. Хашимиты хватались за любую, даже самую призрачную надежду. В Каср аль-Зухур приходили десятки народных целителей – но никто не мог вылечить Алию или хотя бы облегчить ее страдания. Королеве Нафиссе пришла в голову мысль, что, вероятно, дочь будет спасена, если родственники помолятся за нее на могиле пророка Мухаммеда в Медине. Специально для этого Абд аль-Илах и Фейсал одним днем полетели в Хиджаз. Однако к концу 1950 года королева так ослабла, что все поняли – жить ей осталось несколько дней.
Дочь короля, вдова короля и мать короля, Алия умерла 21 декабря 1950 года. 15-летний Фейсал осиротел. Во время похорон мальчик вел себя более сдержанно, чем его дядя и другие члены семьи – сказывалось западное воспитание.
20 июля 1951 года Хашимиты понесли еще одну потерю. Глава династии, иорданский король Абдалла I, был застрелен на пороге мечети Аль-Акса в Иерусалиме. Внук монарха, юный Хусейн, остался жив лишь потому, что пуля попала в медаль на его груди, надетую по настоянию деда.
После Второй мировой войны Ближний Восток захлестнула волна политических убийств. Летом 1951 года в центре Багдада неизвестный отправил на тот свет иорданского политика Фахри аль-Нашашиби, который симпатизировал Хашимитам. За 3 дня до гибели Абдаллы I в Аммане застрелили Риада ас-Сольха (экс-председателя правительства Ливана). Еще раньше – в феврале 1945 года – молодой арабский националист разрядил обойму пистолета в Ахмада Махира-пашу – премьер-министра Египта, известного своими пробританскими взглядами. Другой выдающийся египетский политик, также сторонник Великобритании, Амин Осман-паша, принял смерть в январе 1946 года. В августе 1949 года в Сирии националистически настроенные офицеры казнили Хусни аз-Заима.
За 137 дней правления (с 17 апреля 1949 года по 26 июня 1949 года) Хусни аз-Заим настроил против себя большинство сирийцев. Курд по происхождению, он слыл ярым противником исламского традиционализма и фундаментализма. Президент ратовал за права женщин и вообще был секуляристом, чем повергал в ужас правоверных мусульман Сирии. Обеспокоенные улемы попросили аз-Заима об аудиенции. Президент назначил встречу в отеле города Бладан, что в часе езды от Дамаска. Улемы ожидали конструктивный диалог с властью, но ничего не получилось – когда они уселись за обеденным столом, аз-Заим заказал всем виски и танцовщиц.
Конечно, жертв было гораздо больше, мы вспомнили только самых известных и влиятельных. Арабский национализм набирал обороты. Убийства совершались членами националистических и террористических группировок. Главными мишенями становились политики, которые поддерживали англичан либо Хашимитов. Организаторы убийств транслировали простую мысль: сотрудничество с Великобританией и ее союзниками равносильно смерти. Фейсал II с детства знал, что находится в опасности. Абд аль-Илах брал племянника в зарубежные поездки не только для того, чтобы мальчик повидал мир, но и чтобы уберечь его от врагов – тайных и явных.
Регент прививал королю собственные увлечения – а его больше всего интересовали лошади. За границей Абд аль-Илах обязательно посещал конефермы и много общался с заводчиками. Как и все Хашимиты, принц обожал лошадей и прекрасно в них разбирался. Он превратил хобби в бизнес, и это неудивительно: в Ираке было больше лошадей, чем где-либо еще в мире. Легендарных арабских жеребцов веками экспортировали из Месопотамии в Индию. После эпохи Крестовых походов европейские армии формировали из них легкую кавалерию. Скачки являлись традиционным развлечением жителей Междуречья – и в 1930-х годах к нему с радостью подключились англичане. В Багдаде был построен большой ипподром. Лошадиные бега стали неотъемлемой частью столичной жизни. За организацией скачек следили британские эксперты. Коневодство, верховая езда и лошадиные выставки представляли собой обязательный атрибут монархии – и объединяли иракцев, независимо от национальности и вероисповедания.
Важным светским мероприятием было ежегодное конное шоу. Для участия в нем в Багдад съезжались влиятельные люди со всего Ближнего Востока. Хашимиты налаживали с ними личные и деловые отношения в непринужденной обстановке. Однажды сирийский министр привез на шоу великолепного черного жеребца по кличке Амир аль-Хусн. Восхищенное жюри единогласно присудило жеребцу первый приз, и регент предложил за него любые деньги. Но хозяин ответил, что Амир аль-Хусн не продается. Сын министра тяжело болел, и его единственной радостью был жеребец отца. Как только мальчику становилось лучше, он шел в конюшню и проводил там долгие часы, гладя лошадь и разговаривая с ней. Вскоре ребенок выздоровел, обзавелся друзьями и забыл об Амире аль-Хусне. Тогда сирийский министр подарил жеребца Абд аль-Илаху.
Помимо лошадей, регент очень любил охоту. На севере Месопотамии водились муфлоны, горные козлы и олени, в центральной части – куропатки и газели. Юг изобиловал дикой птицей. Утиная охота в низовьях Евфрата считалась одной из лучших в мире. Абд аль-Илах мечтал жить в сельской местности и охотиться, сколько пожелает. Пока же он не мог часто отлучаться из Багдада.
Неизменным спутником регента на охоте был Нури ас-Саид. Они долгое время сотрудничали, но так и не стали друзьями – ибо слишком хорошо знали друг друга. Но Абд аль-Илах высоко ценил Нури, а Нури и вовсе восхищался регентом. Опытный политик видел, что принц не только покупает модную одежду в европейских бутиках и блистает на светских раутах – он также скрупулезно работает с документами, принимает посетителей и вообще является ключевой фигурой в государстве. Нури замечал и доброту Абд аль-Илаха – так, однажды регент увидел возле своего автомобиля бедно одетого мальчика с обезображенным лицом и слезящимися глазами. Принц поговорил с ним – и отправил в Лондон, где ребенку помогли офтальмологи и пластические хирурги. Это был не единичный случай: Абд аль-Илах часто посылал соотечественников на лечение за границу и оплачивал все расходы из своего кармана.
Юный монарх не унаследовал семейную любовь к лошадям и охоте, но частые зарубежные поездки и учеба в Англии явно пошли ему на пользу. Преподаватели запомнили Фейсала II тихим и прилежным учеником. Королева Алия пожелала, чтобы ее сыну в Хэрроу не давали никаких поблажек и наказывали за проступки. Впрочем, наказывать Фейсала было не за что: он хорошо учился, не нарушал дисциплину и гордился своими школьными обязанностями. В воспитании короля поэтапно участвовали английская няня, гувернантка, наставник Джулиан Питт-Риверс, учителя Сандройда – и, наконец, преподаватели Хэр-роу. Арабским языком с Фейсалом занимались иракские профессора, которых регент командировал в Англию. Семья оказывала на юношу сильное влияние – но, в то же время, его воспитывали как британского аристократа.
До конца своей короткой жизни Фейсал горячо любил Хэрроу и тех, кого там встретил. После выпуска он активно переписывался со школьными товарищами, преподавателями и директором. Король надеялся, что когда-нибудь в Хэрроу будет учиться его сын – в 1957 году он даже съездил туда с невестой, принцессой Сабихой. Такая преданность alma mater редко встречается в арабском мире.
2 мая 1953 года Ирак с небывалым размахом отметил совершеннолетие монарха. В Багдад прибыли тысячи высокопоставленных гостей. Пышное торжество началось с того, что Фейсал принес присягу в парламенте и обещал служить своему народу. После этого прогремел залп из 101 орудия – Ирак приветствовал нового короля, Фейсала II.
Праздничные мероприятия длились неделю. Военные парады и светские приемы чередовались со спортивными играми и пирами под открытым небом. Иракцы ликовали. Багдад не спал – по ночам город наполняла музыка, игравшая из громкоговорителей. Жители бедных кварталов били в барабаны и танцевали до рассвета. Юный монарх, рано осиротевший и выросший на глазах у подданных, вызывал у них неподдельную нежность. Внешне король производил самое приятное впечатление. Он много читал, интересовался фотографией и разбирался в живописи. В отличие от отца – покойного Гази – Фейсал рано ложился спать и рано вставал, не употреблял алкоголь и ненавидел скорость. Характер и привычки молодого короля давали надежду на то, что он будет мудрым правителем, заботящимся о благополучии народа.
Но самым счастливым человеком в Месопотамии был Абд аль-Илах. Его регентство наконец-то завершилось. Принцу едва исполнилось 40 лет – и он предвкушал долгие счастливые годы вдали от багдадской суеты.
В июле 1956 года Фейсал нанес визит британской королеве Елизавете II. Газета «The Times» посвятила этому большую статью – где отмечалось, что Ирак искренне симпатизирует Великобритании, а Багдад является единственной арабской столицей, которая не контактирует с СССР.
Редакция «The Times» знала, как правильно расставить приоритеты. Эпоха колониализма подходила к концу. Позиции англичан на Ближнем и Среднем Востоке ослабли. Вашингтон же мечтал получить доступ к огромным запасам ближневосточной нефти. В итоге Великобритания и США договорились создать «Восточный блок» для объединения под своим началом Ирака, Ирана, Афганистана и Турции.[35] Лондон справедливо считал формирование «Восточного блока» вопросом имперского выживания.
По ряду причин Афганистан заменили на Пакистан. Наконец, 24 февраля 1955 года в Багдаде представители Ирака и Турции подписали Багдадский пакт, на основе которого и был учрежден пресловутый «Восточный блок» – Организация Центрального Договора, или СЕНТО (от англ. The Central Treaty Organization). 4 апреля 1955 года к СЕНТО присоединилась Великобритания, 23 сентября – Пакистан, 3 ноября – Иран.
Колесо истории совершило новый оборот. Теперь Великобритания нуждалась в Ираке. Поэтому в июле 1956 года Елизавета II говорила Фейсалу II, что Ирак превратился в образцовое государство – и что недавно он стал гораздо сильнее благодаря Багдадскому пакту.
В словах Елизаветы крылась известная доля истины. Еще в 1930 году, по мнению мирового сообщества, Ирак не был готов к независимости. Дальнейшая история королевства – включая резню ассирийцев, шиитские бунты, сумасбродства Гази I, перевороты, Англо-иракскую войну, еврейский погром, частые смены кабинета министров, убийства чиновников и регулярные волнения в Багдаде – давала противникам иракского суверенитета всё новые аргументы. Тем не менее, в 1956 году Ирак казался практически состоявшимся государством.
Из Лондона Фейсал II отправился отдохнуть на Французскую Ривьеру – и встретил там свою любовь. Сердцем монарха завладела принцесса Сабиха Фазила Ханум Султан – правнучка османского султана Абдул-Хамида II. По иронии судьбы, она принадлежала к династии, с которой боролись предки Фейсала.
До знакомства с Сабихой Фейсал безуспешно пытался найти спутницу жизни. Абд аль-Илах сложил с себя полномочия регента, но оставался наследным принцем и при необходимости мог занять престол. Однако молодой король априори должен был жениться и стать отцом. К будущей супруге предъявлялись простые требования – благородное происхождение, мусульманское вероисповедание и отсутствие религиозного фанатизма.
Отыскать такую девушку среди европеизированной восточной аристократии не составляло труда, но юному монарху не везло. Сперва он обручился с дочерью египетского короля Фарука I, однако помолвка расстроилась. После Фейсал посватался к Шахназ Пехлеви – дочери иранского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви. Шах не возражал, но принцесса отвергла жениха. Затем Фейсал попросил у короля Марокко Мухаммеда V руки его дочери Лаллы Аиши – и получил согласие. Впрочем, свадьба не состоялась. Во-первых, Фейсал плохо понимал марокканский диалект арабского языка. Во-вторых, ему внезапно захотелось, чтобы избранница была не жгучей брюнеткой, как Лалла, а блондинкой или хотя бы шатенкой. В-третьих, династия Алауитов, к которым принадлежал Мухаммед, исторически предпочитала внутренние браки.
И вот, после нескольких лет бесплодных поисков, Фейсал встретил Сабиху. Они прекрасно проводили время: купались в Средиземном море, катались на водных лыжах, веселились на модных вечеринках в курортных городах Французской Ривьеры. В начале 1957 года влюбленные объявили о помолвке. Свадьба была запланирована на 1958 год. Казалось, Фейсала и Сабиху ждет счастливое и безоблачное будущее – но только казалось.
Хашимиты – великая династия, и враги у них тоже были великие. Одним из них являлся Гамаль Абдель Насер. Его звезда взошла на политическом небосклоне в 1950-х годах. Насер быстро превратился в национального героя Египта. Яркий и харизматичный лидер, он до сих пор олицетворяет единение арабов и их надежду на лучшие времена. Египетский президент был приверженцем панарабизма и социализма – и, значит, естественным противником Хашимитов.
По иронии судьбы, представителем панарабизма был еще шариф Хусейн (прадед Фейсала II) – в 1916 году аравийские улемы провозгласили его «королем арабской нации». Но Хусейн стремился к расширению собственных владений. Он желал собрать арабов под знаменами своей династии, не руководствуясь прозападной светской идеологией. Сын Хусейна, Фейсал I, мечтал об интеграции Ирака и Сирии, Ибн Сауд более 30 лет боролся за господство над Аравией – но планы и действия обоих монархов также были обусловлены желанием создать сильное государство и оставить его в наследство своим детям.
Панарабизм зародился в первой четверти XX века, когда Ближний Восток являлся частью Порты, а затем находился в колониальной и мандатной зависимости от европейских держав. Идеология панарабизма изначально предполагала наличие внешнего врага, против которого арабам надлежало объединиться. Но в 1950-х годах для Хашимитов такого врага не существовало – Османская империя давно рухнула, а с Великобританией были налажены дипломатические отношения.
Багдад и Амман достигли заметного уровня социально-экономического развития – и это произошло не без помощи Лондона. Насер же хотел избавить Ближний Восток от британского влияния. По его мнению, это был единственный верный путь для всех арабских стран.
Но главная причина противоречий между Хашимитами и Насером заключалась в том, что время мусульманских королей закончилось. Монархи не могли предложить подданным ни масштабных завоеваний, ни оригинальных идей, ни славы и богатства. Некогда могущественные династии ослабли и выродились (раньше всех это случилось с Османами). Хашимиты и Алауиты даже не сумели заключить взаимовыгодный брак (при этом обе семьи являются потомками пророка Мухаммеда). Летом 1952 года в результате военного переворота был свергнут король Египта и Судана Фарук I. Осенью 1962 года пала династия Ха-мидаддинов в Йемене. В сентябре 1969 года престола лишился ливийский король Идрис I из знатного рода Сануситов. Пехлеви в Иране правили до конца 1970-х годов благодаря серии радикальных реформ – но в 1979 году грянула Исламская революция, и власть захватили мусульманские фундаменталисты во главе с аятоллой Хомейни.
Странам Персидского залива повезло гораздо больше, но их монархи не совершали ничего выдающегося. Ибн Сауд, основавший Саудовскую Аравию, умер в 1953 году. Его сыновья лишь увеличивали благосостояние королевства. Сауду, Фейсалу, Халиду, Фахду, Абдалле и Салману не довелось столкнуться с теми трудностями, которые преодолел их отец. Кувейтская династия Аль Сабах воздерживалась от конфликтов и заботилась о доходах от разработки нефтяных месторождений. Катарские амиры из рода Аль Тани сотрудничали с Великобританией в сфере нефтедобычи и получали огромные отчисления. Шейх Али бин Абдалла, правивший в 1949–1960 годах, прославился неуемным расточительством – например, однажды он подарил саудовской делегации 60 «кадиллаков». Его наследник Ахмад бин Али (1960–1972) почти не бывал в Катаре – он пропадал в дорогих казино Ливана и Монте-Карло, а под конец жизни обосновался в Лондоне. Династии Аль Мактум из Дубая и Аль Нахайян из Абу-Даби до обнаружения нефти занимались коммерцией – благодаря им в 1960-х годах Дубай превратился в крупнейший центр торговли золотом и контрабандной техникой.
Иными словами, монархии на Ближнем Востоке изжили себя. Они сохранились лишь в тех странах, где имелась обширная ресурсная база, – и в виде традиционных систем, функционирующих, что называется, «по накатанной». В арабском мире началась эпоха диктаторов – и Гамаль Абдель Насер был первым из них. Вслед за Насером появились Ясир Арафат (Палестина), Абдалла ас-Саляль (Йемен), Саддам Хусейн (Ирак), Хафез Асад (Сирия) и Муаммар Каддафи (Ливия). Все они принадлежали к поколению арабских националистов-революционеров, имели военное образование (либо крепкие связи с армией) и пришли к власти в 1950-1970-х годах – на волне популярности панарабского движения.
Противоречия между египетским президентом и королевским домом Ирака носили принципиальный характер. Насер создавал для Хашимитов проблемы каждым своим действием. Его реформы подрывали основы традиционного общества – в то время как иракская монархия основывалась на традиционализме (в первую очередь – на непререкаемом авторитете короля). Кроме того, глава Египта критиковал Багдадский пакт, поддерживал Алжир в войне за независимость от Франции (1954–1962) и сотрудничал с СССР, чем вызывал недовольство Запада. Национализировав в 1956 году Суэцкий канал, Насер доказал, что с европейскими державами необязательно считаться. Египетский лидер пользовался колоссальной популярностью в арабском мире – и, в частности, в соседней с Ираком Сирии (которая в 1949 году отвернулась от Хашимитов после слухов о попытке захвата Дамаска). Быстрый рост числа сторонников Насера автоматически увеличивал количество врагов Хашимитов – хотя панарабизм и социализм были априори опасны для этой древней династии.
Египет представлял собой смертельную угрозу иракской монархии. Нури ас-Саид в 1956 году говорил Джеральду де Гори: «Насер всячески вредит нам. Если мы сможем пережить следующие 5–6 лет, все будет хорошо. К тому времени наш труд во благо народа наконец-то принесет плоды. Я гарантирую, что Ирак станет самой сильной и процветающей страной на Ближнем Востоке. Но только если мы переживем следующие несколько лет».
Абд аль-Илах тоже чувствовал приближение катастрофы. После воцарения Фейсала II он собирался уехать в Англию, купить особняк в сельской местности и заниматься любимым делом: охотиться, разводить лошадей, участвовать в скачках. Но отъезд постоянно откладывался. Сначала Абд аль-Илах планировал остаться в Багдаде в течение первого года правления Фейсала. Затем он решил дождаться свадьбы короля, потом – рождения наследника. Ситуация в Ираке ухудшалась, и регент не хотел бросать племянника на произвол судьбы. Будучи наследным принцем, Абд аль-Илах мог в критический момент спасти династию. Враги Хашимитов обвиняли его в излишней самоуверенности – но на самом деле Абд аль-Илах проявил редкое мужество. Он принял судьбу – и с достоинством ждал того дня, когда сможет выполнить свой долг перед семьей и государством.
Но время шло, и недостатки Абд аль-Илаха проявлялись всё отчетливее. В первую очередь он был склонен к фаворитизму, и состав избранных периодически менялся. Придворные, не удостоившиеся расположения принца, ревновали. Бывшие фавориты, отлученные от власти, впадали в ярость. Щедрые субсидии и дотации, которые Абд аль-Илах выдавал иракским коммерсантам, породили слухи о его жадности – якобы принц помогал только тем, кто предлагал ему взятки. В довершение всего, в Бейруте вышла книга, написанная братом полковника ас-Саббаха – лидера «Золотого квадрата», которого казнили за участие в перевороте 1941 года. Автор утверждал, что Абд аль-Илах и Нури ас-Саид убили короля Гази. Выход в свет столь провокационного издания подлил масла в огонь: иракцы по-прежнему обожали Гази, а каирское радио объявило книгу правдивой.
Абд аль-Илах и Нури подверглись жестокой критике. К тому же, принц и премьер-министр[36] были союзниками англичан и часто ездили в Лондон. Египетская (а вскоре и иракская) пресса считала британцев виновниками всех несчастий, выпавших на долю арабов. Как только журналисты в этом контексте связали имена Абд аль-Илаха и Нури с британским правительством, репутация обоих была испорчена окончательно и бесповоротно. Абд аль-Илах получил унизительное прозвище «империалистическая собака», а Нури – «лакей Запада». Постепенно иракская молодежь согласилась с мыслью, что они «тираны».
Ситуация осложнялась еще и тем, что Фейсал II воспитывался как будущий конституционный монарх. Он не был готов к абсолютной власти, не привык ни за что бороться и психологически не мог прибегнуть к насилию – даже ради собственного спасения. Молодой король всегда искал поддержки у ближайшего окружения и не принимал решения самостоятельно. Парламентские выборы 1953 года показали, что иракцы поддерживают руководство страны – но затем в течение года Месопотамию сотрясали антиправительственные демонстрации. Националисты добились проведения новых выборов в июне 1954 года и одержали на них победу. Перевес был незначительным, но все-таки был. Отныне большинство депутатов в главном законодательном органе Ирака являлось противниками монархии. Нури ас-Саид посоветовал Фейсалу распустить парламент и ввести прямое правление, что король и сделал. Разумеется, это не прибавило ему популярности. Теперь оппозиционеры называли «тираном» и «приспешником империализма» не только Абд аль-Илаха и Нури, но и Фейсала.
Нападки на ненавистных «империалистов» в арабской прессе имели и другую сторону. Британская империя распадалась, и 1956 год оказался для нее очень трудным. Сначала провалились апрельские переговоры между СССР и Великобританией в Портсмуте. Затем персы выбили англичан из иранского города Абадан, где находился нефтеперерабатывающий завод – на тот момент крупнейший в мире. Советский Союз был ядерной державой и огромной страной, победившей нацистскую Германию, – поэтому с ним приходилось считаться. Но Иран являлся участником Багдадского пакта и не имел ядерного оружия. Англичане контролировали добычу нефти в Персии с начала XX века. Однако немедленной реакции со стороны Лондона на события в Абадане не последовало. С одной стороны, все знали, что британцы заинтересованы в сохранности своих нефтяных установок на территории Ирана и, вероятно, поэтому воздерживаются от решительных действий. Но, с другой стороны, возможно, Великобритания слишком слаба, чтобы ответить ударом на удар?
Вопрос повис в воздухе. Однако национализация Суэцкого канала расставила все точки над «1». Слабость Туманного Альбиона больше не вызывала на Ближнем Востоке никаких сомнений. События 1956 года показали, что англичан можно изгнать – а значит, можно избавиться и от их союзников. От Хашимитов.
26 июля 1956 года Насер объявил о национализации Суэцкого канала. С этого дня Нури ас-Саид начал отчаянно призывать руководство Ирака к активным действиям против Египта – вплоть до убийства Насера. Иракское правительство заявило, что нет причин для беспокойства: наверняка через несколько месяцев египтяне опять совершат что-нибудь возмутительное и тогда уж точно спровоцируют Великобританию на военное вмешательство. «Для нас счет идет не на месяцы, а на недели», – резко сказал Нури.
Суэцкий канал – это судоходный канал в Египте, соединяющий Средиземное и Красное море. Пошлины, взимаемые за трансфер судов, составляют один из главных источников наполнения египетского бюджета. Главными акционерами Суэцкого канала во второй половине XX века были англичане и французы. Вывод британских войск из Египта в соответствии с Англо-египетским договором (1936) завершился 13 июня 1956 года – это значит, что Лондон не мог влиять на Насера с помощью оружия. Однако у англичан оставались экономические способы воздействия. В июле 1956 года США и Великобритания отозвали свое предложение финансировать строительство Асуанской плотины. Она была необходима, чтобы обеспечить Египет электричеством и создать сеть ирригационных каналов для сельского хозяйства. Насер осознавал важность Асуанской плотины – поэтому поступок англичан и американцев его глубоко оскорбил.
Каир вел информационную войну с Багдадом. Египетские радиостанции ежедневно обвиняли Хашимитов во всех мыслимых и немыслимых грехах. Однажды разъяренный Нури сам вышел в эфир и несколько часов убеждал народ в опасности панарабизма. 4 января 1957 года «The Times» опубликовала статью «Каирская пресса», в которой назвала действия египетских СМИ «частью кампании, проводимой Каиром, Дамаском и Москвой против правительства Ирака». Редакция «The Times» выразила надежду, что эта кампания не дискредитирует Хашимитов – и добавила, что при премьер-министре Нури ас-Саиде Ирак стал прогрессивным и процветающим государством.
Хуже рекламы Багдаду и придумать было нельзя.
Враги Хашимитов не брезговали ничем. Они приписывали Абд аль-Илаху фантастические любовные приключения и невероятные траты, которых он не совершал. Принц часто выезжал за границу. Минимум два раза в год он посещал Лондон, наносил визиты в США и Пакистан, путешествовал по континентальной Европе, побывал в Японии и на Тайване. В отличие от других арабских лидеров, Абд аль-Илах передвигался не на поездах, а на самолетах, что считалось нормой среди деловых людей Запада – но не Востока. Египетские и иракские газеты выходили с кричащими заголовками вроде: «Плейбой транжирит народные деньги!» и «Прихвостень империализма опять удрал к любовнице!» Но на самом деле принц знакомился с зарубежными коммерсантами и промышленниками, которые могли быть полезны Ираку.
Насер опасался конкуренции со стороны Хашимитов. Он предвидел, что через 10–15 лет Ирак может стать лидером арабского мира. Королевство имело солидный доход от добычи нефти (около 100 млн фунтов стерлингов в год), и на его территории в 1950-х годах обнаружили новые месторождения. В Ираке протекали две великие реки – Тигр и Евфрат, а в Египте – только Нил. Земли Месопотамии были гораздо более плодородными, а климат – более мягким, нежели в Северной Африке. Численность иракского населения быстро увеличивалась – во многом благодаря качественной медицине, которой в Египте не имелось.
Процесс консолидации разрозненных этнорелигиозных групп, начатый Фейсалом I, близился к завершению. Арабский язык стал единым для всей Месопотамии. Курдский сепаратизм сошел на нет, курды занимали важные государственные должности. Ассирийцы и евреи давно покинули страну. Христиане мирно соседствовали с мусульманами.
За 37 лет правления Хашимитов (1921–1958) жизнь рядового багдадца претерпела кардинальные изменения. Если в 1920-х годах горожане строго придерживались ислама, то в 1950-х годах они максимум держали пост в Рамадан. Лошадей и верблюдов заменили автомобили и автобусы. В Багдаде функционировал аэропорт. Ежедневно в столице выходило более 50 арабских газет, также были доступны зарубежные издания. Осуществлялось регулярное теле– и радиовещание. В кинотеатрах показывали вестерны, детективы и эротику. Рацион багдадцев уже не ограничивался рисом, финиками и кебабами – в продаже появился широкий ассортимент мясных, молочных и рыбных изделий, западных деликатесов и алкоголя. Иракцы уже не ели руками – они пользовались столовыми приборами, посещали кафе и рестораны. Многие столичные жители носили европейскую одежду и владели английским языком. Многоженство почти исчезло. Эмансипация набирала обороты, женщины участвовали в общественной жизни.
Багдад преобразился до неузнаваемости. На центральных улицах работали магазины, бары, клубы и кабаре. Однако все эти блага цивилизации были доступны высшему и среднему классу – знати, крупным торговцам, офицерам и чиновникам. Между богатыми и бедными разверзлась пропасть. За пределами столицы иракцы зачастую не могли позволить себе покупку плиты или холодильника. Крестьяне голодали, ибо практически вся сельхозпродукция шла на экспорт. В Междуречье появились западные товары, и иракские аналоги не выдерживали конкуренции с ними. Ремесленники нищали и разорялись. Багдад наводнили провинциалы, искавшие работу. Они пополняли ряды городской черни и селились в трущобах на окраине столицы. Эти трущобы пользовались дурной репутацией и были известны под поэтическим названием «ожерелье нищеты»: жившие там люди порой неделями не видели мелкой монетки.
Доходы от нефтедобычи утекали сквозь пальцы. На иракской нефти разбогатели все, кто имел к ней хоть какое-то отношение. В 19471950 годах американцы построили Трансаравийский нефтепровод (сейчас нерабочий), пролегавший от саудовского города Эль-Кайсума до ливанской Сайды. Нефтепровод способствовал экономическому развитию Ливана. В 1955–1956 годах Багдад заключил договор с британской «Iraq Petroleum Company» и американской «Trans-Arablan Pipeline Company» об отчислении в пользу Дамаска 50 % прибыли, получаемой компаниями за транспортировку нефти через территорию Сирии.
В этих условиях Египет постоянно твердил, что в Ираке царит тирания, которая коренится в самом режиме Хашимитов.
Незадолго до революции 1958 года Тахсин аль-Кадри грустно сказал: «Если бы только иракцы уснули и проснулись через 10 лет». Оппозиционеры и радикально настроенная молодежь требовали мгновенного прогресса. Правительство подвергалось разгромной критике. Любой журналист охотно ругал Хашимитов, не владея фактами и не давая себе труда разобраться в политике.
Однако верхушка Ирака отнюдь не бездействовала. Весной 1945 года ас-Саид задумался о социально-экономических проектах и обратился в Международный банк реконструкции и развития.[37] В 1949 году Багдад посетила комиссия банка – и спустя год был учрежден Совет по развитию Ирака. Его председателем стал сам Нури, а генеральным секретарем – опытный английский финансист, ранее работавший в Судане. Таким образом, в Ираке появился уникальный для Ближнего Востока государственный орган. Он имел автономный характер, сотрудничал с высококвалифицированными зарубежными экспертами и распоряжался 70 % нефтяных доходов страны.
В марте 1957 года в Багдаде состоялась грандиозная Неделя развития. В первый день король и принц Абд аль-Илах приехали к Южным воротам на открытие нового транспортного моста через Тигр. Этот мост обошелся Ираку в 1,5 млн фунтов стерлингов – самой дорогой валюты в мире в то время. Позднее был возведен еще один мост – пятый по счету в столице. В те радостные дни иракцы позабыли древнее суеверие, гласившее, что, когда в Багдаде будет пять мостов, город падет.
Темой второго дня Недели развития было доступное жилье. Ирак собирался возвести 25 тыс. домов к 1960 году и 400 тыс. – к 1982 году. На третий день Абд аль-Илах торжественно открыл электростанцию на Тигре стоимостью 25 млн фунтов стерлингов. На четвертый день Фейсал II объявил о начале строительства Иракского музея, где будут собраны памятники культуры и искусства всех государств Междуречья – от Шумера до Аббасидского халифата. Затем король и принц отправились на север страны. В Мосуле они заложили фундамент сахарного завода и открыли текстильную фабрику, в Сулеймание – открыли цементный завод и заложили фундамент плотины на притоке Тигра. Уже через месяц, в апреле 1957 года, в Багдаде заработал ядерный научно-исследовательский центр – первый на Ближнем Востоке. Национальная библиотека работала с 1955 года, а в 1958 году для студентов и преподавателей распахнул двери Багдадский университет. Стоимость всех задуманных проектов превышала 500 млн фунтов стерлингов. В эту сумму также входило освоение плодородных земель, заброшенных жителями Месопотамии еще 700 лет назад – во время монгольского нашествия.
23 октября 1957 года Нури ас-Саиду исполнилось 70 лет. Несмотря на почтенный возраст, он не утратил энергичности и бодрости духа.
В феврале 1958 года Египет и Сирия объявили о создании Объединенной Арабской Республики (ОАР). У Нури возникла идея в противовес Насеру сформировать ирако-иорданскую Арабскую Федерацию. Фейсал II и его родственник, король Иордании Хусейн, инициировали принятие федеративной конституции и образование федерального правительства, в котором Нури занял должность премьер-министра.
Нури ас-Саид превратился в настоящего свидетеля века. Он часто вспоминал славные дни своей молодости: османский Стамбул и Великое арабское восстание, генерала Алленби и полковника Лоуренса, триумфальный въезд в Дамаск 1 октября 1918 года и Парижскую мирную конференцию. Соратник Фейсала I, ныне служащий его внуку Фейсалу II, Нури видел, как приходят и уходят великие люди, как рушатся империи и меняется мир. Премьер-министр Ирака мог похвастаться воистину историческими знакомствами. Он сидел на диване с Эдуардом Греем, пил чай с Натаниэлем Керзоном, жал руки Дэвиду Ллойд Джорджу и Вудро Вильсону. Нури оказался хитрее, смелее и удачливее своих врагов: он пережил многочисленные заговоры и смены кабинета, трижды бежал из Месопотамии и трижды возвращался. Но Вторая мировая война породила новые идеи – и далеко не все лидеры на Ближнем Востоке сумели их оценить.
Кроме того, Нури был слишком занят политикой, чтобы давать советы молодому Фейсалу II. Он относился к королю с отеческой теплотой, но считал, что функции его советника должен выполнять Абд аль-Илах. Тахсин аль-Кадри, служивший Хашимитам с 1921 года и бывший личным помощником Фейсала I, собирался уйти на покой. В итоге рядом с юным монархом не оставалось никого, кроме наследного принца. Абд аль-Илах продумывал досуг племянника и организовывал бесконечные визиты в воинские части, учебные заведения и на промышленные объекты. Через пару лет король понял бы, как правильно распоряжаться временем – но пока этим занимался принц. Однако Абд аль-Илах изменился не в лучшую сторону. Он стал циничным и подозрительным, а также гораздо менее щедрым и отзывчивым. Каср ар-Рихаб напоминал корабль, обреченный на гибель и мчащийся навстречу буре.
Обстановка на Ближнем Востоке накалялась. Весна и лето 1958 года в Ираке ознаменовались двумя попытками покушения на короля, Абд аль-Илаха и Нури. В первый раз покушение должно было произойти на нефтенасосной станции возле Багдада, но Фейсал в последний момент отменил визит. Вторая попытка также оказалась неудачной. Преступники оставили у ворот Каср ар-Рихаб автомобиль, в котором находилась бомба с часовым механизмом. Однако в ожидаемый момент монарх и Нури не вышли из дворца. От взрыва погиб садовник.
В остальном весна и начало лета в Месопотамии выдались на удивление спокойными. По мнению некоторых иракцев, тишина была зловещей. Эти подозрения оправдались уже в июле, когда в Аммане провалился очередной заговор. Двенадцать иорданских офицеров были арестованы за госизмену и подготовку свержения монархии. Король Хусейн немедленно сообщил обо всем Фейсалу II в Багдад – и попросил срочно прислать военную помощь.
Ближневосточные страны всегда являлись сообщающимися сосудами. Ни одно событие не проходило бесследно. Шепот мог спровоцировать горную лавину. После провозглашения Объединенной Арабской Республики Сирия оказалась в подчиненном положении у Египта. Должность президента ОАР занял Насер – бесспорный лидер панарабского движения. В Сирии не имелось ни одного политика, способного с ним конкурировать. Столицей египетско-сирийской федерации стал Каир. Дамаск лишился привычного статуса – отныне он представлял собой провинциальный город. Элита Дамаска была недовольна.
Ближний Восток разделился на два лагеря – панарабский и монархический, причем монархисты находились в меньшинстве. Арабы испытывали злость, неудовлетворенность и желание сокрушить Запад. Насер подстегивал их агрессию. ОАР и Арабская Федерация олицетворяли две принципиально разные модели политического устройства и две диаметрально противоположные ментальности. Ареной их конфронтации стала Независимая Ливанская Республика.
Исторически в Ливане проживало множество христиан. Согласно ливанской конституции, президент должен являться христианином, а премьер-министр – мусульманином. Камиль Шамун – глава государства в 1952–1958 годах – ненавидел панарабизм и выступал против исламизации страны, за что получил прозвище «ливанский крестоносец». Но в 1957 году мусульмане потребовали от Шамуна наладить дружественные отношения с насеровской ОАР. Май и июнь ознаменовались массовыми антиправительственными демонстрациями. Над Ливаном сгущались тучи. Спустя год грянул гром.
События 1958 года известны как Ливанский кризис. Страна раскололась на две части – прозападную либеральную и антизападную националистическую. Сторонники Насера в Бейруте подняли восстание. В мае в Ливане началась всеобщая забастовка. Борьба между президентом-христианином и исламскими активистами грозила вылиться в гражданскую войну.
Шамун информировал ООН о том, что ОАР вмешивается в политику Ливана. Впрочем, международные наблюдатели не обнаружили никаких доказательств в подтверждение этих слов. Тогда Ливан обратился за помощью к Арабской Федерации. Фейсал II, король Хусейн и Нури ас-Саид решили перебросить в Иорданию – поближе к Ливану – крупную группировку иракских войск. Таким образом, в июле 1958 года в Багдаде почти не осталось военных: часть из них после раскрытия офицерского заговора была отправлена в Амман, а другая часть стягивалась к ливано-иорданской границе по просьбе Камиля Шамуна. Хашимиты собирались одолеть Насера хотя бы на территории Ливана.
Несмотря на международные проблемы, в Каср ар-Рихаб царила радостная и беззаботная атмосфера. Счастливый Фейсал II готовился к свадьбе. Его пышное бракосочетание с османской принцессой Сабихой было запланировано на октябрь 1958 года. Перед этим – в июле – монарх и Абд аль-Илах собирались в Турцию на совещание стран-участниц Багдадского пакта. На помощь Фейсалу приехал амир Зейд – младший сын шарифа Хусейна, брат Фейсала I. Зейд занимал должность посла Ирака в Лондоне. Он часто проводил лето в Багдаде – поэтому в 1958 году предполагалось, что принц останется в иракской столице, пока Фейсал, Абд аль-Илах и Нури будут в Турции. Но тем летом Зейд чувствовал себя очень плохо. Склонный к полноте и страдающий от гипертонии, 60-летний амир отказался управлять Месопотамией на время отсутствия своего внучатого племянника. Вместо этого Зейд с женой Фахронисой и сыном Раадом отправился отдыхать на итальянский остров Искья, где климат гораздо мягче, нежели в знойном Багдаде. Принц еще не подозревал, что принял судьбоносное решение, которое спасет его семью и отчасти – Королевский дом Ирака.
Фейсал должен был лететь в Турцию 9 июля, но по организационным причинам визит перенесли на 14 июля. Накануне – по просьбе короля Хусейна – в Амман были посланы иракские войска. Первыми приказ выдвинуться в Иорданию получили подразделения, расположенные в Баакубе (в 50 км от Багдада). Ими командовали бригадный генерал Абдель Карим Касем и генерал-майор Абдул Салам Мухаммед Ареф.
Касем и Ареф считались образцовыми офицерами. Они получили прекрасное образование (Ареф даже учился в Дюссельдорфе), участвовали в Арабо-израильской войне (1947–1949) и вообще были на хорошем счету. Но в Ираке главную опасность для монархии всегда таила в себе именно армия. В 1956 году на фоне внутренних и внешних проблем в вооруженных силах возникла тайная группировка «Свободные офицеры». За ее основу была взята одноименная египетская организация, созданная в 1949 году подполковником Гамалем Абделем Насером. Летом 1952 года Насер и его соратники осуществили в Каире военный переворот, свергнув монархию и провозгласив республику. Иракских «Свободных офицеров» возглавлял Касем – поклонник Насера. Помимо Касема и Арефа, в рядах «Свободных офицеров» числилось около 300 человек.
Участники «Свободных офицеров» неоднократно попадали в поле зрения полиции, но все они считались благонадежными. Нури ас-Саид беседовал с Касемом и нашел его слегка нервным, но исполнительным и законопослушным.
Утром 12 июля Касем и Ареф получили приказ на следующий день выдвинуться в Иорданию. Солдаты, расквартированные в Баакубе, должны были пересечь Багдад и затем выйти на дорогу, ведущую в Амман. Офицерский состав решил воспользоваться ситуацией, чтобы занять столицу и свергнуть Фейсала II.
Касем был уверен в успехе. Он регулярно посещал одно багдадское кафе и всегда заказывал лишь чашку кофе. Вечером 12 июля генерал, как обычно, пришел в заведение, взял кофе и заявил, что его переводят в Иорданию. Хозяин кафе сказал: «Хвала Аллаху, ты больше не будешь тут сидеть». Касем подбоченился и ответил: «Ты прав. Я буду сидеть в кресле премьер-министра».
Марш войск через Багдад разрешался в исключительных случаях – причем личному составу запрещалось иметь при себе боеприпасы. 13 июля Касем спросил у офицера генштаба, могут ли его солдаты пройти через столицу с боекомплектами для оружия – ради экономии времени и денег на транспортировку боеприпасов. Штабист ответил, что снять запрет может только премьер-министр. Вскоре Касем сообщил о согласии Ахмада Мухтара Бабана, занимавшего тогда пост председателя правительства. Разумеется, генерал не говорил с Бабаном.
По приказу Касема и Арефа солдаты взяли боеприпасы со складов в Баакубе, а также из багдадского полицейского управления и военнопехотного училища. Бабан, Нури ас-Саид и Хашимиты ничего не знали.
В ночь на 13 июля заговорщики предприняли еще один отчаянный шаг. Они освободили из баакубской тюрьмы политзаключенных, привезли их в Багдад и раздали им плакаты и флаги – дабы наутро после переворота «пострадавшие за правду» настроили должным образом багдадскую толпу.
Той же ночью министр связи Джамиль Абдул Вахаб сообщил Абд аль-Илаху, что военные явно готовятся к бунту. Особые подозрения вызывало поведение офицеров, находившихся в Багдаде. Абд аль-Илах объяснил это отправкой войск в Иорданию – но Джамиль не успокоился. Он был настолько убежден в предстоящем мятеже, что срочно покинул свой дом и укрылся в гостинице.
Разговор с Джамилем зародил подозрения в душе Абд аль-Илаха. Принц позвонил королевскому пилоту Джассаму Мухаммаду и попросил его перенести рейс в Турцию на час раньше. Джассам – который на следующий день станет министром авиации в правительстве Касема – ответил, что членам экипажа надо выспаться перед рейсом и предупреждать их слишком поздно.
Вечер 13 июля в Каср ар-Рихаб проходил в тихой семейной обстановке. Помимо Фейсала, Абд аль-Илаха, его жены Хайям, матери Нафиссы и сестры Абдии, во дворце гостила еще одна сестра принца, Ба-дия, с мужем Хусейном ибн Али и тремя сыновьями. Таким образом, королевская семья была в сборе.
Падение иракской монархии известно буквально по минутам. С 17:00 до 18:00 детей Бадии и Хусейна ибн Али развлекал пакистанский фокусник, приглашенный во дворец. Затем состоялся ужин, после которого мальчиков отослали домой – особняк их родителей находился в нескольких сотнях метров от дворца. Утром Фейсал, Абд аль-Илах и Нури улетали в Турцию, а семья Бадии – в Лондон. Все личные вещи были собраны. В 21:30 король с несколькими приближенными ушел в соседний Каср аль-Зухур, чтобы посмотреть кино. Однако фильм Фейсалу не понравился, и через полчаса он вернулся в Каср ар-Рихаб и лег спать. Вскоре его примеру последовали остальные обитатели дворца.
14 июля в 3:00 войска под командованием Касема и Арефа вошли в Багдад и захватили радиоцентр. Около 5:00 – когда повар уже готовил завтрак, а наследного принца брил парикмахер – на территорию Каср ар-Рихаб ворвались вооруженные солдаты. Испуганный повар выпрыгнул из окна кухни и сломал шею.
Спустя полчаса Хусейн ибн Али и Бадия проснулись в своем особняке, услышав стрельбу. Хусейн ибн Али поднялся на крышу и увидел, как в город стягиваются военные. Он позвонил королю. Фейсал сказал, что дворец осажден. Супруг Бадии незамедлительно отправил своего телохранителя в Каср ар-Рихаб. Позже он снова набрал номер Фейсала – но телефонная линия уже не работала.
Выстрелы гремели на протяжении полутора часов, а затем резко прекратились. Бадия спрятала детей на первом этаже. Примерно в 7:25 из Каср ар-Рихаб примчался телохранитель. Растрепанный и с вытаращенными от ужаса глазами, он забарабанил в дверь. Когда ему открыли, офицер закричал: «Они мертвы! Они убили их всех! Помилуй их Аллах!»
В последние часы жизни Хашимиты столкнулись с предательством тех, кому доверяли. Дворцовая стража примкнула к повстанцам. С 5:00 до 5:30 – когда мятежники еще не окружили королевскую резиденцию – личный шофер предложил вывезти Фейсала из города, но монарх отказался. Спустя полчаса Касем распорядился обстрелять Каср ар-Рихаб из противотанковых орудий. Начался пожар. В 6:00 дворец пал.
Касем через мегафон приказал Хашимитам покинуть горящее здание. Из Каср ар-Рихаб вышли 13 человек: Фейсал II, королева Нафисса, принцесса Абдия, принц Абд аль-Илах, телохранитель Убайда и восемь слуг. Они держали над головами Коран – в знак того, что молят о пощаде и просят не убивать их во имя Аллаха. Не было только Хайям – жены Абд аль-Илаха. На выходе из дворца принц заметил, что Хайям накинула пальто поверх ночной рубашки, – и велел ей переодеться. Супруге кронпринца ни при каких условиях не подобало появляться перед мужчинами в непотребном виде. Хайям послушно вернулась в спальню. Это спасло ей жизнь.
Лейтенант Абдель Саттар аль-Абоси велел арестованным выстроиться вдоль стены. Что случилось дальше – доподлинно неизвестно. По слухам, у аль-Абоси сдали нервы. Юноша не выдержал напряжения и открыл огонь. Убайда совершил героический, но бессмысленный поступок: он смело бросился вперед, пытаясь закрыть короля своим телом. Все обитатели Каср ар-Рихаб погибли на месте, за исключением Фейсала. Смертельно раненного монарха доставили в госпиталь «Ар-Рашид». Через несколько часов он скончался, не приходя в сознание.
Тем временем Хайям переоделась и направилась к двери, но поскользнулась и упала. В этот момент в нее рикошетом попала пуля. Женщина получила легкое ранение и притворилась мертвой. Расправившись с королевской семьей, мятежники ворвались в Каср ар-Рихаб. Хайям повезло: ее обнаружил офицер, обязанный Абд аль-Илаху повышением по службе. Он набросил на принцессу покрывало и велел ей лежать неподвижно. Позже офицер вынес женщину из дворца под видом трупа, который собирался похоронить, – и устроил ее в госпиталь «Ар-Рашид» под чужим именем. Вскоре Хайям выздоровела, и революционные власти позволили ей остаться в Багдаде. Принцесса пребывала в состоянии шока, пока не узнала, что мятежники разорили поместье ее отца – амира Рабии. Хайям воспряла духом и до конца жизни ухаживала за отцом.
После расстрела в Каср ар-Рихаб багдадское радио передало: «Говорит Иракская Республика! Сегодня – день победы и славы. Враги Аллаха и народа убиты и выброшены на улицу. Будем едины в борьбе против империалистов и их агентов!» Воодушевленные багдадцы снесли памятники генералу Моду и Фейсалу I. Статуи утопили в Тигре. В тот же день – 14 июля 1958 года – Абдель Карим Касем стал председателем правительства и министром обороны Ирака, а Абдул Салам Мухаммед Ареф – заместителем премьер-министра и министром внутренних дел. Формальным главой государства являлся президент Мухаммед Наджиб ар-Рубаи, но реальная власть принадлежала Касему.
Тело Фейсала II выставили на всеобщее обозрение перед Каср ар-Ри-хаб, однако багдадцы над ним не глумились. Дядя Фейсала, напротив, после смерти подвергся всяческим издевательствам. По свидетельству Алы Башира (впоследствии личного врача Саддама Хусейна), обнаженный труп Абд аль-Илаха привязали к грузовику и поволокли по улицам под крики толпы. Поездка мертвеца закончилась на площади Мучеников в центре города. «Труп Абд аль-Илаха был повешен на фонарном столбе, а затем его разделали, как тушу на бойне», – вспоминает Ала Башир. Наконец, тело принца сожгли – но к тому моменту от него осталась лишь часть позвоночника и несколько кусков плоти. Все прочее багдадцы растащили на сувениры.
Следующим шагом мятежников стала расправа с политической элитой хашимитского Ирака. Первым в списке на уничтожение был Нури ас-Саид.
Утром 14 июля он должен был приехать в Каср ар-Рихаб и вместе с королем и кронпринцем отправиться в Турцию. Но в последний момент старик прислушался к внутреннему голосу и бежал из Багдада. Перед этим Нури послал за своим сыном Сабахом, но слуги не смогли его найти. На следующий день бывший премьер-министр узнал, что Сабаха убили, а его тело сожгли под ликование толпы. Сабах ас-Саид принял смерть со стаканом виски в руке. Он рассмеялся в лицо мятежникам и заявил, что скоро встретит их на том свете.
Не дождавшись сына, Нури покинул свой особняк прямо в пижаме. Он сел в лодку, привязанную к ближайшему причалу, и поплыл вверх по Тигру. Политик хотел добраться до дома шейха Мухаммада аль-Араби и оттуда бежать в Иран. Аль-Араби возглавлял племя мааданов – арабов, которые населяли заболоченные районы на юго-востоке Месопотамии, вдоль границы с Ираном. Путь из Багдада в Персию по Тигру как раз лежал через владения шейха. Но, когда Нури подплывал к берегу, навстречу ему побежали вооруженные люди. Политик повернул назад и причалил к дому другого своего приятеля – доктора Салаха аль-Бассама. Аль-Бассам приютил нежданного гостя, и вместе они обсудили план дальнейших действий. Бывший председатель правительства не желал долго оставаться на одном месте – он понимал, что враги идут за ним по пятам.
В итоге доктор привез Нури обратно в Багдад – к Махмуду аль-Астарабади. Супруга аль-Астарабади дружила с женой Нури, а его дочь была замужем за Касимом Джафаром – братом Дхии Джафара, министра развития Ирака и товарища Нури. Семья Аль Астарабади занимала старый особняк в шиитском районе Аль-Кадимия. По традиции иракских шиитов, под зданием располагались подземные ходы, связывавшие его с соседними домами, которые тоже принадлежали аль-Астара-бади. Нури мог спрятаться в этом лабиринте. Однако по возвращении в Багдад политик узнал, что на него объявлена охота. За его голову была назначена награда в 10 тыс. динаров. Прельстившись этой суммой, соседи вполне могли обыскать дома аль-Астарабади.
Супруга аль-Астарабади нарядила Нури в абайю[38] и повезла его к своему зятю Касиму Джафару в квартал Баб аш-Шарки. Прибыв на место, мадам аль-Астарабади собрала семейный совет. Нури заметил, что сын Джафара вышел из комнаты. Заподозрив юношу в предательстве, политик выскочил на улицу. Когда он пересекал площадь Тахрир, подол абайи задрался, и под ним показались пижамные штаны. Какой-то бакалейщик, стоявший в дверях лавки, закричал: «Клянусь Аллахом, это Нури! Где мои десять тысяч динаров?»
Вокруг Нури тут же собралась толпа. По слухам, он успел выхватить пистолет и покончить с собой. Согласно другой версии, старика застрелили. Следующая пуля оборвала жизнь 70-летней мадам аль-Астарабади, которая побежала вслед за Нури.
Тело Нури предали земле на кладбище за Северными воротами. Вскоре туда наведались революционеры. Не зная местоположения могилы, они раскапывали все свежие захоронения. Наконец, бунтовщики обнаружили могилу Нури и разорили ее. Покойника протащили по улицам; его вешали, резали и давили автобусом. Труп был настолько обезображен, что даже близкие вряд ли смогли бы его опознать. Наконец, изувеченное тело облили бензином. Огонь уничтожил все, что осталось от Нури ас-Саида – известного арабского политика, восемь раз занимавшего должность премьер-министра Королевства Ирак.
После визита в Турцию Нури собирался в Лондон, где его ждала жена. Пока толпа глумилась над мертвецом, она думала, что заказать супругу на обед. Исмет – ее невестка, которая также овдовела – несколько дней не решалась рассказать свекрови о гибели мужа и сына. Она прятала от старухи газеты, не подпускала ее к телефону и даже сломала радиоприемник.
Тем временем Хусейн ибн Али и Бадия пытались спасти себя и детей. Принц даже угнал автомобиль – его машину хорошо знали в Багдаде. Хашимиты ездили по городу в поисках убежища, пока не нашли заброшенный дом. Там они провели тревожную ночь. Утром Хусейн ибн Али разузнал, что мосты через Тигр не охраняются. Семья благополучно добралась до другой части Багдада, где располагалось посольство Саудовской Аравии. Принцесса не желала просить помощи у династии, которая лишила ее предков трона в Хиджазе, – но выбора не было. Посол позвонил в Эр-Рияд – и король Сауд гарантировал Хашимитам свое покровительство. Это заявление было сделано в помпезном и витиеватом стиле – монарх хотел соответствовать своему великому отцу, покойному Ибн Сауду.
В Багдаде творилось настоящее безумие. 15 июля в 9:30 группа повстанцев прибыла в один из отелей, дабы арестовать трех иорданских министров – членов правительства Арабской Федерации. Помимо них, в отеле проживало два десятка немецких и американских бизнесменов. Всех иностранцев затолкали в грузовик и повезли в министерство обороны. У ворот министерства на машину напала разъяренная толпа. Уцелел только иорданский генерал Садик Шара – он был тяжело ранен и позже рассказал журналистам о случившемся.
Спустя пару часов мятежники атаковали посольство Великобритании. Члены дипломатического корпуса забаррикадировались в дальней части здания. В итоге их вызволила иракская армия. Англичан доставили в отель на восточном берегу Тигра, но и там они не чувствовали себя в безопасности. Судьба нескольких тысяч других британцев, находившихся в Ираке, вообще была неизвестна.
За кровавыми расправами последовали массовые аресты. 14–15 июля революционеры задержали более 100 чиновников, военных, коммерсантов и политиков. С каждым днем арестованных становилось все больше. Городская тюрьма была переполнена высокопоставленными узниками. Тюремный журнал тех дней напоминает список VIP-персон, приглашенных на светский прием. На скамье подсудимых очутились глава кабинета Ахмад Мухтар Бабан; 16 министров из разных составов правительств; все генералы, не участвовавшие в перевороте; 15 полковников; руководители государственных предприятий и десятки депутатов парламента. Также за решеткой томились тысячи рядовых иракцев. Суды не справлялись с нагрузкой – поэтому дела слушались еще в 1959–1960 годах.
Хусейн ибн Али, принцесса Бадия и их дети покинули страну лишь в середине августа. Саудовский посол вел напряженные переговоры с Касемом – и, наконец, разрешение было получено. Хашимиты улетели в Каир, а затем перебрались в Швейцарию. Наряду с семьей амира Зейда, они стали единственными членами королевской семьи Ирака, выжившими после трагедии 14 июля 1958 года.[39]
Узнав о гибели родственников, Зейд возглавил Иракский Королевский Дом и продолжил исполнять обязанности посла Ирака в Лондоне. Однако республиканское правительство уволило амира. Зейд не вернулся в Багдад. Он жил в Европе, скончался осенью 1970 года в Париже и похоронен в Аммане – в королевском мавзолее Аль-Адхамия. Фахрониса, умершая в 1991 году, покоится рядом с мужем. Их сын Раад после окончания Кембриджа стал председателем Королевского суда Иордании. Сейчас у Раада пять детей и 15 внуков. Его первенец Зейд Раад аль-Хусейн в 2014–2018 годах являлся Верховным комиссаром ООН по правам человека.
Абдель Карим Касем сосредоточил в своих руках власть над Месопотамией. Генерал был популярен в народе. Иракцы называли его «Аз-Займ» (араб.اوص– вождь). Однако кабинет Касема оказался неэффективным – это стало понятно сразу же после оглашения состава правительства. Министры не собирались сотрудничать друг с другом. Баасисты,[40] насеристы, коммунисты, приверженцы радикального ислама – всех их объединяла ненависть к Хашимитам, но, когда монархия рухнула, оппозиция распалась вместе с ней.
Республиканское правительство напоминало клубок змей. Генерал Ареф – соратник Касема – вступил в тайный союз с Ахмедом Хасаном аль-Бакром (лидером «Баас»). В феврале 1963 года в Ираке произошел новый переворот. Касем сдался – при условии, что ему сохранят жизнь. Низложенного политика доставили в багдадский телецентр. Ареф и аль-Бакр организовали над ним суд, который длился 40 минут, – и приговорили к смертной казни. Касема привязали к стулу и расстреляли. Окровавленный труп посадили перед камерой и несколько дней транслировали по телевидению. Рядом стоял солдат, который периодически хватал мертвеца за волосы, откидывал его голову назад и плевал ему в лицо. Это делалось, чтобы иракцы убедились: генерал Абдель Карим Касем мертв.
Ирак переживет еще много беспокойных дней. Правительственные кризисы, волнения в армии и ожесточенная борьба за власть станут обыденностью для этой страны. Летом 1968 года – в результате очередного военного переворота – президентское кресло займет аль-Бакр. Он сформирует Совет революционного командования, в списке которого под номером 5 будет значиться 30-летний Саддам Хусейн. Спустя год аль-Бакр уйдет в отставку, и в Месопотамии начнется эпоха Саддама – самого известного диктатора второй половины XX века.
Выступив против Хашимитов, Насер приложил руку к тому, чтобы открыть ящик Пандоры. Как показывает история, пропаганда способна повлиять на любой народ – не только на импульсивных иракцев. Каждый революционер неосознанно ориентируется на тот режим, который собирается уничтожить. Амбиции Насера подпитывались примером Мухаммеда Али-паши[41] – основателя могущественной династии, которую в 1952 году свергли «Свободные офицеры». Египетский президент считал, что может перекроить Ближний Восток в соответствии с собственными представлениями о должном политическом устройстве. Если англичане и французы установили мандатную систему на руинах Османской империи, то Насер вмешивался во внутренние дела других государств и разрушал уже имевшиеся там формы правления.
Идея консолидации арабского мира, которую продвигал Насер, далеко не оригинальна. Корни панарабизма уходят вглубь веков. Во имя чего арабам следовало объединиться в XX веке? Ради великих завоеваний? Но эпоха победоносных арабских армий давно завершилась. Ради независимости от Запада? Но мировая система империализма распалась в 1970-х годах. На закате 1960-х годов ряд колоний уже обрел суверенитет; для прочих это было делом ближайшего будущего.
Возможно, арабам надлежало объединиться ради экономического процветания? Но оно предполагает долгий и тяжелый труд всего народа. Даже инвестиции не приносят мгновенных результатов.
В конце 1950-х годов иракцы жаждали хорошей жизни здесь и сейчас – не думая, что надо опять затянуть пояса и позаботиться о перспективах. Хашимитам нужно было продержаться у власти до 1970 года – к тому времени их программы по развитию Ирака принесли бы плоды. Кроме того, осенью 1970 года Насер внезапно скончался от сердечного приступа.
Отнюдь не все англичане воспринимали Ирак в качестве сырьевой базы. Многие из них искренне любили эту страну. 30 июля 1958 года Джеральд де Гори организовал в Лондоне траурный вечер, посвященный Хашимитам и Фейсалу II, его родственникам и соратникам. Мероприятие состоялось в Савойской часовне. Де Гори не мог не почтить память своих иракских друзей: он знал Фейсала с рождения, Абд аль-Илаха – с того момента, как принцу исполнилось 12 лет, а Нури ас-Саида – с 1925 года.
В назначенный день в часовне собрались более 400 человек. Арабский мир представляли Иссам ас-Саид (внук Нури) и Дхиа Джафар (эксминистр развития Ирака). Все остальные были британцами. Де Гори разослал приглашения не только политикам и военным, но также пожилой мисс Борланд (медсестре Фейсала II); мисс Рамирес (его престарелой гувернантке); мистеру Харвуду (сотруднику Скотланд-Ярда, отвечавшему за безопасность Хашимитов во время их визитов в Англию); мистеру Джеулу (исполнявшему обязанности личного слуги иракского монарха в Лондоне). Все они пришли.
Некоторые из собравшихся скорбели не только по своим знакомым, погибшим от рук бунтовщиков, – они оплакивали династию, которую помогли привести к власти. Дама преклонного возраста, скромно занявшая место в дальнем уголке зала, оказалась сестрой Гертруды Белл – «королевы пустыни», которая сыграла важную роль в возведении Фейсала I на престол. Леди Корнуоллис приехала одна – ее муж тяжело болел. Кинахан Корнуоллис познакомился с Фейсалом I еще во время работы в Арабском бюро. Он провел на Ближнем Востоке более 20 лет и в 1941 году – когда ситуация была критической – стал послом Великобритании в Ираке. В разгар Второй мировой войны, будучи в Багдаде, Корнуоллис узнал, что оба его сына погибли на фронте. Он умер в июне 1959 года – спустя год после гибели династии, которую так долго и преданно поддерживал.
Расстрел королевской семьи Ирака в 1958 году сродни расстрелу Романовых в 1918 году. В обоих случаях были убиты не только монархи, но и женщины, дети, слуги. Для главы государства смерть в результате переворота, революции или войны является профессиональным риском. Но уничтожение всех, кто просто оказался рядом с ним, предвещает неразборчивое будничное насилие.
С падением иракских Хашимитов погибли лучшие представители семей старой Месопотамии и нового среднего класса. В Ираке были утрачены мир и порядок, необходимые для развития любой страны. Английские чиновники, инженеры и ученые посеяли в плодородную почву Междуречья семена, которые впоследствии дали бы богатый урожай. Но история распорядилась иначе.
Революция 14 июля 1958 года принесла в Ирак хаос, упадок и разрушение. Отчасти это объясняется тем, что до Первой мировой войны Ближний Восток не подвергался грубым вмешательствам извне. В целом, он существовал довольно изолированно от западного мира и представлял собой саморегулирующуюся систему. Восток всегда поглощал и перерабатывал чужеродные элементы. Он подобен глине – ее можно обжечь и покрыть шумерской клинописью, построить из нее небоскребы, как в йеменском городе Шибам, превратить ее в марокканскую керамику или изразцы, которыми украшена стамбульская Голубая мечеть, – но глина останется глиной.
Ближний Восток не трансформируется в пластик и синтетику, как это происходит с Западом. В этом регионе всегда имелось некое цементирующее начало, которое удерживало систему от распада. Одним из главных компонентов «цемента» были люди – но не отдельные личности, а целые династии: Омейяды, Аббасиды, Османы, Саудиты – и, наконец, Хашимиты. Революция 1958 года не принесла пользы никому. Ее последствия оказались катастрофическими для страны. И сегодня – спустя 63 года после свержения монархии – Ираку снова нужно время. Гораздо больше времени, чем требовалось Хашимитам.
Часть III
Завышенные амбиции
Создавая Иорданию
Глава 1
Сила и хитрость. Абдалла
Если нельзя достигнуть всего, не следует отказываться от части.
Арабская пословица
В предыдущих главах показано, как Хашимиты лишились Хиджаза, потеряли Сирию и Ирак. Но их четвертое государственное образование – Иорданское Хашимитское Королевство – превратилось в полноценное государство. Наиболее искусственное при создании, оно оказалось наиболее стабильным – особенно на фоне соседей: Ирака, Сирии и Палестины. В отличие от еще одного соседа, Саудовской Аравии, в Иордании нет нефтяных месторождений – но это не помешало амиру Абдалле (брату Фейсала I) основать жизнеспособную династию.
Абдалле изначально повезло. В отличие от сирийцев и иракцев, консервативные трансиорданцы плохо воспринимали революционные идеи. Кроме того, географически Иордания представляет собой буферную зону на Ближнем Востоке – подобно Швейцарии в Европе. Название «Трансиордания» (или «Заиорданье») употреблялось с эпохи Крестовых походов до Первой мировой войны. Исторически оно обозначает регион к востоку от реки Иордан, не имевший фиксированных границ. Наконец, политическая ситуация в эмирате вынуждала западные державы ограждать Иорданию от потрясений. Однако правление Хашимитов не было спокойным и беззаботным. Династии пришлось неоднократно доказывать свое право на трон и бороться с проблемами, с которыми не справились иракские Хашимиты. Десятилетия, следующие за 1958 годом, бросают иорданским монархам всё новые вызовы.
Как и везде на Ближнем Востоке, в Иордании смешались разные народы, культуры и цивилизации. Во II–I тысячелетиях до н. э. здесь существовало Аммонское царство со столицей в Раббат-Аммоне (нынешний Амман). В III веке до н. э. – II веке н. э. будущее королевство Хашимитов именовалось Набатейским царством, центром которого была знаменитая Петра – город, вырубленный в скалах и окруженный горами. В 105 году император Траян присоединил Набатею к Римской империи. Новая провинция получила название «Аравия Петрейская» (лат. Arabia Petraea), или «Каменистая Аравия». Некоторые иорданские города достигли расцвета именно в римский период. Так, Джераш и Ирбид славятся античными руинами, а на холме Умм-Кайс сохранились развалины древней Гадары.
Римлян сменили византийцы, а византийцев – арабы. Затем последовала эпоха Крестовых походов – о ней в Иордании напоминают средневековые замки Карак, Шобак и Аджлун. Карак возвышается над Путем Царей – одним из древнейших торговых маршрутов в истории, который пролегает через самые красивые места страны. Путь Царей вел из Египта в Месопотамию и Персию. По этой дороге евреи во главе с Моисеем шли в Землю Обетованную, крестоносцы – в Иерусалим, купцы – в Дамаск и Багдад и паломники – в Мекку.
В 1517 году Трансиордания покорилась османскому султану Селиму I – отцу Сулеймана Великолепного. Однако до Первой мировой войны образование государства на землях за Иорданом считалось невозможным. Амман представлял собой деревню с населением в 2 тыс. человек. Страна была бедной, и ничто не предвещало ее экономического развития. Трансиорданцы не доверяли деньгам, предпочитая натуральный обмен. Крестьяне предлагали зерно и рис, бедуины – скот, шерсть, молоко и мясо. Они обменивали свою продукцию на чай, сахар и другие товары – например, на текстиль и посуду.
В Иордании много библейских мест и христианских святынь. На одной из прибрежных скал Мертвого моря стоит столб – считается, что это соляной столб, в который превратилась жена Лота (праведника из Содома). По мнению исследователей, Содом и Гоморра тоже находились на территории Иордании. Местность Бетани (Вифания) в 40 км от русла реки Иордан почитается как место, где крестился Иисус Христос. В церкви города Мадаба хранится голова Иоанна Крестителя. Недалеко от Мадабы расположена гора Небо, откуда, согласно Второзаконию, Господь показал Моисею Землю Обетованную. На вершине горы есть смотровая площадка. В хорошую погоду с нее видно сверкающий золотом Купол Скалы – иерусалимскую мечеть.
О Трансиордании в период между XVII веком и второй половиной 1860-х годов известно крайне мало. В эти «темные века» она выпала из поля зрения Порты. Султан Абдул-Хамид II пытался усилить контроль над Трансиорданией, но, казалось, ему мешало все: засушливый климат, обширные пустыни и консерватизм населения. Второе название Трансиордании – Заиорданье – уже говорило о том, что эти земли находятся где-то очень далеко. У Стамбула не было ни политических, ни коммерческих, ни иных причин, чтобы заинтересоваться Трансиорданией и направить туда чиновников и солдат. Внимание Порты было сосредоточено на европейских владениях. Из всех восточных провинций султана беспокоила лишь Сирия – она имела выход к Средиземному морю.
Между тем население Трансиордании увеличивалось. После Кавказской войны (1817–1864) на Ближний Восток хлынул поток беженцев. Чеченцы и черкесы селились в Аммане, Совайме и Науре. Крупнейшим городом страны был Ас-Сальт, но его время прошло. Коммерсанты перебирались в Амман – их привлекала возможность транспортировки товаров по Хиджазской железной дороге.
Первая мировая война не коснулась Аммана. Великое арабское восстание затронуло ряд бедуинских племен, которые присоединились к Хашимитам. Но поражение, которое нанес Порте британский генерал Эдмунд Алленби, а затем и гибель Османской империи лишили Трансиорданию даже той административной системы, которая существовала на бумаге с 1870-х годов.
Сперва англичане и французы не рассматривали Трансиорданию как потенциальное государство. По соглашению Сайкса – Пико (1916) она входила в состав Палестины – и, следовательно, должна была оказаться в сфере английского влияния. Вопрос о судьбе Трансиордании не был рассмотрен даже на конференции в Сан-Ремо (1920). Франция взяла на себя ответственность за Ливан и Сирию, а Великобритания – за Ирак и Палестину. В материалах конференции Трансиордания не упоминается. Запад не проявлял к этой стране особого интереса – хотя предполагалось, что на нее распространится юрисдикция Палестины.
На Ближнем Востоке веял ветер перемен. Ибн Сауд завоевывал Аравийский полуостров. Великобритания поняла, что необходимо заполнить политический вакуум в Трансиордании своим влиянием. У северных границ страны стояли французы, на юго-востоке – ваххабиты. Лондон не мог позволить ни одним, ни вторым вторгнуться в Трансиорданию – эту буферную зону между двумя английскими мандатными территориями (Палестиной и Ираком). Трансиордания представляла ценность не сама по себе, а как своеобразный мост между территориями, имеющими большое значение для англичан. Поэтому в марте 1921 года британская комиссия по Ближнему Востоку под руководством Черчилля решила отделить Трансиорданию от Палестины и создать там отдельный эмират.
Однако англичане не знали, какую власть вводить на местах. В арабскую политику вмешивались все, кому не лень: министерство иностранных дел, министерство по делам колоний, военное министерство, дипломатическая служба, служба внешней разведки, британская администрация Иерусалима… Первая мировая война окончилась, и у Лондона не было лишних денег. Поэтому Великобритания не собиралась посылать войска в Трансиорданию и следовать примеру Франции, чьи вооруженные силы захватили Сирию.
В то же время британцы попытались наладить сотрудничество с элитами Трансиордании. В августе 1920 года верховный комиссар Палестины Герберт Луис Сэмюэл прибыл в Ас-Сальт на встречу с местной знатью. Он объявил, что первенство в англо-трансиорданских отношениях принадлежит Великобритании. Лондон сформирует систему административных органов и пришлет несколько офицеров – но их оружием будут «совет и авторитет». Казалось, одна только мысль об инвестициях в Трансиорданию вызывает у англичан отвращение. Поэтому для будущего королевства Хашимитов начался короткий, но хаотичный период местного самоуправления.
Первоначально было создано три администрации – в Аджлуне, Ас-Сальте и Караке, причем последняя помпезно именовалась Национальным правительством Моава. Жители Карака, опьяненные свободой, вспомнили библейское название Трансиордании и решили использовать его в обозначении своего «независимого» органа власти. Муниципальные советы состояли из авторитетных и в высшей мере тщеславных местных шейхов. Амман по-прежнему не считался важным населенным пунктом и, соответственно, не был удостоен права иметь собственную администрацию.
Результаты обескуражили даже видавших виды британских колониальных чиновников. Из аджлунской администрации сразу же выделись еще три «самостоятельных» муниципалитета – в Ирбиде, Эль-Мазаре и Джераше. Малонаселенные деревни Эт-Тафила и Вади Муса учредили собственные органы местного самоуправления и теперь требовали автономию от Карака. Каракский муниципалитет продал англичанам право на разработку минеральных месторождений всего за 1000 фунтов стерлингов – разумеется, никто из местных жителей не увидел этих денег. Теперь от администрации Карака хотели избавиться абсолютно все близлежащие населенные пункты. К середине ноября 1920 года сфера влияния оскандалившегося мунициалитета ограничивалась Караком. Некоторого успеха удалось достичь лишь в Ас-Сальте. Жители этого крупного населенного пункта осознавали преимущества централизации и пытались сохранить османскую модель управления. Но, в целом, эксперимент по организации муниципальной власти завершился полным крахом.
Период самоуправления в Трансиордании был кратким, но показательным. В стране не имелось ни политической силы, способной контролировать территорию, ни денег для содержания госструктур, ни соответствующей идеологии, – словом, отсутствовал сам фундамент государственности. Этот фундамент предстояло заложить амиру Абдалле из династии Хашимитов.
История Иорданского Хашимитского Королевства начинается 21 ноября 1920 года, когда Абдалла приехал из Мекки в Маан. Его сопровождали триста человек свиты. Хашимиты намеревались показать арабам, что, невзирая на изгнание Фейсала из Сирии, их династия по-прежнему могущественна. Амир отправился в Трансиорданию с одобрения отца – шариф Хусейн снабдил сына письмами, адресованными местным шейхам. Абдалла хотел реализовать собственные амбиции. Будучи тщеславным и эгоцентричным, он переживал из-за негласного соперничества с братьями – один из которых (Али) являлся наследником отца в Хиджазе; второй (Фейсал) уже успел побыть королем Сирии; а третий (Зейд) был слишком молод, чтобы с ним тягаться.
Приезд Абдаллы в Маан представлял собой хитрый и продуманный шаг. Фактически амир подобрался к желанному Дамаску – но так, что этого никто не понял. Ни англичанам, ни французам не пришло в голову, что после сирийской катастрофы, имевшей место в июле, Хашимиты все еще мечтают о Великой Сирии. Запад увидел в поступке Абдаллы исключительно интерес к Трансиордании. Свита амира придавала ему вес в глазах местных жителей – но численность людей Абдаллы не позволяла британцам воспринимать их как армию.
Абдалла жаждал бороться с англичанами – и, подобно исламским правителям прошлого, завоевать себе королевство. Однако у британцев и без него хватало забот: эксперимент с местным самоуправлением на севере Трансиордании потерпел крах; Амман еще не претендовал на статус столицы; Акаба по-прежнему считалась территорией Хиджаза. В этих условиях англичане просто забыли о юге Трансиордании – и даже не отреагировали на приезд Абдаллы в Маан.
Осев в Маане, Абдалла принялся изображать из себя хашимитского принца. Амир создал нечто вроде королевского двора и разослал приглашения влиятельным трансиорданцам. Шейхи потянулись в лагерь Абдаллы из любопытства – и он принимал всех. Пока Лондон не обращал внимания на амира, арабская знать решила, что англичане потворствуют ему.
Спустя три месяца Абдалла понял, что может опереться на поддержку населения. В феврале 1921 года он двинулся на север, дабы предложить англичанам возглавить любое арабское королевство на их усмотрение.
Амир выбрал прекрасное время для того, чтобы напомнить о себе. Весной 1921 года в Каире проходила британская конференция, посвященная проблемам управления мандатными территориями на Ближнем Востоке. Черчилль хотел раз и навсегда устранить неопределенности в статусе Палестины, Месопотамии и Трансиордании. Политики прислушивались к мнению экспертов. Самый авторитетный из них – Томас Эдвард Лоуренс – знал Абдаллу и дружил с Фейсалом. В конечном счете Лоуренс убедил Черчилля сделать Хашимитов правителями Ирака и Трансиордании.
По итогам Каирской конференции Фейсалу обещали трон в Багдаде. Абдалла был страшно разочарован. В отличие от брата, он получил «утешительный приз» – маленький пустынный эмират со странными границами. Впрочем, на амира все же возложили ответственность за конкретную территорию. Однако после марта 1921 года отношения между англичанами и Абдаллой испортились.
Британские чиновники и Хашимит по-разному воспринимали Трансиорданию. Англичане видели в ней будущую конституционную монархию, а амир – отправную точку для расширения своих владений. Фейсал правил огромной Месопотамией, и его старший брат намеревался создать для себя не менее достойное королевство – огнем и мечом, если потребуется. Абдалла не мог отказаться от этой идеи вплоть до 1924 года.
Вскоре позиция Великобритании изменилась. Теперь она настаивала лишь на том, чтобы в Трансиордании было спокойно. Абдалле не следовало вмешиваться в дела Палестины (которую англичане считали своей главной мандатной территорией) и Сирии (которую контролировали французы). Если бы это простое требование соблюдалось, то Лондон доверил бы Хашимиту руководство Трансиорданией. В итоге страна превратилась бы в сферу персональной ответственности Абдаллы, а он сам – в суверенного монарха. Все это рассказал Абдалле Черчилль – они встретились в Иерусалиме после Каирской конференции.
Министр подчеркнул, что амиру дается шестимесячный испытательный срок, по истечении которого он будет утвержден в качестве правителя Трансиордании.
Абдалла согласился. Но для него подрыв порядка в Палестине и Сирии являлся обязательным условием реализации амбиций – личных и династических. Трансиордания же не вызывала у амира никаких эмоций, кроме презрения. Хашимит не учел, что за эту страну отвечают английские чиновники, которые не станут терпеть его выходки – хотя бы потому, что дорожат своей работой.
Противоречие между планами англичан и замыслами Абдаллы обнаружилось уже к июню 1921 года. Как отмечает историк Уриэль Данн, «министерство по делам колоний единодушно пришло к выводу, что от Абдаллы надо избавиться – если возможно, то с должным уважением к нему, если нет – то без». Британский резидент[42] Альберт Абрамсон обрушил на амира поток яростных обвинений. По утверждению Абрамсона, Хашимит всячески уклонялся от политического и финансового контроля со стороны английской администрации, помогал арабским националистам, а также был ленив, жесток и расточителен.
Абрамсон не питал к Абдалле теплых чувств, но обвинения были справедливыми. Например, весной 1921 года по инициативе амира первым премьер-министром Трансиордании стал ливанец Рашид Талиа – знаменитый участник арабского национально-освободительного движения. Таких, как Талиа, называли истиклялистами (от араб. استقلال – независимость). Демонстративная любовь Хашимита к ливанским и сирийским истиклялистам вполне объяснима – Абдалла грезил о Леванте. Амир надеялся, что однажды сирийцы и ливанцы усадят его на престол в Дамаске – и тогда он возглавит Великую Сирию.
Под негласным покровительством Абдаллы истиклялисты агитировали против «западных колонизаторов» и планировали теракты. В июне 1921 года очередной арабский националист совершил неудачное покушение на французского генерала Гуро – и укрылся в Трасиордании. Экстрадиция преступника затянулась. Лондон и Париж два года пререкались друг с другом. Хашимит стравливал англичан и французов – а ведь для того, чтобы этого не случилось, Черчилль запретил ему вмешиваться в сирийские дела.
Впрочем, Абдалла выдержал испытательный срок. Своим назначением в качестве амира Трансиордании он был обязан Лоуренсу Аравийскому. Получив множество негативных отзывов о Хашимите, Черчилль командировал Лоуренса в Трансиорданию – для оценки деятельности амира. Вернувшись в Лондон, полковник заявил, что Абдалла должен возглавить эмират – и что во всех проблемах виновата Великобритания, которая плохо ему помогает. Подчиненные Черчилля возмутились, но Лоуренс подмигнул им и сказал: «Мы должны оставить Абдаллу – тогда он окончательно себя утопит!» Чиновники решили, что таков план руководства, о котором им знать еще не полагается, а Черчилль тяжело вздохнул. Он знал, что с Хашимитами бывает непросто, но доверял Лоуренсу. Так Абдалла – амир-принц с рождения – стал амиром-правителем.
В феврале 1924 года англичане урезали материальную помощь Трансиордании и принялись за истиклялистов. Большинство борцов за свободу было арестовано или депортировано из страны. Остальные, подобно Ибрагиму Хашиму, присоединились к Абдалле. Они сделали выбор в пользу работы на благо Трансиордании. Хашим шесть раз возглавит правительство, станет министром юстиции и председателем Верховного суда. Он будет преданно служить Хашимитам на руководящих должностях вплоть до смерти от рук иракских революционеров в 1958 году – тогда Хашим волею судьбы окажется с официальным визитом в Багдаде.
Помимо истиклялистов, еще одну проблему для Трансиордании представляли бедуины. В эмирате проживали свыше тридцати племен. Абдалла стремился понравиться сильным – Бану Сахр и Ховейтат. Слабые племена он игнорировал либо запугивал. Амир вел себя как настоящий шейх – он демонстрировал чудеса изворотливости, льстил одним вождям и угрожал другим. В нем проявилось то исконное, кровное, бедуинское, что не смогли стереть годы жизни в Стамбуле. Правитель Трансиордании носил арабскую одежду, ел руками и любил лошадей гораздо больше, чем дорогие автомобили. В отличие от прозападного Фейсала, он обращался к истокам – и ориентировался на те далекие времена, когда Хашимиты были могущественными хозяевами Мекки.
В июне 1921 года бедуины бросили вызов Абдалле. На севере – в районе Ирбида – восстало полукочевое племя Кура. Крестьяне отказались платить налог на скот, ибо уже выплатили его муниципалитету, который впоследствии упразднили британцы. Абдалла нуждался в деньгах – поэтому он не только вводил новые пошлины, но и беззастенчиво взыскивал старые, за 1918–1920 годы, ссылаясь на якобы существовавшие недоимки. В деревни Кура нагрянула полиция – она изъяла овец в счет уплаты налога. Поняв, что их грабят, крестьяне убили полицейских. Впрочем, мятеж быстро угас. Племя решилось на компромисс с Абдаллой, дабы в дальнейшем жить спокойно.
Спустя два года взбунтовалось племя Адван. Традиционные соперники Адван – Бану Сахр – по воле амира были освобождены от налогов. Адван беднело и теряло привычный статус главного племени Западной Трансиордании. Осенью 1923 года бедуины взялись за оружие. Англичанам пришлось их усмирить – и, значит, выступить на стороне амира. Бронеавтомобили, отправленные на запад страны, продемонстрировали намерение Великобритании защищать Абдаллу. К тому моменту Хашимит уже объединил вокруг себя шейхов Бану Сахр. Многие племена примкнули к амиру как к самому сильному участнику конфликта. Весной 1924 года Абдалла разгромил Адван и примирился с его уцелевшими вождями. В феврале 1926 года амир легко справился с мятежом грозного племени Ховейтат – бедуины разбежались, как только увидели два британских бронеавтомобиля.
Привилегированное положение Бану Сахр вызывало негодование у других племен. Но Абдалла заигрывал с бедуинами, поскольку был уязвим и нуждался в союзниках. Мечтая о троне в Дамаске, он спонсировал сирийских и ливанских националистов – вместо того, чтобы тратить деньги на укрепление собственной власти в эмирате. Впрочем, денег все равно не хватало – и Абдалла компенсировал это, поддерживая Бану Сахр в бытовых спорах. Необъективность амира служила причиной вечных жалоб и едкой критики со стороны трансиорданцев и британских администраторов. Абдаллу никто не уважал.
Тем временем ситуация на Ближнем Востоке менялась. В 1920-х годах Хашимиты столкнулись с проблемой династического выживания. Амбиции Абдаллы росли параллельно с амбициями другого арабского лидера – Ибн Сауда.
Лето 1922 года ознаменовалось масштабным рейдом ихванов в Трансиорданию. Их удалось остановить всего в 20 км от Аммана, который уже являлся столицей эмирата. Вторая атака последовала через два года – когда борьба между Хашимитами и Саудитами близилась к апогею. Нападая на эмират, ихваны не позволяли Абдалле прийти на помощь своему отцу Хусейну и брату Али, которые защищали Хиджаз от Ибн Сауда. В декабре 1925 года Мекка пала, и Хашимиты лишились своих исторических владений в Аравии.
Лондон играл на перспективу. Осенью 1925 года в лагерь Ибн Сауда приехал бывший глава Арабского бюро, нынешний верховный комиссар Палестины и будущий верховный комиссар Месопотамии – генерал Гилберт Клейтон. Ему было велено обеспечить безопасность Ирака и Трансиордании – и, следовательно, правивших там Хашимитов. Генерал предложил амиру Неджда пойти на территориальные уступки – в обмен на признание Лондоном аннексии Хиджаза.
Клейтон и Ибн Сауд заключили два договора – причем генерал подписал их от имени Великобритании, Трансиордании и Ирака. Первый документ – соглашение в Бахре (1 ноября 1925 года) – регулировал отношения между Недждом и Ираком. Отныне любой набег племени через границу на территорию другого государства являлся актом агрессии – что возлагало на правительство, которому подчинялось племя, обязанность наказать его. Второй документ – соглашение в Хадде (2 ноября 1925 года) – определял границу между Недждом и Трансиорданией. Клейтон был доволен. Отказавшись от защиты Хашимитов в Хиджазе, англичане гарантировали их династическое выживание в Ираке и Трансиордании.
В ноябре 1921 года Альберта Абрамсона на посту резидента сменил Гарри Филби. Наилучшее представление о характере Филби дает придуманная им самим надпись на собственном надгробии: «Величайший исследователь Аравии». Филби был скандально известным востоковедом – которого, однако, интересовала не наука, а личная выгода. Он работал в Трансиордании с ноября 1921 года по апрель 1924 года. За это время Филби неоднократно ссорился с Абдаллой – и, наконец, демонстративно отказался с ним разговаривать. С 1925 года англичанин жил при дворе Ибн Сауда в качестве советника. В своих книгах он неустанно ругал Хашимитов, а его сын Ким с 1933 года являлся агентом советской разведки. Все это позволило британцам и Саудитам заклеймить
Филби «предателем и отцом предателя» – особенно после того, как в 1955 году Сауд (второй король Саудовской Аравии) изгнал советника за «антиправительственную деятельность» (на самом деле – за критику его роскошного образа жизни).
Если Филби был эксцентричной личностью, то его преемник – вежливый Генри Кокс – напротив, ни с кем не ссорился и исполнял обязанности главного британского резидента в Аммане в течение 15 лет. Он приехал в Трансиорданию, когда Лондон разочаровался в Абдалле. Само назначение Кокса – ответственного, но заурядного чиновника – свидетельствовало об этом разочаровании.
Перед резидентом стояла тяжелейшая задача – провести в Трансиордании финансовую реформу. Англичане с 1921 года выплачивали эмирату ежегодные субсидии и цивильный лист – средства, которые предоставлялись лично Абдалле, на содержание его семьи и двора. Но деньги, выданные Амману, бесследно исчезали. Амир не видел разницы между госбюджетом и собственным кошельком. В период с января по июль 1923 года он потратил все средства, выделенные на год.
Англичане негодовали. В августе 1923 года они ввели новую систему целевых выплат. Отныне Амман лишался материальной помощи, если не соблюдал условия, на которых она предоставлялась. Британский парламент проголосовал за то, чтобы направлять деньги не в Трансиорданию, а в Иерусалим, дабы их распределял верховный комиссар Палестины – который имел право не спонсировать Абдаллу. Новая система позволяла англичанам держать амира «на коротком поводке». Идея целевых выплат принадлежала Генри Коксу.
Абдалла запротестовал – но Кокс тут же продемонстрировал, как работает его детище. Весной 1924 года амиру пришлось назначить премьер-министром Али Риду Башу ар-Рикаби. Генерал ар-Рикаби уже руководил кабинетом с марта 1922 года по февраль 1923 года. Он даже получил согласие Лондона на исключение эмирата из декларации Бальфура. Это означало, что в Трансиордании запрещено селиться евреям – и что ее территория не будет использована для создания еврейского государства в Палестине. Но Абдалла, опасаясь конкуренции, уволил ар-Рикаби. И вот теперь – спустя год – генерал опять занял премьерское кресло.
Смирившись с назначением ар-Рикаби, амир затеял упорную борьбу против системы целевых выплат. Сперва он решил задобрить Кокса, изъявив желание сократить цивильный лист, – но чиновник не поддался на уловку. Затем Абдалла попытался игнорировать новые правила. В ответ резидент и верховный комиссар Палестины Герберт Луис Сэмюэл пообещали проигнорировать амира и его финансовые потребности. Кокс считал, что надо либо установить контроль над Абдаллой, либо заменить его младшим братом – принцем Зейдом.
Сэмюэл подготовил ультиматум. Помимо системы целевых выплат, документ содержал еще два требования – о высылке из Трансиордании «политически нежелательных элементов» и о выдаче французским властям в Сирии арабских националистов. Ультиматум заканчивался следующим образом: «Мы верим, что Ваше Высочество примет вышеуказанные условия, и правительству Его Величества больше не придется напоминать о них».
Абдалла почувствовал угрозу. Лишенный народной поддержки, экономически зависимый от англичан и напуганный атаками ихванов, амир подписал ультиматум 20 августа 1924 года.
Унизительный ультиматум оказался благословением для Хашимитов. Благодаря жесткому административному и финансовому контролю процесс государственного строительства в Трансиордании заметно ускорился. Прекратились взаимные обвинения в жадности и расточительности – что, в свою очередь, положило конец конфликтам между Абдаллой и англичанами.
Теперь эмират нуждался в армии. У ее истоков стоял генерал-майор Фредерик Пик (арабы дали ему почетное прозвище «Пик-паша»). Для защиты страны Пик сформировал вооруженную группу «Мобильные силы». Осенью 1923 года англичане объединили ее с подразделениями полиции. Так родился легендарный Арабский легион – впоследствии лучшая армия арабского мира.
20 февраля 1928 года был подписан англо-трансиорданский договор. Абдалла согласился «руководствоваться советами» британских властей (статья 5). Лондон, в свою очередь, официально признал правительство «под властью Его Высочества амира Трансиордании». К радости Аммана, Туманный Альбион изъявил готовность покрывать все расходы трансиорданской администрации.
Однако в эмирате не хватало образованных людей – поэтому британская администрация Иерусалима командировала туда сотни палестинских специалистов. После службы многие из них остались в Трансиордании. Некоторые палестинцы определили судьбу хашимитского государства на долгие годы вперед.[43] Но народ оозмущллся. Палестинские чиновники презрительно относились к коренному населению и раздражали подданных Абдаллы гораздо сильнее, нежели англичане. В конце 1920-х годов родился лозунг: «Трансиордания для трансиорданцев». Это предвещало расцвет трансиорданского национализма.
Параллельно обострился и «бедуинский вопрос». Англичане не доверяли кочевым племенам – они считали бедуинов разбойниками. Помимо того, во второй половине 1920-х годов над Трансиорданией нависла угроза ваххабитской экспансии. Британцы просили Бану Сахр и Ховейтат не кочевать, пока ихваны не прекратят свои рейды на территорию эмирата. Однако бедуины априори не могли вести оседлый образ жизни. Племена продолжали пересекать границу в обоих направлениях. Самое абсурдное, что могли сделать британцы в таких условиях, – это учредить Трансиорданскую пограничную службу.
Казалось, англичане ненавидят трансиорданских кочевников больше, чем ваххабитов. Лондон «закручивал гайки» – от имени пограничной службы зачастую действовали британские ВВС. Иногда они расстреливали бедуинов прямо на выезде из эмирата. Работа самой службы противоречила здравому смыслу – например, однажды пограничники помешали членам племени Ховейтат догнать ихванов, которые угнали их скот. Бедуины угрожающе роптали. Тогда в Аммане был создан специальный суд – он рассматривал вопросы владения добычей, захваченной в результате набегов.
В 1930 году британцы изменили стратегию. Они делегировали в Трансиорданию генерала Джона Баготта Глабба, который уже преуспел в формировании вооруженных сил Ирака. Глабб набирал в иракскую армию бедуинов – и тем самым интегрировал их в государственную систему. В Трансиордании полководец принял руководство «Патрулем пустыни» («Desert Patrol»), состоявшим из кочевников. Эти отряды несли стражу вдоль границы эмирата.
В 1933 году Абдалла назначил Глабба управляющим районами проживания племен. Вскоре генерал стал главным арбитром в бедуинских спорах и конфликтах. К середине десятилетия он мог с чистой совестью заявить: «В пустыне спокойнее, чем в городах». По утверждению английского историка Грэма Джевона, благодаря Глаббу трансиорданские бедуины «достигли такого расцвета, какого не знали со времен Омейядов».
Генерал искусно манипулировал шейхами, не позволяя никому из них набрать силу. Также он выступал в роли бедуинского благодетеля – раздавал деньги бедным племенам, оплачивал лечение кочевников, строил для них школы и больницы. Главным инвестором была британская «Iraq Petroleum Company», заинтересованная в охране своего нефтепровода. С началом Второй мировой войны Глабб сменил Пика на должности командира Арабского легиона. С этого момента он превратился в одну из последних легенд британского колониализма – и в героя Трансиордании. Наследие генерала легло в основу современной иорданской армии и продолжает жить спустя полвека после его отставки и спустя три десятилетия – после его смерти.
Между тем политика в Трансиордании – как и в других арабских странах – являлась привилегией местных элит. В парламенте заседали влиятельные шейхи. Названия родов, к которым они принадлежали, до сих пор встречаются в списках высших должностных лиц Иордании: Аль Хиндави из Аджлуна, Аль Тал из Ирбида, Аль Маджали из Карака, Аль Кайид из Ас-Сальта и др.
В политике преобладали личные интересы. Любые попытки ее институционализации имели корыстный характер. Например, в 1933 году Миткаль аль-Файез – вождь Бану Сахр – основал «Партию солидарности», чтобы укрепить собственную власть среди племенных шейхов.
В современной Иордании вожди племен по-прежнему борются за власть, причем иногда – с Хашимитами. Так, в июне 2018 года Фарес аль-Файез – сын Миткаля аль-Файеза и нынешний лидер Бану Сахр – публично обвинил короля Абдаллу II (правнука амира Абдаллы) в том, что тот «ведет себя как полубог». Фарес призвал монарха «убраться прочь», аргументируя свою позицию следующим образом: «Это наша страна и наша земля. Ты, твой отец, дед и прадед пришли из Хиджаза. Ты должен нам, но мы не должны тебе».
Абдалла приехал в Маан в 1920 году, ибо хотел занять престол в Багдаде или Дамаске. Подобно своему брату Фейсалу I, он внимательно наблюдал за ситуацией в Сирии. Но в 1924 году – после подписания ультиматума и изгнания истиклялистов из Трансиордании – шансы Абдаллы овладеть Дамаском приблизились к нулю. Однако амир никогда не забывал о своей заветной мечте – великом арабском королевстве. В конце 1920-х годов он обратил взор на соседнюю Палестину. Хашимит был готов сотрудничать как с тамошними арабами, так и с евреями – в зависимости от того, кто предложил бы ему более выгодные условия.
Арабские националисты обожали муфтия аль-Хусейни – заклятого врага Хашимитов. Абдалла жаловался на оголтелую антимонархическую пропаганду из Палестины – мандатной территории Великобритании. Но Лондон проявлял в этом отношении то ли редкую лояльность, то ли полное равнодушие.
Вместе с тем, амир понимал, что евреи могут принести ему огромную пользу (учитывая их богатство и связи на Западе). Конечно, в разгар Восстания Западной Стены[44] Абдалла гневно осудил «еврейских провокаторов» – но это не мешало ему контактировать с сионистами. Амира и ишув[45] сплотила ненависть к муфтию аль-Хусейни.
Восстание Западной Стены возмутило трансиорданцев – и Абдалла немедленно заявил, что готов управлять Палестиной. Логика Хашимита была проста: монарх, в чьих владениях безопасно, сумеет навести порядок и в соседней стране. Англичане поблагодарили амира за блестящую идею – но не собирались и близко подпускать его к палестинским территориям.
Тем не менее, с «палестинской проблемой» надо было что-то делать – и англичане решили снизить приток еврейских иммигрантов. Белая книга[46]1930 года ограничила продажу земли в Палестине. Следовательно, спрос на недвижимость «по соседству» – на востоке Трансиордании – резко возрос. Согласно исламским традициям, всей землей в эмирате владел правитель – то есть Абдалла. Амиру вечно не хватало денег – и теперь у него появился шанс получать доход, сдавая евреям в аренду земельные участки. Однако в июне 1933 года парламент с подачи англичан постановил «строго запретить сделки с евреями в любой форме и манере, а также постоянное проживание евреев в Трансиордании».
Обескураженный амир пытался убедить сионистов в необходимости создания арабо-еврейского государства во главе с самим собой. Еврейское агентство[47] выплачивало Абдалле субсидию под видом арендной платы за землю (аренда была продлена до 1939 года, но это не афишировалось). Трансиорданцы и палестинцы уже не питали обоюдной неприязни друг к другу – теперь они вместе ненавидели евреев. На Ближнем Востоке поднималась волна антисионистских настроений. Поползли слухи, что Абдалла связан с Еврейским агентством. В лучшем случае арабы не воспринимали эти слухи всерьез, в худшем – подозревали амира в предательстве. Впрочем, эмирату ничто не угрожало. Урожаи 1937–1938 годов выдались изобильными. Осенью 1939 года трансиорданцы могли поздравить себя с долгожданным процветанием – причем именно тогда, когда у соседей дела обстояли плачевно.
Абдалла находился в Трансиордании уже 18 лет. Первые годы правления оказались для него не самыми благоприятными, но за 1930-е годы отношения между амиром и англичанами наладились. Хашимита больше не считали глупым и эгоистичным. В 1939 году суровый Генри Кокс покинул пост главного резидента. Его место занял коммуникабельный и остроумный Алек Киркбрайд. Израильский журналист Рон Пундак писал: «В 1939 году для Абдаллы завершился период опеки и начался период партнерства».
В годы Второй мировой войны авторитет амира продолжал расти. Самый кровавый конфликт XX века оживил экономику Трансиордании. Англичане нуждались в инфраструктуре на Ближневосточном театре военных действий – и потому развернули масштабные строительные работы на юге страны. Зимой 1941 года только в районе Акабы на прокладке дорог трудилось около 8 тыс. человек.
Система госзакупок для британской армии озолотила трансиорданских коммерсантов. Спекуляция зерном, рисом, стройматериалами и автозапчастями достигла невиданного размаха. Еще одним способом «сколотить капитал» являлась контрабанда топлива. Оноре де Бальзак говорил: «За всяким большим состоянием кроется преступление». Слова французского классика XIX века наглядно иллюстрируют то, что спустя столетие творилось в эмирате. Если в 1937 году в Аммане было 27 автомобилей, то в 1943 году – уже 600. Трансиорданцы богатели.[48]
После войны британские власти намеревались и дальше поддерживать Трансиорданию. Мир менялся, и процесс деколонизации уже начался. К 1945 году статус эмирата стал аномальным. Формальная независимость Египта была провозглашена в 1922 году, Ирака – в 1932 году, Сирии – в 1941 году, Ливана – в 1943 году. Трансиордания являлась единственной из пяти стран – основательниц ЛАГ, которая не обладала суверенитетом. Отказывая ей в независимости, Лондон тормозил развитие своего арабского союзника.
На этом фоне был заключен новый англо-трансиорданский договор, который прекратил действие мандата. Хашимитское Королевство Трансиордания родилось 25 мая 1946 года, но его независимость имела номинальный характер. Правительство финансировалось из Лондона. Армией командовали британские офицеры. Резидент Киркбрайд превратился в королевского советника.
Все эти факты говорили об отсутствии у Трансиордании реального суверенитета. Арабские лидеры – особенно египетский монарх Фарук I – презрительно отзывались об Абдалле, хотя сами вряд ли могли похвастаться выдающимися достижениями.
На личности Фарука стоит остановиться отдельно. Ему – единственному сыну и наследнику египетского короля Ахмеда Фуада I – с детства было дозволено все, кроме чревоугодия. Но, вступив на престол летом 1937 года после смерти отца, 16-летний юноша, что называется, «сорвался с цепи».
Фарук буквально проедал и пропивал свое государство. Он проводил большую часть времени в европейских ресторанах, казино и стрип-клубах. Помимо пьянства и обжорства, король славился кутежами, карточными долгами, тягой к невероятной роскоши и успехом у женщин – Фарук хвастался, что одержал пять тысяч любовных побед. По свидетельствам приближенных, они никогда не видели монарха читающим или пишущим. Вскоре главными проблемами Фарука стали лишний вес и сопутствующие заболевания. Сотрудники ЦРУ называли его «жирным ублюдком».
Также король собрал одну из самых больших в мире коллекций порнографии (после революции 1952 года правительство распродало ее и выручило свыше $ 1 млн), украл карманные часы у Черчилля, перестрелял всех львов в Каирском зоопарке и запретил в Египте красные автомобили – такие могли принадлежать только монарху. При этом Фарук мечтал основать халифат и стать лидером исламского мира. Желание избавиться от англичан привело к тому, что во время Второй мировой войны он, подобно муфтию аль-Хусейни, поддержал Гитлера.
В итоге Фарука возненавидели все. Подданные знали, что монарх грабит их и ведет аморальный образ жизни. Политики и аристократы негодовали, ибо правитель раздавал своим сомнительным друзьям ответственные должности, воинские звания, почетные титулы и награды. Для международного сообщества Фарук превратился сначала в посмешище, а с 1939 года – еще и в пособника Третьего рейха. Египтяне говорили: «Если на свете только семь смертных грехов, то наш король найдет восьмой».
Несмотря на критику, Трансиордания находилась в гораздо более выгодном положении, нежели иные страны региона. Абдалле на момент коронации исполнилось 64 года, и он обладал богатым опытом, необходимым правителю. Мекка, Стамбул, Великое арабское восстание, взаимодействие с англичанами – ничто не прошло для амира бесследно. Ближний Восток убедился в этом, когда грянула Арабо-израильская война (1947–1949).
Война имеет предысторию. В 1939 году – после очередного восстания в подмандатной Палестине – Лондон издал новую Белую книгу.
Согласно документу, на территории исторической Палестины предполагалось создать два независимых государства – еврейское и арабское.
Конечно, Абдалла предпочел бы союз Палестины и Трансиордании под собственным руководством. Но король предусмотрительно поддержал британцев. Взамен он надеялся получить Иудею и Самарию – палестинские регионы, предназначенные для арабского государства. Однако Великобритания делегировала рассмотрение «палестинского вопроса» ООН.
В октябре 1947 года еврейская делегация встретилась с лидерами Лиги арабских государств. Но генеральный секретарь ЛАГ египтянин Абдул Рахман Хассан Аззам заявил, что арабы не отдадут ни пяди палестинской земли. «Это будет война на уничтожение, – сказал Аззам, – молниеносная бойня, о которой будут вспоминать так же, как о резне монголов или о Крестовых походах».
29 ноября 1947 года Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию № 181 («план по разделу Палестины»). Отныне Палестина гарантированно подлежала разделу с последующим образованием еврейского и арабского государств. Иерусалим передавался под международную юрисдикцию. Евреи согласились с резолюцией, но арабы ее отвергли. Теперь война была неизбежна.
Еврейское агентство, сотрудничавшее с Абдаллой в 1930-х годах, искало сотрудничества с ним и в 1946 году. В августе стороны договорились, что Хашимит возглавит арабскую часть Палестины, которая войдет в трансиорданско-палестинское королевство. Никто не желал, чтобы инициативу перехватил муфтий аль-Хусейни. К тому же Абдалла в качестве правителя арабской Палестины импонировал англичанам. С момента Восстания Западной Стены минуло 17 лет – и теперь усиление Трансиордании подразумевало укрепление британских позиций на Ближнем Востоке. В феврале 1948 года Лондон намекнул, что благосклонно отнесется к «правильному» использованию Арабского легиона.[49]
Но Абдалла не спешил вторгаться в Палестину. Арабский мир не должен был догадаться о его экспансионистских устремлениях. Королю «помогла» резня, учиненная 9 апреля 1948 года еврейскими боевиками в арабской деревне Дейр-Ясин. Теперь палестинские арабы умоляли Абдаллу защитить их от «сионистского террора». Воодушевленный монарх обратился к ЛАГ с пламенной речью о спасении Палестины – и сорвал бурные аплодисменты.
Беспорядки в Палестине давно стали обыденным явлением. Эпизодически они происходили с 1930-х годов, а с ноября 1947 года не утихали вовсе – поэтому начало Арабо-израильской войны датируется 1947 годом.[50] В полночь на 15 мая 1948 года – сразу после провозглашения Государства Израиль – на него напали Трансиордания, Египет, Ирак, Ливан, Сирия, Саудовская Аравия, Йемен и Судан, а также Арабская освободительная армия (силы ЛАГ под командованием Фавзи аль-Кавукджи) и Армия Священной войны («личная армия семьи аль-Хусейни»[51]).
Арабский лагерь раздирали разногласия. Аль-Кавукджи, Абдалла и его иракские родственники терпеть не могли муфтия аль-Хусейни (это было взаимно). Фарук I насмехался над Абдаллой. Ибн Сауд не забывал о традиционном противоборстве с Хашимитами. Тем не менее, арабы даже не сомневались в триумфе. Руководство ЛАГ поклялось «сбросить евреев в море». Аль-Хусейни призывал единоверцев к джихаду. «Я объявляю священную войну, братья мусульмане! – кричал муфтий. – Убивайте евреев! Убивайте их всех!» ЛАГ назначила Абдаллу главнокомандующим арабскими вооруженными силами. Король был польщен – но понял, что на него возложили ответственность за исход конфликта.
Наградой в этой войне являлся Иерусалим – священный город иудеев, христиан и мусульман. Происхождение Хашимитов от пророка Мухаммеда означало, что Абдалла непременно заинтересуется Иерусалимом. Однако в соответствии с резолюцией № 181 нынешняя столица Израиля передавалась под международный контроль – и король не имел права посягать на этот древний город. Впрочем, юридические нормы не смутили Абдаллу. Он приказал Глаббу взять Иерусалим.
Опасения арабских лидеров подтвердились: трансиорданский монарх не собирался уничтожать сионистов. Его армия оккупировала часть палестинских территорий, отведенных для арабов по плану ООН.
К июню 1948 года Арабский легион занял Иудею и Самарию, включая Восточный Иерусалим.[52] Тогда же появился термин для их обозначения – «Западный берег реки Иордан». Государство Абдаллы, считавшееся маленьким и слабым, превзошло в военном плане все остальные арабские страны.
«Десять дней боев» (9-18 июля 1948 года) лишили арабов шансов на победу. Евреи разорвали коммуникации между арабскими силами в Иудее и в районе Газы. К 18 июля стороны заключили перемирие, продлившееся до 15 октября, – но исход войны был предрешен.
Территориальные выгоды Трансиордании в ходе войны приобрели очевидный характер. Прочие арабские государства чувствовали себя некомфортно. Успех Аммана подчеркивал недостатки союзников – особенно Каира и Эр-Рияда – поэтому вместо борьбы с Израилем они старались унизить Абдаллу. Арабские политики ожесточенно конкурировали друг с другом, и попытки нейтрализовать Хашимита приобретали парадоксальные формы.
Летом 1948 года ЛАГ приняла ряд резолюций в пику Трансиордании.[53] Затем руководство Лиги решило настроить арабов Палестины против Абдаллы – и обратилось к аль-Хусейни. Муфтий с энтузиазмом откликнулся на призыв ЛАГ и сформировал Всепалестинское правительство. Оно находилось в Газе, занятой египетскими войсками, не обладало реальной властью и просуществовало всего несколько месяцев. Однако из всех членов ЛАГ администрацию аль-Хусейни не признали только хашимитские Ирак и Трансиордания.
15 октября 1948 года израильтяне начали против египтян наступательную операцию «Йоав». Каир неохотно попросил Амман о помощи. Арабский легион вошел в Хеврон – но лишь для того, чтобы египетские силы, отрезанные от основной армии, смогли к ней присоединиться. Это было все, чего Фарук I добился от Абдаллы. Хашимит возглавлял арабские вооруженные силы – но помощь арабским государствам-соперникам была для него нецелесообразной. Здесь интересы трансиорданцев и евреев совпадали – поэтому американский историк Ури Бар-Иосиф называет их «лучшими врагами».
Война завершилась 20 июля 1949 года победой Израиля. Его противникам пришлось пойти на значительные уступки – например, трансиорданская армия освободила юг пустыни Негев и долину Вади-Ара (аграрный район с большим количеством крестьян). Однако, потеряв Вади-Ара, Амман сохранил за собой Западный берег. Спустя 30 лет Абдалле наконец-то удалось приблизиться к династической мечте Хашимитов – великому арабскому королевству.
Уже тогда было ясно, что проблемы статуса Иерусалима, Западного берега и сектора Газа лягут в основу арабо-израильского конфликта.[54] В международной политике появилось понятие «зеленая линия» – так называлась демаркационная линия, проведенная между Израилем, с одной стороны, и Ливаном, Сирией, Трансиорданией, Египтом – с другой. Абдалла находил такое положение вещей в корне неверным и собирался исправить его, присоединив к Трансиордании «оккупированные» Израилем арабские земли. Но для этого требовалось, чтобы палестинцы сами изъявили желание войти в состав трансиорданского государства. Объединение двух берегов Иордана должно было выглядеть не как экспансия Хашимитов, а как великодушный королевский жест, сделанный Абдаллой по просьбе угнетенного арабского народа.
Осенью 1948 года в Аммане состоялся Палестинский национальный конгресс. В нем участвовали сторонники Абдаллы и арабские беженцы из Палестины – всего несколько сотен человек. Они восхваляли мудрость и храбрость монарха. Конгресс был оплачен трансиорданским правительством. Во второй раз он прошел 1 декабря 1948 года в городе Иерихон на Западном берегу – и собрал уже 3000 человек. Мероприятием руководил шейх Мухаммад Али аль-Джабари – мэр Хеврона и давний друг короля.
Рядовые палестинцы решили, что присоединение к Трансиордании неизбежно, – и покорились судьбе. Весной 1950 года группа палестинских депутатов в парламенте Трансиордании предложила объединить Западный и Восточный берега. Предложение было принято единогласно. Жители Иудеи и Самарии не возражали – по замечанию английского историка Питера Мэнсфилда, они «пребывали в состоянии политического шока и не задумывались об альтернативе».
24 апреля 1950 года Трансиордания аннексировала Иудею и Самарию в одностороннем порядке. Теперь Абдалла правил Иорданским Хашимитским Королевством, или просто Иорданией. Государство раскинулось на обоих берегах реки Иордан, и приставка «транс-» из его названия пропала.[55]
Сегодня Иорданское Хашимитское Королевство – одно из трех государств в мире, названных в честь правящей семьи (Хашимитов), наряду с Королевством Саудовская Аравия (его возглавляют Саудиты) и Княжеством Лихтенштейн (владением аристократического рода Лихтенштейн).
Союз Трансиордании и Западного берега был неравным. Старая восточная часть королевства (Трансиордания) содержала 94 % территорий, но лишь треть населения (1,5 млн человек). 90 % местных жителей не умели читать и писать. Промышленность отсутствовала. Крупным городом являлась только столица – Амман. Иные населенные пункты представляли собой разросшиеся деревни. В новой части королевства (Иудее и Самарии) ситуация обстояла гораздо лучше. Арабы Западного берега успешно занимались земледелием, получали образование и проживали в развитых городах – Рамалле, Наблусе, Вифлееме и других. Формально Трансиордания аннексировала Западный берег, но возникал вопрос: какой из двух регионов будет играть ведущую роль в судьбе Иордании?
После провозглашения Иорданского Хашимитского Королевства Абдалла недолго наслаждался плодами своих трудов. 20 июля 1951 года в Иерусалиме его застрелил палестинский боевик – родственник муфтия аль-Хусейни.
В день убийства 69-летний Абдалла был доволен собой – в отличие от 21 ноября 1920 года, когда он, молодой и амбициозный, только приехал в Маан. Придя к власти в Аммане и Иерусалиме, первый король Иордании наконец-то «сравнял счет» со своим братом Фейсалом I. Он заслужил уважение англичан. Он основал государство – гораздо более стабильное и гармоничное, чем многие на Ближнем Востоке. Он прожил яркую жизнь, полную труда и борьбы, и до последних дней отличался прекрасным здоровьем. Его смерть была мгновенной, а для такого благочестивого мусульманина, как Абдалла, – достойной и прекрасной. Монарх, облаченный в арабские одежды, испустил дух на пороге Аль-Аксы,[56] когда в мечети еще читали Коран. Рядом находился его любимый внук Хусейн – будущий правитель Иордании. Умирая, Абдалла мог гордиться, что оставляет после себя нечто большее, чем пустыню.
Глава 2
Годы безумия. Талал ибн Абдалла
Тут Али-Баба понял, что сделал ошибку, но какой конь не спотыкается и какой клинок когда-нибудь не отскочит?
«Тысяча и одна ночь»
«Король умер, да здравствует король!» – гласит французская «церемониальная фраза, перекочевавшая во многие европейские языки. В июле 1951 года иорданцы, находившиеся под английским влиянием, могли воскликнуть: «The King Is dead, long live the King!» Но кого же следовало приветствовать таким образом?
У Абдаллы было три жены. Первый брак он заключил в 1904 году со своей двоюродной сестрой Мусбах бинт Насер – дочерью мекканского шейха Насера ибн Али. Сестра Мусбах, Хазима бинт Насер, вышла замуж за Фейсала – младшего брата Абдаллы. В 1913 году будущий иорданский монарх женился на турчанке Суздиль-ханум, в 1949 году – на арабке Нахде бинт Уман. Но королевой Иордании стала Мусбах – первая и старшая супруга Абдаллы. Она родила сына Талала и дочерей – Хайю и Муниру. Суздиль-ханум была матерью принца Наифа и принцессы Макбулы, а Нахда бинт Уман – принцессы Найфен. Таким образом, Абдалла оставил после себя двух потенциальных наследников – Талала и Наифа.
Арабская традиция престолонаследия сочетает принципы родства и меритократии (власти, основанной на заслугах). Европейская норма первородства не применяется автоматически. Трон должен получить не самый старший, а самый достойный. Казалось, можно легко выбрать из двух принцев наиболее способного. Но Иордания никогда не сталкивалась с несколькими вариантами преемственности – в отличие, например, от Саудовской Аравии, где после смерти Ибн Сауда на престол претендовали 36 его сыновей. К тому же, Наиф не отличался сообразительностью, был ленив и падок на удовольствия. Талал страдал шизофренией. Ни один, ни второй не подходили на роль короля.
Наиф родился 14 ноября 1914 года. Он окончил престижный колледж «Виктория» в Александрии (где учился и его двоюродный брат Абд аль-Илах), выбрал профессию военного и дослужился до звания полковника Арабского легиона.
Талал был старше Наифа на пять лет – он появился на свет 26 февраля 1909 года. Его психическое здоровье пошатнулось еще в детстве, когда отец женился на Суздиль-ханум. Мусбах сильно страдала из-за второго брака мужа. Маленький принц сблизился с матерью настолько, что не отходил от нее ни на шаг. К тому же он ревновал родителей к младшему брату. Наиф был общительным и веселым, а Талал – замкнутым, меланхоличным и склонным к депрессии. Абдалла ругал первенца за нелюбовь к охоте и прочим мужским развлечениям. С каждым днем пропасть между отцом и сыном увеличивалась. Кроме того, они редко виделись – амир посвящал себя государственным делам и не занимался воспитанием ребенка. Абдалла злился, и Талал не понимал, как ему угодить.
Подобно многим арабским принцам тех лет, Талал получил домашнее образование. Фактически оно сводилось к зазубриванию Корана. Потом юноша заинтересовался сельским хозяйством и попросил отправить его на учебу в Англию – однако Абдалла настоял на военной академии. В 1929 году принц стал полковником кавалерии в Арабском легионе – и первым иорданским офицером – выпускником Сандхерста.[57] Но пока Талал учился в Англии, отец практически забыл о его существовании. Амир возлагал все надежды на Наифа.
Талал томился во дворце и, согласно строгому запрету Абдаллы, не участвовал в общественной жизни. К замкнутости и меланхоличности прибавилась клаустрофобия. Молодой человек панически боялся замкнутых пространств – он жаловался, что стены комнат незаметно сдвигаются и скоро его раздавят. Принц буквально задыхался в Аммане.
Весной 1931 года Абдалла отправил юношу на Кипр, к деду – опальному шарифу Хусейну. Старик обрадовался гостю, но его жизнь подходила к концу. Спустя три месяца после приезда внука Хусейн умер. Талал впал в затяжную депрессию и захотел жить вдали от дворца – как рядовой трансиорданский подданный. Абдалла согласился. Амир понадеялся, что одиночество благотворно повлияет на сына, и оставил его в покое.
Несколько лет Талал провел один, горюя, что отец о нем даже не вспоминает. Впрочем, когда Абдалла вспомнил о своем первенце, ситуация резко ухудшилась. Династию надо было продолжать – поэтому амир решил срочно женить Талала. Принца вернули во дворец – и поиски невесты начались.
Первой невестой Талала стала дочь шейха Али Хайдара ибн Джабира – члена многочисленной семьи Хашимитов. Семья девушки настаивала на том, чтобы она была единственной женой принца. Талал принял условие – в знак уважения к будущей супруге. Но Абдалла впал в ярость и разорвал помолвку – заявив, что никто не смеет навязывать свою волю правящему дому Трансиордании.
В 1934 году амир заставил Талала жениться на Зейн аш-Шараф. Отец Зейн, Джамаль ибн Насер, был племянником шарифа Хусейна (деда Талала). По мнению Абдаллы, внутридинастические браки укрепляли семью. Однако Талал считал свой союз с Зейн настоящей трагедией.
Энергичная Зейн быстро завоевала уважение подданных. Она основала Союз женщин Иордании и общество Красного Полумесяца (аналог Красного Креста), патронировала детский дом в Аммане и активно занималась благотворительностью – за что получила почетное прозвище «мать иорданцев». Кроме того, Зейн подарила мужу четырех сыновей (Хусейна, Мухаммада, Хасана и Мухсина) и двух дочерей (Асму и Басму). Талал был настолько обижен на Абдаллу, что, вопреки арабской традиции, отказался называть первенца в честь отца. Принц нарек мальчика Хусейном – в честь любимого деда.
Абдалла обожал маленького Хусейна. Он забрал мальчика к себе, ибо считал, что сын и невестка не смогут достойно воспитать ребенка. Пара уже потеряла двоих детей – шестимесячная Асма умерла от простуды, а Мухсин скончался, когда Абдалла не разрешил Зейн рожать в больнице. Роды проходили в домашних условиях, и младенец погиб.
Талал постоянно находился в состоянии стресса. Безумие, таившееся в нем, проявлялось все четче – подобно тому, как на бумаге проступают слова, написанные невидимыми чернилами, – стоит лишь подержать ее над огнем. Для принца таким огнем были ужасные отношения с отцом, смерть деда, зависть к младшему брату, брак с нелюбимой женщиной и гибель двоих детей. Еще в 1932 году британская делегация после посещения Трансиордании отметила в отчете, что Талал отличается «некоторыми незначительными особенностями».
Перманентный конфликт отца и сына привел к тому, что Абдалла задумал убрать Талала из линии наследования и передать власть Наифу – чье главное достоинство заключалось в том, что он не был Талалом. Таким образом, в 1940-х годах именно Наиф являлся основным претендентом на трон. Хусейн (сын Талала) охотно рассказывает о своей семье в автобиографии «Uneasy Lies the Head that Wears Crown».[58] По воспоминаниям Хусейна, амир был недоволен Талалом и потому отдавал предпочтение сперва Наифу, а затем ему – своему внуку.
Абдалла души не чаял в Хусейне. Мальчик был спортивным и коммуникабельным, интересовался политикой, не страдал от депрессии. Амир серьезно занимался воспитанием и образованием внука. Однажды он уволил учителя арабского языка – тот плохо объяснил ребенку смысл нескольких пословиц. Хусейн очень любил деда и впоследствии назвал в честь него своего первенца, проигнорировав традицию и не дав ребенку имя отца Талала.
Между тем психическое здоровье принца ухудшалось. Талал злоупотреблял алкоголем и вел себя агрессивно. Он часто набрасывался с кулаками на жену и детей. Как-то раз принц избил десятилетнего Мухаммада – вообразив, будто ребенок заодно с его вымышленными «врагами». Неудивительно, что в Иордании информация о Талале засекречена до 2027 года.
В 1939 году Абдалла исключил Талала из линии наследования. Указ был тайным – дабы никто не заподозрил, что в правящей семье есть проблемы. Когда разразилась Вторая мировая война, отец и сын вновь очутились по разные стороны баррикад. Абдалла поддерживал британцев, Талал – нацистов. Подобно Фаруку I и муфтию аль-Хусейни, он мечтал избавить арабский мир от западного влияния и следовал стратегии «враг моего врага – мой друг». На всякий случай амир посадил сына под домашний арест и приставил к нему охрану. После крушения Третьего рейха Талал понял, что ошибался. По натуре он не был кровожадным и искренне сочувствовал жертвам нацизма.
Принц пытался помириться с отцом. Он даже бросил курить, зная, что Абдалла не выносит запах табака. К тому моменту Наиф испортил себе репутацию – во время войны он занимался контрабандой зерна. Амир твердо решил, что младший сын не должен возглавить Трансиорданию, – однако все еще не рассматривал старшего сына в качестве преемника.
Единственным достойным кандидатом на престол, по мнению Абдаллы, являлся внук – десятилетний Хусейн. Амир собирался объявить мальчика наследником, но опасался заговоров и интриг. Единственный способ спокойно привести Хусейна к власти заключался в том, чтобы передать власть его отцу. В 1945 году Абдалла уничтожил секретный указ 1939 года и издал новый, по которому следующим правителем Трансиордании провозглашался Талал.
Талал приступил к обязанностям кронпринца. На его плечи легла огромная ответственность, к которой этот слабый и больной человек абсолютно не был готов. В мае 1951 года Абдалла улетел в Турцию и впервые оставил сына вместо себя в Аммане. Талал и Алек Киркбрайд проводили короля в аэропорт. Вскоре принц позвонил Киркбрайду и заявил, что отец вернулся и прячется во дворце.
Встревоженный Киркбрайд послал во дворец врача. Тот обнаружил у Талала частичную амнезию и дезориентацию. Министр здравоохранения Джамель Тутунги диагностировал «нервное и психическое расстройство». Принца отвезли в американский госпиталь в Бейруте – под наблюдение доктора Форда Робертсона. По убеждению Робертсона, причина болезни крылась в плохих отношениях отца и сына. Доктор также отметил, что пациент не способен нести за что-либо ответственность и его выздоровление маловероятно.
В июне 1951 года Талала перевели в психиатрическую клинику в Женеве. Но принц отрицал свой недуг и вернулся в Амман. Впрочем, через неделю будущий король Иордании снова приехал в Швейцарию. Он понял, что нуждается в медицинской помощи.
Во время лечения пациент впадал в истерику, плакал и кричал, что родственники плетут против него интриги. Абдалла считал болезнь Талала семейным позором и очень беспокоился – но не о здоровье сына, а об авторитете династии. Талал пришел к выводу, что отец его ненавидит. Когда Абдаллу застрелили, принц спокойно сказал: «Я не удивлен. Я предполагал, что это случится».
Убийство Абдаллы открыло в Иордании период междуцарствия, который длился семь недель. Страна погрузилась во мрак. В городах вспыхнули беспорядки – иорданцы грабили и жгли дома палестинцев. Из Багдада в Амман срочно прибыла делегация во главе с Абд аль-Ила-хом – якобы для того, чтобы выразить соболезнования по поводу гибели монарха. Хашимиты обсудили план действий – но так и не сумели изменить парадигму развития королевства. Лишившись Абдаллы, Иордания перестала определять будущее Ближнего Востока. Буквально за ночь она из государства – лидера арабского мира превратилась в объект политического влияния других стран.
Талала следовало привезти из Женевы в Амман и ввести в курс дела. Для этого требовалось время – и 20 июля иорданские министры провозгласили Наифа регентом при Талале. Однако Наиф грубо заявил, что намерен занять престол до конца своей жизни. В противном случае он пригрозил разогнать правительство и не утвердить смертные приговоры убийцам Абдаллы (при условии, что их надо было еще найти и осудить). Подобными глупыми угрозами принц оттолкнул от себя Киркбрайда и ключевых иорданских политиков, которые делали все возможное, дабы уберечь страну от потрясений. Наконец, Наиф заговорил о военном перевороте – и тут стало очевидно, что Абдалла был прав, не назначив младшего сына своим преемником.
Тем временем премьер-министр Тауфик Абу аль-Худа командировал в Швейцарию Джамеля Тутунги и доктора Форда Робертсона. Они должны были объявить Талала вменяемым, даже если это не соответствовало действительности. Информация о здоровье принца сохранялась в строжайшей секретности. Робертсон писал Киркбрайду из Женевы: «Безусловно, Талалу нужно вернуться в Амман. Его ждут, и народ его очень любит». Состояние принца оценили как стабильное. Новое медицинское заключение гласило: наследник не страдает и никогда не страдал шизофренией – он всего лишь отдыхал от переутомления.
5 сентября 1951 года принц прибыл в Амман. Больной и несчастный, гонимый и отверженный, испуганный и закомплексованный – Талал стал королем Иордании и одним из самых трагичных монархов в мировой истории.
Сын возглавил совершенно иное государство, нежели отец. Всего за пять лет (1946–1951) Иордания кардинально изменилась. Ее «детство» (период мандата) завершилось, и государство вступило в эпоху бурной юности. Оно сразу же столкнулось с жесткой конкуренцией среди арабских стран, радикализмом и панарабизмом 1950-х годов, давлением со стороны насеровского Египта. После убийства Абдаллы Иордания напоминала осиротевшего подростка, который вынужден ежедневно бороться за существование.
Ситуация усугублялась внутренними факторами – наплывом беженцев, антипалестинскими настроениями, а также экономическим разрывом между старой и новой частями королевства (Трансиорданией и Западным берегом). Все это смешивалось в настоящий коктейль Молотова. Самыми взрывоопасными компонентами этого коктейля являлись местные элиты – они стремились разыграть любую комбинацию в свою пользу. Наифа выслали из Аммана, и он больше не представлял опасности для правящего режима. Но, несмотря на коронацию Талала, вопрос политического лидерства в Иордании оставался открытым.
Для западных политиков Иордания 1950-х годов была государством, страдавшим от хронической болезни. Сам факт ее образования считался абсурдным, институты – хрупкими и ненадежными, руководство – слабым и неопытным, а внутренний политический консенсус – утраченным навсегда. Согласно прогнозам, Иорданию ждала революция или присоединение к другой арабской стране – Египту, Ираку или Сирии. Но маленькое государство, созданное и «вскормленное» британцами, оказалось гораздо более жизнеспособным, чем ожидалось. Хусейн, готовясь вступить на престол, учился быть хладнокровным, как его двоюродный дед Фейсал I, – дабы избежать ошибок, совершенных импульсивным Абдаллой. К концу 1950-х годов Иордания перешла во «взрослую» стадию, и ее наивная «молодость» осталась далеко позади.
Новый монарх – Талал – намеревался преуспеть в управлении государством. Королева Зейн поддерживала супруга, а наличие трех сыновей – Хусейна, Мухаммада и Хасана – свидетельствовало о том, что у династии есть будущее. Хусейн уже зарекомендовал себя очень способным юношей и был удостоен титула наследного принца.
Правление Талала началось хорошо. Одной из его первых реформ было введение совместного обучения для мальчиков и девочек. Кроме того, король снял с должности министра юстиции Фаллаха Мададу – ярого антипалестинца. Место Мадады занял Абдуль Халим аль-Нимр, которого палестинцы уважали. Монарх не желал, чтобы его подданных угнетали по национальному признаку – тем более что палестинцы составляли около половины населения Иордании. В октябре 1951 года король помиловал 44 политзаключенных, а чуть позже провел амнистию – и тюрьмы почти опустели.
Далее Талал инициировал переговоры с Ибн Саудом, и монархи подписали соглашение о сотрудничестве. Аналогичным образом завершился визит премьер-министра аль-Худы в Каир к Фаруку I. Нормализовались и сирийско-иорданские отношения, испорченные еще в 1920-х годах, когда Абдалла претендовал на роль властелина Леванта.
Но главным проектом Талала являлась новая конституция. Сын Абдаллы мечтал освободить страну от британского влияния. Он влюбил в себя подданных, заявив, что в Иордании источником власти является народ. Это противоречило самой природе восточной деспотии – но монарх хотел быть прогрессивным.
1 января 1952 года король утвердил конституцию Иорданского Хашимитского королевства, действующую – с некоторыми поправками – по сей день. Она гарантировала демократические права и свободы, установила равенство всех иорданцев перед законом и судом, провозгласила политический плюрализм и свободу слова, а также уголовную ответственность чиновников. Для Ближнего Востока это было воистину революционным нововведением – ибо придворные сановники испокон веков считали себя выше закона. В 1970-х годах иорданцы назовут Талала либералом, а конституцию 1952 года – его памятником.
Однако конституционная реформа погубила Талала. Постоянное напряжение и сложная работа окончательно подорвали его душевное здоровье. В январе 1952 года, когда королевская семья отдыхала в Европе, Талал потерял сон и покой. Он позвонил в Амман аль-Худе и приказал уволить министра здравоохранения Джамеля Тутунги и верховного судью Мухаммеда аль-Шанкити, которые якобы участвовали в антимонархическом заговоре. У монарха началась паранойя. Он был уверен, что все – включая жену и детей – строят против него козни.
В марте Талал в припадке ярости едва не убил Зейн. Терпение королевы лопнуло – она забрала детей и вернулась в Амман, оставив мужа в Париже. Покинутый супругой, Хашимит оказался в центре внимания светской хроники. Монарх прятался от назойливых журналистов и боялся выходить из гостиничного номера. Один из его французских друзей вспоминал: «Можно было сидеть с Талалом в кабинете и наслаждаться прекрасной беседой, но внезапно помещение словно окутывал странный холодок. Лицо короля застывало и превращалось в безмолвную, бесстрастную маску с глазами, полными безумия и жестокости».
Поскольку отдых монаршей семьи в Европе обернулся громким скандалом, то о недуге Талала узнали все. Однако больной упорно отказывался от медицинской помощи. Королю срочно требовалось новое обследование, и иорданские врачи не решались его проводить. Зарубежные специалисты настаивали на лечении за границей – а это порождало слухи о заговоре против Талала. Иорданцы верили, что монарх абсолютно здоров, а пресловутое «сумасшествие» – дело рук англичан, которые хотят избавиться от неугодного им арабского лидера.
Премьер-министр аль-Худа внимательно изучил медицинские документы из Бейрута и Женевы и уведомил правительство о состоянии короля. Затем аль-Худа прибыл во дворец вместе с министром иностранных дел Саидом аль-Муфти и министром обороны Сулейманом Туканом. Им удалось убедить монарха в необходимости срочной госпитализации. К всеобщему удивлению, Талал быстро согласился – но потребовал официально назвать свой отъезд за границу «отпуском». Перед тем как отправиться на лечение, король подписал указ об учреждении государственного совета во главе с аль-Худой. Совет должен был управлять королевством во время отсутствия Талала.
Вскоре премьер-министру сообщили, что военные задумали переворот. Больной Талал, находившийся за пределами страны, представлял собой идеальный объект для политических махинаций – и офицеры действительно могли восстать. К тому же в других арабских странах царил хаос. В Сирии путч следовал за путчем. В Египте летом 1952 года произошла революция.
В 1965 году 45-летний Фарук I умрет в Европе. Смерть настигнет его за ресторанным столом – опальный монарх скончается от кровоизлияния в мозг после обильного ужина. Узнав об этом, египтяне скажут: «Наш король вырыл себе могилу ложкой и вилкой».
Аль-Худа не желал повторения египетского сценария в Иордании. Будучи единственным человеком, способным влиять на ход событий, премьер-министр действовал быстро и решительно. 2 августа 1952 года он созвал внеочередное заседание парламента. Депутаты проголосовали за отставку Талала по причине безумия – и за возведение на престол его старшего сына Хусейна. По иронии судьбы, эта процедура была предусмотрена новой конституцией. Хусейну едва исполнилось 16 лет – и аль-Худа сформировал регентский совет, призванный осуществлять власть до достижения юношей 17-летнего возраста. 11 августа 1952 года Хусейн был провозглашен правителем Иордании, но коронация состоялась 2 мая 1953 года – тогда молодой человек формально обрел все полномочия монарха.
Талал провел остаток жизни в зарубежных психиатрических клиниках. В последние годы он находился в элитном санатории в стамбульском районе Ортакёй. Из окон санатория открывался великолепный вид на Босфор – и в этом спокойном месте беспокойный Талал наконец-то мог расслабиться. 8 июля 1972 года второй иорданский король из династии Хашимитов умер. Конец его недолгого и трагичного правления ознаменовал начало нового и очень важного периода в истории Иордании – эпохи короля Хусейна.
Глава 3
Иорданский лев. Хусейн ибн Талал
Если стал наковальней – терпи, если стал молотом – бей.
Арабская пословица
Эпоха короля Хусейна – это недавнее прошлое Иорданского Хашимитского Королевства, определившее его будущее. Первенец Талала был воистину незаурядной личностью. Настоящий восточный правитель и до мозга костей западный человек, ценитель французских вин и спортсмен, писатель и радиолюбитель – все это Хусейн, кузен последнего иракского короля Фейсала II и правнук мекканского шарифа Хусейна. Солдат и политик, аристократ и человек удивительной скромности, отчаянный храбрец и душа компании, он одинаково легко носил мундир главнокомандующего и рубашку-хаки, смокинг и бедуинскую одежду. Хусейн любил инкогнито общаться с простыми людьми и знал цену жеста – однажды, встретив в 1960-х годах израильтян в парижском баре, король оставил им автограф на бутылке мартини. Он был законодателем, дипломатом, прекрасным стрелком, отличным пловцом и заядлым автомобилистом, умел пилотировать самолеты (от частных до истребителей) и управлять морскими судами (от яхт до пассажирских лайнеров). Личная жизнь монарха тоже протекала бурно – он был четырежды женат, 11 раз становился отцом и 27 раз – дедом. При этом рост Хусейна составлял всего 155 см, а, вступив на престол, он получил от недоброжелателей уничижительное прозвище «мальчик-король».
Хусейн возглавлял Иорданию на протяжении 46 лет – дольше, чем кто-либо из арабских лидеров XX века. Премьер-министр Великобритании, «железная леди» Маргарет Тэтчер считала его «государственным деятелем мирового масштаба». Марокканский король Хасан II восхищался тем, что Хусейн никогда не изменял своим принципам. Однако на Ближнем Востоке у иорданского монарха было немало противников – от Насера до Саудитов.
Достижения Хусейна ощущали его подданные. Если в 1950 году коммунальными удобствами пользовались лишь 10 % иорданцев, то сегодня электричество, газ и канализация доступны 99 % населения. В 1960 году только 33 % жителей королевства умели читать и писать, но к 1996 году эта цифра увеличилась до 85,5 %. По данным Международного чрезвычайного детского фонда ООН, в 1981–1991 годах Иордания достигла самого высокого в мире темпа падения детской смертности – она снизилась на 47 %. Монарх верил, что главное богатство Иордании – это ее люди, и призывал подданных трудиться ради страны и самих себя.
Иорданцы обожают Хусейна. Они называют его «человечным королем» и «королем семи жизней». Действительно, на Хашимита было совершено свыше 20 покушений. Первое из них произошло в Иерусалиме 20 июля 1951 года, когда палестинская пуля попала в медаль на груди юного принца. Впоследствии монарха пытались отравить, в него стреляли наемные убийцы – но он всегда чудом избегал смерти. Король Хусейн превратился в супермена и живую легенду Ближнего Востока. Легенду, которая со временем становится все прекраснее.
Хусейн появился на свет 14 ноября 1935 года. Он был потомком пророка Мухаммеда в 39-м колене и сыном принца – но провел детство в обычном амманском районе Джебель аль-Ашрафия, где жили его родители. Абдалла велел, чтобы внук получил религиозное образование, – и Хусейн начал изучать Коран. Затем мальчика отдали в александрийский колледж «Виктория», где он овладел английским языком.
Условия в «Виктории» были суровыми. Студенты размещались в спальнях, рассчитанных на 30 человек, принимали по утрам ледяной душ и носили зимой форму из легкой шерстяной ткани. За два года Хусейн стал лучшим саблистом колледжа, завоевав первое место в турнире по фехтованию. Абдалла так обрадовался, что произвел внука в капитаны Арабского легиона.
Как и любой школьник, Хусейн с нетерпением ждал каникул – но их не было. Пока одноклассники отдыхали, принц сопровождал Абдаллу на встречах и переговорах, выступал в роли переводчика с английского на арабский и наблюдал, как амир занимается делами. Дед и внук просыпались на рассвете. На завтрак они ели лепешки без масла и джема и пили кофе с кардамоном. Абдалла считал, что на полупустой желудок лучше работается. Днем юноша присутствовал на совещаниях и знакомился с корреспонденцией. И даже за ужином Абдалла объяснял внуку, как монарх должен исполнять свои обязанности.
Старея, амир проявлял к Хусейну все больше внимания и дружелюбия. Мальчик превращался именно в того молодого человека, каким Абдалла хотел видеть своего сына Талала. Первый король Иордании мечтал, чтобы его преемник был доблестным и неутомимым бедуином – но больной Талал не оправдал его надежд. Зато Хусейн мужал и развивался в соответствии с представлениями деда о том, каким должен быть хороший правитель. Спустя десятилетия Хусейн напишет: «Этому человеку [Абдалле] я обязан многим. Он обучал меня науке управления государством, искусству дипломатии, войны и компромиссов. Он учил меня понимать людей и тонкости арабского мира, в котором мы жили».
«Стажировка» Хусейна окончилась 20 июля 1951 года – в день убийства Абдаллы. Талал стал королем, а Хусейн – наследным принцем. Теперь он представлял правящую семью Иордании, пока отец лечился в Европе. Но когда Талал вернулся в Амман, Хусейн уехал учиться в Англию – в Хэрроу.
Хэрроу и колледж «Виктория» кардинально отличались друг от друга. Хусейн жил жизнью независимого мужчины. Он поселился в маленькой комнате, где стояли кровать, стол, стул и шкаф для одежды. На полу лежал ковер, привезенный из Иордании. Принц сам гладил одежду и чистил ботинки. В Хэрроу он научился танцевать фокстрот, вальс и танго, увлекся регби и легкой атлетикой. Тогда же юноша полюбил скорость – ему как раз подарили первый автомобиль. Позднее, будучи королем, Хусейн охотно участвовал в мотогонках и ралли по горным дорогам.
Став студентом Хэрроу, принц часто принимал посетителей – министров, политиков, дипломатов. Его терзало предчувствие, что скоро придется прервать учебу. Так и случилось – 12 августа 1952 года, когда молодой человек проводил каникулы на берегу Женевского озера, слуга принес ему конверт с надписью: «Его Величеству королю Хусейну». В письме сообщалось, что накануне парламент принял решение об отставке Талала и провозгласил Хусейна правителем Хашимитского Королевства Иордания. Юноша написал премьер-министру аль-Худе, что немедленно возвращается в домой и «будет счастлив служить стране и арабскому делу». Через несколько дней 16-летний монарх прибыл в Амман.
Пока государством управлял регентский совет, Хусейн знакомился со своим народом. За три недели он объездил всю страну – посетил десятки городов и деревень, встретился с сотнями иорданцев и внимательно выслушал их жалобы и пожелания.
19 сентября 1952 года Хусейн поступил в Сандхерст. Начальник академии генерал-майор Дэвид Дауни сразу заявил, что жизнь в Сандхерсте трудна, утомительна и требует огромного резерва сил и самообладания. Дауни предложил королю особый льготный режим – но тот выбрал самую трудную полугодовую программу. Она предусматривала наиболее интенсивный ритм занятий – от максимального количества марш-бросков до скрупулезного изучения огнестрельного оружия и теоретических тонкостей военной науки. Иорданский правитель хотел извлечь из своего пребывания в Сандхерсте максимальную пользу.
Хашимит не пользовался никакими привилегиями. Офицеры муштровали его наравне с прочими курсантами. Сержант, который вел занятия по строевой подготовке, при первой же встрече сказал Хусейну: «На этом плацу два короля – я и вы. Надеюсь, вам понятно, кто тут главный?» В другой раз старшина увидел, как монарх вместо того, чтобы слушать лекцию, прогуливается по территории академии с двумя посетителями, – и приказал всем троим промаршировать по плацу. Хусейн и его гости – председатель правительства Тауфик Абу аль-Худа и начальник генштаба Джон Глабб – безропотно подчинились.
2 мая 1953 года Хусейн стал полновластным правителем Иорданского Хашимитского Королевства. В Хэрроу и Сандхерсте он усвоил систему западных ценностей. Однако демократия и либерализм не подходили для арабского мира – поэтому Хусейн являлся убежденным сторонником авторитаризма. Главное внутреннее противоречие короля заключалось в том, что он приобрел европейское мировоззрение – но в то же время принадлежал к арабской династии. Ведя западный образ жизни, Хусейн должен был постоянно демонстрировать приверженность исламу и доказывать преданность идеям арабского национализма.
Ежедневно монарх работал с 8:30 до 22:00. По словам Хусейна, поначалу он «столкнулся с большими проблемами в том, что касалось сближения с иорданским народом и понимания его чаяний». Король жаждал узнать, как живут подданные и что они о нем думают. Для этого, согласно амманской городской легенде, Хусейн под видом обычного таксиста разъезжал по столице на старом «форде» и общался с пассажирами. Он возвращался во дворец под утро и отдавал охранникам все заработанные деньги. Король подражал другому потомку пророка Мухаммеда – аббасидскому халифу Харуну ар-Рашиду, который часто переодевался в простую одежду и гулял по Багдаду инкогнито.
Вскоре после коронации Хусейн захотел научиться управлять самолетом – сказалась страсть к высоким скоростям, приобретенная в Хэр-роу. Родственники и министры бурно протестовали – но монарх был непреклонен. Он решил брать уроки у командующего ВВС Иордании – полковника Эжена Далглейша. Полковник по просьбе королевы Зейн попытался отбить у Хусейна охоту к пилотированию. На первом занятии Далглейш поднял короля в воздух на самолете «Auster» и в течение получаса выполнял фигуры высшего пилотажа. Но Хусейна это не испугало, и он назначил второй урок на следующий день. За 40 лет правления Хашимит провел в воздухе не одну сотню часов, освоив все виды самолетов и вертолетов, которые находились на вооружении иорданских ВВС. Однако, несмотря на множество увлечений – автомобили, спорт, фотографию, рыбалку, радиодело – главным для Хусейна всегда были государственные дела.
Хусейн унаследовал королевство, которое заметно изменилось после аннексии Западного берега. Население увеличилось втрое – причем треть (около 460 тыс. человек) составляли палестинские беженцы. Они ненавидели Хашимитов – ведь Арабский легион не сумел защитить от Израиля большую часть исторической Палестины. Лагеря беженцев находились под пристальным контролем полиции. Палестинцы жаловались на дискриминацию со стороны трансиорданцев, которые преобладали в армии и правоохранительных органах.
Западный берег превратился в сырьевой и кадровый придаток Трансиордании. Многие учреждения – например, Арабский банк – перенесли свои офисы из Иерусалима в Амман. Два города конкурировали между собой. Столичный статус Аммана позволял удерживать Западный берег в составе королевства. Однако Иерусалим претендовал на роль столицы по историко-религиозным причинам – а также потому, что в период мандата там располагалась британская администрация. Иорданские власти пресекали центробежные тенденции, мешая Западному берегу развиваться.[59] Иерусалиму было отказано в строительстве аэропорта и университета. Хусейн редко посещал «город трех религий» – даже возведение местной королевской резиденции началось лишь в 1963 году.
Иорданское общество раскололось. Трансиорданцы были обижены на палестинцев еще с 1920-х годов. Жители Западного берега по-прежнему считали своей столицей Иерусалим. Их презрение к трансиорданцам проявлялось даже в мелочах – так, палестинцы читали газету «Al Falastin» («Палестина»), игнорируя «Al Urdun» («Иорданию») – главный печатный орган хашимитского королевства.
Несмотря на проблемы, Хусейн возглавлял королевство почти полвека. Подданные любили его за милосердие, терпение и проницательность – а также потому, что не представляли Иорданию без Хусейна. Образ «отца нации» восприняли и западные дипломаты, историки и журналисты. Они – вольно или невольно – участвовали в грандиозном мифотворчестве и создавали восторженную атмосферу, которая окружает короля до сих пор. Англичане, американцы и даже израильтяне проявляли редкое единодушие, расхваливая монарха и не замечая его ошибок. В итоге Хусейн прославился как смелый человек, блестящий политик и харизматичный государственный деятель.
Впрочем, иорданский монарх не был идеален. Мужественный и беспокойный, он являлся сложной и противоречивой фигурой, преисполненной пороков и слабостей. Будучи человеком действия, а не мыслителем, Хусейн олицетворял собой классического арабского шейха – что подтверждалось как его отеческой заботой о подданных, так и ловким манипулированием ими.
Хусейн любил удовольствия, но жил в вечном напряжении – об этом свидетельствуют его сердечно-сосудистые заболевания, вызванные стрессом. Монарх был подвержен влиянию других сильных личностей – в том числе своей матери Зейн. Но главной проблемой для Хусейна на заре его правления стала молодость – серьезный недостаток в традиционном восточном обществе, где высоко ценятся возраст и мудрость.
Новоиспеченный король «унаследовал» великовозрастных государственных мужей, служивших еще его деду. Консервативные политики не воспринимали Хусейна всерьез – что сильно задевало венценосного юношу. За 1954–1956 годы в Иордании сменилось семь составов правительств, в которых доминировали министры поколения Абдаллы. Они считали себя стражами, призванными защищать страну от любых новшеств. Но молодые иорданцы жаждали перемен. Либеральные оппоненты «старой гвардии» пополняли ряды радикалов. В лучшем случае они призывали к реформам, в худшем – к революции.
Однако вскоре Хусейн превратился в героя арабского национализма. 1 марта 1956 года он внезапно уволил Глабба с должности начальника генштаба.[60]
Монарх избавился от Глабба по двум причинам. Первая возникла из конфликта поколений. Генерал прекрасно ладил с Абдаллой – но тогда Глабб был молод. Однако при Хусейне все изменилось – теперь военачальник был старше короля на 37 лет.
Глабб покровительствовал юноше и опекал его, как заботливый отец. Такое поведение оскорбляло монарха. Кроме того, генерал награждал и наказывал офицеров иорданской армии – но Хусейн считал это своей прерогативой, ибо являлся верховным главнокомандующим. Вторая причина имела политическую подоплеку. На Ближнем Востоке еще сохранялось западное полуколониальное влияние. Поэтому увольнение британского военачальника считалось геройским поступком и давало Хусейну неоспоримые преимущества перед другими арабскими лидерами.
Отставка генерала шокировала Лондон. Но Хусейн оставался англофилом – разрыв с Глаббом был ему необходим лишь для повышения собственного престижа. Казалось, бесцеремонное выдворение военачальника из королевства никак не повлияет на англо-иорданские отношения.
Опьяненный успехом, молодой правитель отказался от «старой гвардии». В середине 1956 года он распустил парламент и объявил новые выборы – уповая на то, что отставка Глабба определит результаты голосования и большинство мест в парламенте займут монархисты. Хашимиты и Насер боролись за лидерство в арабском мире – и позиции Каира усиливались. Однако выяснилось, что Хусейн еще очень наивен. Египетский президент был невероятно популярен – и иорданские политики стремились превзойти друг друга в восхвалении Насера. В итоге насеристы получили в парламенте 22 места из 40.
Между тем мир жил в условиях «холодной войны». Когда на Ближнем Востоке разразился Суэцкий кризис,[61] Лондон задумался о будущем англо-трансиорданского договора 1948 года. К середине 1950-х годов британцы уже считали Иорданию дорогостоящей безделушкой. 14 марта 1957 года договор был расторгнут. Хашимитское королевство наконец-то обрело подлинный суверенитет – но лишилось английских специалистов и денег.
Незадолго до этого Вашингтон провозгласил доктрину Эйзенхауэра. Она позволяла США оказывать финансовую и военную помощь любому государству, которому угрожает коммунистическая агрессия. Национализировав Суэцкий канал, Египет унизил его главных акционеров, две колониальные империи – Великобританию и Францию. Социалист Насер прослыл героем арабского мира – и Вашингтон хотел ограничить его влияние. Хусейн воспринял доктрину Эйзенхауэра как шанс добиться покровительства США. В борьбе с Египтом Иордания нуждалась в поддержке заокеанской сверхдержавы. Амман присоединился к доктрине, и первоначальная сумма – $ 10 млн – выплаченная ему Вашингтоном, была соизмерима с размером утерянной британской субсидии.[62]
13 апреля 1957 года на военной базе в Эз-Зарке грянуло восстание. Иорданская монархия впервые столкнулась с организованной попыткой свержения власти. Взбунтовавшимися офицерами руководил начальник генштаба Али Абу Нуллар, занявший эту должность после увольнения Глабба.
Нуллар пытался скрыть свою причастность к мятежу – поэтому, когда Хусейну сообщили о беспорядках, генерал приехал в Эз-Зарку вместе с ним. Безоружный король вышел к разъяренной толпе и обратился к ней с пламенной речью. Он призвал иорданцев сплотить ряды и не помогать предателям. Действуя быстро и бесстрашно, Хусейн остановил бунт силой слова. Продемонстрировав недюжинную силу духа – которая отсутствовала у его иракского кузена – монарх не дал событиям пойти по багдадскому сценарию 1958 года. Возможно, он предотвратил революцию, стоившую Фейсалу II трона и жизни.
Мужество правителя восхитило подданных. На помощь королю поспешили знатные трансиорданские семьи – они сформировали вооруженные отряды. Племена Адван и Бану Сахр – заклятые враги с 1920-х годов – на время позабыли о взаимной ненависти. Бедуины прибыли в Амман, разорвали фотографии Насера и поклялись Хусейну в верности. 25 апреля 1957 года в стране было объявлено военное положение. Заработала система военной юстиции – и сотни человек очутились за решеткой. Нуллар умолял короля о пощаде – и тот сослал изменника в Сирию, продемонстрировав редкое для Востока великодушие.
Приняв эти меры, Хусейн положил конец бурному периоду идеологического плюрализма в Иордании. Все партии были запрещены, партийные издания – закрыты, а оппозиционное движение – подавлено.
Тем временем в арабском мире назрел очередной раскол, на этот раз – между республиками во главе с насеровским Египтом и традиционными монархиями во главе с Саудовской Аравией. Этот период называется «арабской холодной войной». Насер подчинил себе Сирию в рамках ОАР. Административные посты в Сирии заняли египтяне. Сирийский президент Шукри аль-Куатли после ссоры с Насером был снят с должности и отправлен в ссылку.
Союзное государство Египта и Сирии распалось через три года,[63] но его создание протекало под панарабскими лозунгами. ОАР воспринималась как феномен: арабы считали ее первым шагом на пути к национальному единству. Хусейн и Фейсал II в пику Каиру основали Арабскую Федерацию Ирака и Иордании. Однако хашимитский союз продлился всего шесть месяцев. Когда в Багдаде произошла революция, Хусейн ничего не мог поделать – его называли «маленьким королем» не только из-за роста, но также из-за размеров и потенциала королевства.
Как мы помним, в июле 1958 года – незадолго до расстрела иракских Хашимитов – антимонархический заговор был раскрыт в Аммане. Его также организовали при содействии Египта и Сирии, но мятежных офицеров удалось вовремя схватить. Впрочем, все они упорно молчали. Агенты ЦРУ, помогавшие королю Хусейну, поняли, как «расколоть» одного из обвиняемых. В США у него обнаружили любовницу и незаконнорожденного ребенка, о существовании которых иорданская жена преступника, разумеется, даже не подозревала.
К арестанту прислали некоего Питера – адвоката польского происхождения, которого якобы делегировал для защиты обвиняемых сам монарх. Что было дальше – описывает Джек О’Коннел, сотрудник ЦРУ, принимавший участие в тех событиях и впоследствии ставший другом и советником Хусейна:
«Питер посетил заключенного и как бы между делом спросил, слышал ли тот что-то в последнее время от Элис. У обвиняемого упала челюсть.
Питер продолжал:
– Вы знаете, она недавно родила вам сына и, возможно, планирует приехать в Иорданию.
Мужчина упал на колени.
– Не переживайте, Его Величество узнал об этом и откупился от нее. Она не приедет.
– Это сделал Его Величество? – спросил офицер. – Он спас мне жизнь. Я не знаю, как отблагодарить его! Что я могу сделать для него?
– Скажите правду о ваших планах его свергнуть, – ответил Питер.
Арестант моментально сделал признание, которое чуть позже дал в письменном виде. В течение нескольких последующих дней Питер имел достаточно рычагов давления, чтобы получить письменные признания еще от четырех участников заговора».
Так страх ссоры с законной супругой и семейного бесчестия перевесил страх быть казненным за участие в государственном перевороте. Король Хусейн помиловал всех пятерых заговорщиков, давших признательные показания. Остальные были приговорены трибуналом к 10–15 годам тюремного заключения, но вышли на свободу досрочно. По воле монарха они вернулись в армию и верой и правдой служили Хашимитам. Недаром Хусейн славился добросердечием.
К началу 1960-х годов ситуация в Иордании нормализовалась – ибо полюс борьбы между консерваторами и радикалами сместился в Йемен.
Осенью 1962 года йеменские «Свободные офицеры», вдохновленные личностью Насера, осуществили военный переворот в Сане. Королевская династия Хамидаддинов была свергнута. Лидер мятежников полковник Абдалла ас-Саляль провозгласил республику. Началась гражданская война – и в 1970 году республиканцы победили.
Насер приложил руку к гибели йеменской монархии. В декабре 1961 года он поссорился с королем Ахмедом бен Яхъей – и на того со всей яростью обрушились египетские СМИ. Словом, в Сане повторился иракский сценарий 1958 года. Пока внимание арабского мира было приковано к Йемену, Иордания получила небольшую передышку.
Хусейн в это время занимался экономикой Иордании, желая наилучшим образом использовать скудные ресурсы королевства. Новое поколение иорданских политиков разделяло взгляды короля. Молодежь считала, что нужно трудиться на благо своей страны – и лишь потом интересоваться делами иных государств. Самым ярким политиком нового поколения был Васфи аль-Таль.
Аль-Таль считается весьма спорной фигурой. Журналист по образованию, он был панарабистом – и иорданским националистом; борцом за права палестинцев – и грозой палестинских радикалов; патриотом, который приобрел репутацию английского шпиона, – и реформатором, который на заре карьеры работал цензором. Но главное – альТаль ненавидел Насера.
В январе 1962 года аль-Таль впервые занял премьерское кресло. Он сформировал принципиально новое правительство, ни один из членов которого ранее не служил министром. Но все они имели опыт в той или иной сфере – например, министр экономики Халил альСалим являлся председателем Центрального банка Иордании. Половину министерских портфелей получили палестинские коммерсанты – аль-Таль показал, что готов урегулировать отношения между Восточным и Западным берегами. По воспоминаниям британского посла в Аммане, в те дни «Иордания дышала надеждой».
Первым делом аль-Таль затеял административную реформу. Сотни чиновников отправились на пенсию (по причине возраста) или в тюрьму (по причине взяток) – независимо от знатности семей, к которым принадлежали. Правительство установило строгие требования к госслужащим – особенно к дипломатическим работникам. Если раньше послами и консулами становились благодаря связям и богатству, то теперь дипломаты должны были иметь высшее образование.
В ноябре 1962 года прошли парламентские выборы. Оппозиционеры их бойкотировали, но в целом иорданцы охотно участвовали в голосовании. К радости аль-Таля, новый парламент оказался прогрессивным.
Ситуация складывалась весьма недурно, однако аль-Таль не сумел извлечь из нее выгоду. Например, глава кабинета внес в парламент на рассмотрение проект земельной реформы – но отказался хлопотать по поводу его одобрения. Надменный премьер-министр не желал быть ничем обязанным депутатам. Против проекта выступили народные избранники от Западного берега. Аль-Таль смертельно обиделся на всех палестинцев – и уволил иерусалимского губернатора Анвара Нусейбе. Клан Нусейбе является одним из старейших и влиятельнейших в городе. По легенде, в 622 году предки Анвара спасли пророка Мухаммеда, бежавшего из Мекки в Медину. Позже Нусейбе перебрались в Иерусалим. В 1187 году султан Саладин доверил этой древней династии ключи от храма Гроба Господня – и с тех пор мужчины из рода Нусейбе отпирают и запирают его двери.
Отставка Анвара Нусейбе произвела эффект разорвавшейся бомбы. Если изначально премьер-министр собирался примирить Западный и Восточный берега, то у него ничего не вышло. Иордания запомнила Васфи аль-Таля как безжалостного борца с палестинцами, а не как смелого и талантливого реформатора.
Однако королевство нуждалось в преобразованиях. Земледелие велось устаревшими способами. Доля сельского хозяйства в ВВП составляла всего 20 % – хотя в аграрном секторе трудилась половина взрослого населения. Почти 120 тыс. иорданцев не могли найти работу. На содержание армии в мирное время уходила половина госбюджета. Если бы подданные Хусейна гордились своей страной и были уверены в завтрашнем дне, то они вряд ли бы слушали Насера. Поэтому министры аль-Таля делали упор на развитие экономики.
За 1962–1967 годы Амман выделил $ 356 млн на повышение уровня жизни и борьбу с безработицей. Помимо инвестиций в сельское хозяйство, деньги предназначались для производства удобрений, добычи фосфатов и развития туризма. Военные строили дороги и рыли оросительные каналы.
Впрочем, неприятности не заставили себя ждать. Йемен раздирала гражданская война. Насер поддержал республиканцев, Саудовская Аравия – Хамидаддинов. Арабский мир был поляризован как никогда. В 1963 году в Ираке и Сирии власть захватили баасисты – и Дамаск возобновил контакты с Каиром.
Иордания опять очутилась в окружении врагов – Сирии, Ирака и Египта; но противоречия между ними нарастали.[64] К тому же на теле арабского мира надсадно ныли раны войны 1947–1949 годов. Ближний Восток жаждал крови. В итоге сирийцы, египтяне и палестинцы раздули тему конфликта с Израилем – второстепенную на фоне «арабской холодной войны». На поле боя каждая из сторон планировала решить свои проблемы. Каир хотел удержать первенство в регионе, Дамаск претендовал на это первенство, а палестинцы надеялись уничтожить Израиль – или хотя бы вернуть Западный берег и сектор Газа.[65]
В январе 1964 года на саммите ЛАГ Насер предусмотрительно «подружился» с Хусейном, саудовским королем Фейсалом и алжирским президентом Ахмедом бен Беллой. Хусейн обрадовался – ведь он оградил себя от антихашимитской пропаганды Каира. Кроме того, арабы обожали и боготворили Насера – а монарх давно мечтал о такой славе и теперь мог хотя бы греться в ее лучах.
По итогам саммита было сформировано единое руководство вооруженными силами арабских государств. Египет предложил кандидатуру Хусейна на пост главнокомандующего. Отныне на короля возлагалась ответственность за войну с Израилем. В 1948 году в аналогичной ситуации находился его дед Абдалла.
Также саммит одобрил создание Организации освобождения Палестины (ООП). Она должна была представлять интересы палестинских арабов и не вмешиваться в дела арабских государств. Основу ООП составляли боевики – фидаины (от араб. – жертвующие собой).[66]
Первым председателем ООП стал Ахмед Шукейри – известный юрист и протеже Насера. Он заверил Хусейна, что никогда не будет угрожать Хашимитам. Впрочем, это обещание резонировало с истинными намерениями Шукейри. Глава ООП мечтал о независимой арабской Палестине – которая простиралась бы от Средиземного моря до Ирака, включая Западный и Восточный берега реки Иордан, сектор Газа и Иерусалим. Таким образом, Шукейри собирался перекроить политическую карту региона – и отобрать у Хусейна королевство. Неудивительно, что уже в сентябре 1964 года у ООП появилось официальное боевое крыло – Армия освобождения Палестины (АОП).
Впрочем, Хусейн не воспринимал ООП всерьез – и совершенно напрасно. В глазах аристократа Шукейри был самонадеянным выскочкой. Между тем, новость о возникновении ООП взбудоражила палестинцев Западного берега – а ведь многие из них к тому времени уже считали себя иорданцами. Хрупкое национальное единство Иордании снова дало трещину. В таких условиях королю точно не следовало ввязываться в войну с Израилем – но он редко мыслил критически. ООП только подливала масла в огонь. Шукейри заявил, что после блистательной победы «уцелевшим евреям позволят возвратиться в страны их рождения… хотя вряд ли кому-то удастся уцелеть».
30 мая 1967 года Хусейн заключил с Насером унизительное соглашение, по которому оперативное командование иорданской армией получал египетский генерал Абдул Муним Рияд. Арабский мир был охвачен эйфорией по поводу надвигающейся войны – и король поддался всеобщему ликованию. В Аммане Хусейна приветствовали тысячи восторженных подданных. Монарх решил, что сбылась его заветная мечта – он велик, любим и почитаем народом.
Сирия, Египет, Иордания, Кувейт и Саудовская Аравия провели мобилизацию. Вскоре к коалиции присоединились Ирак, Алжир и Саудовская Аравия. Всего в арабских армиях насчитывалось свыше полумиллиона человек, 1 тыс. самолетов и 2500 танков. Израиль в два раза уступал неприятелю по количеству солдат и в три раза – по количеству военной техники.
Дальнейшие события разворачивались очень быстро. 5 июня израильтяне первыми ударили по египетским позициям (операция «Мокед»). Каир заявил, что 75 % вражеской авиации уничтожены в первые часы конфликта – хотя на самом деле израильтяне стерли с лица земли египетские ВВС. Иорданские генералы заподозрили Каир во лжи и умоляли Хусейна подождать. Но монарх не внял их просьбам и разрешил Рияду повести иорданскую армию в бой. Рияд отказался от традиционной для Иордании оборонительной стратегии, основанной на ограниченности ресурсов королевства, – и атаковал израильские войска. Арабские командиры усугубили ситуацию, раздавая противоречивые приказы.
Поражение не заставило себя долго ждать. Евреи за 6 дней разгромили арабов и захватили территорию, которая в 3,5 раза превышала площадь Израиля – поэтому война 1967 года называется Шестидневной. Насер лишился сектора Газа и Синайского полуострова, сирийский президент Нуреддин Мустафа аль-Атасси – Голанских высот,[67] а Хусейн – Западного берега.
Иордания словно вернулась в 1948 год. Восточный берег заполонили палестинские беженцы. Вместе с Западным берегом королевство потеряло 40 % ВВП, половину производственных мощностей и 25 % пахотных земель. В палестинской части выращивалось 60 % фруктов и овощей, а также более трети зерна и скота. Многие христианские святыни и места паломничества – Вифлеем, Иерихон и другие – также расположены на Западном берегу. Их утрата больно ударила по туристическому сектору Иордании, который только начал развиваться.
Хусейн вышел из Шестидневной войны побежденным, но не сломленным. Он сделал очень важный вывод: в целях самосохранения хашимитское королевство должно предотвращать вооруженные конфликты на Ближнем Востоке. Однако фидаины видели в Иордании лишь плацдарм для атак на Израиль.
Осенью 1967 года ЛАГ приняла Хартумскую резолюцию. Она известна благодаря принципу «трех нет»: «Нет мира с Израилем, никакого признания Израиля, никаких переговоров с ним» (пункт 3). Палестинцев охватило сильнейшее патриотическое чувство. Они массово вступали в разные террористические организации. Фидаины разбили свои лагеря возле Аммана – подальше от израильской пограничной артиллерии. Дерево палестинского радикализма стремительно разрасталось – помимо АОП, в составе ООП возникли «Народный фронт освобождения Палестины» (1967), «Палестинский фронт народной борьбы» (1967), «Демократический фронт освобождения Палестины» (1969) и другие.
Первые столкновения между фидаинами и иорданской армией имели место в ноябре 1968 года. С тех пор стычки происходили регулярно. В феврале 1969 года ООП возглавил Ясир Арафат. Если Шукейри хотя бы обещал не вмешиваться во внутреннюю политику арабских государств, то Арафат вовсе не собирался контролировать боевиков – которые обнаружили, что кратчайший путь к успеху заключается в нарушении прежних договоренностей.
Иорданские власти пытались усмирить фидаинов. МВД запретило гражданским лицам носить оружие в городах, а также обязало их регистрировать все транспортные средства (даже неисправные). В ответ члены «Народного фронта освобождения Палестины» (НФОП) осадили полицейский участок в столичном районе Джебель аль-Ашрафия. Хусейн был вынужден уволить министра внутренних дел. Фидаины осмелели. Первые покушения на жизнь монарха последовали уже летом 1970 года.
6 сентября члены НФОП угнали четыре авиалайнера с 425 пассажирами. Самолеты были посажены на заброшенном аэродроме «Доусонс Филд» в пустыне к югу от Аммана. Боевики требовали освободить своих арестованных товарищей – и угрожали новыми терактами. Арафат одобрил действия НФОП, а Хусейн впал в бешенство – ведь заложников удерживали на территории его королевства.
Инцидент в «Доусонс Филд» стал для Хусейна последней каплей. Разгневанный монарх приказал беспощадно истреблять фидаинов. На протяжении 10 месяцев в Иордании гремела гражданская война, получившая название «Черный сентябрь», – причем против иорданской армии сражались как беженцы из Палестины, так и палестинские подданные короля. Летом 1971 года все было кончено. Уцелевшие боевики во главе с Арафатом перебрались в Ливан. Хусейн одержал победу – самую важную в своей жизни.
Впрочем, изгнание ООП не решило «палестинский вопрос» ни в Иордании, ни на Ближнем Востоке в целом. Хусейн лишь разворошил осиное гнездо. Ливан горел в пламени гражданской войны (19751990) – и прибывшие террористы активно раздували это пламя. Многие иорданцы – рожденные от смешанных браков, имевшие палестинские корни или палестинских родственников – просто не могли определиться, на чьей они стороне. Они жили в хашимитском государстве – но «Черный сентябрь» заставил их задуматься о своем происхождении.
Многие арабские лидеры хорошо относились к Хусейну – если бы они столкнулись с фидаинами, то, несомненно, поступили бы точно так же, как и он. Но арабская общественность сочувствовала палестинцам, считая их обездоленными и угнетенными, – поэтому главы государств временно прекратили торговлю с Иорданией и закрыли границы с ней.
Королю становилось все труднее нивелировать последствия «Черного сентября». Осенью 1973 года на саммите ЛАГ Хусейн чудом избежал коллективной травли. Ради этого ему пришлось схитрить – отправить на встречу своего советника Бахджата ат-Тальхуни. Ат-Тальхуни не обладал должными полномочиями в сфере исполнительной власти – и нападать на него было глупо.
Теперь Хусейн и премьер-министр Зейд ар-Рифаи лихорадочно пытались исправить ситуацию. В частности, монарх упрашивал израильтян отдать ему Иерихон – тогда арабы наверняка решили бы, что Хусейн геройски отбил город у евреев. Но авантюра не увенчалась успехом – и в октябре 1974 года на саммите в Рабате Хашимит отказался от претензий на Западный берег. ЛАГ провозгласила ООП единственным законным представителем палестинского народа.
Покорность Хусейна была вознаграждена – Лига выделила ему $ 1 369 000 на восстановление Иордании после «Черного сентября». Хашимитские подданные ликовали – они надеялись, что теперь их страна будет развиваться без палестинского влияния. На волне всенародной радости король тихо распустил палату депутатов и не назначил новые выборы. Верхняя палата не имела права действовать в отутствие нижней. Хусейн превратился в абсолютного монарха.
Между тем надвигался очередной конфликт с Израилем – Война Судного дня. Анвар Садат – новый президент Египта и преемник Насера – не рассчитывал на Хусейна как на союзника. Он подозревал Хашимита в тайных сношениях с Израилем. На Ближнем Востоке слова ничего не стоят. Хусейн действительно мог заключить секретную сделку с евреями, дабы вновь завладеть Западным берегом. Поэтому Садат и его сирийский коллега Хафез Асад не желали информировать иорданского монарха о своих планах.
Война планировалась долго и тщательно. Каир и Дамаск хотели вернуть территории, занятые Израилем во время Шестидневной войны (1967). Атака была запланирована на 6 октября и приурочена к иудейскому празднику Йом-Киппур. Хусейн не знал точную дату нападения, но после начала египетско-сирийского наступления Садат позвонил ему и попросил не вмешиваться. Однако, несмотря на первые успехи арабских армий, конфликт затягивался. Вскоре Садат уже открыто уговаривал короля примкнуть к антиизраильской коалиции – тем более что Сирия терпела поражение за поражением.
Впрочем, Хусейн не желал ни ввязываться в конфликт, ни противопоставлять себя арабскому миру. 12 октября Иордания направила в помощь сирийцам танковую бригаду. Она преодолела сотню километров за 10 дней и прибыла на Голанские высоты всего за несколько часов до прекращения огня. 24 октября 1973 года Война Судного дня завершилась победой Израиля. Силы ЦАХАЛ[68] стояли в 100 км от Каира. Жители Дамаска могли попасть под обстрел израильской артиллерии – линия фронта пролегала в 40 км от сирийской столицы.
Успокоив арабских соседей символическим участием в войне, Хусейн занялся внутренними делами. Иордания всегда зависела от зарубежных инвестиций. Она получала деньги сперва от англичан, потом – от американцев и, наконец, – от других арабских государств. Великобритания видела в Иордании буферную зону между ваххабитским и французским экспансионизмом. Для США она играла роль антикоммунистического оплота на Ближнем Востоке. Арабы же считали, что хашимитское королевство, подобно щиту, прикрывает их от Израиля. В итоге Иордании платили просто за сам факт ее существования. В 1970-е годы цены на нефть подскочили – и доходы Саудовской Аравии резко выросли. Соперничество между арабскими монархиями и республиками продолжалось – и на этом фоне Саудиты предпочитали поддерживать пусть и не самую дружественную – но королевскую династию Хашимитов. К 1971 году саудовские денежные выплаты стали краеугольным камнем иорданского бюджета.
Амман приобрел свой нынешний вид именно в 1970-е годы. Столица поглотила близлежащие деревни и подверглась грандиозной перестройке. Старые черкесские и армянские кварталы были снесены. От исторических улиц – Шапсугской, Мухаджиров и др. – остались лишь названия.[69] Но черкесы и армяне прекрасно приспособились к новым условиям – они состояли на госслужбе и занимались бизнесом. Также в Иордании появились собственные – не зарубежные – инженеры, врачи и юристы. Для страны, которая менее полувека назад пыталась привлечь молодежь в учебные заведения, это было настоящим чудом.
Тем временем Каир задумался о том, нужен ли ему конфликт с Израилем – ведь арабы всегда проигрывали на поле битвы. 19 ноября 1977 года Анвар Садат внезапно посетил Иерусалим – и призвал евреев отказаться от территорий, которые они заняли в ходе Шестидневной войны. Условия, выдвинутые Каиром, подлежали обсуждению – но фактически он начал диалог со своим заклятым врагом. Садат признал за Израилем право на существование и предложил ему мир в обмен на землю. Египет – самая мощная в военном плане арабская страна – первым денонсировал принцип «трех нет», закрепленный в Хартумской резолюции.
Далее египтяне и евреи при посредничестве США сели за стол переговоров. Осенью 1978 года в Кэмп-Дэвиде[70] Садат и израильский премьер-министр Менахем Бегин подписали предварительное соглашение, а весной 1979 года – итоговое. Египет стал первым арабским государством, заключившим мир с Израилем. Как следствие – арабы гневно обвинили Садата в предательстве. Египет на 10 лет исключили из ЛАГ. Штаб-квартиру Лиги перенесли из Каира в Тунис.[71]
Готовность Израиля к диалогу воодушевила Хусейна. Теперь он размышлял, как сторговаться с евреями и вернуть Западный берег. Однако арабский мир ненавидел Садата – и монарх медлил. Он хвалил египетского лидера за мужество – но не спешил присоединяться к миротворчеству.
На улицах Аммана шли проамериканские демонстрации. Иорданцы по-прежнему хотели получать деньги от США, которые всячески поощряли миротворчество. Впрочем, израильтяне ни при каких обстоятельствах не собирались отдавать Хашимиту вожделенный Восточный Иерусалим – а значит, для Аммана сделка не могла покрыть все риски дипломатического процесса.
В результате Хусейн отказался от переговоров – и его позиция разочаровала Белый дом. Расхрабрившись, король пригрозил закупить оружие не у США, как обычно, а у СССР. Этот жест неповиновения возмутил Вашингтон. Однако для американцев 1979 год оказался богатым на неприятные сюрпризы. Весной власть в Тегеране захватили мусульманские фундаменталисты. 1 апреля Иран – нефтяная держава, член ОПЕК – был объявлен первой в истории Исламской республикой. В декабре началось советское вторжение в Афганистан. США пришлось поддерживать хорошие отношения с Иорданией – иначе они утратили бы свои позиции на Ближнем Востоке, который стремительно менялся. В июне 1980 года, когда Хусейн нанес официальный визит американскому президенту Джимми Картеру, между ними уже не было принципиальных разногласий.
Открестившись от израильско-египетского миротворчества, Хашимит оградил себя от травли, которой подвергся Садат, – но также лишился поддержки Египта. Маленькая Иордания, будто маятник, колебалась между разными центрами силы. Выйдя из египетской орбиты, она неумолимо приближалась к своим воинственным соседям – Сирии и Ираку. Во главе Ирака стоял Саддам Хусейн.
Ирак сказочно разбогател во время нефтяного бума 1970-х годов. Эта страна с огромными запасами «черного золота» привлекала Иорданию гораздо сильнее, чем Сирия с ее скромной добычей углеводородов. После недолгих раздумий Хусейн выбрал в друзья не Хафеза Асада, но Саддама.
Разумеется, «дружбу» Саддама – крестьянина из деревни Аль-Ауд-жа – и Хусейна – аристократа из династии Хашимитов – нельзя назвать бескорыстной. Правящая элита Иордании была коррумпирована. Саддам осыпал министров и генералов дорогими подарками – например, в ноябре 1987 года раздал им несколько десятков «мерседесов». Кроме того, иракский президент посылал внушительные суммы лично королю. Хусейн – как и его дед Абдалла – заслужил репутацию расточителя. Получая деньги из Багдада, он чувствовал себя непринужденно – ибо Саддам был гораздо более щедрым, нежели Саудиты.
Монарх поддерживал своего товарища, хотя Саддам делал одну ошибку за другой. Его первым опрометчивым шагом стало вторжение в Иран осенью 1980 года. Разразилась кровопролитная Ирано-иракская война (1980–1988) – и Хашимит являлся ее ярым сторонником. В 1982 году он направил в помощь Саддаму бригаду «Ярмук» – иорданское спецподразделение, обученное инструкторами из США. Арабы говорили: «За иракский динар Хусейн сделает что угодно».
Впрочем, Иордания «дружила» с Ираком не только из соображений материальной выгоды. Ирак считался относительно светским государством – в то время как исламский фундаментализм, подобно раку, разъедал Ближний Восток. Его метастазы проникали повсюду – например, в Саудовскую Аравию. Сейчас мало кто помнит, что прежде саудийки носили западную одежду и свободно ходили на романтические свидания с мужчинами. Но теракт в Мекке изменил всё.
20 ноября 1979 года исламские боевики захватили мекканскую мечеть Аль-Харам. Они выступали против любых отклонений от шариата – в частности, против проникновения в королевство западной культуры, против участия женщин в общественной жизни и др. Антитеррористическая операция длилась до 4 декабря 1979 года. После этого королевство стало на путь традиционализма. Женщины надели черные абайи и долгое время были ограничены в правах, музыка и танцы попали под запрет, кинотеатры закрылись. Привычный нам образ Саудовской Аравии как сурового мусульманского государства сформировался в результате того, что Саудиты пошли на поводу у исламистов во избежание новых терактов.
Исламизм был опасен как для Саддама и короля Хусейна, так и для других арабских правителей. В 1989 году Амман инициировал создание Совета арабского сотрудничества (САС) – куда, помимо Иордании, вошли Ирак, Египет и Йемен. Однако над САС смеялись – его называли «клубом должников». Война с Ираном закончилась, но ущерб, нанесенный иракской экономике, оказался слишком велик. И когда в 1990 году Саддам совершил вторую стратегическую ошибку – напал на Кувейт, – Иордания снова поддержала своего партнера.
18 июля 1990 года Саддам Хусейн обвинил кувейтского амира Джабера III в незаконной добыче иракской нефти из приграничного месторождения Румайла. В качестве компенсации Багдад потребовал списать свои долги в $ 14 млрд и заплатить еще $ 2,5 млрд. Джабер отказался. В августе иракская армия захватила крошечный Кувейт. Грянула война в Персидском заливе. Многонациональные силы во главе с США провели знаменитую операцию «Буря в пустыне» и восстановили независимость эмирата. ООН обрушила на Багдад санкции, в Месопотамии восстали шииты – и внезапно выяснилось, что Саддам не всемогущ. Его судьба была предрешена.
Пока Саддам сражался с врагами, Хусейна интересовали внутренние проблемы королевства. Впрочем, монарх не собирался проводить либеральные эксперименты. Весной 1978 года он учредил Национальный консультативный совет (НКС). Парламент, лишенный палаты депутатов, по-прежнему бездействовал – и предполагалось, что совет будет играть роль дискуссионной площадки. Иорданцы называли его «громоотводом» – ведь НКС никогда не критиковал монарха, но зато ругал оппозицию. Он «вызывал огонь на себя», ограждая короля от недовольства подданных. Тем не менее, с помощью совета общество «сбрасывало пар», снижало градус политического напряжения.
Абдельхамид Шараф – автор идеи НКС – являлся шестиюродным дядей Хусейна. Его семья покинула Хиджаз в составе свиты амира Фейсала в 1920-х годах. В 1945 году родители привезли шестилетнего Ша-рафа в Амман. Окончив Американский университет в Бейруте, юноша посвятил себя госслужбе. В разные годы он был гендректором «Radio Jordan», министром информации, послом в США и Канаде, представителем Иордании при ООН и руководителем королевской канцелярии. Он стоял у истоков создания иорданской Национальной галереи изящных искусств и первого в стране телеканала. Назначение Шарафа на пост премьер-министра было лишь вопросом времени – и вот 19 декабря 1979 года родственник монарха одновременно возглавил правительство, министерство обороны и МИД.
Прогрессивный Шараф ратовал за свободу слова, права женщин и охрану окружающей среды. Он собирался реформировать систему местного самоуправления, превратить НКС в креативную площадку для разработки инновационных проектов и учредить особый суд по коррупционным делам. Абдельхамид Шараф был преисполнен грандиозных планов – но ничего не успел сделать. 3 июля 1980 года он умер от сердечного приступа.
Без Шарафа НКС превратился в бесполезное сборище и был распущен. Иордания осталась без представительного органа – и тут монарх вспомнил о парламенте. Выборы могли привлечь новых людей в законодательную власть. В сложных ситуациях Хусейн предпочитал половинчатые меры – поэтому парламентская реформа не планировалась, а выборы касались только нижней палаты. Они состоялись в марте 1985 года. Женщины впервые голосовали наравне с мужчинами. Кандидаты представляли широкий спектр политических взглядов – при том, что партии в Иордании находились под запретом.
Новые депутаты приступили к работе, но шумные заседания не принесли результатов. Председатель правительства Зейд ар-Рифаи выдавливал из нижней палаты неугодных ему народных избранников. По иронии судьбы, ар-Рифаи – выпускник Колумбийского и Гарвардского университетов – оказался большим врагом свободы, чем его консервативные предшественники. Ар-Рифаи возглавлял кабинет четыре года (1985–1989) – дольше, чем кто-либо в истории Иордании, и в этот период Хусейн отстранился от политики. Он отдыхал на заграничных курортах, наслаждался жизнью и полностью доверял премьер-министру. Но экономика королевства ухудшалась, а коррупция – росла. Весной 1989 года в Иордании сорвало все «предохранительные клапаны» – начались массовые беспорядки.
Несмотря ни на что, 1980-е годы стали десятилетием арабо-израильского сближения. Осенью 1983 года Хусейн не на шутку увлекся миротворчеством. Амман и ООП наладили контакты. В сентябре 1984 года Иордания восстановила дипломатические отношения с Египтом. Монарх пытался донести до арабской общественности, что, заключив мир с Израилем, Каир поступил правильно – и что он, король Хусейн, хочет сделать то же самое.
Взаимодействие с ООП принесло плоды уже в феврале 1985 года, когда стороны решили создать иордано-палестинскую конфедерацию. Арафат видел в ней суверенную государственность – а Хусейн считал ее инструментом для возвращения Западного берега под свою власть. Параллельно король тайно встречался с представителями США и израильским премьер-министром Шимоном Пересом.
Дипломатический процесс набирал обороты – но 7 октября 1985 года палестинские боевики захватили итальянский лайнер «.Achille Lauro». На следующий день террористы застрелили заложника из числа пассажиров – 69-летнего американского еврея Леона Клингхоффера, инвалида-колясочника. Этот бессмысленный акт жестокости убедил США в том, что ООП не может быть надежным партнером в миротворчестве. Хусейн прекратил сотрудничать с Арафатом и заявил, что жители Западного берега должны сами решать свою судьбу. Однако даже если бы Иордания аннексировала Иудею и Самарию, то король утратил бы контроль над ними так же быстро, как и приобрел.
9 декабря 1987 года разразилась Первая палестинская интифада.[72] Арабы Западного берега и сектора Газа взбунтовались против «израильской оккупации». Дети и подростки забрасывали солдат ЦАХАЛ камнями – поэтому Первую интифаду называют «войной камней». На фоне этих событий лидеры ООП и рядовые боевики заклеймили Хусейна врагом, который продался сионистам. Внеочередной саммит ЛАГ пообещал Арафату грандиозное финансирование.
Взбешенный Хусейн решил раз и навсегда разорвать «все юридические и административные связи с Западным берегом». Сама формулировка свидетельствовала о том, что король находился на грани истерики. Судьба Иордании зависела от этого импульсивного и уже немолодого человека, который просто не мог вынести очередную волну критики в свой адрес.
Но у демонстративной слабости Хусейна была и другая сторона. Монарх отнюдь не терял надежды вернуть Западный берег. Он задумал сделать так, чтобы Палестина сама оказалась в руках Арафата – и чтобы тот не заподозрил обман. В очередной раз отказываясь от Иудеи и Самарии, король знал, что Арафат моментально перехватит инициативу. Под видом Западного берега Хусейн намеревался передать ООП «отравленную чашу» – пустынные земли, населенные террористами и беженцами, и полуразрушенные города, сотрясаемые интифадой. Ожидалось, что Арафат не справится с ситуацией, палестинцам придется искать нового лидера – и тут им станет Хусейн. Но Хашимит просчитался.
Интифада завершилась в сентябре 1993 года, когда ООП и Израиль неожиданно подписали соглашения в Осло. Спустя год возникла Палестинская национальная администрация (ПНА) – орган самоуправления Палестинской автономии, охватывающей сектор Газа и Западный берег реки Иордан.[73] Председателем ПНА стал Ясир Арафат. Таким образом, ООП утвердилась в роли правительства Западного берега. Игра закончилась – и Хусейн проиграл.
Последнее десятилетие жизни Хусейна (1988–1999) выдалось богатым на разнообразные события. Все началось с кризиса и дефолта. Курс иорданского динара упал, поэтому экономикой королевства до 1999 года управлял Международный валютный фонд (МВФ). На Восточном берегу регулярно вспыхивали беспорядки. Ирак, истощенный войной с Ираном, а затем и неудачным вторжением в Кувейт, больше не мог спонсировать Иорданию, а Саудовская Аравия не видела в этом смысла. К тому же Хусейн не собирался отказываться от своего любимого дела – миротворчества, которое требовало все больше времени и денег.
Между тем маленькую Иорданию сотрясали региональные политические бури. Ближний Восток захлестнула волна исламского фундаментализма. Радикальные объединения возникали одно за другим – ливанская «Хезболла» (1982), палестинский ХАМАС (1987) и, конечно, террористическая организация № 1 в мире – «Аль-Каида»*[74] (1988). Активизировались и старые экстремистские группировки – египетские «Братья-мусульмане»*, «Палестинский исламский джихад» и др. Боевики использовали Иорданию как коридор, чтобы проникать в соседние государства. Помимо того, хашимитское королевство находилось на пересечении криминальных маршрутов Ближнего и Дальнего Востока, а также Средней Азии. Через территорию Иордании провозили оружие, рабов, заложников, афганский героин и китайский опиум.
В 1985 году Хусейн отметил 50-летний юбилей. Король руководил страной уже 33 года, и 70 % иорданцев родились и выросли во время его правления. За эти годы здоровье монарха пошатнулось – в 1992 году ему удалили почку в связи с обнаружением раковых клеток. После этого Хусейн регулярно проходил клинические обследования. Вопрос о престолонаследии оставался открытым: еще в 1965 году король назначил преемником своего младшего брата – принца Хасана. Но к 1988 году за спиной у Хусейна было четыре брака, от которых родилось пять сыновей, – и придворные понимали, что монарх может в любую минуту изменить решение.
Личная жизнь короля всегда была бурной. 18 апреля 1955 года в возрасте 19 лет он женился на хашимитской принцессе Дине бинт Абдул-Хамид. Дина являлась яркой представительницей нового поколения арабской молодежи. Знатная и богатая уроженка Каира, она изучала английскую литературу и социологию в Великобритании. Союз Хусейна и Дины был идеей матери юного короля – Зейн аш-Шараф.
Но вскоре Зейн увидела в невестке угрозу своему влиянию на сына. 13 февраля 1956 года Хусейн впервые стал отцом – однако рождение дочери Алии не спасло брак. Через полтора года пара развелась.
Второй женой Хусейна стала англичанка Антуанетта Авриль Гардинер. В 1958 году ее отец, лейтенант инженерных войск, получил работу по контракту в Иордании. Спустя два года Гардинеры окончательно обосновались в Аммане. Сначала Антуанетта трудилась секретаршей на радио. Потом ее перевели на киностудию «Horizon Pictures», которая начала съемки фильма «Лоуренс Аравийский» – о Великом арабском восстании. Режиссер Дэвид Лин экранизировал исторические события в тех местах, где они происходили. Хусейн часто посещал съемочную площадку и выделил в помощь Лину бригаду Арабского легиона – так что бедуинов в массовке «Лоуренса Аравийского» играли иорданские солдаты. Там же монарх познакомился с Антуанеттой. Обаятельная англичанка пленила его искренностью и простотой. «Впервые в моей жизни появилась девушка, которая проявила интерес ко мне как человеку, а не как к королю», – вспоминал Хусейн. Вскоре он сделал ей предложение – и Антуанетта согласилась.
Мать и советники Хусейна были против его брака с англичанкой, но в мае 1961 года свадьба состоялась. Невеста подготовилась к роли иорданской правительницы – после помолвки она приняла ислам и приступила к изучению арабского языка. Влюбленный монарх дал ей имя «Муна аль-Хусейн» (араб. منى الحسين – желание Хусейна). Иракские СМИ не сообщали о помолвке, ибо английская королева в Аммане их совсем не радовала. Каирская радиостанция «Al Akhbar» злорадствовала: «Этот мезальянс приведет к острому кризису в Иордании. Хусейн лишится популярности в арабском мире. Обручившись с британской девушкой, он показывает, что ищет тепла и ласки на Западе, а не в сердцах иорданцев».
Но иорданцам понравилась новая жена монарха – улыбчивая и добрая. В 1962 году она родила первенца Абдаллу, которого Хусейн назвал в честь любимого деда. В 1963 году у Абдаллы появился брат Фейсал, а в 1968 году – сестры-близнецы Аиша и Зейн. После рождения Абдаллы Муна получила титул принцессы – будучи неарабского происхождения, она не могла стать королевой. Подданные любили Муну, и правящая семья казалась безупречной. Но Зейн не оставляла надежды женить сына на арабке. Идеальный брак дал трещину – неприязнь
Зейн к невестке и бесконечные измены монарха привели к разводу. 21 декабря 1972 года Хусейн и Муна расстались. Принцесса не вернулась в Великобританию. Она до сих пор живет в амманском районе Аль-Хуммар – в том же дворце, где провела с королем десять счастливых лет. Несмотря на разрыв, бывшие супруги поддерживали теплые отношения до самой смерти Хусейна в феврале 1999 года.
Муна никогда не говорит о своем браке и разводе. Она с гордостью носит звание иорданской принцессы, матери короля Абдаллы II и бабушки многочисленных амиров. Дочь лейтенанта и внучка пастуха, Антуанетта Авриль Гардинер оказалась истинной леди – далекой от интриг, спокойной и уверенной в себе. Прозванная «самой арабской из жен Хусейна», Муна более полувека курирует благотворительные фонды, женские организации и волонтерские проекты. Она является важным членом иорданского общества и достойным представителем семьи Хашимитов. Симпатии подданных к принцессе красноречиво выразил ди-джей амманской радиостанции «Rana Sabagh» – в декабре 2017 года он заявил в прямом эфире: «Муна замечательная. Она не гламурная, но она классная!»
Если принцесса не вышла замуж во второй раз, то король не остался один. Через два дня после развода с Муной он женился на дочери палестинского дипломата – Алии Бахе ад-Дин Тукан. Предки Алии из знатного рода Тукан правили Наблусом в османскую эпоху. В 1940-х годах Баха ад-Дин Тукан и его супруга Ханнах Хашем переехали из Наблуса в Ас-Сальт. Отец Алии поступил на службу к Абдалле, деду Хусейна, – будущая королева родилась, когда он исполнял обязанности посла Иордании в Египте.
Алия была похожа на Дину – первую избранницу Хусейна. Умная, красивая и образованная девушка строила карьеру в «Royal Jordanian» – национальном авиаперевозчике хашимитского государства. Встреча с королем кардинально изменила судьбу Алии. Хусейн и Муна переживали семейный кризис, и монарх активно искал развлечений. Он начал ухаживать за Алией и сделал ей предложение осенью 1971 года, еще будучи женатым. Церемония бракосочетания состоялась 24 декабря 1972 года. Сначала иорданцы не одобряли выбор короля – но вскоре они расценили союз с палестинской аристократкой как знак того, что Иордания вернет Западный берег. В 1974 году у Хусейна и Алии родилась дочь Хайя, в 1975 году – сын Али, которого прочили в наследные принцы. Спустя год правящая чета удочерила осиротевшую девочку-палестинку Абир Мухаисен.
Счастье Хусейна длилось недолго. 9 февраля 1977 года 28-летняя Алия погибла в авиакатастрофе. Вертолет, на котором она летела в Амман из Тафилеха, потерпел крушение. В Тафилехе находился большой госпиталь – и королева, озабоченная состоянием медицины, отправилась туда. Вернуться к мужу и детям ей было не суждено. Безутешный вдовец назвал в память о супруге международный аэропорт Аммана. Построенный в 1983 году, он превратился в базовый хаб «Royal Jordanian» – компании, где работала Алия до обручения с Хусейном. Воспитание Хайи, Али и Абир взяла на себя незаменимая принцесса Муна.
Во время строительства аэропорта Хусейн познакомился со своей четвертой женой – гражданкой США Лизой Наджиб Халаби, которая имела сирийские корни. Она разрабатывала дизайн здания и часто по делам встречалась с монархом. Хусейн не мог и не хотел оставаться в одиночестве. 15 июня 1978 года, после полутора месяцев романтических свиданий, он рассек свадебный торт ударом сабли – и Лиза Халаби стала королевой Иордании. Обряд бракосочетания длился четыре минуты. Как и ее английская предшественница, американка приняла ислам и получила арабское имя – «Нур аль-Хусейн» (араб. ذو.ر الحسين– свет Хусейна). Позже Нур вспоминала: «Все случилось так внезапно, что я не смогла как следует приготовиться к свадьбе. Но какое это имело значение?!»
Иорданцы отнеслись к Лизе Халаби скептически. Они считали ее очередной супругой Хусейна – но никак не своей правительницей – и называли Нур «королевой из ЦРУ». Прошли годы, прежде чем американка завоевала доверие иорданского народа. В этом ей помогло рождение четырех детей – принцев Хамзы и Хашима и принцесс Иман и Райи. Подданные успокоились – они видели, что Нур заботится о продолжении династии Хашимитов и что Хусейн счастлив с ней.
На долю Нур и Хусейна выпали тяжелые испытания. Иордания находилась в ужасной ситуации. Государственные расходы ежегодно увеличивались. С апреля по октябрь 1988 года курс иорданского динара упал на 23 %. Спустя год внешний долг королевства был самым большим в мире ($ 213,8 млрд). Но правительство не увольняло чиновников и не урезало их зарплаты. Вместо этого Амман привлекал зарубежные займы. В 1983 году Иордания взяла в долг у США $ 225 млн, в 1984 году – $ 150 млн, в 1985 году – $ 215 млн. В стране не имелось полезных ископаемых, промышленности, развитого туризма либо иных источников доходов, за счет которых можно было расплатиться с кредиторами. Финансовые организации – начиная банками и заканчивая уличными пунктами обмена валют – закрывались одна за другой.
Вообще на рубеже 1980-1990-х годов Ближний Восток переживал не лучшее время. Вооруженные конфликты, терроризм и падение цен на нефть скверно влияли на ситуацию в регионе. Арабские нефтяные компании считали, что рано или поздно цены на нефть поднимутся до уровня 1970-х годов – но жить надо было здесь и сейчас. Каждое государство самостоятельно искало выход из кризиса.
Иран пытался оправиться от войны с Ираком, Кувейт – от иракского вторжения. Саддам воевал с американцами в Персидском заливе, параллельно подавляя мятежи шиитов и курдов. Оман жил собственной жизнью. Летом 1970 года консервативного султана Саида сверг сын Кабус. Новый монарх пустил «нефтяные» деньги на создание инфраструктуры, финансирование социальных программ, а также добычу меди, хрома, угля и асбеста.
Но больше всех мир удивила Саудовская Аравия. Главная нефтяная держава Ближнего Востока переориентировалась на производство сельхозпродукции. Эта пустынная страна – где нет рек, а временные потоки воды образуются только после дождей – в 1987–1995 годах экспортировала миллионы тонн зерна.[75] Саудовскую пшеницу покупали арабские соседи, Япония и Китай.
Лишившись финансовой поддержки нефтедобывающих государств, Иордания не могла преодолеть кризис. Весной 1989 года забастовали таксисты в Маане – им запретили повышать тарифы, хотя цены на бензин взлетели в три раза. Далее волнения охватили Карак, Аджлун и другие города. В королевстве не существовало институциональных механизмов протеста – поэтому вожди племен и руководители профсоюзов передали во дворец записки с требованиями протестующих.
Подданные хотели, чтобы Хусейн распустил правительство, наказал коррупционеров, отменил цензуру и запрет на деятельность политических партий. В воздухе запахло революцией.
В угоду протестующим Хусейн уволил нескольких чиновников, обвиненных во взяточничестве. Полноценные выборы прошли 8 ноября 1989 года – впервые с 1974 года. Ожидалось, что исламисты получат до 10 мест в парламенте. Но результат превзошел все ожидания – на выборах победили 20 из 26 кандидатов от «Братьев-мусульман»*. Это был тревожный знак.
В декабре 1989 годах Хусейн назначил премьер-министром Мудара Бадрана. Ранее 55-летний Бадран возглавлял службу общей разведки, министерство обороны и – дважды – правительство (в 1976–1979 и 1980–1984 годах). Иорданцы недоумевали – почему король не выбрал более молодого и либерального политика? Но монарх предпочел Бадрана именно потому, что решился на реформы. В эпоху перемен он мог доверять лишь проверенному человеку, чьи действия не угрожали бы правящему режиму и безопасности страны.
Бадран ослабил цензуру и контроль над прессой – но парламент не удовлетворился половинчатыми мерами. В январе 1990 года он вынес главе кабинета вотум недоверия. Чтобы сохранить должность, Бадран пообещал обеспечить публичное расследование коррупционных преступлений.
Однако вместо борьбы с коррупцией началась амнистия политзаключенных – причем Бадрана даже похвалила международная правозащитная организация «Amnesty International». Но иорданцы жаждали расправы над взяточниками. Наконец, премьер-министр поручил генпрокурору возбудить уголовные дела в отношении дюжины чиновников. Впрочем, обвиняемые представляли собой лишь верхушку айсберга. Коррупционные схемы пронизывали иорданский истеблишмент. Бадрана спас случай – общественность переключилась на конфликт Саддама и кувейтского шейха Джабера III. Летом 1991 года – незадолго до иракского вторжения в Кувейт – премьер-министр заявил, что расследование прекращено, ибо отсутствуют основания для судебного разбирательства. Иорданцы, увлеченные ситуацией в Персидском заливе, не отреагировали на это заявление.
Впрочем, Бадран мог похвастаться и реальным достижением – ему удалось снизить популярность исламистов. Ради этого председатель правительства сделал министром образования Абдуллу Акалейха – члена «Братьев-мусульман»*. Бадран знал, что инициативы радикалов обескуражат народ – и потому дал им немного власти. Воодушевленный Акалейх запретил отцам школьниц посещать спортивные занятия, тренировки и соревнования, где участвовали их дочери. Министр объяснил это тем, что мужчины развращаются, наблюдая, как девочки выполняют физические упражнения. Иорданцы закономерно возмутились – и на какое-то время отвернулись от «Братьев-мусульман»*.
Кульминацией реформ стало принятие 9 июня 1991 года нового конституционного документа – Национальной хартии. Иордания провозглашалась демократическим правовым государством, которое придерживается принципов верховенства права и политического плюрализма, а также черпает свою легитимность в свободном волеизъявлении народа. Кроме того, в соответствии с Хартией, Иордания являлась хашимитской монархией, а король Хусейн – ее законным правителем. В свете волнений 1989 года монарх чувствовал себя не совсем уверенно.
На международной арене Хусейн и вовсе дурно выглядел. Причиной тому – его пресловутая дружба с Саддамом. Любое действие Багдада – будь то «случайный» полет иракских бомбардировщиков над долиной реки Иордан летом 1989 года, предложение сформировать ирако-иорданскую эскадру ВВС в феврале 1990 года или угроза Саддама «сжечь половину Израиля» в апреле 1990 года – будоражило Ближний Восток. Арабы считали Хашимита верным союзником Саддама. По замечанию английского историка Филиппа Робинса, Саддам был неуправляемой ракетой, а Хусейн не смог предоставить ему систему наведения.
В августе 1990 года иракская армия атаковала Кувейт – и Хусейн моментально предложил примирить хищника и жертву. Это позволило бы монарху сохранить хорошие отношения с обоими государствами – иначе ему бы пришлось занимать чью-либо сторону. Однако нежелание короля дистанцироваться от Саддама подрывало его репутацию миротворца. Пока Багдад утверждал, что не собирается захватывать Кувейт, и пока Ближний Восток не раскололся на сторонников и противников Саддама – позиция Хусейна была понятна. Но к 10 августа – после аннексии Кувейта Ираком – Хашимиту больше никто не верил.
По выражению Робинсона, в арабском мире Хусейн остался в «маргинальном меньшинстве» – в окружении тех, кто не примкнул к антииракской коалиции. Такими «маргиналами», помимо Иордании, являлись Ливия, Йемен, Судан и ООП. Единственным местом на земле, где Хусейна любили и понимали, было его королевство. Хашимит ослабил цензуру, разрешил любые демонстрации – дабы иорданцы могли «выпустить пар» – и много говорил о том, что верит в свой народ. Подданные его обожали.
Между тем Багдад держался крайне самоуверенно. ООН потребовала прекратить оккупацию Кувейта – но Саддам не реагировал на предупреждения. Ни введение торгового эмбарго, ни операция «Щит пустыни»,[76] ни морская блокада Ирака американскими ВМС не возымели ни малейшего эффекта.
В ноябре 1990 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 678. Ираку давался срок до 15 января 1991 года для вывода войск из Кувейта. Саддам проигнорировал резолюцию – и грянула «Буря в пустыне».[77] Хусейн затаился и решил переждать войну, не провоцируя ни США, ни арабские страны, настроенные против Саддама. Однако он по-прежнему уклонялся от критики Багдада.
Несмотря на это, идиллические отношения между иорданским королем и иракским президентом вскоре рухнули. В августе 1995 года в Иорданию бежали два родственника Саддама – братья Саддам Камель аль-Хасан аль-Маджид и Хусейн Камель аль-Хасан аль-Маджид. Первый возглавлял личную гвардию диктатора. Второй был министром промышленности и минеральных ресурсов Ирака, а также руководил военными программами. По официальной версии братья похитили миллионы долларов из госбюджета – но на самом деле они хотели свергнуть Саддама и занять его место.
Укрывшись в Аммане, Хусейн Камель начал позиционировать себя как лидера иракской оппозиции. И тут в короле взыграли династические амбиции. На протяжении 37 лет он не оставлял надежду вернуть Междуречье под власть Хашимитов – и теперь все чаще твердил, что скоро в Ираке наступит новая эра.
Но положение Хусейна Камеля и Саддама Камеля было шатким. Иракские диссиденты, проживавшие в Иордании, отказались с ними сотрудничать – ведь ранее братья участвовали в репрессиях и лично пытали политзаключенных. Ни одна из западных стран не предоставила беглецам политическое убежище. Саддам тем временем клялся помиловать предателей – и братья имели неосторожность поверить ему. В феврале 1996 года они вернулись в Багдад – и были убиты. Вместе с ними умерла и давняя мечта Хусейна о хашимитском Ираке.
Монарх никогда открыто не претендовал на роль повелителя Месопотамии – но трогательная дружба с Саддамом не мешала ему привечать иракских оппозиционеров. В Аммане даже работало представительство «Национального согласия Ирака».[78] Лишь весной 1996 года Хусейн смирился с тем, что никогда не займет престол в Багдаде.
Конечно, намерения короля никогда не были прозрачными – но и в международной политике многое делалось втайне от него. В 1993 году евреи начали секретные переговоры с ООП. Вскоре израильский премьер-министр Ицхак Рабин и Ясир Арафат торжественно подписали Декларацию о принципах в Вашингтоне. ООП признала право Израиля на существование в мире и безопасности. Израиль в ответ признал ООП представителем палестинского народа.[79]
Узнав о переговорах между Израилем и ООП, Хусейн обиделся. Арафат украл у него не только пальму первенства в региональном миротворчестве, но и мечту о возвращении Западного берега. Однако в будущем договор с еврейским государством оградил бы Иорданию от участия в очередной арабской войне против Израиля. Король, страдавший от рака, прекрасно понимал это – и у него оставалось не так много времени.
Всего через 22 часа после подписания Декларации о принципах Израиль и Иордания утвердили повестку переговоров. 26 октября 1994 года соглашение было заключено. Гордый монарх назвал его своим «величайшим достижением».
Однако Декларация о принципах датировалась 13 сентября 1993 года – и, значит, ООП опередила Хашимита. В 1994 году Нобелевский комитет наградил премией мира Шимона Переса,[80] Ицхака Рабина и Ясира Арафата – с формулировкой «За усилия, направленные на достижение мира на Ближнем Востоке». Хусейн не получил ничего – и в очередной раз подтвердил ироничную арабскую поговорку о том, что он всегда опаздывает вступить в войну и заключить мир.
Подданные доверяли королю, но не всегда поддерживали его. Наиболее показательный и трагичный инцидент случился весной 1997 года. Иорданский пограничник Ахмад Дакамса расстрелял группу еврейских школьниц – за то, что они шумели и мешали ему молиться. Хусейн приехал в Израиль и лично просил прощения у родителей убитых девочек. Однако многие иорданцы – включая политиков, а также деятелей искусства и культуры – требовали провозгласить Дакамсу героем. Взаимная ненависть евреев и арабов не может исчезнуть в мгновение ока. Арабоизраильский конфликт нельзя прекратить росчерком пера.
Постепенно Хусейн разочаровался в израильском руководстве. Так, премьер-министр Биньямин Нетаньяху, по мнению монарха, вообще не интересовался миротворчеством и сам искал конфликтов. Осенью 1997 года Нетаньяху поручил «Моссаду»[81] устранить Халеда Машаля – главу иорданского отделения ХАМАС.[82] В Аммане агенты «Моссада» впрыснули Машалю в ухо яд – но Хусейн спас ему жизнь, потребовав от Израиля противоядие. ХАМАС конкурировал с ООП, и король – хорошо помнивший «Черный сентябрь» (1970) – питал жгучую неприязнь к ООП и Ясиру Арафату.
Израилю пришлось выполнить еще одно требование иорданских властей – освободить 20 палестинских боевиков, в том числе шейха Ахмеда Исмаила Ясина. Шейх – духовный лидер ХАМАС – закончил бы свои дни в израильской тюрьме, если бы «Моссад» не провалил операцию в Аммане. За годы тюремного заключения Ясин приобрел огромный авторитет в арабском мире. Хусейн хотел завоевать доверие иорданских исламистов – поэтому задержанных еврейских разведчиков обменяли на палестинских радикалов.
Невзирая на разногласия, Хусейн вызывал у израильтян искренние симпатии. В январе 1997 года благодаря его вмешательству Нетаньяху и Арафат подписали Хевронские соглашения.[83] В октябре 1998 года монарх исполнял функции посредника на израильско-палестинских переговорах в США, несмотря на онкологическое заболевание. В последние годы жизни Хашимит пользовался в Израиле такой же популярностью, как и в Иордании, – если не большей.
В июле 1998 года король улетел в США на медицинское обследование. Врачи диагностировали рецидив онкопатологии – и Хусейн остался в американской клинике, чтобы пройти курс лечения. Иорданией несколько месяцев управлял его брат – наследный принц Хасан. Ранее монарх назначил преемником своего годовалого сына Абдаллу – но затем передал титул кронпринца Хасану. На короля часто совершались покушения, и он не хотел, чтобы в случае его гибели период регенства затянулся надолго – до достижения Абдаллой совершеннолетия. Хусейн не собирался навязывать Абдалле то положение, в котором оказался Фейсал II, и не желал, чтобы кто-либо взял на себя роль Абд аль-Илаха.
Весной 1965 года Хусейн определил новый порядок правопреемства. Хасан объявлялся кронпринцем, а его потомки – дальнейшими наследниками престола. При этом у монарха уже было два сына – Абдалла и Фейсал, рожденные в браке с Антуанеттой Гардинер (принцессой Муной). Но Хусейн подозревал, что иорданская верхушка не примет правителя, в чьих жилах течет английская кровь. Он боялся повторения иракского сценария (1958), когда династия была свергнута. Иорданские Хашимиты должны были удержаться у власти, несмотря ни на что.
Хусейн и Хасан прекрасно дополняли друг друга. Первый славился храбростью и любовными похождениями. Второй предпочитал тишину и семейный уют. Иногда король вовлекал брата в политику – но кронпринц не стремился к власти. Он интересовался инновационными технологиями, покровительствовал бизнесменам, финансировал образование и науку.
Позиция Хасана как наследника казалась непоколебимой, пока не подросли дети Хусейна: Абдалла и Фейсал – от брака с Муной, Али – от брака с Алией и, наконец, Хамза и Хашим – от брака с Нур. Политологи считали, что в итоге власть перейдет к Али – первому полнокровному по арабской линии сыну короля. Впрочем, у Хамзы тоже были все шансы занять трон: Нур – последняя жена монарха – мечтала видеть своего первенца главой государства. В 1992 году, когда Хусейну впервые диагностировали рак, вопрос о престолонаследии стал ребром. У Али и Хамзы появились серьезные конкуренты. Абдалла и Фейсал, на которых раньше не обращали внимания при дворе, делали блестящую военную карьеру. К тому же, Рашиду – сыну кронпринца Хасана – исполнилось 18 лет.
На первый взгляд, Хусейн не собирался лишать брата титула преемника. Однако король вел себя двусмысленно – например, весной 1997 года он не уволил премьер-министра Абделькарима аль-Кабари-ти, когда тот поссорился с Хасаном. Вскоре прозвенел второй тревожный звонок. 29 марта 1998 года – в 18-й день рождения Хамзы – отец отправил имениннику письмо, в котором утверждал, что юношу ждут великие дела. Нур (мать Хамзы) и Сарват (жена наследного принца Хасана и мать Рашида) и так с трудом выносили друг друга. Но когда их дети стали соперниками в борьбе за престол, началась настоящая война.
Во дворце бушевали шекспировские страсти. Сарват была пакистанкой и оттого не снискала народной любви. К тому же она заявила во всеуслышание, что после смерти Хусейна перестроит дворец, – и вообще вела себя как королева. Хасан по наущению супруги брал Рашида с собой на все официальные мероприятия. Монарх лечился в США, и его длительное отсутствие развязало руки наследнику. Тихий Хасан устал ждать – он хотел править. Кронпринц назначал и увольнял чиновников, его фотографии не сходили с газетных полос. Подданные говорили, что Хасан – именно тот человек, который нужен Иордании.
Узнав об этом, Хусейн впал в бешенство. В январе 1999 года он вернулся в Иорданию и в соответствии с принципом первородства провозгласил наследником Абдаллу – но при условии, что тот, став королем, назначит кронпринцем Хамзу. По Амману ходили слухи, будто старик предчувствовал скорую смерть и понимал, что не успеет подготовить молодого Хамзу к роли монарха. Поэтому он остановил свой выбор на Абдалле – взрослом человеке.
Решив вопрос престолонаследия, Хусейн опубликовал письмо Хасану. Он обвинил брата в намерении узурпировать власть, в попытках посеять раздоры во дворце и в распространении ложных слухов, порочащих Нур. Принца покинули все приближенные. Хасан по-прежнему является важным членом династии – но уже никогда не наденет корону. Три десятилетия ожидания оказались для него напрасными.
7 февраля 1999 года Хусейн умер на руках у королевы Нур. За годы его правления Иордания прошла через поражения и победы, кризисы и подъемы, войну и мир. Она не разбогатела – но стала более стабильной. Внук Абдаллы I не только сберег то, что создал его великий дед, – он сумел даже провести либеральные реформы. В королевстве имелось то, чего не было в соседних арабских странах – преданная монарху политическая элита, надежная и профессиональная армия, законопослушная бедуинская знать и сильное национальное чувство, которое сплачивало иорданцев в самые трудные годы.
«Маленький король» оказался большим политиком, крупным дипломатом и масштабным миротворцем. Он олицетворял надежду на то, что хашимитское государство обязательно выживет – и был неотделим от своей страны, своей династии и своего народа. В арабском мире говорили: «Иордания – это король Хусейн, а король Хусейн – это Иордания». Хусейн стал воплощением целой эпохи в истории Ближнего Востока – и 7 февраля 1999 года она закончилась.
Через четыре часа после смерти монарха к присяге был приведен новый глава Иорданского Хашимитского Королевства – Абдалла ибн Хусейн. Торжественная церемония состоялась в здании парламента. Положив руку на Коран, наследный принц, провозглашенный королем Абдаллой II, сказал: «Клянусь Аллахом хранить Конституцию и быть преданным нации».
Он произнес клятву по-арабски – но с сильным английским акцентом.
Глава 4
Бремя наследника. Абдалла II
Я не знаю, что будет дальше. Но я верю, что Иорданское Хашимитское Королевство будет продолжаться.
Хусейн ибн Талал
Иорданцы тяжело переживали смерть Хусейна. Он царствовал 46 лет – так долго, что подданные просто не могли представить себе его кончину. Казалось, Хусейн был всегда, его считали вечным и незаменимым – и вдруг короля не стало. Но иорданцы спокойно приняли Абдаллу – ведь это была последняя воля их любимого правителя. К тому же общество не желало потрясений.
В 37 лет сын Хусейна – профессиональный военный – не боялся трудностей и мог взять на себя ответственность за страну. Абдалла относился к новому поколению арабских лидеров и был хорошо знаком со своими региональными коллегами – Башаром Асадом, саудовским королем Фахдом и египетским президентом Хосни Мубараком. Особенно теплые отношения сложились у него с династиями Персидского залива – Аль Сабах из Кувейта, Аль Тани из Катара, Аль Нахайян из Абу-Даби и Аль Мактум из Дубая. Весной 2004 года Хайя (сестра Абдаллы) вышла замуж за дубайского амира Мохаммеда ибн Рашида аль-Мактума.
У Абдаллы были все данные для того, чтобы стать хорошим правителем. В отличие от Асада, который более десяти лет занимался офтальмологией, иорданский принц всегда интересовался политикой, международными отношениями, но в первую очередь – армией. Получив начальное образование в Исламском колледже в Аммане, он уехал за границу. Элитная английская школа Святого Эдмунда, престижные американские пансионы Иглбрук и Дирфилд и, наконец, традиционная для Хашимитов Королевская военная академия в Сандхерсте – вот те учебные заведения, где Абдалла постигал науки.
Окончив Сандхерст, принц поступил в Королевский гусарский полк британской армии – и в оксфордский Пемброк-колледж, где изучал политическую историю Ближнего Востока. По возвращении в Иорданию он служил в бронетанковых войсках, а в 1987 году защитил магистерскую диссертацию по международной дипломатии в Школе дипломатии Джорджтаунского университета.
Но больше всего Абдалла полюбил спецназ. Принц стажировался в странах с сильными традициями подготовки элитных подразделений – в том числе в СССР и РФ. Современный спецназ Иордании – один из лучших в мире, и главная заслуга в этом принадлежит Абдалле. Кроме того, сын Хусейна увлекался автогонками, коллекционировал оружие, стал квалифицированным водолазом, парашютистом и пилотом – в частности, ударного вертолета класса AH-1F «Cobra».
Иорданцы восхищались принцем и его головокружительной военной карьерой. Офицеры и рядовые обожали Абдаллу. Он был настоящим солдатом, не страшился тяжелых испытаний и не чурался грязной работы. Вообще король Абдалла II напоминал отца – характером, увлечениями, западным образованием, армейским прошлым и – до свадьбы – репутацией плейбоя. Американские дипломаты называли его «новой деталью старого компьютера». Либералы беспокоились, что военная служба превратила принца в узколобого националиста. Напрасно – 10 июня 1993 года Абдалла женился на палестинке.
Рания Фейсал аль-Ясин появилась на свет 31 марта 1970 года в ЭльКувейте. Ее родители переехали в Кувейт после Шестидневной войны, когда Западный берег реки Иордан оказался под властью Израиля. Девушка получила хорошее образование – сначала кувейтская школа, где преподавание велось на английском, потом – Американский университет в Каире. В 1991 году, когда завершилась война в Персидском заливе, родителей Рании – как и многих других палестинцев – обвинили в сотрудничестве с иракскими оккупантами. В XX веке палестинцы традиционно искали спасения в Иордании – и семья Аль Ясин была среди них.
Будущая королева работала в амманском представительстве компании «Apple». Девушке отказали в назначении на руководящую должность – и она устроилась в главный офис банка «Citibank», которым управляла сестра Абдаллы, принцесса Аиша. Новая сотрудница произвела на Аишу благоприятное впечатление – по ее словам, Рания была «грациозна, как лань, и дисциплинированна, как солдат». Женщины подружились, и в марте 1993 года Аиша позвала подругу в гости. Волею судьбы там оказался и принц Абдалла…
Вспоминая историю знакомства с Ранией, король Абдалла II напишет: «Это была случайная встреча. Я тогда командовал танковым батальоном, и мы хорошо провели учения в пустыне. Я отпустил своих людей на 24 часа. Моя сестра пригласила меня на ужин. Я давно не был дома. Принял душ, переоделся и поехал. На том ужине была Рания. Я взглянул на нее один раз и понял: она – единственная, и другой мне не надо».
Роман хашимитского принца и палестинской девушки из состоятельной, но незнатной семьи закончился роскошной свадьбой. Узнав о решении сына, король Хусейн воздел руки к небу и воскликнул: «Хвала Аллаху, я уж думал, этот холостяк никогда не женится!» Далее, согласно арабским традициям, отец жениха поехал к отцу невесты и попросил ее руки. Помолвка носила символический характер, но свадьба была настоящая. Платье для Рании шил Брюс Олдфилд – один из любимых дизайнеров принцессы Дианы. Работая над заказом из Аммана, он черпал вдохновение в старых книгах о сирийских нарядах. В итоге платье получилось настолько пышным, что Рании едва удалось сесть в автомобиль.
Молодожены были влюблены и счастливы. В 1994 году у них родился сын Хусейн, в 1996 году – дочь Иман, в 2000 году – дочь Сальма, в 2005 году – сын Хашим. Таким образом, когда Абдалла в 1999 году взошел на престол, у него уже был наследник. Но монарх исполнил волю покойного отца и назначил преемником своего брата Хамзу. Овдовевшая Нур получила статус матери наследного принца и успокоилась. Обиженные Сарват и Хасан покинули королевскую резиденцию и вернулись в свой особняк. Атмосфера во дворце постепенно нормализовалась.
Абдалла с головой ушел в работу. Подобно Хусейну, он активно ездил по стране и знакомился с подданными. Король не очень хорошо говорил по-арабски, но часто выступал с публичными речами.
Новоиспеченный монарх унаследовал от отца немало проблем, включая пресловутый «палестинский вопрос». Абдалла не претендовал на Западный берег – но, будучи женатым на палестинке, все-таки сумел расставить все точки над «1» в отношениях с ХАМАС. Если Хусейн видел в этой организации противовес ненавистной ему ООП, то при Абдалле активность ХАМАС подрывала авторитет королевства и мешала Иордании налаживать контакты с Западом.
31 августа 1999 года в Аммане были закрыты коммерческие фирмы, зарегистрированные на членов ХАМАС. Полиция подготовила ордеры на арест лидеров движения. Абдалла объявил о ликвидации представительств ХАМАС и о запрете его деятельности в королевстве. Организация в мгновение ока стала нелегальной – и власти Иордании более не собирались ее терпеть.
Иорданцы палестинского происхождения негодовали. Активисты организовывали демонстрации и разворачивали антихашимитские кампании в СМИ. Но монарх был непоколебим. Он заявил, что не позволит иорданским подданным действовать на иорданской территории в пользу неиорданской организации. Правительство проводило параллели между деятельностью ООП в 1970 году и ХАМАС – в 1999 году. Ставка делалась на то, что народ хорошо помнит «Черный сентябрь» и не захочет второй гражданской войны.
Проблемы, присущие эпохе Хусейна, не исчезли с его кончиной. Осенью 2000 года на Западном берегу и в секторе Газа разгорелось второе восстание палестинцев – интифада Аль-Аксы. В январе 2001 года Ясир Арафат и израильский премьер-министр Эхуд Барак провели переговоры – но не успели подписать соглашение: 6 февраля Барак проиграл выборы и лишился должности.
Новым главой кабинета стал Ариэль Шарон – участник всех арабо-израильских войн, командир легендарного Подразделения 101,[84] которое наводило ужас на палестинских боевиков. Шарон категорически отказался от диалога с ПНА. Основатель ХАМАС Ахмед Ясин «поддержал» израильского премьер-министра: «Сейчас не время говорить о перемирии. Сопротивление будет продолжаться вплоть до прекращения израильской оккупации Палестины». Израильтяне в ответ пообещали, что следующим шагом с их стороны будет физическая ликвидация шейха. Зеэв Бойм – замминистра обороны в правительстве Шарона – сказал: «Ясин помечен смертью. Ему следует зарыться поглубже, чтобы забыть о разнице между днем и ночью. Но мы найдем его в любом укрытии и уничтожим». Наблюдая за ситуацией в регионе, иорданцы вздохнули с облегчением – ведь их король больше не занимался миротворчеством.
Абдалла сталкивался с трудностями не только на международной арене. В первые годы правления монарх не мог определиться, какое правительство ему нужно. 4 марта 1999 года он утвердил свой первый состав кабинета – под руководством премьер-министра Абдуррауфа ар-Равабде. В 1980-х годах ар-Равабде исполнял обязанности мэра Аммана и получил прозвище «Бульдозер». Учитывая заявления Абдаллы о важности либеральных ценностей, такой выбор был странным.
Ожидалось, что консерватор ар-Равабде будет мирно сосуществовать с либералом Абделькаримом аль-Кабарити – председателем Королевского суда. Чиновники были вынуждены работать вместе – но не могли договориться ни по одному вопросу. Обсуждения законопроектов о правах женщин, свободе прессы и либерализации экономики едва не заканчивались потасовками. Вскоре аль-Кабарити по своей воле подал в отставку. Ар-Равабде решил, что победил. Окрыленный успехом, он разработал план консервативных реформ. Абдалла изучил документ и ужаснулся – премьер-министр хотел избежать любых демократических преобразований. Обескураженный монарх расстался с ар-Равабде.
Формируя второй состав правительства, Абдалла руководствовался собственными симпатиями и предпочтениями. Премьерское кресло занял Али Абу-Рагеб, в 1990-е годы служивший министром промышленности, министром торговли, а также министром энергетики и минеральных ресурсов. Он выступал в защиту частной собственности и свободы предпринимательства, был в хороших отношениях с парламентом и мечтал о либеральных реформах в Иордании. Абу-Рагеб превосходно подходил на роль главы исполнительной власти, и Абдалла удерживал политика в этой должности более трех лет – даже когда обстоятельства, благоприятствовавшие его назначению, давно миновали.
Правительство Абу-Рагеба толком не успело проявить свои истинные намерения – разразилась интифада Аль-Аксы. Министрам пришлось управлять страной в полувоенных условиях, а не проводить реформы, как задумывалось ранее. Интифада вызвала в арабском мире очередной всплеск националистических и антиизраильских настроений. В иорданских городах не стихали демонстрации. Армия и полиция следили за порядком – но Абдалла начал постепенно отказываться от либерализма.
9 ноября 2005 года в трех амманских отелях – «Grand Hyatt», «Radisson SAS» и «Days Inn» – прогремели взрывы. Ответственность за теракты взяла на себя группировка Абу Мусаба аз-Заркави.[85] Сам он намереваля свергнуть хашимитский режим (как «противоречащий исламу») и угрожал убить короля Абдаллу. Иорданцы негодовали. Старейшины влиятельного бедуинского клана Халейла, к которому принадлежал аз-Заркави, публично отреклись от родственника.
Ближний Восток снова лихорадило. 9 апреля 2003 года американские войска взяли Багдад. Вашингтон обвинял Саддама в связях с террористами и производстве оружия массового поражения. Иракского президента судили и повесили. Западный берег и сектор Газа пылали. Интифада Аль-Аксы затягивалась – за время боевых действий погибли ее основные вдохновители. Весной 2004 года израильтяне устранили шейха Ясина. Это было не убийство – это было уничтожение.
Утром 22 марта Ясин направился в мечеть, расположенную недалеко от его дома в Газе. Шейха сопровождали сыновья и охранники – они заметили в небе израильский самолет и посоветовали Ясину отказаться от поездки. Тот ответил: «Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся». Это были последние слова основателя ХАМАС. Когда шейха усаживали в автомобиль, вертолет «AH-64 Apache», получивший наводку с самолета, выпустил по кортежу несколько ракет. Ясин погиб на месте. За 67 лет жизни он неоднократно сидел в тюрьме, пережил ряд покушений – но все попытки убить шейха заканчивались неудачно. Этого парализованного, почти слепого старика, прикованного к инвалидной коляске, удалось уничтожить лишь ракетным ударом.
Преемник Ясина – Абд аль-Азиз ар-Рантиси – разделил судьбу своего предшественника: весной 2004 года он погиб во время израильского авианалета. После этого Халед Машаль запретил публиковать имена следующих лидеров ХАМАС – в целях их безопасности.
Палестинцы продолжали нести потери. Осенью 2004 года умер Ясир Арафат – и к началу 2005 года интифада затухла. ПНА возглавил Махмуд Аббас – друг Арафата и председатель ФАТХ.[86] Летом 2007 года ФАТХ и ХАМАС, имевшие друг к другу множество претензий, поделили Палестинскую автономию. Махмуд Аббас получил Западный берег, а его оппонентам достался сектор Газа.
После этого ХАМАС принялся наращивать военную мощь, получая финансовую помощь из Ирана и Сирии. «Братья-мусульмане»* доминировали в египетском парламенте. На Ближнем Востоке поднималась очередная волна исламизма – и иорданские радикалы заметно оживились.
Абдалла не стал дожидаться последствий и ужесточил контроль над исламистами. В 2006 году парламент принял Закон о борьбе с терроризмом, который расширил полномочия правоохранительных органов. Власти следили за религиозной сферой жизни общества, в первую очередь – за религиозным образованием. Отныне для проповедования и обучения чтению Корана требовалось разрешение от министерства по делам религии. Но это были первые шаги – в 2009 году Абдалла распустил парламент. К осени 2010 года в Иордании завершилась избирательная реформа, увеличившая число избирательных округов. Цель преобразований заключалась в том, чтобы максимальное количество мандатов получили депутаты от сельских регионов, где король был очень популярен. Исламисты бойкотировали выборы – и лишились мест в парламенте.
Напряженная ситуация в Иордании усугубилась Арабской весной. На рубеже 2000–2010-х годов на Ближнем Востоке одна за другой вспыхивали революции. Арабы выступали против нищеты и угнетения собственными правителями – причем движущей силой уличных беспорядков была радикально настроенная молодежь. Арабская весна объединила самых разных людей: одни жаждали демократических реформ, другие – возвращения к «истинному исламу».
Итоги волнений впечатляли – к маю 2012 года были свергнуты президент Туниса Зин эль-Абидин Бен Али, президент Египта Хосни Мубарак и президент Йемена Али Абдалла Салех. Ливийский лидер Муаммар Каддафи лишился не только власти, но и жизни. В Сирии, Ливии и Йемене грянули гражданские войны, которые длятся поныне. Алжир, Ирак, Ливан, Мавританию, Джибути и Западную Сахару сотрясали массовые протесты. Мятежники бастовали, дрались с полицией, практиковали самосожжение. Главный лозунг Арабской весны звучал коротко и ясно: «Народ хочет падения режима» (араб.الشعب يريد ونقاط النظام).
В хашимитском королевстве беспорядки начались 22 января 2011 года. Исламисты требовали роспуска парламента, отставки правительства и возврата к старой избирательной системе. Арабская весна взбудоражила народ – но Абдалле удалось погасить недовольство иорданцев. Сперва он уволил премьер-министра Самира ар-Рифаи, который прослыл взяточником. Далее монарх успокоил подданных тем же способом, что и правители стран Персидского залива, – выделил $ 500 млн на зарплаты и ценовое регулирование.
Тем временем Ирак и Сирию уже разрывали кровавые щупальца «Исламского государства» («ИГ»)*. Иорданская армия и королевские ВВС бомбили позиции боевиков. 24 декабря 2014 года в ходе очередного авиаудара один истребитель разбился из-за технических неисправностей. Летчик Муаз аль-Касасиба катапультировался – но попал в плен. «ИГ»* предложило обменять его на Саджиду ар-Ришави и Зияда аль-Карбули, заточенных в иорданскую тюрьму.[87] Абдалла не хотел обменивать двух известных преступников на обычного лейтенанта – но аль-Касасиба имел бедуинские корни. Бедуины не простили бы Хашимиту гибели своего соплеменника.
Однако террористы лгали. Аль-Касасиба погиб еще до того, как стороны достигли консенсуса. Его смерть была страшной и мучительной – юношу заперли в клетке и сожгли заживо. Новость о зверской расправе над пилотом потрясла Иорданию. Абдалла прервал визит в США, вернулся в Амман – и приказал повесить ар-Ришави и аль-Карбули. Иорданцы жаждали мести – и в феврале 2015 года монарх велел атаковать базы «ИГ»* с воздуха.
По данным СМИ, Абдалла II собирался лично участвовать в авиа-ударах – в качестве летчика-истребителя. Учитывая его армейское прошлое, эти сведения казались достоверными. Опубликованные фотографии запечатлели харизматичного и решительного короля в военной форме. Народ, как и прежде, в трудную минуту сплотился вокруг правителя. В дальнейшем информация о том, что Абдалла бомбил базы «ИГ»*, не подтвердилась – но это уже не важно.
Можно сказать, что Иордании повезло с королем. Абдалла II оказался достойным отпрыском древней династии. Вступление Иордании в ВТО (2000), развитие малого и среднего бизнеса, борьба с терроризмом, реализация социально-экономических проектов – все это заслуга Абдаллы и его супруги Рании.
Иорданцы обожают венценосную чету.[88] Почти в каждой лавке, в каждом кафе висит их семейная фотография – либо портрет нынешнего монарха. Абдалла, подобно отцу, часто гуляет по Амману без охраны – но не инкогнито, как Хусейн, а открыто и гордо, всем своим видом показывая, что он – у себя дома.
Помимо прочего, монарх разбирается в японской кухне и является фанатом культового сериала «Звездный путь» («Star Trek»). Когда Абдалла еще был принцем, создатели «Звездного пути» пригласили его сняться в эпизодической роли. 13 марта 1996 года в эфир вышла серия, в которой будущий король сыграл крошечную роль без слов. Имя августейшего актера даже не попало в титры.
Абдалла и Рания любят появляться на публике, их снимки печатают глянцевые издания. Королева охотно посещает различные ток-шоу, где рассказывает о семейной жизни, воспитании детей и отношениях с мужем. Она регулярно занимает верхние строчки в рейтингах вроде «Самая элегантная женщина года», «10 самых красивых женщин арабского мира» и т. д. Первую леди Иордании называют «иконой стиля» – словно знаменитую актрису или модель.
Однако в последнее время в Иордании нарастает недовольство монархическим режимом. Страна пытается выйти из экономического кризиса, усугубленного пандемией коронавируса и отсутствием туристов. Уровень безработицы растет, уровень жизни снижается. «Ползучая исламизация» набирает обороты – например, большинство школ уже практикует раздельное обучение мальчиков и девочек. На семейных застольях и праздниках мужчины и женщины всё реже собираются вместе. На улицах и в университетских кампусах агрессивно реагируют на юношей и девушек, гуляющих вместе, а также на иорданок без хиджаба. Это очень тревожные признаки – и в королевстве их раньше не наблюдалось. Причина проста: государство плохо спонсирует лояльных имамов – и те обращаются за финансированием к «радикально настроенным элементам», в том числе и из-за рубежа. В обмен на покупку Коранов или установку кондиционера в мечети меняется риторика имама – а также идеи, внушаемые им прихожанам.
В то же время Абдалла и Рания, по слухам, живут в Лондоне, часто бывают в Европе и США – и прилетают в Амман лишь пару раз в месяц. Злые языки утверждают, что монарх веселится в западных казино. Его любовь к роскошным яхтам и автомобилям обходится подданным недешево – как и любовь королевы к украшениям и модной одежде. Вместо того чтобы решать проблемы своей страны, Абдалла взял за привычку обвинять во всех бедах кабинет министров, распускать его – и формировать новый. Возможно, постаревший Хашимит просто устал управлять Иорданией – но в апреле 2021 года обстановка накалилась настолько, что дело едва не завершилось государственным переворотом.
Как утверждается, во главе мятежников стоял принц Хамза – единокровный брат монарха, сын Нур. В 1999–2004 годах он уже являлся кронпринцем – Абдалла передал ему этот титул, исполнив последнюю волю их покойного отца Хусейна. Эксперты видят в неудавшемся заговоре саудовский и израильский след. Кроме того, они отмечают, что Хамзу – ярого критика Абдаллы – поддержали несколько членов хашимитской династии, а также многие офицеры и бедуинские вожди (при том, что бедуины традиционно составляют костяк иорданской армии).
Тем не менее, переворот удалось предотвратить. Абдалла с Хамзой публично примирились. Речь короля, произнесенная по этому поводу, не отличалась оригинальностью. Он заверил подданных, что правящая семья едина, ситуация под контролем и в Аммане все спокойно. Сейчас Иордании меньше всего нужны новые потрясения – и монарх давно позаботился о том, чтобы подготовить себе достойного преемника.
Дети Абдаллы и Рании воспитываются согласно династическим традициям. Король уделяет особое внимание первенцу – принцу Хусейну, названному так в честь деда и далекого предка – шарифа Мекки. Юноша был объявлен наследником престола в 2004 году – с тех пор его готовят к работе главы государства. В 2015 году 21-летний Хусейн председательствовал на заседании Совета Безопасности ООН, в 2017 году – впервые выступил с речью на Генеральной Ассамблее ООН. Подобно большинству хашимитских монархов, он получил западное образование, окончив Джорджтаунский университет и Сандхерст.
Хусейн занимается спортом, любит пилотировать самолеты и вертолеты – словом, идет по стопам отца и деда. Трудно сказать, каким он будет правителем и какие испытания выпадут на его долю – но, перефразируя изречение короля Хусейна, Иорданское Хашимитское Королевство должно продолжаться.
У него просто нет другого выбора.
Часть IV
Грандиозные планы
Добро пожаловать в Халидж
Люди с холодным взглядомВслед мне бросают легко:«Он помешан на чарах Аравии,Помутивших разум его».Уолтер Де ла Мар
Слово «Халидж» (араб. الخليج– залив) применяется по отношению к Аравийскому полуострову и Персидскому заливу – когда речь идет о шести арабских монархиях: Бахрейне, Катаре, Кувейте, Объединенных Арабских Эмиратах (ОАЭ), Омане и Саудовской Аравии. Вместе они составляют шесть из восьми стран региона Персидского залива – и половину его территории.[89]
Иностранные путешественники, дипломаты и авантюристы были очарованы природой и культурой Аравии. Экзотическая Джазира[90] – с ее бедуинской романтикой, древними легендами и недоступными для иноверцев мусульманскими святынями – издавна будоражит воображение европейцев и американцев. Наше современное восприятие Халиджа – это сказки «Тысячи и одной ночи» новой эпохи, где женщины, закутанные в черные одежды, по-прежнему таинственны, а мужчины – обладатели несметных богатств – всё так же храбры и жестоки, как и сотни лет назад.
Впрочем, сама Аравия вряд ли соответствует западным представлениям о ней. Лишь во второй половине XX века ее страны перешли от добычи жемчуга к добыче нефти и от бедности к процветанию. Крупные города – Манама, Доха, Эль-Кувейт, Дубай, Абу-Даби, Маскат и Эр-Рияд – превратились в международные коммерческие центры. Посреди бесплодной пустыни выросли небоскребы. Нигде на земле – кроме отдельных районов Азии – за последние десятилетия не наблюдается столь кардинальных изменений. Эксцентричное поведение арабских шейхов – помноженное на мифы об их коварстве, порочности и баснословных сокровищах – только подстегивает жгучий интерес Запада к Заливу.
САМЫЕ НЕОБЫЧНЫЕ ТРАТЫ АРАБСКИХ ШЕЙХОВ
1. В 2010 году шейх Хамад бин Хамдан аль-Нахайян из Абу-Даби заказал написать свое имя километровыми буквами, которые видно из космоса. Гигантская надпись «HAMAD» была выполнена на острове Аль-Футаиси, который находится в Персидском заливе и принадлежит шейху.
Уникальный «автограф» выкопали в песке. Высота каждой буквы-траншеи составляла 1 км, общая длина всей надписи – около 4 км. Аль-Футаиси – небольшой остров, и на нем поместились не все буквы. Элементы «автографа», выходящие за пределы суши, пришлось огораживать в воде, чтобы обозначить их контуры. Стоимость работ не разглашалась, но в 2012 году надпись засыпали.
2. Соколиные рейсы и авиаперелеты – распространенное явление в Халидже. Наличие хищных птиц свидетельствует о высоком статусе их хозяина. Некоторые пассажиры авиакомпаний Залива предпочитают летать первым классом вместе с пернатым питомцем (как на Западе летают с кошками и собаками).
Эмиратский авиаперевозчик «Etihad Airways» разработал правила, регламентирующие перевозку соколов и ястребов. Кресла в салоне обтягивают целлофаном и устанавливают специальные жердочки. На пернатого «пассажира» надевают наглазники, чтобы он не нервничал. Кроме того, на сокола или ястреба требуется оформить паспорт, который стоит $ 130. За 2002–2013 годы правительство ОАЭ выпустило свыше 28 тыс. подобных документов. Паспорт позволяет легально перевозить птиц из ОАЭ в Бахрейн, Оман, Катар, Саудовскую Аравию, Пакистан, Марокко и Сирию.
Иногда для перевозки птиц арендуют целый самолет. В октябре 2019 года такой спецборт прилетел в Узбекистан. По слухам, соколы с этого рейса принадлежали дубайскому принцу Хамдану ибн Мухаммеду аль-Мактуму, который как раз устраивал соколиную охоту в Узбекистане.
3. Легендарный лондонский универмаг «Harrods» официально принадлежит Государству Катар через его суверенный фонд благосостояния «Qatar Investment Authority». На самом же деле «Harrods» приобрел катарский амир Хамад бин Халифа аль-Тани. По одной версии, он подарил универмаг своей матери, по другой – жене, шейхе Мозе. Обе женщины слывут известными модницами. Позже династия Аль Тани приобрела модные дома «Valentino» и «Balmain».
Халидж занимает около 4 тыс. км – от бухты Шатт-эль-Араб до окраин Омана. Здесь сосредоточено более половины мировых запасов нефти и свыше трети запасов газа. За исключением Саудовской Аравии (образованной в 1932 году) и Кувейта (независимого с 1961 года), все государства региона обрели суверенитет в 1971 году. Впоследствии они потратили на оружие сотни миллиардов долларов – но не стали милитаристскими и даже не приобрели серьезный военный опыт. Их возвышение – результат роста цен на нефть в 1970-х годах. Правящие династии Халиджа внезапно разбогатели, и «черное золото» превратилось в инструмент политического влияния. По замечанию британской газеты «The Economist», это дало Персидскому заливу «силу, почти уникальную в истории».
Аравия – один из древнейших ареалов обитания человека. Считается, что основной путь расселения Homo sapiens из Африки в Южную и Юго-Восточную Азию пролегал через Оман. Дильмун (Бахрейн) был известен еще шумерам и аккадцам, первые упоминания о нем датируются III тысячелетием до н. э. Катарцы торговали с Вавилоном, Ассирией и Финикией. Позже в Халидже поселились греческие колонисты.
История Джазиры изобилует неожиданными фактами. Например, в 2014 году шейх Султан бин Мухаммад аль-Касими – чей род правит эмиратами Шарджа и Рас-эль-Хайма в составе ОАЭ – заявил, что город Рас-эль-Хайма основали в XIII веке армяне, бежавшие из Персии во времена монгольского вторжения. Испокон веков за Аравию боролись персы, португальцы и османы. Арабские племена кочевали в поисках наилучших мест проживания – так, в XVIII веке семьи Аль Сабах и Аль Халифа перебрались в свои нынешние владения – Кувейт и Бахрейн соответственно – из Неджда. Пустынный полуостров притягивал людей, ибо его пересекали важные коммерческие маршруты – включая Великий шелковый путь, который связывал самые отдаленные районы ойкумены со Средиземноморьем.
Аравийские шейхства (княжества) регулярно разоряли враги – но они выживали за счет работорговли, рыболовства и жемчужного промысла. До XIX века в регионе хозяйничали разбойники, возглавляемые предками нынешних амиров, – в том числе из рода Аль Касими. Северо-восточное побережье Аравии называли «Пиратским берегом». В 1798 году владыка Омана, Султан ибн Ахмед, нуждавшийся в защите, подписал союзный договор с англичанами. Спустя 21 год королевская эскадра разгромила флот шести местных шейхств: Дубая, Абу-Даби, Рас-эль-Хаймы, Аджмана, Шарджи и Умм-эль-Кайвайна (сейчас ОАЭ). Победители и побежденные заключили мир, к которому присоединился Бахрейн.
Так началась эпоха британского господства в Персидском заливе (1820–1970). Британцы пришли в Халидж, дабы взять под контроль местную торговлю и обезопасить морской путь к Индии – жемчужине своей колониальной империи. К середине XIX века английские дипломаты, бизнесмены и разведчики окончательно обустроились в Маскате, Мухарраке, Дохе, Дубае и Абу-Даби – и режим протектората заработал в полную силу.
Теперь шейхства «Пиратского берега» именовались Договорными государствами (англ. trucial states)[91] – в знак признания их договора с Туманным Альбионом. На основании этого документа англичане определяли внешнюю политику местных правителей и защищали их от врагов. Взамен шейхи не мешали британцам вести коммерческую и военную деятельность в Заливе. Лондон щедро оплачивал арабскую лояльность. Сотни тысяч фунтов стерлингов позволили амирам и их ближайшим родственникам сконцентрировать в своих руках власть над будущими поколениями – на десятки лет вперед.
Впрочем, амирам не удавалось транжирить английские деньги. Бахрейнский хаким[92] получал треть доходов, треть тратили на государственные нужды и еще треть – откладывали. В Катаре действовало «правило четырех четвертей» – деньги распределялись поровну между шейхом, его семьей, подданными и казной. В Саудовской Аравии, где британское влияние было гораздо слабее, каждый доллар доставался королю – и тот распоряжался финансами на свое усмотрение. Отсутствие контроля и отчетности объясняет, почему в 1960-х годах КСА[93] все еще занимало деньги у Международного банка реконструкции и развития, хотя за 1955–1965 годы доходы Эр-Рияда выросли в 30 раз.
Принимая британские «советы и поощрения», шейхи самостоятельно отправляли законодательную, исполнительную и судебную власть (кроме тех случаев, когда, по мнению английских чиновников, вопрос затрагивал международную сферу). Лондон не диктовал своим подопечным порядок престолонаследия – но каждый новый амир официально заявлял, что готов соблюдать условия, закрепленные в договоре. Протекторат вполне удовлетворял шейхов. На протяжении 150 лет они тесно сотрудничали сперва с Британской Ост-Индской компанией, потом – с министерством по делам Индии, а с середины XX века – с МИДом.
Но в 1960-х годах у Великобритании уже не было ни денег, ни желания контролировать Халидж. Старая империя разваливалась. Англичане, измотанные Второй мировой войной и антиколониальными бунтами, одно за другим теряли свои ближневосточные владения: Палестину, Иорданию, Египет, Ирак… Летом 1961 года последние королевские солдаты покинули Кувейт, и тамошний протекторат был упразднен. В январе 1968 года Лондон решил вывести войска из региона Персидского залива. Узнав об этом, госсекретарь США Дин Раск раздраженно бросил министру иностранных дел Джорджу Брауну: «Ради Бога, будьте британцами!»
Однако династии Халиджа не желали, чтобы англичане убрались восвояси. «Великобритания справилась бы, будь у нее новый Черчилль», – сетовал бахрейнский хаким Иса ибн Салман аль-Халифа. Амир Дубая, Рашид ибн Саид аль-Мактум, говорил: «Все побережье, народ и правители, – все за сохранение английских войск». Если шейхи Кувейта просто выразили несогласие с решением Туманного Альбиона, то шейхи Бахрейна, Катара, Дубая и Абу-Даби убеждали британцев остаться – и даже предлагали содержать их гарнизоны за свой счет. Но Лондон отказался.
Общество Залива имеет племенной характер. Племя всегда играло главную роль в социальных, экономических и политических делах. Концепция национального государства не приживалась в регионе, где люди кочевали, не обращая внимания на границы, а семьи были и остаются разделенными между КСА, Кувейтом, Бахрейном, ОАЭ и Катаром. Династии Халиджа доводятся друг другу родственниками, ибо происходят из одних племен и племенных союзов (Бани Яс, Бану Утуб и другие). Некоторые из них очень древние – например, катарский род Аль Тани берет начало из племени Бану Тамим, которое сформировалось еще до VII века. Брак хашимитской иорданской принцессы Хайи и дубайского амира Мохаммеда ибн Рашида аль-Мактума, который был заключен в 2004 году и активно освещался в прессе, – не только династический, но и племенной.
Трайбализм обеспечивал легитимность правителя – ведь его власть зиждилась на хороших отношениях с другими племенами и кланами внутри его собственного племени. В Саудовской Аравии амиру приходилось ладить с авторитетными богословскими семьями, в Кувейте – с богатыми купеческими родами, в Катаре – с землевладельцами, которым принадлежали финиковые сады возле столицы. За верность правящей династии элиты Залива получали деньги, должности и награды.
Простому люду – ремесленникам, рыбакам и мелким торговцам – хватало и того, что шейх гарантировал им элементарную безопасность. Для Халиджа племенная легитимность – это синоним легитимности национальной. Плакат катарского министерства туризма в аэропорту Дохи утверждает, что королевство «вечно традиционное, отчетливо современное».
После Второй мировой войны считалось, что, если какая-либо страна не имеет значительной территории, 10 млн населения и внушительного военного потенциала, то она просто мала – и вряд ли может быть государством. Обретя суверенитет, Катар, Кувейт, Бахрейн и ОАЭ стали одними из самых крошечных государств на планете. Их совокупное население составляло около 1 млн человек. Намерение местных шейхов вступить в ООН вызвало жаркие споры о том, будет ли международная организация пользоваться доверием, если примет в свои ряды столь незначительные государственные образования.
В 1966 году – когда никто в мире еще не слышал про Абу-Даби – шейх Зайд ибн Султан аль-Нахайян пригласил японского инженера Кацухиро Такахаси, чтобы перестроить город. «Я позвонил в авиакомпанию “Pan American Airlines”, но они даже не представляли себе, где находится Абу-Даби, – вспоминал Такахаси. – Они спросили: “Может, это какой-то новый город на Карибских островах?”»
В центре Халиджа расположена Саудовская Аравия. Она занимает 80 % Джазиры, имеет самую многочисленную на полуострове армию, владеет гигантскими запасами нефти и дольше всех присутствует на международной арене. Это огромная страна – 13-я по площади в мире. Она в 4 раза больше Франции, в 6 раз – Японии и в 7 раз – Омана, второго по величине государства Залива. Оман, в свою очередь, больше Кувейта, Катара, Бахрейна и ОАЭ вместе взятых – что лишний раз подчеркивает, насколько они малы по сравнению с КСА. Неудивительно, что соседи всегда относились к Саудитам с недоверием. Но все они согласны с позицией Эр-Рияда, которую в 1970-х годах озвучил саудовский министр обороны Султан ибн Абдул-Азиз: «Нет жизни без стабильности».
За десятилетия существования ЛАГ ей так и не удалось сплотить арабские государства. Нередко Лига разжигала конфликты вместо того, чтобы их гасить. Но шейхи Залива мечтали о взаимной интеграции. На заре 1970-х годов правящие семьи бывшего «Пиратского берега» – Аль Нахайян (Абу-Даби), Аль Мактум (Дубай), Аль Шарки (Фуджейра), Аль Маулла (Умм-эль-Кайвайн) и Аль Касими (Шарджа и Рас-эль-Хайма) – создали новое государство: ОАЭ. В 1981 году все монархии Халиджа объединились, сформировав Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ).
Бахрейнский амир Иса провозгласил ССАГПЗ «сияющей звездой на небе нашего региона», а также «рекой, которая орошает путь будущего, встречается с потоками добра и устремляется к берегам славы». «Мы думаем вместе, мы говорим вместе, мы планируем вместе и мы смотрим на вещи вместе, а не по отдельности», – заявил оманский султан Кабус. Саудовский принц Абдалла до образования ССАГПЗ ни разу не выезжал за пределы родного королевства. Это не помешало ему приветствовать новый союз как «великую идею», имеющую «далеко идущие последствия».
Правящие династии Залива сплотились, ибо знали о своей уязвимости. Богатые, но слабые в военном плане, они могли привлечь захватчиков. Шейхи верили, что обезопасить свои владения можно лишь совместными усилиями. ССАГПЗ – это оазис стабильности на нестабильном Ближнем Востоке. В критические моменты монархи Джазиры забывают о разногласиях. Так было во время Ирано-иракской войны (1980–1988), нападения Саддама Хусейна на Кувейт (1990), терактов 9/11 в США (2001), американского вторжения в Ирак (2003) и Арабской весны (2010–2012). Всякий раз, когда Ближний Восток погружается в хаос, амиры Залива сохраняют хладнокровие. Сейчас им приходится иметь дело с гегемонистскими амбициями Ирана и Турции, кризисом в Ираке, гражданскими войнами в Сирии, Йемене и Ливии – а также с террористической угрозой. Все эти проблемы занимают ключевое место в международной повестке – и, значит, Халидж надолго останется в центре глобальной системы безопасности.
Конечно, амиры не всегда преследуют одинаковые цели во внешней политике. Они часто ссорятся и участвуют во всяческих скандалах.
Но династии Залива никогда не воевали друг с другом. Серьезные противоречия ни разу не перерастали в полномасштабный конфликт. Страны Халиджа объединяет нечто большее, чем язык, религия, родственные связи, схожие традиции и вера в коллективную безопасность. Имя этому интегрирующему фактору – нефть.
Благодаря нефти арабские государства Персидского залива присутствуют на международной арене. «Черное золото» позволяет им преодолеть любые невзгоды – в том числе мировой экономический кризис 2008–2013 годов. Бизнесмены Джазиры скупают элитную недвижимость по всей планете и приобретают доли в крупных компаниях – от финансовых учреждений до модных брендов. Страны Залива успешно проникают на развивающиеся рынки, включая Индию и Китай. На Ближнем Востоке они являются ведущими инвесторами в сфере туризма, энергетики, строительства и сельского хозяйства. Кроме того, Ха-лидж периодически давит на Запад и активно вмешивается в дела других исламских государств. Экономическая и дипломатическая интервенция – краеугольный камень усиления аравийских монархий. В англоязычной литературе для этого есть термин «возвышение Залива» (англ. the rise of the Gulf).
Халидж богат – но отнюдь не баснословно. В начале 2000-х годов американцы тратили на табак столько же, сколько Саудовская Аравия получала от продажи нефти. В 2004 году, когда США оставили $ 89 млрд в Ираке, ВВП Кувейта равнялся $ 45 млрд. Стоимость компании «Apple» в 2015 году превышала годовой ВВП Саудии. СМИ восторженно трубят о невероятной арабской роскоши – но Залив не способен конкурировать с экономически развитыми державами. Члены ССАГПЗ владеют лишь 1 % мировых активов и по-прежнему не входят в топ-10 стран по номинальному значению ВВП.
Тем не менее, династии Халиджа видят его глобальным коммерческим центром, который связывает Восток и Запад. Дубай – уже не просто популярный курорт, но гигантский инвестиционный проект. Шейхи не жалеют денег на привлечение туристов и бизнес-партнеров. Пока вы читаете эти строки, на Аравийском полуострове вырастают новые высокотехнологичные города: Лусаил (Катар), Масдар (ОАЭ), Хабари (Кувейт), Дукм (Оман), Неом (КСА) и другие. «Старые» мегаполисы вроде Эр-Рияда и Абу-Даби расширяются и совершенствуются. Бахрейн и вовсе называют «страной-новостройкой». Если раньше знаменитости приобретали недвижимость на Лазурном берегу во Франции, то сейчас они всё чаще выбирают побережье Аравии.
Эта «мгновенная урбанизация» сопровождается дорогими пиар-кампаниями. В регионе постоянно идут всевозможные форумы и конференции. Ежегодный автосалон «Dubai International Motor Show» – событие международного масштаба. Всемирная выставка, которая с XIX века организовывалась под эгидой западных держав, в 2021 году пройдет в Дубае. Катар примет Чемпионат мира по футболу – 2022 (в 2015 году он уже принимал Чемпионат мира по боксу). Летом 2020 года ОАЭ первыми в арабском мире отправили зонд к Марсу; причем публичным лицом и научным руководителем космической миссии стала женщина – Сара аль-Амири. Весной 2021 года Эмираты сообщили, что готовят первую в истории арабскую женщину-космонавта – Нуру аль-Мат-руши. Кроме того, в Халидже находятся штаб-квартиры глобальных СМИ: «Al Jazeera» (Катар) и «Al Arabiya» (ОАЭ). В Абу-Даби расположены филиалы известных музеев – Лувра и Гуггенхайма. Королевская опера в Маскате – один из самых богато украшенных театров на земле.
Помимо того, в Заливе стремительно развиваются современные коммуникационные технологии – в первую очередь, популярные соцсети («Facebook», «Instagram» и «Twitter»). За 2000–2012 годы количество интернет-пользователей выросло на 2000 %. В одной только Саудии их насчитывается свыше 10 млн (по сравнению с 500 тыс. 15 лет назад). Число ежедневных просмотров на «YouTube» в КСА перевалило за 200 млн, это один из самых высоких показателей в мире.
Однако технологический скачок предшествовал социокультурным изменениям, которые обычно сопутствуют прогрессу либо предваряют его. Модернизация в Персидском заливе протекала в традиционных рамках племенного и монархического строя. Еще в 1974 году Мана аль-Отайба (министр энергетики ОАЭ) озабоченно произнес: «Мне нравится жить в пустыне, вдали от проблем. Мы можем попытаться сохранить наши добрые традиции, но я не обещаю, что нам это удастся».
Члены ССАГПЗ могут похвастаться низким уровнем преступности и высоким уровнем благосостояния. Доходы аравийцев минимум в пять раз превышают доходы арабов в других странах. В Омане закон запрещает платить подданному менее 350 риалов ($ 910), независимо от его квалификации и служебных обязанностей. Самый бедный эмират ОАЭ – Аджман. Его жители вынуждены трудиться, например, водителями в турфирмах. При этом под «нормальной» работой в Заливе обычно понимается владение собственным бизнесом (с зарубежным персоналом на всех уровнях), членство в руководстве крупной компании и госслужба, которая нередко является синекурой.
Кажется, что жизнь в странах Залива сытна и беззаботна. В Бахрейне даже чайки перестали летать из-за ожирения. Растолстевшие птицы пристрастились к человеческой пище. Они лениво передвигаются от одной урны к другой и собирают объедки, которые в изобилии выбрасывают бахрейнцы. «Чайки больше не летают, потому что слишком много весят. Мы видим, как они ходят по земле – как будто только что вышли с работы и пришли домой на обед. Мы видим, как они питаются остатками еды, например, макбусом и другими традиционными блюдами. Все, что осталось сделать, – дать им кувшин сока и десерт», – заявил глава технического комитета Северного муниципального совета Бахрейна Абдулла аль-Кубайси.
Достигнув финансового благополучия, шейхи Джазиры решились на либеральные преобразования. Политическая реформа 2000-х годов протекала плавно. В Катаре и Саудии состоялись муниципальные выборы. Кувейтские женщины впервые получили избирательное право. Бахрейн – согласно конституции 2002 года – провозгласил себя демократическим государством, где источником королевской власти является народ. Новая конституция Катара была ратифицирована на референдуме. Но даже эти «демократические» правовые акты закрепили положения о том, что власть принадлежит монаршему дому, ислам является официальной религией, а шариат – основой законодательства. Выборы в Федеральный национальный совет ОАЭ[94] (2006) называют «новой вехой в истории страны» – однако все места в ФНС достались членам правящих семей разных эмиратов и их родственникам. Несмотря на заявленную либерализацию, страны Халиджа де-факто остаются абсолютными монархиями и совершенно не скрывают этого.1 В Кувейте – единственной конституционной монархии Джазиры – в 2016 году пять человек были приговорены к лишению свободы за то, что дурно отзывались об амире Сабахе IV в мессенджере «WhatsApp». В марте 2021 года власти Омана заблокировали в стране популярное приложение «Clubhouse», с помощью которого оманцы могли выражать свое мнение без государственной цензуры.
Арабская весна (2010–2012) поставила крест на любых – даже самых робких – попытках реформ. Впрочем, арабские монархии – в отличие от республик – отделались малой кровью. Цензура усилилась. Подданные получили щедрые денежные выплаты. Но купленная лояльность не спасает от потрясений в долгосрочной перспективе. Сегодня в Заливе – как и во всем мире – на первый план выходят свобода слова, борьба с коррупцией и защита прав человека. Ни один из этих вопросов не является приоритетным для правящих династий Джазиры.
Ибн Сауд – основатель и первый король Саудовской Аравии – говорил, что его целью была «модернизация, а не секуляризация». Ислам зародился на Аравийском полуострове в VII веке. С тех пор он определяет настоящее и будущее стран Халиджа, их культуру и идентичность, менталитет и отношения с соседями. Шейх Зайд ибн Султан аль-Нахайян – «отец нации» в ОАЭ – превратил свою нищую страну в «новое чудо света». В интервью французской газете «Le Monde» (1979) он сказал: «Мы посвятили все свое богатство прогрессу и процветанию нашего народа. Если бы мы на мгновение почувствовали, что это противоречит нашей религии, мы бы этого не сделали». В том же году принц Абдалла – наследник КСА – пообещал, что деньги и нефть будут «использоваться в соответствии с исламским духом». Саудовский король носит титул «Хранитель двух святынь» (араб. خانم الحرمين الشريفين) – то есть мечетей Аль-Харам в Мекке и Ан-Набави в Медине. Ежегодно сюда стекаются миллионы паломников. Поэтому регион Персидского залива в целом и КСА в частности находятся в центре мусульманского мира – и в наши дни приобретают глобальное значение.
Династиям Халиджа приходится лавировать между сторонниками и поборниками глобализации и «западных ценностей». Кроме того, шейхи должны разрешить «конфликт поколений». Их народы стремительно молодеют – и разочаровываются в жизни без амбиций и стимулов. Половина населения Залива скоро будет младше 15 лет. В Саудовской Аравии 60 % подданных нет и 20 лет, а большинству руководителей исполнилось 70–80 лет. Салман – нынешний король – взошел на престол в 2015 году в возрасте 79 лет – и, по слухам, уже страдал деменцией. Тогда арабы шутили, что саудовцам срочно нужна пенсионная реформа. Кувейтский амир Сабах IV умер осенью 2020 года в возрасте 91 года. Государство возглавил его младший брат – 83-летний Наваф. Наследному принцу Кувейта, Машаалю, – 80 лет. Это уже не проблема отцов и детей – это проблема дедов и внуков, зияющий разрыв между правящими и управляемыми.
В других странах Залива возраст монархов не столь критичен – но они сталкиваются с теми же трудностями, что и Саудия с Кувейтом. Юноши и девушки из Халиджа считаются самыми образованными в арабском мире. Однако у них мало шансов проявить себя вне государственного сектора. Все престижные рабочие места заняты иностранцами. Аравийцев, трудящихся в сфере услуг или на стройках, резко критикуют. Несколько лет назад в КСА буквально затравили молодого человека за то, что он устроился официантом в ресторан.
С 1960-х годов правители Халиджа удовлетворяют свою жажду модернизации при помощи нефтедолларов. В итоге регион наводнили гастарбайтеры из-за рубежа. Одни построили аэропорты, отели, больницы и супермаркеты. Вторые укомплектовали их персоналом. Третьи стали управлять новой инфраструктурой. Сегодня иностранцы в Заливе трудятся на всех уровнях – от уборки мусора до менеджмента. Они готовят еду, проектируют небоскребы, стоят за прилавками магазинов, обслуживают нефтяные насосы – и составляют около 90 % рабочей силы и 80 % населения региона. У большинства аравийских семей есть филиппинские, пакистанские и малайзийские горничные, шоферы, повара и няни.
Аравийское общество изменилось. Его верхушка – местные жители, которые обладают различными привилегиями, но не имеют стимулов для карьерного и профессионального роста. Далее – высококвалифицированные кадры, преимущественно, с Запада (топ-менеджеры, бизнес-консультанты, финансовые аналитики, пиар-технологи, специалисты в IT-сфере, инженеры и архитекторы). Средняя прослойка – врачи, учителя, бухгалтеры, программисты и иные образованные экспаты, не занятые в элитных и уникальных проектах. Низший класс – выходцы из Африки, Южной и Юго-Восточной Азии. Они выполняют «грязную» работу, которой никто не хочет заниматься (таксисты, курьеры, грузчики, уборщики и т. п.). Но даже эти мигранты – в отличие от аравийцев – вежливы, расторопны, быстро адаптируются к новым условиям и говорят на нескольких языках (в первую очередь – на английском). Это очень важно в мультикультурном социуме, а в ряде сфер – например, гостиничной – и вовсе играет решающую роль. Без гастарбайтеров Залив не проживет и недели.
Халидж вступает в новую эпоху – но в регионе царит неопределенность. Борьба местных консерваторов и модернистов разворачивается на фоне размежду самими странами Залива. К тому же Аравия – часть Ближнегоногласий Востока, и ее соседи не слишком благополучны и дружелюбны. Новости из Джазиры – будь то недавние договоры с Израилем, немыслимые ранее реформы в Саудии или семейные скандалы шейхов – постоянно обсуждаются в СМИ. Все это – увлекательная история аравийских династий; история, которая сделала их такими, какие они есть – и которую они зачастую не хотят вспоминать.
Джентльмены арабского мира: династия аль Саид (Оман)
Глава 1
Забытая империя
Когда барабаны султана звучат на Занзибаре, жители Великих Озер[95] танцуют под их ритм.
Арабская пословица
Смомента возникновения ислама в VII веке Аравийский полуостров навсегда вписан в историю человечества. Но города Джазиры на протяжении веков не имели столичного статуса. Столица Арабского халифата находилась в Медине всего 26 лет (630–656) – потом она переместилась в Ирак, Сирию и Египет. Эль-Куфа, Дамаск, Анбар, Самарра, Багдад и Каир переживали расцвет и упадок – но в Аравии ничего не менялось. Очутившись на задворках империи, Джазира погрузилась в глубокий сон и просыпалась лишь раз в год – на время хаджа.
Аравию не разбудило даже османское завоевание. Султан назначал местных правителей каймакамами[96] – и, разумеется, они открыто не возражали. Однако на большей части полуострова никогда не было турецких чиновников и военных гарнизонов. Местные правители не спешили признавать себя султанскими наместниками. Фейсал ибн Турки аль-Сауд подписывался как «амир Неджда», а Мубарак ас-Сабах – как «хаким Кувейта и глава его племен». Современная историография стран Залива отрицает сам факт османского господства над ними.
Многие города Халиджа были основаны в XVIII–XIX веках. Их названия отсылают к тем временам, когда по Аравии кочевали бедуинские племена. Так, топоним «Дубай» (араб. ١دبئ образован от наименования саранчи, коей изобиловали эти края. В окрестностях Абу-Даби (араб. بوظبي – отец газели) водилось множество газелей. «Рас-эль-Хайма» (араб. رأس الخيمة означает «верхушка шатра», «Доха» (араб. الدوحة) – «большое дерево», Эль-Кувейт (араб. الكويت) – «маленькая крепость, городок». В целом, названия нынешних столиц и мегаполисов Залива подчеркивали их бедность и провинциальность. Лишь топоним «Маскат» (араб.٠سقط – место., где бросают якорь) говорил о том, что у города есть экономический и военный потенциал.
Возвышение Залива в эпоху Нового времени начинается именно с Омана. В отличие от других аравийцев, оманцы начали вести оседлый образ жизни еще в древности, что повлияло на их культуру и нравы. Арабские источники истолковывают слово «Оман» (араб.غمان) как «место, где остановились». Греческие и древнеримские авторы – например, Клавдий Птолемей и Плиний Старший – использовали для обозначения Омана латинскую фразу «Omanum emporium» (от греч. – торговый город).
Исторический Оман состоял из четырех частей.
Первая – Центральный Оман (араб. اغمان الوسطى) или «настоящий
Оман» (англ. Oman Proper). Этот регион располагался вдали от Маската и охватывал земли на юго-востоке Аравийского полуострова за горным хребтом Джебель аль-Адхар. Центральный Оман не имел выхода к морю; его столица располагалась в городе Низва.
Вторая – Маскат, изначально небольшой султанат на побережье Оманского залива.
Третья – провинция Дофар на юге страны с центром в городе Салала.
Четвертая – «Пиратский берег», шейхства на северо-востоке Аравийского полуострова, ставшие в XIX веке Договорными государствами (сейчас ОАЭ)..[97]
Современный Султанат Оман появился лишь в 1970 году. С тех пор он включает в себя все территории, на которые распространяется власть хозяина его столицы – Маската.
Оман – старейшее независимое государство арабского мира. Местные жители всегда отличались свободолюбием – в их стране не смогли удержаться ни Аббасиды, ни персы. Захватчиков всякий раз изгоняли: иногда – через несколько лет, а иногда – спустя десятилетия. Та участь постигла и португальцев, которые закрепились в Омане еще в первой половине XVI века – при жизни Васко да Гамы. У оманского побережья до сих пор находят обломки португальских судов, в частности – корабля «Esmeralda», которым командовал дядя да Гамы – вице-адмирал Висенти Содри.
Васко да Гама стал первым европейцем, обогнувшим мыс Доброй Надежды на юге Африки. В Малинди (Кения) он нанял опытного арабского лоцмана Ахмада ибн Маджида – уроженца Маската. Ибн Маджид привел португальскую эскадру в Индию[98] Вскоре португальцы воцарились в акватории Индийского океана, которая раньше безраздельно принадлежала исламским купцам.
Маскат издавна славился мореплавателями. Среди них, помимо Ахмада ибн Маджида, – знаменитый Синдбад из сказок «Тысячи и одной ночи», собирательный образ восточного моряка.[99] Сегодня за право называть Синдбада своим соотечественником спорят китайцы, иранцы, иракцы, кувейтцы и оманцы – но последние ходили по морю еще в IV–III тысячелетиях до н. э., когда в Египте строили пирамиды.
Пока маскатцы покоряли океан, население Центрального Омана жило под властью ибадитских[100] имамов, правивших на основе шариата. Эта теократия – имамат Оман – с небольшими перерывами существовала более 1000 лет. Сперва имамы избирались народом, но в XVII веке их государство столкнулось с политическим кризисом. В господствующей семье Йарубидов власть передавалась по наследству, и многие имамы получали ее, еще будучи детьми. Йарубидам удалось мобилизировать своих сторонников и в 1650 году выбить португальцев из Маската – однако внутридинастические распри переросли в гражданскую войну, осложненную персидским вторжением (1743).
На фоне этих бурных событий к власти пришел Ахмед бин Саид аль-Бу-Саид (1710–1783), по легенде – потомок пророка Мухаммеда. Ранее он успешно занимался торговлей, но, благодаря дружбе с последним йарубидским имамом, занял должность губернатора Сохара. Ахмед девять месяцев оборонял город от персов, а затем убедил Надир-шаха[101] покинуть Оман.
Убеждение состоялось в лучших традициях восточной дипломатии. Отбросив врага от Сохара, Ахмед занял Маскат, велел привезти туда много мяса и пригласил персов на примирительный пир. Оманцев обуял гнев – по их мнению, оккупанты заслуживали смерти, а не угощения. Но Ахмед отнюдь не был наивен – хотя очень хотел казаться таковым.
В разгар праздника в зал ворвались люди Ахмеда и перебили всех гостей, кроме 200 человек. Этих счастливцев погрузили на корабли и обещали отправить домой – ради их же безопасности. Но, когда корабли вышли в море, все члены команд спрыгнули за борт и доплыли до берега – не забыв напоследок поджечь суда. Флотоводец, руководивший операцией, доложил Ахмеду, что враги или утонули, или сгорели заживо – и, в любом случае, больше никому не угрожают.
После этого Ахмед заслужил всенародную любовь. В 1749 году оманцы признали его новым имамом – в знак искренней благодарности за хитрость и мужество, проявленные при освобождении страны. Новоиспеченный имам основал династию Аль Саид, которая правит Оманом по сей день.
Царствование Ахмеда положило начало Оманской империи. Купец и воин, он неустанно отправлял корабли покорять новые земли. Маскат превратился в шумный коммерческий город – здесь торговали специями, благовониями, чаем, кофе, сахаром, жемчугом, золотом, серебром – и, конечно, невольниками. В поисках новых рабов оманцы рыскали по африканскому побережью, возводили крепости в Южной Азии, строили фактории[102] в Мозамбике, добирались до Китая, Цейлона, Суматры и Явы. Местные промыслы – будь то выращивание гвоздики на Занзибаре или добыча слоновой кости в Кении – приносили султану баснословный доход. Оманский военный флот являлся самым многочисленным в Индийском океане, уступая лишь британскому. Держава семьи Аль Саид была талассократией и в лучшие времена – в середине XIX века – раскинулась от пакистанского Гвадара до танзанийской Килвы и северо-запада Мадагаскара. Язык суахили обязан Оманской империи формированием и распространением, а Коморские острова – близостью к арабскому миру и, как итог, – членством в ЛАГ.
Расцвет Омана стал возможен, ибо в 1783 году – незадолго до смерти – Ахмед ибн Саид разделил династию на две ветви. Члены первой остались в Маскате и приняли титул султанов, а члены второй в статусе имамов отправились руководить Центральным Оманом. Ахмед, наученный горьким опытом Йарубидов, полагал, что это позволит его потомкам избежать ссор, сохранить власть и предоставить разным провинциям автономию, необходимую для их развития.
План реализовался только в последней части. На деле династия Аль Саид раскололась, и правитель Маската уже не претендовал на роль исламского лидера.[103] В дальнейшем воинственные имамы Центрального Омана будут постоянно конфликтовать с султаном из-за денег и иных ресурсов. Подобная борьба светского и религиозного характерна для Европы – и уникальна для Ближнего Востока, где монархические титулы имеют мусульманскую подоплеку, а монархами традиционно движет желание прославить себя во имя ислама.
Потомки Ахмеда ничем не отличались от других восточных деспотов – они так же свергали и убивали друг друга. Почти каждый мужчина рода Аль Саид мечтал сбросить с трона собственного отца или иного родственника. По всей стране множились форты и прочие крепости. Помимо охраны границ и складирования товаров, их использовали для заточения мятежников – потенциальных и реальных. Тогда же возникла любопытная традиция, согласно которой в тюрьме могли поочередно сидеть приближенные узника, «подменяя» его на несколько дней. Считалось, что окружение проштрафившегося должно разделить с ним ответственность, если тому потребуется ненадолго отлучиться из тюрьмы – чтобы, например, совершить коммерческую сделку.
Султан мог на время избавиться от самого агрессивного соперника, послав его в военную экспедицию, – дабы тот пал в бою или умер от чумы где-нибудь на окраине империи. Но если конкурент все-таки возвращался домой, то он смотрел на престол как на вожделенную и заслуженную добычу. Раздробленность династии привела к тому, что Маскат, надежно укрытый горами с суши, платил дань саудовским ваххабитам – бедуинам, у которых даже не было кораблей. Султан ибн Ахмед, заключивший союзный договор с британцами (1798), сделал это потому, что никто больше не желал его защищать.
При поддержке англичан Оманская империя достигла пика своего могущества, покорив «Пиратский берег», Бахрейн и Катар. Платой за это стало фактическое установление британского протектората над Оманом. Султан Саид, нареченный за военные успехи Великим, перебрался на Занзибар – центр прибыльного выращивания гвоздики и не менее прибыльной работорговли. Многие подданные последовали за своим господином.
Интересна судьба дочери султана – Саиды Сальмы. Она родилась в 1844 году на Занзибаре и после смерти родителей унаследовала несколько плантаций. Девочка самостоятельно научилась читать и писать, овладела двумя языками – арабским и суахили. Будучи грамотной, она стала секретарем своего брата Баргаша, который боролся с другим братом – Маджидом – за занзибарский престол. Но переворот не удался, Баргаш уехал в ссылку в Бомбей, и Саида помирилась с Маджидом.
На Занзибаре девушка познакомилась с немецким купцом Рудольфом Рюте и вскоре забеременела от него. В августе 1866 года – когда беременность уже нельзя было скрывать – она бежала на борт английского корабля и получила право на проезд в Аден (тогда – британский протекторат). В Адене пара воссоединилась. Саида приняла протестантизм, взяла имя Эмили и в 1867 году вышла замуж за Рудольфа. Затем семья отбыла в Европу и поселилась в Гамбурге. Там Эмили выучила немецкий язык.
Спустя три года Рудольф Рюте трагически погиб – его задавила конка. Вдова с детьми оказалась в крайне стесненных финансовых условиях. К тому времени Маджид умер, и Баргаш стал султаном Занзибара. Эмили попыталась встретиться с братом, чтобы обсудить возможность возвращения ее наследства. Но Баргаш отказался видеться с сестрой.
Канцлер Отто фон Бисмарк хотел использовать Эмили, чтобы подкрепить территориальные претензии Германии в Восточной Африке. Но в 1890 году Великобритания и Германия заключили Занзибарский договор, который урегулировал их колониальные интересы на «черном континенте». Занзибар отошел англичанам – и немецкое правительство забыло о существовании Эмили Рюте.
Для решения финансовых проблем Эмили написала книгу «Воспоминания арабской принцессы». Она была издана в Германии (1886), а потом – в Великобритании и США. Это первая известная автобиография арабской женщины.
Принцесса Занзибара Эмили Рюте скончалась в 1924 году в Йене. Похоронена в Гамбурге.
В 1840 году, когда остров превзошел в богатстве Маскат, Саид Великий перенес туда столицу. Его сыновья – Маджид (наследник Занзибара) и Тувайни (наместник отца в Маскате) – развязали междоусобицу за обладание всей империей. Семейный конфликт вылился в гражданскую войну – и останавливать ее пришлось британцам. В результате английского вмешательства династия Аль Саид снова пережила раздел власти (1860). Если первый раздел (1783) подразумевал дифференциацию светского и духовного влияния, то второй ознаменовал расчленение государства на два султаната: Оман (арабские, персидские и южноазиатские территории некогда единой державы) и Занзибар (ее владения в Восточной Африке – от севера Мозамбика до Сомали). Маджид воцарился на острове, Тувайни – в Маскате. Денег из африканских провинций он больше не получал.
Глава 2
Час быка
Когда бык падает, над ним поднимается много ножей.
Арабская пословица
В наши дни арабы Залива (за исключением оманцев) предпочитают не вспоминать Оманскую империю. Для эмиратцев, бахрейнцев, катарцев и кувейтцев ее слава – синоним их собственной ничтожности. Однако, по иронии судьбы, первым человеком, который решил позабыть столь могущественную державу, стал сын ее главного завоевателя – Маджид ибн Саид.
Новоявленный хозяин Занзибара наотрез отказался контактировать с братом. Кораблям из Маската было запрещено приближаться к острову. Занзибарцы не могли сдавать жилье внаем аравийским купцам, а Маджид перестал посылать традиционные подарки шейхам Джазиры. Разрыв между родственными государствами привел к тому, что Оман, лишившийся дани и товаров из Африки, стремительно беднел. Пытаясь выручить хоть какие-то деньги, султан Тувайни поднял налоги. Это спровоцировало бунт воинственных племен хинави и гафири, которые при любой возможности хватались за оружие еще со времен Йарубидов.
Слабостью Маската воспользовались иранцы. Они вернули себе ряд стратегически важных портов в Персидском заливе, включая Ормуз
и Бендер-Аббас. В приграничных районах Кении и Мозамбика активизировались португальцы. На Мадагаскар нацелились французы. «Пиратский берег» контролировали англичане. К тому же – после открытия Суэцкого канала (1869) и установления британского протектората в Адене (1886) – Оман оказался в стороне от морских торговых путей. Оманцы массово уезжали на Занзибар. Население Маската сократилось с 55 тыс. до 8 тыс. человек.
Пока государство Тувайни приходил в упадок, наследники Маджида полностью сконцентрировались на «черном континенте», пытаясь извлечь из него максимальную прибыль. Однако расцвет занзибарской ветви династии Аль Саид продлился недолго. На Восточную Африку претендовали две колониальные империи – Великобритания и Германия, с которыми арабы не могли тягаться.
Султаны Занзибара поддерживали то англичан, то немцев. Внук Саида Великого, Хамад, умудрился снискать расположение обеих сторон, получив от каждой награду – британский Высочайший орден Звезды Индии и прусский орден Красного орла. Впрочем, это не мешало ему интриговать против своих маскатских родственников. Но летом 1896 года Хамад скоропостижно скончался. Трон занял его двоюродный брат Халид, который симпатизировал немцам – и, по слухам, отравил своего предшественника.
Халид стал последним султаном независимого Занзибара. Он правил два дня – с 25 по 27 августа 1896 года. Англичане потребовали, чтобы Халид отрекся от престола, – но тот собрал армию в 2800 человек и приготовился к обороне.
27 августа в 9:00 срок британского ультиматума истек, и грянула Англо-занзибарская война – самая короткая в истории. Она длилась 38 минут. Крейсер «St. George» расстрелял султанскую резиденцию. Халид и его соратники бежали. Однако занзибарский флаг по-прежнему развевался на дворцовом флагштоке, ибо его некому было снять. Англичане расценили это как намерение врага продолжать сопротивление – и вели огонь до тех пор, пока один из снарядов не угодил во флагшток. Лишь когда знамя султаната упало на землю, британцы засчитали капитуляцию. За получасовую кампанию был легко ранен английский офицер; занзибарцы же потеряли 570 человек убитыми.
Саидиты возглавляли Занзибар еще 68 лет, но все они являлись британскими марионетками. Султан Хамуд, сменивший мятежного Халида, по воле англичан в 1897 году запретил рабство и освободил всех невольников. За это королева Виктория произвела его в рыцари. Рыцарского титула были удостоены и преемники Хамуда. Теперь монархов величали сэрами – но их владения съеживались, будто шагреневая кожа.
Одни восточноафриканские территории султаната – например, Кения – приняли британский протекторат; другие же были отданы Германии по Занзибарскому договору (1890). Условия соглашения понравились не всем. Немецкая пресса писала: «Мы меняем королевства (Уганду, Виту и Занзибар) на корыто (Гельголанд)». Но занзибарских Саидитов это уже не интересовало. Отныне их влияние ограничивалось парой островов[104] – и не распространялось даже на нынешнюю столицу Танзании – город Дар-эс-Салам, который в 1860-х годах основал султан Маджид.
Занзибар обрел суверенитет в 1964 году – в результате революции. Негритянское большинство взбунтовалось и обратило в бегство малочисленную арабскую элиту. Последний султан – Джамшид ибн Абдалла – получил подданство Великобритании и поселился в Лондоне. Остров, которым когда-то правили его предки, вошел в состав Объединенной Республики Танзания.
5 сентября 1946 года на Занзибаре в семье парсов из Гуджарата родился мальчик, которого нарекли Фаррухом. Фамилия его отца – Булсара – была образована от названия города Валсад к северу от Бомбея (сейчас Мумбаи). Когда мальчику исполнилось восемь лет, родители отправили его учиться в Индию – в школу города Панчгани, что в 150 км от Бомбея. В Панчгани проживали старшие родственники Фарруха, которые за ним присматривали.
В Индии Фаррух больше увлекался творчеством, нежели науками. Он с удовольствием играл в школьных спектаклях, рисовал и пел в хоре. Директор школы обратил внимание на музыкальные способности мальчика и написал его родителям, предложив организовать для ребенка курсы игры на фортепьяно.
Родители согласились – и Фаррух принялся осваивать инструмент. Позже он с приятелями сколотил группу «The Hectics». Ребята играли рок-н-ролл на танцах и вечеринках.
В 1962 году Фаррух провалил выпускные экзамены и вернулся на Занзибар. Когда произошла антифеодальная революция, семейство Булсара эмигрировало в Великобританию.
Спустя десяток лет Фаррух Булсара прославился. Он стал суперзвездой и до сих пор является любимым певцом миллионов людей во всем мире. Мы знаем его как Фредди Меркьюри – великого музыканта, композитора и, конечно же, вокалиста легендарной группы «Queen». Имя Фредди он взял еще в годы учебы в Панчгани.
В обнищавшем Омане дела тоже обстояли скверно. Ибадитских имамов и их консервативных последователей возмущало английское вмешательство в дела страны. Британский запрет на торговлю рабами и оружием существовал лишь формально и никогда не соблюдался – но отнюдь не прибавлял популярности монарху, которого считали покорным слугой Лондона. Ярость ибадитов всегда обрушивалась на самую близкую и доступную цель – султана Маската.
Зависимость Маската от Лондона приобретала все более отчетливый характер. В 1895 году султан Фейсал бен Турки при помощи британцев подавил восстание, профинансированное его двоюродным братом – занзибарским орденоносцем Хамудом. Но Фейсал не желал покоряться англичанам. В 1898 году он в пику протектору разрешил французам строительство углезаправочной станции в порту Бандар-аль-Джисса. Англия не могла позволить Оману такого самоуправства. Британские корабли обстреляли султанский дворец в Маскате – тем самым опробовав сценарий, которые они реализуют в следующем году на Занзибаре. Фейсал сдался на милость победителя и прекратил сотрудничать с Францией.
В колониальной политике англичане руководствовались старым добрым принципом «разделяй и властвуй». Сперва они «отщипнули» от Омана шейхства «Пиратского берега», потом – Занзибар и Восточную Африку и, наконец, – внутренние районы государства.
С момента распада империи Центральный Оман официально подчинялся Маскату, но фактически существовал автономно. Имам Аззан ибн Кайс даже захватил столицу (1868) и ненадолго объединил страну, но после его гибели в 1871 году она вновь развалилась. Занзибарские султаны умело стравливали своих незадачливых родственников в Аравии, щедро спонсируя заговоры и мятежи. В 1911 году ибадиты опять восстали и спустя два года объявили, что не будут повиноваться монарху. Гражданская война растянулась на семь лет. Имаму Салиму ибн Рашиду аль-Харуси удалось примирить враждующие племена хинави и гафири и обратить их гнев против султана Таймура (сына Фейсала бен Турки). В 1915 году бунтовщики двинулись на столицу и взяли бы ее штурмом, если бы британские войска не отбили атаку.
Сибский договор (1920), заключенный по инициативе англичан между Таймуром и имамом, провозгласил автономию имамата. С тех пор династия маскатских Саидитов постоянно находилась под угрозой свержения. Все это напоминало «укусы морской щуки» – китайскую казнь, при которой от еще живого человека отрезали куски плоти.
Пока Оман балансировал на грани краха, султаны отдалялись от родины и арабского мира в целом. Потрясенный неудавшимся штурмом Маската, Таймур бен Фейсал уехал в Индию – под защиту британских чиновников. Там он провел почти 45 лет (из 79 прожитых) – и возвращался домой лишь изредка и ненадолго. В один из таких приездов – 10 февраля 1932 года – Таймур отрекся от престола в пользу своего сына Саида. Тогда еще никто не подозревал, что годы беспросветной нищеты и унижения Омана породили настоящего восточного деспота – грозного султана Саида бен Таймура. По крайней мере, таким он вошел в историю.
Глава 3
Нерешительный тиран. Саид бен Таймур
Есть три вещи лучше трех других: день смерти лучше дня рождения, живой пес лучше мертвого льва и могила лучше бедности.
«Тысяча и одна ночь»
Саид бен Таймур аль-Саид появился на свет 13 августа 1910 года.
По достижении 12 лет его отправили в «колледж принцев» в индийском городе Аджмер, где обучались сыновья раджей, набобов и других правителей удельных княжеств Британской Индии. Там Саид освоил английский язык и урду. Арабский он знал плохо – и по окончании колледжа султан Таймур отослал сына в Багдад. Потом принц жил в Карачи, но в 1931 году отец призвал его в Маскат. Юноша возглавил Совет министров, созданный с подачи британцев, и руководил им, пока султан отдыхал в Индии. 10 февраля 1932 года Саид бен Таймур унаследовал оманский престол, как и было задумано. В июне того же года в Халидже (конкретно – в Бахрейне) нашли нефть, а в сентябре Ибн Сауд основал Королевство Саудовская Аравия.
1932 год оказался судьбоносным для Залива. Последующие экономические и политические события навсегда изменили Джазиру
и превратили Оман в национальное государство. Этому способствовали многие факторы: отделение от Омана бывших имперских владений, обнаружение нефти и осознание Лондоном того, что страна должна быть единой – ведь в таких условиях гораздо удобнее добывать полезные ископаемые. В то же время британские компании конкурировали с американскими за арабскую нефть. Их соперничество ускорило консолидацию Омана. Одно лишь предположение, что в государстве Саидитов есть «черное золото», определило его судьбу. Саид тоже мечтал распространить свою власть на разные оманские территории. Параллельно он пытался ослабить английское влияние – но при этом всецело полагался на поддержку британцев.
Султан Саид бен Таймур прославился как истинный тиран – скупой, кровожадный и консервативный. Иногда он принимал странные решения – например, в пику англичанам запретил футбол и солнцезащитные очки. Любой оманец, желавший побелить стены внутри собственного дома, был обязан получить разрешение местных властей. Если не знать ситуацию в стране, все это может показаться сумасбродствами деспота. Раздробленность Омана и ожесточенные внутренние конфликты заставляли Саида контролировать жизнь подданных на всех уровнях. Арабские враги султана всячески демонизировали его – равно как и английские чиновники, которым было трудно работать с монархом, грезившим о независимости.
Едва завершив создание Саудовской Аравии, Ибн Сауд предоставил нефтяную концессию американской «Standard Oil of California» – которую он предпочел британской «Iraq Petroleum Company». Годом ранее американцы из «Standard Oil» обнаружила нефть в Бахрейне. Компании США лидировали в гонке за арабской нефтью – хотя на Ближнем Востоке раньше доминировали англичане.[105] Британское участие в Аравии ограничивалось контролем над побережьем – ради обеспечения безопасности морских путей в Индию. Соперничество с американцами вынудило Лондон пересмотреть свою позицию в отношении Маската. Наконец, англичане решили помочь Саиду бен Таймуру установить власть над теми регионами Омана, где, по всей вероятности, имелась нефть.
В 1937 году «Iraq Petroleum Company» получила от султана Саида концессию на 75 лет и учредила дочернюю организацию – «Petroleum Development Oman». Оманская концессия являлась одной из многих, приобретенных англичанами в 1933–1939 годах в Персидском заливе – в том числе в Катаре, Адене и Договорных государствах. Однако имам Мохаммед аль-Халили не разрешал проводить геологические исследования в своих владениях. Пока британцы ублажали его и племенных вождей Эд-Дахилии,[106] Саид потратил первые нефтяные деньги, переманив к себе на службу опытных чиновников и уважаемых людей из Низвы. Этот шаг определил кадровую политику султана. В дальнейшем он назначал на государственные должности оманцев – в отличие от своего отца Таймура, который уповал на английских администраторов.
Обзаведясь управленцами, Саид распустил Совет министров и учредил три министерства – финансов, внутренних дел и юстиции. Сначала их возглавляли британцы, но затем султан продвинул на министерские посты своих людей. Лондон – заинтересованный в «черном золоте» и занятый переговорами с имамом – не возражал. Министерством финансов отныне заведовал сам султан. МВД сперва досталось Сулейману аль-Баруни – авторитетному ливийскому улему, который приехал в Оман, чтобы работать на имама. Но в 1939 году место аль-Баруни занял Ахмед бен Ибрагим аль-Саид – племянник имама Аззана ибн Кайса, завоевавшего Маскат и временно объединившего Оман (1868–1871). Министерство юстиции было передано Зубайру ибн Али, чей сын в дальнейшем станет советником султана Кабуса (преемника Саида).
Саид не доверял родственникам. Вместо того чтобы распределить власть между членами своей династии, он договаривался с оманскими и индийскими коммерсантами, а также делал ставку на влиятельные семьи Дофара – южного региона Омана. В 1936 году султан женился на дофарке Мазун аль-Машани – она и стала матерью Кабуса. Представители дофарских кланов – Аль Химджи, Аль Завави, Аль Шанфари и другие – вошли в ближайшее окружение Саида. Сегодня оманское правительство сохраняет определенную автономию от султанской родни – в отличие от иных монархий Халиджа, где кабинет министров традиционно возглавляют члены правящей семьи.
Султан Саид унаследовал от отца государство с огромными долгами. Взяв на себя ответственность за финансовые дела, он старался, во-первых, погасить старые задолженности, а, во-вторых, – избежать новых. Государственные расходы были урезаны. Налоги и таможенные сборы взимались скрупулезно. Траты на содержание династии Аль Саид сократились: в 1931 году они составляли 34 % бюджета, в 1968 году – 2,4 %. Кроме того, монарх отказался от любых масштабных проектов, включая прокладку дорог и капитальное строительство. С одной стороны, это было разумно – но, с другой, похоронило медицину, образование и социальную сферу в целом. В 1970 году, когда Оман возглавил Кабус бен Саид, в Маскате имелись лишь три коранические школы (все – для мальчиков) и больница на 12 коек.
После Второй мировой войны английское влияние в Омане – как и во всем мире – пошло на спад. Летом 1947 года Индия обрела суверенитет – и с этого момента причины британского присутствия в Заливе изменились. Теперь у Лондона были другие приоритеты: соперничество с США за нефть, а также изоляция Халиджа от социалистической пропаганды. В 1946 году казалось, что упрямый имам аль-Халили скоро умрет от старости и болезней – и Саид обратился к Туманному Альбиону с просьбой помочь ему завоевать имамат. Колониальной администрации Индии понравилась эта идея – ведь «Petroleum Development Oman» по-прежнему не имела доступа в нефтеносные районы страны. Но Лондон отверг предложение султана, посчитав его амбиции необоснованными.
Между тем лидеры имамата налаживали контакты с британцами. Некоторые шейхи безуспешно добивались от Лондона признания себя амирами суверенных государств – то есть земель, населенных их племенами. В перспективе самостоятельность Центрального Омана лишала султана Саида шанса объединить страну. Перманентный вялотекущий конфликт между султанатом и имаматом перерос в кризис 1950-х годов – и резко обострился после смерти имама Мохаммеда аль-Халили (1954).
1950-е годы – это период бурного расцвета антиколониальных, антимонархических и националистических движений. В год, когда скончался аль-Халили, французы ушли из Индокитая, а в Алжире разразилась война за независимость. Двумя годами ранее в Каире произошла революция. «Свободные офицеры» свергли короля Фарука и провозгласили Египет републикой. Вскоре Насер – президент и премьер-министр в одном лице – сконцентрировал в своих руках максимум властных полномочий. Каир утвердился в качестве столицы арабского национализма. Последующие революции и перевороты на Ближнем Востоке – от Алжира до Йемена – осуществлялись с одобрения Египта – их главного спонсора, который также обеспечивал мятежникам организационную, информационную и пропагандистскую поддержку. Эта схема, в частности, была реализована в хашимитском Ираке (1958) – и затронула Оман.
К тому же в результате деколонизации европейские политические модели стали доминировать в политике неевропейских народов. На первый взгляд это выглядит парадоксально – ведь западное влияние должно было исчезнуть с распадом колониальных империй. Однако государствам, которые недавно обрели независимость, требовалось создать властные институты, обеспечить их легитимность, добиться дипломатического признания – и все это в рамках системы международного права, которая являет собой плод мысли и труда западного человека. Международные документы подчеркивали важность факторов, неведомых для арабского мира, – например, территориальной целостности государства и четко обозначенных границ. Но к 1954 году и султан Саид, и лидеры имамата поняли, что их судьба зависит от способности отстаивать и демонстрировать суверенитет своих владений.
Неразбериху, которая царила в Заливе – да и вообще на Ближнем Востоке – наглядно иллюстрирует захват саудовскими войсками оазиса Бурайми (1952). В конфликт были вовлечены Маскат, имамат, Саудиты, Великобритания, США, «Saudi Aramco»[107] и династия Аль Нахайян из Абу-Даби. Инцидент в Бурайми необходим для понимания отношений между султанатом и имаматом – а также для оценки баланса сил в Халидже.
Оазис Бурайми раскинулся между Сохаром и Абу-Даби. Сегодня большая его часть занята городом Аль-Айн (ОАЭ). Но в 1952 году в Бурайми находилось девять деревень, три из которых считали себя оманскими. Остальные жили под властью рода Аль Нахайян. К 1949 году «Saudi Aramco», обнаружив ряд нефтяных месторождений в КСА, приступила к поиску новых – и тогда Саудиты начали посягать на разные спорные участки приграничных районов. В одном из них как раз и расположен Бурайми.
Злополучный оазис имел стратегическое значение. Он представлял собой главный источник пресной воды на юго-востоке Аравии и место пересечения дорог, которые вели с побережья Персидского залива на юг (в центр Омана) и на запад (в сердце Аравийской пустыни). В XIX веке Бурайми неоднократно захватывали ваххабиты, но их всегда выбивали оттуда. В последний раз – в 1869 году – это сделал имам Аззан ибн Кайс, объединитель Омана. Спустя два года он погиб в бою, и власть в бураймских деревнях снова взяли местные шейхи. Казалось, что Саудиты лишились прав на оазис, ибо с 1869 года не контролировали его. Впрочем, до 1955 года Бурайми и вовсе не знал централизованного управления.
Оманская часть оазиса починялась султану Маската и его тамиму – доверенному лицу из числа бураймских шейхов. Но в конце XIX века очередной тамим переметнулся к Зайду ибн Халифе – могущественному амиру Абу-Даби. После смерти Зайда в 1909 году он вернулся к Саидитам и продолжал получать от них жалованье за представительские услуги. Однако, пока тамим ездил в Маскат, Саудиты воспользовались «вакуумом власти» в оазисе и взяли под свое покровительство несколько тамошних племен.
Наконец, шейхи Бурайми собрались в Маскате и вручили султану Саиду «письма верности», тем самым официально зафиксировав личную преданность ему. Спустя пару дней сотрудники «Petroleum Development Oman» подъехали к оазису – и сразу же попали под обстрел. Министр внутренних дел Ахмед бен Ибрагим примчался на место происшествия – но шейхи заявили, что «письма верности» были получены обманным путем; как именно – они не уточнили. Некоторые отрицали свой недавний визит в Маскат. Действующий тамим, шейх Сакр, потребовал деньги за то, чтобы просто обсудить с «Petroleum Development Oman» возможность разведки нефтяных месторождений.
Иными словами, Саудиты крепко вцепились в оазис – хотя всего 15 годами ранее даже не собирались включать его в состав КСА.
Если за Саудитами стояли американцы, то за султаном – британцы. Ни первые, ни вторые не хотели сдаваться. Переговоры не принесли результата, и в августе 1952 года саудовский отряд занял Аль-Хамасу – одну из трех оманских деревень Бурайми. Вместе с солдатами приехали грузовики «Saudi Aramco».
Далее Эр-Рияд подкупил многих влиятельных оманцев – но только не имама Мохаммеда аль-Халили. Тот предложил Маскату позабыть о вражде и вышвырнуть оккупантов из Бурайми. Усилиями имама удалось собрать 8 тыс. человек, и они уже собрались атаковать оазис – но британцы запретили Саиду сражаться (разумеется, не без давления со стороны Вашингтона). Обескураженный султан повиновался. Оманцы поняли, что монарх – это жалкая марионетка, чье поведение зависит от необъяснимых капризов чужеземцев. Саид не только уничтожил собственную репутацию, но и упустил уникальный шанс сплотить народ под своим началом – во имя освобождения родины и против внешнего врага.
Бураймский спор рассматривался на международном уровне – в Женеве. Но дело кончилось тем, что осенью 1955 года британцы попросту заплатили бедуинам из Восточной Аравии. Наемники вырезали саудовский гарнизон оазиса. Взбешенные лидеры имамата – преемники имама аль-Халили – возопили, что у них украли победу, – и заклеймили Саида предателем.
Мохаммед аль-Халили стал имамом в 1920 году, и на протяжении следующих 30 лет его авторитет только возрастал. Имамат прекратил выплату дани Маскату, а также не принимал султанских посланников. Аль-Халили являлся наследником древней и самобытной теократической традиции Центрального Омана. В соответствии с ней имамат возглавлял имам, избранный из числа местной знати (улемов и шейхов). Выборы проводились по принципу шуры (араб. سورى – консультация), согласно которому все решения принимаются коллективно. На практике выборщики десятилетиями могли голосовать за членов одной и той же влиятельной семьи. Мохаммед аль-Халили, например, был внуком Саида ибн Халфана аль-Халили – богослова и поэта, сыгравшего ключевую роль в возвышении имама Аззана ибн Кайса (1868–1871).
Столицей «настоящего Омана» была Низва – один из старейших городов Аравии, центр культуры, науки, образования и торговли. Имам жил в низвийском форте. Его приказы исполняли губернаторы, сборщики налогов, судьи и солдаты – всего около 500 человек. Городами и деревнями управляли шейхи – самые крупные собственники земли и рабовладельцы в той или иной местности.
Концепция имамата идеализирована и утопична. Но она – даже в самом привлекательном варианте – не подразумевала ни равенства, ни демократии, ни прав человека. В первой половине XX века имамат представлял собой закрытое феодальное общество с элементами рабовладельческого строя, которое функционировало на основе шариата – то есть социальных норм эпохи Раннего Средневековья. Имам – как бы мудр он ни был – не гарантировал подданным перманентное благополучие, а пламенные молитвы – как и везде – не спасали от неурожаев. Однако объединение государства, задуманное султаном Саидом, означало реальный крах этой вымышленной идиллии, где мусульмане ведут простую и праведную жизнь на фоне красивых пейзажей. К тому же светский султан, опекаемый британцами, наверняка завез бы в Центральный Оман виски, порнографические открытки, антибиотики и прочие артефакты западной бездуховности и разврата. Такая перспектива одновременно ужасала и злила имамов.
Отношения между султаном и имаматом регулировались Сибским соглашением (1920), которое запрещало вооруженную агрессию. В итоге стороны препирались по пустякам, но не враждовали открыто. В 1948 году некоторые шейхи даже предположили, что султан Саид может принять титул имама. Однако эту идею не одобрили ни прочие племенные вожди, ни сам султан – который понимал, что он недостаточно сведущ в тонкостях ислама и шариата.
В мае 1954 года, когда имам аль-Халили умер, шейхи собрались в Низве на традиционное голосование. Но их мнения разделились. Одни ратовали за присоединение к султанату. Вторые выступали за сохранение имаматом статуса-кво. Третьи – Талиб ибн Али аль-Хинави, его брат Галиб (шейхи племени хинави) и Сулейман ибн Химьяр ан-Набхани (шейх племени гафири) – утверждали, что имамату выгодно поддерживать Саудию – а для этого надо сопротивляться ирредентизму Саида. Бураймский позор султана подлил масла в огонь. Старые разногласия между Низвой и Маскатом вспыхнули с новой силой и шейхи избрали имамом Галиба. Так началась одна из самых трагичных страниц оманской истории – война Джебель аль-Ахдар (араб. حرب الجبل الأخضر – война Зеленой горы, 1954–1959).[108]
Брат Галиба, Талиб, развил бурную дипломатическую деятельность. В итоге ЛАГ признала суверенитет имамата и приняла его в свои ряды. В Низве начали выдавать паспорта самопровозглашенного государства, которые печатались в Неджде. Но если султанат благодаря британцам был кое-как интегрирован в систему международного права, то имамат вовсе не зависел от этой системы. В 1950-х годах в ЛАГ заправляли националисты во главе с Насером. Будучи врагами султана, лидеры имамата отождествляли себя с арабскими националистами – но в действительности не являлись таковыми. Их теократия не имела ничего общего с «арабским делом». Реалии Центрального Омана – традиционализм, рабство, религиозность и феодальная структура общества – абсолютно не сочетались с насеровским социализмом.
Тем временем Саид санкционировал экспедицию «Petroleum Deve-lopment Oman» для поиска нефти в Фахуде – к северу от Маската. По предварительным оценкам британских геологов, этот район был богат нефтью, и впоследствии прогнозы подтвердились. Сегодня данное месторождение – крупнейшее в Омане (более 6 млрд баррелей). Но в 1954 году Фахуд находился на территории племени Дуру, которое не фигурировало в Сибском договоре. Формально дуруйцы соблюдали нейтралитет, но реально – не уважали султана и не подчинялись ему (в отличие от имама). Однако Саид заплатил местным шейхам – и те поклялись ему в верности.
Реакция имамата последовала незамедительно. В сентябре 1954 года армия Низвы захватила Ибри – город в центре земель Дуру – дабы заставить тамошних вождей присягнуть имаму. Но, когда солдаты подошли к окраине Ибри, шейхи бежали в Шарджу. Навстречу силам имамата выдвинулись маскатские войска под командованием английских офицеров. Эти войска были сформированы годом ранее – по запросу и на средства британской «Iraq Petroleum Company» (материнской компании «Petroleum Development Oman»). Бойцы имамата ретировались, не дождавшись сражения. Беглых шейхов вернули из Шарджи под конвоем и велели им сопровождать экспедицию «Petroleum Development Oman». К концу октября нефтяники завершили исследование, а султанская армия обеспечила лояльность местного населения Маскату.
Теперь власть Саида бен Таймура простиралась на районы, которыми он ранее не владел. Имамат не собирался капитулировать – но баланс сил сместился в пользу Маската. Захват Бурайми осенью 1955 года позволил англичанам запланировать операцию по взятию Низвы – дабы защитить Оман от дальнейшей саудовской экспансии. Султанская армия увеличилась и окрепла – теперь она называлась Полевыми силами Маската и Омана (ПСМО), что подчеркивало претензии Саида на господство над всей страной. Британцы очень серьезно отнеслись к военной кампании – так, ПСМО командовал опытный подполковник Колин Митчелл. Раньше он служил в неспокойной Палестине.
В декабре британские самолеты уже кружили над Низвой. Сторонники имама прятались кто куда. В ночь на 14 декабря Галиб публично отрекся от власти – и укрылся в своей родной деревне Билад-Саид. Наутро ПСМО ворвались в Низву – по легенде, столица пала после того, как Митчелл один раз выстрелил из пистолета в воздух. Сулейман ибн Химьяр был арестован и сослан в свою фамильную деревню Тануф. Сопротивлялся лишь Рустак – хорошо укрепленный город, где Талиб и его соратники продержались четыре дня. Но уже 18 декабря они сдались – лишь Талиб бежал в Саудию.
Победитель – Саид бен Таймур – денонсировал Сибский договор и официально присовокупил Центральный Оман к своим владениям. В Низве обосновался султанский наместник. Сам султан выслушал клятвы верности от местных шейхов – и удалился восвояси. Он не хотел строить централизованное государство. Вместо того, чтобы уволить чиновников имамата, Саид стал покровительствовать им. Администраторы и племенные вожди просто получили нового хозяина – но их жизнь абсолютно не изменилась. Монарх помнил, что всего три года назад британцы запретили ему штурмовать Бурайми – и, значит, им нельзя доверять. Султан окончательно утратил веру в себя, но пытался скрыть это, апеллируя к заботе о подданных. Он часто говорил английским советникам: «Если у маленьких правителей Омана все в порядке, то и с Оманом все хорошо».
Кроме того, децентрализация позволяла Саиду заниматься любимым делом – экономить. С годами его скупость проявлялась все более отчетливо. Однако у шейхов не было ни ресурсов, ни желания развивать регионы. Единственное важное событие в Центральном Омане – строительство дороги в Фархуд – объяснялось деятельностью «Petroleum Development Oman». Местные жители нанимались к британцам, бурили нефтяные скважины и немного зарабатывали – но прочие оманцы могли неделями не видеть денег. Экономические и социальные проблемы 1950-х годов породят мятежи 1960-х годов, а Война Зеленой горы – войну в Дофаре.
Между тем враги Саида жаждали воскресить суверенный имамат. Представитель несуществующего государства был назначен в ЛАГ. В Каире открылось посольство имамата – оно поддерживало связь с Галибом, который остался в Омане и замышлял бунт. Его брат Талиб, поселившийся в Саудии, тренировал солдат Армии освобождения Омана (АОО). Бойцов рекрутировали из быстрорастущей оманской диаспоры. Ее члены уезжали на заработки в другие страны Залива, которые – в отличие от Омана – преображались благодаря нефтяным доходам. Планировалось, что мятежники улучат момент, когда недовольство султаном достигнет пика, – и Талиб во главе АОО нападет на Оман, а опальный имам Галиб поднимет восстание внутри страны.
Дипломатическая ситуация благоприятствовала заговорщикам. Летом 1956 года Насер национализировал Суэцкий канал. Великобритания ответила военной интервенцией – и этот шаг не снискал одобрения в мире, который из колониального превращался в постколониальный. Сторонники имамата в Каире называли султана Саида пособником колониализма, отрицающим суверенитет Центрального Омана. При этом в египетской столице располагалась штаб-квартира ЛАГ, а сама Лига имела статус наблюдателя при ООН. Такая комбинация создавала у международной общественности впечатление, будто англичане стремятся расширить свои колониальные владения, а не избавиться от них.
В 1956 году случился первый инцидент, свидетельствующий о хрупкости султанской власти. Шейх Ибрагим ибн Иса из Эш-Шаркии (провинции на северо-востоке страны) потребовал от Саида назначить его наместником в город Хирт в Центральном Омане – поближе к британским нефтеразработкам. Интересно, что демарш Ибрагима совпал с моментом, когда Талиб намеревался вернуться по морю в Оман. Но лодку Талиба выбросило на песчаную косу близ саудовского порта Рас-Танура, и бунт пришлось отложить. Обескураженный Ибрагим сам отправился в Маскат и сдался султану. Единственное, о чем он просил, – это начисто позабыть о его претензиях на Хирт. Незадачливого мятежника посадили в тюрьму, где он провел почти четверть века – пока не освободился по амнистии в 1970 году.
14 июня 1957 года Талиб, наконец, высадился на оманском побережье недалеко от Эс-Сувайка. АОО начала пробираться вглубь страны – к Галибу. Тот принялся рассылать шейхам письма, в которых снова называл себя имамом и умолял помочь восстановить имамат. Вскоре люди Талиба обрушились на ПСМО и с легкостью их разбили. Узнав об этом, султанский наместник бежал из Низвы, а ее гарнизон капитулировал. Спустя пару дней в город прискакал воодушевленный Сулейман ибн Химьяр.
16 июля 1957 года султан Саид обратился к Лондону за военной помощью. Британские ВВС ударили по Фирку, Бахле и другим фортам, занятым АОО. Сухопутные войска зажали Низву в клещи. 12 августа город пал. Последняя крепость, удерживаемая повстанцами – Биркат аль-Мауз – сдалась на следующий день. Лидеры имамата укрылись в районе Джебель аль-Ахдар: их пытались поймать, но безуспешно. Рассвирепев, султан Саид приказал сровнять с землей Тануф – родовую деревню Сулеймана ибн Химьяра; она и сегодня лежит в руинах.
К сентябрю 1957 года сопротивление было окончательно подавлено. Но братья аль-Хинави и Сулейман ибн Химьяр, затаившиеся в Зеленых горах, по-прежнему угрожали Маскату. Люди, населявшие Джебель аль-Ахдар, занимались скотоводством и выращиванием фруктов. Они радушно встретили руководство имамата – тем более что Талиб раздал вождям крупные суммы денег. Дорогие гости моментально обзавелись сторонниками – ведь для горцев султан всегда был далекой и незнакомой фигурой, от которой они ничего не получали.
Борьба с мятежниками обещала быть долгой и трудной. В Джебель аль-Ахдар контрабандой ввозили оружие из Саудовской Аравии. Горцы охотно пополняли ряды АОО. Встревоженный Саид в 1958 году подписал с Лондоном договор о создании регулярной армии. Она контролировалась британскими офицерами и объединяла различные воинские подразделения, которые были мобилизованы в последние годы. Прижимистому монарху наконец-то пришлось раскошелиться. Впрочем, боясь запутаться в долгах или вовсе остаться без сбережений, он продал правительству Пакистана порт Гвадар – последнее заморское владение, оставшееся у Саидитов после краха Оманской империи. За эту сделку султан выручил 3 млн фунтов стерлингов.
Англичане составили план «зачистки» Зеленых гор, но были вынуждены от него отказаться. Во-первых, в июле прогремела Иракская революция. Королевство Хашимитов погибло, и британские позиции на Ближем Востоке ослабли. Во-вторых, в результате Суэцкого кризиса арабский мир взирал на Туманный Альбион с откровенной ненавистью. Успехи Насера подсказывали Лондону, что не надо рисковать. В итоге британцы рекомендовали Саиду озаботиться экономическими вопросами – и тем самым привлечь на свою сторону часть оппозиционеров. Султан был разочарован. Он не верил, что развитие экономики предотвратит кровопролитие – но, по советам англичан, все-таки построил современный порт в Матрахе, проложил асфальтированное шоссе из Маската к Сохару и даже открыл государственную радиостанцию, где дикторы восхваляли его мудрость и просвещенность. На этом модернизация закончилась.
Тем временем международная ситуация накалялась. Мировая общественность могла истолковать британское присутствие в Омане как оккупацию. Представители Лондона тайно встретились с верхушкой имамата. Братья аль-Хинави потребовали возобновить действие Сибского договора (1920) – который, с их точки зрения, был заключен между двумя независимыми государствами. Жалуясь на султана в ЛАГ и ООН, Талиб и Галиб упирали именно на этот аспект документа – и, конечно, ошибались. Но англичане в любом случае не собирались ни отдавать нефтяные скважины в Центральном Омане, ни расписываться в собственной слабости. Тогда лидеры имамата заявили, что могут противостоять Маскату бесконечно – ведь никто даже не пытается выкурить их из Джебель аль-Адхара.
12 декабря 1959 года в Омане приземлились две эскадрильи британских ВВС.
После бомбардировки отдаленных позиций АОО в северной части Зеленых гор британский спецназ атаковал южный склон ночью, застигнув неприятеля врасплох. Для отвлечения внимания англичане сбрасывали с самолетов ящики, которые бунтовщики приняли за парашютистов. Операция завершилась полным разгромом АОО.
В британских военных мемуарах покорение Джебель аль-Адха-ра изображено как настоящий триумф. Но на самом деле с англичанами сражались максимум 200 человек. При первых же авиаударах доблестные новобранцы АОО снова превратились в мирных крестьян и пастухов.
Лидерам имамата удалось ускользнуть. Командующий операцией, полковник Дэвид Смайли был совершенно прав, отметив в отчете: «Захват Талиба, Галиба и Сулеймана почти так же важен, как и захват Беркана[109]». Обозначенная троица собралась в Саудии. Вплоть до 1971 года адепты теократии на саудовские деньги снаряжали диверсантов и отправляли их в Оман. Но главное – они развернули мощную пропагандистскую кампанию, в которой называли войну с Маскатом «антиколониальной». Подобная риторика уже сгубила две арабские монархии – в Египте (1952) и Ираке (1958).
Конечно, политическая переориентация Талиба, Галиба и Сулеймана ибн Химьяра вызвала большой резонанс среди оманской диаспоры Залива – то есть среди мужчин, способных держать в руках оружие, но не способных прокормить семью у себя на родине. Их умами уже завладевали популярные идеи арабского национализма и социализма. Пока имамат поднимал своих сторонников на защиту традиций, султану Саиду следовало обратить внимание на жизненные реалии и начать модернизацию, о которой твердили англичане. Но султан отверг любые изменения – и это сделало его уязвимым перед арабскими социалистами. Следующий акт борьбы Саида с оппозицией – теперь уже нового типа – разыгрался в Дофаре.
Глава 4
Ладан и кровь
Мы должны идти по пути, политому кровью. Мы не имеем никакой другой альтернативы.
Гамаль Абдель Насер
Дофар – самый южный оманский регион. На западе он граничит с Йеменом и отрезан от основной части Омана каменистой пустыней Джиддат аль-Харасис. Главные дофарские города – Салала, Така, Мирбат, Рахьют, Далкут и Аль-Мугсайл – расположены на прибрежной равнине. Сама равнина окружена тремя хребтами гор, за которыми Неджд сменяется песками Руб-эль-Хали.
С точки зрения ландшафта и климата Аравия представляет собой относительно целостный регион – жаркий и пустынный. Но Дофар – единственная часть Джазиры, где с июня по сентябрь льют дожди. Их приносят муссоны, дующие с Индийского океана. В сезон дождей над горами висит туман, и скудный аравийский пейзаж преображается. До-фар утопает в зелени, но это далеко не единственная его особенность.
Помимо уникальных физико-географических характеристик, Дофар обладает культурной спецификой. Местные жители известны как джабали (горцы), они – неарабы и преимущественно сунниты, а не иба-диты, в отличие от большинства оманцев. Самые крупные этносы и племена джабали – Кара, Шахру и Махра – считали себя первыми обитателями Аравии, говорили на южноаравийских языках и традиционно разводили коз. Джабали держались независимо от арабов и смотрели на них свысока. Вплоть до второй половины XX века Махра не признавали власть соседних государств – Омана, Йемена и КСА.
Дофар называют «жемчужиной Аравии», а его центр, Салалу, – «парфюмерной столицей Аравии». Этот регион издревле славится ладанными рощами. В римскую эпоху Салала была крупным морским портом, и ладан везли в Европу: сперва – на кораблях до Йемена, потом – по Красному морю до Акабы, затем – верблюжьим караваном через Палестину до средиземноморского побережья и, наконец, оттуда – в Рим. Неудивительно, что на Западе благовония стоили очень дорого. Римский император Нерон, по легенде, в 65 году проявил верх расточительности: он безутешно скорбел по любимой жене Поппее – и приказал в день ее похорон сжечь годовой запас ладана.
Наряду с джабали Дофар населяли племена Худдам и Бахари. Первое состояло из людей африканского происхождения, чьих предков привезли в Аравию в качестве рабов. Члены второго племени занимались рыбной ловлей, его название образовано от слова «бахр» (араб. البحر – море). Религиозная элита была представлена кланом Хавашим – который в незапамятные времена переселился в Дофар из йеменской области Хадрамаут и, по легенде, вел свой род от пророка Мухаммеда.
Внутри и вовне указанных сообществ царила строгая иерархия. Смешанные браки не приветствовались. Группам, занимавшим низшую ступень иерархии, – например, Худдам – запрещалось иметь оружие. Отголоски этой социальной дифференциации слышны в регионе и поныне, но с ней упорно боролись. Сначала это были султаны Маската, которые хотели ослабить местные элиты, а потом – дофарские политические активисты. Для последних племенная иерархия была пережитком прошлого, который не вписывался в «дивный новый мир» арабского социализма.
Саидиты захватили Дофар лишь в 1829 году. С тех пор султанский наместник регулярно подавлял бунты и часто прибегал к британской помощи. Мятежники, напротив, обращались за поддержкой к Османской империи. Хронические конфликты между дофарцами, их лидерами, Маскатом, англичанами и турками закрепили за Дофаром дурную репутацию.
Саид бен Таймур был первым султаном, который занимался в этой провинции чем-то кроме войны. С 1940-х годов он жил в Салале; туда же перебралась и свита монарха. Первой супругой Саида стала девушка из Аль Машани – влиятельной семьи джабалийского племени Кара. После смерти жены в 1936 году правитель заключил брак с ее двоюродной сестрой Мазун, которая родила султану наследника – Кабуса. Но дофарцы не доверяли Саиду. Если в Центральном Омане он делегировал власть шейхам и платил племенам за верность, то в Дофаре вы – строить такие отношения не удавалось – несмотря на союз Саидитов и Аль Машани. После безуспешных попыток задобрить местных вож:-дей султан решил, что Дофар – это колония, которую надо держать в ежовых рукавицах. Султанские наместники выбивали из дофарцев налоги, даже не думая развивать этот регион либо интегрировать его в общегосударственную экономику. Население роптало – но ничего не менялось.
На заре 1960-х годов народ обнищал. Налоговый режим губил скотоводство и рыболовство – главные источники средств к существованию для большинства дофарцев. Сборщики налогов ежегодно забирали каждую пятую козу в провинции. Губернатор Рахьюта увеличил пошлины для рыбаков. Немногочисленные товары, экспортируемые из Дофара – например, духи и топленое масло, – подвергались гораздо более высокому налогообложению, нежели товары, экспортируемые из прочих районов Омана.
Дофарцы искали работу в других странах Халиджа – там, где на деньги, вырученные от продажи нефти, строились целые города. Из всех монархий Аравийского полуострова Оман обладал наименьшими запасами «черного золота». Консерватизм и скупость султана лишь усугубляли ситуацию. Встревоженный массовой миграцией, Саид ввел разрешения на въезд и выезд из страны. Такие документы выдавались неохотно и стоили дорого – поэтому подданные, сумевшие вырваться за рубеж, редко возвращались домой. Но дофарцам и тут не повезло.
Обычно они не могли даже получить паспорта – ведь для этого надлежало поехать в Маскат, а путешествие требовало времени и денег. Кроме того, жители Дофара не имели образования, которое позволило бы им найти престижную работу. Однако дофарцы все равно покидали родину – и не всегда законно. В Заливе они трудились на самых низкооплачиваемых должностях. Вообще масштабы миграции из Омана в 1950–1960-х годах впечатляют: так, в 1965 году только в Кувейте работало около 20 тыс. оманцев. В 1971 году – уже после репатриации при султане Кабусе – в Бахрейне находились свыше 10 тыс. человек (28 % всех экспатов в Королевстве Бахрейн). Даже в 1975 году – когда программа нефтяных разработок превратила Оман из экспортера рабочей силы в ее импортера – за границей остались 38 тыс. султанских подданных (28 % оманцев). Эти цифры свидетельствовали о масштабе экономических проблем в султанате – а экономические проблемы, в свою очередь, порождали недовольство монархом. Оманская оппозиция формировалась за рубежом – в тех странах, где оманцы работали и вступали в различные политические организации.
Наиболее значимой из этих организаций было Движение арабских националистов (ДАН), основанное в 1952 году в Бейруте палестинцем Жоржем Хабашем. Изначально ДАН являлось группой студентов – приверженцев «палестинского дела». Затем оно стало продвигать идеи панарабизма и социализма – и в 1960-х годах трансформировалось в международную организацию с филиалами в ряде арабских стран. Палестинское отделение ДАН с 1967 года известно как Народный фронт освобождения Палестины (НФОП). Его террористы под руководством Хабаша причинили вред многим государствам – в частности, Израилю и хашимитской Иордании.
Именно в ДАН дофарцы познакомились с социализмом и панарабизмом. В 1963 году члены йеменской ячейки основали Национальный фронт освобождения (НФО) и спустя четыре года при поддержке Насера провозгласили социалистическую Народную Республику Южного Йемена – через границу от Дофара. Одни дофарцы прониклись насеровской пропагандой и примкнули к движению против британского колониализма. Другие наладили контакты с изгнанными сторонниками имама – их сплотила ненависть к султану Саиду. Эти оппозиционеры ратовали за создание независимого Дофара – подобно тому, как их новые друзья-теократы мечтали о суверенном имамате.
Фронт освобождения Дофара (ФОД), учрежденный в 1962 году, объединил оба лагеря: и социалистов, связанных с ДАН, и сепаратистов с исключительно дофарской повесткой. Их возглавил Мусаллем ибн Нафль – шейх племени Бейт Катир, уволенный из султанской армии. В 1963 году он организовал первую вооруженную акцию Дофарского восстания – нападение на грузовик «Petroleum Development Oman» на дороге, ведущей из Салалы в Тумрайт. Ибн Нафль рекрутировал в свои отряды соплеменников; оружие ему присылал из Саудовской Аравии брат опального имама – Талиб ибн Али аль-Хинави. Новобранцы проходили военную подготовку в Саудии и Ираке, где правил генерал Абдель Карим Касем – поклонник Насера, свергнувший династию Хашимитов.
В 1964 году в Дофаре резко участились нападения на транспорт и объекты «Petroleum Development Oman», а также на британских солдат и сторонников султана. Наконец, Саид отправил в Дофар армию – дабы подавить то, что начинало выглядеть как первая фаза восстания.
1 июня 1965 года в Омане состоялся I съезд ФОД. Он избрал исполнительный комитет из 18 человек, включая Юсуфа ибн Алави (представителя ФОД в Каире) и Мохаммеда Ахмада аль-Гассани (шейха Кара). Вместе с Мусаллемом ибн Нафлем они образовали верхушку ФОД.
Вскоре иранская разведка перехватила на реке Шатт-эль-Араб лодку с дофарцами, которые возвращались из Ирака – где они тренировались – в Оман. В лодке также обнаружили партию оружия для ФОД. Арестантов перевели в Маскат и допросили; 18 июня в Салале и окрестностях начались аресты. Дофарские боевики были шокированы – ведь теперь султан знал об их существовании. Но правитель и его советники решили, что роковой удар по зреющему мятежу уже нанесен, – и успокоились. До конца 1965 года повстанцы периодически атаковали транспорт на дороге Салала – Тумрайт и даже перекрывали ее, чтобы отрезать Дофар от основной части Омана. Однако Саид не ассоциировал эти инциденты с надвигающейся бурей.
В апреле 1966 года на султана было совершено первое покушение. Монарх осматривал лагерь «Дофарского ополчения»[110] под Салалой и готовился принять приветствие от личной гвардии – но внезапно в него выстрелили два гвардейца. Оба промахнулись. Испуганного Саида срочно увезли во дворец. Расследование выявило членов ДАН среди султанских слуг и телохранителей. Сам правитель после покушения не появлялся на публике, что породило слухи о его гибели.
Между тем ФОД постепенно захватывал контроль над Дофаром. Британские и оманские вооруженные силы с переменным успехом блокировали линии поставок оружия из Саудовской Аравии и Йемена – но мятежники всегда изыскивали обходные пути. База ФОД для проведения операций на западе Дофара располагалась прямо возле йеменской границы – в деревне Хауфа. Султан боялся не только покидать дворец, но даже выходить на террасу. Вокруг Салалы был возведен забор из колючей проволоки. Вместо того, чтобы искать и наказывать преступников, оманская армия реагировала на действия повстанцев стихийными репрессиями против местного населения. Конечно, это не прибавляло популярности ни Саиду, ни его английским покровителям.
Ключевым событием в развитии Дофарского конфликта стал уход британцев из Адена и создание в ноябре 1967 года Народной Республики Южного Йемена. В новом государстве заправлял Национальный фронт освобождения (НФО) – самая радикальная из всех йеменских националистических организаций, которые вели партизанскую войну против англичан. Британцы покинули Аден вынужденно и поспешно. Их план по преобразованию протектората в полуавтономную Федерацию Южной Аравии провалился. Аденское восстание, организованное НФО осенью 1963 года, переросло в войну за независимость Южного Йемена, итогом которой и стало провозглашение суверенной Народной Республики Южного Йемена. Ее автономия означала, что теперь ФОД будет получать поддержку от йеменского правительства – а вместе с тем и возможность изгнать англичан и свергнуть султана Саида.[111]
Южный Йемен быстро наладил отношения с СССР и Китаем. По Аравии бродил призрак коммунизма. США и Великобритания восприняли советское влияние как прямую угрозу своим интересам в стратегически важном регионе Залива. Дофарское восстание приобрело для Вашингтона и Лондона весьма зловещую окраску. Многие западные политики верили в эффект домино – политическую теорию, согласно которой «падение» одной страны под напором социалистов автоматически подталкивает к этому соседние режимы. Таким образом, в случае победы ФОД увлек бы за собой в соцлагерь сначала весь Оман, а затем и пробританские Договорные государства.
Дофарскую «костяшку» расшатывали Йемен, СССР и Китай. Первый обеспечивал повстанцев людьми, второй – оружием, а третий – идеологией. Китайская революция 1949 года разразилась в условиях доиндустриального общества, где капитализм был представлен слабо. Коммунистическая партия Китая уделяла гораздо больше внимания политической роли крестьян, нежели КПСС – которая, напротив, подчеркивала ключевую роль городского рабочего класса (пролетариата). Следовательно, китайский опыт было бы легче применить к Дофару.
В своих первых публичных заявлениях ФОД делал упор на борьбу против «двойного колониализма» – британского господства над арабскими землями и арабского правления в Дофаре. Эта позиция сдерживала раскол внутри ФОД между теми, кто считал Дофарскую войну локальной, и теми, кто видел ее частью социалистической революции на Ближнем Востоке. В 1968 году социалисты одержали верх. На II съезде ФОД в сентябре 1968 года исполнительный комитет сменило генеральное командование. Мохаммед Ахмад аль-Гассани занял должность генерального секретаря. Два других лидера – Юсуф ибн Алави и Мусаллем ибн Нафль – не разделяли социалистических взглядов и потому были отодвинуты на второй план.
ФОД переименовал себя в Народный фронт освобождения оккупированного Арабского залива[112] (НФООАЗ) и разработал революционную программу, основанную на марксизме-ленинизме. Организация задалась целью не просто отвоевать у султана Дофар, но и провести серию радикальных реформ – упразднить племенную систему, отменить рабство, эмансипировать женщин и т. д. В 1970 году у НФООАЗ появился филиал на северо-востоке страны – Народный фронт освобождения Омана и Персидского залива (НФООПЗ). Как следовало из этих названий, организация собиралась действовать не только в султанате, но и в Договорных государствах, Бахрейне и Катаре. Боевиков готовили в Йемене, Ираке и лагерях палестинских беженцев, разбросанных по Иордании, Ливану и Сирии.
В течение 1969 года мятежники установили контроль над Западным Дофаром. Теперь они могли приступить к реализации своей политической программы и беспрепятственно взаимодействовать с йеменцами через границу. Из Южного Йемена ввозили оружие и боеприпасы – а обратно увозили раненых для оказания медицинской помощи. Оружейные поставки осуществлялись через китайскую военную базу в йеменском городе Эль-Мукалла. Из Йемена дофарские активисты летали на учебу в Китай. Бунтовщикам очень нравились идеи Мао Цзэдуна о том, как претворять в жизнь «крестьянскую революцию», – тем более что «Красная книжечка» товарища Мао была вовремя переведена на арабский язык.
К марту 1970 года мятежники заняли почти весь Дофар, кроме Салалы. В июне они атаковали правительственные силы в городах Центрального Омана – Низве и Изки. По Маскату и Матраху прокатилась волна арестов. В ходе обысков полиция обнаружила склады с оружием, предназначенным для открытия второго фронта внутри страны – далеко за пределами Дофара.
Султан не мог противопоставить НФООАЗ ни альтернативную идеологию, ни военную стратегию. Британцы паниковали – но тут на политической арене возник младший брат правителя, Тарик бен Таймур. В 1950-х годах он помогал монарху сокрушить имамат. Когда султан победил и снова занял пассивную позицию, Тарик поругался с ним – и в 1962 году был вынужден уехать из Омана. В ссылке обиженный принц начал интриговать против брата. Он хотел заключить союз с другим изгнанником – Талибом ибн Али аль-Хинави. Подобная перспектива насторожила Малкольма Дэннисона – шефа оманской военной разведки. Дэннисон встретился с Тариком и якобы сообщил ему, что Великобритания планирует дворцовый переворот в пользу сына и наследника султана – Кабуса бен Саида.
Глава 5
Консервативный реформатор. Кабус бен Саид
Величие человека – в его независимости от людей.
Арабская пословица
Историки до сих пор спорят о том, причастно ли британское правительство к дворцовому перевороту. Встреча Дэннисона с Тариком – лишь косвенное доказательство этому. Но, в любом случае, смена власти в Маскате была бы невозможна без ведома Лондона – равно как и без инициативы Кабуса.
Кабус – единственный сын Саида – родился 18 ноября 1940 года в Салале. Выпускник Сандхерста, он в 1961–1963 годах служил в 26-м Камеронском пехотном полку британской армии, который стоял в ФРГ. Там принц окончил курсы начальников штабов. Затем он вернулся в Великобританию, где прошел спецкурс по муниципальному праву. После увольнения из армии юноша совершил кругосветное путешествие и приехал на родину в 1964 году. Саид, боявшийся заговоров, посадил наследника под домашний арест. В официальной биографии Кабуса говорится, что в этот период он изучал ислам и историю Омана.
Летом 1970 года Кабусу было 29 лет. Он жил в султанском дворце в Салале и регулярно принимал английских военных и дипломатов. Однажды принц поделился сомнениями относительно административных способностей отца с офицером британской разведки Тимом Лэндоном. Молодые люди подружились еще в Сандхерсте, и по окончании академии Лэндон был прикомандирован к своему царственному другу.
Когда Лэндон узнал о намерении Кабуса низложить правителя, заговор стал обрастать ключевыми фигурами. Среди них были Тедди Тернилл (командир военных отрядов, дислоцированных в пустыне) и шейх Барак ибн Хамуд аль-Гафири (сын наместника Дофара). Другой шейх – Саид Салим аль-Вухайби – отвечал за организацию оманских солдат. Незадолго до «часа икс» он нанял 11 рядовых Северного пограничного полка. Султанская свита знала о готовящемся мятеже – но, в лучших восточных традициях, не предупредила повелителя.
Днем 23 июля заговорщики приехали во дворец. У ворот их встретил шейх Барак. Рабы, охранявшие резиденцию, пропустили визитеров. Монарх, почуяв неладное, заперся в башне – но солдаты выломали дверь. Тогда Саид принялся отстреливаться из личного пистолета и ранил Барака, а при перезарядке оружия – себя самого. Получив пулю в ногу, он сдался Терниллу и подписал акт отречения от престола.
Оманцы узнали о перевороте только через три дня, когда новый султан Кабус бен Саид объявил, что его отец покидает страну. Опального монарха отправили самолетом в Лондон. Он поселился в фешенебельном отеле «The Dorchester» и умер 19 октября 1972 года. Саида погребли в графстве Суррей. Спустя несколько лет останки перезахоронили на Королевском кладбище Маската.
Между тем Кабус учредил Временный совет, куда вошли его приближенные. Султан намеревался править всем Оманом – без деструктивного разделения страны на прибрежную и внутренную часть. 9 августа 1970 года он впервые вышел в радиоэфир – и объявил, что государство, с 1955 года известное как Султанат Маскат и Оман, переименовано в Султанат Оман. Тарик бен Таймур – дядя монарха – занял премьерское кресло и приступил к формированию централизованных органов власти, в первую очередь – министерств образования, здравоохранения, внутренних дел и юстиции. Сам Кабус – подобно иорданскому королю Хусейну – объехал свои владения, познакомился с подданными и принял клятвы верности от местных вождей.
Оманское руководство действовало одновременно в нескольких направлениях. Во-первых, оно добивалось международного признания и налаживало дипломатические связи с соседями. Во-вторых, Кабус развернул настоящую «битву за умы и сердца», дабы заручиться доверием народа. Все это изменило ход конфликта в Дофаре, который представлен в британской военной литературе как пример «образцовой борьбы с повстанцами». Многие дофарцы отказались от поддержки бунтовщиков. Однако причиной тому – не только английский спецназ, но и политика Маската. Новые социальные меры – например, рытье колодцев и строительство поликлиник – улучшали жизнь простых людей (вернее, тех, чьи шейхи примкнули к султану). Вооруженные отряды сепаратистов громили иранцы и иорданцы. Вмешательство Тегерана и Аммана свидетельствовало о том, что Оман преуспел в поиске союзников. Вообще султанат признали все арабские страны, кроме Ирака и Южного Йемена (НДРЙ).[113] «Оманский вопрос» исчез из международной повестки. Это автоматически сузило круг государств, которые могли бы поддерживать НФООАЗ и сторонников имамата.
В конце 1970 года на службу к Кабусу перешли экс-лидеры ФОД – Мусаллем ибн Нафль и Юсуф ибн Алави. Они были обижены на других оппозиционеров, которые в 1968 году придали сопротивлению марксистскую окраску. Маскат пытался переманить в свой лагерь боевиков НФООАЗ и местных жителей, которые им сочувствовали. Дезертирам-джабали хорошо платили и отпускали в стан врага – как разведчиков. Шпионы добывали ценную информацию о расположении повстанческих сил и агитировали приятелей сложить оружие. Кроме того, британские офицеры создавали фиркаты – отряды, укомплектованные из беглых дофарцев и оманских солдат. Первый из них, «Фиркат Салах-ад-Дин», в феврале 1971 года отбил у НФООАЗ пару приморских деревень, а также окружил группу джибали. Поговорив с бывшими товарищами, горцы сдались в плен, получили новую одежду и горячее питание – и присягнули султану на верность.
Подготовка фиркатов сопровождалась пропагандистской кампанией, включая распространение листовок и выпуск радиопередач. Базар в Салале был завален дешевыми радиоприемниками. Дикторы упирали на религиозность населения – в то время как социалисты из НФООАЗ яростно осуждали ислам.
Параллельно Оман укреплял свой международный статус. Осенью 1971 года на Каирском саммите ЛАГ премьер-министр Тарик бен Таймур решительно настаивал на членстве Омана в Лиге – отбиваясь от недругов в лице представителей имамата и НДРЙ. 6 октября султанат был принят в ЛАГ. 4 октября – благодаря дипломатическим усилиям Тарика в Нью-Йорке – Совет Безопасности одобрил заявку Омана на вступление в ООН. Интеграция государства в постколониальную мировую систему официально завершилась.
На этом фоне Дофарская война выглядела уже не как освободительное движение угнетенного народа, но как диверсия против законного правительства. В декабре 1971 года султан Кабус и шах Мохаммед Реза Пехлеви договорились о сотрудничестве в сфере безопасности. В ноябре 1972 года в Дофар вошли иранские войска. Они сыграли важную роль в захвате Рахьюта (январь 1975 года) и других крупных операциях на последней фазе конфликта. Ряды НФООАЗ редели. Оманские солдаты по проектам английских инженеров возвели в провинции десятки укрепленных линий – это разорвало каналы поставок оружия из НДРЙ. Султанская армия с помощью британских, иранских и иорданских союзников выдавливала боевиков с прибрежной равнины, загоняя их в горы.
Военная кампания проводилась за счет нефтяных доходов. К 1973 году объем нефтедобычи в Омане достиг 293 тыс. баррелей в день, годовой экспорт – 106 млн баррелей. В 1974 году цена за баррель выросла с $3 до $ 5. Арабские производители повышали ставки.[114] В 1974–1976 годах баррель оманской нефти продавался уже за $ 12. Четверть доходов была потрачена на Программу развития Дофара, принятую Кабусом в октябре 1972 года.
Исторически правители Дофара мирили враждующие племена и обирали простой люд. Но при Кабусе власть обозначила свое постоянное присутствие в жизни дофарцев. В провинции строились так называемые «правительственные центры» – комплексы социальных объектов (колодец, поилки для скота, школа, медпункт, магазин и мечеть). Каждый центр был связан с местными шейхами – фактически государство нанимало их в качестве своих представителей. Это позволило безболезненно интегрировать госструктуры в традиционный племенной уклад. Такой подход импонировал местному населению – в отличие от призывов НФООАЗ позабыть свои корни и проявить классовую солидарность с мировым пролетариатом.
К середине 1974 года позиции НФООАЗ ухудшались по всем направлениям: военному, политическому, идеологическому и социальному. К тому же движение раскололось. Одни боевики ушли в Бахрейн и вступили в тамошний Народный фронт освобождения Бахрейна. Вторые бежали в Саудовскую Аравию – к единомышленникам из подпольной «Арабской социалистической партии действия». Третьи отправились в Кувейт – но прельстились деньгами и учредили партию «Прогрессивные демократы». Самые отчаянные примкнули к последователям Жоржа Хабаша в Палестине (НФОП). НФООАЗ в прежнем виде больше не существовало – и организация опять сменила название. Народный фронт освобождения Омана (НФОО) уже не претендовал на революционное лидерство в Заливе – но собирался сконцентрироваться на внутренней борьбе.
Но силы НФОО таяли. В январе 1975 года – даже с добровольцами из НДРЙ – они насчитывали максимум 600 человек. В ноябре их было уже меньше сотни. 11 декабря султан Кабус объявил об окончании Дофарской войны. В марте 1976 года НДРЙ согласилась прекратить огонь и обещала больше не отправлять своих военных на подмогу НФОО. После этого НДРЙ и Саудовская Аравия установили дипломатические отношения. Таким образом, две соседние страны – ранее бросившие вызов существованию Омана – поставили точку в процессе его становления как современного государства.
Отныне будущее султаната зависело от социального, экономического и политического развития. Оманцы привыкли по любому поводу обращаться к шейхам – и те рассматривали их споры, давали работу и др. Британские советники рекомендовали Кабусу «замкнуть» административную систему на себе, заменив племенные структуры государственными органами. Однако султан предпочел синтез традиционного и современного.
По мнению англичан, арабский социализм можно было победить с помощью капитализма. Но Оман не знал капитализма – несмотря на давнюю торговую деятельность. Это еще одна причина, по которой Саид бен Таймур отвергал реформаторские идеи британцев – и прослыл противником модернизации. На самом деле султан просто не понимал, о чем говорят его западные консультанты. Англичане же – адепты культуры, согласно которой преимущества капитализма очевидны, – смотрели на монарха с недоумением. Тем не менее, Саид предчувствовал изменения. Он считал, что после открытия нефти в Омане начнется новая эра – но открыть эту эру предстояло уже Кабусу.
1970-е годы ознаменовались для Омана сложным процессом, который называют «национализацией». Султан правил сотнями тысяч человек. Все они должны были ощущать себя не членами разрозненных социальных групп, но единой нацией. Влияние шейхов ослабло еще в 1950-х годах – после разгрома имамата. В войне Джебель аль-Ахдар участвовали лидеры могущественных племен и кланов – хинави, гафири, Аль Халили и т. д. – однако все они потерпели поражение. Спустя 20 лет в Омане был создан централизованный госаппарат. Чиновники наделялись особыми полномочиями и высоким статусом от лица Маската – но не от лица своих местных вождей.
Когда Кабус пришел к власти, в Омане не имелось ни правительства, ни программы реформ. Саид опирался на пару десятков приближенных. Неудивительно, что на заре 1970-х годов система госорганов не отличалась безупречной логикой. Кабус не планировал – он импровизировал. Ярчайший пример – назначение Тарика бен Таймура на должность премьер-министра. Тарик вернулся в Маскат из восьмилетней ссылки – и до сих пор неясно, кто именно его пригласил. Также непонятно, что входило в полномочия Тарика. В Омане никогда не существовало поста премьер-министра. Не было даже конституционной основы для разделения обязанностей между Кабусом (главой государства) и Тариком (главой правительства). Конституции, разумеется, тоже не было.
Дядя и племянник придерживались разных политических взглядов. В изгнании Тарик проникся идеями арабского национализма. Если бы он не являлся членом династии Аль Саид, то наверняка стал бы республиканцем. В итоге Тарик ратовал за конституционную монархию – но Кабус не захотел экспериментировать. Подобно отцу, он решил остаться абсолютным монархом.
Кабусу и Тарику помогали зарубежные специалисты – ливиец Омар аль-Баруни (бывший дипломат ливийского короля Идриса I) и Хасан Шакир (саудовский бизнесмен). Благодаря их связям султанат наладил отношения с ведущими арабскими странами – Египтом, Иорданией и Саудией. Кроме того, Хасан Шакир и его американский коллега Роберт Андерсон контролировали коммерческую сферу, включая нефтяной сектор. Британские чиновники нервничали – но ничего не могли сделать, ибо Оман официально не являлся ни колонией, ни мандатной территорией, ни протекторатом.
В 1970 году Тарик назначил министров здравоохранения, образования, внутренних дел, юстиции, информации, труда и экономики. Кабус возглавил МИД и министерство финансов, а также стал верховным главнокомандующим. Министерством обороны руководил британский офицер Хью Олдман. Новое правительство называлось Советом министров. Большинство портфелей получили оманцы – и теперь они располагали такими финансовыми средствами, о которых прежде могли и не мечтать. В результате министерства функционировали сами по себе. К тому же, министры, дорвавшись до богатства, не желали расставлять приоритеты в своей деятельности. Они тратили деньги на всё и сразу. Тарик не сумел преломить ситуацию. Дядя Кабуса показал себя блестящим дипломатом – но не администратором. Султан освободил его от должности премьер-министра в 1972 году. Впрочем, Тарик по-прежнему играл важную роль в госаппарате – например, был председателем Центрального банка Омана (1975–1976).
Кабус нуждался в Тарике гораздо сильнее, чем может показаться. В своей знаменитой речи от 9 августа 1970 года он не только провозгласил новое государство – Султанат Оман – но также анонсировал задуманные реформы и обратился к многочисленной оманской диаспоре. Присутствие Тарика бен Таймура – вчерашнего изгнанника – свидетельствовало о том, что политический климат в стране уже изменился. Мигранты, которые незаконно уехали за границу, освобождались от уголовной ответственности. В довершении к этому султан объявил амнистию для всех политзаключенных и диссидентов, бежавших от режима Саида. Теперь оманцы, которые приобрели профессиональный опыт за рубежом, могли спокойно вернуться домой – и работать на благо родины.
Среди тех, кто сразу откликнулся на призыв Кабуса, был Юсуф ибн Алави – экс-лидер ФОД и его представитель в Каире. В Омане он получил дипломатический пост. Еще одному известному оппозиционеру – опальному имаму Галибу ибн Али – предложили должность муфтия (впрочем, он отказался). Однако большую часть репатриантов составляли занзибарцы. Все они имели арабские корни, родились и выросли на Занзибаре – но никогда прежде не посещали Оман.
Дело в том, что в 1964 году на Занзибаре произошла революция. Гражданам арабского происхождения велели убираться прочь. Тысячи человек рассеялись по Ближнему Востоку. Сперва они перебрались в Дубай, Эль-Кувейт и Каир – но в 1970-х годах отправились в Оман, где их встретили очень радостно. Занзибарцы были очень полезны султанату. Образованные и коммуникабельные, они владели арабским и суахили. Многие хорошо говорили по-английски – что было важно для Кабуса, который планировал коммерческую деятельность с США, Великобританией и Индией. Кроме того, занзибарские иммигранты не входили в оманские племенные структуры – и потому считались политически надежными. В итоге занзибарцам доверили работу в жизненно важных областях – национальной безопасности, обороне и нефтяной промышленности.
Современный Оман создали те, кто получил образование и опыт за рубежом. Помимо султанских подданных разного происхождения, огромную роль в этом сыграли экспаты. Армию и разведку возглавляли британцы. В вооруженных силах еще с имперской эпохи служили белуджи. Дороги, школы, больницы, правительственные здания и жилые дома строили рабочие из Индии и Пакистана. Свыше половины учителей были египтянами, а пятая часть – иорданцами.
Вскоре Кабус ввел в состав правительства оманских купцов. «Первой ласточкой» стал Кайс аз-Завави – успешный коммерсант, назначенный министром иностранных дел в декабре 1971 года. Его дед на заре XIX века переехал из Хиджаза в Маскат, начал торговать с Индией и возвысился до советника султана Фейсала бен Турки. Отец аз-Завави входил в ближайшее окружение потомков Фейсала – Таймура и Саида. Таким образом, Кайс аз-Завави продолжил семейную традицию – и в плане бизнеса, и в сфере госслужбы. Вслед за ним административные посты получили еще два оманских предпринимателя. Саид ибн Ахмед аш-Шанфари возглавил министерство нефти, полезных ископаемых, сельского хозяйства и рыболовства, а Мохаммед ибн Зубайр – министерство торговли и промышленности. Богатые и независимые купцы позволяли Кабусу противостоять авторитету племенных шейхов – а заодно и нивелировать влияние британских чиновников. Интересно, что султан – в отличие от других монархов Халиджа – не пытался подчинить себе коммерсантов. Кабус предоставлял им значительную автономию, которая была основана на взаимовыгодном сотрудничестве.
Правящие династии Саудовской Аравии, ОАЭ, Бахрейна, Катара и Кувейта стремились «поглотить» купеческие кланы, связывая их с собой браками, клятвами и прочими племенными ритуалами. Монархи не нуждались в зачатках гражданского общества, которое представляли успешные коммерсанты.
Ярчайший пример – саудовский мультимиллионер Мухаммед ибн Авад бен Ладен (1908–1967). Уроженец Йемена, он в юности перебрался в Саудию и открыл строительный бизнес. Молодой активный предприниматель попал в поле зрения короля Ибн Сауда, поклялся ему в верности – и тем самым навсегда изменил свою жизнь.
Бизнес бен Ладена процветал. Его фирма «Saudi Binladin Group» получала все крупные госзаказы. Среди проектов компании – Абрадж аль-Бейт (комплекс небоскребов в Мекке), аэропорт короля Абдул-Азиза в Эр-Рияде и др. Также бен Ладен обладал исключительным правом на реставрацию и перестройку важных исламских объектов, включая мечети Аль-Акса и Аль-Харам. Мухаммед бен Ладен являлся самым богатым саудовцем – после членов королевской семьи. В сентябре 1967 года он погиб в авиакатастрофе, оставив после себя 56 детей от 22 жен.
Самый известный отпрыск Мухаммеда – основатель «Аль-Каиды»*, террорист Усама бен Ладен – был его сыном от 11-й жены, сирийки Хамиды аль-Аттас. В 1956 году Мухаммед просто купил Хамиду у ее семьи – в те годы торговля людьми в регионе Залива существовала на законных основаниях. Рабство в Саудии отменили лишь в 1962 году. Сирийские родственники Усамы до сих пор живут в приморских деревнях возле Латакии, выращивают апельсины и лимоны.
После терактов 9/11 семья не отреклась от Усамы, а «Saudi Binladin Group» даже не изменила название.
Результаты не заставили себя долго ждать. Сегодня оманцы старше 40 лет хорошо помнят, как быстро и всесторонне преобразилась их страна. Национализация стала поворотным моментом в истории султаната. Новую эпоху окрестили «оманским Возрождением» – ибо десятилетия нищеты и скорби сменились периодом довольства и процветания.
Султанат приобрел нынешний вид в 1970–1980-е годы. Теперь обширные пустынные территории пронизывали качественные дороги. Подданные получали земельные участки, строили дома и всё чаще покупали автомобили. Дети – и девочки, и мальчики – ходили в школы, где изучали не только Коран, но и светские учебные дисциплины. В недавно возведенных городах открылись супермаркеты и бутики мировых брендов. Торговые центры – с кафе и кондиционерами – превратились в излюбленное место шопинга и отдыха оманцев. Маскат был заново отстроен на берегу Оманского залива. Этот красивый мегаполис ничем не напоминал прежнюю затхлую бухту, пропахшую рыбой и окруженную полуразвалившимися домами. Столичные здания были выкрашены в белый – любимый цвет султана Кабуса, которого подданные нежно называли «Супер-Кью».[115]
Однако, несмотря на кардинальные изменения, Оман остался весьма старомодным – особенно по сравнению с соседями. Маскат – не высотный город, его ландшафт принципиально отличается от ландшафта Абу-Даби, Дубая, Эль-Кувейта, Манамы и Дохи. Здесь почти нет небоскребов, а большинство зданий насчитывает максимум пять этажей. Дома выполнены в оманском стиле – с арочными окнами, резными дверями, округлыми башенками и зубцами в обрамлении плоских крыш, которые были позаимствованы из архитектуры португальских и аравийских фортов. Этот стиль выдержан в столице повсеместно – будь то частные виллы в жилых кварталах или «министерский район» Эль-Хувайр. Исторический космополитизм, вывески на разных языках, давнее европейское влияние и едва уловимый индийский колорит прочно вплелись в ткань города, придав Маскату – равно как и всему Оману – неповторимый колорит, уют и обаяние.
Наряду с инфраструктурой оманцы также обзавелись национальной одеждой. Директива султана Кабуса установила форму для госслужащих: белую дишдашу (мужскую долгополую рубаху с длинными рукавами) и головной убор – цветастый тюрбан или куму (расшитую шапочку). Оманки нарядились в разноцветные абайи и яркие шальва-ры (шаровары) – в то время как другие женщины Залива кутались в черную паранджу. Султанские подданные обоих полов могут носить и западную одежду, но они часто отдают предпочтение именно национальному платью – в котором к тому же предписывается ходить на работу.
Иными словами, Оман сумел сберечь свое культурное наследие в контексте модернизации. Конечно, это удобно и выгодно в сфере туризма. Султанат привлекает искушенных путешественников, которые жаждут аутентичности – и которым наскучили дерзкие достопримечательности Дубая. Впрочем, Кабус руководствовался гораздо более глубокими соображениями. Утверждая национальную одежду и архитектурный стиль, он «изобретал традицию» – то есть формировал единую культуру для единой и современной оманской нации. На сайте Центра оманского платья сказано, что монарх стремился к консолидации подданных, интеграции мигрантов в оманское общество – и, в конечном итоге, к созданию национальной идентичности – впервые в истории государства.
Однако Кабус не насаждал устаревшие социальные модели, образы и отношения. Он обеспечивал преемственность эпох и поколений, переосмысливая традиционные ценности и адаптируя их к новым реалиям. В результате сложилась оманская «культура вежливости», в которой эмпатия и милосердие сочетаются с прагматизмом. Оманцы дружелюбны и неконфликтны, ибо султан внушил им, что агрессия – это недостаток воспитания, а не признак силы, как считается на Ближнем Востоке. К тому же, «культура вежливости» идеально сочетается с шурой – коллективным принятием решений, практикуемым еще в имамате. Подобно национальному платью и архитектуре, шура в современном Омане явлется продуманным и модернизированным социальным институтом.
В Омане шура имеет особое значение. Еще в VII веке ибадиты откололись от основной массы мусульман, ибо протестовали против династической преемственности в Омейядском халифате. Ибадиты требовали, чтобы их лидер – имам – избирался из числа «лучших людей общины», а не просто наследовал престол. Лучшими людьми общины считались самые умные, благородные и праведные – те, кому доверяли.
Шура – часть ибадитского наследия Омана. Госорганы, основанные на шуре, автоматически становятся легитимными – ведь их воспринимают как преемников древней сакральной традиции. В 1990 году Кабус учредил Маджлис аш-Шуру (араб. مجلس الثعورى – совет шуры) – аналог верхней палаты парламента. Члены Маджлиса аш-Шуры являются советниками правительства, но не представляют интересы социальных групп или политических партий. Сами партии в Омане запрещены, равно как и профсоюзы. Это значит, что, с одной стороны, султан совещается с избранными подданными, но, с другой, – никто реально не ограничивает его власть. Аналогов оманскому маджлису нет в мире[116] – поэтому шура изрядно тешит самолюбие оманцев. Кроме того, шура – элемент имамата. Ее присутствие в жизни государства позволяет успокоить консерваторов.
На практике шура – это лишь способ расширить диапазон знаний и опыта, доступных султану в процессе принятия решений. Обсуждаемый вопрос не выносится на голосование, его судьба не зависит от точки зрения большинства. По правилам, абсолютно все члены шуры должны одобрить позицию правителя. Теоретически это исключает наличие несогласного меньшинства, которое потом может взбунтоваться. Оманская «культура вежливости» порицает демарши, споры и добровольную отставку членов шуры. Следовательно, монарх всегда принимает решение самостоятельно – но может скорректировать его, ориентируясь на мнения «консультантов».
Еще один пример того, как Кабус «изобретал традиции», апеллируя к народному сознанию, – ежегодный тур «Meet the People».[117] Султан в сопровождении министров ездил по стране и общался с подданными. Первый тур датируется 1977 годом. Новая традиция основывалась на династической практике Саидитов, когда правитель периодически посещал разные населенные пункты и встречался с местными шейхами. В других странах Залива амир каждую неделю совместно с маджлисом принимал жалобщиков и просителей. Маджлис состоял из вождей племен – и монарх таким образом подчеркивал их значимость. Оманский же «Meet the People» возвышал султана над племенными делами. Изначально тур выполнял важную функцию в процессе национализации – он создавал ощущение близости правителя к народу. В каждом городе и каждой деревне были люди, которые воочию видели Кабуса и даже говорили с ним. Подобная «открытость» властелина Омана резко контрастировала с поведением его отца Саида (после неудачного покушения весной 1966 года тот ни разу не появился на публике).
В 1970–1980-х годах султанский тур длился месяц и более. Со временем характер мероприятия изменился. Требования безопасности и официальный протокол превратили его в сложную выездную церемонию. Сегодня «Meet the People» – это такая же «модернизированная традиция», как и национальные праздники, военные парады, верблюжьи бега и т. д.
В декабре 2020 года «верблюжьи бега, социальная практика и праздничное наследие, связанное с верблюдами» были включены в Список нематериального культурного наследия ЮНЕСКО. Заявку подавали ОАЭ и Оман.
Верблюжьи бега очень популярны в Халидже. На роль жокеев идеально подходят низкорослые и легковесные наездники. Традиционно для этого использовались дети до 15 лет. «Спорт шейхов» грозил им высоким травматизмом. К тому же малышей часто похищали из семей – хотя участие в гонках опасно даже для взрослого человека.
В 2003 году специалисты швейцарской фирмы «K-Team Corporation» создали первую удачную модель робота-жокея. Изначально она планировалась как интересная технологическая новинка для богатых и пресытившихся жизнью клиентов. Главная проблема, с которой столкнулись разработчики, заключалась в том, что верблюды привыкли к людям-наездникам. Пилотные модели не были на них похожи – и животные пугались. Дизайн роботов пришлось изменить. У новых моделей появились манекеноподобные «лица», темные очки, одежда и головные уборы. Роботов даже опрыскали парфюмом.
В 2004 году под давлением международных правозащитных организаций власти Катара и ОАЭ запретили использовать людей в качестве наездников. Их место в седле заняли роботы.
В 2005 году в Катаре были проведены первые успешные гонки на верблюдах, в которых участвовали только роботы. Хозяин верблюда управляет «наездником» с помощью смартфона, ноутбука или планшета. Сейчас роботы-жокеи применяются в ОАЭ, Омане, Катаре, Бахрейне, Кувейте и Саудовской Аравии повсеместно.
Когда реформы Кабуса были в разгаре, Ближний Восток захлестнула волна исламизма и мусульманского терроризма, которая бушует и поныне. Она поднялась в конце 1970-х годов – когда грянула Исламская революция в Иране, боевики захватили мечеть Аль-Харам в Мекке, а советские войска вторглись в Афганистан. Власти арабских государств столкнулись с угрозой свержения – и Оман не стал исключением.
Истоки современного исламизма следует искать в Египте первой половины XX века. Именно там в 1928 году была создана первая террористическая организация – «Братья-мусульмане»*. Ее основоположник Хасан аль-Банна и главный идеолог Сайид Кутб считали, что возврат к «истинному исламу» – это панацея от всех социальных и иных проблем. Фундаменталистские группировки возникали одна за другой. Террористы быстро перешли от теории к практике. Они пропагандировали свои радикальные идеи и вели джихад против неугодных арабских режимов. В 1981 году был убит египетский президент Анвар Садат. Спустя год сирийская армия разбомбила город Хама в центральной части страны, где «братья»* организовали антиправительственное восстание.
Эскалация исламизма сопровождалась строительством мечетей, распространением тематической литературы, аудио– и видеозаписей с проповедями. В конце 1990-х годов появилось множество соответствующих веб-сайтов. Десятки тысяч египтян поддерживали «братьев»*.[118] В Алжире партия «Исламский фронт спасения» едва не обрела власть по итогам выборов 1991 года.[119] В Иордании и Кувейте радикалы были широко представлены в парламенте. В ОАЭ «братья»* основали движение «Ислах», которое покорило сердца юных эмиратцев. Египетский улем Юсуф аль-Кардави – духовный лидер «братьев»* – возглавлял факультет исламоведения в Катарском университете, вел передачи на телеканале «Al Jazeera» с аудиторией в 60 млн человек и получил международное признание как выдающийся мусульманский ученый.
В Омане признаки исламистского влияния наблюдались с начала 1980-х годов. Общество озаботилось извечными мусульманскими вопросами вроде закрытости женской одежды и недопустимости употребления алкоголя – причем голоса консерваторов звучали всё громче. Подрастающее поколение восторженно внимало радикалам. Молодые люди почти не участвовали в судьбе родины – власть принадлежала госорганам и племенным структурам, где заправляли их отцы и деды. Исламисты, напротив, манипулировали юношескими амбициями – и давали молодежи ложное чувство причастности к чему-то великому.
Впрочем, обстановка в Омане накалялась медленно. «Культура вежливости» вкупе с общим благосостоянием умиротворяли недовольных. К тому же султанские подданные прекрасно помнили войну в Дофаре и опасались внутренних конфликтов. Наконец, перед глазами оманцев был пример других восточных государств, где исламистские инициативы не привели ни к чему хорошему. В Афганистане бушевала гражданская война – после вывода советской армии в феврале 1989 года она разгорелась с новой силой. Талибы сражались за установление теократического исламского государства. В Иране, Пакистане и Саудии были запрещены даже привычные развлечения вроде музыки и кино. Нередко жесткая регламентация повседневной жизни угнетала людей сильнее, чем массовые репрессии или суровые наказания за нарушение шариатских норм.
Одна из самых знаменитых трагедий той эпохи – казнь саудовской принцессы Мишааль. Девушка училась в Ливане и там влюбилась в Халида аш-Шаира аль-Мухалхала – сына посла КСА. Молодые люди несколько раз встречались без свидетелей, о чем стало известно Эр-Рияду.
После возвращения в Саудию Мишааль и Халида приговорили к смертной казни за прелюбодеяние. 15 июля 1977 года приговор был публично приведен в исполнение. Мишааль застрелили. Халида заставили наблюдать за этим, а после отрубили ему голову. Вероятно, роль экзекутора исполнял один из родственников преступницы. Палач не являлся профессионалом – ему пришлось нанести юноше пять ударов мечом.
Казнью руководил принц Мухаммед ибн Абдул-Азиз – дед Мишааль и старший брат короля Халида. Позже его спросили, была ли расправа над влюбленными действительно необходима. Принц ответил: «Для меня было достаточно, что они находились вместе в одной комнате». При этом самого Мухаммеда за дурной нрав и пристрастие к алкоголю называли «Абу Шайран» («Отец двух зол»).
На всякий случай Кабус решил не доводить оманцев до точки кипения. В 1980 году Маскат и Вашингтон договорились о военном сотрудничестве. 18 ноября 1990 года – в Национальный день Омана, приуроченный ко дню рождения султана, – Кабус объявил о создании Маджлиса аш-Шуры. Монарх намекнул, что видит его как политический институт, способный «работать осознанно, согласно нашей сложившейся традиции и в темпе, который соответствует жизни нашей страны». «Мы должны быть открыты чужому опыту, чтобы обогатить свой собственный, без подражания другим ради подражания», – добавил султан.
Вообще Оман – уникальное государство Ближнего Востока. В XXXXI веках он не спонсировал боевиков и террористов; не отправлял за границу фанатичных проповедников; не участвовал в международных дрязгах и ни с кем не ссорился. Султан занимался исключительно внутренними делами, тщательно избегая любых конфликтов. На международной арене он действовал сугубо в интересах своего народа, не питая имперских амбиций и сторонясь авантюр с непредсказуемым финалом. Удивительно, что Кабус – свергнувший собственного отца – был не интриганом, завоевателем или деспотом, но творцом. Европейское образование и созидательный склад ума позволяли ему мыслить нестандартно, особенно – в контексте специфики региона. В частности, монарх отказался от создания тяжелой промышленности, гонки вооружений и инвестиций в западную экономику, предпочитая вкладывать нефтедоллары в создание мощной инфраструктуры султаната, добычу полезных ископаемых (не только нефти и газа, но и угля, хрома, меди, асбеста), а также – в повышение уровня жизни подданных.
Строительство школ, больниц, вузов, банков и театров, бурение артезианских скважин, подъем сельского хозяйства, прокладка линий электропередач, учреждение национальных СМИ, поощрение искусства, науки и частного предпринимательства – эти и многие другие проекты были реализованы благодаря Кабусу. Современные оманцы обязаны ему бесплатным образованием и здравоохранением, беспроцентными кредитами на покупку недвижимости по адекватным ценам, развитием торговли и туризма. В 1970 году – когда султан возглавил Оман – 88 % населения не умело читать и писать, каждый пятый ребенок умирал до достижения пятилетнего возраста, а средняя продолжительность жизни составляла 49,3 года. При Кабусе ВВП Омана вырос с $ 256 млн до $ 70 млрд. Средняя продолжительность жизни увеличилась до 76 лет, а неграмотность снизилась до 5,2 %. За 50 лет султан превратил нищую и униженную страну в суверенное, счастливое и процветающее государство. В государство, где люди улыбаются.
Кроме того, в отличие от большинства соседей по региону, Оман не сражался с Израилем. Проанализировав печальный опыт других арабских стран, Кабус не приютил ни одного палестинского беженца (учитывая, что в Иордании «обездоленные палестинцы» развязали гражданскую войну, а в Ливане – с радостью в нее влились). Маскат был заинтересован в коммерческом партнерстве с Иерусалимом. Однако в 1979 году Кабус не присоединился к общеарабскому бойкоту Египта (который заключил с Израилем мирный договор) – и тем самым навлек на себя ожесточенную критику арабского мира. Впрочем, с 2000 года израильские официальные лица регулярно посещают султанат.
Однако оманцы не одобряли контакты с Израилем. Во время Второй интифады катарский телеканал «Al Jazeera» транслировал пылкие и трогательные репортажи о борьбе палестинцев против «сионистской оккупации» – что, разумеется, вызывало симпатии к ним в арабском мире. Антиизраильские настроения были широко распространены и среди населения Омана. По мнению многих подданных, омано-израильский диалог свидетельствовал бы о том, что модернизация султаната идет в неверном направлении, подрывая арабскую и мусульманскую солидарность. Те, кто поддерживал исламистов, не просто ратовали за «палестинское дело» – они требовали уничтожить Израиль. Подобные симптомы сулили социальный взрыв – и Кабуса не спасли бы все его труды на благо народа. Достаточно вспомнить, что еще в марте 1975 года был убит саудовский король Фейсал, при котором процветающая Саудия претендовала на лидерство в арабском мире. Монарха застрелил племянник – ярый поборник модернизации.
Ситуация приняла серьезный оборот в мае 1994 года, когда полиция арестовала в Маскате 430 человек по подозрению в антиправительственном заговоре. Задержанным инкриминировали создание криминальной сети, спонсируемой из-за рубежа. Вскоре 160 обвиняемых предстали перед судом, и процесс проходил в условиях строжайшей секретности. Присутствие среди подсудимых египтян и иорданцев лишь укрепило предположения властей о том, что они имеют дело с международной преступной организацией. Проблема внешнего вмешательства приобретала особую актуальность в свете истории Омана с 1955 по 1975 год. Все подсудимые были признаны виновными. Троих приговорили к смертной казни (позже ее заменили пожизненным заключением). Прочие заговорщики получили от 3 до 20 лет лишения свободы.
Почти все осужденные были мужчинами в возрасте от 26 до 35 лет, крайне религиозными арабами-суннитами. Многие из них считались богатыми по оманским меркам, некоторые являлись чиновниками. Они присоединились к заговору, ибо считали, что реформаторская политика Кабуса противоречит исламу. Понятно, что в реальности подобные взгляды разделяло гораздо большее количество людей, чем удалось остановить.
В 1994 году правительство закрыло мусульманские школы, где преподавание ислама не соответствовало учебной программе. Официально ислам преподавался как некое единое вероучение – без радикальных идей, политических отсылок и акцентов на различия между суннизмом, шиизмом и ибадизмом. Султан планировал превратить его в один из столпов стабильного и прогрессивного оманского общества. Но система дала сбой, и полиция ужесточила контроль над мечетями и медресе.
Кабус понимал, что репрессии не решат проблему. Осенью 1995 года в честь 25-го Национального дня он помиловал всех, кто был осужден годом ранее. Этот великодушный поступок – весьма нехарактерный для Ближнего Востока – поразил подданных. Однако с исламизацией надлежало бороться. Оманское правительство пытается делать это до сих пор – равно как и справиться с другими трудностями, характерными для государств Залива. Во-первых, нефть является невозобновляемым ресурсом – и султан был озабочен тем, на сколько же ее хватит. Во-вторых, рынок труда наводнили экспаты – в то время как оманцы не хотели искать работу. Социальные выплаты убивали карьерную мотивацию на корню. В-третьих, оманское образование не могло конкурировать с западным. Выпускники вузов были не востребованы даже у себя на родине, и государство по-прежнему зависело от зарубежных специалистов. Эти вопросы не теряют своей актуальности и сегодня.
В 1991 году Кабус заказал анализ экономики султаната у Всемирного банка реконструкции и развития. Банк подготовил отчет, где отмечалось, что запасы оманской нефти будут исчерпаны через 18 лет (к 2009–2010 годам), а запасы газа – через 48 лет (к 2039–2040 годам). Утверждалось, что правительство тратит «чрезмерную часть доходов [от нефти] на текущее потребление». Эксперты разработали комплекс советов, как султанат может перейти к пост-нефтяной экономике при сохранении «нефтяного» уровня жизни. Например, они рекомендовали развивать частный сектор; обеспечить защиту иностранных инвестиций; снизить роль государства в коммунальной и транспортной сферах, банковском деле и гостиничной отрасли. Оманские политики не согласились с оценкой Всемирного банка – но Кабус не собирался их слушать.
Системные проблемы требовали системных решений. Летом 1995 года в Омане была запущена программа новой экономической политики «Vision 2020». Она стартовала с одноименной конференции, которая прошла в Маскате. На мероприятии председательствовал Кайс аз-Завави (тогда министр экономики и финансов, а также заместитель премьер-министра – то есть самого Кабуса, который совмещал титул султана и пост главы правительства). Среди прочих участников были вице-президент Всемирного банка, эксперты и аналитики международных организаций, представители азиатских и латиноамериканских стран. «Vision 2020» ознаменовала курс на диверсификацию оманской экономики. По убеждению Кабуса, ее успех был невозможен без зарубежных инвестиций и сотрудничества с глобальными финансовыми институтами. Организуя «Vision 2020», султанат сигнализировал миру, что он открыт для бизнеса.
Далее начался процесс «оманизации» рабочей силы. Был определен список профессий и должностей, на которых могли работать только оманцы. Среди них – юристы, инженеры-строители, бухгалтеры, учителя начальных классов, медсестры, автомеханики, таксисты, кожевники, продавцы газет и др. Новый закон об инвестициях (1993) позволял иностранцам владеть до 49 % любой коммерческой компании. Владение долей от 50 % до 65 % допускалось с разрешения министра торговли и промышленности, а свыше 65 % – только с разрешения Совета министров.
Главными целями «Vision 2020» являлись сокращение доли нефти в ВВП (с 37,2 % в 1994 году до 9 % в 2020 году) и трансформация рынка труда. В 2020 году государственный сектор должен был составлять 95 % (по сравнению с 68 % в 1995 году), а частный сектор – 75 % (по сравнению с 15 % в 1995 году). За четверть века первый показатель увеличился до 80 %, но второй не изменился. Развитие человеческих ресурсов – это ключевая проблема султаната.[120] Кабус неоднократно обращался к соотечественникам, уговаривая их заниматься бизнесом.
Спустя 2 месяца после конференции «Vision 2020» – 11 сентября 1995 года – Кайс аз-Завави погиб в ДТП под Салалой. В автомобиль, за рулем которого сидел султан, врезался другой автомобиль. Водитель скончался на месте; опознать его не удалось. Смерть аз-Завави – всего через год после ареста исламистов – породила слухи о том, что автокатастрофа на самом деле была покушением на жизнь монарха. Впрочем, этому нет доказательств. В полицейских отчетах инцидент назван «необъяснимым».
Модернизация экономики, запущенная под руководством Кайса аз-Завави, сопровождалась принятием Основного закона – первой конституции Омана. Кабус обнародовал ее 6 ноября 1996 года во время традиционного тура «Meet the People». По конституции султанат определялся как «наследственный» (статья 5). Статья 9 провозглашала правление султана, основанное на справедливости и шуре. Если кто-то в Омане еще утверждал, что наследственность (принцип султаната) несовместима с шурой (принципом имамата), то законодательное закрепление обоих принципов устраняло кажущееся противоречие между ними.
О самом Кабусе – авторе этих судьбоносных изменений – оманцы, как ни странно, практически ничего не знали. Будучи всенародным любимцем, Супер-Кью дистанцировался от народной любви. Визуально он всегда был вместе с подданными – портреты правителя украшали школы, библиотеки, стадионы, офисы, магазины и поликлиники. В его честь названы университеты, культурные центры и главные мечети оманских городов. Монарх участвовал во всех начинаниях – от разработки советов по мытью автомобилей до административной реформы. За полвека царствования Кабус исколесил страну вдоль и поперек. У многих оманцев есть личные истории, связанные с ним. Кому-то султан дал деньги на открытие бизнеса, кому-то помог достать редкое лекарство. Он пребывал в гуще народной жизни – но при этом оставался недосягаемым. Интимные подробности никогда не выносились за пределы столичного дворца Аль-Алам. Впрочем, было известно, что султан увлекается верховой ездой, радиоделом, литературой и классической музыкой (поэтому в Маскате построили оперный театр). Повелитель не давал поводов для сплетен – но, вероятно, в его частной жизни действительно не происходило ничего пикантного или захватывающего.
В отличие от иных правителей Халиджа, Кабус не славился тягой к роскоши – хотя аравийская роскошь всегда была притчей во языцех. Например, в 2017 году саудовский король Салман посетил Москву. Он привез с собой полуторатысячную свиту и все необходимое для четырехдневного визита: начиная автомобилями, коврами и мебелью и заканчивая слугами. Также в багаже находился эксклюзивный позолоченный эскалатор, с которым король путешествует по свету. Во время визита монарх и его окружение питались исключительно саудовской пищей. Ежедневно самолет доставлял в Москву из Эр-Рияда 800 кг продуктов и напитков.
Салман остановился в гостинице «Four Seasons». Отель закрыли на четыре дня для всех других гостей. Саудиты также сняли все 334 номера в находящемся поблизости «The Ritz-Carlton» за 14 млн руб. в сутки, забронировали номера в соседних «Национале» и «Marriott’e». Только проживание в Москве обошлось Эр-Рияду минимум в 250 млн руб. Это стандартная цифра для саудовского правителя: так, отдых Салмана в Танжере летом 2017 года стоил около $ 100 млн.
В отношении зарубежных поездок Салман ничем не отличается от своих предшественников. Например, его брат, король Фахд, любил отдыхать в испанской Марбелье. Численность свиты достигала порой 2–3 тыс. человек. В 2002 году монарх прилетел на курорт на семи самолетах: пять перевозили его 400 приближенных, еще два – продовольствие, бронированные автомобили и багаж. Обычно Фахд оставлял за летний сезон в Марбелье около $ 100 млн. В 2002 году он установил своеобразный рекорд, потратив в Испании свыше $ 300 млн.
В 2016 году принц Мухаммад бин Салман (сын короля Салмана) посетил Японию. По традиции, багаж высокопоставленного гостя весил 459 т, его доставили на 10 самолетах. Мухаммеда сопровождала свита в 1500 человек, охрана и 25 других принцев.
Японский император Акихито встретился с Мухаммадом бин Салманом в своем дворце, а именно – в маленькой комнате, все убранство которой составляли стол с вазой и три стула (для обеих сторон и для переводчика).
В 1976 году Кабус женился на двоюродной сестре – младшей дочери своего дяди Тарика бен Таймура. Девушку звали Наваль, но она взяла западное имя Камилла, которое казалось ей более современным и благозвучным. Брак был бездетным, и спустя три года Кабус и Камилла расстались. Султан не обзавелся гаремом и не нашел вторую супругу – хотя, возможно, и не искал ее.
В 2015 году монарху впервые диагностировали рак толстого кишечника. С тех пор он регулярно лечился в Европе. Зимой 2019 года врачи бельгийской клиники «Unlversitair Zlekenhuis Leuven» сообщили царственному пациенту, что болезнь перешла в терминальную стадию. Кабус вернулся домой, ибо хотел умереть на родине. 10 января 2020 года он скончался в возрасте 79 лет.
Смерть султана, правившего страной на протяжении полувека, была тяжелым ударом для оманцев. Ситуация осложнялась тем, что Кабус не оставил после себя детей и не назначил преемника. Более того – Супер-Кью даже не приблизил к себе никого из родственников, дабы избежать слухов о том, что он уже выбрал наследника. По одной версии, мудрый султан стремился оградить правящую семью от традиционных междоусобиц, по другой – просто был о ней крайне невысокого мнения и не видел явного продолжателя своего дела.
Конституция предусматривала следующий порядок престолонаследия. В течение трех дней после смерти монарха членам династии Аль Саид надлежало избрать преемника из числа потомков султана Турки бен Саида (1832–1888) – прапрадеда Кабуса. Сама правящая семья состояла из нескольких сотен человек, из них 85 могли претендовать на трон. При этом оманские султаны исторически не заводили множество детей от десятков жен и наложниц (для сравнения – род Саудитов насчитывает, по разным данным, от 20 тыс. до 30 тыс. человек). Вслед за Кабусом престол должен был унаследовать непременно родственник-мужчина – при условии, что он мусульманин, имеющий оманских мусульманских родителей, а также «рассудителен и в здравом уме» (статья 5).
К 2020 году династия Аль Саид правила Оманом уже 14 поколений. Но описанный механизм определения преемника применялся впервые – и, соответственно, не был отлажен. Саидиты не смогли прийти к единому мнению относительно кандидатуры будущего султана. И тут снова помогла конституция. Теперь родственникам следовало вскрыть два конверта, которые заранее подготовил Кабус. Первый конверт хранился в султанском дворце в Маскате, второй – во дворце в Салале. В секретных письмах монарх указал преемника, а также (по слухам) – «запасного» кандидата на случай, если с основным что-то случится либо если он не сможет возглавить государство. Содержание обоих писем было идентичным, но их наличие в двух экземплярах и в разных концах страны считалось необходимым для того, чтобы родственники при любых обстоятельствах узнали последнюю волю усопшего. Эта процедура делала Оман уникальной страной Халиджа – ведь в других арабских монархиях всегда есть наследный принц, и человек, носящий этот титул, всем известен.
Политологи прочили в наследники Кабусу одного из кузенов – сыновей Тарика: Асада, Шихаба или Хейсама. В итоге трон достался 65-летнему Хейсаму – именно его султан упомянул в секретном письме.
Новоиспеченный монарх являлся братом Камиллы – первой и единственной жены Кабуса. Выпускник Оксфорда, Хейсам в разные годы исполнял обязанности министра наследия и культуры, заместителя министра иностранных дел по политическим вопросам, генерального секретаря МИДа, генерального секретаря по внешним связям, руководителя Англо-оманского общества и председателя программного комитета «Oman Vision 2040». Помимо того, Хейсам бен Тарик – большой любитель спорта и основатель Оманской футбольной ассоциации.
Спустя год после кончины Кабуса султан Хейсам внес изменения в конституцию, определив новый порядок престолонаследия. С 13 января 2021 года власть в Омане передается от отца к старшему сыну. Также введен титул наследного принца. Кронпринцем провозглашен Тейязин – первенец Хейсама.
Вступив на престол, Хейсам обещал продолжить миролюбивую и созидательную политику своего предшественника. Сейчас он ведет себя очень осторожно. Например, вопреки прогнозам, Маскат в 2020 году не заключил мирный договор с Израилем – хотя это сделали ОАЭ, Бахрейн, Марокко и Судан.
Оман продолжает открываться миру и питает самые радужные надежды относительно будущего. С каждым годом он привлекает все больше туристов, бизнесменов и гастарбайтеров. Здесь не угнетают женщин, не грабят иностранцев, не просят милостыню и не торгуют наркотиками. Эта спокойная и безопасная страна редко попадает в новостные сводки (главный признак того, что в султанате все хорошо). Действительно – тут не происходит ровным счетом ничего. Жизнь течет настолько неторопливо и размеренно, что заурядная автомобильная авария собирает толпы зевак. В арабском мире оманцев шутливо величают «джентльменами» – намекая на присущую им вежливость и благостную лень.
Впрочем, столетия бурной истории Омана наложили неизгладимый отпечаток на страну и людей. Саидиты пережили взлеты и падения, славу и позор, голод и процветание. Сейчас они страстно желают удержаться на вершине – и не дать султанату скатиться в пучину раздоров и мракобесия. Такой исход возможен всегда – каким бы сытым и благополучным ни казалось государство. Ибо в глубине души нынешний Оман – все та же пиратская империя. Недаром в 1959 году британский путешественник Уилфред Тессайджер назвал эту загадочную и непредсказуемую страну «наименее известным из обитаемых мест Востока, даже менее известным, чем Тибет».
Хранители жемчужного побережья: династия аль Сабах (Кувейт)
Глава 1
Царственные бедуины
Кувейт сделал себя сам.
Юсеф Хусейн аль-Габанди, кувейтский дипломат
В предыдущих разделах мы много говорили о Хашимитах и Саидитах – династиях, которые давно ведут оседлый образ жизни. Но среди монархий Джазиры преобладают семьи, происходящие из среды арабских кочевников-бедуинов. Одна из них, Аль Сабах, более 250 лет правит Кувейтом – крошечным и до недавних пор невероятно богатым эмиратом на северо-востоке Аравийского полуострова.
В недалеком прошлом кувейтцы скитались по пустыням Джазиры. Менее века назад их государство входило в число беднейших на планете. Но в XX веке все изменилось. Огромные запасы нефти преобразили эту маленькую страну. В конце столетия Кувейт оказался в центре внимания мировой общественности – после иракского вторжения под командованием Саддама Хусейна (1990). Международная военная коалиция во главе с США изгнала захватчиков и вернула эмират под власть династии Аль Сабах. Помимо этих фактов о Кувейте и кувейтцах на Западе мало что известно.
В арабском мире Кувейт пренебрежительно называют «корпорацией с флагом» – намекая на то, что у кувейтцев нет национальной идентичности, есть только бизнес-интересы. Большую часть своей истории эмират действительно находился под зарубежным владычеством. Сначала его контролировали османы, потом – британцы. Разумеется, подданные Кувейта всячески пытаются защитить себя и свои деньги – которые у них есть, в отличие от многих арабов. Помимо того, кувейтцы могут проследить свою генеалогию с первых веков нашей эры – от древних родов и кланов, населявших Аравию еще до возникновения ислама. Подавляющее большинство арабов – за исключением старых авторитетных семей – не может похвастаться подобным.
Также над Кувейтом насмехаются из-за его скромных размеров. Площадь эмирата составляет 17 818 км2 (это меньше площади Коннектикута или Нью-Джерси). В османскую эпоху Кувейт входил в состав иракских провинций Порты, что позволяет нынешним иракцам считать его частью своего государства. Данного мнения придерживался и Саддам, оккупировавший эмират в 1990 году. Но кувейтцы отрицают османское господство над Кувейтом – ведь это частично оправдывает претензии Ирака на их родину.
Территориальная «ничтожность» Кувейта подчеркивается в массовой культуре. Например, согласно популярной легенде, в 1990-е годы в Кувейтский университет был приглашен турецкий профессор истории. На лекции местный студент задал ему провокационный вопрос: «Какое государство сильнее – Кувейт или Высокая Порта?» Турок улыбнулся и ответил: «Мой юный друг!
Можно сказать, что Кувейт сильнее Османской империи, но придется учесть следующее. Порта состояла из 36 провинций – вилайетов, одной из которых был Багдадский вилайет. Багдадский вилайет включал в себя 20 средних административных единиц – санджаков, в том числе, санджак Басру. В санджак Басру входил 31 район – гадааа, например, гадаа Лахса. Гадаа Лахса объединял 80 деревень, в числе которых была деревня Абдул-Хаир. В состав же деревни Абдул-Хаир входили 20 самых маленьких поселений – мезра, и одна мезра называлась Кувейт».
На севере и западе Кувейт граничит с Ираком, на юге – с Саудовской Аравией, а с востока омывается Персидским заливом. Кувейтская бухта – одна из лучших естественных гаваней Халиджа. Исторически эмират, подобно Оману, зависит от моря. Сегодня оно по-прежнему играет важную роль, ибо кувейтскую нефть транспортируют на танкерах.
Эль-Кувейт – политическая и экономическая столица – дал название всей стране. Он является единственным мегаполисом эмирата, из-за чего Кувейт часто именуют «городом-государством». Прочие немногочисленные города раскинулись вдоль береговой линии: Эль-Ахмади, Эш-Шуайба, Мина-Абд-Аллах, Мина-Сууд и др. Они включают в себя обширные промзоны, крупные порты и морские терминалы. Индустриальное сердце страны – столичный пригород Эш-Шувайх. У побережья также расположены девять островов – необитаемые либо незначительные по размеру (Ауха, Бубиян, Варба, Кару, Куббан, Маскан, Умм-аль-Марадин, Умм-ан-Намил и Файлака).
Национальная валюта Кувейта – кувейтский динар – является самой дорогой в мире. Ее курс колеблется от $ 3 до $ 3,5 (для сравнения – оманский риал и бахрейнский динар стоят около $ 2,6, а эмиратский дирхам, саудовский риал и катарский риал не превышают $ 0,3).[121] При этом Кувейт контролирует 10 % мировых запасов нефти.
Запасы «черного золота» равны почти 100 млн баррелей, запасы газа – 1,5 трлн м3. Неудивительно, что кувейтская экономика полностью ориентирована на нефтяную промышленность.
Демографическая ситуация в эмирате – квинтэссенция того, что творится в Заливе. В Кувейте проживает свыше 4,6 млн человек, из них подданных – 34 %. Все остальные – гастарбайтеры. Годовой прирост населения – 3,6 %, причем 1,6 % – за счет трудовых мигрантов. Большинство экспатов – выходцы из Южной и Юго-Восточной Азии, а также из арабских стран (Ирака, Египта, Ливана и Сирии). Помимо работы в сфере сервиса и производства, иностранцы служат в армии, поскольку кувейтские призывники обычно получают отсрочку – например, для учебы.
Столь пестрое общество – это своеобразное отражение истории Кувейта, который испокон веков принимал разные народы. Археологические находки, обнаруженные на острове Файлака, датируются III тысячелетием до н. э. Сосед Кувейта, Бахрейн, когда-то был колыбелью древней цивилизации Дильмуна. Дильмунцы построили первые поселения на Файлаке около 2300 года до н. э. Позже здесь действовали знаменитые Законы Хаммурапи – царя Вавилона. Остров пересекали коммерческие маршруты в Персию и Месопотамию – поэтому греческие купцы и моряки, обосновавшиеся тут в эпоху Александра Македонского, основали на Файлаке торговую колонию. Греки назвали остров «Икарос» (греч. Ткарод), ибо невыносимая аравийская жара напоминала им о мифическом герое Икаре, который погиб, приблизившись к палящему солнцу.
Предки современных кувейтцев пришли из Неджда – Центральной Аравии. В Неджде обитали бедуины – арабские кочевые племена, не знавшие земледелия и ремесел. Они разводили скот и грабили караваны, груженные специями и китайским шелком. Будучи окраиной Неджда, Кувейт занимал стратегически важное положение на торговом пути, который связывал Центральную Аравию с Месопотамией и Персией.
Кочевое скотоводство было для бедуинов не добровольным выбором, но стратегией выживания. Суровый климат не позволял развивать сельское хозяйство. Верблюды и овцы за несколько недель опустошали скудное пастбище, вынуждая хозяев искать новое. Сама природа заставляла арабов держаться вместе. Семьи объединялись в кланы, кланы – в племена, а племена – в племенные союзы. Как правило, кланы и племена назывались в честь общего предка; например, племя Бану Халид происходило от некого Халида.
Согласно арабской традиции, Аравийский полуостров условно делился на две части – северную и южную. Северные арабы кочевали, южные – вели оседлый образ жизни. Все бедуины, по легенде, являлись аднанитами, то есть происходили из огромного племени Аназа, которое вело род от Аднана – потомка пророка Исмаила[122] и предка пророка Мухаммеда. Каждый бедуин гордился своей родословной: ведь он был «араб аль-ариба» (араб. العرب العاربة) – «чистым», «настоящим» арабом.
Самый нищий и убогий кочевник презирал небедуинов. Для него все прочие арабы были «грязными» и «ненастоящими»; бедуины высокомерно называли их «араб аль-муста’риба» (араб. عرب المستعربة – арабизированные арабы; арабы, ставшие арабами). Действительно – пока знатные «северяне» гнали по пустыне свои стада, отсталые «южане» уже построили Сабейское царство.
Впрочем, Аназа воистину легендарно. Как известно, состояние кочевников исчислялось в верблюдах. На заре XX века бедуины признали Аназа самым богатым племенем. К тому времени аднаниты рассеялись по всему арабскому миру – и владели в общей сложности миллионом верблюдов.
К племени Аназа принадлежали многие выдающиеся династии: Омейяды, Аббасиды, Хашимиты, Саудиты, Аль Халифа (Бахрейн), Аль Тани (Катар), Аль Сабах (Кувейт) и др. Но южные арабы тоже вошли в историю. В частности, сирийский президент Башар Асад происходит из южноаравийского племени Бану Кальб. В X–XI веках династия Кальбитов – далекие предки Асада – управляла Сицилийским эмиратом.
В конце 1600-х годов Аравию поразила затяжная засуха. Недждийская область Хадар страдала сильнее всех – и местные родственные семьи Аль Сабах и Аль Халифа задумались о том, чтобы навсегда переселиться поближе к воде. Одни мигрировали в Катар и занялись добычей жемчуга. Вторые перебрались в окрестности Басры, где принялись грабить купцов и нападать на торговые суда, курсирующие по реке Шатт-эль-Араб. Третьи остались в Хадаре – но к 1710 году положение там стало ужасным. Выжженная земля уже не могла никого прокормить. Тогда обитатели Хадара, включая большинство членов Аль Сабах и Аль Халифа, собрали свои немудреные пожитки – и двинулись навстречу судьбе.
Вскоре бедуины прикочевали на Катарский полуостров и разделились. Одна группа сразу направилась на север – в Кувейт; другая сперва обосновалась в Катаре и прибыла в Кувейт только спустя полвека. Фамильное предание ас-Сабахов гласит, что первый представитель династии поселился в Кувейте в 1613 году, но, скорее всего, это случилось около 1710 года.
1613 год упоминается в легенде неспроста. К тому времени в Кувейте уже была рыбацкая деревушка Курайн – основанная, правда, не семьей Аль Сабах, а вождем племени Бану Халид. Оно владело Восточной Аравией и контролировало береговую линию от Катара до Басры. В 1672 или 1680 году Барак ибн Гурайф (шейх Бану Халид) возвел в Курайне то ли летнюю резиденцию, то ли небольшой форт для защиты своих земель. Разумеется, постройка была укрепленной, и ее нарекли кутом (араб. الكوت – крепость). Кут стоял на месте Ваттии – нынешнего района кувейтской столицы. Вскоре форт и прилегающие территории стали называть Кувейтом. Бедуины не знали грамоты, и впервые слово «Кувейт» (араб. كويت – городок, маленькая крепость) записали голландские моряки в 1765 году. Они же нанесли Кувейт на карты.
Когда мигранты из Неджда добрались до Кувейта, они фактически представляли собой отдельное племя и именовали себя Бану Утуб[123] («люди, которые бродили»).[124] Вождь Бану Халид, Саадун аль-Хамид, разрешил им обосноваться возле крепости – и к 1750 году пришельцы полностью заселили Кувейт.
Бану Утуб возглавляли три семьи: Аль Сабах, Аль Халифа и Аль Джалахима. Между тем лидеры Бану Халид сконцентрировались на пустыне, позабыв о гостях. Они следили за караванами, направлявшимися в Багдад и Сирию, а также не спускали глаз с Басры, за которую сражались османы и персы. Кроме того, Бану Халид периодически отбивало атаки саудовских ваххабитов. Наконец, в 1722 году шейх Саадун аль-Хамид умер, и его потомки развязали междоусобицу. Борьба за власть раздирала племя изнутри, отвлекая его внимание от Кувейта.
Тем временем вожди Бану Утуб решили покорить море. Они научились строить корабли, ловить рыбу и нырять за жемчугом, но главное – торговать. Кувейт экспортировал лошадей, топленое масло и жемчуг. Лошадей покупала британская армия в Индии. Топленое масло приобреталось или выменивалось у бедуинов. Кувейтские купцы встречали кочевников у городских ворот, забирали товар, грузили его на свои лодки и посылали в пункт назначения. Жемчуг тоже доставался коммерсантам довольно легко – в XVIII веке Персидский залив изобиловал им. Взамен в Кувейт привозили древесину для кораблей, материал для парусов и веревки, а также – рис, хлопок, специи, сахар, кофе, табак, фрукты, пшеницу и рабов. Многие импортные товары перепродавали бедуинам с существенной наценкой. Летом кувейтские лодки отправлялись за жемчугом, летом – обходили соседние порты и вели бойкую торговлю. За пару десятилетий кувейтцы озолотились – но самыми богатыми и авторитетными стали ас-Сабахи.
Еще в 1716 году шейхи Аль Сабах, Аль Халифа и Аль Джалахима разделили между собой сферы влияния. Отныне семья Аль Халифа курировала торговлю, Аль Джалахима – добычу жемчуга и рыболовство, Аль Сабах – административные и военные дела. Полномочия ас-Сабахов не сулили быструю прибыль – поэтому Аль Халифа и Аль Джалахима с легкостью отдали им столь нелакомый кусок. Они попросту не поняли, что теперь их родственники будут взимать пошлины со всех караванов, идущих по кувейтской земле, и со всех кораблей, входящих в кувейтскую бухту. Также ас-Сабахи, облеченные властью, могли заключать коммерческие сделки с соседями на выгодных для себя условиях.
Большая часть Аравии формально принадлежала Османской империи, но арабы этого не ощущали. Захолустный Кувейт абсолютно не интересовал османов, и кувейтцы хотели поддерживать эту незаинтересованность как можно дольше, параллельно торгуя с Портой. Задача была трудной, но выполнимой – и ее надлежало доверить хитрому дипломату. В 1752 или в 1756 году совет старейшин избрал на должность посла в Басре – и заодно шейха Кувейта – Сабаха ибн Джабера, патриарха семьи Аль Сабах. Помимо почтенного возраста (он уже разменял шестой десяток) и мудрости, Сабах обладал неоспоримым преимуществом – ему везло в делах. Повезло старику и на этот раз – он занял ключевую должность именно тогда, когда Порта медленно, но верно приближалась к гибели. Во второй половине XVIII века османы будут воевать с Россией и Австрией, но потерпят унизительное поражение. Их агония обусловит возвышение династии Аль Сабах – династии, которая была основана в тот момент, когда кувейтские лидеры проголосовали за Сабаха I.
Глава 2
Торговцы и воины
Я против брата. Мы с братом против двоюродного брата. Мы с братом и двоюродным братом против всех остальных.
Арабская пословица
При Сабахе I Эль-Кувейт начал превращаться в крупный торговый порт. Шейх успешно вел коммерческие дела с османами, регулярно задабривал османского губернатора Басры, а также отвечал за правосудие и сбор налогов. Но власть Сабаха не была абсолютной – ему приходилось советоваться с кувейтскими вождями и купцами, которые его избрали.
Бану Халид завидовали усилению Кувейта и пытались вернуть его под свою власть. Вооруженные отряды не раз приближались к городу – но кувейтцы вместе с имуществом прятались на острове Файлака и там дожидались ухода врагов. Придумал эту тактику Сабах I. Позже он съездил в Багдад и в обмен на дорогие подарки добился от тамошнего губернатора признания своей власти над Кувейтом. Теперь Сабах I официально носил титул каймакама – наместника султана Высокой Порты.
Пока кувейтцы богатели, Бану Халид заметно ослабло. Пик могущества этого племени выпал на начало XVIII века. К середине столетия Бану Халид едва могло отбиться от воинственных ваххабитов, которые всё чаще обрушивались на него из глубин Неджда. Наконец, в 1756 году измученное племя мигрировало в Эль-Хасу – область на востоке нынешней Саудовской Аравии. На землях, недавно принадлежавших Бану Халид, воцарилось Бану Утуб. Теперь кувейтцы должны были сами заботиться о собственной безопасности. В 1760 году Сабах I инициировал строительство первой крепостной стены вокруг Эль-Кувейта, за что заслужил большой авторитет у соплеменников.
В 1762 году Сабах I умер. Кувейтская знать единодушно проголосовала за его младшего сына – Абдаллу. Новоиспеченный шейх продолжил политику отца, которая ориентировалась на процветание страны. В конце 1760-х годов удобная местная бухта уже была известной остановкой для торговых судов. В городе отдыхали караванщики на пути в Сирию и Ливан. Вода из колодцев в кувейтской деревне Эль-Джахра была гораздо лучше, чем вода из любых других колодцев вдоль основных коммерческих маршрутов. Кроме того, кувейтцы предоставляли купцам склады для хранения товаров, вьючных животных, охранников для защиты грузов в пути, а также гидов, которые вели караван к месту назначения.
Большие караваны двигались медленно и добирались из Кувейта до Алеппо за 1,5–2,5 месяца. Средние караваны преодолевали то же самое расстояние за месяц, а малые – за 14 дней. Дважды в год из Алеппо в Басру и обратно шел грандиозный караван – нередко он насчитывал 5 тыс. верблюдов и ослов, а также более тысячи погонщиков. Все эти люди и животные отдыхали в Эль-Кувейте – и с каждой проданной порцией кебаба и охапкой сена кувейтские купцы становились богаче.
Другая караванная дорога пролегала по берегу Красного моря и заканчивалась в Суэце. Оттуда товары на верблюдах перевозили в Александрию, грузили на корабли и отправляли в Европу. Но в 1779 году османские чиновники запретили христианам вести бизнес в Суэце – и те освоили вышеописанный маршрут из Басры в Алеппо (через ЭльКувейт). Однако в Басре с купцов взимали высокие налоги – в то время как кувейтские шейхи брали лишь 2 % от стоимости грузов. Это привлекало в Эль-Кувейт все больше западных коммерсантов.
Об этом периоде истории Кувейта сохранилось немало легенд. При шейхе Абдалле I рядом с Бану Утуб – через Персидский залив – обитало арабское племя Бану Кааб. Его возглавляла семья Аль Насер. Бану Кааб мигрировало из Неджда задолго до Бану Утуб – но выбрало местом своего проживания регион Хузестан на юго-западе Персии. Оно наводило ужас на весь Халидж, грабя даже британские корабли. С 1760-х годов это племя не занималось ничем, кроме пиратства.
В 1766 году шейх семьи Аль Насер посватался к Марьям – женщине из рода Аль Сабах. Но члены Бану Кааб издавна вступали в браки с персами – поэтому, с точки зрения ас-Сабахов, их кровь была «грязной». Абдалла I отказал жениху. Оскорбленные ан-Насеры снарядили флот, дабы захватить Марьям силой.
Кувейтцы запаниковали. Влиятельные семьи Аль Джалахима и Аль Халифа и вовсе ушли из города. Первые вернулись вглубь Аравии и со временем растворились среди тамошних племен. Вторые направились в Катар. Для аль-Халифов угроза вторжения означала провал дипломатии ас-Сабахов. К тому же, Абдалла I предложил откупиться от Бану Кааб и начал собирать для них дань, но аль-Халифы не желали тратить на это свои деньги. Наконец, к 1766 году между кувейтскими династиями назрело множество разногласий, и шейхи Аль Халифа решили, что могут править не хуже ас-Сабахов.
Итак, Бану Утуб раскололось, и аль-Халифы двинулись на Катарский полуостров. Они обосновались в поселке Зубайр, но в 1770-х годах поссорились с местными племенами. Тогда шейх Мохаммед аль-Халифа договорился с персидским шахом об аренде соседнего Бахрейнского архипелага. В 1782 году срок аренды истек, и пришельцы изгнали персов из Бахрейна.
Семья Аль Халифа правит Бахрейном по сей день. Несмотря на раскол (1766), они не затаили обиду на ас-Сабахов. В 1786 году персы вернулись и временно вытеснили захватчиков – но шейхи Абдалла I и Джабер I регулярно посылали войска на подмогу родственникам. Благодаря этому династия Аль Халифа окончательно воцарилась в Бахрейне в 1820 году и больше не лишалась престола. Кувейтские и бахрейнские монархи до сих пор поддерживают хорошие отношения.
Раскол Бану Утуб укрепил власть ас-Сабахов над Кувейтом, но им предстояло одолеть мстительное племя Бану Кааб. Ас-Сабахи решили бороться до конца. Абдалла I пригласил к себе самых преданных воинов и велел им встать в дверях его дома. Воины поклялись умереть – но не дать врагу переступить порог жилища шейха. Эту группу защитников прозвали Бану Атиб («Люди порога»); позже из нее выросла шейхская гвардия.
Между тем, корабли Бану Кааб уже стояли на рейде в Кувейтской бухте. Марьям – женщина, из-за которой вспыхнула война – с оружием в руках ездила по бедуинским лагерям, набирая людей для защиты города. Ее двоюродный брат Салем сформировал небольшой отряд. Под покровом ночи солдаты, переодетые в рыбаков, на лодках подплыли к одному из вражеских судов, незаметно пробрались на борт и тихо вырезали всю команду. Диверсанты проделали это снова и снова, пока не обезвредили все пять кораблей близ побережья Эль-Кувейта. Затем Салем во главе разношерстной флотилии внезапно налетел на основные морские силы Хузестана, которые приближались к Кувейту. Атака Бану Кааб была отбита, а шторм разметал их суда по верховьям Персидского залива. В память об этом в современной кувейтской армии используются два боевых клича. В зависимости от своего происхождения солдаты кричат: «Аулад Салем!» («Дети Салема!») или «Ана иху Марьям!» («Я брат Марьям!»)
Противостояние ас-Сабахов и Бану Кааб завершилось в 1783 году. Абдалла I разбил хузестанцев в морском сражении при Рикке и обложил их данью. Однако новые угрозы – со стороны османов, персов, ваххабитов и пиратского клана Аль Касими – вынуждали кувейтских шейхов зорко следить за соседями. Кувейтцы научились ловко маневрировать в хитросплетениях восточной политики, поддерживая то одних, то других – в зависимости от того, кто обещал им максимальную выгоду. Иными словами, ас-Сабахи – хотели они этого или нет – были вынуждены взаимодействовать с внешним миром.
Правители Кувейта обрели гораздо большее могущество, нежели то, которого они могли бы достичь, оставшись бедуинскими вождями. Впрочем, их власть существенно ограничивали соотечественники-купцы. Недовольные торговцы всегда могли перебраться в любой другой порт Персидского залива. Всякий раз, когда они протестовали против непопулярных мер, шейх начинал с ними диалог и зачастую менял курс. Ас-Сабахи знали, что прочие амиры с удовольствием примут кувейтских коммерсантов – а это ослабит страну и усилит ее соперников.
При Абдалле I Эль-Кувейт преуспел в торговле – и близость Басры ему не мешала. Ранее этот иракский порт процветал, но в 1750–1850 годах дела там шли очень плохо. В 1773 году Басру поразила чума, а спустя два года персы и арабы попытались отвоевать город у османов. В этот неспокойный период многие басрийские предприниматели обосновались в Эль-Кувейте. В довершение всего, Басру губили некомпетентность османских чиновников и высокие пошлины. Даже местная английская фабрика из-за невыносимых условий работы и перебоев с поставками переехала в Эль-Кувейт на 1793–1795 годы.
В середине 1770-х годов кувейтцы впервые столкнулись с англичанами. В 1776 году Британская Ост-Индская компания основала несколько факторий на побережье Персидского залива. Служебную корреспонденцию из Лондона в Индию доставляли на кораблях через Басру. Однако в 1775 году в Басре разразилась вторая волна чумы, а персы с арабами опять ринулись на штурм города. Дабы наладить почтовую связь с колониями, Ост-Индская компания договорилась с шейхом Абдаллой I – и вплоть до 1779 года письма и документы шли через ЭльКувейт. Именно тогда британцы начали присматриваться к Кувейту.
В отношениях с западными державами Абдалла I поначалу соблюдал нейтралитет – особенно в годы Англо-французской войны (17781883). Французы владели колониями в Индокитае – а значит, они, как и британцы, хотели сохранить морские пути из Европы в Индию. Шейх разрешил обеим сторонам посылать почту из Эль-Кувейта, но в 1779 году случился неприятный инцидент. Чиновники Британской Ост-Индской компании узнали, что в Эль-Кувейте находится французский офицер, имеющий при себе важные бумаги, предназначенные для отправки в Индию. Англичане попросили Абдаллу I выдать им француза – разумеется, не безвозмездно. Шейх колебался – но внезапно обнаружилось, что в Эль-Кувейте офицер наделал долгов и не собирался их погашать. Тогда Абдалла I разрешил арестовать француза. Таким образом, проницательный шейх получил английские деньги, проявил заботу о своих подданных (обманутых иностранцем) – а заодно и продемонстрировал лояльность британской короне.
Французы возмущались недолго. Абдалла I предоставил им суда для перевозки корреспонденции в Индокитай – и не забыл тайно предложить то же самое британцам. Конечно, французов об этом не проинформировали – и они были очень довольны. В 1793 году шейх снова выдал их гонца англичанам, но французы даже не обратили на это внимания. В благодарность за оказанные услуги Ост-Индская компания помогла Абдалле I защитить Эль-Кувейт от ваххабитов (1794). Нескольких британских пушек хватило, чтобы город устоял. Через два года шейх выделил 200 лодок для снабжения османской армии, которая сражалась с ваххабитами. В 1818 году османы разрушили Эд-Диръию (столицу Первого саудовского государства) – и кувейтцы наконец-то вздохнули спокойно. Ваххабитское вторжение им пока не угрожало. На море тоже было спокойно: хорошо оснащенный кувейтский флот уступал по размерам только флоту султана Маската.
В мае 1814 года Абдалла I скончался. Правление его старшего сына и наследника Джабера I выпало на легендарную «эпоху жемчуга» в истории Кувейта. Натуральный жемчуг всегда ценился очень высоко, а промышленная революция на Западе как раз породила колоссальный спрос на предметы роскоши. С середины XIX века европейцы называли Персидский залив «жемчужным». Большинство кувейтцев прямо или косвенно участвовало в добыче и торговле этим драгоценным камнем. Купцы, судовладельцы, капитаны кораблей, рядовые матросы и ныряльщики – все они платили Джаберу I. Жемчуг также приносил огромную прибыль соседям семьи Аль Сабах – бахрейнской династии Аль Халифа и катарскому клану Аль Тани.[125]
Окончание Наполеоновских войн (1799–1814) повлекло за собой Pax Britannica – период британского превосходства в мире (1815–1918). Великобритания не всегда устанавливала свое господство огнем и мечом – нередко она прибегала к дипломатии. Это было гораздо дешевле, чем завоевывать новые земли и народы. В Халидже англичане искали сговорчивых – или, по крайней мере, финансово заинтересованных – правителей, с которыми затем подписывали мирные соглашения.
Фактически Лондон покупал лояльность и спокойствие в регионе. Эта практика была настолько распространена, что побережье Залива именовалось «договорным». Амиры и шейхи один за другим обменивали суверенитет на фунты стерлингов и обещания военной помощи. Маскат сделал это в 1798 году, нынешние ОАЭ – в 1820 году, Бахрейн – в 1821 году, Кувейт – в 1889 году, а Катар – в 1916 году. До 1889 года кувейтские правители всячески изображали из себя верных друзей и союзников Великобритании.
Впрочем, ас-Сабахи никогда не забывали о «подводных камнях» британского протектората. Например, англичане воспользовались смертью оманского султана Саида Великого, чтобы разделить его империю на два султаната – Оман и Занзибар – и создать условия, при которых Маскат потеряет свои колонии в Восточной Африке (1860). Шейхи Кувейта не спешили потворствовать британским инициативам, но пытались максимально реализовать коммерческие возможности, предоставленные англичанами.
Пока ас-Сабахи и крупные торговцы богатели, большинство кувейтцев жило в ужасной нищете. Они ютились в грязных хижинах и питались дешевой рыбой. Джабера I нарекли Щедрым, ибо он раздавал людям еду, опасаясь, что голодные и отчаявшиеся бедняки его свергнут. Народ быстро привык к шейхским подачкам и не выражал недовольства.
В 1859 году усопшего Джабера I сменил Сабах II, а тому, в свою очередь, наследовал Абдалла II. Став шейхом, он пожелал наладить более тесные отношения с Портой. Вероятно, Абдаллой двигал страх перед британцами – а, может, он просто подпал под личное обаяние харизматичного Ахмеда Мидхата-паши (османского губернатора Багдада). Мидхат-паша намеревался восстановить реальный имперский контроль над Аравией, который был утрачен еще в XVIII веке – с возникновением Дирийского эмирата. После его уничтожения в 1818 году Саудиты немедленно образовали новое ваххабитское государство – эмират Неджд, который активизировался в 1830-х годах. Османы решили во что бы то ни стало задавить ваххабитов – и Абдалла II с радостью к ним присоединился.
К ужасу британцев – и в отличие от других шейхов Халиджа – осторожные ас-Сабахи не подписали Общий морской договор (1820). Этот документ был нацелен на «прекращение грабежа и пиратства на суше и на море» – но кувейтцы являлись торговцами, а не пиратами и не конфликтовали с англичанами; поэтому о них попросту забыли. Спустя полвека британцы могли только смотреть, как сотни кувейтских кавалеристов во главе с Мубараком (братом Абдаллы II) влились в ряды османской армии, а кувейтский флот под командованием самого шейха вышел в море. В итоге кувейтцы разбомбили саудовский город Аль-Катиф – в то время как османы воздерживались от стрельбы, дабы лишний раз не провоцировать Лондон.
В 1871 году Стамбул признал Абдаллу II каймакамом – частично в награду за верную службу, а частично – чтобы закрепить его подчиненный статус. Это означало, что Абдалла II подотчетен османскому губернатору Басры. В реальности же Порта не получила ничего, кроме номинального господства над Кувейтом, – но османские чиновники торжествовали.
Абдалла II тоже был рад, ибо его право на престол не оспаривалось до самой смерти в 1892 году. К тому же шейх действительно зависел от османов. Население Кувейта росло, и знаменитые колодцы в Джахре уже не могли напоить всех нуждающихся. Бочки с питьевой водой транспортировали на лодках из Басры по реке Шатт-эль-Араб. В случае неповиновения басрийский губернатор мог «перекрыть кран» – и тогда Кувейту пришлось бы туго. Помимо того, Абдалла II приобрел сельскохозяйственные угодья под Басрой. Шейх знал, что эти земли будут конфискованы, если он когда-нибудь схлестнется с османами. Неудивительно, что при Абдалле II на кувейтских судах развевался османский флаг.
Преемник Абдаллы, слабохарактерный Мухаммед, делил власть с братьями – Джаррахом и Мубараком. Джаррах помогал шейху вести финансовые дела. Воинственного Мубарака – героя взятия Аль-Катифа (1871) – выдворили из столицы, поручив ему усмирять бедуинов.
Вскоре в Эль-Кувейт приехал влиятельный иракский купец Юсуф ибн Абдалла аль-Ибрагим – дальний родственник ас-Сабахов и доверенное лицо османского губернатора Басры. Он задумал переворот – первый в истории Кувейта – и сговорился с Мубараком. Юсуф хотел возглавить страну, а принц был нужен ему как исполнитель его замысла. Но все пошло не по плану.
Рано утром 17 мая 1896 года Мубарак, его сыновья Джабер и Салем и несколько верных слуг нагрянули в шейхский дворец. Мубарак собственноручно застрелил Мухаммеда. Оружие Джабера дало осечку – и тогда слуги убили Джарраха. Расправившись с братьями, Мубарак объявил себя шейхом Кувейта.
Юсуф бежал в Басру и пожаловался губернатору на Мубарака. В июле 1897 года османы пригрозили атаковать Эль-Кувейт. Самопровозглашенный шейх попросил британцев разместить канонерскую лодку у кувейтского побережья. Британцы отказали – да и османы не собирались ввязываться в войну с Лондоном из-за крошечного шейхства. Мубарак оперативно выслал щедрые подарки губернатору в Багдаде, муфтию в Стамбуле и прочим османским чиновникам, заручился их поддержкой – и стал каймакамом в декабре 1897 года.
Тем временем османы и немцы почти договорились о совместном строительстве Багдадской железной дороги.[126] Проект обсуждался с 1870-х годов, но первые конкретные шаги по его реализации были предприняты только в 1898 году. Британское правительство связалось со своим политическим резидентом в Заливе – подполковником Майклом Мидом, который работал в персидском городе Бушир. Миду было велено срочно оформить соглашение с шейхом Мубараком, дабы предотвратить усиление османского контроля над Кувейтом.
В январе 1899 года Мид и Мубарак на охоте (в неформальной обстановке) подписали частное соглашение (не договор между суверенными государствами).[127] Оно подразумевало, что ас-Сабахи не будут принимать представителей какой-либо «державы или правительства» без дозволения англичан, а также самостоятельно действовать в сфере внешней политики. При этом в соглашении даже не упоминались британские обязательства по защите Кувейта.
Мубарак насторожился и потребовал гарантии. Мид ответил, что, пока шейх соблюдает указанные условия, он может рассчитывать на «добрые услуги британского правительства» – включая ежегодные выплаты в размере 15 тыс. индийских рупий (1500 фунтов стерлингов). Шейх успокоился и подписал договор. Для Кувейта началась эпоха британского протектората – и страна вступила в нее под руководством шейха Мубарака ас-Сабаха, известного как Мубарак Великий.
Глава 3
Нефть вместо жемчуга
Все пройдет – и надежды зерно не взойдет, Все, что ты накопил, ни за грош пропадет. Если ты не поделишься вовремя с другом – Все твое достоянье врагу отойдет.
Омар Хайям
На заре XX века в Эль-Кувейте и окрестностях проживало 50 тыс. человек. Все они, за исключением богачей, влачили жалкое существование. Люди обитали в саманных лачугах, где пол был выстлан тростником, собранным на близлежащих болотах в Ираке. Дерево и камень стоили непомерно дорого. Летом кувейтцы спали на плоских крышах, чтобы не задыхаться от жары. Однако крупные торговцы получали баснословную прибыль, которая многократно превышала доходы купцов в других шейхствах и эмиратах Халиджа. Сезон добычи жемчуга длился с мая по сентябрь; но деньги, вырученные от продажи камней, позволяли содержать флот в течение года.
В 1906 году в жемчужном промысле было занято свыше 9 тыс. кувейтцев. Вместе со своими женщинами, детьми и стариками они составляли треть населения страны. На протяжении следующего десятилетия число таких работников выросло до 15 тыс., они трудились на 700 кораблях и лодках. Это значит, что все подданные ас-Сабахов – от мала до велика – зависели от цен на жемчуг.
Договор, который Мубарак Великий заключил с Мидом в 1899 году, действовал вплоть до обретения Кувейтом независимости (1961). В 1909 году шейх предоставил англичанам монополию на добычу нефти в его владениях. Лондон инициировал это неспроста – Великобританию беспокоило усиление Германской империи. На рубеже XIXXX веков немцы заинтересовались Ближним Востоком. Первым сигналом их растущей мощи являлся план Багдадской железной дороги. Османо-немецкое сотрудничество предполагало прокладку магистрали от Берлина до Стамбула. Однако слухи о строительстве дополнительных путей до Багдада, Басры и Кувейта пугали британцев.
Сперва в Берлине задумали доставлять товары со всего Ближнего Востока по морю в Басру. Там их быстро грузили бы в железнодорожные вагоны и перегоняли в Европу – для последующей продажи немецкими коммерсантами. Германия надеялась извлечь из этого огромную прибыль – а заодно и задушить британскую морскую торговлю через Суэцкий канал. Лондону такая перспектива сулила финансовую катастрофу. Но Басра расположена в месте слияния Тигра и Евфрата, где много ила, как и в дельте любой крупной реки. Ил затруднял проход тяжелых европейских судов, а дноуглубительные работы стоили дорого. В поисках альтернативы немцы обратили внимание на Кувейтскую бухту. Именно тогда на планах Багдадской железной дороги появился конечный пункт – не Басра, но Рас-эль-Кадим, деревня на севере Кувейтского залива.
Тем временем немецкий флот в Северном море уже чувствовал себя весьма вольготно. Англичане лихорадочно стягивали к Британским островам свои боевые корабли со всего мира. В таких условиях Лондон не мог поддерживать военно-морское присутствие в Халидже. Британцы поспешили заключить сделку с османами – дабы не пустить немцев в Персидский залив.
29 июля 1913 года стороны подписали Англо-османскую конвенцию, которая ограничила автономию Мубарака от Порты. Более того – от шейха даже не требовалось подписать конвенцию, ибо в ней Кувейт провозглашался не суверенным государством, но казой – автономным районом в составе Османской империи. Мубарака официально низвели до уровня каймакама – госслужащего, подчиняющегося османскому губернатору (но не Басры, как прежде, а Багдада). По традиции, ас-Сабахи гордо именовали себя шейхами.[128] Титул каймакама им никогда не нравился, но позволял включить кувейтских правителей в административную систему Порты. Впрочем, иногда ас-Сабахи наделялись этим титулом неформально – даже султанскими наместниками их нередко признавал не сам султан, а высокопоставленные османские чиновники. Документальное же закрепление статуса каймакама обескуражило Мубарака.
Впрочем, Мубарак получил подтверждение того, что его власть распространялась в радиусе 80 км от Эль-Кувейта. На карте, приложенной к конвенции, соответствующие территории были помечены красным цветом. Другой цвет, зеленый, обозначал 100-километровую зону, в пределах которой шейх мог собирать пошлины и налоги. Кроме того, определение Кувейта как «автономного района» под османским «сюзеренитетом» намекало, что османы не станут вмешиваться в дела ас-Сабахов. Оба термина – «автономный район» и «сюзеренитет» – использовались из-за присущей им двусмысленности – и по настоянию англичан.
Однако из-за Первой мировой войны и краха Османской империи конвенция так и не была ратифицирована. В 1921 году из месопотамских обломков Порты восстало хашимитское Королевство Ирак – и с тех пор вопрос о границах Кувейта вызывает ожесточенные споры в арабском мире; споры, которые привели к кровопролитию (1990–1991). Мубарак был явно недоволен содержанием конвенции, но молчал. Когда грянула война, он проигнорировал османский призыв к джихаду и пожертвовал немало денег в британский Красный Крест. Кувейтцы не участвовали в Великом арабском восстании – однако в Кувейтской гавани стояли английские госпитальные суда, где раненым солдатам оказывали медицинскую помощь либо эвакуировали их для лечения в Индию. В знак благодарности за содействие Лондон в 1914 году признал Кувейт «независимым государством под британской защитой» – то есть своим протекторатом.
В конце жизни Мубарак страдал от малярии. Его болезнь порождала дурные мысли у родственников. Шейх захватил власть, убив брата, – и тем самым создал опасный прецедент. В борьбе за престол члены правящей династии перерезали бы друг друга. Распри могли начаться еще до того, как Мубарак испустит последний вздох, – но ас-Сабахам удалось предотвратить междоусобицы.
Осенью 1915 года Мубарак умер, оставив после себя двух сыновей – Джабера и Салема, которые образовали две ветви династии Аль Сабах. На семейном совете было решено, что страну должны возглавлять представители каждой из этих ветвей поочередно. Впоследствии данное решение будет оформлено в виде юридической нормы и войдет в кувейтское законодательство. Даже сегодня никто, кроме прямых потомков Мубарака, не может занять трон.
Если в Первую мировую войну Мубарак помогал англичанам, то его сын Джабер II занял сторону Порты. Британцы организовали морскую блокаду Сирии, где держалась османская армия, – но караваны из Кувейта регулярно привозили в Дамаск продовольствие, оружие и боеприпасы.
Джабер II правил около полутора лет, и следующий шейх – Салем – продолжил политику брата. В июле 1918 года терпение британцев лопнуло, и они потребовали прекратить контрабанду. Салем изобразил крайнее удивление и заявил, что все это чудовищное беззаконие творится без его ведома. Английские дипломаты предупредили шейха, что если он не в состоянии контролировать свой народ, то и Великобритания не должна соблюдать обещания, данные Мубараку. Спустя пару дней торговый поток из Кувейта в Сирию иссяк – а через несколько лет британцам пришлось защищать ас-Сабахов от Саудитов.
История возвышения семьи Аль Сауд начинается с династического краха. В XVIII–XIX веках оба саудовских государства – Дирийский эмират и эмират Неджд – пали под ударами османов. Пока Саудиты слабели, их соперники Рашидиты набирали силу.
В 1890 году Рашидиты выслали Саудитов из их фамильного города Эр-Рияд. После скитаний по Бахрейну и Катару изгнанники осели в Эль-Кувейте. Ибн Сауд – будущий грозный покоритель Аравии – вырос и возмужал при дворе Мубарака Великого, которого он называл «отцом». Именно из Кувейта молодой принц выдвинулся на завоевание Неджда и в 1902 году разбил Рашидитов, вернув своей семье Эр-Рияд. Но юный амир мечтал захватить всю Аравию – включая шейхство бывшего покровителя Мубарака.
В мае 1920 года Ибн Сауд начал «прощупывать» Кувейт. Ихваны (ваххабитское ополчение) вторглись на юг страны и уничтожили небольшой кувейтский отряд. Ответа не последовало – и в сентябре Ибн Сауд уже утверждал, что власть ас-Сабахов ограничена городскими стенами Эль-Кувейта.
В октябре эпизодические стычки чуть не переросли в настоящую войну. Ихваны напали на деревню Джахра в 32 км от кувейтской столицы. Шейхское войско вступило в бой и было сильно потрепано ихванской кавалерией. Однако вместо того, чтобы сдаться или просить мира, Салем укрылся в местном форте[129] и приготовился к осаде. Противостояние ас-Сабахов и Саудитов обещало быть долгим и кровопролитным – но тут подоспели англичане. Сперва они ударили по ихванам из корабельных орудий, а потом высадили в Джахре морскую пехоту. Саудовский блицкриг провалился.
Спустя год Ибн Сауд окончательно сокрушил Рашидитов. Один из принцев посрамленной династии выступил против Саудитов – в надежде, что к нему присоединятся народы Аравии. Однако мятежника никто не поддержал, и он бежал в Багдад – под защиту короля Фейсала I. Хашимиты приютили изгнанника, руководствуясь старым принципом: «Враг моего врага – мой друг». Но после неудачи принц охладел к войне – и велел сшить из боевого знамени Рашидитов платье для своей любимой наложницы.
В ноябре 1922 года британцы собрали в Укайре (городе на востоке Саудии) арабских правителей, дабы установить границы между Кувейтом, султанатом Неджд[130] и Ираком. Перси Кокс начертил на карте демаркационную линию – и ас-Сабахи лишились 2/3 территории, которой они владели. Эти земли отошли к Ибн Сауду.[131] Новому кувейтскому шейху Ахмеду I (сыну Джабера II) пришлось смириться с потерей. По крайней мере, граница наконец-то была определена.
Однако англичане не спешили проводить кувейтско-иракскую границу. Кувейт являлся британским протекторатом, Ирак – британской мандатной территорией. К тому же Турецкая Республика – правопреемница Порты – отказалась от претензий на бывшие османские владения согласно Лозаннскому договору. Казалось бы, теперь Кувейт является суверенным государством – но в Багдаде его по-прежнему считали частью Ирака. Ахмеда I это тревожило – и в 1923 году он попросил Великобританию обозначить злополучную границу на основании «зеленой зоны» Англо-османской конвенции (1913). Британцы исполнили просьбу шейха. Иракский король Фейсал I – член династии Хашимитов – не мог возразить, ибо получил трон в Багдаде благодаря англичанам.
Кувейт и Ирак дважды признали границу (в 1923 и 1927 годах). В 1932 году Королевство Ирак обрело независимость и подало заявку на вступление в Лигу Наций. Ирако-кувейтская граница фиксировалась в документах, которые Багдад представил на рассмотрение Лиги. Вопрос автономии Кувейта был закрыт – но уже сын Фейсала I, Гази, пытался посягать на шейхство ас-Сабахов. Следующие иракские лидеры, включая Саддама Хусейна, продолжили эту «традицию».
Вообще ситуация в Кувейте резко ухудшилась еще в 1920-х годах. Во-первых, разразилась Великая депрессия – мировой экономический кризис 1929–1939 годов. Во-вторых, японцы наладили производство искусственного жемчуга. Его изобрели еще голландцы в 1700-х годах, но именно японцы стали выпускать искусственный жемчуг в промышленных масштабах. Цены на натуральный камень рухнули и погребли под собой кувейтскую экономику. Шейхство, которое недавно считалось процветающим, вмиг обнищало и превратилось в одну из беднейших стран на планете.
В 1930-х годах к старым проблемам прибавились новые. Невзирая на британские реверансы и Укайрский договор, Ибн Сауд по-прежнему зарился на Кувейт – но уже не мог завоевать его. Оставалось только портить жизнь ас-Сабахам – например, не торговать с ними. Саудовское эмбарго вбило очередной гвоздь в гроб кувейтской коммерции – и измученные люди возненавидели шейха Ахмеда I. Впрочем, конкретные действия предприняли лишь купцы. Сначала они обратились к монарху с просьбой провести реформы, но Ахмед I их проигнорировал. Тогда в 1938 году коммерсанты сами выбрали из своей среды депутатов меджлиса (законодательного органа). Ахмеду I оставалось только его созвать. Но шейх бездействовал в течение шести месяцев, а в декабре и вовсе распустил меджлис.
Разгневанные купцы, по традиции, пригрозили уехать в другие эмираты и шейхства. Шейх с радостью отпустил бы смутьянов – но к тому времени у них еще оставались сбережения, а некоторые даже освоили контрабанду золота в Индию. В итоге правитель нехотя учредил Консультативный совет взамен меджлиса. В новую ассамблею вошли девять представителей знатных купеческих кланов и четыре члена семьи Аль Сабах, а возглавил ее сам Ахмед I. Таким образом, обе стороны конфликта одержали своего рода победу.
Пока монарх и коммерсанты играли в большую политику, народ голодал. Жемчуг никто не покупал. Караванная торговля угасла за 1914–1918 годы. Далее последовали десятилетия «экономической войны» с ваххабитами. В Великую депрессию кувейтцы едва сводили концы с концами. Но нефть изменила все.
Нефть сочилась из кувейтской земли веками – и вот в 1934 году британское правительство получило концессию от Ахмеда I. В том же году была основна нефтяная компания «Kuwait Oil Company». В 1936 году она пробурила первую скважину в Бургане. «Черного золота» там не оказалось – но 22 февраля 1938 года из соседней скважины забил 18-метровый фонтан нефти.
Ас-Сабахам не терпелось насладиться богатством, однако им пришлось дождаться окончания Второй мировой войны. Как только отгремели ее последние залпы, Ахмед I и «Kuwait Oil Company» открыли вентили до предела. Объем нефтедобычи за 1946 год составил 5,9 млн баррелей, за 1947 год – уже 16 млн баррелей. Бурение скважин в кувейтско-саудовской нейтральной зоне примирило два враждующих государства.
К 1953 году крошечный Кувейт стал крупнейшим производителем нефти в Персидском заливе. В 25 км от столицы вырос город Эль-Ахмади, названный в честь Ахмеда I и предназначенный для проживания рабочих. Там же размещались нефтеперерабатывающие заводы и главный нефтяной порт – Мина-эль-Ахмади. Стране срочно требовались терминалы для танкеров и современные дороги для оперативной транспортировки цистерн с «черным золотом». Одни преобразования влекли за собой другие: например, западные инженеры хотели трудиться в комфортных условиях, с кондиционерами и холодильниками – и в Кувейте была построена первая электростанция.
Нефть заменила жемчуг, полностью «подмяв» под себя экономику. Все прочие отрасли хозяйства не развивались – за исключением, пожалуй, цементной промышленности. Шейхство впервые переживало строительный бум. Однако цементные заводы возводились в том числе и для нужд нефтяной индустрии. В остальном же кувейтцы забросили все привычные занятия. Никто не желал ловить рыбу, пасти скот или возделывать землю, если правительство предлагало высокооплачиваемую работу в нефтяной сфере. Кувейт не производил даже продукты питания, а благодаря системе социального обеспечения многие подданные и вовсе решили не работать. К середине XX века рынок труда захватили мигранты. Концепция «государства всеобщего благосостояния» на них не распространялась.
Идея подобного государства возникла в 1951 году, когда шейх Абдалла III – наследник Ахмеда I и сын Салема I – решил распределять нефтяные деньги поровну между правителями и народом. Раньше все доходы принадлежали династии Аль Сабах, но отныне половина из них тратилась на социальные проекты, в первую очередь – на медицину и образование.
Обе сферы требовали колоссального финансирования. В XVIII–XIX веках в шейхстве вообще не было больниц. Первая больница (для мужчин) появилась лишь в 1910 году – при Мубараке Великом. Ее основали адепты Реформатской церкви в Америке.[132] Специально для этого они по просьбе монарха расширили свою небольшую Арабскую миссию.
Мубарак отнюдь не горел желанием пускать в страну христианских миссионеров, но медлить было нельзя.
Спустя девять лет в Эль-Кувейте открыли вторую больницу – для женщин и детей. Уровень младенческой смертности ужасал американцев и англичан: 125 из 1000 новорожденных не доживали до года. Взрослые и подростки умирали от холеры, туберкулеза и малярии. Девочки, с ранних лет закутанные в чадру, болели рахитом. В 1932 году оспа в столице выкосила 4 тыс. человек за 10 дней. Британские медики рекомендовали Ахмеду I провести всеобщую вакцинацию – но люди боялись незнакомой процедуры и массово от нее отказывались. Шейх велел принудительно вакцинировать учеников медресе. Когда мальчики не только выжили после прививки, но и не заболели, люди успокоились и постепенно потянулись в медпункты.
В сфере образования дела обстояли не лучше. На заре ХХ века единственными учебными заведениями в Кувейте были немногочисленные медресе, где мальчикам преподавали Коран и основы арифметики. Если богачи посылали сыновей учиться за границу, то рядовые подданные зачастую не умели читать и писать. Позже Арабскую миссию Реформатской церкви в шутку прозвали «школой маленьких бюрократов» – там отпрысков привилегированных семей обучали базовому английскому языку и набору текста на печатной машинке. Первая частная школа – «Мубаракия», основанная в память о Мубараке Великом, – открылась в Эль-Кувейте в 1911 году по инициативе и на деньги кувейтской знати, включая ас-Сабахов. Женское образование отсутствовало до 1965 года, пока не заработала стандартная система для всех детей обоих полов (детский сад, начальная и средняя школа).
Нетрудно догадаться, что образование и здравоохранение держались на зарубежных специалистах. В 1960 году 9 из 10 учителей являлись иностранцами, врачей-кувейтцев насчитывалось около 10 человек на всю страну. Однако мигрантам было раз и навсегда отказано в получении кувейтских паспортов. Бомба, заложенная под фундамент общества, уже тикала, – но ее еще никто не слышал.
Глава 4
Богатые и зависимые
Повторять чужие слова не значит еще понять их смысл.
Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми
Летом 1947 года из короны Британской империи выпал бриллиант индийских колоний. При падении он раскололся на Индию и Пакистан. Утратив свою главную заморскую драгоценность, Лондон уже не был заинтересован в защите коммуникаций между Средиземным морем и Индийским океаном. Великобритания – изнуренная Второй мировой войной – начала постепенно сдавать позиции на Ближнем Востоке; позиции, с лихвой оплаченные деньгами и кровью.
19 июня 1961 года британский политический резидент в Персидском заливе Уильям Люк и кувейтский шейх Абдалла III (сын Салема I) обменялись дипломатическими нотами, извещавшими об аннулировании соглашения 1899 года. Абдалла III был провозглашен первым амиром независимого Кувейта.
Быстрее всех на это отреагировал Ирак. Несмотря на многократные акты признания ирако-кувейтской границы, Багдад надеялся аннексировать новоиспеченный эмират. Уже 25 июня премьер-министр Абдель Карим Касем яростно обрушился на «проклятых колонизаторов». В страстной публичной речи он объявил Кувейт «исконной иракской землей» и пообещал в ближайшее время освободить кувейтцев от «тирана и узурпатора» Абдаллы III. Самого амира Касем пренебрежительно называл «каймакамом», – намекая на былой статус ас-Сабахов и отказывая им в суверенном правлении.
После пламенного выступления Касема Ирак захлестнула волна патриотизма. Командующий сухопутными силами, генерал Салех аль-Абди заверил соотечественников, что доблестная иракская армия в любой момент готова выполнить приказ премьер-министра и «восстановить единство нашей страны».
В июле Абдалла III отправил племянника Джабера в турне по арабским столицам. Джабер посетил Эр-Рияд, Дамаск, Амман, Каир и Тунис – и везде рассказывал, что его августейший дядя мечтает избавиться от британцев, но не может остаться один на один с сумасшедшим агрессором Касемом. Следовательно, говорил Джабер, надо создать особую арабскую армию для защиты Кувейта. Великобритания, в свою очередь, информировала ООН, что готова покинуть эмират и делегировать его защиту мировому сообществу – в лице ООН или ЛАГ.
На волне международного сочувствия Кувейт уже 20 июля вступил в ЛАГ – а 8 августа принял военную миссию Лиги. Вскоре в эмират были переброшены «Арабские силы сдерживания» из Саудии, Иордании, Туниса и Судана. Они оставались в Кувейте до февраля 1963 года, пока Касема не свергли баасисты. Британцы завершили вывод войск из Кувейта 10 октября 1961 года.
Описанные события известны как Кувейтский кризис 1961 года. Они являлись своеобразной «репетицией» той катастрофы, с которой эмират столкнулся через 29 лет. Первый год независимости обнажил три фундаментальные проблемы государства ас-Сабахов: нехватку природных ресурсов (кроме нефти); большое количество мигрантов[133] и отсутствие опыта национальной обороны. В прошлом Кувейт не защищал себя ни от османов, ни от саудовцев, ни от иракцев. Ас-Сабахи всегда обращались за помощью к союзникам – сперва к британцам, а затем к арабскому миру и США. Обретя автономию, эмират остался таким же слабым в военном отношении, как и полвека назад – при Мубараке Великом.
Кувейтские купцы внесли значительную лепту в отмену британского протектората. В 1954 году они учредили Демократическую лигу, куда вошли все патриотические партии и движения. Спустя пять лет – после Суэцкого кризиса (1956) и Иракской революции (1958) – Лига организовала в стране ряд антибританских митингов и забастовок. Мотивация торговцев была проста: они не хотели делить «нефтяные» деньги с англичанами. Исторически коммерсанты влияли на шейхов, заставляя их считаться с собой. Поэтому неудивительно, что Кувейт превратился в конституционную монархию, где власть монарха сдерживались и ограничивалась купеческими кланами.
Традиционная расстановка сил в эмирате требовала законодательного закрепления. Осенью 1961 года Абдалла III сформировал Высший совет из десяти своих родственников. В декабре прошли выборы в Учредительное собрание, которое разработало проект первой кувейтской конституции. Сама конституция была утверждена 11 ноября 1962 года. В соответствии с ней Кувейт объявлялся наследственным эмиратом потомков Мубарака Великого. Амир обладал неприкосновенностью и ни перед кем не нес ответственность. Он назначал премьер-министра, имел право распускать парламент, являлся верховным главнокомандующим, подписывал законопроекты или отправлял их на доработку в парламент. Парламент – Национальное собрание – состоял из 50 депутатов. Избирательное право поначалу получили только грамотные кувейтцымужчины старше 30 лет. В первых выборах (1963) к голосованию было допущено лишь 40 тыс. человек, а реально проголосовало только 11 тыс. В том же году эмират стал членом ООН.
Осенью 1965 года Абдалла III скончался от сердечного приступа. За несколько лет до смерти он, вопреки семейному решению, назначил кронпринцем своего брата – Сабаха III. Амир объяснил это тем, что молодому государству нужен опытный правитель. Действительно, до восшествия на престол Сабах занимал с десяток разных должностей – от коменданта полиции и главы департамента здравоохранения до премьер-министра. Сабах III умер в 1977 году от рака. Его преемник Джабер III (сын Ахмеда I) занял трон в соответствии с принципом чередования власти между двумя ветвями династии Аль Сабах.
Интересно, что по мере развития Кувейта возрастал и образовательный уровень его лидеров. Если Абдалла III и Сабах III довольствовались домашним образованием, то младшее поколение ас-Сабахов обучалось в кувейтских частных школах. Например, Джабер III окончил «Аль-Мубаракию», «Аль-Ахмедию» и «Аш-Шаркию», а затем в частном порядке изучал английский язык.
Процесс превращения Кувейта в государство всеобщего благосостояния набирал обороты. В период с 1960 по 1990 год продолжительность жизни увеличилась на 10 лет. В 1990 году среднестатистический мужчина мог прожить 72 года, а женщина – 76 лет. Количество врачей выросло с 362 до 2600, число школ – со 140 до 640. Незадолго до иракского вторжения (1990) эмират возглавил рейтинг государств по индексу развития человеческого потенциала.[134] В 1965 году начальное и среднее образование стало обязательным для всех кувейтских детей в возрасте до 14 лет, независимо от пола. Это удалось бы сделать и раньше, если бы не возмущение консервативных мусульман, не желавших, чтобы девочки посещали школу. При этом обучение подданных оплачивало государство; оно же покрывало расходы на книги, питание, униформу и транспорт. На закате 1960-х годов кувейтская элита привыкла отдавать своих отпрысков в частные школы. Многие знатные семьи посылали детей в колледжи и вузы США и Западной Европы, где уровень преподавания был выше, нежели в эмирате. Интересно, что в 1990 году более половины студентов Кувейтского университета составляли девушки – ибо родители отпускали на учебу за границу сыновей, а не дочерей.
Добыча нефти в эмирате достигла пика в 1972 году – но уже через год Кувейт по воле ОПЕК сократил ее объемы с 5 млн до 3 млн баррелей в сутки. Государствам не следовало качать нефть бесконтрольно, дабы не спровоцировать кризис перепроизводства. Но ограничения, налагаемые ОПЕК, влекли за собой снижение доходов. Только за 1970–1972 годы Кувейт выручил свыше $ 3,3 млрд – и, разумеется, не планировал зарабатывать меньше. Однако, невзирая на все старания ОПЕК, в 1970-е годы арабские страны буквально залили мировой рынок «черным золотом». Как следствие – в 1980-х годах цены на нефть упали, и ОПЕК ввела дополнительные квоты, урезав объемы сначала до 1,5 млн, а затем и до 1 млн баррелей в сутки. В 1989 году Кувейт открыто нарушил этот минимум, ибо система социального обеспечения постоянно требовала денег. Амир Джабер III решил получить их, продавая «черное золото» по сниженной цене – но в прежних, докризисных объемах.
При Джабере III стремительно развивалась финансовая сфера. «Kuwait Petroleum Corporation», основанная в 1960 году, выполняла множество функций – от управления стратегическими запасами нефти до выпуска национальной валюты – кувейтского динара. В 1971 году истек срок концессий британских банков – и эмират приобрел контрольный пакет акций Национального банка Кувейта. Прочие кредитные учреждения возникали одно за другим, как грибы после дождя. Крупнейший банк в государстве – Кувейтский финансовый дом – быстро прославился как самый дорогой банковский бренд на Ближнем Востоке. Кредитно-сберегательный банк и Банк недвижимости ориентировались на частных вкладчиков. Промышленный банк и Инвестиционный банк спонсировали нефтяную индустрию и сопутствующие отрасли. Возле столицы была построена огромная промзона Эш-Шуайба, там же заработали заводы по производству цемента, асфальта и необходимых химикатов – например, хлора.
Ас-Сабахи всеми силами поддерживали промышленность – но Кувейт не мог конкурировать с арабскими государствами, которые занимались разными видами производства. Так, Египет, помимо «черного золота», экспортировал другие полезные ископаемые (природный газ, соль, фосфаты, железную руду, уголь) – а также хлопок, текстиль и продукты питания. Кроме того, он оказывал транспортные и туристические услуги. В Кувейте же формировалась «однобокая» экономика. Индустриализация страны подчинялась сугубо нефтяным интересам. Жители эмирата исторически были торговцами, а не производителями. Раньше купцы продавали жемчуг, потом – «черное золото» – и не видели разницы между ними. Пока кувейтские бизнесмены считают себя коммерческими посредниками, а не создателями материальных благ, страна не «слезет» с «нефтяной иглы».
Нефть для Кувейта – это одновременно благословение и проклятье. Все процессы, протекавшие в эмирате, были тесно взаимосвязаны. Конституция 1962 года породила раздутый бюрократический аппарат. Согласно Основному закону, подданным гарантировалась занятость. Но в нефтяной индустрии и сфере услуг трудились экспаты – поэтому кувейтцам оставалось лишь работать в администрации. Правительство являлось крупнейшим работодателем в стране. Однако недисциплинированные и непрофессиональные чиновники проводили в офисах максимум 3–4 часа в день. Документы терялись, отчеты никто не готовил, а на стихийных совещаниях все курили и пытались перекричать друг друга.
Конечно, для кувейтцев такая госслужба выглядела более привлекательно, нежели тяжелый крестьянский труд. В 1990 году в эмирате насчитывалось менее 10 тыс. фермеров на 2 млн населения. Государство инвестировало миллионы в гидропонику – но удавалось собрать лишь скудный урожай помидоров, лука, фиников, огурцов и баклажанов. Рыбные запасы Персидского залива истощились – и в 1970-х годах кувейтский флот в поисках рыбы и креветок рыскал по Красному морю и Индийскому океану, иногда доходя до Атлантики. Казалось, нефть сделает эмират сильным и самодостаточным – но на самом деле он все больше зависел от импорта продовольствия, зарубежных специалистов и т. д.
С подачи Сабаха III правительство решило хранить львиную долю нефтедолларов за границей. В 1976 году был создан Резервный фонд будущих поколений, позже возникли и другие (Фонд общих резервов, династические фонды ас-Сабахов и пр.). В основном Кувейт приобретал элитную недвижимость в США и Западной Европе, а затем и в Азии (особенно в Японии). Первоначальная сумма инвестиций составила почти $ 7 млрд (1976); в дальнейшем она росла. К концу 1980-х годов годовой доход от инвестиций Резервного фонда будущих поколений превысил годовой доход от добычи нефти. В 1990 году совокупная стоимость недвижимости, которой владел Кувейт, перевалила за $ 100 млрд.
Ахиллесовой пятой кувейтской экономики являлся фондовый сектор. Он практически не регулировался законодательно – чиновники просто не понимали, как это делается. У них не получалось адаптировать иностранные законы к кувейтским реалиям. К тому же местные бизнесмены разбогатели – и обожали играть на бирже. В итоге образовалось два фондовых рынка – официальный, который не успевал за бизнесом, и неофициальный – абсолютно неконтролируемый, нестабильный и нелегальный. Последний расположился на рынке Сук аль-Ма-нах, где находилось здание Кувейтской международной инвестиционной корпорации. Его первый этаж сдавался под брокерские конторы.
Торговля акциями на Сук аль-Манах велась согласно арабским традициям. Кувейтские коммерсанты привыкли заключать сделки, основанные на доверии. Взаимных клятв и дружеских объятий хватало, когда товаром были специи, шелк или даже жемчуг – но не когда речь шла о миллионах долларов. Многие покупатели не имели денег и расплачивались чеками, на которых ставилась будущая дата. Каждый купец рассчитывал погасить долг вовремя и заодно нажиться на перепродаже акций. Опыта банкротства ни у кого не было. Кредитный пузырь рос не по дням, а по часам. Курсы акций ползли вверх – на 20 %, 50 %, а то и 100 % в месяц. Это, в свою очередь, привлекало еще больше покупателей. Власти закрывали глаза на Сук аль-Манах – и оттого всем казалось, что правительство спасет ситуацию, если что-то пойдет не так.
За 1980–1981 годы капитализация Сук аль-Манах увеличилась с $ 5 млрд до $ 100 млрд, но «живых» денег никто не видел. Все игроки ворочали виртуальными миллиардами, которые существовали только в их воображении – и на бумаге, без элементарных гарантий и какого-либо обеспечения. Коммерсант Джасим аль-Мутава, например, выписал чеков на $ 14 млрд – естественно, не владея подобной суммой и вряд ли представляя себе, как она выглядит. Европейцы и американцы, узнав об этих махинациях, впадали в глубокий шок – но кувейтцы советовали им не мыслить западными категориями в отношении арабского бизнеса.
В 1982 году объем сделок с акциями составил $6 млрд. Пиковая капитализация обеих кувейтских рынков – официального и неофициального – стала третьей в мире – после США и Японии. Иногда объем торгов на Сук аль-Манах превышал объемы Лондонской биржи.
Все это не могло продолжаться вечно. Сначала упали цены на нефть. Потом новый министр финансов Абдул-Латиф аль-Хамад заявил, что не будет поддерживать фондовый рынок. Наконец, 20 августа 1982 года один держатель чеков, выписанных Джасимом аль-Мутавой, забеспокоился – и принес их в банк, чтобы обналичить, не дожидаясь даты, указанной на чеке. Это противоречило обычаям – но не законодательству. Денег на счете аль-Мутавы, разумеется, не оказалось.
Акции десятков компаний вмиг обесценились – «Gulf Medical», например, рухнули на 98 %. Кредитный пузырь лопнул. Рынок обвалился.
В сентябре по распоряжению министерства финансов все держатели акций – 6 тыс. человек – предъявили к погашению чеки на 9*4 млрд динаров. Эта сумма превышала золотовалютные резервы эмирата. Все банки Кувейта заявили о своей несостоятельности. Среди лиц, предоставивших чеки, оказались министр торговли (который должен был контролировать Сук аль-Манах), депутаты Национального собрания и члены семьи Аль Сабах. Те немногие кувейтцы, которые не пострадали напрямую, пострадали косвенно – ибо экономика погрузилась в рецессию.
Правительственные меры были направлены на то, чтобы предотвратить новую катастрофу, а не смягчить последствия нынешнего бедствия. Сук аль-Манах закрыли. Нескольких чиновников судили, признали виновными в преступном попустительстве и расстреляли. Кризис пережил только один кувейтский банк – да и то с помощью государства. Сотни должников обанкротились. В общей сложности кувейтцы потеряли $ 92 млрд. Для того, чтобы реанимировать экономику, амир Джабер III велел впервые распечатать Резервный фонд будущих поколений и использовать деньги, которые принесла кувейтская недвижимость за рубежом.
Параллельно Кувейт налаживал отношения с арабским миром. Багдад регулярно создавал пограничные инциденты, дабы спровоцировать Эль-Кувейт на агрессию. Пока иракское руководство требовало от ас-Сабахов «вернуть, острова Варба и Бубиян, солдаты ломали указатели, несколько раз обстреливали кувейтских военных, а также незаконно проникали на территорию эмирата. Но Абдалла III, Сабах III и Джабер III игнорировал эти инциденты либо признавали их «незначительными». В 1973 году иракская армия затеяла «учения» у кувейтской границы – но свернула их под давлением других арабских стран.
Вскоре в Иране грянула Исламская революция (1979) – и политический ландшафт Ближнего Востока кардинально изменился. Теперь Кувейту угрожали шиитские клерикалы во главе с аятоллой Хомейни.
Они считали арабские монархические режимы «антиисламскими» и клялись их уничтожить. Кувейт лихорадило. Столичные шииты организовывали демонстрации. 12 декабря 1983 года эмират, по воспоминаниям очевидцев, едва не взлетел на воздух. Утром в ворота посольства США врезался грузовик, набитый баллонами с газом. Потом возле французского посольства взорвался автомобиль. Третий, четвертый и пятый взрывы прогремели у международного аэропорта, около Центра управления электричеством и в квартале, где жили американские рабочие. Но главными целями террористов были нефтехимический завод и опреснительная станция в Эш-Шуайбе. К счастью, очередной грузовик, загоревшийся на территории завода, не причинил никому вреда.
В мае 1985 года экстремисты совершили неудачное покушение на амира Джабера III, а в июле Эль-Кувейт снова потрясли теракты. Спустя три года боевики попытались угнать кувейтский самолет. За всеми этими диверсиями стояли шиитские организации – «Дава» (Иран) и «Исламский джихад» (Ирак). Кувейтское правительство в ответ массово депортировало шиитов.
Шииты мстили Кувейту за то, что в ходе Ирано-иракской войны (1980–1988) эмират поддержал иракцев, считая их меньшим из двух зол. Джабер III предоставил Багдаду займы на $ 14 млрд. В мае 1981 года Кувейт, Саудовская Аравия, Бахрейн, Оман, Катар и ОАЭ объединились в ССАГПЗ. Ранее Тегеран громогласно одобрил теракт в Мекке (1979) и попытку переворота в Бахрейне (1981)[135] – поэтому страх перед иранской экспансией сплотил правителей Халиджа. Однако поначалу члены ССАГПЗ договорились только о торгово-экономическом сотрудничестве. Политические разногласия и династические амбиции мешали им планировать совместные оборонительные мероприятия.
Тем не менее, в 1984 году были сформированы военные силы ССАГПЗ «Щит полуострова». Они находились под саудовским командованием и базировались в городе Хафар-эль-Батина на северо-востоке КСА, недалеко от кувейтской границы. «Щит полуострова» мог уберечь нефтяные месторождения Саудии от иранских и иракских диверсий – но войска были неудобно расположены для защиты Кувейта.
В 1986 году иранцы стали нападать на кувейтские и саудовские суда в Персидском заливе. Запад понял, что Тегеран может таким образом перекрыть поток нефти, поступающий из Халиджа. На тот момент экономики Японии, европейских государств и США уже зависели от арабского «черного золота».
Джабер III попросил Вашингтон о помощи. На половине кувейтских танкеров флаг эмирата заменили на флаг США. Кроме того, с мая 1987 года корабли ВМС США сопровождали кувейтские и саудовские танкеры в Заливе, дабы оградить их от иранских атак. Война сблизила американцев и кувейтцев. Американский консул работал в Эль-Кувейте с 1951 года, посольство было открыто в 1961 году – однако эти страны никогда не имели дружеских отношений. Сотрудничество в 1980–1988 годах помогло им наладить тесные связи. Спустя пару лет ас-Сабахи переживут иракское вторжение во многом благодаря поддержке США.
Впрочем, Джабер III не забывал и об арабском мире. Кувейт щедро спонсировал соседей. Этим занимался Кувейтский фонд арабского экономического развития. В удачные годы, когда доходы от нефти были значительными, ас-Сабахи инвестировали в арабские страны до 4 % ВВП эмирата. Когда выручка снизилась, Эль-Кувейт сократил размеры ссуд и грантов – но они по-прежнему являлись самыми крупными в регионе. В трудные 1980-е годы эмират выдавал промышленные кредиты под низкие проценты по всему Ближнему Востоку – вплоть до Северной Африки. Кувейтские деньги охотно получали Сирия, Иордания, Египет и ООП. Но ас-Сабахи напрасно надеялись купить дружбу. Ирак, например, не собирался погашать военные долги. Более того – у Багдада появился финансовый мотив для того, чтобы захватить своего крошечного кредитора.
На момент обретения независимости кувейтские вооруженные силы насчитывали 2500 человек. Армия выросла из полиции, которая патрулировала пустынные районы – но не могла защитить страну от внешней агрессии. Однако Кувейт активно вкладывался в национальную оборону. В отчете правительства США за 1989 год эмират занял 6-е место в мире по военным расходам на душу населения.
Несмотря на внушительные траты, защитные меры были неадекватными. В Кувейте действовала система воинского призыва. Все юноши, достигшие 18 лет, служили 2 года – за исключением выпускников колледжей (они призывались на 1 год). При этом подданные могли получить отсрочку – например, для того, чтобы продолжить учебу, или в случае женитьбы. Однако многие кувейтские мужчины всё же прошли минимальную военную подготовку – а затем вернулись к гражданской жизни и стали чиновниками. Вернуть их в ряды действующей армии было невозможно – иначе бюрократическая машина остановилась бы.
Кроме того, резервисты не являлись профессиональными военными. За два года нельзя сделать из молодого человека настоящего солдата. К тому же, призывников не учили обращаться с дорогим и высокотехнологичным оборудованием, которое закупал эмират.
В 1990 году лишь 3/4 личного состава вооруженных сил были кувейтскими подданными. На офицерский корпус возлагались большие надежды – ведь офицеров готовили в США, Великобритании, Франции, Германии и даже СССР. Но все прочие военнослужащие являлись экспатами – в основном, из Египта, Палестины, Индии и Пакистана, а также с Филиппин. Этим людям давно отказали в кувейтских паспортах – и они не собирались яростно сражаться за страну, которая никогда не станет для них родной.
Пестрый национальный состав армии распространялся и на военную технику. Танки приобрели в Югославии, артиллерийские орудия – во Франции, противотанковые боеприпасы – во Франции, США и Великобритании, а ракеты ПВО – в СССР. В 1984 году Джабер III хотел купить американские переносные ракетно-зенитные комплексы «Stinger» – однако Вашингтон отклонил запрос из опасения, что смертоносное оружие может попасть в руки исламских террористов. Зарубежная техника, как правило, была первоклассного качества – но сам факт того, что ее свезли в эмират со всей планеты, затруднял техобслуживание и превращал жизнь кувейтских военных специалистов в сущий ад.
В авиации и на флоте складывалась аналогичная ситуация. В 1990 году в ВВС служили 2 тыс. человек, в ВМС – 1800 человек; среди них преобладали иностранцы. Военный авиапарк был представлен 80 самолетами – от французского «Mirage F-1» до американского «Douglas A-4 Skyhawk» – а также 40 разнокалиберными боевыми вертолетами. На вооружении кувейтских ВМС находились восемь немецких судов, укомплектованные французскими ракетами «Exocet». Однако эти корабли никогда не вступят в бой и не защитят эмират от нападения Ирака.
Глава 5
Ложь, деньги и война
Арабская нефть не может быть дороже арабской крови.
Зайд ибн Султан аль-Нахайян
2 августа 1990 года иракская армия вторглась в Кувейт. Багдад утверждал, что хочет помочь угнетенному кувейтскому народу, который восстал против тирании Джабера III. Однако никакого восстания не было.
На протяжении полувека претензии на Кувейт являлись одним из лейтмотивов иракской дипломатии и пропаганды. Аргументируя свои требования, Багдад умудрился объединить две диаметрально противоположные позиции. Главная версия сводилась к тому, что Кувейт исторически не обладал суверенитетом и всегда был частью Ирака. Согласно второй, «запасной» версии, Кувейт все-таки являлся независимым – но четкие границы между государствами отсутствовали. Более того – эмират входил в состав Османской империи. Номинально им управляли губернаторы иракских городов – сперва Басры, а затем Багдада. После того, как Порта рухнула, Ирак считал себя ее правопреемником, а Кувейт – своей территорией.
Далее, с иракской точки зрения, шейх Мубарак Великий не имел права заключать договор с британцами в 1899 году. Параллельно Багдад апеллировал к Англо-османской конвенции (1913), в которой Кувейт определялся как каза – автономный район Порты. Данный факт, по мнению иракских юристов, свидетельствовал о подчиненном статусе эмирата. Однако конвенция не была ратифицирована – о чем иракцы предпочитали умалчивать.
Прежде Ирак неоднократно признавал независимость Кувейта – например, в 1920-х годах, будучи мандатной территорией Великобритании, он сделал это дважды. В третий раз ситуация имела место в 1932 году, когда хашимитское королевство едва обрело суверенитет и, по сути, еще не являлось самостоятельным. Политики Саддама Хусейна беззастенчиво называли свою родину той эпохи «британской марионеткой» и не считали решения Хашимитов ни легальными, ни легитимными (впрочем, независимость Ирака почему-то не оспаривалась). О последующих признаниях кувейтского суверенитета они предусмотрительно забыли. Также иракцы игнорировали протокол дипломатической встречи в Багдаде (1963), на которой Ирак в очередной раз отказался от претензий на Кувейт и проголосовал за его вступление в ЛАГ и ООН.
Разумеется, у Ирака имелись и другие причины для атаки на эмират. Граница между двумя государствами проходит по нефтяному месторождению Румайла. Багдад обвинил соседей в «наклонном бурении» – то есть в бурении скважин под углом, с проникновением на иракскую территорию. Таким образом кувейтцы якобы воровали иракскую нефть с 1980 года. Но даже если бы скважины были пробурены перпендикулярно поверхности земли, то «черное золото» все равно выкачивалось бы из единого бассейна Румайлы. Инциденты с наклонным бурением – не редкость, и международное право не считает их поводом к войне.
Также Саддам инкриминировал Джаберу III превышение квот ОПЕК на добычу нефти. По версии Багдада, это нанесло гигантский ущерб иракской экономике. Кувейт действительно нарушал установленные ограничения, но и другие члены ОПЕК тоже зачастую не соблюдали их. Саддам провозгласил ОПЕК незаконной организацией, созданной исключительно для манипулирования рынком. По иронии судьбы, ОПЕК была учреждена на конференции в Багдаде (1960), и Ирак являлся одной из ее стран-основательниц.
В 2004 году, находясь в американском плену, Саддам объяснил вторжение в Кувейт желанием наказать Джабера III. Тот якобы сказал, что не перестанет воровать нефть, пока Месопотамия не обнищает и все ее женщины не превратятся в десятидолларовых проституток. Саддам преисполнился священного гнева и решил отомстить амиру за честь иракских женщин – потому и напал на Кувейт.
В качестве компенсации за все нарушения и оскорбления Багдад требовал от Эль-Кувейта списать $ 14 млрд военных долгов и выплатить еще $ 2,5 млрд. На саммите ЛАГ в мае 1990 года иракские дипломаты заявили, что $ 14 млрд – это вовсе не долг, а лишь частичная оплата защиты от Ирана, которую Багдад предоставил эмирату и другим монархиям Халиджа. На июльском заседании ЛАГ иракцы оценили суммарный ущерб от неправомерных «нефтяных» действий ас-Сабахов в $89 млрд. 17 июля Саддам обвинил Джабера III в грабеже и антииракском сговоре с США и Израилем. В тот же день бронетанковые дивизии Ирака выдвинулись по направлению к Кувейту.
Следующие две недели ознаменовались серией переговоров по всему Ближнему Востоку. В назревающий кризис втягивались всё новые арабские участники. Джабер III согласился удовлетворить финансовые требования Ирака. Саудовский король Фахд предложил Саддаму несколько миллиардов риалов – лишь бы из искры дипломатического конфликта не разгорелась настоящая война. Но аппетиты Саддама росли по мере того, как ему уступали. Теперь Багдад настаивал на «возвращении» ему двух кувейтских островов – Варбы и Бубияна, а иракская армия уже проводила учения близ кувейтской границы.
Египетский президент Хосни Мубарак и иорданский король Хусейн хотели выступить в роли миротворцев. Саддам пообещал им не атаковать Кувейт. 25 июля 1990 года он встретился с Эйприл Глэспи – американским послом в Багдаде. Саддам хотел увидеть ее реакцию на перспективу «кувейтского приключения». Мнение Глэспи об иракском лидере было широко известно. В феврале предыдущего года она дала интервью радиостанции «Voice of America», в котором сравнила Ирак при Саддаме с Румынией при Чаушеску. Багдад возмутился, и Глэспи извинилась, подчеркнув, что США не намерены вмешиваться во «внутренние проблемы иракского народа и правительства».
На встрече с Глэспи Саддам намекнул, что спор с Кувейтом может вылиться в вооруженный конфликт. Он упрекнул Вашингтон в поддержке Кувейта – а следовательно, и в «экономической войне» против Ирака – и пригрозил отомстить американцам. «Вся наша армия не дойдет до Соединенных Штатов, но отдельные арабы до вас доберутся», – сказал Саддам. Это заявление навевало мысли о террористической угрозе.
Также Саддам настаивал, что Кувейт намеренно снижает цены на нефть, тем самым лишая иракцев средств к существованию. Согласно утверждениям президента, коварные кувейтцы отбирали молоко у иракских детей, пенсию – у иракских вдов, чьи мужья погибли во время войны с Ираном; пособия – у иракских сирот, которые потеряли родителей. В конце встречи Саддам заявил, что если соглашение с Кувейтом не будет достигнуто, то Ирак не согласится «принять смерть».
Стенограмма разговора Саддама и Глэспи впоследствии попала в руки американцев, и Государственный департамент США никогда не сомневался в ее достоверности. Если верить стенограмме, то Глэспи держалась очень спокойно и не реагировала на провокации. «У меня есть прямая инструкция президента: добиваться улучшения отношений с Ираком. У нас нет точки зрения на межарабские конфликты, такие как ваш спор с Кувейтом… Эта тема не связана с Америкой», – заверила она Саддама. Считается, что иракский лидер истолковал эти слова как сигнал к активным действиям.
Глэспи покинула президентский дворец, думая, что Саддам блефует. Несколько дней спустя она вернулась в Вашингтон, дабы посоветоваться с Бушем. Через три дня иракская армия оккупировала эмират. Глэспи была профессиональным дипломатом и специализировалась на Ближнем Востоке. Тем не менее, на нее посыпались обвинения в наивности и попустительстве Саддаму. Глэспи всё отрицала. В интервью «The New York Times» она сказала: «Ни я, ни кто-либо еще не мог предположить, что иракцы захватят Кувейт. Каждый кувейтец, каждый саудовец, каждый западный политический аналитик ошибался».
Британский посол в Багдаде Гарольд Уокер сочувствовал своей американской коллеге. По его словам, никто из западных дипломатов не воспринимал Саддама всерьез. Кроме того, египетский президент Мубарак сообщил Вашингтону и Лондону, что Ирак не планирует вторгаться в Кувейт, – и что кризис подлежит мирному урегулированию. «Мы все поверили Саддаму, – вспоминает Уокер. – Обычно такие политические игры заканчиваются соглашением, и все ведут себя так, словно ничего не случилось». Вскоре Глэспи ушла в отставку, и Уокер без колебаний последовал ее примеру.
Как бы то ни было, до начала военных действий Иордания, Египет, Саудия, США и Великобритания заверили Джабера III в том, что вторжения не будет. Амир запретил войскам забирать со складов боеприпасы и занимать оборонительные позиции – дабы не провоцировать Багдад.
31 июля 1990 года представители обеих сторон встретились в Джидде. К этому моменту у границы стояли 100 тыс. иракских солдат. Кувейтцы были готовы аннулировать долг и выдать Багдаду $ 9 млрд дополнительных займов. Однако они не собирались отказываться от Бубияна и Варбы. Утром 1 августа переговоры прервались. По легенде, после полудня Саддам позвонил Джаберу III и поинтересовался:
– Как поживаешь, шейх Джабер?
– Хвала Аллаху, чувствую себя хорошо, уже отобедал, – ответил амир.
– Клянусь Аллахом, – прогремел Саддам, – завтракать в Кувейте ты уже не будешь!
В ночь на 2 августа 1990 года 88 тыс. иракских бойцов и 690 танков пересекли границу. Армия Саддама имела трехкратное преимущество в живой силе, а также ощутимо превосходила неприятеля в артиллерии и бронетехнике.[136] Спецназ оперативно расчистил дорогу основным войскам и захватил кувейтские военно-морские базы. Морская битва закончилась, не успев начаться.
В 3:30 иракские танки были в Джахре, в 4:00 – подъехали к столице. Дворец Дасман – резиденция амира – пал вечером. Дасман обороняла гвардия Джабера III под командованием его младшего брата – шейха Фахда аль-Ахмеда. В 01:30 гвардейцы уже отбили атаку десантников, которые пытались высадиться с вертолетов в центре ЭльКувейта. Понеся значительные потери, иракцы временно отступили. Джабер воспользовался ситуацией и вместе с приближенными укрылся в соседней Саудовской Аравии. Брат правителя – единственный из семьи Аль Сабах – остался защищать город и погиб в бою.
К 4 августа иракцы полностью овладели эмиратом. Отдельные кувейтские части продолжали сражаться, но к 6 августа оккупанты подавили локальные очаги сопротивления. 7 августа монархия была упразднена, и Кувейт стал республикой. Марионеточное «Временное правительство свободного Кувейта» возглавил премьер-министр Алаа Хусейн Али – уроженец эмирата, член иракской партии «Баас» и обладатель паспортов обоих враждующих государств. Уже 8 августа он обратился к Багдаду с просьбой об аннексии Кувейта. Спустя 20 дней историческая вотчина ас-Сабахов была объявлена 19-й провинцией Ирака под названием «Ас-Саддамия» – в честь Саддама Хусейна.
Кувейтская армия оказалась абсолютно не готова к войне. Во-первых, многие подразделения существовали лишь на бумаге – их только планировалось сформировать. Все прочие – например, мотострелковая и артиллерийская, а также три бронетанковые бригады – были недоукомплектованы.
Во-вторых, эмират не располагал так называемой «стратегической глубиной». Крошечные размеры страны не позволяли защитникам маневрировать, уклоняться от ударов и тянуть время в ожидании помощи из-за рубежа. Даже отступать им было некуда. Для успешной самообороны кувейтцам надо было встретить иракскую армию прямо на границе – и немедленно опрокинуть ее.
В-третьих, летом четверть военных была в отпуске. Многие – включая высокопоставленных штабных офицеров – отправились на отдых за границу. Лояльность же некувейтских солдат не вызывала ничего, кроме ужаса. Так, на низших должностях служили тысячи палестинцев. Когда ООП публично поддержала Саддама, все они в мгновение ока превратились в потенциальных предателей.
Но главное – накануне войны кувейтские власти по приказу амира разоружили собственную армию, чтобы не дразнить Багдад. За неделю до вторжения ракеты сняли с кораблей и вернули на склады. Артиллерийские орудия, танки и самолеты тоже остались без снарядов. Лишь один командир бронетанкового батальона, почуяв неладное, не сдал боеприпасы. Его люди несколько дней удерживали позиции у хребта Мутлаа – единственной оборонительной линии в эмирате. Бойцам удалось затормозить вражеское наступление в своем секторе, но все они погибли.[137] Вооруженные силы эмирата были опозорены и разгромлены. Военная авиация улетела в Саудию, туда же бежали около 7 тыс. солдат. Остальные погибли, попали в плен – либо спрятались и затаились.
Тем временем Джабер III руководил кувейтским правительством в изгнании. 2 августа Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 660, в которой потребовал от Ирака «немедленно и безоговорочно» вывести войска из эмирата. Разумеется, Саддам этого не сделал. Новые санкции посыпались на Багдад, как из рога изобилия: ограничения на финансовые операции и торговлю (резолюция № 661), запрет на продажу нефти (резолюции № 665 и 666), ужесточение уже принятых санкций (резолюция № 669), расширение перечня видов коммерческой деятельности, запрещенных для Ирака (резолюция № 670)…
Вообще Кувейтский кризис показал, как плохо ближневосточные лидеры относились к Саддаму. Их искренне возмутило то, что Ирак атаковал «братскую» арабскую страну. Многонациональная коалиция для освобождения Кувейта была создана стараниями 34 государств. Ключевую роль в ней играли США и Великобритания. Даже мнения Вашингтона и Москвы впервые в истории совпали именно по вопросу иракского вторжения. Обе столицы оценили его крайне негативно. Помимо того, аннексию эмирата осудили все члены ЛАГ, кроме Иордании и ООП. Но если король Хусейн старался не афишировать свою симпатию к Багдаду, то Ясир Арафат рьяно поддерживал Саддама, надеясь при случае натравить его на ненавистный Израиль. Позиция ООП будет иметь минимальное влияние на саму войну, но больно ударит по тысячам палестинских экспатов в Кувейте, – а также по финансовой помощи, которую ас-Сабахи традиционно оказывали Палестине. К тому же шейх Фахд аль-Ахмед, убитый при обороне Дасмана, в 1982 году в качестве добровольца сражался на стороне ООП в Ливане. Джабер III не простил Арафату предательства.
Освобождение Кувейта началось с операции «Щит пустыни». Иракская армия, захватившая эмират, продвигалась на юг – к саудовской границе, и Эр-Рияд забеспокоился. 7 августа король Фахд попросил США защитить его. На следующий день американцы уже мчались в Саудию. Авианосцы и истребители прибыли молниеносно. Переброска основных сил завершилась к октябрю.
В декабре 1990 года американский фотограф Пол Туйсберт запечатлял сюрреалистическую картину – рождественскую ель посреди Аравийской пустыни. Дело в том, что американские и британские военные, заброшенные в Саудию, очень скучали по дому и хотели праздника. Но в теократическом мусульманском королевстве рождественские ели были запрещены – как атрибут «неверных», недопустимый в исламской стране. Их незаконный ввоз приравнивался к контрабанде – подобно ввозу алкоголя и наркотиков. Однако после переговоров с Эр-Риядом британские ВВС все же доставили в КСА партию елей. Правоверные саудовцы не должны были ничего знать. Поэтому ели установили подальше от местных жителей – в пустыне, где располагались военные базы.
Коалиционные ВМС блокировали Персидский залив, дабы реализовать антииракские санкции ООН. В результате блокады ВНП Ирака сократился вдвое, импорт – на 9/10, а экспорт почти прекратился. Без продажи нефти – своей и кувейтской – Багдаду становилось все труднее содержать армию.
Кувейт жил под иракской оккупацией. 8 августа 1990 года Алаа Хусейн Али пошел на повышение и занял пост заместителя премьер-министра Ирака – то есть самого Саддама, который тогда совмещал должности президента и главы исполнительной власти. Новым губернатором Кувейта был назначен двоюродный брат Саддама – генерал Али Хасан аль-Маджид по прозвищу «Химический Али». В 1980-х годах он утопил в крови Северный Ирак, истребляя – в том числе и с помощью химического оружия – местных курдов по распоряжению Багдада. После этого Али взялся за выполнение другого приказа Саддама, а именно – железной рукой насаждал в Кувейте проиракскую власть.
Кувейтцы подвергались жестоким репрессиям. Благодаря международным правозащитным организациям «Human Rights Watch» и «Amnesty International» информация о пытках и казнях общеизвестна и задокументирована. Задержанных морили голодом, прижигали сигаретами, били электрическим током, выкалывали им глаза и вырывали ногти. Согласно показаниям свидетелей, иракские следователи заставляли арестантов играть в «русскую рулетку» вплоть до летального исхода.
Все предприятия и учреждения управлялись иракскими офицерами, которые открыто грабили покоренную страну. Кувейтцев вышвыривали из собственных домов, их имущество конфисковывали. Недовольных убивали на месте или бросали в тюрьму. Удей Хусейн – старший сын Саддама – хвастался, что ест из дорогих тарелок и ходит по коврам, украденным из дворца амира Джабера III.
Разница во времени между Багдадом и Эль-Кувейтом была отменена. Местные жители получили иракские паспорта и номерные знаки для автомобилей. Оккупанты также изолировали Ас-Саддамию от мира, отключив внешние коммуникации, в первую очередь – телефонные линии. Телевидение и газеты закрыли. Радиостанциям велели ретранслировать багдадские передачи либо вовсе прекратить вещание.
Вместе с тем, иракские солдаты верили Саддаму и думали, что кувейтцы считают их братьями и даже освободителями. Поэтому сопротивление обернулось для оккупантов настоящим шоком. Многие подпольщики были военными – в хаосе первых дней вторжения они ускользнули, прихватив с собой оружие, взрывчатку и даже ракеты «земля-воздух». Заняв эмират, иракцы обнаружили, что ряд оружейных складов опустел. Их содержимое было применено уже в середине августа 1990 года, когда члены сопротивления открыли охоту на врагов.
При ас-Сабахах кувейтская политика всегда преследовала две главные цели: умиротворить внешних агрессоров и обеспечить защиту государства. Но Саддама задобрить не удалось. Иракское вторжение означало провал первого дипломатического направления. Однако работа по второму направлению увенчалась успехом. «Щит пустыни» являлся подготовкой к «Буре в пустыне» – масштабной операции по изгнанию иракцев из Кувейта. Эта «буря» действительно «вымела» оккупантов прочь. В последний день зимы 1991 года независимость эмирата была восстановлена. Влиятельные союзники – особенно США и Великобритания – помогли Джаберу III именно тогда, когда он больше всего нуждался в помощи. Амир сделал соответствующие выводы – и договорился с Вашингтоном о постоянном военно-экономическом сотрудничестве. Другие монархии Халиджа тоже поняли, что зря надеялись защитить себя сами (пусть и в рамках ССАГПЗ). Ни один «Щит полуострова» не укрыл бы их лучше, чем армии Запада. Усиление Залива в 1990-х годах началось с того, что его правители вовремя осознали свою слабость.
Глава 6
Новая старая жизнь
Однажды мы проснемся и поймем, что потратили все сбережения – но не из-за того, что не проверили банковскую выписку, а потому, что не поверили ей. Мы сочли данные банковским сбоем, а потом пошли и просто купили себе последнюю версию «Rolex».
Фаваз аль-Сир, глава фирмы по политическим и финансовым коммуникациям «Bensirri Public Relations» (Кувейт)
Весной 1991 года пыль войны наконец-то осела, и подданные Джабера III всерьез задумались о будущем. Страна лежала в руинах – но, к счастью, стратегические запасы «черного золота» сохранились. Также эмират владел элитной недвижимостью за рубежом и получал с нее дивиденды. Плотная финансовая «подушка» утешала кувейтцев – которые всё острее чувствовали себя обособленной нацией, а не частью «единого» арабского народа.
Реальное состояние нефтяной индустрии отрезвило всех, кто уповал на быструю реконструкцию страны. Нефтепроводы были повреждены, насосные станции – снесены, заводы – разграблены или разрушены. Словом, все объекты, связанные с нефтью, пострадали – причем
это произошло не только из-за союзных бомбардировок, но и по причине иракского вандализма. В январе 1991 года оккупанты слили «черное золото» в воды Халиджа. Образовалось крупнейшее в мире нефтяное пятно площадью примерно 346 кв. км. Это был акт экологического терроризма. Позже, отступая, иракцы подожгли 700 нефтяных скважин. Ближний Восток заволокло удушливым дымом. В Иране и Турции падал черный снег, в ОАЭ шли черные дожди. Люди и животные в Кувейте умирали от онкологических заболеваний и болезней легких. Пожары удалось потушить только к ноябрю 1991 года. Ядовитый смог висел над Персидским заливом около года. В общей сложности, в кувейтской пустыне сгорел 1 млрд баррелей нефти.
Совокупный ущерб, нанесенный нефтяной индустрии эмирата, оценивался, по разным данным, от $ 20 млрд до $ 100 млрд. Джабер III приказал восстановить элементарную инфраструктуру – и срочно открыть вентили до предела. Маслянистая горючая жидкость опять потекла по трубам – пусть и не в прежних объемах. Накануне вторжения Кувейт перерабатывал 700 тыс. баррелей в сутки. За время войны эта цифра упала почти до нуля – но уже в 1992 году увеличилась до 300 тыс. баррелей. С тех пор показатели нефтедобычи стабильно росли. В 1993 году кувейтцы потратили $ 6,5 млрд на продукты, одежду, стройматериалы и автомобили. Жизнь постепенно возвращалась в привычное русло.
Оправившись от шока, кувейтцы вспомнили, что в августе 1990 года амир бросил их на произвол судьбы. Те, кто пережил оккупацию, негодовали – ибо их воспоминания были слишком свежи и болезненны. Чем дольше длилась война, тем сильнее возмущался народ. Предусмотрительный Джабер III встретился с лидерами кувейтской оппозиции еще в октябре 1990 года, будучи в Саудии. Амир нуждался в их поддержке, дабы спокойно вернуться домой и снова занять престол. Взамен Джабер пообещал, что проведет либеральные реформы.
После освобождения Кувейта монарх сдержал слово. В новом правительстве было меньше ас-Сабахов, чем когда-либо. Оппозиционеры получили 6 из 16 министерских постов, но главные министерства – например, МИД – по-прежнему возглавляли родственники амира.
Джабер III прекрасно помнил, что ООП во время конфликта поддержала Ирак. В этом не было ничего удивительного – Ясир Арафат в очередной раз отплатил своим покровителям черной неблагодарностью; только теперь в роли покровителей выступала династия Аль Сабах.
В мае 1991 года кувейтское правительство обратилось к палестинским мигрантам и приказало им убираться восвояси. Многие вняли предупреждению и покинули страну. Среди них были и родители Рании аль-Ясин – будущей королевы Иордании. Семья бежала в Амман. Спустя несколько лет Рания познакомилась с хашимитским принцем Абдаллой и впоследствии вышла за него замуж.
Палестинцев, оставшихся в Кувейте, обвинили в сотрудничестве с иракскими захватчиками. По эмирату прокатилась волна арестов. Подозреваемых допрашивали и пытали. Нередко палестинские экспаты боялись выйти на улицу – ведь их могла разорвать разъяренная толпа. В те дни сотни палестинцев – да и вообще иностранцев – предстали перед судом и были приговорены к смертной казни. Позже Джабер III под международным давлением смягчил многие приговоры, и осужденные вместо эшафота отправились за решетку до конца жизни. В их числе оказался и коллаборационист Алаа Хусейн Али – номинальный руководитель Республики Кувейт и ставленник Саддама. Производство по его делу заняло 8 лет (1993–2001).
В марте 1992 года Национальный банк Кувейта подсчитал, что в стране постоянно находится 1,1 млн человек (то есть в 2 раза меньше, чем в 1990 году). Однако до войны кувейтцы составляли лишь 25 % населения, а после – почти 50 %. Правительство решило сохранить эту пропорцию. Согласно новому закону, экспаты не могли составлять более 50 % всех жителей эмирата. Также планировалось, что количество представителей одной национальности не должно превышать 10 % от общей численности населения. В ближайшем будущем это сулило Кувейту меньше арабов – и больше азиатов.[138]
Власти продолжали «закручивать гайки». Закон 1992 года ограничил прием иностранцев на работу в качестве домашней прислуги. Визовые правила были изменены – отныне неквалифицированным трудовым мигрантам запрещалось перевозить в эмират своих жен, детей и прочих иждивенцев. Благонадежных зарубежных специалистов никто не беспокоил. Но, разумеется, Кувейт не собирался полностью отказаться от услуг экспатов. Восстановление страны и так замедлилось, ибо многих мигрантов депортировали, а подданные не брались за тяжелую и грязную работу. Подготовка кувейтских кадров могла растянуться в лучшем случае на несколько лет, в худшем – на несколько поколений. Джабер III увеличил размеры детских пособий и издал указ о выплате $ 14 тыс. мужчинам в день свадьбы. Это делалось для поощрения браков и многодетных семей.
Вместе с тем, в Кувейте имелся колоссальный неиспользованный трудовой ресурс: женщины. В 1999 году амир наделил их правом голоса на грядущих выборах в Национальное собрание (2003) и вообще позволил заниматься политикой. Однако депутаты отменили это решение. Во-первых, столь прогрессивный шаг противоречил шариату. Во-вторых, Джабер издал указ, не проведя его через Национальное собрание, – и тем самым нарушил конституционные нормы. Сегодня в госорганах эмирата нет ни одной женщины – даже в парламентском Комитете по делам женщин заседают исключительно мужчины.
Национальное собрание Кувейта – самый независимый парламент в арабском мире. В соответствии с конституцией, оно правомочно одобрять либо не одобрять решения монарха, а также освобождать его от занимаемой должности (статья 4). В первый – и пока единственный – раз такой случай имел место в 2006 году.
15 января 2006 года Джабер III скончался от инсульта. Его преемнику Сааду I (сыну Абдаллы III) на тот момент уже исполнилось 75 лет. Смерть монарха открыла новый период в истории Кувейта – эпоху стариков. Система престолонаследия, установленная в начале XX века, сыграла с ас-Сабахами злую шутку. Со временем качество медицинского обслуживания заметно улучшилось, и кронпринцы жили гораздо дольше, чем прежде.
Все амиры, правившие страной после Джабера, восходили на трон в весьма преклонном возрасте и имели серьезные проблемы со здоровьем. Саад I, например, страдал от язвы толстого кишечника. Еще в 1997 году у него открылось кровотечение – и с тех пор шейх лечился за границей. Он не занимался государственными делами и почти не появлялся на публике. Когда-то Саад блестяще организовал эвакуацию Джабера III в Саудию и отчасти предопределил будущее Кувейта – но зимой 2006 года на похоронах своего предшественника он сидел в инвалидном кресле. Злые языки утверждали, что этот дряхлый старик с трясущимися руками выглядел ничем не лучше покойного. Родственники сомневались, сможет ли новый монарх на торжественной церемонии произнести текст присяги.
Понаблюдав за больным, кабинет министров попросил Национальное собрание отстранить Саада от власти. Закон 1964 года предусматривал такую возможность, если амир не мог осуществлять свои полномочия по состоянию здоровья. Саад подал в парламент встречную просьбу, больше похожую на требование. Шейх настоял на том, чтобы его привели к присяге, – и депутаты не осмелились перечить.
Правление Саада I длилось 9 дней – с 15 января по 24 января 2006 года. Все это время монарха уговаривали отречься от престола, однако он категорически возражал. Вечером 23 января члены правящей семьи определились, что трон должен занять 77-летний шейх Сабах – сын Ахмеда I, при котором Кувейт обрел государственные границы и начал превращаться в нефтяную державу. Сам Сабах родился за 32 года до отмены британского протектората.
24 января Национальное собрание проголосовало за отставку Саада I. Буквально спустя мгновение депутатам передали письмо, в котором изможденный амир официально сложил с себя властные полномочия. Весной 2008 года Саад умер в саду Каср аш-Шааб – дворца, который на рубеже XIX–XX веков возвел его предок Мубарак Великий.
Пока Саад I доживал свой век в «пенсионерском» замке, Сабах IV воцарился во дворце Сеиф – самой известной резиденции кувейтских монархов. Расположенный напротив Большой мечети Эль-Кувейта, Сеиф был разрушен ракетным ударом во время войны с Ираком. Его восстановление символизировало возрождение государства, но новый хозяин был стар и болен.
При Сабахе IV женщины, наконец, получили избирательное право (2005) и ненадолго заняли ряд важных должностей – в том числе в правительстве. Цензура ослабла. Однако критиковать правителя не дозволялось – причем как публично, так и в частном порядке (например, в личной переписке). Оскорбление государственной символики каралось строжайшим образом.
Это особенно актуально в интернет-эпоху, когда люди активно снимают контент для соцсетей. Так, в мае 2020 года полиция Дубая арестовала экспата азиатского происхождения, который выложил в «TikTok» ролик, где он сморкается в купюру номиналом 500 дирхамов. За оскорбление национальной валюты юноше грозит штраф до 1 млн дирхамов ($ 273 тыс.). Другой одиозный инцидент – задержание в ОАЭ так называемого российского «инфобизнесмена» Артема Маслова (июль 2020 года). Маслов разместил на своей странице в «Instagram» видео о том, как он засунул пачку дирхамов между пальцев ног. Правоохранительные органы квалифицировали этот поступок как преступление, и сейчас Маслов ждет суда в дубайской тюрьме.
Под этим правонарушением в Халидже понимается, в том числе, неуважительное обращение с национальной валютой. На аравийских деньгах изображены государственный герб, флаг, основные достопримечательности, а иногда и портрет монарха (как в Бахрейне, Омане и Саудовской Аравии). Следовательно, банкноты нельзя топтать, рвать, поджигать, намеренно пачкать и даже сжимать в руке, одновременно демонстрируя непристойные жесты. Понятно, что если ненароком обронить купюру и наступить на нее, то никто не обратит внимания. Однако если, например, демонстративно прикурить от банкноты, хвастаясь своим богатством, то подобные действия чреваты тюрьмой.
Правление Сабаха IV ознаменовалось и улучшением условий труда мигрантов. Летом 2018 года был принят закон, в соответствии с которым домашняя прислуга получила право отдыхать один день в неделю и не отдавать работодателю документ, подтверждающий личность. До этого в Кувейте можно было на законных основаниях отобрать паспорт у условной филиппинской горничной и заставить ее работать в режиме 24/7. Такая практика была широко распространена и считалась абсолютно нормальной – причем не только в Кувейте, но и во всех странах Залива. Понятно, что гастарбайтер без паспорта не мог ни уйти от хозяина, ни обратиться в полицию или за медицинской помощью.
Новый закон до глубины души возмутил известную кувейтскую бьюти-блогершу Сондос аль-Каттан. Она учила миллионы своих подписчиц наносить макияж и делала обзоры на косметические средства – но, столкнувшись с таким юридическим «произволом», не стала молчать. Аль-Каттан опубликовала в «Instagram» несколько постов и видео, в которых назвала изменения в трудовом законодательстве «ужасной комедией». В частности, она сказала: «Мои филиппинские горничные и без того просят дать им перерыв каждые пять часов! Может, вам кажется, что это в порядке вещей, но скажите, как можно допустить, чтоб ваша прислуга сама владела своими документами?! А еще они хотят получить по одному выходному дню в неделю, кто компенсирует мне эту роскошь?»
Интернет-аудитория окрестила аль-Каттан «рабовладелицей» и посоветовала ей есть косметику, чтобы стать внутри такой же красивой, как и снаружи. С девушкой разорвали контракты крупные бренды, включая «Shiseido», «Chelsea Beautique» и «Max Factor Arabia». Впрочем, у блогерши нашлись и единомышленники, также недовольные новым законом.
Аль-Каттан искренне недоумевала, чем вызвана волна критики в ее адрес. «Я знаю, что это не только моя позиция, – сказала девушка в одном интервью. – Жители стран Залива, и Кувейта в том числе, со мной согласны. Я же не бью своих служанок и зарплату у них не забираю». Этим блогерша действительно выгодно отличалась от многих аравийских работодателей.
Тем не менее, Сондос аль-Каттан потеряла десятки тысячи подписчиков и солидную сумму денег. В итоге она удалила скандальный контент и опубликовала большой пост на английском и арабском языках о том, что ее неправильно поняли. Сама того не ведая, блогерша вскрыла острую социальную проблему, характерную для монархий Халиджа, – отношение к правам человека. Богатые арабы уже не первый год покупают и обменивают рабов под видом домашней прислуги на интернет-платформах – современном аналоге невольничьих рынков. Этот вид «шопинга» особенно распространен в Кувейте. В Саудии действует специальное мобильное приложение «Haraj». Сегодня в некоторых странах Ближнего Востока приобрести раба не труднее, чем заказать пиццу. В 2019 году западные журналисты обнаружили в «Instagram» и «Facebook» арабский хэштег «للتنازل خادمات#». Он означает, что невольник полностью готов к продаже.
Общество Джазиры модернизируется крайне медленно, и ключевую роль в этом сложном процессе играют сами правители. Несмотря на демократические послабления, Сабах IV являлся истинным арабским феодалом, чей авторитет нельзя подвергать сомнению.
От неприятностей в Заливе не застрахованы даже мировые звезды. Пожалуй, самый эксцентричный сюжет – это дружба шейха Абдаллы ибн Исы аль-Халифы (сына короля Бахрейна) с Майклом Джексоном. В 2003–2005 годах музыканта судили по обвинению в педофилии. Принц потратил $ 2,2 млн на оплату счетов Джексона. Когда артист был оправдан, Абдалла пригласил его в гости.
Джексон провел в Манаме год – он купил особняк и собирался оформить вид на жительство. Однако друзья поссорились. Шейх, будучи певцом-любителем, сочинил песню и предложил Джексону ее записать. Артист поработал в лондонской студии, но сингл так и не вышел. Совместный альбом «короля поп-музыки» и бахрейнского принца тоже не удалось выпустить. Джексон прекратил сотрудничать с Абдаллой и вернулся в США.
Осенью 2008 года шейх через суд пытался взыскать с артиста $ 7 млн, которые выплатил ему якобы в качестве аванса за альбом. Но ответчик заявил, что не заключал с Абдаллой никаких официальных соглашений, а все деньги были ему подарены. Первое слушание по делу так и не состоялось – адвокаты сторон сумели договориться на неких «особых» условиях.
Правление Сабаха IV охватило 2000-е годы – период самых дерзких, странных и неординарных проектов в Заливе. Это время невероятных прибылей и не менее невероятных трат. В Саудии, например, была налажена система выставок и конкурсов красоты для коз. На Ближнем Востоке эти животные являются атрибутом роскошной жизни – наряду с дорогими автомобилями, охотничьими соколами, породистыми лошадями и верблюдами. Так, осенью 2013 года некий саудовский бизнесмен приобрел козу за 13 млн риалов (около $ 3,5 млн).
На общенациональную выставку «Mazayen al-Maaz» в столицу ежегодно съезжаются шейхи и богатые скотоводы со всей страны. Авторитетное жюри определяет самую красивую козу королевства. Критерии отбора очень строгие: учитываются цвет шерсти, пропорции и форма головы, рогов, глаз, ушей и шеи. Хозяин козы-победительницы награждается кубком и денежным призом в € 10 тыс., но главное – получает повод для гордости и всеобщее уважение.
Но элитные козы – лишь мазок на пестром полотне аравийских «нулевых». Типичный герой той эпохи – кувейтский предприниматель Насер аль-Харафи. Его состояние оценивалось в размере от $ 10,4 млрд до $ 11,5 млрд (77-е место в мире согласно рейтингу «Forbes»). В списке 50 самых богатых арабов планеты, опубликованном дубайским журналом «The Arabian Business» в 2007 году, бизнесмен из Кувейта занял почетное четвертое место (после саудовского принца Аль-Валида, саудовской семьи Аль Раджхи и ливанского клана Харири).
Аль-Харафи занимался всем, что приносило деньги. Он инвестировал в недвижимость, авиаперевозки, гостиничный бизнес, производство химикатов, управление водными ресурсами и систему общепита. Под его началом в разных частях света прокладывали телекоммуникации, качали нефть, доставляли грузы, выпускали медикаменты и жарили гамбургеры. В Египте аль-Харафи построил «Port Ghalib International Marina» – коммерческий порт на Красном море, вокруг которого вырос престижный курорт с элитной недвижимостью. Пакет акций, принадлежавший коммерсанту, насчитывал ценные бумаги сотен компаний – от Национального банка Кувейта до «Pizza Hut» и «KFC».
Такие люди, как Насер аль-Харафи, создали современную «арабскую сказку» в регионе Залива. Дубайская Бурдж-Халифа, грандиозный «The Dubai Mall», мечеть шейха Зайда в Абу-Даби, Бурдж аль-Мамляка в Эр-Рияде, большинство небоскребов в урбанистическом скайлайне Дохи, Бахрейнский всемирный торговый центр в Манаме – эти и многие другие «визитные карточки» аравийских столиц появились именно в 2000-е годы. Тогда же началось и возведение высотного комплекса Абрадж аль-Бейт в Мекке – с архитектурной доминантой в виде циклопической Королевской часовой башни. Более того – в Халидже, где летом жара достигает +50 ℃, приобрел популярность хоккей. «Нефтяные» деньги позволяли строить ледовые катки и арены. Государства-члены ССАГПЗ обзавелись национальными сборными и организовали Чемпионат Персидского залива по хоккею с шайбой. Первый турнир состоялся в Кувейте. Кроме того, с 2008 года в ОАЭ проводится Арабский кубок по хоккею.
Однако урбанизация в Халидже нередко протекала вопреки элементарным экологическим нормативам. При Сабахе IV в Кувейте образовалась Сулайбия – самая большая свалка покрышек в мире, которую видно из космоса. Она занимает около 600 тыс. кв. м и расположена неподалеку от столицы. По слухам, количество старых шин на Сулайбии уже превысило 10 млн штук.
Периодически на свалке вспыхивают пожары. Самое масштабное возгорание случилось 17 апреля 2012 года. «Резиновый» огонь тушили более месяца. Миллионы горящих покрышек выбрасывали в небо черный дым, отравляя воздух Эль-Кувейта и пригородов. Власти назвали этот инцидент «местной экологической катастрофой». Впрочем, с тех пор размеры Сулайбии только растут.
Если в сфере экологии династии Халиджа не могут похвастаться выдающимися достижениями, то в борьбе с преступностью они преуспели. Конечно, не обходится и без курьезов. В мае 2017 года кувейтские таможенники поймали почтового голубя-контрабандиста, с помощью которого наркоторговцы переправляли психотропные вещества из Ирака в Кувейт. К спине пернатого драгдилера был прикреплен крошечный рюкзак с таблетками метамфетамина. Пресс-служба таможни заявила, что правоохранительные органы давно следили за птицей и наконец-то сумели ее задержать. Судьба «преступника» и интригующие подробности «ареста» не разглашаются.
Однако экзотическая «аравийская сказка», построенная руками гастарбайтеров на «нефтяные» деньги, не могла длиться вечно. Первыми это поняли правящие семьи ОАЭ. Эмираты выросли посреди пустыни не только для того, чтобы бесконечно потреблять, но и чтобы превратиться в глобальный центр бизнеса, развлечений и высоких технологий. Даже шопинг – важный источник государственного бюджета. Скидки и акции в торговых моллах приурочены к рождественским каникулам и прочим датам, когда страну наводняют туристы. Шейх Зайд – отец-основатель ОАЭ – планировал, что его подданные будут наслаждаться жизнью, а все прочее население Эмиратов будет их обслуживать. Эта концепция импонирует всем монархам Халиджа, но в полной мере действует лишь в ОАЭ. Тамошние шейхи сумели быстро сориентироваться и не рассчитывать исключительно на «черное золото» – которое уже заканчивается.
Судя по всему, мы живем на закате нефтяной эры. Одни государства успели создать необходимую материально-техническую базу для последующих реформ. В других – лишь обогатились местные элиты, а все преобразования свелись к постройке стеклянных небоскребов в столицах. Бахрейн, Катар, Саудовская Аравия и Кувейт относятся ко второму типу государств.
Первыми спохватились Саудиты. Наследный принц Мухаммад бин Салман (сын престарелого короля Салмана) в 2016 году объявил о запуске программы «Vision 2030», которая должна диверсифицировать экономику и изменить КСА до неузнаваемости. В рамках «Vision 2030» королевство – впервые в своей истории – начало выдавать туристические визы. Был установлен минимальный брачный возраст (18 лет). Удары плетью как форму наказания заменили штрафами и лишением свободы. В 2018 году открылись кинотеатры, закрытые с 1980-х годов, – причем зрителей в зале не рассадили по половому признаку. Раньше, чтобы посмотреть кино, саудовцы ездили в соседние Бахрейн и Дубай. В 2019 году в Джидде выступила с концертом Мэрайя Кэри – первая звезда мирового уровня, приглашенная в Саудию.[139] В 2020 году в центре Эр-Рияда беспрепятственно продавали рождественские ели и праздничные украшения. Гендерная сегрегация в публичных местах тоже ослабла. Жещинам разрешили посещать футбольные матчи, водить автомобили, не носить хиджаб и путешествовать без махрама (родственника мужского пола). Для Саудии это феноменальные реформы, разрушающие традиционный исламский образ жизни.
ОАЭ пошли еще дальше. 7 ноября 2020 года уже окрестили «днем законодательной революции», которая влечет за собой фактический отказ от шариата. Среди изменений – декриминализация купли-продажи, употребления и хранения алкоголя для лиц старше 21 года, а также внебрачного сожительства мужчин и женщин. «Убийства чести», напротив, провозглашены преступлениями.[140] Подобные юридические новации нужны, чтобы по-прежнему привлекать в ОАЭ зарубежные инвестции и рабочую силу со всего мира.
В международной политике многие монархии Халиджа отворачиваются от арабского и исламского мира – но обращаются к Западу, Израилю, а также немусульманской Южной и Юго-Восточной Азии. 17 ноября 2020 года власти ОАЭ прекратили выдачу виз гразжшнам 13 государств (Алжира, Афганистана, Ирака, Ирана, Йемена, Кении, Ливана, Ливии, Пакистана, Сирии, Сомали, Туниса и Турции).[141] Во всех указанных странах, кроме Кении, преобладают мусульмане.
Саудовская Аравия сворачивает свою знаменитую «дипломатию чековой книжки». Десятилетиями она вливала миллиарды нефтедолларов в экономики «братских» исламских государств в обмен на союзнические отношения. Однако все попытки купить лояльность провалились. Падение цен на нефть в 2010-х годах побудило Эр-Рияд переосмыслить подобные альянсы – тем более что «союзники» поглощали деньги, ничего не предлагая взамен (в лучшем случае). В худшем – они продвигали интересы региональных соперников Саудии – Ирана и Турции. Сейчас КСА делает все, чтобы его больше не воспринимали как «банкомат».
Например, Эр-Рияд вложил колоссальные суммы в восстановление Ливана после гражданской войны (1975–1990). Но ливанское правительство даже не попыталось обуздать «Хезболлу». «Саудовская Аравия больше не может продолжать платить Ливану миллиарды утром и получать оскорбления по ночам. Эта ситуация несовместима с новой внешней политикой, поскольку наши деньги не падают с неба и не растут в пустыне», – отметил саудовский обозреватель Халид аль-Сулейман.
Саудиты также разочаровались в Пакистане. «У пакистанских элит есть дурная привычка воспринимать поддержку Саудовской Аравии как должное, учитывая то, что Саудовская Аравия сделала для Пакистана на протяжении десятилетий, – пишет саудовский аналитик Али Шихаби. – Что ж, вечеринка окончена… Это больше не бесплатный обед или улица с односторонним движением».
Примечательно, что королевство финансирует Пакистан с момента его основания (1947). Однако в 2015 году Исламабад отказался присоединяться к военной коалиции в Йемене, которую возглавила Саудия.
Кульминацией отхода от мусульманского мира является «соглашение Авраама» – договоры ОАЭ и Бахрейна с Израилем о нормализации отношений (2020). Эр-Рияд официально не торопится следовать их примеру – но совместно с Иерусалимом строит железную дорогу. Такая переориентация монархий Халиджа говорит о том, что они хотят развиваться и богатеть. Их корыстные интересы превалируют над консервативными общемусульманскими идеями – будь то неукоснительное соблюдение шариата или уничтожение Израиля.
Однако прогрессивные решения принимают молодые аравийские лидеры. Кувейтская же «эпоха стариков» привела к печальным последствиям. Страна осталась консервативной «нефтяной бочкой». Сейчас эмират – всего 10 лет назад бывший одним из богатейших государств мира – балансирует на грани банкротства. В сентябре 2020 года власти признали, что ситуация близка к критической. Как сообщил министр финансов, у правительства «заканчиваются деньги». Уже в ноябре возникли трудности с зарплатами чиновникам – а ведь в госсекторе занято 80 % подданных. В конце года в Фонде общих резервов имелось $ 6,54 млрд, но только на текущие расходы эмирату требовалось $ 5,56 млрд в месяц.
Кроме Фонда общих резервов у Кувейта есть закрытый Фонд будущих поколений – 4-й по объему в мире ($ 550 млрд). Туда направляют 10 % годовых доходов государства от нефти. Однако, по прогнозам аналитиков, без экономических реформ этих средств хватит всего на 15–20 лет.
«Нефтяное» благополучие Аравии движется по спирали. Если 1970-е годы стали периодом высоких прибылей, то 1980-е годы ознаменовались кризисом перепроизводства. Следующее десятилетие ушло на реконструкцию промышленных мощностей. 2000-е и отчасти 2010-е годы запомнились арабам Джазиры как эпоха роскоши и безумных т^р^^'г. Наши современные стереотипы о купающихся в золоте арабских шейхах – родом из «нулевых».
В 2020 году цены на нефть опять снизились. Некоторые страны Залива не скорректировали свою привычку к крупным расходам, не заметили падения прибыли от нефти – и теперь пробил час экономической расплаты. Нынешних $ 40–45 за баррель катастрофически мало для Кувейта, но подорожания «черного золота» не предвидится. Эксперты пророчат стране полномасштабный финансовый кризис.
Еще в 2016 году относительно молодой кувейтский министр финансов Анас аль-Салех предупреждал, что надо диверсифицировать экономику и готовиться к эре «после нефти». Однако другие члены кабинета и сам Сабах IV выросли на потоке нефтедолларов – и не восприняли аль-Салеха всерьез. Более того – его высмеяли на заседании правительства. Но уже спустя четыре года эмират едва сводил концы с концами.
Ситуация осложнялась болезнью престарелого амира – у которого, к тому же, не было инициативного преемника вроде саудовского принца Мухаммада бин Салмана. Наследному принцу Кувейта – Навафу аль-Ахмеду аль-Джаберу – исполнилось 83 года, он являлся братом Сабаха IV.
20 сентября 2020 года 91-летний Сабах IV умер. В последние месяцы жизни монарха все же была разработана программа модернизации (аналог саудовской «Vision 2030») – но ее куратор, шейх Насер ас-Сабах, страдает от рака легких. Новый амир, Наваф I, боится перемен и не осознает их необходимости.[142] Кронпринц Мишааль аль-Ахмед в 2020 году отметил 80-летний юбилей. Шейх Мишааль – младший брат не только Сабаха IV и Навафа I, но и Джабера III – амира, при котором Кувейт сражался с Саддамом треть века назад.
Это значит, что, помимо экономических проблем, в стране назревает династический кризис – или, вернее, кризис политической воли. На данный момент в семье Аль Сабах нет людей, способных принимать актуальные политические решения. В общих чертах, ситуация с Кувейтом – это запущенная ситуация с Саудией. Если бы КСА не начало реализовывать «Vision 2030» и не проводило бы модернизационные реформы, то сейчас оно столкнулось бы с аналогичными проблемами в аналогичных критических масштабах.
О роли личности в истории можно рассуждать бесконечно. В контексте арабского мира Сабах IV вовсе не был плохим правителем – но именно после него Кувейт оказался в плачевном положении. Аравийская гонка 2000-х годов за всем «самым-самым» – дворцами, яхтами и прочими атрибутами роскоши и богатства – грозит обернуться для эмирата полным крахом. В 2020 году – после падения цен на нефть и пандемии коронавируса – даже могущественная Саудия была вынуждена ввести налог на добавленную стоимость для подданных. Раньше такие меры представлялись абсолютно немыслимыми. Пока государство существует, ему приходится отвечать на вызовы истории. Это незыблемое правило, о котором очень опасно забывать.
Реальность (вместо эпилога)
Правитель-тиран лучше непрекращающейся анархии.
Арабская пословица
Подобно тому, как на Западе есть стереотипы о пунктуальных немцах, чопорных англичанах и любвеобильных французах, _ на Ближнем Востоке египтян считают ленивыми и плутоватыми, иорданцев – спокойными и рассудительными, сирийцев – добродушными и веселыми, ливанцев – модными и артистичными, а саудовцев – коварными. Арабские народы настолько разнообразны, что у них нет единого языка. Фусха – литературный арабский – используется на официальных мероприятиях и в общеарабских СМИ. В повседневной жизни арабы говорят на диалектах – причем каирец, багдадец и житель Рабата могут не понять друг друга.
Чтобы объединить столь разные народы, не достаточно религии либо идеологии. Поэтому панарабизм оказался несостоятельным. Он был сродни шаровой молнии, влетевшей в комнату и ударившей всех, кто там находился, – или сродни мертвому плоду, который отравляет материнский организм. Интегрирующая идея панарабизма показала свою разрушительную сущность как во время правления Насера, так и после его смерти. Борьба за консолидацию арабского мира обернулась народными волнениями, гражданскими войнами и военными переворотами в Ираке, Палестине, Йемене, Ливане, Египте, Сирии и Ливии.
Устоять смогли лишь самые жизнеспособные государства – и наиболее стабильными из них оказались монархии.
Наше повествование началось с рассказа о Хашимитах. Судьба данной династии – это история формирования современного Ближнего Востока. Свидетельства о важных событиях многолетней давности встречаются в Иордании на каждом шагу. Амманский аэропорт назван в честь королевы Алии. Улицы носят имена хашимитских монархов и принцев. На банкнотах изображены сцены Великого арабского восстания и портреты правителей – от шарифа Мекки Хусейна до его праправнука Абдаллы II. Хашимиты стали той красной нитью, которая прошла сквозь века – и связала воедино палестинское и трансиорданское, мусульманское и либеральное, племенное и пост-племенное. Сегодня Иордания – это удивительная страна, где политическая элита и правящая семья отождествляют себя с государством и народом. Примирение разных культур давалось Хашимитам сложнее всего остального. Однако им удалось построить собственное королевство – гораздо более стабильное и либеральное, нежели многие другие на Ближнем Востоке.
Конечно, не все Хашимиты отличались мудростью, проницательностью и благородством. Иногда даже лучшие из них вели себя безрассудно. Но эта династия столкнулась с трудностями, которые были чужды иным правящим семьям региона. Шейхи Залива, например, привыкли решать любые проблемы с помощью денег и нефти. У Хашимитов же не было ничего, кроме особого географического положения Иордании, дипломатических навыков и высокого происхождения. Все это позволило им добиться авторитета в арабском мире и на международной арене.
Любые властные притязания потомков шарифа Хусейна оказались бы бессмысленными, если бы им не удалось основать династию. Лоуренс Аравийский, хорошо знавший Али, Абдаллу, Фейсала и Зейда, отдавал предпочтение Фейсалу. Он считал, что этот умный и утонченный юноша непременно станет прекрасным монархом.
Лоуренс ошибся. Фейсал I был великим человеком – но не смог создать жизнеспособную линию преемственности. «Отец Ирака» промелькнул на политическом небосклоне XX века, будто яркая звезда или комета. Подобно Александру Македонскому и Наполеону Бонапарту, он не оставил после себя ничего, что было бы сохранено наследниками и дошло до наших дней. Ничего, кроме независимости Ирака.
В отличие от Фейсала, Абдалла понял, что династию надо продолжить. Семейные неурядицы его не остановили. Амир Трансиордании вложил всё, что мог, в любимого внука Хусейна. Он передал свой недюжинный опыт через поколение, и передал адресно – конкретному мальчику, который уже в детстве демонстрировал незаурядные способности. Хусейн транслировал этот опыт своим сыновьям, старший из которых – Абдалла II – впоследствии занял престол.
Родословная Хашимитов тянется с V века, пронизывая десятки поколений и восходя от нашего современника Абдаллы II к Хашиму ибн Абд Манафу аль-Кураши, жившему в доисламской Аравии. Потомки Хашима преодолели немало испытаний – но не потому, что все они были великими. Не потому, что им везло. И даже не потому, что им покровительствовали западные державы. Хашимиты выжили и победили потому, что они – династия.
В самой же Аравии дела обстояли иначе. Исторически местные правящие семьи насчитывали сотни человек. Шейхи и амиры в первую очередь боролись друг с другом и лишь потом – с внешними врагами. Вечные междоусобицы научили их быть хитрыми и изворотливыми, интриговать и действовать с опорой на покровителей. Показная роскошь аравийцев во второй половине XX века – не более чем попытка компенсировать былую нищету и наконец-то почувствовать себя хозяевами жизни. Но деньги легко превращаются из средства в цель – и на примере монархий Джазиры это особенно заметно.
Сегодня Халидж открывается миру – но остается таким же, как и сотни лет назад. Аравийская «игра престолов» неискоренима. Ее душераздирающие подробности ужасают Запад – и напоминают о тех далеких временах, когда политкорректности и толерантности не существовало, права человека еще не были изобретены, а все вопросы решались звоном монет или ударом сабли.
Все сокровища Бахрейна не смогли удержать шейха Хамада аль-Та-ни от дворцового переворота. В 1995 году он сверг собственного отца Халифу и провозгласил себя амиром. Опальный монарх отправился в изгнание и из Франции попытался организовать контрпереворот. Но мятеж не удался, заговорщиков разоблачили – и Халифа долго скрывался от сыновьего гнева в Абу-Даби. Лишь в 2004 году ему разрешили вернуться на родину.
Дубай прекрасен – но его нынешний правитель Мохаммед Рашид аль-Мактум прослыл тираном. Амира обвиняют в пытках, тайных убийствах и звериной жестокости. В 2018 году его дочь Латифа заявила, что отец расправился с одной из своих жен – марокканкой, которая «слишком много болтала». Латифа с сестрой Шамсой сбежали из ОАЭ – сначала на водных мотоциклах, а потом на яхте «Nostromo». За яхтой гнались два военных корабля, два самолета, вертолет и индийская береговая охрана. Судно захватили недалеко от побережья Гоа. Девушек вернули семье – после чего они бесследно исчезли.[143] Серьезные обвинения против Мохаммеда выдвигают и его бывшие супруги – принцесса Хайя (сестра иорданского короля Абдаллы II) и ливанка Ранда аль-Банна.
Ранда и Мохаммед познакомились в Бейруте в 1972 году. Ей было 16 лет, ему – 23. Девушку недавно исключили из католической школы, потому что она нарушала строгий режим, сбегая на танцы и вечеринки.
Пара быстро поженилась, но в ОАЭ почти не жила. Семья Аль Мактум была не в восторге от новой родственницы, которую считала слишком «западной». Впрочем, Ранда тоже не горела желанием постигать нравы и обычаи бедуинов, а ее родители возражали против союза дочери с эмиратцем. В итоге супруги обосновались в Лондоне.
По воспоминаниям Ранды, пять лет брака были прекрасными: частные самолеты, закрытые клубы и много шампанского. В 1977 году у пары родилась дочь Манал. Вскоре супруги развелись. Пятимесячный младенец остался с отцом, а 21-летняя мать – на улице, без денег и образования. Правда, билет до Ливана ей все же купили.
С тех пор Ранда ни разу не видела своего ребенка. В 20182019 годах шейх аль-Мактум оказался в центре громкого скандала. Сначала пропали его дочери, принцессы Латифа и Шамса, а потом сбежала жена – принцесса Хайя. На волне общественного резонанса Ранда дала большое интервью газете «The Times».
По словам Ранды, однажды бывший муж пригласил ее в Дубай на торжественный прием. Там он заявил, что среди толпы гостей находится Манал – и что Ранда должна найти ее, тем самым доказав наличие у себя материнского инстинкта. Поиски не увенчались успехом, ибо Манал на приеме не было. Вернувшись в Бейрут, Ранда получила извещение о том, что ей навсегда запрещен въезд в ОАЭ. Согласно официальной позиции Дубая, она даже не является матерью Манал. Формально мать принцессы неизвестна.
В 2005 году отец выдал Манал замуж за сына шейха Зайда (отца-основателя ОАЭ). Ранда надеялась увидеть дочь хотя бы на свадьбе – и договорилась с одной саудовской принцессой, чтобы та взяла ее инкогнито в свою свиту. Однако в ОАЭ Ранда так и не попала: в Бейруте на нее напал мужчина с бейсбольной битой и избил. Когда Ранда очнулась в больнице, у постели сидел экс-супруг – шейх аль-Мактум. Он уверял, что не имеет никакого отношения к случившемуся.
На данный момент Ранда и Манал не виделись уже 44 года. Манал занимается защитой прав женщин в ОАЭ. Встретиться с матерью ей до сих пор не удалось.
Модернизационные реформы не помешали Саудитам убить журналиста Джамаля Хашогги, который критиковал королевскую семью. В октябре 2018 года он пришел в саудовское консульство в Стамбуле за документами – и исчез. Позже расчлененный труп обнаружили в колодце в саду резиденции консула.
При этом журналист был не последним человеком в КСА. Клан Хашогги широко известен на Ближнем Востоке. Аднан Хашогги (дядя Джамаля) торговал оружием, а Самира Хашогги (сестра Аднана) состояла в браке с египетским миллиардером Мохаммедом аль-Файедом. Их сын Доди являлся близким другом принцессы Дианы и погиб вместе с ней в парижской автокатастрофе (1997). На тот момент Мохаммед аль-Файед владел знаменитым лондонским универмагом «Harrods» – который в итоге продал катарскому амиру Хамаду. Арабский мир очень тесен. Вся его история – это история династий: военных, чиновничьих, купеческих – и, конечно, монархических.
Монархия – традиционная форма правления для Ближнего Востока. Она отнюдь не идеальна – но, как показывает опыт, региональные республики менее стабильны. Если амир достаточно прогрессивен, то жизнь подданных не только упорядочивается, но и улучшается. В конце концов, правитель – это фактически шейх союза племен, только подобным союзом является государство. Бедуины, пересевшие на спорт-кары, в глубине души остаются бедуинами – и по-прежнему любят верблюжьи бега, соколиную охоту и то, что чужаки им прислуживают. Но каждый восход солнца приближает Джазиру к переменам – и адаптироваться к ним гораздо проще, когда в государстве царит спокойствие. И пока вы читаете эти строки, в истории арабских династий уже открывается новая страница.
22 июля 2021 года, Багдад
Справочные материалы
АРАБСКАЯ ТИТУЛАТУРА
Амир/эмир (араб. امير – повелитель):
– монарх, принц и/или военачальник;
– правитель эмирата – небольшого исламского государства или государственного образования.
Всякий амир – это шейх, но не всякий шейх – амир.
Имам (араб. إمام – стоящий впереди) – многозначный термин:
– настоятель мечети;
– авторитетный улем;
– правитель имамата – теократического исламского государства или государственного образования (например, в Йемене или Омане) в определенный исторический период.
Малик (араб. ملك – король) – король.
Сайид/сейид (араб. سيّد – вождь, господин) – потомок пророка Мухаммеда. Сейидами являются некоторые современные монархические династии – Хашимиты (Иордания), Саидиты (Оман) и Алауиты (Марокко).
Султан (араб. سلطان) – многозначный термин:
– правитель султаната (царства или империи);
– монарх, который является более светским, нежели имам;
– представитель независимой династии и т. д.
Также используется как арабское мужское имя.
Титул султана требует уточнения относительно места, эпохи и образа правления конкретного монарха. В зависимости от этого титул может примерно соответствовать европейскому пониманию царя или императора.
Хаким (араб. حكيم – мудрец) – многозначное слово, в частности, монархический титул (например, правителей Бахрейна в 1783–1971 годах).
Халиф (араб. خليفة – наместник) – светский и духовный глава мусульман всего мира; правитель халифата (теократической мусульманской империи).
Шариф (араб. شريف – знатный, благородный, честный):
– потомок пророка Мухаммеда, сейид;
– член династии Хашимитов, глава Мекканского шарифата (9671925).
Шейх (араб. شيخ – старец):
– старейшина, вождь, улем или иной уважаемый человек;
– правитель шейхства (княжества).
Улем (от араб. علماء – знающий, ученый) – авторитетный знаток ислама.
Следует помнить, что арабская титулатура, в отличие от европейской, весьма архаична и ситуативна. Один человек нередко совмещает два и более титула. Конкретный титул зависит от того, кто его носит, а статус определенной территории – от того, кто ей правит.
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Аль-Гайлани, Рашид Али (1892–1965) – иракский политик, в 19301940-х годах – трижды премьер-министр Ирака, сторонник Третьего рейха в годы Второй мировой войны.
Аль-Саид, Аззан ибн Кайс (ум. 1871) – имам и султан, объединивший Оман в 1868–1871 годах.
Аль-Саид, Кабус бен Саид (1940–2020) – основатель современного Султаната Оман (1970).
Аль-Саид, Саид бен Таймур (1910–1972) – султан Маската и Омана в 1932–1970 годах.
Аль-Хинави, Галиб ибн Али (1912–2009) – последний избранный имам и правитель Имамата Оман.
Аль-Хусейни, Мухаммад Амин (1895–1974) – муфтий Иерусалима, лидер арабских националистов в Палестине.
Арафат, Ясир (1929–2004) – радикальный палестинский политик, председатель Палестинской национальной администрации (ПНА), один из лидеров Организации освобождения Палестины (ООП).
Ас-Саид, Нури (1887–1958) – иракский политический и государственный деятель, восьмикратный премьер-министр Королевства Ирак.
Белл, Гертруда (1868–1926) – британская путешественница, шпион, колониальный администратор и археолог.
Глабб, Джон Баготт (1897–1986) – британский генерал, командир Арабского легиона (1939–1956).
Касем, Абдель Карим (1914–1963) – премьер-министр и министр обороны Ирака (1958–1963), бригадный генерал. Один из организаторов антихашимитского переворота, известного как Иракская революция (1958).
Клейтон, Гилберт Фолкингэм (1875–1929) – британский генерал, колониальный администратор и разведчик. Глава Арабского бюро, верховный комиссар Палестины (1925) и Месопотамии (1928–1929).
Кокс, Персия Захария (1864–1937) – британский колониальный администратор, верховный комиссар Месопотамии (1918, 1920–1923).
Лоуренс, Томас Эдвард (1888–1935) – британский путешественник, военный, писатель и дипломат. Вошел в историю как Лоуренс Аравийский.
Насер, Гамаль Абдель (1918–1970) – египетский революционер, военный, политик и государственный деятель, президент Египта (19561970) и Объединенной Арабской Республики (1958–1961).
Садат, Анвар (1918–1981) – президент Египта в 1970–1981 годах. Первый арабский лидер, заключивший мирный договор с Израилем (1978) – и убитый за это исламистами.
Сидки, Бакр (1889–1937) – иракский генерал курдского происхождения, один из организаторов резни ассирийцев в Ираке (1933) и государственного переворота (1936).
Сулейман, Хикмет (1889–1964) – иракский политик и государственный деятель, премьер-министр Ирака в 1936–1937 годах.
Хомейни, Рухолла Мусави (1902–1989) – иранский государственный и политический деятель, аятолла, лидер Исламской революции в Иране (1979), Высший руководитель Ирана (1979–1989).
Хусейн, Саддам (1937–2006) – президент Ирака (1979–2003), генеральный секретарь иракского отделения «Баас».
ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ ВОКАБУЛЯР
Джазира – Аравийский полуостров.
Левант (Великая Сирия) – историческая область на востоке Средиземного моря, охватывающая территории Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Иордании и Египта.
Месопотамия (Междуречье, Двуречье) – историческая область в долине Тигра и Евфрата.
Неджд – Центральная Аравия.
«Пиратский берег» – историческое название северо-восточного побережья Аравии, где находятся эмираты, ныне входящие в состав ОАЭ (Дубай, Абу-Даби, Рас-эль-Хайма, Аджман, Шарджа и Умм-эль-Кайвайн).
Плодородный полумесяц – собирательное название Леванта и Месопотамии.
Халидж – часть Аравийского полуострова и Персидского залива, где расположены шесть арабских монархий: Бахрейн, Катар, Кувейт, ОАЭ, Оман и Саудовская Аравия.
Хиджаз – Западная Аравия.
ГОСУДАРСТВА, СОЮЗЫ, ПАРТИИ, ГРУППЫ И ОРГАНИЗАЦИИ
Арабская Федерация – союз хашимитских королевств Ирака и Иордании; существовал в 1958 году.
Арабский легион – армия Трансиордании и Иордании в 1920–1956 годах.
Арабское бюро – британская структура, координировала политику Великобритании на Ближнем Востоке. Действовала в 1916–1920 годах.
Армия освобождения Омана (АОО) – вооруженные силы сторонников оманского имамата в 1956–1959 годах.
Армия освобождения Палестины (АОП) – боевое крыло Организации освобождения Палестины (ООП).
«Баас» – краткое название Партии арабского социалистического возрождения (араб. (حزب البعث العربي الاشتراكي).
Движение арабских националистов (ДАН) – международная панарабская организация, основанная в 1952 году; предтеча ряда арабских националистических, социалистических и террористических организаций, включая НФОП, НФО и НФООАЗ.
«Золотой квадрат» – националистическая организация из четырех иракских офицеров (Салаха ад-Дина ас-Саббаха, Камиля Забиба, Махмуда Салмана и Фахима Саида), которая играла ключевую роль в политике Ирака в 1939–1941 годах.
Лига арабских государств (ЛАГ) – международная организация, объединяющая арабские государства, а также ряд дружественных им неарабских, в которых арабский язык является официальным.
Народная Демократическая Республика Йемен (НДРЙ) – социалистическое государство со столицей в Адене. Существовало на территории Южного Йемена в 1970–1990 годах. В 1967–1970 годах называлось Народной Республикой Южного Йемена.
Народный фронт освобождения оккупированного Арабского залива (НФООАЗ) – марксистская организация, преемница ФОД. Образована в 1968 году в Дофаре.
Народный фронт освобождения Омана и Персидского залива (НФООПЗ) – филиал НФООАЗ на северо-востоке Омана; был открыт в 1970 году.
Народный фронт освобождения Палестины (НФОП) – террористическая организация, выступающая за создание независимого Палестинского государства.
Национальный фронт освобождения (НФО) – йеменская леворадикальная организация и социалистическая партия; в 1967 году победила в борьбе за независимость Южной Йемена.
Объединенная Арабская Республика (ОАР) – конфедерация Египта и Сирии, основанная в 1958 году. Формально существовала до 1971 года.
Организация освобождения Палестины (ООП) – организация, которая претендует на представление интересов арабов, живших на территории подмандатной Палестины до Арабо-израильской войны (1947–1949), и их потомков. Основана в 1964 году.
Организация стран – экспортеров нефти (ОПЕК) – международная организация, созданная в целях контроля квот добычи на нефть. Была основана в 1960 году по инициативе пяти нефтедобывающих стран: Ирана, Ирака, Кувейта, Саудовской Аравии и Венесуэлы. Аббревиатура «ОПЕК» образована от английского сокращения «OPEC» – «The Organization of the Petroleum Exporting Countries».
Палестинская национальная администрация (ПНА) – орган самоуправления Палестинской автономии, охватывающей сектор Газа и Западный берег реки Иордан.
Полевые силы Маската и Омана (ПСМО) – название армии оманского султана в 1955–1958 годах.
«Свободные офицеры» – тайная организация египетских военных во главе с подполковником Гамалем Абделем Насером, которая свергла монархию в Египте в 1952 году. Впоследствии одноименные революционные организации основывали насеристы в других арабских странах (Ираке, Йемене и т. д.).
Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) – международная организация, включающая в себя Бахрейн, Катар, Кувейт, Саудовскую Аравию, ОАЭ и Оман. Создана в 1981 году.
ФАТХ – краткое название партии, а также военизированной организации «Движение за национальное освобождение Палестины» (араб. حركة التحرير الوطني لغلع٠٠طدن). Член ООП.
Фронт освобождения Дофара (ФОД) – оманская леворадикальная организация; участник войны в Дофаре за создание независимого государства (1962–1976).
ХАМАС – краткое название «Исламского движения сопротивления» (араб. حركة المقاومة الإسلامية), палестинской исламистской организации, изначально конкурировавшей с ООП и Ясиром Арафатом.
«Хезболла» – ливанская шиитская политическая партия и военизированная организация. Выступает за создание в Ливане исламского государства по образцу Ирана.
ЦАХАЛ (аббревиатура от ивр. حركة المقاومة الإسلامية – Армия обороны Израиля) – вооруженные силы Государства Израиль.
«Щит полуострова» – объединенные военные силы ССАГПЗ.
Библиография
ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Васильев А.М. История Саудовской Аравии. – М., 1982.
Кича М.В. Мекка. Биография загадочного города. – М., 2020.
Кича М.В. Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур. – М., 2020.
Пирен Ж. Открытие Аравии. Пять веков путешествий и исследования. – М., 1970.
Шумовский Т.А. По следам Синдбада-морехода. Океанская Аравия. – М., 1986.
ЗАРУБЕЖНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Abdel Razzaq Takriti. Monsoon Revolution: Republicans, Sultans, and Empires in Oman, 1965–1976. – London, 2016.
Abdullah I bin al-Hussein. Memories of King Abdullah of Transjordan. – London,1950.
Ali A.Allawi. Faisal I of Iraq. – New Haven, 2014.
Alon, Y. The Making of Jordan: Tribes, Colonialism and the Modern State. – London, 2007.
Alon, Y. The Shaykh of Shaykhs: Mithqal al-Fayiz and Tribal Leadership in Modern Jordan. – Redwood City, 2016.
Anderson, S. Lawrence in Arabia: War, Deceit, Imperial Folly and the Making of the Modern Middle East. – Melbourne, 2014.
Anscombe, F The Ottoman Gulf: The Creation of Kuwait, Saudi Arabia, and Qatar. – New York, 1997.
Ashton, N. King Hussein of Jordan: A Political Life. – New Haven, 2008.
Antonius, G. H. The Arab Awakening: The Story of the National Arab Movement. – London, 2017.
Azoulay, R. Kuwait and Al-Sabah: Tribal Politics and Power in an Oil State. – London, 2020.
Bailey, C. Jordan’s Palestinian Challenge, 1948–1983: A Political History. – Boulder, 1984.
Baker, R. King Husain and the Kingdom of Hejaz. – Cambridge, 1979.
Barr, J. A Line in the Sand: The Anglo-French Struggle for the Middle East, 1914–1948. – London, 2013.
Belgrave, C. The Pirate Coast. – Beirut, 1972.
Bell, G. The Desert and the Sown: Travels in Palestine and Syria. – New York, 2008.
Black, E. The Farhud: Roots of the Arab-Nazi Alliance in the Holocaust. – Washington, 2010.
Bolitho, H. The Angry Neighbours: A Diary of Palestine and Transjordan. – London: Arthur Barker Limited, 1957.
Casey, M.C. History of Kuwait. – Westport, 2007.
Cleveland, W.L., Bunton, M. A History of the Modern Middle East. – Boulder, 2016.
Dalin, D.G., Rothmann, J. F. Icon of Evil: Hitler’s Mufti and the Rise of Radical Islam. – New York, 2008.
Dann, U. Studies in The History of Transjordan, 1920–1949: The Making of a State. – Boulder, 1984.
Darwin, J. Britain, Egypt, and the Middle East: Imperial Policy in the Aftermath of War, 1918–1922. – New York, 1981.
Donabed, S. G. Reforging a Forgotten History: Iraq and the Assyrians in the Twentieth Century. – Edinburgh, 2016.
Faleh A. Jabar. Ayatollahs, Sufis and Ideologues: State, Religion and Social Movements in Iraq. – London: Saqi Books, 2002.
Farah Al-Nakib. Kuwait Transformed: A History of Oil and Urban Life. – New York, 2016.
Freeth, Z.A New Look at Kuwait. – New York, 2018.
Friedman, I. British Pan-Arab Policy 1915–1922. – London, 2017.
Fromkln, D.A Peace to End All Peace: Creating the Modern Middle East, 1914–1922. – New York, 1989.
Funsch, L.P, Oman Reborn: Balancing Tradition and Modernization. – London, 2015.
Gardner, A.M. City of Strangers: Gulf Migration and the Indian Community in Bahrain. – New York, 2010.
Gaury, G. Three Kings in Baghdad: The Tragedy of Iraq’s Monarchy. – London, 2008.
George, A. Jordan: Living in the Crossfire. – London, 2005.
Glubb, J.B. The Changing Scenes of Life: An Autobiography. – London, 1984.
Glubb, J.B. The Story of the Arab Legion. – Boston, 1948.
Graves, R. Lawrence and the Arabs. – Boston, 1994.
Hardy, R. The Poisoned Well: Empire and Its Legacy in the Middle East – Oxford, 2016.
Husseln I. Uneasy Lies the Head that Wears Crown. The Autobiography of His Majesty King Hussein I of the Hashemite Kingdom of Jordan. – New York, 2012.
Jones, J., Rldout, N. A History of Modern Oman. – New York, 2016.
Johnson, R. The Great War and the Middle East. – Oxford, 2016.
Kamal Suleiman Sallbl. The Modern History of Jordan. – London, 1998.
Karsh, E. Islamic Imperialism: A History – New Haven, 2013.
Karsh, E., Karsh, I. Empires of the Sand: The Struggle for Mastery in the Middle East, 1789–1923. – Cambridge. 2001.
Kedourl, E. England and the Middle East: The Destruction of the Ottoman Empire, 1914–1921. – London, 1987.
Kedourl, E. In the Anglo-Arab Labyrinth: The McMahon-Husayn Correspondence and Its Interpretations 1914–1939. – London, 2000.
Khaddurl, M. Independent Iraq (1932–1958): A Study in Iraqi Politics. – Oxford, 1960.
Khoury, P.S. Syria and the French Mandate: The Politics of Arab Nationalism, 1920–1945. – Prlnceton, 2014.
Klng Abdullah II of Jordan. Our Last Best Chance: The Pursuit of Peace in a Time of Peril. – London, 2012.
Koop, V, Hitlers Muslime. Die Geschichte einer unheiligen Allianz. – Ber-lln, 2012.
Lawrence, T.E. Seven Pillars of Wisdom. – London, 1999.
Lawrence, T.E. The Selected Letters. – London, 1989.
Madawl al-Rasheed. A History of Saudi Arabia. – Cambridge, 2010.
Mansfield, P. History of the Middle East. – London, 2013.
Mansfield, P. The Arab World: A Comprehensive History. – New York, 1976.
McHugo, J. Syria: A Recent History. – London, 2015.
McMeekin, S. The Ottoman Endgame: War, Revolution, and the Making of the Modern Middle East, 1908–1923. – London, 2016.
McNamara, R. The Hashemites: The Dream of Arabia. – London, 2010.
Miller, R. Desert Kingdoms to Global Powers: The Rise of the Arab Gulf. – New Haven, 2016.
Morris, J. The Hashemite Kings. – London, 1959.
Morton, M.K. Keepers of the Golden Shore: A History of the United Arab Emirates. – London, 2020.
Morton, M.K. Masters of the Pearl: A History of Qatar. – London, 2020.
Nakash, Y. The Shi'is of Iraq. – Princeton, 2003.
O’Connell, J. King’s Counsel: A Memoir of War, Espionage, and Diplomacy in the Middle East. – New York, 2011.
Paris, T.J. Britain, the Hashemites and Arab Rule: The Sherifian Solution. – London, 2003.
Peterson, M. Both Sides of the Curtain: An Autobiography – New York, 1951.
Phillips, W. Oman: A Short History. – London, 1967.
Queen Noor. Leap of Faith: Memoirs of an Unexpected Life. – London, 2004.
Rabi, U. The Emergence of States in a Tribal Society: Oman under Sa 'id bin Taymur, 1932–1970. – Eastbourne, 2006.
Robins, P. A History of Jordan. – Cambridge, 2004.
Rogan, E. The Fall of the Ottomans: The Great War in the Middle East. – New York, 2016.
Ruete, E. Memoirs of an Arabian Princess from Zanzibar. – New York, 2016.
Russell, M.B. The First Modern Arab State: Syria under Faysal, 1918–1920. – Minneapolis, 1985.
Salil-Ibn-Razik. The History of the Imams and Seyyids of Oman. – Whitefish, 2010.
Sander, N. Ibn Saud: King by Conquest. – Vista, 2008.
Shlaim, A. Lion of Jordan: The Life of King Hussein in War and Peace. – New York, 2009.
Storrs, R.H. Orientations. – London, 1937.
Tauber, E. The Formation of Modern Syria and Iraq. – London, 1994.
Teitelbaum, J. The Rise and Fall of the Hashimite Kingdom of Arabia. – New York, 2001.
The Hashemites in the Modern Arab World: Essays in Honour of the late Professor Uriel Dann. – London, 1996.
Trigg, J. Hitler’s Jihadis: Muslim Volunteers of the Waffen-SS. – London, 2012.
Tripp, C. A History of Iraq. – Cambridge, 2007.
Valery, M. Oman: Politics and Society in the Qaboos State. – London, 2014.
Westrate, B. The Arab Bureau: British Policy in the Middle East, 19161920. – University Park, 2003.
Wilson, M.C. King Abdullah, Britain and the Making of Jordan. – Cambridge, 1990.
Yapp, M.E. The Making of the Modern Near East, 1792–1923. – London, 1988.
В тексте * обозначает[144]
Иллюстрации
Флаги многих современных арабских государств и политических организаций созданы на основе флага Великого арабского восстания, который придумал британский дипломат Марк Сайкс в 1916 году. Он пытался передать ощущение единого арабского народа, выступающего против Османской империи. Знамя символизировало четыре этапа арабской истории и ее ключевые династии:
• черный цвет – Аббасиды;
• белый цвет – Омейяды;
• зеленый цвет – Фатимиды;
• красный цвет – Хашимиты, под руководством которых проходило восстание.
Хашимитский красный треугольник визуально объединял арабский мир и арабскую историю
Флаг Великого арабского восстания
Флаг Ирака
Флаг ОАЭ
Флаг Иордании
Флаг Египта
Флаг Судана
Флаг Палестины
Флаг Кувейта
Флаг Йемена
Флаг Сирии
Флаг Королевства Хиджаз (1916–1926)
Флаг Арабского королевства Сирия (1920)
Флаг Хашимитского королевства Ирак (1921–1958)
Флаг современного Иорданского Хашимитского королевства (флаг используется с 1939 года)
Флаг эмирата Трансиордания (1921–1939)
Флаг Арабской федерации Ирака и Иордании (1958)
Флаг Организации освобождения Палестины (с 1964 года)
Флаг партии «Баас» (с 1947 года)
Бедуинский вождь – участник Великого арабского восстания (фото Пола Кастельно, март 1918 года, территория современной Иордании).
Длинные косы у вождя – это древний и забытый ныне обычай аравийских бедуинов. Британский генерал Джон Глабб, командующий Арабским легионом, активно боролся с этим обычаем, срезая волосы у бойцов легиона, чтобы они выглядели более «мужественно». Бедуины сопротивлялись, но европеизированная мода победила
Хусейн ибн Али аль-Хашими (1854–1931) – шариф и амир Мекки (1908–1924), король Хиджаза (1922–1924)
Фейсал I (1983–1933) – король Сирии (1920), первый король Ирака (1921–1933)
Генеалогическое древо династии Хашимитов в Новейшее время
Иракский король Гази I позирует рядом со своим новым «Mercedes-Benz 540K». Автомобиль был разработан специально для Гази.
Гази I получил автомобиль в подарок от Адольфа Гитлера в 1938 году. Спустя год монарх разбился в ДТП – правда, на другой машине.
В середине 1980-х годов компания «Mercedes» предложила иракскому правительству обменять раритетный ретрокар на 10 «мерседесов» 1984 года выпуска, но это предложение было отклонено. Автомобиль до сих находится в Багдаде. По слухам, он спрятан в секретном гараже вместе с другими старыми машинами, которыми пользовались члены королевской семьи Хашимитов
Фейсал II (1935–1958) – третий король Ирака (1939–1958)
Абдалла I (1882–1951) – амир Трансиордании (1921–1946), король Трансиордании (1946–1950), первый король и основатель нынешней Иордании (1950–1951)
Карта исторической Палестины и Трансиордании. Палестина выделена фиолетовым, Трансиордания – сиреневым
Талал (1909–1972) – второй король Иордании (1951–1952)
Хусейн (1935–1999) – третий король Иордании (1952–1999)
Абдалла II (род. 1962) – четвертый король Иордании с 1999 года
Мечеть Абу Дервиш в Аммане, на холме Джебель аль-Ашрафия.
Мечеть построил в 1961 году глава столичной черкесской общины Хаж-Хасан Мустафа Шаркас.
Камень привезли из Сирии. Абу-Дервиш представляет собой прекрасный образец левантийской архитектуры, с характерным чередованием черного и белого камня. Иорданцы называют мечеть «шахматной» и «черкесской»
Мечеть Куббат ас-Сахра (Купол Скалы) в Иерусалиме. Слева – фото конца XIX века, справа – современное фото.
В XVI веке здание было отреставрировано, и купол сделали из свинца.
Иорданский монарх считается хранителем исламских святынь Иерусалима – мечетей Аль-Акса и Куббат ас-Сахра. Последняя приобрела свой нынешний вид в 1963 году, когда купол позолотили по воле короля Хусейна. С тех пор мечеть часто называют «Золотым куполом», и она является одной из «визитных карточек» города
Политическая карта Аравийского полуострова
Карта исторического Омана
Эмили Рюте (урожденная Саида Сальма, принцесса Занзибара), 1870 год
Абдул-Азиз ибн Абдуррахман аль-Сауд (1875–1953) – основатель и первый король Саудовской Аравии (1932–1953)
Кабус бен Саид аль-Саид (1940–2020) – султан Маската (23 июля – 9 августа 1970), а после его объединения с имаматом Оман – султан (1970–2020) и премьер-министр Омана (1972–2020)
Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935) – британский военный, путешественник, археолог, дипломат и писатель, известный как Лоуренс Аравийский
Жак Картье с шейхами Бахрейна. Манама, 1912 год
В первой половине XX века Жак, внук основателя ювелирного дома «Cartier», много путешествовал по Ближнему Востоку и Юго-Восточной Азии. Знакомясь с другими культурами, он формировал стиль бренда и приобретал в странах Персидского залива местные драгоценности, например жемчуг
Династия Аль Сабах (Кувейт)
Джабер III аль-Ахмад аль-Джабер ас-Сабах (1926–2006) – амир Кувейта (1977–2006), глава государства во время Кувейтского кризиса 1990-х годов
Сабах IV аль-Ахмед аль-Джабер ас-Сабах (1929–2020) – амир Кувейта (2006–2020)
Династия Аль Тани (Катар)
Тамим бин Хамад аль-Тани (род. 1980) – амир Катара с 2013 года
Иерусалим. Все лики великого города
На приезжего, бредущего по узким улочкам Иерусалима, давит груз веков. И под ногами у него лежит несколько городов. Уже Иерусалим Евангелий стоял на чьих-то костях. А со времен Христа здесь поднялись и исчезли римский город Адриана, ранний христианский Иерусалим Константина, Иерусалим Умара, Иерусалим крестоносцев, Иерусалим Саладина, Иерусалим Сулеймана и еще множество турецких Иерусалимов. И все эти города, то есть то, что от них осталось, лежат под нами один на другом. Это почти ужасает. Идти по Иерусалиму – все равно что идти по самой истории, попирать ногами прошлое.
Генри Воллам Мортон. От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку
Иерусалим – это легендарный город… сжатый символ наших самых возвышенных устремлений наряду с нашими самыми отвратительными, ненавистно безмозглыми экскурсами в религиозный фанатизм и братоубийство.
Артур Миллер
Иерусалим – магнит для фанатиков на любой вкус – евреев, мусульман, христиан, мессианских евреев, революционеров и реформаторов мира.
Амос Оз
Иерусалим – Святой Город, но при этом он всегда был и остается гнездом суеверий, религиозного шарлатанства и фанатизма; вожделенной целью империй – пусть он и не имеет никакого стратегического значения; космополитическим приютом множества общин, каждая из которых считает, что Иерусалим принадлежит лишь ей одной. Этот город носил и носит множество разных имен, но каждая религиозная традиция настолько фанатична в своем самоутверждении, что не приемлет никакую иную. Этот город настолько утончен и изощрен, что священные иудейские тексты иногда именуют его в женском роде, уподобляя Иерусалим то чувственной красавице, то бесстыдной блуднице, а иногда – уязвленной принцессе, покинутой своими возлюбленными.
Саймон Себаг-Монтефиоре. Иерусалим. Биография
Введение
Иерусалим – это портовый город на берегу вечности.
Иегуда Амихай
Многое пережил Иерусалим. Город был разрушен, отстроен, разрушен и вновь отстроен. Иерусалим – это старая нимфоманка, которая с широким зевком стряхивает с себя одного любовника за другим, предварительно выжав их до конца. Это паучиха, разрывающая в клочья тех, кто ею овладевает, прежде чем они успевают оторваться от нее.
Амос Оз. Повесть о любви и тьме
11 мая 2022 г. в городе Дженин на Западном берегу реки Иордан во время перестрелки между израильскими солдатами и палестинцами погибла 51-летняя Ширин Абу Акле – бессменный корреспондент телеканала «Al Jazeera» в исторической Палестине.
Жительница Иерусалима, Ширин работала на «Al Jazeera» с самого начала вещания телеканала. В арабском мире ее называли «голосом Палестины». За четверть века Абу Акле провела тысячи репортажей, посвященных местным событиям, – от уличных беспорядков до Второй интифады и похорон Ясира Арафата.
Журналистку предали земле на христианском кладбище, что на горе Сион. В 1949 г. по соглашению о прекращении огня между Израилем и Трансиорданией граница прошла именно по этому кладбищу, разделив Иерусалим на Западный и Восточный. Арабо-израильский конфликт, в эпицентре которого родилась Ширин Абу Акле и который она всю жизнь освещала, будет преследовать ее и после смерти.
Несмотря на страсти, веками бушующие вокруг него, Иерусалим никогда не был ни античным мегаполисом, ни крупным торговым центром, ни стратегически важной точкой на карте. Испокон веков он лежал на окраине могущественных империй – вдали от моря и основных караванных путей. Здешняя земля – каменистая и бесплодная – не давала богатых урожаев. Заурядные причины, объясняющие возникновение городов, не подходят для этого провинциального населенного пункта, затерянного у подножья Иудейских гор.
Ни один другой город не повлиял на судьбу человечества так сильно и глубоко, как Иерусалим. Целые народы и отдельные правители мечтали овладеть им. Египтяне, хетты, ассирийцы, вавилоняне, персы, греки, римляне, византийцы, сарацины, крестоносцы, османы, британцы, арабы и израильтяне оставили свой след на страницах иерусалимской летописи. Историю города создавали библейские патриархи и цари, императоры и пророки, фараоны и халифы, апостолы и короли, султаны и полководцы – Авраам, Давид, Соломон, Александр Македонский, Помпей, Клеопатра, Ирод, Петр, Павел, Константин, Мухаммед, Ричард Львиное Сердце, Сулейман Великолепный… Согласно христианской традиции, величайший человек, когда-либо рожденный на земле, – Иисус Христос, – совершил в Иерусалиме величайший поступок: Его искупительная жертва и воскресение из мертвых увековечили славу города, сделав Иерусалим священным.
Изначально Иерусалим представлял собой скромное поселение – и это напоминает нам о том, что малыми и простыми средствами вершатся великие дела. Столетиями здесь возводились дворцы, синагоги, иешивы, церкви, монастыри, мечети, медресе и иные центры управления, обучения и поклонения. «Десять мер красоты было отпущено миру: девять из них достались Иерусалиму, и лишь одна – остальному свету», – твердили раввины. «Тот, кто не видел Иерусалима в его красе, никогда в жизни не видел желанного города», – гласит Вавилонский Талмуд.
Можно было ожидать, что город в Восточном Средиземноморье – на перекрестке трех континентов – естественным образом станет центром международной напряженности; но Иерусалим никогда не являлся столицей экономической или политической сверхдержавы. Важность этого города проистекает из его сакральной значимости, из того, что он известен как место, где стоял Дом Господа – Иерусалимский храм. Дом был дважды разрушен, но Иерусалим по-прежнему символизирует контакт Бога с землей.
Истории известны десятки священных городов – Рим и Назарет, Вифлеем и Константинополь, Мекка и Медина, Эн-Наджаф и Кербела, а также многие другие; но только Иерусалим играет главную роль в трех мировых религиях – иудаизме, христианстве и исламе. Миллионы их приверженцев никогда не видели Иерусалима, но их чувства к Святому Граду раскрываются в молитвах и ритуальных песнопениях. «Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего», – сказано в Ветхом Завете. «О Иерусалим, избранный Аллахом из всех земель Его! В стенах твоих избранные слуги Его! Из тебя вышла земля и в тебя вернется она, точно свернутый свиток, в конце времен. Роса, сходящая на Иерусалим, исцеляет все болезни, потому что из райских кущ исходит она», – говорил пророк Мухаммед. Для христиан Город всегда служил подтверждением их веры и постоянным напоминанием о библейских пророчествах.
Кроме того, Иерусалим превратился в неотъемлемую часть массовой культуры. О нем поют популярные исполнители – от группы «Boney M» (диско-хит «Rivers of Babylon» – не что иное, как Псалом 136 «На реках Вавилонских») до госпел– и регги-артистов (Махалии Джексон, Матисьяху и др.). Стихотворение Уильяма Блейка «Иерусалим» из эпической поэмы «Мильтон» (1804), положенное на музыку, стало неофициальным гимном Англии. Неофициальный гимн Израиля – еще одна песня, посвященная городу, «Золотой Иерусалим» («Yerushalayim Shel Zahav»). Иными словами, если бы Иерусалима не существовало, то его следовало бы придумать – хотя люди и так сделали это. Все войны, которые велись за город, вся кровь, пролитая во имя его возвращения и святости, есть результат дивного, мистического и неоспоримого образа Иерусалима, который складывался тысячелетиями. Образа, сформированного, воспетого и сакрализованного самими людьми.
По иронии судьбы, греческий географ Страбон в I в. охарактеризовал Иерусалим как место, «не вызывающее зависти и ожесточенных споров». Тем не менее из-за своего уникального статуса Иерусалим претерпевал ужасные страдания. Пожалуй, ни за один другой город не дрались столь ожесточенно. Битва за Иерусалим продолжается уже 4000 лет, увековечивая беспрецедентное противостояние в самом сердце земли, когда-то именуемой Ханааном. Если в древности воевали бронзовыми мечами, копьями и боевыми топорами, то сейчас сражаются с помощью ракет, бомб и террористов-смертников. Оружие изменилось – но человеческие стремления, желания и мотивы остались прежними.
Иерусалим называют «городом мира», однако его история отнюдь не безмятежна; напротив, она изобилует разнообразными конфликтами – от локальных столкновений до масштабных военных кампаний. Город был полностью разрушен как минимум два раза, осажден – 23 раза, атакован – еще 52 раза, захвачен и отбит – 44 раза. Он являлся ареной 20 восстаний и бесчисленных беспорядков – и лишь дважды мирно переходил из рук в руки.
Почему же малочисленные племена и великие империи неистово сражались за право обладать Иерусалимом? Ответ можно отыскать на холме с восточной стороны Старого города. Этот холм известен как Храмовая гора или, по-арабски, Харам аш-Шариф («Благородное святилище»); израильский журналист Гершом Горенберг назвал ее «самым оспариваемым участком земли на планете». На Храмовой горе есть скала, именуемая Камнем Основания. Согласно еврейскому преданию, с этой скалы Господь начал Сотворение мира; следовательно, она представляет собой краеугольный камень мироздания. Иудеи верят, что на скале Авраам едва не принес в жертву Богу своего сына Исаака, а мусульмане – что именно с нее пророк Мухаммед вознесся на небеса. Далее, по легенде, Камень Основания находился в Первом Иерусалимском храме, построенном царем Соломоном, а затем – во Втором храме, который воздвиг Ирод Великий. Над Камнем Основания располагалась Святая святых храма – самое сокровенное место, где хранились Скрижали Завета.[145] Сегодня Краеугольный камень по-прежнему лежит на Храмовой горе – в мечети Куббат ас-Сахра (Купол Скалы).
Камень Основания был омыт слезами евреев, направлявшихся в Вавилонский плен, и кровью крестоносцев, участвовавших в священной войне. Эта скала – немой свидетель рождения и гибели цивилизаций. Она помнит всех, кто осаждал Иерусалим, – Давида и Шешонка, Синаххериба и Навуходоносора, Веспасиана и Тита, Умара и Саладина, персов и мамлюков, турок и британцев. История скалы – это история города. Сражения за Иерусалим, гремевшие в течение четырех тысячелетий, были инспирированы стремлением той или иной группы людей установить культурную и религиозную гегемонию над регионом, центром которого являлась Храмовая гора. «Тот, кто владеет Храмовой горой, владеет Иерусалимом, а тот, кто владеет Иерусалимом, владеет Святой Землей», – гласит древняя мудрость.
Ничто так не сакрализует камни, как кровь, а Иерусалим – город, основанный на святости, жертвах и крови. С его освящением пришло кровопролитие – заклание животных в храме, жертва Христа, бесконечная жертва местных жителей, оборонявшихся от врагов. «Религия и война идут рука об руку. Набожность и кровь, вера и битва смешиваются здесь уже более трех тысяч лет, – пишет американский историк Томас Идинопулос. – В этом городе всегда одна группа наверху, а другая внизу, и те, кто внизу, с завидным терпением ждут, чтобы снова возвыситься. Дух завоевания правит Иерусалимом… Это город, осажденный, защищенный, покоренный, поврежденный, разрушенный и перестроенный сорок раз за тридцать столетий – всегда во имя Бога».
Всякий раз завоевание Иерусалима символизировало триумф той или иной религии. Контроль над городом считался проявлением верховенства одного бога, пантеона богов или системы верований над другими. Когда римляне заняли Иерусалим, казалось, что язычество восторжествовало над иудаизмом и христианством; потом христианство – государственная религия Византии – вытеснило язычество и иудаизм; позже Омейяды построили на месте Иерусалимского храма мечети Аль-Акса и Купол Скалы; затем европейские рыцари переделали Купол Скалы в церковь – но султан Саладин снова превратил ее в мечеть. Борьба за религиозное господство охватывала различные формы язычества, баализма и эллинизма, а также иудаизма, христианства и ислама. Религия сыграла решающую роль в биографии Иерусалима, а религиозные традиции усиливали его теоцентричность и превосходство над прочими городами. Верующие молились в сторону Иерусалима и храма, – почитая Город как сердце мира и думая, что омфал – пуповина, соединяющая небо и землю, – прикреплен непосредственно к Камню Основания, Голгофе или Гробу Господню. Земля была центром вселенной; Святая Земля была центром земли; Иерусалим был центром Святой Земли; храм был центром Иерусалима; Святая святых была центром храма; Ковчег Завета был центром Святая святых – следовательно, Бог пребывал в центре центров.
Для миллионов людей Иерусалим является не абстрактной святыней, но лейтмотивом их существования, самой сутью жизни, источником надежд и восторга, umbilicus mundi – Пупом Земли и светом мира. В этом древнем городе прошлое переплетается с настоящим и определяет будущее, а давние события влияют на сегодняшний день. Израильтяне празднуют завоевание Иерусалима Давидом в 1000 г. до н. э. – что ознаменовало переход власти над городом к евреям. Многие палестинцы, напротив, называют себя потомками иевусеев, с которыми сражался Давид, – и считают захват города первым эпизодом арабо-израильского конфликта. Саддам Хусейн восхищался Навуходоносором II, разрушившим Иерусалим в 586 г. до н. э., и Саладином, забравшим его у европейских рыцарей в 1187 г., – поскольку воспринимал их действия как прецеденты, важные для реализации его собственных намерений. Иракская пропаганда изображала Саддама преемником этих царственных воинов. Теодор Герцль, Владимир Жаботинский и другие сионисты, которые мечтали основать Государство Израиль, обращались к волнующим образам маккавейских героев и мятежника Шимона Бар-Кохбы, восставшего против римских легионов. Усама бен Ладен видел себя новым Саладином – спустя тысячу лет он опять бился с «крестоносцами» на Ближнем Востоке и заявлял о своей решимости вернуть Иерусалим мусульманам.
В наши дни споры по поводу Иерусалима не утихают – и конца им не видно. Мало что изменилось с тех пор, как Абди-Хеба – правитель Урусалима, осажденного ордами кочевников, – писал египетскому фараону: «Я стою, как корабль посреди моря!» Израиль, отметивший свое 74-летие, – аналогичный корабль или остров в арабском море. Продержится ли он дольше, чем Иерусалимское королевство крестоносцев? Будущее Государства Палестина еще более туманно; его аванпосты в секторе Газа и на Западном берегу – тоже острова, окруженные враждебным морем израильских сил. Осада Иерусалима – не столько конкретное событие, сколько состояние, растянувшееся на века. Для того чтобы понять, как история способствует нынешним раздорам на Ближнем Востоке, надо поместить 4000 лет в актуальный контекст – и сделать особый акцент на тех эпизодах, которые используют для пропаганды военные и политические лидеры. Огни, полыхавшие в Иерусалиме, могут осветить путь вперед, и первым из них стал жертвенный костер, зажженный на горе Мориа в ветхозаветные времена, – в эпоху Мелхиседека и Авраама.
Глава 1
Город жертвы
Из десяти частей страданий девять в Иерусалиме и одна во всем остальном мире.
Талмуд – Абот Р. Натан, 18
В Иерусалиме нет такого места, при взгляде на которое вы бы не почувствовали, что там было совершено некое жестокое деяние, какая-либо бойня, убийство пришлых или поклонение идолу с кровавыми ритуалами.
Уильям Теккерей
Иерусалим стоит на краю Иудейских гор, которые возвышаются посреди современного Израиля и Западного берега реки Иордан, отделяя побережье Средиземного моря от бесплодной Иудейской пустыни. Изначально поселение занимало менее пяти гектаров на южной оконечности одного из горных хребтов. К востоку от него раскинулась долина Кедрон с источником Гихон, дававшим воду круглый год. Другая долина – Центральная (историк Иосиф Флавий называет ее Тиропеоном) – отрезала Иерусалим от западного хребта Иудейских гор, а на юге лежала долина Еннома (Хинном), образовавшаяся в результате слияния Тиропеона и Кедрона. Долины – вернее, глубокие овраги – окружали город со всех сторон, кроме северной. Кроме того, тут имелись возвышенности – Масличная (Елеонская) и Храмовая горы, гора Сион, холмы Офель и Армон ха-Нацив. Следовательно, сам Иерусалим – также основанный на хребте, – превращался в неприступную крепость. Наличие Гихона и защита, обеспечиваемая естественными преградами, вероятно, были главными причинами, по которым люди поселились здесь по меньшей мере в V тыс. до н. э.
На первый взгляд, все достоинства местности ограничивались ландшафтом. Иерусалим находился в стороне от важных торговых путей, протянувшихся между Египтом – на юге, Анатолией – на севере и Месопотамией – на востоке. Он был основан как одиночное укрепление вдали от средиземноморских портов – и в неприветливой горной части Ханаана.[146] Подобно многим другим поселениям, Иерусалим периодически пустел – но, в отличие от них, не исчез. Люди приходили сюда снова и снова – они возводили на склонах близлежащих холмов дома и хоронили своих мертвецов в гробницах, которые вырубали в скалах. Пока в Иерусалиме едва теплилась жизнь, в Южной Месопотамии расцветал Урук, где, по разным данным, проживало от 40 000 до 80 000 человек – фантастическая цифра для той эпохи. Развивался и сосед Иерусалима – Иерихон, уже в III тыс. до н. э. прославившийся как старинный мегаполис. Титул древнейшего непрерывно заселенного города у него оспаривали богатый финикийский Библ (нынешний Джубейль в Ливане), Халеб (Алеппо) и Дамаск. Иерусалим же не мог похвастаться ничем подобным; кажется, люди в очередной раз покинули его еще до того, как египтяне принялись строить первое из Семи чудес света – Великие пирамиды. Впрочем, окрестности Гихона по-прежнему притягивали крестьян и пастухов, и заброшенное поселение всякий раз возрождалось. Оно расширялось медленно, но неуклонно, и в XVIII в. до н. э. – когда вавилонские резчики по камню высекали на черном базальтовом столбе свод законов царя Хаммурапи, – уже упоминалось в египетских «текстах проклятий»,[147] где перечислялись враги фараона, а также деревни, города, государства и правители, со стороны которых египтяне чувствовали опасность. Списки проклинаемых были обширны, и в них нередко фигурировали беспокойные селения на обоих берегах Иордана – в том числе Урсалим, Урусалимум или Рушалимум, город, названный в честь Салема (Шалема) – ханаанского бога вечерней зари.
Древним поселениям всегда угрожала гибель. Их стирали с лица земли природные катаклизмы, внутренние междоусобицы, массовые миграции и атаки врагов. Не каждый населенный пункт разрастался до масштабов города, обзаводился инфраструктурой и обносился крепостной стеной – поэтому люди априори считали свои немногочисленные города священными и приписывали покровительство им неким высшим силам. На рубеже XI–X вв. до н. э., когда Иерусалим завоевал легендарный царь Давид, городок уже являлся сакральным, ибо не канул в Лету, хотя имел на это все шансы. Ханаан лежал в центре противоборства могущественных цивилизаций – Египта, Хеттского царства и Ахейской (Микенской) Греции, а на его землях хозяйничали разные народы и племена. Мир, в котором существовал Иерусалим, постоянно горел и рушился – несколько раз умирала сирийская Эбла (в чьих коммерческих документах топоним «Салим» встречался еще в 2400 г. до н. э.), пала Троя, развалилось царство Шумера и Аккада… Все это длилось столетиями – и маленькое поселение в Иудейских горах представляло собой едва заметную точку на карте, окутанной беспросветной тьмой.
Из Ветхого Завета и других исторических документов мы знаем совсем немного об Иерусалиме до XIV–XIII вв. до н. э. – приблизительного времени проникновения евреев в эту землю. Египтяне захватили Ханаан в конце XV в. до н. э. и поставили здесь несколько гарнизонов, укомплектованных плохо оснащенными солдатами, – но их реальное влияние вряд ли было сильным. В 1887 г. египетская крестьянка, работавшая в поле возле Тель-эль-Амарны,[148] наткнулась на так называемые «письма Эль-Амарны» – глиняные таблички, относящиеся к XIV в. до н. э. – периоду правления Эхнатона (Аменхотепа IV). Они являются копиями дипломатической переписки фараона с Вавилонией, Ассирией и другими державами. Также в архиве имелись послания, которыми повелитель Египта обменивался с лояльными царьками и наместниками в Ханаане. Среди них был некто Абди-Хеба – он жаловался на грабежи злобных соседей и кочевников-хабиру, а также умолял прислать лучников для защиты своих жалких владений. Абди-Хеба именовал вверенный ему город – точнее, небольшую горную твердыню – «Урусалимом» и «столицей земли Иерусалимской, имя которой Бейт-Шульмани» («Дом благоденствия»).
Послания Абди-Хебы – первые дошедшие до нас слова жителя Иерусалима – выражают ужас, охвативший одинокого ничтожного человека на фоне древнего хаоса. Наместник величал фараона «моим господином, моим богом, моим Солнцем», а себя – его верным слугой и грязью у его ног. «Пусть царь знает, (что) все земли находятся в мире (друг с другом), но я нахожусь в состоянии войны», – писал Абди-Хеба, взывая к покровителю. Эти слова станут пророческими – спустя века Иерусалим по-прежнему будет пребывать в эпицентре конфликта, а битва за него растянется на тысячелетия.
Абди-Хеба отправил Эхнатону шесть писем, но неизвестно, как фараон отреагировал на них. Незадачливый наместник затерялся в водовороте истории. Много позже – на рубеже VIII–VII вв. до н. э. – Иерусалим («Урсалимму») упомянул ассирийский монарх Синаххериб в подробном рассказе о своей военной экспедиции в Палестину.[149] Шестигранную глиняную призму с этим свидетельством обнаружили при раскопках Ниневии в XIX в. По словам Синаххериба, ему не подчинился Езекия (царь Иудеи) – и месть грозного владыки Ассирии была страшна. Он обстрелял вражеские города и взял их приступом при помощи осадных машин, увел тысячи рабов, а также «лошадей, мулов, ослов, верблюдов, быков и овец без числа». Езекию тоже постигла печальная участь. «Его самого заключил я, как птицу в клетке, в Урсалимму, его царском городе», – вспоминал Синаххериб. В набатейских записях встречается арамейская форма топонима – «Урсалем»; в мандейских – «Урашалем»; в сирийских – «Уришлем», в арабских – «Урсалиму».
Таким образом, на протяжении двух тысяч лет в текстах на разных языках Иерусалим постоянно фигурирует под названием, означающим «город Шалем», «город Салима (Салема)» или «город мира и совершенства». Различные лингвистические адаптации этого топонима известны задолго до вторжения евреев в Ханаан. Существует очевидная связь между словом «Иерусалим» и наименованием библейского города «Салим», где правил Мелхиседек – «священник Бога Всевышнего… по знаменованию [имени] царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира…» (Евр. 7:1, 2). Археологические артефакты данного периода – определяемого как Ранний бронзовый век (III тыс. до н. э.), – включают глиняную посуду, найденную в юго-восточном отроге Иерусалима. При раскопках также были обнаружены остатки восточной стены и башенного укрепления у городских ворот, относящиеся к более позднему Среднему бронзовому веку – периоду ветхозаветных патриархов, родоначальников человечества. Первым из них был Авраам (в исламе – Ибрахим), потомок Адама – первого человека, сотворенного Богом. От Авраама, по легендам, произошли евреи, арабы и другие народы, а из монотеистической традиции этого патриарха берут начало авраамические религии – иудаизм, христианство и ислам.
Библия дает нам скудные подробности о людях и событиях той эпохи. Согласно Ветхому Завету, Мелхиседек встречался с Авраамом и благословил его. Жизнь патриарха изобиловала славными делами и великими свершениями, но на его долю выпало и мучительное испытание. Господь послал старика в землю Мориа – в место, которое в иудаизме и христианстве отождествляется с Храмовой горой в Иерусалиме.[150] Отсюда, по легенде, началось Сотворение мира; впоследствии Иаков (внук Авраама) видел здесь чудесный сон о лестнице, по которой восходили и нисходили ангелы, а наверху стоял Бог. Наконец, спустя столетия, Соломон построил на Храмовой горе самое святое здание в Израильском царстве – знаменитый Первый храм.
Все это случится потом, но во времена Авраама Мориа уже считалась священной. Искупительная драма – принесение Авраамом в жертву сына Исаака – развернулась там, где на протяжении веков горели жертвенные костры и проливалась кровь людей и животных. «Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе», – гласит Книга Бытия. В библейском повествовании есть трогательное уточнение – «сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь». Сам Господь знал масштабы испытания – и Аврааму надлежало вынести его во имя преданности Творцу. В данном контексте встреча патриарха с царем Мелхиседеком приобретает глубокий смысл.
Авраам и Мелхиседек виделись в долине Шаве, «что ныне долина царская» (Быт. 14:17), – где сливаются долины Кедрон, Тиропеон и Еннома (Хинном). Мелхиседек правил в Салиме, позже нареченном Иерусалимом. Древний израильский псалмопевец использовал эти слова как синонимы: «И было в Салиме жилище Его и пребывание Его на Сионе» (Пс. 75:3). Вероятно, Мелхиседек являл собой прообраз Спасителя – ибо «без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда» (Евр. 7:3). Иисус Христос тоже принадлежал к царскому роду – если бы в годы его земной жизни Палестина не находилась под римским господством, он мог бы занять иерусалимский престол. Имя «Мелхиседек» (др.-евр. – Малкицедек, царь справедливости) свидетельствует о том, как мудро его носитель распоряжался властью по отношению к подданным; Иисус же открыл путь к спасению для всего человечества. Кроме того, Мелхиседек был одновременно царем и первосвященником. Следовательно, священство Бога осуществлялось в Иерусалиме за тысячу лет до того, как Давид установил священнические чины, а Соломон – построил храм.
Гора Мориа (Храмовая гора) издревле имела сакральный статус; по одной из версий, ее название переводится с древнееврейского как «место, где узрят Господа». В Библии Мориа – перекресток прошлого, настоящего и будущего. Жертвы, приносимые здесь веками, предвещали Великую Жертву, которая свершится на Голгофе.
Авраам и Исаак добирались до Мории три дня. На второй день они миновали ту часть Западного берега реки Иордан, где вырастет город Эль-Халиль (Хеврон). Слово «эль-халиль» (араб.) означает «друг» – имеется в виду, что Авраам «наречен другом Божьим» (Иак. 2:23). На третий день Авраам «возвел очи свои и увидел то место издалека» (Быт. 22:4) – гору Мориа и сегодня можно заметить с южного отрезка Пути патриархов.[151] Авраам возложил дрова на Исаака, чтобы тот отнес их к месту своей смерти (Быт. 22:6); Иисус тоже нес деревянный крест на Голгофу. Ничего не подозревая, Исаак задал отцу душераздирающий вопрос: «Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?» (Быт. 22:7). Старик ответил: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой» (Быт. 22:8).
Жертвоприношение Авраама определило аналогичный иудейский ритуал в Первом храме, который построил в Иерусалиме царь Соломон. Ягненок был предложен отдельными людьми и всем еврейским народом как символ искупления грехов. Агнец подлежал закланию на северной стороне храмового жертвенника (Лев. 1:11). Голгофа – место распятия Иисуса Христа – находилась на северной стороне хребта Мориа.
Главный праздник в иудаизме – Йом-Киппур, день покаяния и отпущения грехов. Для этого дня существовал особый ритуал, описанный в Ветхом Завете (Лев. 16). В храм приводили жертвенный скот: овна во всесожжение, тельца и двух козлов. Первосвященник бросал жребий, и по его жребию одного из козлов закалывали вместе с тельцом, их кровью освящали скинию, а туши уносили прочь и сжигали. На другого козла первосвященник символически возлагал грехи всего еврейского народа, и его уводили в пустыню (Лев. 16:20–22), тем самым обрекая животное на мучительную смерть. Отсюда выражение – «козел отпущения».
Придя в указанное Богом место, Авраам устроил жертвенник, положил на него дрова и связал Исаака (Быт. 22:9); Иисус тоже был привязан к кресту. Вероятно, уже наступил вечер – ибо впоследствии ритуал храма предусматривал заклание ягнят во второй половине дня. Завершив все приготовления, «…простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего» (Быт. 22:10) – но Ангел Господень воззвал к нему с небес и остановил жертвоприношение (Быт. 22:11). Патриарх выдержал испытание, доказав, что не пожалеет для Бога даже собственного ребенка, – точно так же Бог на Голгофе пожертвовал Своим Сыном ради спасения людей.
Ветхозаветная драма Авраама и Исаака разыгралась менее чем в километре от того места, где на кресте будет страдать Иисус. Жертвенники на горе Мориа стояли испокон веков, а все жертвы являлись прообразом Великой Жертвы еще за 2000 лет до Рождества Христова. Древние пророчества и сакральная символика всегда проходят полный круг в истории – поэтому для евреев сооружение Иерусалимского храма было лишь вопросом времени.
Глава 2
Город Давида
Затем Давид изгнал гарнизон неприятелей из крепости, отстроив город Иерусалим, который назвал градом Давидовым, поселился в нем и провел там все остальное время своего царствования. ‹…› После того как Давид сделал своей резиденцией Иерусалим, дела его пошли с каждым днем все лучше и лучше, потому что Господь Бог заботился о росте и увеличении могущества города.
Иосиф Флавий. Иудейские древности
1000 лет Иерусалим был иудейским, около 400 лет – христианским и 1300 лет – мусульманским. Ни одной из этих религий не удавалось завладеть Иерусалимом без меча, баллисты или гаубицы.
Саймон Себаг-Монтефиоре. Иерусалим. Биография
Авраам – первый человек, которого Библия называет евреем. Он считается праотцом народов, включая евреев и арабов. По легенде, у Иакова – внука Авраама и сына Исаака – было 12 сыновей. Племена их потомков – колена Израилевы, – согласно Священному Писанию, образовали еврейский народ, который в разных исторических источниках также именовался «Израиль».[152]
Иосиф (сын Иакова) был продан завистливыми старшими братьями в рабство в Египет, где возвысился при дворе фараона, а затем переселил всех евреев в египетскую местность Гесем (ныне Вади-Тумилат). Израильтяне «расплодились и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно, и наполнилась ими земля та» (Исх. 1:7).
Но вот на престол взошел новый фараон, не знавший Иосифа. Опасаясь евреев, он велел изнурять их тяжелым трудом (Исх. 1:10–11) – и евреи оказались в угнетенном положении. Затем фараон приказал убивать израильских младенцев мужского пола (Исх. 1:15–22). Одна еврейка, спасая своего ребенка, положила его в просмоленную корзину и пустила по водам Нила. Мальчика нашла дочь фараона, взяла к себе и нарекла Моисеем.
Возмужав, пророк Моисей с Божьей помощью вывел израильтян из Египта (фараон поначалу не хотел отпускать их и навлек на страну Десять казней египетских, но затем сдался). В память об Исходе и освобождении евреи ежегодно отмечают праздник Песах (еврейскую Пасху).
Эти события описаны в негритянском спиричуэле (религиозной песне) «Go Down, Moses / Let My People Go» («Сойди, Моисей / Отпусти мой народ»). Песня, появившаяся еще в XIX в., считалась гимном афроамериканских рабов. Первым исполнителем современной версии стал американский певец Поль Робсон, а самым известным – великий джазмен Луи Армстронг.
Путешествие Моисея и его соплеменников из Египта в Ханаан длилось 40 лет. Ветхозаветное повествование изобилует знаменитыми сюжетами: о том, как перед пророком расступились воды Красного моря; как скитальцы в пустыне питались манной небесной (отсюда и соответствующее выражение, обозначающее блага, словно «упавшие с неба»); как израильтяне в отстуствии Моисея отлили идола – золотого тельца – и принялись поклоняться ему, отвернувшись тем самым от Единого Бога; как Моисей поднялся на гору Синай и получил от Господа Скрижали Завета (две каменные плиты, на которых были начертаны Десять заповедей)… Завет представлял собой договор между Богом и избранным народом (то есть евреями), по которому Он обещал евреям Ханаан – Эрец-Исраэль,[153] Землю Израильскую, Землю Обетованную, Святую Землю, «землю, текущую молоком и медом». Господь показал ее Моисею с горы Нево (Небо), что на западе современной Иордании. По слухам, сегодня с вершины Нево в хорошую погоду можно разглядеть одну из главных достопримечательностей Иерусалима – позолоченный купол мечети Куббат ас-Сахра.
В Пятикнижии Моисеевом Ханаан – это территория между рекой Иордан и Средиземным морем, которая соответствует исторической Палестине. Отсюда израильский националистический лозунг: «Израиль от реки до моря!» – и «зеркальный» палестинский девиз: «От реки до моря – Палестина будет свободна!» В англоязычной версии он рифмуется:
«From the river to the sea,Palestine will be free!»Под «свободной Палестиной» сторонники этой идеи понимают историческую Палестину без Израиля и того, что они называют «сионистской оккупацией». Адепты же израильской концепции поддерживают доминирование евреев над арабами на всей территории исторической Палестины или даже Эрец-Исраэля.́
Спустя десятилетия странствий Моисей умер, так и не войдя в Святую Землю. Перед кончиной он назначил преемника – Иисуса Навина. Если под руководством Моисея евреи добрались до Ханаана, то под командованием Иисуса Навина им предстояло Ханаан завоевать. Но что же произошло здесь за несколько веков их отсутствия?..[154]
В промежутке между Поздним бронзовым и Ранним железным веками Ханаан занимали разные племена и народы. В первые века II тыс. до н. э. на востоке процветали аккадцы, а на западе – амурру (амореи). В эпоху Средней бронзы аморейские династии прочно закрепились на всей территории Леванта.[155] Ранние амореи, упомянутые в Библии, – это Ог, царь Башана, и Сигон, царь амореев в Хешбоне. Иисус Навин победил их, и на первых этапах вторжения в Ханаан израильтяне контролировали бывшие аморейские владения в Трансиордании.[156]
С 1600 г. до н. э. по 1350 г. до н. э. хетты и хурриты из Анатолии[157] и Северной Месопотамии[158] владели большей частью Леванта. Фараон Эхнатон относился к их возросшему влиянию в Ханаане с кажущимся безразличием – но в 1274 г. до н. э. повелитель Нового царства Египта, Рамсес II, сразился с хеттским монархом Муваталли II при Кадеше на реке Оронт (современная Сирия). Эта величайшая битва бронзового века возвестила начало века железного. В итоге египтяне и хетты заключили первый в истории мирный договор, по которому Ближний Восток был разделен между двумя сильнейшими державами той эпохи.
Ни одна империя никогда реально не контролировала весь Ближний Восток. Горные и песчаные пустыни, высокие и невысокие холмы, речные и рифтовые долины, горные и прибрежные равнины – рельеф региона фрагментарен до такой степени, что разные народы могли жить бок о бок веками. Из библейской Книги Судей мы узнаем, что хетты, евеи, хорреи, гергесеи, ферезеи, иевусеи, филистимляне, арамейцы, сидоняне, израильтяне, кенеи, амореи, амаликитяне, мадианитяне, египтяне, моавитяне, аммонитяне, идумеи и измаильтяне – все они оккупировали разные части Ханаана или нападали на него. Книга Судей – это исторический отчет о вторжениях соседей Израиля на захваченные евреями земли.
В географическом смысле все народы, обитавшие в Ханаане, называются хананеями. Некоторые из них являлись семитами,[159] как и евреи, – в том числе аммонитяне, моавитяне, идумеи, мадианитяне и измаильтяне. Другие – сидонцы, арамеи, хетты и амаликитяне – не имели прямого отношения к израильтянам, но их судьбы тесно переплелись, а взаимодействие принимало разные формы – от эпизодов сотрудничества до вооруженных столкновений и политической неразберихи. Хетты, например, были родом с Анатолийского нагорья и постоянно присутствовали в ханаанском периоде ранней еврейской истории. Авраам купил у Ефрона Хеттеянина пещеру для погребения своего семейства, а израильский царь Давид заручился поддержкой нескольких верных хеттов в качестве личных телохранителей. Сидонцы иногда помогали Давиду, но чаще конфликтовали с ним. Арамеи (предки нынешних сирийцев), державшие столицу в Дамаске, воевали с израильтянами и запомнились им как непримиримые враги, жадные до земли.
Смена исторических эпох никогда не давалась человечеству легко, и переход к железному веку не стал исключением. В XIII столетии до нашей эры на Ближнем Востоке и в Восточном Средиземноморье начался процесс, известный как «катастрофа бронзового века». Судя по археологическим данным и историческим документам, он был вызван изменением климата, землетрясениями, извержениями вулканов, засухой, голодом и бунтами в главных государствах того времени. Кроме того, Древний мир потрясла массовая миграция «народов моря» – воинственных племен, вероятно, из Эгейского региона (Балкан и Малой Азии): шерданов, тирсенов, данунов, ахейцев, фригийцев и др.
Среди «народов моря» были те, кого египтяне именовали пелесетами, а Библия – филистимлянами. От этих слов происходит ассирийское «Палашту», римское «Сирия Палестинская» (лат. Syria Palaestina), арабское «Фаластин» / «Филастин» (араб.), английское «Палестайн» (англ. Palestine) и русское «Палестина».
Об этногенезе «народов моря» известно мало, но египетские надписи сообщают, что на заре железного века они уничтожали все на своем пути. «Народы моря» открыли так называемые «темные века» в Древнем мире. Навсегда исчезли великие государства и культуры II тыс. до н. э. – микенская и минойская цивилизации, Хеттское царство, державы коренных вавилонян и ассирийцев Месопотамии… Могущественный Египет был поставлен на колени и пытался отразить бесконечные волны захватчиков, атакующих страну с суши и с моря. Египетские наместники в панике бежали из Ханаана. Хетты Центральной Анатолии, чье влияние когда-то простиралось на юг вплоть до сирийского Кадеша, потерпели поражение, а их столица Хаттуса (недалеко от современной Анкары) лежала в руинах. Гордые ассирийцы и вавилоняне были заперты в своих городах на берегах Тигра и Евфрата – и окружены кочевыми племенами, которые раньше не осмелились бы атаковать их. Мольбы о помощи Аммурапи, последнего царя Угарита – крупнейшего морского порта на севере Сирии, – остались неуслышанными, ибо его глиняная табличка лежала в печи, необожженная и неотправленная, когда Угарит был разрушен около 1185 г. до н. э. «Отец мой, смотри, вражеские корабли уже здесь, – писал Аммурапи на этой табличке, адресованной владыке Кипра, – мои города сожжены, и они творили злые дела в моей стране. …Страна предоставлена самой себе. Пусть мой отец знает это: семь вражеских кораблей, которые пришли сюда, нанесли нам большой ущерб».
Фараону Рамсесу III едва удалось отбросить «народы моря» от границы Египта. После этого филистимляне поселились вдоль побережья Ханаана – в знаменитом Пентаполисе (Пятиградье): Ашдоде, Ашкелоне, Газе, Гате и Экроне (последний город они, видимо, не захватили, а основали). Соседство филистимлян с израильтянами, недавно занявшими часть этого горного края,[160] подготовило благодатную почву для последующих трений и конфликтов.
После ухода Египта и других великих империй в Ханаане остались лишь города-государства и мелкие царства, занятые междоусобной борьбой. «Народы моря» создали вакуум власти, при котором небольшие племена и этнические группы могли не опасаться давления со стороны крупных государств, – и израильтяне были готовы этим вакуумом воспользоваться.
Основными этническими группами Ханаана помимо филистимлян были амореи и иевусеи. Последние, вероятно, являлись одним из местных коренных народов. Иерусалим принадлежал ханаанам (возможно, амореям) в эпоху египетских «текстов проклятий» (XIX–XVIII вв. до н. э.). Во время еврейского завоевания Ханаана иерусалимский правитель Адони-Цедек (Адониседек)[161] возглавил антиизраильскую коалицию пяти аморейских царей из южных городов-государств. К ней присоединились Гогам, царь Хевронский, Фирам, царь Иармуфский, Яфий, царь Лахисский, и Девир, царь Еглонский (Нав. 10:3). Иисус Навин разгромил их при Гаваоне, что к северу от Иерусалима. Это было легендарное сражение XII в. до н. э., когда израильский полководец велел солнцу и луне остановиться, чтобы дать сородичам больше времени для убийства врагов (Нав. 10:12–14).
После битвы Адониседек и другие монархи были казнены. Однако в Библии не говорится о том, захватили ли евреи Иерусалим. Многие события, описанные в ветхозаветных Книге Иисуса Навина и Книге Судей Израилевых, сомнительны с точки зрения исторической точности. Судя по всему, Иисус Навин оккупировал окрестности города, но Иерусалим успешно сопротивлялся. Это отражало бы ситуацию, сложившуюся в иных частях Ханаана, – например, по легенде, Иисус Навин убил царей Мегиддо, Фаанаха, Йокнеама и других городов Изреельской долины,[162] но так и не сумел изгнать или полностью истребить хананеев.
Нельзя точно определить, когда иевусеи взяли Иерусалим, но исследователи говорят об отрезке с 2000 г. до н. э. до 1200 г. до н. э. Ветхий Завет обозначает город как Иевус – тем самым подразумевая, кто его контролировал и населял (Нав. 18:16, 28). Если верить библейскому тексту, то иевусеи владели Иерусалимом в конце XI в. до н. э., когда на исторической арене возник царь Давид.
Военные успехи Иисуса Навина стали своеобразным трамплином для вступления Давида в город: «И пошел Давид и весь Израиль к Иерусалиму, то есть к Иевусу. А там были Иевусеи, жители той земли» (1 Пар. 11:4). Визуальный образ Давида для западного мира сформирован благодаря статуе итальянского гения эпохи Возрождения – Микеланджело Буонаротти (1475–1564). Скульптура демонстрирует красивого мускулистого юношу, хотя она была изваяна примерно через 2500 лет после жизни того, кого она изображает.
О царе Давиде написано много. На протяжении трех тысяч лет его обожали и ругали, называли мифическим героем, спасителем и даже серийным убийцей. По словам израильского историка Баруха Гальперна, Давид «не был тем, кого было бы разумно пригласить на обед». И все же для многих людей он является одним из самых популярных и романтических персонажей Библии, прославленным и увековеченным в рассказах о его подвигах и приключениях.
Перечень достижений Давида воистину уникален. Будучи мальчиком, вооруженным пращой, он убил грозного филистимского великана Голиафа; потом совершил головокружительное восхождение от скромного музыканта до придворного сановника и мужа царской дочери; затем провел долгие годы в пустыне, спасаясь от гнева повелителя, – и, наконец, сам стал царем.
Эти легенды зафиксированы в его увлекательной библейской биографии. Впрочем, до недавнего времени не существовало никаких материальных доказательств, подтверждающих, что человек по имени Давид вообще когда-либо существовал. Только в 1993 г. археологи обнаружили на севере Израиля стелу Тель-Дана – обломок базальтовой плиты с надписью о победе царя Арама[163] над израильтянами ориентировочно в 841 г. до н. э., где говорится о «доме Давида». Это важное внебиблейское свидетельство об историчности Давида и основанной им царской династии.
После смерти Иисуса Навина израильтянами правили судьи, к которым приходили «на суд» (Суд. 4:5). Судьи ожесточенно сопротивлялись ассимиляции израильтян в среде других народов Ханаана, призывали разрушать их языческие капища и командовали ополчением. Судьей мог стать и пророк (Самуил), и главарь банды разбойников (Иеффай), и женщина (Девора). Однако со временем судьи утратили способность эффективно бороться с соседями (в первую очередь с филистимлянами), – и тогда евреи захотели царя. Так монархом был провозглашен высокий и красивый Саул – представитель колена Вениаминова[164] и первый царь в истории Израиля.
Саула уважали как отличного воина и простого человека – однако он имел вспыльчивый характер и был подвержен приступам меланхолии, ревности и подозрительности. Британский католический писатель и журналист Пол Джонсон отмечал, что Саул – это «непредсказуемый восточный властелин-бандит, который колеблется между внезапным великодушием и неуемной яростью (возможно, с маниакально-депрессивным оттенком), всегда храбрый, несомненно одаренный, но балансирующий на грани помешательства и временами переходящий ее»). Молодой Давид успокаивал буйного повелителя искусной игрой на кинноре – музыкальном инструменте, напоминающем арфу.
Легендарная победа над огромным филистимским воином Голиафом окончательно открыла Давиду путь ко двору, и Саул выдал за него свою дочь Мелхолу. Предварительно царь потребовал от будущего зятя свадебный дар – сотню кусков крайней плоти, срезанных с тел убитых филистимлян. Давид принес не 100, а 200 кусков. О его последующих ратных подвигах израильские женщины пели: «Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч!» Неудивительно, что вскоре монаршая милость сменилась злобой и завистью к юноше. Давид бежал в пустыню и служил врагам – филистимлянам, – пока не умер Саул, разгромленный филистимлянами в битве при горе Гелвуй (Гильбоа). Предание гласит, что он, пораженный стрелами неприятелей, бросился на меч. Три царских сына – Ионатан, Авинадав и Малхисуа – тоже пали в бою.
Узнав о гибели Саула и его основных наследников, Давид приехал в Хеврон – главный город колена Иудина.[165] Оно населяло Иудею – обширную область Ханаана к югу от Иерусалима, и местные жители объявили Давида царем иудейским. Фактически это означало отделение Иудеи от Израиля – где трон занял Иевосфей, младший и единственный отпрыск Саула, уцелевший в сражении при Гелвуе. Израиль и Иудея враждовали – но Давид усиливался, а Иевосфей слабел. Полководцы Иевосфея, оценив свои шансы на победу, зарезали спящего монарха и отнесли его голову в Хеврон, дабы снискать расположение Давида. Впрочем, Давид счел это гнусным деянием и велел четвертовать убийц (2 Цар. 4). Затем «пришли все колена Израилевы к Давиду в Хеврон», старейшины помазали его «в цари над [всем] Израилем» (2 Цар. 5:1–3) – и человек, который, будучи ребенком, пас овец, обрел высшую государственную власть.
Продолжая административную традицию, зародившуюся при Сауле, Давид возглавил объединенное Израильское царство. Сначала он обосновался в сердце Иудеи – Хевроне, где похоронены ветхозаветные патриархи. Там монарх правил «семь лет и шесть месяцев» (2 Цар. 5:5), пока не решил перебраться в географический и политически нейтральный центр государства, отдалившись тем самым и от южных, и от северных еврейских племен. Иерусалим идеально подходил для этой задачи. Город лежал на границе территорий, населенных коленами Иуды и Вениамина. Он еще не играл значительной роли в еврейской истории – и, таким образом, соответствовал статусу столицы, откуда можно было руководить Израилем на севере и Иудеей – на юге. К тому же у Иерусалима имелся источник воды Гихон и естественная защита. Существовала только одна проблема – город принадлежал иевусеям, и это требовалось исправить.
Впрочем, Давид выбрал Иерусалим не только из политических соображений, но и из-за сакрального статуса. За тысячу лет до этого городом правил Мелхиседек. В религиозных делах Давиду помогал еврей Садок (ивр.), чье имя содержит отсылку к слову «седек» (др.-евр. – справедливость), являющемуся частью имени древнего первосвященника. Позже царь Соломон (сын и преемник Давида) назначил первосвященником отцовского соратника, и род Садока столетиями сохранял за собой это достоинство. Кроме того, Давид нарек сына, который будет строить Иерусалимский храм, Соломоном. На иврите его имя звучит как «Шломо» (евр. ) и образовано от корня «шин-ламед-мем» (ивр.).[166] Самостоятельное значение корня – «мир», что отсылает к названию города Мелхиседека – Салиму.
План нападения Давида на Иерусалим точно не известен, но расположение города среди окружающих его холмов и долин накладывает определенные ограничения на передвижение вооруженных сил. Как уже отмечалось, Иерусалим стоял на южном отроге восточного гребня Иудейских гор. С трех сторон его обрамляли крутые овраги. Единственный подход к городу в 1000 г. до н. э. был на севере – со стороны, не защищенной естественным барьером. Там возводились стены и другие оборонительные сооружения – в том числе, вероятно, и цитадель иевусеев, именуемая Сионом. Шли века, но ландшафт тех мест не претерпел кардинальных изменений – и после Давида многие завоеватели атаковали город с севера. Среди них были Навуходоносор II, Антиох VII, Помпей, Ирод, Цестий Галл, Тит, крестоносцы, Саладин, османы, британцы и солдаты Арабского легиона.
Ветхий Завет вкратце описывает взятие Давидом Иерусалима (2 Цар. 5:6–9, 1 Пар. 11:4–8). Иевусеи говорили: «Ты не войдешь сюда; тебя отгонят слепые и хромые», – насмехаясь над врагом и подразумевая, что даже увечные отразят атаку еврейской армии. По другой версии, иевусеи разместили на зубчатых стенах крепости своих калек, тем самым предупреждая израильтян, что они тоже ослепнут и охромеют, если посмеют напасть. Давид рассвирепел и осадил город.
Иосиф Флавий – еврейский полководец, ставший римским литератором, – составил единственный исторический внебиблейский отчет о захвате израильтянами Иерусалима. Он сделал это в эпоху Веспасиана и Тита – двух римских императоров, отца и сына, которые построили Колизей (отчасти на средства от разграбления Иерусалима и Второго храма в 70 г.). Таким образом, труд Иосифа Флавия «Иудейские древности» датируется второй половиной I в. Его автор прикоснулся пером к пергаменту спустя 1100 лет после описываемых событий. «…Он [Давид] приложил все свое старание и усердие, чтобы быстрым завоеванием города показать свое могущество и навести страх и ужас на всех тех, кто бы вздумал отнестись к нему таким же [наглым] образом, как то сделали иевусеи, – отмечает Иосиф Флавий. – И действительно, ему удалось с большими усилиями быстро занять Нижний город. Но так как крепость города не сдавалась, то царь, чтобы возбудить в своих воинах больше храбрости, решил прибегнуть к обещанию почетной награды тому, кто бы взобрался по крутой стене обрыва первым на вершину утеса и занял бы крепость, а именно он обещал такому герою предоставить командование над всем войском». Этим героем стал некто Иоав, сын Саруи.
Не исключено, что Иосиф Флавий – уроженец Иерусалима – дал волю воображению либо изложил услышанные еще в детстве легенды. По крайней мере, он дополнил свой рассказ подробностями, которых нет в Библии; кроме того, важную роль играет и перевод древних текстов. Иерусалим слыл хорошо укрепленным городом – и, по мнению многих исследователей, люди Давида проникли туда вовсе не по утесам, а по системе водоснабжения – например через Силоамский тоннель, который проходил под крепостными стенами и вел от источника Гихон к Силоамскому пруду в старейшем городском районе, когда-то населенном иевусеями.[167] В 1860-х гг. британец Чарльз Уоррен – археолог и в дальнейшем шеф лондонской полиции, расследовавший убийства Джека-потрошителя, – обнаружил в Иерусалиме подземный ход, который заканчивался вертикальной шахтой, спускавшейся к Гихону. Она известна как «шахта Уоррена». Во второй половине XX в. израильский археолог Игаль Шило расчистил шахту, а его коллеги Ронни Райх и Эли Шукрон в 2011 г. пояснили, что сеть подземных тоннелей, связывающая Иерусалим с Гихоном, возникла задолго до царя Давида. Систему водоснабжения соорудили хананеи, но ее происхождение датируется ориентировочно XVIII в. до н. э. – тем периодом, когда египтяне упоминали Иерусалим в «текстах проклятий». Иоав – соратник Давида, первым очутившийся в неприятельском стане, – мог проникнуть даже не в Силоамский тоннель (которого, вероятно, тогда еще не существовало), а в хананейские подземные тоннели у источника Гихон в Кедронской долине, пробраться по ним в цитадель, расправиться с сонными стражниками, а затем, – подобно Одиссею, распахнувшему перед греками ворота осажденной Трои, – впустить в Иерусалим израильское войско.
Иными словами, Давид взял Иерусалим и иевусейскую цитадель Сион. С тех пор район на месте города иевусеев называется Городом Давида, или «Ир Давид» (ивр.). Он лежит к югу от Храмовой горы.
Минуло уже 3000 лет, но отзвуки библейского повествования сегодня звучат в арабо-израильском конфликте. «Наши предки, хананеи и иевусеи, построили города и засеяли землю; они построили монументальный город Бир-Салим [Иерусалим]», – говорил Ясир Арафат. Его советник Фейсал аль-Хусейни утверждал: «Прежде всего я палестинец. Я потомок иевусеев, тех, кто жил здесь до царя Давида. Иерусалим был одним из важнейших иевусейских городов в этом районе… Да, это правда. Мы потомки иевусеев».
Фейсал аль-Хусейни – известный в арабском мире как сын Абд аль-Кадира аль-Хусейни (героя Первой арабо-израильской войны), член уважаемой иерусалимской семьи и родственник Ясира Арафата, – был министром по делам Иерусалима в правительстве Палестинской национальной администрации. Он очень любил называть себя потомком иевусеев, «первоначальных землевладельцев Иерусалима».
Обосновывая претензии на Иерусалим, Арафат и аль-Хусейни использовали следующую тактику. Рассказывая о своих иевусейских предках, они фактически заявляли, что палестинцы происходят от людей, которые испокон веков владели Иерусалимом. Таким образом, подразумевалось, что захват города царем Давидом примерно в 1000 г. до н. э. был первым случаем, когда евреи отобрали Иерусалим у его законных палестинских хозяев.
Не желая отставать в пропаганде, Израиль в 1995 г. организовал грандиозный фестиваль «Иерусалим-3000», посвященный юбилею своей столицы, – и определил еврейское завоевание города как его основание. Тем самым израильтяне просто вычеркнули из истории Иерусалима более ранние периоды (ханаанский и иевусейский) – то есть без малого 2000 лет.
Таким образом, взятие Давидом Иерусалима в I тыс. до н. э. имеет отношение к нынешнему арабо-израильскому конфликту. Обе стороны по-своему вышивают полуистлевшее полотно истории.
Филистимляне долгое время были довольны разногласиями между еврейскими племенами. В эпоху царя Саула они искали любую возможность, чтобы рассорить север и юг Израиля, а также воспользоваться соперничеством между Саулом и Давидом в собственных интересах. Потом Иевосфей правил Израилем, а Давид – Иудеей, и филистимлянам нравилась разобщенность и нестабильность двух израильских царств. Как только Давид был помазан царем над всем Израилем, враги мобилизовались. Усиление Израиля под руководством Давида угрожало господству филистимлян в Ханаане – но евреи отразили их атаки. Давид перенес столицу в Иерусалим, и город стал резиденцией его династии – одного из самых долгоживущих царских домов в мировой истории, который просуществовал свыше 400 лет.
Судя по всему, иевусеи остались в Иерусалиме после израильского завоевания либо поселились в районах за пределами Города Давида, таких как Западный холм, – и некоторые из них даже были наделены административными функциями. Ни Библия, ни Иосиф Флавий не говорят о резне местных жителей. Иевусеи упоминаются в Ветхом Завете всего несколько раз, они полностью исчезли из библейского повествования ко времени Вавилонского плена (597 г. до н. э.). Однако 2600 лет спустя иевусеи пережили своеобразное историческое возрождение благодаря палестинской пропаганде второй половины ХХ – начала XXI вв.
Став полновластным хозяином Иерусалима, Давид укрепил ханаанские городские стены и построил Милло (2 Цар. 5:9, 1 Пар. 11:8). Этот термин, который почти все переводчики Библии предпочитают оставлять в транслитерации с иврита, вероятно, обозначает земляную насыпь или возвышение как часть оборонительного бастиона. Он относится к некой крепости, возможно, иевуситской, которая была усовершенствована Давидом, Соломоном и Езекией. В дальнейшем слово «Милло» сменилось словом «Офель» – так называется один из иерусалимских холмов и местность, примыкающая к южной стене Храмовой горы.
Давид охотно пользовался услугами иностранцев. Архитекторами и рабочими у него были финикийцы,[168] телохранителями – хетты и филистимляне. Хирам – царь финикийского Тира – посылал израильскому монарху плотников и каменщиков, а также кедровые бревна (2 Цар. 5:11). Царская резиденция – «кедровый дом» (2 Цар. 7:2) – выросла на северном гребне Города Давида, на обломках каменных зданий, датируемых XIV–XII вв. до н. э.; иными словами, дворец стоял на руинах ханаанской и иевусейской эпохи.
Заняв цитадель Сион, Давид купил у иевусея Арауны гумно с участком земли на вершине восточного хребта – на горе Мориа, к северу от города (2 Цар. 24:18–25). Там был особый выступ в скале, именуемый евреями Камнем Основания, с которого, по легенде, началось Сотворение мира, – и на котором Авраам готовился принести в жертву Исаака. Царь соорудил на горе жертвенник и перенес туда священный Ковчег Завета, отбитый у филистимлян. Ковчег представлял собой деревянный ящик, покрытый золотом и украшенный статуями херувимов. Внутри него хранились Скрижали Завета с Десятью заповедями, данные Моисею на горе Синай. Давид хотел воздвигнуть на Мории храм – но Господь сказал, что царь пролил много крови и строительством должен заняться его сын Соломон (1 Пар. 22:5–12). Впрочем, теперь Ковчег Завета пребывал в израильской столице, и разрабатывались планы храма – а значит, Давид превратил Иерусалим в политический и духовный центр, сделав его не только «городом Давида» (2 Цар. 5:7), но и Градом Божьим.
Через 1600 лет – и спустя столетия после разрушения храма Соломона – мусульмане уверовали, что пророк Мухаммед переместился на гору Мориа из Мекки, а затем вознесся на небеса во время своего знаменитого ночного путешествия. Впоследствии над скальным выступом воздвигли мечеть Куббат ас-Сахра (Купол Скалы). Гумно Арауны в конечном итоге стало известно как Храмовая гора – или, по-арабски, Харам аш-Шариф (араб. – благородное святилище) – святое место иудаизма и ислама. Оно является сакральным и для христиан, главным образом – из-за библейских рассказов про Иисуса Христа и Второй храм при Ироде Великом (I в.). Одни и те же места, важные для разных религий, не являются чем-то редким и невероятным. Например, на Ближнем Востоке и в Средиземноморье римские храмы, возведенные на греческих святынях, переделывались в христианские церкви, а те, в свою очередь – в мечети. Но Храмовая гора в Иерусалиме остается уникальной вот уже 5000 лет – ибо сам город славится самой длинной непрерывной историей религиозного поклонения.
Со взятием Иерусалима Давид обрел столицу, из которой мог руководить всем Израильским царством. За 40 лет правления он завоевал много новых территорий, создав державу, которая простиралась от Синайского полуострова до реки Евфрат. Другие государства были слабы или заняты внутренними проблемами, что позволило Израилю процветать и расширяться. Царь Давид подчинил себе неизраильские города Ханаана – особенно в Изреельской долине; он также покорил близлежащие земли арамейцев, аммонитян, моавитян, идумеев, амаликитян и филистимлян. Единственной соседней страной, которую евреи не захватили и не обязали платить дань, была Финикия (Ливан). И Давид, и Соломон поддерживали хорошие отношения с Хирамом (царем Тира), а Хирам снабжал их строительными материалами и рабочими для возведения дворца и храма. Давид пытался упорядочить международные отношения, делая бывших врагов своими союзниками посредством политических браков. Он приводил их дочерей к себе в иерусалимскую цитадель, откуда контролировал все военные посты в Израиле, всех сборщиков налогов и податей, всех писцов и других чиновников. Наряду с укреплением личной власти Давид также установил в Иерусалиме центр религиозного поклонения, учредил жертвенные церемонии на вершине Мории и передал Соломону все необходимое для строительства храма. Когда Давид умер, его погребли не за городскими стенами, как это было принято, а в Иерусалиме. С тех пор на протяжении почти 300 лет израильских монархов хоронили в царских гробницах.
В деятельности Давида было еще кое-что очень важное. Он установил так называемую Объединенную монархию – союз Израиля и Иудеи, севера и юга со столицей в Иерусалиме. Сам союз продлился менее века, охватив только периоды царствования Давида и Соломона, – однако его значение сохранялось гораздо дольше, а отголоски слышны и сегодня. «В следующем году в Иерусалиме!» – говорили друг другу евреи все 2000 лет существования диаспоры, которая сформировалась после разрушения римлянами Второго храма в 70 г. Тоскуя по родине предков и стремясь вернуться туда, они воспринимали Иерусалим как символ надежды в течение многовекового изгнания, продолжавшегося вплоть до основания Государства Израиль в 1948 г. К тому времени хананеи, иевусеи и амореи уже давно сгинули. Евреи пережили их всех.
Наверное, никто не будет всерьез оспаривать тезис о том, что современные евреи в основном произошли от древних евреев, – но даже это, казалось бы, бесспорное утверждение требует оговорки из-за неясностей в этногенезе ашкеназов.[169] Происхождение арабов еще более туманно. В брошюрах, распространенных ведомством Фейсала аль-Хусейни, говорится: «Иевусеи, которые были среди семитских народов Ханаана, – это народ, от которого произошли сегодняшние палестинцы». В 1994 г. палестинский историк Камиль Асали писал: «Арабы Иерусалима, как и всей Палестины, в большинстве своем являются потомками тех, кто жил в стране с незапамятных времен». Впрочем, эти заявления бездоказательны. В целом историки и археологи сделали вывод, что современные палестинцы гораздо более тесно связаны с арабами Саудовской Аравии, Йемена, Иордании и других арабских стран, нежели с иевусеями, хананеями или филистимлянами. Основные миграции арабов в Палестину произошли после 600 г. – то есть через 1600 лет после того, как Давид и израильтяне победили коренное население Ханаана.
В 1997 г. американо-палестинский ученый Рашид Халиди, профессор истории Ближнего Востока и директор Центра международных исследований Чикагского университета, заявил: «Существует относительно недавняя традиция, которая утверждает, что палестинский национализм имеет глубокие исторические корни. Как и в случае с другими национальными движениями, крайние сторонники этой точки зрения анахронично прочитывают в истории Палестины за последние несколько столетий и даже тысячелетий националистическое сознание и идентичность, которые на самом деле являются относительно современными. Среди проявлений этого мировоззрения – склонность видеть в таких народах, как хананеи, иевусеи, амореи и филистимляне, прямых предков современных палестинцев».
Путаница и преднамеренная двусмысленность в отношении топонимов и национальностей возникают из-за того, что одни и те же слова – «Палестина» и «палестинцы», «Израиль» и «израильтяне» – употребляются для обозначения как древних, так и современных исторических областей, стран и народов. Сегодняшнее Государство Палестина – географически не то же самое, что Древняя Палестина, точно так же, как нынешний Израиль и Древний Израиль – это разные образования. Древний Израиль был лишь северной частью современного Израиля, а южная половина древнего царства, где находился Иерусалим, называлась Иудеей. Древняя Филистимия – родина филистимлян железного века – раскинулась вдоль южного побережья современного Израиля, примерно в районе сектора Газа, как и неоассирийская провинция Палашту на заре I тыс. до н. э. Напротив, римская провинция Сирия Палестинская включала в себя все земли между Сирией и Египтом, – и ее площадь намного превышала площадь сектора Газа и Западного берега реки Иордан, которые сейчас составляют Государство Палестина. По словам Филиппа Дэвиса, профессора кафедры библейских исследований Шеффилдского университета, «имена и исторические идентичности не связаны друг с другом в том простом смысле, в каком предполагают подобные аргументы. …Современные палестинцы делят один ярлык с древними филистимлянами, а современные израильтяне – с древними израильтянами, но ни в том, ни в другом случае на самом деле нет очень сильной связи… Население Ближнего Востока кардинально изменилось, и ярлыки надо использовать с должной осторожностью…»
Обсуждая этногенез нынешних палестинцев и израильтян, нужно иметь в виду бурную историю региона и массовые миграции последних 4000 лет. Следует помнить о волнениях и перемещениях народов в новоассирийский, нововавилонский и раннеримский периоды (I тыс. до н. э.); о возникновении ислама (VII в.); о вторжении в Палестину персов, арабов, сельджуков, крестоносцев, монголов, мамлюков и османов (VII–XVI вв.); о переселении евреев и арабов в этот регион и исходе из него (XIX–XX вв.). В результате многовековых миграционных процессов, войн, ассимиляции и аккультурации крайне маловероятно, что кто-либо, живущий в исторической Палестине сегодня, – неважно, араб или еврей, обладатель палестинского или израильского паспорта, мусульманин, христианин или иудей, – сумеет продемонстрировать свою истинную родословную, восходящую к древним обитателям «земли, текущей молоком и медом», будь то хананеи, иевусеи, филистимляне либо израильтяне.
Глава 3
Город Соломона
И начал Соломон строить дом Господень в Иерусалиме на горе Мориа, которая указана была Давиду, отцу его, на месте, которое приготовил Давид, на гумне Арауны Иевусеянина.
2 Пар. 3:1
Весь религиозный облик современного мира обусловлен отсутствием в Иерусалиме сумасшедшего дома.
Томас Пейн
Соломон не упоминается в древних внебиблейских текстах;[170] поэтому его история реконструируется почти исключительно по Библии. Этот царь Израиля был вторым сыном Давида и Вирсавии – женщины редкой красоты, на которой Давид женился, чтобы скрыть прелюбодеяние, и мужа которой, доблестного воина Урию, приказал бросить в гущу сражения и отступить от него, дабы он погиб (2 Цар. 11:15). При рождении ребенок получил символическое имя «Иедидия» («возлюбленный Богом», 2 Цар 12:25), но прославился под тронным именем «Соломон», или, на иврите, «Шломо», образованным от того же корня, что и слово «шалом» («мир»). В раннем возрасте он был помазан на царство при жизни отца – и не без участия своей амбициозной матери. Этот шаг обеспечил установление монархической династии, которой израильская история еще не знала. В восшествии на престол Соломона поддержали пророк Нафан, священник Садок и командир дворцовой стражи Ванея (3 Цар. 1:38–39). Во время торжества юноша ехал на царском муле, что стало прообразом въезда Иисуса Христа в Иерусалим тысячелетие спустя.
Царь Соломон унаследовал державу Давида вместе с дипломатическими связями и влиянием, простиравшимся от Месопотамии до Египта, – хотя собственно израильские владения протянулись «от Дана до Вирсавии» (Суд. 20:1; 1 Цар. 3:20) и не выходили за границы земель, занятых евреями в период завоевания Ханаана. На заре I тыс. до н. э. Израиль доминировал в международной торговле, контролируя два основных коммерческих маршрута: Виа Марис (лат. Via Maris – приморский путь), соединявший Египет с Сирией, Анатолией и Месопотамией, а также Царскую дорогу (лат. Via Regia), которая вела из Египта на восточный берег Иордана, а оттуда через Дамаск – в Месопотамию и Персию. Евреи взимали пошлины с купцов. Соломон построил флот и разместил его в порту Ецион-Гавер. Его партнерами являлись предприимчивые финикийцы. Царь импортировал лошадей и колесницы из Киликии,[171] Анатолии и Египта, золото – из Офира в Восточной Африке, кедр и кипарис – из Ливана, а также другие товары – альмуг (сандаловое дерево), драгоценные камни, слоновую кость, обезьян и павлинов. Израиль процветал – «и сделал царь серебро в Иерусалиме равноценным с простыми камнями, а кедры, по их множеству, сделал равноценными с сикоморами,[172] растущими на низких местах» (3 Цар. 10:27).
О мудрости Соломона и поныне ходят легенды. Ему приписывают большую часть Книги Притчей Соломоновых, а библейский текст указывает, что царь изрек 3000 притч и спел 1005 псалмов (3 Цар. 4:32). Притчи Соломона – это человеческие наблюдения и боговдохновенные учения, в которых отражены универсальные и вечные принципы праведной жизни. Согласно Библии, Господь дал Соломону «мудрость и весьма великий разум, и обширный ум» (3 Цар. 4:29) – «и была мудрость Соломона выше мудрости всех сынов востока и всей мудрости Египтян. Он был мудрее всех людей… и имя его было в славе у всех окрестных народов» (3 Цар. 4:30–31).
Слухи о богатстве и благоразумии монарха распространились далеко за пределы Израиля, и Иерусалим посетила легендарная царица Савская – повелительница царства Саба (Шеба), которое, вероятно, существовало на юго-западе Аравийского полуострова (ныне – территория Йемена). «Царица южная» прибыла «от пределов земли послушать мудрости Соломоновой» (Мф. 12:42) – и узрела Соломона во всей его красе, славе и великолепии.
Известна притча о Соломоновом решении (Соломоновом суде), когда правитель разрешил спор двух блудниц, каждая из которых утверждала, что является матерью ребенка. Царь предложил рассечь живого младенца пополам, тем самым поделив его между спорщицами. Одна женщина одобрила предложение, но другая – настоящая мать – умоляла не убивать малыша и передать его на попечение сопернице. Таким образом Соломон определил истинные чувства женщин по отношению к ребенку, а история в мгновение ока разлетелась по всему Израилю и стала примером справедливого и беспристрастного суда (3 Цар. 3:16–28).
Помимо торговли, Соломон активно занимался строительством. Он укрепил цитадели и поселения на севере страны, в Изреельской долине, в пустыне и на прибрежной равнине – Хацор, Мегиддо, Газер, Валааф и Федмор, а также основал Нижний Вефорон (Бефорон) – город к северо-западу от Иерусалима по дороге к морю, которая тянется к холмам вокруг столицы (3 Цар. 9:15–17). Столицу же повелитель обнес мощной крепостной стеной. Также он затеял масштабное строительство в Иерусалиме. На самом деле, за исключением Ирода Великого, ни один человек за долгую историю города не оказал большего влияния на его физический облик, чем Соломон. Сын Давида намеренно усиливал Иерусалим как духовный, политический и экономический центр Израиля. Храм возводился в течение семи лет – но рядом с ним за 30 лет вырос роскошный дворцовый комплекс. Там были колонный зал, зал суда, церемониальный зал с троном из слоновой кости, покрытый золотом, и дом для прекрасной египтянки, дочери фараона – любимой жены Соломона. Все эти сооружения из дорогих тесаных камней и кедрового дерева, вероятно, находились к югу от вершины горы Мориа, где раньше стоял храм, а теперь – мечеть Аль-Акса; далее возвышалась старая стена Города Давида. Сегодня в Иерусалиме от зданий Соломона ничего не осталось.
Соломон взимал высокие налоги, чтобы финансировать свои строительные проекты (3 Цар. 9:15). Для надзора за сбором налогов он назначил чиновников в 12 административных округах за пределами Иудеи – южной части государства, где располагался Иерусалим. Каждый округ один месяц в году снабжал царский двор продуктами. Дневной паек составлял 30 коров[173] пшеничной муки, 60 коров прочей муки, «десять волов откормленных и двадцать волов с пастбища, и сто овец, кроме оленей, и серн, и сайгаков, и откормленных птиц» (3 Цар. 4:22, 23). Этих припасов хватило бы на 35 000 человек – придворных, слуг, воинов и других людей, даже вне столицы, ибо в Иерусалиме тогда не было столько жителей.
Разделив страну на дюжину административных округов, Соломон перекроил старые племенные границы, дабы обеспечить подчинение подданных центральному правительству в Иерусалиме. Но Иудея – южная часть Израиля, где находилась столица, – была освобождена от пошлин и налогов, что оскорбляло и раздражало остальное население. Вскоре северные племена взбунтовались против несправедливости и демонстративного фаворитизма монарха. Имя «Соломон» означает «мир» – но библейские записи намекают, что не все было мирно в годы его правления. Помимо чрезмерного налогообложения, царь мобилизовал десятки тысяч израильских мужчин. Не имея достаточного количества невольников и не желая истощать казну выплатами наемным рабочим, он требовал, чтобы израильтяне рубили кедры в Ливане, сплавляли их на плотах в порт Яффу, везли оттуда в Иерусалим и строили храм, дворцовый комплекс и другие объекты.
В сфере внешней политики Соломон заключал браки с дочерьми из многих царских семей. Первым делом он породнился с фараоном (3 Цар. 3:1) – но также полюбил моавитянок, аммонитянок, идумеянок, сидонянок и хеттеянок – словом, «многих чужестранных женщин» из тех народов, к которым Господь строго-настрого наказал не приближаться к евреям, дабы прелестницы не склонили их сердца к своим богам. Именно к этим женщинам и «прилепился Соломон любовью», и было у него 700 жен и 300 наложниц (3 Цар. 11:1–3). Впрочем, еще во время скитаний евреев по пустыне после исхода из Египта Господь знал, что однажды они захотят себе царя, – и дал подробный список того, что должен и чего не должен делать будущий царь (Втор. 17:14–19). Например, ему не следовало умножать себе жен, «дабы не развратилось сердце его». Но Соломон нарушил запрет: вследствие многочисленных браков с иностранками он обзавелся гаремом, который размещался во дворце, – рядом с храмом, главным культовым зданием в Израиле. Это привело не только к моральным излишествам, но и к обустройству языческих капищ на холме к востоку от Города Давида. Ветхий Завет отмечает, что Соломон соорудил капище «Хамосу, мерзости Моавитской» и «Молоху, мерзости Аммонитской», – и сделал так «для всех своих чужестранных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам» (3 Цар. 11:7, 8). Разгневанный Господь дважды являлся грешнику – но тот не внял Его заветам. Тогда Господь пригрозил передать царство Соломона рабу (3 Цар. 11:9–12). Как мог знаменитый мудрец сперва воздвигнуть грандиозный храм, а после поощрять изготовление языческих святынь и даже поклоняться им – остается загадкой. Впрочем, это дает повод задуматься о его истинной мудрости. Из-за вероотступничества царя оскверненный им холм прозвали «горой разврата». Если Давид изгнал хананеев и их богов из Иерусалима, то Соломон вернул их.
Пожалуй, Соломон – самый странный библейский персонаж. Он слыл почти пророком – но демонстрировал удивительное легкомыслие. Он пользовался уважением как благоразумный монарх – но жил в роскоши за счет подданных, надеялся обрести безопасность через брачные союзы и настроил против себя половину страны. Он считался праведником – но ударился в распутство и язычество, чем навлек на себя Божий гнев. Несмотря на роскошь столицы и богатство Израиля, невзирая на то что Соломон еще при жизни стал легендой, в его державе не все складывалось хорошо. Впрочем, кое-что царю определенно удалось: Иерусалимский храм олицетворял собой превосходный результат сочетания светских и духовных усилий повелителя. В течение четырех столетий он сиял на горе Мориа, которую нарекли Храмовой горой, – и весь Израиль искал здесь света в бурные дни политических интриг и религиозного забвения. Другие святилища, вероятно, тоже существовали, но храм был центром поклонения богоизбранного народа. Когда его строительство завершилось, Иерусалим окончательно превратился в Ир ха-Кодеш (ивр.) – Священный Город.
Храм Соломона был возведен на месте жертвенников Авраама и Давида. Когда-то тут находилось гумно Арауны, купленное Давидом; в эпоху Маккавеев здесь стоял Второй храм – а сегодня то же самое место занимает мечеть Куббат ас-Сахра (Купол Скалы). Собственно, под ее позолоченным куполом покоится Камень Основания (Краеугольный камень), почитаемый в том числе мусульманами. Следуя традиции Мелхиседека, Авраама и своего отца, Соломон использовал Камень Основания для жертвоприношений еще до постройки храма. Скальный выступ на горе Мориа стал национальным алтарем.
Иерусалимский храм, обычно именуемый «Бейт Яхве» (др.-евр.) или «Бейт Элохим» (ивр.)[174] – то есть «Дом Бога» – строился по указанию Господа (3 Цар. 6). Отделанный золотом, кедром и кипарисом, он отличался дорогим убранством и уникальной отделкой, но никак не внушительными габаритами, ибо имел всего лишь 60 локтей в длину, 20 – в ширину и 30 – в высоту (в привычных нам единицах измерения это 30 м на 10 м, высота – 15 м; для сравнения – его можно было бы свободно поместить внутри Храма Христа Спасителя в Москве). В потайной комнате, известной как Святая святых и расположенной над Краеугольным камнем, хранился Ковчег Завета со скрижалями, который на протяжении столетий считался главной святыней Израиля.
Когда храм был готов, священники торжественно перенесли туда ковчег (3 Цар. 8:3, 4). Соломон заклал десятки тысяч жертвенных животных, а также организовал недельный пир и пышное празднование. Молясь в храме, он, подобно Мелхиседеку, действовал как царь и первосвященник. Преклонив колени перед жертвенником и воздев руки к небу, Соломон просил Господа услышать молитвы. Затем «сошел огонь с неба и поглотил всесожжение и жертвы» (2 Пар. 7:1), и «облако наполнило дом Господень» (3 Цар. 8:10). Бог явился Соломону и сказал: «Я услышал молитву твою и прошение твое, о чем ты просил Меня; [сделал все по молитве твоей]. Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи Мои и сердце Мое там во все дни» (3 Цар. 9:2–3).
Конечно, ни древние, ни современные тексты не описывают подробно таинства, которые совершались в храме, – ибо это все же таинства. Общие представления о храмовых ритуалах дают правила, которым следовал Авраам на горе Мориа. Линия сакральной преемственности Иерусалима не прерывалась испокон веков – с тех пор, когда он еще звался Салимом, – но приближались тяжелые времена. После смерти царя Соломона над городом сгущалась тьма.
Глава 4
Город в эпоху двух царств
Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нем, все любящие его! возрадуйтесь с ним радостью, все сетовавшие о нем…
Ис. 66:10
Иерусалим – это история мира; и даже больше – это история неба и земли.
Бенджамин Дизраэли. Танкред, или Новый крестовый поход
Соломон вступил на престол около 967 г. до н. э. и правил примерно 40 лет. При нем Объединенная монархия становилась все более могущественной. Если верить Библии, эпохи Давида и Соломона ознаменовали золотой век в истории Иудеи и Израиля. Это было время беспрецедентного процветания. Двенадцать колен Израилевых – десять на севере и два на юге, состоявшие из потомков двенадцати сыновей Иакова, – теперь представляли собой грозную силу в регионе, а Иерусалим, их столица, превратился в важный административный центр. Но власть и благополучие длились недолго. После смерти Соломона череда царей – включая членов рода Давида, – правила землями Иудеи и Израиля в течение следующих 400 лет. Как записано в ветхозаветной Третьей книге Царств, те годы изобиловали междоусобицами и катастрофами.
После кончины царя Соломона престол унаследовал его сын Ровоам. Однако новоиспеченному монарху не следовало ожидать мира и спокойствия. Когда северные племена узнали, что Ровоам намерен увеличить гнетущие налоги, введенные еще Соломоном, они взбунтовались и призвали своего государя.[175] Им был Иеровоам – опальный чиновник, прежде надзиравший за рабочими. Пророк Ахия обещал ему царствование над десятью коленами (3 Цар. 11:28–40). Обеспокоенный Соломон хотел убить Иеровоама, но тот бежал в Египет и жил там под покровительством фараона Шешонка до самой смерти царя. Затем Иеровоам вернулся в Израиль, возглавил мятежные северные племена и выбрал своей столицей город Сихем.[176] Объединенная монархия распалась на Северное Израильское царство и Иудейское царство.[177] Первым из Сихема руководил Иеровоам I, вторым из Иерусалима правил Ровоам.[178]
Иеровоам I изменил религиозные приоритеты государства. Живя при дворе фараона, он видел, как египтяне поклоняются Апису (священному быку), и велел отлить из золота двух тельцов – подобных тому, какого изготовили евреи, скитавшиеся по пустыне, пока Моисей находился на горе Синай. Золотой телец исторически олицетворял вероотступничество еврейского народа – но Иеровоам руководствовался сугубо практическими соображениями. Он пытался перебить духовное влияние Иерусалима и отвадить подданных от посещения Иерусалимского храма. Монарх обустроил капища в Дане и Вефиле (на северной и южной границе Северного Израильского царства), а также установил собственные обряды, жертвоприношения и праздники (3 Цар. 12:26–33). Летописцы прозвали эти аберрации «грехом Иеровоама».
Впрочем, надежды царя не оправдались – многие представители северных племен бежали от религиозных извращений, язычества и ереси в Иерусалим, к Ровоаму. Согласно Библии, они бросали свое имущество, дома и земельные наделы – и перебирались в Иудею. Среди них были священнослужители – ибо «оставил их Иеровоам и сыновья его от священства Господня и поставил у себя жрецов к высотам, и к козлам, и к тельцам, которых он сделал» (2 Пар. 11:14, 15). Вслед за священниками в Иерусалим устремились и другие евреи, «расположившие сердце свое, чтобы взыскать Господа Бога Израилева» (2 Пар. 11:16).
Иудея окрепла, но и ее не миновало веротступничество. Местные жители тоже грешили: «И устроили они у себя высоты и статуи и капища на всяком высоком холме и под всяким тенистым деревом. И блудники были также в этой земле и делали все мерзости тех народов, которых Господь прогнал от лица сынов Израилевых» (3 Цар. 14:23–24). Все это привело к ужасным последствиям для обоих царств, и вскоре первая из череды катастроф обрушилась на Древний Израиль.
«На пятом году царствования Ровоама, Сусаким, царь Египетский, пошел на Иерусалим, – потому что они отступили от Господа, – с тысячью и двумя стами колесниц и шестьюдесятью тысячами всадников; и не было числа народу, который пришел с ним из Египта, Ливиянам, Сукхитам и Ефиоплянам», – повествует Ветхий Завет (2 Пар. 12:2, 3). Далее отмечается, что фараон пришел в Иерусалим и «взял сокровища дома Господня и сокровища дома царского; все взял он» (2 Пар. 12:9). Библейский Сусаким (иногда его именуют Шишаком) – это, скорее всего, Шешонк I, монарх из числа потомков ливийских наемников, основавший XXII династию Египта.
Поход Сусакима (Шешонка) в Ханаан лег в основу первого фильма про археолога и искателя приключений Индиану Джонса – «Индиана Джонс: В поисках утраченного ковчега» (1981). Его сюжет предполагает, что фараон увез из Иерусалима не только сокровища храма, но и Ковчег Завета (хотя никаких исторических свидетельств тому нет).
Названия населенных пунктов, захваченных Шешонком, высечены на стенах Карнакского храма, что недалеко от Луксора, – но Иерусалим там не упоминается. Согласно надписи, около 925 г. до н. э. фараон нападал на ханаанские города на юге, севере и прибрежных равнинах – однако большинство из них располагалось не в Иудее, а в Северном Израильском царстве либо в южной части Негева.[179] К тому же библейское повествование не подтверждается иными источниками. Поэтому вопрос о египетском завоевании Иерусалима до сих пор обсуждается. Некоторые исследователи принимают рассказ о разграблении Шешонком города, но, по мнению других, в эту историю нельзя верить. Фрагмент надписи, обнаруженный в Карнаке, может указывать на восстание в Сирии и Палестине, происходившее в конце X в. до н. э. Вероятно, иудейский царь Ровоам попросил фараона помочь навести порядок в его землях, а богатства Иерусалима были платой египтянам за оказанные услуги. Не исключено и то, что армия Шешонка остановилась на городских окраинах и Ровоам откупился от врагов, – тем самым сохранив столицу целой и невредимой, но фактически разорив ее.
Интересно, что еще до всех этих злоключений Ровоам построил оборонительные сооружения на западе, юге и востоке Иудеи (2 Пар. 11:5–12) – но, видимо, они не выдержали первого же испытания. При этом царь отказался возводить укрепления на севере, ибо надеялся когда-нибудь вернуть северные племена в состав своего государства.
С момента раскола Объединенной монархии и в последующие 200 лет Северное Израильское царство и Иудейское царство часто конфликтовали. Их судьбы были неразрывно связаны, а история взаимоотношений пестрела эпизодами вражды и боевых действий – особенно в пограничной зоне к северу от Иерусалима: «И война была между Ровоамом и Иеровоамом во все дни жизни их» (3 Цар. 15:6); «И были войны у Ровоама с Иеровоамом во все дни» (2 Пар. 12:15). Оба государства считали контроль над приграничным регионом критически важным. Споры и междоусобицы продолжались из поколения в поколение – и со временем город утратил былое значение для подавляющего большинства евреев. Святость и возвышенность Иерусалима затмили взаимные обиды и претензии Израиля и Иудеи, а также алчность и жестокосердие их правителей.
Преемник Ровоама, иудейский царь Авия, продолжил дело отца и тоже сражался с Иеровоамом – но северные монархи не остались в долгу. В IX–VIII вв. до н. э. они не раз атаковали Иерусалим.[180] Первое нападение было совершено Ваасой – правителем Израиля, который двинулся на Иудею и добрался до Иерусалима приблизительно в 875 г. до н. э. В ответ Аса, царь Иудеи, заключил союз с владыкой Арама – Венададом (Бар-Хададом II), подкупив его сокровищами «дома Господня и дома царского» (3 Цар. 15:18) и попросив вторгнуться в Израиль. Венадад с радостью исполнил щедро оплаченную просьбу. Второй агрессор, арамейский (сирийский) царь Азаил (сын Бар-Хадада II), тоже пришел с севера – библейские авторы рассматривали его как орудие божественного наказания за грехи Израильского царства. Азаил захватил часть Израиля примерно в 841 г. до н. э. и через несколько лет пригрозил осадить Иерусалим – но иудейский монарх Иоас, подобно своим предшественникам, надеялся умилостивить грозного завоевателя и прислал ему храмовые сокровища. Впрочем, от взятки не было толку: Иерусалим подвергся нападению, а Иоаса убили в результате дворцового переворота. Ветхий Завет рассказывает еще об одном Иоасе – царе Израиля, а не Иудеи, который разрушил оборонительные стены Иерусалима; тогда храм был опять разграблен. Это случилось около 785 г. до н. э. – при иудейском правителе Амасии. Его наследник Озия всерьез озаботился безопасностью города и принялся укреплять Иерусалим, опасаясь вторжения нового потенциального врага, набиравшего силу, – Ассирийской империи. Озия возвел дополнительные башни, поставил на них баллисты и катапульты «для метания стрел и больших камней» (2 Пар. 26:15), а также собрал внушительное и хорошо оснащенное войско. Атаковали ли в итоге Иерусалим ассирийцы – неизвестно.
Иными словами, соперничество Израиля и Иудеи протекало напряженно и при активном участии других государств. Сперва Израиль являлся доминирующей силой с большей территорией и многочисленным населением. Он богател и мог похвастаться плодородной почвой и мягким климатом – в отличие от засушливой Иудеи, которая оставалась довольно бедной. Новый золотой век начался для Израильского царства где-то между IX–VIII вв. до н. э. Около 853 г. до н. э. оно было вполне могущественным, чтобы сопротивляться Ассирийской империи, которая быстро расширялась, захватывая земли к западу от Месопотамии.
Но процветание длилось недолго, ибо народ Израиля отпал от благодати. Принимая иноземных женщин и чужих богов, израильтяне отказывались от завета с Единым Истинным Богом. Они возвели алтари и капища, возродили идолопоклонство. Тот факт, что очередной царь, порочный Ахав, взял в жены финикийскую царевну-язычницу Иезавель, говорил о заметной перемене нравов к худшему. Иезавель – один из главных отрицательных персонажей Библии, она изображается как коварная интриганка, развратница и деспотическое чудовище. Ахав под ее влиянием дошел до того, что стал служить и поклоняться Ваалу[181] – чем погубил свою душу (3 Цар. 16:31–33). В Ветхом Завете грехи искупаются кровью, страданиями и разрушениями – поэтому Израиль погрузился в хаос и погряз в жестоких распрях, которые порой затрагивали и Иудею.
Ереси, одобряемые при Ахаве, неистово обличал пророк Илия – наверное, важнейший религиозный деятель в истории Израиля после Моисея. Дед Ахава, Амврий, основал новую столицу Северного Израильского царства – Шомрон (Самарию), и с первой половины IX в. до н. э. именно она конкурировала с Иерусалимом. По словам Иосифа Флавия, Ахав в своем нечестии нисколько не отличался от предыдущих царей, подражая им в злодеяниях и глумлении над Всевышним. Будучи ревностным поборником чистоты веры, Илия критиковал идолопоклонство и отступничество венценосной четы. Пророк совершил множество чудес, дабы переубедить Ахава и наставить его на путь истинный, – например запечатал небеса, лишив Израиль дождей на несколько лет. Это спровоцировало страшный голод – и, согласно замыслу Илии, израильтяне должны были раскаяться и вернуться к соблюдению Божьих заповедей. Спустя некоторое время пророк распечатал небеса, победил жрецов Ваала в состязании на горе Кармель[182] и собственноручно казнил их. Разъяренная царица Иезавель поклялась убить Илию, но тот бежал в пустыню. Примечательно, что пророк не отправился в Иерусалим: вероятно, для столь праведного человека этот город уже не имел прежнего сакрального значения.
Дочь Ахава и Иезавели, Гофолия, была выдана замуж за иудейского царя Иорама, чтобы улучшить отношения между Израилем и Иудеей. Прожив всю жизнь под влиянием ваализма, злая Гофолия ввела поклонение Ваалу в Иерусалиме и использовала все принадлежности храма для отправления языческих культов. Вообще оба израильских царства успешно переняли ханаанские религиозные практики. Еврейские пророки осуждали аммонитян за служение Молоху, моавитян – за детские жертвоприношения изрыгающему огонь Хамосу, а филистимлян – за веру в Дагона. Но пророки также упрекали своих соплеменников в том, что они почитали чужих богов, отрекаясь от монотеизма. Плодородие являлось доминирующим мотивом в ханаанском искусстве. Фигурки и статуэтки IX–VIII вв. до н. э., найденные в Иерусалиме, часто имеют гипертрофированные сексуальные черты. Ритуальная проституция была поразительно груба – так, в ханаанских храмах имелись комнаты, где девушки теряли невинность с незнакомцами, принося тем самым жертву богине плодородия. Пророки постоянно – но не слишком успешно – увещевали евреев сторониться подобных мерзостей и извращений.
В районе современного Иерусалима лежит долина Еннома (Хинном), которая является символом Судного дня в иудаизме и христианстве. От ее названия произошло выражение «геенна огненная». В древности евреи сжигали здесь мусор и мертвых животных, а также проводили языческие обряды. Позже долина превратилась в свалку. Смрад и ассоциации, связанные с огнем, сделали Хинном символом ада. Долина начинается от улицы Кинг Джордж в центре Иерусалима, огибает стены Старого города, пересекает Иудейскую пустыню и выходит к Мертвому морю.
Помимо продвижения ваализма Гофолия истребила «все царское племя» Иудеи (2 Пар. 22:10) – то есть потомков Давида мужского пола. Спасся только маленький Иоас, внук Иорама. Первосвященник Иодай спрятал ребенка в храме и укрывал там шесть лет, пока сумасбродная царица находилась у власти. Правление Гофолии завершилось трагически, но предсказуемо: по наущению Иодая с ней расправились истинно верующие евреи, которые еще оставались в городе. Династия Давида была восстановлена, юный Иоас – возведен на престол, а жрецы и капища Ваала – уничтожены. Новоиспеченный монарх и народ торжественно обещали повиноваться Богу. Иоас отремонтировал храм и хранил верность Господу до самой смерти Иодая, но затем впал в грех и даже убил сына своего спасителя. Несколько позже Иоаса постигла аналогичная участь от рук собственных слуг в дворцовой спальне.
Многие драматические события в истории Древнего Израиля обусловлены контактами с Ассирией. Название «Ассирия» образовано от наименования ее первой столицы – Ашшура, возведенной на берегу Тигра, к югу от Ниневии и Нимруда. Центр Ассирийского царства располагался в Северной Месопотамии (ныне территория Ирака). Главные города были построены вдоль Верхнего Тигра и у подножия горной цепи Загрос, которая отделяет Междуречье от Иранского нагорья.
Ассирия превратилась в империю на закате II тыс. до н. э. По легенде, к 1100 г. до н. э. ассирийский царь Тиглатпаласар I 28 раз переправлялся через Евфрат, чтобы дать отпор арамеям, регулярно атаковавшим его владения. Далее последовал период упадка Ассирии, но к 911 г. до н. э. Адад-нирари II положил конец смуте, осуществил реформы – и началась новоассирийская эпоха. Расширяясь, Ассирия соприкасалась с людьми и местами, упомянутыми в Библии. Ашшурнацирапал II (внук Адад-нирари II) успешно вел захватнические войны – и в 859 г. до н. э. его сын Салманасар III обратил взор на запад. Более десятка государств Леванта образовали антиассирийскую коалицию – к ней примкнули финикийцы, арамеи, аммонитяне, египтяне, израильтяне и арабы, едва появившиеся на исторической сцене. В 853 г. до н. э. враги встретились у селения Каркар на севере Сирии. Исход битвы доподлинно неизвестен, но в ней участвовало наибольшее число правителей, чем в каком-либо из предыдущих сражений. Тем не менее продвижение ассирийцев в Левант было временно приостановлено.
Впрочем, ассирийская армия и так сеяла ужас по всему Древнему Ближнему Востоку. Ассирийцы славились невероятной жестокостью и слыли мастерами пыток. Они складывали пирамиды из отрубленных вражеских голов, отрезали побежденным носы и уши, вырывали языки, выкалывали глаза и сдирали кожу с еще живых неприятелей. По улицам Ниневии – второй и самой знаменитой ассирийской столицы, прозванной «городом крови», – маршировали толпы униженных пленников, обращенных в рабство. Великий завоеватель Тиглатпаласар III, правивший в 745–727 гг. до н. э., захватывал все новые и новые земли и присоединял их к своим владениям. Именно он запустил систематическую политику ассимиляции целых племен и даже народов, переселяя жителей покоренных стран и регионов в разные провинции Ассирийской империи.
Возвращение ассирийцев в Ханаан было лишь вопросом времени, поэтому в 730-х гг. до н. э. арамейский царь Ризон II (Библия называет его Рецином) и израильский повелитель Факей решили опять сформировать антиассирийскую коалицию. Иудейский монарх Иоахаз не примкнул к этому союзу по рекомендации пророка Исаии – и тогда Рецин с Факеем задумали осадить Иерусалим и свергнуть Иоахаза. Исаия предостерег царя от союза с Ассирией – но, вопреки совету, отчаявшийся Иоахаз обратился за помощью к Тиглатпаласару III и, по традиции, опустошил сокровищницу храма, дабы уплатить необходимую взятку. Возможно, это была не взятка, а дань – по крайней мере, так она упоминается в ассирийских каменных надписях, найденных в Нимруде. Тиглатпаласар III с радостью откликнулся на предложение Иоахаза, взял несколько израильских городов, а в 732 г. до н. э. – после продолжительной осады – овладел арамейской столицей (Дамаском) и казнил Рецина.
Устранение арамеев позволило Израилю при Иеровоаме II и Иудее при Озии реализовать самую масштабную экспансию в истории двух царств. Они объединились, дабы вернуть земли, захваченные еще Давидом и Соломоном, но утраченные после развала Объединенной монархии. Озии удалось завладеть Идумеей и покорить почти всю Филистию. Иеровоам II прорвался к Евфрату и Мертвому морю. Затем, когда Ассирия втянулась в конфликты с государствами к северу и западу от своих границ, Израиль и Иудея вместе отвоевали Трансиорданию – и в совокупности достигли размеров царства Давида. Иерусалим разросся на северо-запад, поглотив около 60 гектаров, что сделало его гораздо больше любого другого иудейского города того времени – например, Лахиш, второй по величине иудейский город, занимал менее девяти гектаров.
Победы на поле брани и территориальная экспансия возбудили у евреев гордыню и породили ложное чувство безопасности. Пророки бичевали моральные и духовные недостатки сородичей. Голоса Амоса, Исаии и Михея звучали в Иудее и Израиле – и предупреждали о зловещей угрозе со стороны Ассирии.
Вместе с тем Ассирия, судя по всему, обложила Северное Израильское царство данью и не нападала, пока ей исправно платили. Таким образом, для ассирийцев Израиль был второстепенным, но надоедливым вассальным государством, лежащим в важной буферной зоне между Месопотамией и Египтом. Последний израильский царь, Осия, хотел сбросить ассирийское иго и попытался стравить две могущественные ближневосточные державы того времени – Египет и Ассирию. Вероятно, прельстившись обещаниями Египта, он не прислал требуемую дань Салманасару V (сыну и наследнику Тиглатпаласара III).
Реакция Салманасара была быстрой и смертоносной. Он осадил Шомрон (Самарию) – столицу Северного царства, и через три года город пал. Ассирийцы начали депортировать израильтян: так, Салманасар «поселил их в Халахе и в Хаворе, при реке Гозан, и в городах Мидийских» (4 Цар. 17:6). Вскоре после взятия Шимрона царь умер, и его преемник Саргон II продвинулся на юг вплоть до Иерусалима, продолжая дело старшего брата. «Я осаждал и покорил Самарию и увел как военную добычу 27 290 жителей», – гласит ассирийская летопись, повествующая о деяниях монарха. Кроме того, Саргон инициировал политику замещения населения, распорядившись привести в Израиль жителей других захваченных земель – «из Вавилона, и из Куты, и из Аввы, и из Емафа, и из Сепарваима» (4 Цар. 17:24). Эти люди заменили изгнанные и рассеянные десять еврейских племен Северного царства, которые с тех пор считаются потерянными коленами Израиля – и от которых никогда не было вестей (кроме анекдотических рассказов и маргинальных теорий о том, что в итоге от них произошли коренные американцы, валлийцы, японцы или пуштуны).
Гибель Израильского царства трактуется в Ветхом Завете как божественное возмездие за грехи, совершенные еврейским народом. Большая его часть сгинула, однако два колена – Иуды и Вениамина – по-прежнему населяли Иудею, которая повиновалась Ассирии, тем самым избежав разрушения.
Итак, к 722 г. до н. э. Северное Израильское царство исчезло. Однако Южное Иудейское царство все еще существовало – и на закате VIII в. до н. э. оно очнулось от оцепенения. Население Иерусалима увеличилось благодаря притоку беженцев из разоренного Израиля. Теперь вассальные государства и провинции Ассирийской империи окружали Иудею – и новый провидец, Исаия, твердил, что грядут очень тяжелые времена.
Исаия был ключевым пророком эпохи двух царств. Он толковал прошлое Иерусалима, порицал его настоящее и открывал будущее. По велению Господа Исаия призывал горожан к покаянию и оплакивал глубину их падения: «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы» (Ис. 1:21). Пророк сравнивал Иерусалим с Содомом – библейским городом, уничтоженным Богом за грехи его обитателей, – и перечислял пороки и невзгоды, одолевшие Иерусалим: вероотступничество, притеснение бедных богатыми, воровство, взяточничество, идолопоклонство, колдовство, гордыня, надменность, крах общественного порядка, преступность, беззаконие, насилие, дерзость против старших, безнравственность, пьянство, курение, разгульная жизнь… Исаия осуждал всех и вся, даже церемонии храма и священнослужителей – изображавших подобие религиозности, но лицемерных; имевших благочестивый вид и сердца, далекие от Господа. По словам предсказателя, все беды общества коренились в бедах некогда великого города, а евреи развратились настолько, что свернули с пути праведности («пути Божьего») на путь нечестия и лжи («путь диавола»).
Бог, чей храм стоял в Иерусалиме, использовал других для общения со своим избранным народом. Ассирия являлась лишь жезлом Его гнева, посланного на евреев. Позже Навуходоносор, царь Вавилонский, был отправлен к иерусалимцам, дабы совершенно истребить их, сделать их «ужасом и посмеянием и вечным запустением» (Иер. 27:6). Но однажды «народ, ходящий во тьме, увидит свет великий» (Ис. 9:2) – ибо не все племена Израиля потеряны и колено Иуды не полностью уничтожено. Мессия – духовный лидер, идеальный царь и потомок Давида, великий человек и одновременно Бог – будет происходить из колена Иудина и родится в земле Иерусалимской.
Следуя традиции, Исаия пророчествовал не только о смерти, но и о надежде. Подобно другим предсказателям, он предупреждал о гибели и разрушении, но также говорил, что после изгнания придет восстановление и искупление; что Иерусалим непременно достигнет возвышенного статуса Святого Города – и «гора дома Господня будет поставлена во главу гор и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы» (Ис. 2:2–3).
Глава 5
Разрушенный город
Иерусалим, подобно небесам, – не город, а обиталище духа!
Израэл Зангвилл
На рубеже VIII–VII вв. до н. э. Иудея отчаянно нуждалась в царе, который делал бы «угодное в очах Господних» (2 Пар. 29:2). Таким царем стал Езекия, правивший ориентировочно в 715–687 г. до н. э. Он соблюдал заповеди и доверял Богу в большей степени, чем любой из предыдущих повелителей Иерусалима в эпоху двух царств. Езекия распорядился очистить храм от скверны, назначил новых священников, приказал подданным снова праздновать Песах (Пасху) в память об исходе из Египта, разрушил языческие жертвенники и капища, снес идолов и задумал объединить племена севера и юга, подтвердив таким образом властные притязания дома Давида над всей Землей Обетованной, – частью Ханаана, которую Бог обещал евреям.
Одного взгляда на карту, где показаны размеры огромной Ассирийской империи и крошечного зависимого Иудейского царства, достаточно, чтобы убедиться в смелости Езекии. Впрочем, карта не дает представления о реальном положении дел. Со смертью Саргона II в 705 г. до н. э. города вдоль побережья Финикии и Ханаана взбунтовались против ассирийского господства. Езекия, подобно Осии, надеялся стравить Египет и Ассирию – провал аналогичной стратегии пятнадцатью годами ранее его не обескуражил. В итоге иудейский монарх примкнул к антиассирийской коалиции, которую поддерживал Египет. Казалось, Иерусалиму пора освободиться от вражеской хватки – но Езекия знал, что рано или поздно ассирийцы вернутся, дабы утопить восстание в крови. Он стал готовиться к неизбежному.
Езекия начал с укрепления иерусалимских оборонительных сооружений и поспешно возвел так называемую Широкую стену для защиты уязвимой северной стороны. В 1970-х гг. израильский археолог Нахман Авигад, работавший в Еврейском квартале Старого города Иерусалима, раскопал 65-метровый отрезок этой стены. Ее ширина достигала семи метров, что свидетельствует о серьезности намерений царя. Согласно Ветхому Завету, для стройки использовали даже обломки специально разрушенных домов (Ис. 22:9–10).
Затем Езекия проложил подземный тоннель, чтобы обеспечить водоснабжение Иерусалима из древнего источника Гихон в Кедронской долине. Как указано в Библии, царь «запер верхний поток вод» и «провел их вниз к западной стороне Города Давида» (2 Пар. 32:30). Возможно, здесь имеется в виду знаменитый Силоамский тоннель, который сохранился до наших дней, 2700 лет спустя, – и где все еще текут воды Гихона. Сегодня любой может пройти по тоннелю по колено в воде, освещая себе дорогу фонарем.[183] Исследователи продолжают спорить, когда он был построен, – по мнению некоторых, тоннель существовал задолго до Езекии, и в 1000 г. до н. э. люди Давида воспользовались им, чтобы пробраться в иевусейскую твердыню. Впрочем, прокладка тоннеля – независимо от времени, когда это происходило, – превратилась в настоящий инженерный подвиг. Надпись, обнаруженная в 1880 г. внутри тоннеля, повествует о том, как две бригады каменоломов, двигаясь навстречу друг другу, пробили кирками скалу и встретились посередине. Завершение работ увековечено в надписи, вырезанной внутри тоннеля и известной как Силоамская надпись. Сейчас она выставлена в Археологическом музее Стамбула. Это самый длинный текст на библейском древнееврейском языке, когда-либо найденный на Святой Земле, и единственный подобный текст, обнаруженный на Западном берегу реки Иордан.
Подготовившись, Езекия стал ждать нападения – и в 701 г. до н. э. Синаххериб (сын Саргона II) вторгся в Иудею. Ассирийцы брали иудейские города один за другим – и тогда Езекия понял, что переоценил свои силы и с грозным врагом надо договориться. Он отправил к Синаххерибу послов с просьбой пощадить Иерусалим в обмен на сокровища. Синаххериб, согласно Библии, потребовал огромную дань – 300 талантов[184] серебра и 30 талантов золота. Ассирийские источники приводят еще более умопомрачительную цифру, оценивая вес серебра в 800 талантов. Тяжело вздохнув, Езекия отдал Синаххерибу все имевшиеся богатства, он даже снял золото с дверей храма и дверных столбов, которые ранее позолотил (4 Цар. 18:13–16). Ассирийцы тогда стояли в Шефеле – холмистом районе к юго-западу от Иерусалима. Они осаждали Лахиш – второй по значимости иудейский город, который был укреплен лучше остальных.
Из всех своих ратных подвигов Синаххериб больше всего гордился взятием Лахиша. По возвращении в Ниневию он приказал мастерам высечь на тринадцати каменных панелях великолепную боевую панораму, изображающую детали осады. На ней запечатлены тараны, которые пробивали городские стены, и ассирийские воины в полном боевом облачении, убивающие пленных иудеев. Эти роскошные дворцовые барельефы, найденные в XIX в. в Ниневии, сейчас являются частью экспозиции Британского музея.
Археологи, раскопавшие Лахиш, обнаружили обломки, покрытые толстым слоем пепла. Сжигание разоренных и разрушенных городов считалось «визитной карточкой» Синаххериба. Разделавшись с Лахишем, он послал своих слуг в Иерусалим, чтобы угрожать Езекии и пугать местных жителей. Ассирийцы заняли позицию напротив Гихона и насмехались над иерусалимцами, утверждая, что тех не спасет ни Бог, ни Езекия, ни «надломленная трость Египта» – ибо никто никогда не избавлял виновных от гнева ассирийского владыки: «Спасли ли боги народов, каждый свою землю, от руки царя Ассирийского? …Кто из всех богов земель сих спас землю свою от руки моей? Так неужели Господь спасет Иерусалим от руки моей?» (4 Цар. 18:33, 35).
После падения Лахиша у Иерусалима не было шанса противостоять ассирийской военной машине. Езекия горячо молился за спасение столицы. Когда он пребывал в храме, в городе раздался голос одинокого человека, пророка Исаии, говорящего от имени Бога, – и правитель получил благое известие. Ассирийские богохульники, как предсказывал Исаия, обретут смерть у стен Иерусалима, а царь их будет поражен мечом, когда возвратится в свою землю, – ибо «не войдет он в сей город, и не бросит туда стрелы, и не приступит к нему со щитом, и не насыплет против него вала» (4 Цар. 19:32).
Но Синаххериб уже собирался нанести удар по Иерусалиму. Впрочем, город не пал перед завоевателем, и ассирийский владыка никогда не утверждал, что покорил столицу Иудеи. Как написано на глиняной призме Синаххериба, он заключил Езекию в Иерусалиме (Урсулимму), словно птицу в клетке, – однако это обозначает осаду. Затем ассирийцы внезапно ушли, не тронув город, – и их архивы не называют причину столь странного поведения. Вероятно, в тот момент Синаххерибу наконец передали золото и серебро, собранные в Иерусалиме. Библия предлагает более драматическую версию событий: якобы ночью Ангел Господень поразил в стане ассирийском 185 000 воинов, после чего Синаххериб убрался в Ниневию, где его закололи мечом собственные сыновья (4 Цар. 19:35–37). Так исполнилось пророчество Исаии – хотя, по утверждению ассирийских источников, монарха убили спустя 20 лет после осады Иерусалима, в 681 г. до н. э. Греческий историк Геродот, живший в V в. до н. э., предположил, что на самом деле ассирийцев вынудила отступить чума, разразившаяся в их лагере. Как бы то ни было, борьба Езекии с Синаххерибом и чудесное спасение Иерусалима произвели неизгладимое впечатление на иудеев. Впоследствии ветхозаветное предание получило известность благодаря стихотворению лорда Джорджа Гордона Байрона «Поражение Синаххериба» (1815).
Впрочем, ассирийская интервенция и угон в плен 200 150 человек (если верить призме Синаххериба), составлявших значительную часть местного населения, сильно ухудшили положение Иудейского царства. Ему было трудно оправиться от таких потерь, поэтому летописцы не зафиксировали никаких конфликтов с участием Иерусалима в течение следующих ста лет – вплоть до появления вавилонского царя Навуходоносора II.
Вскоре после вторжения Синаххериба Езекия умер, и на трон взошел его сын Манассия. Он восстановил сотрудничество с Ассирийской империей, и жизнь в стране постепенно нормализовалась. Иудея включилась в торговлю между Ассирией на севере и Аравией – на юге. Оливковое масло, специи и предметы роскоши везли по караванным путям, пересекавшим Иудею, – и часть богатств оседала во владениях Манассии. При ассирийских царях Асархаддоне и его преемнике Ашшурбанапале грозная империя, простиравшаяся от Персии до Египта, пребывала на пике своего могущества. Асархаддон разрушил прославленный египетский Мемфис, а Ашшурбанапал – Фивы, один из величайших городов Древнего мира. Еврейские монархи в Иерусалиме пользовались покровительством Ассирии, и столетие, последовавшее за воцарением Манассии, оказалось для Иудеи периодом относительного процветания.
По иронии судьбы, с религиозной точки зрения, потомки благочестивого Езекии – Манассия и Амон – были худшими царями, которых когда-либо видела Иудея. Манассия установил алтари Ваалу и Астарте (ханаанской богине плодородия) во дворе храма. По легенде, он склонял евреев к детским жертвоприношениям и приказывал убивать несогласных. Амон продолжил духовное опустошение Иерусалима. Пророки предупреждали, что эти мерзости принесут городу неисчислимые бедствия: «…так говорит Господь, Бог Израилев, вот, Я наведу такое зло на Иерусалим и на Иудею, о котором кто услышит, зазвенит в обоих ушах у того; …и вытру Иерусалим так, как вытирают чашу, – вытрут и опрокинут ее…» (4 Цар. 21:12–13).
На протяжении веков небольшие северные царства и города-государства Леванта жили в рабстве или вассальном подчинении у ассирийцев, а южные – у египтян. Их статус колебался в зависимости от того, как менялись силы и амбиции этих держав. В конце VII в. до н. э. Ассирию постиг упадок из-за внутренних волнений, бунтов и соперничества с новым игроком – Вавилоном. Параллельно Египет, некогда доминировавший в регионе, восстал из пепла. Около 656 г. до н. э. фараон Псамметих I основал XXVI династию и добился независимости, сбросив ассирийское иго. Затем он двинулся на север и захватил территории, ранее принадлежавшие Египту, но потом завоеванные ассирийцами. Так египтяне вернули земли в краю, который они когда-то называли Ханааном.
Между тем Ассирия погибала. В 615–612 гг. до н. э. Ашшур, Нимруд и Дур-Шаррукин вошли в состав Вавилонской империи. Как гласит предание, последний великий ассирийский царь Ашшурбанапал поджег свой дворец и бросился в пламя, дабы не попасть в плен.[185] Огонь пожрал Ниневию, «город крови», ненавидимый покоренными народами, – но сберег грандиозную библиотеку Ашшурбанапала, ибо тексты были записаны на тысячах глиняных табличек.
Пока Ассирия разваливалась, в Иудее началась одна из самых светлых страниц библейской истории. Она выпала на эпоху царя Иосии, сына Амона (640–609 гг. до н. э.). Иосия занял ряд бывших израильских территорий, которые еще недавно являлись ассирийскими провинциями. Он также отремонтировал храм – и в процессе ремонта была найдена некая «книга Закона, данная рукою Моисея» (2 Пар. 34:14). Царь и священники прочитали в ней ужасные проклятия, которые последуют за вероотступничество. Они знали, что Бог разгневался на евреев, и спросили известную пророчицу Олдаму, чего ожидать.
Ответ Олдамы не сулил ничего хорошего: «…так говорит Господь: наведу зло на место сие и на жителей его, – все слова книги, которую читал царь Иудейский. За то, что оставили Меня, и кадят другим богам, чтобы раздражать Меня всеми делами рук своих, воспылал гнев Мой на место сие, и не погаснет» (4 Цар. 22:16, 17). Иерусалиму и его жителям суждено было стать «предметом ужаса и проклятия» (4 Цар. 22:19). Иосии за смирение и покаяние с плачем и раздиранием одежд Бог обещал великую милость: умертвить его прежде, чем царь увидит бедствия, ниспосланные свыше.
Иосия созвал торжественное собрание со священниками, пророками и всеми иерусалимцами. Монарх и народ поклялись соблюдать Божьи заповеди и сожгли все языческие атрибуты в долине Кедрон. Статую Астарты, установленную в храме, стерли в порошок, жрецов-идолопоклонников изгнали, а все капища в пределах Иудеи – от Гевы до Вирсавии – разрушили. Также Иосия распорядился уничтожить жертвенники, возведенные для чужих богов еще Соломоном и Иеровоамом.
Жизнь Иосии оборвалась в 609 г. За год до этого египетский престол занял сын Псамметиха I – фараон Нехо II. В предсмертной схватке ассирийцев с объединенными войсками вавилонян и мидийцев он встал на сторону гибнущей Ассирии, ибо не желал усиления Вавилона. Египетская армия поспешила к Евфрату, на помощь последнему ассирийскому царю Ашшур-убаллиту – но в Изреельской долине, при Мегиддо, дорогу ей преградил Иосия, который хотел помешать египтянам обрести контроль над Ханааном. В той стычке Нехо убил Иосию, и иудеи бежали. Впрочем, египтяне не успели к Ашшур-убаллиту – и тот потерпел поражение от юного вавилонского принца Навуходоносора.
Смерть Иосии ознаменовала начало конца Иудейского царства. Он был последним независимым царем Иудеи из рода Давида; те, кто последует за ним, станут марионетками зарубежных хозяев. Расправившись с Иосией, Нехо захватил Иудею и владел ей до 605 г. до н. э., пока туда не нагрянули вавилоняне.
История Святой Земли – это история борьбы Египта и Месопотамии за Левант, своеобразный «сухопутный мост», который связывает Ближний Восток с Африкой. Состязание между Вавилоном и Египтом на закате VII в. до н. э. является классической иллюстрацией данной аксиомы. В ходе этой борьбы Иудейское царство со столицей в Иерусалиме было уничтожено. По мере развития конфликта Египетская империя расширялась, Ассирийская – агонизировала, а в Месопотамии формировалось новое государство. В 605 г. до н. э. на сцену вышел Навуходоносор II – владыка Нововавилонского (Второго Вавилонского) царства. Его отец, ассирийский наместник Набопаласар, воспользовавшись слабостью Ассирии, поднял восстание в 626 г. до н. э., провозгласил себя суверенным монархом и принялся отвоевывать территории, которые в предыдущем тысячелетии принадлежали старовавилонским царям. Нововавилоняне – или, как их еще называют, халдеи, – вмешались в многовековой цикл попеременных наступлений и отступлений ассирийцев и египтян.
Вавилонская цивилизация, подобно ассирийской, возникла в Двуречье, между Тигром и Евфратом. На рубеже VII–VI вв. до н. э. возрожденная империя стремительно мужала и с жадностью смотрела на земли, лежащие к западу и югу от нее. Ассирия и Египет объединились, дабы сразиться с общим врагом – вавилонской армией под командованием царевича Навуходоносора (сына Набопаласара). Решающее сражение при Каркемише отгремело в 605 г. до н. э. на территории нынешней Сирии. Вавилоняне победили, разбив египтян и нанеся фатальный удар по жалким остаткам разваливающейся Ассирийской империи. В том же году Ассирия навсегда исчезла со страниц истории, а Навуходоносор вступил на престол как Навуходоносор II. Он двинулся на юг, вторгся в Иудею и сровнял с землей город Ашкелон. К 604 г. до н. э. весь Левант сделался вотчиной Навуходоносора II: «Царь Египетский не выходил более из земли своей, потому что взял царь Вавилонский все, от потока Египетского до реки Евфрата, что принадлежало царю Египетскому» (4 Цар. 24:7).
Главными городами Вавилонии были Ур, Урук и Ниппур, а наименование столицы переводилось с аккадского языка как «врата Бога». Вавилон – с его зиккуратами, легендой о Вавилонской башне и висячими садами Семирамиды – считался одним из чудес Древнего мира. Он являлся центром державы вавилонян, а позже – персов и Александра Македонского. Впрочем, несмотря на могущество Вавилонской империи, ее век оказался недолог. По сравнению со своей предшественницей, Ассирией, и преемницей, Персией, каждая из которых просуществовала более двух столетий, Нововавилонское царство возвысилось, оставило кровавый след в истории и рухнуло всего за 70 лет. Злое величие Вавилона символизировало грех и мрак, а имя города стало нарицательным. Его клеймили как цитадель лжи и вероотступничества, «мать блудниц и мерзостей земных» (Откр. 17:5). В растафарианстве термин «Вавилон» служит синонимом «неправильной» государственной системы и несправедливого мироустройства, заимствованного из глубины веков. В современной культуре Вавилон зачастую ассоциируется с развратным мегаполисом, выжигающим души людей, этаким «городом грехов». Для евреев же Вавилон превратился в средоточие тьмы и зла.
Задолго до взятия Иерусалима вавилонянами на его улицах раздавались голоса пророков, предрекавших неминуемую катастрофу. По мере того как над городом сгущалась тьма, они звучали все громче. Один из прорицателей, Иеремия, считался изменником, ибо выступал за то, чтобы капитулировать перед врагом, смиренно уйти в плен и максимально использовать свое временное прибежище: строить дома, сажать сады, плодиться и размножаться – и даже молиться за Вавилон, лишь бы сохранить еврейский народ, который вернется в Иерусалим через несколько десятилетий. Как-то раз Иеремия рассказывал, что по воле Божией Иерусалим «опустеет, останется без жителей» (Иер. 26:9), – и горожане едва не растерзали его (спустя много лет на том же месте Иисус будет пророчествовать о разрушении Второго храма, и иерусалимцы попытаются расправиться с ним). Но старейшины напомнили толпе, что другие пророки говорили то же самое от имени Господа, – например Михей при царе Езекии и современники Иеремии – Урия и Варух.
Помимо Иеремии, Урии и Варуха, в те дни были и иные провидцы: Легий, Олдама, Софония, Аввакум, Даниил, Иезекииль… Господь не скупился на предупреждения. Сыновья Легия не верили, что город может быть разрушен. Для такого смелого пророчества попросту не имелось исторического прецедента. Город считался неприкосновенным; даже во время осады Синаххериба он чудом уцелел. Но пророки знали, что неприкосновенность Иерусалима основана на его духовности. Бог был терпелив, Он предупредил евреев и дал им достаточно времени, чтобы покаяться. Легий покинул Иерусалим, спасаясь от грядущего бедствия, – но с тех пор минуло еще 14 лет, прежде чем армия Навуходоносора II сровняла город с землей.
В Иудее зрел политический кризис. Сын Иосии, Иоахаз, в 609 г. до н. э. сменивший отца, убитого при Мегиддо, царствовал три месяца. Он моментально испортил отношения с Нехо II, и фараон забрал Иоахаза с собой в Египет, когда возвращался домой из военного похода. На иерусалимский трон Нехо посадил брата пленника – Иоакима. Этот монарх слыл беспечным прожигателем жизни и очень удивился, когда к столице приблизилось вавилонское войско. Египтяне к тому времени уже были разгромлены Навуходоносором при Каркемише, и ошеломленный Иоаким беспрекословно откупился от нового хозяина Ханаана, а также выдал ему заложников – юношей из знатных иерусалимских семей.
До 601 г. до н. э. Иоаким был верным вассалом Навуходоносора и исправно платил дань, но в итоге он последовал деструктивному примеру своих предшественников и взбунтовался. Это случилось после того, как вавилонянам не удалось завоевать Египет. Иоаким удержал ежегодную дань, думая, что Навуходоносор ослаб, – и ошибся.
Не преуспев в египетской кампании, Навуходоносор действительно отступил в Вавилон и отправился в Левант только через три года, но с конкретной целью – полностью подчинить себе Иудею. Вавилонская империя не собиралась мириться с беспокойным вассальным государством, расположенным вблизи от границы с враждебным Египтом. Царь Иоаким серьезно недооценил ситуацию. Иудея опять стала «оспариваемой периферией», зажатой между шлифовальными камнями могущественных держав севера и юга. Навуходоносор взял Иерусалим, казнил Иоакима, его родственников, придворных и многих видных горожан за мятеж и неуплату дани, а также увел в плен три тысячи представителей знати. Сыну Иоакима, Иехонии, было дозволено править как вассалу – но его правление оказалось недолгим даже по стандартам Леванта в VI в. до н. э. Оно продлилось всего три месяца – и в марте 597 г. до н. э. вавилоняне снова вторглись в Иудею.
За всю свою жизнь Навуходоносор осаждал Иерусалим несколько раз. Указание точной даты падения города – второй день месяца адар (16 марта) – крайне необычно для вавилонских летописей и, вероятно, отражает важность завоевания. Кампания заняла не более трех месяцев. Вавилонской армии потребовалось около восьми недель, чтобы преодолеть 1600 километров от Вавилона до Иерусалима, – при условии, что солдаты каждый день проходили в среднем по 30 километров. Если все было так, то город капитулировал после месячной осады.
На этот раз Навуходоносор «выселил весь Иерусалим»: Иехонию, его мать, жен, царедворцев, евнухов и слуг, всех князей и воинов, плотников и кузнецов, художников и строителей, а также пророка Иезекииля – итого 18 000 человек согласно Книге Царств,[186] и «никого не осталось, кроме бедного народа земли» (4 Цар. 24:14). Помимо того, вавилоняне разграбили храмовую и царскую сокровищницы и унесли из храма золотые сосуды, изготовленные при Соломоне. Отныне они красовались в святилище Мардука – бога-покровителя Вавилона.
Новый ставленник Навуходоносора, Седекия (брат Иоакима и сын Иосии), по замыслу вавилонского монарха, должен был помнить о смерти своего отца от рук египтян в Мегиддо двумя десятилетиями ранее – и потому придерживаться провавилонских взглядов, отвергнув поддержку Египта. Сперва Седекия действительно изображал лояльность Навуходоносору – но в 594 г. до н. э. он не выдержал и пригласил в Иерусалим делегации от царя Идумейского, царя Моавитского, царя сыновей Аммоновых, царя Тира и царя Сидона (Иер. 27:1–3). Это означало попытку создать антивавилонскую коалицию, охватывающую нынешние Израиль, Иорданию и прибрежный Ливан. Однако усилия в этом направлении прекратились прежде, чем смогли увенчаться успехом.
Настоящий мятеж Седекии разразился несколькими годами позже. Царь понадеялся на помощь фараона Априя (Хофру) – и около 588 г. до н. э. Иудея взбунтовалась. Навуходоносор отреагировал не сразу: карательная экспедиция стартовала только 15 января 587 г. до н. э. Вавилоняне методично уничтожали поселения в Иудее, оставляя за собой обугленные развалины. Подойдя к Иерусалиму, они заняли близлежащие холмы – в частности, северную оконечность Елеонской горы, именуемой горой Скопус (сейчас это территория Иерусалимского центра ближневосточных исследований Университета Бригама Янга). Окружив город, вавилоняне отрезали его от внешнего мира и приготовились к осаде.
Осада Иерусалима растянулась, по разным источникам, на срок от 12 до 30 месяцев. По словам Иосифа Флавия, фараон попытался выручить Седекию, но египетское войско было разбито. Вечером 9 ава[187] (18 июля 586 г. до н. э.) вавилонские тараны пробили брешь в крепостной стене – и в Иерусалим ринулись солдаты Навуходоносора. Горожане, измученные голодом и болезнями, почти не сопротивлялись.
Взятие иудейской столицы предсказуемо обернулось чудовищной резней. Вавилоняне не пощадили «ни юноши, ни девицы, ни старца, ни седовласого» (2 Пар. 36:17). Седекия бежал под покровом ночи. Его поймали возле Иерихона, привели к Навуходоносору и ослепили – но перед этим заставили смотреть на казнь собственных сыновей. Сцена их смерти стала последним, что увидел несчастный. Затем его заковали в цепи и отправили в Вавилон. Седекия был последним царем из династии Давида, правившим в Иерусалиме.
Между падением Иерусалима 18 июля 586 г. до н. э. и его разрушением миновал месяц, в течение которого вавилоняне грабили город и угоняли в плен местных жителей. Из храма вынесли все подчистую – даже тазы и ложки. Наконец Навузардан, начальник телохранителей Навуходоносора, «сжег дом Господень и дом царя, и все домы в Иерусалиме, и все домы большие сожег огнем» (4 Цар. 25:9). Хотя в библейских рассказах есть расхождения относительно точной даты этих событий, традиционно считается, что уничтожение храма датируется девятым ава 586 г. до н. э.
Иерусалим был стерт с лица земли, храм – разрушен до основания. На пепелище не осталось ни единого здания.
В феврале 2001 г. иракский президент Саддам Хусейн объявил о формировании «Иерусалимской армии», состоящей из семи миллионов человек, которые добровольно вызвались «освободить Палестину» от израильского гнета. Многие аналитики решили, что это пропагандистский ход. Но в августе 2001 г. новостное агенство «The Associated Press» сообщило, что тысячи иракцев вышли на улицы, размахивая оружием и призывая к «освобождению Палестины» под командованием Саддама. К февралю 2003 г., когда члены «Иерусалимской армии» маршировали в Мосуле, официальные иракские источники утверждали, что за предыдущие два года обучение прошли два с половиной миллиона новобранцев.
Для Саддама это не было новой темой. В 1979 г. он сказал в интервью своему биографу Фуаду Матару: «Навуходоносор пробуждает во мне все, что относится к доисламской древней истории. И что для меня наиболее важно в Навуходоносоре – так это связь между способностями арабов и освобождением Палестины. В конце концов, Навуходоносор был арабом из Ирака, хоть и из Древнего Ирака. Навуходоносор пригнал из Палестины связанных еврейских рабов. Вот почему всякий раз, когда я вспоминаю Навуходоносора, мне нравится напоминать арабам, особенно иракцам, об их исторической ответственности. Это бремя должно не останавливать их, а подталкивать к действию из-за самой истории».
Конечно, Навуходоносор не являлся ни арабом, ни мусульманином – но, по замечанию психолога Эрвина Парсона, саддамовский «имперский комплекс Навуходоносора» был удивительно последовательным. Саддам Хусейн обожал Навуходоносора II. В песнях и стихах его сравнивали с вавилонским царем, который объединил современный Ирак и создал державу, включавшую Сирию, Иорданию, Ливан, Палестину и часть Ирана. С 1987 г. в Ираке проводился Вавилонский фестиваль под лозунгом: «От Навуходоносора до Саддама Хусейна Вавилон возрождается вновь»; на этом мероприятии в сентябре 1989 г. иракский лидер провозгласил себя преемником Навуходоносора. Саддама часто изображали вместе с его кумиром – либо в одеждах правителей Вавилона и Ассирии. На этих картинах Саддам мчится на боевой колеснице, стреляет из лука, охотится на львов и принимает из рук Навуходоносора саженец пальмы – символ процветания Междуречья. Президенту нравилось, когда его представляли наследником древних государств Месопотамии – региона, где зародилась цивилизация.
В конце 1980-х гг. Саддам решил восстановить Вавилон, чьи руины находятся на берегу Евфрата – в иракской провинции Бабиль, недалеко от города Эль-Хиллы. Строители реставрировали дворец и крепостные стены. На кирпичах делались оттиски с именем Саддама Хусейна – потомка Хаммурапи, Навуходоносора, Валтасара и Ашшурбанапала. Специальные надписи были призваны напомнить грядущим поколениям о том, что «Вавилон Навуходоносора был перестроен в эпоху президента Саддама Хусейна». Все это вызвало восторженное ожидание среди христианских фундаменталистов, которые увидели в реставрации Вавилона одно из знамений конца времен и неминуемого приближения Армагеддона.
Археологические открытия 1980-х гг. подтвердили масштабы катастрофы. В Городе Давида и Еврейском квартале археологи раскопали множество наконечников стрел и глиняные буллы (печати), обожженные пожаром, охватившим весь город. Буллы хранились в так называемом «Доме булл», который служил архивом. На них были начертаны имена полусотни чиновников и царских вельмож. Большинство имен известны из Библии. Одно из них – Гемария, сын Шафана, сановник при дворе Иоакима; этот человек упомянут в ветхозаветном Плаче Иеремии – реквиеме по разрушенному Иерусалиму. На другой печати указан некто Берехия (Варух), сын Нерии. Варух бен Нерия записывал предсказания пророка Иеремии о гибели Иерусалима, а также сам слыл мудрецом и провидцем.
Навуходоносор II следовал ассирийской политике депортации, но, в отличие от ассирийцев, он не замещал жителей покоренных земель людьми из других регионов своей империи. Вавилоняне выселили почти всех евреев из Иудеи – но никто не занял их место. Депортация пленных в Вавилон была поэтапным процессом и длилась около 16 лет (598–582 гг. до н. э.).[188] На заключительной стадии – уже после уничтожения Иерусалима – солдаты Навузардана увели из Иудеи еще 745 человек (Иер. 52:30). Иудея была преобразована в вавилонскую провинцию Йехуд. Число изгнанников неизвестно, однако Иерусалим и его окрестности обезлюдели. Те, кто мог, бежали в соседние страны, например в Египет; так возникла еврейская диаспора. Серия насильственных переселений евреев в Вавилон и последующие годы в неволе получили название Вавилонского плена – «галут Бавел» (ивр.); сама диаспора именуется галутом («рассеянием»).
Вавилонский плен (598–538 гг. до н. э.) оказал колоссальное влияние не только на еврейский народ, но и на развитие западной религиозной мысли. Вероятно, в этот период произошла централизация иудейского культа, начатая еще при царе Иосии; священные писания приобрели окончательную форму, а религиозные обряды стали основой иудаизма Второго храма – и, в конечном счете, раннего христианства.
Чувства изгнанников, томившихся в Вавилоне, отражены в Псалме 136:
«На реках Вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе;на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы.Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши – веселья: “пропойте нам из песней Сионских”.Как нам петь песнь Господню на земле чужой?Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня десница моя;прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего.Припомни, Господи, сынам Едомовым день Иерусалима, когда они говорили: “разрушайте, разрушайте до основания его”.Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!»В 1970 г. псалом 136 лег в основу песни «Rivers of Babylon» ямайской регги-группы «The Melodians». В конце десятилетия ее перепела диско-группа «Boney M».
Немногочисленные евреи, оставшиеся в Иудее, влачили жалкое существование. Завоеватели тщательно выбирали, кого увести в Вавилон. Депортировав аристократов, священников, книжников и ремесленников, они позволили жить в Иудее только самым бедным крестьянам, у которых ничего не было. Навузардан пожаловал им поля и виноградники, а также обязал платить дань. Административный центр вавилонян находился в Массифе – в 11 километрах к северу от места, где прежде стоял Иерусалим.
Итак, оба еврейских царства погибли, а их народ был изгнан из Земли Обетованной. В столице Иудеи не осталось камня на камне. Предшественник Иерусалима, Салим Мелхиседека, не разрушался; Иерусалим же лежал в руинах. Тем не менее вечный город, имеющий божественную судьбу, не мог всегда пребывать в забвении.
Глава 6
Возвращение в город
В те времена, когда между евреями и Иерусалимом возникла неразрывная связь, на территории 195 стран – членов ЮНЕСКО бродили дикие племена, не знавшие, что такое письменность.
Хаим Шайн
Более полувека Иерусалим лежал в руинах, но Вавилонский плен оказался по библейским меркам коротким. К тому времени, когда евреи вернулись в Иудею, отстроили город заново и возвели Второй храм, минуло, по разным данным, от 50 до 70 лет – о чем и говорил пророк Иеремия (Иер. 29:10).[189]
В годы Вавилонского плена особое значение для евреев приобрела гора Сион, ставшая олицетворением Земли Обетованной. Изначально Сионом именовалась крепость иевусеев, которую захватил царь Давид. Данное название унаследовал и сам Восточный холм, на котором располагалась цитадель (позже там был построен Город Давида, ныне – старейший район Иерусалима). Затем Сионом стали называть и соседний холм Офель, а впоследствии – до I в. – Храмовую гору, где возвышался Храм Соломона (Первый храм). Около I в. – вероятно, после разрушения храма – под Сионом понимался уже Западный холм Иерусалима. В древних писаниях праведный Сион противопоставлялся грешному Вавилону.
Гора Сион стала символом Израиля. Сегодня это южная часть Западного холма, ограниченная с севера южной стеной Старого города. От топонима «Сион» произошло слово «сионизм» – наименование политического движения (и его идеологии), нацеленного на объединение еврейского народа в Израиле (Эрец-Исраэль), который евреи считают своей исторической родиной.
Пока евреи томились в изгнании, в Передней Азии восходила звезда Кира II Великого. Он завоевал ослабевшее вавилонское государство и стал новым хозяином Иудеи. Объединив персов и мидийцев, Кир – носитель гордого титула шахиншаха, «царя царей», – создал самую могущественную империю, известную на тот момент Ближнему Востоку. Мидия и Персия вместе занимали 2,7 млн км2 Иранского нагорья. Собственно Персия раскинулась от гор нынешней Армении и Каспийского моря на севере до Персидского залива на юге; от долины Тигра на западе – до долины Инда на востоке. Персидская империя также именовалась Ахеменидской, ибо ею правила династия, основанная легендарным героем Ахеменом. Обширные владения Ахеменидов простирались от Инда на востоке до нынешней Эфиопии на юго-западе и Македонии на северо-западе. Эта держава одной из первых начала чеканить золотые монеты, она имела почтовую службу и разветвленную сеть дорог. По мере разрастания Персидской империи ее столица перемещалась из Персеполя в Пасаргады, затем – в Экбатану, потом – в Сузы и, наконец, в 538 г. до н. э., после взятия города Киром – в Вавилон.
Первые ахеменидские монархи допускали местную автономию и свободу вероисповедания. Нельзя однозначно утверждать, что Кир был зороастрийцем, – но, вероятно, он склонялся к религиозной эклектике и принимал богов покоренных народов. Задолго до этого пророк Исаия предрек возвышение Персидской империи и назвал Кира помазанником Господним, которому суждено стать покровителем возрождения Иерусалима (Ис. 44:28; Ис. 45:1).
Кир разделил империю на 127 сатрапий (провинций). Иудея входила в сатрапию Заречье (или Авар-Нахара, что обозначало область к западу от Евфрата). Вскоре шахиншах позволил евреям вернуться в Ханаан и заново построить Иерусалим. Возможно, на решение Кира повлиял придворный – еврейский пророк Даниил. Иосиф Флавий писал, что монарха впечатлили зачитанные Даниилом предсказания Исаии.
Создавая «Иерусалимскую армию» для «освобождения Палестины», Саддам Хусейн позиционировал себя как преемник не только Навуходоносора II, но и Кира II Великого. Кир положил конец Вавилонскому изгнанию евреев в 538 г. до н. э.; Саддам же обещал положить конец изгнанию палестинских беженцев. Западные политологи не воспринимали его слова всерьез, но многие помнили, что Навуходоносор сровнял Иерусалим с землей 2500 лет назад. Даже если «Иерусалимская армия» Саддама не представляла собой реальной угрозы для Израиля, то заявленное им намерение «освободить» Священный Город было трудно игнорировать. Иракский лидер хотел, чтобы история повторилась. Впрочем, захват Саддама Хусейна американскими военными в декабре 2003 г. гарантировал, что он не повторит разрушение Иерусалима, учиненное Навуходоносором.
Первые евреи прибыли в Иудею под руководством Шешбацара – сына царя Иехонии, назначенного персидским наместником и наделенного княжеским титулом. Персы снабдили их всем необходимым – скотом, золотом, серебром и разными вещами. Кир издал указ о восстановлении храма и возвратил евреям драгоценные сосуды, унесенные в Вавилон солдатами Навуходоносора. Также лидером переселенцев являлся Зоровавель. Потомок Давида и предок Иисуса Христа, Зоровавель принадлежал к ветхозаветному царскому роду и был его последним представителем, управлявшим Иерусалимом.[190]
Добравшись до того места, где стоял храм, евреи немедленно соорудили алтарь и возобновили жертвоприношения. Они наняли каменщиков и плотников, а также договорились с финикийцами о поставках кедра. Когда рабочие заложили фундамент храма, молодые переселенцы возликовали – но старики заплакали, вспоминая здание, некогда красовавшееся на вершине горы.
Конечно, возрождение Священного Города не могло пройти легко и быстро. Евреи столкнулись с ожесточенным сопротивлением самаритян – потомков тех народов, которые переселили в Ханаан ассирийцы, сокрушившие Северное Израильское царство. Самаритяне переняли иудаизм у соседей – жителей Иудейского царства – и после его уничтожения вавилонянами претендовали на землю Иерусалима, ибо считали себя отпрысками колена Иосифа и законными наследниками Израиля.[191] Так началась многовековая вражда евреев и самаритян.
Сперва самаритяне решили помочь бывшим изгнанникам и тоже хотели участвовать в восстановлении храма. Получив отказ, они воспылали жаждой мести и принялись вредить евреям. В персидскую столицу пришло письмо, в котором сообщалось, что евреи строят «мятежный и негодный город» – и что они не будут платить «ни подати, ни налога, ни пошлины», чем нанесут казне ущерб (1 Ездр. 4:12, 13). Шахиншаху рекомендовалось поискать «в памятной книге отцов» – и уяснить, что Иерусалим – «город мятежный и вредный для царей и областей, и что отпадения бывали в нем издавна, за что город сей и опустошен» (1 Ездр. 4:15).
Расследование, проведенное придворными сановниками, подтвердило слова самаритян. Тогдашний владыка Ахеменидской державы, Дарий I Великий, распорядился прекратить строительство в Иерусалиме – но евреи сослались на указ Кира, санкционирующий их действия. Найдя искомый свиток, Дарий написал наместнику Заречья: «Не останавливайте работы при сем доме Божием; пусть Иудейский областеначальник и Иудейские старейшины строят сей дом Божий на месте его» (1 Ездр. 6:7). Кроме того, монарх велел вернуть евреям сокровища, захваченные вавилонянами, а также обеспечить иерусалимцев пшеницей, солью, вином, маслом и жертвенными животными по запросам иудейских священников – «чтоб они приносили жертву приятную Богу небесному и молились о жизни царя и сыновей его» (1 Ездр. 6:10). Дарий пригрозил суровой карой за невыполнение своих приказов: «Мною же дается повеление, что если какой человек изменит это определение, то будет вынуто бревно из дома его, и будет поднят он и пригвожден к нему, а дом его за то будет обращен в развалины» (1 Ездр. 6:11).
Таким образом, спустя полтора десятилетия – в 520 г. до н. э. – возведение храма возобновилось. Зоровавель руководил строительством, а пророки Аггей и Захария подбадривали рабочих.
Подобно Мелхиседеку и Соломону, Зоровавель воздвиг на Храмовой горе святилище, которое было завершено в марте 516 г. до н. э. Торжественное богослужение сопровождалось всенародным ликованием и обильными жертвами; затем началось празднование Песаха. Этот храм, именуемый Вторым, простоял 500 лет – в дальнейшем он был перестроен Иродом Великим и, наконец, разрушен римлянами в 70 г. Его убранство, в отличие от убранства Первого храма, не являлось роскошным, но масштабы здания удалось воспроизвести. Старики, помнившие Первый храм, горевали о том, что в Святая святых больше нет Ковчега Завета (его судьба неизвестна, по всей вероятности, реликвия была увезена вавилонянами или сгорела при пожаре в 586 г. до н. э.). Впрочем, теперь Иерусалим – даже не имея крепостных стен и внушительного населения, этих главных признаков, отличавших город от деревни, – снова превратился в храмовый город.
Со дня освящения храма в 516 г. до н. э. до прибытия в 445 г. до н. э. Неемии – нового персидского наместника Иудеи – минуло 70 лет. Однако, несмотря на отсутствие внешних угроз, данный период иерусалимской истории нельзя назвать безоблачным. Евреи, вернувшиеся из Вавилонского плена, ругались с сородичами, приехавшими из Египта, и с теми, кто все эти годы оставался в Иудее, – в том числе по религиозным вопросам. Все три группы жили и развивались по-разному, пока были порознь, – но спустя много лет их встреча в Ханаане привела к ожесточенным ссорам. Конфликты бушевали по крайней мере до 445 г. до н. э. – пока виночерпий царя Артаксеркса I еврей Неемия и иудейский священник и писец Ездра, служившие при персидском дворе в Сузах, не узнали о плачевном положении дел в Иерусалиме от еврейской делегации.
Члены делегации жаловались, что бывшие изгнанники «находятся там, в стране своей, в великом бедствии и уничижении; и стена Иерусалима разрушена, и ворота его сожжены огнем» (Неем. 1:3). Впечатлившись подобными рассказами, Неемия и Ездра обратились к Артаксерксу I с просьбой отправить их в город, чтобы навести там порядок, – и получили назначение в Иудею. Ездра заодно организовал дополнительную группу переселенцев.
Добравшись до Иерусалима, Неемия в первую очередь озаботился безопасностью горожан и на осле объехал руины крепостных стен, разбитых вавилонянами почти 150 лет назад. Размеры города значительно уменьшились по сравнению с периодом Первого храма, что облегчало задачу. Оценив фронт работ, Неемия обратился к горожанам со словами: «Пойдем построим стену Иерусалима» (Неем. 2:17). Он поручил целым семьям реконструировать различные ворота и участки стен. Самаритяне, аммонитяне, филистимляне, арабы и прочие соседи смеялись над иерусалимцами, не веря, что те «оживят камни из груд праха, и притом пожженные» (Неем. 4:2) – либо считая усилия евреев бесполезными. «Пусть их строят; пойдет лисица и разрушит их каменную стену», – твердили недруги (Неем. 4:3). Некоторые евреи критиковали затею Неемии, жаловались на слабость и груды мусора – да и вообще хотели сдаться. Невзирая на трудности, «у народа доставало усердия работать» (Неем. 4:6), и восстановление шло быстро.
Тогда враги принялись угрожать Иерусалиму войной. Неемия в ответ выставил стражу с копьями и луками, строители перепоясались мечами на случай нападения, и даже носильщики всегда держали оружие в одной руке. Соседи пытались избавиться от Неемии, вызывая его на переговоры с целью убийства, шантажируя и запугивая, – но тот не поддался на провокации, зарекомендовав себя мудрым и дальновидным человеком. Благодаря его лидерским качествам евреи окружили свою столицу стеной в рекордно короткий срок – за 52 дня. После этого даже враги признали, что иерусалимцы получили Божественную помощь и снискали милость свыше (Неем. 6:16). Стена была возведена на холме Сион, где прежде стоял древний Город Давида, – но Западный холм, застроенный в VIII в. до н. э. при иудейском царе Озии, по-прежнему пустовал. На протяжении следующих трех столетий там почти не было поселений.
Итак, если не считать междоусобиц, то период персидского владычества, начавшийся на закате VI в. до н. э. и растянувшийся почти на 200 лет, был относительно спокойным для евреев и Иерусалима. Однако он завершился, когда на исторической сцене появился новый блистательный герой – Александр Македонский.
Глава 7
Эллинистический город
Один из неизбежных выводов, вытекающих из истории Иерусалима, заключается в том, что, вопреки романтическому мифу, страдания далеко не всегда делают человека лучше и благороднее, очень часто происходит обратное.
Карен Армстронг. Иерусалим. Один город, три религии
Мы кое-что знаем о строительстве Иерусалима при Неемии и Ездре, но остальная часть персидской эпохи в истории города окутана мраком. В 332 г. до н. э. тьма рассеивается, когда Иерусалим подчинился Александру Македонскому. Этот прославленный полководец завоевал большую часть западного мира, а также часть мира восточного. Он разбил персов в серии сражений между 334 г. до н. э. и 323 г. до н. э. – и взял под свой контроль остатки Ахеменидской империи, включая провинцию Йехуд.
Иосиф Флавий пишет, что Александр посетил Иерусалим после взятия Газы. Иудейский первосвященник Иаддуа во сне получил предупреждение от Бога – ему было велено украсить город, распахнуть ворота и подготовиться к встрече победителя. Иаддуа приказал евреям одеться в белое и выйти на улицы; по словам Иосифа Флавия, Александра приветствовали все иудеи Иерусалима. Македонского царя пригласили в храм, и там он принес жертву Богу Израиля в соответствии с инструкциями первосвященника. Затем Александру показали отрывок из книги пророка Даниила, где говорилось, что один из греков одержит верх над персами, – и предположили, что этим человеком будет именно он. Растроганный Александр предоставил иерусалимцам «все, что они пожелали» – и даже обещал разрешить евреям в Вавилоне и Мидии жить по своим законам и обычаям.
Аналогичные истории содержатся в Вавилонском Талмуде[192] и других источниках – но, вероятно, захватив Газу, Александр сразу двинулся в Египет и не задерживался в Иерусалиме. У него было мало свободного времени в напряженный период между сражением при Иссе в Киликии (333 г. до н. э.) и решающей битвой с Ахеменидами при Гавгамелах в Месопотамии (331 г. до н. э.). Однако сцена, описанная Иосифом Флавием, позволяет нам сделать два вывода. Во-первых, на заре эллинистической эпохи Иерусалим пользовался определенными привилегиями и мирно сосуществовал с имперскими державами. Во-вторых – и здесь кроется главное значение визита македонского правителя, – эллинистическую культуру в Священный Город принес человек, который видел себя посланником греческих обычаев. По мнению Александра, его миссия заключалась в том, чтобы эллинизировать весь мир.
К 323 г. до н. э. Иерусалим являлся частью империи, раскинувшийся от Гибралтара на западе до индийского Пенджаба на востоке, а эллинизм был культурой этой империи. Термин «эллинизм» происходит от слова «эллины» (греч. Έλληνες) – самоназвания греков, считавших себя потомками мифического героя Эллина. Слово «эллинистический» означает «подобный греческому языку, мышлению и культуре» и употребляется, чтобы отличить исторический период после смерти Александра Македонского (IV–I вв. до н. э.) от более ранней классической греческой эпохи (IX–VIII вв. до н. э.), которая именуется эллинской. Александр любил все греческое. В детстве его учителем был великий афинский философ Аристотель. Будущий завоеватель засыпал со свитком «Илиады».
После смерти Александра в 323 г. до н. э. начался период, известный как «время диадохов». Диадохи (военачальники Александра) – Птолемей, Селевк, Антигон и др. – делили гигантскую империю, боролись за власть и основывали собственные монархические династии. В итоге Птолемеи воцарились в Египте, Селевкиды – в Леванте и Месопотамии, а Антигониды – в Македонии. Вместе с изысканной эллинистической цивилизацией в Иерусалим пришли кровавые распри соперничавших царских родов – и город стал эпицентром более чем 20 конфликтов. Иудея снова превратилась в «оспариваемую периферию», которую раздирали враждующие державы севера и юга.
Иерусалим пережил серию войн за владение Иудеей. Сперва он оказался под властью Птолемея I – царя Египта. В 312 г. до н. э. Птолемей решил присоединить Иудею к своему государству. Его успех в захвате Иерусалима, согласно Иосифу Флавию, объяснялся тем, что нападение произошло в субботу (шаббат) – священный для иудеев день, когда им запрещалось работать и сражаться. Также Птолемей солгал, что хочет принести жертву в храме – и потому беспрепятственно проник в Иерусалим, а горожане ничего не подозревали.
Субботняя атака Птолемея была стратегией, которую несколько раз повторяли другие потенциальные завоеватели Иерусалима в течение следующих столетий. Кульминацией этого стало нападение арабских сил на Израиль в субботу, 6 октября 1973 г. – спустя 2030 лет после Птолемея; к тому же начало Шестидневной войны было приурочено к еврейскому празднику Йом-Киппур.
Птолемей угнал часть иерусалимцев в плен, Иудея была включена в состав птолемеевского Египта – но после 301 г. до н. э. отношения между центром и провинцией улучшились. Евреи получили широкую автономию во внутренних делах, и Иерусалим свыше 25 лет жил спокойно. Местную администрацию возглавлял первосвященник, который являлся одновременно религиозным и политическим лидером. Храм по-прежнему был духовным центром – поэтому в городе обосновалось много священников, которые составляли очень влиятельную прослойку общества. Параллельно в Иудее – как и на других землях, покоренных Александром Македонским, – распространялся эллинизм. Представители городской элиты, находившиеся в тесных контактах с птолемеевскими властями Египта, склонялись к эллинистической культуре – но более строгие и религиозные евреи сопротивлялись этому. Эллинизм привлекал богатых и образованных иерусалимцев из-за воспевания им науки, искусства и архитектуры, эстетики и физической красоты, из-за прославления человеческого разума и тела. С точки зрения ортодоксальных иудеев, все это оскверняло Божественную истину.
Благоприятные условия, которыми наслаждались евреи при Птолемеях, ухудшились, когда Селевкиды попытались захватить Святую Землю, тем самым положив начало Сирийским войнам (274–168 гг. до н. э.). Стратегически важная Иудея была вожделенной целью всех враждующих армий, которые маршировали из Египта – на юг и из Сирии – на север. В 223 г. до н. э. престол Селевкидов унаследовал молодой и честолюбивый Антиох III, позже нареченный Великим. Антиох мечтал стать вторым Александром Македонским и бросил вызов власти Птолемеев в Леванте – регионе, который граничил с западными и южными пределами его собственного государства.
В 201 г. до н. э. войска Антиоха заняли Газу, но вскоре отступили под давлением армии Птолемея IV Филопатора, которой командовал опытный полководец Скопас Этолийский. Евреи поддерживали Антиоха в пику Птолемеям – поэтому его солдаты укрылись в Иерусалиме. Спустя год Скопас выбил противника из города – но неугомонный Антиох вернулся, осадил Иерусалим и захватил его в 200 г. до н. э. Эта кампания была лишь одним из нескольких эпизодов, случившихся в Иудее за два десятилетия конфликта между эллинистическим (птолемеевским) Египтом и царством Селевкидов. Описывая эти беспокойные годы, Иосиф Флавий сравнивает иудеев с кораблем во время шторма, «который волны бросают в обе стороны»; точно так же евреи «находились в своем положении посередине между процветанием Антиоха и его невзгодами».
Наконец Антиох и Скопас встретились близ древнего города Панеада (Банияс), что на севере нынешнего Израиля. Здесь разыгралась одна из переломных битв древней истории – и Птолемеи потерпели сокрушительное поражение. Антиох III с триумфом въехал в Иерусалим. Местные жители охотно приняли его и даже помогли уничтожить гарнизон, оставленный в городе Скопасом. Взамен Антиох III – первый сирийский правитель Иудеи – благосклонно даровал евреям вино, масло, ладан, пшеницу, муку, соль и скот для жертвоприношений в храме. Кроме того, царь сохранил за евреями автономию, позволив им жить по своим законам и обычаям, как это сделал его кумир – Александр Македонский.
В то время – как и в дни Неемии – территория Иерусалима все еще ограничивалась Городом Давида и Храмовой горой. Трудно точно определить, когда город расширился и охватил Западный холм, но, вероятно, это началось на заре II в. до н. э. (после победы Антиоха III) и стало важной вехой в развитии Иерусалима. Растущему городу требовались новые органы власти; так появился совет старейшин, названный на греческий манер герусией. Он рассматривал административные, политические, судебные и социальные вопросы. Антиох III освободил членов герусии, священников и храмовых писцов от уплаты подушной подати и налога на соль. Прочие иерусалимцы пользовались аналогичной привилегией на протяжении трех лет.
Сперва Иерусалим и Иудея жили безмятежно под властью Селевкидов, но обстановка медленно накалялась. Селевкиды – сирийско-месопотамские преемники Александра Македонского – являлись убежденными эллинистами, и многие иудеи презирали их как язычников. С 198 г. до н. э. темпы эллинизации набирали обороты, что привело к конфликту мировоззрений – еврейского и эллинистического. Полем битвы был Иерусалим.
Евреи раскололись на две группы. Проэллинистическую партию сформировали аристократы и саддукеи – первосвященнические семьи, чье наименование отсылает к Садоку, соратнику царя Давида и первосвященнику храма Соломона. Антиэллинисты образовали группу хасидов (ивр. – благочестивый). Древние хасиды не имели отношения к современным и были предшественниками фарисеев; они являлись ортодоксальными и дотошными сторонниками Божьих законов, изложенных в Торе.[193]
Ситуация в Иерусалиме осложнялась и из-за вражды между разными родами. Например, в царствование Селевка IV Филопатора (187–175 гг. до н. э.) – наследника Антиоха III Великого – некто Симон из колена Вениамина донес селевкидским чиновникам, что в храме спрятаны баснословные богатства, которые можно похитить и обвинить в краже первосвященника Онию III из дома Онии (династии иерусалимских религиозных деятелей). Храм не считался надежным местом для хранения ценностей, ибо его регулярно опустошали прежде – при египетском фараоне Шешонке, ассирийском повелителе Синаххерибе, вавилонском владыке Навуходоносоре II и т. д. Впрочем, на этот раз операция по краже драгоценностей внезапно сорвалась – людям Селевка IV явились некие небесные посланники и избили их до полусмерти (2 Мак. 3:23–31). Онию III заподозрили в насилии и вызвали к царю для объяснений.
Вскоре городские междоусобицы опять затронули храм – и лейтмотивом противостояния послужила борьба за титул первосвященника. Брат консервативного Онии III, Иешуа (взявший в угоду Селевкидам греческое имя «Ясон»), подкупил нового монарха Антиоха IV, занявшего престол в 175 г. до н. э. Ясон пообещал Антиоху крупную сумму денег в обмен на назначение первосвященником. Ония был снят с должности, и Ясон приступил к исполнению своих новых обязанностей. Параллельно он при поддержке эллинистов и царя затеял перестройку Иерусалима, намереваясь превратить Священный Город в греческий полис Антиохию. На Западном холме вырастали здания в эллинистическом стиле, рядом с храмом возвели гимнасий,[194] и горожан поощряли одеваться по греческой моде.
Все это оскорбляло религиозных евреев. Их взгляды на происходящее отображены в Ветхом Завете: «В те дни вышли из Израиля сыны беззаконные и убеждали многих, говоря: пойдем и заключим союз с народами, окружающими нас, ибо с тех пор, как мы отделились от них, постигли нас многие бедствия. И добрым показалось это слово в глазах их. Некоторые из народа изъявили желание и отправились к царю; и он дал им право исполнять установления языческие. Они построили в Иерусалиме училище по обычаю языческому и установили у себя необрезание, и отступили от святого завета, и соединились с язычниками, и продались, чтобы делать зло» (1 Мак. 1:11–15).
Вызов иудаизму исходил не столько от соперничающей религии (греческого политеизма), сколько от соперничающей культуры. Это был вызов светскости, классическое противостояние откровения и разума, встреча двух разных мировоззрений, лобовое столкновение Иерусалима и Афин. Иудаизм еще не подвергался прямым нападкам, но Тора – своеобразная конституция Священного Города – фактически была отменена. Важным фактором в распространении этой соперничающей культуры стали гимнасии, возникшие во всем эллинистическом мире. Они выражали основные тенденции греческого ума, его восхищение прекрасным человеческим телом. Духовная и общественная жизнь Иерусалима изменилась. Спортсмены в гимнасии тренировались обнаженными, поэтому евреи, желавшие соответствовать эллинизму, думали, как скрыть следы обрезания – знака Завета и символа веры в Бога. Гимнасий конкурировал с храмом как с культурным центром. Он находился под покровительством греческого бога Гермеса и героя Геракла – и многие иудеи хотели подражать им. Непомерное нечестие Ясона, «этого безбожника, а не первосвященника», привело к тому, что даже священники предпочитали служению в храме спортивные игры (2 Мак. 4:12–15).
Ортодоксальные евреи – особенно хасиды – возмущались насаждением эллинизма, но дела пошли еще хуже, когда Ясон совершил роковую ошибку. Он отправил к Антиоху IV священника Менелая с деньгами, обещанными за свое назначение. Менелай же мечтал сместить Ясона; потому он предложил царю еще большую взятку – и получил вожделенную должность. Опальный Ясон бежал в Аммон[195] (2 Мак. 4:26). Соратники Менелая открыто поддерживали греческий образ жизни и противопоставляли себя хасидам. Затем, в 172 г. до н. э., Менелай с помощью своего брата Лисимаха украл из храма золотые и серебряные сосуды, дабы заплатить Антиоху. Когда обман вскрылся, иерусалимцы взбунтовались. Лисимах послал 3000 солдат, чтобы подавить восстание, но был убит во время беспорядков, а Менелай откупился и сохранил за собой пост первосвященника.
Пока в Иерусалиме бушевали скандалы с первосвященниками, Селевкиды и Птолемеи продолжали долгую борьбу за господство над Ближним Востоком. В 170 г. до н. э. Антиох IV вторгся в египетские владения Птолемеев – и почти сразу же распространились слухи о том, что он пал в бою. Ясон – первосвященник, свергнутый Менелаем, – воодушевился такими новостями и решил вернуть себе прежнее положение. Он собрал тысячу воинов и напал на Иерусалим. Менелай укрылся в крепости, а Ясон «нещадно производил кровопролитие между своими согражданами, не размышляя о том, что успех против одноплеменников есть величайшее несчастье» (2 Мак. 5:6). Одновременно вспыхнули боевые действия между эллинистами и хасидами. Это был конфликт не только евреев с евреями и евреев с сирийцами, но города с деревней. Против иерусалимских эллинистов ополчились жители сельской местности, которые примкнули к хасидам. Таким образом, взаимная неприязнь спровоцировала войну Иерусалима против Иудеи, а искушенных горожан – против невежественных и суеверных крестьян.
В таком хаосе Ясону не удалось захватить власть, и он с позором бежал обратно в Аммон. После долгих скитаний бывший первосвященник – «всеми преследуемый и ненавидимый, как отступник от законов, и, презираемый, как враг отечества и сограждан» (2 Мак. 5:8) – умер в изгнании, умоляя спартанцев прийти ему на помощь.
Слухи о гибели Антиоха IV оказались ложными. Узнав о восстании, царь решил, что Иудея намерена отколоться от его государства, – и впал в бешенство. В 169 г. до н. э., на обратном пути из Египта, монарх взял Иерусалим штурмом. Селевкидские солдаты набросились на жителей и учинили резню, а после – осквернили и разграбили храм. Антиох велел вывезти все богатства и драгоценную утварь; тысячи иерусалимцев по его распоряжению были проданы в рабство.
Через пару лет, когда Антиох повторно выдвинулся в Египет, его войска вернулись в Иерусалим. Сирийский полководец Аполлоний применил ту же хитрость, что и Птолемей I почти 150 лет назад, – атаковал в субботу. Поначалу Аполлоний притворялся миролюбивым, но, дождавшись шаббата и убедившись, что евреи не работают, он приказал солдатам взять оружие и убивать всех, кто попадется под руку. После расправы Антиох велел построить на близлежащем холме, – откуда просматривался весь город, – цитадель Акру. Сегодня точное местонахождение Акры неизвестно, но около 20 лет она возвышалась над Иерусалимом как символ власти Селевкидов над евреями.
Другие меры, введенные Антиохом, касались еврейских обрядов и – к радости эллинистов – подразумевали искоренение иудаизма. В 168 г. до н. э. соблюдение субботы (шаббата) и религиозные праздники были запрещены, книги Торы – сожжены, обряд обрезания – отменен. Евреев заставляли есть свинину и поклоняться греческим богам. Неповиновение каралось смертью. Во дворе храма – превращенного в святилище Зевса Олимпийского – установили жертвенник со статуей этого бога, отлитой по образу самого Антиоха.[196] Царь утверждал, что ему явился Зевс, и провозгласил себя Эпифаном, что по-гречески значит «прославленный». Недоброжелатели в насмешку величали его Эпиманом («сумасшедшим»). Вероятно, Антиох IV хотел не только наказать, но и эллинизировать евреев; однако евреи восприняли действия монарха как попытки обратить их в язычество. Бунт против сирийцев в таких условиях был лишь вопросом времени.
Восстание грянуло в 167 г. до н. э. к северо-западу от Иерусалима – в деревне Модиин. Там жил священник Маттафия – отпрыск дома Хасмона (династии Хасмонеев). Когда сирийский чиновник приехал в Модиин, чтобы принудить тамошних евреев к языческому жертвоприношению, Маттафия убил и его, и предателя-односельчанина, приносившего жертву. Потом он с пятью сыновьями бежал в горы. К Хасмонеям присоединились ревностные иудеи, включая хасидов. Сформировав армию, они «поражали в гневе своем нечестивых и в ярости своей мужей беззаконных», «защищали закон от руки язычников и от руки царей и не дали восторжествовать грешнику» (1 Мак. 2:44–48). Впрочем, не только религиозные иудеи сражались против язычников Селевкидов; это была и междоусобная война, в которой мишенью стали евреи, отказавшиеся примкнуть к мятежникам.
После смерти Маттафии борьбу по очереди продолжили трое его сыновей: Иуда (166–160 гг. до н. э.) по прозвищу Маккавей («Молот»), Ионатан (160–143 гг. до н. э.) и Симон (142–134 гг. до н. э.). В честь Иуды – еврейского национального героя, которого почитают как великого и грозного воина, – повстанцев окрестили Маккавеями.
Маккавеи – не только страница в истории, но и популярный бренд современного Израиля. Слово «Маккаби» (ивр.) встречается в наименованиях израильских спортивных организаций (в частности, старейшего и самого титулованного футбольного клуба страны – «Маккаби Тель-Авив», основанного в 1906 г.). Также в Израиле Всемирным спортивным обществом «Маккаби» раз в четыре года проводятся Маккабианские игры (Маккабиада) – международные спортивные соревнования по образцу Олимпийских игр. Наконец, «Маккаби» («Maccabee») – это марка знаменитого израильского пива, впервые сваренного в 1968 г.
Поначалу Иуда и его соратники сражались против Селевкидов с переменным успехом. Ранние стычки не коснулись Иерусалима – и лишь в 164 г. до н. э., одержав победу под Беф-Цуром, Иуда Маккавей смог войти в город и занять Храмовую гору 25 кислева (в декабре 165 г. до н. э.). Крепость Акру удерживал сирийский гарнизон, но Маккавеи очистили и повторно освятили храм спустя ровно три года после его осквернения Антиохом IV. В память об этом евреи ежегодно отмечают Хануку (ивр. – посвящение, обновление), также известную как «Праздник огней» и «Праздник Маккавеев».
По легенде, Иуда Маккавей и его бойцы долго искали в храме ритуально чистое масло для зажжения меноры – еврейского светильника, который является одним из древнейших атрибутов иудаизма. Наконец удалось найти маленький кувшин – но масла в нем могло хватить лишь на день. Впрочем, повстанцы зажгли менору, и случилось чудо – масла хватило ровно на восемь дней, которые требовались для изготовления новой порции масла. Поэтому Ханука ежегодно отмечается в течение восьми дней. Специальная ханукальная менора называется ханукией, а обряд ее зажжения символизирует победу святости над грехом и света – над тьмой.
Тем временем Иерусалим по-прежнему был разделен. Маккавеи «обстроили гору Сион вокруг высокими стенами и крепкими башнями, чтобы язычники, придя когда-нибудь, не попрали их, как сделали это прежде» (1 Мак. 4:60–61) – но, по-видимому, они контролировали только Храмовую гору, а остальная часть города принадлежала сирийцам. Это длилось несколько лет.
В 162 г. до н. э. Маккавеи безуспешно попытались захватить цитадель Акру. В ответ Селевкиды осадили храм, используя «стрелометательные орудия и машины, и огнеметательные, и камнеметательные, и копьеметательные» (1 Мак. 6:51). Конфликт затягивался, и в какой-то момент была достигнута договоренность о прекращении огня, которую сирийцы немедленно нарушили. Наконец, в том же 162 г. до н. э., Селевкиды заключили с евреями договор, гарантировав им религиозную автономию в обмен на признание верховенства власти сирийского царя. К тому времени сумасбродный Антиох IV Эпифан уже умер, и регенты его малолетнего сына Антиоха V Евпатора были настроены на диалог, ибо интриговали друг против друга, опасались набирающего мощь Рима и совершенно не нуждались в беспорядках в Иудее. Селевкидская армия одолевала евреев, однако враждующие стороны номинально пришли к компромиссу. Тем не менее Иуда, жаждавший политической независимости, продолжал воевать. Он пал в апреле 160 г. до н. э. в сражении возле Эласа – городка к северу от Иерусалима. Жестокая битва окончилась оглушительным разгромом Маккавеев и триумфом сирийцев.
Селевкиды, погрязшие во внутренних дрязгах, надеялись наладить контакт с новым маккавейским лидером Ионатаном (братом Иуды), пожаловав ему должность первосвященника и титул «друг царя». Ионатану было позволено занять весь Иерусалим, кроме Акры. Закрепившись в городе, повстанцы осадили крепость, но взять ее не удалось – и тогда Ионатан задобрил очередного сирийского монарха Деметрия I Сотера золотом, серебром и дорогой одеждой. Взамен Деметрий I подтвердил первосвященнический статус Ионатана и снизил размер налогов, взимаемых с Иудеи, а также Галилеи и Самарии[197] – еще двух исторических областей, населенных преимущественно евреями. Следующие цари почти не вмешивались в дела еврейской провинции. Маккавеи укрепляли Иерусалим на глазах у селевкидского гарнизона, дислоцированного в Акре. Так продолжалось до 143 г. до н. э., пока с Ионатаном не расправился сирийский полководец Диодот Трифон, который вскоре узурпировал трон Селевкидов.
Симон – последний из пяти сыновей Маттафии, сменивший Ионатана, – продолжил начатое братом строительство оборонительных сооружений. Ослабшее селевкидское государство медленно, но верно клонилось к упадку – и Деметрий II Никатор, на фоне придворных интриг заинтересованный в поддержке Иудеи, освободил ее от уплаты налогов (142 г. до н. э.). De facto это подразумевало признание Иудеи независимым государством – и чужеземное присутвие в ней надлежало искоренить. Через несколько месяцев Симон отрезал Акру от внешнего мира. Когда запасы продовольствия иссякли и многие солдаты умерли от голода, крепость сдалась. Евреи возрадовались, «ибо сокрушен великий враг Израиля» (1 Мак. 13:51). Затем, по словам Иосифа Флавия, иудеи снесли ненавистную цитадель, не оставив от нее камня на камне; даже холм, на котором она возвышалась, сровняли с землей. На ограде храма появились медные таблички, сообщавшие, что Симон «согласился быть первосвященником и военачальником и правителем Иудеев и священников и начальствовать над всеми» – «навек, доколе восстанет Пророк верный» (1 Мак. 14:47; 14:41).
Отныне первосвященство передавалось по линии Хасмонеев. Так возникло суверенное еврейское государство, где монарх-первосвященник исполнял функции политического и военного лидера; этот принцип сохранялся на протяжении почти всего существования хасмонейского царства (140–37 гг. до н. э.).
Во II в. до н. э. группа евреев, преданная «истинному хасидизму», ушла из Иерусалима и обосновалась в местности Кумран, что в Иудейской пустыне, недалеко от северо-западного берега Мертвого моря. Их поселение находилось под опекой некого «Учителя Праведности». Этот лидер создал организованную секту, которая поклялась соблюдать Закон Божий и установила строгий образ жизни.
Кумранцы копировали важные рукописи на пергаментные свитки, используя чернила, сделанные из древесного угля. Их коллекция включает библейские тексты, апокрифические сочинения, разные комментарии, молитвы и песни. Манускрипты, обнаруженные в 1947–1956 гг. в пещерах Кумрана, сегодня известны как «свитки Мертвого моря».
Община родилась в «эпоху гнева», когда нечестивцы господствовали в Иерусалиме. Кумранские заветники покинули город, но благоговейно вспоминали его и ждали дня очищения. В одной из рукописей сказано: «Иерусалим есть стан святости, и это место, которое Он [Бог] избрал среди всех колен Израилевых. Ибо Иерусалим есть столица колен Израилевых».
Согласно кумранскому учению, Злой Священник противостоял Учителю Праведности, которого Бог послал к верующим. Злой Священник был «призван именем истины» – то есть, видимо, получил одобрение секты до того, как стал правителем Израиля, но затем развратился от богатства и власти. Он осквернил Иерусалим и храм, а также согрешил против Учителя Праведности и его учеников, которые отправились в изгнание. Злой Священник и его приспешники описываются как заблуждающиеся в вопросах ритуальной чистоты, справедливости, целомудрия, дат праздников и храмового поклонения. Главный антагонист «поносил и оскорблял избранников Божиих, замышлял погубить бедных» и воровал чужое имущество. Его преемники, «последние священники Иерусалима», обвиняются в накоплении богатств и грабеже народа.
Самым длинным свитком Мертвого моря является девятиметровый Храмовый свиток. Он датируется II в. до н. э., написан на древнееврейском языке в библейском стиле и содержит размышления о том, каким должен быть настоящий храм – с подробностями, касающимися обрядов и стандартов поведения, которые заменят порочные обычаи, царящие в Иерусалиме.
Попытки определить исторических персонажей, на которых намекали кумранские тексты, незначительны. Наиболее вероятным кандидатом на роль Злого Священника является Симон – брат Иуды и Ионатана Маккавеев. Симону и его потомкам было дано первосвященство навеки. Таким образом, кумранцы признавали неправомерность перехода первосвященства от династии Садокитов – основанной Садоком еще в эпоху царя Давида, – к династии Хасмонеев.
Правление Симона оборвалось в 134 г. до н. э. Родственник, мечтавший о власти, заманил правителя с двумя сыновьями на пир и убил их. Но третий сын, Иоанн Гиркан I, на пиру отсутствовал и потому уцелел. Гиркан разделался с преступниками и был объявлен законным преемником Симона; наряду с первосвященством он унаследовал и властные полномочия.
Иными словами, восстание Маккавеев трансформировалось из религиозного бунта в борьбу за создание еврейского государства – которое Селевкиды намеревались уничтожить. В 135 г. до н. э. царь Антиох VII Сидет вторгся в Иудею и осадил Иерусалим, воспользовавшись издревле уязвимыми северными подступами к городу. Иосиф Флавий рассказывает, что Иоанн Гиркан I спас ситуацию проверенным способом – откупился. Правда, он нарушил традицию, взяв серебро из гробницы Давида, а не из сокровищницы храма.
Помимо взятки договор между Гирканом и Антиохом VII предусматривал снос городских стен. Кроме того, Гиркан был вынужден присоединиться к Антиоху в войне против парфян.[198] В разгар кампании (129 г. до н. э.) селевкидский самодержец умер, и Гиркан вернулся в Иерусалим. С этого момента и до 63 г. до н. э. – на протяжении почти 60 лет – ни один враг не угрожал городу.
При Иоанне Гиркане I хасмонейское государство расцвело, а его размеры превысили размеры царства Давида и Соломона, существовавшего около тысячи лет назад. К северу от Иудеи Хасмонеи правили Самарией (где разрушили святилище самаритян на горе Гаризим), к востоку – Трансиорданией, а к югу – Эдомом (Идумеей). Покорив Идумею, Гиркан насильно обратил ее жителей в иудаизм. Менее чем через столетие из этого народа выйдет один из самых зловещих персонажей Нового Завета – царь Ирод I Великий. Иерусалимский храм вновь обрел статус культурного и религиозного центра Иудеи, а сам город превратился в столицу не только евреев, но и всех людей, попавших под влияние иудаизма из-за завоеваний Гиркана.
По иронии судьбы, в период независимости евреи стали еще более эллинизированными, нежели при Селевкидах, воздействию которых они так упорно сопротивлялись. Все хасмонейские монархи имели двойные имена – еврейское и греческое; например, еврейское имя Гиркана звучало как «Иоханан», а греческое – как «Иоаннес» (в русскоязычной традиции – «Иоанн»). Иудейские города включали в себя элементы полиса – в том числе агору (рыночную площадь, где проводились народные собрания). Население Иерусалима достигло 35 000 человек. На Западном холме – где прежде находился греческий квартал, – выросли прекрасные особняки с видом на Храмовую гору; там же был возведен дворец Хасмонеев. Расширяясь, Иерусалим словно «полз» вверх – на окружавшие его природные возвышенности, образовав Верхний город; с Храмовой горой его связывал мост, брошенный через долину Тиропеон. Каменные остатки этого моста сегодня именуют аркой Уилсона – в честь британского офицера и археолога Чарльза Уильяма Уилсона, который руководил раскопками в Иерусалиме в 1860-х гг. Городская цитадель – строить ее, по легенде, начали еще Давид и Соломон, а продолжил Езекия, – была усилена новыми башнями (в наши дни вся крепость известна как башня Давида и расположена возле Яффских ворот, у входа в Старый город). Но главным строительным проектом хасмонейского периода были городские стены, сооруженные во II в. до н. э. Ионатаном и Симоном – братьями Иуды Маккавея. В 135 г. до н. э. их демонтировали по договору с Антиохом VII Сидетом. Впрочем, руины все еще заметны проницательному путешественнику и представляют собой то, что осталось от стены, возведенной Иоанном Гирканом I и его сыном Александром Яннаем уже после смерти Антиоха.
Жизнь в Иерусалиме бурлила. Со дня освящения храма Иудой Маккавеем (165 г. до н. э.) хасиды перестали поддерживать Хасмонеев. Во-первых, они преследовали сугубо религиозные, а не политические цели. Освобождение святилища позволило возобновить богослужения, и ни в чем ином хасиды не нуждались. Во-вторых, они не доверяли властям. В 162 г. до н. э. селевкидский царь Деметрий I Сотер назначил первосвященником некого Алкима – ярого поборника греческих обычаев. Поначалу хасиды его признали, но Алким устроил гонения на ортодоксальных евреев. Ко времени Иоанна Гиркана I движение хасидов трансформировалось в секту фарисеев (ивр. – отделившиеся) и существовало в оппозиции к другой ключевой религиозной партии – саддукеям, которые вели свою духовную и идеологическую родословную от священнической проэллинистической аристократии Иерусалима.
Фарисеи – представители единственной еврейской группы, сохранившейся после римского завоевания Иерусалима. Их учение легло в основу современного ортодоксального иудаизма. Кроме того, слово «фарисей» имеет переносное значение – так называют нарочито благочестивых ханжей, которые скрупулезно соблюдают правила (например религиозные предписания) и крайне довольны собой, но высокомерны и далеки от простых людей. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Мф. 23:13).
Фарисеи были против Хасмонеев, ибо те становились все более мирскими и светскими. Хасмонеи подчеркивали свое монаршее достоинство и считали себя элитой иудаизма. Если Иоанн Гиркан I фактически являлся царем, то его сын и преемник Аристобул I официально принял этот титул в 103 г. до н. э. Взаимоотношения Хасмонеев и фарисеев обострились при Александре Яннае (103–76 гг. до н. э.) – другом сыне Гиркана, который наследовал Аристобулу. Яннай женился на вдове своего брата, хотя первосвященнику это запрещалось. Он демонстрировал приверженность греческим обычаям и чеканил титул «царь» (др.-греч. καῖσαρ – кесарь) на еврейских монетах. Он опирался на саддукеев – врагов фарисеев. Он пренебрегал некоторыми иудейскими ритуалами и в 94 г. до н. э. во время праздника Суккот[199] вылил воду на землю – тем самым отвергнув фарисейский обряд омовения алтаря. Фарисеи в ответ забросали правителя цитронами – фруктами, которые евреи держат в руках во время молитвы. Царские стражники напали на безоружную толпу и убили 6000 человек, а разъяренный Александр Яннай окружил храм деревянным забором и разрешил вход только саддукеям.
Борьба саддукеев и фарисеев вылилась в гражданскую войну (92–86 гг. до н. э.). Когда последние мятежники сдались, Яннай жестоко расправился с ними. Пируя с наложницами, царь приказал распять 800 фарисеев и перерезать глотки их женам и детям на глазах у умирающих и всех иерусалимцев. «Это было местью за причиненные ему обиды», – резюмирует Иосиф Флавий.
Супруга Янная, Саломея Александра,[200] похоронила мужа в 76 г. до н. э. и приняла бразды правления. По завету покойного она восстановила мир в Святом Городе и вошла в историю как вторая (последняя) царица Иудеи после Гофолии, жившей в IX в. до н. э. Саломея Александра разделила духовные и военные функции между сыновьями, сделав Иоанна Гиркана II первосвященником (женщина не могла занять эту должность), а Аристобула II – полководцем. Гиркан II благоволил к фарисеям – под его покровительством они обрели могущество. Теперь фарисеи навязывали свои религиозные взгляды всем иудеям столицы и усложнили жизнь соперникам-саддукеям, которые обратились к младшему сыну Саломеи Александры – Аристобулу II.
Новая гражданская война не заставила себя ждать – она вспыхнула между братьями в 67 г. до н. э., когда умерла их мать. Аристобул разбил Гиркана в сражении под Иерихоном, но позволил ему остаться в Иерусалиме на правах частного лица, а сам взошел на престол как царь и первосвященник (66 г. до н. э.).
Резкий поворот в хасмонейскую драму привнес Антипатр II – сын знатного идуменянина Антипы (Антипатра I). Антипа принял иудаизм после захвата родной страны Иоанном Гирканом I и был назначен наместником Идумеи Александром Яннаем. Опытный интриган, Антипатр II убедил Гиркана II в том, что тот слишком легко отказался от трона. Далее Антипатр призвал на помощь набатейского[201] монарха Арету III. В 65 г. до н. э. три союзнические армии, насчитывавшие до 50 000 человек, атаковали Иерусалим, загнав Аристобула II и его соратников на Храмовую гору. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в дело не вмешался великий римский полководец Гней Помпей.
Через несколько лет Помпей вместе с Гаем Юлием Цезарем и Марком Лицинием Крассом образует Первый триумвират.[202] Однако в 65 г. до н. э. он находился на Ближнем Востоке, выслеживая киликийских пиратов, которые грабили суда с зерном, курсировавшие между Римом и Египтом. Выполнив свою миссию, Помпей задержался в регионе, попутно покорив ряд небольших государств на территории нынешних Турции, Армении и Сирии. И Гиркан II, и Аристобул II отправляли к Помпею делегации с взятками, умоляя римлян занять их сторону. Аргументы посланников Аристобула оказались более весомыми, и Марк Эмилий Скавр (помощник Помпея) вынудил Гиркана снять осаду с Храмовой горы.
Впрочем, ситуация изменилась в 63 г. до н. э., когда Помпей лично прибыл в Иерусалим – и внезапно поддержал Гиркана II. Теперь уже легионеры оцепили Храмовую гору, где засел Аристобул II. Римляне – самые искусные и усердные военные инженеры Древнего мира – работали по субботам, засыпая ров и сооружая пандус для осадных орудий. Маккавеи давно отменили запрет на боевые действия в шаббат, но ограничили их обороной. Помпей знал, что евреям нельзя сражаться с неприятелем, который хоть и готовится к атаке, но не атакует напрямую. «И если бы не было нашей практикой со дней наших предков отдыхать в седьмой день, то храм никогда не был бы захвачен из-за противодействия, которое оказали евреи, – сетует Иосиф Флавий, – ибо, хотя наш закон позволяет нам защищаться от тех, кто начинает с нами сражаться и нападать на нас, он не позволяет нам вмешиваться в дела наших врагов, когда они делают что-либо еще».
Спустя три месяца тараны разрушили башни, защищавшие Храмовую гору, – и римляне ринулись в пробоины. В последовавшей за этим резне погибло свыше 12 000 людей Аристобула II: часть из них перебили легионеры Помпея, а часть – евреи, верные Гиркану II. Храм пал, и это ознаменовало падение Иерусалима. Помпей вошел в Святая святых и оценил богатства храмовой сокровищницы, однако не взял оттуда ни монеты. Затем он провозгласил Иерусалим подчиненным власти Рима и утвердил Гиркана II в сане первосвященника – но не царя. Антипатр II по милости Помпея стал опекуном Гиркана – и фактическим римским наместником Иудеи. Эпоха суверенного хасмонейского царства завершилась.
Аристобул II попал в плен, и его провели по Риму во время пышного триумфального шествия Помпея в 61 г. до н. э. Через несколько лет Аристобул бежал из темницы и организовал в Иудее серию мятежей (57–55 гг. до н. э.), которые иногда затрагивали Иерусалим и требовали вмешательства римских представителей – в том числе Габиния, а затем и Красса. Последний опустошил сокровищницу храма в 54 г. до н. э., забрав деньги, на которые не позарился Помпей. Красс должен был заплатить своим солдатам, ибо собирался воевать с парфянами. Эта кампания окажется одной из самых катастрофических и унизительных в истории Римской республики.
Несмотря ни на что, римляне остались в Иудее – и она в конечном итоге была включена в состав провинции Сирия Палестинская, образованной в 135 г. Этому предшествовал трудный путь государственного строительства, расширения Рима и его превращения из республики в империю.
Эллинистический Иерусалим был городом контрастов и противоречий в эпоху, изобиловавшую героями и злодеями. Он стал свидетелем процветания, ужасных бедствий и роковых страстей, потрясавших Древний мир. Он являлся столицей последнего еврейского государства за 2000 лет – вплоть до образования Израиля в 1948 г. Наконец, он определил атмосферу, господствовавшую на земле незадолго до появления Мессии.
Евреи воспринимают хасмонейский период как идиллическое возрождение ветхозаветной Объединенной монархии. Но история восстания Маккавеев – это история трехсотлетнего конфликта между древней еврейской культурой и более новой эллинистической культурой, представленной Александром Македонским и его преемниками. Также это история имперского соперничества за контроль над Иудеей – перекрестком Ближнего Востока. На протяжении тысячелетий Иудея не раз оказывалась зажатой между враждующими силами. Восстание Маккавеев отчасти было попыткой освободиться от внешнего влияния, что привело к созданию еврейского царства, – крупнейшего со времен Давида и Соломона.
Историческое значение восстания Маккавеев не так велико, как значение покорения Давидом Ханаана или вавилонского завоевания Иудеи – но его идеологический и политический смысл трудно переоценить. Недаром хасмонейские символы отразились на иудейских праздниках и доктрине сионизма, лежащей в основе нынешнего Израиля. Сионизм как движение за «установление еврейского национального дома в Палестине» имеет древние и средневековые корни, но начал бурно развиваться на закате XIX в. Ранние сионистские лидеры – Теодор Герцль, Владимир Жаботинский и Макс Нордау – ссылались на восстание Маккавеев против Селевкидов и более позднее восстание Бар-Кохбы против римлян как на примеры успешной национально-освободительной борьбы евреев. Это неудивительно – ведь сионисты хотели построить еврейское государство именно там, где Хасмонеи жили и царствовали свыше 2000 лет назад.
Хасмонеи не были ни потомками Давида, ни членами традиционной священнической династии Садока. Тем не менее отпрыски дома Хасмона успешно (хоть и недолго) правили как первосвященники и цари – в стиле, невиданном со времен Давида и Соломона. Хасмонейское государство просуществовало всего около 80 лет. История могла сложиться иначе, если бы Аристобул II и Иоанн Гиркан II не попросили Помпея вмешаться в их конфликт вместо того, чтобы урегулировать разногласия самостоятельно. Актуально ли данное наблюдение по отношению к враждующим сегодня народам Ближнего Востока?..
Глава 8
Город Ирода Великого
Иерусалим – самый знаменитый из восточных городов, а не только из городов Иудеи.
Плиний Старший. Естественная история
Римляне – занявшие Иерусалим в 63 г. в ходе конфликта между Антипатром II и Иоанном Гирканом II, с одной стороны, и Аристобулом II, с другой, – сами не были застрахованы от внутренних дрязг. После распада Первого триумвирата разразилась гражданская война (49–45 гг. до н. э.), которая началась с борьбы Гая Юлия Цезаря и Гнея Помпея за единоличную власть над Римом. Амбициозный Антипатр надеялся сохранить за собой высокий пост – и не прогадал, переметнувшись к Цезарю, когда тот победил соперника в решающей битве при Фарсале (48 г. до н. э.). В следующем году Антипатр и понтийский царевич Митридат Пергамский спасли Цезаря из осажденной Александрии. Цезарь даровал Антипатру римское гражданство, освободил его от налогов, осыпал почестями – и вскоре назначил первым римским прокуратором Иудеи, то есть чиновником, руководившим провинцией. Далее Антипатр сделал своих сыновей Ирода и Фазаэля тетрархами – главами регионов в рамках вверенной ему провинции. Фазаэль получил Самарию, а Ирод – Галилею и Перею.[203] Первосвященник Иоанн Гиркан II в 47 г. до н. э. удостоился титула этнарха – лидера этноконфессиональной группы и правителя народа, покоренного римлянами. Тем самым семья и потомки Гиркана были официально лишены монархического звания.
Отныне положение Антипатра II в Иудее никем не оспаривалось. Помимо дружбы с Цезарем, прокуратор обладал железным аргументом в любых спорах: он всегда был верен Риму – и римляне не вмешивались в еврейские дела. Иосиф Флавий отмечает, что, благодаря обретенным привилегиям, Антипатр отстроил городские стены Иерусалима, разрушенные еще Помпеем. Также прокуратор установил в Иудее порядок, усмиряя волнения и угрожая стать «суровым хозяином вместо мягкого правителя», если народ вздумает бунтовать.
Впрочем, через несколько лет и прокуратор, и его высокий покровитель погибли: Цезаря зарезали на заседании Сената (44 г. до н. э.), а Антипатра отравил давний враг (43 г. до н. э.). Когда в Риме к власти пришел Второй триумвират,[204] Ирод и Фазаэль стали управлять Иудеей совместно – и почти сразу же столкнулись с мятежом, который спровоцировал Антигон (сын Аристобула II). Все началось так. Некогда проиграв Антипатру, Аристобул с семьей томился в заточении в Риме, но потом смог бежать, поднял бунт в Иудее и снова попал в руки римлян. Его повторно отвезли в Вечный город и держали в тюрьме до 49 г. до н. э. Цезарь освободил узника и послал его во главе двух легионов в Сирию против Помпея, но сторонники последнего расправились с Аристобулом.
Спустя шесть лет после этих событий из римского плена вырвался сын опального монарха – Антигон. В Риме тогда царило смятение после убийства Цезаря, и Антигон, улучив момент, не только покинул темницу и город, но и обратился к парфянам. За возращение государства своих предков он посулил потенциальным союзникам много денег и 500 самых красивых евреек. Воинственные парфяне, которые регулярно громили римские легионы, согласились – и в 40 г. до н. э. осадили Иерусалим.
Поначалу Ирод и Фазаэль успешно оборонялись, но захватчики проникли в город. В результате стычек на рыночной площади и ожесточенных уличных боев Антигона загнали на Храмовую гору (по иронии судьбы, его отец Аристобул II подвергся такому же унижению). Солдаты Ирода также одержали победу по крайней мере в одной вылазке за пределы Иерусалима, где они, по словам Иосифа Флавия, «обратили в бегство многие десятки тысяч». Но тут прибыло парфянское подкрепление: 500 всадников прискакали к городским стенам, и гораздо более крупная армия расположилась на севере – в Галилее. Фазаэль принял вражескую делегацию, и его уговорили отправиться вместе с первосвященником Иоанном Гирканом II на встречу с парфянским полководцем Варзафарном. Бдительный Ирод предпочел остаться в Иерусалиме, и его подозрения оправдались: парфяне взяли Фазаэля и Гиркана в плен, нарушив договоренности.
Узнав об этом, Ирод покинул Иерусалим под покровом ночи и в сопровождении хорошо вооруженного эскорта двинулся в Рим – просить помощи у Сената. По дороге Ирод получил известие о том, что его брат Фазаэль покончил с собой в плену – и что Антигон отрезал Гиркану II уши. Изуродованный таким образом Гиркан по иудейским правилам больше не мог служить первосвященником. Антигон занял Иерусалим и взошел на престол. Хасмонейский царь снова правил Иудеей – но его правление было недолгим.
Ирода встретили в столице с большими почестями, ибо он – потомок и наследник человека, преданного Риму, – защищал от парфянского вторжения земли, покоренные римлянами и включенные в состав римского государства. Когда Ирод выступал перед Сенатом, его поддержали могущественный триумвир Марк Антоний (тот самый, что был любовником Клеопатры – последней правительницы эллинистического Египта из дома Птолемеев) и другие патриции – в том числе будущий император Октавиан Август. Сенаторы, потрясенные их пылкостью и красноречием, присвоили Ироду титул «царя Иудейского» – тем самым произведя его из заурядного наместника в вассалы. Новоиспеченный монарх немедленно отправился назад – создавать свое царство.
Тем временем Иудея принадлежала парфянам, и население признавало царем Антигона из венценосной династии Хасмонеев. Ирода ожидала упорная борьба. Вернувшись в номинально свои владения то ли в 40 г. до н. э., то ли в 39 г. до н. э., этот повелитель, позже нареченный Великим, отвоевывал город за городом. Только в 37 г. до н. э. Ирод приготовился к взятию Иерусалима. Осада началась через три года после того, как Сенат провозгласил его царем.
Ирод разбил лагерь возле северной стены города – в самом уязвимом месте, как неоднократно показывала история. В его распоряжении было огромное войско, сформированное Гаем Сосием (проконсулом Сирии) по велению Марка Антония. Кроме того, иудейский царь по собственной инициативе привел еще 30 000 человек – галилеян, идумеян и сирийцев, а также различных наемников. «Все они собрались у стен Иерусалима, составив армию из одиннадцати легионов, вооруженных пехотинцев и шести тысяч всадников с подкреплениями из Сирии», – пишет Иосиф Флавий.
Несмотря на превосходящие силы неприятеля, евреи намеревались защищать Иерусалим до последнего вздоха. Он пал лишь спустя пять месяцев. Летом 37 г. до н. э. солдаты Ирода и Сосия прорвали оборону, взяли город штурмом и утопили его в крови. Иерусалимцев резали повсюду – на улицах, в домах и даже на священной Храмовой горе. «Не было сострадания ни к младенцам, ни к состарившимся, и не щадили слабый пол, – сокрушается Иосиф Флавий, – никто не удерживал их руки от убийства, они набрасывались на лиц всех возрастов, без различия, как если бы они были сборищем безумцев». Вскоре столица Иудеи запылала, но храм чудом уцелел.
Антигон сдался Сосию и, закованный в цепи, предстал перед Марком Антонием. Ирод твердил, что Антигон должен умереть. Марк Антоний не спорил. Последнего хасмонейского царя выпороли и обезглавили. Так Ирод снова обрел контроль над Иерусалимом и Иудеей. На этот раз он правил 30 лет.
На протяжении веков лишь немногие монархи, движимые ревностью и подозрительностью, истребили больше родственников и других людей, чем Ирод, – и все же в истории Святой Земли не было более великого строителя, чем он. Ирод оставил после себя несколько городов – например Антипатриду (посвященную отцу) и Фазелиду (посвященную брату). Он преобразил древний Иерихон и восстановил Самарию (Шомрон) – старую столицу Северного Израильского царства, основанную нечестивым царем Амврием в IX в. до н. э. и пребывавшую в запустении с периода ассирийского завоевания; при Ироде город именовался Севастией (Себастией). На средиземноморском побережье Ирод построил Кесарию Приморскую (лат. Caesarea Maritima) – с амфитеатром, ипподромом, рынком, дворцами, подземной канализацией, акведуком и невероятно технологичным для той эпохи портом. Город был назван в честь Октавиана Августа – первого императора Рима,[205] который помог царю покорить Иудею. (Сейчас Кесария Приморская – это израильская Кесария, а самый известный ее уроженец – византийский летописец Прокопий Кесарийский, который являлся очевидцем ключевых событий в истории Византии, в частности возведения собора Святой Софии в Константинополе.[206]) Кроме того, Ирод замостил несколько дорог, воздвиг крепости Махерус, Александрион, Гирканию, Иродион, Есевон, Газу и Масаду, а также беломраморный храм Августа в Кесарии и святилище в Хевроне – над пещерой Махпела, где похоронены ветхозаветные патриархи.
Но главные проекты Ирода находились в Иерусалиме, чье население оценивалось в 30 000–40 000 жителей, и еще тысячи людей стекались сюда во время религиозных праздников. Монарх превратил полуразрушенную цитадель Хасмонеев в массивную крепость Антонию, названную в честь его римского покровителя Марка Антония. Она стояла в северо-западном углу Храмовой горы и предназначалась для охраны святилища, а внутри размещался римский гарнизон, наблюдавший за храмом и окрестностями. Антония пригодилась римлянам, когда грянула Первая Иудейская война.
Другое помпезное здание – дворец Ирода на Западном холме – защищали три огромные башни, которые повелитель окрестил «Фазаэлем», «Мариамной» и «Гиппиком» – по именам брата, жены и друга соответственно. Мариамна принадлежала к династии Хасмонеев, свергнутой Иродом; она являлась дочерью Александра Янная II и Саломеи Александры – и, следовательно, внучкой Иоанна Гиркана II. Мать Мариамны, желая спасти царский род, решила выдать ее за молодого Ирода, бывшего в то время тетрархом Галилеи. Обручение вскоре состоялось, но брак удалось заключить только в 37 г. до н. э., когда войска Ирода при поддержке римлян штурмовали Иерусалим. Красивая и умная женщина имела колоссальное влияние на сурового деспотичного мужа – например, по просьбе супруги Ирод сделал первосвященником ее брата Аристобула II. Ирод обожал Мариамну – что, впрочем, не мешало ему расправляться с ее родственниками, заподозренными в интригах и измене (так, позже Аристобула утопили). Мариамна не стеснялась упрекать мужа в истреблении своей семьи – и, наконец, иудейский правитель по наущению собственной матери казнил жену, поверив, что та собирается его отравить. После этого, как отмечает Иосиф Флавий, «любовь царя к ней возросла еще более, чем то было когда-либо раньше». Ирод искал утешения в охоте и пирах – но безуспешно. Тоскуя по Мариамне, он воздвиг в Иерусалиме башню – причем, по словам Иосифа Флавия, «царь счел уместным, чтобы башня, названная в честь женщины, превосходила по украшению башни, названные в честь мужчины».
Северо-восточная башня дворца Ирода с V в. стала известна как башня Давида. Это название впервые использовали византийские христиане – они по ошибке приняли Западный холм за гору Сион и потому были уверены, что на месте резиденции Ирода прежде стоял дворец царя Давида. Словосочетание «башня Давида» византийцы позаимствовали из Песни песней Соломона – сына Давида: «Шея твоя – как башня Давида, сооруженная для оружий, тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных» (Песн. 4:4). В XIX в. башней Давида именовали уже османский минарет XVII в. на другой стороне бывшего дворцового комплекса (он возвышался на основании единственной уцелевшей башни из трех), а в 1967 г. это название было официально утверждено для всей крепости.
Помимо цитадели Антонии и царского дворца, в Иерусалиме появились и иные сооружения – амфитеатр, ипподром, монументальные ворота и лестницы, ведущие на Храмовую гору, а также мавзолей, где упокоились останки Фазаэля (по легенде, башня мавзолея не уступала по высоте Александрийскому маяку – одному из семи чудес Древнего мира). Но самым любимым детищем Ирода являлся роскошный Второй храм. Царь приступил к его реконструкции около 19 г. до н. э. Второй храм был воздвигнут в 516 г. до н. э. Зоровавелем и другими евреями, вернувшимися из Вавилонского плена. Ко времени Ирода ему исполнилось почти 500 лет, и он порядком обветшал. Ирод решил не только восстановить здание, но и расширить его. Монарх мечтал снискать славу Соломона, а его храм должен был превратиться в восьмое чудо света – наряду с пирамидой Хеопса, висячими садами Семирамиды, статуей Зевса в Олимпии, храмом Артемиды в Эфесе, мавзолеем в Галикарнасе, Колоссом Родосским и Александрийским маяком.
Для реализации грандиозного плана пришлось в два раза увеличить платформу, на которой стоял храм, – и в итоге ее площадь превысила 14 гектаров, то есть приблизительно равнялась площади 19 футбольных полей. Форум в Риме был в два раза меньше, Акрополь в Афинах – в пять раз меньше, а самый масштабный храмовый комплекс Древнего мира, египетский Карнак, – лишь на треть больше. Для поддержания платформы Ирод окружил Храмовую гору подпорными стенами – их остатки видны и в наши дни. Считается, что размеры платформы соответствовали размерам нынешней священной зоны Харам аш-Шариф на вершине Храмовой горы, где находятся мечети Куббат ас-Сахра (Купол Скалы) и Аль-Акса.
При Ироде пространство под храмом пустовало, но пол здания и платформу Храмовой горы снизу поддерживали сводчатые арки, столбы и колонны. Этот свооебразный подземный колонный зал окрестили Соломоновыми конюшнями – хотя он не имеет никакого отношения к царю Соломону и использовался в качестве конюшен лишь крестоносцами в XI–XIII вв. На столбах сохранились отверстия для колец, к которым привязывали лошадей. Соломон же изначально упоминался в том смысле, что прежде на месте Второго храма располагался воздвигнутый им Первый храм. В 1996 г. Соломоновы конюшни были переоборудованы в мусульманский молитвенный зал Аль-Марвани.
Вокруг Храмовой горы находились портики – крытые галереи, образованные колоннадами и способные вместить несколько тысяч человек. Люди собирались здесь, чтобы послушать какого-нибудь мудреца. Каждый портик имел двойной ряд колонн, вырезанных из монолитных каменных блоков. В восточном портике, именуемом Соломоновым притвором, проповедовал Иисус Христос; там Он ребенком беседовал с учителями, а позже свидетельствовал, что был Сыном Божьим; и там же иудеи едва не побили Его камнями (Ин. 10:22–39).
Несмотря на то что с момента освящения оригинального Второго храма минуло около 500 лет, Ирод сберег некоторые характерные для него элементы, например ворота Шушан, обращенные на восток, в сторону Суз – столицы Ахеменидской империи, где, согласно Ветхому Завету, разворачивались истории пророка Даниила, персидского наместника Неемии и ряда других библейских персонажей. Люди, строившие эти ворота в VI в. до н. э., хорошо помнили Шушан (Сузы), ибо недавно переселились в Иерусалим по воле Кира II Великого.
Над храмом Ирода трудилось 10 000 мастеров. Среди них была тысяча священников, которые прошли обучение на каменщиков и плотников и действовали во внутренней, сакральной части здания, дабы избежать ее осквернения. Тысяча повозок перевозила материалы, приготовленные царем заранее, дабы обеспечить непрерывность религиозных служб. Работа над всем храмовым комплексом заняла минимум 46 лет (украшение внешних дворов и отделка многих элементов продолжалась свыше 80 лет, даже после смерти царя), на возведение галерей и портиков, а также обустройство внешней территории потребовалось восемь лет (этим с энтузиазмом занимался сам Ирод) – но корпус храма был завершен всего за полтора года и освящен примерно в 10 г. до н. э. Впрочем, реконструированный и кардинально измененный храм по-прежнему именовался Вторым – хотя он представлял собой третье масштабное культовое сооружение на Храмовой горе.
Евреи говорили, что тот, кто не видел храма Ирода, никогда в жизни не видел красивого здания. Ни одно сооружение на свете не могло сравниться с этим непревзойденным архитектурным чудом по размаху и великолепию. Во-первых, храм насчитывал более 45 метров в высоту (для сравнения: высота монументальной мечети Куббат ас-Сахра – около 30 метров). Во-вторых, он был построен из отполированного белого мрамора, а фасад облицевали огромными золотыми пластинами – и люди, которые смотрели на него в лучах солнца, могли ослепнуть и отводили глаза, не выдержав столь яркого сияния. Издалека же храм представлялся странникам, приближающимся к Иерусалиму, заснеженной горой. Впрочем, невзирая на роскошь, дизайн храма оказался практичным – по словам Иосифа Флавия, на его крыше были шипы с острыми концами, дабы птицы не сидели там и не оставляли пятен.
Конечно, в храме Ирода царила особая духовная атмосфера, отличная от духовной атмосферы его предшественника. Здесь отсутствовали Ковчег Завета, урим и туммим,[207] обеспечивающие прямой контакт с Богом, и прочие священные предметы – утерянные либо украденные за столетия библейской истории. Но все же это было место откровения, и Иисус признавал его Домом Господним.
В последние годы жизни Ирод страдал от лихорадки, язв кишечника и болей в толстой кишке. Его ноги опухли, живот воспалился, дыхание было затруднено, а «гниение гениталий», как отмечает Иосиф Флавий, «произвело червей». Властелин Иудеи умер в 4 г. до н. э., но незадолго до кончины он приказал прикрепить над входом в храм изваяние орла – символ могущества Рима и его господства над Иудеей. Это нарушало религиозные правила, запрещавшие изображения живых существ в Священном Городе. Когда Ирод лежал на смертном одре, группа еврейских юношей, подстрекаемая двумя уважаемыми раввинами, спустилась с крыши храма на веревках и срубила орла. Некоторым удалось скрыться, но охрана схватила 40 человек, причастных к демаршу. Ирод, будучи одной ногой в могиле, приговорил всех арестованных к смерти. Раввинов и тех, кто сбил изваяние, сожгли заживо; остальных казнили более гуманными способами. Во время Песаха того года, когда царь почил в бозе, в Иерусалиме начались беспорядки – главным образом в знак протеста против казней; но Ирод Архелай (сын и наследник покойного) подавил их быстро и безжалостно.
Сегодня мало что в Иерусалиме напоминает об амбициозных проектах Ирода, которого нарекли Великим уже после смерти. Почти все его постройки были уничтожены римлянами в 70 г. Уцелели только фрагменты подпорных стен Храмовой горы, фундамент дворца и основание одной из башен, расположенной за Яффскими воротами в Старом городе. Грозный правитель Иудеи скончался накануне новой эпохи, которая в западной традиции отсчитывается от рождения Иисуса Христа – мальчика из Назарета, выжившего вопреки легендарному распоряжению убивать всех еврейских младенцев мужского пола. Пожалуй, это самый известный – и, судя по всему, неправдоподобный – поступок Ирода, призванный завершить его образ кровожадного чудовища. Впрочем, библейское повествование чаще иносказательно, нежели исторично.
Глава 9
Город Иисуса
Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!
Мф. 23:37
Это мой город, где наполняются резервуары надежд,как баллоны с кислородом у аквалангистов.Его святостьпревращается иногда в любовь.И вопросы, которые задают в этих горах,всегда одни и те же: ты видел мое стадо?ты видел моего пастыря?И дверь моего дома открыта,как гробница, из которой восстали.Иегуда Амихай
Со дня основания Римской республики миновали столетия, и после многочисленных войн, переворотов, распрей и мятежей начался Римский мир, блистательный Pax Romana (27 г. до н. э. – 180 г. н. э.) – период относительной стабильности. Помпей, Красс, Юлий Цезарь, Клеопатра, Брут и Марк Антоний гордо проследовали по страницам античной истории в небытие. Римская империя с населением около 100 млн человек простиралась от Британии до Месопотамии, охватывая территории сегодняшних Англии, Уэльса, Франции, Испании, Италии, Швейцарии, Австрии, Венгрии, Балканского полуострова и ряда государств Ближнего Востока, а также все побережье Северной Африки – от Египта до Марокко. Средиземное море было для римлян внутренним, на латыни его называли просто «mare nostrum» («наше море»). Римская цивилизация влияла на жизнь людей во всех частях ойкумены, а отголоски ее разнообразного наследия ощущаются по сей день – от крылатых латинских фраз до рецепированных правовых институтов, идей и норм.
Впрочем, Pax Romana не подразумевал абсолютного спокойствия, и на окраинах империи нередко вспыхивали беспорядки. Одной из таких «горячих точек» была Иудея, где Ирод I Великий перед смертью составил четыре разных завещания, распределяя наследство между сыновьями от 15 своих жен. Последняя воля монарха предусматривала, что при согласии императора трон унаследует восемнадцатилетний Ирод Архелай, а два его брата – Ирод Антипа и Ирод Филипп II – станут правителями тетрархий, выделенных из состава Иудейского царства. По завещанию Архелай получал Иудею, Идумею и Самарию (половину отцовского государства со столицей в Иерусалиме) и титул царя, но не имел власти над братьями. Другая половина распределялась между Антипой и Филиппом. Первый из них обретал контроль над Галилеей (севером современного Израиля) и Переей (Заиорданьем), а второй – над югом нынешнего Ливана, восточным берегом реки Иордан и Южной Сирией.
Планы Ирода противоречили желаниям еврейского народа, который хотел восстановить правление первосвященников, как в эпоху Хасмонеев, и упразднить монархию Иродиадов. Когда Архелай отправился в Рим, чтобы император Октавиан Август утвердил его в качестве царя, иерусалимцы взбунтовались. Римский полководец Публий Квинтилий Вар – наместник соседней Сирии – нагрянул в город и навел там порядок в отсутствие Архелая. Затем он возвратился в Сирию, оставив в Иерусалиме временного смотрителя Сабина с легионом солдат.
Честолюбивый Сабин решил потеснить Архелая и принялся захватывать его имущество. Это разозлило горожан, и восстание возобновилось. Сабин послал Вару письмо с мольбой о помощи и приказал солдатам разогнать мятежников. Началась неразбериха, в ходе которой римляне разграбили храм – что только подлило масла в огонь. Вар, примчавшийся с двумя дополнительными легионами и четырьмя отрядами всадников на подмогу Сабину, обнаружил, что тот забаррикадировался во дворце Ирода на Западном холме, который осаждала разъяренная толпа. Имея в своем распоряжении свыше 10 000 человек, Вар подавил восстание и, дабы подчеркнуть его тщетность, распял 2000 пленных. Эти события известны как «война Вара»[208] – хотя в действительности они являлись небольшим бунтом.
Вскоре Архелай вернулся из Рима – однако Октавиан Август, вопреки ожиданиям, назначил его не царем, а этнархом (лидером этноконфессиональной группы и правителем народа, покоренного римлянами). Таким образом, вассальное Иудейское царство опять вошло в состав римского государства, и Архелай теперь официально отвечал за Иудею, Идумею и Самарию.
Архелай оказался настолько жестоким тираном, что в 6 г. Октавиан Август – всегда внимательно наблюдавший за настроениями в отдаленных регионах, – низложил его и отослал в Галлию. Территории Иудейского царства были преобразованы в римскую провинцию Иудею и отныне управлялись римлянами напрямую. Иудею возглавлял чиновник из аристократического сословия эквитов (всадников), который назначался лично императором. Этот чиновник сперва носил титул префекта, а позже – прокуратора.[209]
Административным центром Иудеи являлась Кесария – портовый город, построенный Иродом. Служивший там префект командовал пятью когортами пехоты и кавалерийским отрядом, а его помощник, комендант, пребывал в Иерусалиме с гарнизоном, размещенным в крепости Антонии. Статус провинции подразумевал присягу на верность императору, постоянное римское военное присутствие и налогообложение, а также римский надзор за общественным порядком. При провозглашении Иудеи провинцией Публий Сульпиций Квириний – легат (губернатор) Сирии – провел перепись населения. Это мероприятие напомнило евреям о том, что их независимость окончательно утрачена.
Герусия (совет старейшин) была переименована в синедрион – отныне она представляла собой основной религиозный и политический орган Иерусалима, а также исполняла функции иудейского суда по вопросам веры и нравов, в которых не затрагивались интересы римлян. Синедрион состоял из членов саддукейской знати и умеренных фарисеев. В целом римские власти уважали иудейские обычаи, не вмешивались в еврейские дела и не покушались на храмовую дань. Евреи освобождались от воинской службы, соблюдали шаббат и беспрепятственно отправляли свои обряды. Запрет на статуи и изображения живых существ в Иерусалиме действовал: римляне не чеканили профиль императора на монетах, предназначенных для Иудеи, а легионеры, маршировавшие в Священный Город, оставляли свои штандарты с фигурками зверей и птиц в Кесарии. Все неевреи знали, что в храм нельзя входить под страхом смерти, а во внутреннем дворе храмового комплекса висели таблички с предупреждениями на латинском и греческом языках. Одна табличка была найдена в 1935 г. возле Львиных ворот Старого города и сейчас выставлена в Археологическом музее Рокфеллера в Иерусалиме.
Первыми префектами Иудеи при Октавиане Августе были Копоний (6–9), Марк Амбибул (9–12) и Анний Руф (12–15). Следующий император, Тиберий, сделал префектом Валерия Грата, который служил довольно долго (15–26). Грат произвел в первосвященники некого Каиафу – отпрыска саддукейского рода. Каиафа цепко держался за власть – он занимал сей важный пост в течение 18 лет (18–36), сохранил должность при новом префекте Понтии Пилате и участвовал в суде над Иисусом.
Согласно христианскому вероучению, в Иерусалиме произошли два величайших события в истории человечества – искупительная жертва и воскресение Иисуса Христа. Испокон веков Иерусалим был городом «великого Царя» (Мф. 5:35) и всецело принадлежал Ему; здесь Он являлся пророкам и на протяжении тысяч лет принимал поклонение – и здесь же, в Иерусалиме, о Нем говорили и ожидали избавления (Лк. 2:38). «Град Божий, святое жилище Всевышнего» (Пс. 45:5); «святой город» (Неем. 11:1), откуда выйдет «слово Господне» (Ис. 2:3); «город правды, столица верная» (Ис. 1:26); «престол Господа» (Иер. 3:17), «город истины» (Зах. 8:3), «радость всей земли», «град Бога нашего» (Пс. 47:2–3) – и, наконец, просто центр мира – этими и другими эпитетами награжден Иерусалим в Библии. «Так говорит Господь Бог: это Иерусалим! Я поставил его среди народов, и вокруг него – земли» (Иез. 5:5), – сказано в Ветхом Завете.
Все пророки – от Мелхиседека, царя Салима, до Малахии – возвещали пришествие Мессии, ибо он должен был явиться в Иерусалим (Лк. 9:51) и не мог погибнуть вне его (Лк. 13:33). Иисус говорил Своим ученикам (апостолам), что Ему надо попасть в этот город и «много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть» (Мф. 16:21). В Новом Завете Иерусалим намеренно противопоставляется остальной Иудее – ибо он заслуживал особого, привилегированного статуса (Мк. 1:5, Лк. 6:17, Деян. 1:8).
Иерусалим, Град Божий, символизировал лидерство и власть – земную и небесную. Христианство – новая мировая религия – неспроста возникло там, где веками ранее Бог избрал для Себя место. Подобно некоторым древним пророкам, Иисус совершил важнейшее Свое дело и умер именно в Иерусалиме – и хотя почти все апостолы (кроме Иуды) были уроженцами Галилеи, а не Иудеи, они не сомневались, что только из этого города будут исходить Закон и Слово. Пройдет время – и Иерусалим превратится в столицу настоящей духовной империи.
Священная география Иерусалима окончательно сформировалась во времена Иисуса. Например, Храмовая гора – или, как называют ее израильтяне, Хар ха-Байт (ивр. – гора дома [Божьего]), – еще на заре нашей эры представляла собой главное сакральное место для иудеев и христиан. Ни одна другая гора на земле не имеет такой уникальной истории. Сюда приходил Господь, чтобы беседовать со Своими слугами, пророками и священниками. Иисус говорил: «Здесь Тот, Кто больше храма» (Мф. 12:6).
Вся жизнь Иисуса была связана с храмом. Сначала архангел Гавриил явился священнику Захарии и, стоя рядом с жертвенником, возвестил, что у старика и его бесплодной жены родится сын-пророк, который предскажет пришествие Мессии (Лк. 1:5–22). Младенца нарекли Иоанном; впоследствии он получил два прозвища – «Предтеча» (ибо пришел с проповедью раньше Христа) и «Креститель» (ибо крестил Иисуса в реке Иордан). Иисус и Иоанн были родственниками, поскольку в родстве состояли их матери – Елисавета (супруга Захарии) и Дева Мария (жена Иосифа); обе, согласно христианской догматике, зачали от Святого Духа, и их дети не имели земных отцов. Когда Мария разрешилась от бремени, младенца принесли в храм – и там старый праведник Симеон увидел обещанного Мессию во плоти (Лк. 2:22–32). В возрасте 12 лет мальчик потерялся – и через три дня поисков Мария и Иосиф обнаружили Его в храме, «сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его» (Лк. 2:46–47). Возмужав, Иисус выдержал несколько испытаний: так, дьявол перенес его в Иерусалим, поставил на «крыло храма» и подверг искушению (Мф. 4:5). На всей протяженности подпорных стен Храмовой горы имелась самая высокая точка – юго-восточный угол (64 метра), под которым располагался портик. Расстояние от его крыши до раскинувшейся внизу Кедронской долины составляло более 122 метров. Это была головокружительная, непревзойденная рукотворная высота Святой Земли – и сатана искушал Иисуса броситься вниз в надежде, что ангелы подхватят Его и спасут (Мф. 4:6).
В Евангелиях апостолов описана деятельность Иисуса на территории храмового комплекса. Он исцелял слепых и хромых (Мф. 21:14), учил людей (Ин. 7:14, 8:2, Лк. 19:47, 21:38) и однажды разогнал менял и торговцев, продающих жертвенный скот (2:13–16). Это очень известный библейский сюжет – но его местом, вероятно, служил не сам храм, а внешний двор, именуемый Двором язычников. Он был окружен портиками; гигантские светильники освещали Храмовую гору и большую часть Иерусалима, а у стен стояли ящики для пожертвований.
Как-то раз на глазах Иисуса бедная вдовица бросила в ящик все, что у нее было, – две мелкие разменные монеты, которые в грекоязычном мире назывались лептами (Мк. 12:41–44). Отсюда выражение «внести свою лепту», обозначающее скромную, но важную жертву либо вклад в общее дело. В русском языке есть эквивалентная фраза – «внести свои пять копеек».
На Дворе язычников Иисус провозгласил себя Светом мира, свидетельствовал о Своей божественности, милостиво отнесся к женщине, обвиненной в прелюбодеянии, и объявил о Своем мессианстве; здесь же иудеи в очередной раз хотели побить Его камнями. Если во Двор язычников допускались неевреи, то во внутреннюю комнату храма – Святая святых – раз в год входил только первосвященник. Святая святых считалась местом символического пребывания Бога, и от остального храмового пространства ее отделяла завеса. Когда Сын Божий на кресте испустил дух, завеса «раздралась надвое, сверху донизу» (Мф. 27:51). Умерев, Иисус разорвал ее, знаменуя доступность Бога для всех людей.
По иронии судьбы, храм Ирода – самый большой и величественный из иерусалимских святилищ – простоял гораздо меньше своих предшественников, храмов Соломона и Зоровавеля. Прочие здания и сооружения, связанные с Иисусом, тоже не уцелели. Так, Иерусалим обладал развитой системой водоснабжения – колодцами, цистернами, акведуками и бассейнами. Последние загрязнялись и заиливались, но, несмотря на недостатки, в дни Иисуса их было около десятка, и два – Силоамская купель (Силоамский пруд) и Вифезда – упоминаются в Новом Завете. В Силоамской купели прозрел слепец – по велению Иисуса он смыл глину, нанесенную ему на глаза Спасителем (Ин. 9:1–11). Пруд представлял собой одну из конечных точек уникальной гидротехнической конструкции – Силоамского тоннеля (тоннеля Езекии), который вел к источнику Гихон. Тоннель прорубили при иудейском царе Езекии, когда тот готовился к ассирийскому вторжению под командованием Синаххериба (701 г. до н. э.). Другой водоем – Вифезда (Овчая купель) – располагался к северу от Овечьих ворот, через которые прогоняли овец для заклания в храме. Бассейну приписывались лечебные свойства. Там Иисус исцелил «расслабленного» (парализованного) (Ин. 5:1–16). Сегодня Вифезда традиционно отождествляется с руинами возле базилики Святой Анны.
Природные библейские достопримечательности, в отличие от рукотворных, сохранились до наших дней. Например, в километре к востоку от Старого города лежит каменистая гряда, защищающая Иерусалим от жаркого дыхания Иудейской пустыни. Она была издревле засажена маслинами, отсюда и название – Елеонская (Масличная) гора или, в переводе с английского и арабского языков, Гора оливок (англ. Mount of Olives, араб.). Елеонскую гору можно разделить на три части. Северная часть именуется так, как ее окрестил Иосиф Флавий 2000 лет назад, – Скопус (от греч. σκοπέω – смотрю); вавилоняне, римляне, а затем и крестоносцы следили отсюда за городом, который осаждали. Еврейский топоним Скопуса – Хар ха-Цофим (ивр. – гора сторожей). Вся Масличная гора является своеобразной сторожевой башней над Иерусалимом.
Средняя и южная части Елеона – к востоку и юго-востоку от Храмовой горы – называются собственно Елеонской горой, хотя южная часть, расположенная к востоку от Города Давида, именовалась «горой разврата» (в православной традиции – «горой Поругания»), ибо царь Соломон воздвиг там алтари для языческих богов своих чужеземных жен. Кроме того, на западных и южных склонах южной оконечности Масличной горы раскинулось одно из древнейших постоянно действующих кладбищ в мире – оно хорошо просматривается с обзорной площадки, оборудованной чуть выше некрополя; оттуда открывается классический панорамный вид на Старый город – с архитектурной доминантой в виде золотокупольной мечети Куббат ас-Сахра. Уже в дни Иисуса на кладбище были тысячи захоронений. Археологи исследовали сотни гробниц ветхозаветной эпохи и сотни оссуариев (каменных ящиков для костей) новозаветного периода. Сейчас некрополь, по некоторым сведениям, насчитывает свыше 150 000 могил. Согласно иудейской традиции, упокоившиеся здесь благочестивые евреи восстанут первыми, когда придет конец времен; если верить христианскому писанию, такое уже случалось после смерти и воскресения Иисуса: «И гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святой град и явились многим» (Мф. 27:52–53).
Незадолго до завершения земной жизни Иисус начал Свой торжественный въезд в Иерусалим с восточной стороны Елеона (Лк. 19:37). Эта вершина стала местом, где Он нисходил ниже всех (Искупление), а потом вознесся выше всех (Вознесение) – о чем напоминает храм Вознесения (Имвомон), построенный на Масличной горе еще в IV в., но позже реконструированный в VII в. и в эпоху крестоносцев. Согласно христианскому преданию, Имвомон указывает на точку, где случилось Вознесение Господне (Лк. 24:50) – и здесь же ожидается Второе пришествие Иисуса Христа в конце времен (Деян. 1:9–11).
До въезда в Иерусалим Иисус останавливался в Вифании – селении на юго-восточном склоне Елеонской горы (Ин. 11:18). Сейчас оно отождествляется с городом Аль-Азария, который расположен на Западном берегу реки Иордан – в трех километрах к востоку от Иерусалима. В наши дни Аль-Азария является пригородом Восточного Иерусалима. Топоним образован от имени известного местного жителя – Лазаря. Лазарь был болен, но Иисус воскресил его через четыре дня после смерти (Ин. 11:1–44). К Вифании примыкала деревня Виффагия (ивр. – дом смоковниц), названная так из-за произраставших рядом с ней смоковниц; ныне – часть Иерусалима (Мф. 21:1). В раввинистической литературе Виффагия упоминается как восточная граница города.
Итак, Первое пришествие Христа в Иерусалим в качестве Царя было с востока. Оно выпало на Песах – время празднования независимости, победы над угнетателями и ожидания Мессии. Народ признал Иисуса пророком, Грядущим во имя Господне, пел Ему осанну как Сыну Давидову, – и Спаситель с триумфом въехал в город (Мф. 21). Затем Он поднялся на Храмовую гору и вошел в храм, а не стал сражаться с римлянами. Это свидетельствовало о том, что Мессия являлся духовным, а не политическим избавителем. Слова Христа и всенародная любовь к Нему разозлили иерусалимских первосвященников и фарисеев, которые задумали схватить Спасителя и разделаться с Ним.
У подошвы Масличной горы в евангельскую эпоху раскинулась долина Гефсимания, куда Иисус любил приводить учеников (Ин. 18:2, Мк. 14:32). Сегодня Гефсимания – один из районов Иерусалима, ассоциируемых со Страстями Христовыми (чередой событий, которые принесли Иисусу физические и духовные страдания в последние дни, часы и минуты Его земной жизни). Гефсиманский сад, где, по Новому Завету, Иисус молился перед арестом, ныне представляет собой клочок земли у подножия западного склона Елеона в долине Кедрон – восточнее Старого города. Сад окружен каменной оградой и с 1681 г. принадлежит монахам-францисканцам; на его территории растут восемь очень древних олив. Слово «Гефсимания» (ивр.) означает «масличный пресс». Подобно тому как сок маслины или винограда выжимается и давится под тяжестью пресса, так и тяжкое бремя грехов мира, которое нес Иисус, вытеснило бы кровь из Его тела. Именно в Гефсимании, среди оливковых деревьев, началось самое самоотверженное страдание в истории человечества, которое окончилось на Голгофе.
В Гефсиманском саду Иисуса предал ученик – Иуда Искариот. После молитвы Иуда поцеловал Учителя, тем самым указав на Него стражникам, которые нагрянули в Гефсиманию по приказу «первосвященников[210] и фарисеев», дабы арестовать Христа. Идиома «поцелуй Иуды» обозначает коварство и предательство. За измену Иуда получил 30 сребреников (серебряных монет), на которые приобрел землю в долине Еннома (Хинном), символизирующей ад; в той самой «геенне огненной», куда иерусалимцы веками свозили мусор, где жгли костры и закапывали павший скот. Там Иуда «низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его; и это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что земля та на отечественном их наречии названа Акелдама2, то есть земля крови» (Деян. 1:18–19). По другой версии, Иуда, осознав, что он натворил, раскаялся, бросил сребреники в храме и удавился. Первосвященники не приняли оскверненные монеты в храмовую казну – и, поразмыслив, купили на них «землю горшечника, для погребения странников; посему и называется земля та “землею крови” до сего дня» (Мф. 27:3–8). Словом, и без того дурная слава Хинном упрочилась, а сама долина из свалки и скотомогильника постепенно превратилась в человеческий некрополь, чье переименование было связано с предательством Иисуса Христа и смертью Иуды Искариота.
Должность римского префекта Иудеи в то время занимал Понтий Пилат. В период его правления (26–36) отношения между римлянами и евреями резко ухудшились. Пилат слыл взяточником, вымогал у иудеев деньги и часто выносил смертные приговоры без суда и следствия. До 31 г. префекта поддерживал Луций Элий Сеян – командующий преторианской гвардией и главный представитель антиеврейской политики в Риме. После падения Сеяна Пилат был вынужден проявлять больше чуткости к подданным, но евреи его по-прежнему недолюбливали.
Все началось в 26 г. Новоиспеченный префект отправил 500 римских солдат из Кесарии в Иерусалим для смены расположенного там регулярного гарнизона. Солдаты принесли когортные знамена и штандарты с изображением императора Тиберия – и вывесили их в Священном Городе. Иерусалимцы истолковали это как грубое нарушение иудейских правил – тем более что предшественники Пилата не позволяли себе ничего подобного. Префект отклонил требования возмущенных горожан и не снял знамена и штандарты. Оскорбленные иерусалимцы двинулись в Кесарию, где находилась резиденция чиновника, – но тот пригрозил перебить смутьянов. Евреи стояли на своем, и через несколько дней Пилат сдался.
Спустя год опять разгорелся скандал. Пилат изъял часть корбанов (храмовых денег), дабы оплатить ремонт акведука в Иерусалиме. Вероятно, он думал, что не нарушает иудейские обычаи, ибо храмовые деньги дозволялось тратить на водоснабжение, – но евреи придерживались иной точки зрения. Слово «корбан» (ивр.) означает «жертва», и считалось неприличным тратить средства из казны храма на что-либо, кроме покупки жертвенных животных. Иерусалимцы начали протестовать, но Пилат велел солдатам разогнать толпу дубинками.
Префект в очередной раз пренебрег еврейскими обычаями, когда чеканил для Иудеи монеты с римскими языческими символами. Далее – уже во второй половине правления – Пилат установил в иерусалимском дворце Ирода несколько золотых щитов, посвященных Тиберию. Это вызвало бурю негодования у горожан, включая четырех сыновей Ирода. Наконец евреи послали письмо императору – и Тиберий распорядился перенести щиты в храм Августа в Кесарии.
Вышеуказанных эпизодов достаточно, чтобы понять, каков был Понтий Пилат – которому, если верить Новому Завету, надлежало судить Иисуса Христа.
Судьба Иисуса решалась в доме первосвященника Каиафы, стоявшем либо на вершине горы Сион (сразу за нынешними Сионскими воротами, где сейчас армянское кладбище) – либо на восточном склоне Сиона, в сотне метров от места, где расположена католическая церковь святого Петра в Галликанту. Топоним «Галликанту» напоминает о евангельском предании, по которому апостол Петр отрекся от Христа после ареста, боясь, что его самого тоже схватят. Топоним «Gallicantu» переводится с латыни как «пение петуха» (лат. gallus – петух, cantus – пение): «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели петух пропоет дважды, трижды отречешься от Меня» (Мк. 14:72).
Понтий Пилат мог приговорить Иисуса Христа к смерти в крепости Антония или во дворце Ирода. Первый вариант кажется логичным – Антония являлась главной городской цитаделью. С другой стороны, некоторые древние источники и современные исследования утверждают, что римские префекты, прибыв из Кесарии в Иерусалим, останавливались во дворце Ирода в западной части города – поэтому встреча Иисуса с Пилатом произошла там.
Синедрион (совет старейшин) собрался для суда над Христом, – но собрался незаконно, ибо ночные заседания запрещались. Обвинение, выдвинутое против Иисуса, изначально сводилось к обвинению в богохульстве – величайшем преступлении по иудейским канонам. Иисус называл себя пророком и Сыном Божьим, а также, возможно, намекал на Свою божественную сущность (Ин. 8:58) – чем, по мнению первосвященников и фарисеев, оскорблял Всевышнего. Но римляне не заботились о Боге евреев; у них самих имелось множество богов, которых они восхваляли и проклинали по собственному желанию. Понтия Пилата встревожило другое, гораздо более серьезное обвинение – мятеж против римских властей. На заре нашей эры Иудея буквально кишела самозваными пророками и просто сумасшедшими, которые хулили императора, предсказывали скорый приход Мессии и обновление мира. Саддукейская аристократия, получившая привилегии от римлян, панически боялась смуты.
Причина, по которой Пилат приехал в шумный пыльный Иерусалим из тихой приморской Кесарии, заключалась в необходимости лично контролировать Храмовую гору – традиционный эпицентр еврейских бунтов и прочих инициатив по обретению независимости во время Песаха. Ранее префект уже жестоко расправился с несколькими мессианскими движениями. Иудейские лидеры стремились избавиться от популярного проповедника Иисуса, но параллельно хотели переложить ответственность за Его смерть на римлян – поэтому они переквалифицировали обвинение с богохульства на измену, чтобы добиться вынесения Пилатом смертного приговора (Лк. 23:1–2). Таким образом, евреи инкриминировали Христу антиправительственный заговор с целью стать иудейским царем – что, естественно, представляло угрозу для императора (а также для саддукеев, занимавших свои посты по милости римлян).
Впрочем, Пилату не удалось найти доказательства против Иисуса. Префект пытался задобрить обвинителей – например, предложил освободить в честь праздника одного узника: разбойника Варавву или Христа (Мф. 27:15–18; Ин. 18:39–40). Евреи выбрали Варавву. Пилат говорил с Иисусом, допрашивал Его и велел бичевать – но не обнаружил подтверждений Его вины. Иудеи же повторяли: «Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим» (Ин. 19:7). Когда выяснилось, что префект намерен отпустить Иисуса, иудеи закричали: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю [императору]; всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12).
В итоге Пилат осудил Христа – хотя склонялся к тому, чтобы оправдать Его из-за отсутствия улик (Лк. 23:4, 15, 22; Ин. 18:38; 19:4–6), а также догадывался об истинных мотивах обвинителей (Мф. 27:18). Иисуса распяли на кресте, что являлось стандартным способом казни для неграждан Рима. Позже был распят и апостол Петр. Павла – тоже ученика Иисуса, римского гражданина – обезглавили.
Крестный путь Иисуса к месту казни, согласно христианской традиции, пролегал по Виа Долороза (лат. via dolorosa – дорога скорби) – улице в Старом городе Иерусалима длиной около 650 метров. Сегодня любой желающий может проследовать этой дорогой и сделать остановки, описанные в Библии. Всего их насчитывается 14 – хотя маршрут разрабатывался с XIV в. по XVII в. монахами-францисканцами и был утвержден римским папой Климентом XII в 1731 г. В католицизме и православии существуют различия относительно крестного пути – например, для католиков отправной точкой является медресе Аль-Омария, на месте которой, как считается, стояла крепость Антония. Если же суд над Иисусом проходил во дворце Ирода, – как полагают современные ученые, – то маршрут должен начинаться у башни Давида возле Яффских ворот, и этот вариант крестного пути не совпадает с традиционным, ведущим к храму Гроба Господня.
Место распятия Иисуса, куда Он принес Свой крест, определяется как Голгофа (ивр.), что означает «череп» (Ин. 19:17; Мф. 27:33; Мк. 15:22). Все четыре автора Евангелий – апостолы Иоанн, Марк, Матфей и Лука, – ассоциировали Голгофу с черепом – видимо, потому что этот холм в нынешнем Христианском квартале Иерусалима издавна использовался для казней и тут складывали черепа преступников. Голгофа находится на северной стороне хребта Храмовой горы – той самой горы Мориа, где Авраам едва не убил своего сына Исаака. Ветхозаветная драма разыгралась менее чем в километре от того места, где на кресте страдал Спаситель. Все люди и животные, закланные на здешних алтарях в течение тысячелетий, еще с глубокой древности, все жертвы, принесенные в период Первого и Второго храмов, стали прообразом Великой Жертвы.
Финальная точка крестного пути – храм Гроба Господня, построенный там, где Иисус был распят, погребен и воскрес. Альтернативная локация данных событий – Садовая могила, пещерное захоронение к северу от стен Старого города Иерусалима, неподалеку от Дамасских ворот. Соответствующую гипотезу выдвинул во второй половине XIX в. прославленный британский генерал Чарльз Джордж Гордон, национальный герой и один из величайших военных деятелей викторианской эпохи. С тех пор англикане и некоторые другие протестанты почитают эту пещеру как настоящую гробницу Христа. Впрочем, для христианина географическая точность вряд ли имеет принципиальное значение – куда важнее для него звучит весть: «Он воскрес, Его нет здесь» (Мк. 16:6).
Иисус предсказал осаду и падение Иерусалима (Мф. 24:1–3; Мк. 13:1–2). Город Ирода казался грозной неприступной крепостью с высокими стенами – но Христос пророчествовал о бедствиях, которые уничтожат Иерусалим, и оплакивал его. «Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено», – сказал однажды Спаситель ученикам (Мф. 24:2). Его высказывания о трагической судьбе города вовсе не выглядят обнадеживающими. «Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его, – предупреждал Иисус. – И падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками…» (Лк. 21:20, 24).
И Иисус, и Иерусалим – оба страдали, и для обоих конец стал лишь началом. И тот, и другой воскресли – но сначала были погребены.
Глава 10
Восставший город
Даже когда Иерусалим стоял и евреи были с нами в мире, их священные обряды противоречили славе нашей империи, достоинству нашего имени, обычаям наших предков. Теперь это проявляется в гораздо большей степени, когда своим вооруженным сопротивлением этот народ показал, что думает о нашем правлении. То, что мы покорили этот народ, обложили налогами, превратили в рабов, свидетельствует о том, как нужно это было бессмертным богам.
Марк Туллий Цицерон
Нелегко быть иерусалимцем. Тернистый путь омрачает его радости. Великие становятся ничтожными в Старом городе. Папы, патриархи, цари – все снимают свои венцы. Это город Царя Царей; и земные цари и владыки в нем не властвуют. Никому из людей не владеть Иерусалимом.
Джон Тлил
В 1970 г. на улице Тиферет Исраэль в Еврейском квартале Старого города Иерусалима группа археологов во главе с Нахманом Авигадом раскопала сгоревший дом, давным-давно провалившийся под землю и засыпанный мусором. На кухне исследователи нашли кости отрубленной руки – от кончика пальца до локтевого сустава; они принадлежали молодой женщине, которая умерла около 2000 лет назад. В соседней комнате стояло копье, прислоненное к стене. Внутри все было покрыто толстым слоем пепла и сажи от пожара, уничтожившего древнее жилище. Согласно надписи, выгравированной на обнаруженной здесь гире, домом владела богатая священническая семья Катрос. На сохранившихся монетах виднелись слова на иврите: «Четвертый год освобождения Сиона», которые обозначали время чеканки – 69 г., четвертый год Первой Иудейской войны и еврейского восстания против римлян. В 70 г. восстание было подавлено, и Иерусалим, разрушенный Титом и римскими легионами, лежал в руинах.
Нахман Авигад рассказывал о раскопках сгоревшего дома следующее: «Каждый из нас вспомнил сцену, столь живо описанную Иосифом Флавием: римские солдаты рассредоточились в Верхнем городе, грабя и поджигая дома, убивая всех на своем пути. Владелец этого дома или один из его обитателей успел приготовить копье; другому члену семьи не удалось выбраться из дома, и он погиб в огне. Вещественные свидетельства, удивительные своей свежестью и шокирующие своей реалистичностью, давали нам ощущение, что все это было вчера».
Спустя сотни лет после Маккавеев евреи Иудеи еще дважды пытались сбросить оковы чужой имперской власти. Маккавейское восстание (167–160 гг. до н. э.) против Селевкидов и эллинистов увенчалось успехом, хоть и ненадолго; но два других восстания против Рима – Первая Иудейская война (66–73) и восстание Бар-Кохбы (132–136) – закончились катастрофой. Память о них послужит объединяющим лозунгом для сионистского движения на рубеже XIX–XX вв. Кроме того, антиримские мятежи и их итоги повлияли на мировую историю. Римляне стерли с лица земли Иерусалим, а также поработили или изгнали тех иудеев, кого не предали мечу. Евреи рассеялись по разным странам и столетиями жили в галуте – диаспоре, которая существует по сей день. Впрочем, чтобы понять, как и почему все это случилось, надо вернуться в эпоху римских императоров из династии Юлиев-Клавдиев (27–68), среди которых были безумный Калигула, доверчивый Клавдий и сумасбродный Нерон.
Понтий Пилат был отозван в Рим в 36 г., и место префекта занял некто Марцелл. Он принял ряд мер, чтобы успокоить евреев: в частности, отменил некоторые налоги; но назначение преемника Марцелла – Марулла (37) – сулило иерусалимцам неприятности хотя бы потому, что его назначил новый император, наследник Тиберия – сумасшедший Калигула.
Все складывалось хорошо, пока Калигула не принялся насаждать в империи культ самого себя. Поклонение монарху объявлялось обязательным для всех римлян и римских подданных и трактовалось как выражение верности государю и государству. Иудеям это напомнило селевкидского царя Антиоха IV Эпифана и его насильственную эллинизацию, которая привела к восстанию Маккавеев. По легенде, евреи объяснили Калигуле, что иудаизм запрещает приносить жертвы земным владыкам и чужим богам, – но они могут делать подношения. «Что в этом хорошего? – возразил Калигула. – Вы же не принесли мне жертву».
Тем временем римляне построили возле Кесарии алтарь для жертвоприношений императору, тем самым нарушив древний еврейский запрет на идолопоклонство на территории Иудеи. Местные жители разгромили алтарь – и Калигула, узнав об этом, впал в ярость. Он поклялся проучить иудеев, воздвигнув на Храмовой горе огромную статую Зевса, изваянную по своему образу и подобию. Ответственность за реализацию проекта император возложил на Публия Петрония – легата (губернатора) Сирии.
Петроний должен был удостоиться почетного места в еврейской истории – ибо, рискуя головой, пытался предотвратить осквернение храма, которое могло спровоцировать полномасштабную римско-иудейскую войну. Легат схитрил – заказал статую ремесленникам в Сидоне, но велел им не торопиться, надеясь, что ситуация как-нибудь разрешится.
Тем временем в Рим приехал Агриппа I – внук Ирода Великого. Услышав о намерении Калигулы форсировать дело, он слег то ли с нервным срывом, то ли с инсультом. Оправившись, Агриппа привел убедительные доводы против подобного шага в длинном, тщательно сформулированном обращении к императору, с которым дружил. Калигула внял аргументам и отменил опасный приказ. Тем не менее, по слухам, он все же задумал изготовить статую в Италии, а затем нанести визит в Иерусалим и удивить евреев, поместив ее в Храме лично. К счастью, этого не случилось – в 41 г. Калигула был убит в ходе дворцового переворота.
Агриппа тогда присутствовал в Риме и сыграл посредническую роль в переговорах между Сенатом, преторианской гвардией и претендентом на трон – Клавдием. Переговоры прошли удачно, и новоиспеченный император Клавдий вознаградил Агриппу, сделав его консулом и вассальным царем Иудеи, Идумеи и Самарии. Монархия Иродиадов была восстановлена, провинциальный статус Святой Земли – отменен, римские префекты теперь не назначались, а Агриппа I отныне правил государством, сопоставимым по размеру с государством своего деда.
Большинство евреев – особенно иродиане, приверженцы Ирода Великого и его династии, – с радостью и гордостью восприняло реставрацию иудейской монархии после 35-летнего владычества римлян. Агриппа завоевал народную любовь широкими жестами – например, посвятил храму толстую золотую цепь (подарок Калигулы) и оплатил расходы на жертвоприношения из собственного кошелька. Фарисеи считали его правление периодом небывалого расцвета, но христиане подверглись жестоким репрессиям – так, на Песах 44 г. царь казнил апостола Иакова Зеведеева (родственника Иисуса) и бросил в тюрьму апостола Петра (Деян. 12:1–19).
Подозрения римлян в отношении Агриппы возникли, когда он затеял строительство так называемой Третьей стены. Она предназначалась для защиты традиционно слабой северной стороны Иерусалима, а также для присоединения к нему пригородов и предместий. Возведение стены увеличивало площадь Иерусалима до 125, а то и до 182 гектаров. Легат Сирии насторожился, спросил, для чего иудейский царь укрепляет город, – и, не получив внятного ответа, донес императору. Агриппа решил усыпить бдительность римлян, отпраздновав их победы в Британии серией игр, организованных в Кесарии. Однако на второй день торжеств монарх внезапно заболел и умер в возрасте 54 лет. Христиане считали, что их обидчика сразил Ангел Господень и изъели черви (Деян. 12:23).
Агриппа I успел провозгласить наследником сына – Агриппу II, но скоропостижная кончина царя вызвала вопросы о том, сумеет ли юноша, которому едва исполнилось 17 лет, совладать с государством. Римляне хорошо помнили, что стряслось в Иудее, когда ей правил молодой Ирод Архелай – сын Ирода Великого. Император Клавдий постановил, что Иудея должна вернуться под прямую власть Рима. Возрожденная римская администрация – под началом уже не префектов, а прокураторов, – просуществовала 22 года (44–66), со смерти Агриппы I до Первой Иудейской войны.
Первый прокуратор, Куспий Фад (44–46), столкнулся с инцидентом, характерным для Иудеи. Некий обманщик Февда уговорил множество людей пойти за ним к Иордану. Лжепророк уверял, что прикажет реке расступиться, – подобно Моисею, который велел расступиться водам Красного моря. «Этими словами он [Февда] многих ввел в заблуждение, – пишет Иосиф Флавий. – Однако Фад не допустил их безумия. Он выслал против них отряд конницы, которая неожиданно нагрянула на них, многих из них перебила и многих захватила живьем, остервенев, воины отрубили самому Февде голову и повезли ее в Иерусалим. Это было все, что случилось выдающегося у иудеев во времена наместничества Куспия Фада».
Главной проблемой для преемника Куспия Фада, Тиберия Юлия Александра (46–48), оказался «великий голод» (Деян. 11:28), разразившийся в Иудее. Помощь неожиданно подоспела из Адиабены – государства со столицей в Арбеле (сейчас это город Эрбиль на севере Ирака). После освобождения Киром II из Вавилонского плена многие евреи не вернулись в Иудею, а расселились по разным ахеменидским провинциям – включая земли, где в дальнейшем возникла Адиабена. Адиабенские монархи обратились в иудаизм в I в. до н. э. Елена – мать тогдашнего повелителя Изата II – совершила паломничество в Иерусалим и привезла голодающим зерно из Александрии и сушеный инжир с Кипра. Через несколько лет Елена умерла, и ее останки были захоронены в Священном Городе – в месте, известном как Гробницы Царей Иудейских (сегодня они находятся в Восточном Иерусалиме, в районе Шейх-Джаррах).
Годы шли, и ситуация в Иудее накалялась. Если кумранские отшельники избрали путь молитвы и уединения, явив тем самым благочестивый ответ на проблемы в стране, то другие евреи, напротив, не собирались отдаляться от общества. Безучастию и невмешательству они предпочли борьбу с римлянами и иными силами, препятствующими созданию независимого Израиля, включая вассалов Рима – династию Иродиадов. Эти иудеи, которые в еврейской традиции считаются пламенными и крайне религиозными патриотами, образовали группу зелотов (греч. Ζηλωτές – ревнители, приверженцы). Вероятно, движение зелотов зародилось во второй половине I в. до н. э. – при Маккавеях, в период сопротивления эллинизации, – и окончательно оформилось в середине I в. Юноши, сбившие изваяние орла с фасада Иерусалимского храма и казненные по приказу царя Ирода I Великого, были зелотами.
Иосиф Флавий прослеживает происхождение зелотов от Иуды Галилеянина, уроженца северного региона Святой Земли – Галилеи. После смерти Ирода в 4 г. до н. э. там начались антиримские беспорядки под предводительством Иуды. Сын и преемник усопшего, Ирод Архелай, справился с ними, но лидер мятежников сбежал и объявился снова спустя 10 лет, когда римляне решили сделать Иудею своей провинцией. По словам Иосифа Флавия, секта зелотов была основана во время переписи населения римскими чиновниками – тогда Иуда Галилеянин подстрекал народ к бунту, утверждая, что перепись предвещает рабство. Он оказался не единственным смутьяном – вместе с ним евреев на восстание поднимал фарисей Садок (Саддук), носивший то же имя, что и первосвященник царя Давида. «Иуда и Садок имели в ней [секте зелотов] очень много последователей, наполнили наше гражданское правление волнениями и заложили основу наших будущих бедствий, – пишет Иосиф Флавий. – Зараза, распространившаяся оттуда среди молодежи, привела наше общество к истреблению». Историк называет зелотов «четвертой философской школой» (чтобы отделить их от фарисеев, саддукеев и ессеев – кумранских отшельников), а также прямо указывает на то, что зелотское движение виновно в последующей гибели еврейского государства.
За исключением трех лет, когда в Иудее царствовал внук Ирода, Агриппа I (41–44), страной с 6 г. по 66 г. управляла череда римских префектов и прокураторов. Зелоты считали господство римлян невыносимым. Будучи ревностными иудеями, они видели себя орудием божественного гнева, который должен обрушиться на римлян – идолопоклонников и язычников. Кроме того, по мнению зелотов, Иудеей мог править только монарх из царского рода Давида. Вслед за зелотами в I в. в Иудее возникло еще несколько группировок, провозгласивших себя борцами за свободу, – но они мало чем отличались от воров, разбойников и грабителей. Секта зелотов со временем распалась на соперничающие фракции.
В целом евреи презирали римлян как дикарей, не знавших «истинной религии» (иудаизма). К тому же многие префекты и прокураторы были жестокими, жадными и некомпетентными, стремились быстро разбогатеть и не гнушались злоупотреблять своими обширными полномочиями в корыстных целях. В период с 4 г. до н. э. до 55 г. в Иудее нарастали протестные настроения и регулярно вспыхивали волнения, но в Иерусалиме было относительно спокойно – и на то имелось несколько причин.
Во-первых, иерусалимцы хорошо помнили о неудачных восстаниях в Галилее (4 г. до н. э. – 6 г. н. э.) и «войне Вара», когда беспорядки подавлял полководец Вар, приехавший из соседней Сирии.
Во-вторых, первые императоры Рима – Октавиан Август и Тиберий – воспринимались иерусалимцами как терпимые и благосклонные к евреям, что значительно снижало градус общественного напряжения.
В-третьих, префекты и прокураторы курсировали между прибрежной Кесарией, где располагалась их резиденция, и Иерусалимом, – ибо постоянное присутствие чужаков в Священном Городе раздражало бы местных жителей.
В-четвертых, политическими и религиозными лидерами Иерусалима по-прежнему являлись авторитетные первосвященники, которые служили посредниками между евреями и римской администрацией. Правом на титул обладали мужчины из саддукейских семей, составлявших ядро правящей аристократии. Первосвященник назначался римским наместником после переговоров с городской элитой (саддукеями и фарисеями); члены городской элиты, в свою очередь, входили в синедрион – совет старейшин, который номинально отвечал перед римлянами за еврейские дела. Сами римляне старались туда не вмешиваться – поэтому отдельные эпизоды деятельности префектов и прокураторов вызывали бурное возмущение иерусалимцев, а рассказы о них сохранились до наших дней. Иными словами, Иерусалим представлял собой своеобразную автономию.
В-пятых, иерусалимские фарисеи не поддерживали своего мятежного собрата Садока, соратника Иуды Галилеянина. Фарисеи считали евреев народом, предназначенным для поклонения Богу. Они хотели, чтобы все евреи соблюдали религиозные заповеди и нормы, предписанные Торой, – ибо рассматривали Израиль как «царство священников» (Исх. 19:6). Примечательно, что фарисеи интересовались политикой лишь тогда, когда затрагивались религиозные вопросы, – и для них не имело значения, кто находится у власти, если иудеям не мешали отправлять ритуалы и следовать Закону Божьему.
В-шестых, иерусалимцы стремились приспособиться к римским чиновникам – это сулило городу более комфортные условия жизни в рамках автономии, нежели при вассальной монархии Иродиадов либо при независимом государстве, когда все проблемы приходилось решать самостоятельно.
Впрочем, после 48 г. римско-еврейские отношения постепенно ухудшались – что отражено в трудах Иосифа Флавия. Второй прокуратор Иудеи, Тиберий Юрий Александр (46–48) – при котором зелот Иуда Галилеянин поднял восстание, вызванное переписью населения, и погиб, – велел распять двух сыновей Иуды. О Якове и Симоне известно лишь то, что их казнили – возможно, они были слишком молоды и не успели проявить себя. Казнь состоялась за несколько лет до того, как антиримская активность в Иудее резко возросла. Согласно Иосифу Флавию, династия предводителей еврейских мятежей, берущая начало от Иуды Галилеянина, возникла между 6 г. и 66 г. Менахем, который осаждал дворец Ирода и крепость Антонию в Иерусалиме (66 г.), являлся сыном Иуды; Элазар бен-Яир, скрывавшийся в цитадели Масада, тоже был его потомком. Иосиф Флавий не сообщает ничего конкретного о зелотах после восстания 6 г. и вплоть до 66 г. – но зелотское движение развивалось, даже лишившись своего основателя. В частности, к нему принадлежал апостол Симон – один из ближайших учеников Иисуса.
При третьем прокураторе, Вентидии Кумане (48–52), участились стычки между евреями и римлянами. Первый инцидент случился в Иерусалиме на Песах 48 г. – римский солдат, стоя на крыше храмового портика, обнажил половой орган перед молившимися иудеями и показывал им неприличные жесты. Евреи разъярились, ситуация могла в любой момент выйти из-под контроля – и Куман послал войска на Храмовую гору. Увидев легионеров, толпа бросилась врассыпную, но проходы на территории храма были узкими, и сотни (если не тысячи) человек погибли в давке. Едва закончился траур, как недалеко от города Бен-Хорон группа евреев разграбила обоз с вещами Кумана. Прокуратор отправил солдат на карательную операцию в соседние деревни, жители которых подозревались в нападении, – и в ходе нее какой-то легионер разорвал и сжег копию Торы. Возмущенные иудеи потребовали от прокуратора наказать виновного – и Куман, опасаясь мятежа, велел обезглавить солдата. Это был последний акт ненасильственного сопротивления евреев Риму, описанный Иосифом Флавием.
Примерно в то же время император Клавдий решил, что на возмужавшего Агриппу II можно возложить хоть какую-то ответственность. По достижении 22 лет правнук Ирода I Великого получил трон маленькой Халкиды – вассального государства Рима (оно ориентировочно соответствовало тетрархии Ирода Филиппа II, одного из сыновей Ирода; сегодня земли древнего Халкидского царства принадлежат Ливану и Сирии). В 50 г. римляне доверили Агриппе II право надзирать за Иерусалимским храмом и назначать первосвященника, поэтому он номинально считается иудейским царем, – но в правнуке Ирода, который носил полное имя «Марк Юлий Агриппа», не было ничего иудейского, как и в его потомках, ассимилировавшихся и сделавшихся римлянами. Со смертью Агриппы II в 93 г. династия Иродиадов прекратила свое существование.
По мере того как назревал конфликт, ситуация в деревнях Святой Земли дестабилизировалась. Через некоторое время самаритяне – с которыми у евреев исторически сложились непростые отношения, – напали на иудейских паломников, которые ехали из Галилеи в Иерусалим, и убили одного из них. «Множество галилеян собралось вследствие этого вместе пойти войной на самаритян, – рассказывает Иосиф Флавий. – Влиятельные же граждане Самарии, напротив, обратились к Куману с убедительной просьбой, прежде чем зло сделается неисправимым, прибыть в Галилею и наказать виновников убийства, так как только таким образом можно будет убедить народ рассеяться еще до начала боя». Но прокуратор, занятый текущими делами, пренебрег этой просьбой и отпустил ходатаев, не дав им четкого ответа. Узнав о случившемся, иерусалимские иудеи, возмущенные бездействием властей, сами двинулись в Самарию и сожгли там несколько деревень. Теперь римское возмездие не заставило себя ждать – только касалось оно евреев. Часть тех, кто бесчинствовал в Самарии, легионеры перебили, часть – арестовали. В Иерусалиме собралась разъяренная толпа, и представители местной знати умоляли ее разойтись, чтобы римляне не нанесли удар еще и по Священному Городу. «Вразумленные этими увещеваниями, иудеи разошлись. Но многие, в надежде остаться безнаказанными, обратились к разбойничьему ремеслу. Грабежи и мятежные попытки со стороны более отважных бойцов распространились по всей стране», – резюмирует Иосиф Флавий. С этого момента Иудея начала погружаться в анархию, и восстание против римлян было лишь вопросом времени.
Когда вести из Иудеи достигли ушей императора Клавдия, разразился грандиозный скандал, в котором участвовали все – евреи, самаритяне, римский наместник Сирии… Вентидий Куман был с позором снят с должности прокуратора; его сменил Антоний Феликс (52–58) – человек развратный, жестокий и плохо подготовленный к этому посту. Вторая жена Феликса, Друзилла, приходилась Агриппе II сестрой. После смерти Клавдия в 54 г. новый император Нерон даровал ему север Трансиордании и часть Галилеи. Таким образом, Агриппа – последний монарх из династии Иродиадов – стал последним царем Иудеи, хотя в нем, как мы уже знаем, не было ничего иудейского, кроме официального вероисповедания. Он правил своими владениями из Кесарии Филипповой (Панеады) – города у подножия горы Хермон, а Феликс, подобно другим римским администраторам, руководил Иудеей из Кесарии Приморской, которую построил прадед Агриппы.
При Феликсе волнения в Иудее набирали обороты. От секты зелотов отделились сикарии – иудейская боевая группировка, которая отрицала сотрудничество евреев с римлянами, а также выступала против римского владычества и за создание суверенного еврейского государства. Ее название образовано от латинского слова «sica» – «кинжал, короткий меч». Сикарии прятали под одеждой холодное оружие и пронзали врагов – римлян и лояльных им иудеев – в толпе, средь бела дня, прямо на площадях и улицах Иерусалима. Это производило максимальный эффект и позволяло убийцам быстро скрыться. Помимо того, сикарии жгли имущество своих оппонентов, не брезговали вымогать у потенциальных жертв деньги, грабить и убивать с целью наживы. Неудивительно, что сикариям подражали и другие преступники. «Вся Иудея была полна их насилия, и с каждым днем эта война разгоралась все сильнее», – пишет Иосиф Флавий.
Историк сравнивает Иудею тех лет с больным организмом, где «воспаление переходит с одной части на другую». Очередной напастью Иерусалима являлись «обманщики и прельстители, которые под видом божественного вдохновения стремились к перевороту и мятежам, туманили народ безумными представлениями, манили его за собой в пустыни, чтобы там показать ему чудесные знамения его освобождения». Прокуратор Феликс, усмотревший в этом семя восстания, регулярно высылал тяжеловооруженных всадников и пехоту, которые массово истребляли мошенников и их приверженцев. Самым вопиющим был случай египетского лжепророка. Еврей из Египта, выдающий себя за Мессию, собрал тысячи человек на Елеонской горе и обещал разрушить стены Иерусалима – подобно тому как Иисус Навин разрушил стены Иерихона, – уничтожить римский гарнизон и взять власть в свои руки. Легионеры учинили бойню, но «пророк» сбежал.
Последней каплей стали распри между иудеями и сирийцами, населявшими Кесарию Приморскую, – они повздорили, кому принадлежит город, построенный Иродом Великим. Ссоры переросли в вооруженные столкновения, а затем и в уличные бои – и ни Феликс, ни иудейские старейшины, ни сирийские вожди не могли обуздать головорезов с обеих сторон. Нерон отозвал прокуратора в Рим, но преемники Антония Феликса – Порций Фест, Лукцей Альбин и Гессий Флор – усугубили и без того хаотичную ситуацию.
При Фесте (59–62) в сельской местности количество пророков и мессий, предрекавших освобождение от Рима, превышало все разумные пределы, а в Иерусалиме сикарии, воодушевленные удачным покушением на первосвященника Ионатана, убивали и грабили, как им вздумается. Разные злодеи сеяли в городе недоверие и ужас. Страх оказался для иерусалимцев тяжким испытанием – ибо, по словам Иосифа Флавия, «все ежечасно ожидали смерти, словно на войне». Фест же раздавал представителям иудейской знати римское гражданство и привилегии (что не нравилось ни Нерону, ни простым евреям, настроенным против римлян), а также судил апостола Павла – но не разобрался с этим делом и отправил узника в Рим. Заботы подорвали здоровье прокуратора, и в 62 г. он умер при исполнении служебных обязанностей.
Пока на смену Фесту ехал Лукцей Альбин, синедрион по инициативе первосвященника Анны бен Анны[211] – и без обязательной санкции прокуратора – приговорил к смертной казни всех, кто не нравился первосвященнику. По легенде, тогда камнями забили апостола Иакова – лидера христианской общины Иерусалима. Добравшись до Иудеи, Альбин сделал Анне строгий выговор за своеволие и немедленно приступил к работе – то есть принялся воровать. Несколько лет (62–64) он расхищал казну, брал взятки и за определенную мзду выпускал из тюрем всех, кроме самых отъявленных преступников.
Словом, незадолго до падения и разрушения римлянами Иерусалим рушился изнутри. На закате 50-х гг. поссорились семьи первосвященников и иные представители городской знати. Причина конфликта неизвестна, но противники сперва забрасывали друг друга оскорблениями, а затем – камнями. «И некому было порицать их; беспорядки были столь разнузданными, как будто над ним не было власти», – пишет Иосиф Флавий. Альбин хотел перебить буйных сикариев, дабы успокоить Иерусалим, – но те опередили прокуратора, похитив помощника первосвященника Анны. Сикарии держали его в заложниках, чтобы обменять на своих соратников, которые томились в тюрьме. Анна вел переговоры с Альбином об освобождении заключенных – но, как говорит Иосиф Флавий, «это было началом больших бедствий, ибо беззаконники постоянно умудрялись ловить некоторых из слуг Анны, и когда они брали их живыми, то не отпускали их до тех пор, пока не возвращали себе некоторых из своих сикариев; и так как их снова стало немало, они осмелели и стали великим бедствием для всей страны».
Иудею лихорадило. Волнения вспыхивали то тут, то там – и они были направлены не только против римлян, но и против евреев из высшего сословия, которые занимали важные административные должности благодаря подкупу римских чиновников. Рядовые иерусалимцы страдали от поборов со стороны аристократии. Крупные землевладельцы нещадно эксплуатировали крестьян. Мелкие собственники земли теряли участки и прочее имущество, если не могли выплатить налоги и дань. Масла в огонь подлил император Нерон, пожелавший лишить иудеев Кесарии равных прав с местными сирийцами. По словам Иосифа Флавия, это решение вызвало тлеющую ненависть к евреям, «пока не разгорелась война».
Последним прокуратором Иудеи накануне войны стал Гессий Флор (64–66). В год его назначения молодой фарисей из Иерусалима, Йосеф бен Матитьяху, отправился в Рим в составе делегации, чтобы ходатайствовать перед императором за нескольких знатных соплеменников, обвиненных Антонием Феликсом в антиримском заговоре. Столица произвела на юношу огромное впечатление; кроме того, он подружился с придворным актером Алигуром (тоже евреем) и Поппеей Сабиной (женой Нерона), которая обеспечила успех его миссии и осыпала подарками. Йосеф бен Матитьяху вернулся домой, уверенный, что дружба с римлянами – единственный путь к благоденствию евреев.
Тем временем Гессий Флор собственными руками поджигал Иудею. «Флор настолько злоупотреблял своей властью и позволял себе такие насилия, что иудеи в своем крайнем горе вспоминали об Альбине как о благодетеле, – рассказывает Иосиф Флавий. – Последний, по крайней мере, старался скрывать свою гнусность и заботился о том, чтобы не уронить себя окончательно; Гессий же Флор кичился своими беззакониями относительно нашего народа, как будто бы он был прислан лишь для выказания своей испорченности: он не упустил ни одного случая, где он мог грабить или обижать людей. Чувство жалости было недоступно ему, и его любостяжание было прямо ненасытно, так что он не делал различия между большим и малым, но делил свою добычу с разбойниками».
Прокуратор делал ошибку за ошибкой. Когда кесарийские иудеи и сирийцы схлестнулись не на жизнь, а на смерть, он бросил в тюрьму еврейских послов, явившихся, чтобы вступиться за своих сородичей. Иерусалимцы сочли инцидент серьезным, но промолчали. Иосиф Флавий заканчивает книгу «Иудейские древности» на следующей ноте: «Флор был тем, кто принудил нас начать войну с римлянами, так как он держался того мнения, что лучше гибнуть многим зараз, чем умерщвлять немногих отдельных лиц. Эта война началась во втором году наместничества Флора и на двенадцатом году правления Нерона».
История противостояния евреев и римлян продолжается в работе Иосифа Флавия «Иудейская война», которая является главным источником информации о Первом еврейском восстании, известном также как Первая Иудейская война. Летом 66 г. прокуратор изъял из храмовой сокровищницы около 500 килограммов золота и серебра, утверждая, что город задолжал дань Нерону. Для иерусалимцев это стало последней каплей. Оскорбленные и шокированные очередной кощунственной несправедливостью, они взбунтовались. Флор в ответ дал солдатам карт-бланш на разграбление рынка и окрестностей – но легионеры рассеялись по Иерусалиму, врывались в дома и резали всех, до кого могли дотянуться. Надежды на примирение таяли с каждой пролитой каплей крови. Помимо убитых, были и арестованные – их выпороли и распяли по приказу прокуратора. Иосиф Флавий насчитал 3600 погибших за день, включая женщин и младенцев.
Иерусалимцы начали возводить баррикады между крепостью Антония и храмом. Наутро в город влетела римская конница. Всадники топтали людей; лошади рассекали им черепа ударами копыт – и, по замечанию Иосифа Флавия, «ужасное истребление было среди павших». Евреи, стоя на крышах домов, забросали римлян дротиками, – и те отступили. Обескураженный Флор обратился к Гаю Цестию Галлу (наместнику Сирии) с просьбой прислать подкрепление.
Количество погибших исчислялось тысячами, включая многих «тихих людей» (невинных жертв). Агриппа II убеждал горожан подчиниться Риму до назначения нового прокуратора – но иудеи закричали, что вооружаются не против римлян, а против Флора из-за всего, что он сделал с ними. Негодующая толпа осыпала царя оскорблениями и изгнала его из города. Теперь Иерусалим по-настоящему восстал – и параллельно грянула гражданская война.
Аристократы и первосвященнические семьи, желавшие мира и сотрудничества с римлянами, контролировали Верхний город. Мятежники, выступавшие за независимость, заняли Нижний город и храм. Таким образом, храмовые служители были вовлечены в конфликт и прекратили дважды в день закалывать животных на алтаре от имени императора, а также отказались принимать любые подношения от язычников. Тем самым Иерусалим нарушил договор с Римом, по которому регулярные императорские жертвоприношения считались обязательными, – и, продемонстрировав столь серьезное неповиновение, фактически вывел себя из-под римской юрисдикции.
Противоборствующие фракции – сторонники и противники Рима – сражались за будущее Иерусалима, Иудеи и еврейского государства. Неделю они метали друг в друга камни и дротики, иногда совершали вылазки за пределы захваченных районов и сходились в рукопашной – но никто не одержал верх. Затем сикарии, примкнувшие к бунтовщикам, осадили Верхний город и сожгли дом первосвященника Анны и другие здания – в том числе архив, где хранились долговые расписки. Наконец, в Иерусалим с отрядом зелотов нагрянул Менахем – сын Иуды Галилеянина; его люди разжились оружием, разграбив Масаду – крепость на юго-востоке страны, основанную Хасмонеями и кардинально перестроенную Иродом Великим. Менахем возглавил восстание и взял в клещи дворец Ирода в Верхнем городе. Три царские башни – «Гиппик», «Фазаэль» и «Мариамна» – пали одна за другой, и почти весь город оказался в руках повстанцев.
В августе 66 г. мятежники напали на цитадель Антонию – последний оплот врагов. Римский гарнизон, укрывшийся в крепости, согласился сдаться, если ему позволят беспрепятственно покинуть город. Восставшие приняли это условие, но, как только римляне сложили оружие и вышли из Антонии, их перерезали. Только римского полководца Метилия пощадили, поскольку он пообещал перейти в иудаизм. Иосиф Флавий иронически сообщает, что это случилось в субботу, когда «иудеи отдыхают от своих дел ради поклонения Богу».
Теперь весь Иерусалим принадлежал мятежникам. Первосвященник Анна был схвачен и казнен. Однако лагерь повстанцев раскололся – и Менахем поплатился головой за свои претензии на абсолютную власть. Мятежные евреи, не готовые видеть этого вождя в качестве царя, пытали и убили его, а последователей Менахема, включая часть сикариев и зелотов, вынудили бежать из города. Беглецов возглавил Элазар бен-Яир – родственник Иуды Галилеянина и родственник Менахема. Группа под руководством Элазара бен-Яира обосновалась в Масаде, удерживала ее до конца Первой Иудейской войны и еще несколько лет грабила окрестности. Как бы то ни было, сикарии, зелоты и Менахем выполнили свою функцию – благодаря их вмешательству повстанцы победили традиционную еврейскую власть Иерусалима и сторонников римлян.
Неясно, кто управлял Иерусалимом с августа по октябрь 66 г. – в период между резней римского гарнизона и прибытием Гая Цестия Галла, наместника Сирии. Впрочем, восстание, начавшееся в Иерусалиме, распространялось по стране, подобно степному пожару, охватив Кесарию и Галилею. Получив письмо с просьбой о помощи, Цестий Галл вызвал из Антиохии (нынешней турецкой Антакьи) XII легион, добавил в него солдат из других легионов, увеличив боевую силу до 30 000 пехотинцев и всадников, – и в сентябре 66 г. вторгся в Иудею.
На латыни XII легион назывался Legio XII Fulminata. Последнее слово обычно переводят на русский язык как «молниеносный», что позволяет предположить, будто этот легион мог похвастаться высокой скоростью передвижения. На самом деле «fulminata» означает «сраженный молнией». В Древнем Риме удар молнией считался символом благоволения богов – поэтому наименование легиона означает «отмеченный богами».
Именно XII легионом Понтий Пилат угрожал первосвященнику Каиафе в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: «Придет под стены города полностью легион Фульмината, подойдет арабская конница, тогда услышишь ты горький плач и стенания!»
К середине октября 66 г. армия Галла разбила лагерь в 10 км от Иерусалима. По легенде, горожане отмечали Суккот (Праздник кущей) – но, увидев, что враг приближается, схватились за оружие, набросились на римлян и смяли их ряды, позабыв о религиозном запрете на ведение войн в праздники. Согласно Иосифу Флавию, римляне потеряли 515 человек, иудеи – только 22. В следующие дни лидеры бунтовщиков расправились с гонцами Галла, опасаясь, что народ примет римское обещание амнистии в обмен на капитуляцию. Мятежники также сорвали заговор знатных иерусалимцев, которые хотели открыть неприятелю городские ворота, дабы предотвратить кровопролитие, сопутствующее боевым действиям.
Цестий Галл стянул войска к Иерусалиму и занял стратегически важную гору Скопус. Потом римляне овладели Верхним городом и расположились возле дворца Ирода на Западном холме. Следующие пять дней легионеры атаковали стены, защищавшие Нижний город, но не сумели их пробить. На шестой день Галл штурмовал храм – безуспешно, однако его солдаты подобрались к северной стене святилища и приготовили все для поджога храмовых ворот. Но с приходом зимы полководец – совершенно неожиданно и необъяснимо – «удалился из города без всякой причины», как пишет Иосиф Флавий. Иудеи устремились за отступающей вражеской армией и атаковали ее. В конце концов они устроили засаду на римлян в узком ущелье за перевалом Бет-Хорон – там, где свыше тысячи лет назад Иисус Навин преследовал пятерых аморейских царей и где более 200 лет назад Иуда Маккавей разгромил Селевкидов. Римляне понесли катастрофические потери от отряда Симона Бар-Гиоры – лидера радикального крыла зелотов. XII легион был почти полностью уничтожен, а Гай Цестий Галл либо умер от горя и позора, либо покончил с собой через несколько дней после поражения.
Евреи привезли в Иерусалим трофеи, распевая триумфальные песни. Их победа оказалась столь невероятной и сенсационной, что даже колеблющиеся иудеи примкнули к повстанцам. Разным группировкам удалось найти консенсус, и в городе воцарилось временное военное правительство во главе с первосвященником Элазаром бен-Анной (сыном казненного первосвященника Анны). Таким образом, традиционное первосвященническое правление возобновилось. Иерусалим чеканил собственные серебряные монеты, собирал налоги, когда мог, и разделил страну на семь округов, в каждом из которых присутствовал военачальник. Ключевым районом являлась Галилея – колыбель иудейских волнений, первой принявшая на себя удар от вторжения Цестия Галла. Обороной Галилеи командовал молодой Йосеф бен Матитьяху – фарисей, удачно съездивший в Рим при прокураторе Гессии Флоре и не имевший боевого опыта.
Римско-еврейский конфликт усугублялся одним интересным эпизодом. Историк Гай Светоний Транквилл в фундаментальном труде «Жизнь двенадцати цезарей» сообщает, что евреи захватили аквилу – штандарт XII легиона в виде орла, символа римского могущества. Аквила была у каждого легиона и представляла собой самый ценный предмет, которым он располагал. На древке штандарта, под фигуркой орла, прикреплялась табличка с аббревиатурой SPQR (лат. Senatus Populusque Romanus – Сенат и народ Рима), отсылающей к известной фразе республиканской эпохи. Эта фраза олицетворяла политико-правовое устройство Рима, где властям приходилось учитывать интересы менее состоятельных граждан. Аквила являлась главным атрибутом римской государственной символики, и ее потеря легионом трактовалась как ужасный позор. Потери случались очень редко – обычно это говорило о том, что легион уничтожен; иначе он расформировывался. Рим тяжело переносил подобные унижения, и захват штандарта иудеями, вероятно, решил судьбу Иерусалима. Возможно, походы Веспасиана и Тита, кульминацией которых стало разрушение города в 70 г., организовывались не только для усмирения непокорных евреев, но и для возвращения аквилы – или, по крайней мере, ради мести за ее утрату. Не исключено, что, если бы евреи не привезли в Иерусалим штандарт с орлом XII легиона, Второй храм стоял бы до сих пор.
Как бы то ни было, но император Нерон, потрясенный успехом еврейского восстания, поручил подавить его любой ценой лучшему полководцу – Веспасиану. Тот немедленно направился в сирийскую Антиохию, чтобы принять командование войсками, – и параллельно отправил своего сына Тита[212] в египетскую Александрию за дислоцированными там римскими солдатами. Теперь армия Веспасиана и Тита включала в себя V, X и XV легионы, а также различные союзные силы – весной 67 г. все они собрались в городе Птолемаида (ныне израильский Акко). Затем войско в 60 000 человек выдвинулось в Иудею.
Веспасиан решил напасть на Иерусалим в последнюю очередь. Маршируя по Галилее, он брал один мятежный город за другим – сперва Гадару, потом Иотапату (Йодфат), затем Иоппию (Яффу). Иотапата пала после 47-дневной осады – но тамошний командир Йосеф бен Матитьяху с 40 товарищами спрятался в глубокой пещере. Через несколько дней он внял уговорам Веспасиана и согласился капитулировать – но соратники едва не растерзали Йосефа за измену. Тогда юноша предложил им по жребию умерщвлять друг друга, дабы не попасть в руки римлян. Вскоре в живых остались только Йосеф и еще один человек, которого он убедил сдаться.
Когда Йосефа привели в римский лагерь, он предсказал Веспасиану императорский трон. Веспасиан счел предсказание хитрой уловкой пленного – но, узнав о самоубийстве Нерона, убийстве Гальбы и борьбе между Отоном и Вителлием, поверил Йосефу. Молодой человек пожелал быть полезным Веспасиану – и тот, возвращаясь в Рим, даровал Йосефу свободу и оставил его в свите Тита. По традиции, вольноотпущенник получил фамильное имя хозяина – «Флавий». При штурме Гамлы он показывал римлянам уязвимые места крепостной стены, которую возвел, когда готовил Галилею к римскому вторжению. Позже юноша отказался от еврейского имени и сменил еврейскую одежду на римскую. Так Йосеф бен Матитьяху стал Иосифом Флавием, а еврейский полководец переродился в римского писателя.
Конечно, у Иосифа Флавия были недруги среди повстанцев. Вождем одной из враждебно настроенных группировок в Галилее являлся некто Иоханан, сын Леви, из города Гуш Халава (Гискала) – или просто Иоанн Гискальский. Он питал к Иосифу Флавию глубокое, обжигающее и взаимное чувство ненависти. Писатель не остался в долгу и всячески клеймил Иоанна Гискальского в «Иудейской войне»: «Он был хитрейшим и подлейшим из всех детей сатаны, которые прославились своими подлыми делами. Вначале он был бедным простолюдином и долгое время жил в нужде. Он был умел во лжи и мог придать своей лжи правдоподобный вид, а лживость была в его глазах добрым качеством».
Возможно, Иосиф Флавий преувеличивал, – но это не столь важно, ибо адепты Иоанна Гискальского не могли помешать римлянам. Взяв Иоппию (Яффу) и Гамлу (на территории нынешних Голанских высот), Веспасиан вернулся в Галилею и овладел Гискалой (Иоанн Гискальский заранее укрылся в Иерусалиме). В итоге Веспасиан занял практически всю страну. К осени 68 г. он закрепился в Кесарии Приморской – и был готов заняться Иерусалимом, отрезанным от покоренной Иудеи. Единичные изолированные оплоты еврейского сопротивления сохранялись – например в Масаде, где засели люди Элазара бен-Яира, – но они не сделали ничего, чтобы остановить римлян.[213] При этом сикарии регулярно выбирались из цитадели, дабы опустошать близлежащие еврейские поселения. Иногда набеги совершались даже в канун Песаха, что говорит о крайней озлобленности сикариев. На протяжении всей войны они не помогли никому из своих собратьев-иудеев.
В Священном Городе подозревали, что грядет катастрофа, и могли озаботиться вопросами обороны, – но, пока римские легионы маршировали по стране, иерусалимцы опять сражались друг с другом. Описывая новую гражданскую войну, Иосиф Флавий сравнивает Иерусалим с «диким обезумевшим зверем, который упал, поедая собственную плоть». Жители разделились на три партии, возглавляемые Симоном Бар-Гиорой (победителем XII легиона), Элазаром Бар-Симоном (вождем зелотов) и Иоанном Гискальским. Все они ненавидели римлян и олицетворяли самые радикальные настроения в еврейском обществе. Конкурирующие группировки не только раскололи население, мешая ему объединиться против общего грозного врага, но и совершали глупости, например, сжигали запасы продовольствия – чужие (дабы ослабить соперников) и собственные (дабы вынудить своих людей биться более ожесточенно). В огне погибли запасы зерна, которого хватило бы на много лет, а все здания вокруг храма сгорели дотла – и открытое пространство уже никого не могло защитить. Повстанцы словно подыгрывали Веспасиану, разрушая то, что пригодилось бы Иерусалиму во время осады. По словам Иосифа Флавия, эти вероломные и бесчестные люди терзали город, пока несчастные старики, женщины и дети так страдали, что желали римлянам победы, видя в ней избавление от внутренних невзгод и бедствий.
Веспасиан знал о междоусобицах в Иерусалиме – и потому не торопился атаковать. Но незадолго до того, как полководец наконец решил послать туда войска, он получил известие о смерти Нерона. Теперь у Веспасиана появились более важные дела, чем судьба Иерусалима. Он поспешил в Рим, где в так называемый «Год четырех императоров» (68–69), Гальба, Отон и Вителлий сменяли друг друга на троне. Когда в 69 г. пыль улеглась, Веспасиан воцарился в столице. Основанная им династия Флавиев (состоявшая из Веспасиана и его сыновей, Тита и Домициана) правила Римской империей в течение 27 лет – до 96 г.
Лишь в 70 г. Веспасиан смог вернуться к «иерусалимскому вопросу». Государственные дела требовали присутствия в Риме – поэтому монарх поставил Тита во главе армии, призванной покончить с городом и его беспокойными жителями.
Армия, которую Тит повел в Иерусалим, насчитывала, по разным данным, от 65 000 до 80 000 человек. В Иудее Тита ждали старые легионы отца – V, X и XV. Он усилил их солдатами XXII и III легионов из Александрии, а также союзными подразделениями – 20 когортами пехоты, восемью эскадронами кавалерии, отрядами вассальных царьков и отрядом арабов, которые по-соседски ненавидели евреев. Кроме того, в состав армии вошли остатки XII легиона, который был почти истреблен и потерял аквилу в 66 г. Этот легион, помня пережитый позор, теперь жаждал мести.
С приближением римлян конфликты в Иерусалиме прекратились, ибо евреи поняли, что им всем грозит смерть. Командование обороной было поделено между Симоном Бар-Гиорой (он защищал городские стены), Иоанном Гискальским (он удерживал центр города) и Элазаром Бар-Симоном, который охранял храм. В распоряжении у них имелось около 25 000 бойцов. Впрочем, несмотря на опасное положение, дрязги вскоре возобновились – командиры плели друг против друга интриги, а солдаты дрались и пьянствовали. В итоге Иоанн Гискальский завладел храмом, отправив туда своих людей, чтобы принести жертву – и убить Элазара Бар-Симона.
Римляне обустроили основной лагерь к северо-западу от Иерусалима (в районе, известном сегодня как Русское подворье) и второстепенный – на Елеонской (Масличной) горе. Ставка Тита располагалась на горе Скопус – северной оконечности хребта Елеон. Тит планировал ударить с севера – с исторически уязвимой стороны иудейской столицы. Иерусалим был опоясан тремя стенами, но к концу мая римляне, разрушив северные участки двух из них, перенесли главный лагерь на территорию города. По замечанию Иосифа Флавия, сын Веспасиана «не позволял своим солдатам ни убивать никого из тех, кого они поймали, ни поджигать их дома». Иерусалимцы восприняли это как признак слабости и контратаковали, отбросив врагов за вторую стену. На ее повторный захват легионерам потребовалось четыре дня. Затем Тит приказал снести эту стену и сосредоточился на штурме последней, внутренней стены. Параллельно он велел насыпать осадные валы, чтобы заморить защитников Иерусалима голодом.
Эта тактика оказалась эффективной, ибо в предыдущие месяцы запасы пищи были уничтожены. В Иерусалиме бушевал чудовищный голод – по легенде, родители вытаскивали кусочки еды изо рта и отдавали их изможденным детям. Отряды повстанцев рыскали по домам и мучили всех, кого подозревали в утаивании продовольствия, – например, человеку вбивали в анус заостренный кол только для того, чтобы забрать у него припрятанную буханку хлеба или горсть ячменной муки. Некоторые тайно выбирались из Иерусалима, надеясь собрать хотя бы траву. Солдаты Тита хватали их, пороли и пытали, а потом распинали перед городской стеной. Иосиф Флавий говорит, что ежедневно римляне казнили 500 и более евреев. Все это выглядело так, будто сбывались самые зловещие древние пророчества.
Впрочем, иудеи не остались без мелких побед. Им удалось взорвать одну из насыпей, которые Тит возводил для штурма внутренней стены. Всего римляне соорудили четыре больших вала, нужных, чтобы поднять легионеров, осадные башни и тараны вровень со стеной Иерусалима. Первую насыпь сделал V легион возле крепости Антония; вторую, поблизости, – XII легион. Третья насыпь (X легиона) находилась чуть поодаль и предназначалась для нападения на Верхний город, а за ней стояла четвертая насыпь – плод труда XV легиона. Когда евреи разрушили вал V легиона, рассвирепевший Тит приказал быстро построить стену вокруг города, чтобы ужесточить осаду. Таким образом, евреи лишились последней надежды на бегство и спасение из своего гибнущего города.
Отныне голод пожирал иерусалимцев целыми семьями; дома были полны умирающих женщин и детей, а переулки – завалены трупами стариков. Дети и юноши бродили по опустевшим рыночным площадям, как тени, падали – и больше не поднимались. «Глубокая тишина и что-то вроде смертоносной ночи охватили город», – пишет Иосиф Флавий. Он утверждает, что у городских ворот было сброшено не менее 600 000 тел, и это кажется преувеличением, но смысл ясен – голод забрал примерно столько же людей, сколько римские копья и стрелы.
Римляне все туже затягивали петлю вокруг Иерусалима. В июле 70 г. Тит штурмовал крепость Антонию, взял ее за несколько дней и велел разрушить цитадель до основания. Следующей целью Тита являлся храм.
К 6 августа ежедневные жертвоприношения в храме прекратились из-за нехватки животных. Уцелевшие горожане жевали все подряд, грызли ремни, обувь и лоскуты кожи, оторванные от щитов. Иосиф Флавий рассказывает душераздирающую историю женщины по имени Мария, которая, обезумев от голода, задушила и сварила собственного ребенка. Половину младенца она съела, а другую половину – спрятала. Когда к ней, почуяв запах вареного мяса, вломились зелоты и потребовали поделиться, несчастная протянула им останки со словами: «Съешьте, ведь и я ела. И не будьте мягче женщины и жалостливее матери. Если же вы благочестивы и отвергаете мое заклание, то я уже ела, и остальное оставьте мне». Зелоты отпрянули с ужасом и отвращением – и по городу пополз слух об этом вопиющем случае. «Голодные жаждали быстрей умереть и считали счастливыми тех, кто умер прежде, чем увидел такое зло», – добавляет Иосиф Флавий.
Пока римляне сооружали насыпи, Иосиф Флавий кричал соплеменникам, что пора сдаваться, – но зелоты, стоя на храмовых портиках, швыряли в легионеров камни и обстреливали их из луков. Наконец осадные валы были готовы, и Тит распорядился поднять на них тараны. Но тараны не пробили массивную каменную кладку – и римляне подожгли толстые, но все же деревянные ворота храма. Когда древесина сгорела и металл, обрамляющий ее, расплавился, легионеры ринулись на территорию храма и в ожесточенной схватке заняли внешние дворы, загнав защитников во внутренние дворы. Через пару дней римские солдаты ворвались и туда. Началась резня. «Вокруг жертвенника громоздились кучи убитых, а по ступеням его лились потоки крови и катились тела убитых наверху», – пишет Иосиф Флавий. Какой-то легионер бросил пылающую головню – и здание охватил огонь. Позже Тит уверял, что приказал потушить пожар, – но было слишком поздно. Многие евреи бросились в пламя и погибли вместе со своим храмом; другие, прятавшиеся по углам, сгорели заживо. Это случилось 28 августа 70 г. – 9 ава по еврейскому календарю. Как гласит предание, 656 годами ранее в тот же день был разрушен храм Соломона.
«Пока горел Храм, победители грабили все, что попадалось им на пути, и вырезали всех, кто был пойман, – сообщает Иосиф Флавий. – Не было проявлено ни жалости к возрасту, ни почтения к званию; были убиты дети и седобородые, миряне и священники». За день в храмовом комплексе погибло 6000 человек. В конце концов римляне установили воинские штандарты на дымящихся руинах храма и принесли жертвы своим богам. Ничто так красноречиво не свидетельствовало о поражении евреев.
Легионерам потребовалось немного времени, чтобы покорить остальную часть Иерусалима. 30 августа пал Нижний город – но Верхний город на Западном холме держался еще месяц. В сентябре все было кончено. Озверевшие легионеры жгли, разоряли и убивали всех без разбора – даже вспарывали животы пленным, надеясь найти в их желудках и кишках проглоченные золотые монеты. Описывая происходившее в Иерусалиме, Иосиф Флавий использует яркий и страшный образ: кровавые ручьи заливали пожары. Наверное, именно тогда погибла молодая женщина, кости руки которой спустя 2000 лет нашли археологи Нахмана Авигада.
Верхний город являлся престижным районом, где в роскошных особняках жили члены царской династии, первосвященники, аристократы и богачи. Исследователи обнаружили здесь мозаичные полы и фрески – безмолвных очевидцев катастрофы 70 г. Сейчас это место называется Кварталом Ирода и включено в экспозицию подземного Археологического музея Воля. Знаменитый сгоревший дом семьи Катрос – одно из самых впечатляющих напоминаний о муках, перенесенных иерусалимцами в августе и сентябре 70 г.
По возвращении Тита в Рим в 71 г. его отец Веспасиан организовал пышное триумфальное шествие. По Вечному городу провели сотни еврейских пленных, включая Симона Бар-Гиору и Иоанна Гискальского (позже первого казнили, а второй умер в тюрьме). Во время парада были продемонстрированы трофеи, вывезенные из Иерусалима: предметы из слоновой кости, драгоценная храмовая утварь, тяжеловесный ритуальный стол, сделанный из золота, большая золотая менора (иудейский канделябр на семь свечей) и свиток Торы. По воле Веспасиана чеканились монеты с изображением связанной еврейки, сидящей под пальмой, и надписями на латыни: «Judaea Capta» («Иудея захвачена») и «Judaea Devicta» («Иудея побеждена»). Веспасиан и Тит использовали часть военной добычи – по легенде, специально из сокровищницы храма, – для возведения римского Колизея. За тысячу лет существования Первого и Второго храмов – примерно с 960 г. до н. э. по 70 г. н. э. – богатства святилища похищали, изымали и отдавали в качестве взяток не менее 17 раз, однако никогда прежде масштабы опустошения не были так велики. Количество трофеев, добытых римлянами, неизвестно, но оно оказалось настолько огромным, что, по свидетельству Иосифа Флавия, «в Сирии фунт золота продавался за половину его прежней стоимости».
В 82 г. император Домициан увековечил победу брата, воздвигнув триумфальную арку в центре Рима. Надпись на ней лишь немного приукрашивала действительность, славя Тита, который «покорил народ еврейский и разрушил город Иерусалим; до сих пор все полководцы, цари и народы либо безрезультатно осаждали его, либо даже вовсе не решались на него напасть». Арка сохранилась до сих пор и широко известна своим барельефом внутри пролета, на котором изображено римское шествие с иерусалимскими трофеями.
Как утверждает Иосиф Флавий, число пленных евреев составляло 97 000 человек, а число погибших при осаде Иерусалима равнялось 1 100 000. Возможно, эти цифры завышены – ибо в последующие десятилетия иудеи снова бросили вызов римлянам. Но, в любом случае, евреи потеряли значительную долю населения. Большинство пленных было продано в рабство и отправлено на рудники в Египет. Помимо того, Тит подарил много невольников провинциям, где иудеи участвовали в гладиаторских боях на потеху местной публике.
Взяв Иерусалим, римские солдаты собственноручно исполнили пророчество Иисуса Христа: «Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено» (Мф. 24:2). Легионеры не тронули лишь три дворцовые башни, возведенные Иродом, – «Фазаэль», «Мариамну» и «Гиппик», – и обломки стен, подпиравших платформу, на которой прежде возвышался Второй храм.
Западная стена в Старом городе Иерусалима – это фрагмент западной подпорной стены, построенной Иродом Великим, и уцелевший элемент Второго храма. На иврите он называется «ха-Котель ха-Маарави» (ивр. – западная стена), на английском языке – «The Western Wall». На протяжении почти 2000 лет еврейские паломники оплакивают здесь разрушение храма, отсюда и знаменитое название – Стена Плача. Сейчас это не только место, священное для иудеев, но и популярная городская достопримечательность.
Башни сохранили, дабы грядущие поколения знали, как хорошо был укреплен Иерусалим, когда его захватил Тит, а стена защищала лагерь X легиона (Legio X Fretensis), который отныне стерег руины. Этот легион, созданный за 30 лет до указанных событий для охраны Мессинского пролива между Сицилией и Италией, продолжал выполнять функцию суровой стражи – но уже за тысячи километров от Апеннинского полуострова, в засушливом краю, который император Адриан в 135 г. переименует в Палестину.
Евреи пытались осознать масштабы катастрофы, навсегда изменившей их столицу, религию и жизнь. 9 ава – дата разрушения Первого и Второго храмов – превратилось в день национального траура, и горе, которое невозможно выразить словами, вросло в еврейскую память об Иерусалиме.
С эсхатологической позиции размышления о трагедии 70 г. возвращают нас к мрачным пророчествам Иисуса Христа, сделанным 40 годами ранее. Иисус обратился к скорбящим женщинам, которые провожали Его на Голгофу, со словами: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших, ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие! тогда начнут говорить горам: падите на нас! и холмам: покройте нас!» (Лк. 23:28–30). Иерусалим был разрушен, ибо его жители отвергли Истинного Царя. Финальный акт неповиновения евреев Богу проявился в том, что они отвернулись от Иисуса – давно предсказанного Мессии. Незадолго до конца служения Он изрек: «Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. 13:5). Затем Иисус поведал притчу о смоковнице, которую надо срубить, если она не принесет плодов (Лк. 13:9). После распятия Христа иерусалимские лидеры еще больше увязли в трясине ненависти к Нему, хотя и знали истину (Деян. 4:1–30; 5:17–33), – и вот топор срубил сгнившее дерево.
Иерусалим заплатил сполна за свои грехи и отступничество. Лейтмотив возмездия и искупления пронизывает историю Священного Города с древнейших времен. Моисей, водивший иудеев по пустыне, предрекал осаду – такую жестокую, что женщины будут есть собственных детей. Пророк Даниил говорил, что пробьет час, когда запустение, порожденное мерзостью и нечестием, охватит город. Иисус предсказал разрушение, которое придет в дни Его учеников. Все это случилось в 70 г. – и дни Навуходоносора II словно повторились. Кровь залила улицы; храм исчез; десятки тысяч евреев погибли; место, где стоял Иерусалим, обезлюдело, и остатки еврейского народа рассеялись по разным странам.
Будучи свидетелем великого бедствия I в., Иосиф Флавий чувствовал, что должен рассказать об иерусалимской трагедии, – и, похоже, отождествлял себя с ветхозаветными провидцами, которые пророчили падение Иерусалима. По мнению историка, в катастрофе была виновата секта зелотов – ибо изначально высокие идеалы ее основателей к 70 г. выродились в оправдание насилия и беззакония. Но банды разбойников, которые раскололи еврейское общество и способствовали гибели Священного Города, являлись следствием отвержения Мессии. Поэтому сам Господь приговорил храм к огню – и его уничтожение нельзя было остановить, хотя Тит пытался потушить пламя.
Глава 11
Римский город
За Палестину было пролито крови больше, чем за какую-либо другую землю на свете.
Барбара Такман. Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Иерусалим уникален. Эта уникальность порой становится тяжелым бременем, и тогда тысячелетия святой истории города гнетут его жителей. Тот, кто живет здесь – живет историей. Иерусалим течет сквозь нее просто и естественно, как река. И, подобно горному потоку, он сам проложит себе русло, – независимо от того, что по этому поводу имеет сказать тот или иной политик.
Амос Коллек
Подводя итоги Первой Иудейской войны (Первого еврейского восстания), Иосиф Флавий пишет: «Это был конец, к которому пришел Иерусалим из-за безумия сторонников нововведений; город великого величия и могучей славы среди всего человечества». Но на самом деле это был не конец Иерусалима, а конец пятисотлетнего периода, когда над городом возвышался Второй храм, построенный Зоровавелем и реконструированный Иродом I Великим. Рим задушит иудейское сопротивление только через 60 лет – во время правления императора Адриана, при котором разразится Второе еврейское восстание (132–135).[214]
Период после Первого еврейского восстания – один из самых сложных в еврейской истории. Иерусалим лежал в руинах более полувека, но некоторые иудеи и христиане вернулись и поселились возле лагеря X легиона – на Западном холме, где прежде стоял дворец Ирода. Сегодня это место находится в Армянском квартале Старого города. Иудеи продолжали отправлять религиозные ритуалы на Храмовой горе – но там не было ни храма, ни жертвенника, ни иного осязаемого символа присутствия Бога. Если верить более поздним источникам, то евреи построили на развалинах Иерусалима семь синагог, и, значит, в 71–130 гг. население значительно выросло. Впрочем, археологические раскопки последних трех десятилетий XX в. показывают, что люди ютились в пещерах и жалких лачугах. Это вряд ли сравнится с великолепием Священного Города до 70 г.
Разрушив Иерусалим, римляне обратили внимание на крепость Масада, куда бежали зелоты и сикарии – адепты Элазара бен-Яира (родственника Иуды Галилеянина). Обосновавшись в цитадели, эта группировка прекратила сражаться с Римом, и империя не торопилась ее истреблять. Когда Иерусалим пал, Луцилий Басс, назначенный прокуратором Иудеи, завоевал две другие крепости, занятые мятежниками, – Иродион и Макавир (Махерус). Зимой 73 г. преемник Басса, Флавий Сильва, осадил Масаду. Осознав безвыходность ситуации, люди Элазара бен-Яира покончили с собой в Песах, чтобы не попасть в плен.
Наутро легионеры ворвались в цитадель, и их встретила гробовая тишина. Выжили только несколько женщин и детей, которые спрятались в цистерне. Оборона Масады считается героической страницей еврейской истории, обитатели крепости традиционно изображаются храбрыми защитниками последнего оплота антиримского сопротивления, – однако зачастую забывается, что за люди находились в цитадели, как они там очутились и сколько горя зелоты и сикарии причинили сперва иерусалимцам, а потом иудеям из деревень близ Масады, которых разоряли несколько лет.
Когда все было кончено, отношение римлян к еврейскому населению Иудеи оказалось на удивление взвешенным. В 71–130 гг. римские власти исправили недостатки в административной системе, которые десятилетиями способствовали беспорядкам, вылившимся в Первое восстание. Например, в Иудею назначался чиновник, контролирующий финансы, – он не позволял прокуратору злоупотреблять служебным положением. Ежегодные храмовые пожертвования для евреев были заменены так называемым «еврейским налогом» (лат. Fiscus Judaicus); деньги шли на нужды Капитолийского храма[215] в Риме. Иудеям это не нравилось, но, кроме данного налога, к ним не применялось никаких коллективных наказаний.
Катастрофа 70 г. кардинальным образом повлияла на иудаизм и христианство – между этими религиями разверзлась пропасть. Разрушение храма раз и навсегда отсекло христиан от еврейской общины. Христиане видели в падении Иерусалима справедливое возмездие за распятие Иисуса Христа, верили, что Бог отныне благоволит им, – и связали свою судьбу с миром, лежащим за пределами иудаизма. Еще до 70 г. христианство разорвало многие контакты с евреями, ибо его миссионеры больше обращались к языческим городам, нежели к Иерусалиму. После 70 г. Иерусалим уже не являлся духовной столицей христианства – несмотря на ужесточающиеся гонения, оно тяготело к Риму.
В 117 г. престол занял Адриан. Римские историки изображают его доброжелательным правителем из плеяды так называемых «хороших императоров». Поначалу иудеи возлагали на нового монарха большие надежды – в частности, община Александрии приветствовала его как второго Кира, который разрешил восстановить Иерусалим. Для евреев трагедия 70 г. имела поразительное сходство с катастрофой 586 г. до н. э., когда вавилонский царь Навуходоносор II стер с лица земли Первый храм. Изгнанники вернулись в Иерусалим спустя несколько десятилетий и восстановили главную иудейскую святыню, которая в итоге прославилась своим великолепием благодаря Ироду. Эти воспоминания утешали и ободряли евреев – ведь если Кир II Великий позволил возродить город, то почему Адриан не мог поступить так же? Еврейская легенда гласит, что император санкционировал такой шаг и даже велел убрать с Храмовой горы статую своего предшественника Траяна – но самаритяне все испортили. Они пожаловались Адриану на евреев, и тот, в отличие от Кира, прислушался к жалобам и передумал.
Вскоре Адриан превратился в худшего римского правителя, с еврейской точки зрения, – и его возненавидели. Разногласия коренились в том, что, по мнению императора, все провинции должны были гордиться тем, что они объединены под властью великого Рима. Каждую провинцию надлежало интегрировать в греческую культуру, составлявшую основу античной цивилизации. У иудеев все это ассоциировалось с эллинизацией Антиоха IV Эпифана и восстанием Маккавеев. Адриан и правда увековечил память о селевкидском царе, воздвигнув в 128 г. в Афинах храм, посвященный Антиоху. Далее император запретил обрезание – что евреи расценили как нападки на иудаизм. На самом деле подобная мера проистекала из давнего римского запрета на телесные увечья, но Адриан хотел с ее помощью искоренить этноконфессиональные различия по всей империи.
В 129 г. или 130 г. в рамках путешествия по восточным областям своей державы монарх посетил руины Иерусалима и объявил, что построит вместо него римский город Элия Капитолина с храмом Юпитера на Храмовой горе. Название отсылало к имени самого Адриана (точнее, Публия Элия Траяна Адриана) из рода Элий, а также к главному богу римлян, чье святилище возвышалось на Капитолийском холме. Это известие положило конец надеждам евреев на реконструкцию храма – и антиримские настроения в Иудее вспыхнули вновь. Конфликт зрел давно, но запрет обрезания и оглашение планов Элии Капитолины спровоцировали начало военных действий.
К тому моменту Иосиф Флавий давно умер, но римский историк Дион Кассий (II–III вв.), церковный писатель и епископ Евсевий Кесарийский (III–IV вв.), а также анонимный биограф Адриана из «Авторов жизнеописаний Августов» (IV в.)[216] дают много информации о восстании. Дион Кассий в «Римской истории» сообщает, что, пока Адриан гостил на Ближнем Востоке, иудеи продумывали тактику и собирали оружие. Недовольных возглавил харизматичный военачальник Шимон Бен-Косиба[217] – один из самых противоречивых персонажей еврейской истории. Имя «Бар-Кохба» (ивр. בר שמעון כוכבא – сын звезды) – это псевдоним, основанный на мессианском толковании библейской цитаты: «Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля…» (Чис. 24:17). Через несколько лет разочаровавшиеся в Бен-Косибе нарекли его «Бен-Козива» («сын лжи»), – но на заре восстания до этого было еще далеко. К числу тех, кто признал Бар-Кохбу Мессией, принадлежал раввин Акива бен Йосеф (50–135) – выдающийся еврейский мудрец той эпохи. Акива бен Йосеф объездил иудейские общины от Галлии (Франция) на западе до Вавилонии на востоке, дабы заручиться их поддержкой для грядущей борьбы.
Суровая авторитарная личность Бар-Кохбы, сочетавшая религиозный пыл с крайней резкостью, спустя годы очаровала многих раввинов. По легенде, полководец требовал, чтобы его бойцы отрубили себе палец в знак доблести. Впрочем, раввины-современники Бар-Кохбы были не очарованы, но возмущены – и вопрошали, как долго новоявленный герой будет калечить своих людей. Кроме того, Бар-Кохба не уповал только на помощь Бога, а надеялся на собственные силы, – и некоторые иудейские авторитеты сочли его чересчур высокомерным.
Адриан покинул Ближний Восток в 131 г. или 132 г. – и вскоре евреи взбунтовались. Беспорядки, охватившие Иудею, вспыхнули около Модиина, где во II в. до н. э. на борьбу с римлянами поднялись Маккавеи. Мятежники брали города и предпочитали сражениям партизанские действия, чем наносили неприятелю ощутимый ущерб. Застигнутый врасплох Квинт Тиний Руф (прокуратор Иудеи) вызвал из Иерусалима в Кесарию X легион – и развалины заняли сторонники Бар-Кохбы. Они разработали план восстановления храма, возобновили жертвоприношения на временном алтаре и отчеканили монеты. Надпись на аверсе гласила: «Шимон [Бар-Кохба], наси[218] Израиля»; на реверсе: «Год первый искупления Израиля». В сознании мятежников произошло возрождение независимого еврейского государства во главе с Бар-Кохбой, царем-мессией. В отличие от Первого восстания, участники Второго сплотились под командованием единого лидера, и те, кто выступал против него, – например христиане, которые не верили в мессианство Бар-Кохбы, – подвергались гонениям.
Символическим, стратегическим и политическим центром мятежников был Иерусалим. Один документ той эпохи датирован «третьим годом свободы Иерусалима»; он также сообщает, что город все еще находился в руках Бар-Кохбы на третьем году восстания (134 г.). Адриан послал за подкреплением Секста Юлия Севера – губернатора Британии. Подобно своим врагам, Север тоже уклонялся от боев – он окружал непокорные города и ждал, пока там не истощатся припасы.
В Иудею были переброшены дополнительные легионы из Сирии, Аравии, Египта и Европы. Римские войска стянулись к Иерусалиму – и мятежники бежали, ибо не могли защитить руины Священного Города, открытые для римских атак. Весной 135 г. Бар-Кохба и его армия укрылись в крепости Бейтар на Иудейских холмах, где началась последняя осада. Расположенная на холме с видом на глубокий каньон, цитадель казалась неприступной, но там не было налаженной системы водоснабжения. К концу лета римляне разрушили стену и перебили гарнизон, включая Бар-Кохбу. Горстка бунтовщиков укрылась в скалистой долине Нахаль Хевер – районе Иудейской пустыни у Мертвого моря. Там, в местах, ныне называемых «Пещерой писем» и «Пещерой ужаса», нашли смерть последние участники Второго еврейского восстания. Римляне не атаковали их в лоб, но заблокировали выходы из пещер и ждали, пока голод и жажда сделают свое дело.
Для усмирения Иудеи потребовалось до 80 000 солдат, но потери Рима оказались чрезвычайно велики. Когда император Адриан сообщил Сенату о разгроме бунтовщиков, он не начал речь с традиционной фразы: «Если вы и ваши дети здоровы, то хорошо; я и мои легионы здоровы».
Впрочем, положение евреев было гораздо хуже. По словам Диона Кассия, легионеры сожгли дотла 985 деревень, 580 000 иудейских мужчин пали в стычках и сражениях, а число погибших от голода и болезней вовсе невозможно установить. Римляне продали в рабство столько пленников, что цена рабов в Средиземноморье резко упала, и «почти вся Иудея была опустошена».
Разгром Второго восстания уничтожил еврейское самоуправление вместе со всеми материальными атрибутами государственности – и еврейское государство исчезло на 1800 лет. С точки зрения Маймонида – знаменитейшего иудейского философа и богослова XII в., – мессианские притязания Бар-Кохбы были откровенным злом и источником огромных страданий. Евсевий Кесарийский утверждает, что Бар-Кохба мнил себя спасителем, спустившимся к евреям, подобно звезде с неба, – но на самом деле являлся кровожадным бандитом. Иисус Христос предупреждал о лжемессиях, которые восстанут после того, как великая скорбь постигнет иудеев и жителей Иерусалима (Мф. 24).
Шимон Бар-Кохба и его последователи творили удивительные вещи: они управляли страной, одерживали поразительные победы над могучими римлянами и вызвали у евреев чувство окончательного искупления, о чем свидетельствуют надписи на монетах тех лет. Но Бар-Кохба был ложным мессией, который обманул самого раввина Акиву бен-Йосефа. Кроме того, его притязания на мессианство подтвердили разрыв между иудаизмом и христианством – ибо христиане, знавшие, кто такой истинный Мессия, отказались следовать за ложным.
Римляне возвели на руинах Иерусалима город Элия Капитолина, куда евреям запрещалось входить под страхом смерти. Запрет действовал минимум столетие – до 235 г.; потом ежегодное исключение делалось 9 ава – в годовщину разрушения храма, когда иудеи горевали у Западной стены (Стены Плача). Пожалуй, основной причиной строительства Элии Капитолины была необходимость укрепить восточные рубежи государства. Новые дороги, проложенные в Иудее, связывали Элию Капитолину с Кесарией, Мегиддо и другими населенными пунктами.
Холм Мегиддо и одноименный древний город известны благодаря греческому слову «Армагеддон» (др.-греч. Ἁρμαγεδών), которое представляет собой транслитерацию словосочетания «хар Мегиддо» (ивр. – гора Мегиддо). Согласно Откровению Иоанна Богослова (последней книге Нового Завета), Армагеддон – это место последней битвы между силами добра и зла в конце времен. Позже Армагеддоном стали называть катаклизмы вне контекста христианства.
При Мегиддо издревле гремели сражения. Здесь произошла первая документально зафиксированная битва в истории – в XV в. фараон Тутмос III разбил ханаанских царей. На близлежащей горе Гелвуй (Гилбоа) в схватке с филистимлянами погиб израильский царь Саул (1 Цар. 31:1–7). На равнине Мегиддо пал иудейский царь Иосия, потерпевший поражение от фараона Нехо II (4 Цар. 23:29).
Элия Капитолина строилась по типичному римскому плану – с широкой улицей, протянувшейся с севера на юг, – Кардо Максимус (лат. Cardo Maximus), и такой же широкой улицей, которая вела с востока на запад, – Декуманус Максимус (лат. Decumanus Maximus). На их пересечении располагался форум – центральная площадь с колонной, увенчанной статуей императора. Сегодня в Старом городе Иерусалима можно увидеть остатки главных улиц, вымощенных брусчаткой, – там сохранились зубцы, вырезанные, чтобы прохожие не поскользнулись на полированной поверхности камней. В городской стене были вырублены ворота по сторонам света – сейчас вместо них Дамасские ворота (на севере), Сионские ворота (на юге), Яффские ворота (на западе) и Львиные ворота (на востоке).
В наши дни маршрут Кардо Максимус прослеживается по улицам Сук Хан аз-Зайт и Хабад, а маршрут Декуманус Максимус – по улицам Давида и Тарик Баб ас-Сильсила. Параллельно Кардо Максимус была проложена вспомогательная улица Кардо Секундус (лат. Cardo Secundus) – она тянулась через долину Тиропеон к Храмовой горе и примерно соответствовала старой Иродианской дороге, которую построил царь Ирод для доступа ко Второму храму. Сейчас она называется улицей Аль-Вад.
Особенностью Элии Капитолины являлись четыре триумфальные арки. Самая известная – Эссе Хомо – отсылала к христианской традиции, согласно которой арка была возведена на месте, где Понтий Пилат вывел Иисуса к толпе и сказал: «Се человек!» (лат. Ecce Homo). Важные данные об Элии Капитолине получены благодаря монетам – после 135 г. на них чеканилась надпись «Colonia Aelia Capitolina condita» («Колония Элия Капитолина основана»), а также изображался император, пропахивающий борозду вдоль городских стен. Этот образ олицетворял для иудеев исполнение пророчества: «Сион будет вспахан, как поле, и Иерусалим сделается грудою развалин, и гора дома сего – лесистым холмом» (Иер. 26:18). Духовная жизнь Элии Капитолины ограничивалась культом главных римских божеств (Капитолийской триады) – Юпитера, Юноны и Минервы.
Элия Капитолина была тихим провинциальным городком. Грандиозными событиями считались визиты венценосных особ – например Марка Аврелия и его сына, будущего императора Коммода, в 176 г., а также Септимия Севера в 201 г. В 289 г. император Диоклетиан перевел X легион из Элии Капитолины в Элаф (ныне Эйлат) после двухсотлетней службы. Это сигнализировало о приближающемся конце римского владычества – ибо X легион разрушил Иерусалим, стерег его развалины, снова взял их – и в итоге сохранил.
Римский период стал переломным в истории Священного Города. Еврейские надежды возродились только для того, чтобы разбиться вдребезги. Иудеи заплатили высокую цену за первое восстание и еще более высокую – за второе. Исчезло все, чем они дорожили в Иерусалиме, – даже возможность жить в некогда блистательной столице. Все ужасающие пророчества сбылись. Римляне преобразили город в религиозном, политическом, культурном и архитектурном плане, изменив даже его наименование. Кроме того, Адриан приказал всю территорию между Средиземным морем и рекой Иордан, включая Иудею, называть Сирией Палестинской (лат. Syria Palaestina), – в память о филистимлянах, чтобы стереть любые намеки на присутствие евреев. Позже от этого топонима произошло слово «Палестина», обозначающее историко-географический регион на Ближнем Востоке, где в наши дни находится Израиль.
Роль двух еврейских восстаний для мировой истории трудно переоценить. Гибель Второго храма при Тите оказала и продолжает оказывать колоссальное влияние на иудейскую религиозную жизнь. Лишившись главного святилища, евреи, рассеянные по всему миру, принялись строить синагоги. Второе восстание возымело еще более глубокие последствия. Изгнав евреев из Иерусалима, Адриан фактически заново создал еврейскую диаспору (галут), чьи ряды заметно поредели со дня освобождения из Вавилонского плена. Члены галута разъехались по разным странам и вступили в контакт с множеством других культур. У евреев не было своего государства почти 2000 лет – со 135 г. до образования Израиля в 1948 г. Сионистское движение, возникшее на закате XIX в., ратовало за возвращение евреев в Палестину, которую сионисты считают исторической родиной еврейского народа. Для религиозных евреев ежегодная молитва на Песах по-прежнему заканчивается словами: «В следующем году в Иерусалиме».
В 1903 г. молодой поэт-сионист Яаков Кахан написал стихотворение «Бунтари» («Бирионим»), которое заканчивалось знаменитыми строками:
Эти строки стали девизом «Бар-Гиоры» (названной в честь Симона Бар-Гиоры, одного из преводителей зелотов периода Второго восстания) и «Ха-Шомер» (ивр. – страж) – военизированных сионистских организаций, которые охраняли еврейские поселения в Палестине на рубеже XIX–XX вв. Позже строки из стихотворения Кахана превратились в лозунг молодежного сионистского объединения «Бейтар» – его название, помимо прочего, отсылает к наименованию последней крепости соратников Бар-Кохбы, взятой легионерами в 135 г.
Изображение сионистского движения в виде феникса, который возродился из двухтысячелетнего пепла римского разрушения Иерусалима, являлось лейтмотивом речей еврейских лидеров. «Отец сионизма» Теодор Герцль – уроженец Будапешта – говорил о Первой Иудейской войне (66–73) в Вене (1896): «Вы знаете, что наша история, история диаспоры, началась в 70 году после Рождества Христова. Военная кампания Тита, которая завершилась тем, что евреев увели в плен как рабов, стала фактическим началом той части еврейской истории, которая нас очень интересует, ибо мы все еще страдаем от последствий тех событий. Порабощение, порожденное той войной, затронуло не только тех, кто жил в то время, не только тех, кто разделил реальную ответственность за войну: последствия этого плена ощущались на протяжении шестидесяти поколений». Макс Нордау – единомышленник Герцля – подчеркивал значение Второго восстания: «Бар-Кохба был героем, который отказался терпеть любое поражение. Когда ему было отказано в победе, он знал, как умереть. Бар-Кохба был последним в мировой истории воплощением закаленного в боях и воинственного еврейства».
Связь между эпохой Бар-Кохбы и современностью не ускользнула от внимания и более поздних политиков. Провозгласив Государство Израиль (1948), премьер-министр Давид Бен-Гурион заявил: «Цепь, которая была разбита в дни Шимона Бар-Кохбы и Акивы бен-Йосефа, укрепилась сейчас, и израильская армия снова готова к битве на своей земле, к борьбе за свободу нации и родины».
Не все евреи солидарны с прославлением Второго восстания – некоторые утверждают, что его следует рассматривать как заведомо провальную авантюру. Ярким критиком героизации был Йехошафат Харкаби – экс-начальник израильской военной разведки (АМАН) в 1955–1959 гг. Его книга «Синдром Бар-Кохбы: риск и реализм в международных отношениях», опубликованная в 1982 г., вызвала в Израиле жаркие споры. Харкаби называет поражение Бар-Кохбы одним из трех величайших бедствий евреев в древности (наряду с разрушением Первого и Второго храмов), которое не заслуживает почитания, а Бар-Кохбу – безответственным фанатиком, втянувшим иудеев в «национальное самоубийство». По словам Харкаби, «катастрофа восстания Бар-Кохбы – это не просто дополнение к разрушению храма, но отдельное бедствие, параллельное и, на мой взгляд, представляющее собой даже большую трагедию, чем предыдущее событие».
В любом случае отголоски двух еврейских восстаний звучат до сих пор – по прошествии сотен лет. По словам американского исследователя Нила Ашера Зильбермана, Первая Иудейская война является «жгучим человеческим кошмаром, который, несмотря на время, социальные преобразования, историческую дистанцию и холодно-беспристрастную ученость, просто отказывается исчезать». Представители украинского батальона «Азов»[219]*, посетившие Израиль в декабре 2022 г., заявили, что Мариуполь был их Масадой. Как отмечает американская газета «The New York Times», «для израильтян Бар-Кохба – это не древняя история». Нити из глубины веков, сплетаясь в узелки, тянутся в настоящее и определяют будущее. Иерусалим – один из таких узелков.
Глава 12
Город раввинов
Так сказали мудрецы: человек пусть белит дом свой, но пусть оставляет небольшое место небеленым в воспоминание о Иерусалиме; пусть он приготовляет все, что требуется для пиршества, но пусть сделает малое упущение в воспоминание о Иерусалиме; пусть женщина украшает себя, но пусть сделает небольшое упущение в воспоминание о Иерусалиме.
Талмуд – Сота, 9:11, 15
До разрушения Второго храма (70) львиная доля политической и религиозной власти в Иудее принадлежала синедриону – совету еврейских вождей, старейшин и представителей элиты Иерусалима. Греческие и римские повелители предоставили ему значительные полномочия. Будучи высшим местным судом в гражданских и религиозных делах и действуя под руководством первосвященника, синедрион создавал и реализовывал законы, управлявшие еврейским народом.
Десятилетиями в синедрионе заседали саддукеи – но заправляли там фарисеи, доминировавшие также среди раввинов. Термин «раввин» (др.-евр. – господин мой, учитель мой) являлся уважительным титулом, который ученики давали своим иудейским наставникам; позже он стал обозначать ученое звание, подразумевающее квалификацию в толковании Торы и Талмуда. Гораздо важнее власти и влияния, коими фарисеи обладали в синедрионе до 70 г., оказалось то, что они – единственные из всех течений, направлений и сект иудаизма – пережили национальный катаклизм. С гибелью Иерусалимского храма исчезли остатки еврейской автономии и все иудейские группы, кроме фарисеев. Иными словами, современные формы иудаизма в конечном счете происходят от фарисеев. Американский историк Норман Коткер в книге «Земной Иерусалим» пишет: «Храмовые жрецы утратили свою функцию; они и их потомки, многих из которых звали Ааронсон или Коэн, что означает “священник”, стали просто кастой с незначительными ритуальными обязанностями, ничем не отличающейся от основной массы евреев. Их аристократические союзники, саддукеи, утратили фундамент своей власти. Больше не было никакой еврейской политической администрации, которую они могли бы контролировать. Вся национальная жизнь теперь была сосредоточена на фарисеях, которые посвятили себя сохранению единственного драгоценного, что осталось у евреев, – Закона [Торы], который они бесконечно изучали, запоминали и толковали. Разделяя евреев как народ, Закон должен был сохранить их».
После разорения Иерусалима началась реорганизация еврейской жизни в Явне – между нынешним Тель-Авивом и побережьем Средиземного моря. Под руководством фарисея Иоханана бен Заккая этот городок превратился в новый центр иудейского образования. Поняв, что столица обречена, Иоханан бен Заккай покинул ее еще до окончания Первого восстания. Иерусалимцам запрещалось уходить из осажденного города, поэтому раввин распустил слух о своей смерти. Затем ученики вынесли его в гробу за ворота и направились в лагерь римского полководца Веспасиана. Иоханан бен Заккай назвал Веспасиана будущим императором (и не ошибся), а также попросил разрешения для себя и других раввинов обосноваться в Явне для изучения Торы и сохранения еврейских традиций.
Вскоре в Явне возникли бейт-дин (иудейский религиозный суд) и академия «Керем Явне» («Виноградник в Явне»), где собрались еврейские книжники. Кроме того, в городе поселились мудрецы из уважаемой иерусалимской семьи Бней-Батира. «Таким образом, – отмечает английский раввинский ученый Исидор Эпштейн, – впервые Иерусалим и его Храм были оставлены людьми, представляющими те элементы еврейского народа, которые при всем своем патриотизме и привязанности к Святой Земле не хотели, чтобы духовный прогресс подвергался географическим ограничениям».
Иоханан бен Заккай неустанно трудился, чтобы сберечь и укрепить еврейское духовное наследие. Несмотря на разрушение Иерусалима, у иудеев по-прежнему была Тора – она стала основой для принятия решений и сердцем еврейской жизни вместо храма и правления первосвященников. Гамалиил II – преемник бен Заккая – преобразовал бейт-дин в Великий Синедрион и возложил на него административную, судебную, законотворческую и образовательную функции. Возрожденный явненский синедрион – наследник иерусалимского – предложил широкий спектр религиозных, гражданских и уголовных законов в рамках, дозволенных римлянами. Старые правила, сосредоточенные на священстве, были преданы забвению; каноны богослужения перерабатывались, адаптировались и дополнялись мольбами о восстановлении Иерусалима и храма.
Великий Синедрион быстро зарекомендовал себя как главный иудейский орган, обладающий верховной юрисдикцией над еврейской жизнью, – его признали даже иудеи в далеких Персии и Мидии. Важнейший способ, благодаря которому явненский синедрион приобрел авторитет над мировым еврейством, заключался в реализации традиционной прерогативы иерусалимского синедриона. Мудрецы Явне предупреждали иудейские общины о новолунии – а значит, о начале нового лунного месяца, от которого отсчитывались даты последующих праздников и постов. Помимо того, синедрион превратился в уполномоченного представителя еврейского народа перед римскими властями.
В образовательном плане фундаментальной целью синедриона было обучение молодежи Устной Торе. По мнению раввинов, Бог открыл Моисею две Торы на горе Синай. Первая – Письменная Тора (или просто Тора) – это первые пять книг Ветхого Завета (Пятикнижие Моисеево). Вторая – Устная Тора – разъясняет Письменную Тору и передается от одного раввина к другому.
Сохранение и преподавание Устной Торы осуществлялось с помощью методов мидраша и мишны, которые практиковались в иудейских школах Палестины и Вавилонии задолго до уничтожения Иерусалимского храма в 70 г. Мидраш (др.-евр. מדרש – изучение, толкование) – экзегеза Священного Писания, которая подразумевает обсуждение и интерпретацию библейского текста. Когда этот метод приводил к пункту закона или юридической доктрине, его относили к категории Галаха. Термин «Галаха» имеет корень «халах» (ивр. הלך – ходить) и обозначает нормативную часть традиционного иудейского права. Оно показывает, что должен делать человек и каким путем ему надо следовать, дабы угодить Богу и соблюсти все требования иудаизма. Галаха регулирует повседневную жизнь религиозных евреев.
Результаты, полученные при использовании метода мидраша, не всегда соответствовали Галахе, – и тогда раввины включали их в Аггаду (др.-евр. אגדה – повествование), корпус еврейской литературы, которая не содержит законодательных предписаний. Аггада состоит из легенд, философских притч, басен, анекдотов, герменевтических штудий, поучений, афоризмов, наставлений, назиданий и т. д. Она высоко ценится в иудаизме, но не имеет обязательной силы Галахи. Впрочем, Галаха и Аггада неразрывно связаны – первая нормирует жизнь людей, вторая воспитывает их в духе галахических норм.
Наряду с мидрашем обучение Устной Торе велось еще одним способом. Мудрецы Явне принялись упорядочивать галахот – законы иудаизма – в соответствии с их предметом. Этот метод называется мишна (ивр. משנה – повторение). Пионером мишны являлся раввин Иоханан бен Заккай; позже раввин Акива бен-Йосеф – тот, что поверил в мессианство Бар-Кохбы, – разработал структуру и устройство галахот. Процесс усовершенствования мишны достиг апогея в трудах раввина Иехуды ха-Наси (135–219) – непревзойденного систематизатора Устной Торы. Иехуда ха-Наси классифицировал и отредактировал различные толкования и дополнения, распределив их по разделам и трактатам. Плодом его усилий стала Мишна – древнейший после Библии сборник еврейских законов и первый текст, содержащий базовые религиозные предписания ортодоксального иудаизма.
В 200–500 гг. еврейские мудрецы, учившиеся в Эрец-Исраэль и Вавилонии, продолжали комментировать Мишну. Эти наборы комментариев известны как Гемара (ивр. גמרה – завершение, совершенство); в совокупности с Мишной они образовали Иерусалимский Талмуд и Вавилонский Талмуд, каждый из которых представляет собой свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма. Текст Вавилонского Талмуда считается стандартным из-за его большей детализации, но Иерусалимский Талмуд – не менее важный исторический источник, ибо в нем упоминаются факты, которые в противном случае были бы утеряны.
Оба Талмуда – настоящий кладезь сведений об Иерусалиме, поскольку мудрецы Явне – равно как и более поздние теологи – уделяли колоссальное внимание не только адаптации иудейских правил к новому образу жизни без храма, но и планам реконструкции Третьего храма в возрожденном Иерусалиме. Одержимость идеей восстановления города означала сохранение огромного количества информации о нем. Книжники тратили много времени на разговоры о природе Иерусалима, который существовал до разрушения римлянами. Они воссоздавали в своем воображении новый Иерусалим и передавали этот образ из поколения в поколение. В итоге идеализированная концепция Священного Города, увековеченная раввинами, обрела собственную жизнь, и ряд характеристик, приписываемых реальному Иерусалиму до 70 г., олицетворял мифические представления о нем.
По утверждениям раввинов, иудейский закон выделял Иерусалим из всех других поселений, и ни одному колену Израилевому не дозволялось владеть им – ибо это был город патриархов и Дом Небесного Царя. Раввины заявили, что Галаха не разрешала сдавать жилье и даже кровати паломникам – поэтому добрые иерусалимцы бесплатно уступали им свои дома. Оказывается, из-за святости Иерусалима тщательно соблюдались особые нормы, – например, не допускались кучи мусора, захоронения проводились за пределами городских стен и никогда не нарушался запрет оставлять труп в городе на ночь. После разрушения – а возможно, вследствие него, – Иерусалим сохранил особый статус, который воспевался в галахот. Во время молитвы надлежало повернуться лицом к Иерусалиму; будучи в Иерусалиме, требовалось обратить сердце к храму. Вход на Храмовую гору был строго воспрещен из-за ритуальной нечистоты, охватившей всех евреев в 70 г., – словом, Храмовая гора превратилась в сакральное пространство. К обязанности совершить паломничество в Иерусалим прибавилась обязанность оплакивать его. Кроме установленных дат поста и траура иудеям нельзя было есть мясо и пить вино в те дни, когда они воочию осматривали руины города и храма. Воздержание от наслаждения усугубляло печаль и осознание трагедии 70 г. – но раввины пошли еще дальше, рассудив, что Иерусалим надо оплакивать ежедневно и в любом месте. Галаха предписывала евреям скорбеть по Иерусалиму в заурядных мирских делах, которые ассоциируются с обновлением и удовольствием, – будь то ремонт или приготовление обеда.
Под влиянием галахот в иудаизме развились обычаи, призванные даже в минуты величайшего счастья напоминать о разрушении Второго храма и бедствиях, постигших еврейский народ. Один из самых известных обычаев такого рода – разбивание женихом бокала во время свадебной церемонии. Поломка чего-либо ценного уменьшает радость, символизируя, что храм еще не восстановлен.
Многочисленные высказывания раввинов об Иерусалиме можно разделить на те, которые касаются исторического города, и те, которые описывают город идеальный. Если верить им, то никогда не было и не будет места, подобного Иерусалиму, ни во времени, ни в вечности; из десяти мер красоты, отпущенной миру при сотворении, Иерусалим взял девять; а человек, не видевший Иерусалима во всем его великолепии, никогда не видел красивого города.
Еврейские мудрецы активно обсуждали причины падения Иерусалима, ибо надеялись устранить любые проблемы, которые к этому привели, – и тем самым ускорить восстановление Священного Города. Иоханан бен Заккай объяснял гибель храма неспособностью евреев исполнить волю Бога, – в частности, расцветом пороков, а также увеличением числа убийц, прелюбодеев и прочих грешников, живших в Иерусалиме до 70 г. Раввин признавал, что вина за уничтожение Иерусалима лежит на его обитателях, но римляне не освобождались от ответственности, – и, значит, в искуплении грехов было отказано именно язычникам, а не иудеям. Некоторые книжники усмотрели корень зла в несоблюдении иерусалимцами субботы (шаббата) и пренебрежительном отношении к ученым людям. Один мудрец утверждал, что Иерусалим рухнул из-за того, что дети прогуливали уроки. С точки зрения других, он пал, ибо горожане подчинялись букве закона, а не его духу, и обращались с ближними недостаточно милосердно. Раввин Иоханан бен Торта – современник и критик Бар-Кохбы – говорил: «Мы знаем, что в период Второго Храма они [иерусалимцы] изучали Тору, строго следовали заповедям, и среди них были обнаружены все виды хороших манер, но они любили деньги и ненавидели друг друга без причины».
Интересны обнадеживающие прогнозы мудрецов об Иерусалиме – прекрасном городе, который возведет Господь, и евреи благополучно вернутся домой. Законоучитель III–IV вв. Самуил бен-Нахман, известный своими афоризмами, однажды произнес: «Иерусалим не будет восстановлен, пока не соберутся изгнанники, и если кто-нибудь скажет вам, что изгнанники собрались, а Иерусалим не восстановлен, не верьте этому». По мнению Иоханана бен Заккая, город расширится во все стороны и «достигнет ворот Дамаска». Вообще Иерусалим станет идиллическим местом – раввин Шимон бен Лакиш предрекал, что город, построенный из сапфиров, обзаведется тысячью садов и тысячью башен, его воды исцелят всех больных, его пределы будут полны драгоценных камней и жемчуга, «и камни сии будут сиять, как солнце, и придут народы и увидят славу Израиля».
В раввинистической литературе реальный Иерусалим неразрывно связан с Небесным Иерусалимом – образом Царства Божьего, посланного в конце истории. Еврейские мудрецы называли этот город Пупом Земли – ибо как пуп человека расположен посередине тела, так и Эрец-Исраэль является центром земли, Иерусалим является центром Эрец-Исраэль, Храм является центром Иерусалима, а с Камня Основания на Храмовой горе началось Сотворение мира. По легенде, пуповина, которая тянется от Небесного Иерусалима, прежде соединялась с храмом, а после его разрушения соединяется с Храмовой горой. Знатоки Талмуда подчеркивали близость земного города и Небесного Града, уверяя, что первый возродится во всем своем великолепии, дабы соответствовать второму.
Эта идея была настолько важна для раввинов, что отразилась на религиозных ритуалах. Отныне город упоминался в основных иудейских молитвах. Ключевая из них – амида, евреи читают ее ежедневно, обратившись лицом к Иерусалиму. Амида содержит 18 благословений, и тринадцатое – «Восстановление Иерусалима» («Биньян Йерушалаим») – полностью посвящено ему: «Вернись милостиво в Твой город Иерусалим и обитай в нем по Своему обещанию. Устрой его вскорости, в наши дни, навеки, и престол Давида в нем утверди вскорости. Благословен Ты, Господи, Устрояющий Иерусалим».
Глава 13
Византийский город
Место, которое евреи именуют Божьим Градом, – это Иерусалим, буквально: «Видение мира».
Филон. Мечтания
Популярная тенденция ссылаться на старые конфликты и события давно минувших лет в пропагандистских целях искажает и прошлое, и настоящее. История Иерусалима – не исключение. Например, в июле 2000 г. на саммите в Кэмп-Дэвиде президент Палестинской национальной администрации Ясир Арафат заявил: «В Иерусалиме не было храма, он был в Наблусе… Там ничего нет [то есть нет никаких следов храма на Храмовой горе]». Другие участники саммита – Билл Клинтон (президент США), Эхуд Барак (премьер-министр Израиля) и Деннис Росс (специальный посланник США на Ближнем Востоке) – очень удивились. 20 сентября 2000 г. Арафат сказал французскому лидеру Жаку Шираку: «Руин храма не существует! Наши [палестинские] исследования показывают, что на самом деле руины, сохранившиеся на Храмовой горе, – греческие и римские».
В январе 2001 г. в центре внимания прессы очутился Икрима Саид Сабри – Великий муфтий Иерусалима, главный мусульманский священнослужитель на Храмовой горе – или, как именуют ее арабы, Харам аш-Шариф. Израильская газета «The Jerusalem Post» привела слова Сабри: «На Храмовой горе нет исторических артефактов, принадлежащих евреям». Муфтия процитировало и немецкое издание «Die Welt»: «Нет ни малейшего указания на существование еврейского храма в этом месте [на Храмовой горе] в прошлом. Во всем городе нет ни одного камня, указывающего на еврейскую историю». Через несколько месяцев Аднан аль-Хусейни – отпрыск знаменитой арабской семьи Аль Хусейни и директор Иерусалимского исламского вакфа[220] – отметил: «Воля Аллаха на то, чтобы там [на территории Харам аш-Шариф] была мечеть. Не мне идти против Него. С исламской стороны компромисса нет. Это место для мечети. Это место для молитвы мусульман и никого другого».
В основе отрицания как еврейской, так и арабской истории Иерусалима лежат взаимные претензии иудеев и мусульман на Храмовую гору. Ее оспариваемый статус – это наглядный и характерный для Иерусалима пример своеобразной преемственности святынь, которые адепты разных конфессий считают сугубо своими – и которыми не хотят ни с кем «делиться». Вопреки утверждениям Арафата, Сабри и аль-Хусейни, Аль-Акса и Куббат ас-Сахра находятся там, где, по мнению многих археологов, раньше стояли Первый и Второй храм. Эти мечети построены свыше 1200 лет назад – в течение века после завоевания Иерусалима мусульманами в 638 г. Как такое случилось? Истоки ответа кроются в позднеримском и византийском периоде истории города, когда он назывался Элией Капитолиной.
На протяжении 200 с лишним лет после разрушения храма в 70 г. Иерусалимом владели язычники, которые не придавали Священному Городу особого духовного значения. Но в IV в. все изменилось. К 311 г. соправителем огромной Римской империи стал Константин I, позже нареченный Великим. Его влияние на христианство началось с издания Миланского эдикта в 313 г., согласно которому все религии уравнивались в правах – и, значит, традиционное римское язычество теряло свой официальный статус. Кроме того, эдикт предусматривал возвращение христианам всей собственности, отнятой во время гонений.[221]
В 324 г. Константин – уже единовластный хозяин государства – основал собственную столицу, Новый Рим (вскоре этот топоним забылся, и еще при жизни монарха город назвали в его честь – Константинополем). Константинополь – ныне Стамбул – вырос на месте древнегреческого поселения Византий на европейском берегу пролива Босфор, ориентировочно в 1500 км к востоку от Рима. Римская империя продолжалась, но приобрела ярко выраженный греческий оттенок.
Эти события сыграли важную роль для Иерусалима. Христианские правители и церковные деятели принялись строить планы относительно Священного Города. На Никейском Соборе, созванном Константином I в 325 г., Макарий – епископ Элии Капитолины – доложил о состоянии городских святынь и немедленно получил разрешение снести храм Венеры, ибо, согласно христианской традиции, он стоял на месте Гроба Господня, где Иисус Христос был погребен после распятия и затем воскрес. Макарий также пригласил мать императора, Елену, совершить паломничество в Элию Капитолину – что она и сделала в 326 г., в возрасте 79 лет.
Позднеримский и византийский периоды Иерусалима сформировали христианское понимание его истории и духовного значения. В II–VI вв. город процветал и преображался, становясь сакральным для христиан. После 200 г. пилигримы приезжали сюда толпами – поэтому возникла потребность в новых церквях, монастырях и приютах. По иронии судьбы, христианский Иерусалим родился не в эпоху Иисуса, а гораздо позже, – и христиане верили, что он должен принадлежать только им. Американский историк Роберт Уилкен пишет: «По мере того как менялись поколения и Палестина превращалась в христианскую страну, в христианском отношении к ней происходил медленный переворот. То, что случилось в Иерусалиме и Иудее, не имеет аналогов в христианской памяти или опыте. Ни один другой город, даже Рим, не занимает такого места в христианской любви и воображении. То, что приключилось с христианами с IV в. по VII в., напоминает опыт евреев веками ранее. Христиане стали думать об Иерусалиме как о своем городе, а о Палестине – как об особом месте».
После Никейского Собора Константин I сделался не просто политическим лидером – его воспринимали как угодного Богу руководителя духовной и светской жизни. Константина называли «тринадцатым апостолом», что в дальнейшем обусловило практику цезаропапизма в Византии, где монарх аккумулировал в своих руках светскую и религиозную власть, выступая сразу в качестве главы государства и главы Церкви. Император назначал священников, определял догматы христианского вероучения, разрешал богословские споры и т. д. По воле Константина эпоха Элии Капитолины завершилась – и Иерусалим, обретя свое прежнее имя, стал важным центром христианства. Находясь под сильным влиянием своей матери-христианки Елены и впечатленный ее визитом в Палестину, император принялся возводить церкви в Риме, Иерусалиме, Константинополе и прочих городах Малой Азии. Он распорядился освятить в Палестине места, связанные с рождением, жизнью, смертью, погребением, воскресением и вознесением Иисуса. Кроме того, Константин приказал построить храм Гроба Господня[222] там, где прежде стояло святилище Венеры, снесенное в 325 г. по просьбе Макария (епископа Элии Капитолины). Тем самым монарх положил начало существенным изменениям в городском ландшафте.
Сейчас храм Гроба Господня – это монументальный архитектурный комплекс, охватывающий Голгофу, а также иные сакральные локации и объекты. Инициатором строительства являлась Елена – мать Константина. Во время путешествия в Иерусалим (326) она организовала раскопки, в ходе которых, по легенде, удалось найти Животворящий Крест, Гроб Господень и другие христианские реликвии. Отыскать их оказалось непросто – например, Животворящий Крест, согласно преданию, обнаружили в заброшенной цистерне. Епископ Евсевий Кесарийский в «Жизни Константина» рассказывает, как велись поиски пещеры Гроба, где был похоронен Иисус: «Сию спасительную пещеру некоторые безбожники и нечестивцы умыслили скрыть от взора людей, с безумным намерением скрыть через это истину. Употребив много трудов, они навезли откуда-то земли и завалили ею все то место. Потом, подняв насыпь до некоторой высоты, замостили ее камнем, и под этой высокой насыпью сокрыли божественную пещеру. Окончив такую работу, им оставалось только на поверхности земли приготовить странную, поистине гробницу душ, и они построили мрачное жилище для мертвых идолов, тайник демона сладострастия Афродиты [Венеры], где на нечистых и мерзких жертвенниках приносили ненавистные жертвы».
Несмотря на трудности, освящение храма Гроба Господня состоялось 14 сентября 335 г. Это радостное событие позволило Константину I организовать Иерусалимский Собор – через 10 лет после Никейского Собора, где разразился спор о божественной и человеческой природе Иисуса Христа. Иерусалимский Собор прошел спокойно – и особый статус Иерусалима в глазах верующих упрочился, ибо, по их мнению, сам город способствовал миру и единению среди христиан.
Помимо храма Гроба Господня, в Палестине при Константине возводилось множество церквей – причем строительной программой руководила его мать Елена. Император поощрял паломничество в Святую Землю – он понимал, что христиане, по словам Оригена Адаманта,[223] хотят «пройти по стопам Иисуса». В Иерусалим стекались пилигримы из разных стран, придерживающиеся различных доктринальных взглядов: эфиопы, армяне, копты, сирийцы и, конечно, православные греки, которые быстро стали доминирующей общиной в городе.
Паломничество стимулировало развитие Иерусалима; даже рядом с безлюдной южной оконечностью Храмовой горы выросли дома и бани. Возник оригинальный жанр христианской литературы – итинерарий (путеводитель, описывающий Святую Землю). Итинерарии не имели практической направленности, но были наполнены религиозным содержанием, поскольку авторы гораздо больше рассказывали об увиденных достопримечательностях, нежели о собственных приключениях. Первый и самый известный пример итинерария – а заодно и паломнической поездки европейца-христианина в Иерусалим, – датируется ориентировочно 333 г. и принадлежит анонимному пилигриму из Бордо (Римской Галлии). Его наблюдения – важный источник информации об Иерусалиме в эпоху Константина. Бордосский пилигрим рассказывает о городе и окрестностях; упоминает часовни и базилики, появившиеся благодаря Елене (в частности, в Вифлееме и на Елеонской горе); перечисляет знаменитые локации (дом первосвященника Каиафы; место, где Иисус предстал перед Пилатом; храм Гроба Господня, который еще строился). Примечательно, что христиане поднимались на Храмовую гору, но ничего там не строили, – пока город богател и расширялся, она лежала в руинах на протяжении 500 лет, с момента уничтожения Второго храма римлянами в 70 г. Александрийский патриарх и церковный историк Евтихий II (877–940) объясняет это осознанной политикой Константинополя. Иисус однажды произнес следующие слова: «Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23:38) и «Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено» (Мф. 24:2). Развалины на Храмовой горе служили визуальным напоминанием о пророчестве Иисуса – потому христиане ее не благоустраивали.
Многие иерусалимские святыни, посещаемые сегодня туристами и паломниками, обязаны своим возникновением, сохранением и увековечением Константину и Елене. Константин был крещен только на смертном одре (337) – но в годы его правления роль Иерусалима как центра христианства неуклонно росла. Иерусалим действительно стал христианским – в частности, потому что строго соблюдался указ императора Адриана, запрещавший евреям входить в город (за исключением ежегодного траура – 9 ава, когда они оплакивали гибель храма).
Впрочем, при очередном римском владыке, Юлиане II (361–363) по прозвищу «Отступник», Иерусалим едва не изменился кардинальным образом. Будучи племянником Константина, Юлиан жаждал возродить по всей империи язычество. Симпатизируя иудаизму, он отменил запрет на доступ евреев в Священный Город и задумал заново отстроить Иерусалимский храм. Отчасти это было преднамеренным оскорблением христиан, которые видели в разрушении храма исполнение пророчества Иисуса и подтверждение триумфа своей религии над иудаизмом. Однако планам Юлиана II не суждено было сбыться: сперва на складе стройматериалов, предназначенных для реконструкции храма, вспыхнул пожар (очевидно, в результате землетрясения), – а затем, летом 363 г., сам император умер, и на троне его сменил ревностный христианин Иовиан. Таким образом, восстановление храма закончилось, даже не начавшись.
В годы правления Иовиана и его преемников в Иерусалиме служили несколько выдающихся епископов. Первым являлся великий проповедник и богослов Кирилл Иерусалимский. В период его пребывания на посту (350–386) Священный Город наводнили христиане из Британии, Галлии, Эфиопии, Индии, Персии и Италии. Пилигримы собирали и распространяли легенды о том, где и как происходили евангельские события, – и в Палестине множились памятные здания (церкви, часовни и пр.). Монахи из разных частей Римской империи – например из Армении и Каппадокии – перебирались в пустыню возле Иерусалима. Они видели себя в образе Авраама, которому Бог сказал: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе» (Быт. 12:1), – и именовались «жителями Святой Земли». Церковь делегировала Иерусалиму и его окрестностям сакральный статус, коим прежде обладал Второй храм. В древних культурах храм представлял собой место встречи неба и земли, – и теперь, спустя века после катастрофы 70 г., в храм превращался сам город.
Преемником епископа Кирилла стал Иоанн II (386–417). При нем – под руководством церковного деятеля Иеронима Стридонского (Святого Иеронима) – несколько аристократических семей переехали из Рима в Иерусалим, соблазнившись близостью святынь. Среди переселенцев присутствовала благочестивая и щедрая женщина – Мелания, в дальнейшем канонизированная как святая Мелания Старшая. Она и ее подруги построили ряд церквей – в том числе церковь Вознесения (378) и Гефсиманскую церковь (390). Выбрав аскезу, Мелания отказалась от мужа и детей ради монашества. На Елеонской горе она при поддержке христианского писателя Руфина Аквилейского основала монастырь и странноприимный дом. Не желая отставать от Мелании и Руфина, Иероним и его сподвижница – богатая матрона Павла Римская – учредили монастырь в Вифлееме.
В 380 г. римский император Феодосий I Великий сделал христианство официальной религией своей державы. Спустя 15 лет она распалась на Восточную Римскую империю (Византию) со столицей в Константинополе и Западную Римскую империю, чьей столицей в разные годы являлись Рим, Медиолан (Милан) и Равенна. Оба государства были христианскими (но с определенными отличиями и особенностями) – и на заре V в. значение Иерусалима возросло. Его престиж упрочили роскошные культовые сооружения – например базилика Святого Сиона, возведенная на рубеже IV–V вв. на горе Сион епископом Иоанном II. Из-за впечатляющих размеров базилику прозвали «Матерью всех церквей». Некоторое время там покоились мощи Стефана Первомученика (святого Стефана) – еврея, приговоренного синедрионом (иудейским судом) к побитию камнями за христианскую проповедь в Иерусалиме в 30-х гг.[224] Иными словами, роль Священного Города становилась все более важной и заметной, и Ювеналий – епископ Иерусалимский с 428 г. – решил ее формализовать. Он дважды пытался добиться высокого титула патриарха, в котором иерусалимским епископам отказал еще Никейский Собор (325), – и потерпел неудачу на Эфесском Соборе (431), но через 20 лет все же получил желанный сан. Таким образом, Иерусалимской Православной Церкви – основанной, согласно Новому Завету, Иисусом Христом, – был дарован статус патриархата, и Иерусалим стал административным и духовным центром христианства наряду с Римом, Антиохией, Александрией и Константинополем.
В 438 г. Иерусалим посетила Евдокия – супруга василевса[225] Феодосия II. Императрица влюбилась в город, и когда в 443 г. поссорилась с мужем, заподозрившим ее в неверности, то уехала из Константинополя в Палестину, где и жила до самой смерти в 460 г. Евдокия изменила Иерусалим гораздо больше, чем кто-либо другой в византийский период; по размаху деятельности она может сравниться только с Еленой – матерью римского императора Константина I. Жена Феодосия тратила огромные суммы на благотворительность. Среди профинансированных ею зданий – патриарший дворец; приют для пилигримов; церковь у Силоамской купальни в честь Девы Марии и собор Святого Стефана, куда перенесли мощи мученика из базилики на горе Сион, – и где потом была похоронена сама Евдокия. Кроме того, императрица включила в Иерусалим христианские пригороды и обнесла его с юга стеной, которая защищала Город Давида, долину Тиропеон и Западный холм. Строительство стены она рассматривала как исполнение завета из древних псалмов: «Облагодетельствуй, [Господи,] по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима» (Пс. 50:20).
Пик развития византийского Иерусалима настал при императоре Юстиниане I Великом (527–565), который известен грандиозными архитектурными проектами. Его подлинным триумфом являлся собор Святой Софии в Константинополе (сейчас – стамбульская мечеть Айя-София). По легенде, во время освящения собора монарх воскликнул: «О Соломон, я превзошел тебя!» – имея в виду царя Соломона, построившего Первый храм. Неудивительно, что Иерусалим эпохи Юстиниана был городом церквей – некий паломник по имени Феодосий, путешествовавший из византийской столицы в Палестину, насчитал 24 из них только на Елеонской горе. Помимо всего прочего, Юстиниан украсил город великолепной Новой церковью Пресвятой Богородицы (ее называли просто «Неа»); это была одна из самых роскошных базилик в Византии. Кроме того, Юстиниан застроил часть Западного холма – и городское население увеличилось до 60 000 человек, достигнув своего максимального показателя вплоть до XX в.
На протяжении столетий, когда Иерусалим именовался Элией Капитолиной и управлялся сначала из Рима, а затем из Константинополя, он считался относительно спокойным. Но период безмятежности резко оборвался в VII в. – при императоре Ираклии I, когда город пал под ударами персов. В 242 г. шах Ардашир I из династии Сасанидов создал могущественный Сасанидский Иран (Вторую Персидскую империю). Сасаниды сражались против Рима и Византии все четыре века своего существования. Это состояние перманентной войны окончательно завершилось лишь в VII в., когда персов разгромила новая сила, возникшая на Ближнем Востоке, – арабы-мусульмане; но перед этим Сасаниды и византийцы сцепились в смертельной схватке.
В 614 г. персидская армия под командованием Фаррухана Шахрвараза – полководца шаха Хосрова II – вторглась в Палестину. Иудеи примкнули к врагам государства, в котором жили. «Особенно остатки еврейского народа восстали против христиан, – пишет Себеос, армянский историк VII в. – Воодушевляясь народной ненавистью, они наносили страшный вред сонмищу верующих. Они отправились к персам, соединились и смешались с ними».
Иерусалим славился сокровищами и богатствами, накопленными в результате пожертвований; конечно, Шахрвараз хотел его взять. Информация, сохранившаяся об этой военной кампании, крайне противоречива. Как утверждает Себеос, горожане добровольно открыли неприятелям ворота, преподнесли им дары и признали власть шаха. Важную роль сыграл патриарх Захария, который сдал Иерусалим при поддержке последователей, надеясь уберечь его от разрушения. Довольный Шахрвараз расквартировал в городе небольшой отряд и двинулся дальше, но через несколько дней в Иерусалиме вспыхнули беспорядки. Во-первых, грянула резня между христианами и иудеями; уцелевшие евреи вскоре влились в персидское войско. Во-вторых, иерусалимцы взбунтовались и перебили гарнизон Шахрвараза.[226] Разъяренный полководец вернулся и осадил город.
Осада началась 15 апреля 614 г. Спустя примерно 20 дней персы проломили городскую стену. Брешь была сделана на северо-востоке – недалеко от нынешних Дамасских ворот. Здесь при раскопках археологи обнаружили несколько слоев обломков и «заплатку» – отличающуюся кладку на участке стены, которая являлась попыткой залатать дыру. Примерно в этом же месте оборону Иерусалима в 1099 г. прорвут крестоносцы, а в 1187 г. – султан Саладин.
Армия Шахрвараза пробилась в Иерусалим, залив улицы кровью тех, кто не мог дать отпор, – стариков, женщин и детей. Монах Антиох Стратиг – очевидец данных событий, – сообщает, что персы, будто «разъяренные дикие звери», истребляли всех, кто бежал и прятался «в пещерах, рвах и цистернах», в домах и церквях. «Как бешеные псы, они рвали зубами плоть верующих и не уважали никого: ни мужчину, ни женщину, ни юношу, ни старца, ни младенца, ни священника, ни монаха, ни деву, ни вдову», – сетует Стратиг. Разбой, грабежи и насилие бушевали три дня – «злые персы» «не внимали молениям просителей, не жалели юной красоты и старческого возраста, не краснели перед смирением духовенства» – «наоборот, они уничтожали людей всех возрастов, резали их на куски, скашивали всех подряд, как капусту»; «младенцев растерзали на земле», а священников «закололи, как бессловесных животных». Плач и ужас сотрясали Иерусалим: храмы были сожжены и разрушены, кресты – попраны, а иконы – оплеваны.
По словам Стратига, «многие десятки тысяч» погибли во время осады и в течение следующих трех дней, когда Иерусалим грабили захватчики. В отчете монаха есть список христиан, захороненных в 35 братских могилах благочестивым человеком по прозвищу «Фома Гробовщик», его женой и помощниками. Самое известное место – бассейн Мамилла (древний резервуар для воды, выкопанный по приказу Понтия Пилата к северо-западу от сегодняшних Яффских ворот), где были погребены не менее 4500 тел. Во второй половине XX в. в ходе раскопок в районе бассейна израильский археолог Ронни Райх обнаружил пещеру, а перед ней – часовню. Внутри часовни сохранилась греческая надпись: «Одному Богу ведомы их имена». Пещера оказалась склепом, на две трети заполненным человеческими костями. Они принадлежали христианам, убитым в 614 г., – и их истребили евреи, действовавшие на стороне персов.
Когда персы овладели Иерусалимом, евреи принялись громить христианские храмы. Многие их них были стерты с лица земли – в том числе церковь Святого Стефана Первомученика напротив Дамасских ворот и храм Вознесения на Елеонской горе. Некоторые уцелели – так, персы не дали иудеям разрушить церковь Рождества, поскольку приняли трех волхвов на мозаике у входа за персидских царей.
Но дело не ограничилось разрушениями: иудеи выкупили у персов тысячи христианских пленников, загнали их в пустой бассейн Мамиллы и перебили всех до единого, а бассейн «до краев наполнился кровью». Рассказывая об этом, Стратиг не стесняется в выражениях: «Мерзкие евреи… возликовали чрезвычайно, ибо они терпеть не могли христиан и задумали дьявольский план. Как встарь они купили Бога за тридцать сребреников, так и сейчас они купили христиан из пруда… Сколько душ погубили они в пруду Мамиллы! Сколько погибло от голода и жажды! Сколько священников и монахов они предали мечу! Сколько дев, отказавших отвратительным насильникам, предано смерти врагом! Сколько родителей заколото на трупах своих детей! Сколько людей привели туда евреи и зарезали, как скот на бойне, сколько стало святыми мучениками! Кто мог бы сосчитать трупы замученных в Иерусалиме!»
Английский историк и священник XIX в. Генри Харт Милман в знаменитом труде «История евреев» пишет, что иудеи «не упустили случая» в «долгожданный час триумфа и мщения» и «смыли осквернение святого града реками христианской крови», причем «мстительность евреев превзошла их жадность».
По разным сведениям, только в Иерусалиме иудеи истребили от 60 000 до 90 000 христиан. Конец резне положили потрясенные персы. По словам шотландского исследователя Джорджа Адама Смита (1856–1942), автора книги «Историческая география Святой Земли», «рана ужасной катастрофы 614 года, оставившая видимые следы на этой земле, до сих пор не зарубцевалась».
Сегодня рядом с бассейном Мамилла расположены остатки одноименного старого кладбища, где похоронены арабские завоеватели, пришедшие в Иерусалим в VII в., и крестоносцы, овладевшие им в XI в. Немалая часть некрополя была снесена израильтянами уже в наши дни; на его месте построили автостоянку, торговый центр, элитные жилые дома и роскошный отель «Цитадель Давида» («The David Citadel»). Были анонсированы и другие проекты – так, Центр Симона Визенталя обнародовал планы возведения Центра человеческого достоинства в рамках своего Музея терпимости, посвященного Холокосту, однако это еще обсуждается.
Персы исповедовали зороастризм, а иерусалимцы в основном являлись христианами, но падение города в 614 г. – один из немногих случаев в его истории, когда кровопролитие не было спровоцировано религиозными разногласиями между нападавшими и защитниками. Хосров II, казалось, питал антихристианские настроения, которые он продемонстрировал ранее, разорив Антиохию, – но взятие Иерусалима представлялось ему прежде всего эпизодом в длительной борьбе Персии с Римской и Византийской империями. Ронни Райх признает, что персидская держава «не была основана на религиозных принципах и отличалась религиозной терпимостью». По традиции, иудеи видели в Хосрове нового Кира. В VI в. до н. э. персы под предводительством Кира II Великого избавили евреев от вавилонского угнетения – и в VII в. евреи надеялись, что персы под предводительством Хосрова II освободят их от византийского господства. Хосров, подобно своему предшественнику, действительно разрешил иудеям вернуться в Иерусалим, из которого их 500 лет назад изгнал римский император Адриан.
Завладев городом, персы поработили тысячи христиан, включая патриарха Захарию (в документах говорится о 35 000 пленников, увезенных только в Персию). Захария забрал с собой Животворящий Крест, на котором распяли Иисуса Христа (реликвия хранилась в храме Гроба Господня, но теперь он лежал в развалинах). Многие церкви были серьезно повреждены или снесены – в том числе Неа, построенная Юстинианом из материалов, взятых с Храмовой горы (поэтому евреям она не нравилась). Иными словами, христианский Иерусалим переживал все то, что перенес Иерусалим еврейский, – опустошенный, разоренный и униженный язычниками, он представлял собой лишь тень былой славы.
Персы правили Иерусалимом всего 15 лет; иудеи тоже обитали там недолго. Есть версия, что Сасаниды изменили свое мнение о евреях и уже в 617 г. велели им покинуть город. В 622 г. василевс Ираклий I двинулся в контрнаступление. Спустя пять лет он одержал грандиозную победу над персами близ Ниневии, бывшей некогда ассирийской столицей. В 628 г. Хосрова II свергли мятежники во главе с его сыном Кавадом – и через год Ираклий заполучил Иерусалим обратно. Не сохранилось никаких подробностей о боевых действиях, кроме сообщения о резне иудеев, обитавших в городе. Возможно, ничего другого и не произошло – ибо, по некоторым данным, шах Кавад II, занявший отцовский трон, договорился с Ираклием, вернув ему территории, покоренные ранее персами. 21 марта 629 г. Ираклий привел свою победоносную армию в Иерусалим. «Император восстановил в сане патриарха Захарию и возвратил на надлежащее место Честный и Животворящий Крест. Воздав хвалу Господу, он изгнал [уцелевших] евреев из Святого Города и приказал, чтобы они не имели права приближаться к нему ближе, чем на три мили [почти пять километров]», – поясняет византийский летописец IX в. Феофан Исповедник в «Хронографии».
Иерусалим снова оказался в руках христиан, но власть василевсов над Левантом ослабла после десятилетий борьбы с Сасанидами. И византийцы, и персы были истощены, и вскоре Палестина пала перед арабами-мусульманами – новой силой, возникшей на Ближнем Востоке. Древнее обещание Бога, что потомки Авраама, – коими, с точки зрения христиан, они сами и являлись, – будут владеть Ханааном, не имела ничего общего с судьбой Иерусалима. Впрочем, идея реального и осязаемого обладания Святой Землей и Священным Городом не исчезла навсегда. Она возродилась 400 лет спустя – в христианской Европе.
Глава 14
Исламский город
Один день в Иерусалиме – что тысяча дней, один месяц – что тысяча месяцев, а один год – что тысяча лет. Умереть там – все равно что принять смерть в первой сфере Небесной.
Каб аль-Ахбар
Связь ислама с Иерусалимом берет начало в VII в. Учение пророка Мухаммеда взбудоражило Аравию, хотя на закате VI в. она лежала вдалеке от политических и культурных центров. Местные жители принадлежали к многочисленным соперничавшим племенам, возглавляемым шейхами (вождями). Большую часть Аравийского полуострова занимала бесплодная пустыня с разбросанными в ней оазисами. Пустыню пересекало несколько караванных путей, которые тянулись до Индии и Эфиопии. Легенда гласит, что по одному из этих маршрутов – древней Тропе благовоний – бежал еврейский пророк Легий, покинувший Иерусалим еще до вторжения вавилонской армии Навуходоносора II в 586 г. до н. э.
Мухаммед родился около 570 г. в Мекке – городе на западе Аравии, где находилось огромное языческое капище.[227] В то время арабы придерживались политеизма – но вскоре все изменилось. Как утверждает исламская традиция, в 610 г. – когда Мухаммеду было почти 40 лет, – Единый Истинный Бог, Аллах, обратился к нему через ангела Джибриля (Гавриила) и назвал Своим единственным и последним пророком и посланником. Откровения Аллаха, ниспосланные Мухаммеду, в дальнейшем были сохранены и записаны как Коран – священная книга ислама. Таким образом, по мнению мусульман, Бог снова заговорил с небес.
Мухаммед учил, что тем, кто верит в Аллаха и подчиняется Его воле, гарантирована награда после смерти. Слово «ислам» (لإسلام.араб) означает «покорность [Аллаху]», а «мусульманин» (араб.سلم) – «покорный [Аллаху]». Впрочем, проповедь Мухаммеда мало кого привлекла. В 622 г. из-за угроз соплеменников он вместе с небольшой группой сподвижников перебрался в Ясриб (Ятриб) – город к северу от Мекки. Переезд известен как хиджра (араб.هجرة – переселение), и с него начинается мусульманское летоисчисление. Например, 2023 г. – это 1444–1445 гг. по хиджре. Ясриб превратился в первый исламский город в истории и был переименован в Медину (араб. المدينة – город). Мухаммед взял на себя роль духовного, политического и военного лидера. Его власть росла – и в 630 г. пророк, уже командовавший армией, взял Мекку и заменил там язычество исламом.
С возвращением Мухаммеда в Мекку стартовало распространение ислама. Пророк хотел явить миру последние откровения Аллаха, упразднить идолопоклонство и восстановить монотеизм, якобы не сохранившийся в иудаизме и христианстве. С тех пор мусульмане по-прежнему считают, что только они знают Единого Бога, а ислам – единственная истинная религия.
После падения Мекки многие арабские племена присоединились к Мухаммеду. К моменту смерти пророка в 632 г. сформировалась умма – исламская община, готовая вырваться за пределы Аравийского полуострова и подчинить весь мир Аллаху. Последователи Мухаммеда выбрали преемника – его тестя Абу Бакра ас-Сиддика, который принял титул халифа – верховного правителя мусульман. Так родился Арабский халифат – теократическое исламское государство, просуществовавшее до середины XIII в. Когда Мухаммед умер, ислам царил в Аравии, но менее чем за столетие мусульмане покорили обширные территории, включая те, что раньше были Израилем и Иудеей, – и выдвинули претензии на Иерусалим.
Для обоснования агрессивного распространения ислама улемы (мусульманские богословы) разработали теорию джихада – «священной войны». По замечанию британского религиоведа Карен Армстронг, они «учили, что, поскольку есть только один Бог, в мире должно быть лишь одно государство, подчиняющееся истинной религии». «Обязанностью мусульманского государства (Дома ислама) было завоевать немусульманские страны (Дом войны), чтобы мир мог отражать божественное единство, – продолжает Армстронг. – Каждый мусульманин обязан участвовать в джихаде, и Дом ислама никогда не должен идти на компромисс с Домом войны… Таким образом, пока окончательное господство над миром не было достигнуто, мусульмане находились в состоянии перманентной войны».
Исламская экспансия VII–VIII вв. затронула большую часть цивилизованного мира. Арабы победили Сасанидский Иран; поглотили византийские провинции в Сирии, Палестине и Северной Африке; нападали на Индию. В 711–718 гг. они вторглись на Пиренеи, сокрушили королевство вестготов и основали Аль-Андалус («мусульманскую Испанию»). Кроме того, арабы дважды осаждали Константинополь (в 674–678 гг. и 717–718 гг.) – но, несмотря на неудачи, по-прежнему стремились в Европу. Впрочем, в 732 г. их натиск ослаб: при Пуатье – на территории нынешней Франции – исламскую армию разгромил франкский дворянин Карл, член династии Пипинидов. Это сражение считается одним из переломных в истории. Карл прославился как спаситель Европы от арабов – и хроники IX в. дали ему прозвище «Мартелл» (лат. Martellus – молот) – возможно, в память об Иуде Маккавее («Молотобойце»), еврейском герое II в. до н. э.
Мусульмане жаждали овладеть Иерусалимом. Прежде всего, для них этот город являлся первой киблой – направлением молитвы. Следуя примеру евреев, Мухаммед поначалу молился, стоя лицом к Иерусалиму, но после хиджры (622) новой киблой стала Кааба в Мекке – черный гранитный куб, которому арабы поклонялись еще в языческую эпоху (Кор. 2:142–144).
Кроме того, по легенде, пророк Мухаммед совершил ночное путешествие из Мекки в Иерусалим, откуда взошел на небеса. Путешествие называется «исра» (араб. الإسراء), а вознесение – «мирадж» (араб. افراج). В Коране нет ни единого упоминания Иерусалима, но есть указание на некую «отдаленную мечеть» – «масджид Аль-Акса» (المسجد الأقصى.араб): «Пречист Тот, Кто перенес ночью Своего раба, чтобы показать ему некоторые из Наших знамений, из Заповедной мечети в мечеть аль-Акса, окрестностям которой Мы даровали благословение» (Кор. 17:1). Под Заповедной мечетью понимается мечеть Аль-Харам в Мекке – главная для мусульман. Наименование «отдаленная мечеть» обусловлено тем, что Храмовая гора являлась самым дальним историческим местом поклонения, известным арабам в эпоху Мухаммеда (они слышали про Иерусалимский храм). Согласно исламской традиции, исра и мирадж датируются ориентировочно 619 г. – но тогда Иерусалим принадлежал Византии, и на Храмовой горе не существовало ни мечетей, ни иных культовых зданий. Тем не менее благодаря кораническому преданию мусульмане считают Иерусалим своим Священным Городом (третьим по значимости после Мекки и Медины) и до сих пор претендуют на него.
Приверженцы ислама верят, что пророк перенесся в Иерусалим ночью в сопровождении ангела Джибриля – и верхом на Бураке, животном, похожем на лошадь с человеческим лицом (в разных интерпретациях ему также приписывают крылья и павлиний хвост). Спешившись у Западной стены (Стены Плача), Мухаммед привязал Бурака к кольцу, вбитому возле ворот, которые арабы прозвали «Баб ан-Наби» (араб. الابالنبي – ворота пророка). Другое название – ворота Барклая, в честь Джеймса Тернера Барклая – американского христианского миссионера и исследователя Палестины, который раскопал основную конструкцию ворот на Храмовой горе (1852). В конце X в. арабы замуровали их и превратили пространство внутри сводчатого прохода в подземную мечеть Аль-Бурак.[228]
Итак, прибыв в Иерусалим, Мухаммед направился к Камню Основания, известному как «ас-сахра» (араб. صخره – камень, скала); согласно иудейским верованиям, с него Бог начал Сотворение мира, и на нем Авраам готовился принести в жертву собственного сына Исаака. С этого камня пророк и Джибриль поднялись на небеса (Кор. 53:6–18). Ас-сахра последовала за ними, но Мухаммед положил на нее руку[229] – и из-за давления под скалой образовалась пещера, сохранившаяся до наших дней (ее нарекли Колодцем духов; по легенде, там собираются души умерших в ожидании Судного дня). На небесах Мухаммед руководил общей молитвой других пророков (то есть был признан главным среди них) – Адама, Ибрахима (Авраама), Мусы (Моисея), Харуна (Аарона), Юсуфа (Иосифа), Идриса (Еноха), Яхьи (Иоанна Крестителя) и Исы (Иисуса Христа).[230] Наконец Мухаммед спустился на землю, вернулся в Мекку на Бураке, – и очутился в своей постели до рассвета.
Легенда о путешествии Мухаммеда отозвалась в византийском Иерусалиме. С момента событий, описанных в Коране, минуло всего лишь 15 лет – и в декабре 634 г. иерусалимский патриарх Софроний жаловался, что не может спокойно добраться до Вифлеема на празднование Рождества из-за арабов, заполонивших Палестину. В проповеди от 6 января 635 г. Софроний связал продвижение мусульман в Святую Землю с пророчеством Даниила о «мерзости запустения» (Дан. 12:11): «Почему нет конца кровопролитию? Почему разрушаются церкви и оскверняется крест? Сарацины,[231] предсказанная “мерзость запустения”, проходят через запретные для них земли, грабя города, разоряя поля, сжигая деревни и разрушая монастыри… и гордятся тем, что в конце концов завоюют весь мир».
Софроний нервничал неспроста. Летом 634 г. византийцы потерпели поражение при Аджнадайне – к юго-западу от Иерусалима. Феодосий – брат императора Ираклия I – пал в бою, а уцелевшие солдаты укрылись в городах, оставив сельскую местность на растерзание врагу. В том же году халифа Абу Бакра сменил Умар ибн аль-Хаттаб. Он правил всего 10 лет – но за это время территория арабского государства значительно увеличилась в результате завоеваний. К августу 636 г. большая часть Палестины оказалась в руках мусульман. Иерусалим лежал на пути к дальнейшему расширению халифата.
Отчеты об исламском завоевании Иерусалима существенно различаются. Как сообщают самые ранние источники, Софроний в одиночку управлял городом после фатального разгрома византийской армии при Ярмуке (636). Арабы блокировали Иерусалим, и патриарх договорился с ними о сдаче при условии, что население и здания будут в безопасности, пока уплачивается джизья – подушный налог, взимаемый с немусульман в исламском государстве. По словам арабского летописца Ахмада ибн Яхьи аль-Баладхури (820–892), осада Иерусалима стартовала летом 636 г., и город сопротивлялся до весны 638 г., пока халиф Умар не принял капитуляцию. Византийский хронист Феофан Исповедник (760–817) тоже утверждает, что осада затянулась на два года, а иракский историк IX в. аль-Якуби добавляет, что халиф заявил иерусалимцам: «Вам гарантируется жизнь, сохранность вашего имущества и ваших церквей, которые не будут ни заняты, ни разрушены, пока вы не сделаете ничего предосудительного».
Если верить современной мусульманской версии, то Умара попросили прийти местные жители, – поэтому он является одним из немногих людей в истории, которые овладели великим городом, не пролив ни капли крови. Впрочем, согласно средневековым источникам, «мирному» вступлению халифа в Иерусалим предшествовала длительная и жестокая осада.[232]
В любом случае, Иерусалим в четвертый раз обзавелся новыми хозяевами. Первоначальный город хананеев и иевусеев превратился в еврейский город Давида и Соломона – который, в свою очередь, сменился христианским городом Константина и Юстиниана. Теперь же христианский город стал мусульманским. Это было не заурядное завоевание, но захват места, уже сакрального для ислама. Арабы присоединились к тем, кто задолго до них верил в святость Иерусалима.
Мусульманская традиция утверждает, что халиф заключил с иерусалимцами соглашение, известное как пакт или договор Умара. Некоторые исследователи сомневаются в его подлинности. Произведения арабских историков, где упоминается этот документ, – например «Книга завоевания стран» Абу-ль-Хасана Ахмада ибн Яхьи ибн Джабира ибн Дауда аль-Балазури и «История пророков и царей» Абу Джафара Мухаммеда ибн Джарира ат-Табари, – были написаны спустя несколько веков после завоевания Иерусалима. Впрочем, в исламской юриспруденции пакт Умара имеет канонический статус, его содержание преподносится как продиктованное благородным желанием халифа «защитить людей Писания» (христиан и иудеев), а социальная и политико-правовая модель, изложенная в документе, считается применимой на практике во взаимоотношениях между мусульманами и кафирами.[233]
Итак, по договору Умара на «неверных» иерусалимцев налагались следующие основные обязательства:
• платить джизью (специальный налог для немусульман);
• не строить храмы, монастыри и иные религиозные сооружения, не восстанавливать те из них, которые нуждаются в ремонте;
• соблюдать правило, согласно которому культовые здания немусульман должны быть ниже, чем самая низкая мечеть в городе, а дома немусульман не должны быть выше, чем дома мусульман;
• держать двери храмов открытыми для исламских путников и прохожих днем и ночью; принимать любого проезжающего мусульманина как гостя у себя дома и кормить его не менее трех дней;
• не изучать Коран, дабы «не спорить с мусульманами»;
• не исповедовать свою религию публично и не говорить о ней, не демонстрировать свою религиозную принадлежность, не показываться с христианскими книгами или символами в общественных местах, на дорогах и рынках, не устраивать пасхальные шествия и иные религиозные процессии;
• соблюдать запрет на колокольный звон, за исключением одиночных ударов колокола;
• не размещать кресты снаружи храмов и за их пределами;
• не заниматься прозелитизмом, не обращать кого-либо в свою веру, не мешать своим единоверцам переходить в ислам и не показывать мусульманам свои священные писания;
• не оплакивать громко усопших (дабы не беспокоить мусульман), проводить похоронные процессии так, чтобы свет факелов не был виден мусульманам, не хоронить умерших вблизи мусульманских кладбищ;
• проявлять уважение к мусульманам;
• уступать место, если мусульманин желает сесть;
• не подражать мусульманам в одежде, головных уборах, обуви, прическах, речи, именах и прозвищах; стричь волосы на передней части головы и повязывать зуннар (широкий тканевый пояс) на талии (христианам предписывалось носить синие пояса, самаритянам – красные, а евреям – желтые);
• не ездить на лошадях и не пользоваться седлом;
• не владеть оружием;
• выкупать христиан, захваченных в плен мусульманами;
• не руководить мусульманами и не нанимать их на работу;
• всячески помогать мусульманам, не посягать на их жизнь, здоровье и имущество (в том числе рабов).
Соблюдение данных условий гарантировало неприкосновенность «неверным» Иерусалима, нарушение любого пункта означало неповиновение и бунт – с предсказуемым исходом. Кафиры должны были стать незаметными (но легко идентифицируемыми), беззащитными и неспособными к сопротивлению, влачить жалкое существование, будучи пораженными в правах и наблюдая за тем, как разрушаются их святыни. Положения пакта Умара являлись унизительными даже для VII в. – о чем пишет, в частности, сирийский улем XIII в. Ибн Касир, признанный авторитет в области исламского права.[234] Тем не менее пакт Умара является одним из важнейших документов в истории Палестины и Иерусалима.
По легенде, Умар посетил Храмовую гору, – или, как называют ее мусульмане, Харам аш-Шариф (араб. لحرم الشريف– благородное святилище), – ибо хотел посмотреть, где прежде возвышался храм. Увидев заброшенный холм, покрытый руинами древних построек, халиф опустился на колени и принялся убирать мусор. Спутники последовали его примеру – и вскоре Храмовая гора была расчищена. Затем повелитель приказал обустроить Харам аш-Шариф для мусульманского поклонения и поручил поддерживать порядок в этом районе своим еврейским советникам. Один из них, Каб аль-Ахбар, – иудей, принявший ислам, – рекомендовал Умару молиться позади Камня Основания, чтобы весь город лежал перед ним, как на ладони, – и тогда халиф обратился бы лицом не к Мекке, а по направлению к Иерусалиму. Умар возразил: «Ты уподобляешься иудеям. Я не стану делать этого. Я совершу молитву там, где это сделал Посланник Аллаха [пророк Мухаммед]». Халиф сопротивлялся иудаизации ислама, но еврейские традиции сильно повлияли на отношение мусульман к Храмовой горе.
Арабы принесли в Иерусалим постоянное еврейское присутствие после пятисотлетнего перерыва. В город потянулись гаоны (от ивр. – превосходство) – авторитетные иудейские мудрецы и духовные лидеры. Документы из архива каирской синагоги Бен-Эзра показывают, что египетские евреи просили у Умара разрешения отправить в Иерусалим 200 семей, но патриарх Софроний протестовал, и халиф уменьшил это число до 70 семей. Евреям был выделен квартал к юго-западу от Храмовой горы, где, по словам раввина Авраама бар-Хии (XII в.), им даже позволили построить синагогу и религиозную школу.
В конечном счете иудеи получили больше, чем другие немусульмане. Сильнее всего арабское завоевание ударило по греческим христианам. Софроний умер вскоре после капитуляции – 11 марта 638 г., – и новый патриарх не назначался до 706 г. Привилегированные церковники превратились в незащищенное меньшинство, о котором мало кто помнил за пределами Палестины. Тем не менее Иерусалим по-прежнему являлся преимущественно христианским – как по духу, так и по составу населения.
Постепенно в город переселились соратники пророка Мухаммеда из Медины. Другие арабы тоже приезжали издалека, – например йеменцы, отслужившие в армии халифата. Конечно, не все могли обосноваться в Иеруслиме, но некоторые хотели проводить там время, надеясь на благословение. Однако в целом Иерусалим не привлекал большого количества постоянных исламских жителей. Мухаммеду приписывают множество высказываний о важности жизни в Священном Городе – включая те, где Аллах обещал разные блага его обитателям.
Несмотря на сакральность (или вследствие нее), Иерусалим кишел бедняками. Нищенство и раздача милостыни неразрывно переплетаются со святостью. Умм ад-Дарда – жена Абу ад-Дарды, судьи Дамаска, – полгода старалась помочь неимущим, но в итоге махнула рукой от безысходности. Усман ибн Аффан – третий правитель халифата, занявший трон в 644 г., – по легенде, распорядился бесплатно снабжать нуждающихся плодами из городских садов.
В иудейской литературе не менее 70 топонимов для обозначения Иерусалима. Арабы использовали 17 («множество имен – признак величия», как утверждает арабская пословица), но три из них особенно важны. Сперва город назывался «Илия» (арабская форма римского «Элия» [Капитолина]), однако это наименование уступило место другому, применявшемуся на протяжении всего исламского периода. – «Мадинат Байт аль-Макдис» (араб. ق العشس هديذة – город святого дома, то есть храма Соломона). Позже оно сократилось до «Байт аль-Макдис» (араб. ست لاس – святой дом), созвучное еврейскому «Бейт ха-Микдаш» (ивр. בית המקדש), затем превратилось в «Аль-Макдис» (араб. الاس – святой) – и, наконец, в «Аль-Кудс» (араб. الادس – святой). Под таким названием исламского периода, – «Мадинат Байт аль-Макдис» (араб. – город святого дома, то есть храма Соломона). Позже оно сократилось до «Байт аль-Макдис» (араб. – святой дом), созвучное еврейскому «Бейт ха-Микдаш» (ивр.), затем превратилось в «Аль-Макдис» (араб. – святой) – и, наконец, в «Аль-Кудс» (араб. – святой). Под таким названием Иерусалим известен в арабоязычном мире по сей день. В этом городе родились два знаменитых арабских историка X в. – Шамс ад-Дин Абу Абд Аллах Мухаммад ибн Ахмад ибн Абу Бакр аль-Макдиси и Мутаххар ибн Тахир аль-Мукаддаси.[235] По свидетельству персидского путешественника Насира Хосрова, посетившего Иерусалим в 1047 г., местные жители уже тогда называли его «Аль-Кудс».
Поначалу титул халифа не передавался по наследству. Первые четыре его носителя – Абу Бакр ас-Сиддик, Умар ибн аль-Хаттаб, Усман ибн Аффан и Али ибн Абу Талиб – избирались ближайшими сподвижниками Мухаммеда в течение 30 лет после смерти пророка. Этот период считается Праведным халифатом (632–661). Но времена были опасными, и три Праведных халифа пали от рук убийц (только Абу Бакр скончался в результате болезни). Конфликты и противоречия раскололи мусульман на суннитов и шиитов, а также вылились в Первую фитну (656–661) – масштабную гражданскую войну. Победителем в ней оказался сирийский губернатор Муавия. В 661 г. он был провозглашен халифом в Иерусалиме, и основанная им династия Омейядов удерживала власть до 750 г.
Омейяды правили халифатом из Дамаска, что в 220 км от Иерусалима, и Муавия почитал оба города. Бытует мнение, что он построил на Храмовой горе исламскую молельню. Франкский епископ Аркульф, посетивший Иерусалим во второй половине VII в., описал ее как сооружение, грубо сколоченное из досок и брусьев, но способное вместить 3000 человек. Мечеть Купол Скалы – или, по-арабски, Куббат ас-Сахра (араб.),[236] – появилась при омейядском халифе Абд аль-Малике в 691 г. Здание выросло над Камнем Основания, с которого, по мусульманской легенде, совершил мирадж пророк Мухаммед. Согласно еврейскому преданию, в древности над Камнем Основания располагалась Святая святых Иерусалимского храма. Огромный купол Куббат ас-Сахры казался и иудеям, и христианам метаморфозой храмов Соломона и Ирода Великого.
Возводя Куббат ас-Сахру, Абд аль-Малик хотел отвлечь исламских паломников от Мекки, ибо там закрепился его конкурент, претендующий на трон халифата, – Абдуллах ибн аз-Зубайр. Мусульмане действительно стекались в Иерусалим; это был третий священный город ислама, и, если политические либо экономические причины не позволяли отправиться в Мекку и Медину, Иерусалим являлся для них следующим наилучшим местом. Впрочем, Купол Скалы должен был соперничать не с Каабой, а с великолепными церквями Иерусалима, Лода и Сирии, – например с храмом Гроба Господня. Мечеть предназначалась для демонстрации того, что ислам есть «истинная религия» и последнее откровение Бога, исправляющее «ошибки» иудаизма и христианства, – поэтому в декоре использовались надписи, предупреждающие евреев о заблуждениях в их вере, а также отрывки из Корана, отрицающие концепцию Троицы: «Хвала Аллаху, Который не взял Себе сына, Который ни с кем не делит власть…» (Кор. 17:111).
Сын и преемник Абд ал-Малика, халиф Валид I (705–715), воздвиг Большую мечеть Дамаска (мечеть Омейядов) и Аль-Аксу в Иерусалиме (благодаря названию с ней стала ассоциироваться «отдаленная мечеть», упомянутая в Коране). Купол Скалы и Аль-Акса сформировали один из крупнейших мусульманских архитектурных комплексов в мире и по сей день олицетворяют своеобразную духовную преемственность на Храмовой горе.
Израильский археолог Меир Бен-Дов – автор книги «В тени храма: открытие древнего Иерусалима» (1982) – пишет: «О превратностях истории стоит задуматься: византийский император [Юстиниан] использовал руины на Храмовой горе, чтобы построить огромную церковь [Неа]; местные евреи разрушили церковь при первой же возможности [после персидского завоевания в 614 г.]; мусульмане возвели в районе Храмовой горы мечеть из остатков той самой разрушенной церкви; и после сотен лет молчания израильские ученые извлекли эту запутанную историю из глубины забвения. Таков путь археологии в Иерусалиме».
Обустройство Харам аш-Шариф привлекало в Иерусалим деньги. В город бесперебойно поступали дары, пожертвования и подношения, сюда съезжались паломники – все это способствовало экономическому благополучию Иерусалима и улучшало его репутацию. По слухам, дым благовоний внутри Купола Скалы был настолько густым, что посетители еще долго источали приятный запах. В заметках, датированных рубежом VII–VIII вв., говорится об опрятных улицах, толстых крепостных стенах, создающих ощущение безопасности, и зажиточности населения. Конечно, в некоторых рассказах есть преувеличения, объяснимые религиозными и эмоциональными привязанностями путешественников, – но в целом Иерусалим производил очень хорошее впечатление.
Духовное значение Священного Города не отражалось на его политическом положении. В позднеримскую и византийскую эпоху Палестина была разделена на три части: Палестина Прима, Палестина Секунда и Палестина Терция. Арабы почти не модифицировали эту систему, и Палестина Прима, где находился Иерусалим, превратилась в джунд Филастин (араб, جند فلسطين) – военный округ Палестины). Если сначала римский, а затем и византийский Иерусалим подчинялся административной столице Кесарии, то исламский Иерусалим подчинялся Рамле – центру джунда, который основал в 716 г. халиф Сулейман (второй сын Абд аль-Малика и младший брат Валида I). Казалось, это ничуть не умаляло религиозную важность Аль-Кудса, ведь Омейяды заботились о нем, – но Сулейман, сам того не желая, подорвал городскую экономику. В отличие от Мекки, Дамаска, Багдада и Константинополя, Иерусалим не являлся коммерческим центром, до него не доходили торговые пути. Отсутствие столичного статуса подразумевало, что в Аль-Кудсе не будет орды чиновников и многочисленного военного гарнизона – а значит, местным ремесленникам не хватит работы. Более поздние жалобы иерусалимцев на скудость существования и недостаток еды являлись результатом условий, сложившихся из-за решения Сулеймана. По замечанию историка Мутаххара ибн Тахира аль-Мукаддаси, после 716 г. Иерусалим стал провинциальным, хотя когда-то давно он был царским городом Давида и Соломона.
Легитимность правления Омейядов оспаривалась другими мусульманскими силами: например, шииты считали их узурпаторами, отнявшими халифат у законных хозяев – потомков Праведного халифа Али ибн Абу Талиба. Разные группировки ожесточенно бились за господство, царила ужасная суматоха – и Иерусалим был желанной наградой. Во время бесконечных войн исламских фракций, течений, династий и государств в VIII–XI вв. – как друг с другом, так и с немусульманами, – крупные конфликты, мелкие восстания и бунты сотрясали Священный Город более 10 раз до прихода крестоносцев.
В 740-х гг. Палестину захлестнули беспорядки. По словам византийского летописца Феофана Исповедника, в 745 г. халиф Марван II «разрушил стены [мятежных] городов», не пощадив Дамаск и Иерусалим, а также «убил и изуродовал многих людей». Но главные раздоры ждали впереди, и спустя пять лет Омейядов свергли Аббасиды – потомки Аль-Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка Мухаммеда
Аббасиды перенесли столицу из Дамаска в Багдад, сместив центр власти еще дальше от Иерусалима. Это привело к медленному, но прогрессирующему упадку города. Первые аббасидские халифы приезжали в Аль-Кудс – например Абу Джафар аль-Мансур в 758 г. и 771 г. и Мухаммед ибн Мансур аль-Махди в 780 г., – но последующие не проявляли к нему интереса. Уже при аль-Мансуре (754–775) золото и серебро с дверей Купола Скалы переплавили на монеты. Среди населения по-прежнему преобладали немусульмане, однако относительная терпимость к ним исчезла, а условия жизни резко ухудшились. Иудеи и христиане облагались высокими налогами. Если Омеяйды делали евреев привратниками Аль-Аксы с освобождением от подушной подати, то Аббасиды запретили им даже подниматься на Храмовую гору. В 797 г., когда исламский гнет стал нестерпимым, христиане пожаловались франкскому монарху Карлу Великому – внуку Карла Мартелла, разгромившего полчища арабов при Пуатье (732). Карл Великий и аббасидский халиф Харун ар-Рашид, – фигурирующий в сказках «Тысячи и одной ночи», – поддерживали дружеские отношения, и король призвал халифа облегчить участь иерусалимских христиан. Харун ар-Рашид, по легенде, предложил Карлу опеку над христианскими святынями города, а благодарные иерусалимцы прислали ему ключи от храма Гроба Господня. Эту реликвию Карл получил из рук понтифика Льва III в 800 г. на церемонии коронации – тогда в соборе Святого Петра он, нареченный позже «Отцом Европы», был провозглашен императором возрожденной Западной Римской империи.[237]
Карлу Великому удалось купить для единоверцев сады в Кедронской долине, а также построить в Иерусалиме паломнический приют и монастырь Акелдама в долине Енном («геенне огненной») – на «земле крови» и «поле горшечника», где, по Библии, умер или покончил с собой Иуда Искариот. Все эти здания разрушил в 1009 г. фатимидский халиф аль-Хаким, затем их восстановили итальянские купцы и снова сровняли с землей сельджуки (1071).
Эпоха Аббасидов не отличалась спокойствием – так, в 807–815 гг. против халифа бунтовали палестинские мусульмане; попутно они ограбили и осквернили иерусалимские церкви. В 814 г. нашествие саранчи спровоцировало голод; арабы покинули Иерусалим и вернулись, когда обстановка наладилась. Через 27 лет Палестину охватило восстание бедуинов, крестьян и мелких землевладельцев. Их лидер Абу Харб аль-Ямани объявил себя наследником династии Омейядов и поклялся освободить от Аббасидов Сирию – сердце Омейядского халифата. Вторгшись в Иерусалим, мятежники принялись разорять церкви, дома и лавки. Повстанцы чуть не подожгли храм Гроба Господня, но патриарх Иоанн VI откупился золотом. Абу Харб был пойман только спустя полтора года. Удаленность Палестины от столичного Багдада способствовала пренебрежению Иерусалимом и ослабляла аббасидский контроль над всей Палестиной.
К середине X в. гонения на немусульман стали заурядным явлением. В 935 г. восточное крыло храма Гроба Господня было превращено в мечеть Умара – на основании, что халиф молился там при входе в Иерусалим. Параллельно исламские армии воевали с Византийской империей в разных частях Ближнего Востока, и отголоски боевых действий долетали до города, влияя на его жизнь. В 938 г. мусульмане напали на христиан, праздновавших Вербное воскресенье.[238] В мае 966 г., когда византийцы одержали ряд побед, наместником Иерусалима был Мухаммед Исмаил ас-Санаджи – человек, известный своей жадностью и требовавший при каждом удобном случае делать ему дорогие подарки. Это опустошало казну Иерусалимского патриархата, и патриарх Иоанн VII пожаловался губернатору Рамлы. Ас-Санаджи – разъяренный к тому же успехами византийцев, – организовал резню христиан. Моментально вспыхнули беспорядки, и к мусульманам примкнули евреи. Иоанн VII спрятался в цистерне с маслом в храме Гроба Господня, но его обнаружили и растерзали. По всему городу шли погромы, опять пылали церкви, а храм Гроба Господня был настолько поврежден, что купол обрушился. Согласно другой версии, патриарха сожгли заживо за то, что старик написал василевсу Никифору II Фоке, умоляя его срочно отбить Палестину у мусульман, дабы прекратить издевательства над христианским населением. Девять лет спустя, в 975 г., Иоанн I Цимисхий – наследник и племянник Никифора II Фоки – угрожал взять Иерусалим, но в январе 976 г. он внезапно умер (вероятно, отравленный женой или придворным евнухом).
К тому времени доминирующей исламской династией Ближнего Востока являлись Фатимиды, считавшие себя истинными правителями мусульманского мира и потомками пророка Мухаммеда через его дочь Фатиму. Первый фатимидский халиф Убайдулла аль-Махди обосновался в Ифрикии (араб. إفريقية – Африка) – на территории нынешнего Туниса (908). Сын и внук аль-Махди расширили свои владения, постепенно завоевывая Северную Африку, а правнук аль-Муизз в 969 г. покорил Египет и построил столицу халифата – Каир. В 975 г., когда Иоанн I Цимисхий планировал поход на Иерусалим, Фатимиды контролировали львиную долю Палестины. О захвате Иерусалима мало информации, вероятно, он случился в 973 г. – примерно тогда же пала Рамла. Казалось, что Фатимиды принесут в регион стабильность, но ожидания не оправдались.
Притеснения немусульман достигли апогея при внуке аль-Муизза – безумном халифе аль-Хакиме (1006–1021). В 1009 г. аль-Хаким приказал уничтожить все иудейские и христианские культовые здания в Иерусалиме (даже храм Гроба Господня был сожжен дотла), а через некоторое время велел восстановить их. По легенде, монарх принуждал иноверцев носить на шее «знаки отличия» (у христиан это были тяжелые кресты, а у евреев – головы телят, напоминающие библейскую историю о золотом тельце). Иудеям и христианам запрещалось ездить на мулах, лошадях и ослах – верхом и в повозках. Наконец халиф потребовал, чтобы все неверные либо приняли ислам, либо покинули страну. Неудивительно, что палестинское население с радостью поддержало восстание, поднятое бедуинами. В 1024 г. мятежники взяли Рамлу и, вероятно, Иерусалим – однако спустя год Фатимиды сумели их отбить и полностью подавили восстание к 1029 г.
На Святой Земле воцарился хрупкий мир, и с середины XI в. Иерусалим уже претендовал на статус центра Палестины. Во-первых, административной столице Рамле причинили колоссальный ущерб землетрясения 1033 г. и 1068 г. Во-вторых, – и это настоящая диковинка Раннего Средневековья, – Иерусалим превратился в достопримечательность Ближнего Востока, особенно для европейцев. То, что мы сегодня называем религиозным туризмом, набирало обороты: так, в 1065 г. из Южной Германии и Голландии в Священный Город приехало 12 000 паломников – огромная цифра для XI в. Несмотря на трудности, многие христиане сохранили недвижимость в Иерусалиме и окрестностях, а монахи продолжали жить в долинах Кедрон и Хинном. Вскоре их изгнали очередные завоеватели – сельджуки.
Сельджуки были одним из кочевых тюркских огузских племен Средней Азии,[239] названным в честь своего полумифического вождя Сельджука. В середине X в. они обратились в ислам и служили наемниками у разных мусульманских правителей, но в итоге решили действовать самостоятельно и быстро захватили ряд земель (почти весь Иран, Ирак и др.). Сельджукская армия разгромила византийцев при Манцикерте на востоке современной Турции (1071). Туркоманы во главе с полководцем Атсызом ибн Уваком вторглись в Палестину, которая все еще принадлежала Фатимидам.
Иерусалим пал летом 1071 г. Генерального сражения не произошло – защитники были слишком истощены. (По другой версии, фатимидский наместник города, имевший туркменское происхождение, сдал город сородичам.) Поначалу тюрки вели себя сдержанно, но, как только они полностью овладели Иерусалимом, произвольные убийства, грабежи и бессмысленные разрушения стали повседневным явлением. В отчаянии иерусалимцы подняли мятеж (1076) и взяли в плен туркменских жен и детей, оставшихся в городе, пока их мужья и отцы воевали за его пределами. Атсыз ибн Увак утопил бунт в крови, нарушив клятву, данную повстанцам, и не пощадив даже тех, кто спрятался в церквях и мечетях.
Рассказы о зверствах мусульман достигли Европы и побудили пап Григория VII, а затем и Урбана II призвать христиан вооружиться и спасти Иерусалим. Если речь Григория VII (1074) спровоцировала волну паломничества в Святую Землю, то воззвание Урбана II (1095) возымело должный воинственный эффект. Когда рыцари добрались до Палестины, тюрки уже не владели Иерусалимом – Фатимиды вернули его 26 августа 1098 г. Тем не менее крестоносцы открыли новую – и, пожалуй, самую известную – главу в истории города.
Многовековое присутствие в Иерусалиме мусульман имеет последствия, которые ощущаются до сих пор. Город опять в состоянии раздора – ведь и арабы, и евреи претендуют на Храмовую гору. Их спор подразумевает перманентный пересмотр и искажение прошлого. Как мы помним, Ясир Арафат утверждал, что иудейский храм стоял не в Иерусалиме, а в Наблусе. «The Jerusalem Post» цитировала слова Икримы Сабри (Великого муфтия Иерусалима): «На Храмовой горе нет исторических артефактов, принадлежащих евреям».
В буклете, опубликованном в 1930 г. в Верховным мусульманским советом Иерусалима, говорится: «Это место [Харам аш-Шариф] является одним из старейших в мире. Его святость восходит к древнейшим временам. Его идентичность с храмом Соломона не подлежит сомнению». Когда эти строки показали Сабри, он заявил, что авторы буклета не имели в виду связь между Харам аш-Шариф и храмом Соломона. В марте 2001 г. муфтий повторил в интервью газете «The Boston Globe»: «Храма никогда не было. Нет ни одного доказательства. Мы не признаем, что евреи имеют какое-либо право на [Западную] стену или хотя бы на один дюйм святилища. Евреи жаждут контролировать нашу мечеть [Аль-Аксу]. Если они когда-нибудь попытаются это сделать, Израилю придет конец».
Израильский историк Бенни Моррис отметил: «Арафат отрицает, что там [на Храмовой горе] когда-либо стоял еврейский храм – и это микрокосм его отрицания исторической связи евреев и их притязаний на Землю Израиля, Палестину». Судьбы евреев и арабов, христиан и мусульман в Иерусалиме неразрывно переплетены, и ни одну нить нельзя удалить из общего «клубка» безболезненно.
На протяжении столетий мусульмане – наряду с иудеями и христианами – увековечивали фундаментальную характеристику Иерусалима: святость. По легенде, скала (ас-сахра), над которой возвышается Купол Скалы, расположена в центре мира и под троном Аллаха на небесах; ангелы посещали ее 2000 раз до сотворения первого человека – Адама. Мусульмане усвоили традиционную веру в сакральную сущность города. В хадисах[240] говорится о большой ценности молитвы в Аль-Аксе, которую приверженцы ислама считают второй построенной мечетью в мире – после мекканской Запретной мечети (Аль-Харам). Молитва в Аль-Харам равна 100 000 молитв, прочитанных в других местах, молитва в Мечети пророка (Ан-Набави) в Медине равна 1000 молитв, а молитва в Аль-Аксе – 500 молитвам.
Ислам связывает Иерусалим с Судным днем. Когда он настанет, ангел смерти Исрафил трижды протрубит в рог – и все люди двинутся по мосту Сират от Елеонской горы до Харам аш-Шариф. Этот мост тоньше волоса, острее меча и скользкий, как лед; он протянется над долиной Хинном, а внизу разверзнется геенна огненная – джаханнам (араб. – ад). Каждый ответит за свои поступки, грешники низринутся в пламя преисподней, а праведники пройдут Сират и будут вознаграждены сладкой водой из райских рек, текущих под священной скалой. Таков образ Иерусалима в исламской эсхатологии, с идеей искупления и воздаяния, – поэтому неудивительно, что, когда город заняли крестоносцы, любовь мусульман к нему только возросла.
Глава 15
Город крестоносцев
Иерусалим – это пуп земли, край, самый плодоносный по сравнению с другими, земля эта словно второй рай. Ее прославил искупитель рода человеческого своим приходом, украсил ее деяниями, освятил страданием, искупил смертью, увековечил погребением. И этот царственный град, расположенный посредине земли, ныне находится в полоне у его врагов и используется народами, не ведающими Господа, для языческих обрядов. Он стремится к освобождению и жаждет освобождения, он беспрестанно молит о том, чтобы вы пришли ему на выручку. Он ждет помощи от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими сущими народами вы удостоены Богом замечательной силой оружия. Вступайте же на эту стезю во искупление своих грехов, будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе Царствия Небесного.
Из речи папы римского Урбана II в Клермоне 26 ноября 1095 г.
В 1095 г. византийский император Алексей I Комнин обратился к Римско-Католической Церкви за помощью против сельджуков. Идея вооруженного паломничества на Ближний Восток зрела давно – и папа Урбан II обсудил ее с видными церковными деятелями. 26 ноября 1095 г. во французском городе Клермон перед многотысячной толпой понтифик обрисовал тревожную ситуацию в Иерусалиме, поведал об издевательствах мусульман над христианами – а затем призвал свою паству позабыть ссоры, объединиться и освободить Святую Землю от неверных захватчиков.
«Поднимайтесь и помните деяния ваших предков, доблесть и славу короля Карла Великого, и сына его Людовика, и других государей ваших, которые разрушили царства язычников и раздвинули там пределы святой Церкви, – вдохновенно вещал Урбан II. – Особенно же пусть побуждает вас святой Гроб Господень, Спасителя нашего Гроб, которым ныне владеют нечестивые, и святые места, которые ими подло оскверняются и постыдно нечестием их мараются. О могущественнейшие рыцари! Припомните отвагу своих праотцев. Не посрамите их!.. Пусть же прекратится меж вами ненависть, пусть смолкнет вражда, утихнут войны и уснут всяческие распри и раздоры. Начните путь к Святому Гробу, исторгните землю эту у нечестивого народа, землю, которая, как гласит Писание, течет млеком и медом».
Речь папы была прервана одобрительными криками: «Этого хочет Бог!» – на французском языке («Dieu lo vult!») и латыни («Deus vult!»).
После выступления в Клермоне Урбан II разослал эмиссаров по всей Европе, а также с декабря 1095 г. по июль 1096 г. колесил по Франции, проповедуя Крестовый поход. Отклик на призыв к войне ради спасения Палестины превзошел все ожидания. Дворяне и простолюдины покинули свои замки и лачуги, чтобы присоединиться к столь благочестивому делу. На палубах кораблей, плывущих в Палестину, очутились священники, крестьяне, аристократы и прекрасные дамы. Правда, в 1099 г., когда первые рыцари достигли Иерусалима, им управляли уже не сельджуки, виновные в получившей широкую огласку резне христиан, а Фатимиды. Впрочем, для крестоносцев все сарацины были на одно лицо.
Политики и журналисты порой сравнивают современных израильтян с крестоносцами, называя Израиль «новым государством крестоносцев на Ближнем Востоке». Подобное сравнение имеет уничижительный характер. Например, египетский президент Анвар Садат проводил параллели между сионистами (израильтянами) и крестоносцами в 1971–1975 гг. Так, в июне 1971 г. он заявил: «Сионистская оккупация, которой мы подвергаемся, не прекратится, как только наши территории будут возвращены. Это новый крестовый поход, который продлится в нашем поколении и в грядущих поколениях…». В радиопередаче от 30 августа 1971 г. Садат нарисовал мрачную картину: «Сегодня мы сталкиваемся с сионистским вторжением, которое свирепее, чем Крестовые походы, поскольку оно поддерживается мировым сионизмом…». 1 мая 1972 г. на митинге в Александрии президент утверждал, что Федерация Арабских Республик[241] разработала «стратегию противодействия вторжению сионистов и крестоносцев».
Конечно, Садат транслировал другую мысль – но можно рассматривать и нынешний Израиль, и Иерусалимское королевство крестоносцев как образования, окруженные враждебными арабскими силами; как «острова в море ислама».
Основатель «Аль-Каиды»* Усама бен Ладен развил тему кафиров, вторгшихся в «исконно мусульманские земли». Подобно многим политическим, государственным и военным деятелям в арабском мире XX–XXI вв., он считал себя вторым султаном Саладином – легендарным исламским полководцем, отбившим Иерусалим у крестоносцев (1187). В августе 1996 г. бен Ладен издал свою первую фетву[242] под названием «Объявление войны американцам, оккупировавшим Землю Двух Святынь[243]». В ней отмечено, что мусульманам пора «устранить беззаконие, которое было навязано… союзом сионистов и крестоносцев, особенно после того, как они оккупировали благословенную землю вокруг Иерусалима, маршрут путешествия Пророка… и Землю Двух Святынь». Под «крестоносцами» бен Ладен понимал западных людей (особенно американцев), которые по каким-то причинам находятся на Ближнем Востоке либо в иных «странах ислама».
В феврале 1998 г. бен Ладен и другие лидеры террористических организаций создали Всемирный исламский фронт джихада против евреев и крестоносцев, а также выпустили фетву, где выражено недовольство действиями США: военным присутствием в Саудовской Аравии, санкциями против Ирака и поддержкой Израиля. Согласно фетве, мусульмане обязаны убивать американцев, евреев и их союзников. Последствия известны: это нападения на посольства США в Кении и Танзании (1998) и теракты в Вашингтоне и Нью-Йорке 11 сентября 2001 г.
Бен Ладен – не единственный, кто апеллировал к Крестовым походам. Объявляя войну терроризму сразу же после терактов 9/11, Джордж Буш-младший взволнованно сказал: «Этот крестовый поход, эта война с терроризмом займет некоторое время. Мы избавим мир от злодеев». Позже президент сожалел об использовании термина «крестовый поход» – из-за его негативных коннотаций, особенно в арабском мире, и из-за того, что сложилось впечатление, будто Запад ведет собственную священную войну в пику джихаду «Аль-Каиды»*.
Усама бен Ладен надеялся, что история повторится. Для крестоносцев взятие Иерусалима ознаменовало начало бурного и неудачного периода. Окруженные врагами, они продержались на Святой Земле менее 200 лет (1099–1291). Саладин получил Иерусалим в 1187 г. Крестоносцы правили Священным Городом всего 88 лет. Израильтяне владеют им 56 лет.
У христиан XI в. был поистине длинный список обид на мусульман. К тому времени последователи ислама залили кровью львиную долю ойкумены, захватив Северную Африку, Сирию, Месопотамию, Анатолию, Армению, Кипр, Мальту, Сицилию… Константинополь выдержал две арабские осады (в 674–678 гг. и 717–718 гг.), Сиракузы пали спустя девять месяцев блокады (878). В VIII в. началось мусульманское вторжение в континентальную Европу. Пиренейский полуостров был покорен через несколько лет (711–718), но за него продолжали бороться как христиане, так и разные исламские монархи. Барселона, Леон, Толедо, Сарагоса не раз переходили из рук в руки. Испанцы и португальцы отвоевывали свою родину у мусульман вплоть до 1492 г. Кроме того, арабская экспансия затронула Италию с Францией. Нападениям подвергались Неаполь, Марсель, Тулон, Генуя, Козенца, Сардиния. На юге Италии возникли эмираты[244] (дольше всех просуществовал Барийский). В 846 г. арабы атаковали Рим и разорили храмы вне старых городских стен, включая базилику Святого Петра. В Средиземноморье хозяйничали арабские и берберские пираты – пока византийцы не открыли морские пути для торговцев и паломников в X в.
Мусульманские завоевания сопровождались грабежами, разрушением городов, осквернением церквей, резней и прочими зверствами. Гонения на христиан имели место и на Святой Земле. Жители Палестины страдали от исламских правителей с VII в. Последней каплей стали приказы сумасшедшего фатимидского халифа аль-Хакима. В 1021 г. он исчез (вероятно, был убит); его советник Мухаммад ибн Исмаил ад-Дарази бежал в Ливан, где основал секту друзов. Члены секты верили, что однажды аль-Хаким вернется, – и эта перспектива заставляла нервничать даже самых терпеливых христиан.
В конце XI в., – через 80 лет после того, как притеснения христиан аль-Хакимом прекратились, – монахи аббатства Сен-Пьер на юге Франции подделали энциклику (папский указ) давно умершего понтифика Сергия IV с призывом бросить армию против Фатимидов. Этот важный документ является примером риторики, которая сформировалась в Европе к Первому крестовому походу. То, что храм Гроба Господня уже был восстановлен, значения не имело.
«Да знают все христиане, что пришла весть с востока к престолу апостольскому, что храм Гроба Господня разрушен от кровли до основания нечестивыми руками язычников. Это разрушение повергло всю церковь и город Рим в глубокое горе и бедствие. Весь мир в трауре, и люди дрожат, глубоко вздыхая. Никогда не осчастливятся глаза наши сном и сердце наше радостью, если мы когда-нибудь прочитаем в пророках, в псалмах или у отцов, что гроб Искупителя будет разрушен. Поэтому да будет известно это христианское намерение: что мы лично, если угодно Господу, желаем выйти из этих берегов с любыми римлянами, итальянцами или тосканцами, которые пожелают пойти с нами. С помощью Господа мы намерены уничтожить всех этих врагов и восстановить Гроб Господень Искупителя. Вы также, дети мои, не должны бояться морского волнения и ярости войны, ибо Бог обещал, что всякий, кто потеряет настоящую жизнь ради Христа, обретет другую жизнь, которой он никогда не потеряет. Ибо это битва не за земное царство, а за вечного Господа».
Впрочем, в X в. христиане столкнулись с куда более важной проблемой, нежели злодеяния аль-Хакима: в Западную Азию хлынули тюрки, в том числе – сельджуки. Захватив Армению и Анатолию, они принялись угрожать Византии. В 1071 г. византийцы и сельджуки встретились возле Манцикерта. Разгром в битве стал самой страшной катастрофой, постигшей Восточную Римскую империю на тот момент. Поскольку Византия больше не сдерживала тюркскую экспансию, а Фатимиды пребывали в замешательстве, сельджукский вождь Атсыз ибн Увак занял Иерусалим. Сельджуки доставляли христианским паломникам всяческие неприятности – и это тоже склонило чашу весов в пользу Крестового похода.
Средневековому европейцу религиозное путешествие на Ближний Восток виделось невероятно важным делом, – но с середины XI в. мусульмане мешали пилигримам посещать святые места. В 1056 г. они запретили западным людям входить в храм Гроба Господня и изгнали из Иерусалима 300 европейцев. К 1080-м гг. поток паломников с Запада почти иссяк. На закате XI в. монах-бенедиктинец Ламберт Херсфельдский описал в «Анналах» испытания, выпавшие на долю немцев. Они необдуманно поведали о своем богатстве палестинским арабам и вскоре подверглись нападению под Рамаллой. Итог был предсказуем – ибо христиане уповали на Божью защиту и не брали с собой оружие. Чудом уцелел только Вильгельм, архиепископ Трира, – его руку парализовало от ран, а самого его раздели и бросили умирать на дороге, но он выжил.
В Европе распространялись и другие предостережения – подобные тому, что зафиксировано в житии Альтмана (епископа Пассау): «В этом паломничестве произошло памятное событие, которое я привожу в качестве примера, чтобы те, кто упрямо противится советам мудрых, могли принять его как страшное предупреждение. Одной из паломниц была знатная настоятельница [монастыря], внушительная физически и духовно мыслящая. Вопреки всем советам, она отказалась от забот о преданных ей сестрах и предприняла паломничество, чреватое опасностью. Она была схвачена язычниками, и на глазах у всех ее насиловала банда развратников, пока она не умерла. Это событие повергло в ужас всех христиан. Оскорбленные подобными происшествиями и другими унижениями во имя Христа, паломники снискали себе уважение повсюду, и у людей, и у ангелов, потому что они избрали войти в Царство Божие, претерпев многие скорби».
Роберту I (графу Фландрии) удалось добраться до Иерусалима в 1086 г. в сопровождении вооруженного эскорта. На обратном пути он решил воевать за византийского императора. Но те немногие скромные пилигримы, которым посчастливилось возвратиться домой, вернулись изможденными, изуродованными и нищими. Словом, кажется естественным, что и церковники, и миряне жаждали отбить у мусульман свои святыни. В течение 200 лет христиане волнами накатывали на Палестину. Никогда – ни до, ни после – за нее не сражались столь ожесточенно. С конца XI в. до конца XIII в. крест веры превратился в меч разрушения и прорезал на карте кровавую полосу от соборных городов Западной Европы до самого сердца Иерусалима.
Как в социальном, так и в доктринальном плане с римско-католической точки зрения XI век был идеальным для Крестовых походов. Столетиями ранее один из отцов Церкви, Августин Блаженный (354–430), утверждал, что войны могут вестись на законных основаниях, если того требует веление Бога. Общество, сформировавшееся в Европе, воспевало героев – ибо под сенью христианства собрались сотни тысяч бравых германцев. Война выглядела не только допустимой, но и желательной, – она манила средневекового человека, и католичество пыталось это обуздать. Папа Лев IV в середине IX в. обещал всем, кто погибнет за церковь, небесную награду. Через несколько лет папа Николай I постановил, что грешники, осужденные Церковью, имеют право выступать с оружием только против неверных. Впрочем, конфликты бушевали среди христиан, которые считали неверными друг друга: монархи сражались с монархами, сеньоры – с сеньорами, герцоги – с соседями-герцогами. Пыл аристократии несколько охладил запрет боевых действий по субботам и в праздничные дни – но рыцарское сословие не всегда сдерживалось, и перемирия часто нарушались. Крестовые походы – священные войны за Бога и Церковь – помогли Западной Европе «выпустить пар».
В основе идеологии Крестовых походов лежали представление о сакральности Иерусалима и потребность оградить его от кощунственных иноверцев-узурпаторов. Христианство разделяло иудейскую и мусульманскую картину, согласно которой город расположен в центре мира и начальной точке творения. Иерусалим считался единственным местом на земле, где человек мог быть физически ближе к Богу. Со временем Церковь признала паломничество способом получить отпущение грехов. Считалось, что суровость испытаний на пути в Святую Землю является не только покаянием за совершенные грехи, но и дает индульгенцию от грехов в будущем – а это было сильным мотивом для крестоносцев. Кроме того, Урбан II гарантировал, что имущество участников похода сохранится под чутким надзором Церкви, пока воин не вернется домой. Господь, как отметил понтифик, требует благочестивых намерений; однако обещание защиты имущества и намек на то, что в дальних странах есть шанс чем-нибудь поживиться, бередили умы потенциальных защитников веры.
Каждый член экспедиции должен был носить знак креста как символ преданности славному делу. Любой, кто принял крестное знамение, обязался дойти до Иерусалима. Тех, кто повернул назад или вовсе не отправился в путь, ждало отлучение от Церкви. Вооруженное паломничество являлось не просто захватнической войной; это было великое предприятие во славу Божию. Откликнувшись на призыв Урбана II, тысячи европейцев пришили себе на одежду кресты и приготовились к приключениям. Таким образом, Крестовые походы представляли собой сплав трех характерных побуждений средневекового человека: набожности, драчливости и жадности, – или, выражаясь благозвучно, Бога, славы и золота.
Весной 1096 г. – до того как европейские армии отправились на Ближний Восток, – в Палестину через долины Рейна и Дуная стихийно двинулись крестьяне, ремесленники, бродяги и нищие. Начался Крестьянский крестовый поход. В народном сознании представления о земном городе смешались с образом Града Божьего – поэтому простолюдины, добравшись до очередного населенного пункта, спрашивали, достигли ли они наконец Небесного Иерусалима. Лидерами Крестьянского крестового похода были монах-аскет Петр Амьенский (Петр Пустынник) и обедневший рыцарь Вальтер Голяк. Оба угрожали расправой евреям, встречавшимся по дороге, и вымогали у них деньги. Аналогичным приемом не брезговал и Готфрид Бульонский – герцог Нижней Лотарингии, возглавлявший одну из папских армий и позже ставший первым правителем Иерусалимского королевства.
По мере того как крестоносцы заполонили Европу, тысячи иудеев были убиты или насильно обращены в христианство, их дома – разрушены, а синагоги – сожжены. Пострадали некогда процветающие еврейские общины Кельна, Майнца, Трира, Руана… Кровопролитие не отражало официальную политику Церкви, но рыцарям казалось нелепым отправляться в долгий путь, дабы истреблять врагов Господа, если злейшие враги, виновные в распятии Иисуса, обитали посреди христианского мира. Вот что, например, пишет немецкий хронист Альберт Аахенский о графе Эмихе из Лейзингена, который учинил резню в Вормсе: «Не знаю, было ли это по велению Божию или по какому-то заблуждению в их умах, но паломники восстали в духе жестокости против евреев, рассеянных по многим городам Рейнской области. Они устроили им самую жестокую резню, особенно в королевстве Лотарингия, утверждая, что это начало их пути и убийства сослужат службу против врагов христианства… Граф Эмих был врагом всех евреев – пусть его кости раздробятся на куски в железных жерновах. Он был известен как человек, который не щадил ни стариков, ни девушек, ни младенцев, ни грудных детей, ни больных, который обращал народ Божий в пыль, как на молотьбе, который убивал юношей мечом и разрезал животы беременным женщинам».[245]
В современной еврейской историографии погромы XI в. рассматриваются как первый пример вспышки массового народного антисемитизма, который с тех пор только разрастался и в итоге привел к Холокосту.
Классическим сочинением о Первом крестовом походе является «Иерусалимская история» Фульхерия Шартрского. Знаменитые труды принадлежат перу Гийома Тирского («История священной войны христианских государей в Палестине и на Востоке», более известная как «История деяний в заморских землях»), Петра Тудебода («История Иерусалимского похода»), Раймунда Ажильского («История франков, захвативших Иерусалим») и др. Есть также интересная хроника «Деяния франков», написанная анонимным крестоносцем около 1100 г. Ее полное название – «Деяния франков и прочих иерусалимцев» (лат. De Gesta Francorum et aliorum Hierosolymitanorum). Сохранились и немногочисленные работы арабских авторов – в том числе «Полный свод всеобщей истории» Ибн аль-Асира, «История Дамаска» Ибн аль-Каланиси, хроники Ибн аль-Джаузи и Ибн Муйассара. На основании этих источников мы можем составить картину событий, произошедших более 900 лет назад.
Папа Урбан II и василевс Алексей I Комнин договорились, что крестоносцы соберутся в Константинополе и там примкнут к византийцам, чтобы вместе с ними освободить Святую Землю. Ключевую роль в организации похода сыграли Раймунд де Сен-Жиль (граф Тулузы), Бодуэн де Эно (граф Фландрии), Готфрид Бульонский (герцог Нижней Лотарингии) и Роберт Куртгез (герцог Нормандии) – крупнейшие феодалы Западной Европы: каждый из них обладал большими земельными владениями, нежели король Франции. Граф Раймунд Тулузский повел за собой рыцарей Прованса. Граф Роберт Фландрский, герцог Роберт Нормандский (сын английского короля Вильгельма I Завоевателя), граф Этьен де Блуа и Гуго Великий, граф Вермандуа (брат французского монарха Филиппа I) руководили уроженцами Северной Франции. Князь Боэмунд Тарентский и его племянник Танкред возглавляли норманнов Южной Италии, а братья Готфрид, Эсташ и Балдуин Бульонские – лотарингцев. Костяк воинства составляла французская аристократия – поэтому мусульмане прозвали крестоносцев и вообще западных христиан «фиранджи» (или «франками», как обычно адаптируют данный термин для европейских языков). Арабские рукописи той эпохи изобилуют словами «фаранджад», «фарандж» и т. д. (последнее до сих пор используется в разговорной речи для обозначения европейцев). Также употребляются слова «аль-ифрандж» (араб. – европейцы) и «Фиранджа» (араб. – страна франков, то есть Европа).
Наконец в первой половине 1096 г. рыцари потянулись к Босфору. У командующих не было единого плана действий. Папа Урбан II назначил своим легатом (представителем) епископа Адемара Монтейльского, но дворяне не желали ему подчиняться. Порой армии мало чем отличались от толпы. Несмотря на это, франки пробивались из Европы в Палестину через всю Малую Азию и вдоль побережья нынешних Сирии и Ливана. По мере продвижения на Ближний Восток они покоряли новые территории и основывали христианские государства, первыми из которых стали Эдесское графство с центром в Эдессе (ныне турецкая Шанлыурфа) и Антиохийское княжество со столицей в Антиохии (сейчас турецкая Антакья). Оба государства были образованы в 1098 г. – и крестоносцам потребовался год, чтобы дойти из Антиохии до Иерусалима. Они пробирались на юг, сберегая силы для штурма – и 7 июня 1099 г., после трех лет опасных странствий и напряженных боев, увидели перед собой стены Священного Города.
Крестоносцы расположились лагерем на холме Наби Самуил и плакали от радости, созерцая город, ради которого проделали долгий и трудный путь. Иерусалим защищали фатимидские солдаты вместе с губернатором Ифтихаром ад-Даулой. Услышав о приближении франков, мусульмане изгнали всех христиан (большинство городского населения) и позволили остаться евреям, коих насчитывалось несколько сотен.
Роберт Нормандский и Роберт Фландрский осадили Иерусалим с севера, Готфрид Бульонский и Танкред Тарентский – с запада. Раймунд де Сен-Жиль дежурил на вершине Сиона. Затем отшельник на Елеонской горе сказал крестоносцам, что они должны атаковать немедленно – до того как построят осадные машины, – ибо будут укреплены своей верой. Это был не лучший совет – в чем франки с ужасом убедились 13 июня 1099 г.
Проблемы рыцарей не ограничивались неудачным штурмом. Арабы заранее отравили и засыпали все колодцы в округе, а также увели скот с пастбищ, – и европейцы мучались от голода и жажды. Наконец в Яффе бросили якорь корабли из Генуи, груженные провиантом и водой. Крестоносцы были вынуждены пробиваться к побережью и обратно – порой сражаясь с превосходящим по числу противником. Завладев припасами и разобрав на дрова одно судно, франки опять сосредоточились на Иерусалиме и принялись строить осадные машины. По словам Петра Тудебода, шанс проверить технику выпал, когда рыцари захватили шпиона. После допроса сарацина связали по рукам и ногам, «зарядили» им петрарий[246] и выстрелили в направлении города, думая, что он приземлится внутри стен, – но его выбросило с такой силой, что тело разорвалось в воздухе.
Итак, к июлю 1099 г. франки подготовились к финальному штурму. В начале осады в их рядах, вероятно, присутствовало 40 000–60 000 человек, способных носить оружие, – однако через месяц осталось максимум 20 000 «паломников обоего пола, всех возрастов и состояний» (из них ориентировочно 1200–1500 кавалеристов и максимум 12 000 пехотинцев); все прочие являлись больными, увечными и немощными, в частности – женщинами, детьми и стариками. Мусульман, оборонявших Иерусалим, насчитывалось гораздо больше – оценки Гийома Тирского и Раймунда Ажильского колеблются от 40 000 до 60 000 храбрых и прекрасно оснащенных бойцов.
Примечательно, что европейцы не отказались от своих намерений. Анонимный автор «Деяний франков» сообщает: «Прежде чем мы предприняли штурм, священники уговорили всех почтить Господа, пройдя вокруг Иерусалима великим шествием…» Это случилось в пятницу, 8 июля 1099 г. Образ грозной и торжественной процессии крестоносцев получился настолько мощным, что на протяжении веков изображался в различных произведениях искусства.
После шествия франки применили тактическую хитрость. В течение нескольких недель арабы внимательно наблюдали за возведением осадных орудий и срочно укрепляли слабые места в обороне – соответственно, перспективы грядущего штурма выглядели сомнительно. Заметив это, Готфрид Бульонский, Роберт Нормандский и Роберт Фландрский в ночь на 6 июля 1099 г. перетащили машины на позиции между церковью Святого Стефана и долиной Кедрон, нацелившись на исторически уязвимые подступы к городу. Правда, последовавшая серия атак не увенчалась успехом, – но теперь взятие Иерусалима стало вопросом времени.
14 июля 1099 г. кольцо вокруг Иерусалима сжалось. Крестоносцы настроились на последний штурм. Камни и стрелы посыпались градом; кроме них, осадные орудия метали горящие головни. Дерево обмакивали в смолу, воск и серу; затем металлической лентой привязывали к нему солому и паклю, поджигали – и стреляли. От огненного ливня не спасали ни мечи, ни укрепления. «Битва продолжалась от восхода до заката в такой великолепной манере, что трудно поверить, что когда-либо было совершено нечто более славное», – восторженно вспоминает Раймунд Ажильский.
Наконец франки – подобно римлянам в 70 г. и израильским десантникам в 1967 г. – пробили стену у ворот Ирода, напротив сегодняшнего Археологического музея Рокфеллера. Иерусалим пал 15 июля 1099 г. – между 9:00 и полуднем, когда, предчувствуя триумф, в город хлынули норманны. Их командир Танкред Тарентский одним из первых ворвался в Иерусалим с северо-запада – в районе башни, возведенной при Фатимидах, которая позже стала носить его имя. Вскоре фламандцы Готфрида Бульонского преодолели северо-восточную стену, а провансальцы Раймунда де Сен-Жиля – стену, примыкавшую к горе Сион.
«Войдя в город, наши пилигримы гнали и убивали сарацин до [самого] храма Соломонова», – свидетельствует Фульхерий Шартрский. «Храм Соломона» – это Аль-Акса; франки вырезали всех укрывшихся в мечети. «Что там стряслось! Если мы скажем только правду, то и тогда превзойдем всякое вероятие. Достаточно сказать одно, что в храме и портике Соломона ездили верхом в крови по колено всаднику и под уздцы лошади», – пишет Раймунд Ажильский. «Нигде сарацины не могли спрятаться от мечей – вторит ему Фульхерий Шартрский. – На вершине Храма Соломона, куда они взобрались, спасаясь бегством, многие были убиты стрелами и сброшены вниз головой с крыши. ‹…› Если бы ты был там, твои ноги по щиколотку были бы обагрены кровью». Багровые реки текли даже по склонам долины Кедрон. Франки страшно мстили врагам Христа.
За три дня крестоносцы уничтожили почти всех иерусалимцев – не только мусульман, но и иудеев (они заперлись в синагоге, но рыцари подожгли ее, и евреи сгорели). По словам Гийома Тирского, выжили единицы – в том числе группа сарацин во главе с губернатором Ифтихаром ад-Даулой, которые вместе с женами и детьми укрылись в Башне Давида у Яффских ворот. Они сдались Раймунду де Сен-Жилю через несколько дней после того, как франки взяли город. После уплаты крупной суммы арабам позволили уйти целыми и невредимыми.
Анонимный автор «Деяний франков» завершает рассказ о взятии Иерусалима весьма сдержанно: «После этого войско рассеялось по всему городу и завладело золотом и серебром, лошадьми и мулами, а также домами, наполненными всевозможными товарами». Фульхерий Шартрский также говорит, что Танкред Тарентский – двадцатиоднолетний командир норманнов, ответственный за бойню в Аль-Аксе, – разграбил Купол Скалы. Если верить Ибн аль-Асиру, Танкред украл «более 40 серебряных канделябров, большую серебряную лампу, 150 меньших серебряных подсвечников и еще много добычи». К тому же среди франков пополз слух, что мусульмане проглотили золотые монеты перед падением города. Как сообщают хронисты, оруженосцы и бедные пехотинцы вскрывали животы мертвым сарацинам, дабы извлечь деньги из их желудков и кишок. Потом они сложили трупы в большую кучу, сожгли дотла и рылись в пепле.
Улицы и площади Иерусалима устилали трупы. Питер Тудебод пишет, что груды мертвецов сжигали за пределами городских стен. Однако тел оказалось слишком много, и, по словам Фульхерия Шартрского, вонь от трупов, оставленных гнить на солнце, все еще была невыносимой, когда он посетил Иерусалим в конце декабря 1099 г. – через пять месяцев после завоевания.
Количество погибших неизвестно. Ранние исламские источники не содержат конкретных цифр; в более поздних фигурирует цифра в 70 000 человек, а у самых поздних мусульманских авторов она выросла до 100 000, из которых 70 000 были убиты только в Аль-Аксе. Впрочем, с точки зрения израильского профессора Адриана Боаса (специалиста по истории и археологии периода крестоносцев), это число гораздо больше «самых высоких оценок численности всего населения Иерусалима во времена осады», которое варьируется от 30 000 до 40 000 человек.
По оценкам Фульхерия Шартрского и Гийома Тирского, 10 000 иерусалимцев погибли в «храме Соломона» (Аль-Аксе) и еще столько же – в других местах. Взятие Иерусалима крестоносцами жарким летом 1099 г. приобрело печальную известность. Спустя сотни лет оно находит отклик в актуальных событиях на Ближнем Востоке – и это объясняет, почему заявление американского президента Джорджа Буша-младшего о «крестовом походе» после терактов 11 сентября 2001 г. вызвало гневную реакцию как в исламском мире, так и на Западе.
Последствия резни являли собой душераздирающее зрелище. «Невозможно было смотреть без ужаса, как валялись всюду тела убитых и разбросанные части тела и как вся земля была залита кровью, – пишет Гийом Тирский. – И не только обезображенные трупы и отрубленные головы представляли страшное зрелище, но еще более приводило в содрогание то, что сами победители с головы до пят были в крови и наводили ужас на всякого встречного… Остальные части войска разошлись по городу и, выволакивая, как скот, из узких и отдаленных переулков несчастных, которые хотели укрыться там от смерти, убивали их секирами. Другие, разделившись на отряды, врывались в дома и хватали отцов семейств с женами, детьми и всеми домочадцами и закалывали их мечами или сбрасывали с каких-либо возвышенных мест на землю, так что они погибали, разбившись. При этом каждый, ворвавшись в дом, обращал его в свою собственность со всем, что находилось в нем, ибо еще до взятия города было согласовано между крестоносцами, что по завоевании каждый сможет владеть на вечные времена по праву собственности, без смущения, всем, что ему удастся захватить».
Когда не осталось врагов, которых можно было убивать, и нечего было грабить, Иерусалим успокоился. В великом порыве благочестия лорды, епископы, рыцари и крестьяне направились торжественной процессией к храму Гроба Господня и там преклонили колени, вознося молитвы Богу, Который даровал им победу и позволил освободить Священный Город от нечестивцев.
Папа Урбан II так никогда и не узнал о взятии Иерусалима, ибо умер 29 июля 1099 г. – прежде, чем до него дошли вести из Палестины. Трон Иерусалимского королевства – очередного государства крестоносцев – занял пылкий и мужественный Готфрид Бульонский. Он получил титул Защитника Гроба Господня и был избран монархом единогласно – но, по легенде, отказался носить золотой венец там, где Царь царей, Иисус Христос носил терновый.
Через год Готфрид умер (то ли пал на поле брани, то ли скончался от холеры), и ему наследовал младший брат – проницательный и хитрый Балдуин I. Вчерашний хозяин Эдесского графства без колебаний надел корону и принялся расширять новообретенные владения. К середине XII в. Иерусалимское королевство своими очертаниями напоминало древнюю монархию царя Давида – его границы простирались примерно от Средиземного моря на западе до Трансиордании на востоке и от Ливана на севере до Элата (Эйлата) на юге.
Правление крестоносцев отличалось суровостью. Иудеям и мусульманам запрещалось селиться в городе в течение нескольких лет после завоевания. Защитив Гроб Господень, большинство франков вернулось в Европу, и Балдуин I придумывал разные уловки, дабы привлечь в Иерусалим латинских христиан, – в том числе налоговые льготы. В 1115 г. монарх снова допустил в город греков, сирийцев и других адептов восточных христианских церквей. Они заселили северо-восточный (ранее еврейский) квартал, который вплоть до начала османского периода именовался Сирийским. Восточные христиане предоставили рабочую силу, крайне нужную для оживления экономики Иерусалима, основанной на ремесленном производстве. Мастера стали сотрудничать с итальянскими купцами, которые привозили сырье (дерево, кожу, металл) и вывозили готовую продукцию. Город ожил, и его население постепенно увеличилось до 20 000 человек.
С годами крестоносцы становились более терпимыми к восточным христианам – хотя последние чувствовали, что европейцы высокомерны, чем напоминают исламских правителей. К тому же франки считались невежественными, жестокими и склонными к оскорблениям. Примечательно, что копты (египетские христиане) прекратили ежегодное паломничество в Иерусалим – по слухам, из-за грубости и враждебности, проявленной к ним франками.
Основным занятием крестоносцев в Иерусалиме было строительство. Город преображался на христианский манер. Храм Гроба Господня подвергся реконструкции, святыни восстанавливались после столетий забвения, новые культовые здания вырастали на месте разрушенных византийских монастырей и часовен. Самой красивой из всех церквей крестоносцев была базилика Святой Анны, посвященная матери Девы Марии. Она по-прежнему обладает прекрасными – возможно, даже лучшими – акустическими характеристиками по сравнению с прочими зданиями, когда-либо возведенными на Ближнем Востоке.
Масштабные работы проводились и на Храмовой горе. Готфрид Бульонский сделал Аль-Аксу своей резиденцией, но Балдуин I перебрался в цитадель – и бывшая мечеть превратилась в командорство тамплиеров. Тамплиеры (фр. templiers – храмовники) являлись членами рыцарского ордена, основанного в 1118 г. Гуго де Пейеном, крестоносцем из Шампани. Отремонтировав Аль-Аксу, люди де Пейена назвали ее «Храмом Соломона» (лат. Templum Solomonis) – отсюда и слово «тамплиер».[247] Кроме того, франки добавили и переоборудовали пространство под платформой Иерусалимского храма, сконструированной еще при Ироде Великом, в конюшню для тысячи лошадей. Эта часть Харам аш-Шариф известна как Соломоновы конюшни, хотя не имеет отношения к царю Соломону.
Купол Скалы (Куббат ас-Сахра), расположенный рядом с Аль-Аксой, стал резиденцией Даимберта Пизанского. В декабре 1099 г. он, будучи архиепископом Пизы, путем интриг и подкупа получил сан патриарха Иерусалимского по латинскому обряду, сместив непопулярного Арнульфа де Роола, который занимал эту должность лишь несколько месяцев. Итак, с момента взятия города крестоносцами его христианской общиной руководил латинский патриарх (католик) – хотя прежде (с 451 г.) данные функции исполнял греческий православный патриарх. Последним из плеяды греков, служивших в Иерусалиме, являлся Симеон II – в 1099 г., незадолго до прихода франков, губернатор Ифтихар ад-Даула изгнал его и других христиан, и опальный церковник перебрался на Кипр.
Тамплиеры преобразовали Купол Скалы в церковь. Внутри соорудили алтарь, выложили мозаики, украсили стены фресками. Камень Основания (ас-Сахру) облицевали мрамором и окружили железной решеткой, чтобы паломники не откалывали от него кусочки на память. Надписи с цитатами из Корана перекрыли латинскими надписями, а купол увенчали огромным золотым крестом, заменившим полумесяц. Церковь, нареченная Храмом Господа (лат. Templum Domini), была освящена в 1142 г. Действия тамплиеров свидетельствуют об их одержимости реставрацией Аль-Аксы и Куббат ас-Сахры, сакральностью и таинствами как одним из столпов веры. Рыцари словно чувствовали, что с разрушением древних храмов – в том числе Иерусалимского – было утеряно нечто очень важное, но не знали, как это вернуть.
Помимо тамплиеров, на Святой Земле действовали госпитальеры. Корни этого ордена тянутся в VII в., когда в Иерусалиме по велению папы Григория I Великого был организован госпиталь для странников и паломников – позже уничтоженный персами, остроенный заново и расширенный Карлом Великим по договоренности с аббасидским халифом Харуном ар-Рашидом. Здание располагалось в районе Муристан, где, по легенде, лечебницы существовали с эпохи Маккавеев. Топоним «Муристан» образован от персидского «бимаристан» (перс. – больница). Слово же «госпиталь» (от лат. hospitalis – гостеприимный) обозначало не специализированное медицинское учреждение, но приют, где нуждавшимся оказывалась помощь. Постепенно в Муристане возникали разные богоугодные заведения, где заправляли монахи-бенедиктинцы.
На заре XI в. безумный фатимидский халиф аль-Хаким стер с лица земли многие здания в Иерусалиме, однако через некоторое время европейцы их восстановили. В 1080 г. купцы из итальянского города Амальфи основали в Муристане госпиталь святого Иоанна Крестителя, а французский монах Жерар Тен (Блаженный Жерар) создал христианскую мужскую организацию (братство) для заботы о больных, раненых и неимущих пилигримах. В 1113 г. устав братства подтвердил папа Пасхалий II, и оно трансформировалось в орден госпитальеров – точнее, в Орден братьев иерусалимского госпиталя святого Иоанна Крестителя (лат. Fratres Hospitalis sancti Ioannis Hierosolymitani).
Одной из известнейших благотворительных организаций Палестины был Орден Святого Лазаря, созданный в 1098 г. на базе иерусалимской больницы для прокаженных, которая находилась под юрисдикцией Греческой патриархии. Орден – до 1225 г. он не признавался Папским Престолом – принимал в свои ряды не только здоровых людей, но и прокаженных. Отсюда слово «лазарет»: в Средние века так называлось убежище для страдающих от «болезни Святого Лазаря» (то есть проказы, лепры).
Несмотря на недуг, лазаристы славились хорошей военной подготовкой. Болезнь, поражающая нервные окончания, делала их невосприимчивыми к боли. Из-за болезни лица и тела рыцарей были обезображены язвами. Сарацины боялись лазаристов, ибо те шли в бой без шлемов и не отступали, поскольку не дорожили своей жизнью и не боялись смерти, считая ее милосердием Божьим.
Госпитальеры облюбовали Муристан – центр сегодняшнего Христианского квартала Старого города Иерусалима. Они не ладили с латинским патриархом и были счастливы жить в той части города, которую исключил из патриаршей юрисдикции папа Пасхалий II, взявший рыцарей под свое личное покровительство. Патриарх между тем требовал подчинения ордена себе и уплаты церковной десятины – которую госпитальеры, согласно папской булле, могли оставить себе. Конфликт развернулся в полной мере, когда рыцари поняли, что духовенство пытается присвоить причитающуюся им долю налогов, взимаемых с населения. В отместку воины Христовы поднимали страшный шум у стен храма Гроба Господня всякий раз, когда патриарх по завершении литургии обращался с проповедью к прихожанам. Слов нельзя было разобрать, паства не горела желанием посещать храм – а значит, патриарх оставался без пожертвований. Он пробовал угрожать непокорным рыцарям – но те однажды ворвались в храм во время службы, вытолкали всех оттуда, а потом еще долго гнались за священниками с обнаженными мечами. Жалобы Пасхалию II ни к чему не привели – понтифику крайне не понравилось, что патриарх Иерусалимский указывает на недостатки тех, кому он, папа Римский, даровал привилегии.
Рыцарские ордена представляли собой военно-религиозные объединения, – поэтому их члены сочетали функции воинов и монахов, давали обеты бедности, целомудрия и послушания. Правителям Иерусалимского королевства требовались хорошие бойцы для вечных стычек с мусульманами. Госпитальеры и тамплиеры пользовались большим уважением у папы, который видел в них оплот христианства в Палестине. К тому же ордена и правда демонстрировали выдающуюся храбрость на поле боя – но их приоритетной задачей все же была защита паломников. После того как корабль с пилигримами бросал якорь в Яффе, рыцари сопровождали их в Иерусалим, – что усложняло жизнь египетским, тюркским и бедуинским разбойникам, караулившим добычу на дорогах. Паломники помнили об оказанных услугах, и их благодарность стала источником несметных богатств для рыцарей. Обеспеченные люди часто завещали орденам деньги, ценности и другое имущество.
При крестоносцах в Священном Городе жили в основном европейцы. Преобладали франки, и старофранцузский язык был широко распространен в Иерусалимском королевстве. Немцы учредили свою ветвь госпитальеров – Тевтонский орден, разместившийся между Храмовой горой и Сионскими воротами; венгры поселились недалеко от сегодняшних Новых ворот, испанцы заняли улицу около Дамасских ворот, а провансальцы обосновались возле Сионских. Улицы Иерусалима сохранились с римских времен. Кардо – первая центральная дорога, идущая с севера на юг, от Дамасских ворот до Сионских, – пересекала в середине Декуманус, вторую главную магистраль, протянувшуюся с востока на запад, – от ворот Святого Стефана до Яффских ворот. Сейчас Кардо – основная улица Старого города, издавна разделенного на четыре квартала, каждый из которых на протяжении столетий менял свой этнический и архитектурный характер.
Важным элементом иерусалимской жизни являлись рынки, снабжавшие горожан предметами первой необходимости, а паломников – сувенирами и памятными вещицами. Главными рынками были Овощной (он же – Рынок специй), Сводчатый (с галантерейными лавками) и Птичий (здесь продавали яйца, сыр и другие молочные продукты). Рядом располагалась площадь с заведениями общественного питания, где столовались пилигримы, – этакий средневековый эквивалент фуд-корта в торговом центре. Иерусалим никогда не славился своей кухней. Блюда на площади были настолько плохо приготовлены, что ее прозвали Rue de Malquisin («улицей злой кулинарии»).
Крестовые походы стали эпохой великого духовного возрождения христианства. Впрочем, мусульмане не смирились с тем, что их третий по значимости город теперь принадлежал франкам. Рассказы о катастрофической потере Иерусалима распространялись по Ближему Востоку, обрастая мифами и разжигая ненависть к рыцарям, – ненависть, не утихшую до сих пор. С середины XII в. адепты ислама предприняли мощное контрнаступление, стремясь вытеснить европейцев из региона. Государства крестоносцев – Эдесское графство, Антиохийское княжество, Иерусалимское королевство и графство Триполи – рухнули одно за другим, и Римско-Католическая Церковь утратила военную власть в Святой Земле. Попытки мусульман отбить Иерусалим увенчались успехом в 1187 г. – для этого им потребовался герой, султан Салах ад-Дин (Саладин); еще 104 года ушло на то, чтобы изгнать последних франков из Палестины.
Общие очертания Иерусалима 1099–1187 гг. сохранились до наших дней. Уцелело немало исторических документов. Из-за обилия книг и фильмов о Крестовых походах нам легко представить, как рыцари ехали по Иерусалиму под апокалиптические песнопения. Впрочем, церковные гимны вроде «Вперед, воины Христовы!» рисуют совершенно разные образы для христиан, мусульман и иудеев, знакомых с историей города, – который все они считают святым и вечным.
Глава 16
Город Саладина
Иерусалим – самый прославленный город. Но есть у Иерусалима и недостатки. И потому о нем говорят: «Иерусалим – это золотой кубок, полный скорпионов».
Шамс ад-Дин Абу Абд Аллах Мухаммад ибн Ахмад ибн Абу Бакр аль-Макдиси. Лучшее разделение для познания климатов
История захвата Иерусалима султаном Саладином начинается с сельджукского полководца по имени Занги – основателя династии Зангидов. За храбрость в стычках с франками его прозвали «Имад ад-Дин» (араб. – столп веры). Имад ад-Дин Занги объединил под своей властью территории на севере Сирии и Месопотамии, из которых было образовано государство с центром в Мосуле. В 1127 г. или 1128 г. Занги покорил Алеппо, в 1129 г. – Хаму, в 1132 г. – Эрбиль, в 1135 г. – Ракку, в 1139 г. – Баальбек, в 1143 г. – Хомс. Спустя год под ударами туркоманов пало Эдесское графство – первое из четырех государств, основанных крестоносцами на Ближнем Востоке. Графство Триполи не помогло Эдессе, поскольку их правители ранее поссорились.
Потеря форпоста оказалась очень болезненной для Европы и обусловила Второй крестовый поход (1147–1149), который протекал для рыцарей крайне неудачно и закончился их разгромом под Дамаском – одним из главных городов исламского мира. Дамаском тогда правил Муин ад-Дин Унур аль-Атабеки из туркоманского рода Буридов. Город принадлежал сельджукам, но по-прежнему являлся исторической арабской столицей – и франки совершили роковую ошибку, напав на него, вместо того чтобы осуществить первоначальный план по возвращению Эдессы. Поражение уничтожило армию крестоносцев и навсегда развеяло миф об их непобедимости; кроме того, исчезла критически важная буферная зона между Иерусалимским королевством и владениями Зангидов. В 1154 г. Дамаск взял Нур ад-Дин – сын Имад ад-Дина Занги, расширяющий унаследованные от отца земли.
Через девять лет Нур ад-Дин, подчинив себе Сирию, нацелился на фатимидский Египет. Фатимиды ослабли, от былого блеска халифата не осталось и следа – и Нур ад-Дин отправил туда армию под командованием курдского военачальника Асада ад-Дина Ширкуха. Его сопровождал племянник Юсуф ибн Айюб. В историю он войдет как султан Салах ад-Дин (в западной традиции – Саладин).
Саладин появился на свет в 1137 г. в иракском Тикрите (спустя восемь веков в близлежащей деревне родится Саддам Хусейн). Будущему завоевателю исполнилось 26 или 27 лет, когда Нур ад-Дин приказал его дяде вторгнуться в Египет (1164). За пять лет Ширкуху и Саладину удалось взять и удержать Каир; Фатимиды являлись марионетками, номинально контролирующими страну. В том же 1169 г. Ширкух умер при невыясненных обстоятельствах, и Саладин, занявший его место, служил как визирем[248] фатимидского халифа аль-Адида, так и представителем Нур ад-Дина. Интересно, что египетская верхушка исповедовала шиизм, а Саладин – суннизм (есть версия, что его утверждение на посту визиря объясняется желанием Фатимидов расколоть вражеский лагерь). Как бы то ни было, в 1171 г. аль-Адид, предчувствуя скорую кончину, послал за визирем – видимо, дабы назначить того регентом при своих детях. Однако Саладин не приехал. Когда аль-Адид умер, Саладин принес байят (присягу) суннитскому монарху – аббасидскому халифу аль-Мустади, а себя провозгласил султаном Египта, упразднив Фатимидский халифат. Ключевые должности он раздал своим родственникам, тем самым основав династию Айюбидов и собственное государство. Аббасидский халиф тогда являлся символической фигурой, реальной властью в Багдаде обладали сельджуки. Таким образом, присягнув аль-Мустади, Саладин просто избавился от клятвы верности Фатимидам и превратился в суверенного правителя, признающего авторитет халифа лишь номинально. Через несколько лет после того, как новоиспеченный султан стал хозяином Египта, к праотцам отправился Нур ад-Дин – и Саладин забрал земли бывшего господина, расправившись с его наследниками и прочими конкурентами.
Далее Саладин начал планировать джихад с целью выбить крестоносцев из Святой Земли и заполучить Иерусалим. Султану приглянулась концепция Али ибн Тахира ас-Сулами (XI в.) – улема из Дамаска, автора «Книги джихада», который проповедовал борьбу с европейцами после Первого крестового похода.[249] Этот улем возродил концепцию «священной войны», переосмыслил тематические постулаты, существовавшие в исламской доктрине с середины VIII в., а также изложил новые правила ведения джихада, которые Саладин применил на практике.
Ас-Сулами считал причиной успеха крестоносцев междоусобицы среди мусульман и утверждал, что для победы над франками требуется единый исламский фронт. Он писал: «Их [крестоносцев] слабость в небольшом количестве кавалерии и снаряжения, которые они имеют в своем распоряжении, и в расстоянии, с которого приходят их подкрепления… Это шанс, который нужно использовать быстро». За несколько десятилетий до Занги, Нур ад-Дина, а затем и Саладина улем говорил о важности контактов с соседями: «Государь… должен посвятить себя отношениям с государями других стран, Сирии, Джазиры [Аравии], Египта и прилегающих областей, ибо действия [крестоносцев] могут примирить жителей этих стран [между собой], успокоить их старую ненависть и тайную вражду, а также отвратить их от их соперничества и взаимной ревности». Примечательно, что ас-Сулами рассматривал Крестовые походы как испытание правоверных и их готовности к джихаду. Улему не суждено было увидеть, как его учение претворено в жизнь, – но он разработал план, которым руководствовался Саладин.
Определение джихада как «справедливой войны», данное ас-Сулами, послужило основой для исламских атак на крестоносцев – на том основании, что мусульмане пытались вернуть утраченные земли и защитить еще не потерянные. Аргументы ас-Сулами были аналогичны аргументам другого средневекового улема, Абу Хамида аль-Газали, убежденного, что джихад является обязанностью каждого дееспособного мусульманина, любое нападение на крестоносцев надо считать оборонительным и действия мусульман должны быть коллективными.
Саладин, приняв указания ас-Сулами, призвал мусульманских правителей отставить разногласия и сплотиться против крестоносцев. В 1175 г. султан велел своему визирю Кади аль-Фадилю составить документ, где изложил стратегию объединения Египта, Сирии, Месопотамии и Йемена ради возвращения Иерусалима: «И с помощью Аллаха мы сможем освободить мечеть [Аль-Акса], из которой Аллах поднял Своего Посланника на Небеса». Но Саладину потребовалось 12 лет, чтобы подчинить себе других исламских монархов. До второй половины 1180-х гг. Айюбиды одновременно боролись с единоверцами за региональное господство и выгодно торговали с Европой. Конфликты с франками происходили, если нарушались договоры, включая территориальные соглашения. Параллельно Саладин пропагандировал ненависть к христианам – но пропаганда являлась неотъемлемым элементом исламского империализма. Айюбиды хотели создать собственный халифат, и характер их взаимоотношений с европейцами определялся именно этой целью. Султан не враждовал с крестоносцами, пока те ему не мешали, и наносил удары, когда выпадала такая возможность.
Кампании Саладина против «неверных» отнюдь не всегда были успешными. Одно из наиболее серьезных поражений он потерпел 25 ноября 1177 г. в битве при Монжизаре близ Рамлы. Султан во главе огромной армии (по разным данным, от 20 000 до 26 000 человек) намеревался захватить Иерусалим, но его остановили несколько тысяч крестоносцев под командованием иерусалимского монарха Балдуина IV. Юный Балдуин (которому на момент битвы исполнилось 15 лет) с детства страдал от проказы. Первым насторожился историк Гийом Тирский, воспитатель мальчика – он заметил, как во время игры дети щипали друг друга, но царственный ребенок не чувствовал боли. Проказа поражает нервные окончания – поэтому Гийом Тирский увидел в потере чувствительности кожи симптом недуга. Через несколько лет его опасения подтвердились. Несмотря на тяжелую болезнь, Балдуин IV достойно прожил свою короткую жизнь – в частности, выступал как король-воин и неоднократно присутствовал на поле брани, хотя поездки давались ему с большим трудом.
В фильме Ридли Скотта «Царство Небесное» (2005) Балдуин IV скрывает обезображенное лицо под маской. Это художественный вымысел – по имеющимся сведениям, король носил полупрозрачную накидку.
После смерти 24-летнего Балдуина (1185) и череды дрязг в Иерусалимском королевстве престол занял Ги де Лузиньян – муж Сибиллы (старшей сестры покойного монарха), которому было суждено наблюдать переход Священного Города в руки мусульман. Предпосылками к этому явились события лета 1187 г. Пока иерусалимские бароны грызлись между собой, Саладин осадил Тивериаду (ныне израильская Тверия) – оплот важного феодала, графа Раймунда III Триполийского. Эскива, жена Раймунда, запертая в Тивериаде, взывала о помощи, и ее письмо, привезенное запыхавшимся гонцом, вынудило рыцарей срочно начать плохо продуманную спасательную операцию – возможно, по замыслу Саладина, который хотел выманить врагов из Иерусалима.
Некоторые историки обвиняют в падении Иерусалимского королевства французского рыцаря Рено де Шатильона – одного из богатейших и влиятельнейших сеньоров Святой Земли, князя Антиохии (1153–1160) и лорда Трансиордании (1177–1187), снискавшего репутацию безответственного авантюриста. В отличие от идеализированной личности Саладина личность Рено, наоборот, демонизирована: так, распространен миф, что он изнасиловал и убил сестру султана, после чего разгневанный Саладин, объявил франкам джихад. В реальности этого не было, хотя Рено вел себя безрассудно – например, нападал на арабские караваны, тем самым нарушая перемирие и позволяя неприятелю возобновить боевые действия. По иронии судьбы, триумф мусульман над крестоносцами, повлекший за собой взятие Иерусалима, обусловлен стечением обстоятельств. Здесь очень много «если»: если бы Рено де Шатильон не ограбил караван в определенный момент; если бы он по требованию султана освободил пленных и вернул добычу; если бы христиане собрали против Айюбидов не большую армию, а скромный отряд… При соблюдении любого из данных условий последующее сражение получило бы гораздо меньшую огласку – или вообще не состоялось бы.
Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. Битва произошла 4 июля 1187 г. в Галилее – у подножия двух холмов, именуемых Рогами Хаттина, где, по легенде, Иисус Христос произнес Нагорную проповедь. Саладин переправился через Иордан с 20 000 человек и встретил равное по численности войско крестоносцев. Франки, измотанные после марша по жаркой пустыне, были разгромлены, а их лидеры погибли или попали в плен, как Ги де Лузиньян и Рено де Шатильон. Одержав победу, Саладин повернул на юг и начал брать города, почти не встречая сопротивления, – Хайфу, Кесарию, Арсуф, Яффу, Рамлу, Лидду (Лод), Аль-Халиль (Хеврон)… «Мы также обложили Аскалон [Ашкелон], известный своими укреплениями, на 14 дней, и вернули его в результате капитуляции, – вспоминал Саладин. – Знамена единобожия подняты на вершины его башен и стен. Он заселен мусульманами после очищения от неверных и многобожников… Ничего не осталось в прибрежной зоне от Джубайля [Библоса] до границ Египта, кроме Иерусалима.[250] Дай Аллах, чтобы его выздоровление было легким».
О взятии Иерусалима Саладином рассказали Эрнуль («Хроника Эрнуля») – оруженосец рыцаря Балиана II Ибелина, патриарх Сирийской Православной Церкви Михаил Сириец («Хроника»), а также исламские летописцы XII–XIII вв. Среди мусульман – Ибн аль-Асир; Абу Шама аль-Макдиси («Книга двух садов в известиях двух династий»); Имад ад-Дин аль-Исфахани («История завоевания Сирии и Палестины Салах ад-Дином») – секретарь Нур ад-Дина, а затем Саладина; и биограф султана Баха ад-Дин ибн Шаддад («Жизнь Салах ад-Дина»), который привлек его внимание, написав в 1188 г. трактат «Добродетели джихада». Еще один труд, «Книга путей к познанию правящих династий», принадлежит перу более позднего автора – египтянина Таки ад-Дина Абуль-Аббаса Ахмада ибн Али аль-Макризи (1364–1442).
Летом и осенью 1187 г. в Иерусалиме катастрофически не хватало защитников. Большинство франков вернулось в Европу еще в 1099 г., в Палестине осталось около 300 дворян и 3000 других вооруженных людей. Многие рыцари полегли при Хаттине несколькими месяцами ранее. Когда Балиан II Ибелин – один из немногих аристократов, уцелевших в галилейской мясорубке, – был допущен в Священный Город с дозволения Саладина, он обнаружил там, по разным сведениям, от двух до четырнадцати рыцарей. Будучи благородного происхождения и обладая авторитетом среди иерусалимских баронов, Балиан, по словам Ибн аль-Асира, воспринимался мусульманами как «более или менее равный королю». Он договорился с султаном, пока тот стоял в Аскалоне, и обещал, что просто заберет из Иерусалима свою жену и детей до прибытия исламской армии, – но, очутившись внутри крепостных стен, отправил Саладину письмо, заявив, что патриарх Ираклий Иерусалимский запретил ему уезжать.
Далее по просьбе патриарха, королевы Сибиллы (супруги пленного Ги де Лузиньяна) и рядовых горожан Балиан принялся энергично организовывать оборону. Первым делом он произвел в рыцари от 50 до 60 человек – оруженосцев, мещан и дворянских сыновей старше 15 лет. Ряды защитников пополнили пехотинцы, спасшиеся при Хаттине. Население Иерусалима увеличилось за счет беженцев из Рамлы, Газы и других городов – все они, как отмечает Ибн аль-Асир, искали защиты от приближающегося исламского войска. К приезду Саладина в Иерусалиме могло находиться до 100 000 человек, но Ибн Шаддад оценивает количество боеспособных в 60 000, а Ибн аль-Асир и аль-Исфахани – в 70 000.
Эрнуль, Ибн Шаддад и аль-Исфахани солидарны в том, что Саладин – приехавший к Иерусалиму 20 сентября 1187 г., – поначалу атаковал его с запада, неся тяжелые потери. Описывая первую неделю боев, аль-Исфахани восхваляет мужество крестоносцев: «Они сражались мрачно и боролись изо всех сил, бросаясь в бой с абсолютной решимостью, они орудовали наконечниками своих копий, дабы напоить их вражеской кровью; они расправлялись с теми, кто потерял самообладание, и раздавали кубки смерти… Они упрямо стояли на своем, они делали себя мишенью для стрел и призывали смерть… Они сказали: “Каждый из нас стоит двадцати, а каждый десяток стоит сотни!”».
Наконец Саладин осознал свою ошибку и велел солдатам переместиться к северной стене – подобно завоевателям, осаждавшим город в предыдущих битвах. 25 сентября 1187 г. мусульмане и христиане «начали самую ожесточенную борьбу, какую только можно вообразить», – ибо и те, и другие расценивали ее как религиозный долг. Решающая схватка за контроль над северной стеной длилась неделю. Саладин послал к стене саперов, 10 000 лучников выпустили стрелы, и 10 000 кавалеристов приготовились вступить в бой. Защитники осыпали нападавших камнями и копьями, лили расплавленный свинец, – но сарацины все равно проделали в стене зияюшую брешь. «Враги видели, в какое беззащитное положение они попали, и им были ясны признаки того, что наша истинная религия победит ложную», – резюмирует ибн Шаддад.
Мусульмане пробили стену недалеко от места, где оборону прорвали персы царя Хосрова II в 614 г. – и там же, где это сделали рыцари в 1099 г. Готфрид Бульонский воздвиг в обозначенной точке каменный крест, напоминавший о победоносном взятии города, – но воины Саладина разрушили его метательным снарядом из катапульты.
Франки, понимая, что развязка близка, делегировали Балиана к Саладину, дабы обсудить капитуляцию. Айюбидский правитель намеревался сокрушить город огнем и мечом. Как записал аль-Исфахани, султан сказал Балиану: «Вы не получите ни прощения, ни милосердия! Наше единственное желание навечно покорить вас… Мы будем убивать и брать вас в плен скопом, проливать кровь мужчин и обращать бедняков и женщин в рабство». Это подтверждается в письме Саладина – там сказано, что в ответ на просьбу франков о капитуляции «мы наотрез отказались, желая только проливать кровь мужчин и обращать в рабство женщин и детей». Кроме того, во время первой встречи Балиана и Саладина гремели бои; в какой-то момент сарацины взобрались на северную стену и подняли над ней флаг. Увидев это, султан спросил, почему Балиан просит о сдаче Иерусалима, если тот уже пал. Однако крестоносцы отбросили мусульман от стены. Разгневанный султан отправил рыцаря восвояси, – но наутро Балиан вернулся и пригрозил, что, если не будет приемлемых условий сдачи, то сарацины получат выжженную землю.
Ибн аль-Асир передает эту речь: «Знай, о султан, что нас очень много в этом городе, одному Богу известно, сколько… если мы увидим, что смерть неизбежна, то клянусь Богом, мы убьем наших детей и жен, сожжем наше имущество, чтобы не оставить вас ни с динаром, ни с драхмой, ни с одним мужчиной или женщиной для порабощения. Когда это будет сделано, мы разрушим Святилище Скалы [Купол Скалы, Куббат ас-Сахра], мечеть Аль-Аксу и другие священные места, мы убьем 5000 мусульман, которых держим в плену, убьем всех лошадей и других животных, которыми владеем. После этого мы выйдем сражаться с вами, и когда каждый из нас, прежде чем погибнуть, убьет себе подобных, мы умрем с честью или одержим благородную победу!»
Все советники Саладина были за то, чтобы он предоставил гарантии, запрошенные франками, не принуждая их к крайним мерам, исход которых нельзя было предугадать. «Давайте считать их нашими пленниками, – сказали они [советники], – и позволим им выкупить себя на условиях, согласованных между нами», – сообщает Ибн аль-Асир. В итоге монарх одобрил сделку. По утверждению Ибн Шаддада, капитуляция была принята в пятницу, 27 раджаба [2 октября] 1187 г. Таким образом, Саладин получил Иерусалим в годовщину ночного путешествия Мухаммеда, когда пророк переместился из Мекки в «отдаленную мечеть» верхом на Бураке, а потом вознесся на небеса с Харам аш-Шариф.
Возвращение Иерусалима мусульманам легло в основу красивой, но неправдоподобной легенды о Саладине – «победителе крестоносцев». Султан прославился как благородный персонаж, чье безупречное поведение резко контрастирует с ужасными выходками его варварских врагов. На протяжении столетий Саладин изображается настоящим Рыцарем с большой буквы, у которого учились гуманизму и нравственности дикие европейцы, – и чьи моральные принципы якобы легли в основу пресловутого рыцарского Кодекса чести. В качестве наивысшего проявления великодушия султана подается то, что в 1187 г. он позволил франкам уйти из осажденного Иерусалима, – хотя крестоносцы, взяв город в 1099 г., разграбили его и учинили чудовищную резню. Это центральный эпизод мифа о милосердном Саладине – и здесь надо учитывать ряд объективных факторов.
Прежде всего, в 1187 г. у Саладина еще не было героического, романтического или рыцарского образа. Будучи средневековым исламским полководцем, он неоднократно расправлялся с пленными франками – и расправлялся жестоко.
23 ноября 1177 г. – за два дня до поражения при Монжисаре – сарацины захватили пленников возле Аскалона, и монарх приказал отрубить им головы.
В 1178 г. франки, разграбившие окрестности Хамы, были доставлены к султану. Тот велел обезглавить их «набожным людям, сопровождавшим его», – то есть улемам. Примечательно, что Саладин почти всегда обращался к улемам за одобрением кровопролития, – хотя некоторые его приближенные, наоборот, проявляли гораздо больше сочувствия к невольникам. Сохранилась история о том, как один из придворных уговорил султана не убивать пленного христианского юношу, но обменять его на пленного мусульманина. Известна фраза Кади аль-Фадиля – личного секретаря и доверенного лица Саладина: «Убивать пленника со связанными руками… это дурное деяние».
В 1179 г. в сражении на реке Иордан к сарацинам попал Балдуин Ибелин (через восемь лет его брат Балиан II Ибелин будет защищать Иерусалим от Саладина). Узнав, что Балдуин не может собрать выкуп, Саладин распорядился «вытащить из его рта все зубы». Потеряв пару зубов, Балдуин взмолился о пощаде, и монарх увеличил сумму до 200 000 безантов. За рыцаря в итоге заплатил византийский император Мануил Комнин.
В августе 1179 г. – после битвы у брода Иакова – Саладин казнил большинство из 700 или 800 тамплиеров и других обитателей замка Шастеле. Они были расстреляны арбалетными болтами в затылок.
1183 г. – умерщвлены все взятые в плен люди Рено де Шатильона (около 170 человек) – «в наказание за их замысел против Священного дома [Каабы в Мекке]». Абу Шама аль-Макдиси и Ибн аль-Асир уточняют, что невольников разослали в Египет, Медину, Мекку и, вероятно, в Багдад, где и казнили.
В том же году моряки с корабля Рено сдались и получили аман (гарантии безопасности) – то есть им надлежало сохранить жизнь. Однако султан потребовал казнить франков, заявив: «Божий приговор над людьми, подобными этим, не представляет затруднений для ученых, он вполне ясен. Пусть будет исполнено решение убить их». По замечаниям исламских хронистов, это возмутило даже аль-Адиля (Сайф ад-Дина) – младшего брата Саладина, впоследствии правителя Айюбидского султаната.
4 июля 1187 г. – после разгрома крестоносцев при Хаттине – пленные тамплиеры и госпитальеры (от 200 до 230 человек) были обезглавлены, а Саладин то ли собственноручно убил Рено де Шатильона, то ли велел с ним разделаться.
Говоря о взятии Иерусалима крестоносцами (1099) и Саладином (1187), необходимо учитывать, что крестоносцы его штурмовали. По законам средневековой войны это давало победителям карт-бланш на грабежи, поджоги, изнасилования и убийства. Аналогичным образом обстояли дела и у мусульман – можно вспомнить захват османами Константинополя (1453), когда Мехмеду II, вопреки традиции, пришлось остановить своих солдат, которые уничтожали город, или осаду Вены (1683), когда великий визирь Мерзифонлу Кара Мустафа-паша надеялся вынудить венцев поднять белый флаг, дабы не отдавать столицу войскам после штурма, а преподнести ее османскому султану Мехмеду IV. Иными словами, если население хотело сохранить жизнь и отчасти имущество, то оно капитулировало. В противном случае все заканчивалось атакой, разорением, реками крови и горами трупов. Саладин не брал Иерусалим штурмом – город сдался ему на заранее оговоренных условиях.
Кроме того, султан не отпускал франков безвозмездно. Они выкупали себя. Мужчина стоил 10 динаров, ребенок (независимо от пола) – два динара, женщина – пять динаров. Все, кто заплатил требуемую сумму в течение 40 дней, были освобождены; те, кто не заплатил, стали рабами.
Поступок Саладина не являлся ни милосердным, ни великодушным – султан просто выполнил условия, на которых капитулировал Иерусалим. Для Средневековья это была нормальная практика. Крестоносцы тоже отпускали жителей Арсуфа (1101) и Сидона (1110), сдавшихся до взятия города. Не все иерусалимцы сумели выкупиться (хотя за некоторых платили – например, Балиан отдал 30 000 динаров за 18 000 бедняков). Патриарх Ираклий заплатил только за себя, потратив 10 динаров, – и уехал со всем своим имуществом, хотя его сокровища обеспечили бы свободу очень многим.
По свидетельству Ибн аль-Асира, в плен попали 16 000 человек, по данным аль-Исфахани – 15 000 (7000 мужчин, 8000 женщин и детей). «Женщины и дети вместе числом около восьми тысяч были быстро поделены между нами, их стенания вызывали улыбку на лицах мусульман, – вспоминает аль-Исфахани. – О, сколько милых женщин стало исключительной собственностью одного мужчины! Сколько близких было разлучено! Сколько знатных жен было опозорено, сколько девочек, едва достигших брачного возраста, выдано замуж; сколько девственниц обесчещено и сколько гордых женщин предано поруганию! Сколько алых женских губ было покрыто поцелуями, сколько строптивиц укрощено! Сколько благородных мужей взяли их себе в качестве наложниц, и как много высокородных дам было продано за гроши!»
Из этого эпизода выросли истории о терпимости и других высоких моральных качествах султана Юсуфа ибн Айюба, чье почетное прозвище «Саладин» («Салах ад-Дин») на арабском означает «благочестие веры» (араб.). Обладатель этого прозвища торжественно вступил в Иерусалим 9 октября 1187 г. Европейцы, заплатившие за свою свободу, покинули город через ворота Давида (ныне Яффские ворота) тремя колоннами во главе с тамплиерами, госпитальерами и патриархом соответственно. Сарацины сняли с Купола Скалы позолоченный крест – и их радостные вопли слились с горестными криками христиан, раздававшимися из-за городских стен. Как пишет Ибн аль-Асир, сочетание стонов и криков было «настолько громким и пронзительным, что земля содрогнулась».
Саладин превратил Иерусалим в мусульманский город – и он оставался таковым на протяжении всей эпохи Айюбидов (1187–1244). Первым делом султан велел привести в порядок исламские святыни. Отовсюду удалялись христианские символы – мозаики сбили, фрески замазали; мечети окропили розовой водой, доставленной из Дамаска. Жилые помещения, кладовые и уборные, пристроенные тамплиерами к Аль-Аксе, были снесены, Соломоновы конюшни – очищены от грязи и нечистот, а мраморные плиты, которыми европейцы облицевали Краеугольный камень, – сняты (хотя железная решетка сохранилась до наших дней). Купол Скалы – старейший из ныне существующих в городе памятников мусульманской архитектуры – подвергся реставрации. Из Алеппо привезли красивый деревянный минбар,[251] изготовленный по распоряжению Нур ад-Дина задолго до взятия Иерусалима. Минбар простоял в Аль-Аксе 800 лет – до 1969 г., пока не сгорел во время пожара, устроенного сумасшедшим австралийским туристом.
Далее Саладин взялся за наследие иноверцев. Церковь Святой Анны стала медресе Салахия, получив имя в честь завоевателя. Базилика на горе Сион – которую на протяжении веков неоднократно разрушали и возводили заново,[252] – была в очередной раз стерта с лица земли. Гробницу царя Давида, священную для иудеев, христиан и мусульман, переделали в мечеть. Над храмом Гроба Господня теперь возвышался минарет. Помимо того, султан решил, что Масличная гора будет вакфом (сакральной исламской собственностью); это означало, что христианам больше нельзя там молиться, а евреям – хоронить.
Позже Саладин смягчился и проявил щедрость к восточным христианам – грекам, сирийцам и армянам, владевшим арабским языком. Первых он пригласил обратно в город, вторым выделил средства на ремонт церкви Святого Марка, а третьим даровал личный указ о защите. Правитель был благосклонен и к евреям, отменив запрет на их возвращение, наложенный крестоносцами. В 1190 г. иудеи обосновались на юго-востоке Иерусалима, где вырос Еврейский квартал Старого города (он существует по сей день). Поначалу мигранты стекались из прибрежных населенных пунктов, разоренных сарацинами, но затем в Иерусалим потянулись иудеи из Марокко и Йемена.
Одни палестинские мусульмане восхищались этими переменами, другие оставались равнодушными. Родословные некоторых людей, вернувшихся в Иерусалим, уходили корнями в глубину веков и были неразрывно связаны с городом. Отпрыски старых династий не забыли легенды, рассказанные в X в. арабским историком Мутаххаром ибн Тахиром аль-Мукаддаси, – например, что в Судный день в Иерусалиме начнется воскрешение из мертвых. Исламская традиция превозносила достоинства города, указывая на особое чувство, которое Аллах испытывает к нему: «Аллах смотрит на Иерусалим дважды в день»; «Судный день не наступит, пока Аллах не приведет лучших из Своих рабов жить в Иерусалиме».
Конечно, у Иерусалима – или, как его называют мусульмане, Аль-Кудса, – имелись и недоброжелатели. Негативное отношение выражено в пословице, отрицающей ценность посещения города: «Если бы [расстояние] между мной и Аль-Кудсом было два парасанга [11 км], я бы туда не поехал». Но критики не пытались изменить статус Иерусалима в сакральной иерархии. Его рейтинг был формализован благодаря знаменитой поговорке, которая ранжирует города в соответствии с ценностью молитвы в них: «Одна молитва в Мекке равна 100 000 молитв в другом месте; одна молитва в Медине равна 50 000 молитв в другом месте; одна молитва в Аль-Кудсе равна 40 000 молитв в другом месте; одна молитва в Дамаске равна 30 000 молитв в другом месте».
Вести о катастрофе при Хаттине и потере Иерусалима достигли Западной Европы до конца 1187 г. В октябре того же года умер папа Урбан III – по слухам, от горя. Его преемник Григорий VIII призвал западных монархов вернуть Священный Город. Падение Иерусалима взбудоражило европейское рыцарство, и в 1189 г. в Святую Землю отправился могучий старик Фридрих I Барбаросса – правитель Священной Римской империи. Кроме него, участие в Третьем крестовом походе приняли французский король Филипп II Август и английский король Ричард I Львиное Сердце.
Приключения Барбароссы завершились летом 1190 г., когда он, будучи облаченным в тяжелые доспехи, упал с лошади и утонул во время переправы через реку Селиф (Гексу), что на территории нынешней Турции. Теперь лидером крестоносцев считал себя харизматичный и высокомерный Ричард I – лучший полководец Западной Европы того периода. С ним связан один из судьбоносных эпизодов Третьего крестового похода – осада Акры (1198–1191).
Акра – сейчас израильский Акко, стратегически важный порт на Средиземном море, – пала под ударами крестоносцев 12 июля 1191 г. после двухлетней осады. Ричард Львиное Сердце прослыл чудовищем за то, что якобы велел вырезать местное население – несколько тысяч мусульман. На самом же деле 2600 пленных сарацинов являлись не мирными жителями, а гарнизоном крепости, и пребывали в статусе заложников.
Договорившись с королем об обмене пленными, Саладин не сдержал слова и казнил дворян, которых обещал передать Ричарду. Тот отказался от обмена; дальнейших переговоров с султаном не последовало. Цитата из переписки монарха от 20 августа 1191 г.: «Но сроки истекли, и, поскольку соглашение, к которому мы с ним [Саладином] пришли, утратило силу, мы, как полагается, сарацин, которых держали в темнице, – всего около 2600, – предали смерти». Таким образом, Ричард не нарушил тогдашних законов войны.
Интересно, что в качестве причины казни исламские авторы называют месть Ричарда мусульманам за регулярно совершаемые ими массовые убийства христиан. К тому же Роджер Ховеденский – пожалуй, самый информированный английский хронист второй половины XII в. – отмечает, что Саладин сыграл косвенную роль в этом кровопролитии, спровоцировав Ричарда на зеркальные меры: 18 августа 1191 г., – еще до капитуляции города, – султан велел перебить всех пленных франков. Факт резни подтверждается разными источниками – в том числе Ибн аль-Асиром, – но уже после уничтожения гарнизона Акры. Видимо, убийства все же имели место (по словам Ибн аль-Асира, мусульмане сами убивали тех христиан, которых взяли в плен), – либо слухи о резне дошли до крестоносцев и обусловили решение Ричарда (а сомневаться в достоверности подобных слухов не было причин, учитывая поведение Саладина). Примечательно, что, узнав о резне в Акре, султан какое-то время приказывал приводить к нему всех захваченных рыцарей и отрубать им головы в его присутствии.
Овладев Акрой, рыцари двинулись на юг вдоль побережья Средиземного моря. Они не сумели отвоевать Иерусалим (не хватало ни сил, ни логистических возможностей), – но зато трижды разгромили Саладина (под Акрой, при Арсуфе и при Яффе). Третий крестовый поход все же был успешным – только воспринимать его надо как попытку спасти остатки Иерусалимского королевства, чья столица была перенесена в Акру.
Осознав угрозу, исходящую от неприятеля, Саладин распорядился вырыть вокруг Иерусалима новый глубокий ров и укрепить фортификационные сооружения. Силы крестоносцев таяли, их командиры ругались и делили добычу – но султан готовился к обороне Аль-Кудса, выжигая окрестности и отравляя воду в колодцах, дабы лишить врага малейшего шанса на успех. Ричард Львиное Сердце понимал это. К тому же в Палестине король поссорился с другими европейскими аристократами, а раздоры в Англии требовали его немедленного возвращения. Ближайшей точкой возле Иерусалима, куда добрался Ричард, была гора Наби Самуил, – стоя там, он отводил взгляд от города, который не мог покорить.
2 сентября 1192 г. Ричард Львиное Сердце и Саладин заключили перемирие. По условиям договора христиане сохранили контроль над побережьем Палестины. Внутренние районы – в частности Иерусалим – оставались у мусульман; христианским паломникам гарантировался доступ к святым местам. Ричард отплыл в Англию, очутился в эпицентре интриг и скандалов, раздуваемых теми, кого он оскорбил, – и, наконец, угодил в австрийский плен, откуда его выкупила мать Алиенора Аквитанская.
Пока король переживал свою одиссею, Саладин умер (1193). Почитателям он запомнился как величайший правитель Иерусалима и «благородный лев Востока». Мусульманские авторы прославляли султана за завоевание Аль-Кудса, но воистину огромную роль в создании его культа сыграли европейцы.
Популярный миф о «хорошем Саладине» проистекает из «Истории священной войны» Амбруаза Нормандского – летописца Третьего крестового похода (1189–1192) и капеллана Ричарда Львиное Сердце. В этом сочинении много вымысла, и главным врагом Ричарда предстает не Саладин, а французский государь Филипп II Август. Начинает формироваться идеализированный образ султана, соответствующий куртуазности Средневековья. В культуре феодальной Европы практиковалось восхваление противника, порой в ущерб собственным интересам. Например, в битве при Пуатье (1356) – крупном сражении Столетней войны – Эдуард Вудсток по прозвищу «Черный принц» взял в плен французского монарха Иоанна II Доброго и тут же принялся распространять легенды о храбрости, мужестве и благородстве оного, а также обращаться с ним как с королем, хотя права Иоанна на престол не признавал даже отец Черного принца – английский правитель Эдуард III (он сам претендовал на трон в Париже, из-за чего и шла война). Тем не менее такова специфика «рыцарского взгляда» на мир. Следуя данной парадигме, Амбруаз Нормандский придумал ряд сюжетов, которые потом широко использовались, – в том числе историю о том, как щедрый Саладин прислал прекрасную лошадь Ричарду, потерявшему своего скакуна в битве при Яффе.
Капеллан английского короля изобразил дружбу своего господина с султаном (отсюда легенда об их хороших отношениях), а также постоянно сравнивал обоих правителей, выставляя их славными рыцарями. Этот мотив лег в основу романа Вальтера Скотта «Талисман, или Ричард Львиное Сердце в Палестине» (1825), повествующего о событиях Третьего крестового похода. «Христианский и английский монарх проявил тогда жестокость и несдержанность восточного султана, в то время как Саладин обнаружил крайнюю осмотрительность и благоразумие европейского государя, и оба они старались перещеголять друг друга в рыцарской храбрости и благородстве, – писал Скотт в предисловии. – Этот неожиданный контраст дает, по моему мнению, материал для романа, представляющий особый интерес».
Возвеличивание Саладина постепенно превращалось в западную литературную и художественную традицию. Появлялись все новые и новые рассказы, новеллы и поэмы, где культивировался не исторический, но такой понятный и привлекательный для европейцев образ султана, созданный еще хроникерами Третьего крестового похода. Позже английский король Генрих III (племянник Ричарда Львиное Сердце) заказал росписи на тему военной кампании своего дяди для нескольких дворцовых залов. Сюжетом одной из фресок стал поединок между Ричардом и Саладином – хотя они никогда не встречались.
Средневековые авторы «ассимилировали» Саладина, встраивая его в куртуазную модель и делая из исторической личности типичного героя рыцарских романов. Неудивительно, что в многочисленных произведениях – этаких образчиках fan fiction – султан становится настоящим рыцарем: щедрым, галантным и обходительным. Он путешествует по Европе, говорит по-итальянски и по-французски, участвует в турнирах и влюбляется в прекрасных дам. Сюжет о европейской поездке Саладина встречается даже в «Декамероне» Джованни Боккаччо.
Позже Саладину стали приписывать французское происхождение и придумали ему соответствующую аристократическую родословную. В XIV в. у менестрелей появился сюжет, где султан задумывается об обращении в христианство (и даже принимает его – как минимум у одного автора). Словом, литературный персонаж и историческая личность переплелись так тесно и неразрывно, что в массовом сознании первое поглотило и подменило второе.
Реальный Саладин не имеет отношения к романтическим фантазиям о нем. Он не был ни самым милосердным и благородным, ни самым ужасным и кровожадным (например, не складывал пирамиды из отрубленных голов, в отличие от Тамерлана). История Ближнего Востока – и до, и после этого монарха – изобилует рассказами о людях, которые отличались воистину звериной жестокостью. Сегодня идеализация Саладина означает демонизацию крестоносцев и Запада (как средневековой Европы, так и современного западного мира), – что имеет глубокую идеологическую окраску. Имидж Саладина претерпел значительную трансформацию, пройдя через время и пространство, – от фигуры в художественных произведениях («Декамероне» Джованни Боккаччо, «Талисмане» Вальтера Скотта и фильме «Царствие Небесное» Ридли Скотта) до кумира знаменитых политиков, военачальников и террористов. Фактически Саладин – один из известнейших восточных героев, созданных европейцами по своему разумению, исходя из собственных представлений о хороших человеческих качествах и моральном превосходстве, коими прототип не обладал. Тем ироничнее – и трагичнее.
Султан Саладин был примером для Усамы бен Ладена, который опирался на концепции Али ибн Тахира ас-Сулами и Абу Хамида аль-Газали. В соответствии с их учением джихад («священная война с неверными») не ограничивается обороной, подразумевая активную агрессию в борьбе с предполагаемыми угрозами исламу в любой точке земли. В интервью CNN (1997) Усама сказал: «В нашей религии [исламе] наш долг – совершать джихад, чтобы слово Аллаха было превознесено и чтобы мы прогнали американцев из всех мусульманских стран». Идентичное мнение в марте 2003 г. выразила Академия исламских исследований при каирском университете Аль-Азхар (главном учебном заведении мусульман-суннитов): «Согласно исламскому закону, если враг на исламской земле, джихад становится обязанностью каждого мусульманина мужского и женского пола». Академия также призвала «арабов и мусульман всего мира быть готовыми защищать себя и свою веру».
В своей первой фетве (1996) бен Ладен специально использовал слово «крестоносцы». Называя так израильтян и вооруженные силы США, дислоцированные в Саудовской Аравии и других ближневосточных странах, он, подобно Саладину, апеллировал к разработанному ас-Сулами определению джихада как «справедливой войны» против крестоносцев.
23 февраля 1998 г. Усама и другие исламистские лидеры обнародовали вторую фетву – «Декларацию Всемирного исламского фронта джихада против евреев и крестоносцев». В фетве говорилось: «Решение убивать американцев и их союзников – как гражданских лиц, так и военнослужащих – является обязательным для каждого мусульманина, который может сделать это в любой стране, где это возможно, для того чтобы освободить мечеть Аль-Акса [в Иерусалиме] и священную мечеть [Аль-Харам в Мекке] из их рук, и для того чтобы их армии ушли изо всех земель ислама, побежденные и не способные более угрожать ни одному мусульманину. Это соответствует словам Всемогущего Аллаха…»
Бен Ладен употреблял термин «крестоносцы», намеренно эксплуатируя образ жестокости средневековых рыцарей – и тем самым вызывая у мусульман страх и ненависть. Через несколько недель после терактов 11 сентября 2001 г. он заметил: «Новую еврейскую кампанию крестоносцев возглавляет самый большой крестоносец Буш под знаменем креста. Эта битва считается одной из битв ислама…» 27 декабря 2001 г. Усама сказал: «Стало ясно, что Запад в целом во главе с Америкой питает невыразимую крестоносную неприязнь к исламу. [Это] самая опасная и самая жестокая война Крестового похода, начатая против ислама».
Дополнительные заявления в том же духе делались и в 2002 г. В феврале 2003 г. – незадолго до вторжения коалиции под руководством США в Ирак – бен Ладен обратился к единоверцам: «Мы с большим интересом и озабоченностью следим за подготовкой крестоносцев к развязыванию войны с целью захвата бывшей столицы ислама [Багдада], разграбления богатств мусульман и установления марионеточного правительства, которое следует диктату своих хозяев в Вашингтоне и Тель-Авиве».
Усама бен Ладен – не единственный арабский лидер, подражавший Саладину и ассоциировавший себя с ним. Аналогичным образом поступали главы Египта, Сирии, Палестины и Ирака – Гамаль Абдель Насер, Хафез Асад, Ясир Арафат и Саддам Хусейн.[253] Насер сравнивал свою борьбу в разгар Суэцкого кризиса (1956) против Великобритании, Франции и Израиля с борьбой Саладина против сил Третьего крестового похода (где тоже участвовали англичане и французы). Асад в 1993 г. открыл в Дамаске конную статую султана. Вокруг памятника разместили портреты президента с надписями, провозглашающими верность ему как «потомку Саладина».
Американская журналистка Эми Доксер Маркус описала сирийского лидера в статье, опубликованной в октябре 1996 г. в «The Wall Street Journal»: «Он любит усаживать иностранных гостей перед древней мозаикой, которую отреставрировал и установил в приемной своего дворца. Археологическая находка изображает битву 1187 г., когда Салах ад-Дин, восседавший на имперском престоле в Сирии, победил христианские армии крестоносцев, вынудив их отступить со Святой Земли. В своих речах господин Асад часто ссылается на Салаха ад-Дина для обоснования жесткого подхода, которого придерживается сам в отношениях с израильтянами, коих он считает современными крестоносцами».
Что касается Ясира Арафата, то в ноябре 2000 г. израильско-американский журналист Йосси Кляйн Халеви поделился своими наблюдениями в газете «The Los Angeles Times»: «В городе Наблус на Западном берегу [реки Иордан] я увидел транспарант, изображающий Арафата верхом на белом коне и с мечом – современный Саладин на пути в Иерусалим». Спустя два года Эхуд Барак – бывший премьер-министр Израиля – заявил в интервью историку Бенни Моррису: «Арафат видит себя возрожденным Саладином – курдским мусульманским полководцем, победившим крестоносцев в XII в., а Израиль – всего лишь еще одним эфемерным государством крестоносцев». Действительно, сам факт того, что государства крестоносцев на Святой Земле просуществовали недолго, питает арабский мир надеждой на то, что и Израиль скоро исчезнет.
Саладина очень любил и Саддам Хусейн, считавший Тикрит – место рождения султана – своей малой родиной. Будущий президент Ирака появился на свет в соседней деревушке, но этот город сыграл огромную роль в его становлении, формировании взглядов на жизнь и последующей судьбе. Саддам ассоциировал себя с «победителем крестоносцев» (как и с вавилонским владыкой Навуходоносором II), а также мечтал сравняться с Саладином в славе и величии. Например, в июле 1987 г. в Тикрите состоялась научная конференция «Битва за освобождение – от Саладина до Саддама Хусейна». В том же году в Багдаде была издана детская книга «Герой Саладин». На обложке изображался Саддам на фоне вооруженных всадников. В книге вкратце рассказывалось о жизни Саладина (с акцентом на завоевание Иерусалима); остальная же часть текста была посвящена Саддаму, который в первый раз именовался «благородным и героическим арабским воином Саладином II Саддамом Хусейном», а далее – «Саладином II».
В наши дни восхищение многих мусульман Саладином логично и объяснимо: этот персонаж олицетворяет победу ислама над христианством и Ближнего Востока – над Западом. Наряду с ассирийскими и вавилонскими царями, покорявшими регион в I тыс. до н. э., Саладин представляет собой ролевую модель для исламских политиков и военных – но модель более динамичную, нежели Навуходоносор II. Одержимость прошлым направлена на укрепление современных основ власти. Неудивительно, что коммюнике Усамы бен Ладена в феврале 2003 г. содержало заявление, направленное против «неисламских» правительств ряда государств: «Истинные мусульмане должны действовать, подстрекать и мобилизоваться для того, чтобы вырваться из рабства этих тиранических и вероотступнических режимов, порабощенных Америкой, дабы установить власть Аллаха на земле. Среди регионов, готовых к освобождению – Иордания, Марокко, Нигерия, Страна Двух Святынь [Саудовская Аравия], Йемен и Пакистан».
Конечно, Усама бен Ладен поддерживал идею всемирного джихада, которая так нравилась султану Саладину в XII в. и халифу Абу Бакру – в VII в. Нынешняя экстремистская пропаганда исламских боевиков и террористов – охватывающая пространство от Филиппин и Индонезии до Африки, Ближнего Востока, России, Индии и других стран, – предполагает, что мир сейчас захлестнула очередная волна джихада, которая является «преемницей» завоеваний Саладина.
Глава 17
Беззащитный город
В стенах Иерусалима, под которым разумею Старый город,Я блуждаю сквозь эпохи, погружаясь все глубже и глубже, лишенныйПамяти. Где-то там, наверху, пророки передаютДруг другу откровение, как эстафету; обратно с НебесКаждый из них возвращается заметно приободрившись:Там, наверху, празднуют лето любви. Потерпи, Иерусалим –Все мечты сбываются, праздник к нам приходит!Махмуд Дарвиш. В Иерусалиме
В ноябре 1977 г. – впервые в Новейшей истории – глава арабского государства посетил Иерусалим и выступил перед Кнессетом.[254] Египетский президент Анвар Садат говорил об уникальной роли Священного Города: «Я прибыл в Иерусалим, город мира, который навсегда останется живым воплощением сосуществования верующих трех религий». Это был первый шаг на долгом и трудном пути к миру между арабами и евреями.
Через год Садат при посредничестве президента США Джимми Картера подписал с премьер-министром Израиля Менахемом Бегином предварительные Кэмп-Дэвидские соглашения, а 26 марта 1979 г. в Вашингтоне состоялось заключение египетско-израильского мирного договора. После череды арабо-израильских войн и на фоне нерешенного «палестинского вопроса» Египет стал первой арабской страной, которая признала еврейское государство и наладила с ним дипломатические отношения. На Садата обрушилась ожесточенная критика арабского и мусульманского мира, он подвергся невиданному остракизму. Египет был на 10 лет исключен из Лиги арабских государств (ЛАГ), а ее штаб-квартира переехала из Каира в Тунис.
Терзаемый нехорошими предчувствиями, Садат сравнил себя с печально известным историческим персонажем – султаном аль-Камилем, племянником Саладина, который без боя сдал Иерусалим Фридриху II и крестоносцам в 1229 г. Опасения египетского лидера подтвердились: 6 октября 1981 г. во время парада, посвященного форсированию Суэцкого канала (1973),[255] президента расстреляли исламские фундаменталисты из числа офицеров. Чтобы понять истоки и степень арабского негодования, вызванного действиями Анвара Садата, и осознать параллель, проводимую между ним и аль-Камилем, надо вернуться в историю Палестины – точнее, в период, наступивший после смерти Саладина.
Государство, созданное Саладином, унаследовали его родственники – Айюбиды. Они поделили территории, завоеванные султаном, и продолжали сражаться с теми крестоносцами, которые еще оставались на Ближнем Востоке. Айюбидские правители в Иерусалиме и окрестностях получили короткую передышку от битв с франками, ибо Четвертый крестовый поход (1202–1204) был нацелен не на Сирию и Палестину, а на Константинополь. Однако затем начался Пятый крестовый поход (1217–1221) – и Святая Земля снова оказалась в поле зрения европейцев. Два года спустя, – когда рыцари приближались к Иерусалиму, – младший брат Саладина, султан аль-Адиль I, и племянник аль-Муаззам разрушили городские стены, которые сами же восстановили семью годами ранее. Они считали, что у крестоносцев есть хорошие шансы на победу, и не хотели отдавать им защищенный город. Другие объекты – в частности, крепость на горе Фавор в Изреельской долине, возведенная еще в ветхозаветную эпоху, – были разобраны Айюбидами в то же время и по той же причине.
О сносе иерусалимских фортификационных сооружений повествует сирийский писатель и дипломат XIII в. Ибн Васил, служивший Айюбидам, а затем их преемникам: «[Аль-Муаззам] собрал каменщиков и саперов, подорвал стены и башни и разрушил их – кроме Башни Давида, которую он оставил». «В городе поднялся шум, подобный [крику] Судного дня, – сообщает другой арабский историк, Абу Шама аль-Макдиси. – Женщины и девушки, старики и женщины, юноши и дети вышли к [Куполу] Скалы и Аль-Аксе, и они разорвали на себе одежду и остригли волосы до такой степени, что Купол Скалы и михраб[256] Аль-Аксы были заполнены волосами. После этого жители-мусульмане бежали из города, рассеявшись по Египту, Сирии и другим странам». Ибн Василь подтверждает, что «его (Иерусалима) разрушение было тяжелым ударом для мусульман, и они очень скорбели».
Айюбиды подготовились к потере города, но аль-Адилю удалось заключить с крестоносцами перемирие – и они не пытались захватить Иерусалим, пока в 1225 г. король Германии и император Священной Римской империи Фридрих II Гогенштауфен (внук Фридриха I Барбароссы) не начал подготовку к новому, уже Шестому крестовому походу. В том году Фридрих II женился на Иоланде Бриеннской, также известной как Изабелла II – юной королеве Иерусалима (титул продолжал существовать несмотря на то, что город с 1187 г. принадлежал сарацинам и столица Иерусалимского королевства располагалась в Акре). Прежде Фридрих неоднократно обещал папе Гонорию III «принять крест» – то есть двинуться в Святую Землю во главе армии, – но не торопился действовать, хотя снарядил в Палестину войско и флот и регулярно снабжал их провизией. Брак с венценосной Иоландой подстегнул интерес императора к освобождению города – на правах мужа он объявил себя королем Иерусалима и задумался о ратных подвигах в Палестине.
Летом 1227 г. Фридрих выступил в путь. Дела шли плохо: людей изнуряла жара, возникли проблемы с обеспечением водой рыцарей и сопровождавших их паломников. Наконец в августе крестоносцы погрузились на корабли в итальянском порту Бриндизи – но вскоре высадились в соседнем Отранто. Очевидец тех событий, английский хронист Роджер Вендоверский вспоминал: «Император отправился к Средиземному морю и отплыл с небольшой свитой, но через три дня плавания в Святую Землю он сказал, что его внезапно одолели болезнь и нездоровый климат, повернул и высадился там же, где отправлялся». Фридрих сообщил новому папе Григорию IX, что вернулся из-за эпидемии, что Крестовый поход откладывается – и что в следующем году он непременно будет участвовать в кампании. Разъяренный понтифик воплотил в жизнь угрозы своего предшественника, усопшего Гонория: он отлучил Фридриха от церкви за несоблюдение обета.
На Ближнем Востоке тоже было неспокойно: египетские и сирийские Айюбиды враждовали друг с другом. Первых представлял султан Египта аль-Камиль, вторых – его брат, султан Дамаска аль-Муаззам. Аль-Камиль и Фридрих вели тайные переговоры с 1226 г.: понимая, что готовится очередной Крестовый поход, султан предложил императору Иерусалим (которым управлял аль-Муаззам) в обмен на то, что рыцари обратят свое оружие против Дамаска, минуя Египет. Иными словами, аль-Камиль хотел, чтобы франки поддержали его в междоусобной борьбе и помогли одолеть брата. Заинтригованный Фридрих в 1227 г. делегировал посланника в Дамаск к аль-Муаззаму, чтобы узнать, будет ли встречное предложение, – однако султан, по словам аль-Макризи, заявил: «Скажи своему хозяину, что у меня для него только меч».
Узнав о планах франков, аль-Муаззам распорядился уничтожить оставшиеся оборонительные сооружения Иерусалима. Вероятно, снос затронул только цитадель – последнее значительное укрепление в городе. Таким образом, Иерусалим был беззащитен, когда Фридрих II и крестоносцы добрались до Палестины осенью 1228 г. Папа Григорий IX негодовал – ибо император, будучи отлученным от церкви, не имел права проводить Крестовый поход, – и вторично предал его анафеме, назвав «нечестивым монархом». Но теперь Фридрих – вдовец, ибо весной Иоланда умерла при родах, – страстно желал овладеть Иерусалимом, дабы сделать своего сына реальным наследником не только Священной Римской империи, но и Иерусалимского королевства.
Ситуация приняла интересный оборот, когда внезапно (вероятно, от дизентерии) скончался аль-Муаззам; дамасский престол занял аль-Камиль. Позиции султана резко усилились. Фридрих засомневался, получит ли он Иерусалим, – и потребовал от аль-Камиля выполнить обещание. Поначалу султан не собирался уступать, но затем решил передать город франкам при соблюдении ряда условий.
18 февраля 1229 г. аль-Камиль и Фридрих II подписали Яффский договор. Полный текст документа не сохранился, условия восстанавливались по фрагментам и описаниям в разных источниках. Согласно им, Иерусалим был передан Фридриху вместе с «коридором», соединяющим город с Акрой (Акко) и другими прибрежными землями Иерусалимского королевства. Храмовая гора (Харам аш-Шариф) осталась у сарацинов, христианские и исламские паломники имели к ней доступ. Все прочие мусульмане и евреи покинули город. Окрестными поселениями по-прежнему управлял айюбидский губернатор, резиденция которого располагалась в Бире (сейчас это палестинская Эль-Бирра, в 15 км от Иерусалима).
Договор признавал за крестоносцами Акру, Яффу, Назарет, Сидон (Сайду) и замок Торон на юге сегодняшнего Ливана – в основном территории и объекты, которыми они уже владели. Кроме того, документ предусматривал перемирие сроком на десять лет, пять месяцев и сорок дней с 24 февраля 1229 г., а также обязывал Фридриха II никоим образом не участвовать в боевых действиях против аль-Камиля, не поддерживать нападения христиан на него и помогать султану в военном отношении.
Наибольшие противоречия между христианскими и мусульманскими свидетельствами касались того, дозволялось ли франкам реконструировать Иерусалим (особенно его фортификационные сооружения). Аль-Адиль I и аль-Муаззам демонтировали городские стены в 1219 г., во время Пятого крестового похода – и, согласно исламским источникам, Фридрих не собирался их восстанавливать. Однако в письме английскому королю Генриху III монарх утверждал, что ему разрешено восстановить город «в таком хорошем состоянии, в каком он когда-либо находился». В любом случае, за все годы действия Яффского договора европейцы так и не укрепили Иерусалим.
Иерусалим отошел к императору Священной Римской империи – и тот 17 марта 1229 г. торжественно возложил на себя корону Иерусалимского королевства в храме Гроба Господня. Это был один из немногих случаев, когда Священный Город менял хозяина без кровопролития.
Крестоносцы радовались обретению Иерусалима как великой победе, но для мусульман это стало катастрофой. Аль-Камиля заклеймили изменником. «После перемирия султан разослал прокламацию о том, что мусульмане должны покинуть Иерусалим и передать его франкам, – писал Ибн Васил. – Мусульмане ушли с криками, стонами и причитаниями. Новость быстро разлетелась по всему исламскому миру, который оплакивал потерю Иерусалима и резко осуждал действия аль-Камиля, считая их самым бесчестным поступком, ибо отвоевание этого благородного города и освобождение его от неверных было одним из наиболее выдающихся достижений Салах ад-Дина [Саладина], да смилуется над ним Аллах! Но аль-Камиль знал, что мусульмане не сумеют обороняться в незащищенном Иерусалиме – и что если он будет держать ситуацию под контролем, то сможет в дальнейшем очистить Иерусалим от франков».
По мнению аль-Камиля, перемирие было хорошим тактическим решением: «Мы только… уступили им [крестоносцам] несколько церквей и разрушенных домов. Священные места, почитаемая Скала и другие святыни, к которым мы совершаем паломничество, остаются нашими, какими они и были; исламские обряды отправляются, как и прежде, и у мусульман есть свой губернатор сельских провинций и уездов».
Аль-Камиль твердил, что Яффский договор выгоден, ибо позволяет обменять Иерусалим на неприкосновенность Египта. К тому же город без укреплений можно было легко забрать в любой момент. Словно для иллюстрации этого тезиса после подписания договора на Иерусалим напали сарацины из Хеврона и Наблуса. Они вынудили местных жителей запереться в Башне Давида и сидеть в осаде, пока на помощь не подоспели рыцари из Акры. Извечные распри среди мусульман мешали аль-Камилю организовать кампанию по изгнанию крестоносцев из Палестины; помимо того, султан больше нуждался в их военной поддержке против своих исламских врагов, нежели в обладании Иерусалимом.
Христиане тоже выражали недовольство итогами Шестого крестового похода. Папа Григорий IX не признал договор Фридриха с аль-Камилем. Во-первых, дважды преданный анафеме монарх не являлся истинным представителем церкви. Во-вторых, понтифик питал отвращение к дипломатическому урегулированию конфликта с сарацинами, осквернившими христианские святыни. Для Григория единственным приемлемым вариантом развития событий являлась война. Фридриха возненавидели рыцари других государств крестоносцев – княжества Антиохия и графства Триполи, – а также тамплиеры и госпитальеры, против которых император должен был воевать вместе с султаном по условиям Яффского договора. К членам военно-духовных орденов, наотрез отказавшимся подчиняться Фридриху, примкнули члены орденов монашеских: францисканцы и доминиканцы поносили в проповедях «безбожного государя, вступившего в союз с неверными».
Впрочем, проблемы Фридриха только начинались. Он уехал из Палестины через шесть недель после коронации, злой и уставший. Понтифик наложил интердикт на Священный Город, пока там находился нечестивый монарх, – то есть запретил совершать церковные действия и обряды в иерусалимских храмах. В Средние века данная мера была мощным инструментом в борьбе пап и епископов со светскими феодалами. Интердикт парализовывал целые страны: прекращались богослужения, не отмечались праздники, не проводились крещения, отпевания, исповеди, прочие таинства и ритуалы. Заколоченные двери церквей ужасно пугали средневекового человека, ибо не сулили ничего хорошего. Но Григорий IX не ограничился интердиктом и послал войска в итальянские владения Фридриха. Тому пришлось срочно покинуть Землю Обетованную и сражаться с папской армией в Европе. Император разгромил неприятельские силы, и в 1230 г. Григорий IX снял с него отлучение.
Тем временем жизнь в Иерусалиме продолжалась, но ни крестоносцы, ни Айюбиды уже не испытывали к нему прежнего жгучего интереса. Доказательством тому – действия Фридриха II и его отношения с султаном аль-Камилем, который относительно легко пожертвовал Аль-Кудсом. Конечно, с 1229 г. город снова стал христианским, но это длилось недолго.
В 1238 г. аль-Камиль умер, и между Айюбидами опять вспыхнули ссоры. Через год – незадолго до или сразу после истечения срока действия Яффского договора – в Палестину вторгся амир[257] Керака[258] ан-Насир Дауд (сын аль-Муаззама и внучатый племянник Саладина). Он легко захватил Иерусалим, поскольку из всех защитных построек там сохранилась только башня Давида. Мусульманский хронист той эпохи Ибн аль-Фурат сообщает: «Он [ан-Насир Дауд] собрал огромное войско и направил его на Аль-Кудс [Иерусалим] (15 декабря 1239 г.). Франки укрепили башню, известную как башня Давида. Дауд обстреливал ее из [осадных орудий], пока она не капитулировала (5 января 1240 г.). Итак, он взял Иерусалим и поставил в нем своего наместника». Египетский историк аль-Макризи говорит, что ан-Насир Дауд занял основную часть города 7 декабря и башню Давида – 15 декабря 1239 г.; в общей сложности осада растянулась на 21 день. «Франкам дарованы их жизни, но не их имущество. Ан-Насир разрушил башню Давида, завладел Иерусалимом и изгнал франков, которые вернулись в свою страну», – добавляет аль-Макризи. В реальности же не все европейцы оставили Палестину.
Тем временем айюбидские раздоры не утихали. Правители Керака, Дамаска, Хомса и Египта враждовали все более ожесточенно, и ан-Насир Дауд убедил сирийских родственников заключить мир с франками, дабы заручиться их поддержкой в борьбе с египетским султаном аль-Маликом ас-Салихом Наджм ад-Дин Айюбом (внуком аль-Камиля).[259] Помимо Иерусалима, крестоносцы получили Сафад (ныне израильский Цфат) и замок Калаат аш-Шакиф (он же Бофор, в наши дни расположен на юге Ливана).
История повторилась: для Айюбидов Иерусалим окончательно превратился в разменную монету. Крестоносцы вернулись в город под предводительством Тибо IV, графа Шампани и Бри, короля Наварры; вероятно, это случилось в период с 1241 г. по 1243 г. Изгнав местных сарацинов, рыцари воздвигли крест над Храмовой горой; аль-Макризи жалуется, что они «поставили бутылки с вином на Скалу [Камень Основания]» и «повесили колокол в мечети Аль-Акса». Аналогичные воспоминания и у Ибн Васила, в 1244 г. ехавшего из Сирии в Каир через Иерусалим и видевшего все собственными глазами. Его не интересовало, что вино нужно для мессы – или почему христиане при богослужении в Куполе Скалы нараспев поминали Святую Троицу. В глазах Ибн Васила и его единоверцев Священный Город был осквернен гнусными язычниками и многобожниками.
Мусульмане гневно раскритиковали соглашение, позволившее европейцам опять занять Иерусалим. В какой-то мере это было повторением реакции 12-летней давности, когда аль-Камиль передал город Фридриху II. Аналогичные эмоции всколыхнули исламское сообщество примерно 730 лет спустя, когда президент Египта Анвар Садат сперва посетил Израиль, а затем подписал с ним мирный договор.
Крестоносцы недолго удерживали Иерусалим – в 1244 г. его отбил ас-Салих Айюб, опиравшийся на свирепых хорезмийских воинов. В конечном итоге буйные хорезмийцы ослабили не только власть Айюбидов над Иерусалимом, но и саму династию, которая пала в 1250 г. Потеря Иерусалима была для преемников Саладина лишь вопросом времени: они не рассматривали Священный Город как сокровище, требующее внимания и заботы, – и, унаследовав от султана титул «защитника Иерусалима», вряд ли ему соответствовали.
Глава 18
Город в хаосе
О Иерусалим, город скорби,О большая слеза, дрожащая в глазах,Кто остановит нападениеНа тебя, жемчужина религий?Кто смоет кровь с твоих каменных стен?Низар Каббани. Иерусалим
Рассказывая о взятии Иерусалима хорезмийцами, Ибн аль-Фурат пишет: «Иерусалим оставался в их [крестоносцев] руках до тех пор, пока хорезмийцы не пришли в Сирию в 641 г. [1243–1244], заключив соглашение с аль-Маликом ас-Салихом Айюбом, правителем Египта, и они напали на Иерусалим и убили тех франков, которые были в нем, очистив Харам аш-Шариф от их скверны».
Хорезмийцы происходили из Хорезма – региона в Средней Азии с центром в низовьях реки Амударья. Тамошнее государство Хорезмшахов[260] существовало в XI–XIII вв. – до монгольского вторжения и присоединения к империи Чингисхана (1219–1221). Вытесненные из родных краев, мусульмане-хорезмийцы частично осели в Ираке и Анатолии (современной Турции), но многие двинулись дальше на запад. Поскольку они прослыли храбрыми и жестокими воинами, то египетский султан ас-Салих Айюб нанял хорезмийцев для борьбы с врагами, включая крестоносцев и айюбидских родственников. «Аль-Малик ас-Салих Наджм ад-Дин Айюб, правитель Египта, отправил хорезмийцам послание, приглашая их в Египет. Они пришли с востока с намерением поступить к нему на службу и пересекли Евфрат», – сообщает Ибн аль-Фурат.
Далее, по словам историка, хорезмийцы разделили свою армию в 10 000 всадников на две группы, одна из которых выдвинулась к Баальбеку, а другая – к Дамаску. Как отмечает Ибн аль-Фурат, по пути они «грабили и разоряли все места, где проходили, убивая и беря в плен». Айюбидские амиры Дамаска, Керака и Хомса срочно прервали военные кампании против египтян и вернулись в свои владения, дабы противостоять хорезмийской угрозе. Предчувствуя неладное, около 300 крестоносцев бежали из Иерусалима; беглецы оказались крайне предусмотрительны – ибо, когда хорезмийцы прибыли 11 июля 1244 г., неукрепленный город пал. Некоторые жители спрятались в башне Давида и продержались там до 23 августа 1244 г., пока захватчики не вытащили их оттуда и не перерезали. Остальных смерть настигла гораздо быстрее.
«Хорезмийцы напали на Иерусалим и предали мечу христиан, да проклянет их Аллах, – пишет Ибн аль-Фурат. – Не пощадили ни одного мужчину, а женщин и детей взяли в плен. Они вошли в главную церковь, известную как Кумама (Гроб Господень), разрушили гробницу, которую христиане считают гробницей Мессии, разграбили христианские и франкские, а также королевские могилы, которые там находятся, и сожгли кости умерших. Таким образом, они принесли исцеляющее облегчение сердцам верующих людей [мусульман], да воздаст им Всемогущий Аллах наилучшую награду».
Овладев Иерусалимом, хорезмийцы истребили, по разным данным, от 6000 до 7000 христиан. Месяц напролет они бесчинствовали. Тех, кто пытался спастись, забрасывали камнями, расстреливали из луков, рассекали мечами на куски – и, по свидетельству госпитальера Геральда Ньюкаслского, «от этой резни кровь верующих [христиан]… ручьями текла по склонам гор». Средневековые хроники содержат душераздирающие сцены насилия, захлестнувшего город и окрестности: захватчики вспарывали животы паломникам, «резали горла монахиням и престарелым и немощным людям, как овцам», «отрубали головы священникам, которые совершали богослужение», оскверняли храмы, а также, «вскрыв могилы королей Иерусалима, потревожили прах умерших и разбросали его…» Повсюду хорезмийцы «творили страшные гнусности». «Их нечестивость нельзя сравнить даже с неверием сарацин», – добавляет Геральд Ньюкаслский.
Опустошив и разграбив город, захватчики продолжили путь в Газу, дабы влиться в султанские отряды, объединившись против амиров Дамаска, Хомса и Керака. В октябре 1244 г. враги встретились у деревушки Хербийя (или, как называли ее франки, Форбия) к северо-востоку от Газы. Египетская армия ас-Салиха Айюба, усиленная хорезмийскими наемниками, разгромила союзное войско других Айюбидов и крестоносцев, оставшихся в Палестине. После сражения несколько уцелевших рыцарей бежали в Иерусалим и заперлись в башне Давида, но хорезмийцы погнались за ними и в итоге убили. В дальнейшем ас-Салих Айюб назначил в Иерусалим своего наместника и передал город наемникам.
Крестоносцы так и не отвоевали Иерусалим, и христиане не управляли им 673 года – вплоть до прихода британцев (1917). Впрочем, Ибн аль-Фурат сообщает, что, несмотря на отсутствие угрозы со стороны франков, хорезмийцы «продолжали творить бессмысленное разрушение». Они требовали у султана большую плату за свои услуги, нападали на селенья, подконтрольные айюбидским чиновникам, и даже осаждали Дамаск, куда им запрещалось входить, – пока в 1246 г. не потерпели окончательное поражение от ан-Насира Юсуфа (правнука Саладина и амира Алеппо). Небольшое количество уцелевших наемников вернулось в Иерусалим и отбило его у своих бывших нанимателей, египтян, – но тут же «к ним вышла армия из Египта… и, уничтожив этот остаток, они [египтяне] вернули Иерусалим». С тех пор хорезмийцы исчезли со страниц арабских источников. Последнее их появление в исторических записях датируется 1260 г.
Обстановка в Иерусалиме в середине XIII в. по-прежнему была нестабильной. Ан-Насир Дауд (амир Керака) отвоевал город у египтян в 1246 г. или 1247 г., но вскоре египтяне его вернули. В 1249 г. умер султан ас-Салих Айюб, а спустя год его сына и наследника аль-Муизза Туран-шаха убили мятежные мамлюки – солдаты-рабы, столь любимые средневековыми мусульманскими монархами. Почти все мамлюки были тюркского происхождения, их купили и привезли в Египет еще детьми. Эти невольники зарекомендовали себя грозными воинами, безоговорочно преданными господину, – но в итоге они ощутили собственную силу, свергли хозяев, захватили власть в Каире и правили большей частью Ближнего Востока в течение следующих 267 лет, хотя и не всегда контролировали Иерусалим.
Пока в Каире шла «игра престолов», ан-Насир Юсуф (айюбидский амир Алеппо) воспользовался ситуацией и занял Иерусалим где-то между 1248 и 1250 гг. Далее он, по традиции, предложил город лидеру Седьмого крестового похода (1248–1254), французскому королю Людовику IX Святому, в обмен на союз против мамлюков, – однако предложение было отклонено. Через несколько лет, в 1253 г., ан-Насир Юсуф уступил Иерусалим и всю Палестину к западу от реки Иордан Айбеку (мамлюкскому султану Египта), но уже в 1254 г. вернул их силой. Ибн аль-Фурат дает краткое описание этих быстрых и хаотичных событий, отображавших общую тенденцию: в результате распрей Айюбидов и прочих конфликтов исламские монархи и полководцы воспринимали Иерусалим как разменную монету. За 15 лет – с 1239 г. по 1254 г. – он 10 раз переходил к различным мусульманским государствам и династиям той эпохи. Так продолжалось, пока в Сирию и Палестину не вторглись монголы.
Ближневосточный поход монголов под руководством хана Хулагу (внука Чингисхана) начался в 1256 г. Спустя пару лет монголы захватили Багдад и расправились с последним халифом из рода Аббасидов, Абдуллахом аль-Мустасимом Биллахом (по легенде, его уморили голодом и жаждой, заперев в собственной сокровищнице), – положив тем самым конец Аббасидскому халифату. Еще через два года монголы нагрянули в Сирию и Палестину. Весной 1260 г. монгольский военачальник Китбука послал разведывательный отряд далеко впереди армии. Пока основные силы стояли к северу от Дамаска, отряд добрался до Газы, по дороге разграбив Иерусалим, Хеврон, Аскалон и Наблус. Арабский хронист Абу Шама аль-Макдиси, живший тогда в Дамаске, вспоминает: «Как принято у них [монголов], они убили мужчин, а детей и женщин взяли в плен. Они брали много пленных и добычи, включая коров и овец, и привезли все это в Дамаск».
3 сентября 1260 г. мамлюкский султан Кутуз и амир Бейбарс разгромили вражеское войско близ источника Айн-Джалут в Изреельской долине, недалеко от древнего кургана Мегиддо. Китбука попал в плен и был казнен. Монголы больше никогда не представляли серьезной угрозы для мамлюков – но, несмотря на это, они повторно разорили Иерусалим в 1300 г. Современник этих событий, египетский историк Ибн Шакир аль-Кутуби указывает, что монгольский военачальник Булай совершил набег на Палестину и Сирию с 10 000 всадников. «Они грабили, [брали] добычу и пленных в таких количествах, что их мог сосчитать только Аллах, – сообщает аль-Кутуби. – Со своей армией он [Булай] напал на Газу, долину реки Иордан, Рамлу и Байт аль-Макдис [Иерусалим]… Потом Булай пришел [в Дамаск] и с ним его войско… При нем было чрезвычайно большое количество пленных». Другой автор, египетский христианин Муфаззал ибн Абиль-Фазаил, отмечает, что, когда монголы достигли Иерусалима в 1300 г., они «убили и мусульман, и христиан, выпили вина на Харам аш-Шариф и угнали молодых женщин и детей [в плен]. Они творили подлые дела…»
Глава 19
Город в забвении
Если речь об Иерусалиме, то умоляю, не расспрашивайте меня о фактах. Уберите вымысел – и от истории Иерусалима вообще ничего не останется.
Назими аль-Джубех
В Иерусалиме, если ты пожмешь руку старику или прикоснешься к зданию, то обнаружишь, мой друг, что на твоей ладони выгравировано стихотворение или два.
Тамим аль-Баргути. В Иерусалиме
В течение более чем 250 лет – с середины XIII в. до османского завоевания в 1516 г. – Иерусалим находился под властью мамлюков, базирующихся в Египте. Они были рабами и потомками рабов, обращенных в ислам аббасидскими халифами и айюбидскими султанами. Слово «мамлюк» (араб. – невольник) имеет общий корень с термином «мульк» (араб. – собственность, владение) и обозначает принадлежность раба господину. Со временем мамлюки заняли руководящие посты в державах Аббасидов и Айюбидов: они охраняли исламских правителей, служили в армии, выполняли ответственные поручения и занимались административными делами. Наконец, осознав свое могущество, мамлюки взбунтовались, основали собственную династию и создали государство – Мамлюкский султанат со столицей в Каире.
Летом 1261 г. в Каир перебрался Ахмад ибн аз-Захир – дядя Абдуллаха аль-Мустасима Биллаха, последнего аббасидского халифа, убитого монголами после взятия Багдада (1258). Ахмад ибн аз-Захир был провозглашен халифом аль-Мустансиром II, и мамлюкский султан Бейбарс I присягнул ему на верность. Началась эпоха «теневых халифов», которая длилась 255 лет. Не обладая реальной властью, Аббасиды выполняли церемониальные функции и тем самым легитимизировали правление мамлюков. Кроме того, Каир символически стал преемником Багдада, и вместе с Аббасидами туда переехала столица мусульманского мира. Соответственно, Мамлюкский султанат превратился в главное исламское государство – как фактически, так и формально.
Вчерашние рабы стали хозяевами Египта, Палестины и Сирии. Впрочем, Иерусалим их мало интересовал – ведь город без укреплений, затерянный в Иудейских горах, был бесполезен в политическом и военном плане. Стены, снесенные Айюбидами в 1219 г., не возводились заново до 1539 г., пока их не восстановил османский султан Сулейман Великолепный. Пренебрежение Иерусалимом отметил средневековый еврейский мудрец из Испании, раввин Моше бен Нахман (Нахманид), посетивший Землю Обетованную в 1260 г.: «Палестина разрушена больше, чем другие страны, Иудея – самая опустошенная во всей Палестине, а Иерусалим разрушен больше, чем все остальное». Спустя 228 лет ничего не изменилось – и в 1488 г. еще один путешественник, раввин Овадия из итальянского Бертиноро, написал: «Иерусалим по большей части заброшен и лежит в руинах… он не окружен стенами». Поскольку город был беззащитен, многие жители его покинули.
Проницательные в стратегическом отношении мамлюки сделали центром своего султаната Египет. Крупная победа, одержанная ими над монголами при Айн-Джалуте (1260), имела огромное значение. Отбросив свирепых захватчиков, мамлюки обратили внимание на уцелевшие опорные пункты франков в Палестине и принялись систематически уничтожать их. Крестоносцы были окончательно изгнаны из Святой Земли в 1291 г. – после потери Акры, своего последнего оплота. Тогда пали последние прокаженные рыцари из Ордена Святого Лазаря, отражавшие атаки мамлюков бок о бок с тамплиерами. Ранее орден понес тяжелые потери в битвах при Форбии (1244) и Рамле (1251), но при осаде Акры братья погибли все до единого.
Избавившись от крестоносцев, мамлюки урегулировали внутренние вопросы. В Иерусалим назначались два губернатора: один ведал политическими делами, второй – религиозными. Последний отвечал за святыни, включая Храмовую гору (Харам аш-Шариф) и Пещеру патриархов в Хевроне, заботу о паломниках, а также вакфы (сакральное исламское имущество) и распределение доходов от распоряжения ими. С уходом франков Иерусалим оставило большинство христиан – и в город, несмотря на разруху и запустение, потянулись мусульмане из Афганистана, Анатолии, Египта и Марокко. В 1492 г. завершилась Реконкиста – длительный процесс отвоевания пиренейскими христианами своих земель, захваченных арабами в первой половине VIII в. Это случилось при Фердинаде I Арагонском (короле Арагона) и Изабелле II Кастильской (королеве Кастилии и Леона), чей династический брак положил начало объединению Испании. Мусульмане, покинувшие Пиренеи, рассеялись по разным странам, включая Палестину. Вместе с ними бежали и евреи, не раз открывавшие ворота осажденных христианских городов исламским армиям.
В XV в. в Иерусалим опять устремились христиане с Запада, желавшие увидеть храм Гроба Господня, могилы легендарного Готфрида Бульонского и короля Балдуина I, а также другие памятники Иерусалимского королевства. Сохранились мемуары и заметки европейцев, которые приезжали, дабы помолиться и осмотреть достопримечательности. Важный отчет принадлежит немецкому монаху-доминиканцу Феликсу Фарби. Дважды совершив паломничество в Палестину, он в 1494 г. составил трехтомное «Описание путешествия в Святую Землю, Аравию и Египет» (лат. Evagatorium in Terrae Sanctae, Arabiae et Egypti peregrinationem). Фарби охарактеризовал Иерусалим как холмистый город, весьма неровный по рельефу, словно Базель, – и изобиловавший заброшенными районами, где сваливали мусор и трупы животных. В обитаемых районах ютились «самые разные люди из всех народов, собравшихся вместе». Иными словами, город не соответствовал строгим правилам ритуальной чистоты, разработанным мудрецами в предыдущих эпохах, но так никогда и не соблюдавшимся.
Наибольшее восхищение у христианских паломников вызывал Купол Скалы. Одни считали Куббат ас-Сахру единственным достойным зданием в Иерусалиме; вторые утверждали, что это самая роскошная постройка, которую они когда-либо видели; по заверениям третьих, в Священном Городе не было ничего прекраснее. Возвышаясь над мостовой из белого мрамора, Купол Скалы издалека выглядел будто шар, лежащий на поверхности бассейна с молоком. Ночью его изнутри освещало множество фонарей (их количество, по разным сведениям, колебалось от 500 до 12 000). Фабри называет этот эффект «сиянием чистого пламени». В 1448 г. купол сгорел во время пожара, но мамлюкский султан аз-Захир Джакмак восстановил его.
Христиан терпели, поскольку они приносили доход. Кроме иностранцев, присутствовали и члены местной христианской общины, главным образом – греки и армяне. Сегодня Армянский квартал – неотъемлемая часть Старого города. Армяне появились в Иерусалиме на закате I в.; в IV в. сюда перебрались монахи, а в VII в. сформировалась светская община, состоявшая из торговцев и ремесленников, – она обосновалась на горе Сион, где была проложена Армянская улица (лат. Ruda Armeniorum). В XIV в. соседями армян стали францисканцы, поселившиеся на Сионе, чтобы охранять святыни. Мусульмане считали их официальными представителями палестинских христиан и регулярно наказывали – якобы за «оскорбления». Так, в 1365 г. всех монахов выдворили в Дамаск, а в 1422 г. – в Каир.
На протяжении всего мамлюкского периода иудеи, христиане и мусульмане постоянно конфликтовали. Например, в 1428 г. евреи попытались купить гробницу царя Давида на горе Сион, – но в верхнем этаже здания, где она находится, расположена Сионская горница, в которой, согласно Евангелиям, Иисус Христос совершил Тайную Вечерю – последнюю трапезу с апостолами. Христиане возмутились, однако спор уладили мусульмане. Они завладели зданием и переделали его в мечеть.
Несмотря на все трудности, христиане мечтали об Иерусалиме и иногда просили похоронить их там. Известный пример – король Роберт I Брюс, национальный герой Шотландии, разгромивший англичан в битве при Бэннокберне (1314) и освободивший свою родину от английской оккупации. Именно Роберта I – а не шотландского борца за независимость Уильяма Уоллеса, как это показано в фильме Мела Гибсона, – прозвали «Храбрым сердцем».
Лежа на смертном одре, Роберт I завещал предать свое сердце земле в Иерусалиме. Для Средних веков в аристократической среде практика захоронения сердца отдельно от тела не была чем-то особенным, и волю умирающего поклялся исполнить его верный полководец и друг, барон Джеймс Дуглас.
7 июня 1329 г. после кончины монарха сердце было извлечено из груди и забальзамировано. Дуглас положил его в серебряную шкатулку, которую повесил на шею, – и отправился в Святую Землю в сопровождении небольшого отряда дворян и оруженосцев.
Доплыв до Пиренейского полуострова, сэр Джеймс встретился с королем Кастилии и Леона Альфонсо XI Справедливым, который воевал с Гранадским эмиратом. Монарх попросил гостей помочь ему – и тем самым оказать неоценимую услугу христианству. Рыцари согласились и 25 мая 1330 г. участвовали в битве при Тебе на стороне кастильской армии. Шотландский отряд попал в окружение – и тогда, по легенде, Джеймс Дуглас сорвал с шеи шкатулку, бросил ее в гущу врагов и крикнул: «Ведите, Храброе сердце, я следую за вами!» Воодушевленные шотландцы бросились на арабов. Сэр Джеймс погиб, и после сражения его тело обнаружили лежащим на шкатулке, будто храбрый полководец защищал ее как самое ценное.
Шкатулка и останки Джеймса Дугласа были возвращены в Шотландию. Барона похоронили в церкви Сент-Брайд, что в деревне Дуглас (район Южный Ланаркшир), а на фамильном гербе Дугласов появилось червленое сердце. Сердце короля Роберта I Брюса упокоилось в аббатстве Мелроуз. До Иерусалима его так и не довезли.
Иерусалим очень почитали дервиши – исламские мистики, отрекшиеся от мирских удовольствий в пользу бедности и поклонения Аллаху. У дервишей имелись завии (обители) в Священном Городе, две самые важные располагались во дворце патриархов и церкви Святой Анны, построенной крестоносцами.
Мамлюкскую эпоху Палестины обычно описывают как довольно мирную, однако на Иерусалим регулярно нападали арабские кочевники-бедуины. В 1348 г. они выгнали часть жителей из города, в 1461 г. – убили в его окрестностях 60 человек. В 1480 г. бедуины из племени Бану Зайд атаковали Иерусалим средь бела дня, возмущенные тем, что губернатор казнил несколько их родственников за разбой на дорогах, – и разграбили рынки и мечети. Война между горожанами и кочевниками не ограничивалась Иерусалимом; Хеврон, Рамла и другие палестинские населенные пункты тоже страдали от бедуинских набегов.
Со временем интерес мамлюков к Иерусалиму совсем угас, и он превратился в захолустный городок. Реальный центр власти находился в Каире, а губернаторы и наместники обосновались в Рамле и Газе. Иерусалим был очень далек от политики – к концу XV в. туда ссылали сановников, впавших в немилость. Мамлюки не предпринимали никаких мер для развития городской экономики или улучшения материального состояния местных жителей. Деревни, прилегающие к Иерусалиму, не могли его прокормить: сельскохозяйственная продукция шла в Египет, а те, у кого были хоть какие-то деньги, облагались высокими налогами в пользу мамлюкских военачальников. К 1440 г. налоги поднялись настолько, что из города уехали даже еврейские ремесленники и мелкие торговцы.
Впрочем, одна сфера деятельности в Иерусалиме при мамлюках воистину процветала. Будучи страстными любителями архитектуры, они украшали обезлюдевший город мавзолеями, медресе, завиями и прочим. Большинство этих зданий – с великолепными резными фасадами, лепниной и чередующимися рядами белых, красных и черных камней – выросло в мусульманском квартале. Даты на их стенах показывают, что едва ли проходило хотя бы десятилетие без возведения новой постройки. Отчасти мамлюкское наследие сохранилось до наших дней: это дворец и гробница загадочной госпожи Туншук аль-Музафария (по одной из версий, она принадлежала к династии Музаффаридов, которые правили Хорасаном[261] и были истреблены Тамерланом в XIV в.); караван-сарай[262] Хан ас-Султан и комплекс Таштамурия на улице Тарик Баб ас-Сильсила, построенный в память о сановнике Сайф ад-Дине Таштамуре ибн Абдалле аль-Алаи, сосланном в Священный Город; объекты на улицах Аль-Вад и Тарик Баб ан-Назир; крытый рынок Сук аль-Катанин и т. д.
В целом, мамлюкская эпоха была для Иерусалима временем упадка и забвения. Регулярные засухи, эпидемия чумы XIV в., потрясшая ойкумену и затронувшая Палестину с Сирией, чрезмерно высокие налоги, экономические неурядицы, а также неэффективное управление привели к тому, что городское население сократилось в четыре раза – с 40 000 человек при крестоносцах до 10 000 на закате периода мамлюков. К началу XVI в. Иерусалим был слишком велик для своих жителей, целые кварталы пустовали, и участки земли обрабатывались в черте города, а не за его пределами. Тогда же родилась притча о паломнике, который спрашивал у нескольких человек, как добраться до Иерусалима, – но никто точно не знал, где он находится.
Глава 20
Османский город
Здесь за городскими стенами раскинулся новый город, с величественными дворцами миссий и громадными гостиницами. Здесь находится русская церковь, больница и громадный странноприимный дом, вмещающий в себя двадцать тысяч паломников. Консулы и епископы строят себе здесь прекрасные загородные дома, а пилигримы ходят по церковным и сувенирным лавкам. Здесь по широким светлым улицам ездят экипажи, на каждом шагу встречаются витрины магазинов, банки и справочные бюро для путешественников.
По другую сторону тянутся красивые иудейские и немецкие земледельческие колонии, большие монастыри и всевозможные благотворительные учреждения. На каждом шагу попадаются монахи и монахини, сестры милосердия и послушницы, священники и миссионеры. Здесь живут ученые, исследователи иерусалимских древностей и старые английские дамы, которым кажется, что они не могут жить ни в каком другом месте.
Здесь находятся великолепные миссионерские школы, ученики которых пользуются бесплатным обучением, питанием, одеждой и содержанием только для того, чтобы легче было завладеть их душами. Здесь высятся миссионерские больницы, в которые больных прямо-таки заманивают, чтобы нежным и заботливым уходом обратить их в свою веру. Здесь устраиваются собрания и диспуты, на которых идет ожесточенная борьба за души.
Здесь католики клевещут на протестантов, методисты дурно отзываются о квакерах, лютеране восстают против реформаторов, а русские – против армян. Здесь гнездится зависть, а всякое милосердие изгнано. Здесь религиозный философ сомневается в Искупителе, а правоверный спорит с еретиком. Здесь все друг друга ненавидят во славу Божью.
И здесь-то находишь то, чего искал. Здесь Иерусалим – охотник за душами, Иерусалим злоречия, лжи, клеветы и порока. Здесь преследуют без пощады и убивают без оружия. Вот этот-то Иерусалим и убивает людей.
Сельма Лагерлеф. Иерусалим
В 1516 г. контроль над Иерусалимом у мамлюков перехватили османы. Изначально они были группой кочевых тюрок, которые поселились в Анатолии, приняли ислам суннитского толка и начали создавать империю под руководством своего предводителя Османа I Гази. В XIII в. он основал небольшой бейлик (феодальное владение) с центром в городе Сегют – на территории современной Турции. Предположительно, имя «Осман» – это тюркская форма арабского имени «Усман», которое носил третий праведный халиф, Усман ибн Аффан, сменивший пророка Мухаммеда в роли исламского лидера. От тюркизированной формы данного имени было образовано название династии (Османы), ее подданных (османы) и государства (Османская империя).
Пока Мамлюкский султанат расширялся из Египта в Левант и Хиджаз (Западную Аравию), османы захватывали территории в Малой Азии и Европе. В 1326 г. они утвердились в Анатолии, взяв византийскую Прусу (ныне – Бурсу), к 1389 г. – подчинили Балканы, а в 1453 г. – овладели Константинополем, главным городом Византии. Он стал третьей османской столицей после Сегюта и Бурсы и с тех пор известен как Стамбул.
Когда Византия исчезла, османы, не имея врагов-христиан, с которыми можно было бы сражаться на востоке, направили пушки на регионы, удерживаемые собратьями-мусульманами. В 1512 г. на престол в Стамбуле взошел Селим I, получивший прозвище «Явуз» (тур. yavuz – грозный). На тот момент его империя уже являлась крупной державой, но султан мечтал о новых завоеваниях – а для этого надлежало вступить в конфликт с Каиром. Османская армия разгромила неприятеля в одном из главных сражений последовавшей войны – битве при Мардж-Дабике, недалеко от Алеппо (1516), – и эта победа открыла перед Селимом всю Сирию и Палестину. Султан преодолел путь до Каира, встретив лишь незначительное сопротивление. Итогом Османо-мамлюкской войны (1516–1517) стало падение государства мамлюков – его земли были присоединены к Османской империи, которая теперь занимала большую часть Ближнего Востока. Аль-Мутаваккиль III – последний мамлюкский «теневой халиф» из династии Аббасидов – передал Селиму I свой титул, и новоиспеченный лидер всех мусульман перенес столицу халифата из Каира в Стамбул.
30 декабря 1516 г. Селим торжественно въехал в Иерусалим, где его приветствовала толпа местных жителей – ликовавшая, поскольку свита султана разбрасывала монеты. «Все улемы и благочестивые люди вышли встречать Селим-шаха в 922 г. хиджры [1516 г.], – писал османский путешественник Эвлия Челеби. – Ему вручили ключи от мечети Аль-Акса и Купола Скалы. Селим пал ниц и воскликнул: “Хвала Аллаху! Теперь я обладатель (Святилища) первой киблы”. Затем он сделал подарки всем знатным людям, освободил их от обременительных налогов и утвердил их [на должностях]».
Иерусалим принадлежал османам на протяжении следующих 400 лет, но оставался таким же запущенным, как и при мамлюках. Большую часть османского периода он представлял собой поселение в составе санджака (округа) эялета (провинции)[263] Дамаск. Даже его священная аура поблекла за годы османского владычества. Несмотря на сакральный статус третьего по важности после Мекки и Медины мусульманского города, Селим I не сделал Иерусалим провинциальным центром, и он находился под юрисдикцией Дамаска.
На самом деле султан уделял Иерусалиму не больше внимания, чем любому другому населенному пункту Палестины. Ключи он получил позже, в Газе, вместе с ключами прочих городов Святой Земли, – и назначил в Иерусалим чиновника (пашу[264]) для управления повседневными делами. Резиденция паши располагалась в северо-западном углу Харам аш-Шариф, где полторы тысячи лет назад стояла крепость Антония. Здание возвели еще мамлюки, и с 1427 г. оно считалось дворцом градоначальника, хотя мамлюкские наместники предпочитали жить в Газе или Рамле.
Сын и наследник Селима I Явуза, Сулейман I (1520–1566), считается одним из величайших османских султанов. На Западе его прозвали «Великолепным», на Востоке – «Законодателем» (тур. kanuni). За свое долгое правление Сулейман разгромил Венгерское королевство, штурмовал Вену (правда, неудачно), сражался с Персией и завоевал Багдад. Он реформировал правовую систему Османской империи и активно строил в разных уголках своей огромной державы.
В 1537–1541 гг. султан попытался хотя бы частично вернуть Иерусалиму ту славу, которой город пользовался при Саладине. Его главным достижением было восстановление стен, лежащих в развалинах с 1219 г. Также Сулейман реставрировал цитадель, которую после Айюбидов все-таки возвели мамлюки, – и вписал ее в крепостной комплекс, опоясавший Иерусалим.
По легенде, Сулейману приснилось, что его растерзают львы, если он не построит стены вокруг Иерусалима. Дабы увековечить свое имя и свой сон, монарх приказал вырезать львов на стене над воротами. С тех пор они называются Львиными. Христиане именуют их воротами Святого Стефана; здесь начинается знаменитая Виа Долороза – улица, по которой Иисус Христос шел на Голгофу.
Конечно, османы видели в реконструкции стратегическую необходимость. Город нуждался в защите – например от бедуинских набегов. Проекты Сулеймана были в первую очередь функциональными: возведенные при нем стены и ворота до сих пор определяют границы Старого города Иерусалима.
Как показывают археологические раскопки, рабочие следовали линии городской стены, разрушенной Айюбидами в XIII в., и использовали любые материалы, которые могли найти, – от тесаных камней эпохи Ирода до внушительных блоков более ранних периодов. Удалось восстановить старые ворота, которые сейчас называются Дамасскими и Яффскими. Заодно османы замуровали Золотые ворота – единственные восточные ворота Храмовой горы, через которые, согласно еврейской традиции, в Иерусалим войдет Мессия: «И привел он меня обратно ко внешним воротам святилища, обращенным лицом на восток, и они были затворены. И сказал мне Господь: ворота сии будут затворены, не отворятся, и никакой человек не войдет ими, ибо Господь, Бог Израилев, вошел ими, и они будут затворены. Что до князя, он, как князь, сядет в них, чтобы есть хлеб пред Господом; войдет путем притвора этих ворот, и тем же путем выйдет» (Иез. 44:1–3).
Для христиан Золотые ворота тоже имели мессианское значение – здесь родители Марии узнали о непорочном зачатии, а Иисус воспользовался этими воротами, когда торжественно въехал в город, тем самым исполнив пророчество Иезекииля. Дата возведения ворот оспаривается, есть мнение, что они являлись частью строительных проектов византийского императора Юстиниана I и посвящены победе над Сасанидами в Византийско-персидской войне (602–628). Мусульмане, зная о христианских и иудейских убеждениях, закрыли Золотые ворота в 810 г. Крестоносцы открыли их в 1102 г., потом в 1187 г. ворота запечатал Саладин, затем иерусалимские укрепления снесли Айюбиды, но в 1541 г. после восстановительных работ Сулейман распорядился заложить ворота. Они пребывают в этом состоянии и сегодня. Примечательно, что султан повторил поступок своего прадеда Мехмеда II, захватившего столицу Византии (1453): тот замуровал Золотые ворота в Константинополе – под впечатлением от предсказания, что через них придет христианский монарх, который отберет город у османов.
Мусульманская легенда гласит, что рядом с этими воротами росли деревья с золотыми и серебряными листьями, и Сулейман (Соломон) украшал ими Второй храм. В 70 г. ворота были разрушены римлянами, и когда их построили заново – спорный вопрос. В любом случае, в IX в. исламские правители Иерусалима запечатали Золотые ворота – вероятно, чтобы отвадить от них христиан и положить конец иудейским молитвам у ворот (немусульманам запрещалось входить в комплекс Аль-Акса). По другой версии, цель закрытия состояла в том, чтобы связать иерусалимскую реальность с метафизическим отрывком в Коране, описывающим, как стена с воротами отделяет верующих от лицемеров: «И воздвигнута будет между ними стена, с вратами внутри которой – милосердие, а снаружи – мука» (Кор. 57:13).
Археологические исследования Золотых ворот никогда не проводились – и вряд ли будут проводиться в ближайшее время, учитывая специфику места: с одной стороны находится Аль-Акса, с другой – старейшее исламское кладбище города. Золотые ворота вызывают много вопросов – например, зачем они вообще нужны недалеко от обрыва, где никогда не было крупных населенных пунктов?
Возможно, единственной причиной является древний ритуал иудейского храма, элементы которого потом вплелись в христианские и мусульманские церемонии, связанные с пророчествами о Судном дне. Если это так, то люди вкладывали в Золотые ворота Иерусалима иной смысл. За 3000 лет их открывали только для встреч с божественным. Легенды всех трех религий говорят о том, что камни ворот смещаются и превращаются в портал или преграду – в зависимости от того, кто пытается пройти через них и по какой причине. Иудейские предания и вовсе предупреждают, что, находясь рядом с Золотыми воротами, нельзя быть легкомысленным или беззаботным.
Как бы то ни было, Сулейман окружил Иерусалим мощными фортификационными сооружениями, сохранившимися поныне. Зубчатые стены удались на славу, и при их строительстве была сделана единственная ошибка. По легенде, архитекторы не сумели спроектировать южную стену так, чтобы гробница царя Давида на горе Сион оказалась внутри периметра города. Довольный работой в целом, но разгневанный упущением, Сулейман велел обезглавить архитекторов, а затем похоронить их с почестями у Яффских ворот.
Сулейман также усовершенствовал городскую систему водоснабжения. Были отремонтированы акведуки и бассейны Соломона,[265] в Иерусалиме появились новые сабили (общественные фонтаны), а в 1536 г. заработал древний бассейн Султана, лежащий в нескольких сотнях метров от Сионских ворот в долине Хинном. Иосиф Флавий называл его «змеиным прудом». Во второй половине XIV в. водоем расчистил мамлюкский султан Баркук – с тех пор бассейн ассоциировался сперва с этим монархом, а затем с османским повелителем. Кроме того, Сулейман отремонтировал Харам аш-Шариф, уделив особое внимание Куполу Скалы. Он заказал плитку разных цветов в Изнике – столице османской керамики – для украшения фасада.
По мере того как Иерусалим благоустраивался, его население росло. Поселенцы были в основном мусульманами и христианами, но встречались и евреи, изгнанные из Испании в 1492 г. Город по-прежнему требовалось защищать от бедуинов – иногда под покровом тьмы они пытались взобраться на стены по веревкам. Однако Иерусалим стал гораздо более комфортным и безопасным, чем прежде, и местным жителям нравились иницативы Сулеймана. Еврейский хронист XVI в. Йозеф ха-Коэн, перебравшийся в Палестину из Марокко, писал: «Б-г пробудил дух Сулеймана, царя Румелии[266] и Персии, и он начал строить стены Иерусалима, Святого Города в земле Иудейской. И послал он служителей, которые возвели стены его и поставили ворота его, как в прежние времена, и башни его, как в дни минувшие. И понеслась о нем слава по всей земле, ибо он совершил великое дело. И они [служители] также протянули туннель в город, чтобы люди не жаждали воды. Пусть Б-г вспомнит его [Сулеймана] благосклонно».
Иудеи пишут слово «Бог» через дефис («Б-г»), следуя раввинистической традиции и религиозным правилам, устанавливающим, что имя Бога не должно быть осквернено (например, лист бумаги, на котором оно написано, нельзя разрывать). Дефис же словно десакрализирует имя Бога, превращая его в набор букв, – поэтому неважно, что случится с материалом.
В иудаизме существуют генизы – места хранения священных книг, свитков, молитвенников и других подобных источников. Они пришли в негодность – износились либо стали не нужны, – но их нельзя сжечь или выбросить, поскольку подобный шаг расценивается как святотатство.
Иными словами, Иерусалим процветал. Впрочем, благополучие длилось недолго, ибо Сулеймана сменили менее способные и заинтересованные султаны. Так, при его сыне Селиме II (1566–1574) системы канализации и водоснабжения находились в запущенном состоянии, дороги пришли в негодность, а количество жителей сократилось. Османская администрация не заботилась о развитии города и не желала его обслуживать.
Санджак-беи (губернаторы) усугубляли упадок, вымогая деньги у горожан. Получив должность с помощью взяток, они принимались усиленно возмещать свои затраты и преумножать личное богатство за счет иерусалимцев. Коррупции и всяческим злоупотреблениям способствовал также ильтизам – откуп налогов, практиковавшийся в Османской империи: государство за определенную плату делегировало право сбора налогов частным лицам (откупщикам) – и те завышали денежные суммы и размеры иных материальных благ, взимаемые с народа, поскольку оставляли у себя все, что собиралось сверх государственных требований. Османская администрация выжимала из иерусалимцев все соки, и городское население неуклонно сокращалось. К 1677 г. в Иерусалиме проживало около 15 000 человек, и с середины XVII в. до середины XIX в. он не развивался. Единственным строительным мероприятием за два столетия была реконструкция мечетей на Храмовой горе. В паломнической литературе того периода Иерусалим описывается как город-призрак, депрессивный и грязный, где многие районы лежат в руинах или превратились в пустыри, а дома заброшены и разрушаются.
Политика османской администрации в Палестине привела к тому, что деньги и власть сосредоточились в руках влиятельных местных семей – Нашашиби, Хусейни, Алами, Нусейбе, Джудех и других. Они занимали государственные посты, передавали их от отца к сыну и богатели, пока низшие и средние слои общества, – как мусульмане, так и евреи, – погружались в болото нищеты.
Османы периодически «закручивали гайки», обирая не только простой народ, но и городскую знать. Один из сановников, Мехмед-паша Курд Байрам, назначенный в 1701 г. санджак-беем Иерусалима, Наблуса и Газы, снискал гораздо более дурную славу, нежели его предшественники. Этот губернатор взвинтил налоги, регулярно организовывал карательные экспедиции против бедуинов, жестоко расправлялся с крестьянскими волнениями, изымал имущество должников силой – и так надоел иерусалимцам, что в 1703 г. они подняли восстание Накиб аль-ашраф. Им руководил Мухаммед ибн Мустафа аль-Хусейни – глава (накиб) иерусалимского аль-ашрафа (авторитетных семей, которые являлись шарифами – потомками пророка Мухаммеда). Накиб аль-ашраф занимался их делами: фиксировал рождения и смерти, улаживал ссоры и т. д. Человек, обладавший столь почетным титулом, имел право носить зеленую чалму; он же возглавил первое в империи по-настоящему народное восстание, спровоцированное беззаконием и хаосом, в которые погрузилась Палестина за два века османского присутствия.
К аль-Хусейни примкнули все, кто разочаровался в османах: иерусалимские шарифы и прочая знать, улемы, торговцы, ремесленники, крестьяне из соседних деревень, бедуины… Повстанцев поддержал кади (шариатский судья), которого Мехмед-паша считал напыщенным занудой и своим личным врагом. Кади слыл жадным и продажным, монахи-францисканцы посмеивались над ним, называя «маломудрым», – но он был шурином шейх-уль-ислама,[267] а значит, имел очень хорошие связи в Стамбуле.
Так или иначе, в майскую пятницу 1703 г., после пламенной проповеди кади в мечети Аль-Акса мятежники двинулись к цитадели. Санджак-бей с гарнизоном опять подавлял беспорядки под Наблусом. Воспользовавшись его отсутствием, повстанцы овладели Иерусалимом и освободили узников, лишенных свободы по приказу Мехмеда-паши. Накиб аль-Хусейни стал градоначальником, а горожане провозгласили самоуправление, прекратили платить налоги и отразили несколько атак изгнанного чиновника, пытавшегося вернуть контроль над Иерусалимом.
Минуло два года, прежде чем в Стамбуле обратили внимание на Иерусалим. Столичные сановники были заняты так называемым «инцидентом в Эдирне» (тур. Edirne Vakasi) – восстанием янычар,[268] которое грянуло в 1703 г. на берегах Босфора и завершилось в Эдирне. Оно привело к свержению султана Мустафы II и возведению на престол его младшего брата Ахмеда III. Янычары бунтовали все чаще, в разных регионах вспыхивали волнения – и все это являлось прямым результатом деградации Османской империи, которая, в отличие от XVI в., характеризовалась не централизованной властью, а ослабленной, громоздкой и неэффективной административной системой – со своевольными воинскими подразделениями, алчными губернаторами и наместниками, хищными сборщиками налогов и вечно ссорящимися друг с другом местными лидерами.
Между тем Мехмед-паша, потеряв Иерусалим, вместо позора получил повышение до вали (губернатора) эялета (провинции) Дамаск и удостоился почетного звания амира аль-хаджа (руководителя паломнического каравана, направлявшегося из Дамаска в Мекку). Воспрянув духом, Мехмед-паша поставил на свою прежнюю должность санджак-бея чиновника по имени Аснам-паша и поручил ему отбить Иерусалим. В октябре 1704 г. Аснам-паша с 2000 янычар подошел к городу, но местные жители заперли ворота и отказались пускать нового губернатора. Не имея достаточных сил для штурма, Аснам-паша несколько недель ждал, полагая, что иерусалимцы не готовы к длительной осаде. В конце концов удалось достичь компромисса: горожане уплатили налоги, новый губернатор назначил заместителя, который представлял его в Иерусалиме, а османские войска остались за стенами, так и не войдя в город.
Вскоре ситуация усугубилась. Султан в далеком Стамбуле назначил нового санджак-бея Иерусалима – старика, и повстанцы не возражали, ибо не видели в нем угрозы. Однако Мехмед-паша решил раз и навсегда задушить мятеж. Он направил иерусалимцам ультиматум, требуя капитуляции. Не дождавшись удовлетворительного ответа, в ноябре 1705 г. вали выступил в поход с помощником по имени Мустафа-паша и 22 ротами янычар общей численностью от 2200 до 2500 человек.
Когда Мухаммед-паша приблизился к Иерусалиму, там царила суматоха. Накиб аль-Хусейни поссорился с кади; не исключено, что османы тайно финансировали противников накиба, дабы расколоть бунтовщиков. По традиции, вместо того чтобы объединиться для борьбы с общим врагом, иерусалимцы разделились на два лагеря и начали сражаться друг с другом. Кровопролитные столкновения бушевали несколько дней. Увидев янычар у городских стен, аль-Хусейни и другие лидеры восстания поняли, что их время истекло, – и бежали ночью. 27 ноября 1705 г. османы вошли в Иерусалим. В одних отчетах говорится, что ворота были распахнуты, в других – что бунтовщики упорно сопротивлялись, но потерпели поражение. В любом случае, у города появился новый санджак-бей – Мустафа-паша, и с тех пор в Иерусалиме дислоцировался хорошо вооруженный гарнизон. В 1707 г. накиб аль-ашраф Мухаммед ибн Мустафа аль-Хусейни был пойман, доставлен в Стамбул и казнен.
В наказание османы обложили Иерусалим неподъемными налогами. Если период восстания считался у горожан тяжелым, то первые годы после его подавления казались невыносимыми. Рабби Гедалия из Семятичей – еврейский хронист XVIII в., приехавший в Палестину из Речи Посполитой, – писал: «Когда могущественный паша вошел в город во главе сильного войска, он грабил и разрушал, что никого не оставило равнодушным. Что касается евреев, то если он знал о богатстве кого-то из них, то ловил его и заставлял выкупать себя за огромную сумму. Его оправдание перед султаном: они все мятежники. И пришла новая армия от султана, дабы жить там [в Иерусалиме] и следить за тем, чтобы больше не было мятежа. В это время многие богатые сефарды[269] бежали из Иерусалима и поселились в других местах».
Спустя полвека в Иерусалиме обострились религиозные распри. Город, сакральный для иудаизма, христианства и ислама, не отличался веротерпимостью, но к 1757 г. вспыхнула с новой силой старая вражда между православными греками и католиками. Они представляли две самые крупные христианские общины Иерусалима. Христиане разных конфессий ожесточенно конфликтовали с XVI в., ибо каждая из них желала контролировать святыни Палестины. Королевская Франция, считавшая себя покровительницей католиков, проживавших в Османской империи, в 1740 г. заключила с ней договор, и монахи-францисканцы при политической и финансовой поддержке Парижа получили статус хранителей ряда святых мест (в том числе храма Гроба Господня). Возмущенные греки запротестовали и предъявили указ, якобы составленный в VII в. халифом Умаром, где говорилось о передаче им всех прав на христианские святыни. Католики не верили в подлинность документа, называя его подделкой; апеллировали к тому, что в VII в. Церковь еще не разделилась на католическую и православную (это произошло в 1054 г.) – а значит, в случае подлинности указ распространяется на все христианские конфессии; и, наконец, твердили, что являются преемниками крестоносцев – в отличие от греков, даже не участвовавших в Крестовых походах.
Христиане не только ругались и строчили друг на друга доносы в Стамбул, но и дрались. Стычки нередко заканчивались кровопролитием и повреждением церковной утвари. Эти ужасные сцены описаны многими паломниками, среди них – русский инок Парфений, посетивший Иерусалим в 1845 г. Он рассказывает о побоище в часовне Голгофы, возникшем из-за того, что католики хотели заменить на престоле греческую пелену на свою собственную: «Греки принесли с кухни много дров, и пошла на Голгофе драка и война. Греки били дровами, а франки свечами, а после и они принесли дров. Турки было бросились разнимать, но и у них ружья поотнимали; и они бросились спасать Божий гроб и Воскресенский храм… Мы же не знали – куда бежать, от страха оцепенели».
Особенно «славился» подобными инцидентами храм Гроба Господня, где драки случались постоянно. Иерусалимская греческая община долго страдала от того, что, по ее мнению, католикам несправедливо достались привилегии, – и вот на Страстной неделе 1757 г. гнев выплеснулся наружу. Разъяренные греки ворвались в храм Гроба Господня, разрушили алтарь, сооруженный францисканцами, и загнали их в кельи. Греческий патриарх Парфений направил султану Осману III доклад об этом инциденте, где обвинил католиков в «скрытой враждебности» османским властям. Султан выпустил фирман (указ), закрепивший за обеими конфессиями равные права в храме Гроба Господня, а также санкционировавший передачу Иерусалимской православной (греческой) церкви базилики Рождества Христова в Вифлееме и гробницы Богоматери. Согласно ряду источников, фирман был принят благодаря великому визирю Коджа Мехмеду Рагып-паше, получившему от греков большую взятку. Французский посол граф де Верженн пытался оспорить волю Османа III, но Рагып-паша сказал ему: «Эти места принадлежат султану, и он отдает их кому захочет; возможно, они и находились всегда в руках франков, но сегодня Его Величество желает, чтобы они принадлежали грекам».
Фирман 1757 г. предопределил современную ситуацию в Иерусалиме, когда христианские конфессии совместно управляют святынями. Это состояние, подтвержденное указом султана Абдул-Меджида I (1852), называется «статус-кво Святой Земли». В той или иной мере он соблюдался и соблюдается всеми сторонами, в чьей юрисдикции с XIX в. находилась и находится Святая Земля, – османами, британской администрацией подмандатной Палестины, Иорданией, Израилем.
Интересно, что до Крымской войны (1853–1856) французский император Наполеон III вынудил Абдул-Меджида I частично аннулировать фирман 1757 г. и статус-кво в пользу Католической Церкви. Впрочем, в 1852 г. султан издал указ, который лег в основу статьи 9 Парижского мирного договора (1856), определяющей статус-кво в его нынешнем виде. В договоре отмечалось, что «фактический статус-кво будет сохранен, и иерусалимские святыни, независимо от того, принадлежат ли они совместно или исключительно греческой, латинской и армянской общинам, навсегда останутся в их нынешнем состоянии».
Символ статус-кво – знаменитая Недвижимая лестница. Это обычная деревянная лестница, приставленная к правому окну второго яруса фасада храма Гроба Господня (карниз и окно находятся во владении Армянской апостольской церкви). По одной версии, армянские монахи использовали карниз и лестницу, дабы на веревке поднимать воду и провизию, а также дышать свежим воздухом, – и, соответственно, не покидать храм и не платить пошлину за вход, которую взимали османские власти. По другой версии, монахи размещали на карнизе горшки и ящики, в которых выращивали овощи и зелень.
Нахождение Недвижимой лестницы на своем месте означает соблюдение договоренности между шестью церквями: Иерусалимской православной, Римско-католической, Армянской апостольской, Коптской православной, Сирийской православной и Эфиопской православной. Каждая из них владеет определенной частью храмового комплекса. В соответствии с договоренностью запрещается двигать, ремонтировать и изменять что-либо в храме без согласия всех шести конфессий, причем ни одна из них не может действовать самостоятельно даже на своей части храма (например, армянам нельзя убирать Недвижимую лестницу, которая принадлежит им – равно как карниз и окно, к которым она приставлена). Однако статус-кво не решает всех проблем – так, затяжной конфликт между эфиопскими и коптскими священниками мешает починить крышу.
Точная дата появления Недвижимой лестницы на фасаде храма неизвестна, но с 1728 г. ее изображали на гравюрах и рисунках, а позже – запечатлевали на фотографиях. Священники ревностно относятся к соблюдению статус-кво, любые его нарушения приводят к скандалу или потасовке. Так, в 1977 г. греческий дьякон поставил столик за черту, которая отделяет армянскую часть храма от греческой, – и спровоцировал схватку.
К XVIII в. оборона Иерусалима находилась в плачевном состоянии. В 1740-х гг. было известно, что 27 бронзовых пушек, защищавших цитадель, на самом деле не стреляют. Спустя 40 лет османские власти все еще игнорировали запросы на новые орудия и боеприпасы. Постройки Сулеймана Великолепного обветшали. Один европейский путешественник так описал город в 1784 г.: «Увидев разрушенные стены, засыпанный обломками ров и изобилующие руинами окраины, вы вряд ли узнаете знаменитый мегаполис, когда-то сражавшийся против самых могущественных империй в мире; который на мгновение держал в страхе даже Рим; и который по причудливой иронии судьбы обретает честь и уважение в своем позоре. Короче говоря, вы вряд ли узнаете Иерусалим».
Османская администрация Дамаска прислушалась к отчаянным просьбам об оружии и боеприпасах лишь в июле 1798 г., когда французская армия, возглавляемая Наполеоном Бонапартом, вошла в Египет. В следующем году Наполеон отправил около 13 000 солдат в Святую Землю и выиграл решающие сражения при Эль-Арише, Газе и Яффе. Это было первое успешное вторжение европейцев в Палестину с эпохи Крестовых походов.
Иерусалимцы приготовились дать отпор завоевателям, но ожидаемая атака так и не состоялась. Хотя 2 марта 1799 г. французы встали в пяти километрах от города, Наполеон сосредоточился на захвате Яффы, а затем (безрезультатно) осадил Акру, которая была важнее Иерусалима в экономическом и военном плане. Гораций Верне в «Истории Наполеона» пишет: «Когда подошли на довольно близкое расстояние от Иерусалима, то приближенные спросили Бонапарта, не желает ли он пройти этим городом. Наполеон с живостью возразил: “Что касается этого, то ни под каким видом! Иерусалим не входит в мою операционную линию; не хочу по этим трудным дорогам навязать себе на руки горцев, а с другой стороны – подвергнуться нападениям многочисленной кавалерии”».
Египетская кампания Наполеона и французская экспансия в Святую Землю заново пробудили в Европе интерес к Ближнему Востоку. К 1830-м гг. западные путешественники, художники, археологи и библеисты стали приезжать в Египет, Сирию и Палестину. В промежутке между уходом Наполеона из Палестины (1799) и прибытием европейцев несколькими десятилетиями позже Иерусалим по-прежнему сотрясали конфликты. Порой местные власти не справлялись, и беспорядки подавлялись при помощи соседних провинций (например Сидона, как это было в 1807 г.).
В 1808 г. сгорел храм Гроба Господня. Пожар начался в западной части и быстро охватил все здание, опустошив его и разрушив опоры, поддерживающие купол. Одним из последствий этого ужасного бедствия стала утрата захоронений в храме – в том числе предводителя Первого крестового похода Готфрида Бульонского и его брата, иерусалимского короля Балдуина I. Огонь пожрал могилы и других знатных мужей. Чудом уцелело захоронение английского рыцаря Филиппа д’Обиньи, умершего в 1236 г. и погребенного возле храма; мусульмане соорудили на его надгробии скамейку для исламских стражников и привратников.
Османы разрешили восстановить храм Гроба Господня только спустя 11 лет после пожара, но едва началась реставрация, как мусульмане рассвирепели. Они избили рабочих, набросились на христианскую процессию, атаковали греческий патриархат и заняли цитадель. Бунтовщиков усмиряли османские войска, переброшенные из Дамаска: осадив цитадель, они вынудили мятежников сдаться, а командир по имени Абу Дхария лично отрубил головы 46 лидерам восстания.
Через пару лет грянула Греческая революция (1821–1829). Греки сражались за независимость от турок, и эхо борьбы разносилось по агонизирующей империи. Османские чиновники еще больше притесняли христиан – так, в Иерусалиме у них отобрали оружие, приказали носить черную одежду и заставили строить городские укрепления. Мусульмане снова напали на греческий патриархат, но вмешались османские власти. Насилие едва не вспыхнуло повторно в 1823 г., когда поползли слухи, что греческий флот нападет на Бейрут, расположенный в 230 км от Иерусалима, – но этого не произошло, и город ненадолго успокоился.
В 1822 г. новый вали Дамаска, Мустафа-паша, поднял налоги в 10 раз. Земледельцы восстали через три года, измученные поборами и жестоким обращением. Османы провели карательную операцию, но, как только армия вернулась в Дамаск, крестьяне снова взбунтовались – и теперь их поддержали иерусалимцы, включая представителей высшего сословия. 5 июня 1825 г. они изгнали из города всех неарабов, в том числе турецкий гарнизон.
Султан Махмуд II в Стамбуле услышал о ситуации в Палестине только в 1826 г. и поручил разобраться с восстанием Абдулла-паше – наместнику Сидона, имевшему в распоряжении 2000 солдат и семь пушек. Абдулла-паша неделю обстреливал Иерусалим с Елеонской горы, разрушая общественные здания и жилые дома. Перемирие было достигнуто после того, как стало понятно, что запасы продовольствия в городе заканчиваются, а смертность растет угрожающими темпами. Мятежники сложили оружие, а османы согласились помиловать их и снизить налоги. Впрочем, Османская империя медленно разваливалась, и вскоре аналогичные восстания вспыхнули в Хевроне и Наблусе.
По мнению некоторых историков, османское господство обернулось для Ближнего Востока трагедией, чьи последствия ощущаются до сих пор. За XV–XX вв. европейцы пережили эпохи Возрождения и Просвещения, культурный расцвет, промышленную революцию. Проводились новые исследования, делались научные открытия, создавались политические движения и идеологии, способствовавшие формированию современных государств. Пока на Западе происходили фундаментальные изменения, Восток при османах увяз в невежестве и апатии. Американский философ и религиовед Томас Идинопулос, посвятивший Иерусалиму множество работ, утверждает: «Помимо навыков в военном искусстве трудно найти какие-либо политические, культурные или религиозные достижения, которые можно было бы приписать туркам. За четыреста лет их правления единственной заботой Высокой Порты, как называли турецкое правительство, являлось поддержание порядка и сбор налогов. Обширная империя не была приспособлена ни для каких иных целей, и мы видим это по тому, как она обошлась с Палестиной и Иерусалимом».
Подобная критика отражает общие тенденции османской эпохи. Вплоть до XIX в. иерусалимские улицы были узкими и немощеными, а здания – ветхими. К тому же город регулярно разоряли бедуины. Впрочем, евреи продолжали посещать Иерусалим. Некоторые даже поселились там, невзирая на трудности, – но прочие с тоской смотрели на Священный Город и по-прежнему заканчивали молитвы и литургические церемонии словами: «В следующем году в Иерусалиме!»
Процесс распада Османской империи набирал обороты. В 1831 г. разразилась Турецко-египетская война, в которой египетские войска возглавил блестящий наместник Египта – Мухаммед Али-паша. Получив должность вали в 1805 г., он модернизировал по французскому образцу египетскую администрацию, армию, систему образования и налогообложения. Кроме того, паша одержал ряд военных побед: например, в ходе Англо-турецкой войны (1807–1809) изгнал из Египта пятитысячный британский корпус; во время Османо-саудовской войны (1811–1818) захватил Аравию; в 1823 г. – присоединил к своим владениям Северный Судан. Албанец по происхождению, родившийся в один год с Наполеоном Бонапартом и Артуром Веллингтоном (1769), Мухаммед Али безраздельно распоряжался Египтом, а Каир и вовсе считал своей собственностью. У Египта появились современные вооруженные силы и прекрасно оснащенный флот. Вали задумал выйти из подчинения Стамбула и превратить страну фараонов в наследственную империю. Османский султан Махмуд II видел, что одна из самых крупных и доходных провинций его государства богатеет, процветает и рано или поздно начнет стремиться к обретению независимости, – но ничего не мог поделать.
Мухаммед Али неоднократно сражался за османов, усмиряя ради них непокорные племена и бунтующие династии местных царьков. Наконец, в 1831 г. он потребовал у Стамбула в качестве компенсации Палестину и Сирию – но столичные чиновники пренебрегли требованиями паши, а сам он не мог и не хотел больше мириться с равнодушием османских властей. Осенью того же года в Левант вторглась мощная египетская армия – по оценкам, ее численность варьируется от 40 000 до 90 000 человек – под командованием Ибрагима-паши, приемного сына Мухаммеда Али. По пути египтяне оккупировали Иерусалим 7 декабря. Султан призвал горожан сопротивляться захватчикам, но его никто не послушал.
Следующие девять лет (1831–1840) Палестиной правил Ибрагим-паша, и состояние Иерусалима резко улучшилось. Откуп налогов был отменен, контроль за городскими делами стал централизованным, а христиане и евреи впервые в истории Иерусалима наделялись теми же правами и привилегиями, что и мусульмане (в том числе правом на жизнь и собственность). Так, христианам дозволялось баллотироваться на выборах в муниципальный совет, а евреям – беспрепятственно молиться у Западной стены (Стены Плача) и ремонтировать свои культовые здания, в первую очередь четыре сефардские синагоги в Еврейском квартале (старейшая из них датируется 1586 г.), объединенные в архитектурный комплекс под общим названием «синагога Йоханана бен Заккая». Османы упорно запрещали их реставрацию на протяжении нескольких веков, ссылаясь на пакт халифа Умара (638).
Впрочем, годы египетского правления нельзя считать безоблачными. В мае 1834 г. Палестину охватил мятеж, который являлся реакцией на план Мухаммеда Али по призыву палестинского населения в египетскую армию. Местные вожди и авторитетные иерусалимские семьи истолковали этот шаг как способ лишить их последних крупиц власти. Повстанцы вошли в Иерусалим 31 мая через Навозные ворота[270] (по другим данным – через водные тоннели, словно в истории про захват Давидом крепости иевусеев тысячелетиями ранее). Заблокировав египтян в цитадели, мятежники удерживали город пять коротких, но кровавых дней. Лавки были разграблены, дома – разрушены, многие жители – изнасилованы и убиты по обвинению в пособничестве врагам. Параллельно начались беспорядки в Галилее, Газе, Наблусе и Хевроне, но бунтовщики в разных частых страны не сумели скоординироваться. Мухаммед Али давил восстания одно за другим на протяжении нескольких месяцев, неуклонно возвращая под свой контроль Цфат, Хайфу, Тверию, Хеврон и Наблус. Взятием Иерусалима командовал лично Ибрагим-паша. К августу Палестина успокоилась. Это было последнее крупное народное восстание османской эпохи.
Европейские государства опасались, что намечающийся крах Османской империи нарушит баланс сил на политической карте. Желая предотвратить это, они поспешили на выручку султану. В 1840 г. коалиция во главе с Великобританией вынудила египтян уйти из Леванта – но они покинули совсем другую Палестину и совсем другой Иерусалим по сравнению с теми, которые они завоевали в 1831 г. Мухаммед Али-паша и Ибрагим-паша способствовали развитию Иерусалима в западном духе. Экономическое процветание, активизация христианской миссионерской деятельности, безопасные путешествия и паломничество, юридическое равенство – эти факторы, начало которым положили египтяне, могли сыграть судьбоносную роль для Леванта.
Османам надлежало по-новому взглянуть на Палестину. Чиновники вычленили Иерусалим из Дамасского вилайета и подчинили напрямую Стамбулу (1841), а в 1872 г. преобразовали его в мутассарифат (административный округ), тем самым фактически уравняв с провинцией. В империи было три мутассарифата, и статус каждого из них объяснялся весомыми причинами: Горного Ливана – сложным этноконфессиональным составом местных жителей; Дейр аз-Зора – преобладанием кочевого и полукочевого населения; Иерусалима – необходимостью сдерживать Египет, административными процедурами (в том числе оформлением документов для иностранных паломников-христиан), международным духовно-политическим значением, а также повышенным интересом европейцев. Со второй четверти XIX в. город стал объектом пристального внимания европейских государств: Великобритания назначила в Иерусалим своего вице-консула (1838), а через три года повысила статус представительства до консульского. Примеру Туманного Альбиона последовали Пруссия (1842), Франция и Сардиния (1843), Австрия (1847), Испания (1854) и Россия (1858).
В рамках этих преобразований в 1860-х гг. в Иерусалиме была введена должность мэра, которую часто занимали опрыски клана Хусейни. Неудачное восстание Накиб аль-ашраф (1705–1707) положило конец влиянию ветви Аль Вафайя (к ней принадлежал мятежный Мухаммед ибн Мустафа аль-Хусейни) и избавило от конкурентов их менее респектабельных родственников – ветвь Аль Гудайя. Быстро сориентировавшись, члены Аль Гудайя сменили фамильное имя на Хусейни, дабы ассоциироваться со старой городской знатью. Положение «новых» Хусейни улучшилось в середине XVIII в. благодаря их патриарху Абд аль-Латифу ибн Абдалле, который путем искусных интриг в Стамбуле заполучил сразу две важные должности – хранителя исламских святынь Харам аш-Шариф (Храмовой горы) и накиба аль-ашрафа (главы иерусалимской аристократии).
Влиятельные семьи Иерусалима традиционно жили на доходы от должностей, связанных с обеспечением религиозных нужд горожан и паломников, распределением пожертвований и управлением святынями. Так, Джудех и Нусейбе до сих пор хранят ключи от храма Гроба Господня, по легенде, врученные султаном Саладином в XII в. Впрочем, согласно версии Джудех, их предок получил ключи гораздо раньше (в VII в. от халифа Умара). Для того чтобы отпереть замок на высоких храмовых дверях, приходилось взбираться на лестницу, но шейхской династии это не пристало – и спустя 550 лет Саладин привлек к обряду менее титулованный клан Нусейбе, велев ему открывать и закрывать ворота; Джудех при этом остались хранителями ключей.
Словом, должности в Иерусалиме передавались по наследству – и Абд аль-Латиф аль-Хусейни завещал потомкам лучшие посты. Могущество клана проистекало из разных источников – от династических браков с представителями местной элиты и деловых контактов с правящими кругами Сирии и Египта до выдачи ссуд нуждающимся иудеям и христианам. Если должник не расплачивался с кредитором, то после его смерти долги изымались из имущества, завещанного наследникам. Эта практика позволяла Хусейни слыть покровителями немусульманских общин Иерусалима, одновременно имея рычаги давления на них (например, клан обладал правом вето при назначении лидеров еврейской общины).
В 1775 г. Абд аль-Латиф умер, и его сыновья поделили отцовские должности, сохранив контроль над городом. Старший, Абдалла, получил пост накиба и хранителя святых мест. Второй, Хасан, стал муфтием. Третий удовольствовался обещанием, что статус муфтия перейдет к его потомкам от Хасана. Четвертому сыну не досталось никаких постов, и его дети отошли от политики.
Накапливая богатство и влияние, Хусейни превратились в самую влиятельную арабскую семью Палестины XIX–XX вв. После кончины Хасана (1809) по договоренности должность муфтия унаследовал его племянник Тахир, а внук Умар стал накибом и покровителем святых мест. Клан разделился на две ветви: потомки Тахира занимали позицию муфтия, а потомки Умара имели статус накиба и покровителя святынь.
В XIX в. в Османской империи начался период Танзимата (1839–1876) – модернизационных реформ, усиливших власть государственных чиновников в противовес местным элитам; но Хусейни умудрились извлечь для себя выгоду. Пока Иерусалим преобразовывался в мутассарифат, Салим аль-Хусейни заполучил должность мэра (1882). Он благоустраивал кварталы, организовал санитарную службу и установил первые уличные фонари. Члены клана Хусейни поселились к северу от Старого города – в районе Шейх-Джаррах, основанном в 1865 г. среди оливковых рощ за Дамасскими воротами. Район носит имя похороненного здесь Хусама ад-Дина аль-Джарраха – лекаря султана Саладина.[271] Шейх-Джаррах быстро стал престижным, и его облюбовали главные семьи Иерусалима.
Однако важность Священного Города резко контрастировала с его реальным состоянием. Американский литератор Марк Твен, посетивший Палестину в 1867 г., писал: «Хороший ходок, выйдя за городские стены, может за час обойти весь Иерусалим. Не знаю, как еще объяснить, насколько он мал… Улицы здесь неровно, кое-как вымощены камнем, все кривые, до того кривые, что кажется, вот-вот дома сомкнутся; и сколько бы путник ни шел по ним, его не оставляет уверенность, что ярдов через сто он упрется в тупик… Население Иерусалима составляют мусульмане, евреи, греки, итальянцы, армяне, сирийцы, копты, абиссинцы, греческие католики и горсточка протестантов. Здесь, на родине христианства, эта последняя секта насчитывает всего каких-нибудь сто человек. Всевозможные оттенки и разновидности всех национальностей и языков, которые здесь в ходу, слишком многочисленны, чтобы говорить о них. Должно быть, среди четырнадцати тысяч душ, проживающих в Иерусалиме, найдутся представители всех наций, цветов кожи и наречий, сколько их есть на свете. Всюду отрепья, убожество, грязь и нищета – знаки и символы мусульманского владычества куда более верные, чем флаг с полумесяцем. Прокаженные, увечные, слепцы и юродивые осаждают вас на каждом шагу; они, как видно, знают лишь одно слово на одном языке – вечное и неизменное “бакшиш”.[272] Глядя на всех этих калек, уродов и больных, что толпятся у святых мест и не дают пройти в ворота, можно подумать, что время повернуло вспять и здесь с минуты на минуту ждут, чтобы ангел Господень сошел возмутить воду Вифезды. Иерусалим мрачен, угрюм и безжизненен. Не хотел бы я здесь жить».
Тем не менее определенные изменения все же происходили – и это хорошо видно на примере синагоги Хурва, чья история отражает общие тенденции, затрагивающие Палестину. В 1700 г. в Иерусалим под руководством раввина Иегуды Хасида перебралась группа ашкеназов из Польши (от 500 до 1000 человек). Будучи мистиками, они намеревались ускорить пришествие Мессии, ведя аскетический образ жизни в Священном Городе. Через три дня после прибытия в Палестину раввин умер. Члены общины рассеялись по стране, бродяжничали и побирались. Те, кто обосновался в Иерусалиме, захотели построить синагогу, но задача оказалась дорогостоящей. Прежде всего ашкеназы дали взятку османским чиновникам, чтобы получить разрешение на строительство. Непредвиденные траты, высокие налоги и прочие финансовые трудности быстро истощили кошельки евреев – они начали брать кредиты у местных арабов и впутались в долги, которые не могли погасить. Испугавшись угроз кредиторов, ашкеназы отправили за границу эмиссара для сбора средств у диаспоры в других странах, но в 1720 г. арабы потеряли терпение и сожгли синагогу. Лидеры группы Иегуды Хасида угодили в тюрьму, а из Иерусалима изгнали всех ашкеназов – включая тех, кто не имел отношения к должникам. Запрет на проживание в городе ашкеназов действовал столетие. За это время здание синагоги превратилось в груду обломков. Его прозвали «Бейт ха-Кнессет ха-Хурва» (ивр. – руины синагоги) – или просто «Хурва» (ивр. – руины).
К 1836 г. иудеи расплатились за Хурву, а также выкупили у кредиторов другую недвижимость в Иерусалиме, заложенную ранее. Ашкеназский раввин Авраам Шломо Залман Зореф посетил Каир и испросил дозволения у Мухаммеда Али-паши на восстановление синагоги, а британский банкир и филантроп Мозес (Моше) Хаим Монтефиоре помог добиться одобрения у османского султана Абдул-Азиза I. Финансовый аспект строительства взяли на себя богатые евреи из Йемена, Ирака, Египта, Британской Индии, Австралии и Европы. Сбором средств занимался эмиссар Якоб Сапфир (уроженец Ошмян, что на территории нынешней Беларуси, иммигрировавший в Палестину в 1830-х гг. и регулярно собиравший деньги у зарубежных общин по поручению раввинов – в том числе на разные объекты, необходимые иерусалимцам, на нужды еврейских обитателей Священного Города, на милостыню еврейским беднякам и т. д.). По традиции, Иерусалим не обеспечивал сам себя – он существовал благодаря спонсорам, готовым платить за то, чтобы в городе поддерживался еврейский образ жизни.
Внушительную сумму пожертвовал барон Эдмон де Ротшильд – отпрыск французской ветви знаменитой династии финансистов. Синагога была официально названа «Бейт Яаков» («Дом Якоба») – в честь Джеймса (Якоба) Майера Ротшильда, отца Эдмона, – однако в народе ее по-прежнему именовали Хурвой. Проект здания в неовизантийском стиле разработал Асад Эфенди – придворный архитектор из Стамбула, который тогда трудился в Палестине, инспектируя мечеть Аль-Акса на Храмовой горе. Церемония освящения синагоги состоялась в 1864 г. в присутствии британского консула Джеймса Финна, представителей семейства Ротшильдов и иных важных гостей. Хурва считалась главной синагогой Земли Обетованной и одним из красивейших сооружений Иерусалима.
Население Еврейского квартала Старого города Иерусалима неуклонно росло – туда стекались иудеи как из Палестины (в том числе пострадавшие от землетрясения в Галилее в 1837 г.), так и из-за границы. Сторонники Иегуды Хасида олицетворяли организованную попытку ашкеназского переезда в Эрец-Исраэль – и за ними потянулись единомышленники. Рубеж XIX–XX вв. ознаменовался для Палестины Первой алией (1881–1903) – крупной волной еврейской иммиграции; ей предшествовали переселения менее внушительных групп евреев в 1840–1870-х гг. (в основном из Йемена и Восточной Европы). Палестина являлась заброшенной османской провинцией, не имевшей отдельного административного статуса и пребывавшей в полном упадке – но, несмотря на это, к 1880 г. евреи составляли свыше половины из 25 000 человек, живших в Иерусалиме.[273]
Богатые европейские евреи активно вмешивались в дела Священного Города – так, Эдмон де Ротшильд всячески поощрял иммиграцию своих соплеменников, приобретая для них земельные участки в Палестине, решая дипломатические вопросы и щедро инвестируя в развитие местных иудейских общин. Мозес (Моше) Монтефиоре открыл в Иерусалиме аптеку, поликлинику, ткацкую фабрику, типографию и ремесленную школу, оборудовал эти учреждения (например, прислал из Лондона печатный станок) и нанял для управления ими квалифицированных специалистов. Сейчас редко в каком израильском городе нет улицы Монтефиоре, о нем напоминает и иерусалимский район Зихрон Моше (ивр. – память Моше). Спустя десятилетия потомок благодетеля, историк Саймон Себаг-Монтефиоре, опубликовал книгу «Иерусалим. Биография» (2011).
Мозес (Моше) Монтефиоре обратил внимание на то, как увеличившаяся иудейская община ютится в Еврейском квартале Старого города, и основал первый еврейский квартал вне иерусалимских стен – Мишканот-Шеананим («Обитель умиротворенных»). Вторым таким кварталом стал расположенный по соседству Ямин Моше, носящий имя филантропа; сейчас оба квартала слились. На закате XIX в. Мишканот-Шеананим превратился в центр современного Иерусалима. Озаботившись доходом его обитателей, Монтефиоре построил прекрасную ветряную мельницу. Механизм изготовили в английском городе Кентербери и доставили по морю в Яффу, откуда на верблюдах привезли в Иерусалим. Конструкцию монтировали под чутким надзором британцев, процесс ее возведения занял около года и завершился в 1858 г. Ветряная мельница функционировала 18 лет, обеспечивая заработок жителям Мишканот-Шеананим, пока в 1876 г. в близлежащей Немецкой колонии не установили мельницу паровую, которая не зависела от силы и направления ветра. С тех пор мельница Монтефиоре, как ее окрестили, превратилась в достопримечательность Иерусалима.
Иерусалим все больше походил на лоскутное одеяло, к которому подшивали новые обрезки ткани. В 1847 г. указом российского императора Николая I была учреждена Русская духовная миссия в Иерусалиме, имевшая право приобретать недвижимость и строить на купленных землях. Русской православной церкви удалось создать развитую инфраструктуру для паломников из России и других православных стран; общая площадь владений достигала 23 гектаров. С 1868 г. в Землю Обетованную двинулись бухарские евреи из Средней Азии (Кокандского ханства, Бухарского эмирата и Хивинского ханства); в 1894 г. в Иерусалиме возник Бухарский квартал – самый богатый за стенами Старого города (семья его основателя, раввина Шломо Мусаева, по-прежнему владеет здесь недвижимостью). Местные жители занимались транзитной торговлей чаем, хлопком и драгоценными камнями, в которую были вовлечена Бухара (принявшая вассалитет от России), Иран и Китай.
По соседству с Бухарским кварталом в 1874 г. образовался Меа Шеарим – второй еврейский квартал Нового города после Мишканот-Шеананим. Его название переводится как «сто крат» (ивр.) и отсылает к ветхозаветной цитате: «И сеял Исаак в земле той и получил в тот год ячменя во сто крат: так благословил его Господь» (Быт. 26:12). Архитектор Конрад Шик спроектировал квартал в форме прямоугольника, состоящего из длинных домов, чтобы их стены защищали жителей. Меа Шеарим планировался как место обитания автономной общины религиозных евреев из Европы. Правила, разработанные раввинами в XIX в. и регулирующие жизнь населения, соблюдаются поныне. В широком смысле под Меа Шеарим понимается весь комплекс близлежащих районов харедим (ультраортодоксальных евреев): собственно Меа Шеарим, а также Бухарский квартал, Бейт Исраэль, Геула, Макор Барух, Батей Варша, Батей Унгарин.
Вышеупомянутая Немецкая колония, которая могла похвастаться ветряной мельницей, была детищем темплеров – лютеран из Германии, образовавших Храмовое общество (нем. Tempelgesellschaft), оно же – Общество друзей Иерусалима (нем. Jerusalemfreunde). Данную религиозную организацию основал во второй половине XX в. немецкий пастор Кристоф Хофман, который призывал верующих христиан перебраться в Палестину и возвести в Иерусалиме Храм Божий. Темплерская ересь не понравилась церковным иерархам, и в 1859 г. Хофман с товарищами были преданы анафеме. Примерно тогда же в Святую Землю приехали пионеры-поселенцы. После отлучения от церкви темплеры обрели независимость, и их иммиграция в Левант заметно ускорилась. Люди Хофмана обустраивались в Иерусалиме, Хайфе, Назарете, Яффе и других городах. «Друзья Иерусалима» приобретали земельные участки, выращивали цитрусовые (популяризовав за рубежом яффские апельсины), делали оливковое мыло (тоже ставшее известным за границей брендом) и первыми в Палестине начали разводить коров.
Осенью 1898 г. Палестину посетил германский император Вильгельм II – большой друг тогдашнего османского султана Абдул-Хамида II; их личные контакты во многом определили дальнейшие немецко-турецкие отношения. Кайзер встретился с темплерами, оказал им финансовую помощь – и с монаршего благословения было учреждено Общество поддержки немецких поселений в Палестине со стартовым капиталом свыше 128 000 марок.
Визит кайзера Вильгельма II в Иерусалим состоялся 31 октября 1898 г. На эту тему есть две легенды. Первая гласит, что император хотел въехать в город через Яффские ворота на белом коне – но, по старому поверью, тот монарх, который сделает это, воцарится в Иерусалиме. Желая удовлетворить тщеславие гостя и помешать исполнению предсказания, османские чиновники велели снести часть крепостной стены и засыпать ров у башни Давида. Вильгельм торжественно проследовал в город, ничего не заподозрив. Как утверждает вторая легенда, османы проделали дыру в стене, потому что Яффские ворота оказались слишком узкими для императорской кареты, и в противном случае ее пришлось бы разбирать.
Сегодня через пролом в стене проезжают автомобили из Старого города Иерусалима в Новый – и обратно.
Темплеры были не единственными европейскими утопистами, пожаловавшими в Иерусалим, – в 1881 г. появилась Американская колония, сплотившая христианских фундаменталистов из США и Швеции. На ее основателей, супругов Горацио и Анну Спаффорд, еще в родном Чикаго обрушилась череда несчастий. Сначала в Великом чикагском пожаре (1871) сгорело их имущество, потом погибли четыре дочери и, наконец, маленький сын умер от скарлатины. Община евангелистов, к которой принадлежали Спаффорды, изгнала их, заявив, что трагедии случаются только с грешниками. Анна и Горацио решили искать спасения на Святой Земле – и к ним примкнуло несколько единомышленников.
Американцы арендовали дом в мусульманском квартале Старого города Иерусалима и организовали религиозную коммуну с суровыми правилами. Запрещались половая жизнь и заключение новых браков (в 1904 г. запрет отменили, но до этого колонисты пытались жить как в монастыре), не допускались разводы, ограничивались контакты с внешним миром, ежедневно проводились собрания с исповедью. В 1896 г. к колонии присоединилась группа шведских евангелистов во главе с Олафом Хенриком Ларссоном. Среди них были родители Льюиса (Ларса) Ларссона – в будущем известного фотографа и генерального консула Швеции в Иерусалиме. Возмужав, Льюис женился на Эдит – дочери Олафа.
Итак, община увеличилась, и колонисты подыскали большой дом, принадлежавший одному из отпрысков клана Хусейни и выставленный на продажу после смерти хозяина. Здание находилось за крепостными стенами, христиане сняли его, а впоследствии купили вместе с прилегающей землей. Обзаведясь недвижимостью, евангелисты с энтузиазмом взялись за дело. Они разводили коров, держали молочную ферму, пекарню, кузницу, столярную и ткацкую мастерские, а также мясной магазин и фотостудию – достойную особого внимания, ибо колонисты сделали множество снимков Палестины. История фотоателье фактически началась в 1898 г., когда члены Американской колонии задокументировали визит в Иерусалим кайзера Вильгельма II и его путешествие по Святой Земле.
В 1900 г. город посетила шведская писательница Сельма Лагерлеф (через девять лет она удостоится Нобелевской премии по литературе за сказочную повесть «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями»). Лагерлеф подружилась с Анной Спаффорд и посвятила Американской колонии роман «Иерусалим», повествующий о судьбе крестьян, которых увлек за собой в Палестину харизматичный проповедник. Несмотря на коммерческий успех предприятий и производств, жизнь евангелистов отнюдь не была безоблачной, – о чем и рассказала Лагерлеф. «Не всем хватает сил долго жить в Иерусалиме, – пишет она. – Даже те, кто выносит его климат и не заболевают, быстро гибнут, сходят с ума или впадают в депрессию. Каждый, кто прожил недели две в Иерусалиме, обязательно услышит о том или другом внезапно умершем: “Это Иерусалим убил его”».
С 1902 г. в здании Американской колонии открыта гостиница (сегодня она называется «The American Colony Hotel»). Автор идеи, русский эмигрант Платон Григорьевич Устинов (дед известного британского актера Питера Устинова), владел дорогим отелем в Яффе. Его гости, посещавшие Иерусалим, жаловались на уровень тамошних постоялых дворов, – и Устинов, заметивший трудолюбие и добропорядочность евангелистов, сделал с их помощью хорошую гостиницу.
На рубеже XIX–XX вв. начался подъем еврейского национализма. Важным сигналом, свидетельствующим о росте интереса евреев к Иерусалиму, стала публикация брошюры «Еврейское государство» (1896). Через год ее автор – венский журналист Теодор Герцль – вместе с другими европейскими евреями, архитектором Оскаром Мармореком и врачом Максом Нордау, провел в швейцарском Базеле Всемирный сионистский конгресс и был избран президентом Всемирной сионистской организации. Официально родился сионизм – политическое движение и идеология, направленные на объединение еврейского народа в Эрец-Исраэль, который евреи считают своей исторической родиной.
Обращаясь к модели Древнего Израиля и царства Хасмонеев, сионисты хотели видеть Иерусалим столицей собственного государства. Османы бойко торговали палестинскими землями, продавая их еврейским поселенцам – как светским сионистам, так и харедим, однако эта захолустная и бедная провинция еще не привлекала слишком много людей. Сам Герцль посетил Палестину лишь единожды – в 1898 г., но этот визит произвел на него сильнейшее впечатление. «Я смотрю в окно и вижу, как прекрасен Иерусалим, – писал Герцль. – Он красив в тоске своей, и он, с нашим возвращением сюда, может стать опять одним из прекраснейших городов мира…» Герцль изобразил прекрасный Иерусалим – в пику прежнему, заброшенному – в утопии «Альтнойланд» (нем. Altneuland – старая новая земля, обновленная земля), где представил идеалистическое будущее еврейского государства. Иерусалим в романе – центр либерального и космополитического общества, он электрифицирован и являет собой удивительный пример гармоничного сосуществования традиций и технического прогресса, здесь действуют различные политические и культурные учреждения, а также восстановленный Иерусалимский храм.
«Когда-то Фридрих и Кингскурт приехали в Иерусалим ночью и с запада, теперь они приехали днем и с востока. Когда-то они видели на этих холмах грустный заброшенный город, теперь перед ними лежал обновленный, сверкавший великолепием. Когда-то здесь был мертвый, теперь возрожденный Иерусалим.
Они приехали из Иерихона и вышли на Масличной горе, на старой дивной горе, с которой открывался вид на далекие пространства. Это были еще священные места человечества, еще высились памятники, созданные верою разных времен и народов, но ко всему этому прибавилось еще что-то новое, мощное, радостное: жизнь! Иерусалим стал огромным телом и дышал жизнью. Но старый город, насколько можно было видеть с этой горы, мало изменился. Они видели церковь у гроба Господня, мечеть и другие купола и крыши старинных зданий. Но рядом с ними выросло что-то новое, великолепное. Это новое, сверкающее, огромное здание был так называемый дворец мира. От старого города веяло безмятежным покоем. Но вокруг него развертывалась совершенно иная картина. Здесь вырос современный город, изрезанный электрическими дорогами; широкие, окаймленные деревьями улицы, сады, бульвары, парки, учебные учреждения, торговые ряды и великолепные общественные и театральные здания.
Это был мировой город, по последнему слову культуры двадцатого столетия. ‹…›
В пятницу вечером Фридрих Левенберг в первый раз отправился в Иерусалимский храм. Фридрих шел с Мириам впереди, за ними шли Давид и Сара. По мере приближения к старому городу шум и оживление замирали. Количество экипажей заметно уменьшалось, магазины закрывались. Над шумным городом медленно и торжественно спускался субботний покой. В синагоги шли толпы людей. Кроме большого храма, как в старом, так и в новом городе еще рассеяны были многие храмы невидимого Бога, дух которого израильский народ свято оберегал в своей душе, в своих долговечных скитаниях. Лишь только они переступили вековую ограду старого города, ими овладело благоговейное настроение. В этих стенах следа не было той неопрятности и суеты, которую Кингскурт и Левенберг видели здесь двадцать лет тому назад. Тогда богомольцы разных вероисповеданий чувствовали себя глубоко оскорбленными, когда они, после долгой езды, достигали цели своих стремлений, такую удручающую картину представлял тогда вид запущенных улиц. Теперь все улицы и переулки были вымощены новыми гладкими плитами. Частных домов в старом городе теперь не было. Все здания заняты были богоугодными и благотворительными учреждениями. Здесь были подворья для богомольцев разных вероисповеданий. Христиане, магометане и евреи имели здесь свои благотворительные учреждения, больницы, санатории, тянувшиеся пестрыми рядами. Торжественный величавый дворец мира занимал огромное четырехугольное пространство, в котором собирались конгрессы друзей мира и ученых. Старый город стал интернациональным местом, родным углом для всех народов, потому что здесь нашло себе приют “самое человеческое”, – страдание.
И здесь сосредоточены были все виды помощи, которыми человечество облегчало страдания: вера, любовь и наука».
Теодор Герцль. Альтнойланд (1902)
Теодору Герцлю не суждено было увидеть создание еврейского государства – он умер в 1904 г. Тогда начиналась Вторая алия (1904–1914), и в Палестину ехали преимущественно восточноевропейские евреи. В 1909 г. в Яффе возник еврейский квартал Ахузат-Баит. Спустя год сионист Менахем Шейнкин предложил переименовать его в Тель-Авив (так назывался первый перевод на иврит романа «Альтнойланд», сделанный журналистом Нахумом Соколовым в 1903 г.). Помимо того, слово «Тель-Авив» встречается в Танахе («И пришел я к переселенным в Тель-Авив, живущим при реке Ховаре, и остановился там, где они жили, и провел среди них семь дней в изумлении», Иез. 3:15) и означает «холм весны» или «холм возрождения»: «тель» (ивр. – холм), «ави2в» (ивр. – весна, возрождение, обновление). Жители Ахузат-Баит проглосовали за новое название – и на карте Палестины появилась точка, из которой вырастет современный Тель-Авив, второй по величине – после Иерусалима – город Израиля.
Иными словами, на заре XX в. в Палестине творилась история, определившая судьбу Ближнего Востока вплоть до сегодняшнего дня. Впрочем, в первой половине 1910-х гг. до этого было еще далеко – на горизонте маячило поражение Османской империи в Великой войне (1914–1918), ее развал и формирование послевоенного миропорядка. Иерусалиму предстояло сыграть ключевую роль в грядущих событиях.
Глава 21
Сдавшийся город
Я даю тебе конец золотой нити,Только смотай ее в клубок,И она приведет тебя к Небесным Вратам,Встроенным в стену Иерусалима.Уильям Блейк. Иерусалим
В последние десятилетия существования Османской империи Святая Земля и особенно Иерусалим приобретали все большее значение в дипломатии европейских держав. Франция, Россия и Великобритания имели интересы в Палестине. Франция считала себя защитницей католиков в Османской империи, Россия – покровительницей всех православных церквей, а к середине XIX в. Великобритания взяла на себя аналогичную роль в отношении палестинских протестантов и евреев. С началом Первой мировой войны европейские интересы на Ближнем Востоке вышли за рамки миссионерских. Великобритания, Франция и Россия – каждая из которых с подозрением относилась к замыслам других, – планировали овладеть османскими территориями. Париж стремился усилить свое влияние на Великую Сирию;[274] Лондон, желая иметь буферную зону для защиты подступов к Суэцкому каналу и Египту,[275] тоже смотрел на Палестину.
Кульминацией переговоров стало соглашение Сайкса – Пико (1916), которое разделило Ближний Восток на две основные сферы влияния: французскую (в Сирии и Ливане) и британскую (в Ираке и Палестине). После войны большевистское правительство России отмежевалось от секретных соглашений и отказалось от претензий на османские территории.
Ведя переговоры с Францией и Россией, британцы параллельно контактировали с сионистскими лидерами в Европе и правителем Мекки Хусейном ибн Али аль-Хашими из династии Хашимитов (ее члены считаются потомками пророка Мухаммеда). С июля 1915 г. по март 1916 г. британский верховный комиссар в Египте сэр Артур Генри Макмагон переписывался с Хусейном, убеждая его поднять арабов на восстание против турок в обмен на гарантии создания огромного суверенного арабского королевства на бывших османских землях. Западная граница этого королевства Макмагоном предусмотрительно не уточнялась. Хашимиты возглавили Великое арабское восстание (1916–1918), но не получили обещанной награды. В переписке Макмагона и Хусейна слово «Палестина» не встречалось, и Великобритания использовала это для реализации собственных амбиций на Ближнем Востоке – в том числе для помощи сионистам.[276] В 1922 г. министр по делам колоний Уинстон Черчилль заявил, что вилайет Бейрут и санджак Иерусалим никогда не предназначались для включения в арабское королевство и что Макмагон имел в виду только территории к востоку от реки Иордан.
Британские переговоры с сионистами завершились 2 ноября 1917 г. декларацией Бальфура – официальным письмом министра иностранных дел Артура Джеймса Бальфура к лорду Лайонелу Уолтеру Ротшильду – отпрыску известной банкирской династии и представителю иудейской общины Великобритании. Декларация подтвердила поддержку Лондоном идеи еврейского государства в Палестине: «Правительство Его Величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели; при этом ясно подразумевается, что не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине или же права и политический статус, которыми пользуются евреи в любой другой стране».
К тому моменту Первая мировая война еще продолжалась, и британцы контролировали большую часть арабского Ближнего Востока. Определенные круги в правительстве благосклонно относились к идее создания «еврейской родины в Палестине» под британской защитой. По их мнению, такая позиция гарантировала лояльность евреев из разных государств Туманному Альбиону и впоследствии узаконила бы британский протекторат в Палестине.
Главный сюжет, связанный с Иерусалимом в период Первой мировой войны, повествует о том, как британцы его взяли. Эта история начинается с просьбы премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа. В июне 1917 г. он попросил генерала Эдмунда Генри Хинмана Алленби преподнести Иерусалим «в качестве рождественского подарка британскому народу». Операция по захвату города являлась частью масштабного наступления. Алленби, ранее сражавшийся на Западном фронте, получил назначение на пост командующего Египетской экспедиционной армией (так назывались британские войска на Ближнем Востоке).
После успешного завершения Синайско-Палестинской кампании[277] генерал Алленби – крупный мужчина аристократических кровей с зычным голосом – удостоился звания фельдмаршала, а также титула виконта Мегиддо и Феликстоу (места своей самой известной победы и своего родового имения соответственно). Он был начитан, хорошо разбирался в военной и библейской истории и, по воспоминаниям сослуживцев, любил рассказывать легенды и притчи, связанные с тем или иным районом в Палестине, который они пересекали. Иногда полководец применял исторические знания на практике: например, в сентябре 1918 г. при Мегиддо – в последней классической битве с участием кавалерии – он использовал стратегию, которой придерживался египетский фараон Тутмос III на том же месте 3400 лет назад.
Эдмунд Алленби принял командование Египетской экспедиционной армией в полночь 28 июня 1917 г. Его назначение стало поворотным моментом на Ближневосточном театре военных действий. Предыдущий командир, генерал Арчибальд Мюррей, оказался довольно тусклым, и продвижение войск под его началом застопорилось. Солдаты упали духом после двух неудачных попыток овладеть Газой. Алленби, который сразу по приезде узнал о гибели своего единственного сына на Западном фронте, перенес штаб из Каира в прифронтовой Рафах, ввел в войсках строгую дисциплину и успешно атаковал Беэр-Шеву (27 октября) и Газу (31 октября), взяв оба города.
В ноябре Алленби и 80 000 его бойцов могли отправиться в Иерусалим. По замечанию известного английского историка Мартина Гилберта, именно в тот момент – 9 ноября 1917 г., когда Алленби готовился к маршу на Иерусалим, – «британское правительство обнародовало письмо министра иностранных дел А. Дж. Бальфура, отправленное лорду Ротшильду неделей ранее, в котором Бальфур обещал использовать британское влияние для создания “национального очага в Палестине для евреев”». Это короткое письмо, почти записка, задуманная как «декларация о сочувствии еврейским сионистским устремлениям», окажет глубокое влияние на политику Лондона на Ближнем Востоке в течение следующих десятилетий. Несомненно, ожидаемый от Алленби быстрый захват Иерусалима во многом объяснялся временем опубликования декларации Бальфура.
Наступление на Священный Город началось около Рамлы 17 ноября 1917 г. Алленби и его люди, включая 75-ю и 52-ю дивизии, конную дивизию йоменри[278] и бригаду Австралийской конной дивизии, свернули с прямой дороги, тянущейся от Яффы, и двинулись на северо-восток по холмам. Они хотели изолировать Иерусалим, перерезав линию снабжения, которая шла из Наблуса. Генерал надеялся ограничить количество боев, дабы минимизировать ущерб иерусалимским святыням. Кроме того, он прекрасно понимал, что взять город с запада нельзя – это продемонстрировали многочисленные армии прошлого, – и что нападение с севера сулит гораздо больше шансов на успех.
21 ноября – после ожесточенных боев с расположенными высоко над ней артиллерийскими позициями 7-й османской армии, – британская пехота захватила «ключ от Иерусалима» – холм Наби Самуил, где, согласно традиции, покоился пророк Самуил и откуда Ричард Львиное Сердце отказался смотреть на город во время Третьего крестового похода.
Турецкий гарнизон думал, что Иерусалим вот-вот падет. 23 ноября, по словам полковника разведки Ричарда Майнерцхагена, с иерусалимской радиостанции было отправлено последнее сообщение. Англичане перехватили его и расшифровали: «В Дамаск. Важно и секретно. Давайте откажемся от всех обязательств. Враг всего в получасе от нас. Пушки стреляют и ревут вокруг; наши уши не слышат ничего другого. Вот уже несколько суток бои идут без перерыва днем и ночью. Это наше последнее сопротивление».
Несмотря на мрачный тон депеши, турки неожиданно контратаковали – и англичане остановились. Первая битва за Иерусалим внезапно закончилась 24 ноября. Алленби писал: «Очевидно, потребуется период подготовки и организации, прежде чем можно будет провести атаку с достаточной силой». До второй битвы оставалось еще 10 дней, а до взятия города – немногим более двух недель.
Приготовления удалось завершить к 4 декабря, хотя солдатам Алленби приходилось вести непрерывные бои, отражая турецкие контратаки. Подоспело подкрепление: 52-я и 75-я дивизии 21-го корпуса были доукомплектованы личным составом 10-й, 60-й и 74-й дивизий 22-го корпуса, а конная дивизия йоменри – кавалеристами 7-й конной бригады. Немецкое командование сочло сдачу Иерусалима неминуемой. Генерал Эрих фон Фалькенхайн покинул город еще 17 ноября и не собирался возвращаться. Он руководил контратаками из Наблуса.
Последняя британская атака на Иерусалим началась под проливным дождем на рассвете 8 декабря и продолжалась сутки. В официальном послании от 16 декабря Алленби доложил: «Войска выдвинулись на позиции сбора ночью и вскоре достигли первых целей. Затем они неуклонно продвигались вперед. Физических трудностей, связанных с восхождением по каменистым склонам холмов и пересечением долин с крутыми обрывами, хватило бы, чтобы замедлить продвижение, и сопротивление, с которым мы столкнулись, было значительным. Артиллерийская поддержка вскоре стала затруднительной из-за сложности транспортировки орудий. Но около полудня лондонские войска уже преодолели более чем две мили и поворачивали на северо-восток, чтобы выйти на дорогу Наблус – Иерусалим; в то время как йоменри захватили отрог Бейт-Икса и готовились к дальнейшему наступлению… За день было взято около 300 пленных и много турок убито. Наши потери были невелики. На следующее утро [9 декабря] наступление возобновилось. Ночью турки отошли, лондонские войска и йоменри, оттеснив арьергарды, заняли линию поперек дороги Наблус – Иерусалим в четырех милях к северу от Иерусалима, а валлийские войска заняли позиции к востоку от Иерусалима, по другую сторону дороги на Иерихон. Эти операции изолировали Иерусалим, и около полудня противник выслал парламентера и сдал город».
Подполковник (впоследствии фельдмаршал) Арчибальд Персивал Уэйвелл – автор книги о Палестинской кампании и биографии Алленби, – пишет, что к утру 9 декабря вокруг Иерусалима затягивалась петля: 53-я, 60-я и 74-я дивизия пробились на соответствующие позиции и зажали город в клещи. Во второй половине дня 9 декабря (и, по некоторым данным, утром 10 декабря) на Елеонской горе небольшой турецкий отряд столкнулся с 60-й дивизией, но был уничтожен.
Британцы располагали 18 000 пехотинцев, 8000 кавалеристов и 172 орудиями; у османов имелось 15 000 пехотинцев, 800 кавалеристов и 120 орудий. По статистике, предоставленной Алленби, в период с 31 октября по 9 декабря в плен угодили 12 000 турецких солдат. В других отчетах говорится, что с начала ноября до конца декабря 1917 г. 3600 турок было убито, 25 000 – ранено и пропало без вести. Британские потери тоже исчислялись тысячами. Впрочем, ни одно здание в Иерусалиме не пострадало, поскольку бои отгремели вне городской черты.
Тем временем по другую сторону крепостных стен иерусалимцы не знали, что делать. Генерал Али Фуад-паша, командовавший обороной, и Ахмед Джемаль-паша (полномочный военный и гражданский администратор Сирии) приказали начать эвакуацию под покровом темноты 8 декабря. В полночь губернатор Иззет-бей расколотил молотком телеграфный аппарат – и к рассвету турки удрали в Наблус и Иерихон, бросив Иерусалим и его обитателей на произвол судьбы. Мэр Хусейн аль-Хусейни – член именитого клана и сын предыдущего мэра Салима аль-Хусейни – отважился передать ключи от города новым хозяевам. Его сопровождали племянник, два инспектора полиции, пара рядовых полицейских и несколько юношей из респектабельных семей, которые несли белый флаг (палку от метлы с прикрепленной к ней простыней, позаимствованной в Итальянской больнице района Мусрара). Аль-Хусейни щепетильно отнесся к капитуляции: он даже пригласил для документирования процесса Льюиса Ларссона – фотографа Американской колонии.
Делегация вышла за Яффские ворота и наткнулась на рядовых Эндрюса и Черча – поваров, прикомандированных к 2/20-му батальону Лондонского полка 60-й дивизии, которые искали воду и яйца. Когда мэр попытался вручить молодым людям ключи от Иерусалима, они опешили. Испуганный Черч закричал: «Мне не нужен Иерусалим, мне нужны яйца для офицеров!» – и повара сбежали.
Разочарованный аль-Хусейни и его группа продолжили путь. В 8:00 они встретили сержантов Фредерика Харкомба и Джеймса Седжвика из 2/19 батальона Лондонского полка 60-й дивизии, но сержанты не взяли ключи, посчитав себя недостойными такой чести. Однако Ларссон успел запечатлеть их с иерусалимской делегацией.
Затем отряд мэра столкнулся с Уильямом Беком и Фредериком Барри – майорами 60-й артиллерийской дивизии, проводившими разведку возле деревни Лифта на западной окраине Иерусалима. Они тоже вежливо отказались принять историческую капитуляцию, но обещали уведомить начальство.
Наконец Хусейну аль-Хусейни и его спутникам повезло. Всякий раз они встречали все более высокопоставленных британских военных – и теперь на дороге в Лифту увидели подполковника Бейли, командира 303-й артиллерийской бригады 60-й дивизии, который вместе с подчиненными передвигал орудия ближе к Священному Городу. Заметив вдали группу людей с белым флагом, Бейли на всякий случай послал капитана Армитджа за подкреплением. Впоследствии офицер вспоминал: «Прибыв на вершину дороги в пределах видимости еврейской больницы (Шаарей-Цедек) в Иерусалиме с моими тремя командирами батарей, я был поражен, увидев развевающийся белый флаг и приближающегося ко мне человека. Он назвался мэром Иерусалима. Мы сели на стулья у стены больницы, и он сообщил мне, что турки покинули Иерусалим и направились к Иерихону».
Поговорив с аль-Хусейни, Бейли принял капитуляцию и отправил телеграмму генерал-майору Джону Ши. Телеграмма гласила: «Командованию 60-й дивизии. Иерусалим сдался. Подполковник Бейли, Королевская полевая артиллерия, сейчас находится у мэра, ожидая, что кто-нибудь из высшего офицерского состава возьмет на себя управление городом. Время – 8:55».
Вскоре примчался бригадный генерал Чарльз Фредерик Уотсон, командовавший 180-й бригадой 60-й дивизии. Уотсон прочитал телеграмму – и, будучи по словам Бейли, «ужасной маленькой задницей, которая хотела первой попасть в историю», – потребовал от мэра опять сдать Иерусалим, только теперь – ему. Далее Уотсон, Бейли и аль-Хусейни подъехали к Яффским воротам и проникли в Иерусалим через дыру в стене, пробитую для кайзера Вильгельма II в 1898 г. Они стали первыми британскими военными, вошедшими в город, и Ларссон сделал памятное фото.
Но комедия не закончилась. Посоветовавшись с начальником, генерал-лейтенантом Филипом Четводом, генерал-майор Джон Ши приехал в Иерусалим на автомобиле в 11:00, чтобы принять капитуляцию у мэра от имени генерала Эдмунда Алленби. Уотсон неохотно вернул ключи аль-Хусейни, и тот вручил их Ши.
Символично, что 9 декабря 1917 г. началась Ханука – иудейский праздник, который напоминает о повторном освящении Иерусалимского храма Маккавеями, отвоевавшими город у Селевкидов в 164 г. до н. э. Таким образом, по еврейскому календарю турки бежали из Иерусалима в тот же день, что и другие захватчики – 2082 годами ранее.
Алленби рапортовал о взятии Иерусалима в Лондон. В ответ он получил телеграмму с просьбой держать новость в секрете до соответствующих распоряжений. Премьер-министр Ллойд Джордж болел, и канцлер казначейства Эндрю Бонар Лоу сделал официальное заявление в Палате общин 10 декабря. Пропагандистская ценность «рождественского подарка» была огромна – надлежало тщательно упаковать его и преподнести миру.
11 декабря 1917 г. Алленби посетил Иерусалим для официального подписания капитуляции. Его приветствовал почетный караул, сформированный из солдат всех народов Британской империи, сражавшихся в Палестине: англичан, валлийцев, шотландцев, индийцев, австралийцев и новозеландцев; еще 20 французов и 20 итальянцев представляли союзников Лондона по Антанте. В полдень военачальник вошел в Иерусалим через Яффские ворота. Пролом в крепостной стене, предназначавшийся для кареты кайзера Вильгельма II, намеренно игнорировался – это делалось, дабы продемонстрировать контраст между тевтонским высокомерием и британской скромностью.
Горожане хорошо встретили Алленби, истолковав ситуацию как исполнение двухсотлетнего арабского пророчества, предсказавшего, что, «когда Нил потечет в Палестину, тогда пророк с запада изгонит турок из Иерусалима». Первая часть сбылась благодаря недавно проложенному британцами трубопроводу, по которому нильская вода поступала через Синай на север – в Газу и дальше. Генерал исполнил вторую часть пророчества, победив турок. К тому же на арабском «пророк» – «аль-наби» (араб.), это слово созвучно с фамилией «Алленби». Согласно древнему поверью, завоеватель, въехавший в Священный Город через Золотые ворота, овладеет им навечно, но такой маршрут означал, что процессия будет пересекать исламское кладбище, – и Алленби выбрал Яффские ворота. Он вошел в Иерусалим смиренно, подобно Иисусу Христу и халифу Умару. Этот образ не ускользнул ни от местного населения, ни от зарубежных наблюдателей.
В свите Алленби присутствовал легендарный разведчик Томас Эдвард Лоуренс (Лоуренс Аравийский); он назвал происходящее «высшим моментом войны». Затем толпа проследовала к цитадели в Старом городе, где на семи языках (английском, французском, итальянском, греческом, русском, арабском и иврите) была зачитана прокламация. Ее составили в Лондоне и отправили Алленби за три недели до взятия Иерусалима.
«Жителям Иерусалима Благословенного и его окрестностей.
Поражение, нанесенное туркам армией под моим командованием, привело к оккупации вашего города моими войсками. Поэтому я здесь и сейчас объявляю, что он находится на военном положении и останется при такой форме управления до тех пор, пока это будет необходимо по военным соображениям.
Однако, чтобы никто из вас не был встревожен, думая, будто попал в руки врага, сообщаю вам, что я желаю, чтобы каждый человек занимался своим законным делом, не опасаясь, что его прервут.
Кроме того, к вашему городу относятся с любовью приверженцы трех великих религий человечества, а его земля была освящена молитвами и паломничеством множества набожных людей этих трех религий на протяжении многих веков, поэтому я сообщаю вам, что каждое священное здание, памятник, святое место, святыня, традиционное место, пожертвование, благочестивое завещание или обычное место молитвы любой формы трех религий будут содержаться и защищаться в соответствии с существующими обычаями и верованиями тех, для чьей веры они священны.
В Вифлееме и на могиле Рахили поставлены стражи. Гробница в Хевроне находится под исключительным контролем мусульман. Потомственным хранителям врат Гроба Господня было предложено приступить к своим привычным обязанностям в память о великодушном поступке халифа Умара, защитившего эту церковь».
Прокламация генерала Эдмунда Алленби, 11 декабря 1917 г.
Через пару недель после триумфального вступления Алленби в Иерусалим мэр Хусейн аль-Хусейни умер от пневмонии. На смертном одре он объяснил свою неминуемую кончину простудой, подхваченной, когда «стоял на открытом воздухе и так часто сдавал город».
Османская армия и ее немецкое командование предприняли последнюю попытку вернуть Иерусалим 27 декабря 1917 г. Алленби ожидал нападения – несколькими днями ранее британцы перехватили турецкое радиосообщение. За два дня до атаки они отмечали Рождество – и впервые с эпохи Крестовых походов Рождество праздновали в Иерусалиме, которым управляли христиане. Турецкая контратака с севера и востока продолжалась четыре дня (до 30 декабря 1917 г.), но британцы ее отразили, ибо значительно превосходили врага численностью.[279]
Девять месяцев спустя – осенью 1918 г. – Алленби уничтожил 7-ю и 8-ю османские армии во время молниеносной кампании, включающей знаменитую битву при Мегиддо (Армагеддонскую битву). Первая мировая война на Ближнем Востоке фактически завершилась. Впрочем, сражение при Мегиддо не положило конец британским потерям в Палестине – они продолжали расти в период мандата (1920–1948). Вскоре британцы узнали, что в Иерусалиме победа часто знаменует собой начало, а не конец беспорядков.
Вступление Эдмунда Алленби в Иерусалим 11 декабря 1917 г. послужило почвой для выдуманной и воистину апокрифической истории. Наверно, каждый житель подмандатной Палестины слышал, что войдя в город, генерал помолился в храме Гроба Господня, а потом направился к исламским святыням – мечети Аль-Акса и Куполу Скалы. Там он якобы воззвал к памяти короля Ричарда Львиное Сердце и провозгласил при мусульманских чиновниках: «Теперь Крестовые походы закончились».
Конечно, Алленби этого не говорил. В апреле 1933 г., будучи в Иерусалиме, он в очередной раз отметил: «Это был не Крестовый поход. До сих пор существует мнение, что нашей целью было избавить Иерусалим от мусульман. Это не так. Многие из моих солдат были мусульманами. Важность Иерусалима заключалась в его стратегическом положении. В этой кампании не было религиозного импульса. Единственной целью каждого человека в моей армии являлась победа в войне».
Тем не менее образ победоносного Крестового похода захватил общественное воображение. Как западные, так и восточные политики, военные и журналисты нередко называют солдат Алленби «крестоносцами»; эта концепция стала частью пропаганды, окружающей современный Иерусалим. Хотя Алленби отрицал идею реконструкции Крестовых походов, его кампания нередко воспринимается именно в таком свете – например, еще 19 декабря 1917 г. газета «The New York Times» опубликовала стихотворение, полюбившееся многим читателям:
Мемуары ветеранов Синайско-Палестинской кампании зачастую содержат в названии слова «Крестовый поход» или «крестоносцы» – наглядное свидетельство того, какое представление укоренилось в народном воображении. Интересно, что большинство авторов не обращались к успешному Первому крестовому походу, а выбрали в качестве модели Ричарда Львиное Сердце и Третий крестовый поход, ибо считали себя завершающими эту неудачную миссию.
Нельзя назвать необоснованной тревогу мусульман по поводу «возвращения крестоносцев с Запада» (особенно учитывая просьбу Ллойд Джорджа об Иерусалиме в качестве «рождественского подарка» и празднование Рождества в городе под контролем христиан впервые за 700 лет). Английская исследовательница Кэрол Хилленбранд – автор книги «Крестовые походы. Взгляд с Востока: мусульманская перспектива» – резюмирует: «В пропагандистской войне совершенно неважно, что Алленби не делал этого знаменитого “замечания”. На самом деле британское правительство стремилось с уважением относиться к исламу. В действительности Алленби хотел войти в Иерусалим более культурно и деликатно, чем немецкий император Вильгельм II, двадцатью годами раньше въехавший в него верхом на коне и одетый как средневековый крестоносец. И все-таки приписываемое Алленби высказывание было распропагандировано Сейидом Кутбом[281] и другими мусульманскими писателями. Оно в сжатой форме выражает то, как современный мусульманский мир воспринимает фантом Крестовых походов».
Неудивительно, почему и на Западе, и на Востоке содрогнулись, когда в 2001 г. президент США Джордж Буш-младший произнес слова о «Крестовом походе» после терактов 11 сентября, организованных «Аль-Каидой»*.
Уинстон Черчилль, прекрасно знавший историю, напротив, изображал кампанию Алленби в политической, военной и религиозной ретроспективе. Весной 1921 г. Черчилль присутствовал на освящении британского военного кладбища в Иерусалиме на горе Скопус. Он отдал дань уважения похороненным там соотечественникам, погибшим в Палестине в годы Первой мировой войны. «Эти солдаты-ветераны лежат там, где покоится прах халифов, крестоносцев и Маккавеев, – сказал Черчилль. – Их памятники будут сохраняться не только веками, но и до тех пор, пока существует британское государство. Мир их праху, честь их памяти, и пусть мы не прервем начатое ими дело».
Черчиллю удалось в одном предложении сослаться не только на Крестовые походы, но также на усилия иудеев и мусульман по захвату Иерусалима – и тем самым подчеркнуть важность города для всех трех религий. По окончании Великой войны их адептам пришлось нелегко: британцы обнаружили в Иерусалиме множество больных и голодных людей. Хаим Вейцман – друг Артура Бальфура и президент Британской сионистской федерации, приехавший в Священный Город в 1918 г., – отметил «грязь и инфекции, [и] неописуемую нищету». Он сокрушался: «Чтобы организовать Иерусалим, чтобы навести какой-то порядок в этом аду, понадобится много времени и потребуется много сил, мужества и терпения».
Хаим Вейцман был химиком. Популярная легенда гласит, что в годы Первой мировой войны он разработал тротиловую взрывчатку для британской армии, а Лондон отблагодарил его и других сионистов захватом османской Палестины и принятием декларации Бальфура. «Когда один химик, еврей по национальности, нашел способ удешевить производство взрывчатого вещества, мы подарили ему Иерусалим, нам не принадлежавший», – шутил ирландский драматург Бернард Шоу. Британцы сыграли существенную роль в Новейшей истории Иерусалима и Палестины в целом, – но нельзя сказать, что они были этому рады.
Глава 22
Город под британским мандатом
Я не пытаюсь ни описать, ни проанализировать свою любовь к Иерусалиму. Она не является целиком сентиментальной, эстетической или религиозной – еще в меньшей степени ее можно назвать теологической или археологической: впрочем, я надеюсь, что в ней содержится что-то от всего этого. Может быть, в ней есть и немного от того, над чем я здесь работал, чему радовался и от чего страдал с самого начала; того, что так понимал и так любил его народ; что любое недоразумение всегда завершалось взаимопониманием; что я разделял восхищение этим городом моих родителей; что здесь началось для меня счастье семейной жизни. Многие и более опытные, и более отзывчивые люди часто приезжали сюда, чтобы помолиться, и оставляли город с усмешкой. Для меня Иерусалим стоял и стоит особняком среди городов мира.
Рональд Сторрз
Раздел Палестины незаконен. Его никогда не признают… Иерусалим был и навсегда останется нашей столицей. Эрец-Исраэль будет возвращена народу Израиля. Все это. И навсегда.
Менахем Бегин
Британские чиновники, сделавшие Иерусалим административным центром Палестины, столкнулись с проблемами, порожденными тем, что Лондон давал арабам и евреям противоречивые обещания. Палестинские мусульмане и христиане боялись, что страной завладеют сионисты, которые активно скупали, а затем и отбирали участки у местных землевладельцев. Вспыхнула напряженная борьба за иерусалимский муниципалитет. Евреи, составлявшие большинство населения Иерусалима, требовали выборов мэра, не менее половины мест в городском совете и введения иврита в качестве официального языка муниципалитета. Мусульмане хотели сохранить свои политические преимущества, включая обычай назначать мэром мусульманина.
Британцы предложили ввести должности христианских и еврейских заместителей мэра, а также учредили совет с двумя представителями от каждой городской общины. Военный губернатор Рональд Сторрз основал Общество сторонников Иерусалима, куда вошли духовные лидеры трех основных конфессий. В 1920-х гг. эта организация занималась благоустройством города, реконструкцией и ремонтом исторических и религиозных объектов, а также исполняла другие обязанности муниципалитета.
Впрочем, отношения между иудеями и мусульманами накалялись еще с 1918 г. В ноябре у Яффских ворот толпа арабов встретила еврейскую процессию, приуроченную к первой годовщине декларации Бальфура. Завязалась драка. На следующий день мэр Муса Казем аль-Хусейни – брат предыдущего градоначальника, – возглавил шествие к штаб-квартире британской администрации мусульман и христиан, протестующих против передачи Палестины евреям. Ситуация убедила чиновников в том, что сионистская программа должна осуществляться «с большим тактом и осмотрительностью».
Настоящие волнения вспыхнули в Иерусалиме в 1920 г., когда британцы объявили о намерении реализовать декларацию Бальфура. В феврале и марте арабы прошли по улицам в знак протеста, разгромили еврейские лавки и ранили несколько иудеев. Пролилась первая кровь – но первые насильственные смерти датируются 4 апреля, когда Пасха совпала с исламским празднованием Наби Муса, подразумевающим массовое паломничество к предполагаемому месту захоронения пророка Мусы (Моисея) в 15 километрах к северо-востоку от Иерусалима. По замечанию Карен Армстронг, мусульманские процессии представляли собой «символический способ овладения Святым городом» и потому сознательно проводились одновременно с христианскими либо иудейскими мероприятиями. Традиция, возникшая еще при мамлюках как враждебная реакция на европейских рыцарей, приобрела новый смысл с завоеванием Иерусалима генералом Алленби и отождествлением британцев с «новыми крестоносцами».
Палестинских арабов лихорадило – особенно теперь, когда декларация Бальфура была опубликована на арабском языке через три года после ее первоначального обнародования (1917). Неудивительно, что весной 1920 г. фестиваль Наби Муса вылился в беспорядки. По свидетельствам очевидцев, возбужденные арабы кричали: «Независимость! Независимость!», «Палестина – наша земля, евреи – наши собаки!» и «Религия Мухаммеда родилась с мечом!». Еврейский квартал подвергся разграблению, десятки человек были убиты, сотни – ранены. Для разгона озверевшей толпы полиции пришлось вызвать британских солдат.
Военная администрация резко осудила еврейских и исламских лидеров, которые, по ее мнению, несли ответственность за случившееся. Арабов вдохновили гневные речи, произнесенные на импровизированной демонстрации 4 апреля. Среди ораторов отличился молодой Мухаммед Амин аль-Хусейни, ставший важной фигурой в палестинском движении, – сын покойного муфтия Мухаммеда Тахира аль-Хусейни, брат действующего Великого муфтия Камиля аль-Хусейни,[282] двоюродный брат мэра Мусы Казема аль-Хусейни и будущий дядя Ясира Арафата. Через несколько дней дом Амина аль-Хусейни обстреляли сионисты, жаждавшие мести, а сам он бежал в Сирию, но был заочно приговорен к 10 годам тюремного заключения за подстрекательство к насилию. Муса Казем аль-Хусейни лишился поста мэра – его место занял глава конкурирующего клана Рагиб ан-Нашашиби.
Параллельно за участие в беспорядках были арестованы 20 евреев, включая уроженца Одессы Владимира (Зеэва) Жаботинского – одного из создателей Еврейского легиона[283] и теоретика ревизионистского сионизма (значительно отличавшегося от более умеренной позиции Хаима Вейцмана и Давида Бен-Гуриона,[284] а до них – Теодора Герцля и Макса Нордау). По мнению Жаботинского, борьба с арабами не противоречила морали, ибо они имели множество стран и государств, в отличие от евреев; создание еврейского национального государства являлось справедливым, и арабам надлежало смириться с этим либо покинуть Эрец-Исраэль. Примечательно, что Бенито Муссолини комплиментарно называл Жаботинского «еврейским фашистом», а Давид Бен-Гурион – «Владимиром Гитлером». Ревизионистский сионизм сыграл огромную роль в истории Израиля – в частности, на нем основана идеология современной партии «Ликуд», возглавляемой Биньямином Нетаньяху (его отец Бен-Цион Нетаньяху работал личным секретарем Жаботинского).
Жаботинский стоял у истоков сионистской подпольной военной организации – «Хагана» (ивр. – оборона, защита), созданной в 1920 г. в качестве отрядов самообороны еврейских поселений от арабов. «Хагана» нарушала британский запрет на ношение оружия и считалась незаконной.
В июле 1920 г. военную администрацию Палестины сменила гражданская. Несмотря на возмущение арабов, ее возглавил Герберт Луис Сэмюэл – еврей и сионист, назначенный верховным комиссаром Палестины.
«Даже случайно забредший сюда путешественник не может не заметить… что это отсталая и малонаселенная страна… Примитивные методы земледелия… нет лесов… Обширные пространства покрыты движущимися песками, которые грозят распространиться и засыпать пригодные для земледелия почвы. Реки Иордан и Ярмук могли бы служить источниками энергии, но они не используются. Введенные турками законы… привели к гибели многих ремесел, не поощрив ни одного. Численность населения Палестины не превышает 700 000 человек; это меньше, чем проживало в одной только Галилее во времена Иисуса».
Из доклада Герберта Сэмюэла об обстановке в Палестине, 1921 г.
Лавируя между требованиями арабов и евреев, Сэмюэл в знак примирения амнистировал участников беспорядков (1921), а также помиловал Амина аль-Хусейни и после смерти Камиля аль-Хусейни назначил его Великим муфтием Иерусалима. Данный статус позволит Амину аль-Хусейни – больше, чем любому другому человеку, – организовывать беспорядки по всей Палестине в 1920–1930-х гг.
Впрочем, благосклонность мусульман, которую Сэмюэл снискал благодаря амнистии, закончилась, когда он открыл двери для еврейской иммиграции в Палестину. Арабы разочаровались в британской администрации – в мае 1921 г. вспыхнула Яффа, а в ноябре (в очередную годовщину декларации Бальфура) – Иерусалим. Евреи настаивали на формировании собственных вооруженных отрядов. В июне 1922 г. Лондон заявил, что не пытается «создать полностью еврейскую Палестину» и что иммиграция не превысит «экономические возможности страны», – но эти слова никого не успокоили.
На Парижской конференции (1919–1920), где определялись принципы мироустройства после Первой мировой войны, победившие державы учредили Лигу Наций – первую межправительственную организацию, предназначенную для содействия международному сотрудничеству. Лига Наций выдавала европейским государствам (мандатариям) мандаты на управление землями, ранее входившими в состав Османской империи. Официально задача мандатариев заключалась в том, чтобы оказать помощь подмандатным территориям, подготовить их к независимости и становлению в качестве суверенных государств. Таким образом, мандатная территория отличалась и от колонии, и от протектората.
В феврале 1920 г. было решено, что Великобритания получит мандат на Палестину, однако проект документа пришлось пересмотреть под давлением Франции, возражавшей против его «почти исключительно сионистского характера и того, как игнорировались интересы и права арабского большинства». Другие государства тоже выражали недовольство по поводу статуса и доступности палестинских святынь – и Лондон разработал новый мандат, по которому вопрос о святых местах оставался на усмотрение Лиги Наций. Летом 1922 г. Лига Наций постановила, что права и притязания религиозных общин на святыни в Палестине изучит специальная комиссия, – и затем утвердила мандат, вступивший в силу в сентябре 1923 г. В преамбулу входила декларация Бальфура, но статус Иерусалима в документе не упоминался, поскольку его должна была определить комиссия. Таким образом, этот вопрос остался неурегулированным.
В июле 1922 г. Великобритания разделила Палестину на две части: западную и восточную. Восточная часть получила название «Трансиордания», этот топоним употреблялся с эпохи Крестовых походов и обозначал регион к востоку от реки Иордан, не имевший фиксированных границ. Запретив евреям селиться в Трансиордании, англичане сделали ее «мостом» между своими мандатами в Палестине и Ираке. Ирак граничил с землями, которые хотела завоевать аравийская династия Саудитов, а Палестина – с Сирией, находившейся под управлением Франции. Таким образом, для британцев подмандатная Трансиордания являлась буферной зоной между французским и саудовским экспансионизмом.
Британский мандат благоприятствовал евреям, и Сэмюэл надеялся для равновесия заручиться поддержкой арабов. Им было предложено войти в Законодательный совет Палестины, включающий в себя девять мусульман, трех арабов-христиан и трех евреев. Арабы отказались, ибо отвергали еврейскую иммиграцию и не хотели основания еврейского государства. Помимо того, мандат предусматривал создание Еврейского агентства (Сохнута) – «общественного органа с целью консультирования и сотрудничества с администрацией Палестины в экономических, социальных и других вопросах, которые могут повлиять на создание еврейского национального очага и служить интересам еврейского населения Палестины». Британцы предложили учредить Арабское агентство для выполнения аналогичных функций, но снова последовал отказ. Это было ошибкой – арабы проявили недальновидность и лишили себя политического представительства.
Арабы в те годы не отличались единством. В Иерусалиме соперничали две группировки, возглавляемые авторитетными семьями: умеренные Нашашиби, получившие должность мэра Иерусалима, и националисты Хусейни под началом Великого муфтия Амина аль-Хусейни, который председательствовал в Высшем мусульманском совете – верховном органе, отвечающем за дела мусульманской общины подмандатной Палестины. Нашашиби были готовы действовать в рамках системы и продвигать идею образования арабского государства в Палестине посредством пропаганды, митингов и иных законных мер; Хусейни же предпочли вооруженное сопротивление.
В 1924 г. Высший мусульманский совет выбрал хранителем исламских святынь Харам аш-Шариф (Храмовой горы) Хусейна ибн Али – правителя Мекки из династии Хашимитов, восходящей к пророку Мухаммеду. Попечительство о мечети Аль-Акса и Куполе Скалы (Куббат ас-Сахра) стало хашимитским наследием, которое до сих пор осуществляют потомки Хусейна – короли Иордании.
Период с 1923 г. по 1928 г. в Палестине выдался относительно спокойным. Английский историк Питер Мэнсфилд объясняет это сокращением сионистской иммиграции, что развеяло опасения арабов. Тем не менее еврейское население Иерусалима продолжало увеличиваться, распространяясь на север и запад за пределами крепостных стен. В 1925 г. на горе Скопус был построен Еврейский университет с видом на Старый город – и лорда Бальфура, приехавшего на церемонию его открытия, освистали разъяренные арабские демонстранты.
Страсти бушевали и вокруг Стены Плача (Западной стены), которая являлась для мусульман неотъемлемой частью комплекса Харам аш-Шариф и стеной Аль-Бурак, ассоциирующейся с ночным путешествием пророка Мухаммеда, а для иудеев – объектом особого почитания (в память о разрушенном Втором храме). Еврейское национальное движение также придало ей особый смысл. С конца XIX в. на картинах и открытках часто изображался восстановленный Иерусалимский храм – иногда рядом с Аль-Аксой и Куполом Скалы, а иногда вместо них. Раввины часто использовали фотомонтажи с изображением Купола Скалы, увенчанного «звездой Давида» (шестиконечной звездой, символизирующей иудаизм) или еврейским знаменем,[285] призывая евреев диаспоры прислать деньги на нужды иерусалимской общины. Таким образом, возникла теория, что иудеи хотят заменить исламские святыни своим Третьим храмом.
Летом 1925 г. сионистский деятель Менахем Усышкин произнес речь, в которой потребовал «создания еврейского государства без компромиссов и уступок, от Дана до Беэр-Шевы, от великого моря до пустыни, включая Трансиорданию». В заключение Усышкин сказал: «Давайте поклянемся, что еврейский народ не успокоится и не будет хранить молчание, пока его национальный дом не будет построен на нашей горе Мориа», имея в виду Храмовую гору.
Осенью 1925 г. британская администрация запретила евреям приносить к Стене Плача стулья и скамейки, даже если они предназначены для пожилых и немощных людей. Арабы связывали любые изменения с «сионистским проектом», думая, что его реализация начнется с захвата стены. Аналогичный запрет действовал еще в османскую эпоху, и англичане не придумали ничего нового.
В сентябре 1928 г. евреи расставили у Стены Плача стулья и установили полотняную перегородку, чтобы разделить молящихся мужчин и женщин. Арабские шейхи пожаловались комиссару Иерусалима Эдварду Кит-Роучу, заявив, что ширма нарушает статус-кво святыни, существовавший еще в Османской империи. Кит-Роуч велел убрать перегородку, но она стояла до утра, пока ее не уничтожили вооруженные полицейские. Мероприятие сопровождалось дракой полиции с евреями под радостные крики арабов.
Вскоре Великий муфтий Амин аль-Хусейни принялся распространять листовки среди арабов Палестины и других стран, в которых утверждалось, что евреи планируют завладеть Аль-Аксой. В меморандуме Высшего мусульманского совета говорилось: «Осознав на горьком опыте безграничные алчные устремления евреев, мусульмане верят, что целью евреев является постепенный захват мечети Аль-Акса под предлогом того, что это Храм». Евреям рекомендовалось «прекратить эту враждебную пропаганду, которая естественным образом вызовет параллельные действия во всем мусульманском мире, ответственность за которые ляжет на евреев». По замечанию комиссии Шоу,[286] публикации в арабской прессе «носили характер, способный взволновать любого восприимчивого читателя», и «появился ряд статей, которые, будь они опубликованы в Англии или в других западных странах, несомненно, расценивались бы как провокационные».
Информационная война возымела должный эффект: иудеев у стены обливали грязной водой, избивали и забрасывали камнями, а по молитвенной зоне гнали мулов, которые роняли экскременты. Сионисты в ответ выдвигали требования о контроле над стеной; некоторые призывали к восстановлению храма, усиливая страхи мусульман.
В августе 1929 г. историк, литератор и профессор Еврейского университета Иосиф Клаузнер, – который месяцем ранее сформировал Комитет Стены Плача,[287] – помог организовать в Иерусалиме несколько демонстраций. Они начались 14 августа, когда 6000 молодых евреев промаршировали вдоль укреплений Старого города.
15 августа сотни членов «Хаганы», «Бейтара»[288] и других еврейских объединений пришли к Стене Плача, скандируя: «Стена наша!». Они подняли сионистский флаг, исполнили «Ха-Тикву» – песню, ставшую государственным гимном Израиля, – и, как утверждалось, оскорбляли ислам и нападали на мусульман. Комиссия Шоу назвала эту демонстрацию причиной последовавших беспорядков.
16 августа после пятничной проповеди в мечети Аль-Акса Высший мусульманский совет провел контрдемонстрацию. Арабы сожгли еврейские молитвенники, литургические принадлежности и записки с мольбами, которые иудеи по традиции оставляли между камнями стены.
17 августа на стадионе «Маккаби» возле Бухарского квартала и Меа Шеарим 17-летний еврей Абрахам Мизрахи был тяжело ранен, когда хотел забрать футбольный мяч, залетевший в арабский огород. Еврейская толпа чуть не растерзала полицейского и разгромила хижины местных арабов. В отместку ножом ударили случайного арабского подростка Абдаллу Хасана, он скончался.
20 августа Абрахам Мизрахи умер, и похороны вылились в бурные акции протеста, подавленные полицией.
21 августа еврейское руководство инициировало митинг, на котором присутствовали Гарри Люк (исполняющий обязанности верховного комиссара Палестины), Джамаль аль-Хусейни (секретарь Высшего мусульманского совета, двоюродный брат муфтия) и Ицхак Бен-Цви (сионистский активист), – но призывы прекратить насилие не прозвучали.
В течение пары следующих дней иерусалимская полиция сообщила о дюжине еврейских нападений на арабов и семи арабских нападениях на евреев.
23 августа в Иерусалим из окрестных деревень устремились тысячи арабов, взбудораженные слухами, что сионисты планируют заявить о своих правах на Храмовую гору – равно как они сделали относительно Стены Плача восемью днями ранее. После полуденной молитвы разъяренная толпа хлынула из Аль-Аксы на городские улицы. Вооруженные палками, ножами и ружьями, мусульмане нападали на всех иудеев, которые встречались им на пути.
Еврейские торговцы поспешно заперли лавки. Люк попросил Амман прислать подкрепление, а Амина аль-Хусейни – успокоить толпу возле Дамасских ворот. Муфтий приехал, но у комиссара создалось впечатление, будто его присутствие производит противоположный эффект.
Кровопролитие не заставило себя долго ждать.
Резня началась в Старом городе, насилие быстро захлестнуло страну. Британская администрация в Палестине располагала менее чем сотней солдат, шестью бронированными автомобилями и пятью или шестью самолетами; в полиции насчитывалось 1500 человек, большинство составляли арабы, евреев было гораздо меньше, англичан – только 175. У Яффских ворот мусульмане линчевали несколько евреев на глазах у британских офицеров – и те не открыли огонь, дабы не навлечь на себя гнев толпы.
Жители квартала Ямин Моше отстреливались, но в основном иерусалимские евреи не защищались. Самыми страшными эпизодами тех дней стали погромы в Хевроне и Цфате, убийства не миновали Моц, Тель-Авив, Хайфу, Яффу, Газу, Рамаллу, Дженин, Наблус (Шхем). Атаки на еврейские деревни сопровождаясь грабежами и поджогами. Сильнее всего пострадали маленькие религиозные общины, не сумевшие организовать самооборону; там люди никогда не держали оружия в руках.
Итого за неделю – с 23 по 29 августа 1929 г. – 116 арабов и 133 еврея были убиты, еще 232 араба и 339 евреев – ранены. Израильский политолог Авраам Села охарактеризовал эти беспорядки как «беспрецедентные в истории арабо-еврейского конфликта в Палестине по продолжительности, географическому охвату и прямому ущербу для жизни и имущества». Указанные события получили название «восстание Западной стены» («восстание Аль-Бурак»).
На заре 1930-х гг. – отчасти в результате подъема НСДАП в Германии и роста антисемитизма в Восточной Европе – еврейская иммиграция в Палестину увеличилась вдвое (с 30 000 человек в 1933 г. до 61 000 человек в 1934 г. и 62 000 человек в 1935 г.). В ответ на арабские требования о ее прекращении британское правительство предложило учредить Законодательный совет, в котором арабы имели бы 14 мест, евреи – восемь, а последнее слово оставалось за британцами. И арабы, и сионисты отвергли это предложение.
К середине 1930-х гг. англичанам становилось все труднее поддерживать крайне зыбкий мир в Палестине. 25 апреля 1936 г. арабы создали Верховный арабский комитет – представительный орган во главе с Амином аль-Хусейни (помимо муфтия туда вошли его двоюродный брат Джамаль аль-Хусейни, мэр Иерусалима Хусейн аль-Халиди, бывший мэр Рагиб ан-Нашашиби и др.). В мае комитет объявил всеобщую забастовку и призвал арабов не платить налоги до тех пор, пока британская администрация не положит конец еврейской иммиграции. Забастовка продлилась шесть месяцев и ознаменовала начало Арабского восстания (1936–1939), которое унесло жизни сотен евреев, арабов и британцев.
11 ноября 1936 г. в Палестину из Англии прибыла комиссия во главе с лордом Уильямом Робертом Пилем (экс-государственным секретарем Великобритании по делам Индии), чтобы разобраться в причинах беспорядков и волнений. Расследование показало, что восстание обусловлено стремлением арабов к независимости и страхом перед образованием еврейского национального очага, который может послужить трамплином для дальнейшей сионистской экспансии. Примерно в то же время директор Сохнута Давид Бен-Гурион писал сыну: «Еврейское государство в части [Палестины] – это не конец, а начало… Обладание территорией важно не только как таковое… через него мы увеличим нашу силу, а любое увеличение нашей силы облегчает взятие под контроль страны в ее целостности. Установление [маленького] государства… будет служить очень мощным рычагом в нашем историческом усилии возвратить всю страну».
Еврейские поселенцы скупали землю в Палестине – сперва у крупных землевладельцев, живших за рубежом, а затем и у мелких. Новые хозяева выгоняли крестьян, населявших приобретенные участки на протяжении поколений, и не нанимали арабских батраков, руководствуясь принципом «еврейского труда» (согласно ему, евреи должны были сами обрабатывать землю). По замечанию израильского историка Бенни Морриса, тысячи арабских семей вынужденно покинули сельскую местность и перебрались на окраины городов, резко понизив свой социально-экономический статус, а цены на землю в Палестине увеличились с 1910 г. по 1944 г. в 50 раз.
На этом фоне возникла организация «Черная рука» (1930), которую британцы признали террористической. Ее лидер, сирийский шейх Изз ад-Дин аль-Кассам, боролся в Сирии с французскими мандатными властями, был приговорен к смертной казни и бежал в Египет, а потом и в Палестину – где призывал к джихаду против «неверных англичан» и их «сионистских пособников», а также к расправам над арабами, которые сотрудничают с британской администрацией или продают землю евреям. В «Черную руку» вступали бедные и необразованные крестьяне, пострадавшие от сионистской иммиграции. Изз ад-Дин аль-Кассам погиб в 1935 г. в перестрелке с британской полицией. Палестинские арабы считают его героем, сражавшимся против французского владычества в Сирии, а также против англичан и евреев в Палестине. В честь шейха названы военное крыло исламистского движения ХАМАС (бригады «Изз ад-Дин аль-Кассам») и самодельные ракеты «Кассам».
7 июля 1937 г. комиссия Пиля опубликовала отчет, в котором пришла к выводу, что мандат не работает и арабо-еврейский конфликт нельзя урегулировать в рамках единого государства. Комиссия рекомендовала разделить Палестину на два государства – еврейское и арабское. Первое должно было получить большую часть Галилеи и полосу вдоль прибрежной равнины, вплоть до нынешнего Ашдода (всего около 20 % территории Палестины). Для второго предназначался современный Западный берег реки Иордан (Иудея, Самария и арабские деревни, включенные потом Израилем в Восточный Иерусалим), Негев и окрестности Газы, а также Трансиордания. Британцы не забыли и о себе: в Палестине предусматривался обязательный английский анклав, охватывающий Иерусалим, Вифлеем и узкий «коридор», ведущий к Средиземному морю, включая Лидду (Лод), Рамлу и Яффу. Кроме того, под британским контролем оставалась узкая полоска на северо-западе Акабского залива и, вероятно, Назарет; временнный контроль распространялся на ряд городов еврейского государства – Акру (Акко), Тверию, Хайфу и Цфат. Также комиссия советовала осуществить «обмен населением». С территорий еврейского государства рекомендовалось переместить в арабское около 225 000 арабов, а из арабской части Палестины в еврейскую – 1250 евреев.
Эти идеи вызвали бурю негодования. Арабы возражали против раздела Палестины, поскольку считали ее своей родиной, а сионисты были против, ибо думали, что получат слишком мало. Умеренные представители обоих лагерей могли бы рассмотреть рекомендации комиссии, но им не нравился предложенный статус Иерусалима.
В октябре 1937 г. Еврейское агентство очертило границу между еврейским государством и британским анклавом, которая пролегала по Иерусалиму. Согласно этому плану, к еврейскому государству отходили гора Скопус и западная часть города, а к англичанам – цитадель и территории к востоку от нее. Сохнут настаивал на том, что «еврейская Палестина без Иерусалима была бы телом без души». «Ни один город в мире, даже Афины или Рим, никогда не играл такой большой роли в жизни нации в течение столь долгого времени, как Иерусалим – в жизни еврейского народа», – твердил Бен-Гурион. К тому же с 1880-х гг. евреи составляли большинство в городе (свыше 60 % населения). Естественно, британцы проигнорировали план Сохнута, а арабы о нем даже не знали.
В марте 1938 г. очередная комиссия – теперь под началом сэра Джона Вудхеда, призванная решить организационные вопросы раздела Палестины, – пришла к выводу, что этот шаг будет иметь катастрофические последствия. Опираясь на доклад комиссии, британское правительство в ноябре опубликовало программное заявление, гласившее: «Политические, административные и финансовые трудности, связанные с предложением о создании независимых арабских и еврейских государств внутри Палестины, настолько велики, что такое решение проблемы невыполнимо».
Тем временем насилие в Святой Земле продолжалось. Члены еврейской группировки «Иргун»[289] – ярые адепты Жаботинского, отколовшиеся от «Хаганы» в 1931 г., – организовали серию терактов против арабов и, подобно им, не различали вооруженного врага и мирное население. В Иерусалиме боевики «Иргун» подрывали и обстреливали автобусы, минировали кинотеатры и кафе, закладывали бомбы на базарах и остановках общественного транспорта (обычная бомба представляла собой бочку или большой молочный бидон, начиненный взрывчаткой, гвоздями, болтами, пулями и другими поражающими элементами). Разъяренные арабы захватили большую часть Старого города, но 19 октября 1938 г. его отбили английские военные. Затишье царило четыре месяца, пока 26 февраля 1939 г. еврейские террористы не устроили взрыв на овощном рынке Иерусалима. Количество убитых и раненых арабов исчислялось десятками.
В феврале и марте 1939 г. в Лондоне прошла конференция с участием еврейской и арабской делегаций.[290] Достичь консенсуса, конечно же, не удалось, – и 18 мая министр по делам колоний Малкольм Макдональд издал Белую книгу (правительственный отчет, адресованный парламенту, о политике в Палестине). В Белой книге говорилось, что Великобритания не обязана превращать Палестину в еврейское государство против воли арабов или одобрять иммиграцию евреев, если та наносит ущерб миру в стране. Палестина не могла принадлежать только евреям или только арабам – поэтому в течение 10 лет (до 1949 г.) планировалось создать двунациональное государство. На ближайшие пять лет вводилась квота в 75 000 человек для еврейской иммиграции, после чего ее надлежало согласовать с арабами. Сделки с недвижимостью тоже были ограничены (евреям запрещалось продавать до 95 % палестинских земель по причине естественного прироста арабского населения). Таким образом, Великобритания, с одной стороны, фактически отказывалась выполнять обязательства в отношении еврейского народа, вытекавшие из декларации Бальфура. С другой стороны, Белая книга была продиктована условиями мандата, гарантирующего права нееврейского населения Палестины.
В ответ евреи устроили в Иерусалиме погромы и беспорядки, убили несколько английских полицейских и подожгли Департамент миграции, где хранились документы. «Иргун» добавил в свой список британские цели – тем самым запустив процесс, который в 1940-х гг. превратил антиарабскую кампанию террора в антибританскую.
Лето 1939 г. выдалось жарким: взрывы на иерусалимском автовокзале и телефонной станции (связи лишились 1750 абонентов, включая военных и полицию), бомбометание в Старом городе, стрельба в квартале Меа Шеарим, выведенные из строя трансформаторы – и Иерусалим, погрузившийся во тьму… В ночь на 8 июня, – когда в городе останавливался молодой Джон Франклин Кеннеди, – сионисты взорвали не менее 14 бомб в разных районах. Через несколько дней на воздух взлетели здания Главпочтамта и Палестинской радиовещательной корпорации. В те дни были атакованы 23 британских объекта в Палестине.
Всего в результате терактов «Иргун» в Иерусалиме за 1937–1939 гг. погибло свыше 40 арабов и было ранено не менее 130. Британцы тоже несли потери, но основной целью сионистских боевиков по-прежнему являлось арабское население. Впрочем, кровопролитие не ограничивалось Священным Городом – расправы евреев и арабов друг над другом происходили по всей Палестине. Общее число убитых за эти годы оценивается в 150 британцев, 500 евреев и более 3000 арабов (в том числе около 1000 коллаборационистов, казненных сородичами). Параллель между еврейскими терактами в Иерусалиме 1937–1939 гг. и арабскими терактами 1987–1993 гг. и 2000–2004 гг. весьма примечательна – спустя полвека палестинцы обратят тактику «Иргун» против самих евреев.
Арабское восстание, разразившееся в 1936 г., завершилось к 1 сентября 1939 г., когда грянула Вторая мировая война. «Иргун» тоже приостановил деятельность. Однако в 1944 г. насилие возобновилось, ибо организацию возглавил Менахем Бегин – уроженец Бреста, недавно приехавший в Палестину; вскоре он прославился как самый известный командир «Иргун».
После провозглашения независимости Израиля Менахем Бегин стал уважаемым политиком, основал партию «Ликуд» (которую сейчас возглавляет Биньямин Нетаньяху) и занимал должность премьер-министра (1977–1983).
В 1978 г. Бегин и египетский президент Анвар Садат получили Нобелевскую премию мира (за подписание мирного договора между Израилем и Египтом). Через 15 лет ее удостоился арабский коллега Бегина – Ясир Арафат. В одном из интервью на замечание, что они с Арафатом оба террористы, Бегин с гордостью ответил: «Я террорист, а он – бандит!»
1 февраля 1944 г. «Иргун», ненавидевший «проклятых английских оккупантов», обнародовал прокламацию, содержавшую следующие строки: «Сейчас мы вступаем в завершающую стадию войны… Судьба нашего народа решится на этом историческом этапе. Британский режим нарушил соглашение о перемирии, объявленное в начале войны… Давайте без страха сделаем правильные выводы. Не может больше быть перемирия между еврейским народом и его молодежью и британской администрацией на Земле Израиля… Наш народ находится в состоянии войны с этим режимом, и это борьба до конца». Этот момент считается началом Еврейского восстания в Палестине (1944–1948).
Сопротивление британцам усиливалось по мере того, как уменьшалась вероятность немецкого вторжения в Святую Землю. Считалось, что Палестина была в опасности после захвата нацистами Греции и Крита (1941). Лишь с поражением Эрвина Роммеля при Эль-Аламейне осенью 1942 г. угроза миновала. Несмотря на риторику Амина аль-Хусейни, – снятого англичанами с поста Великого муфтия, бежавшего из страны и примкнувшего к Гитлеру, – о том, что «еврейский национальный дом» будет уничтожен, можно было с уверенностью утверждать, что война не затронет Палестину.
К лету 1944 г. британцы ожесточенно бились в Иерусалиме и других палестинских городах с двумя основными противниками: «Иргун» под руководством Менахема Бегина и «Лехи»[291] (еще одной террористической еврейской группировкой, которую англичане называли «бандой Штерна» – в честь ее первого лидера Авраама Штерна). «Лехи» состояла из радикалов, которые отделились от «Иргун» из-за решения последнего прекратить теракты на период войны. Интересно, что Штерн рассматривал немецких нацистов и итальянских фашистов как естественных союзников в борьбе с британцами; по его мнению, Берлин и Рим, подобно сионистам, были заинтересованы в эмиграции евреев из Европы.
Соратник Штерна, Арье Коцер, цитирует его в книге «В крови займется заря», поясняя, почему главарь «Лехи» пытался наладить контакты с нацистами: «Мне совершенно ясно: европейское еврейство будет уничтожено, если мы не придем к соглашению с Германией… Для меня очевидно, что наш враг – это Британия. Британия могла спасти миллионы наших братьев! Но также очевидно, что она их не спасет! Напротив, она заинтересована в их уничтожении. Оно нужно ей для того, чтобы установить власть арабов в стране, которая будет послушным орудием в ее руках. Польза от нашей помощи союзным державам невелика. А для нас же она попросту равна нулю. Поэтому остается только одно: соглашение с немцами о спасении европейского еврейства. Немцы могут “очистить” Европу от евреев, переправив их сюда, в Эрец-Исраэль. И Германия может согласиться на такой вариант, если мы станем воевать против англичан».
В 1942 г. Авраама Штерна застрелила полиция при аресте. Руководство «Лехи» взяли на себя три сиониста – Исраэль Эльдад, Натан Елин-Мор и Ицхак Шамир. После образования Израиля Шамир занимал ряд важных государственных должностей – министра иностранных дел, министра обороны и т. д., в том числе премьер-министра (дважды). Осенью 1983 г. он сменил на посту председателя правительства Менахема Бегина.
Боевики «Лехи», помимо всего прочего, покушались на жизнь высокопоставленных чиновников – в частности, верховного комиссара Палестины Гарольда Макмайла (1944). Даже будучи премьер-министром Израиля, Шамир продолжал числиться в британских списках террористов.
«Иргун» и «Лехи», одержимые желанием немедленно создать еврейское государство, были полны решимости изгнать британцев из Палестины и без колебаний применяли силу. С 1944 г. они в значительной степени переключились с убийств арабов на теракты против англичан. За четыре года (1944–1948) обе группировки выполнили множество диверсий. Так, 12 февраля 1944 г. в Иерусалиме, Тель-Авиве и Хайфе «Иргун» взорвал иммиграционные ведомства, затруднявшие еврейскую иммиграцию в Палестину. Через две недели в тех же городах взлетели на воздух офисы налоговых служб. Помимо того террористы нападали на полицейские участки и отдельных стражей порядка в Иерусалиме, Тель-Авиве, Хайфе и Яффе. 23 марта в результате взрыва в Иерусалиме обрушилось здание, где размещалась британская разведка (CID), а 14 июля боевики «Иргун» забросали бомбами здание земельного кадастра.
6 ноября 1944 г. в Каире члены «Лехи» убили лорда Уолтера Гиннесса – британского министра по делам Ближнего Востока. Преступников поймали и повесили. Англичане объявили охоту на «Иргун»; формально им помогали «Хагана» и Еврейское агентство под началом Давида Бен-Гуриона. «Сезон охоты» длился до марта 1945 г., в итоге удалось ликвидировать или арестовать большинство ключевых членов «Иргун». «Банду Штерна» почти не трогали – либо потому, что «Хагана» опасалась возмездия, либо из-за тайного соглашения между ними.
В 1945 г. ситуация изменилась. «Хагана», «Иргун» и «Лехи» при кураторстве Еврейского агентства сформировали Еврейское движение сопротивления, отреагировав таким образом на намерение Лондона ежемесячно пускать в Палестину лишь 1500 еврейских иммигрантов. В октябре 1945 г. «Хагана» взорвала около 500 бомб по всей стране, чтобы уничтожить железнодорожную сеть. 27 декабря «Иргун» и «Лехи» вместе напали на иерусалимскую штаб-квартиру британской разведки на Яффо-роуд в Иерусалиме. Впрочем, не все теракты увенчались успехом – например, 19 января 1946 г. «Иргун» и «Лехи» попытались вызволить заключенных из центрального полицейского управления в Иерусалиме и атаковать Палестинскую радиовещательную службу, но понесли потери и отступили. 16 июня 1946 г. – в так называемую «Ночь мостов» – боевики «Пальмах» (ударных отрядов «Хаганы») взорвали восемь автомобильных и железнодорожных мостов, связывающих Палестину с соседними странами (Ливаном, Сирией, Трансиорданией и Египтом), дабы перекрыть транспортные маршруты, используемые британской армией.
Взрывы, перестрелки, похищения английских военных – все это продолжалось, и терпение властей подмандатной Палестины лопнуло. 29 июня 1946 г. стартовала операция «Агата», в рамках которой по всей стране прошли обыски, мероприятия по изъятию оружия и аресты сионистских лидеров (среди задержанных присутствовал очередной будущий премьер-министр Израиля – Моше Шарет; Давид Бен-Гурион получил предупреждение и заблаговременно уехал в Париж). По завершении «Агаты» главный секретарь Палестины сэр Джон Шоу заявил на пресс-конференции в Иерусалиме: «Было санкционировано проведение крупномасштабных операций с целью положить конец состоянию анархии, существующему в Палестине, и дать возможность законопослушным гражданам заниматься своими обычными делами, не опасаясь похищения, убийства или взрыва». По мнению Шоу, британцам следовало положить конец существующей ситуации, разделив Палестину на еврейское и арабское государства, а затем уйти – либо упразднить Еврейское агентство, которое претендовало на административную власть, но тайно поддерживало подпольные сионистские группировки.
Сионисты в ответ на «Агату» взорвали иерусалимский отель «Царь Давид» («King David»), где находилась штаб-квартира мандатной администрации и куда доставили секретные документы, найденные во время операции «Агата» и уличающие Еврейское агентство («Сохнут») в антибританских действиях.
22 июля 1946 г. в 11:45 члены «Иргун», переодетые в арабских рабочих, подъехали к черному входу гостиницы на угнанном грузовике с семью бидонами из-под молока, начиненными взрывчаткой общим весом около 350 килограммов. Вход также вел на кухню ресторана «Régence» при отеле. Над рестораном в южном крыле на пяти этажах размещались офисы – «нервный центр британского правления в Палестине», по замечанию американского аналитика Брюса Хоффмана. Злоумышленники притащили бидоны в подвал и расставили их вокруг опорных колонн (обрушение колонн в результате взрыва повлекло за собой обрушение южной части здания). Параллельно преступники застрелили бдительного полицейского, который заподозрил неладное. Исраэль Леви, ответственный за операцию, установил в подвале мину-ловушку, чтобы нельзя было легко обезвредить бидоны. Затем диверсанты скрылись.
Через несколько минут сдетонировала бомба возле автосалона недалеко от «Царя Давида». Вторая бомба, заложенная на улице к северу, не сработала. Позже Менахем Бегин утверждал, что эти «маленькие» бомбы должны были напугать людей и заставить их покинуть территорию возле гостиницы во избежание большого количества жертв, – но эффект оказался совершенно иным. Взрывом выбило окна в соседних домах и зацепило проезжавший мимо автобус. Раненых пассажиров занесли в отель. Гости и сотрудники собрались в южном крыле, дабы посмотреть, что творится, – не подозревая, что стоят на пороховой бочке с тлеющим фитилем.
Получив уведомление о взрыве на улице, 16-летняя Адина Хай из «Иргун» позвонила в отель, французское консульство, примыкавшее к его северо-восточной стороне, и редакцию газеты «The Palestine Post» – и предупредила о бомбах в подвале «Царя Давида». По словам девушки, она сделала звонки за 20 минут до того, как бидоны сдетонировали, и этот временной интервал был выбран для того, чтобы люди успели эвакуироваться из здания, но не спасли документы. Согласно заявлению «Иргун», главный чиновник в «Царе Давиде» – Джон Шоу, – проигнорировал предупреждение.[292] Британцы говорили, что предупреждения не было и звонок раздался после того, как в 12:37 взорвались бидоны и обрушились все шесть этажей южного крыла.
Теракт оказался настолько чудовищным, что формально Еврейское движение сопротивления распалось. «Хагана» публично отреклась от нападения. Бен-Гурион выразил «чувство ужаса от проведенного сегодня беспрецедентного акта, совершенного бандой преступников», и назвал боевиков «Иргун» «врагами еврейского народа» – хотя они действовали в соответствии с инструкциями Еврейского движения сопротивления и «Сохнут» знал об их планах. Хаим Вейцман – вскоре он станет первым президентом Израиля, – в беседе с английским политиком Ричардом Кроссманом осудил еврейское насилие, но потом заплакал и сказал: «Я не могу не гордиться нашими мальчиками. Если бы только это был немецкий штаб, они бы получили Крест Виктории».
В гостинице «Царь Давид» погиб 91 человек (в том числе 28 британцев, 17 евреев и 41 араб). «Иргун» объявил, что будет оплакивать только своих сородичей – но не англичан, ибо Великобритания не скорбела о миллионах жертв Холокоста. Арабы в сообщении даже не упоминались. До самой смерти Менахем Бегин твердил, что «Иргун» не хотел никого убивать, – и написал в мемуарах, что англичане специально не покинули отель, дабы очернить еврейских борцов за свободу.
В июле 2006 г. Центр наследия Менахема Бегина организовал конференцию, посвященную 60-й годовщине взрыва. В мероприятии участвовали экс-члены «Иргун» и Биньямин Нетаньяху. Состоялось открытие мемориальной доски с надписями на английском и иврите, где содержалась фраза: «По причинам, известным только британцам, отель не был эвакуирован». Британские дипломаты выразили протест, заявив: «Мы не думаем, что правильно праздновать годовщину теракта, который унес столько жизней». Лондон потребовал демонтировать доску, указав, что надпись не соответствует действительности и не должна оправдывать тех, кто заложил бомбу.
Несмотря на возмущение ряда израильских политиков, текст подвергся редактуре – хотя изменения затронули английскую версию гораздо больше, чем версию на иврите. В финальной английской версии говорится: «Были сделаны предупреждающие телефонные звонки в диспетчерскую гостиницы, французское консульство и редакцию газеты “The Palestine Post” для того, чтобы люди немедленно покинули здание. Отель не был эвакуирован, и через 25 минут взорвалась бомба. К сожалению “Иргун”, погибли 92 человека».
В число погибших включен Авраам Абрамович – террорист, получивший огнестрельные ранения во время операции и позже скончавшийся; однако соответствующее дополнение есть только в надписи на иврите.
«Иргун» даже не думал останавливаться. 30 октября 1946 г. в Иерусалиме взлетел на воздух железнодорожный вокзал (сионисты оставили в зале ожидания два чемодана со взрывчаткой), 20 ноября – налоговая инспекция, 30 ноября – полицейский участок…
1 марта 1947 г. – в шаббат, неожиданно для англичан, – «Иргун» нанес удар по клубу британских офицеров на улице Кинг Джордж. Он считался неприступным, поскольку располагался посреди одной из четырех «зон безопасности», созданных англичанами в Священном Городе. Эти зоны прозвали «бевинградами» – в честь министра иностранных дел Эрнеста Бевина; их территория была окружена забором с колючей проволокой, а для входа требовалось удостоверение.
Атака началась под прикрытием шквального пулеметного огня. Грузовик с вооруженными боевиками врезался в забор и затормозил у дверей офицерского клуба. Три человека забежали внутрь здания, каждый нес сумку с 30 килограммами взрывчатки. Их лидер, Дов Саломон, велел поставить сумки рядом с опорными колоннами и поджег фитиль. В 15:00 прогремел взрыв, 17 офицеров погибли, 27 – получили ранения.
В тот же вечер англичане ввели военное положение в еврейских районах Палестины, продлившееся 15 дней. На рассвете начались аресты, но операции «Бегемот» в Иерусалиме и «Слон» в Тель-Авиве потерпели неудачу – в британские сети не угодил ни один значимый сионист. 12 марта «Иргун» ответил атакой на британскую военную базу «Шнеллер» в Новом городе. 2 августа террористы напали на иерусалимский клуб королевских ВВС. 5 августа бомба, заложенная в департаменте труда, сработала, когда трое констеблей пытались ее обезвредить.
Военная база «Шнеллер» носила имя немца Людвига Шнеллера – лютеранского миссионера, который в 1855 г. купил землю за стенами Иерусалима и построил дом для своей семьи. Бедуинские налеты и грабежи вынудили его перебраться в Старый город, под защиту укреплений.
С 9 по 18 июля 1860 г. мусульмане Дамаска, оскорбленные модернизационными реформами и повышением социально-политического статуса кафиров,[293] учинили резню христиан. После погрома остались тысячи несчастных сирот, и немецкие протестанты Иерусалима организовали для них приют на заброшенном участке Шнеллера. Сегодня это место находится в шаговой доступности от центрального автовокзала и рынка Махане Иегуда, но в 1861 г. Иерусалим еще не разросся до нынешних масштабов – и протестанты возвели в поле настоящий немецкий городок, опоясанный высокой каменной стеной с железными воротами.
В «Шнеллере» были не только помещения для воспитанников и персонала, но и лютеранская церковь (с колоколами, подаренными кайзером Вильгельмом II), мельница, пекарня, типография, несколько мастерских (столярная, переплетная, сапожная и портняжная) и многое другое. Здесь производили посуду и плитку, а также изготавливали миллион кирпичей в год. Хозяйство развивалось, и в приюте открылась школа для слепых. Сотни детей из Палестины, Сирии, Египта и иных стран получали здесь пищу и кров, а главное – образование и профессию.
В 1939 г. – накануне войны с Германией – англичане выслали немцев из Палестины и устроили в «Шнеллере» военную базу с крупнейшим на Ближнем Востоке складом боеприпасов. Интересно, что вместе с лютеранами депортировали и сектантов-темплеров. Последние не теряли связи с родиной и по-прежнему являлись ее подданными. В 1920-х гг. многие темплеры покинули Левант; остальные же ощутили себя немцами на Святой Земле. В 1930-х гг. они уже не вели дела с евреями, приветствовали друг друга как нацисты и вывешивали флаги со свастикой. С 1932 г. в Иерусалиме работала ячейка НСДАП.[294] Дети темплеров учились в Германии и служили в вермахте, а потом возвращались в Палестину.
Незадолго до 1 сентября 1939 г. темплеры – члены НСДАП – были призваны в немецкую армию и уехали из Святой Земли. Те, кто остался, преимущественно не одобряли национал-социализм, но англичане интернировали их как граждан враждебного государства.
После войны темплеры потянулись обратно в Палестину, но здесь их по известным причинам встретили плохо. Например, тогдашний лидер общины, Готлиф Вагнер, по слухам, сжигал еврейских узников в концлагерях. В случае победы Третьего рейха Вагнера прочили в гауляйтеры Палестины, а его родители на серебряную свадьбу получили поздравительное письмо от Адольфа Гитлера.
Сионисты решили избавиться от темплеров. Весной 1946 г. боевики «Хаганы» расстреляли в Тель-Авиве автомобиль Вагнера. В уличных боях у темплеров не было шансов, в первую очередь – из-за их малочисленности по сравнению с увеличившимся еврейским населением. В итоге члены общины покинули Палестину.
К 1947 г. число еврейских беженцев в американских зонах оккупации Германии и Австрии перевалило за 177 000 человек. Англо-американский комитет изучил их переселение в Палестину и рекомендовал долгосрочное продление британского мандата. План Моррисона-Грейди[295] предусматривал образование в Палестине кантонального государства с четырьмя провинциями – арабской, еврейской и двумя британскими (Иерусалимским округом и Негевом). Центральная власть сосредоточилась бы в руках британского верховного комиссара, при котором действовал исполнительный комитет, сформированный из арабских и еврейских делегатов. Этот план не понравился никому, кроме Лондона; даже президент США Гарри Трумэн заявил, что он неосуществим.
Отчаявшись найти решение для Палестины, Лондон в апреле 1947 г. запросил рекомендации у ООН. Созданный для этого 15 мая Специальный комитет ООН по Палестине (ЮНСКОП)[296] разработал два плана.
Согласно первому плану, следовало разделить Палестину на еврейское и арабское государства, а Иерусалим и Вифлеем сделать зоной под международным контролем.
Второй план предлагал трехлетний переход к федеративному государству, состоящему из двух автономных провинций со столицей в Иерусалиме. Иерусалим должен был управляться двумя муниципалитетами, один имел бы юрисдикцию над еврейской частью города, другой – над арабской. Муниципалитеты сотрудничали бы по вопросам, важным для них обоих (например, в сфере коммунальных услуг).
Верховный арабский комитет отклонил оба варианта и потребовал немедленно создать суверенное арабское государство в масштабах всей Палестины. Еврейское агентство отвергло федерацию и неохотно согласилось на раздел, который поддержало большинство делегатов ООН.
29 ноября 1947 г. Генеральная Ассамблея приняла резолюцию № 181 («план ООН по разделу Палестины»). Документ предусматривал прекращение британского мандата в Палестине к 1 августа 1948 г. и рекомендовал создание на ее территории двух неназванных государств: еврейского и арабского; Иерусалиму была обещана интернационализация («особый международный режим»). Положение вступало в силу «в любом случае не позднее 1 октября 1948 г.».
30 ноября 1947 г. – день, следующий за принятием ООН резолюции № 181 – считается началом первого этапа Первой арабо-израильской войны, когда еврейские и арабские вооруженные формирования сражались друг с другом за контроль над Палестиной, а британцы преимущественно готовились к выводу войск. Эту арабо-израильскую войну в Израиле также называют Войной за независимость и Войной 1948 г. Ее первый этап продлился до провозглашения Израилем независимости 14 мая 1948 г.
Палестинские евреи радовались. По арабским странам прокатилась волна еврейских погромов. Руководство Верховного арабского комитета призвало к всеобщей забастовке, которая стартовала 2 декабря. В тот день 200 арабов промаршировали по Иерусалиму, скандируя: «Смерть евреям!». Они грабили еврейские лавки у Яффских ворот, а британцы просто смотрели на это. В отместку евреи разгромили арабские лавки. Наутро в городе опять гремели выстрелы и лилась кровь.
Насилие набирало обороты, и англичане больше не были главной мишенью – евреи и арабы снова убивали друг друга. Поножовщина, стрельба, бомбардировки, линчевание мирных жителей и комбатантов с обеих сторон стали будничным явлением в Иерусалиме и по всей Палестине.
11 декабря Еврейский квартал Старого города на протяжении шести часов отстреливался от арабских атак.
13 декабря члены «Иргун» бросили две бомбы в толпу у автобусной станции возле Дамасских ворот.
Всего за первую половину декабря 1947 г. в Иерусалиме и окрестностях погибли 74 еврея, 71 араб и девять британцев. Число убитых продолжало расти. Такую обстановку нельзя было назвать благоприятной для раздела Палестины.
Это означало, что дальше будет только хуже.
Глава 23
Город во время войны
Вся земля – это отель, мой дом – Иерусалим.
Эдвард Вади Саид
Однажды я сказал, что Иерусалим – это ядерный реактор, вышедший из-под контроля. В каком-то смысле это угроза будущему Израиля. Он ядро ближневосточных проблем, потому что фанатики со всех сторон, и еврейские, и мусульманские, используют Иерусалим для агитации за бесконечную войну.
Меир Шалев
Готовясь к войне весной 1948 г., и арабы, и евреи обращались к предыдущим сражениям за Иерусалим. 15 мая – в первый день существования Израиля – командир «Иргун» Менахем Бегин обратился к нации по радио. Подобно Владимиру (Зеэву) Жаботинскому и Теодору Герцлю, он проводил параллель между своим временем и эпохой Маккавеев. «Еврейское восстание 1944–1948 гг. было благословлено успехом, это первое еврейское восстание со времен Хасмонеев, закончившееся победой, – сказал Бегин. – Государство Израиль возникло в кровавой битве. Фундамент заложен – но только фундамент – для подлинной независимости. Закончился один этап битвы за свободу, за возвращение всего народа Израиля на свою родину, за возвращение всей Земли Израиля ее богозаконным владельцам. Но это только одна фаза».
Годом ранее египетский политик Абд ар-Рахман Хасан Аззам – первый генеральный секретарь Лиги арабских государств (ЛАГ), членами которой тогда являлись Египет, Сирия, Ливан, Трансиордания, Ирак, Саудовская Аравия и Йемен, – сослался на другой, более суровый прецедент из прошлого. Предвидя бойню, он заявил: «Это будет война на уничтожение. Это будет грандиозная резня, о которой будут говорить так же, как о монгольском нашествии и крестовых походах».
Насилие, бушевавшее в последние месяцы 1947 г., продолжалось в новом году. Евреи и арабы нападали друг на друга в Иерусалиме, Тель-Авиве, Яффе и Хайфе. В ночь с 5 на 6 февраля 1948 г. бомба, заложенная «Хаганой» в иерусалимском отеле «Семирамида» («Semiramis»), убила 26 гражданских лиц, включая испанского дипломата Мануэля Альенде Салазара (по мнению сионистов, гостиница являлась штабом арабских банд, что не соответствовало действительности).
7 января террористы «Иргун» подъехали к Яффским воротам на угнанном полицейском фургоне с 200-литровой бочкой из-под масла, наполненной взрывчаткой и металлоломом. Они подожгли фитиль, вытолкнули бочку из фургона и умчались; в результате взрыва погибли и получили ранения более 60 арабов на автобусной остановке. Британцы застрелили всех боевиков, кроме одного; внутри фургона они обнаружили вторую аналогичную бочку.
Возмездие не заставило себя ждать. Арабский эксперт по взрывчатым веществам Фавзи аль-Кутуб начинил краденый полицейский пикап полутонной тротила. 1 февраля два английских дезертира – капитан полиции Эдди Браун (его брата отправили к праотцам члены «Иргун») и пехотный капрал Питер Мэдисон – оставили автомобиль перед редакцией газеты «The Palestine Post». Пикап взлетел на воздух, разрушив фасад здания и повредив окружающие постройки; 20 человек были убиты и ранены.
Три недели спустя, 22 февраля 1948 г., мужчины снова сотрудничали. На этот раз Браун, Мэдисон и несколько арабов, одетых в британскую военную форму, на броневике и трех заминированных армейских грузовиках выдвинулись на улицу Бен-Йехуда – одну из самых оживленных в Иерусалиме. Они припарковали грузовики и уехали на броневике. Прогремел взрыв, число жертв достигло 52 убитыми и более 100 ранеными. Улица лежала в руинах.
Улица Бен-Йехуда носит имя Элиэзера Бен-Йехуды (1858–1922) – «отца современного иврита», который занимался его возрождением, изобретая на основе древнееврейских корней новые слова для обозначения актуальных понятий. Иврит перестал быть разговорным на закате II в., уступив арамейскому, но остался для иудеев священным языком, на котором написана Тора. В год смерти Бен-Йехуды (1922) иврит наряду с английским и арабским был провозглашен одним из трех официальных языков британской подмандатной Палестины.
После образования Израиля в 1948 г. иврит жестко внедрялся на государственном уровне, пока не вытеснил еврейские (идиш, ладино и пр.) и европейские языки, на которых говорили переселенцы из разных стран. Сын Бен-Йехуды, Итамар Бен-Али (1882–1943), считается первым носителем иврита как родного языка спустя более тысячи лет после прекращения его разговорной функции.
«Иргун» и «Лехи», жаждавшие мести, в ответ расправились с 30 английскими солдатами.
11 марта пособники аль-Кутуба подогнали к входу в офис Еврейского агенства Ford, набитый взрывчаткой. Погибли охранник и 13 сотрудников «Сохнута».
Тем временем британский мандат в Палестине истекал, и первые 4000 военнослужащих покинули Палестину в марте 1948 г. До конца месяца два еврейских конвоя, доставлявшие продукты из Тель-Авива в Иерусалим, попали в арабскую засаду. Параллельно арабы затягивали петлю вокруг еврейских кварталов. Над 100 000 местных жителей нависла угроза голодной смерти. Из Тель-Авива отправлялись вооруженные конвои, но немногие из них успешно прорвались через блокаду, и ни один не миновал ее целым и невредимым. Бронетранспортеры, сопровождавшие автоколонны, прозвали «сэндвичами» – из-за типа брони (между двумя пластами железа вкладывался толстый слой древесины); потом некоторые БТР десятилетиями стояли на обочине шоссе № 1, ведущего в Иерусалим.
Положение иерусалимских евреев ухудшалось. В апреле они получили краткое облегчение – «Хагана» «зачистила» Иерусалимский коридор[297] в рамках операции «Нахшон», но вскоре эта линия снабжения снова закрылась.
Во время операции «Нахшон» погиб Абд аль-Кадир аль-Хусейни (1908–1948) – племянник муфтия Амина аль-Хусейни и один из создателей Армии Священной войны (иррегулярных арабских формирований, прозванных «армией семьи Хусейни»). На него работал специалист по взрывчатке Фавзи аль-Кутуб.
Сын Абд аль-Кадира, Фейсал Хусейни (1940–2001), был близким соратником Ясира Арафата и министром по делам Иерусалима в правительстве Палестинской национальной администрации.
Второй создатель Армии Священной войны, Хасан Саламе (1912–1948), был убит в бою через пару месяцев после Абд аль-Кадира. Его сын Али Хасан Саламе (1941–1979) возглавил палестинскую террористическую организацию «Черный сентябрь», которая осуществила теракт на Мюнхенской олимпиаде (1972), взяв в заложники и расстреляв 11 членов израильской сборной.
9 апреля «Иргун» и «Лехи» убили десятки мужчин, женщин и детей в деревне Дейр-Ясин (по разным данным, от 100 до 250 человек). Согласно израильской позиции, деревня находилась в стратегически важном месте – на въезде в осажденный Иерусалим. К тому же, по словам сионистов, арабы, устраивавшие засады на конвои и совершавшие налеты на Еврейский квартал Старого города, использовали Дейр-Ясин в качестве базы. Утверждалось, что население деревни погибло либо с оружием в руках, либо из-за того, что арабские боевики прикрывались людьми, будто щитом. Уцелевшие арабы, напротив, заявили, что евреи напали и учинили бойню с изнасилованиями и грабежами. События в Дейр-Ясине до сих пор фигурируют в пропаганде обеих сторон. Еврейское агентство и другие сионистские организации отрицали резню, но «Иргун» и «Лехи» играли на страхах арабов, угрожая повторить кровопролитие.
Мишенью для арабской мести за Дейр-Ясин стала иудейская община Иерусалима. 10 апреля еврейские районы обстреляли из минометов, 13 апреля ударили по детскому саду в Еврейском квартале Старого города.
Утром 14 апреля подвергся атаке медицинский конвой, ехавший под вооруженной охраной «Хаганы» в больницу «Хадасса», что на горе Скопус. В колонне были две кареты скорой помощи, несколько бронированных автобусов и три грузовика. Среди пассажиров преобладали гражданские лица – врачи, медсестры, пациенты и сотрудники Еврейского университета. Дорога пролегала через арабский район Шейх-Джаррах, здесь регулярно случались разные инциденты (от снайперских обстрелов до минирования), а Абд аль-Кадир Хусейни обещал стереть с лица земли «Хадассу» и Еврейский университет – но в тот весенний день никто не ожидал неприятностей. Верховный комиссар Палестины, сэр Алан Гордон Каннингем, заверил больницу, что безопасность конвоя обеспечат британские солдаты и полицейские.
В 9:45 головной автомобиль подорвался на мине, из строя также вышли два автобуса. Шесть последних машин в колонне развернулись и скрылись, а на первые четыре обрушился шквальный огонь, полетели гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Оружие имелось только у членов «Хаганы» в головном автомобиле. Англичане подоспели через шесть часов и обнаружили горы трупов (в том числе директора «Хадассы» Хаима Ясского и нескольких лучших врачей в стране). Автобусы сгорели, из 78 обезображенных тел удалось опознать меньше половины. Кроме того, пуля оборвала жизнь одного британского военнослужащего. Верховный арабский комитет похвалил террористов и отметил, что если бы британцы не вмешались, то они перебили бы всех евреев, а не только семьдесят восемь.
15 апреля в Иерусалим наконец прибыла тель-авивская колонна из 131 автомобиля с 500 тоннами продовольствия. Двумя днями позже 250 грузовиков – из 280, отправившихся в путь, – привезли еще 1000 тонн муки, сахара, молока и прочей снеди. Последний конвой приехал 20 апреля; еврейский командир погиб, как и 30 нападавших арабов, а из 300 грузовиков уцелели 294. Изрешеченные пулями автомобили, не достигшие пункта назначения, еще долго стояли на обочине шоссе, ведущего из Тель-Авива в Иерусалим.
Бои гремели не только в Священном Городе и окрестностях, но и по всей Палестине. Англичане сосредоточились на выводе собственных войск. Число погибших росло. По сообщению «The Palestine Post» от 3 мая 1948 г., в период с декабря 1947 г. по апрель 1948 г. были убиты более 3500 арабов, 1100 евреев и 150 британцев. Эти потери имели место до официального объявления войны.
Британское правление на Земле Обетованной подходило к концу. 14 мая 1948 г. англичане спустили «Юнион Джек» и покинули Иерусалим. Через несколько часов «Хагана» заняла позиции в городе – и Палестина вспыхнула.
14 мая выпало на пятницу, шаббат начинался с заходом солнца – поэтому Давид Бен-Гурион зачитал Декларацию независимости по радио из Тель-Авива в 16:00. Он заявил, что Государство Израиль возникнет ровно в полночь, когда истечет срок действия британского мандата.
Через 11 минут после выступления Бен-Гуриона американский президент Гарри Трумэн признал новое государство от имени Соединенных Штатов. Старая шутка гласит, что тогда в США проживало больше евреев, чем арабов. Какими бы ни были причины, Трумэна прозвали «акушеркой Израиля».[298]
Декларация независимости обещала, что деятельность Государства Израиль «будет направлена на развитие страны во благо всех ее жителей», «по завету еврейских пророков, его основой станут принципы свободы, справедливости и мира», «оно осуществит полное социальное и политическое равенство всех своих граждан независимо от религии, расы или пола», «обеспечит свободу совести и вероисповедания, право на пользование родным языком, право на образование и права в области культуры», «будет защищать святыни всех религий и хранить верность принципам Устава ООН».
«Мы призываем сынов арабского народа, проживающих в Государстве Израиль, – несмотря на несколько месяцев кровавой агрессии против нас, – установить мир и принять участие в строительстве Государства на основе полного гражданского равноправия и соответствующего представительства во всех его органах, временных и постоянных, – произнес Давид Бен-Гурион. – Мы предлагаем мирные добрососедские отношения всем окружающим нас государствам и их народам и призываем их к сотрудничеству и взаимопомощи с независимым еврейским народом в его стране. Государство Израиль готово внести свой вклад в общее дело развития всего Ближнего Востока».
Разумеется, призыв к сотрудничеству остался без внимания. 15 мая 1948 г. ЛАГ приняла резолюцию о намерении ее членов создать в Палестине арабское государство. На момент отправки в ООН соответствующей телеграммы шесть армий – саудовская, иракская, трансиорданская, сирийская, ливанская и египетская, – вторглись в Палестину, дабы предотвратить ее раздел. Начался второй этап Первой арабо-израильской войны (1947–1949).
Лучшими вооруженными силами из всех перечисленных располагала Трансиордания[299] – ее Арабский легион возглавлял английский генерал-майор Джон Багот Глабб по прозвищу «Глабб-паша», а командирами служили еще 40 британских офицеров. Глабб, хорошо разбиравшийся в истории и географии, планировал штурмовать Иерусалим с севера. В ночь на 15 мая легион двинулся через мост Алленби в Палестину под крики короля Абдаллы I: «Вперед!».
События развивались стремительно. К утру 15 мая в Иерусалиме шли ожесточенные бои. Арабская освободительная армия[300] под командованием сирийского офицера Фавзи аль-Кавукджи захватила пригороды. Евреи заняли арабские районы Шейх-Джаррах, Баку и Тальбию, а также Немецкую и Греческую колонии (последнюю, как нетрудно догадаться, основали греки на заре XX в.). Ночью сионисты овладели казармами Алленби – крупной военной базой, созданной британцами на юге города, – заполучив оружие и боеприпасы. Вечером 16 мая «Хагана» захватила железнодорожный вокзал Иерусалима. На следующий день конвой с армейскими припасами из Тель-Авива достиг еврейских сил в Новом городе.
Тем временем евреи, запертые в Еврейском квартале Старого города, отчаялись. Хотя ранее Совет Безопасности ООН объявил Старый город демилитаризованной зоной, он находился в осаде с февраля, когда арабы заблокировали Сионские ворота. Осада затянулась до 28 мая и стала самой продолжительной за тысячу лет – с эпохи Крестовых походов. Еврейские отряды за пределами крепостных стен пытались прорваться через Яффские ворота на помощь своим собратьям. Планировалось, что атака состоится в ночь с 17 на 18 мая, но она стартовала на рассвете, и арабы хорошо подготовились. Саперы были убиты до того, как успели взорвать ворота, а нападавших скосил шквальный огонь. Евреи отступили, понеся большие потери.
В тот же день пехотная рота Арабского легиона вошла в Старый город через Львиные ворота. Легионеры примкнули к арабским формированиям, штурмовавшим Еврейский квартал. Очередная атака евреев, – на этот раз нацеленная на Сионские ворота, – увенчалась успехом рано утром 19 мая; это сделала бригада «Харел» из «Пальмаха» (ударных сил «Хаганы»).
Члены «Пальмаха» захватили гору Сион, пробили брешь в Сионских воротах и проникли в Еврейский квартал. Они привезли еду, боеприпасы, плазму крови и хлор для очистки воды в городских цистернах. Подкрепление из 80 человек примкнуло к 120 своим «коллегам» из «Хаганы» и сотне членов «Иргун», которые застряли в Старом городе с начала осады. Теперь ряды защитников Еврейского квартала насчитывали около 1500 местных жителей и 300 боевиков разных сионистских группировок.
На рассвете того же дня (19 мая) Арабский легион отбил Шейх-Джаррах и взял район Френч-Хилл, откуда можно было обстреливать гору Скопус.
Топоним «Френч-Хилл» (англ. French Hill) можно перевести как «французский холм». Земля здесь принадлежала католическому монастырю Святой Анны, а монахи были родом из Франции. В 1926 г. монастырь пожертвовал участок для строительства водохранилища, вода перекачивалась из источника Эйн Фарах для снабжения Иерусалима. Церемония открытия состоялась 15 июля 1926 г., и газеты назвали место ее проведения «Французским холмом».
Есть и легенда, гласящая, что топоним напоминает о британском фельдмаршале Джоне Френче, 1-м графе Ипрском. По слухам, у него была резиденция на этом холме, – но при переводе на иврит произошла ошибка, из-за которой место именуют в честь французов (ивр.). Впрочем, Френч никогда не служил в Палестине.
Параллельно колонна Арабского легиона вторглась в Старый город через Дамасские ворота и присоединилась к атаке на Еврейский квартал. Вечером «Пальмах» отступил. Этот шаг в итоге дорого обошелся израильтянам, поскольку связь с бойцами в Старом городе так и не удалось восстановить.
После ухода «Пальмаха» по Еврейскому кварталу ежедневно била артиллерия. Кроме того, арабы взорвали водопровод, вызвав нехватку воды в Старом городе. За его стенами тоже было небезопасно: трансиорданцы палили по северным пригородам Иерусалима из Шейх-Джарраха, а египтяне – по южным из монастыря на окраине Вифлеема. Напряженные бои гремели не только в окрестностях Иерусалима – в кибуце Рамат-Рахель,[301] арабской деревне Шуафат и на высотах Наби Самуил, – но и на всей территории исторической Палестины.
22 мая 1948 г. снайпер (араб или еврей – неизвестно) застрелил Томаса Уоссона – консула США в Иерусалиме. Дипломат направлялся в американское консульство из французского. Наблюдатели ООН, решившие, что виноват араб, направили в Совет Безопасности телеграмму, где говорилось: «Последние пять дней Иерусалим, включая Старый город, подвергался беспорядочным обстрелам из минометов Арабского легиона. Среди атакованных объектов – больницы, религиозные и социальные учреждения, в том числе медицинский центр “Хадасса” на горе Скопус, и страдают в основном мирные жители. Намерен ли мир хранить молчание? Позволит ли Организация Объединенных Наций, которая выразила опасения за Святой Город, продолжать это? Во имя еврейского Иерусалима мы требуем немедленных действий по спасению Священного Города».
Совет Безопасности ООН немедленно призвал стороны к прекращению огня. Евреи заявили, что согласны, если арабы тоже согласятся. Но арабы попросили отсрочки, дабы договориться о неких «консультациях». Тем временем в Иерусалиме не стихали бои.
23 мая Глабб попытался захватить монастырь Нотр-Дам за Новыми воротами, который «Хагана» удерживала с 14 мая. Третий полк Арабского легиона начал очередную атаку – но евреи забросали улицу коктейлями Молотова. Они сумели поджечь броневик и автомобиль возле монастыря, создав тем самым препятствие для подъезда вражеской техники, – и открыли ураганный огонь по двум сотням наступающих пехотинцев. Глабб был вынужден отменить штурм. Почти каждый второй легионер погиб или получил раны. Впоследствии генерал-майор говорил, что это поражение стало худшим для его людей в той войне.
26 мая пилот-еврей на маленьком самолете кружил над Еврейским кварталом, сбрасывая оружие и боеприпасы. Весь груз попал в руки арабских военных. Евреи в Старом городе сообщили об этом по радио соплеменникам за стенами и попросили повторить операцию, – но момент был упущен.
27 мая арабы овладели третью Еврейского квартала. В больнице не осталось ни плазмы, ни анестетиков. Только 36 сионистов могли сражаться, и у них имелось всего 300 патронов.
Во время второго этапа войны специалист по взрывчатым веществам Фавзи аль-Кутуб исправно снабжал арабов боеприпасами, не примыкая ни к одной из арабских группировок. 27 мая 1948 г. стал для аль-Кутуба звездным часом – изготовленная им двухсоткилограммовая бомба пробила стену Еврейского квартала. Далее аль-Кутуб взорвал главную синагогу Земли Обетованной – Хурву – и демонстративно выкурил сигарету на ее руинах.
28 мая в 9:15 два раввина с белыми флагами вышли к Сионским воротам. В 16:30 – после семи часов переговоров – майор Абдалла аль-Тель, командующий Арабским легионом в Старом городе, принял капитуляцию Еврейского квартала. Легионеры оперативно заняли новые позиции. Около 340 юношей и мужчин в возрасте от 15 до 60 лет – почти все раненые – были доставлены в Амман как военнопленные. Прочим евреям – более чем 1000 человек – позволили уйти в Новый город во время двухчасового прекращения огня.
Арабы похоронили восемь тел, которые не успели предать земле обитатели Старого города. Среди них был труп десятилетнего Нисима Гини, служившего связным между командным пунктом и линиями обороны Еврейского квартала. Дети работали наравне со взрослыми, от обязанностей не освобождались ни Нисим, ни его двенадцатилетний брат Натан (тоже связной), ни четырнадцатилетняя сестра Хая (медсестра). Младший ребенок в семье, восьмилетний Арье, сидел дома с матерью, ослепшей от черной оспы. Супружеская чета Гини принадлежала к числу приехавших в Эрец-Исраэль: мать родилась в Марокко, отец – в Турции.
27 мая 1948 г. – на следующий день после того, как премьер-министр израильского Временного правительства Давид Бен-Гурион подписал указ о создании национальных вооруженных сил, – Нисим вернулся с дежурства, но сменщик не явился, и командир снова вызвал мальчика. В тот вечер Нисим неосторожно высунулся с наблюдательного поста, и вражеская пуля попала ему в шею. 28 мая – в день падения Еврейского квартала – ребенок умер от раны. Его и тела еще семерых евреев закопали уже арабы.
После Шестидневной войны (1967) останки были обнаружены и перезахоронены в братской могиле защитников Старого города на Масличной горе. Удалось опознать только Нисима, потому что лишь у него были молочные зубы. В Израиле Нисим Гити считается самым юным солдатом, погибшим при исполнении воинского долга.
29 мая – на следующий день после величайшей победы Арабского легиона – Лондон приказал своим офицерам отстраниться от руководства им и воздержаться от боевых действий. Оперативные командиры, командиры бригад, трое из четырех офицеров, командующих пехотными подразделениями, и артиллерийские офицеры Арабского легиона были англичанами (Глабб позже сокрушался, что гибель специалистов, прикомандированных из британской армии, подорвала боеспособность трансиорданцев и повлияла на исход войны). Однако Глабб и его соотечественники «отошли от дел» только на 48 часов и затем возобновили службу на прежних должностях. Их временное отсутствие позволило Лондону отрицать, что какие-либо британские офицеры сражались против евреев, – и выступить автором резолюции в Совете Безопасности ООН, которая призывала к прекращению огня и месячному перемирию в Палестине.
Между тем арабы окружили Новый город и, перерезав пути снабжения, били по нему из артиллерийских орудий и пулеметов. Обстрелы не прекращались – нельзя было ни ходить по улицам, ни даже на миг появляться в дверях и окнах. Постоянную опасность представляли рикошетирующие пули и осколки разрывающихся минометных снарядов. Голод был настолько сильным, что люди ели сорняки и траву. Воды не хватало. Все это напоминало осаду Иерусалима римлянами в 70 г., описанную Иосифом Флавием. Антисанитария и диета из диких растений сопровождали оба события, разделенные почти двумя тысячами лет.
Для помощи еврейскому населению Нового города по крутым склонам холмов был проложен объездной путь длиной в пять километров. Он миновал отрезок трассы, ведущей из Тель-Авива в Иерусалим, где находится арабская деревня Латрун, которая являлась местом частых засад. «Дорога жизни» начиналась восточнее Дайр-Мухайсина, шла через села Байт Джиз и Байт Сусин, пересекалась с нынешним шоссе 38, оттуда поднималась к Бейт-Махсиру и Шорешу, а затем соединялась со старой иерусалимской дорогой. Этот маршрут прозвали Бирманской дорогой – в память о транспортной артерии, связывавшей Бирму с юго-западным Китаем в годы Второй китайско-японской войны (1937–1945).
Строительством Бирманской дороги руководил американский еврей Давид Даниэль Маркус – ветеран армии США, командовавший Иерусалимским фронтом. В 1948 г. он перебрался в Палестину и примкнул к «Хагане» под именем Микки Стоуна. Маркус – один из создателей вооруженных сил Израиля, известных как ЦАХАЛ (ивр.),[302] и первый израильский генерал;[303] его биография легла в основу боевика «Отбрасывай огромную тень» (1966) с Кирком Дугласом в главной роли. Дорожные работы завершились 9 июня 1948 г., и вскоре конвои с грузами уже достигали осажденного Иерусалима.
Давид Даниэль Маркус погиб в ночь на 11 июня – его по ошибке застрелил израильский часовой за несколько часов до того, как вступил в силу режим прекращения огня между евреями и арабами. За предыдущие недели – с 14 мая – более 10 000 артиллерийских и минометных снарядов упали на Иерусалим, разрушив свыше 2000 домов, убив и искалечив 1200 человек.
Глава 24
Разделенный город
Мне всегда было трудно не волноваться из-за Иерусалима, даже когда я ненавидела его – и Бог знает, что я ненавидела его по чисто человеческим причинам. Но его вид издалека или внутри лабиринта его стен смягчает меня. Каждый его дюйм несет в себе уверенность древних цивилизаций, их смерти и их родимые пятна, вдавленные глубоко во внутренности города и руины его окраин. Обожествленные и осужденные оставили свои следы на его песке. Его завоевывали, разрушали и перестраивали столько раз, что его камни, кажется, обладают жизнью, дарованной чередой молитв и крови. Тем не менее, так или иначе, он источает смирение. Это пробуждает во мне неотъемлемое чувство фамильярности – несомненную, неопровержимую палестинскую уверенность в том, что я принадлежу этой земле. Иерусалим владеет мной, кто бы его ни завоевывал, потому что его почва – хранительница моих корней, костей моих предков. Потому что она знает похоть, которая воспламеняла на ложе всех моих праматерей. Потому что я – естественное семя его страстного, бурного прошлого. Я – дочь этой земли, и Иерусалим убеждает меня в неотъемлемом праве на нее гораздо больше, чем пожелтевшие документы о собственности, земельные кадастровые книги Османской империи, железные ключи от наших украденных домов или резолюции ООН и указы сверхдержав.
Сьюзан Абулхава. Утро в Дженине
Первое перемирие продлилось 28 дней – с 11 июня по 9 июля. Конвои ООН, привозившие в Иерусалим ограниченное количество припасов, подлежали проверке Арабским легионом, но Бирманская дорога обслуживалась тайно, позволяя грузам и подкреплениям проникать в город без досмотра. Обе стороны перегруппировывались, отдыхали и вооружались.
Арабский легион удерживал Восточный Иерусалим. Евреи, взяв под контроль Западный Иерусалим, изгнали оттуда и из окрестных деревень тысячи арабов. Трансиорданцы ответили тем же в отношении евреев. К моменту объявления о прекращении огня 11 июня 1948 г. Иерусалим был разделен колючей проволокой, тянущейся с севера на юг вдоль западной стороны Старого города.
Израильский историк Бенни Моррис цитирует офицера Моше Саломона (командира батальона «Мориа» бригады «Эциони») – свидетеля разграбления евреями квартала Катамон, населенного обеспеченными арабами-христианами: «Жажда собственности охватила всех. Каждый дом был прочесан и обыскан, и люди находили в одних случаях продукты, в других – ценные предметы. Эта жадность напала и на меня, и я почти не мог сдерживаться. Трудно представить огромные богатства, которые были найдены во всех домах. Я вовремя взял себя в руки и обуздал свое желание. Командир батальона, его заместитель – все они потерпели неудачу в этом отношении». Аналогичная судьба постигла и другие иерусалимские районы, занятые израильтянами, – Баку, Мусрару, Тальбию и т. д.
Тальбия соседствует с Катамоном и Рехавией (очередным районом, построенным немцами; они возвели львиную долю города). Здесь на улице Бренер стоял дом № 10, воспетый Эдвардом Вади Саидом (1935–2003) – идеологом палестинского национализма, автором одиозного труда «Ориентализм. Западные концепции Востока» (1978). Саид – отпрыск арабской протестантской семьи, появившийся на свет в этом доме, – любил рассказывать, что мальчишкой гулял по Иерусалиму, что тут его корни и родина, которую отобрали сионисты. Во время Первой арабо-израильской войны семья Саид якобы бежала в Каир, потеряв все имущество, оставшееся в Иерусалиме. В 1951 г. Эдвард, с детства владевший английским языком, отправился в США и позже прослыл одним из самых влиятельных арабских интеллектуалов той эпохи.
В 1999 г. израильско-американский юрист Юстус Вайнер опубликовал нашумевшую статью «“Мой прекрасный старый дом” и другие измышления Эдварда Саида», в которой написал, что отец и мать будущего философа жили в Каире, а в Иерусалим приезжали навестить родню. Священный Город стал местом рождения Эдварда, поскольку супругам Саид не нравился уровень медицины в Египте и они предпочли британскую Палестину. Эдвард ходил в школу Святого Георгия в Тальбии крайне редко, лишь когда гостил у тети – хозяйки дома. Проанализировав интервью и тексты Саида, Вайнер заключил, что тот не помнит о консульстве Югославии, расположенном в доме, или о том, что в 1942 г. тетя досрочно выселила известного квартиранта – мыслителя Мартина Бубера, бежавшего из Германии от нацистов. Финансовые проблемы семьи Саид Вайнер объяснил тем, что в ходе египетской Июльской революции (1952) толпа сожгла флагманский магазин отца Эдварда в Каире, а вскоре весь бизнес был национализирован по приказу президента Гамаля Абделя Насера, боровшегося с западным влиянием (отец Эдварда являлся гражданином США); аналогичная судьба постигла и других зарубежных коммерсантов. Полагая, что он изобличил ложь Саида, Вайнер заявил: «Вопрос здесь в авторитете, в человеке с международной репутацией, который превратил себя в героя плаката о Палестине».
Саид назвал статью Вайнера «диффамацией в сионистском стиле», обвинил его в клевете и пояснил ряд моментов («семейный дом на самом деле был семейным домом в арабском смысле этого слова» и т. д.). Комментируя ситуацию, Саид сказал: «Я родился в Иерусалиме; моя семья – иерусалимская семья. Мы покинули Палестину в 1947 году. Мы уехали раньше большинства других. Это была случайность… Я никогда не говорил, что я беженец, но остальные члены моей семьи были беженцами. Вся моя большая семья была изгнана».
В любом случае, легенда об отчем доме Эдварда Саида приобрела символический характер и олицетворяет Накбу (араб. – катастрофа) – исход сотен тысяч арабов из Палестины (от 400 000 до 900 000 по разным данным), который стартовал в 1948 г. и продолжился в 1967 г. (после Шестидневной войны). Накба отмечается 15 мая – в годовщину начала Первой арабо-израильской войны. По традиции, палестинские арабы демонстрируют старые ключи, утверждая, что это ключи от их домов и домов их предков, изгнанных сионистами из Палестины. Сторонники «палестинского дела» говорят об этнических чистках, организованных евреями, о захваченных землях, уничтоженных арабских деревнях – и, в целом, об «арабском Холокосте», который учинили вчерашние жертвы нацизма.
Израильская позиция сформулирована в хрестоматийном буклете сионистской организцаии «Im Tirtzu»: «Арабы отвергли план мирного раздела территорий и начали войну, чтобы уничтожить евреев. Они сами бежали. Большинство палестинцев покинули свои дома по предписанию Верховного арабского комитета. В то же время это арабы изгнали 900 тысяч евреев из арабских стран. Это больше, чем все палестинские беженцы».
По словам противников Дня Накбы, он подразумевает легитимацию права арабов на восстание или автономию, а также разжигает ненависть к евреям. Израильский политолог Шломо Авинери считает, что нельзя сравнивать Накбу с Холокостом, ибо это «свидетельствует о серьезной нравственной слепоте», и «то, что случилось с палестинцами в 1947–1948 гг., было результатом войны, в которой они потерпели поражение». Вместе с тем, согласно Авинеру, «у арабов не было катастрофы, они ее выдумали».
Законопроект о легализации Накбы, подготовленный арабским депутатом Ахмедом Тиби в 2011 г., был отклонен. Председатель Кнессета, будущий президент Израиля (2014–2021) и член известной иерусалимской семьи Реувен Ривлин аргументировал это следующим образом: «Факты указывают на то, что отмечающие “Накбу” видят в этом дне катастрофу, что, по сути, отвергает определение Израиля как еврейского государства. Законопроект усматривает в Государстве Израиль причину катастрофы палестинцев. Следовательно, если “Накба” – катастрофа, значит, и Израиль – катастрофа. Палестинцы действительно пережили катастрофу по вине их лидеров, однако создание Государства Израиль не являлось тому причиной. Данному Законопроекту, явно ставящему себе целью послужить вызовом и провокацией Государству, не место в повестке дня Кнессета».
В период прекращения огня Израиль столкнулся с внутренним конфликтом. 26 мая 1948 г. глава Временного правительства Давид Бен-Гурион подписал приказ о создании национальных вооруженных сил – Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ). Отныне запрещались любые военизированные формирования, в том числе «Иргун» и «Лехи». 20 июня к берегу у еврейского поселения Кфар-Виткин причалила «Альталена» – корабль из Франции с рекрутами, оружием и боеприпасами для «Иргун». Менахем Бегин не захотел разоружаться, и Бен-Гурион воспринял его демарш как попытку создать «армию внутри армии» (по другой версии, премьер-министр решил ликвидировать непокорную группировку, дабы предотвратить переворот). В тот миг Израиль балансировал на грани гражданской войны. Бегин, над которым нависла угроза ареста, увел судно в порт Тель-Авива, где собрались члены «Иргун». Между ними и солдатами ЦАХАЛ вспыхнул бой, «Альталена» была расстреляна и затонула, большинство ее пассажиров спаслись. Государство победило. 28 июня Бегин с товарищами присягнули Израилю на верность, и «Иргун» официально прекратил существование как независимая организация. «Лехи» добровольно присоединилась к Армии обороны Израиля еще 29 мая, но некоторые боевики продолжали террористическую деятельность и вскоре совершили очередное преступление.
Соглашение о прекращении огня, заключенное при посредничестве ООН 11 июня 1948 г., не определило статус Иерусалима. Евреи отвергали интернационализацию города еще до войны, а в разгар ее и вовсе не желали слышать подобные предложения. Это не помешало посреднику ООН, графу Фольке Бернадоту – члену королевской династии Швеции и крестному отцу нынешнего монарха Карла XVI Густава – разработать собственный план урегулирования арабо-израильского конфликта. Дипломат призвал отдать Иерусалим Трансиордании – и эта идея не понравилась никому, кроме Абдаллы I. Евреи негодовали, но, кроме них, запротестовали Сирия, Египет и Саудовская Аравия, глубоко оскорбленные тем, что Трансиордания может получить столь щедрый подарок.
9 июля боевые действия возобновились на 10 дней, пока Бернадот опять не договорился о прекращении огня. Незадолго до того, как второе соглашение вступило в силу 18 июля, отгремели одни из самых тяжелых сражений за всю войну – особенно на Южном фронте, возле Беэр-Шевы и Газы.
10 июля в Иерусалиме впервые прозвучали сирены воздушной тревоги – египетский «Spitfire» сбросил бомбы на Новый город. Арабский легион дважды атаковал Западный Иерусалим, но был отброшен.
В ночь на 17 июля израильтяне безуспешно штурмовали Старый город, надеясь отбить его у трансиорданцев. Иерусалим по-прежнему делился на арабский и еврейский сектор, и положение не менялось в течение следующих 19 лет.
2 августа 1948 г. временное правительство Израиля заявило, что, поскольку ООН не удалось создать необходимую юридическую базу, то Западный Иерусалим будет управляться израильским военным губернатором Довом Йосефом (товарищем Бен-Гуриона). Бернадот обнародовал отредактированный план, в котором предложил превратить Иерусалим в демилитаризованный город под международным контролем ООН. Израильские власти моментально отказались, а члены «Лехи» взяли дело в свои руки.
17 сентября 1948 г. террористы расстреляли дипломата и сопровождавшего его французского офицера Андре Серо в Иерусалиме. Обе жертвы и их телохранители не имели при себе оружия (Бернадоту нравился пацифистический образ). Причастность «Лехи» к расправе была секретом Полишинеля, имя убийцы Иегошуа Коэна тоже не являлось тайной, но израильтяне не поймали ни его, ни других преступников. Инициатива Бернадота умерла вместе с ним. Бен-Гурион же воспользовался убийством шведского аристократа для того, чтобы окончательно задушить «Иргун» и «Лехи». Первая организация распустила свой иерусалимский батальон, а базы второй были заняты ЦАХАЛ.
Весной 1945 г. граф Бернадот организовал крупнейшую в истории операцию по спасению узников концлагерей – более 25 000 человек вывезли в Швецию в так называемых «белых автобусах» со знаками Международного комитета Красного Креста. Эта операция увековечена в мемориале Катастрофы и Героизма Яд ва-Шем,[304] что на Горе Памяти в западной части Иерусалима. Несмотря на это, имя Бернадота не включено в довольно обширный список Праведников мира – неевреев из разных стран, которые помогали евреям в период Шоа.
Иегошуа Коэн, чья пуля оборвала жизнь Бернадота, в 1952 г. основал кибуц Сде-Бокер в пустыне Негев; через несколько лет там поселился Бен-Гурион. Мужчины дружили до самой смерти Бен-Гуриона в 1973 г.
Второе перемирие часто нарушалось. В период с августа по октябрь 1948 г. арабские силы обстреляли гору Сион и южные пригороды Иерусалима. 31 октября, по замечанию наблюдателей ООН, за последнюю неделю было зафиксировано «108 случаев обстрела арабами еврейских позиций в городе». Потери с обеих сторон росли, хотя война почти закончилась.
28 ноября 1948 г. в Иерусалиме было объявлено официальное прекращение огня, и начались переговоры о долгосрочном перемирии. В итоге границы были установлены там, где 18 июля завершились боевые действия. В период с февраля по июль 1949 г. Израиль подписал соглашения с Египтом, Ливаном, Трансиорданией и Сирией. Теперь еврейское государство обладало большей территорией, чем ему отводилось по резолюции № 181 от 30 ноября 1947 г. («плану ООН по разделу Палестины»).[305] Вместе с тем погибли свыше 6000 израильтян (1 % населения). Оценки потерь всех арабских стран, приславших войска, колеблются от 5000 до 15 000 человек убитыми.
25 января 1949 г. в Израиле прошли выборы в Учредительное собрание (через пару дней его переименовали в Кнессет), и Временное правительство прекратило исполнять свои полномочия. Его заменили постоянные органы власти, запланированному формированию которых помешала война.
16 марта 1949 г. Иордания и Израиль заключили соглашение о перемирии в отношении Иерусалима, а 3 апреля – общее перемирие. Демаркационная полоса, разделившая город на 19 лет, протянулась с севера на юг вдоль линии прекращения огня от ноября 1948 г. – и являлась частью «зеленой линии», очертившей границы еврейского государства, с одной стороны, и Ливана, Сирии, Трансиордании, Египта – с другой. Израильтяне контролировали Западный Иерусалим (Новый город), откуда бежали и были изгнаны 30 000 арабов, трансиорданцы – Восточный Иерусалим (Старый город, который покинули 2000 евреев, и районы к востоку от него).
Перемирие предусматривало две демилитаризованные зоны: израильский анклав на перешедшей к Трансиордании горе Скопус, где стояли Еврейский университет и больница «Хадасса», а также Дом правительства в районе Шуафат на юго-востоке Иерусалима, на холме Джабаль аль-Мукабер (в 1933–1948 гг. это здание служило резиденцией британского верховного комиссара, а потом превратилось в штаб-квартиру старейшей миротворческой миссии ООН, учрежденной в мае 1948 г., – Орган Организации Объединенных Наций по наблюдению за соблюдением перемирия). Кроме того, стороны обязались обеспечить друг другу «свободный доступ к святым местам и культурным учреждениям». Трансиорданцы, помимо того, обещали дважды в месяц пускать на гору Скопус еврейский конвой с припасами, а также не препятствовать использованию израильтянами иудейского кладбища на Елеонской горе.
Правовой статус Иерусалима по-прежнему оставался неурегулированным. Большинство членов ООН – в том числе Ватикан и арабские государства, – требовали интернационализации города на основании резолюции № 181 (1947). Примирительная комиссия ООН по Палестине[306] рекомендовала прекратить еврейскую иммиграцию в Иерусалим, демилитаризовать его и разделить на две зоны, соответствующие тем, которые оккупировали Израиль и Трансиордания. Каждая зона должна была иметь собственный муниципалитет, возглавляемый советом из семи евреев и семи арабов. Охрану святынь предлагалось поручить комиссару ООН, а рассмотрение юридических вопросов – международному суду. Израиль и Трансиордания раскритиковали план комиссии как нереалистичный и непрактичный. Получив хотя бы часть Иерусалима, ни одна из сторон не хотела его лишаться. Обладание Священным Городом придавало им сил.
Вопрос Иерусалима активно обсуждался на заседаниях четвертой сессии Генеральной Ассамблеи ООН (1949–1950). Израиль изъявил готовность рассмотреть вариант, при котором святыми местами управлял бы международный орган, – но поскольку почти все христианские, мусульманские и иудейские святыни находились в руках Трансиордании, то евреи искренне недоумевали, зачем включать в интернационализированную зону удерживаемый ими Западный Иерусалим. Иными словами, израильтяне подали ООН идею забрать Восточный Иерусалим у трансиорданцев и передать его под международный контроль, не трогая при этом израильскую часть города. Сам Израиль не хотел отказываться от территории – особенно в масштабе, предусмотренном резолюцией № 181.
Интернационализация Иерусалима, закрепленная в резолюции Генеральной Ассамблеи ООН № 181 («плане по разделу Палестины»), обозначается латинским юридическим термином corpus separatum («отдельное тело»). В контексте документа под этим понимается превращение Иерусалима в демилитаризованный город с особым международным режимом. Предполагалось, что его жители автоматически станут «гражданами города Иерусалима», если только не выберут гражданство суверенного арабского или еврейского государства, которые упоминались в резолюции. Ряд членов ООН – например Швеция и Нидерланды – выступал за то, чтобы ООН управляла святынями Иерусалима, а не за то, чтобы Иерусалим стал городом-государством под управлением ООН.
9 декабря 1949 г. Генеральная Ассамблея приняла резолюцию № 303, в которой настаивала на corpus separatum и призывала Совет по опеке, сформированный для реализации «плана по разделу Палестины», подготовить и ввести в действие устав интернационализированного Иерусалима. Премьер-министр Давид Бен-Гурион выразил отношение Израиля к происходящему, сказав: «Евреи пожертвуют собой ради Иерусалима не меньше, чем англичане – ради Лондона».
В декабре 1949 г., вопреки резолюции ООН, Израиль перенес парламент из Тель-Авива в Западный Иерусалим, а в январе 1950 г. объявил, что Иерусалим всегда был его столицей. Следом за Кнессетом переехали министерства, кроме министерства обороны, полиции и иностранных дел (последнее осталось в Тель-Авиве, ибо там работали посольства и консульства зарубежных государств); но к 1953 г. они тоже были переведены на новое место, хотя международное сообщество возражало, называя действия Израиля аннексией и оккупацией.
ООН обнародовала очередной план, на сей раз – за авторством председателя Совета по опеке, французского дипломата Роже Гарро. Он предусматривал раздел Иерусалима на три зоны: трансиорданскую (Храмовая гора, Мусульманский квартал Старого города и ряд других районов Восточного Иерусалима); израильскую (Западный Иерусалим за пределами городских стен) и международную (Еврейский, Армянский и Христианский кварталы Старого города). Международной зоной управляли бы губернатор, назначаемый ООН, и муниципальный совет, избираемый горожанами.
Трансиордания и Израиль отвергли план Гарро. Тем временем большинство членов ООН поддержали инициативу Китая о том, чтобы Совет по опеке выполнил предписания резолюции № 303. 10 февраля 1950 г. совет отказался от плана своего председателя и подготовил статут Иерусалима на основе модели 1947 г. После того как Израиль и Трансиордания наотрез отказались его принимать, отчаявшийся Совет по опеке вернул «иерусалимский вопрос» Генеральной Ассамблее. Из-за категоричной позиции Израиля и Трансиордании, а также неспособности ООН обеспечить выполнение собственных решений международный интерес к Иерусалиму временно угас.
24 апреля 1950 г. Трансиордания в одностороннем порядке аннексировала земли, занятые во время войны, – не только Восточный Иерусалим, но и Иудею с Самарией. Король Абдалла I нарек их Западным берегом реки Иордан, поскольку его изначальные владения лежали на восточном берегу; так возник данный термин. Теперь Абдалла правил Иорданией – государство раскинулось по обе стороны Иордана, и приставка «транс-» из его названия пропала.[307] Амману предстояло работать над интеграцией Восточного Иерусалима, развивать экономику и туризм, разбирать споры между христианскими церквями и устраивать судьбу тысяч арабских беженцев.
Союз Трансиордании и Западного берега был неравным. Старая восточная часть королевства (Трансиордания) содержала 94 % территорий, но лишь треть населения (1,5 млн человек); 90 % местных жителей не умели читать и писать. Промышленность отсутствовала. Крупным городом являлась только столица – Амман; иные населенные пункты представляли собой разросшиеся деревни. В новой части королевства (Иудее и Самарии) ситуация обстояла гораздо лучше. Арабы Западного берега успешно занимались земледелием, получали образование и проживали в развитых городах – Рамалле, Наблусе, Вифлееме и др. Формально Трансиордания аннексировала Западный берег, но возникал вопрос: какой из двух регионов будет играть ведущую роль в судьбе Иордании?
В итоге Западный берег стал сырьевым и кадровым придатком Трансиордании. Многие учреждения – например Арабский банк – перенесли офисы из Иерусалима в Амман. Два города конкурировали между собой. Столичный статус Аммана позволял удерживать Западный берег в составе королевства, но Иерусалим претендовал на роль столицы по историко-религиозным причинам; кроме того, в период мандата там размещалась британская администрация. Иорданские власти пресекали центробежные тенденции, мешая Западному берегу развиваться. Крупные предприятия создавались в Трансиордании – нефтеперерабатывающий завод в Эз-Зарке, цементный завод в Фухейсе и т. д. К 1965 г. на Восточном берегу сосредоточились три четверти индустриального производства, хотя в 1948 г. промышленность там вообще отсутствовала; Восточному Иерусалиму же было отказано в строительстве аэропорта и университета.
Иорданское общество раскололось. Трансиорданцы обижались на палестинцев, а те по-прежнему считали своей столицей не Амман, но Иерусалим. Их презрение к трансиорданцам проявлялось даже в мелочах – так, палестинцы читали газету «Al Falastin» («Палестина»), игнорируя «Al Urdun» («Иорданию») – главный печатный орган королевства.
Арабы Восточного Иерусалима жаловались на дискриминацию со стороны трансиорданцев и разочаровались в иорданских властях, которые ничего не делали для благоустройства города после войны. Дома не возводились, электричества не было, водопровод не функционировал, инвестиции не поступали. Студенты, бизнесмены, политики и творческие люди предпочитали связывать жизнь и карьеру со столицей. Если в 1948–1967 гг. Амман из городка с населением 20 000 человек превратился в город с населением 300 000 человек, то число жителей Восточного Иерусалима не превышало 60 000.
Количество христиан за указанный период сократилось с 25 000 до 11 000 (разъехались даже обитатели Американской колонии); впрочем, демографический «провал» быстро восполнили мусульмане. Известный ирландский журналист Теренс Притти объясняет исход христиан пренебрежительным отношением Иордании к городу и дискриминационными законами. Так, Амман ограничил покупку христианами недвижимости в Восточном Иерусалиме, установил государственный контроль над христианским образованием и ввел строгое регулирование христианских фондов.
Иорданское отношение к Восточному Иерусалиму отчасти обусловлено тем, что город граничил с Израилем, – но гораздо важнее был страх перед зарождающимся палестинским национализмом. Местные жители начали постепенно ощущать себя палестинцами на закате XIX в., когда османские административные реформы привели к созданию мутасаррифата Иерусалим (вкупе с санджаками Наблус и Акко он образовал Палестину, этот топоним по-прежнему употреблялся). И вот сейчас, на фоне страданий, перенесенных палестинскими арабами, и испытываемой ими несправедливости, национальное чувство получило мощный толчок и «питательную почву» в виде горестей и лишений, которые сопуствуют формированию национального сознания.
20 июля 1951 г. король Абдалла I был застрелен после молитвы в мечети Аль-Акса. Убийца действовал по приказу Амина аль-Хусейни – опального муфтия Иерусалима, обосновавшегося после разгрома нацистской Германии в Каире и Бейруте. Аль-Хусейни ненавидел династию Хашимитов, к которой принадлежал Абдалла, и, устранив царственного неприятеля, продемонстрировал, что все еще является важной фигурой в арабском мире.
Убийство Абдаллы I и последующие покушения на его внука и преемника Хусейна ожесточили людей на обоих берегах Иордана. Восточный Иерусалим стал очагом антиправительственных демонстраций. Чтобы успокоить палестинских арабов, Хусейн в 1953 г. провозгласил Иерусалим «второй столицей» королевства, присвоив ему статус аманы (попечительства), но это был скорее символический жест, пусть и сделанный в ответ на претензии Израиля на Западный Иерусалим. Иордания начала заботиться о городе только после учреждения Лигой арабских государств Организации освобождения Палестины (1964) – и забота продлилась лишь до 1967 г.
После гибели Абдаллы Арабский легион арестовал сотни подозреваемых и казнил 34 обвиняемых в антимонархическом заговоре. В октябре 1956 г. в Восточном Иерусалиме снова вспыхнуло насилие: при разгоне демонстрации солдаты убили нескольких арабских женщин и детей. Протесты в апреле 1963 г. привели к аналогичной трагедии, но с большими жертвами. Помимо арабских распрей, в Иерусалиме не стихали конфликты между арабами и евреями; особенно напряженными выдались 1952, 1953, 1954, 1956 и 1965 годы.
Впрочем, туризм в городе процветал. Ежегодно 85 % туристических доходов Иордании поступало из Восточного Иерусалима, который посещали более полумиллиона человек в год. По договоренности с Израилем королевство оборудовало пограничный пост, чтобы паломники пересекали демаркационную линию в Иерусалиме. Контрольно-пропускной пункт «Ворота Мандельбаума» открылся 12 января 1950 г.
КПП «Ворота Мандельбаума» назван в память о трехэтажном здании, которое возвел торговец тканями Симха Мандельбаум, прежде ютившийся с женой и десятком детей в Старом городе. Когда дети обзавелись своими семьями, Мандельбаум решил построить фамильное гнездо для всех родственников. Он выбрал не перспективный квартал типа Рехавии, а участок в конце улицы Шмуэль ха-Нави (пророка Самуила), недалеко от крепостной стены эпохи царя Агриппы. Коммерсант надеялся вдохновить других евреев на заселение этого района и расширение северной границы Иерусалима – но участками по всей округе владел вакф, который запретил арабам продавать земли иудеям, поэтому особняк Мандельбаума, завершенный в 1927 г., стоял один.
Во время беспорядков 1929 г. и 1936 г. боевики «Хаганы» занимали позиции в доме и отстреливали арабов, рвущихся в еврейские кварталы Меа Шеарим и Бейт Исраэль.
В разгар Первой арабо-израильской войны вдова и дети Мандельбаума покинули дом по просьбе «Хаганы». Члены этой организации облюбовали особняк и отражали атаки трансиорданцев вплоть до подписания соглашения о прекращении огня. В соответствии с ним здание очутилось между Израилем и Трансиорданией, на израильской стороне. Улица Шмуэля ха-Нави проходила параллельно нейтральной полосе, обозначенной колючей проволокой.
В июле 1948 г. Арабский легион подорвал дом Мандельбаума, и он рухнул, погребя под обломками 35 боевиков «Хаганы». Часть передней стены с въездными воротами простояла до 1967 г. как памятник разделенному Иерусалиму. За воротами обустроили погранпереход между Израилем и Иорданией.
Дипломаты и сотрудники ООН свободно курсировали из Израиля в Иорданию и обратно, но туристам и паломникам разрешалось пересекать границу только в одном направлении – из Западного Иерусалима в Восточный. Иорданские чиновники отказывали во въезде всем, у кого в паспорте был израильский штамп, а также не пускали евреев и израильских мусульман. Исключения делались только для еврейского конвоя, который дважды в месяц привозил припасы на гору Скопус, и для израильских христиан, совершающих на Рождество паломничество в Вифлеем. Благодаря «правилу одного направления» Иордания монополизировала туризм в городе, вынуждая иностранцев селиться в его восточной части, где находилось большинство достопримечательностей. Если в 1948 г. в Восточном Иерусалиме была одна гостиница, то к 1966 г. их стало 70.
Правительство участвовало в нескольких проектах, нацеленных на развитие туристической индустрии. Например, в 1958 г. на Храмовой горе была проведена капитальная реставрация под патронажем нескольких арабских государств, а в 1961 г. Амман прислал деньги на ремонт храма Гроба Господня. Иорданские монархи серьезно относились к роли защитников мусульманских и христианских святынь. Абдалла I подтвердил, что будет соблюдать соответствующие распоряжения времен британского мандата (которые, в свою очередь, восходили к османским). В январе 1951 г. король учредил должность хранителя Харам аш-Шариф и святых мест, делегировав ему полномочия посредника между городскими религиозными общинами (правда, христианские церкви не признали вторую часть титула, решив, что она нарушает статус-кво святынь).
Об особенностях межконфессионального диалога в Иерусалиме тех лет наглядно свидетельствует следующая история. 29 ноября 1949 г. храм Гроба Господня, издавна являющийся предметом ожесточенных споров разных христианских конфессий, сильно пострадал от пожара. Ватикан предложил снести обгоревшее здание и заменить его новым, построенным в характерном для католицизма готическом стиле. Абдалла I не возражал – но при соблюдении условия, которое, как он знал, окажется невыполнимым. Король подчеркнул, что все конфессии, владеющие храмом, должны одобрить план, предоставляющий Римско-Католической Церкви визуальное преимущество над ними. Ремонт пришлось отложить на десятилетие, пока не был достигнут консенсус, – причем Амман играл ключевую роль посредника.
Первым, кого назначили на этот пост, стал бывший мэр подмандатного Иерусалима – Рагиб ан-Нашашиби; он скончался через несколько месяцев после вступления в должность. Следующий чиновник, Хусейн Фахри аль-Халиди, ушел в отставку в августе 1952 г., недовольный тем, что правительство Иордании вмешивается в его дела. Вскоре пост хранителя был упразднен, однако обязанности перешли к губернатору Иерусалима.
Иорданская администрация неплохо управляла исламскими и христианскими святынями – но не иудейскими. Иорданцы не пускали евреев к Западной стене (Стене Плача) вопреки соглашению о перемирии. Туристы-немусульмане предъявляли свидетельство о крещении для получения визы. Еврейский квартал Старого города подвергся разграблению, многие синагоги были разрушены, на руинах посреди мусора бродили овцы и куры.
«Впервые за тысячу лет в Еврейском квартале не осталось ни одного еврея. Ни одно здание не осталось неповрежденным. Это делает возвращение сюда евреев невозможным».
Иорданский майор Абдалла аль-Тель, командующий Арабским легионом в Старом городе
Муниципалитет Восточного Иерусалима предоставил торговцам концессию на продажу надгробий с иудейского некрополя на Елеонской горе (они использовались для строительства зданий, а как-то раз ими вымостили дорогу к уборной на территории лагеря Арабского легиона в Вифании). Арабы негодовали, когда израильтяне разорили историческое кладбище Мамилла за пределами Старого города, где самые ранние мусульманские захоронения датировались VII в., отсылая к завоеванию Иерусалима халифом Умаром. Словом, у сторон постоянно возникали взаимные претензии и жалобы.
Провозгласив Иерусалим своей «вечной столицей», Израиль обозначил притязания на город, где отнюдь не все обстояло радужно. К концу войны количество еврейских жителей сократилось со 100 000 в 1946 г. до 84 000. Коммерсанты, квалифицированные рабочие и госслужащие перебрались в Тель-Авив – административный центр страны. Районы Западного Иерусалима были бедными и грязными; самую дурную репутацию приобрели Меа Шеарим, Мусрара, Мамилла и Ямин Моше. Чтобы остановить отток людей, правительство запретило покидать город без разрешения.
Население принялось расти лишь после того, как Израиль перенес министерства в Западный Иерусалим и принял Закон о возвращении (1950), дающий любому еврею право на иммиграцию и израильское гражданство (израильтяне называют это «репатриацией», утверждая, что таким образом евреи возвращаются на историческую родину спустя 2000 лет). К 1952 г. еврейское население Западного Иерусалима достигло 138 000 человек, а к 1967 г. оно составляло 194 000 человек (около 73 % населения страны).
Иммигранты, наводнившие Западный Иерусалим, селились в домах, заброшенных арабами. Когда этот ресурс был исчерпан, началось возведение жилых комплексов и общественных зданий. Рост Западного Иерусалима опережал его экономическое развитие. По словам Мерона Бенвенисти (заместителя мэра в 1971–1978 гг.), треть горожан занимала некачественное жилье. Промышленность отсутствовала, туризм толком не развивался. К 1967 г. правительство, Еврейское агентство, Еврейский университет и больница «Хадасса» наняли треть трудовых кадров в Западном Иерусалиме. Большинство людей занималось ремеслами и мелкой торговлей. Отсутствие работы вынуждало молодежь искать средства к существованию в прибрежных городах.
Израиль изо всех сил пытался привлечь как можно больше еврейских иммигрантов, их переселяли из палаток и прочих временных жилищ в постоянные квартиры. Одним из районов, построенных для размещения новоприбывших на заре 1960-х гг., стал Шмуэль ха-Нави. Он находился рядом с «Зеленой линией», которая тянулась параллельно улице Шмуэля ха-Нави (известной домом Мандельбаума), и предназначался для укрепления северной границы города.
Учитывая местоположение, комплекс многоквартирных домов возводился на манер крепостей. Стены отделывали необработанным камнем, поскольку с этим материалом могли управиться сотни неквалифицированных рабочих. Согласно предписанию министерства жилищного строительства, наружные бетонные стены были в три раза толще обычных, дабы выдерживать обстрелы. На крышах имелись приподнятые парапеты с прорезями для оружия. Здания располагались в зигзагообразном порядке, чтобы замедлить продвижение арабских солдат, которые могли атаковать комплекс, а внутренние дворы проектировались для размещения израильтян, массово мобилизованных в случае нападения. Жители годами баррикадировали подступы к своим домам мешками с песком и заколачивали окна, выходящие на границу с Иорданией. В каждом доме насчитывалось четыре этажа и 32 квартиры по 70 метров, в них ютились большие семьи. Неудивительно, что район Шмуэль ха-Нави, страдавший от перенаселенности и отсутствия инфраструктуры, быстро превратился в трущобы.
Израильско-иорданская граница была очагом перманентной напряженности, спорадических стычек, перестрелок и снайперской «охоты». Моше Даян, возглавлявший Генштаб ЦАХАЛ в 1953–1957 гг., говорил, что Иордания наряду с другими соседними арабскими странами фактически вела партизанскую войну против Израиля, хотя и не признавала этого публично. Однажды в 1954 г. стрельба на границе продолжалась три дня, прежде чем наблюдатели ООН помогли сторонам договориться о прекращении огня. В 1957 г. евреи высадили деревья вдоль демаркационной линии. Амман пожаловался в ООН, хотя, по словам израильтян, они лишь ограничили обзор иорданским снайперам. Впрочем, скоро деревья вырубили, чтобы освободить место для района Шмуэль ха-Нави.
Международный интерес к вопросу о статусе города возродился в 1966 г. – с открытием нового здания Кнессета в Западном Иерусалиме. Лига арабских государств и Организация освобождения Палестины, созданная, как нетрудно догадаться, для ликвидации Израиля и устранения сионистского присутствия в Палестине, возмутились тем, что Израиль в очередной раз нарушает международное право, и призвали Иорданию сделать Иерусалим своей официальной столицей. Король Хусейн объявил Священный Город «духовной столицей» Иордании – но вдали уже громыхали орудия войны 1967 г.
Глава 25
Объединение города
Объединение Иерусалима – жизненная необходимость и сердце нации. Оно не подчинено никаким рациональным, политическим, военным или экономическим соображениям – напротив, именно оно и предопределяет все остальные соображения.
Леви Эшколь
Армия обороны Израиля не расследовала бои за Иерусалим ни на каком уровне, а израильская общественность, включая армию, жадно впитывала мифы, созданные командирами и популяризированные журналистами. Легенды, которые сопровождали взятие Иерусалима, являются наиболее реальным свидетельством мифологической культуры Израиля, результатом которой стали последующие неудачи Войны на истощение, Войны Судного дня и (Первой) Ливанской войны. Премьер-министры и старшие командиры армии несут прямую ответственность за неудачи, вызванные неспособностью усвоить уроки.
Ури Мильштейн. История десантников
Утром 5 июня 1967 г. командующий ВВС Израиля, генерал Мордехай Ход, поднял своих людей в воздух со словами: «Дух израильских героев сопровождает нас в битве. От Иисуса Навина, царя Давида, Маккавеев и бойцов 1948 и 1956 годов[308] мы черпаем силу и мужество, чтобы нанести удар по египтянам, которые угрожают нашей безопасности, нашей независимости и нашему будущему. Летите на врага, уничтожьте его и рассейте по пустыне, чтобы Израиль мог жить на своей земле в течение поколений».
Шестидневная война началась в 7:45, когда израильская авиация разбомбила египетские авиабазы, уничтожив более 300 самолетов на земле. Как позже говорил Ход, египетские ВВС прекратили свое существование в течение 180 минут. Операция «Мокед» застала арабскую республику врасплох, хотя иорданский король Хусейн трижды (30 мая, 3 и 4 июня) предупреждал президента Гамаля Абделя Насера о готовящейся агрессии, в итоге предсказав, что она произойдет 5 или 6 июня.
Нападение израильтян нередко изображается как «превентивный удар», обусловленный тем, что Египет собирался атаковать еврейское государство. Адепты этой версии ссылаются, в частности, на антиизраильскую риторику Насера и апеллируют к его желанию отомстить евреям за поражения в Первой арабо-израильской войне и на Синае в 1956 г. Например, за несколько дней до Шестидневной войны Насер заявил: «Во время оккупации крестоносцами арабы ждали 70 лет, прежде чем представилась подходящая возможность, и они прогнали крестоносцев. Некоторые говорили, что мы должны отложить палестинский вопрос на 70 лет, но я говорю, что, как народ с древней цивилизацией, как арабский народ, мы полны решимости не допустить ликвидации или забвения палестинского вопроса. Таким образом, вопрос заключается в подходящем времени для достижения наших целей. Мы постоянно готовимся».
К 1967 г. обстановка на Ближнем Востоке накалилась. Весной Египет и Израиль балансировали на грани вооруженного конфликта. В мае Насер получил ложную информацию из СССР о том, что Израиль стягивает силы к сирийской границе, – и предпринял комплекс мер, включая переброску войск на Синайский полуостров (к границе еврейского государства) и закрытие Тиранского пролива (ранее Израиль предупреждал, что истолкует это как акт войны). Арабские призывы «сбросить евреев в море», мобилизация в ряде арабских стран, подписание 30 мая египетско-иорданского договора о взаимопомощи и прочие взрывоопасные действия – все это отнюдь не способствовало всеобщему умиротворению. Так, Сирия заявила, что в любом случае будет союзником Египта.
В понедельник, 5 июня 1967 г. начальник штаба Органа Организации Объединенных Наций по наблюдению за соблюдением перемирия[309] в Иерусалиме, норвежский генерал Одд Булл, получил от израильской стороны сообщение, предназначенное для короля Хусейна (сам Булл назвал его «угрозой»). Сообщение заканчивалось словами: «Израиль, повторяем, не нападет на Иорданию, если Иордания будет сохранять спокойствие. Но если Иордания начнет боевые действия, то Израиль ответит со всей своей мощью». Однако генерал не успел довести информацию до сведения адресата: на границе началась перестрелка из пулеметов, и через несколько минут после 10:00 иорданские минометные снаряды упали в Западном Иерусалиме. Через час артиллерия Арабского легиона палила по еврейским районам – от Рамат-Рахеля на юге до горы Скопус на севере.
Решение Аммана ввязаться в войну было основано на лжи Каира. В то утро египтяне не признали потерю своей авиации; они утверждали, что сбили 75 % вражеских самолетов и уже сражаются на израильской территории. Сирия и Ирак, введенные в заблуждение, тоже объявили войну еврейскому государству.
После того как Арабский легион начал обстрел Западного Иерусалима, иорданские истребители «Hawker Hunter» атаковали Нетанию, Кфар-Сиркин и Кфар-Сабу. Примерно в то же время сирийцы и иракцы бомбили объекты в других частях Израиля. В ответ израильские самолеты разнесли аэродромы Амман и Мафрак, уничтожив королевские военно-воздушные силы. Аналогичные удары с идентичными результатами были нанесены по сирийским и иракским авиабазам. Тем самым Израиль обеспечил себе господство в воздухе, которое сыграло определяющую роль в битве за Иерусалим.
К 13:00 четыре сотни иорданских солдат под командованием майора Бади Авада вошли в демилитаризованную зону и окружили штаб-квартиру ОНВУП в бывшем Доме британского правительства на холме Джабаль аль-Мукабер. Они открыли огонь по израильским военным в близлежащих казармах Алленби, и те ретировались. Затем иорданцы, продвигаясь на запад, пересекли «Зеленую линию», вторглись на территорию еврейского государства и атаковали первые попавшиеся постройки – ферму в районе Тальпиот, но, по городской легенде, были отброшены тремя рабочими и женой хозяина, вооруженными чехословацкими ружьями (альтернативная версия гласит, что нападавших сдержал старый полицейский, которому помогала супруга владельца).
К полудню иорданцы вернулись к штаб-квартире ОНВУП, где их поджидали силы ЦАХАЛ. Ожесточенный бой длился всего 11 минут, перед отступлением арабы подбили несколько танков «Sherman». Израильтяне захватили позиции неприятеля, расположенные к юго-востоку, – холм и пару бункеров, – установив контроль над частью Иерусалима, которой с 1948 г. владела Иордания. То, что случилось далее, израильский историк и дипломат Майкл (Михаэль) Орен назовет «непреднамеренным завоеванием» Восточного Иерусалима. Оно займет менее 48 часов, но будет иметь долгосрочные последствия для региона.
Около 21:00 израильская авиация уничтожила иорданское пехотное подразделение и танковый батальон 60-й бронетанковой бригады, выходивший из Иерихона. Через несколько часов солдаты ЦАХАЛ, идя по стопам Эдмунда Алленби и Ричарда Львиное Сердце, достигли пика Наби Самуил и отбили высоты, откуда могли контролировать северные подступы к Иерусалиму.
ЦАХАЛ развернул атаку по трем направлениям на иорданские позиции на северной и восточной окраинах Иерусалима, которую координировал командир 55-й парашютно-десантной бригады, полковник Мордехай Гур. Самое кровопролитное сражение Шестидневной войны разразилось на Арсенальной горке – холме в полутора километрах от Старого города, где подчиненные Алленби хранили боеприпасы во время Первой мировой войны. Иорданцы оборудовали там свой главный форпост с траншеями, минными полями, колючей проволокой и другими препятствиями. Израильтяне захватили Арсенальную горку после трехчасового боя.
Рядом, в районе Шейх-Джаррах, находилась полицейская школа, построенная британцами; ЦАХАЛ взял и ее (потери составили не менее 40 израильских и сотню арабских военных убитыми). Затем была захвачена Американская колония с одноименным отелем и район Френч-Хилл дальше на севере, но тут израильтяне попали под «дружественный огонь» собственной авиации и танков и временно отступили. К тому моменту другая группировка сил ЦАХАЛ уже овладела горой Скопус к северо-востоку от Старого города.
6 июня в 4:30, пока гремели бои за Арсенальную горку и полицейскую школу, израильская разведка перехватила радиотелефонный звонок: президент Египта Насер звонил королю Иордании Хусейну. Насер узнал истинные масштабы своих потерь лишь накануне вечером – до этого офицеры боялись сказать ему правду об израильской атаке. Египетский лидер предложил публично объяснить успех Израиля тем, что на его стороне якобы воюют США.
– Мы скажем, что Соединенные Штаты и Великобритания [нападают] или только Соединенные Штаты? – спросил он.
– Соединенные Штаты и Англия, – ответил Хусейн.
Спустя три часа каирское радио, а также новостные источники в Аммане и Дамаске сообщили, что американские и британские истребители-бомбардировщики оказывали воздушную поддержку израильским наземным силам, что американские военные пилотируют израильские самолеты и что американские военные корабли заблокировали вход в Суэцкий канал. В арабском мире вспыхнули демонстрации против США и Великобритании. Египет, Сирия, Алжир, Йемен, Ирак, Мавритания и Судан разорвали дипломатические отношения с Вашингтоном. Иордания этого не сделала, и через неделю после окончания войны король Хусейн извинился за то, что участвовал в «большой лжи».
К полудню 6 июня – на второй день боевых действий – израильтяне захватили большую часть Восточного Иерусалима. Генералы Узи Наркис, Моше Даян и Эзер Вейцман пообедали на вершине горы Скопус. Первый командовал Центральным фронтом ЦАХАЛ, второй был министром обороны, а третий – начальником оперативного отдела генштаба (позже он стал седьмым президентом Израиля). Наркис попросил разрешения напасть на Старый город, напомнив Даяну, что римляне под предводительством Тита успешно штурмовали Иерусалим с севера 2000 лет назад. Даян отклонил эту просьбу, но позволил окружить Старый город в надежде, что иорданцы просто сдадутся.
Иорданская армия попала в беду. Обещанные Сирией и Саудовской Аравией подкрепления остановились на границе с Иорданией, 8-я иракская бригада форсировала реку Иордан, но израильские ВВС разбомбили ее у моста Дамиа к северу от Иерихона. Пока Наркис, Даян и Вейцман отдыхали на горе Скопус, Насер телеграфировал Хусейну: «В этой ситуации, если она будет продолжаться, может быть только один исход: вы и арабская нация потеряете этот бастион [Старый город Иерусалима] вместе со всеми его силами после славной битвы, которая будет вписана в историю кровью».
К вечеру основная часть иорданских войск отходила к Иерихону. Старый город являлся одним из последних районов Иерусалима, которые все еще обороняли иорданцы, – около 600 человек под руководством бригадного генерала Али Ата аль-Хаззы. Он разместил штаб в Армянском квартале и поставил по 50 солдат у каждых из семи ворот Старого города. Вскоре иорданцы обстреляли израильский батальон, который был послан для захвата хребта Августы Виктории[310] на Елеонской горе, к югу от горы Скопус, – но в темноте свернул не туда и очутился у ворот Святого Стефана. Люди аль-Хаззы открыли огонь с валов сверху и отбросили израильтян, понесших тяжелые потери.
В 23:30 король Хусейн велел войскам отступить за Иордан, – и, соотвественно, после полуночи генерал Али Ата аль-Хазза заявил, что все желающие могут покинуть Старый город. Двумя часами позже, – учитывая намечавшуюся перспективу прекращения огня при посредничестве ООН, – Хусейн отменил свое распоряжение, приказав иорданцам оставаться и «убивать врага, где бы вы его ни обнаружили, – оружием, руками, ногтями и зубами». Али Ата аль-Хазза узнал об этом ранним утром 7 июня, но было слишком поздно: три четверти людей под его командованием уже ушли через Навозные ворота, которые израильтяне специально не охраняли. На рассвете только 150 иорданских солдат все еще защищали Старый город и хребет Августы Виктории.
Прекращение огня так и не состоялось. 7 июня в 5:00 израильский кабинет решил, что «сегодня Иерусалим должен быть освобожден», – и дал Наркису соответствующие инструкции.
В 6:00 ЦАХАЛ начал обстрел Мусульманского квартала Старого города. В 8:30 утра артиллерия и авиация утюжили Елеонскую гору; затем ей овладела пехота. Некоторые иорданские солдаты были сожжены заживо напалмом, сброшенным с израильских самолетов.
Полковник Мордехай Гур запросил удар по вражеским оборонительным позициям на северной и восточной стенах Старого города, а также по обе стороны Львиных ворот, через которые планировал прорваться ЦАХАЛ. После 9:30 древние крепостные стены Иерусалима содрогнулись от танкового и артиллерийского огня. Спустя 15 минут Гур проехал мимо барельефов эпохи Сулеймана Великолепного. Теперь каменные львы XVI в. были единственными стражами этого входа в Старый город.
От Львиных ворот Гур с подчиненными поднялся по Виа Долороза – улице, по которой Иисус шел на Голгофу; другие израильские военные рассредоточились по Старому городу – к Дамасским, Яффским, Сионским и Навозным воротам; в Мусульманский, Христианский, Еврейский и Армянский кварталы. Наконец, с Храмовой горы Гур спустился к Стене Плача.
Официальная версия гласит, что, едва добравшись до Стены Плача, израильтяне принялись плакать и молиться. Полковник Гур передал по рации знаменитые слова: «Храмовая гора в наших руках! Повторяю – Храмовая гора в наших руках!». Фотограф Давид Рубингер сделал культовый снимок «Десантники у Стены Плача», на котором запечатлел трех бойцов – Циона Карасенти, Ицхака Ифата и Хаима Ошри. Военный раввин Шломо Горен, срочно прибывший на место со свитком Торы, протрубил в шофар и вознес молитвы, которые транслировались по радио. Солдаты пели «Золотой Иерусалим» («Yerushalayim Shel Zahav») – песню про «золотой, медный и светлый Иерусалим», которая покорила сердца слушателей на праздновании Дня независимости 15 мая – за три недели до начала Шестидневной войны.
В годовщину Шестидневной войны в 2018 г. израильские СМИ, по традиции, пестрели снимками, сделанными 51 год назад у Стены Плача. Но газета «Maariv» опубликовала статью известного историка Ури Мильштейна «Первые на Сионе»,[311] автор которой доказывал, что взятие Храмовой горы десантниками Мордехая Гура – миф, а истинные герои того дня незаслуженно забыты.
Прежде всего, Мильштейн пишет о другой знаменитой фотографии, на которой солдаты 2-й роты 163-го батальона 16-й Иерусалимской бригады запечатлены на фоне Стены Плача под табличкой с надписью «Аль-Бурак» на арабском и английском языках (она напоминала об Аль-Бураке, по легенде, перенесшем пророка Мухаммеда из Мекки в Иерусалим). Снимок сделал утром 7 июня 1967 г. сержант Эли Гартель. Как утверждает Мильштейн, именно 2-я рота под командованием майора Исраэля Эльяшкевича первой вышла к Стене Плача через Навозные ворота. Десантники Гура штурмовали Львиные ворота и опоздали минимум на полчаса. Но почему же официальная версия выглядит по-другому?
Мильштейн задавал этот вопрос офицерам, способным прояснить ситуацию. Подполковник Амос Неэман ответил, что правда тогда никого не интересовала. Министр обороны Моше Даян хотел изобразить главными героями себя самого и ряд других лиц (генерала Узи Наркиса, раввина Шломо Горена и др.). Тогда же решили объявить, что первыми Стены Плача достигли молодые и красивые десантники, а не пехотинцы, потрепанные в стычках с врагом.
По словам Эльяшкевича, сперва они с товарищами не обратили внимания на газетные статьи, где отсутствовали их имена, – но затем поняли, что их вычеркнули из истории. Долгие годы Эльяшкевич пытался добиться справедливости, но ему не давали вещать на широкую аудиторию. В 2013 г. у офицера наконец взял интервью Второй канал израильского телевидения, но едва ли не единственным человеком, который отреагировал на этот материал, стал маститый историк Гидон Авиталь-Экштейн. В книге о Шестидневной войне он уделил 2-й роте лишь пару строк. Исследователь назвал доводы Эльяшкевича «безосновательными» и написал, что фотография, на которой офицер запечатлен со своими людьми, сделана не 7 июня 1967 г., а на следующий день.
Впрочем, десантников сопровождали профессиональные фотографы (Давид Рубингер, Корнел Каппа и др.). Они сделали культовые снимки, которые были широко растиражированы, – в том числе напечатаны в учебниках по истории и множестве других книг. На одном снимке десантник топором сбивает со Стены Плача табличку с надписью «Аль-Бурак» – но на фото Эли Гартеля эта табличка хорошо видна; значит, пехотинцы дошли до стены первыми.
К полудню 7 июня 1967 г. весь Старый город был в руках Израиля.
Со взятием Старого города закончилась битва за Иерусалим. Как утверждает американо-израильский историк и дипломат Майкл Орен, Шестидневная война должна была стать крайне ограниченной по масштабам, направленной только против египетской авиации и первой линии обороны на Синае. Конфликт стремительно обострился – в значительной степени из-за договора о взаимопомощи между Иорданией и Египтом. Орен пишет, что взятие Восточного Иерусалима явилось «непредвиденным, побочным продуктом войны»: «Когда израильтяне думают о Иерусалиме, они видят в этом высшую точку войны, хотя на самом деле все получилось непреднамеренно».
В битве за Иерусалим погибло 840 человек – 195 израильтян и 645 арабов. Шестидневная война продолжалась еще три дня, в течение которых в городе шла зачистка. Израильские военные прочесали Восточный Иерусалим в поисках иорданских солдат и тайников с оружием. Арабы подвергались унизительным обыскам и допросам, жестокому обращению, обвинениям в краже и вандализме. Амман прекрасно понимал, что население Восточного Иерусалима враждебно настроено по отношению к нему, и ввел строгие ограничения на владение огнестрельным оружием, – поэтому в 1967 г. практически беззащитные местные жители не сопротивлялись израильтянам.
Вместе с Восточным Иерусалимом Иордания утратила контроль над Храмовой горой (Харам аш-Шариф). В 1925 г. прадед короля Хусейна лишился Мекки и Медины, проиграв Саудитам, а сам Хусейн спустя менее чем полвека обрел и потерял последнюю из трех главных святынь ислама.
Захват Восточного Иерусалима вызвал эйфорию среди евреев. Еще до того, как были убраны заграждения между двумя частями города, многие бросились к Стене Плача впервые с 1948 г., а некоторые даже рискнули перелезть через заборы и прогуляться по минным полям.
Ежегодно 29 ияра (по еврейскому календарю) в Израиле отмечается национальный праздник – День Иерусалима, посвященный объединению Восточного и Западного Иерусалима после Шестидневной войны (1967).
7 июня министр обороны Моше Даян сделал заявление, напоминающее прокламацию генерала Алленби полувековой давности (1917): «Этим утром Армия обороны Израиля освободила Иерусалим. Мы объединили Иерусалим, разделенную столицу Израиля. Мы вернулись в самое святое из наших святых мест, чтобы никогда больше с ним не расставаться. Нашим арабским соседям мы протягиваем в этот час – и особенно в этот час – руку мира. Нашим согражданам – христианам и мусульманам – мы торжественно обещаем полную свободу вероисповедания и все права. Мы пришли в Иерусалим не для того, чтобы завоевывать чужие святыни или мешать представителям других религий, а для того, чтобы обеспечить его целостность и жить в единстве с другими».
После этого израильтяне снесли 770-летний мусульманский квартал Муграби у Стены Плача, чтобы освободить место для верующих евреев.
Квартал Муграби (он же Магрибинский или Марокканский) был основан в 1193 г. одним из 17 сыновей султана Саладина как вакф, предназначенный для иммигрантов и паломников из Северной Африки. Будучи продолжением Мусульманского квартала, он располагался в юго-восточном углу Старого города, примыкая к Стене Плача. Обитатели Муграби вымогали деньги у иудеев, желавших помолиться у Стены, а порой преследовали их и избивали. С приходом сионистов трения между евреями и мусульманами усилились. Мозес Монтефиоре и барон Ротшильд пробовали выкупить весь район – но безуспешно.
Снос Муграби летом 1967 г. осуществлялся неофициально. К этому мероприятию так или иначе имеют отношение Узи Наркис, Давид Бен-Гурион и Тедди Коллек (мэр Западного Иерусалима, возглавивший муниципалитет объединенного города). Детали неясны, документов нет.
Существует версия, что ключевую роль сыграл отставной премьер-министр Бен-Гурион – 9 июня он посетил Стену Плача и огорчился, увидев табличку с надписью «улица Аль-Бурак» на английском и арабском языках, но не на иврите. Престарелый политик неодобрительно покачал головой и спросил, есть ли у кого-нибудь молоток. Солдат попытался отодрать табличку штыком, но Бен-Гурион боялся повредить камень. Наконец буквы аккуратно соскребли. Символизм удаления арабского языка с еврейской святыни не ускользнул от свиты Бен-Гуриона, который воскликнул: «Это величайший момент в моей жизни с тех пор, как я приехал в Израиль!»
На следующий день Бен-Гурион предложил снести заодно и стены Старого города, ведь они не были еврейскими (их построил султан Сулейман Великолепный), но правительство не поддержало эту идею. По заверениям Тедди Коллека, квартал требовалось разрушить, ибо к Стене Плача тянулись тысячи иудеев, и их проход по «опасным узким переулкам среди трущоб и лачуг» был «немыслим»: евреи нуждались в чистом светлом пространстве, дабы отпраздновать свое возвращение к святыне.
В Муграби насчитывалось 135 домов, и в результате сноса по меньшей мере 650 человек остались без крова. Вечером 10 июня – в последний день Шестидневной войны – в квартале установли прожекторы, которые осветили все закоулки. Рабочие сломали пару построек кувалдами, а затем пригнали армейские бульдозеры. Жителям велели покинуть дома и ничего с собой не брать (израильтяне торопились – до торжества оставалось всего два дня). Когда они отказались, подполковник Яаков Салман распорядился начать снос бульдозером, – и первое же здание сразу обрушилось. Арабы высыпали на улицу и потянулись к автобусам.[312] Среди обломков рухнувшего дома обнаружили женщину, бившуюся в судорогах. Инженер Йоханан Монтскер отвез ее в больницу, но к полуночи она умерла. Спустя два десятилетия инженер Итан Бен-Моше, руководивший операцией, рассказал в интервью, что та жертва была не единственной, – из-под завалов извлекли еще три тела (их доставили в госпиталь Бикур Холим), а несколько тел отправили на свалку вперемежку со строительным мусором («Мы выбросили обломки домов вместе с трупами арабов»).
Через два года, в июне 1969 г., были уничтожены здания рядом со Стеной Плача, уцелевшие в 1967 г., – медресе Фахрия и особняк, который с XVI в. занимала аристократическая семья Абу Сауд (он являлся прекрасным образцом мамлюкской архитектуры). Израильтяне отметили, что при ремонте крыши и балконов использовались железные балки и бетон, поэтому особняк стал «слишком современным» и утратил историческую ценность. К роду Абу Сауд принадлежала мать Ясира Арафата, приходившаяся двоюродной племянницей муфтию Мухаммеду Амину аль-Хусейни; кажется, в детстве Арафат жил в этом особняке в квартале Муграби с 1933 г. по 1936 г.
12 июня 1967 г., когда правительство обсуждало ситуацию в Старом городе, министр юстиции Яаков Шапира сказал: «Это незаконные сносы, но хорошо, что они проводятся». Чиновники, зная о возможных юридических проблемах по причине несоблюдения четвертой Женевской конвенции (1949),[313] вооружились документами муниципалитета Восточного Иерусалима, свидетельствующими о плохих санитарных условиях в Муграби. Весной 1968 г. израильские власти заявили ООН, что здания пришлось снести, ибо при иорданской администрации квартал превратился в трущобы.
Ликвидация Муграби являлась элементом гораздо более обширного процесса – изгнания арабов из Еврейского квартала Старого города, который они заселили по итогам Первой арабо-израильской войны. Среди тамошнего арабского населения присутствовали те, кто бежал из Израиля в 1940-х гг., – но, по словам Коллека, они «не испытывали особых чувств» к Еврейскому кварталу.
В 1967 г. израильские власти выселили из Еврейского квартала около 6000 палестинских арабов. Частные компании, отвечающие за его застройку и реконструкцию, лишали палестинцев права пользования землей по той причине, что они не были евреями. В 1978 г. Верховный суд Израиля создал прецедент, когда вынес решение по делу Мухаммеда Буркана. Суд постановил, что Буркан, являясь собственником дома, не может вернуться в него, поскольку территория имеет «особое историческое значение» для еврейского народа.
Впрочем, Израиль не только брал – через 10 дней после захвата Храмовой горы евреи вернули ее мусульманам. «Владеющий Храмовой горой владеет Землей Израиля», – говорил израильский поэт Ури-Цви Гринберг, – однако Моше Даян, будучи светским человеком, велел снять израильский флаг с Купола Скалы и передал иорданскому вакфу административный контроль над главной иудейской святыней. Известны слова министра обороны: «Зачем нам этот Ватикан?» По слухам, тогда же раввин Шломо Горен просил генерала Узи Наркиса взорвать динамитом Купол Скалы и сослаться на боевые действия: «Сделай это, и ты войдешь в историю». Харам аш-Шариф представляет собой неиссякаемый источник проблем и находится в эпицентре арабо-израильского конфликта. Хватает того, что Иордания управляет историческим участком в Иерусалиме, ограничивая тем самым суверенитет еврейского государства над городом, который оно считает своей столицей.
Другой одиозный пример операции с недвижимостью религиозного назначения – «апельсиновая сделка» (соглашение № 593 «О продаже правительством Союза Советских Социалистических Республик имущества, принадлежащего СССР, правительству государства Израиль» от 7 октября 1964 г.). За весьма скромную сумму в 4,5 миллиона долларов СССР уступил Израилю 22 объекта общей площадью 167 000 м2 – собственность Русской духовной миссии в Иерусалиме. Сделка названа «апельсиновой», потому что Израиль заплатил яффскими апельсинами и текстилем. Никита Хрущев буквально обменял Русскую Палестину на фрукты – которые, по слухам, сгнили по дороге в СССР.
К середине июня 1967 г. израильское правительство решило аннексировать Восточный Иерусалим – вопреки позиции ООН и международного сообщества. 27 июня Кнессет принял постановление, позволяющее министру внутренней безопасности расширять муниципальные границы указом. На следующий день Элиагу Сасон официально расширил муниципальные границы Западного Иерусалима, включив в него Восточный Иерусалим с пригородами.
Победа в Шестидневной войне виделась израильтянам настолько блестящей, что они брали землю на Западном берегу, не думая, кто на ней живет и что с ней делать. На волне эйфории к Восточному Иерусалиму были присоединены 28 арабских деревень и иных поселений, никогда прежде не входивших в состав города: Кафр-Акаб, Джабаль аль-Мукабер, Цур-Бахер, Ар-Рам, Сильван (Силуан) и прочие, включая лагерь палестинских беженцев Шуафат. Территория Иерусалима увеличилась в 20 раз, а территория еврейского государства – в четыре раза. Разгромив арабские армии, Израиль взял не только земли, подконтрольные Иордании (Восточный Иерусалим и Западный берег реки Иордан), но также египетский Синайский полуостров, сектор Газа, фермы Шееба (оспариваемые также Сирией и Ливаном) и большую часть сирийских Голанских высот.
Описанные события усугубили ситуацию с палестинскими беженцами. Накба для них продолжалась и сопровождалась зеркальным процессом – изгнанием евреев из арабских стран (в 1948 г. их насчитывалось от 400 000 до 800 000). После Шестидневной войны 175 000–300 000 палестинцев перебрались с Западного берега в Иорданию; одни давно жили на Западном берегу, другие переселились во второй половине 1940-х гг. и теперь были вынуждены опять уходить. Аналогичная судьба постигла тысячи евреев, покинувших Египет, Ирак, Сирию, Ливан, Йемен, Тунис, Марокко, Ливию; пострадавших от погромов; потерявших здоровье и имущество. Право палестинцев на возвращение превратилось в основной предмет разногласий между арабами и евреями на протяжении нескольких десятилетий.
Израиль не употреблял термин «аннексия», предпочитая говорить о «воссоединении» и «освобождении» Иерусалима, но вызвал критику мирового сообщества. США заявили, что не могут признать действия Израиля никакими иными, кроме как временными; однако Вашингтон не давил на еврейское государство, пояснив, что проблему Иерусалима надо рассматривать в рамках всеобъемлющего урегулирования. Франция и Великобритания призвали Израиль отказаться от своих претензий на город до тех пор, пока его статус не будет определен мирным соглашением. Арабы потребовали, чтобы Израиль ушел с оккупированных территорий, и призвали ООН принять дисциплинарные меры.
4 июля 1967 г. Генеральная Ассамблея ООН в резолюции № 2253 впервые осудила попытки Израиля заявить о суверенитете над Священным Городом. Разумеется, Израиль проигнорировал призыв «отменить все уже принятые меры и немедленно воздержаться от действий, которые изменили бы статус Иерусалима» – и, не обращая внимания на международное право, продолжил управлять городом, видя себя освободителем, а не оккупантом.
Через несколько дней после завершения Шестидневной войны иерусалимский мэр Тедди Коллек направил тяжелую технику для сноса остатков дома Мандельбаума. Журналисты поинтересовались, почему он так поступил, не имея соответствующих полномочий. Коллек сказал, что не хочет бросать любимый город на произвол судьбы. Когда его спросили, кто такой Мандельбаум, мэр пожал плечами и ответил: «Думаю, это какой-то немецкий врач».
Глава 26
Город, не ставший единым
Жители Иерусалима разных вероисповеданий, культур и устремлений должны найти мирные способы жить вместе, а не проводить черту на песке.
Тедди Коллек
Иерусалим – это бомба замедленного действия, которая, боюсь, только и ждет, чтобы взорваться.
Абдалла II, король Иордании
Тедди Коллек, в 1965–1993 гг. занимавший должность мэра сперва Западного, а затем и объединенного Иерусалима, оказал на него значительное влияние и оставил после себя внушительное наследие, которое живет до сих пор. Журналист «The New York Times» Томас Фридман говорил, что Коллек «заставил Иерусалим работать таким, какой он есть, не сделав его чем-то другим».
Коллек, принадлежавший к немногочисленной когорте «толерантных» израильских чиновников, верил в уступки арабам для достижения окончательного урегулирования конфликта, – но был убежден, что Иерусалим нельзя разделять и он должен принадлежать Израилю. «Когда город объединили, я воспринял это как историческое событие. Заботиться о нем и делать это лучше, чем кто-либо другой – вот цель всей моей жизни, – сказал однажды Коллек. – Я думаю, Иерусалим – это единственный существенный элемент еврейской истории. Тело может жить без руки или ноги, но не без сердца. Это его сердце и душа».
Как утверждал мэр, для проявления терпимости требуются два аспекта: во-первых, каждому иерусалимцу (включая евреев) следует принять ограничения в своем видении города; во-вторых, людям, которых свела судьба, не надо учиться любить друг друга, им надо учиться жить вместе. Может показаться, что это не так уж и много, – однако в городе, раздираемом религиозными и политическими разногласиями, кто-то ежедневно взывал ко Всевышнему, умоляя Его покарать градоначальника, работающего над тем, чтобы достичь баланса между сторонами конфликта.
По мнению Коллека, иудеи, христиане и мусульмане Иерусалима могли не просто сосуществовать, а сотрудничать, – и он старался создать среду, которая способствовала бы формированию такого общества. Под руководством мэра древний город превратился в современный мегаполис с парками, торговыми центрами, театрами, музеями, концертными залами, спортивными аренами и больницами. Коллека называли «величайшим строителем Иерусалима со времен Ирода». Знаменитый поэт Иегуда Амихай посвятил ему стихотворение «Мэр»:
Впрочем, Коллек не пользовался искренней поддержкой арабского сектора. В свое время заместитель мэра Мерон Бенвенисти на вопрос, удовлетворяет ли муниципальная администрация потребностям арабов, ответил: «Некоторым потребностям – да, доброй воле – нет. Еврейские деньги не могут купить добрую волю арабов. Мы играем роль колониального администратора не лучше, чем англичане. Коллек обманывает себя, думая, что, если арабы будут брать деньги для овдовевших матерей и петь ему дифирамбы из-за того, что он открывает детский сад в Восточном Иерусалиме, то они почувствуют себя лучше, несмотря на оккупацию Иерусалима. Экономический аргумент [что арабам никогда не было так хорошо] корыстен. Ну и что, что арабам при нас лучше, чем при иорданцах? Неужели кто-то действительно думает, что арабы этого города предпочитают наше правление иорданскому только потому, что они получают больше денег на рабочих местах, которые мы предоставляем? Популярность Коллека [среди арабов] – это популярность колониального администратора, эффективного, доброжелательного и тайно презираемого колониального администратора. Не забывайте, что до нас арабами управляли иорданцы, а до них англичане, а еще раньше турки – все колониальные администраторы».
Последствия объединения Иерусалима оказались гораздо более сложными для муниципальных властей, чем они предполагали. Проблемы, связанные с образом жизни людей и комфортной средой, важны для любого города, но в Иерусалиме любая оплошность может быть истолкована как преднамеренное оскорбление той или иной религиозной либо этнической общины. Муниципалитет столкнулся с множеством деликатных ситуаций, некоторые из них являлись типичными для любого мегаполиса, а другие имели специфический характер: разминирование участков, защита святых мест, правовой статус арабского населения, система образования Восточного Иерусалима… Даже такие банальные вопросы, как водоснабжение, электрификация и вывоз мусора, оборачивались огромными проблемами, – не говоря уже о расклейке рекламных объявлений, соблюдении шаббата, продаже алкоголя и свинины, вскрытии трупов…
Моше Даян приказал убрать заборы из цемента и колючей проволоки, разделявшие город на протяжении 19 лет, но армейские чиновники, полиция и гражданские власти опасались, что начнутся столкновения между арабами и евреями и что Западный Иерусалим будет беззащитен перед угрозой терроризма. Даян был непреклонен, и 29 июня 1967 г., – на следующий день после израильской аннексии Восточного Иерусалима, – заграждения демонтировали.
Теракты начались осенью. Бомбы складывали в сумки или пакеты и оставляли в оживленных районах Западного Иерусалима. Первый серьезный взрыв прогремел в ноябре 1968 г. на базаре Махане Иегуда. В течение следующих нескольких лет количество терактов и их жертв только увеличивалось: так, в 1974 г. в результате взрывов погибло 65 человек, в 1975 г. – 73 человека.
После Шестидневной войны (1967) израильское правительство заручилось поддержкой арабского муниципалитета Восточного Иерусалима для обеспечения порядка. Какое-то время функционировало два муниципалитета, но Тедди Коллек, избранный мэром Западного Иерусалима в 1965 г., захотел руководить городом единолично. Правительство распустило арабский муниципалитет, уволило сотрудников и передало Восточный Иерусалим под юрисдикцию Коллека. Впрочем, после долгих дебатов арабам все же было предложено устроиться на работу в новую администрацию. Возмущенные арабы потребовали восстановить прежний арабский городской совет. Коллек подал идею учредить консультативный комитет арабских служащих для взаимодействия с муниципалитетом, но те отказались сотрудничать – тем паче что Иордания по-прежнему выплачивала им жалованье.
Израильтяне вычислили зачинщика – экс-мэра Восточного Иерусалима Рухи аль-Хатиба. О его судьбе повествует британский историк Дэвид Гилмор в книге «Обездоленные. Испытание палестинцев, 1917–1980 гг.». После роспуска арабского муниципалитета чиновник не признал своего увольнения и продолжал работать директором Иерусалимской электрической компании.
В марте 1968 г. рано утром израильские полицейские пришли в дом аль-Хатиба, разбудили его и увезли якобы на допрос. На самом деле мужчину депортировали в соседнюю Иорданию – с пояснением, что его присутствие в Иерусалиме угрожает безопасности Израиля.
Осенью 1969 г. супруга аль-Хатиба, оставшаяся в Иерусалиме, была задержана, допрошена и приговорена к трем месяцам тюремного заключения без объяснения причины. После арабских протестов израильские власти освободили женщину, разрешили ей навестить мужа и сделать операцию в Бейруте – но по возвращении не пустили в страну, отказав во въезде на границе.
Палестинские арабы считали Рухи аль-Хатиба мэром Восточного Иерусалима до самой его смерти в 1994 г. Эта должность являлась номинальной, еврейское государство ее не признавало, но преемниками аль-Хатиба стали еще два человека – Амин аль-Маджадж (1994–1998) и Заки аль-Гуль (1998–2019).
Несмотря на то что Израиль не называл свои действия по отношению к Восточному Иерусалиму аннексией, их юридические последствия мало чем отличались от оных по итогам аннексии. Все население захваченной части города считалось «гражданами враждебного государства» (то есть подданными Иордании) и подпадало под действие Закона об имуществе отсутствующих лиц (1950).
Согласно этому закону, отсутствующим является лицо,[314] которое в «любое время» в период с 29 ноября 1947 г. по 1 сентября 1948 г. (то есть в разгар Первой арабо-израильской войны) находилось в «любой части Палестины за пределами Израиля» либо в другой арабской стране. Имущество такого лица передавалось под надзор попечителя над имуществом отсутствующих лиц – без предоставления собственнику права на апелляцию или компенсацию. В дальнейшем с помощью Закона о приобретении земли (1953) такое имущество было переведено во владение еврейского государства. Этот же нормативный правовой акт легализовал экспроприацию (во многих случаях задним числом) в военных целях или для создания еврейских поселений на оккупированных территориях (подобные поселения являются незаконными, согласно международному праву).
Примечательно, что резолюция Совета Безопасности ООН № 194 от 11 декабря 1948 г. требовала от Израиля разрешить палестинским беженцам возвращение на место их постоянного проживания либо компенсировать потерю имущества. Однако после прекращения боевых действий в 1949 г. Израиль отказался пустить беженцев на территории, перешедшие под его контроль, и отказывается до сих пор.
Также конфисковывалась недвижимость неевреев, которые покинули место своего жительства, но остались на территории Израиля и в дальнейшем получили израильское гражданство (этих людей в юридической практике называли «присутствующими отсутствующими»). Им тоже запрещалось возвращаться в свои дома, и им не полагалась компенсация за отобранное имущество.
Помимо указанных нормативных правовых актов, в Израиле были изданы и другие. Например, Закон о чрезвычайной реквизиции земли (1948) разрешал реквизировать землю, когда это «необходимо для защиты государства, общественной безопасности, обеспечения основных поставок или предоставления важнейших государственных услуг, абсорбции иммигрантов или реабилитации бывших солдат или инвалидов войны». Постановление о заброшенных территориях (1948) определяло «заброшенную территорию» как «любую местность, завоеванную вооруженными силами [Израиля] или сданную им, или покинутую всеми или частью ее жителей, которая была объявлена приказом заброшенной территорией», – и предусматривало регулирование «экспроприации и конфискации движимого и недвижимого имущества в пределах любой заброшенной территории» и т. д.
Иорданские лицензии, выданные специалистам Восточного Иерусалима, перестали действовать. В 1968 г. местные адвокаты автоматически стали членами израильской коллегии адвокатов – и впали в ярость, ибо отныне были вынуждены работать с ненавистным израильским законодательством. Врачам, юристам и владельцам предприятий надлежало оформить новые лицензии в министерстве труда еврейского государства, – однако большинство даже не зарегистрировалось для их получения. Предчувствуя коллапс, иерусалимский муниципалитет продлил лицензии компаниям, учрежденным до аннексии. Мэр Коллек пытался изобразить ситуацию как «воздержание от применения в Восточном Иерусалиме израильских законов, действующих в Западном Иерусалиме», – конечно же, ради того, чтобы облегчить арабам переход к объединенному городу.
В августе 1967 г. правительство собралось заменить иорданскую учебную программу в школах Восточного Иерусалима и Западного берега. Министерство образования проверило около сотни учебников и забраковало 80 из-за наличия материалов, критикующих Израиль. Арабские ученики и учителя обвинили власти в стремлении иудаизировать образование. Педагоги при поддержке детей объявили забастовку, требуя вернуть книги и старую программу. Иордания выплатила бастующим жалованье.
Правительство создало комитет для пересмотра учебников, который одобрил все из них, кроме двух, и подверг цензуре еще пару десятков. Было решено сохранить иорданскую образовательную систему на Западном берегу и ввести израильскую для арабов в государственных школах Восточного Иерусалима. К концу 1967 г. часть учителей и учеников вернулась в классы. Непокорные преподаватели были уволены. Дети бросали учебу или уходили в частные школы, на которые не распространялась израильская программа. Число арабских обучающихся в государственных школах Иерусалима сократилось с 1317 в 1967 г. до 116 в 1970 г.
Должного эффекта не возымели ни введение дополнительных занятий для подготовки старшеклассников к вступительным экзаменам в Иордании (1970), ни учебная программа, составленная на базе иорданской и той, что предназначена для израильских арабов (1972). Когда эти меры никого не привлекли, правительство представило на выбор две программы начиная с седьмого класса, – иорданскую и израильскую арабскую. Поскольку большинство детей точно не выбрало бы последнюю, ведомство выделило для нее одну школу Восточного Иерусалима и позволило всем остальным следовать иорданской программе. Обучавшихся по обеим программам обязали посещать занятия по ивриту и гражданскому праву. Арабский сектор оценил эту инновацию благосклонно, но дети все равно посещали частные школы.
В 1973 г. был принян закон, который регламентировал процедуру выплаты компенсации хозяевам недвижимости, конфискованной в соответствии с Законом об имуществе отсутствующих лиц (1950). Формально новый нормативный правовой акт установил, что арабы имеют право на возмещение убытков, – однако они считали продажу земли евреям недопустимой, а компенсацию рассматривали как форму продажи. Подобные сделки ассоциировались с несмываемым позором, и собственники предпочли понести финансовые убытки, нежели замарать себя. Те, кто все же хотел взять деньги, столкнулись с произволом чиновников. Критериев определения стоимости земли не существовало, и арабы чувствовали, что евреи обманывают их, предлагая суммы гораздо меньше реальной цены недвижимости. Казалось, что закон 1973 г. молчаливо признал несправедливость закона 1950 г., но в итоге лишь усугубил ее.
Стремясь продемонстрировать Восточный Иерусалим неотъемлемой частью израильской столицы, правительство развернуло масштабную программу строительства. Значительные участки земли были экспроприированы у арабских владельцев ради «общего блага», и на некоторых из них действительно возводились социально значимые объекты, – но большая часть предназначалась для еврейских жилых кварталов.
Суверенная власть имеет право экспроприировать землю ради общего блага, – но ни арабы, ни ООН не признавали израильский суверенитет над Восточным Иерусалимом. Подтверждая слова о том, что Израиль иудаизирует арабский город, заместитель мэра Авраам Кахила в 1993 г. сказал членам муниципального комитета по планированию: «Еврейское большинство недавно было создано в Восточном Иерусалиме впервые после Шестидневной войны». Кахила опирался на статистику, собранную муниципалитетом Иерусалима, Еврейским университетом и министерством строительства. В то время в Иерусалиме проживало свыше полумиллиона человек. Около 345 000 были евреями, причем 160 000 из них жили вместе с 152 000 арабов в Восточном Иерусалиме и пригородах к северу от него. Эти еврейские районы выросли на землях, экспроприированных израильским правительством в 1970-х гг.
Градостроители занялись демографической и стратегической безопасностью Иерусалима. Муниципальные границы были расширены во всех направлениях, чтобы охватить прилегающие арабские территории и городские районы. В июне 1967 г. Давид Бен-Гурион обратился к кабинету министров со словами: «Евреи должны быть доставлены в Иерусалим любой ценой. Десятки тысяч надо расселить в очень короткие сроки. Евреи согласятся поселиться в Восточном Иерусалиме даже в хижинах. Не следует ждать строительства обычных кварталов. Важно, чтобы там были евреи».
Такое отношение отражало мнение большинства израильтян о том, что нельзя допустить повторного разделения города международным сообществом. Сменявшие друг друга кабинеты министров забирали огромные участки арабских земель возле Иерусалима, дабы опоясать город еврейскими поселениями. Израильтяне укрепили столицу жилыми массивами к востоку, западу, северу и югу. В этих пригородах обосновались десятки тысяч иммигрантов – словно в исполнение пророчества: «Иерусалим заселит окрестности по причине множества людей и скота в нем» (Зах. 2:4). Пригороды проектировались специально для того, чтобы создать вокруг Иерусалима «пояс безопасности», подобно стенам древнего города.
После Шестидневной войны (1967) еврейское государство столкнулось с несговорчивым и враждебным арабским сектором, который считал, что находится под временной сионистской оккупацией. Резолюции ООН, призывающие Израиль отменить все односторонние действия, укрепили веру арабов в то, что международное сообщество защитит их и восстановит арабский суверенитет над Восточным Иерусалимом.
Какой бы «великодушной» ни изображалась израильская оккупация Восточного Иерусалима и Западного берега, палестинские арабы по-прежнему чувствовали себя гражданами второго сорта в собственной стране. Вопреки официальным заявлениям израильских властей, история современного Иерусалима – это история города, который с 1967 г. разделен настолько, насколько вообще возможно.
Глава 27
Город и международное право
Я часто слышу, как Израиль обвиняют в иудаизации Иерусалима. Это все равно что обвинять Америку в американизации Вашингтона или британцев – в англицизации Лондона.
Биньямин Нетаньяху
Почему этих палестинцев, сотни лет живших в Иерусалиме, нужно выселять из их домов, чтобы там могли жить евреи из Бруклина?
Норман Финкельштейн
Иерусалим – ключ к урегулированию арабо-израильского конфликта. Вопрос о статусе города настолько противоречив, что традиционно не включается в повестку переговоров, дабы не убить у сторон желание обсуждать другие проблемы. Впрочем, однажды данный вопрос придется решать, несмотря на всю его сложность. Можно увидеть в этом отсылку к пророчеству Захарии: «И будет в тот день, сделаю Иерусалим тяжелым камнем для всех племен; все, которые будут поднимать его, надорвут себя, а соберутся против него все народы земли» (Зах. 12:3).
Спор вокруг Иерусалима начался не в 1967 г. и не в 1948 г. Решающей датой в Новой и Новейшей истории является 1840 г., когда египетские войска под командованием Ибрагима-паши оставили Левант и турки снова взяли его под свой контроль. Уход египтян открыл Палестину для зарубежных интересов; поддержав Османскую империю, Запад добился у Стамбула известных уступок. Европейским державам было разрешено организовать дипломатические представительства в Иерусалиме, а христианским конфессиям – строить церкви и монастыри, хотя прежде это запрещалось. Европейцы также приобретали землю для больниц, приютов и иных благотворительных учреждений.
Уступки Западу ограничили османский суверенитет над Иерусалимом. Крымская война (1853–1856) подчеркнула особый международный статус города, поскольку ее причины частично коренились в раздорах среди христиан по вопросу прав на храм Гроба Господня в Иерусалиме и церковь Рождества Христова в Вифлееме. В дипломатическом конфликте Россия поддержала Русскую Православную Церковь, а Франция – Католическую. Парижский мирный договор (1856), положивший конец войне, узаконил статус европейских держав в Иерусалиме и закрепил межконфессиональный статус-кво палестинских святынь.
В период между Крымской и Первой мировой войнами в Иерусалиме было построено много храмов – и все они находились под защитой различных иностранных консульств. Окончание Великой войны привело к падению Османской империи. Согласно условиям, выдвинутым Лигой Наций, Великобритания как мандатарий Палестины должна была гарантировать особый международный статус иерусалимских церквей и сохранить права на святыни.
Во время британского мандата церкви Иерусалима освобождались от налогов. Сегодня эта мера не кажется экстраординарной, но на заре XX в. такое положение дел являлось итогом международных соглашений, которые соблюдала Великобритания, и результатом действий различных политических и религиозных сил, защищающих свои интересы. В 1947 г., когда Организация Объединенных Наций приняла резолюцию о разделе Палестины и интернационализации Иерусалима, она просто признала его международный статус.
По завершении Первой арабо-израильской войны (1949) ни Израиль, ни Иордания, разделившие город, не были заинтересованы в его интернационализации. При этом оба государства признали право американских, британских, французских, бельгийских, испанских, итальянских и турецких посольств и консульств в Западном и Восточном Иерусалиме функционировать без аккредитации и без связи с соответствующими дипломатическими представительствами в Тель-Авиве, Аммане и другой части Иерусалима. Кроме того, сохранялись налоговые и таможенные льготы, а также османский статус-кво религиозных объектов.
Закон является инструментом разрешения конфликтов, но в случае со святыми местами он неприменим. Религиозные предписания по своей природе отвергают компромисс. Человек способен пожертвовать личными интересами, однако никто не откажется от прав от имени своего Бога. В спорах о святынях этот «главный участник тяжбы» словно представлен смертными, которые считают, что они не вправе уступать что-либо. В этом суть проблемы Иерусалима. К тому же нейтральная, либеральная и толерантная позиция государства – если она есть – в действительности никого не удовлетворяет, поскольку адепты каждой религии и конфессии хотят государственной поддержки и всяческих льгот.
Статус-кво направлен на консервацию статуса святынь в том виде, как это было в османский период, британская мандатная администрация официально подтвердила его в указе 1924 г. Несмотря на сомнительную юридическую силу, – в первую очередь по политическим причинам, – статус-кво считается обязательным по сей день. На практике же он полезен для того, чтобы развести руками и заявить о бессмысленности и невозможности рассмотрения религиозных споров. Дело в том, что очень трудно определить, какие юридические права – если они вообще имеются – вытекают из статус-кво. Это просто старый укоренившийся порядок, который не допускает никаких изменений.
Британское мандатное законодательство, основанное на статус-кво, соответствовало своей эпохе, но сейчас оно носит отчетливо дискриминационный характер, игнорирует религиозное равенство и отказывает одной общине в том, что позволяет другой. Например, указ 1931 г. строго ограничивает еврейские молитвы у Стены Плача и определяет, что христиане не могут проводить богослужения в Зале Тайной Вечери.
В 1967 г. израильское правительство приняло Закон об охране святых мест, который гласит: «Святые места должны быть защищены от осквернения, равно как от любого покушения и от любых действий, могущих нарушить доступ верующих любых религий к святым для них местам либо оскорбить их чувства по отношению к этим местам». Возникает вопрос: не противоречит ли этот закон положениям статус-кво, ограничивающим доступ к определенным местам? Например, предоставление мусульманам и христианам доступа к территории вокруг Купола Скалы является формой осквернения Храмовой горы с точки зрения иудеев.
Логичный способ определить, вредит ли какое-либо деяние интересам того или иного сообщества, состоит в том, чтобы обратиться в суд. Однако в отношении святых мест указ 1924 г. постановил, что аналогичные вопросы должна решать исполнительная власть, а не судебная, – поэтому в наши дни всеми неуголовными спорами, связанными со святыми местами, занимается правительство Израиля. Вопрос юрисдикции периодически поднимается и в ходе судебных процессов по уголовным делам – причем адвокаты всякий раз утверждают, что суд не обладает полномочиями для рассмотрения дела.
У судей тоже нет единой позиции. Так, в 1977 г. окружной суд Иерусалима решил, что уголовное дело затрагивает святое место, и распорядился делегировать его министру по делам религий. С другой стороны, окружной суд Беэр-Шевы большинством голосов постановил, что может рассматривать дело, связанное со святыней, ибо оно касается преступления и, значит, подпадает под компетенцию суда.
Поскольку мнения оказались противоречивыми, дело было передано в Верховный Суд Израиля. Двое из пяти судей утверждали, что документ 1924 г. утратил силу и суды правомочны рассмотреть дело; двое других судей – что документ все еще остается в силе; пятый судья предложил применить его с учетом положений Закона об охране святых мест.
В итоге была выведена следующая общая формула, – которая, впрочем, является весьма гибкой на практике. Суды могут рассматривать как гражданские, так и уголовные споры, касающиеся свободного доступа к святыням и их осквернения, поскольку они относятся к сфере действия Закона об охране святых мест, – но не должны рассматривать другие споры в данной сфере, например претензии различных религиозных общин на святыни.
Как бы ни устарел статус-кво, он продолжает играть важную роль в хитросплетениях жизни Иерусалима. С одной стороны, это дает израильским властям пространство для маневров, позволяет политизировать споры и предоставляет рычаги давления (в том числе в международных отношениях). С другой стороны, подобная казуальная практика сбивает с толку и не сулит ничего хорошего при рассмотрении деликатных религиозных вопросов. Самый известный пример – ситуация вокруг Храмовой горы (Харам аш-Шариф).
В древности иудеям предписывалось совершать паломничество в Иерусалим и приносить жертвы трижды в год – на Песах, Шавуот и Суккот. Эти праздники отмечаются и сегодня. 8 октября 1990 г., во время Суккота, «Движение верных Храмовой горы и Эрец-Исраэль»[315] – организация иудейских фундаменталистов, стремящаяся установить постоянное еврейское присутствие на Храмовой горе, – объявило о планах заложить краеугольный камень будущего Третьего храма. Возмущенные палестинцы интерпретировали это как угрозу мусульманским святыням – Аль-Аксе и Куполу Скалы. Корни спора тянутся в 1967 г., когда в разгар Шестидневной войны ЦАХАЛ захватил Восточный Иерусалим, включая Храмовую гору. Евреи всего мира ликовали, узнав, что впервые почти за 2000 лет самое сакральное место иудаизма снова оказалось в их руках. Как светские, так и религиозные лидеры еврейского государства поклялись, что Израиль никогда не уйдет из Восточного Иерусалима. Вскоре после этого Израиль объявил о воссоединении города и провозгласил его своей вечной столицей.
Арабы Израиля и оккупированных палестинских территорий при поддержке мусульманских государств от Марокко до Индонезии протестовали, разъяренные тем, что третья по значимости святыня ислама попала под контроль Израиля. На месте, почитаемом иудеями и христианами как Храмовая гора, а мусульманами – как Харам аш-Шариф, Ибрахим (Авраам) едва не принес в жертву Измаила (Исаака); отсюда же пророк Мухаммед вознесся на небо. К тому же Иерусалим (Аль-Кудс) на протяжении веков был арабским и исламским городом.
Израильскую аннексию Восточного Иерусалима осудили не только мусульманские страны, но и международное сообщество в целом, что получило отражение в резолюциях ООН. США с Великобританией выразили сожаление по поводу одностороннего шага Израиля, заявив, что не признают его законность. Израиль, в свою очередь, игнорировал применение международного права в отношении города, который считал исторически еврейским. Официальная и окончательная аннексия Восточного Иерусалима произошла 30 июля 1980 г., когда Кнессет проголосовал за Закон об Иерусалиме,[316] где отмечено, что «Иерусалим, единый и неделимый, есть столица Израиля».
Впрочем, Храмовой горой управлял иорданский вакф, а немусульман на ее территорию пускали лишь тогда, когда это не мешало молящимся мусульманам. Главный раввинат Израиля шокировал светских евреев – религиозные давно об этом знали – предупреждением: «Подъем на Храмовую гору запрещен еврейским законом из-за святости места». Данная позиция выражает точку зрения, сформулированную еще Маймонидом – еврейским мудрецом XII в. Он утверждал, что точное местоположение Святая святых – самой сокровенной части храма, куда вход был закрыт под страхом смерти для всех, кроме первосвященника раз в год, – неизвестно, поэтому евреи должны держаться подальше от Храмовой горы. Это мнение подвергается сомнению, но многие раввины в Израиле и за границей считают его правильным. Согласно другому объяснению, храмовые священники и паства должны были находиться в состоянии ритуальной чистоты, однако в наше время она недостижима, и евреям нельзя подниматься на Храмовую гору.
Тем не менее тысячи евреев ежегодно нарушают запрет, и их число только увеличивается – ведь санкций за нарушение нет. Более того, восхождения осуществляются организованно, группами, под вооруженной охраной силовых структур и в определенные дни (например в День Иерусалима и 9 ава – в траурную дату, когда были разрушены Первый и Второй храмы). Номинально израильское руководство смотрит на подобные мероприятия сквозь пальцы (хотя в них участвуют политики и чиновники разных уровней вплоть до министров), но из-за предсказуемой реакции мусульман пока не разрешает проводить на Храмовой горе иудейские молитвы и жертвоприношения. Декларируемая израильская политика в отношении святынь направлена на разграничение религиозных прав и светской власти – это своего рода секуляризация, при которой все религиозные общины должны пользоваться некой степенью автономии. Официальное дозволение и одобрение еврейского физического присутствия на Храмовой горе станет прямым нарушением статус-кво и неизбежно спровоцирует беспорядки – возможно, более серьезные, чем сейчас. По мнению же еврейских националистов, ультраортодоксов и религиозных сионистов, Храмовая гора осквернена мечетями, а правительство незаконно отказывает иудеям в праве на молитвы.
В марте 1976 г. под давлением «Верных Храмовой горы» и любопытного набора их союзников (в том числе христианских фундаменталистов) дело дошло до Верховного суда Израиля, – который постановил, что оно политическое, а не юридическое, – и, значит, не подлежит рассмотрению в судебном порядке. Суд отметил различие между правом доступа к святым местам, гарантированным Законом об охране святых мест, и правом совершать там богослужения, подчеркнув, что последнее подпадает под юрисдикцию правительства. Оно могло отказать евреям в молитвах на Храмовой горе, если подозревало, что это может привести к нарушению общественного порядка.
В октябре 1983 г. неутомимые «верные» попытались затащить на Храмовую гору камень весом 3,5 тонны, символизирующий краеугольный камень Третьего храма. Вспыхнуло насилие – ибо мусульмане увидели в этом не только попытку евреев закрепиться на Харам аш-Шариф, но и начать строительство, которое завершится разрушением мечетей, стоящих, как считается, на месте двух предыдущих храмов.
«Верные» были разочарованы позицией израильского правительства, нежеланием судебной системы вмешиваться в их затею и распоряжением Главного раввината, запрещающим восхождение на Храмовую гору. Активисты в очередной раз подняли свой наболевший вопрос про закладку краеугольного камня 1 октября 1990 г. и при широкой народной поддержке призвали израильтян «дать еврейский, национальный и сионистский ответ врагам иудаизма», в первую очередь – палестинскому лидеру Ясиру Арафату и президенту Ирака Саддаму Хусейну.
4 октября палестинская газета «Al Fajr» предупредила, что «еврейские экстремисты намерены пройти маршем к мечети Аль-Акса в понедельник, 8 октября». Иерусалимский муниципалитет, догадываясь о последствиях, не разрешил активистам реализовать их план. Руководство организации обратилось в Верховный суд. В итоге «верным» запретили закладывать краеугольный камень, но позволили подняться на гору «с полицейским эскортом», что они и сделали, демонстративно размахивая израильскими флагами. Конечно, это была провокация, – тем паче что палестинские арабы запаслись камнями, бутылками и иными средствами межконфессионального диалога. В результате 17 палестинцев были убиты, свыше сотни человек с обеих сторон получили ранения. После беспорядков полиция запретила основателю «верных» Гершону Саломону (офицеру ЦАХАЛ в отставке) посещать Храмовую гору; Верховный суд отклонил его апелляцию. В Иерусалиме еврейские националистические цели смешиваются с иудейскими религиозными устремлениями. К этому добавляется нежелание мусульман допустить даже малейшее изменение нынешнего статус-кво в отношении священных для ислама мест.
Израиль не признает претензий и обвинений на тему оккупации арабских земель. Правительство утверждает, что ЦАХАЛ «освободил от иностранного ига» некоторые территории, включая Восточный Иерусалим. Кроме того, по мнению Израиля, в соответствии с международным правом он может осуществлять «открытый акт суверенитета» в районах, находящихся под его фактическим контролем: «Любой закон, применимый ко всему Государству Израиль, считается применимым ко всей территории, включая как территорию Государства Израиль, так и любую часть Палестины, которую министр обороны провозгласил удерживаемой Армией обороны Израиля».
Согласно израильской позиции, территория, удерживаемая суверенным еврейским государством, была очерчена не резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН № 181 (1947), а результатами Войны за независимость (1947–1949). Это убеждение подкрепляется заявлением Давида Бен-Гуриона: «Правительство не связано резолюцией; министр иностранных дел неоднократно объяснял, что районы, находящиеся под нашим контролем [то есть районы за пределами границ Израиля согласно Плану ООН по разделу Палестины] были освобождены от врага Армией обороны Израиля».
С израильской точки зрения невыполнение резолюции ООН, взятие Западного Иерусалима, «освобождение» Восточного и последующее «воссоединение» города подразумевают, что Израиль имеет лучшие притязания на владение им, нежели любое другое государство. Еврейские специалисты в сфере международного права – например Иегуда Цви Блюм, написавший ряд тематических статей и трактат «Юридический статус Иерусалима» (1974), – выстраивают систему аргументации. Они утверждают, что Шестидневная война была для Израиля оборонительной, а удар по арабским странам – превентивным; значит, земли, приобретенные в этой войне, не подпадают под категорию незаконной оккупации. Для пущей убедительности используется апелляция ad Solomonum («ко временам царя Соломона», то есть к ветхозаветным сюжетам и библейской древности) – вплоть до обоснования современных прав на Западный берег реки Иордан тем, что он состоит из Иудеи и Самарии, а значит, даже топоним указывает на истинных хозяев земель – иудеев. Иордания уже не претендует на Западный берег, поскольку заключила с Израилем мирный договор (1994), – и больше нет никого, способного перевесить израильские притязания на город. Претензии палестинских арабов автоматически отметаются, ибо они никогда не имели отдельного государства и лишь недавно позарились на Иерусалим – хотя, по словам еврейских экспертов, для евреев этот город являлся столицей с момента основания царем Давидом (завоевание крепости иевусеев предусмотрительно опускается). В силу данных аргументов израильская сторона заявляет, что статус Иерусалима не может быть предметом переговоров и Израиль имеет исключительный суверенитет над городом.
При этом, несмотря на закон 1980 г., который определяет Иерусалим как «единую и неделимую» столицу Израиля, а также «резиденцию президента государства, Кнессета, правительства и Верховного суда», еврейское государство уверяет, что не меняло статус города, а лишь подтвердило фактическое положение дел.
Выступая на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 2011 г. в Нью-Йорке, премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху поведал удивительную историю: «В моем кабинете в Иерусалиме есть древняя печать. Это перстень еврейского чиновника библейских времен. Печать была найдена рядом со Стеной Плача, и она сделана 2700 лет назад, при царе Езекии. На перстне на иврите написано имя еврейского чиновника. Его звали Нетаньяху».
Звучит впечатляюще, но настоящая фамилия предков Биньямина Нетаньяху – Милейковские, они жили в Российской империи (на территории современных Польши и Беларуси). Дед политика, Натан, перевез жену и детей в Палестину в 1920 г. и сменил фамилию на «Нетаньяху»; в США у них есть родственники с прежней фамилией. После рассказа про перстень некоторые СМИ шутили, что Биньямину Нетаньяху нужен репетитор по истории, но тут издание The New York Times опубликовало новый репортаж с полей саммита ООН.
Для высокопоставленных гостей была организована экскурсия в «Метрополитен-музей», где куратор выставки Навина Хайдар продемонстрировала новую галерею исламского искусства. Нетаньяху, восхищавшийся экспонатами, умолк, когда Хайдар показала исламский молитвенный коврик, найденный возле Тивериадского озера. Дата его изготовления – X в. – подразумевает раннее присутствие мусульман на территории нынешнего Израиля. Нетаньяху спросил, действительно ли эта вещь насттолько старая, и Хайдар заверила его, что возраст предмета был определен научными методами. Премьер-министр долго рассматривал коврик и наконец сказал: «Не знаю, он не кажется мне таким уж старым».
Иными словами, Нетаньяху отрицает давнишнее арабское и исламское присутствие в Палестине. Израиль не заинтересован в признании общеизвестного факта, который не сочетается с сионистским нарративом о том, что именно евреи, иммигрировавшие в Палестину, «превратили пустыню в цветущий сад». Примечательно, что, помимо арабов и евреев, в Святой Земле жили представители различных христианских конфессий – в том числе протестантские общины из Европы и США (темплеры, члены Американской колонии и т. д.). Они активно строили, успешно занимались ремеслами и сельским хозяйством, а также действительно были способны возвести настоящие мини-города посреди пустыни – это хорошо видно на примере «Шнеллера», который в дальнейшем выполнял функции военной базы, но в итоге был заброшен, а в 2000-х гг. участок определили под кварталы для ультраортодоксальных евреев (харедим).
Можно вспомнить Русскую Палестину с ее обширными земельными владениями, множеством различных построек и прекрасной инфраструктурой – или помянуть добрым словом выдающегося итальянского архитектора Антонио Барлуцци (1884–1960), который провел в Иерусалиме 33 года и спроектировал по всей Святой Земле более двух десятков церквей, монастырей, школ, больниц и прочих объектов (еще семь зданий были возведены по его чертежам в Иордании, Ливане и Иране и только два – в родной Италии). Иными словами, всегда находились люди, которые посвящали жизнь Иерусалиму и Палестине, развивая и благоустраивая их, – но не будучи при этом ни арабами, ни евреями.
Большинство государств, не одобряющих действия Израиля, размещают свои посольства и консульства в Тель-Авиве. В основе подобных решений лежат, помимо прочего, резолюция Совета Безопасности ООН № 242 от 22 ноября 1967 г. (она призывает к выводу израильских вооруженных сил с территорий, оккупированных во время Шестидневной войны, и к возвращению к границам, существовавшим до ее начала; также она до сих пор признается ведущим документом в урегулировании арабо-израильского конфликта) и резолюция Совета Безопасности ООН № 478 от 30 июля 1967 г. (она называет израильский Закон об Иерусалиме «недействительным» и рекомендует перенести посольства за пределы этого города). Израиль, оскорбленный такой «политической дискриминацией», утверждает, что это его суверенное, фундаментальное право – выбирать местонахождение своей столицы, и тот факт, что так много государств отказываются признавать ею Иерусалим, не имеет никакого юридического значения.
Палестинцы тем временем рисуют идиллическую картину прекрасного арабского Иерусалима, где все жили спокойно, пока не нагрянули сионисты. Озлобленные бездействием мирового сообщества, арабы видят Иерусалим по праву своим, но незаконно оккупированным, несправедливо наделенным международным статусом (1947), расколотым еврейской агрессией (1948) – и, наконец, нелегально аннексированным (1967), раковой опухолью на теле Ближнего Востока – сионистским образованием под названием «Израиль». ООН определила международный режим арабского города, предварительно не договорившись об этом с сувереном – арабской нацией. Далее, по мнению арабов, план ООН 1947 г. не удалось реализовать из-за войны, развязанной сионистскими агрессорами. Результатом войны стал фактический, а не юридический раздел Иерусалима военным путем, поэтому арабский суверенитет над городом нельзя умалять и арабская нация остается его законным сувереном.
Об этом – песня «Старый Иерусалим» великой ливанской певицы Файруз. Лирический герой идет «улицами старого Иерусалима, мимо магазинов, оставшихся от Палестины», и грустит об арабских жителях города, которые страдают в изгнании:
«Давным-давно здесь была земля и были руки, которые строили,Они строили под солнцем и на ветру,Потом были дома и окна с цветами,Были дети с книгами в руках.Внезапно, в одну темную ночь, ненависть залила дома,Черные руки сорвали двери с петель, и дома остались без хозяев.Преграды из шипов, огня и черных рукРазделили владельцев и их дома.Я кричу на улицах, на улицах старого Иерусалима,Пусть моя песня превратится в бури и гром.Мой голос летит, поднимая вихрь в сердцах людей.Расскажи им, что происходит,Чтобы, может быть, у них проснулась совесть».
Как уверяют арабы, они разоблачили израильскую ложь, согласно которой ЦАХАЛ якобы взял Восточный Иерусалим случайно (хотя об этом рассказывает, например, историк и дипломат Майкл (Михаэль) Орен). Ясно, что военный и политический захват города был запланирован. Потом Израиль официально закрепил статус оккупированной территории – и это было сделано с полным осознанием того, что палестинский народ никогда не смирится с несправедливой узурпацией великого арабского города, священного для ислама.
Кроме того, с точки зрения арабов вопиющим пренебрежением еврейского государства к международному праву стала иудаизация Иерусалима. Авторитетный палестинский юрист Генри Каттан пишет в книге «Вопрос Иерусалима» (1980): «Помимо аннексии Иерусалима, Израиль принял ряд других мер в отношении города, которые противоречили международному праву, Женевским конвенциям 1949 г. и резолюциям ООН. Эти меры включали депортацию лиц, подрыв и снос арабских домов, а также конфискацию и экспроприацию арабской собственности». Палестинцы обвиняют Израиль в том, что он давно замещает арабов – христиан и мусульман – евреями, дабы изменить демографию Иерусалима. В результате этих изменений, особенно после 1948 г., три четверти городского населения составляют евреи, но поскольку эти изменения в значительной степени были осуществлены незаконными средствами, – насильственным выселением арабских жителей, – то Израилю нельзя позволить использовать демографию как фактор, определяющий юридические права.
Что касается собственности на землю, указывает Каттан, то евреи владели примерно третью построек в Иерусалиме до окончания британского мандата (1948), однако их владение землей в городе никогда не превышало 2 %. С 1948 г. – и особенно после аннексии Иерусалима в 1967 г. – израильтяне систематически экспроприировали арабскую собственность, пытаясь создать у мира впечатление, что Иерусалим – еврейский город.
Совет Безопасности ООН сосредоточил внимание именно на данных вопросах, предупредив Израиль, чтобы тот воздерживался от попыток изменить статус Иерусалима. 25 сентября 1971 г. Совет постановил «в самой ясной форме, что все законодательные и административные действия, предпринятые Израилем для изменения статуса Иерусалима, включая экспроприацию земли и имущества, перемещение населения и законодательство, направленное на присоединение оккупированных территорий, полностью недействительны и не могут изменить этот статус».
Осенью 1969 г. – на фоне поджога Аль-Аксы сумасшедшим туристом из Австралии – Совет Безопасности ООН принял очередную резолюцию, в которой отмечалось, что «отвратительный акт осквернения и поругания священной мечети Аль-Акса подчеркивает настоятельную необходимость отказа Израиля от действий в нарушение резолюций [ООН]». Он также призвал еврейское государство «неукоснительно соблюдать положения Женевских конвенций и международного права, регулирующие военную оккупацию, и воздерживаться от создания каких-либо препятствий для выполнения установленных функций Высшего мусульманского совета Иерусалима[317]».
Примечательно, что в этой резолюции № 271 от 15 сентября 1969 г. Совет Безопасности назвал присутствие Израиля в Иерусалиме «военной оккупацией». Ссылка на международное право и Женевские конвенции, регламентирующие военную оккупацию, также отражает коллективное мнение о том, что Израиль не может в одностороннем порядке изменить статус Иерусалима. Иными словами, провозглашение Израилем Иерусалима своей «единой и неделимой столицей» было расценено исламским миром и большинством стран-участниц ООН как недействительное. Государства, враждебные Израилю, вообще не признают его существование (Ирак, Сирия, Ливан и др.).
Конкретные юридические вопросы, касающиеся Иерусалима, остаются без ответа. Какие права нынешних евреев вытекают из того, что тысячи лет назад древние евреи жили в городе, входившем в составе Римской империи (и могут ли пользоваться аналогичными правами другие современные народы и государства, считающие себя потомками и преемниками древних народов и цивилизаций)? Должно ли удержание захваченных земель легализовать военную оккупацию? Определяет ли национальное большинство судьбу той или иной территории? Какую роль играют резолюции ООН и можно ли заставить нарушителя их исполнить? Эти и другие вопросы кажутся риторическими – ибо проблема статуса Иерусалима имеет не юридический, но политический характер.
Глава 28
Политические решения для города
С истока дней среди пустыньДва кровных брата, два врага –Агари сын – и Сарры сын –Вокруг тебя, Ерусалим.(Но вряд ли Авраам-старик,Его жена и пастухиМогли представить хоть на миг,Чем станешь ты, Ерусалим).Редьярд Киплинг. Бремя Иерусалима
Сорок раз побывал осел в Иерусалиме, да остался все тем же ослом.
Армянская пословица
Иерусалим – ключ к урегулированию арабо-израильского конфликта, но, по иронии, связанные с ним вопросы традиционно не учитываются или откладываюся в долгий ящик, дабы сразу не испортить весь дипломатический процесс. Исключение Иерусалима из переговоров – признание того, что это самая трудноразрешимая проблема.
Поскольку ООН не изменила и не отменила резолюцию 1947 г., предусматривающую интернационализацию Иерусалима, то она по-прежнему имеет силу, хотя никто и никогда всерьез не пытался ее выполнить. Общественные настроения могут склоняться в ту или иную сторону, но реальных действий не предпринимается, поэтому вопрос о статусе Иерусалима остается политически застойным, хотя и очень живым. Очевидно, он не будет решен в международном суде, – но тогда альтернативными вариантами являются либо очередная война на Ближнем Востоке, либо компромисс, который зиждется на зыбкой почве.
Арабские государства и подавляющее большинство других членов ООН по-прежнему не согласны с односторонними заявлениями Израиля по поводу Иерусалима. Если бы Израиль сумел убедить страны с преобладающим христианским населением в том, что хорошо защищает их святыни, то сопротивление аннексии значительно снизилось бы. Впрочем, есть несколько «но».
Во-первых, израильские евреи все чаще нападают на христиан (как на местных – своих соседей и сограждан, так и на зарубежных паломников и туристов), забрасывают камнями и яйцами храмы и монастыри (а порой и пытаются разгромить или сжечь их), ломают кладбищенские кресты и надгробия, пишут на стенах «смерть христианам» и совершают иные противозаконные деяния. В Кнессет регулярно вносятся антихристианские законопроекты. Это давняя тенденция. Известен случай, когда педагог, историк и политик Бен-Цион Динур – министр образования (1951–1955) и директор мемориала Холокоста «Яд ва-Шем» (1953–1959), рассказывая о резне в Мамилле (массовом убийстве христиан иудеями после персидского завоевания Иерусалима в 614 г.), употребил эвфемизм: «Непокорность христиан была обуздана». Наверняка эта фраза оскорбила бы Динура, если бы так отозвались о евреях. Ирано-ливанский шиитский политический и духовный деятель Муса ас-Садр, провозгласивший Израиль «абсолютным злом», написал в 1976 г. стихотворение:
Ситуация усугубилась в 2023 г. – число избиений, оскорблений и прочих правонарушений, обусловленных ненавистью на религиозной почве, стремительно растет, священнослужители жалуются в полицию, но правоохранительные органы бездействуют, а виновные остаются безнаказанными либо не несут должной ответственности.
Во-вторых, христианский мир не говорит в один голос – и это делает консенсус по Иерусалиму недостижимым. Примечательно, что исламский мир тоже неоднороден – но пока ни одно арабское государство не высказалось в пользу израильского суверенитета над всем Иерусалимом.
Еще больше усложняет ситуацию то, что в отношении святых мест действуют пересекающиеся юрисдикции (пример – Храмовая гора) и стороны относятся друг к другу крайне подозрительно. В религиозно наполненной атмосфере Иерусалима, – где три авраамические религии встречаются лицом к лицу, а туристы и паломники, подверженные «иерусалимскому синдрому», воображают себя посланниками Бога, после чего попадают в психиатрическую лечебницу Кфар Шауль, – эмоции зашкаливают, оставляя мало места для компромисса (либо не оставляя его вообще).
Соединенные Штаты Америки – могущественный покровитель Израиля – заняли собственную позицию в отношении Иерусалима. Президент Гарри Трумэн (1945–1953) – первый глава государства, признавший Израиль, – тем не менее питал сильные чувства к Иерусалиму, которые расходились с израильскими интересами. В 1948 г. он объявил, что США «поддерживают в рамках Организации Объединенных Наций интернационализацию Иерусалима и защиту святых мест в Палестине». Трумэн не хотел рассматривать официальную просьбу Израиля о переводе американского посольства из Тель-Авива в Иерусалим. Правительство отметило, что Соединенные Штаты «продолжают придерживаться политики, согласно которой для Иерусалима должен быть установлен особый международный режим, который не только обеспечит защиту святых мест, но и будет приемлем для Израиля, Иордании и мирового сообщества».
Администрация Дуайта Эйзенхауэра (1953–1961) проводила аналогичную политику. По словам госсекретаря Джона Фостера Даллеса, «мировое религиозное сообщество имеет претензии в Иерусалиме, которые обладают приоритетом над политическими претензиями любой конкретной нации». Государственный департамент объявил, что «Соединенные Штаты не планируют переводить посольство из Тель-Авива в Иерусалим», ибо «это будет несовместимо с резолюциями ООН, касающимися международного характера Иерусалима».
Джон Кеннеди (1961–1963) не озвучил своего мнения по Иерусалиму, хотя госсекретарь Дин Раск публично ратовал за интернационализацию. Пытаясь предотвратить дальнейшие односторонние действия Израиля в отношении города после Шестидневной войны, президент Линдон Джонсон (1963–1969) говорил о необходимости «адекватного признания особого интереса трех великих религий к святым местам Иерусалима».
28 июня 1967 г., когда Израиль фактически аннексировал Восточный Иерусалим вопреки призывам Вашингтона, Раск сказал: «Соединенные Штаты глубоко сожалеют об административных действиях в отношении Иерусалима, которые были предприняты правительством Израиля… Эти административные решения не могут рассматриваться как определяющие будущее святых мест или статус Иерусалима… Мы разъяснили эту позицию правительству Израиля как до, так и после принятия им решений».
Артур Голдберг, представляющий США при ООН, поддержал эту позицию месяцем позже, выступая перед Генеральной Ассамблеей: «Статус Иерусалима не должен определяться в одностороннем порядке, должны проводиться консультации со всеми заинтересованными сторонами и в знак признания исторических интересов трех великих религий в святых местах». Президент Джонсон посоветовал заинтересованным сторонам «напрячь воображение» для достижения урегулирования в интересах всего мира.
При Ричарде Никсоне (1969–1974) посол США при ООН Чарльз Йост обратился к Совету Безопасности, подтвердив позицию Вашингтона в отношении Иерусалима: «Соединенные Штаты считают, что часть Иерусалима, перешедшая под контроль Израиля в ходе июньской войны, как и другие районы, оккупированные Израилем, является оккупированной территорией и, следовательно, подпадает под действие положений международного права, регулирующих права и обязанности оккупирующей державы».
Подчеркнув, что в соответствии с международным правом Израиль как оккупирующая держава не должен вносить изменения в законы или администрацию, а также конфисковывать или уничтожать частную собственность на оккупированных территориях, Йост заключил: «С сожалением должен сказать, что действия Израиля в оккупированной части Иерусалима представляют собой иную картину, которая вызывает понятную обеспокоенность тем, что окончательный статус Иерусалима может иметь предвзятый характер и что частные права и деятельность населения уже затронуты и подвергаются нарушениям и изменениям. Мое правительство сожалеет и осуждает эту модель, и оно неоднократно информировало об этом правительство Израиля с июня 1967 г. Мы последовательно отказываемся признать, что эти меры носят какой-либо иной характер, кроме временного, и не принимаем их как касающиеся окончательного статуса Иерусалима».
Сам Никсон в обращении к Конгрессу признал: «Страсти на Ближнем Востоке настолько глубоки, что стороны в конфликте редко поддаются советам или влиянию извне. Каждая сторона убеждена, что на карту поставлены жизненно важные интересы, которые не могут быть скомпрометированы». Пожалуй, это было признанием того, что США практически не имеют влияния – или не хотят влиять – на Израиль, когда дело касалось Иерусалима.
Президент Джеральд Форд (1974–1977) не отступил от позиции своих предшественников, согласно которой будущее Иерусалима надо определять только путем переговоров, соглашений и компромиссов.
Такой же линии следовала и администрация Джимми Картера (1977–1981). Картер заверил египетского лидера Анвара Садата, что позиция США в отношении Иерусалима не изменилась: «Когда я был в Кэмп-Дэвиде с премьер-министром Бегином и президентом Садатом, мы все трое согласились с пунктом Кэмп-Дэвидских соглашений, касающимся Иерусалима. Я хорошо знаю глубокие чувства израильского народа и евреев всего мира к Иерусалиму. Наше обязательство, с которым согласился премьер-министр Бегин, состоит в том, чтобы Иерусалим навсегда оставался неделимым, чтобы сохранялся свободный доступ к святым местам, чтобы окончательный статус Иерусалима по международному праву был определен путем переговоров и чтобы окончательные результаты этих переговоров были приемлемы для Израиля. Это моя позиция, и я ее придерживаюсь».
Рональд Рейган (1981–1989) тоже настаивал о важности диалога и отвергал любые предложения, чреватые повторным разделом Священного Города. Когда Конгресс призвал президента перенести посольство в Иерусалим, заместитель госсекретаря Лоуренс Иглбергер сказал: «Наша политика в этом вопросе была решительной на протяжении более трех десятилетий. В 1949 г., когда израильтяне начали переносить свое правительство в Иерусалим, мы сообщили им, что не можем согласиться с односторонними претензиями на город. Опять же, в 1960 г. мы проинформировали Иорданию о нашем несогласии с ее намерением сделать восточную часть города второй столицей Иордании. А в 1967 г., когда Израиль оккупировал восточный сектор, мы выступали против действий Израиля по подчинению всего Иерусалима израильским законам, юрисдикции и управлению. Совсем недавно президент Рейган заявил в своей “Мирной инициативе на Ближнем Востоке” от 1 сентября 1982 г., что “мы по-прежнему убеждены в том, что Иерусалим должен оставаться неделимым, но его окончательный статус должен быть решен путем переговоров”».
Для обозначения исключительной роли США в мире используется выражение «град на холме». Американские политики употребляют его, чтобы определить Соединенные Штаты как «путеводную звезду», на которую должны ориентироваться все остальные страны. Критики используют эту фразу в ироническом или саркастическом ключе. Тем не менее образ идеального и безгрешного «града на холме» и вытекающая из него вера в собственную исключительность – это базовые элемены американского национального сознания, одна из философских формул американских пуритан, в некоторой степени напоминающая идею еврейской богоизбранности.
Выражение «град на холме» имеет библейское происхождение. Так, в Книге Исаии сказано: «И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы. И пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева, и научит Он нас Своим путям и будем ходить по стезям Его; ибо от Сиона выйдет закон, и слово Господне – из Иерусалима» (Ис. 2:2–3). В Евангелии от Матфея (в Нагорной проповеди) Иисус говорит пастве: «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Мф. 5:14). Под «градом на холме» в Библии, конечно, подразумевается Иерусалим.
В 1630 г. Джон Уинтроп – первый губернатор колонии Массачусетского залива – читал проповедь на борту корабля с колонистами, направлявшегося в Америку. В проповеди Уинтроп сказал: «Посему должны мы иметь в виду, что будем подобны городу на холме, – взоры всех народов будут устремлены на нас; и ежели мы обманем ожидания нашего Господа в деле, за которое взялись, мы станем притчей во языцех по всему миру, отверзнув уста врагов, хулящих пути Господни и Его поборников».
Это очень известные и судьбоносные для американской политики слова – ибо в них содержится претензия на построение нового общества, принципы которого в дальнейшем будут распространяться на другие народы. Идея собственной избранности легла в основу самосознания пуританских переселенцев и оказала огромное влияние на будущее государство. Несмотря на почтенный возраст, эта концепция жива до сих пор – так, в 1988 г. президент Рональд Рейган произнес знаменитую речь, в которой описал США как «сияющий град на холме».
Размещение американского посольства в Иерусалиме символизировало бы признание этого города столицей Израиля. Заместитель госсекретаря Майкл Арамакост прокомментировал эту тему следующим образом: «Наше посольство находится в Тель-Авиве более трех десятилетий. Это решение не было капризом. Обоснование сочли убедительным восемь администраций [президента] – как демократические, так и республиканские. Каждому так или иначе приходилось иметь дело с вопросом об Иерусалиме. Каждый считал ошибкой со стороны Соединенных Штатов поддерживать или молчаливо соглашаться с усилиями любого государства по определению статуса города в одностороннем порядке».
Отвечая на просьбу мэра Тедди Коллека о переводе посольства США в Иерусалим, Госдеп указал, что «перенос посольства в Иерусалим может быть воспринят как шаг, предрешающий исход переговоров, и он снизит способность Соединенных Штатов сыграть полезную роль в миротворческом процессе».
При Джордже Буше-старшем (1989–1992) Конгресс признал Иерусалим столицей Государства Израиль, хотя Белый дом и Государственный департамент возражали. Во время визита Коллека в Вашингтон Буш похвалил его за «долгое и мудрое управление» и за «содействие климату примирения» в Иерусалиме, но повторил, что Вашингтон привержен дипломатии и переговорам.
Подобно своим предшественницам, администрация Буша-старшего видела в заселении евреями Восточного Иерусалима препятствие для мирного урегулирования с палестинскими арабами. Когда президент высказался против строительства нового еврейского жилья в этой части города, израильские чиновники ответили, что еврейское жилье в Иерусалиме – это один из вопросов, который объединит всех израильтян против США. Премьер-министр Ицхак Шамир яростно раскритиковал мнение Вашингтона, заявив, что вопрос Иерусалима вообще не стоит в повестке переговоров с палестинцами, поскольку Израиль не делает различия между Восточным и Западным Иерусалимом: «Для нас есть один Иерусалим – столица Израиля».
Билл Клинтон (1993–2001) стал первым американским президентом, который публично рассмотрел возможность переноса посольства в Иерусалим. В ходе предвыборной кампании он твердил, что город «должен оставаться единой и постоянной столицей Израиля» и что «посольство США будет переведено туда в соответствующее время». Это встревожило исламские круги, и президент отложил дело в долгий ящик. Палестинский национальный совет[318] объявил, что высказывания Клинтона противоречат всем резолюциям ООН, включая одобренные Соединенными Штатами, – и что Иерусалим представляет собой «красную линию» для палестинцев и других арабов, которую нельзя пересекать.
Итак, американские лидеры перестали настаивать на интернационализации Иерусалима, но каждая президентская администрация с 1948 г. последовательно выступала за урегулирование арабо-израильского конфликта путем переговоров – подчеркивая, что действия Израиля не могут в одностороннем порядке изменить статус города. Десятки лет эта позиция позволяла США ходить по дипломатическому канату, балансируя между сторонами спора. Но все изменилось, когда Соединенные Штаты возглавил Дональд Трамп (2017–2021) – поклонник Израиля, сделавший для него больше, чем многие израильские политики.
Именно Трамп признал «весь Иерусалим» столицей еврейского государства (2017) – помимо США и Израиля, это сделали только Гватемала, Гондурас, Маршалловы острова, Микронезия, Науру, Палау и Того. Все остальные государства в лучшем случае признают столицей Израиля Восточный Иерусалим, а в худшем случае – не признают Израиль. Неудивительно, что одиозный израильский политик Арье Дери назвал признание Иерусалима «даром, полученным от президента США Трампа».
Далее Дональд Трамп единственным в мире признал израильский суверенитет над Голанскими высотами (2019), которые по международному праву принадлежат Сирии и считаются оккупированными Израилем. Кроме того, американский президент лично занимался «соглашениями Авраама», нацеленными на нормализацию отношений арабских стран с Израилем, – благодаря чему это сделали ОАЭ, Бахрейн, Марокко и Судан (2020). Даже в мирное соглашение между Сербией и Косово Трамп включил пункт, по которому стороны должны признать Иерусалим столицей Израиля (хотя казалось бы, при чем тут это).
Позиция еврейского государства в отношении Иерусалима сводится к следующим основным пунктам.
1. Суверенитет Израиля над Иерусалимом не противоречит религиозным интересам христианства и ислама.
2. Интернационализация Иерусалима не является ни религиозным императивом какой-либо из трех конфессий, вовлеченных в спор, ни единственным способом удовлетворения их законных потребностей.
3. Судьба любого города не может быть отделена от судьбы его жителей; Иерусалим же на протяжении более века населяют преимущественно евреи. Навязывать городу какое-либо решение, не учитывая волю большинства людей, обитающих в нем, значит дезавуировать всеобщий принцип самоопределения.
4. Ни один город не доверится международному органу либо организации. Политика подобного органа (организации) всегда будет связана с политикой государств-участников, а благополучие людей станет второстепенным вопросом. Ничто так не разрушит жизнь города и его населения, как навязывание системы правления, разделяемой несколькими государствами, каждое из которых преследует свои собственные интересы.
5. Нигде в мире международному органу (организации) не удавалось управлять какой-либо территорией в течение сколь-нибудь продолжительного времени, поскольку неминуемые разногласия государств-участников парализуют работу.
6. Необходимость обеспечения защиты святых мест не может служить оправданием интернационализации целого города.
7. Иерусалим, единый и неделимый, является столицей Израиля. Большинство его жителей – евреи. Италия никогда не согласится на то, чтобы Рим был выведен из-под итальянского суверенитета и передан международной католической администрации. Саудовская Аравия никогда не согласится на то, чтобы Мекка была выведена из-под саудовского суверенитета и передана под международное исламское правление. Израиль тоже не соглашается вверить Иерусалим и его население некому аморфному международному режиму, который станет лишь источником бесконечных конфликтов и напряженности. К тому же интернационализированный Иерусалим не будет таким, как сейчас, – мирным городом, где защищаются интересы всех религий. Израильское правительство готово взять на себя обязательства по обеспечению соблюдения этих интересов.
Есть разные мнения о том, как решить спор вокруг Иерусалима, но, пожалуй, ни один вопрос не объединяет мировое еврейство больше, чем вопрос о Священном Городе. Евреи единодушны в том, что Иерусалим должен остаться столицей Израиля. Премьер-министр Ицхак Шамир сказал: «Мы не будем участвовать ни в каких действиях, которые ставят под сомнение статус Иерусалима как столицы Израиля, сердца и души еврейского народа. Иерусалим был един и никогда больше не разделится».
В сентябре 1992 г. израильская пресса сообщила, что премьер-министр Ицхак Рабин намерен окончательно договориться с палестинцами. СМИ подняли панику, предположив, что он готов предоставить святыням экстерриториальный статус: «Очень скоро мы можем увидеть флаг Иордании или Саудовской Аравии, развевающийся над Храмовой горой, и флаг Ватикана над храмом Гроба Господня». На следующем этапе, писали газеты, «арабы, вероятно, получат возможность самоуправления в своих кварталах». В 1994 г. бывший заместитель мэра Шмуэль Меир подлил масла в огонь, заявив, что уже ведутся переговоры о постоянном статусе Иерусалима и специальный комитет готовит карты арабских районов, которые отойдут палестинцам. По словам Меира, такие действия были равносильны разделу города. Он также подтвердил, что достигнута договоренность с Ватиканом о наделении экстерриториальным статусом католических церквей и других объектов. Замминистра иностранных дел Йоси Бейлин опроверг эту информацию. Рабин всегда твердил, что тема арабской автономии в Иерусалиме не подлежит обсуждению: «Иерусалим останется таким, какой он есть, объединенным под суверенитетом Израиля и нашей столицей навсегда, и поэтому он не будет включен во временные договоренности о самоуправлении для палестинцев. Это часть Израиля, это так, он останется таким».
В то же время, как заметил экс-мэр Тедди Коллек, было «необходимо урегулировать статус Иерусалима, если мы хотим достичь прочного мира», а евреям следовало найти способ жить вместе с арабами. По словам Коллека, «арабы никогда не покинут город, который они считают святым». Он говорил, что есть лишь один способ сохранить единство Иерусалима под израильским суверенитетом – это «обращаться с меньшинствами так, как мы хотели бы, чтобы обращались с евреями, нельзя бороться с антисемитизмом, обращаясь с другими как с гражданами второго сорта». Но Коллек отверг идею «двух столиц в едином городе» (Западный Иерусалим – столица Израиля, Восточный Иерусалим – столица палестинского арабского государства) – как «смехотворную»: «Я не думаю, что вы отыщете хоть одного израильтянина, готового отказаться от Иерусалима. Они не могут этого сделать и не сделают. Этот прекрасный золотой город – сердце и душа еврейского народа. Вы не можете жить без сердца и души. Если вы хотите найти одно простое слово, символизирующее всю еврейскую историю, это будет слово “Иерусалим”».
Эхуд Ольмерт, будущий премьер-министр, сменивший Тедди Коллека на посту мэра в 1993 г., заявил, что его «главная миссия состоит в сохранении целостности города под властью Израиля», – а его победа на муниципальных выборах стала сигналом о том, что Израиль не пойдет на компромисс с Организацией освобождения Палестины в вопросе статуса Иерусалима.
Высказывания арабов отличаются несколько большим разнообразием и выражают более широкую палитру эмоций и отношений. Так, 15 апреля 1990 г. Ясир Арафат – глава Организации освобождения Палестины – сообщил, что «несколько партий предложили ООП создать палестинское государство без Иерусалима». Арафат ответил: «Может быть гибкость в отношении сроков вывода израильских оккупационных войск, но не может быть гибкости, когда дело касается Иерусалима».
24 августа 1992 г. ООП повторила, что Иерусалим является ключом к успеху или провалу мирного процесса: «Без Иерусалима не будет мира в регионе. Мы заявляем, что любая попытка убрать его из любого урегулирования будет категорически отвергнута. Не будет ни конфискации Иерусалима, ни торга по нему, ни отказа от него или его арабского характера, несмотря на интенсивность заговоров и количество жертв». ООП также отметила, что не пойдет ни на какие уступки «по форме или содержанию в отношении Иерусалима» и «не совершит преступления, состоящего в отказе от исламских и христианских святынь или национальных прав палестинского народа».
По мнению короля Марокко Хасана II, арабы пойдут на диалог с Израилем, если тот пообещает вернуть мусульманам контроль над исламскими святынями в городе: «Еврейские и христианские святыни нас не интересуют. Мы хотим свои собственные, вот и все. Если однажды нам скажут, что они будут возвращены, мы будем готовы открыто обсудить статус Иерусалима».
Президент Египта Хосни Мубарак в речи от 6 июня 1992 г., посвященной 25-й годовщине оккупации Иерусалима, подчеркнул, что продолжающаяся израильская оккупация Западного берега не может «ни установить право на землю, ни обрести легитимность». «То, что касается оккупированных палестинских территорий, в равной степени относится и к арабскому Иерусалиму, который составляет неотъемлемую часть этих оккупированных территорий», – добавил Мубарак.
Родственник и советник Ясира Арафата, авторитетный палестинский политик Фейсал аль-Хусейни – сын командира Армии Священной войны Абд аль-Кадира аль-Хусейни и внук иерусалимского мэра Мусы Казема аль-Хусейни, – говорил: «Я люблю Иерусалим. Я страдаю от его разделения. Я вижу два города, один свободный, а другой оккупированный. Наше решение: две столицы в едином городе с открытыми границами и совместным муниципальным управлением». Аль-Хусейни уточнял, что «его восточная часть должна быть столицей Палестины, а западная часть может быть столицей Израиля». Иерусалим для Фейсала аль-Хусейни и тысяч других палестинцев находился в центре мироздания: «Все, что касается переговорного процесса, так или иначе сталкивается с вопросом об Иерусалиме. Если мы говорим о выборах, мы сталкиваемся с Иерусалимом. Если мы говорим о юрисдикции, мы говорим об Иерусалиме».
Одним из умеренных палестинских активистов долгое время считался Сари Нусейбе – дипломат, видный общественный деятель, доктор исламской философии и отпрыск старинной иерусалимской семьи, члены которой до сих пор хранят ключи от храма Гроба Господня, по легенде, полученные от султана Саладина в XII в. Несмотря на общий толерантный имидж, Нусейбе порой делал безапелляционные заявления, например: «Израиль, Перес[319] и Коллек мечтают, что мы отступим в вопросе об Иерусалиме. Мы никогда этого не сделаем. Иерусалим будет арабским, исламским и столицей Палестины».
Король Иордании Хусейн часто говорил западным журналистам: «Святыни Иерусалима должны быть выведены из орбиты попыток установить над ними суверенитет. Они принадлежат только Всемогущему Богу. Священный Город надо отделить от любого временного суверенитета». Монарх с удовольствием упоминал швейцарского католического теолога Ханса Кюнга, убежденного, что иудеям, христианам и мусульманам нужно общее святое место – символ поклонения Богу Авраама и объединяющего начала трех религий, которое якобы помогает преодолеть разногласия и взаимную враждебность. По замечанию Кюнга, для этой цели отлично подходил Купол Скалы на Храмовой горе («Купол Скалы превратится в Купол Примирения»), – и Хусейн не возражал.
Иорданский премьер-министр Абд ас-Салам аль-Маджали – не любивший, в отличие от своего повелителя, рассуждать на отвлеченные темы, – в 1993 г. высказался кратко: «Мы не придем к окончательному решению, которое не включает Иерусалим. Ни араб, ни мусульманин не примут решение, которое не подразумевает возвращение Иерусалима».
Политическое решение для Иерусалима не может быть основано на какой-либо единой формуле, будь то раздел, интернационализация, экстерриториальный статус, кантонизация, совместное управление, двойной суверенитет или что-то еще. Теоретически благодаря переговорам можно создать некий алгоритм, который станет фундаментом урегулирования, – но на практике не удается добиться ничего, кроме трудностей, недоумения и агрессии.
Если провести аналогию с судом царя Соломона применительно к спору о Иерусалиме, то город – это младенец, на которого претендуют разные женщины. Первый вариант – вернуться к разделу, когда евреи живут в еврейской части Иерусалима, а арабы – в арабской. Такая примитивная форма двойной столицы равносильна рассечению младенца пополам – и в итоге он умрет.
Второй вариант – интернационализировать город и передать его под некую форму опеки ООН. Согласно «модели Соломона», это означает вынесение нелепого суждения о том, что либо обе женщины являются матерями ребенка, либо ни одна из них, – и спор продолжится.
Третий вариант – признать суверенитет одного государства либо народа над Иерусалимом. Здесь подразумевается готовность какой-либо из женщин отречься от своих притязаний ради благополучия ребенка, но каждая сторона искренне верит, что Иерусалим по праву принадлежит ей. Порой озвучивается альтернативная идея – признать общеарабский либо общемусульманский суверенитет над Иерусалимом; впрочем, учитывая политические реалии, ее следует считать нежизнеспособной.
Мэр Тедди Коллек и его заместитель Мерон Бенвенисти в свое время придумали систему, основанную на лондонской модели. Она предполагает создание городских районов на базе этнического и географического деления Иерусалима: светские евреи, ортодоксальные евреи, христиане, мусульмане, Армянский квартал и т. д. Жители каждого района избирают собственный городской совет и делегируют своих представителей в общий муниципальный совет Иерусалима. Кажется, что такая система позволила бы каждой общине защищать собственные интересы, сохраняя при этом город под суверенитетом Израиля. Однако в случае с Иерусалимом лондонская модель выглядит запутанной и неудобной. Во-первых, это прямой путь к увеличению числа национальных и религиозных анклавов, что небезопасно. Во-вторых, многие районы имеют смешанное население. В-третьих, даже традиционное административно-территориальное устройство города вызывает немало вопросов (например, почему Старый город не охватывает Храмовую гору, хотя на ее склонах исторически живут люди; почему в Старом городе есть Армянский и Христианский кварталы, если армяне – христиане; кто, когда и зачем вообще придумал разделение Старого города на четыре квартала и т. д.).
Наконец, очередная концепция отсылает к древней истории. После того как Объединенная монархия развалилась на Северное Израильское царство и Иудейское царство, административная столица евреев находилась в Шомроне (Самарии), а духовная – в Иерусалиме. Отсюда возникает мысль сделать политической столицей Израиля Тель-Авив, а столицей арабской Палестины – Хеврон или Наблус, Иерусалим же рассматривается как религиозный центр обоих государств. Естественно, реалистичность этой концепции более чем сомнительна.
Как бы то ни было, существует множество вариантов для решения спора относительно статуса Иерусалима – и сам по себе этот факт уже свидетельствует о том, что ни одно из них не является приемлемым для всех сторон конфликта.
Глава 29
Осажденный город
Действительно ли Иерусалим един? Сделал ли Израиль что-нибудь с 1967 года по настоящее время для объединения города? Есть ли в мире еще одна столица с лагерем беженцев? Есть ли столица, в которой не все ее жители имеют полные и равные права? Мы приняли решение об объединении Иерусалима в 1967 году, но мы ничего не сделали для его объединения. Даже последнее правое правительство не изменило статус города.
Тамир Пардо
Вопреки всем клише о нем, Иерусалим никогда не был городом братской любви и сегодня таковым не является. Это Ноев ковчег христианских монахов в капюшонах, мусульманских шейхов в тюрбанах и евреев в черных лапсердаках. Они проходят друг мимо друга по белокаменным ступеням, и каждый молча созерцает свое грандиозное видение Иерусалима, в котором людям, идущим рядом с ним, нет места.
Томас Фридман
16
июля 2001 г. на открытии XVI Маккабиады (израильского подобия Олимпийских игр) на иерусалимском стадионе «Тедди», названном в честь мэра Тедди Коллека, премьер-министр Ариэль Шарон, – которого величали «современным Иудой Маккавеем», – заявил: «2100 лет назад Маккавеи зажгли факел в Модиине и пронесли его к воротам Иерусалима в борьбе еврейского народа за свободу на своей родине. Тот самый огонь свободы и веры, который не угасал 2000 лет, сегодня передается вам. Вы представляете дух Маккавеев, сражавшихся за Иерусалим, за права и независимость евреев 2167 лет назад».
Несколькими часами ранее, в 1:30, на поле в километре от спортивной арены двое арабов погибли от взрыва бомбы, которую они планировали подложить на стадион во время открытия Маккабиады. Вероятно, один из мужчин принадлежал к палестинской группировке ФАТХ, а другой – к Народному фронту освобождения Палестины (НФОП). Имена сражающихся за Иерусалим изменились, но борьба продолжается – спустя тысячелетия после того, как Маккавеи исчезли с лица земли.
11 июня 1967 г. Моше Даян обратился к израильским солдатам со словами: «Война закончилась. За эти шесть дней мы освободили Храмовую гору. Мы победили врага. Битва отгремела, но кампания далека от завершения. Те, кто восстал против нас, потерпели поражение, но не заключили с нами мира. Вложите свои мечи в ножны, но берегите их, ибо день перековки их на орала еще не близок».
Даян был прав – после войны в Иерусалиме начались многочисленные теракты. В октябре 1968 г. две мусульманки заложили бомбу в кинотеатре «Zion»; их заметили, и устройство было обезврежено. Месяц спустя арабские террористы убили 12 человек, припарковав заминированный автомобиль на рынке Махане Иегуда.
21 февраля 1969 г. бомба сработала в переполненном супермаркете «SuperSol». Через четыре дня боевики НФОП заминировали окно британского консульства (никто не пострадал, хотя помещение было разгромлено. И без того напряженная ситуация обострилась в августе, когда христианин-фундаменталист из Австралии по имени Денис Майкл Рохан – психопат, надеявшийся освободить место для Третьего храма и ускорить Второе пришествие Христа, – поджег Аль-Аксу. Огонь уничтожил деревянный минбар (трибуну), установленную по приказу султана Саладина 800 лет назад, а также повредил потолок и купол мечети. Мусульмане обвинили евреев в помощи Рохану; поползли слухи, что израильские пожарные заливали огонь не водой, а бензином.
На заре 1970-х минирование автомобилей, взрывы гранат и письма-бомбы в Иерусалиме стали прелюдией к Войне Судного дня. Греки и римляне порой атаковали мятежных иудеев в шаббат, когда им запрещалось сражаться. Египет и Сирия позаимствовали эту практику и 6 октября 1973 г. напали на Израиль в Йом-Киппур, День искупления – главный еврейский праздник. Бои гремели далеко от Иерусалима, но их последствия ощущались в городе еще долго. Война Судного дня оказалась для Израиля очень трудной, многие боевые герои 1948 г. и 1967 г. попали в немилость. Арабские страны продемонстрировали, что могут представлять внушительную силу, и видели себя одержавшими важную «моральную победу», которая облегчила унижение от предыдущих проигрышей.
Между тем террористические атаки в Иерусалиме происходили все чаще. Один из самых страшных терактов случился 4 июля 1975 г., когда взорвался холодильник, оставленный на площади Сиона. Ответственность взяла на себя Организация освобождения Палестины (ООП), которой руководил Ясир Арафат. Исторический визит египетского президента Анвара Садата в Иерусалим (1977) не способствовал прекращению насилия.
После того как Рохан поджег Аль-Аксу, Храмовая гора стала центром атак еврейских экстремистов. Они хотели снести мечети и другие постройки, чтобы возвести Третий храм – вслед за Первым храмом Соломона и Вторым храмом Ирода. В 1980 г. раввин Меир Кахане – основатель движения «Ках», признанного террористическим в Израиле и США – был арестован по обвинению в заговоре с целью обстрелять Купол Скалы ракетами. В тюрьме Кахане написал книгу «Они должны уйти», посвященную арабскому вопросу. В апреле 1982 г. еще один иммигрант из Соединенных Штатов, Алан Гудман, открыл огонь из автомата внутри Купола Скалы, убив двух мусульман и ранив еще одиннадцать; на стенах остались следы более чем сотни пуль. В 1984 г. были задержаны 18 ортодоксальных евреев, собиравшихся взорвать Куббат ас-Сахру, они обдумывали этот план четыре года.
Маховик насилия раскручивался по всему Израилю и на оккупированных территориях, росло число погибших и искалеченных, то здесь, то там вспыхивали беспорядки. Наконец 9 декабря 1987 г. разразилась Первая интифада (1987–1993).
Слово «интифада» (араб.) означает «восстание» и в случае Палестины подразумевает бунт арабского населения Западного берега и сектора Газа против израильского угнетения. Первую интифаду, помимо прочего, породила неопределенность в гражданских и политических правах палестинских арабов. В 1948–1967 гг. Западный берег реки Иордан контролировала Иордания, а сектор Газа удерживал Египет. В ходе Шестидневной войны (1967) данные территории захватил Израиль – спустя 20 лет, – но палестинцы, не имевшие ни иорданского, ни египетского гражданства, так и не получили израильские паспорта. Египет и Иордания фактически отказались от этих людей, Израиль тоже не собирался о них заботиться; к тому же палестинцы жаловались на сносы домов, пытки и бессудные расправы со стороны оккупантов. Отдельную проблему представляли еврейские поселения, построенные вопреки международному праву, – с их помощью Израиль осуществлял и поныне осуществляет ползучую аннексию арабских земель.
Первая интифада стала поворотным моментом и для палестинских арабов, и для израильтян, ибо явилась кульминацией гнева и разочарования палестинцев, брошенных «братскими» арабскими странами на произвол судьбы и неспособных создать собственное государство. Она началась стихийно, но быстро приобрела организованный характер. Главным оружием рядовых арабов стали камни, которыми они забрасывали израильтян; отсюда неофициальное название – «война камней» (или «интифада камней»). Поножовщина, гранатометные обстрелы, теракты – все это превратилось в повседневные реалии.
15 ноября 1988 г. Палестинский национальный совет Организации освобождения Палестины принял Декларацию независимости Государства Палестина с центром в Иерусалиме: «Палестинский национальный совет во имя Аллаха и палестинского арабского народа настоящим провозглашает создание Государства Палестина на нашей палестинской земле со столицей в Священном Иерусалиме (Аль-Кудс аш-Шариф)».
Первые годы интифады выдались самыми жестокими, особенно после обнародования Декларации независимости Палестины. Только с января по июнь 1989 г. иерусалимская полиция сообщила о 562 забитых камнями автобусах и автомобилях, 97 поджогах и 70 взрывах зажигательных бомб. Беспорядки в Восточном Иерусалиме и в районе Храмовой горы происходили ежемесячно, а иногда и еженедельно.
Мотивы палестинского руководства, поощрявшего Первую интифаду, ясны из речи, которую произнес Ясир Арафат 31 декабря 1992 г.: «Наш народ, о братья и друзья, является действующим вулканом на Ближнем Востоке, который успокоится лишь тогда, когда один из юношей революции и интифады поднимет флаг нашего государства над Иерусалимом и нашей родной Палестиной. Авангард нашей революции, движение ФАТХ, доказало, что нет пути назад ни в джихаде за Палестину, ни в борьбе за родину, ни в мученичестве».
В период между интифадами – с 1993 г. по 2000 г. – насилие в Иерусалиме и других израильских регионах продолжалось, хотя и в меньшей степени. За это время случилось несколько важных событий. Прежде всего, осенью 1993 г. представители Израиля и Палестины подписали Декларацию принципов о временных мерах по самоуправлению, позже названную соглашениями в Осло. Они рассматривались как первый существенный шаг к миру в регионе. ООП признала право Государства Израиль на существование в условиях мира и безопасности, а Израиль признал ООП представителем палестинского народа. После этого интифада сошла на нет, а израильский премьер-министр Ицхак Рабин и палестинский лидер Ясир Арафат получили Нобелевскую премию мира. На Западном берегу и в секторе Газа была создана Палестинская национальная администрация (ПНА) со столицей в Рамалле, и Арафат стал ее первым президентом.
В дополнение к надеждам на спокойствие, порожденным соглашениями в Осло, Израиль и Иордания подписали мирный договор (1994). Но палестинцы не отказались от своей цели – создания собственного независимого государства с одновременным уничтожением Израиля. Подобно тому как «Иргун» и «Лехи» осуществляли взрывы и убийства в 1930–1940-х гг., чтобы вынудить британцев покинуть Палестину, так и ХАМАС, палестинский «Исламский джихад», ФАТХ и другие группировки не сложили оружие и все чаще прибегали к насилию, дабы изгнать израильских оккупантов с земли, которую они считали своей.
Слово «фатх» (араб.) означает «завоевание», а также является перевернутой аббревиатурой наименования организации – «Харакат ат-тахрир аль-ватанийе аль-Фаластинийе» (араб. – движение за национальное освобождение Палестины). Оно было основано Ясиром Арафатом во второй половине 1950-х гг., но официальной датой рождения организации считается 1 января 1965 г. – день проведения первой террористической операции на территории Израиля. ФАТХ превратилось в доминирующую партию ООП, его члены присутствуют в нынешнем политическом руководстве Палестины, и им приписывают координацию Второй интифады.
Слово «хамас» (араб. – рвение, усердие) также представляет собой аббревиатуру от полного названия группировки – «Харакат аль-мукавама аль-исламийя» (араб. – движение исламского сопротивления). ХАМАС возник в декабре 1987 г. – вскоре после начала Первой интифады, – на базе ячеек египетских «Братьев-мусульман»* в секторе Газа. Наряду с палестинским «Исламским джихадом» он вышел на передний план восстания.
В 1990-е гг. боевики активно использовали смертников. Кроме того, они объявили всех израильтян военными, апеллируя ко всеобщей воинской повинности в еврейском государстве, – и тем самым оправдали теракты, утверждая, что в Израиле нет гражданского населения. ХАМАС взял на себя ответственность за самоподрыв террориста 25 февраля 1996 г. в автобусе № 18 возле Центрального автовокзала Иерусалима. Месяц спустя еще один смертник взорвался на том же маршруте, когда автобус пересекал Яффо-роуд.
Вторая интифада – «интифада Аль-Аксы» (2000–2005) – грянула после того, как 28 сентября 2000 г. Ариэль Шарон, тогда еще лидер израильской оппозиции, посетил Храмовую гору под охраной сотни вооруженных солдат и полицейских. Ясир Арафат заявил на экстренном саммите Лиги арабских государств 21 октября 2000 г. в Каире: «Непосредственной причиной проведения этого внеочередного саммита является волна дикого насилия, которому подвергся наш палестинский народ. Эта волна началась, когда Шарон осквернил мечеть Аль-Акса и ее территорию. Этим преднамеренным шагом, предпринятым совместно с израильским правительством, Шарон зажег искру, которая распространилась из Иерусалима в каждый арабский, мусульманский и христианский город и в каждую деревню. Этот визит был не просто мимолетным актом, подобным тем, которые совершали поселенцы против наших святых мест; он создал новое измерение в арабо-израильской борьбе. Напоминаю, что, когда он [Шарон] был министром обороны, а до этого министром в прошлых правительствах, а также командующим армией, ему запрещалось посещать такие святыни. Следовательно, то, что произошло, было спланировано в сговоре с израильским правительством».
Некоторые палестинские активисты и официальные лица позже говорили, что интифада не была спонтанной и Арафат планировал новую кампанию против Израиля – вероятно, с июля 2000 г. Есть версия, что палестинцы просто воспользовались визитом Шарона на Храмовую гору как предлогом (в частности, об этом рассказывал Марван Баргути). Согласно другим сообщениям, роль Арафата в организации интифады преуменьшалась – если верить этой версии, то он даже был недоволен кровопролитием. Ариэль Шарон поднялся на Храмовую гору в сентябре 2000 г., затем произошли беспорядки, но продолжительное насилие в Иерусалиме не вспыхивало до тех пор, пока Шарон не занял кресло премьер-министра в феврале 2001 г. Ситуация усугублялась израильской политикой ликвидации важных членов палестинских террористических группировок – и палестинскими «актами возмездия» после каждого убийства.
Бомба, взорвавшаяся в Иерусалиме через два дня после того, как Шарон стал премьер-министром, положила начало длительному периоду нападений на город и его жителей. Лидеры ФАТХ предупреждали, что «интифада обострится, если Шарон выиграет выборы». ХАМАС пригрозил «усилить интифаду», а палестинский «Исламский джихад» – «атаковать цели в Израиле в ближайшие дни». Заминированные автомобили взлетали в воздух, и террористы-смертники подрывали себя в общественных местах с февраля 2001 г. по июль 2002 г. Затем последовал период относительного затишья, но он был прерван очередным взрывом в ноябре 2002 г., а затем серией терактов в мае, июне, августе и сентябре 2003 г. Местами самых известных и кровавых из них стали пиццерия «Sbarro» (август 2001 г.), пешеходная улица Бен-Йехуда (декабрь 2001 г.), ультраортодоксальный район Бейт Исраэль, кафе «Moment» (март 2002 г.) и столовая Еврейского университета (июль 2002 г.). Женщины-смертницы, впервые появившиеся в Иерусалиме во время теракта на Яффо-роуд в январе 2002 г., были новыми персонажами в арабо-израильской войне – хотя казалось, что древний город уже видел все возможные формы варварства за свою тысячелетнюю историю.
В бесконечных циклах «иерусалимского насилия» прослеживается константа: подавляющее большинство серьезных конфликтов в городе или вокруг него вызвано желанием контролировать главное сакральное место – Храмовую гору (Харам аш-Шариф). Иудаизм, христианство и ислам считают Иерусалим Священным Городом, но, как показывает история, любое его завоевание представителями какой-либо религии носит временный характер, поскольку другие не мирятся с этим и делают все для того, чтобы овладеть Иерусалимом. В июле 2004 г. Ясир Арафат сказал Биллу Клинтону: «Иерусалим будет освобожден – если не сейчас, то позже: через пять, десять или сто лет». Сторонники Арафата думали точно так же; когда он вернулся из США в Газу после неудачных переговоров, один из палестинских демонстрантов размахивал плакатом с надписью: «Иерусалим перед нашими глазами, завтра он будет в наших руках».
И палестинцы, и израильтяне уверены, что имеют законные права на одни и те же объекты. И те и другие объявили Иерусалим столицей своего государства: израильтяне – в 1948 г., палестинцы – в 1988 г. Ни один переговорщик не может отказаться от претензий на город. В Кэмп-Дэвиде Арафат заявил Клинтону: «Я не могу предать свой народ. Ты хочешь прийти на мои похороны? Я лучше умру, чем соглашусь на суверенитет Израиля над Харам аш-Шариф. Я не войду в арабскую историю как предатель». Месяц спустя Эхуд Барак фактически повторил слова своего врага: «Ни один израильский премьер-министр никогда не передаст исключительный суверенитет над Храмовой горой [арабам]. Это колыбель и сердце самобытности еврейского народа на протяжении 3000 лет».
Прошлое Иерусалима будет и впредь использоваться политиками и военными для пропаганды конфликтов. Мерон Бенвенисти описывает это как «привычку всегда возвращаться в карьер истории, чтобы откапывать аргументы, которые должны помочь им [израильтянам и палестинцам] в нынешних спорах». 26 января 2002 г. – через шесть месяцев после того, как Ариэль Шарон обратился к памяти Маккавеев на церемонии открытия XVI Маккабиады, – Ясир Арафат призвал палестинцев к «джихаду и мученической смерти». Спустя 20 месяцев – после взрыва в кафе «Hilel» в сентябре 2003 г., – он заявил толпе ликующих единомышлеников: «Наши люди не капитулируют и не встанут на колени, пока один из наших мальчиков или одна из наших девочек не поднимет палестинский флаг над куполами и церквями Иерусалима». Толпа ответила: «В Иерусалим идем, миллионы мучеников!»
Смерть Ясира Арафата (2004) и Ариэля Шарона (2014) ничего не изменила в борьбе за город – тем более что в самом Иерусалиме тоже непростая обстановка. Израиль расстался с некоторыми приобретениями, полученными в ходе Шестидневной войны (например, вернул Синайский полуостров Египту в 1982 г. и покинул Газу в 2005 г., демонтировав еврейские поселения и эвакуировав их жителей) – но не собирается отказываться от Голанских высот, Западного берега и Восточного Иерусалима. Между тем 56 лет назад израильтяне расширили город за счет десятков прилегающих арабских деревень и даже лагеря палестинских беженцев Шуафат, которые были включены в муниципальную территорию Иерусалима. Результат этого оказался довольно плачевным.
Шуафат – единственный лагерь палестинских беженцев в Израиле. Он зажат между двумя еврейскими кварталами – Писгат-Зеэв на севере и Гиват-Царфатит на юге. На западе лагерь граничит с одноименным арабским районом Шуафат, который расположен в Восточном Иерусалиме, и небольшим палестинским городом Аната (он находится уже за пределами Иерусалима). Сегодня в лагере Шуафат проживают примерно 20 000 человек, они считаются постоянными жителями Израиля, но не имеют израильского гражданства.
История лагеря Шуафат начинается в первой половине 1960-х гг. В январе 1964 г. Иерусалим впервые в истории посетил Папа Римский (тогда – Павел VI), и в рамках подготовки к столь знаменательному событию город лихорадочно благоустраивали. На тот момент Западный берег реки Иордан и Восточный Иерусалим контролировали иорданцы. Готовясь к визиту понтифика, они создали лагерь Шуафат на северо-востоке Иерусалима и переселили туда местных палестинских арабов, которые обитали в иерусалимских трущобах после Первой арабо-израильской войны (1947–1949).
В 1967 г. Израиль победил в Шестидневной войне и присоединил Восточный Иерусалим и Западный берег – вместе с десятками соседних арабских поселений. Тогда в лагере Шуафат проживало около 3500 человек, они получили статус жителей Израиля – но не гражданство.
Вскоре Шуафат превратился в крайне неблагополучный район Восточного Иерусалима. Если другие арабские районы (например Кафр-Акаб) прежде являлись деревнями, то обитатели Шуафата лишились земли и домов еще в 1940-х гг. Соответственно, им приходилось искать работу, которой на всех не хватало, и заниматься низкоквалифицированным трудом, который плохо оплачивался. Соседство с палестинскими территориями тоже негативно влияло на жизнь Шуафата и других приграничных районов Восточного Иерусалима. Совокупный итог хорошо известен – грязь, нищета, стихийный самозастрой, наркоторговля, незаконный оборот оружия.
После Второй интифады (2000–2005) израильские власти физически разделили «единый и неделимый» Иерусалим «забором безопасности». Ряд арабских районов обнесли стеной и установили на входе контрольно-пропускной пункт. Местные жители оказались отрезанными от «основного Иерусалима» и ездят туда через КПП. Все это происходит в пределах города, который Израиль называет своей столицей.
Сейчас лагерь Шуафат кардинально отличается от других городских кварталов, причем в худшую сторону. Будучи юридически частью Иерусалима, он окончательно превратился в гетто. Хаотичное строительство, антисанитария, горы мусора, вооруженные люди на улицах, высокий уровень преступности, будничное насилие, нищета – вот повседневность обитателей Шуафата. Израильские власти могут в любой момент ввести в лагере комендантский час или заблокировать выезд из него, тем самым заперев 20 000 человек (не имеющих гражданства ни одного государства) в этой «черной дыре» Иерусалима, которая не приспособлена для нормальной жизни, но десятилетиями является частью Израиля и официально подотчетна иерусалимской мэрии.
Урбанизация для деревенских жителей – долгий, сложный и болезненный процесс даже при относительно благополучных условиях. В случае же с Восточным Иерусалимом в качестве фона выступили: арабо-израильская война и арабо-израильский конфликт в целом; захват Израилем земель с априори враждебно настроенным населением; их присоединение к городу (Иерусалиму) – что подразумевает совершенно иной образ жизни, иные источники заработка и т. д.
Местным арабам предложили израильское гражданство, но они в большинстве своем, естественно, отказались и до сих пор имеют статус резидентов. На данный момент около 40 % жителей Иерусалима не являются гражданами Израиля и никоим образом не ассоциируют себя со страной, в которой живут.
Израиль десятилетиями говорит и показывает арабам из Восточного Иерусалима, что они – чужие (хотя он пришел к ним, а не наоборот). Израиль не инвестирует в развитие Восточного Иерусалима и не делает ничего для того, чтобы его собственная столица стала воистину «единой и неделимой». Израиль не выдает разрешения на строительство в Восточном Иерусалиме – отчего местные жители занимаются самостроем без соблюдения каких-либо норм, школы возводятся на иорданские деньги, а дети в них учатся по учебникам, одобренным палестинской стороной. Во многие районы Восточного Иерусалима не приезжают электрики, пожарные и мусорщики, там нет больниц, детских и спортивных площадок, функционирующей канализации и нормальной легальной работы. «Скорая помощь» в Восточный Иерусалим скорее примчится из палестинской Рамаллы, чем из собственно Иерусалима – хотя эти районы контролируются властями Израиля и иерусалимским муниципалитетом.
У Израиля нет идей по поводу того, как навести порядок в самом Иерусалиме – и что делать с его восточной частью. Это очень криминальная, маргинальная и взрывоопасная зона. К тому же в Восточном Иерусалиме хватает проблемных районов, которые раньше не были деревнями. Пример – некогда элитный Шейх-Джаррах, также присоединенный к Иерусалиму в 1967 г. В Шейх-Джаррахе годами бушуют споры между евреями и арабами (арабы утверждают, что евреи выгоняют их из домов, а евреи – что купили недвижимость у арабов, но те не хотят уходить). Если же вспомнить, что большая часть нынешнего населения Шейх-Джарраха – это арабские беженцы и их потомки, изгнанные из иерусалимского района Тальбия в 1948 г., то ситуация выглядит еще печальнее.
Проблема разделения Иерусалима связана отнюдь не только со статусом святых мест и Старого города. Спор вокруг Иерусалима – это спор о деньгах и недвижимости, о преступлениях (реальных и мнимых), об интеграции и сохранении идентичности, о перспективах диалога и его фактическом отсутствии, о роли государства в жизни общества и его способности (либо неспособности) коммуницировать с разными социальными слоями, а также о многом другом. Это центр арабо-израильского конфликта во всех проявлениях, его суть и сердце. Сегодня Иерусалим, вопреки израильскому законодательству, разделен как никогда – национально, религиозно, идеологически, экономически, политически, физически, наконец (забором и КПП). Аннексировав арабские деревни, Израиль официально вычленил их из состава Западного берега и присоединил к своей столице, но это не принесло никому ничего хорошего. Арабо-израильский конфликт, напротив, усугубился, оброс новыми противоречиями, обидами и претензиями. Ибо спор о статусе Иерусалима – это спор о добре и зле, а их понимание у обеих сторон конфликта принципиально различается.
Заключение
Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
Мф. 12:25
Иерусалим живет так, будто в нем нет живых людей. Иерусалим не заботится о судьбе живущих в нем людей. Иерусалим – Земля Обетованная – как старая женщина, которая пересматривает фотографии своих прежних любовников: она очень скучает по ним и не обращает никакого внимания на людей, ищущих ее внимания сегодня. Вот как я чувствовал себя в Иерусалиме, когда жил там.
Меир Шалев
Будучи одним из древнейших городов на земле, Иерусалим пережил многое. Его слава – это слава давно минувших эпох. Его песни – это гимны Иудейского царства. Его пища – кухня Арабского халифата. Сказки и легенды о нем слагали от Аравии до Бессарабии. Подобно Мекке, Иерусалим есть точка притяжения. Он манит людей, не обещая им ничего взамен.
Иерусалим не только сакрализирован, но и крайне мифологизирован. Зачастую невозможно разобраться, что в его истории правда, а что – вымысел или фальсификация. Например, по мнению некоторых израильских археологов (Исраэля Финкельштейна, Зеэва Герцога и др.), археологических доказательств существования Объединенной монархии попросту нет, а Давид и Соломон правили маленькими племенными княжествами в Хевроне и Иерусалиме соответственно (однако Иерусалим, будучи крупным поселением, не имел ни грандиозного храма, ни царского дворца). Но все это неважно, ибо для восточного человека главное – память, причем не только историческая, но и мифологическая. Если на Западе тысячелетние легенды предаются забвению, то на Ближнем Востоке они по-прежнему играют колоссальную роль. Притязания Израиля на Эрец-Исраэль, включающие непременную апелляцию ad Solomonum («ко временам царя Соломона»), кажутся евреям совершенно обоснованными – несмотря на то что Соломона в том виде, в котором он описан в Библии, вероятно, никогда не существовало. В этом плане претензии конфликтующих сторон мало чем отличаются друг от друга – ибо подобно тому, как евреи считают палестинских арабов врагами и террористами, так и подавляющее большинство арабов и мусульман видит в Израиле незаконное сионистское образование, оккупирующее исламские земли.
Примечательно и то, что на протяжении тысячелетий многие желали обладать Иерусалимом, но мало кто заботился о нем. Длительные периоды заброшенности и запустения чередовались с краткими промежутками, когда Иерусалим развивался. Тем не менее сегодня он является одним из беднейших городов Израиля – пусть и густонаселенным, популярным у иностранных туристов и дорогим для проживания. Впрочем, у Иерусалима, как у любого сакрального места, есть два измерения. Это эсхатологический город, находящийся сразу в начале и конце времен. Если реальный Иерусалим не раз умирал и возрождался, то идеальный Иерусалим не умрет никогда.
Подобно израильтянам и палестинцам, участвующим в нынешней борьбе, те, кто ранее сражался за Иерусалим на протяжении веков, тоже думали, что лишь они имеют данное Богом право владеть городом. Но утверждать, что тот или иной народ имеет историческое или религиозное право собственности на Иерусалим – значит отрицать обоснованные притязания других народов. Всякий раз захватчики падали под ударами нового поколения завоевателей. Обладание Иерусалимом в определенный отрезок времени – даже в течение десятков или сотен лет – не является и не может являться веским аргументом в пользу неотъемлемого права собственности на него ни в настоящем, ни в будущем. Ни у кого нет суверенитета над историей.
Поэтому Иерусалим остается осажденным городом. Народы с разными верованиями и устремлениями опять сражаются за один и тот же клочок земли. Когда-нибудь, возможно, сбудется пророчество из Книги Исаии: «Говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему, что исполнилось время борьбы его…» (Ис. 40:2). Однако сейчас в Иерусалиме – пожалуй, в большей мере, чем где бы то ни было на земле, – нет ни настоящего, ни будущего; только прошлое, повторяющееся снова и снова.
8 июля 2023 г., Багдад
Географический вокабуляр
Анатолия (Малая Азия) – полуостров в Западной Азии, самый западный выступ азиатского континента.
Арабский халифат – собирательное название теократических мусульманских государств, возникших в результате арабских завоеваний VII–IX вв. и возглавляемых халифами. Включает в себя Праведный халифат (632–661), Омейядский халифат (661–750) и Аббасидский халифат (750–945, 1124–1258).
Вавилон – первый мегаполис в истории человечества; располагался в исторической области Аккад на территории Древней Месопотамии.
Великая Сирия – Левант. Помимо географического значения, Великая Сирия подразумевает также арабский ирредентистский проект, нацеленный на создание большого арабского королевства со столицей в Дамаске, как это было в Омейядском халифате.
Галилея – историческая область на севере Израиля, на границе с Ливаном. На западе граничит со Средиземным морем, на востоке – с Иорданской долиной, на юге – с Изреельской долиной. Традиционно делится на Верхнюю и Нижнюю Галилею.
Западный берег реки Иордан – регион на Ближнем Востоке, являющийся (наряду с сектором Газа) одной из двух частей частично признанного арабского Государства Палестина; подразумевает Иудею и Самарию, включая Восточный Иерусалим.
Идумея (Эдом) – историческая область и царство на юге Израильского нагорья. На севере граничит с Иудеей, южной оконечностью Мертвого моря и страной Моав, на востоке – с пустыней Южного Заиорданья, на юге – с заливом Акаба, на западе – с Синайским полуостровом. В древности была населена семитским этносом идумеев (едомитян).
Иерихон – город на Западном берегу реки Иордан.
Изреельская долина – долина в Нижней Галилее (Израиль).
Иордан – река на Ближнем Востоке; берет начало у подножия горы Хермон, протекает через озеро Кинерет, впадает в Мертвое море; в нижнем течении представляет собой естественную границу между Израилем и Иорданией.
Иудея – обширная историческая область Ханаана к югу от Самарии. Расположена в Израиле.
Левант – историческая область на востоке Средиземного моря, охватывающая территории Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Иордании и Египта.
Месопотамия (Междуречье, Двуречье) – историческая область в долине Тигра и Евфрата.
Мидия – историко-географическая область, охватывавшая северо-запад современного Ирана и юго-восток Турции; была населена мидийцами (мидянами) – древним народом иранского происхождения.
Моав – историческая область в Западной Иордании, населенная моавитянами (родственным израильтянам семитским племенем).
Негев – пустыня, занимающая около 60 % территории Израиля.
Палестина – историческая область на Ближнем Востоке; охватывает территорию современных сектора Газа, Израиля, Голанских высот, Западного берега реки Иордан, Иордании, а также отчасти Ливана и Сирии.
Перея (Галаад) – историческая область на Ближнем Востоке, расположенная в основном на территории современной Иордании.
Плодородный полумесяц – собирательное название Леванта и Месопотамии.
Самария – область в центральной части исторической Палестины, которая граничит с Иудеей на юге и Галилеей на севере.
Сирийская пустыня – пустыня на Ближнем Востоке; находится на территории Сирии, Иордании, Ирака и Саудовской Аравии.
Содом и Гоморра – города, которые, согласно Библии, были уничтожены Богом за грехи их жителей.
Трансиордания – историческое название региона без фиксированных границ, который располагался к востоку от реки Иордан. Сегодня примерно соответствует территории Иордании.
Ханаан – западная часть Плодородного полумесяца. В библейские времена под Ханааном понималась страна, простирающаяся от северо-западной излучины Евфрата и от Иордана – до Средиземного моря. Сегодня эта территория поделена между Сирией, Ливаном, Израилем и Иорданией.
Эрец-Исраэль (Земля Израильская, Земля Обетованная, Святая Земля) – согласно Библии, земля, дарованная Богом еврейскому народу в Ханаане. В наши дни на территории Эрец-Исраэль находятся Израиль, часть Южного Ливана, западная часть Иордании, часть Сирии, а также территории частично признанного Государства Палестина – Иудея и Самария (Западный берег реки Иордан) и сектор Газа. Таким образом, Эрец-Исраэль не идентичен ни территории современного Израиля, ни территории древних еврейских царств.
Библиография
Литература на русском языке
Антиох Стратиг. Пленение Иерусалима. СПб., 1909.
Армстронг К. Иерусалим: Один город – три религии. М., 2012.
Деяния франков и прочих иерусалимцев. Новосибирск, 2010.
Ибн аль-Асир. Полный свод истории (Избранные отрывки). Ташкент, 2006.
Ибн аль-Каланиси. История Дамаска. М., 1975.
Мишо Ж.-Ф. История Крестовых походов. М., 2004.
Мортон Г. В. От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку. М., 2011.
Раймунд Ажильский. История франков, которые взяли Иерусалим. М., 2009.
Рансимен С. Завоевания крестоносцев. Королевство Балдуина I и франкский Восток. М., 2020.
Себаг-Монтефиоре С. Иерусалим. Биография. М., 2017.
Твен М. Простаки за границей. М., 1984.
Фульхерий Шартрский. Иерусалимская история. СПб., 2020.
Хилленбранд К. Крестовые походы. Взгляд с Востока: мусульманская перспектива. СПб., 2008.
Эпштейн А. Д. Израиль и (не)контролируемые территории: уйти нельзя остаться. М., 2008.
Эсбридж Т. Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую Землю. М., 2013.
Якушев М. Антиохийский и Иерусалимский патриархаты в политике Российской империи. 1830-е – начало XX века. М., 2014.
Публикации на иностранных языках
Blum, T. Y. The Juridical Status of Jerusalem. Jerusalem, 1974.
Boas, A. J. Jerusalem in the Time of the Crusades: Society, Landscape and Art in the Holy City under Frankish Rule. London, 2001.
Cattan, H. The Question of Jerusalem. London, 1980.
Cline, E. H. Jerusalem Besieged: From Ancient Canaan to Modern Israel. Ann Arbor, 2010.
Gilmor, D. The Dispossessed: The Ordeal of the Palestinians, 1917–1980. London, 1980.
Horowitz, E. “The Vengeance of the Jews Was Stronger Than Their Avarice”: Modern Historians and the Persian Conquest of Jerusalem in 614 // Jewish Social Studies, Vol. 4, № 2, 1998.
Indinopulos, T. A. Jerusalem: A History of the Holiest City as seen Through the Struggles of Jews, Christians, and Muslims. Chicago, 1994.
Indinopulos, T. A. Jerusalem Blessed, Jerusalem Cursed: Jews, Christians and Muslims in the Holy City from David’s Time to Our Own. Chicago, 1991.
Klein, M. Lives in Common: Arabs and Jews in Jerusalem, Jaffa and Hebron. Oxford, 2014.
Kollek, T. For Jerusalem: A Life. New York, 1978.
Kollek, T., Pearlman, M. Jerusalem: Sacred City of Mankind: A History of Forty Centuries. Jerusalem, 2021.
Lawler, A. Under Jerusalem: The Buried History of the World’s Most Contested City. New York, 2021.
Lemire, V., Berthelot, K., Loiseau, J., Potin, Y. Jerusalem: History of a Global City. Oakland, 2023.
Maalouf, А. Les Croisades vues par les arabes. Paris, 1983.
Mack, M. Jerusalem: City of the Book. New Haven, 2019.
Oren, M. Six Days of War: June 1967 and the Making of the Modern Middle East. Oxford, 2002.
Potter, A. J. The History of Jerusalem: Its Origins to the Early Middle Ages. London, 2020.
Sekulow, J. Jerusalem: A Biblical and Historical Case for the Jewish Capital. New York, 2018.
Silberman, N. A., Finkelstein, I. The Bible Unearthed: Archaeology’s New Vision of Ancient Israel and the Origin of Its Sacred Texts. New York, 2002.
Smith, G. A. The Historical Geography of the Holy Land. London, 2022.
Teller, M. Nine Quarters of Jerusalem: A New Biography of the Old City. New York, 2022.
The Chronicle of Ibn al-Athir for the Crusading Period from al-Kamil fi’l-Ta’rikh, vol. 3, translated by D. S. Richards. London, 2010.
Wilken, R. L. The Land Called Holy: Palestine in Christian History and Thought. New Haven, 1992.
Иерусалим в атласе Дирка ван Дер Хагена. Около 1690 г.
Старинный план Иерусалима, изданный Яном ван Ягеном в 1770-х гг.
Дэвид Робертс. Вид на Храмовую гору. 1839 г.
Дэвид Робертс. Храм Гроба Господня. 1839 г.
Бассейн Мамилла и прилегающее кладбище Мамилла. 1854 г.
Густав Бауэрнфайнд. Иерусалим. 1880-е гг. Художник жил в Немецкой колонии
Храм Гроба Господня. 1880-е гг. На фасаде видна Недвижимая лестница
Вид на гору Сион. Фото сделано между 1896–1914 гг.
Открытка, посвященная визиту кайзера Вильгельма II в Иерусалим
Американская колония Иерусалима. 1903 г.
Квартал Муграби. 1917 г.
Евреи молятся у Стены Плача до сноса квартала Муграби. Рубеж XIX–XX вв.
Мэр Иерусалима Хусейн аль-Хусейни (в центре) сдает город британцам, 9 декабря 1917 г.
Генерал Эдмунд Алленби входит в Иерусалим, 11 декабря 1917 г.
Часовая башня у Яффских ворот. 1918 г.
Иерусалимскую часовую башню возвели в 1907 г. Султан Абдул-Хамид II строил часовые башни в Стамбуле, Измире, Бейруте, Триполи, Каире, Багдаде, Дамаске, Алеппо и других городах. Немецкие союзники лишь подстегнули увлечение султана – так, кайзер Вильгельм II подарил своему восточному «коллеге» партию часов, которые были установлены в исторической Палестине – в Яффе, Хайфе, Цфате, Акко, Наблусе и Иерусалиме. После Первой мировой войны британцы решили избавиться от часовой башни возле Яффских ворот. С их точки зрения, сооружение в западном стиле уродовало библейский облик священного города, поскольку представляло собой не блестящий образец мусульманской архитектуры, но посредственную исламскую имитацию архитектуры европейской. Если другие османские часовые башни были гармонично стилизованы под минареты, то иерусалимская, с точки зрения британцев, хорошо смотрелась бы на площади какого-нибудь английского городка – но никак не Иерусалима. Впрочем, ни один мэр не пожелал заполучить это здание в свой муниципалитет. Наконец в 1922 г. башню попросту разрушили.
Отсюда берет начало популярная легенда, согласно которой часовой механизм якобы являлся «уникальным» и «палестинским», но англичане увезли его в Лондон и вставили в Биг-Бен. В 2021 г. палестинцы даже потребовали у британцев вернуть Биг-Бен – истинное палестинское наследие, украденное колонизаторами
Женщина смотрит на Иерусалим с Елеонской горы. 1918 г.
Улица Давида. 1919 г.
Армянские сироты из иерусалимского приюта «Араратян» в Аддис-Абебе. 1925 г. Многие армяне бежали в Иерусалим, спасаясь от геноцида, устроенного турками.
В 1922 г. 40 армянских сирот стали воспитанниками приюта «Араратян» при монастыре святого Иакова, и детей стали обучать музыке.
Через несколько лет приют посетил наследный эфиопский принц Рас Тафари (будущий император Хайле Селассие I). Он был поражен музыкальным талантом детей и с разрешения армянского патриарха забрал юных музыкантов в Аддис-Абебу для создания первого в истории страны государственного оркестра.
Оркестр получил название «Абпа личоче» (что в переводе с амхарского языка означает «Сорок детей»), его возглавил Геворг Налбандян. Позже он по личной просьбе Хайле Селассие написал гимн Эфиопии.
Армяне популяризовали в Эфиопии духовые инструменты. Кроме того, к «Абпа личоче» тянутся корни современной эфиопской музыки, а члены оркестра, занимаясь преподаванием, воспитали целую плеяду эфиопских исполнителей, работающих в разных жанрах – от фолка до блюза.
Мекка: биография загадочного города
Во внутреннем оформлении использованы фотографии:
Osama Ahmed Mansour, REEDI, Nurlan Mammadzada, Zurijeta, IZZ HAZEL, Andrew V Marcus, elfoly, Zull Must, Hafizzuddin, nikjuzaili, Sony Herdiana, Leysanl, SAMAREEN, Andrew V Marcus, Anoh /Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com
Книга выходит в авторской редакции
Мнение автора не всегда совпадает с мнением редакции
Предисловие
Едва ли найдется человек, который не слышал о Мекке. Но что мы о ней знаем?
Мекка – это священный исламский город. Туда стремятся мусульманские паломники со всего мира. Паломничество (хадж) в Мекку является одним из пяти столпов ислама. Это духовная обязанность каждого мусульманина.
Совершить хадж не так-то просто. Он требует серьезных физических усилий и материальных затрат. Из века в век мусульмане прибывают в Мекку, претерпевая всяческие лишения. Прогресс и модернизация не облегчают паломничество. Но пилигримов становится только больше. Жара, болезни, несчастные случаи, смерть в пути и другие препятствия не останавливают страждущих. Миллионы мусульман мечтают посетить Мекку и годами готовятся к этому знаменательному событию.
В чем же секрет притягательности священного города? Возможно, в том, что Искра Божья – в страдании. Оно лежит в основе любой религии, И Мекка дает возможность получить эту Искру Божью, Об этом свидетельствует ее тысячелетняя история,
Мекка возникла в незапамятные времена. Она пережила столкновения бедуинских племен, смену бесчисленных правителей, эпоху Арабского халифата и Мамлюкского султаната, период османского влияния, попытки вестернизации, Мекка кардинально изменила свой внешний облик, но ни на йоту не изменилась в своей сути. Сегодня она остается такой же величественной, желанной, непознанной и недосягаемой, как и сотни лет назад. Эту тайну невозможно постичь. Но можно проследить историю священного города и ее жителей через призму веков. Современный саудовский богослов Сулейман аль-Ульван однажды сказал: «Хадисы, сообщаемые о достоинствах Шама [Сирии], связаны с землей и ее жителями, однако хадисы, сообщенные о Мекке и Медине, связаны с землей, а не с жителями».
В настоящей работе автор ставит цель объективно показать историю Мекки и мекканцев. Эта книга – впрочем, как и любая другая – подобна зеркалу: каждый видит в ней то, что хочет и готов увидеть.
Sapienti sat.
Глава 1
Долина плача
Воистину, первым домом, который воздвигнут для людей, является тот, что находится в Бекке (Мекке). Он воздвигнут как благословение и руководство для миров. Коран (3:96)
* * *
На небе занималась заря. Восточный город просыпался. Торговцы открывали свои лавки. Воздух наполнялся ароматами специй и благовоний. На базарную площадь прибыл караван, груженный шелками, вином и золотом. За верблюдами тянулась длинная вереница скованных друг с другом рабов.
Из города вышел человек и направился на северо-восток. Дойдя до горы, он начал восхождение и вскоре достиг точки, после которой угол подъема резко увеличивался. Путешественник решил передохнуть. Он стоял и смотрел на город, раскинувшийся внизу и окруженный горами. Он смотрел на Мекку,
Человека звали Мухаммед. А вот у Мекки было много имен.
Ее называли «аль-Балад» – «главный город», поскольку Мекка была важным урбанистическим и коммерческим центром Ближнего Востока, Ее называли «аль-Кария» – место, куда люди стекаются, как вода – в водохранилище. В библейской традиции Мекка известна как «Бакка» – «долина плача», это наименование есть в Ветхом Завете: «Проходя долиною плача, они открывают в ней источники, и дождь покрывает ее благословением» (Пс 83:7). Древнееврейское слово «бака» означает «плачущий» – в то время как арабское слово «бакка» переводится как «недостаток воды». Эта местность действительно была жаркой и пустынной. Греки – жители плодородного Средиземноморья – называли ее «долиной плача», ассоциируя засуху с голодом, бедой и скорбью.
Ключевым пунктом паломничества в долине Бакка была постройка, именуемая Кубом, или, по-арабски, Каабой. Она представляла собой основное святилище доисламского Хиджаза (Западной Аравии). В центре Каабы находился идол Хубала. Хубал являлся важным божеством древнеарабского языческого пантеона – повелителем грозы и дождя. За пределами Каабы стояли другие идолы. Там же закалывали жертвенных животных – но в святилище и на прилегающей к нему территории запрещалось ссориться и проливать кровь. Аравийские племена строго соблюдали запрет. Все они поклонялись разным богам, но чтили Каабу. Кроме того, считалось, что оскорбивший Хубала в наказание заболеет проказой или потеряет рассудок,
В лингвистике много примеров того, как географические названия трансформируются в результате их заимствования другими языками. С течением времени некоторые буквы меняются, добавляются или отсекаются. Например, Лондон, основанный римлянами в 43 году, изначально назывался Лондиниум. В случае с Меккой буква «а» была заменена на «е», а позже «б» сменила «м». Бакка превратилась в Бекку, а затем – в Мекку.
Мекканцев в древности называли «ариби» (отсюда «арабы»), Это слово впервые появляется в клинописном повествовании о битве при Каркаре (853 год до н. э.), когда ассирийский царь Салмансар III разгромил союзное войско правителей сиро-хеттских царств и Египта. «Ариби» означает «житель пустыни». Во второй половине XX века археологи обнаружили на севере Саудовской Аравии множество захоронений X–IX веков до н. э. Согласно погребальным скульптурам и статуэткам, у арабов той эпохи были овальные лица, большие прямые носы, маленькие подбородки и огромные глаза. Скульпторы делали зрачки из черного камня и лазури – возможно, намекая на религиозный экстаз, в котором пребывали покойные при жизни. По другой версии, большие блестящие зрачки были связаны с древним ближневосточным поверьем, что духовная сила человека заключена во взгляде. Добрый глаз помогает, дурной – может убить,
Мекка была не единственным крупным городом на Аравийском полуострове. В 70 км к юго-востоку от нее находится Эт-Таиф – бывший оазис, славившийся своими овощами, цветами и фруктами и потому прозванный «садом Хиджаза». В 70 км к юго-западу от Мекки, на берегу Красного моря, располагается порт Джидда, на протяжении веков связывающий Аравию с остальным миром. Название города созвучно с арабским словом «джадда» («бабушка») – согласно преданию, здесь похоронена Ева (Хавва), первая женщина на земле и праматерь всех людей. В 339 км к северу от Мекки раскинулся Ятриб (Ясриб) – нынешняя Медина, где во времена Мухаммеда проживали еврейские кланы ювелиров и знатоков Талмуда,
Но помимо Каабы Мекка обладала еще одним серьезным преимуществом над Эт-Таифом, Джиддой и Ятрибом – через нее проходили два главных торговых пути того времени, Первый путь проходил с севера на юг, через горы Хиджаза, В северном направлении он достигал Сирии и Средиземного моря, В южном – тянулся в Йемен и был связан с морской торговлей Индии и стран Юго-Восточной Азии, осуществляемой через Индийский океан. Второй путь вел на восток-запад. Его восточный отрезок проходил через Ирак в Иран, Центральную Азию и Китай, Западный отрезок тянулся в Абиссинию, к египетским портам на Красном море и к Восточной Африке.
На сегодняшний день Мекка уже более 90 лет находится под властью Саудитов – правящей династии Королевства Саудовской Аравии, В 1970-х годах по их приказу старые районы были срыты бульдозерами, а многие культурные ценности – стерты с лица земли, будто карандашные пометки – с бумажного листа. Даже археологические раскопки проводились далеко от святых мест. Для саудовцев Мекка подобна некоему застывшему образованию, где время остановилось в эпоху пророка. У нее нет истории до Мухаммеда и истории после Мухаммеда. Видимо, Саудиты боятся, что в противном случае объектами поклонения мусульман всего мира станут исторические достопримечательности, а не сам Аллах.
* * *
5 ФАКТОВ О МЕККЕ:
1. Мекка – один из старейших постоянно населенных городов мира. Считается, что ее история начинается в 2400 году до н. э.
2. Мекка никогда не была столицей мусульманской империи.
3. Одно из коранических названий Мекки – «Умм аль-Кура» («Мать городов»).
4. Население Мекки составляет 1,5–2 млн человек. Однако в сезон хаджа оно увеличивается до 8-10 млн.
5. Британская газета The Telegraph назвала мекканскую мечеть Аль-Харам самым дорогим зданием в мире. Общая стоимость ее строительства и работ по реконструкции и расширению оценена в 100 млрд долларов.
* * *
Точная или хотя бы приблизительная дата основания Мекки либо возведения Каабы неизвестна. Но поскольку Долина плача упоминается в Библии (конкретно – в Псалтири, 19-й книге Ветхого Завета), то первоначальные сведения о городе, вероятно, следует искать в псалмах.
Многие из них приписываются израильскому царю и пророку Давиду, который заслужил почетный эпитет «Псалмопевец». Его правление весьма условно датируется 1005-965 годами до и, э. За это время Давид создал полторы сотни псалмов, позже объединенных в Псалтирь, Однако авторами псалма 42 (по другим версиям – нескольких псалмов, от 2 до 10) считаются сыны Кореевы – религиозные певцы и музыканты, нанятые Давидом для исполнения музыки во время строительства Храма Соломона в Иерусалиме, Среди историков нет единого мнения о том, когда написаны псалмы. Большая часть гипотез охватывает широкий временной интервал – от 1040 до 165 года до н. э.
Тем не менее, по утверждению Эдварда Гиббона – знаменитого британского ученого XVIII века, автора фундаментальной «Истории упадка и разрушения Римской империи», – «подлинная древность Мекки выходит за пределы христианской эпохи». Действительно, о существовании этого города знали еще греки. Диодор Сицилийский, греческий историк и путешественник, живший в I веке до н. э., рассказывает о Каабе в своей книге «Историческая библиотека»: «Там был построен храм, который очень свят и чрезвычайно почитается всеми в Аравии». Уроженец Римского Египта, выдающийся географ, математик и астроном И века Клавдий Птолемей, автор классического труда «Руководство по географии», приводит в нем список городов Счастливой Аравии (Arabia Felix) – так римляне называли южную часть Аравийского полуострова. В этом списке фигурирует некая Макораба – «южноаравийское поселение, созданное вокруг святилища». Судя по всему, это и есть Мекка.
К I веку морские маршруты связали Юго-Восточную Азию с Ближним Востоком и Средиземноморьем. Они подробно описаны в греческом географическом сочинении «Перипл Эритрейского моря», которым пользовались все крупные купцы Древнего мира. Автор «Перипла» ни слова не говорит о Мекке. Но у города было выгодное географическое положение, необходимое для того, чтобы быстро включиться в систему глобальной торговли.
Мухаммед никогда не сомневался в том, что торговля играет важную роль в жизни Мекки. Он сам водил караваны из Хиджаза в Сирию. Коммерческий успех Мухаммеда привлек к нему внимание Хадиджи бинт Хувайлид – богатой вдовы из племени курайшитов, к которому принадлежал и будущий пророк. Хадиджа ссужала купцов деньгами. Мухаммед славился честностью и благонравием, поэтому, когда он обратился к вдове за финансовой помощью, та ему не отказала. Вскоре они поженились. На момент свадьбы Мухаммеду было 25 лет, Хадидже – 40. Такой брак позволил объединить усилия и денежные состояния. Но Мухаммеда не волновал экономический статус Мекки. Стоя на склоне Джабаль ан-Нур (Горы Света), он смотрел на город и думал о своей связи с Авраамом.
В преданиях доисламской Аравии Мекка была городом Авраама (или, по-арабски, Ибрахима) – библейского пророка, прародителя евреев и арабов. Авраам происходил из Ура Халдейского – одного из крупнейших и важнейших городов Древней Месопотамии, что находится на территории современного Ирака. Согласно библейской хронологии, пророк жил в 1812–1637 годах до н. э. и умер в возрасте 175 лет. Значит, он родился в царстве Шумера и Аккада.
Существует другая теория, разработанная великим еврейским ученым XII века Маймонидом и принятая многими мусульманами. Она гласит, что Авраам появился на свет на юге Турции, в Урфе (нынешней Шанлыурфе), известной как «город пророков». Маймонид утверждает, что это более логичная отправная точка для путешествия, которое привело Авраама из его родного города через Северную Месопотамию в землю Ханаанскую, простиравшуюся от долины реки Иордан до ливанского берега Средиземного моря.
Но Мухаммеда интересовала не жизнь Авраама, а смысл и обстоятельства основания Мекки и Каабы, Отец Авраама изготавливал идолов и торговал ими, и сын с детства задавался вопросом: как творение рук человеческих может быть предметом поклонения? Сомнения привели его к осуждению идолопоклонства и служению одному Богу. Арабы прозвали Ибрахима «халил Аллах» («друг Бога») и «ханиф» («исповедующий единобожие») – но при этом пророк не был ни иудеем, ни христианином, ни мусульманином, Он просто придерживался монотеистических взглядов. Мухаммед считал себя последователем Авраама и, подобно ему, верил в единого всемогущего Бога, который «сотворил небеса и землю и то, что между ними» (Коран 25:59).
Аврааму так и не удалось освободить свой народ от язычества. Древние легенды повествуют о борьбе пророка и месопотамского царя Нимрода – хотя, согласно Библии, их разделяют семь поколений. Нимрод изображается жестоким идолопоклонником, который устраивал гонения на монотеистов. Еврейский историк и военачальник I века Иосиф Флавий в книге «Иудейские древности» рассказывает, что царь приказал возвести Вавилонскую башню – символ гордыни и отречения от Бога. Он едва не убил Авраама, бросив его в огненную печь, но Бог защитил пророка. Спасенный Авраам вместе с женой Саррой покинул Месопотамию. Они перебрались сначала в Палестину, а затем – в Египет.
Супруги хотели иметь детей, но Сарра была бесплодна. Бог сказал Аврааму, что он станет отцом множества потомков и народов, что от него произойдут цари и что его дети получат землю Ханаанскую в вечное владение. Тогда Сарра отдала мужу свою рабыню, египтянку Агарь. Вскоре у них появился сын Измаил. Аврааму тогда исполнилось 89 лет. Спустя 11 лет Сарра подарила ему еще одного ребенка – Исаака. Понимая, что женщины не уживутся в доме, Авраам взял Агарь и Измаила и отправился на юг. Они присоединились к каравану, идущему по Пути благовоний – торговому пути, который в античности связывал юг Аравийского полуострова со Средиземноморьем и Месопотамией.
География дальнейших событий зависит от религиозной принадлежности рассказчика. Иудеи и христиане считают, что все произошло в окрестностях израильского города Беер-Шеба, недалеко от Хеврона. Мусульмане говорят о долине Бакка – эта версия очень важна для нашего повествования. У всех библейских героев есть арабские имена, которые используются в Коране. Если Авраам известен как Ибрахим, то Агарь – это Хаджар, Измаил – Исмаил, а Исаак – Исхак,
Итак, когда караван достиг Бакки, Ибрахим оставил наложницу и сына посреди долины. Напоследок он дал ей хлеб и бурдюк с водой. Хаджар ждала возвращения Ибрахима – но зря. Скромные припасы быстро закончились. Женщина отправилась на поиски еды и воды – и, конечно, ничего не нашла. Обезумев от горя, она металась меж холмов Ac-Сафа и Аль-Марва и семь раз взбегала на их вершины, надеясь увидеть колодец или оазис. Наконец Хаджар осознала, что их с ребенком ждет смерть, и громко разрыдалась. Исмаил тоже заплакал – и его плач был услышан Богом. Архангел Джабраил (Гавриил) спустился с небес и ударил ногой по выжженной солнцем аравийской земле. Оттуда чудесным образом забил источник Замзам.
Хаджар и Исмаил были спасены. Они поселились возле Замзама. Спустя некоторое время в долину пришло йеменское племя джурхумитов. Они попросили у Хаджар разрешения поселиться здесь, и она разрешила им остаться. Всевышний заботился об Исмаиле: «И Бог был с отроком; и он вырос, и стал жить в пустыне, и сделался стрелком из лука». (Быт 21:20).
Ибрахим время от времени навещал наложницу и ребенка. Однажды он сказал Исмаилу, что Бог велел им возвести Дом (Каабу), и указал место буквально в 20 м от Замзама. Согласно преданию, первую Каабу построил Адам – первый человек на земле, но со временем здание разрушилось и подверглось забвению.
Отец и сын приступили к работе. Сначала они заложили фундамент. Затем Исмаил приносил камни с близлежащих холмов, а Ибрахим делал кладку. После того как стены поднялись выше человеческого роста, Исмаил прикатил большой валун, чтобы отец встал на него и продолжил трудиться. На валуне отпечатался след ноги пророка. Мусульмане называют его «макам аль-Ибрахим» – «место Ибрахима».
Когда строительство Каабы подходило к концу, архангел Джабраил принес Ибрахиму черный камень яйцевидной формы, который, по легенде, упал из рая на гору Абу Кубейс. Говорят, изначально он был белым яхонтом, но постепенно почернел, пропитавшись человеческими грехами. «Небесное» происхождение камня наводит на мысль о том, что это метеорит, однако данная гипотеза не доказана. Ибрахим и Исмаил вмонтировали Черный камень в восточный угол Каабы. Теперь здание было готово. Ибрахим объявил Каабу святилищем, местом паломничества (хаджа) для мужчин и женщин. Он следовал указаниям Бога, который сказал: «Возвести людям о хадже, и они будут прибывать к тебе пешком и на всех поджарых верблюдах с самых отдаленных дорог». (Коран 22:27).
История Авраама изобилует противоречиями и логическими нестыковками. У библейских персонажей нет точных и подробных биографий. Их устные жизнеописания передавались из поколения в поколение, от эпохи к эпохе, от одного народа – другому. Но отсутствие достоверных материалов не означает, что события, изложенные в Библии и Коране, не имеют фактической основы. Вероятно, Авраам, Измаил, Исаак, Сарра и Агарь являются вымышленными персонажами. Однако они реальны – ибо мораль их взаимоотношений находится вне времени и пространства. Авраам чувствует, ценит и понимает Вечное – и дает прикоснуться к нему всем желающим. Кааба и город, который вырос вокруг нее, олицетворяют Вечность. В этом и заключается главное предназначение Мекки.
Библия восхваляет Исаака, но в Новом Завете Измаил упоминается довольно небрежно. В мусульманской традиции Исаака почитают, но практически о нем не вспоминают. Потомки Измаила становятся арабами – тогда как евреи происходят от Исаака. Авраам и его сыновья в конечном итоге создают три мировые монотеистические религии – иудаизм, христианство и ислам. В память о библейском патриархе они называются авраамическими.
Первая книга, посвященная Мекке – «Хроники Мекки», – ориентировочно датируется 865 годом. Она написана уроженцем города Абу-ль-Валидом Мухаммедом ибн Абдуллахом аль-Азраки. Об авторе практически ничего не известно, но сама работа впоследствии была отредактирована и расширена учеником аль-Азраки и содержит сведения до 923 года. Книга «Хроники Мекки» включает в себя описания городских достопримечательностей (например, Каабы и камня Ибрахима) и жилых кварталов. Аль-Азраки уделяет мало внимания социальной и политической структуре доисламской Мекки. Его рассказы основаны на древних легендах и рассказах знакомых мекканцев.
Другим важным источником является монументальная «История пророков и царей» Абу Джафара Мухаммед ибн Джарира ат-Табари – великого мусульманского историка, богослова и толкователя Корана, жившего в IX веке, Ат-Табари (839–923) называют «отцом исламской историографии». Перс по происхождению, он был страстным собирателем историй и включал их все – хорошие и плохие, истинные и ложные – в свои труды. Такой же позиции придерживался и Мухаммед ибн Саад аль-Багдади (784–845). Он родился в Басре и до того, как стать писателем, торговал книгами. Восьмитомная «Большая книга разрядов» ибн Саада представляет собой сборник жизнеописаний известных мусульман. Еще один арабский историк VIII века, Мухаммед ибн Исхак ибн Йасар ибн Хияр, прославился благодаря труду «Житие посланника Аллаха» (более известное как «Жизнь Пророка») – самой ранней биографии Мухаммеда, первая часть которой посвящена древней истории Мекки.
Ат-Табари, ибн Саад и ибн Исхак пишут о том, что Кааба стала крупным аравийским святилищем, за которым присматривали потомки Исмаила. Это произошло в начале II тысячелетия до н. э. Люди со всего Ближнего Востока отдавали дань уважения Дому, и он постепенно превратился в место паломничества. Дети и внуки Исмаила заботились о том, чтобы в долине Бакка сохранялся мир и чтобы пейзаж оставался первозданным. Паломники (хаджи) посещали Каабу в течение дня. На закате они возвращались в шатры и дома, которые арендовали у местных крестьян. Ночью в святилище царила тишина.
Исмаилитяне недолго охраняли Каабу. Среди населения Аравии преобладали воинственные амаликитяне. Согласно Библии, их прародителем был Амалек – потомок патриарха Исаака, продавший свое право первородства брату Иакову за чечевичную похлебку, Амаликитяне кочевали на юге каменистой Аравии и со временем расселились по всему полуострову, а также обосновались в Сирии и Палестине, Кланы этого племени постоянно враждовали друг с другом и с прочими аравийскими народами. Однажды они напали на исмаилитян, Исмаилитяне считали, что насилие греховно, и потому не защищались. Амаликитяне изгнали их из долины Бакка, и потомки Исмаила стали кочевниками.
Амаликитян постигла та же участь, на которую они обрекли исмаилитян. Племена Джурхум и Катур заставили их покинуть не только Мекку, но и Хиджаз. Сначала из Йемена пришли джурхумцы – в отличие от исмаилитян они считали себя настоящими арабами, поскольку арабский был их родным языком. Катур являлось племенем, родственным Джурхум, и присоединилось к нему на пути из Йемена в Мекку. Джурхумцы и катурцы поделили долину на сферы влияния. Первые контролировали дорогу в Джидду и окрестности Каабы. Вторые заняли гору Абу Кубейс и следили за дорогой, ведущей из Йемена. Паломники должны были платить обоим племенам «за безопасность». Но договор постоянно нарушался, и племена конфликтовали. Наконец джурхумцы победили катурцев и воцарились в Мекке.
Племя Джумхур укрепило свою власть, заявив о тесных связях с исмаилитянами. Эти связи достигались при помощи браков. Исмаилитянам на правах родственников разрешили вернуться в долину. Некоторым из них были пожалованы высокие жреческие должности. Так продолжалось несколько десятков лет. В городе было относительно спокойно, но вскоре племя Джумхур начало открыто пренебрегать своими обязанностями. Отныне джум-хурцы не только не защищали паломников, но и грабили их. Более того – они крали дары и жертвенных животных, которых верующие оставляли в Каабе. Под покровом темноты воры проникали в Дом и уносили все, что там было. Паломники негодовали и сомневались в святости Каабы.
Шейх (вождь) джумхурцев, Мудад ибн Амер, опасался, что боги накажут его племя за греховное поведение. Весной было знамение – высох Замзам. Испуганный Мудад собрал все сокровища Каабы и спрятал их в пустом колодце, дабы спасти от мародеров. Затем он бежал в пустыню и стал дожидаться дня, когда гнев богов обрушится на Мекку.
Тем временем в Сабейском царстве, что располагалось на территории современного Йемена, рушилась Марибская плотина – настоящее техническое чудо Древнего мира. Она сильно обветшала из-за усобиц между йеменскими правителями – все они забыли, что надо поддерживать оросительную систему в надлежащем состоянии. В ближайшем будущем потоки воды должны были прорвать плотину и смыть сабейскую столицу – Мариб. Горожане спешно покинули свои дома и двинулись на север. В Мекке их встретили недружелюбные джумхурцы. Исмаилитяне заступились за сабеев – и грянул бой. Джумхурцы потерпели сокрушительное поражение. Мужчин убили, женщин взяли в рабство. Мудад наблюдал за сражением с горы Абу Кубейс и плакал.
Но у победителей начались проблемы. Среди сабеев разразилась эпидемия. Они сочли это дурным знаком и ушли из Мекки. Одни отправились в Оман, другие – в Ятриб, третьи – в Сирию. Только сабейское племя Хуза решило остаться в городе. Хузцы хотели, чтобы исмаилитяне вернулись в Мекку и продолжали заботиться о Каабе. Но ожесточившиеся потомки Исмаила воевали друг с другом – и тогда сабеи решили сами ухаживать за святилищем. Чтобы положить конец межплеменной вражде, правящая семья Хузы, Лухай, заключила мирный союз с Мудадом. Благодаря этому союзу Мекка под властью хузцев достигла расцвета примерно в 1 году н. э.
Амр, глава рода Лухай, был богатым и щедрым человеком. Он забивал своих верблюдов, дабы накормить паломников мясом. Но главная его заслуга в том, что он принес в Каабу первого идола – Хубала. Мусульманский историк и знаток генеалогии арабских племен Хишам ибн Мухаммад аль-Калби (738–819) в «Книге об идолах» пишет, что он «был сделан из красного сердолика в виде человека, с отломанной правой рукой». Амр велел изготовить идолу руку из золота. Статуя находилась внутри Каабы, и перед ней лежали семь стрел. Они помогали узнать судьбу и использовались для гаданий. Так, надпись на одной стреле гласила «чистокровный», на второй – «чужой». По сведениям аль-Калби, «когда сомневались относительно отца ребенка, приносили Хубалу жертву, затем бросали стрелы. Если выпадало “чистокровный", ребенка принимали, если “чужой" – от него отказывались». Другие пять стрел предназначались для заключения брака, для определения, жив человек либо умер, а также для разрешения споров и принятия решений в трудных жизненных ситуациях.
Аравийские семьи последовали примеру Амра и расставили идолов около Каабы. В Мекке появился большой языческий пантеон. Особое место в пантеоне занимали Аль-Лат, Манат и Аль-Узза. Первую почитали как богиню-мать луны, земли и ее плодов. Вторую – как богиню возмездия и утренней звезды, пустынную воительницу, владычицу загробного мира и хранительницу могильного покоя. Третью – как богиню любви, красоты и секса. Арабы Хиджаза считали их дочерьми Аллаха – верховного божества и творца всего сущего.
Аль-Лат, Манат и Аль-Уззе приносились жертвы. Главные святилища Аль-Уззы находились в долине Хурад около Мекки, где начинался торговый путь, ведущий в Сирию и Ирак, в набатейском городе Петра (территория современной Иордании), а также близ города Нахла (территория нынешнего Омана). Около Нахлы росли три священные акации, которые, по легендам, часто навещала Аль-Узза. Аль-Лат, согласно поверьям, облюбовала скалу в Эт-Таифе, куда приходили паломники с дарами. Арабы приписывали Аль-Лат изобретение верблюжьего седла, которое позволило им контролировать обширные пустыни Аравийского полуострова. Договоры скреплялись клятвой «Клянусь солью, огнем и Аль-Лат, которая превыше всех». Напоминания об Аль-Лат и Аль-Уззе сохранились до сих пор. Полумесяц и звезда – вместе и поодиночке – красуются на флагах многих арабских государств (Алжира, Джибути, Западной Сахары, Иордании, Ливии, Мавритании, Марокко, Сирии, Сомали и Туниса).
Поступок Амра изменил историю Мекки. Хадж превратился в сугубо языческое мероприятие. Члены рода Лухай придумали специальные обряды и ритуалы – и паломникам надлежало строго им следовать. Основной упор делался на максимилизацию прибыли. Ежегодно дата начала паломничества объявлялась уважаемым аравийским прорицателем. Она устанавливалась в соответствии с сезонными ярмарками, проходившими по всей Аравии. Хаджи сначала посещали эти ярмарки, а затем отправлялись в Мекку на главную церемонию.
Праздники, развлечения и зрелища были самыми разными – верблюжьи бега, соколиная охота, танцы (особенно ар да – знаменитый арабский танец с мечами). Под Эт-Таифом традиционно проводился поэтический фестиваль. Люди из самых отдаленных уголков Аравийского полуострова собирались послушать стихотворцев, которые состязались в литературном мастерстве и красноречии. Поэты читали раджазы и касыды собственного сочинения. Раджазы представляли собой короткие стихи, имитирующие ритм шагов верблюда. Касыдами назывались длинные оды, в которых воспевали богов и великих арабов, рассказывали о злых волшебниках и джиннах, прекрасных заколдованных девушках и приключениях храбрых бедуинов.
Ближневосточные пустыни породили не только монотеизм, но и поэзию. Отсутствие ярких визуальных образов привело к тому, что бедуины и купцы коротали время, рассказывая друг другу истории, слагая песни и сочиняя стихи. Многие сказки «Тысячи и одной ночи» родились в торговых караванах, во время бесконечных утомительных переходов среди дюн и барханов. Арабский путешественник XVII века Ибн Баттута говорил: «Путешествия сначала лишают дара речи, а потом делают из тебя рассказчика».
Поэты и сказители решали судьбу людей и целых племен. Их слушали, им подражали. Арабский стихотворец VII века аль-Аша однажды воспел доброту своего приятеля-бедняка, отца восьмерых дочерей, и вскоре к тому пришли представители самых знатных аравийских семей, чтобы посвататься к девушкам. Об авторитете поэта в аравийском обществе рассказал стихотворец XV века Имру аль-Кайс, который, согласно одному из хадисов пророка, является «вождем отряда поэтов, идущих в Ад в Судный День»:
* * *
* * *
Мухаммед не умел читать и писать. Это не значит, что он был необразованным. Будущий пророк являлся продуктом устной культуры, где история и традиции передавались из поколения в поколение через легенды, рассказы и стихи. Древние предания и поэзия Ближнего Востока легли в основу священных книг всех трех авраамических религий. Язык устной поэтической традиции старой Аравии – это язык, на котором позже был записан Коран. По легенде, первые стихи на арабском произнес Адам, оплакивая своего сына Авеля. Поэтический дар ценился высоко и считался особым умением или знанием: слово «шайр» («поэт») происходит от корня «шара» – «знать», «ведать». Арабы приписывали стихам магическую, заклинательную силу по отношению к явлениям природы. Но самым важным было то, что поэт восхвалял ум и доблесть своих соплеменников, прославлял их боевые и любовные подвиги и осуждал врагов.
Фестиваль в Эт-Таифе являлся важным культурным событием. После выступления прорицатель отбирал семь лучших стихотворений. Их переписывали и вывешивали на стенах Каабы. Затем поэты присоединялись к паломникам и направлялись в долину Бакка.
Шествия хаджи напоминали веселые и красочные античные мистерии. Десятки верблюдов в нарядной сбруе несли в Мекку подарки от всех правителей Аравии, а также идолов разных племен. Эмель Есин, турецкий историк XX века, описывает этот яркий религиозный праздник в книге «Благословенная Мекка и Лучезарная Медина»: «Провидцы впадали в состояние транса, чирикали и шипели, подражая птицам и змеям. Длинноволосые волшебники и чародеи, которые запутывали ход человеческих жизней, вязали магические узлы и бормотали заклинания. Музыканты били в тарелки и тамбурины. За ними струилась толпа паломников…»
На пути в Мекку паломники развлекались изо всех сил. Они пили аравийское вино из фиников и изысканные сирийские вина, смотрели выступления танцовщиц и жонглеров, обращались за советом к колдунам и гадалкам, играли в кости, занимались сексом и покупали огромное количество разнообразных товаров. Купцы организовывали стихийные ярмарки. Ярмарки были древним аналогом современных торговых центров. Здесь продавали сандал, масла, благовония, золотые и серебряные украшения, драгоценные камни. Все это добывалось и производилось в Аравии. Не было недостатка и в предметах роскоши. Специи привозили из Индии, шелк – из Китая, тонкий хлопок – из Египта, дубленую кожу – из Анатолии, дорогое оружие – из Басры и Дамаска, рабов – из Африки и Персии. В первую очередь распродавались товары, необходимые для выживания: импортное зерно, а также фрукты и овощи, выращенные в аравийских оазисах. Кроме того, на ярмарках работали лекари. Травники готовили целебные отвары и продавали амулеты, хирурги пускали кровь и вправляли кости, стоматологи вставляли вместо сломанных зубов – золотые.
После ярмарок, поэтических фестивалей, пьяных оргий и праздничных шествий все хаджи собирались в долине Муздалифа в нескольких километрах от Мекки. Муздалифа являлась частью священной территории, прилегавшей к Каабе. Здесь паломников приветствовали мекканские правители, облаченные в длинные одежды, которые символизировали их высокий социальный и религиозный статус. Гостей рода Лухай селили в городе, гостей исмаилитян – в алых шатрах в долине Бакка. Всех остальных – простых людей, бедуинов, тех, кто был изгнан из своих племен, нищих и бродяг – отправляли на равнину Арафат у подножия одноименной горы, что в 21 км к востоку от Мекки, за пределами священной территории. Сразу после заката мекканский первосвященник зажигал огонь. Толпы паломников устремлялись в Муздалифу, где их ждал обильный ужин, приготовленный мекканцами. После ужина праздник продолжался. Хаджи поклонялись священным деревьям и камням. На идолов надевали дорогие ожерелья, серьги и кольца. И наконец, на сотнях алтарей от Муздалифы до Мекки совершалось большое жертвоприношение.
Подойдя к Каабе, паломники раздевались догола. Аль-Калби сообщает, что потом они, танцуя и хлопая в ладоши, входили в святилище, где стояли уже 360 идолов, включая статуи Ибрахима и Исмаила. Затем хаджи семь раз обходили Каабу против часовой стрелки и пели:
* * *
Аль-Лат, Аль-Узза и Манат!
Воистину, они – наиболее возвышенные женщины,
Чье заступничество необходимо искать.
* * *
Мухаммед видел все это десятки раз. История Мекки вершилась на городских улицах и площадях, а также внутри и вокруг Каабы. Мекканцы жили и дышали историей. И, будучи членом племенного общества, Мухаммед мог многое рассказать о своем собственном племени. О курайшитах.
Курайшиты – многочисленное племя потомков Исмаила – занимают особое место в истории Мекки. Первого курайшита, чье имя связано с городом, звали Зейд ибн Килаб. Он родился примерно в 400 году. Отец рано умер, поэтому Зейда и его старшего брата Зухраха воспитывала мать Фатима. Вскоре она вышла замуж за человека из Акабы, который посетил Мекку во время хаджа. Новый муж Фатимы увез ее и Зейда к себе, оставив Зухраха в Мекке. Мальчик вырос в древнем городе Акабе среди набатейцев – жителей Северной Аравии, которые контролировали торговые пути между Аравией и Сирией, а также земли от Евфрата до Красного моря. Зейд держался особняком, за что получил прозвище «Кусай» – «маленький незнакомец». Под этим именем он вошел в историю Мекки.
Кусай ненавидел Акабу и мечтал вернуться в Мекку. Но Фатима запретила сыну путешествовать, пока он не станет взрослым. Возмужав, Кусай присоединился к каравану паломников. Приехав в Мекку, он решил найти себе идеальную невесту. Поговорив с горожанами, Кусай познакомился с Хулаилом – вождем племени Хуза и хранителем Каабы. Молодой человек попросил руки его дочери Хуб-6ы. Умный и красивый юноша очаровал Хулаила и Хуббу, и те согласились. После свадьбы Кусай поселился в доме тестя и занялся торговлей. У них с Хуббой родились четыре сына, каждый из которых был назван в честь одного из богов Каабы. Кусай разбогател – и мекканцы его зауважали.
Состарившись, Хулаил попросил дочь стать хранительницей Каабы. Хубба, в свою очередь, обратилась к мужу, чем разгневала соплеменников. Хузцы возмутились, что священные обязанности, которые они исполняли так долго, перейдут к какому-то выскочке. Но Кусай считал себя прямым потомком Исмаила и человеком, который имеет полное право заботиться о Каабе, Он решил изгнать хузцев из города и призвал на помощь всех своих родственников – как исмаилитян, так и набатейцев.
Кровавое сражение произошло в долине Мина, недалеко от Мекки. Войско Кусая победило. Хубба уговорила мужа, чтобы участь побежденных определил судья. Судья заявил, что хузцы тоже являются родственниками Кусая благодаря его браку с Хуббой – следовательно, их нельзя заставить покинуть Мекку. В итоге Кусай помирился с хузцами и стал правителем города. Затем он пригласил курайшитов, разбросанных по всей Аравии, переехать в Мекку. Так после 2 тысяч лет изгнания исмаилитяне вернулись домой.
Кусай зарекомендовал себя блестящим политиком и администратором. Под его мудрым руководством Мекка процветала. Раньше рядом с Каабой не было домов. Горожане жили на склонах горы Абу Кубейс. Источник Замзам был заброшен. Кусай приказал вырыть множество колодцев и построить новые дома. Его собственный дом стоял около святилища, чуть дальше возвели дома его сыновья и близкие родственники. Новое правило гласило: чем влиятельнее семья, тем ее жилище ближе к Каабе. Строили из камня и кирпича. Некоторые здания облицовывались мрамором или украшались ракушками из Красного моря. Все постройки имели кубическую форму и одну дверь – по образу Каабы. В домах состоятельных мекканцев были внутренние дворы, засаженные пальмами и цветами, фонтаны и высокие потолки с колоннами. Для проживания хузцев и других племен, связанных с курайшитами, отводились особые места. Изгои, рабы и иностранцы селились на окраине Мекки.
Мекка преображалась буквально на глазах. Аль-Калби рисует картину богатого и процветающего города: «На улицах купцы продавали специи и парфюмерию, местные и импортные ткани, одежду и сандалии, бурдюки, каменные сосуды, мед и финики, вино из Эт-Таифа и просо, которым питались все мекканцы. На городских площадях стояли цистерны с чистой водой, и купцы приводили туда верблюдов, чтобы животные отдохнули и напились».
Город был открыт для бизнеса. Мекка приветствовала паломников, путешественников, торговцев и караванщиков. За безопасность отвечали все жители города, все племена, кланы и семьи. Они должны были защищать не только друг друга, но и гостей города. Кусай назначил мекканских послов для налаживания и поддержания международных отношений. Он создал чрезвычайный комитет, действовавший при наступлении непредвиденных обстоятельств, а также четыре совета. Городской совет занимался общим управлением Меккой, совет визирей был прообразом правительства, совет шейхов олицетворял парламент, а совет Каабы заботился о святилище. Некоторые важные обязанности были разделены между уважаемыми семьями. Одни отвечали за обеспечение хаджи водой, вторые – за сбор налогов, а третьи следили за лошадьми и верблюдами. Кусай ведал светскими и духовными делами, проводил все церемонии в Каабе, консультировался с прорицателями, руководил раздачей пищи и воды паломникам – а во время войны командовал армией. Фактически его дом превратился в мэрию, где заседали советы, и куда люди приходили за помощью. Мекка стала городом-государством – с собственной административной и финансовой системой, бурной культурной жизнью, политической и коммерческой элитой и отлаженными механизмами принятия решений.
Деятельность Кусая можно охарактеризовать двумя словами: единство и нейтралитет. Он пытался добиться консолидации арабов, объединив их культы. Кусай призвал все племена и кланы Аравии принести своих идолов в Каабу, дабы создать общеаравийский пантеон. Когда просьба была выполнена, среди сотен языческих богов появился главный – Аль-лах, дословно – «бог». Он защищал Мекку, ее жителей и гостей, а также считался покровителем всех арабов, независимо от их происхождения и статуса.
Чтобы привлекать купцов и паломников, Мекка должна была иметь репутацию города не только безопасного, но и религиозно-нейтрального. Карта конфессий Аравийского полуострова в то время представлялась весьма любопытной. На восточном побережье существовал зороастризм, в Хиджазе проживало множество евреев, а в Йемене было распространено христианство.
Евреи появились в Аравии задолго до христиан. Они приехали в Хиджаз в I веке – как купцы и беженцы. Массовое переселение евреев в Аравию объяснялось тем, что в 70 году римляне захватили Иудейское царство и разрушили Иерусалим. Наиболее влиятельные еврейские общины сформировались в Ятрибе, а также в оазисах Хайбар и Фадак (сегодня Хаит). Эти оазисы представляли собой небольшие еврейские княжества. Иудеи обрабатывали землю, занимались коммерцией, работали ювелирами и оружейниками,
В Мекке жили и евреи, и христиане. Но крупнейшая христианская община проживала не в Хиджазе, а в Наджране – на юго-западе Аравии. На территории Хиджаза находилось много монастырей, построенных сирийскими монахами, но церкви практически отсутствовали. Мекканцы уважали христиан за образованность и поэтическое мастерство. Центром христианской учености являлся город Аль-Хира на западном берегу Евфрата. Когда в Аравии существовала устная литературная традиция, хирцы уже умели читать и писать.
Мекканцы принимали представителей всех религиозных общин. Они не одобряли ни зороастризм, ни иудаизм, ни христианство – но приглашали всех приехать в город и посетить его базары. Ат-Табари сообщает, что даже христиане совершали хадж и поклонялись в Каабе Аллаху как Богу-Творцу.
Географически Мекка была равноудалена от трех великих ближневосточных держав той эпохи – Йемена, Сирии и персидской империи Сасанидов. Благодаря Кусаю Мекка оставалась вне сферы их влияния. Византийцы и абиссинцы (эфиопы) тоже хотели завладеть городом. Но если первые пытались обмануть Кусая, то вторые просто вторгались в Хиджаз и нападали на еврейские княжества. Мекка притягивала внимание империй, жаждавших быстрого обогащения, и священнослужителей, нуждавшихся в новой пастве. Тем не менее Кусаю удалось сохранить и нейтралитет, и контроль над торговыми путями. Авторитет Мекки в Аравии значительно вырос, а курайшиты заслужили репутацию племени, которое превыше всего ценит честь и честность.
Умирая, Кусай распределил свои обязанности среди сыновей, чем спровоцировал внутрисемейную вражду. Началась война, и многие курайшиты погибли. Из всех близких родственников Кусая в живых остались лишь его внуки, братья-близнецы Абд аль-Шамс и Амр аль-Ула. По легенде, они родились со сросшимися головами. Младенцев разделили с помощью меча. Мекканцы сочли это знаком того, что братья будут решать споры с помощью оружия.
Но Абд и Амр смогли договориться. Они славились добротой и щедростью. В 480-е годы, когда Аравию поразила сильная засуха и в Мекке начался голод, Амр совершил выдающийся поступок. Он купил в Палестине муку, пек хлеб, крошил его в мясной бульон и раздавал эту похлебку голодным. Мекканцы прозвали Амра «Хашим» (от арабского глагола «хашама» – «ломать»). Братья стали родоначальниками двух великих династий Ближнего Востока. От Хашима произошли Хашимиты, а от сына Абда, Убайи, – Омейяды.
Амр был богатым и уважаемым купцом и много путешествовал по Ближнему Востоку. В 495 году он отправился с торговым караваном в Сирию, но по пути остановился в Ятрибе. Там Хашим влюбился в хазарку по имени Сальма. Они поженились, и через год Сальма родила мальчика, которого назвали Шейба. Вскоре после рождения сына Амр, находившийся тогда по делам в Газе, заболел и умер. В последние часы жизни он попросил еще одного своего брата, Мутталиба ибн Абд Манафа, позаботиться о Шейбе.
Шейба жил с матерью в Ятрибе. Он был умным и способным мальчиком, делал большие успехи в учебе и отлично стрелял из лука. Мутталиб приехал в Ятриб только через семь или восемь лет после смерти Хашима. Он хотел забрать племянника в Мекку, но боялся, что Сальма не отдаст ему ребенка. По легенде, Мутталиб увидел, как Шейба играет на улице с другими детьми, подозвал его, представился дядей и сказал, что они должны срочно уехать. Шейба не стал задавать лишних вопросов и сам вскарабкался на верблюда. Сальма узнала о местонахождении сына лишь спустя несколько лет.
Дядя и племянник добрались до Мекки ранним утром. Мутталиб был облачен в дорогое платье, какое носили высокорожденные курайшиты, а Шейба – в обычную скромную одежду. Горожане подумали, что Мутталиб приобрел нового раба, и дали мальчику прозвище Абд аль-Мутталиб – «слуга Мутталиба».
Абд аль-Мутталиб унаследовал дядины обязанности по сбору налогов, организации хаджа и обеспечению паломников водой. Для этого он собственноручно раскопал Замзам, погребенный под толщей песка и забытый горожанами несколько веков назад. Безупречная репутация и благие дела помогли юноше стать шейхом Мекки. Абд аль-Мутталиб понимал, что ему необходимо бороться с прочими религиозными движениями Аравии – но не из идеологических соображений, а лишь для того, чтобы к Каабе по-прежнему приходили тысячи хаджи. В итоге язычество переняло ряд иудейских и христианских легенд и ритуалов. Многие евреи и христиане начали поклоняться аравийским богам. Идолопоклонство окончательно превратилось в коммерческую индустрию, которая приносила мекканцам огромную прибыль.
Все жители Аравии знали о сказочном богатстве Мекки. Некоторые племена построили свои храмы и святилища, дабы привлечь паломников и их деньги. Самым могущественным было племя Гассани, населявшее царство Химьяр в Южной Аравии (территория нынешнего Йемена). Химьяриты сменили сабеев на исторической арене. Ими правил царь Абраха аль-Ашрам (534–570) – абиссинец по происхождению, который, согласно эфиопскому преданию, принял христианство. По его приказу подданные воздвигли Аль-Калис – самый великолепный храм на Аравийском полуострове. Он предназначался для того, чтобы составить конкуренцию Каабе, и находился в Сане – столице Химьяра. Абраха был убежден, что в Аль-Калис потянутся не только хаджи со всего Ближнего Востока, но и сами мекканцы.
Но никто не пришел в Сану. Арабы-язычники считали Мекку единственным городом, достойным паломничества. Даже жители Йемена, направляясь в Мекку, обходили богато украшенный храм стороной. Тогда Абраха решил, что привлечь людей в Аль-Калис можно, лишь уничтожив Каабу. Химьяритская армия выступила из Саны и двинулась на Хиджаз. Во главе войска шел абиссинский слон, на котором восседал Абраха аль-Ашрам – свирепый и непрощающий.
Вскоре химьяриты добрались до Мекки. Они разбили лагерь в долине Мухассир, недалеко от города. Солдаты отправились на разведку и пригнали 200 верблюдов, принадлежавших Абд аль-Мутталибу. Абраха отправил в Мекку гонца с письмом, адресованным шейху. Письмо гласило: «Я пришел не для того, чтобы воевать с вами. Я пришел, чтобы разрушить Каабу. Если вы не будете сражаться, то мне не придется проливать вашу кровь».
Мекканцы испугались. Враг был слишком силен. Абд аль-Мутталиб объявил о намерении горожан сдаться – и тогда Абраха пригласил его в лагерь для переговоров. Шейх держался с большим достоинством. Абраха был настолько впечатлен поведением соперника, что встал с трона и сел на ковер рядом с ним. И внезапно Абд аль-Мутталиб попросил царя… нет, не сохранить Каабу, не взять деньги и уйти с миром – а вернуть ему две сотни похищенных верблюдов.
Абраха был ошеломлен. Он не понимал, почему этот курайшит говорит о каких-то верблюдах, а не о Каабе, которая представляет собой важную часть его религии и вот-вот будет уничтожена. Абд аль-Мутталиб заявил, что является хозяином верблюдов и защищает свое имущество – а что касается Каабы, то у нее есть свой хозяин, который ее защитит.
Царь Химьяра пришел в ярость и выгнал шейха.
Вернувшись домой, Абд аль-Мутталиб предложил мекканцам немедленно покинуть город и уйти в близлежащие горы. Через несколько часов Мекка была оставлена на разграбление страшной армии Абрахи. Войско медленно приближалось к городу. Над долиной Бакка вздымалась густая пыль, поднятая десятками тысяч ног. Гибель Каабы казалась неизбежной.
Но произошло нечто необыкновенное. Слон Абрахи, шедший впереди войска, неожиданно перестал слушаться погонщика. Он просто сел на землю. Животное осыпали градом ударов и ругательств, но оно не двинулось с места.
Следующее событие было еще более удивительным. Стаи птиц напали на химьяритов и забросали их камнями из обожженной глины. (Коран 105:1–5). Войско дрогнуло и бежало. Солдаты метались по Долине плача, падали и умирали. Десятками. Сотнями. Тысячами.
Тех, кто выжил, поразила смертельная болезнь – возможно, оспа или Юстинианова чума. Так называлась первая в истории человечества пандемия чумы, возникшая в эпоху правления византийского императора Юстиниана I Великого. Она охватила всю территорию цивилизованного мира того времени и проявлялась в виде отдельных эпидемий на протяжении двух веков (с 541 по 750 год). Абраха вернулся в Сану с горсткой чудом уцелевших воинов. Вскоре он скончался – то ли от болезни, то ли от руки персидского полководца Вахриза, который завоевал Химьяр и сделал его провинцией империи Сасанидов. Как бы то ни было, Кааба не пострадала.
Но невероятные события, свидетелями которых стали мекканцы, оставили неизгладимый след в истории города – отныне летосчисление велось от Года Слона.
Абд аль-Мутталиб мог с чистой совестью заниматься личными делами. Шейх хотел иметь большую семью и поклялся богам, что если они даруют ему 10 сыновей, он принесет одного из них в жертву. В итоге у Абд аль-Мутталиба действительно родилось 10 мальчиков и 6 девочек. Когда они выросли, безутешный отец пошел в святилище. Там он воспользовался стрелами, лежавшими перед идолом Хубала, дабы определить, кем надлежит пожертвовать. Жребий пал на Абдуллаха – любимого сына шейха. Абд аль-Мутталибу посоветовали обратиться к мекканскому прорицателю, чтобы узнать, можно ли не убивать юношу и одновременно не навлечь на себя гнев богов. Прорицатель оценил жизнь Абдуллаха в сотню верблюдов. Счастливый Абд аль-Мутталиб немедленно пожертвовал верблюдов и на радостях поехал с сыном в Ятриб – в гости к родственникам.
Патриархи, сформировавшие политический и социальный ландшафт Мекки, жили по одному и тому же сценарию. Конечно, в Ятрибе Абдуллах встретил красивую благородную девушку и женился на ней. Ее звали Амина, и она была дочерью Вахба ибн Абд аль-Манафа – одного из городских старейшин. Ибн Саад сообщает, что Амину воспитывал ее дядя Вухайб ибн Абд Манаф, который в один день выдал племянницу замуж за Абдуллаха, а свою дочь Халу – за его отца, Абд аль-Мутталиба. В доисламской Аравии практиковалось полигамия – Абд аль-Мутталиб, например, имел шесть жен.
Вскоре после свадьбы Абдуллах отправился в торговое путешествие. Он уехал в Сирию и там серьезно заболел. Абдуллах успел вернуться в Ятриб и умер на руках у беременной Амины. Через два месяца на свет появился Мухаммед – тот самый человек, который вышел из Мекки рано утром и начал восхождение на Гору Света.
Мекка сильно изменилась. Наступили трудные времена. Бурно развивалась морская торговля, и в город приходило все меньше караванов. Но мекканцы не унывали и хранили верность своей древней религии и своим идолам – главному источнику их материального благополучия.
Мухаммед вырос в языческой Мекке и, как и большинство горожан, стал купцом. Подобно отцу, деду и прадеду он занимался караванной торговлей, часто ездил по делам в Сирию, славился честностью и надежностью. Но, в отличие от предков, Мухаммед взял в жены не знатную девушку из Ятриба, а богатую вдову из своего же племени. Будущий пророк не интересовался городскими проблемами. Несмотря на это, мекканцы еще не раз предъявят ему свои требования.
Когда Мухаммеду было около 35 лет, Кааба сгорела. Видимо, пожар произошел из-за того, что какая-то женщина воскурила ладан в святилище. Курайшиты решили перестроить и расширить Дом. До пожара его стены были чуть выше человеческого роста, порог находился на уровне земли, а крыша отсутствовала еще со времен Ибрахима. В Каабу проникали воры, ее заливало водой в сезон дождей. Мекканцы захотели сделать крышу и возвести новые стены – в два раза выше прежних. Как раз в Джидде на берег выбросило деревянные обломки византийского корабля. Курайшиты собрали их, чтобы использовать в строительстве, и наняли плотника-копта. Можно было начинать восстановление Каабы. Но перед этим надлежало снести то, что от нее осталось.
ДВЕ КААБЫ ДЛЯ ВЕРЫ НАМ СОЗДАЛ ТВОРЕЦ –БЫТИЯ И СЕРДЕЦ, ЭТО – ВЕРЫ ВЕНЕЦ.ПОКЛОНЯЙСЯ КААБЕ СЕРДЕЦ, ПОКА МОЖЕШЬ,ВЫШЕ ТЫСЯЧ КААБ – И ОДНО ИЗ СЕРДЕЦ!ОМАР ХАЙЯМ (1048–1131)
Мекканцы боялись гнева богов. Они смотрели на руины Дома и дрожали. Наконец, курайшит по имени Валид бин аль-Мугира вышел вперед и заявил: «Да начнется снос». Он взял топор и начал рубить, повторяя: «О Аллах, мы намереваемся сделать лучше». За целый день Валид разрушил небольшие участки основания. На следующее утро он вернулся и продолжил работу. Мекканцы увидели, что с ним ничего не случилось, и присоединились к сносу Каабы.
Здание возвели из чередующихся слоев древесины тика и камня. Каждое мекканское племя отстроило свою часть Дома. Горожане уложили крышу и высоко установили входную дверь – отныне желающим войти в Каабу надлежало пользоваться лестницей. Осталось лишь вмонтировать в стену Черный камень. Мекканцы долго спорили, кто достоин такой чести, и, наконец, схватились за мечи. Дело принимало опасный оборот. Четыре дня город стоял на пороге кровопролитной межплеменной войны.
На пятый день мекканцы опять собрались около Каабы. Они безуспешно пытались договориться. И вдруг слово взял городской старейшина Мугира бин Абдуллах бин Умар бин Махзум. Мугира призвал взволнованную толпу поручить принять решение тому, кто первым войдет в обновленный Дом. Толпа согласилась.
Этим человеком был Мухаммед.
Он попросил принести плащ. Когда его просьба была выполнена, Мухаммед расстелил плащ на земле и в центр положил Черный камень. Затем он велел представителям каждого племени взяться за край плаща и всем вместе донести священную реликвию до Каабы. Мекканцы нашли решение справедливым и одобрительно загудели. После того как все было сделано, Мухаммед вставил Черный камень в стену Дома. Строительство Каабы завершилось.
Прошло пять лет. Мухаммед долго размышлял о городе, глядя на него с Джабаль ан-Нур. История язычества, связанного с Меккой и ее святилищем, насчитывала не одно столетие. Именно эта история и беспокоила будущего пророка.
Мухаммед приступил к последней, относительно легкой, части восхождения. Он проделывал этот путь много раз.
На северо-восточном склоне Горы Света находилась Хира – небольшая пещера, обращенная к Каабе, Здесь будущий пророк уединялся, когда хотел подумать. Добравшись до Хиры, он остановился у входа и в последний раз посмотрел на город. Красное солнце медленно опускалось за горизонт, Через несколько минут Мекку окутала тьма.
Мухаммед вошел в пещеру.
Глава 2
Город аллаха и город пророка
Врата Мекки широки. Арабская пословица
Мухаммед вышел из пещеры пророком.
* * *
О том, что случилось в Хире, рассказывают хадисы – предания о словах и действиях Мухаммеда. Их главным знатоком (мухаддисом) был персидский ученый Абу Абдуллах Мухаммад ибн Исмаил аль-Бухари (810–870). Говорят, в возрасте десяти лет он знал наизусть Коран и несколько тысяч хадисов. Имам аль-Бухари изучал хадисы всю жизнь. Он расспрашивал о Мухаммеде всех, кого только мог, – преподавателей, купцов, шейхов. В итоге уникальная «коллекция» аль-Бухари насчитывала более 800 тысяч преданий. Богослов отобрал 7275 самых достоверных и объединил их в знаменитую книгу «Сахих». Арабское слово «сахих» переводится как «подлинный». Полное название труда аль-Бухари звучит следующим образом: «Сборник достоверных хадисов с подключенной цепи по вопросам, относящимся к Посланнику Аллаха, его методам и его времени». До имама хадисы передавались «по цепочке», из уст в уста, в течение почти 200 лет. Словосочетание «с подключенной цепи» в названии книги означает, что аль-Бухари проследил происхождение каждого хадиса и убедился в его истинности.
Многие мусульмане считают «Сахих» наиболее достоверной исламской книгой после Корана. События в Хире известны в первую очередь благодаря имаму. Аль-Бухари сообщает, что Мухаммед уснул, и к нему явился архангел Джабраил. Он принес кусок парчи с какой-то надписью и велел Мухаммеду прочесть ее. Тот ответил: «Я не умею читать». Тогда Джабраил крепко сжал будущего пророка в объятиях и едва не задушил его. Затем архангел отпустил Мухаммеда и снова приказал ему читать.
Джабраил проделал это три раза. В третий раз он сказал: «Читай во имя твоего Господа, Который сотворил все сущее. Он сотворил человека из сгустка крови. Читай, ведь твой Господь – Самый великодушный. Он научил посредством письменной трости – научил человека тому, чего тот не знал» (Коран 96:1–5). Мухаммед повторил эти слова, ибо опасался, что архангел его задушит.
Наконец Джабраил исчез. Мухаммед вернулся домой. Он весь дрожал. Увидев Хадиджу, пророк закричал: «Укрой меня!» Хадиджа успокоила мужа и стала ждать, когда его страх ослабнет. Прильнув к супруге, Мухаммед сказал: «О Хадиджа, со мной что-то не так! Я боюсь, что со мной случилось нечто ужасное!»
Он считал себя одержимым,
Ибн Исхак приводит слова Мухаммеда: «Ни одно из творений Аллаха не было более ненавистно мне, чем экстатический поэт или одержимый дьяволом человек, Я думал: горе мне, я – одержимый. Худшая вещь, которая может случиться с мужчиной или женщиной, – быть одержимым дьяволом». Но мудрая Хадиджа ответила: «Клянусь Аллахом, никогда Всевышний не опозорит тебя».
Так видение стало откровением.
Факт божественного откровения невозможно доказать. Этот сакральный опыт находится вне понимания даже для верующего. Англо-американский поэт Томас Стернз Элиот называет его «пересечением вечности со временем». Возможно, иногда обычные люди замечают кратковременные проблески, намекающие на божественное откровение. Но пророк – не обычный человек. Единственное подтверждение того, что произошло в Хире в 27-й день месяца Рамадан в 611 году, заключается в рассказе Мухаммеда, И в Слове Божьем, которое он принес с Горы Света,
Эти события изменили жизнь скромного мекканского торговца. Слова, услышанные им в пещере, стали первыми в целой серии божественных откровений. Позже откровения были названы Кораном, В переводе с арабского «Коран» означает «чтение вслух», «назидание». Мухаммед стал расулем – пророком (наби), которому дано новое Писание.
Однажды вольноотпущенник и приемный сын Мухаммеда, Зайд ибн Хариса аль-Кальби, спросил пророка, как на него нисходит откровение. Тот ответил, что иногда слышит звон колокола и понимает, что сказал Всевышний. Нередко расулю являлся ангел в человеческом обличье.
По версии Ибн Исхака, после инцидента в пещере Мухаммед поверил в свою одержимость и решил покончить с собой. Он поднялся на Джабаль ан-Нур, чтобы сброситься оттуда, и услышал голос: «Мухаммед, ты – Пророк Аллаха». Мекканец поднял голову и увидел Джабраила в образе человека. Ноги архангела опирались о горизонт.
Согласно хадисам, накануне откровений пророк впадал в мучительное состояние. Его била сильная дрожь. Изо рта выступала пена. Лицо покрывалось крупными каплями холодного пота. Иногда Мухаммед ревел, как молодой верблюд. Он получал откровения в течение 23 лет, и каждое из них добавлялось в Коран – священную книгу мусульман. Мусульмане верят, что Коран является Словом Божьим, которое Всевышний передал Мухаммеду через Джабраила.
Мухаммед вернулся в Мекку как Посланник Аллаха. Отныне он нес огромную ответственность за передачу своего опыта божественного откровения – сначала мекканцам, а потом и всему человечеству.
В основе веры и доверия лежит принятие слова. Процесс принятия обязательно сопровождается размышлениями и рассуждениями. Но сегодня слово не обладает такой силой. как раньше. Реклама, обещания политиков и СМИ научили нас мыслить критично. Нам нужны не показания, а доказательства. Однако, если их нет, приходится верить словам. В этом отношении мы ничем не отличаемся от жителей Мекки, которые услышали рассказ Мухаммеда о том, что он испытал в пещере Хира и на вершине Джабаль ан-Нур.
Если читать хадисы без традиционного благоговения, то Мекка оживает. Нравоучительные повествования превращаются в трогательные и сильные истории о судьбах реальных людей. Коран начинает говорить с человеком. Книга призывает нас преодолеть свои слабости и следовать вечным моральным принципам. Мухаммед пытался донести эту мысль до мекканцев – ив этом плане его миссия была сопряжена с большими трудностями.
Прежде всего, сам Мухаммед долго пребывал в ужасе и смятении. Новоявленный пророк не понимал, что получил власть над людьми. Он испытал колоссальное физическое, психическое и духовное потрясение. Хадиджа утешала и поддерживала мужа. Именно она стала первым человеком, который не усомнился в подлинности божественного откровения.
В течение двух лет пророка терзали сомнения. Но инцидент в Хире казался ему очень важным, и Мухаммед не мог молчать. Его удивительная история стала известна всему городу. В Мекке новости распространялись со скоростью света – несколько тысяч ее жителей были связаны друг с другом кровными узами и коммерческой деятельностью. Вскоре мекканцы знали, что Мухаммед якобы получил Слово Божье. Видимо, подсознательно он сам желал этого и потому часто поднимался на Джабаль ан-Нур.
Следующее откровение снизошло на Мухаммеда в 613 году. Он заявил, что язычество лживо и обрекает горожан на самоуничтожение. Рассказывая о своем Боге, расуль говорил: «Он – Аллах Единый, Аллах Самодостаточный. Он не родил и не был рожден, и нет никого, равного Ему» (Коран 112:1–4). Совершенный и Вечный, Аллах не обладал недостатками. Курайшитов оберегали отнюдь не идолы Каабы. Это Аллах посылал людям пропитание и избавлял их от страха. Бог Мухаммеда являлся подлинным Господином Каабы, и откровения призывали мекканцев поклоняться Ему.
Главные мифологические мотивы в учении Мухаммеда в целом совпадали с иудейскими и христианскими. Аллах сотворил мир за 6 дней, но выходным объявлялась не суббота, а пятница. Адам был создан из хиджазской и йеменской глины, а Хавва (Ева) – из его ребра. Адам и Хавва жили в раю и говорили по-арабски, но Аллах изгнал их, ибо они вкусили запретный плод. Супруги были низвергнуты на землю порознь. Адам оказался на Цейлоне, Хавва – в Аравии. Проделав долгий путь, они встретились у горы Арафат возле Мекки. Адаму был ниспослан из рая Черный камень, для которого он построил первую Каабу.
В исламе Адам считается первым пророком, Мухаммед – последним. Мусульманские пророки (наби) отождествляются с библейскими персонажами. Нух – это Ной, Муса – Моисей, Юсуф – Иосиф, Иса – Иисус Христос и т. д. Наби Нух, Ибрахим, Иса, Муса и Мухаммед были расулями, ибо несли людям новый Божий Закон. Однако Мухаммед не настаивал на новизне своего учения. Напротив, он объявил, что Аллах открылся еще Ибрахиму, прародителю арабов и евреев. Согласно откровениям, в глубокой древности все люди верили в Аллаха. Но неизбежные споры о религии привели к возникновению разных конфессий. На протяжении истории Аллах посылал к народам пророков, дабы вернуть заблудших к истине. Но до Мухаммеда никто из наби не внушал людям, что нет Бога, кроме Аллаха.
Учение Мухаммеда имело ярко выраженный социальный характер. Новоявленный пророк призывал мекканцев заботиться о сиротах, помогать нуждающимся, подавать милостыню и верить в жизнь после смерти. Откровения, ниспосланные Мухаммеду, обвиняли горожан в корыстолюбии, неотзывчивости и жестокости. Мекканцы славились богатством, красноречием и гостеприимством, но практиковали публичные казни и кровную месть. Аль-Бухари также передает, что язычники и идолопоклонники признавались наихудшими из творений Аллаха.
Узнав о проповедях Мухаммеда, мекканские шейхи пришли в ужас. Слова расуля оскорбляли их достоинство и мировоззрение. Пророк осуждал убеждения, традиции и обычаи своего племени. Более того – он настаивал на том, что его Бог несовместим с богами курайшитов. Это было уже политическое заявление. Посланник Аллаха критиковал языческую родоплеменную систему. Он говорил о необходимости изменить социально-политическое и экономическое устройство Мекки. Делая акцент на милостыне и прочих богоугодных делах, Мухаммед, предположительно, искал некую платформу для объединения горожан. Его проповеди потрясали основы мекканского общества.
Сначала жители Мекки высмеивали последователей Мухаммеда, Первыми новообращенными стали люди из ближайшего окружения пророка – его жена Хадиджа, двоюродный брат Али, лучший друг Абу Бакр, а также вольноотпущенник и приемный сын Зайд ибн Хариса аль-Кальби, К тому же, не все мекканцы были мушриками (язычниками), В городе проживали ханифы. Они верили в одного бога, называли себя последователями Ибрахима и с радостью присоединились к Мухаммеду, Однако никто из новообращенных не занимал почетных должностей в иерархии курайшитов. Многие были бедняками, некоторые – рабами. Мекканцы презирали их за нищету и низкий социальный статус.
Пока Мухаммед проповедовал тайно, правители Мекки называли его сумасшедшим. Но когда расуль начал открыто осуждать идолопоклонство, насмешка сменилась беспокойством, Курайшитские лидеры обратились к Абу Талибу – дяде Мухаммеда, главе клана Бану Хашим, к которому принадлежал пророк. Они велели шейху заставить Мухаммеда замолчать, пригрозив обоим физической расправой. По мнению мекканского руководства, Абу Талиб был виновен в крамольных речах расуля. Действительно, как он мог позволить своему племяннику проклинать племенных богов, оскорблять религию, высмеивать образ жизни курайшитов и критиковать их великих предков?
Теплые отношения между Абу Талибом и Мухаммедом имели решающее значение для успеха пророческой миссии. Абу Талиб приютил семилетнего Мухаммеда, когда тот осиротел. Он воспитал мальчика как собственного сына, научил его основам торговли и в конечном счете вывел юношу в свет. Благодаря дяде будущий пророк занял свое место в мекканском обществе.
Встреча с курайшитами сильно взволновала Абу Талиба. Ибн Исхак сообщает, что шейх вызвал Мухаммеда и сказал: «О мой племянник, ко мне пришли люди из твоего народа и попросили, чтобы ты отказался от своего дела! Так пожалей же меня и себя! Не возлагай непосильное на меня и на себя! Перестань говорить своему народу то, что он не желает слышать!» Мухаммед подумал, что вот-вот лишится дядиной защиты. Со слезами на глазах он ответил: «Если солнце будет положено на мою правую руку, а луна на левую, я все равно не откажусь от моего дела, пока Аллах Всевышний не возвысит эту религию либо пока я не погибну на этом пути!» Потрясенный Абу Талиб сказал: «О мой племянник! Делай свое дело и то, чему ты себя посвятил, а я же, клянусь Аллахом, никогда не оставлю тебя без помощи!»
Абу Талиб не объявил себя ни новообращенным, ни сподвижником Мухаммеда. Он любил племянника – независимо от того, сколько проблем тот создавал для других людей. Ситуация складывалась парадоксально. Пророк призывал отменить принцип племенной солидарности. Но Абу Талиб опирался именно на этот принцип, дабы защитить Мухаммеда и позволить ему продолжать свою миссию. Выживание новых идей часто зависит от старых методов. Этот парадокс будет повторяться на протяжении многовековой истории Мекки.
Курайшиты поняли, что Абу Талиб не откажется от племянника. Тогда они привели к шейху сильного, красивого юношу и предложили обменять его на Мухаммеда. Мекканские правители решили убить расуля и действовали в соответствии с традиционным принципом талиона – око за око, зуб за зуб, человек за человека. Абу Талиб отказался от сделки.
Мекканцы столкнулись с дилеммой. Мухаммед представлял опасность для установленного порядка. Но, как ни странно, пророка защищал тот самый клан, который он хотел лишить власти. Убийство Мухаммеда повлекло бы за собой кровную вражду аравийских племен. Поэтому правители Мекки попытались сделать жизнь расуля невыносимой и заставить его уйти из города. Они обращались с Мухаммедом очень грубо, оскорбляли его, бросали в него камни. Сподвижников пророка избивали, пытали и казнили.
Мухаммеду противостояли три самых влиятельных человека в городе: Абу Лахаб, Абу Суфьян и Абу Джахль. Абу Лахаб являлся авторитетным курайшитским шейхом. Абу Суфьян, член клана Бану Умайя, был знаменит несметными богатствами и злой женой. Младший сын Абу Суфьяна, Муавия, унаследовал воинственный характер родителей. Впоследствии он стал основателем гигантской мусульманской империи – Омейядского халифата. Наконец, Абу Джахль из знатного рода Бану Махзум желал единолично править Меккой.
Все три заклятых врага Мухаммеда были его родственниками. Ненависть курайшитов к расулю подпитывалась их собственными интересами и амбициями. Действительно, почему Аллах не избрал своим посланником богатого и уважаемого человека? Если Мекке суждено стать родиной новой религии, то ее пророк должен иметь деньги и власть. Для Абу Лахаба, Абу Суфьяна и Абу Джахля не существовало иных критериев достоинства.
Курайшиты были озабочены поведением Мухаммеда еще и потому, что боялись последствий. По их мнению, расуль испытывал терпение древних богов. Разгневанные боги могли наслать на Мекку голод, войну, эпидемию и прочие несчастья. Но больше всего шейхи боялись, что речи Мухаммеда негативно повлияют на экономику Мекки. Кааба представляла собой главный источник городских доходов. Во время хаджа паломники тратили много денег. Сначала они платили за вход в священный город. Затем покупали еду, хворост для костров, ритуальную одежду, сувениры, а также дары и жертвы, приносимые идолам Каабы. Мекка была не только одной из древнейших святынь в мире. Она была настоящей цитаделью капитализма, крупным центром религиозного бизнеса. Люди, которые занимались монетизацией духовной жизни Мекки, назывались хумами. Они составляли элитарное городское сообщество и утверждали, что являются сыновьями Ибрахима. Хумы славились благочестием и строгими нравами. Но они знали, как делать деньги. Например, для увеличения доходов «сыновья Ибрахима» регулярно придумывали новые ритуалы.
В довершение всего в проповедях Мухаммеда звучало мощное эхо христианского вероучения. Это грозило курайшитам дополнительными проблемами. Христианство было связано с химьяритским царем Абрахой и другими завоевателями, которые пришли в Мекку из Йемена. Кроме того, христианство являлось официальной религией Византийской империи. Византийцы хотели закрепиться в Аравии, дабы победить персов. Но экономика Мекки была ориентирована на язычников, стекавшихся в город со всего Ближнего Востока. И многобожники пострадали бы от идей монотеизма больше всех. Проповеди Мухаммеда были не просто неприятны. Они были опасны.
Шейхи курайшитов решили бороться за господство над Меккой до последнего. Они послали к расулю знатного мекканца Утбу ибн Рабию. Утба умел вести переговоры и расставлять дипломатические ловушки. Его приверженность язычеству не вызывала сомнений – тем более, что дочь Утбы, Хинд, была женой Абу Суфьяна.
Утба отправился на поиски Мухаммеда и нашел его в Каабе. Хитрый курайшит предложил расулю все, что угодно, лишь бы тот отказался от пропаганды своего учения. Турецкий писатель Харун Яхья (настоящее имя Аднан Октар) в книге «Пророк Мухаммед» приводит впечатляющий список того, что Утба обещал посланнику Аллаха: деньги, власть, женщин, королевский титул и даже лекарство от одержимости злым духом.
Ответ Мухаммеда пришел в виде очередного откровения. Позже его текст был включен в кораническую суру (главу) 41 под названием «Фуссилат» («Разъяснены»), Расуль сказал Утбе, что Бог един. Он предрек горе идолопоклонникам и награду – тем, кто совершает добрые дела.
Растроганный Утба обнял Мухаммеда и вернулся домой. Курайшиты заметили, что их дипломат сильно изменился. Человек, мастерски игравший словами, был глубоко потрясен силой Слова Божьего. Утба стал на путь духовного перерождения и посоветовал шейхам оставить Мухаммеда в покое. Но курайшиты подумали, что пророк околдовал Утбу, и проигнорировали его совет.
Мекканцы решили прибегнуть к репрессиям. Они поклялись уничтожить последователей Мухаммеда. Но это было непросто. К тому времени к расулю присоединились два самых грозных курайшита – Умар ибн аль-Хаттаб и Хамза ибн Абд аль-Мутталиб. Оба были доблестными воинами и заядлыми охотниками. Оба славились железной волей и храбростью. Оба вызывали у горожан страх и уважение. Примечательно, что свирепые Умар и Хамза не просто поддерживали Мухаммеда. Они обратились в его религию – ислам. Слово «ислам» переводится с арабского как «покорность», «предание себя Единому Богу».
Конечно, Умар и Хамза подали знатным мекканцам «дурной» пример. Но благородное происхождение и непререкаемый авторитет этих курайшитов делали их недосягаемыми для репрессий. Однако бедные и беззащитные сподвижники Мухаммеда в полной мере ощутили на себе гнев правителей Мекки. Город огласился истошными криками несчастных. Их мучили, пытали, убивали. Мекканские площади были залиты кровью.
Наиболее жестокому обращению подвергались рабы-мусульмане. Так, тело Хаббаба ибн аль-Аратта прижигали раскаленным железом. Чернокожего Билала ибн Рабаха днем заставляли лежать на горячем песке с тяжелыми камнями на груди. Вечером его привязывали за ноги к лошади и волокли по городским улицам. Сухайба ар-Руми избивали и морили голодом. Ясира ибн Амира, его жену Сумайю бинт Хайят и сына Аммара ибн Ясира выводили в пустыню во время палящего зноя и надевали на них кольчуги.
Все эти зверства проделывали с бесправными рабами их хозяева. Курайшиты пытались заставить первых мусульман отречься от ислама. Но старания мекканцев были напрасны. По убеждению рабов, вера в единого Бога была важнее любых, даже самых изощренных, пыток и наказаний, Каждый раз, когда хозяин Билала ибн Рабаха требовал, чтобы тот вернулся в язычество, невольник отвечал: «Уахид» («Один»), подразумевая, что Бог един.
Исламских мучеников называли шахидами – от слова «шахада». Шахада означает свидетельство веры в Аллаха и пророческую миссию Мухаммеда. Текст шахады выглядит следующим образом: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Пророк Его», Троекратное произнесение этой фразы на арабском языке составляет обязательный ритуал принятия ислама. В курайшитской Мекке рабы умирали с именем Аллаха на устах. Одним из первых шахидов считается Ясир ибн Амир. Он скончался, не выдержав истязаний, Его супруга Сумайя бинт Хайят стала первой мученицей ислама. Однажды Абу Джахль сказал Сумайе, что она уверовала в Аллаха лишь потому, что влюбилась в Мухаммеда. Женщина грубо ответила обидчику, и тот убил ее ударом копья прямо в сердце.
Дабы спасти своих последователей, Мухаммед посоветовал им уехать в Абиссинию, Мусульмане согласились. Они знали, что найдут убежище на Африканском континенте, Абиссиния была христианским государством, но имела давние коммерческие отношения с Меккой. Таким образом в 615 году произошла первая хиджра в истории ислама – переселение мусульман в Эфиопию. 83 мекканца тайно покинули город и пересекли Красное море на торговом корабле. Представ перед абиссинским царем Асха-мой ибн Абджаром, они поведали ему, как изменились под влиянием новой монотеистической религии.
Сирийский богослов XX века Абд-ар-Рахман Рафат аль-Ба-ша в «Рассказах о жизни сподвижников пророка» приводит длинный список грехов, в которых мусульмане признались правителю Эфиопии. До принятия ислама они были невежественны, поклонялись идолам, не поддерживали родственных связей, не уважали соседей, угнетали слабых, лгали, отбирали деньги у сирот и порочили целомудренных женщин. Мухаммед запретил сподвижникам грешить, и их жизнь стала простой и праведной. Асхама был глубоко тронут откровенными признаниями тех, кого он всегда считал закоренелыми язычниками.
Курайшиты узнали о хиджре и пришли в ярость. Они пустились в погоню за мусульманами, но опоздали. Абиссинский царь отказался выдать беглецов. Мухаммед по-прежнему жил в Мекке и не собирался покидать родной город. Но судьба распорядилась иначе.
Потерпев неудачу в переговорах с Асхамой, курайшитские шейхи решились на крайнюю меру. Они объявили бойкот
Бану Хашим (клану пророка) и родственному ему клану Бану аль-Мутталиб. Современный йеменский проповедник Анвар аль-Авлаки в книге «Жизнь Мухаммеда» отмечает, что мекканцам запрещалось встречаться и разговаривать с членами этих кланов, вступать с ними в браки и заключать коммерческие сделки, входить в их дома и проявлять по отношению к ним жалость. Это должно было продолжаться до тех пор, пока Бану Хашим и Бану аль-Мутталиб не выдадут Мухаммеда отцам города для расправы. Правители Мекки повесили документ с условиями бойкота на дверях Каабы, Формально документ именовался договором, но на самом деле шейхи не согласовали его с рядовыми горожанами. Однако мушрики считали мусульман своими врагами и охотно подчинились требованиям мекканских лидеров,
Бану Хашим и Бану аль-Мутталиб оказались вне общества. Им пришлось покинуть свои дома. Изгнанники во главе с Мухаммедом и Абу Талибом разбили лагерь в горах к юго-востоку от Мекки. Они были отрезаны от всего остального мира и фактически находились в осадном положении.
Жизнь за пределами города была суровой. Мекканцы перекрыли поставки продовольствия в лагерь мусульман, К осажденным не пускали купцов. Абу Лахаб, Абу Суфьян и Абу Джахль зорко следили за соблюдением правил блокады. Иногда родственники тайно передавали изгнанникам еду. Например, племянник Хадиджи, Хаким ибн Хизам, несколько раз привозил ей пшеницу.
Через какое-то время продуктовые запасы в лагере иссякли. Осажденные ели листья деревьев и вареную кожу. Они жили в изоляции почти три года. Мекканцы слышали крики и плач голодных детей, доносившиеся из-за горного перевала.
Горожане начали возмущаться. Теперь они искренне сочувствовали своим бывшим друзьям и соседям. Люди всерьез задумались о происходящем. Говорят, некий старик, состоявший в родстве с Бану Хашим, подошел на улице к молодому человеку и спросил: «Как ты можешь наслаждаться жизнью, есть, пить, красиво одеваться и спать со своей женой, когда твои знакомые находятся в столь ужасном состоянии?» «А что я могу сделать в одиночку? – ответил юноша. – Если бы со мной был еще кто-то, я бы сделал все, чтобы спасти их».
Мекка роптала. Возле Каабы собралась толпа. Слово взял Зухайр ибн Абу Умайя – двоюродный брат Хадиджи. Он закричал: «О жители Мекки! Мы вкушаем пищу и надеваем на себя одежды, а тем временем Бану Хашим и Бану аль-Мутталиб погибают! Клянусь Аллахом, я не успокоюсь, пока не будет уничтожен этот несправедливый договор!» Абу Джахль запротестовал. Толпа загудела. Мекканцы вспомнили, что курайшиты составили документ без их согласия. Завязалась драка. Во время потасовки кто-то подошел к дверям Каабы, дабы порвать договор, и оказалось, что его съели термиты. Обрадованные горожане поспешили в лагерь изгнанников.
Мусульмане вернулись домой. Но перенесенные тяготы подорвали здоровье Абу Талиба. Спустя полгода после окончания осады он тяжело заболел. Узнав об этом, Мухаммед поспешил к своему старому дяде – человеку, который много сделал и много страдал ради его пророческой миссии. Расуль обнаружил Абу Талиба на смертном одре, в окружении знатных курайшитов. Мухаммед попытался в последний раз убедить любимого дядю принять ислам. Он попросил умирающего сказать: «Нет Бога, кроме Аллаха». Но тут вмешался Абу Джахль: «О Абу Талиб, ты собираешься отречься от веры своего отца, Абд аль-Мутталиба?»
Дальнейшие события доподлинно не известны. Египетский мухаддис XIV века Ибн Касир передает ответ Абу Талиба: «О сын моего брата, клянусь Аллахом, если бы я не боялся, что после меня тебя и твой род будут оскорблять и что курайшиты подумают про меня, что я произнес эти слова, испугавшись смерти, то я бы их произнес. Я их произнесу лишь шепотом, чтобы обрадовать тебя». Но голос умирающего был так слаб, что Мухаммед не услышал, как дядя свидетельствует о вере в единого Бога.
Согласно аль-Бухари, Абу Талиб заявил: «Не отрекусь я от религии Абд аль-Мутталиба!» Тогда расуль сказал: «Поистине, я буду просить прощения для тебя!» Считается, что после этого Мухаммеду было ниспослано два аята (стиха) Корана. Первый гласил: «Пророку и верующим не подобает просить прощения для многобожников, даже если они являются родственниками» (9:113). Во втором аяте сказано: «Воистину, ты не сможешь наставить на прямой путь тех, кого возлюбил. Только Аллах наставляет на прямой путь тех, кого пожелает» (28:56).
Другие мусульманские ученые, напротив, утверждают, что Абу Талиб перед смертью принял ислам. Хиджазский богослов Джафар ас-Садик (702–765), потомок Мухаммеда, приводит хадис от самого пророка. Согласно этому хадису, Абу Талиб скрывал свою веру, внешне демонстрируя неверие. Иракский историк XIII века Ибн Абу аль-Хадид писал: «Если веру Абу Талиба положить на одну чашу весов, а веру всех людей – на другую, то вера Абу Талиба перевесит!»
Как бы то ни было, глава Бану Хашим сыграл важную роль в становлении ислама. Пророк тяжело переживал кончину дяди. Через несколько месяцев его постиг новый удар: умерла Хадиджа. Оплакивая супругу, Мухаммед говорил: «Она уверовала в меня, когда другие в меня не верили, посчитала мои слова правдой, когда другие называли их ложью, поделилась со мной тем, что имела, когда другие отказали мне…» Таким образом, в 619 году Мухаммед потерял сразу двух близких людей – любимого дядю и верную жену. Этот год вошел в мусульманскую историографию как Год скорби.
После смерти Абу Талиба курайшиты начали открыто оскорблять расуля. В него плевали, его проклинали – но по-прежнему не решались уничтожить. Убийство Мухаммеда повлекло бы за собой страшную кровную месть со стороны его родственников. Курайшиты хотели объединиться с прочими мекканскими кланами, дабы не навлечь гнев Бану Хашим и Бану аль-Мутталиб только на себя.
Надо было действовать быстро. Мухаммед проводил в Мекке все меньше времени. Рано утром он покидал свой дом и возвращался лишь спустя несколько дней. Иногда пророка видели в Акабе и других арабских городах.
По слухам, он вел переговоры с аравийскими племенами, Мушрики боялись, что жители Аравии обратятся ислам, В этом случае Мекка лишилась бы своего сакрального статуса и ее экономика рухнула бы. Кроме того, Мухаммед мог собрать мусульманскую армию и захватить город силой оружия.
Вскоре мекканцы узнали, что сподвижники расуля тайно увезли своих женщин, детей и стариков из Мекки, Курайшитские шейхи насторожились. Казалось, их самый страшный кошмар начал сбываться.
В июне 622 года отцы города созвали совет в Дар ан-Надве (Доме собраний), который построил еще легендарный Кусай – первый курайшит в истории города. На совете присутствовали старейшины всех мекканских родов. Их интересовал единственный вопрос: что делать с Мухаммедом? Абу Джахль предложил следующую идею: представители от каждого клана должны убить пророка сообща. Таким образом, нельзя будет обвинить в убийстве кого-то одного и родственники Мухаммеда не смогут мстить всем сразу. Шейхи согласились с планом Абу Джахля и немедленно приступили к его реализации,
В ночь на 13 июня 622 года дом Мухаммеда был окружен. Курайшиты прильнули к дверям и сквозь трещины увидели, что в доме есть женщины. Племенной обычай категорически запрещал вершить расправу в присутствии женщин. Это незыблемое правило соблюдали все арабы, даже ассасины (наемные убийцы). Курайшиты ждали до рассвета. Наконец, с первыми лучами солнца они вломились в дом и обнаружили, что пророка там нет.
Ночью Мухаммед бежал в Ятриб. Мушрики организовали за ним погоню. Шейхи пообещали за расуля огромную награду – 100 верблюдов. Безрезультатно.
Итак, самый известный сын Мекки покинул свой родной город. «О Мекка, – сказал Мухаммед накануне бегства, – я люблю тебя больше, чем весь мир, но твои дети не дадут мне жить». Город решительно отверг расуля. За 11 лет пророческой деятельности Мухаммед приобрел менее 200 сахабов (сподвижников). Из 83 мусульман, совершивших хиджру в Эфиопию, к нему вернулись только 33. Многие сахабы умерли или погибли от рук курайшитов. Число приверженцев ислама сократилось, и сама религия оказалась под угрозой исчезновения.
Ятрибцы приняли Мухаммеда с распростертыми объятиями. Они даже переименовали свой город в Мединат-ан-Наби (Город Пророка), или Медину.
Бегство Мухаммеда ни в коей мере не принизило статус Мекки. Согласно Корану, Аллах упоминает ее, когда дает обещание: «Клянусь этим городом (Меккой)!» (90:1) и «Клянусь смоковницей и маслиной, и горою Синаем, и этим городом безопасным!» (95:1–3). Когда пророк жил в Медине, Аллах назвал Мекку «Матерью городов» (6:92). До сих пор каждый, кто попадает в Мекку, произносит арабскую молитву, начинающуюся со слов: «Я здесь, Господи, я здесь!»
Мухаммед отправился в Медину не один. За ним последовали около 100 меканских мусульман. Их прозвали мухаджирами – «совершившими переселение». Само переселение известно как Хиджра и датируется 24 сентября 622 года. Мухаджиры были самыми преданными сахабами. Они пользовались огромным авторитетом в мусульманской общине. Ятрибцев, которые приветствовали Мухаммеда и его соратников, отныне именовали ансарами.
Переселение ознаменовало конец джахилии – эпохи грубости, невежества и беззакония, в которой пребывали аравийские племена до принятия ислама. Однако противостояние Мекки и Медины только начиналось.
В 633–634 годах Мекка превратилась в центр исламского мира. С тех пор мусульмане совершают молитвы, повернувшись в сторону этого города. Но так было не всегда. По легенде, однажды ночью (в 619 году) Джабраил перенес Мухаммеда в Иерусалим на встречу с пророками Ибрахимом, Мусой и Исой. Затем ангелы рассекли расулю грудь и омыли его сердце. Упоминания об этих событиях содержатся в Коране (17:60, 53:6-18). Таким образом, Иерусалим стал священным не только для иудеев и христиан, но и для мусульман. До Хиджры последователи ислама молились в сторону Иерусалима. Но когда Мухаммед переехал в Медину, ему был ниспослан следующий аят: «Обрати же свое лицо в сторону Запретной мечети [в Мекке]. Где бы вы ни были, обращайте ваши лица в ее сторону» (2:144). Медина была Городом Пророка. Мекка – Городом Аллаха.
После Хиджры курайшиты пристально следили за Мухаммедом. Они предчувствовали катастрофу. Мухаммед стал религиозным и политическим лидером Медины. Он активно заключал договоры с соседними племенами. Ансары и мухаджиры образовали единую исламскую общину.
Число мусульман быстро росло. В Медине появилась первая в мире мечеть – Масджид ан-Набави (Мечеть Пророка). Мухаммед лично принимал участие в строительных работах. Здание было заложено в 622 году. Основными элементами его планировки являлись открытый двор и минареты. Впоследствии такая планировка стала обязательной для всех мечетей.
Кроме того, расуль ввел несколько ритуалов, которые делали ислам непохожим на прочие религии. С минаретов Масджид ан-Набави 5 раз в день звучал азан, призывавший мусульман к обязательной молитве (намазу). Слово «азана» в переводе с арабского означает «кричать на публике». В эпоху джахилии в Аравии существовал обычай издавать особый крик – например, для сбора членов племени на военный совет. Тот, кто зазывал людей, именовался муэдзином. Первым муэдзином в истории ислама стал мухаджир Билал ибн Рабах, обладавший невероятно сильным голосом. Эту обязанность возложил на него сам Мухаммед. Азан Билала был слышен по всей Медине. В Мекке несчастного раба никто не слышал. Но в Медине его голос достигал горизонта.
Теперь Город Пророка представлял собой угрозу для Мекки. В первую очередь курайшиты переживали за свои торговые караваны, которые возвращались из Сирии. Они должны были пройти недалеко от Медины и могли подвергнуться нападению со стороны мусульман. Пытаясь защитить свое имущество, мекканцы распространили ложные слухи о времени следования караванов. Благодаря этому большинство товаров удалось спокойно довезти до Мекки. Но информацию о самом крупном и богатом караване не удалось сохранить в тайне. По слухам, этот караван насчитывал более 2500 верблюдов. Его вел Абу Суфьян. И он не сомневался, что станет главной мишенью для мединцев.
Абу Суфьян отправил гонца в Мекку, чтобы вызвать подкрепление. Когда гонец прибыл в город, курайшиты уже готовились к войне с Мединой. Из Мекки выступила целая армия – 1 тысяча пехотинцев и 100 всадников. По пути в Медину они узнали, что караван Абу Суфьяна благополучно добрался до Мекки. Мухаммед узнал о приближении врага и вывел вооруженных сахабов в долину Бадр близ Медины. Войско пророка насчитывало 313 человек.
Многие курайшиты не хотели вступать в схватку. Цель их военной экспедиции состояла в том, чтобы защитить караван Абу Суфьяна, и эта задача была выполнена. Более того – на каждой из противоборствующих сторон присутствовали кровные родственники. Например, старший сын Утбы ибн Рабии, Абан, находился в мусульманском лагере. Однако Абу Джахль обвинил курайшитов в трусости и напомнил им о давнем обещании уничтожить всех мусульман Аравии. По мнению Абу Джахля, настало время покончить с Мухаммедом раз и навсегда. Мекканцы двинулись в Бадр. Они прибыли туда 17 марта 624 года и обнаружили, что мусульмане засыпали все колодцы в долине. Пророк тщательно подготовился к битве. Но мушрики решили, что легко разобьют маленькую исламскую армию.
Согласно древней традиции, битве предшествовали поединки трех лучших воинов с каждой стороны. По итогам поединков три курайшита были убиты, один сахаб – ранен, Тогда мушрики атаковали врага. Впервые в истории мусульмане бросились в бой с криком: «Аллаху Акбар!» («Аллах Велик!»)
В ходе сражения мекканское войско лишилось всех командиров. Абу Джахль и Утба ибн Рабия погибли. Курайшитов охватила паника. Через несколько часов все было кончено. Мекканцы потерпели сокрушительное поражение. Почти все отцы города пали в долине Бадр или попали в плен. Старый Абу Лахаб не участвовал в битве, но выделил солидную сумму денег на оснащение курайшитской армии. Узнав о победе мусульман, он скончался от горя. По слухам, после смерти тело Абу Лахаба источало такое зловоние, что к нему не подходили даже его сыновья.
В жизнеописаниях Мухаммеда говорится, что сахабы одолели мекканцев благодаря ангелам Аллаха. Сражение при Бадре считается единственной битвой ислама, в которой ангелы принимали непосредственное участие. Жители Аравии повсюду находили подтверждения божественного вмешательства. Например, один тщедушный сахаб взял в плен огромного курайшита, и кто-то сказал ему: «Разве ты смог бы одолеть его? Тебе помог ангел».
Тем временем в Мекке царил траур. Долина плача оглашалась рыданиями. Абу Суфьян взял руководство городом на себя. Он поклялся не умащать волосы маслом или не купаться, пока не отомстит сахабам. Торговля с Сирией принесла Абу Суфьяну сказочную прибыль. Теперь он собирался потратить деньги на создание новой армии и разгромить Медину.
Прежде всего Абу Суфьян нанял известных поэтов, дабы те разожгли боевой пыл мекканцев силой слова. Благородные курайшитки, потерявшие при Бадре своих ближайших родственников, жаждали крови. Они призывали горожан готовиться к войне. Самые пламенные речи произносила Хинд – супруга Абу Суфьяна и дочь Утбы. За один день она похоронила отца, брата Валида, дядю Шейбу и старшего сына Абана. Но женщина не собиралась мириться с утратой. Ее особую ненависть вызывал Хамза ибн Абд аль-Мутталиб, убивший Утбу. Хинд обратилась к Вахши – эфиопскому рабу, который отличался меткостью в метании копья. Курайшитка велела ему присоединиться к мекканскому войску и убить Хамзу. В качестве награды она пообещала Вахши свободу.
За год жители Мекки собрали трехтысячную армию. Курайшиты были абсолютно уверены в победе. Они двинулись к Медине и 19 марта 625 года разбили лагерь около горы Ухуд на северной окраине города.
Но Мухаммеда предупредили о вражеском плане. Он успел собрать войско численностью 700 человек и заранее разместил группу из 50 лучников на одном из холмов Ухуда. Расуль приказал лучникам не покидать свои позиции ни при каких обстоятельствах. Среди исламских полководцев были Али (двоюродный брат пророка, сын покойного Абу Талиба), Абу Бакр (лучший друг Мухаммеда), Хамза ибн Абд аль-Мутталиб и Умар ибн аль-Хаттаб.
Изучив причины поражения при Бадре, курайшиты тщательно продумали тактику грядущего сражения. Абу Суфьян оставил 200 всадников в резерве. Воинственная Хинд громко распевала боевые песни. Музыканты били в тамбурины. Нервы у всех были на пределе.
Битва состоялась 23 марта 625 года. Отряды Хамзы и Али ворвались в ряды курайшитов, сея ужас и смерть. Когда мушрики попытались продвинуться вперед, лучники осыпали их градом стрел. Мекканцы отступили. Сахабы решили, что сражение выиграно, и бросились захватывать трофеи. Лучники оставили свои позиции и присоединились к основному войску.
Тем временем знатный курайшит Халид ибн аль-Валид развернул конницу, обогнул Ухуд и атаковал исламскую армию с тыла. Началась неразбериха. Хамза пал от руки Вахши. Язычники теснили мусульман. Абу Суфьян довольно потирал руки. Он предвкушал пленение или гибель Мухаммеда. Но сподвижники закрыли пророка своими телами и не подпустили к нему врагов.
Пока мужчины сражались, курайшитки с остервенением уродовали тела павших мусульман. Они отрезали покойникам уши и носы, а потом делали ожерелья из этих ужасных трофеев. Обнаружив труп Хамзы, Хинд распорола ему живот, вырвала печень и попыталась ее съесть, но почувствовала тошноту.
Битва при Ухуде закончилась поражением сахабов. Язычники разбили врага и триумфально вернулись в Мекку. Это была их первая и последняя победа над Мухаммедом.
Мекка ликовала. Весть о разгроме мусульман в мгновение ока облетела всю Аравию. Однако расуль и многие его сподвижники уцелели. Абу Суфьян вознамерился уничтожить их всех и сровнять Медину с землей. Он отправил гонцов к разным арабским племенам гонцов с предложением вместе напасть на Город Пророка.
Секретные переговоры и тайные встречи долгое время не приносили результатов. Но однажды в Мекку прибыли представители Бану Надир и Бану Вайль. Бану Надир и Бану Вайль являлись еврейскими племенами и издавна проживали в Медине. Они отказались признавать власть Мухаммеда, и их изгнали из города. Иудеи спросили, не хотят ли курайшиты объединиться с ними против мусульман. Шейхи обрадовались. Но Абу Суфьян хотел заполучить как можно больше союзников. Наконец мекканцы склонили на свою сторону мощные племена Бану Гатафан и Бану Фазаз. Вскоре к Абу Суфьяну примкнули Бану Асад (союзники Бану Гатафан), Бану Мурах (союзники Бану Надир), Бану Салим (дальние родственники курайшитов) и некоторые другие племена. Объединенная армия язычников насчитывала 10 тысяч человек. План Абу Суфьяна заключался в том, чтобы атаковать Медину одновременно с севера и юга. Мушрики совершили марш-бросок через пустыню и вышли к Медине 31 марта 627 года.
Абу Суфьян старался не разглашать свой план. Однако пустыни Аравии не умеют хранить тайны. Дойдя до Медины, курайшиты обнаружили, что вдоль северной границы города выкопан широкий и глубокий ров. Со всех остальных сторон Медину защищали горы. Она казалась неприступной. До этого момента арабы не использовали траншеи для ведения войны. Мухаммед приказал вырыть ров по совету сахаба Салмана аль-Фариси – первого перса, принявшего ислам.
Мекканцы были в недоумении. Абу Суфьян на день уступил пост главнокомандующего прославленным аравийским воинам, и те попытались штурмовать город. Ничего не получилось. Тогда курайшиты вступили в сговор с Бану Курайза – еще одним иудейским племенем Медины, которое в 622 году подписало мирный договор с Мухаммедом. Несмотря на это, евреи Бану Курайза согласились поднять городской мятеж. Однако хитрый мусульманин Нуайм ибн Масуд внес раскол в их ряды заговорщиков.
Мушрики теряли терпение. Они пришли сражаться и не были готовы к осаде. Продукты заканчивались. Среди язычников начались распри. Курайшиты и Бану Гатафан открыто враждовали между собой. Абу Суфьян понял, что осажденные могут держаться месяцами, если не годами.
Аравийская армия стояла под Мединой примерно 2–3 недели, пока однажды ночью погода не испортилась. Жестокая буря разметала лагерь мушриков. Аль-Бухари передает, что Абу Суфьян сказал своим людям: «О курайшиты! У вас нет постоянного жилья. Верблюды и лошади гибнут. Бану Курайза нарушили данное нам слово. Они поступили с нами дурно. Как видите, мы встретились с сильным ветром. Не могут устоять ни котлы, ни костры, ни наши палатки. Уходите! Я уезжаю». Он сел на верблюда и вернулся в Мекку. Курайшиты последовали за ним.
Таким образом, мекканцы снова проиграли. События весны 627 года известны как Битва у рва – хотя на самом деле никакой битвы не было. Считается, что бурю на язычников наслал Аллах, определив тем самым исход осады Медины.
Экономика Мекки была подорвана. Абу Суфьян отказался от мысли собрать очередную армию. Денег катастрофически не хватало. Курайшиты чувствовали, что в ближайшем будущем Медина обретет могущество и составит Мекке сильнейшую конкуренцию.
Новости из Города Пророка были неутешительны для мекканцев. Бану Курайза подверглись жестокому наказанию. Всех мужчин племени казнили, женщин и детей обратили в рабство, а имущество поделили между мусульманами. Сахабы не собирались прощать предателей. Мухаммед налаживал собственную караванную торговлю и посылал по всей Аравии военные отряды, заставляя бедуинов принимать ислам. В итоге кочевники покорились расулю. В Медину потянулись караваны с дарами. Аравийские шейхи пытались задобрить мусульман и договориться с ними о выгодных условиях подчинения для своих племен.
Однако новая религия плохо приживалась среди арабов. Они не понимали смысла многих исламских правил. Действительно, как совершать омовение перед молитвой, если в пустыне нет воды? Разве может бедный кочевник подавать милостыню? Так ли уж необходимо чтить священный месяц Рамадан, во время которого Мухаммед получил первые аяты Корана, – ведь жители Аравии неграмотны? Зачем поститься, если бедуины и так питаются скудно? И наконец, ради чего надо отречься от веры своих предков?
Между тем шахада, намаз (ежедневная пятикратная молитва), ураза (пост во время Рамадана) и закят (милостыня) являлись четырьмя столпами ислама. Вскоре к ним прибавился пятый столп – хадж. На Мухаммеда снизошло новое откровение. Согласно ему, Мекка провозглашалась священным городом и местом паломничества для мусульман. Коран гласит: «Люди обязаны перед Аллахом совершить хадж к Дому (Каабе), если они способны проделать этот путь» (Коран 3:97).
В марте 628 года Мухаммед сообщил курайшитам о своем намерении посетить Мекку в паломнических целях. 13 марта караван хаджи выступил из Медины. Абу Суфьян был озадачен. Он не знал, чем на самом деле руководствовался пророк, – желанием почтить родной город или же стремлением захватить его. Шейхи решили, что Мухаммеда нельзя впускать в Мекку.
Курайшиты начали готовиться к обороне. Абу Суфьян призвал на помощь всех своих союзников. Он также отправил навстречу мусульманам 200 всадников во главе с Халидом ибн аль-Валидом. Узнав об этом, Мухаммед и сахабы решили остановиться в месте под названием Худайбия, что в 24 км западнее Мекки. Худайбия входила в священную область, на которой были запрещены любые насильственные действия. Пророк передал курайшитам, что не собирается сражаться. В его планы входило лишь посещение Каабы.
Он добавил, что если курайшиты настаивают на битве в святые месяцы, когда по древнему обычаю необходимо соблюдать всеобщее перемирие, и если они настаивают на том, чтобы люди, независимо от веры, не могли посетить Каабу, они будут осуждены всеми арабами.
Язычники оказались в затруднительном положении. Запретив паломникам войти в Мекку, они разрушили бы ореол святости вокруг собственного города и подверглись бы осуждению со стороны всех аравийских племен. Вместе с тем даже если намерения Мухаммеда были мирными, впускать его в Мекку с таким количеством последователей было небезопасно. После долгих размышлений Абу Суфьян послал в Худайбию красноречивого курайшита Сухайля ибн Амра, Правитель города поручил ему провести переговоры с мусульманами.
Переговоры прошли успешно, Мухаммед и Сухайль подписали Худайбийский мирный договор, по которому война между мусульманами и курайшитами прекращалась на 10 лет. Также мусульмане обязались вернуть в Мекку курайшитов, принявших ислам. Мекканцы, в свою очередь, отказались от требований отдать им бывших рабов, перешедших к мусульманам. Кроме того, каждому аравийскому племени предоставлялось право заключать союзы с Мухаммедом либо с курайшитами по своему выбору. Последнее условие договора выглядело следующим образом: в этом году мусульмане возвращаются в Медину, не совершив паломничество. Но на следующий год они спокойно войдут в Мекку после того, как курайшиты временно покинут ее. Мусульмане могли провести в Мекке лишь три дня, оставив оружие за пределами города.
Сахабы сочли договор оскорбительным и просили Мухаммеда не подписывать его. Но пророк был непреклонен. Он понимал, что это соглашение означает признание мусульман политической силой, равной курайшитам, Мухаммед подписал документ и велел резать жертвенных животных, По окончании жертвоприношения паломнический караван вернулся в Медину.
Благодаря Худайбийскому мирному договору, в исламе появилось новое понятие – умра (малый хадж), Умра длится несколько дней. Она включает в себя посещение Каабы и ритуальный бег между холмами Ac-Сафа и Аль-Марва, где когда-то металась Хаджар в поисках воды для младенца Исмаила.
Мухаммед совершил умру через год после переговоров в Худайбии, Его сопровождали около 2 тысяч безоружных сахабов. Курайшиты заблаговременно оставили город и наблюдали за ними с близлежащих холмов. По истечении трех дней мекканцы спустились в Долину плача и попросили мусульман уйти.
Худайбийский мирный договор имел не только религиозные, но и важные политические последствия. После подписания соглашения аравийское племя Бану Хузаа вступило в союз с Мухаммедом, а племя Бану Бакр – с мекканцами. Впоследствии между этими племенами разгорелся конфликт. Бедуины попросили помощи у своих покровителей. Курайшиты прислали Бану Бакр оружие, лошадей, верблюдов и несколько своих воинов. Бану Хузаа отступило в обширную запретную территорию, прилегавшую к Каабе, где издавна запрещалось любое насилие. Но люди из Бану Бакр преследовали врага и убили более 20 человек. В итоге мирный договор был нарушен. Абу Суфьян отправился к Мухаммеду в надежде обновить соглашение и продлить его срок. Однако пророк отказался заключать новый договор и решил завоевать Мекку. Он собрал десятитысячное мусульманское войско и двинулся на свой родной город.
Абу Суфьян и два других знатных курайшита (Хаким ибн Хазам и Будайл ибн Варк) вышли навстречу армии Мухаммеда, чтобы попытаться отговорить его от битвы за Мекку. Но после беседы с расулем и его дядей, Аббасом ибн Абд аль-Мутталибом, все три мушрика обратились в ислам.
Войдя в Мекку, сахабы не встретили сопротивления. Али водрузил знамя веры на вершине горы Хаджун. У ее подножия поставили шатер для Мухаммеда. Пророк семь раз объехал Каабу на верблюде. Затем он вошел в Дом, где вознес Аллаху двукратную молитву. После этого расуль разбил своим посохом все 360 древних идолов, приговаривая: «Пришла истина, и исчезла ложь; поистине, ложь исчезающая!» (Коран 17:81). Билал взобрался на крышу Каабы и прочитал азан, ознаменовавший освобождение Мекки от язычества. Сотни мусульман упали на колени, славя Единого Бога – Милостивого и Милосердного.
События того дня – 11 января 630 года – вошли в историю как Фатх (Завоевание Мекки). Мухаммед покорил сердца людей. Уцелевшие курайшиты убедились в никчемности своих богов и приняли ислам. Среди новообращенных были Хинд бинт Утба, ее сын Муавия (будущий создатель Омейядского халифата) и доблестный полководец Халид ибн аль-Валид. Впоследствии Халид получил за боевые заслуги почетное именование «Сайфуллах» – «Меч Аллаха». Он провел 43 сражения и ни разу не был побежден.
Мухаммед провел в Мекке 15 дней. За это время расуль принял присягу у горожан и вернул курайшиту Усману ибн Тальхи ключи от Каабы. Усман принадлежал к Бану Шейба – старинному мекканскому клану, чьи представители являлись хранителями ключей и служителями Каабы еще в период правления легендарного Кусая. Когда Усман стал мусульманином, язычники отобрали у него ключи, лишив Бану Шейба огромной чести и причастности к главному святилищу Аравии. Но Мухаммед восстановил справедливость, руководствуясь словами Всевышнего: «Воистину, Аллах велит вам возвращать вверенное на хранение имущество его владельцам и судить по справедливости, когда вы судите среди людей» (Коран 4:58).
До сих пор все религиозные обязанности в Мекке распределены среди курайшитов. Бану Шейба из поколения в поколение служит в Каабе. Эта почетная миссия передается в роду от старшего к старшему. Потомки Абд аль Мутталиба обеспечивают паломников водой и едой. Такая приверженность традициям свидетельствует о том, что мусульмане верны своим клятвам и обещаниям, даже если эти клятвы и обещания были даны в эпоху джахилии.
Итак, Город Аллаха наконец-то принял расуля. Мухаммед родился в Мекке. Она была домом для его клана Бану Хашим. Кроме того, исламское вероучение сделало Мекку сердцем пророческой миссии Мухаммеда. Однако, к большому удивлению мекканцев, расуль отбыл в Медину через 15 дней после своего триумфального и мирного возвращения в родной город.
Мухаммед называл Медину своим жилищем в жизни и смерти. Он посетил Мекку еще раз только в 632 году, во время своего прощального (и единственного) хаджа. Пророк чувствовал близкую кончину и потому предпринял полноценное паломничество со всеми ритуалами.
Он омыл свое тело, обрил голову, обрезал ногти и облачился в специальную одежду из двух кусков простой бесшовной ткани белого цвета (ихрам). Ночевал в долинах Муздалифа и Мина. Бросал камни в 3 столба (джамарат). Принес в жертву Аллаху животных (курбан). Семь раз обошел Каабу (таваф). Совершил бег между Ac-Сафой и Аль-Марвой (сай). Стоял на горе Арафат с полудня до захода солнца (день Арафа). Потом он быстро вернулся в Муздалифу и молился там всю ночь (ифада). По окончании хаджа Мухаммед накрыл Каабу покрывалом (кисвой). Арабский богослов IX века Муслим ибн аль-Хаджадж (имам Муслим) сообщает слова Мухаммеда, адресованные мусульманам в 632 году: «Берите от меня ваши обряды (хаджа и умры), ибо я не знаю, быть может, я не совершу больше Хаджа после этого».
* * *
Ихрам – символическое состояние духовной и физической чистоты. Ихрам – образ покойника: мусульман хоронят без одежды, обернув в белые материи. В состоянии ихрама нужно контролировать мысли и дурные деяния. Запрещается охотиться, курить, употреблять алкоголь и наркотики, ссориться, сквернословить, вступать в интимные отношения. Мужчинам нельзя надевать носки, нижнее белье, закрытую обувь и головные уборы. Также им не дозволяется удалять волосы любым образом и в любой части тела, пользоваться благовониями и средствами гигиены с запахом. Женщины обязаны покрывать голову, но во время хаджа они могут носить повседневную мусульманскую одежду. Все остальные ограничения и предписания являются общими для представителей обоих полов.
* * *
Все указанные действия признаются ваджибом, т. е. обязательны для исламских паломников с VII века по наши дни. Каждое из них имеет определенный сакральный смысл. Так, ихрам означает особое состояние духовной чистоты. Джамарат символизирует побивание камнями шайтана. Стояние на горе Арафат считается предстоянием перед Аллахом. Ритуалы хаджа и умры представляют собой уникальное сочетание языческих и мусульманских традиций. Так, согласно преданию, древний обычай закрывать Каабу восходит к химьяритскому царю Асаду аль-Камилу. Однако Мухаммед придал старым ритуальным действиям новый религиозный смысл. В ходе своего прощального паломничества он заложил окончательные традиции совершения хаджа.
* * *
Во время хаджа расуль обратился к своим последователям со знаменитой проповедью (хутбой), разъясняющей основные положения ислама. Мусульмане образовали единую религиозную общину (умму) и нуждались в мудрых советах и наставлениях посланника Аллаха.
Расуль заявил об отмене кровной мести, ростовщичества и прочих установлений джахилии. Он наложил на членов уммы ряд пищевых запретов, категорически отверг употребление алкоголя, азартные игры и идолопоклонничество, Мухаммед коснулся всех важных вопросов – от провозглашения неприкосновенности человеческой жизни до отношений между полами и правил личной гигиены. Мусульмане называют эту хутбу манифестом прав человека в исламе. Ее ключевые мысли содержатся в коранической суре 5 «Аль-Маида» («Трапеза»), а также в многочисленных хадисах. По легенде, пророк закончил хутбу словами: «Я оставлю вам то, что не даст вам сбиться с пути, если станете вы крепко держаться этого, – Книгу Аллаха».
После окончания хаджа Мухаммед немедленно вернулся в Медину. Он скончался 8 июня 632 года. К моменту смерти пророк объединил под своей властью весь Аравийский полуостров, основал мировую религию и заложил основы исламской и арабской государственности.
Первый великий мусульманин был похоронен в Масджид ан-Набави под Зеленым куполом, известным как Купол Пророка. Теперь Медину называли Лучезарной. Она превратилась в политическую, культурную и интеллектуальную столицу формирующегося исламского государства – Арабского халифата. Мекка, напротив, оживала лишь во время паломничества. Мусульманская историография той эпохи забывает о Мекке и фокусируется исключительно на Медине. Но Город Аллаха хотел выйти за религиозные и земные границы хаджа. Он был устремлен гораздо выше – к царству божественной метафизики.
Глава 3
Дорога в рай
Сердца подобны котлам, и кипит то, что в них…
Яхья бин Муаз ибн Джагфар ар-Рази
* * *
Мекка всегда была Городом Бога – как в период джахилии, так и в исламскую эпоху. Но мир стремительно менялся. Ценности и приоритеты курайшитов были низвергнуты. Мекканцам потребовалось время, чтобы понять, какая удача на самом деле их постигла.
После принятия арабами ислама все традиционные центры силы в Аравии сместились. Однако Мекка не утратила свой священный статус. Присутствовать в Мекке означало пребывать с Аллахом. Но для того чтобы обладать земной властью, надо было находиться в Медине. Медина превратилась в политический центр исламского общества. Преследуя Мухаммеда и сахабов, мекканцы перечеркнули монотеистическую историю своего города и оборвали его связь с пророком Ибрахимом. Медина же вняла Мухаммеду и стала колыбелью уммы. Расуль избрал Медину столицей мусульманского государства, подтвердив отказ от старой родоплеменной системы. Фундаментом новой социальной системы являлась приверженность исламу.
Курайшитам пришлось смириться с поражением. Они утратили политическую автономию, материальную выгоду и привилегии, которыми обладали на протяжении веков. Мусульманские историки утверждают, что языческое прошлое Мекки исчезло раз и навсегда. Но это не так. Внешне город стал исламским. Однако мекканцы продолжали соблюдать древние обычаи. Племеные механизмы срабатывали по умолчанию. Хутба Мухаммеда мало повлияла на город.
После смерти расуля в 632 году власть перешла к его другу и сподвижнику Абу Бакру. Абу Бакр получил титул халифа, означавший «наместник пророка». Первый халиф и его преемники (Умар ибн аль-Хаттаб, Усман ибн Аффан и Али ибн Абу Талиб) решили донести послание Мухаммеда до всего мира. Началась эпоха Великих арабских завоеваний. Менее чем за 100 лет мусульмане захватили огромные территории в Азии, Африке и Европе. К началу VIII века азан звучал над Ближним Востоком, Средней Азией, Северо-Западной Индией, Северной Африкой, Кавказом, Испанией и Южной Италией. Под ударами арабов рухнули целые государства: Сасанидская империя, держава
Гассанидов, Королевство вестготов, Кавказская Албания, Хорезм, Согдиана и Синд, Халид ибн аль-Валид покрыл себя вечной славой непобедимого полководца. Арабы получили выход к Средиземному морю и дважды осаждали Константинополь (в 674–678 годы и 717–718 годы). Они отвоевали у Византии Египет, Сирию, Месопотамию, Крит, Мальту, Сицилию, Родос и Святую Землю, Осенью 732 года мусульманская армия стояла под Пуатье, недалеко от Парижа, По утверждению Эдварда Гиббона, если бы тогда Карл Мартелл не разбил арабов, в Оксфорде вместо Библии изучали бы Коран,
Что все это означало для Мекки?
Она опустела.
Энергичная и амбициозная молодежь покинула город. Сыны Мекки занимали административные и военные должности на землях необъятного халифата. Иногда они возвращались домой – наример, во время хаджа или по семейным обстоятельствам. Но эти люди сильно изменились. Мекканцы уже не были прежними гордыми язычниками. Многие из них осели на завоеванных территориях и женились на местных женщинах. Сегодня их потомки гордятся своей принадлежностью к древним мекканским кланам.
Те, кто остался в Городе Аллаха, заботились о паломниках и занимались организацией хаджа. Кааба требовала ремонта. В 638 году, когда Иерусалим сдался халифу Умару ибн аль-Хаттабу, на Мекку обрушился проливной дождь. Святилище затопило. Умар приказал снести дома возле
Каабы, возвести стену вокруг святилища и поставить на нее лампы для освещения. Он же начал строительство мечети около Дома, Храм располагался на священной территории, где издавна не допускалось кровопролитие и иное насилие. Поэтому мечеть получила название Аль-Харам – Запретная для любых грехов.
Пока мекканцы расширяли и перестраивали святилище, в Медине разгорелся ожесточенный спор о том, кто станет четвертым халифом, Абу Бакр правил в 632–634 годах, Умар – в 634–644 годах, Усман – в 644–656 годах. Халифов избирал совет (шура), состоявший из шести старейших сахабов. Наместники Мухаммеда несли ответственность перед этим советом. Некоторое время вопрос о престолонаследии не возникал вообще. Пожилой Абу Бакр умер 23 августа 634 года. Подобно пророку, он дожил до 63 лет, что арабские классические историки считают особой наградой за благочестие. Второй халиф, Умар, скончался 7 ноября 644 года от ножевых ран, нанесенных ему персом, огнепоклонником Фирузом. Третий халиф, Усман, постепенно перенимал тягу к роскоши, характерную для персидской и византийской знати. Он начал распоряжаться общественной собственностью как своей личной и назначал родственников на важные государственные посты. Политика Усмана кардинально отличалась от политики, проводимой аскетичным Умаром. Халиф вызывал недовольство мусульман, и 17 июня 656 года его убили.
Абу Бакр, Умар и Усман были курайшитами, но происходили из разных мекканских семей. Более того, ни один халиф не принадлежал к Бану Хашим – клану Мухаммеда. Фактически в мусульманском государстве не существовало ни правящей династии, ни даже четкой логики престолонаследия, После избрания четвертого халифа, Али ибн Абу Талиба, в халифате начались серьезные проблемы. Мекка оказалась в центре двух крупных мятежей.
Али был избран халифом спустя три дня после убийства Усмана. Ат-Табари описывает Али как худощавого лысого человека с большими глазами, конфликтного. Однако двоюродный брат Мухаммеда получил прозвище «Лев Аллаха» за самоотверженность и щедрость. Он был эрудирован, артистичен и склонен к мистицизму, писал стихи и покровительствовал художникам.
Помимо Али, на титул халифа претендовали аз-Зубайр ибн аль-Аввам (племянник Хадиджи) и Тальха ибн Убайдуллах (родственник Абу Бакра). Каждый из них считал, что именно он достоин возглавить халифат. Али поддерживали в основном мединцы. Мекканцам это не нравилось.
Шура совещалась три дня. То, что произошло за закрытыми дверями, до сих пор остается загадкой. Очевидцы и мусульманские историки (Абдаллах ибн Маймун аль-Кеддах, Амр ибн Маймун аль-Азди, аль-Мисвар ибн Махрама и др.) излагают разные версии событий, но сходятся в одном – члены шуры поссорились. Один из них, именитый полководец Саад ибн Абу Ваккас, вообще отказался участвовать в избрании халифа. Тем не менее по итогам голосования трон занял Али. Курайшиты, которые тогда находились в Медине, вернулись в Мекку, не присягнув на верность новому правителю.
Конфликт разгорался медленно, но неудержимо. Мекканцы решили, что мединцы помыкают ими и не считаются с их мнением. Влиятельные сахабы аз-Зубайр и Тальха негодовали, ибо так и не получили власти. Ситуация усугублялась тем, что Али не спешил наказывать убийц халифа Усмана. Усман и пророк Мухаммед имели общего предка – Абд Манафа, поэтому курайшиты расценивали поведение Али как оскорбление памяти расуля. Однако лица, виновные в гибели Усмана, обладали немалым авторитетом. Они немедленно присягнули Али, Вероятно, новый правитель ждал удобного случая, чтобы их покарать.
Но курайшиты жаждали крови. Дальше всех в своем протесте пошел Муавия – сын Абу Суфьяна и Хинд, родственник Усмана. В то время Муавия занимал должность наместника Сирии. Он обвинил Али в причастности к убийству третьего халифа и выставил в главной мечети Дамаска окровавленную рубашку Усмана. Муавия заявил, что не собирается подчиняться Али, пока тот не выдаст ему преступников для расправы.
Масла в огонь подливала Айша (дочь Абу Бакра), на которой Мухаммед женился после смерти Хадиджи. Противники Али приезжали в Мекку со всей Аравии и объединялись вокруг вдовы расуля. Обстановка накалялась. Мекканцы требовали наказать убийц Усмана и пересмотреть кандидатуру халифа. По мнению курайшитов, такой важный вопрос следовало решить на собрании уммы.
Противостояние Мекки и Медины вышло на новый уровень. Оно уже не было спором между двумя городами. Его последствия не ограничивались Хиджазом и отразились на всем мусульманском мире.
Осенью 656 года Айша при поддержке родственников аз-Зубайра и Тальхи собрала большую курайшитскую армию. В октябре она привела войско на юг Месопотамии, где скрывались убийцы Усмана. Армия Аиши вступила в бой с силами наместника халифа в Ираке. Наместник потерпел поражение. Курайшиты захватили Эль-Куфу и Басру.
Когда вести из Месопотамии достигли Медины, Али понял, что медлить больше нельзя. Во главе войска он отправился в Басру. Армии встретились недалеко от города. С обеих сторон находились верные сподвижники пророка Мухаммеда. Мусульмане впервые готовились биться друг против друга.
Многие воины не желали сражаться. Кровопролития можно было избежать. Но переговоры ни к чему не привели. Ранним декабрьским утром отряды аз-Зубайра и Тальхи неожиданно атаковали курайшитов. Эти события вошли в историю как Верблюжья битва, поскольку решающая схватка разгорелась вокруг верблюда, на котором сидела Айша. В течение нескольких часов обе стороны потеряли убитыми от 5 до 15 тысяч человек. Аз-Зубайр и Тальха погибли. Али победил. Айша попала в плен, но вскоре халиф отпустил ее с миром. Вдова пророка вернулась в Мекку, а затем переехала в Медину. До конца жизни она находилась под своеобразным «домашним арестом».
Последствия Верблюжьей битвы негативно сказались на последующей истории Мекки. Это сражение ознаменовал о начало Первой фитны (656–661) – первой смуты в исламском мире. Фитна представляла собой конфликт между родственниками пророка. Но суть конфликта не сводилась только к наказанию убийц Усмана. Главная проблема заключалась в том, кто может править халифатом: члены семьи Мухаммеда или те, кого избрала умма.
Второй проблемой были права женщин. Мекканки всегда славились независимостью и теперь защищали принцип равноправия полов, провозглашенный расулем. В свое время Умм Кульсум, сестра Аиши, отказалась выйти замуж за Умара, ибо он был груб с женщинами. Мусульманки активно участвовали в общественной жизни, но Умару это не нравилось. Он призывал игнорировать мнение женщин по социальным и политическим вопросам, а также велел им беспрекословно повиноваться мужчинам.
Айша стала живым символом борьбы мусульманок за свои права. Ее «домашний арест» олицетворяет судьбу женщин в исламской истории. После Верблюжьей битвы вдова Мухаммеда будет по-прежнему влиять на политику – но всегда тайно. Вместе с тем ее воспоминания о словах и делах пророка сыграют важнейшую роль в развитии мусульманской теологии. Однако исламские богословы (улемы) превратят Айшу в архетип упрямой и недалекой женщины. Ее пример до их пор используется как аргумент в пользу того, чтобы исключить женщин из общественной жизни и ограничить их деятельность ведением домашнего хозяйства.
Победа над курайшитами мало помогла Али. Умма разрослась, и управлять ею из Медины не представлялось возможным. В течение почти 1000 лет Арабский халифат сменил несколько столиц. Среди них были Эль-Куфа, Дамаск, Багдад, Самарра, Каир… Каждый новый политический центр все больше и больше отдалялся от Мекки – центра религиозного. В 657 году Али перенес столицу халифата из Медины в Эль-Куфу. Эль-Куфа выросла из военного лагеря, используемого арабами в кампаниях против Сасанидской империи. Территории халифата во многом увеличивались за счет того, что подобные форпосты превращались в города. Они должны были изолировать мусульман от чужих обычаев и культур, а также от связанных с ними искушений и соблазнов. Конечно, это не помогло.
После переноса столицы в Эль-Куфу в Мекке остались лишь представители старой аристократии. Они относились к Али крайне подозрительно. Ислам и Великие арабские завоевания изменили мир. Результаты территориальной экспансии были фантастическими, новые возможности – почти неограниченными. Однако все это привело к Первой фитне. Халифат нуждался в стабильности, которую мог гарантировать только временный возврат к традициям.
Идеальным кандидатом на престол в этих условиях был Муавия. Наместник Сирии обладал выдающимися лидерскими качествами и умел подбирать людей, на которых можно опереться. Арабы утверждали, что в битвах он храбрее тигрицы, защищающей своих детенышей. Абдалла, сын халифа Умара, говорил: «После смерти Пророка я не видел никого, кто был бы более величествен как господин, кроме как Муавия».
Муавия был жесток, хитер, амбициозен и властолюбив. Он привык к уважению со стороны халифов, но старался ни с кем не ссориться. Истинные намерения Муавии обнаруживались в самый последний момент, когда у его врагов практически не было шансов на спасение. Поэтому открытый конфликт сирийского наместника с Али можно объяснить лишь тем, что Муавия почувствовал свою силу.
Подавив восстание Аиши, Али обратил внимание на угрозу со стороны Муавии, В мае 657 года халиф отправился в Сирию, чтобы встретиться с наместником. Войско Муавии вышло к Евфрату, дабы помешать Али продвинуться в глубь страны. Через месяц две армии встретились возле города Сифин на южном берегу реки. Переговоры велись несколько недель, но оказались безуспешными.
Битва началась утром 19 июля 657 года. Она продолжалась 9 дней и прерывалась ночью – для сна и днем – для молитв, Оба войска несли тяжелые потери и вскоре оказались на грани истощения.
Финальное сражение грянуло 27 июля. Казалось, Али одерживает верх. Тогда полководец Муавии, Амр ибн аль-Ас, предложил остановить кровопролитие. По приказу Амра, его солдаты прикрепили к своим копьям свитки Корана. Согласно обычаям того времени, это означало призыв прекратить боевые действия. Халиф согласился на перемирие. Опять начались переговоры. В результате Али и Муавия заключили договор о третейском суде. Третейский суд должен был определить, кто будет править государством. Противники назначили двух арбитров (по одному с каждой стороны) и обязались принять их вердикт.
Договор о третейском суде вызвал бурю негодования в армии Али. Солдаты считали, что у них украли победу. Кроме того, по мнению многих воинов, халиф совершил большой грех – так сказать, убрал Бога из уравнения. Ведь лишь Аллах может решать, кому достанется власть. Следовательно, согласившись на арбитраж, Али не только отказался от титула халифа, но и фактически стал неверующим. Эту точку зрения разделяли 12 тысяч человек. Они взбунтовались, покинули армию Али и ушли в Басру, где основали собственную военную базу. Мятежников назвали хариджитами.
Хариджиты были первой в истории ислама религиознополитической группировкой, которая обособилась от уммы. Они также стали первыми мусульманскими экстремистами. Но причины протеста хариджитов коренились в социальной несправедливости – и центром этой несправедливости являлась Мекка. Действительно, спустя 25 лет после смерти Мухаммеда арабы считали себя выше остальных людей. Они не воспринимали новообращенных в ислам как равных – особенно если новообращенные были неарабского происхождения. Мекканцы относились с презрением ко всем, включая арабов, не проживавших в их городе. Старая аристократия Мекки пыталась сохранить свой привилегированный статус, невзирая на мусульманский принцип равенства.[320] Такое поведение противоречило исламу и вызывало гнев хариджитов.
Помимо этого, хариджиты считали, что племя, клан или семья не должны играть никакой роли в выборе правителя. Единственным критерием является его моральное совершенство, Мятежники разделяли религиозную и политическую власть – и, значит, критиковали саму концепцию халифата. Они признавали только двух первых халифов (Абу Бакра и Умара). При этом хариджиты были бескомпромиссны в своих суждениях. Несогласных они называли вероотступниками, заслуживающими смертной казни.
Али не обращал внимания на хариджитов. Его больше интересовал вердикт третейского суда. Но Абу Муса (представитель халифа) и Амр (представитель Муавии) ничего не обсуждали. Они обменивались взаимными оскорблениями. Так, Абу Муса издевался над «говорящим» именем сирийского наместника. На то была веская причина. Египетский ученый XIII–XIV веков Ибн Манзур, автор толкового словаря арабского языка, пишет: «Муавия – охотничья собака женского рода (сучка), которая лаем созывает других собак, если они разбежались». Амр не оставался в долгу и называл Абу Мусу обезьяной. Неудивительно, что они не смогли решить спор о лидерстве. Но арбитры сошлись в одном: халиф Усман был убит несправедливо.
Теперь Муавия и его последователи были абсолютно уверены в своей правоте – ведь они хотели наказать убийц Усмана. Муавия объявил себя амиром аль-муминином (повелителем правоверных). Этот титул был равнозначен титулу халифа и подразумевал объединение духовной и светской власти в руках одного человека. Но Али по-прежнему стоял во главе мусульманского государства, а владения Муавии ограничивались Сирией. Непокорный наместник решил сместить Али и обрушился на Египет – богатую и стратегически важную провинцию халифата.
В 658 году сирийское войско под командованием Амра захватило Египет. Полководец немедленно признал Муавию законным халифом и основал новую египетскую столицу – Фустат. Впоследствии из нее вырос Каир.
Над Али сгущались тучи. Ряды его сторонников редели. Хариджиты обвиняли халифа в вероотступничестве. Они расправились с некоторыми последователями Али в Эль-Куфе и решили выступить против него самого.
17 июля 658 года армия халифа разгромила хариджитов в битве при Нахраване (Ирак). В этом сражении пали многие друзья и соратники пророка Мухаммеда. Воины Али учинили кровавую резню. Жестокая расправа над врагами окончательно подорвала авторитет правителя. Уцелевшие хариджиты всеми силами пытались уничтожить Али. 22 января 661 года им это удалось – один из мятежников нанес халифу смертельное ранение отравленным кинжалом.
Мусульманское государство вступило в новую эпоху. Так называемый Праведный халифат, во главе которого стояли Абу Бакр, Умар, Усман и Али, прекратил свое существование. Муавия провозгласил себя халифом и основал династию Омейядов. Омейяды происходили из Бану Умайя – древнего и влиятельного клана Мекки. Таким образом Муавия, отпрыск старой курайшитской аристократии, который ранее выступал против пророка Мухаммеда, стал его преемником. Доживи Абу Суфьян и Хинд до этого дня, они гордились бы сыном.
Али, Муавия, Амр, большинство хариджитов и прочие активные участники Первой фитны были мекканцами. Поэтому сражение при Нахраване стало трагедией для Города Аллаха. В каждом доме оплакивали гибель близкого человека. Мекканцы облачились в черные одежды – не только в знак траура, но и в знак протеста против Омейядов. Мекканцы ненавидели Муавию еще и потому, что он любил роскошь и зрелищность. Новая правящая династия переняла жизненный уклад империй, которые разрушили мусульмане. В мечети Аль-Харам часто собирались недовольные. Они планировали мятеж против Омейядов.
Пытаясь задобрить критиков, Муавия начал благоустраивать Мекку. За его счет в городе возводились дома из обожженного кирпича и гипсового раствора. Дом Хадиджи был превращен в мечеть. Но мекканцы хотели знать, по какому праву Муавия перестраивает город, – ведь он не завоевал Мекку и не правил ею по договоренности с местными жителями. Муавия понял, что оппозиционеры не позволят ему сделать родной город столицей Арабского халифата.
Государство Омейядов нуждалось в новом политическом центре. Бывший наместник Сирии, Муавия перенес столицу из Эль-Куфы в Дамаск. Он хотел превратить одну из древних церквей Дамаска в великолепную мечеть, способную конкурировать с мекканской Аль-Харам. Вместо Каабы в дамасской мечети должна была находиться другая священная реликвия – голова пророка Яхьи (Иоанна Крестителя). Планы халифа только усилили гнев мекканцев. Очередное восстание стало неизбежным.
В 680 году Муавию сменил его сын, Язид I. Началась Вторая фитна (680–692). Ряд видных государственных деятелей отказался присягать на верность новому омейядскому халифу. Среди них были потомки авторитетных сахабов, в частности Абдуллах ибн аз-Зубайр аль-Кураши (внук Абу Бакра) и Хусейн ибн Али аль-Кураши (сын халифа Али и внук пророка Мухаммеда). Оба претендовали на престол.
Ибн аз-Зубайр и Хусейн прибыли в Мекку, чтобы спокойно продумать план восстания. Городу Аллаха впервые досталась та роль, которую он будет играть на протяжении веков. Мекка стала убежищем для тех, кто не согласен с властью. Это было признание престижа и значимости Мекки как религиозного центра, который к тому же находился на безопасном расстоянии от политической и административной столицы халифата.
Мекканцы поддержали Хусейна в борьбе за трон. Они называли себя шиитами (в переводе с арабского «последователями», «приверженцами»). Однако Хусейн решил отправиться в Ирак и встретиться с Язидом. Шииты отговаривали своего лидера от этой поездки. Они понимали, что внук Мухаммеда окажется на вражеской территории, где с ним может случиться все что угодно. Но Хусейн никого не слышал. Жители Мекки были убеждены, что он обречен. Предчувствие катастрофы буквально витало в воздухе. Когда Хусейн со своими воинами покинул город, мекканцы плакали. Его отряд насчитывал лишь 72 человека.
По дороге в Эль-Куфу Хусейн получил известие, что большинство его куфийских соратников казнены по приказу Язида, Армия халифа перехватила мятежников около города Кербела, в 85 км от Эль-Куфы. 9 октября 680 года состоялась битва. Она продолжалась несколько часов и закончилась разгромом шиитов. Многие сторонники Хусейна погибли в бою. Язид приказал казнить всех уцелевших. Солдаты Язида не пощадили даже Аббаса – сводного брата Хусейна, величайшего воина Аравии по прозвищу «Луна Хашимитов». Сам Хусейн попал в плен и был обезглавлен.
Битва при Кербеле легла в основу шиитских религиозных мистерий и ритуалов. День сражения (Ашура) является траурной датой. Ежегодно шииты разыгрывают пьесы, повествующие о событиях 9 октября 680 года. Они организовывают уличные шествия, во время которых рыдают, кричат от горя и наносят себе удары цепями и кинжалами. Так шииты выражают скорбь по Хусейну и его соратникам. С наибольшим размахом Ашура проходит в Ираке, Иране, Ливане и других странах, где шиитские общины многочисленны.
Но впервые траур по погибшим имел место в Мекке. Большинство убитых происходило из клана Бану Хашим. Кербельская трагедия в очередной раз превратила долину Бакка в долину плача. Мужчины не стеснялись своих слез. Женщины вопили. Весь город оделся в черное.
Теперь мекканцы сплотились вокруг Ибн аз-Зубайра. Его мать, Асма, уговорила сына взбунтоваться против Язида. Асма была дочерью Абу Бакра и сестрой Аиши. Она считается одной из самых сильных и независимых женщин ранней исламской истории. В 622 году Асма помогла своему отцу и пророку Мухаммеду бежать из Мекки в Медину. Тогда она носила под сердцем Ибн аз-Зубайра. В 636 году дочь Абу Бакра в рядах арабской армии билась с византийцами при Ярмуке. В 680 году ей исполнилось 85 лет. Вся ее жизнь была преисполнена хаоса и насилия.
Ибн аз-Зубайр стал первым мусульманским ребенком, родившимся в Медине. Расуль дал младенцу имя «Абдуллах» («Слуга Аллаха»). В 12 лет Ибн аз-Зубайр наравне с матерью участвовал в сражении при Ярмуке. Позже он воевал в Египте и Персии, помогая расширять Арабский халифат. Не будучи хариджитом, сын Асмы принял их воззрения, ибо считал их правильными.
По мнению Ибн аз-Зубайра, кровнородственные связи и национальная принадлежность не имели никакого отношения к принципу равенства людей в исламе. Права женщин надлежало защищать. Халифам следовало быть благочестивыми и справедливыми. Воодушевленный матерью, Ибн аз-Зубайр объявил, что Омейяды недостойны управлять уммой, – и фактически провозгласил Мекку независимым государством. Жители Мекки, Медины, а затем и всего Хиджаза с радостью присягнули ему на верность. Это было в 683 году.
Язид выслал в Хиджаз армию, чтобы подавить восстание. Омейядское войско окружило Мекку и обстреляло мечеть Аль-Харам из катапульт. Горожане были возмущены этим святотатством. Все, как один, встали они на защиту Каабы. Разгневанные женщины набрасывались на солдат халифа и обращали их в бегство. Обескураженная армия не решалась войти в город и продолжала осаду.
Спустя два месяца из Дамаска пришла новость о смерти Язида. В омейядском войске началась паника. Но Ибн аз-Зубайр не знал, что делать. Арабы считали его преемником праведных халифов и законным претендентом на престол. Не только Хиджаз, но и вся мусульманская империя открыто осуждала Омейядов. Вероятно, Ибн аз-Зубай-ру следовало воспользоваться ситуацией и идти на Дамаск. Но кто бы тогда позаботился о полуразрушенной Мекке? После осады и длительных обстрелов Кааба находилась в ужасном состоянии. Горожане говорили, что она может рухнуть от взмаха голубиного крыла.
У Ибн аз-Зубайра были все шансы уничтожить Омейядов и изменить ход мусульманской истории. Наверняка ему удалось бы разрешить конфликт между старым и новым порядком, который деформировал развитие исламского мира. Ибн аз-Зубайр справился бы и с фанатичными хариджитами, подорвав их агрессивный фундаментализм. Правитель Хиджаза мог стать мудрым халифом и снискать любовь и уважение народа.
Но история не знает сослагательного наклонения. Ибн аз-Зубайр решил посвятить себя восстановлению Каабы и наотрез отказался покинуть Мекку. По его искреннему убеждению Город Аллаха должен был оставаться вне политики. Вечная святость Мекки находилась под надежной защитой – вне времени, пространства и политической конъюнктуры. И, таким образом, раскол мусульманского сознания сохранился. Он существует и в наши дни. В течение веков исламские ученые предпочитают держаться в стороне от правителей, а религиозные радикалы не могут принять принципы гражданского общества – даже те, что были установлены пророком Мухаммедом.
Оставшись в Мекке, Ибн аз-Зубайр продолжил дело праведных халифов Умара и Усмана. Он восстановил и расширил Запретную мечеть. Аль-Харам отстраивали искусные каменщики из Йемена. Размеры Каабы были увеличены. В Доме прорубили две двери и два окна. Стены отполировали изнутри и снаружи и обработали мускусом. Новую кисву привезли из Египта. Дорожки вокруг Каабы, протоптанные паломниками, вымостили камнем. Здания, прилегающие к святилищу, были снесены, а территория мечети – увеличена. Комплекс Аль-Харам приобрел квадратную форму.
* * *
Испокон веков кисву в Мекку привозил паломнический караван. Во главе каждого каравана стоял верблюд с махмалем – великолепным, богато украшенным паланкином. Махмал символизировал роскошь и силу правителя, из земель которого в Мекку отправлялись пилигримы. Соответственно, махмал приобретал особое значение для хаджа.
В османскую эпоху кисву изготавливали в Египте. В каирском районе Дар-аль-кисва потомственные вышивальщики из года в год готовили все текстильные изделия для мусульманских святынь, включая покрывало для Каабы и махмал. В 1913 году Дар аль-кисву посетил английский путешественник Саймон Генри Лидер. Вот как он описал благоговейную атмосферу каирского района: «Скрупулезная работа мастеров сопровождается мелодичным чтением Корана, доносившимся с балкона внутреннего двора». По словам руководителя мастерской, она являлась «единственным местом под официальным управлением, где читается Священный Коран» – и потому она была «так же свята, как мечеть во время молитвы».
За два дня до отправления каирского каравана в Мекку новые кисва и махмал выставлялись на всеобщее обозрение. Правитель Египта публично целовал уздечку верблюда, несшего махмал, и паломники двигались в путь. Добравшись до Мекки, они подходили к дому хранителя ключей от Каабы и торжественно передавали ему кисву.
* * *
Работа заняла девять лет. Открытие обновленной мечети сопровождалось народными гуляньями. В честь великого праздника Ибн аз-Зубайр принес в жертву сотню верблюдов и раздал мясо бедным.
Пока Ибн аз-Зубайр занимался восстановлением Священной мечети, ситуация в халифате изменилась. Язиду наследовал его сын Муавия II. Он находился у власти около полугода и совершенно не желал править. Муавию абсолютно не интересовали государственные дела. Юноша говорил, что стал халифом лишь в силу действия наследственного принципа передачи власти. Он отрекся от престола в июне 684 года и через месяц умер.
Муавия II был последним потомком Абу Суфьяна. Суфьянитская ветвь Омейядов прервалась, но сама династия продолжала существовать, Омейяды избрали халифом своего старейшего представителя – 70-летнего Марвана ибн аль-Хакама. Марван правил около года (684–685). После кончины старика власть перешла к его сыну, Абуль-Валиду Абд аль-Малику ибн Марвану аль-Умайе.
Абд аль-Малик оказался талантливым правителем и проницательным политиком. Первым делом он поручил своему верному полководцу Абу Мухаммеду аль-Хаджаджу ибн Юсуфу ас-Сакафи захватить Мекку. Незадолго до того военачальник утопил в крови антиомейядские восстания в Ираке и Иране. Он славился грубостью и жестокостью. Имя «аль-Хаджадж» означало «Костолом».
Изначально аль-Хаджадж собирался осадить Мекку и уморить Ибн аз-Зубайра и его последователей голодом. Но осознав, что мекканцы могут продержаться долго, полководец изменил тактику. В марте 692 года войско Омейядов подошло к городу под видом совершения хаджа. И тут выяснилось, что «паломники» привезли с собой катапульты…
Мекканцы оказались в затруднительном положении. Запасы продовольствия заканчивались. Испуганные союзники Ибн аз-Зубайра покидали своего предводителя. Правитель Хиджаза решил не допустить повторного разрушения Запретной мечети. Он велел впустить армию Омейядов в город. Когда солдаты ворвались в Аль-Ха-рам, они не нашли там никого, кроме Ибн аз-Зубайра. Тот молился.
Закончив молитву, Ибн аз-Зубайр вытащил меч и двинулся на врагов. Он убивал всех, кто осмеливался приблизиться к нему. Наконец, воины аль-Хаджаджа окружили Ибн аз-Зубайра. Правитель Хиджаза упал на колени и воскликнул: «Мои раны будут не на моих пятках, а спереди!» Он хотел встретить смерть лицом к лицу.
Через мгновение Ибн аз-Зубайр погиб. Аль-Хаджадж приказал распять его тело на городских воротах.
Мекканцы горько оплакивали правителя Хиджаза. Больше всех страдала Асма. Ей было уже 97 лет. Старуха перевезла тело сына в Медину и похоронила его рядом с пророком Мухаммедом.
Вторая фитна завершилась победой дамасских халифов. Примкнув к мятежу Ибн аз-Зубайра, мусульмане в последний раз попытались помешать Омейядам установить абсолютную монархию. Поэтому халиф Абд аль-Малик распорядился уничтожить не только бунтовщиков, но и память о них.
Кааба перестала быть общедоступной. Одну из ее дверей обнесли стеной. Вторую подняли над уровнем земли. Теперь в святилище могли войти лишь те немногие мекканцы, которые поддерживали халифа. Каабу покрыли золотыми и серебряными плитами. Пророк Мухаммед не одобрил бы такие изменения, но это не беспокоило Омейядов. Они восстановили Мекку, чтобы продемонстрировать свою земную власть. Старый дом Кусая, где заседал городской совет, был куплен Абд аль-Маликом и украшен мозаиками. Важные сановники и богачи устанавливали в своих резиденциях витражи из цветного стекла. В особняках мекканской аристократии кормились многочисленные поэты, художники, музыканты и певцы. Горожане привыкли к роскоши и комфорту. Они все чаще предавались разврату – даже на территории Запретной мечети. Нравы стали настолько свободными, что на время тавафа (семикратного обхода Каабы) мужчин и женщин пришлось разделить на две процессии.
Уничтожив Ибн аз-Зубайра, Омейяды потеряли интерес к Мекке. Они инвестировали время и деньги в Иерусалим и Дамаск. Они возводили замки и дворцы в Палестине, Иордании и Сирии. Новые земли, завоеванные халифами, также нуждались в урбанизации. Абд аль-Малик построил в Иерусалиме знаменитую мечеть Куббат ас-Сахра с золотым куполом. Гланым проектом его сына Валида I стала дамасская мечеть Омейядов, задуманная как самый великолепный храм мусульманского мира.
Будучи потомками курайшитов, Омейяды ненавидели Мекку и ее жителей. Горожане считали их кровожадными тиранами. Но халифы знали, что Мекка приносит большую прибыль и потому превратили ее в некую «визитную карточку» своей расширяющейся империи.
Правление династии Омейядов продолжалось еще 58 лет после поражения ибн аз-Зубайра. К середине VIII века Арабский халифат простирался от Испании на западе до пакистанской долины Инда на востоке, от Центральной Азии до границ Китая. Однако правители часто становились жертвами внутренних разногласий и мятежей. Они были жестоки и падки на удовольствия. Кроме того, государственной идеологией халифата являлся не ислам, а арабский национализм.
Поведение Омейядов глубоко оскорбляло благочестивых мекканцев. Городские шииты и хариджиты все еще надеялись свергнуть «безбожных» халифов. Волна недовольства правящей семьей нарастала не только в Хиджазе, но и во всем мусульманском мире. Третья фитна (747–750) была не за горами.
Решающее восстание, которое положило конец господству Омейядов, вспыхнуло весной 747 года в провинции Хорасан на востоке Ирана. Лидером мятежников стал наместник Хорасана, пылкий и красноречивый Абу Муслим – глава клана Аббасидов. Аббасиды происходили из Бану аль-Мутталиб – мекканского племени, родственного Бану Хашим. Они вели свой род от Аббаса – сына легендарного Абд аль-Мутталиба и дяди пророка Мухаммеда. 25 января 750 года Абу Муслим разбил последнего омейядского правителя Марвана II в сражении на реке Большой Заб в Ираке. Но взбунтовавшийся наместник лишь фактически руководил боевыми действиями. Титул халифа принял Абу аль-Аббас ас-Саффах – член семьи Аббасидов.
Эти события, определившие судьбу исламского мира, происходили далеко от Мекки. Но Аббасиды имели прямое отношение к Городу Аллаха. Они считали себя законными преемниками расуля.
Прозвище нового халифа «ас-Саффах» означало «Кровопролитие». Пышная церемония по поводу его вступления на престол состоялась 28 ноября 750 года в иракском городе Аль-Хира. Торжествующие Аббасиды сидели на украшенных стульях, плененные Омейяды – на полу. Вдруг ас-Саффаху сообщили, что его хочет видеть таинственный посетитель из Мекки, Лицо незнакомца было скрыто платком, Он не назвал своего имени и настаивал на встрече с правителем. Заинтригованный ас-Саффах согласился принять гостя. Войдя в зал, незнакомец прочитал стихотворение, посвященное тирании Омейядов, Оно призывало халифа «остерегаться ошибки» и «срубить проклятое дерево под корень».
Ас-Саффах задрожал от гнева, «Преступное отродье! – крикнул он Омейядам, – Я вижу перед собой моих родных и близких, которых вы убили! А вы все еще дышите и наслаждаетесь жизнью!» Он подал стражникам знак, и те забили Омейядов насмерть. Когда все было кончено, ас-Саффах приказал расстелить ковер над трупами. На ковре был накрыт роскошный обед. Халиф и его окружение приступили к еде. Таинственный посетитель тихо вышел.
Преследование Омейядов продолжалось, Аббасиды заманивали уцелевших врагов в ловушки и безжалостно истребляли, Дауд ибн Али (дядя ас-Саффаха), назначенный наместником Мекки и Медины, получил специальные инструкции по уничтожению Омейядов в священных городах. Спастись удалось только принцу Абд ар-Рахману. Он бежал на юг Испании, где создал собственное государство – эмират Кордовы (с 929 года – Кордовский халифат). Династия, основанная Абд ар-Рахманом, правила на Пиренейском полуострове до 1492 года.
Покончив с Омейядами, Аббасиды уделяли много внимания Мекке. В Хиджаз потянулись паломнические караваны с богатыми дарами. Город Аллаха процветал. Члены правящей династии регулярно посещали Мекку, чтобы совершить хадж и умру.
В 762 году Аббасиды построили новую столицу халифата – Багдад. Но они не забыли о своей малой родине. Абу Джафар аль-Мансур, сменивший ас-Саффаха на должности халифа, кардинально переработал архитектурный план святилища. По его приказу в Запретной мечети были установлены многочисленные мраморные колонны, 7 новых ворот и минарет. Лучшие исламские художники украсили Аль-Харам мозаиками и каллиграфическими надписями. Запретная мечеть приобрела монументальный характер.
Сын аль-Мансура, Мухаммед ибн Абдуллах аль-Махди, унаследовал дело отца. Он совершил хадж в октябре 776 года и распорядился продолжить ремонт святилища. Из древних языческих храмов Египта и Сирии привезли дополнительные колонны. Каабу вымыли, облили духами и покрыли новой кисвой. В 780 году аль-Махди вернулся в Мекку и заметил, что Кааба находится не в центре внутреннего двора Запретной мечети. Дабы исправить ситуацию, требовалось расширить территорию Аль-Харам. Но инженеры и архитекторы пришли к выводу, что этого делать нельзя. После сезонных дождей в Долину плача устремлялись потоки воды с гор, окружавших Мекку. Они могли затопить Запретную мечеть. Снос близлежащих домов и возведение защитных сооружений стоили слишком дорого.
Однако аль-Махди настаивал на том, что Кааба должна стоять посередине святилища. Халиф был готов потратить на это всю сокровищницу. Он неоднократно поднимался на гору Абу Кубейс и с высоты наблюдал за тем, как выполняется его приказ.
Строительные работы начались в 783 году. Спустя 2 года аль-Махди умер, не увидев окончательного результата своих трудов. Проект был завершен в 786 году под патронатом его сына, халифа Мусы аль-Хади. Преобразование Запретной мечети, осуществленное по инициативе аль-Махди, признано не только самым масштабным, но и самым сложным и красивым. Никто из последующих халифов не смог сделать Аль-Харам более величественной и прекрасной,
В мечети теперь насчитывалось 484 мраморные колонны. Они были окрашены в разные цвета – красный, фиолетовый, зеленый, оранжево-коричневый и золотой. Все колонны декорировали каллиграфическими надписями, выполненными серебряной краской. Двери (всего их было 19) выложили мозаикой. Минаретов стало четыре. В Аль-Харам появились декоративная лепнина и железные перила, а также двойной деревянный потолок. Верхний был выполнен из имбирной пальмы, а нижний – из тика, с вырезанными цитатами из Корана. Круглые отверстия в дверях Каабы получили изящное золотое обрамление. Запретная мечеть преобразилась и в целом приобрела свой нынешний вид. Вскоре она стала культовым символом Мекки и ислама.
Мекка тоже изменилась. Она была богатым и космополитичным городом. Аббасиды чувствовали себя некомфортно в Медине, где преобладали шииты и Ал иды (потомки четвертого халифа Али), Поэтому правители уделяли Мекке все больше внимания. Они были весьма щедры к местным жителям и паломникам. Говорят, аль-Махди раздал горожанам 30 млн серебряных дирхамов. Караваны из Багдада, Дамаска, Каира и Хорасана привозили в Хиджаз роскошные подарки от богатых мусульман со всего света. Правитель Кабула прислал в Мекку свой золотой трон, а царь Тибета – огромного золотого идола.
Частым и желанным гостем города была принцесса Зубейда бинт Джафар – внучка аль-Мансура и любимая жена халифа Харуна ар-Рашида. Ее супруг воспет в знаменитых сказках «Тысячи и одной ночи». По легенде, однажды принцессе приснился пророк Мухаммед. Он сказал: «О, Зубейда! Когда у тебя жажда, ты пьешь холодную воду, ты дышишь прохладным воздухом Багдада. Вспомни о своих собратьях! Паломники мучаются от жажды под палящим солнцем Мекки. Твой муж Харун ар-Рашид – правитель мусульман. Так почему же он не думает о мусульманах? Не подобает жене правителя мусульман пить холодную воду, в то время как у паломников от жажды трескаются губы».
После этого Зубейда решила обеспечить Мекку водой. Она построила в Хиджазе подземные акведуки. Вода по ним подавалась из источников в долине Хунейна, что в 20 км восточнее Мекки. Это обошлось Багдаду в 1,75 млн золотых динаров – или, как говорила принцесса, по динару за каждый удар кирки. Также Зубейда оплатила строительство водонасосной станции возле горы Арафат. Для этого она продала свои бриллианты.
Эпоха Аббасидов была Золотым веком Арабского халифата. В мусулвманской империи процветали науки, искусства и философия. Государство подверглосв силвному культурному влиянию Персии, Индии и эллинистического мира. Особый акцент делался на важности и престиже путешествий в поисках знаний. В Мекке появилось множество странствующих ученых. Коренное население города составляло несколько тысяч человек. Путешественников, купцов, паломников было гораздо больше.
Все обитатели Мекки различались по внешнему виду. Аб-басиды и их чиновники предпочитали черные одежды. Первоначально черный был цветом хариджитов, шиитов и Алидов. Они носили черное в знак несогласия с правящей династией либо в знак траура по погибшим при Кербеле. Облачившись в черное, халифы надеялись «приручить» инакомыслящих. Тогда оппозиционеры переоделись в зеленые плащи и тюрбаны. Платья обычных мекканцев были белыми. Ученые любили большие тюрбаны и длинные плащи с широкими рукавами. На плечи они набрасывали платок или шарф. Одежда свидетельствовала о статусе и профессии человека, а также о его идеологических и политических взглядах.
В те славные дни Мекка напоминала Древние Афины. Мудрецы и богословы вели публичные дискуссии на площадях. Запретная мечеть, всегда бывшая местом поклонения, превратилась в мощный интеллектуальный центр. Ученые, юристы и мистики приходили сюда, чтобы читать или слушать проповеди и лекции. Многие приехали из Северной Африки, Персии и Индии, с берегов Нила и Ганга. Преодолев сотни километров, они совершали хадж и оставались в Мекке на несколько лет, дабы учиться или преподавать. Некоторые так и не покинули город.
Это была эпоха переосмысления заветов пророка Мухаммеда, эпоха становления мусульманской юриспруденции (фикха). Мекку часто посещал великий мухаддис, имам аль-Бухари. Несомненно, многие хадисы из его классического труда «Сахих» собраны в Городе Аллаха.
Также в Мекке можно было встретить основателей двух из четырех мазхабов (школ исламского права). Родоначальнику шафиитского мазхаба Мухаммеду ибн Идрису аш-Шафии для преподавания отводился специальный участок Запретной мечети. Аш-Шафии (767–820) родился в палестинском городе Газа. Он принадлежал к племени курайшитов и вел происхождение от Абд аль-Мутталиба, деда пророка Мухаммеда. Отец аш-Шафии умер, когда тот был еще ребенком, и мать отправила сына в Мекку к родственникам. Мекканцы уважали аш-Шафии за аскетизм, тягу к знаниям и острое чувство справедливости.
Еще одним видным правоведом являлся ученик аш-Шафии, Ахмад ибн Ханбаль (780–855). создатель ханбалистского мазхаба. Уроженец Багдада, он объездил весь халифат и встречался с видными улемами. Под конец жизни Ибн Ханбаль поселился в Мекке, но затем вернулся в Багдад, где и умер в 855 году. Примерно в то же время в Городе Аллаха родился авторитетный историк аль-Азраки, автор книги «Хроники Мекки», о котором говорилось в главе 1.
Мекка притягивала не только ученых, но и мистиков. Они хотели проникнуться истинным духом ислама и осветить свои сердца «блеском убеждений» пророка Мухаммеда. Мистики посещали Мекку, чтобы подумать о вечном. Они вели аскетический образ жизни и славились своими чудачествами.
Жалкий оборванец, бесцельно бродящий по улицам с расческой в руке, был великим персидским мистиком Мансуром аль-Халладжем (858–922). Он трижды приезжал в Мекку из Южного Ирана и каждый раз оставался примерно на год. Однажды мекканцы пожалели аль-Халладжа и принесли ему одежду. Аль-Халладж не принял подарок, заявив, что лохмотья делают его свободным.
Плотник, починяющий дом в бедной части города, был султаном Ибрахимом ибн Адхамом (718–781). Он отрекся от престола в Балхе (современный Афганистан) и начал странствовать по Средней Азии и Ближнему Востоку. Еще один экстравагантный чужеземец оказался персидским принцем Баязидом Бастами (804–874). Его называли «великолепным нищим». Баязид постоянно находился в состоянии транса и делал скандальные, но, предположительно, мистические заявления: «Слава мне!», «В моей одежде нет никого, кроме Аллаха!», «Нет Бога, кроме меня, так поклоняйтесь мне!» Среди мистиков были и женщины, например отшельница Рабия аль-Адавия (717–801). Она отказалась от брака, жила в пустыне около Мекки и питалась растениями.
В целом, мекканцы не обращали внимания на мистиков и аскетов. Однако впоследствии эти люди стали ключевыми фигурами суфизма – исламской мистической традиции.
Но несмотря на столь яркий калейдоскоп личностей, идей и образов, в Мекке напрочь отсутствовала философия. Вряд ли какой-нибудь философ приехал бы сюда из Багдада, центра мусульманской мысли, или из Андалусии, где чудом выживший омейядский принц основал Кордовский эмират и превратил его в высокоразвитое государство с богатой культурой. Мекка была убежищем для антирационалистов, Отчасти это объяснялось влиянием хариджитов и прочих консерваторов, которые были одержимы «чистотой» ислама и выступали против любых нововведений, Вместе с тем Мекка так демонстрировала присущую ей независимость – ведь в Багдаде философия и рационализм были не только в моде, но практически имели статус официальной идеологии. Фактически Аббасиды уравняли философию (человеческие рассуждения) с религией. Город Аллаха априори не мог с этим согласиться.
Отвращение Мекки к философии усилилось вследствие михны. Михна являлась попыткой халифа аль-Мамуна навязать свои личные богословские взгляды подданным, Аль-Мамун был высокообразованным и либеральным человеком, Он сыграл огромную роль в развитии исламской цивилизации. Тем не менее именно этот просвещенный правитель инициировал михну – мусульманскую предшественницу испанской инквизиции (833–849)-
Слово «михна» переводится с арабского как «экзамен», «испытание», «Экзамен» аль-Мамуна состоял из нескольких конкретных вопросов, адресованных судьям (кади), чиновникам и известным ученым. Главным вопросом была рукотворность Корана, Согласно исламу, Коран является Словом Божьим и не имеет человеческого авторства.
Будучи рационалистом, халиф считал, что Коран написан людьми. По мнению аль-Мамуна, всеобщая вера в божественное происхождение Корана была формой духовной тирании. Она препятствовала научным исследованиям, критическому мышлению и развитию философии.[321]
Но пытаясь победить духовную тиранию, аль-Мамун сам превратился в тирана. Тех, кто не соглашался с его точкой зрения, увольняли с государственных должностей, бросали в тюрьмы, пороли и пытали. Судя по всему, с помощью михны халиф хотел выявить оппозиционеров. Вскоре у него нашлись союзники – мутазилиты. Они предлагали толковать Коран, основываясь на разуме, а не на подчинении религиозным авторитетам.
Мутазилитам противостояли консервативные юристы, которые рассматривали Коран и хадисы как основные источники права и власти. Согласно их точке зрения, этих источников было достаточно, чтобы вести безгрешную жизнь и регулировать общественные отношения. Мусульмане не должны рассуждать – они должны строго следовать положениям Корана и примеру расуля. Праведные юристы защищали ортодоксальный ислам. Они расценивали попытки рационализировать веру как оскорбление Аллаха. Соответственно, аль-Мамун был для них вероотступником.
В 833 году Ахмад ибн Ханбаль и 30 других ученых предстали перед багдадскими чиновниками. Услышав конкретные вопросы халифа, юристы притворились, что ничего не понимают. Они всячески увиливали от ответа. Зазвучали прописные истины: Аллах – создатель всего, Коран – это Слово Божье и т. д. Затем последовала дискуссия о том, что такое вещь. Наконец, юристы пришли к неожиданному выводу: «Мудрый халиф знает то, чего мы не знаем».
Лишь Ибн Ханбаль ясно изложил свои взгляды. Его заковали в цепи и на 28 месяцев заточили в тюрьму. После освобождения Ибн Ханбаля спросили: «Говорил ли ты обиняками, как это делали другие, или согласился с ними, уступив насилию?» Ученый ответил: «Да убережет меня Аллах от того, чтобы я такое совершил! Ведь на меня смотрят, мне доверяют. И если бы я это сделал, то люди до Судного часа стали бы утверждать сотворенность Корана».
С тех пор за Ибн Ханбалем закрепилась репутация величайшего традиционалиста своего времени.
После смерти аль-Мамуна михну продолжили его преемники – аль Мутасим и аль-Васик. Аль-Васику наследовал его брат аль-Мутаввакиль. Новый халиф ненавидел философские диспуты и богословские споры. В 849 году он запретил любые дискуссии о происхождении Корана. Михна была окончена.
Мекканцы небезосновательно считали михну титанической борьбой между коррумпированными рационалистами и независимыми богобоязненными традиционалистами. Рационалисты были образованны и ценили философию, но очень любили удовольствия и зачастую вели себя эгоистично. По мнению мекканцев, рационалисты ратовали за свободу, потому что закон и религия мешали им вести себя как заблагорассудится. Традиционалисты же были исключительно благочестивыми или по крайней мере считались таковыми. Например, Ибн Ханбаль даже в тюрьме являл собой образец смирения и покорности. Он обращался к простым людям, которых презирали рационалисты и философы. В отличие от своих оппонентов, консерваторы были преданы всему, что так нравилось народу: Аллаху, пророку Мухаммеду, Корану, традициям и идее всеобщего равенства.
Мекка обожала благочестивых юристов. Она с восторгом принимала их труды в области фикха. Аш-Шафии, 9 лет проживший в Мекке, учил отвергать «бесполезную» логику и избегать рациональных суждений. Аналогия являлась единственным методом, приемлемым для развития фикха. Все положения следовало выводить из первоисточников – Корана и хадисов. По Ибн Ханбалю, подражание пророку Мухаммеду и сахабам должно было стать нормой во всех общественных отношениях. Любых новшеств надлежало избегать.
Праведные юристы стали для Мекки непререкаемыми авторитетами в вопросах теологии и права. Путешественники, торговцы и хаджи увозили из города удивительные рассказы об их благочестии. В мусульманском мире стремительно распространялось почитание богословов и традиций – а также отвращение к критическому мышлению. Мекка превратилась в цитадель ортодоксального ислама – в частности, ультраконсервативного ханбалистского мазхаба. Каждый, кто провел в городе хотя бы несколько месяцев, попадал под влияние последователей Ибн Ханбаля, Это влияние сохраняется на протяжении более 14 веков,
Мекка вышла за пределы политики, времени и пространства. Все страдания, репрессии, осады и бунты, пережитые городом, побуждали его жителей чувствовать себя особенными. Мекка должна была стать чем-то большим, нежели просто местом паломничества, родиной пророка Мухаммеда и оплотом традиционализма. Даже того, что здесь находилась Кааба, было уже недостаточно. Мекку следовало создать не на земле, а на небесах – в самом начале сотворения мира.
Итак, Мекка породила для себя новый миф. Он выглядит как интерпретация коранической истории об Адаме и Хавве. Адам и Хавва живут в раю, но однажды поддаются соблазну и вкушают запретный плод. В наказание Аллах низвергает их на землю (Коран 7:19–25).
С этого момента и начинается мифотворчество.
Ат-Табари передает, что после изгнания из рая Аллах сказал Адаму: «Я хочу, чтобы твои дети почитали Меня и поклонялись Мне. Они возведут особые дома для поклонения, где будут упоминать Мое Имя. Один из этих домов будет отличаться от прочих, и Я назову его Моим Домом… Он будет основан в долине Бакка и станет благословением для человечества. Люди придут к Дому, взъерошенные и покрытые пылью, проливая обильные слезы и шумно провозглашая: «Аллаху Акбар»… И ты, Адам, останешься там до конца жизни…»
Адам в сопровождении ангела отправился в долину Бакка, где построил Каабу. Затем он семикратно обошел Дом – ибо, по его воспоминаниям, ангелы точно так же обходили Престол Божий на небесах. После тавафа Адам исполнил все остальные обязательные ритуалы. Ангел отметил, что хадж выполнен безупречно. Но самое главное – он сказал: «Адам! Мы [ангелы] совершали паломничество в этот Дом за 2000 лет до твоего сотворения!»
Следовательно, Мекка является Престолом Божьим на земле. Подобно тому как ангелы обходят Божественный Трон, люди обходят Каабу. Мекка – это отражение Неба. Это не путь в рай – это рай на земле. Она расположена в бесплодной пустыне, но ее подлинная сущность – благоухающий сад. Мекка – не город, а метафизическая идея. Поэтому ангелы совершали паломничество в Каабу задолго до того, как был создан Адам.
Мекканцы охотно приняли такую интерпретацию коранической истории. Она получила широкое распространение. Для миллионов мусульман Мекка приобрела новое значение. Она стала лучшим городом мира. Местом для наслаждения раем перед смертью. Магнитом, притягивающим душу каждого верующего.
Глава 4
Жестокость праведников
…Я не боюсь того, что после моей смерти вы станете многобожниками, но боюсь, что будете вы соперничать друг с другом!
Аль-Бухари, хадис № 428
* * *
Процесс сакрализации Мекки занял около 200 лет с момента зарождения ислама. Мекка стала не только центром истинного мусульманского вероучения и поведения, но и райским местом, где все – хорошее и плохое – благословенно. Некоторые религиозные сувениры из Мекки всегда были священными, например бутылки с водой из источника Замзам. Кааба испокон веков символизировала поклонение высшим силам. Но с IX века все, что связано с ней, приобретает целебные и магические свойства для последователей ислама. Отрезки кисвы до сих пор продают богатым и бесплатно раздают бедным. Мусульмане с большим трепетом относятся ко всему, что напоминает о Мекке или привезено оттуда. Даже почва и грязь из Города Аллаха считаются ценными.
* * *
ПОЧЕМУ МУСУЛЬМАНЕ ТАК ЦЕНЯТ ВОДУ ЗАМЗАМА?
1. Замзам течет из-под Каабы на протяжении уже более 4000 лет. В отличие от воды, взятой из других источников, вода Замзама не содержит никаких микробов, опасных для человеческого организма.
2. Вода Замзама считается самой чистой на земле. Мусульмане верят, что она утоляет голод и обладает целебными свойствами.
3. Замзам неоднократно упоминается в хадисах и Коране – например, под названием «мурвия» (в пер. с араб. «охлаждающий») и «шабаа» (в пер. с араб. «удовлетворяющий потребности»).
* * *
Возвышение Мекки требовало ответов на сложные вопросы. Кто может определять святость тех или иных предметов? Кто имеет право контролировать въезд в город и выезд из него? Паломники уничтожали сувениры и товары, приобретенные в Мекке, если боялись, что эти вещи попадут в руки кяфиров (немусульман). Некоторые пилигримы думали, что любой контакт с иноверцами «загрязнит» их хадж и лишит его божественной силы. Немусульман не пускали в священные города ислама со второй половины VII века. Первый омейядский халиф, Муавия, запретил кяфирам посещать Мекку и Медину.
Однако другие мусульманские города оставались открытыми для иноверцев. Община, основанная пророком Мухаммедом в Медине, была многоконфессиональной. В нее входили мусульмане, христиане, иудеи и язычники. Мультикультурализм лежал в основе всех великих исламских городов. Его отголоски все еще можно наблюдать в Стамбуле, Багдаде, Дамаске, Каире, Марракеше, Кордове и Тегеране. Но Мекка была другой. Запрет Муавии означал, что рай – земной и небесный – отныне принадлежит только мусульманам. Понимание ислама как системы общечеловеческих ценностей отошло на второй план. Первостепенным стал консерватизм, исповедуемый Меккой. Закрытие города для кяфиров предвещало инерцию мусульманского мышления.
Между тем интеллектуальная жизнь Мекки била ключом. Устная традиция, присущая Старой Аравии, сменилась письменной. За власть над городом боролись различные группы и секты. Для каждой из них было отведено специальное место в Запретной мечети. К концу IX века окончательно оформились 4 мазхаба – шафиитский, ханбалитский, ханафитский и маликитский. Помимо хариджитов и шиитов в Аль-Харам заседали последователи благочестивых юристов, основателей мазхабов – аш-Шафии, Ибн Ханбаля, Абу Ханифы и Малика ибн Анаса.
Представители разных идеологических течений враждовали друг с другом. Около Запретной мечети нередко происходили жестокие драки. Во время хаджа каждая группировка стремилась привлечь максимальное внимание паломников, ибо они были ее потенциальными последователями и могли распространить то или иное учение на весь мусульманский мир.
Жители города считали пилигримов не людьми, а религиозным и экономическим ресурсом. Мекканцы говорили: «Мы не сеем пшеницу, наш урожай – паломники»,[322] В других аравийских городах тоже было много гостей. Морской порт Джидды привлекал купцов, В Медину приезжали, чтобы поклониться могиле пророка Мухаммеда, Но Мекка полностью зависела от паломников.
Хаджи приносили городу огромные доходы. Мекканцы жили за счет пилигримов. Половина горожан сдавала им в аренду жилье, а другая половина «присматривала» за святыми местами, И первые, и вторые пытались выудить у паломников как можно больше денег.[323]
Однако хадж являлся источником прибыли не только для Мекки. Паломников регулярно грабили разбойники и бедуины. Караванные пути в Мекку сходились в трех основных точках, где пилигримы собирались в большом количестве, дабы завершить свое путешествие. Хаджи из Северной и Северо-Западной Африки присоединялись к каравану в Каире. Их маршрут пролегал по побережью Синая. Второй караван формировался в Дамаске и двигался на юг. Третий караван выходил из Багдада и пересекал Аравийский полуостров.
Паломнические караваны напоминали передвижные города. Торговцы обеспечивали хаджи всем необходимым. Врачи их лечили. Знатоки Корана – обучали религиозным обрядам. Музыканты и певцы – развлекали. Караваны везли в Мекку дорогостоящие специи, ткани, украшения, а также ценные подарки от халифов и султанов. Неудивительно, что иногда пилигримы грабили друг друга и даже нападали на другие караваны.
В конце IX века наиболее существенный ущерб паломникам приносили так называемые карматы. Они выступали против роскоши и излишеств Аббасидского халифата. Карматы были полны решимости свергнуть Аббасидов, ликвидировать привилегированные классы и восстановить социальную справедливость. Но, подобно хариджитам, карматское движение вскоре выродилось в ортодоксальную экстремистскую секту. Современный турецкий публицист Фетуллах Гюлен в книге «Разбитый кувшин» отмечает, что «бредовые мысли карматов и безумие хариджитов завлекли в сети террористических организаций немало наивных мусульман. Мировоззрение этих неспокойных и обманутых душ было настолько узким и наивным, что они чинили беспорядки от имени ислама, угрожали и даже убивали от имени веры».
Основатель карматского движения Хамдан ибн аль-Ашаз был погонщиком верблюдов. В молодости он получил прозвище «Кармат» («Уродливый»). Хамдан проповедовал ненужность ритуалов и прочих внешних религиозных предписаний. Также он утверждал, что Аллах разрешает его сторонникам безнаказанно проливать кровь других мусульман.
В 894 году ученик Хамдана, Абу Саид Хасан ибн Бахрам аль-Джаннаби, создал Карматское государство на территории нынешнего Бахрейна. Оно было организовано на принципах равноправия, общественной собственности, общности жен и беспроцентной экономики. Земля и имущество распределялись поровну между всеми гражданами. Никто не платил никаких налогов. Народ избирал правителя, религиозного лидера и совет из шести визирей. Карматы вербовали сторонников из числа городской молодежи. Новобранцев обучали в военизированных лагерях. Им внушали ненависть к Аббасидам и мусульманам, не признающим учение Хамдана. Исходя из всего этого, современный пакистанский исследователь ислама Зиауддин Сардар в работе «Мекка. Священный город» называет карматов первыми коммунистами в истории.
Карматы считали хадж и умру языческой практикой. Установив свою власть в Восточной Аравии, они заключили союзы с бедуинскими племенами и начали совершать набеги на паломнические караваны. Особенно страдали пилигримы из Багдада – столицы Аббасидов. В 906 году карматы устроили засаду на багдадский караван и уничтожили около 20 тысяч хаджи. В следующие десятилетия иракским паломникам редко удавалось добраться до Мекки целыми и невредимыми. Караван 925 года вообще пропал.
В январе 930 года карматы напали на сам Город Аллаха. Это произошло во время хаджа. Мекка была полна пилигримов, и карматы застали их врасплох. Во главе экстремистов стоял Абу Тахир аль-Джаннаби – сын Абу Саида,
Османский историк XIX века Кутб аль-Дин рассказывает, что карматы ворвались в город и убили около 30 тысяч безоружных паломников. Лошадь Абу Тахира помочилась и опорожнилась в Запретной мечети. Все колодцы и овраги в Мекке были завалены трупами, Абу Тахир выломал дверь Каабы и закричал: «Я – это Бог, а Бог – это я! Он создает, а я уничтожаю!» Затем он обратился к хаджи: «Эй, вы, ослы! Вы говорите, что всякий, кто войдет в Аль-Ха-рам, будет в безопасности. Ну и где же ваша безопасность?»
Карматы пробыли в Мекке 11 дней. Они осквернили мусульманские святыни, разграбили сокровищницу и украли Черный камень, вмонтированный в стену Каабы, Реликвию удалось вернуть только через 20 лет. Абу Тахир скончался в 944 году. По легенде, он покрылся язвами и был заживо съеден червями. Никто в долине Бакка не оплакивал богохульника,
Карматское завоевание Мекки шокировало жителей халифата. Оно свидетельствовало о раздробленности мусульман в религиозном и политическом плане. Ситуация складывалась сложная, но ироничная – ведь аббасидскую эпоху принято считать периодом консолидации мусульманского мира. Именно во время правления Аббасидов сложились институты и обычаи, характерные для всей уммы. Исламский мир стал единым. Каждый мусульманин ощущал свою принадлежность к большому и влиятельному сообществу. Это чувство сохраняется у приверженцев ислама по сей день.
Эпоха Аббасидов также стала периодом интеллектуального расцвета мусульманского государства. В 820-х годах халиф аль-Мамун основал в Багдаде Дом мудрости – академию с богатейшей библиотекой. По приказу аль-Мамуна лучшие ученые халифата переводили научные и богословские трактаты с латыни, фарси, хинди и древнегреческого языков на арабский. Переводами руководил полиглот Хунайн ибн Исхак аль-Ибади. За каждую переведенную книгу ему платили столько золота, сколько эта книга весила.
Арабы переняли у китайцев технологию изготовления бумаги, и вскоре Аббасидский халифат превратился в настоящую книжную цивилизацию. В крупных городах появились публичные библиотеки. Их собрания насчитывали сотни тысяч текстов. Это был век великих ученых, энциклопедистов и изобретателей. Стремительно развивались математика, астрономия, медицина, литература и философия. Научно-технический прогресс достиг невиданных высот.
Мусульманские города превратились в важные культурные и научные центры. Первые высшие учебные заведения возникли в Тунисе (Аз-Зайтуна, 732 год), Фесе (Аль-Карауин, 859 год) и Каире (Аль-Азхар, 970 год). Они стали прообразом Болонского университета, Сорбонны и Оксфорда. Исламские юристы разработали органичную теорию и практику фикха, которая учитывала позиции всех четырех мазхабов. Единая культура обучения способствовала консолидации мусульманского мира.
Но Мекка жила по собственному сценарию. В Городе Аллаха не было ни библиотеки, ни университета. Чем больше Мекка становилась частью Небесного царства, тем меньше ей нужно было соответствовать земным нормам.
Через некоторое время расцвет сменился упадком. Абба-сиды вырождались. Они не могли препятствовать центробежным тенденциям. Распад мусульманского государства сопровождался появлением множества новых династий. Кульминацией этого процесса стала борьба трех халифатов – Аббасидского, Фатимидского и Кордовского. Их правители обосновывали свои властные притязания, исходя из чисто мекканских представлений о благородном происхождении.
Эмират Кордовы появился в 756 году благодаря омейядскому принцу Абд ар-Рахману. В 929 году его потомок Абд ар-Рахман III провозгласил себя халифом и защитником правоверных. Большинство жителей Андалусии были мусульманами-суннитами. Сунниты преобладали в исламском мире. Они признавали важность и необходимость следования сунне – личному примеру пророка Мухаммеда. Кроме того, сунниты полагали, что возглавить умму может любой достойный человек – не обязательно член семьи расуля, как считали шииты. Кордовские Омейяды и Аббасиды были суннитами. Их враги, Фатимиды, также заявляли о своих мекканских корнях, но придерживались совершенно иных взглядов на мусульманскую религию.
Фатимиды исповедовали исмаилизм – одно из ответвлений шиизма. Основателем их государства был исмаилитский лидер Убайдуллах ибн аль-Хусейн (873–943). В 903 году он бежал от преследований в Северную Африку, где спустя шесть лет сверг местную династию Аглабидов.
Убайдуллах принял титул халифа и объявил себя Махди – шиитским мессией. По утверждению новоиспеченного мессии, его род восходил к Фатиме – дочери расуля. Поэтому члены династии Убайдуллаха стали называться Фатимидами. Принцип кровного родства, столь важный для Мекки, распространился на большую часть мусульманского мира. Правда, в X веке правители гордились не принадлежностью к племени курайшитов, а происхождением от самого пророка Мухаммеда.
В 969 году Фатимиды отвоевали у Аббасидов Египет. Халифат немедленно обзавелся новой столицей – Каиром, или, по-арабски, Аль-Кахирой. Она выросла недалеко от Фустата, основанного еще в VII веке при Омейядах. Аль-Кахира быстро включилась в борьбу с Кордовой и Багдадом. Однако семена этой вражды были посеяны и взошли в Мекке.
На тот момент Аббасиды являлись лишь номинальными халифами. Настоящая власть в Багдаде принадлежала бундам. Бунды представляли собой мощную шиитскую конфедерацию, которая образовалась в конце 890-х годов на южном побережье Каспийского моря, в исторической области Гилян (современный Иран). Формально бунды служили халифату, но поддерживали шиитскую культуру и традицию Персии. В 934 году они взбунтовались и завоевали юго-запад нынешнего Ирана, который тогда входил в состав Аббасидской империи. Спустя 12 лет бунды овладели Багдадом. Буидский лидер Ахмад ибн Бувайх провозгласил себя амиром аль-муминином. Аббасидский халиф аль-Мустакфи оставался лишь светским правителем. Произошло разделение светской и духовной власти. Абсурдность ситуации заключалась в том, что буиды были шиитами, но управляли государством от имени аббасидского халифа – лидера суннитов,
В 946 году Ахмад ибн Бувайх заподозрил аль-Мустакфи в заговоре. По его приказу халиф был ослеплен и провел остаток жизни в темнице. Сын аль-Мустакфи, аль-Мути, взошел на престол и сразу же превратился в безвольную марионетку. Он влачил жалкое существование и даже не мог распоряжаться государственной казной. Поэтому аль-Мути беспрекословно исполнял волю бундов и взамен получал деньги на содержание.
Мусульмане халифата уже не понимали, что происходит. Политический и религиозный хаос имел крайне негативные последствия для Мекки. Противоборствующие державы и династии стремились заручиться поддержкой всех мусульман. Священный статус Мекки все чаще подвергался сомнению. Кроме того, постоянные войны и конфликты уменьшили поток паломников.
В течение X–XI века Мекка обеднела. Персидский поэт и философ Насир Хосров, прибывший в Хиджаз в августе 1050 года, обнаружил, что Город Аллаха голодает и вообще находится в ужасном состоянии. По свидетельству Насира, в Мекке проживало не более 2 тысяч человек. Купцы и хаджи не приезжали. Пшеница стоила дорого. Мекка будто сжалась – ее протяженность равнялась «дальности полета двух стрел».
Насир Хосров (1004–1088) родился в городе Кабодиен на территории нынешнего Таджикистана. До того как начать путешествовать, он служил чиновником в администрации сельджуков. Сельджуки были племенем центральноазиатских тюрок, В середине X века они приняли ислам, и их вождь Сельджук ибн Дукак основал династию Сельджукидов – а затем и собственное государство. В 1038–1055 годах внук Сельджука, Тогрул-бек, завоевал Хорасан, Хорезм, Западный Иран, Азербайджан и Ирак. Аббасидский халиф аль-Каим (правнук аль-Мути) признал Тогрул-бека султаном и «царем Востока и Запада». Сельджукский султан считался наместником халифа. Однако сам халиф обладал только номинальным суверенитетом и духовным авторитетом.
Сельджукская империя существовала с X века до начала XIV века. В период наивысшего расцвета она простиралась от Малой Азии (Анатолии) до Персии. В этом огромном государстве Насир Хосров был всего лишь сборщиком налогов. Он очень любил поэзию и философию – а такие увлечение неизбежно приводили к вину и женщинам.
В 1045 году у Насира случился духовный кризис. Он бросил работу, принял исмаилизм и отправился путешествовать. Почти за полвека Насир объездил Северо-Восточную Персию, Азербайджан, Армению, Анатолию, Сирию, Палестину, Египет и Хиджаз. В период с марта 1046 года по октябрь 1052 года он трижды посещал Мекку. Образованный, любознательный и проницательный Насир тщательно вел путевые заметки. Так появилась его знаменитая «Книга путешествий», которая заслуженно считается одним из величайшх произведений классической мусульманской литературы.
Насир подробно описал Мекку и ее достопримечательности. Он пришел в восторг от величия Запретной мечети и был допущен в Каабу. Торжественная церемония ее открытия сохраняется и поныне – с той лишь разницей, что в XI веке возможность войти в Дом не считалась привилегией для избранных. Она была доступна всем паломникам.
Несмотря на искреннее восхищение святостью Мекки, Насир подметил ее меркантильный дух. Так, городской рынок находился между холмами Ac-Сафа и Аль-Марва. Совершая ритуальный бег, хаджи неоднократно пересекали базар. Путешественника неприятно поразила история с колоннами Аль-Харам, которые привезли в Мекку из Сирии и Египта в VIII веке. Для удобства транспортировки колонны связали веревками. Мекканцы разрезали эти веревки на куски и продали паломникам за 60 тысяч динаров.[324]
Посетив Мекку, Насир Хосров отправился в Эт-Таиф, а оттуда – в Басру. Он покинул город, который остро нуждался в стабильности. Для процветания Мекки требовалось усмирить карматов и бундов, а также обеспечить безопасность хаджи. Город находился в эпицентре династического конфликта. Помимо того, Мекку постоянно угрожали захватить ближайшие соседи – мединцы. Медина была первой столицей халифата и с тех пор пыталась диктовать свою волю всей Аравии.
За власть над Меккой боролись и многочисленные религиозные группировки. Самой сильной из них являлись Алиды. В прежние времена они использовали Мекку в качестве базы для подготовки кампаний против Омейядов и Аббасидов. Но теперь Алиды изо всех сил старались привлечь в город паломнические и торговые караваны. Они заключали мирные соглашения с грабителями-бедуина-ми. Но этого было недостаточно.
По политическим соображениям Омейяды и Аббасиды назначали правителями Мекки потомков пророка Мухаммеда или хотя бы людей из его клана Бану Хашим. При халифе Умаре члены семьи расуля получали большую пенсию. Но уже в эпоху халифа Усмана ситуация осложнилась. Различные семьи и племена утверждали, что являются родственниками Мухаммеда. Все эти люди требовали дополнительных льгот.
Аббасиды решили положить конец этой путанице. Али (четвертый халиф и двоюродный брат пророка) был женат на Фатиме (дочери расуля). Поэтому Аббасиды считали родственниками Мухаммеда потомков Али и Фатимы, а также родственников Хашима ибн Абд Манафа (прадеда пророка). Шииты же признавали только потомков Али и Фатимы. К концу IX века шиитская позиция получила широкое распространение в Хиджазе. Поэтому новые правители Мекки – тарифы – принадлежали к числу Алидов.
В VII–VIII веках тарифами называли авторитетных и безукоризненно честных людей. Во второй половине IX века это слово обозначало узкую прослойку Алидов, ведущих свой род непосредственно от Хасана и Хусейна – двух самых известных сыновей Али, внуков пророка Мухаммеда, Статус тарифа передавался по наследству и со временем превратился в почетный мусульманский титул, В Мекке круг лиц, имевших право его носить, был весьма ограничен.
Тем не менее сегодня тысячи людей именуют себя тарифами, Они убеждены, что происходят от расуля. Эти люди разбросаны по всему миру, но иногда встречаются друг с другом. На таких встречах нет места объятьям и прочим проявлениям семейных чувств. Напротив, тут царит напряженная атмосфера. Шарифы часами обсуждают свою генеалогию, пытаясь объяснить, как их мекканские предки очутились в Индонезии, Пакистане или другой стране далеко за пределами Хиджаза. Благородный статус, приобретенный в силу рождения, имеет огромное значение, когда не приносит никакой реальной выгоды.
Но в Мекке IX века шарифы могли передавать власть и богатство по наследству. Жители Города Аллаха горячо спорили о том, кто будет подходящим правителем Трона Божьего на земле. Тем не менее первый тариф Мекки, Джафар ибн Мухаммед аль-Хасани, прибыл в Хиджаз из Каира. Существуют свидетельства, что он командовал фатимидским вооруженным отрядом и легко захватил город. Подробности и точная дата неизвестны. Видимо, средневековые историки не сочли эти события достаточно важными. По разным сведениям, Джафар объявился в Мекке то ли в период с 951 по 961 год, то ли с 965 по 968 год. Вероятно, он правил в 965–969 годах, что совпадает с завоеванием Египта Фатимидами. Подобная неопределенность свидетельствует о том, что во второй половине IX века Мекка находилась на периферии мусульманского мира, и ее судьба мало кого интересовала,
Джафар являлся вассалом Фатимидов, но на самом деле он преследовал собственные цели. Искусно играя на разногласиях между Фатимидами и Аббасидами, шариф основал династию аль-Хасани и управлял Меккой по своему усмотрению. Он приструнил бедуинов, и в Город Аллаха снова потянулись паломники,
Джафару наследовал сын Иса. Подобно отцу, Иса отказался подчиняться Фатимидам. Те в ответ прекратили поставки продовольствия в Мекку из Египта – житницы Ближнего Востока. Фатимидские войска перекрыли основные торговые пути, ведущие в Хиджаз из соседних регионов. Мекка была обречена на голодную смерть. Иса прекратил сопротивление и признал власть Каира. Отныне шариф должен был с похвалой упоминать фатимидского халифа в пятничных проповедях в Запретной мечети. Мекка стала ареной для демонстрации политического превосходства.
В 994 году Ису сменил его младший брат Абуль-Футух. К тому времени карматское движение пошло на убыль. Сначала карматы поссорились с Фатимидами, потом их изгнали из Ирака бунды. К 1077 году Карматское государство перестало существовать. Казалось, Аравия успокоилась. Но правление Фатимидов продолжалось. Новый халиф аль-Хаким вступил на каирский престол в 996 году. Ему было всего 11 лет.
Поведение юного монарха заставило усомниться в его психическом здоровье. Халиф называл себя главным посредником между Богом и людьми. Мусульмане считали аль-Хакима еретиком, а мекканцы – сумасшедшим. Но больше всех возмущались враги Фатимидов – Аббасиды. Арабский историк XV века Ибн Тагриберди в книге «Блестящие звезды владык Египта и Каира» приводит нелестные эпитеты, которыми наградил аль-Хакима и его предков аббасидский халиф аль-Кадир: «братья неверных и семя шайтана», «явные еретики, не относящиеся к потомкам Али ибн Абу Талиба, лжецы и обманщики», «неверные и нечестивцы… убежденные в отсутствии препятствий [для их] распутства и кровопролития». По утверждению аль-Кадира, Фатимиды хулили пророков, проклинали сахабов и незаконно претендовали на божественное происхождение. И вообще их давно надо было свергнуть.
Мекканский шариф Абуль-Футух решил спасти мусульман от ереси аль-Хакима, а заодно и самому утвердиться в роли халифа. На решительные действия его мотивировал Абдул-Касим аль-Магриби – сын визиря, убитого по приказу аль-Хакима. Юноша жаждал мести. После гибели отца он тайно покинул Каир и скрывался у сирийских бедуинов. Халиф послал за беглецом военный отряд, но сирийцы его разбили. Воодушевленный Абдул-Касим уговорил бедуинских вождей присягнуть на верность шарифу Мекки. Он также пригласил Абуль-Футуха приехать в Сирию и объявить себя новым халифом. Шариф согласился. Для пущей убедительности он взял с собой легендарный меч халифа Али и несколько священных реликвий.
Аль-Хаким был не таким безумным, как думали мекканцы. Он знал о плане Абуль-Футуха и подкупил бедуинов.
Прибыв в Сирию, тариф обнаружил, что приобрести союзников с помощью денег гораздо проще, чем с помощью священных реликвий и благородного происхождения, К тому же, во время отсутствия Абуль-Футуха один из его родственников провозгласил себя тарифом и попытался захватить власть в Мекке. Абуль-Футух вернулся и быстро навел порядок в городе.
Династия аль-Хасани заканчивается на сыне Абуль-Футу-ха – Мухаммеде аш-Шукре. Аш-Шукр стал тарифом в 1039 году и правил 22 года. Он славился добротой и щедростью, занимался благотворительностью и писал стихи. Однако у аш-Шукра не было наследников мужского пола. После его смерти в семье произошла неизбежная ссора из-за правопреемства. Мекка снова погрузилась в хаос. Члены рода аль-Хасани даже продавали драгоценности из Каабы, а вырученные деньги тратили на себя. Ситуация в Городе Аллаха ухудшилась настолько, что вмешался йеменский правитель Мухаммед ас-Сулайхи. В 1063 году он совершил хадж и остался в Мекке, дабы помочь горожанам. Устав от распрей, семья аль-Хасани попросила ас-Сулайхи назначить нового тарифа. Аль-Сулайхи выбрал Абу Хашима из рода Хашимитов – потомка халифа Али и Хашима ибн Абд Манафа (прадеда пророка).
Приняв бразды правления, Абу Хашим задумался, к кому примкнуть – к Аббасидам, Фатимидам или Сельджукидам. Последние выглядели наиболее перспективными: в 1055 году они разгромили бундов. В итоге шариф устроил аукцион. Он пообещал свою верность тому, кто заплатит самую высокую цену. Имя победителя торгов должно было упоминаться в пятничной проповеди (хутбе) в Запретной мечети. Аукцион выиграл тогдашний аббасидский халиф аль-Муктади. Этот набожный человек был очень доволен тем, что его имя зазвучит в стенах Аль-Харам.
Разгневанные Фатимиды снова прекратили поставки продовольствия в Мекку. Абу Хашиму пришлось распродать сокровища Каабы и закупить зерно у заезжих спекулянтов. Аль-Муктади пожертвовал городу 30 тысяч динаров. Но деньги быстро кончились, и шариф приказал упоминать Фатимидов в хутбе. Он лавировал между Каиром и Багдадом. В Запретной мечети возносили хвалу то Аббаси-дам, то Фатимидам – пока вся эта комедия не привела в ярость сельджукского султана Алп-Арслана. Алп-Арслан был гораздо сильнее обоих халифов. Он отправил в Мекку полк туркменских солдат. Туркмены совершили хадж и остались в городе. Они всячески унижали Абу Хашима и в конце концов изгнали его из Мекки.
Вражда между халифами и султаном принесла много страданий паломникам. Сельджуки грабили багдадские и каирские караваны. Нападения на пилигримов продолжались до 1072 года, пока не умер Алп-Арслан. В 1075 году Абу Хашим вернулся под власть Фатимидов.
Правление династии Абу Хашима выдалось бурным. Пытаясь сохранить суверенитет, Хашимиты постоянно играли на разногласиях между своими политическими противниками. Ситуацию усугубляла необузданная жадность шарифов. Преемники Абу Хашима считали, что имеют данное Богом право руководить Меккой – и при этом могут делать все, что угодно. Впрочем, горожане относились к ним достаточно лояльно.
В 1094 году Абу Хашиму наследовал его сын Касим. В самом начале своего правления Касим разгромил сельджуков в битве при Усфане, примерно в 80 км к северу от Мекки. Заслужив авторитет в городе, шариф сформировал личную гвардию из свирепых молодых бедуинов. Бедуины терроризировали хаджи и убивали всех, кто возмущался поведением Касима.
Неудивительно, что в таких условиях халифы и султаны не обратили внимания на события в далеком французском городе Клермон. Европа переживала период феодальной раздробленности. Бароны и князья ожесточенно делили власть и воспринимали королей как «первых среди равных».
Миссию по объединению христианского мира взяла на себя Римская католическая церковь. Осенью 1095 года в Клермоне папа Урбан II призвал паству отправиться в Святую Землю, дабы освободить Иерусалим, защитить местных христиан от сельджуков и помочь Византии в борьбе с мусульманами. Взамен папа обещал, что все воины получат отпущение грехов.
Рассуждая о необходимость вернуть Иерусалим, Урбан II не был голословным. Паломники, вернувшиеся из Святой Земли, с ужасом рассказывали о зверствах сельджуков. Подданные султана оскверняли храмы, продавали христиан в рабство и издевались над иерусалимским патриархом. Однажды мусульмане ради потехи протащили его по городским улицам, а затем бросили старика в тюрьму. Проповедь папы возымела должный эффект. Сердца европейцев запылали праведным гневом. Началась кровавая эпоха крестовых походов. Их участников называли крестоносцами, ибо они нашивали на свою одежду кресты.
Первый крестовый поход (1096–1099) закончился поражением сельджуков и падением Иерусалима. Рыцари основали Иерусалимское королевство – христианское государство в окружении исламских держав. Тем не менее поначалу завоевание (или освобождение?) священного города не устранило анархию, царившую как в христианском, так и в мусульманском мире.
В течение следующих 75 лет Мекку возглавляли потомки Касима. Они по-прежнему нападали на караваны и всячески сопротивлялись Багдаду. Численность бедуинской гвардии увеличилась, страже подняли жалованье. Однако меры предосторожности не помогли Мухаттхиру (правнуку Касима). В 1175 году на него ополчились иракские караванщики. Сражение было быстрым и жестоким. Мухаттхир потерял престол и едва не лишился жизни. Аббасиды отомстили Мекке красиво – на должность шарифа они назначили амира Медины.
Для мекканцев это решение было хуже смерти. Город Аллаха восстал. Амир Медины спасся бегством. Он продержался меньше недели. Мухаттхир вернулся к власти и первым делом обложил паломников непомерным налогом.
Во второй половине XII века политический ландшафт Ближнего Востока радикально изменился. В 1171 году последние остатки фатимидского господства в Египте были уничтожены новой династией Айюбидов. Ее основал самый известный курд в истории – великий аль-Малик ан-Насир Салах ад-Дин ибн Айюб (в западной традиции – Саладин). Айюбидский халифат охватывал часть Северной Африки, Южную и Юго-Западную Аравию, Верхнюю Месопотамию, Сирию и Палестину, В 1187 году Салах ад-Дин вернул мусульманам Иерусалим. Крестовые походы шли совсем не так, как планировали христиане.
Мекканцев абсолютно не тревожили ни крестовые походы, ни обстановка на Ближнем Востоке в целом. Они были слишком заняты внутренней борьбой и защитой от иракских караванщиков, которые теперь сами нередко нападали на город. Налог Мухаттхира больно ударил по паломникам. Для большинства сумма налога превышала основные расходы на хадж. К тому же, многих пилигримов грабили по дороге в Мекку. Но шариф не желал ничего слушать. Он велел бросить в темницу всех, кто не заплатил. Тюремщики избивали, унижали и пытали несчастных хаджи. В итоге некоторых паломников выкупили родственники. Всех остальных кастрировали и вышвырнули из города – дабы мусульмане навсегда запомнили, что доступ к святым местам стоит дорого. Арабский поэт и путешественник XII–XIII века Ибн Джубайр с ужасом и отвращением вспоминает, как гулял по Мекке и видел повсюду на земле отрезанные тестикулы.[325]
* * *
Паломник
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ (1886–1921)
* * *
Слухи о жестокости Мухаттхира дошли до султана Салах ад-Дина. Султан упразднил налог. При этом он порадовал мекканцев множеством подарков, включая ежегодную денежную субсидию и бесплатные регулярные партии египетской пшеницы. Буквально за несколько лет Город Аллаха успокоился. Ибн Джубайр вернулся в Мекку и не узнал ее.
Ибн Джубайр родился в 1145 году в Валенсии. Благочестивый юноша изучал Коран и хадисы, а также исламское право и литературу. Некоторое время он жил и работал в Гранаде – одном из самых богатых и великолепных городов мусульманского мира. В один прекрасный день Ибн Джубайр взял паломнический посох и отправился в Мекку. Он сел на генуэзский корабль, идущий в Египет, и после многочисленных приключений добрался до Хиджаза. В дороге Ибн Джубайр вел дневник, который позже был опубликован в виде книги «Путешествие Ибн Джубайра». Эта работа дает нам наиболее достоверное и точное описание Мекки конца XII века.
«Путешествие» похоже на десятки аналогичных трудов. Все авторы много и подробно пишут о священных реликвиях и достопримечательностях города. Их восторг и благоговение кажутся формальными – а то и надоедают читателю. Но книги адресованы главным образом тем, кто, возможно, никогда не посетит Мекку сам. Дотошные описания необходимы, чтобы запечатлеть Город Аллаха в сердцах, умах и душах всех мусульман.
В этом плане Ибн Джубайр не оригинален. Он посвящает десятки страниц Запретной мечети, дому Хадиджи, дому Абу Бакра и даже городским воротам, на которых аль-Хад-жадж распял тело Ибн аз-Зубайра. Стоя на вершине горы Абу Кубейс, путешественник внезапно осознает, что Мекка – это Мать мира. Действительно, небольшой город обладает удивительной способностью принимать всех паломников. В дни хаджа он увеличивается в размерах – подобно тому, как растягивается матка при беременности.
Несколько раз Ибн Джубайр видел в Запретной мечети шарифа Мухаттхира. Тот был буквально одержим роскошью и постоянно жаждал удовольствий. Даже сторонники шарифа начинали роптать. Материальная помощь и подарки, регулярно высылаемые султаном, лишь немного смягчили Мухаттхира. Бедуинская стража по-прежнему расправлялась с неугодными и вымогала у паломников деньги (правда, не в прежних размерах). Шариф вел себя так, словно Мекка являлась его частной собственностью.
В январе 1184 года город взбудоражила новость о скором визите Саифа ад-Дина – брата и малика (верного помощника) Салах ад-Дина. Мекканцы не на шутку испугались. Мухаттхир встретил важного гостя у городских стен и заискивал перед ним, как мог. Когда малик вошел в Аль-Харам, началась паника. Люди принялись молиться за Айю-бидов так громко, что Саиф едва не оглох.
Мекканцы все поняли правильно – Саиф ад-Дин приехал карать виновных. Бедуины-стражники были казнены на городской площади. Семья тарифа укрылась в горах, окружавших Мекку. Но даже могущественные Айюбиды не смогли подчинить себе непокорный город. Как только малик уехал, Мухаттхир вернулся и правил до 1200 года. Мекканцы сплотились вокруг тарифа и отпраздновали свободу. Паломников опять обложили неподъемным налогом. Грабежи караванов возобновились.
Однако время потомков Абу Хашима истекло. В начале XIII века власть над Меккой перешла к новым тарифам – и оставалась у них в течение следующих 600 лет.
Глава 5
Божественное зеркало
(Старайтесь) облегчать, а не усугублять положение вещей для людей, (старайтесь) давать им только добрые вести; не заставляйте их сторониться вас.
Аль-Бухари, хадис N– 105
* * *
В течение первого года XIII века мекканцы пребывали в праздничном настроении. Слухи о грядущем конце света не подтвердились. Внутренние распри утихли. Сильная песчаная буря, налетевшая на Мекку в декабре 1195 года, не причинила никакого вреда. Помимо того, в 1180-х годах город чудом избежал завоевания европейскими рыцарями.
Крестовые походы были для хиджазцев чем-то очень далеким. Их интересовала лишь судьба Иерусалима – города, священного и для мусульман, и для христиан, и для иудеев, Жители Мекки узнавали о битвах и победах от хаджи и торговцев, В Запретной мечети возносились горячие молитвы, когда Салах ад-Дин взял Иерусалим, С 1099 по 1187 год город находился под властью крестоносцев и был открыт только для христиан. Султан немедленно вернул Иерусалиму статус открытого города, где представители разных конфессий снова могли жить вместе – как это было в течение предыдущих 450 лет исламского правления,
Салах ад-Дин триумфально вступил в Иерусалим всего через два года после того, как его брат казнил бедуинскую стражу и загнал в горы тарифа Мухаттхира. Никто в Мекке не думал, что христиане действительно войдут в Хиджаз. Это было немыслимо. Город Аллаха был закрыт для всех, кроме мусульман, более 400 лет – со времен первого омейядского халифа Муавии. Кяфиры не могли осквернить Божественный Престол на земле своим нечистым присутствием.
Но французский рыцарь Рено де Шатильон (1123–1187) считал иначе. Он присоединился ко Второму крестовому походу и приехал на Ближний Восток в поисках счастья. Рено не мог похвастаться богатством, но авантюризма ему было не занимать. Обнищавшие феодалы могли сделать в Святой Земле блестящую карьеру. Перед бедными рыцарями открывались огромные возможности – хотя бы потому, что в Иерусалимском королевстве проживало много богатых наследниц. И все они хотели выйти замуж.
Рено де Шатильон не упустил свой шанс. Благодаря удачному браку он стал князем Антиохии. Однако в 1161 году рыцарь попал в плен к арабам. Он провел в заточении 15 лет и лишился своих владений. Супруга Рено умерла, и тот женился во второй раз – на синьорине Трансиордании. Отныне де Шатильону принадлежали укрепленные замки Карак и Шобак к востоку от Мертвого моря. Рядом пролегал караванный путь, ведущий в Мекку. Рено нападал на купцов и паломников. Он чувствовал себя безнаказанным и действовал как самостоятельный государь, а не как вассал короля Иерусалима.
Амбиции синьора Трансиордании росли не по дням, а по часам. Де Шатильон вознамерился ударить в самое сердце ислама – священные города Мекку и Медину. По слухам, из Мекки он хотел украсть сокровища Каабы, а из Медины – тело пророка Мухаммеда. Хиджазцы поняли, что крестовые походы гораздо ближе, чем казалось.
Мусульманские историки описывают Рено как кровожадного и вероломного мародера. Одним из его любимых занятий было сбрасывать пленников с крепостных стен и смотреть, как их тела разбиваются о камни. Но правитель Трансиордании также был опытным и хитрым стратегом. План по завоеванию Мекки и Медины он продумал до мелочей.
В 1181 году Рено захватил портовый город Эйлат в Акабском заливе. Затем он разобрал корабли из портов Южной Палестины, перевез их на верблюдах через пустыню и заново собрал в Эйлате. Де Шатильон сформировал гребной флот. Его галеры были быстрее и мобильнее, чем парусные суда арабов. Далее лорд Трансиордании прервал связь между вражескими портами на Красном море. В течение 1182 года он грабил торговые корабли и разорял прибрежные арабские деревни. Продвинувшись на юг, Рено завоевал порт Айдхаб – важный перевалочный пункт для хаджи, прибывающих в Мекку из Египта. Это был единственный случай в истории, когда христианские войска угрожали святыням ислама.
В январе 1183 года Салах ад-Дин бросил на борьбу с крестоносцами свой победоносный флот. Весной арабы сожгли галеры Рено и уничтожили большую часть его солдат. Но 300 рыцарей пробились внутрь Хиджаза и направились к Медине. На подступах к городу их встретил уже знакомый нам Саиф ад-Дин. Сражение была недолгим. Около 200 крестоносцев погибли. Остальные попали в плен и были казнены на площадях Мекки и Медины.
Рено де Шатильона постигла та же участь. 4 июля 1187 года Айюбиды разгромили армию Иерусалимского королевства в битве при Хаттине. Лорд Трансиордании предстал перед султаном. Салах ад-Дин славился великодушием, но для Рено было сделано исключение. Султан лично обезглавил своего заклятого врага.
Опасность миновала Мекку, и горожане решили это отпраздновать. К тому же, приближалась годовщина восстановления Каабы Ибн аз-Зубайром. Торжественная церемония началась с умры (малого паломничества) 2 мая 1201 года. Жители Мекки покинули дома и отправились к микату – условной точке, которая обозначает границы святилища. Там мекканцы переоделись в белые одежды, совершили ритуальное омовение, вернулись и… обнаружили, что город захвачен.
Нового правителя звали Катада ибн Идрис. Он происходил из рода Хашимитов и был дальним родственником Абу Хашима. Катада участвовал в разгроме крестоносцев под Мединой. После битвы его отряд занимался любимым делом – грабил паломников. В мае 1201 года Катада просто вошел в пустую Мекку – и не собирался уходить.
Шариф Мансур обратился за помощью к своему вечному сопернику – амиру Медины. Они попытались изгнать Катаду. Но ничего не вышло. Новый властелин Мекки хотел управлять всем Хиджазом. За два года он установил контроль над Эт-Таифом, Джиддой и некоторыми другими городами Западной Аравии. Катада оказался сильным и независимым политиком. Во время его правления (1201–1220) Мекка процветала.
Спокойная обстановка благоприятствовала работе весьма известного гостя города. Речь идет о крупнейшем теоретике суфизма Ибн Араби (1165–1240). В 1202 году он прибыл в Мекку как паломник и остался здесь на три года. К тому времени Ибн Араби уже носил почетные прозвища «Аш-шайх аль-акбар» («Верховный учитель») и «Мухйиддин» («Возрождающий веру»). Город Аллаха вдохновил улема на главный труд его жизни – «Мекканские откровения». Рассуждая о мистике хаджа, Ибн Араби возвел еще одну метафизическую стену вокруг Мекки.
Ибн Араби являлся провидцем в буквальном смысле слова. У него были видения, и их было много. Его произведения, как правило, представляют собой результат исследования этих видений. Книги Мухйиддина наполнены аллюзиями и отсылками к другим богословским трактатам.
Ибн Араби – сложный писатель с богатым воображением, чей символизм иногда не могут понять даже опытные толкователи Корана и знатоки ислама. «Мекканские откровения» состоят из 37 томов – ив каждом томе автор подтверждает концепцию Мекки как Трона Божьего на земле.
В Мекке на Ибн Араби снизошло несколько откровений. Наиболее важным считается то, что связано с Каабой. Однажды мистик совершал таваф и почувствовал, что Кааба отталкивает его. Он остолбенел от страха. Тогда Кааба гневно сказала: «Двигайся, чтобы ты мог видеть, что я сделаю с тобой! Как ты принижаешь мою силу и возвышаешь Бану Адама [человечество]! Люди предпочитают мне агностиков. Могущество принадлежит тому, кто обладает силой. Я не позволю тебе обойти меня».
Очнувшись, Ибн Араби приходит к выводу, что большинство мусульман не понимает и не ценит истинное значение Каабы, Запретной мечети, обрядов хаджа и Мекки в целом. Сотни тысяч паломников приходят в священный город, но не посещают его. Они смотрят, но не видят. Они ничего не чувствуют. Небесное величие Мекки оставляет их безучастными.
Мнение Ибн Араби подтверждается популярной городской легендой. Обычный хаджи встречает святого, и тот спрашивает: «Ты видел Мекку?» «Да», – отвечает паломник. Далее между ними происходит следующий диалог:
– А смотрел ли Аллах на тебя, когда ты видел Мекку?
– Нет.
– Тогда ты не видел Мекку. Ты входил в Аль-Харам?
– Да.
– Войдя в Аль-Харам, ты поверил, что больше не будешь грешить?
– Нет.
– Тогда ты не входил в Аль-Харам. Ты видел Каабу?
– Да.
– Ты увидел то, что хотел?
– Нет.
– Тогда ты не видел Каабу.
По мнению пакистанского исламоведа Зиауддина Сардара, эта легенда демонстрирует, что ритуальные действия большинства мусульман носят механический характер и не имеют духовного содержания*. В «Мекканских откровениях» Ибн Араби раскрывает тайные смыслы и многоуровневое значение каждого священного места, а также исследует символику хаджа. Обход Каабы, по Ибн Араби, подобен обходу Божественного Престола. Черный камень – это правая рука Аллаха на земле. Прикоснуться к нему – значит прикоснуться к вечности и измениться навсегда. Бег между Ac-Сафой и Аль-Марвой есть высший акт милосердия. Паломники бегут «от Бога к Богу с Богом через Бога».
Ибн Араби утверждает, что посещение Мекки и Запретной мечети сродни посещению вашего собственного дома. Он пишет, что Дом Божий в Мекке похож на ваш – ведь они оба рукотворны. Таким образом, «Аллах направляет вас в Дом – и, значит, Он направляет вас к себе…
Поэтому, когда вы делаете таваф для Дома, вы делаете это для себя. Когда вы постигаете себя, вы узнаете, кто вы есть. Когда вы узнаете, кто вы есть, вы узнаете Аллаха…»
По мнению улема, взглянуть на Мекку – значит посмотреть в Божественное Зеркало. Оно отражает божественность внутри вас, и это отражение поможет вам стать совершенным человеком с истинным знанием Бога. Для Ибн Араби образ зеркала имеет фундаментальное значение. Это неотъемлемая часть его философии, согласно которой Бог и Его творение едины, и единственная истина во Вселенной – это Бог.
Мекканцы не прониклись учением Ибн Араби. Против концепции единства бытия возражали представители всех четырех мазхабов. Богослова даже обвиняли в ереси. Некоторые переделали его почетное прозвище «Мухйиддин» («Возрождающий веру») в «Мумит ад-Дин» («Убийца веры»).
Однако Ибн Араби не обращал внимания на клеветников. У него были другие заботы. До приезда в Мекку суфий посвящал жизнь духовным упражнениям и поиску божественной любви. Священный город оказал на него очень сильное влияние. В Мекке Ибн Араби начал работать над «Мекканскими откровениями». И в Мекке он нашел любовь земную.
Богослов увлекся очаровательной дочерью домовладельца, у которого снимал жилье. Девушка стала для Ибн Араби олицетворением красоты и мудрости, а также вдохновила его на сборник стихов «Толкователь страстей». Это замечательная книга, написанная в стилистике ранней арабской поэзии, В «Толкователе страстей» мистик искусно сочетает символизм с традиционными образами, навеянными пустыней:
* * *
* * *
Мекканская молодежь обожала «Толкователя страстей». В Городе Аллаха бурлила светская жизнь – и в ее основе лежала любовная поэзия. Классическая арабская литературная традиция сформировалась в конце VII века, когда Ибн аз-Зубайр защищал Мекку от Омейядов. Появилась новая форма стихосложения – газель. Говорят, ее изобрел курайшитский поэт Умар ибн Абу Рабия (644–712).
Откровенное творчество Умара шокировало мекканцев. В ту эпоху главной темой лирических стихов были сердечные муки. Безнадежно влюбленные персонажи страдали и умирали от тоски. Умар считал, что все это скучно. Его интересовали радости любви.
В классической арабской поэзии история рассказывается в прошедшем времени. Но для Умара любовь существует только в настоящем. Это сложная игра – и победителя ждет желанная награда. Помимо богословов и юристов, в Мекке есть и другие герои – юноши, жаждущие сексуальных побед. Поэт и сам не упускал возможности приударить за симпатичными паломницами.
Благочестивые мекканцы негодовали. Но городская молодежь подражала Умару. Она пыталась найти запретный эротизм даже в целомудренном «Толкователе страстей». Это привело к тому, что светлые, лирические стихи Ибн Араби были положены на музыку – как и провокационные газели Умара.
Теория музыки развивалась в исламском мире не менее интенсивно, чем поэзия и наука. По мнению мусульманских ученых, музыка не только развлекала, но и лечила. Образованные мекканцы были знакомы с трудами иракского мыслителя аль-Кинди (801–873). который исследовал космологический аспект музыки. Другой великий багдадский философ, аль-Фараби (872–951), написал «Большую книгу о музыке». Абуль-Фарадж аль-Исфахани (897–967) составил многотомную «Книгу песен» – антологию арабской поэзии VI–X веков. Огромной популярностью в Мекке пользовались трактаты персидского эрудита X–XI века Ибн Сины (Авиценны). Его «Канон врачебной науки» содержит раздел о терапевтических свойствах музыки.
При дворах Омейядов и Аббасидов служили лучшие певцы и музыканты. Первые вокально-инструментальные ансамбли появились в Дамаске и Багдаде. Ибн Мусаджих, Муслим ибн Мухриз, Мансур Зальзаль и прочие «эстрадные звезды» арабского Средневековья часто приезжали в Мекку. Они совершали хадж, выступали в домах богатых горожан и оставляли после себя талантливых учеников. В Мекке сформировалась яркая и энергичная музыкальная сцена. На «вечеринках» регулярно исполнялись игривые песни на стихи Умара. «Толкователь страстей» Ибн Араби также стал частью концертной программы.
В итоге разразился грандиозный скандал. Ортодоксальные ученые решительно осудили метафизическую концепцию Ибн Араби. Но несмотря на это, мистик был полностью очарован городом, вокруг которого выстроил свою философскую доктрину. «Земля Мекки – лучшая земля Аллаха», – писал он. Такая земля могла породить только самых достойных людей. Восторженный Ибн Араби называет мекканцев «соседями Бога и людьми Его Дома».
Возможно, Мекка – это лучшее место на планете. Однако ее жители никогда не были идеальны. Зиауддин Сардар уверен, что они не изменятся. Мистики, опьяненные божественной любовью, приходят и уходят – но город живет по старым правилам.[326] Даже шариф Катада, вернувший в Мекку мир и процветание, не смог ее изменить. Подтверждение тому – неприятный инцидент между горожанами и иракскими хаджи, имевший место в 1212 году.
Паломнический караван 1212 года возглавляла Рабия Хатун – мать Салах ад-Дина. Тогда в Хиджазе активно действовали исмаилиты. Они охотились на своих врагов – суннитских правителей. Во время ритуального бросания камней в долине Мина исмаилиты убили двоюродного брата Катады, который был похож на тарифа. Катада пришел в бешенство. Его солдаты поднялись на холмы, окружавшие Муну, и обстреляли паломников из луков и катапульт. Караванщики начали выводить людей из долины к воротам Мекки. Шариф решил, что хаджи собираются штурмовать город. Он атаковал первым. Сотни пилигримов погибли.
Отчаянные караванщики отвели уцелевших в самое безопасное место – лагерь Рабии. Та вызвала Катаду и гневно спросила, в чем, по его мнению, виноваты хаджи. Правители долго спорили. Наконец шариф согласился прекратить боевые действия – но при условии, что паломники заплатят ему 100 тысяч динаров. Пилигримы собрали 30 тысяч динаров. Остальную сумму пожертвовала Рабия. Сотни людей провели трое суток около ее шатра – и, значит, под ее защитой. Многие были ранены. Некоторые умирали. Катада считал, что побоище спровоцировал аббасид-ский халиф. Шариф поклялся уничтожить всех иракских паломников в следующем году.
Однако в 1213 году Катада отправил своего сына Раджиха в Багдад с извинениями. Халиф простил шарифа и пригласил его в гости. Катада дошел до Эль-Куфы, хорошо подумал и вернулся в Мекку. Халифу он послал еще одно извинение – на этот раз в стихах.
Смысл многовековых кровопролитий, религиозных страстей и великолепных стихов заключался в том, чтобы все мусульмане поняли: Мекка – это особенное место. Она возвышается над миром. Тем не менее постоянная борьба за власть подрывала сакральный статус города. Мекка действительно была Божественным Зеркалом, отражающим земные реалии. Это демонстрируют события, произошедшие сразу после смерти Катады.
Шариф скончался в 1220 году. У него осталось 8 сыновей. Сам Катада отдавал предпочтение Раджиху, но инициативу перехватил старший сын Хасан. Он задушил тяжелобольного отца подушкой и убил одного из своих братьев. Все остальные бежали из Хиджаза. Все, кроме Раджиха.
Затем Хасан расправился с лидером иракского паломнического каравана. Он заподозрил караванщика в помощи Раджиху и приказал казнить несчастного. Голову иракца выставили на всеобщее обозрение около Запретной мечети.
Хасан видел себя всесильным властелином Хиджаза. Но его амбициозные планы разрушил наместник Йемена – айюбидский принц аль-Масуд. В 1221 году он захватил Мекку. Хасан спасся чудом. Аль-Масуд правил городом семь лет. После его смерти в 1228 году Хасан напал на йеменский гарнизон Мекки, но потерпел поражение и бежал в Багдад. Он умер на чужбине, так и не вернувшись в родной город.
Раджих дважды пытался заполучить отцовский престол. Первая попытка (1229 год) оказалась неудачной. Вторая попытка (1232 год) увенчалась успехом, но спустя год Раджиху опять пришлось скрываться от врагов. В течение следующих 20 лет тарифы менялись почти ежегодно. Среди них были египтяне, сирийцы, йеменцы и хиджазцы. Вероятно, этот круговорот вдохновил арабского ученого XIV века Ибн Халдуна на создание теории политических циклов, В своем главном труде «Введение в историю» Ибн Халдун пишет, что история развивается по спирали, и каждый новый цикл повторяет глупости и ошибки предыдущего.
Гости Мекки подмечали эти глупости и ошибки. Но политика города беспокоила далеко не всех. Например, персидский купец Ибн аль-Мужавир, посетивший Хиджаз в конце 1220-х годов, просто хотел совершить хадж. Он интересовался людьми и их обычаями, а также собирал городские легенды. Путевой дневник Ибн аль-Мужавира содержит любопытное описание мекканского общества первой половины XIII века.
В отличие от Ибн Араби, Ибн аль-Мужавир обнаружил, что мекканцы вовсе не так духовны, как хотят казаться. В священном городе по-прежнему ведется работорговля. Многие местные жители рождены от абиссинских и нубийских рабынь и потому имеют темный цвет кожи. Они эгоистичны и заносчивы.[327] Ибн аль-Мужавир находит женщин распутными и некрасивыми. У мекканок большие ягодицы – «потому что они целенаправленно увеличивают их и потому что все время стоят на четвереньках, убираясь или ублажая мужчин».[328]
Ибн аль-Мужавир возмущается свободными нравами горожан и, в частности, их брачными традициями. Помолвка сводится к сексу. Юноша приходит в дом родителей потенциальной невесты и остается на ночь. Если девушка его удовлетворила, то наутро он выставляет за порог комнаты свою обувь. Так родители узнают, что у дочери появился жених. Молодые люди вступают в близкие отношения до свадьбы и с точки зрения ислама совершают большой грех – прелюбодеяние. Кроме того, помолвка может быть расторгнута в любой момент, а может и вообще не состояться. Ночь любви, проведенная под крышей родительского дома, никого ни к чему не обязывает.
Брак начинается с согласования махра – имущества, которое будущий супруг выделяет невесте. В качестве махра выступают любые материальные ценности (земля, верблюды, золото и т. д.). Они подтверждают серьезность намерений мужчины и предназначаются женщине. Но не ее семье. Но зачастую родители присваивают махр себе или требуют калым – выкуп за дочь.
Свадьба – дорогое удовольствие. Жених и невеста могут сожительствовать годами, пока мужчина не накопит нужную сумму денег. Или пока семья девушки не найдет богатого претендента на ее руку и сердце. Дети, рожденные вне брака, считаются бастардами. Они ограничены в правах, особенно в праве наследования.
Парадоксально, но факт: в Городе Аллаха не соблюдаются каноны ислама. Помимо того, социальная система плодит недовольных. Бастарды вырастают обиженными на весь мир и в первую очередь – на Мекку.
ЕСЛИ БОГ РЕШИТ, ЧТО МНЕ ПОРА УМЕРЕТЬ,
ПУСТЬ ЭТО СЛУЧИТСЯ в ПУТИ И ПУСТЬ
МОЕ ЛИЦО БУДЕТ ОБРАЩЕНО К МЕККЕ.
СТАРАЯ МУСУЛЬМАНСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Ибн аль-Мужавир отказывается понимать, как мекканцы могут быть настолько порочными и недальновидными. По его мнению, в священном мусульманском городе живут грубые и жадные язычники. Они погрязли в племенных обычаях и не имеют никакого представления о чести и достоинстве.[329] Купец заявляет, что «во всем мире нет никого более зловонного, неопрятного, грешного и мерзкого, чем все эти люди, которые, к тому же, обирают паломников!»[330]
Далее Ибн аль-Мужавир описывает реакцию мекканца, которого упрекнул в алчности. Обиженный мекканец завопил: «Мы живем в пустыне! У нас нет ни плодородных угодий, ни скота! У нас есть лишь песок да голые скалы!
Аллах возвысил нас над всем миром, чтобы мы вернули то, что нам причитается!»
Словом, несмотря на святость Мекки, поведение его жителей не было похвальным. Шарифы сменяли один другого. Никто из них не зарекомендовал себя благородным или милосердным. Так продолжалось до 1270 года, когда к власти пришел Абу Нумай Мухаммед ибн Хасан,
Абу Нумай выгодно отличался от своих предшественников. Мекканцы уважали его за пять качеств: честность, щедрость, терпение, мужество и любовь к поэзии. Новый шариф был сыном Хасана и внуком Катады. Он возглавил город в решающий момент, когда политическая карта Ближнего Востока снова перекраивалась.
В середине XIII века исламский мир резко изменился. Аб-басиды рухнули под ударами монголов. Зимой 1258 года хан Хулагу разграбил Багдад. Полчища монголов, подобно стихийному бедствию, сметали все на своем пути. Их гигантская империя простиралась от Восточной Европы до Японского моря, от Великого Новгорода – до Юго-Восточной Азии.
Новость о падении Багдада потрясла мекканцев. Но их ужаснула не казнь халифа аль-Мустансира и не разрушения, произведенные Хулагой. Горожан встревожило то, что в Мекку больше не прибудут караваны иракских хаджи. Действительно, паломники из Багдада не приезжали в Хиджаз в течение следующих 9 лет. Однако, учитывая старую вражду с Аббасидами, мекканцы даже обрадовались, что халифат прекратил свое существование.
Еще одним эпицентром нестабильности стал Египет. Местные правители, Айюбиды, формально являлись сюзеренами Аббасидов. В 1250 году они лишились трона. В Каире произошел переворот. Власть захватили мамлюки – рабы, служившие в армиях Аббасидов и Айюбидов. Их лидер Айбек низложил последнего айюбидского султана Туран-шаха II и провозгласил Мамлюкский султанат.
Спустя десять лет титул мамлюкского султана принял Бей-барс. Он родился в начале 1220-х годов в Половецкой степи (по другой версии – в Крыму) и в детстве попал в плен к монголам. Те продали мальчика дамасскому купцу. Но купец заметил на глазу раба бельмо и расторг сделку. В итоге Бейбарса приобрел мамлюкский амир. С этого момента начинается восхождение будущего султана.
Бейбарс обладал хорошей памятью и демонстрировал выдающиеся военные способности. Он стал телохранителем айюбидского правителя ас-Салиха II, а затем принял командование армией мамлюков. Зимой 1250 года Бейбарс разгромил французского короля Людовика IX Святого в битве при Эль-Мансуре. Шел уже Седьмой крестовый поход (1248–1254), и крестоносцы решили напасть непосредственно на владения Айюбидов.
Потерпев поражение, Людовик собрал остатки войска и снова встретился с Бейбарсом под городом Фарискур на севере Египта. Авантюра не удалась. Французская армия была уничтожена. Король оказался в плену. Его выкупили за фантастическую сумму – 400 тысяч динаров. Разгром крестоносцев приблизил конец Иеруалимского королевства. Его города один за другим сдавались мусульманам.
Антиохия пала в 1268 году, Триполи – в 1289 году, а последний христианский форпост, Акко, – в 1291 году. После этого Иерусалимское королевство прекратило свое существование.
Эпоха крестовых походов продолжалась почти 200 лет. Этот масштабный конфликт оказал решающее влияние на Европу. Крестовые походы были всеобъемлющим социальным и культурным движением, которое сформировало представление Европы о себе и о мире в целом. Между Востоком и Западом шел интенсивный культурный обмен. Христиане заимствовали у мусульман многие научные идеи и концепции. В европейских университетах изучали труды великих исламских ученых. Их имена получили латинизированную форму. Ибн Сина превратился в Авиценну, Ибн Рушд – в Аверроэса, Джабир ибн Хайян – в Гебера и т. д. В XII–XIII веке профессора Сорбонны и Оксфорда жаловались, что студенты не хотят заниматься латынью – они предпочитают читать по-арабски и увлекаются арабской поэзией.
Информационная поддержка крестовых походов была сложной пропагандистской кампанией. Она требовала распространения небывалой лжи об исламе, пророке Мухаммеде и Мекке. Последствия этой лжи мы ощущаем до сих пор. Средневековые пропагандисты разжигали межнациональную ненависть, из-за которой враг врага казался другом. Христианские миссионеры пытались наладить отношения с монголами и натравить их на мамлюков. Иногда это удавалось. И тут на исторической сцене опять появился Бейбарс. 3 сентября 1260 года он сокрушил монголов под Айн-Джалутом, в 85 км от Иерусалима. Монгольское завоевание Ближнего Востока захлебнулось. Бейбарс утвердился в Каире.
В 1269 году султан пожаловал в Мекку. Он пребывал на пике власти и являлся самым могущественным правителем мусульманского мира. Бейбарс привез множество дорогих подарков для горожан и паломников. Говорят, во время его визита в Мекку ежедневно поставляли цветы из Египта. Султан также старался разрешить внутридинастические споры Хашимитов. Он похвалил Абу Нумая и оставил его на должности тарифа. Мекка в очередной раз получила деньги и богатства – не сделав при этом ничего для победы.
Несмотря на все достоинства, у Абу Нумая было 30 недостатков – его сыновья. Незадолго до своей смерти в 1301 году старик отрекся от престола в пользу двух из них: Румайтхи и Хумайды. По замыслу тарифа, они должны были стать соправителями. Но как только над мавзолеем Абу Нумая был возведен купол, между его наследниками разразилась война.
Из 30 сыновей Абу Нумая в тот или иной момент Меккой правили Абу-ль-Гейт, Утайфа, Хумайда и Румайтха. Но Хумайда не хотел ни с кем делить власть. В 1314 году он убил Абу-ль-Гейта, забрал тело домой и пригласил остальных братьев на ужин. Все было хорошо, пока слуги не вынесли главное блюдо. Им оказался Абу-ль-Гейт, зажаренный целиком. Гости схватились за мечи, но стражники Хумайды были проворнее. Половина братьев погибла. Другие спаслись и поклялись убить Хумайду. В конце концов ему пришлось бежать из Хиджаза.
Хумайду приютил монгольский хан Абу Саид Бахадур. К тому времени монголы приняли ислам. Старая мекканская уловка – обещание упоминать имя правителя в хутбе – сработала и на этот раз. Хумайда легко заручился поддержкой Бахадура. В 1318 году он привел в Хиджаз монгольскую армию и захватил Мекку.
Имя мамлюкского султана Насируддина Мухаммеда ибн Калауна ан-Насира было сразу же вычеркнуто из хутбы и заменено именем Абу Саида Бахадура. Как и следовало ожидать, ан-Насиру это не понравилось. Он послал в Аравию войско. Хумайда снова бежал. Мекканский престол моментально занял его брат Утайфа, который ранее скрывался в Египте, при дворе ан-Насира. Спустя два года султан все-таки казнил Хумайду. Утайфа пожелал выполнить последнюю волю отца и согласился править Меккой вместе с Румайтхой.
Город Аллаха процветал во многом благодаря соперничеству между мусульманскими правителями. Сильные мира сего соревновались в роскоши. Ареной этого невероятного соревнования была Мекка.
Хан Бахадур очень хотел расположить мекканцев к себе. Он буквально осыпал их деньгами. В ответ султан ан-Насир увеличил поставки египетской пшеницы и кукурузы. Но всех затмил Манса Муса – император Мали, державы в Западной Африке. Малийская столица, Тимбукту, являлась одним из центров транссахарской торговли золотом и солью. И вот в 1324 году Манса Муса, признанный богатейшим человеком в истории, отправился в хадж из Каира…
Описывая императорскую процессию, средневековые арабские историки захлебываются от восторга. В египетских хрониках говорится: «Этот человек волной излил свою щедрость на весь Каир. Во всем султанате не было ни одного придворного или другого чиновника, который не получил бы от него подарка золотом. Как славно он держал себя, какое достоинство, какая скромность!»
Исходя из этого, можно представить, что творилось в Мекке, когда туда вошел Манса Муса. Говорят, его сопровождали 60 тысяч паломников и сотни верблюдов, груженных золотом. Тем не менее император относился ко всем с равным уважением. И, в отличие от иных правителей, посещавших город, он не преследовал никаких политических целей. Манса Муса прибыл, чтобы совершить хадж. Выполнив свой религиозный долг, он покинул Хиджаз. Император увез с собой в Мали талантливого андалузского архитектора, с которым познакомился в Мекке. Дворец, построенный этим архитектором, не сохранился, но другое его творение – мечеть Джингеребер – стоит в Тимбукту по сей день.
Манса Муса оставил в Городе Аллаха сказочные богатства. После его паломничества золото в Каире и Мекке обесценилось на 10 лет. Весть о неслыханной щедрости императора разнеслась по всему исламскому миру и вскоре дошла до Европы. Так родилась легенда о золотом городе Тимбукту. Этот город в самом сердце Африки будоражил западных авантюристов не меньше, чем загадочная Мекка. Тайна местоположения Тимбукту была раскрыта лишь во второй половине XIX века. Но здания древней малийской столицы оказались не золотыми, а глиняными.
Превзойти Маису Мусу было невозможно.
Поэтому в 1325 году Бахадур попробовал другую тактику. Он решил не облагодетельствовать всех, а удивить. В 1325 году хан отправил в Мекку дрессированного слона. Слону устроили экскурсию по Запретной мечети и заставили выполнить все ритуалы хаджа. Затем его отвели в Город Пророка, дабы почтить память Мухаммеда. Но измученный слон умер у ворот Медины. Мекканцы лишний раз убедились в своем превосходстве над мединцами.
Вслед за Мансой Мусой и слоном Бахадура до Мекки добрался великий арабский путешественник Ибн Баттута (1303–1377). В период с 1325 по 1354 год он пять раз посещал город. Во время первого визита Ибн Батутта застал в Мекке двух братьев-шарифов: Румайтху и Утайфу. Первый гордо именовал себя «Мечом Ислама», второй – «Львом Ислама». Утайфа жил в доме на холме Аль-Марва, а его старший брат – рядом с городскими воротами Бану Шейба. Ежедневно просители бегали через всю Мекку и поочередно стучались в двери к обоим тарифам.
В отличие от Ибн аль-Мужавира, Ибн Баттуте нравятся мекканцы. Они добры, милосердны, сострадательны к бедным и дружелюбны к незнакомцам. Горожане носят белые одежды, подводят глаза углем и постоянно полируют зубы мисваком (веточками дерева арак). Женщины благочестивы, целомудренны и потрясающе красивы. Они скорее лягут спать голодными, чем откажут себе в покупке парфюмерии. Мекканки создают в городе атмосферу уюта и гармонии. Даже Запретная мечеть пропитана запахом их духов.
Ибн Баттута действительно ни на что не жалуется, кроме сильнейшей жары. Его книга («Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах странствий») тому подтверждение, Совместное правление Румайтхи и Утайфы благотворно сказывалось на Мекке, Тем не менее они все чаще ссорились.
Наконец султан ан-Насир вызвал братьев в Каир. Утайфа был арестован и умер в тюрьме, Ан-Насиру так надоела извечная мекканская анархия, что он решил уничтожить шарифов раз и навсегда. Однако улемы посоветовали султану воздержаться от подобных действий. Грешные Хашимиты по-прежнему оставались потомками пророка Мухаммеда. Их истребление могло вызвать бунт. Ан-Насир согласился с доводами богословов и умерил гнев. Румайтхе разрешили вернуться в Мекку и править при содействии своего сына Аджлана.
Румайтха понял, что над хашимитской династией нависла страшная угроза. Поэтому он беспрекословно подчинился воле султана. В 1344 году – за два года до смерти – тариф и вовсе передал власть Аджлану.
Аджлан взошел на престол в возрасте 37 лет и начал благоустраивать город. По его приказу в Мекке возводились школы, больницы и акведуки. Шариф также велел упоминать в хутбе имя монгольского хана. Он стремился наладить отношения со всеми мусульманскими правителями.
Но даже осторожному Аджлану не удалось избежать кровопролития. Сын Румайтхи всячески терроризировал зейдитов. Зейдиты представляли одно из направлений шиизма. В 730-е годы они перешли на сторону Зейда ибн Али – правнука халифа Али. Последователи Зейда считали, что их лидер обладает высшей духовной властью над всеми мусульманами. 10 лет они сражались с Омейядами, но потерпели поражение. Тем не менее зейдистские общины существовали в Хиджазе, Ираке, Иране и Йемене. Мекканские зейдиты активно участвовали в городских волнениях и беспорядках. Аджлану это не нравилось.
Многие шарифы изначально придерживались шиизма. Это была религия их предков. Но к XIV веку в Мекке (да и во всем мусульманском мире) преобладали сунниты. Аджлан начал преследовать зейдитов. Их привязывали к позорным столбам и публично секли на городских площадях – иногда до смерти. Но зейдиты не отреклись от своей веры. Те, кто уцелел, бежали в Ирак, Иран и Йемен. С тех пор на юге Аравии существуют крупные зейдистские общины.
Сын Аджлана, Ахмад, продолжил политику отца. Мекка развивалась и богатела. Ахмад стал настолько могущественным, что мамлюкский султан Шабан II насторожился. Он трижды приглашал шарифа в Каир, но тот всегда находил тысячу причин, дабы остаться в Городе Аллаха. К концу своего правления (1360–1386) Ахмад убедился, что египтяне хотят его убить. Он начал носить кольчугу, что в Мекке было запрещено. Но кольчуга не помогла. В 1386 году шарифа отравили. Через несколько дней его младший сын Мухаммед был смертельно ранен в долине Мина. Мекка опять погрузилась в хаос. В течение следующих 12 месяцев в городе сменилось не менее пяти шарифов – причем трое правили одновременно.
Двое из сыновей Аджлана правили довольно успешно. Али находился на престоле 7 лет (1387–1394). После убийства Али ему наследовал брат Хасан, который продержался до 1425 года. Хасан создал мощную армию наемников и убедил Каир присвоить ему титул вице-султана Хиджаза. Но, в отличие от Аджлана, Хасан не смог избежать давления со стороны мамлюков. Он действовал как их вассал, а не как независимый шариф.
Такое положение вещей оказалось выгодным для Мекки. В 1399 году Запретная мечеть сильно пострадала при пожаре. Он начался в медресе – религиозной школе при мечети. Вскоре Аль-Харам охватило пламя. Более сотни колонн были повреждены. Потолок рухнул. Святилище едва не сгорело. Огонь остановило сезонное наводнение.
Мекканцы требовали, чтобы шариф восстановил Запретную мечеть. Но к концу XIV века ее территория была так велика, что городу не хватало средств на строительные работы. Будучи вице-султаном Хиджаза, Хасан обратился за помощью к мамлюкскому султану Баркуку. Баркук прислал в Мекку необходимую сумму денег и опытного архитектора. Аль-Харам восстанавливали всем городом. Дерево для потолка привезли из Йемена, мрамор для колонн – из Египта.
Тем временем Хасан старел, и его сыновья развязали борьбу за трон. Султан вмешался и назначил одного из них, Бараката, соправителем отца.
Выбор Баркука был неслучайным. В Мекке имелось множество учебных заведений. Но в них преподавали только исламское богословие и мусульманскую юриспруденцию. При этом фикх считался теологической дисциплиной – наряду с хадисоведением и толкованием Корана. Чтобы получить хорошее образование в области философии, риторики, астрономии, математики, медицины, географии, музыки и литературы, нужно было ехать в Каир, Дамаск или Багдад. Баракат учился в Каире. Он снискал славу талантливого литератора и познакомился с Баркуком. По воле султана Баракат управлял Меккой в 1426–1455 годах – сначала вместе с отцом Хасаном, а затем единолично.
Сперва мекканцы отнеслись к тарифу с недоверием. Но скромный и добродетельный Баракат завоевал их расположение. Он оказался первым (и, пожалуй, единственным) главой города, который никого не убил и не изгнал. Кроме того, шариф регулировал все финансовые вопросы. Доходы мекканцев стабилизировались. Городская казна наполнилась.
Фактически Баракат представлял интересы мамлюкского султана. Египетское влияние принесло в Мекку долгожданный мир и повысило престиж тарифов. Каждый год Баркук присылал в Город Аллаха роскошную кисву для Каабы и дорогую хилу для тарифа. Хила представляла собой церемониальную мантию. Она свидетельствовала о том, что шариф занимает престол на законных основаниях. Между Баркуком и Баракатом царило полное взаимопонимание. Однако на всякий случай султан разместил в Мекке гарнизон из 50 всадников. Их командир подчинялся тарифу, но при этом регулярно информировал Каир о политической и экономической ситуации в Хиджазе.
В 1455 году преемником Бараката стал его сын Мухаммед. Старый шариф заранее согласовал кандидатуру наследника с Каиром, поэтому передача власти от отца к сыну прошла мирно. Но незадолго до смерти Баракат стал свидетелем весьма важного исторического события.
29 мая 1453 года под ударами османов пал Константинополь – столица Византийской империи. Одна из самых могущественных христианских держав Средневековья перестала существовать. Европа трепетала от ужаса перед мусульманскими захватчиками. Мекка ликовала. Горожане устремились к Запретной мечети, дабы вознести благодарственные молитвы. Но наиболее проницательные почувствовали, что в исламском мире грядет очередная смена власти. Османский султан Мехмед II по прозвищу «Фатих» («Завоеватель») сделал то, чего не смогли ни Омейяды, ни Аббасиды, ни мамлюки. На Ближнем Востоке поднималась новая грозная сила – Османская империя.
Но пока Мекка оставалась под властью Мамлюкского султаната. Его новый правитель, Каитбей, занял трон в 1468 году и сразу же начал заниматься городскими проблемами. В течение следующего десятилетия все здания в Мекке и окрестностях были отремонтированы. Мечеть в долине Муздалифа побелили известью. Водонасосную станцию близ горы Арафат отремонтировали. Колодцы и источники почистили. В 1479 году Каитбей совершил хадж. Он собственноручно вымыл Каабу изнутри. Отношения между султаном и тарифом были очень теплыми. Мухаммед даже назвал своего сына Каитбеем.
Мухаммед умер в 1497 году, оставив 16 сыновей. Самым известным был Баракат II, который, как и его дедушка, славился образованностью и благочестием. Он произвел положительное впечатление на султана Каитбея, и тот назначил Бараката на должность тарифа. Но братья Бараката не согласились с Каиром. В Мекке снова грянула междоусобная война. Шариф несколько раз пытался овладеть городом, и наконец ему это удалось.
Тем временем Ближний Восток лихорадило. В 1517 году Селим I (внук Мехмеда II) захватил Египет, положив конец владычеству мамлюков. Хиджаз, включая Мекку и Медину, стал частью Османской империи. Больной и немощный Баракат II отправил своего 13-летнего сына и соправителя Абу Нумая II в османскую столицу – Стамбул (бывший Константинополь). Юноша должен был засвидетельствовать почтение султану и обсудить с ним будущее Мекки.
Селим с радостью принял гостя. Несмотря на молодость, Абу Нумай был весьма умен и красноречив. Он развлекал султана городскими легендами и подробно рассказал ему о политической ситуации в Хиджазе. В результате Селим признал право Хашимитов на руководство Меккой, подтвердил независимость священного города и даже согласился с тем, чтобы суверенитет шарифов распространялся на весь Хиджаз. Но султан выдвинул одно условие. Мекка должна была признать власть Османской империи – или, как ее еще называли, Высокой Порты.
Абу Нумай II вернулся в Мекку с фирманом (султанским указом). Этот документ был публично зачитан в Аль-Ха-рам. Согласно фирману, отныне в хутбе упоминалось только одно имя: имя османского султана.
Глава 6
День и ночь
Сплошные солнечные дни порождают пустыню.
Арабская пословица
* * *
Завоевав Египет, Селим I посетил Великую мечеть Алеппо, Это было необходимо для легализации султанской власти, В мечети также находился аль-Мутаваккиль III – последний владыка из династии Аббасидов, Селим взял его в плен и заставил отречься от титула халифа в свою пользу. Османы хотели править не как захватчики, а как законные лидеры всех мусульман.
Во время хутбы имам объявил, что османский султан отныне является «Хранителем Двух Святынь» (Мекки и Медины). Тот немедленно возразил: «Я всего лишь Служитель Двух Святынь». С политической точки зрения этот титул был гораздо важнее, чем титул халифа. Административный центр исламского мира переместился в Стамбул. И именно к Стамбулу должны были обращаться мекканцы с просьбами о защите и финансовой поддержке.
Из Алеппо Селим уехал в Каир. Но не успел он добраться до Египта, как португальский флот вошел в Красное море. Португальцы собирались атаковать Джидду и Мекку. Жители священного города молили султана о спасении.
На протяжении веков судьбу Мекки определяли события вне Хиджаза. Власть над Городом Аллаха свидетельствовала о законности любых амбиций и притязаний. Но для эффективного управления Меккой требовалось контролировать паломнические и коммерческие маршруты. Хаджи прибывали в Хиджаз не только по суше, но и по морю. Большую часть дорогих товаров из Индии (специи, ткани, драгоценные камни и т. д.) привозили сначала в Джидду, а потом – в Мекку. Оттуда их продавали в Европу. Португальцы хотели монополизировать торговлю в странах Индийского океана. Поэтому они угрожали Городу Аллаха.
Селим вызвался спасти Мекку от европейского вторжения. Шла эпоха Великих географических открытий. С конца XV века испанцы и португальцы захватывали новые земли. Но главной державой Средиземноморья являлась Османская империя. Португальцы были полны решимости сражаться с мусульманами. В португальских хрониках Нового времени содержится много упоминаний о «мерзости» ислама. Король Мануэль I даже приказал разграбить могилу пророка Мухаммеда в Медине. По легенде, золотой саркофаг с телом расуля не покоился в земле. Он висел в воздухе и мог даровать завоевателям невероятную силу.
Османские султаны Селим I и его сын Сулейман I Великолепный успешно противостояли португальцам до начала 1550-х годов. Наконец европейцы отказались от борьбы за монополизацию торговли в Индийском океане. Они решили стать ее частью. Разумеется, сам конфликт не был исчерпан. Из Лиссабона регулярно раздавались призывы овладеть Меккой. Португальские законодательные и религиозные советы по-прежнему требовали остановить хадж. Но до конца XVI века сферы влияния в Индийском океане были поделены между морскими державами. Новый порядок способствовал безопасности паломников – а, значит, и процветанию Мекки.
Благодаря сильному флоту османы выполнили свои обязательства перед Городом Аллаха. Высокая Порта превратилась в мировую державу. Османские корабли беспрепятственно бороздили Средиземное море и Индийский океан. Султаны завязали отношения с правителями в Средней Азии, включая индийскую династию Великих Моголов. Войска Селима и Сулеймана завоевали почти всю Северную Африку, половину Европы, Аравию, Месопотамию и Левант. В 1529 году османы стояли у ворот Вены. Порта достигла пика своего могущества. Но на всей земле не было лучшего места для демонстрации ее силы, чем Мекка. Священный город служил своеобразным индикатором, который отображал состояние исламского мира – или, точнее, состояние доминирующей в нем силы.
С приходом османов в Мекке наступил покой. Впервые после смерти пророка Мухаммеда все было хорошо. В 1525 году молодой Абу Нумай II сменил своего отца Бараката II и воцарился в городе. Османы значительно расширили территорию, на которой правили тарифы. Владения Абу Нумая II простирались от оазиса Хайбар на севере до пустыни Руб-эль-Хали на юге, от Неджда (Центральной Аравии) на востоке до побережья Красного моря на западе, В Мекку рекой текли деньги из Стамбула, Султаны ежегодно выплачивали 15–17 тысяч золотых монет бедуинам, проживавшим вблизи караванных путей. Те, в свою очередь, обещали не нападать на купцов и паломников.
Абу Нумай II решил улучшить жизнь сограждан. Он строил в Мекке дома, школы и гостиницы для хаджи. Представители Османской династии, крупные чиновники и богатые торговцы возводили мечети, фонтаны, общественные бани, библиотеки и больницы. Мекка достигла того уровня развития, на котором находились все крупные мусульманские города. Здания, имевшие историческую и культурную ценность, были отремонтированы и переданы под покровительство султана. Кроме того, османы укрепили старые городские стены и построили форты вдоль караванных путей, чтобы обеспечить безопасность паломников.
Мекка преобразилась. Ее жители никогда не были так счастливы, как в эпоху тарифа Абу Нумая II (1525–1585). Городская архитектура приобрела неповторимый османский колорит. Окна и балконы закрывали узорные деревянные решетки – машрабии. Египетский мрамор уступил место расписной турецкой керамике. Подобно Стамбулу, Мекка стала шумной и зеленой. С горы Абу Кубейс открывалась панорама типичного османского города: плоские крыши домов, сады, купола и высокие, тонкие минареты.
Османы обожали Мекку и Медину. Они ежегодно отправляли в Хиджаз ценные подарки. Пожертвования делали не только султаны и государственные деятели, но и рядовые подданные. Все учреждения Мекки финансировались при помощи благотворительных фондов. Одни фонды собирали деньги на мекканских бедняков. Другие – на восстановление религиозных объектов. Третьи – на зарплату городским учителям, врачам, библиотекарям и уборщикам. Османские ремесленники изготавливали для Мекки высококачественную продукцию. Женщины вязали молитвенные коврики и покрывала для священных реликвий.
Подарки собирали в течение года по всей империи. Данные о каждом предмете и его дарителе заносили в специальный реестр в присутствии свидетелей. Наконец, в 12-й день мусульманского месяца Раджаб паломнический караван выходил из Стамбула в Мекку.
Отъезд сопровождался грандиозным праздником. Жители османской столицы молились и пели песни, восхваляя пророка Мухаммеда. На улицах можно было встретить множество слепых. Они ходили вереницей по 10–15 человек, держась друг за друга. Возглавлявший процессию был слеп только на один глаз. Он водил своих товарищей по городу, собирая подаяние. Стамбульцы охотно подавали им милостыню. Слепцы считались святыми людьми. Ранее они уже совершили хадж и добровольно лишили себя зрения – ибо, увидев Благословенную Мекку и Лучезарную Медину, не захотели больше ни на что смотреть.
В османских летописях содержится описание процедуры ослепления. Паломник брал кусок раскаленного металла, посыпал его неким едким порошком, склонялся над металлом и ждал, пока глаз не вытечет. Нанесшие себе такое увечье верили, что будут в великой милости у Аллаха, Своеобразная мода на ослепление прошла только в XIX веке. До этого ежегодно в течение 300 лет стамбульские слепцы собирались на площади Султанахмет и провожали новых паломников, отправлявшихся в Мекку.
СПЕРВА СДЕЛАЙ ДОБРО,
А ПОТОМ ПОСЕТИ КААБУ.
МАВЛАНА ДЖАЛАЛ АД-ДИН МУХАММАД РУМИ (1207–1273)
Дорога в Город Аллаха была долгой и трудной. По пути караван делал 60 остановок. Хаджи проводили Рамадан в Дамаске. Еще через 60 дней наступал месяц паломничества – Зуль-хиджа. В первый день Зуль-хиджи стамбульский караван входил в Мекку. Помимо денег и подарков он привозил ученых, инженеров и ремесленников. Все эти люди хотели служить священному городу и потому работали бесплатно.
Впервые за долгие годы Мекка нуждалась в ученых. В городе было много медресе. Студенты изучали Коран и сунну, а также логику, математику, медицину, метафизику и естественные науки. Теперь Город Аллаха соответствовал интеллектуальной культуре исламского мира.
Преподаватели медресе пользовались большим уважением. Их называли «гостями Аллаха». Паломнические караваны привозили в Мекку особые подарки для ученых и деньги на их содержание, В среде преподавателей существовала жесткая конкуренция, «Гостям Аллаха» приходилось постоянно поддержать свою репутацию и участвовать в публичных дискуссиях. Новый преподаватель должен был подтвердить свою квалификацию, прочитав открытую лекцию. Лишь после этого его допускали к студентам.
Османы превратили Мекку в оживленный урбанистический центр. Горожане даже не платили налогов. Население Мекки заметно увеличилось. В конце XVI века оно составляло 12 тысяч человек. Число паломников также значительно возросло – с 80 тысяч в середине XIII века до 150 тысяч в начале XVI века.
Однако отношения между Стамбулом и Меккой не были безоблачными. Османы хотели самостоятельно вершить правосудие в Хиджазе. По традиции, главный судья (кади) Мекки принадлежал к шафиитскому мазхабу. Приверженцы аш-Шафии доминировали в Западной Аравии. Должность главного судьи передавалась в одной мекканской семье из поколения в поколение. Но Селим I прислал нового кади из Стамбула. Мекканцы были недовольны.
Еще одна сторона латентного конфликта заключалась в том, что османы являлись суннитами. Они ненавидели шиитов, коих в Мекке было немало. Ненависть имела политические причины. Еще в 1501 году шах Исмаил I, основатель династии Сефевидов, провозгласил себя шахиншахом (императором) Персии и сделал шиизм своей государственной религией. Между Османами и Сефевидами началась длительная борьба за господство в мусульманском мире. Турецко-персидские войны чередовались с периодами напряженного затишья. Эта напряженность вызывала ожесточенные споры между суннитскими и шиитскими улемами и юристами в Мекке, которые обвиняли друг друга в ереси.
Позже у османов появилась возможность объединить два основных направления в исламе – суннизм и шиизм. В 1736 году на персидский престол взошел Надир-шах. Он гордился своим тюркским происхождением и потому обратился к султану Махмуду I с конструктивным предложением. Оно состояло в следующем: Надир-шах признает Махмуда халифом, а Махмуд признает мекканских шиитов пятым мазхабом – наравне с шафиитским, ханбалитским, ханафитским и маликитским. Стамбул с негодованием отверг это предложение. Таким образом, была упущена прекрасная возможность объединить ислам и положить конец многовековой вражде среди мусульман.
Третья причина османо-мекканских разногласий коренилась в том, что султаны не смогли полностью защитить пилигримов. Задабривание бедуинов и строительство крепостей не принесли желаемых результатов. Сегодня большинство правоверных прилетает в Мекку и Медину на самолетах либо приплывает в Саудовскую Аравию по морю. Но в прошлом хадж длился от 1,5 до 9 месяцев и был связан со смертельными опасностями. Днем пилигримы сгорали под палящим солнцем, ночью – мерзли в пустыне. Они умирали от болезней, голода и жажды. На них нападали бедуины. Последние, по свидетельству Ибн Джу-байра, руководствовались поговоркой: «Нам – деньги, паломникам – их души!» И османы ничего не могли изменить.
В XII веке Ибн Джубайр пришел к неутешительному выводу: «Та из стран ислама, которая больше всего достойна быть очищенной мечом и лишенной грязи и скверны через кровь, пролитую на пути Аллаха, – это страна Хиджаза, где жители отреклись от чистоты ислама и посягают на добро и кровь паломников… Путь этот для едущего опасен и полон превратностей… А Дом Аллаха теперь в руках людей, которые считают его источником запрещенных доходов и делают его причиной для разграбления имущества и его незаконного присвоения и для вымогательств у паломников, и ввергают их в унижения и несчастья этого мира».
С момента написания этих строк до установления в Хиджазе османского господства минуло более 300 лет. Однако даже могущественным османам не удалось разрушить традиционную систему Мекки. Хадж был настолько опасным, что султаны никогда не ездили в Город Аллаха. Единственным членом Османской династии, совершившим паломничество, стал Джем – младший сын Мехмеда II, Он пытался оспорить престол у своего брата Баязида II, но потерпел поражение и покинул Турцию. Будучи в бегах, Джем отправился в Мекку. Легенда гласит, что во время хаджа у него зажила старая рана, полученная в битве с армией Баязида.
Истории о правоверных, которые исцелились в Мекке от тяжелых недугов, занимают особое место в сокровищнице ближневосточных преданий. Но султанов не прельщало волшебство хаджа. Риск был слишком велик. Правитель Порты представлял собой очень крупную добычу. Лишь в 1923 году Мехмед VI решил повторить путешествие Джема. Но и он не смог закончить хадж по соображениям безопасности.
Поэтому османские султаны поступали с Меккой так же, как ведут себя вечно занятые родители по отношению к ребенку. Они откупались от священного города, В Хиджазе реализовывались грандиозные проекты, о которых остальной Ближний Восток не мог и мечтать. Когда дело касалось Мекки, османы не жалели ни сил, ни времени, ни денег. Они делали всё, чтобы завоевать доверие мекканцев. Но Город Аллаха находится далеко от Стамбула. Инженеров и рабочих не хватало. Климат Западной Аравии был довольно суров. Эти и другие объективные факторы означали, что на реализацию султанских планов уходили десятилетия.
Первые трудности начались уже в 1557 году. Мекка снова страдала от нехватки воды. Шариф попросил о помощи Сулеймана I. Руководство работами было возложено на османского наместника Египта. Он привез в Мекку лучших специалистов из Анатолии, Дамаска и Алеппо, а также 50 тысяч динаров. Деньги пожертвовала Хатидже-султан – сестра Сулеймана.
Инженеры решили вырыть канал до колодцев, прокопанных в VIII веке по инициативе принцессы Зубейды. Рабочие сразу наткнулись на каменные пласты, которые не удавалось пробить или разрезать. Попытки их расплавить ни к чему не привели. Было израсходовано огромное количество топлива. Так продолжалось 10 лет. Прогресс оказался незначительным. Дрова в Мекке и ее окрестностях закончились. Инженеры измучились. Несколько рабочих умерли от жары и истощения.
В 1566 году Сулейман назначил нового руководителя. Тот получил еще большую сумму от Хатидже-султана, но тоже не справился с задачей и скончался от нечеловеческих условий труда. Мекканцы роптали. Тогда Сулейман привлек к работам Касим-бея, губернатора Джидды. Наконец в 1571 году канал был готов. Это произошло через пять лет после смерти султана и через несколько месяцев после смерти Касим-бея. Общие затраты составили баснословную сумму – 501 тысячу динаров.
Тем не менее при жизни Сулеймана I интересовало не столько водоснабжение Мекки, сколько расширение Аль-Харам. Такое важное задание мог выполнить лишь Мимар Синан (1490–1588) – гениальный османский архитектор, прозванный «турецким Микеланджело». В 1558 году Синан закончил великолепную мечеть Сулеймание в Стамбуле и спустя год приехал в Мекку. Мы не знаем, сколько времени он провел в Городе Аллаха. Но зодчий восстановил несколько акведуков, составил план реконструкции святилища, заменил потолок Каабы, демонтировал и заново вымостил матаф (зону обхода вокруг Дома), а также построил минарет. Аль-Харам стала единственной мечетью в мире с шестью минаретами. Довольный Сулейман отправил в Мекку серебряную дверь для Каабы и роскошный мраморный минбар – кафедру, с которой имам читает хутбу.
Однако у Синана было слишком мало времени – и слишком много проектов в Анатолии. Старик покинул Хиджаз, понимая, что не успеет сделать все, что хотел. Работу предстояло завершить Седефкару Мехмеду Are (1540–1617) – талантливому ученику Синана.
Мехмед Ага был столь же опытен, как и его учитель. Он получил прозвище «Седефкар» («Ювелир»), ибо изначально специализировался на инкрустации перламутром. В октябре 1606 года Селим II (сын Сулеймана) назначил Мехмеда Агу главным архитектором Османской империи.
В 1609 году Седефкар начал возводить знаменитую Голубую мечеть (Султанахмет) в Стамбуле. Он действовал по распоряжению Ахмеда I (правнука Селима II). Согласно преданию, зодчий не расслышал приказа султана. Поэтому вместо мечети с «золотыми» (по-турецки «алты») минаретами он спроектировал мечеть с шестью (по-турецки «алтын») минаретами. Мекканцы сочли это попыткой принизить значение Аль-Харам. Ахмед хотел разрушить один минарет Султанахмет. Но потом он придумал иной способ уладить конфликт. Султан велел пристроить новый минарет к Заповедной мечети. Мехмед Ага отправился в Мекку. Ему предстояло вернуть Аль-Харам утраченное преимущество и закончить дело Синана.
Архитектор реконструировал святилище в соответствии с канонами османской архитектуры. В мечети появились новые ворота, колонны, арки, маленькие купола на крыше – и, конечно, еще один минарет, очень высокий и тонкий. Именно с него раздавался азан, который подхватывали муэдзины на других шести минаретах. Территория святилища в очередной раз была расширена, Аль-Ха-рам превратилась в самую большую мечеть в мире.
Пока османы занимались благоустройством Мекки, в городе было довольно спокойно, Хаджи не останавливали никакие трудности. Доходы шарифа росли. Но благополучие не могло длиться вечно – особенно если речь идет о Мекке.
Абу Нумаю И не суждено было увидеть обновленную Запретную мечеть. Он умер в 1585 году, находясь в Недже, примерно в 10 днях пути от Мекки. Горожане пришли почтить память любимого правителя. Когда его тело внесли в Мекку, все местные жители присоединились к похоронной процессии. Долина плача снова огласилась рыданиями.
Новый шариф Хасан (сын Абу Нумая II) питал огромную страсть к поэзии и покровительствовал людям искусства. Хасан построил в Мекке роскошный дворец, где выступали поэты, музыканты и художники. Он связывал культуру с урбанизацией и называл бедуинов «неотесанными болванами». Позже мекканцы будут считать Хасана последним хорошим правителем. Его эпоха (1585–1602) войдет в историю как золотой век Мекки.
Хасану наследовал его сын Идрис. Горожане полагали, что потомок Абу Суфьяна и Хасана проявит себя как замечательный шариф. Ему дали авансом почетное прозвище «Абу Аун» («Отец помощи»). Оно означало, что Идрис будет защищать Город Аллаха и облагодетельствует его жителей, Кроме того, словосочетание «абу аун» было созвучно со словом «фар'аун» («фараон») – титулом правителей Древнего Египта, Таким образом, на Идриса возлагались большие надежды. И он их оправдал. Однако Абу Аун не пожелал брать всю ответственность на себя и выбрал в качестве соправителей брата Абу Талиба и племянника Мухсина. Теперь Меккой руководил триумвират. Несмотря на это, политическая обстановка в городе оставалась стабильной. Но через несколько лет после смерти Абу Ауна (в 1624 году) ситуация кардинально изменилась.
Все началось довольно безобидно. В 1628 году султан Мурад IV назначил нового йеменского наместника – Ахмеда-пашу. Тот приплыл в Джидду по Красному морю и оттуда должен был добираться до Йемена по суше. К несчастью, корабль с личными вещами паши затонул рядом с Джиддой. В Мекке тогда правил шариф Мухсин, племянник Абу Ауна. Он недолюбливал османских чиновников и потому не приехал в Джидду поприветствовать наместника Йемена. Ахмед-паша отправил Мухсину сообщение с просьбой прислать ныряльщиков, дабы они подняли вещи с морского дна. Шариф выполнил просьбу. Но ныряльщики после многократных попыток ничего не нашли.
Раздосадованный паша заподозрил, что Мухсин велел ныряльщикам сильно не стараться. Масла в огонь подливал Ахмад ибн Талиб – интриган и честолюбивый родственник тарифа. Поддавшись его влиянию, Ахмед-паша казнил гонца Мухсина. Затем он снабдил Ахмада деньгами, отдал ему своих солдат и поручил захватить власть в Мекке.
Через несколько дней Ахмеда-пашу отравили братья убитого гонца. Воспользовавшись этим, Ахмад ибн Талиб принял командование всеми османскими войсками, расквартированными в Джидде. Армия двинулась к Мекке. Когда она подошла к городу, Мухсин приготовился к битве. Но изнеженные мекканцы убедили шарифа отказаться от кровопролития. Мухсин был вынужден отречься от престола и бежать. Ахмад ибн Талиб торжественно вступил в город.
Правление Ахмада продолжалось всего два года. Первым делом он казнил мекканского муфтия, с которым давно враждовал. Претензии были серьезными. Ранее муфтий предал огласке связь Ахмада с замужней женщиной. Шариф объявил старика шайтаном и велел отрубить ему голову.
Мекканцы были в ужасе – ведь они любили своих улемов. Казнь муфтия потрясла город. Ахмада возненавидели. Мекканцы тайно сообщили обо всем в Стамбул и начали собираться вокруг потенциальных претендентов на трон.
Султан Мурад IV немедленно отправил в Йемен другого губернатора – Кунсова-пашу. Прибыв в Джидду, паша изъявил желание посетить Аль-Харам. Ахмад увидел на подступах к Мекке большую армию и вышел встречать дорогого гостя. Были соблюдены все необходимые церемонии. Играл военный оркестр. По окончании торжества Кунсова-паша пригласил шарифа в свой шатер для игры в шахматы. Игра длилась до заката. Когда стемнело, паша извинился и под благовидным предлогом покинул шатер.
Сразу же после этого стража наместника тихо удавила Ахмада. Свите тарифа было приказано вернуться в Мекку и рассказать горожанам о случившемся.
В течение следующих нескольких лет члены династии Хашимитов делили власть над Меккой. Борьба протекала довольно монотонно. Правители менялись один за другим. Никто не продержался больше года. Между тем город столкнулся с важной проблемой. В то время как османы перестраивали, расширяли и украшали Запретную мечеть, Кааба оставалась практически нетронутой. И теперь она разваливалась.
Ни о каком косметическом ремонте не могло быть и речи. Здание нуждалось в полной реконструкции. Представители всех четырех мазхабов настаивали на строительных работах. Однако шиитский имам Мекки заявил, что Каабу нельзя трогать. Ее можно восстановить, только если она сама рухнет. Сунниты и шииты спорили не один год. Наконец, в 1629 году Каабу затопили проливные дожди. Две стены и потолок рухнули. Около 500 мекканцев погибли. Но имам не сдавался. В 1630 году повторное наводнение едва не смыло Дом. Лишь после этого шииты согласились на реконструкцию.
Мекканцы единогласно постановили снести то, что осталось от Каабы. Демонтаж проводился под пристальным наблюдением горожан. По легенде, рабочие обнаружили фундамент, заложенный еще пророком Ибрахимом. На этом фундаменте было решено построить новую Каабу. Также предполагалось использовать каменную кладку, сохранившуюся со времен Ибн аз-Зубайра.
Реконструкцией руководил камергер Мурада IV. Этот благочестивый человек очень боялся критики со стороны мекканцев. Он усердно молился, прежде чем отдавать распоряжения. В Хиджазе собрались лучшие архитекторы из Стамбула, Ангоры (Анкары) и других турецких городов. Искусных ювелиров привезли из Индии. В восстановительных работах участвовал весь город – как во времена пророка Мухаммеда и Ибн аз-Зубайра. Сунниты и шииты, местные жители и паломники, мужчины и женщины, старики и дети – все носили камни, копали землю и замешивали цементный раствор. С минаретов Аль-Харам круглые сутки читали Коран.
Когда здание было построено, специалисты приступили к отделке. Они отремонтировали старые колонны внутри Каабы, нанесли на них раствор шафрана и гуммиарабика, а потом – золото. К дверям приставили две серебряные лестницы – подарки индийских раджей. Затем Каабу покрыли двумя кисвами – красной и черной. Песок во дворе промыли и просеяли.
* * *
5 ФАКТОВ О СОВРЕМЕННОЙ КИСВЕ:
1. Киева изготавливается на особой саудовской фабрике при участии 240 ремесленников и технических специалистов.
2. Процесс изготовления кисвы занимает около трех месяцев. Ежегодно производится 2 кисвы: одна покрывает Каабу, другая хранится в запасе на случай необходимости.
3. Тканью для кисвы служит чистый шелк. Его окрашивают в черный цвет, а затем расшивают золотом и серебром. Готовая кисва весит почти 700 кг. На ее изготовление уходит 450 кг шелка, а также 120 кг золотых и 25 кг серебряных нитей.
4. Киеву сшивают из 47 частей – каждая по 14 м в длину и 101 см в ширину. Общая площадь кисвы составляет 658 кв.м.
5. Одна кисва обходится Саудовской Аравии в 17 млн риалов.
* * *
Итак, Дом Аллаха был готов. Работу принимал 25-летний шариф Зейд – сын Мухсина. Он победил всех соперников и воцарился в Мекке по праву сильного. Юноша вырос среди бедуинов на юге Хиджаза. Его воспитали мужественным, жестоким и самоуверенным. Зейд был первым тарифом, который использовал огнестрельное оружие. Оно появилось в Аравии в XVII веке и помогло сыну Мухсина покорить враждующие племена и кланы в Мекке и ее окрестностях. Но все городские конфликты последних десятилетий казались мизерными по сравнению с надвигающейся катастрофой…
Расправившись с Ахмадом ибн Талибом, Кунсова-паша отправился в Йемен. Но йеменцы взбунтовались и изгнали наместника. Паша поспешно отплыл в Египет, приказав своему потрепанному войску следовать за ним по суше. Зейд получил письмо от командиров этого войска, Махмуда и Али-бея. Они просили разрешения остановиться в Мекке по пути в Египет.
Шариф вынес вопрос на общегородское собрание. Мекканцы решили, что османам нельзя доверять. Они могут казаться вежливыми и дружелюбными – а затем удавят Зейда или просто захватят город. Побежденной и обиженной армии следовало остерегаться. Шариф отказал Махмуду и Али-бею. Для пущей убедительности он велел засыпать все колодцы на расстоянии 300 км от Мекки.
Командиры восприняли отказ как объявление войны. Они решили взять священный город силой. На помощь Зейду поспешил амир Джидды. На рассвете 18 марта 1631 года силы шарифа встретились с войском Махмуда и Али-бея в долине Аль-Абар недалеко от Мекки. Последовала одна из самых кровавых битв в истории Хиджаза. Более 500 солдат Зейда погибли. Амир Джидды тоже пал на поле боя. Мало кто из мекканцев остался в живых. Даже несколько зрителей, издалека наблюдавших за сражением, были убиты. Шариф бежал в Медину. Мекка оказалась во власти Махмуда и Али-бея.
Началась резня. Захватчики утопили священный город в крови. Кошмар продолжался неделю. Покончив с Меккой, Махмуд и Али-бей двинулись в Джидду. Как только они ушли, на Город Аллаха обрушились бедуины. Мекканцы были в отчаянии. Им казалось, что наступил конец света.
Тем временем Зейд лихорадочно думал, как спасти Мекку. Мольбы о помощи летели из Медины в Каир и Стамбул. Султан перебросил в Хиджаз внушительную армию. Через несколько недель она стояла под стенами Медины. Шариф приободрился. Он облачился в хилу и отправился карать преступников.
Узнав об этом, Махмуд и Али-бей запаниковали. Их войско бросилась врассыпную. Османы гнали злоумышленников до самого Неджда и добивали на ходу. Командиры укрылись в форте посреди пустыни и пообещали сдаться, если им сохранят жизнь. Зейд созвал военный совет в Аль-Харам. Он предложил пощадить негодяев – особенно Али-бея. Выяснилось, что во время разграбления города Али-бей заботился о женщинах из клана тарифа. Но мекканцы требовали наказать обоих командиров. После жаркой дискуссии было решено, что Али-бея помилуют, если он доставит Махмуда в Мекку. Али-бей выполнил это условие, и его отпустили.
Смерть Махмуда была долгой и мучительной. Преступника избивали, пытали, унижали и, в итоге, распяли на городских воротах. После этого ему разрезали кожу на руках и ногах, вставили туда куски ткани, пропитанные маслом, и подожгли. На следующий день измученного Махмуда сняли с ворот, отвезли на кладбище и похоронили заживо. По свидетельствам очевидцев, из могилы еще двое суток раздавались угрозы и проклятия. Потом все стихло.
Но мекканцы никак не могли успокоиться. Тогда религиозный суд рассмотрел дела против горожан, которые сотрудничали с мятежными командирами, и против родственников тарифа, которые пытались узурпировать власть. В конце каждого слушания богословов спрашивали о вердикте, и они неизменно отвечали: «Оставим это на Суд Аллаха». Встречу обвиняемых с Аллахом организовали немедленно. Их головы выставили на всеобщее обозрение.
Наконец Мекка насытилась и успокоилась. Однако после нескольких лет относительного благополучия Мурад IV попросил Зейда оказать ему особую услугу. По словам султана, шииты вели себя вызывающе. Ранее они мешали восстановлению Каабы, а теперь и вовсе претендовали на 1/3 всех городских доходов. Персидские шииты ненавидели Османскую империю и чинили ей всяческие препятствия. Исходя из этого, не мог бы шариф изгнать еретиков-шиитов из священного города и запретить им совершать хадж?
Просьба Мурада не вызвала у Зейда восторга. Местные шииты были искусными ремесленниками. Шиитские паломники привозили в город деньги и товары. Никто в Мекке не желал разрывать с ними отношения. Но шариф не мог открыто противостоять султану. Тогда он прибегнул к классической тактике: «Подчиняюсь, но не повинуюсь». Как только османский губернатор Мекки приказал шиитам покинуть город, Зейд тихо разрешил им остаться.
Османский губернатор Мекки и османский инспектор святых мест были новыми чиновниками, назначенными из Стамбула. Шариф усмотрел в этом явную попытку усилить контроль над Меккой. Но Зейд был полон решимости сохранить власть. Он начал тайную кампанию против султанских чиновников в Хиджазе. По приказу шарифа были убиты османский инспектор Джидды и османский кади Медины. Обстоятельства их гибели напоминают детектив.
Так, инспектор Мустафа-бей средь бела дня возвращался в Джидду из Эт-Таифа. Его путь пролегал через узкое ущелье.
Солдат, сопровождавший чиновника, куда-то пропал. Но внезапно с горы спустился бедуин. Он зарезал Мустафу-бея отравленным кинжалом. Инспектор скончался в течение пары часов.
Кади Медины попал в засаду, когда ехал на утренний намаз, Бедуин, возникший из темноты, нанес судье несколько глубоких колотых ран и скрылся. Испуганная лошадь принесла умирающего в Мечеть Пророка, Кади испустил дух около минбара (молитвенной ниши) – там же, где в ноябре 644 года истекал кровью второй халиф Умар.
Вероятно, Зейд вынашивал план расправы и над инспектором святых мест. Но все изменила еще одна смерть – причем не в Хиджазе, а в Стамбуле. Зимой 1640 года Мурад IV назначил инспектором эфиопа по имени Башир Ага. Зейд терпеть не мог чернокожих. Поэтому, когда Башир Ага высадился в западноаравийском порту Янбу, тариф не захотел с ним встречаться. Он отправил туда своего помощника, который должен был разузнать, сколько у инспектора солдат и чем они вооружены. Помощник привез потрясающую новость: Башир Ага только что получил секретное письмо из Стамбула, в котором говорилось о смерти Мурада,
Шариф воспрял духом. Он перехватил Башира Агу недалеко от Мекки и завез инспектора в пустыню. Тот почуял недоброе и задрожал от ужаса. Зейд выхватил саблю и, размахивая ей над головой чиновника, прокричал: «Твой султан успокоился, и ты успокойся!» Башир Ага понял, что тарифу известно о кончине Мурада. При первой же возможности он покинул Хиджаз.
После этих событий Зейд правил Меккой еще четверть века. Сегодня его помнят как борца с османами – и весьма успешного, ибо тарифа поддерживали бедуины, среди которых он вырос. Также Зейд основал Дхави Зейд – новую ветвь шарифского клана внутри династии Хашимитов. В течение 300 лет Дхави Зейд будет бороться за власть с Дхави Баракат – потомками Бараката I, правившего Меккой в середине XV века.
Зейд умер в 1666 году. Разумеется, его сыновья Саад и Хамуд поссорились. Они устроили перед Аль-Харам настоящее побоище. Султан Мехмед IV одобрил кандидатуру Саада, и тот вытеснил своего брата из города. Но Хамуд не сдавался. Он договорился с бедуинскими вождями и начал грабить караваны. Люди Хамуда держали Мекку в страхе.
Однако на этом проблемы не закончились. Мекка не была застрахована от исторических катаклизмов. В 1600–1602 годах в мировой экономике появились два крупных игрока: Британская и Голландская Ост-Индские компании. Лондон и Амстердам собирались занять господствующее положение в Индийском океане. Англичане и голландцы активно оспаривали португальскую монополию на прямой морской путь из Индии в Европу. В течение XVII века Ост-Индские компании оказывали растущее влияние на международную торговую деятельность.
Развитие морской торговли негативно сказывалось на торговле караванной. Путешествовать и перевозить товары на кораблях было быстрее, дешевле и безопаснее, чем на верблюдах. Караваны становились экономически нежизнеспособными. Многие хаджи теперь предпочитали добираться до Мекки через Индийский океан на английских, голландских, французских или датских судах.
Эпоха Великих географических открытий тоже не прошла бесследно для Города Аллаха. Султаны защитили Мекку от португальского флота – но не от сокровищ Нового Света. В Европу хлынул поток золота и серебра. Османские деньги обесценились. В Хиджаз прибывало все меньше паломников и купцов.
В 1667 году в Мекке разразился голод. Рынки пустовали. Хлеб делали из нута и бобов. Горожане ели кошек, собак и крыс. Люди умирали от истощения прямо на улицах. Шариф Саад слал отчаянные письма султану. Наконец, в Хиджаз прибыли 10 партий зерна из Египта. Мекка была спасена.
Тем не менее по Хиджазу поползли тревожные слухи. Мекканцы повсюду искали дурные знаки – и, конечно, их нашли. Июньским утром 1668 года горожане увидели в небе очень яркий луч света, который отделился от солнца и полетел на запад. Появление небесного тела сулило беды, раздоры и кровопролитие. Однако, по мнению андалузского астронома Мухаммеда ибн Сулеймана аль-Магриби, это была комета.
Аль-Магриби принадлежал к последней волне мусульман, изгнанных из Андалусии в 1614 году по приказу испанского короля Филиппа III. Ученый переехал в Мекку и прожил в городе более полувека. В июне 1668 года он построил солнечные часы во дворе Запретной мечети. Комета появилась в тот же день, когда аль-Магриби закончил работу и показал прибор мекканцам. Те немедленно усмотрели связь между неведомым устройством и дурным предзнаменованием. Горожане попросила Саада снести часы и казнить астронома. Шариф посоветовался с кади, и они решили, что часы необходимо разрушить. Тогда аль-Магриби обратился в Стамбул, к шейх-уль-исламу – главе мусульманских ученых Османской империи. Шейх-уль-ислам ответил, что астрономия является важной наукой, а солнечные часы – важным научным приспособлением. Аль-Магриби оставили в покое.
Аль-Магриби поддержал еще один известный человек той эпохи – великий османский путешественник Эвлия Челеби (1611–1682). В детстве он вдохновился двумя аятами из Корана: «Воистину, на небесах и на земле есть знамения для верующих» (Коран 45:3) и «Постранствуйте по земле и посмотрите, как Он создал творение в первый раз…» (Коран 29:20). Путешествие Челеби заняло более 40 лет. Эвлия объездил Анатолию, Сирию, Армению и Грецию, побывал в Азербайджане, Египте, Ираке, Иране, Македонии, Австрии и Венгрии, а также в Крыму и на Кавказе. Проделав долгий путь, он совершил хадж и остался в Мекке. Здесь Челеби познакомился с аль-Магриби и начал собирать свои дорожные записи в знаменитую «Книгу путешествий».
Эвлия Челеби с горечью описывает ситуацию в священном городе. Мекканцы грубы, невежественны и надменны. Они не привыкли трудиться и потому живут за счет благотворительности султана. Мужчины целыми днями бездельничают. Облаченные в красивые одежды, они слоняются из кофейни в кофейню, а затем возвращаются домой и ложатся спать. Женщины медлительны, тяжелы и ленивы. Их грациозность сродни грациозности павлина, но походка – как у жирных куропаток. Мекканки никогда не стирают белье, не прядут и не подметают полы.[331] Подобно Ибн Баттуте, Челеби отмечает, что горожанки злоупотребляют духами: «Когда женщина проходит мимо мужчины, его мозг наполняется ароматами мускуса и амбры». В целом, жители Мекки не любят учиться, не умеют работать и, если не бездельничают, то борются за власть.[332]
Неудивительно, что вечные ссоры в Мекке сильно раздражали султана Мехмеда IV. В 1669 году он послал в Хиджаз полководца Хасана-пашу, дабы тот навел порядок в священном городе.
Хасан-паша прибыл в Мекку во главе паломнического каравана. Мединцы, желая досадить мекканцам, распространили слух, что военачальник собирается подчинить Хиджаз султану. Шариф Саад велел закрыть городские ворота прямо перед носом Хасана-паши. Когда солдаты и хаджи все-таки вошли в Мекку, их встретили крайне презрительно. Лавочники отказывались обслуживать людей паши. Полководец, напротив, был очень вежлив и заявил, что не собирается убивать шарифа. Разумеется, ему никто не поверил.
Впрочем, на несколько дней мекканцы забыли о незваных гостях. Шел месяц хаджа, и в город прибыл караван персидского шаха. Он привез огромные сокровища. Саад распределил их между членами своей семьи и несколькими избранными горожанами. Потом шариф отправился в долину Мина, чтобы принять участие в ритуале бросания камней. Внезапно в долине началась потасовка. Вероятно, ее устроили люди Саада. В воздухе засвистели пули. Хасан-паша был ранен. Саад вернулся в Мекку и приказал готовиться к войне.
Тем не менее хадж продолжался. Исполнив все ритуалы, Хасан-паша, солдаты и паломники пришли в город – дабы в последний раз обойти Каабу. Мекканцы впустили их в Запретную мечеть и заперли ворота…
Эвлия Челеби рассказывает, что было дальше. Стражники шарифа поднялись на минареты Аль-Харам и открыли огонь. Они убили и ранили около 1 тысячи человек. Мекка не видела такой кровавой бойни даже во времена Ибн аз-Зубайра. Расстрел продолжался один день и одну ночь. Двор мечети был завален трупами.
Некоторым удалось вырваться из города. Но в пустыне они встретили бедуинов Хамуда. Бедуины закончили то, что не успели сделать мекканцы. Хасан-паша скончался от ран в палестинском городе Газа.
Когда весть о резне в Мекке достигла Стамбула, Мехмед IV впал в ярость. Не теряя ни минуты, он отправил в Западную Аравию пятитысячную армию под командованием Хусейна-паши. Армия разбила лагерь в двух днях пути от Мекки. Отцы города пришли поприветствовать Хусейна-пашу. Не было только Саада. Все знали, что на этот раз шарифу несдобровать.
Хусейн-паша направился прямиком к Сааду. Они обменялись любезностями и подарками. На следующее утро военачальник передал тарифу хилу от султана и подтвердил право Саада на мекканский престол.
Торжественная церемония растянулась на четыре дня. Как только она завершилась, османы начали действовать. Хусейн-паша занял водонасосную станцию близ горы Арафат и разместил войска на всех дорогах, ведущих в Мекку. Шариф все понял и бежал.
Паша беспрепятственно занял город и призвал его жителей избрать нового правителя. Сам Хасан-паша прислушивался к мнению астронома аль-Магриби. Военачальник и ученый хорошо знали друг друга. После инцидента с солнечными часами аль-Магриби уехал из Хиджаза. Он испытывал к Городу Аллаха непреодолимое отвращение и больше не мог там оставаться. В течение нескольких лет астроном преподавал в Стамбуле. Среди его учеников было много османских чиновников, в том числе Хусейн-паша. Аль-Магриби вернулся с полководцем в Мекку в качестве советника.
Ученый предложил назначить новым тарифом Мекки Бараката ибн Мухаммеда – правнука Бараката II. Паша согласился. Также Аль-Магриби считал, что город нуждается в реформах. По его настоянию были запрещены музыка, танцы, астрология и прочие мистические практики. Женщинам отныне нельзя было покидать свои дома без сопровождения родственника мужского пола. Заниматься сексом в укромных уголках Аль-Харам тоже запрещалось.
Баракат III оказался мудрым правителем. Кроме того, ему помогал аль-Магриби. На 13 лет Мекка успокоилась. Но после смерти тарифа в 1682 году все началось сначала.
Саид (сын Бараката III) подавил несколько восстаний, организованных враждебным кланом Дхави Зейд. Мекканцы не желали вести благочестивый образ жизни. Они хотели танцевать, ходить к гадалкам и предаваться беспорядочным любовным утехам. Горожане постоянно жаловались султану на аль-Магриби. К тому времени астроном потерял большую часть своих стамбульских друзей и покровителей. Мехмед IV приказал Саиду выслать ученого в Иерусалим. Шариф пытался саботировать приказ, но мекканцы настояли на его немедленном отъезде. Саид был вынужден подчиниться. Любимые соотечественники довели тарифа до полного отчаяния. В 1683 году он сдался и уехал в Дамаск.
Мекка была брошена на произвол судьбы. Дхави Баракат и Дхави Зейд развязали кровопролитную войну. В течение следующих 100 лет многочисленные тарифы сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Османские султаны поняли, что управлять Меккой практически невозможно. Единственное, что можно было сделать, – отвлекать мекканцев от междоусобиц. Поэтому на заре XVIII века султан Мустафа II ввел в священном городе с десяток официальных праздников.
Теперь Город Аллаха напоминал Рим накануне гибели. Праздничные церемонии приносили лишь временное облегчение. Мекка находилась в глубочайшем экономическом и политическом кризисе. В Хиджазе орудовали банды вооруженных до зубов бедуинов. За малейшие провинности мекканцы подвергались пыткам и гонениям.
От прежнего мультикультурализма ничего не осталось. В 1724 году городская знать убедила тарифа изгнать из Мекки всех иностранцев. Мекканцы были убеждены, что чужеземцы занимают их рабочие места. Однако на самом деле иностранцы трудились в качестве писцов, врачей, ремесленников, строителей и мусорщиков – то есть выполняли ту работу, которой местные жители не хотели заниматься. Шариф велел иностранцам покинуть Мекку. Сирийцы, египтяне, индийцы, персы – все уехали, Мекка опустела. В городе остались только несколько османских чиновников. Далее, под влиянием богословов, шариф закрыл все табачные лавки и кофейни. Жизнь остановилась. Вскоре Мекка стала городом-призраком.
Шарифы абсолютно не контролировали ситуацию. 12 июля 1770 года на престол взошел очередной шариф – Абдулла ибн Хусейн из Дхави Баракат. Но он правил до тех пор, пока в Мекке находилась османская армия. Стоило османам уйти, как город захватили бедуины во главе с Ахмадом ибн Саидом – представителем Дхави Зейд. Ахмад занял престол и приказал сжечь все дома, принадлежавшие Дхави Баракат. Начался пожар, а затем и голод. Несколько членов клана Дхави Баракат укрылись в Джидде, где правил их родственник Юсуф аль-Кабиль. Разгневанный Ахмад послал в Джидду военный отряд. Солдаты должны были заковать аль-Кабиля в цепи и доставить в Мекку.
Несмотря на все беды, Город Аллаха являлся саморегулирующейся системой. Мекка опять спасла саму себя – и снова благодаря смельчаку, который помог ей в момент серьезной опасности. Смельчака звали Сарур ибн Масуд, и он был племянником тарифа Ахмада, Саруру едва исполнилось 17 лет, но за время междоусобиц он приобрел богатый военный опыт. К тому же, юноша обладал острым чувством справедливости. Жестокость дяди вызывала в нем сильный гнев.
Услышав о грядущем аресте аль-Кабиля, Сарур под покровом ночи выскользнул из Мекки и примчался в Джидду. Он встретил солдат тарифа с оружием в руках, полный решимости защищать аль-Кабиля до последней капли крови. После напряженных переговоров стороны достигли компромисса. Сарур позволил солдатам отвезти аль-Кабиля в Мекку – но вызвался его сопровождать. Но по дороге они вдвоем бежали от конвоиров и спрятались в скалах, окружавших долину Марр аз-Захран. Сарур написал дяде, что будет сражаться с ним за мекканский трон. Ахмад ответил: «Тебе, молокососу, меня не одолеть».
Но шариф ошибся. За три месяца Сарур собрал под своими знаменами около 300 всадников. 5 февраля 1773 года его маленькая армия наголову разбила войско Ахмада. Спустя несколько часов Сарур вошел в Мекку как новый шариф.
Примерно в то же время мекканцы увидели в небе длиннохвостую комету. Она зависла над священным городом, но не падала. Люди испугались. Астрологи предсказали, что скоро в Мекку прибудет опасный кяфир под видом мусульманина.
На этот раз они были правы.
Глава 7
Рог шайтана
Пророк (мир ему и благословение) встал среди людей (и указал на восток) и сказал: «Бедствия там! Бедствия там!
Оттуда появится рог шайтана».
Аль-Бухари, хадис N-7092
* * *
Сарур ибн Масуд принес в Мекку долгожданный мир. Подданные восхищались его щедростью, справедливостью и добротой. Но сам тариф мог только мечтать о спокойной жизни. Ему пришлось бороться с двумя опасными врагами. И первым из них был Ахмад.
Несмотря на поражение, Ахмад не оставил надежды вернуть себе власть. Борьба между дядей и племянником растянулась на семь лет, в течение которых произошло 15 битв. В конце концов Сарур бросил Ахмада, его сыновей и самых видных последователей в тюрьму. В 1780 году бывший шариф умер в неволе.
Почти сразу же у Сарура появился новый неприятель – свирепое племя Бану Харб. Оно контролировало обширные территории вокруг Медины. Через эти земли пролегал маршрут паломнических караванов. Харбы грабили пилигримов и брали мекканцев в заложники. Несомненно, они разбойничали по договоренности с мединцами.
После недолгих раздумий Сарур напал на Медину. Город Пророка ожесточенно сопротивлялся, но в итоге все-таки пал. Шариф освободил из мединского плена несколько сотен мекканцев. Однако харбы покинули поле брани и исчезли в пустыне. Саруру предстояло возвращаться в Мекку через их владения.
Шариф решил обмануть смерть. В Медине он объявил, что последует в родной город по обычному маршруту. На самом деле Сарур выбрал окольный путь. Он направился на восток и добрался до Эт-Таифа. Там шариф узнал, что за время его отсутствия харбы захватили Мекку и порт Янбу. Очередная битва была неизбежна.
Сарур уговорил ряд аравийских племен присоединиться к нему в борьбе с Бану Харб. Собрав огромную армию – 12 тысяч человек и 7 тысяч верблюдов, – шариф вторгся во владения харбов. Переход через пустыню был очень трудным, В конце концов, погонщики верблюдов из племени Бану Худайл отказались идти дальше, В пылу ссоры кто-то выстрелил. Пуля просвистела в нескольких сантиметрах от головы Сарура. Испугавшись гнева шарифа, худайлы сбежали. Напрасно Сарур утверждал, что не будет никому мстить. Бану Худайл решило, что лучшая защита – это нападение, и поклялось завоевать Мекку. Шариф прервал поход против харбов и атаковал худайлов. Мятежное племя запросило пощады. Великодушный Сарур всех помиловал.
Тем временем Бану Харб продолжало терроризировать Хиджаз. Сарур снова собрал большое войско и сразился с харбами. Впрочем, до окончательной победы было еще далеко. Пока бедуины готовились нанести ответный удар, шариф тяжело заболел. Вероятно, его отравил один из сторонников Ахмада. Храбрый правитель Мекки умер 20 сентября 1788 года. Ему было всего 34 года.
Пока Сарур боролся с Бану Харб, в Аравии назревала катастрофа. Ближний Восток не только испытывал на себе последствия событий, имевших место в Европе. Он также повторял некоторые западные явления и процессы – правда, с заметным опозданием. Осенью 1517 года, когда османский султан Селим I принял титул Хранителя Двух Святынь, немецкий монах Мартин Лютер прибил к воротам виттенбергского храма лист с 95 тезисами против католицизма. В Европе началась Реформация – движение, направленное на реформирование Католической церкви. Спустя 230 лет мусульманскому миру было суждено пережить собственную Реформацию. Ее возглавил Мухаммед ибн Абд аль-Ваххаб (1703–1792) – имам из Неджа.
Мухаммед ибн Абд аль-Ваххаб родился в городе Уяйна в Центральной Аравии. Он принадлежал к семье потомственных богословов из племени Бану Тамим. Аль-Ваххаб был небогат. Все его имущество ограничивалось финиковым садом и парой десятков коров. Юноша пошел по стопам своих предков и отправился учиться в Медину и Басру. Там он подвергся сильному влиянию ученых, принадлежавших к ханбалистскому мазхабу. Подобно Ибн Ханбалю, аль-Ваххаб стал убежденным традиционалистом.
Совершив хадж, аль-Ваххаб был потрясен тем, что увидел в Мекке. Жители священного города вели распутный образ жизни и почти не молились. По мнению аль-Ваххаба, мусульмане вообще изменились в худшую сторону. Они стали жадными и суеверными, стремились к удовольствиям и, в целом, деградировали. Главная идея ислама – «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Пророк Его» – исчезла. Почитание святынь утратило духовный смысл и больше походило на идолопоклонство. За тысячу лет в религию проникли различные новшества и прочие чужеродные элементы. Мусульманский мир скатывался в джахилию – первобытную грубость и невежество, характерные для языческой Аравии.
Аль-Ваххаб призвал избавить ислам от всех этих «загрязнений». Необходим джихад – священная война за чистоту религии. Богослов считал, что человек не становится мусульманином, просто родившись в исламской семье или произнеся шахаду. Чтобы исповедовать настоящий ислам, надо поклоняться только Аллаху. По аль-Ваххабу, мусульмане, которые не придерживаются строго сунны, являются кяфирами. Тот, кто молится святым или прибегает к колдовству, нарушает Единство Аллаха. Этих людей следует наставить на путь истинный. Если они отказываются, то их надлежит казнить. Более того – государство обязано заставить мусульман следовать подлинному исламу во всех аспектах – политическом, культурном и социальном,
В конечном счете учение аль-Ваххаба было направлено на то, чтобы изменить людей – причем насильственным путем. Ваххабизм изначально представлял собой радикальное, экстремистское движение. Против богослова выступили его отец, братья и прочие родственники. Но, помимо врагов, у аль-Ваххаба появились и первые последователи. Некоторые из них прибыли в Уяйну. Местному амиру пришлись по душе реформаторские идеи. Он разрушил несколько святынь и сровнял с землей могилу одного из сахабов, дабы никто не приезжал в Уяйну для идолопоклонства. Но бедуины бурно отреагировали на это и пригрозили убить аль-Ваххаба. Имама изгнали из родного города. Он нашел убежище в Эд-Диръии – сейчас это западный пригород Эр-Рияда, столицы Королевства Саудовская Аравия.
В то время Эд-Диръией правил Мухаммед ибн Сауд. Он занял трон в 1726 г. после ряда междоусобиц. Эд-Диръия представляла собой маленький, бедный городок, однако положение Мухаммеда оставалось весьма шатким. Встреча амира с имамом-реформатором оказалась судьбоносной для всего Ближнего Востока. Мухаммед быстро оценил перспективы нового учения и понял, что оно будет очень полезным для Саудовской династии. Ваххабиты отрицали роскошь – и тем самым привлекали на свою сторону всех, кто был недоволен богатыми Османами. Прочие постулаты ваххабизма (принцип единобожия, отказ от культа святых и местных культов, запрет идолопоклонства и т. д.) стали стержнем, вокруг которого объединились арабские племена,
В 1744 году Мухаммед ибн Сауд и аль-Ваххаб заключили так называемый «нерушимый союз». Амир поклялся, что он и его семья будут поддерживать и распространять убеждения ваххабитов. Взамен имам пообещал Саудитам господство над Аравией. На политической карте появился Дирийский эмират, также известный как Первое Саудовское государство. Предполагалось, что в державе Саудитов власть политическая будет принадлежать потомкам Ибн Сауда, а власть религиозная – потомкам аль-Ваххаба.
После смерти амира в 1792 году ваххабиты объявили джихад против мусульман, которых считали кяфирами и еретиками. В их число попали шииты, суфии, а также представители других исламских течений. В 1799 году ваххабиты атаковали Багдад, в 1801 году – разграбили Кербелу. Очередь была за Меккой.
Мекканцы считали ваххабитов опасными фанатиками и кяфирами, маскирующимися под мусульман. Их сравнивали с карматами и хариджитами. Существует мнение, что рождение ваххабизма было предсказано еще пророком Мухаммедом. Аль-Бухари рассказывает, что однажды к расулю пришли люди из Сирии, Йемена и Неджда и попросили помолиться за них. Мухаммед исполнил просьбу сирийцев и йеменцев, но отказал неджийцам. Свой отказ он мотивировал следующим образом: «Нет, там [в Неджде] будут землетрясения, испытания и смуты, и оттуда появится рог шайтана». Имам Муслим приводит такой хадис: «Когда приблизится конец света, появятся люди – выскочки и бездумные мечтатели, они будут говорить слова лучшего из людей [пророка Мухаммеда], будут читать Коран, и он не будет достигать ниже их глоток, они будут пересекать религию Аллаха, словно стрела, выпущенная из лука. Когда вы встретите их, то убейте, поистине в их убийстве есть вознаграждение от Аллаха в День Суда».
Аналогичные хадисы неоднократно встречаются у аль-Бухари, Муслима, Ахмада, Абу Дауда, Абу Нуайма и иных средневековых мухаддисов. Поэтому мекканцы не воспринимали ваххабитов как единоверцев. Соответственно, сторонникам аль-Ваххаба запрещалось входить в Город Аллаха и совершать хадж. Наконец ваххабиты обратились к Саруру ибн Масуду. Шариф заявил, что согласен – но ваххабиты должны заплатить столько же, сколько персидские паломники, а также отправлять в Мекку по 100 верблюдов ежегодно. Сарур знал, что нищим ваххабитам это не по карману.
Брат и преемник Сарура, Талиб ибн Масуд, воцарился в Мекке в 1788 году. Через 10 лет ваххабиты набрали силу и представляли серьезную опасность для священного города. Осторожный Талиб заключил с ними перемирие. В 1799 году в Мекку прибыл паломнический караван из Стамбула. Его сопровождал Абдул-Азиз – сын Мухаммеда ибн Сауда, второй правитель Дирийского эмирата и верный ученик аль-Ваххаба.
К большому неудовольствию мекканцев, Талиб разрешил ваххабитам совершить хадж. Получив желаемое, ваххабиты обрадовались. Они захватили порт Хал и на Красном море, напали на персидский караван и повторно разграбили Кербелу. Талибу удалось вернуть Хали, но ненадолго. Потерпев поражение, он отправил своего шурина Усмана аль-Мадхайфи на переговоры к Ибн Сауду.
Усман оказался предателем. Он заключил тайное соглашение с Ибн Саудом, пообещав ему поддержку в обмен на титулы шарифа Мекки и амира Эт-Таифа. Затем воодушевленный Усман обрушился на Эт-Таиф.
Талиба потрясло предательство шурина. Однако нельзя было терять ни минуты. Шариф взял инициативу в свои руки и ударил первым. Но, сконцентрировав армию под Эт-Таифом, он оставил Мекку незащищенной. Тем не менее Талиб погнал Усмана в глубь Неджда. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы по Хиджазу не поползли слухи о том, что ваххабиты собирают огромное войско. Встревоженный шариф поспешил домой.
Слухи не лгали. Вскоре армия под командованием Усмана и Ибн Сауда утопила в крови Эт-Таиф, Джидду и Эль-Кунфиду. Силы ваххабитов разрослись, подобно раковой опухоли. И теперь они приближались к Мекке.
Город охватила паника. Улемы собрались в Запретной мечети, чтобы обсудить ситуацию. Им было над чем призадуматься – ведь иностранное вторжение грозило Мекке впервые со времен химьяритского царя Абрахи и Года Слона (в VI веке). Посовещавшись, богословы объявили джихад против ваххабитов. Талиб пытался уговорить паломников присоединиться к джихаду. Но хаджи быстро завершили все религиозные ритуалы и покинули город. Шариф остался один.
Ваххабитская армия разбила лагерь недалеко от Мекки, в месте под названием Аль-Хусейния, Солдаты Ибн Сауда перекрыли дороги, ведущие в город, а также прекратили подачу воды из станции близ горы Арафат. Иногда они совершали на Мекку хаотичные набеги. Но в целом Саудиты заняли выжидательную позицию. Через два месяца Мекка страдала от нехватки питьевой воды. Припасы тоже заканчивались. Талиб под покровом ночи бежал в Джидду.
Прекрасным майским утром 1803 года ваххабиты вошли в Мекку. После резни в Эт-Таифе и Кербеле горожане ожидали массовой бойни. Дрожа от ужаса, они заперлись в своих домах. Но, к всеобщему удивлению, захватчики никого не тронули. Ибн Сауд велел мекканцам жить нормальной жизнью. Затем он поведал улемам, что видел во сне пророка Мухаммеда. Пророк якобы не разрешил Ибн Сауду издеваться над мирными жителями, а также поручил ему вернуть в Мекку чистый, истинный ислам. После такого громкого заявления богословы априори не могли выступить против ваххабитов.
Ибн Сауд рьяно принялся исполнять «волю расуля». Горожанам запретили курить, посещать святыни, носить драгоценности и дорогую одежду. Имя османского султана больше не упоминалось в пятничной хутбе. Табачные лавки и кофейни были закрыты. В общественных местах появились отдельные зоны для мужчин и для женщин. Каждый мекканец должен был присутствовать на ежедневной пятикратной молитве. Нарушавших правила, жестоко избивали.
Оккупация Мекки ваххабитами длилась всего два месяца. Ибн Сауд знал, что Талиб может выбить его из Города Аллаха. Поэтому ваххабиты двинулись на Джидду. Но к тому времени шариф наладил в Джидду поставки оружия из Египта, Йемена и Индии. По Красному морю к нему прибывали сотни мусульман, намеренных бороться с ваххабитами. В итоге под знаменами Талиба собралась сильная организованная армия. Ибн Сауд безуспешно осаждал Джидду в течение 11 дней и наконец отступил.
Ваххабиты убрались в Неджд, и Талиб торжественно вступил в Мекку. Город ликовал. Но Ибн Сауд вернулся из Центральной Аравии с еще большим войском. Он не рискнул напасть на Мекку и потому занял Медину.
Город Пророка пережил те же трудности, что и Город Аллаха. Ибн Сауд установил в Медине строгую аскезу и ввел обязательный пятикратный намаз. Из Масджид ан-Набави вынесли все сокровища. Ваххабиты также контролировали караванные пути и препятствовали паломникам в совершении хаджа. После 1803 года в Мекку не приходили караваны. Священный город оказался в изоляции.
Во время Зуль-хиджи последователи аль-Ваххаба чувствовали себя в Мекке как дома. Завидев этих паломников, горожане на всякий случай прятались в скалах, окружавших Мекку. Мы бы не имели никаких свидетельств о том, что творилось в городе, если бы не книга испанского дворянина Доминго Франсиско Хорхе Бадьи-и-Леблиха. Бадья-и-Леблих (1760–1818) изучал арабский язык и принял ислам. Для удобства он взял псевдоним «Али Бей аль-Аббаси» и отправился путешествовать по мусульманскому миру. Его труд «Путешествие Али Бея по Марокко, Триполитании, Кипру, Египту, Аравии, Сирии и Турции в 1803–1807 годах» содержит одно из первых описаний Мекки, сделанных европейцем,
В 1807 году Али Бей присоединился к ваххабитам, которые намеревались совершить хадж. Он рассказывает, как священный город наводнился толпами оголтелых людей. Вопреки правилам хаджа, они принесли с собой ружья, копья и кинжалы, С дикими воплями ваххабиты прошли через всю Мекку к Запретной мечети. Около Каабы началась страшная давка. Многие продирались к Дому с палками в руках, избивая сотоварищей. Один ваххабитский лидер взобрался на Каабу и кричал на паломников, пытаясь навести порядок. Но все было напрасно – «святое рвение, которое пожирало их, заглушало голос разума и голос начальника». В процессе тавафа ваххабиты напоминали «рой пчел, трепещущих вокруг улья». Они постоянно задевали оружием лампы в Аль-Харам и в конце концов разбили их. Затем хаджи массово устремились к колодцу Зам-зам. В мгновение ока ведра были сломаны, веревки – разорваны. Несколько ваххабитов прыгнули в колодец. Они зачерпывали воду ладонями и передавали ее наверх из рук в руки.
Присутствие ваххабитов в Мекке свидетельствовало о существенном ослаблении власти Талиба. Ваххабиты господствовали в Хиджазе и грабили, кого хотели. Одного упоминания о них было достаточно, чтобы ввести мекканцев в ступор. Шариф вновь и вновь обращался за помощью к султану Мустафе IV. Он указывал на то, что ваххабиты подрывают престиж Мустафы как Хранителя Двух Святынь, а также представляют опасность для Османской империи в целом. Но Талиба игнорировали. Султана больше заботила ситуация в Европе – Наполеоновские походы, Русско-турецкие войны и т. д. Мустафа оживился лишь в декабре 1807 году, когда амир Сауд (сын Абдул-Азиза) напал на Дамаск. Миссия по освобождению Аравии от ваххабитов была возложена на Мухаммеда Али-пашу – наместника Египта.
* * *
Первым христианином, тайно побывавшим в Мекке, считается итальянский путешественник Людовико ди Вартема (ум. в 1517 году). Он посетил священные исламские города под видом мусульманина.
«Восточная одиссея» Вартемы продолжалось пять лет (с 1502 по 1507 год). В начале 1503 года он приплыл в Александрию, затем прошел вверх по Нилу до Каира. Из Египта морем добрался до Бейрута, оттуда поехал в Триполи (Тараблюс) и Алеппо. Затем Вартема ненадолго остановился в Дамаске. Мамлюки приняли его на военную службу в дамасский гарнизон.
Позже в составе мамлюкского конвоя Вартема сопровождал паломнический караван в Мекку и Медину. Он стал первым европейцем (и первым с VII века немусульманином), который посетил эти города. На обратном пути итальянец сел на корабль в Джидде и высадился в Адене. Там его арестовали как христианского шпиона. Благодаря местному султану Вартему освободили. Он объездил почти весь Йемен и отправился дальше. Путешественник побывал в Иране, Афганистане, Пакистане, Индии, Бангладеш, Мьянме, на Яве и Молуккских островах. Вернулся в Европу через Африку, обогнув мыс Доброй Надежды. В 1510 году Вартема опубликовал в Риме книгу «Путешествие», где содержится, в частности, и описание Мекки. Европейцы, посетившие Мекку после Вартемы, отмечают исключительную точность наблюдений своего предшественника.
* * *
Выбор Мустафы IV был не случайным, Мухаммед Али-паша (1769–1849) стал правителем Египта благодаря собственной хитрости. Он умело стравил османов и уцелевших мамлюков – а потом занял Каир. Паша хотел превратить Египет в независимое государство, которое соответствовало бы уровню развития западных держав. С этой целью Мухаммед Али провел многочисленные реформы – административную, аграрную, образовательную, налоговую и др. Его считают основателем современного Египта.
Мухаммед Али вовсе не горел желанием покинуть свои владения и решать проблемы Стамбула. Однако он являлся вассалом султана и вынужден был подчиняться Мустафе IV. В то же время паша понимал, что в результате анти-ваххабитской операции он сможет овладеть Меккой и Мединой, разбогатеть за счет паломников и в итоге создать собственную империю. Египетский наместник думал несколько лет. Наконец, 3 сентября 1810 года он отправил в Хиджаз своего сына Тусун-бея.
Османо-саудовская война (1811–1818) началась летом 1811 года, когда египетский флот вошел в Янбу. Через несколько недель в Янбу по суше прибыли пехота и кавалерия. Они не встретили сопротивления со стороны местных племен, ибо Мустафа IV заранее подкупил бедуинов. Но вскоре Тусун-бей обнаружил, что далеко не вся Аравия ненавидит ваххабитов, как утверждал Талиб, В частности, свирепое Бану Харб было в восторге от Сауда, поскольку тот позволял харбам заниматься работорговлей, Тусун-бей потратил 1,5 года, встречаясь с бедуинскими вождями и уговаривая их заключить союз против ваххабитов.
К османской армии не спешили присоединяться даже мекканцы. Талиб не был уверен, что Тусун-бей одолеет ваххабитов. Поэтому он решил ждать. Шариф написал Тусун-бею, что болеет за него всей душой, но не может бросить Мекку на произвол судьбы. Примерно в то же время Талиб получил письмо от Сауда. Правитель Дирийского эмирата напоминал, что у османов есть привычка менять шарифов. Талиб ответил, что его скромное войско ничем не поможет ваххабитам, Шариф надеялся, что противники истощат друг друга – и тогда он, Талиб, уничтожит победителя и вернет себе власть над Хиджазом.
Переговоры Тусун-бея с бедуинами оказались бесплодными, К тому же полководец сомневался в лояльности тарифа, Он подозревал, что Талиб может в любой момент примкнуть к Сауду, Турсун-бей изменил планы и отказался идти на Мекку. Вместо этого он решил покорить оплот ваххабитов – Медину,
В январе 1812 года османы покинули Янбу и направились к Медине, Мекканцы затаили дыхание. После пары стычек с ваххабитами Тусун-бей вошел в долину Бадр – место знаменитой битвы 624 года между пророком Мухаммедом и язычниками-курайшитами. Дорога из Бадра до Медины занимала всего два дня.
Бадр находился на территории Бану Харб. Долина раскинулась у входа в горное ущелье. Тусун-бею надо было пройти через него, чтобы добраться до Города Пророка. Разумеется, харбы устроили засаду. Поддавшись напору османов, они побежали, тем самым заманив солдат Тусун-бея в самую узкую часть ущелья. Войско оказалось зажатым меж крутых скал – и тут на него сверху обрушились тысячи ваххабитов. В разгар бойни Сауд подтянул в Бадр кавалерию. Всадники добили почти всех, кто чудом выбрался из ловушки. Тусун-бей потерял 12 тысяч человек. Измученный и подавленный, он отступил в Янбу.
Весть о поражении османов шокировала мекканцев. Они испугались, что опьяненные победой ваххабиты набросятся на священный город. Кроме того, где-то в окрестностях Мекки стояла армия Усмана аль-Мадхайфи. Талиб немедленно поддержал ваххабитов. Он примчался в Бадр и присягнул Сауду на верность.
Тусун-бей пребывал в полной прострации. Но письмо отца подняло его боевой дух. «Не унывай, сын мой! – советовал Мухаммед Али. – Война – это развлечение, и запах пороха для моих ноздрей подобен запаху алоэ и роз… Я сражался с англичанами, французами и мамлюками и победил их с помощью Аллаха Всемогущего. И наше имя написали на знаменах, и наши владения расширились». Мухаммед Али также прислал сыну много денег для подкупа аравийских племен.
В течение следующих восьми месяцев Тусун-бей готовился ко второму походу на Медину. Он раздал бедуинским шейхам целые мешки с золотом – и сразу же заручился их поддержкой. Талиб заверил Тусун-бея в преданности и объяснил свой низкий поступок желанием спасти Мекку от ваххабитов. Тусун-бей ответил, что не держит на тарифа зла.
В октябре 1812 года османы напали на Медину. Ваххабиты могли выдержать длительную осаду. Городские укрепления были мощными. Склады ломились от продовольствия и боеприпасов. Тусун-бей понял, что штурмовать Медину бесполезно, и приказал заложить мину под крепостную стену. Грянул взрыв. Османы хлынули через пролом и набросились на ошеломленных ваххабитов. Более тысячи сторонников Сауда погибли на месте. Остальные укрылись в замке, примерно в 500 м от крепостной стены. Османы окружили замок. Спустя три недели осажденные сдались, попросив сохранить им жизнь. Конечно, Тусун-бей не исполнил их просьбу. Но он разрешил нескольким ваххабитам вернуться в Недж и рассказать всей Центральной Аравии об их ужасном поражении.
Покорив Медину, Тусун-бей обратил свой взор на Город Аллаха. В январе 1813 года в Мекку прибыл османский отряд из 1 тысячи всадников и 500 пехотинцев. Усман аль-Мадхайфи решил не вступать в бой и срочно уехал в Эт-Таиф. Мекканцы радостно встретили освободителей и организовали большой праздник. Через несколько недель Талиб и Тусун-бей разгромили ваххабитов в Эт-Таифе.
Шарифу предстояло довести до конца еще одно дело. Его преступный шурин Усман до сих пор находился на свободе. Талиб пообещал за поимку Усмана награду в размере 5 тысяч динаров. Бедуины Неджда объявили настоящую охоту на своего командира. Усман был пойман, закован в цепи и доставлен в Мекку. Шариф отправил врага в Стамбул в качестве подарка султану Махмуду II (сыну и преемнику Мустафы IV). Махмуд приказал обезглавить мятежника.
Итак, Западная Аравия снова оказалась под властью Высокой Порты. Османские флаги развевались над Меккой, Мединой, Джиддой, Эт-Таифом и Янбу. Тусун-бей был назначен пашой Джидды. В Хиджаз опять потянулись купцы и паломники. Мекка вернулась к нормальной жизни – или, по крайней мере к той, которую вела до ваххабист-ского вторжения.
Несмотря на Османо-саудовскую войну, Мекка оставалась красивым и достаточно богатым городом. Это мнение разделяет швейцарец Иоганн Людвиг Буркхардт (1784–1817) – последователь Бадьи-и-Леблиха. В студенческие годы Буркхардт увлекся Ближним Востоком, перешел в ислам и взял имя «Ибрагим ибн Абдалла». Проведя в Мекке и Медине три месяца, он внимательно наблюдал за жизнью священных мусульманских городов. В отличие от большинства европейцев, Буркхардт был свободен от предрассудков и не испытывал чувства превосходства над арабами. В своей книге («Путешествие по Аравии, включая рассказ о тех территориях Хиджаза, которые мусульмане почитают священными») он предоставил подробный отчет о Мекке первой половины XIX века.
По сути, главы «Путешествия по Аравии», посвященные Мекке, являются первым путеводителем по Городу Аллаха. В некотором роде этот путеводитель актуален до сих пор. Буркхардт рассказывает, что в Мекке много высоких каменных домов, медресе, гостиниц и общественных бань. Но вследствие бесконечных войн и грабежей здания находятся в плачевном состоянии. Дороги разбиты. Во время дождя город превращается в болото. Полиции нет. Безопасности купцов не уделяется должного внимания. Мусор выбрасывают прямо на улицы, где он привлекает мух и прочих паразитов. Нищие и больные паломники валяются в грязи, прося милостыню.
Мекканцы «приветливы, гостеприимны, веселы и горды», но в то же время у всех на виду нарушают предписания Корана – пьют, играют и курят.[333] «Обман и вероломство перестали считаться преступлением у жителей Мекки; отлично зная, что их пороки вызывают сплетни, всякий из них сам громит порчу нравов, но никто не подает примера к исправлению», – пишет Буркхардт.[334]
По словам путешественника, Мекка населена преимущественно иностранцами. Курайшиты почти вымерли. В городе остались только три курайшитские семьи. Единственными носителями древних родословных являются члены шарифских кланов. Большинство мекканцев имеет йеменские, индийские, египетские, сирийские, турецкие и марокканские корни. Есть также общины персов, татар, курдов, афганцев и узбеков. Все эти люди приехали на хадж, женились на местных женщинах и остались в городе. У многих на голове шрамы (по три шрама на обеих щеках и еще два – на правом виске). Глубокие порезы наносят детям, когда им исполняется 40 дней. Таким образом «коренные» мекканцы отличают себя от тех, кто не имел чести родиться в священном городе.
* * *
До революции 1917 года богатые татары приобретали земли в Мекке и Медине, возле мечетей Аль-Харам и ан-Набави соответственно. На этих землях были построены гостиницы и медресе. Недвижимость оформлялась как вакуфное имущество – неотчуждаемое и предназначенное для религиозных целей. В процессе расширения Запретной мечети эти здания подверглись сносу. Земли были включены в территорию храмового комплекса. Сегодня «татарский» участок сохранился только в Медине. Татарские диаспоры в обоих священных городах насчитывают всего несколько сотен человек. Они давно утратили родной язык, но поддерживают контакты с бывшими земляками из Татарстана.
* * *
Космополитичная Мекка разделена на десятки социальных, профессиональных и этнических сообществ. Арабы проживают в респектабельной Эль-Шебейке. Это самый чистый и богатый городской район. Он состоит из нескольких кварталов. Здесь расположены прекрасные дома улемов, юристов и родственников тарифа. Роскошные особняки примыкают к Запретной мечети. В соседнем квартале Харет Баб аль-Умра селятся гиды и караванщики. Менее состоятельные горожане обитают в полуразрушенном квартале Харет-эль-Джиат, недалеко от горы Абу Кубейс. Самые бедные живут возле старого заброшенного кладбища.
Районы Модаа и Месфале принадлежат индийским купцам и ювелирам. Индийцв1 скрупулезно выполняют все религиозные обряды. Тем не менее арабы считают их «недомусульманами». С подобным отношением сталкиваются также китайцы и выходцы из Средней Азии. Китайский квартал находится между районами Модаа и Мала. По свидетельству Буркхардта, чайнатаун ужасен: «Дома обветшали, грязь никто не убирает, а свежего воздуха нет».
В Мекке есть и квартал красных фонарей – Шаб Аамер. Проститутки всегда делают яркий макияж, но никогда не появляются на публике без вуали.[335] Шариф Талиб предоставил «ночным бабочкам» некоторые льготы, поскольку они пользуются большим спросом во время хаджа и исправно платят налоги в городскую казну. Однако Шаб Аамер пользуется дурной славой. Напротив, рынок рабов расположен в престижном районе Суэйга. Рабы есть почти у всех богатых мекканцев. Но не все паломники могут позволить себе такую дорогостоящую покупку. Некоторые хаджи делают вид, что торгуются, дабы поглазеть на полуобнаженных рабынь.[336]
Центральная улица Мекки пролегает между холмами Ac-Сафа и Аль-Марва. Здесь паломники совершают ритуальный бег – и здесь же раскинулся городской рынок.
Со времен Насира Хосрова (XI век) ничего не изменилось. Торговый квартал, выросший вокруг главной улицы, называется просто – Мекка. По словам Буркхардта, он ничем не уступает стамбульскому Гранд-базару. В этом квартале продают шелковую одежду, украшения, английские часы, красивейшие экземпляры Корана и сувенирные фляги для воды из священного колодца Замзам. Утром турецкие кондитеры торгуют сладостями, а вечером – жареной бараниной. Местные кофейни всегда переполнены. Но кофе – не единственный доступный напиток. Ночью в квартале можно купить алкоголь. Ликер делают из ферментированного изюма и разбавляют большим количеством воды. Но он настолько крепок, что вызывает опьянение уже после пары стаканов. Примечательно, что по пятницам в квартале Мекка публично казнят преступников и еретиков.
Каждый мекканский район по-своему примечателен. За покупками Буркхардт советует отправиться в шумную Суэйгу. Помимо рынка рабов здесь находятся лучшие в городе магазины, табачные лавки и кальянные. Район Моабе-де знаменит фруктовым садом шарифа Талиба. Вход бесплатный. В квартале Мауд ан-Наби есть дом, построенный на месте рождения пророка Мухаммеда. Углубление в полу обозначает, где во время родов сидела Амина (мать расуля). Амина похоронена на кладбище в районе Мала, недалеко от Хадиджи – первой жены пророка. Также в Мале, рядом с домом шарифа, покоится Абу Талиб – дядя Мухаммеда. Маленькая мечеть в квартале Шаб Али возведена там, где родился халиф Али – двоюродный брат и зять пророка, сын Абу Талиба. Еще одна скромная мечеть посвящена халифу Абу Бакру – лучшему другу и ближай-тему соратнику расуля. В Мекке очень много святых мест, связанных с жизнью пророка Мухаммеда, его родственников и верных сахабов. Ваххабиты разрушили почти все подобные достопримечательности, но османы их восстановили,
Буркхардт нашел Мекку мирной и процветающей. Но это было ненадолго. Ваххабиты потерпели поражение, но не исчезли. Центральная Аравия признала верховенство Саудитов. При любой возможности ваххабиты нападали на османов, И когда две армии встречались, османы заметно уступали своим врагам,
Мухаммед Али чувствовал, что ваххабиты еще заявят о себе. «Рог шайтана» скрывался в бескрайних пустынях Неджда и мог атаковать Хиджаз в самый неподходящий момент. Ваххабитам было необходимо нанести смертельный удар. Египетский наместник взял ситуацию под личный контроль. В сентябре 1813 года он прибыл в Джидду по морю с 2 тысячами пехотинцев и 7 тысячами всадников. Примерно в то же время в город пришел караван из 8 тысяч верблюдов с оружием и продовольствием. Талиб отправился в Джидду, чтобы поприветствовать пашу. Но первым делом шариф заявил, что налоги, взимаемые с населения Джидды, должны по-прежнему уплачиваться в мекканскую казну. Талиб не хотел делить деньги с османами.
Наместник Египта был крайне разочарован позицией тарифа. К тому же, он не забыл предательства. Теперь Мухаммед Али был уверен, что на Талиба нельзя полагаться. Паша решил арестовать тарифа прямо в Запретной мечети во время пятничной хутбы. Но кади Мекки, недовольный поведением Талиба, отговорил Мухаммеда Али от столь опрометчивого поступка. Действительно, подобный шаг мог вызвать широкий общественный резонанс и привести к восстанию в Городе Аллаха.
Паша разработал хитрый план. Он попросил Тусун-бея немедленно поехать в Мекку. Согласно требованиям османского протокола, шариф был обязан торжественно встретить губернатора Джидды, Несоблюдение этого правила считалось не просто нарушением этикета. Оно расценивалось как объявление войны. Но Талиб находился в Джидде с Мухаммедом Али и физически не успевал вернуться в Мекку. Понимая, что османы используют эту ситуацию в качестве предлога для нападения, шариф срочно покинул пашу. Но Тусун-бей появился в Городе Аллаха поздним вечером, и Талиб мог навестить его только рано утром,
Шариф прибыл в Мекку до восхода солнца и направился в дом, где остановился губернатор. Слуги Тусун-бея сказали, что их хозяин отдыхает после утомительной дороги. Талиба провели в спальню. Тусун-бей оказал шарифу радушный прием. Они долго разговаривали и играли в шахматы. Но когда Талиб собрался уходить, губернатор сообщил, что он арестован.
Новость об аресте тарифа взбудоражила Мекку. Горожане боялись кровопролития. Сыновья Талиба забаррикадировались в шарифском особняке и приготовились к обороне. Но через день они сдались. Османская армия беспрепятственно вошла в священный город. Люди Талиба разбежались. Одни вернулись к своим племенам в окрестностях Мекки. Другие примкнули к ваххабитам.
Мекканский кади приступил к описи имущества тарифа. Выяснилось, что Талиб накопил целое состояние. Османы обнаружили в его доме толстые пачки банкнот, множество золотых и серебряных слитков, а также коммерческие контракты. Шариф активно торговал с Индией, занимался контрабандой кофе из Йемена, поставлял рабов из Африку. Он занимался всеми видами бизнеса, которые существовали в Хиджазе.
В течение недели Талиба держали под стражей в Мекке. Затем его перевели в Джидду, оттуда – в Каир и, наконец, – в Салоники. Султан предоставил бывшему тарифу роскошную резиденцию в Салониках и солидную ежемесячную пенсию. За Талибом в изгнание последовал его верный сын Абд аль-Мутталиб. Но Талиб прожил в неволе всего около двух лет. Зимой 1816 года он скончался от чумы.
Тем временем в Мекке Мухаммед Али пытался спасти 8 тысяч верблюдов, предназначенных для антиваххабитской операции.
Эта задача была особенно трудной.
Глава 8
Тысячи мертвых верблюдов
В Мекке как увеличиваются добрые деяния, так увеличиваются и плохие деяния.
Муджахид ибн Джабр
* * *
Большинство мекканцев не слишком переживало по поводу ареста и изгнания Талиба. Но родственники и сторонники тарифа опасались за свою жизнь. Бедуины Хиджаза, которые сотрудничали с ваххабитами, тоже чувствовали себя в опасности. Многие влиятельные семьи покинули Мекку. Их приютили товарищи по несчастью – бедуинские племена. Ни отцы города, ни кочевники больше не считали султана Хранителем Двух Святынь. Теперь они воспринимали османов как захватчиков. По мнению Хашимитов, Порта пыталась навязать свое правление священному городу – и неважно, что священный город являлся частью Османской империи. Старый принцип «враг моего врага – мой друг» действовал безотказно. Поэтому семья тарифа и бедуины встали на сторону ваххабитов.
Родственники Талиба отправились в Эд-Диръию (столицу Дирийского эмирата) и присягнули на верность Сауду. Сауд встретил их с распростертыми объятиями. Учитывая многовековую историю Мекки, это был еще один пример того, как городская элита меняла одного покровителя на другого.
Хиджазские бедуины быстро объединились против османов. Ключевую роль в этом союзе играло сильное племя Бану Бакум. Оно базировалось в городе Тараба к востоку от Мекки. Бану Бакум возглавляла суровая шейха Галия – вдова авторитетного вождя. Она демонстрировала решимость и жестокость, присущие курайшитке Хинд. Османы панически боялись Галии. По Хиджазу ходили слухи, что она была волшебницей и сделала ваххабитов непобедимыми.
Мухаммед Али видел, что против него формируется мощная коалиция. Тем не менее паша хотел навести порядок в Аравии, ибо видел ее частью собственной империи. Осенью 1813 года он назначил тарифом Яхью ибн Сарура – племянника Талиба. Яхья был не единственным кандидатом на мекканский трон, но Мухаммеду Али был нужен интриган и манипулятор. Затем египетский наместник велел Тусун-бею возобновить войну с ваххабитами. В начале ноября 1813 года Тусун-бей двинулся на Тарабу, имея 2 тысячи солдат и 30-дневный запас продовольствия.
По пути он сражался с бедуинскими отрядами и неизменно разбивал их. Когда османы добрались до Тарабы, продуктов у них оставалось только на три дня.
Тусун-бей сразу же напал на Тарабу. Бакумы под командованием Галии отважно защищали свой город и легко отбили первую атаку. Вторая атака захлебнулась. Османы бежали, бросив оружие, фураж и прочее имущество. Бедуины преследовали врагов. Они организовали несколько засад и убили более 700 солдат Тусун-бея. Из трупов выложили линию отступления.
Жалкие остатки османской армии добрели до Эт-Таифа. Многие из тех, кто пережил бойню, погибли в дороге от голода и жажды. Другие карательные экспедиции постигла та же участь. Действия ваххабитов невозможно было предсказать. Например, во время сражения за порт Эль-Кунфида османы, спасаясь, прыгнули в море. Воины Сауда прыгнули за ними с кинжалами в зубах и всех перерезали.
Потерпев унизительное поражение, Мухаммед Али изменил тактику. Он решил завоевать сердца мекканцев. Таможенные пошлины были снижены, а пошлины на кофе и табак – и вовсе отменены. Паша щедро жертвовал деньги улемам и затеял дорогостоящий ремонт Аль-Ха-рам. Будучи скептиком, он много молился. Кроме того, наместник Египта заключил перемирие с бедуинскими племенами. Благодаря этому в Хиджаз потянулись купцы и паломники. Бедуины пропустили даже караван из Дамаска, который не появлялся в Мекке с начала XIX века. Шейхи потребовали у сирийцев оплатить проезжую пошлину не только за 1813 год, но и за предыдущие 10 лет, Мухаммед Али беспрекословно выделил необходимую сумму из личных средств. Потом он осыпал горожан и хаджи ценными подарками, В городе началось всеобщее ликование, Страх перед ваххабитами уменьшился, и паша начал обдумывать свой следующий шаг.
Вероятно, молитвы Мухаммеда Али были услышаны. В мае 1814 года амир Сауд скончался. Лежа на смертном одре, он прошептал своему сыну Абдаллаху: «Никогда не сражайся с османами на открытых территориях».
Абдаллах I ибн Сауд стал четвертым, и последним, главой Дирийского эмирата. Но несмотря на отчаянную храбрость и боевые заслуги, он не смог управлять бедуинами так же эффективно, как его отец. Антиосманская коалиция распадалась. Многие бедуины пытались действовать самостоятельно, не считаясь с интересами и потребностями своих союзников. Шейхи постоянно ссорились. Мухаммед Али понял, что может перебить мятежные племена одно за другим.
Но для решающего марш-броска на Эд-Диръию паше по-прежнему не хватало верблюдов. Среди 8 тысяч животных, которые прибыли в Мекку осенью 1813 года, разразился мор. Каирский караван доставил в Хиджаз еще 10 тысяч верблюдов и лошадей. Однако и они подхватили заразу. В Аравии бушевала эпизоотия. Дороги от Джидды и Эт-Таифа до Мекки были усеяны верблюжьими тушами. В священном городе было столько падали, что зловоние мешало мекканцам заниматься своими делами. По распоряжению шарифа Яхьи паломники собирали мусор, сухую траву и хворост. Затем они разжигали большие костры, дабы сжечь мертвых дромадеров. Почти месяц над Меккой стоял черный удушливый дым. Местные жители не выходили из своих домов. Это неудивительно – в Городе Аллаха и его окрестностях погибло примерно 30 тысяч верблюдов.
Когда эпизоотия пошла на спад, Мухаммед Али продолжил укомплектовывать армию. Он заказал 3 тысячи верблюдов из Сирии и отправил Яхью за пределы Хиджаза с целью купить здоровых животных. Шариф приобрел 500 дромадеров. Тусун-бей конфисковывал вьючный скот у проходящих караванов. В ноябре 1814 года начался хадж. Из Каира в Мекку пожаловала Амина Ханум (жена паши и мать Тусун-бея). Ее сопровождали 400 верблюдов. По завершении паломничества Мухаммед Али забрал около 2 тысяч дромадеров у египетских хаджи и более 12 тысяч – у сирийских. Египтян отправили домой по морю из Джидды. Сирийцев попросили подождать окончания антиваххабитской операции.
7 января 1815 года Мухаммед Али вывел войско из Мекки и направился к Тарабе. У паши было 12 единиц тяжелой артиллерии, 20 тысяч солдат, а также сотни плотников, каменщиков и саперов. Десятки верблюдов несли мешки с арбузными и дынными семенами. Мухаммед Али намеревался стереть Тарабу с лица земли и разбить на ее месте бахчу.
Ваххабиты были готовы к сражению. Их силы составляли 25 тысяч человек и 5 тысяч верблюдов. Внешняя угроза сплотила разрозненные племена. К антиосманской коалиции присоединились все жители Юго-Восточной Аравии, а также бедуины Йемена, Абдаллах I, его брат Фейсал и шейха Галия встретили Мухаммеда Али на подступах к Тарабе – в долине, окруженной горами. Путь в Тарабу пролегал через ущелья, где также засели ваххабиты.
История повторилась. Саудовская армия отразила несколько османских атак и обстреляла врага с возвышенных позиций, Затем тысячи ваххабитов обрушились на османов с окрестных холмов, учинили резню и быстро вернулись в горы. Они действовали молниеносно и не поддавались ни на какие уловки Мухаммеда Али. Паша отступил в долину. Чтобы поднять боевой дух солдат, он приказал засадить долину арбузами и дынями. Османы потратили на это бесполезное занятие целый день. Пока они разбрасывали семена, ваххабиты совершили десятки молниеносных рейдов в тыл противника. В рядах османов царило отчаяние. Некоторые солдаты дезертировали.
Вернувшись в Мекку, дезертиры пустили слух, что Мухаммед Али убит и ваххабиты победили. Город охватила невообразимая паника. Мекканцы разбегались кто куда. Одни устремились в Джидду. Вторые укрылись в форте на горе Абу Кубейс. Третьи спрятались в Запретной мечети – хотя никто не верил, что ваххабиты действительно сочтут ее запретной для насилия.
Но ситуация под Тарабой складывалась не так плохо, как думали мекканцы. Мухаммед Али понял, что не возьмет верх, пока ваххабиты остаются в горах. Их надо было выманить на открытую территорию. Паша обратился к истории и вспомнил прием, который использовали курайшиты в битве с мусульманами при Ухуде 625 года. Он решил применить тактику язычников.
Мухаммед Али разместил свои войска в стратегически важных точках долины. Потом командиры нескольких отрядов максимально приблизились к позициям неприятеля и открыли стрельбу из тяжелых орудий. После непродолжительной схватки они беспорядочно отступили. Со стороны это выглядело как разгром. И ваххабиты поверили. Опьяненные близкой победой, они спустились с гор и бросились в погоню за османами. Когда ваххабиты высыпали на равнину, их окружили солдаты Мухаммеда Али. Сам паша выбрал удобное место, уселся на свой ковер, закурил трубку и заявил, что будет ждать триумфа или смерти. Предварительно он пообещал 6 дирхамов за каждого убитого врага.
Османы выиграли битву менее чем за пять часов. Мухаммеду Али принесли около 5 тысяч голов. Только в одном ущелье солдаты паши разрезали на куски 1,5 тысячи ваххабитов. Вся долина была завалена трупами. Спаслись лишь 300 ваххабитов, включая их лидеров – Абдаллаха, Фейсала и Галию.
После взятия Тарабы Мухаммед Али отвоевал у неприятеля несколько опорных пунктов, включая Эль-Кунфиду. Однако тяжелые переходы через пустыню истощили османов. Люди и животные умирали сотнями от голода, жажды и переутомления. 21 марта 1815 года в Мекку вернулись только 1,5 тысячи солдат и менее 300 верблюдов. Это была бледная тень той великолепной армии, что покинула город всего 10 недель назад.
Число ваххабитов значительно уменьшилось. Мухаммед Али выставил на всеобщее обозрение в Мекке 300 пленных. Все они были казнены (50 – у ворот Мекки, 12 – в Суэйге и прочих оживленных районах, остальные – перед главными воротами Джидды). Тела бросили на растерзание собакам и стервятникам.
Далее Мухаммед Али отправил Абдаллаху письмо, в котором призвал дирийского амира капитулировать. Спустя несколько месяцев паша вернулся в Каир. В 1816 году Тусун-бей скончался от чумы. Дело Мухаммеда Али продолжил другой его сын, Ибрагим-паша. К 1817 году он нанес ваххабитам ряд крупных поражений и лишил их контроля над Центральной Аравией. В апреле 1818 года пала Эд-Диръия. Османы сровняли ее с землей. Абдаллаха доставили в Стамбул и обезглавили. Первое Саудовское государство прекратило свое существование.
Османо-саудовская война привела к изменениям в управлении Меккой. Мухаммед Али назначил египетского представителя в священном городе – махафиза (в переводе с арабского – «опекуна»). Интересы османов защищал губернатор Джидды. Между махафизом и губернатором был зажат шариф Яхья. Он лишился реальной власти и превратился в номинального правителя Мекки. Но мекканцев все устраивало. Они требовали, чтобы махафиз обеспечивал город всем необходимым и поддерживал порядок. От губернатора Джидды ожидали подарков и пожертвований.
Яхья был в бешенстве. В 1827 году он совершил необдуманный поступок – казнил египетского посланника, который привез в Мекку новые распоряжения Мухаммеда Али. Одумавшись, Яхья занял форт на горе Абу Кубейс, но быстро сдался. По пути в Каир он обманул конвоиров и нашел убежище в племени Бану Харб. В конце концов египетские солдаты задержали его в Эт-Таифе. В 1838 году Яхья умер в каирской тюрьме.
Мекке нужен был новый шариф. Мухаммед Али вспомнил про Абд аль-Мутталиба – сына Талиба, который с 1813 года проживал в Салониках. Мекканцы согласились с этой кандидатурой. Абд аль-Мутталиб немедленно воцарился в Городе Аллаха. Но потом наместник Египта передумал. Он сделал ставку на Абд аль-Муина ибн Ауна – племянника Талиба, который поддержал османов в борьбе с ваххабитами. В 1828 году Ибн Аун официально сменил Абд аль-Мутталиба на мекканском престоле. В течение следующих 30 лет оба родственника Талиба делили власть. Каждый из них трижды становился шарифом.
Ибн Аун зарекомендовал себя достойным правителем. Он был умен, вежлив и обаятелен. Новый шариф носил яркую одежду, огромные белые тюрбаны, муслиновые рубашки и расшитые шаровары. Однако, за приятной внешностью скрывался хитрый и жестокий человек. Ибн Аун хотел самостоятельно править Меккой и избавиться от египетского влияния. Поэтому он начал заключать союзы с хиджазскими бедуинами, в первую очередь – с Бану Харб. Но махафиз заподозрил неладное, и в 1836 году Мухаммед Али вызвал Ибн Ауна в Каир. Мекка осталась без шарифа на четыре года.
В 1840 году шариф вернулся в Город Аллаха. Благодаря дипломатическому таланту он убедил Мухаммеда Али в своей преданности. Но формально Мекка по-прежнему находилась под османским контролем.
Второе правление Ибн Ауна длилось 12 лет. За это время Порта заметно ослабла. Российский царь Николай I назвал ее «больным человеком Европы». Западные державы заигрывали с Османской империей, что в конечном счете привело к Крымской войне 1853–1856 годов. Шарифу выпал шанс реализовать свои планы. На этой почве Ибн Аун вступил в конфликт с губернатором Джидды – Османом Нури-пашой.
Нури-паша был другом Мухаммеда Али и любимцем султана Абдул-Меджида I. Он приобрел административный опыт в Медине, а военный опыт – в кампаниях против ваххабитов. Последние не сдавались: в 1818 году, сразу после разгрома Дирийского эмирата, они основали эмират Неджд (Второе Саудовское государство) со столицей в городе Эр-Рияд. Ваххабиты все еще угрожали Аравии, и Нури-паша успешно с ними боролся. Словом, губернатор Джидды обладал гораздо большими ресурсами и авторитетом, чем шариф Ибн Аун.
Позицию Нури-паши можно выразить известной фразой: «Мы не ведем переговоры с террористами». Османский губернатор отказался платить бедуинам за то, чтобы они не грабили паломников. Первым взбунтовалось Вану Харб. В знак протеста харбы напали на небольшой османский гарнизон около Медины.
Паша действовал в соответствии с дипломатическими традициями Порты. Он пригласил Ибн Руми (вождя Вану Харб) на роскошный ужин – якобы для того, чтобы обсудить ситуацию. Шейха торжественно встретили и проводили в шатер Нури-паши, В разгар пиршества губернатор извинился и вышел. Османские солдаты моментально перерезали веревки, и шатер накрыл Ибн Руми и его свиту. Лидеры ваххабитов попали в ловушку, словно рыба – в сети. Началась резня. Головы шейха и его приближенных были отправлены в Мекку.
Именно в то время Ибн Аун налаживал связи с Бану Харб. Действия Нури-паши серьезно повредили престижу тарифа среди бедуинов. Между Нури-пашой и Ибн Ауном разгорелся открытый конфликт. В августе 1852 года губернатор получил султанский приказ об аресте тарифа. Силы были неравны, и Ибн Аун спокойно капитулировал. Мекканский трон опять перешел к Абд аль-Мутталибу. На тот момент ему исполнилось уже 60 лет.
Второй срок Абд аль-Мутталиба совпал с одним из самых интересных периодов в истории Мекки. В 1770-1860-х годах западные государства отменяли рабство, освобождали крепостных крестьян и провозглашали права человека. Появились первые базовые документы в этой сфере – Декларация независимости США (1776) и французская Декларация прав человека (1789). Османская империя не хотела отставать от Запада. Султаны Махмуд II и Абдул-Меджид I издали фирманы против работорговли в 1830 году, 1836 году и 1854 году.
Однако в Мекке рабство было частью естественного порядка. Оно являлось неотъемлемым элементом городской экономики. Чернокожих невольников использовали в качестве телохранителей, детей – в качестве домашней прислуги. Женщины становились наложницами, В некоторых коранических сурах говорится о допустимости рабовладения (например, 33:50), Поэтому мекканцы верили, что оно разрешено Аллахом и пророком Мухаммедом, Горожан шокировало само предложение об освобождении невольников. По их логике, если рабство упоминается в Коране, который вечен, значит, и само рабство вечно.
В 1854 году после очередного фирмана Мекка восстала. Улемы призывали мусульман противостоять нарушению Закона Божьего. Местные жители избивали османов. Даже османские солдаты не могли спокойно передвигаться по городу. Абд аль-Мутталиб безуспешно пытался навести порядок. Он хотел обратиться в Стамбул, но потом сообразил, что в разгар Крымской войны ему никто не поможет. Тогда шариф вывел на улицы свою армию. Османы подумали, что Абд аль-Мутталиб будет с ними сражаться. Все объяснения и оправдания оказались бесполезными. Через несколько недель Абд аль-Мутталиб вернулся в Салоники, а Ибн Аун – в шарифскую резиденцию.
Ибн Аун тоже не смог успокоить сограждан. Мекканцы отказались упоминать имя султана в хутбе. Османы по-прежнему чувствовали себя небезопасно.
В марте 1858 года 90-летний шариф скончался. Бразды правления принял его сын Абдулла. Но времена изменились. Англичане и французы построили консульства в Джидде, и Абдулле приходилось вести дела с европейцами, В Мекке появился телеграф – а значит, и связь с остальным миром. Кроме того, в 1869 году состоялось открытие
Суэцкого канала, который соединил Красное и Средиземное моря. Если раньше османским войскам требовались месяцы, чтобы добраться до Хиджаза через пустыню, то теперь они быстро приплывали в Джидду из Египта.
Безусловно, глобальные тенденции сказывались на Мекке. Ее социальный состав значительно изменился. Почти 20 % населения являлись выходцами из Гуджарата, Пенджаба, Биджапура, Кашмира, Декана и иных индийских регионов. Большинство хаджи также прибывало из Индии – по морю через Джидду. Мекканцы пренебрежительно называли индийцев «хинди». Однако экономика Мекки держалась на поставках с полуострова Индостан. Ежегодно корабли хинди привозили в Хиджаз рабочих, паломников, а также серебро, текстиль, специи, рис и десятки других товаров. Таким образом, во второй половине XVIII века финансовое благополучие мекканцев почти полностью зависело от индийских мусульман.
История индо-мекканских отношений начинается довольно скверно. В 1526 году падишах Бабур (1483–1530) основал на Индийском субконтиненте империю Великих Моголов. В отличие от Аббасидов и Османов, Бабуриды не отправляли в Мекку фантастические сокровища, не организовывали паломнические караваны и никогда не помогали тарифам. До конца XVIII века индийских хаджи было мало, особенно по сравнению с египетскими, сирийскими и турецкими пилигримами. Это объяснялось тем, что мусульмане-хинди не считали хадж обязательным по политическим причинам. Действительно, можно было попасть из Индии в Мекку только по морю, где преобладали португальцы, или по суше через шиитскую Персию.
Тем не менее Бабуриды регулярно отправляли в Мекку копии Корана, переписанные ими от руки. Они считали это достойным подарком священному городу. Но мекканцы ждали денег и всякий раз высмеивали подобные дары падишахов. Отношения между тарифами и Великими Моголами неумолимо портились. В 1659 году падишах Ау-рангзеб (1618–1707) пожертвовал Городу Аллаха 660 тысяч рупий. Шариф Зейд отклонил пожертвование как незначительное и отказался признать Аурангзеба – самого набожного из всех Бабуридов – законным правителем. Сумма действительно была невелика, но Аурангзеб смертельно обиделся. Он приказал раздать деньги мекканским улемам, юристам и рядовым горожанам. Этот поступок лишь усилил ярость Зейда.
Великие Моголы были весьма невысокого мнения о тарифах, но Мекку они считали истинно священным городом. Поэтому Бабуриды посылали в Хиджаз «на перевоспитание» провинившихся аристократов, придворных и чиновников. Те воспринимали «мекканскую ссылку» как суровое наказание. Сын Бабура, Акбар I Великий (1542–1605), отправил в Город Аллаха двух имамов, которые постоянно ссорились. Аурангзеб в 1690 году «сослал» в Хиджаз полководца, проигравшего сражение. Вернувшись домой, одни изгнанники с ужасом рассказывали о жестокости и алчности мекканцев. Другие превращались в закоренелых преступников. Неудивительно, что мнение Бабуридов о Городе Аллаха изменилось не в лучшую сторону. В конце концов падишахи перестали интересоваться Меккой.
В отличие от Бабуридов, правители основных индийских провинций горячо любили священный город. Они тратили много времени и денег на заботу об индийских хаджи. Например, гуджаратский султан Музаффар II (XV–XVI век) построил в Мекке гостиницв1 для хинди и оплатил корабль для перевозки бедных пилигримов в Хиджаз. Другой султан Гуджарата, Махмуд II, занимался реконструкцией мекканских мечетей. Правители Бенгалии и других индийских регионов последовали его примеру. Постепенно раджи, султаны и набобы склонили Бабуридов к торговле с Меккой. А в сентябре 1858 года империя Великих Моголов пала под ударами англичан. Индия стала колонией и превратилась в «жемчужину британской короны».
Трудности в индо-мекканских отношениях негативно влияли на хинди, проживавших в Мекке. Горожанам не нравилось, что теперь Мекка зависит не от Каира и Стамбула, а от Индии. Во-первых, британская Ост-Индская компания господствовала в Индийском океане и доставляла индийских хаджи в Аравию на британских торговых судах. Это значительно уменьшало доходы тарифа. Во-вторых, мекканцы по-прежнему считали хинди не слишком щедрыми и потому относились к ним очень плохо. Хуже относились только к малайцам и индонезийцам, которые составляли около 5 % населения Города Аллаха и которых уничижительно именовали «джава».
Именно на этом фоне в Мекку пожаловала Сикандар-Бегум (1838–1901) – княгиня Бхопала, второго по величине англо-индийского княжества в Индостане. Она заранее договорилась о хадже с тарифом Абдуллой (сыном Ибн Ауна), который тогда находился у власти. Сикандар-Бегум была умна, хитра и очень богата. Как сообщало в 1863 году издание The Illustrated London News, она являлась единственной женщиной-кавалером Ордена Звездв1 Индии – за исключением британской королевы Виктории.
Планируя хадж, Сикандар-Бегум придерживалась древней традиции, существовавшей среди благородных индийских женщин. Одной из ее предшественниц была Гульбадан-Бегим – дочь падишаха Бабура. Гульбадан-Бегим приехала в Мекку в 1575 году в окружении нескольких сотен женщин. Все они совершили паломничество и вернулись в Мекку спустя семь лет, в 1582 году. В 1660 году вдовствующая султанша Биджапура привезла в священный город еще одну женскую группу. Принцессы Декана регулярно посещали Мекку на протяжении всего XVII века. Таким образом, Сикандар-Бегум следовала по стопам независимых индийских правительниц, которые совершали хадж без сопровождения своих мужей.
Сикандар-Бегум прибыла в Джидду в январе 1864 года с ценными подарками для мекканцев. Княгиня ожидала, что с ней будут обращаться согласно ее высокому статусу. Однако ожидания не оправдались. Шариф Абдулла даже не удосужился встретиться с важной гостьей. В то же время богатство Сикандар-Бегум привлекало всех грабителей и разбойников Хиджаза. Стоило индийскому кораблю пришвартоваться в Джидде, как багаж княгини украли. Губернатор Джидды вымогал у Сикандар-Бегум огромные налоги. По пути из Джиды в Мекку на ее караван несколько раз нападали бедуины. В самой Мекке выяснилось, что забронированные ею гостиничные номера сданы другим паломникам. Короче говоря, княгиня Бхопала претерпевала всяческие унижения. По итогам хаджа она составила подробный отчет и направила его королеве Виктории.
Конкретный случай, изложенный в этом отчете, отражает суть отношений между мекканцами и хинди. Когда Сикандар-Бегум возвращалась из Запретной мечети, на нее налетели рабы Абдуллы. Они избили княжеских слуг и заявили, что сама княгиня должна прийти в дом тарифа и съесть дорогой ужин, специально приготовленный для нее, Сикандар-Бегум возразила, что ее никто никуда не приглашал. Рабы ответили: «Пир обошелся нашему господину в 5 тысяч рупий. Если ты не придешь, он очень рассердится».
Княгиня отправилась в особняк тарифа. Самого Абдаллы там не оказалось. Слуги провели Сикандар-Бегум в зал, где стоял огромный стол с 500 блюдами арабской кухни. Еда остыла и была невкусной, но слуги сказали: «Ешь и оставайся на ночь». Вежливая княгиня отужинала и легла спать. Проснувшись утром, она обнаружила, что ей принесли еще 25 подносов, полных еды. Сикандар-Бегум выразила свое недоумение. Слуги ответили: «В нашей стране принято кормить путешественников в течение трех дней. Не зли нашего господина». Тогда княгиня попросила позвать на обед свою свиту, ибо еды было слишком много для нее одной. Но слуги возразили: «Так нельзя. Ты не подчиняешься приказам тарифа и относишься к нему с неуважением». Они исправно кормили правительницу Бхопала и, спустя 3 дня, просто вышвырнули ее на улицу.[337]
Неудивительно, что Сикандар-Бегум не понравилась Мекка. Она нашла город «диким и недружелюбным», а его жителей – «лживыми, скупыми и бессовестными». По мнению княгини, «они ничего не делают и живут в достатке. Дай им все – но они никогда не будут довольны». Сикандар-Бегум отмечает, что мекканцы не умеют не только работать, но даже петь и танцевать. Их пляски и кривляния ужасны – впрочем, как и поведение в целом. Женщины ругаются и свистят вслед мужчинам.[338] Крепких семей нет. Горожанки вступают в брак не менее 10 раз. Если мекканка видит, что ее супруг постарел, или влюбляется в другого мужчину, то она идет к тарифу и покупает разрешение на развод. После этого женщина снова выходит замуж – за более молодого, красивого и богатого. Возмущенная правительница Бхопала утверждает, что Мекку населяют сплошь негодяи и преступники. Эти люди «подобны тысячам мертвых верблюдов», что погибли в Хиджазе в последние годы Османо-саудовской войны.[339]
Но несмотря на все недостатки, в Городе Аллаха было безопасно. За его воротами начинался хаос. Путешествие из Мекки в Медину сулило не меньше проблем, чем в X веке при карматах. Поэтому Сикандар-Бегум отказалась ехать в Город Пророка. Но многие пилигримы желали поклониться всем святыням. В их числе был и Хафиз Ахмед Хасан – советник правителя индийского княжества Тонк. Хафиз посетил Мекку в 1871 году. Позже он написал книгу «Паломничество к Каабе и на Чаринг-Кросс», в которой рассказал обо всех трудностях хаджа.
Хафиз испытывает к мекканцам сильное отвращение. Он утверждает, что жители священного города глупы и некультурны.[340] «Они любят носить шелковую и шерстяную одежду ярких цветов, – пишет советник. – Одежду изготавливают на мануфактурах в Англии и Франции, но эти невежественные люди считают, что все сделано в Стамбуле. Их невозможно переубедить, хотя на вещах есть ярлыки с указанием производителя и места производства!» Интересно, что, пока Хафиз сетовал по поводу наивности мекканцев, европейцы выглядели ничуть не более сообразительными. Они традиционно считали, что абсолютно все экзотические вещи и продукты имеют турецкое (османское) происхождение. Поэтому индейка – птица из Северной Америки – называется по-английски «turkey».
Готовясь к поездке в Медину, Хафиз обнаружил, что многие караванщики состоят в сговоре с грабителями-бедуинами. Они приводят паломников в заранее оговоренные места, где несчастных грабят и убивают. Будучи в благостном расположении духа, шариф Абдулла пообещал предоставить Хафизу эскорт – «надежных и сильных людей, которым можно доверять».
На следующий день Абдалла прислал советнику десяток отпетых негодяев – злобных, нищих и уродливых. Они были одеты в плащи, сшитые из старых одеял, и вооружены кремневыми ружьями. Телохранители Хафиза больше походили на шайку отчаянных головорезов. Но шариф заявил, что это лучшие воины в Хиджазе, способные дать отпор любым бедуинам.
Однако советник почему-то не чувствовал себя достаточно защищенным. В расстроенных чувствах он отправился бродить по Мекке. Недалеко от Запретной мечети Хафиз встретил старого бедуинского шейха по прозвищу «Принц воров и грабителей». Местные хинди называли его просто аль-Хараммой – Ублюдком. По слухам, Ублюдок принадлежал к благороднейшему разбойничьему племени. Одного его присутствия было достаточно, чтобы защитить купцов и хаджи от любых посягательств. Хафиз нанял аль-Харамму для сопровождения своего каравана. Вскоре паломники двинулись в Медину.
Несмотря на все меры предосторожности, караван Хафиза неоднократно грабили и обстреливали. Верблюдов крали. Стариков и больных убивали.[341] Спустя несколько дней индийцы столкнулись с другими пилигримами, которые пережили нападение бедуинов. Многим хаджи выкололи глаза и порезали щеки. Несколько человек были тяжело ранены. Хафиз вспоминает, что один из паломников его каравана, холеный османский чиновник, под конец путешествия сошел с ума.
Жестокому обращению подвергались не только хаджи. Горожане развернули масштабную кампанию против иудеев и христиан. Поскольку в Городе Аллаха не было кяфиров, мекканцы отправились карать неверных в Джидду.
Кульминацией этих кровавых событий стало убийство французского консула.
Одновременно тариф Абдалла призывал к независимости Мекки и сохранению исламских традиций. Мекканцы не желали соблюдать нормы вестернизированного османского права. Они заявили, что признают только шариат – свод законов, которым мусульмане руководствуются в повседневной жизни. Была проведена судебная реформа. Ее результаты оказались чудовищными. Отныне османы не могли судить бедуинов и мекканцев, родившихся в священном городе. Этим занимался единолично шариф – кроме тех случаев, когда дело подлежало рассмотрению шариатским судом. Османы подпадали под юрисдикцию османского губернатора Джидды. Индийцев и представителей других национальностей должны были судить их соотечественники. Человек, которого судил шариф, мог быть освобожден османским губернатором – и наоборот. В общем, путаница продолжалась.
Абдалле не удалось разобраться со всеми трудностями. Он умер в 1877 году, и власть перешла к его брату Хусейну ибн Мухаммеду ибн Ауну. Именно новый шариф и стал жертвой мекканского гнева. Либеральный Хусейн считал, что растущее западное влияние на Хиджаз нельзя игнорировать. Но мекканцы восприняли его позицию как готовность сотрудничать с христианами – а значит, как предательство.
В западных источниках сохранились два упоминания о Хусейне. Первое принадлежит перу английского авантюриста Джона Фрайера Кина, который провел в Мекке полгода, в 1877–1878 году. Джон Кин родился в Калькутте в семье англиканского священника и, будучи ребенком, записался юнгой на корабль. Он прекрасно говорил на урду и чувствовал себя среди индийских мусульман как дома. В Аравии из-за белой кожи его принимали за кашмирца. Кин проник в Хиджаз под именем Хаджи Мухаммеда Амина, находясь в свите одного индийского принца.
* * *
ВСЕГО НА ПРОТЯЖЕНИИ XVI–XIX ВЕКОВ В МЕККЕ ПОД ВИДОМ МУСУЛЬМАН ПОБЫВАЛИ 17 ЕВРОПЕЙЦЕВ:
• итальянец Людовико ди Вартема (в 1503 году);
• француз Винсент Леблан (в 1568 году);
• немец Иоганн Вильд (в 1607 году);
• англичанин Джозеф Питтс (в 1680 году);
• испанец Доминго Франсиско Хорхе Бадьи-и-Леблиха (в 1807 году);
• немец Ульрих Яспер Зеетцен (в 1809 году);
• швейцарец Иоганн Людвиг Буркхардт (в 1814–1815 году);
• итальянец Джованни Финати (в 1814 году);
• француз Леон Рош (в 1841–1842 году);
• финн Георг Август Валлин (в 1845 году);
• англичанин Ричард Ричард Фрэнсис Бертон (в 1853 году);
• немец Генрих фон Мальтцан (в I860 году);
• англичанин Герман Бикнелл (в 1862 году);
• англичанин Чарльз Монтегю Даути (в 1876 году);
• англичанин Джон Фрайер Кин (в 1877–1878 году);
• голландец Христиан Снук-Хюргронье (в 1884–1885 году);
• француз Жюль Жерве-Куртельмон (в 1894 году).
* * *
Поступок Кина был безрассудным и очень смелым. Священные города ислама всегда притягивали европейцев. Но если мусульмане распознавали кяфиров, они их просто убивали. В 1811 году эта участь постигла немца Ульриха Яспера Зеетцена. Во второй половине XIX века француз Леон Рош был разоблачен и спасся чудом. Однако, невзирая на смертельную опасность, Кин свободно гулял по Мекке. Англичанин был очарован ее космополитизмом. Помимо арабов, турок и индийцев, в Городе Аллаха проживали африканцы, персы, берберы, сирийцы, татары, китайцы и русские. Под русскими Кин понимал чеченцев, ингушей и других выходцев с Северного Кавказа, которые эмигрировали на Ближний Восток в ходе Кавказской войны 1817–1864 годов.
Кин считал Мекку отличным местом, где можно от души повеселиться. Он даже завел любовницу – англичанку, которая приняла ислам и провела в Аравии 20 лет. Ее муж-мусульманин умер. Иногда «леди Венера» (как называл ее Кин) испытывала одиночество, но в целом была довольна своей жизнью. Во время хаджа она привела возлюбленного в долину Арафат, где тот увидел шарифа Хусейна,
По воспоминаниям Кина, шариф был маленьким, проворным, хорошо сложенным человеком с короткой бородой и пышными усами. По внешнему виду ему можно было дать от 20 до 40 лет, ибо Хусейн, подобно большинству мекканцев, пользовался средствами для восстановления и окраски волос. Кин с удивлением замечает, что, приветствуя паломников, шариф гордо восседал на сером жеребце – но в английском седле из свиной кожи, В Мекке это свидетельствовало о большой прогрессивности – или о непростительном легкомыслии.
Описание Кина резко контрастирует с описанием другого англичанина, Чарльза Монтегю Даути (1843–1926), Эксцентричный Даути был поэтом и путешественником, В Европе он снискал славу одного из самых первых и крупнейших исследователей Аравии. В 1870-х годах Даути странствовал по Хиджазу и выдавал себя за простого сирийца по имени Халил, Он присоединился к паломническому каравану в Дамаске и дошел до Мекки в окружении презренных иранских шиитов. По дороге бедуины-сунниты плевали им в лицо.
Даути дает Хусейну 35 лет. Он характеризует шарифа как «приятного и гуманного человека» с «трезвым взглядом на жизнь» и «мягким, веселым голосом», В отличие от Кина, который видел Хусейна только на расстоянии, Даути встретился с ним лицом к лицу, В своей книге «Путешествие по пустыням Аравии» он пишет, что шариф был вежлив, грациозен и курил тонкую трубку, явно подражая османам.
Вскоре после этой встречи Хусейн был зверски убит в Джидде, Даути рассказывает, как это случилось, Шарифу нанесли удар кинжалом 14 марта 1880 года в 5:30 утра, когда он вошел в Джидду под видом персидского дервиша. Раненого правителя доставили в дом знакомого караванщика. Несмотря на плохое самочувствие, он велел сообщить родным, что все хорошо. Но на следующий день Хусейн скончался. Он умер в 10:00 утра на руках у врачей. По мнению османов, тарифа убили, потому что он поддерживал англичан.
Мекканцы призвали на трон консервативного Абд аль-Мутталиба. Это был его третий срок в качестве правителя. Тем временем в священном городе бушевала холера. Паломники оставили после себя сотни трупов жертвенных животных. Разумеется, их никто не убирал. На улицах снова лежали гниющие туши верблюдов. Эпидемия распространялась со скоростью света. По сообщению Даути, ежедневно умирали не менее 60 человек. Тем не менее мекканцы восторженно встретили нового тарифа, впечатленные его самоотверженностью и почтенным возрастом.
Горожане сплотились вокруг Абд аль-Мутталиба еще и потому, что он олицетворял консервативную традицию. Это был инстинкт самосохранения. Мекканцы считали тарифа своей последней надеждой. Сумасбродства Абд аль-Мутталиба, граничившие со старческим маразмом, только укрепили его репутацию среди подданных.
Первым делом Абд аль-Мутталиб поднял налоги. Затем он отменил коммерческие льготы, выданные предыдущими тарифами, и распродал их с публичных торгов. Три почтенных мекканца были арестованы по подозрению в проанглийском заговоре. Их вину даже не пытались доказать. Несчастных пороли перед Запретной мечетью, пока двое из них не умерли. Далее Абд аль-Мутталиб приказал снести резиденции своих предшественников. Недовольных пытали и казнили. Мекканцы были в восторге. Они считали, что Абд аль-Мутталиб демонстрирует свою власть – и, следовательно, автономию Города Аллаха.
Впрочем, через год тариф оттолкнул от себя всех приближенных. В Стамбул полетели многочисленные доносы. Осенью 1881 года султан Абдул-Хамид II снял Абд аль-Мутталиба с должности. Но старика нельзя было изгнать – большинство мекканцев очень его уважало. Османы боялись бунта. В конце концов Абд аль-Мутталибу разрешили поселиться в долине Мина, где он и скончался в январе 1886 года.
На похоронах Абд аль-Мутталиба присутствовала вся Мекка. Горожане рыдали так, словно потеряли любимого родственника. Но на самом деле они оплакивали прошлое. Династия Хашимитов подходила к концу. Вскоре в Хиджазе появятся новые правители. Мекка прощалась не со старым шарифом – она прощалась со своей многовековой изоляцией.
Ближний Восток стоял на пороге европейского колониализма. Буркхардт, Зеетцен, Рош, Кин и Даути стали первыми в плеяде отважных западных путешественников XIX–XX веков. Некоторые из них примут ислам. Другие притворятся мусульманами. Таинственный Город Аллаха, запретный для кяфиров, окажется в центре внимания западных держав. Искатели приключений будут публиковать все новые и новые отчеты о поездках в Мекку. Независимо от того, для чего их напишут – чтобы заинтриговать публику или чтобы заполнить архивы научных обществ, – все эти отчеты приведут к конкретным политическим последствиям. Они повлияют на то, как Мекку, ислам и мусульман будут воспринимать в европейских столицах – там, где решится судьба Аравии,
Состояние Мекки изменится в соответствии с интересами власть имущих. Чем больше Мекка будет открываться миру, тем больше мир будет воздействовать на Мекку. И это воздействие будет осуществляться новыми способами, немыслимыми во времена шарифов. Поэтому зимой 1886 года мекканцы хоронили не только тарифа Абд аль-Мутталиба.
Они хоронили целую эпоху.
Глава 9
Европейцы в арабских одеждах
Твоя темнота остается твоим постоянным спутником и никогда не расстается с тобой.
Ибн Араби
* * *
Панорамная фотография Мекки, сделанная в 1880 году из форта на горе Абу Кубейс, показывает Город Аллаха в его традиционном великолепии, В центре композиции расположена Кааба. Холмы, прилегающие к Аль-Харам, усыпаны домами. На территории Запретной мечети отчетливо видны библиотека, часы, используемые для определения времени намаза, а также здания, предназначенные для четырех мазхабов. Однако Мекка явно находится в плохом состоянии. Постройки, примыкающие к Абу Кубейс, заброшены или разрушены.
В Аль-Харам мало людей. Фотографии общегородских собраний также подтверждают, что население Мекки уменьшилось, Это не удивительно. Вследствие политической нестабильности мекканцы покидали Хиджаз. В последние десятилетия XIX века в Мекке осталось максимум 40 тысяч человек. В течение следующих десятилетий население будет медленно расти и достигнет 60 тысяч. Но это все равно не может сравниться со 150 тысячами человек, о которых сообщалось в предыдущие века.
Фотография Мекки 1880 года является частью огромной коллекции, известной как «Альбомы Йылдыза». Эта коллекция насчитывает около 36 тысяч снимков. «Альбомы Йылдыза» были заказаны османским султаном Абдул-Ха-мидом II (1842–1918). Они названы по имени резиденции Абдул-Хамида II – стамбульского дворца Йылдыз на берегу Босфора. Султан приказал фотографировать школы, замки, крепости, государственные учреждения, исторические достопримечательности и Каабу, дабы запечатлеть весь путь, который проделывали хаджи, прибывающие в Хиджаз из Стамбула. На снимках изображены паломнические караваны, города и деревни, через которые проходили пилигримы, гостиницы, в которых они останавливались, а также памятные места Мекки и ее окрестностей (горы Арафат и Джабаль ан-Нур, долины Мина и Муздалифа и др.).
Подобные фотографии продавались в книжных лавках Мекки. Ассортимент книжных лавок состоял из богословских трудов, комментариев к Корану, жизнеописаний пророка Мухаммеда, работ по фикху и каллиграфии, а также сборников арабской поэзии. Особой популярностью пользовались сказки «Тысяча и одна ночь». Другим бестселлером были «Макамы» арабского писателя и поэта Абу Мухаммеда аль-Касима ибн Али аль-Харири (1054–1122). Кроме того, в Городе Аллаха продавались книги местных авторов, в т. ч. «Шесть бесед» шейха Хакки (1882 год). «Шесть бесед» снискали расположение мекканцев. Враждебное отношение шейха к западной культуре соответствовало общему настрою горожан. Хакки называет рекламу и технические новинки «замыслом дьявола» и «вещами, которые ведут в ад».
Мекканцы не хотели читать ничего современного. Книги по науке и искусству, даже написанные мусульманами, не проходили цензуру. В Мекке можно было купить пару газет. Газета Al-Oibla появилась в 1885 году, когда Осман Нури-паша основал в Городе Аллаха первую типографию. Второе еженедельное издание, Hidjaz, печаталось на двух языках – османском и арабском. Обе газеты были местными и потому не сообщали о том, что творилось в мире.
Тем не менее фотографии, книги и газеты предвещали эру современных коммуникаций. Наступала новая эпоха, и новый шариф пытался соответствовать духу времени. Это был Аун ар-Рафик – сын Ибн Ауна. Он стал правителем Мекки в 1881 году, после снятия с должности Абд аль-Мутталиба. Заняв престол, ар-Рафик первым делом сфотографировался. Подданные сильно удивились, но ар-Рафик не собирался оправдываться. То, что обожал султан, подходило и шарифу.
Этот снимок опубликован в книге «Мекка» авторитетного голландского востоковеда Христиана Снук-Хюргронье (1857–1936). Пока Абдул-Хамид II пополнял «Альбомы Йылдыза», Снук-Хюргронье получил докторскую степень в Лейденском университете за диссертацию на тему «Праздники Мекки». Нидерланды управляли территориями, населенными десятками тысяч мусульман. В конце XIX века голландские колонии в Ост-Индии являлись самой густонаселенной частью исламского мира. Местные жители активно сопротивлялись колонизаторам. Пик вооруженных конфликтов пришелся именно на XIX век – война Падри на Суматре 1821–1837 годов, Яванская война 1825–1830 годов, Ачехская война 1973–1904 годов. Кроме того, голландцы безуспешно пытались захватить Бали и Западное Папуа. Голландскую Ост-Индию регулярно сотрясали бунты и восстания. Наконец, Амстердам понял, что необходимо изучить ислам. Правительственные чиновники начали искать эксперта. Вскоре они нашли Снук-Хюргронье – исламоведа и знатока фикха, владеющего арабским языком.
Снук-Хюргронье с радостью принял предложение правительства и отправился в Джидду. Там он провел несколько месяцев. Установив полезные контакты, ученый переехал в Мекку, где жил в течение 1884–1885 годов. Он путешествовал под видом мусульманского законоведа и принял имя «Абд аль-Гаффар». Снук-Хюргронье даже решил совершить хадж. Однако это желание не сбылось – Нури-паша депортировал голландца из священного города.
Интересно, что Снук-Хюргронье послужил одним из прототипов голливудского персонажа Индианы Джонса – археолога, авантюриста и секретного агента. Приключения этого героя отражают реальную ситуацию, которая сложилась в конце XIX века в европейских колониях. Западные державы боролись между собой за власть, знания и артефакты. Снук-Хюргронье пострадал в этой борьбе. Его изгнание стало результатом злонамеренной деятельности французского вице-консула в Джидде.
Все началось с того, что два ученых – немец и француз – обнаружили в Южной Аравии камень с интересной надписью. Они перевезли ценную находку в Джидду. Затем иностранцы погибли при загадочных обстоятельствах. Встал вопрос об отправке их имущества родственникам в Европу. Снук-Хюргронье вел деловую переписку, помогая французскому вице-консулу, который не знал арабского языка. Но вице-консул решил, что Снук-Хюргронье хочет завладеть камнем и продать его Германии. Дипломат опубликовал во французской газете «разгромную» статью, где обвинил голландца во лжи, корысти и международном шпионаже. Статья привлекла внимание османских властей. До этого Абд аль-Гаффар считался правоверным мусульманином. Он женился на мекканке и тщательно изучал повседневную жизнь Города Аллаха. Но после выхода статьи все изменилось. Нури-паша и шариф ар-Рафик почувствовали себя обманутыми. Снук-Хюргронье был с позором изгнан из Хиджаза. Впоследствии османы разобрались в ситуации и сняли с него все обвинения. Однако ученый больше не вернулся в Аравию.
По приезде в Голландию Снук-Хюргронье опубликовал две замечательные книги – «Фотографии из Мекки» (в 1886 году) и «Мекка» (в 1888–1889 годах). Последняя разделена на три части – «Виды Мекки», «Галерея людей Мекки» и «Портреты пилигримов».
В мае 2019 года авторские экземпляры обоих книг Снук-Хюргронье – «Фотографии Мекки» и «Мекка» – были проданы на лондонском аукционе «Christie’s» за рекордные $271,016. Это неудивительно: книги великолепны.
Панорамные снимки города гораздо более четкие, чем в «Альбомах Йылдыза». Мекка кажется чистой и красивой. Горожане в парадных одеждах выглядят серьезными и элегантными, паломники в национальных костюмах – уставшими, но счастливыми. Фотографии ар-Рафика и Нури-паши помещены на одном развороте. Противники настороженно смотрят друг на друга с книжных страниц.
Они имели аналогичные полномочия и часто ссорились. Нури-паша установил контроль над таможенными пошлинами, взимаемыми в Джидде. Теперь ар-Рафик получал лишь часть денег, причем как жалованье, назначенное султаном. Далее османский губернатор взял на себя содержание личной охраны шарифа и отправление правосудия. Ар-Рафик мог рассматривать только споры между коренными мекканцами. Кроме того, Нури-паша активно занимался городским благоустройством. Он чинил акведуки, убирал мусор, ремонтировал здания, строил казармы и дома для чиновников – фактически выполнял обязанности шарифа. Ар-Рафик смертельно оскорбился и решил осадить зарвавшегося османского наместника.
Шариф последовал примеру пророка Мухаммеда и совершил хиджру – переселение из Мекки в Медину. Однажды ночью ар-Рафик тихо выскользнул из города. Помимо членов его семьи, за ним последовали юристы, ученые, аристократы и богатые торговцы. Утром в городе не оказалось никого, кроме османов и паломников. Улицы опустели, На домах висели замки. Перед некоторыми красовались плакаты с надписью: «Тот, кто избавит Мекку от проклятого губернатора, попадет в рай вне очереди».
Обосновавшись в Медине, шариф посылал Абдул-Хами-ду II письмо за письмом, жалуясь на Нури-пашу. В конце концов Стамбул уступил, Нури-паша был уволен в 1886 году, Ар-Рафик и его последователи триумфально вернулись в Мекку. Перед шарифской резиденцией появился обелиск с надписью: «Представительство благородного амира и его славного правительства». В это «славное правительство» входили только те чиновники, которые брали взятки и закрывали глаза на всяческие злоупотребления.
После смерти Ауна ар-Рафика в 1905 году мекканский престол наследовал его племянник Али ибн Абдалла ибн Мухаммед ибн Аун. В Стамбуле за Али ходатайствовал его друг Ахмед Ратиб-паша – новый губернатор Мекки, назначенный вместо Нури-паши. Дружеский союз тарифа и османского наместника мог длиться довольно долго. Но над Стамбулом сгущались тучи. Истощенная Османская империя – с ее бюрократизмом, подавлением оппозиции и военными поражениями – доживала свои последние годы. Государство вступило в эпоху упадка. Оно рушилось – медленно, но верно. Порту лихорадило от постоянных мятежей. Консервативное и деспотичное правление Абдул-Хамида II (1876–1909) вошло в историю как зулюм (от тур. «zuliim» – «гнет, насилие, тирания»).
Реформаторское движение возглавила партия «Единение и прогресс» (Ittihad ve Terakki). Иттихадисты (младотурки) агитировали против султана. В 1908–1909 году в Стамбуле произошла младотурецкая революция. 27 апреля 1909 года Абдул-Хамид II был низложен. Османскую империю номинально возглавил его брат Мехмед V. Но он являлся всего лишь марионеткой в руках иттихадистов. Мехмед V стал первым конституционным монархом в османской истории – в то время как Абдул-Хамид II считается последним абсолютным монархом Порты. Младотурки воспринимали губернатора Мекки Ратиб-пашу как верного слугу старого режима. Поэтому в 1909 году он был снят с должности. Оставшись без поддержки, шариф Али бежал в Египет, который тогда находился под властью англичан.
Бразды правления Меккой перешли к брату Ауна ар-Рафика – Абдалле. Он был таким же старым и больным, как Высокая Порта. Обрадованный назначением на высокую должность, Абдалла отправился на могилу отца. Когда он молился у могильного камня, его хватил инсульт. Новоиспеченный шариф скончался на месте.
Известие о его смерти возродило давнюю мекканскую вражду между двумя ветвями династии Хашимитов – Дхави Зейд и Дхави Аун. Кандидатом от Дхави Зейд стал Али Хайдар (внук шарифа Талиба ибн Масуда). Хайдар был культурным человеком и ненавидел насилие. Он провел большую часть жизни в Стамбуле. Османы старались контролировать непокорную Аравию. С конца XVIII века они регулярно вызывали в столицу членов главных семей Хиджаза. Знатные хиджазцы оставались в Стамбуле в качестве «почетных гостей султана» – то есть пленников. Эта участь постигла Хайдара и его противника Хусейна ибн Али (представителя Дхави Аун).
Османы высоко ценили Хайдара. Но мекканцы небезосновательно считали, что он симпатизирует британцам. Хайдар был даже женат на англичанке. В итоге Хусейн легко перехитрил своего утонченного соперника. Заручившись поддержкой Порты, он в 1908 году стал последним тарифом Мекки.
На тот момент Хусейну исполнилось 60 лет. Этот высокий, смуглый, царственный старик произвел неизгладимое впечатление на английского полковника Томаса Эдварда Лоуренса (Лоуренса Аравийского). В мемуарах «Семь столпов мудрости» Лоуренс пишет, что Хусейн был «внешне столь возвышен и чист, что казался слабым». Но за благородной внешностью Хашимита скрывался коварный и амбициозный политик.
Хусейн был разносторонней личностью. Он одинаково хорошо разбирался в классической арабской литературе и международной дипломатии. Но османское воспитание развило в тарифе некоторые непривлекательные качества. По утверждению Лоуренса, «в молодости Хусейн был честным и откровенным, однако с возрастом он научился не только молчать, но и скрывать с помощью красноречия свои истинные намерения. Его чрезмерная преданность этому сложному искусству превратилась в порок, от которого он не смог избавиться до конца жизни».
Детство и юность Хусейна окутаны тайной. Известно, что будущий шариф провел ранние годы среди бедуинов Хиджаза. Потом около 20 лет (до 1908 года) он находился в Стамбуле. Его «заключение» протекало в очень комфортных условиях. Абдул-Хамид II не желал, чтобы его обвиняли в жестоком обращении с потомком пророка Мухаммеда. Хусейн вместе с женами и детьми жил на великолепной босфорской вилле. Он дал сыновьям прекрасное образование. Али, Абдалла, Фейсал и Зейд закончили знаменитый Галатасарайский лицей и Роберт-колледж – самые престижные учебные заведения Османской империи. В дальнейшем это принесло свои плоды. Зейд сделал дипломатическую карьеру. Абдалла стал королем Иордании. Фейсал правил Сирией, а затем – Ираком.
Воцарение Хусейна совпало с торжественным открытием Хиджазской железной дороги. Этот грандиозный проект был призван соединить Стамбул и Мекку. Бедуины отнеслись к магистрали крайне враждебно. Они увидели в «железном осле» угрозу главным источникам своих доходов – сопровождению путников, перевозке грузов и грабежу паломников. Помимо того, по окончании строительства османский контроль над Западной Аравией резко возрос. Поэтому шариф Хусейн поощрял нападения бедуинов на поезда и сопротивлялся просьбам младотурок проложить рельсы до Мекки.
Хиджазская железная дорога была любимым детищем Абдул-Хамида II. Султан собирал пожертвования для нее по всему мусульманскому миру. Он пообещал, что магистраль будет построена исключительно исламскими рабочими и с использованием материалов, доставленных из мусульманских земель. Абдул-Хамид II сдержал обещание – разве что автомобили привезли из Европы, а главным инженером был немец. Для того чтобы поезд не нарушал тишину и покой святых мест, строители подкладывали под рельсы слой войлока.
Реализация первой части проекта заняла 8 лет – с 1900 по 1908 год. Хиджазская железная дорога заменила исторический путь, по которому в Мекку и Медину шли верблюжьи караваны из Дамаска. Билет в вагон 3-го класса стоил недорого – 3 фунта стерлингов. За эту сумму паломники могли проехать более 1000 км в относительном комфорте и безопасности. Вагоны освещались масляными лампами. Путники брали с собой еду и воду, ибо купить что-то в дороге не представлялось возможным. Покидать железнодорожные станции во время остановок не следовало. Бедуины по-прежнему нападали на хаджи.
В первом поезде, прибывшем из Дамаска в Медину, находился молодой офицер Артур Джон Бинг Вейвелл. Он был одним из многих британских разведчиков, командированных в Мекку. Лондон серьезно интересовался Хиджазом. Англичане хотели закрепиться в Аравии и разрушить Османскую империю. Кроме того, Ближний Восток являлся для британцев важным звеном для связи с Индией. Они имели свои виды на Кувейт, Иран и шейхства Персидского залива. События в Стамбуле и Мекке носили для Лондона судьбоносный характер – как и для Амстердама. Если голландцы господствовали в Индонезии, то британцы правили индийскими и малайскими мусульманами.
Вероятно, англичане финансировали путешествия знакомого нам Иоганна Людвига Буркхардта – недаром он также известен как Джон Льюис Буркхардт. Следующим британским агентом после Буркхардта стал Ричард Фрэнсис Бертон. Он приехал в Мекку в 1853 году. До этого Бертон семь лет служил в Индии в войсках британской Ост-Индской компании. Решение посетить Город Аллаха резко ускорило его карьерный рост. Официальная цель поездки звучала следующим образом: «Расширение научных знаний и предоставление Ост-Индской компании ценной информации об арабских торговых маршрутах». Тем не менее Бертон почти ничего не добавил к отчету Буркхардта. Его «Рассказ о паломничестве в Мекку и Медину» содержит множество цитат из «Путешествия по Аравии».
Однако Бертон не сдавался. Он увлекся переводами восточной литературы. В лондонских магазинах появились «Камасутра» (в 1883 году), «Книга тысячи и одной ночи» (в 1885 году), «Сад ароматов Шейха Нефзави» (в 1886 году) и 16-томные «Дополнения к «Книге тысячи и одной ночи»» (в 1886–1898 годах). Европейцы узнали о Шахерезаде и Шахрияре, Али-Бабе и Синдбаде-мореходе, джиннах и птице Рух. Перелистывая страницы трудов Бертона, они погружались в чарующий, таинственный мир тихих гаремов и шумных базаров. Европа бредила наложницами, коврами-самолетами и прочей экзотикой. Спрос на арабские товары стремительно возрос. Если раньше Ближним Востоком интересовались только военные и политики, то теперь этот регион будоражил умы и сердца простых обывателей. И, конечно же, местом действия многих историй являлась Мекка.
Еще одним шпионом был, вероятно, англичанин Элдон Раттер. Он составил одно из самых подробных описаний Мекки и Медины. «Священные города Аравии» буквально сметали с книжных полок. Уникальность работы Раттера заключалась в том, что он впервые проник в Хиджаз с юга. Все остальные искатели приключений прибывали с севера.
* * *
«Первым халифом, который назначит корпус евнухов в Мекке, был Абу Джафар аль-Мансур (754–775), строитель Багдада. Многие из евнухов были подарены Каабе набожными принцами или другими богатыми мусульманами. Но, поскольку в Османской империи рабство было официально отменено, то стало традицией покупать подобных мальчиков при помощи фонда, известного как вакф (религиозное наследство). Несчастных детей обычно оперируют прежде, чем вывезти из Африки, ибо вследствие опасности увечья руководитель аг (евнухов) не купит их, пока они благополучно не пройдут эту операцию.
Аги получают очень большой доход от вакфа, собираемый для них мусульманами со всех концов мира. Аги тратят свои доходы на содержание дорогих учреждений, которые, как ни странно, включают жен и девочек-рабынь в дополнение к мужской прислуге. Они все обитают в кварталах Аль-Хаджла, Сук ас-Сагир и Мисфала. Мальчики живут вместе в большом доме, где старшие инструктируют их по их обязанностям и в религиозных вопросах.
Вследствие официального положения главного аги, к нему и его корпусу относятся с большим почтением. Я видел евнуха, сидящего на возвышении у галереи рядом с Баб ас-Сафа. Он подозвал индийского хаджи барственным жестом. Хаджи быстро приблизился к нему, опустился на колени, поцеловал черную руку аги и ждал его команды в испуганном подобострастии. Мекканцы среднего класса также неизменно вскакивали, когда к ним обращался ага, и смотрели на него как на человека, превосходящего их.
Почти все аги уродливы и выглядят отталкивающе. Обычно они поразительно худые, высокие и ужасно костистые. Один или два из них, однако, бывают красивы, но ведут себя странно и отчужденно. Как правило, за евнухом следует его раб. Он подбирает сандалии хозяина, когда тот входит в мечеть. Раб всегда находится рядом и ждет приказов господина.
Формально аги принадлежат аль-Харам. Они считаются частью мечети, приобретенной на деньги вакфа. Евнухи не могут купить себе свободу, даже если пожелают. Они – рабы Бога и не могут быть освобождены человеком и оставить обслуживание Каабы ради любой другой работы…»
ЭЛДОН РАТТЕР, «СВЯЩЕННЫЕ ГОРОДА АРАВИИ»
* * *
Раттер отмечает угасание и запустение Мекки. В начале XX века гигантскую Аль-Харам обслуживают менее 200 человек. Это несравнимо с прошлым великолепием. «Прежде было более 100 имамов и проповедников, 100 преподавателей религиозных предметов, 50 муэдзинов и сотни чистильщиков, уборщиков, привратников и водоносов близ источника Замзам». Каабу охраняют чернокожие евнухи. Они выполняют полицейские функции и могут выгонять женщин из Запретной мечети, поскольку «не являются мужчинами в полном смысле слова». Для мусульманина позорно дотронуться до женщины, которая не является его супругой или близкой родственницей. Мекканки тоже хороши: они зачастую являются в Аль-Харам «в непристойном одеянии или грязными».[342]
Вообще, в Городе Аллаха царит свобода нравов. Но Раттер уповает на святость этого места и приводит слова улемов: «То, что является грехом в Каире, является трижды грехом в Мекке, то, что было дурным тоном в Багдаде, является произволом в Мекке». Подобные цитаты перемежаются описаниями сцен пьянства, насилия, разврата, глупости и жестокости. Например, богатые мекканцы тратят свои доходы на содержание гаремов – «дорогих учреждений, которые, как ни странно, состоят из жен, мальчиков-рабов и девочек-рабынь, в дополнение к мужской прислуге». Раттер рассказывает о процедуре кастрации, о покупке невольников, об азартных играх и т. д. В его словах сквозит недоумение: как все эти пороки и преступления допускаются в священном городе?[343]
Слова Раттера подтверждает паломник из России, совершивший хадж в 1898 году: «Умственная жизнь этого способного и симпатичного народа [мекканцев] не только не подвинулась вперед со времени той славной эпохи, когда арабы стояли во главе цивилизации, но, наоборот, пошла назад, и те науки, которые они когда-то создали и разрабатывали, теперь уже совершенно преданы забвению; простая грамотность, и та имеет очень ограниченный круг распространения, и громадное большинство почетных мекканцев, служащих руководителями паломников при совершении обрядов хаджа, не умеют ни читать, ни писать. В местных медресе, как, впрочем, везде в медресе, преподают одни духовные рутинные науки в мельчайших и ненужных их подробностях, пренебрегая и такими необходимыми предметами, как, например, арифметика и география…»
Снук-Хюргронье, Вейвелл, Бертон, Раттер и прочие европейцы, посетившие Мекку, превосходно владели арабским. Они много знали об исламе и о местных обычаях, носили арабскую одежду и отзывались на мусульманские имена. Полиглот Бертон выдавал себя то за перса, то за афганца, Раттер – за сирийца. Вейвелл путешествовал с османским паспортом в сопровождении двух мусульман – кенийца и араба из Алеппо. Но не только Голландия и Великобритания посылали в Хиджаз своих тайных агентов. В игру включилась Франция, владевшая колониями в Северной, Западной и Центральной Африке. Спустя 10 лет после визита Снук-Хюргронье французы отправили в Мекку выдающегося фотографа Жюля Жерве-Куртельмо-на (1863–1931).
В городе, запретном для кяфиров, следовало вести себя очень осторожно. Жерве-Куртельмон, по его собственному признанию, постоянно нарушал это правило. Он был невероятно бестактным и неловким. Его проводник, остроумный араб Али, неоднократно отводил от своего протеже все подозрения. Несмотря на трудности, Жерве-Куртель-мон сделал несколько отличных фотографий Мекки. Его снимки были опубликованы во французском журнале L’lllustration в 1897 году.
Вейвелл оказался первым европейцем, оценившим все удобства Хиджазской железной дороги. По итогам хаджа 1908 года он написал книгу «Современный паломник в Мекке и осада Саны». Эта работа весьма любопытна. Так, Вейвелл обнаружил, что далеко не на всех мекканских открытках изображены безобидные виды города и сцены паломничества. В книжной лавке около главных ворот Аль-Харам ему показали несколько карточек, которые «в Англии не рекомендуется использовать для переписки». Думая, что посетителя интересуют более дерзкие иллюстрации, хозяин пригласил Вейвелла внутрь и «достал альбом с фотографиями, характер которых не следует указывать». Клиентами книжных лавок были иностранцы и паломники. Сами мекканцы не любили читать.
Единственной книгой, которую читали все жители Мекки, был Коран. Образованным человеком считался тот, кто знал его наизусть и мог изящно писать аяты. Следовательно, образование сводилось к чтению и каллиграфии. В возрасте 3–4 лет детей устраивали в традиционную кораническую школу (куттаб), где единственной способностью считалась хорошая память. Над учениками открыто издевались. Самые жестокие наставники пользовались большим уважением. Саудовского историка и журналиста Ахмада Субайи привел в куттаб отец. Школа находилась на улице аль-Шиш недалеко от квартала Мудда. Отец передал ребенка учителю со словами: «Плоть и сухожилия для вас, а кости – для нас. Впрочем, вы можете переломать ему и кости, все равно они срастутся».
В автобиографии «Мои дни в Мекке» Субайи вспоминает, что преподаватели не проявляли к детям ни терпения, ни доброты. Они регулярно били учеников палками. Телесные наказания были неотъемлемой частью системы куттаб. Перерывов не существовало. Мальчики целыми днями сидели, заучивая Коран – аят за аятом. После трех лет зубрежки они приступали к штудированию грамматики, а также произведений и биографий известных поэтов.
Ахмад Субайи (1905–1984), первый современный историк Саудовской Аравии, вырос в Мекке во времена тарифа Хусейна. Как и все дети Города Аллаха, он воспитывался в условиях строжайшей дисциплины. Маленькие мекканцы должны были носить традиционную одежду и демонстрировать максимальное подчинение и уважение к старшим – особенно к отцам. Субайи пишет: «Мне не разрешалось произносить ни единого слова перед отцом. Нарушение этого требования каралось побоями. Беспричинные избиения были в порядке вещей: будь я виновен или невиновен, меня все равно наказывали». Субайи видел вокруг сплошную жестокость по отношению к людям и животным. Повзрослев, он заявил, что получил психологическую травму в этой нездоровой атмосфере.
Став подростком, Субайи отчаянно пытался читать что-либо кроме Корана, богословских трудов и работ по грамматике. Но любознательный юноша не мог найти в Мекке хороших книг. От безысходности он засел за популярные псевдонаучные издания. В этих книгах говорилось, например, о различных видах джиннов. Или о том, что Нил вытекает из рая.
Несмотря на антиинтеллектуализм, священный город привлекал студентов из Индии, Африки и Юго-Восточной Азии.
Они учились у мекканских улемов. Самой престижной образовательной площадкой являлась Запретная мечеть. Известным преподавателям отводились особые места на ее территории. Занятия мог посещать любой человек в возрасте от 16 до 60 лет. Помимо классических комментариев к Корану и работ по исламскому праву студенты изучали «Воскрешение наук о вере» – средневековый труд персидского имама Абу Хамида аль-Газали (1058–1111). Аль-Газали был философом, но сама философия находилась под запретом. Подобно мекканцам IX века, мекканцы XX века ненавидели мутазилитов. Представителей мусульманского рационализма называли еретиками и невежественными язычниками. Профессор Субайи говорил: «Мутазилиты – глупые свиньи. Они считали человеческий разум мерой истины! Какое ужасное суеверие!»[344]
Для того чтобы начать преподавать и получать жалованье, профессора сдавали публичный экзамен. Соискатели обращались к шейху улемов, который назначался османами. Получив взятку, шейх приходил к выводу, что кандидат – достойный человек, готовый к испытанию. Экзамен проводился в Аль-Харам и состоял из единственного задания. Соискатель должен был объяснить, как он понимает басмалу. Этот исламский термин служит для обозначения фразы «Бисмилляхи-р-рахмани-р-рахим» («Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного»). С нее начинаются все суры Корана, кроме девятой. Мусульмане произносят басмалу в каждой молитве и перед началом любого важного дела. На основании толкования басмалы, сделанного соискателем, экзаменаторы оценивали его знание арабского языка, логики, теологии и канонических текстов фикха – а следовательно, и способность кандидата выносить суждения по вопросам веры.
Мекканские профессора постоянно ссорились. Наиболее авторитетными считались сторонники шафиитского мазхаба, которые получили образование в каирском университете Аль-Азхар. К улемам из Индии и Юго-Восточной Азии относились презрительно. Их «заваливали» на экзамене и не пускали преподавать в Запретную мечеть. Нередко богословы агрессивно критиковали и осуждали друг друга. Снук-Хюргронье сообщает о конфликте между египетским ученым и шейхом мекканских улемов. Египтянин распространил среди своих учеников трактат, в котором назвал курение неисламской практикой. Шейх улемов – известный любитель кальяна – немедленно отреагировал на столь наглый выпад. «Если курение табака нечестиво, – утверждал он, – значит, нечестивы и курильщики, то есть почти все мекканцы. Следовательно, из-за своей нечестивости они не могут быть свидетелями при заключении браков. Следовательно, большинство браков в Мекке недействительно. Но это не так, а значит, мнение египтянина неверно, абсурдно и само по себе является неисламским». В богословских спорах упор делался на консерватизм и ортодоксальность. Нередко такие инциденты приводили к сжиганию книг. Авторов при этом называли вероотступниками и бросали в тюрьму.
Чтецы Корана (кари) держались в стороне от подобных ситуаций. Они скромно именовали себя не улемами, а художниками и творцами. Кари требовали высокие гонорары за чтение Корана на официальных и неофициальных мероприятиях. Если им платили слишком мало, то кари специально выступали плохо, вызывая недовольство публики.
Когда мекканцы не читали и не слушали Коран, им было совершенно нечего делать. Обычный день в Городе Аллаха протекал довольно вяло. Среднестатистический мекканец просыпался под звуки азана. Помывшись и одевшись, он зажимал в зубах мисвак и спешил в Аль-Харам на утреннюю молитву. Затем возвращался домой и завтракал. На завтрак подавались яйца, хлеб, бобы и сладкий чай. После еды курили кальян. Далее горожане отправлялись на базар за мясом, овощами и другими продуктами. Покупки делались ежедневно, чтобы убить время. Когда основные дела были сделаны, мекканцы с чистой совестью принимали гостей и играли в шахматы. Так продолжалось до полуденного намаза.
Помолившись, жители Мекки обедали и спали до очередного азана. Обед состоял из вареного риса с чечевицей, баранины, тушеной с помидорами и луком, а также шпината и баклажанов. Пообедав, все опять ложились спать. Наконец, после вечернего намаза горожане шли в кофейни, чтобы поболтать и покурить кальян.
Неудивительно, что мекканцы сопротивлялись любому вмешательству извне. По их мнению, идиллическая жизнь Города Аллаха должна была оставаться незыблемой. Поэтому строительство Хиджазской железной дороги вызывало негодование в Западной Аравии. Проект Абдул-Хами-да II не нравился ни рядовым мекканцам, ни бедуинам, ни тарифу Хусейну ибн Али. Назревал очередной османомекканский конфликт. Но 2 ноября 1914 года все проблемы, связанные с транспортной магистралью, отошли на второй план. Блистательная Порта вступила в Первую мировую войну.
Османская империя присоединилась к Центральным державам (Германии и Австро-Венгрии). Будучи халифом, Мехмед V объявил джихад 23 ноября 1914 года. Он призвал мусульман бороться с Антантой – союзом государств, враждебных Центральным державам. В своей пламенной речи султан пытался убедить исламских подданных Франции, Великобритании и Нидерландов взбунтоваться против колонизаторов. Однако для большего эффекта требовалась санкция тарифа Мекки.
Османы требовали, чтобы Хусейн немедленно присоединился к джихаду. Но шариф не торопился. Он отвечал, что благословляет Порту и молится за успех османского оружия. Ситуация в Западной Аравии действительно была сложной. В Красном море хозяйничали англичане. Они могли отрезать Хиджаз от внешнего мира и уморить мекканцев голодом. Хусейн вел тайные переговоры с британцами. Лондон надеялся при помощи Хашимитов развалить Османскую империю. Также шариф контактировал с подпольными арабскими группировками в Месопотамии и Сирии. Эти группировки планировали антиосманский мятеж. Хусейн видел Мекку автономным городом-государством. Сам он мечтал стать королем Аравии.
Однако шариф колебался. Он знал, что страны Антанты присматриваются к территориям в Ираке, Ливане и Сирии.
Великобритания и Франция хотели колонизировать арабские земли. Поэтому Хусейн открыто спросил у османского губернатора Мекки, готов ли Стамбул признать его суверенным правителем Аравии. Османы промолчали. А вот англичане ответили утвердительно.
Английская политика в отношении Мекки казалась более прозрачной, нежели османская. Вскоре Хусейн получил интригующее письмо от военного министра Великобритании, лорда Китченера. Китченер обещал предоставить арабам полную свободу и независимость. Министр намекал и на то, что Лондон может признать Хусейна халифом. Взамен англичане хотели, чтобы Хашимиты подняли антиосманское восстание.
Обещания англичан были подкреплены поставками денег и оружия в Хиджаз. Этим занимался полковник Томас Эдвард Лоуренс. Он принадлежал к числу европейских авантюристов и секретных агентов, которые активно исследовали Аравию. В фильме Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский» (1962 год) полковник показан безнадежным и эксцентричным романтиком. На самом деле он был эрудирован, хитер и достаточно умен для того, чтобы осознавать важность своей миссии.
Лоуренс стал военным советником и близким другом Фейсала (третьего сына Хусейна). Вдвоем они убедили тарифа в том, что восстание будет успешным. Фейсал и его старший брат Абдалла лично организовали мятеж. Последние сомнения Хусейна рассеялись, когда он узнал о планах Стамбула. Османский военный отряд покинул Медину и направился в Йемен – якобы для усмирения местных племен. Шариф понял, что по дороге солдаты могут войти в Мекку и свергнуть его.
8 июня 1916 года Хусейн ибн Али аль-Хашими провозгласил независимость Мекки и вступил в Первую мировую войну на стороне Антанты. Началось Великое арабское восстание. Османский гарнизон Мекки сдался не сразу. Солдаты заняли губернаторский дворец. После трехдневной осады люди Хусейна взяли дворец штурмом. Но отдельные отряды продолжали сопротивление в разных частях города. Бои велись даже в Запретной мечети. Кааба попала под обстрел. Османы окончательно капитулировали лишь 4 июля, когда шариф привез из Джидды английские пушки. Наконец остатки султанских войск покинули Город Аллаха. Это случилось через 400 лет после того, как Селим I овладел Меккой.
2 ноября 1916 года Хусейн объявил себя королем арабской нации и халифом. Он осудил тиранию османов и призвал всех мусульман поддержать его как истинного лидера правоверных. Британцев встревожило тщеславие шарифа. Поэтому Лондон признал его только королем Хиджаза. Абдалла, Фейсал и Лоуренс на английские деньги покупали лояльность бедуинских племен и громили османов. В сентябре британские корабли доставили в Западную Аравию строительные материалы для ремонта Каабы. Хусейн решил, что его мечты сбываются.
Известие о восстании вызвало панику в Стамбуле. Младотурки назначили новым тарифом Али Хайдара – представителя Дхави Зейд. Хайдар добрался до Медины и провел там несколько месяцев, пока Фейсал не осадил город.
Новоиспеченный шариф напрасно умолял османов прислать ему солдат и боеприпасы. В итоге Хайдар чудом вырвался из окружения и вернулся в Стамбул.
К тому времени Хашимиты заняли портовые города на Красном море – Джидду, Янбу-эль-Бахр и Умм Ледж. Эт-Таиф держался до сентября 1916 года. Мединский гарнизон под командованием легендарного Омера Фахреддина-паши проигнорировал приказ османского правительства сложить оружие. Фахреддин-паша отказался сдать город даже после завершения Первой мировой войны. Медина пала только в январе 1919 года. Тем не менее в конце 1916 года Хусейн при активной поддержке англичан взял под свой контроль большую часть Хиджаза.
11 ноября 1918 года Первая мировая война закончилась. Высокая Порта потерпела сокрушительное поражение. Но тут выяснилось, что 16 мая 1916 года англичане и французы заключили тайное соглашение Сайкса-Пико. Они заранее поделили османские земли. В результате территории современных Иордании, Ирака и Палестины перешли под власть британцев. Французам достались Ливан и Сирия. Европейцы перекроили политическую карту Ближнего Востока в собственных интересах. Ни о каком суверенном арабском королевстве во главе с Хусейном не могло быть и речи. Но мелкие княжества Аравии считались «почти самостоятельными». Кувейт и Бахрейн стали британскими протекторатами. Султан Маската подписал договор о сотрудничестве с Францией и США. Недждом – самым большим регионом Аравии – правил абсолютно независимый ваххабитский амир Абдул-Азиз ибн Абдуррахман ибн Фейсал аль-Сауд.
Второе Саудовское государство распалось еще в 1891 году. В 1910-х годах Абдул-Азиз начал собирать аравийские земли вокруг Эр-Рияда. Он сотрудничал с англичанами и, в отличие от Хусейна, обладал реальной властью. И, подобно своим предкам-ваххабитам, Абдул-Азиз обратил взор на Хиджаз.
Амир Неджда был ошеломлен Великим арабским восстанием. Он заявил, что Хашимиты не принесут в Аравию ничего, кроме кровопролития. Но больше всего Абдул-Азиза возмутили имперские амбиции Хусейна. Однако он несколько раз приглашал тарифа на переговоры. Хусейн всегда отказывался. В свете этих событий вторжение ваххабитов в Хиджаз казалось неизбежным.
В августе 1924 года саудовская армия двинулись к Мекке. Хусейн слал в Лондон отчаянные письма с просьбами о помощи. Британские чиновники не отвечали. Они считали тарифа сумасшедшим с манией величия. У Хусейна не было боеприпасов. Многие мекканцы бежали в Джидду. Шариф на последние деньги перевез свою семью в Акабу. 13 октября 1924 года священный город вновь оккупировали ваххабиты. Правление Хашимитов в Мекке закончилось.
Абдул-Азиз осаждал Джидду и Медину на протяжении целого года. Оба города сдались в декабре 1925 года. Хусейн был отправлен в изгнание. 4 июня 1931 года он умер в Аммане. Непокорный старик до последнего вздоха твердил о своем божественном праве руководить Меккой.
После поражения Хашимитов Абдул-Азиз овладел огромной территорией. Его власть над Аравией была сравнима с властью Аббасидов. С 20 мая 1927 года ваххабистское государство стало называться Королевством Неджда и Хиджаза. Король Абдул-Азиз поддерживал строгую дисциплину среди бедуинов и заботился о паломниках. Он показывал исламскому миру, что святыни Мекки находятся в безопасности. По слухам, монарх намеревался учредить в Городе Аллаха новый шарифат. Газеты в Стамбуле, Дамаске и Багдаде сообщали, что король рассматривает кандидатуру Али Хайдара. В конце концов Саудиты решили править Меккой без посредников. Пост мекканского губернатора занял принц Фейсал – сын Абдул-Азиза. Хайдару запретили совершить хадж. В 1926 году ему не позволили даже сойти с корабля на берег в Джидде.
Мекканцы с ужасом гадали, что же предпримут Саудиты. Но король был настроен весьма благодушно. Он созвал богословов и попросил их урегулировать все разногласия с ваххабитским улемом. По словам Раттера, мекканские ученые постановили, что ваххабиты не сильно отличаются от приверженцев других мазхабов. Этот консенсус радикально изменил порядок намазов в Аль-Харам. По обычаю, в Запретной мечети отводились особые места для представителей разных правовых школ. Шафииты молились за аш-Шафии, ханбалиты – за Ибн Ханбаля, ханафиты – за Абу Ханифу, а малитикиты – за Малика ибн Анаса. Молитвы возносились в разное время, чтобы никто никому не мешал. По приказу Абдул-Азиза мазхабы лишились своих традиционных мест в Аль-Харам, а затем и вовсе были ликвидированы. Отныне намазом руководил имам-ваххабит.
Несмотря на решение улемов, ваххабиты были иными, нежели прочие мусульмане. Раттер пишет: «Если одни люди кричат «Аллах велик!»», и они встречают других людей, которые отличаются от них речью, одеждой и манерами, но которые также кричат «Аллах велик!», то возможны два варианта развития событий. Первый заключается в том, что люди проигнорируют различия и издадут единый клич: «Аллах велик!» Это был путь пророка Мухаммеда. Во втором случае люди возненавидят друг друга. Сильных будут избегать, слабых уничтожат. Это путь невежественных ваххабитов, и почти все ваххабиты невежественны». Теперь эти невежды владели Меккой.
Абдул-Азиз чувствовал себя полноправным хозяином Аравии. Его богатство и могущество стремительно росли. На протяжении всего XIX века дальние путешествия становились все более удобными и доступными. В 1850-х годах появились пароходы, работающие на угле. К 1920-м годам наступил век массовых перевозок. Мусульмане легко добирались до Мекки. Поток хаджи увеличился в несколько раз. Деньги в Мекку текли рекой. Одним из самых знаменитых паломников был мусульманский ученый Мухаммед Асад (1900–1992). Урожденный австрийский еврей Леопольд Вайс, он в 1922 году принял ислам, изменил имя и уже через год посетил священный город. Асад много путешествовал по Ближнему Востоку в качестве корреспондента немецкой газеты Frankfurter Zeitung. Он провел в Аравии шесть лет и стал доверенным лицом Абдул-Азиза. Свои приключения журналист описал в мемуарах «Путь в Мекку». При этом в книге практически ничего не говорится о самом священном городе.
Хиджаз наводнили европейцы. Подобно Вайсу, они ранее обратились в ислам. Многие из них были англичанами.
Великобритания переживала бум исламизации с середины XIX века. Военные, дипломаты, колониальные чиновники, крупные коммерсанты и представители богемы переходили в мусульманскую религию. До этого они, как правило, работали в Индии, Африке или на Ближнем Востоке – в странах, где преобладало исламское население. Таким образом, к началу XX века в Англии сформировалась процветающая община «новых» мусульман. Ее возглавлял Роуленд Аллонсон-Винн, пятый барон Хедли. Он принял ислам в 1913 году, взял арабское имя «Шейх Рахматулла аль-Фарук» и дважды совершил хадж (в 1923 и 1927 годах).
Барон был очень богат и влиятелен. Он курировал строительство Центральной мечети Лондона в Риджентс-парке. Кроме того, в 1914 году лорд Хедли основал Британское общество мусульман. В нем состояли знаменитые люди: талантливый романист Мармадьюк Уильям Пиктхолл («Мухаммед»), аристократка Эвелин Коббольд («Зейнаб») и театральный художник Хедли Черчвард («Махмуд Мубарек»), Все они активно занимались благотворительностью и пытались популяризовать ислам в Европе. Так, Черчвард – первый британский хаджи в истории – сделал множество зарисовок Мекки. Леди Коббольд посылала в Город Аллаха большие суммы денег. Пиктхолл перевел Коран на английский язык.
Однако британские мусульмане не могли беспрепятственно приехать в Мекку. Их европейская внешность привлекала слишком много внимания. Мекканцы не любили чужаков. К тому же, жители священного города помнили западных путешественников, которые проникли в Хиджаз под видом арабов, а потом дурно отзывались о Мекке. Когда Черчвард совершал хадж, его арестовали и обвинили в том, что он был кяфиром и шпионом. Художнику пришлось предъявить свидетельство об обращении в ислам, подписанное египетскими улемами.
Если Черчвард прибыл в Мекку как рядовой паломник, то Коббольд не собиралась скрывать свой благородный статус, Она исколесила полмира, но одиночная поездка в Мекку далась ей нелегко. Даже сегодня женщина не может войти в Город Аллаха без махрама – близкого родственника мужского пола. Леди Эвелин обратилась к своему давнишнему приятелю Гарри Сент-Джону Бриджеру Филби. На тот момент Филби являлся приближенным Абдул-Азиза – и, значит, мог получить для Коббольд приглашение от самого короля,
Гарри Сент-Джон Бриджер Филби (1885–1960) был самым известным иностранцем Мекки. Востоковед, путешественник и офицер разведки, он владел урду и арабским так же свободно, как и английским. В ноябре 1917 года Филби был назначен главой британской дипломатической миссии в Эр-Рияде. Он подружился с Абдул-Азизом и, вопреки указаниям из Лондона, информировал амира о замыслах мекканского шарифа Хусейна. В 1930 году Абдул-Азиз назначил англичанина своим советником. Филби принял ислам, женился на арабке и поселился в Мекке.
Он обитал в роскошном особняке в квартале Джарвал, рядом с королевским дворцом. Особняк был подарком Абдул-Азиза. Английская супруга Филби, Дора, жила в Джидде. Филби проводил большую часть времени в Мекке, ухаживая за садом и работая над биографией аббасидско-го халифа Харуна ар-Рашида. Он поддерживал теплые отношения с Дорой, но, будучи немусульманкой, она не могла посетить Город Аллаха. Фактически Филби играл роль посредника между Абдул-Азизом в Эр-Рияде и принцем Фейсалом, губернатором Мекки, Благодаря привилегированному положению, он также представлял в Аравии интересы американской нефтяной компании Standard Oil of California.
Филби достал необходимое разрешение для Коббольд. Она пожаловала в священный город 26 марта 1933 года. Леди Эвелин приехала из Джидды в Мекку на автомобиле. Паломнический караван преодолевал этот путь за два дня. Коббольд уложилась в два часа. Она стала не только первой англичанкой, посетившей Мекку, но и первой иностранкой, совершившей хадж на автомобиле. Перед тем как войти в Город Аллаха, светская львица покрыла тело двумя кусками белой ткани, а лицо – сетчатой вуалью. Фотография Эвелин Коббольд в этой одежде была помещена в качестве фронтисписа ее книги «Паломничество в Мекку» (1934 год). Книга стала бестселлером, но министерство иностранных дел Великобритании и Королевское географическое общество встретили ее весьма холодно. Английский истеблишмент считал Филби предателем и не оценил идиллического описания ваххабитов, сделанного Коббольд.
Впрочем, все описания Мекки, сделанные британцами, похожи. Англичане находят сам город очаровательным. Очарование Мекки во многом обусловлено величием Запретной мечети и неповторимой атмосферой хаджа. Пятничный намаз произвел грандиозное впечатление на Вейвелла. По его свидетельству, в Аль-Харам не было ни одного свободного места. Вейвелл пишет: «Слаженные движения людей, заполнивших огромный зал во время молитвы, и пронзительная тишина поражают воображение. Когда мусульмане прикладываются лбами к земле, слышно лишь воркование голубей. Затем, когда тысячи верующих встают, шелест их одежд проносится по всему залу, как внезапный порыв ветра».
Леди Эвелин вспоминает стояние на горе Арафат – «пыл религиозного энтузиазма» и «великую силу собравшихся там людей». Аристократка ощущала себя крохотной песчинкой, затерявшейся в толпе. У одних паломников по щекам текли слезы. Другие поднимали лица к звездному небу над Меккой, которое так часто становилось свидетелем кровавых драм. Коббольд пишет: «Блестящие глаза, страстные призывы, худые руки, протянутые в молитве, тронули меня так, как никогда ничего не трогало раньше. Меня захлестнула волна духовного восторга». Аналогичные эмоции она испытала, когда впервые увидела Каабу.
Раттер вошел в Аль-Харам ранним утром и долго разглядывал Каабу. «Я смотрел на огромный черный драпированный куб. По пути к нему десятки тысяч человек лишились жизни. Но неисчислимые миллионы достигли цели и чувствовали себя на пороге рая. Кааба возвышалась подобно одинокой скале посреди океана. Ее массивное великолепие олицетворяет Единство Бога. Казалось, Он, невидимый, стоял на Каабе, пока хаджи возносили свои жалкие мольбы: «О Господи! Смилуйся над нами и спаси нас от адского пламени!»
Однако вне Запретной мечети и хаджа Мекка выглядела совершенно иначе. Местные жители нисколько не изменились, «Мекканцы – жадные модники, – утверждает Бертон. – Они легко получают богатство и совершенно его не ценят. Пожертвования, дары и паломники позволяют горожанам бездельничать. В Мекке все самое дорогое: свадьбы, религиозные церемонии, развлечения. Мекканцы погрязли в долгах. Попав в лапы ростовщиков, горожанин ждет начала хаджа. Если ему повезет, то он заплатит по счетам, обобрав одного или нескольких состоятельных пилигримов».[345]
Бертон пишет, что мекканцы ощущают превосходство над иными мусульманами – и, тем более, над кяфирами. Они считают себя «белой костью» и впадают в ярость от малейшей критики. «Они постоянно твердят о своей исключительности, о своем высоком происхождении… Их спесь проявляется ежеминутно».[346]
По мнению Раттера, жители священного города надменны, жестоки и расточительны. Он называет мекканцев подлыми ксенофобами.[347] Раттера сильно раздражает их извечное чувство «принадлежности к высшей расе». Горожане величают себя «соседями Бога» – и тем не менее создали в Мекке «атмосферу дискомфорта и безнадежности». Раттер находит мекканцев отвратительными, а их жизнь – странной и безумной. Он сравнивает смех горожан со смехом сумасшедших в бедламе.[348] Но, в целом, англичанин убежден, что Мекка – не худшее место на земле, а ее жители являются «самыми скромными из лицемеров».[349]
Европейским мусульманам очень нравились изящные мекканские дома. Черчвард с любовью вспоминает гостиницу, где он остановился, – красивую, светлую, с просторными комнатами, уютным внутренним двором и фонтаном. Коббольд рассказывает, что все дома в Мекке делились на две части – женскую (гарем) и мужскую (селамлик). Посетив один гарем, леди Эвелин пришла в неописуемый восторг. По ее словам, мекканки жили в роскоши и удобстве. Они курили кальян, спали на диванах, обтянутых шелком, разводили цветы и держали милых домашних животных – птиц, кошек и козочек. В гареме также находились пекарня, кухня, прачечная и рабочая комната, где женщины шили и сплетничали.
Однако прелестей мекканских домов было недостаточно, чтобы европейцы положительно отзывались о Городе Аллаха. Черчварда беспокоило отсутствие смеха и музыки. Женщины редко покидали свои жилища. Если это все-таки происходило, то они надевали «бесформенные балахоны». В Мекке было довольно грязно. По улицам ползали ядовитые змеи, пауки и скорпионы. Помимо того, в священном городе всегда дурно пахло. Черчвард и Раттер объясняют это примитивной канализационной системой. Выгребные ямы чистили один раз в год в определенный день. Черчварду повезло пропустить это знаменательное событие, но Раттер стал его свидетелем. Для такой важной задачи принц Фейсал нанял бедных паломников. Они откачали отходы и вылили их за пределами города. Емкости привезли назад в Мекку и оставили на складе. Разумеется, никто ничего не мыл и не дезинфицировал.
Местная еда также таила в себе множество опасностей. В пище часто попадались мухи, волосы, грязь и осколки стекла. Но это было еще не все. Около гостиницы Черчварда один мясник продавал кебабы. Англичанин охотно их ел. Так продолжалось до тех пор, пока его мекканские знакомые не увидели, как мясник заманивает в свою лавку бродячих собак. Когда Черчвард понял, чем питался, его стошнило.[350]
* * *
В 1926 году египтяне, как обычно, отправили в Мекку паломнический караван с махмалом и новой кисвой для Каабы. Хаджи сопровождали египетские солдаты. Согласно традиции, по пути они раздавали нищим еду и мелкие деньги – а также сообщали о прибытии каравана сигнальными рожками. Но ваххабиты запрещали любую музыку – поэтому Абдул-Азиз заранее предупредил египтян о том, что им следует воздержаться от каких-либо звуковых сигналов. Однако на въезде в Мекку солдаты забыли о королевском приказе. Услышав звуки сигнального рожка, ваххабиты начали бросать в паломников камни. Египтяне открыли огонь из ружей. В драке погибли 20 саудовцев и несколько хаджи.
На тот момент в Мекке находился один из сыновей Абдул-Азиза – принц Фейсал (будущий король Фейсал I). Он немедленно вскочил на коня, примчался на место происшествия – и остановил побоище. Избиение паломников было остановлено. Однако после этого инцидента Саудовская Аравия разорвала дипломатические отношения с Египтом и восстановила их лишь спустя 10 лет.
* * *
Бытовые ужасы соседствовали с неоспоримыми достоинствами. В Мекке принимали и обменивали любую валюту. Но банков не было. Вейвелл не смог обналичить чеки и чуть было не остался без средств к существованию. В городе работало одно почтовое отделение, но письма не доставлялись адресатам. Нужно было прийти на почту, закатить скандал и буквально отобрать свое письмо у наглых чиновников. Посылки нередко вскрывались, их содержимое бесследно исчезало.[351] На покупку простой марки уходила целая вечность. Вторая марка продавалась на усмотрение почтмейстера. Он мог и отказать, если клиент ему не нравился.
Посетив Аль-Харам и помолившись, Черчвард отправлялся на прогулку. Его забавляло, как торговцы зазывают покупателей. Один кричал: «Отличные часы, клянусь Аллахом!» Другой: «Жемчужины, райские жемчужины!» Третий:
«Лимоны для истинных верующих!»[352] Полуголые мускулистые водоносы, сновавшие по рынку, также являли собой занятное зрелище. Черчвард даже нашел в Мекке смех. Он забрел в кафе на окраине города, где мекканцы играли в шахматы и слушали хакавати (народных сказителей).
Европейцев удручало то, что в Мекке распространено рабство, Невольничий рынок пользовался большой популярностью, Торговля велась открыто. Рабов выставляли в специальных павильонах. Потенциальный покупатель мог ощупать невольника, осмотреть его зубы или иным образом убедиться, что тот здоров. Рабы, склонные к порокам либо имевшие дурной характер, стоили очень дешево. Вообще цены были довольно низкими. За хорошего невольника просили от 4 до 20 фунтов стерлингов. Раттер обнаружил, что в Мекке много старых и увечных рабов. Они не могли трудиться, и хозяева бросили их на произвол судьбы. Несчастные просили милостыню и зачастую умирали прямо на улице.[353]
Раттер изучал фикх. Ситуация в священном городе поставила его в тупик. Действительно, соблюдение норм исламского права приводит к полному уничтожению рабства. Согласно Корану, освобождение невольника – это один из лучших поступков в глазах Аллаха. Но Мекка жила по собственным законам. Черчвард был потрясен, узнав, что рабы составляют 2/3 городского населения. Он предложил знакомым мекканцам подписать петицию против рабства – и, разумеется, получил отказ.
Коббольд также испытала шок, увидев, что невольники есть в каждом доме. Пытаясь преуменьшить масштабы катастрофы, она заявила, что рабы «абсолютно счастливы». Мекканцы якобы воспринимали их как членов семьи, В подтверждение своих слов леди Эвелин приводит трогательный пример. Старушка-рабыня хотела оттаскать за уши Абдуллу – сына хозяина. Рослый Абдулла подхватил ее и поцеловал. Хочется верить в правдивость этой истории. Но в то же самое время сотни невольников погибали от голода и побоев, а также подвергались истязаниям со стороны владельцев.
Помимо рабства в Мекке процветало невежество. Местные суеверия упоминаются во всех европейских отчетах. Раттер рассказывает, как мекканцы лечились. Они переписывали на лист бумаги стих из Корана и вымачивали бумагу до тех пор, пока чернила не смывались. Больной должен был помолиться, выпить подчерниленную воду – и выздороветь.
Мекканцы не знали элементарных вещей, широко известных к первой четверти XX века. Когда Раттер находился в священном городе, произошло лунное затмение. Его спросили: «Какая луна ярче? Ваша в Дамаске или эта?» «Луна одна, – ответил Раттер. – Та, которую мы сейчас видим, – это та же луна, которую видят сирийцы, египтяне, индийцы и люди всего мира». Горожане не поверили. Тогда Раттер сослался на аят, где о луне говорится в единственном числе: «Не поклоняйтесь солнцу и луне, а поклоняйтесь Аллаху, который сотворил их, если вы Его почитаете!» (Коран 41:37). После жаркой дискуссии мекканцы согласились с тем, что луна одна.
Черчвард прибыл в Мекку, когда в небе появилась комета Галлея, Горожане считали, что путнику, «пришедшему с такой звездой», сопутствует удача, Черчвард сказал: «Это совпадение. Люди вычислили периодичность, с которой комета пролетает над землей». «Покайся! – закричали разгневанные мекканцы. – Это дело Аллаха, и люди ничего об этом не знают!»
Также Черчвард рассказывает историю индийского паломника, который привез в Мекку фонограф. Он хотел немного заработать, чтобы оплатить хадж. Индиец стоял на базаре, и фонограф проигрывал разные мелодии. Собралась толпа. Горожане с удовольствием слушали музыку. Но когда пилигрим попросил денег, мекканцы закричали: «Злые духи вошли в Город Божий!» Хаджи арестовали и притащили к судье. Кади велел продемонстрировать, как работает «дьявольская машина». Желая смягчить обвинителей, индиец запустил песню, восхваляющую пророка Мухаммеда. Но судья страшно испугался. «Владение такими устройствами противоречит правилам Мекки!» – загремел он. Кади лично расколотил фонограф молотком. Паломник очутился за решеткой.
Но мекканцы не могли остановить научно-технический прогресс. Вскоре новые технологии изменили Город Аллаха до неузнаваемости.
Глава 10
Кровь и бетон
Они превращают святое место в механизм, город, который не имеет ни идентичности, ни наследия, ни культуры, ни природы.
Сами Ангави
* * *
Осенью 1932 года Абдул-Азиз владел почти всем Аравийским полуостровом. 23 сентября 1932 года Королевство Неджд и Хиджаз было переименовано в Королевство Саудовская Аравия (КСА). В ноябре 1953 года Абдул-Азиз скончался. Несмотря на консервативность, он привнес в Мекку некоторые атрибуты современности – телефоны, автомобили и самолеты. Как ни странно, эти изменения были продиктованы верностью короля идеям ваххабизма. Ваххабиты использовали любую возможность, чтобы донести свое учение до наибольшего количества людей.
Дальнейшая судьба Мекки будет зависеть от сложных и противоречивых отношений внутри династии Саудитов. Абдул-Азиза не волновало мнение других мусульманских лидеров. Он радиофицировал Мекку – но взамен снес все мавзолеи, в том числе те, где покоились родственники пророка Мухаммеда. Затем разрушению подверглись суфийские святыни, которые ваххабиты люто ненавидели. Школьная программа была радикально изменена. Теперь дети изучали лишь книги аль-Ваххаба и некоторые классические богословские труды. Город стал ортодоксальным и ревностно пуританским.
Весной 1938 года в Саудовской Аравии нашли нефть. Мекке причиталась львиная доля от нефтяных доходов. В священный город на заработки устремились тысячи египтян, йеменцев, малайцев и индонезийцев. Разумеется, все они были мусульманами, но мекканские ваххабиты их презирали.
После смерти Абдул-Азиза престол занял его сын Сауд. Новый монарх легкомысленно тратил государственные деньги. Королевская семья негодовала. Правление второго короля КСА выдалось беспокойным. Однако был и положительный момент – в 1962 году Сауд отменил рабство.
Тем временем население Мекки достигло 130 тысяч человек. В период хаджа город принимал 200 тысяч паломников – и еле справлялся с такой нагрузкой. Путешествие в Мекку стало относительно легким и комфортным. Многие хаджи приплывали в Джидду и добирались до Города Аллаха на автобусах и автомобилях. Число пилигримов росло с каждым годом. Вскоре было налажено авиасообщение между Меккой и внешним миром. В 1933 году Абдул Гаффар Шейх, студент Гарвардской школы бизнеса, стал одним из первых, кто прилетел в Хиджаз на пассажирском самолете. Подробный рассказ о его хадже был опубликован в журнале National Geographic под заголовком «Из США в Мекку: воздушное паломничество». Регулярные авиарейсы приносили в священный город все больше и больше пилигримов. Было очевидно, что Аль-Харам надо расширить.
Расширить Запретную мечеть планировал еще король Абдул-Азиз. Руководство этим проектом он возложил на принца Фейсала, губернатора Мекки. Но работа началась лишь в 1956 году и состояла из пяти этапов.
На первом этапе (1956–1961) были благоустроены окрестности холмов Ac-Сафа и Аль-Марва. Дома, прилегающие к холмам, снесли. Территорию, где паломники совершали ритуальный бег, вымостили плиткой. Также рабочие установили разделительный барьер для хаджи, бегущих в противоположных направлениях. Кроме того, был построен надземный пешеходный переход, чтобы пилигримы могли отправлять ритуал на двух уровнях. В Аль-Харам прорубили дополнительные дверные проемы. Саму мечеть облицевали белым мрамором.
Еще один – самый большой – дверной проем был добавлен во время второго этапа (1961–1969). Новые широкие ворота назвали в честь короля Сауда. Как только они украсили Запретную мечеть, принц Фейсал, поддержанный братьями Фахдом и Султаном, сверг брата и воцарился в Эр-Рияде. Это произошло в ноябре 1964 года.
Фейсал, харизматичный и опытный администратор, продолжил расширять Аль-Харам, Строители разрушили соседние дома, возвели дополнительные аркады и новый минарет, а также отделали все ворота в одном стиле, дабы придать зданию некое архитектурное единство. Территория Аль-Харам увеличилась в шесть раз. Мекку и Джидду связали четырехполосной автомагистралью. В долины Муздалифа и Арафат вели новые дороги и эстакады. В долине Мина, где паломники бросали камни, была выделена специальная область, названная Джамарат (по наименованию ритуала). В Джамарате возвели двухэтажное здание, чтобы все хаджи могли побивать камнями шайтана.
В апреле 1964 года хадж совершил американец Малик аш-Шабазз, он же Малькольм Икс (1925–1965) – знаменитый исламский духовный лидер и борец за права чернокожих. Он доехал из Джидды до Аль-Харам на автомобиле всего за несколько часов. Первым делом сотрудники иммиграционной службы потребовали доказать, что Икс действительно является мусульманином. Как только этот вопрос был решен, американец стал почетным гостем короля Фейсала. Аш-Шаббаз пишет в автобиографии, что Мекка «такая же древняя, как само время». Он с нежностью вспоминает ее старые извилистые улочки, переполненные десятками тысяч паломников со всей земли. Увидев Запретную мечеть, Икс не на шутку разволновался. «Когда строительные работы закончатся, – писал он, – Аль-Харам превзойдет по красоте индийский Тадж-Махал».
Возможно, Мекка по-прежнему казалась «древней». Однако она кардинально изменилась. Город стремительно разрастался. Новые здания появлялись везде, где было свободное место. Гостиницы для гидов и хаджи множились, как грибы после дождя. Окраины Мекки напоминали растревоженный муравейник. Но в городе было очень мало высотных зданий. По убеждению жителей, это осквернило бы Аль-Харам и Каабу. Масштабы постройки ограничивались высотой главных мусульманских святынь. Кроме того, новые дома должны были соответствовать хиджазскому архитектурному стилю.
Фейсал хотел, чтобы Мекка выглядела гармонично. По слухам, он собирался отремонтировать старые мечети, озеленить город и сохранить его культурное наследие. Благодаря Фейсалу Мекка превратилась в красивый мегаполис, где неразрывно переплетались история и современность.
Монарх видел Мекку символом мусульманского единства, а Саудовскую Аравию – центром исламского мира. Но для этого ваххабистское королевство требовалось модернизировать. Фейсал обнародовал масштабный план реформ. Среди них значились: принятие новой конституции, организация местного самоуправления, независимость судебной системы и социальные проекты (выплата пособий, всеобщее бесплатное образование и т. д.). Король мечтал сплотить мусульманские страны и учредить международную исламскую организацию наподобие ООН. В этом преобразившемся мире Мекке отводилась одна из главных ролей. И пока консервативные мекканцы митинговали против телевидения, Фейсал делал то, что считал нужным.
Но в марте 1975 года жизнь прогрессивного монарха трагически оборвалась. Его застрелил собственный племянник. Брат и преемник Фейсала, Халид, похоронил не только своего близкого родственника, но и его реформы.
Халид больше интересовался соколиной охотой, нежели государственными делами. Пока он находился на троне (1975–1982), страной фактически управлял наследный принц Фахд. Фахд питал острую неприязнь к старине. Он хотел, чтобы Мекка стала ультрасовременной, подобно Хьюстону. Принц обожал американский сериал «Даллас», который вышел на экраны в 1978 году. Действие теленовеллы происходило в условиях семейных интриг, борьбы за власть, жестокости, суеверий, приверженности традициям и невероятного богатства. Однако со стороны Даллас выглядит развитым и высокотехнологичным. Фахд смотрел любимый сериал и видел в нем Саудовскую Аравию.
Город Аллаха преобразился в одночасье. С легкой руки принца в Мекке возникли стеклянные высотки и транспортные развязки. Исторические здания сносили целыми кварталами. Все градостроительные запреты и ограничения были отменены. На рынке недвижимости орудовали мошенники. Мекка стала шумной. Дорогие небоскребы смотрелись безвкусно. Деревья вырубили, и ландшафтные дизайнеры не предложили ничего иного. Город переделали под автомобили. Пешеходных зон почти не осталось. (Нечто похожее наблюдается сегодня в деловом центре Дубая). Фахд тратил на преображение Мекки миллионы нефтедолларов. Лишь вечная красота Аль-Харам напоминала о том, каким был город всего пару лет назад.
Неудивительно, что коренные мекканцы волновались. Они чувствовали себя чужими в мире стекла и бетона. Горожане страдали от того, что Фахд уничтожает их прошлое. Родословные авторитетных семей восходили к старинным аравийским кланам – а оттуда и к пророку Мухаммеду, Мекканцы гордились тем, что были хиджазцами. Они действительно отличались от жителей Неджда – родины грубых Саудитов.
Хиджазцы любили музыку и праздники, а также симпатизировали суфизму, который подпитывался древними мистическими традициями Мекки, Фанатичные недждийцы сторонились веселья. По их мнению, хиджазские религиозные практики противоречили исламу. Хиджазцы ненавидели недждийцев за силу, подкрепленную нефтяными доходами. Они считали Саудитов захватчиками. Для хиджазцев Мекка была не только сердцем ислама, но и источником их национальной идентичности. Ее культурное наследие было тесно связано с хиджазским происхождением и самосознанием. При Фейсале мекканцы строили прекрасные традиционные дома, дополняя хашимитский архитектурный стиль османскими, египетскими и мавританскими элементами. При Фахде все это находилось под угрозой исчезновения. Город Аллаха роптал. Мекканцы думали, как спасти святилище от безудержного натиска современности.
Однако немногие имели смелость или возможность что-то предпринять. Одним из них был Сами Ангави – мекканский архитектор из старинной купеческой семьи Хиджаза. Получив образование в США и Великобритании, он сохранил преданность Городу Аллаха. Ангави был очень обаятельным человеком, и многие в Мекке воспринимали его как неформального лидера Западной Аравии. Архитектор утверждал, что технологии убьют Мекку, Но Саудиты вкладывали астрономические суммы в то, чтобы Мекка выглядела как Хьюстон. Инженеры и западные консультанты никогда не пользовались генеральным планом города. Они просто предлагали свои проекты – грандиозные и разрушительные. Эти проекты должны были разорвать саму ткань священного города. По словам Ангави, в Мекке следовало объединить традиции и моду, вечное и временное. Эту задачу можно было решить только путем междисциплинарных исследований.
Ангави подружился с другим хиджазцем – Абдуллой Насифом, доктором геологических наук. Насиф получил должность генерального секретаря Университета короля Абдул-Азиза в Джидде. Его дядя Омар Насиф во второй половине XIX века занимал пост губернатора этого города. Будучи страстным библиофилом, Омар Насиф всю жизнь собирал редкие книги и рукописи. Для своей коллекции из 6 тысяч томов, он построил великолепный дом на главной улице Джидды. Дом насчитывал более 40 комнат. На его строительство понадобилось почти 10 лет. Омар Насиф позаботился о том, чтобы его осиротевший племянник Мухаммед Насиф занимался наукой. Мухаммед вырос и стал известным ученым в области религии, права и лингвистики. После смерти дяди он преумножил семейную библиотеку до 16 тысяч томов. В наши дни дом Насифа является достопримечательностью Джидды и местом встреч мусульманских интеллектуалов.
Джидду, как и Мекку, затронула безжалостная модернизация. Многие исторические постройки – с машрабиями, резными тиковыми дверями и богато украшенные верандами – стали жертвой бульдозеров. Но нашумевшая кампания по спасению дома Насифа – символа старой Джидды – увенчалась успехом. В 1975 году Мухаммед Насиф превратил родовое гнездо в публичную библиотеку. Именно этот поступок (плюс репутация хозяина) спасли здание.
Таким образом, Абдулла Насиф был естественным союзником Сами Ангави. В сентябре 1974 года Ангави основал Исследовательский центр хаджа и пригласил туда Насифа. Спустя полгода к друзьям присоединился пакистанский исламовед Зиауддин Сардар. Мы упоминали его в главе 4.
Исследовательский центр хаджа функцинировал как полуавтономная единица в составе Университета короля Абдул-Азиза. Бюрократы (преимущественно недждийцы) чинили центру различные препятствия. Но Ангави, Насиф, Сардар и их коллеги всеми силами пытались спасти Мекку. Они собрали уникальные сведения о культурных памятниках священного города, его исторических районах и жизненном укладе, ландшафте и бытовых проблемах, а также о каждом аспекте хаджа – от размещения паломников до обеспечения их безопасности. Сотрудники центра сфотографировали и задокументировали почти всю Мекку. Помимо этого они сделали компьютерную модель города.
Ангави, Насиф и Сардар раскритиковали генеральный план перестройки Мекки. Они доказали, что его реализация разрушит уникальность Города Аллаха. Главные черты Мекки – красота и незыблемость – исчезнут под влиянием технологий. Священный город превратится в бетонные джунгли, полные уродливых небоскребов.
Казалось, никто не понимал, что Мекка имеет естественные границы. Она не могла расти бесконечно. Многие зарубежные консультанты никогда не посещали Западную Аравию и давали советы на расстоянии. Они не знали, что такое Мекка, Уничтожение природы и истории дурно сказывалось на местных жителях. Мекканцы нуждались в сохранении привычной среды обитания, которая давала им ощущение безопасности.
В то же время поток иностранных пилигримов увеличился вдвое – с 200 тысяч в конце 1950-х годов до более чем 800 тысяч в середине 1970-х годов. Если прибавить к этому саудовских хаджи, то общее число паломников перевалит за 1 миллион. Согласно прогнозам, в 1980-х годах оно должно было составить более 2 миллионов. Такое количество людей неизбежно приводило к проблемам с их размещением, снабжением и безопасностью. В 1975 году 200 хаджи погибли в результате пожара. Он начался с взрыва газового баллона в долине Мина, где находился палаточный лагерь паломников.
Во время хаджа 1976 года пилигримы доезжали на автобусе из Мины в Арафат примерно за 9 часов – хотя расстояние составляло менее 14 км. Пол-Мекки, Мина и окрестности Арафата вечно стояли в пробках. Воздух был настолько грязным, что было трудно дышать. Ежегодно в атмосферу выбрасывалось около 80 т выхлопных газов. Некоторые паломники умирали от жары и духоты. Кроме того, каждый год хаджи приносили в жертву около 800 тысяч коз, овец и верблюдов. Рабочие тратили несколько дней на то, чтобы захоронить туши. И, разумеется, пилигримы регулярно падали с надземного моста в Джамарате.
* * *
По данным саудовской полиции, ежегодно в Мекке во время хаджа совершается несколько сотен преступлений. Не все паломники обращаются в правоохранительные органы, поэтому реальное количество преступлений исчисляется тысячами. Самые распространенные из них – это кражи, сексуальные домогательства, словесные оскорбления, драки, распитие спиртных напитков, употребление наркотических веществ, незаконная торговля питьевой водой. Известны случаи вербовки в террористические организации. Нередко имеют место и религиозные преступления: гадания, нанесение себе увечий и др.
* * *
Сотрудники Исследовательского центра хаджа постоянно предсказывали катастрофы, в которых пострадают паломники. Самым опасным местом признавалась долина Мина, главными причинами бедствий – загрязнение окружающей среды и большое скопление людей во время хаджа. Ангави, Насиф и Сардар рекомендовали установить огнеупорные палатки для хаджи, а также сделать затененные зоны отдыха для пилигримов. Центр просил запретить в Мекке всякий автотранспорт – за исключением «скорой помощи», пожарной службы и полиции. Также ученые призывали заморозить все проекты по преобразованию Мекки. Они предлагали альтернативные, экологически чистые варианты развития города. Но правительство Саудовской Аравии не обращало внимания на их предложения.
Эр-Рияд занимался другими важными делами. Мусульмане ведут летосчисление от Хиджры 622 года. Следовательно, в 1979 году исламу исполнилось 1400 лет. Мусульмане собирались отметить начало нового, XV века. Саудиты задумывали грандиозное празднество. В Мекке было много разговоров о грядущем «Золотом веке ислама» и «мусульманском ренессансе». Предполагалось, что в XV столетии религия пророка Мухаммеда будет оказывать колоссальное влияние на мировую политику. Флагманом мусульманского возрождения должна была стать Саудовская Аравия.
Мекка превратилась в арену важных мероприятий. В 1976 году она совместно с Джиддой приняла делегатов международной конференции по вопросам исламской экономики. Участники конференции провозгласили новую науку – исламскую экономику. На ее постулатах основана деятельность современных мусульманских банков и прочих финансовых учреждений. В 1977 году в Мекке прошла Всемирная конференция по исламскому образованию. Мекканские улемы разъехались по всему миру, дабы распространить идеи ваххабизма и помочь возрождению ислама. Туда куда они не смогли добраться, Саудиты отправляли миллионы ваххабитских книг и брошюр.
Словом, в преддверии XV века мусульманский мир лихорадило. Трагедия не заставила долго ждать. 1 мухаррама 1400 года (20 ноября 1979 года) – в первый день нового столетия – группа вооруженных боевиков захватила Аль-Харам. На тот момент в мечети находилось более 100 тысяч верующих. Этот беспрецедентный теракт вошел в историю как осада Мекки.
Правительство немедленно заблокировало все информационные каналы. Саудовская Аравия является полицейским государством, и плохие новости скрываются быстро и навсегда. По слухам, на Город Аллаха напали сионисты и американские империалисты. Согласно второй версии, Аль-Харам оккупировали иранские шииты – последователи аятоллы Хомейни. Исламская революция в Иране произошла совсем недавно, зимой 1979 года. Наконец, третья теория предполагала раскол в правящей семье – якобы наследный принц Фахд пытался свергнуть короля Халида.
Действия Эр-Рияда вызвали среди мекканцев настоящую панику. Запретная мечеть была оцеплена в радиусе 5 км. Людям, жившим в пределах этого кольца, приказали покинуть свои дома. Десятки тысяч паломников были эвакуированы на самолетах в Джидду.
Первые выстрелы прозвучали сразу после окончания утреннего намаза. Сотни террористов пришли на молитву, пронеся автоматы, винтовки и револьверы под одеждой. Внезапно они начали палить в воздух. У охранников Аль-Харам были только дубинки – ведь в святое место запрещалось приходить с оружием.
Террористы выступали против «преступной» связи Саудитов с западными странами. Их возмущали продажа нефти США, любовь королевского семейства к роскоши, участие женщин в общественной жизни и прочие нарушения норм шариата. В 1960-х – 1970-х годах КСА внешне было вполне светским государством. Саудовки носили западную одежду, не покрывали голову и ходили на романтические свидания. Лидеры повстанцев потребовали, чтобы имам Запретной мечети признал одного из них Махди (мессией) и публично осудил Саудитов. Имам отказался и тем самым подписал себе смертный приговор.
Мятежники начали расстреливать заложников. Хаджи в ужасе метались по мечети и давили друг друга. Спустя несколько часов террористы выпустили иностранцев, но удерживали саудовцев. К вечеру боевики установили огневые точки на всех минаретах Аль-Харам. Они приготовились к обороне.
Организаторами теракта являлись Джухайман аль-Утай-би и его друг Мухаммед Абдулла аль-Кахтани («Махди»). Во второй половине 1970-х годов они создали террористическую группировку «Аль-Масджид аль-Харам», которая и захватила Запретную мечеть. Среди боевиков были египтяне и пакистанцы, но большинство составляли бедуины из племени Бану Утайба. Это племя активно поддерживало Абдул-Азиза, когда тот объединял под своей властью Аравию.
Утайбы служили в королевской гвардии и имели немалые привилегии. Но в 1930-х годах они взбунтовались. Реформы саудовских ваххабитов казались им недостаточно ваххабитскими. В мекканской истории утайбы были такими же религиозными фанатиками, как хариджиты и карматы. Теперь бедуины обвиняли Саудитов в коррупции, разврате, поощрении ереси, одержимости деньгами и потреблением. Они считали модернизацию Мекки кощунственной. Кроме того, прогресс угрожал традиционному образу жизни Бану Утайба.
Члены «Аль-Масджид аль-Харам» являлись последователями шейха Абд аль-Азиза ибн Абдуллаха ибн База (1910–1999). Ибн Баз, главный идеолог современного саудовского ваххабизма, занимал несколько важных постов. В 1970 году он возглавил Исламский университет Медины, в 1975 году – Постоянный комитет по фетвам (богословским суждениям), Затем Ибн Баз стал Великим муфтием Саудовской Аравии (в 1992 году), В Медине шейх познакомил тысячи студентов со своим радикальными взглядами,
Аль-Утайби и аль-Кахтани были преданными учениками Ибн База. В то время мединские студенты славились религиозным фанатизмом. Будучи выходцами из бедуинских семей, они сменили племенную верность на верность исламу. Однако их ислам опирался не на Коран и сунну, а на «исконно мусульманские» традиции, истолкованные шейхами вроде Ибн База. Мединские студенты называли себя единственными хранителями и защитниками «настоящего» ислама. Они горячо ненавидели шиитов, суфийских мистиков и либералов. Группировка «Аль-Масджид аль-Харам» изначально являлась студенческой организацией. Поэтому теракт 1979 года, организованный мединцами, был закономерен и предсказуем.
Власти Саудовской Аравии не сразу поняли, что произошло. Они начали действовать лишь после того, как террористы убили нескольких полицейских и сотрудников органов госбезопасности. В Мекку была вызвана Национальная гвардия. Но боевики заняли минареты и отстреливали всех, кто приближался к Запретной мечети. Армейские снайперы боялись причинить ущерб Аль-Харам. Ибн Базу пришлось вынести специальную фетву, которая разрешила военным применить силу для освобождения заложников.
Операция выявила ужасающую некомпетентность саудовского правительства. Полиция, Национальная гвардия и армия получали разные приказы и не доверяли друг другу. Они не могли координировать свои действия, поскольку использовали разные радиосистемы. Военных даже не снабдили архитектурными планами Запретной мечети. Во всем королевстве существовало всего два учреждения, где хранились эти планы. Первым была строительная компания Saudi Binladin Group. Ее основал в 1931 году Мухаммед беи Ладен – отец будущего «террориста № 1» Усамы беи Ладена. Saudi Binladin Group несколько лет занималась реконструкцией и расширением Аль-Харам. Второй комплект планов находился в Исследовательском центре хаджа. В течение предыдущих четырех лет его сотрудники сфотографировали и описали каждый сантиметр Запретной мечети. Сами Ангави лично передал документы военным.
Сначала Эр-Рияд хотел уничтожить террористов. Однако в ночь на 22 ноября 1979 года король Халид приказал Национальной гвардии взять Аль-Харам штурмом. Гвардейцы вышибли Ворота Короля Сауда, ворвались в мечеть и… попали в засаду. Последовала кровавая бойня. Минареты были взорваны. В конце концов при поддержке тяжелой артиллерии и бронетранспортеров, солдаты и гвардейцы дошли до Каабы. Аль-Кахтани считал себя неуязвимым и бессмертным. Самопровозглашенный Махди подбирал гранаты, брошенные врагами, и швырял их назад. Одна граната разорвалась прямо в его руках…
Лишившись лидера, мятежники отступили в катакомбы. Под Аль-Харам находится запутанный лабиринт с множеством комнат. Это настоящий мини-город. Некоторые военные спустились под землю и остались там навсегда.
Через неделю кровопролитных боев стало ясно, что Саудиты нуждаются в помощи. Эр-Рияд обратился к США. Корреспондент The Wall Street Journal Ярослав Трофимов внимательно изучил эти события и написал книгу «Осада Мекки: Забытое восстание в главной исламской святыне и рождение «Аль-Каиды». По словам Трофимова, десятки оперативников ЦРУ были срочно обращены в ислам, дабы войти в священный город и лично оценить ситуацию. Они порекомендовали провести химическую атаку. В катакомбы пустили слезоточивый газ. Террористы забили проходы старыми матрацами, кусками картона, остатками стройматериалов и прочим хламом, который десятилетиями валялся в лабиринтах. Сами они дышали через тряпки, смоченные водой. В результате газ поднялся наверх и начал расползаться по мечети. Саудовские солдаты надели противогазы. Но их пышные бороды не позволяли резиновым маскам плотно прикрыть лица. Сотни военных отравились. Газ распространился по Мекке. Всех горожан пришлось эвакуировать.
В Джидде говорили, что подземелья в конечном счете были затоплены. Уцелевшие террористы выбрались на поверхность, где их и арестовали. Но Трофимов пишет, что Саудиты вызвали французский Иностранный легион. Париж отправил в Мекку опытного наемника – капитана Пола Барриля. Барриль посоветовал применить ударную порцию газа CS – 1 тыс. м3. Этого хватало, чтобы отравить население небольшого города. А весь французский запас CS составлял всего лишь 300 м3. Пришлось работать с тем, что есть.
Барриль использовал газ с особой хитростью. Французы закачивали CS точечно – через глубокие отверстия, специально пробуренные до самых катакомб. Одновременно в подземный лабиринт с двух сторон вошли два армейских батальона. Они взяли боевиков в клещи и схватили Джухаймана аль-Утайби. 4 декабря 1979 года осада Мекки закончилась. Освобождение Запретной мечети заняло две недели.
Джухайман аль-Утайби предстал перед религиозным судом, где председательствовал его наставник Абдуль-Азиз ибн Баз. Шейх заявил, что террористы правы. Ваххабитское государство не должно ассоциироваться с кяфирами. Отклонения от «чистого ислама» надлежит искоренить. Саудовскую Аравию необходимо избавить от ширка – идолопоклонства, ересей, культа денег и т. д. Все улемы согласились с Ибн Базом. Однако, по мнению шейха, повстанцы согрешили, бросив вызов королевской семье и объявив о прибытии Махди. Подобно мекканским кади прошлого, Ибн Баз принял единственно верное решение – Суд Аллаха.
Приговор был приведен в исполнение 9 января 1980 года. Аль-Утайби и 68 других террористов публично обезглавили на площадях Мекки. Эта казнь является самой масштабной в истории Саудовской Аравии. После нее КСА стало на путь мусульманского традиционализма – и продолжает следовать ему до сих пор.
Почему аль-Утайби и аль-Кахтани вообще вспомнили о Махди? Они бвши суннитами, а вера в Махди характерна для шиитов. Считается, что Махди – это 19-й шиитский имам. Он исчез в 869 году, но в Судный день вернется и спасет человечество. Видимо, на неокрепшие умы мятежников повлияла общеисламская лихорадка, вызванная наступлением XV века. Но именно объявление о пришествии Махди заставило мекканцев поверить в то, что за терактом 1979 года стоят иранские шииты. По мнению горожан, шиитские радикалы пытались разжечь пожар Исламской революции в Саудовской Аравии.
Время совершения теракта также наводило на мысль о заговоре шиитов. В 1979 году оно совпадало с Ашурой – трауром по имаму Хусейну, погибшему в битве при Кербеле. На всякий случай Саудиты арестовали группу иранских паломников за распространение революционных брошюр. Гражданская авиация КСА находилась в состоянии повышенной готовности на случай, если Эр-Рияд решит депортировать тысячи шиитских агитаторов. Даже когда личности террористов были установлены, мекканцы продолжали обвинять иранских шиитов в терроризме.
Иранцам все это не нравилось. Аятолла Хомейни – духовный и политический лидер Исламской революции – язвительно прокомментировал «мракобесную» позицию Саудитов. В хадже 1980 года иранцы практически не участвовали – во-первых, из-за подобных оскорблений, а, во-вторых, из-за разразившейся Ирано-иракской войны (1980–1988). К 1981 году отношения между Эр-Риядом и Тегераном стали откровенно враждебными. Король Халид призвал иракского президента Саддама Хусейна сокрушить иранцев. В ответ иранские паломники организовали демонстрацию перед Запретной мечетью, где скандировали революционные лозунги. Халид написал письмо аятолле Хомейни, в котором утверждал, что шииты осквернили Аль-Харам своими кощунственными воплями. Иранцы во время обхода Каабы якобы кричали: «Аллах велик, Хомейни велик!» Король пытался выставить шиитов многобожниками в глазах суннитского мира. На самом деле иранские хаджи скандировали: «Аллах велик, Хомейни – наш лидер!»
В ответном письме аятолла задал королю неудобный вопрос. «Как так вышло, – спрашивал Хомейни, – что саудовская полиция нападает на мусульман, избивает их, арестовывает и убивает прямо в Запретной мечети – святом месте, которое, согласно учению Аллаха и Корану, является убежищем для всех, даже для вероотступников?» Под «вероотступниками» аятолла явно подразумевал членов «Аль-Масджид аль-Харам». Естественно, Халид ничего не ответил.
Для Ирана хадж являлся не только религиозным, но и политическим событием. По мнению Тегерана, Саудиты не могли заботиться о Городе Аллаха. Напряженность в ирано-саудовских отношениях ощущалась на III саммите организации «Исламская конференция» (ОИК). ОИК (с 2011 года – Организация исламского сотрудничества, ОИС) представляет собой международную организацию мусульманских стран. Саммит состоялся в Мекке в январе 1981 года. Однако город еще не оправился от осады. Поэтому после торжественного открытия мероприятие было перенесено в Эт-Таиф.
По итогам саммита была принята так называемая Мекканская декларация. Она просила мусульман преодолеть разногласия и мирным путем урегулировать все споры «на основе общих идей и принципов братства, единства и взаимозависимости». Это принесло желаемый эффект. Какое-то время казалось, что конфликт между Ираном и Саудовской Аравией исчерпан. Аятолла велел иранским паломникам умерить политическую активность и молиться за суннитских имамов в Запретной мечети. В свою очередь Саудиты разрешили шиитским хаджи проводить демонстрации в Городе Аллаха – но в определенных местах и под строгим надзором полиции. Иранцы могли выкрикивать лозунги против США и Израиля – но не против мусульманских правительств. Кроме того, Эр-Рияд запретил им распространять в Мекке пропагандистские материалы. Обе стороны придерживались Мекканской декларации в течение нескольких лет.
Ситуация кардинально изменилась в 1986 году. Власти Саудовской Аравии задержали сотню иранских пилигримов, которые выступали против модернизации Мекки и уничтожения ее культурных ценностей. В их чемоданах было обнаружено большое количество взрывчатки. Саудиты убедились, что шииты действительно планируют захватить Аль-Харам. В следующем 1987 году правительство КСА предприняло необходимые меры безопасности. В период хаджа Мекку заполонили вооруженные солдаты. Ворота в Запретную мечеть охранялись. Впервые все, кто входил туда, подвергались тщательному обыску. В святилище запрещалось проносить любые предметы – даже экземпляры Корана и бутылки с водой. Утром 31 июля – в день запланированной иранской демонстрации – мекканцы проснулись в холодном поту. Они предчувствовали нечто ужасное.
Демонстрация началась во второй половине дня. Как обычно, звучали речи и лозунги. Затем шииты начали шествие по утвержденному маршруту. По пути их неоднократно останавливала полиция. В конце маршрута демонстранты наткнулись на оцепление. Полицейские перекрыли дорогу и попросили иранцев разойтись. Те потребовали впустить их в Аль-Харам. Посыпались взаимные оскорбления. Кто-то кинул в демонстрантов камень. Началась драка. Полиция вызвала подкрепление. Прибывший полк Национальной гвардии пустил в ход слезоточивые бомбы. Затем гвардейцы открыли огонь на поражение. По официальным данным Эр-Рияда, погибли 402 человека (в т. ч., 87 саудовских полицейских, 275 иранских паломников и 42 хаджи из других стран). Около 650 человек были ранены.
Мекканцы были в ужасе. Саудиты обвинили иранцев в «мятеже» и «осквернении Запретной мечети». Иранцы заявили, что Мекка находится в руках «группы еретиков», «злобной клики» и «ваххабитских хулиганов», которые «не остановятся, пока не совершат какое-либо преступление». Обе страны представили свои доказательства широкой мусульманской общественности.
В октябре 1987 года Саудовская Аравия провела в Мекке конференцию. Эр-Рияд потратил несколько сотен миллионов долларов на то, чтобы привезти в Хиджаз более 600 своих сторонников со всего мира. Конференцию открыл лично король Фахд. Он пришел к власти в июне 1982 году после смерти брата Халида. 27 октября 1986 года Фахд отказался от титула «Его Величество» и принял титул «Хранитель Двух Святынь». Ранее так именовали правителей Арабского халифата, Мамлюкского султаната и Османской империи. Таким образом, Фахд демонстрировал свое законное право и священную обязанность по управлению Городом Аллаха. Саудовские делегаты заявили, что иранские шииты раздувают «пожар зла» и «привыкли к терроризму и жажде мусульманской крови».
Борьбу за Мекку можно сравнить с вечной борьбой за другой священный исламский город – Иерусалим. Уже в ноябре 1987 года иранцы организовали ответный Международный конгресс по охране неприкосновенности и безопасности Аль-Харам. Шииты призвали мусульман «освободить Мекку из когтей клана аль-Сауд» и создать международный исламский альянс для управления ею как независимым городом-государством.
Тогда Саудиты захотели сократить число иранских пилигримов со 150 тысяч в год до 45 тысяч. К 1987 году общее количество паломников превышало 1 млн человек. Мекка задыхалась. Фахд думал, что эту проблему можно решить одним махом. Представители КСА выступили на совещании ОИК в Аммане (в 1988 году). Они предложили ввести систему квот, привязанную к численности населения каждого государства. Согласно этой системе, хадж мог совершить 1 человек из тысячи, проживавших в соответствующей стране. Эр-Рияд утверждал, что квоты позволят улучшить качество хаджа и модернизировать Мекку. После долгих споров система квот была принята как постоянная особенность организации паломничества. Население Ирана в 1988 году составляло 51 млн – следовательно, число иранских пилигримов сократилось до 51 тысячи. Обиженный Иран бойкотировал хадж. КСА закрыла свое посольство в Тегеране. В 1988–1990 годах в Мекку не приехал ни один иранский хаджи.
Конфликт длился до 1991 года. Наконец, обе стороны уступили. Иранские паломники вернулись в Хиджаз. Их квота была увеличена до 115 тысяч человек в год. Но взаимная ненависть Тегерана и Эр-Рияда не исчезла.
Пока Саудовская Аравия и Иран выясняли отношения, в Аль-Харам кипела работа. Приоритетная задача состояла в том, чтобы ликвидировать последствия осады 1979 года. Основная конструкция мечети и Кааба не пострадали. Однако минареты и длинный крытый коридор между холмами Ac-Сафа и Аль-Марва были сильно повреждены. Предстояло отремонтировать двери и стены, а также заменить бесценные ковры и огромные люстры. Мозаики и витражи, выбитые пулями, подлежали восстановлению. Реставрация заняла чуть более года.
Затем начался третий этап работ по расширению Запретной мечети (1980–1982). Его курировал лично Фахд. Естественно, первым новым объектом стали Ворота Короля Фахда. Помимо них строители добавили еще 14 ворот и 5 эскалаторов, возвели 3 купола и минарет. Теперь в Аль-Харам имелось 9 минаретов. На западной стороне мечети у подножия Абу Кубейс появилась открытая молитвенная зона из белого мрамора. Религиозный комплекс мог вместить 820 тысяч верующих в обычные дни и 1 млн – в сезон хаджа. Рабочие даже проложили дороги и тоннели из Аль-Харам в Мину и другие ритуальные места.
Новая Запретная мечеть была великолепна. Но в ней не было той красоты, о которой говорил Малкольм Икс.
Исследовательский центр хаджа получил официальное и юридическое признание в 1980 году. Ангави, Сардар и Насиф называли тоннели «ловушками смерти». Действительно, толпы разгоряченных паломников, несущихся в направлении Мины, неизбежно спровоцировали бы катастрофу. Представьте, что футбольные болельщики с 30 больших стадионов одновременно бегут по подземным переходам к довольно узкой долине. Конечно, возражения центра были проигнорированы. Саудиты приступили к четвертому этапу (1988–2005).
Аль-Харам снова расширили, а также оборудовали кондиционерами и полами с подогревом. Двухэтажное здание в Джамарате выросло до пяти этажей. Оно обладало пропускной способностью 300 тысяч паломников в час. Фахд благоустраивал святилище для Аллаха – а для себя возводил роскошные дворцы. В 2005 году он сидел у окна в своей новой мекканской резиденции и смотрел на Каабу. Вид и вправду открывался невероятный. По слухам, минарет, стоявший прямо напротив дворца, перенесли, дабы не закрывать королю обзор. Кроме того, к монаршей резиденции примыкала историческая мечеть Билал, датируемая эпохой пророка Мухаммеда. По соображениям безопасности она была снесена.
В конце XX – начале XXI века мрачные предсказания сотрудников центра начали сбываться. Грандиозные непродуманные преобразования повлекли за собой серию ужасных катастроф. Плотность толпы в сезон хаджа составляет 6–7 человек на 1 м2. Жара превышает 40 ℃. В таких экстремальных условиях пилигримы с трудом держатся на ногах. Им трудно дышать. Если кто-то упадет, его скорее всего затопчут. Так, в 1990 году в подземном тоннеле Аль-Маайсим расстались с жизнью 1426 паломников. Когда люди направлялись из Запретной мечети в Мину, произошел сбой электропитания. Свет погас. Вентиляционные установки отключились. Началась паника. Многие погибли в давке либо задохнулись.
Самой опасной зоной является долина Мина и ее район Джамарат. Здесь регулярно происходят несчастные случаи. Так, в 1994 году трагедия унесла жизни 270 человек, в 1998 – 118, в 2001 – 35, в 2003 – 14, в 2004 – 231, в 2006 – 346, в 2015–2110. В палаточных лагерях хаджи периодически возникают пожары или взрываются газовые баллоны. Пилигримы умирают от истощения, бытовых травм, физических нагрузок, инфекций, а также хронических заболеваний и проблем с сердцем, обостряющихся на фоне жары. Они получают увечья в ДТП и авиакатастрофах. Их обкрадывают воры. Правительство КСА выдает паломнические визы только тем, кто сделал прививки от менингита, желтой лихорадки, гриппа и полиомиелита. Несмотря на это, для многих стариков и людей со слабым здоровьем хадж становится последним событием в жизни.
Трагедия может произойти в любой момент в любом месте. Например, в 2006 году ее невольно спровоцировал водитель автобуса. Он высадил пассажиров на съезде к эстакаде в районе Джамарат. Паломники бросились в долину. Они спотыкались, налетали друг на друга и затаптывали насмерть. За неделю до этого обрушился отель А/ Ghaza, расположенный рядом с Запретной мечетью. Из-под завалов достали тела 76 хаджи. Еще 64 пилигрима получили ранения. В 2015 году на Аль-Харам упал большой строительный кран. Число жертв составило 118 человек убитыми и 394 – ранеными.
* * *
В 2018 году министерство хаджа и умры Саудовской Аравии потребовало от туроператоров исключить пещеру Хира на горе Джабаль ан-Нур из экскурсионных программ по святым и историческим местам Мекки.
Заместитель министра Абдул-Азиз аль-Ваззан заявил, что это решение принято в целях сохранения здоровья и безопасности паломников. Поднимаясь на вершину, паломники устают, задыхаются, а иногда даже падают с горы.
* * *
Зиауддину Сардару не довелось стать очевидцем этих кровавых событий. Осенью 1979 года он покинул Саудовскую Аравию. Сардар уехал, ибо «ничто не могло помешать Саудитам превратить Мекку в Диснейленд, их кошмарное видение современности. Также было очевидно, что священный город будет постоянной ареной несчастных случаев».[354]
В 1993 году Исследовательский центр хаджа был передан под контроль консервативного мекканского университета Умм аль-Кура. Борьба за спасение Города Аллаха была окончена. Центр превратился в статистическое бюро. Самого Ангави заклеймили как диссидента и посадили под домашний арест. Сегодня он успешно занимается архитектурным проектами частных домов. Ангави считает Мекку живым организмом. Он называет паломников клетками тела, хадж – кровообращением, Каабу – сердцем, а гору Арафат – легкими. Кислородом же является многочасовая молитва и пребывание людей наедине с собой и с Аллахом.
Иногда складывалось впечатление, что Саудиты готовы к диалогу. В 1987 году они попросили Сардара организовать в Мекке мусульманскую конференцию. Эр-Рияд вроде бы хотел найти общий язык между суннитами, шиитами и представителями других течений ислама. Мероприятие получило значительную поддержку. Мусульмане из Малайзии, Пакистана, США, Великобритании и КСА пожертвовали на него более 1 млн долларов. Конференция называлась следующим образом: «Дават и развитие исламского мира: грядущие перспективы». Термин «дават» в мусульманском богословии означает «проповедь». Но есть и другой перевод – «приглашение». Сам пророк Мухаммед приглашал людей «ко всему хорошему».
По мнению Сардара, дават подразумевает результативные способы управления прогрессом. Изменения следует внимательно изучать. Модернизация должна носить организованный и систематический характер. Она возможна лишь при полном участии и согласии уммы. Фактически,
Сардар говорит о важности рационального мышления. Он призвал участников конференции заботиться об окружающей среде и историческом наследии – причем в рамках мусульманских ценностей и норм. Такая стратегия, в конечном счете, должна была обеспечить культурное и экологически безопасное развитие Мекки.
Конференция обернулась полной катастрофой. Все началось хорошо. Молодые саудовские интеллектуалы соглашались с Сардаром. Делегация ваххабитских улемов опаздывала. Они пожаловали спустя пару часов – и с порога заявили, что дават основывается исключительно на «истинной» вере. Еретики, кяфиры и «недомусульмане» априори не могут совершить ничего хорошего. Смысл этого заявления был абсолютно понятен: «истинной» веры придерживаются лишь Саудиты. Только они могут творить добро. И все, что они делают, является благим и правильным. Оскорбленные шиитские делегаты от Ирана, Ливана, Бахрейна и Кувейта сразу же встали и вышли.
В конференции приняли участие 400 человек из разных стран. На ваххабитских богословов обрушился шквал критики. Их осуждали за возмутительное поведение – и, по сути, за срыв мероприятия. Тогда Саудиты решились на особую уступку. Они пригласили всех делегатов в святая святых – Каабу. На протяжении истории этой привилегии удостаивались избранные. Критика моментально прекратилась. Ваххабитов благодарили за доброту и гостеприимство. В назначенное время участники конференции собрались в Аль-Харам. Они входили в Дом группами по 40 человек – и преисполнялись благоговения от значимости момента.
Но внутри Каабы нет ничего особенного. Там просто комната без окон – с тремя колоннами, подвесными светильниками и столом. В столе хранятся благовония, лампадное масло и запасные шнуры для кисвы. Подобный интерьер описывал Насир Хосров в XI веке. Уборка делается дважды в год. Если в Каабе не убираются и не ремонтируют ее, то нет никакой необходимости входить в Дом.
Функция Каабы заключается в том, чтобы дать мусульманам вектор движения – киблу. Все мусульмане мира поворачиваются к Каабе во время намаза. Они семикратно обходят ее, совершая хадж и умру. Исламские надгробия обращены фасадами в сторону Мекки. Кибла позволяет мусульманам ощутить единство уммы. Но в самой Каабе нет вектора – и, следовательно, нет цели. Вот почему она пуста. Быть внутри Каабы – значит потерять направление движения и утратить цель. Когда участники конференции вошли в Дом, священный город превратился в пустое пространство, лишенное индивидуальности и смысла.
Саудиты стремились превратить тонкие духовные материи в осязаемый монолит. Кажется, их мало беспокоило что-либо, кроме чистоты ваххабитского учения. Правящая династия КСА не заботилась об искусстве и истории, о дебатах и инакомыслии, об идеологическом и культурном разнообразии – обо всем том, из чего веками складывалась Мекка. Город Аллаха – это микрокосм исламского мира. События в Мекке не только отражаются на умме, но и определяют состояние мусульманской цивилизации.
Глава 11
Великолепная утопия
Чтобы все осталось, как есть, нужны перемены.
Арабская пословица
* * *
Есть две Мекки. Первая – благословенная, прекрасная и мирная настолько, что в ней запрещено даже срывать цветы. А вторая – живая и настоящая. Эта «другая Мекка» тщательно спрятана от исследователей. Она скрывается за фасадом самого святого и почитаемого города ислама. Что же делать мусульманам, когда они сталкиваются с таким неуважением к своей истории – причем именно в том месте, где начинается их самосознание?
«Мекка зовет вас, пока вы туда не поедете», – гласит старая марокканская пословица. Чем больше мусульмане лелеют романтизированный, почти боготворимый образ Мекки, тем больше они идеализируют собственную историю, Мекка – это не только духовный символ и воплощение религиозных устремлений. Это реальное место, где испокон веков живут люди.
Мекканские летописи говорят, что правители и горожане не всегда придерживались религиозных норм. Не следует подходить к фактам избирательно. Когда-то исламская цивилизация действительно переживала период расцвета. Однако это не значит, что в мусульманском – и любом другом! – мире все всегда было прекрасно. Знание и понимание истории имеют огромное значение для восприятия нынешних реалий. И для формирования будущего.
Насилие, свидетельницей которого стала Мекка, является неотъемлемой частью исламской истории. Первые мусульмане – сподвижники пророка Мухаммеда – развязали серьезный религиозный конфликт. Они же создали великую империю – Арабский халифат. Расулю и сахабам приписывались различные чудеса, хотя Коран утверждает, что Мухаммед – обычный человек: «Я же – всего лишь человек и посланник» (Коран 17:93). Многие биографические факты не сохранились до наших дней – ибо никакая критика сахабов, никакое сомнение в их священном статусе не допускаются. Все сподвижники пророка должны быть идеальными – иначе выяснится, что с исламом что-то не так.
Это суждение в корне неверно. Нельзя обвинять религию в том, что человек ошибается. Согласно известной пословице, ислам идеален, люди не идеальны. Долгая и интересная история Мекки наглядно это подтверждает. Изучив ее, можно переосмыслитв прошлое и найти ответ на важный вопрос: что значит быть мусульманином в XXI веке?
В сентябре 2010 года американская газета The Guardian опубликовала большую – на всю страницу – фотографию Аль-Харам. Подпись гласила: «Живите в нескольких шагах от святого сердца вселенной!» Ниже мелким шрифтом было напечатано: «Когда вы ищете недвижимость в Мекке, то первое, на что вы обращаете внимание, – это то, насколько близко вы будете к Запретной мечети». Реклама предлагала читателям приобрести элитные квартиры в роскошном жилом комплексе Emaar Residences. Комплекс расположен всего в 100 м от Аль-Харам, в знаменитой Королевской часовой башне – символе современной Мекки.
Королевская часовая башня входит в группу небоскребов под названием «Абрадж аль-Бейт». На башне установлены гигантские часы диаметром 43 м – самые большие в мире. Они видны из любой точки Мекки. В Абрадж аль-Бейт разместились пятизвездочные отели – Swissotel Al Maqam Makkah, Raffles Makkah Palace, Al Marwa Rayhaan, Movenpick Hotel & Residence Hajar Tower Makkah, Makarem Ajyad Makkah Hotel и др. Сама Королевская часовая башня закрывает Каабу и горделиво возвышается над Запретной мечетью. На горизонте больше не видно холмов. Их взорвали, когда строили подземные тоннели. Аль-Харам окружена современными зданиями из стекла и бетона. Вскоре в Мекке должно состояться открытие самой большой гостиницы в мире – Abraj Kudai. Она займет площадь более чем 1,4 млн кв. м и будет состоять из 12 башен. Abraj Kudai включает в себя 10 тысяч номеров, торговый центр, конференц-центр, 70 ресторанов и 4 вертолетные площадки. Комплекс расположен всего в 2 км от Каабы, Кроме того, к 2020 году Эр-Рияд обещает опоясать Запретную мечеть кольцом из 130 небоскребов.
В итоге паломники наблюдают в Мекке красивую картину всеобщего благоденствия: дорогие автомобили, мегамоллы, роскошные отели и т. д. Многие хаджи полагают, что Аллах вознаградил мекканцев богатством за их суровые законы и праведный образ жизни, Эр-Рияд активно поддерживает эту легенду. Процветание, которое возникло благодаря нефти, выдается за результат благочестия.
Это и есть саудовское видение Мекки, реализованное благодаря миллиардам нефтедолларов. Сейчас исторический центр священного города похож на американский мегаполис. Реклама в The Guardian приглашает вас жить не рядом с Запретной мечетью. Она приглашает вас жить выше нее,
В рекламе ничего не говорится о том, что Абрадж аль-Бейт построен компанией Saudi Binladin Group. Или о том, что небоскребы стоят на руинах культурных памятников с многовековой историей. По оценке Сами Агнави, 95 % старых зданий Мекки – а это более 400 единиц – были разрушены, По ночам бульдозеры сносили изящные особняки османской эпохи. На месте Абрадж аль-Бейт раньше находилась крепость Аль-Аджьяд. Она была возведена в 1781 году по приказу султана Абдул-Хамида I, дабы защитить Мекку от врагов. Сегодня журналисты шутят, что в борьбе османов и мекканцев победил бен Ладен.
Saudi Binladin Group по-прежнему работает в Городе Аллаха. Сейчас фирма достраивает Abraj Kudai. Никого не смущает, что самый известный член семьи беи Ладенов, Усама, в 1988 году основал международную террористическую организацию «Аль-Каида» (запрещенную в РФ). Мекканцы предпочитают не вспоминать этого человека. Как будто не было ни терактов 11 сентября 2001 года, ни тысяч безвинных жертв. Строительная компания даже не поменяла свое название.
* * *
В феврале 2016 года с мекканских улиц убрали рекламные щиты компании McDonald’s с изображением известного футболиста Неймара. Надпись на плакате гласила: «Купи биг-мак и встретишься с Неймаром в Барселоне».
Реклама вызвала возмущение в саудовском обществе. По словам мекканских властей, она оскорбляла мусульман. Мэр Мекки Усман Мали заявил, что все компании, работающие в Саудовской Аравии в целом и в священном исламском городе в частности, должны соблюдать принятые в стране нормы и считаться с чувствами местного населения.
По мнению СМИ, ничего предосудительного в рекламе не было. Вероятно, мекканцев возмутило то, что Неймар является христианином и подчеркивает это во время матчей, а также имеет татуировки на открытых участках тела. К тому же, многие саудовские богословы негативно относятся к футболу. В результате щиты и плакаты были демонтированы. Однако, халяльные рестораны сети McDonald’s в Мекке по-прежнему функционируют.
Самый популярный из них находится напротив мечети Аль-Харам, рядом с закусочной KFC.
Это не единственный «брендовый» скандал, связанный с Меккой. Так, в январе 2003 года индийские мусульмане обнаружили, что в зеркальном отражении фирменного логотипа Coca-Cola можно разглядеть фразу «
». В переводе с арабского это значит: «Нет Мекки, нет Мухаммеда». Позже советы муфтиев во многих странах опровергли данную теорию.
* * *
Ваххабиты продолжают уничтожать культурное наследие Аравии, ибо, по их мнению, оно приводит к идолопоклонству. Примером тому – гробница Хаввы (Евы) в Джидде, стертая с лица земли в 1928 году. Но больше всего пострадали мекканские постройки, связанные с пророком Мухаммедом. The Guardian пишет, что на месте дома Хадиджи, жены пророка, установили общественные туалеты. Там, где был дом Абу Бакра, теперь возвышается отель Dar Al Tawhid Intercontinental Makkah. Дом, в котором родился Мухаммед, скоро обрушится. По слухам, на его территории будет очередная парковка. При ваххабитах в этом доме продавали крупный рогатый скот. Исследовательский центр хаджа настоял на том, чтобы здание переоборудовали в библиотеку. Но, по-видимому, посещение библиотеки считается у Саудитов тяжким грехом – туда никого не пускают. Тем не менее ваххабитские улемы регулярно требуют снести дом расуля – а заодно и залить бетоном вход в пещеру Хира, где Мухаммед получил первые откровения.
Король Абдалла (брат и преемник Фахда) продолжил семейное дело и осуществил пятый этап расширения Аль-Харам (2007–2012). После реконструкции мечеть вмещает 1,12 миллиона верующих, а с учетом прилегающих территорий, – и все 2,5 миллиона. Мусульмане молятся даже на крыше. Многие из них, находясь в святилище, уже не видят Каабу.
* * *
КАК УБИРАЮТ АЛЬ-ХАРАМ И КААБУ?
При Аль-Харам действует специальный Департамент уборки и снабжения, куда набирают только высококвалифицированных сотрудников. Общая численность штата составляет около 3 300 человек обоих полов. Из них примерно 300 менеджеров и руководителей разных уровней, 260 диспетчеров и 2 700 уборщиков (включая команду ароматизаторов). Все они работают в 4 смены.
Департамент оснащен современной техникой: стиральными машинами, перевозчиками мусора и др. Уборка в Аль-Харам проводится 4 раза в сутки, начиная с зоны вокруг Каабы и заканчивая подножиями холмов Ас-Сафа и Аль-Марва. Все 14 тысяч туалетов подвергаются дезинфекции каждые б часов.
Уборка не прекращается даже в Рамадан и сезон хаджа, когда в Аль-Харам круглосуточно находится огромное число людей. В настоящее время общая площадь уборки составляет почти 700 тысяч кв.м. Все работы выполняются в полном объеме, не мешая паломникам.
Ежедневно с обозначенных территорий вывозится 25 т мусора в обычные дни и около 90 т – в сезон хаджа.
Мраморные полы, подъезды к Аль-Харам, мостики, минареты, лестничные ступени, двери, фасады, окна и колонны тщательно промывают. Водные стоки очищают и распыляют дезинфицирующие вещества. Ковры, устилающие Запретную мечеть, моют трижды в день, регулярно дезинфицируют и орошают розовой водой. Кроме того, сотрудники комитета занимаются чисткой и полировкой двери Каабы, фонарей, светильников, ворот, полок для Корана и всех покрытых золотом элементов интерьера – а также всех разделительных перегородок внутри мечети.
Уборка Каабы происходит дважды в год. Официально это мероприятие курирует король Саудовской Аравии. В воду, которую используют для мытья, добавляют розовые духи и воду Замзама, смешанную с удовым маслом.
****
В наши дни общая площадь религиозного комплекса составляет примерно 400 тыс. кв.м. Но работы по-прежнему ведутся. Нынешний король Салман мечтает о том, чтобы Запретная мечеть вмещала до 5 млн человек. Саудиты перестраивают османскую секцию – старейшую из уцелевших частей Аль-Харам. Изысканный интерьер, удивительная каллиграфия, резные мраморные колонны, установленные в 1553–1629 годах чередой султанов (от Селима I до Мурада IV), – все это великолепие идет под снос. Красота прошлых лет уступает место многоэтажным молитвенным залам высотой 80 м. Скоро от прежней Запретной мечети ничего не останется. А ведь Аль-Харам – это осязаемая история. История, уходящая корнями во времена халифа Умара, Аббасидов и Ибн аз-Зубайра, который пожертвовал своей жизнью ради восстановления Каабы. Саудиты променяли все это на ультрасовременное здание в форме стадиона.
Однако лишь немногие готовы открыто критиковать действия КСА. Турция и Иран уже не первый год протестуют против уничтожения мусульманской истории. Но большинство исламских стран боится, что их квота на паломников будет сокращена, – ведь Саудиты отказались выдавать визы иранцам в конце 1980-х годов. Пока историки и архитекторы бьют тревогу, основная масса верующих безмолвствует. Потенциальные хаджи обеспокоены лишь тем, что им могут запретить совершать обязательный священный ритуал. Рядовые мусульмане воспринимают Мекку как место реализации одного из пяти столпов ислама. Все остальное для них не имеет значения.
Сегодня в Мекке история превращается в трагедию. На протяжении веков правящая элита перестраивала этот город по своему вкусу, делая из него образец имперского величия. Но нынешним хозяевам Мекки, судя по всему, не хватает чувства прекрасного.
Современная Мекка – город противоречий. Проблемы начинаются уже с названия. В массовой культуре слово «Мекка» используется для обозначения центра развлечений. Лос-Анджелес называют Меккой шоу-бизнеса, Париж – Меккой высокой моды, Дубай – туристической Меккой. Саудовские чиновники негодуют. Их возмущают вывески вроде Месса Motors, Месса Cosmetica и Месса Mall. В 1980-х годах Саудиты официально ввели в оборот староарабское написание Makkah вместо Месса. Таким образом, они подчеркнули сакральный статус города и его традиционный характер. В настоящее время термин Makkah (точнее, Makkah al-Mukarramah – «Мекка Благословенная») используется саудовскими органами власти, а также зарубежными правительственными структурами и международными организациями: ООН, Государственным департаментом США, министерством иностранных дел Великобритании и др.
Мекка, безусловно, благословенна. Однако коренные мекканцы – потомки древних аравийских кланов – не видят ничего особенного в новом названии. По их мнению, Мекка – это центр шика и VIP-туризма, которые заменили духовность как смысл существования города. Местные жители прозвали Мекку саудовским Лас-Вегасом.
Подобно Лас-Вегасу, знаменитому своими казино и безвкусной архитектурой, Город Аллаха стал игровой площадкой для богатых. Большую часть года здесь принимают даже не паломников, а религиозных туристов. Они приезжают помолиться в Аль-Харам и заняться шопингом в бесчисленных торговых центрах. Многие приобрели недвижимость рядом с Запретной мечетью – и не просто как финансовую инвестицию, а в надежде на то, что она обеспечит им место в раю. Для богатых мусульман визит в Мекку для умры или зиярата (посещения святых мест) превратился в рутину. Это некий знак престижа: чем чаще вы приезжаете в Мекку, тем благочестивее становитесь.
Бедняки прибывают только в сезон хаджа и проводят в священном городе менее двух недель. Но даже не самые состоятельные паломники делают покупки при любой возможности. Помимо роскошных бутиков в городе есть множество рынков – Сук Газа, Сук аль-Лайл и т. д. Там продается все, что душе угодно: от поддельных швейцарских часов до бутылок с фальшивой «святой» водой из колодца Замзам. Никто не должен покинуть Мекку без какого-либо сувенира.
Многие пилигримы мечтают о памятных снимках. Но сделать их трудно – ведь кругом слишком много людей. Поэтому в Городе Аллаха работают специальные пункты фотошопа. Хаджи фотографируют в паломнической одежде в определенной позе – а затем монтируют снимок в уже готовый файл-макет с Каабой или другими святынями и достопримечательностями. Один такой коллаж стоит около 70 риялов (примерно 1200 руб.).
Вещи, привезенные из Мекки, всегда имели особую духовную ценность. Однако непонятно, как духовность связана с дешевой пластиковой копией Каабы – или же с дорогими духами, флакон которых выполнен в форме той же Каабы. Мусульманские историки утверждают, что Мекка торговала задолго до пророка Мухаммеда. Они совершенно правы. Город и сейчас продает предметы широкого потребления. На его окраинах находятся склады с электроникой и безделушками, цеха по разливу безалкогольных напитков, маслобойни, птицефабрики и т. д. Но раньше коммерческая деятельность никогда не была для Мекки основной.
За исключением Каабы и Запретной мечети, в Мекке не осталось ничего уникального. Город Аллаха лишился не только собственной истории, но ландшафта и экологии. Он загазован и загрязнен, хотя находится в Аравийской пустыне. Авторы современных книг о хадже удручены обыденностью Мекки, Американский литератор Майкл Мухаммед Найт описал свой опыт паломничества в романе «Путешествие к концу ислама». Найт называет священный город «неприкаянным» и сравнивает его с сетевым супермаркертом Walmart. Другому американцу, поэту и режиссеру Майклу Вулфу, улицы Мекки напомнили Хьюстон, Марокканский антрополог Абделла Хаммуди обнаружил, что Мекка «колеблется между духовностью и съемочной площадкой». При этом все три автора являются мусульманами – и все совершили хадж.
Как и Хьюстон, по образу которого она построена, Мекка любит богатство. На протяжении веков Мекка использовала статус «Дома Аллаха», чтобы получать деньги – но никогда их не зарабатывала. В священный город привозили все достижения исламской цивилизации. Однако сама цивилизация в Мекку так и не пришла. Именно поэтому город отдался теологии, которая не придает значения истории и культуре. Великие мусульманские ученые и философы посетили Мекку один раз – и отправились созидать в другое место. В священном городе всегда ценились эмоции, но никогда не ценился разум. Хиджра 622 года тому подтверждением. Действительно, никакие великие идеи или изобретения не родились в Мекке с тех пор, как пророк Мухаммед переселился в Медину. Пока исламский мир делал самые невероятные открытия, мекканцы их проклинали.
По правде говоря, это не вина ваххабитов, Священный город столетиями развивался как центр религиозного образования – и, значит, априори был консервативным. Но зачастую неприятие критического мышления идет рука об руку с неприятием знаний. Невежество сакрализируется. Мекканские улемы предают анафеме все, кроме потребителвских удобств. Нынешний Верховный муфтий КСА Абдуль-Азиз ибн Абдуллах Алб аш-Шейх (уроженец Мекки и прямой потомок аль-Ваххаба) ратует даже за запрет шахмат. По утверждению богослова, шахматы представляют собой «пустую трату времени и денег и являются причиной для ненависти и вражды между игроками». Однако проблема не только в шахматах. Священный город призван олицетворять мечты о гуманизме. Но доброту, смирение и богобоязненность можно найти лишь в сердцах паломников.
Кааба – вечный символ равенства. Но есть ли равенство в Мекке? Город Аллаха запретен для немусульман с VII века. Тем не менее закрытость была присуща ему с незапамятных времен. Мекка упорно верит в собственную значимость и упорно ее защищает. История показывает, что мекканцы не любят чужаков. Хиджазцы и недждийцы испытывают друг к другу вековую неприязнь. Недждийцы считают, что хиджазцы уступают им в «этнической чистоте». Хиджазцы жертвуют своим прошлым в угоду власти. И первые, и вторые являются саудовцами (подданными КСА). Вместе они образовали «избранное общество», недоступное для прочих жителей Мекки. В священном городе – как и во всей Саудовской Аравии – саудовцы стоят на вершине социальной пирамиды. Но даже эта «верхушка» неоднородна.
Самые главные саудовцы принадлежат к правящему клану аль-Сауд. Вторую ступень занимают представители богатых арабских династий. Аш-Шейхи (потомки аль-Вахха-ба) доминируют в религиозных институтах Саудовской Аравии. Аль-Турки владеют инвестиционными компаниями. Аль-Раджи – крупные банкиры. Бен Ладены – строительные магнаты. Все эти люди – миллиардеры. И все они связаны с королевской семьей браками, клятвами верности и другими племенными ритуалами. Сегодня, как и прежде, социальный статус в Мекке зависит от наличия недвижимости около Запретной мечети. Если королевский дворец возвышается над Каабой, значит, король – великий человек.
Социальная иерархия КСА в полной мере применима к Мекке. Ее жители всегда делились на кланы, племена и иные сообщества. Одно из важнейших оснований дифференциации – арабское происхождение. Но и здесь деньги играют важную роль. За саудовскими миллиардерами идут состоятельные европейцы и американцы, принявшие ислам. Далее следуют обеспеченные арабы-мусульмане. Поскольку они владеют «языком Корана», саудовцы считают их выше всех мусульман, для которых арабский язык неродной. На следующей ступени находятся пакистанцы, индийцы, малайцы и турки. Если они богаты, то к ним относятся с некоторым уважением. Нижние слои саудовского общества состоят из полунищих кочевников-бедуинов, а также из нищих йеменцев, которые мечтают жить как Саудиты.
И наконец, в самом основании мекканской иерархии расположились африканцы и азиаты – суданцы, эфиопы, сомалийцы, филиппинцы, индонезийцы и др. Они приезжают как паломники и остаются (зачастую нелегально), Формально рабство в КСА было отменено. Но в Мекке оно по-прежнему существует, хотя и называется трудовым законодательством. Саудовский закон о труде 1969 года определяет иностранных рабочих как изначально ненадежных людей, за которыми нужно постоянно следить. Этническая дискриминация в Городе Аллаха незыблема с тех пор, как его посетили Насир Хосров и Ибн Джубайр,
Саудовскую Аравию называют концлагерем для рабочих-иммигрантов. Иностранец может получить трудовую визу лишь при поддержке кафила («спонсора»), Кафил – это саудовец, который якобы защищает интересы иммигранта на территории королевства. Но, по сути, кафил полностью контролирует жизнь рабочих. Иммигранты бесправны. Мужчины подвергаются жестокой эксплуатации, женщины – сексуальному насилию. Первым делом «спонсор» отбирает у работника паспорт, запрещает ему передвигаться по стране и навещать родственников. Жаловаться некому: решение кафила священно. Иностранные рабочие в Мекке влачат жалкое существование. Они годами не видят свои семьи. Пророк Мухаммед провозгласил равенство людей вне зависимости от цвета кожи и языка, но правители Мекки издавна делят всех на «своих» и «чужих».
Хаджи едут в Мекку, чтобы ощутить единство уммы. Но даже столь благородный и возвышенный идеал изменился под воздействием местного менталитета. Мекканцы издревле ставят во главу угла кровные узы и благородство происхождения. Подобный традиционализм сформировал мышление Омейядов – потомков старой мекканской аристократии. Именно поэтому Омейяды запретили кяфирам входить в священный город. Первоначально умма, которая собралась вокруг пророка Мухаммеда в Медине, состояла не только из мусульман. Там были христиане, иудеи, язычники. Однако все они придерживались единой морали. И все вместе трудились ради общего блага. В этом заключается главный мотив ислама – очень важный и актуальный в наше время.
Мекка выжила благодаря двум женщинам – Хаджар, наложнице Ибрахима, и Зубейде, жене аббасидского халифа Харуна ар-Рашида. Благодаря первой в бесплодной долине забил источник Замзам. Впоследствии вокруг него и вырос город. Вторая обеспечила Мекку питьевой водой. Но до недавних пор в Мекке (и во всей Саудовской Аравии) женщины считались имуществом. Лишь весной 2016 года саудовские улемы (преимущественно мекканцы) установили, что женщины являются млекопитающими. Следовательно, их надо уравнять в правах с верблюдами, овцами и козами.[355] Французский новостной ресурс Journal de Montreal заявил, что права человека в КСА становятся все более прогрессивными.
Нынешние мекканки далеко не так свободны, как четырнадцать веков назад. Они обязаны носить черные абайи и хиджабы. Их жизнь зависит от махрама. Без его разрешения женщина не может работать, путешествовать, выйти замуж, получить образование и даже сделать хирургическую операцию. Впрочем, с 24 июня 2018 года саудийкам разрешено водить автомобиль. В 2019 году они получили право путешествовать без махрама.
Может показаться, что священный город свободен от суеверий и идолопоклонства. Но, по замечанию Сардара, «Мекка по колено в ширке».[356] Он рассказывает, как однажды вечером посетил Аль-Харам и внезапно услышал призыв к молитве. Мечеть наполнилась людьми. Начался дополнительный намаз. Поводом к нему послужило частичное лунное затмение. Сардар покинул Аль-Харам, но тут же был остановлен мутаввином (сотрудником «полиции нравов»). Ученый заявил, что в исламе солнечные и лунные затмения признаются естественным явлением. Их не надо «разгонять» с помощью молитвы. Коран гласит: «Солнце плывет к своему местопребыванию. Так предопределил Могущественный, Знающий. Мы предопределили для луны положения, пока она вновь не становится подобна старой пальмовой ветви. Солнцу не надлежит догонять луну, и ночь не опережает день. Каждый плывет по орбите» (36:38–40).
Мутаввин ответил, что намаз по случаю затмения – это требование шариата. Сардару пришлось вернуться в мечеть и присоединиться к молитве. Он датирует этот инцидент концом 1990-х годов. Черчвард и Раттер столкнулись с аналогичным проявлением невежества в начале XX века. Миновали десятилетия, но ничего не изменилось.
* * *
Мутаввины – служащие и добровольцы государственной организации под названием «Комитет по поощрению добродетели и удержанию от порока». Комитет был создан в 1940 году и расформирован в 2017 году. Однако, за 77 лет своей деятельности мутаввины оставили неизгладимый след в истории Мекки.
Шариатская полиция обладала почти безграничными полномочиями. Мутаввины могли ворваться в любой дом по подозрению, что там распивают алкоголь, занимаются оральным сексом или совершают иные противозаконные и греховные действия. От мужчины и женщины, оказавшихся вместе на улице, могли в любой момент потребовать доказательство родства. Мутаввины строго следили за соблюдением исламских правил одежды, пищевых запретов и т. д. Кроме того, «полиция нравов» боролась с вредными веяниями в самом широком смысле слова. Например, 14 февраля – в «языческий праздник» – мутаввины устраивали рейды по магазинам и изымали все, что казалось им «валентинкой»: открытки, красные цветы, плюшевые игрушки и др.
Самая страшная трагедия с участием мутаввинов разыгралась 11 марта 2002 года в Мекке. В школе для девочек начался пожар. «Полиция нравов» не выпускала учениц из горящего здания, поскольку они не были «надлежащим образом» одеты и оказались бы на улице без сопровождения родственников-мужчин. Тех, кому удалось выбежать из горящего здания, мутаввины загнали обратно – и заперли двери снаружи. Одновременно они не пускали в школу пожарных, дабы предотвратить телесный контакт между девушками и пожарными, который якобы мог привести к сексуальному возбуждению. В результате 15 школьниц сгорели, еще 50 получили сильные ожоги.
* * *
«Мекка – город, где царит ритуал, но нет этики», – пишет Сардар.[357] Вот одна из самых распространенных уличных сцен. Из Аль-Харам выходит саудовец с четками в руках. К нему с опаской приближается измученная чернокожая женщина. Она просит немного денег. В ответ саудовец покрывает презренную африканку отборной руганью. Гиды берут деньги у бедных паломников и бесследно исчезают. Хаджи оказываются без жилья, питания и наличных средств. Таксисты назначают сумасшедшие цены за то, чтобы привезти пилигримов к горе Арафат – ведь без стояния на ней хадж считается недействительным. Самое популярное зрелище в Мекке – это публичные казни. Они проводятся по пятницам. Казнят, как правило, иммигрантов из Пакистана, Бангладеш и стран Африки.
Внешне город выглядит как причудливый гибрид двух киностудий. На одной снимают сказки «Тысячи и одной ночи», на другой – научно-фантастическую сагу. Минареты соседствуют с телевышками. Небоскребы обращены к Каабе. Из Мекки в Мину проложен монорельс. Однако в городе нет нормальной канализации. Канализационная система осталась такой же, как при Хедли Черчварде и Элдоне Раттере. Постоянно заливает даже историческое кладбище Джаннат аль-Муалла, где похоронены многие знаменитые мекканцы.
Не менее печальна судьба мединского некрополя Джаннат аль-Баки – одного из двух самых важных мусульманских кладбищ, наравне с Джаннат аль-Муалла, Некрополь в Медине уничтожали 2 раза: сначала в 1806 году, а потом, после реконструкции XIX века, – в 1925 году, Джаннат аль-Баки («Сад деревьев») использовался в качестве кладбища еще в доисламский период. В последующие столетия здесь покоились почти 7 тысяч сахабов, а также многочисленные члены семьи и потомки пророка Мухаммеда,
21 апреля 1925 года мавзолеи Джаннат аль-Баки были снесены по приказу короля Абдул-Азиза. В том же году Саудиты разрушили гробницы Джаннат аль-Муаллы в Мекке. В первую очередь были уничтожены могилы предков и ближайших родственников расуля: его матери Амины бинт Вахб, жены Хадиджи бинт Хувайлид, деда Абд аль-Мутталиба и др.
Турецкий поэт и прозаик XX века Ахмад Камаль говорит, что Мекка – это «не столько географический пункт, сколько настроение». Камаль совершил хадж в 1953 году и написал лирическую книгу «Священное путешествие: паломничество в Мекку». «Пока мы будем нетерпимы друг к другу, – утверждает он, – и не признаем, что различные мазхабы и направления – ничто, а ислам – всё, никто из нас не заслуживает быть свободным». Камаль советует ехать в Мекку не в поисках вдохновения, а по причине вдохновения. Да и вообще – «паломники найдут в Мекке только то, что с чем они туда прибудут».
Вероятно, Камаль полагает, что со времен пророка Мухаммеда в Мекке не произошло ничего, что могло бы повлиять на жизнь и веру мусульман. То, что творится в городе прямо сейчас, отзывается эхом во всем исламском мире. На протяжении столетий Город Аллаха был небольшим религиозным центром – замкнутым и безразличным к реалиям остального мира. Мекка – это редут, который выдержал натиск истории. Пожалуй, это единственное место на земле, где время остановилось.
Вот в чем корень проблемы. Мекка сохраняет извечную ауру истинности и святости, которую люди боятся потерять. В нашем безумном мире Мекка кажется некой константой, устойчивым ориентиром. Но стоит изучить события, сформировавшие дух города, – и сразу становится легче размышлять о его подлинном значении.
Все мусульмане знают, что хадж является одним из пяти столпов ислама. Но большинство мусульман, когда-либо живших на земле, не смогли его совершить. Число паломников зависело от объективных политических, экономических и социальных факторов. Хадж был привилегией, доступной лишь самым богатым и образованным членам уммы. Идеализация Мекки объясняется тем, что ее посещали избранные. Священный город – это мечта. Основную часть предписаний ислама можно выполнить, не выходя из дома. Но паломничество – это совсем другое дело.
Неудивительно, что во всех книгах о хадже подробно описано само путешествие. Оно стоило авторам невероятных усилий. Сегодня можно путешествовать быстро и с комфортом. В то же время Саудиты заботятся о хаджи: им раздают бутылки с водой и религиозную литературу, дарят упаковки фиников, организуют для них трансферы до Запретной мечети, предоставляют бесплатную медицинскую помощь и т. д. Для этого в Мекке учреждена служба помощи паломникам. Помимо того, в сезон хаджа на улицах дежурят полицейские, военные и кареты «скорой помощи». Впрочем, люди обходят Каабу в любое время суток и года. Их может быть много или мало – но они есть всегда. Считается, что, когда человеческое движение вокруг Каабы прекратится, наступит конец света.
Однако спрос на паломнические поездки большой, а цены на них неадекватно завышены. Российский писатель и путешественник Антон Кротов приводит примерный «прайс-лист»: «…даже из бедной Индонезии самая дешевая поездка на хадж стоит $3600, в среднем же $5000, и стоять в очереди на визу приходится в среднем 10 лет. Хадж из Таджикистана и Киргизии стоит около $3000, из Азербайджана – $4000, а из соседних Эмиратов – еще дороже». Однако мусульмане по-прежнему копят деньги на паломничество и терпеливо ждут, когда до них дойдет очередь на получение визы. Станет ли Мекка воистину международным городом, который действительно принадлежит верующим – всем и каждому?
Как бы то ни было, Город Аллаха производит неизгладимое впечатление на всех, кто в нем побывал. Его история – удивительна, его тайна – непостижима, его природа – торжество веры над любыми превратностями судьбы. Мекка поражает, очаровывает, завораживает. Она меняет людей и приближает их к заветному раю. Она величественна и неповторима. Она одновременно и мир в миниатюре – и больше, чем целый мир, во всем его потрясающем многообразии. «Небеса обетованные, где надо всем возвышаются Заповедная мечеть – обитель Господа, Владыки миров, – и королевский дворец, резиденция «хранителя» святых мест, короля Саудовской Аравии. На этих улочках, называемых по-арабски «аль-ахья» («места для жизни»), беседуют истощенные богомольцы и толстые торговцы, бдительные стражи порядка и увлеченные теологи, мужчины в тюрбанах и закутанные в покрывала женщины. Все пульсирует, все полно свидетельств, и даже камни здесь вопиют. Среди нищих пригородов то и дело попадаются на глаза островки бетонной роскоши. Куча денег на кучку земли. Мекка – это слух Господа и уши стен. Неумеренная роскошь и страшная нищета, толпа искателей веры и толпы алчущих хлеба. Трепет перед Вечностью и страх перед полицией. Суровая мораль и безжалостное солнце обжигают ум и тело. Благословение, исходящее свыше, ислам, спрягаемый во всех формах, избыток жалящего солнца и нефти делают сегодня Мекку детищем Неба и Земли», – пишет алжирский журналист Слиман Зегидур.
Мекка всегда была чем-то большим, нежели финальной точкой путешествия. Это особое состояние души, центр молитвы, знак стремления к Божественному. «Духовное и преходящее, религиозное и мирское, вечное и повседневное сплетены в Мекке воедино в подобие дамасской ткани, где один и тот же узор на лицевой стороне соткан из сатина с нитями тафты, а с изнаночной – из тафты с нитями сатина», – утверждает Зегидур. Мекка существует для того, чтобы делать нас лучше, – а не для того, чтобы меняться под давлением человеческой глупости и слабости.
Несмотря на все препятствия, некоторые пожилые мусульмане приезжают в священный город, чтобы, умереть. Ежегодно десятки пакистанских, малайских, афганских, филиппинских стариков покидают свои дома и отправляются в последний путь. Для них Мекка – это Божественный Идеал, место вечной гармонии. Ради нее стоит жить.
Так было. Так есть. И так будет всегда.
22 января 2019 года, Каир
КОГДА ВЫ УВИДИТЕ ДЫРЫ, ПРОБИТЫЕ В ГОРАХ МЕККИ, И КОГДА ВЫ УВИДИТЕ, КАК ЗДАНИЯ ПРЕВОСХОДЯТ В ВЫСОТЕ ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ, ТОГДА ЗНАЙТЕ, ЧТО ЭТО ЧАС БРОСИЛ ТЕНЬ.
АРАБСКИЙ МУХАДДИС ИБН АБУ ШЕЙБА (775–849), СБОРНИК ХАДИСОВ «МУСАННАФ»
Библиография
Зегидур С. Повседневная жизнь паломников в Мекке. – М.: Молодая гвардия, 2008.
_A Princess's Piligrimate: Nawab Sikandar Begum's A Piligri-
mage to Mecca. – Bloomington: Indiana University Press, 2008.
Abdellah Hammoudi. A Season in Mecca: Narrative of a Pilgrimage. – New York: Hill & Wang, 2006.
Ahmad Suba’i. My Days in Mecca. – London: Garnet Publishing, 2009.
_An Ottoman Traveller: Selections from the Book of Travels by
Evliya Celebi. – London: Elaand, 2010.
Anderson, S. Lawrence in Arabia: War, Deceit, Imperial Folly and the Making of the Modern Middle East. – Melbourne: Anchor, 2014.
Anscombe, F. The Ottoman Gulf: The Creation of Kuwait, Saudia Arabia, and Qatar. – New York: Columbia University Press, 1997.
Badia у Leblich, D. Travels of All Bey in Morocco, Tripoli, Cyprus, Egypt, Arabia, Syria, and Turkey between the years 1803 and 1807. Written by himself, and illustrated by maps and numerous plates. – London: British Library Historical Print Editions, 2011.
Baker, R. King Husain and the Kingdom of Hejaz. – Cambridge: The Oleander Press, 1979.
Burckhardt, J. L. Travels in Arabia. – London: Henry Colburn, 1829.
Burton, R.F. Personal Narrative of a Pilgrimage to Mecca and Medina. – Leipzig: Bernhard Tauchnitz, 1874.
Carapico, S. Arabia Incognita: Dispatches from Yemen and the Gulf – Charlottesville: Just World Books, 2016.
Cobbold, E. Pilgrimage to Mecca. – London: Arabian Publishing Ltd., 2009.
Daughty, C.M. Travels in Arabia Deserta. 2 Vol. – London: PL. Warner, 1921.
Esin, E. Mecca the Blessed Madinah the Radiant. – London: Elek Books, 1963.
Gaury, G. de. Rulers of Mecca. – New York: Dorset Press, 1991.
Ibn al-Mujawir. A Traveller in Thirteenth-Century Arabia: Ibn al-Mujawir's Tarikh al-Mustabsir. – London: Hakluyt Society, 2008.
Ibn Arabi. The Meccan Revelations. – New York: Pir Press, 2004.
Ibn Battuta. Travels in Asia and Africa, 1325–1354. – London: Psychology Press, 2004.
Ibn Jubayr. The Travels of Ibn Jubayr. – London: Luzac & Co, 1907.
Hafiz Ahmed Hassan. Pilgrimage to Caaba and Charing Cross. – Karachi: Wirsa, 2006.
Kennedy, H. Caliphate: The History of an Idea. – New York: Basic Books, 2016.
Knight, M. M. Journey to the End of Islam. – New York: Soft Skull Press, 2009.
Lawrence, T.E. Seven Pillars of Wisdom. – London: Wordsworth Editions Ltd., 1999.
Madawi al-Rasheed. A History of Saudi Arabia. – Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
Malcolm X. The Autobiography of Malcolm X. – New York: Grove Press, 1965.
Mansfield, P A History of the Middle East – London: Penguin Books, 2013-
Mansfield, P The Arab World: A Comprehensive History. – New York: Crowell, 1976.
McNamara, R. The Hashemites: The Dream of Arabia. – London: Haus Publishing, 2010.
Miller, R. Desert Kingdoms to Global Powers: The Rise of the Arab Gulf. – New Haven: Yale University Press, 2016.
Minawi, M. The Ottoman Scramble for Africa: Empire and Diplomacy in the Sahara and the Hijaz. – Redwood City: Stanford University Press, 2016.
Muhammad Assad. The Road to Mecca. – New York: Fons Vitae Publishing, 2000.
Naser-e Khosraw. Book of Travels. – New York: State University of New York Press, 1985-
Nader, A.N. Le Systeme Philosophique des Mutazula. – Beyrouth: Editions les Lettres Orientales, 1956.
Pickthall, M.W. The Meaning of the Glorious Our'an. – New York: Tahrike Tarsile Quran, 1999.
Peters, E E. Mecca: A Literary History of the Muslim Holy Land. – Princeton: Princeton University Press, 1994.
Rosenthal, E. & Churchward, H. From Drury Lane to Mecca. Being an Account of the Strange Life and Adventures of Hedley Churchward. – London: Sampson Low, Marston & Co., Ltd., 1931.
Rutter, E. The Holy Cities of Arabia. – London: Arabian Publishing Ltd., 2015.
Sander, N. Ibn Saud: King by Conquest. – Vista: Selwa Press, 2008.
Teitelbaum, J. The Rise and Fall of the Hashimite Kingdom of Arabia. – New York: NYU Press, 2001.
_The Middle East and the United States: A Historical and
Political Reassessment / Ed. by David W.Lesch. – Boulder: West-view Press, 2007.
Trofimov, Y. The Siege of Mecca: The Forgotten Uprising in Islam's Holiest Shrine and the Birth of Al Qaeda. – New York: Doubleday, 2007.
Wavell, A.J.B. A Modern Pilgrim in Mecca and a Siege in Sanaa. – London: Garnet Publishing, 2005.
Wolfe, M. One Thousand Roads to Mecca. The Centuries of Travelers Writing about the Muslim Pilgrimage. – New York: Grove Press, 1997.
Ziauddin Sardar. Mecca: The Sacred City. – New York: Bloomsbury USA, 2014.
Иллюстрации
Османская миниатюра с изображением мечети Аль-Харам.
Предположительно, XVIII век
Во дворе мечети Аль-Харам. Каирская гравюра на основе османской миниатюры конца XIX в. Справа на горе видна крепость Аль-Аджьяд. Сейчас на ее месте находится комплекс небоскребов Абрадж аль-Бейт
Историческое мекканское кладбище Джаннат аль-Муалла, 1907 год.
В самом большом белом мавзолее покоилась Хадиджа. Ее усыпальница была разрушена ваххабитами в 1925 году
Лагерь паломников в долине Мина. Вторая половина XIX века
Мекканка в традиционном свадебном наряде. Фото Христиана Снук-Хюргронье, 1880-е годы
Каирский махмал в Мекке
Фотографии паломников из разных стран, сделанные Христианом Снук-Хюргронье. a. Паломник из Марокко. b. Паломники из Бухары (Узбекистан). с. Паломники из Ачеха (Индонезия)
Мекканский шейх с сыновьями. Вторая половина XIX века
Панорама Мекки в 1880-х годов. Фото Христиана Снук-Хюргронье
Фотография Эвелин Коббольд в паломнической одежде, размещенная в качестве фронтисписа ее книги «Паломничество в Мекку»
Мекканский шариф Аун ар-Рафик
Хусейн ибн Али аль-Хашими – последний шариф Мекки
Осман Нури-паша
Знатный мекканец.
Фото Христиана Снук-Хюргронье
Мекка с высоты птичьего полета
Мечеть Аль-Харам, вид с Королевской часовой башни.
Многие паломники, молящиеся в мечети, уже не видят Каабу
Паломники молятся вокруг Каабы
Тысячи паломников хотят прикоснуться к Каабе
Дверь Каабы, покрытая кисвой
Паломники стягиваются к горе Арафат. Белые точки – это хаджи в ритуальных одеждах
Паломники идут из долины Мина по мосту Джамарат побивать камнями шайтана
Паломники взбираются на гору Джабаль ан-Нур к пещере Хира, где пророк Мухаммед получил первые откровения от Аллаха
Пещера Хира
Вид на Запретную мечеть с мекканской улицы
На входе в Аль-Харам
Интерьер Аль-Харам
Королевская часовая башня и небоскребы Абрадж аль-Бейт
Площадь перед Запретной мечетью. На переднем плане – люксовая гостиница Makkah Millennium Towers.
Позади нее видны небоскребы комплекса Абрадж аль-Бейт
Жилые кварталы Мекки возле кладбища Джаннат аль-Муалла
Стамбул: перекресток эпох, религий и культур
Моим родителям
Существуют места, где история неизбежна, как дорожное происшествие, – места, чья география вызывает историю к жизни. Таков Стамбул, он же Константинополь, он же Византия.
Иосиф Бродский «Путешествие в Стамбул»
Мне кажется, другие города могут быть смертны, но этот город будет стоять до тех пор, пока люди живы на земле.
Пьер Жиль «Древности Константинополя»
Ах, Стамбул! Из всех способных заворожить меня имен это остается самым волшебным.
Пьер Лоти
Если кому-либо суждено взглянуть на мир лишь раз, ему следует обратить взор на Стамбул.
Альфонс де Ламартин
Тысячью рук я касаюсь тебя и любимого Стамбула. Тысячью глаз я смотрю на тебя и любимый Стамбул.
Назым Хикмет
Введение
Стам-бул. Два слога, подобные удару колокола.
Подобные удару набата.
Подобные удару сердца.
О дивном городе на берегах Босфора рассказывали «отец истории» Геродот и «отец географии» Страбон. Ему посвящали стихи, песни и легенды. Ради него жертвовали кровью и жизнью. Подобно магниту, он испокон веков притягивает людей и деньги.
Византий-Константинополь-Стамбул упоминается в греческих мифах, римских документах, арабских летописях, персидских сочинениях, византийских хрониках, скандинавских сагах и франкских манускриптах. Греки именовали его Бизантионом, Константинией, Константинополисом (городом Константина) и Василевуса полисом (городом василевса); римляне – Новым Римом и Вторым Римом; армяне – Мец полисом (Большим городом); евреи – Куштой и Куштандиной; славяне – Царьградом. У купцов и путешественников из Южной и Восточной Азии имелись собственные топонимы для обозначения Стамбула – так, у китайцев их насчитывалось около десятка. Арабы использовали названия «Истинполин» и «Румийат аль-Кубра» («Великий город римлян»); персы – «Тахт-е Ром» («Трон римлян»); турки – «Станполи» и «Истанбул». Среди официальных османских наименований Стамбула были «Центр халифата» («Дарюльхилафе») и «Столица» («Пайитхат»); среди поэтичных – «Обитель государства» («Дер-я Девлет») и «Обитель счастья» («Дер-я Саадет»).
Стамбул – не просто точка на карте. Это неотъемлемая часть материальной и духовной культуры человечества. Сегодня православные христиане всего мира произносят молитвы, созданные на берегах Босфора. Описывая осаду Минас-Тирита в культовом романе «Властелин колец», Джон Толкин вдохновлялся средневековыми преданиями об осадах Константинополя арабами и турками. Из османской столицы в Европу попали вишня, кофе, тюльпаны, рахат-лукум, щербет, шаурма, пахлава, кушетки-оттоманки, кальяны и туфли с загнутыми носами. Экзотические товары на протяжении веков поставляли на Запад из Стамбула – даже в XVII веке, когда диковинную для европейцев индейку начали привозить из Северной Америки, англичане по привычке приняли ее за турецкий продукт. Жители Британских островов окрестили птицу «turkey»; такое же название имеет в английском языке сама Турция.
Вследствие уникального географического положения Стамбул играл роль посредника между Западом и Востоком, включая Индию, Китай, арабский мир и Персию. Это прослеживается благодаря этимологии заимствованных слов: так, слово «нефть» происходит от турецкого «neft», которое образовано от персидского «нафт» (
). Название лимонада «тархун» содержит отсылку к турецкому «targun» и, соответственно, арабскому «тарахун» (
) – наименованию эстрагона (растения, из которого делают напиток), и т. д.
Современный Стамбул – это живая история. Если облик Рима или Парижа сохранился в архитектурных памятниках и достопримечательностях, то город на берегах Босфора не превратился в пресловутый «музей под открытым небом», где интерес вызывают разве что обломки византийской и османской цивилизаций. Напротив – в Стамбуле артефакты прошлого функциональны. Они не служат декорациями для современной жизни, создавая иллюзию ее величия и значимости. От каждого здания, от каждой улицы и каждого камня вглубь истории тянутся невидимые нити, связывающие эпохи, религии, континенты и людей. Запад перенял у Востока не меньше, чем Восток у Запада (глава 16 «Мудрость веков» и глава 9 «Между Европой и Азией» соответственно) – несмотря на принципиальные различия, они немыслимы друг без друга. Стамбул неоднократно отуречивался и вестернизировался, и за его многогранностью и многоликостью стоят величайшие предки – Римская империя, Арабский халифат[358] и, конечно, Византия.
Знаменитый турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе Орхан Памук, проживший на берегах Босфора более полувека, передает в книге «Стамбул. Город воспоминаний» ощущение отчужденности, привычное всем стамбульцам. По словам Памука, в этом городе, застывшем между традиционной и западной культурами, постоянно открытом для переселенцев и разделенном на общины и землячества, за последние 150 лет никто не чувствовал себя «вполне дома».
Невозможно узнать, понять и полюбить Стамбул, не узнав, не поняв и не полюбив Константинополь. Для славян византийская столица являлась политическим и духовным центром мира (глава 11 «Русский Стамбул»). Длительное противостояние Оттоманской Порты и Восточной Римской империи закончилось гибелью последней. Но победители позаимствовали у побежденных гораздо больше, чем можно подумать: придворный церемониал (глава 3 «Величие Османов»), приметы и суеверия (глава 12 «Страхи бесстрашных»), правила организации жилого пространства (глава 17 «Город женщин») и кулинарные традиции (глава 19 «Гастрономическая карта города»).
Османы не растратили богатейшее наследие Восточной Римской империи. Собор Святой Софии – главный храм православного мира – был переделан в мечеть (глава 5 «Город тысячи мечетей»). Из руин крепостных стен Константинополя выросла султанская тюрьма Едикуле (глава 8 «Стены и крепости»). Городской рынок разросся до гигантских размеров Гранд-базара (глава 18 «Сердце Стамбула»). Захватив византийскую столицу в мае 1453 года, османы получили все ее проблемы: пестрый национальный и религиозный состав жителей (глава 10 «Плавильный котел»); бунты янычар – фактически преторианской гвардии (глава 13 «Рабы султана»); эпидемии, пожары и землетрясения (глава 14 «Обратная сторона величия»); криминогенную ситуацию (глава 15 «Культурные особенности и смертельные удовольствия»), а также многое другое.
В современном Стамбуле определенно присутствует genius loci – тот самый гений места, которого почитали древние римляне. Город на берегах Босфора, где сходятся нити между Европой и Азией, уже не раз становился неотъемлемой частью человеческих судеб. Он крепко и причудливо сплетал разнообразные идеологии, стили и концепции. Чем дольше вы размышляете об этом, тем больше обнаруживаете взаимосвязей и взаимозависимостей, без которых Запад не был бы Западом, а Восток – Востоком.
Столица четырех империй (Римской, Византийской, Латинской и Османской); резиденция 10 цезарей, 82 василевсов и 30 султанов; один из самых древних городов мира, раскинувшийся на обоих берегах Босфора, на пути из Черного моря в Мраморное и далее – в Средиземное, – Стамбул оглушает, покоряет, влюбляет в себя и не отпускает.
Как его только не называют: город души, город-история, город-легенда, город контрастов, город двух континентов, город тысячи мечетей, ворота Ближнего Востока, последний мегаполис Европы и первый мегаполис Азии. Праздничный и печальный, шумный и уютный, динамичный и величественный – Стамбул, в отличие от иных городов, сумел сохранить себя. Древняя Ангора (Анкара) превратилась в административный центр. Афины зарабатывают на своей античной истории, к коей их нынешние жители не имеет никакого отношения. Багдад – волшебная восточная столица из сказок «Тысячи и одной ночи» – утратил очарование и загадочность. Москва уже давно не боярская и купеческая; Чикаго – не джазовый и гангстерский; Лондон, Вена и Париж лишились былого имперского великолепия.
Пока одни города тускнели, а другие – умирали, Стамбул торговал и сражался, горел и восставал из пепла. Он пережил древних греков, римлян, византийцев и османов; выстоял под градом персидских и арабских стрел, под мечами крестоносцев и артиллерийскими залпами Антанты; возродился после всех войн, мятежей и стихийных бедствий. Он никогда не принадлежал только василевсу или только султану. Образ города веками составляли торговцы, разбойники, банкиры, мусорщики, литераторы, паши,[359] водоносы, янычары, художники, рыбаки и проститутки. Орхан Памук спрашивает: «В чем тайна Стамбула?» – и отвечает: «У города нет иного центра, кроме нас самих».
Для понимания книги следует обратить внимание на административно-территориальное устройство Стамбула. Он делится на 39 ильче – крупных исторических районов. Это Авджылар, Адалар, Арнавуткёй, Аташехир, Багджылар, Байрампаша, Бакыркёй, Бахчелиэвлер, Башакшехир, Бейкоз, Бейликдюзю, Бейоглу, Бешикташ, Бюйюкчекмедже, Газиосманпаша, Гюнгёрен,[360] Зейтинбурну, Кадыкёй, Картал, Кючюкчекмедже, Кягытхане, Малтепе, Пендик, Санджактепе, Сарыер, Силиври, Султанбейли, Султангази, Тузла, Умрание, Ускюдар, Фатих, Чаталджа, Чекмекёй, Шиле, Шишли, Эйюп, Эсенлер, Эсеньюрт.
Ильче состоят из семтов – небольших районов или кварталов, а семты – из махалле. Махалле представляет собой 10–15 улиц с центром в виде мечети, церкви или синагоги (в зависимости от этнического и религиозного состава населения). Махалле – первая административно-территориальная единица Стамбула; средневековый город делился только на них. В старейших махалле до сих пор отсутствуют номера домов. Их исторические названия образованы от имени донатора местного хаммама или мечети – либо от имени жившего здесь человека. Так, махалле Зейрек напоминает о Зейреке Мехмеде-эфенди – первом преподавателе в медресе при местной мечети.
Семт получал название по некой постройке, которая находилась на его территории и служила ориентиром. Это могли быть городские ворота, фонтан, площадь, рынок либо что-то еще. Например, Кумкапы переводится как «песчаные ворота», Йеникапы – как «новые ворота», Топхане – как «пушечный двор», Чаршамба – как «базар по средам». Конечно, есть исключения. Так, топоним «Нишанташи» (тур. nişantaşı – прицельный камень) обозначает респектабельный семт на границе ильче Шишли и Бешикташ. В XVIII веке здесь был организован тир: в землю вкопали камни, на которые ставили глиняные кувшины. Султаны любили стрелять по этим кувшинам из луков (в 1798 году Селим III даже установил рекорд – пущенная им стрела пролетела 889 м).
На туристических картах указывают названия семтов; они более известны, чем многочисленные махалле. Иногда территории семтов и махалле совпадают – например, Баязид и Султанахмет являются одновременно и семтами, и махалле. В общем, административное деление Стамбула – сложная и запутанная тема, которой не до конца владеют даже местные жители.
Древний город вдохновляет и очаровывает – и каждый год тысячи людей оставляют здесь свое сердце. Возникнув в VII веке до н. э. как маленькая греческая деревня, Стамбул превратился в огромный мегаполис с населением более 15 млн человек, чья площадь в 2 раза превышает площадь Москвы, – в мегаполис, где многие 10-летние дети, живущие в отдаленных районах, никогда не видели Босфор. Формально утратив статус турецкой столицы в 1923 году, Стамбул фактически остался ей. Будучи крупным финансовым, политическим, туристическим и культурным центром, этот город на протяжении веков смешивает взаимоисключающее, сочетает несочетаемое – и одним своим существованием напоминает людям об их ничтожности и величии. Ибо история нужна не только для того, чтобы хорошо знать прошлое, лучше понимать настоящее и прогнозировать будущее. Главное предназначение истории – рассказать нам о нас самих. О том, кто мы. Откуда мы. И куда идем.
Глава 1
Прогулки по Бейоглу
Самый дальний Восток – уже Запад.
Ричард Тренч
Вам знакомо это чувство, когда вырываешься на свободу из пыльной, душной комнаты? Солнце светит в глаза, ветер дует в лицо, морская синева на горизонте сливается с небом. На противоположном берегу в голубоватой дымке возвышается Галатская башня. Вот он, один из классических видов Стамбула, который открывается с причала Эминёню на Галату.
Галата – один из старейших районов Стамбула. Он простирается от Галатского моста до площади Таксим. История Галаты неразрывно связана с последними трагическими годами существования Византийской империи. Изначально этот район был генуэзской колонией, основанной на северном берегу Золотого Рога[361] в 1267 году – напротив крепостных стен Константинополя. Главную постройку Галаты – знаменитую башню – генуэзцы возвели в 1348 году для контроля над Босфором и назвали башней Христа (это наименование встречается на старых планах города). Сооружение башни было призвано увековечить факт расширения генуэзских колоний Константинополя.
5 ФАКТОВ О СТАМБУЛЕ:
1. Стамбул – самый густонаселенный город Европы.
2. В Стамбуле проживает около 20 % населения Турции.
3. По числу ежегодно регистрируемых браков Стамбул занимает второе место в мире после Лас-Вегаса.
4. Стамбульский океанариум – самый большой в Европе.
5. Под Босфором проходит самый глубоководный в мире подземный тоннель для поездов – «Мармарай».
Венецианские и генуэзские купцы появились на берегах Эгейского и Черного морей в XII веке. На тот момент Византия противостояла исламу, спасая раздираемую междоусобными войнами Европу. Западная Римская империя пала еще в 476 году, но Восточная устояла – будучи менее уязвимой, она обладала прочной социально-экономической структурой. Однако, помимо политических и материальных факторов, существует понятие исторической миссии – и пока эта миссия не была выполнена, Византия упорно возрождалась из пепла.
Византия обеспечила непрерывную связь между античностью и современностью. Она защищала восточные рубежи Европы от натиска мусульман: сперва от арабов, а затем от османов. Но Крестовые походы приносили европейским интересам на Востоке только вред. Генуя поддержала Четвертый крестовый поход (1202–1204), и рыцари захватили Восточную Римскую империю. Константинополь пал 13 апреля 1204 года. Крестоносцы разграбили город, и Византия временно перестала существовать. Христианской державе был нанесен роковой удар, от которого она не смогла оправиться. Место Византии на полвека заняла Латинская империя со столицей в Константинополе. Новое государство возглавил венецианский дож Энрико Дандоло.
После образования Латинской империи Генуя приобрела Крит и Лесбос. Вскоре генуэзцы поняли, что венецианцы, их вечные соперники, получили гораздо больше влияния в Мраморноморском регионе. Поэтому Генуя приняла сторону Никейского царства,[362] чьи правители считали себя преемниками византийских императоров. К 1261 году никейцы с помощью генуэзцев, болгар и греков разгромили Латинскую империю и отвоевали Константинополь. В знак благодарности Генуя получила право сбора пошлин за проход судов через Босфор. Для этого и была основана колония Галата.
Византия так и не возродилась. В XIV веке она представляла собой бледную тень прежней великой державы. Страна была разорена бесконечными войнами, чумой и неграмотной политикой своих правителей. Население Константинополя сократилось в 10 раз (с полумиллиона до 50 тыс. человек). Обнищавшая империя не могла даже отнять у крошечной генуэзской колонии доходы от босфорских пошлин: вооруженная стычка закончилась позорным уничтожением остатков византийского флота. Готовясь к войне с Константинополем, генуэзцы построили крепость, частью которой стала Галатская башня. А тем временем за Босфором уже стояли османы…
29 мая 1453 года войска султана Мехмеда II взяли Константинополь и Галату. Захватчики не разрушили крепость и установили с Генуей консульские отношения. Став частью османского Стамбула, Галата превратилась в многонациональный торговый район. Здесь селились армяне, арабы, итальянцы и евреи (поэтому тут находятся единственный в Турции Еврейский музей и самая большая в стране синагога). Жители Галаты отныне считали себя стамбульцами – когда в 1461 году Лесбос попал в руки турок, генуэзцы из Галаты приняли участие во всеобщем ликовании, организовав праздничный фейерверк.
Это соответствовало неповторимой атмосфере великого города. По словам французского тюрколога Робера Мантрана, Стамбул был воплощением империи благодаря своему космополитизму. Галата не являлась исключением. Ее обитатели жадно и радостно участвовали в жизни столицы – тем более что из Галаты, окруженной водами Босфора и Золотого Рога, в город можно было попасть по Галатскому мосту.
Постепенно бывшая генуэзская колония стала центром европейской части Стамбула и до 1920-х годов называлась Пера, потом – Бейоглу. Пера по-гречески означает «по ту сторону»; Бейоглу переводится с турецкого как «сын господина» (дословно «сын бея») – по легенде, на рубеже XI–XII веков здесь жил сын византийского императора Иоанна II Комнина. Есть версия, что наименование ильче образовано от слова «байло» (итал. bailo) – должности венецианского посла в Стамбуле; его дворец был самым роскошным зданием Бейоглу. Процесс архитектурных заимствований оказался обоюдным: в XIII веке в Венеции на Гранд-канале завершилось строительство палаццо Фонако деи Турки, выполненного в византийском стиле, характерном для тогдашнего Константинополя.
С 1850-х годов в Перу стали переселяться богатые ростовщики, банкиры и коммерсанты. Они активно занимались благоустройством района и придали ему современный облик. Под их покровительством ремонтировались дороги, учреждались патрули, следящие за порядком, открывались и реформировались престижные учебные заведения. Так, в 1863 году был основан Роберт-колледж (ныне Босфорский университет). Спустя 3 года реорганизации подверглось старейшее учебное заведение Турции – лицей Галатасарай в Пере; он был преобразован в соответствии с французскими стандартами. Благодаря состоятельным и неравнодушным горожанам через кварталы Бейоглу – с площади Таксим по центральной улице Истикляль – до сих пор ходит ретро-трамвай, знаменитый и трогательный символ старого Стамбула. Стамбульцы любовно называют его «ностальжик» («nostaljik tramway»). Трамвайная линия была проложена в 1871 году и стала одной из первых в Европе. Маленькие красные кабинки зазвенели на берегах Босфора раньше, чем на берегах Темзы.
История Перы неразрывно связана с историей не только городского, но и международного транспорта. В 1892 году для пассажиров «Восточного экспресса», следующего по маршруту Париж – Стамбул, в Бейоглу открыли отель «Pera Palace». Здесь бывали Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Сара Бернар, Альфред Хичкок и другие знаменитости. Эрнест Хемингуэй упомянул «Pera Palace» в рассказе «Снега Килиманджаро»: герой идет в один из дансингов Бейоглу, дерется с английским артиллеристом из-за местной армянки, катается с ней на такси вдоль Босфора и на рассвете возвращается в «Pera Palace». Одним из известнейших гостей отеля стала Агата Кристи – в номере 411 она написала роман «Убийство в “Восточном экспрессе”». Жить в «Pera Palace» любили не только литераторы и кинозвезды, но также монархи и политики: Николай II, Георг V, Франц Иосиф I, Уинстон Черчилль, Лев Троцкий. В холле до сих пор висят старомодные часы, по которым сверяли время европейцы и американцы, прибывшие в Стамбул на «Восточном экспрессе».
Не обошел «Pera Palace» своим вниманием и Мустафа Кемаль Ататюрк. В номере 101, где жил «отец турок», фактически создавалась Турецкая Республика. Владелец отеля, ярый поклонник Гази,[363] купил личные вещи вождя у его телохранителя Ридвана Гюрари и сделал из номера небольшой музей. Теперь все желающие могут увидеть пижаму, шляпу и очки Ататюрка, его кофейную чашку, вилку, коробку с зубным порошком – всего 32 предмета. Самым загадочным и зловещим экспонатом считается шелковый гобелен, который в 1929 году подарил Мустафе Кемалю индийский махараджа. На гобелене вышиты часы, показывающие время 9:07. 10 ноября 1938 года Ататюрк умер во дворце Долмабахче на берегу Босфора. Его сердце остановилось в 9:05, спустя еще 2 минуты умер мозг. С тех пор гобелен называют пророческим.
Эта история вписывается в общую атмосферу старины и мистицизма, которой окутывал постояльцев легендарный «Pera Palace». В его номерах и коридорах всегда вершилась политика. После крушения Османской империи и до начала Второй мировой войны отель представлял собой один из центров международного шпионажа. Шпионов было много, и их нужды оплачивались разведками всего мира настолько нерегулярно, что управляющий «Pera Palace» повесил над гостиничной стойкой объявление с адресованной шпионам просьбой уступать кресла в холле постояльцам, исправно платящим по счетам.
В наши дни «Pera Palace» носит звание не только самого знаменитого, но и самого старого действующего отеля Стамбула. Он принимает гостей более 125 лет. Его именитым собратьям не повезло. «Grand London» разорился. В здании гостиницы «Bristol» находится банк. «Tokatlıyan» (где Агата Кристи поселила Эркюля Пуаро перед убийством в «Восточном экспрессе») долго нуждался в реставрации – в итоге владелец продал номерной фонд разным магазинам. Но «Pera Palace» избежал столь трагической участи. Тяжелые бархатные портьеры, мраморные столешницы, мебель в викторианском стиле – отель не изменился. Сегодня, как и в XIX веке, его роскошные номера по карману весьма немногим.
Бейоглу – самый веселый ильче Стамбула, сродни лондонскому Сохо и парижскому Пигаль. Турецкий прозаик Саит Фаик Абасыянык (1906–1954) писал про него: «Это особенный квартал, где живут турки, русские, армяне, несториане, арабы, цыгане, французы, левантинцы,[364] хорваты, сербы, болгары, персы, афганцы, китайцы, татары, евреи, итальянцы и мальтийцы». В 1716–1717 годах в Пере жил посол Великобритании сэр Эдвард Монтегю с женой. Мэри Монтегю отправляла друзьям подробные письма о жизни в Турции. Позже они были опубликованы в книге «Письма турецкого посольства» (или «Турецкие письма» – по аналогии с романом «Персидские письма» Шарля Луи Монтескьё, французского философа XVIII века). Передавая интернациональный характер Перы, супруга дипломата сравнивает ее с Вавилонской башней. «Мои конюхи – арабы; лакеи – французы, англичане и немцы; кормилица – армянка; управляющий – итальянец; а янычары – турки», – сообщает леди Мэри.
В конце XV века сюда бежали от Реконкисты евреи и арабы. К XIX веку Бейоглу полностью утратил неповторимый колорит старой Турции – сегодня он навевает воспоминания об уютных кварталах Парижа, Лиона и Марселя. Западный дух Бейоглу тонко подметил Орхан Памук. Герой его романа «Мои странные мысли», продавец бозы (традиционного османского напитка), обходит Галату стороной, потому что здесь у него ничего не покупают. Имперский романтизм Стамбула, подобно кислому запаху бозы, совершенно выветрился из этой части города. Впрочем, еще в XVIII веке местные жители утверждали, что нельзя выйти на прогулку по Пере без белых перчаток и кружевного зонтика. Османские серебряные монеты здесь называли пиастрами – на европейский манер. Английский поэт Джордж Байрон, впечатленный Перой, окрестил Стамбул «европейцем с азиатскими берегами». Французский врач Шарль Деваль противопоставляет «блестящую и живую» Перу «обычной скуке» мусульманских кварталов.
В первой половине XX века район заполонили русские белоэмигранты, а после Второй мировой войны – румыны и сирийцы. В одном из неприметных домиков старой Галаты – неподалеку от модных магазинов и казино – осенью 1855 года умер от холеры великий польский поэт Адам Мицкевич. Сегодня, как и 160 лет назад, тусклые желтые фонари в этой части города не могут рассеять непроглядный мрак стамбульской ночи. Писатель-сатирик Аркадий Аверченко открыл в Пере ресторан «Гнездо перелетных птиц», который посещали эмигранты, сумевшие вывезти из России ценные вещи и валюту. Среди прочих развлечений Бейоглу числились салон хиромантии, кафешантан «Конкордия» с третьесортными певицами со всей Европы (они боялись только переезда в Порт-Саид, бывший в их понимании окраиной цивилизации) и тараканьи бега. Одного таракана звали Янычар – как и его соплеменника в пьесе Михаила Булгакова «Бег».
О многоликости Бейоглу свидетельствуют даже вывески. Месопотамский культурный центр, где показывают курдские фильмы. Ресторан «Rejans», предлагающий гостям огненный борщ и лимонную водку. Кофейня «Andon Cafe Bar» с 55 сортами кофе. Бар на крыше ресторана «Nu Teras» с танцполом на высоте 7-го этажа и прозрачным полом. Еще одна зарисовка, характеризующая Бейоглу, – ранним утром в Рамадан пьяные, шатаясь, ходят по улицам вместе с барабанщиками. Барабанщики будят правоверных, дабы те успели позавтракать и покурить перед началом дневного поста. Словом, Бейоглу живет настолько вольной жизнью, что турецкие консерваторы регулярно предлагают сровнять с землей этот «рассадник разврата».
Публичные дома (генелев) в Турции легальны. Стамбульским «кварталом красных фонарей» считаются семты Бейоглу – Зурафа, Бекяр и Замбак в квартале Галатасарай; местные бордели работают еще со времен султана Абдул-Хамида I. Известнейший притон находился прямо под Галатской башней – в память о первых ценах он назывался «Ikıbu uk genelev» («Бордель за две лиры»). Его хозяйка Матильда Манукян, самая богатая женщина Турции, являлась добросовестным налогоплательщиком. Суммы, выплачиваемые мадам Матильдой в государственную казну, впечатляли – так, в 1994 году они составили более 10 млн долларов; в казну Стамбула поступило 1,2 млн.
Манукян называли «королевой борделей». Предприимчивая женщина открыла по всей стране сеть публичных домов, приносивших огромные доходы. Только бордели в Бейоглу ежегодно зарабатывали для своей хозяйки около 4 млн долларов. Помимо этого, она владела 37 торговыми центрами, гостиницами в Анталье и Аланье, заводами по производству пластиковых изделий, текстильной фабрикой и островом в Мраморном море. Все имущество оценивалось экспертами в несколько сотен миллионов долларов.
Матильда Манукян построила свою бизнес-империю на основе неукоснительного соблюдения законов. В 1994 году она в шестой раз получила «Золотую плакетку» – памятную медаль от правительства Турции. «Королева публичных домов» занималась благотворительностью – например, в 1995 году перечислила 36 тыс. долларов на ремонт Стамбульского неврологического диспансера. Кроме того, мадам Матильда принимала деятельное участие в жизни армянской общины Стамбула и являлась ее главным спонсором.
Несмотря на уважение к закону и активную гражданскую позицию, у Матильды Манукян имелось немало врагов и недоброжелателей. Однажды на официальном обеде турецкий премьер-министр Тансу Чиллер отказалась сидеть рядом с «королевой борделей». В атмосфере назревавшего скандала Манукян осталась невозмутимой и после заявила журналистам: «Я видела много премьер-министров. Премьер-министры в Турции меняются очень часто, а мадам Манукян одна».
Социалисты не любили ее за богатство, консерваторы и исламисты – за аморальность, националисты – за то, что она была армянкой. Осенью 1995 года на 80-летнюю Манукян совершили покушение – в ее автомобиле взорвалась бомба. Водитель и охранник погибли, мадам Матильда лишилась ноги. Оправившись от ран, эта удивительная женщина прожила еще 6 лет, до последнего вздоха управляя своей бизнес-империей, которую унаследовали ее дети и внуки. Такова вкратце история Матильды Манукян – одного из ярких персонажей старого Стамбула и его самого злачного района, Бейоглу.
Манукян была не единственным живым символом Бейоглу. Стамбульцы хорошо помнят аккордеонистку Анаит Варан (1917–2003), или мадам Анаит. Более 40 лет она исполняла в ресторанах Бейоглу танго, армянские, греческие и турецкие мелодии. Веселая и артистичная мадам Анаит олицетворяла собой космополитизм великого города, его удивительную способность преодолевать любые трудности и радоваться каждой минуте.
Фотоателье играли в Бейоглу не менее важную роль, чем питейные заведения и публичные дома. Расцвет фотоискусства на берегах Босфора пришелся на вторую половину XIX века – в 1857 году стамбулец Паскаль Себах открыл первую в городе студию «Foto Sébah». Она располагалась на главной улице Бейоглу – Гран-Рю-де-Пера, в доме № 439. Дело Себаха унаследовал его сын Жан Паскаль, который взял в партнеры художника Поликарпа Жоалье. Фирма «Foto Sébah» (а затем «Sébah & Joaillier») стала культурным брендом поздней Османской империи. У семьи Себах были конкуренты: грек Базиль Каргопуло (студия «B. Kargopoulo», дом № 447), швед Гийом Берггрен (салон «Little Sweden», дом № 414) и армянин Богос Таркулян (ателье «Photographie Phébus», дом № 359). В Бейоглу работали и другие мастера: Николай Андреоменос, братья Гюльмез, братья Абдулла (Абдуллаяны) и первая в Турции женщина-фотограф – Мариам Шагинян. Благодаря их таланту мы знаем, как выглядел старый Стамбул и его жители – от дервишей до падишахов.
Каждый фотограф имел свою специализацию. Каргопуло снимал панорамы Стамбула и Босфора, сцены уличной жизни и интерьер султанских дворцов. Себах-старший фотографировал представителей разных религий и национальностей. Берггрен и Андреоменос работали с памятниками архитектуры. Таркулян прославился как портретист. Братья Гюльмез и братья Абдулла занимались портретной и панорамной фотографией. Шагинян любила эксперименты – в студии «Foto Galatasaray» в Бейоглу она снимала не только счастливых молодоженов, прелестных младенцев и длинноволосых красавиц, но также трансгендеров и членов незаконных организаций.
Районы и кварталы Бейоглу – Таксим, Каракёй, Топхане, Асмалы и др. – заметно отличаются друг от друга. Особенно хорош Джихангир, названный в память об умершем шехзаде (принце) Джихангире – сыне султана Сулеймана I. Это очаровательный семт с европейской архитектурой, тихий и зеленый. На его каменных лестницах, ведущих к Босфору, можно сидеть часами: пить вино, есть мороженое и смотреть, как город дышит и мерцает, словно крупная волшебная рыба; как он зажигает огни в сгущающихся восточных сумерках; как с наступлением ночи над черной водой, не разделимой с таким же черным небом, вспыхивают горы щедро разбросанного золота – это стамбульцы включают свет в своих домах.
В Джихангире вырос турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе Орхан Памук. Из окон его квартиры было видно Босфор, Девичью башню, берега Ускюдара и Фындыклы. «Все это я мог рисовать, даже не выходя из дома, – вспоминает Памук. – При этом я ни на минуту не забывал, что рисую не что-нибудь, а знаменитый на весь мир “вид Стамбула”».
Виды Стамбула всегда изумляли европейцев. Французский поэт и прозаик Жерар де Нерваль не стал исключением. В 1843 году, тяжело переживая смерть возлюбленной, Нерваль отправился в путешествие по маршруту Каир – Александрия – Сирия – Кипр – Родос – Измир – Стамбул. Вернувшись в Париж, он написал книгу «Путешествие на Восток» и посвятил целую главу городу на берегах Босфора. Одним из наиболее ярких впечатлений Нерваля стали прогулки по Пере. Он с удовольствием отмечает царящие тут радостное оживление и непреходящее праздничное настроение.
Через 35 лет после Нерваля Стамбул посетил итальянский публицист Эдмондо де Амичис. По итогам поездки он издал работу «Константинополь», где назвал Перу центром франтовства и удовольствий. Читая «Путешествие на Восток» и «Константинополь», можно понять, что с XIX века в Пере изменилось лишь название самого ильче и некоторых улиц – так, Гран-Рю-де-Пера после провозглашения республики переименовали в Истикляль (улицу Независимости). Все остальное – «блестящие магазины бижутерии, белья, кондитерские, французские и английские отели, читальные залы» Нерваля и «изящные кафе, театры, консульства, клубы, посольские дворцы» Амичиса – по-прежнему на своих местах.
Пера всегда представляла собой чуть ли не отдельную республику. Турецкий историк Мурат Гюль подробно описывает вестернизацию Галаты, достигшую расцвета в XIX веке, и называет ее шестым округом – согласно нумерации, принятой в османской столице.
Вестернизация османской Галаты имела глубокие исторические корни, идущие еще из византийской эпохи. Официально в Константинополе не существовало органов местного самоуправления. Все дела столицы находились в ведении эпарха (мэра), который подчинялся лично василевсу (византийскому императору) и назначался из числа его приближенных. Сохранившийся свод правил («Книга эпарха») свидетельствует о жесткой регламентации всех сфер общественной жизни Константинополя – начиная с торговли шелком и заканчивая организацией и проведением торжественных процессий.
Суровые правила, установленные эпархом, не распространялись только на иностранцев, которые имели особый статус. Представители купеческих корпораций Западной Европы (в первую очередь – венецианцы) не соблюдали византийские законы, не подвергались общепринятым санкциям и держали представителей при дворе василевса. Рядовые же константинопольцы не могли даже прислать к василевсу народных трибунов, как в Древнем Риме, – но данный пробел компенсировался наличием у них права на восстание. Это право не было зафиксировано письменно, однако горожане активно им пользовались. Они устраивали погромы, добивались увольнения ненавистных чиновников и свергали императоров.
Самоуправление османской Галаты было беспрецедентным для Высокой Порты. Власть делили между собой мюдюрь (глава муниципалитета) и меджлис (муниципальный совет). Первым мюдюрем стал начальник протокола министерства иностранных дел, кавалер ордена Почетного легиона Камиль Бей. Он посетил множество европейских городов и руководил организацией Османского павильона на Всемирной выставке в Париже (1856). Чиновник славился колоссальным трудолюбием и богатым административным опытом. Эти качества делали Камиля Бея идеальным кандидатом на должность главы муниципалитета шестого округа, а затем позволили ему стать настоящей легендой старого Стамбула.
Меджлис состоял из 7 человек: 2 греков, 1 армянина и 2 мусульман. Члены меджлиса избирались населением Перы из числа лиц, владеющих здесь недвижимостью и живущих в Стамбуле не менее 10 лет. В разные годы в муниципальный совет шестого округа входили известный орнитолог Амеде Аллеон, крупный коммерсант и филантроп Теодор Наум (в 1840-х годах он подарил городу оперный театр), а также знаменитый банкир и меценат по прозвищу «Ротшильд Востока» – Абрахам Камондо.
В 1860 году Камондо построил в Бейоглу мраморную лестницу гексагональной (шестиугольной) формы, с которой нельзя скатиться в случае падения. Лестница соединяла улицу Войвода с улицей Банкалар. На первой находилась элитная школа, где учились дети и внуки финансиста. На второй – банк, где работали старшие члены семейства Камондо. Европейцы узнали о необычной лестнице только в 1960-х годах – ее обессмертил в своих работах выдающийся французский фотограф Анри Картье-Брессон.[365]
Мюдюрю и меджлису помогали 4 иностранных консультанта. Их кандидатуры выдвигались муниципальными властями и утверждались Диваном – кабинетом министров Османской империи. Муниципальные власти шестого округа обладали обширной компетенцией, включая строительство и ремонт зданий, управление рынками и организацию вооруженных отрядов, призванных обеспечивать правопорядок. У Перы имелось все необходимое для автономного существования – в том числе собственный бюджет, почта, суд и тюрьма.
Благодаря привилегированному статусу к 1868 году Пера представляла собой город-государство в самом сердце османской столицы. Западные путешественники сравнивали шестой округ с купеческими республиками Европы. Подобно их свободолюбивым гражданам, обитатели Галаты регулярно выражали султану свое недовольство. Гюль приводит интересный факт: в Пере размер взимаемых государством налогов был гораздо ниже, чем в других районах Стамбула. Некоторые сборы и вовсе отсутствовали – немусульмане, находившиеся под защитой европейских посольств, просто отказались их платить.
Несмотря на западное влияние, камни Галаты дышат османской историей. Так, название одного из первых районов Бейоглу – Чукурджума – напоминает, что в XV веке тут совершил пятничный намаз[366] грозный завоеватель Константинополя, султан Мехмед II.[367] В течение сотен лет на узких, мощенных брусчаткой улочках Чукурджумы идет торговля. Постепенно бывший квартал старьевщиков превратился в крупнейший блошиный рынок Стамбула, где продается все – от грошовых вещей до антиквариата. По лавкам Чукурджумы нетерпеливо рыскал Кемаль, герой «Музея невинности» – еще одного романа Памука; здесь он воровал безделушки для своей возлюбленной.
История Бейоглу, как и история Стамбула в целом, пропитана насилием. Подтверждением тому – квартал Тарлабаши. Населенный изначально рабочими и старьевщиками, Тарлабаши разросся и стал частью Бейоглу. Но цены на жилье поднялись, бедняки уехали – и район облюбовали богатые евреи, ассирийцы, греки и армяне. Они открывали клубы, рестораны, ювелирные салоны – и быстро меняли облик старых исламских улиц. Герой романа Памука «Джевдет-бей и сыновья», хозяин скобяной лавки, неспроста жаловался, что в условиях подобной конкуренции мусульманам трудно заниматься торговлей.
Так продолжалось до 1942 года, пока турецкое правительство не обложило иудеев и христиан Бейоглу огромным налогом, который не могли заплатить даже преуспевающие коммерсанты. За неуплату налога немусульман отправили в трудовые лагеря Ашкале – за 1200 км от Стамбула. Потеряв своих веселых и деловых людей, процветающий Тарлабаши увял, как роза без воды. Квартал превратился в трущобы, заваленные мусором и населенные курдами, цыганами и выходцами из беднейших арабских стран. Они живут в полуразрушенных домах османского периода, торгуют наркотиками и промышляют кражами. Тарлабаши собираются сносить, но пока известный криминальный район в центре Стамбула – в нескольких минутах ходьбы от площади Таксим – продолжает существовать.
Однако вернемся к главному зданию Бейоглу – Галатской башне. После падения Константинополя в 1453 году она служила маяком, пожарной каланчой, обсерваторией и тюрьмой, но преимущественно была просто символом города. В 1638 году инженер-изобретатель Хезарфен Ахмед Челеби перелетел с крыши башни на азиатский берег Босфора на самодельных крыльях – за что получил прозвище «турецкий Икар» и вошел в историю как один из пионеров авиации.
Османский путешественник XVII века Эвлия Челеби повествует об этом выдающемся событии в «Книге путешествия». Сначала Хезарфен Ахмед тренировался в районе Окмейданы. Потом, когда султан Мурад IV смотрел из дворцового окна на Сарайбурну,[368] инженер слетел с верхушки Галатской башни и приземлился на площади Доганджилар в Ускюдаре. Потрясенный султан подарил Хезарфену Ахмеду мешок золотых монет, но позже счел его крайне опасным человеком, способным на что угодно, – и сослал в Алжир. Башня долгое время использовалась в качестве портового склада.
В 1960-х годах Галатскую башню оборудовали для туристов. Как и 700 лет назад она, будто гигантский карандаш, возвышается над спичечными коробками старых домиков Бейоглу. Сегодня на первом этаже башни продают сувениры, а на верхних этажах находятся ресторан и смотровая площадка, откуда открывается вид на Стамбул с высоты птичьего полета.
Глава 2
В небесах и под землей
Вчера я смотрел на тебя с холма, мой дорогой Стамбул.
Яхья Кемаль
Подобно любой уважающей себя столице, Стамбул лежит на семи холмах. Эти холмы есть на историческом полуострове – Суричи;[369] на вершине одного из них был основан античный Византий. В византийскую и османскую эпохи на каждом холме находился грандиозный храм или монументальная мечеть. На первом холме возвышается мечеть Султанахмет, на его склонах расположились Айя-София и дворец Топкапы. Второй холм венчает мечеть Нуруосмание, за ней раскинулся Гранд-базар. На юге третьего холма стоит мечеть Баязид, на севере – Сулеймание. Четвертый холм украшает мечеть Фатих. Пятый – мечеть Селима I. Шестой – мечеть Михримах Султан, у подножия которой простираются районы Эдирнекапы и Айвансарай. Они настолько разрослись, что выходят за пределы старых крепостных стен Константинополя. Седьмой холм расположен между Аксараем и Мраморным морем – на нем стоят мечети Коджа Мустафа-паши и Джеррах-паши.
В Стамбуле много возвышенностей. Например, роща Михрабат на холме Канлыджа была излюбленным местом отдыха поэта Яхьи Кемаля. Холм Айдос высотой 537 м в районе Султанбейли называют «крышей Стамбула» – это самая высокая точка города. Холм Бюйюк Чамлыджа в Ускюдаре представляет собой самую высокую точку азиатской части мегаполиса; в османскую эпоху там зажигали сигнальные огни, предупреждая столицу о надвигающейся опасности. Недалеко от Бюйюк Чамлыджи находится холм Кючюк Чамлыджа, где завершается строительство телебашни – также с обзорной площадкой для любования Босфором и Золотым Рогом. По легенде, однажды византийцы наполнили Халич драгоценностями, и вода в нем стала золотой. Сами стамбульцы утверждают, что залив обязан своим названием золотому оттенку на водной глади, когда заходит солнце.
Лучший вид на Халич открывается с холма Пьер Лоти в Эйюпе – самом религиозном районе Стамбула. Памук называет этот тихий семт в конце Золотого Рога воплощением образа замкнутого, живописного и мистического Востока. Пьер Лоти – литературный псевдоним французского морского офицера Жюльена Вио (1850–1923). Популярность ему принес роман «Азиаде» – о любви француза и турчанки. Другое произведение, «Госпожа Хризантема», легло в основу знаменитой оперы «Мадам Баттерфляй». Поселившись в Стамбуле, Вио стал носить феску и курить трубку, набитую смесью табака, опиума и толченого жемчуга. Летними вечерами он любил сидеть в кафе на вершине холма и смотреть, как между небом и водами Золотого Рога медленно догорает закат. Позже этот холм был назван в его честь.
На Пьер Лоти можно подняться по канатной дороге или пешком – маршрут идет через османское кладбище, среди кипарисов и мраморных надгробий XVIII–XIX веков. Французский поэт и прозаик Теофиль Готье (1811–1872) говорил, что на стамбульских кладбищах, в отличие от европейских, «смерть соседствует с жизнью так непринужденно, что ее перестаешь страшиться». По наблюдениям британской путешественницы XIX века Джулии Пардо, горожане не связывали смерть с мраком и ужасом. Впрочем, отдых возле некрополей традиционен для Востока – каирцы, например, любят посещать парк Аль-Азхар с видом на знаменитый «город мертвых».
Каждое надгробие в Эйюпе несет важную информацию об усопшем. Верхняя часть стел над мужскими могилами имеет форму головного убора. Тюрбан свидетельствует о знатности и богатстве покойного. Феска – о его принадлежности к государственной службе. Кулох (конусообразная шапка) – о том, что в могиле лежит суфий. Кече (шапка со свисающим сзади куском ткани) обозначает место упокоения янычара. Женские надгробия украшены резными цветками – по числу детей усопшей. На обелисках незамужних девушек изображен барельеф в виде сломанной розы. Среди бескрайнего моря памятников зеленеют кипарисы, символизирующие бессмертие.
Таков не только некрополь в Эйюпе, но и прочие кладбища Стамбула. Крупнейшее из когда-либо существовавших на берегах Босфора – Великое царство мертвых в Пере, один из самых грандиозных некрополей мира. Он занимал более 40 га – это ориентировочно равно площади парижского Пер-Лашез.
Будучи интернациональным, Великое царство мертвых делилось на мусульманскую, еврейскую и христианскую части. Первые захоронения появились в 1560 году, когда в Стамбуле бушевала чума. Европейцы восторженно отзывались об этом величественном некрополе. По воспоминаниям Пардо, надгробия франков гравировали розами и маргаритками. Английские памятники содержали перечисления болезней, итальянские – надписи, выражавшие сожаление и отчаяние. На армянских надгробиях была высечена эмблема, обозначавшая профессию усопшего. «Банкир представлен парой счетов, священник – митрой, цирюльник – тазиком, хирург – ланцетом», – уточняет Амичис.
Великое царство мертвых в Пере олицетворяло османский мир – огромный и густо населенный разными людьми. Однако к середине ХХ века – в связи с необходимостью городской застройки – некрополь прекратил свое существование. На его территории разбивались скверы, прокладывались дороги и возводились дома. Немалая часть богемного Бейоглу – от района Тарабья до площади Таксим и затем вниз по Гюмюшсую и Фындыклы до дворца Долмабахче – буквально стоит на костях. Могилы раскопали, останки выбросили, мраморные надгробия использовали для строительства площади Эминёню.
Некоторые памятники Великого царства мертвых не были уничтожены – их перенесли на католическое кладбище возле станции метро «Османбей». Его стилистика исключительно европейская и христианская. На старинных надгробиях выгравированы сентиментальные латинские надписи, призывающие молиться за души усопших. В роскошных фамильных мавзолеях покоятся члены богатейших левантийских семей Стамбула – Корпи, Главани, Тубини и др.
Католическое кладбище соседствует с протестантским – оно раскинулось к западу от захоронений левантинцев и начинается за улицей Абиде Хюрриет. Протестантский некрополь делится на две половины: османскую и иностранную. Иностранная половина, в свою очередь, состоит из участков, предназначенных для англичан, американцев, французов, швейцарцев, голландцев, венгров, норвежцев и шведов. К османской части примыкает армянское кладбище, где также есть могилы греков, ассирийцев, арабов и турок, исповедовавших протестантизм.
Нельзя забывать и об исламских некрополях Стамбула. В число последних входит крупнейшее из нынешних городских кладбищ – Караджа Ахмед в Ускюдаре, названное в честь погребенного тут суфийского праведника. Старейшее уцелевшее захоронение датируется 1521 годом. По традиции, на Караджа Ахмед предавали земле мусульманских каллиграфов. Всего здесь обрели покой более миллиона человек, а также любимый конь султана Мурада I – внука легендарного Османа Гази, родоначальника Османской династии. На могилу коня до сих пор сыплют просо, которым его кормили при жизни.
История Стамбула насчитывает минимум 2700 лет[370] – и под землей лежит гораздо больше людей, чем ходит по ней. Еще в 1717 году леди Монтегю заметила, что площадь кладбищ намного превышает площадь самого города.
Бесконечные войны Османской империи вкупе с эпидемиями, пожарами и постулатами ислама способствовали тому, что стамбульцы воспринимали смерть как неизбежность. Пока человек умирал, близкие читали ему Коран и окуривали комнату благовониями. Плакать и причитать считалось неприличным. Затем усопшего раздевали и омывали водой. После омовения имам посыпал камфарой те части тела, которые соприкасались с землей во время намаза: колени, ладони, пятки, нос и лоб. Покойному подстригали волосы и ногти и заворачивали в белую бесшовную простыню – кафан. Шариат запрещал предавать земле одетых мертвецов, за исключением шехидов (шахидов) – мучеников, погибших за ислам. Их надлежало хоронить в облачении, в котором они приняли смерть. Порванная и окровавленная одежда должна была стать для Аллаха доказательством героической кончины.
Погребальная культура османов оставалась неизменной на протяжении столетий. Ее незыблемые правила не подвергались критике. В 1877 году в Стамбуле разразился скандал – в порт прибыло судно с грузом человеческих костей. Расследование выявило, что останки собраны под болгарским городом Плевной, чья осада стала одним из самых драматичных эпизодов Русско-турецкой войны (1877–1878). Оказалось, местные жители закапывали тела убитых солдат на глубине не более полуметра; такие могилы смывались дождями и разрывались животными. Болгары собирали кости и продавали их в Стамбул – французским и немецким фирмам по производству удобрений.
Эта новость вызвала у стамбульцев ужас и негодование – ведь они верили, что до похорон умерший не может уйти на тот свет и испытывает страшные муки; поэтому тело хоронили как можно скорее. Впрочем, на султанов данный обычай не распространялся. Нередко требовалось сохранить гибель правителя в тайне, чтобы избежать янычарского бунта или династических распрей. Труп в лучшем случае бальзамировали либо обкладывали льдом, в худшем – использовали как марионетку, дабы убедить подданных, что повелитель жив. Подобных ужасных примеров в истории Блистательной Порты немало. Так, в 1603 году после смерти Мехмеда III великий визирь Йемишчи Хасан-паша небезосновательно опасался очередного восстания сипахов[371] – поэтому мертвый султан с помощью сложной системы рычагов, веревок и подпорок стоял у окна дворца Топкапы и махал рукой проходящим мимо него войскам.
В конце концов покойного – будь то султан или простолюдин – предавали земле. Имам читал над усопшим погребальную молитву – джаназа-намаз. Шариат запрещает использовать гробы, и тело клали на тобут (похоронные носилки). По легенде, Сулейман I Великолепный перед смертью велел, чтобы его тобут несли лучшие лекари Османской империи, чтобы по пути следования траурной процессии разбрасывали золотые монеты и чтобы его руки были видны из тобута. Свои желания Сулейман объяснил следующим образом: лучшие лекари должны нести тобут, дабы все знали, что перед лицом болезни султана они оказались бессильны. Разбрасывать золотые монеты нужно, дабы показать, что богатство нельзя забрать с собой в могилу. Руки султана должны быть видны из тобута, дабы все запомнили, что Сулейман Великолепный, властелин могущественной Османской империи, ушел из жизни с пустыми руками.
Тобут опускали в могилу и засыпали землей. Высота холма зависела от рельефа местности. В Стамбуле она обычно равнялась четырем пальцам. Все могилы и надгробия мусульман обращены на юго-запад – в сторону священного исламского города Мекка. На памятниках высечена краткая информация о покойных, многие османские надгробия содержат легкомысленные стихи и забавные эпитафии. Английский драматург Аарон Хилл приводит одну из них в «Рассказе о смерти продавца апельсинов в его брачную ночь»:
Шариат не одобряет надмогильные постройки, но в Порте – и в первую очередь в Стамбуле – более 600 лет возводились прекрасные мраморные тюрбе (усыпальницы) султанов, высокопоставленных чиновников, военачальников и городских святых.
Одна из самых красивых гробниц – тюрбе Махмуда-паши – находится в Эминёню. В ней покоится великий визирь Мехмеда II. Махмуд-паша был знатным византийцем, но принял ислам и прослужил османскому султану 20 лет. Он проявил себя талантливым государственным деятелем, однако не нравился Мустафе – любимому сыну и наследнику повелителя. По этой причине осенью 1473 года Мехмед II внезапно освободил Махмуда-пашу от должности. Имущество опального вельможи конфисковали, а его самого арестовали и заточили в легендарную стамбульскую тюрьму – замок Едикуле.
Вскоре после этих событий Мустафа тяжело заболел, а летом 1474 года умер. Безутешный Мехмед II похоронил сына и приказал казнить Махмуда-пашу, заявив: «Невозможно, чтобы враг Мустафы оставался в живых». Палачи задушили бывшего визиря шелковым шнурком. В день его похорон султан объявил траур и приказал возвести верному слуге роскошную усыпальницу.
Со многими стамбульскими тюрбе связаны различные поверья и ритуалы. Например, на гробнице шехзаде Мехмеда – сына Сулеймана Великолепного – стоял макет османского трона: принц, умерший от оспы, так и не успел на него взойти. К мавзолею дервиша Телли-бабы приезжают те, кто хочет обрести счастье в семейной жизни. Гигантская 17-метровая могила загадочного Юши ибн Нуна на холме Юша Тепеси считается местом упокоения Иисуса Навина, приказавшего евреям вострубить в трубы, дабы рухнули стены Иерихона.
В Стамбуле (да и вообще на Востоке) усопшие играют важную роль в жизни своих потомков. Герой романа Памука «Меня зовут Красный» возмущается: «Мусульмане ходят на кладбища молиться мертвым, ждут от них помощи, припадают к камням гробниц, словно идолопоклонники, загадывают желания и привязывают ленточки, дают обеты!» Прося что-то у покойных, стамбульцы приносят им свечи, благовония, сладости и фрукты. Самый распространенный в Стамбуле сорт слив называется тюрбе, потому что растет на кладбищах.
По описанному выше обряду хоронили лучших людей Османской империи. Политики, полководцы, писатели и ученые, принесшие славу Блистательной Порте, лежат на обоих берегах Босфора – в Европе и в Азии, в тюрбе и на кладбищах Эдирнекапы и Ашиян. Последнее величественно раскинулось на холмах между крепостью Румелихисари и респектабельным семтом Бебек. Он назван в память о Мустафе Челеби – юном фаворите и, предположительно, любовнике Мехмеда II по прозвищу Бебек («Малыш»), которому султан подарил эти земли. По другой версии, Мустафа Челеби был огромным человеком, обладавшим недюжинной физической силой, и его прозвище носило шутливый характер. Мехмед II поручил Малышу руководить постройкой Румелихисари и обеспечивать безопасность прилегающих к ней территорий.
Стамбульцы приходят на кладбище Ашиян летними вечерами, любуются фейерверками над Босфором и оставляют записки с желаниями на могиле турецкого поэта Орхана Вели. Кроме него, в глинистой земле Ашиян под сенью кипарисов спят вечным сном дипломат Ахмед Вефик-паша и военачальник Факхри-паша, литератор Тефвик Викет и Рукие Сабиха Османоглу – дочь султана Мехмеда VI, чье бесславное правление завершило 600-летнюю историю великой империи.
Но главным священным некрополем Стамбула считается Эйюп. Быть погребенным в Эйюпе – большая честь для мусульманина: кладбище разрослось вокруг мечети, которая стоит на месте захоронения погибшего при осаде Константинополя знаменосца пророка Мухаммеда – Абу Эйюпа аль-Ансари.
Британский историк Эдвард Гиббон в труде «История упадка и разрушения Великой Римской империи» рассказывает, что первая осада византийской столицы (674–678) оказалась очень тяжелой для Омейядского халифата. Константинополь представлялся неприступным, Византия впервые применила «греческий огонь». Арабы оплакивали гибель 30 тыс. своих воинов, в том числе Эйюпа. Место его погребения было неизвестно в течение 780 лет – вплоть до взятия Константинополя султаном Мехмедом II. В 1453 году видение известило мусульман, что Эйюп похоронен недалеко от городской стены. Воздвигнутая там мечеть была назначена местом коронации османских правителей.
Обнаружение могилы исламского праведника имело важное политическое значение для Порты. Мечеть Эйюпа не случайно стала первой, возведенной османами после падения Константинополя. Ее строительство было завершено в 1458 году при Мехмеде II, который, по легенде, и обнаружил могилу соратника пророка. Сейчас мечеть Эйюп Султан является самой важной мусульманской святыней Турции и четвертой по значимости святыней ислама – после мечетей Аль-Харам в Мекке, Ан-Набави в Медине и Аль-Акса в Иерусалиме. По слухам, произнесенные здесь молитвы сбываются.
Мечеть Эйюп Султан – одно из многочисленных исторических мест на Ближнем Востоке, где время будто остановилось. На протяжении 600 с лишним лет паломники отдыхают в тени старых платанов, гуляют среди кладбищенских кипарисов, слушают воркование голубей и гомон торговцев, продающих прохладительные напитки. Здесь ощущается подлинный дух мусульманской мистики, присущий старому Востоку и неподвластный времени.
По традиции, восходя на престол, султан отправлялся в мечеть Эйюп Султан, где шейх-уль-ислам[372] торжественно опоясывал его клинком основателя династии Османа Гази. Если во время церемонии возникали проблемы (например, падал меч или плохо застегивалась пряжка), то стамбульцы считали, что правление новоиспеченного султана будет несчастливым. Подобный инцидент случился с Мехмедом V – 65-летний шехзаде был весьма тучного телосложения. Шейх-уль-ислам с трудом опоясал его мечом и, не дожидаясь катастрофы, подал в отставку сразу после церемонии.
Впрочем, большинство церемоний в Эйюп Султан проходило легко. Теплым сентябрьским утром 1520 года шейх-уль-ислам Зенбилли Али-эфенди надел легендарный клинок на пояс Сулеймана I.
Начался Золотой век Оттоманской Порты.
Глава 3
Величие османов
Я совершенно ошеломлен, и есть отчего: передо мной открывается Восток, подлинный Восток, какого я, к сожалению, никогда не видел, но о котором я грезил.
Александр Дюма
Јогласно восточной традиции, в начале каждого столетия рождается великий человек, призванный изменить ход истории. Сулейман I Великолепный – 10-й султан Османской империи, сын Селима I Грозного и правнук Мехмеда II Завоевателя – стал именно таким человеком. Европейская цивилизация переживала Позднее Средневековье, сопровождавшееся болезненной ломкой и отмиранием феодальных институтов и отношений, – в то время как Блистательная Порта достигла апогея могущества.
Французский историк Марсель Клерже отмечает высокий культурный уровень Османской империи в эпоху Сулеймана I. Он выражался в развитии науки и законодательства, в расцвете литературы на арабском и персидском языках, в роскоши сановников. Правление Сулеймана считается самой блестящей османской эпохой. Британский историк Джейсон Гудвин утверждает, что ни при каком другом султане Порта не вызывала в мире такого страха. Пираты Сулеймана грабили порты Испании. Король Франции отправлял султану тайные письма, спрятанные в туфлях его посланника. Сулейман одним сражением лишил Венгрию всей ее знати. Сами Габсбурги платили ему дань.
Австрия и Россия, ставшие в итоге опасными соперниками Османской империи, еще не представляли для Порты никакой угрозы. Иван IV Грозный восхищался прадедом Сулеймана I – Мехмедом II. Известно, как Сулейман начинал письма, адресованные Франциску I Валуа: «Я, султан султанов, владыка владык, управляющий коронами на лице земли, обращаюсь к тебе, король Франции». В 2011 году – в ответ на предложение французского президента Николя Саркози признать геноцид армян – премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган публично зачитал письмо Сулеймана Франциску. В нем Сулейман именовал себя хаканом[373] всех хаканов и тенью Аллаха на земле, а Стамбул – приютом королей, молящих о помощи.
Письмо датируется 1526 годом. На момент его получения Франциск I переживал не лучшие времена. В 1494–1559 годах Европу потрясла серия Итальянских войн. Франция, Испания и Священная Римская империя[374] сражались за обладание Апеннинским полуостровом. Итальянские войны начались с династического спора за престол Неаполитанского королевства и переросли в затяжной общеевропейский конфликт, который свелся к противостоянию Валуа и Габсбургов. 24 февраля 1525 года их армии сошлись на севере Италии, под городом Павия. Битва при Павии стала последним сражением Средних веков и первым сражением Нового времени. Франциск I Валуа потерпел сокрушительное поражение от правителя Священной Римской империи Карла V Габсбурга.
Остатки разбитой французской армии покинули Апеннинский полуостров. Франциск I был пленен и переправлен в Мадрид (Карл V также носил титул короля Испании). Письмо Франциска своей матери, Луизе Савойской, в котором он поведал о случившемся, начиналось со знаменитой фразы «Потеряно все, кроме чести и жизни». Именно тогда монарх и обратился за помощью к могущественному Сулейману I.
За Франциска хлопотала его сестра Маргарита Наваррская. Речь идет не о той Маргарите Наваррской, которая была дочерью Екатерины Медичи и фигурирует в романе Александра Дюма «Королева Марго», – но о другой Маргарите Наваррской, бабке Генриха Наваррского. В 1526 году она помчалась в Мадрид, чтобы освободить брата. Во многом благодаря ее стараниям Франциск вернулся в Париж. Переговоры о выкупе короля легли в основу пьесы французских драматургов Эжена Скриба и Эрнеста Легуве «Сказки королевы Наваррской» (1850). В России она известна под названием «Тайны мадридского двора» – так и появился популярный фразеологизм.
Наблюдая за перипетиями западной политики, Сулейман – властелин половины мира – испытывал чувство брезгливости. Он мог пренебрежительно относиться к европейским монархам – в XVI веке бюджет одной османской провинции Сивас составлял 20 млн султани,[375] в то время как бюджет Франции в перерасчете на валюту Порты равнялся 4 млн султани.
Сулейман I правил 46 лет (1520–1566) – подобно всем монархам, долго находившимся у власти, он стал символом государства. В ту эпоху, по словам английского историка Нормана Стоуна, у турок имелась лучшая в Европе артиллерия и самая храбрая пехота. Посол Священной Римской империи Ожье Гислен де Бусбек, служивший в Стамбуле при Сулеймане I, в «Турецких письмах» предупреждал европейцев: «Когда турки наладят отношения с Персией, они возьмут нас за горло, опираясь на мощь всего Востока».
За всю жизнь Сулейман участвовал в 13 военных походах и бесчисленном количестве мелких конфликтов. Только в Европе он захватил 362 крепости. Над главным порталом мечети Сулеймание сохранились витиеватые восхваления монарха, высеченные в XVI веке – в них Сулейман именуется «халифом, блистающим Божественной Славой», «владетелем царств земных», «султаном над султанами арабов и персов» и т. д.
Сулейман продолжал традицию своих воинственных предков. Султаны всегда были высокого мнения о себе, и список их громогласных титулов это отражает. Осман, основатель династии, звался просто Гази – так нарекали мусульман, сражавшихся с кафирами.[376] В глазах соплеменников он был великим человеком. В 1337 году Орхан, сын Османа, оставил надпись в Бурсе, где именовал себя «султан, сын султана, повелитель гази; Гази, сын Гази, повелитель горизонтов, герой всего мира».
Впрочем, Осман I Гази и Орхан I были не султанами, но удж-беями – правителями бейлика (феодального владения в Анатолии). Сын Орхана, Мурад I, принял титул султана в 1360-х годах, когда византийский император Иоанн V Палеолог сделался его вассалом, и бейлик превратился в султанат. Падишахами османские султаны являлись с 1453 года, когда Мехмед II взял Константинополь, – с этого момента османское государство стало именоваться империей.
Титул падишаха, или царя царей, был у султанов любимым. Европейцы переводили его как «Великий Турок». Также к султану и членам его семьи обращались «хан[377] хазретлери». Турецкое слово «hazretleri» происходит от арабского «hadrah» (
– присутствие). Этот арабский эпитет употребляется в Коране с именами пророков – Ибрахима (Авраама), Исы (Иисуса) и других – в значении «высокочтимый», «почтеннейший». Соответственно, османская фраза «han hazretleri» означает «Ваше Величество». Полностью обращение звучало, например, следующим образом: «Султан Сулейман хан хазретлери».
С момента завоевания Египта Селимом I в 1517 году султаны стали называть себя еще и халифами – повелителями всех мусульман. Среди прочих титулов султана: Наследник Пророка; Правитель Вселенной; Властелин Белого, Черного и Красного морей и др. Но самый впечатляющий – Тень Аллаха на Земле. Мехмед II претендовал на роль императора Священной Римской империи. Захватив Константинополь, он получил прозвище «Фатих» («Завоеватель») и взял титул василевсов – цезарь Рума[378] (Kayser-i Rum).
Французский философ XVI века Жан Боден считал амбиции Мех-меда II обоснованными. Он утверждал, что предъявлять права на титул преемника римского императора может лишь османский султан. Мехмед II действительно являлся потомком Комнинов (одной из императорских династий Византии). В результате череды династических браков, заключенных в XII веке, переплелись ветви трех правящих родов Средневековья – галицких Рюриковичей, Комнинов и Сельджукидов. В 1178 году на одной из этих ветвей созрел «плод» – Сулейман Шах, родоначальник беев (вождей) тюркского племени кайи. Сын Сулейман Шаха, Эртогрул, унаследовал от отца титул бея кайи. В 1231 году он захватил никейское поселение Февасион и переименовал его в Сегют. В 1240 году Эртогрул сформировал Османский бейлик – собственное феодальное владение. Именно в Сегюте у него родился сын Осман – будущий основатель Османской династии.
Осман I Гази также был правнуком Иоанна Комнина. Мехмед II, завоеватель Константинополя, являлся прямым потомком Османа и одновременно – потомком византийской династии Комнинов. Фатих использовал этот факт для подкрепления своих прав на престол в Константинополе. Отсюда и взятый им титул василевсов «Kayser-i Rum». Вряд ли султан знал о своем родстве еще и с галицкими Рюриковичами – но на земли Галичины он и не претендовал. Воевать в тех местах стали уже потомки Мехмеда.
Итак, Фатих имел все основания провозгласить себя цезарем Рума. Помимо того, султана Блистательной Порты называли Владыкой горизонта и Опорой, которая соединяет континенты. Титул Сулеймана звучал следующим образом: Правитель 37 королевств, повелитель государств римлян, персов и арабов, владыка моря Средиземного и моря Черного, достославной Каабы и пресветлой Медины, великого Иерусалима и трона Египетского, Йемена, Адена и Саны, Багдада, обители праведных, Басры, Аль-Аксы и городов Нуширивана; Алжира и Азербайджана, кыпчакских степей и земель татарских; Курдистана и Луристана, Румелии и Анатолии, Карамана, Валахии, Молдавии и Венгрии и многих других земель и царств; султан и падишах.
Это значит, что в эпоху Сулеймана I под османским господством находилась бóльшая часть Юго-Восточной Европы, Западная Азия и Северная Африка. Держава оттоманов простиралась от южных границ Священной Римской империи до Йемена и Эритреи на юге, от Алжира на западе до Каспийского моря на востоке. При Сулеймане I полумесяц на флаге Порты приобрел новое значение: один его рог протянулся от Будапешта до Персидского залива, другой – от Магриба до Аравии. Черное море называли «османским озером».
Гигантская империя наложила неизгладимый отпечаток на историю Ближнего Востока. Сулейман понимал, что для управления столь огромной территорией надо обеспечить беспрекословное подчинение подданных. При нем был разработан сложный дворцовый церемониал, во многом заимствованный у Византии и призванный отделить султана от простых смертных. Еще Мехмед II изучал византийский трактат «О церемониях», составленный в X веке для василевса Константина VII Багрянородного. Эта книга содержала подробнейшие (с точностью до минуты) описания церемоний и освещала другие вопросы, имеющие отношение к текущим делам императорского дворца.
Трактат представлял собой учебник для высших византийских сановников. Правители Порты, желавшие поразить весь мир своим блеском и могуществом, почерпнули в нем много полезного. По словам английского историка Джона Фрили, при Мехмеде II османский двор отличался простотой обычаев, и Фатих часто выходил на улицы Стамбула.
При правнуке Мехмеда все изменилось. Шотландский востоковед лорд Кинросс описывает повседневную жизнь Сулеймана, которая всецело подчинялась детализированному ритуалу, сравнимому с ритуалом французских королей в Версале. Когда султан просыпался, его одевали высокопоставленные вельможи. Каждый кафтан надевался только 1 раз, в карманы клали 20 золотых и 1 тыс. серебряных монет, которыми правитель в течение дня одаривал слуг. Оставшиеся деньги и сам кафтан вечером доставались постельничему.
Падишах ел 3 раза в день в одиночестве – эта традиция установилась при Сулеймане после казни великого визиря Ибрагима-паши (1536). Предки Сулеймана принимали пищу в окружении сановников. Мехмеду II и в голову не приходило не допустить в трапезную пашей, с которыми он брал Константинополь, – но уже в эпоху Сулеймана совместные завтраки, обеды и ужины монарха и Ибрагима-паши свидетельствовали о его необычайном расположении к визирю. Единственным человеком, чье присутствие на султанской трапезе считалось необходимым, был врач, проверявший блюда на предмет отравы.
Сон падишаха также регламентировался. Сулейман спал на двух бархатных матрацах – пуховом и хлопковом. Зимой он укрывался мехом соболя или черной лисицы. Над кушеткой возвышался золоченый балдахин, а вокруг – четыре восковые свечи в серебряных подсвечниках, при которых дежурили четыре стражника. Они гасили свечи с той стороны, куда поворачивался султан, и охраняли его до пробуждения. Каждую ночь в целях безопасности правитель выбирал новую комнату, и постельничие готовили ее для сна.
Со временем многочисленные ритуалы не исчезали и не отменялись. В путевых заметках испанского купца Доминго Бадии-и-Леблиха падишах уподобляется «бездушной фигуре, движимой скрытными пружинами», все слова и движения которой заранее предписаны. По мнению Бадии-и-Леблиха, «султан был таким невольником, какому нет на свете подобного».
Правителю Блистательной Порты не пристало говорить много, поэтому для него придумали ишарет – язык жестов. Монарх проводил бóльшую часть времени в полной тишине. (Когда в 1617 году сумасшедший Мустафа I отказался учить ишарет, великий визирь заявил, что султану не подобает изъясняться на языке торговцев и воров.) Принимая послов, Сулейман был неподвижен и немногословен. Он десятилетиями не выражал ни восторга, ни жалости, ни скорби. Бус-бек вспоминает, что, узнав о победе османского флота в сражении у острова Джерба (1560), Сулейман не выразил ни единого признака радости.
Процедура приема послов при османском дворе также окончательно сформировалась при Сулеймане I. Османы использовали любую возможность продемонстрировать иностранцам блеск и могущество Порты – поэтому прием дипломатов считался делом чрезвычайной важности. Специально для этих целей Сулейман создал при Диване особый отдел церемоний. Его штат включал в себя церемониймейстера, секретаря и переводчиков. Помимо организации торжеств и церемоний эти чиновники вели реестр муфасаль, где фиксировалось, кто из послов удостоился аудиенции у султана и какие подарки ему преподносились. Многие османские дипломаты в молодости были учениками или помощниками церемониймейстера.
Процедура приема начиналась с того, что посол изъявлял желание посетить султана, и тот соглашался. Затем дипломата сопровождали во дворец Топкапы – это делалось в день получения янычарами жалования, дабы показать зарубежному гостю, насколько сильна династия Османов. Посол Священной Римской империи Фредерик фон Крейвиц, вспоминая встречу с Мурадом III в 1591 году, писал, что тысячи янычар не разговаривали между собой, не перешептывались и даже не двигались – они стояли будто каменные статуи.
В Топкапы посла встречали два паши – они приветствовали гостя и провожали его в зал для приемов. Далее монарха уведомляли о прибытии дипломата, а янычары уносили из зала подарки, чтобы показать падишаху.
Подаркам надлежало быть роскошными и оригинальными. В этом плане отличился голландский посол Корнелис Калкун: он преподнес Ахмеду III атласные и бархатные платья, ящичек дорогих ароматных масел, два серебряных цветочных горшка филигранной работы, хрустальный шкаф, расписной комод, полный конфет, телескоп и, наконец, европейскую новинку – механический огнетушитель. Наибольшее впечатление на падишаха произвел хрустальный шкаф – султан открывал и закрывал его, рассматривая, не менее 30 раз.
Иногда султан заставлял дипломатов ожидать аудиенции часами – и отнюдь не в лучших помещениях Топкапы. Британский посол Джеймс Портер жаловался, что комната, где его оставили, скорее годилась для приема польского еврея. В турецком сериале «Права на престол: Абдул-Хамид» есть сцена, свидетельствующая об отношении османов к официальным лицам других государств: великий визирь сперва подвергает немецкого дипломата многочасовому ожиданию, а затем запрещает ему входить к султану, ибо иностранец якобы неподобающе одет. Немец возвращается в посольство и переодевается.
По завершении предварительных формальностей посла спрашивали, есть ли у него оружие. Получив отрицательный ответ, иностранца брали за руки и вели в зал, где на троне восседал глава Османской империи. Эта мера предосторожности практиковалась после того, как 15 июня 1389 года во время битвы на Косовом поле сербский князь Милош Обилич, притворившись, что сдается в плен, вошел в шатер Мурада I и заколол его спрятанным в одежде ножом.[379]
Послы приветствовали Великого Турка, склоняясь до земли, передавали ему верительные грамоты, целовали руку и рассказывали о цели визита. Украинский романист Павло Загребельный в книге «Роксолана» описывает визит Бусбека в Топкапы и отзывается о нем как о пышнейшем – и одновременно позорнейшем для достоинства посланника самого императора. Этот эпизод отображает представления европейцев о том, как османы обращались с высокопоставленными иностранцами. Бусбека, одетого в бархат, короткие штаны и берет с пером (все выглядело очень убого в сравнении с тяжелой султанской роскошью), подвели к трону. Как только дипломат ступил на ковер, два огромных дильсиза[380] крепко схватили его под руки, ткнули лицом в ткань султанского рукава и потащили назад. Бусбек даже не успел удивиться.
Сообщив о цели визита, посол выслушивал ответ Великого Турка. После его выводили в соседнюю комнату, угощали обедом под руководством великого визиря и провожали из Топкапы.
Протокол встреч был расписан до мелочей, но имели место исключения. Например, султан мог подарить послу дорогую одежду – и тогда дипломата не пускали на прием, пока он ее не наденет. Все европейцы отмечали обязательные восточные хитрости таких приемов: длительные паузы, отсутствие конкретных обещаний, попытки выудить у них максимум информации.
Английский историк Кэролайн Финкель пишет, что если Мехмед II систематизировал обычаи, принятые во дворце, то Сулейман довел систему до логического завершения. Сулейман был замкнут и закрыт даже для своих вельмож. Он перебрался в Топкапы – резиденцию, именуемую в Европе сералем. Толстые каменные стены дворца надежно скрыли правнука Мехмеда от глаз подданных. Султан стал недоступен и недосягаем в своем божественном величии. Отчужденность Великого Турка раньше всех заметили проницательные генуэзские и венецианские послы – по их свидетельствам, аллеи в саду Топкапы были очень узки, ибо султан всегда прогуливался в одиночестве.
Изначально Топкапы использовался султанами только для совещаний и официальных приемов. Жили монархи на площади Баязид – в небольшом дворце, построенном для Мехмеда II (сегодня на его месте находится Стамбульский университет). Со временем этот дворец получил название Эски-сарай (Старый дворец). Его также именовали Дворцом слёз – ибо туда после смерти очередного султана переезжал гарем покойного.
Вскоре Эски-сарай показался Мехмеду II слишком маленьким и бедным. Тогда Фатих решил воздвигнуть новый роскошный дворец на мысе Сарайбурну, где сливаются воды Золотого Рога, Босфора и Мраморного моря – буквально на развалинах дворца византийских императоров. Так началось строительство легендарного Топкапы – самой известной государственной резиденции на Востоке, ставшей домом для 25 султанов.
Слово «Топкапы» (тур. topkapı) переводится как «пушечные ворота» и связано с одной из первых традиций Османской династии – палить из пушек при каждом отъезде султана из дворца. Топкапы стоит на вершине холма, откуда открывается дивный вид на Босфор, Принцевы острова, Золотой Рог, Пропонтиду, горы Ионии и Олимпа.
Площадь Топкапы со всеми садами и постройками составляла более 700 тыс. кв. м. На этой территории легко могло бы разместиться государство Ватикан.
Само местоположение дворца говорило о том, что всесильные падишахи контролируют Европу и Азию. Амичис называет Топкапы единственным историческим памятником, освещающим почти всю жизнь Оттоманской династии; памятником, где зафиксирована тайная летопись империи. Здесь Османы утвердились, достигли апогея могущества – и здесь же началось их падение. Топкапы был городом в городе и крепостью под защитой целой армии. Его старинные стены заключали бесконечное разнообразие уголков, полных наслаждений, и уголков, полных ужаса. По словам британского востоковеда Нормана Пензера, сейчас никто не знает, сколько зданий включала в себя султанская резиденция, – но в османскую эпоху каждое из них играло свою роль в функционировании гигантского дворцового комплекса.
Захватив Константинополь, Мехмед II хранил архив и казну в крепости Едикуле. Однако в 1478 году сокровищу перенесли в Топкапы, причем было организовано две казны – государственная и султанская. Средства правителя тратились на государственные нужды только в критических ситуациях. Подобный случай имел место в 1683 году – после поражения турок под Веной покупательная способность акче[381] уменьшилась настолько, что Мехмед IV отдал на переплавку для монет фамильное столовое серебро.
Султан редко испытывал недостаток в деньгах. Его казна пополнялась разными способами, среди которых были налоги, дань, военная добыча и даже продажа фруктов и овощей из садов Топкапы на стамбульских рынках. Кроме того, падишахи номинально выдавали своих малолетних дочерей замуж за высокопоставленных сановников – и те должны были регулярно выплачивать августейшим тестям крупные суммы на содержание принцесс, пока «жены» не повзрослеют. Каждый султан мог похвастаться некой принадлежащей ему уникальной вещью. Так, Селим I гордился захваченным во время персидского похода золотым троном иранского шаха Исмаила, а Мурад IV – бриллиантовым мечом и конской попоной, расшитой жемчугом.
Предмет особой гордости Сулеймана I составлял знаменитый золотой шлем. В 1530 году Сулейман и Ибрагим-паша узнали о великолепной коронации Карла V Габсбурга – в ходе церемонии папа римский Климент VII возложил на него корону Священной Римской империи. Султан истолковал это как попытку Карла V заявить о себе в качестве цезаря – но еще в XV веке Мехмед II назвал себя цезарем Рума, и данный титул передавался по наследству его потомкам.
Сулейман не мог игнорировать провокацию Габсбургов. По распоряжению падишаха Ибрагим-паша заказал в Венеции золотой шлем, украшенный драгоценными камнями и увенчанный плюмажем. Султан получил его в мае 1532 года. Этот шлем, одновременно напоминавший корону императора и папскую тиару, символизировал вызов, брошенный османами могуществу Рима.
Султаны любили делать дорогие подарки, свидетельствующие об их невероятном богатстве. Например, в 1747 году Махмуд I приказал изготовить для персидского шаха Надира кинжал. Годом раньше Надир прислал Махмуду трон из черного дерева, которого не было видно под слоем золота, рубинов, изумрудов и жемчуга. Османские послы отправились с подарками в Иран, но по дороге узнали о смерти шаха и вернулись в Стамбул. С тех пор кинжал находится в Топкапы и является самым дорогим кинжалом в мире.
Еще одним знаменитым подарком стали золотые подсвечники Абдул-Меджида I. Каждый из них весит 48 кг и украшен 6666 алмазами. Султан собирался отправить подсвечники в Мекку, но скончался, и они остались в Стамбуле. Впрочем, большинство султанских подарков дошло до адресатов – так, в 1590 году Мурад III послал в Медину великолепный мраморный минбар.[382] Он до сих пор находится в Масджид ан-Набави – мечети Пророка.
Роскошь султанского двора была призвана подчеркнуть значимость Османской династии как внутри государства, так и на международной арене – поэтому окружение Сулеймана I пришло в ужас, когда, он, с возрастом став аскетичным, ел из глиняных мисок и заставил придворных делать то же самое. Неисчислимые богатства сопровождали Османов с первых дней жизни и до самой смерти – например, по традиции мать султана дарила новорожденному внуку золотую колыбель.
Сокровища Топкапы имеют различное происхождение. Это священные реликвии; военные трофеи; дары и подношения подданных и зарубежных монархов; ценности, перешедшие к султанам после казни или смерти вельмож; церемониальные и религиозные артефакты. Также в Топкапы хранится множество бытовых вещей. Курительные трубки, кальяны, туфли, кофейные сервизы, вазы, подсвечники – эти и прочие предметы изготовлены из лучших материалов. Они всегда стоили невероятно дорого.
У каждого экспоната есть своя история и мистическая подоплека. В XX–XXI веках Топкапы неоднократно грабили, но преступники всегда возвращали украденное. В последний раз это случилось в 2005 году. Похитители виртуозно отключили сигнализацию и вынесли несколько личных вещей представителей Османской династии. Следствие зашло в тупик, но спустя пару месяцев сотрудники музея обнаружили на пороге Топкапы сверток с похищенными экспонатами и записку. Воры извинялись и объясняли, что по ночам им снились османские султаны. Они требовали вернуть вещи во дворец и грозили страшными карами за неисполнение приказа.
За многими предметами тянется кровавый след. Примером тому – алмаз Кашикчи (Алмаз ложечника) величиной 86 карат. В его истории – как и в истории прочих известных драгоценных камней – переплетаются правда и вымысел. По слухам, в 1669 году некий бедняк нашел алмаз в куче мусора у ворот Эгрикапы и обменял у местного ремесленника на 3 деревянные ложки. Хитрый ремесленник продал камень ювелиру за 10 курушей.[383] Слухи о прекрасном алмазе разлетелись по Стамбулу и дошли до великого визиря Фазыла Ахмеда-паши. Визирь выкупил камень и преподнес его султану Мехмеду IV.
Согласно другой версии, алмаз имеет иностранное происхождение. В 1774 году его приобрел у индийского махараджи французский офицер Франсуа Пико, чью биографию Дюма взял за основу романа «Граф Монте-Кристо». После смерти Пико камень очутился в Париже. Сменив множество владельцев – в числе которых прославленный авантюрист Казанова – алмаз был выставлен на аукцион, где его купила Летиция Бонапарт, мать Наполеона. В 1815 году она продала камень, чтобы помочь сыну бежать с острова Эльба.
Драгоценность долго кочевала по Европе, пока не оказалась в руках османского вельможи Али-паши Тепеленского. Огромный алмаз обошелся сераскиру[384] Румелии в баснословные 150 тыс. золотых лир. По слухам, паша хвастался, что даже у султана Махмуда II нет такого прекрасного камня. В 1820 году султан обвинил Али-пашу в измене и после напряженных боев принудил его сдаться. Через несколько дней, нарушив условия капитуляции, падишах велел отрубить 80-летнему сераскиру голову. Имущество Али-паши, включая алмаз, перешло в сокровищницу Топкапы.
Гудвин насмешливо заявляет, что к XVII веку сокровищница Топкапы превратилась в нечто среднее между мощехранилищем и благотворительной распродажей. В помещении без окон пахло лампадным маслом, ладаном и камфарой. Тюрбан Иосифа и корона Авраама пылились среди старой одежды. Там же хранился плащ пророка Мухаммеда – одна из мусульманских реликвий Топкапы, наряду с его зубом и отпечатком ноги. Затем – мечи: священный меч пророка, мечи султанов и оружие их поверженных врагов. В комнатах громоздились вазы, музыкальные инструменты, рулоны ткани, сапоги и туфли, подушки и молельные коврики. Посередине одного зала стояла подставка, на которой был растянут гобелен с изображением Карла V. Поверх него лежали европейские книги, карты и два глобуса: Земли и звездного неба. Британский журналист Генри Мортон называет самое уродливое из султанских сокровищ – фарфоровый сервиз с изумрудами и рубинами, вставленными в бока чашек и блюдца. Некоторые из камней достигали размеров голубиного яйца.
Наибольшее значение имели предметы, связанные с пророком Мухаммедом. Например, его зуб, хранящийся в Топкапы, считается одним из четырех зубов, которые Мухаммед потерял после удара топором в битве при Бадре (624). Отпечаток ноги пророка на куске известняка появился, когда Мухаммед помогал рабочим поднять тяжелый камень при строительстве мечети (другое предание гласит, что он садился на коня). Выдвигались версии, по которым зуб и отпечаток ноги на самом деле принадлежали не Мухаммеду, а кому-то из его последователей. Из всех реликвий, имеющих отношение к пророку, самыми ценными признавались его знамя и мантия. Касаемо их происхождения улемы (мусульманские богословы) никогда не высказывали сомнений.
О мантии существует особая легенда. Считается, что Мухаммед подарил ее арабу Ибн Зухайру. Будучи язычником, Ибн Зухайр критиковал Коран, но позже раскаялся и принял ислам. Узнав об этом, пророк снял с себя мантию и накинул на плечи Ибн Зухайру. Его дети продали мантию Муавии I – основателю династии Омейядов; при Аббасидах она попала в Багдад, далее – в Каир и, наконец, в Стамбул.
Норвежский писатель Кнут Гамсун с присущей ему прозорливостью увидел в реликвиях Топкапы нечто большее, чем коллекцию старых вещей. Он понял, что любой предмет, имеющий отношение к Мухаммеду, является неким символом, за который мусульмане готовы убить и умереть. Взять хотя бы мантию пророка: никто не должен видеть ее, но в случае опасности ее надо поднять высоко, чтобы она развевалась на ветру, – и тогда каждый мусульманин обязан взяться за меч. Показать мантию – значит показать всемогущество.
Вторая важная реликвия Топкапы – знамя пророка. По легенде, оно сделано из тюрбана Буйрадата – врага Мухаммеда, который пал перед ним на колени, развернул свой тюрбан, прикрепил ткань к древку копья и вручил пророку в знак того, что вверяет себя в его руки. Знамя было пронесено через столетия арабских завоеваний и спустя века оказалось в Каире, где правил последний халиф. В 1517 году, захватив Египет, султан Селим I завладел мантией и знаменем – за что получил титул «хранитель двух святых реликвий».
Селим отправил знамя в Большую мечеть Дамаска, построенную еще в VII веке, при Омейядах. Ежегодно трофей несли из Дамаска в Мекку во главе процессии мусульман, совершавших хадж (паломничество в Аравию). В 1595 году знамя привезли в Стамбул – и тогда же в городе появилось множество слепых. Они ходили по улицам вереницей, держась друг за друга, и собирали подаяние. Возглавлявший процессию был слеп только на один глаз. Стамбульцы охотно подавали им милостыню. Слепцы считались святыми людьми, совершившими хадж и добровольно лишившими себя зрения – ибо увидев Благословенную Мекку и Лучезарную Медину, они больше не хотели ни на что смотреть.
В городских хрониках содержится описание процедуры ослепления. Паломник брал кусок раскаленного металла, посыпал его неким едким порошком, склонялся над металлом и ждал, пока глаз вытечет. Своеобразная мода на лишение себя зрения прошла только в XIX веке. До этого ежегодно в течение 300 лет стамбульские слепцы собирались на площади Султанахмет и провожали паломников, отправлявшихся в Мекку под знаменем пророка. Помимо дня начала хаджа, знамя можно было увидеть, когда султан лично возглавлял армию, а также в случае опасности. Последний раз это произошло 11 ноября 1914 года – в тот день Порта объявила священную войну (джихад) Антанте.[385]
Картины из коллекции Топкапы принадлежат кисти итальянских художников эпохи Ренессанса. В 1479 году Мехмед II пригласил в Стамбул Джентиле Беллини, и тот написал портрет завоевателя Константинополя (сегодня полотно находится в лондонской Национальной галерее). Мехмед высоко оценил талант художника и подолгу беседовал с ним об искусстве. Однажды Беллини показал Фатиху новую картину под названием «Голова Иоанна Крестителя». Султан с интересом изучил изображение и заявил, что оно неправдоподобно: у отрубленной головы исчезает шея, поскольку ее жилы и мышцы моментально втягиваются в голову. Для демонстрации своей правоты Мехмед II выхватил меч и снес голову стоявшему рядом слуге.
Беллини был не единственным итальянским художником, посетившим Стамбул. Два самых известных портрета Сулеймана I, его жены Хюррем и дочери Михримах в XVI веке написал Тициан. Еще два своих портрета Сулейман в 1539 году заказал Паоло Веронезе. На рубеже XIX–XX веков должность придворного живописца занимал Фаусто Зонаро. Он прожил в Стамбуле 18 лет, пользовался покровительством Абдул-Хамида II и считал себя преемником Беллини.
Культурные связи Порты с Европой были гораздо сильнее, чем может показаться. Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонарроти создали проекты Галатского моста по заказу султана Баязида II. В 1502 году в Рим к папе Александру приезжал посол от Баязида – они обсуждали желание падишаха найти инженера для постройки моста через Золотой Рог вместо существовавшей в то время понтонной переправы. Через 200 лет после великих итальянцев немецкий художник Антуан-Игнас Меллинг помогал Хатидже-султан (сестре Селима III) украшать особняк – и параллельно рисовал виды Стамбула и Босфора.
Топкапы славится не только собранием картин, но и коллекцией каллиграфии. В исламских странах этот вид творчества вырос из аниконизма (запрета на изображение живых существ). В Дамаске и Багдаде мастеру, изысканно переписавшему Коран, платили столько золота, сколько весила получившаяся книга. Каллиграфия распространялась по миру с полчищами арабских всадников. Земли ислама ширились, и одним из новообращенных стал вождь тюркского племени Осман – будущий основатель крупнейшего в истории мусульманского государства. Достигнув зенита, старое золотое солнце Арабского халифата медленно тускнело и, наконец, закатилось за пески знойной Аравии. На смену ему взошел молодой белый полумесяц Османской империи.
Османская каллиграфия (хат) достигла невиданного доселе уровня – теперь она имела важное политическое значение. В 1399 году Баязид I оскорбил великого завоевателя Средней Азии, эмира Тимура, послав ему письмо, где имя правителя Порты изображалось большими золотыми буквами, а имя основателя империи Тимуридов – маленькими черными.
Знаменитейшим мастером хата был шейх Хамдуллах, придворный каллиграф Баязида II (он похоронен на кладбище Караджа Ахмед в Ускюдаре). Султан благоговейно держал чернильницу шейха, пока тот украшал замысловатой вязью очередную книгу. Хамдуллах переписал Коран 47 раз, придумал несколько новых шрифтов (включая дивани – официальный шрифт Османской империи) и руководил росписью ряда стамбульских мечетей.
Еще одним выдающимся каллиграфом был Едикюлели Сейид Абдуллах-эфенди. Он изобрел особые чернила – и султан Ахмед III, сам занимавшийся хатом, прислал к Абдуллаху-эфенди слугу с просьбой открыть их тайну. Просьба была в высшей степени нескромной: каллиграфы готовили чернила по специальной технологии, – и этот процесс был крайне непростым.
Каллиграфы использовали два вида чернил: мадад и хибр. Первые изготовлялись из угольной копоти и смолы акаций, вторые – из «галльских орешков» (наростов на листьях дуба). Стараясь достичь лучшего качества, мастера добавляли в классические смеси кожуру граната, шафран, мед, белок яйца и другие ингредиенты. Существовали сотни рецептов чернил, некоторые даже имели вид таблеток – стоило добавить немного воды, и раствор был готов. Такие таблетки брали с собой каллиграфы, получившие заказ в другом городе.
Художники не любили раскрывать профессиональные тайны. Абдуллах-эфенди, потративший немало сил на поиск уникального рецепта, мог обидеться на султана, пожелавшего овладеть рецептом, – но вместо этого он передал правителю полную чернильницу (дават). Ахмед III, восхищенный простотой Абдуллаха, велел насыпать в дават золото и вернуть владельцу. Чернила падишах вылил – так он проявил уважение к мастеру.
Вершиной хата была тугра – личный знак монарха. В XIV веке Орхан I (сын Османа Гази) использовал в качестве печати свою ладонь, предварительно погрузив ее в чернила; потом оттиск руки украсили каллиграфическим вензелем. Тугра представляла собой замысловатый автограф правителя (например, расшифровка тугры Мехмеда II гласит: «Мехмед, сын Мурада, хан, победоносный вечно»). Она ставилась на фирманах (султанских указах) и прочих документах, а также на деньгах и почтовых марках. За изготовление тугры брались только лучшие мастера империи, ее подделка каралась смертью.
Несмотря на высочайший уровень исполнения, османская каллиграфия едва не умерла в 1923 году, когда Ататюрк начал реформу турецкого языка. Арабский алфавит оказался под запретом – и вместе с ним в небытие канул удивительный мир старого Востока, полный чудес и волшебства. Спустя 80 лет турецкая писательница Гата Ясмин, правнучка Рикат Кунт – одной из немногих женщин-художников в истории исламской культуры – опубликовала роман «Ночь каллиграфов», где от лица прабабки рассказала о тех печальных временах: «Мои грустные колдуны перестали выводить на листе то, что нашептывает Аллах, ибо в новой стране, где молитвы уступили место политическим слоганам Серого волка из Анкары,[386] делать ему было нечего».
Каллиграфы не только придумывали новые стили и элементы письма, но и широко применяли различные техники декорирования книг, в том числе тезхип – «сияющую живопись». Первая мастерская тезхипа открылась в Стамбуле при Мехмеде II. Художник растирал золото в пыль, добавлял клейкую основу, наносил по контурам узора, а затем полировал. Когда изображение начинало светиться, узор заполняли цветом. Чтобы передать оттенки, мастера использовали тончайшие кисти и рисовали с лупой.
Каллиграфия сохранилась благодаря подвижникам, проведшим не одно десятилетие в нищете и безвестности. Среди них была Рикат Кунт, нашедшая в искусстве письма величайшее удовольствие и спасение от неудачного брака. Такие, как она, бережно хранили древнее искусство, осторожно несли в сомкнутых ладонях его слабое, трепещущее пламя – и надеялись однажды если не раздуть его, то хотя бы перестать прятать. Долгожданный день наступил в 1936 году: турецкое правительство разрешило каллиграфам преподавать, а также привлекло их к реставрации османских архивов 500-летней давности.
Наследие династии Османов составляет 650 тыс. предметов (книг, драгоценностей, исторических документов и т. д.) – больше оставили после себя только императорские дома Романовых и Габсбургов. В Топ-капы выставлена 1/10 часть артефактов Блистательной Порты. Кроме того, около 800 тыс. медалей, орденов, монет и печатей хранится в Археологическом музее Стамбула.
Один из интереснейших экспонатов Археологического музея – каменная статуя льва, украшавшая вход в гавань Вуколеон на берегу Мраморного моря, где прежде стоял одноименный дворец василевсов. Он был частью Большого дворца – главной императорской резиденции Константинополя, заложенной римским императором Константином I Великим между Ипподромом (ныне площадь Султанахмет) и Айя-Софией. Изначально, в IV веке н. э., на месте Большого дворца находился дворец Гормизды, возведенный для персидского принца Ормизда. Сасаниды, правившие Персией, переживали эпоху династических распрей. Ормизда заключил в тюрьму его брат Шапур II, но в 323 году пленник бежал в Константинополь, где император предоставил ему убежище.
Василевсы постоянно перестраивали Гормизды, а потом и Вуколеон. Это происходило при Феодосии II, Юстиниане I, Феофиле, Василии I Македонянине, Никифоре II Фоке и др. В 1204 году Вуколеон разорили крестоносцы. Палеологи – правители из новой (и последней) императорской династии Византии – решили не восстанавливать резиденцию и переехали на северо-запад Константинополя – в район Влахерны, в Малый Влахернский дворец (турки называли его Текфур-сарай). Опустевший Вуколеон медленно превращался в руины; былая слава империи рассыпалась в прах. Османы, занявшие Константинополь в 1453 году, разбирали главный дворец погибшей Византии для строительства собственного великого города – Стамбула.
Несмотря на морские ветра и деятельность стамбульцев, фасады и многие внутренние помещения Вуколеона сохранялись до второй половины XIX века. В 1871 году – при прокладке дороги вдоль берега Мраморного моря – бóльшая часть дворца была уничтожена. В наши дни чудом уцелевшая надпись на одной из его по-прежнему могучих стен вызывает ощущение безысходности. Полустертые греческие буквы гласят: «Благочестивый самодержец, господин Феофил, приобретя в твоем лице, о Христос, нерушимую стену, возвел эту стену от новых оснований. Храни ее Своей силой, о повелитель мира! И сделай ее до скончания веков неколебимой, несотрясаемой…»
Мольба императора Феофила не была услышана. Резиденция василевсов почти исчезла – так, в 1959 году рухнули фасады. Сегодня от Вуколеона остались лишь печальные, поросшие мхом руины на набережной Кеннеди (только представьте, что 100 лет назад вода плескалась у самого их основания!), старые гравюры, фотографии да мраморный лев, спасенный из водоворота истории и выставленный на всеобщее обозрение в стамбульском Археологическом музее.
Помимо византийского и османского наследия, в музее хранятся обломки гораздо более древних цивилизаций: табличка с Кадешским договором – первым в истории международным договором, заключенным между фараоном Рамзесом II и хеттским царем Хаттусили III; фрагменты ворот богини Иштар, построенных по приказу вавилонского царя Навуходоносора; знаменитый Сидонский саркофаг и множество других предметов из Средиземноморья, с Ближнего и Среднего Востока.
Территориальная близость Археологического музея к Топкапы символична. Османская империя не только захватила все земли, представленные в музее, – но и сумела на несколько веков объединить их под своим началом, а затем канула в Лету, подобно погибшим цивилизациям прошлого.
В самом дворце время давно застыло. Гуляя по территории Топкапы, можно выйти на террасу, с которой Мурад IV ради забавы стрелял из лука по людям в проплывающих мимо лодках. Или вот место, откуда в Босфор сбрасывали мешки с провинившимися султанскими наложницами. А здесь стоит пушка, которую сберегли в память о знаменательном событии: в 1633 году Лагари Хасан Челеби – брат «турецкого Икара» Хезарфена Ахмеда Челеби – с ее помощью осуществил своеобразный полет ракеты.
Необычное мероприятие было приурочено ко дню рождения дочери Мурада IV. Изобретатель сделал пороховую ракету и установил ее в пушке на мысе Сарайбурну, у подножия Топкапы. Затем храбрец уселся на ракету, фитиль подожгли – и авиатор взлетел на высоту в 300 м. Хасан Челеби удачно приземлился в Мраморное море и доплыл до берега. Эта история легла в основу одного из рассказов немецкого писателя Рудольфа Эриха Распе о бароне Мюнхгаузене, где тот летал верхом на пушечном ядре (недаром храбрый барон оседлал ядро во время осады именно турецкого города).
Несмотря на подобные забавные эпизоды, Топкапы – довольно мрачное место. Странно смотреть на вещи, принадлежавшие знаменитым покойникам. Странно ступать по мраморным плитам, истертым ногами 25 повелителей Порты. Странно осознавать, что жизнь становится историей.
Глава 4
Любовь и кровь: гарем и кафес
Говорят, у султана восемьсот жен. Это, пожалуй, ничем не лучше двоеженства.
Марк Твен
Самой известной постройкой Топкапы является гарем (от араб. 
haram, – запрет). В итальянском языке есть синонимичное слово «seraglio» (огороженное место), поэтому европейцы называли Топкапы сералем. Мусульманский дом делится на мужскую и женскую часть (селямлик и гарем соответственно) – такое устройство имели и дворцы, включая Топкапы.
Исторически гарем находился за пределами султанской резиденции, чтобы наложницы не отвлекали своего господина от дел, но Сулейман I по настоянию Роксоланы перенес его в Топкапы. В турецком сериале «Великолепный век» допущена ошибка: в момент вступления Сулеймана на престол гарем уже находится на территории дворца. Таким образом, не раскрыт исторический факт, доказывающий влияние Роксоланы на властелина половины мира, готового ради любимой изменить династической традиции.
Зачастую туристы за «серальными страстями» не видят ключевые события, происходившие в Османской империи, и не воспринимают Топкапы как одну из важнейших площадок мировой истории. Для миллионов людей этот дворец превратился в место любовных утех Сулеймана и Роксоланы – и «Великолепный век» сыграл тут не последнюю роль. В Турции его называют «самым неосманским сериалом» – за многочисленные несоответствия (в еде, одежде, церемониале и событиях). Топкапы из ключевого памятника османской эпохи превратился в популярный туристический аттракцион, посетители которого первым делом отправляются на поиски гарема.
Представления европейцев о гареме основаны на сказках «Тысячи и одной ночи»: прекрасные одалиски возлежат на подушках возле бассейнов, развлекают себя пением и танцами, а по ночам страстно предаются любви с могущественным султаном. Британский филолог Бен Рей Редмен, очарованный Востоком, называл гарем миром, где «чувства будоражит всё вокруг: звуки, запахи, цветы, фрукты и драгоценности, вино и сладости, податливая и прекрасная плоть». Гарем в понимании европейцев – волшебная фантазия и вечная сказка легендарных городов: Дамаска, Багдада, Каира и Стамбула.
Мифологизированный образ гарема воссоздали французские живописцы XIX века: Эжен Делакруа, Леконт дю Нуи, Жан-Леон Жером и другие. Готье пишет, что Дон Жуан по сравнению с султаном – всего лишь второразрядный искатель приключений, ибо султан «срывает лишь самые чистые лилии, самые безупречные розы в саду красоты».
Впрочем, гарем Топкапы имел мало общего с западными домыслами. «Дом счастья», как его называли, являлся важным политическим институтом Османской империи. Вместо блаженного безделья и атмосферы сладострастия здесь царили жесткая иерархия и полная изоляция от внешнего мира. Венецианский дипломат Оттовиано Бон (1552–1623) отмечает, что обитательницы сераля проживали как монахини в монастыре – они получали новые имена и навсегда разрывали прежние связи. Французский романист Виктор Гюго передал чувства тоскующей одалиски, насильно попавшей в Топкапы:
Главным критерием отбора женщин в гарем была их внешность. Османский мыслитель Тусили Насреддин в XIII веке определил каноны женской красоты, обязательные прежде всего для султанских наложниц. Настоящая красавица – это длинноногая пышногрудая брюнетка с узкой талией и широкими бедрами. Ее большие карие глаза томно смотрят из-под густых ресниц; маленькие изящные ступни и нежные подмышки источают аромат духов. Чувственные губы и румяные щеки свидетельствуют о здоровье девушки, тонкие запястья – о ее хрупкости. Походка прелестницы должна быть легкой и соблазнительной, формы – округлыми, волосы – длинными и густыми, речи – добрыми и сладкими, а нрав – веселым и смешливым. «Если повстречаешь такую, сын мой, немедленно хватай ее и делай своей!» – советует мудрый Тусили Насреддин.
Многие из перечисленных признаков красоты являются врожденными, но наложницы упорно работали над своей внешностью. Вопреки европейским представлениям о гаремной скуке, одалискам не давали томиться бездельем. Женщинам приходилось заботиться о сохранении молодости и привлекательности – собственно, ради этого они и содержались в замкнутом пространстве, отгороженном от соблазнов большого города. Лучшие медики Порты разрабатывали для одалисок правила косметологии и личной гигиены, а также диеты и системы физических нагрузок.
Первым обязательным упражнением была ходьба. В карете могла ездить только жена султана, остальные преодолевали немалые расстояния на территории дворца пешком. Иногда обитательниц сераля вывозили за город или катали на лодках по Босфору – особенно часто это происходило в последние полвека существования Османской империи.
Турецкая поэтесса Лейла Сац, которая провела молодость в гареме султана Абдул-Азиза, рассказывала, что по ночам между Бебеком и Эмирганом можно было увидеть сотни лодок – «в них сидели женщины в шелках и прозрачной вуали, словно привидения».
Помимо ходьбы и загородных прогулок для наложниц ежедневно устраивались подвижные игры – например, одна девушка убегала с платком в руках, а другие гнались следом, чтобы его забрать. По воспоминаниям турецкой писательницы Алев Литлэ-Крутье, игры были скорее детскими забавами, нежели взрослыми развлечениями (средний возраст одалисок составлял 17 лет). Так, в игре «Стамбульский господин» наложница наряжалась мужчиной и садилась на осла задом наперед. Осла пинали, тот скакал – и всадница визжала, стараясь удержаться в седле, как ковбой на родео. Во время другой игры девушка пыталась выбраться из бассейна, но ее сталкивали обратно. Оказавшись на земле, она бежала за товарками и, настигнув кого-нибудь из них, тоже сталкивала в бассейн. Выбирая очередную любовницу, султан наблюдал эти игры из окна.
Еще одним упражнением были танцы. Жительницы «дома счастья» плясали много – иногда музыканты оркестра буквально падали от усталости. В архивах Топкапы сохранились свидетельства о 20 различных танцах, включая танец живота. Все танцы были сопряжены с дополнительной нагрузкой – наложницы надевали на лодыжки и запястья массивные браслеты. Нередко они танцевали, держа в руках кувшин с щербетом или поднос с фруктами. Кроме того, одалисок заставляли плавать – в серале имелись 3 больших бассейна.
Вторым элементом поддержания наложниц в форме являлась особая система приема пищи. Женщин в гареме кормили 7 раз в день. Натощак утром и на ночь они пили айран. Завтрак состоял из фруктов, овощей, вареных яиц и курицы; полдник – из чашки кофе, фиников и изюма. На обед подавали чечевичный суп, маслины и вареную говядину или баранину; на ужин – морепродукты, овощи и брынзу; на поздний ужин – фрукты. Девушки не могли съедать более 250 грамм пищи за раз и потому ели из маленьких тарелок. Вторая чашка кофе и десерт полагались лишь той, которая готовилась к ночи с падишахом. Это значит, что многие наложницы годами не видели сладкого.
Главной мечтой одалисок было родить султану наследника и впоследствии увидеть своего сына на троне – т. е. стать валиде-султан (матерью правящего султана). Валиде-султан руководили сералем. Они стояли на вершине гаремной иерархии и пользовались огромным авторитетом. Кроме того, мать правителя ни при каких условиях нельзя было выгнать из дворца (хотя такое допускалось даже по отношению к султанским женам).
Безграничную власть валиде-султан подтверждает следующая история. В 1869 году Стамбул посетила французская императрица Евгения Монтихо. В порядке исключения ее провели в гарем, который издавна распалял воображение европейцев. Узнав об этом, хозяйка сераля, валиде-султан Пертивнияль – мать Абдул-Азиза – пришла в бешенство и ударила императрицу по лицу. Международный скандал замяли, но Евгения помнила об унижении до конца жизни: ей, аристократке, влепила пощечину бывшая прачка! До того, как выйти замуж за Махмуда II (отца Абдул-Азиза), Пертивнияль стирала белье в стамбульских хаммамах, где ее, обладательницу пышных форм, и приметил Махмуд.
Принимая во внимание указанные обстоятельства, нетрудно представить, какая взрывоопасная обстановка царила в серале. Атмосфера лжи и ревности буквально пропитывала павильоны гарема. Одалискам, желающим обратить на себя внимание повелителя, приходилось выдерживать сильную конкуренцию, строить соперницам всяческие козни, проявлять чудеса хитрости и вероломства, быть коварными и изворотливыми. В сериале «Великолепный век» показано, что Сулейман I заметил Хюррем после того, как она окликнула его. В реальности за подобную немыслимую дерзость (и даже за меньшую провинность) наложницу той же ночью утопили бы в Босфоре.
Жесткая дисциплина в гареме объяснялась бурным поведением его обитательниц. Вдохновившись рассказами о разрушающей силе страстей, бушевавших при османском дворе, французский драматург Жан Расин создал трагедию «Баязид», а австрийский композитор Вольфганг Амадей Моцарт – оперу «Похищение из сераля». Некоторые женщины сами хотели попасть в гарем – их привлекала возможность плести интриги, живя в роскоши. В XVI–XVII веках итальянок и сицилиек продавали в Стамбул с их согласия, они стремились туда с единственной целью – реализовать свои амбиции.
За 600 лет османского господства структура и внутренний распорядок гарема не изменились. Наложницы чувствовали себя уверенно только будучи встроенными в систему сераля, вне которой они были беспомощны. Это подтвердилось во время падения султаната: 17 ноября 1922 года последний падишах Мехмед VI бежал из Стамбула – и брошенные на произвол судьбы одалиски, не привыкшие к самостоятельности, окончили свои дни в печали и бедности.
Женщины попадали в гарем Топкапы самыми разными способами: их брали в плен, покупали на невольничьих рынках или дарили султану. Хюррем, известную в Европе как Роксолана, похитили во время набега крымские татары, после чего ее несколько раз перепродали. В итоге невольница оказалась в Стамбуле. Предположительно она была дочерью священника Гаврилы Лисовского из города Рогатин (ныне Западная Украина) и звалась Анастасией или Александрой. Сулейман Великолепный дал девушке имя «Хюррем» («Смеющаяся», «Дарящая радость»). Роксоланой ее впервые назвал Бусбек в «Турецких письмах». Это объясняется тем, что в XVI веке родина Хюррем именовалась Роксоланией (от племени роксоланов, населявших Северное Причерноморье и упомянутых древнегреческим географом Страбоном).
Невесткой Хюррем стала итальянка Сесилия Верньер-Баффо. Ее отец был губернатором острова Парос, принадлежавшего Венецианской республике и в 1537 году захваченного османами. Девушку подарили шехзаде Селиму II. По легенде, Роксолана выделила ее среди прочих наложниц и нарекла Нурбану («Королева, излучающая божественный свет»).
Цепочка продолжалась: в 1563 году в сераль привезли родственницу Сесилии – Софию Баффо, дочь губернатора острова Кофру, плененную пиратами. Она получила от Нурбану имя Сафие («Чистая») и превратилась в фаворитку шехзаде Мурада, вошедшего в историю как Мурад III.
Гречанка Кёсем, наложница Ахмеда I, до пленения была Анастасией. Санджак-бей[387] Боснии приобрел ее в качестве рабыни и отослал в Стамбул в подарок султану. В серале Анастасию именовали Махпейкер («Луноликая»), но Ахмед называл ее Кёсем («Самая любимая»).
Аналогичная судьба постигла француженку Эме дю Бюк де Ривери – родственницу Жозефины де Богарне, супруги Наполеона I. В 1788 году корабль, на котором Эми плыла на Майорку к отцу-плантатору, захватили алжирские пираты. Девочку продали в гарем Абдул-Хамида I, где она получила имя Накшидиль («Услада сердца») и родила падишаху наследника – будущего султана Махмуда II. Этот список можно продолжать очень долго.
Попав в гарем, женщина проходила двухгодичный курс под надзором калф – старых рабынь, помнивших отца и деда правящего султана. Калфы обучали своих подопечных правилам этикета, макияжу, танцам и игре на музыкальных инструментах. Большое внимание уделялось гимнастике интимных мышц. При выполнении главного упражнения использовалось выточенное из мрамора яйцо с прикрепленным к нему шнурком. Если шнурок рвался, одалиска признавалась готовой к встрече с султаном. В результате тренировок наложница могла довести мужчину до экстаза при сохранении им полной неподвижности.
Через 2 года обучения и интенсивных практических занятий девушки сдавали экзамен валиде-султан. Провалившихся отправляли на кухню и в прочие хозяйственные службы гарема. Остальные получали новый статус – джарийе – и отныне могли попасть в покои монарха.
Дальнейшее повествование требует обращения к мусульманской сексуальной этике, которая во многом проистекает из древних фаллических культов. Пенис веками символизировал силу и власть – еще в 1920-х годах персидские шахи из династии Каджаров использовали специальные насадки, дабы поддерживать миф о своих выдающихся интимных способностях. Большинство приспособлений для получения и усиления сексуального удовольствия было придумано на Востоке. Некоторые из них служили для развлечения наложниц в гаремах. Особые кольца предназначались для гарантии рождения ребенка у правителей восточных деспотий. Кондом появился в Египте в XIV веке до н. э.; тогда же был произведен первый в истории медикаментозный аборт.
В отличие от Запада, на Востоке чувственные наслаждения не считались чем-то позорным – в частности, получила распространение ритуальная проституция. В Месопотамии существовал культ Милитты (Иштар) – богини любви и плодородия. Поклоняясь ей, месопотамские женщины должны были хотя бы раз в жизни отдаться иностранцу в храме богини. Эту традицию упоминают ученые и путешественники, начиная с «отца истории» Геродота. Не желая быть узнанными, дамы из высшего общества вуалировали себя полностью. Так появилась паранджа (чадра), позже она превратилась в элемент одежды жриц любви. Библия рассказывает, как Иуда принял женщину за блудницу, «потому что у нее было закрыто лицо» (Быт 38:15). Впоследствии паранджа стала обязательна для благочестивых мусульманок. В 1920-е годы Ататюрк запретил туркам носить традиционную одежду и, столкнувшись с яростным сопротивлением исламских радикалов, издал указ, в соответствии с которым закрывать лицо могли только проститутки, – и турчанки расстались с паранджой.
Секс на Востоке воспринимался как мост между человеком и богом (или богами). Восточным цивилизациям неведомо типичное для Европы противопоставление любви «чистой», духовной, платонической – и «грязной», животной, физической. Понимание секса как необходимого зла христиане унаследовали от Византии. Французский историк Шарль Диль подчеркивает, что влияние Восточной Римской империи на европейский мир являлось всеобъемлющим: Византия с ее порочной утонченностью «на весь Запад клала печать своего искусства, своей промышленности, своей роскоши».
Внешне благонравный и богомольный Константинополь проповедовал один образ жизни, но исповедовал совершенно другой. Византийское христианство изначально рассматривало плоть как опасный соблазн, а способ достижения «истинной духовности» видело в полном ее подавлении. Несмотря на это, Константинополь знавал оргии, достойные римских патрициев.
Многие василевсы славились ужасающей развращенностью. В их числе был Андроник I Комнин, о котором подробно рассказал византийский летописец Никита Хониат. Василевс часто покидал столицу и с толпой наложниц проводил время в уединенных местах, не уделяя должного внимания государственным делам, – «придворным своим, только немногим, и то самым приближенным, он показывался лишь в определенные дни и как бы сквозь завесу».
Хониат называет Андроника «человеком крайне развратным» – василевс «явно подражал Геркулесу в растлении им 50 дочерей одного только Фиеста». Для повышения потенции император пользовался диковинными мазями и снадобьями, а также употреблял в пищу афродизиаки. Андроника забавляло простодушие константинопольцев (монарх не подозревал, что его свергнут и казнят). Так, василевс вешал на всеобщее обозрение рога убитых им оленей – но не для того, чтобы похвастаться своим охотничьим мастерством, а для того, чтобы поглумиться над горожанами и высмеять распутство их жен.
Лицемерное отношение византийцев к интимной жизни увековечено в колонне Марциана – любопытном историческом памятнике, который находится в ильче Фатих. Воздвигнутая в V веке в честь императора Марциана колонна, по легенде, склоняется набок каждый раз, когда мимо проходит девушка, утратившая невинность до свадьбы. Отсюда ее второе название – Девичий камень. Сегодня проверить суеверие нельзя – колонна пережила не одно землетрясение и потому стянута стальными обручами.
Византийцы были не оригинальны в негативной оценке сексуальной сферы. Еще апостол Павел в Первом послании к Коринфянам говорил: «Хорошо человеку не касаться женщины». Французский прозаик Паскаль Киньяр в эссе «Секс и страх» связывает происхождение современной морали с распространением христианства. По его мнению, христиане присвоили себе первенство в создании идеологии аскетизма у древних римлян. Киньяр отмечает, что зрелище совокупления вызывает у людей возбуждение, от которого они защищаются либо похотливым смехом, либо пуританским возмущением. Древние римляне, начиная с правления Августа, избрали для себя средством защиты страх, – и христиане унаследовали это от римлян наравне с латынью.
Христианство налагало на интимные отношения печать стыда и греховности, – но мусульманские богословы утверждали, что без соития любовь ущербна. Османская поэтесса XV–XVI веков Михрихатун писала:
Одной из самых красивых любовных историй Ближнего Востока считается история Сулеймана Великолепного и Хюррем. Будучи властелином половины мира, падишах не стеснялся посвящать ей нежные стихи:
В архивах Топкапы хранятся письма Абдул-Хамида I к капризной одалиске по имени Рухшах. Падишах обидел наложницу, и та заявила, что не желает его видеть. Потомок Османа молил ее: «Моя любимая, награди меня сегодня вечером своим прекрасным телом. Я с трудом сдерживался прошлой ночью, поэтому, дорогая, не мучай меня сегодня вечером!»
Историям о гаремных оргиях мы обязаны не столько восточной распущенности, сколько распаленному воображению европейцев, измученных пуританской моралью. Их интерес к восточным женщинам был односторонним. Американский журналист Ричард Бернстайн в книге «Восток, Запад и секс. История опасных связей» объясняет это тем, что люди Ближнего Востока не ездили на Запад, более того – Запад их вообще не интересовал, если речь не шла о политике. Восточные мужчины не томились по западным женщинам. В Европе появилось множество книг, посвященных тайнам гарема, – но в арабских и османских книгах не смаковалась любовная жизнь английских и французских королей. В западном воображении – например, в опере «Мадам Баттерфляй» – восточная женщина влюбляется в мужественного европейца, однако на Востоке нет художественных произведений с аналогичным сюжетом.
Гарем делил мир – и не просто на Восток и Запад, на Европу и Азию, на христианские и мусульманские страны – но на те земли, где сераль был заурядным явлением, и те, где он считался греховной диковиной. Сулейман I изумил подданных тем, что хранил верность одной женщине – Хюррем. Его современник, английский король Генрих VIII Тюдор, женившийся 6 раз, вывел Англию из-под влияния Римской католической церкви, поскольку папа Климент VII не дал согласия на его очередной развод и новый брак.
В то же время гаремная культура разграничивала секс и любовь – и постулировала, что первое не обязательно влечет за собой второе. Тем самым гарем выступал антиподом культуры христианской, где любовь – непременное условие физической близости. Кроме того, на Востоке издавна бытует представление о том, что могущественные члены общества не должны ограничиваться рамками моногамного брака. По сути, само пространственное устройство Топкапы наводит на мысль о прямой связи между властью и сексом.
Европейцы считали сераль чуть ли не борделем, – и Восток платил им взаимностью. Турецкий консул, сопровождавший Нерваля в прогулке по Каиру, рассуждал о вольных западных нравах – в противовес высокой мусульманской морали. По его словам, стамбульцы возмутились, узнав, что Махмуд II построил баню, где мог наблюдать за собственными женами во время купания. При этом сам дипломат отрицал поступок султана, объясняя слухи «досужими домыслами европейцев». Далее Нерваль приводит свой разговор со стамбульским шейхом. Когда поэт предположил, что мужчина, имеющий несколько жен и рабынь, проводит ночь сразу с двумя-тремя из них, шейх воскликнул: «Так могут поступать лишь шакалы! О Аллах!.. Неужели так заведено в Европе?»
В гареме Топкапы действовали ограничения, налагаемые исламом на сферу интимных отношений. Падишах не мог предаваться групповой, анальной и гомосексуальной любви (это не мешало Мехмеду II держать гарем из мальчиков). Не разрешалось смотреть на половые органы партнера во время акта, ибо считалось, что ребенок родится слепым (потому султан прикрывался куском парчи). Разнообразие поз не приветствовалось – согласно суеверию, ребенок, зачатый в неестественной позе, будет иметь врожденное физическое увечье.
Впрочем, многим джарийе не удавалось даже увидеть повелителя – не то что разделить с ним ложе. Учитывая количество женщин в гареме, это неудивительно: например, гарем Мехмеда III состоял из 500 рабынь. У Ибрагима I было около 300 одалисок – рассердившись на одну из них, султан приказал утопить всех в Босфоре. Самым большим сералем в истории Турции, насчитывавшим 900 наложниц, владел Абдул-Меджид I. В разные годы в серале находилось от 200 до 1200 человек, включая поваров, повитух, служанок и евнухов.
Евнухи охраняли гаремы Османов. Всего существовало три вида скопцов: мамсух (ему отрезали пенис и тестикулы), хаси (отрезали только тестикулы); мажбуб (отрезали пенис, тестикулы оставляли нетронутыми). По другой классификации евнухи делились на сандалов (им удаляли и половой член, и тестикулы), спадонов (тестикулы удаляли путем выдергивания или оттягивания) и тлибий (им тестикулы отбивали). Белых кастратов – грузин и черкесов – допускали лишь на такую работу, где не приходилось общаться с женщинами, ибо зачастую такие евнухи не были полностью лишены половых органов. Среди чернокожих скопцов дороже всех стоили те, кто имел уродливую внешность: это считалось дополнительной защитой от женского распутства.
Сама кастрация в любом виде была крайне опасной и болезненной. Она нередко заканчивалась смертью оперируемого. Такой случай имел место, например, при Селиме II. В услужении у него находились Газанфер и Джафер – братья-венецианцы, захваченные в плен. Селим убедил их стать евнухами, ибо это позволяло сделать головокружительную карьеру при дворе. Перенеся кастрацию, Газанфер со временем возвысился и стал капы-агой – начальником белых евнухов. Богатый и влиятельный, он занимался благотворительностью – в частности, построил медресе (сегодня улица, на которой оно расположено, называется бульваром Ататюрка, а в здании находится музей карикатуры). Джаферу не повезло: после операции он скончался в страшных мучениях.
Страдания Джафера представляются еще ужаснее, если мы понимаем, что именно ему пришлось выдержать. Операции проводились с использованием примитивных медицинских инструментов и технологий, в условиях антисанитарии, без антибиотиков, противоотечных, обезболивающих и кровоостанавливающих препаратов. Французский дипломат Шарль Ансильон описывает процесс подготовки к хирургическому вмешательству. Пациента укладывали в ванну с теплой водой и нажимали на яремные вены. Человека разбивал своеобразный паралич, и операция проходила для него безболезненно.
Затем, по свидетельству британского путешественника Картера Стента,[388] пенис и тестикулы отрезались ножом серповидной формы. По завершении кастрации в отверстие у основания пениса вставлялась оловянная пробка. Рану покрывали вымоченной в холодной воде бумагой и перевязывали. После этого пациента заставляли ходить в течение 2–3 часов, а затем разрешали лечь и на трое суток лишали питья. По истечении этого срока повязку снимали и пробку вынимали. Если евнух не мог помочиться, это свидетельствовало об отеке уретры, и несчастный был обречен на предсмертную агонию.
Врачи нередко отходили от данного плана. В целях дезинфекции тело пациента могли обтереть перцовой водой, а его самого, уже лишенного половых органов, – на пару дней закопать в песок по пояс. Часто после кастрации рану прижигали раскаленным железом или заливали горячим маслом. В уретру вставляли трубку для облегчения мочеиспускания – евнух до конца жизни носил ее в складках тюрбана. Реабилитация длилась несколько месяцев, на протяжении которых скопец мучился от сильных болей.
В результате хирургического вмешательства кастрат должен был потерять интерес к женщинам и спокойно выполнять свои обязанности по охране гарема. Однако все не так просто. Монтескьё в «Персидских письмах» передает психологическое состояние евнуха: «Во мне погасили следствие страстей, не затушив их причины, и, вместо того, чтобы избавиться от них, я оказался окруженным предметами, которые беспрестанно их возбуждали». Иными словами – несмотря на увечья – скопцы нередко сохраняли сексуальное желание и даже удовлетворяли его. Османский ученый XVIII века Али Сейди-бей утверждал: «Я – свидетель того, что эти черные неверные настолько вероломны, что влюбляются в какую-нибудь из одалисок и тратят на них всё, что зарабатывают. При каждой возможности они тайно встречаются и занимаются любовью».
Топкапы знает немало историй, когда евнухи женились и покидали дворец. В Британском музее хранится датированная 1699–1700 годами рукопись английского путешественника Джона Ричардса. По его словам, евнухи, лишенные наружных половых органов, имели сношения – ведь обитательницы гарема хорошо знали, как компенсировать «мужской дефект».
В архивах Топкапы есть свидетельство дворцового стражника XVIII века. В нем говорится, что две наложницы получили свободу и вышли замуж, но спустя неделю обиженные мужья подали на развод. Причиной послужили жалобы бывших одалисок на то, что их супруги как мужчины оказались гораздо хуже скопцов. Эта история получила широкую огласку, и весь Стамбул обсуждал ее очень долго. Родилась городская легенда, согласно которой у евнухов со временем якобы заново развиваются половые органы.
Кастрата можно было легко узнать на улице – последствия операции сказывались на внешнем виде. Евнух рано лысел, у него не росли усы и борода, тело становилось пухлым и мягким – но так было не всегда. Летом 1935 года – накануне Второй итало-эфиопской войны – газета The New York Times опубликовала статью «Евнухи на помощь Эфиопии». 200 чернокожих скопцов Стамбула, ранее служивших султанам, выразили готовность защищать эфиопского императора Хайле Селассие I. Автор статьи охарактеризовал бывших охранников гарема как храбрых воинов огромного роста и мощного телосложения. Евнухи владели мечом, копьем и пикой, но в XX веке такое оружие было малопригодным. Хайле Селассие не ответил на предложение.
Образ евнуха – один из самых загадочных и мифологизированных в мировой истории. Европейцы знали о скопцах немного или не знали вообще. Анекдотический случай произошел с германской императорской четой во время визита в Стамбул осенью 1898 года. Августа Виктория (супруга кайзера Вильгельма II) пожелала осмотреть гарем, и Абдул-Хамид II приказал кызлар-аге (начальнику черных евнухов) провести для нее экскурсию по сералю. Кызлар-ага встретил императрицу у Баб ас-Саадет – Ворот счастья, ведущих в третий двор Топкапы, где находился гарем. Августе Виктории сказали, что перед ней главный черный евнух, важный османский сановник. Императрица, которая впервые слышала слово «евнух», через переводчика спросила кызларагу, был ли его отец тоже евнухом.
На Востоке кастраты играли существенную роль в политике и культуре. В Персии они сторожили царских жен и подвергались насмешкам со стороны полноценных мужчин, в Константинополе – обслуживали василевса и занимали привилегированное положение при дворе. Две сказки «Тысячи и одной ночи» рассказаны от лица евнухов. Правители доверяли кастратам, ибо те физически не могли основать собственную династию – и, значит, захват ими власти становился бессмысленным.
В мусульманском мире евнухи появились в XII веке как жрецы культа. 40 скопцов непрерывно дежурили у гробницы пророка Мухаммеда в Медине. Кастраты охраняли могилу имама Али в иракском городе Эн-Наджаф и усыпальницу Салах ад-Дина в дамасской мечети Омейядов.
Гиббон, оказавший колоссальное влияние на византинистику, называл их старинным продуктом восточной ревности и восточного деспотизма.
Со временем богатые люди стали брать евнухов в качестве слуг – так кастраты оказались в Топкапы. Большинство «живого товара» составляли негры, взятые в рабство и оскопленные за пределами Порты (хирургические операции над ними проводились преимущественно во французском городе Вьен, дабы избежать юридических проблем).
К началу правления Сулеймана Великолепного чернокожие евнухи были могущественнее белых. Сперва белые евнухи обладали более высоким статусом, нежели черные, – но вследствие совершенных ими краж и растрат они утратили доверие султанов. В 1591 году власть белых евнухов ограничил Мурад III. Особенно пострадал капы-ага: он лишился сразу двух должностей – «господина девушек» и назира (управляющего вакфами[389]). Эти полномочия были переданы кызлар-аге – с тех пор его авторитет и влияние только росли.
Кызлар-ага стал командиром корпуса алебардщиков в ранге паши с тремя бунчуками.[390] Также он выполнял функции посыльного между султаном и великим визирем, владел конюшней из 300 лошадей и был единственным, кто мог входить к повелителю в любое время дня и ночи. В XVII–XVIII веках главный черный евнух занимал четвертое место в дворцовой иерархии – выше него стояли лишь падишах, великий визирь и шейх-уль-ислам. Также кызлар-ага руководил снабжением султанской резиденции, выполнял функции посредника между гаремом и мужскими зданиями дворца, следил за образованием шехзаде и участвовал в публичных церемониях.
Теоретически султан мог вершить государственные дела только с помощью великого визиря, но зачастую он больше прислушивался к советам матери, наложницы, садовника или рулевого своей барки. В этих условиях кызлар-ага влиял на имперскую политику и вмешивался в династические споры. Так, в 1617 году Хаджи Мустафа-ага возражал против восхождения на престол психически нездорового Мустафы I и помогал валиде-султан Кёсем. Сулейман-ага, наоборот, занял сторону Турхан и в 1651 году организовал убийство Кёсем. Власть главного черного евнуха простиралась настолько далеко, что он по согласованию с валиде-султан назначал на должности сановников – причем не только в Топкапы, но и во всей Порте. Вообще при решении каких-либо вопросов через мать султана представлялось невозможным миновать кызлар-агу.
Начальника черных евнухов боялись больше всех, поэтому со временем он превратился в самого корыстного чиновника Османской империи. Портер рассказывает о немыслимой роскоши, окружавшей Хаджи Бешир-агу – кызлар-агу Мустафы III: «В течение шести лет его управления могло показаться, что он намеревается вытянуть у Европы все ее бриллианты и скупить все, что добывалось в шахтах Голконды и Бразилии».
Будучи очень богатым человеком, кызлар-ага редко оставлял пост по собственному желанию. Если же такое случалось, ему выплачивали внушительную пенсию – азатлык (от тур. azatlık – свобода). Как правило, главные черные евнухи приобретали собственность в Египте – дабы, удалившись от дел, провести остаток жизни, ни в чем не нуждаясь и позволяя себе приятные излишества. Покупка собственности не вызывала недовольства султана, ибо он являлся единственным наследником кызлар-аги.
Несмотря на участие в политических играх, черные и белые евнухи предназначались для охраны женщин из султанского гарема. Неисполнение этой первой и основной функции Османы не прощали. У скопцов было немало забот – тем более что джарийе, мечтавшие попасть в опочивальню падишаха, не пренебрегали ничем для достижения поставленной цели.
Игра стоила свеч: джарийе, с которой султан провел хотя бы одну ночь, называлась гёзде. Теперь в ее распоряжении были личные покои и прислуга. Число гёзде, как правило, не превышало сотню.
Понравившись господину, гёзде могла стать икбал – фавориткой. Икбал обычно насчитывалось немного: так, у Селима II их было 9, у Махмуда I – 15. Забеременев, гёзде или икбал становилась претенденткой на статус кадины – матери ребенка султана, а еще не рожденный ребенок – претендентом на османский престол.
Женщины в гареме ревниво следили друг за другом. Ни одна беременность не оставалась незамеченной. Главной задачей одалисок – а иногда и валиде-султан – было вытравить плод или погубить младенца при родах. Если же гёзде или икбал все-таки умудрялась родить, она в качестве кадины занимала одну из высших ступеней гаремной иерархии и получала в услужение евнухов и рабынь, а также басма-лик – солидное ежегодное содержание, название которого дословно переводится как «на туфельки» (что синонимично русскому «на булавки»). Главной кадиной считалась хасеки – мать первенца, ее титул являлся вторым по значимости после валиде-султан.
Самые удачливые кадины становились кадин-эфенди – супругами султана. По шариату их могло быть максимум четыре. Согласно легенде, на рабыне женился еще Баязид II, но официальных данных о столь выдающемся событии не сохранилось. Первым султаном, который действительно заключил брак с невольницей, считается Сулейман I Великолепный. Его супругу звали Хюррем – и именно для нее в 1521 году Сулейман ввел титул «хасеки» («милая сердцу»).
Свадьба падишаха, состоявшаяся в 1530 году, была экстраординарным мероприятием – в Стамбул даже привезли слонов и жирафов из Африки. Церемония бракосочетания сопровождалась грандиозным пиршеством. Дома украсили цветочными гирляндами. На старом ипподроме построили трибуну для новобрачной и ее свиты – Роксолана наблюдала оттуда за рыцарским турниром и выступлениями музыкантов. «Об этой свадьбе ходит много разных толков, но никто не может объяснить, что все это может значить», – резюмирует английский путешественник Джон Янг.
Свадьба означала окончательную победу Хюррем в дворцовых интригах. Ни иностранцы, ни сами османы не понимали желание султана взять в жены коварную чужеземку. Один венецианский купец писал из Стамбула, что в Топкапы миновали те времена, когда к ложу повелителя приводили робких красавиц: «Теперь опустели залы, по султанским коврам ползают гадюки и скорпионы… Ходит лишь поганая красноволосая ведьма да ее недоноски». Представитель Габсбургов сообщал, что единственным изъяном в характере падишаха является чрезмерная преданность супруге. По словам итальянского купца Луиджи Бассано де Зары, Хюррем околдовала Сулеймана – из-за этого «военные и судьи ненавидят и ее саму, и ее детей, но, видя любовь к ней султана, роптать не смеют».
Английский историк Лесли Пирс приводит пример того, какое влияние Хюррем оказывала на правителя. Некий санджак-бей подарил султану и его матери по красивой рабыне, но Хюррем бурно возмутилась.
Валиде, отдавшей свою рабыню сыну, пришлось извиниться и забрать наложницу обратно. Вторую рабыню падишах велел отправить другому санджак-бею – ибо присутствие даже одной одалиски во дворце делало хасеки несчастной.
История Хюррем подтверждает общую закономерность: большинство правителей Блистательной Порты рождено от рабынь. До завоевания Константинополя султаны женились на анатолийских, византийских и балканских принцессах. Это были сугубо политические браки, имевшие целью упрочить могущество Османов и закрепить их международные связи. Так, в 1346 году Орхан играл роскошную свадьбу с красавицей Феодорой – дочерью византийского императора Иоанна VI. Военный лагерь Орхана был разбит на азиатском берегу Босфора. За невестой отправили 30 кораблей и конный эскорт. По замечанию Гиббона, Феодору отдали «владыке-варвару» безо всякого церковного обряда – но было оговорено, что в гареме она сохранит свою веру.
Вследствие дипломатических браков многие представители Османской династии до конца XIV века были шатенами или русыми с голубыми либо серыми глазами. С XV века гарем регулярно пополнялся пленными черкешенками и дочерьми кавказских князей – отцы отдавали их в сераль, надеясь, что обеспечивают девушкам блестящую будущность или хотя бы безбедное существование. Султаны превратились в жгучих кареглазых брюнетов – именно такими они вошли в историю. Исключением стал Селим II – сын Сулеймана I и Хюррем. Огненно-рыжий цвет волос он унаследовал от матери.
Царившие в серале страсти, скандалы и интриги превратили его в ключевой политический институт Османской империи. Движимые желанием посадить на трон каждая своего сына, кадины легко вступали в опасную дворцовую борьбу друг с другом, прочими наложницами, валиде-султан, а иногда и с высшими чиновниками, в первую очередь – великими визирями.
Постепенно женщины приобретали всё большую власть. Это привело к тому, что в 1550–1656 годах они фактически руководили государством. Этот период в истории Порты принято называть Женским султанатом (тур. Kadınlar saltanatı). Бразды правления находились в руках Нурбану (жены Селима II и матери Мурада III), Сафие (наложницы Мура-да III и матери Мехмеда III), Кёсем (жены Ахмеда I и матери Мурада IV и Ибрагима I) и Турхан (жены Ибрагима I и матери Мехмеда IV).
Способность их мужей и сыновей возглавлять государство была крайне сомнительна. Селима II за страсть к вину прозвали Пьяницей. Ахмед I умер от сыпного тифа в возрасте 27 лет. Мустафа I и Ибрагим I были душевнобольными. Мурад IV – единственный монарх эпохи Женского султаната, который правил, а не царствовал – демонстрировал нечеловеческую жестокость к подданным и, вместе с тем, славился беспримерной храбростью. Он положил конец противоборству с Персией и в результате масштабных боевых действий восстановил границу, проведенную еще при Сулеймане I (1555). Зухабский мир между Портой и государством Сефевидов был заключен в 1639 году. Иран выполнял его условия на протяжении века – вплоть до завоевания афганцами.
Мурад IV лично вел армию в бой. Во время осады Багдада (1638) он наравне с простыми солдатами рыл окопы. Прекрасный наездник, отличный борец и искусный лучник, султан обладал чудовищной физической силой. Он легко перепрыгивал с лошади на лошадь на полном скаку, пробивал копьем щит, обитый верблюжьими шкурами, пускал стрелу дальше ружейной пули – и однажды, метнув дротик, убил ворона, сидевшего на минарете в полутора километрах от него.
Грозный падишах вызывал у подданных ужас и почтение. В 1638 году он запретил курение табака и опиума, распитие алкоголя и кофе. Нарушителей бросали в тюрьму, били палками и даже казнили. Однажды, прогуливаясь по саду, Мурад увидел курящего садовника. Несчастному отрубили ноги и оставили истекать кровью в тени олеандров. Венецианец, живший возле Топкапы и надстроивший этаж собственного дома, поплатился за это жизнью: падишах решил, что иностранец собирается подглядывать за его гаремом. Придворных музыкантов казнили за исполнение персидской мелодии – Мурад счел это прославлением врагов. Также султан пронзил копьем посыльного, принесшего весть о том, что у него родилась дочь вместо долгожданного сына-наследника.
По легенде, Мурад проявил милосердие только раз. Ему доложили, что в подвале дома около Гранд-базара действует нелегальная кофейня, совмещенная с опиумной курильней. Султан, рассвирепев, покинул дворец и нашел злополучный подвал. Там его встретил радушный хозяин, который предложил гостю чашку кофе и трубку. Падишах отказался, и хозяин заподозрил неладное – стамбульцы знали о привычке Мурада гулять по городу инкогнито и наказывать тех, кто осмелился нарушить закон.
Худшие опасения кабатчика подтвердились, когда незнакомец заявил, что его зовут Мурад. Испуганный старик рухнул на колени и закричал: «Добро пожаловать на мои похороны!» Султан рассмеялся и простил преступника. Так в турецком языке появилась фраза «Добро пожаловать на мои похороны!» («Buyrun cenaze namazına!»), которую употребляют в критических ситуациях.
Хозяину кофейни невероятно повезло, ведь падишах не знал пощады. По слухам, во время правления Мурада IV было казнено более 100 тыс. человек – для сравнения: столько потеряла османская армия при пятинедельной осаде Багдада в 1638 году. Среди вельмож, вызвавших гнев султана, оказались командиры янычар и сипахов, великий визирь и впервые – шейх-уль-ислам Порты.
В последние годы жизни Мурад, получивший прозвище Кровавый, предавался пьяным кутежам. Господарь Молдавского княжества Дмитрий Кантемир пишет, что монарх страдал от алкогольных галлюцинаций: «Словно безумец, бегал по улицам босой, в одной рубахе, и убивал любого, кто попадался ему на пути». Стоя у окна, Мурад часто стрелял из лука в случайных прохожих. Вино погубило победоносного султана: в 1640 году он скончался от лихорадки.
Мураду IV наследовал Ибрагим I Дели (Безумный). Мехмед IV, нареченный Авджи (Охотником), больше интересовался развлечениями, нежели государственными делами. Его знаменитое письмо запорожским казакам имеет необычайно мягкий и осторожный для подобных посланий тон. Падишах просто предложил запорожцам сдаться и даже не грозил им смертельной карой. Ответ казаков носил глумливый характер и изобиловал нецензурной лексикой (процесс его сочинения изобразил художник Илья Репин).
В Стамбуле о Мехмеде IV напоминает ильче Авджылар – там находились его любимые охотничьи угодья. Александр Дюма, с интересом наблюдавший за потомками Ибрагима I и Мехмеда IV, в повести «Али-паша» отмечает: «Еще в середине XVIII века Турция была поражена политической гангреной… Племя османов, предназначенное лишь для завоеваний, делалось совершенно никчемным, как только завоевания приостанавливались». Гарольд Лэмб – американский биограф Сулеймана I – также приходит к неутешительному выводу: «Если турок слезает с седла, чтобы сидеть на ковре, он превращается в ничто».
Порта погибла через 50 лет после смерти Дюма – и, по мнению ряда историков, причины катастрофы коренятся в эпохе Женского султаната. Матери, жены и наложницы падишахов с удовольствием участвовали в подковерных играх и назначали своих фаворитов на ключевые должности. Управление империей носило бессистемный характер, в госаппарате процветали бюрократия и кумовство – ибо вчерашние рабыни и гаремные интриганки не были готовы заниматься политикой.
Конец Женскому султанату положил Сулейман II – сын Ибрагима I и младший брат Мехмеда IV. Он взошел на престол, будучи взрослым человеком, и не нуждался в регентстве валиде-султан. Шехзаде Сулейман провел 39 лет в кафесе – это еще одно занятное место Топкапы.
Кафес (тур. kafes – клетка) представлял собой павильон, примыкающий к гарему, но изолированный от него. Там содержались шехзаде – османские принцы. Своим существованием Клетка обязана закону о престолонаследии Мехмеда II. Фатих выразил свою волю следующим образом: «Любой, кто который посмеет посягнуть на султанский трон, должен быть немедленно казнен, даже если трон пожелает занять мой брат».
Кровавую практику братоубийства в династии Османов впервые применил в 1389 году Баязид I Йылдырым (Молниеносный) – в борьбе за престол он велел задушить своего старшего брата Якуба. Правнук Баязида I, Мехмед II отчетливо понимал: трон надо защитить от неизбежных распрей и притязаний со стороны собственных родственников – поэтому его закон закреплял, что шехзаде нужно казнить сразу же после воцарения нового султана. Четкого порядка передачи власти не существовало, ибо, по мнению османов, правителя мог определять только Аллах.
Кинросс отмечает, что с момента принятия данного закона Османы должны были следовать «дикой практике», охраняя свою безраздельную власть – и, таким образом, обеспечивая выживание династии на протяжении веков. Английский историк Энтони Алдерсон видит в законе Фатиха принцип естественного отбора: «Трон был доступен всем, но его занимал только самый сильный наследник, остальные должны были погибнуть». Выражать притязания на верховную власть могли только члены султанской семьи. Таким образом, во главе государства оказывался самый умный, хитрый и ловкий претендент, сумевший одержать победу над своими соперниками.
В 1666 году в соответствии с указом Селима II наследникам даровалась жизнь, но вплоть до смерти правящего султана они не могли участвовать в общественно-политических делах. Так появился кафес, в котором шехзаде были заключены годами, а иногда и десятилетиями. Принцы не получали никакой информации о том, что творится в стране, и не могли выйти из Клетки. Их охраняли евнухи с проколотыми барабанными перепонками и надрезанными языками. Им отдавались одалиски с удаленными матками и яичниками.
Гудвин описывает кафес как помещение, где шехзаде ждали смерти или коронации. Они проводили дни в безделье, полностью оторванные от течения жизни. Даже высшие сановники не знали, сколько человек содержится в Клетке. Обычно это выяснялось в ходе янычарского бунта, когда мятежники врывались во дворец и начинали искать подходящего претендента на трон. Очередного потомка Османа – находившегося, как правило, в состоянии расстройства сознания, – вытаскивали из темницы и вручали ему власть.
Сулейман II, положивший конец эпохе Женского султаната, был не единственным долгосрочным обитателем кафеса. Мустафа I провел в заточении 14 лет, Селим III – 15 лет, Ахмед II – 43 года, Осман III – 50 лет, Мехмед VI – 57 лет. Клетка уродовала своих пленников и подрывала мощь огромного государства. Слабые, запуганные, полусумасшедшие шехзаде не имели житейского опыта и не обладали государственным мышлением. Внезапно очутившись на престоле, они не могли ни принимать политически верные решения, ни издавать мудрые указы, ни вести в бой войска, ни держаться подобающе своему высокому статусу.
Мустафа I дергал визирей за бороды и срывал с них тюрбаны во время совещаний. Еще он любил бросать золотые монеты с балкона Топкапы в Босфор, заявляя, что рыбам они нужнее. Осман III и Селим III после долгих лет заточения испытывали серьезные проблемы с речью. Сулейман II увлекался каллиграфией: ему больше нравилось переписывать Коран, нежели управлять империей. Став султаном, он постоянно высказывал желание вернуться в кафес. Британский дипломат Пол Райкот описывает, как Ибрагим I Безумный верхом возвращался в Топкапы после коронации: «То ли из-за отсутствия практики, то ли по причине осанки, присущей дуракам, но он сидел в седле так нелепо, что вызывал у народа скорее смех, чем возгласы одобрения».
В течение первого года правления Ибрагим I был абсолютно равнодушен к женщинам (что грозило династическим кризисом) – но потом стал демонстрировать невиданную развращенность. По словам Дмитрия Кантемира, Ибрагим был привержен похоти настолько же, насколько Мурад IV – вину. В частности, падишах велел, чтобы по пятницам к нему приводили красивую девственницу. Стены султанских покоев были покрыты зеркалами – дабы Ибрагиму казалось, что его любовные сражения происходят сразу в нескольких местах. Правитель часто собирал обнаженных наложниц в саду и с жеребячьим ржанием носился среди них, овладевая то одной, то другой, – а девушки брыкались и сопротивлялись по его приказу. Еще одно сумасбродство Ибрагима состояло в том, что он искал женщину, имеющую половые органы, подобные коровьим (соответствующие формы были отлиты в золоте и разосланы по всей империи). Султан также собрал внушительную коллекцию эротической и порнографической литературы и сам изобрел несколько новых поз.
Особую страсть Ибрагим питал к толстым женщинам – его фаворитка по прозвищу Шекер Пара («Кусочек сахара») весила около 160 кг. Вес остальных наложниц колебался от 115 до 230 кг. Султанские слуги целенаправленно искали пышнотелых девушек в стамбульских банях. Безумный падишах тратил на содержание гарема огромные средства, разоряя государственную казну. Он раздавал одалискам деньги, драгоценности и земельные наделы, принадлежавшие его сестрам. Также Ибрагим назначал на ключевые посты людей самого низкого происхождения – например, сделал банщика пашой с тремя бунчуками, что равносильно званию генерал-полковника. Более того – султан чуть не убил своего единственного на тот момент сына и наследника, в порыве ярости швырнув его в фонтан (у Мехмеда IV на всю жизнь остался шрам на лбу).
Пленники Клетки сходили с ума, пускались в чудовищные загулы либо становились аскетами. Это неудивительно: до того, как возглавить Блистательную Порту, принцы десятилетиями мучились от тоски и ужаса. Памук в «Черной книге» отмечает, что для шехзаде безумие было естественным – ибо они изучали историю своей семьи, где братоубийство являлось династической традицией. Жизнь в ожидании смерти приводила к тому, что, сходя с ума, узник кафеса словно говорил: «Я выхожу из игры» – и тем самым избавлялся от контроля султанских доносчиков, от заговоров, интриг и ловушек, а заодно и от невыносимых грез о престоле.
Но все же кафес даровал жизнь – в то время как султаны убивали соперников жадно и непреклонно. Основатель династии Осман задушил своего дядю Дундар-бея. Мурад I умертвил братьев Халила и Ибрагима и сына Савджи-бея. По приказу Баязида I были казнены десять его братьев (первым стал снискавший популярность в войсках Якуб). Мехмед I лишил жизни брата Ису, Мурад II – дядю Мустафу и брата Мустафу. Остальные братья Мурада II были ослеплены. Мехмед II зарезал своего брата в постели. Баязид II убил брата Джема и четырех его сыновей: Огуза, Ахмеда, Хана и Пашу. Селим I пролил кровь своих братьев Коркута, Шаха, Алем Шаха, Ахмеда, Махмуда, а также племянников – сыновей Махмуда: Мехмеда, Мусы, Эмина, Орхана и Османа. Селим не оставил в живых никого из своих родственников по мужской линии, кроме сына Сулеймана – будущего Сулеймана I (другие сыновья Селима погибли от чумы). Будучи лишен возможности погубить дядьев и братьев, Сулейман I убил своих сыновей Мустафу и Баязида и внуков (детей Мустафы – Мехмеда и Орхана – и детей Баязида – Орхана, Османа и Абдуллаха).
Следует подробнее рассказать об убийстве шехзаде Мустафы. Бытует мнение, что Сулейман велел задушить его, поддавшись Хюррем, которая хотела видеть на троне своего сына Селима; причем умный и храбрый Мустафа якобы действительно мог возглавить Османскую империю после смерти отца. На самом деле, Сулейман имел все основания бояться собственного ребенка. Мустафу уважали янычары, он был популярен среди народа – и, значит, угроза государственного переворота под руководством шехзаде была реальна. Все это определило дальнейшую судьбу принца и приблизило его конец. В 1553 году – за несколько месяцев до того, как жизнь Мустафы оборвалась – венецианский дипломат Бернардо Наваджеро утверждал: «Невозможно описать, насколько он любим и желанен как наследник престола».
Смерть принца вызвала неоднозначную реакцию современников. Персидский шах Тахмасп I говорил, что правление Сулеймана дважды запятнано позорным убийством невиновных людей (первой жертвой пал великий визирь Ибрагим-паша, второй – родной сын султана). Согласно городской легенде, гибель Мустафы повлекла за собой еще одну трагедию: скончался шехзаде Джихангир, который якобы умер от тоски по старшему брату. В известной пьесе XVII века «Мустафа», написанной английским аристократом Роджером Бойлом, Джихангир и вовсе закалывает себя кинжалом на глазах у отца, произнеся перед этим скорбную тираду о своей дружбе с благородным Мустафой.
Легенда прекрасна и печальна – но надо учесть ряд обстоятельств. Во-первых, Мустафа покинул Стамбул в 1533 году, когда Джихангиру было 2 года, – отец отослал его в Анатолию управлять тамошними провинциями (сначала Манисой, а с 1541 года – Амасьей). Хюррем не желала возвращения Мустафы в столицу, ибо считала его главным конкурентом Селима в борьбе за трон. Судя по всему, в период с 1533 года и до конца жизни шехзаде ни разу не приезжал в Стамбул, и Джихангир не видел старшего брата – а, следовательно, не мог к нему привязаться. Во-вторых, Джихангир с детства отличался слабым здоровьем; вероятно, его смерть вызвана естественными причинами.
Европа пристально наблюдала за кровопролитиями в Топкапы. Отношения между Сулейманом I и его сыновьями (особенно убийство Мустафы) легли в основу десятков литературных произведений, созданных английскими, французскими и итальянскими поэтами и драматургами XVI–XVIII веков. Вот неполный список: «Трагедия Сулеймана» (1581) Габриэля Бонуни, «Сулейман» (1607) Джорджа Тилолу, «Трагедия Мустафы» (1609) Фулка Гревилла, «Мустафа» (1739) Дэвида Моллета, «Джихангир и презренный трон» (1748) Готтолга Пессинга, «Мустафа и Джихангир» (1761) Кристиана Вайсса.
Особую популярность приобрела пьеса Роджера Бойла «Мустафа» (1665). Она успешно ставилась в театрах и была переведена на несколько европейских языков. Автор изложил события османской истории однобоко – но большего и не требовалось для художественного произведения. В трагедии Бойла Мустафа обращается к отцу с последними словами:
Бойл был не первым европейцем, для которого реальные исторические персонажи окрасились в черный и белый цвета. За 100 лет до него Боден изобразил Сулеймана деспотичным и трусливым стариком, чье поведение, однако, соответствовало традициям османского государства.
По версии Бодена, Мустафа подписал себе смертный приговор еще в 1552 году, когда триумфально прибыл в Стамбул, подавив сопротивление персов. Народ встретил шехзаде ликованием – и отец не смог пережить популярность сына. Сулейман приказал задушить Мустафу в покоях Топкапы. Далее султан расправился с прочими реальными и мнимыми конкурентами, включая двоих шехзаде. В живых остался только Селим – его спасло то, что он остался единственным наследником. «Подобное было традиционным у оттоманов, потому что мечтать об империи могли все, но доставалась она только одному», – резюмирует Боден.
По мнению американского исламоведа Маршалла Ходжсона, Сулейман не был кровожадным. В результате интриг Хюррем ему пришлось казнить Мустафу, который мог стать достойным наследником престола, хотя и был рожден от другой женщины. В 1561 году – и снова в результате интриг – Сулейман предал смерти еще одного своего сына, шехзаде Баязида – уверяя самого себя, что поступает правильно, определяя очередь наследования.
Череда династических убийств сопутствует всей истории Османского рода, она неумолимо возобновлялась с воцарением нового султана. Мурад III лишил жизни пятерых своих братьев. Мехмед III приказал задушить 19 сводных братьев – детей его отца, Мурада III, от разных жен и наложниц. Об этом упоминает Шекспир в пьесе «Генрих IV», где Мурад III назван Амуратом. После коронации Генрих V говорит младшим братьям:
Также по распоряжению Мурада III задушили его сына Махмуда. Мурад IV убил четырех своих братьев, Мустафа IV – Селима III, Махмуд II – Мустафу IV, его мать, а также жену и детей находившегося в ссылке Мустафы III. Ахмеда II отравили. Смерти не избежал и Осман II – султан, который даже не успел возмужать. Он вошел в историю под прозвищем «Генч Осман» («Молодой Осман») – и изображен на портретах безусым и безбородым юношей. Главным событием его правления оказалась лютая зима 1621 года, когда Босфор замерз частично, а Золотой Рог – полностью. Несмотря на нежный возраст, падишах был жесток – например, он упражнялся в стрельбе из лука, используя в качестве мишеней слуг и военнопленных. Осман II погиб в 17-летнем возрасте от рук великого визиря Кара Давут-паши.
Всего в династии Османов было истреблено 78 шехзаде. Убийства прочих членов султанской семьи, великих визирей, иных чиновников и их родственников вовсе не поддаются исчислению. При этом в гареме показатели детской смертности были просто ужасающими. Так, из 100 детей Мурада III (XVI век) выжили, по одним данным, 19 сыновей и 26 дочерей; по другим – 22 сына и 29 дочерей. В XVIII–XIX веках ситуация не намного улучшилась: у Ахмеда III умерли 34 ребенка, у Абдул-Меджида I – 25 детей.
Топкапы веками хранит страшные тайны любви, надежды и смерти. Окна дворцовых хаммамов забирали решетками, дабы к купающимся не подобрались убийцы. В крохотных комнатках, которые исследователи считали кладовками, жили карлики, веселившие правителей Порты. На камне около ворот Кушхане ночью 2 сентября 1651 года добили и оставили лежать до рассвета валиде-султан Кёсем – жену Ахмеда I, мать Мурада IV и Ибрагима I.
Райкот красочно описывает ужасную смерть Кёсем в сентябре 1651 года. На 60-летнюю женщину напали четверо молодых людей – сторонников ее невестки и соперницы Турхан-султан, готовившей дворцовый переворот. С Кёсем сорвали одежду и украшения, оставив ее совершенно нагой. Затем жертву схватили за ноги и потащили к воротам гарема. Валиде-султан душили и били по голове; она яростно кусалась. Убийцы оказались неопытными и потому «трудились очень долго». Наконец, они решили, что все кончено, и побежали в Топкапы с радостными криками: «Она мертва, она мертва!» Однако Кёсем поднялась с земли, и убийцы вернулись. На шею жертвы снова набросили шнурок и сильно затянули его рукояткой топора…
Убийство Кёсем было отнюдь не единственным кровавым пятном в истории Топкапы. Во время массовых наказаний во дворе султанской резиденции складывали курганы из языков провинившихся вельмож, наложниц и евнухов. В саду Топкапы стояли две колонны, на которых выставляли отрубленные головы опасных преступников и врагов империи. По мнению европейцев, все это свидетельствовало о кровожадности османов. На Западе полагали, что казни превращаются для стамбульцев в яркий и запоминающийся праздник. В стихотворении Гюго «Головы в серале» есть такие строки:
Экзекуции проводились не только для наказания преступника, но также ради устрашения подданных и демонстрации султанской мощи. Головы вельмож насаживали на пики возле дворцовой стены; на солнце они постепенно чернели. Если ранг казненных был ниже паши, то головы складывали на всеобщее обозрение около главного входа в Топкапы – Ворот империи (Баб-и-Хумаюн).
В саду Топкапы находился фонтан, в струях которого палачи мыли руки, обагренные кровью жертв. Палачи по совместительству работали садовниками – в их обязанности в равной мере входили казни и выращивание прекрасных цветов, услаждающих взор султана. Нарциссы, розы, тюльпаны, гиацинты и сотни других растений попали в Европу с бескрайних зеленых холмов Топкапы. Османы предпочитали глухонемых палачей и дильсизов – палачей с вырванными языками, не способных болтать о происходящем во дворце и внимать стенаниям приговоренных к смерти. Также считалось, что после отсечения голова казненного может назвать имя того, кто виновен в его гибели, – или выдать иной секрет, который должен навеки остаться в стенах Топкапы. В Стамбуле до сих пор рассказывают легенду о том, как голова великого визиря Ибрагима-паши в течение нескольких часов повторяла имя сгубившей его Хюррем.
Способы казни были разными. Янычарам отрубали голову тесаком. Рядовых подданных обезглавливали с помощью топора либо секиры. Пиратов и разбойников распинали, четвертовали, подвешивали за ребра. Генуэзский купец Якопо де Кампи, на протяжении 30 лет торговавший сначала в Константинополе, а потом в Стамбуле, вспоминал неоднократно виденное им посажение на кол.
Закон запрещал проливать кровь представителей Османской династии и высокопоставленных чиновников (иначе души убиенных не могли уйти на небо) – поэтому их душили шелковым шнурком или тетивой для лука. Многих душили во сне – на Востоке существовало поверье, что душа спящего покидает тело, и он считался временно мертвым. Эта практика началась с казни Ибрагима-паши – великого визиря Сулеймана I. Султан поклялся, что никогда в жизни не убьет Ибрагима – но шейх-уль-ислам Мехмед Эбусууд-эфенди сказал Сулейману: «Жизнь – это активность, когда мы спим – мы не живем. Пусть он [Ибрагим-паша] умрет, когда ты спишь». Подобные казни осуществлял главный садовник, он же – главный палач, мускулистый человек, способный задушить кого угодно.
Правители Порты неустанно перекраивали облик дворца, будто пытаясь спрятать прошлое за вновь возведенными колоннами, беседками и павильонами, замазать кровавые пятна цементом, замуровать кости в стенных нишах. В османскую эпоху Топкапы перестраивался множество раз. Каждый султан воздвигал новые здания – причем архитекторы не задумывались о том, как они будут гармонировать друг с другом. В результате в ансамбле Топкапы причудливо переплетаются османский стиль, барокко, рококо, французский ампир.
Первая масштабная перестройка резиденции, задуманная Сулейманом I, заключалась в том, что между султанскими покоями и хозяйственными помещениями следовало возвести как можно больше сооружений. Они предназначались для жен, наложниц и личной охраны правителя. Так в Топкапы появились маленькие павильоны, обозначаемые словом «киоск» (затем оно пришло в европейские языки). Основы придворного этикета, заложенные Сулейманом I, оставались незыблемыми в течение столетий. В начале XVIII века Ахмед III писал своему великому визирю: «Если перехожу из одной комнаты в другую, то в коридоре при этом выстраивается 40 человек, когда я одеваюсь, то за мной наблюдает охрана… Я никогда не могу побыть один».
В то же время обслуживающий персонал Топкапы – более 5 тыс. человек (только на кухне трудилась тысяча) – не должен был видеть султана. Многочисленные евнухи, повара, управляющие, кладовщики, уборщики, садовники служили во дворце десятки лет и никогда не встречались с хозяином всех земель, как почтительно именовали Сулеймана.
Дворцовый комплекс Топкапы обладает интересной особенностью: гигантский по площади, он не имеет высоких зданий. Фактически Топ-капы представляет собой модернизированную версию палаточного лагеря кочевников, коими раньше были турки. У Генри Мортона беседки и павильоны ассоциируются с шатрами, выполненными из дерева и камня. Действительно – военный лагерь османов разбивался по такому же принципу, что и строился Топкапы: огромный шелковый шатер султана окружали разнообразные шатры и палатки военачальников и придворных. Именно с Сулеймана Великолепного началась традиция, согласно которой после воцарения нового султана для него сразу же принимались шить грандиозный походный шатер – подобно тому, как в Древнем Египте для фараона начинали строить пирамиду.
29 августа 1562 года – после блестящей победы в Мохачском сражении – перед знаменитым шатром Сулеймана сложили гору из отрубленных голов венгерских, чешских и хорватских воинов. Битва при Мохаче длилась два часа, став самым коротким сражением в истории. Турки впервые применили тактику полумесяца (туран). Османская армия разделилась на три группы – центр, левый и правый фланги. Центральные войска быстро ударили по противнику и начали отступать, заманивая его вглубь своих расположений. Ободренные европейцы решили, что победа близка, устремились вслед за турками – и были внезапно атакованы с флангов вражеской кавалерией.
Всего за пару часов Венгрия потеряла армию, бóльшую часть родовой аристократии, всех полководцев, 8 епископов и короля Лайоша II. Тело юного монарха опознали по драгоценным камням на шлеме и доспехах. Вместе с 20-летним Лайошем умерло и его королевство: монарх не оставил наследника, и Венгрия на 400 лет лишилась независимости.
Сулейман решил «восточный вопрос» Османской империи, что не удалось в свое время Мехмеду II. Затяжные войны с Венгрией не принесли покорителю Константинополя успеха. Его солдат тысячами сажал на кол валашский князь Влад III Цепеш. Тела казненных становились бледными, ибо из них вытекала кровь. Так родилась легенда о том, что Влад III был вампиром.
В 1461 году Цепеш отказался платить Порте дань. Султанские послы, явившиеся к князю за деньгами, отказались снять перед ним тюрбаны, – и Цепеш приказал гвоздями прибить тюрбаны к их головам.
В 1462 году разгневанный Мехмед II во главе армии вторгся на территорию Валахии. Солдаты Дракулы уничтожили 15 тыс. османов и около 20 тыс. взяли в плен. Отступая, князь оставлял за собой сотни изуродованных вражеских тел и мертвую пустыню. По его приказу отравляли колодцы, резали скот, жгли дома и посевы, дабы туркам не досталось ни еды, ни воды, ни укрытия, ни женщин – ничего.
Преследуя Цепеша, османы дошли до южного склона Трансильванских Альп – и здесь, у города Тырговиште, обнаружили печально известный «лес кольев» с насаженными на них трупами 20 тыс. пленных. Холмы были залиты кровью и усыпаны отрубленными головами тех, кому кольев не хватило. В воздухе висел сладкий, тошнотворный запах смерти. Султан дрогнул и повернул назад.
Образ Влада III увековечил ирландский писатель Брэм Стокер в романе «Дракула». Знаменитый сюжет о самоубийстве молодой жены Влада III может иметь под собой реальную основу. Согласно преданию, спасаясь от турок, князь с супругой укрылись в румынском замке Поенарь. Османы осадили крепость, и Цепеш предпринял отчаянную вылазку за водой и продуктами. Пока он отсутствовал, враги осыпали замок 500 стрелами с письмами, сообщающими о гибели князя. Одна из них попала в окно покоев жены Дракулы. Прочитав письмо, она бросилась с башни, стоявшей над обрывом.
Влад ненадолго пережил супругу: в 1476 году османы взяли его в плен и казнили. Легенда гласит, что операцией руководил брат Цепеша – Раду-бей, который еще в детстве принял ислам и помогал Мех-меду II захватывать Константинополь, сражаться с Ираном и завоевывать Балканы. Как бы то ни было, отрубленную голову Влада отправили султану. Торжествующий Фатих выставил ее на колонне в саду Топкапы – недалеко от ворот Баб-и-Хумаюн, через которые проходила дорога, соединявшая Рим и Константинополь.
Анализ правления Мехмеда II и его правнука Сулеймана I показывает, что султанов наконец-то связало не только кровное родство. Отныне они передавали друг другу государственные планы, военные секреты, проблемы и надежды. У Османов появилась интеллектуальная и духовная преемственность, оформилась социальная иерархия, сложились традиции, обычаи и ритуалы – и Сулейман был их прямым наследником и продолжателем. Он умело использовал богатый опыт Османской династии. Так, захватив в 1534 году Багдад – древнюю столицу халифов, волшебный город, воспетый в сказках «Тысячи и одной ночи», – Сулейман последовал примеру Мехмеда II, нашедшего в Константинополе гробницу Абу Эйюпа аль-Ансари. Султан «обнаружил» в Багдаде могилу почитаемого мусульманского богослова VIII века Абу Ханифы. Тем самым Сулейман продемонстрировал свою сакральную власть над городом. Он так гордился победой, что писал любовные стихи Хюррем, в которых называл ее:
Сформировалась также погребальная традиция османов. Предшественников Мехмеда II и членов султанской семьи хоронили в Бурсе – но могила самого Фатиха находится в Стамбуле. Отныне всех султанов надлежало предавать земле в столице Османской империи – независимо от того, где застала их смерть. На протяжении 600 лет Порта активно воевала, и ее правители нередко умирали вдалеке от родной земли. Так произошло и с Сулейманом I. 7 сентября 1566 года, находясь в Венгрии, старый падишах скончался накануне Сигетварской битвы. Великий визирь Соколлу Мехмед-паша решил не сообщать печальную весть войскам, дабы не деморализовать их.
Выход нашелся быстро: еще в 1421 году во избежание бунта солдатам показывали усопшего Мехмеда I. Соколлу Мехмед-паша вспомнил об этом – и вечером перед битвой тело Сулеймана пронесли перед строем в паланкине (по другой версии, в паланкине находился слуга, переодетый в вещи покойного). Народ Блистательной Порты – величайшего и сильнейшего мусульманского государства в истории – толком не знал, как выглядит его повелитель, и солдаты ничего не заподозрили. Османская армия, возглавляемая мертвецом, одержала победу. Это оказалось символично: Золотой век Порты подошел к концу.
Когда победоносное османское войско возвращалось в Стамбул, тело Сулеймана по-прежнему сидело в паланкине. Великий визирь заявил, что падишах болен подагрой, – и янычары поверили. «Есть какая-то ирония в этом последнем марше мертвого султана во главе армии, которую он приучил к дисциплине и порядку», – отмечает английский исследователь XVII века Ричард Ноллз в фундаментальной «Общей истории турок».
Чтобы доставить труп Сулеймана из Сигетвара в Стамбул, Соколлу Мехмед-паша распорядился забальзамировать его. Внутренние органы вынули и захоронили на месте, где стоял шатер султана. Позже там возникло турецкое поселение Тюрбек (от тур. türbe – усыпальница). В Стамбуле тело падишаха было с почестями погребено в мавзолее на кладбище мечети Сулеймание. Потомки Сулеймана обрели вечный покой в многочисленных усыпальницах на берегах Босфора. Единственным исключением стал последний правитель османского государства Мехмед VI Вахидеддин – в 1926 году он умер в Сан-Ремо и похоронен в Дамаске, в мечети имени своего грозного пращура Селима I. Первым султаном, скончавшимся в Стамбуле, стал сын Сулеймана I и Хюррем – Селим II Пьяница. С него началась череда слабейших правителей Порты, которые в течение двух веков растрачивали наследие Сулеймана.
В Европе Сулеймана называют Великолепным, а в мусульманском мире он известен как Кануни – Справедливый (или Законодатель). Падишах потратил много времени, составляя собственный свод законов. В годы его правления была проведена кодификация османского и мусульманского права, не уступавшая аналогичной деятельности, осуществленной при византийском императоре Юстиниане I. Кодекс Сулеймана получил название «Мултека-уль-усер» («Слияние морей») – таким образом султан подчеркнул универсальный характер акта, охватывающего различные сферы общественной жизни.
Сулеймана I можно было величать не только Законодателем, но и Строителем. Султан хотел превратить Стамбул в центр исламской цивилизации – и сейчас воздвигнутые по его воле мечети, фонтаны и усыпальницы являются главными достопримечательностями города на берегах Босфора.
Глава 5
Город тысячи мечетей
Скажи «Стамбул» – и сразу вспомнишь имя Великого Архитектора Синана. Десять пальцев его поднимаются ввысь, словно могучие деревья платана на фоне неба.
Бедри Рахми Эюбоглу
Османы любили возводить культовые сооружения на вершинах холмов, поэтому многие смотровые площадки расположены на территориях мечетей. К самым известным относятся мечеть Селима I, Михримах Султан в Эдирнекапы и, конечно, Сулеймание. Все они построены по приказу Сулеймана I.
Селим I был праправнуком Баязида I Молниеносного, внуком Мехмеда II Завоевателя и отцом Сулеймана I Великолепного. За истребление всех своих братьев и племянников, кровавую резню 1517 года в Каире, многочисленные военные походы и жестокое подавление народных восстаний на захваченных территориях он получил прозвище «Явуз» («Грозный»).
Одним из наиболее ужасных деяний Селима стало уничтожение 40 тыс. шиитов. Лорд Кинросс объясняет это желанием султана искоренить «ересь шиизма» и победить своего главного врага – персидского шаха Исмаила I, правителя шиитской державы. Уничтожение шиитов в Анатолии было сопоставимо с современной ему Варфоломеевской ночью в христианской Европе.
Кроме того, жертвами султанского гнева пали 7 великих визирей. В Османской империи родилась пословица: «Шея слуги султана тоньше волоска». По слухам, высшие сановники всегда носили за пазухой завещания. В народе появилось проклятие: «Чтоб тебе быть визирем султана Селима!» О жестокости падишаха слагали легенды. Согласно одной из них, придворный астролог предсказал, что в день смерти повелителя на его теле будет столько кровавых знаков, скольких родственников он убил. «Зато приятнее властвовать, не имея соперников», – ответил Селим I и приказал казнить астролога.
Короткое 8-летнее правление грозного султана открыло эпоху османского господства в Средиземноморье – и, соответственно, влияния Порты на политическую жизнь Европы. Эта эпоха продолжалась более 400 лет – вплоть до первой четверти XX века. Селим I захватил Армению, Восточную Анатолию, Египет, Курдистан, Палестину, Северный Ирак, Сирию и Хиджаз (Западную Аравию). Территория Порты увеличилась вдвое – теперь она простиралась от Северной Африки до Средней Азии, от Средиземного моря до Индийского океана. В 1517 году, завоевав Каир, султан взял в плен последнего аббасидского халифа Аль-Мутаваккиля IV, привез его в Стамбул и заставил отречься от прав на халифат в свою пользу. Так Селим I стал повелителем всех мусульман на земле. Его потомки получали этот титул по наследству.
Значение этого события для османского государства сложно переоценить. Титул халифа является величайшим в исламском мире – но долгое время он ничего не значил на практике. Однако завоевание Египта и Багдада перенесло центр тяжести Порты с христианских Балкан в арабский мир – и тем самым изменило характер Османской империи. Французский историк Фернан Бродель сравнивает обретение Селимом в 1517 году титула халифа с избранием Карла V императором Священной Римской Империи двумя годами позже.
Селим I Явуз сошел в могилу непобежденным, гордым и не имеющим соперников на Ближнем Востоке. Когда он умер, в храмах средневековой Европы отслужили благодарственные молебны. Сулейман I решил увековечить память об отце и велел построить мечеть на вершине пятого стамбульского холма. Над входом в тюрбе Селима I можно прочесть эпитафию, придуманную им самим: «Здесь покоится Селим, гроза живых и мертвых. При жизни я завоевал землю, но и после смерти стремлюсь еще на сражения. Но гроб содержит только тело мое, покрытое ранами; дух мой парит, ища новых битв».
С мечетью Михримах Султан в Эдирнекапы связана совсем другая история – не войны и победы, но любви и боли. Михримах была единственной дочерью Сулеймана I – и тот приказал великому османскому архитектору Мимару Синану построить мечеть в ее честь. По легенде, 50-летний Синан безответно любил 17-летнюю Михримах. Для златокудрой принцессы он воздвиг на вершине шестого стамбульского холма одну из самых красивых мечетей города. Внутри очень светло – поэтому ее называют мечетью, которую пронзает солнце. Единственный тонкий минарет возносится к небу, как символ одиночества влюбленного Синана. Это нарушение правил османской архитектуры: мечети, посвященные детям султана, должны иметь два минарета.
Есть еще одна мечеть Михримах Султан. Главный архитектор Порты построил ее в азиатской части города, недалеко от причала Ускюдар – напротив мечети Михримах Султан в Эдирнекапы. Между этими двумя зданиями есть удивительная связь: 21 марта – в день весеннего равноденствия и день рождения принцессы – солнце скрывается за мечетью в Эдирнекапы, и из-за мечети в Ускюдаре сразу же появляется луна. Имя «Михримах» в переводе с фарси означает «солнце и луна». Так великий зодчий, используя математические расчеты, увековечил в мраморе силу и красоту своей любви.[391]
Легендарный Мимар Синан обрел бессмертие. Незримое присутствие этого османского гения ощущается в его великолепных имперских постройках. Османы наградили мастера почетным титулом: «Верховодящий всех архитекторов и инженеров на свете во все времена». Мечети, спроектированные им, возводили христиане и мусульмане, ремесленники и рабы, люди и животные – и сегодня мы ничего не знаем о них. В Стамбуле воспоминания исчезают быстро, но творениям Синана уготована иная участь.
Сегодня, как и 500 лет назад, Стамбул принадлежит Мимару Сина-ну. Он считал архитектуру зеркалом, отражающим гармонию и равновесие, которыми проникнуто мироздание, – ибо тот, в чьей душе их нет, не способен созидать. Прозванный за выдающееся мастерство и необычайную плодотворность «турецким Микеланджело», Синан в течение полувека занимал должность главного архитектора Порты. Он строил не только для Сулеймана I, но также для его сына Селима II и внука Мурада III. Под руководством зодчего было возведено более 350 зданий, в т. ч. 136 мечетей, 52 медресе, 48 хаммамов (включая бани Роксоланы и старейший в Стамбуле хаммам в районе Чемберлиташ), 35 дворцов, 22 тюрбе, 20 караван-сараев, 17 имаретов (благотворительных учреждений), 8 мостов, 7 плотин и бесчисленное количество сабилей (общественных источников питьевой воды), фонтанов и акведуков.
О хаммаме Чемберлиташ стоит рассказать отдельно. Синан построил его в 1548 году для престарелой Нурбану – жены Селима II. Баня была воистину султанской: светлая и просторная, с белыми мраморными скамьями, золотыми кранами и мозаичным полом. Нурбану проводила здесь целые дни, умащая увядающее тело благовониями, но это не помогало: в отсутствие супруги Селим веселился в хаммаме с молодыми наложницами. Зимой 1574 года падишах велел привести в баню исключительно девственниц. Опьянев от вина, он принялся гоняться за ними, поскользнулся и упал. Селима перенесли в опочивальню, где сердце правителя, утомленное годами пьянства и любовных излишеств, остановилось. (По другой версии, султан напился и утонул в купальне.) С тех пор в хаммамах запрещено употреблять алкоголь.
Баня в Чемберлиташе работает более 400 лет. Табличка у входа напоминает, что в XVIII веке хаммам посетил Моцарт. В Стамбуле он собирал материал для оперы «Похищение из сераля» и записывал боевые мелодии янычарских оркестров – одна из них легла в основу знаменитого «Турецкого марша».
Синан не только проектировал величественные здания – он создал новую традицию в мусульманском декоративно-прикладном искусстве: впервые украсил мечеть (Михримах Султан в Ускюдаре) изображениями тюльпана. Позже ходжа[392] Синан использовал тюльпановый мотив в отделке мечети Рустема-паши – мужа принцессы Михримах. На протяжении 450 лет мечеть великого визиря Османской империи, как верный слуга, стоит у подножия Сулеймание.
Мимар Синан оставил после себя не только монументальные здания, определившие исторический облик и торжественную атмосферу султанского Стамбула, но и талантливых учеников. Устада Иса Хан и Исмаил Афанди проектировали Тадж-Махал в империи Великих Моголов. Седефкар Мехмед-ага[393] воздвиг знаменитую Голубую мечеть (Султанахмет).
В начале XVII века 19-летний падишах Ахмед I решил то ли замолить перед Аллахом грехи, то ли быть достойным своего деда Сулеймана I, которым искренне восхищался. Подражая предку, юноша издал собственный свод законов, посадил сад в Долмабахче на месте старого сада Сулеймана и заказал новые издания литературных произведений, которые заказывал его дед.
Подражание – высшая форма признания. Однако стремление внука походить на деда было не единственным мотивом постройки огромной мечети. Ахмед I также решил подчеркнуть свою преданность исламу после подписания Житваторокского мира (1606), согласно которому фактически признал императора Священной Римской империи равным себе – чем нарушил многовековую султанскую традицию. Прежде Османы всегда принимали европейских дипломатов в Стамбуле. Даже в случае откровенно неудачных войн Порта торжественно даровала противнику мир как милость – и получала дань за проявленное великодушие. Вопреки традиции, договор 1606 года был подписан поспешно – прямо на поле брани, недалеко от деревни Житваторок.
В 1774 году история повторилась. Потерпев катастрофическое поражение в очередной Русско-турецкой войне, гордые османы отказались пересекать Дунай, чтобы обсудить условия мирового соглашения в ставке врага. Переговоры начались в османском лагере. Русский посол попросил принести ему стул. Турки, привыкшие сидеть на полу и на низких диванах, заявили, что не пользуются подобной мебелью. В итоге стул с условием возврата позаимствовали у господаря Молдавии. После долгих обсуждений представители обеих сторон встретились на плоту посреди Дуная. Кючук-Кайнарджийский мир был заключен на территории современной Болгарии.
Спустя 100 лет, в 1878 году, проиграв еще одну Русско-турецкую войну, Османская империя подписала Сан-Стефанский мирный договор, по которому теряла Балканы. Русская армия стояла на окраине оттоманской столицы – в Кючюкчекмедже (сегодня это одноименный стамбульский ильче). Самым унизительным оказалось то, что соглашение было заключено в западном пригороде Стамбула – Сан-Стефано (ныне он называется Ешилькёй и входит в состав района Бакыркёй). Дом, где дипломаты Порты подписали документ, прекрасно сохранился. Глядя на его причудливый резной фасад, невозможно догадаться, что менее 200 лет назад здесь разыгрывалась трагедия государственного масштаба.
Традиция подписывать мирные соглашения вернулась в Стамбул – но теперь мир воспринимался как милость со стороны победителей, к коим Порта больше не принадлежала. Тем не менее, высокомерие османских дипломатов служило неиссякаемым источником слухов и курьезов. Например, представитель Ибрагима I в Париже однажды заявил, что на лошади его султана больше золота, чем на короле Людовике XIV. Ахмед Вефик-паша – посол Абдул-Азиза – сказал Наполеону III: «Если бы я был послом Селима Явуза, вы бы не были императором Франции».
Впрочем, в 1606 году ситуация еще не была столь критичной. По итогам Тринадцатилетней войны каждая из сторон – и Австрия, и Османская империя – осталась при своем. Однако европейские державы поняли, что грозная Порта более не является несокрушимой. После череды военных и политических неудач Ахмед I распорядился воздвигнуть самую прекрасную и грандиозную мечеть Стамбула – и в 1609 году строительство началось.
Легенда гласит, что Седефкар Мехмед-ага не расслышал приказ султана – и вместо мечети с золотыми (тур. altın) минаретами спроектировал мечеть с шестью (тур. altı) минаретами. До этого единственной мечетью с шестью минаретами была Аль-Харам в Мекке – самая важная для мусульман. В ее внутреннем дворе находится главная святыня ислама – Кааба. Разгневанные мекканцы восприняли постройку Голубой мечети как попытку принизить значение Аль-Харам. Ахмед уладил конфликт, велев пристроить новый минарет к мекканской мечети. Позже Султанахмет стала традиционным местом, с которого начинался хадж для турецких паломников.
Императоры Константин Великий (слева) и Юстиниан Великий (справа) преподносят в дар Богородице, держащей на руках младенца Иисуса, город Константинополь и храм Святой Софии соответственно. Мозаика над юго-западным входом в Айя-Софию. Середина X века
«Византий, сейчас Константинополь» (гравюра).
Георг Браун и Франц Хогенберг, 1572 год. На гравюре изображен Мехмед II, стоявший весной 1453 года перед византийской столицей (на территории современного Ускюдара). Хорошо видны размеры тогдашнего Константинополя, ограниченного городскими стенами
Карта Стамбула. Матракчи Насух, 1540 год
Шарль Гравье, граф де Верженн (1719–1787) – французский государственный деятель; в 1755–1771 годах был послом Франции в Стамбуле. Портрет кисти французского художника Антуана де Фавре (1706–1791). Верженн изображен в одежде стиля «тюркери» (Turquerie). Эта была ориенталистская мода, популярная среди западных аристократов и деятелей искусства в XVI–XVIII веках. Европейцы познакомились с ней в результате военных, торговых и дипломатических отношений с Османской империей
Суд Селима III во дворе Топкапы. Османская миниатюра. Конец XVIII века
Турецкая открытка, посвящённая принятию первой конституции Османской империи 23 декабря 1876 года. В центре (слева направо): султан Абдул-Хамид II, принц Мехмед Сабахаддин, великий визирь Ахмед Шефик Мидхат-паша, а также один из организаторов и лидеров движения «Новые османы» Намык Кемаль. Женщина символизирует Турцию, которая встает с колен и сбрасывает оковы рабства. Ангел является намеком на Французскую революцию и ее девиз «Свобода, равенство, братство» («Hürriyet, müsavat, uhuvvet»)
Будучи учеником Синана, Седефкар Мехмед-ага уделил особое внимание внутренней отделке Султанахмет. Стены мечети выложены голубыми и синими изразцами. Их привозили из Изника – бывшей Никеи. В XVI–XVII веках Изник являлся центром производства декоративной керамики. Местные мастера изготовили для Султанахмет более 20 тыс. плиток. Современники утверждали, что мечеть пожирает всю керамику и мрамор Османской империи. По завершении строительства фабрики Изника разорились: Ахмед I запретил продавать знаменитые изразцы – дабы никто и никогда не воздвиг здание, способное конкурировать с его прекрасной мечетью.
На Востоке керамика представляет собой отдельный вид декоративно-прикладного искусства. Первые плитки, покрытые однотонной глазурью, появились в V–III веках до н. э. – их использовали для облицовки дворцов и храмов в Египте, Вавилоне, Ассирии и Персии. С распространением ислама стала развиваться многоцветная роспись по керамике, наибольшего успеха в которой достигла персидская архитектурная школа.
Персы сыграли огромную роль в развитии искусства – однако на Востоке оно не всегда почиталось. Памук в романе «Меня зовут Красный» передает стамбульскую легенду о том, как английский король прислал султану «диковинные часы с музыкальным устройством», украшенные огромными фигурами людей. Горожане, собравшиеся на холмах Золотого Рога, пришли в восторг, когда в часах заиграла музыка и в такт ей стали двигаться скульптуры – но необычный подарок насторожил султана и шейх-уль-ислама.
Спустя несколько лет следующий падишах, Ахмед, проснулся как-то ночью, схватил топор и разбил часы. По слухам, Ахмед увидел во сне пророка Мухаммеда – и тот сказал, что если султан позволит людям соревноваться с Аллахом в создании человеческих образов, то Аллах отвернется от него. Ахмед сломал нечестивое изобретение и продиктовал придворному историку запись об этом событии. Стамбульские каллиграфы написали книгу «Суть истории» и получили полные мешочки золота – но художников к работе не привлекли. «Так увяла пышная роза рисунка, которая под влиянием персов цвела в Стамбуле сто лет», – резюмирует Памук.
История, рассказанная Памуком, имеет реальное основание. В 1595 году английский посол в Стамбуле Эдвард Бартон настаивал, чтобы королева Елизавета I прислала султану Мехмеду III подарок по случаю его восшествия на престол. Несмотря на старания дипломата, к концу 1597 года подарок еще не прибыл в Стамбул – хотя Бартон просил об этом не только королеву, но и Левантийскую компанию, которая была заинтересована в расположении к ней султана.[394]
Наконец, торговцы согласились порадовать Мехмеда – но решили, что ему надо преподнести искусно сделанный орган с хитроумным часовым механизмом. Изготовление органа поручили лондонскому кузнецу Томасу Далламу. Тот работал над заказом более года и 14 ноября 1598 года продемонстрировал готовое изделие королеве. Елизавете все понравилось. Осенью 1599 года Даллам отправился в Стамбул, установил орган во дворце Топкапы и вернулся в Лондон. Известно, что чудесный подарок восхитил падишаха – но более об органе никогда не упоминалось. Стамбульцы говорили, что Ахмед I – сын и преемник Мехмеда III – прислушался к мнению улемов и собственноручно уничтожил прекрасную вещь.
Исламский запрет на изображение живых существ, наряду с каллиграфией, породил орнаменталистику. Оба направления художественного творчества были неразрывно связаны с керамикой и определили основные цвета глазури: голубой, белый и желтый. Художники особенно любили голубые изразцы. Традиционно украшая ими купола мечетей и дворцов, мастера подчеркивали связь этих зданий с небом. Мечеть Султанахмет не стала исключением.
Как у любого культового сооружения, у Султанахмет есть секреты. Например, 16 балконов на минаретах символизируют 14 османских султанов, включая Ахмеда I, а также двух его сыновей-шехзаде. В западной части Султанахмет расположен вход, через который верхом на коне въезжал падишах. Над входом была протянута цепь – и властелин половины мира пригибался, что символизировало его ничтожность перед Аллахом.
Голубую мечеть возвели напротив Айя-Софии, дабы продемонстрировать, что исламские строители ни в чем не уступают своим христианским предшественникам. В наши дни соседство и негласное соперничество Султанахмет с Айя-Софией по монументальности и красоте подчеркивает, как неразрывно переплетены византийское и османское наследие Стамбула.
Гений Мимара Синана, неподвластный времени, живет не только в работах его учеников. Главное творение архитектора гордо возвышается на третьем холме бывшей османской столицы, откуда открывается вид на Золотой Рог. Четыре минарета тянутся к солнцу – и, подобно мечам, пронзают облака. Внизу по пестрому лабиринту Египетского базара снуют люди. Кажущиеся игрушечными паромы отплывают с причала Эминёню из Европы в Азию.
Конечно, речь идет о мечети Сулеймание.
Великолепная Сулеймание – одна из самых больших стамбульских мечетей, способная вместить более 5 тыс. верующих. Синан строил ее в течение 7 лет – с 1550 по 1557 год – для Сулеймана I. Об этом свидетельствуют 4 минарета (по правилам османской архитектуры это значит, что мечеть принадлежит султану, а в случае Сулеймание – еще и то, что Сулейман был 4-м султаном, правившим после завоевания Константинополя) и 10 балконов на минаретах (напоминающие, что Сулейман I был 10-м османским султаном). Один минарет долгое время называли «драгоценным»: персидский шах Тахмасп I прислал Сулейману бриллианты, изумруды и рубины, намекая, что у Порты не хватит средств на завершение грандиозной стройки. Разъяренный султан приказал Синану то ли заложить оскорбительный подарок в фундамент минарета, то ли облицевать самоцветами уже возведенный минарет. Говорят, камни потускнели – но до этого на мечеть нельзя было смотреть несколько лет: в лучах солнца они блестели так ярко, что слепили глаза.
Сулеймание призвана олицетворять могущество Османской империи и ее величайшего правителя, при котором страна достигла наивысшего расцвета. Мимар Синан вложил в создание мечети весь свой талант. Проектируя Сулеймание, он собирался превзойти византийцев, построивших Айя-Софию. Зодчий учитывал любые мелочи: так, он велел подвесить между лампадами страусиные яйца, которые отпугивали насекомых и пауков. Прекрасная слышимость внутри мечети была обеспечена с помощью замурованных в стены глиняных кувшинов. По легенде, архитектор проверял акустику, булькая водой в кальяне – и внимательно слушая, как звуки разносятся по всему зданию.
Открывая Сулеймание, Синан произнес: «Эта мечеть будет стоять вечность» – и поныне его слова подтверждаются. За 500 лет в Стамбуле произошло 89 сильных землетрясений, но Сулеймание пострадала только в 1766 году, когда обвалилась часть купола. Мечеть не уничтожил и грандиозный пожар 1660 года, в результате которого сгорело две трети Стамбула, включая деревянные постройки Топкапы. Есть мнение, что Сулеймание медленно сползает с вершины холма в Золотой Рог, однако тому нет доказательств: Синан всегда заботился об устойчивости фундамента.
Сегодня не верится, что Сулеймание была построена 500 лет назад – без современных материалов, техники и компьютерного моделирования. Возведение огромного купола, превышающего по размерам купол Айя-Софии, было давним желанием Синана, – но оказалось невозможным в XVI веке. Тем не менее, византийский храм послужил прототипом для Сулеймание. По словам немецкого философа Титуса Буркхардта, план Сулеймание представляет собой отражение плана Айя-Софии, «как если бы великий художник пожелал до конца исчерпать эту тему, перед тем как решительно вступить на новый путь».
Как и в мечети Султанахмет, элементы Сулеймание символичны. В частности, четыре ее колонны обозначают четырех праведных халифов – Абу Бакра, Умара, Усмана и Али – правивших мусульманами после смерти пророка Мухаммеда. Две колонны Сулеймание нашли в Стамбуле (во дворце Топкапы и неизвестной мечети недалеко от района Вефа), одну привезли из Александрии и одну – из древнеримского храма Зевса в Баальбеке. Для внутреннего убранства Сулеймание использовали изникские изразцы – спустя 100 лет ученик Синана Седефкар Мехметага решит сделать их главным украшением Голубой мечети.
Лэмб описывает Сулеймание как место, поражающее пространством и безмолвием. Свет проникает в мечеть через витражи, раскрашенные средневековым стамбульским мастером Ибрагимом Пьяным, а над головой посетителя – огромный купол. Пожалуй, Сулеймание – единственное культовое сооружение, внутри которого возникает ощущение вечернего неба.
Купола и своды Сулеймание расписаны густыми, насыщенными цветами – черным, винно-красным и золотым; однако многие арабески поблекли и являют собой тусклые узоры голубого и бурого оттенков. Впрочем, Сулеймание остается величественной – несмотря на крушение грандиозной империи, которую она олицетворяет. Растущие на территории мечети могучие деревья уходят корнями в победоносное и кровавое прошлое Турции. Они помнят строителей и паломников, путешественников со всех концов света и султанов Порты. На заднем дворе, под тяжелыми каменными плитами, украшенными замысловатой резьбой, покоится оттоманская знать. В близлежащих лавках, где туристы покупают сувениры, 450 лет назад продавали опиум. Здесь буквально захватывает дух – как, впрочем, в любом месте, где особенно сильно ощущается биение пульса истории. Солнечный свет, льющийся из 136 окон и медленно наполняющий огромный зал, тюрбе Сулеймана I и Хюррем, неописуемое чувство ужаса и восторга – все это делает Сулеймание не похожей ни на одну из мечетей Стамбула.
Стамбул называют городом тысячи мечетей. Эти немые свидетели былого могущества Порты возносят свои минареты высоко в небо – и придают старой турецкой столице величественный и скорбный вид. Несмотря на проведенную Ататюрком вестернизацию, на берегах Босфора по-прежнему жив дух мусульманского Востока. Как поется в старой джазовой песне:
Стамбульские мечети – порождение Османской империи, кость от костей и плоть от плоти Блистательной Порты. В них нет бирюзовой лирики Персии, белокаменной надменности Аравии и темно-коричневой скорби мамлюкского Египта. Это – ислам грозный и всемогущий; ислам, сам себе поющий осанну, победно шагающий по Востоку и держащий окровавленный ятаган у горла Европы. Многим стамбульским мечетям более 500 лет, они видели всё: испепеляющее солнце триумфов, золотые дни процветания и печальные сумерки упадка, когда измученная оттоманская держава рассыпалась, подобно карточному домику.
Стремление воздвигать грандиозные мечети стало неотъемлемым для Порты. По утверждению Мантрана, строительную лихорадку в Стамбуле обусловило богатство империи, а также желание султанов связать свое имя с монументальными зданиями, которые символизируют победу ислама на некогда христианской земле. За исключением мечети Фатих, стоящей на месте разрушенной церкви Святых Апостолов, все султанские мечети построены в XVI веке: мечеть Баязида II (1505), Селима I (Селимие, 1522), Сулеймана I (Сулеймание, 1550–1557), Шехзаде (1544–1548), Йени джами[396] (ее строительство завершилось в XVII веке, что не помешало ей быть представительницей стиля предыдущего столетия) – и, наконец, мечеть Ахмеда I (Голубая мечеть), возведенная в XVII веке, но продолжающая архитектурную традицию своих предшественниц.
Мечети Стамбула – это каменная книга, по которой можно изучать красивую и кровавую историю Оттоманской Порты. Завоевав Константинополь, османы начали переделывать церкви в мечети. Монастырь Пантократора был превращен в Молла Зейрек джами, церковь Хора – в мечеть Карие, церковь Святого Иоанна Студиона – в мечеть Имрахор, церковь Святых Сергия и Вакха – в мечеть Кючюк Айя-София (Малую Айя-Софию), церковь Богородицы Кириотиссы – в мечеть Календерхане, церковь Святого Андрея – в мечеть Ходжа Мустафа-паши, церковь Мирелейон – в мечеть Бодрум, церковь Богородицы – в мечеть Фенари Иса и т. д. Османы пристроили к ним минареты и на сотни лет замазали элементы внутреннего убранства, благодаря чему до наших дней дошли редкие творения византийских мастеров. Так случилось и с Айя-Софией: ее великолепные фрески и мозаики были скрыты под толстым слоем штукатурки еще в XV веке и снова увидели свет лишь в 1935 году.
Британский историк Джон Норвич подробно рассказывает, как Айя-София превратилась в мечеть. Взяв Константинополь, Мехмед II пообещал дать своим людям 3 дня на разграбление города – но ему пришлось остановить бесчинства вечером первого же дня. К тому времени все уже было разграблено. Османские солдаты делили добычу и забавлялись с пленницами. В конце дня Мехмед в сопровождении вельмож, имамов и янычар медленно подъехал к собору Святой Софии. Спешившись у главного входа, он зачерпнул в ладонь горсть земли и, демонстрируя жест покорности, посыпал ею свой тюрбан. После этого султан вошел в собор. Направляясь к алтарю, он остановил одного из солдат, который раскалывал мраморный пол. Затем, по указанию Мехмеда, верховный имам поднялся на кафедру и возвестил: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Пророк Его». Султан коснулся своим тюрбаном пола – в молитвенном и благодарственном жесте. Святая София стала мечетью.
Буркхардт видит в этом превращении глубокий метафизический смысл. Действительно, когда османы захватили византийскую столицу, храм Святой Софии предстал перед ними как истинное архитектурное чудо. Он превосходил всё, на что были способны мусульманские зодчие. К собору наспех достроили деревянный минарет и водрузили на его купол полумесяц вместо креста. Полумесяц исторически являлся символом старого Константинополя. Османы позаимствовали его в знак победы над Византией. Превращение храма Святой Софии (Премудрости Божией) в мечеть было неизбежно – ибо завоевание Константинополя в исламской традиции считалось предопределенным.
По легенде, Осману Гази еще в 1299 году приснилось, как из его груди выходит полумесяц. Осман счел сон пророческим и сделал полумесяц символом своей династии. Его потомки, захватывая новые земли, принесли в них ислам – так полумесяц стал ассоциироваться с религией. По словам Гудвина, луна управляла движением караванов, в которых зарождался ислам, – ибо по пустыне путешествовали ночью. Луна была символом веры – и самый страшный для мусульман час наступал не в полночь, а в полдень. В этот момент шайтан поддевал мир своими рогами, дабы унести его прочь, – но ему мешал возглас «Аллах велик!», который раздавался с минаретов сразу после полудня.
Айя-София стала одной из первых мечетей в истории, увенчанных османским полумесяцем. В первую пятницу июня 1453 года Мехмед II приехал сюда на молитву – он демонстрировал подданным силу, бесстрашие и готовность к новым завоеваниям. Так зародилась важная традиция Порты – еженедельный публичный пятничный выезд султана в мечеть. Это мероприятие имело не только социально-политическое, но и эстетическое значение – например, Мурад IV приказал установить за южными воротами Айя-Софии огромную клетку с соловьями, чтобы во время молитвы наслаждаться их пением. Еще одна традиция заключалась в следующем: имам, взойдя на михраб Айя-Софии, обнажал ятаган, напоминая правоверным, что собор захвачен в бою.
Каждый сантиметр в Айя-Софии, каждый мазок краски и кусочек смальты, каждая трещина и выбоина в камнях – подлинная, осязаемая история. Подобно гигантскому зеркалу, храм отражает всё, что творилось в Стамбуле на протяжении двух тысяч лет; подобно тотемному дереву с памятными зарубками – фиксирует и сохраняет свидетельства событий. На его стенах и колоннах видны граффити, вырезанные крестоносцами и паломниками, на каменных парапетах – скандинавские рунические надписи, сделанные норманнами из личной гвардии василевса. Восхитительные мозаики созданы после 843 года – более ранние уничтожили иконоборцы, находившиеся у власти в VIII – начале IX века. Императоры, имевшие самую дурную репутацию, на мозаиках предстают во всем великолепии. Среди них многоженец Лев VI, его брат – пьяница Александр и императрица Зоя, слывшая безумной нимфоманкой.
Мраморный пол Айя-Софии украшает серый квадрат с вписанными в него разноцветными кругами – таким образом обозначалось место коронации василевсов. Самые большие двери собора, датируемые VI веком, по легенде, сделаны из древесины, взятой от Ноева ковчега. В наши дни перед их гигантскими створами совершают утренний намаз торговцы, считая, что это принесет им прибыль. Причудливые знаки под потолком галереи второго этажа – монограммы построившего Айя-Софию василевса Юстиниана I и его супруги, бывшей балаганной актрисы и гетеры Феодоры.
Придворный летописец Прокопий Кесарийский, ненавидевший правящую чету, в «Тайной истории» утверждал, что у императрицы в годы ее молодости «не было ни капли стыда». Вообще «Тайная история» имеет скандальный характер. Прокопий изображает Юстиниана и Феодору в крайне неприглядном свете, с нескрываемым удовольствием смакуя самые гнусные подробности их жизни.
Особенно досталось Феодоре. Византийский историк рассказывает, как она отдавалась любовникам, подзадоривая их развратными шутками. По словам Прокопия, будущая императрица соблазняла «всех без разбора». Она часто приходила на мужские застолья и в течение ночи ублажала с десяток сотрапезников. Когда они изнемогали от любовных утех, Феодора отправлялась к слугам, коих бывало порой до 30, – однако все равно не испытывала пресыщения от похоти. Но даже ворчливый Прокопий признавал, что Юстиниан женился на Феодоре по великой и беззаветной любви, не испугавшись общественного мнения, презрев законы божеские и человеческие, – и что в браке супруги хранили друг другу трогательную лебединую верность.
Феодора сыграла ключевую роль не только в жизни Юстиниана, но также в судьбе города и государства. 13 января 532 года на Ипподроме (сейчас площадь Султанахмет) грянуло восстание «Ника» – крупнейший бунт за всю историю Константинополя и Византии. Мятежники убивали солдат, уничтожали налоговые списки, грабили и жгли дворцы и церкви. В огне погиб первый деревянный собор Святой Софии. Константинополь охватила паника.
Василевс собрался покинуть столицу – но Феодора выступила на заседании совета с пламенной речью, которую приводит Прокопий в трактате «Война с персами». «Тот, кто появился на свет, не может не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо, – заявила императрица. – Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой! Если ты желаешь спасти себя бегством, государь, это нетрудно. У нас много денег, и море рядом, и суда есть. Но смотри, чтобы спасшемуся тебе не пришлось предпочесть смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть – лучший саван».
Прокопий явно подверг речь императрицы литературной обработке (например, фраза «Власть – прекрасный саван» принадлежит тирану Сиракуз Дионисию-старшему, в 403 году до н. э. скрывавшемуся в своем замке от народного гнева). Однако нет причин сомневаться в том, что Феодора действительно высказалась за необходимость защищать Константинополь.
Вдохновленный смелостью супруги, Юстиниан решил бороться до конца. Мятежники требовали, чтобы василевс был казнен или как минимум отрекся от престола. Они выдвинули своего претендента на трон – аристократа Гипатия; для его коронации тысячи людей собрались на Ипподроме. Полководец Юстиниана Велизарий нагрянул туда и учинил невообразимую резню. Вскоре все было кончено. На Константинополь опустилась зловещая тишина.
Всего на площади Султанахмет – в сердце нынешнего туристического Стамбула – погибло более 35 тыс. бунтовщиков. Кровь нескончаемыми потоками лилась по мостовой, стекая в Мраморное море.
Спустя 40 дней Юстиниан решил возвести каменную Айя-Софию вместо сгоревшей деревянной.
О Юстиниане в самом соборе, помимо монограмм, напоминает прекрасная мозаика XI века, изображающая василевса вместе с Богородицей и первым в истории Рима христианским цезарем – Константином I Великим. Приняв христианство, Константин дал империи новый вектор развития. Он отбросил бесплодные попытки найти древнее начало, коренившееся в Риме, – и сделал ставку на христианство как на своеобразный цемент, призванный скрепить общество и удержать его от распада.
Это стало концом старого Рима – города Цезаря и Нерона, Августа и Траяна. На смену ему пришло нечто новое – доброе, злое, но непременно могущественное. Константин покинул Вечный город и построил на европейском берегу Босфора новую столицу Римской империи. Анализируя это решение, Иосиф Бродский пишет, что Константин воспринимал Византию как типичную восточную провинцию своей державы, населенную греками, евреями, персами, – словом, теми, с кем он давно привык иметь дело. Монарх видел город, мысом вдающийся в Мраморное море, – город, который легко было защитить, стоило только обнести его стеной. Городские холмы отчасти напоминали римские, но с них открывался вид на всю Азию – и вся Азия взирала бы на кресты церквей, венчающих эти холмы.
По мнению Бродского, главная ошибка Константина заключалась в непонимании того, что значит иметь дело с Востоком; ибо «воевать с Востоком – или даже освобождать Восток – и жить на Востоке – разные вещи». Невзирая на греческую культуру, Византия принадлежала к миру с иными представлениями о ценности человеческой жизни, нежели те, что господствовали на Западе – пусть даже и в языческом Риме. Если в Афинах Сократ был судим публично и произнес три речи в свою защиту, то в Исфахане или в Багдаде его посадили бы на кол или содрали с него живьем кожу – «и не было бы вам ни диалогов Платона, ни неоплатонизма, ни всего прочего – как их действительно и не было на Востоке; был бы просто монолог Корана…» – отмечает Бродский.
Основание Константинополя изменило мировую историю. Вероятно, Константин не задумывался о вечном противостоянии Востока и Запада, не размышлял об их кардинальных различиях и не строил долгосрочные прогнозы по поводу того, какую роль его судьбоносное решение сыграет для Римской империи. Не исключено, что цезарем владело обычное тщеславие. По утверждению немецкого историка Карла Беккера, Константин честолюбиво желал основать новую столицу, которая затмила бы Рим. Монарх оценил географическое положение Византии, благоприятное для торговли, а также ее мягкий климат и плодородные земли. Кроме того, берега Босфора легко было превратить в неприступную крепость – и уже оттуда успешно бороться с врагами: германцами на Дунае и новоперсами на Евфрате.
Так на месте древнегреческого поселения Бизантиум (Византий) вырос Новый Рим, названный в честь своего основателя Константинополем. Казанова в автобиографии приводит древнее предание об основании города. Согласно ему, Константин, – родившийся на территории нынешней Сербии, – увидав Византий с моря, воскликнул: «Вот столица мировой империи!» – и обосновался на берегах Босфора. Он игнорировал предсказание поэта Горация, согласно которому Рим станет клониться к упадку, когда один из преемников Августа задумает перенести столицу ближе к месту своего рождения.
В итоге так и случилось – но в 330 году никто не знал, что городу Константина предстоит пережить почти две тысячи лет рассветов и закатов. В 410 году орды вестготов ворвутся в Рим, а в 476 вождь германцев Одоакр заставит последнего правителя Западной Римской империи Ромула Августа отречься от престола – и наступит конец Древнего мира, воспринятый современниками как конец света. Солнце античности навсегда уйдет за горизонт истории, и на Европу опустится непроглядная тьма Средневековья. Юстиниан завершит строительство Святой Софии в 537 году – в золотую эпоху Византийской империи, всего через 60 лет после падения Рима. При открытии собора василевс радостно воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!» (имея в виду Первый Иерусалимский храм, воздвигнутый библейским царем Соломоном).
Над юго-западным входом в Айя-Софию сохранилась мозаика, датируемая серединой X века. На ней изображены Константин I и Юстиниан, которые преподносят в дар Богородице свои лучшие творения – Константинополь и храм Святой Софии соответственно. Тем самым утверждается равнозначность обоих подношений – целого города и одного собора.
Будучи христианином, Юстиниан любил называть Константинополь Новым Иерусалимом. Славяне же окрестили его Царьградом. В 907 году столица Византии встретила первого великого князя Киевского – Вещего Олега, по легенде, прибившего щит к городским воротам. Примерно в это же время в Константинополе появились первые русские паломники, усердно оставлявшие надписи на стенах собора в память о своем богоугодном путешествии. В 955 году невестка Вещего Олега, княгиня Ольга, приняла православие. Ее крещение состоялось в главном храме Византийской империи.
Предание гласит, что в X веке внук Ольги, Владимир Святославович, прозванный Владимиром Красное Солнышко, выбирая единую религию для Киевской Руси, отправил гонцов в Царьград. Гонцы посетили торжественную литургию в Святой Софии и были потрясены до глубины души. Вернувшись в Киев, они вдохновенно поведали князю о величии собора: «И не знали, на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и такой красоты, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми». Впечатленный рассказом, Владимир решил обратить русичей в православие.
Византия просуществовала более тысячи лет. После ее падения Константинополь вновь был переименован, на сей раз – османами. В юго-восточном углу Айя-Софии на одной из колонн (на высоте 6 м от ее основания) есть пятно. Говорят, это отпечаток руки Мехмеда II. По легенде, 29 мая 1453 года, в день взятия Константинополя, он въехал в собор, заваленный трупами османских и византийских солдат. Конь султана, почуяв запах смерти, встал на дыбы, и Мехмед, чтобы не упасть, схватился окровавленной рукой за колонну.
В правой части храма расположена небольшая ниша – если приложить к ней ухо, вы услышите легкий шум. Во время последнего штурма Константинополя турками в Святой Софии шло богослужение – десять тысяч христиан молили Всевышнего о пощаде и прощении. Когда ворота собора распахнулись под напором османов, священник, не прекращая читать молитву, подошел к боковому нефу. Стена раскрылась, священник шагнул вперед – и храм поглотил его. Согласно преданию, он до сих пор сидит в укрытии и на протяжении сотен лет безостановочно читает молитву об освобождении города от мусульман – именно этот шум можно услышать, приложив ухо к нише.
Стамбульские христиане утверждают, что, если превращенная в мечеть Айя-София опять станет церковью, священник выйдет из стены и продолжит богослужение. Впрочем, когда в 1918 году Стамбул взяли войска Антанты, чуда не произошло. Греки хотели установить на крыше Айя-Софии крест и колокола – но последний османский султан Мехмед VI приказал солдатам из своей личной охраны оцепить здание и стрелять в любого, кто осмелится на него подняться. Более того – падишах заблаговременно распорядился заминировать храм и взорвать его при первой же попытке вражеского штурма.
Османы всегда воспринимали Айя-Софию как символ своего превосходства не только над византийцами, но и вообще над европейской цивилизацией – и потому отчаянно боролись за нее. Пророк Мухаммед говорил, что первый мусульманин, вошедший в этот храм, попадет прямиком в рай. Османы заранее планировали превратить главный храм Византии в мечеть. Существует старая турецкая легенда: в начале XV века купол собора треснул, и василевс Мануил II Палеолог попросил султана Мурада II прислать для ремонта лучшего на тот момент османского архитектора Али Наджара. Зодчий спас здание от обрушения и, вернувшись к султану, якобы сказал ему: «Я нашел места для минаретов». Первый минарет построил сын Мурада, Мехмед II, после взятия Константинополя. Второй минарет воздвигли при Баязиде II, а третий и четвертый – по приказу Селима II. Сегодня под куполом Айя-Софии висят 8 круглых щитов, обтянутые ослиной кожей и исписанные изречениями из Корана – это самые крупные образцы исламской каллиграфии в мире и еще один символ османского владычества над побежденной Византией. Ататюрк, по приказу которого Айя-Софию в 1935 году превратили в музей, приказал снять щиты, но сразу после смерти Гази в 1938 году их вернули на прежнее место.
Айя-София была церковью 916 лет и мечетью – 418 лет; потом на протяжении более 80 лет она являлась музеем. Однако утром 2 июля 2015 года с ее минаретов раздался протяжный азан.[397] Через несколько минут – впервые с 1935 года – под сводами Айя-Софии прозвучали суры (главы) Корана; их прочел муфтий Стамбула Рахми Яран. 28 мая 2016 года – накануне 563-й годовщины завоевания Константинополя османами – в храме совершили намаз несколько тысяч человек. Это событие взбудоражило как мусульманский, так и христианский мир. Эрдоган долго собирался лишить Айя-Софию статуса музея. Стамбульские улемы поддерживали президента – по их словам, в городе тысячи мечетей не хватало места для молитв. К тому же, повторное превращение главного православного храма в мечеть символизировало бы победу ислама – и над христианством, и над светским характером Турции. 10 июля 2020 года был аннулирован соответствующий приказ Ататюрка – человека, благодаря которому Турция сейчас существует. Айя-София вновь стала мечетью.
Несмотря на это, сегодня Айя-София представляет собой удивительное творение византийской культуры. Задуманный как мировой центр христианства, храм обошелся Юстиниану в три годовых дохода Византии – самого богатого в то время государства на Земле. Над этим монументальным кафедральным собором ежедневно в течение пяти лет работали десять тысяч человек. Лучшие материалы везли со всех концов империи. В Константинополь нескончаемым потоком стекались искусные каменотесы, плотники, скульпторы, художники, ювелиры, мозаичисты из Александрии, Афин, Рима, Фив, Сиракуз. Подданных, возмущенных резко выросшими налогами, казнили с особой жестокостью. Мятежников и просто недовольных обвиняли в том, что они идут против Всевышнего, во славу которого воздвигался храм.
Главные зодчие Святой Софии – Исидор Милетский и Анфимий Тралльский – не были профессиональными архитекторами; однако под их руководством удалось возвести самый роскошный собор христианского мира. Впрочем, это неудивительно: Исидор преподавал в Константинополе стереометрию и физику, а Анфимий прославился как выдающийся математик и оптик. Он создал световую картину в пространстве Святой Софии – в частности, решил сформулированную им же самим задачу: «Требуется заставить луч солнца падать на данное место, не сдвигаясь в любое время дня или года».
Святая София оставалась крупнейшей исторической церковью без малого тысячу лет, пока не завершилось строительство собора Святого Петра в Риме. Готье она напомнила собор Сан-Марко в Венеции; причем венецианскую базилику он называл уменьшенной копией базилики византийской. Византийские архитекторы-христиане вдохновлялись великим искусством древних греков, что придавало Святой Софии размах и величавость. «Когда Христос вступил в этот храм, его едва успел покинуть Юпитер», – отмечает Готье.
Подобно многим культовым сооружениям, Айя-София удивительно эклектична. В ее убранстве применялись элементы языческих религиозных построек – в частности, колонны из храма Солнца в Гелиополисе, храма Аполлона в Дельфах и храма Артемиды в Эфесе (одного из семи чудес света, которое в 356 году до н. э. сжег Герострат). Верующие веками окружали колонну Святого Георгия Чудотворца в северо-западном углу собора. Женщины считали, что, поцеловав латунную обшивку колонны или потершись об нее животом, они смогут забеременеть. Мужчины касались колонны в надежде поднять потенцию.
Все колонны Айя-Софии сделаны из мрамора. Всего использовалось 12 сортов мрамора: ослепительно белый – с Пароса; желтовато-белый – с Лесбоса; матово-белый – из Египта; красный и белый с зелеными и черными жилами фессалийский – с северо-востока Греции; белый с золотистым оттенком пентелийский – из Афин; пестрый – из Коринфа; белый с ярко-красными пятнами фригийский – с запада Малой Азии; медово-желтый – из Ливии; черный с белыми прожилками – из копей на побережье Босфора; зеленый – из Спарты и т. д. Из Сирии доставляли известняк, из Ливана – дерево. На декорирование храма ушло 36 т золота. Серебро и слоновая кость не подлежали исчислению.
Юстиниан хотел покрыть собор изнутри золотом – но придворные астрологи предсказали, что Византию ждет эпоха бедных императоров, которые попытаются соскоблить драгоценный металл со стен и потолков и повредят здание. После падения Константинополя и превращения собора в мечеть султаны продолжали привозить сюда артефакты с подвластных территорий: так, Сулейман I подарил Айя-Софии бронзовые светильники из Будина, а Мурад III – мраморные шары из Бергамы.
Величие здания оценили даже современники его строительства. Верующие, шокированные непривычной роскошью Святой Софии, рассказывали друг другу очередную легенду: к Юстиниану явился ангел с изображением собора на серебряной пластине, которое требовалось точно воспроизвести. Прокопий Кесарийский восторженно заявляет: «Этот храм представлял чудесное зрелище, – для смотревших на него он казался исключительным, для слышавших о нем – совершенно невероятным».
Через тысячу с лишним лет после Прокопия Кесарийского Айя-София продолжала удивлять людей – Гамсуна, например, поразила «мрачность и величавость архитектуры». Позже Гамсун рассказывал, что массивный собор будто давил на него – ибо повсюду преобладал серый цвет; лишь потом, присмотревшись, норвежец заметил на стенах мозаику.
Марку Твену Айя-София категорически не понравилась. Прибыв в Стамбул в 1867 году, сатирик увидел темное неприглядное здание, покрытое изнутри грязью, пылью и копотью. Твен пишет, что седая древность церкви, переделанной в мечеть, не трогает сердца и не прельщает взора, а ее крикливо-пышная роскошь не вызывает ни любви, ни восхищения. От прежней красоты не осталось и следа, исковерканные панели и балюстрады заросли паутиной. Однако даже скептически настроенный Твен называет собор исполинским, а его купол – головокружительно высоким.
Под огромным куполом Айя-Софии упокоились 5 султанов: Мехмед III, Селим II, Мурад III, Ибрагим I и Мустафа I, а также члены их семей. В 1205 году здесь похоронили венецианского дожа Энрико Дандоло – старость и слепота не помешали ему организовать Четвертый крестовый поход (1202–1204) и возглавить рыцарей, штурмующих Константинополь. Английский медиевист Джонатан Филипс отмечает, что дож служил непревзойденным источником советов и ободрения для остальных руководителей военной кампании. Находясь на острие атаки у стен Золотого Рога, Дандоло тем самым взывал к чувству чести крестоносцев – равно как и к их честолюбию.
13 апреля 1204 года – за 249 лет до Мехмеда II – город на берегах Босфора был захвачен европейскими рыцарями. Участник этих событий, француз Жоффруа де Виллардуэн утверждает: «Сгорело больше зданий, чем можно насчитать в трех величайших городах французского королевства». Крестоносцы утопили Константинополь в крови, вывезли произведения искусства и превратили византийскую столицу в груду дымящихся развалин. По свидетельству Никиты Хониата, захватчики ввели лошадей и мулов в Святую Софию, «чтобы удобнее было выносить оттуда священные сосуды и золотые и серебряные изображения, которые они срывали с престола и кафедры; когда же некоторые из этих животных поскользнулись и упали, они стали подгонять их мечами, оскверняя церковь их кровью и нечистотами».
Святая София оказалась не единственным оскверненным собором Константинополя. В церкви Христа Вседержителя – месте захоронения императоров из династии Комнинов – были ободраны все гробницы. Сегодня единственным остатком их великолепия является крохотный золотой штырь, расположенный слишком высоко в стене, чтобы его смогли вырвать. Тогда же, в 1204 году, Константинополь получил статус столицы Латинской империи, престол которой занял Дандоло. Вольную, но достоверную хронику этих событий излагает итальянский писатель Умберто Эко в романе «Баудолино». Он также дает любопытную характеристику павшему Константинополю: «Город не был в осаде, потому что неприятели, хоть и стояли кораблями на рейде, сами были расквартированы в Пере и перемещались по городу. Город не был и захвачен, потому что о бок с крещатыми завоевателями ходили люди императора. В общем, крестоносцы были в Константинополе, но Константинополь не был их».
Последствия Четвертого крестового похода были чудовищными. Монтескьё утверждает, что Латинская империя представляла собой лишь тень Византии – которая, в свою очередь, не имела никаких ресурсов к восстановлению. Латины владели Константинополем в течение 60 лет. За это время побежденные рассеялись по другим странам, а победители были заняты междоусобицами. В итоге торговлей завладели итальянские города – и Константинополь окончательно лишился своих богатств.
Норвич соглашается с Монтескьё и дает негативную оценку союзникам Византии, в первую очередь – венецианцам. Византийская империя медленно умирала на протяжении 250 лет – и Мехмед II лишь нанес coup de grace (удар милосердия). Настоящий смертельный удар настиг Византию еще в 1204 году, когда армия Четвертого крестового похода разграбила Константинополь и проложила дорогу франкским повелителям, которые обобрали страну и город. Византия перенесла удар, но не смогла от него оправиться. Ответственность за трагедию Норвич возлагает на Венецию – ибо «это были ее корабли, ее инициатива, поход проходил под ее руководством и выражал ее интересы». Венеция также получила самую большую выгоду от грабежа.
С тех пор обломки поруганной и разрушенной Византийской империи встречаются по всему миру. В начале XIII века святыни, мощи, драгоценную посуду, церковную утварь, колонны, статуи и обелиски массово вывозили из Константинополя. Сегодня их можно увидеть в старых церквях Германии, Австрии, Франции и Италии. Чего стоит одна похищенная и бережно хранимая в кафедральном соборе Турина плащаница – погребальный саван Иисуса Христа, на котором, как говорят, запечатлелся Его лик.
Конфликт Востока и Запада проявился не только в их вооруженном столкновении, но и в политических процессах континентальной Европы. Греческий поэт Деметриус Викелас говорит о принципиально разном отношении к этим событиям, которое уже в XIII веке раскололо Европу на два противоборствующих лагеря. По словам Викеласа, на Западе Четвертый крестовый поход воспринимался как защита веры; европейская знать может по праву гордиться тем, что она – внучка крестоносцев. Однако восточные христиане – свидетели рыцарских грабежей – забыли, что Крестовые походы когда-то имели христианский характер. «Появление крестоносцев знаменует собой начало упадка [Византийской] империи и предвещает ее конец», – утверждает Викелас.
На самом деле рыцари не совершили на берегах Босфора ничего экстраординарного. В эпоху Средневековья кража реликвий считалась богоугодным делом. Некоторые святыни изначально попали в Константинополь незаконно – например, кисть правой руки Иоанна Крестителя в 956 году похитил в Антиохии некий дьякон Иов. Десницу сперва привезли в Халкидон, а затем – в византийскую столицу; при этом у кисти отсутствовал большой палец (по легенде, его откусил паломник во время лобызания мощей).
Участник Четвертого крестового похода пикардиец Робер де Клари в мемуарах перечисляет, что обнаружили крестоносцы в одной только церкви Фаросской Богоматери: две части Животворящего Креста; наконечник копья, коим пронзили ребро Господа; два гвоздя, коими были пробиты Его руки и ноги; хрустальный сосуд с Его кровью и множество других реликвий. По воспоминаниям другого крестоносца, Жоффруа де Виллардуэна, рыцари набрали в Константинополе столько добычи, что никто не смог бы определить ее количество или ценность. Там были золото и серебро, столовая утварь и драгоценные камни, атлас и шелк, одежда на беличьем и горностаевом меху и вообще все лучшее, что только можно отыскать на земле. «Такой обильной добычи не брали ни в одном городе со времен сотворения мира», – пишет Виллардуэн.
Тогда же родилась полулегендарная история о конских статуях. Британский историк Томас Эсбридж сообщает, как Дандоло захватил восхитительную бронзовую скульптуру четырех лошадей и отправил ее в Венецию. Трофей покрыли золотом и установили на фасаде собора Сан-Марко, прямо над главным входом – в знак триумфа Венецианской республики.
Четвертый крестовый поход навсегда изменил историю Константинополя. Никита Хониат горестно восклицал: «О Город, Город, око всех городов, ты испил до дна чашу гнева Божия!» Дандоло правил столицей лишь год – 1 июня 1205 года 98-летний старик скончался. Его похоронили в соборе Святой Софии, но сегодня усыпальница пуста – в 1453 году Мехмед II приказал выбросить останки дожа собакам.
Фатих решил коренным образом изменить облик города – но не стирать его с лица земли. Султан помнил слова арабского писателя XII века Хасана Абда аль-Харави: «Константинополь – город, чье величие превосходит всё, что о нем говорят. Да будет соизволение Всемилостивейшего и Щедрого Аллаха сделать его столицей ислама». По этой причине в захваченном османами Константинополе постоянно строились новые мечети. Самые большие и красивые возводились по приказу падишахов – в память о блестящих победах и погибших соратниках, для замаливания грехов и увековечения своего имени. Деньги на строительство выделяли султанские матери, дочери, жены и сестры, крупные чиновники, известные министры и прославленные полководцы.
Им было в чем каяться перед Аллахом. Посетив Стамбул в 1985 году, Бродский отметил, что «все эти бесчисленные Османы, Мехметы, Мурады, Баязеты, Ибрагимы, Селимы и Сулейманы» вырезáли друг друга, своих предшественников, соперников, братьев, родителей и потомство с регулярностью человека, бреющегося перед зеркалом. Помимо дворцовых кровопролитий, Порта вела непрерывные войны: против неверных,[398] против мусульман-шиитов, за расширение империи, в отместку за нанесенные обиды, из самозащиты и просто так. Чалмы и бороды, своеобразная «униформа головы», делали людей совершенно неотличимыми друг от друга – и в этих головах, по словам поэта, была только одна мысль: «рэзать». «Потому, возможно, и “рэзать”, что все так друг на друга похожи и нет ощущения потери», – отмечает Бродский.
Монументальные и торжественные, с минаретами, вспарывающими облака и увенчанными хищным полумесяцем, – стамбульские мечети веками формируют образ древнего города на берегах Босфора. С ними связано множество легенд, поверий и исторических фактов. Например, мечеть Нусретие («Победа») около причала Топхане, украшенная двумя тончайшими и красивейшими в Стамбуле минаретами, символизирует победу Османской династии над янычарами. 15 июня 1826 года Махмуд II подавил очередное янычарское восстание и упразднил сам орден янычар. Это событие стало одним из предвестников Танзимата (прогрессивных реформ 1839–1876 годов). Перед открытием Нусретие султан прибыл в Топхане на лодке, а потом пересел на коня и верхом доехал до мечети – так Махмуд II напомнил подданным, что является их повелителем на земле и воде.
Новая мечеть (Йени джами) воздвигнута на средства, вырученные от торговли на Египетском базаре. Строительство началось в 1597 году по инициативе Сафие-султан – матери Мехмеда III. Освобождая место для мечети, Мехмед III переселил живущих в Эминёню евреев на другой берег Золотого Рога – в Галату. Сафие-султан тратила на Йени джами личные средства, но денег катастрофически не хватало. Работе также препятствовали пожары, землетрясения и городские мятежи. После смерти Мехмеда III в 1603 году его сын Ахмед I отослал свою бабку Сафие-султан из Топкапы в Эски-сарай – первый в Стамбуле султанский дворец, построенный еще Мехмедом II в районе бывшего форума Феодосия. Ахмед I был увлечен возведением собственной монументальной мечети Султанахмет. О Йени джами временно забыли.
Вспомнили о ней только через 50 лет, после пожара в районе Эминёню. Турхан Хатидже-султан (мать Мехмеда IV) решила закончить проект Сафие-султан – и ей это удалось. Официальное название мечети – Йени Валиде Султан джами (Новая мечеть валиде-султан), поскольку обе женщины носили этот титул.
Для завершения работ Сафие-султан еще в 1660 году основала Египетский базар – второй по величине после Гранд-базара крытый рынок Стамбула. Доходы, полученные от торговли на Египетском базаре, шли на строительство Йени джами; сам рынок тоже прозвали Новым (Йени чарши). Современное наименование появилось позже благодаря тому, что тут продавались индийские и китайские пряности, специи, благовония и лечебные травы, которые поставлялись в Стамбул через Египет.
Стамбульцы считают, что для исполнения желаний нужно покормить голубей на площади у Новой мечети или у мечети Баязид (их так и называют – голуби желания). Согласно одной легенде, они произошли от голубки, которая проворковала пророку Мухаммеду, что пора бежать из Мекки в Медину; согласно другой – от пары лесных голубей, которых купил у охотника султан Баязид I, приказавший построить мечеть. Как только первые зерна или крошки хлеба падают на землю, десятки птиц слетают с куполов и минаретов – а затем, насытившись, будто хлопья серой пены, снова медленно оседают на древних священных камнях.
Эта традиция имеет глубокие корни. С начала XVI века – т. е. с первых дней существования мечети Баязид – ее имамы ежегодно выделяли 30 султани на заботу о птицах. Соответствующий пункт был включен в устав мечети. В 1920-х годах устав отменили, но имамы продолжали кормить голубей за свой счет. Сейчас этим с удовольствием занимаются местные жители.
Впрочем, есть исключение – мечеть Шемси Ахмеда-паши в Ускюдаре, более известная как Кушконмаз. Великий визирь Шемси Ахмед-паша, заказывая мечеть Мимару Синану, велел сделать так, чтобы птицы не садились на нее. Синан изучил направления воздушных потоков в Ускюдаре – и выбрал место, где ветры дуют настолько сильно, что птицы не могут даже подлететь к зданию. Тем самым вельможа выразил глубокое почтение архитектору – творение Синана всегда остается чистым.
Синан спроектировал еще одну необычную мечеть – на этот раз для пирата Али-паши, наводившего ужас на все Средиземноморье и прозванного «Кылыч» (от тур. kılıç – сабля). 7 октября 1571 года Али-паша командовал османским флотом в битве при Лепанто – последнем в истории сражении гребных судов и крупнейшем морском сражении Позднего Средневековья, которое разыгралось между Портой и Священной Лигой.[399] В этой битве участвовал испанский писатель Мигель де Сервантес – он командовал абордажной командой и был ранен. Позже Сервантес напишет о себе в третьем лице: «В морской битве при Лепанто выстрелом из аркебуза у него была искалечена рука, и хотя увечье это кажется иным безобразием, в его глазах оно прекрасно, ибо он получил его в одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем…»
Османы, господствовавшие на Средиземном море, потерпели сокрушительное поражение. Победа католических государств при Лепанто сопоставима с победой при Пуатье 10 октября 732 года, когда франки наголову разбили армию Омейядского халифата и остановили арабское вторжение в Европу. Гегель отмечает, что «битва при Лепанто спасла Италию и, может быть, всю Европу от наводнения варварами».
Али-паша чудом избежал уничтожения османского флота и захватил флагманский корабль мальтийских рыцарей – за что получил от Селима II титул капудан-паши (адмирала). После такого повышения, согласно обычаю, Кылыч попросил Селима выделить ему землю для постройки мечети. Султан, недолюбливавший флотоводца и не простивший ему катастрофу при Лепанто, заявил: «Ты стал хозяином морей, вот и строй в море». Али-паша получил заболоченный участок на побережье Босфора в Топхане. Синан проделал большую работу по осушению земли, поднятию уровня почвы и укреплению фундамента.
Мимару Синану приписывают строительство еще одной мечети, которую он не возводил, но только восстанавливал после пожара. Речь идет о мечети Ахи Челеби. Несмотря на скромное убранство, она занимает важное место в стамбульском фольклоре. Донатором мечети стал придворный лекарь Ахи Челеби ибн Кемаль. Его родственнику Эвлии Челеби однажды приснилось, что внутри мечети стоит пророк Мухаммед – и Эвлия вместо традиционной просьбы о прощении и долгой жизни попросил его о путешествиях, взамен пообещав пророку подробно описывать свои странствия.
Мечта Эвлии Челеби сбылась – он стал известным мусульманским путешественником, сравнимым с Ибн Баттутой. Эвлия провел в дороге более 40 лет. Сначала он исходил вдоль и поперек родной Стамбул, затем – объездил Османскую империю, Крым, Кавказ, Фракию, Македонию, Крит, Австрию и Венгрию, совершил хадж в Мекку и отправился в Египет, где и скончался. Путевые заметки Челеби объединены в 10-томную «Книгу путешествий» и содержат интересные сведения об истории, культуре, географии, государственном и общественном устройстве Порты и сопредельных земель.
Любопытная история связана с мечетью Санкы Йедым в районе Зейрек. Согласно преданию, она возведена на средства ремесленника Хайреддина Кечеджизаде. Вдохновившись великолепными султанскими мечетями, этот благочестивый человек решил поставить в родном квартале мечеть – и начал копить деньги. Он отказывал себе во вкусной еде и прочих удовольствиях на протяжении 20 лет. Вместо покупки лакомств Хайреддин заходил в трактир, жадно вдыхал аппетитные запахи и уходил со словами: «Как будто я поел» («Sanki yedim»). Сэкономленных денег хватило на скромную мечеть вместимостью 200 человек.
Одной из помпезных султанских мечетей, которые так любил ремесленник Хайреддин, была Лалели – последняя имперская мечеть Стамбула, построенная в 1760–1763 годах архитектором Мехмедом Тахиром-агой по приказу Мустафы III. По-турецки «lale» означает «тюльпан». Купол мечети похож на бутон этого цветка – но на самом деле она названа в честь почитаемого в Стамбуле святого Лалели-бабы, чья могила находится неподалеку.
Лалели-баба был дервишем. Он хвастался, что виртуозно знает город, от центральных площадей до самых страшных трущоб – смелое заявление в XVIII веке, когда бóльшая часть османской столицы представляла собой беспорядочное нагромождение жилых домов и хитросплетения узких кривых улочек. Мустафа III узнал о бахвальстве дервиша и решил проверить его. Султан приказал завязать Лалели-бабе глаза и провезти старика в карете вдоль старых крепостных стен, дабы тот назвал все городские ворота. Задание оказалось не из легких – в крепостных стенах Стамбула было немало ворот.
В Стамбуле имелись гражданские и военные ворота. Первые служили для прохода жителей и облегчали сообщение с кварталами, раскинувшимися за стенами. Они соединялись с городом мостами, перекинутыми через рвы. В военное время мосты уничтожались и отверстия ворот замуровывались. Военные ворота, защищенные башнями, отворялись только для вылазок и пропуска вспомогательных сил. Некоторые из них позднее были замурованы. В наши дни легко отыскать место этих ворот – но трудно обозначить их названия, поскольку городские планы противоречат друг другу.
Итак, Лалели-бабе предстояло блеснуть знанием Стамбула. В случае удачи Мустафа пообещал назвать в честь юродивого большую мечеть, в случае провала – отрубить хвастуну голову. Лалели-баба перечислил все ворота, за исключением последних, – он заявил, что раньше никогда их не видел. Султан был поражен: действительно, эти ворота открыли всего пару дней назад. Мустафа III сдержал обещание – последнюю монументальную османскую мечеть назвали в честь бездомного дервиша. Район, где закончилось сложное испытание Лалели-бабы, окрестили Йеникапы (тур. yeni kapı – новые ворота).
Многие мечети стали символами Стамбула. Помимо вышеупомянутых, можно вспомнить мечети Ортакёй, Шехзаде, Фируз Ага, Садабад, Джихангир, Нуруосмание, Пертевниял Валиде Султан, Хасеки Хюррем Султан, Йылдыз Хамидие, Бурмалы, Ахи Челеби, Соколлу Мехмеда-паши, Синана-паши, Мурада-паши, Ибрагима-паши, Рустема-паши и Джеррах-паши… В районе Бюйюкчекмедже есть подземная мечеть Санчаклар (ее создатели вдохновились пещерой Хира возле Мекки, где пророк Мухаммед впервые получил божественное откровение). По данным 2007 года в городе насчитывалось 2944 мечети, в 2011 году – 3087, их количество постоянно возрастает.
Иногда мечети, спроектированные в 2000-х – 2010-х годах, имеют более интересный вид, нежели их османские предшественницы. В Стамбуле есть две известные мечети с ультрамодерновым дизайном – Шакирин и Мармара Илахият в Ускюдаре. Последняя принадлежит теологическому факультету университета Мармара. Ее купол сделан в виде раковины моллюска наутилуса и совмещен с потолком в стиле «ласточкин хвост», характерном для старых турецких домов. Когда стоишь в центре Мармара Илахият, кажется, что над головой раскручивается невообразимых размеров спираль – и образуется воронка, способная оторвать молящихся от грешной земли и вознести их на небеса.
Там же, в Ускюдаре, на холме Бюйюк Чамлыджа возвышается самая большая мечеть Турции – Чамлыджа, любимый проект Эрдогана. Над ней трудились 6 лет (2013–2019). В феврале 2017 года на гигантский купол водрузили полумесяц высотой 777 см и весом около 4,5 т. Постепенно грохот стройки затих – но внизу, у подножия холма, по-прежнему блестит на солнце серебристо-синяя лента Босфора и бурлит жизнь огромного древнего города.
Глава 6
Его величество Босфор
Целой жизни мало, чтобы любить Босфор.
Стамбульская пословица
Первое, на что обращаешь внимание, стоя на любой смотровой площадке Стамбула, – это то, насколько он огромный. Безбрежный. Бескрайний. Город простирается насколько хватает глаз. Самые дальние его холмы напоминают подушечки для рукоделия, откуда, словно булавки, торчат небоскребы и минареты. И, разумеется, с любой возвышенности видно Босфор.
Босфор – главная водная артерия, зеркало и горло[400] Стамбула. В Турции говорят: «Если на сердце грусть, езжай к Босфору». Памук пишет: «Босфор – душа Стамбула, в нем город черпает силы».
Побывать в Стамбуле и не прокатиться по Босфору – все равно что не попробовать в Италии мороженое или не спуститься в лондонское метро – словом, это противоестественно. По словам Памука, Босфор, Золотой Рог и Мраморное море формируют Стамбул. Исторически здания, определяющие облик города, считались тем значительнее, чем ближе они находились к воде – и чем лучше из них была видна вода. Обитатели домов, чьи окна смотрят на Босфор, чувствуют, что у Стамбула есть некая исходная точка, определяющая целостность города; и что жизнь – как бы то ни было – идет своим чередом.
Название пролива переводится с греческого как «коровий брод». Согласно мифу, громовержец Зевс пытался укрыть свою очередную возлюбленную – красавицу Ио – от гнева законной супруги Геры и превратил девушку в корову. Заподозрив измену, Гера попросила мужа подарить ей корову и приставила к ней стоглазого Аргуса, который всё видел и никогда не спал.
Зевс подослал к Аргусу веселого бога Гермеса – и тот усыпил чудовище игрой на флейте, а затем отрубил ему голову. Узнав о гибели верного слуги, Гера увековечила память о нем, перенеся глаза Аргуса на оперение павлина (поэтому рисунок на перьях птицы называется «павлиньим глазом»). Ио сбежала, но разъяренная богиня наслала на соперницу слепней. Спасаясь от них, измученная Ио пересекла сначала море (позже названное в ее честь Ионическим), а затем пролив между Европой и Азией – и вышла на берег в районе Кадыкёя.
Плавание по Босфору с трудом далось не только Ио, но и аргонавтам. Вход в Босфор охраняли скалы, окутанные туманом, – они смыкались, сокрушая корпусы кораблей. Аргонавты выпустил впереди «Арго» голубя – и скалы сомкнулись, вырвав несколько перьев из птичьего хвоста, а затем стали расходиться. Античные герои налегли на весла и миновали опасный участок; скалы же застыли навеки по обе стороны Босфора. Спасенный «Арго» благополучно вошел в Понт Аксинский – так греки называли Черное море.
Можно долго перечислять исторические и мифические события, имевшие место на Босфоре. Из верхней части пролива аргонавты отправились на поиски Золотого Руна. С одного из босфорских берегов персидские цари Дарий и Ксеркс, затеявшие в V веке до н. э. поход в Грецию, наблюдали за своими армиями – непобедимые персидские солдаты шагали по мостам, сооруженным из лодок. Несколько веков спустя Велизарий – полководец Юстиниана I – разбил войско Сасанидов сначала на суше, а затем и на Босфоре.
Босфор – самое мифологизированное место Стамбула. В его темные воды бросали сундуки с золотом, провинившихся одалисок, неверных друзей и плененных врагов. В 1595 году по приказу султана Мехмеда III в Босфоре утопили семь беременных наложниц его отца – покойного Мурада III. Гюго в стихотворении «Лунный свет» передает чарующую и тревожную атмосферу стамбульской ночи: молодая жена султана стоит возле распахнутого окна во дворце Топкапы и вдруг слышит глухой плеск:
Вдохновившись подобными историями, Николай Гумилев написал стихотворение «Константинополь»:
Городская легенда гласит, что после кораблекрушения одному ныряльщику приказали нырнуть с мыса Сарайбурну. Погрузившись в воду, он сразу же подал сигнал, чтобы его поднимали. Позже, дрожа от ужаса, ныряльщик рассказал, что видел на дне сотни открытых мешков – и в каждом, медленно раскачиваемая течением, стояла мертвая женщина. Утопление неугодных обитательниц гарема было скорее правилом, нежели исключением. В мае 1632 года и в июне 1826 года в Босфор сбрасывали тела янычар – после подавления бунтов их несколько дней вывозили на телегах с обагренных кровью стамбульских улиц. Трупов было так много, что они мешали судоходству в Мраморном море.
На самих берегах пролива жизнь текла размеренно и неторопливо. Босфор – не только символ Стамбула и своеобразное «место силы», но и свидетель истории города и страны в целом. Двери с облупившейся краской, резные ставни и замшелые стены домов, тенистые сады на холмах, где росли босфорские сосны, багряник и столетние чинары, – для Памука все это следы погибшей османской цивилизации. Ее люди были похожи на современных турок – но современные турки, в отличие от них, бедны, слабы и провинциальны. Памук говорит о цвете кипарисов; о заброшенных ялы;[401] о стихах, которые поймет только тот, кто провел на этих берегах всю жизнь; о ржавых судах, плывущих по Босфору, и о стоящих над его водами особняках – и о том, каково жить среди развалин некогда великой и могучей цивилизации.
Берега Босфора издавна представляли собой еще одну грань восточного мира – загадочного, поэтичного и утонченного. Пьер Лоти в XIX веке назвал отрезок пролива между Бешикташем и Ортакёем чередой дворцов, «белых как снег, вздымающихся по самому морскому краю на мраморных постаментах». Конечно, за 200 лет прибрежные районы Стамбула изменились: например, сегодня к северу от упомянутого «дворцового квартала» тянется Золотая миля – полоса дорогих ночных клубов, идущая через Ортакёй и Куручешме. Эти семты когда-то были скромными рыбацкими деревушками – но в наши дни они являются лучшими городскими районами для покупки элитной недвижимости.
Босфор – один из самых красивых и романтичных водных путей в мире. На его берегах восточная и западная культуры переплетаются в архитектуре домов, построенных знатными османскими семьями. Самые удивительные здания – это ялы, деревянные особняки XVII–XIX веков. Помимо них, султаны возводили вдоль Босфора величественные дворцы в стиле барокко и многочисленные посольства – включая превосходное посольство Египта в стиле модерн.
Ялы были не просто роскошными домами – они свидетельствовали о наличии у их владельцев особого статуса. В старой стамбульской песне поется:
В годы империи в ялы жили чванливые сановники, в годы республики – бывшие царедворцы и полусумасшедшие внуки пашей. Они бесконечно судились друг с другом, деля имущество. Деревянные дома гнили, краска с них осыпалась, стены чернели от холода и влаги. По воспоминаниям Памука, ялы часто поджигали, надеясь, что на их месте построят многоэтажные здания. Таким образом, к 1970-м годам, когда Стамбул начал быстро расти, большинство исторических особняков исчезло. Несмотря на это, сегодня на побережье Босфора насчитывается более 600 павильонов, киосков, охотничьих домиков, вилл и дворцов, 336 из которых признаны историческими.
Последние 200 лет Порты оказались крайне плодотворными для искусства, особенно для строительства. На закате Оттоманской империи рождались чудесные творения талантливых зодчих, определившие облик Стамбула. Если главным османским архитектором XVI века был Мимар Синан, то в XVIII–XIX веках эта должность перешла к представителям армянской семьи Бальян. Первым стал Бали Бальян, передавший дело своему сыну Магару, но настоящая слава династии началась с внуков Бали – Крикора (1764–1881) и Сенекерима (1768–1833).
На протяжении двух веков Бальяны строили Стамбул. Они создали новый архитектурный стиль – османское барокко. В этом стиле возведены мечеть Нусретие, башня Баязид, дворцы Бешикташ и Арнавуткёй Валиде Султан и другие здания на берегах Босфора. Наибольшего творческого подъема династия достигла при Карапете Бальяне (1800–1866), без творений которого нельзя представить Стамбул. Среди них – дворцы Долмабахче, Бейлербей, Йылдыз и Чираган, мечеть Безмиалем Валиде Султан, мавзолей Махмуда II и несколько армянских церквей в Бешикташе, Кумкапы, Куручешме и Бейоглу.
Сыновья Карапета Бальяна – Акоп, Симон, Никогос и Саркис – сменили отца на архитектурном поприще во второй половине XIX века, когда солнце Османской империи медленно опускалось за горизонт истории. Так, Никогос, успев поработать с отцом над Долмабахче, самостоятельно построил мечеть Меджидие в Ортакёе, часовую башню Топ-хане и Ыхламур – летнюю резиденцию Абдул-Меджида I. Саркис помогал Карапету в проектировании дворцов Чираган и Бейлербей – и уже в качестве имперского архитектора воздвиг дворцы Ферие и Кючюксу (Гёксу), а также здания университета Галатасарай и военного министерства (в последнем сейчас находится Стамбульский технический университет). Акоп совместно с Саркисом трудился над мечетью Пертевниял Валиде Султан в районе Аксарай.
Великолепные творения армянских архитекторов напоминают о старом Стамбуле, которого больше нет. Душа любого древнего города заключена в камне и воде – и столица Порты не исключение. У Афин есть Эгейское море, у Рима – Тибр, у Каира – Нил, у Лондона – Темза, а у Стамбула – Босфор.
Что бы ни происходило, Босфор не меняется. Умирают растущие вдоль его берегов деревья, разрушаются ялы, возводятся мосты, соединяющие Европу и Азию, – но Босфор величаво несет свои воды мимо рыбацких деревушек и султанских дворцов, мимо ресторанов Сарыера и казарм Селимие, мимо Девичьей башни и вокзала Хайдарпаша, мимо мусульманских кладбищ и крепостных стен Йороса, Едикуле, Румелихисари и Анадолухисари.
История Стамбула – это история его дворцов и крепостей. Византийские императоры и османские падишахи строили их для защиты и нападения, официальных приемов и бурных увеселений, демонстрации своего могущества и сокрытия тайн. Рассыпанные вдоль берегов Босфора, словно крупные старые жемчужины, дворцы и крепости великого города остаются безмолвными и беспристрастными хранителями прошлого.
О главном дворце – Топкапы – говорилось в главе 3. Вторым по значимости является Долмабахче («Насыпной сад»), построенный по приказу Абдул-Меджида I. Султан пожелал жить в великолепном дворце, не уступающем в роскоши резиденциям европейских монархов. Мрачный средневековый Топкапы не удовлетворял эстетическим требованиям правителя. Долмабахче должен был свидетельствовать о богатстве и просвещенности Османов. Для этого пришлось нарушить некоторые традиции – так, впервые в истории Порты гарем и селямлик (мужскую часть здания) разместили под одной крышей.
Долмабахче насчитывал 285 комнат. На его украшение было потрачено 14 т золота и 40 т серебра. Британская королева Виктория подарила Абдул-Меджиду I роскошную люстру из богемского стекла весом около 5 т. Император Александр II прислал Абдул-Азизу (преемнику Абдул-Меджида I) медвежью шкуру, а придворный архитектор Саркис Бальян преподнес своему повелителю картину крымского армянина Ованеса Айвазяна – Ивана Айвазовского.
Картина понравилась падишаху, и он заказал художнику 10 новых полотен с видами Стамбула и Босфора. Выполняя заказ, Айвазовский часто гостил при османском дворе. Он подружился с Абдул-Азизом и написал 30 картин, которые украшают стены Долмабахче и прочих дворцов на берегах пролива. Среди стамбульских шедевров Айвазовского – «Галатская башня в лунном свете» (1845), «Вид на Константинополь и бухту Золотой Рог» (1856) и др.
В каждом государстве есть легенды о таинственных драгоценностях – будь то богатство Аттилы, сокровища тамплиеров или золото Колчака. В Османской империи, по слухам, личная казна султанов хранилась в лабиринте под Долмабахче. Слухи усилились в 1910-х годах – после того, как пришедшие к власти младотурки[402] обыскали Йылдыз, бывший резиденцией Абдул-Хамида II, и, ничего не найдя, продолжили поиски в Долмабахче. Опальный султан, содержавшийся под арестом, не собирался раскрывать местоположение фамильных драгоценностей. В итоге было установлено, что один из подземных тоннелей Долмабахче ведет под Босфор. Младотурки решили, что богатства спрятаны в комнате в конце тоннеля – но им не удавалось обнаружить вход в сам лабиринт.
Абдул-Хамида II поселили в Долмабахче и установили за ним наблюдение в надежде, что султан попытается проникнуть в подземные хранилища дворца. Впрочем, опальный падишах унес тайну с собой в могилу. Через некоторое время, благодаря случайности, младотурки проникли в лабиринт – но сработала система защиты, и тоннель под Босфором затопило. Доступ к предполагаемой сокровищнице не удалось обнаружить даже с помощью водолазов. Впоследствии султанское золото искали еще много раз, однако никому не удалось разгадать тайну подземного лабиринта. Если Абдул-Хамид II не растратил богатство предков, то оно до сих пор покоится под толщей босфорских вод.
Эта история – не единственная, связанная с Долмабахче. Помпезный дворец в стиле Людовика XIV стал домом для шести последних падишахов: Абдул-Меджида I, Абдул-Азиза, Мурада V, Абдул-Хамида II, Мех-меда V и Мехмеда VI (при этом четверо из них были сыновьями Абдул-Меджида I, что свидетельствовало о династическом кризисе). АбдулХамид II оказался последним абсолютным монархом Османской империи; при его преемнике Мехмеде V впервые за 600 лет существования Порты установилась парламентарная монархия.
Отныне султан царствовал, но не правил. Реальная власть сначала находилась у партии «Единение и прогресс», а с 1913 года – у триумвирата младотурецких политиков Исмаила Энвера-паши, Мехмеда Талаата-паши и Ахмеда Джемаля-паши. На Османскую империю опускались сумерки истории. Непроглядная тьма сгущалась вокруг Стамбула и поглощала золотые полумесяцы на минаретах мечетей, построенных в эпоху богатства и процветания.
«Турция умирала от перенапряжения сил и оскудения ресурсов в попытках держаться всего того, что осталось ей в наследство от империи», – пишет британский офицер Томас Эдвард Лоуренс (Лоуренс Аравийский). Единственным аргументом османов была сабля – но сабли отступили перед более изощренным оружием. Выяснилось, что медлительные османы не готовы к усвоению чего-то нового. Властным старикам предстояло отойти от дел. Лоуренс сделал неутешительный вывод: «Турция разлагалась, и вылечить ее можно было только хирургическим путем» – и этот вывод прозвучал как приговор.
В эти тревожные и печальные годы султаны продолжали возводить роскошные дворцы, а тем временем некогда великое государство – их государство – умирало у них на глазах. Долмабахче суждено было стоять на рубеже веков и эпох – между старой и новой Турцией, империей и республикой, последним султаном и первым президентом. В 1922 году Мехмед VI – потомок Мехмеда II Завоевателя, Селима I Грозного, Сулеймана I Великолепного и Мурада IV Кровавого – покинул собственный дворец с черного входа. Перед этим он вознес мольбу Аллаху в окружении последнего шейх-уль-ислама – Медени Мехмеда Нури-эфенди и последнего великого визиря – Ахмеда Тевфика-паши.
Мехмед просил у Аллаха возможности поскорее вернуться в Стамбул, однако молитвам не суждено было сбыться. Низложенный падишах покинул столицу в условиях строжайшей секретности. Генри Мортон описывает дождливое утро 17 ноября 1922 года. К боковому входу Долма-бахче подкатила британская карета скорой помощи. Из дворца вышли пожилой мужчина, мальчик и услужливый человек с сумкой в руках. Первый был Мехмедом VI, второй – наследником трона, шехзаде Эртогрулом-эфенди, а третий – евнухом, успевшим собрать золотые кофейные чашки султана и кое-какие драгоценности. Все трое уселись в автомобиль и поехали на британскую военно-морскую базу. Водитель не знал, что увозит из Стамбула всё, что осталось от Османской империи.
Прибыв на место, беглецы поднялись на борт английского корабля «Malaya» и отплыли на Мальту. Спустя 4 года Мехмед VI умер, неоплаканный и невоспетый, в чужом ему Сан-Ремо.
В 1924 году – через 2 года после того, как последний султан покинул Стамбул – в Долмабахче зазвучал голос Мустафы Кемаля. В Церемониальном зале, под знаменитой люстрой, он, первый президент Турецкой Республики, зачитал свою первую речь в новом статусе. Здесь же 10 ноября 1938 года 57-летний Ататюрк скончался от цирроза печени. С тех пор все часы Долмабахче показывают 9:05 – время, когда остановилось сердце основателя современной Турции.
Пока Гази выступал перед нацией, из страны было выслано 156 членов Османской династии; их имущество подлежало конфискации. В первую очередь депортировали тех, кто обладал правом на престол – им на сборы давалось 24–72 часа. Остальные должны были покинуть страну в течение 9 дней. С 5 по 15 марта 1924 года Османов встречали на стамбульских железнодорожных вокзалах (Сиркеджи в европейской и Хайдарпаше в азиатской части города), выдавали им по 2 тыс. британских фунтов на человека – и сажали в поезд. После этого потомки Сулеймана Великолепного лишались турецкого гражданства. Многие уезжали с легким сердцем – они верили в реставрацию монархии и рассчитывали вернуться в Стамбул через пару месяцев. Но история распорядилась иначе.
В эмиграции судьбы представителей султанского рода сложились по-разному. Одни умерли на чужбине в нищете и печали. Вторые смирились с жизнью обычных людей в принявших их государствах. Третьи пытались наладить отношения с зарубежными мусульманскими монархами.
Европейские державы не были благосклонны к изгнанникам. Великобритания и Франция отказали Османам в гражданстве. Турецкие власти не разрешили им поселиться в Сирии. Многие члены династии осели в Бейруте, где жили под надзором полиции. Позже Франция все же приняла некоторых Османов – правда, без предоставления гражданства. В их числе был Абдул-Меджид II – сын Абдул-Азиза, последний халиф Блистательной Порты. 19 ноября 1922 года султанат был отделен от халифата и упразднен. Парламент Турции избрал Абдул-Меджида II религиозным главой мусульман, игравшим церемониальную роль и не имевшим политических полномочий. Абдул-Меджид писал картины, коллекционировал бабочек и нисколько не страдал от невозможности возглавить государство – даже в имперскую эпоху он руководил Обществом османских художников и не видел себя наследником престола. В марте 1924 года халифат был ликвидирован, и Абдул-Меджид II уехал в Париж – там он купил особняк на бульваре Суше и до конца жизни являлся главой Императорского дома Османов. Смерть последнего халифа 23 августа 1944 года совпала с освобождением Парижа от немецкой оккупации.
Судьба Абдул-Меджида II демонстрирует общую тенденцию: Османы перебирались в Европу, США и Австралию. Запрет на предоставление им турецкого гражданства действовал с 3 марта 1924 года, и никто не планировал его отменять. Люди, чьи предки создали самую могущественную в истории мусульманскую империю, не могли даже умереть на родной земле.
Не стоит думать, что все члены Османской династии были слабыми и никчемными людьми. Примером тому – Осман Фуад-эфенди, внук Мурада V. До эмиграции он вел чрезвычайно современный образ жизни и слыл любителем удовольствий. Единственный в Стамбуле открытый «мерседес» принадлежал Осману Фуаду – принц обожал автомобили и первым в Порте сел за руль.
Впрочем, таланты шехзаде не исчерпывались безупречным вкусом и тягой к развлечениям. Опытный кавалерист и самый молодой генерал Первой мировой войны (в 1918 году на момент присвоения генеральского звания ему исполнилось 23 года), Осман Фуад не боялся трудностей. Он участвовал в Итало-турецкой войне (1911–1912) и Галлиполийской битве (1915), был неоднократно ранен и контужен, попадал в плен, едва не погиб от дизентерии – но всегда рвался на фронт. Тактические изыскания шехзаде восхищали военных специалистов. Немецкий маршал Эрвин Роммель применял тактику Османа Фуада в рамках Североафриканской кампании (1940–1943).
Покинув Турцию в марте 1924 года, неутомимый принц воспринял эмиграцию как шанс посмотреть мир. Он много путешествовал и прожил достаточно долгую (78 лет) и яркую жизнь. Впрочем, история Османа Фуада – редкое исключение в калейдоскопе биографий его родственников. Правнук Мурада V Али Васиб-эфенди в мемуарах подробно описал проблемы, с которыми Османы столкнулись в эмиграции. Нехватка денег, утрата привилегированного статуса, неуверенность в завтрашнем дне – эти и другие факторы сломили дух слабых членов династии. Так, в 1924 году курдские повстанцы провозгласили султаном Мехмеда Селима-эфенди (сына Абдул-Хамида II) – но принц отказался от борьбы за власть, отправился в изгнание и в 1937 году тихо скончался в Бейруте.
Али Васиб, напротив, до конца жизни ощущал себя потомком падишахов. Шехзаде гордился своим происхождением и никогда не забывал, что, вступив на престол, он вошел бы в историю как султан Али I. В 2003 году его сын Осман Селахаддин Османоглу[403] издал мемуары отца под названием «Воспоминания османского принца». Сам автор уже на обложке книги именуется Его Императорским Высочеством принцем Али Васибом.
Представители Османской династии постепенно налаживали свою жизнь за границей. Правнук султана Абдул-Хамида II, Бейзаде Бюлент Осман, работал во французской компании «Michelin», производящей автомобильные шины; впоследствии он стал советником министерства торговли Франции и удостоился ордена Почетного легиона.
Мехмед Орхан Османоглу, внук Абдул-Хамида II, поселился со своим отцом Мехмедом Абдулкадиром-эфенди (сыном Абдул-Хамида II) в Будапеште, где старший шехзаде зарабатывал игрой на скрипке. Затем Мехмед Орхан перебрался в США и сделал карьеру летчика – в 1939 году он вывез короля Албании Ахмета Зогу из оккупированной итальянцами Тираны. Отец и сын больше не виделись: в начале Второй мировой войны Абдулкадир-эфенди эмигрировал в Софию, где умер в 1944 году в подвале от инфаркта во время бомбежки.
По завершении войны Мехмед Орхан трудился кораблестроителем в Бразилии, а потом – таксистом в Бейруте и Дамаске. Выйдя на пенсию, он переехал в Париж, где подрабатывал экскурсоводом, дворником и смотрителем кладбища. Обедневший принц ограничивался одним приемом пищи в день, но никогда – в отличие от многих родственников – не обращался за социальной помощью, а также отказывался принять гражданство других государств. Он заявлял, что если не может быть турецким гражданином, то предпочтет остаться без гражданства. Мехмед Орхан стал гражданином Турции только в 1991 году. После 68 лет изгнания он прилетел в Стамбул на 2 недели по приглашению газеты «Hürriyet» («Свобода»). К тому времени 83-летний шехзаде почти ослеп.
К младшему поколению Османов судьба оказалась более благосклонна. Правнук Абдул-Хамида II, принц Орхан Османоглу, проживает в Стамбуле и консультирует создателей турецких сериалов – в частности, теленовеллы «Права на престол: Абдул-Хамид», посвященной его прадеду. Праправнучка Абдул-Хамида II Роксан Кунтер, получившая имя в честь Роксоланы – любимой жены Сулеймана I – занималась баскетболом. Сейчас она комментирует спортивные матчи и ведет новости на турецком телевидении. Праправнук Мехмеда V и внук Али Васиба, шехзаде Орхан Мурад Османоглу – успешный бизнесмен: он владеет в Англии крупной инвестиционной компанией.
11 февраля 2018 года турецкий МИД сообщил, что всем членам султанской семьи, проживающим за рубежом, будет предоставлено турецкое гражданство. Это решение было принято после того, как Османы десятилетиями скитались по миру. Власти Турции разрешили въезд на родину женщинам – представителям династии в 1952 году, а мужчинам – только после 1974 года, когда все формальные претенденты на престол уже умерли.
Ранее турецкое правительство крайне настороженно относилось даже к молодым отпрыскам рода Османов, появившимся на свет и выросшим за границей – за ними устанавливали полицейский контроль и не сразу давали турецкое гражданство. Эртогрул Осман Османоглу – внук Абдул-Хамида II, сын Мехмеда VI и последний прямой потомок султанов, прозванный «последним Османом», – получил его только в 2004 году, хотя вернулся в Турцию в начале 1990-х годов. Однажды он посетил Долмабахче – дабы не привлекать к себе внимания, престарелый шехзаде присоединился к группе туристов. Я не могу представить, что чувствовал этот человек, гуляя по залам, где он играл ребенком.
Эртогрул Осман был 43-м главой Императорского дома Османов. Он скончался в сентябре 2009 года в Стамбуле – городе своих предков. Далее династию возглавил Осман Баязид Османоглу – праправнук Абдул-Меджида I. Осман Баязид стал первым членом династии, родившимся в эмиграции. В январе 2017 года шехзаде умер в Нью-Йорке, и бразды правления перешли к потомку Абдул-Хамида II – Дюндару Алиосману. Династия исчезает именно сейчас: представителей старшей ветви уже нет в живых, представители младшей ветви также мертвы либо находятся в преклонном возрасте и не имеют детей. Ни Эртогрул Осман, ни Осман Баязид, ни Дюндар Алиосман не оставили наследников.
С женщинами рода Османов дело обстоит не лучше. В 2012 году за шехзаде Эртогрулом Османом последовала принцесса Фатма Назлишах Османоглу. Она была последним членом династии, родившимся до падения Порты, и последним человеком, зарегистрированным в Книге Османской династии. Последние годы Фатма Назлишах провела в Арнавуткёе – подальше от Долмабахче. 4 февраля 1921 года – в день ее рождения – дворцовые пушки выстрелили 121 раз. 2 апреля 2012 года – в день ее смерти – по Долмабахче сновали туристы, не имевшие понятия о том, что из жизни ушла настоящая хозяйка дворца.
Младшим братом Долмабахче считается дворец Кючюксу (Гёксу) в районе Бейкоз на азиатском берегу Босфора. Здесь в пролив впадают 2 речки – Кючюксу («Маленькая вода») и Гёксу («Небесная вода»). На Гёксу некогда стояла пеньковая фабрика, принадлежавшая деду Орхана Памука. Стамбульцы окрестили эти живописные места Сладкими водами Азии. Нерваль ностальгически вспоминает поездку в Бейкоз: полтора часа мимо старинных замков с зубчатыми стенами, некогда охранявших Стамбул от вторжений из Крыма и Трапезунда, – и вот они, Сладкие воды, зеленые и спокойные – «словно великолепие дельты Нила было переведено на язык Севера, утратив при этом красочность, как иногда случается, когда переводят с греческого языка на латинский».
Изначально вдоль Кючюксу и Гёксу располагались бостанджи – гвардейцы султана, обеспечивавшие безопасность босфорского побережья. В 1752 году природа Бейкоза заворожила великого визиря Эми-на Мехмеда-пашу, и он распорядился построить здесь ялы для Махмуда I. Со временем деревянный особняк разрушился, но в 1856 году по приказу Абдул-Хамида I на его месте вырос каменный дворец.
По сравнению с прочими дворцами Кючюксу (Гёксу) невелик. В нем нет церемониальных залов, спальных покоев и гарема – зато есть пристань, ибо падишахи приезжали в Бейкоз для охоты и лодочных прогулок. Подобно другим султанским особнякам на Босфоре, Кючюксу (Гёксу) украшают картины Айвазовского. На втором этаже дворца хранится деревянный стол без единого гвоздя, искусно вырезанный юным шехзаде Абдул-Хамидом – будущим султаном Абдул-Хамидом II. Падишахи должны были владеть каким-либо ремеслом и заниматься им регулярно. Так, Сулейман I обучился ювелирному мастерству, Мехмед III освоил изготовление стрел, Ахмед I делал кольца для натягивания тетивы лука, а Абдул-Хамид II был столяром-краснодеревщиком.
Благодаря богатому внутреннему убранству и удивительно красивому резному фасаду Кючюксу (Гёксу) получила трогательное название «маленькая жемчужина Босфора». В 1990-х годах американский кинорежиссер Майкл Эптед снял резиденцию Абдул-Хамида I в боевике про Джеймса Бонда «И целого мира мало». Султанская вилла представлена как особняк, находящийся в Баку.
Сегодня «маленькая жемчужина Босфора» является одной из самых красивых и интересных достопримечательностей Стамбула. Впрочем, до Бейкоза добирается не так много туристов, как до Ортакёя, где расположен Долмабахче – старший брат Кючюксу (Гёксу).
Долмабахче стал одним из первых дворцов, возведенных в годы босфорской архитектурной лихорадки. Он слишком дорого обошелся Порте: в 1858 году – через 5 лет после завершения строительства – было объявлено о банкротстве султанской казны. Деньги были огромной проблемой для султанов. Эта проблема обострялась из-за соревнования падишахов с правителями Египта – те имели большие доходы от Суэцкого канала и потому «разбрасывали деньги» на Босфоре. Глядя на египетских вельмож, Османы и их приближенные не жалели средств, но конкурирующие стороны не обладали художественным вкусом. Стоун именует Долмабахче дорогостоящим сооружением, наполненным уродливыми артефактами (особенно гнетущими были картины, написанные под французских «академиков»). За Долмабахче на азиатском берегу Босфора появился Бейлербей – впрочем, он оказался комфортабельным. За ним последовал Чираган – тоже не столь уж плохой.
Строительство дворца Бейлербей было предсказуемо – султанам хотелось иметь летнюю резиденцию на Босфоре. Одноименный ильче в азиатской части Стамбула является одним из старейших в городе. По легенде, император Константин Великий установил тут крест (тур. istavroz), поэтому местность долгое время называлась «сады Иставроз». Район Бейлербей славился садами и цветниками – даже во второй половине XX века канцлер ФРГ Гельмут Коль приезжал сюда за вишней и артишоками. Традиция возводить в Бейлербее загородные дома османской знати началась с Мехмеда-паши – получив от Мурада III титул бейлербея (генерал-губернатора) Румелии, он распорядился поставить для себя особняк на берегу Босфора. В XVII–XVIII веках в азиатской части Стамбула, как грибы после дождя, вырастали ялы – и в 1827 году Киркор Бальян, выполняя приказ Махмуда II, построил тут летнюю резиденцию султана. Будучи деревянной, она сгорела в 1851 году, и Абдул-Азиз велел возвести на пепелище каменный дворец – что и сделали Акоп и Саркис Бальяны. В 1864 году побережье пролива украсило еще одно пышное и причудливое здание из белого мрамора.
Полы Бейлербея покрывали тростниковыми циновками из Египта, поверх которых стелили ковры из Хереке. Богато украшенные залы всегда были готовы встретить именитых гостей – в Бейлербее останавливались принц Уэльский и будущий британский король Георг V; персидский шах Насер ад-Дин; император Австро-Венгрии Франц-Иосиф I. В 1869 году в Бейлербее гостила Евгения Монтихо – жена Наполеона III (во время этого визита в Стамбул она получила пощечину от валиде-султан).
По слухам, Абдул-Азиз был неравнодушен к императрице. По воле султана москитную сетку над кроватью августейшей гостьи усеяли мельчайшим жемчугом. Евгения была восхищена Бейлербеем – вернувшись в Париж, она распорядилась сделать в Тюильри такие же окна, как в изысканном османском дворце. Сегодня их нельзя увидеть: в 1871 году Тюильри сгорел. Спустя несколько месяцев пожар случился в Бейлербее, но огонь удалось потушить.
Следующим после Бейлербея стал дворец Чираган. Его история довольно любопытна. Мурад IV, который уже в зрелом возрасте пристрастился к алкоголю, пожелал иметь тайный киоск на берегу Босфора, где он мог бы спокойно предаваться своим порокам. Когда деревянное здание было готово, падишах начал устраивать там шумные праздники с салютами и фейерверками. Ракеты взмывали ввысь, расцветали в ночи и рассыпались серебряным дождем. Ирландский писатель Йен Макдональд сравнивает их со светящимися армиями, которые сражались над Стамбулом. Праздничные огни напоминали батальоны сверкающих сипахов и пылающих янычар. Небо взрывалось – и в один обжигающий момент вспыхивало так, будто свет всех звезд долетел до Стамбула.
Традиция запускать салюты над Босфором существует и поныне. Одним из наиболее красивых стал фейерверк по случаю открытия долгожданного третьего моста через пролив – моста Султана Селима Явуза – 26 августа 2016 года. Также ежегодно 29 октября подобным образом в Турции отмечается День Республики. Любовь жителей османской столицы к пламени и массовым торжествам восходит к древней восточной традиции огнепоклонения. Восторг обывателей от таких зрелищ всегда был огромен и сопровождал все значимые события городской истории – а также служил неиссякаемым источником слухов, шуток и каламбуров. Соответственно, в первой половине XVII века стамбульцы быстро поняли, чем занимается их правитель Мурад, – и назвали особняк персидским словом «чираган», что означало «огонь».
Дочь Мурада IV, Кайя, не меньше отца любившая веселье и получившая киоск по наследству, превратила его в полноценный сарай – дворец, который сгорел после очередного праздника в конце XVII века. В середине XVIII века Махмуд I приказал восстановить Чираган. Потомки Махмуда – Селим III и Мустафа IV – хотели существенно переделать дворец, но не успели: Селима свергли янычары, а Мустафу убили по приказу Махмуда II.
Махмуд II, слывший просвещенным монархом, открыто выражал недовольство Топкапы. Однажды астролог султана предсказал, что тот будет жить, пока будет строить дворцы. Махмуд серьезно отнесся к этим словам. Во всех красивых бухтах Босфора он распорядился ставить киоски и сараи. Всего было возведено 57 дворцов, последним из них стал Чираган. Впрочем, и Махмуду не удалось закончить строительство Чирагана – в 1839 году работы были приостановлены из-за нехватки денег. Вскоре падишах умер – и по Стамбулу долго ходили слухи, что старое пророчество сбылось.
Сын Махмуда II, Абдул-Меджид I, потратил казну на самый многочисленный в истории Турции гарем (насчитывавший 900 наложниц), возведение Долмабахче и Крымскую войну (1853–1856). После смерти Абдул-Меджида I наказ достроить Чираган вместе с престолом унаследовал его младший брат Абдул-Азиз. Новый падишах снес почти готовый дворец во французском стиле и изъявил желание возвести новый – в стиле мавританском. Деньги султан решил брать не из порядком опустевшей казны, а из фонда на прокладку железных дорог. Стамбульцы утверждали, что Чираган стоит на месте захоронения дервишей и потому приносит несчастье своим хозяевам.
Строительство Чирагана велось в 1863–1867 годах. Абдул-Азиз не скупился: он хотел показать Европе, что Османская империя по-прежнему сильна и богата. Только на декорирование потолков ушло 14 т золота. Мрамор добывали на острове Мармара в Мраморном море. Порфир привозили из античного Пергама. Алебастр доставляли из Египта. Специально для украшения Чирагана Абдул-Азиз купил у Айвазовского целую коллекцию картин. В итоге колоссальные затраты оправдались – уже в 1869 году французская императрица Евгения восхищалась великолепием сарая и роскошью султанского двора.
Визиты императрицы в османскую столицу трудно назвать удачными: помимо оскорбления, полученного ею от валиде-султан в 1869 году, во время первого посещения Евгенией Стамбула (1862) имел место еще один неприятный инцидент. Супруга Наполеона III оценила турецкое блюдо из баклажанов и баранины – и попросила дать рецепт своему личному повару. Получив разрешение, повар Евгении вооружился весами и отправился на дворцовую кухню – откуда был с позором изгнан разъяренным поваром султана. Тот кричал вслед европейцу: «Повар повелителя османов пользуется лишь своими глазами и носом!» Французы так и не узнали заветный рецепт, но само блюдо получило название «хюнкяр бейенди» (hünkar beğendi), что значит «императрице понравилось».
Наполеон III и Евгения оказались единственными высокопоставленными гостями Чирагана. Торжественное открытие дворца, запланированное на май 1876 года, не состоялось. Абдул-Азиз отрекся от престола и через несколько дней вскрыл себе вены ножницами. По одной версии, это случилось во дворце Ферие на европейском берегу Босфора, по другой – в том же Чирагане.
Преемник Абдул-Азиза, тихий сумасшедший Мурад V, правил всего 93 дня – после чего трон перешел к его брату Абдул-Хамиду II. Мурада вместе с семьей и слугами отправили в ссылку в Чираган. 20 мая 1878 года мятежники ворвались во дворец и попытались заново возвести Мурада на престол – но бывший падишах не высказал ни малейшего желания снова возглавить государство. В 1884 году во избежание подобных бунтов его объявили мертвым, но Мурад прожил еще 20 лет. Он пил на террасе вино, разглядывал Босфор в бинокль, читал книги и музицировал с дочерьми. В 1904 году Мурад скончался, и Чираган словно умер вместе со своим последним хозяином.
В 1908 году во дворце разместился турецкий парламент, но зимой 1910 года произошло короткое замыкание в проводке, и Чираган выгорел изнутри. Попытки снести мощные стены оканчивались безуспешно. Обугленный остов султанской резиденции простоял на берегу Босфора до 1987 года, пока международная гостиничная сеть «Kempinski» не решила превратить Чираган в отель. Дворец реставрировали 20 лет. Открытие 5-звездочного «Çırağan Palace Kempinski Istanbul» состоялось в 2007 году, хотя изначально его запланировали на май 2006 года – ровно 130 лет спустя после даты, намеченной Абдул-Азизом.
Рядом с Чираганом находится Йылдыз («Звездный дворец») – главная султанская резиденция со времен Абдул-Хамида II. Он переселился в Йылдыз, опасаясь нападения на Долмабахче флота вражеского государства (например, России). Кинросс связывает переезд со страхами, терзавшими падишаха. По мнению историка, Абдул-Хамид не любил Долмабахче, «пышная роскошь которого отражалась в прозрачных морских водах». Для уединения монарха больше подходил Звездный павильон – один из многочисленных султанских киосков на берегах Босфора.
Абдул-Хамид снес близлежащие дома и присвоил себе соседние земельные участки, включая два христианских кладбища. Йылдыз, по словам Кинросса, превратился в «бессистемный комплекс из павильонов и шале, секретариатов и правительственных зданий, казарм и сторожевых помещений».
Итальянский архитектор Раймондо д’Аронко и Бальяны разбили вокруг Йылдыза огромный парк. Потолок церемониального зала украсили россыпью золотых звезд, а пол устлали шелковым ковром ручной работы. Мрамор, перламутр, хрусталь и фарфор снова везли в Стамбул со всех концов Османской империи. Каждый правитель Порты, затевая грандиозное строительство, желал походить на Сулеймана Великолепного – при котором, по легенде, лед для нужд дворцовой кухни поставляли из обиталища древних богов – с вершины горы Олимп.
Невзирая на окружавшую его роскошь, Абдул-Хамид II не был счастлив. Тревожный и подозрительный, он развязал в стране полицейский террор (говорили, что одна половина Стамбула шпионит за другой) и усилил цензуру (писать о политических убийствах запрещалось; распространенным наказанием за преступления печати являлась смертная казнь). Редакторы старались избегать криминальных новостей – ибо, читая их, султан становился беспокойным. При этом Абдул-Хамид обожал детективы Конан-Дойла – он наградил писателя орденом Меджидие II степени и гордился книгой с его автографом. Шерлок Холмс был любимым литературным героем падишаха.
Представители стамбульской прессы могли только позавидовать Конан-Дойлу. Марк Твен насмешливо отмечает, что при Абдул-Хамиде с изданием газет были связаны «кое-какие неудобства». Одни газеты закрывали, в редакции других великий визирь посылал сообщения, подлежавшие обязательной публикации. Вместо реального освещения политической ситуации журналисты штамповали заказные новости.
Знаменитый турецкий литератор Ахмед Расим вспоминал, как в конце 1880-х годов его, молодого сотрудника газеты «Saadet» («Счастье»), привезли прямо из издательства к султанскому министру. Тот с порога осыпал юношу угрозами и оскорблениями. Позже оказалось, что чиновники перепутали Расима с автором неких «крамольных» стихов. Когда ошибка выяснилась, министр дал журналисту 5 лир и предложил «помалкивать». Расим вернулся на улицу Бабы-Али, где располагались редакции стамбульских газет.
Потворствуя полицейскому беспределу и ужесточив цензуру, Абдул-Хамид II параллельно увеличил количество и размер налогов. Однако он неумолимо утрачивал контроль над целыми регионами своего государства. Так, проиграв Русско-турецкую войну (1877–1878) и заключив Сан-Стефанский мирный договор, Турция фактически лишилась Балкан, Кипра и части Греции.
Подобно своим предкам, охваченным босфорской строительной лихорадкой, Абдул-Хамид был заражен лихорадкой железнодорожной. Султан любил транспортные магистрали и прокладывал их по всему Ближнему Востоку. Сирия до сих пор пользуется инфраструктурой ха-мидийской эпохи. Среди самых известных проектов падишаха – Багдадская и Хиджазская железные дороги. Первая протянулась из Кувейта в Стамбул, вторая связала Багдад и Мекку.[404]
Железнодорожные проекты Абдул-Хамида II приносили пользу арабам, немецким концессионерам и вообще кому угодно, но только не Порте. Развитие инфраструктуры требовало немалых денег, и османское государство стремительно беднело. В 1885–1886 годах оно лишилось Восточной Румелии и Крита. Торговля и промышленность приходили в упадок, бюрократический аппарат увеличивался. В 1882 году Оттоманская империя объявила себя банкротом и прекратила выплаты по государственным займам. Некогда Блистательная, Порта слабела на глазах. Страну сотрясали жесточайшие погромы, от которых страдало христианское население – болгары, греки, македонцы и армяне. Одной из наиболее кровавых вех правления Абдул-Хамида II стали 1894–1896 годы – они известны как годы первой волны геноцида армян в Османской империи. За это султана нарекли Проклятым и Великим убийцей.
Несмотря на безжалостное подавление инакомыслия, дело доходило до откровенных курьезов. Так, мнительный и суеверный Абдул-Хамид отказался присутствовать на выступлении великой французской актрисы Сары Бернар: в спектакле она изображала на сцене смерть, и султан счел это дурным знаком. Падишах запретил издавать полный перевод «Гамлета» – ему не нравилось, что в пьесе убивают короля. Это вызвало широкую популярность пьесы среди столичных оппозиционеров и диссидентов.
Многие представители анти-хамидийски настроенной интеллигенции покидали Стамбул. Талантливый и блестяще образованный великий визирь Хайреддин-паша был отстранен от должности: Абдул-Хамид поверил доносу, в котором утверждалось, что паша не знает турецкого языка и действует в интересах Франции, стремясь разрушить Порту и создать вместо нее арабское государство. (Великий визирь долго жил во Франции и Тунисе, где в совершенстве овладел французским и арабским языками.)
Воду для Абдул-Хамида брали из источника в Белградском лесу, ибо некий прорицатель объявил его безопасным от заражения чумой и холерой. (Сегодня вода из этого источника в память о падишахе называется «Хамидие» («Hamidiye»).) В империи было запрещено электричество: по слухам, султан не видел разницы между динамо и динамитом. Он страдал паранойей, мучился от ночных кошмаров, боялся покидать Йылдыз, не расставался с револьвером и пил кофе в одном из павильонов дворцового сада, оформленном как обычное кафе – только за столиками сидели телохранители в штатском.
Английские и французские журналы и газеты пестрели карикатурами на Абдул-Хамида, подчеркивавшими его кровожадность и трусливость. Гамсун рассказывает известную европейскую сплетню. Согласно ей, нервный падишах всегда держал у кровати нож. Когда его супруга пошевелилась во сне, Абдул-Хамид вскочил в ужасе и вонзил в нее нож. «Не велика важность – проткнул одну, давай сюда другую! Ведь у него еще 299 жен в запасе!» – иронизирует Гамсун. Сплетня имела под собой реальное основание – английский путешественник Джордж Дорис вспоминает историю наложницы, которую падишах застрелил в постели: одалиска позволила себе резкое движение, и султану показалось, что она хочет его задушить.
Англичанка Грейс Элисон, посетившая хамидийский Стамбул и ощутившая его удушливую атмосферу, изложила свои впечатления в статье, которую напечатали многие британские газеты. «С восшествием на престол Абдул-Хамида II музыка кончилась и прекратились забавы, – пишет Элисон. – Султан страдал маниакальным страхом смерти от руки убийцы и поэтому запретил всякие собрания, включая музыкальные представления, катания на лодках и танцы. Его правление стало периодом всеобщей скорби».
Впрочем, Абдул-Хамид был не так ужасен, как думали его противники. Отпрыск угасающей династии, он изо всех сил пытался сохранить империю. Напряженная международная обстановка, убийства родственников и традиционное восточное коварство отнюдь не способствовали душевному спокойствию падишаха. Правитель должен был опасаться даже слуг. На протяжении 30 лет его брил один и тот же цирюльник. Абдул-Хамид ценил старого брадобрея: живя в водовороте интриг и заговоров, он хотел доверять человеку, водящему бритвой по его горлу. Троих предков султана убили слуги: Мурада II отправил к праотцам повар, Мустафу Челеби – телохранитель, Ибрагима I – цирюльник.
Кинросс характеризует падишаха как несчастного человека и бесчеловечного монарха, чьи иррациональные страхи со временем переросли в манию. Бледный, молчаливый и меланхоличный Абдул-Хамид подозревал всех окружающих в измене – и потому превратил Йылдыз в крепость. На территории дворца располагались казармы для нескольких тысяч гвардейцев. На стенах были устроены наблюдательные посты с телескопами, позволявшими осматривать окрестности, включая Босфор и Золотой Рог.
Вскоре падишах уже не покидал безопасный Йылдыз. В первую очередь это отразилось на традиционном пятничном выезде султана в мечеть – данное мероприятие, по остроумному замечанию Гудвина, превратилось в стремительный бросок. Специально для Абдул-Хамида за воротами Йылдыза возвели Йылдыз Хамидие (она стала последней имперской мечетью Стамбула). Впрочем, это не помешало активистам армянской партии «Дашнакцутюн» совершить покушение на султана.
Французский историк Раймон Кеворкян рассказывает, что при подготовке операции боевики столкнулись с серьезными трудностями. Султан выезжал из Йылдыза дважды в год – на празднование Курбан-байрама и получение почестей от государственных органов. Обе церемонии проходили в Долмабахче, и падишаха сопровождали сотни вооруженных людей.
Посещение султаном мечети было грандиозным событием для столицы. Гамсун стал очевидцем еженедельного пятничного визита Абдул-Хамида II в Йылдыз Хамидие – и был поражен количеством присутствующих. Бесчисленные полки всех подвластных правителю земель маршировали под барабанный бой. Солнце зажигало огонь в золоте и серебре мундиров, в орденах, штыках, трубах и инструментах военных оркестров. В торжестве участвовали представители стамбульской аристократии, исполинского роста евнухи, уланы на белых лошадях, албанские пехотинцы, офицеры в фесках, чернокожие слуги, полковые муллы с саблями, невозмутимые курды и многие другие.
Покушение на Абдул-Хамида II затрудняли не только закрытый образ жизни падишаха и большое скопление людей во время церемоний. Кеворкян упоминает еще об одной мере предосторожности – все дома возле Йылдыз Хамидие снесли, и нельзя было незаметно подойти к мечети ближе, чем на 800 м. Члены «Дашнакцутюн» рассматривали три варианта террористической атаки: залп с крыши с указанного расстояния, начинка автомобиля взрывчаткой или заброс гранат из павильона для иностранных гостей. Боевики выбрали второй вариант – и 21 июля 1905 года у входа в Йылдыз Хамидие взорвалась бомба. По счастливой случайности Абдул-Хамид не пострадал – он задержался в мечети после намаза, чтобы перекинуться парой слов с шейх-уль-исламом.
Чудесное спасение султана ничего не изменило. Османская империя неуклонно приближалась к концу. Турецкое время вышло, и его последние крупицы высыпались в нижнюю часть песочных часов истории. Поэт Тевфик Фикрет передал тревожную атмосферу Стамбула в стихотворении «Туман»:
Абдул-Хамид II провел в Йылдызе 33 года. В 1909 году войска мятежного генералиссимуса Махмуда Шевкета-паши вошли в Стамбул и окружили султанскую резиденцию, прекратив все сношения ее обитателей с внешним миром. Оставшийся без пищи, воды и информации, осыпаемый упреками своих жалких фаворитов, падишах чувствовал себя преданным и покинутым. Через пару дней он согласился на переговоры. В итоге Национальное собрание свергло Абдул-Хамида II – последнего абсолютного монарха Османской империи – и призвало на трон Мехмеда V – первого парламентского монарха Порты, не обладавшего реальной властью. Опального султана выслали на виллу в окрестностях Салоник, где Абдул-Хамид содержался под стражей до 1912 года. Потом его перевезли в Стамбул. 10 февраля 1918 года низложенный падишах умер в тюрьме.
На Йылдызе заканчивается история султанских дворцов. Его строительство ознаменовало закат Высокой Порты. Распад Османской империи нельзя было остановить. Резиденции султанов напоминали театральные декорации – после окончания спектакля они пустели. На роскошную мебель надевали чехлы. Люстры и зеркала занавешивали тканью. Люди, населявшие дворцы, медленно, но верно уходили – из власти, из жизни, из истории. Государство османов, казавшееся вечным и бессмертным, повторило судьбу прочих империй; и только вековые деревья в дворцовых парках помнят поступь людей, нареченных Грозным, Великолепным, Кровавым. Помнят, но ничего не расскажут.
Дворцы Стамбула прекрасны и многочисленны. В центре любого парка или сквера располагается особняк султана или важного чиновника. Так, к Топкапы прилегает парк Гюльхане (от перс.
– дом роз), поражающий не только своими размерами, но и количеством произраставших там овощей, цветов и фруктов. В османскую эпоху их продавали на стамбульских базарах; вырученные деньги шли на оплату султанского стола. Однажды Мехмед II, разыскивая того, кто съел дыню с дворцовой бахчи, собственноручно вспорол животы 14 рабам – султан считал, что вор обокрал лично его.
В парке Эмирган раньше стоял дворец, подаренный персидскому принцу Эмирхану. Дворцовый парк с XVIII века славится тюльпанами – с 2005 года в апреле тут ежегодно проводится знаменитый Фестиваль тюльпанов.
Ыхламур касры (Липовый дворец) прячется среди вековых лип.
Дворец Хедиве утопает в розах, тюльпанах и магнолиях.
Дворец Айналы Кавак – тихое пристанище Селима III в Бейоглу – окружен большим тополиным садом. Селим III проводил здесь время с француженкой Накшидиль. Именно в Айналы Кавак султан, любивший музыку, написал свои лучшие мелодии.
Глава 7
Природное и рукотворное
Приятное смешение садов, сосен и кипарисов, дворцов, мечетей и общественных зданий, возвышающихся одно над другим.
Мэри Монтегю
Османский сад органично вписывался в мистическую систему Ближнего Востока. Садово-парковое искусство носило сакральный характер, и символизм мусульманского сада уходит корнями в языческое прошлое восточных народов. «Из Едема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки», – гласит Библия о сотворении мира (Быт 2:10). Древнейшие цивилизации зародились по берегам рек – и, значит, рай в человеческом воображении наделялся рекой. Кроме того, четыре стихии – огонь, вода, земля и воздух – издавна признавались священными; следовательно, сад должен был состоять из четырех частей; в точке их схождения располагался дворец или особняк.
Классическим примером мусульманского сада является парк Топкапы, разбитый в соответствии с канонами ислама и личными пристрастиями Мехмеда II. Итальянский путешественник Джованни Мария Анджелелло – современник Фатиха, попавший в плен к османам и затем поступивший к ним на службу, – вспоминает, что в дворцовом парке было много фруктовых деревьев, беседки, увитые виноградом, всевозможные цветы – и «повсюду изобилие вод, то есть фонтаны и пруды». Также в Топкапы держали оленей, косуль, лис, зайцев, коз и других животных. Предусмотрено было даже болотистое озеро, где водились дикие утки, – там Великий Турок наслаждался охотой.
В исламе сад символизирует райские кущи. Арабский термин «джаннат» (
), использумый для обозначения рая, переводится как «сады». Английское слово «рай» («paradise») происходит от персидского «pairidaēza» («огороженное место»). Образованное от него греческое слово «παράδεισο» означает также сад Эдема или высшее блаженство. Именно состояние блаженства, воплощенное в виде идеального сада, Коран обещает в награду правоверным. В джаннате есть тенистые кущи, где бьют прохладные источники, благоухают цветы и растут фрукты. В основе данного образа лежит оазис – со временем он стал моделью для устройства земных садов. В них люди укрывались от жаркого и грязного мира – поэтому мусульманский сад был огорожен стеной, недоступен для чужаков и защищен от вторжений.
Султаны и паши гордились своими садами и парками. Вокруг босфорских особняков непременно разбивались сады, где росли платаны, кипарисы и цветы; одних тюльпанов насчитывалось 20 видов – поэтому Байрон говорил, что «всякая вилла на Босфоре выглядит как свеженарисованная ширма или декорация». Османы могли признаться в любви на селаме – языке цветов, поэтому цветоводство и флористика считались чрезвычайно важным делом. Владельцы особняков составляли букеты и посылали их друг другу. Мэри Монтегю, интересовавшаяся селамом, писала: «Нет такой краски, цветов, сорной травы, фруктов, камня, птичьего пера, которые не имели бы соответствующего им стиха, и вы можете ссориться, браниться, слать письма страсти, дружбы, любезности или обмениваться новостями, при этом не испачкав свои пальцы».
Каждое растение имело определенный смысл. Гвоздики символизировали обновление, слива и черешня – весну, красная роза – страсть, белая роза – невинность, персик – радость, виноград – изобилие, чинары – спокойствие, кипарисы – вечную жизнь. Бусбек вспоминал, что однажды великий визирь Рустем-паша отправил ему превосходную дыню и записку, гласившую: «В Белграде[405] их много». По османской традиции дыня означала пушечное ядро, а записка содержала угрозу войны. Дипломат поблагодарил визиря за подарок и заметил, что белградские дыни очень маленькие по сравнению с теми, что растут в Вене.
Английский художник-ориенталист XIX века Джон Льюис на картине «Селам, или Перехваченное послание» изобразил сцену задержания женщины с букетом цветов. Букет вызвал переполох в гареме, ибо в целом он читался как секретное послание, которое адресовал одалиске тайный поклонник.
Есть стамбульская легенда о том, как некий араб прислал своей любовнице – супруге османского паши – веер, букет цветов, шелковую кисточку и сладости. В ответ он получил лист алоэ, три зернышка тмина и корень мыльнянки. Послание араба расшифровывалось следующим образом. Веер по-арабски называется «мирвахах» – это слово образовано от корня, означающего «ходить куда-нибудь вечером»; т. е. веер символизировал желание мужчины навестить возлюбленную вечером. Цветы свидетельствовали о его намерении встретиться в саду. Кисточка (шурраба) подразумевала, что они будут пить шараб (щербет). Название сладостей (суккар набат) переводится как «мы проведем ночь»: пылкий любовник собирался остаться с женщиной до утра. Расшифровка ответа ханум[406] выглядела так. Лист алоэ символизировал терпение – это растение может долго обходиться без воды, и, значит, араб должен был подождать. Три черных тминных зернышка давали понять, что ожидание продлится три ночи. Корень мыльнянки сообщал, что перед свиданием неверная жена посетит хаммам.
Растения легли в основу эпитетов османской лирики. Поэты сравнивали глаза возлюбленной с минадалем, стан – с чинарой, ивой или кипарисом, щеки – с розами и тюльпанами, а волосы – с гиацинтом. Многие романтические образы европейской культуры, связанные с растениями, имеют османское, арабское или персидское происхождение. Леди Монтегю приводит известную на Востоке легенду, которая объясняет появление розовых и красных роз. Оскар Уайльд и Ганс Христиан Андерсен вплели ее в собственные произведения – но супруга британского посла услышала в Стамбуле оригинальную версию. Согласно ей, соловей полюбил розу, и та, пробужденная его пением, затрепетала. Это была белая роза, как все розы в те времена, – нежная и целомудренная. Соловей нашептывал ей слова любви – и от этих слов покраснело маленькое сердце розы, и так появились розовые розы. Наконец, роза раскрыла лепестки, и соловей похитил ее невинность. Утром роза от стыда стала красной, и от нее произошли красные розы.
Еще одна старинная легенда связана с багряником (церцисом, эргуваном), который также называют пурпурным или Иудиным деревом. Багряник – главный символ босфорской весны. Для Стамбула он значит не меньше, чем сакура для Японии или лотос для Египта. Пурпурный цвет издавна считался цветом королей и императоров – в Византии эргуван почитали как священное дерево. Константин I проводил в мае неделю празднования его цветения. Порта переняла многие византийские традиции – в том числе и этот древний праздник, который османы отмечали вплоть до XIX века.
Церцис превратился в неотъемлемую часть стамбульской жизни. Чтобы насладиться цветением багряника, жители мегаполиса отправляются на прогулки по Босфору или идут в парки. Наибольшей популярностью пользуются парки Фетхи-паша в Ускюдаре (между районами Кузгунджук и Султантепе) и Михрабат в Бейкозе (район Канлыджа). Турецкий писатель Сюхейл Унвер говорил: «Мне не дано понять, почему в мае Стамбул не переименовывают в пурпурный город, почему Босфор не называют пурпурным проливом».
Эргуван начинает цвести в библейский месяц нисан (март – апрель по григорианскому календарю). В Евангелиях говорится, что Иисуса распяли в середине нисана. Иуда, продавший Христа за 30 сребреников, после казни учителя раскаялся и повесился на первом же дереве – им оказался церцис. За ночь белые лепестки эргувана окрасились в цвет крови и стали пурпурными. Апрель по-турецки тоже называется «nisan» – и каждую весну семь холмов Стамбула покрываются пурпурным покрывалом. Это цветет багряник – как напоминание о воскрешении природы после зимы, как символ преемственности и бессмертия.
Отдельно следует рассказать о тюльпанах. Каждую весну бескрайние степи Малой и Центральной Азии покрываются тысячами ярко-красных цветов. Похожие на капли крови, тюльпаны напоминают об ордах кочевников, сложивших свои буйные головы на необозримых просторах Ближнего и Среднего Востока. Тюльпан символизирует страстную любовь. Персидская легенда гласит, что принц Фархад любил девушку Ширин, но завистники пустили слух, будто она умерла. Обезумев от горя, юноша погнал коня на скалы и разбился; там, где капли его крови упали на землю, выросли огненно-красные цветы.
В XI веке тюльпан являлся символом некоторых сельджукских племен; однако ни Византия, ни Западная Европа не были знакомы с этим цветком. Первой страной, где тюльпан стал элементом национальной культуры, была Персия. Персидская литература изобилует стихотворениями, в которых упоминается этот цветок. Великий лирический поэт XIV века Хафиз Ширази писал:
От Персии интерес к тюльпанам передался Порте. Османы наносили изображения цветка на конскую сбрую, щиты и шлемы – тюльпаны должны были оберегать воинов от ранений и смерти. Данной традиции придерживались и султаны: так, летом 1389 года Баязид I, готовясь к битве с сербами на Косовом поле, приказал расшить свою нательную рубашку тюльпановыми узорами.
Изначально тюльпаны росли в районе озера Ван. Захватив Константинополь, Мехмед II занялся благоустройством столицы – поэтому в XV веке цветы привезли в Стамбул и начали выращивать в садах Топкапы. Разведением тюльпанов занимались также при дворах Бабура в Афганистане (XV–XVI века) и Аббаса I в Иране (XVI–XVII века).
В Османской империи XVI века с легкой руки Сулеймана I цветоводство переживало настоящий бум. Тюльпан превратился в символ правящей династии. Члены султанской семьи носили серьги, кольца и прочие украшения с этими цветками. Тюльпан изображали в росписи культовых зданий и дворцов, на тканях и керамических плитках. Тюльпановые мотивы фигурируют в декоре стамбульских мечетей Рустема-паши, Султанахмет и Лалели.
Если при Сулеймане I значение цветоводства в османской культуре возросло, то при его сыне Селиме II оно приобрело невиданный размах: султан приказал выписать из Кафы (Феодосии) более 300 тыс. клубней тюльпана. Османы не на шутку увлеклись разведением цветов – отсюда проистекает турецкий обычай дарить вместо букета один живой цветок, выращенный в горшке или вазе. Тюльпанная лихорадка охватила Порту. Луковицы дорожали на глазах, ими бессовестно спекулировали – Селим II даже велел губернатору Стамбула установить фиксированные цены на цветы, их семена и луковицы.
Тюльпан стал предметом имперской гордости. Он запрещался к вывозу за пределы Высокой Порты, но в 1554 году Бусбек отправил партию клубней в Австрию. Дипломат знал, кому доверить нежный восточный цветок: в Вене посылку ждал выдающийся нидерландский ботаник Карл Клузиус.
Клузиус является культовой фигурой в европейской науке XVI века – он способствовал распространению в Старом Свете картофеля, помидоров, пионов и гиацинтов. Теплолюбивые цветы, присланные Бусбеком из Стамбула, адаптировались к европейскому климату, и в 1560-х годах началось триумфальное шествие тюльпанов по континенту – отныне их выращивали в Австрии, Германии и Франции. В 1594 году Клузиус привез луковицы в Нидерланды – так родилась голландская тюльпановая индустрия.
В Голландии цены на тюльпаны выросли настолько, что стамбульцам и не снилось. Одна луковица сорта «Viceroy» стоила 1 тыс. гульденов – при том, что свинью можно было купить за гульден, а тонну масла – за 100 гульденов. Ради приобретения тюльпанов продавали каменные дома, центнеры пшеницы и акры плодородной земли. В Амстердаме и прочих голландских городах появились тюльпановые биржи, где впервые в истории заключались фьючерсные сделки. Торговля золотом приносила меньший доход, чем торговля цветами. Тюльпаномания привела к тому, что в 1634–1637 годах в Нидерландах разразился Тюльпановый кризис – первый экономический кризис Нового времени.
Пока Голландия сходила с ума, в Порте началась Эпоха тюльпанов (тур. Lale Devri), известная как Оттоманский Ренессанс. Султан Ахмед III и великий визирь Невшехирли Дамад Ибрагим-паша пытались приобщить страну к европейской науке и культуре. Голосом Лале Деври стал поэт Ахмед Недим, воспевавший вино, розы, тюльпаны и, конечно, любовь:
В целом Османская империя двигалась в сторону модернизации и вестернизации. 31 января 1729 года в Стамбуле вышла первая книга на арабском языке. Первопечатника звали Ибрагим Мутеферрика, и он усовершенствовал технологию Иоганна Гутенберга. Типография Мутеферрика была не первой в Стамбуле – задолго до нее в городе работали армянские, греческие и еврейские типографии, но немусульманам запрещалось печатать книги на арабском языке. Арабский алфавит считался священным, поскольку им написан Коран.
При Ахмеде III тюльпан, бывший династическим цветком Османов, превратился в символ государства. Арабские слова «Аллах» и «тюльпан» имеют одинаковый набор букв – один «алиф» (
), два «лям» (
) и одно «ха» (
); поэтому в мусульманской традиции тюльпан считается цветком Всевышнего. Кроме того, указанные буквы встречаются в арабском наименовании полумесяца (араб.) – главного символа ислама, Порты и современной Турции. Ахмед, страстный любитель тюльпанов, запретил куплю-продажу цветков и их луковиц вне столицы. Нарушителей карали смертью. Османские вельможи разбивали цветники, состоящие только из тюльпанов. В Стамбуле выращивались сотни сортов, и некоторые стоили невероятно дорого. Так, за клубень сорта «Руммами» требовали 400 курушей, а за «Махбуб» – тысячу. Для ограничения спекуляции тюльпанами Диван выпустил специальный документ, где указывались максимально допустимые цены на все существовавшие тогда сорта.
Ахмед III любил устраивать роскошные цветочные праздники в садах Топкапы. Описания пышных торжеств надлежало сохранить для потомков – так в Османской империи развилось искусство миниатюры. Большую роль в этом сыграл Абдулджелил Челеби, известный как Левни, – придворный художник Мустафы II и Ахмеда III, занимавшийся иллюминированием рукописей. Левни работал над сюрнаме – книгами, в которых содержались изображения церемоний и памятных мероприятий: военных парадов, шествий городских ремесленников, приемов иностранных послов и т. д.
Левни запечатлел изысканную Эпоху тюльпанов на ярких и гармоничных миниатюрах – он сумел передать праздничную атмосферу, царившую в Стамбуле первой половины XVIII века. Торжества, столь любимые султаном, требовали фантазии и денег – они длились несколько дней и включали в себя прогулки, пикники и катание на лодках по Босфору. С наступлением темноты слуги выпускали сотни черепах с прикрепленными к панцирям зажженными свечами – и сады Топкапы наполнялись блуждающими огнями. Золотистые отсветы пламени плясали на стенах мрачного дворца и наводили мысли то ли о возрождении, то ли о неминуемой гибели Блистательной Порты.
Единственный крупный зеленый массив Стамбула, на территории которого никогда не было дворца, – это Белградский лес. Его история начинается в 1521 году, когда Сулейман I вернулся из победоносного похода на Белград и привел с собой множество пленных сербов. Им разрешили селиться в лесистой местности на востоке Фракийского полуострова – недалеко от побережья Черного моря. Основанная сербами деревня Белградкёй не сохранилась, но дала название самому лесу. С XVI века здесь мало что изменилось – те же могучие анатолийские дубы, сосны и каштаны; узкие, засыпанные листьями дорожки; кабаны, волки и зайцы, которых можно встретить, углубившись в чащу.
Сегодня Белградский лес и организованный в его центре дендрарий Ататюрка являются легкими мегаполиса и излюбленным местом отдыха горожан. Османы осознавали стратегическое значение Белградского леса, поэтому он находился под защитой государства. В XVII–XVIII веках срубивший здесь ветку лишался руки, а срубивший дерево – головы. Впрочем, площадь леса уменьшалась пропорционально нуждам столицы: так, в XVIII веке она составляла 17 тыс. га, в конце XIX века – 7,5 тыс. га, в наши дни – 5,5 тыс. га. В XX–XXI веках лес вырубали для прокладки автомагистралей и возведения босфорского моста Султан Селим Явуз. Иными словами, Стамбул – это не только вода и камни, дворцы и мечети, уличная торговля и ночная жизнь, но и – внезапно – пугливые олени, долгие листопады, полуразрушенные византийские и османские акведуки, выступающие из земли подобно скелетам динозавров.
Белградский лес предназначался для водоснабжения города. Одни акведуки построил Мимар Синан, другие достались османам от римлян и византийцев. С XVI века пленные сербы и их потомки обслуживали византийское водохранилище, ремонтировали дамбы и чистили древние резервуары. Источники Белградского леса веками питали Византий, Константинополь и Стамбул.
Некоторые акведуки находятся в центре города – например, знаменитый акведук Валента гордо возвышается над бульваром Ататюрка и служит своеобразной границей между районами новостроек и историческим центром Стамбула. Римские мастера возвели акведук в IV веке по приказу цезаря Флавия Юлия Валента, павшего в сражении при Адрианополе. Битва между готами и римлянами сыграла роковую роль в европейской истории – после разгрома последних стало ясно, что Римская империя обречена. Несмотря на приближающуюся катастрофу, ирригационная система Константинополя функционировала прекрасно. Двухъярусный акведук Валента является шедевром античной инженерной мысли. Протянувшись более чем на километр, он соединил два стамбульских холма – и, будучи старейшей постройкой Константинополя, работал до середины XIX века. Римляне, византийцы и османы только чинили и меняли трубы.
Вода, поступающая в Стамбул из Белградского леса по акведукам Валента и Маглова (что за чертой города, в европейской части), а также подземные воды столицы собирались в специальных резервуарах. По состоянию на 2019 год в городе обнаружено более сотни исторических цистерн.
Самым знаменитым стамбульским водохранилищем является цистерна Базилика (Еребатан Сарничи) в центре района Султанахмет – рядом с Айя-Софией и Голубой мечетью. Мистический полумрак; 336 колонн, привезенных из языческих храмов Малой Азии; карпы, плавающие в холодной воде, похожей на помутневшее венецианское зеркало; приглушенные голоса туристов, отдающие гулким эхом под древними сводами, – вот она, загадочная Еребатан Сарничи, крупнейший подземный резервуар Стамбула и один из наиболее впечатляющих и атмосферных памятников города.
Строительство цистерны началось в IV веке при Константине I – тогда здание планировалось как базилика с садом и длинной колоннадой. Позже, при Юстиниане Великом, ее окончательно превратили в водохранилище. Цистерна не раз уходила под землю, словно прячась от османских завоевателей. После падения Византии в 1453 году Стамбул разрастался прямо над Еребатан Сарничи – турки возводили мечети, прокладывали дороги, торговали, любили и умирали, даже не догадываясь, что под их ногами находится удивительный памятник уничтоженной ими цивилизации. Османы черпали из-под земли воду и ловили рыбу, опуская ведра в расщелины каменных плит, заваливших верхние своды цистерны. Жители Султанахмета жаловались на подтопления подвалов и нижних этажей домов – но не собирались выявить и устранить их причину.
Так продолжалось без малого век, пока в 1553 году французский археолог Пьер Жиль не открыл цистерну как для западных любителей истории, так и для самих турок. Жиль окрестил свою удивительную находку подземным дворцом, и османы начали использовать ее для поливки садов Топкапы. Со временем канализационная система имперского Стамбула стала одной из самых развитых на Ближнем Востоке, цистерна морально и технически устарела – и о ней снова позабыли. В 1987 году Еребатан Сарничи отреставрировали, очистили от ила и мусора (по слухам, вывезли 50 т грязи) и открыли для туристов – сперва как музей, а потом – как уникальное здание византийского периода.
Гуляя по скользким подмосткам старинной цистерны, можно вспомнить десятки легенд, связанных с этим местом. Каменный лес колонн в полумраке одновременно напоминает царство Аида и город Кхазад-Дум из «Властелина колец». Еребатан Сарничи – настоящий подземный дворец, где есть бассейн желаний (туда кидают монеты) и «плачущая» колонна, украшенная резьбой в виде павлиньих перьев. Из их «глаз» вытекают капли воды, которые символизируют слезы рабов, погибших при строительстве.
Широко известны 2 колонны с головами Медузы Горгоны – они взяты из триумфальной арки Феодосия I Великого. Арка входила в архитектурный ансамбль форума Феодосия – в византийскую эпоху его окружали церкви и дворцы, от которых почти ничего не осталось. Немногочисленные руины с грубым гипсовым влеплением можно увидеть на улице Орду – они небрежно свалены у трамвайных путей возле остановки «Баязид». До нас не дошли ни украшавшие арку статуи животных, ни монументальная скульптура императора Феодосия. Саму колонну разрушили турки после взятия Константинополя. Сохранилась только пара тяжелых мраморных блоков с изображениями Медузы – единственной смертной из трех сестер горгон, обращавшей в камень всякого, кто осмелится взглянуть в ее ужасные глаза.
Согласно греческому мифу, Персей побеждает Медузу, отрубив ей голову; при этом герой смотрит на отражение чудовища в своем до блеска отполированном медном щите. Зеркальные поверхности делали древнее зло бессильным – поэтому блоки перенесли в водохранилище. На всякий случай их перевернули – одна голова Медузы лежит на боку, а вторая поставлена на макушку. В Средиземноморье и на Ближнем Востоке страх перед горгоной передается из поколения в поколение. Гомеровский Одиссей рассказывает, что боялся увидеть Медузу уже спустя долгое время после ее смерти:
Люди Древнего мира создавали легендариумы, дабы осмыслить явления внешнего мира. По легенде, победив Горгону, Персей подошел к берегу моря, желая освежиться, положил голову Медузы на траву – и трава, пропитавшись кровью, покраснела и окаменела. Так и появился коралл. Персей спрятал голову чудовища в сумку и с помощью крылатых сандалий поднялся в воздух – но кровь Горгоны падала на землю, где породила змей. Спасаясь от ядовитых рептилий, люди бросали свои дома; в результате бóльшая часть Ближнего Востока превратилась в пустыню. Легенда о смертоносной мощи Медузы настолько распространена, что суеверные турки до сих пор избегают фотографироваться с ее изображениями в цистерне.
Подземный дворец Еребатан Сарничи отражает общую для Стамбула тенденцию: сегодня большинство вилл и султанских резиденций превращено в музеи. Впрочем, есть исключения: например, в Голландском дворце разместилось посольство Голландии; в Итальянском дворце – технический лицей; во дворце Ибрагима-паши – Музей турецкого и исламского искусства; во дворце Адиле Султан (сестры Абдул-Меджида I) – благотворительный центр турецкого миллиардера Сакыпа Сабанджи; во дворце Абдул-Меджида II – банк «Yapi Kredi»; в особняке Валиде-паши – консульство Египта; в павильоне Филизи – клуб турецких парламентариев; в павильоне Чадыр – ресторан. Ялы Зеки-паши – маршала артиллерии при Абдул-Хамиде II – выставлена на продажу. Она стоит $115 млн и является одной из самых дорогих вилл в мире.
Многие османские виллы находятся в частной собственности: так, семья Сабанджи владеет 30 особняками на Босфоре. Среди них белая ялы Ферика Афифа Ахмеда-паши – изящное творение французского архитектора Александра Валлори, спроектировавшего Оттоманский банк в Бейоглу и отель «Pera Palace». В первой половине XX века хозяин отеля Мисбах Мухайеш приобрел резиденцию Ахмеда-паши и принимал там именитых иностранцев.
Позже Мухайеш продал особняк Кемалю Узану – богатейшему бизнесмену Турции. В 2004 году удача отвернулась от клана Узан: общий долг его членов составил почти $6 млрд и турецкое правительство арестовало более 200 принадлежащих им компаний. Кемаля Узана обвинили в мошенничестве и взятках, но предприниматель успел распродать часть имущества. Ялы Ахмеда-паши за $40 млн купила Сюзан Сабанджи Динчер – представительница рода, конкурировавшего с семьей Узан.
Османские виллы на Босфоре невероятно дороги. По слухам, минимальная цена равна $10 млн – причем найти столь дешевую ялы отнюдь не просто. Например, особняк Эрбилгин обошелся катарскому эмиру в 100 млн евро – весной 2015 года монарх приобрел его для своей супруги. До этого на протяжении 8 лет журнал «Forbes» регулярно включал Эрбилгин в число пяти самых дорогих домов мира. Ранее вилла принадлежала турецкому миллиардеру Уфуку Эрбилгину – директору компании «Demoteks Medical», занимающейся производством медицинского текстиля и оборудования.
Впрочем, первым владельцем ялы был отнюдь не бизнесмен: в 1880 году роскошную виллу построили для могущественного вельможи Мысырлы Ахмеда Ихсан-бея. В 1911 году Абдул-Хамид II купил ее в подарок сыну – шехзаде Бурханеддину. После гибели Османской империи особняк сменил множество хозяев, пока в 1985 году его не приобрел Уфук Эрбилгин.
Помпезная ялы Эрбилгин – самая дорогая частная недвижимость в Турции. По длине пирса она уступает лишь особняку Кыбрыслы. Свое труднопроизносимое название эта босфорская резиденция получила по имени первого владельца – государственного деятеля Мехмеда Эмина-паши по прозвищу «Кыбрыслы» («Киприот»). Его послужной список впечатляет: с 1844 по 1848 год Мехмед Эмин-паша командовал турецкими войсками в Акко, Иерусалиме, Тырново и Белграде. В 1850 году он был назначен на должность губернатора Алеппо, а спустя год стал муширом (маршалом) Сирии. Будучи османским чиновником до мозга костей, Кыбрыслы в течение жизни занимал важные посты в разных концах империи и вне ее – от эвкафа (управляющего благотворительными фондами) до посла в Лондоне и Петербурге, от губернатора Эдирне до великого визиря при Абдул-Меджиде I, Абдул-Азизе и Абдул-Хамиде II.
Мехмед Эмин-паша купил особняк Кыбрыслы в 1840 году. Для заключения сделки этот удивительно честный человек был вынужден продать всю свою мебель. Дочь паши получила в наследство от отца 21 турецкую лиру – остальное пришлось уплатить кредиторам. Погасив долги, родственники вельможи спокойно владеют Кыбрыслы до сих пор. Потомки османских сановников, сохранившие семейные ялы, пытаются следовать образу жизни своих знатных предков. Они формируют замкнутое сообщество со старыми традициями и специфическими босфорскими анекдотами – например, о том, как семейный ужин прервала яхта, проплывавшая мимо виллы и врезавшаяся в стену столовой.
История виллы Кыбрыслы представляет собой редкое исключение – как правило, босфорские особняки подвергались суровым испытаниям. Например, сарай Эсмы (дочери Абдул-Хамида I) в Ортакёе долгое время находился в плачевном состоянии. Между тем, на рубеже XVIII–XIX веков это был один из красивейших дворцов Стамбула – 14-летняя принцесса получила его в качестве свадебного подарка, когда ее выдали замуж за великого визиря Хусейна-пашу.
Спустя 10 лет Эсма овдовела и, вопреки обычаям, отказалась снова выходить замуж. Она предпочла браку веселье. Будучи сестрой трех султанов – Селима III, Мустафы IV и Махмуда II, – принцесса вела себя вызывающе: меняла любовников как перчатки, проводила экстравагантные балы и вечеринки, инкогнито гуляла по Стамбулу. Любимым развлечением Эсмы было смотреть на танцы, которые специально для нее исполняли гладко выбритые и нарумяненные греческие юноши в женских платьях. Падишах, в очередной раз узнав о таком безобразии, приказывал казнить несчастных греков – но это не производило на принцессу никакого впечатления и не прекращало ее сумасбродств.
После смерти Эсмы в 1848 году дворец пришел в упадок. В XX веке его переделали в столярную мастерскую, совмещенную с угольным складом, – и в 1970-х годов такое опасное соседство привело к пожару. Сарай сгорел дотла. В наши дни его реставрацией занимается гостиничная сеть «Marmara», которая, учитывая опыт «Kempinski» с Чираганом, хочет превратить резиденцию османской принцессы в фешенебельный отель.
Таков вкратце старый имперский Стамбул. Впрочем, у парадного города есть и другая сторона – его крепости. В отличие от дворцов, хранящих былое великолепие, полуразрушенные Йорос, Едикуле, Анадолухисари и Румелихисари обросли мхом, травой и кустарниками – потому они крайне живописны.
Глава 8
Стены и крепости
Красное яблоко притягивает камни.
Османская пословица
Английский искусствовед Джон Рёскин определяет живописность как «посторонюю величественность» и «случайную» красоту, не входившую в изначальные замыслы создателя. Он называет живописными вековые руины и полуразрушенные здания, прекрасные своей заброшенностью и запустением, когда их стены оплетают плющ и виноград, стены покрывают мхи, а в трещинах и расщелинах вырастает трава. Вышесказанное относится и к стамбульским крепостям. Будучи свидетелями блеска и триумфа Османской империи, они пережили столетия громких побед и печальные годы упадка.
Первой крепостью, которую мне удалось посетить, стал Йорос – одно из древнейших оборонительных сооружений Стамбула. Его руины возвышаются на холме возле устья Босфора, где пролив впадает в Черное море. Сама местность именуется Анадолу Кавагы – это махалле большого ильче Бейкоз, издавна славящееся своими виноградниками и рыбным рынком. По легенде, Ясон и аргонавты запаслись тут вином и съестными припасами перед тем, как отправиться за Золотым Руном в Колхиду. Анадолу Кавагы – последняя остановка паромов на азиатском побережье Босфора. Дальше – Черное море.
История этого стратегически важного места начинается еще до нашей эры. Крепость была построена в довизантийский период, и ею охотно пользовались финикийцы и греки. Они возводили в окрестностях Йороса храмы и жертвенники, посвященные богам Олимпа. Люди Древнего мира просили у небесных покровителей удачи в торговле и на войне. Согласно преданию, недалеко от Йороса похоронен легендарный Геракл.
Византийский император Мануил I Комнин, по достоинству оценив расположение античных зданий, приказал восстановить их и включить в новый крепостной комплекс – василевс хотел защитить Константинополь от викингов. На другом берегу Босфора, прямо напротив Йороса, поспешно возвели еще одну крепость, ныне не сохранившуюся, – между ними натягивали толстую цепь, дабы вражеские корабли не смогли продвинуться дальше по проливу.
Йорос называли ключом, открывающим Черное море. За эту цитадель веками сражались византийцы, османы и генуэзцы. Она часто переходила из рук в руки: так, в 1305 году османы захватили крепость, но в 1348 году она уже принадлежала генуэзцам, вернувшим себе господство над черноморскими торговыми путями. Итальянские купцы хранили в крепости товары и укрывались от штормов и пиратов. В 1391 году Баязид I отбил Йорос у противника, что позволило султану контролировать азиатское побережье Босфора. Османы воспользовались этим преимуществом и, готовясь к штурму Константинополя, в 1393 году начали строить крепость Анадолухисари. Обеспокоенные византийцы попросили о помощи Карла VI. В 1399 году Йорос штурмовали французы и испанцы, возглавляемые героем Столетней войны, маршалом Жаном II ле Менгром. Несмотря на кровопролитные бои, османский гарнизон не сдал цитадель.
К XIX веку Йорос окончательно забросили. Крепость утратила свое стратегическое значение, опустела и пришла в упадок. Более-менее сохранились только две башни и остатки стен. Сегодня величественные руины Йороса гордо стоят над Босфором – со временем пролив отступил от древней цитадели. На гравюрах английских художников Томаса Аллома и Уильяма Бартлетта видно, что в первой половине XIX века крепостные стены еще омывались босфорскими водами. Здесь же находились причал и маяк – по легенде, в Йоросе не зажигали огни, дабы ночью вражеские корабли садились на мель.
С 1841 года – через несколько лет после того, как Аллом увидел Йорос – посещение цитадели стало обязательным пунктом тура по Босфору. В наши дни паромы отправляются с причала Эминёню. Они плывут до Анадолу Кавагы в течение полутора часов – за это время мимо пассажиров проходит вся береговая линия османской столицы.
Стамбул – город, где история плавно вливается в современность. Памятники архитектуры и старинные постройки доступны и функциональны. Меланхоличный Памук видит в них причину для грусти – ибо «стамбульцы просто живут среди своих развалин». Западные писатели и путешественники находят это очаровательным; но горожанам руины напоминают о том, что былое величие и богатство безвозвратно утеряны.
Однако старинные мечети, крепости, хаммамы, кладбища и базары действуют, шумят и живут. В Стамбуле я полюбила камень: шероховатый, выщербленный временем, потемневший от дождей, иссеченный ветрами и картечью, покрытый мхом и теплый от солнца. Здесь нет неприкосновенных развалин – это относится даже к древним Феодосиевым стенам, веками защищавшим город. Гуляя по ним, я поднималась над оранжевыми домиками цыганского квартала Сулукуле, разглядывала мечеть Михримах Султан в Эдирнекапы – и, наконец, дошла до Мраморного моря.
Стамбул всегда славился неприступными укреплениями – причем как с суши, так и с моря. Морские стены Константинополя упоминались в главе 3, когда описывался дворец Вуколеон. В эти мощные стены был встроен монастырский комплекс Христа-Человеколюбца. Его катакомбы – вкупе с галереями и тоннелями близлежащих Манганского дворца и монастыря Григория Манганского – образовывали сеть тайных ходов и секретных помещений, которые находились внутри крепостных стен и под землей. Море подступало к основанию церкви Христа-Человеколюбца, включенной в состав монастырского комплекса, – это хорошо видно на фотографиях первой половины XX века.
Вот еще один поразительный факт: когда османы в 1871 году при строительстве железной дороги почти полностью снесли Вуколеон, они проложили пути над подземным тоннелем, ведущим из недр византийских укреплений к Мраморному морю. В июле 2017 года, забравшись в тоннель, я ощутила сильную вибрацию, воздействию которой это сооружение подвергается каждые 15 минут. Тем не менее, толстые стены и основание, сложенное из огромных каменных блоков, веками противостоят разрушению.
Османы пользовались этим еще до прокладки железной дороги. Так, в XVI веке великий визирь Коджа Синан-паша приказал встроить в морские укрепления Жемчужный киоск для Мурада III. Султан любил смотреть с его террасы на корабли – а те, проплывая мимо, салютовали правителю из пушек. Однажды залп получился настолько сильным, что в павильоне выбило стекла. «Киоск моей жизни треснул, как эти стекла», – грустно заметил Мурад. Вскоре он скончался, не дожив до 49 лет.
С наземными стенами Стамбула связано не меньше легенд, чем с морскими. Гудвин сравнивает очертания Стамбула с головой собаки, глядящей на восток. Над ее носом встречаются Золотой Рог и Босфор, ее горло ласкает Мраморное море. Сухопутные стены, возведенные Феодосием в V веке, похожи на гигантский ошейник, свисающий на грудь. Когда-то город Константина Великого помещался в старых крепостных стенах, но со временем он разросся и вышел за их пределы. Чтобы уберечь подданных от набегов варваров, Феодосий II приказал префекту Анфимию организовать возведение новых городских укреплений. С 408 по 413 год префект руководил строительством – за эту ответственную работу ирландский византинист Джон Бьюри назовет Анфимия вторым основателем Константинополя.
Британский медиевист Питер Хизер указывает, что до Анфимия стены Константинополя были высотой более 9 м и толщиной 5 м. Они протянулись на 5360 м – от Мраморного моря до Халича. Строители чередовали каменную кладку с кирпичной, поглощающей небольшие землетрясения; но в 447 году произошла серия землетрясений, и десятки сторожевых башен оказались разрушены, а стены – сильно повреждены. Константинополь остался без защиты, и орды варваров двинулись к городу.
Феодосий II призвал подданных на строительные работы. У византийцев были считаные недели на восстановление того, что делалось в течение нескольких лет. Впрочем, результат превзошел все ожидания – стены превратились в тройную линию укреплений.
Спасение Византии всегда заключалось в ее стенах. Константин I предусмотрительно опоясал Византий плитняком, Юстиниан делал насыпи – но лишь Феодосий возвел настоящие бастионы, о размерах которых можно судить и в наши дни – по обвитым плющом развалинам. Впоследствии василевсы дополняли и обновляли их на протяжении тысячи лет. Величественное творение Феодосия считалось символом совершенной неприступности.
Османы называли Феодосиевы стены «костью в горле Аллаха». Константинополь не решился штурмовать сам Аттила. Легенда гласит, что горожане, узнав о приближении «Бича Божьего», выставили на крепостных стенах множество крестов. Атилла испугался и повернул восвояси.
Стены не только защищали Константинополь, но и служили центром его физического существования – подобно тому, как Святая София была средоточием духовной жизни города. Их камни являются немыми свидетелями беспримерного героизма, коварного предательства, жестоких убийств и чудесных спасений. Возле каждого отрезка укреплений творилась история. 28 июля 450 года из Военных ворот на охоту выехал сам Феодосий II – несколько минут спустя норовистая лошадь сбросила его, государь повредил позвоночник и на следующий день умер. У Врат источника в 967 году разъяренные византийцы забросали камнями ненавистного василевса Никифора Фоку; эти же ворота в 1261 году ликующие горожане открыли для Михаила VIII Палеолога – тогда, после 60 лет иноземного господства, православные императоры наконец-то сменили на престоле «латинян» и снова воцарились в Константинополе. Цирковые ворота заперли в XII веке из-за предсказания, согласно которому Фридрих I Барбаросса якобы решит воспользоваться ими для захвата города во время Второго крестового похода. Люди Средневековья верили, что Константинополь находится под покровительством Богоматери, и Феодосиевы стены представлялись его щитом. В укрепления вделывали кресты, вдоль стен проносили священные реликвии и проводили молебны. Многие византийцы наблюдали видения – ангелов-хранителей на бастионах. Над центральным входом висела мраморная табличка с надписью, выражавшей страхи столичных жителей: «Христе Боже, сохрани свой город в целости, защити его от войны и умири ярость врагов».
Византийцам было чего бояться – с 626 до 1453 год Константинополь пережил 24 осады. Его сказочные сокровища манили завоевателей. «С тех пор, как мир стоит, никогда не случалось, чтобы столько богатств было собрано в одном городе», – утверждал Жоффруа де Виллардуэн. «Константинополь надменен в своем богатстве, предатель в делах, и вера его испорчена», – говорил французский крестоносец Одо де Девиль. Не все неприятели были одержимы жаждой наживы – некоторые испытывали праведный гнев и были готовы погибнуть за истинную веру, поруганную лукавыми византийцами, – от этого количество врагов, мечтавших войти в Константинополь, только возрастало.
Полчища персов, болгар, аваров, хазар и русов, подобно волнам Мраморного моря, столетиями разбивались о древние укрепления Нового Рима. Очередные захватчики пришли в VII веке из Аравийской пустыни – спустя 42 года после смерти пророка Мухаммеда его последователи стояли у стен византийской столицы. Пророк однажды сказал: «Константинополь непременно будет завоеван, и как же прекрасен тот предводитель, который завоюет его, и как же прекрасно то войско, что завоюет его!» Помимо обещанной Мухаммедом перспективы попасть в рай, солдат Омейядского халифата вдохновляли несметные богатства города. Описывая первую арабскую осаду Константинополя (674–678), Гиббон рассказывает, что на протяжении многих дней арабы с рассвета и до наступления ночи ходили на приступ; однако они не представляли себе реальную силу Константинополя. Феодосиевы стены охранялись дисциплинированным гарнизоном – и «мужество римлян воспламенялось при мысли о крайней опасности, угрожавшей их религии и их владычеству».
Не сумев прорвать оборону, армия Омейядов блокировала город с суши и моря; но его защитникам помог легендарный «греческий огонь» – таинственная горючая смесь, от которой горела вода. Смертоносное изобретение сирийца Каллиника обладало, помимо того, психологическим эффектом. Константинопольский хронист Феофан Византиец свидетельствует, что «арабы были потрясены» и «бежали в великом страхе». В 677 году при сражении в Мраморном море у Сулаемма византийцы с помощью «греческого огня» нанесли решающее поражение омейядскому флоту – и в 678 году осада была снята.
Несмотря на неудачу, арабы не успокоились и через 40 лет предприняли вторую (и последнюю) попытку завладеть Константинополем. В последний день августа 717 года горожане увидели с крепостных стен многотысячное войско, возглавляемое халифом Сулейманом ибн Аб-дом аль-Маликом. 1 сентября к византийской столице подплыл гигантский флот под руководством прославленного арабского полководца Масламы ибн Абдулы-Малика.
Омейяды учли опыт предыдущей кампании. Солдаты вспахали землю вокруг города и посадили хлеб – они планировали собрать урожай весной следующего года и обеспечить себя продовольствием. Император Лев III Исавр сжег 20 вражеских судов «греческим огнем», но Босфор и Дарданеллы контролировали еще 1800 кораблей неприятеля. Город был отрезан от всего мира – и арабы хорошо подготовились к длительной осаде.
Казалось, судьба Константинополя предрешена, но его спасла хитрость Льва III. В конце осени василевс убедил Масламу, что византийцы голодают, – и пообещал выбросить белый флаг, если арабы отдадут им часть провизии, а остальные свои запасы уничтожат. Маслама, предвкушавший легкую победу, торжествовал; но, когда он выполнил условия императора, тот засел за мощными крепостными стенами и наотрез отказался вести переговоры.
Вскоре наступила необычайно холодная зима. Снег лежал на земле 100 дней. Верблюды и лошади падали от бескормицы и замерзали насмерть. Арабы окончательно потеряли присутствие духа. Византийский монах Феофан Исповедник рассказывает, что они питались падалью, «запекали и ели умерших, а также заквашивали и ели свои испражнения». По сообщению другого очевидца, епископа Михаила Сирийца, арабы, дабы утолить голод, обгладывали друг другу лица, глотали мелкие камни и грызли обломки кораблей. Среди осаждавших свирепствовали болезни; в довершение к их несчастьям, омейядскую армию внезапно атаковал союзник Льва III – болгарский хан Тервел. В сражении с ним ослабевшие арабы потеряли бóльшую часть войска. За это Тервел получил титул ромейского кесаря; позже его канонизировали под имени Святого Тривелиуса и назвали «спасителем Европы».
Суровая зима закончилась, и весной 718 года на помощь Омейядам из Египта прибыл флот с оружием и хлебом. Арабские моряки боялись «греческого огня», их корабли не входили в Босфор. Тогда Лев III велел поставить на византийские суда огнебросательные сифоны и перешел в наступление. Константинопольцы уничтожили практически весь флот Омейядов. Летом 718 года халиф Сулейман отвел жалкие остатки своей армии от города, и осада завершилась.
Сегодня в Стамбуле о противостоянии Византийской империи и Омейядского халифата напоминает Арабская мечеть (Арап джами) в Каракёе, недалеко от побережья Золотого Рога. Ее основали арабы, окружавшие город в 674–678 годах; по другой версии, Лев III возвел эту мечеть по просьбе Масламы для пленных арабских солдат. Арап джами является первым мусульманским храмом Константинополя. В 1220-х годах монахи-доминиканцы перестроили ее в католическую церковь Святых Павла и Доминика; но в 1475 году по приказу Мехмеда II церковь снова переделали в мечеть. В 1492 году в кварталах, примыкающих к мечети, поселились арабы, бежавшие в Стамбул от испанской инквизиции. По совокупности обстоятельств горожане нарекли мечеть Арабской.
Арап джами свидетельствует о том, что, несмотря на свирепость и численное превосходство противников, взять великий город на берегах Босфора не удавалось на протяжении почти 600 лет. Иногда враги уходили ни с чем, иногда уносили богатую дань – но они покидали окрестности Константинополя, так и не сумев покорить его. Только две осады увенчались успехом.
Впервые столицу Византийской империи захватили европейские рыцари в 1204 году в рамках Четвертого крестового похода. Разграбив Константинополь, они показали всему миру, что это в принципе возможно. Город перестал быть неприступным, и его окончательное падение стало вопросом времени.
Византийцы уповали на привычные оборонительные средства – Феодосиевы стены, «греческий огонь» и толстую цепь, натянутую над Золотым Рогом (она перекрывала бухту для вражеского флота). Один конец цепи был закреплен в Константинополе, другой – в генуэзской Галате. Но время шло, и к 1453 году эти защитные меры уже преодолевались при настойчивой атаке.
В 1453 году история повторилась: в город ворвались турки под предводительством Мехмеда II. Собственно, после этого старые византийские укрепления соединились с новыми османскими. Фатих распорядился отремонтировать Феодосиевы стены – и строители соорудили еще одну крепость с их внутренней стороны, т. е. в черте города. Она получила название Едикуле, или Семибашенный замок. Название объясняется тем, что османы возвели три каменные башни в дополнение к четырем башням, поставленным при Феодосии II.
Готье подробно описывает Едикуле: ров, обнесенный каменным парапетом; затянутые плющом участки между бастионами; бреши в кладке, пробитые катапультами, таранами и гигантской кулевриной. «Это древние стены Константина, вернее, то, что от них осталось по прошествии стольких веков, после всех штурмов и землетрясений», – резюмирует Готье. Он замечает, что корни и стебли травы удерживают кирпичи. Растения превращаются в скобы, помогающие стене устоять, – «и стена стоит».
На гравюрах Томаса Аллома и Уильяма Бартлетта зубчатые башни Едикуле расколоты чуть ли не до основания; их раздробленные части, словно усталые деревья, клонятся к земле. При штурме 1453 года городские укрепления были сильно разбиты османской артиллерией. Следы грандиозного обстрела сохранились до сих пор – каменные ядра, которыми османы забрасывали Феодосиевы стены, лежат под вы-щербинами и пробоинами, которые они оставили более 500 лет назад.
Американский историк Ларс Браунворт видит в Едикуле нечто большее, чем просто напоминание о падении богатейшей христианской столицы. Рассуждая о закате Византии, он пишет: «Величайшая трагедия обширных и славных полотен ее истории заключается не в том, как она пала, а в том, что в памяти Запада она оказалась отброшена и забыта, ее голос остался не услышанным, а уроки – не усвоенными». Обветшалые укрепления Константинополя служат наглядным свидетельством эпической борьбы, происходившей в XV веке, – и нестареющим напоминанием о простой истине: Римская империя окончилась не унижением Августа, но героизмом Константина XI Палеолога.
Впервые бродя по полуразрушенным стенам Едикуле, я остановилась и вздрогнула. Передо мной высились знаменитые Золотые ворота – триумфальная арка византийских императоров, построенная в честь победы Феодосия I над полководцем-узурпатором Магном Максимом. На этом месте заканчивалась Меса – главная улица Константинополя; сегодня ее маршрут повторяет улица Диван Йолу. Меса начиналась на площади Августеон перед Айя-Софией (площадь Султанах-мет) и шла через весь город, пересекая форум Константина (площадь Чемберлиташ), форум Феодосия (площадь Баязид) и форум Быка (площадь Аксарай), где стоял медный бык, предназначенный для казни преступников. Золотые ворота Константинополя стали прообразом одноименных сооружений в Киеве и Владимире; Вещий Олег, по легенде, прибил к ним щит, когда русская дружина в 907 году дошла до Царьграда. Через эту триумфальную арку в поверженный Константинополь въехал Мехмед II. Позже султан приказал заложить Золотые ворота камнями, дабы никто не повторил его штурм и не отобрал город у османов.
Нам трудно представить, что творилось у стен Едикуле почти 600 лет назад. Исход одной из самых жестоких битв в истории человечества был предрешен: сильные молодые варвары, как свирепые псы, опять вцепились мертвой хваткой в горло дряхлой и агонизирующей империи. Катастрофу можно было предотвратить – но христианский мир предпочел бездействовать. Если бы латинская и греческая церковь забыли о своих разногласиях; если бы христиане Запада объединились, то турки были бы разбиты. Однако, по словам Мортона, «никто лучше султанов не знал, что огонь Крестовых походов сжег самих же крестоносцев и что никогда больше христианские короли не выступят вместе, как выступили против Саладина».
Позиция Мортона подтверждается историческими свидетельствами – так, Святой Марк Евгеник предостерегал христиан: «Бегите от папистов, как вы бежали бы от змеи и от жара пламени». Папа римский Григорий VII говорил о православной Византии: «Для страны будет гораздо лучше находиться под властью мусульман, чем быть под управлением христиан, которые отказываются признавать права католической церкви». В дальнейшем подобная политика европейских держав в отношении Османской империи вошла в привычку. Американский историк Барбара Такман остроумно замечает, что османы, взявшие Константинополь в 1453 году, внушали Европе не меньший страх, нежели СССР во второй половине XX века, – «однако как бы ни были велики тревоги христиан, они были слишком заняты конфликтом друг с другом».
Незадолго до падения разоренная и обреченная на гибель византийская столица являла собой жалкое зрелище. Население Константинополя сократилось до 50 тыс. человек. Целые районы опустели или лежали в руинах. Монахи продавали исторический мрамор своих монастырей, чтобы выжить. Некоторые здания рухнули; василевс Константин XI Палеолог жил на северо-западной окраине города во дворце Влахерны – гораздо меньшем, чем давняя резиденция императоров, Великий дворец (тот находился в плохом состоянии, и его реставрация стоила бы Константину слишком дорого).
Из-за переселения василевсов во Влахерны исчезла византийская традиция престолонаследия. Раньше правом на престол обладали только дети монаршей четы, произведенные на свет в Багряном (Порфирном) зале Большого дворца – поэтому византийских монархов именовали багрянородными и порфирородными. Принцесса Анна Комнина – дочь Алексея I Комнина – рассказывает, что этот зал предназначался для рожениц-императриц. Он назывался «Порфира» (Πορφύρα) и имел выход к морю – там, где на дворцовой пристани стояли статуи быков и львов. Пол Порфиры был выложен мрамором, стены – облицованы дорогим камнем пурпурного цвета, который привозили из Рима.
Византийский летописец Михаил Пселл утверждает, что для новорожденных царственных детей использовались багряные пеленки. Багряный цвет издавна считался символом власти – как из-за своей насыщенности, так и из-за высокой стоимости красителя. В Древнем Риме, например, чьи традиции унаследовала Византия, по указу Нерона облачаться в пурпурный цвет мог только император; ношение пурпурных одежд другими людьми приравнивалось к мятежу. Камень порфир применялся при изготовлении тронов и императорских саркофагов. Колонна Константина на форуме Константина также была сделана из порфира (сегодня ее потемневший остов, схваченный металлическими скобами и засиженный голубями, возвышается на площади Чемберлиташ, рядом с трамвайной остановкой). К XV веку вся эта роскошь осталась в далеком прошлом.
В главе 3 говорилось о портрете завоевателя Константинополя, Мехмеда II, кисти Беллини; однако мы не знаем, как выглядел противник Фатиха – последний византийский император Константин XI Палеолог. Реальных и четких изображений этого василевса никогда не существовало. К середине XV века Восточная Римская империя совсем обнищала, и у ее правителя не было денег, чтобы заказать свой портрет. Еще в 1347 году на коронации Иоанна VI Кантакузина венецианские и генуэзские дипломаты заметили, что камни, украшавшие корону, были стеклянными, а посуда на праздничном пиру – деревянной, оловянной и глиняной. Золотые и серебряные блюда, равно как и настоящие изумруды, рубины и бриллианты, продали для пополнения государственной казны.
От эпохи величия до эпохи упадка прошло совсем немного времени. Буквально за два столетия до этого французский священник, хронист Первого крестового похода Фульхерий Шартрский выразил общеевропейский восторг перед Константинополем – он называл византийскую столицу прекрасной, изобилующей поразительными произведениями искусства и почитаемыми святыми реликвиями. Город на берегах Босфора всегда был непростым: пока Европа продолжала считать его блистательным, Константинополь погибал.
Восточная Римская империя пережила Западную почти на тысячу лет. Ее агония растянулась на несколько веков и протекала крайне неравномерно. По мнению американского политолога Эдварда Люттвака, секрет долголетия Византии заключался в том, что василевсы сумели приспособиться к ухудшившимся обстоятельствам. Константинополь полагался не столько на военную силу, сколько на дипломатические хитрости: вербовку союзников, запугивание неприятелей и стравливание их между собой. Когда же византийцам все-таки приходилось сражаться, они старались не уничтожить врагов, но сдержать их. Поведение Византии не менялось на протяжении столетий – это позволяло ей оставаться на политической карте Средневековья и считаться влиятельным государством. Константинополь всегда походил на театр: пока на сцене шло пышное представление, за кулисами лежали горы мусора и хозяйничали крысы. Юстиниан I, при котором страна достигла максимального расцвета, умер 14 ноября 565 года, и после его смерти Византия неуклонно приближалась к концу. Сильнее всего это ощущалось в Константинополе.
Вырождение и оскудение имперской столицы закономерно и объяснимо. Французский византинист Кирилл Манго рассказывает, в каком состоянии полис достался османам: он опустел после страшной эпидемии чумы 542 года и Великого пожара 465 года, уничтожившего половину города, – и с тех пор так и не возродился. Упадок коснулся всех сфер общественной жизни Константинополя – особенно заметно это было в строительстве. Традиционно величайшим строителем в византийской истории считают Юстиниана I, забывая о его предшественнике – Анастасии I Дикоре, при котором в византийской столице появилось множество социально значимых сооружений: публичные термы (бани), склады и акведуки.
В эпоху правления Юстиниана удивляет диспропорция между светскими и религиозными зданиями. Василевсу пришлось реконструировать город после ужасного пожара 532 года, в первую очередь – часть Большого дворца, термы Зевксиппа рядом с Ипподромом и Дворец Сената. Также по приказу Юстиниана были возведены некоторые светские объекты – цистерна Базилика, термы Дагисфея в районе Тетрапила и улица в квартале Аркадианы, к северу от Большого дворца. Число же воздвигнутых императором церквей составляло 33, включая монументальную Святую Софию и грандиозный храм Святых Апостолов.
В итоге количество храмов значительно превысило литургические и пастырские потребности горожан. Византийцы возводили храмы как вместилища реликвий, во имя исполнения обетов и ради собственного престижа. Преемники Юстиниана – Юстин II, Тиверий, Маврикий, Фока – тоже строили в Константинополе. Однако уже в первой половине VII века – при императоре Ираклии – строительство ограничилось оборонительными сооружениями и не возобновлялось вплоть до 800 года.
Практически все публичные здания византийской столицы (особенно театры, Капитолий, два Дворца Сената и дворцы чиновников IV–V веков) были снесены или приспособлены под иные нужды. Главная зала дворца Антиоха, располагавшегося около Ипподрома, стала церковью Святой Евфимии, а дворец Лавса – церковью Иоанна Богослова (османы разместили в ней султанский зверинец). Одну часть знаменитых терм Зевксиппа превратили в казармы, другую – в тюрьму. Термы Констанция были заброшены к концу VIII века, термы Дагистея перестали функционировать в начале IX века; аналогичным образом дело обстояло с термами Ахилла, Анастасианы, Аркадианы, Карозианы, Евдоксианы, Эленианы и Онорианы. Для их нормальной работы в Константинополе не хватало воды, топлива и городских жителей.
Забвение публичных терм означало не просто исчезновение больших и дорогостоящих исторических зданий, украшенных статуями и мозаиками, – оно ознаменовало гибель образа жизни, свойственного городам Римской империи. Конечно, констатинопольцы не перестали мыться – они ходили в скромные общественные бани наподобие хаммамов, которые посещают современные стамбульцы. Частных терм отныне не было даже у богатых вельмож – например, Феофания, первая жена василевса Льва VI, происходившая из знатной семьи, в молодости посещала публичные бани Константинополя.
Традиции монументального искусства исчезли. Старый помпезный город отчасти запечатлен только на древних фресках и мозаиках. В некогда пышной имперской столице даже реставрации проводились посредственно: так, в 1106 году на форуме Константина рухнули статуя и капитель только что отреставрированной колонны. Надпись на колонне гласила: «О Христос, правитель и властитель мира, Тебе ныне и посвящаю сей подвластный Тебе город, и эти скипетры, и могущество Рима».
Крушение обелиска оказалось символично – василевсы не хотели и не могли восстановить былое величие империи. Город быстро менялся в худшую сторону. Забвению и разрушению подверглись не только гигантские термы, но и лежавший в руинах римский амфитеатр – с VIII века он стал местом казней. Преступникам отрубали головы, а трупы волокли по улице Меса и бросали в общую яму недалеко от форума Быка – там тела оставляли на съедение птицам и собакам. Животные буквально наводняли Константинополь: на форуме Феодосия продавали ягнят и свиней, которых привозили на кораблях в гавань Юлиана, что рядом с Ипподромом, – и гнали через полгорода по главной улице византийской столицы.
На главных константинопольских площадях развернулись хозяйственные рынки. На форуме Феодосия торговали сеном, на Амастрианской площади – ослами и лошадьми, на форуме Тавра – рабами. По всей столице разливалось невыносимое зловоние – чтобы защитить от него императорскую резиденцию, перед входом в нее предписывалось продавать пряности и благовония. Сам Большой дворец обветшал. Василевсы бесхозяйственно относились к собственной резиденции, – и глупо было ожидать чего-то большего от иных правителей, оказавшихся в ее покоях. Последний хозяин Большого дворца, глава Латинской империи Балдуин II, нуждаясь в деньгах, продал дворцовую кровлю. Взяв Константинополь в 1453 году, османы докончили процесс разрушения, постепенно снеся все здания некогда роскошного архитектурного комплекса. Единственную уцелевшую постройку – богато убранную церковь – по приказу Мехмеда II превратили в пороховой склад, который взорвался в 1490 году.
Кризис, охвативший византийскую столицу, носил системный характер. Константинополь неуклонно терял статус крупного торгового города. Большой порт Феодосия на побережье Мраморного моря был заброшен. Коммерческий трафик переместился из гавани Неорион в гавань Юлиана, и портовая вместимость заметно сократилась. На содержание порта Феодосия не хватало средств – он заносился песком, и византийцы (а потом и османы) разбили на его территории сады и огороды. Перенесение коммерческого порта связано с созданием в VII веке военно-морского флота – корабли должны были находиться в защищенной гавани, и Неорион отлично подходил для этой цели. В 698 году Юстиниан II приказал очистить его – и в результате на берег было выброшено столько грязи, что в Константинополе началась очередная эпидемия чумы. Несмотря на прилагаемые василевсом усилия, создание флота не могло спасти умирающую империю: коррумпированные чиновники продали весла и канаты с военных галер – и корабли просто не вышли в море.
Сокращение портовой вместимости отразилось на городском снабжении. Столица страдала от нехватки продуктов питания – в 618 году, перед взятием Александрии персами, поставки в Константинополь египетского зерна навсегда прекратились. Полис нуждался в новом источнике продовольствия – но его не было. Оскудевшая Фракия изнемогала от набегов аваров, Малую Азию грабили персы. Ситуация ухудшилась настолько, что в VII веке василевс Констант II хотел перенести столицу на Сицилию. В 715 году, готовясь к нападению арабов, Анастасий II велел остаться в Константинополе лишь тем, кто имел запасы съестного на 3 года; прочие жители должны были покинуть город. Столица опустела. Государство прекратило снабжать константинопольцев продуктами – это говорит о катастрофическом обеднении и упадке. В 747 году на город обрушилась эпидемия чумы, после которой, по свидетельствам очевидцев, Константинополь напоминал пустыню. Во время арабской осады (717–718) голода не было – горожане на лодках переправлялись на азиатский берег Босфора и ловили там рыбу, чего им вполне хватало; это говорит о малочисленности населения.
Чума 747 года весьма показательна, особенно по сравнению с чумой 542 года. В VI веке сперва были заполнены все внешние кладбища Константинополя, а затем – перекопаны близлежащие к нему территории. Наконец, трупы стали свозить в Галатскую башню на противоположном берегу Золотого Рога. Таким образом, несмотря на огромное количество жертв – 200 тыс. человек (две трети населения) – константинопольцы соблюдали древние законы и обычаи, запрещавшие хоронить мертвых внутри города. Напротив, в 747 году сначала были заполнены все места на кладбищах в столице и пригородах. Потом трупы сваливали в пустые цистерны и ямы – или без каких-либо церемоний закапывали в садах и виноградниках в пределах Феодосиевых стен.
Исчезла античная культура погребения, была забыта традиция сооружать надгробия для простых людей. Лев VI отменил закон, запрещавший хоронить покойников в черте города, – василевс уже не понимал смысла этого предписания и потому считал его абсурдным. Вообще начиная с VIII века константинопольцы перестали понимать назначение не только правил и ритуалов, но и построек, совершенно банальных для античности. Статуи, арки, надписи – все это отныне считалось источником магической силы. Старые памятники внушали страх: византийцы полагали, что их невозможно было создать, не прибегая к колдовству. Константинополь скудел, нищал и деградировал – как внешне, так и духовно.
Территориальные изменения, затронувшие государство, также вызывали серьезные опасения. Были утрачены плодородные восточные провинции: Сирия, Палестина и Египет. В 697 году арабы вторглись в Карфаген и положили конец византийскому владычеству, длившемуся с 534 года, когда город был завоеван Велизарием – полководцем Юстиниана I. Больше всего территорий оставалось у Византии в Малой Азии: ее земли тянулись от Босфора до Таврских гор. Крит все еще находился под властью Константинополя, но Кипр по договору 686 года являлся совместным владением византийцев и Арабского халифата. На Балканах империя сохранила за собой только несколько укрепленных анклавов (прибрежные города Фессалоники, Афины, Патры и Монемвасию) – все остальное заняли славяне. Византия также лишилась своих итальянских земель: в 751 году лангобарды взяли Равенну, ограничив византийское владычество на юге Италии. С утратой западных территорий использование в Константинополе латыни утратило смысл, и официальным языком остался только греческий.
При императорах Македонской династии, а затем при Комнинах и Палеологах ситуация несколько изменилась. Городские летописи сохранили свидетельства о голоде и повышении цен – значит, столичное население увеличилось. В XI веке при Василии II Болгаробойце и Романе III Аргире была налажена система водоснабжения – реставрация длилась почти 100 лет и завершилась только в XII веке при Мануиле и Андронике Комнинах, которые обнаружили новый источник воды в Белградском лесу. По сообщению средневекового французского хрониста Гийома Тирского, «от правления Мануила, возлюбленного Богом, латиняне обрели большую пользу». Никита Хониат, давший нелестную характеристику Андронику, поведал, что распутный василевс «возобновил, употребив на то огромные суммы, старый подземный водопровод».
Ситуация постепенно налаживалась, и к приходу крестоносцев в 1204 году Константинополь снова был большим городом. Однако пожар 1203 года и почти 60 лет иноземного господства вернули византийскую столицу в плачевное состояние. Латинская империя рухнула в 1261 году, и константинопольцы торжествовали. Основатель династии Палеологов Михаил VIII заявил: «Константинополь, этот акрополь вселенной, царственная столица ромеев, бывшая под латинянами, сделалась, по Божию соизволению, снова под ромеями, – это дал им Бог чрез нас».
Несмотря на ликование византийцев и их веру в грядущее процветание, Палеологи не сумели превратить свою столицу в центр мира. Испанский путешественник Перо Тафур, посетивший Константинополь вскоре после крушения Латинской империи, утверждал, что город чрезвычайно грязен, его жители плохо одеты и порочны, а императорский дворец заброшен – за исключением ничтожной части, где ютится василевс с семьей. Звучит странно и страшно, но только османы могли спасти Константинополь как город и микрокосм. Этому посвящено стихотворение греческого поэта Константиноса Кавафиса:
Последние строки стихотворения выражают недоумение и отчаяние:
Варвары прибыли. Восточная Римская империя выставила против отборной армии Мехмеда II всего 9 тыс. (по другим данным – 7 тыс.) мужчин, включая рядовых горожан и монахов. Под султанскими знаменами собралось около 80 тыс. регулярных войск (в т. ч. 12 тыс. янычар) и порядка 20 тыс. нерегулярных вооруженных отрядов – башибузуков.[407] Для Средневековья это было невообразимое, грандиозное войско – в одной из константинопольских летописей говорилось, что османы «бесчисленные, как звезды».
Византия не могла оказать Мехмеду II должного сопротивления. Ее защитники дрались мужественно – они стояли насмерть, но этого было недостаточно. Турки, подобно диким зверям, почуяли кровь, славу и победу. Вероятно, в эти тревожные мгновения, определившие дальнейший ход мировой истории, император Константин XI вспомнил слова древнегреческого географа Павсания: «Никто из тех, кто посвятил себя без остатка делам своей страны и уповал на свой народ, не окончил свои дни хорошо».
Штурм Константинополя, который Гиббон назвал «торжеством варварства и религии», оказался не просто взятием имперской столицы. Это было столкновение старого и нового, прошлого и будущего, христианства и ислама. Два мира, две культуры сошлись в смертельной схватке у Феодосиевых стен. В оврагах, где сейчас растет трава, лежали тысячи мертвых тел. Вместо птичьего щебета грохотали пушки, лязгали сабли и кричали раненые. Кровь лилась по улицам города Константина Великого, и старые укрепления, некогда испугавшие самого Аттилу, уже не могли никого сберечь от неминуемой гибели.
Когда 21-летний Мехмед II на белом коне триумфально въезжал в захваченную столицу, чудом уцелевшие тимариоты[408] достали из-под горы трупов тело Константина XI Палеолога – изувеченное и обезображенное настолько, что его удалось опознать только по застежкам на пурпурных сапогах. Узнав о захвате Константинополя, василевс воскликнул: «Город пал, а я еще жив!» Затем он сорвал с себя знаки императорского достоинства, бросился в бой и был убит. Мортон говорит, что Мехмед II велел выставить голову Константина на порфировой колонне перед императорским дворцом. Когда все узнали, что правитель Византии убит, тело похоронили по обряду греческой церкви – и сам султан заплатил за масло в лампадах над гробом.
Эта версия драматична, но не бесспорна. Британский византинист Стивен Рансимен напоминает, что судьба последнего василевса осталась неизвестной – Мехмеду принесли чью-то голову, которую пленные византийские вельможи опознали как принадлежавшую их господину. Мехмед приказал водрузить голову на колонну, стоявшую на форуме Августа, а затем забальзамировать ее и послать для обозрения ко дворам владык мусульманского мира.
Для христиан Позднего Средневековья взятие османами Константинополя стало настоящим шоком. Кривая турецкая сабля рассекла двуглавого византийского орла – и европейцы впервые почувствовали себя отрезанными от древних римлян, прародителей их цивилизации. Афинский мыслитель XV века Лаоник Халкокондил сравнивает завоевание Константинополя с падением Трои – и считает, что Бог покарал греков (византийцев) за разрушенный ими в древности город. По словам Рансимена, новость с берегов Босфора потрясла христианский мир – ибо никто не ожидал падения Константинополя. Люди знали, что город в опасности, – но не понимали, насколько близкой она была. Несчастье, постигшее византийскую столицу, стало эпохальным событием, о котором на берегах Черного и Средиземного морей сложено немало песен. Одну из них – «Рыбы Константинополя» – долго пели в Греции:
Так родилась легенда о появлении рыбки-султанки (барабульки). По слухам, сюжет песни основан на реальном случае, имевшем место в греческом монастыре Богоматери; турки называют его Балыклы (тур. balıklı – рыбный). Монастырь находится в стамбульском ильче Зейтинбурну и знаменит животворным источником, в который, по одной из версий легенды, упали султанки. По мнению стамбульцев, внешний вид барабульки подтверждает достоверность предания: оранжевые бока делают живую рыбку похожей на жареную. Переливаясь золотом в морской воде, султанки призваны напоминать людям о великом событии – взятии Константинополя войсками Мехмеда II.
Конец одного – всегда начало чего-то другого, и конец Византии не стал исключением. Османы сделали Константинополь центром своей империи. Феодосиевы стены отремонтировали и превратили в Едикуле. На территории крепости построили янычарские казармы и мечеть. Размеры ее минарета совпадают с размерами гигантской кулеврины – легендарной пушки, о которой писал Готье. На самом деле это была огромная бронзовая бомбарда длиной от 8 до 12 м и весом 32 т; дальность выстрела составляла 2 км, диаметр ядер – 90 см. На перезарядку требовался час. Пушку тянули 60 быков; чтобы соорудить для нее деревянные подмостки, требовалось 50 плотников. Смертоносное орудие называлось «Базилика». Его создал по заказу Мехмеда II венгерский мастер Урбан.
Жизнь «Базилики» оказалась короткой, но яркой. В 1453 году османы осаждали Константинополь 2 месяца – со 2 апреля по 29 мая. На второй день артиллерийского обстрела ствол пушки дал трещину. Разрушая столицу Византийской империи, бомбарда разрушала сама себя. В итоге она раскололась от собственной отдачи – но успела 29 мая пробить роковую брешь в Феодосиевых стенах, и в Константинополь ворвались янычары. Это произошло на участке между Харисийскими воротами и воротами Святого Романа, возле которых погиб Константин XI. В память о «Базилике» османы построили на территории захваченной крепости вышеупомянутую мечеть. Пролом в стене от ядра бомбарды, через который янычары проникли в город, назвали Топкапы – Пушечные ворота. Этим объясняется наличие в Стамбуле автобусной остановки «Топкапы» и одноименного парка, которые не имеют отношения к султанскому дворцу. В парке находится один из самых интересных музеев Турции – Панорама 1453, освещающая подготовку и проведение финального штурма Константинополя.
Некоторые авторы утверждают, что Константинополь пал по роковой случайности – якобы во всем виновата незапертая калитка в крепостной стене. Австрийский писатель Стефан Цвейг рисует красочную, но неправдоподобную картину взятия византийской столицы. Через одну из многочисленных брешей, пробитых во внешней стене, проникли несколько турок. Боясь идти дальше, они бродили между первой и второй городскими стенами – пока не заметили, что небольшие ворота (керкапорта) по недосмотру остались отпертыми. Керкапорта – это калитка, предназначенная для пешеходов, когда главные ворота закрыты. Именно потому, что данная калитка не имела стратегического значения, константинопольцы забыли о ней, – и янычары, к своему изумлению, увидели гостеприимно распахнутую дверь. Сначала османы подозревали военную хитрость, ибо им казалось абсурдом, что керкапорта, ведущая к центру города, открыта – тогда как перед каждой брешью лежат горы трупов, осажденные мечут в осаждающих дротики и льют на них горячее масло. На всякий случай янычары вызвали подкрепление и напали с тыла на защитников наружных стен. Увидев османов, несколько византийцев подняли крик, рождающий ложные слухи: «Город взят!» И турки, ликуя, всё громче повторяли: «Город взят!»…
Версия Цвейга не имеет исторического подтверждения. Известно только, что, когда в Константинополь ворвались турки, над Едикуле взвилось кроваво-красное османское знамя – его водрузил янычар Хасан Улубатлы. По легенде, лишь три десятка стрел, пронзившие его исполинское тело, остановили могучего воина. Подвиг Хасана описал Георгий Сфрандзи – последний византийский историк и хронист штурма.
После захвата Константинополя османами город изменился, и Едикуле выполняла функции не только крепости. В ее башнях султаны хранили архив и казну, а также держали важных пленников (в первую очередь – капитанов потопленных судов) и политических заложников – представителей государств, на тот момент воевавших с Портой. Первая башня по левую сторону от входа называлась Башней послов – ее узниками побывали французский дипломат Франсуа Пуквиль и его русские коллеги: Петр Толстой, Петр Шафиров, Михаил Шереметев, Алексей Обресков и Яков Булгаков. Перед заключением в Едикуле иностранцев объявляли мусафирами – гостями Османской империи. Затем их препровождали в Семибашенный замок, где содержали с исключительной вежливостью и позволяли переписываться со своими правительствами.
На врагов султана подобный церемониал не распространялся. Крепость Едикуле была тюрьмой, казни в ней начались 1 ноября 1463 года. Первыми жертвами стали Давид, глава Трапезундской империи, и его сыновья. Смерть Давида означала гибель Византии как таковой – он был последним монархом из старинного рода Комнинов. Обезглавленные тела бросили собакам. Когда императрица Елена попыталась похоронить мужа и детей, ее оштрафовали.
В Едикуле казнили немало опальных визирей; так, в 1474 году в мрачных казематах цитадели провел свои последние дни Махмуд-паша Ангелович – первый серб в истории Порты, занявший пост великого визиря. 20 мая 1622 года во время янычарского бунта в камере южного пилона Золотых ворот задушили 17-летнего Османа II. На следующий день в этой же камере палач набросил шелковый шнурок на шею великого визиря Кары Давута-паши, организовавшего убийство молодого султана. В 1714 году в Едикуле казнили господаря Валахии Константина Брынковяну и его сыновей; их отрубленные головы торжественно пронесли по улицам Константинополя. 2 июля 1633 года пролилась кровь еще одного титулованного узника – господаря Молдавского княжества Мирона Барновского-Могилы (султан Мурад IV заподозрил его в государственной измене и связях с поляками). Таким образом, Семибашенный замок представлял собой ближневосточный аналог Бастилии или Тауэра.
Несмотря на мрачную репутацию, с Едикуле связана довольно забавная история. Летом 1709 года, потерпев поражение под Полтавой, шведский король Карл XII бежал в Османскую империю – сначала в Бендеры, а в 1712 году – в Стамбул. Там он прожил почти год, пытаясь убедить Ахмеда III стать его союзником. Европейские державы предлагали падишаху выдать им Карла, но османы отказались от экстрадиции шведского монарха – даже янычары восхищались его упорством и дали королю прозвище «Железная башка» («Demirbaş»).
Изнывая от скуки, Карл XII играл в шахматы и изучал кораблестроение. Он зарисовывал турецкие суда и копировал их имена, написанные арабской вязью. Сохранились страницы блокнота Карла с названиями кораблей «Yıldırım» («Молния») и «Yaramaz» («Непослушный»). В 1713 году, вернувшись в Швецию, король прикажет создать два фрегата по образцу турецких и назовет их «Jilderim» и «Jarramas». Оба названия приживутся в шведском флоте.
Также в Стамбуле Карл XII увлекся археологией и даже привез из Египта настоящую мумию. Суеверные горожане запаниковали – они утверждали, что мумия принесет им несчастье. Описывая ужас, охвативший Лондон накануне прибытия корабля с гробом Дракулы, Брэм Стокер взял за основу слухи и легенды Стамбула. Как только мумия оказалась в османской столице, ее конфисковали и, будто опасного преступника, отправили в Семибашенный замок.
По другой версии, османы приняли мумию за императора Константина XI Палеолога. Их опасения имели основание – константинопольские христиане верили, что василевс не погиб в 1453 году и что ангел превратил его в статую, которая когда-нибудь вернется в свой город и оживет. На всякий случай мумию заперли в одной из камер Посольской башни. В 1799 году к ней подселили французского дипломата Франсуа Пуквиля – по освобождении он увез с собой голову мумии в качестве памятного сувенира.
Для стамбульцев было характерно особое отношение к статуям Едикуле, и здесь городские суеверия оказались удивительно живучими. Так, в 1620-х годах английские аристократы – Генри Говард, граф Суррей, и Джордж Вильерс, герцог Бэкингемский (которого Дюма сделал героем романа «Три мушкетера»), – попросили посла Великобритании в Стамбуле, сэра Томаса Роэ, достать для них несколько скульптур с триумфальной арки Феодосия. Роэ подкупил султанского казначея, и тот предоставил дипломату солдат – но поручение не удалось выполнить. Когда солдаты начали снимать с арки статуи, местные жители едва не подняли восстание. Возмущенные турки кричали, что скульптуры нельзя трогать. Это поверье уходит своими корнями в византийскую легенду, согласно которой статуи заговорил колдун Аполлоний Тианский – и, если с ними что-то случится, в Константинополь придет беда.
К тому времени в османской столице еще сохранились старинные памятники, с судьбой которых константинопольцы (а потом и стамбульцы) связывали судьбу империи. По античной традиции такие памятники были украшены барельефами, созданными по мотивам исторических и мифологических сюжетов. Утратив изначальную мысль, которую вложили в памятники их создатели, горожане, благоговевшие к древности, придали им мистическое значение. В Константинополе множились легенды о том, что якобы та или иная колонна либо статуя была воздвигнута ради охранения столицы от врагов и несчастий. Османы, уничтожившие Византию, унаследовали ее суеверия и страхи.
Думая обо всем этом, я сидела на крепостной стене Едикуле и смотрела на Мраморное море – туда, где сейчас корабли ожидают разрешения на проход по Босфору и где 600 лет назад стоял грозный османский флот. В последние дни мая 1453 года византийцы напряженно вглядывались в бескрайние морские просторы, несущие им смерть и забвение.
Потеряв своих защитников, Константинополь, будто феникс, рухнул, сгорел и восстал из пепла. Едикуле, его главная политическая тюрьма, вместе со всем городом пережила расцвет и запустение. Кровь казненных, пролившаяся на внутреннем дворе крепости, давно высохла. Поколения узников оставляли на стенах цитадели памятные надписи, но они стирались от ветров и дождей – только несколько сохранившихся граффити датируются XVII веком.
Со временем Семибашенный замок превратился в туристический объект. Его посещает не так много людей, но общее впечатление от мрачной цитадели сложно испортить. Ее предназначение запечатлено на табличке перед входом: «Yedikule Zindanları». Не «hisari» («крепость»), а «zindanları» – зиндан; не страж города, а темница. Это отражено и в названии известной песни блатного исполнителя Вангелиса Папазоглу – «Тюрьма Едикуле» («Yedikule Zindanları»):
История стамбульских крепостей неразрывно связана с подготовкой штурма Константинополя. Турки бредили взятием византийской столицы – с 1391 по 1453 год они провели 4 осады христианского города, и лишь последняя завершилась для них удачей. Константинополь не давал покоя роду Османов. Страстное желание турок овладеть им имеет гораздо более древний и судьбоносный характер, нежели принято считать, – об этом подробно рассказывает итальянский медиевист Франко Кардини.
В эпосе тюркских народов доминируют два мифологических архетипа: легендарный родоначальник – волк и прообраз счастья – яблоко; в их сказках часто упоминается легендарный город Кызыл-Алма (Красное Яблоко). На протяжении столетий кочевники Центральной Азии замечали его сияние сквозь вихри песчаных и снежных бурь на бескрайних землях между Каспийским морем, пустыней Гоби и хребтами Тянь-Шаня. Память о сокровенных мечтаниях сохранилась в названии «Алма-Ата» («Яблоко-Отец»). Город Красного Яблока описывался в сказаниях как огромный золотой купол. Для османов им был сначала купол Святой Софии в Константинополе; затем – Аль-Аксы в Иерусалиме, потом – Буды, столицы Венгерского королевства; далее – Вены, увиденной турками дважды, в XVI и XVII веках; и, наконец, – Рима. В погоне за Красным Яблоком османы дошли до Византии – они намеревались завладеть золотым куполом Святой Софии, отражавшимся в туманных водах Босфора.
Тут же, в сердце Константинополя, – на площади Августеон, между главным городским собором и Большим дворцом, – возвышалась гигантская триумфальная колонна, увенчанная конной статуей Юстиниана Великого. Сегодня ее могучее основание можно увидеть слева от Айя-Софии, если встать к собору лицом. Прокопий Кесарийский находит колонну Юстиниана изумительной и с любовью рассказывает о ней в трактате «О постройках». Прокопий говорит о громадной статуе императора, одетого подобно Ахиллесу, – и доспехи его были подобны доспехам героя. Шлем, покрывавший голову Юстиниана, ослепительно сверкал. В левой руке василевс держал земной шар. Ваятель хотел продемонстрировать, что земля и море подчиняются византийскому правителю – «хотя у него нет ни меча, ни копья, ни какого-либо иного оружия, за исключением того, что на шаре стоит крест: лишь с его помощью он приобрел свое царство и военное превосходство». Именно увенчанный крестом земной шар в руке Юстиниана османы отождествляли с заветным Красным Яблоком, именно за ним они шли в Константинополь. Шар содержал в себе всю славу христианской империи и возможность безраздельной власти над миром.
Блистательная Порта начиналась со сновидения основателя султанской династии – Османа I Гази (1258–1326). По легенде, однажды он гостил у знаменитого праведника, шейха Эдебали. Готовясь ко сну, Осман увидел на полке Коран – и, исполнившись благоговения, начал читать священную книгу. Он читал без остановки в течение шести с половиной часов и к утру задремал.
Во сне Осман увидел себя рядом с Эдебали, на груди которого появился полумесяц. Полумесяц перешел на грудь Османа – а затем стал полной луной. Из пупка Османа пробился росток, быстро превратившийся в прекрасную чинару. Тень от ее ветвей накрыла весь мир, люди из разных стран собирались под сенью гигантского дерева. Под кроной чинары Осман увидел четыре горные цепи – это были Кавказские, Атласские, Торосские (Таврские) и Балканские горы. Из-под корней вытекали четыре великие реки – Тигр, Евфрат, Нил и Дунай, по ним шли корабли. На полях колосилась пшеница, холмы покрывались лесами, в солнечных долинах под голубым небом строились города. Муэдзины читали азан с минаретов, на верхушках которых сверкали золотые полумесяцы.
Вдруг листья гигантской чинары вытянулись и приобрели форму мечей. Поднялся сильный ветер – и листья-мечи указали в сторону Константинополя. Город, походивший на великолепный алмаз, раскинулся на изумрудно-зеленых берегах меж двух бирюзовых морей. Константинополь казался драгоценным камнем в перстне – и его оправой была страна, будто охватывающая всю землю. Осман надел этот перстень и проснулся. Утром он поведал свой сон Эдебали. Достопочтенный шейх, подумав, произнес: «О сын мой! Тебя ждет благая весть! Полумесяц, вышедший у меня из груди, есть дочь моя, Малхун Хатун, и кольцо означает вашу скорую свадьбу. Что касается дерева – ты станешь основателем великого государства и будешь мудро править своим народом. Всевышний возложит на тебя и твой род миссию возвысить ислам».
Легенда гласит, что за каждый час чтения Корана в ту ночь Аллах даровал Осману Гази и его потомкам один век могущества государства, которое впоследствии основал Осман. Высокая Порта просуществовала 623 года – и достижение османами могущества было невозможно без взятия великолепного Константинополя, который, как писал греческий философ XV века Георгий Трапезундский, будучи центром империи ромеев, «также повелевает всей землей».
Впервые османское войско появилось у стен византийской столицы в 1340 году. Им командовал внук Османа Гази – Мурад I. Впрочем, до боевых действий не дошло: Мурад испугался реакции христианской Европы и отступил. Сын Мурада I, Баязид I Йылдырым (Молниеносный), отважился на первую осаду Константинополя. Готовясь к ней, султан в 1391 году отбил Йорос у генуэзцев, что позволило ему контролировать азиатское побережье Босфора. В 1393 году османы построили в самом узком месте пролива небольшую Анатолийскую крепость – Анадолухисари. После падения Константинополя Мехмед II отремонтировал Анадолухисари, и цитадель долгое время была складом и тюрьмой. Сегодня она сильно разрушена и закрыта для посещений. Анатолийская крепость является старейшим османским сооружением Стамбула. Ее руины едва видны с европейского берега Босфора – особенно летом, когда стены и башни утопают в зелени. Кажется, сама природа стремится загладить следы первой осады Константинополя, организованной Баязидом I через год после постройки Анадолухисари, – в 1394 году.
Поводом для начала осады послужил отказ Мануила II Палеолога впустить в город кади (исламского судью) для рассмотрения споров между константинопольскими мусульманами. Разгневанный Баязид осадил византийскую столицу с суши – и тогда Мануил вынужденно согласился с учреждением в Константинополе шариатского суда. Также императору пришлось отдать мусульманам целый квартал на одном берегу Золотого Рога – и половину Галаты на другом берегу; причем в Галате разместился османский гарнизон численностью 6 тыс. человек. Кроме того, турки увеличили дань, взимаемую с византийской столицы, и ввели налог на виноградники и огороды, раскинувшиеся за Феодосиевыми стенами. С этого момента они стали именовать Константинополь Стамбулом. Слово «Стамбул» представляло собой турецкое искажение греческого «is tin poli» (εις την Πόλη – к городу).
У османов еще не было сильного флота, и они не могли помешать генуэзским и венецианским кораблям привозить в город продовольствие. Однако турки сжимали византийскую территорию, пока у империи не остался один Константинополь. Осада продолжалась 8 лет, в течение которых османы уничтожили все окрестные деревни до самых Феодосиевых стен. Константинопольцы не могли ни войти в город, ни покинуть его. Некоторые бежали тайно – опасаясь, что, несмотря на регулярно выплачиваемую дань, враги скоро войдут в столицу и разграбят ее.
Мануил II напрасно надеялся на поддержку рыцарства. Средневековый армянский поэт Абраам Анкюраци в поэме «Плач на взятие Константинополя» даже обвинил европейцев в том, что они пытались принудить василевса к догматическим уступкам:
Военная мощь османов представляла главную угрозу всему христианскому миру. С тех пор как турки впервые переправились через Босфор и Дарданеллы, они одерживали одну победу за другой, все глубже проникая в Юго-Восточную Европу. В 1389 году на Косовом поле были разбиты сербы и их балканские союзники. В 1396 году крестовый поход закончился поражением от Баязида I в решающей битве при Никополе на Дунае. Множество франкских рыцарей попало в плен – и султан, кичась перед мусульманским миром своим триумфом, выставлял их напоказ даже в Афганистане.
Битва при Никополе 25 сентября 1396 года имела особое значение для европейской истории. Баязид I не просто разгромил объединенные силы венгров, французов, венецианцев и госпитальеров – он за 3 часа уничтожил многотысячную армию коалиции христианских государств; причем исход сражения стал очевиден еще до того, как венгерский король Сигизмунд I смог ввести в бой собственное войско. По итогам сражения турки окончательно закрепились на Балканах, и Болгария стала провинцией Порты вплоть до 1878 года.
Владения Баязида I ширились. Турецкая армия слыла не ведающей поражений. После победы под Никополем султан пообещал венецианским и генуэзским послам накормить своего коня овсом на алтаре собора Святого Петра в Риме. По словам английского историка Джастина Мароцци, в 1490-х годах только Византия удерживала Баязида от полномасштабного вторжения в Европу. Она была последним рубежом на пути мусульманских орд – и доживала последние дни, задыхаясь в турецких тисках. В 1399 году василевс Мануил II бежал из Константинополя, передав бразды правления своему племяннику Иоанну. Генуэзцы безуспешно пытались снять осаду с города. Казалось, Византия вот-вот рухнет под мечом ислама – и тогда погибнет весь христианский мир, ослабленный недавними победами османов. Собственно, после падения Сербии (1389) и Болгарии (1393) Баязид получил прозвище «Йылдырым» («Молниеносный») – он заслужил его за скорость, с которой перебрасывал войска с востока на запад и обратно. Далее воодушевленный султан набросился на Венгрию. Турецкое наступление на Запад следовало остановить прежде, чем полумесяц воссияет над континентом.
Крушение византийской столицы было неминуемо – но ее внезапно спас эмир Тимур, или Тамерлан – великий полководец из Средней Азии. 20 июля 1402 года Железный Хромец разбил османов в сражении при Ангоре (Анкаре) – в районе современного аэропорта Эсенбога – и взял в плен султана. Кинросс отмечает, что Тимур сперва воздал Баязиду почести как суверену, но затем стал унижать его как пленника. Сохранилось множество легенд о том, как Железный Хромец обращался с Баязидом. По слухам, султана держали в цепях, и он служил эмиру подставкой для ног. Страдания надломили дух Баязида: спустя 8 месяцев он то ли скончался от апоплексического удара, то ли совершил самоубийство.
Разгром армии Баязида с его последующим пленением и смертью оказался на руку Константинополю – в 1402 году с города наконец-то сняли 8-летнюю осаду. Столица Византии даже перестала выплачивать османам дань. По словам немецкого историка Нагеля Тильмана, поражение при Ангоре больно ударило по Порте. Одним махом было уничтожено дело всей жизни Баязида, и султаны лишились большинства анатолийских владений, завоеванных ранее. Османскую империю поразил острый кризис, из которого ее вывел только Мехмед II, – и на полвека лет турки могли забыть о штурме Константинополя. Византийцы же, наоборот, торжествовали. Мануил II посетил важные европейские дворы, дабы вымолить поддержку против османов. Тимур известил Константинополь, что согласен принимать дань, которую византийцы платили Баязиду. В 1403 году Византия заключила с Портой договор – единственный документ, регулировавший отношения между этими государствами.
В начале XV века Османская империя переживала не лучшие времена. Сокрушительное поражение при Ангоре и гибель Баязида привели к периоду междуцарствия. С 1402 по 1413 год Порта не имела единого правителя – за трон лихорадочно боролись пять сыновей Молниеносного. Анализируя эти события, Никколо Макиавелли писал в трактате «Государь»: «Если победа над султаном одержана и войско его наголову разбито в открытом бою, завоевателю некого более опасаться, кроме разве кровной родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться…»
Принцип «разделяй и властвуй» работал безотказно. В качестве нового султана утвердился Мехмед, но братья отказались признать его власть. Старший, Сулейман Челеби, управлял Румелией (Северной Грецией, Македонией, Болгарией и Фракией). Иса господствовал в Бурсе. Мехмед контролировал Анатолию – центральную часть современной Турции. Данный порядок установил Тимур – эмиру была выгодна раздробленность Порты. Османская империя напоминала оглушенного и растерянного человека: ее раздирали внутренние противоречия, она теряла захваченные земли и не могла наполнить казну.
В этих условиях Сулейман Челеби решил заручиться поддержкой Мануила II Палеолога в борьбе за османский престол. В 1403 году Сулейман и регент Иоанн VII Палеолог заключили в Гелиболу вышеупомянутое соглашение. Подписав его, Сулейман объявил себя новым султаном и с удвоенной силой вступил в кровопролитные сражения с родственниками. Падение Константинополя было отсрочено на несколько десятилетий.
Несмотря на слабость противника, христианские государства не сумели укрепить свои позиции. Византийская империя, Болгарское царство и Сербское королевство потратили драгоценное время на междоусобные войны – и вскоре османы продемонстрировали, что они по-прежнему грозны и опасны. В 1411 году началась вторая осада Константинополя. Ей руководил Муса, убивший Сулеймана и занявший султанский престол. Новый правитель Порты объявил войну союзникам своего предшественника – в том числе Мануилу II Палеологу – и осадил Константинополь. Василевс обратился за помощью к Мехмеду, и Муса отступил. Братья вступили в открытое противоборство. Победил Мехмед.
Итак, Мехмед I подтвердил свое право на трон и передал мечту о взятии Константинополя сыну Мураду II. По мнению Стоуна, за 10-лет-ний период междуцарствия османское государство вполне могло стать европейским. Сулейман Челеби сотрудничал с Византией, Венецией и рыцарями-госпитальерами – иными словами, вращался в мире Ренессанса и зарождающегося капитализма. В случае его победы Турция стала бы на европейский путь развития. Но история Турции – это победа Анатолии. Мехмед, правивший там, одержал верх – и отбросил страну назад; его преемник Мурад II вновь запустил османскую военную машину – самую мощную в Европе.
Мечты османов о Константинополе каждый раз становились всё реальнее. Их исполнение напрямую зависело от уровня развития турецкого государства и его армии. Если Осман Гази, его сын Орхан и его внук Мурад I лишь грезили о том, чтобы въехать в поверженную византийскую столицу, то их потомок, Баязид I, 8 лет стоял под ее стенами. Цель захватить Константинополь передавалась у султанов от отца к сыну – и в 1422 году настала очередь Мурада II.
Мурад II, в отличие от своих предков, не нуждался в благовидном предлоге для очередной попытки взятия Константинополя – хотя такой предлог, безусловно, имелся. В 1422 году Мануила II Палеолога парализовало, и он передал трон своему сыну Иоанну VIII Палеологу. Иоанн не обладал опытом и мудростью отца; в разгоревшейся после смерти Мехмеда I борьбе за османский престол он поддерживал не Мурада, а его брата и главного соперника Мустафу. Неудивительно, что, став султаном, Мурад II первым делом собрал огромную армию и двинулся на берега Босфора.
В 1422 году Византия представляла собой жалкое зрелище. Фактически она ограничивалась обедневшим Константинополем и прилегающими к нему территориями. В течение столетий Восточная Римская империя уменьшалась, подобно шагреневой коже. Каждый день приближал гибель государства, в лучшие времена охватывавшего все Средиземноморье – от Италии до Туниса. Подобному катастрофическому положению способствовала недальновидная политика василевсов.
Византийские императоры стремились лишь сократить ущерб от нашествий. Спасая Константинополь, они откупались от варваров золотом и щедро расточали варварским правителям титулы патрициев и консулов.
Старейшая карта Константинополя (она же – единственная сохранившаяся его карта до захвата османами в 1453 году) датируется 1422 годом. На ней некогда процветающий город изображен в пределах старых, но по-прежнему мощных Феодосиевых стен. Ранее столица вместе с окраинными поселениями занимала фантастическую для Средневековья площадь – около 250 км2; но теперь полис сжался, будто ожидая удар. Карту составил флорентийский монах Кристофоро Буондельмонти. Он беспрепятственно путешествовал по Средиземноморью и Османской империи, ибо сам Мурад II гарантировал ему безопасность. Позже Буондельмонти будет преподавать сыну Мурада, Мехмеду II, историю Древней Греции и Древнего Рима. Будучи просветителем и гуманистом до мозга костей, он по иронии судьбы станет воспитателем Фатиха – грозного завоевателя, уничтожившего последние следы греческого и римского величия на берегах Босфора. Летом 1422 года флорентиец находился в турецком военном лагере и с ужасом наблюдал, как османы штурмуют ослабевшую византийскую столицу. А посмотреть было на что.
15 июня 1422 года Мурад II приказал 10-тысячной османской коннице перекрыть все дороги, ведущие в Константинополь, – и впервые в истории обстрелял город из артиллерийских орудий. Спустя 3 месяца турки сняли осаду. Византийская столица в очередной раз выдержала неистовый напор врага, но победа была так зыбка, что современники посчитали ее чудесным избавлением, дарованным Богородицей – небесной покровительницей Константинополя.
Мурад II отозвал солдат от стен Константинополя из-за мятежа, вспыхнувшего на юге Порты. Обрадованный Иоанн VIII поспешил заключить с султаном мирный договор, по которому обязывался снова платить османам дань и уступить им несколько городов во Фракии. Таким образом, и без того небольшая территория Византии опять сократилась. Столица повторяла судьбу Мануила II Палеолога – она слабела и умирала вместе со своим немощным василевсом. Мануила не стало в 1425 году. Его государство исчезло всего через 28 лет после смерти парализованного императора. Пока что на востоке собирались грозовые тучи: в 1451 году на османский престол взошел 17-летний Мехмед II.
Европейские государи считали молодого султана инфантильным и глупым, но Мехмед планировал захват Константинополя с 13 лет. Еще будучи ребенком, он твердо решил стать мусульманским Александром Македонским, завоевать весь мир и всячески способствовать распространению ислама. Разглядеть таланты юноши на заре его правления удалось весьма немногим иностранцам – но эти немногие крайне обеспокоились и насторожились.
Итальянский дипломат Джакомо де Лангуски оставил любопытное описание личности Фатиха. «Великий Турок Мехмед-бей» искусно владел оружием, имел устрашающий вид, редко смеялся, жаждал славы, проявлял храбрость и упорство во всех своих предприятиях. Ежедневно ему читали сочинения римских и иных историков. Султан внимательно изучал географию, обещая продвинуться с Востока на Запад. «Его сжигает желание господства… – свидетельствует де Лангуски. – В мире, говорит он, должна быть только одна империя, одна вера и одна власть».
История Мехмеда считалась бы неполной без типично мусульманского мифотворчества. Разумеется, победа Фатиха над Византией была предопределена. 1432 – год его рождения – стал годом предзнаменований: поголовье османских лошадей резко увеличилось, деревья гнулись под тяжестью плодов, а в полуденном небе над Константинополем пронеслась длиннохвостая комета. Мехмед появился на свет 29 марта, когда его отец Мурад II читал Коран. Султан закончил 47-ю суру «Мухаммад» и приступил к 1-й суре «Аль-Фатиха» («Завоеватель») – но тут ему сообщили о рождении сына. Обрадованный Мурад воскликнул: «В саду ислама расцвел цветок по имени Мухаммед!»[410]
Впрочем, шансы Мехмеда стать правителем Османской империи с самого начала были ничтожно малы. Мехмед являлся четвертым сыном Мурада II – к тому же, рожденным от наложницы. Несмотря на это, спустя 21 год он триумфально въехал в залитый кровью Константинополь и навеки изменил мировую историю.
Гибель Византии от рук османов определила отношения Востока и Запада минимум на следующие 600 лет. То, что для западного мира стало падением Константинополя, восточный мир назвал его завоеванием. Американский медиевист Нэнси Бисаха видит в противоборстве Порты и Восточной Римской империи отзвуки той эпохи, когда Рим подвергался варварским набегам; также в середине XV века «оформилось противостояние европейской цивилизованности и азиатского варварства». Британский историк Брендан Симмс называет 1453 год началом современной европейской геополитики.
Взятие Константинополя турками сопровождалось чудовищным кровопролитием, грабежами и осквернением церквей – что само по себе стало ужасной трагедией для Европы. Однако гибель Византии влекла за собой еще более опасные последствия. Приняв титул цезаря, Мехмед II перенес османскую столицу на берега Босфора. Отныне было лишь вопросом времени, как скоро турки вторгнутся в Центральную Европу, дабы заполучить территории Римской империи, установить господство на континенте и тем самым выполнить свою главную миссию – распространение ислама. По этой причине падение Константинополя ужаснуло христианский мир – даже Кристиан I, король далеких Дании и Норвегии, заявил, что «Великий Турок есть зверь, выходящий из моря, коий описан в Апокалипсисе».
Страх перед Портой объединял непримиримых врагов. Единственным вопросом, по которому мнения Мартина Лютера[411] и папы римского Льва X совпали, была ненависть к османам. На Западе сложился карикатурный стереотип о турках – усы, тюрбан, кривая сабля, готовность зарезать. Турок превратился в общеевропейский образ антагониста – родители пугали им непослушных детей, а Шекспир в трагедии «Отелло» упоминал «злого турка в чалме».
Но все это будет после 1453 года. Пока же Мехмед II прекрасно понимал, что завоевание Константинополя станет эпохальным событием. Три предыдущие османские осады существенно ослабили город – и султан начал подготовку к его захвату. По легенде, Мехмед созвал визирей, расстелил перед ними ковер, положил в центр красное яблоко и спросил, как можно взять плод, не наступив на ковер. Визири не смогли дать правильный ответ – и тогда султан скатал ковер и забрал яблоко. Плод символизировал заветный Константинополь – который, потеряв свои обширные владения, в итоге оказался в руках Фатиха.
В 1204 году византийская столица уже пала под ударами крестоносцев, и Мехмед II собирался повторить их опыт. Второе падение Константинополя должно было стать последним. Прежде всего, город надлежало отрезать от всего остального мира. В 1393 году османы возвели на азиатском берегу Босфора крепость Анадолухисари; но этого было недостаточно, чтобы установить полный контроль над проливом и лишить Константинополь снабжения по воде.
Согласно преданию, Мехмед обратился к Константину XI Палеологу с просьбой продать ему за солидную сумму маленький участок земли на европейском берегу Босфора – площадью не более, чем покроет шкура барана. Константин XI, нуждавшийся в деньгах, продал землю – и султан затеял строительство крепости Румелихисари в стратегически важном месте босфорского побережья. Узнав об обмане, василевс направил к Мехмеду послов – и те напомнили султану, что он купил лишь крошечный участок. Султан велел принести баранью шкуру и располосовал ее кинжалом на тонкие полоски. Этими полосками турки выложили периметр крепости. Когда все было готово, Мехмед заявил византийцам, что он не нарушил условия договора и взял ровно столько земли, сколько покрыла шкура барана.
Вероятно, это легенда; но весной 1452 года Мехмед II действительно решил перекрыть все подступы к Константинополю и приказал возвести на европейском берегу Босфора, прямо напротив Анадолухисари, еще одну крепость – Румелихисари. Ее строительство заняло всего 4,5 месяца и завершилось 31 августа 1452 года. Новая цитадель была огромной; по словам византийского хрониста Михаила Критовула, она походила на маленький город. Османы назвали крепость «Богазкесен» (тур. boğazkesen – перерезающая пролив или перерезающая горло), но более известно другое ее наименование – Румелихисари (тур. Rumeli hisari – румельский (европейский) замок).
«Способность Мехмеда координировать проекты исключительных масштабов и выполнять их в кратчайшие сроки непрестанно изумляла его противников», – отмечает английский историк Роджер Кроули. Над возведением Румелихисари, не покладая рук, трудились 800 каменщиков и 1,5 тыс. разнорабочих. Необходимые материалы ежедневно подвозили 200 лодочников. Контроль за строительством осуществляли соратники султана: Заганос Мехмед-паша, Саруджа-паша и Чандарлы Халил-паша; в их честь названы три главные башни цитадели.
Благодаря Румелихисари османы окончательно прекратили сообщение Константинополя с иностранными портами. Гарнизон новой крепости состоял из 400 янычар. Бомбарды не давали пройти по Босфору кораблям, везущим в византийскую столицу продукты и лекарства. Норвич рассказывает, что Мехмед установил тяжелые орудия на ближайшей к берегу башне и обнародовал указ, согласно которому всякий проходящий мимо корабль должен был останавливаться для досмотра. В ноябре 1452 года капитан венецианского судна, которое везло продовольствие в Константинополь, проигнорировал это распоряжение. Османы утопили корабль и казнили матросов. Капитана посадили на кол; тело выставили в назидание всем, кто захочет последовать его примеру.
Весть о завершении строительства Румелихисари моментально разлетелась по Фракии и Анатолии. Современник осады, греческий историк Дука свидетельствует, что константинопольские христиане осознали масштабы надвигающейся катастрофы и горестно возопили: «Теперь приблизился конец города; теперь знамения гибели нашего рода; теперь (наступают) дни антихриста; что будет с нами или что нам делать? Где святые, охраняющие город?»
Всем стало ясно, что Константинополь обречен. Борьба между Византийской и Османской империями вступила в финальную стадию. Константин XI распорядился срочно чинить и укреплять Феодосиевы стены, а также свезти в столицу из окрестностей все имеющиеся запасы хлеба. Зиму 1452–1453 годов обе стороны провели в подготовке к решающему штурму – и если василевс хотел достойно встретить врага, то султан горел желанием поставить точку в битве за город на берегах Босфора.
Османский правитель был так увлечен покорением гордой столицы ромеев, что ночи напролет рассматривал планы Константинополя, изучал схемы его оборонительных сооружений и продумывал атаки. Также по ночам он вызывал к себе полководцев для длительных совещаний. Великий визирь Чандарлы Халил-паша по традиции взял с собой блюдо золотых монет, ибо к султану нельзя было войти без подарка. Мехмед оттолкнул блюдо и закричал: «Дайте мне Константинополь!» Он не хотел и не мог думать ни о чем другом.
Наконец, пушки венгерского мастера Урбана были отлиты; генуэзцы, владевшие Галатой, – нейтрализованы; турецкий флот – укомплектован и спущен на воду. 2 апреля 1453 года османская армия подошла к Константинополю, и для Византийской империи начался обратный отсчет. Мехмед не сомневался в победе. 6 апреля он приказал поставить свой шатер напротив ворот Святого Романа в Феодосиевых стенах.
Следующие два месяца стали для константинопольцев настоящим кошмаром. Султанская артиллерия обстреливала столицу, и тяжелые каменные ядра разбивали некогда непреодолимые городские укрепления. Адмирал османского флота Балтаоглу Сулейман-бей захватил Принцевы острова в Мраморном море. Византийский флот терпел сокрушительные поражения – это было обидно вдвойне, ибо до недавнего времени турки не могли похвастаться военными кораблями. Гарнизоны Румелихисари и Анадолухисари не пускали в Босфор иностранные суда, спешившие на помощь Константинополю. Относительное спокойствие сохранялось только в Золотом Роге – османы не могли войти в залив, но вскоре ситуация изменилась. Мехмед II принял дерзкое решение, сравнимое с переходом Ганнибала через Альпы.
Утром 22 апреля византийцы с изумлением и ужасом увидели, как османские корабли переправляются через Галатский холм. Сотни быков тащили по наспех сколоченным деревянным настилам примерно 70 турецких галер – и тысячи солдат удерживали их в равновесии с помощью тросов, канатов и цепей (эти цепи до сих пор хранятся в Военном музее Стамбула в районе Харбие). После полудня турецкий флот появился в Халиче и был готов атаковать Феодосиевы стены, выходившие на залив. Константинопольцы срочно перебросили туда часть солдат, ослабив защиту основных укреплений. Перетащив корабли в гавань Золотого Рога, османы соорудили мост из деревянных бочек, бревен, досок и обрезков железа. Затем они водрузили на мост пушки, – и из них, а также из корабельных орудий, стали бить в Феодосиевы стены.
Бейоглу, Айвансарай, Бебек, Анадолухисари, Байрампаша, Эдирне-капы и другие старые стамбульские районы хорошо помнят агонию великого города и кровавую хронику его заключительной осады. Ильче Фатих и вовсе назван в честь Мехмеда II. Несмотря на бедственное положение, византийцы сопротивлялись до конца и неоднократно отклоняли предложения султана о сдаче столицы. Последнее из них поступило василевсу 25 мая. Получив ожидаемый отказ, Мехмед 27 мая объявил о генеральном штурме.
28 мая в обоих лагерях воцарилась зловещая тишина. Солдаты отдыхали перед завтрашним днем, который для большинства из них грозил стать последним. Императоры обратились к своим армиям. Мех-мед II напомнил туркам о предсказаниях пророка Мухаммеда, пообещал им богатую добычу и – по мусульманской традиции – три дня на разграбление города.
Речь Константина XI – этот блестящий образец античного ораторского искусства – была куда горше. Во все времена долг любого христианина, говорил василевс, состоял в том, чтобы умереть за свою веру, свою страну, свою семью и своего монарха; для византийцев пробил час, когда придется умереть за все эти ценности сразу. Слава и традиции христианской империи столкнулись с дикостью исламских орд, честность и гуманизм Константина – с коварством и жестокостью Мех-меда. Защитником Константинополя надлежало помнить о своих великих предках – героях Греции и Рима, – быть достойными их памяти и встретить смерть с оружием в руках, спокойно глядя ей в глаза.
Исход очередной битвы был предрешен. Речь Константина стала погребальной речью по Византии. Норвич передает, что творилось в Константинополе 28 мая 1453 года, – в последний понедельник византийской истории. Горожане, включая василевса, собрались на церковную службу. Все колокола звенели, все самые почитаемые иконы и драгоценные реликвии вынесли на улицы. Движимые единым порывом, люди шли к собору Святой Софии даже с самых отдаленных городских окраин. Православные и католики в первый и последний раз позабыли о литургических различиях. Храм являлся духовным центром Византии, и в момент кризиса не оставалось ничего другого, как собраться именно здесь.
Понедельник 28 мая и последующая ночь для константинопольцев изобиловали редкими и дурными знамениями. По словам Михаила Критовула, иконы, колонны и статуи в церквях покрывались потом. Мужчины и женщины находились во власти видений и уверяли, что не следует ждать ничего хорошего. Предсказатели пророчили множество несчастий. Критовулу удалось передать атмосферу ужаса и безысходности, охватившую город. Он в мельчайших подробностях расскажет о последних днях византийской столицы и после ее падения станет автором первого произведения новой, османской эпохи – напишет по заказу Фатиха 5-томное «Историческое сочинение» о деяниях султана в 1451–1467 годах, известное также как «История Мехмеда II».
Константинопольцам особенно запомнилось невиданное и зловещее событие – солнечное затмение. Оно настолько понизило дух осажденных, что решено было последние мольбы обратить к Богоматери. Благочестивые горожане поставили ее икону на носилки и торжественно понесли по улицам. Все, кто мог покинуть свои боевые посты на Феодосиевых стенах, присоединились к процессии. Однако во время медленного и торжественного шествия икона вдруг упала с носилок. Тем, кто бросился ее поднимать, икона показалась очень тяжелой, будто сделанной из свинца.
Когда процессия возобновилась, началась гроза с градом. Затем хлынул такой сильный ливень, что все улицы затопило. Процессию пришлось прекратить. На следующий день на столицу опустился густой туман – явление, совершенно невиданное для Константинополя в мае. Испуганные византийцы шептались, что это Богоматерь окутала себя облаками, дабы незаметно покинуть город. Ночью туман рассеялся, и горожане заметили вокруг купола Святой Софии странное и тревожное сияние.
А дальше все было, как рассказывалось выше. «Базилика» Урбана пробила брешь в Феодосиевых стенах, и в Константинополь ринулись янычары. Константин XI Палеолог погиб. Город умирал, словно большое израненное животное: он содрогался от выстрелов, гудел и стонал тысячами голосов своих обреченных на смерть защитников, его лихорадило от пожаров, по улицам текли реки крови, а дома и крепостные стены ломались и крошились, словно зубы и кости. Из-под гор трупов не было видно мостовых. Воды Босфора окрасились в красный цвет. Мертвые тела, сброшенные в Мраморное море, еще не одну неделю мешали судоходству. Мехмед II, увидев, что творят его воины в захваченном Константинополе, нарушил мусульманский обычай и остановил разграбление города вечером первого же дня.
По мнению Критовула, Фатих проникся величием и красотой Константинополя. Узрев повсюду развалины, Мехмед якобы раскаялся в том, что все это совершалось с его ведома – он пустил слезу и воскликнул: «И такой город мы обрекли на грабежи и уничтожение!» Шагая по пустым коридорам резиденции Палеологов – Влахернского дворца, – султан бормотал строки из стихотворения неизвестного персидского поэта:
Эти строки стали эпитафией сразу для трех империй – Римской, Византийской и Тимуридской. Мехмед II осуществил мечту Османской династии – после стольких лет христианская столица покорилась исламским завоевателям. Спустя несколько часов на поруганный Константинополь опустилась удушливая ночь. Всполохи пламени озаряли развалины Феодосиевых стен, Ипподрома и Текфур-сарая. Над Босфором молчаливо возвышалась Румелихисари – крепость, превратившаяся в грозного стража Стамбула и призванная защищать его от любых захватчиков.
Подобно другим цитаделям, Румелихисари использовали как таможенный пост и тюрьму. В 1509 году она пострадала от землетрясения, в 1746 году – от пожара. Селим III восстановил крепость, но в XIX веке она была заброшена. Памук вспоминает, как удручающе выглядела Румелихисари в годы его детства: в стволах пушек, поставленных у крепостной стены, спали пьяницы и бездомные; там же валялись окурки и прочий мусор. Именно тогда маленький Орхан понял, что «великое историческое наследство Стамбула и Босфора для большинства ныне здесь живущих – нечто темное, загадочное и непонятное».
В 1950-х годов в Румелихисари провели реставрацию и открыли цитадель для туристов. Сегодня она является одним из наиболее узнаваемых символов города. В апреле 2015 года я впервые посетила эту крепость – и потом долго стояла у моста Мехмеда Фатиха. На азиатском берегу Босфора высились остроконечные башни военной школы Кулели. Между Западом и Востоком в одиночестве грустила Девичья башня. Неутомимые паромы причаливали к вокзалу Хайдарпаша, похожему на замок тевтонских рыцарей. Азиатская часть города манила меня – не в первый и, как показало время, не в последний раз.
Глава 9
Между Европой и Азией
Константинополь – это золотой мост между Востоком и Западом, и западная цивилизация, подобно солнцу, не может обойти вокруг света, не пройдя через этот мост…
Карл Маркс
ревнегреческий вождь Визант, в 667 году до н. э. основавший на Босфоре поселение Бизантиум (Византий), был, согласно легенде, внуком громовержца Зевса и земной женщины Ио. Он родился от связи их дочери Кероэссы с еще одним богом – властелином моря Посейдоном. Визант называл правый (азиатский) берег пролива «страной слепых» – ибо только слепые не видели всех преимуществ противоположного, европейского берега и не селились там. Колонистов прельстили запасы медной руды и неограниченные возможности рыбной ловли. Эти факторы стали определяющими для того, чтобы Визант заложил Бизантиум в европейском Калхедоне – напротив современного Кадыкёя.
Веками позже Текфур-сарай (резиденция Палеологов), Топкапы, лучшие базары, известные византийские постройки и имперские мечети появились именно на левом берегу Босфора; там же постепенно возник туристический центр. Поэтому в настоящее время бытует мнение, что основные достопримечательности находятся в европейской части города. Однако азиатская часть в меньшей степени подвержена западному влиянию – она похожа на сосуд, в котором сохраняются атмосфера, облик и традиции старого Стамбула.
Аутентичная жизнь города проходит на улицах Бейкоза, Ускюдара, Кадыкёя. Это древнейшие стамбульские ильче – так, история Бейкоза насчитывает почти 3 тыс. лет. Издавна купцы совершали тут жертвоприношения Зевсу и Посейдону, дабы обеспечить своим кораблям безопасное плавание по Черному морю. Основанный в VII веке до н. э., Кадыкёй был известен как древнегреческий город Халкидон; по легенде, он получил нынешнее название в память о том, что Мехмед II пожаловал его в надел стамбульскому судье (кадию) Хызыр-бею. Ускюдар же назывался Хрисуполисом (греч. Χρυσούπολις – золотой город) и сначала был предместьем Халкидона. Затем, будучи переименованным в Скутари, он стал пригородом Стамбула.
Благодаря торговле Ускюдар разбогател и превратился в стамбульский ильче. Отсюда ежегодно уходили в Мекку и Медину верблюжьи караваны, груженные подарками. Именно в Ускюдаре заканчивался Великий шелковый путь – главный коммерческий маршрут Древности и Средневековья. Английское и французское слово «turquoise» («бирюзовый») происходит от старофранцузского «pierre turquoise» («турецкий камень»). Бирюзу добывали в Хорасане – исторической провинции Ирана; оттуда ее экспортировали по Великому шелковому пути через Турцию в Европу – поэтому у европейцев бирюза ассоциировалась с Востоком.[412] Ускюдар же являлся одним из лучших мест на Востоке для покупки бирюзы.
Связи османского Стамбула с государствами Европы были гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Принято считать, что Англия всегда видела в Порте опасного соперника – но в Ускюдаре находится уникальное здание, напоминающее о том, как в XIX веке необходимая османам помощь пришла именно с Британских островов. Речь идет о казармах Селимие.
Первые казармы появились в Ускюдаре в 1799 году при Селиме III. Строительством руководил Крикор Бальян; простые стамбульцы работали каменщиками, землекопами и грузчиками. Среди них был курд Заро Ага – старейший долгожитель Турции. Он родился то ли в 1774 году, то ли в 1777 году и умер в 1934 году в городской больнице в Шишли – в возрасте 157 или 160 лет. Заро Ага был свидетелем правления 10 падишахов (от Абдул-Меджида I до Мехмеда VI) и дважды встречался с Ататюрком, к которому обращался: «Мой султан». Выходец из бедной семьи, Заро Ага трудился в Стамбуле сторожем, дворником и носильщиком. Помимо казарм Селимие, он также участвовал в постройке мечети Меджидие в Ортакёе и мечети Нусретие в Топхане. Казармы простояли недолго – в 1807 году их сожгли янычары. Возведение новых казарм началось только в 1828 году – через 2 года после того, как Махмуд II уничтожил янычарский корпус, и завершилось при старшем сыне Махмуда – Абдул-Меджиде I.
В годы Крымской войны (1853–1856) казармы отдали под госпиталь. В 1854 году в Стамбул прибыла англичанка Флоренс Найтингейл – основоположница сестринского дела, спасшая тысячи турок. Она заботилась о пациентах и методично реализовывала принципы санитарии. Солдаты называли ее «дамой с лампой» – по ночам Флоренс обходила палаты со светильником в руках. В результате ее деятельности смертность снизилась с 42 % до 2 %. Абдул-Меджид I подарил самоотверженной женщине множество медальонов и браслетов. Сегодня они, как и легендарная лампа, выставлены в музее Флоренс Найтингейл, который организован в казармах Селимие.
Обычная поездка из Европы в Азию начинается на причале Эминёню. Паром отчаливает и набирает скорость. Позади остаются Новая мечеть и Сулеймание. По левому борту из тумана вырисовываются очертания Долмабахче, по правому – вырастает Девичья башня, романтический символ Стамбула.
В истории Девичьей башни нет никакой романтики. Первая информация о ней датируется IV веком до н. э., когда Афины воевали со Спартой. Азиатская часть нынешнего Стамбула принадлежала Спарте, европейская – Афинам. Выиграв войну, Афины решили обезопасить свои территории со стороны Босфора; для этого на маленьком острове посреди пролива возвели крепость с башней.
Столетиями башня служила маяком, пунктом сбора податей с проходящих по Босфору судов, карцером для приговоренных к смертной казни, изолятором для больных во время эпидемий чумы и холеры – и даже местом, откуда давали праздничные салюты. Также здесь хранили боеприпасы и корабельные снасти, а в годы Второй мировой войны держали запас бочек с цианидом натрия для военной промышленности (их вывезли только в начале 1980-х годов). В 1999 году в башне открыли смотровую площадку и ресторан – одни из самых дорогих в Стамбуле. Однако народная молва приписывала Девичьей башне таинственное прошлое, – и горожане, очарованные ее одиночеством, слагали о ней удивительные легенды.
Согласно одной из них, султану предсказали, что его любимая дочь погибнет в день своего 18-летия. Опечаленный султан велел построить на островке посреди пролива красивую башню и отправил туда дочь, дабы уберечь ее от смерти. Девушка жила в одиночестве, окруженная быстрыми водами Босфора. В 18-й день рождения отец прислал ей в подарок корзину с фруктами и цветами. Из корзины выползла змея и ужалила принцессу. Это предание вдохновлено историей о самоубийстве Клеопатры. Плутарх приводит версию, согласно которой египетскую царицу укусил аспид, спрятанный в вазе со смоквами. В стамбульской легенде девушку спас персидский принц – и, получив известность в Европе, она легла в основу сказки о спящей красавице.
Вторая легенда о Девичьей башне связана с эллинистической культурой. В IV–III веках до н. э. побережье Босфора было усеяно греческими колониями. Местные жители создали миф о юноше Леандре и девушке Геро – жрице Афродиты. Ради Леандра она нарушила обет безбрачия, обязательный для служительниц культа. Влюбленные встречались в башне, где жила Геро. Каждую ночь юноша доплывал до середины пролива, а Геро освещала ему путь фонарем. Но олимпийские боги узнали о клятвоотступничестве жрицы. Разгневавшись, они в ненастную ночь погасили фонарь. Леандр утонул. Геро бросилась с башни в темные воды Босфора. Этот классический античный сюжет окутал Девичью башню ореолом жертвенности, и у нее появилось второе название – Леандрова. Оно увековечено в наименовании картины Айвазовского «Вид Леандровой башни в Константинополе» (1848).
Третья легенда гласит, что в VII веке мусульманский воин Сейид Баттал Гази влюбился в Анастасию – дочь византийского императора Юстиниана II. В отличие от мифических Леандра и Геро, Баттал Гази был реальным человеком. Его имя встречается в ассирийских, арабских и византийских источниках. Народная молва наградила Баттала сверхъестественной силой – в старых анатолийских сказках он побеждал чудовищ и в одиночку уничтожал полчища врагов. Юстиниан II спрятал Анастасию в башне на острове, но Баттал похитил девушку. На этом заканчивается первая версия легенды.
По второй версии, в ходе первой арабской осады Константинополя (674–678) Баттал сражался на стороне Омейядов и встретил смерть под стенами византийской столицы. После очередного сражения он уснул – но вскоре на горизонте показалась византийская конница, и Анастасия бросила в любимого камешек, дабы разбудить его. Будучи брошенным с городских стен, камень попал прямо в сердце Батала. Так на Востоке родилось выражение «камень любви», синонимичный фразеологизму «медвежья услуга».
Стройный силуэт Девичьей башни видят все, кто приплывает из Европы в Азию. Еще один символ азиатской части Стамбула, который прекрасно видно с Босфора, – знаменитый вокзал Хайдарпаша.
Хайдарпаша был начальным пунктом Багдадской железной дороги – отсюда уходили поезда в Сирию, Армению и Иран. В романе Агаты Кристи «Убийство в “Восточном экспрессе”» Пуаро прибывает в Стамбул из Алеппо на Хайдарпашу, переправляется на пароме через Босфор, доезжает до вокзала Сиркеджи в европейской части города и там садится на «Восточный экспресс». Сиркеджи представлял собой конечный пункт «Восточного экспресса» – легендарного поезда класса «люкс».
4 октября 1883 года «Восточный экспресс» впервые отправился в Стамбул с парижского вокзала Гар де л’Эст под «Турецкий марш» Моцарта. За 80 часов поезд преодолел расстояние в 3094 км. Его путь пролегал через Страсбург, Карлсруэ, Штутгарт, Мюнхен, Вену, Будапешт, Бухарест, Варну – и заканчивался на европейском берегу Босфора. Пассажирами «Восточного экспресса» были монаршие особы, политики, актеры, писатели – Франц-Иосиф I, Елизавета II, Шарль де Голль, Одри Хепберн и, конечно, Агата Кристи. Она часто путешествовала на поезде – в том числе и зимой 1931 года, когда состав останавливался в снежных заносах на Балканах. Через несколько лет Кристи включила этот эпизод в свой детективный роман.
Подобно отелю «Pera Palace», в истории «Восточного экспресса», словно в зеркале, отразилась политическая история Европы XX века.
Во время Первой мировой войны маршрут поезда изменился. Пунктом отправления стал Берлин. До конца Второй мировой войны на «Восточном экспрессе» в Турцию и страны Средиземноморья ездили офицеры Третьего рейха. В книге Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны» и одноименном фильме Штирлиц едет в Берн именно на «Восточном экспрессе». В купе он знакомится с генералом из Мекленбурга, пьет с ним коньяк и ест салями.
Впрочем, немецко-турецкие отношения не ограничиваются отправлением «Восточного экспресса» из Берлина в Стамбул в первой половине XX века. Доказательством тому – сам вокзал Хайдарпаша. Он построен в 1906–1908 годах по проектам немецких архитекторов Отто Риттера и Гельмута Куно на пике османо-немецкой дружбы. Вильгельм II публично заявлял, что научился искусству политики у Абдул-Хамида II. Кайзер именовал себя «покровителем всех мусульман», а султана – «самым мудрым и быстро мыслящим политиком в мире». В Стамбуле появились представительства «Deutsche Bank» – крупнейшего банка Германской империи.
В 1898 году, посетив Стамбул во второй раз (первый визит состоялся в 1889 году), кайзер подарил Порте Немецкий фонтан – его начали собирать на площади Султанахмет, в месте нынешнего расположения. В 1899 году глава «Deutsche Bank» Георг фон Сименс подписал с Турцией договор о концессии на строительство и эксплуатацию главной магистрали Багдадской железной дороги. Немецкий фонтан планировали торжественно открыть 1 сентября 1900 года – в 25-летний юбилей правления Абдул-Хамида II – однако его не успели смонтировать. Фонтан был открыт 27 января 1901 года – в день рождения Вильгельма II.
Кайзер и султан любили обмениваться не только любезностями и подарками, но и наградами – тем более что в Европе грянула война, быстро переросшая в глобальный конфликт. Некоторые турецкие ордена и медали – например, Галлиполийская звезда – изготавливались в Германии и Австрии. Германская, Австро-Венгерская и Османская империи были союзниками. Немецкие офицеры служили в турецкой армии, обучали военному искусству своих османских коллег и всячески поднимали боевой дух в вооруженных силах Порты.
Английский историк Джайлз Макдоно отмечает, что Вильгельм имел далеко идущие планы в отношении Османской империи. Публично поддерживая Порту, он намеревался получить право голоса в определении ее внешнеполитического курса. Германской военно-дипломатической миссии надлежало создать турецкую армию, которая будет повиноваться кайзеру. Затем следовало думать и о территориальных приобретениях. «Вы фактически прокладываете путь к неизбежному в будущем разделу Турции», – говорил Вильгельм своим полководцам. Какие грандиозные перспективы кайзер связывал с германо-турецким союзом, видно из его реплики в беседе с немецким генералом Отто Лиманом фон Сандерсом в 1914 году. «Либо германский флаг будет развеваться над твердынями Босфора, либо я повторю печальную судьбу узника Святой Елены», – заявил Вильгельм, отождествляя себя с Наполеоном.
Руководство Германской империи переживало за судьбу союза с османами. Когда в феврале 1914 года пост военного министра Порты занял Исмаил Энвер-паша, немецкая пресса сочла 33-летнего офицера слишком молодым для столь ответственной должности. На фотографии, опубликованной в немецких газетах, Энверу-паше пририсовали бороду, чтобы он казался старше.
Турки охотно сотрудничали с немцами, перенимали их опыт и получали из Германии оружие. Османская империя видела в Германии сильную европейскую державу, способную помочь ей вернуть потерянные земли и достичь прежнего могущества – потому вступление Порты в мировую войну на стороне Центральных держав[413] было предсказуемо.
Типичным османским офицером, воспринявшим идеи германского милитаризма, был генерал Омер Фахреддин-паша – комендант Медины, защищавший город во время Арабского восстания (1916–1918). Он игнорировал приказ из Стамбула о сложении оружия. Мединский гарнизон оказывал сопротивление арабам даже после завершения Первой мировой войны. В январе 1919 года пашу арестовали собственные подчиненные, не желавшие умереть от голода в осажденной Медине.
Германское милитаристское влияние на Порту не ограничивалось сухопутными войсками. 16 августа 1914 года немецкая Средиземноморская эскадра в составе крейсеров «Goeben» и «Breslau» была передана османским ВМС. Турки переименовали «Goeben» в «Yavuz Sultan Selim», а «Breslau» – в «Midilli». Тогда на «Breslau» служил лейтенант Карл Дёниц – будущий гросс-адмирал Третьего рейха. Сохранилась фотография, на которой он запечатлен с другими офицерами крейсера после того, как их обмундировали в османскую форму, включавшую фески вместо бескозырок. Глава Средиземноморской эскадры, немецкий адмирал Вильгельм Сушон продолжил службу на стороне Порты и в 1917 году получил должность командующего османским флотом.
Сушон – не исключение: немецкие офицеры занимали в турецкой армии ответственные должности. Среди них были генерал Отто Лиман фон Сандерс, генерал-фельдмаршал Кольмар фон Гольц (Гольц-паша) и вице-адмирал Гвидо фон Уседон (Уседон-паша). Сандерс стал османским маршалом и героем Дарданелльской операции (1915–1916). Гольц-паша с 1883 года и до самой смерти в 1916 году служил падишахам (в частности, исполнял обязанности адъютанта при Мехмеде V) и по собственному желанию был похоронен в Стамбуле. Уседон-паша в 1914 году получил должность главнокомандующего турецким флотом со званием маршала Османской империи. Это отражено в романе Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». Один из персонажей, поручик Лукаш, рассказывает, что кайзер пожаловал ордена Энверу-паше и Уседону-паше – «довольно много наград за такой короткий срок».
Роман Гашека дает представление не только об организации армий Центральных держав, но и об отношениях их лидеров. Так, Швейк констатирует: «Султан наградил императора Вильгельма большой военной медалью, а у меня до сих пор даже малой серебряной медали нет». 10 марта 1915 года Мехмед V действительно послал кайзеру Галлиполийскую звезду и медаль Имтияз I степени (Швейк называет ее большой военной медалью; под малой серебряной он подразумевает медаль Имтияз II степени). Медаль Имтияз («За отличие») I степени являлась высшей наградой Порты.
На османских орденах и медалях чеканилась тугра султана, учредившего соответствующую награду, – например, на медали Имтияз изображалась тугра Абдул-Хамида II, на Галлиполийской звезде – тугра Мехмеда V и т. д. Помимо тугр, на аверсе наград находился герб Османской империи – еще один результат турецко-немецкой дружбы.
Герб Порты появился только во второй половине XIX века. Он был создан в соответствии с западными традициями и утвержден Абдул-Хамидом II в 1882 году. Элементы герба имели такое же значение, как и в европейской геральдике. Звезда символизировала свет, которым османская держава озаряла весь мир; оружие разных эпох – боевую славу Порты; корабельный якорь – турецкое господство на море; книги – науку; весы – справедливость. Кроме того, на гербе присутствовали мусульманские и османские надписи и изображения: полумесяц, тугра Абдул-Хамида II, чалма падишаха, зеленое знамя ислама – а также пять главных наград Порты: орден Шефкат («За милосердие»), орден Османие («За выдающуюся службу империи»), медаль Имтияз («За отличие»), орден Меджидие («За рвение, преданность и лояльность») и орден Ифтикар (орден Славы).
После гибели Османской империи и образования Турецкой Республики возникла необходимость в новом государственном гербе. В 1925 году министерство просвещения объявило конкурс на лучший проект герба. Победила работа стамбульского художника Намыка Исмаила-бея. Она представляла собой изображение красного поля с вертикальным полумесяцем и звездой; внизу стоял волк – символ тюркских народов. Несмотря на победу, проект не получил официального статуса – против него выступили авторитеты-улемы.
Бывший шейх-уль-ислам Мустафа Сабри-эфенди и вовсе увидел в гербе угрозу исламу. Серый волк – ключевой образ тюркской мифологии. Кемалисты, по мнению Сабри-эфенди, желали воскресить верования древних тюрок и заменить ислам язычеством. «Я абсолютно убежден, что исламская турецкая нация не будет поклоняться волку, – заявил Сабри-эфенди. – Стамбул полон мечетей, а мечети полны верующих, поклоняющихся Аллаху». У Турции до сих пор нет герба. Для современных государств, имеющих полный набор символики (герб, флаг, гимн), эта ситуация является исключительной.
Нынешний вид турецкого флага (красное полотно с белым полумесяцем и белой пятиконечной звездой) неразрывно связан со старым флагом Константинополя. Легенда гласит, что в 339 году до н. э. армия Филиппа II (отца Александра Македонского) осадила Византий. Филипп был прославленным полководцем Древнего мира, но город не сдавался. Осада затянулась, и Филипп приказал солдатам прорыть тоннель под крепостными стенами. Византий спас счастливый случай – ночью из-за облаков выглянули полумесяц и звезда. Озаряя поле брани, они отражались в лужах крови у городских ворот. Часовые на башнях увидели врага и подняли тревогу. С тех пор полумесяц и звезда считаются символами свободы Константинополя, а красный цвет означает кровь, пролитую его защитниками. Спустя сотни лет турки захватили византийскую столицу, и городской флаг превратился в государственный. Изначально на османских флагах звезда располагалась внутри полумесяца, что неверно с точки зрения астрономии, – поэтому в начале XX века она была вынесена за его пределы.
На Востоке знамя всегда воспринималось как символ власти. Преждевременное надругательство над флагом противника считалось самонадеянным и опасным. Стамбульцы верят, что англичане накликали собственное поражение в битве при Чанаккале (Галлиполийском сражении) – ключевом событии масштабной Дарданелльской операции (1915–1916), которую инициировал Уинстон Черчилль. Битва произошла 18 марта 1915 года и приобрела судьбоносное значение для Турции. Она стала поворотным моментом Первой мировой войны, ибо разрушила надежды Антанты на взятие Стамбула.
Англо-французская эскадра была уничтожена при попытке прохода через Дарданеллы. Главным героем Чанаккале стал османский миноносец «Nusret» – на его минах подорвались четыре броненосца Антанты, еще два получили повреждения. Англия, привыкшая к титулу владычицы морей, потеряла более 119 тыс. человек. 18 марта 1915 года стал для британского флота днем самых крупных потерь после Трафальгара (1805). Терпя поражение на море, командование Антанты приняло решение высадить десант на Галлиполийском полуострове – но тут союзников встретила 19-я дивизия под командованием Мустафы Кемаля. История сохранила слова, сказанные им своим солдатам: «Я не приказываю вам наступать, я приказываю вам умереть!» И турки умирали – но не отдали ни пяди земли.
Суеверные стамбульцы полагают, что Великобритания спровоцировала катастрофу, выпустив шелковые платки в честь несостоявшегося торжества английского оружия. В левом нижнем углу, у входа в Дарданеллы, красовалась надпись «В Константинополь». В правом верхнем углу виднелись силуэты османской столицы. По углам платка художник разместил слова «Well done» («Хорошо сделано») – а также турецкий флаг, совмещенный с Юнион Джеком,[414] и надпись «The eclipse of the star & crescent» («Затмение звезды и полумесяца»).
Османский паша с гаремом. Фото, 1880 год
Немецкий турист до посещения Стамбула и после. Открытка, 1908 год
Жительница Стамбула. Фотоателье «Братья Абдулла», 1870-е годы
Босфорские ялы в районе Еникёй. Гравюра. Томас Аллом, 1839 год
Дервиши в обители Галата Мевлевиханеси. Фотостудия «Братья Гюльмез», 1870-е годы
Мечеть Нусретие, построенная в честь разгона Махмудом II янычарского корпуса в 1826 году. Фото 1863 года
Третьим элементом османской государственности, помимо герба и флага, был гимн. В Порте существовало множество имперских и династических гимнов и маршей, но ни один из них не являлся национальным. В 1908 году, после провозглашения конституционной монархии, люди, собравшиеся на улицах Стамбула, за неимением собственного гимна пели «Марсельезу». Это неудивительно – ибо по восшествии на престол султана писалось музыкальное произведение, которое исполняли, пока этот султан правил. Для его преемника создавался новый гимн либо марш. Лишь 2 падишаха не имели таких маршей: Махмуд V, правивший 3 месяца, и последний монарх Порты – Мехмед VI.
Первым султанским маршем стал «Махмудие» – марш Махмуда II. Его авторами выступили итальянские братья-композиторы Джузеппе и Гаэтано Доницетти (последний создал оперы «Лючия ди Ламмермур», «Любовный напиток» и «Дон Паскуале»). Позже Джузеппе написал «Меджидие» для Абдул-Меджида I. Соотечественники Доницетти – Каллисто Гуателли и Итало Селвелли – выполнили аналогичные заказы для Абдул-Азиза и Мехмеда V Решада соответственно; в итоге появились «Азизие» и «Решадие». Обычно гимны и марши были инструментальными; только «Хамидие» (марш Абдул-Хамида II) и «Решадие» исполнялись со словами.
Традиция султанских маршей наложила отпечаток на государственный гимн Турецкой Республики – «Марш независимости» («İstiklâl Marşı»). В тексте упоминаются символы и образы, запечатленные на гербе Порты – или характерные для мусульманского государства (звезда, полумесяц, азан и др.).
Автор текста гимна, Мехмед Акиф Эрсой, был поэтом, религиозным просветителем и переводчиком Корана. Он жил и умер в Фатихе – самом консервативном районе Стамбула. Мечта Ататюрка построить на руинах османизма светское государство рухнула 12 марта 1921 года, когда турецкий парламент утвердил текст нового гимна. Тем не менее, идея независимости красной нитью проходит через топонимику Стамбула. Об этом свидетельствует переименование Гран-Рю-де-Пера – центральной улицы Бейоглу – в Истикляль (улицу Независимости). В азиатской части города есть своя главная улица – Багдадская.
Раньше на месте Багдадской улицы проходила дорога, соединявшая Константинополь и Анатолию, – ею пользовались курьеры василевса, торговые караваны и византийская армия. После завоевания Константинополя османами в 1453 году дорога сохранила прежнее значение – по ней во главе войска отправился Мурад IV для покорения Ирака; по ней он же и вернулся в 1639 году, одержав победу. В память об этом знаменательном событии султан приказал назвать старую византийскую дорогу Багдадской.
Сегодня Багдадская улица – одна из самых шумных улиц города. Стамбульцы называют ее просто Джадде (от тур. caddesi – улица). Она тянется вдоль побережья Мраморного моря на 14 км. Джадде – крупный торговый проспект Стамбула, и местные бутики приносят городу немалый доход. Самый оживленный отрезок улицы находится между районами Суадие и Кызылтопрак – тут сосредоточены магазины «Armani», «Zara» и др. На Багдадской улице ежегодно проходит фестиваль шопинга – «Istanbul Shopping Fest», во время которого магазины работают круглосуточно. Если Стамбул сродни живому организму, то Джадде – коронарная артерия, идущая прямиком к сердцу города; она накачивает Стамбул деньгами и европейской непринужденностью.
Недалеко от Багдадской улицы располагается фешенебельный район Мода – не менее богемный, чем, скажем, Нишанташи. Мода и его главная пешеходная улица Бахарие напоминают мозаику: элементы несочетаемых эпох и культур прочно и гармонично прилажены друг к другу. Армянская церковь, единственный городской театр оперы и балета, прекрасная набережная и ароматный чай в культурном центре имени турецкого поэта Назыма Хикмета – все эти разноцветные осколки переливаются, словно в калейдоскопе.
Чтобы попасть на Бахарие, надо найти Алтыйол – главную площадь Кадыкёя, известную бронзовой статуей быка. Слово «алтыйол» (тур. altıyol) переводится как «шесть дорог»; от площади отходят 6 улиц, и Бахарие – одна из них. Статую быка (тур. boğa heykeli) в 1864 году изваял французский скульптор Исидор Жюль Бонер. В 1871 году после поражения Франции во Франко-прусской войне скульптура Бонера оказалась в Германии. В 1917 году кайзер Вильгельм II подарил ее османскому военачальнику Энверу-паше – так в Стамбуле появилось еще одно доказательство турецко-немецкой дружбы. В 1969 году Богá Хейкели установили в сквере перед зданием администрации Кадыкёя. Спустя 7 лет скульптуру перенесли на площадь Алтыйол.
Район Мода сыграл судьбоносную роль для массовой культуры Стамбула и Турции – именно здесь проходили первые матчи футбольных команд «Галатасарай», «Бешикташ» и «Фенербахче» (последняя возникла в одноименном семте Кадыкёя). Более чем вековая история стамбульского футбола полна запретов и загадок. На Ближнем Востоке этот вид спорта приобрел невероятную популярность, и Турция не стала исключением.
Все началось с того, что на рубеже XIX–XX веков англичане, проживавшие в Пере, устраивали в Моде футбольные матчи. Глядя на них, французы, греки и иные представители диаспор Стамбула также организовали свои команды. Туркам футбол нравился – но улемы не разрешали играть в английскую игру и участвовать в увеселениях «неверных». Кроме того, подозрительный Абдул-Хамид II запретил создание любых культурных и спортивных объединений. Стамбульские футбольные клубы «Галатасарай», «Бешикташ» и «Фенербахче» в первые годы своего существования были подпольными.
Первая городская футбольная команда называлась «Черные гетры» – в 1899 году ее создали жители Кадыкёя. Улемы требовали, чтобы игроки прекратили заниматься недостойным для мусульман делом, полиция срывала матчи – и вскоре команда распалась. В 1902 году стамбульцы собрали команду «Кадыкёй», которую также постигла неудача. Однако развитие футбола на берегах Босфора нельзя было остановить.
В 1903 году был основан футбольный клуб «Бешикташ». В 1904 году англичане Джеймс Лафонтен и Генри Пирс учредили Лигу Константинопольской футбольной ассоциации – сегодня она называется Стамбульской футбольной лиги. В 1905 году появился «Галатасарай» – у его истоков стояли ученики элитного Галатасарайского лицея в Пере. В 1907 году возник «Фенербахче».
Весной 1909 года Абдул-Хамида II свергли. Новый закон легализовал деятельность спортивных организаций – это позволило «Бешикташу», «Галатасараю» и «Фенербахче» существовать на законных основаниях. Тогда же команда из азиатской части Стамбула переехала на улицу Бесбьюик в районе Мода – с тех пор там располагается штаб-квартира «канареек».[415]
Достигнув первых успехов, «Фенербахче» удостоился поддержки членов султанской семьи. В 1919–1924 годах его возглавлял шехзаде Омер Фарук – зять Мехмеда VI. Проиграв Первую мировую войну, Турция подверглась оккупации со стороны европейских держав. В Босфоре перед султанскими дворцами стояли корабли Антанты. Британские солдаты и матросы, расквартированные в Стамбуле, создавали свои футбольные команды: «Артиллеристы», «Гренадеры», «Эссекские инженеры» и т. д. Они играли друг с другом и с местными футбольными клубами. «Фенербахче» часто побеждал в таких матчах.
«Канарейки» были любимой командой Мустафы Кемаля. Он обожал футбол и учредил Кубок Гази, за который сражались лучшие турецкие команды. Летом 1932 года штаб-квартира «желто-синих» в Моде сгорела, и первая материальная помощь пришла от Ататюрка.
Помимо «Галатасарая», «Бешикташа» и «Фенербахче», в Стамбуле есть футбольные клубы, почти не известные за пределами Турции: «Истанбул Башакшехир», «Истанбулспор», «Вефа СК» и «Касымпаша». Эрдоган – уроженец квартала Касымпаша, что на берегу Золотого Рога, – в 1969–1982 годах серьезно занимался футболом и играл в одноименной городской команде. По слухам, будущего президента приглашали в «Фенербахче», но Ахмед Эрдоган был категорически против спортивной карьеры сына.
Футбол в Турции – это больше, чем спорт. Футбольный бум в Стамбуле начался еще в Османской империи и продолжается до сих пор. Титулованные клубы – «Бешикташ», «Галатасарай» и «Фенербахче» – имеют вековую историю и определенный контингент фанатов; каждый стамбульский семт или махалле десятилетиями болеет за одну команду.
Мустафа Кемаль имеет отношение не только к футбольному клубу «Фенербахче», но и к благоустройству одноименного семта Кадыкёя. По его инициативе в Фенербахче была организована крупнейшая в Турции яхтенная стоянка. По слухам, однажды Ататюрк приехал в заброшенную бухту Каламис и, пораженный ее красотой, воскликнул: «Пусть здесь будет яхт-клуб!» Желание президента сбылось.
Из бухты Каламис легко попасть на Адалары – Принцевы острова в Мраморном море, являющиеся отдельным ильче Стамбула. В архипелаге 9 островов: Бюйюкада, Хейбелиада, Бургазада, Кыналыада, Седефадасы, Яссыада, Сивриада, Кашикадасы и Тавшанадасы. Греки именовали их Народными островами, византийцы – Островами священников. На Адаларах находились церкви и монастыри, служившие местом заточения свергнутых василевсов, неугодных епископов и опальных придворных. Название «Принцевы острова» родилось, когда сюда сослали несколько наследников византийского престола.
В 1453 году архипелаг захватили османы. Они переименовали Принцевы острова в Красные, поскольку на Адаларах обнаружили залежи меди и железа. Примерно в то же время на Адалары из Стамбула начали переселяться богатые греки, армяне и евреи. С XIX века Принцевы острова превратились в курорт, и богатые горожане строили здесь летние домики. Среди них был Саид Халим-паша – великий визирь Мехмеда V. Вестернизированный образ жизни этого османского вельможи состоял из неразрешимых противоречий.
В юности Халим-паша обучался сперва в Галатасарайском лицее, а затем в Швейцарии. Вернувшись в Стамбул, он стал чиновником гигантской империи, приходящей в упадок. Служба отнимала у паши максимум 20 часов в неделю. Саид-бей ценил европейскую изысканность, не злоупотреблял алкоголем, уважал мусульманские праздники и не трудился по пятницам. В этот день, предназначенный для Аллаха, он, не задумываясь, отправлялся в кафешантан. Пашу часто видели в театрах Бейоглу, его супруга получала из Парижа модный дамский журнал, а старшая дочь играла на пианино. Все это не мешало чиновнику ходить на концерты арабской музыки и представления Карагёза,[416] часами пить кофе и курить кальян.
Халим-паша хотел того же, чего и большинство османских вельмож на рубеже XIX–XX веков – казаться европейцем, оставаясь турком. Он был подданным падишаха, чья власть теоретически простиралась до Кувейта и Албании. При этом, вернувшись из Швейцарии, Саид-бей больше не покидал столицу. Его микрокосм ограничивался султанским дворцом на берегу Босфора; собственной вилой в Аксарае; роскошной ялы, которую паша арендовал для летнего отдыха (длившегося с апреля по сентябрь) – и, конечно, Адаларами.
Каждый остров привнес в судьбу Стамбула нечто особенное. Так, на Бюйюкаде в 1930 году обнаружили золотые слитки, принадлежавшие Филиппу II – отцу Александра Македонского, а в 1929–1933 годах здесь жил Лев Троцкий. На Кыналыаде византийцы добывали камень для Феодосиевых стен. На Сивриаде установлен памятник стамбульским собакам – в 1918 году их вывезли сюда, и животные перегрызли друг друга. Леса Седефадасы были вырублены для нужд промышленности в годы Первой мировой войны. Во время оккупации Стамбула в бухте острова стоял закованный в цепи легендарный крейсер «Yavuz Sultan Selim». На Бургазаде открылся первый в Турции зоопарк.
Вообще с правым берегом Босфора – с его старыми семтами, махалле и рыбацкими деревнями – связано немало историй и преданий. Например, в Чубуклу Александр Македонский основал монастырь акимитов («не ведающих сна») – его монахи читали молитвы посменно, днем и ночью. В Чубуклу разгневанный Баязид I восемь раз ударил прутом своего сына Селима – позже стамбульцы решили, что это было пророчество, и каждый удар символизировал один год правления Яву-за. Пойразкёй основали генуэзцы – они спроектировали поселок таким образом, что там почти нет ветра. Жители Кандилли издревле зажигали огни на вершине холма, дабы предупредить корабли о бурных течениях Босфора. В Канлыдже жил Эдхем Пертев – создатель первого турецкого одеколона. В Ченгелькёе императрица Феодора (супруга Юстиниана I) построила монастырь для раскаявшихся проституток. Между Ченгелькёем и Ваникёем расположена военная школа Кулели – ее выпускник, выдающийся турецкий медик Омер Акалын, стал единственным пассажиром «Титаника», опоздавшим на рейс.
Азиатскую часть Стамбула не описать парой слов. Здесь обязательно надо побывать, выпить чай под старыми платанами и увидеть закат над Босфором. Песчаные пляжи, рыбные рынки и маленькие кафе, работающие по 200–300 лет, – Стамбул бывает тихим, неторопливым и по-деревенски уютным. В Бейкозе, Ускюдаре и Кадыкёе становится понятно, что медлительность – непозволительная роскошь, а возможность никуда не спешить – величайший дар. Принято называть подобный образ жизни традиционным – однако он характерен не только для турок, но и для представителей иных национальностей, веками населяющих Стамбул.
Глава 10
Плавильный котел
Судьба листа со сломанной ветки определяется ветром.
Алпарслан Тюркеш
Захватив Константинополь, Мехмед II хотел превратить его в новый, блистательный центр мусульманского мира. Городу требовались рабочие, торговцы и чиновники. Султан объявил, что все желающие могут обосноваться в столице и получить бесплатное жилье. Однако эта мера оказалась малоэффективной, и Фатих прибег к депортации. Евреи из Салоник, Синопа и Кастамону перебрались в квартал Текфурсарай; армяне из Токата, Сиваса и Амасьи заняли квартал Манастир. В Арнавуткёе осели албанцы; «Arnavutköy» означает «албанская деревня». Местных жителей набирали в султанскую лейб-гвардию и отряды башибузуков, которые регулярно заливали кровью Балканы. В память об албанских карателях в славянских языках осталось слово «арнаут» (в словаре Даля оно истолковано как «изверг, зверский человек, басурман»).
Селим I также стремился заселить город – но уже с политическим умыслом. Одержав победу при Чалдыране и взяв Тебриз в 1514 году, он депортировал из завоеванных земель персидских ремесленников. Позднее, заняв Египет и Сирию, султан направил в Стамбул ремесленников из Каира и Дамаска. После падения Белграда (1521) Сулейман I переселил в османскую столицу сербов. На берегах Босфора также находили убежище евреи, изгнанные из Испании, Португалии, Южной Италии и Центральной Европы. Впочем, уже со второй половины XV века Стамбул разительно отличался от прочих исламских городов, где христиане и иудеи пребывали в меньшинстве. Число мусульманских и немусульманских жителей османской столицы было примерно одинаково.
Время шло, границы империи расширялись – и в город прибывали представители новых национальностей. Порта включала в себя территории разных стран – полностью либо частично. Румыния и Молдавия находились в составе османского государства 490 лет; Египет – 459 лет; Израиль и Иордания – 402 года и т. д. Первые в мире карты нефтяных месторождений были составлены в Стамбуле при Абдул-Хамиде II – ибо территории нынешних ОАЭ, Омана, Катара, Бахрейна, Кувейта, Саудовской Аравии, Ирака и Сирии также принадлежали Османской империи. Порта выступала в роли гаранта относительного спокойствия на Ближнем Востоке. Концепция османского господства в регионе стала привычной – даже в 1923 году американский путешественник Эдвард Пауэлл выразил надежду, что Ататюрк провозгласит себя халифом и завоюет иракский город Мосул.
Признаки османского могущества заметны едва ли не по всему миру. На картине французского художника Жака Луи Давида «Коронование императора Наполеона I и императрицы Жозефины в соборе Парижской Богоматери 2 декабря 1804 года» среди именитых гостей изображен присутствовавший на церемонии посол Порты – Мехмед Халид-эфенди.
В XIX–XX веках американское правительство получало разрешение у султанов на ежегодный лимитированный забор воды из реки Иордан, в которой, по легенде, крестился Иисус Христос. Эта вода использовалась в США для совершения таинства крещения.
На территории Мьянмы есть два османских военных кладбища (в городах Таемьо и Мейтхила) – там похоронено 12 тыс. солдат и офицеров, попавших в плен к британцам в ходе Месопотамской и Синайско-Палестинской кампаний Первой мировой войны.
Главная площадь Бейрута называется Площадью мучеников – в честь ливанцев, павших в борьбе за независимость страны от турок.
Трансильванские церкви неспроста напоминают крепости. Колокола, звонящие сегодня в кирхах Австрии, в XVII веке предупреждали европейцев о приближении османской армии.
Кафедральный собор Тулона в течение 6 месяцев был мечетью – в 1543–1544 годах в городе зимовала эскадра Хайреддина-паши. Французы по приказу короля Франциска I покинули Тулон, «дабы не смешиваться с турками».
В Будапеште более 400 лет работают знаменитые купальни Рудаш, построенные оттоманами еще в 1566 году.
В Сербии на горе Чегар находится уникальный исторический памятник – башня Челе-Кула. 31 мая 1809 года великий визирь Хуршид Ахмед-паша, подавив сербское восстание, велел обезглавить трупы его участников, содрать с отрубленных голов кожу и вмонтировать черепа в башню.
Название Балканского полуострова происходит от турецкого слова «balkan» («лесистые горы»).
В Сьюдаделе на Балеарских островах ежегодно 9 июля проводится День траура по погибшим во время осады и последующего уничтожения города турками в 1558 году.
Анапа была османской крепостью. Другой черноморский город, Одесса, также стоит на месте турецкой цитадели – она называлась Хаджибей и была переименована в 1795 году по указу Екатерины II.[417]
Каирский зоопарк располагается на территории садов, принадлежавших богатому османскому паше.
У венгров на случай неприятности есть поговорка: «Это ерунда, при Мохаче было гораздо хуже». В Боснии до сих пор поют старинную песню «В Стамбуле, у Босфора» («U Stambolu na Bosforu»):
На берега Босфора съезжались люди со всей Европы, Африки и Леванта. Эдмондо де Амичис, посетивший Стамбул в 1878 году, поразился его восточной яркости. Стоя на Галатском мосту, журналист наблюдал, как перед ним проходит вся Османская империя. Амичис видел «кожу любого оттенка» – от молочно-белой у албанца до иссиня-черной у суданца. Потрясенный, он смотрел на сербов, черногорцев, валахов, греков, хорватов, украинских казаков, тунисцев, друзов, курдов, мамлюков, маронитов – настоящее «людское море», пестрящее разноцветными тюрбанами, кафтанами, шароварами, жилетами и платками; звенящее монистами и брелоками. «Здесь нет и двух человек, одетых одинаково, – пишет Амичис. – Одни укутаны с головы до пят, другие разряжены как дикари… мужчины, одетые как женщины, женщины, выглядящие как мужчины, и крестьяне с горделивой поступью принцев…»
Покорившись захватчикам, Константинополь сохранил себя. Подобно своей великой предшественнице, Римской империи, Византия оказалась бессмертной. Она продолжалась в пышных церемониях султанского двора, в турецком законодательстве, имперских амбициях и блюдах оттоманской кухни. Царственный византийский орел был низвергнут, но над Стамбулом по-прежнему развевались флаги с белым полумесяцем – символом старого Константинополя.
Османы набросили на Константинополь паранджу, окутали его восточной прелестью и мусульманской мистикой – однако все видимые трансформации оказались внешними. Кроули, проследивший, как изменилась столица Византии под турецким влиянием, отмечает, что жизнь османского Стамбула давала богатую пищу для зрения и слуха. Стамбул был городом деревянных домов, стройных кипарисов, изящных надгробий, крытых рынков и суетливых мастерских. Каждая этническая группа имела свой квартал – и местные жители могли увидеть море, бросив взгляд с улицы или с балкона мечети. Азан облетал Стамбул из конца в конец от рассвета до заката – и был столь же привычен, как крики уличных торговцев.
На берегах Босфора рождались, любили, работали и умирали представители сотен национальностей. Пример типичного османского сановника являл собой генерал Мехмед Эсад-паша. Он говорил по-турецки с греческим акцентом, по-французски – с немецким акцентом, а по-немецки – с ужасным швабским акцентом, которым пугал всех, включая кайзера Вильгельма II. Единственным языком, на котором паша говорил без акцента, был греческий. В 1913 году, когда генерал в ходе Первой Балканской войны сдавал свой родной город Янину греческой армии, он обратился к вражескому командующему – принцу Константину – по-гречески. Тот попросил пашу говорить по-французски: тогда будущий король Греции Константин I еще плохо знал греческий язык.
Теоретически любой султанский подданный мог занять высокую должность. Ибрагим-паша – великий визирь Селима I – родился в семье рыбака. Великий визирь и зять Сулеймана I, Рустем-паша, был сыном пастуха. За всю историю Порты насчитывалось 216 великих визирей; из них турок менее половины (91 человек). 32 визиря были албанцами; 16 – босняками; 14 – сербами; 7 – хорватами; 6 – греками; 3 – крымскими татарами; 3 – армянами и 1 – итальянцем; среди прочих – абхазы, черкесы, венгры, болгары, курды, абазины, помаки и лазы, а также рожденные от смешанных браков.
История сохранила имена османских адыгов, кумыков, лезгин, лакцев, агулов, даргинцев, балкарцев, карачаевцев, ногайцев, аварцев, убыхов – военачальников, политиков, чиновников и писателей. Их предки попали в Османскую империю в качестве рабов: так, в султанских гаремах было немало абхазок, осетинок и черкешенок. В венах падишахов текла черкесская кровь.
В XIX веке число выходцев с Северного Кавказа увеличилось. Вследствие Кавказской войны (1817–1864) в Стамбул стекались мухаджиры – переселенцы с территорий нынешних Чечни, Ингушетии, Дагестана и прочих кавказских земель. В конце XIX века маршал Берзерк Мехмед Зеки-паша (убых) создал элитные полки «Хамидие», названные в честь Абдул-Хамида II и экипированные по черкесскому образцу. В их составе числился легендарный кавалерийский полк султанской гвардии «Эртугрул» – в годы Первой греко-турецкой войны (1897) его одним из первых отправили на фронт. Фаусто Зонаро – придворный художник Абдул-Хамида II – запечатлел выезд кавалеристов из Стамбула на картине «Полк “Эртугрул” переходит Галатский мост» (1901).
Национальная разведывательная организация Турции считает одним из своих основателей черкеса Эшрефа Кушчубаши (1886–1949). Кабардинцы участвовали в строительстве Багдадской железной дороги. Махмуд Шевкет-паша – великий визирь Мехмеда V и первый генералиссимус в истории Турции – имел чеченские корни. Гази-Мухаммад – сын предводителя кавказских горцев имама Шамиля – умер в звании османского мушира. Зимой 1871 года он, нарушив обещание, данное Александру III, покинул Россию и отплыл из Одессы в Стамбул, где поступил на службу к Абдул-Азизу. Во время Русско-турецкой войны (1877–1878) Гази-Мухаммад командовал 3-й кавалерийской бригадой, сформированной из горцев Северного Кавказа, иммигрировавших в Порту.
Особую роль в империи играли грузины. Османы именовали их «благородным племенем» (кавим-и-несиб). Грузин присутствовали на всех уровнях управления Порты – к «благородному племени» принадлежали 17 великих визирей, 6 шейх-уль-исламов, десятки министров, сотни пашей и улемов. Отдельного упоминания достойны 23 грузинки – жены и матери султанов. Супруга Мустафы III, Михришах (известная как Гюрджю Гюзели, «грузинская красавица»), основала в Стамбуле благотворительный фонд. По инициативе другой валиде-султан, Безмиалем (матери Абдул-Меджида I), были построены фонтаны и школа в Фатихе, деревянный мост через Золотой Рог (сейчас на его месте находится Галатский мост) и больница Вакиф Гуреба в районе Башакшехир.
Грузины отличались преданностью Османской династии. В 1808 году мятежники ворвались в Топкапы, убили Селима III и намеревались лишить жизни будущего султана Махмуда II. По легенде, юношу спасла грузинская калфа Севри. Сперва она прятала Махмуда в своей комнате, потом закрывала его от бунтовщиков собственным телом – и, наконец, с помощью евнухов вывела шехзаде из гарема и укрыла в надежном месте. Заняв престол, Махмуд осыпал калфу всевозможными почестями, а после смерти Севри велел похоронить ее рядом со своей матерью Накшидиль в тюрбе при мечети Фатих.
Нельзя забывать и о курдах. На рубеже XIX – ХХ веков в Стамбуле сформировалась курдская интеллектуальная и административно-политическая элита. Будучи «окном в Европу» для Ближнего и Среднего Востока, город привлекал курдов из Турции, Сирии, Ирака и Ирана. На берегах Босфора они приобщались к западной культуре, занимались наукой и искусством, издавали книги и журналы. Курдские вилайеты (провинции) – Диярбакыр, Эрзурум, Сивас – имели тесные коммерческие связи с османской столицей.
Эта система взаимодействия рухнула в 1923 году, когда Ататюрк начал политику ассимиляции курдов – но в 1990-х годах Стамбул опять получил неофициальный статус курдской столицы Турции (вскоре этот статус перешел к Диярбакыру). В наши дни стремление к независимости отнюдь не мешает курдам селиться на берегах Босфора. Курманджи является вторым по распространенности языком в Стамбуле. Известный курдский журналист Ариф Зереван утверждает, что сейчас, как и до 1453 года, город не принадлежит туркам, – но эта точка зрения справедлива и применительно к османской эпохе.
Столица Блистательной Порты представляла собой гигантский плавильный котел, где смешивались языки и национальности, религии и культуры. На берегах Босфора родилась космополитичная легенда: турок, араб, перс и грек проголодались и решили вскладчину купить что-нибудь съестное. Турок захотел изюм, араб – инаб, перс – ингур, а грек – стафилион. Завязалась ссора – и тут к спорщикам подошел человек, знавший все четыре языка. Он взял деньги и принес то, что желал купить каждый, – виноград.
«Что за странный город Константинополь! – восклицает Нерваль. – Турки, армяне, греки и евреи – дети одной земли, и поэтому они лучше ладят между собой, чем жители разных частей Франции или разных ее провинций». Армяне, греки и евреи составляли три главные немусульманские общины Стамбула.[418] Материальных следов их пребывания в городе хватит на три путеводителя – «Стамбул греческий», «Стамбул армянский» и «Стамбул еврейский».
Каждая из этих общин изначально проживала весьма компактно в пределах конкретной городской территории. Подробную картину заселения дает Робер Мантран. Так, греки проживали вдоль южного побережья Золотого Рога (от Балата до Джибали); вдоль Мраморного моря (от Студиона до Кумкапы и Саматьи); вдоль земляных валов в районе Топкапы; вдоль северного побережья Халича (в Галате, Топхане, Касым-паше и Хаскёе); в босфорских и черноморских деревнях (Арнавуткёе, Тарабье, Куручешме, Еникёе и Бюйюкдере); а также в азиатской части Стамбула (в Ускюдаре и Ченгелкёе). Евреи жили на берегах Золотого Рога от Эминёню до Балата (особенно в кварталах Бахчекапы, Балыкпазары и Ункапаны); в Эдирнекапы, Галате и Хаскёе (позже Хаскёй стал основным еврейским районом Стамбула). Армяне селились в районах Сулумонастыр и Саматья, арабы – в Галате, персы – в Мехметпаше и Ускюдаре, цыгане – вдоль крепостных стен (особенно в Сулукуле, около ворот Эдирне). Новоприбывшие греки обосновывались в Нарликапы, Кумкапы и Фенере. Фенер долгое время был сугубо греческим семтом, известным как Фанар. Его главной достопримечательностью являлся византийский маяк, установленный на берегу Халича; от названия района появилось слово «фонарь».
Греки издавна считали Стамбул своим городом. Согласно преданию, Константинополь вырос из греческого поселения Византий (Бизантиум), которое основал Визант – потомок древнегреческих богов. Берега Босфора заселяли выходцы из Греции. Официальным языком Византии с VII века и до 1453 года был греческий – поэтому средневековый торговый маршрут, идущий от побережья Балтийского моря в Константинополь, именовался «путем из варяг в греки».
«Константинополь без греков – не Константинополь», – гласит старая пословица. Стамбул стоит на руинах византийской цивилизации. Несмотря на бунты и пожары, в городе сохранилось несколько прекрасных греческих зданий, в первую очередь – церквей. Ощутить атмосферу византийской столицы можно не только в Айя-Софии – есть и церковь Христа Спасителя в Полях, бывшая частью монастыря Хора. В XV веке османы замазали фрески Хора штукатуркой, пристроили к церкви минареты и превратили ее в мечеть Карие. В 1948 году по приказу Ататюрка она стала музеем.
Церковь Карие (Хора) располагается в Фатихе. Император Феодосий II возвел ее к югу от Золотого Рога – за пределами городских стен, в полях. По фрескам и мозаикам Карие можно прочитать историю Иисуса Христа и воспроизвести рассказы о чудесах, которые Он творил. На стенах и потолке церкви запечатлены сцены из Нового Завета. Сон Иосифа, бегство Святого семейства в Египет, ангелы и апостолы, Страшный суд и Второе пришествие Спасителя, Ад и Рай – вот основные эпизоды дивной росписи.
Еще одним интересным греческим храмом Стамбула является церковь Панагии Мухолиотиссы (Марии Монгольской) в Фенере. Она находится недалеко от другой греческой церкви – Богородицы Паммакаристы (переделанной в мечеть Фетхие). В отличие от прочих храмов Стамбула, церковь Панагии Мухолиотиссы не была мечетью – Мехмед II велел оставить собор христианам. По легенде, он выполнил просьбу греческого архитектора, который возвел для султана мечеть Фатих на месте разрушенного турками собора Святых Апостолов. Копия указа о неприкосновенности церкви Панагии Мухолиотиссы хранится в ней с конца XV века по настоящее время.
История церкви Панагии Мухолиотиссы (Марии Монгольской) полна тайн, загадок и неточностей. Имеющиеся о ней сведения позволяют восстановить только общую карину. Первое название собора произошло от слова «Мухолион» – местности в Египте (в XIII веке выходцы оттуда заселили несколько кварталов в Фенере). Второе название появилось благодаря Марии Деспине – внебрачной дочери василевса Михаила VIII Палеолога, которая учредила женский монастырь, позже превратившийся в церковь и получивший ее имя.
Судьба Марии оказалась трагической. В 13 лет отец отправил ее на Восток, дабы выдать замуж за монгольского хана Хулагу – внука Чингисхана. Караван с невестой и свадебными дарами шел так долго, что Хулагу скончался от болезни, – и по приезду Мария досталась его сыну Абаке. Прожив в гареме несколько десятилетий и похоронив своего господина, женщина вернулась в Стамбул и постриглась в монахини под именем Мелании. Проведя долгие годы среди язычников и мусульман, она осталась христианкой и основала женский монастырь, которому посвятила всю оставшуюся жизнь. Стамбульцы называют церковь Марии Монгольской Кровавой или Красной – из-за цвета ее купола.
В 1453 году держава Палеологов развалилась. Взяв Константинополь, Мехмед II хотел сохранить на прежних должностях некоторых представителей старой греческой аристократии. В частности, он назначил на пост аги (губернатора) Стамбула Луку Нотараса – последнего мегадуку[419] погибшей Византии. Выбор Фатиха объяснялся тем, что Лука выступал против союза Византии с Римом. «Лучше увидеть в городе турецкую чалму, чем латинскую тиару», – заявил он однажды василевсу Константину XI.
Спустя 5 дней после падения византийской столицы Мехмед устроил пир. Когда султан опьянел, кто-то шепнул ему, что у стамбульского аги есть необычайно красивый 14-летний сын. Мехмед держал гарем как из женщин, так и из мальчиков – поэтому он послал евнуха в дом Нотараса с требованием отдать ему юношу для любовных развлечений. Оба старших сына Луки погибли в битве за Константинополь – и он отказался подвергнуть своего младшего отпрыска позорной участи. За непокорным вельможей отправили стражников – и вскоре они привели к султану Нотараса вместе с его сыном и зятем. Лука вновь отказал Фатиху, и тот велел обезглавить агу и обоих молодых людей. Последним желанием Нотараса было, чтобы сына и зятя казнили раньше него, дабы их не огорчил вид его смерти. Мехмед положил отрубленные головы на праздничный стол и продолжил пировать.
Расправа над Лукой Нотарасом спровоцировала греческие погромы, но уничтожение греков не входило в планы падишаха. Напротив – Мех-мед распорядился восстановить Константинопольский патриархат и избрать патриарха; так маленький район Фенер на берегу Золотого Рога превратился в греческий центр гигантской Османской империи.
История константинопольской патриархии – это вечная история роскоши и могущества, окончившаяся многими скорбями. Бродский говорит, что христанство на берегах Босфора «овосточилось» и его подлинная сущность подверглась искажению: «Византия была мостом в Азию, но движение по этому мосту шло в обратном направлении… Да, спору нет, Христианство номинально просуществовало в Византии еще тысячу лет – но что это было за Христианство и какие это были христиане – другое дело».
По мнению некоторых историков, вечные религиозные споры греков стали одной из главных причин падения Византии. Константинопольский патриархат отражал суть паствы, аккумулировал ее грехи и дурные наклонности. Гиббон, посвятивший половину 6-го тома «Истории упадка и разрушения Великой Римской империи» Ближнему Востоку и Средиземноморью, отмечает, что константинопольские греки возбуждались от одного только духа религии – но этот дух производил лишь злобу и разлад.
Монтескьё напрямую обвиняет греческих священников в катастрофе. Монахи пользовались большим влиянием при византийском дворе, однако это влияние слабело по мере того, как двор развращался; в итоге и монахи, и приближенные василевса были поражены злом. Императоры прилагали невероятные усилия, дабы то успокаивать, то разжигать теологические споры, которые становились тем горячее, чем незначительнее была их причина. Монтескьё приводит типичный для Византии пример отношений между патриархом и василевсом: однажды Андроник I Комнин сказал патриарху, чтобы тот не вмешивался в управление государством. Патриарх ответил: «Это все равно, как если бы тело говорило душе: “Я не желаю иметь ничего общего с тобой, я не нуждаюсь в твоей помощи для отправления свойственных мне обязанностей”».
В самом титуле константинопольского патриарха заключена жестокая насмешка – он подобен призраку, ибо содержит гордое имя поверженного города. Пережив Византию, патриархия утратила власть и богатство. Греческие священники оказались между молотом и наковальней: сначала они были христианами в мусульманской Порте, потом – в светской республике Ататюрка. Сегодня резиденция патриарха в Стамбуле отреставрирована – но, по всей видимости, историческая миссия патриархии давно окончена.
Первым Вселенским патриархом османского периода стал монах Геннадий Схоларий. Помимо сана, Мехмед II пожаловал ему титул паши и право на земельную собственность. К патриарху следовало обращаться так, как раньше обращались лишь к василевсам, – «megas authentes» («великий государь»). Турки с трудом произносили греческие слова (поэтому Адрианополь был переименован в Эдирне, Смирна – в Измир и т. д.). Титул патриарха в турецком произношении звучал как «эфенди» (тур. efendi – правитель, хозяин). Постепенно так стали называть уважаемых мужчин. В наши дни обращение «эфенди» применяется по отношению к мужчинам среднего и пожилого возраста.
При Геннадии Схоларии христиане получили вместо переделанного в мечеть собора Святой Софии большую пятиглавую церковь Святых Апостолов, которая явилась прообразом для всех последующих многокупольных православных храмов (в т. ч. на Руси). В 1461 году церковь Святых Апостолов снесли и воздвигли на ее месте монументальную мечеть Фатих – одну из главных мечетей султанского Стамбула, призванную напоминать о завоевателе и служить местом его упокоения. Греческого патриарха эти пертурбации не коснулись – еще в 1456 году Геннадий Схоларий с разрешения Мехмеда II перебрался в церковь Богородицы Паммакартисты, оставшуюся после династии Палеологов.
В 1486 году Мурад III велел переделать церковь Богородицы Паммакартисты в мечеть Фетхие. Обездоленный патриархат переезжал с места на место, пока в 1601 году не обрел новый дом в соборе Святого Георгия.
Генри Мортон, удостоившийся аудиенции у константинопольского патриарха Вениамина I, вспоминает, как ожидал приема в его резиденции. Журналист сравнивает свой визит с посещением знатного, но обедневшего семейства. Комната, отведенная Вениамину I, была приемной патриархов, которые прежде короновали византийских монархов, служили у алтаря Святой Софии и состязались в могуществе с самим Папой Римским. Они преклоняли колени лишь перед василевсом и шествовали по страницам истории в раззолоченных одеждах, похожих на одеяния святых на иконах. Спустя столетия тени Комнинов и Палеологов жили в маленьком доме в Фенере – и роскошная Византия будто съежилась до размеров темной комнатки, где сидел Мортон.
На момент посещения Мортоном Стамбула судьба тамошних греков, армян и евреев уже не была связана с конкретными семтами и махалле – в результате пожаров, погромов и эпидемий они покинули город либо расселились по всему Стамбулу. Местные армяне считают себя коренными жителями. Они правы: их далекие предки появились на берегах Босфора очень давно. Армянский историк XVII века Аракел Даврижеци рассказывает, что в незапамятные времена «весь народ армянский… разбрелся и рассеялся по всему свету: на Кипр, в Константинополь и города, расположенные вокруг него…»
Армяне играли значительную роль в византийской столице. 29 императоров и императриц были армянского происхождения (Лев V даже получил прозвище «Армянин»). В X веке правители из Македонской (армянской) династии сделали Византию великой державой. Армянский язык был государственным наравне с греческим. Отпрыски знатных армянских родов (Арцруни, Пакурианы, Торониты и др.) замещали ключевые посты в госаппарате, были священниками и военачальниками, занимались торговлей, наукой и искусством.
В числе выдающихся константинопольских армян – полководец Нарсес, подавивший вместе с Велизарием восстание «Ника» (532), математик Николай Артавазд, а также патриарх Константинопольский Иоанн VII Грамматик – известный (как и Лев V) своей активной иконоборческой деятельностью. Гонения на приверженцев икон разразились в 730 году по инициативе Льва III Исавра. С точки зрения иконоборцев, изображения святых были идолами, а их почитание – идолопоклонством.[420] Сперва в Константинополе сняли икону с Влахернских ворот; затем изображения святых вынесли из Святой Софии. Потом пришел черед всех прочих храмов византийской столицы. Повсюду на улицах валялись гвозди, так что нельзя было пройти, не повредив ногу.
После завоевания Константинополя Мехмедом II армяне продолжали жить на берегах Босфора. Гибель христианского государства почти не отразилась на статусе его армянского населения; но поэт и музыкант Аракел Багишеци написал в 1453 году проникновенный «Плач о столице Византии»:
Константинопольским армянам повезло: Мехмед II был свиреп, но умен. В отношениях с ними султан не стал руководствоваться ни опытом Персии, ни опытом Византии – ибо модели, принятые этими империями, нельзя считать удачными. В VI веке персы завоевали территорию нынешней Армении, и в 571 году ее жители восстали. Католикос[421] Ованес обратился за помощью к врагу Персии – Византии. В 572 году он приехал в Константинополь и встретился с василевсом Юстином II в храме Святой Софии. С тех пор двери, через которые католикос вошел в собор, называются Армянскими.
Однако византийские правители воспринимали армян как средство в достижении религиозного господства. Рим и Константинополь никак не могли поделить Вселенную – и увеличивали за счет армян свою паству и территорию духовно-политического влияния. В целом политика Византии заключалась в ослаблении армянских княжеств. Константинополь хотел подчинить себе Армянскую церковь.
Проницательный Мехмед II, в отличие от шаха и василевса, понимал, что дискриминация вызовет у армян лишь ненависть и отвращение к османам. Султан не запрещал армянам отправлять христианские богослужения – ведь армяне гордились тем, что первыми приняли христианство как народ еще в 301 году. Об их преданности своей вере повествует загадочная легенда.
В начале XVIII века в Париже умер один из знаменитейших узников в истории – Железная маска. Несчастный годами томился в заточении, а его лицо по приказу Людовика XIV было скрыто от всех, даже от тюремщиков. Согласно одной гипотезе, таинственный узник являлся армянским патриархом Константинополя Аведиком Евдокаци. Дюма в романе «Железная маска» приводит эту версию, ссылаясь на рукописные воспоминания некого французского дипломата. Из них следует, что патриарх был изгнан из Стамбула. По просьбе иезуитов его доставили во Францию, где бросили в темницу. Последним приютом священнослужителя стала камера Бастилии.
Аведик Евдокаци слыл непримиримым противником католицизма, а Франция как раз представляла интересы Католической церкви. Людовик XIV, подобно своим августейшим предкам, носил титул «Христианнейшего короля» – так величали французских монархов с 1614 года. Посол Франции в Константинополе, маркиз де Фериоль, пытался переманить патриарха на сторону католиков – но тот был непреклонен. В результате сплетенной маркизом интриги Евдокаци очутился в константинопольской тюрьме; но столичные армяне собрали гигантскую сумму – 800 тыс. франков золотом – и выкупили своего патриарха.
Фериоль не сдавался. Армянскому первосвященнику, бывшему еще и патриархом Иерусалима, предъявили крупный долг его предшественника – патриарха Минаса Амдеци. Разыгрался нешуточный скандал, и Евдокаци сослали на Кипр. Армяне Константинополя вышли на улицы с требованием освободить его – и маркиз решил, что во избежание волнений Аведик Евдокаци должен исчезнуть навсегда.
В 1706 году, осуществляя замысел Фериоля, французский консул Кипра подкупил слугу патриарха – и ночью тот проводил ничего не подозревающего старика на французское судно. Константинопольские армяне, готовившиеся к возвращению Евдокаци из ссылки, узнали, что он бесследно исчез.
Аведик Евдокаци содержался в Марселе. Фериоль похитил его, не посоветовавшись с Людовиком XIV. Король, узнав о действиях маркиза, пришел в ярость. Евдокаци отправили из Марселя сначала в монастырь Мон-Сен-Мишель в Нормандии, а затем в Бастилию. Личность узника хранилась в тайне; его упрятали в надежную камеру, а на лицо надели железную маску. Надеясь обрести свободу и вернуться в Константинополь, патриарх принял католицизм; но французы не питали в отношении него никаких иллюзий. Через несколько лет они выпустили Аве-дика Евдокаци из Бастилии, но не позволили ему покинуть Париж. Летом 1711 года старик скончался.
Стоит усомниться в правдоподобности этой истории – но, как бы то ни было, дискриминация долгое время не затрагивала рядовое армянское население Порты. Американский политолог Гюнтер Леви не считает положение армян в Османской империи плохим либо угнетенным. По его словам, при системе миллетов,[422] учрежденной Мехмедом II, армяне пользовались правами религиозной, культурной и социальной автономии. Многие армяне Ближнего Востока и Закавказья переселились в Стамбул, где работали торговцами, банкирами, ремесленниками и переводчиками. Султаны сотрудничали с армянами из других государств: например, Айвазовский дружил с Абдул-Азизом и Абдул-Хамидом II. Художник написал для Османской династии более 30 картин, за что был удостоен орденов и медалей.
Стамбульские армяне отнюдь не бедствовали. Об их коммерческих достижениях свидетельствует любопытный факт: в 1857 году одна немецкая газета советовала тем, кто собирался посетить столицу Порты: «Не участвуйте в финансовых сделках с армянами». Династия Бальянов в течение 200 лет строила Стамбул; по слухам, даже Мимар Синан имел армянские корни. Армянский архитектор Ховсеп Азнавур в XIX веке реализовал уникальный проект «железной церкви» – болгарского храма Святого Стефана в Фенере, на берегу Золотого Рога. Грунт в месте постройки был слишком слабым для возведения каменного здания – поэтому храм собрали из металлических конструкций.
Армяне Стамбула выпускали около 50 газет и журналов на родном языке, открыли первый в столице кинотеатр, имели свои школы, типографии и орган самоуправления – Армянскую национальную ассамблею. Лишившись собственного государства, они превратили в центры армянской культуры некоторые города вне исторической родины – и одним из них стал Стамбул. Армянские районы столицы также славились питейными заведениями и базарами. Многие местные жители были музыкантами, фокусниками, кукловодами, акробатами, канатоходцами, дрессировщиками медведей и певчих соловьев, сказителями, поэтами, шутами и другими уличными артистами.
По утверждению знаменитого османского экономиста Берна Керестечияна, армяне были вовлечены во все сектора экономики. Они становились султанскими ювелирами и архитекторами, управляли валютными резервами, собирали налоги и таможенные пошлины. В XIX веке 16 из 18 крупнейших банкиров Османской империи были армянами.
Отец Керестечияна возглавлял стамбульскую таможню; дядя служил в МИДе, а затем перевелся в министерство финансов, которым во второй половине XIX века руководил Акоп Казазян-паша. Министром иностранных дел был Габраил Норадункян-паша – ранее он состоял в должности министра торговли. В XVII веке армянами были два великих визиря – Дамат Халил-паша и Эрмени Сулейман-паша; при этом Халил-паша четырежды становился капудан-пашой. Ведущим производителем пороха для османской армии являлся Ованес Дадян-бей – его пороховые заводы находились на территории ильче Башакшехир. Особого внимания достойна армянская династия Гюльбенкянов. Ее родоначальник, Саркис Гюльбенкян, проделал путь от торговца коврами до учредителя банкирского дома. Сын Саркиса, Галуст, со временем превратился в нефтяного магната. Будучи создателем «The Iraq Petroleum Company», он фактически заложил начало нефтедобычи на Ближнем Востоке.
В Ереване на табличках и указателях выбиты имена выдающихся армян, которые работали в Стамбуле. Среди них – композитор Комитас, поэт и прозаик Даниэль Варужан, актер Ваграм Папазян и др. Турки называли армян «верблюдами империи»; европейцы шутили, что каждый армянин рождается бухгалтером. На берегах Босфора армяне составляли не только значительную часть врачей, инженеров, купцов и банкиров, но и большинство носильщиков. На заре XX века в османской столице насчитывалось 5 тыс. армянских мастерских, где работало 36 тыс. ремесленников. Также в городе проживали представители армянской интеллигенции. Эти образованные и трудолюбивые люди – художники, юристы, историки, меценаты – верно служили султану и надеялись на справедливое отношение. Литературный западноармянский язык сформировался на основе стамбульского городского диалекта. Армяне нежно любили Стамбул и называли его «Мец полис» («Великий полис»); столичных армян именовали «польса хаир» («армяне полиса»).
В то же время Стамбул регулярно сотрясали армянские погромы. Только в XIX веке их было несколько: общегородских (в 1870 и 1874 годах) и локальных, бушевавших в отдельных районах: Бюйюкдере (1864), Кузгунджуке (1866), Эйюпе (1868) и др. Самые страшные погромы имели место в 1894–1896 годах. Этот период ознаменовался событием, вошедшим в историю как «хамидийская резня» – уничтожением при Абдул-Хамиде II армян Османской империи, которые протестовали против курдских грабежей и повышения налогов.
В сентябре 1895 года в центре столицы была расстреляна демонстрация гнчакистов – членов армянской социал-политической партии «Гнчак». Затем по городу прокатилась волна убийств. Вскоре она охватила восточные регионы, где преобладало армянское население. Турецкие военные и полиция утопили в крови Эрзерум, Урфу и Битлис. Летом 1986 года члены партии «Дашнакцутюн» захватили здание Оттоманского банка в Стамбуле. Их действия спровоцировали очередную армянскую резню. 21 июля 1905 года один из участников захвата банка, некто Зарех, совершил покушение на Абдул-Хамида II возле мечети Йылдыз Хамидие. Зарех погиб от взрыва бомбы, но султан уцелел.
Все окончательно рухнуло весной 1915 года, когда лидеры младотурок Мехмед Талаат-паша, Исмаил Энвер-паша и Ахмед Джемаль-паша начали претворять в жизнь план геноцида – истребления и принудительной депортации армянского населения Порты. Кровавые следы из 1915–1916 годов тянутся прямиком в 1894–1896 годы. Американский дипломат Генри Моргентау в мемуарах приводит слова Талаата-паши: «Ненависть между армянами и турками в настоящее время так сильна, что мы должны покончить с ними. Если мы этого не сделаем, они будут нам мстить».
Английский путешественник Филип Марсден сообщает, что творилось в Стамбуле. 24 апреля 1915 года власти арестовали 600 именитых армян; еще 5 тыс. человек согнали из армянских кварталов. Мало кто из задержанных остался в живых. Есть легенда о том, как была запущена машина геноцида. Младотурки предложили армянам разработать новую османскую конституцию. Когда парламентарии принесли законопроект, их заперли в здании и убили. Самых богатых и авторитетных подвесили за ноги и живьем содрали с них кожу.
Армяне называют геноцид «Мец Егерн» (арм. ɝɼʅ ɼʉɼʓʍ – Великое злодеяние). Грабежи, аресты, казни, голод, унижения – вот через что пришлось пройти тем, кто жил в Стамбуле веками, строил этот чудесный город, торговал на его пестрых базарах и молился в его строгих григорианских церквях. Геноцид положил конец и дружбе Айвазовского с Абдул-Хамидом II: художник демонстративно выбросил все османские награды в Черное море.
Армянская диаспора появилась именно тогда, в первой половине непредсказуемого XX века. Пока европейцы убивали друг друга на фронтах Первой мировой, армяне, подобно гранатовым зернам, рассеялись по всему миру. Среди тысяч стамбульских армян, бежавших от геноцида, были родители Шахнура Вахинака Азнавуряна – великого шансонье Шарля Азнавура. Спасаясь от гибели, они преодолели Сирийскую пустыню. Спустя десятки лет Азнавур напишет в автобиографии: «Я думаю о том, что мог никогда не увидеть солнца».
Несмотря на итоги стамбульского трибунала над младотурками (1919–1920) и вынесение их лидерам смертных приговоров, турецкое правительство отрицает геноцид. Основы этой политики сформулировал Ататюрк: в 1919 году он привел классические оправдания агрессии и открыто возложил вину на армян. Гражданам, признающим геноцид, грозит уголовное преследование – как это произошло с рядом представителей стамбульской интеллигенции, включая лауреата Нобелевской премии Орхана Памука. Еще один узник совести – Хасан Джемаль, внук Ахмеда Джемаля-паши, политический обозреватель из Стамбула. По замечанию журналиста Ахмеда Турана Алкана, в Турции слова «армянин» и «грек» даже сегодня употребляются в качестве ругательства.
Геноциду армян в Порте посвящены сотни работ – как научных, так и откровенно пропагандистских. Интересно мнение Гранта Динка (1954–2007) – публициста, общественного деятеля и одного из лидеров армянской диаспоры Стамбула. «Турецко-армянские отношения необходимо извлечь из колодца глубиной в 1915 метров», – говорил Динк. Он сочувствовал обоим народам – и в январе 2007 года был убит турецким националистом в центре Стамбула.
Впрочем, эта книга – не про геноцид. Она – про Стамбул. Доподлинно известно лишь одно: в результате трагедии 1915–1916 годов армянское население Порты и, в частности, Стамбула резко сократилось – но не исчезло.
Еще одной важнейшей немусульманской общиной Стамбула, во многом разделившей судьбу греческой и армянской, является еврейская община. Французский историк Эвелин Патлажан отмечает, что X век ознаменовался для Восточной Римской империи расцветом торговли – причем ей занимались еврейские купцы. Главными коммерческими центрами являлись Константинополь, Фессалоники (Салоники) и Трапезунд (Трабзон). Обозначенная динамика усилилась в XI веке – и Константинополь превратился в крупный международный экономический центр. Начиная с XI века византийская столица представляла собой мегаполис. На берегах Босфора сложилось мультикультурное урбанистическое общество, в котором евреи играли не последнюю роль.
Будучи исключенными из многих профессий, традиционных для христиан и мусульман, евреи заняли ведущее место в бизнесе и заложили основы современного банковского дела. Ключевые банкирские дома на планете принадлежат отпрыскам старинных еврейских родов – Ротшильдам, Голдманам, Барингам, Лоебам и др. Основатели еврейских финансовых династий были менялами и ростовщиками. Эти старики сидели в грязных конторках по всей Европе и Ближнему Востоку (в первую очередь – в Багдаде, Дамаске, Каире и, конечно, Константинополе) – и неутомимо копили богатство для своих детей и внуков. Гобсек, увековеченный в романе Бальзака, являл собой сформировавшийся и узнаваемый образ еврея-ростовщика.
Первые упоминания о стамбульских евреях относятся к IV веку – они населяли район Халкопратея (греч. χαλκοπράτεια – медный рынок) и занимались изготовлением и продажей изделий из меди. В 381 году в Халкопратее уже действовала первая на берегах Босфора синагога. Евреи любили Константинополь и считали его своим – на иврите этот город называется «Кушта». Правитель Восточной Римской империи Флавий Аркадий предоставил столичным евреям ряд привилегий, но его преемник Феодосий II по требованию христианского духовенства лишил их гражданских прав и переселил в предместье Стенум (нынешняя Галата). Для управления еврейской общиной василевс назначил специального чиновника; ее членам запретили отправлять религиозные обряды. Городские синагоги были переделаны в церкви.
При Юстиниане I византийские евреи также были ущемлены в правах – например, им не дозволялось отмечать Песах, если он календарно предшествовал христианской Пасхе. Раввинов обязали пользоваться греческим либо латинским переводом Библии при чтении проповедей. В 614 году Ираклий I запретил исповедовать иудаизм во всей империи – но еврейская диаспора Константинополя сохранилась благодаря помощи Мартины (супруги Ираклия) и их сына Ираклиона (будущего василевса Ираклия II).
Летом 636 года Омейяды разгромили византийцев в битве при Яр-муке. Немецкий ориенталист Август Мюллер рассказывает, что арабы отбросили врага в ущелья Гиеромакса, где учинили ужасную резню. Пехота – ядро императорской армии – была уничтожена. Не имея возможности собрать новое войско, Ираклий I удалился в Константинополь. Далее арабы завладели Сирией и Палестиной – и многие иерусалимские евреи бежали в византийскую столицу. Там они присоединились к своим единоверцам, которые активно участвовали в общественной жизни Константинополя – например, крупный городской мятеж 641 года был организован еврейской и армянской знатью.
В первой половине VIII века Ираклиеву ветвь василевсов сменила Исаврийская династия, опиравшаяся на иконоборческое движение. Столичные евреи оказались перед сложным выбором: им предлагалось принять христианство или покинуть Византию. Те, кто не пожелал отречься от иудаизма, уехали в Болгарию, Хазарию, Крым и на Кавказ.
Еврейская община Константинополя восстановилась только в конце IX века, когда император Лев VI Мудрый позволил свободно исповедовать иудаизм (большую роль в этом сыграл II Никейский собор 787 года, осудивший насильственное крещение). Константинопольским евреям были предоставлены гражданские и политические права. Отныне диаспору возглавлял совет старейшин, ведавший административными, финансовыми и религиозными вопросами. Значительным авторитетом обладали талмудические и галахические мудрецы, дидаскалы (специалисты по вопросам культа) и руководители иешив (иудейских учебных заведений).
С XI века в Константинополе стали селиться караимы.[423] На берегах Босфора жили и работали знаменитые караимские мыслители – Товия Бен Моше ха-Авел и Иехуда бен Элияху Хадасси. Несмотря на это, столичные евреи по-прежнему не являлись полноправными подданными Византии. В XI веке их опять принудительно выселили в Перу, и они ежедневно переправлялись через Золотой Рог, дабы торговать в городе.
Константинопольские евреи слыли не только хорошими торговцами, но и прекрасными врачами. Василевсы неоднократно прибегали к их услугам вопреки запрету православной церкви. Мануил I Комнин под влиянием придворного лекаря Шломо Мицри перевел еврейскую общину под юрисдикцию муниципальных властей. В мае 1182 года в Константинополе случился первый масштабный национальный погром: пострадали евреи и «латиняне» – католики из итальянских государств (венецианцы, флорентийцы и генуэзцы).
Городские средневековые летописцы сообщают, что в XI–XII веках евреи постоянно подвергались оскорблениям и унижениям: их заставляли исполнять обязанности палачей (палачи считались изгоями) и запрещали ездить верхом (запрет не распространялся лишь на лейб-медика Шломо Мицри). Несмотря на это, Константинополь оставался крупнейшим еврейским центром Византийской империи. Евреи занимались коммерцией, выделкой кожи, изготовлением медных изделий и шелкоткачеством. В 1203 году крестоносцы, осаждавшие город, сожгли еврейский квартал в Пере, и уцелевшие иудеи рассеялись по побережью Мраморного моря. В 1275–1453 годах в городе проживали только купцы еврейского происхождения из Генуи и Венеции.
Османское завоевание 1453 года изменило историю еврейской общины Стамбула. Ее члены получили статус зимми, который берет начало в VII веке и является моделью взаимоотношений мусульманского государства с его неисламским населением. Статус зимми предполагал отсутствие политических прав, но формально гарантировал кафирам свободу вероисповедания и экономической деятельности, а также защиту от преследований – разумеется, за определенную плату (джизью). Это побудило многих евреев, бежавших из Константинополя в 1453 году, вернуться в город. Мехмед II выделил для них несколько кварталов на южном берегу Золотого Рога. Ради развития столицы султан переселял в Стамбул торговцев и ремесленников из Малой Азии и с Балкан. Большие группы евреев прибыли из Болгарии, Албании, Македонии и Греции.
Во второй половине XV века в Стамбул начали перебираться евреи из Баварии (их изгнал оттуда герцог Людвиг IX Богатый), а также из других германских земель, Австрии, Венгрии и Италии. На рубеже XVXVI веков Стамбул захлестнула волна еврейских иммигрантов с Пиренейского (Иберийского) полуострова – иудеи самим фактом своего присутствия мешали испанской короне превратить Испанию в католическую державу. Османская столица приняла беженцев: согласно фирману Баязида II, иберийских евреев (сефардов) надлежало встречать добродушно. Это неудивительно: сефарды везли с собой деньги.
2 января 1492 года августейшие супруги Фердинанд II Арагонский и Изабелла I Кастильская издали Альгамбрский (Гранадский) эдикт об изгнании со всех территорий Испанского королевства евреев, которые до 31 июля того же года откажутся принять христианство. Тех, кто не выполнил предписания, предавали в руки инквизиции. В Испании существовала должность Великого инквизитора – в те годы ее занимал знаменитый своей жестокостью Томас де Торквемада.
Золотой век сефардов подошел к концу. Испанская монархия отплатила им черной неблагодарностью. Французский историк Гюстав Лебон отмечает, что прежде в Андалусии насчитывалось 125 процветающих городов; к 1492 году – по завершении Реконкисты – их стало 13. В Кордове, чье население достигало 1 млн человек, осталось только 42 тыс. жителей. Дело не только в том, что сефарды на протяжении 1500 лет обогащали Испанию и Португалию, но и в том, что победа над маврами стала возможна лишь благодаря финансовой поддержке еврейских банкиров.
Среди тысяч сефардов, обретших в Стамбуле новый дом, оказалась наследница аристократического рода Беатрис де Луна Мендес (Хана На-си). Рано овдовев и будучи невероятно богатой, она щедро помогала нуждающимся соплеменникам, за что получила прозвище «Донна Грация» («Милостивая госпожа»). Беатрис приехала в османскую столицу в 1553 году и вместе с племянником Иосефом Наси была представлена ко двору Сулеймана I. Иосеф подружился с шехзаде Селимом (будущим султаном Селимом II), а Донна Грация с разрешения Сулеймана руководила еврейской общиной города вплоть до своей смерти в 1569 году. Она славилась умом, предприимчивостью и благотворительностью, а также издала перевод Библии на ладино – язык средиземноморских евреев. Стамбульская синагога «Ла Сеньора» названа в честь Ханы Наси.
Помимо караимов и сефардов, на берегах Босфора проживали общины романиотов (коренных турецких евреев) и ашкеназов (евреев из Центральной Европы). Последние перебрались в османскую столицу в 1520-х – 1530-х годах из венгерских земель, завоеванных Сулейманом I. Падишах выделил для них целое стамбульское предместье – Хаскёй. Несмотря на различия между общинами, все они воспринимались османской администрацией как один миллет, которым по традиции руководил лидер романиотов. Его основными полномочиями являлись сбор налогов, ведение внутренних дел иудеев и представление их интересов перед султанскими властями.
К середине XVI века численность еврейского населения столицы увеличилась до 50 тыс. человек. В Стамбуле жили выдающиеся иудейские мыслители и философы. Евреи доминировали в судовладении, банковском деле и коммерции. Некоторые ремесла (например, производство огнестрельного оружия) начали развиваться только после прибытия в город евреев. Самые богатые и влиятельные члены общины чеканили монету и собирали таможенные пошлины. Их финансовая деятельность являлась одним из ключевых факторов расцвета Стамбула в XVI веке. Параллельно увеличивалось и благосостояние еврейской диаспоры: уже во второй половине XVI века некоторые иудеи владели роскошными особняками, не уступавшими дворцу великого визиря.
Об умении столичных евреев вести торговлю ходили легенды. Стамбульская поговорка гласит, что еврей может продать бедуину песок. Кнут Гамсун повстречал такого виртуозного продавца на Гранд-базаре. «Он – человек образованный, – пишет Гамсун, – он представляется: “Абдул! Бывал в Европе, в Америке на Всемирной выставке, владею всеми языками”. Это был еврей».
Помимо коммерции, стамбульские евреи преуспели в медицине, литературе, дипломатии. Они занимали высокие посты, входили в ближайшее окружение султанов и пользовались немалым влиянием при дворе. Так, мужчины трех поколений сефардской семьи Хамон – Иосеф Хамон, его сын Моше и внук Иосеф – были личными врачами Баязида II, Селима I, Сулеймана I и Селима II.
Завоевав доверие падишахов, евреи выступали в защиту своих соплеменников: например, по просьбе Моше Хамона Сулейман I издал фирман, запрещавший обвинять евреев в ритуальных убийствах. Врач Шломо бен Натан Ашкенази добился отмены указа Мурада III об избиении стамбульских евреев за ношение дорогой одежды. В последней четверти XVI века огромную власть обрела Эстер Хандали (Эстер Кира) – фаворитка Сафие-султан, матери Мехмеда III. Эстер участвовала в разрешении дипломатических конфликтов и назначении высших чиновников империи; также, по слухам, она имела доходы со всех взимаемых в Стамбуле пошлин и собирала взятки для Сафие-султан. В 1600 году во время очередного бунта янычары разорвали Эстер на куски и прибили их к дверям домов горожан, дававших ей взятки.
Еврейская диаспора Стамбула не была однородной: так, в XVI – первой половине XVII века в столице насчитывалось около 40 еврейских общин, которые объединяли уроженцев одной страны или города. Каждая община придерживалась собственных обычаев, ревностно охраняла свою независимость и имела отдельную синагогу, суд и иные учреждения.
Первая половина XVI века ознаменовалась для Стамбула расцветом еврейского и армянского книгопечатания. В городе возникли десятки типографий. В отличие от Европы, в Порте иудейские книги не уничтожались, что привлекло на берега Босфора еврейских печатников из Италии, Испании и Португалии. Они привозили в османскую столицу не только типографское оборудование, но и рукописи христианских, мусульманских и иудейских мыслителей. В 1493 году Давид ибн Нахмиас и его сын Шмуэль опубликовали первую в Порте печатную книгу – труд «Арбаа Турим» раввина Якова бен Ашера. В период с 1518 по 1530 год только в типографии ибн Нахмиасов вышло более 100 наименований книг.
В XVII–XVIII веках в Стамбул продолжали приезжать сефарды и ашкеназы, однако с XVII века положение столичных иудеев постепенно ухудшалось. Отчасти это объясняется экономическим и политическим кризисом в Османской империи при Мехмеде III и Ахмеде I. Кровавая расправа над Эстер Хандали в 1600 году означала, что община постепенно теряет силу и влияние. В 1633 году Мурад IV обвинил стамбульских евреев в убийстве мальчика из турецкой семьи. Заявление султана спровоцировало погром.
Экономический упадок и антисемитские настроения не были единственными причинами ослабления общины Стамбула. Настоящим бичом для иудеев стали пожары, уничтожившие ряд еврейских кварталов. После пожара евреи переселялись в другие части города – это повлекло за собой разрушение системы землячеств. Впрочем, столичные евреи оставались весьма состоятельными; например, в 1648–1649 годах они выкупили несколько тысяч иудеев, уведенных в рабство татарами. Благодаря обширным международным связям и дипломатическим усилиям стамбульской общины, деньги на выкуп пленных прислали также богатые евреи Амстердама, Рима, Венеции и Генуи.
В 1658 году произошло знаковое для стамбульской диаспоры событие: в городе 9 месяцев жил Шабтай Цви – центральная фигура крупнейшего в еврейской истории (после восстания Бар-Кохбы[424]) мессианского движения. Раввины изгнали Шабтая из Стамбула, но община раскололась: большинство считало проповедника мошенником или сумасшедшим, однако меньшинство его поддержало. Страсти по Шабтаю не угасали в столице до первой четверти XVIII века. Активная деятельность его единомышленников способствовала разобщению и упадку стамбульского еврейства – вплоть до того, что многие иудейские финансисты и торговцы, готовясь к приходу Мессии, забросили свои дела, и лидирующее положение в коммерции и банковском деле заняли греки и армяне.
XVIII век выдался для стамбульских евреев очень тревожным: муниципальные власти снова запретили им носить дорогую одежду; в городе возобновились погромы; основной еврейский квартал Хаскёй сгорел дотла в 1740 году и не был восстановлен. В 1715 году еврейские лодочники, осуществлявшие переправы через Босфор и Золотой Рог, организовали один из первых в мире профсоюзов. Позже профсоюзы создали рыбаки, виноторговцы и продавцы фруктов.
Реформы Танзимата значительно расширили права национальных и религиозных меньшинств Порты – теперь стамбульских евреев принимали на военную и гражданскую службу. В 1852 году Готье, гуляя по еврейскому району Балат, отметил, что местные жители уже не подвергаются унижениям и грабежам, но еще не чувствуют себя в безопасности – и потому разыгрывают «комедию нищеты». Готье характеризует иудеев Балата как грязных, скаредных и убогих, но отнюдь не бедных: они прячут золото под лохмотьями и мстят грекам и туркам ростовщичеством.
Столичные евреи, греки и армяне выживали благодаря своей образованности, изобретательности и коммерческой хватке – и здесь турки не могли составить им конкуренцию. В 1869 году османский политик Али Суави утверждал, что иудеи и христиане вкладывают все средства в торговлю, а мусульмане тратят их на покупку земли. В 2009 году слова Али Суави подтвердил Эрдоган – будучи мэром Стамбула, он обнаружил, что евреи вместо приобретения недвижимости арендуют торговые места. Деньги, вложенные в бизнес, «работали», обогащая своих хозяев. «Мы, мусульмане, закапываем деньги в землю. Мы не участвуем в коммерческой жизни», – сетовал Эрдоган. Подобные моменты столетиями определяли ведущую роль иудеев в городской экономике.
К началу ХХ века численность еврейской общины Стамбула составляла около 55 тыс. человек. Большинство евреев обеднело: они занимались мелкой торговлей и рыболовством, трудились грузчиками и лодочниками. Некоторые зарабатывали на жизнь тем, что нарезали папиросную бумагу. В состоятельную верхушку входили крупные торговцы, банкиры и владельцы предприятий по производству одежды и предметов роскоши – так, под Стамбулом располагался единственный в Порте стекольный завод, принадлежавший еврею из Салоник. Среднюю прослойку составляли евреи, получившие светское образование, – они служили в стамбульских филиалах европейских банков и страховых обществ, работали в газовых и водопроводных компаниях, а также в госучреждениях. Высоких должностей достигали единицы (например, Элияху Кохен стал личным врачом Абдул-Хамида II).
Османская столица до Первой мировой войны представляла собой один из мировых центров сионизма.[425] Голда Меир в автобиографии вспоминает о своем друге, израильском политике Моше Давиде Ремезе: он изучал право в Константинопольском университете, где познакомился с другими основателями еврейского государства: Давидом Бен-Гурионом, Ицхаком Бен-Цви, Моше Шаретом и Виктором Якобсоном.
На рубеже XIX–XX веков Палестина как историческая область была частью Порты, но не являлась отдельной административной единицей: разделенная на три части, она входила в Сирийский и Бейрутский вилайеты и Иерусалимский санджак. Евреи понимали, что их мечта о переселении на родину осуществима лишь в рамках договоренности с султаном. Теодор Герцль (1860–1904) – основоположник доктрины сионизма – летом 1896 года приехал в Стамбул, где провел одиннадцать дней, безуспешно добиваясь встречи с Абдул-Хамидом II.
Есть мнение, что падишах отказался продать евреям Палестину – однако в годы его правления (1876–1909) иудеи получили право приобретать палестинские земли в частную собственность. Параллельно завершилась аграрная реформа, позволившая создать в Палестине рынок недвижимости. Евреи начали активно скупать в Палестине земельные участки, а затем и переселяться туда.
Герцль обосновал необходимость создания Эрец-Исраэль в памфлете «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса» (1896). Имея на руках опубликованный программный труд, он через великого визиря Халиля Рыфат-пашу сделал Абдул-Хамиду II предложение, согласно которому еврейские финансисты помогут Порте расплатиться с долгами (общей суммой 85 млн фунтов стерлингов), а взамен султан разрешит евреям иммигрировать в Эрец-Исраэль. По легенде, падишах ответил: «Когда мою империю расчленят, вам, может быть, удастся заполучить Палестину даром. Но расчленить можно только труп империи – пока она существует, я никогда на это не соглашусь».
Идея переселения евреев на историческую родину была далеко не безобидной для целостности османского государства. Эпоха многонациональных империй, к коим относилась Блистательная Порта, заканчивалась. В конце XIX века в России возникло понятие «сын турецкоподданного»; так именовал себя и литературный персонаж Остап Бендер. На рубеже XIX–XX веков фраза «сын турецкоподданного» означала не «сын турка», а «сын еврея». В России для евреев существовали ограничения на место жительства, учебу, род занятий и т. д., включая черту оседлости. Многие евреи из южных губерний, недовольные ущемлением своих прав, принимали османское подданство. Для России они превращались в иностранцев, на которых прежние ограничения не распространялись. Евреи-коммерсанты становились подданными султана еще и для того, чтобы получить налоговые льготы.
Судя по всему, предки Остапа Бендера имели еврейское происхождение. После Октябрьской революции 1917 года некоторые евреи, переехавшие в Порту, вернулись в новую Россию с женами и детьми. Вероятно, отец великого комбинатора был одним из них. Одесситы Илья Ильф и Евгений Петров окрестили своего героя «сыном турецкоподданного», дабы не раздражать цензоров его национальностью, – и одновременно сделали ее понятной читателю.
Конечно, Абдул-Хамид II мог запретить евреям селиться в Палестине, но удержать их в городе на берегах Босфора уже не представлялось возможным. В первой четверти XX века число стамбульских евреев снова уменьшилось: они покидали османскую столицу во время Балканских войн (1912–1913) и Войны за независимость Турции (1919–1923) и бежали в Европу (преимущественно в Испанию и Францию). Среди них были представители знатных городских кланов – Леви, Герлахи, Карассо. За границей многие преуспели: например, Исаак Карассо в 1919 году основал в Барселоне компанию «Danone» по производству йогурта. В 1940 году нацистская Германия оккупировала Францию, и эмигранты пожелали вернуться – но Турция не спешила их принимать.
Турки ссылались на логистические проблемы. Вывозить евреев морем в военных условиях было опасно, а в поездах – крайне затруднительно, ибо транзитные страны являлись союзниками Третьего рейха или пытались сохранить нейтралитет и потому не разрешали проезд евреев через свои территории. В то же время правительство Ататюрка соглашалось на репатриацию беженцев, от которых ожидало практической пользы. Так, до 1939 года Турецкая Республика приняла несколько сотен евреев – деятелей науки и культуры, спасавшихся от нацистского режима в Германии. Они реорганизовали Стамбульский университет, создали первую в городе консерваторию и обещали пройти воинскую службу (в 1941–1942 годах Турция ожидала немецкого вторжения и держала под ружьем миллионную армию).
Евреи прибывали двумя путями. Те, кто жил на юге Франции, отплывали в Стамбул из Марселя. Парижские и бельгийские евреи выезжали по железной дороге (для них к поезду, следовавшему в Стамбул, цепляли дополнительные вагоны). Вагонов и кораблей катастрофически не хватало, а сумма за возвращение в Турцию возросла с 3 тыс. до 10 тыс. франков. Евреям, оставшимся в Стамбуле, тоже пришлось несладко: в 1942 году турецкие власти сначала обложили иудеев Бейоглу огромным налогом на недвижимость, а потом сослали их в трудовые лагеря Ашкале – более чем за тысячу километров от Стамбула.
Несмотря на невзгоды, евреи, греки и армяне выживали всегда и везде. Одни рассеялись по миру, но сохранили свой язык и культуру; другие продолжили работать уже в Турецкой Республике. Облик Стамбула был бы иным без коммерсантов Теодора Наума и Абрахама Камондо (первый подарил городу оперный театр, второй – знаменитую лестницу в Бейоглу); основателя современного турецкого театра Акопа Вардовяна; издателя почтовых открыток Макса Фрухтермана (благодаря ему до нас дошло множество видов старого Стамбула); отельера Мкртыча Токатляна; «королевы борделей» Матильды Манукян; писателей, журналистов и публицистов Этьена Махчупяна и Гранта Динка; актера и драматурга Мкртыча Пешикташляна; певицы Розы Эскенази; аккордеонистки Анаит Варан; династий султанских переводчиков Янакизаде, Калмакизаде, Ипсилантизаде и Михалзаде; композитора Амбарцума Лимонджяна (с помощью изобретенной им нотописи были зафиксированы тысячи османских музыкальных произведений); архитекторов Бальянов; поэта Константиноса Кавафиса; создателя турецкого алфавита Акопа Мартаяна; фотографов Базиля Каргопуло, Николая Андреоменоса, Мариам Шагинян – и, конечно, Ары Гюлера.
XX век ознаменовался для нетурецких общин города не только двумя мировыми войнами, геноцидом и холокостом: греки, армяне и евреи пережили Малоазийскую катастрофу,[426] гонения и погромы. Последний массовый погром произошел в Стамбуле 6–7 сентября 1955 года – тогда пострадали около 80 церквей, 4500 магазинов, 2500 квартир и 40 школ. Были поруганы христианские кладбища: турки разбивали надгробия, вскрывали могилы и оскверняли трупы. По словам Памука, все началось с того, что в Салониках агент турецких спецслужб бросил гранату в дом, где родился Ататюрк. Спецвыпуск стамбульских газет растиражировал эту новость в сильно преувеличенном виде – и на площади Таксим собралась разгневанная толпа. Первым делом ее ярость обрушилась на лавки в Бейоглу; затем волна насилия захлестнула весь город.
Самые страшные события развернулись в греческих районах: Фенере, Ортакёе, Балыклы, Саматье. Погромщики по свирепости не уступали солдатам Мехмеда Фатиха, ворвавшимся в Константинополь в мае 1453 года, – они грабили и жгли магазины, врывались в дома, истязали гречанок и армянок. Любому немусульманину, очутившемуся на улице в ту ночь, грозило линчевание. Беспорядки превзошли все представления христиан и иудеев о восточной жестокости. На два дня город превратился в настоящий ад.
Погром 6–7 сентября 1955 года поставил точку в тысячелетней истории ромейской (греко-православной) общины города. Физически она не подверглась полному уничтожению, но ее привилегированный статус, обусловленный еще византийским наследием, был безвозвратно утерян. Эскалация враждебности к ромеям ускорила эмиграцию греческой диаспоры Стамбула. Спустя год после погрома знаменитый турецкий баскетболист греческого происхождения Яковос Билек направил письмо премьер-министру Аднану Мендересу, в котором просил дать грекам возможность «дальнейшего существования в нашей прекрасной и счастливой Турции». Мендерес не ответил.
История показывает, что межнациональные конфликты временно затухают, но при первом же удобном случае вспыхивают с новой силой. Если стамбульские греки и евреи отказались от мести, то армяне ничего не забыли и никого не простили. Геноцид служил оправданием деятельности армянских боевиков. В октябре 1919 года в Ереване состоялся IX съезд «Дашнакцутюн», на котором было решено начать операцию «Немезис», названную в честь греческой богини возмездия. Ее целью провозгласили ликвидацию османских лидеров, виновных в геноциде. Французский исследователь Жерар Шальян считает эти события редким случаем, когда террористическим путем пытались восстановить справедливость и отомстить за истребление народа.
В 1975 году потомки армян, бежавших от геноцида в Ирак и Сирию, создали в Бейруте Армянскую секретную армию освобождения Армении (АСАЛА[427]). В ее послужном списке – убийства турецких политиков, нападения на посольства Турции по всему миру и диверсионные мероприятия. Стамбул являлся желанной целью для АСАЛА – но единственный теракт (операция «Акоп Акопян») имел место 16 июня 1983 года, когда Мкртыч Мадарян открыл стрельбу на главном городском рынке – Гранд-базаре.
Впрочем, Стамбул издавна славится разнообразием наций, культур и религий. Восточный и западный, османский и турецкий, мусульманский и христианский, залитый кровью и опаленный огнем освободительных движений, желанный и недостижимый – этот город на протяжении столетий принадлежит всем и никому.
Греки, армяне и евреи по-прежнему живут на берегах Босфора. Стамбульская «маленькая Армения» располагается в районе Кумкапы. Авторитетные греческие семьи – Кантакузины, Палеологи – отдают детей в старинные школы Фенера: Зографион и Великую школу нации. В рыбных ресторанах исполняют рембетико – греческие любовные и блатные песни 1920-х – 1930-х годов. В Балате работают модные кафе. Район известен своими инстаграмными местами (например, «улицей с зонтиками» – Мердивенлы Мектеп; также популярны улицы с разноцветными домами – Киремит и Мердивенлы Йокуш).
Наряду с путеводителями «Стамбул греческий», «Стамбул армянский» и «Стамбул еврейский» можно написать еще один: «Стамбул русский». Связи Руси с Византией – а потом России с Османской империей и республиканской Турцией – всегда имели сложный характер. Константинополь был одним из лейтмотивов русской философии вплоть до XX века. Духовные соратники, непримиримые враги, политические противники и деловые партнеры – вот далеко не полный список эпитетов, которые характеризуют эти государства.
Будучи центром мира мусульманского, город на берегах Босфора долгое время представлял собой культурный центр русского мира. Следующая глава – о захватывающей истории взаимоотношений России и Турции, о влиянии Константинополя и Стамбула на становление и развитие русской государственности, а также о многовековых мечтах и традициях, не имеющих срока давности.
Глава 11
Русский Стамбул
Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок, и остаться нашим навеки. Одним нам он должен принадлежать…
Федор Достоевский
История взаимоотношений Константинополя и Стамбула со славянскими народами – это тысячелетняя история борьбы и покорности, сотрудничества и соперничества. Сербы, хорваты и македонцы занимали важные государственные посты в Восточной Римской империи и Высокой Порте. Древнерусские князья вступали в браки с византийскими принцессами. Запорожские казаки бесстрашно плавали по Босфору и Черному морю, грабя и сжигая пригороды Стамбула. Османские султаны были родственниками Рюриковичей и Комнинов. Хюррем, любимая жена Сулеймана I, происходила из Западной Украины.
Полководец XIX века Константин Божецкий прославился как «польский отец турецкого патриотизма», а его правнук Назым Хикмет стал одним из лучших турецких поэтов XX века. Болгарский царь Фердинанд I носил тюрбан и называл себя кесарем – Такман отмечает, что он вел себя подобным образом даже на похоронах английского короля Эдуарда VII в 1910 году. Кроме того, Фердинанд хранил у себя императорский костюм, приобретенный у театрального костюмера, – царь надеялся однажды собрать все византийские владения под свой скипетр.
Список можно продолжить – но нас интересуют связи Константинополя и Стамбула с Киевом, Москвой и Петербургом. Принятие Русью христианства в 988 году, 8 русско-турецких войн, сражения на Кавказском фронте Первой мировой, белая эмиграция первой половины XX века – вот лишь верхушка айсберга, под которой скрывается кровавая и увлекательная история обоюдной ненависти и мощнейшего взаимного влияния.
Византийская империя была главной политической и духовной силой средневековой Европы – по крайней мере, до эпохи Крестовых походов. Константинополь, один из пунктов торгового пути «из варяг в греки», славился сказочными богатствами и выступал в роли наследника Древней Греции и Древнего Рима. После падения Западной Римской империи в 476 году василевсы считали себя законными римскими императорами. Православная вера и Православная церковь родились на берегах Босфора – это случилось в 1054 году после Великой схизмы (Великого раскола), в результате которой христианская церковь разделилась на Католическую на Западе (с центром в Риме) и Православную – на Востоке (с центром в Константинополе). Три Вселенских собора[428] прошли в Константинополе. Иные значимые события – осуждение религиозных авторитетов, установление церковных праздников, Поместный Собор 879 года в храме Святой Софии и т. д. – также состоялись в византийской столице. Ромеи гордо именовали ее «Византидой» (в IX–XII веках); на протяжении же всей византийской истории они называли Константинополь «Василевуса полис» («город василевса»). Отсюда славянское название – Царьград.
Богатый Константинополь притягивал к себе захватчиков. Среди них были русы – IX–X века ознаменовались серией походов Руси против Византии. В 862 году русы создали государство и активно осуществляли экспансию на юг. Взятие Царьграда сулило им баснословную добычу и позволило бы полностью контролировать путь «из варяг в греки». Славяне не раз пытались завоевать византийские земли.
На рубеже VIII–IX веков их целью стал Сурож (Судак в юго-восточной части Крыма), в 830-е годы – Пафлагония, в 970–971 годах – Фракия, в 988 году – Корсунь (Херсонес на юго-западе Крыма), в 1024 году – остров Лемнос в Эгейском море. Некоторые походы были ориентированы исключительно на захват Константинополя – так, в 860 году киевские князья Аскольд и Дир не смогли овладеть городом, но увезли большую дань. В 907 году великий князь Киевский Олег, по легенде, прибил свой щит к Золотым воротам Царьграда. Сведения о его ратных подвигах передает летопись «Повесть временных лет».
Стены Константинополя оказались неприступными – и Олег, согласно летописи, велел своим дружинникам приделать к кораблям колеса – «и когда подул попутный ветер, подняли они в поле паруса и пошли к городу». Испуганные константинопольцы предложили князю большую дань и вынесли ему отравленное вино, но проницательный князь не принял его, чем и заслужил прозвище «Вещий». Греки выплатили Олегу колоссальную денежую сумму – Константинополь привык откупаться от врагов.
С легендарным походом Олега на Царьград связано возникновение православного праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Предание гласит, что 14 октября 907 года, когда византийская столица была окружена русами, святому Андрею Юродивому во Влахернской церкви Константинополя явилась Богоматерь – духовная покровительница и защитница города. Это случилось рано утром: в храме проводилось всенощное бдение. Архиерей XVII века Димитрий Ростовский рассказывает, что присутствовавший на бдении Андрей Юродивый поднял глаза и узрел Пресвятую Деву Богородицу, стоящую на воздухе и молящуюся, сияющую солнечным светом и покрывающую людей Своим честным омофором.[429] Андрей спросил у своего ученика Епифания:
– Видишь ли, брат, Царицу и Госпожу всех, молящуюся о всем мире?
Епифаний ответил:
– Вижу, святой отче, и ужасаюсь.
Как бы то ни было, константинопольцы в очередной раз спасли свой город. Спокойствие длилось недолго: в 940–941 годах князь Игорь (сын Рюрика – основателя династии Рюриковичей) решил повторить успех Олега. Первая его кампания окончилась неудачно; вторая же принесла военную добычу. О впечатлении, которое этот поход произвел на жителей Константинополя, говорит интересный факт: имя Игоря стало единственным из всех русских имен, попавшим в Суду – византийский энциклопедический словарь X века. В 944 году неутомимый князь собрал новую дружину и опять двинулся на Царьград – но василевс Роман I Лакапин выслал навстречу ему послов с богатыми дарами. Игорь принял дары и вернулся в Киев.
Год спустя он встретил свою смерть у древлян, которые не участвовали в набегах на Византию. Игорь увеличил размер взимаемой с них дани, и взбунтовавшиеся древляне убили князя. Вдова Игоря, Ольга, отомстила за гибель мужа и всерьез взялась за государственные дела. Кажется, она первая из русских правителей задумалась о том, что Константинополь может быть не только бездонной бочкой для пополнения княжеской казны.
Набеги русов на византийскую столицу продолжались. Святослав (сын Игоря и Ольги) пошел на Царьград в 970–971 годах и потерпел поражение от василевса Иоанна I Цимисхия. Пока он воевал, его мать занималась благоустройством подвластных земель. В 955 году она крестилась в соборе Святой Софии – главном храме христианского мира. Ольга приняла в крещении имя Елена и пыталась приобщить к христианству Святослава – но, как сообщает летопись, «он и не думал прислушаться к этому».
Внук Ольги, Владимир Святославович (Владимир Красное Солнышко), оценил роль христианства для укрепления своей власти – ведь Бог мог быть только один, как и государь. Послы Владимира, прибыв в Константинополь, посетили торжественную службу в соборе Святой Софии – и, потрясенные, поведали князю о великолепии храма и снизошедшем на них религиозном чувстве. Проанализировав возможные последствия, Владимир принял решение в пользу христианства по греческому обряду и крестил Русь в 988 году.
Принятие Русью христианства было вопросом времени. Еще в 860-х годах христианские проповедники из Солуни (Салоник), братья Кирилл и Мефодий, по приказу василевса Михаила III упорядочили письменность для старославянского языка и использовали новую азбуку (кириллицу) для перевода на славянский язык греческих религиозных текстов. Первые книги, появившиеся на Руси, привозились из Византии, первые школы были устроены по византийским образцам. Русские мастера обучались у ромеев строительству, иконописи, созданию фресок и мозаик. Памятники древнерусского зодчества имеют византийские прототипы – архитектурные или онтологические; например, Золотые ворота в Константинополе послужили прообразом для одноименных сооружений в Киеве, Новгороде и Владимире. Концепция монументального храма Святой Софии легла в основу киевского и новгородского Софийских соборов.
Крещение Руси означало принятие греческой православной культуры и искусства. Многие имена, распространенные у славян, имеют греческое происхождение: Ангелина, Алексей, Василий, Денис, Ирина и др. С X века русским давали имена по святцам – церковному календарю с указанием дней памяти святых и праведников. После обряда крещения новоиспеченный христианин получал имя (греческое или еврейское) и небесного покровителя – носителя этого имени. Отсюда же берет начало русская традиция называть друг друга в быту не полными именами, но их сокращенными вариантами – в Средние века это делалось, дабы всуе не поминать святого. Александр превратился в Сашу, Екатерина – в Катю и т. д.
Став официальной религией Русского государства, христианство определило его будущее на столетия вперед. Русь влилась в греко-православный мир. Русская церковь получила статус митрополии Константинопольского патриархата – а власть и влияние того патриархата были огромны. К тому же князь Владимир женился на Анне – сестре императоров Василия II и Константина VIII. Это был первый брак, заключенный между правящими династиями Киевской Руси и Византии. Два государства породнились на кровном уровне – менее чем через полвека после того, как Константин VII Багрянородный написал трактат «Об управлении империей» (949), адресованный своему сыну Роману II (отцу Анны). В этом трактате василевс выразил отрицательное отношение византийских правителей к династическим бракам с людьми из «нечестивых северных племен».
Постепенно династические связи между русскими князьями и представителями греческой аристократии расширялись. Некоторые браки представляли собой звенья длинной цепи событий – и начало этой цепи уже тогда терялось в глубине веков. Например, в 1043 году князь Владимир Ярославич (сын Ярослава Мудрого) напал на Царьград, планируя захватить его с моря, но почти 400 кораблей русов погибли – частично от шторма, частично от всепожирающего «греческого огня». Владимир командовал армией не один: ему помогал викинг Харальд – герой скандинавских саг, ранее служивший в Константинополе в знаменитой Варяжской страже. История, которую я расскажу далее, в очередной раз свидетельствует о том, насколько крепко сплетаются судьбы людей в городе на берегах Босфора.
Взяв в жены принцессу Анну и крестив Русь, Владимир Святославович не остался в долгу перед Василием II – в 988 году Болгаробойца получил от князя 6 тыс. отборных дружинников. Так в Константинополе появилась Варяжская стража – личная гвардия василевсов. Реорганизованные в тагму,[430] варяги были прекрасно вооружены и обмундированы; они славились железной дисциплиной и верностью хозяину. Офицеры с гордостью носили придворные звания, дарованные им правителем Византии. Местом размещения тагмы являлся Большой дворец, но при Комнинах (XI–XII века) она располагалась на восточном побережье мыса Сарайбурну и во Влахернском дворце.
С годами в состав гвардии вливались иностранные наемники – русы, хазары, лангобарды, саксы, даны, юты и др. Через службу в Варяжской гвардии прошли некоторые выдающиеся люди Раннего Средневековья – в том числе уже известный нам Харальд (будущий норвежский король Харальд III Суровый). В 1034 году он приплыл в Константинополь и предложил свои услуги императору Михаилу IV Пафлагону. Михаил был наслышан о ратных подвигах викинга – ранее тот участвовал в кампаниях Ярослава Мудрого.
Карьера Харальда при византийском дворе завершилась в 1042 году, когда он принял участие в дворцовом перевороте, но сам пал жертвой интриг и бежал из Константинополя. В 1043 году будущий монарх вернулся на берега Босфора – теперь, командуя русским войском и будучи зятем Ярослава Мудрого, он смотрел на византийскую столицу взором завоевателя. Впрочем, Царьград устоял. В 1046 году стороны заключили мир – и в знак этого василевс Константин IX Мономах отдал Владимиру Ярославичу в жены свою дочь, ставшую впоследствии матерью Владимира II Мономаха.
Число русско-византийских браков быстро росло. Всеволод Ярославич (другой сын Ярослава Мудрого, впервые принявший титул князя всея Руси) взял в жены греческую княжну. Два внука Ярослава Мудрого также сыграли свадьбы с гречанками: супругой Олега Черниговского стала Феофания из знатного византийского рода Музалонов, а женой Святополка II – Варвара, дочь императора Алексея I Комнина. В 1200 году князь Галицкий Роман заключил брак с родственницей василевса Исаака II Ангела.
Ромеи тоже сватались к русским невестам. В 1104 году Исаак Комнин (сын Алексея I Комнина) женился на княжне Перемышльской Ирине (их дальним потомком был султан Мехмед II, взявший титул «цезарь Рума»). Владимир II Мономах выдал свою дочь Марию замуж за Льва Диогена (сына Романа IV). Родственные узы крепчали вплоть до падения Константинополя в 1453 году – так, Владимир Мономах приходился внуком василевсу Константину IX Мономаху, а Софья Палеолог (бабка Ивана Грозного) была племянницей и наследницей последнего византийского императора, бездетного Константина XI Комнина.
Бракосочетание Великого князя Московского Ивана III с Софьей Палеолог в 1472 году устроил папа римский Павел II – на тот момент Стамбул уже 19 лет как являлся столицей Османской империи. В 1448 году Русская церковь отделилась от Византии и получила статус автокефальной (административно независимой). Интересно, что, несмотря на формальную (а после 1453 года – и реальную) самостоятельность Русской церкви, название «Русская православная церковь» было официально принято лишь в 1943 году; ранее одним из самых распространенных названий было «Греко-восточная российская церковь».
Несмотря на усилия папского престола, брак Ивана и Софьи не способствовал религиозному единению Руси и Рима, но повысил статус московских князей. Будучи мужем последней византийской принцессы, Иван III автоматически превратился в преемника римского императора и василевса – причем василевс считался повелителем всего православного Востока. На династическом гербе Комнинов красовался двуглавый орел – после свадьбы Ивана и Софьи он появился на печатях и гербе Московского княжества. Двуглавый орел также был символом Константинопольской православной церкви (древний барельеф с его изображением находится на фасаде собора Святого Георгия в стамбульском районе Фенер). Таким образом, герб Московского государства отображал исторические связи между Русью и Константинополем и выражал амбиции московских князей.
Оценив преимущества своего нового статуса, Иван III принял титул «государь всея Руси». Тогда же, на рубеже XV–XVI веков, родилась концепция «Москва – Третий Рим», провозглашающая Москву наследницей Рима и Константинополя и единственным оплотом вселенского православия. Эта идея нашла закрепление в Уложенной Грамоте 1589 года, изданной от имени константинопольского патриарха Иеремии II. Основную мысль концепции высказал монах Филофей в письмах к Василию III (сыну Ивана III): «Первые два Рима погибли, третий не погибнет, а четвертому не бывать».
По замечанию английского философа Арнольда Тойнби, политическая миссия Третьего Рима никогда не сводилась к тому, чтобы спасать или реформировать Второй Рим – она виделась в том, чтобы заменить его. Освобождение Руси от татаро-монгольского ига, «собирание земель» вокруг Москвы, женитьба Ивана III на Софье Палеолог, завоевание Казанского и Астраханского ханств – все это подтверждало восприятие Москвы как Третьего Рима и оправдывало ее притязания на руководящую роль в Русском государстве.
В отношениях с соседями московские правители именовали себя царями всея Руси; первым это сделал Иван IV Грозный (внук Ивана III). Слово «царь» заимствовано у Византии и происходит от латинского «caesar» (цезарями и кесарями величали древнеримских императоров). Еще один титул московских государей – «самодержец» – является переводом византийского императорского титула «автократ» (греч. αὐτοκράτωρ – самовластный). Символом самодержавия на Руси стала шапка Мономаха. По легенде, Владимир Мономах получил ее от своего деда – василевса Константина IX Мономаха.
Константинополь выступил в роли духовного прародителя Древней Руси и «крестного отца» русской государственности. Воцарение Романовых в 1613 году открыло новую эпоху восприятия Россией византийского наследия – Романовы утверждали, что их род восходит к правителям Восточной Римской империи. Предание, зафиксированное в «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской Империи», гласит, что династию Романовых основал боярин Андрей Кобыла, служивший московскому князю Ивану Калите. По официальной версии Кобыла был потомком южнобалтийских и древнепрусских князей – один из которых, Прус, был родственником римского императора Августа.
Правление Романовых ознаменовалось обострением «восточного вопроса». Российская держава стремилась к контролю над Босфором и Дарданеллами – и, соответственно, являлась для Порты опасным соперником. Геополитика тесно переплеталась с религиозными идеями: несмотря на падение Константинополя в 1453 году, город не утратил свое онтологическое значение для христианского мира. Собор Святой Софии, превращенный в мечеть, по-прежнему считался главным православным храмом. Стамбульские греки верили, что когда-нибудь их древняя столица будет им возвращена – и помочь ромеям должны были русские.
Освобождение Второго Рима от мусульман стало одной из ключевых идей русского мессианства. Если османов манило красное яблоко Константинополя, то русских привлекал его золотой крест. Царьград был символом и целью всех Русско-турецких войн. Водружение бело-сине-красного флага над городом превратилось в заветную мечту русских императоров. Фридрих Энгельс писал: «Царьград в качестве третьей российской столицы, наряду с Москвой и Петербургом, – это означало бы, однако, не только моральное господство над восточно-христианским миром, но было бы также решительным шагом к господству над Европой».
К середине XIX века отношения между Российской и Османской имериями оставляли желать лучшего. Назревала Крымская война (1853–1856) – и накануне ее Николай I назвал слабеющую Порту «больным человеком Европы». Сегодня эта фраза представляет собой публицистический штамп, который используется в западной журналистике для характеристики любого европейского государства, переживающего социально-экономический кризис. Николай I решил, что пора захватить Стамбул – и что грядущая Крымская война будет удачной для России. В 1853 году в османскую столицу прибыл новый российский посол – князь Александр Меншиков, правнук знаменитого соратника Петра I.
Российская империя ощущала превосходство над Портой. Меншиков вел себя бесцеременно. Приближенные Абдул-Меджида I уверяли, что поведение князя объясняется лишь его невоспитанностью, а не военной мощью и политическими амбициями России. Однако султана беспокоило, что Меншиков, посещая заседания Дивана, где председательствовал Абдул-Меджид, никогда не кланялся – и тем самым грубо нарушал дипломатический этикет. Наконец, великий визирь придумал, как заставить князя поклониться. Османы сделали притолоку у входа в тронный зал – так низко, что не наклониться было нельзя. Увидев это, Меншиков согнулся и вошел в тронный зал спиной вперед.
Несмотря на доблесть русской армии, ни Крымская, ни последующие войны так и не привели к падению османской столицы. Форсирование Дуная, Крымская и Балканская кампании, подвиги героев Шипки и Плевны – все это было продиктовано главной целью российской политики на востоке: взять Стамбул, установить контроль над черноморскими проливами и осуществить сразу две вечные задачи России – стратегическую и духовную. Дипломат Федор Тютчев в стихотворении «Русская география» писал:
В XIX веке русское православие переживало острый кризис – и в поисках решения внутренних проблем опять зазвучали предложения обратить взор на берега Босфора. Федор Достоевский отмечал, что Россия стремится заполучить Царьград «именно как предводительница православия, как покровительница и охранительница его» – эта роль предназначена ей еще с эпохи Ивана III. Овладев Стамбулом, Россия могла бы скорее выстроить и без того неизбежные политические отношения со всеми прочими православными народами – будь то славяне или греки. «Это будет… настоящее новое воздвижение креста Христова и окончательное слово православия, во главе которого давно уже стоит Россия», – резюмирует Достоевский.
Россия интересовалась Стамбулом как в военно-политическом, так и в культурном отношении. На закате XIX века было учреждено первое российское научное общество за рубежом – Русский археологический институт в Константинополе (РАИК). Греческое название города подчеркивало, что организация имеет мощную духовную и идеологическую подоплеку. Устав РАИК утвердил император Александр III. Инициатором создания института и первым его директором стал выдающийся византинист, профессор Федор Успенский. РАИК (со дня открытия в 1895 году до упразднения в 1920 году) располагался в Студийском монастыре – главном монастыре средневекового Константинополя.
Сегодня печальные развалины Студийского монастыря на улице Имама Ашира (ильче Фатих) – менее чем в километре от крепости Едикуле и побережья Мраморного моря – напоминают о несбывшихся мечтах российских монархов. Константинополь на протяжении веков оставался желанным и недосягаемым для русских. Первая Балканская война (1912–1913) возродила надежду христиан на окончательное и бесповоротное изгнание турок из Европы. Армия христианского Балканского союза (Греции, Сербии, Болгарии и Черногории) разгромила армию Порты и едва не дошла до стен Стамбула.
Немусульманское население Балкан испытывало колоссальный патриотический подъем. Взбунтовавшиеся султанские подданные с яростью обрушились на турок. Сербы, румыны, болгары и черногорцы были вдохновлены идеологией панславизма и ирредентизма. Это значит, что жители Балкан боролись не только за независимость от Порты, но и за объединение своих народов в рамках национальных государств. Болгары, например, мечтали о провозглашении Великой Болгарии. Сербы хотели расширить свои границы от Дуная до Адриатики. Греки стремились к созданию Великой Греции (а то и к реставрации Византии со столицей в Константинополе).
Ослабевшая Порта не могла сопротивляться Балканскому союзу. 30 мая 1913 года стороны подписали в Лондоне договор, по которому Османская империя теряла свои европейские владения, за исключением Стамбула и его окрестностей, а также Албании (ее статус был оговорен позже).
Результаты Первой Балканской войны произвели огромное впечатление на современников – в частности, на русского поэта и прозаика Валерия Брюсова. В 1913 году он, как и многие русские, поверил в реальность восстановления креста над храмом Святой Софии – спустя 450 лет мусульманского господства. Тогда же Брюсов написал эссе «Новая эпоха во всемирной истории», где есть следующие слова: «Константинополь, по-видимому, остается в руках турок. Но нет сомнения, что через несколько десятилетий, если не произойдет событий непредвиденных, он будет вновь обложен христианским воинством».
Возвращение Царьграда было одним из лейтмотивов русской культуры вплоть до первой четверти XX века, пока революция 1905–1907 годов и Первая мировая война не отодвинули его на второй план. Революция 1917 года и Гражданская война (1918–1922) окончательно лишили Россию возможности претендовать на османскую столицу – тем более что Порта рухнула и современный Ближний Восток создавался державами Антанты. Большевики отказались от притязаний на Царьград – и от многовековой мистической русской идеи, согласно которой, получив Константинополь, Россия стала бы неуязвимой как для внешних врагов, так и для разного рода бесов.
Поражение Белого движения и приход к власти большевиков повлекли за собой исход бывших царских подданных из России. В первой четверти XX века Стамбул захлестнула волна русской эмиграции. Автор книги «Белые русские в Бейоглу», профессор Босфорского университета Жак Делеон, чьи предки-белогвардейцы когда-то поселились в Стамбуле, отмечает, что это произошло неслучайно. После революции 1917 года «белые» рассеялись по всему миру, выбрав Турцию в качестве первой остановки на пути к свободной жизни. Для тех, кто бежал из России через Крым – а таких было большинство – Турция географически являлась самой близкой страной.
Грузинский востоковед Светлана Утургаури, изучавшая русскую эмиграцию, рассказывает, что все началось в 1918 году, когда армия генерала Антона Деникина покинула Одессу. Стамбул принял первый поток беженцев, состоявший преимущественно из гражданских лиц. Вторая волна эмигрантов прибыла в город в 1919 году – после тяжелой эвакуации из Новороссийска и повторной сдачи Одессы. Третья, самая большая волна, пришлась на 1920 год, когда армия генерала Петра Врангеля оставила Крым.
Эвакуация из Севастополя, Керчи, Феодосии, Евпатории была заранее спланирована и проведена с 11 по 15 ноября. В течение 5 дней на корабли организованно грузились солдаты, офицеры, казаки и все, кто не захотел жить при советской власти. Белая армия покидала Крым, увозя с собою на чужбину старую Россию – покидала, как думали, на время, но оказалось, что навсегда.
Чувства и мысли этих людей передал Иван Бунин, который в 1920 году отплыл из Одессы на французском судне «Patras»: «Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да – так вот оно что – я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь, России – конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец…» Сергей Есенин увековечил массовый исход соотечественников в стихотворении «Батум» (1925):
Условия плавания были чрезвычайно тяжелыми. Бунин вспоминает о страшной качке, штормовых волнах и снежной буре. Литератор Илья Зданевич писал корреспонденту английской газеты Manchester Guardian о духоте, давке, голоде, обилии вшей и калек на борту.
К 23 ноября 126 кораблей под российскими, французскими и английскими флагами встали на рейд в Мраморном море. Получив разрешение, суда по очереди заходили в Босфор, шли до Золотого Рога и высаживали пассажиров в Каракёе. Владимир Набоков (попавший, правда, во вторую волну эмиграции и уплывший в Турцию еще весной 1919 года) в стихотворении «Стамбул» изобразил неизменный городской пейзаж, который открывался взору беженцев:
По данным Утургаури, в 1920 году из Крыма на кораблях было вывезено 145 693 человека, не считая судовых команд. Военных отправили на полуостров Галлиполи – эмигранты прозвали его «Голым полем». Казаков собрали на острове Лемнос в Эгейском море. Остальных расселили по всему Стамбулу и на Адаларах. Параллельно с этим на берега Босфора прибывали самостоятельные группы «белых русских» («беяз руслар»). В итоге в городе и окрестностях скопилось около 200 тыс. россиян. Беженцы, располагавшие деньгами и документами, следовали в Европу. Из всех прочих кто-то остался в Стамбуле на короткое время, кто-то – надолго, а кто-то – навсегда.
В 1920 году сатирик Дон-Аминадо (Аминад Шполянский) написал стихотворение «Константинополь». Русские еще на родине читали сказки «Тысячи и одной ночи», приключенческие романы Пьера Лоти и Клода Фаррера.[431] Они знали, сколько стоят номера в «Pera Palace» и как гостеприимен владелец отеля «Tokatlıyan». Стамбул, переживший Первую мировую войну, являл собой совершенно иную картину. Стихотворение Дон-Аминадо – о том, как изменилось восприятие города белоэмигрантами, очутившимися на берегах Босфора:
Стамбул первой половины XX века был живописен и очарователен. Босфорские холмы, увенчанные мечетями, залитый солнечным светом Золотой Рог, роскошные дворцы османской знати, шумные базары – вот что увидели беженцы. По словам французского историка Поля Дюмона, перед эмигрантами возникал город, выглядевший как сказочный мираж, – «он служил сосудом для первичного накопления людей, сочившихся из всех расщелин, он был трамплином для тех, кто вырвался из России».
Впрочем, красота древнего города не сулила «беяз руслар» легкой и сытой жизни. Стамбул еще не оправился от войны. Турецкий историк Ведат Эльдем отмечает, что положение в столице было очень тяжелым. Запасы продовольствия и одежды иссякли, пути импорта были перекрыты. Склады и амбары опустели. Населению вместо хлеба выдавалась безвкусная выпечка из ячменя, овса и бобов. Система распределения продуктов носила беспорядочный характер, процветали контрабанда и черный рынок. Все это приводило к обнищанию стамбульцев. В октябре 1918 года уровень жизни в городе, согласно индексу Управления государственным долгом, понизился по сравнению с довоенным периодом в 15 раз. Товары первой необходимости подорожали в 7–8 раз.
Прибавим к этому резко возросший уровень преступности, голод, болезни, неблагоприятную санитарную обстановку («беяз руслар» называли Константинополь Клопополем и Крысополем) и, наконец, десятки тысяч беженцев, гораздо более обездоленных, чем стамбульские кошки и собаки, – и мы получим довольно мрачные декорации, в которых разыгралась трагикомедия русской эмиграции на берегах Босфора.
Беженцы заселили Аксарай, Лалели, Каракёй и Перу. Основной наплыв «беяз руслар» пришелся на 1920 год – один из идеологов Белого движения, Василий Шульгин, утверждал: «В летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими». Зданевич в путевых заметках рассказывал о русских ресторанах с прислуживавшими в них светскими дамами и бывшими генералами в орденах; упоминал столовую для беженцев («обжорку») с глупыми разговорами о возвращении в Москву «под звон кремлевских колоколов». Русский Стамбул первой половины XX века – это порнографический театр «живых картин» (по слухам, актерам платили по одной лире за вечер), аристократические кабаре, игорные клубы, дома свиданий (где дама стоила 30 лир, а ночная оргия – 100) и лежащие на тротуарах люди с потухшими глазами.
Колоритную атмосферу русского Стамбула передает Михаил Булгаков в пьесе «Бег». Он крупными мазками рисует странную и печальную картину: в турецкие напевы вплетается шарманочная «Разлука», раздаются крики уличных торговцев – и вдруг загорается Константинополь в предвечернем солнце. Тараканьи бега, на которых разорилась немалая часть русской колонии, пивная палатка, белоэмигранты в потрепанной военной форме – все это накладывается на традиционную жизнь города и образует параллельную реальность, в которой Григорий Чар-нота, герой пьесы, «в черкеске без погон, выпивший, несмотря на жару, и мрачный, торгует резиновыми чертями, тещиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе».
Чарнота разделил судьбу многих своих соотечественников. На узких, мощеных брусчаткой улицах древнего города священники, аристократы и интеллигенты распродавали семейные реликвии. Пассаж «Cité de Péra» на улице Гран-Рю-де-Пера переименовали в Цветочный пассаж (Чичек пассажи) – баронессы и герцогини продавали там дешевые букеты, чтобы заработать на хлеб. В июне 1922 года американская журналистка Солита Солано в очерке для журнала The National Geographic Magazine писала, как беженцы из России спали прямо на улицах или ступенях мечетей. Они шатались без дела, попрошайничали, работали, когда удавалось найти работу, а иногда и выли от голода. Немногим посчастливилось устроиться официантами или посыльными. Княгиня могла подносить клиенту кофе, а генерал – подавать ему трость. Профессора, бывшие миллионеры, высокородные дамы умоляли купить у них сигареты или бумажные цветы. Солано делает простой и страшный вывод: «Ситуация с беженцами душераздирающая…»
Зима принесла русским новые испытания. «Беяз руслар» считали Стамбул перевалочным пунктом на пути в Европу, США или Латинскую Америку – но для дальнейшего путешествия требовалось получить визы. Те, кому повезло, уехали. Уже в Париже эмигранты выпустили сборник рассказов, где было опубликовано эссе «Русский в Константинополе». Его автор вспоминал, что зимой город ужасен. Отели, где ютились некоторые беженцы, кишели тараканами; в номерах царили холод и грязь. «Беяз руслар» старались покинуть берега Босфора, однако на дверях всех посольств висела надпись: «Русским виз не выдается».
Большинство «беяз руслар» влачило жалкое существование. По словам турецкого историка Зафера Топрака, «вместе с русскими беженцами распространялась бедность». Казаки, юнкера, солдаты и офицеры царской армии чистили канализацию, убирали мусор, проигрывали друг другу в карты мизерные хлебные пайки и снимали с дверей домов медные ручки, чтобы продать их и купить дешевое курево и водку. Во дворе русского посольства в Пере собирались престарелые фрейлины, обритые наголо из страха перед вшами. В ресторане «Rejans» бухгалтером работал профессор математики из Петербургского университета; в кабаре «Черная роза» трудился швейцаром сенатор. Обнищавшие фабриканты радовались, если их пускали ночевать в конюшни Долма-бахче. Пожилые аристократки закладывали золотые портсигары, а вокруг этих несгибаемых старух увивались бесконечные Николя и Вовочки – бывшие корнеты гусарских и драгунских полков. На греческом кладбище в Бешикташе похоронили графиню Софью Татищеву – праправнучку русского историка Василия Татищева. Вместе с телом покойной в турецкую землю опустили фотографию, на которой ее отец – любимец Александра III – запечатлен вместе с государем в день своего выпуска из кадетского корпуса.
Мерзости и ужасы повседневной жизни «беяз руслар» описаны Иваном Буниным, Александром Вертинским, Аркадием Аверченко, Любовью Белозерской-Булгаковой, Дон-Аминадо, Тэффи и многими другими. Читать и сравнивать воспоминания русских эмигрантов о Стамбуле очень интересно – сквозь тексты проступают портреты авторов, подобно невидимым чернилам, появляющимся на бумаге, если подержать ее над огнем. Каждый мемуарист изобразил Стамбул таким, каким сумел его понять и увидеть – поэтому рассказы «беяз руслар» разительно отличаются друг от друга.
У одних Стамбул ассоциируется с нищетой и безысходностью. Вторые тонко чувствуют поэзию города и воспевают его древнюю величественную красоту. Белозерская-Булгакова восторгается Айя-Софией, проникается тихим мистицизмом кладбищ и любуется Босфором. Для Тэффи османская столица стала притягательной и многогранной тайной: «Стамбул – первая дверь к востоку, мрачному и веселому, шумному и яркому – настоящему востоку. Покрыта она европейской плесенью и накипью, и открывать ее трудно и медленно. Но раз открыв, не закроешь никогда».
Вертинский рассказывает не столько про Стамбул, сколько про ссыльный блеск эмигрантов и «русские годы» Константинополя. Обласканный славой, артист привык блистать – еще до эмиграции он был приглашен в Йылдыз спеть для Абдул-Хамида II. В 1920 году легендарный тенор поселился в роскошном отеле «Pera Palace» и выступал в самых дорогих русских заведениях – в кабаре «Черная роза», ресторане «Эрмитаж», клубе «Максим-Стэлла». Поэтому Стамбул в мемуарах Вертинского – волшебный город из восточных сказок: «Сахарно-белые дворцы султанов со ступенями, сходящими прямо в воду. Море огней. Тонкие иглы минаретов. Башня, с которой сбрасывали в Босфор неверных жен. Маленькие лодочки – каики. Красные фески. Люди в белом. Гортанный говор. И флаги, флаги, флаги! Без конца. Как на параде!»
Центром русского Стамбула стала Пера. Аверченко вспоминает, как в Пере его остановила какая-то старушка и спросила:
– Голубчик мой, а где ж тут турки?
– Которые?
– Да ведь это, чай, Турция.
– Чай, она.
– А чего ж турка ни одного нет?
Бейоглу превратился в русскую слободу. Район расцвел вывесками кафешантанов, кондитерских, парикмахерских, аптек, прачечных. Эмигранты давали им ностальгические названия: «Медведь», «Березка», «Петроград», «Ростов-Дон», «Одесса-мама». Топрак замечает, что Бейоглу приобрел новый облик. Стоило «беяз руслар» прибыть в город, как открылись новые рестораны, бары, кабаре, игорные дома – «в этих заведениях обезумевшие турки знакомились с характерной для русских ночной жизнью и их развлечениями». Белогвардейцы вдохнули душу в послевоенный Стамбул, застывший и замкнутый. Якуп Кадри, журналист турецкой газеты «İkdam» («Прогресс»), в статье «Русский обман» пишет, что эмигранты из России «привносили в жизнь города свет, яркие цвета, комедию, красоту, музыку, страсть и надежду».
Многие «беяз руслар» без оглядки тратили последнее – на оплату карточных долгов, на застолья, на чаевые ресторанным музыкантам, сыгравшим «Боже, царя храни». По свидетельству Вертинского, в воздухе носился «микроб беспечности». Сделки, барыши, деловые знакомства «вспрыскивались» шампанским, отмечались кутежами и «швырянием денег». Реклама кричала о зернистой икре, филипповских пирожках, украинском борще и котлетах по-киевски. Свои услуги предлагали русские врачи, адвокаты, гувернантки и даже частные сыщики. Тэффи советовала: «Не ходите по улице Grande rue de Pera. По ней ходят наши одесситки, водят носами по витринам магазинов и вслух переводят лиры на рубли и обратно. Не ходите туда».
В Стамбуле появились клубы для игры в лото («лотошные клубы»). Коннозаводчики, сумевшие вывезти из России своих рысаков, попытались организовать скачки (проект провалился из-за запрета муниципальных властей на азартные игры и высокой стоимости содержания лошадей). «Беяз руслар» ввели моду на пляжный отдых и морские купания – мужчины и женщины в полосатых трико прыгали в воду с городских набережных и, к ужасу стамбульцев, плавали вместе. В Тарлабаши эмигранты наладили производство водки: этим занимался Владимир Смирнов, сын Петра Смирнова – «водочного короля» России, поставщика Двора Его Императорского Величества Николая II. В 1924 году Смирнов-младший уехал в Польшу, где дал своей продукции название «Smirnoff» – сегодня это всемирно известный алкогольный бренд.
Впрочем, жизнь русской колонии проходила не только в беспросветной нищете или буйных кутежах. «Беяз руслар» было чем гордиться – они сами создавали для себя все необходимое. В Стамбуле появились русская детская гимназия, русский музыкальный театр и русские газеты. Активную деятельность развернули шоферы – бывшие офицеры царской армии; они сформировали отдельную секцию при городском автоклубе. Слова «русский шофер», «русский механик» в Стамбуле тех лет означали «лучший шофер», «лучший механик». Союз русских художников Константинополя в 1922–1923 годах провел 16 выставок, и каждый вернисаж привлекал большое число посетителей. В клубах и кабаре пели русские певицы, а русский балет, этот символ «красоты в изгнании», потряс стамбульцев: ранее они никогда не видели классического балета.
Любопытный факт: «беяз руслар» привезли на берега Босфора джаз. В 1919 году со второй волной беженцев в Стамбул из Одессы прибыл Фредерик Брюс Томас (он же Федор Федорович Томас) – «известный московский негр», как называет его в мемуарах Вертинский. Невероятная судьба Томаса похожа на приключенческий роман; его колоритный портрет органично вписывается в галерею ярких стамбульских персонажей.
Уроженец глухой деревни в штате Миссисипи, Фредерик Брюс сделал головокружительную карьеру в ресторанном бизнесе. Он работал официантом в Нью-Йорке, Берлине, Вене, Венеции, Милане, Монте-Карло, Каннах и Париже. В 1899 году Томас оказался в Москве – и у легендарного «Яра» появился новый метрдотель, а скорее и ассистент главного управляющего. Получив подданство Российской империи под именем Федора Федоровича Томаса, «московский негр» открыл собственное варьете. Он водил дружбу с Вертинским и Шаляпиным, познакомил москвичей с танго и джазом. Потомок рабов превратился в миллионера и, как следствие, – в эмигранта, чье имущество было национализировано, а имя числилось в списках на арест.
Уехав из России (в Одессе он чудом попал на последний корабль с беженцами), Томас начал бизнес в Стамбуле с нуля. Предприимчивый «московский негр» основал в Таксиме развлекательный клуб «Максим-Стэлла». В этом клубе – впервые на берегах Босфора – зазвучал джаз. Горожане окрестили Томаса «султаном джаза», а саму музыку – «арабской», ибо в Стамбуле всех чернокожих издавна именовали арабами.[432]
Отдельно следует упомянуть женщин из эмигрантской среды, которые привлекали внимание турок. Городские газеты пестрели скандальными заголовками вроде: «Пропавший отец семейства обнаружен в кокаиновом притоне в объятиях русских куртизанок!» Пресса печатала злободневные карикатуры: вот турки восторженно замирают в кафе перед русской официанткой; вот авария, вызванная тем, что водитель засмотрелся на русскую даму, и т. д. На одной карикатуре были изображены повздорившие турецкие супруги. Подпись гласила: «– Лучше не раздражай меня, не то я разведусь с тобой. – Разводись, если хочешь. Я женюсь на русской и буду счастлив до конца жизни». Многие русские женщины действительно вышли замуж за турок. Эмигранты до сих пор говорят: «Всех умных мужчин мы отдали Америке, а всех красивых женщин оставили в Турции».
Отчаявшись, турчанки подали коменданту Стамбула петицию, в которой требовали выселить из города иностранных соперниц. Если верить этому документу, «распутницы с севера» использовали свою «чарующую прелесть» для растления турецкого общества. В Бейоглу – только в квартале между Тюнелем и Таксим – насчитывалось 25 русских баров, кафе и ресторанов, где турецкая молодежь разорялась и теряла добродетель. Русские женщины якобы обирали стамбульских мужчин, разрушали семьи, развращали юношей и стали дурным примером для девушек – словом, за пару лет им удалось «принести больше вреда, чем всем русским армиям в течение веков».
Не все стамбульцы согласились с петицией – ведь к тому времени из города уже начался отток беженцев. В 1923–1925 годах Стамбул покинуло около 60 тыс. русских. Число «беяз руслар» постоянно уменьшалось, и к 1928 году на берегах Босфора их осталось менее 3 тыс. В прессе разгорелась жаркая дискуссия – и некоторые издания приняли сторону «беяз руслар». Газета «İkdam» напечатала статью журналиста Ахмеда Джевдета. «Мы не сумели удержать прошедших через нашу землю русских – ученых, деятелей искусства, инженеров, высококвалифицированных специалистов – и потеряли великолепные, полезные кадры, – сетовал Джевдет. – Что значат эти 2–3 тысячи человек? Ни политического, ни экономического ущерба нанести нам они не могут».
Невзирая на трудности, большинство русских покинуло берега Босфора, унося с собой светлые воспоминания. В 1924 году частная стамбульская типография выпустила эмигрантскую книгу «Спасибо». В преамбуле говорилось: «Спасибо, Стамбул! Ты раскрыл нам свои объятья, дал нам пристанище, работу, ты спас нам жизнь! Мы никогда не забудем тебя, красавец-город!»
До Второй мировой войны кемалистскую Турцию и советскую Россию связывали довольно тесные отношения. На площади Таксим им в прямом смысле поставлен памятник – монумент «Республика», символ новой Турции. Памятник, созданный итальянским скульптором Пьетро Каноникой, был торжественно открыт в августе 1928 года. В центре монумента – скульптурная группа, изображающая Ататюрка в окружении ближайших соратников. Слева от Мустафы Кемаля стоят фигуры Климента Ворошилова и Михаила Фрунзе – Каноника изваял их по указанию Гази в знак благодарности за политическую, военную и финансовую помощь, оказанную в 1920-е годы молодой Турецкой Республике молодой Советской Республикой.
Впрочем, у руководства СССР были свои планы насчет Стамбула и проливов. Помня о печальном опыте 1914–1918 годов, Турция сохранила нейтралитет во Второй мировой войне – однако до берегов Босфора доносился грохот европейских сражений. На минаретах Айя-Софии были установлены немецкие пулеметы MG 08. Школьников учили надевать противогазы. В сентябре 1944 года Красная Армия вышла к южной границе Болгарии и оказалась в одном броске от Стамбула. Маршал бронетанковых войск Павел Ротмистров предложил взять город, но Сталин отказался – он хотел дипломатическим путем добиться от участников антигитлеровской коалиции включения в состав СССР исторических армянских земель вокруг Арарата и создания советских военных баз на Босфоре и Дарданеллах. Этот вопрос обсуждался на Потсдамской конференции (1945), но США и Великобритания высказались против плана Сталина. Спустя 30 лет Ротмистров сокрушался: «Проморгали Константинополь, проморгали!»
Советская Россия не испытывала к Стамбулу такого интереса, как царская. В известной песне «Летят перелетные птицы» (1948) есть слова: «Не нужен мне берег турецкий». Песню написали композитор Матвей Блантер и поэт Михаил Исаковский – для ее понимания надо знать, что в мае 1948 года было провозглашено Государство Израиль. Миллионы советских евреев задумались о репатриации. В сентябре в Москву прибыла Голда Меир, назначенная послом Израиля в СССР. Во время посещения ею синагоги в Китай-городе собралась толпа, скандировавшая: «Ам Исраэль хай!» («Народ Израиля жив!») Неудивительно, что в 1948 году в СССР началась «борьба с космополитизмом».
Под «перелетными птицами» в песне Блантера и Исаковского подразумевались евреи-«невозвращенцы». Они улетают в «жаркие страны», лежащие между «берегом турецким» и «Африкой». Улетают искать «ушедшее лето» – хорошую жизнь. Улетают через крупные транспортные хабы, в первую очередь – Стамбул. Конечно, не все покидают «родную навеки страну» – многие остаются. Им не нужны «солнце чужое» и «чужая земля», и они готовы сделать для родины всё – даже утонуть в болотах и замерзнуть на льду, как поется в песне.
Эмигранты из России оставили неизгладимый след в истории Стамбула. Потомки белогвардейцев до сих пор живут в Аксарае, Лалели, Каракёе. Русская община группируется вокруг трех православных церквей – Святого Пантелеймона, Андрея Первозванного и Пророка Ильи. Они находятся в одном квартале Каракёя, на последних этажах соседних домов. Сами дома были возведены в XIX веке для православных паломников – уже тогда их маленькие зеленые купола незаметно возвышались над городом, а золотые кресты напоминали о тех далеких временах, когда Стамбул назывался Константинополем.
Люди, которые молились в этих церквях в позапрошлом веке, давно умерли. Многие из них похоронены на греческом кладбище в Шишли. На многих надгробиях (даже тех, кто упокоился во второй половине XX века) надписи выполнены в дореволюционной русской орфографии.
За оградой некрополя шумит Стамбул. Вы услышите русскую речь возле Галатской башни и на улице Истикляль, в Айя-Софии и Топкапы. Впрочем, настоящий Стамбул – отнюдь не в туристическом центре, а в гуще народной жизни: в трущобах и на базарах, в питейных заведениях и маленьких мечетях, в старых хаммамах и кофейнях на берегу Босфора. Стамбул торгует и молится, шарит по карманам и чистит ботинки, печет хлеб и заваривает чай, горит – но всегда восстает из пепла. Великие города, вечные города можно пересчитать по пальцам – и Стамбул является одним из них. Он прекрасен – но у него, как у луны, есть обратная сторона, о которой вам не расскажут в турагентстве.
А я расскажу.
Глава 12
Страхи бесстрашных
Беда не скажет: «Я иду».
Османская пословица
Британский философ Арнольд Тойнби утверждал, что цивилизации существуют, пока могут отвечать на вызовы истории. Они проходят те же стадии жизненного пути, что и человек: зачатие, рождение, взросление, расцвет, старение и смерть. Аналогичное можно сказать и о великих городах, включая Стамбул. Подобно прекрасному цветку, он неоднократно увядал – но, противореча теории Тойнби, не погиб и не исчез с лица земли.
Гамсун назвал Стамбул «средоточием культуры». Уже римляне возводили тут храмы, театры и дворцы. Впоследствии в город привозили сокровища из Египта, Италии и Греции, захваченные в ходе победоносных войн. На берега Босфора переселялись художники и ученые со всего Ближнего Востока. Византийская – а затем и османская – столица славилась библиотеками, мечетями, фонтанами и базарами. Караваны непрерывно доставляли в Стамбул всё новые драгоценности – доказательство османского могущества.
Стамбул погружал изумленных путешественников в волшебную атмосферу сказок «Тысячи и одной ночи». Европейцы и американцы не переставали удивляться поэтичности великого города – он представлялся им воплощением Востока. Гамсун с упоением вспоминал носильщиков с громадными тюками, женщин под вуалью, бедуинов с кинжалами за поясом, завывающих дервишей, настырных нищих, ревущих ослов и верблюдов, нагруженных индийскими благовониями. «Арабская ночь!» – думал очарованный Гамсун.
Однако времена могущества и процветания имеют обыкновение заканчиваться. Проиграв Первую мировую войну, Османская империя погибла, и страны Антанты поделили город на оккупационные зоны. Глобальные сценарии репетируются на локальных площадках: за 10 лет до Третьего рейха столицу Порты постигла участь Берлина 1945 года. Галату и территории к северу от нее контролировали британцы, азиатскую часть Стамбула – итальянцы, районы южнее Золотого Рога – французы. В зону французской оккупации попал мыс Сарайбурну и исторический центр города, включая Айя-Софию; правительство Третьей Республики планировало преобразовать ее обратно в христианский собор (но не в православный, а в католический). Османы получили все, что спустя четверть века получат немцы: демилитаризацию, громкие политические процессы, смертные казни, крушение идеалов и ценностей. На скамье подсудимых оказались десятки государственных деятелей. Турецкий военный трибунал (1919–1920) стал прообразом Нюрнбергского процесса. Именно тогда в Стамбуле поселилась знаменитая хюзюн – печаль по минувшим дням счастья и величия. Бунин, прибывший в османскую столицу в 1920 году и ощутивший царящие там тоску и отчаяние, писал:
Несмотря на, казалось бы, понятное значение слова «хюзюн» (тур. hüzün – печаль), дать ему определение отнюдь не просто. По мнению Памука, печаль Стамбула – это и настроение его музыки, и главное понятие его поэзии, и определенный взгляд на жизнь, и состояние души, и некая субстанция, без которой Стамбул не был бы Стамбулом. Если обычная грусть, присущая отдельному человеку, на время удаляет его из социума, то стамбульская печаль, напротив, объединяет горожан. Хюзюн настолько глубоко проникла в атмосферу и культуру Стамбула, что муж моей знакомой, турок, предложил назвать эту книгу «Уставший город» («Yorgun şehir»).
Английский мыслитель XVII века Роберт Бертон утверждает, что меланхолия заключается либо в расположении духа, либо в привычке. С точки зрения норвежского философа Арне Юхана Ветлесена, человек сам придает боли тот или иной смысл. Жерар де Нерваль рассуждает о «черном солнце восточной меланхолии». Корни стамбульской тоски уходят в глубину веков – в историю и мистику Ближнего Востока.
В арабском языке есть слово «хюзн» (
) – оно синонимично турецкому «hüzün» и встречается в Коране. Пророк Мухаммед, потеряв в 619 году жену и дядю, назвал тот период «годом печали» (
араб.). Таким образом, хюзюн означает душевную боль, вызванную тяжелой утратой. Мусульманская философия сформировала две противоположные концепции меланхолии. Согласно первой, печаль является следствием чрезмерной привязанности к удовольствиям. Вторая концепция основана на суфийском мистицизме – и гораздо более мягко и сочувственно относится к переживаемому человеком горю; согласно ей, тоска может восприниматься как нечто ценное. Недаром османская пословица гласит: «Нет человека без печали, а если и есть, то это не человек».
В Стамбуле всегда были сильны древние мистические традиции – на них испокон веков держится городская мифология. Византийский теолог XIV века Иосиф Вриенний утверждает, что горожане видели знамения в поведении животных, природных явлениях и собственных снах. Христианство не признаёт суеверия, но константинопольцы не могли оставить их в один миг. «Именно эти грехи и им подобные навлекают на нас кары, ниспосланные Господом», – сокрушается Иосиф.
По словам французского византиниста Андре Гийу, жители Константинополя верили в судьбу, колдунов и магов. Они полагали, что можно обольстить девушку, угостив ее блюдом, в которое добавлено любовное зелье, а больных считали одержимыми демонами. При этом горожане были глубоко религиозны. Крестные знамения, нескончаемые процессии и обеты перед иконами были нужны, дабы избежать тревог и печали. Благословения и молитвы сопровождали любые действия константинопольцев – будь то закладка первого камня при строительстве дома, рытье колодца или спуск на воду корабля. «Город полон трудового люда и рабов, и все они богословы. Если вы попросите человека обменять деньги, он расскажет вам, чем Бог Сын отличается от Бога Отца. Если вы спросите о ценах на хлеб, он начнет доказывать, что Сын меньше Отца. Если вы поинтересуетесь, готова ли ванна, вам сообщат, что Сын был создан из ничего», – сообщает французский путешественник Бертрандон де ла Брокьер, посетивший византийскую столицу в 1430-х годах.
Отправляя церковные обряды, константинопольцы пытались защитить себя от реальных опасностей. Английский писатель Герберт Уэллс в «Краткой всемирной истории» отмечает, что жизнь Византии изобиловала войнами, пороками, религиозными преследованиями и политическими распрями. Такая жизнь была красочна и романтична, но в ней почти не оставалось места для радости и легкости.
Исступленная религиозность не спасала византийцев от насущных проблем. Бесы охотно помогали людям впадать в грех и совершать поступки, достойные всяческого порицания. Сохранилось немало легенд о хитрых горожанах, каждый из которых, договорившись с демоном, пытался его обмануть – но в итоге терял то, что ему дорого. Купец лишался богатства, охотник – меткости, ловелас – мужской силы. Христианство расколдовало мир – но только не на берегах Босфора: жители византийской, а затем османской столицы ежедневно сталкивались со сверхъестественным и необъяснимым.
Самым опасным временем на Востоке издавна считается полдень. Палящее солнце сводит людей с ума, и беспомощные люди становятся легкой добычей для джиннов. Джинны являются обязательными персонажами исламской культуры. Британский ориенталист Эдвард Лейн (1801–1876) в комментариях к сказкам «Тысячи и одной ночи» пишет, что мусульмане верят в три вида разумных существ: людей, ангелов и джиннов. Английский писатель афганского происхождения Тахир Шах объясняет, почему джиннов надо бояться: «Ничто не приносят этим существам большего удовольствия, чем досадить людям…»
Джинны часто упоминаются в Коране. Авторитетный улем XIIIXIV веков Ибн Таймия говорил: «Нет ни одной исламской группы, которая бы опровергала факт существования джиннов и того, что сам Аллах послал Мухаммеда на землю». По мнению андалусского богослова Ибн Хазма (994–1064), любой, кто отрицает существование джиннов, однозначно является кафиром.
На Востоке зло реально – оно находится за гранью мироздания и жаждет проникнуть в наш мир. Неважно, какой сейчас век – XXI или X – коварные шайтаны и джинны вездесущи. Пустыни Ближнего Востока всегда кишели духами – монахи-отшельники удалялись туда, дабы противостоять бесам. Пустыня таила в себе немало греховных искушений и соблазнов. Она становилась не местом уединения, но полем духовной битвы со злом. Демоны любят разговаривать, обманывать и дурачить людей, потому монахи давали обет молчания. Джинны и шайтаны обитают не только в пустыне: они прячутся в темных углах комнат и гнездятся в небрежно брошенной одежде – поэтому османы хранили имущество в тюках и пребывали в постоянном движении.
Суеверия невероятно живучи. Сегодня – как и сотни лет назад – стамбульцы верят в приметы, идущие из глубины веков. Вещи, наделенные сверхъестественными свойствами, – ковер-самолет, волшебные мечи, кувшины и бутылки с заключенными в них джиннами – попали в западную культуру из восточных преданий. Суеверие, согласно которому черная кошка, перебежавшая дорогу, предвещает неудачу, родом из Древнего Вавилона; фраза «родиться под счастливой звездой» появилась там же. В период со II века до н. э. по III век н. э. значительная совокупность текстов, выработанная на Востоке, обогатила европейские представления о потустороннем мире.
Впрочем, процесс заимствований был обоюдным. Многие поверья пришли в Стамбул из Европы – в частности, примета, по которой разбитое зеркало не сулит ничего хорошего. Предупреждая несчастье, надо собрать осколки, не прикасаясь к ним голыми руками, и закопать. Это суеверие возникло в XIII веке, когда зеркала умели делать только венецианские мастера и их продукция стоила баснословных денег (иные зеркала оценивались дороже корабля). Хозяева велели слугам обращаться с зеркалами очень осторожно, но иногда их все же разбивали – и тогда гнев господина не знал границ. Желая избежать наказания, нерадивые слуги собирали осколки в перчатках, чтобы не порезаться, – и закапывали их, дабы хозяин ничего не доказал. Османы вообще легко воспринимали христианские обычаи, если те могли оказаться полезными, – например, прежде чем отправиться в плавание, мусульмане Стамбула узнавали, благословил ли весной христианский священник морскую воду.
Известная традиция привязывать к веткам деревьев лоскуты материи, напротив, родилась на Востоке. Предание гласит, что один человек увидел во сне волшебное дерево. Проснувшись, он отыскал его, привязал к ветке кусочек ткани – и его заветное желание сбылось. С тех пор люди от Ирана до Марокко ищут то самое дерево и повторяют действие героя старой легенды. Турки привязывают нитки и тряпочки к кладбищенским и могильным оградам, приносят лоскуты материи и свечи в тюрбе почитаемых святых – так они поддерживают связь с усопшими и просят их о помощи, а иногда и задабривают. Духи живут во всех древних восточных городах, и Стамбул – не исключение.
Связь с чудотворцем для обеспечения его заступничества достигалась разными способами. Моления подкреплялись подношениями: цветами, сладостями, расшитыми платками и т. д. Любой предмет, оставленный на могиле праведника, приобретал магическую силу. В гробнице Коюн-Деде выдавалось лампадное масло – пока оно горело, дети жертвователей не болели. В гробнице Халвайи-Баба бесплодные женщины молились о желанной беременности, пообещав принести халву, если у них родится ребенок. В дальнейшем эта халва распределялась среди других посетительниц мавзолея.
Список тюрбе святых и мучеников, расположенных в Стамбуле, довольно длинный – только захоронений сахабов (сподвижников пророка Мухаммеда) здесь 28. Сахабы пришли на берега Босфора с Омейядами и Аббасидами, пытавшимися захватить Константинополь, но погибли и были погребены в городе. Об одном из них – знаменосце Абу Эйюпе аль-Ансари – говорилось в главе 2; кроме него, в Эйюпе покоятся еще 3 сподвижника пророка. В Каракёе 3 усыпальницы сахабов, в Айвансарае – 9, на кладбище Караджа Ахмед в Ускюдаре – 1, а вдоль Феодосиевых стен – 12.
Взятие Константинополя османами породило множество легенд о местных исламских праведниках. Самый известный из них – Абдул Йа Ведюд из Бухары, живший в городе накануне его падения. Абдул Йа Ведюд был аулией (человеком, приближенным к Аллаху). Он поселился на побережье Халича, между городскими стенами Айвансарая на юге и холмом Эйюпа на севере, – сегодня этот район называется Йа Ведюд. Весной 1453 года, когда армия Мехмеда II стояла под византийской столицей, улем проповедовал, что город следует захватить не огнем и мечом, а любовью. По легенде, во время штурма Константинополя в том районе, где жил Абдул Йа Ведюд, османские ядра отлетали от стен, не причиняя им никакого вреда.
29 мая Восточная Римская империя погибла, и 1 июня (в первую пятницу месяца) Мехмед II отправился в Айя-Софию на пятничный намаз. Войдя в храм, Фатих и его приближенные увидели возле Плачущей колонны мертвое тело аулии. Покойник лежал лицом к Мекке, и от него исходило божественное сияние. Богословы из султанской свиты объяснили Фатиху, что Константинополь был взят после двухмесячной осады лишь потому, что Абдул Йа Ведюд непрерывно молился о спасении невинных горожан, которые могли бы обратиться в ислам и стать мусульманами. Мехмед хотел приступить к омовению тела – но тут с неба раздался громкий голос, сообщивший, что покойный уже омыт и его требуется предать земле.
Османы положили Абдула Йа Ведюда на погребальные носилки и вынесли его на пристань Эминёню, где траурную процессию ждала лодка без паруса и вёсел. Приняв на борт тело святого, она сама поплыла по Золотому Рогу и остановилась недалеко от холма Токмак Тепе – на его восточном подножье хоронили погибших во время осады. Оказалось, что могила для аулии уже готова, и голос из нее воззвал: «Йа Ведюд!» Божественная сила перенесла покойного из лодки в могилу. Кладбище Токмак Тепе сохранилось до наших дней, и сегодня тюрбе Абдула Йа Ведюда располагается в Айвансарае – в нескольких километрах от гробницы Абу Эйюпа аль-Ансари.
Городские чудотворцы запомнились стамбульцам добрыми и праведными людьми. Например, в Ускюдаре покоится Азиз Махмуд Хюдайи. Он известен тем, что впервые провел пятничную молитву в мечети Султанахмет и обратился к Аллаху со словами: «Я прошу Тебя о том, чтобы те, кто любят меня, не утонули в море, не страдали от бедности и не скончались до обретения веры в Тебя». Азиз Махмуд Хюдайи считается одним из четырех покровителей морского флота – наравне с Яхьей-эфенди из Бешикташа, Телли-бабой из Сарыера и Юшей ибн Нуном из Бейкоза. Два последних упоминались в главе 2, а вот о Яхье-эфенди следует рассказать отдельно – хотя бы потому, что этот поэт и мистик был молочным братом султана Сулеймана I Великолепного.
Мальчики родились в один день – 6 ноября 1494 года. Мать Сулеймана не могла кормить сына, поэтому в Топкапы в качестве кормилицы взяли мать Яхьи – Афифе-хатун. Между молочными братьями установились близкие отношения. Образованный и набожный Яхья-эфенди консультировал султана по спорным вопросам, и падишах прислушивался к его мнению. Пока Сулейман воевал и управлял гигантской империей, Яхья учился у крупных религиозных авторитетов, писал стихи и преподавал в стамбульских медресе.
Состарившись, Яхья-эфенди приобрел дом в Бешикташе и начал принимать посетителей – их щедрые подарки и подношения он тратил на благотворительность и благоустройство города. Молочный брат падишаха прожил долгую для Средневековья жизнь (75 лет) и умер уважаемым человеком – погребальный намаз над ним совершил шейх-уль-ислам Мехмед Эбусууд-эфенди в мечети Сулеймание, а тюрбе в Бешикташе построил Мимар Синан.
Яхья-эфенди являет собой пример почитаемого общественного деятеля, который до последнего вздоха оставался в здравом уме и твердой памяти. Но Стамбул также известен уличными проповедниками и городскими сумасшедшими. Мусульмане османской столицы считали умственное помешательство качеством, позволявшим отнести человека к рангу святых (вели). «Из собственных наблюдений я пришел к выводу, что лунатики, безумцы или мошенники составляют большинство среди людей, которых мусульмане сегодня почитают святыми», – утверждал Лейн, проживший на Востоке не один год.
Некоторые стамбульские вели похоронены на территории мечетей, и к местам их упокоения стекаются паломники. В османскую эпоху посещение тюрбе носило более масштабный характер, нежели сейчас. Улемы называют почитание городских святых суеверием, не совместимым с исламом, – но искоренить его нельзя.
Приметы и суеверия помогают людям обрести уверенность в том, что, соблюдая определенные правила, можно уберечься от зла. Традиции заключения сделок, бракосочетания и гостеприимства тянутся из глубины веков – они гораздо старше, нежели камни султанских мечетей. Поучительные легенды прививают людям конкретные модели поведения и рассказывают, что будет, если их нарушить. Примером тому – арабская история о происхождении черепахи. Однажды Фатима (дочь пророка Мухаммеда), одевшись нищенкой, попросила кусок хлеба у женщины, пекшей хлеб, – но та отказала. Фатима прокляла скупердяйку и пожелала ей вечно носить свою печь с собой. Женщина превратилась в черепаху, а печь – в панцирь; рассматривая черепаху, вы увидите на ее панцире «подпалины». Еще одна легенда объясняет происхождение звездопада: иногда зловредные джинны подслушивают разговоры ангелов, и ангелы, заметив это, обрушивают на них звезды.
Несмотря на религиозные запреты, многие арабы и турки по привычке придерживаются древних ритуалов. Вдогонку гостю выливают ведро воды, чтобы его обратная дорога была легкой. В стены домов замуровывают глиняные горшки и кости животных – это защищает от сглаза, которого на Востоке боятся все. Ни одна постройка в османской столице не считалась безопасной и надежной без надписи на плитках: «Йа, Аллах. Йа, Хафиз» («О, Аллах. О, Защитник»). По слухам, в XIX веке внук некой стамбульской ханум предупредил ее, что крыша их дома скоро рухнет; тогда женщина написала что-то на листке бумаги и попросила внука положить его в дыру под крышей. Дом простоял без ремонта еще 20 лет. Когда ханум умерла, внук захотел узнать содержимое записки. Он вытащил листок, и крыша сразу обвалилась. На листке было написано: «Воистину, Аллах удерживает небеса и землю, чтобы они не сдвинулись. О Аллах, удержи для нас эту крышу».
Стамбул не был бы Стамбулом без особой городской мистики, порожденной дыханием темного прошлого. Пронзительные крики чаек над Босфором наводят мысли о предсмертных воплях византийских и османских солдат; в зимних сумерках кажется, что туман, обволакивающий купол Айя-Софии, – не что иное, как их неупокоенные души. Путешествие в Стамбул может превратиться в путешествие в сердце первобытной тьмы – древней, как сама земля. Горожане передают из поколения в поколение мрачные истории и нехотя вспоминают о домах с привидениями – коих тут их немало.
Самый известный особняк подобного рода находится в Сарыере, недалеко от крепости Румелихисари – внешним видом он напоминает родовой замок. Дом кирпично-красного цвета, увенчанный башней, был заложен в 1910-х годах по приказу османского дипломата Юсуфа Зии-паши. Чиновник хотел, чтобы красота виллы соответствовала красоте его жены-египтянки. Паша был богат и могущественен: он служил послом в Вашингтоне и вел коммерческие дела с Египтом, родиной своей луноликой супруги – которая, почувствовав надвигающийся крах Порты, бросила мужа и вернулась в Каир.
Семейная драма надломила Зию-пашу и стала предвестницей карьерных и финансовых катастроф. Османская империя вступила в Первую мировую войну, а два судна с товарами, принадлежавшие дипломату, утонули в Средиземном море. Лишившись денег и власти, вельможа остановил строительство особняка – паше казалось, что тот высасывает из него силы. Верный слуга султана умер в 1926 году в Египте. Перед смертью паша просил возвести ему надгробие из камней роковой виллы, но последняя воля не была исполнена: в доме проживали вторая супруга и три дочери чиновника. Особняк продали только в 1993 году. Стамбульцы обрадовали покупателя леденящими душу рассказами о призрачной женщине, которую они видели по ночам в окнах заброшенного здания, – а также о раздававшихся оттуда стонах и плаче.
Новый хозяин проигнорировал сплетни и начал реставрацию виллы. Ему пришлось сменить несколько строительных бригад – рабочие утверждали, что по коридорам бродит привидение второй супруги Зии-паши; говорили, она по-прежнему ждет мужа из Египта. Стамбульцы прозвали здание «Перили Кёшк» (тур. perili köşk – дом с привидениями). Наконец, владелец сдал особняк в аренду турецкой компании «Borusan». По выходным вилла Перили открыта для посетителей. Любой желающий может полюбоваться Босфором с широкой террасы и подняться в башню – откуда, по легенде, выбросилась несчастная жена паши, потрясенная смертью мужа.
Второй знаменитый дом с привидениями – Голландский дворец на улице Истикляль, где располагается посольство Нидерландов. Печальная история особняка началась в 1727 году, когда в Стамбул из Амстердама прибыл дипломат Корнелис Калкун, сыгравший значительную роль в развитии культурных и экономических отношений между своей страной и Блистательной Портой. Калкун любил деньги и искусство – он преподнес Ахмеду III богатые подарки и заказал жившему в Стамбуле французскому художнику Жану-Бантисту Ванмуру множество картин на османскую тематику.
Помимо денег и искусства, дипломат обожал женщин. На берегах Босфора он встретил бывшую черкесскую рабыню по имени Беязгюль (Белая роза). Узнав об этой связи, голландское правительство отозвало посла в Амстердам. Калкун не получил повторного назначения в османскую столицу, хотя очень просил об этом. Дипломат не был женат и не имел детей – стамбульцы убеждены, что он хранил верность Белой розе. Беязгюль умерла от старости и горя прямо перед воротами Голландского дворца, где когда-то трудился Калкун. По слухам, с тех пор в здании передвигается мебель, а в коридорах и на лестницах раздаются шаги – это печальная Беязгюль ждет своего Корнелиса.
Наконец, третья мистическая постройка Стамбула – особняк Джемиля Моллы в Кузгунджуке, на европейском берегу Босфора – напротив дворца Чираган. Джемиль Молла, важный османский сановник, был сыном придворного поэта Сулеймана Джеладдина-бея. С детства приученный к роскоши, он вторым после султана провел в свою виллу телефон и центральное отопление. В его особняке собиралось высшее общество Стамбула – здесь проводили литературные вечера, играли на музыкальных инструментах и спорили о политике. Джемиль Молла не привык считать деньги – поэтому, когда назрел вопрос о свадьбе его дочери, счастливый отец заявил, что грандиозный праздник войдет в историю города. Время Османской империи истекало, финансовые дела подданных ухудшались – однако чиновник решил не скупиться и взял кредит в Оттоманском банке. Он думал, что легко погасит задолженность, но ошибся.
В 1938 году обедневший Джемиль Молла умер, и дом продали нуворишу Кахведжи Джемиль-бею. Спустя пару недель сын Джемиль-бея разбился в автомобильной аварии; вскоре за ним последовал отец. Безутешная вдова покинула проклятую виллу. С тех пор в особняке поселился призрак Джемиля Моллы: до 1980-х годов он отпугивал потенциальных покупателей.
В 1986 году турецкая компания «Mesa» приобрела особняк, дабы уничтожить это напоминание об османской эпохе и построить на его месте многоэтажный дом. Но вилла будто не хотела умирать – работы по сносу постоянно откладывались. Наконец в ситуацию вмешалось правительство: оно признало историческую ценность здания и провело масштабную реставрацию. Особняк был спасен. Сегодня он горделиво возвышается над Босфором – и, кажется, призрак первого владельца его больше не посещает.
Дома с привидениями, о которых шла речь, – не единственные в Стамбуле. Страшные истории рассказывают о виллах Сабанджи в Эмир-гане, Сурреэмини Хаджи Нури-бея и Исмаила-паши в Ускюдаре, Галиппаши в Гёзтепе, Тевфика Фикрета в Румелихисари и др. Каждый уцелевший османский особняк был свидетелем личных и семейных трагедий.
Рассказывая о Стамбуле, следует упомянуть дервишей – обязательных персонажей городской жизни, прославившихся благодаря притчам, слухам и анекдотам. Гамсун называет дервишей «магометанскими монахами». Подобно западным монахам, они делятся на ордена: есть пляшущие, воющие, плавающие, прыгающие дервиши. У каждого ордена свое «ремесло» – и, доходя в этом «ремесле» до безумной крайности, члены ордена надеются снискать милость Аллаха. Например, плавающие дервиши «плавают» на полу, пока не впадают в экстаз и не начинают биться в судорогах: в невменяемом состоянии они становятся ближе к Богу.
Дервиши жили в обителях (текке) либо бродяжничали, собирая подаяние. Они являлись приверженцами суфизма – направления ислама, основанного на аскетизме и мистике. Суфии стремились к непосредственному общению со Всевышним, что достигалось путем духовных практик (зикров). Единственной целью суфиев было познание Аллаха – оно считалось невозможным без нравственного очищения. Суть суфизма – единение со всем миром и с самим существованием, к которому нельзя подходить интеллектуально. Для суфия Бог находится повсюду именно как идея целостного существования.
Будучи школой самосовершенствования и внутреннего прозрения, суфизм отрицает рациональное познание. Рассуждая о его природе, персидский поэт-мистик XIII века Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми говорил: «Что бы я ни произнес, описывая и объясняя Любовь, когда дело доходит до самой Любви, я стыжусь этих объяснений».
Беззаветная вера в Бога, которой учили суфии, во многом сформировала народную религию и в столице – великолепном Стамбуле, и в глухих деревнях Анатолии. Она давала людям силы противостоять жизненным невзгодам. По справедливому утверждению Нерваля, народ любил и всячески поддерживал дервишей. Их религиозный пыл, добродушие и легкость характера больше импонировали толпе, чем непреклонность имамов и мулл.
Османский Стамбул превратился в крупнейший на Ближнем Востоке центр суфизма. В городе процветали три суфийских ордена (тариката): Руфаи, Мевлеви и Бекташи. Обитель первых располагалась в Ускюдаре, обитель вторых – в Галате, обители третьих – в Топхане и Аксарае (там находилась византийская церковь Богородицы, которую в 1496 году по приказу османского полководца Юсуфа Фенари переделали в мечеть Фенари Иса и отдали суфиям). Дервиши каждого тариката по-своему выполняли зикр. Руфаи называли «воющими», мевлеви – «крутящимися», «вертящимися» или «вращающимися». Бекташи взяли на себя роль духовных наставников янычар.
Орден Руфаи стал последним тарикатом Османской империи. Чародей и фокусник Саид-Ахмад Руфаи основал его в 1812 году, история братства завершилась в 1925 году – спустя пару лет после провозглашения Турецкой Республики. Несмотря на недолгий век, руфаи запомнились западным путешественникам: для достижения религиозного экстаза дервиши громко распевали гимны, в итоге приходя в полнейшее исступление и срываясь на вой; также они наносили себе раны острыми предметами и даже лизали раскаленное железо.
Готье, посетивший текке в Ускюдаре, вспоминает, как постепенно дервишами овладел экстаз. Глаза их заблестели, на губах выступила эпилептическая пена, лица исказились и заблестели под струйками пота. При каждом завывании они валились наземь – и тут же поднимались, будто колосья в поле, подхваченные порывом ветра. Крики «Аллах, ху!» звучали с возрастающей силой. «Как от такого рева, не стихавшего в течение часа, у них не лопнула грудная клетка и кровь не хлынула из надорванных сосудов?» – вопрошает пораженный писатель. Другая часть зикра – мистический танец с копьями – также являла собой невообразимое зрелище: дервиши кидались на острие и катались по земле – израненные, задыхающиеся, истекающие кровью.
Выступления руфаи были зрелищными и опасными. Тарикат славился факирами, фокусниками, жонглерами ножами, огне– и шпагоглотателями. Европейцам подобные духовные практики казались дикими и омерзительными – но увидеть их воочию стоило. Гамсун пытался разглядеть в зикре Руфаи нечто большее, нежели странное представление для нескольких десятков зрителей. «Самоистязание воющих дервишей является тоже актом воли, только воли до крайности обостренной: их орден требует в жертву Богу проявление всякой утонченной стыдливости, его члены должны делать из себя посмешище, – отмечает Гамсун. – Все это могла создать только богатейшая, утонченнейшая фантазия Востока».
Вторым – и самым известным – суфийским орденом Стамбула и Османской империи был Мевлеви. Тарикат основали в XIII веке в Конье великий Руми и его сын Баха ад-Дин Мухаммад-и Валад (Султан Валад). Руми считал, что для достижения единства с Аллахом необходима практика ритуальных танцев; поэт и сам любил кружиться вокруг шеста, вкопанного посреди своей кельи. Он выразил квинтэссенцию суфийского братства в четверостишии:
Зикр ордена Мевлеви преисполнен глубокого смысла: их танец – настоящая драма смерти и возрождения. Одеяние дервишей состоит из высоких шапок, длинных белых платьев с широкой юбкой и черной накидки, которую они сбрасывают в начале зикра. Шапка символизирует могильную плиту, белое платье – саван, а накидка – погребальные покровы.
Готье не ограничился посещением текке руфаи в Ускюдаре – он приехал в обитель мевлеви в Галате и подробно описал их пленительный танец. Один из дервишей поднял руки и начал медленно вертеться вокруг своей оси, бесшумно передвигая обнаженные ступни по паркету. Его юбка затрепетала, как птица перед взлетом. Вращение делалось всё быстрее, тонкая ткань, приподнятая и раздутая воздухом, закрутилась колоколом и обратилась в белый вихрь, поглотивший дервишей. Готье отмечает невероятное изящество и плавность движений суфиев, их легкость, неутомимость и удивительную слаженность. В зикре участвовали около 20 человек – но, кружась в вихре юбок, распускавшихся, словно гигантские цветы, они ни разу не столкнулись и не пропустили ни единого такта, отбиваемого барабанами.
Падишахи покровительствовали ордену Мевлеви. Шейх Эдебали – тесть основателя династии Османа, опоясавший его легендарным мечом и благословивший на завоевания, – был настоятелем текке мевлеви. Султан Баязид I взял в жены праправнучку Руми. Глава тариката обязательно присутствовал на церемонии вступления на престол очередного правителя Османской империи в мечети Эйюп Султан – для этого шейх специально приезжал из Коньи. Захватив Константинополь, Мехмед II запретил организовывать в городе суфийские и дервишеские обители – однако в порядке исключения он в 1491 году разрешил ордену Мевлеви поселиться в семте Тюнель, на склоне Галатского холма. Позже их текке возникли в Йеникапы и Бешикташе.
Кроме того, султаны заботились об обители последователей Руми в Конье. Баязид II богато украсил тюрбе поэта. Селим I даровал текке множество вакфов. Сулейман I приказал обложить мрамором гробницы Руми и Султана Валада, а также возвести для дервишей мечеть и помещение для ритуальных танцев. Мурад II велел построить обитель тариката Мевлеви в стамбульском районе Галатасарай.
Иногда дервиши оказывались в немилости у падишахов – впрочем, это случалось редко, поскольку мевлеви не стремились к власти. Так, Мурад IV был сторонником «чистого» ислама, но не вступил в конфронтацию с суфийскими орденами. Бывали случаи, когда суфиев пытались втянуть в политические интриги – например, в 1658 году во время мятежа в Анатолии некоторые бунтовщики переоделись в одежду мевлеви. Чтобы отличить лже-дервишей от настоящих членов тариката, паша, посланный султаном Мехмедом IV в Конью, приказал читать вслух поэму Руми «Маснави» и играть на флейте. Часть дервишей закружилась в ритуальном танце, а другая часть застыла в недоумении – тем самым переодетые мятежники выдали себя.
В эпоху Танзимата государство контролировало суфийские ордена, однако контроль сводился к материальной поддержке и попыткам добиться назначения на должность главы тариката или текке человека, угодного правительству. В 1925 году все суфийские братства в Турции были законодательно запрещены. Дервишеские обители опустели, и только мевлеви не подверглись преследованиям. Обитель в Конье, где похоронены Руми и Султан Валад, превратили в музей; возле нее восстановили целый комплекс исторических зданий. Власти снисходительно относились к мевлеви: их ритуальные вращения более не исполнялись публично, но проводились в частных домах. В середине 1950-х годов танцы дервишей объявили частью турецкого культурного наследия и разрешили исполнять для развлечения туристов.
Западные путешественники проявляли к мевлеви неослабевающий интерес. Турецкое правительство наделило мевлеви статусом артистов и в 1970-х годах организовало их заграничные гастроли с целью познакомить мировую общественность с турецкой культурой. Сегодня любой турист может посетить выступление «вращающихся дервишей» – для этого надо приехать в центр культуры и искусства Ходжа-паша (недалеко от вокзала Сиркеджи) либо в старейшую суфийскую обитель Стамбула – Галату Мевлевиханеси в Бейоглу, основанную еще в 1491 году шейхом Мехмедом Деде.
Третьему дервишескому ордену – Бекташи – повезло гораздо меньше, чем братству Мевлеви; он был уничтожен в 1826 году по приказу Махмуда II. Тарикат имел древнюю историю: его учредил в XIII веке шейх Хаджи Бекташ – прославленный суфий из Хорасана. По легенде, шейх остановился перед строем молодых турецких солдат, поднял руку над головой одного из них и провозгласил: «Да будете вы йени чери!» (тур. yeniçeri – новый воин). Так Хаджи Бекташ с высочайшего позволения султана Мурада I стал духовным отцом «нового воинства» – элиты османской армии, свирепых янычар, которые кровью вписали память о себе в историю Европы и Ближнего Востока.
О связях янычар с дервишами ордена Бекташи свидетельствовало не только напутствие шейха «проявлять мужество в сражениях и не знать поражений»; не только соседство суфийских обителей и янычарских казарм в Топхане; но и головной убор воинов – кече (войлочный колпак со свисающим сзади куском ткани). Ткань напоминала широкий рукав халата Хаджи Бекташа, который в XIII веке во время благословения опустился на голову юного солдата.
По утверждению Мантрана, янычары и суфии достигли столь полного единства, что в армии их оджак[433] называли оджаком бекташей. Когда новый баба (глава бекташей) вступал в должность руководителя ордена, то по прибытии в Стамбул он первым делом представлялся не великому визирю, но аге (командиру) янычар. Ага увенчивал голову суфия тюрбаном бекташей – и лишь потом сопровождал его в резиденцию великого визиря. После этого протокольного посещения баба возвращался к янычарам и гостил у них, пока обязанности главы ордена не призывали его в «материнский дом» бекташей, построенный возле могилы Хаджи Бекташа в Анатолии, между городами Кыршехир и Кайсери.
Британский историк Дэвид Николле отмечает, что зачастую бекташи добровольно отправлялись на войну, сражаясь бок о бок со «львами ислама», как называли янычар. Члены тариката духовно окормляли «новых воинов» – и спустя 400 с лишним лет совместного существования разделили их судьбу. К первой половине XIX века личная гвардия султана представляла опасность для него самого – поэтому уничтожение оджака стало для Махмуда II вопросом жизни и смерти.
Глава 13
Рабы султана
Здоровье – от Аллаха, жалованье – от падишаха.
Османская пословица
В Османской империи не было родовой аристократии – вместо нее действовала система рабства, характерная для восточных деспотий. По замечанию американского мифолога Джозефа Кемпбелла, на Востоке царит уверенность в том, что человек должен срастись с отведенной ему социальной ролью. Когда все обязанности, соответствующие этой роли, исполнены, ее носитель исчезает – растворяется, словно капля, в океане всеобщего. Вследствие такого мировоззрения статус раба рассматривался как естественный. В сказках «Тысячи и одной ночи» есть сюжет: хозяин отпускает невольника – но тот не хочет уходить. В стамбульской любовной песне XVIII века поется:
«Раб – тот, у кого нет своих рабов», – гласит арабская пословица. Бог в Коране именуется «Ар-Рабб» (
араб.) – «Господь» (Коран 1:2, 6:45, 10:10 и др.). В широком смысле слово «ар-рабб» обозначает хозяина человека или вещи, которому служат и от которого получают пропитание, – т. е. рабовладельца. Поэтому мусульмане называют себя рабами Аллаха.
У рабства на Востоке есть важный нюанс, отсутствующий в западной культуре. Шариат запрещает мусульманам порабощать друг друга – в Средние века это, как правило, означало смерть мусульман, попавших в плен к своим единоверцам. Так, в 1473 году Мехмед II казнил 6200 воинов Узун Хасана[435] – почти по 500 человек в каждом из 12 анатолийских городов на обратном пути из Отлукбели в Стамбул. В 1514 году после Чалдыранской битвы Селим I приказал предать смерти всех пленных персов. Амичис предполагает, что рабство и деспотизм у турок в крови. Наблюдая за посетителями стамбульских кофеен, он отметил, что турки сидят абсолютно неподвижно, и лица их невыразительны – это сродни покорной меланхолии раба или холодной гордости деспота.
Рабство у османов можно было уничтожить на практике, прекратив поставки невольников и остановив торговлю ими. Для обозначения этого процесса применялся эвфемизм «закрытие врат рабства» («sedd-i bab-i rıkkiyet»). «Подобные фразы всегда применялись в контексте борьбы с работорговлей, но отмена рабства как абстрактного юридического статуса никогда не имелась в виду, – пишет турецкий историк Хакан Эрдем. – Рабство в Высокой Порте как юридический статус так и не было отменено».
Для западного человека отмена рабства представляет собой прогрессивный шаг, но на Востоке мыслят иначе. Мантран апеллирует к титулу османского султана и халифа – представителя Аллаха на земле и полновластного господина своих подданных, которые – все до единого – считались его рабами. В наибольшей мере это относилось к придворным и личному составу армии – т. е. к людям, по долгу службы окружавшим султана в годы войны и мира. Их называли «капыкулари» или «капыкулу» (тур. kapıkulari – слуги Порты; kapıkulu – государевы рабы). Этот термин охватывал всех чиновников и военных, являвшихся султанскими слугами, – от высокопоставленного вельможи до рядового янычара. Их судьбы зависели от настроения повелителя.
Карлики предназначались для увеселения падишаха, его вельмож и наложниц. Они даже присутствовали при родах султанских детей – считалось, что, веселя одалисок, лилипуты помогают им разрешиться от бремени. В Османской империи существовал аналог «девушки из торта» – карлик из плова. На большое блюдо ставили коробку, куда забирался лилипут; затем ее обкладывали пловом и подавали гостям. Когда участники застолья начинали накладывать себе кушанье, карлик выпрыгивал из коробки.
Система капыкулу позволяла встроить человека в государственный механизм. Для этого раба с ранних лет надо было воспитывать в мусульманских традициях, прививать ему османские ценности, обучать – и в итоге найти место в армии или гражданской администрации. В империи проживало множество немусульман, и система капыкулу создавалась в первую очередь для их детей. С 1347 года и до середины XVII века христиане платили туркам девширме – «налог кровью», при котором отдавали своих сыновей для последующего обращения в султанских рабов и несения ими службы на благо Порты.
Девширме позволяла выявить талантливых людей еще в детстве и максимально развить их знания и навыки в выгодном государству направлении. За время своего пребывания в Стамбуле Бусбек понял, что османы относятся к одаренному человеку как к найденной драгоценности и не жалеют на него сил и средств. Европейцы же, по словам Бусбека, готовы дрессировать хороших псов, ястребов или коней – но способных людей игнорируют. Таким образом, с помощью девширме османы отбирали детей и подростков, способных принести пользу империи, и серьезно занимались их воспитанием и образованием.
Ученые спорят о законности «налога кровью» с XVI века. Западная историческая наука считает девширме вопиющим нарушением прав зимми – ведь как иначе можно назвать отъем детей и обращение их в капыкулу? Британский ориенталист Джон Палмер утверждает, что ислам оправдывает девширме. Согласно шариату, османы отдавали султану пенджик – одну пятую военной добычи; следовательно, падишаху принадлежал и каждый пятый пленник. Это могло бы обосновать девширме в ходе завоеваний – но «налог кровью» взимался веками на давно покоренных территориях.
Дело в том, что не все кафиры Порты имели статус зимми, ибо не все беспрекословно подчинились султану. Немусульман, боровшихся с османскими захватчиками, именовали харбиями – их наказывали порабощением или смертью. У султана было четыре варианта действий по отношению к пленникам: казнь, освобождение за выкуп, освобождение без выкупа и обращение в рабство. Освобождение за выкуп нельзя было применить ко всему завоеванному населению – выкуп давали только за богатых и знатных. Казнь, освобождение без выкупа и массовое порабощение являлись экономически невыгодными либо невозможными из-за большого числа людей. Оставалось «теоретическое» обращение в рабство – и османы применяли его к немусульманским общинам, предоставляя им статус зимми. Первыми зимми Высокой Порты стали венецианцы и генуэзцы Константинополя.
Дальнейшая судьба зимми и харбиев зависела от их отношений с султаном. Примером тому – различные подходы османов к византийским евреям и сефардам. Первые сопротивлялись Мехмеду II при штурме Константинополя и были разорены, изгнаны либо убиты. Вторые попросили Баязида II о помощи и добровольно признали его власть. Приняв османское подданство, кафиры теряли свободу и превращались в собственность султана. Поскольку дети рабов также являются рабами, данный статус передавался из поколения в поколение. Его не отменяло даже принятие ислама – поэтому «налог кровью» распространялся на албанцев и боснийцев после того, как они стали мусульманами.
В рамках девширме детей навсегда забирали из семей. Османские чиновники приезжали раз в 5–7 лет и увозили каждого пятого мальчика в возрасте от 7 до 12 лет. Для «налога кровью» действовали строгие критерии отбора. Чиновников не интересовали сыновья пастухов и сельских старост (первые якобы вырастали глупыми, вторые – хитрыми и подлыми). Кроме того, под девширме не подпадали слабые, больные, трусливые, болтливые, слишком высокие или слишком низкие, а также красивые, нежные и избалованные дети. Мусульмане, до 1683 года не имевшие права вступать в янычарский корпус, считали это ограничение несправедливым. Они нередко договаривались с соседями-христианами и подменяли их ребенка, одобренного для отправки в Стамбул, на своего – ибо воспринимали девширме как уникальный шанс добиться успеха.
Детей, прошедших тщательный отбор, увозили в столицу и обращали в ислам. Затем в присутствии султана мальчикам устраивали грандиозный смотр, где еще раз проверяли их умственные и физические способности. Лучших направляли в школу пажей Эндерун – кузницу административных кадров (она располагалась на территории дворца Топкапы).
Структура Эндеруна периодически менялась в зависимости от воли падишаха, но главной задачей школы была подготовка профессиональных капыкулу. Юноши проходили семь ступеней обучения, параллельно работая во дворце. Тех, кто не справлялся с обязанностями, определяли в армейские подразделения. Молодых людей, которые демонстрировали склонность к определенному роду деятельности – например, к музыке – оставляли при дворце и позволяли заниматься любимым делом. Выпускники Эндеруна, завершившие обучение в целом, назначались на ответственные государственные должности.
Первые две ступени школы известны как Малая и Большая палаты (они размещались в зданиях возле Баб ас-Саадет – Ворот счастья). На данном этапе в программу обучения входили ислам, языки (турецкий, арабский, фарси) и физические упражнения. Мальчики постарше практиковались в верховой езде и обращении с различными видами оружия.
Следующая ступень – Палата сокольничего – специализировалась на подготовке кадров для управления охотничьими угодьями султана. Военная палата, основанная Мурадом IV в 1635 году, была изначально связана с дворцовой прачечной. Ученики стирали одежду обитателей Топкапы, включая самого повелителя. Здесь же готовили цирюльников, парикмахеров и банщиков. Позже выпускниками Военной палаты стали музыканты, певцы и борцы.
Высшие ступени Эндеруна – Палату эконома, Казначейскую палату и Личные покои – учредил в XV веке Мехмед II. Палатой эконома руководил чиновник, ведающий организацией питания султана и гарема.
Под его надзором юноши пополняли продовольственные запасы Топ-капы, занимались кулинарией, хранили еду, напитки, свечи для дворца и мечетей. Казначейской палатой управляли главный казначей и его помощник. Они отвечали за личные денежные средства монарха и драгоценные халаты, которые повелитель по традиции жаловал иностранным послам. Молодые люди усваивали ряд финансовых правил и взаимодействовали с портными, ювелирами и прочими ремесленниками, которые обслуживали дворец и подчинялись главному казначею.
На последней ступени Эндеруна, в Личных покоях, готовили слуг, имеющих доступ к падишаху, – старших пажей, оруженосцев, камердинеров и конюших. Ученики дежурили в хранилище священных реликвий Топкапы – там они подметали полы, вытирали пыль, начищали металлические предметы, воскуривали благовония и разбрызгивали розовую воду. В итоге выпускники школы обзаводились полезными связями и понимали, как устроен дворец.
Мальчиков, не попавших в элитный Эндерун, записывали в оджак. Далее начинался процесс исламизации: будущих янычар на несколько лет распределяли в турецкие семьи в разных концах империи, где дети практиковали ислам и помогали приемным родителям по хозяйству.
После этого подростков опять собирали в Стамбуле, давали им статус «аджемиоглан» (тур. acemi oğlan – чужеземные мальчики) и на 7 лет зачисляли в янычарскую школу, где проходила их боевая подготовка. Подростки жили подразделениями по 20–30 человек в условиях суровой дисциплины. Им платили небольшое жалованье, не разрешали покидать Стамбул, не привлекали к участию в военных действиях и жестоко наказывали за непослушание. Бекташи прививали аджемиогланам религиозный фанатизм, слепое повиновение командирам и безоговорочную преданность султану.
По достижении 25-летия молодым людям опять устраивали смотр. Ленивых и отстающих посылали на работу в хозяйственные службы оджака. Таким образом, янычарами становились только самые прилежные и физически крепкие юноши, в совершенстве овладевшие оружием.
Новоиспеченных янычар согласно их способностям распределяли по ортам (ротам) – так, Мимар Синан в свое время служил в инженерной орте (соответственно, «турецкий Микеланджело» не был этническим турком). По данным, приведенным Мантраном, в Стамбуле дислоцировалась примерно треть оджака – от 4 тыс. до 25 тыс. человек. Последняя цифра указывает на максимальный размер столичного янычарского гарнизона, который в действительности достигался лишь изредка. Обычно гарнизон насчитывал 10–15 тыс. человек. С момента зачисления в орту и до смерти на поле брани (либо до отставки, если повезет) жизнь «новых воинов» протекала в бесконечных учениях, тренировках и завоевательных походах Блистательной Порты.
Оджак являлся боевым братством фанатичных мусульман, аналогичным христианским духовно-рыцарским орденам. Янычары, прозванные за свирепость и кровожадность «бичом Балкан» и «кошмаром Европы», представляли собой ударную силу османской армии и формировали ее регулярную пехоту. Военные оркестры впервые в истории появились именно в оджаке – европейцев повергала в ужас грозная музыка и крики янычар, бросавшихся в наступление. По легенде, Осман Гази, захватив Анатолию, получил бунчук, знамя, кастаньеты и барабан из рук сельджукского султана Гияседдина Месуда II. Эти предметы стали символами власти Османской династии. На указанных музыкальных инструментах отныне играл мехтер – янычарский оркестр (сегодня его можно послушать в Военном музее Стамбула). О предназначении «львов ислама» турки не забывали никогда: даже при применении телесных наказаний «новых воинов» пороли не по ногам, а по ягодицам. Сипахов же, наоборот, запрещалось бить по ягодицам – провинившихся кавалеристов секли по ногам.
На протяжении всей службы янычары тренировались по особой методике. В частности, они отрабатывали удары голыми руками по камню. Это упражнение, выполняемое годами, приводило к тому, что янычар убивал врага одной пощечиной. Если он не мог этого сделать, то считался недостаточно подготовленным. Так в турецком языке появилось выражение «османская пощечина» (Osmanlı tokadı), означающая быстрое и сокрушительное поражение.
По замечанию Николле, страх перед «ужасными турками» глубоко укоренился в сознании европейцев. Он был порожден вековыми войнами между христианским Западом и его ближайшим мусульманским соседом – Блистательной Портой. Этот исторический страх нашел отражение в некоторых явлениях европейской культуры – так, традиционные костюмы клоунов (широкие штаны и нелепые головные уборы, в том числе остроконечные колпаки) представляют собой карикатурные аллюзии на янычарскую униформу. Лучший способ перестать бояться врага – это высмеять его.
Однако «новых воинов» стоило опасаться. Янычары освящали себя служению великому султану Османской империи: они оставались холостяками, не могли заниматься ремеслами и торговлей и жили в казармах. Стамбульские казармы янычар назывались Эскиодалар (Старые казармы) и Йениодалар (Новые казармы); они находились в Топхане – недалеко от казарм топчу (артиллеристов) и пушечного двора Топхане-и-Амире. По соседству с янычарами и топчу были расквартированы топарабаджи (солдаты-обозники). Казармы обозников располагались не только в Топхане, но и в квартале Ахыркапы, где они примыкали к западной стороне Топкапы. Там же, на полуострове Суричи, напротив Айя-Софии, стояли казармы джебеджи (оружейников). Дислокация янычар в столице предельно ясна: ничто не должно было отвлекать элиту османской армии от единственного дела – войны.
«Львы ислама» быстро осознали свою исключительную важность для армии и государства в целом; напрочь позабыв наставления Ходжи Бекташа, они превратились в серьезную политическую силу. Английский аристократ XVIII века Фредерик Калверт утверждал, что янычары возводят на престол и свергают императоров, как преторианская гвардия в Риме. Мэри Монтегю писала: «Султан трепещет под хмурым взглядом янычар».
Вопреки прививаемым с детства послушанию и покорности, янычары никогда не отличались смирением. Они устраивали уличные драки, громили лавки, совращали чужих жен и дочерей, вступали в гомосексуальные связи и не меньше французских мушкетеров любили вызывать друг друга на дуэль. При Махмуде I в столице разгорелся грандиозный скандал – стамбульцы окрестили его «битвой за массажиста». У одного «нового воина» был любовник – массажист из городского хаммама, и его увел янычар из другого отряда. Эта драма привела к кровопролитному сражению между отрядами – оно длилось четыре дня, пока дворцовые стражники не разогнали разбушевавшихся «львов ислама».
Неудивительно, что закон запрещал «новым воинам» в мирное время носить в Стамбуле саблю – но янычарам не хотелось оставаться только с кинжалом. Так был придуман легендарный ятаган – нечто среднее между саблей и тесаком. Несмотря на небольшой вес (около 800 г), ятаганом можно было наносить глубокие раны; орудуя таким клинком, опытный янычар мог одним махом отсечь голову врагу. Интересно, что в романе Толкина «Властелин колец» злобные орки вооружены скимитарами (в русском переводе романа – ятаганами). Вкупе с тюркскими чертами лица урук-хаев это позволило некоторым исследователям предположить, что под орками Толкин подразумевал османов. Если принять во внимание, что бессмертные эльфы – которые не умирают, но уходят – символизируют римлян, то картина становится очевидной.
Несмотря на свой мифологизированный образ, янычары являлись реальными участниками городской жизни. По мере возвышения оджака янычарский ага превратился в авторитетного вельможу и был удостоен особой чести снимать с султана обувь при его входе в мечеть. Однажды главный церемониймейстер по ошибке допустил к целованию султанской мантии командиров кавалерии и артиллерии ранее янычарского аги – и поплатился за свою рассеянность головой. Даже в условиях экономического кризиса падишах не задерживал «львам ислама» жалованье – несмотря на личную зависимость янычар от султана, промедление могло стоить ему жизни.
Личная зависимость янычар от султана, – который их кормил, – подчеркивалась тем, что вместо боевых знамен у «новых воинов» были огромные ротные котлы (казаны). Звания и термины янычарского корпуса происходили из кухонного лексикона. Слово «орта» (тур. orta) переводится как «столовая». Командир роты именовался чорбаджи (тур. çorbacı – раздатчик похлебки); другие офицеры имели звания ашчи-баши (тур. aşçıbaşı – главный повар) и сака-баши (тур. sakabaşı – водонос). Вместо кокарды янычары втыкали в свои белые войлочные шапки деревянные ложки. По пятницам котлы увозили на дворцовую кухню и наполняли пловом. Потеря казана означала позор для оджака; бунт начинался с того, что «львы ислама» опрокидывали котлы, отказываясь принимать дарованную султаном пищу. В турецком языке есть выражение, родившееся в османскую эпоху: «Не переворачивай свой казан» (сродни русскому «Не руби сук, на котором сидишь»). Оно вошло в турецкий фольклор, ибо янычары часто бунтовали.
В феврале 1451 года при восшествии на престол молодой Мехмед II, не пользовавшийся особой популярностью у придворных, совершил стратегическую ошибку – впервые раздал янычарам деньги, надеясь на их поддержку. С тех пор «львы ислама» требовали крупные суммы с каждого нового султана. Правители Порты были вынуждены откупаться от собственных рабов. Янычары почувствовали силу и с энтузиазмом включились в политические игры: теперь они сажали на престол угодных им султанов и свергали неугодных, добивались казни правительственных чиновников и религиозных авторитетов.
Насилие широко применялось «львами ислама» для достижения политических целей и стало рутинным. В условиях постоянных беспорядков султаны зачастую обладали лишь малой толикой реальной власти. Конечно, многое зависело от самого главы государства – но янычары причиняли беспокойство даже сильным, жестоким и могущественным падишахам. После смерти Мехмеда II в 1481 году «новые воины» собрались возле Топкапы и потребовали, чтобы к ним вышел султан. Когда тот не появился, янычары ворвались на территорию дворца через главные ворота и обнаружили бездыханное тело Фатиха, охраняемое слугами великого визиря Караманлы Мехмеда-паши. Придя в ярость, «львы ислама» растерзали Мехмеда-пашу и промаршировали по Стамбулу, неся его отрубленную голову на пике. Из двух сыновей покойного правителя они признали Баязида II – но в итоге вынудили его отречься от престола в пользу Селима I, за что потребовали от последнего солидное вознаграждение.
Селим I неспроста получил прозвище «Явуз» («Грозный»): когда в 1514 году во время похода против персов янычары начали роптать на тяготы военной службы, султан незамедлительно казнил их агу. Этим Явуз решил проблему для себя – но не для династии: уже в 1524 году его сын Сулейман Великолепный стал свидетелем янычарского бунта. «Львы ислама» разграбили стамбульскую таможню и дворец великого визиря Ибрагима-паши, а затем ворвались в Топкапы. Сулейман застрелил трех мятежников из лука, но, в конце концов, пошел на попятную и раздал янычарам крупные денежные суммы. В 1550-х годах расквартированные в Стамбуле «новые воины» открыто говорили: «Султан Сулейман стар, ему пора отдохнуть. Мустафа, сын его, поведет дело лучше, и если великий визирь Рустем-паша будет этому противиться, мы снимем ему голову». Эти речи, усугубленные городскими сплетнями, привели к убийству шехзаде Мустафы. Старея, Сулейман боялся «львов ислама» все больше. Однажды, заболев, он узнал, что янычары распускают слухи о его смерти; тогда падишах велел перенести себя в лодку и медленно проплыть вдоль берегов Босфора, дабы стамбульцы убедились, что он жив.
«Новые воины» не давали покоя и потомкам Сулеймана: так, в 1566 году по случаю восшествия на престол Селима II они бунтовали, требуя денег. Горожанам особенно запомнилась первая четверть XVII века, когда янычарские мятежи четыре раза приводили к смене правителей. В 1617 году янычары поддержали сына Ахмеда I – душевнобольного Мустафу I, но менее чем через год свергли его. Новым султаном «львы ислама» признали 14-летнего Османа II.
Юный Осман прекрасно осознавал опасность, исходившую от янычар. Он вынашивал планы по отмене оджака и назначил советником по этому вопросу опытного чиновника – бейлербея Эрзурумского вилайета Мехмеда Абаза-пашу. Неудивительно, что уже в 1622 году в ходе очередного янычарского бунта молодой султан был задушен великим визирем Махмуд-пашой Ангеловичем. Отрезанное ухо и нос Османа передали Халиме-султан – матери Мустафы I; ее слабоумный сын повторно оказался во главе империи. Мустафа не мог принимать самостоятельные решения и управлять государством. Он играл роль марионетки в руках Халиме-султан и великого визиря Кара Давута-паши, организовавшего убийство Османа II.
1623 год выдался для Порты крайне трудным: Мехмед Абаза-паша решил отомстить за смерть Османа и поднял восстание. В условиях политической нестабильности «львы ислама» продолжали преследовать свои цели. Стамбульские хроники содержат тревожные доказательства их пугающей мощи. Янычары фактически контролировали столицу. В феврале 1623 года они добились смещения великого визиря Ха-дыма Мехмеда-паши и назначения на эту должность Мере Хусейна-паши, который опустошил казну, чтобы сохранить поддержку оджака. Вскоре Хусейн-паша оскорбил влиятельного имама. Возмущенные улемы собрались в мечети Фатих и потребовали отставки великого визиря. Их решимость не поколебали даже угрозы со стороны Хусейна-паши и его союзников-янычар. В итоге на богословов напали наемники, посланные великим визирем. Многих улемов убили, а их тела бросили в море.
В мае 40-тысячная армия Мехмеда Абаза-паши осадила Анкару. Янычары в это время ожесточенно конфликтовали с сипахами и добились казни Кары Давута-паши. Мустафа I демонстрировал полнейшее бессилие и непонимание ситуации. 10 сентября 1623 года блаженный султан был свергнут в результате дворцового переворота – разумеется, сопровождавшегося мятежом «львов ислама». Престол занял племянник Мустафы – 11-летний Мурад IV. Этого султана, прозванного Кровавым, стамбульцы запомнили надолго.
Мурад IV получил ослабевшее государство. Война с персидским шахом Аббасом I протекала неудачно, ливанский эмир Фахр ад-дин II Маан боролся за независимость Леванта от Османской империи, Стамбул выкосила очередная эпидемия чумы, а восстание Мехмеда Абаза-паши завершилось лишь в 1629 году. Еще одной проблемой были набеги запорожских казаков, которые, по словам французского историка XVII века Мишеля Бодье, «плавали по Черному морю так смело, что доходили до самых ворот Константинополя».
1624 год ознаменовался первым масштабным походом запорожцев на Босфор: они опустошили и сожгли оба берега пролива от черноморского устья до Румелихисари и Анадолухисари. Разграблению подверглись ялы возле обеих крепостей, виллы в Сарыере, Тарабье, Бюйюкдере, Еникёе, Истинье и Канлыдже, султанский дворец в Бейкозе – т. е. вся прибрежная часть нынешнего Стамбула, от Йороса до моста Султан Мехмед Фатих. Жители столицы видели клубы дыма от горевших пригородов. Разгневанный падишах наблюдал зарево пожаров с балкона Топкапы.
Денег катастрофически не хватало. Эвлия Челеби сообщает, что Мурад IV решил узнать, какими средствами располагает, – но его ждал неприятный сюрприз. В императорской казне, помимо старого хлама, султан обнаружил только шесть мешков монет, сумку с кораллами и сундук с китайским фарфором. Огорченный Мурад «наполнил казну своими слезами».
Численность оджака при Мураде IV достигла исторического максимума – 100 тыс. человек. Зимой 1631 года разъяренные янычары вернулись в Стамбул из тяжелого иранского похода, ворвались в Топкапы и потребовали у султана выдать им для расправы великого визиря Хафиза Ахмеда-пашу. Мурад уступил смутьянам – но они разбушевались настолько, что продолжали дебоширить и разбойничать на столичных улицах. Более того – «львы ислама» додумались ходить по Стамбулу с факелами и, угрожая поджогами, вымогать деньги у состоятельных горожан.
Султан отреагировал неординарно: он собственноручно казнил провинившегося великого визиря Топала Реджеба-пашу. Янычары поняли, что с Мурадом шутки плохи, и потому вместе с сипахами присягнули ему на верность. Присяга не помогла: Мурад, собравший незадолго до того открытый Диван на берегу Босфора, хорошо запомнил слова одного кади: «Мой падишах, единственным лекарством против всех этих злоупотреблений является ятаган!»
Правление Мурада IV ознаменовалось массовыми казнями. Он уничтожал неугодных тысячами. Под горячую руку султана попадали визири, бейлербеи, кади, янычары, сипахи и даже шейх-уль-ислам Ахизаде Хусейн-эфенди.
Мурад приказал закрыть в Стамбуле все кофейни как рассадник вольнодумства – и «новым воинам» стало негде собираться для обсуждения своих мятежных планов. Далее падишах запретил табак, кофе и алкоголь – и янычары почувствовали, что без привычных маленьких радостей служба стала тяжелее. Война с Ираном выходила на новый виток, и оджак ради собственного спасения демонстрировал на поле боя чудеса героизма. Но 8 февраля 1640 года Мурад IV скоропостижно скончался. Кровавому наследовал его брат Ибрагим I Безумный. «Львы ислама» настолько не хотели признавать нового султана, что в первый (и последний) раз за 600-летнюю историю Порты отказались от традиционного денежного вознаграждения.
8 августа 1648 года янычары заставили сумасшедшего Ибрагима отречься от престола в пользу Мехмеда IV. Последнего мало что интересовало, кроме охоты, – однако он стал последним султаном, при котором Османская империя все еще представляла угрозу Европе. С 1683 года временный успех в европейских войнах Порты сменился систематическими поражениями – и спустя четыре года Мехмед лишился трона. Дворцовый переворот не обошелся без янычар.
Следующий султан, Сулейман II, очень религиозный человек, проводил бóльшую часть времени в молитвах; правление Ахмеда II было коротким и неудачным, а Мустафу II свергли янычары. Аналогичная участь постигла Ахмеда III: просвещенная Эпоха тюльпанов требовала огромных затрат, цены и налоги стремительно росли – но в столице днем и ночью проводились празднества. Пока султан наслаждался соловьиным пением в саду Топкапы, в питейных заведениях Галаты собирались недовольные. 28 сентября 1730 года возмущение торговцев и ремесленников вылилось в восстание под предводительством бывшего матроса и янычара Патрона Халила.
Патрона Халил был албанцем; его настоящее имя – Хорпештели Халил. Прозвище он получил в честь корабля, на котором служил. В Стамбуле Халил работал банщиком, торговал вразнос и посещал галатские кабаки – там встречались горожане, не одобрявшие политику Ахмеда III. Летом 1730 года албанец со своими единомышленниками разработал план революции. 28 сентября бунтовщики прошли по османской столице, выкрикивая антиправительственные лозунги. В мечети Баязид Халил объявил о восстании.
К мятежникам присоединились многочисленные стамбульцы – и толпа направилась в Ускюдар, где на тот момент находились султан и великий визирь Невшехирли Дамад Ибрагим-паша. Янычары примкнули к восставшим. На следующий день, 29 сентября, бунтовщики контролировали Стамбул. Патрона Халил приказал разграбить город, его соратники убивали всех несогласных. Среди жертв мятежа оказался Ахмед Недим – придворный поэт и голос Эпохи тюльпанов. Его трагическая гибель символизировала конец культурных реформ в Блистательной Порте. Столица погрузилась в хаос. Горожане, охваченные массовой истерией, громили всё на своем пути. Ахмед III пребывал в растерянности – за Халилом шла вся чернь Стамбула.
Наконец, падишах решился на переговоры. Толпа жаждала крови великого визиря, его зятьев, шейх-уль-ислама и еще 34 вельмож. Тогда султанские слуги вынесли из сокровищницы Топкапы священное знамя пророка, и Ахмед III призвал всех мусульман сплотиться вокруг него. Это была старая хитрость, которую успешно применил Мехмед IV (дед Ахмеда) во время бунта 1651 года. Но в 1730 году уловка не сработала, и мятежники осадили дворец. Приближенные султана настаивали на выдаче Дамада Ибрагима-паши; главный черный евнух отобрал у него государственную печать. Обескураженный Ахмед велел казнить великого визиря и его зятьев, но экзекуцию откладывали, пока повстанцы не начали штурм Топкапы. Лишь после этого приговоры были приведены в исполнение. Трупы передали толпе, которая пронесла их по всему городу.
Казнь великого визиря не остановила бунтовщиков – напротив, они осознали свою значимость и потребовали смещения султана. Ахмед III не стал сопротивляться – он спокойно пришел к своему племяннику Махмуду и предложил ему трон Османской империи. Поведение падишаха минимизировало неблагоприятные последствия – город почти не пострадал от разрушений. Патрона Халил лично присутствовал при опоясывании нового монарха мечом Османа в мечети Эйюп Султан.
Взойдя на престол, Махмуд I небезосновательно боялся переворота. В сентябре 1731 года. Патрона Халила убили по распоряжению султана; восстание его сторонников было жестоко подавлено. Всего Махмуд приказал уничтожить более 7 тыс. человек – и это сделали опомнившиеся янычары. Опасаясь расправы, они всячески стремились вернуть доверие повелителя. Но падишах, наученный горьким опытом своих предков, решил модернизировать армию по европейскому образцу и пригласил в Стамбул графа Клода Александра де Бонне-валя. Современники отзывались об этом французском авантюристе как о «человеке с большими способностями к военному делу, совершенно беспутном и большом разбойнике». Казанова, навестивший новоиспеченного султанского подданного в его стамбульском особняке, вспоминал, что в шкафах графской библиотеки вместо книг стояли ряды винных бутылок.
Бонневаль получил придворный чин, назвался Ахмедом-пашой и принял ислам. Махмуд I разрешил графу пить алкоголь и позволил выписать из Европы штат поваров. В архивах Топкапы сохранились портреты французского аристократа в одежде оттоманского сановника. Несмотря на неоспоримые привилегии, Бонневаль жаловался Казанове: «Единственная индульгенция, которую я испрашивал и получил, это освобождение от обрезания… в моем возрасте эта операция могла бы быть опасной».
Янычарам сразу не понравился новый советник Махмуда, и они выступили против военной реформы. Бонневаль успел рассориться с султаном и был изгнан в отдаленный район империи, где и умер в 1747 году. Конфликт падишаха со «львами ислама» сказался на итогах неудачных для Порты войн с Ираном в 1731–1735 годах и 1741–1746 годах. Янычары понимали, что Махмуд ищет замену их оджаку.
13 декабря 1754 года Махмуда I сменил Осман III. Он провел в ка-фесе полвека, ненавидел музыку и женщин, за три года правления казнил семь великих визирей и скоропостижно скончался от инсульта, о чем никто особенно не пожалел. Его преемник Мустафа III зарекомендовал себя как осторожный и дальновидный политик. Он пытался обновить армию и государственный аппарат, но столкнулся с упрямством янычар и не сумел преодолеть глубокий системный кризис, поразивший Высокую Порту на заре XVIII века. При следующем султане Абдул-Хамиде I экономическое положение Османской империи оказалось настолько плачевным, что янычарам перестали выплачивать жалованье.
Это было смертельно опасно: еще в 1585 году Мурад III провел девальвацию акче. Курс османской валюты по отношению к венецианскому дукату (денежной единице, на которую равнялись в Порте) вырос в 2 раза (с 60 до 120 акче за дукат) – но жалованье оджака осталось прежним. В 1589 году «львы ислама» восстали и потребовали увеличения денежного довольствия и смерти для нескольких финансовых чиновников. Мурад III был вынужден подчиниться.
С конца XVI века оджак регулярно бунтовал по экономическим причинам. Девальвация стала для османского государства бомбой замедленного действия: убытки от чеканки денег по пониженному стандарту могли компенсироваться только военной добычей, но войны Порты уже не были победоносными. Империя попала в замкнутый круг – и теперь, во второй половине XVIII века, «львы ислама» вновь угрожающе роптали и с плохо скрываемым недовольством присматривались к новому монарху – Селиму III.
Неприязнь была взаимной. Селим III получил от своих предшественников ослабленное государство, пустую казну, проблемы с оджаком и очередную Русско-турецкую войну, которая завершилась в январе 1792 года подписанием Ясского мирного договора – крайне невыгодного для османов. Злоключения Селима продолжались: летом 1798 года начался Египетский поход Наполеона Бонапарта. 2 июля его армия высадились на побережье Средиземного моря возле Александрии – и Порта оказалась втянута в войну с Францией. По мнению немецкого историка Юргена Остерхаммеля, вторжение Наполеона в Египет поколебало политическую систему его сюзерена – Османской империи. Учитывая эти события, султан смог приступить к задуманным реформам только в 1802 году.
Планы у Селима были наполеоновские. Падишах намеревался провести низам-и джедид – серию преобразований, направленных на модернизацию и вестернизацию вооруженных сил. Концепция реформы содержала положения, принципиально новые для Порты: учреждение призывной системы и мобилизационного резерва, создание оборонной промышленности и т. д. Планировалось, что эти меры будут сопровождаться приглашением западных военных консультантов, а также закупкой современного оружия и военной техники.
Старая турецкая армия не выдерживала никакой критики. Звучит странно, но нехватка людей была вечной проблемой османских вооруженных сил. В отличие от европейских держав, Порта не имела налаженной рекрутской системы, – ибо многие категории населения освобождались от службы. Среди них: немусульмане (с 1865 года они должны были призываться в армию, но на практике платили налог), жители священных городов Мекки и Медины, жители Стамбула и окрестностей, улемы и ученики религиозных школ, представители ряда профессий (судьи, полицейские и др.), кочевники, а также население отдельных исторических областей (например, Йемена и Ливии). Кроме того, мусульманин мог избежать службы, доказав, что он является единственным кормильцем в семье либо официально откупившись.
Дезорганизованная рекрутская система была традиционной для Османской империи. В 1915 году младотурки старались мобилизовать как можно больше людей, включая жителей столицы, студентов медресе, проваливших экзамены (последние устраивали в Стамбуле протесты) и т. д.; однако удалось поставить под ружье всего лишь 4 % населения Порты. Для сравнения – в том же году Франция мобилизовала 10 % населения.
Призывная система была не единственным слабым звеном турецкой армии. Канадский историк Вирджиния Аксан пишет, что, несмотря на существенные изменения в логистике, стратегии и тактике, османы продолжали передвигаться по-старому – с огромными обозами и большим количеством людей. Османские военные лагеря конца XVIII века напоминали пчелиные ульи. Бывали случаи, когда крупные сановники без особой надобности сопровождали в походах султана или великого визиря, в то время как их подчиненные оставались в Стамбуле и были предоставлены сами себе. В армии ощущалась острая нехватка офицерского состава: нередко на офицерские должности назначали гражданских чиновников – лишь бы заполнить имеющуюся брешь.
Политика Мустафы III, избегавшего конфликтов, с одной стороны, была оправдана слабостью империи, но с другой – 10 лет мира означали полный крах системы рекрутского набора. Западная военная наука и техника стремительно развивались, вторая половина XVIII века была важным этапом формирования современных европейских армий. Порта его пропустила – и в результате катастрофически отставала от ведущих держав Европы.
Оттоманская империя стала заложницей ситуации: любой вариант ее поведения означал гибель. В 1768 году, объявив очередную войну России, османы были к ней абсолютно не готовы. Последующие два десятилетия кровопролитных битв свели на нет все результаты реформ и остановили и без того медленное экономическое возрождение Порты. С 1760 по 1800 год цены выросли втрое, и дефицит государственного бюджета стал нормой. Османская империя регулярно прибегала к принудительным займам от своих аянов[436] и конфисковывала их имущество для финансирования боевых действий.
В таких условиях Порта менее всего нуждалась в неэффективном и плохо управляемом янычарском корпусе. На смену буйному оджаку должна была прийти профессиональная армия (низам-и джедид) – и у ее истоков стояли не экзальтированные бекташи, а маршал Франции, герой Наполеоновских войн Орас Франсуа Бастьен Себастьяни де Ла Порта.
Реформы Селима III сопоставимы с реформами Петра I. Оба монарха наполняли казну за счет увеличившихся налогов и конфискованного имущества непокорных феодалов, направляли молодых дворян на обучение в Европу, покровительствовали наукам и искусствам, обращались к западным специалистам. Разница лишь в том, что реформы Петра I имели место на рубеже XVII–XVIII веков. Османы опоздали с жизненно важными преобразованиями на 100 лет. В XVIII веке Порта потерпела ряд поражений от России, потеряла часть черноморского побережья и Бессарабию – что осложнило и без того непростую ситуацию на Балканах и спровоцировало восстания в Сербии и Валахии.
Авторитет Селима III неуклонно падал. Реформаторская деятельность и тесные контакты с европейцами отнюдь не прибавили падишаху популярности. Весной 1807 года шейх-уль-ислам, бывший ярым врагом прогрессивных изменений, издал фетву[437] против проводимой султаном модернизации – и 25 мая 1807 года в Стамбуле вспыхнуло восстание под руководством выходца из городских низов Кабакчи Мустафы. Янычары захватили столицу и отправили султана в кафес. Новым правителем провозгласили Мустафу IV.
Селим прожил в кафесе год, пока в июле 1808 года рущукский аян Алемдар Мустафа-паша Байрактар не собрал войско и не двинулся в Стамбул, дабы вернуть трон опальному монарху. В ночь на 28 июля мятежники при поддержке оджака начали штурм Топкапы. Испугавшись, падишах велел убить Селима и своего младшего брата, шехзаде Махмуда.
Селима III закололи кинжалом, но Махмуду удалось спрятаться – шехзаде нашелся после того, как повстанцы вместе с янычарами ворвались в Топкапы, и Байрактар арестовал Мустафу IV. «Львы ислама» заперли свергнутого монарха в кафесе и объявили Махмуда новым султаном. Однако уже в ноябре 1808 года оджак снова поднял мятеж, чтобы вернуть престол Мустафе. Во время городских беспорядков погиб Байрактар, произведенный Махмудом в великие визири, – аян сгорел в собственном доме, подожженном янычарами. Несмотря на царившие в Стамбуле ужас и панику, бунт не удался: Махмуд II приказал убить Мустафу и утопил восстание в крови, после чего инициировал многочисленные казни. Конец «львов ислама» был ближе, чем они думали.
Несмотря на систематическое участие в мятежах и беспорядках, янычары никогда не стремились к свержению рода Османов. Напротив – они с гордостью называли себя «рукой и крылом Османской династии». В казарме оджака в Топхане стоял султанский трон. «Львы ислама» всерьез полагали, что вершат судьбу государства – ведь падишахи были вынуждены исполнять их требования. Выплаты денежного вознаграждения, расправы над вельможами и устранение неугодных монархов развратили членов оджака. Янычары не понимали, что это не может продолжаться вечно – и вот, наконец, они привели к власти Махмуда II, тем самым подписав себе смертный приговор.
«Новые воины» упорно продвигались к собственной гибели. В 1807 году перед бунтом они получили фетву от шейх-уль-ислама на свержение Селима III. Трон занял Мустафа IV, с которым оджак и улемы заключили договор под названием «Свидетельство судьи» («Hüccet-i Şer’iyye»). В документе подтверждалось, что восстание правомерное и его участники не понесут наказания. Янычары и раньше получали аналогичные гарантии от султанов, которых возводили на престол, – но такие обещания носили устный характер.
Согласно договору, у янычар было «неотъемлемое право на участие в управлении государством и противостояние политике, неблагоприятной для них». Оджак вспомнил об этом летом 1808 года, когда новый султан, Махмуд II, казнил Мустафу IV. «Львы ислама» протестовали против такой жестокости по отношению к своему ставленнику. Они вопрошали: «Разве падишах не человек?» – и затем с гордостью говорили: «Всякий может быть падишахом, пока мы существуем». По сути, это заявление означало угрозу заменить Махмуда – на тот момент единственного мужчину в правящей семье – кем-то другим, и тем самым лишить власти династию Османов. «Новые воины» давали понять, что султан остается главой государства, пока правит в допустимых для них пределах. Неудивительно, что именно Махмуд II уничтожил янычар.
Осознавая слабость Османской империи, падишах решил продолжить реформы Селима III. Преобразования коснулись в первую очередь армии: Махмуд II возродил низам-и джедид и вооружил янычарский корпус огнестрельным оружием европейского образца. «Львы ислама» противились нововведениям, но Русско-турецкая война (1806–1812) и Греческая война за независимость (1821–1832) показали несостоятельность оджака на поле битвы.
Еще одним провалом янычар стала ситуация в Северной Африке. Магрибинские беи игнорировали приказы султана и самостоятельно осуществляли внешнюю политику. Египет, подобно Магрибу, оставался в составе Порты и подчинялся падишаху только номинально. В 1805 году Миср[438] возглавил Мухаммед Али-паша – он прибыл туда с османским войском, посланным против Наполеона Бонапарта. Перехитрив врагов, паша вынудил Стамбул признать себя египетским вали (губернатором). Далее Мухаммед Али модернизировал местную администрацию, систему образования и налогообложения, изгнал из Египта англичан (1807–1809), истребил мамлюков (1811), захватил Аравийский полуостров (1811–1818) и присоединил к Мисру Северный Судан (1823).
Османская империя вступила в эпоху максимальной децентрализации – но, как ни странно, была к этому абсолютно не готова. Идея децентрализации родилась еще у Мехмеда II после взятия Константинополя. Турки не увидели в управленческой системе Восточной Римской империи ничего достойного подражанию. Османы судили о дереве по его плодам и не желали повторить трагическую судьбу византийцев. Мехмед II разработал комбинацию столичного доминирования с провинциальной автономией. Стамбул сосредоточил в своих руках высшие административную и военную власть, позволяя каждой общине, каждому городу и каждой деревне самостоятельно управлять своими делами.
Концепция децентрализации отражена в историческом самоназвании Порты: «Memâlik-i Mahrûse-i Osmanî» («Хорошо защищенные владения Османов»). Османская империя, исторически восходившая к завоеванию, представляла собой модель мироздания – разнородное общество, спаянное воедино силой и волей имперского центра (Стамбула).
Кризис Порты, с которым столкнулся Махмуд II, носил системный характер. Британский адмирал Адольфус Слэйд, служивший в османском флоте, отмечает, что децентрализация сопровождалась колоссальными тратами. Муниципальные учреждения имели неотчуждаемый доход, извлекаемый из местных источников; государственные же средства тратились на имперское величие и социальную сферу. Иными словами, государство оплачивало все дорогостоящие проекты – возведение и ремонт мечетей, больниц и т. д. Кроме того, за его счет содержалась армия – в итоге налоги, взимаемые в окрестностях Стамбула, едва покрывали расходы столичной пороховой фабрики.
Флот – правая рука падишаха, чья держава омывалась водами пяти морей, – также требовал внушительных финансовых вложений. Суммы были настолько велики, что, когда султан приказывал капудан-паше (третьему человеку в империи после самого себя и великого визиря) построить корабли или соорудить доки, флотоводец никак не мог сослаться на отсутствие денег.
Система децентрализации работала почти 400 лет. Остров Хиос поставлял султанским наложницам парфюмерию и косметику. Дамбы, дороги и мосты поддерживались в порядке. На шахтах и рудниках трудились местные жители – работа для них заменяла военную службу. Льготы и привилегии веками окупались благодаря выполнению условий, на которых они были предоставлены. Но внезапно из отлаженного механизма имперского единства посыпались – по политическим и военным причинам – отдельные элементы: Алжир, Египет, Бессарабия, Сербия, Валахия, черноморское побережье Кавказа…
В этих условиях янычары оказались бесполезны – им даже не удалось осадить зарвавшихся султанских наместников. От низам-и джедид тоже было мало толку, но оджак ненавидел эти войска и воспринимал их как угрозу своему существованию. Стамбульцы терпеть не могли янычар за дикий нрав. Летом 1826 года в столицу прибыли приглашенные Махмудом II европейские артиллеристы. Полки низам-и джедид по велению падишаха промаршировали перед казармами «львов ислама» в Топхане и Аксарае, дабы спровоцировать оджак на последний бунт. Провокация удалась: в ночь на 15 июня разъяренные янычары, как обычно, вышли на Атмейдан (Мясную площадь), опрокинули там свои котлы в знак недовольства – и двинулись навстречу смерти.
По дороге в Топкапы янычары по привычке жгли и убивали. На этот раз они разграбили дворец великого визиря, разорили дом директора пороховых заводов и изрубили на куски 12-летнего сына своего бывшего аги. Против мятежников выступили стамбульцы – на призывы глашатаев защищать султана откликнулись десятки тысяч человек. Они собирались у Голубой мечети, где их приветствовал Махмуд II, и нескончаемыми толпами шли в сторону Атмейдана, дабы не подпустить восставших к Топкапы. Столичный муфтий провозгласил истребление янычар богоугодным делом. Горожане атаковали «львов ислама», те запаниковали и беспорядочно отступили в свои казармы. Это стало роковой ошибкой оджака: по казармам ударили пушки. Деревянные постройки запылали, входы и выходы перекрыли солдаты низам-и джедид…
За день стамбульский корпус был почти поголовно уничтожен. Потери янычар составили от 10 тыс. до 30 тыс. человек. По свидетельству французского врача Шарля Деваля, «никогда солнце не освещало убийства ужаснейшего». Избиение янычар продолжалось еще несколько месяцев. «Львов ислама» разыскивали по всей империи (в одном только Стамбуле ежедневно казнили до 1 тыс. человек). Сотни трупов бросали в Босфор и Мраморное море.
Памук рассказывает, что после расстрела казарм Махмуд II отправил солдат в кофейни и парикмахерские, принадлежавшие янычарам. Имущество мятежников конфисковали, котлы разбили, знамена истоптали в грязи. Орден Бекташи разогнали. Шейх-уль-ислам издал фетву, в которой проклял «львов ислама». Махмуд II запретил даже произносить слово «янычар». На стамбульских кладбищах надгробия членов оджака разбивали кувалдами. 17 июня 1826 года падишах издал фирман об упразднении янычарского корпуса – этот день известен в истории Турции как «Счастливое событие» (тур. Vaka-i Hayriye).
Дальновидный Махмуд II заботился не только о настоящем, но и о будущем. Сразу после разгрома оджака он приказал придворному историку Мехмеду Эсаду-эфенди составить официальную версию случившегося. Сегодня в Стамбуле о буйной султанской гвардии напоминает мечеть Нусретие, призванная увековечить победу Махмуда II над теми, кто сотни лет держал в страхе его царственных предков.
Янычары были сами виноваты в ликвидации оджака: к 1826 году боевое братство полностью дискредитировало себя. Элита османской армии выродилась; «львы ислама» превратились в шакалов, уклоняющихся от службы. Они обзаводились семьями и зарабатывали деньги – премущественно незаконным образом. Стоун отмечает, что янычары занимались чем угодно: более способные вели торговлю, менее способные промышляли вымогательством.
Члены оджака провоцировали драки, грабили чиновников и купцов, брали взятки, разбойничали, дебоширили и постоянно бунтовали. Стамбулу были знакомы все проблемы средневекового города: он страдал от затоплений, эпидемий, землетрясений и пожаров, многие из которых устраивали янычары.
Глава 14
Обратная сторона величия
Одно несчастье лучше тысячи советов.
Османская пословица
Пожары – настоящий бич Стамбула. Город пылал много раз, и последствия таких бедствий всегда были катастрофическими. Византийская столица страдала от огня ничуть не меньше османской – так, в 465 году в Константинополе произошел Великий пожар. Он начался со складов Неориона в гавани на берегу Золотого Рога и уничтожил половину города. Кроме того, большие пожары в Константинополе случались в 475, 498, 509, 512, 532, 548, 559, 560, 561, 563, 583 и 603 годах.
После взятия города османами ситуация нисколько не улучшилась. Описывая восхитительные стамбульские дома, Нерваль замечает, что они часто горят. Всеобщая небрежность делала пожар обычным для города явлением. Редкий дом стоял 60 лет – ибо все в Стамбуле строилось из дерева, кроме мечетей, крепостных стен, фонтанов и нескольких зданий в Фенере и Галате, принадлежавших грекам и генуэзцам. «Минувшие века не оставили никакого следа на этой земле, постоянно опустошаемой огнем», – заключает Готье.
Многие достопримечательности неоднократно страдали от пожаров, но султаны осознавали их важность и всегда восстанавливали. Такая участь постигла мечеть Сулеймание в 1660 году; Девичью и Галатскую башни в 1719 и 1794 годах соответственно (в Галате находился молочный рынок, и, по легенде, торговцы тушили огонь айраном); вокзал Хайдарпаша в 1917, 1979 и 2010 годах и музей пожарных в 1932 году. Египетский базар сгорел дотла в июне 1693 года – огонь стер с лица земли 2547 домов и 1146 торговых лавок. В 1756, 1883 и 1918 годах стихия опустошила еврейский квартал Хаскёй, в 1856 году – Сарайбурну, в 1831 и 1871 годах – Бейоглу. Это далеко не полный список разрушений, произведенных пожарами. На Босфоре дует пойраз (северо-восточный ветер) – поэтому пламя распространяется быстро.
Хронология борьбы горожан с огнем потрясает: помимо вышеупомянутых, крупные пожары произошли в Стамбуле в 1554 и 1555 годах, а также в декабре 1569, сентябре 1633, июле 1660, июле 1718, августе 1782 и августе 1833 года. Финкель рассказывает про большой пожар, случившийся 5–6 июля 1756 года – один из многих в XVIII веке. Он начался в районе Джибали на берегу Золотого Рога, затем перекинулся в огороженную стенами часть Стамбула – и, по свидетельству летописца Шемданизаде Фындыклы Сулеймана-эфенди, бушевал двое суток, обратив в пепел 130 медресе, 335 фабрик, 150 мечетей, 77400 жилых домов, 34 200 лавок и 36 хаммамов. Мерзифонлу Мустафа-паша – великий визирь Мехмеда IV – получил прозвище «Кара» («Черный»), поскольку его лицо обгорело в пламени одного из городских пожаров.
Самыми ужасными были пожары в Бедестане – старейшей части Гранд-базара. Здесь, под сводами крытого рынка, огонь властвовал безраздельно. Ненасытное пламя поглощало тонны товаров и выжигало дотла близлежащие улицы – поэтому окрестности Гранд-базара неизменно оставались убогими и грязными. Загребельный отмечает трагическую регулярность таких пожаров – ведь Бедестан горел и при византийских императорах, и при османских султанах. Правление каждого падишаха ознаменовывалось не только завоеванными землями, янычарскими бунтами и сооружением новых мечетей, но и диким криком: «Пожар на Бедестане!»
Султаны делали что могли. Мурад III издал фирман, в соответствии с которым каждый дом должен иметь большой чан с водой. Ахмед I и Мурад IV лично руководили борьбой с огнем. Ахмед III учредил на базе янычарского корпуса первую на Востоке профессиональную пожарную команду. Махмуд I построил смотровую вышку, которая сама горела дважды – в 1756 и 1826 годах. В 1828 году Махмуд II велел заново отстроить вышку из белого мрамора. Сейчас она известна как третья (после Галатской и Девичьей) башня Стамбула – Баязид.
Служба на башне велась следующим образом: смотритель, заметив огонь или узнав о нем, кричал пожарным: «У вас родился ребенок!» Командир расчета спрашивал: «Мальчик или девочка?» Ответ «девочка» означал, что горит азиатская часть Стамбула, европейский берег Босфора или Бейоглу. Если же смотритель отвечал «мальчик», значит, пожар начался внутри крепостных стен. В XX веке башня Баязид обрела новую функцию – ее украсили разноцветными лампочками и используют в метеорологических целях. Подсветка башни передает стамбульцам прогноз погоды. Синий цвет обещает ясный день, зеленый – дождь, желтый – туман, а красный – снег.
Пожары стали частью городской жизни. По словам Памука, история Стамбула – это история пожаров. Именно они – помимо больших мечетей – формировали город и прокладывали улицы. Это продолжалось более 350 лет – с середины XVI века, когда в османской столице началось строительство деревянных домов, – и до первой четверти XX века.
Со временем пожары превратились в своеобразное развлечение, доступное местным жителям и европейским путешественникам, – последние видели в этом бедствии поэзию разрушения и смерти. На бушующий огонь любили смотреть даже важные паши – они приезжали на место происшествия и, зная, что зрелище будет долгим, брали с собой подушки, одеяла и переносные плиты, дабы подогреть еду и сварить кофе. Памук вспоминает, как уже во второй половине XX века он со смешанным чувством восторга и тоски наблюдал за завораживающей пляской огня, уничтожавшего старые босфорские ялы.
Отмечая фатализм турок по отношению к пожарам, Деваль, Нерваль и Готье связывают его с верой в кисмет (судьбу) и иными особенностями турецкого менталитета. Памук приводит другое объяснение: на протяжении всей османской истории Стамбул горел чаще прочих городов Порты. Для стамбульца XIX века – обитателя деревянного строения, стоящего на узкой улочке, – гибель его дома в огне была не трагической случайностью, но неизбежностью. Даже если бы Порта не пала, в Стамбуле все равно не сохранились бы следы ее величия – их уничтожили бы пожары, следовавшие на заре XX века один за другим.
Казалось, проблема пожаров решается очень просто – требовалось возвести вместо деревянных домов каменные; однако этого никто не делал – османская столица также страдала от землетрясений, и каменные строения погребли бы под собой множество людей. Султаны издавали фирманы, запрещавшие деревянное строительство, но указы не соблюдались – ибо стамбульцы боялись землетрясений больше, чем огня. В итоге деревянные здания сформировали облик старого Стамбула; даже Ататюрк, призывавший к ликвидации османского наследия, не дозволял заменять их каменными в некоторых исторических ильче (в первую очередь – в Фатихе).
Стихийные бедствия причиняли городу не только материальный, но и интеллектуальный ущерб. Так, в Бешикташе располагалась прекрасная обсерватория – султаны увлекались астрономией, а флот нуждался в специалистах по картографии и навигации. В 1538 году после сильного землетрясения улемы объявили его божественной карой за попытку проникнуть в тайны Аллаха. Обсерваторию закрыли – и это стало началом конца османского господства на море.
Стамбул находится в зоне Северного Анатолийского разлома – одного из самых больших и активных в мире. Землетрясения на берегах Босфора случаются каждые полвека – причем каждые 300 лет они буквально стирают город с лица земли. Сегодня Турция живет в ожидании очередного стамбульского землетрясения, которое по прогнозам ученых должно произойти до 2030 года. Геологи считают, что оно будет сильнейшим с 1509 года – а ведь события 10 сентября 1509 года известны в турецкой историографии как Малый конец света.
Стихийное бедствие, обрушившееся на город при Баязиде II, длилось всего несколько минут, но его последствия оказались чудовищными. Рухнуло более тысячи домов, 100 мечетей, многочисленные лавки, мастерские, караван-сараи и хаммамы. Под завалами были погребены от 4 тыс. до 10 тыс. человек. Пострадали Галата, мечеть Фатих, дворец Топкапы, крепости Йорос, Румелихисари и Анадолухисари. Волны Мраморного моря разметали корабли в гавани. Город лежал в руинах, и султан на несколько месяцев перенес столицу в Эдирне. После Малого конца света из дерева начали строить даже дворцы вельмож.
Стамбульцы молились, чтобы эта катастрофа была последней, но впереди их ожидали землетрясения 1557, 1688 и 1754 годов. При Мустафе III – с мая 1766 по апрель 1767 года – город пережил новую серию землетрясений, первое из которых было названо Великим. Оно произошло 22 мая 1766 года и уничтожило старые кварталы, располагавшиеся внутри крепостных стен, а также мечеть Фатих[439] и Гранд-базар – тогда крупнейший рынок Ближнего Востока.
Люди, оставшиеся без крыши над головой, заполнили площади и дворы мечетей. Мустафа III выехал на открытый пятничный намаз в мечеть Султанахмет, чтобы подбодрить подданных, – но 5 августа земля содрогнулась снова. На этот раз волна разрушений прокатилась от Галаты до Измита. 31 марта 1767 года произошло третье землетрясение, отдельные толчки ощущались до конца апреля. Стамбульцы потеряли надежду на спокойную жизнь: они массово уезжали в сельскую местность и селились в наспех сколоченных бараках.
Пожалуй, Мустафа III – самый недооцененный правитель Порты, хотя он полностью восстановил город. 30 июля 1767 года падишах торжественно заложил первый камень в фундамент мечети Фатих – и жители Стамбула посчитали это хорошим знаком. Мечеть Фатих стала не только венцом реставрационных работ Мустафы, но и символом двойной победы османов: сначала над византийцами, а после – над разгневанной природой. Всего султан возвел три мечети (Фатих, Аязма[440] и Лалели), но ни одна из них не носит его имени. Сам Мустафа говорил: «Все мои мечети отобрали у меня. Одну присвоил себе имам, вторую – мой предок, а третью – юродивый».
Стамбульцы радовались недолго: 10–11 июля 1894 года их ждал смертельный сюрприз в виде нового масштабного землетрясения. Бóльшая часть Феодосиевых стен обвалилась. Кварталы вдоль побережья Золотого Рога и другие низинные районы затопило. Мосты через Халич очутились под водой. Последствия катастрофы вышли за пределы столицы: подземные толчки разрушили анатолийские города и деревни в радиусе 150 км от Стамбула.
В XX веке ситуация повторилась. 17 августа 1999 года – менее чем в 100 км от бывшей османской столицы – произошло мощное Измитское землетрясение. Горожане, помня о событиях минувших лет, испугались настолько, что это позволило Памуку говорить об исторической стамбульской боязни землетрясения. Люди держали наготове фонари, свистки и мобильные телефоны, чтобы при необходимости подать знак спасателям. Многие носили каски и ложились спать одетыми; у кого-то из окон свешивались веревки – все это позволяло быстро выбраться из здания. Некоторые стамбульцы сократили до минимума время посещения ванной и уборной; пары утратили интерес к любовным утехам – ибо не желали быть застигнутыми врасплох и погибнуть.
Плотная стихийная застройка Стамбула, причинившая городу столько бед, вызывала у западных путешественников отвращение. Европейцы привыкли к широким бульварам и проспектам, аккуратным паркам, чистым площадям и архитектурным доминантам в лице величественных дворцов и соборов. Османская столица являла совершенно иное зрелище. Частичная нумерация зданий в старых кварталах появилась лишь после пожара 1856 года – и сбитые с толку европейцы терялись в лабиринте средневековых улиц. Восторг, испытанный ими от лицезрения с моря восхитительной панорамы, сменялся раздражением.
«Город внутри не соответствует своему прекрасному внешнему облику», – пишет итальянский путешественник XVII века Пьетро делла Балле. По его мнению, Стамбул безобразен. Амичис сравнивает местные кварталы с театральным закулисьем: снаружи – прелестные декорации, внутри – мусор, уродство и убожество. «Я думаю, что нет другого города на земле, где красота может быть настолько иллюзорной, как в Константинополе», – сетует журналист. Американский писатель Герман Мелвилл также негативно отзывается о повседневной жизни Стамбула: «Жалкие домишки и грязные улочки… Следы варварства». Он вспоминает крохотные зарешеченные оконца, отсутствие указателей и прочие приметы нищеты – только из хибар выглядывают девушки, подобные лилиям и розам, растущим в разбитых горшках. Бродский награждает Стамбул совсем уж нелестными эпитетами: «Бред и ужас Востока. Пыльная катастрофа Азии». Кинг, изучающий метаморфозы, произошедшие с городом после двух мировых войн, отмечает, что прибытие в Стамбул по морю до сих является одним из самых соблазнительных и романтичных приключений в мире – но сопровождается разочарованием. Поэтому в 1910 году одному европейцу, приплывшему в османскую столицу на корабле, дали совет, как сохранить хорошее впечатление о Стамбуле: никогда не сходить на берег.
Неприглядный вид Стамбула объясним с юридической точки зрения: в его основе, помимо страха перед землетрясениями, лежит шариат. На Востоке право собственности исторически не подлежит ограничению. Например, в Бейруте стоят заброшенные особняки, хозяева которых уехали из Ливана в годы гражданской войны (1975–1990) и не вернулись. Законодательство запрещает делать что-либо с недвижимостью без физического присутствия ее владельца. Аналогичная ситуация имела место и в османской столице: шариат не знает ни института сервитута, присущего романо-германской правовой семье, ни единых для всех законов, характерных для государств англосаксонского мира.
Кроме того, вплоть до 1839 года за порядком в жилых кварталах Стамбула следил имам местной мечети. Он выполнял функции квартального старосты и обладал широкими административными полномочиями. Желавший поселиться в махалле должен был получить разрешение имама. Естественно, имам требовал от горожан соблюдения шариата, в соответствии с которым собственник мог без зазрения совести перекрыть улицу и построить дом. Стамбул и другие мусульманские города Ближнего Востока росли стихийно, без соблюдения каких-либо пожарных и санитарных правил.
Ислам сыграл значительную роль как в совокупности с правом, так и сам по себе. Страхование считалось богохульством – стамбульцы не понимали его юридической природы и социального значения. Если Аллах пожелал, чтобы дом сгорел, то негоже искать личную выгоду или требовать компенсацию.
Перечисленные обстоятельства, наряду с пожарами, провоцировали эпидемии. Население Стамбула регулярно уменьшалось из-за инфекционных заболеваний – даже в сказках «Тысячи и одной ночи» Юнан (царь земли Румана[441]) болен проказой. Первая в истории пандемия чумы (540–541) началась при Юстиниане I и получила название «Юстинианова чума». Очаг эпидемии находился в египетском городе Пелузий на востоке дельты Нила. Вскоре возбудитель болезни по средиземноморским торговым каналам попал в Константинополь, откуда распространился на северные, южные и восточные земли Византии – и затем перекинулся на соседние страны. К концу 654 года чума охватила всю территорию тогдашнего цивилизованного мира.
В Восточной Римской империи эпидемия достигла апогея около 544 года. В Константинополе ежедневно умирало до 5 тыс. человек, в отдельные дни смертность достигала 10 тыс. По свидетельству Прокопия Кесарийского, «от чумы не было человеку спасения, где бы он ни жил – ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы…» Сотни мертвецов за неимением родственников или слуг лежали несожженными. По улицам день и ночь напролет несли трупы.
Пандемия бушевала на протяжении двух веков (541–750) и унесла жизни примерно 25 млн человек в Европе и около 100 млн – на Ближнем Востоке (среди них 40 % населения Константинополя). Сам Юстиниан заболел, но излечился. Он стал одним из редких счастливых исключений – городские эпидемии не щадили ни простых людей, ни членов правящей династии.
Ахмед I скончался от сыпного тифа, Абдул-Меджид I – от туберкулеза. Оспа и чума загнали в гроб многих шехзаде. Когда Рустем-паша собирался жениться на Михримах (дочери Сулеймана I), недоброжелатели пустили слух, что вельможа болен проказой, – и султан велел придворным врачам обследовать потенциального зятя. Медики не подтвердили проказу, но обнаружили у Рустема-паши педикулез; впрочем, диагноз не повлиял на заключение брака. Будущий великий визирь получил прозвище «Вошь судьбы». В турецком языке возникла пословица: «Если ты удачлив, даже блоха принесет тебе счастье».
С годами эпидемиологическая ситуация в городе не улучшалась. Уже в XIX веке Готье сообщает, что евреи, жившие в Балате, страдали от золотухи, чесотки, проказы и всех библейских недугов, известных со времен Моисея. Память о болезнях и паразитах сохранилась в наименовании стамбульского района Тарабья, который славился купальнями и целебными источниками – потому его название происходит от слова «терапия» (греч. θερᾰπεία – лечение).
На заре XX века османская столица не стала более чистой и здоровой – в 1910 году городские газеты писали: «Когда в каком-нибудь районе вспыхивает эпидемия, муниципальные службы посыпают улицы известью; но ведь кучи грязи от этого не исчезают». Один из последних случаев массовых заболеваний имел место в 1960-х годах – в индустриальном ильче Сагмалджылар началась холера. Она была вызвана загрязнением воды фабричными стоками и износом канализации, проложенной еще Мимаром Синаном. Топоним «Сагмалджылар» стал ассоциироваться у стамбульцев с холерой, поэтому ильче переименовали в Байрампашу – по имени Байрам-паши, великого визиря султана Мурада IV, чье имение находилось здесь в XVII веке.
Термин «карантин» образован от итальянской фразы «quaranta giorni» («сорок дней») – таков был срок, на который суда, прибывавшие в XIV веке в Италию, должны были встать на якорь вдали от берега; лишь после изоляции они могли войти в порт. Изначально карантинные меры практиковались в городах Адриатики и Средиземноморья, – и касались кораблей, приплывших из Константинополя, где разыгралась очередная эпидемия чумы.
Европейцев раздражала не только санитарно-эпидемиологическая ситуация в Стамбуле, но и его затейливая топография. Ландшафт города на семи холмах веками утомляет путешественников. «Человеку с одышкой тут делать нечего, разве что нанять на весь день такси», – саркастически заявляет Бродский. По словам Амичиса, в Стамбуле за четверть часа можно 10 раз поменять способ передвижения: вы то спускаетесь вниз, то взбираетесь по каменным ступеням, вязнете в грязи, протискиваетесь сквозь толпу и продираетесь сквозь развешанные лохмотья. Цветочный аромат сменяется ужасной вонью, умопомрачительные пейзажи – сумрачной сетью переулков, свежесть – душной пылью, а божественный Восток нашей мечты – Востоком мрачным, грязным и дряхлым, который вытесняет прежние радостные впечатления.
Султаны не раз пытались благоустроить свою многострадальную столицу – но история планов ее кардинального переустройства начинается в XIX веке, когда Высокая Порта вступила на путь вестернизации и модернизации. Автором первого плана реконструкции города (1839) стал прусский генерал Гельмут фон Мольтке, нанятый Махмудом II.
Фон Мольтке хотел проложить 5 улиц западного типа – шириной 15 м, с тротуарами и высаженными по обеим сторонам деревьями. Эти улицы должны были связать центр города с побережьем Босфора. Также предлагалось расчистить пространство вокруг главных достопримечательностей, снести торговые ряды около султанских мечетей и сделать площади. Немецкий специалист понимал, что плотная и хаотичная городская застройка способствует распространению знаменитых стамбульских пожаров – и что площади станут препятствием на пути огня. Впрочем, падишах не спешил реализовывать полезные идеи – и фон Мольтке был вынужден ограничиться созданием карты города.
Работу европейских архитекторов затрудняло упорное нежелание султанов менять облик Стамбула, неизбежно уничтожая историю Османской династии. Махмуд II не мог примириться с планами преобразования некоторых мест, связанных с его привычной жизнью и жизнью его предков.
Это хорошо заметно на примере Окмейданы: султан приезжал сюда стрелять из лука – тем самым он поддерживал традицию персидских шахов. Справа выстраивалась шеренга вельмож, слева – дюжина пажей, собиравших выпущенные стрелы. Центром действа был Махмуд II – лучший лучник империи и гордый победитель янычар. Его преемники предпочли палить по мишеням из револьвера прямо в дворцовом саду. Окмейданы отдали пехотинцам для военных упражнений – но не благоустроили.
В 1865 году очередной пожар уничтожил две трети столицы – и султан Абдул-Азиз решился на масштабную реконструкцию города. Для этого он пригласил знаменитого французского архитектора – барона Жоржа Эжена Османа.
Осман родился в немецкой семье – на немецком его фамилия звучит как «Хаусман» (Haussmann) – и не имел никакого отношения к Порте. Его активная градостроительная деятельность во многом определила нынешний облик столицы Франции – французы в шутку окрестили ее «османизацией Парижа». Архитектор намеревался проложить широкий бульвар от Айя-Софии до Феодосиевых стен, что фактически означало восстановление Месы – главной улицы византийского Константинополя; но для этого требовалось снести Гранд-базар и знаковую для султанской династии мечеть Нуруосмание (чье название переводится как «священный свет Османа»). Абдул-Азиз с негодованием отклонил проект французского градостроителя.
Следующую попытку вестернизации Стамбула предпринял Абдул-Хамид II. По его приказу посол Османской империи во Франции Салих Мунир-паша обсудил планы падишаха с губернатором Парижа – и тот посоветовал обратиться к архитектору парижского муниципалитета Жозефу Антонину Бувару, проектировавшему Всемирную выставку 1900 года.
Бувар разработал план по превращению Стамбула в типичную европейскую столицу. Центром города должен был стать район Баязид. На месте медресе при мечети Баязид рекомендовалось построить музей индустрии и сельского хозяйства, а также Национальную библиотеку. Также Бувар предложил снести часть домов и разбить на их месте сады во французском стиле; кроме того, план озеленения Стамбула включал в себя большой парк в районе Султанахмет. Площадь Султанахмет архитектор намеревался расширить путем сноса Голубой мечети и дворца Ибрагима-паши, а затем соединить с соседними улицами каскадом ступеней. Галатский мост планировалось заменить удлиненной копией моста Александра III в Париже. Абдул-Хамиду II понравились идеи Бувара – но после подсчета приблизительных расходов выяснилось, что в казне не хватает средств. Реконструкцию Стамбула опять пришлось отложить.
Через некоторое время к султану пожаловал еще один французский специалист – Фердинанд Арнодэн. Он собирался перекинуть над Босфором два моста: один между Сарайбурну и Ускюдаром, второй – между Румелихисари и Кандилли. По первому следовало проложить железную дорогу из Ускюдара к вокзалу Хайдарпаша (это позволило бы добираться из Стамбула в Эдирне). Проект второго моста не был завершен – известно лишь, что Арнодэн хотел назвать его Хамидие в честь Абдул-Хамида II, однако из-за дефицита бюджета падишах снова отказался от услуг европейского архитектора.
Вскоре османов сменили турки-республиканцы – при них внешний облик Стамбула претерпел наибольшие изменения. Были реализованы некоторые прежние замыслы: например, над Босфором возвели три моста, а под ним прорыли Мармарай – самый глубокий подводный тоннель в мире. Пик сносов пришелся на 1960-е – 1980-е года, когда бывшую османскую столицу захлестнули толпы мигрантов из Анатолии. Памук с горечью вспоминает, как погибали милые его сердцу старые кварталы. Мигрантами двигала ненависть к городу и его культуре – «ненависть ко всему, что было до них». Причину трагедии Памук видит в желании Турецкой Республики забыть о христианском прошлом Стамбула, стереть следы Византийской и даже Османской империи.
Республиканцам не удалось полностью перекроить Стамбул – город оказался слишком большим и живучим. Власти акцентировали внимание на благоустройстве исторического полуострова Суричи и других туристических объектов, а также на возведении небоскребов (в том числе бизнес-центров Маслака и Левента). Стамбул сохранил свой османский облик – и это удивительно для столь древнего города. Будучи космополитичным и подверженным западному влиянию, он по своему духу остается восточным и средневековым.
Полуразрушенные дома и ялы встречаются в Стамбуле повсеместно. Степень их запущенности и контраста с окружающей средой всегда различна. Кирпичное здание с зияющими черными окнами и заколоченными дверьми может стоять на оживленной улице, напоминая покойника, очутившегося на празднике. Изящные босфорские особняки поражены плесенью – такие знаки смерти напоминают пятна лишая или рваные раны на красивом теле. Причудливые трещины сродни варикозным венам. Гнилые доски отходят от стен, будто струпья. Деревянные рамы потемнели и разбухли. Некогда блестящие дверные ручки стали липкими от сырости и сотен прикасавшихся к ним рук. В Стамбуле отчетливо видно: все, к чему притрагивается человек, обречено на разрушение и гибель. Мифический царь Мидас превращал вещи в золото – люди превращают их в грязь и обломки. Кустарники, пустившие гибкие корни в крепостных стенах, кипарисы, возвышающиеся над развалинами, и чинары, поросшие сквозь расколотые мраморные плиты, не просто свидетельствуют о том, что дерево побеждает камень, – они показывают, как именно это происходит.
Печаль руин обусловлена логикой и философией урбанизации. По замечанию Памука, величественная мощь Стамбула плодит грязь, ржавчину, дым, трещины. Есть такое понятие, как «непарадный Стамбул» – оно обозначает городские трущобы, которые бывают двух видов: исторические (старые стамбульские семты и махалле) и геджеконду.
Вид с Галатской башни на Галатский мост и бухту Золотой Рог
Мечеть Сулеймание
Вид с причала Эминёню на район Бейоглу и Галатскую башню
Разноцветные дома в районе Балат на улице Мердивенли Йокушу
Айя-София
Словом «gecekondu» («построенный за ночь») в Турции называют самовольно возведенные жилища или обычные лачуги. Согласно турецкому законодательству, любую постройку, имеющую четыре стены и крышу, нельзя просто снести. Она является предметом судебного разбирательства и в ходе процесса может достраиваться. Большинство подобных дел заканчивается решением оставить и в дальнейшем узаконить постройку.
Геджеконду появились во время индустриализации 1940–1950-х годах, когда крестьяне потянулись на заработки в крупные города, в первую очередь – в Стамбул, Анкару и Измир. Журналист Салахаддит Салат отмечает, что в те годы Центральную Анатолию покинуло приблизительно 2 млн человек. У них не было денег на аренду жилья, поэтому дома строили из подручных средств. В ход шли любые материалы: куски шифера, доски, картон и т. д.
Нелегальную лачугу ставили за одну ночь – Памук описывает этот несложный процесс в романе «Мои странные мысли» – причем квартал возводился выходцами из одной деревни. Зачастую неграмотные крестьяне пристраивали дом к стене мечети, ибо еще по османскому законодательству любое здание, стоящее у священного места, не подлежало сносу. Первая стамбульская геджеконду возникла в районе Зейтинбурну – там открылись первые текстильные фабрики, где было много рабочих мест. Затем трущобы стали расти как грибы после дождя, – и власти ничего не могли с ними поделать.
Многие геджеконду до сих пор не имеют электричества, водопровода и канализации. Подобные гетто являются центрами активности преступных группировок, торговли наркотиками и проституции – поэтому сегодня трущобы представляют собой самую сложную, опасную и дорогую проблему Стамбула. Наряду с ними в городе сносили и поныне пытаются снести некоторые запущенные памятники османской эпохи – их место должны занять многоэтажные дома и торговые центры. Еще в 1922 году стамбульские газеты писали: «В последнее время безвкусные здания в так называемом “западном” стиле, от которого на Западе тошнит всех обладающих вкусом и сердцем людей, всё сильнее и сильнее вгрызаются в Стамбул, словно моль, пожирающая прекрасную ткань».
Ликвидация гетто имеет государственное значение, но их обитатели протестуют против каких-либо изменений. Особенно отличились жители цыганского квартала Сулукуле: они регулярно жалуются на муниципалитет и обвиняют чиновников в краже денег, выделенных на благоустройство Стамбула.
Со сносом трущоб и возведением новых кварталов связано немало историй. Одна из них рассказывает о том, как два брата владели обширными пустыми холмами за Бакыркёем – и когда муниципалитет выкупил у них эту землю, братья внезапно разбогатели. Но жажда наживы оказалась сильнее кровных уз: один из братьев, желая завладеть всеми деньгами, вырученными от сделки, застрелил другого. Пока шел судебный процесс, на холмах выросли тысячи геджеконду, и власти были вынуждены их снести. Сейчас на месте лачуг высятся новые здания – и ничто более не напоминает о бедных мигрантах из Анатолии, чьими руками построены целые кварталы нынешнего Стамбула.
Подобных историй на берегах Босфора сотни – и никто не желает их повторения. Эрдоган неоднократно заявлял, что геджеконду обезображивают турецкие города и представляют собой огромную проблему для Стамбула. «Мы разрушим трущобы и построим новый город, как это делали когда-то великий султан-завоеватель Мехмед Фатих и Мимар Синан», – утверждал Эрдоган. Его масштабный план ликвидации геджеконду, в шутку названный «проектом века», действительно важен для Турции в целом и для Стамбула в частности.
Сегодня любопытный турист может отправиться в геджеконду – и, возможно, это будет не самая приятная и безопасная прогулка в его жизни. Я всегда предпочитала именно исторический непарадный Стамбул как полувековому криминальному, так и туристическому фешенебельному – поскольку люблю этот город за его былое, ныне утраченное величие.
Дряхлость, нищета, обветшание и упадок ассоциируются в нашем сознании со смертью. Когда я в сумерках любуюсь бедными старыми кварталами Стамбула со смотровой площадки небоскреба «Istanbul Sapphire», – самого высокого в Турции – они кажутся мне залитыми вулканической лавой. Красно-оранжевый свет уличных фонарей сливается в потоки, которые устремляются в пространство между домами – иссиня-черными от наступившей темноты. Несмотря на тесноту и убогость, здесь веками обитают люди – торгуя, веселясь и ругаясь – поэтому трущобы Стамбула не менее важны, чем имперские мечети и султанские дворцы. Чрево города всегда доказывает, что город живет:
потребляет, болеет, стареет и обновляется. Как у любого из нас имеются свои слабости, так и у Стамбула есть неблагополучные районы и проблемные кварталы.
Районы вроде Хаскёя, Кючюкпазара и Балата похожи на изнанку красивой открытки, испещренную каракулями. Некоторые из них (например, Зейрек и Вефа) находятся на крутом склоне, уходящем к Золотому Рогу позади монументальной Сулеймание; иные (Кадырга) – располагаются в пешей доступности от Султанахмета. Они являют собой обратную сторону величия Высокой Порты и ее блестящей столицы. Стамбул приходил в упадок вместе с османским государством – в вышеупомянутых семтах и махалле ничего не строили в течение 50–70 лет. Последние здания были возведены после Первой мировой войны или на рубеже XIX–XX веков. Примерно в то же время в дипломатических кругах появился термин «Ближний Восток», обозначавший Османскую империю, включая Египет и Алжир, которые фактически ей уже не принадлежали.
Характерный признак трущоб, неизменные спутники упадка и разрушения – мусор и грязь; это воистину пятая стихия Ближнего Востока. Последствия не заставляют себя ждать: в Каире и Стамбуле нет пляжей, купаться там запрещено. В 1968 году турецкая газета Cumhuriyet («Республика») с горечью писала: «Золотой Рог уже больше не Золотой Рог, мы погубили его. Он превратился в грязный пруд, окруженный фабриками, мастерскими и скотобойнями, засоренный обломками судов и загаженный отходами, нечистотами и мазутом».
Невзирая на финансовые вложения и санитарно-эпидемиологическое законодательство, решить вопрос утилизации мусора не удается ни в Стамбуле, ни в Каире, ни в Аммане, ни в Бейруте. В Манаме – дорогой и помпезной столице Бахрейна – горы мусора громоздятся рядом с небоскребами. Соседство грязи и высоких технологий образует два разных культурных слоя – и демонстрирует, что Ближний Восток, несмотря на нефтяные скважины и приток инвестиций, придерживается традиционного образа жизни. Верблюды, мечети, базары и кальянные напоминают о древней истории региона. Новые городские легенды подозрительно похожи на османские предания, ветхозаветные притчи и сказки «Тысячи и одной ночи». Конечно, на Востоке любят роскошь – но именно трущобы и помойки свидетельствуют о его древности и вечности.
По наблюдению Лебона, улицы восточных городов убираются не людьми, но собаками. Марк Твен называет их мусорщиками Стамбула. Древнее предание гласит, что собаки вошли в Константинополь в 1453 году с армией Мехмеда II. Стамбульские собаки стали символом города; на почтовых открытках Макса Фрухтермана они изображены наравне с дворцами и панорамами Босфора. Герой романа Памука «Мои странные мысли» утверждает: «Стамбульские псы лают на всех, кто не является истинным турком». Собаки поделили город на секторы, и каждая стая контролировала свою часть Стамбула. Однажды в XIX веке терьер британского дипломата сбежал из отеля – местные псы несколько дней оказывали ему покровительство и в итоге привели назад к отелю.
Стамбульцы всегда относились к собакам с особой нежностью. В османскую эпоху уличные торговцы продавали требуху, которой любой желающий мог накормить псов. Возле мечетей ставили камни с выдолбленными углублениями, чтобы там собиралась дождевая вода и звери не мучались от жажды. Сегодня на берегах Босфора установлены будки, автоматические кормушки и поилки для кошек и собак. Интересно, что в Стамбуле животных называют не бродячими или бездомными, а городскими – ведь им принадлежит весь город.
В районе Мода жила коричневая собака Тарчин (тур. tarçın – корица), любимица всего Кадыкёя. В 2016 году Тарчин сбил автомобиль – местные жители ухаживали за ней и плакали, когда собака умерла. Вскоре стамбульцы направили в администрацию Кадыкёя петицию, в которой просили разрешения на установку памятника Тарчин – и муниципальные власти не отказали. За изготовление монумента взялся городской скульптор Искендер Гирей. Этот монумент станет вторым памятником в Стамбуле, посвященным собакам.
На протяжении истории псы Константинополя вызывали у горожан не только умиление, но и раздражение, – однако уничтожить их не представлялось возможным. Собаки не употреблялись в пищу и не считались хищниками – поэтому османы не могли их просто перебить. Между тем, в столице псов становилось все больше; при Махмуде II их развелось так много, что экипажи с трудом проезжали по улицам. Махмуд, ликвидировавший янычарский корпус, решил уничтожить и собак, бывших – наряду с янычарами – еще одним признаком традиционной стамбульской жизни. Султан поручил цыганам изловить псов, погрузить их на лодки и отвезти на Сивриаду. Когда это было сделано, на остров приплыл муфтий Стамбула и обратился к собакам с пламенной речью. Он объявил животным, что их отправили сюда ввиду крайней необходимости и что в смертный час их души не должны гневаться на правоверных; если же по воле Аллаха им надлежит спастись, то спасение непременно придет.
И спасение пришло. На Сивриаде обитали дикие кролики, и сначала собаки чуствовали себя вольготно. Спустя неделю все кролики были съедены, и псы принялись громко выть от голода. Их жалобный вой услышали в Стамбуле. Сердобольные горожане потребовали от падишаха спасти собак – и Махмуд II, чей авторитет пошатнулся в ходе реформ, распорядился привезти животных обратно в столицу. Эта история произвела на европейцев большое впечатление; Жан-Поль Сартр упоминает ее в романе «Возраст зрелости».
Вторую попытку избавиться от вездесущих псов предпринял Абдул-Хамид II в конце 1870-х годов – и вновь местом ссылки была избрана Сивриада. Наученные горьким опытом, собаки сумели сбежать и триумфально вернулись в Стамбул. В последние годы Османской империи французские коммерсанты предложили Мехмеду VI полмиллиона франков в обмен на разрешение наделать перчаток из 150 тыс. стамбульских псов, – но султан, крайне нуждавшийся в деньгах, ответил отказом. Через несколько лет была предпринята третья попытка депортации, и лишь она закончилась для собак плачевно – в 1918 году их опять вывезли на Сивриаду, и обреченные на голодную смерть животные перегрызли друг друга. В память об этом на острове установлен памятник.
Несмотря на эти события, сегодня по городу прогуливаются стаи сытых и добродушных собак. Бирки на ушах свидетельствуют о том, что животные здоровы, стерилизованы и привиты от бешенства. За их благополучием следят муниципалитет и городская санитарная служба.
Еще лучше, чем собакам, в Стамбуле живется кошкам. На Востоке их считают священными – в этом чувствуется влияние языческих культов Египта, Месопотамии и Персии. Предание объясняет происхождение полосок на шкурке некоторых кошек – это следы от прикосновений пальцев пророка Мухаммеда. У пророка была кошка Муизза. Однажды она уснула на рукаве сложенного халата, и Мухаммед отрезал кусок рукава, дабы не потревожить свою любимицу. В память о Муиззе пророк разрешил кошкам свободный вход в мечеть и запретил причинять им вред. Абдул-Хамид II, ратовавший за чистоту ислама, держал кота по кличке Ага-эфенди; кот жил во дворце Йылдыз, и кормили его исключительно с золотой вилки.
Стамбул – кошачье царство. Еще в XIX веке австрийского графа Евгения фон Митровиц-Неттолицкого забавляло, что каждый вечер коты Константинополя выходят на улицы за своим ежедневным угощением. В наши дни мало что изменилось: они дремлют, где хотят, презрительно смотрят на людей и требуют у рыбаков часть улова. Впрочем, этим животным все прощается: по легенде, среди сотен котов и кошек, населяющих Стамбул, есть потомки Муиззы. «Обидевший кошку должен построить мечеть», – гласит городская поговорка.
Помимо памятников собакам, в Стамбуле есть памятник коту – Томбили (Пухлику). Томбили любил сидеть, опираясь лапой на бордюр, на улице Гюлеч в Кадыкёе. 1 августа 2016 года Пухлик скончался – и по всему Кадыкёю висели его фотографии в траурной рамке. 4 октября того же года – во Всемирный день защиты животных – Томбили поставили бронзовый памятник, изображающий кота, в характерной позе сидящего у тротуара.
Айя-Софию облюбовал кот по кличке Гли – за 10 лет пребывания в музее он превратился в местную знаменитость. По слухам, фото с ним приносит счастье. В Ускюдаре есть мечеть Азиза Махмуда Хюдаи: она построена в 1594 году по приказу Айше Хюмашах Ханым Султан (внучки Сулеймана I) и названа в честь суфийского праведника Азиза Махмуда Худаи – наставника Ахмеда I и духовного покровителя Анатолии. В 1628 году этого уважаемого человека хоронил весь Стамбул. Несмотря на древнюю историю мечети, горожане называют ее «кошачьей» – нынешний имам Мустафа Эф пускает сюда котов.
В летописях сохранилось немало свидетельств о том, как горожане относились к животным. Например, в XIX веке стамбульский ага (мэр) Хусейн-бей велел наказать торговца хлебом за жестокое обращение с лошадью – тот привязал лошадь с навьюченной на спину тяжелой корзиной к дереву и отправился в кофейню играть в карты. По распоряжению аги самому торговцу взвалили на плечи полную корзину хлеба и привязали его за шею к столбу.
Лебон называет Восток раем для животных: «Собаки, кошки, птицы и т. д. – все уважаемы. Птицы свободно летают в мечетях и устраивают гнезда под карнизами». По легенде, вавилонская царица Семирамида не умерла – она превратилась в голубку и улетела на небо. Полководец Амр ибн аль-Ас, присоединивший Египет к Омейядскому халифату, возвел город Фустат – новую столицу Мисра, предшественницу Каира, – вокруг своего шатра, дабы не спугнуть горлицу, свившую в шатре гнездо. Книга Бытия повествует о том, как Ной выпустил из ковчега ворона и голубя, дабы узнать, сошла ли вода с поверхности земли после Всемирного потопа. Отголоски древних преданий звучат в Стамбуле, определяя отношение людей к тем или иным событиям, – так, в XVII веке горожане разорвали венецианского ювелира, прибившего стрижа к притолоке своей лавки. Чаек издавна называют «любимыми детьми Босфора». В 1960 году на пристани Эминёню жил пеликан, и стамбульцы кормили его рыбой.
В главе 5 говорилось, что для исполнения желания надо покормить голубей на площади у Новой мечети или у мечети Баязид. К стенам старых городских мечетей пристроены изящные каменные скворечники. Султаны покупали зерно для обитавших там птиц; например, Баязид II тратил на это 30 золотых монет в год. После провозглашения республики имамы продолжали заботиться о пернатых – несмотря на политику Ататюрка, многие османские традиции были перенесены в новую эпоху турецкой истории. Дважды в год над Стамбулом пролетают аисты – это зрелище пробуждает в турках историческую память о тех далеких временах, когда они были кочевниками, а будущая османская столица принадлежала византийцам и звалась Константинополем.
Стамбулу повезло с авторами интересных описаний. Наблюдательный Амичис отмечает не только нездоровую атмосферу и хаотичность застройки, но и впечатляющую архитектурную эклектику. Для него Стамбул – это одновременно «элегантный город», деревня, сад, порт, рынок и некрополь. Меж турецких домов вырастают европейские дворцы, за минаретом высится колокольня, крыши синагог и кресты на верхушках церквей соседствуют с флюгерами, кипарисами и платанами. Стиль адаптируется к сложному ландшафту; дома приобретают формы треугольных башен или перевернутых пирамид – «все это вместе выглядит как собранные фрагменты расколотой горы».
Европейцы считали Стамбул воротами Ближнего Востока. Просвещенных путешественников удивляли любые аспекты городской жизни: пожары, землетрясения, эпидемии, янычарские бунты, зикры дервишей, стаи собак и горы мусора, алкоголь и наркотики, преступность и проституция, изощренные пытки и публичные казни. Одни авторы видят в этом культурные особенности всего Востока; вторые упирают на местный турецкий колорит; третьи вовсе не собираются исследовать такие «грязные», с их точки зрения, темы. Мы же попробуем разобраться – осознавая, что без запретных удовольствий любой город перестает быть городом и становится средой обитания.
Глава 15
Культурные особенности и смертельные удовольствия
Кто курит кальян, тот не работает.
Турецкая пословица
هказавшись в Стамбуле, вы попадаете в самую гущу уличной жизни: жмуритесь на солнце, видите Босфор и султанские мечети, слышите крики чаек и легкий звон. Этот звон издают миллионы ложек и стаканчиков. Им сопровождается любое чаепитие – ведь чай в Стамбуле пьют все, всегда и везде. По статистике, каждый час на берегах Босфора выпивается 1 290 948 стаканов чая.
Чай проник на Ближний Восток из Китая и Индии – в IX веке арабы торговали им наряду с шелками и пряностями. Транспортировка товаров была дорогой и небезопасной, поэтому все восточные диковинки ценились на Западе на вес золота. Про богатого человека европейцы говорили: «Он сидит на мешке с чаем» (или на мешке с перцем). Небольшой запас чая и приправ считался на Западе достойным приданым или наследством, а также охотно принимался в счет погашения крупного долга.
За насыщенный темно-красный цвет турки называют чай «заячьей кровью» («tavşan kanı»). Его пьют из бардаков – стаканчиков-«тюльпанов» (в Азербайджане их называют «armut» – «груша»). В верхней расширенной части бардака чай остывает быстрее, нижняя узкая часть сохраняет тепло – таким образом, температура напитка в стакане почти одинаковая. Стамбульские торговцы разносят бардаки на круглых подносах с ручкой. Помимо кафе и ресторанов, в городе есть чайханы и чайные сады – особенно ими славится Кадыкёй.
Чайные сады Кадыкёя понравились даже Бродскому, возненавидевшему Стамбул после первого (и единственного) посещения. Он вспоминает, что отправился в Азию, нашел кафе на берегу Босфора, заказал чай – и, вдыхая запах гнилых водорослей, наблюдал, как «авианосцы Третьего Рима медленно плывут сквозь ворота Второго, направляясь в Первый». Если рассматривать Кадыкёй на картах «Google» в режиме спутника, то можно увидеть десятки белых кругов – это столики в чайных садах. Когда на Стамбул опускаются сумерки и солнце догорает в босфорских водах, в чайных садах зажигаются разноцветные фонарики. Эти заведения работают до глубокой ночи – сегодня, как и сотни лет назад, об их закрытии посетителей извещает звон колокольчиков.
Чай стал национальным напитком Турции в первой половине XX века – ранее пальма первенства принадлежала кофе. Желая покончить с османским образом жизни, Мустафа Кемаль Ататюрк ввел закон о выращивании чая. По его приказу из Батуми привезли более 40 т чайных семян. Первые чайные плантации появились в Турции возле города Ризе – на востоке черноморского побережья; в 1947 году там же построили первую чайную фабрику. К 1965 году Турция полностью удовлетворяла внутренние потребности в чае и начала продавать его на экспорт. С тех пор Ризе считается чайной столицей страны.
В наши дни турецкий чай – такой же бренд, как и турецкий кофе. По мнению Лебона, восточный кофе превосходен, и самая большая неприятность, поджидающая европейца, вернувшегося с Востока, заключается в том, что он должен снова привыкать к отвратительному пойлу, которым его потчуют на родине. Сами турки говорят, что память об одной чашке турецкого кофе живет 40 лет. Еще одна пословица гласит: «Если за день ты ни разу не выпил кофе, значит, день прошел зря».
Османский поэт Бакы (1526–1600) писал о кофе:
По легенде, чудесные свойства кофе в 1258 году открыли верблюды суфийского шейха Абуль-Хасана аш-Шазили. Улем совершал утомительное паломничество в Мекку. Во время привала его верблюды наелись листьев кофейного дерева и принялись весело прыгать, чем удивили шейха. Поняв, что разгадка кроется в неприметном растении, аш-Шазили заварил его зерна и обеспечил себе благодарность жителей Ближнего Востока, а позже – и всего мира. В память о шейхе в стамбульских кофейнях висят таблички с каллиграфической арабской надписью: «Добродетельный Шазили, наш покровитель и наш отец».[442]
Первыми, кто по достоинству оценил напиток, стали арабы. Арабский кофейник (далля) изображен на монетах некоторых государств Персидского залива (например, на монете номиналом 1 дирхам ОАЭ). В Абу-Даби, Фуджейре, Манаме, Маскате и Дохе далле установлены памятники. «В арабском мире нет занятия более почетного для мужчины, чем час за часом сидеть, глядя на улицу, цедя густой, как смола, café noir», – замечает Тахир Шах.
В арабских странах сформировался особый кофейный этикет. Гостю обязательно предлагают чашку кофе, отказаться от нее – значит оскорбить хозяина. Кофе подают в маленьких круглых чашках без ручек – их наполняют на треть, дабы гость не обжегся. Чашка, наполненная более чем наполовину, говорит о том, что хозяин желает скорейшего ухода гостя. Принимая чашку из рук хозяина и ставя ее на стол, гость показывает, что у него есть просьба. Если хозяин исполняет ее, гость выпивает кофе, если нет – оставляет кофе нетронутым.
Получив признание в арабском мире, кофе попал на берега Босфора. Он был завезен в Стамбул из Йемена и Сирии в XVI веке и спустя век распространился в Европе. На берегах Босфора напиток моментально завоевал множество поклонников.
Османский кофейный этикет во многом заимствован у арабов и отчасти действует в нынешней Турции. Гостя не спрашивали, голоден ли он, – ему приносили кофе и щербет. Взявшись за кофейную чашку, гость давал знак, что не хочет есть; в противном случае накрывали стол. Девушку, в дом которой приходят сваты, просят сварить кофе: семье будущего мужа надо оценить умение невесты готовить этот напиток. Османская девушка могла обозначить свою симпатию к жениху, бросив в чашку лепесток тюльпана. В книге Памука «Стамбул. Город воспоминаний» есть такой эпизод: возлюбленная автора сообщает, что мать против их отношений и собирается показать ее свахе. Памук спрашивает: «Будешь угощать сваху кофе?»
В Порте кофе был призван заменить запрещенный исламом алкоголь. Некий столичный поэт XVI века сетовал:
Популярность кофе повлекла за собой возникновение знаменитых стамбульских кофеен. Первая из них открылась в 1554 году. В середине XVIII века каждой седьмой торговой точкой в Стамбуле была кофейня. На Босфоре их насчитывалось около 100 (только в Бешикташе – 20). Одни были респектабельными; другие, наоборот, пользовались дурной репутацией.
Вспоминая визит в стамбульскую кофейню, Амичис отмечает, что она была захудалой и не сильно отличалась от заведений времен Сулеймана I – либо тех кафе, куда в XVII веке врывался Мурад IV с ятаганом в руке, дабы наказать продавцов запрещенного напитка. Черная жидкость породила множество султанских фирманов и жарких теологических диспутов. Суровые проповедники называли кофе «противником сна и продолженья рода», проповедники иного сорта – «гением мечтаний и возбудителем воображения». Несмотря на это, кофе, по словам Амичиса, занял третье место в списке главных развлечений османов, после любви и табака.
Кофейни способствовали распространению свободомыслия – поэтому падишахи боролись с этими рассадниками вольнодумства. Первым султаном, велевшим закрыть кофейни, стал Селим II; но суфийские шейхи заявили, что употребление кофе не противоречит исламу. Селим покорился, и кофейни были открыты – впрочем, их атмосфера не изменилась. Согласно городской легенде, Мехмед III (внук Селима) однажды переоделся простолюдином, зашел в кофейню и ужаснулся: посетители критиковали и высмеивали султана!
Разгневанный падишах издал указ, в соответствии с которым кофе признавался греховным напитком, а все кофейни опять надлежало закрыть. Впрочем, фирман так и не был реализован. Кофейни работали вплоть до эпохи правления Мурада IV – тот запретил кофе, опиум, алкоголь и табак и безжалостно карал нарушителей. Еще одним султаном, нанесшим удар столичным кофейням, стал Махмуд II, – в июне 1826 года верные ему войска громили кофейни и парикмахерские, принадлежавшие янычарам.
Кофейни всегда были душой Стамбула – в них слушали музыку, спорили о политике, сплетничали и просто отдыхали. Жизнь горожан вращалась вокруг мечети, базара и кофейни – трех главных институтов Ближнего Востока. Деваль, будучи энергичным европейцем, считал такое времяпровождение бесполезным. По его словам, турки охотнее посещают кафе, нежели мечеть – ибо их лень превозмогает набожность. Прогрессивно настроенный герой романа Али Сабаххатина «Дьявол внутри нас» возмущается: «И что мы видим, кроме двух-трех кофеен? Духовная жизнь, духовная жизнь… А не глупо ли считать, что споры и ругань в кофейнях развивают умственные способности?»
В стамбульских кофейнях приобрело известность понятие кайфа – одно из ключевых в культуре Востока. Слово «кайф» происходит от турецкого «keyif» и означает «время приятного безделья». Оригинальный термин (
араб. – удовольствие, наслаждение) встречается в Коране – согласно ему, праведники в раю пребывают в состоянии вечного кайфа.
В 1819 году австрийский дипломат Йозеф фон Гаммер-Пургшталь опубликовал статью «Путешествие по азиатской Турции», в которой сравнил кайф с итальянским «сладостным ничегонеделанием» (dolce far niente). Деваль говорит о присущей туркам исступленной склонности к разврату – отсюда якобы проистекает их лень и стремление целый день лежать на диване, куря трубку и перебирая в руках четки. Помимо табака и кофе, расслаблению способствовало употребление опиума и алкоголя.
Слово «алкоголь» происходит от арабского наименования сурьмы – «al-kuħl» (
); арабки пользовались пудрой из нее в косметических целях. Европейцы познакомились с ней в Средние века. Постепенно алкоголем стали называть все мелкодисперсные порошки, а затем и все виды летучих веществ, включая спиртосодержащие жидкости.
Алкоголь был широко известен на Древнем Востоке. Египтяне, ассирийцы, шумеры, хетты и персы варили пиво, делали вино и водку. Аравийские бедуины любили арак. В 626 году жители Медины спросили пророка Мухаммеда, как ислам относится к алкоголю и азартным играм. В ответ был ниспослан следующий аят (стих) Корана: «Они спрашивают тебя о вине и азартных играх. Скажи: “В них есть большой грех, но есть и польза для людей, хотя греха в них больше, чем пользы”» (Коран 2:219).
Подобного разъяснения хватило, чтобы часть мусульман прекратила пить вино и увлекаться азартными играми. Впрочем, Коран не отвратил от греховных поступков всех – арабы были сильно привязаны к спиртному и не могли сразу отказаться от него. Вино, наравне с любовью и женской красотой, воспевали великие поэты. Омар Хайям писал:
В фольклоре народов Ближнего Востока алкоголь превратился в волшебный напиток прозрения и бессмертия. Многие мусульмане воспринимали его не только как чувственное удовольствие, способ забыться или найти точку опоры – но и как наследие своих предков.
Наконец, категорический исламский запрет спиртного сделал свое дело (Коран 5:91). Арабы и персы отказывались от алкоголя крайне неохотно. Великая восточная тоска, вызванная принятием этого сурового решения, слышится даже в XVIII веке – в грустном стихотворении персидского лирика Невреза Абдура-Реззы, посвященном вину:
Алкогольные традиции Стамбула древнее, чем его крепостные стены и султанские мечети. Византия славилась виноградниками и унаследовала богатый античный опыт производства и употребления спиртного. Удачное географическое расположение и торговый дух Константинополя позволяли завозить лучший алкоголь в больших количествах – например, финикийские и армянские вина, любимые во всем Древнем мире.
Горячительными напитками не пренебрегали ни простые константинопольцы, ни василевсы. Последнего правителя Аморейской династии Михаила III прозвали Пьяницей. Вместо государственных дел монарха заботили непотребные развлечения. По свидетельству писателя Симеона Метафраста, император выдавал награду до 100 золотых монет тому, кто мог потушить свечу силой испускаемых ветров. За 25 лет пребывания на троне Михаил пропил всё, включая наследство родителей и собственное имущество. Он умер от руки своего собутыльника Василия Македонянина, который и завладел престолом.
Османский двор перенял от византийского тягу к алкоголю. Большим любителем спиртного слыл Мехмед II Фатих. Хронист XVI века Мустафа Али сообщает, что в 1454 году, вернувшись из очередного похода, падишах провел много ночей, развлекаясь с молодыми рабынями; днем же он пьянствовал с ангелоподобными юношами. Фатих покровительствовал поэтам – и те в знак благодарности писали стихи, где говорилось о ночных пирушках, на которых султан пил вино под звездами со своими пажами.
Спиртного не чурались ни Мурад I, ни Баязид I, ни Мурад II, ни Селим I, ни Сулейман I – но это не мешало им увеличивать размеры османского государства. Сын Сулеймана, Селим II Пьяница, пристрастился к вину с ранних лет и заставлял улемов пить вместе с ним; тогда для успокоения совести шейх-уль-ислам придумал казуистическую оговорку, согласно которой прощалось употребление того алкоголя, который пил султан. Эта оговорка – вкупе с фирманом Селима II об отмене ограничений на продажу и распитие вина всеми жителями Порты, включая мусульман, – породила стамбульскую шутку: «Куда мы пойдем сегодня за вином? К муфтию или к кади?»
Еще одним султаном, запомнившимся горожанам из-за своего отношения к спиртному, был Мурад IV. Сперва он выступал в роли защитника ислама, жестоко карая за нарушение введенных им запретов на кофе, табак, опиум и алкоголь. Однако Мурад не смог уберечься от зеленого змия и превратился в буйного алкоголика, способного кутить дни и ночи напролет. Потомок Мурада, Махмуд II, разгромивший янычарский корпус, терпел неудачи как реформатор, находил утешение во французских винах и скончался от белой горячки.
Слабоумный Мурад V также не отличался трезвостью: осенью 1876 года газета «Московские ведомости» опубликовала отрывки из доклада его личного врача профессору психиатрии Максимилиану Лейдесдорфу. В соответствии с докладом, падишах страдал расстройством нервной системы – еще будучи принцем, он боялся за свою жизнь и, пытаясь заглушить страх, предавался чрезмерному употреблению спиртных напитков. Компанию Мураду составляли его братья Абдул-Хамид II, Мехмед V и Мехмед VI, впоследствии занявшие престол османского государства.
Падишахи предпочитали вино, но истинно турецким горячительным напитком считается ракы (анисовая водка). Эвлия Челеби в 1630 году упоминает, что в Стамбуле изготовлением водки занимались 300 человек в сотне лавок. Ракы подавали в традиционных кабачках – мейхане; эти злачные заведения держали греки и албанцы. Мусульмане стали посещать мейхане с середины XIX века – в эпоху Танзимата, когда влияние шариата на повседневную жизнь существенно ослабло. К концу XIX века ракы по популярности обогнал вино. Общенациональная любовь пришла к водке лишь в 1930-х годах, когда в Турции было налажено коммерческое водочное производство. Главную роль в этом сыграл Ататюрк – большой ценитель ракы.
Ататюрк не скрывал свой алкоголизм – он им бравировал. Однажды, отвечая на замечание французского журналиста о том, что Турцией правят один пьяница (сам президент), один слепой (премьер-министр Исмет Инёню) и 300 дураков (депутаты парламента), Мустафа Кемаль заявил: «Неправда, Турцией правит только один пьяница». Реформы Ататюрка имели целью уничтожение наследия Блистательной Порты – и, следовательно, образ «доброго мусульманина» был для него неприемлем. В то же время президент не желал вспоминать плеяду спившихся султанов, – осенью 1938 года он сам умер от цирроза печени, вызванного хроническим алкоголизмом.
Гази не только злоупотреблял алкоголем, но и был заядлым курильщиком. Курение на Востоке – еще один традиционный процесс, во время которого собираются с мыслями, общаются с друзьями и демонстрируют взаимоуважение. В 1841 году между Турцией и Францией случился дипломатический кризис, который едва не привел к войне: Абдул-Меджид I отказался предложить французскому послу покурить вместе с ним кальян.
Стамбульцы самоотверженно сражались за право курить; их не остановил даже Мурад IV. В молодости падишах попал под влияние шейхов кадизадели – представителей консервативного мусульманского движения. На тот момент Османская империя вступила в кризис, и кадизадели видели причину всех несчастий в отходе от «истинного ислама». В XVII веке они призывали отказаться от любых нововведений и вернуться к религиозным предписаниям времен пророка Мухаммеда – то есть к нормам VII века. Лидер кадизадели, Мехмед Кадизаде – один из самых реакционных мыслителей Порты – читал проповеди в мечетях Стамбула и говорил, что строгое соблюдение шариата излечит болезни общества и принесет ему процветание.
Стамбульцы разделились на два лагеря – одни поддерживали шейхов, вторые считали их вредными и опасными. Дело дошло до того, что при Мустафе I и Османе II кадизадели угрожали снести минареты тех мечетей, в которых их было более одного. Это могло трактоваться как бунт против правящей династии: по правилам османской архитектуры мечети с четырьмя минаретами строились султанами, а мечети с двумя минаретами посвящались их детям – потенциальным наследникам престола. В 1656 году стамбульские кадизадели решили действовать открыто и начали вооруженное восстание, которое подавил Кёпрюлю Мехмед-паша – великий визирь Мехмеда IV.
Всего этого не было бы, если бы в первой половине XVII века Мурад IV не поддержал кадизадели. Он закрыл кофейни и под страхом смерти запретил табак именно потому, что проникся идеями шейхов. Проступки курильщиков привели к сотням казней через расчленение, посажение на кол и повешение. Впрочем, султанский гнев мало кого остановил – по свидетельству османского историка Катиба Челеби, «даже во время строжайшего запрета число курящих превышало число некурящих».
В Османской империи курили чубук – длинную трубку, но ничто не могло затмить популярность кальяна. В Индии кальян называется «хука», в Узбекистане – «чилим», в Египте – «шиша», в Турции – «наргиле»; это далеко не полный перечень азиатских и африканских названий. Кальян органично вписывается в ритуализированную систему восточного миросозерцания. Чашка фруктового табака выкуривается за час, чашка черного (турецкого или иранского) – за два часа. В Стамбуле говорят: «Мысли того, кто курит наргиле, такие же длинные, как шея наргиле».
С помощью кальянов издревле курили не только табак, но и опиум. Пристрастие арабов, персов и османов к наркотикам – интересная и отчасти табуированная тема, которая красной нитью проходит через их историю и культуру. Восточные народы, начиная с шумеров, пытались найти в одурманивающих средствах спасение от горестей и путь к истинной вере. Марихуану и ее производные назначали при бессоннице, депрессии и алкоголизме. Исламский запрет на распитие алкоголя усугубил ситуацию: в XVI веке Мухаммед ибн Сулейман (известный как Физули) – поэт и мыслитель из Ирака – создал эпическую поэму о противостоянии вина и гашиша. На Ближнем Востоке употребляли настойку из конопли, маковые зерна, гашиш. Все эти вещества – равно как и способы их употребления – попали в Старый Свет с европейскими торговцами, моряками Марко Поло и солдатами, участвовавшими в Египетском походе Наполеона.
Рубеж XIX–XX веков ознаменовался противоположным процессом: на Восток с Запада проникли «тяжелые» наркотики, синтезированные европейцами и американцами. Кроме того, для Востока прошлый век ознаменовался масштабным производством одурманивающих средств, их поставками и контрабандой в особо крупных размерах – а также законодательными запретами, которые наркоторговцы старались обойти. В 1920-е годы гашиш нелегально ввозился в Египет из Греции, Сирии, Ливана, Турции и Центральной Азии. В 1926 году пик его выпуска приходился на Ливан. В 1962 году пальма первенства по масштабам производства гашиша и опиума перешла от Ливана к Марокко – там, в горах Эр-Риф, издавна находились плантации конопли. В 1970-х годах на международном рынке наркотиков появился Афганистан.
История Ближнего и Среднего Востока – это история опьяняющих и токсичных веществ. Высокая Порта была соседкой Персии и прочих империй Средней Азии, а также наследницей Арабского халифата – и, соответственно, переняла их опыт. Эти вещества использовали султанские наложницы, изнывавшие от гаремной скуки. Селим I умер от передозировки опиума, с помощью которого надеялся вылечить язву желудка. Психотропных средств не чурались и члены тарикатов – по словам Мантрана, в османской столице при Сулеймане I в суфийских братствах употребление одурманивающих веществ стало если не правилом, то привычкой. Стамбул, будучи мегаполисом на перекрестке Европы и Азии, превратился в мировой наркотический центр. Опиумные курильни возникали на берегах Босфора в огромном количестве, и никто не пытался с ними бороться (кроме Мурада IV, не слишком преуспевшего в своих благонравных начинаниях).
Султаны считали контроль за качеством наркотических снадобий своим долгом и проявлением заботы о подданных. Во второй половине XIX века Абдул-Хамид II учредил должность столичного опиумного инспектора. Решение падишаха объяснялось тем, что в Стамбул съезжались представители западной богемы – они жаждали экзотики во всех проявлениях, включая гашиш и опиум. Их путевые заметки содержат одну и ту же мысль: на Востоке наркотики принимают для удовольствия. Особенно остро это проявлялось в XVIII веке – например, по мнению Портера, у турок существует врожденная порочность. Британский дипломат писал, что из-за религиозных предрассудков османы часто переходят с вина на опиум, который имеет худшие последствия для тела и ума, нежели алкоголь. В то же время Портер отмечал, что в Стамбуле употребление опиума считается порочной привычкой.
В 1784 году французский аристократ Франсуа де Тотт описал в мемуарах площадь, прозванную «Рынком наркоманов», куда каждый вечер сходились любители опиума. На самом деле это была улица Тирьяки, ведущая к главному входу в мечеть Сулеймание; сегодня она носит имя турецкого юриста Сыддыка Сами Онара. На одной стороне улицы стоял длинный ряд беседок с лежанками для клиентов. Покупателям давали опийные таблетки, которые они запивали водой. Спустя 45–60 минут людей охватывала странная задумчивость, под ее влиянием они принимали экстравагантные и смешные позы. Все потребители были счастливы: каждый возвращался домой в состоянии полной потери рассудка – и каждый чувствовал себя тем, кем желал. Зеваки же развлекались, заставляя наркоманов говорить и делать всяческие глупости.
В османском Стамбуле потребление опиума было связано с социальными и материальными лишениями. Наркоманы пытались уйти от насущных проблем. Европейцы считали восточное пристрастие к опиуму аналогом алкоголизма у беднейших западных рабочих. Английский литературный критик Самуэль Джонсон говорил: «В Турции так же постыдно принимать слишком много опиума, как и в европейских странах – напиваться допьяна». В столице Порты на заре XVIII века наркоманов презирали и жалели. Скрыть зависимость было трудно, поскольку в старых кварталах люди проживали из поколения в поколение и очень компактно. Ситуация изменилась в конце XVIII века, когда страх перед соседями ослаб. В 1798 году некий французский путешественник сообщал, что в новых густонаселенных районах Стамбула, где жильцы почти не знакомы друг с другом, невозможно поддерживать порядок – ибо те, кто его нарушают, не краснеют перед знакомыми.
На рубеже XIX–XX веков город переживал невиданный наркотический бум. Наркотрафик шел как в Турцию, так и из нее; особенно прославились турецкие наркоторговцы братья Эзра, работавшие под прикрытием китайской чайной компании «Dahloong». Они приобретали большие партии опиума и перевозили их из Стамбула во Владивосток; оттуда товар попадал в Китай.
Расцвет наркоторговли объясняется просто: в Турции можно было свободно купить опий-сырец, что крайне заинтересовало американских и японских производителей наркотиков. В 1927 году одна стамбульская фабрика с японским капиталом ежедневно производила 10 кг героина – в десять раз больше официального объема наркотика, производимого в Британии. Согласно заявлению, сделанному в 1929 году Турецкой торговой палатой, сокращение выращивания конопли в Индии позволило Турции стать ведущим поставщиком на европейских рынках. Премьер-министр Исмет Инёню признал, что только за 6 месяцев 1930 года его республика экспортировала в Европу без лицензий стран-импортеров (чего требовала Международная опиумная конвенция 1912 года[443]) более 2 т морфина и 4 т героина.
К началу 1930-х годов в Стамбуле работали три фабрики, ежемесячно выпускающие до 2 т героина – кроме вышеупомянутой японской фабрики, сюда перевели два французских производства. Бо́льшая часть из 251 т турецкого опиума, экспортированного во Францию, предназначалась для фабрик, расположенных возле Парижа. Одна из них принадлежала «Центральной компании по торговле алкалоидами» Поля Мешелера, другая – «Индустриальному обществу органической химии» Жоржа Девино. Эти фабрики облегчили поставки наркотиков в США, Египет и на Дальний Восток. В 1930 году французское правительство аннулировало лицензию Девино, и он построил аналогичную фабрику в северном предместье Стамбула; тогда же Мешелер организовал производство в Эйюпе. Он сотрудничал с турецким наркоторговцем Эли Абуисаком, переправлявшим наркотики в Европу на итальянских судах под покровительством лидера марсельской мафии Пола Вентуры.
В 1931 году деятельность французских фабрик была прекращена (этим занимался глава Постоянного центрального опиумного совета Лиги Наций[444]). Послу США в Анкаре Джозефу Грю доложили, что турецкое правительство решило приостановить работу этих производств и опечатать запасы имевшейся в наличии готовой продукции. В Лигу Наций поступил запрос предоставить список иностранных торговцев наркотиками в Турции – и в итоге осенью 1931 года Девино и Мешелер были депортированы.
Дипломатическое давление на Турцию продолжил преемник Грю – Чарльз Шеррилл. Он убедил Ататюрка, что Стамбул угрожает здоровью человечества – и что наркомания распространяется среди офицеров турецкой армии. В 1932 году была разработана программа против нелегального оборота опиума; однако спустя 20 лет Гарри Энслинджер – директор Федерального бюро США по борьбе с наркотиками – говорил о Турции: «Там нет никакого контроля ни над производством, ни над распределением опиума. Там имеется множество подпольных героиновых лабораторий».
Ситуация не менялась десятилетиями. В 1936 году Хемингуэй опубликовал рассказ «Снега Килиманджаро». Его герой уезжает из Стамбула в Анатолию – и поезд идет полями, засеянными маком. Выращивание мака позволяло тысячам турецких крестьян зарабатывать деньги. США протестовали – в Нью-Йорк и другие американские города текло слишком много турецкого героина; но попытки остановить изготовление наркотиков в Анатолии не увенчались успехом. Позиция США по «опиумному вопросу» и их попытки противодействовать Турции в плане производства наркотиков воспринимались турецким правительством как покушение на национальные основы государства. В 1974 году премьер-министр Мустафа Бюлент Эджевит заявил: «Наш национализм не просто начертан на уличных стенах. Наш национализм начертан на земле Кипра, на морском дне Эгейского моря и на маковых фермах Анатолии».
Сегодня турецкие власти усиленно борются с производителями и продавцами наркотиков. Сладкий дым в Топхане – из модных кальянных, он не имеет ничего общего с марихуаной. В районах вроде Тарлабаши и Сулукуле регулярно проводятся полицейские операции. Уличных наркоторговцев – так называемых торбаджи («сумочников») – выслеживают и арестовывают. Как правило, торбаджи – это крестьянский парень из анатолийской деревни, перебравшийся в Стамбул. За полгода незаконной деятельности он успевает приодеться, накупить дутых золотых украшений – и попасть в тюрьму в среднем на 10 лет.
Еще один оттенок в палитре стамбульских запретных удовольствий – публичные дома (генелев). Богатый портовый город на берегах Босфора никогда не слыл пуританским. Византийская империя унаследовала от греков и римлян традиции античной проституции во всех ее проявлениях. Труды Прокопия Кесарийского свидетельствуют о том, что продажная любовь в Константинополе достигла колоссальных масштабов. По замечанию немецкого сексолога Иоганна Блоха, в Византии присутствовали все формы античной проституции – публичные дома, кабачки с женской прислугой и т. д.; причем они существовали на протяжении всего Средневековья – эпохи, когда сохранялась «эстетически-свободная эллинская жизнь наслаждений». Античная проституция в своем византийском варианте изменилась под воздействием восточного колорита и оказала огромное влияние на европейские и азиатские народы.
Византия долгое время была единственным государством с действительно крупными городами, в которых формировалась специфическая полисная культура – и проституция являлась одним из ее столпов. Торговый дух Константинополя также способствовал росту числа падших женщин, поскольку их клиентуру составляли преимущественно богатые иностранцы. Центром продажной любви была Галата, где предпочитали селиться зарубежные купцы, коммерсанты и дипломаты.
Захватив Константинополь, османы – наследники азиатских империй – оказались на рубеже эпох и цивилизаций. Османская культура эклектична; завоеватели легко перенимали у других народов то, что вписывалось в их систему миропонимания. Содержание гарема – даже весьма скромного – требовало немалых расходов, и далеко не каждый султанский подданный мог позволить себе тратить деньги подобным образом. Восточный гедонизм в совокупности с человеческими потребностями привел к тому, что старые византийские публичные дома продолжали работать в новой османской столице.
Борьбу с продажной любовью в Порте развернул Селим I. Изданный им в 1512 году указ против прелюбодеяния гласил, что женатый мужчина, застигнутый на месте преступления, должен заплатить 400 серебряных монет, если он богат. Для представителей среднего класса сумма штрафа снижалась до 300 серебряных монет, для бедняков – до 200, для людей полностью несостоятельных – до 100. Штрафы для холостяков были еще меньше: 100, 50 и 30 серебряных монет в зависимости от материального уровня правонарушителя. Фирман приносил в казну существенный доход, что свидетельствует о широком распространении проституции в Османской империи.
Первый документально зафиксированный случай проституции относится к 1565 году: жители района Султангир донесли местному кади на пятерых женщин, которых обвиняли в организации борделя. По решению кади имущество преступниц конфисковали, а их самих с позором выслали из Стамбула. Судьба таких женщин была незавидна: они могли только стать ченги (танцовщицами) и странствовать по Анатолии. Приехав в очередной город, ченги разбивали шатры за его пределами. Когда танцовщиц приглашали «в гости», они во избежание проблем с законом переодевались в мужскую одежду.
История борьбы с проституцией в Стамбуле – это воистину детективная история попыток подданных обмануть султана, а властей – пресечь такие попытки. Селим II продолжил суровую политику деда, но не сумел положить конец продажной любви. Соответствующие фирманы падишаха неукоснительно соблюдались, но в столице появилось множество прачечных – днем их работницы стирали белье, а ночью проводили время с мужчинами в подсобных помещениях. Когда истинное назначение заведений было раскрыто, они попали под запрет.
В XVI веке проституция сконцентрировалась в гаванях и тихих районах на побережье Золотого Рога, в первую очередь – в набожном Эйюпе. Репутация семта была безупречной, и мужья спокойно отпускали жен в Эйюп для посещения мечети. Неверные супруги встречались в местных кондитерских с любовниками; там же проститутки договаривались с клиентами.
В 1573 году Селим II запретил женщинам посещать кондитерские – тогда жрицы любви и искатели удовольствий стали брать напрокат лодки. Они уплывали на дальние берега Босфора и уединялись в пустынных местах. В 1580 году Мурад III не позволил лодочникам сдавать лодки молодым парам – однако ничто не могло искоренить древнейшую профессию. Имамы получали доносы о случаях проституции, янычары устраивали облавы на подозрительные дома – но преступление оставалось безнаказанным, если мужчина соглашался жениться на распутнице.
Важную роль в развитии продажной любви играли работорговцы. До появления невольничьих рынков рабынь продавали на открытых площадках, и покупатели не упускали шанс нанять на ночь понравившуюся девушку; особенно часто так поступали иностранцы. Власти, узнав об этом, конфисковывали рабынь у зарубежных гостей, платили женщинам и штрафовали торговцев. Рассказывая о деловых людях Стамбула, Эвлия Челеби упоминает сводников и называет их точное число – 212; а также отмечает, что некоторые из них специализировались на гомосексуальных связях. С проституцией безуспешно боролись и Мурад IV, и Мустафа II, и Ахмед III, и Селим III. Последние два султана уделяли большое внимание женской одежде: они разрешили представительницам прекрасного пола посещать увеселительные мероприятия (например, пикники и прогулки в районе Кягытхане) – но предостерегали дам от облегающих нарядов, велев им одеваться пристойно. При Селиме III портных, посмевших нарушить установленные правила дамского костюма, вешали.
Во второй половине XVIII века проституция процветала в Чамлыдже, Сарыере и Бейкозе. Древнейшая профессия приносила доход там, где имелись деньги – поэтому с XIX века столичным «рассадником разврата» являлся Бейоглу. Французский прозаик Гюстав Флобер, прибывший в Стамбул в октябре 1850 года, посетил один из борделей (генелев) Галаты. В этом «ужасно грязном месте» писателя смутило не только уродство женщин, но и то, что недавно подхваченный им сифилис развился – проститутка не могла не заметить постыдную болезнь. Позже Флобер сообщил другу, чем закончилось это сомнительное приключение: «Испугавшись, что она увидит язву, я притворился до глубины души оскорбленным и немедленно покинул бордель».
Благодаря впечатлительным европейцам генелев Бейоглу приобрели культовый статус – в частности, они упоминаются в книге немецкого театрального директора Генриха Рейнхарда «Руководство для путешествующих в Германию, Венгрию и Константинополь» (1817). По воспоминаниям Рейнхарда, в стамбульских публичных домах работали в основном еврейки; также нередко встречались женщины, ищущие удовлетворения или желающие отомстить своим мужьям. Сохранились свидетельства западных купцов и дипломатов, где говорится об обитателях борделей иного рода – игривых юношах-греках в женских одеждах.
Генелев Бейоглу получили известность в Европе и на Ближнем Востоке, но в 1860 году в Аксарае – квартале, построенном в рамках благотворительной деятельности Хюррем еще в XVI веке – появился новый бордель, призванный составить им достойную конкуренцию. Его хозяйкой была ирландка, поэтому заведение получило название «дом иноземки»; после возникли и другие генелев, принадлежавшие иностранцам. Еще одно знаменитое заведение располагалось в районе Султанбейли на улице Абаноз, 247 – оно называлось домом мадам Зои (по имени первой владелицы). Этот популярный бордель упоминается в произведениях турецких писателей – например, в повести Орхана Ханчерлиоглу «Большие рыбы». Сама улица Абаноз была своего рода достопримечательностью: по обеим ее сторонам стояли генелев с крохотными окошками, у которых толпились мужчины – они заглядывали внутрь и выбирали женщин. Впрочем, главным «кварталом красных фонарей» все равно был Бейоглу: при Абдул-Хамиде II его посещали шехзаде, паши и высокопоставленные чиновники.
Ататюрк, основавший в 1923 году Турецкую Республику, провозгласил равноправие полов и предоставил женщинам равные с мужчинами права и свободы. Генелев стали легальными, их хозяева платили налоги, проститутки регулярно обследовались у врачей. На арену вышла «королева борделей» Матильда Манукян – легенда турецкого бизнеса и стамбульской ночной жизни. Сегодня публичные дома Стамбула находятся под неусыпным контролем полиции (в некоторые даже не пускают иностранцев), что существенно облегчает жизнь и работающим в них женщинам, и клиентам.
Отдельно стоит рассказать о криминогенной обстановке на берегах Босфора. В октябре 2016 года мой друг впервые прилетел в Стамбул и сразу же попал в неприятную ситуацию – его, законопослушного и респектабельного человека, приняли за разыскиваемого преступника. Фамилии, имена, отчества и даты рождения полностью совпадали, а разные города рождения не остановили бдительных полицейских. Друга доставили в участок и поместили в изолятор; затем его отвезли в прокуратуру, а после – в суд. Судья задал ошарашенному подозреваемому ряд вопросов (например: «Всегда ли вы живете под своей фамилией?»), получил удовлетворительные ответы и вынес постановление. Моего друга немедленно освободили.
Указанный инцидент – досадное недоразумение, но в Стамбуле турист может столкнуться с традиционными аферами. Этому не надо удивляться: любой иностранец, не владеющий языком и не знающий местную культуру, превращается в источник прибыли. Я расскажу об основных приемах, нацеленных на изъятие у вас денег.
Первое, с чем сталкивается путешественник на Востоке, – это требование всегда и везде давать бакшиш. Американский археолог Лео Дойель определяет его как «щедрые вознаграждения и взятки, грубо требуемые и любезно принимаемые местными жителями в обмен на незначительные либо вовсе не оказанные услуги». Путеводители советуют вообще не давать бакшиш – но это не всегда верно. Надо чувствовать тонкую грань между благодарностью и раздачей денег случайным людям, что отнюдь не просто.
Помимо бакшиша, на Востоке практикуется еще один способ обмана туристов: чистка обуви. Если вы прибегаете к услугам чистильщика, знайте: последствия непредсказуемы (например, не обнаружив сдачи с крупной купюры, он пойдет «разменять» и не вернется). Если рядом с вами чистильщик обронит щетку, не поднимайте ее и ничего не говорите – иначе выяснится, что вы сломали орудие труда и должны компенсировать ущерб.
Стамбул исторически был одним из крупнейших криминальных городов Востока. Преступники не могли обойти вниманием роскошную имперскую столицу и ее состоятельных жителей. В городских полицейских архивах хранится информация об убийцах, мошенниках, ворах и грабителях, чьи имена наводили ужас на добропорядочных обывателей; особенно много сведений о криминальных авторитетах второй половины XIX – первой половины XX века.
Среди них, в частности, Пич Ардаш (Ардаш Ублюдок) – разбойник, орудовавший в Ускюдаре. Он объявил себя королем стамбульского уголовного мира после того, как застрелил Али Лодочника, который прежде занимал эту «должность». Шык Манол (Элегантный Манол), получивший прозвище за манеру одеваться, прославился как непревзойденный карточный шулер и безжалостный рэкетир. Он «работал» в игорных домах Галаты и никогда не пользовался оружием, предпочитая решать вопросы с помощью кулаков. По слухам, этот преступник насмерть забил шестерых бандитов-конкурентов, требовавших деньги с хозяина кофейни, которую патронировал Манол.
Другой стамбульский рэкетир, Арап Хюсню (Араб Хюсню), занимался шантажом и вымогательством в Топхане. Однажды он зарезал на базаре двух торговцев, отказавшихся ему платить.
Карманйоладжи Йамалы Йорги (Пятнистый Грабитель Йорги) – уроженец Бешикташа, названный так из-за следов ожога на щеке, – уже в 17 лет убил рыбака в районе Румелихисари и окончательно заслужил славу опасного преступника в 1921 году, когда европейскую часть Стамбула лихорадило от его дерзких вооруженных ограблений.
Солак Лигор (Лигор Левша), сын портного, собирался пойти по стопам отца – но в уличной драке юноше изувечили правую руку, и он выбрал другую «профессию». Свою криминальную карьеру Лигор начал в 1908 году с убийства еврейского купца в Балате. В дальнейшем Левша промышлял кражами и изготовлением фальшивых денег и документов.
Кесик Никола (Никола Резаный) продавал на улице лепешки и с детства мечтал о богатстве. Первой жертвой молодого человека стал друг его отца, которого Никола зарезал при попытке ограбления. Кесик орудовал в районе Ункапаны: разбойничал, воровал, вымогал деньги, мошенничал в игорных домах. Эдесалы Кости (Кости Эдесский) обосновался в Бейоглу – он грабил магазины на улице Истикляль и торговые лавки от Тюнеля до Таксима; Коньялы Осман (Осман Конийский) занимался тем же самым в Кадыкёе.
Рум Хрисантос (Грек Хрисантос) – один из самых страшных преступников Стамбула – начинал с карманных краж в трамваях; затем он организовал банду, терроризировавшую Галату, Куртулуш и Долапдере. В 1921 году Грека застрелил полицейский Мухаррем Алкор, впоследствии написавший книгу «Я убил Хрисантоса». В 1951 году по ее мотивам был снят фильм «Стамбул плачет кровью».
Смерть Рума Хрисантоса от пули была заурядной смертью уголовника. Стамбульские криминальные авторитеты заканчивали плохо. Осман Конийский умер от туберкулеза. Али Лодочник, Никола Резаный и Кости Эдесский погибли во время бандитских «разборок». Особенно неудачным для городских преступников выдался 1923 год: Ардаш Ублюдок бесследно исчез, Араба Хюсню выслали из Турции в родной ливийский город Триполи, Пятнистого Йорги обнаружили мертвым в Арнавуткёе, а Лигор Левша попал в тюрьму, откуда так и не вышел.
В наши дни криминогенная ситуация в Стамбуле весьма благоприятна, но не безупречна. Лидерами по количеству карманных краж и ограблений являются Бейоглу, Эминёню, Шишли, Бешикташ, Малтепе и Картал. Случаев воровства зафиксировано больше всего в Бешикташе. Убийства чаще происходят в Зейтинбурну, Газиосманпаше, Эсенлере, Авджыларе и Кючюкчекмедже.
Жертвами насильственных преступлений становятся не только иностранцы: 7 марта 1990 года неизвестные расстреляли автомобиль Чети-на Эмеча – корреспондента газеты Hürriyet. 19 января 2007 года участь Эмеча разделил армянский общественный деятель Грант Динк. В Нишанташи и Шишли установлены памятники журналистам Угуру Мумджу и Абди Ипекчи: подобно Эмечу, они занимались политическими расследованиями – и, подобно Динку, выражали свое мнение по наиболее острым социальным вопросам. Абди Ипекчи – редактор газеты Milliyet («Нация») – был убит 1 февраля 1979 года. Улица в Шишли, на которой журналист испустил последний вздох, носит его имя.
Смерть редактора Milliyet – дело рук Мехмета Али Агджи, члена ультраправого движения «Бозкуртлар». Стамбул – родина и главная арена турецкого национализма с 1969 года, когда полковник Алпарслан Тюркеш основал Партию националистического движения (тур. Milliyetçi Hareket Partisi, сокращенно – MHP) и сформировал ее боевое крыло – отряды «бозкуртов».
Название организации «Бозкуртлар» (тур. bozkurtlar – серые волки) отсылает к тюркской мифологии, где волк олицетворяет храбрость и доблесть. Алпарслан Тюркеш при рождении получил имя Али Арслан Хамди, но сменил его на имя сельджукского султана IX века Алп-Арслана, почитаемого турецкими националистами. Также полковник взял символическую фамилию «Тюркеш». Флаг МНР придумал стамбулец Левон Панос Дабагян – пантюркист армянского происхождения. Вдохновившись Портой, он в 1969 году создал партийное знамя в виде трех белых полумесяцев, расположенных на красном фоне (отличие от османского стяга в том, что оригинальный фон был темно-зеленым). Турки называют оба флага «юч хиляль» (тур. üç hilal – три полумесяца).
МНР провозглашает своими идейными приоритетами национализм и пантюркизм. Последователи Тюркеша грезят о создании Великого Турана – империи, охватывающей все территории, которые населены тюркскими народами. Эта концепция содержит тезисы о превосходстве тюркской расы и турецкой нации – однако турком считается каждый, кто разделяет национальные ценности и соответствующее мировоззрение. Таким образом, члены МНР и «бозкурты» восприняли идеологию поздней Османской империи.
«Бозкурты» видят в насилии универсальный метод достижения цели. 13 мая 1981 года – спустя 2 года после гибели Абди Ипекчи – «серый волк» Мехмет Али Агджи совершил неудачное покушение на папу римского Иоанна Павла II. Стамбульцы хорошо помнят резню на площади Таксим 1 мая 1977 года, когда боевики МНР напали на первомайскую демонстрацию, – и на площади Баязид 16 марта 1977 года, когда жертвами «бозкуртов» стали левонастроенные студенты Стамбульского университета.
«Серые волки» кровью вписали свое имя в политическую историю Турции – чего стоит их участие в перевороте 1971 года. Президент Сулейман Демирель подал в отставку. Тысячи граждан потеряли работу. Измученная страна балансировала на грани катастрофы. Сокращения коснулись даже натурщиков стамбульского Университета изящных искусств – в знак протеста они обнажились и прошли по улицам с антиправительственными плакатами. Пока Турцию лихорадило от митингов и стачек, «бозкурты» занимались привычным делом – расстреливали профсоюзные демонстрации, грабили и убивали. Будучи лицом турецкого национализма, «серые волки» доказывают, что османское наследие продолжает жить и нередко приобретает смертельно опасные формы.
Особое место в криминальной хронике Стамбула занимают сексуальные преступления. Массовая миграция из Анатолии в 1980-х годах породила небывалый всплеск преступности. Очутившись в мегаполисе на берегах Босфора, мигранты испытывали культурный шок – ведь в их деревнях царили совершенно другие нравы, включая кровную месть и строгий запрет на добрачные половые связи для девушек. Вчерашние крестьяне сооружали геджеконду на городских окраинах либо селились в историческом центре, где цены на жилье были низкими из-за обилия трущоб; поэтому сегодня Фатих – сердце старого Стамбула – является самым консервативным его районом.
Место жительства новоиспеченных горожан объясняет их контакты с иностранцами. Термин «европейская туристка» стал нарицательным – он обозначает доступных женщин. Многие выходцы из Анатолии считают западных туристок легкой добычей. Подтверждением тому – известная трагедия итальянской художницы Пиппы Бакка (Джузеппины Паскуалино-ди-Маринео). Весной 2008 года девушку изнасиловал и задушил стамбулец Мурат Карташ. Обезображенный труп обнаружили в Белградском лесу.
Османская мудрость гласит: «Каждого за бороду не схватишь»; однако охране правопорядка в городе на берегах Босфора всегда уделялось большое внимание. Преступников карали беспощадно. Распространенным наказанием было ослепление – его применяли по отношению к свергнутым василевсам и впавшим в немилость вельможам, а также к членам их семей, включая детей и женщин (правда, иногда женщин постригали в монахини, а мужчин и мальчиков кастрировали). Родственные связи не спасали от пыток – например, в 797 году императрица Ирина велела лишить зрения собственного сына Константина VI.
Зачастую византийцы выкалывали глаза пленным в массовом порядке – это ужасало врагов и подрывало их экономику, ибо калеки не могли ни работать, ни сражаться. Константин IX Мономах распорядился лишить зрения 800 русских воинов, захваченных в плен при Варне (1043). Впрочем, он не сумел превзойти Василия II, который в 1014 году разгромил болгарское войско и приказал ослепить 15 тыс. пленных. Во главе каждой сотни поставили одноглазого поводыря и велели всем идти домой; за эту невероятную жестокость Василия II прозвали Булгароктоном (Болгаробойцей).
В Константинополе практика ослепления достигла апогея; указанным способом карались десятки видов преступлений (например, дезертирство при Мануиле I Комнине). Исаак II Ангел велел выколоть глаза своему полководцу за жалобу на плохое снабжение византийской армии (инцидент произошел во время войны с болгарами). Константин VIII, подавив мятеж жителей Навпакта против жадного наместника, распорядился лишить зрения городского епископа – ибо тот не удержал свою паству от бунта; через 150 лет при аналогичных обстоятельствах Андроник I Комнин поступил так же с епископом Лопадия.
Ослеплению, ссылке и казни предшествовало всеобщее поругание. Преступнику остригали волосы, сбривали усы, бороду и брови, усаживали на осла лицом к хвосту – и в сопровождении шутов возили по городу. Обычно зрения лишали с помощью раскаленного железного прута, которым прожигали веко; неумелое ослепление влекло за собой смерть, как в случае с Михаилом V и Романом IV Диогеном. Константину VI глаза вырезали – причем настолько грубо, что он скончался. Иногда ослепление проводилось путем вращения перед раскрытыми глазами раскаленного добела металла – тогда зрение снижалось постепенно; иногда лишали только одного глаза – это считалось особой милостью.
Смертная казнь осуществлялась в традиционных для Средневековья формах. Мужчин обезглавливали, четвертовали, вешали, сажали на кол, сдирали с них кожу либо варили в кипящем масле; женщин топили. Византийцы особенно любили казнить с помощью медного быка – соответствующее орудие красовалось на нынешней площади Аксарай. Оно представляло собой полую медную статую быка в натуральную величину, с дверцей на спине. Смертника запирали внутри статуи и разводили костер под бычьим брюхом. Конструкция была перфорирована в области ноздрей, откуда исходил дым. Преступник заживо поджаривался – и, благодаря внутренней акустике, его крики ужаса и боли напоминали рев быка.
Османы ничем не уступали византийцам. «Жестокость оттоманов доказана мне множеством зверских поступков, которых я был свидетелем, – утверждает Деваль, – но более всего она является во всем своем свете и во всей гнусности в публичных казнях, которые бывают весьма часто и всегда сопровождаются обстоятельствами ужасными». Стамбульцы говорили, что, если султан топает ногой во время аудиенции – это означает сигнал к немедленной расправе. Во дворе Топкапы со времен Мехмеда II стояла огромная мраморная ступа – если бы столичный муфтий уклонился от исполнения своего долга, его бы истолокли в ней железным пестом. Всякий раз, направляясь к султану, муфтий проходил мимо этой ступы, которая служила грозным напоминанием о необходимости подчиняться падишаху.
В самом городе также хватало мест для экзекуций – в Эминёню, например, обустроили специальную площадку для жестоких казней. Памук передает историю, прочитанную еще в детстве: некий янычар похитил молодую жену имама. Влюбленный остриг девушке волосы, нарядил ее мальчиком и гулял с ней по городу. Когда янычара схватили, ему сначала переломали руки и ноги, а потом засунули в ствол мортиры, завалили промасленными тряпками, засыпали порохом и выстрелили в небо.
Особое место в городской истории занимают казни мусульман, принявших христианство, – ибо по шариату отречение от ислама карается смертью. Так, в XVI веке в Галате жил талантливый зодчий Иоанн Калфа, который руководил внутренней отделкой дворца Топкапы.
После обращения в христианство он был подвергнут истязаниям и брошен в тюрьму, затем сослан на каторжные работы и 26 февраля 1575 года обезглавлен на площади возле Гранд-базара. Другой стамбулец, Ахмед Калфа, предположительно занимал должность писца или каллиграфа. Благодаря своей русской рабыне он заинтересовался христианством, узрел ряд чудес и крестился. 3 мая 1682 года Ахмеда Калфу казнили. Оба мученика были причислены христианской церковью к лику святых.
Ворам в Стамбуле рубили руки, сажали на кол или привязывали к жерлам пушек, из которых давали залп в море (в XIX веке англичане назовут этот вид казни «дьявольским ветром» и будут применять его в Индии). Разбойников и грабителей заставляли проглотить веревку с камнем на конце – а затем с силой выдергивали ее, чтобы виновный страдал как можно сильнее. Лжесвидетелей пороли и обливали помоями. Нечестных купцов прибивали за уши к городским воротам. Казни проводились на рассвете. Завершив работу, палач обходил близлежащие дома и просил денежное вознаграждение за свой труд; если он не получал денег, то вешал труп на дверях того дома, где ему отказали.
На берегах Босфора рассказывают старинную легенду о том, как портной, взявший в починку одежду падишаха, пришел домой и обнаружил завернутую в султанский кафтан голову казненного аги янычар. Желая избавиться от страшной находки, портной положил голову в горшок и поставил его в печь к греку-пирожнику. Грек подсунул голову французу-парикмахеру, подменив ею болванку с париком. Француз, заметив подмену, отдал голову кому-то еще; таким образом, складывается длинная цепь забавных недоразумений.
Деваля поражает не только жестокость, но также стремительность исполнения наказания. Впечатлительный француз с ужасом вспоминает заурядный инцидент: торговец обвешивал покупателей, но его схватили и передали стражникам. Без суда и следствия лицо обманщика вымазали медом – дабы привлечь мух и тем самым умножить мучения – и пригвоздили ухо к дверям лавки. Иногда подобные сцены приобретали большой размах: так, вступление на престол Селима III в 1789 году ознаменовалось расправами над недобросовестными коммерсантами, казнокрадами, мошенниками и взяточниками. У ворот Баб-и-Хумаюн палачи и янычары высыпали целые мешки отрезанных пальцев, ушей, языков и носов. По ночам на улицах истошно вопили купцы, привязанные к позорным столбам и приколоченные к дверям собственных лавок.
Селим III любил повторять: «Один час правосудия лучше ста часов молитвы». Впрочем, правосудие невозможно без мудрости – и Стамбул, будучи наследником легендарных Дамаска, Багдада и Каира, получил накопленные ими знания. На берегах Босфора процветали науки и искусства – и помешать этому не могли никакие преступники.
Глава 16
Мудрость веков
Если время с тобой не ладит, ты поладь со временем.
Османская пословица
– mпервой четверти XV века, когда Византийская империя доживала последние десятилетия, василевс Мануил II Палеолог призывал творческих константинопольцев «всеми силами стремиться брать пример с тех, кто в искусстве достиг совершенства» – но при этом осознавать, что они никогда не достигнут таких вершин, как великие мужи прошлого. Труды древних для императора были подобны золоту, труды современников – бронзе.
Мануил II размышлял о высоком, ибо не мог представить, что вечный город на берегах Босфора когда-нибудь прекратит свое существование. Константинополь-Стамбул не одну сотню лет был интеллектуальным центром: сначала Византии (и, значит, христианского мира), затем – Оттоманской Порты (и, соответственно, мира мусульманского), и, наконец, – Турции (и, пожалуй, всего Ближнего Востока). Эти тысячелетние культурные пласты нельзя исключить из увлекательной истории города. Прибавим к ним античное наследие (на которое предлагал ориентироваться Мануил II), а также интенсивный гуманитарный обмен между Стамбулом и иными городами и странами – и мы получим Стамбул не только как центр мира и мир в миниатюре, но и как квинтэссенцию Ближнего Востока во всей его непостижимости и впечатляющем многообразии.
Для понимания османской эпохи следует заглянуть вглубь истории. Pax Ottomana сменил Pax Romana – но султаны, подобно римским императорам, расширяли и поддерживали границы своих необъятных владений силой оружия. Археология занимала важное место в системе османского ориентализма – идеологии, определявшей Порту как преемницу восточных империй прошлого и властительницу региона в настоящем и будущем. Такая позиция привела к тому, что подданные султана считали себя народом с древней историей, к которой в действительности не имели отношения. Западные археологи вывозили найденные при раскопках предметы в Европу – и, по мнению османов, незаконно присваивали себе их великое наследие.
Американский историк ливанского происхождения Усама Макдиси рассказывает об одном эпизоде «археологической войны» между европейскими державами и султаном Абдул-Меджидом I. В 1860 году османские чиновники нанесли на карты Горный Ливан (хотя он официально находился в составе Порты с 1516 года). После этого знаменитые руины Баальбека были «открыты» заново – теперь уже «цивилизованными» османами. Баальбек считался обязательным для посещения западными путешественниками – чтобы попасть туда, они ехали из Бейрута по дороге, ведущей в Дамаск. Это была тяжелая поездка – но в 1860 году османы наладили каретное сообщение и взимали за посещение руин плату в 1 серебряный меджидие.[445] Таким образом, они приписали себе достижения финикийской, греческой и римской цивилизаций.
Османский интерес к доисламскому прошлому Востока представлял собой шаг по инкорпорации Порты в европейскую современность. Большую роль в этом сыграло основание стамбульского Археологического музея (1869) и назначение его директором Османа Хамди-бея (1881). Сын великого визиря Ибрагима Эдхема-паши, Хамди-бей был талантливым живописцем. Он организовал десятки выставок, упорядочил коллекцию Топкапы и учредил стамбульскую Академию искусств.[446]
Его полотна до сих пор вызывают в Турции ажиотаж: турки скупают их на международных аукционах и везут на родину, ибо Хамди-бей – это крупный национальный художник.
Новоиспеченный директор музея с энтузиазмом взялся за дело: под его руководством начались раскопки финикийских и эллинистических памятников на территории Османской империи. В 1884 году Хамди-бей обратился к Абдул-Хамиду II с просьбой запретить вывоз древностей из Порты. Соответствующий закон, изданный в том же году, породил османскую монополию на древности. Находки, обнаруженные во время экспедиций Хамди-бея, пополнили экспозицию Археологического музея.
Подобно Арабскому халифату, Порта на несколько веков объединила Ближний Восток – однако, несмотря на поздние попытки реформирования, султанская власть была абсолютной, а экономические институты – экстрактивными (ориентированными на изъятие ресурсов в пользу правящей элиты). Торговля в Стамбуле находилась в руках привилегированных лиц. Частной собственности не было – все принадлежало падишаху. Налоги и военные трофеи представляли собой главный источник доходов. Султан назначал на места чиновников, которые нередко злоупотребляли своими полномочиями. В итоге Порта упустила момент для промышленной революции.
На османах лежит ответственность за частичное исчезновение культурного наследия завоеванных территорий. Например, среди дамасских оружейников существовала традиция дарить султанам стальные заготовки для мечей, которые именовались «яйцами», ибо из них «вылуплялись» хищные и кровожадные «птицы». В XV веке при Мех-меде II лучших оружейников привезли из Дамаска в Стамбул и заставили работать в кузнице рядом с дворцом Топкапы. Османы надеялись завладеть секретом изготовления легендарной дамасской стали, но сирийские мастера умели хранить свои тайны. Кузница действовала до 1640-х годов, а затем пришла в упадок – при Ибрагиме I ее разрушил начальник стамбульской таможни. Древняя технология исчезла.
В то же время османы не боялись открывать мир. Могущество Порты во многом базировалось на силе торгового и военного флота. История сохранила имена выдающихся османских капудан-пашей: Пири-реиса, Кылыча Али-паши, Джезаирли Гази Хасана-паши – и, конечно, Хызыра Хайреддина-паши.
Подобно главе Священной Римской империи Фридриху I, Хайреддин-паша получил прозвище «Барбаросса» («Рыжебородый»). В 1518 году после гибели старшего брата, правителя Алжира, Хайреддин-паша провозгласил себя алжирским султаном и признал верховную власть Порты. Он боролся с испанцами – когда 17 августа 1518 года испанский флот подошел к городским стенам Алжира и потребовал капитуляции, Барбаросса отказался. Паше повезло: внезапно начался шторм, который уничтожил 26 вражеских кораблей – расправиться с остальными для османов не составило особого труда. Таким образом, за 70 лет до гибели Непобедимой Армады испанцы потерпели поражение при схожих погодных условиях. Если учесть, что Барбаросса, как и Фрэнсис Дрейк, промышлял пиратством, то аналогия становится окончательной.
Заметив успех Хайреддина-паши, Сулейман I назначил его капудан-пашой и бейлербеем Африки. Хайреддин-паша превратился в важного вельможу и поселился в Бешикташе – в великолепном дворце на берегу Босфора. Старый адмирал любил прогуливаться по городу со львом на поводке (в XVIII веке этой привычкой отличался еще один флотоводец и морской разбойник, Джезаирли Гази Хасан-паша – памятник у пристани Касымпаша изображает его, выгуливающего льва). Сегодня о Хайреддине-паше в Стамбуле напоминают бульвар Барбароссы, проходящий через Бешикташ и Шишли; памятник на площади Бешикташ; хаммам Чинили в Ускюдаре, построенный в 1540-х годах по заказу корсара самим Мимаром Синаном, – и, конечно, мавзолей в Бешикташе. Долгое время корабли, выходя из бухты Золотой Рог, отдавали салют перед тюрбе Хайреддина-паши, а команды возносили молитвы в честь величайшего оттоманского мореплавателя и флотоводца.
Достижения османских моряков были невозможны без хороших географических карт – в Средние века они представляли собой редкость, поэтому мореплаватели ориентировались по звездам. Впрочем, османы имели точные карты – большим подспорьем в их составлении стали работы астрономов Самарканда и европейских исследователей.
Первую после арабов карту мира составил адмирал Пири-реис в 1513 году. Он свел воедино 20 различных источников – в том числе древнегреческие планисферы, а также португальские карты Индии и Китая. В 1521 году флотоводец опубликовал знаменитую «Книгу морей» – атлас, содержащий 130 описаний и навигационных схем побережий и портов Средиземноморья. Другим специалистом в области картографии был историк, математик и художник Матракчи Насух – он воспитывался в пажеской школе Топкапы и специализировался на составлении планов городов. Самыми известными работами Насуха стали карта Стамбула 1540 года и план Тулона, где османский флот зимовал в 1543 году.
Эвлия Челеби сообщает, что в XVII веке Стамбуле проживало 15 мастеров картографии, работавших в 8 мастерских. Они знали несколько иностранных языков, включая латынь, а составленные ими карты содержали полезные сведения из разнообразных зарубежных источников.
В первой половине XVIII века картография в Порте вышла на новый уровень – это связано с открытием в Стамбуле мусульманской типографии. Османский первопечатник Ибрагим Мутеферрика сначала занимался производством карт, но затем перешел на издание научных и религиозных работ – в 1732 году он выпустил «Подарок великим о походах на море».[447]
Османы пользовались результатами европейских исследований, а их собственные разработки представляли собой синтез интеллектуальных достижений западной и восточной научной мысли. Развитие картографии способствовало завоеваниям и коммерческой деятельности. Активная же коммерческая деятельность приносила экономическую выгоду и помогала информационному обмену между народами Ближнего Востока и Средней Азии – поэтому после упадка торговли люди в данных регионах оказались отрезанными от остального мира. Без притока новых знаний и технологий ближневосточные и среднеазиатские страны остановились в социально-экономическом и культурном развитии.
Однако, пока этого не случилось, Порта вносила свой вклад в мировую культуру. Техника вакцинации от оспы пришла в Европу в 1718 году из Стамбула. «Оспа, столь губительная и распространенная в наших краях, здесь совершенно безопасна благодаря изобретению прививки», – сообщает Мэри Монтегю в «Турецких письмах». Супруга британского посла не припоминала ни единого случая смерти от этой болезни.
Однако, вопреки словам Монтегю, в Стамбуле наблюдалась высокая смертность от эпидемий оспы. Этот разрыв между мемуарами британской аристократки и реальностью вполне объясним. Примитивная османская технология не могла предотвратить городские эпидемии – но леди Мэри вращалась в высших кругах общества, члены которого заботились о своем здоровье и не контактировали с простыми людьми. Эдвард – сын четы Монтегю – был успешно привит от оспы, и воодушевленная мать убедила королевскую семью Великобритании последовать ее примеру.
Османский Стамбул был одним из центров мировой культуры. Порта использовала идеи и технологии Арабского халифата, Рима и Византии, а также современных ей европейских стран. В первую очередь это проявлялось в косметологии – большую роль в формировании данной отрасли медицинского знания сыграл султанский гарем. Так, наложницы регулярно посещали хаммам – что, в свою очередь, подразумевало косметологические процедуры, включая пилинг и пенный массаж. В Топкапы поставляли особые сорта мыла, изготовленные из оливкового масла с добавлением пряных трав и розового масла. Одалиски изводили тонны цветочных лепестков – из них делали настойки и вытяжки для духов, добавляли в целебные напитки, употребляемые при бессоннице, мигрени и расстройствах пищеварения.
Популярность медицины обусловливалась не только нуждами гарема, но и милитаристским характером Порты. Османская армия вела постоянные войны и нуждалась в квалифицированных врачах. Падишахи приглашали в Стамбул зарубежных докторов. Так, в 1473 году Мехмед II привез в Стамбул Кутбеддина Ахмеда (врача тимуридского правителя Абу Сеида) и назначил ему огромное содержание – 500 акче в день плюс 2 тыс. акче ежемесячно. На берегах Босфора вообще высоко ценились лейб-медики вражеских правителей – падишахи щедро удовлетворяли все их профессиональные и личные нужды.
Иногда новые теории вступали в противоборство с традиционными методиками. На рубеже XVII–XVIII веков большинство стамбульских докторов называло себя последователями Парацельса – великого врача эпохи Ренессанса. В отличие от традиционной школы Ибн Сины (Авиценны), приверженцы Парацельса рассматривали жизнь как единый органо-химический процесс. Эти материалистические идеи оказались новыми для Порты: в XVII веке Мустафа II издал фирман, запрещавший практиковать сторонникам Парацельса. Указ действовал до 1704 года, пока Нух бен Абдельменнан (хаким-эфенди[448] Ахмеда III) не добился от султана его отмены. В 1729 году по инициативе другого лейб-медика Ахмеда III, Мустафы Фейзи, был издан новый указ, в котором говорилось о запрете практиковать врачам, не сдавшим экзамены по специальности.
Конец традиционной и начало современной турецкой медицины наступили при Махмуде II. В рамках реформирования армии падишах решил открыть столичную школу по подготовке военных врачей – в то время как гражданских по-прежнему обучали на базе религиозных учреждений (например, в медресе при мечети Сулеймание) по программам, составленным на основе трудов древних греков, Галена[449] и Ибн Сины.
Учрежденное Махмудом II медучилище стало первым в Турции светским учебным заведением. В 1838 году его перевели в Галатасарай. На церемонии открытия падишах заявил, что арабский как язык медицины безнадежно устарел. «Вы будете изучать медицину на французском, – сказал Махмуд студентам. – Моя цель не в том, чтобы обучить вас французскому, а в том, чтобы вы овладели медициной и постепенно изложили ее на нашем языке». Галатасарайское медучилище даже бросило вызов исламской традиции, введя в курс занятия по вскрытию человеческих трупов. Улемы разрешали изучать анатомию только на восковых муляжах, но студенты анатомировали тела чернокожих рабов, которые приобретались за небольшую плату.
Стамбульские врачи преуспели в терапии, фармакологии, диетологии, урологии и ортопедии. В библиотеке Мурада Моллы (район Чаршамба) хранится занимательная книга «Возвращение султана к молодости» – лучшие медики столицы написали ее для Абдул-Хамида I.
У 49-летнего падишаха не было детей, что тревожило правящую семью, – и на помощь пришли специалисты. Первая часть книги представляет собой календарь с ежедневным меню султана в течение года. Во второй части говорится о способах усиления потенции, в третьей – о необходимых врачебных средствах. Абдул-Хамид добросовестно выполнял назначения лекарей – и спустя год на свет появился шехзаде Абдулла. Всего падишах становился отцом 27 раз – в возрасте от 50 до 64 лет у него родилось 12 сыновей и 15 дочерей.
Наложницам в этом плане везло гораздо меньше. В гарем попадали исключительно девственницы. Предполагалось, что у них будет один партнер – султан; поэтому одалиски, как правило, не страдали венерическими заболеваниями. Впрочем, известны случаи кандидоза (молочницы) – если болезнь обнаруживали у жены или фаворитки падишаха, то ее лечили; рядовую наложницу назначали служанкой или вовсе убирали из дворца. Бесплодные девушки также изгонялись прочь, но бесплодного монарха пользовали лучшие врачи империи.
Худшее, что могло произойти с одалиской, – заражение крови при родах. Это случалось нередко, ибо качественных антисептиков не существовало. Многие девушки рожали в юном возрасте, часто – до достижения ими 16-летия, что приводило к кровотечениям и переломам костей таза. Супруги и фаворитки султана проходили гинекологический осмотр ежегодно или перед родами; прочие наложницы посещали гинеколога, когда падишах отправлялся в военный поход, – и посещали минимум раз в неделю (это зависело от количества девушек в гареме). Данная мера была направлена на выявление интимных контактов одалисок друг с другом или с мужчинами из дворца (пажами, поварами и др.).
Наряду с медициной в Стамбуле развивалась юриспруденция. Только во второй половине XX века. Турция пережила три военных переворота – и всякий раз прежние законы изменялись либо отменялись. Политико-юридические традиции республиканской Турции берут начало в жестокой византийской «борьбе бульдогов под ковром» и коварных хитросплетениях султанского правотворчества. Турецкое право носит интегративный характер – по мнению Стоуна, каждый турок должен задаться вопросом, чему он обязан тюркским традициям, персидским обычаям, Византии, исламу и вестернизации.
В 395 году римский император Феодосий I разделил государство между своими сыновьями. Старшему, Флавию Аркадию, досталась восточная часть со столицей в Константинополе; младший, Флавий Гонорий Август, получил западную часть и проживал то в Медиолане (Милане), то в Равенне и лишь изредка – в Риме. После раздела крупнейшей державы античности характер европейской юриспруденции изменился. Римский юрист Ювенций Цельс во II веке определил право как искусство добра и справедливости – эта идея красной нитью пронизывала римское право. Римская юриспруденция регулировала социальные отношения как в небольшом полисе, так и в гигантской империи.
Византия охотно пользовалась достижениями прошлого. Юристы Константинополя перерабатывали и толковали римское право применительно к новым условиям жизни и в соответствии с волей очередного василевса. Столь обширный правовой массив требовалось привести в порядок – и в 529–534 годах при Юстиниане I был составлен Свод гражданского права (Corpus iuris civilis), известный как Свод Юстиниана.
Французский историк Поль Лемерль поясняет, что, став василевсом, Юстиниан преследовал две цели: как римский император он хотел восстановить империю, как христианский император – желал самостоятельно определять учение и организацию Церкви. Реализация планов василевса была невозможна без соответствующего законодательства, что и обусловило создание Свода. Законодательство Римской империи пережило ее саму, подобно бессмертной душе, пережившей тело, – и будущее западного мира во многом определялось юридическими нормами и принципами, зафиксированными в Своде.
Последующие василевсы исправляли, сокращали и комментировали Свод, а также издавали сборники церковных канонов. Со второй половины IX века византийские юристы выполняли эту работу в Пандидактерионе – высшем учебном заведении Константинополя, расположенном на территории Большого дворца, к востоку от площади Августеон.
Византийское право выполнило ту же функцию, что и византийское государство – оно уберегло античное наследие от варваров и воинов Арабского халифата – и сохранило его для европейцев. По словам шведского историка Эрика Аннерса, «греческая интеллектуальная база явилась той плавильной печью, в которой воедино слились иудейская религия, греческая философия и римская государственно-правовая система» – и случилось это в Константинополе. Благодаря константинопольским юристам произошла рецепция римского права – т. е. усвоение его институтов, норм и положений – странами Западной Европы; в результате сложилась современная романо-германская правовая семья.
В 1453 году Византия умерла. В Османской имерии античное и византийское право переплелось с шариатом. Султаны взяли юриспруденцию в свои руки, и появились канун-наме – сборники султанского права. Начиная с Мехмеда II каждый падишах выпускал собственный сборник, ибо считалось, что он действует только при жизни принявшего его правителя.
Систематическая вестернизация началась с модернизационных изменений Танзимата, которые инициировал Абдул-Меджид I. В рамках Танзимата был разработан план реформ, призванных укрепить султанскую власть и приспособить Порту к нормам европейской жизни. В этих целях за 8 лет (1869–1877) стамбульские юристы создали Маджаллу – крупнейший в истории кодекс мусульманского права. В 1876 году при Абдул-Хамиде II была принята первая османская конституция. Падишах ни за что не решился бы на такой прогрессивный шаг, но взрывоопасная обстановка в Стамбуле вынудила его сделать это.
Танзимат породил движение «новых османов» (1865). Оно объединяло представителей интеллигенции и буржуазии, которые находились под влиянием идей Просвещения и Великой французской революции. «Новые османы» выступали за либерализацию, парламентарную монархию и османизм – единство и равенство всех подданных, независимо от национального, религиозного и иных факторов. Один из «новых османов», столичный журналист Намык Кемаль, ввел в турецкий язык слова «Родина» (Vatan) и «свобода» (hürriyet).
В мае 1876 года «новые османы» опубликовали воззвание, в котором возлагали на султана Абдул-Азиза ответственность за восстания на Балканах, внешнеполитические неудачи и финансовое банкротство Порты. 22 мая в Стамбуле состоялась демонстрация – 40 тыс. человек собрались возле дворца Долмабахче. Падишах согласился на смену правительства – и в состав нового Дивана вошел Ахмед Шефик Мидхатпаша, член новоосманской организации.
Несмотря на уступки со стороны Абдул-Азиза, волнения не прекращались. Стремясь предотвратить революцию, великий визирь Мехмед Рюшди-паша предложил осуществить дворцовый переворот – в этом он обрел поддержку Мидхата-паши. В ночь на 30 мая Абдул-Азиза свергли, и трон занял слабоумный Мурад V. Вскоре падишах начал открыто проявлять признаки душевной болезни – и спустя три месяца визири низложили Мурада. Назревал политический кризис: «новым османам» требовался падишах, с которым можно было сотрудничать. Таким человеком Мидхату показался Абдул-Хамид II. Еще никогда паша так не ошибался.
Вступая на престол, Абдул-Хамид дал письменное обязательство принять конституцию. В декабре 1876 года пришло время выполнить обещание. За основу был взят проект, разработанный Мидхатом-пашой (на тот момент уже великим визирем). Изучив конституции европейских государств, паша адаптировал их положения к османским реалиям. 23 декабря Абдул-Хамид утвердил основной закон государства, и его текст был торжественно зачитан стамбульцам. Так называемая «конституция Мидхата» предусматривала создание двухпалатного парламента (меджлиса). Все подданные империи официально провозглашались османами и считались равными перед законом. Государственным языком признавался турецкий, государственной религией – ислам.
Впрочем, ограничить власть султана не удалось – даже заседания меджлиса проходили в Долмабахче. Тем не менее, оппозиция использовала парламентскую трибуну для открытой и легальной критики падишаха – в контексте восточной деспотии это был гигантский шаг вперед. Оценивая перспективы меджлиса, Фридрих Энгельс писал в 1877 году: «Если бы только у нас в Германии был такой парламент, как в Константинополе!»
«Новые османы» сделали всё, что смогли, – но смогли они немного. Абдул-Хамид II не собирался мириться с навязанным ему статусом – зимой 1877 года он выслал Мидхата-пашу за границу. Через год падишах распустил парламент и разрешил опальному визирю вернуться в Стамбул. В мае 1881 года Мидхата арестовали, и спустя три года паша в погиб в тюрьме от рук охранников. Конституция фактически перестала действовать еще в феврале 1878 года. Период самодержавного правления Абдул-Хамида II (1876–1909) вошел в турецкую историю под названием «зулюм» (тур. zulüm – насилие, гнет, тирания).
Однако султан не мог предотвратить появление новых оппозиционных сил, и на закате XIX века на арену вышли младотурки, жаждавшие либеральных реформ. Младотурецкая организация возникла в 1889 году как тайное общество курсантов стамбульской военно-медицинской школы Кулели и была ориентирована на военных. Младотурки сформировали партию «Единение и прогресс» (тур. «İttihat ve Terakki»), отсюда еще одно их название – иттихадисты.
Оппозиционеры распространяли в столице листовки, утверждавшие, что Абдул-Хамид II является «узурпатором халифата». В июне 1908 года вспыхнула Македония: офицеры и солдаты, симпатизировавшие иттихадистам, подняли мятеж. Младотурки организовали в Стамбуле революционный комитет. Поняв, что армия – его единственная опора – взбунтовалась, Абдул-Хамид II принялся публично клясться в том, что будет соблюдать законы. 10 июля 1908 года правительство обнародовало следующее сообщение: «Его Величество султан припомнил, что Конституция 1876 года представляет собою одно из славнейших его творений, и приказал вновь ввести ее в действие».
Абдул-Хамиду никто не поверил – и в апреле 1909 года падишаха низложили. Его братья, Мехмед V и Мехмед VI, два последних султана, уже не обладали реальной властью – она окончательно перешла к младотуркам. Некогда прогрессивная политическая организация мутировала: либерализм сменился пантюркизмом и панисламизмом.
23 января 1913 года в Стамбуле произошел государственный переворот, известный как Рейд на Блистательную Порту. Иттихадисты напали на здание правительства – оно располагалось напротив дворца Топкапы, на пересечении улиц Алемдар и Алайкешкю. Там сохранились парадные ворота Баб-и-Али, которые дали название оттоманскому государству. Еще в XVI веке иностранные послы, впечатленные красотой Баб-и-Али, окрестили их Высокой Портой (от фр. porte и итал. porta – дверь, ворота). Позже наименование «Порта» стало синонимом султанского правительства, а затем и самой страны. Баб-и-Али символизировали османскую государственность – на нее и покусились младотурки.
В результате переворота Османскую империю фактически возглавил триумвират, состоявший из Исмаила Энвера-паши, Ахмеда Джемаля-паши и Мехмеда Талаата-паши. Из-за этих людей «Единение и прогресс» сегодня вспоминают с ужасом и презрением. Триумвират втянул Блистательную Порту в ее последнюю войну – Первую мировую, и кровавые деяния пашей приблизили гибель как их самих, так и османского государства.
5 июля 1919 года – после поражения Порты и отставки кабинета Талаата-паши – трибунал в Стамбуле заочно приговорил иттихадистов к повешению – но для исполнения приговора осужденных надо было найти. В октябре 1919 года стартовала операция «Немезис»: армянские националисты выслеживали по всему миру младотурок, ответственных за геноцид, и убивали их. Имя Талаата-паши стояло в списке на ликвидацию под номером 1 – и 15 марта 1921 года, средь бела дня, в центре Берлина юный Согомон Тейлерян, единственный выживший из своей семьи в 1915 года, разрядил обойму в бывшего великого визиря. Громкий судебный процесс завершился оправданием армянского мстителя. Впоследствии этот процесс окажет большое влияние на польского юриста Рафаэля Лемкина. В 1944 году Лемкин предложит термин «геноцид», в 1945–1946 годах – примет участие в работе Нюрнбергского трибунала, к 1948 году – разработает проект Конвенции ООН о предупреждении и наказании преступления геноцида.
Мустафа Кемаль, возглавивший Турцию в 1923 году, столкнулся с колоссальными трудностями. Перед ним лежала страна, измученная войной и потерявшая бóльшую часть территорий. Устаревшее законодательство не подлежало применению. Для возврата к нормальной жизни катастрофически не хватало ресурсов, международных связей и квалифицированных работников.
Турецкий историк Шукри Ханыоглу обращает внимание на то, что в мусульманском мире не только Ататюрк пытался вестернизировать свое государство – но только он обладал преимуществом, которого не было у шаха Резы Пехлеви и короля Амануллы-хана, желавших преобразовать Иран и Афганистан соответственно. В отличие от них, Гази мог возводить здание новой Турции на фундаменте, заложенном реформаторами поздней Османской империи.
Зулюм, борьба с деспотизмом Абдул-Хамида II, «новые османы», младотурки – ничто не прошло напрасно. На рубеже XIX – ХХ веков османские реформаторы сформировали бюрократический аппарат по европейскому образцу, способствовали появлению профсоюзов, кинотеатров, независимых книжных издательств и газет, рекламировавших женские корсеты. Стамбульская суфражистка Халиде Эдип Адывар критиковала низкий социальный статус турчанок. Художник Халиль Паша обучался в Париже – и его картина «Лежащая женщина» не шокировала публику, но заняла достойное место в Музее живописи и скульптуры в Бешикташе. Последний халиф – религиозный глава мусульман – Абдул-Меджид II сочинял музыку и рисовал обнаженных девушек. Изменения, затронувшие османское общество, были налицо – но они коснулись лишь малочисленной столичной элиты, которая все же могла влиять на социум.
Ататюрк продвигал концепцию светского государства, в котором будут жить исключительно турки. Корни немецкого национал-социализма надо искать не только в итальянском фашизме – Адольфа Гитлера невероятно вдохновлял Гази. В 1929 году кемалисты принимали в Стамбуле фашистских скаутов, но Ататюрк избегал близких отношений с Муссолини и Гитлером. Фюрер же называл Мустафу Кемаля «сияющей звездой во тьме послевоенных десятилетий» – тем самым продолжая традицию германо-турецких отношений.
Униженная послевоенная Германия переживала «турецкую лихорадку» (нем. Türkenfieber) – например, в 1935 году в Штутгарте вышло 7-е издание книги немецкого историка Ганса Фрёмбгена «Кемаль Ататюрк: солдат и вождь» («Kamal Atatürk: Soldat und Führer»). На обложку был помещен бюст Гази работы Йозефа Торака – официального скульптора Третьего рейха. Немцам казалось, что в Турции сбылась мечта националистов – ведь к 1930 году там почти не осталось «чужеродных элементов» в виде армян, ассирийцев и понтийских греков. Истребление христиан Малой Азии практиковалось кемалистами до 1923 года. Впоследствии турецкое гражданство законодательно отождествлялось с этничностью, и все граждане республики были объявлены турками.
В целях тюркизации уцелевших греков Гази в 1922 году учредил Турецкую православную церковь с богослужениями на турецком языке. Ее возглавил Павел Карахисаридис, сменивший греческие имя и фамилию на турецкие – Эфтим Эренерол (патриарх Эфтим I). В целом этот проект провалился, но титул предстоятеля до сих пор наследуется членами семьи Эренеролов. Главный храм располагается в Бейоглу – в прямоугольнике, образованном пересечением улиц Акче, Мумхане, Караали Каптан и Ходжа Тахсин.
Пережитки византийского и османского прошлого требовалось уничтожить и предать забвению. Порта провозглашалась «отсталым и закономерно погибшим государством». Масштабная вестернизация охватила абсолютно все сферы общественной и частной жизни: запрет многоженства, развитие промышленности, национализация железных дорог, земельная реформа…
Нововведения сыпались одно за другим. Ататюрк отказывался от исламских традиций и османского наследия. Туркам следовало обзавестись фамилиями, надеть европейский костюм, жить по григорианскому календарю и европейской системе летоисчисления,[450] прекратить называть друг друга пашами, беями и эфенди. Новое право создавалось на основе европейского. Студенты юридического факультета Стамбульского университета шутили: «Турецкий гражданин – это человек, который женится по швейцарскому гражданскому праву, осуждается по итальянскому уголовному кодексу, судится по германскому процессуальному кодексу, этим человеком управляют на основе французского административного права, а хоронят его по канонам ислама». В стране появился первый публичный банк – «Türkiye İş Bankası»; его центральный офис открылся в Стамбуле – но 13 октября 1923 года столица переместилась в Анкару.
Лишение Стамбула статуса главного города Турции обидело стамбульцев – тем более что Анкара была захолустьем. В декабре 1923 года The Times с издевкой писала, что в новой турецкой столице жить неудобно – министерство иностранных дел, например, работает в маленьком домике, к забору которого привязан осел, а развлечения и изящные искусства сводятся к распитию анисовой водки и игре духового оркестра. Но Гитлер одобрял решение Ататюрка – что нацисты, что кемалисты воспринимали Стамбул как средоточие всего самого дурного и порочного. Фюрер сравнивал город на берегах Босфора с Веной эпохи Габсбургов, где прошла его безрадостная молодость.
Перенос столицы в Анкару был необходим, дабы избавиться от султанских чиновников, погрязших в коррупции, порвать с османскими традициями и положить конец мусульманской ортодоксии. Многие мечети Стамбула переоборудовали в концертные залы, Айя-Софию превратили в музей. В парке Гюльхане (дворцовом парке Топкапы) установили первый в Турции памятник Ататюрку – его изваял в 1926 году австрийский скульптор Генрих Криппель.
«Он [Гази] самый бесстрашный в новейшей истории борец с предрассудками», – с восхищением писал Генри Мортон. Однако в самой Турции вестернизация нередко порождала агрессию. В 1926 году за неисполнение закона об одежде был казнен первый человек – стамбульский улем Искилипли Мехмед Атиф Ходжа, не пожелавший облачиться в европейское платье. Вообще модернизационные преобразования Ататюрка достойны отдельной книги, но одна реформа – реформа турецкого языка – является ключевой и самой сложной.
Не секрет, что язык одновременно определяет и отражает сознание – как отдельного человека, так и народа. В османском Стамбуле владение несколькими языками никого не удивляло – так, знание французского давало преимущества на рынке труда. В городе издавались романы на армяно-турецком языке. Приезжие караманлы (православные тюрки из Анатолии) писали по-турецки греческими буквами. В одной и той же газете статьи печатались на разных языках. Стамбульский лингвист Хаджибей Заде Ахмед Мухтар выпустил самоучитель «Как научиться читать по-армянски за 4 дня для османоговорящих» (1892). Все это являло собой примеры гибридизации языков.
Такая богатая лингвистическая палитра не вписывалась в концепцию национального государства. Ататюрк решил изменить османский (арабский) алфавит на латиницу – вплоть до того, что в 1932 году были запрещены азаны на арабском. Вместо них появились азаны на турецком. (Запрет снял в 1950 году премьер-министр Аднан Мендерес. Стамбульцы пришли в такой восторг, что в первый день после отмены запрета муэдзин Голубой мечети повторил вечерний призыв к молитве семь раз.) Коран также был переведен с арабского языка на турецкий. По просьбе Ататюрка это сделал Эльмалы Мухаммед Хамди Языр – стамбульский богослов, каллиграф и преподаватель медресе при мечети Баязид.
По утверждениям кемалистов, Порта была безграмотной – но империя славилась своей бюрократией. Количество чиновников исчислялось сотнями тысяч, и все они были грамотными. В 1908–1914 годах в османской столице ежедневно продавалось более 100 тыс. экземпляров газет, хотя в 1928 году в Стамбуле и Анкаре эта цифра составила лишь 19 700 – причем вместо нескольких сотен османских изданий выпускались всего три правительственные газеты. Таким образом, реформа языка была продиктована политическими причинами.
Мустафа Кемаль привлек к созданию нового алфавита лучших турецких лингвистов – их возглавил армянин Акоп Мартаян. Выпускник престижного стамбульского Роберт-колледжа, Мартаян владел 15 языками (помимо турецкого и армянского). В 1923 году он по поручению Гази взялся перевести османский язык (османлыджа) с арабицы на латиницу.
В 1934 году после принятия закона о фамилиях (в Порте их не было) Мустафа Кемаль распорядился дать фамилии государственным деятелям, и Мартаян придумал фамилию для президента: «Atatürk» («Отец турок»). Меджлис законодательно запретил брать ее кому-либо еще – запрет действует поныне и не подлежит отмене. Гази в знак особого расположения нарек Мартаяна Дилачаром (тур. dilaçar – открыватель языка). У лингвиста уже была армянская фамилия, и после получения второй он подписывался как Мартаян-Дилачар. В почетном прозвище, данном ему лично «отцом турок», кроется печальная ирония: турецкий алфавит создал армянин.
Османская цивилизация исчезала. По замечанию Памука, вместе с империей ушли в былое суфийский мистицизм, дервишские обители и умение читать книги, написанные арабскими буквами, – ибо после реформы алфавита старая утонченная культура должна была отмереть. Целые ее пласты отслаивались от повседневности – подобно тому, как с днища и боков лодки соскребают водоросли и ракушки, дабы она могла продолжить плавание.
Вместе с тем, искореняя османское наследие, Ататюрк сам превратился в султана. Обладая непререкаемым авторитетом, он сконцентрировал в своих руках абсолютную власть, а культ его личности не идет ни в какое сравнение с культом личности самых выдающихся падишахов. Сегодня в Турции официально три национальных героя: Мехмед II Фатих, Сулейман I Великолепный и Мустафа Кемаль Ататюрк.
Османская империя продолжает жить: в слове «эфенди» – обращении к мужчинам старшего возраста, в султанских мечетях, традиционных блюдах и старых песнях. Достаточно взглянуть на карту Стамбула – мосты Мехмеда Фатиха и Селима Явуза, улицы, названные в честь пашей и дервишей, и прочие топографические особенности мегаполиса не позволяют забыть его прошлое. Вы прилетаете в Стамбул, покупаете лиры с изображением Ататюрка, въезжаете на бульвар Ататюрка с моста Ататюрка, а на площади Таксим видите памятник Ататюрку. Но куда вы направляетесь потом? Правильно – в Айя-Софию и Султанахмет, в Румелихисари и Топкапы. Проплывая по Босфору, вы любуетесь примерно теми же пейзажами, что и Абдул-Азиз, Абдул-Хамид II и Мехмед VI. Высокая Порта оказалась живучее тех, кто хотел стереть всякую память о ней, – и в этом она похожа на погибшую, но бессмертную Византию. Ничто не исчезает бесследно – и, быть может, поэтому Мустафа Кемаль Ататюрк покоится в величественном мавзолее, напоминающем султанское тюрбе.
Глава 17
Город женщин
Стамбульская ханум может всё, даже быть счастливой.
Курбан Саид
Вестернизация не смогла окончательно уничтожить османскую культуру, но Турция преобразилась до неузнаваемости. Одной из наиболее дискуссионных реформ Мустафы Кемаля стало провозглашение равноправия полов – для современников Гази оно обернулось настоящим шоком.
В предыдущих главах речь шла преимущественно о мужчинах. Они управляли государством и принимали законы, воевали и торговали, разрушали и строили. О женщинах говорилось мало. Обычно галерея константинопольских и стамбульских дам ограничивается портретами Феодоры (жены Юстиниана I), Хюррем (супруги Сулеймана I) и пары-тройки других султанских жен и наложниц (например, Кёсем). Европейцы и американцы считали восточных женщин либо роскошными одалисками, либо бесправными существами, вынужденными тоскливо взирать на окружающий мир из-под чадры.
Константинополь унаследовал отношение к женщинам, характерное для античности. Их выдавали замуж в 12–13 лет – причем особая одаренность девочки могла привести к более раннему браку: так, святая IX века Феодора Фессалоникийская была обручена уже в 7 лет. В византийском обществе царил патриархат – женщинам предписывалось мало есть и тихо говорить, им не следовало громко смеяться, пить вино и сидеть за столом с мужчинами. Порицание вызывала любая часть женского тела, случайно показавшаяся из-под длинных одежд, – например, локоть или лодыжка. На заре XV века константинопольский монах Иосиф Вриенний в трактате «О причинах наших несчастий» относил к этим причинам новомодную привычку горожанок спать обнаженными.
В Восточной Римской империи сформировался идеал византийской женщины – скромной и благочестивой хранительницы семейного очага, которая воспитывает детей в страхе Божьем, читает душеспасительную литературу, а также безоговорочно подчиняется сперва отцу, а потом – супругу. Византийцы отделили мир мужчин от мира женщин, ибо полагали, что их смешение ведет к блуду, – даже императриц, в отличие от василевсов, короновали не в соборе Святой Софии, а во дворце.[451] Дома византийцев, подобно домам древних греков и римлян, состояли из двух частей – андрона (мужской) и гинекея (женской); позже мусульмане переняли этот опыт и разделили свои жилища на селямлик и гарем. В гинекеях женщины встречались с подругами, сплетничали и занимались рукоделием. Умение шить и ткать считалось необходимым для всех жительниц византийской столицы, включая знатных матрон. Гинекеи Константинополя славились шелком и парчой вплоть до X века.
Согласно городским хроникам, византийки проводили в гинекеях почти всю жизнь. Выход из покоев воспринимался как экстраординарный и предосудительный поступок. Описывая константинопольское землетрясение 1064 года, историк Михаил Атталиат упоминает женщин, забывших стыд и выбежавших на открытое место.
Отношение византийцев к интимной сфере отличалось религиозностью и лицемерием. Женщина считалась ответственной за греховное желание, которое возбуждала в мужчине. Монахиням надлежало носить бесформенную одежду, дабы лишний раз не привлекать внимание к порочному и потому отвергаемому телу. До XII века на берегах Босфора не существовало эротического искусства. Предметом выражения чувств являлось исключительно отношение аскета к Богу – что предполагало полный отказ от сексуальности.
На протяжении столетий константинопольцы рассказывали реальные и выдуманные истории о супругах, добровольно отказавшихся от любовных утех и умерщвлявших плоть. В их числе была Мелания Младшая (Римская) – христианская святая III–IV веков, олицетворявшая аскетический идеал византийской женщины. Внучка святой Мелании Старшей, она была подругой выдающихся богословов, Отцов Церкви – Аврелия Августина и Иеронима Стридонского. Пресвитер[452] Геронтий – ученик Мелании – восхваляет «решительное ее отречение от всего житейского, и жаркое, как пламя, о православной вере ревнование, и благотворение ее непревзойденное» – а также кротость, благоразумие и смиренномудрие своей наставницы. Мелания все время постилась, молилась и никогда не мылась. Она носила простую одежду и спала на земле на тонкой подстилке, которая кишела огромными червями.
Другой знаменитой подвижницей была диаконисса Олимпиада (368–408). Дочь сенатора и известная столичная красавица, она воспротивилась желанию василевса Феодосия I выдать ее замуж за императорского родственника. Олимпиада хранила невинность и дружила с двумя архиепископами Константинопольскими – Иоанном Златоустом и Григорием Богословом (последний адресовал девушке «Советы», исполненные отеческой заботы). «Не золото, перемешанное с драгоценными камнями, служит украшением женщинам, Олимпиада, – писал Григорий. – Добрые нравы – лучший цвет в женщине, которая имеет прочную, неизменяемую и достойную прославления красоту».
Отношения Олимпиады с Иоанном Златоустом вызывают споры теологов. По мнению некоторых, дружба архиепископа и диаконессы постепенно переросла в нечто большее – так, однажды во время службы в Святой Софии Иоанн внезапно воскликнул: «Погибаю, схожу с ума от любви!» Впрочем, средневековые авторы всеми силами старались убедить читателей, что между святыми не существовало ни платонической привязанности, ни тем более физической страсти. По свидетельствам современников, добродетельная Олимпиада даже не ходила в баню, ибо «сама себя стыдилась, не хотела зреть наготы своего тела, а когда нужно было вымыться, то она входила в одной рубашке в сосуд, наполненный теплой водой, и мылась в том сосуде, не снимая ее».
Подчиненное положение византиек не мешало им вести активную общественную жизнь – в частности, муж имел право развестись с женой, если она часто посещала театры. Представительницы прекрасного пола торговали на базарах Константинополя, работали в ткацких мастерских и выступали в цирке. Они прелюбодействовали и строили козни, подавали в суд на расточительных супругов, самостоятельно распоряжались приданым, занимались коммерцией и политикой, покровительствовали наукам и искусствам – а нередко и вершили судьбы государства. Константинополь не испытывал недостатка в образованных и предприимчивых женщинах – философах, писательницах, ростовщицах, меценатках. Изолированность женщин в исторических источниках отражает не истинную ситуацию, но идеальное представление о ней мужчин.
Особое внимание следует уделить статусу византийских императриц. Законодательство не содержало указаний относительно их происхождения, поэтому василевсы могли заключать браки даже с женщинами из низших сословий. Хрестоматийный пример – Феодора, супруга Юстиниана, бывшая актриса и блудница. Владелец культового стамбульского ресторана «Taşhan Arkat» на улице Фетхи-бея (ильче Фатих) утверждает, что в здании, где находится его заведение, в византийскую эпоху был бордель, в котором работала Феодора.
Несмотря на темное прошлое, жена Юстиниана стала одной из наиболее известных и выдающихся правительниц Восточной Римской империи: чего стоит хотя бы инспирированное ею подавление восстания «Ника» – крупнейшего в истории Константинополя. Анна Комнина сообщает, что Алексей I Комнин ничего не предпринимал без совета своей матери Анны Далассины – василевс посвящал ее в свои замыслы и привлекал к управлению государством.
По утверждению французского византиниста Альфреда Рамбо, царственные женщины Византии играли уникальную политическую роль – особенно по сравнению с другими государствами Средневековья. Их влияние не ограничивалось служанками и евнухами – и простиралось далеко за пределы дворцовых покоев. Истории императриц вобрали в себя все краски и оттенки бурной столичной жизни. В этом отношении примечательна судьба Зои Порфирородной – по словам Шарля Диля, она, несомненно, является одной из самых пикантных, какие только сохранились в византийских летописях.
Зоя была дочерью Константина VIII и племянницей Василия II Болгаробойцы. Она увлекалась изготовлением косметики, тщательно ухаживала за собой – и, по свидетельству Михаила Пселла, даже в преклонном возрасте «цвела юной красотой». Несмотря на богатое приданое и привлекательную внешность, личная жизнь принцессы не складывалась. Император Священной Римской империи Оттон III, с которым она была обручена, умер в 1002 году. Зоя, выехавшая в Италию для бракосочетания, вернулась в Константинополь. Константин VIII не спешил устраивать семейное счастье дочери, и новое предложение последовало лишь спустя четверть века. В 1027 году руки Зои попросил правитель Священной Римской империи Конрад II для своего 10-лет-него сына Генриха (будущего императора Генриха III Черного), но василевс ему отказал.
Константина VIII не заботили вопросы престолонаследия. Он так и не обзавелся сыном, а его незамужние дочери не имели детей. Старшая сестра Зои, Евдокия, стала монахиней; младшая, Феодора, не желала вступать в политически обусловленный брак. Македонская династия угасала, и последние надежды на ее сохранение были связаны с Зоей, которой на тот момент исполнилось 50 лет. В ноябре 1028 года, будучи при смерти, Константин VIII наконец-то решил найти мужа для средней дочери. Выбор пал на Романа Агрира – 60-летнего столичного префекта. Его супруга Елена под угрозой ослепления постриглась в монахини, что позволило Роману заключить брак с Зоей. Свадьба состоялась 12 ноября 1028 года – и уже 15 ноября Константин VIII скончался. Бывший префект Константинополя взошел на византийский престол как Роман III Агрир.
Несмотря на возраст, Роман загорелся идей основать собственную династию и обратился к врачам. Следуя их советам, император принимал различные снадобья, а императрица, по словам Пселла, «старалась и того больше»: она совершала магические обряды, обвешивалась амулетами и вообще «носила всякую чепуху на теле». Впрочем, целебные средства не принесли результата – Роману и Зое так и не удалось стать родителями. Разочарованный Агрир всецело отдался государственным делам. Английский историк Линда Гарланд отмечает, что он хотел показать себя одновременно великим администратором, полководцем и строителем, но ни в чем не добился успехов. Зоя же опустошала казну, считая это занятие «неотъемлемым правом багрянородной принцессы».
Отсутствие детей испортило отношения между супругами: Роман охладел к жене и ограничил расходы на ее содержание. Оскорбленная Зоя выместила гнев на младшей сестре: Феодору заточили в Петрийский монастырь Константинополя. После этого императрица решила провести остаток жизни в любовных утехах, за что враги прозвали ее «безумной нимфоманкой». Фавориты не задерживались в царственных покоях: распорядителя придворных церемоний Константина Артоклина сменил Константин из аристократического рода Мономахов, а Константина – юный красавец Михаил, брат императорского евнуха Иоанна Орфанотрофа.
Михаил стал первым серьезным увлечением императрицы, и Зоя не скрывала связи с ним. Слуги нередко заставали влюбленных в постели. Молодой человек смущался, но Зоя не считала нужным сдерживаться: она целовала юношу и хвасталась, что уже не раз вкушала наслаждение с ним. Порфирородная сажала Михаила на трон, вручала ему скипетр и надевала на голову корону – т. е. при живом мужевасилевсе передавала любовнику символы государственной власти. Однажды эту сцену увидел старый евнух – и Зоя приказала ему служить Михаилу как императору, заявив, что он и есть будущий правитель.
О романе императрицы шептался весь Большой дворец, но Роман ничего не предпринимал. Его равнодушие объяснялось болезнью – в «Хронографии» описывается ужасный внешний вид монарха, который «мало чем отличался от мертвого». По Константинополю ходили слухи, что василевса отравили: Зоя и Михаил якобы подсыпали ему яд в блюда и напитки. 11 апреля 1034 года Роман III утонул в бане – и народная молва возложила вину за смерть василевса на императрицу и ее любовника.
После того, как Роман отошел в мир иной, его вдова действовала молниеносно. Она облачила Михаила в монаршие одежды, усадила на престол рядом с собой и собственноручно возложила ему на голову корону – нарушив вековую традицию, по которой василевс коронует супругу. В Большой дворец прибыл патриарх Константинопольский Алексий Студит, который получил щедрое вознаграждение и благословил брак 56-летней императрицы и ее 24-летнего избранника. Спустя несколько часов сенат признал юношу новым василевсом – Михаилом IV Пафлагоном.
Зоя чувствовала себя на вершине блаженства: ее первый муж Роман III Агрир дорого заплатил за проявленное к ней неуважение, а второй, обожаемый Михаил, исполнял все желания императрицы. Но счастье длилось недолго: Пафлагон запретил стареющей супруге покидать гинекей и отправил в ссылку ее прежних фаворитов, включая Константина Мономаха. Императрица оказалась отрезана от мира. Вместо евнухов и придворных дам ее окружали многочисленные родственники Михаила, который явно избегал собственную жену.
Впрочем, у василевса было оправдание: он страдал от эпилепсии и водянки. Священники рекомендовали Пафлагону беречь силы и воздерживаться от «законных сношений с супругой». В Византии опять назревал династический кризис. Иоанн Орфанотроф убедил Зою усыновить молодого племянника своего мужа, которого тоже звали Михаил. Самочувствие василевса ухудшалось: в декабре 1041 года он уже не мог ходить и приказал перенести его в Космидион (монастырь Святых Космы и Дамиана), известный чудесами исцеления.
Братья-врачи Косма и Дамиан в III веке приняли мученическую смерть в Риме. По легенде, они спасли Юстиниана I – Прокопий Кесарийский пишет, что святые явились к смертельно больному василевсу в видении и, вопреки медицинским прогнозам, «поставили его на ноги». В знак благодарности Юстиниан перестроил старый храм, посвященный Косме и Дамиану (судя по всему, он располагался на территории нынешнего Эйюпа). С тех пор византийцы, страдавшие от тяжких недугов, стремились в Космидион, надеясь вылечиться.
Прибыв в Космидион, Михаил решился на крайние меры и принял монашеский постриг. Пселл сообщает, что Порфирородная, узнав об этом, пешком отправилась к мужу – однако он, «то ли стыдясь всего доставленного ей зла, то ли памятуя о Боге, а о жене забыв», – не пустил ее к себе.
Святые не помогли василевсу: 10 декабря 1041 года Михаил IV Пафлагон умер. Братья покойного – Иоанн Орфанотроф и Константин – уговорили императрицу возвести на престол усыновленного ею Михаила – они обещали, что юноша будет марионеткой и никогда не посягнет на самодержавную власть Порфирородной. Зоя нашла их доводы убедительными и «убаюкала увещеваниями» взволнованных константинопольцев. Племянник Палфагона венчался на царство как Михаил V Калафат.
Слово «калафат» в переводе с греческого означает «конопатчик». Отец Михаила смолил корабли, дабы те плавали как можно дольше и не гнили от морской воды и соли. Плавание же Михаила в волнах большой политики оказалось очень коротким – за четыре месяца он умудрился настроить против себя весь Константинополь, начиная с приемной матери. Племянник напоминал своего почившего в бозе дядю: сперва он выказывал Зое почтение, но вскоре запер императрицу в гинекее и урезал денежные средства на ее содержание.
Василевс жаждал преобразований, но ему противостояли придворные, для которых Зоя – даже запертая в гинекее – все равно была символом незыблемости режима. Тогда Михаил понял, что императрицу необходимо удалить из Константинополя. По приказу Калафата в ночь с 18 на 19 апреля 1042 года Зою обвинили в заговоре и выслали на остров Бюйюкада (тогда он назывался Принкипо), где насильно постригли в монахини. Как только слухи об этом поползли по Константинополю, в городе вспыхнул мятеж.
К разгневанной толпе присоединились даже женщины, покинувшие свои гинекеи. В «Хронографии» говорится, что народ, собрав «изрядное войско», двинулся к Большому дворцу, – и василевс испугался. Он велел доставить Зою в Константинополь – но горожане, увидев свою владычицу в монашеском одеянии, рассвирепели еще больше. Тем временем придворные вспомнили о Феодоре, сосланной в Петрийский монастырь: они опасались, что Зоя простит Михаила. Феодору привезли в Святую Софию, где патриарх Алексий Студит провозгласил ее императрицей.
Бунт близился к завершению. Толпа штурмом взяла дворец. Калафата ослепили и изгнали из Константинополя. Сенат, собравшийся на экстренное заседание, не мог решить, какую из сестер оставить на троне. После долгих уговоров Зоя согласилась разделить власть с Феодорой.
Совместное правление сестер оказалось неэффективным. Они раздали своим сторонникам богатые подарки, провели ряд реформ и сместили чиновников, назначенных Михаилом V Калафатом – но Зоя продолжала тратить деньги из казны на удовлетворение собственных прихотей. По замечанию Шарля Диля, сестры своей безумной щедростью, пустым тщеславием, нелепыми капризами и посредственностью ума уготовили гибель огромной державе.
Византийская армия слабела, финансовые дела запутывались – и тогда императрица решила в третий раз выйти замуж, дабы ее супруг, взойдя на престол, занялся государственными проблемами. Зоя очутилалась на распутье: она боялась новых людей, а ее бывшие любовники умерли или находились далеко от Константинополя. Наконец, Порфирородная вспомнила о своем давнишнем фаворите Константине Мономахе, который томился в ссылке на острове Лесбос с тех пор, как был отправлен туда Михаилом IV Пафлагоном.
11 июня 1042 года Константин торжественно въехал в столицу и женился на Зое – той уже исполнилось 64 года. Церковь не одобряла этот брак – третий по счету для обоих супругов – поэтому вместо патриарха венчание провел пресвитер Святой Софии. Церемония прошла в церкви Неа Экклесиа, которую в IX веке возвел предок Зои, основатель Македонской династии Василий I Македонянин.
Храм стоял перед Ипподромом, и в X–XI веках в его стенах разворачивались события, определившие судьбу потомков Василия I. Так, в 907 году патриарх Николай Мистик не позволил Льву VI, вступившему в четвертый брак, войти в Неа Экклесиа – современники восприняли это как отлучение василевса от церкви. В 963 году в соборе состоялось венчание Никифора II Фоки и вдовствующей императрицы Феофано, которая своим низким происхождением и скандальной известностью немногим уступала Феодоре (супруге Юстиниана I). Менее чем через век в Неа Экклесиа Стип благословил союз Константина и Зои. По окончании церемонии Зоя заявила, что данный брак претит ей и заключен сугубо в интересах государства. На следующий день избранник Порфирородной был коронован и наречен Константином IX Мономахом.
Будущий василевс приехал в Константинополь не один – его сопровождала некая Мария Склирена. Она любила Мономаха, последовала за ним на Лесбос и надеялась, что когда-нибудь Константин женится на ней. Новоиспеченный монарх уговорил свою пожилую супругу разрешить Марии поселиться во дворце. Вскоре Зоя по просьбе Константина даровала любовнице мужа титул севасты[453] – с тех пор придворные именовали Склирену госпожой и царицей. Зоя спокойно реагировала на измены супруга – ибо, по словам Пселла, «не осталось ревности в женщине, измученной многими бедами». У Константина и Марии родилась дочь Мономахиня – будущая мать князя Владимира Мономаха.
Для знати Зоя, Феодора и Мария представлялись единым целым, но народ не упускал случая выразить недовольство севастой. Самый яркий эпизод имел место 9 марта 1043 года, когда константинопольцы высыпали на улицы с криками: «Не хотим Склирену царицей, да не примут из-за нее смерть матушки наши Зоя и Феодора!» Горожане успокоились лишь после того, как обе императрицы показались на балконе Большого дворца. Вероятно, в тот день сестры спасли Константина от расправы. Государь не осознавал нависшей над ним угрозы: в 1045 году Мария умерла, и он завел новую любовницу.
Зоя отошла в мир иной спустя пять лет после смерти Марии. По свидетельству Пселла, она сделалась нетверда рассудком и потеряла всякое представление о делах. В последние годы Порфирородная была крайне вспыльчива и за малейший проступок приказывала ослепить виновного. Власть ускользала из старческих рук Зои, но она не замечала этого или не желала замечать – благо, Константин Мономах потворствовал любым ее увлечениям. Василевс понимал, что императрица может в любой момент прогневаться на него, и потому старался всячески ей угодить – он даже распорядился поместить эмалевое изображение Зои на своей золотой короне.
Константинополь переживал последнюю агонию императрицы – но незадолго до смерти она изменилась. Теперь Зоя проявляла крайнюю набожность, беспрестанно молилась и щедро раздавала милостыню. В июне 1050 года Порфирородная скончалась в возрасте 72 лет. Константин устроил супруге пышные похороны и вознамерился причислить ее к лику святых – однако любовные похождения жены не позволили ему осуществить канонизацию. Могилу Зои в церкви Христа Антифонита разграбили при Алексее I Комнине – василевс приказал изъять оттуда драгоценности для пополнения казны. Даже после смерти Зои мужчины продолжали пользоваться ее несметными богатствами.
Историки оценивают правление Зои по-разному, но сходятся в одном: она была гораздо сильнее мужчин, которые ее окружали. Для константинопольцев Порфирородная была самодержавной госпожой, имевшей высшее право на любые причуды. Память об этой властной, сумасбродной и любвеобильной женщине сохранилась благодаря придворному летописцу Михаилу Пселлу и его преемникам – Иоанну Скилице и Константину Манассии, творившим уже в эпоху Комнинов.
Рукописи, как известно, не горят, но свидетельства о Зое присутствуют не только на бумаге. В Айя-Софии есть мозаика, на которой царица и ее последний супруг стоят возле Иисуса. Первоначально на мозаике Порфирородная изображалась вместе с Михаилом IV Пафлагоном, но после изгнания Зои из Константинополя в 1042 году Михаил V Калафат велел уничтожить ее изображение. Вернувшись в столицу и обвенчавшись с Константином IX, императрица приказала восстановить мозаику и заменить образ Пафлагона образом Мономаха. Мастера переделали голову василевса, оставив на изображении прежнее тело. Лик Христа также был восстановлен – по слухам, Зоя потребовала от мозаичиста, чтобы Спаситель взирал на нее, а не на императора.
История Зои Порфирородной, полная романтических приключений, представлялась фантастической большинству константинопольских (а затем и стамбульских) женщин. Ислам разрешает мужчине иметь четырех жен и неограниченное число наложниц – этим объясняется наличие гаремов у султанов и вельмож Порты.
Османы тщательно оберегали своих женщин. «Европейцы совсем не умеют себя вести, – возмущается турчанка в романе Курбана Саида “Девушка из Золотого Рога”. – С незнакомой женщиной не подобает вести разговоров о любви и рассматривать ее такими жадными глазами». Во многих турецких семьях сохранились машрабии – изящные деревянные ширмы. Они отделяли мужскую половину дома от женской, а также устанавливались на окна и балконы. Платки и длинные одежды, скрывавшие лицо и тело, отдельный вход в мечеть и прочие способы дифференциации мужского и женского мира имели целью защитить женщин от посягательств чужих мужчин. С этой задачей, наряду с замками и оконными решетками, хорошо справлялись евнухи.
Западные путешественники любили рассказывать о женщинах Стамбула. Европейцы отмечали их таинственность и недоступность, окутывали их романтическим ореолом, словно ревнивые мужья – паранджой, и видели колдовское очарование в каждом их жесте и взгляде. Нерваль вспоминает ехидную реплику Карагёза о том, что стамбульские женщины все равно посягают на целомудрие порядочных мужчин – с помощью нежного голоса и пламенных взоров в прорезях кисейной маски. Пьер Лоти в романах «Азиаде» и «Расставание» поведал читателям о своей любви к черкешенке Азиаде – одалиске из гарема стамбульского бея, которая сразила писателя, лишь взглянув на него, – и ее большие глаза были зелеными, «как зеленое море, воспетое поэтами Востока».
Впрочем, не все иностранцы были столь впечатлительными, как Пьер Лоти. Теофиль Готье задается вопросом: как влюбиться в красавицу, увиденную мельком, если между вами стоит непреодолимой стеной сам уклад жизни? Глава книги Готье «Путешествие на Восток», посвященная женщинам, открывается историей, которая вдребезги разбивает надежды европейцев на любовные приключения в Стамбуле. Путешественник встречает на улице старуху – и та проводит его в роскошные покои, где на атласных подушках возлежит прекрасная султанша. В самый пикантный момент возвращается муж. Гость едва успевает выскользнуть через потайную дверцу – если, конечно, дело не обернется для него вооруженной схваткой или утоплением в Босфоре.
Готье описывает едва ли не старейший способ обмана туристов в Стамбуле. Перед наивным путешественником разыгрывался спектакль, для которого требовались старая сводня, местная красотка и уединенный дом. Мужское тщеславие дорисовывало все остальное. Легковерный иностранец видел в продажной женщине наложницу паши, а то и одалиску самого падишаха. Спектакль обычно заканчивался изъятием у одураченного европейца некоторой суммы денег, о чем жертва аферы впоследствии предпочитала умалчивать.
Подобные сомнительные «романы» едва ли можно считать настоящим знакомством со стамбульскими женщинами. Готье рисует картину, типичную для османской столицы: горожанки катаются в экипажах по полю Хайдарпаши и площади Баязид, отдыхают на кладбищах Перы и Скутари, ходят на комедии в Кадыкёй и на представления жонглеров в Саматью, болтают под аркадами мечетей, останавливаются у лавок Бедестана – но всюду их сопровождают подруги, чернокожая служанка, старуха-дуэнья либо евнух. В качестве стражи может выступать и ребенок; когда его нет, женщин оберегает общественная мораль.
Стамбульский журналист Ахмед Расим, живший на рубеже XIX–XX веков, сообщает, что столичная мораль с годами не стала мягче и снисходительнее к человеческим слабостям. Однажды друг Расима на улице говорил с негритянкой, и его задержал полицейский. В комиссариате юноша несколько часов доказывал, что женщина была его кормилицей.
Несмотря на препятствия, жительницы Стамбула при желании могли обманывать своих родителей и мужей. История города знает немало случаев, когда добропорядочная ханум предавалась запретным удовольствиям за спиной у ничего не подозревающего супруга. Восток – родина разного рода хитростей и недомолвок, родина селама (языка цветов), с помощью которого женщины общались с возлюбленными и назначали им свидания.
Эвлия Челеби, изучавший родной Стамбул, пишет, что даже обычный носовой платок играл важную роль в сердечных делах. В платки заворачивали сладости и подарки – например, в качестве приглашения на свидание любовнику тайно передавали платок с рахат-лукумом. Красный цвет платка символизировал пылкую страсть, зеленый – намерение нарушить святость супружеских уз, пурпурный – страдание, голубой – обещание встречи и т. д. Если платок рвался и сжигался, это означало: «Я умираю от тоски – гасну и увядаю».
Каждый стамбулец с возрастом постигал изысканный язык любви. Ахмед Расим называет его уникальным культурным достижением исчезнувшей османской цивилизации. Бумаги Расима хранятся в архиве Музея прессы на улице Диван Йолу, недалеко от площади Чемберлиташ; среди них есть дневник журналиста, содержащий немало любопытной информации.
По словам Расима, обучение секретному языку любви занимало не один год. Этот язык, никогда и нигде не описанный, состоял из условных знаков и мимики. Благодаря ему женщина могла вести долгий разговор с помощью определенной символики, выражая свои эмоции. Язык знаков использовался во время прогулок и катания на лодках по Босфору. Манера подбирать складки платья, поворачивать голову, стоять у окна, зажигать спичку или покачивать зонтиком – все эти и другие жесты имели свое истолкование.
Беглые сообщения между влюбленными усиливали страсть и возбуждали воображение. Если волосы ханум под покрывалом были собраны в пучок, это означало, что муж уезжает, если распущены – он скоро вернется. Подмигивание левым глазом один раз обещало свидание через час, два раза – через два часа, обоими глазами – через полчаса. Если женщина дотрагивалась до щеки закрытым веером – у нее были неприятности; если искоса посматривала на свою сопровождающую – значит, той нельзя доверять. Десятки ужимок указывали на женские мысли и желания. Прибегнув к столь своеобразному языку, стамбульцы высказывали упрек, демонстрировали ревность и даже ссорились. «Сколько поэм, писем и посланий написано этим языком! – восторгается Расим. – В наши дни уже не существует такой изящной литературы».
Стамбулу были свойственны все пороки большого города – неудивительно, что его периодически сотрясали скандалы. От позора не были застрахованы ни чиновники, ни полководцы, ни купцы. Так, в XVI веке в неверности уличили супругу военачальника Малкочоглу Бали-бея. Представ перед кади, ее любовник заявил: «Она дает мне деньги, кормит и покупает красивую одежду» – т. е. впервые в истории Османской империи официально признался, что находится на содержании у женщины.
Другая неприятная история разыгралась в 1577 году: некий Мустафа искал в кварталах Золотого Рога симпатичных юношей и устраивал их в богатые дома под видом женской прислуги. Идея имела успех: ханум охотно принимали на работу мужчин, чья внешность позволяла избегать сплетен. Все закончилось, когда один обманутый супруг застал «служанку» на месте преступления. В итоге молодых людей выслали из Стамбула, а Мустафу казнили.
Измены были очень опасны – по шариату отношения мусульманки с немусульманином караются смертью для них обоих. В Стамбуле самый известный приговор подобного рода датируется 1680 годом. Вдова янычара из Аксарая вступила в связь с торговцем-евреем, соседи донесли кади – и тот признал обоих виновными. Еврей клялся принять ислам и жениться на любовнице, но поплатился за греховную страсть головой. Вдову забили камнями возле Змеиной колонны на площади Султанахмет. На экзекуции присутствовал султан Мехмед IV, проявивший большой интерес к этому делу.
Жительницы Стамбула распутничали не больше, чем женщины любого другого мегаполиса той эпохи. Статус представительниц прекрасного пола был двойственным: формально они не допускались к общественным делам, но фактически – активно участвовали в социальных, политических, экономических и культурных процессах. «Умная женщина и служит, и повелевает – кто рожден властвовать, тот будет властвовать и под чадрой», – утверждает класссик азербайджанской литературы Курбан Саид. Эпоха Женского султаната (1550–1656) являет собой всю полноту власти стамбульских ханум. Они командовали армией, распределяли финансы, ведали кадровыми вопросами и меняли облик османской столицы.
Женщины всегда влияли на своих венценосных мужей и сыновей – но в период Женского султаната это влияние достигло исторического максимума. Венецианец Джованни Моро в 1590 году писал о Сафие: «Его высочество к ней прислушивается и считает ее рассудительной и мудрой». По свидетельству французского дипломата Кристофора Вальера, Кёсем могла делать с Ахмедом I что угодно – она полностью владела сердцем падишаха. Турхан достроила монументальную Новую мечеть в Стамбуле и поставила две крепости у входа в Дарданеллы – причем второй проект принес ей большýю славу.
Гарантией статуса османских женщин являлась собственность. Многие ханум по своему усмотрению приобретали, продавали и сдавали в аренду недвижимость. Израильский историк Хаим Гербер, исследовавший судебные реестры османов XVII–XVIII веков, утверждает, что женщины выигрывали 77 % судебных разбирательств, в которых принимали участие, – таким образом, они были хорошо осведомлены о своих правах.
Обеспеченные жительницы Стамбула занимались благотворительностью. Более 36 % вакфов Порты возникли в XVI–XVII веках по воле султанских жен и наложниц, супруг шехзаде и пашей, принцесс и богатых вдов. Город на берегах Босфора разросся и приобрел свой нынешний вид благодаря мечетям, больницам, школам и целым районам (например, Аксараю), воздвигнутым при финансовой поддержке женщин. Чиновники и коммерсанты давали своим дочерям хорошее образование. Ахмед-паша – герой романа «Девушка из Золотого Рога» – гордится тем, что его дочь владеет тремя языками: турецким – языком своих предков, арабским – языком Аллаха и персидским – языком любви.
Впрочем, османские женщины априори не могли добиться полного включения в общественную жизнь – и на закате XIX века это привело к зарождению феминизма. На рубеже XIX–XX веков Стамбул, всегда популярный у путешественников, наводнили европейские и американские суфражистки. Одна из них, ирландка Миллс Патрик, принялась протестовать против головных платков, носимых мусульманками. В свободное от протестов время мисс Патрик разъезжала по городу на велосипеде, шокируя местных жителей. Она притягивала к себе образованных девушек из богатых семей, которые стали первыми османскими феминистками.
Подруги Миллс Патрик обсуждали перспективы «женской революции» в Порте и планировали основать собственную партию. Общаясь между собой в непринужденной обстановке, они копировали своих отцов и мужей: курили, спорили о политике – и уже само по себе это было революционно. Новые идеи требовали осмысления – и вот уже Халиде Эдип Адывар публикует рассказы и статьи, в которых восхваляет силу и индивидуализм женщин. Фатма Алийе Топуз приобретает славу первой женщины-романистки в исламском мире. Муж Топуз – адъютант Абдул-Хамида II – был менее образован, чем она, и запрещал супруге читать книги на иностранных языках.
Стамбул продолжал меняться. Эксцентричная британская феминистка мисс Дженкинс обрезала длинную юбку и, надев под нее шаровары, отправилась на прогулку. В то время шаровары носили крестьянки в глухих деревнях Анатолии, но яркие широкие штаны понравились стамбульским модницам. Они создали «Общество любительниц шароваров» и устраивали демонстрации в защиту этой старинной одежды. Городская пресса развернула масштабную кампанию против женщин в шароварах. Дамы, рискнувшие выйти в свет в таком виде, подвергались насмешкам. После образования республики в 1923 году турчанки стали носить брюки – но журналисты по-прежнему твердили, что это мужская одежда. Во многих турецких фирмах женские брюки до сих пор запрещены – считается, что они отвлекают от работы сотрудников-мужчин.
Внешнеполитическая обстановка также наложила отпечаток на статус османских женщин. Развитию феминизма в Порте способствовали Балканские войны (1912–1913) и Первая мировая война (1914–1918) – однако уже с XIX века жительницы османских городов трудились на заводах, работали учительницами, медсестрами и сиделками. Нехватка рабочей силы требовала вовлечения женщин в экономику, пока мужчины сражались на фронте. Жительницы Стамбула заняли места банковских кассиров, почтовых клерков и даже дворников; они ухаживали за больными и ранеными, собирали деньги для османской армии и Красного Полумесяца. Именно тогда стамбульские женщины начали отказываться от чадры – тем более что указ 1915 года разрешил им снимать вуаль в рабочие часы. К концу войны многие горожанки перестали закрывать лицо, хотя ношение чадры было обязательным для мусульманок.
Одной из первых турчанок, возненавидевших вуаль и надевших брюки, стала Латифе Ушаклыгиль – супруга Ататюрка. Церемония их бракосочетания была очень современной: новобрачная, вопреки нормам шариата, сама подписала все документы. Первая леди новой Турции отличалась раскованным и независимым поведением – она считала себя равной мужу, коротко стригла волосы, носила наряды с глубоким декольте и являлась олицетворением эмансипации, которую затеял Гази. Кемалисты шутили, что их лидер «женился на идеале» – но тот относился к имиджу супруги крайне серьезно. Латифе должна была стать эталоном прогрессивной турчанки, способной развеять западное представление о Турции как об отсталой «стране гаремов и муэдзинов».
Несмотря на вестернизацию, турки еще не умели развлекаться по-европейски. В октябре 1924 года Ататюрк устроил во дворце Долма-бахче бал, посвященный первой годовщине республики. Большинство собравшихся мужчин были офицерами, и они не решались приглашать женщин на танец. Дамы же смущались и отказывали тем, кто все-таки осмеливался к ним подойти. Президент остановил оркестр и воскликнул: «Друзья, не могу себе представить, что в целом мире найдется хоть одна женщина, способная отказаться от танца с турецким офицером! А теперь – вперед, приглашайте дам!» И сам подал пример.
Впрочем, не все жительницы Стамбула были скромными и апатичными. В 1923 году Незихе Мухиддин попыталась основать Народную женскую партию, которая имела все шансы стать первой партией Турецкой Республики. Ее созданию помешал закон 1909 года, запрещавший женщинам заниматься политикой (кемалисты не успели его отменить).
В 1925 году феминистское движение в Стамбуле пошло на спад. Латифе, казавшаяся идеальной женой для турецкого президента, раздражала мужа все больше. В городе о ней ходили немыслимые сплетни: Латифе якобы постоянно закатывала скандалы, била посуду, была истерична и капризна, а еще – страшна, как темная ночь над Босфором. Восточная ментальность давала о себе знать: невзирая на реформы, Гази не был готов к совместной жизни с эмансипированной женщиной. Спустя два с половиной года брак рухнул: Мустафа Кемаль развелся с Латифе и закрыл феминистские клубы, которые считал ненужными и бесполезными.
После развода экс-супруга президента хранила гробовое молчание об их отношениях и больше не вышла замуж. Она пережила Ататюрка на 37 лет. В 1975 году Латифе тихо умерла в своем доме недалеко от площади Таксим и была похоронена в Шишли. Похороны состоялись без государственных почестей, но гроб накрыли флагом Турецкой Республики. Именно Латифе уговорила Ататюрка предоставить турчанкам избирательное право – прогрессивный президент долго сомневался, стоит ли это делать.
В наши дни среди стамбульских женщин есть высокообразованные и малограмотные, карьеристки и домохозяйки, консервативные мусульманки и атеистки. Есть те, кто олицетворяет извечную женскую силу и мудрость: такие авторитетные ханум, не выпуская сигареты из рук, управляют махалле – и соседи идут к ним за советом.
Турция дуалистична. Подобно дереву, она тянется к будущему, держась за свои корни, – и в Стамбуле, на границе миров и континентов, эта двойственность ощущается особенно остро. Даже Эмине Эрдоган – супруга Реджепа Тайипа Эрдогана – поддерживающая образ настоящей мусульманской жены, в молодости училась в стамбульской школе искусств и работала в «Ассоциации женщин-идеалисток». Мегаполис на берегах Босфора, словно гигантская губка, жадно впитывает азиатские и европейские веяния. Его женщины с легкостью воспринимают все новое и интересное. Вероятно, благодаря им Стамбул и остается самим собой – шумным, красивым и космополитичным городом.
Глава 18
Сердце Стамбула
Хороший человек познается в торговле.
Османская пословица
Стамбул – это живой организм. Душа города – мечети, его коронарная артерия – Босфор, а сердце – базары. В прошлом Стамбул был одним из конечных пунктов грандиозных торговых маршрутов – пути «из варяг в греки» и Великого шелкового пути. В 2013 году китайский лидер Си Цзиньпин предложил проект по созданию Нового шелкового пути – гигантской транспортной сети в Европе, Азии и Африке. Стамбул станет одной из его главных арен.
История стамбульских базаров неотделима от истории и культуры торговли. Марко Поло начинает «Книгу о разнообразии мира» с рассказа о том, как в 1250 году его отец и дядя привезли в Константинополь товары из Венеции. Склады семьи Поло в Галате были заполнены шелками и пряностями – возможно, без этого капитала, который Марко потратил на путешествия, европейцы позже открыли бы путь в Восточную Азию.
Города Ближнего Востока жили за счет торговли. Слава о местных рынках доходила до самых отдаленных уголков Старого Света. На стамбульских картинах Фаусто Зонаро и Альберто Пасини изображены одни и те же пейзажи: кофейни, мечети и хаммамы – ориентиры для продавцов и покупателей; улицы, по обе стороны которых находятся лавки; и площади, запруженные пестрой толпой. Чем больше было базаров, тем богаче считался город. В Каире в эпоху его расцвета насчитывалось 150 рынков, в Алеппо – 77, в Багдаде и Дамаске – около 50. Крупнейший городской базар именовался «касария», простой рынок – «сук». Слово «базар» образовано от персидского «бозор» (перс. 
– место для торговли). Славяне заимствовали его через тюркские языки.
Перенос столицы из Рима на Босфор был обусловлен заинтересованностью Константина I в деньгах. Византия была перекрестком торговых путей и караванных дорог. Удачное географическое положение сыграло решающую роль в судьбе города: тут издавна можно было купить товары из любой точки ойкумены: зерно и ткани из Египта, серебро из Испании, бирюзу из Персии, шелк из Китая, парфюмерию и финики из Аравии, специи из Индии – а также слоновую кость, павлиньи перья, меха, ковры, благовония, пурупур, ювелирные изделия, оружие и рабов. Ассортимент экзотических товаров, продававшихся в Стамбуле, был столь широк, что итальянский художник-ориенталист Джулио Розати (1858–1917) создавал жанровые полотна, не посещая Восток. Живописцу привозили сувениры из османской столицы – и он использовал их в своих картинах. Красочные и достоверные работы Розати приобретали дипломаты, коммерсанты и военные, знакомые с Востоком не понаслышке.
Альберто Пасини, соотечественник Розати, живший в Стамбуле с октября 1867 по июнь 1868 года, почти на каждой из 50 картин изображал торговцев рыбой, щербетом и арбузами. Они стали для живописца такой же неотъемлемой частью пейзажа, как деревья и мечети. В 1876 году Абдул-Азиз пригласил Пасини для выполнения нескольких заказов, но поездка была отменена из-за внезапной смерти султана. Больше Пасини не бывал на Востоке. Старому художнику до конца жизни не хватало дыма и запахов Галаты, прогулок по берегам Босфора и мусульманских женщин в ярких костюмах, которых он называл «говорящими цветами».
Живя в османской столице, Пасини не раз видел, как туда приходили караваны и приплывали корабли с товарами. Падишахи активно развивали коммерческую инфраструктуру города: например, Ахмед III закладывал новые верфи, а Абдул-Хамид II строил железные дороги. Стамбул менялся в соответствии с экономическими запросами его жителей и зарубежных купцов. На побережье появились фенеры (маяки). Самый известный – маяк Ахыркапы на мысе Сарайбурну. Прямая, соединяющая его с маяком Кадыкёй Инчибурну в азиатской части города, обозначает южную границу стамбульского порта.
Другим обязательным элементом рыночной инфраструктуры Стамбула были ханы (караван-сараи). Сегодня к старым ханам можно выйти, поднявшись по мощенной булыжником улице Чакмакчилар и пробившись сквозь сутолоку Египетского рынка. У каждого из них есть свое название: Сюмбюллю Хан, Сагыр Хан и др. Расположенные рядом с крупнейшим городским рынком – Гранд-базаром, – ханы редко удостаиваются внимания туристов. Торговля в них велась еще задолго до завоевания Константинополя османами – тогда на месте караван-сараев находились византийские постоялые дворы. Сегодня стамбульские ханы выполняют те же функции, что и несколько веков назад – здесь продают, покупают, хранят и производят товары. Иногда османы использовали помещения караван-сараев для других нужд: так, в 1567 году в Сагыр Хане была открыта первая в городе типография. Ее основатель, армянин Абгар Дпир, привез шрифты из Венеции, где ранее обучался печатному делу.
В османскую эпоху мастерские при ханах изготавливали оружие и армейское снаряжение. Ремесленники объединялись в цехи – никто не имел права работать вне цеха и производить изделия, не предусмотренные цеховым уставом. Цехи строго контролировали своих членов – вплоть до того, что ткачам предписывалось использовать определенные виды ниток.
Наряду с ремеслами, государство регламентировало торговлю – законы устанавливали количество лавок на каждом рынке, ассортимент и стоимость товаров. Стамбульские купцы и ремесленники с гордостью участвовали в торжественных мероприятиях. Во дворце Топкапы есть павильон парадов – его видит каждый, кто проходит мимо парка Гюльхане по улице Алемдар. Из этого павильона султан наблюдал за праздничными шествиями мастеров и торговцев.
Караван-сараи и прилегающие к ним лавки – это настоящие недра города. Спуститесь от Сулеймание к Эминёню, побродите по средневековым улицам вроде Исметие и Чакмакчилар – и вы услышите постоянный шум, ощутите тесноту и давку. Жители данной части города еще с византийских времен страдают от нехватки свободного места – поэтому старые дома в районе Сулеймание по высоте превосходят любые аналогичные постройки в Турции.
Все ханы Стамбула похожи друг на друга. В караван-сарае обязательно есть внутренний двор с галереями по периметру и несколькими воротами. При необходимости хан превращался в крепость – ибо даже в городских условиях имущество надо охранять. Готье описывает посещение Йылдыз Хана на улице Бостан – он располагался возле площади Чемберлиташ и напоминал казарму. Каждый жилец имел право держать в конюшне лошадь или верблюда.
Интересно, что сериал «Великолепный век» снимался в караван-сарае Ташхан на улице Фетхи-бея, недалеко от мечети Лалели. Его построили в XVIII веке над подземной византийской цистерной, напоминающей Еребатан Сарничи. Изначально Ташхан облюбовали кавалеристы (сипахи) – это произошло после того, как им было дозволено заниматься ремеслами и торговлей; тогда караван-сарай назывался Сипахи Хан. Другие названия – Катырджилар Хан и Куручешме Хан – указывают на протекавший тут ручей. Горожане брали из него воду, пока не случилось землетрясение, известное как Малый конец света (1509). С тех пор цистерна и хан пребывали в полуразрушенном состоянии, но в 1986 году стамбулец Кемаль Оджак вложил деньги в их ремонт. Спустя 5 лет в цистерне открылся ресторан «Taşhan Arkat». Под ее древними сводами снимали сцены «Великолепного века», которые по сценарию имели место во дворце Топкапы.
Ханы, маяки и прочие элементы торговой инфраструктуры были призваны обслуживать ее ключевое звено – базары. В Стамбуле они повсюду – и рядом с великолепными мечетями, и в беднейших кварталах. Рынки сообщаются между собой переулками, пассажами и прочими коммерческими артериями. Весь Стамбул – один гигантский базар, где продается абсолютно все – от бублика до антиквариата. Помимо купли-продажи, на суках происходили зрелищные события: например, в 1876 году султан Абдул-Азиз опроверг слухи о пустой государственной казне, выставив на Рынке специй мешки с золотом.
Одни стамбульские базары работают на месте рыночных площадей Константинополя, другие – безвозвратно исчезли. Так, возле мечети Нуруосмание действовал главный невольничий рынок Порты – Авретбазар (Женский базар), где покупали наложниц для султанского гарема (среди них была и Роксолана – будущая супруга Сулеймана I).
Аврет-базар действовал до середины XVIII века – потом работорговля приобрела скрытный характер, но не угасла. Джейн Эйр – героиня романа Шарлотты Бронте – возмущается: «Сделайте милость – отправляйтесь немедленно на базары Стамбула и употребите деньги, которые вам не удалось здесь истратить, на приобретение рабынь оптом и в розницу» (действие романа происходит в XIX веке). Марк Твен, посетивший османскую столицу в 1867 году, отмечает, что черкесы и грузины по-прежнему продавали своих дочерей – но невольничьи рынки, где девушек осматривали, будто лошадей на ярмарке, прекратили свое существование. Теперь сделки совершались тайно, и цены на «живой товар» были высоки.
Марк Твен в книге «Простаки за границей» передает атмосферу, рыночных улиц и площадей Стамбула, сохранившуюся до наших дней. Здешние лавки – обычные закутки, чуланчики и полуподвальные каморки. Продавцы сидят, скрестив ноги, курят трубки, что-то мастерят и чем-то торгуют. Оборванцы погоняют ослов; носильщики тащат на спине ящики с товаром; разносчики вопят как одержимые, расхваливая свои яства – виноград, горячую кукурузу, тыквенные семечки. Под ногами у снующей толпы безмятежно спят собаки – а в самой толпе бесшумно проплывают стайки турчанок, закутанных с головы до пят в ниспадающие мягкими складками покрывала.
Самые большие стамбульские базары – крытые; они представляют собой настоящие городские кварталы с домами, улицами и магазинами (дукканами). Передняя часть дуккана, соединенная с проходами рынка, испокон веков играет роль торгового павильона – она относится к инфраструктуре сука, и в османскую эпоху с нее не взималась арендная плата. Купец платил только за вторую часть дуккана – небольшой склад, где хранились товары на пару дней. Пространство над всеми магазинами, складами и улицами объединено сводчатым потолком, который защищает от непогоды и обеспечивает безопасность.
Такие торговые кварталы возникали в результате запланированного строительства. Места для них выбирали очень тщательно, проектированием занимались лучшие архитекторы. Прародителями огромных крытых рынков считаются бедестаны – массивные каменные сооружения с железными решетками. На ночь их тяжелые ворота закрывали, а торговцы платили многочисленным сторожам – отсюда возникла пословица: «На бедестане товар не пропадет».
Главным суком Стамбула является Большой базар, Гранд-базар или Капалычарши (тур. kapalıçarşı – крытый рынок). Его строительство началось на месте центрального рынка Константинополя в 1453 году при Мехмеде II – поэтому герои романа Павло Загребельного «Роксолана» подъезжают к Гранд-базару – такому же старому, как и сам город, «неистребимому, вечному, бессмертному». Фатих, однако, руководствовался не лирическими мотивами, но практическими соображениями – он хотел упорядочить коммерческую деятельность в столице. Султан приказал воздвигнуть бедестан, возле которого моментально возник базар – он раскинулся от мечети Баязид до Нуруосмание. В центре сука до сих пор стоит Старый бедестан – вокруг него и разрастался знаменитый стамбульский рынок. Бедестан был закончен к 1460 году – и к тому времени торговля на Капалычарши уже кипела.
В 1545 году Сулейман I распорядился построить второй бедестан, получивший название Сандалового (он также известен как Новый или Малый). На Сандаловый бедестан переместилась торговля тканями и одеждой, а на Старом отныне продавали предметы роскоши и рабов. Оба здания были изолированы друг от друга, но между ними быстро появились своеобразные «улицы» из лавок – они и создали дорогу от одного крытого рынка к другому.
Капалычарши принял свой нынешний облик в начале XVII века – тогда на его территории насчитывалось 67 улиц и общественные места, включая площади, мечети, фонтаны и даже кладбище. Здесь же открылись старейший в Стамбуле ресторан – «Havuzlu» – и первая городская кофейня – «Şark Kahvesi». Оба заведения работают более 500 лет и считаются ровесниками Гранд-базара.
Изначально великий стамбульский рынок представлял собой длинные и широкие коридоры под высокими арками, расписанными цветами и фруктами. Свет проникал в полутемное помещение сквозь отверстия в крыше. По свидетельству французского путешественника XVI века Себастьяна Мориса, Капалычарши напоминает подземный город, «кипящий хлопотливым населением многих тысяч людей, которые шумят, покупают и продают в холодном полусвете сумерек». Зимой стамбульцы заходили на рынок, чтобы спрятаться от ветра, летом – чтобы насладиться прохладой. Именно об этом пишет выдающийся турецкий поэт Орхан Вели (1914–1950):
У европейцев Капалычарши ассоциировался в первую очередь с беде-станами. В книге Загребельного великий визирь Ибрагим-паша подъезжает к Гранд-базару – и это место представляется читателям в высшей степени загадочным. За узкими улочками, кучами мусора и потоками нечистот прячется целый город. Загребельный изображает рынок как отдельный мир, живущий по своим таинственным законам. Он гудит, словно исполинская морская раковина, ибо звукам некуда вырваться. Для Бедестана нет ни дня, ни ночи, ни солнца, ни луны, ни росы, ни зноя, ни зимы, ни лета – есть только полумрак, блеск, чары, грезы, запахи мускуса от кож, сладковатый дух ковров, пьянящие ароматы ладана, перца, гвоздики, имбиря, смолы, амбры…
Морис рассказывает, что на Бедестане торговали «решительно всем»: благовониями и драгоценностями, тканями и обувью, булатными клинками и старинными рукописями. По свидетельству леди Монтегю, Старый бедестан – это «квартал ювелиров», где от обилия бриллиантов слепило глаза. Британский историк Чарльз Фицрой называет Гранд-базар «городом в миниатюре» и «пещерой Аладдина», полной сокровищ. Парчу и бархат привозили из Бурсы, ковры – из Анатолии и Персии, шелк – из Китая, шали и кашемир – из Индии, кованые изделия – из Боснии и Мосула, меха и янтарь – из северных стран, ловчих птиц – из Московского государства. Из Западной Европы поставляли зеркала, часы, элегантные дамские шляпки и французские духи. Великолепие Гранд-базара увековечено в стамбульской пословице: «Если вы не найдете на Капалычарши нужной вам вещи, значит, в мире ее вообще не существует».
В 1704 году при Ахмеде III на территории Старого бедестана был устроен Базар оружейников, предназначенный для торговли дорогими вещами и антиквариатом – поэтому его прозвали Базаром редкостей. Предание гласит, что в конце XV века Баязид II, озабоченный судьбой городских бедняков, разрешил им продавать на Капалычарши всякий хлам. Вскоре бедняки разбогатели – по слухам, сама Хюррем покупала у них кости гиен, из которых варила любовное зелье, чтобы приворожить Сулеймана I. С тех пор антиквары и старьевщики Гранд-базара каждое утро собирались на общий намаз и добрым словом поминали своего благодетеля Баязида. Эта традиция отчасти сохранилась до наших дней, в османскую эпоху торговцы относились к ней очень трепетно: того, кто уклонялся от молитвы, исключали из гильдии.
На Базаре редкостей запрещалось курить, ибо эта часть бедестана составляла гордость османов. Золото из Египта, алмазы из Голконды, бирюза из Персии и Сингапура, рубины, жемчуг, кораллы, изделия из слоновой кости, изысканные ювелирные украшения вспыхивали в скупых лучах солнца, мерцали и переливались, поражая западных путешественников. «Неисчислимы сокровища, заключенные в Базаре оружейников», – пишет очарованный Готье. Продавцы уверяли, что их дамасские сабли из числа тех, которыми султан Салах ад-Дин на лету разрубал пуховые подушки. На клинках заколдованных мечей были начертаны слова молитвы, на их тупой стороне имелись зарубки – по числу убитых врагов. На стенах висели ятаганы, способные проколоть толстый панцирь, словно лист бумаги. Старинные бердыши, возможно, некогда принадлежали Тамерлану или Чингисхану – и одним махом разбивали шлем и череп противника. Этот «живописно-свирепый арсенал» раскидывался перед взором изумленных покупателей – и весь базар сверкал, когда луч солнца падал на горы золота, серебра, стали, сапфировых звезд и бриллиантовых лун.
Пожалуй, единственным иностранцем, не поддавшимся очарованию Капалычарши, стал Марк Твен – но даже в его саркастичном описании Гранд-базара можно заметить тщательно скрываемое удивление. Твен называет стамбульский рынок «гигантским ульем», полным жизни, движения, кипучей деятельности, грязи, нищих, ослов, вопящих торговцев и дервишей, где нет лишь одного – «вещи, которая не издавала бы зловония».
Главный сук османского Стамбула был настоящим бизнес-центром, где проходили финансовые операции и аукционы. Инфраструктура Капалычарши включала в себя банки, конторы менял и ростовщиков, а также биржу. Кроме того, до XIX века здесь находилась основная площадка евразийской работорговли – эта часть рынка называлась Ясыр-базар. Армянский путешественник Симеон Лехаци (1584–1639) рассказывает об увиденном им «живом товаре» – мужчинах, женщинах, детях, стариках. Покупатели ощупывали девушек с головы до головы, пытаясь найти язвы, раны и следы болезней. Понравившихся рабынь увозили, навсегда разлучая их с родителями, братьями и сестрами.
Гранд-базар видел многое. Он не раз страдал от пожаров и землетрясений, но неизменно достраивался и расширялся. В 1890 году на его территории размером более 30 га насчитывалось 2 бедестана, 4,5 тыс. лавок, 2 тыс. гостевых комнат для купцов, 19 фонтанов, 13 ханов, 10 медресе и несколько хаммамов. В 1927 году исторические названия некоторых улиц Капалычарши получили официальное закрепление – так на городской карте появились улица Колпачников (Kalpakçılar Caddesi), улица Кальянщиков (Nargileci Caddesi) и др.
Постепенно Капалычарши превратился в архитектурный комплекс площадью 31 тыс. м2, расположенный между двумя имперскими мечетями – Баязид и Нуруосмание, которые дали имена двум главным воротам рынка (всего их 18). Центральные ворота Нуруосмание находятся слева от одноименной мечети и украшены надписью: «Бог милует того, кто посвящает себя торговле».
Подобно бурной реке, Гранд-базар давно выплеснулся за пределы бедестанов и затопил окрестности. В наши дни торговые ряды работают также за исторической территорией рынка. На Капалычарши – в отличие от многих небольших городов – 61 улица. Ежедневно на рынок приходит до полумиллиона человек. В 2014 году Гранд-базар занял первое место в мировом рейтинге самых посещаемых туристических мест (за год его посетили более 91 млн иностранцев – и это не считая турок).
Сегодня Капалычарши является одним из самых интересных публичных объектов в мире – где, к тому же, можно заблудиться. Для удобства продавцов и покупателей он условно разделен на шесть основных частей. Ювелирными украшениями торгуют вдоль улицы Колпачников (Kalpakcılar Caddesi), золотом – на Ювелирном рынке (Kuyumcular Çarşısı), кожаными аксессуарами – на улице Полировщиков (Perdahçılar Caddesi), и т. д. Кроме того, на Гранд-базаре много посуды, текстиля, сувениров – ассортимент товаров поистине огромный, и при желании здесь можно найти практически любую вещь.
Недалеко от ворот Баязид – второго главного входа Капалычарши – находится старейшее учебное заведение Стамбула и Турции – Стамбульский университет, учрежденный Мехмедом II. С университетом связано возникновение рынка Сахафлар – единственного книжного базара Стамбула. Его история начинается в XV веке, когда возле площади Баязид продавали учебники для студентов. Бумагу доставляли французские купцы; продав ее, они увозили в Европу козью пряжу, из которой делали парики для европейской аристократии. Стамбульские книготорговцы были известны своей скаредностью, поэтому о жадном человеке до сих пор говорят: «Он хуже продавца подержанных книг».
Постепенно Сахафлар приобрел популярность среди столичной интеллигенции. В XIX веке рынок перенесли на нынешнее место – в переулок Сахафлар Бедестени между мечетью Баязид и стенами Гранд-базара. Многие стамбульцы не подозревают о существовании Сахафлара – поэтому он является одним из «секретных» мест города, которое известно ограниченному числу людей. Памук причисляет Сахафлар к достопримечательностям площади Баязид – и с грустью вспоминает, как показывал своей возлюбленной этот старинный рынок, где пожилые продавцы грелись у газовых и электрических печек.
С тех пор многое изменилось – но атмосфера базара остается прежней. Как и несколько веков назад, здесь покупают, продают и обменивают книги, разглядывают географические карты и копии османских миниатюр, перебирают пожелтевшие открытки с видами Стамбула и Босфора. Посещение Сахафлара – еще один шанс убедиться в реальности давно минувших событий, прикоснуться к истории и дотронуться до ее материальных свидетельств.
Вторым по размерам стамбульским базаром после Капалычарши является Мысыр Чаршисы (Mısır Çarşısı) – Египетский рынок, или Рынок специй в Эминёню. По легенде, в XVII веке Турхан Хатидже-султан – мать Мехмеда IV – возвела около Новой мечети медресе. Решив проверить, как идут занятия, она прибыла в медресе и услышала, что ученики сетуют по поводу отсутствия развлечений в Эминёню. Разгневанная Турхан велела разрушить медресе и построить на его месте базар. Строительство велось на пошлины, уплачиваемые каирскими купцами, – они торговали пряностями, и рынок получил название Египетского. По другой версии, на Мысыр Чаршисы продавали индийские специи, которые привозили в Стамбул через Египет: ежегодно в город приходили корабли из Александрии, груженые пряностями.
В отличие от Гранд-базара, на Египетском рынке сложно потеряться – он по форме напоминает букву «L». Здесь лучший в Стамбуле выбор специй, кофе, чая, меда, варенья, масел, благовоний и сыров. Фицрой рассказывает, как местные лавочники рекламировали свой товар: по их словам, хна преображала ногти, мыло творило чудеса с кожей, алоэ наполняло благоуханием кофейные чашки, а пастилки делали поцелуи ароматными.
Египетский базар также включает в себя цветочный и птичий рынки. На берегах Босфора любят певчих птиц – их держат в кофейнях, парикмахерских и прочих заведениях. Оба базара работают не одно столетие и интегрированы в систему городских традиций. В османскую эпоху стамбульцы покупали, например, канарейку и выпускали ее на свободу, дабы облегчить душу или частично искупить грехи. Сегодня на птичьем рынке продают или отдают в добрые руки самую разную живность – от щенков и кроликов до пауков и пиявок.
Мысыр Чаршисы не имеет границы, отделяющей его от Капалычарши: оба базара соединяет рынок Сурури – подобно тому, как Босфор соединяет Мраморное море с Черным. Созданный в 1664 году, Сурури знаменит оливками, сухофруктами, орехами и лукумом – аналогичные лакомства имеются на Рынке специй, поэтому трудно понять, где заканчивается он и начинается Сурури.
Невозможно рассказать обо всех базарах Стамбула. У этого многоликого города есть всё – на любой вкус и кошелек. Многие товары традиционны для турок – ведь они ежедневно пользуются джезвами, резными шкатулками и прочими аутентичными вещами. Если европеец, американец или азиат курит кальян, сидя на оттоманке и попивая чай из стаканчика-бардака, то он отдыхает в восточном ресторане. Турки же – наряду с другими жителями Ближнего Востока – расслабляются так у себя дома, подобно своим далеким предкам.
Иностранцы охотно увозят с берегов Босфора сувениры, ибо хотят запомнить поездку и сделать подарки друзьям. Базары – это сердце Стамбула – проталкивают товары, будто кровь, в дальние страны. Список оригинальных и полезных предметов отнюдь не ограничивается коврами. Изящные латунные и медные изделия (вазы, рюмки, кофейные сервизы и пр.) надо выбирать на рынке Бакырджилар в районе Баязид. Они продаются на любом городском суке – но теряются среди тканей и сладостей, в то время как на Бакырджиларе лучше всего видна холодная красота металла и его завораживающая османская сила.
За декоративными предметами отправляйтесь на базар мусульманских сувениров у мечети Эйюп Султан, где продается множество симпатичных мелочей – от резных деревянных тростей до игрушек с гербом Османской династии. Оттоманский и левантийский антиквариат, православные иконы и русское серебро, привезенные в Стамбул белоэмигрантами, есть в Атласном пассаже на улице Истикляль и на блошиных рынках (Долапдере и Чукурджума в Бейоглу, Ферикёй в Шишли и Хорхор в Аксарае). На базаре в Малтепе деньги и вовсе не нужны – посетители обмениваются товарами.
Каждый ориентальный предмет, продающийся на стамбульских базарах, имеет свою историю. Так, туфли с загнутыми носами символизировали высокий статус их обладателя – в них следовало шагать степенно и величаво, дабы не споткнуться. Вельможи «несли себя», вызывая страх и уважение подданных; суета признавалась уделом простолюдинов. Кроме того, обувь имела мягкую подошву и позволяла ступать неслышно – это нравилось придворным интриганам, подслушивающим чужие разговоры. Османы заимствовали туфли у арабов, арабы – у индийских буддистов. По канонам буддизма, нельзя причинять вред живым существам. Загнутые носы раздвигали траву, благодаря чему насекомые успевали скрыться и не быть раздавленными человеком.
Не менее примечателен и другой сувенир – феска, казалось бы, исконно турецкая шапочка. Слово «феска» образовано от названия города Фес. Марокканцы единственные в Северной Африке не покорились Османской империи. На первый взгляд, подчинить Марокко было нетрудно: в отличие от Порты, оно не имело сильной армии – однако магрибинский орех оказался не по зубам даже победоносному Сулейману I. В 1553 году султан вторгся в Марокко, но потерпел досадное поражение. Столкнувшись с ожесточенным сопротивлением берберов и сефардов, османы отступили – и более не пытались завоевать эти труднодоступные и отдаленные от Стамбула земли. Сегодня марокканцы говорят, что феска – единственное, что удалось взять у них туркам.
Феска – универсальный символ Ближнего Востока, содержащий отсылку к его османскому и византийскому наследию. Этот головной убор, именуемый «римской шапкой», был популярен в Византии еще в период Раннего Средневековья, и мода на него сохранялась в Средиземноморье на протяжении веков. На эту моду не влияло ни возникновение и исчезновение государственных образований на осколках Рима, ни расцвет и угасание локальных культур.
В Италии эпохи Ренессанса – когда все греческое и римское стало модным, – широкое распространение получил красный фетровый колпак конической формы. В XVIII–XX веках фескообразные головные уборы носили интеллектуалы – в том числе немецкий математик Карл Гаусс и русский философ Алексей Лосев. Шапочку Мастера с буквой «М» Булгаков «срисовал» именно у Лосева.
Итак, главный стереотип, который преследует феску, – ее мнимая «турецкость». Феска стала общеосманским головным убором благодаря Махмуду II. В 1829 году султан издал указ, регламентировавший форму чиновников. Наряду с фесками (вместо тюрбанов) вводились мундиры, брюки и сапоги европейского образца – взамен халатов, шаровар и туфель с загнутыми носами. Сперва Махмуд хотел утвердить в качестве головного убора треуголку, но визири отговорили его, связав треуголку с символикой христианской Троицы. Затем, по легенде, падишаху понравились яркие фески на головах у греков – и он сделал эту шапочку обязательной для госслужащих и офицеров. Так в массовом сознании феска из греческого предмета одежды превратилась в турецкий.
На Востоке головной убор указывал на вероисповедание и статус хозяина. В 1453 году Мехмед II установил правила, по которым османские чиновники должны были выделять своими облачениями, и с тех пор их одеяния не менялись. Вплоть до 1826 года важные сановники носили разноцветные чалмы, а улемы – белоснежные тюрбаны. Каждому придворному полагался тюрбан определенного типа – поэтому, когда тюрбаны запретили и национальным головным убором объявили феску, старые турки решили, что наступил конец света.
Реакция подданных нисколько не смутила султана. Махмуд II понимал, что между его империей и европейскими державами лежит пропасть. Менталитет и поведение османов настолько отличались от западных аналогов, что Бенджамин Франклин – один из отцов-основателей США – рассуждая о терпимости американцев, писал: «Даже если бы муфтий Константинополя послал к нам миссионера проповедовать магометанство, то у нас он нашел бы кафедру к своим услугам». Планируя реформу одежды, Махмуд стремился ликвидировать хотя бы визуальное различие между просвещенным Западом и «варварским» Востоком, которое в XIX веке мешало европейцам всерьез воспринимать Османскую империю. Феска превратилась в главный символ обновленной Порты.
В 1925 году грянула «шляпная революция», и Ататюрк запретил фески. Реформа Гази подрывала фундамент прежней жизни – ведь головной убор обязателен для мусульман, но не должен иметь полей; иначе мусульманину не удастся коснуться лбом земли во время намаза.
Отсылка к этим событиям содержится в сказке Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц». Планету маленького принца разглядел в телескоп турецкий астроном. Он объявил о своем открытии на международном конгрессе – но ученый был одет на турецкий лад, и ему никто не поверил. К счастью, турецкий диктатор под страхом смерти обязал подданных облачиться в европейские одежды. Астроном повторил свое сообщение, уже в новом костюме – и на сей раз его доклад получил всеобщее признание.
В Первую мировую войну Германия снабжала Порту амуницией, и в Стамбул привозили особые штальхельмы (каски) – без загнутых краев, характерных для классической модели. Османы приняли феску лишь потому, что что она не мешала молиться – в Стамбуле даже родилось поверье, будто Аллах может взяться за кисточку фески и поднять правоверного на небо. Шляпа же фактически сводила намаз на нет.
Придя к власти, Ататюрк столкнулся с той же проблемой, что и Махмуд II. Европейские державы не собирались считаться с ослабевшим турецким государством, которому поражение в Первой мировой войне едва не стоило жизни. Османская империя уже не была для европейцев загадочной и экзотичной – она раздражала их самим фактом своего существования.
Иными словами, за феской – популярным турецким сувениром – кроется увлекательная история, изобилующая преданиями и реальными событиями. Аналогичным образом дело обстоит с иными предметами, которые можно привезти из Стамбула, – будь то дорогой ковер или банка маслин.
Благодаря постоянному товарообороту Стамбул интересен как с культурно-исторической, так и с гастрономической точки зрения. На берегах Босфора издавна сочетаются блюда различных национальных кухонь. Кулинария – ничуть не менее волнующая тема, чем тонкости византийской дипломатии, взятие османами Константинополя или гаремные интриги Топкапы.
Глава 19
Гастрономическая карта города
Бойся того, кто говорит: «Не хочу есть!»
Османская пословица
Стамбул сохранил для мира не только античное право, но и гастрономическое мастерство. Мортон предполагает, что изучение древней кулинарии позволило бы отследить происхождение турецкой кухни от византийской. Турецкие кочевники не изобрели ни долму, завернутую в виноградные листья, ни пловы, ни рыбные блюда, ни сладости в меду. Готовить все это турки научились в Константинополе, когда захватили город. На берегах Босфора смешались рецепты, технологии и продукты питания из разных регионов земного шара. Постоянные войны и оживленная торговля обусловили поразительное гастрономическое изобилие, царившее в османской столице. Стамбул впитал кулинарные традиции от Гибралтара до Персии.
Благодаря географическому положению, город редко страдал от плохого снабжения – а если это и случалось, то нехватка продовольствия не превращалась в голод. Мясо в Стамбул привозили из Анатолии и с Балкан, сыр – из Пьяченцы и Ломбардии, печенье и миндаль – из Венеции, апельсины и лимоны – с Хиоса, персики и абрикосы – из Синопа. Вассалы султана выплачивали часть дани натурой: Валахия, Молдавия и Трансильвания присылали мед, компоты и щербеты, Крым – соль, Египет – овощи, специи, сахар и рис.
Кулинарная история Блистательной Порты и ее столицы – это история обоюдных заимствований и гастрономических обменов с другими странами. В Европу из Османской империи попали кофе и вишня.[454] Йогурт, издавна популярный в Турции, имеет болгарское происхождение. С оливковым маслом стамбульцы познакомились в 1645 году во время осады Крита, начатой Ибрагимом I. Сало превратилось в символ украинской кухни из-за османских набегов, участившихся в XVI веке. Турки грабили славянские земли, и тогда жители Западной Украины придумали, как уберечь скот – вместо коров и овец они стали разводить свиней, которых мусульмане не употребляли в пищу. Свиное мясо и жир прекрасно хранились, и украинцы заготавливали их в больших количествах. Впоследствии у украинцев осталась любовь к салу.
Круассан обязан своим появлением османской осаде Вены. Войско Мехмеда IV во главе с великим визирем Мерзифонлу Кара Мустафой-пашой прибыла к столице Священной Римской империи 14 июля 1683 года – но город не собирался сдаваться. Кара-Мустафа решил взять Вену измором. Османы приготовились к долгой осаде – они перекрыли венцам пути снабжения и устроили под городскими стенами грандиозный палаточный лагерь. Шатер визиря был самым роскошным – сделанный из шелка и драгоценных ковров, он ничем не уступал правительственной резиденции.
Пока османы разбивали сад перед шатром Кара-Мустафы (!) и лениво обстреливали Вену из легких пушек, горожане валились с ног от усталости. Запасы продовольствия: осажденные ели ослов, затем – кошек, собак и крыс. Как всегда, голоду сопутствовали болезни.
Кара-Мустафа не торопился с атакой Вены: по шариату город, взятый штурмом, подлежал трехдневному разграблению, и султану доставались руины. Город же, который сдался, переходил в собственность падишаха нетронутым. Визирь хотел преподнести Мехмеду IV великолепную столицу Габсбургов со всеми ее богатствами. Золотое яблоко Вены лежало совсем близко. Оно дразнило османов – и, казалось, надо лишь протянуть руку и взять заветный плод. Однако на помощь австрийскому императору Леопольду I уже спешили поляки и немцы. Ими командовал Ян III Собеский – один из самых выдающихся полководцев Нового времени.
К осени 1683 года война переместилась под землю. Османы рыли подкопы и закладывали в них бомбы, чтобы взорвать крепостные стены. Австрийцы ожесточенно сопротивлялись.
История имеет обыкновение повторяться. Османы превосходили числом своих врагов, как и в 1453 году, – но под Веной разыгралась драма 390 года. Подобно тому, как гуси, учуяв галлов, разбудили защитников города и спасли Рим, венские пекари ранним утром, стоя у печей, услышали, что турки роют тоннель, – и предупредили солдат. Австрийский гарнизон ворвался в подземелье и перебил саперов. В память о победе над мусульманами венский пекарь Петер Вендлер придумал круассан – булочку в форме полумесяца. Французское слово «croissant» означает «полумесяц».
12 сентября 1683 года армия Яна Собеского ударила по османскому лагерю, и турки бежали до самого Белграда. Они бросили на поле битвы оружие и припасы, включая мешки с кофейными зернами, – отсюда и берут начало знаменитые венские кофейни. Из Австрии кофе распространился по всей Европе.
Кофе на Востоке пьют без сахара, но с местными десертами. Их приторность обусловлена тем, что блюда, насыщенные медом или сахарным сиропом, долго не портятся в жарком климате. Десерты традиционно готовили врачи и аптекари – сладостью они маскировали горечь лекарственных средств.
Однако десерты были в первую очередь лакомством и только потом – лекарством. В Стамбуле готовят леденцы акиде шекери (тур. akide șekeri) – одно из старейших блюд османской кухни. Исламский термин «акида» (араб. 
– убеждение) обозначает мусульманское мировоззрение. В османскую эпоху он применялся как синоним веры, преданности и обычая.
Акиде шекери представляли собой элемент торжественной церемонии, во время которой янычарам выдавалось жалованье. «Новые воины» получали его во дворце Топкапы. Султан присовокуплял к деньгам угощение – рис и леденцы. Если «львы ислама» принимали конфеты благосклонно, это значило, что они удовлетворены жалованьем и в ближайшее время не станут бунтовать. Сегодня вкус «янычарских» конфет знаком каждому турку.
Падишахи имели прямое отношение к производству восточных сладостей. Так было и с пахлавой (баклавой) – знаменитым кондитерским изделием из слоеного теста с орехами в сиропе. По словам турецкого историка Нури Джанлы, первые сведения о баклаве датируются XV веком. Делать тонкое тесто для этого блюда османы научились у ассирийцев. В поваренной книге Топкапы сохранилась запись времен Мехмеда II, согласно которой баклаву впервые приготовили для султана в августе 1453 года. Фатиху настолько понравилось изобретение повара, что он велел подавать сладость на каждом празднике.
В Турции баклава считается национальным достоянием. Существует около 100 видов этого деликатеса – их наименования звучат дивной восточной музыкой: «завернутая чалма», «дамский животик», «гнездо соловья». В Стамбуле есть лавки, которые торгуют пахлавой более двух веков. Футболисты «Фенербахче» едят ее перед важными матчами. Лучшая баклава продается в Каракёе, в магазине «Karaköy Güllüoğlu» – его хозяин Надир Гюллюоглу известен как «король пахлавы». По легенде, предки Надира обучались кулинарному искусству у старых мастеров из Дамаска.
В наши дни турки и греки-киприоты борются за право называть баклаву своим национальным десертом. В 2006 году на Кипре раздавали брошюры, в которых утверждалось, что пахлава является греческим блюдом, – и между двумя странами разразился «кондитерский скандал». Турецкий министр юстиции Джемиль Чичек обвинил греков в присвоении авторских прав на пахлаву (!), а глава МИД Абдулла Гюль обещал инициировать обсуждение проблемы баклавы на уровне Евросоюза.
Еще одним исторически значимым десертом является лукум – деликатес из сахара (шакер-лукум) или муки (рахат-лукум) с добавлением крахмала и орехов. Арабское словосочетание «рахат аль-хулкум» (
) переводится как «удовольствие для неба», более позднее турецкое «рахат-локум» (rahat-lokum) – как «удобный кусочек». Лакомство придумали арабы, но именно османы в конце XVIII века возвели его приготовление в ранг искусства.
Происхождение лукума окутано стамбульскими легендами. Согласно первой, лучшие кулинары Порты соперничали, пытаясь удивить султана необычным блюдом и занять господствующее положение на кухне Топкапы – так, среди ссор, интриг и поисков идеального рецепта, появился рахат-лукум.
Вторая легенда рассказывает о похотливом султане, который добивался благосклонности любовниц, присылая им изысканные десерты. Однажды падишах захотел удивить женщин и велел придворному повару приготовить нечто совершенно новое. Изобретательный повар создал рахат-лукум.
Герой третьей легенды – талантливый кулинар Али Мухиддин Хаджи Бекир. В 1777 году он открыл в районе Бахчекапы первый в Турции магазин авторских кондитерских изделий. Ежедневно перед лавкой толпились люди, желавшие попробовать уникальные сладости, – в том числе неведомый доселе лукум. Султан Абдул-Хамид I, попробовав десерты, назначил Хаджи Бекира шекербаши (главным кондитером на дворцовой кухне). Сегодня дело Бекира-эфенди продолжают его потомки. В Стамбуле работают 4 фирменных магазина «Ali Muhiddin Haci Bekir»: в Бакыркёе, Бейоглу, Фатихе и Кадыкёе.
Четвертая легенда переплетается с третьей – она гласит, что как-то раз Абдул-Хамид I сломал зуб о твердый леденец. Разгневанный падишах вызвал Бекира-эфенди и потребовал сделать мягкие леденцы. Кондитер смешал розовую воду, сахар, крахмал и патоку; потом разрезал застывшую смесь на кусочки, обсыпал их сахарной пудрой – и подал султану. Абдул-Хамид I пришел в восторг – и с тех пор султанский двор постоянно наслаждался оригинальным лакомством. В 1897 году внук шекербаши представил «удовольствие для неба» западной публике на Всемирной выставке в Брюсселе. Европейцы по достоинству оценили восточную сладость – портрет Хаджи Бекира висит в Лувре.
Рассказывая о стамбульских сладостях, нельзя забывать о мороженом – дондурме (тур. dondurma). Среди десятков видов дондурмы выделяется мараш (тур. maraş) – мороженое, родиной которого в XVIII веке стал одноименный город на юго-востоке Турции (с 1973 года он называется Кахраманмараш). Этот десерт готовится из козьего молока, сахара, мастики и салепа – порошка из корней диких орхидей; по структуре он тягучий и тает гораздо медленнее обычного мороженого. Манмараш очень эластичный, пока не замерзнет, – поэтому дондурму охлаждают, но не замораживают.
В Стамбуле мараш продают с уличных телег со встроенными открытыми емкостями, где мороженое постоянно перемешивают – это тяжелая физическая работа, на которую берут только мужчин. Мороженое на берегах Босфора – это символ лета, ему впору петь оды и слагать о нем стихи. Популярность мараша поставила дикие орхидеи в Турции на грань исчезновения – что в 2003 году привело к законодательному запрету экспорта салепа. Самую известную в Стамбуле дондурму делают в кондитерской «Ali Usta» в Моде (Кадыкёй).
Али-бей перебрался в Стамбул из Кахранмараша в 1987 году Чтобы обеспечить шестерых детей, они с женой Фатьмой торговали ичли кефте (тур. içli köfte) – котлетками из мясного фарша и грецких орехов в хрустящей корочке из булгура. Ичли кефте всегда хорошо продавались в Стамбуле – вскоре Али-бей получил почетное прозвище «уста» (тур. usta – знаток своего дела) и открыл ресторан «Sabırtaşı». Это культовое заведение находится на улице Истикляль, напротив культурного центра банка «Yapi Kredi».
Прекрасный кулинар, Али Уста превратился в легенду Бейоглу. Доходы от ресторана позволили Али-бею открыть в Кадыкее кафе «Ali Usta». Его дондурма настолько знаменита, что поесть ее приезжают из других городов. В настоящее время повар отошел от дел и передал дело старшему сыну.
На берегах Босфора кулинария всегда позволяла заработать деньги. Так, в середине XX века некий Вахеддин Каргылы торговал в Кадыкее дондурмой – и уже в 1961 году он вместе с братьями приобрел локанту[455]«Kanaat» (она располагается в Ускюдаре, на улице Селмани Пак). Локанта имела достойную репутацию, но братья занялись развитием бизнеса. Они добавили блюда домашней кухни и молочные десерты, увеличив количество позиций в меню до сотни. Сегодня «Kanaat» – наряду с сетевыми кафе «Mado» и кондитерской «Ali Usta» – входит в пятерку мест, где продается лучшая в городе дондурма; еще два пункта рейтинга занимают кондитерские «Mini Dondurma» и «Güneş Dondurma & Waffle» в Бебеке.
Вообще азиатская часть Стамбула – рай для сладкоежек. Большинство заведений работает с конца XIX века или хотя бы с середины XX века – их передают из поколения в поколение. Особенно примечателен Кадыкёй – так, в семте Мода есть улица с поэтичным названием Гюнешлибахче (от тур. güneşli bahçe – солнечный сад), которая славится татлыджи (кондитерскими). В каждом заведении подается нечто уникальное: в «Baylan» это куп гри (десерт из мороженого, карамели и ликера); в «Altinoluk Zeytinyağları» – сырная халва; в «Gözde Şarküteri» – деликатесы из тыквы и айвы; в «Beyaz Firin» – ароматные куличи.
История «Beyaz Firin» начинается с болгарского эмигранта Георгия Стоянова, который в XIX веке торговал симитами (бубликами) в Балате. Сыновья Георгия продавали в Каракее и Сарыере пирожки. В 1927 году внуки Георгия открыли на улице Гюнешлибахче кондитерскую «Beyaz Firin» – местные жители долго называли ее «болгарской булочной». В 1993 году фирму возглавила Натали Стоянова – выпускница парижской школы гостиничного сервиса «Le Cordon Bleu». При ней сеть «Beyaz Firin» охватила весь Стамбул, включая престижные районы Арнавуткёй, Эренкёй и Суадие.
Система городского общепита не ограничивается локантами, татлыджи и мейхане (питейными заведениями). Помимо них, есть балык локантасы (рыбные рестораны). Раньше вдоль береговой линии Стамбула располагались рыбные рынки – самые крупные сохранились в Каракёе, Кумкапы и Кадыкёе. Разнообразие рыбы и морепродуктов привело к появлению двух важных блюд. Первое – мидье долмасы (тур. midye dolması), мидии, фаршированные рисом. Второе – балык экмек (тур. balık ekmek), бутерброд с рыбой. Памук пишет, что в старые времена, когда море было чистым, уличные прилавки ломились от пеламиды из Босфора, – и бутербродами торговали повсеместно.
Сейчас лучший балык экмек готовят на причале Эминёню. Хамса, макрель или скумбрия коптится на огне, потом ее бросают на разрезанную булку, добавляют овощи, посыпают солью и поливают лимонным соком. Через несколько минут у вас в руках свежая, дешевая и подлинно народная еда; настоящая еда, которая пахнет дымом. Балык экмек надо съесть тут же – сидя на каменных ступенях, вдыхая босфорский ветер, любуясь Галатской башней и минаретами семи имперских мечетей. Это не просто бутерброд, это – жизнь огромного бессмертного города, его неповторимая красота и поэзия.
Балык локантасы разбросаны по всему городу, особенно вдоль Босфора. Хорошие заведения расположены в Сарыере, Арнавуткёе, Бей-оглу, Бейкозе, Кумкапы (особенно в переулке Ордекли-Баккал) и Анадолу Кавагы – возле крепости Йорос. Впрочем, в ресторанах лучше заказывать не балык экмек, а что-то более изысканное – кальмаров, креветок, устриц, осьминогов, лобстеров.
Очень популярна ресторанная сеть «Balıkçı Kenan» («Рыбак Кенан»). Ее основатель по имени Кенан в детстве переехал в Стамбул из Анатолии – его семья обосновалась в Кадыкёе. Повзрослев, Кенан открыл там свой первый балык локантасы. Бизнес разрастался, и «Balıkçı Kenan» превратился в бренд. Особенно знаменит ресторан в Бейликдюзю, совмещенный с бесплатным музеем. Кенан собирал экспонаты на протяжении 30 лет. Узнав, что рыбаки поймали представителя редкого вида или крупный экземпляр, ресторатор выкупал интересный улов и мумифицировал его. Сегодня в коллекции более 15 тыс. экспонатов из всех четырех морей, омывающих Турцию.
Стамбул славится не только рыбными, но и мясными блюдами. Котлетки кефте подают в кефтеджи, кебабы и шаурму – в кебапчи. Замечательные кебабы делают в Кадыкёе, но первенство в их приготовлении принадлежит заведениям на улице Хорхор в Аксарае, недалеко от акведука Валента. По мнению турок, лучшую в стране шаурму можно попробовать в городах Газиантеп и Шанлыурфа. Их уроженцы, переехав на берега Босфора, традиционно селятся в Аксарае и открывают кафе на улице Хорхор.
Еще одно легендарное мясное блюдо – султанские котлеты. Их готовили для падишахов из смеси говяжьего и бараньего фарша, а затем обжаривали на мангале. За Голубой мечетью, на улице Кючюк Айясофия, находится старинный ресторан «Sultan Kosesi» («Султанские котлеты»), основанный в XV веке и считающийся ровесником Топкапы. «Sultan Kosesi» веками управляют члены одной семьи – нынешний владелец рассказывал мне, что его предки отправляли готовые котлеты прямиком на дворцовую кухню. Оттуда их приносили валиде-султан – она снимала пробу. По легенде, блюдо подавалось на зеленых тарелках, которые меняли цвет, если еда была отравлена.
На берегах Босфора действуют закусочные, где не встретить туристов, – это пачаджи и ишкембеджи (ишкембе салону). В них подают особенные супы – келле папа чорбасы и ишкембе чорбасы соответственно (от тур. çorbası – суп). Первый готовится из рубца, второй – из бараньей головы и ножек. Оба блюда известны в Турции как отличное средство от похмелья (на Кавказе для этого готовят хаш). Иностранцы не жалуют пачаджи и ишкембеджи, но турки охотно их посещают – тем более что суповые салоны работают круглосуточно.
В османском Стамбуле пачаджи и ишкембеджи держали греки и армяне. Эта традиция сохраняется до сих пор – так, «Apik İşkembe Salonu» в Шишли принадлежит армянской семье. Их ученик, турок Махмуд Ташан, открыл свое дело в Фенере – «Tarihî Haliç İşkembecisi». Есть и сетевые заведения: например, «Sarıhan İşkembe», принадлежащие клану Сарыхан, функционируют в Шишли, Кягытхане, Умрание и т. д. В Фатихе на улице Кизанлык находится знаменитая «Paçacı Mahmut Usta» – Махмуд Уста умер в 2002 году, но его сын Ахмед поддерживает репутацию фамильного бренда. На соседней улице Сарыгюзель работает «Paçacı Necip Usta», открытый братом Махмуда.
Гастрономическая карта позволяет заглянуть в самые укромные уголки мегаполиса и попробовать Стамбул на вкус. Некоторые городские топонимы обусловлены кулинарной деятельностью местных жителей – так, название квартала Пантаглы в Шишли образовано от итальянского слова «pane» (хлеб): в османскую эпоху здесь выпекали хлеб для всей Перы. Вкусные открытия поджидают вас на каждом шагу – чего стоят хотя бы кварталы возле Гранд-базара и Египетского рынка. Они славятся аутентичной едой: кокоречем[456] («Kokoreççi Erdinç Usta» на ул. Кылыджчилар); кебабами («Dürümcü Raif Usta» возле мечети Махмуда-паши); долмой («Gazientep Burç Ocakbaşı» на ул. Ялыкчилар); шаурмой («Aynen Dürüm» на ул. Мухафазаджилар); лукумом («Altan Şekerleme» на ул. Кибле Чешме перед Сулеймание); мухаллеби и дондурмой («Bena Dondurmaları» во дворе мечети Атик Али-паши в Чемберлиташе).
Каждый район знаменит неким продуктом: Канлыджа – сливочным йогуртом, Сарыер – медом, Ортакёй – вафлями и кумпиром (печеным фаршированным картофелем) и т. д. Лучший кумпир продают в Ортакёе – на пешеходной улице, ведущей к мечети Бюйюк Меджидие; ее называют улицей Кумпир (Kumpir Sokak). Вообще фастфуд – ключевой сегмент стамбульской кухни, он стал таким же символом города, как Айя-София. С блюдами связаны легенды и суеверия – например, считается, что симиты того же цвета, что и султани (первая османская монета) – и тот, кто купит бублик, обретет богатство.
Особое место в гастрономическом калейдоскопе Стамбула занимают напитки. Долгое время главным напитком была вода – она поступала в город по старому акведуку Валента и скапливалась в резервуарах, построенных еще византийцами, отчего приобретала неприятный привкус. Некоторые лавочники продавали воду из разных стран и разной давности. Больше всего ценилась нильская, поскольку ее пил султан. Зеленая терпкая вода из Евфрата рекомендовалась людям со слабым здоровьем. Дунайская вода была богата солями.
Со временем ассортимент напитков расширился – в частности, появился шалгам. По вкусу он напоминает рассол и подается холодным, с солеными огурцами и лимоном. Шалгамом обычно запивают балык экмек. Очень популярен айран – в Турции он даже входит в меню «Макдоналдса». Фирменный айран из молока буйволицы стоит попробовать в одном из лучших и старейших кафе Стамбула – «Saray Muhallebicisi» на улице Истикляль.
Следует подробнее рассказать и о бозе. Слово «бузить» образовано от тюркского «boza» – рецепт этого зернового напитка принесли на Русь татаро-монголы. В современном Стамбуле боза не так распространена, как айран или шалгам, поскольку для производства нужна лицензия, – но в османскую эпоху ее можно было купить повсеместно. Эвлия Челеби отмечает, что в XVII веке в столице насчитывалось около трехсот лавок по продаже бозы. Торговцы стояли перед Айя-Софией, на площади Атмейдан, в Галатской гавани и Аксарае. Выпивая бозу, человек получал глоток энергии, но не пьянел. В напиток добавляли черную патоку из Кушадас, а кремовую шапку посыпали корицей, имбирем, гвоздикой и мускатным орехом.
Рецепт, описанный Челеби, отличается от нынешнего, придуманного в XIX веке. Этот век стал для Блистательной Порты эпохой катастроф – империя теряла свои владения. Многие жители Балкан эмигрировали в османскую столицу. Среди из них оказался албанец Хаджи Садик-бей. На тот момент большинство продавцов бозы в Стамбуле были албанцами, и в 1870 году Садик-бей пополнил их ряды. Он готовил напиток самостоятельно и добился того, что кислая боза стала более сладкой. Формируя бренд, Садик шесть лет обходил Стамбул с медным кувшином – как Мевлют Караташ, герой романа Памука «Мои странные мысли», – и продавал бозу, сделанную по собственному рецепту.
В 1876 году Садик-бей открыл в районе Вефа магазин «Vefa Bozacisi». Его боза получила известность и понравилась самому Ататюрку – тот продегустировал напиток в 1937 году. Памук рассказывает, как привел подругу по имени Черная Роза в «знаменитое заведение “Вефа”», где в рамке под стеклом висел стакан, из которого пил Ататюрк. Реакцию возлюбленной Памук не забыл даже спустя десятилетия. Из всего, что он показал Черной Розе «по ту сторону Золотого Рога», ее – европеизированную девушку из богатой семьи, обитательницу Нишанташи, клиентку модных заведений Бебека и Таксима, – больше всего заинтересовал этот стакан (главным образом потому, что его не мыли 35 лет).
Нельзя забывать и о салепе – напитке из молока, корицы, ванили, сахара и порошка из клубней диких орхидей (того же, что и в мороженом мараш). Салеп продают в Стамбуле осенью и зимой. Торговцы развозят его на тележках, увенчанных латунными самоварами, или разливают из термосов. Наслаждаться салепом лучше всего в кафе с видом на Босфор или Золотой Рог, когда за окном льет дождь. Плохая погода усиливает ощущение уюта, и Стамбул откроется вам с новой стороны – например, как город, где для вас всегда найдется чашечка чего-нибудь вкусного, горячего и ароматного.
Глава 20
Последние штрихи
Если сердце не любит Стамбул, то что оно знает о любви?
Турецкая пословица
ћиллионы иностранцев запоминают Стамбул ярким, парадным, открыточным – однако в погоне за древностями они словно попадают в декорации к «Великолепному веку»: экзотические, но не настоящие. Многие туристы оказываются между старым Стамбулом, которого уже не существует, и современным – который не замечают или не желают замечать. Приезжая в столицу Блистательной Порты, люди хотят видеть узнаваемые образы: Айя-Софию и Топкапы, Девичью башню и пестрые ряды Гранд-базара, минареты на фоне закатного неба и чаек над Босфором. Тем не менее, Стамбул не ограничивается «Макдоналдсом» на улице Истикляль и легендами о султанском гареме.
Мой Стамбул проявлялся подобно старой фотографии; он медленно выступал из темноты, неспешно выкристаллизовывался из ежедневной суматохи, постепенно запечатлевался в моей памяти. Я слышала город и шла на его зов – ибо чувствовала, что Стамбул говорит со мной: гудками паромов, рекламными вывесками, шумом волн и гулом ветра.
Миф о городе не должен быть важнее самого города. Пока в историческом центре бушует туристическая лихорадка, миллионы стамбульцев живут в тихих районах на берегах Босфора и Золотого Рога – и подлинную жизнь города можно увидеть только там.
Как передать очарование Кузгунджука, Фенербахче, Бейкоза, Эйюпа, Ускюдара, Каракёя, Касымпаши и иных старинных ильче, семтов, махалле? По утверждению Амичиса, наш язык не смог бы дать представление об этом чудесном смешении жилых кварталов и природы, легкомысленности и строгости, шарма и величия. Журналист описывает большой город, который «накрошили в огромный сад над берегом» – и все эти красоты отражает лазурное зеркало Босфора.
Сегодня в Канлыдже, Курултуше, Ферикёе, Айвансарае, Саматье, Топхане, Сулукуле, Кадырге, Чаршамбе старые дома османской эпохи жмутся друг к другу, чтобы не сползти в пролив. Их облупившиеся фасады увиты плющом и виноградом. Резные балконы потемнели от зимних дождей и холодных ветров. На веревках хлопает белье. Узкие, вымощенные брусчаткой улочки сбегают к Халичу или Босфору.
Красота этих мест – красота разрушения. Она везде: в узловатых ветвях чинар и обшарпанных стенах мечетей, в разбитых фонтанах и ржавых водопроводных колонках. В Тарлабаши, Вефе, Балате, Фенере остались опустевшие церкви, кладбища с покосившимися надгробиями и немыслимо прекрасная греческая школа из французского кирпича, при виде которой покрываешься мурашками от восторга. Остались живописные прибрежные пейзажи; замершая, застывшая в камне история – и незыблемый уклад старого Стамбула.
Здесь по-прежнему все знают друг друга, целым кварталом покупают хлеб у одного булочника и мясо – у одного мясника, читают по утрам свежие газеты, заваривают ароматный чай и лакомятся османским йогуртом с сахарной пудрой, который вот уже 300 лет готовится по неизменному рецепту. Девушки хороши тонкой и пугливой восточной красотой. Женщины курят на балконах и лениво переругиваются. По вечерам мужчины ходят в местную кофейню, чтобы поиграть в нарды и обсудить последние новости, а морщинистые старики в вязаных шапках и жилетах отправляются на очередное религиозное собрание.
Это – тоже Стамбул. Настоящий, повседневный, непарадный. Родной для миллионов его жителей и запечатленный на снимках знаменитого фотографа Ары Гюлера.
Нам никогда не увидеть Стамбул таким, каким его запомнили молодые Орхан Памук и Ара Гюлер; не почувствовать атмосферу 1950-х – 1960-х годов, когда город остро переживал нищету и горечь утраты, а в каждом звуке – будь то порыв ветра, шорох вчерашних газет или скрип деревьев – звучала пронзительная, надрывная музыка отрешенности и умирания. Ночь и туман опустились на Стамбул, и зимняя тьма, подобно густым чернилам, залила кварталы. Снег запорошил крыши, завалил дороги, налип на проводах и ветвях платанов, укрыл берега Босфора толстой пуховой периной, обесцветил яркие краски и заглушил громкие звуки бывшей столицы Османской империи. Нам не узреть этого непроглядного мрака истории, не ощутить хюзюн – неизбывную стамбульскую тоску по утраченному счастью и великолепию, которая так странно похожа на армянский карот – печаль по утерянной родине.
Поэтому я очень люблю рассматривать работы Ары Гюлера, на которых Стамбул – прекрасный город с удивительной историей – показан с неожиданных ракурсов. Гюлер, прозванный «оком Стамбула», неспроста делал преимущественно черно-белые снимки родного города. На его фотографиях – разрушенные дома и лавки, зияющие глазницы полусгнивших деревянных особняков османской знати, стены древних крепостей, грозно темнеющие на фоне пепельно-серого неба, мутные фонари, едва освещающие грязные улицы, обросшие водорослями рыбацкие лодки на Босфоре, печальные бедняки с тяжелыми тюками, похожие на усталых лошадей, – словом, одиночество и запустение. Самые скорбные и красивые снимки – те, где люди, будто превращаясь в призраков, отбрасывают длинные тени на мокрую брусчатку разбитых мостовых.
Памук с ностальгией пишет о «черно-белой атмосфере» Стамбула, которая еще живет на улочках Тепебаши, Джихангира, Галаты, Фатиха, Зейрека и Ускюдара. Его город – это стаи чаек, маленькие кофейни, кладбища на склонах холмов, тусклые фонари, пароходы на Босфоре – и снег.
Турецкий художник и поэт Эмин Джошкун, подобно Памуку, с грустью, любовью и нежностью вспоминает бедный, заснеженный Стамбул времен своей юности – но в стихах Джошкуна неизменно живет светлое начало:
Джошкун, конечно, прав, говоря, что Стамбул – это самый красивый, самый исторический, самый экзотический город – и миллионов фотографий будет мало, чтобы его показать. Несмотря на царящие в старых районах упадок и опустошение, Стамбул, как и в годы османского господства, остается контрастным, печальным, лукавым и гипнотически красивым.
Стили, эпохи, традиции и судьбы, прошлое, настоящее и будущее затейливо и непредсказуемо переплетаются в этом городе, подобно узору на коврах его мечетей. Как и несколько веков назад, здесь пьют чай из стеклянных бардаков и жарят скумбрию на пристанях. В автомобильном потоке маневрируют торговцы, несущие на головах деревянные подносы с товаром. Чистильщики обуви полируют туфли офисных клерков. Бакалейные лавки соседствуют с супермаркетами. Люди смешиваются в пестрый, многоликий и деловой поток, растекающийся по улицам, как кровь по венам. Это – шумное дыхание Стамбула, его неровно бьющийся пульс, его рваный ритм и негасимый внутренний огонь – живой и жаркий, который светит, греет и всё искупает.
Путешественники веками поддаются магическому очарованию Стамбула. Конечно, самый запоминающийся и географически правильный способ оказаться здесь – приплыть по воде. Панорамы османской столицы почти не меняются, – поэтому, стоя на палубе, вы увидете тот же пейзаж, который видели Джордж Байрон, Теофиль Готье, Жерар де Нерваль, Гюстав Флобер, Эдмондо де Амичис, Марк Твен и Альфонс де Ламартин.
Сколько бы я ни говорила о Стамбуле, все равно не успею рассказать о многом: о благоговейной тишине архивов и библиотек; о христианских катакомбах, где до сих пор находят чудом сохранившиеся византийские фрески; о парке Миниатюрк[457] и стамбульском океанариуме – самом большом в Европе; об уличных музыкантах, исполняющих османские мелодии; о фуникулере Кабаташ – Таксим – первой в мире подземной рельсовой дороге; о Египетском обелиске и Змеиной колонне на площади Султанахмет; о корабле «Savarona», на борту которого Ататюрк провел последние 58 дней жизни (он покинул судно, чтобы умереть в Долмабахче); о загадочной мечети Бурмалы с сельджукским витым минаретом; о сумасшедших и самоубийцах, бросавшихся в Босфор с мостов; о пляжах Сарыера и Шиле; о мужественном акробате, который в XVIII веке перешел Золотой Рог по канату, натянутому между корабельными мачтами; о питейных заведениях Бейоглу, кофейнях Бебека и борделях Каракёя; о затонувших автомобилях, лежащих на дне Босфора; и, наконец, о том, каково это – просыпаться под крики чаек и ощущать безграничную любовь, переполняющую тебя и готовую выплеснуться наружу, подобно волнам, перехлестывающим через каменные блоки причалов.
История города неразрывно связана с историей страны. Первая мировая окончилась для Османской империи 30 октября 1918 года, когда она заключила с Великобританией перемирие – это случилось на борту английского крейсера в греческом порту Мудрос. «Больной человек Европы» умер – и британский адмирал Сомерсет Гоф-Калторп продиктовал Порте условия договора.
Англия хотела отстранить союзников от контроля над поверженной Османской империей. Французы жаловались, что Гоф-Калторп даже не пустил их на борт корабля. Порте от этого было ничуть не легче – потерпев разгром, она приняла тяжелейшие условия англичан: открытие Босфора и Дарданелл для Антанты, демобилизацию турецкой армии и др. Османы удивили всех, продержавшись до последних дней Первой мировой, – но все равно ничего не выиграли. Длительное кровопролитие истощило империю и сделало поражение еще более горьким. Мудросское перемирие означало конец Блистательной Порты.
12 ноября 1918 года в Стамбул вошли французы, 13 ноября – британцы. 7 февраля 1919 года в Галате высадились итальянцы. 8 февраля в город въехал французский генерал Луи-Феликс-Мари-Франсуа Франше д’Эспере – он гордо восседал на белом коне и явно пытался подражать Мехмеду II. Но жеребец оказался чересчур строптивым, и полководцу пришлось его заменить – на фотографии, сделанной в тот день, видно, что д’Эспере едет по Гран-Рю-де-Пера уже на другой, темной лошади.
10 февраля 1919 года Стамбул был разделен на три оккупационные зоны: Сарайбурну контролировали французы, Перу – британцы, Ускюдар и Кадыкёй – итальянцы. Старые фото запечатлели шотландские части, выстроившиеся в Каракёе; англичан в Галате, ожидающих приезда фельдмаршала Эдмунда Алленби; и сенегальцев из французской армии, отрабатывающих ружейные приемы на площади Султанахмет, прямо перед Айя-Софией.
За всю свою историю Стамбул во второй раз покорился европейским завоевателям. Еще в марте 1915 года министр иностранных дел Сергей Сазонов говорил британскому послу Джорджу Бьюкенену и французскому дипломату Морису Палеологу, что Россия должна получить Стамбул, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл. Сейчас трудно сказать, насколько этот замысел был бы осуществим: война спутала все планы, и оба непримиримых врага, обе империи – Российская и Османская – погибли. За ними в небытие последовали союзники Порты – Германия и Австро-Венгрия.
Оккупация Стамбула войсками Антанты продолжалась 5 лет – с 13 ноября 1918 по 23 сентября 1923 года – и вызвала невиданный подъем турецкого национализма. Иностранные интервенты разделили не только столицу, но и вообще всю территорию Порты, оформив это в виде Севрского мирного договора (1920), по которому турки теряли большую часть земель, захваченных их предками с XIII века. Слабовольный султан не мог защитить собственное государство. Позже Ататюрк охарактеризует Мехмеда VI настолько негативно, что толпа будет кричать: «Да проклянет его Аллах!»
Страну надо было спасать, и генерал Мустафа Кемаль-паша начал формирование освободительной армии. 19 мая 1919 года грянула Война за независимость Турции – и случилось чудо: турецкие солдаты, бежавшие с полей Первой мировой, примкнули к Ататюрку. Дезертирство более полумиллиона боеспособных мужчин определило победу Гази. Вместо того, чтобы напрасно жертвовать собой в 1914–1918 годах, вчерашние дезертиры спаслись и сражались в другой войне – за выживание суверенного турецкого государства. По словам нидерландского тюрколога Эрика-Яна Цюрхера, турок «восстал из мертвых» – ибо теперь люди были полны решимости противостоять Антанте и не дать ей расчленить страну.
В декабре 1922 года газета The New York Times опубликовала статью «Кемаль в представлении мусульманского мира», которая подтвердила важность успеха турок в Войне за независимость. На Ближнем Востоке бушевал политический кризис. Дамаск – гордую столицу Омейядов – контролировали французы. По Багдаду, воспетому в сказках «Тысячи и одной ночи», разгуливали британцы. Герои арабской независимости «ушли в тень перед сияющим ликом Гази из Анкары».
Упорство Ататюрка было вознаграждено. 24 июля 1923 года состоялось заключение Лозаннского договора – он заменил позорный Севрский мир и закрепил территорию Турции в ее нынешних границах. Одновременно сложилась новая политическая карта Ближнего Востока, на которой возникли арабские государства. 23 августа 1923 года начался вывод иностранных войск из Стамбула – и 6 октября в город вошла измученная, но не сломленная турецкая армия.
29 октября 1923 года из развалин истерзанной и обескровленной Османской империи, словно феникс из пепла, родилась Турецкая Республика. Мир стремительно менялся, и Стамбул – одна из его вечных столиц – не мог оставаться прежним.
Город на берегах Босфора оказался бессмертным. Несмотря на катаклизмы первой половины XX века, на его улицах ни на минуту не замирала жизнь. Солано описывает традиционное для Стамбула вавилонское столпотворение – по Галатскому мосту стремился «нескончаемый поток разноязычных народов»: русские белоэмигранты; армянские и греческие священники; албанские крестьяне; арабские паломники; китайские, японские и персидские купцы; американцы-сотрудники гуманитарных миссий, изувеченные ветераны всех минувших войн; последние евнухи и дервиши…
Обломки Блистательной Порты, разноцветные осколки великолепного османского мира и обрывки прежней жизни, полной счастья и благоденствия, складывались на берегах Босфора в причудливые мозаики – и вмиг смывались бурным водоворотом истории. Их призрачное отражение еще дрожало в темных водах пролива – но сквозь прах прошлого уже прорастал новый мир. Он рождался в давке и сутолоке – под предсмертные хрипы солдат и вопли базарных торговцев, под грохот канонады и протяжные крики муэдзинов – и, подобно кровавой ране, расцветал в груди каждого, кто очутился тогда в Стамбуле – на пересечении эпох и континентов.
Бывшая османская столица преображалась. Американский импресарио основал в Бейоглу джаз-клуб «Nardis» – сегодня это старейшая джазовая площадка Стамбула. Там же, в Бейоглу, в церкви Святого Антония Падуанского 10 лет проповедовал Анджело Ронкалли – будущий папа римский Иоанн XXIII. Евреи из оккупированной Европы бежали через Стамбул от нацистов. В 1960-х – 1970-х годах город облюбовали хиппи – он был для них перевалочным пунктом на пути к «местам просветления» в Индии и Юго-Восточной Азии; с этого момента в Турции начинается современный туризм. Древний город на берегах Босфора снова стал глобальным перекрестком цивилизаций и человеческих судеб.
Если бы камни Стамбула могли говорить, они поведали бы сотни легенд о любви и ненависти, дружбе и предательстве, славе и позоре. В этом могучем суматошном городе, бурлящем, будто котел с чорбой – турецким супом – совсем не страшно умирать. Здесь хочется наслаждаться каждой минутой, щуриться от босфорского ветра – и верить, что не существует ничего, что нельзя исправить. Ибо жизнь всегда побеждает смерть – и все дороги ведут в Стамбул. И ныне, и присно, и во веки веков.
12 июля 2020 года, Дубай
Библиография
Источники
Анна Комнина. Алексиада. М., 1965.
Георгий Акрополит. История. СПб., 2013.
Григорий Турский. История франков. М., 1987.
Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.
Лев Диакон. История. М., 1988.
Михаил Пселл. Хронография. М., 1978.
Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. СПб., 1998.
Феофан Исповедник. Хронография. М., 1980.
Научная и научно-популярная литература
Азимов А. Константинополь. От легендарного Виза до династии Палеологов. М., 2007.
Браунворт Л. Забытая Византия, которая спасла Запад. М., 2012.
Гийу А. Византийская цивилизация. Екатеринбург, 2005.
Гудвин Дж. Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов. М., 2012.
Диль Ш.М. Византийские портреты. М., 1994.
Кича М. Мекка. Биография загадочного города. М., 2019.
Кроули Р. Константинополь: Последняя осада.1453. М., 2008.
Лорд Кинросс. Расцвет и упадок Османской империи. М., 1999.
Мантран Р. Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного. М., 2006.
Норвич Дж. Дж. История Византии. М., 2010.
Стоун Н. Краткая история Турции. М., 2014.
Финкель К. История Османской империи. Видение Османа. М., 2010.
Фицрой Ч. Стамбул времен султана за пять курушей в день. М., 2017.
Хитцель Ф. Османская империя. М., 2006.
Мемуары и путевые заметки
Виллардуэн Ж. История завоевания Константинополя. М., 2013.
Готье Т. Путешествие на Восток. М., 2000.
Клари Р. Завоевание Константинополя. М., 1986.
Мортон Г.В. От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку. М.,2011.
Нерваль Ж. Путешествие на Восток. М., 1986.
Памук О. Стамбул. Город воспоминаний. М., 2015.
Твен М. Простаки за границей. М., 1984.
Публикации на иностранных языках
Agoston, G. Guns for the Sultan: Military Power and the Weapons Industry in the Ottoman Empire. New York, 2008.
Ahmed, R. Narratives of Islamic Legal Theory. Oxford, 2012.
Aksakal, M. The Ottoman Road to War in 1914: The Ottoman Empire and the First World War. Cambridge, 2010.
Aksan, V.H. Ottoman Wars. An Empiere Besieged. London, 2007.
Allen, R. Spies, Scandals and Sultans: Istanbul in the Twilight of the Ottoman Empire. London, 2007.
Amicis, E. de. Constantinople. London, 2005.
Babinger, F. Mehmed the Conqueror and His Time. Princeton, 1978.
Bat Ye’or. The Dhimmi: Jews and Christians Under Islam. New York, 1985.
Boyar, E., Fleet, K. A Social History of Ottoman Istanbul. Cambridge, 2010.
Busbecq, O.G. Turkish Letters of Ogier Ghiselin de Busbecq, Imperial Ambassador at Constantinople, 1554–1562. Baton Rouge, 2005.
Clark, P. Istanbul: A Cultural and Literary History. Oxford, 2010.
Clerget, M. La Turquie: Passé et Présent. Paris, 1938.
Clot, A. Suleiman the Magnificent. London, 2012.
Crowley, R. 1453: The Holy War for Constantinople and the Clash of Islam and the West. New York, 2006.
Ducae. Historia Byzantina. London, 1834.
Duruy, J.V. History of Modern Times: From the Fall of Constantinople to the French Revolution. New York, 1894.
Erdem, H. Slavery in the Ottoman Empire and Its Demise. London, 1997.
Fidler, R. Ghost Empire: A Journey to the Legendary Constantinople. San Jose,2017.
Freely, J. Inside the Seraglio: Private Lives of the Sultans in Istanbul. London,2000.
Freely, J. Istanbul: The Imperial City. London, 1998.
Gilles, P. The Antiquities of Constantinople. New York, 1988.
Gül, M.The Emergence of Modern Istanbul: Transformation and Modernization of a City. London, 2001.
Hanioğlu, M.Ş. Atatürk: An Intellectual Biography. Princeton, 2013.
Hanioğlu, M.Ş. The Young Turks in Opposition. Oxford, 1995.
Hellier, C. Splendours of the Bosphorus: Houses and Palaces of Istanbul. London, 1993.
Howard, D.A. A History of the Ottoman Empire. Cambridge, 2017.
Hughes, B.A Tale of Three Cities. Boston, 2017.
Ihrig, S. Atatürk in the Nazi Imagination. Harvard, 2014.
Imber, C. The Ottoman Empire: The Structure of Power. London, 2009.
Junne, G.H. The Black Eunuchs of the Ottoman Empire: Networks of Power in the Court of the Sultan. New York, 2015.
Kılınçoğlu, D.T.Economics and Capitalism in the Ottoman Empire. London,2015.
King, C. Midnight at the Pera Palace: The Birth of Modern Istanbul. London,2014.
Kuban, D. Istanbul: An Urban History: Byzantion, Constantinopolis, Istanbul.Istanbul, 2010.
Lehrman, J.B. Earthly Paradise: Garden and Courtyard in Islam. Los Angeles,1980.
Madden, T.F. Istanbul: City of Majesty at the Crossroads of the World. London,2017.
Lewis, B. The Muslim Discovery of Europe. New York, 2001.
Lewis, R. Rethinking Orientalism. Women, Travel and the Ottoman Harem.New York, 2004.
Mango, C. The Oxford History of Byzantium. Oxford, 2002.
Mansel, P. Constantinople: City of the World’s Desire. London, 2006.
Mansfield, P. A History of the Middle East. London, 2013.
Millingen, A. van. Byzantine Constantinople. The Walls of the City and Adjoining Historical Sites. Cambridge, 2010.
Montagu, M.W. Turkish Embassy Letters. London, 1994.
Nicol, D.M. The Last Centuries of Byzantium. Cambridge, 2004.
Niyazioglu, A. Dreams and Lives in Ottoman Istanbul. London, 2016.
Palmer, J.A.B. The Origin of the Janissaries. Manchester, 1953.
Pardoe, J. The Beauties of the Bosphorus. London, 1838.
Peirce, L.P. The Imperial Harem: Women and Sovereignty in the Ottoman Empire. Oxford, 1993.
Provence, M. The Last Ottoman Generation and the Making of the Modern Middle East. Cambridge, 2017.
Rogan, E. The Fall of the Ottomans: The Great War in the Middle East, 1914–1920. London, 2016.
Sumner-Boyd, H. Strolling Through Istanbul. New York, 2010.
Wells, C. Sailing from Byzantium: How a Lost Empire Shaped the World. NewYork, 2006.
Wheatcroft, A. The Enemy at the Gate: Habsburgs, Ottomans, and the Battle for Europe. New York, 2010.
Wheatcroft, A. The Ottomans. London, 1993.
Yaycioglu, A. Partners of the Empire: The Crisis of the Ottoman Order in the Age of Revolutions. Stanford, 2016.
Yilmaz, H. Becoming Turkish: Nationalist Reforms and Cultural Negotiations in Early Republican Turkey, 1923–1945. Syracuse, 2016.
Zilfi, M.C. Women and Slavery in the Late Ottoman Empire: The Design of Difference. Cambridge, 2010.
Zürcher, E.J.The Young Turk Legacy and Nation Building. From the Ottoman Empire to Atatürk’s Turkey. London, 2010.
Императоры Константин Великий (слева) и Юстиниан Великий (справа) преподносят в дар Богородице, держащей на руках младенца Иисуса, город Константинополь и храм Святой Софии соответственно. Мозаика над юго-западным входом в Айя-Софию. Середина X века
«Византий, сейчас Константинополь» (гравюра).
Георг Браун и Франц Хогенберг, 1572 год. На гравюре изображен Мехмед II, стоявший весной 1453 года перед византийской столицей (на территории современного Ускюдара). Хорошо видны размеры тогдашнего Константинополя, ограниченного городскими стенами
Карта Стамбула. Матракчи Насух, 1540 год
Шарль Гравье, граф де Верженн (1719–1787) – французский государственный деятель; в 1755–1771 годах был послом Франции в Стамбуле. Портрет кисти французского художника Антуана де Фавре (1706–1791). Верженн изображен в одежде стиля «тюркери» (Turquerie). Эта была ориенталистская мода, популярная среди западных аристократов и деятелей искусства в XVI–XVIII веках. Европейцы познакомились с ней в результате военных, торговых и дипломатических отношений с Османской империей
Суд Селима III во дворе Топкапы. Османская миниатюра. Конец XVIII века
Турецкая открытка, посвящённая принятию первой конституции Османской империи 23 декабря 1876 года. В центре (слева направо): султан Абдул-Хамид II, принц Мехмед Сабахаддин, великий визирь Ахмед Шефик Мидхат-паша, а также один из организаторов и лидеров движения «Новые османы» Намык Кемаль. Женщина символизирует Турцию, которая встает с колен и сбрасывает оковы рабства. Ангел является намеком на Французскую революцию и ее девиз «Свобода, равенство, братство» («Hürriyet, müsavat, uhuvvet»)
Османский паша с гаремом. Фото, 1880 год
Немецкий турист до посещения Стамбула и после. Открытка, 1908 год
Жительница Стамбула. Фотоателье «Братья Абдулла», 1870-е годы
Босфорские ялы в районе Еникёй. Гравюра. Томас Аллом, 1839 год
Дервиши в обители Галата Мевлевиханеси. Фотостудия «Братья Гюльмез», 1870-е годы
Мечеть Нусретие, построенная в честь разгона Махмудом II янычарского корпуса в 1826 году. Фото 1863 года
Административная карта современного Стамбула
Вид с Галатской башни на Галатский мост и бухту Золотой Рог
Мечеть Сулеймание
Вид с причала Эминёню на район Бейоглу и Галатскую башню
Разноцветные дома в районе Балат на улице Мердивенли Йокушу
Айя-София
Афганистан: подлинная история страны-легенды
В Афганистане вера может оказаться куда важнее всего прочего, и миф имеет здесь не меньшее значение, чем логос.
Дженни Нордберг. Подпольные девочки Кабула.История афганок, которые живут в мужском обличье
Не одна, не две, а много войн, больших и малых, справедливых и неправедных, с переменным составом предполагаемых героев и злодеев, и каждый новый герой заставляет все больше тосковать по старому злодею.
Халед Хоссейни. И эхо летит по горам
И все-таки, несмотря на пестроту красок, блеск и внешнюю упоительную красоту этой жизни, меня обуревает ненависть к мертвому Востоку. Ни проблеска нового творческого начала, ни одной книги на тысячи верст. Упадок, прикрытый однообразным и великолепным течением обычаев. Ничего живого.
Лариса Рейснер. Афганистан
Как мог Афганистан так быстро рухнуть? Как бывший солдат, переводчик, который участвовал вместе с американскими и афганскими силами в спецоперациях, я могу дать вам ответ, который отсутствует в публичном пространстве: культура, менталитет…
Бакташ Ахади
Благодения, оказанные недостойному, я считаю злодениями.
Марк Туллий Цицерон
История – это и есть естественный отбор.
Салман Рушди. Стыд
Введение
Если земля действительно круглая, значит, Афганистан, как и любое другое место, может быть ее центром.
Диана Мохаммади и Мари Бурро. Маленькая торговка спичками из Кабула
15 августа 2021 г. боевики «Талибана»[458] взяли Кабул и объявили об окончании гражданской войны в Афганистане, которая длилась уже 43 года.
Казалось, афганцы должны быть счастливы – однако они цеплялись за американские самолеты, пытаясь покинуть страну, срывались и разбивались насмерть.
Шокирующие кадры из кабульского аэропорта пробудили у людей из разных стран мира не самые приятные воспоминания – и вызвали старые, позабытые вопросы, не утратившие своей актуальности. Откуда взялись талибы? Что в Афганистане делают американцы? Почему Афганистан стал таким, каким является сегодня? Да и вообще – что такое Афганистан?
Афганистан расположен в самом сердце Азии. Он связывает три важных региона: Индийский субконтинент, Центральную Азию и Иранское нагорье. Однако у этой страны нет ни выхода к морю, ни очевидных географических факторов, объединяющих население (как, например, египтян объединял Нил). Некоторые участки афганской границы определяются по рекам: Амударье – на севере, Хари Род – на северо-западе и Гильменду – на юго-западе. Еще одну естественную границу обеспечивают высокие горы Гиндукуш на стыке Памира, Каракорума и Гималаев. Они разделяют Афганистан на две части. Суровые горные хребты отчасти оберегали афганцев от вражеских полчищ – но низины в северных, западных и южных предгорьях с незапамятных времен манили купцов, переселенцев и завоевателей, способствуя вторжениям извне и миграции во всех направлениях.
«География – это судьба», – говорил Наполеон Бонапарт. Именно география определила течение афганской истории. На протяжении тысячелетий Афганистан являлся своеобразными «воротами», широко распахнутыми для захватчиков, которые направлялись из Ирана и Центральной Азии в Индию. Вплоть до XVIII в. Афганистан входил в состав других государств. Его называют «кладбищем империй», ибо на протяжении веков он был полем битвы.
Доисламские государственные образования на землях Афганистана составляют обширный и весьма пестрый список. Среди них – и загадочное Кушанское царство; и эллинистическое государство Селевкидов, возникшее на обломках империи Александра Македонского; и зороастрийская держава Ахеменидов; и «мать городов» – Балх, по легенде, основанный индоарийцами во II тыс. до н. э. Впрочем, эти и другие периоды – включая правление Ашоки, Чингисхана и Бабура – независимо от их мощного влияния на Афганистан, все же в большей степени относятся к общей истории Средней Азии, Ирана и Индии, нежели к собственно афганской истории.
Собственно афганская история в массовом сознании – это нескончаемая война. Очередной этап боевых действий, разразившихся в конце XX в., окончательно превратил Афганистан в failed state – несостоявшееся (провалившееся) государство, которое не могло поддерживать собственное существование в качестве жизнеспособной политической и экономической единицы. Разрушенная страна, будто магнит, притягивала мусульманских радикалов, контрабандистов, торговцев наркотиками и оружием. Здесь обосновался Усама бен Ладен. Здесь родились «Аль-Каида»* и «Талибан»*. Казалось, что хаос, нищета и кровопролитие – это естественное состояние Афганистана, и к 1990-м гг. он практически исчез из международной повестки – но в 2001 г. о нем снова заговорил весь мир. Причиной тому послужили теракты 11 сентября в США, организованные «Аль-Каидой»*. Впрочем, к тому времени репутация Афганистана была испорчена давно и безвозвратно. Его воспринимали как рассадник терроризма, центр мирового производства опиума и просто ужасное место, где человеческая жизнь ценится не дороже оборвавшей ее пули.
Эта многовековая, хроническая сосредоточенность на войне обезличивает афганцев, выдвигая на первый план только воинов и боевиков. В результате Афганистан остается всего лишь декорациями в тысячелетней международной драме, где главные роли исполняют другие, более могущественные игроки. Даже его нынешнее окружение – состоящее в основном из стран третьего мира – может похвастаться выдающимся (по сравнению с Афганистаном) уровнем безопасности и общего развития. Иран, Пакистан, Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, Индия, КНР – все они выглядят перспективными и пригодными для жизни на фоне столь неблагополучного соседа.[459]
Сейчас Афганистан является отсталой, нестабильной и опасной страной – где нет промышленности и образования, где не соблюдаются права человека и где царит будничное насилие, которого местные жители даже не замечают (а если замечают, то оправдывают исламом и своими древними традициями). Сегодня мало кто вспоминает, что когда-то покровителем Афганистана считался апостол Фома (согласно апокрифам, он проповедовал на севере – в Бактрии). Или что в Герате, Балхе, Газни и Кабуле проживали богатые еврейские общины (на заре XXI в. в Афганистане осталось только два еврея, а осенью 2021 г. – ни одного). Или что всего полвека назад в Афганистан охотно приезжали хиппи, направлявшиеся к «местам просветления» в Индии и Юго-Восточной Азии (в 1960-х – 1970-х гг. кабульская Чикен-стрит буквально кишела западными туристами).
Помимо «тропы хиппи», через Афганистан исторически пролегали десятки важных маршрутов, включая Великий шелковый путь. Многие афганские населенные пункты возникли благодаря трансконтинентальной торговле, которая велась уже в III тыс. до н. э. В то время налаживались контакты между городами-государствами, расположенными в Систане и Китае, в бассейне Амударьи и долине Инда, в евразийских степях и пустынях Месопотамии. Купцы продавали золото, серебро, медь, лазурит, слоновую кость, лошадей, рабов, а позже – и шелк, давший наименование всему торговому маршруту.
Коммерческую деятельность сопровождал интенсивный обмен идеями, технологиями и прочими культурными достижениями. В XX в. археологи находили в Афганистане золотые украшения с изображениями греческих богов и азиатских драконов, а также бронзовые статуэтки быков из Междуречья. В пещерах Бамиана сохранились старейшие в мире рисунки, сделанные масляной краской (они датируются 650 г. до н. э.). Первые упоминания о Газни встречаются в трудах китайского философа и путешественника Сюаньцзана (VII в.), а первые пушки в Афганистане отлили армяне, привезенные из Лахора в XVIII в. Ахмад-шахом Дуррани – создателем афганской государственности. Где-то на склонах холмов, окружающих Кабул, похоронен грузинский епископ; в самой столице же покоится падишах Бабур – основатель империи Великих Моголов. Ежегодно 21 марта афганцы празднуют Новруз.[460] В Мазари-Шарифе – одном из красивейших городов страны – Новруз издавна отмечают параллельно с другими доисламскими праздниками: Гул-е Сурх (праздником Красной розы, который связан с шумеро-аккадской мифологией и античными культами Венеры и Адониса) и Вардаваром (армянским торжеством в честь Преображения Господня, перекочевавшим в христианство из почитания языческих богинь любви, воды и плодородия).
В былые времена Афганистан славился не только войнами, но и гератской школой миниатюры, утонченной мистикой и духовностью суфийских орденов, винодельческими традициями, обильными урожаями, чудесными садами и многолюдными базарами. По легенде, афганские арбузы и гранаты доставляли ко двору китайских императоров. Геродот называл Герат «хлебной корзиной Средней Азии». Омар Хайям учился в Балхе.
В Афганистане жили и творили выдающиеся деятели науки (Абу Рейхан Мухаммед ибн Ахмед аль-Бируни), художники (Кемаль ад-Дин Бехзад), историки (Мирхонд и Хафизи Абру), мыслители (Нуриддин Абдуррахман ибн Ахмад Джами и Алишер Навои). Фирдоуси – которого афганцы считают своим национальным поэтом – писал в «Шахнаме» («Книге царей»):
Фирдоуси создал свою эпическую поэму в Газни – и там же представил ее султану Махмуду Газневи.
Афганистан воистину являлся «солнечным сплетением Евразии». До середины XVIII в. он был не «кладбищем империй», но их перекрестком, где каждый народ оставлял свой след. Однако географическое положение, некогда принесшее этой стране благополучие, впоследствии сыграло с ней злую шутку. Процветание Афганистана как составной части великих держав прошлого закончилось, когда они пали под ударами врагов – либо погибли по другим причинам. Открыв первую страницу своей – сугубо афганской, а не персидской, индийской, тюркской или иной – истории, Афганистан столкнулся с жестокой реальностью, в которой каждый должен заботиться о себе сам.
На планете есть десятки слаборазвитых государств, чей ВВП в несколько раз меньше, чем личное состояние Марка Цукерберга. Но мало кого интересуют, например, Бурунди, Лесото или Зимбабве. Вокруг Афганистана же веками не утихают страсти. В древности он представлял собой единственный сухопутный коридор из Средней Азии в Индию и к Персидскому заливу. Сегодня эта страна подобна ключу, открывающему доступ к важнейшим регионам земли. Имея точку опоры в Афганистане, можно оказывать давление на Индию и Пакистан, Китай (а значит, и Дальний Восток в целом), арабский мир и Турцию (и, следовательно, на Ближний Восток), Иран и Среднюю Азию (а через нее – на Россию). Такова первая причина, по которой нищий аграрный Афганистан в наши дни не исчезает из международной повестки. Более того – за минувшее десятилетие он фигурировал в новостях зарубежных СМИ чаще, чем любая другая страна.[461]
Вторая причина пристального внимания к Афганистану тоже уходит своими корнями в глубину веков. Исторически страна была геополитическим коридором – однако коридор расчищают и охраняют, но не возделывают. Соответственно, Афганистан сохранил огромные запасы полезных ископаемых, которые раньше никто не сумел (или даже не пытался) добыть. Одни виды минералов залегают в труднодоступных местах, другие человечество начало использовать относительно недавно. Афганские недра богаты железной рудой, медью, золотом, углем, литием и прочими редкоземельными металлами (в 2010 г. Пентагон окрестил Афганистан «литиевой Саудовской Аравией»). Согласно геологическим исследованиям, на территории страны свыше 1400 месторождений. Помимо всего прочего, они содержат цинк, свинец, тальк, бокситы, пегматиты, хромит, соль, серу, нефть, газ, гипс, мрамор, драгоценные и полудрагоценные камни. В 2019 г. афганское министерство горнорудной промышленности и нефти оценило общую стоимость природных богатств в $1–3 трлн, но реальная цифра может оказаться гораздо выше.
Иными словами, география – это судьба, и «кладбищу империй» отведена значимая роль в современном мире. Мы попробуем осмыслить исторический путь Афганистана, отыскать истоки его нынешних проблем и определить перспективы развития этой суровой, таинственной и несчастной страны, которую – согласно распространенному мнению – никому и никогда не удавалось завоевать.
Глава 1
Будда в огне, Будда в шелках
Каменный век закончился не потому, что кончились камни.
Ахмед Заки Ямани
Сегодня Афганистан кажется нам далеким и неприветливым. Однако он издавна являлся колыбелью разных культур. Первые люди поселились здесь еще пять тысяч лет назад. Древние охотники, земледельцы и скотоводы установили закономерности развития страны, актуальные до сих пор. Постепенно Афганистан – благодаря своему уникальному географическому положению – превратился в перекресток народов и цивилизаций. Он никогда не был изолирован, и его жители всегда пытались извлечь выгоду из контактов с соседями.
Большинство раскопок в Афганистане проводилось в 1950-х – 1970-х гг. Сначала ими занимались зарубежные историки и археологи, затем к ним присоединились афганские коллеги. Раскопки прекратились в конце 1970-х гг., а в последующие десятилетия об исследованиях и вовсе пришлось забыть – по причине войны, разрухи и идеологической враждебности афганцев к доисламскому наследию своей родины. Археологические объекты страдают от стихийных бедствий, вандализма и мародерства. Впрочем, по мнению специалистов, стоянки древних людей на территории Афганистана все еще таят в себе множество тайн – но для их изучения нужны деньги и безопасность.
Тем не менее даже ограниченные по масштабам раскопки позволили выявить ранние поселения Homo sapiens и, возможно, неандертальцев. Самые ранние находки, датируемые эпохой палеолита, были сделаны в 1970-х гг. – в 240 км к юго-западу от Кабула, возле озера Даште-Навур. На северо-востоке Афганистана – в Дарра-э Куре – нашли инструменты, изготовленные около 50 тыс. лет назад. На юге страны обнаружили керамическую посуду, глиняные фигурки людей и животных, кирпич и медные предметы. В северных предгорьях Гиндукуша и провинции Балх сохранились тысячи каменных и костяных орудий – топоров, скребков, шил и наконечников копий. Некоторые из этих артефактов считаются старейшими в Азии – хотя в Европе и Африке археологи извлекали из земли и более древние экземпляры.
Первобытные земледельцы стали возделывать афганскую почву довольно рано – вероятно, еще в эпоху неолита. Пастухи, одомашнившие овец и коз, положили начало полукочевому скотоводству (оно существует в Афганистане до сих пор). В предгорьях и горных долинах растут дикая пшеница и рожь. Не исключено, что именно отсюда произошли зерновые культуры, которые легли в основу развития великих цивилизаций древности. По крайней мере, раньше Афганистан славился дикими фруктами и орехами – виноградом, яблоками, грушами, персиками, абрикосами, гранатами и миндалем. Многие из них являются предками нынешних одомашненных сортов, выращиваемых по всему миру. Во второй половине XX в. афганцы, обнищавшие из-за войны, уничтожили большинство этих деревьев и кустарников. Плоды употребляли в пищу, а дровами и ветками топили печи.
Артефакты бронзового века (ок. 2000 г. до н. э.) демонстрируют очевидную связь с Индской цивилизацией. Они могли принадлежать к обширной коммерческой и сельскохозяйственной сети, которая поддерживала городские центры Мохенджо-Даро и Хараппа в современном Пакистане. Например, Дех Мораси Гундай – первое доисторическое место, раскопанное в Афганистане (в 27 км к юго-западу от Кандагара), – знаменито кирпичным храмом, который был посвящен богине плодородия. В поселении Мундигак – центре культуры Гильменда[462] – располагался монументальный комплекс, где, по мнению ряда исследователей, совершались человеческие жертвоприношения. Еще одна интересная локация находится у перевала Хавак, в 240 км к северо-востоку от Кабула – на пересечении торговых путей между Ближним Востоком, Индией и Средней Азией. Здесь археологи нашли золотые и серебряные предметы с изображениями разных животных, которые обитали в этих регионах. Близлежащие месторождения лазурита помогли ученым связать Афганистан с Междуречьем (афганский ляпис использовался в месопотамских украшениях уже в III тыс. до н. э.), а также с Эгейским морем (изделия с афганским ляписом, датируемые II тыс. до н. э., обнаружили в Микенах). Наконец, в Дашли – на севере от Мазари-Шарифа – раскопали крупное поселение бронзового века. Список афганских артефактов пополнился прекрасной керамикой (местного производства и персидской), а также бронзовым и медным оружием.
Письменных источников того периода не сохранилось – поэтому историки точно не знают, на каких языках говорили первые жители поселений. Возможно, они произошли от народов, которые создали развитые цивилизации в Месопотамии или долине Инда. Однако применительно к первой половине II тыс. до н. э. языковая картина несколько прояснилась. Мундигак был дважды разрушен – судя по всему, грабителями, которые проникли на территорию Афганистана с Иранского нагорья либо из Центральной Азии. Город быстро отстроили – но он не выдержал новых атак в середине II тыс. до н. э. В течение следующих двух тысячелетий историю региона изменили повторные вторжения индоиранских кочевников.
Индоиранские (арийские) племена, вероятно, пришли в Афганистан в 2000–1500 гг. до н. э. Их миграция протекала в рамках массового переселения народов – в результате чего индоиранские языки и отчасти культура до сих пор сохранились в Иране и Индии. Сегодня большинство афганцев (кроме узбеков и туркменов) говорит на языках, берущих свое начало от языков арийских захватчиков. Вероятно, многие современные афганцы даже являются их потомками. Население Афганистана всегда было малочисленным по сравнению с населением долины Инда – поэтому арии могли просто изгнать местных жителей из некоторых областей страны.
Веды – древнейшие священные тексты индуизма – описывают ариев как скотоводческий народ, возглавляемый воинами, которые владеют железным оружием и ездят на колесницах. Согласно Ведам, арии были организованы в племена, кланы и семьи. Ими управляли лидеры, единогласно избранные на совете взрослыми мужчинами. По легенде, арии основали Балх, назвали его «матерью городов» – и начали торговать оттуда с Китаем, Индией и Персией.
К I тыс. до н. э. ведическую религию – которая позже трансформировалась в брахманизм, а затем и в индуизм – исповедовало большинство жителей Северной Индии и соседних районов Афганистана. Современные афганские языки – например пушту и дари – ближе к языкам Ирана, чем к языкам Индии. Собственно иранские племена ариев могли прибыть в Афганистан во время второй миграции, которая прокатилась через всю страну. Мигранты направлялись в Иран – но оставили в Афганистане свой след. Американо-афганский историк Шайста Вахаб утверждает, что в «Авесте» (священной книге зороастризма) упоминаются топонимы Афганистана – в частности город Балх. Согласно преданию, в Балхе родился, жил и умер Зороастр (Заратуштра / Заратустра) – основоположник зороастризма. Он проповедовал местным арийским племенам и убеждал их поклоняться Ахура-Мазде – единому богу, чьим зримым образом в нашем мире является огонь – главный для человека источник света и тепла. Таким образом, Северный Афганистан можно рассматривать как колыбель зороастрийской религии.
«Авеста» сообщает о набегах с севера. Во время одного из них, по-видимому, Зороастр был убит. Это случилось на рубеже VII–VI вв. до н. э. – и если дата верна, то пророк успел написать «Авесту» в период правления персидского царя Кира II Великого (559–530 гг. до н. э.).[463] Кир являлся потомком полулегендарного вождя Ахемена. Он основал династию Ахеменидов (названную так в честь пращура) и распространял зороастризм в своих обширных владениях, к которым неустанно присоединял все новые и новые завоеванные земли.
При Дарии I Великом (522–486 гг. до н. э.) зороастризм стал официальной религией огромной Персидской империи. Он был национальной верой этой блистательной державы вплоть до эпохи Сасанидов – и пришел в упадок только после того, как в середине VII в. Сасанидское государство разгромили арабы-мусульмане. Персия была поглощена Арабским халифатом и надолго утратила независимость. Зороастризм практически исчез. Сейчас его исповедуют небольшие общины в Иране и Индии, а также буквально горстка последователей в Афганистане (хотя по другим сведениям, зороастрийцев там не осталось вовсе). Тем не менее зороастризм ознаменовал переход от языческих культов к монотеизму, который доминирует в мире сегодня. К тому же идеи Зороастра оказали существенное влияние на классическую греческую философию, буддизм, ранний иудаизм, христианство и ислам.
По словам античного историка Арриана (86 – ок. 160), первыми жителями Ближнего Востока, покорившими афганские земли, были ассирийцы (VIII в. до н. э.). Они правили большей частью Ирана и, возможно, добрались до Кандагара; однако подтверждений этому нет. Ориентировочно в 600 г. до н. э. на Афганистан якобы позарились мидийцы.[464] Благодаря кавалерии они создали империю, простиравшуюся от Анатолии и Кавказа до Центральной Азии. Арриан предполагал, что мидийцы захватили также север и запад Афганистана. Но в 550 г. до н. э. Мидийское царство рассыпалось под натиском персов, которые уже приступили к созданию Ахеменидской державы – крупнейшего из известных на тот момент государственных образований.
Согласно западной традиции, изучение истории начинается с Древнего Египта и Месопотамии, а затем перемещается в Грецию и Рим. Мы видим Персидскую империю с позиции западного человека, смотрящего на Восток. Мы узнаем, что Кир Великий взял Вавилон и разрешил вернуться в Иерусалим евреям, изгнанным оттуда вавилонским царем Навуходоносором; что Дарий I завоевал Фракию и вторгся в Грецию; что Александр Македонский привел свою армию из Европы в Азию, дабы отобрать у Ахеменидов их обширные владения. Но половина земель, захваченных Александром, лежала к востоку от Суз, персидской столицы. Сатрапии[465] Бактрия на севере Афганистана, Ариана – на западе, Арахозия – на юге и Гандхара – на востоке перечислены в знаменитой Бехистунской надписи,[466] высеченной по приказу Дария I, и названы странами, которые он получил по милости зороастрийского бога Ахура-Мазды. Вместе с Согдианой эти восточные территории (как и весь современный Афганистан) являлись неотъемлемой частью Персии и фигурировали в ее истории и литературе всех последующих эпох.
Таким образом, в Афганистане традиционно было распространено иранское политическое, религиозное и культурное наследие. Дари – один из государственных языков Афганистана – представляет собой форму персидского языка, которая имеет гораздо больше общего с классическим персидским, нежели диалекты, на которых говорят в Иране. Тем или иным диалектом дари владеют 50 % афганского населения; он был придворным языком даже при пуштуноговорящих эмирах[467] и королях XIX–XX вв. Кир Великий посвятил защите своих афганских владений несколько военных кампаний. Во время одной из них персидская армия пересекла пустыню (где могла погибнуть, если бы не помощь местных жителей) и совершила марш-бросок из Южного Афганистана до Баграма. Тогда же Кир построил гарнизонный городок Каписа на северо-западе страны. Помимо того, он сражался со скифскими племенами к северу от Оксуса (Амударьи) и основал там несколько городов; его последняя роковая битва произошла на реке Яксарт (Сырдарья), где двумя столетиями позже Александр Македонский разгромит скифов.
Кир II оставил потомкам невероятную по размерам империю, раскинувшуюся от Инда и Сырдарьи до Эгейского моря и Египта. Он был основателем персидской державы; но Дарий I стал ее объединителем. Будучи сатрапом Парфии – исторической области, которая простиралась по обе стороны нынешней ирано-афганской границы, – Дарий занял престол в результате кровавого переворота и продолжил завоевания. Однако его величайшим достижением являются не военные победы, но административные реформы. Дарий реорганизовал армию и разделил державу Ахеменидов на 20 провинций, управляемых сатрапами (губернаторами). Налаженная бюрократическая система обеспечивала сбор налогов с каждого населенного пункта. Страну опоясали широкие дороги, мощенные камнем. Арамейский язык уже был lingua franca для Ближнего Востока – но при Дарии появилась персидская письменность (причем сперва в виде клинописи); впрочем, официальным языком необъятных владений Ахеменидов всё равно стал арамейский. Соответственно, Афганистан активно интегрировался в общекультурное и коммерческое пространство Древнего мира.
Персидская история известна нам благодаря грекам и римлянам. Ахеменидские монархи охотно нанимали на службу греческих воинов и чиновников, а греческие колонисты обживались на границах империи, помогая их контролировать. Первые поселенцы добрались до Афганистана на 100 или 200 лет раньше Александра Великого. Впрочем, они не сумели надолго удержать сатрапии к югу и востоку от Гиндукуша в составе империи.
Первым, кто передал нам сквозь века нелестные подробности об Афганистане, был «отец истории» Геродот (484–425 гг. до н. э.). Например, он упоминает жестокое и воинственное племя, населявшее восток страны (иногда его идентифицируют как пуштунов – самый многочисленный народ Афганистана, который сейчас составляет от 30 % до 50 % всего афганского населения). Одежда и оружие этого племени, по свидетельству Геродота, напоминали одежду и оружие бактрийцев; Дарий покорил его во время своей индийской кампании, и племя вынуждено было платить шахиншаху[468] ежегодную дань в размере 170 золотых талантов.[469]
Роль Афганистана как важного транзитного пункта и геополитического коридора проявилась уже в эпоху неолита и индоарийских миграций – и усилилась в результате походов Александра Македонского. Царь-воин мечтал распространить греческие ценности на всю ойкумену и объединить лучшее, что есть на Западе и Востоке, в единую цивилизацию – и колоссальную сверхдержаву под своей властью. В IV в. до н. э. Ахемениды уже не контролировали афганские сатрапии – но тем не менее бактрийцы с севера страны примкнули к армии Дария III, когда тот столкнулся с македонской угрозой. В 331 г. до н. э. их кавалерия под командованием сатрапа Бесса доблестно сражалась в судьбоносной битве при Гавгамелах, что рядом с Эрбилем, – но не смогла предотвратить гибель обреченной империи. Александр присовокупил к своим владениям Вавилон, сжег Персеполис (священную персидскую столицу) и погнал Дария к Каспийскому морю. Он едва не настиг врага – но того закололи сатрапы во главе с Бессом, дабы повелитель не достался Александру живым.
Александр Великий должен был узнать афганцев лучше, чем любых других своих подданных. Из оставшихся семи лет жизни четыре года он провел, сражаясь недалеко от Афганистана. Кроме того, Александр даже женился на бактрийской княжне Роксане. Македонский завоеватель произвел на афганцев сильное впечатление – судя по многочисленным легендам, которые до сих пор рассказывают о нем в разных уголках страны. Имя «Роксана» («Рокшанек») популярно среди новоспеченных афганских родителей – хотя ни молодая супруга Александра, ни его сын не совершили ничего выдающегося.
Македонская армия вошла в Афганистан в 330 г. до н. э., чтобы окончательно подчинить себе персидский мир, – но местные племена и сатрапы оказались очень хитрыми, коварными и мятежными. Александр блуждал по стране и попутно закладывал новые города. На северо-западе он основал Александрию в Ариане (Герат), на западе – Александрию Профтазию (Фарах), на юге – Александрию в Арахозии (Кандагар), в долине Кабула – Александрию Кавказскую (Чарикар или Баграм), а к юго-западу от нее – Александрию в Опиане (Газни).
Тимуридский поэт Алишер Навои (XV в.), воспевший деяния Александра Македонского, писал в поэме «Стена Искандара»:
Воздвиг он в Хорасане, говорят,
Прекраснейший из городов – Герат.
После двух лет странствий по Центральной Азии полководец вернулся в Афганистан, перейдя Амударью. Он перестроил Балх по эллинскому образцу и двинулся через Гиндукуш в долину Инда – в земли, почти неведомые грекам. Но в 326 г. до н. э. на реке Бис победоносные и измученные македонские войска взбунтовались и отказались идти дальше. Течение Биса очертило восточную границу мировой державы Александра – державы, которая распалась уже через три года, когда умер ее 32-летний создатель.
После смерти Александра Македонского в Афганистане осталось множество военных и гражданских лиц – только в Бактрии их насчитывалось около 13 тыс. человек. Вскоре страну наводнили колонисты из материковой Греции. Они соблазнились перспективами роскошной жизни, которую обещал диадох[470] Селевк I Никатор (312–281 гг. до н. э.) – преемник Александра на Востоке. В итоге ему удалось организовать одну из величайших мирных миграций в древней истории. Тысячи поселенцев укрепили города, основанные великим завоевателем, и возвели новые. Отныне им предстояло олицетворять эллинистическую культуру на огромных территориях вплоть до Индии и Центральной Азии.
Между тем диадохи разделили империю своего покойного господина. Селевку досталась сатрапия Вавилония – но в результате серии войн он присоединил к своим владениям почти все ближневосточные территории, ранее захваченные Александром. Сам Селевк стал родоначальником династии Селевкидов. В лучшие годы его государство включало в себя часть Малой Азии, Сирию, Финикию, Палестину, Месопотамию, Иран, а также части Средней Азии и современного Пакистана. Но в 303 г. до н. э. Селевк потерпел сокрушительное поражение от Чандрагупты Маурьи (322–298 гг. до н. э.) – первого объединителя Индии и основателя империи Маурьев. Бывшему диадоху пришлось уступить Чандрагупте львиную долю земель к югу от Гиндукуша; однако Бактрию он сохранил. В знак примирения удовлетворенный Чандрагупта подарил Селевку 500 слонов. Оба государства установили прекрасные отношения, и города на севере Афганистана процветали.
Греческие колонисты, осевшие в Бактрии, – или, как их называют, греко-бактрийцы, – вскоре избавились от правления Селевкидов. Причиной тому послужило образование Парфянского царства. Оно выросло из селевкидской сатрапии Парфия и к середине I в. до н. э. распространило свою власть от Месопотамии до границ Индии. Новое государство представляло собой барьер между Афганистаном и грекоязычным Западом. Наконец после 250 г. до н. э. греко-бактрийцы обрели полную независимость. В течение двух поколений их потомки правили всем Афганистаном к северу от Гиндукуша и значительной частью Центральной Азии. О Греко-Бактрийском царстве, возникшем на руинах селевкидских владений, знали даже в Китае – ибо эллины регулярно грабили приграничные китайские районы (по крайней мере, так утверждает греческий историк Страбон). Изображения греческих солдат действительно встречаются на предметах китайского искусства того периода.
Китайцы по достоинству оценили воинственных соседей. Интересно, что китайских императоров впечатлила вовсе не жестокость эллинов, но рассказы об их развитых городах, где люди жили в достатке и пользовались новейшими техническими достижениями своей эпохи. Тогда Китай располагался в «варварской зоне» и был окружен агрессивными кочевыми племенами, от которых пытался отгородиться Великой стеной. Таким образом, контакты с греко-бактрийцами являлись для китайцев одними из первых регулярных контактов с иными представителями цивилизованного мира. Именно в то время афганские торговцы стали богатеть на продаже медно-никелевого сплава (в Китае его использовали для производства доспехов, а в Греко-Бактрии – для чеканки монет). Позже китайцы привозили в Бактрию ткани и обменивали их на вино, сладкие плоды и породистых лошадей, необходимых для охраны границ. Афганские купцы выступали посредниками в подобных сделках. К тому же, во II в. до н. э. в Азии зарождался Великий шелковый путь – источник коммерческой прибыли для предприимчивых афганцев, который будет – хоть и с перерывами – кормить их следующие 1700 лет.
Великий шелковый путь не только представлял собой торговый маршрут, но и обеспечивал межкультурную коммуникацию. Индийские религиозные идеи, модифицированные эллинами, проникли в Китай, а оттуда распространились по Восточной Азии. Французские археологи, проводившие раскопки на северо-востоке Афганистана, обнаружили в районе Дашти-Кала греко-бактрийский город Ай-Ханум (Александрию Оксианскую). Это был настоящий полис – с театром, гимнасием,[471] храмом Зевса, античным святилищем, мраморными статуями и домами, украшенными коринфскими колоннами и персидской резьбой по камню. Но в 1978 г. раскопки свернули – и на городище 20 лет орудовали местные жители, которые искали несметные сокровища, якобы спрятанные под руинами Александрии Оксианской. Афганцы нанесли непоправимый ущерб культурному слою. В 2000 г. талибы и вовсе снесли городище бульдозерами.
Естественное и неизбежное угасание Греко-Бактрийского царства сопровождалось усвоением его традиций другими эллинистическими государствами. Их перенимали и отдельные династии, чьи земли тянулись на юг – к Индийскому океану. Торговлю по Великому шелковому пути продолжил птолемеевский Египет, основанный еще одним диадохом (а по легенде, и единокровным братом) Александра Македонского – Птолемеем I Сотером (323–283/282 гг. до н. э.). Тем не менее в 180 г. до н. э. греко-бактрийский царь Деметрий I значительно расширил свои владения. Он дождался ослабления Маурьев, двинулся на юг, преодолел хребты Гиндукуша – и вторгся в Северную Индию. На карте появилось Индо-греческое царство, которым на протяжении двух столетий правили индо-греческие монархи. Многие из них – как в частности прославленный полководец Менандр I (165–130 гг. до н. э.) – приняли буддизм. Вообще учение Будды сыграло немаловажную роль в цивилизации восточных греков, которая на пике своего развития (ок. 150 г. до н. э.) раскинулась от Ганга до Аральского моря.
В 125 г. до н. э. Греко-Бактрийское царство не выдержало натиска скифов и кушанов. Индо-греческое царство продержалось до 10 г. – но затем тоже рухнуло под их ударами. Греки утратили территории к северу и югу от Гиндукуша. Постепенно греческий язык исчез из Афганистана – хотя, впрочем, афганские крестьяне никогда им не владели. Эллинские колонисты смешались с местным населением. Однако среди жителей горных долин Нуристана – региона на границе между Афганистаном и Пакистаном – до сих пор много людей со светлыми или рыжими волосами и голубыми глазами.
Исторически Нуристан назывался Кафиристаном («страной кафиров», т. е. «неверных» – немусульман). Нуристанцев именовали «кафирами» – ибо они до конца XIX в. исповедовали политеизм, обладали собственной культурой и были независимы от Афганистана. В 1895–1897 гг. эмир Абдур-Рахман подчинил Нуристан Кабулу и насильно обратил тамошнее население в ислам. Западные путешественники, впервые столкнувшиеся с нуристанцами до этих событий, полагали, что обитатели горных равнин являются потомками македонских воинов. Легенды коренных народов Нуристана напоминали европейцам древнегреческую мифологию, а их языческие культы – почитание богов в античной Элладе.
В Кафиристане происходит действие рассказа Редьярда Киплинга «Человек, который хотел быть королем». По сюжету, в 1885 г. два британских солдата-авантюриста, служащие в Индии, решают проникнуть в Нуристан и стать его правителями. После долгого и трудного пути они оказываются в стране горцев-язычников, свято чтущих память об Искандере (Александре Великом). Обманув вождей и жрецов, англичане достигают вершин власти и получают золото Александра Македонского. Но один из них, провозглашенный богом-королем, забывает о своей человеческой природе, берет в жены местную красавицу (которую, конечно же, зовут Роксана) и собирается основать собственную династию. Обман раскрывается, и самозванцы погибают. Первый бросается со скалы, а второй – сумевший выбраться из Кафиристана – умирает в приюте бедняков.
Теория о происхождении нуристанцев от македонян не подтвердилась. Возможно, нуристанцы – жившие в изоляции по географическим причинам – просто сохранили свою древнюю индоевропейскую внешность (которая напоминала греческую). Не исключено, что когда-то подобная внешность была типичной для населения Афганистана – но последующие вторжения в страну и постоянное смешение разных народов изменили фенотип афганцев, стерев с их лиц европейские черты. Аналогичным образом изменилась внешность и культура греков. В современной Греции никто не поклоняется Зевсу, и большинство ее обитателей – отнюдь не блондины (если они действительно были таковыми в эпоху классической Античности).
До того, как греческие цари покорили Северную Индию, Южный Афганистан в течение 150 лет входил в великую империю Маурьев. Ее создатель Чандрагупта, как мы помним, разбил армию Селевка I Никатора и вытеснил эллинов за Гиндукуш. Внук Чандрагупты, Ашока (273–232 гг. до н. э.), продолжил дело деда и покорил почти всю Индию – но никогда не нарушал границу с греками. Однако, если верить преданию, в его завоевательных походах пало множество людей (например, в последнем было убито 100 тыс. человек). Царь, охваченный ужасом и раскаянием, отрекся от индуизма (веры своих предков), принял буддизм[472] и посвятил остаток жизни тому, чтобы править мудро и гуманно. Одержимый миссионерским рвением, он строил буддийские храмы, щедро жертвовал монастырям (вследствие чего, по легенде, разорил казну) и посылал проповедников в Бирму (Мьянму), Шри-Ланку и греческие города по всему восточному эллинистическому миру. Благодаря усилиям Ашоки буддистская община сформировалась даже в Александрии (Египет). В буддистской традиции он считается идеалом благочестивого монарха.
Ашока сделал для превращения буддизма в мировую религию больше, чем кто бы то ни было за всю историю человечества. В своей империи царь воздвиг десятки (если не сотни) колонн с буддийскими надписями[473] (они известны как колонны или столпы Ашоки). Одну из них обнаружили в 1958 г. под Кандагаром. Столп украшала надпись на греческом и арамейском (последний являлся официальным языком Персидской империи и широко использовался в Западной Азии вплоть до римской эпохи). Другие колонны находили недалеко от Джелалабада – на востоке Афганистана. Надписи на афганских столпах Ашоки восхваляют дхарму,[474] осуждают жестокость по отношению к людям и животным и призывают к умеренности.
После смерти Ашоки государство Маурьев ослабло. Воспользовавшись этим, греко-бактрийский царь Деметрий I захватил Северную Индию и создал Индо-греческое царство (180 г. до н. э.). Спустя семь лет Брихадратха – последний правитель империи Маурьев – был убит своим военачальником, и индуисты, пришедшие к власти, начали преследовать буддистов. Конфликт зародился еще при Ашоке. Обратившись в буддизм, царь игнорировал характерную для индуизма кастовую систему, запретил жертвоприношения и всячески подрывал позиции брахманов (жрецов). Когда Ашока умер, брахманы за несколько столетий уничтожили память о первом объединителе Индии, который собрал под своим скипетром больше индийских земель, чем любой другой монарх, – кроме британской королевы Виктории (1837–1901). Зато Ашоку почитали благодарные правители Китая, Камбоджи, Цейлона и других зарубежных стран, принявших буддизм под его влиянием. В историю же Ашоку вновь вписал англичанин Джеймс Принсеп, который в 1837 г. расшифровал надписи на буддистских колоннах.
Если на большей части Индостана буддисты подвергались гонениям, то в Северной Индии и Афганистане они могли свободно исповедовать свою религию. Слияние эллинистического и буддийского искусства и философии шло своим чередом. Оно началось при содействии греко-бактрийцев и Маурьев, продолжилось в Индо-греческом царстве и воистину расцвело в Кушанском царстве, которое образовалось на развалинах Греко-Бактрии.
Огромное Кушанское царство (или, как его еще называют, Кушанская империя) просуществовало почти 500 лет. Оно занимало значительную часть Средней Азии, Афганистан, Пакистан и Северную Индию. Здесь зародились гандхарское искусство и буддизм Махаяны.[475] Однако даже такое богатое и могущественное государство появилось в итоге набегов кочевников и массовых миграций.
III век до н. э. ознаменовался кровопролитными беспорядками и ожесточенными конфликтами между кочевыми народами Монголии, Синьцзяня и Средней Азии. Полчища парфян, скифов и хунну[476] обрушились на оседлых обитателей азиатских районов. Причины такого «обострения» до сих пор не ясны. Согласно одной гипотезе, Великая Китайская стена – построенная китайским императором Цинь Шихуанди для защиты от хунну – изменила привычные миграционные маршруты. Вторая версия гласит, что засуха вызвала голод и кочевники ринулись добывать себе пропитание. Если верить третьей теории, то, наоборот, благоприятный климат способствовал демографическому взрыву среди кочевых народов.
Во всяком случае, первыми прорвались в Афганистан скифы – которые, по-видимому, просто взимали с местных крестьян натуральный оброк. Исторические хроники сообщают о большом количестве скифов в Пуштунистане («стране пуштунов») – области, населенной пуштунами и их непосредственными предками с I тыс. до н. э. Приблизительно с III в. эту область стали называть Афганистаном.[477] Этногенез пуштунов и даже формирование протопуштунских племен еще до конца не изучены – поэтому не исключено, что пуштуны являются потомками скифов.
Вскоре за скифами в Афганистан устремились кушаны. Их племя было частью племенной конфедерации, известной под китайским наименованием «юэчжи». Юэчжи жили в Синьцзяне, но во II в. до н. э. они начали проникать в Афганистан и вскоре потеснили греко-бактрийских царей. В дальнейшем кушанский вождь Куджула Кадфиз собрал под своими знаменами несколько племен, двинулся на Бактрию и взял ее столицу Ланьши (сейчас это городище Шахринав в Таджикистане). Куджулу Кадфиза (Кадфиза I) считают основателем Кушанской державы. Его подданные переняли греческий алфавит, но, по-видимому, сохранили свою религию, представлявшую собой разновидность зороастризма.
Кадфиз I жил на разломе эпох – между доисторическими временами и нашей эрой. При нем кушаны сражались с парфянами и утвердились в ряде областей за Гиндукушем. Но правнук Кадфиза, Канишка I (100–144), добился еще больших военных успехов. Этот монарх расширил границы империи и руководил ей из трех столиц (в том числе из Балха и Баграма). Власть Канишки распространялась на Афганистан и Пакистан, Бухару и Самарканд, Ферганскую долину и Таримскую равнину, а также на Северную Индию. Отныне все наземные коммерческие маршруты, связывавшие три центра цивилизации Старого Света, пролегали через одно государство – и сходились в Афганистане. По Великому шелковому пути товары везли с Востока на Запад и с Запада на Восток. Вдоль караванных дорог вырастали новые города. Римская империя экспортировала золото, серебро, шерсть, лен, топазы, кораллы, ладан, стекло и вино. Индия продавала хлопок, индиго, пряности, благовония, жемчуг, слоновую кость, полудрагоценные камни, кашемир и стальные мечи. Китай торговал шелками, фарфором, сибирским и маньчжурским мехом, нефритом и специями. Кроме того, каждый регион поставлял свою уникальную керамику и прочие изделия местных ремесленников, которые высоко ценились по всему миру. Сегодня же самым ярким – и, по иронии, немым – доказательством великолепия Шелкового пути являются различные старинные вещи, которые изредка находят в Северной Европе и китайских провинциях.
Баграм – летняя столица Канишки – располагался на индийском направлении караванных путей. Археологи, в 1930-х – 1940-х гг. раскопавшие королевский дворец, обнаружили бесценную коллекцию, которая насчитывала свыше двух тысяч предметов: индийские резные панно из слоновой кости, китайские лакированные шкатулки времен династии Хань, греческие медальоны, римские бронзовые статуи, египетское серебро, финикийские стеклянные сосуды… Но еще больше потрясают воображение образцы индо-греческого (гандхарского) искусства. Гандхара – это регион на северо-востоке Афганистана, возле пакистанской границы. Здесь отыскали сотни скульптур, барельефов и иных архитектурных элементов. На них высечен Будда, которого ранее изображали лишь символически – в виде лотоса, колеса, свастики либо отпечатка человеческой ступни. Гандхарский Будда выглядит как безмятежный бог, напоминающий Аполлона. Его прическа, одежда, а иногда и поза переданы в стиле эллинистического реализма – но черты лица индийские. Гандхара была колыбелью буддийского искусства, а ее шедевры – эталоном для буддистских художников со всей Восточной Азии. Наибольшую известность приобрели две монументальные статуи Будды – высотой в 36 м и 53 м, – высеченные в скале в Бамиане (Центральный Афганистан), на торговом пути в Балх. Статуи окружали монастырские пещеры; тысячи монахов жили тут даже в VII в. – накануне арабского завоевания и пришествия в страну ислама. Предание гласит, что в Бамиане проповедовал и самопровозглашенный персидский пророк Мани (216–274/277) – основоположник нового синкретического вероучения (манихейства).
Древний мир – от Рима до Китая – представлял собой бурлящий котел, где причудливым образом переплавлялись религии, мистические откровения и сакральные практики. Канишка I покровительствовал буддизму – но параллельно поддерживал индуизм, зороастризм и персидский культ Митры. Поклонение греческим героям (например Александру Македонскому) вкупе с античной философией стоицизма обусловило новый взгляд на Будду и его вероучение. Буддийские представления об уважении к слабым и прощении грешников, закрепленные в эдиктах Ашоки, предположительно повлияли на раннее христианство через греческих посредников. В образе жизни Будды и готовности бодхисаттв[478] терпеть муки реинкарнации ради помощи другим людям можно усмотреть предпосылки истории Иисуса.
Как известно, империи сменяют друг друга. В III в. Кушанское царство пало под ударами новой персидской династии – Сасанидов. Ее основатель Ардашир I (224–241) опирался на племена Южной Персии, которые желали воскресить былую славу Ахеменидов. Свергнув ненавистных парфян и заняв трон, монарх вернул в состав персидского государства Западный и Южный Афганистан. Кушаны пытались удержаться на севере Индии – но оттуда их выдавливали индуистские правители Гупты. В лучшем случае потомки блистательного Канишки I возглавляли сасанидские сатрапии. Буддизм медленно угасал в кушанских анклавах на севере Афганистана – а после арабского вторжения и вовсе перестал играть сколько-нибудь значимую роль в этой стране.
Жалкие остатки кушанского мира уничтожили эфталиты (византийский хронист Прокопий Кесарийский называл их «белыми гуннами»). Возможно, эфталиты пришли из Монголии и были этнически связаны с гуннами, которые терроризировали Европу и Ближний Восток. В середине V в. орды диких кочевников пересекли Амударью – и посеяли ужас в сердцах оседлых народов не только своей звериной жестокостью, но и устрашающим внешним видом. Если верить древним преданиям, они туго перевязывали головы собственным детям, дабы деформировать черепа. Мальчикам резали щеки, чтобы их лица покрылись уродливыми шрамами. Обычные крестьяне и пастухи никогда не видели таких чудовищ; на Западе гуннов поначалу даже не считали людьми.
Варвары неудержимым потоком прокатились по Афганистану и Северной Индии. По легенде, они разрушали все на своем пути, сжигали целые города и вырезали население. Эфталитское государство имело децентрализованный характер – каждое удельное княжество управлялось наследственной династией и чеканило собственные золотые либо серебряные монеты. В то же время, по многочисленным китайским свидетельствам, «белые гунны» не знали грамоты.[479]
Эфталитам не удалось создать полноценную империю. Их административная столица перемещалась вместе с царем то в Пайкенд, то в Кундуз, то в Балх. Наконец в 565 г. шахиншах Хосров I (531–579) при содействии тюркских племен разбил «белых гуннов». Бой длился восемь дней – но участь эфталитов была предрешена. Афганистан превратился в часть сасанидской Персии. После тысячелетий войн и иных потрясений страна вновь оказалась под неусыпным контролем индоиранских правящих элит – персов-зороастрийцев на западе и индуистов на востоке. Но спустя век арабы-мусульмане навсегда изменили течение афганской истории.
Глава 2
Кровавый полумесяц
Луну сменяет новая луна: Такая смена богом создана. Луна идет на убыль постепенно, А все ж она вовеки неизменна.
Фирдоуси. Шахнаме
По мнению западных историков, в 476 г. – с падением Рима – закончилась эпоха Античности и началось Средневековье. Но для земель к югу и востоку от Европы – вплоть до Центральной и Южной Азии – больше подходит другая дата: 632 г. В этот год умер Мухаммед (основатель и пророк ислама), и его последователи совершили первые набеги из пустынь Аравийского полуострова на издавна заселенные земли Плодородного полумесяца. В течение следующих 20 лет арабские армии сражались в 2500 км от Афганистана. На заре VIII в. арабы уже правили халифатом – гигантской империей, простиравшейся от Испании до Средней Азии; но им потребовалось не менее 150 лет, чтобы покорить афганские племена.
Арабы быстро захватили огромную часть ойкумены. В каком-то смысле они напоминали многих предыдущих завоевателей – от индоиранцев до готов и гуннов – ударную силу которых составляли кочевые и полукочевые племена. Кочевники были очень мобильными и умело пользовались слабостью своих более цивилизованных врагов. Арабам помог давний конфликт между Византией и Сасанидами. После десятилетий жестокого противостояния армии обоих государств были обескровлены, а сокровищницы – опустошены. Персия к тому же переживала политический и социальный кризис. Народы, ранее покоренные византийцами и персами, не хотели защищать своих правителей. Многие христиане в Сасанидской державе – как и многие евреи и копты в Византийской империи – считали арабов своими освободителями.
Впрочем, Великие арабские завоевания VII–IX вв. обладали одной важной особенностью. Хорошо известные, заурядные мотивы вторжений – жажда власти, славы и богатства – впервые переплелись с идеологическим и религиозным фанатизмом. Пророк Мухаммед объединил племена Аравии для того, чтобы они распространили по миру ислам, – и с каждой новой победой арабы все больше убеждались в истинности своей миссии.
Наследие Мухаммеда оказалось гораздо долговечнее военной мощи арабов. Период их превосходства длился менее 300 лет – и подразумевал не только триумфы, но и поражения (например, в битве при Пуатье осенью 732 г. или в результате двух неудачных осад Константинополя в VII–VIII вв.). На Востоке арабский язык закрепился всего лишь в радиусе нескольких тысяч километров – от западного берега Евфрата до восточного берега Тигра и от Сирийской пустыни до побережья Средиземного моря. Но ислам возобладал в древнейших центрах цивилизации – Египте, Месопотамии и долине Инда. Новые кочевники-захватчики – тюрки и монголы в Азии, а также берберы в Африке – приняли учение Мухаммеда и, в свою очередь, принялись его распространять. В Афганистане ислам вытеснил все предыдущие религиозные традиции. Мусульманские обычаи и законы укоренились повсеместно. Старые виды письменности получили арабский алфавит, многие арабские слова вошли в местные языки. Ислам оказался ключевым – если не единственным – фактором, который связал афганские народы.
Вскоре после смерти Мухаммеда арабы вырвали Сирию у византийцев и двинулись в Месопотамию. Они разгромили Сасанидов в судьбоносной битве при Кадисии (636) и взяли персидскую столицу Ктесифон (близ современного Багдада). Остатки вражеской армии были уничтожены спустя шесть лет под Нехавендом – на северо-западе Ирана. Преследуя последнего сасанидского шахиншаха Йездигерда III, арабские войска пересекли Северный Афганистан и аннексировали регион Систан на юго-западе страны.
В 651 г. или 652 г. Йездигерда зарезал простой мельник – он прельстился драгоценностями измученного монарха, который опрометчиво заночевал на мельнице возле города Мерв. Труп царя царей сбросили в арык. Сасанидская держава пала; однако арабам еще предстояло подчинить ее население. Мятежные восточные провинции охватывали большую часть Афганистана.
Арабы усмирили бунтовщиков – но персы и афганцы не торопились принимать ислам. Конечно, горожане соблазнились экономическими преимуществами, которые сулило обращение. Евреи и христиане-монофизиты тоже с легкостью признали, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его». Однако персидские землевладельцы и крестьяне сохраняли свои вероубеждения до IX в. Афганцы – будь то зороастрийцы, буддисты, индуисты или язычники – сопротивлялись еще активнее; они собирали маленькие отряды и нападали на захватчиков, причиняя им мизерный, но постоянный ущерб.
Арабский халифат являлся теократическим исламским государством. Немусульманам предлагалось три варианта действий: принять ислам, по-прежнему исповедовать свою религию и платить специальный налог (джизью) – либо умереть. Многие афганские и персидские зороастрийцы бежали в Индию в VIII в.; те, кто остался, сплотились в крошечные тайные общины. Во второй половине VII в. арабы присоединили к своему государству Герат и Балх – в то время там насчитывалось около сотни буддийских монастырей. Все они были разрушены, а монахи – изгнаны или убиты. В 653 г. или 654 г. омейядский[480] полководец Абд ар-Рахман ибн Самар привел 6000 солдат к крупному святилищу в нынешней провинции Гильменд и попытался убедить местных жителей обратиться в ислам. С этой целью Абд ар-Рахман сломал идолу руку и вырвал рубины, вставленные вместо глаз. По логике военачальника, местные жители должны были понять, что их боги бесполезны, – но афганцы почему-то сделали совершенно другой вывод. Люди Абд ар-Рахмана поплатились своими жизнями за осквернение святыни.
Походы на Кабулистан в 660-х – 670-х гг. не принесли мусульманам желаемого результата. Омейяды жаждали территориальных приобретений – и эту жажду не утоляли ни богатая военная добыча, ни дивные кони, уведенные из Кабульской долины. Кабул-шахи[481] не только успешно отбивали вражеские атаки, но и регулярно громили неприятеля. Они вышвырнули арабов из Забулистана (667), подняли восстание в Балхе (671), взяли в плен несколько арабских наместников (680-е гг.) и атаковали халифат, раздираемый гражданской войной.[482] В исторических хрониках кабульских монархов часто называют рутбилами – в честь Рутбила (Ратбаля), яркого представителя династии Зунбиль. Он активно вмешивался в дела Арабского халифата и всячески препятствовал распространению ислама. Рутбил превратил Систан в «дурную границу» для арабов – в последний рубеж, за которым мусульманская экспансия была невозможна. В арабском фольклоре он стал героем многих сказок и преданий о завоевании Южной Азии.
В арабо-афганском противоборстве больше всего доставалось наместникам Систана. Они гибли на поле брани, попадали в плен, теряли солдат, а иногда и платили дань кабул-шахам. В 698 г. новый наместник Убайдулла ибн Абу Бакр решил покончить со своевольными рутбилами, собрал 20-тысячное войско и двинулся на Кабул. Армия долго шла по горам – но в 100 км от города афганцы заблокировали ее, перекрыв все пути поступления фуража и продовольствия. Голод вынудил Убайдуллу пойти на переговоры с правителем Кабулистана. Стороны заключили унизительный для арабов мир: Убайдулла послал рутбилу деньги и поклялся не нападать на Кабулистан. Некоторые арабские командиры не выдержали такого позора и приказали солдатам атаковать врага – но афганцы их перебили. Убайдулла с остатками армии вернулся домой – причем до Систана добрались только пять тысяч арабов. Посрамленный военачальник вскоре заболел и умер.
Разгневанный омейядский губернатор Абу Мухаммед аль-Хаджадж ибн Юсуф ас-Сакафи сделал систанским наместником Абд ар-Рахмана ибн аль-Ашаса – и велел ему стереть Кабулистан с лица земли. Но если аль-Хаджадж требовал отомстить рутбилу немедленно, то аль-Ашас, наученный горьким опытом своего предшественника, действовал очень осторожно. Губернатор окончательно впал в ярость и пригрозил снять с должности нерасторопного чиновника – однако тот взбунтовался и заключил союз с кабул-шахом. В 701 г. аль-Хаджадж (чье имя переводится с арабского как «костолом») утопил мятеж в крови, и побежденный аль-Ашас бежал в Кабул. Впрочем, рутбил вскоре помирился с Омейядами и выдал им своего бывшего союзника.
После разгрома Убайдуллы ибн Абу Бакра и мятежа Абд ар-Рахмана ибн аль-Ашаса Омейяды распрощались с надеждой овладеть всем Афганистаном. Западные и северные районы были включены в состав арабской державы, там распространился ислам, а в городах поселились арабы. Кабулистан отстоял свою независимость – рутбилы продолжали править Кабульской долиной, Гандхарой и Западным Пенджабом. Горные княжества и племена в центре и на востоке страны тоже располагались вне границ халифата. Местное население уверовало в Аллаха только в IX–XII вв.
Афганцы стали лучше относиться к исламу при Аббасидах, которые в 750 г. сменили Омейядов и воцарились в Багдаде. Аббасиды были арабами, но прийти к власти им помог персидский полководец Халид ибн Бармак – командующий мусульманской армией в Хорасане. Исторически персидское влияние на Афганистан трудно переоценить – поэтому персы и афганцы заняли видное место в политической и духовной жизни Аббасидского халифата. Ислам перестал быть сугубо «арабским проектом» – его обогатили персидские традиции, которые в значительной мере определили научное и художественное развитие мусульманского мира. Эта эпоха известна как Золотой век ислама; она длилась с середины VIII в. по середину XIII в. – и на ее заре Арабский халифат являлся крупнейшим государством своего времени. В рамках халифата сложилось общемусульманское культурное пространство, которое продолжало существовать и после его распада. К тому же достижения исламских ученых во многом обусловил территориальный масштаб их державы. Великие цивилизации Древнего мира славились открытиями и изобретениями в области физики, химии, математики и прочих отраслей знания. Теперь интеллектуальное наследие ассирийцев, египтян, греков и иных народов оказалось в руках мусульман. Даже название валюты халифата – дирхам (араб. 
) – представляет собой арабизированное греческое слово «драхма».
Большинство арабоязычных писателей и ученых того периода имело персидские либо афганские корни (например, знаменитый математик, астроном и географ Абу Абдуллах аль-Хорезми – уроженец Хивы – судя по всему, происходил из рода зороастрийских жрецов). Вообще Золотой век ознаменовался небывалым расцветом торговли и возрождением персидской культуры (правда, в ее исламизированном виде). Главными центрами науки, искусства и философии стали восточные города – Герат, Балх, Бухара и Самарканд.
Огромная держава Аббасидов начала разрушаться после смерти легендарного халифа[483] Харуна ар-Рашида – героя сказок «Тысячи и одной ночи» – в 809 г. Его преемники сохраняли формальную власть еще 450 лет – но участь государства в целом была предрешена. К середине IX в. в восточных провинциях халифата возникли полунезависимые княжества. В 821 г. аббасидский полководец Тахир ибн Хусейн ибн Мусаб провозгласил себя эмиром Хорасана Тахиром I и основал собственную династию. Тахириды правили Хорасаном до 873 г. – но в 867 г. они потеряли свою столицу, Герат, откуда их выбил Якуб ибн Лейс ас-Саффар. В молодости Якуб нанялся в подмастерья к меднику (отсюда его прозвище «саффар» (араб. 
– литейщик, т. е. тот, кто отливает медь[484]). Но скудный ежемесячный заработок в 15 дирхамов не устраивал амбициозного юношу. Он сколотил банду и промышлял разбоем, но затем примкнул к вооруженным отрядам, которые боролись в Систане с хариджитами.[485] Обретя могущество, ас-Саффар бросил вызов Тахиридам – и победил. В 870 г. он взял Кабул – и сломал хребет индуистскому и буддийскому сопротивлению. Память о гордом Кабулистане сохранилась в красивых и кровавых восточных легендах – а также в романе Жюля Верна «Робур-завоеватель» (1886). Спустя тысячу лет после падения Кабула – и за полвека до изобретения вертолета – французский фантаст опубликовал произведение, где главный герой совершает кругосветное путешествие и пролетает на геликоптере над Афганистаном, который назван Кабулистаном.
Государство Саффаридов просуществовало всего 39 лет. В 900 г. Амра – брата и преемника Якуба – в битве при Балхе разгромил эмир Исмаил Самани из династии Саманидов. Саффариды превратились в саманидских вассалов и по-прежнему правили Систаном – но для истории они навсегда отошли на второй план. Саманиды же сделали невозможное для Центральной Азии – не воевали почти 100 лет. Под их покровительством расцвели Балх и Самарканд, Мерв и Нишапур. Эмиры привечали искусных ремесленников, трудолюбивых каллиграфов, предприимчивых купцов и талантливых архитекторов. Обласканные властью поэты предпочитали жить в Бухаре – для восточных людей этот город заменил блистательный имперский Багдад, бывший «центром мира» при Аббасидах. Арабский филолог Абдул-Малик ас-Саалиби (961–1038) нарек Бухару «обителью славы, Каабой владычества, местом собирания выдающихся людей эпохи».[486] Лучшим доказательством саманидского великолепия являлись литераторы, ученые, врачи, историки – Фирдоуси, аль-Бируни, Ибн Сина (Авиценна) и многие другие. «Отец персидской поэзии» и основоположник таджикской литературы Рудаки восхвалял мудрых и щедрых монархов:
В саманидском Хорасане жила и Рабиа Балхи (X в.) – признанная красавица и первая женщина-поэтесса в истории персидской литературы исламского периода. По легенде, Рабиа влюбилась в раба и показала посвященное ему стихотворение Рудаки, с которым была знакома. Рудаки прочитал стихи на пиру у эмира Насра II. Восхищенный повелитель спросил, кто автор этих чудесных строк, – и услышал в ответ, что их написала Рабиа, дочь его полководца, воспылавшая страстью к невольнику. Брат девушки присутствовал на пиру – и по возвращении домой сурово покарал сестру и ее возлюбленного. Раба бросили в зиндан, а Рабии вскрыли вены и заперли в натопленной бане. Свои последние стихи девушка писала на стене – но не чернилами, а собственной кровью:
Без тебя, о красавец, глаза – два ручья,Все лицо свое кровью окрасила я.До ресниц меня в бурный поток погрузил.Нет, ошиблась я, ты всю меня иссушил.…Вся я в пламени, друг, и в слезах, и в крови,Мир покинула этот, сгорела в любви.Пробил час, без тебя я к концу подошла.Оставайся навек… ухожу… я ушла…Впрочем, судьба Рудаки тоже сложилась трагически. В 940 г. Наср II – по наущению визиря,[487] который ненавидел поэта, – приказал ослепить 80-летнего Рудаки и конфисковать его имущество. Позже эмир раскаялся в содеянном – но старик не простил монарха и умер в нищете.
Саманиды захватили все земли Саффаридов, тем самым объединив Афганистан с Хорасаном и Мавераннахром – своего рода «центральноазиатской Месопотамией», которая располагалась между Джейхуном (Амударьей) и Сейхуном (Сырдарьей). Однако в 960 г. на северные границы Саманидского государства уже напирали новые покорители Центральной Азии – кочевые тюрки и монголы, чьи потомки сыграли главную роль в последующей мусульманской истории. В 990 г. тюрки-караханиды взяли Бухару; через 15 лет они покончили с Саманидами, расправившись с последним членом династии – Исмаилом аль-Мунтасиром.
Следующие хозяева Афганистана, Газневиды, славились военной доблестью и яростным продвижением ислама. Обстоятельства возникновения их династии представляют собой некий образец, который вскоре получил распространение в мусульманском мире. При Сасанидах армии исламских правителей начали укомплектовывать рабами, захваченными во время набегов за пределами Дар-аль-ислам.[488] Командиры рабов зачастую наделялись различными полномочиями и занимали административные должности в провинциях и столицах. Неудивительно, что со временем они пришли к власти.
Одним из таких невольников был тюркский гулям[489] Алп-Тегин (ум. 963), возглавлявший саманидский гарнизон в Хорасане. Согласно первой версии, он дослужился до начальника личной гвардии эмира и приобрел такое влияние, что даже великий визирь был вынужден советоваться с ним по всем вопросам. Наконец Алп-Тегина удалили из столицы, назначив его наместником Хорасана, – однако гулям взбунтовался. По другой версии, Алп-Тегин попытался устроить в Хорасане переворот, но потерпел неудачу и бежал со своими тюркскими соплеменниками в Газну – крепость к северо-востоку от Кандагара, которой он правил с 961 г. от имени Саманидов. Как бы то ни было, раб обрел свободу и создал собственное государство.
Зять и бывший невольник Алп-Тегина, Себук-Тегин (977–997), воспользовался падением Саманидов и к 994 г. контролировал весь Хорасан к югу от Амударьи. Сын Себук-Тегина, Махмуд Газневи (998–1030), без ложной скромности объявил себя султаном и падишахом[490] и возглавил державу Газневидов – первое крупное мусульманское государство, которое управлялось из Афганистана. Новоиспеченный владыка мира 17 раз вторгался в Индию. Его армия сжигала индуистские храмы на обширной территории от Сомнатха на западе до Каннауджа на востоке; перед ним трепетали князья Индо-Гангской равнины и Анхилвары (Гуджарата); его солдаты разрушили десятки городов и деревень – но султан редко прибавлял покоренные области к своим владениям. Он ограничился лишь Восточным Ираном, Хорезмом, Белуджистаном, Пенджабом и Кашмиром. Все прочие регионы интересовали падишаха только как места для бесчисленных грабежей и сбора дани.
Впрочем, Махмуд не хотел остаться в памяти народов как заурядный воинственный государь – он мечтал стяжать лавры ревнителя и распространителя ислама. Газневидские муллы[491] массово обращали в ислам индийцев и афганцев. Именно тогда в Афганистане был фактически искоренен индуизм. Со временем Афганистан – наряду с Пакистаном, Саудовской Аравией и пр. – пополнил список «самых мусульманских» стран на планете – тех, где почти нет иноверцев и где отсутствует даже значимое христианское меньшинство.
Газневиды были тюрками – но, подражая Саманидам, они сделали персидский официальным языком своей империи. Махмуд Газневи распорядился привезти в столицу тысячу ученых и мыслителей; придворным астрологом он назначил «персидского Леонардо да Винчи» – Абу Рейхана Мухаммеда ибн Ахмеда аль-Бируни. Падишах также опекал историка Абу Насра Мухаммеда аль-Утби, богослова Абу Бакра аль-Байхаки, философа Абу Насра Мухаммеда аль-Фараби и персидских поэтов. Примечательно, что многие из них ранее служили Саманидам. Так, Фирдоуси начал писать «Шахнаме» («Книгу царей») в Бухаре – а закончил в Газни. Он работал над поэмой 35 лет и посвятил ее султану Махмуду. Но падишаху – чьи предки отвоевали себе престол – не понравилась главная мысль произведения, согласно которой право на царскую власть имеют лишь те, кто получил ее по наследству.
Про дальнейшие взаимоотношения Махмуда Газневи и Фирдоуси сохранилось несколько преданий. Самое известное из них гласит, что повелитель не заплатил поэту, и обиженный Фирдоуси высмеял родословную падишаха в сатирическом стихотворении. Разумеется, после этого автору «Шахнаме» пришлось срочно покинуть Газни, и он скитался в бедности до конца жизни. Согласно другой легенде, недовольный султан планировал пожаловать Фирдоуси всего 50 тыс. дирхамов – но, посовещавшись с визирями, снизил сумму до 20 тыс. Разочарованный поэт направился в баню, купил себе пива, а оставшиеся деньги разделил между банщиком и продавцом прохладительных напитков. Обе легенды сходятся в одном: Фирдоуси умер до того, как султан Махмуд раскаялся и решил воздать ему должное. Повелитель прислал опальному стихотворцу дорогой подарок – но было слишком поздно. В Тусе – на малой родине Фирдоуси – рассказывают, что, когда покойника выносили для похорон через одни городские ворота, в другие ворота вступали верблюды, груженые царскими дарами.
В 1030 г. Махмуд Газневи скончался – и его держава уже балансировала на грани катастрофы. На Ближнем Востоке хозяйничали турки-сельджуки. В первой половине XI в. они вихрем пронеслись по газневидским провинциям. Сельджукский правитель Тогрул-бек сокрушил Масуда I (сына и преемника Махмуда) в битве при Данданакане (1040) – в 60 км от Мерва. Империя Газневидов разваливалась: сельджуки забрали Хорезм, караханиды – Мавераннахр. Масуд бежал из Газни в Индию, прихватив с собой казну и надеясь навести порядок хотя бы в индийских владениях – где одно за другим возникали независимые княжества. Но султанские воины позарились на сокровища и убили своего господина.
Родственики Масуда продержались в Газни до 1151 г. – пока не нагрянули Гуриды, уроженцы афганского Гора. Гуридский султан Ала ад-Дин Хусейн II спалил город дотла, за что удостоился почетного прозвища «Джахансуз» («Сжигатель мира»). Позже Газни восстановили – но время, отведенное Газневидам историей, истекало. В 1186 г. их последний монарх Хосров Малик не сумел отразить нападение Гуридов на Лахор и попал в плен. Его отправили в Гор, заточили в крепость и через несколько лет казнили.
Гор (Гур) представляет собой скалистую местность в центре и на северо-западе Афганистана; сейчас это одна из афганских провинций. По иронии судьбы, Гор покорили Газневиды: они уничтожили здесь буддизм, насадили ислам – и отсюда же пришла их погибель. В XII в. племена под руководством местной династии Гуридов спустились с гор и вытеснили Газневидов из Афганистана и Индии.
Подобно своим предшественникам-филантропам, Гуриды покровительствовали персидскому искусству и культуре, но большая часть литературы, созданной в их эпоху, была утрачена. Тем не менее благодаря гуридским правителям персидское влияние распространилось на Индию, где в XV–XVII вв. существовали мусульманские Деканские султанаты и Делийский султанат. Впоследствии из них выросла империя Великих Моголов.
Кроме того, Гуриды оставили после себя монументальные здания – в частности, заложили фундамент грандиозной Голубой мечети в Герате (которую в 1200–1201 гг. построил гуридский султан Гийас ад-Дин Мухаммад[492]) и воздвигли два минарета в газневидском стиле. Первый из них – знаменитый Кутб-Минар в Дели, самый высокий кирпичный минарет в мире (72,6 м). Другой – и второй по высоте – Джамский минарет в Афганистане (65 м), одиноко стоящий в пустынной долине недалеко от кишлака Джем. Он украшен куфическими надписями,[493] геометрическими узорами и цветочными орнаментами. Джамский минарет (1194) – также проект султана Гийаса ад-Дина Мухаммада, призванный увековечить победу над Газневидами. Он является единственным уцелевшим зданием города Фирузкух (Фирозок) – первой столицы Гуридов, которую разрушили монголы.
На рубеже XII–XIII вв. Гуридов смели хорасанские турки, хлынувшие в Афганистан и Иран из Самарканда. Их монархи носили древний титул хорезмшахов (царей Хорезма). Расправившись с Гуридами и Сельджукидами, хорезмшахи на короткий период овладели их территориями.
В государстве хорезмшахов (а именно – в Балхе) родился персидский поэт, философ и суфий Мавлана Джалал-ад-Дин Мухаммад Руми (1207–1273). В наши дни он приобрел большую популярность благодаря своим афоризмам. Вот лишь некоторые из них:
• «То, что ты ищешь, тоже ищет тебя».
• «За пределами представлений о правильных и неправильных действиях есть поле. Я встречу тебя там».
• «Вы не капля в океане, вы целый океан – в капле».
• «Это очень тонкое понятие: все, что вы любите, и есть вы».
• «Рана – это место, через которое в вас входит свет».
Сын Руми, Султан Валад, создал в Конье суфийский орден Мевлеви, известный танцами «кружащихся дервишей». Дервиши Мевлеви – один из самых узнаваемых образов и туристических брендов современной Турции.
Живя на средства, приносимые торговлей по Великому шелковому пути, хорасанские турки, подобно предыдущим тюркским кочевникам, могли превратиться из грубых завоевателей в оседлый и цивилизованный народ – но их господство в Центральной Азии оборвало монгольское нашествие. Никакая сила не могла противостоять коннице Чингисхана. Орды монголов, по некоторым данным, насчитывали 2 млн человек. Их количество, быстрота и маневренность делали любое сопротивление бесполезным. Средневековые хронисты сравнивали монгольские полчища с черной тучей, опустившейся на землю.
Многие народы помнят о немыслимой жестокости монголов. Так, в 1219 г. Чингисхан напал на Персию – и залил ее кровью, погубив от 10 до 15 млн человек (почти 75 % населения). Население страны восстановилось до домонгольского уровня только в 1950-х гг. – для этого потребовалось свыше 700 лет. Иракцы до сих пор обвиняют монголов в своих нынешних бедах (разрухе, нищете и упадке) – хотя с завоевания Багдада (1258) минуло более 760 лет.
«Монгольский след» сохранился и в культуре Японии. Хубилай – внук Чингисхана – дважды пытался захватить Страну восходящего солнца (в 1274 г. и 1281 г.). Оба раза в короткие сроки создавались мощные флоты – причем второй был самым большим в истории человечества вплоть до Нормандской операции (1944). Но монголы не имели опыта в мореплавании; к тому же оба флота разметали тайфуны. Так в японском языке появилось слово «камикадзе» (яп.
– божественный ветер) – ведь, по мнению японцев, их спасло не природное явление, а божественное вмешательство. В годы Второй мировой войны словом «камикадзе» называли японских пилотов-смертников. Идея «божественного ветра» не исчезла – она лишь получила новый смысл. В 1944 г. некий японский летчик описал ее в стихотворении, которое адресовал матери накануне смертельного вылета:
Знаешь, мама, завтра я стану ветром,По священной воле разящим свыше.Я прошу тебя о любви и вере,И прошу – сажайте у дома вишни,Я увижу, мама – я стану ветром.
Есть легенда о том, как Чингисхан осаждал афганскую цитадель Бамиана летом 1221 г. Во время очередного штурма его любимого внука Мутугэна сразила стрела, пущенная из лука. Взбешенный хан лично ринулся в бой, монголы устремились за ним – и Бамиан пал. Монголы учинили невообразимую резню. Чингисхан приказал сровнять город с землей, дабы никто больше не поселился в этом проклятом месте. С тех пор отнюдь не ветер завывает в горах Гиндукуша, окружающих Бамианскую долину, – это плач о гневе хана, который обрушился на город сотни лет назад.
Согласно другой афганской легенде, монголы взяли Бамиан благодаря предательству принцессы Лалы Хатун. Эта жестокая и гордая девушка хотела отомстить своему отцу, решившему выдать ее замуж против ее воли. Лала Хатун вынашивала план мести, пока не объявили о прибытии монголов. В письме, отправленном с помощью стрелы, она сообщила врагам, как лишить воды крепость, которая защищала долину. Овладев Бамианом, Чингисхан велел казнить принцессу – вопреки афганской пословице, гласящей, что «меч не рубит нежную шею».
Чингисхан прошелся по Афганистану огнем и мечом. Его люди повсюду сеяли смерть – безжалостно и систематически. Города и большие деревни в северных, южных и юго-западных регионах были разорены; некоторые из них так и не отстроили заново. Захватчики разрушили каналы и плотины, вырезали либо угнали в рабство местных жителей, которые могли бы восстановить ирригационную систему. Балх и Газни утратили статус центров мусульманской культуры. Гибель мегаполисов, некогда соперничавших с Багдадом, и убийство просвещенной элиты навсегда изменили страну и отбросили ее на сотни лет назад.
Афганцы быстро поняли, что можно укрыться от неприятеля в труднопроходимых горах. Репутация Афганистана как децентрализованного государства с кланово-племенной системой и средневековыми ценностями во многом обусловлена монгольским нашествием. Если до Чингисхана страна развивалась, то после него этот процесс практически прекратился.
Чингисхан провел молодость в бесконечных набегах и сражениях, которые всегда сопровождали монгольских и тюркских кочевников. Со временем он сумел объединить и возглавить враждующие племена, разбросанные по необъятным степям к северу от Китая. Став безоговорочным лидером огромной племенной конфедерации, хан – который уже разменял шестой десяток – принял для всех своих подданных единый закон (Ясу) и алфавит, а также реорганизовал армию, приучив воинов к железной дисциплине, которая надолго пережила его самого. Чингисхан воспитал и возвысил талантливых полководцев – в помощь себе и своим сыновьям, которые унаследовали Монгольскую империю и продолжили завоевания отца. Подчинив Китай и овладев несметными сокровищами, великий хан обратил взор на запад.
По свидетельствам историков той эпохи, Чингисхан начал войну, когда могущественный хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед II легкомысленно отказался заключать союз с монголами. Ханских послов, приехавших в Самарканд с дарами, казнили. Этот опрометчивый поступок развязал Чингисхану руки и дал ему повод для вторжения. В 1219 г., как только шах отправил войско для завоевания Багдада, в Хорасан ворвались 200 тыс. монгольских всадников. Они сожгли Бухару и Самарканд, увели лучших ремесленников в Китай – а затем повернули на юг.
В 1258 г. Хулагу – внук Чингисхана – взял Багдад и убил халифа Аль-Мустасима, тем самым положив конец 500-летнему правлению Аббасидов. Арабский халифат исчез. Однако монголов постигла та же участь, что и других победоносных варваров, – они покорились уничтоженным ими цивилизациям. В Китае они стали буддистами; на западе – приняли ислам. В 1295 г. хан Махмуд Газан (1295–1304) провозгласил себя мусульманином и вынудил приближенных сделать то же самое. К XIV в. монголы уже активно распространяли ислам. Тем не менее со временем ханы растратили присущую им необузданную энергию. Центральная Азия замерла в ожидании нового великого завоевателя.
Он пришел в 1370-х гг. – и звали его Тамерлан.
Тамерлан (Тимур) родился весной 1336 г. в семье мелкого землевладельца в кишлаке на окраине Кеша, что к югу от Самарканда; сейчас это узбекский город Шахрисабз. Не будучи Чингизидом (потомком Чингисхана), он даже на пике своего могущества именовался великим эмиром и никогда не носил более царственный титул хана. В тюркских языках имя «Temür» значит «железо»; в персидских источниках встречается прозвище «Тимур(-э) Лянг» (перс. 
– Тимур Хромой). Тамерлан действительно хромал после того, как в юности был ранен в ногу вражеской стрелой. Однако увечье не помешало ему войти в историю.
Тимур создал последнюю степную империю Азии. Многие из его верных солдат были узбекскими тюрками – они составляли костяк тимуридской пехоты. Сегодня узбеки являются третьим по численности народом Афганистана, а сам Тамерлан считается национальным героем Узбекистана. В 1370 г. он покинул Мавераннахр, дабы возродить державу Чингисхана. За 35 лет Железный Хромец прославился как выдающийся полководец, не уступавший своему кумиру в жестокости и мстительности, – по крайней мере, судя по высоким пирамидам из отрубленных голов, которые складывали по всему Ближнему Востоку и Центральной Азии. Иракский Тикрит, сирийский Дамаск, индийский Ахмадабад – вот лишь некоторые города, где, по словам тимуридского историка Шарафа ад-Дина Али Йазди, «из голов воздвигли башни». Самая большая из них, построенная после взятия Исфахана, насчитывала 70 тыс. черепов; тогда же тимуридские всадники растоптали конскими копытами семь тысяч детей младше семи лет на глазах их матерей. Так Тамерлан наказал исфаханцев за упорное сопротивление.
По одной из версий, картина Василия Васильевича Верещагина «Апофеоз войны» (1871) была вдохновлена завоеваниями Тимура. Изначально полотно называлось «Торжество Тамерлана». Легенда гласит, что к Железному Хромцу обратились женщины Багдада и Дамаска – они пожаловались на мужей, погрязших в грехах и разврате. Тимур велел каждому воину из своей 200-тысячной армии принести по отрубленной голове прелюбодея. В итоге было выложено семь пирамид из голов. Впрочем, Верещагин посвятил картину не только Тимуру – на раме сделана надпись: «Посвящается всем великим завоевателям – прошедшим, настоящим и будущим».
Железный Хромец даже превзошел Чингисхана – его армии продвинулись дальше, чем монгольские полчища, захватив Дели на востоке, Дамаск – на западе, а также Азов и Астрахань – на севере. На заре XV в. Тамерлан разгромил османов в битве при Ангоре (Анкаре) и сжег множество поселений в Анатолии. Османский султан Баязид I Йылдырым (Молниеносный) умер в плену.[494]
За 35 лет (1370–1405) Тимур стал хозяином гигантской империи со столицей в Самарканде. Весьма символично, что эмир возродил этот город, ранее уничтоженный Чингисханом, и ценой невероятных усилий вдохнул в него новую жизнь. Железный Хромец навсегда вписал себя в историю. По прошествии веков его воспевали даже те поэты и писатели, которые вспоминаются в последнюю очередь, если речь идет о Тимуре – например, Эдгар Аллан По:
Впрочем, щедрость Железного Хромца распространялась далеко не на все его владения – так, захватив Афганистан, он лишь усугубил бедственное положение этой страны. Тамерлан утопил в крови Систан, отомстив афганцам за то, что во время очередного сражения они застрелили под ним лошадь. Тимуридские солдаты засыпали ирригационные каналы Гильменда – и «житница Востока» превратилась в безлюдную пустыню. Балх и Герат были разрушены. Тем не менее эмир не смог покорить племена – он пытался сделать это по дороге в Дели и обратно, но афганцы ушли в горы по привычке, выработанной еще при монголах.
Тимуриды (потомки Железного Хромца) владели Афганистаном до начала XVI в. Их империя раскинулась от Тигра до границ Китая. Искусные ремесленники, привезенные Тамерланом в Самарканд из разных стран, дали старт последнему культурному расцвету в Средней Азии, известному как Тимуридский Ренессанс. Государственная казна ломилась от роскошных военных трофеев и сокровищ поверженных врагов. Торговля на Великом шелковом пути достигла апогея. У Самарканда и восстановленного Герата не было конкурентов – они только выиграли от гибели персидских городов во время монгольского вторжения.
Шахрух (1409–1447) – младший сын Тимура – одержал верх в династическом конфликте, разгоревшемся после смерти отца, и возглавил державу Тимуридов. Он перенес столицу из Самарканда в Герат. Жена эмира, Гаухаршад, помогла мужу выйти победителем в борьбе за трон, – и теперь с энтузиазмом руководила строительными проектами, привлекая лучших архитекторов. По ее иницативе в Герате возвели несколько мечетей и медресе.[496] «Гаушархад» (перс. 
) переводится с персидского как «яркий изумруд»; носительница этого имени всячески способствовала превращению Герата в главный восточный мегаполис. Дети Шахруха и Гаушархад получили блестящее образование, увлекались позией и каллиграфией. Один из них, Улугбек, снискал славу выдающегося астронома, другой – Гияс ад-Дин Байсонкур – учредил академию искусств.
Весной 1447 г. Шахрух скончался, и его неутомимая вдова играла важную роль в жизни империи на протяжении еще 10 лет. Она пережила не только мужа, но и обоих сыновей, внука Абд аль-Латифа (который предательски убил своего отца Улугбека) и многих родственников, сложивших головы в междоусобицах. Летом 1457 г. 80-летнюю старуху казнил ее племянник Абу-Сеид – последний правитель объединенного тимуридского государства.
Во второй половине XV в. держава Тимуридов распалась. В Хорасане воцарился последний отпрыск династии – Хусейн Байкара (1469–1506). При нем Герат пережил небывалый подъем науки и искусства. Тимуридский Ренессанс был «лебединой песней» классической персидской культуры, и Афганистан снова являлся ее ключевым центром – как в эпоху «Авесты», Саманидов и Газневидов. Гератский художник Кемаль ад-Дин Бехзад создал школу миниатюры – одну из самых авторитетных в регионе. В городе работали поэты и мыслители Нуриддин Абдуррахман ибн Ахмад Джами и Алишер Навои. Последний умудрялся дружить с монархом и одновременно писать стихи о том, что правители дурны и своевольны и благоразумным людям следует держаться от них подальше:
Несмотря на могущество и великолепие, Тимуриды практически не повлияли на Южный Афганистан. В 1451 г. выходец с юго-востока страны, пуштунский губернатор Пенджаба Бахлул-хан Лоди воссел на престоле в Дели. Его наследники правили Делийским султанатом до 1526 г.[497]
После того как Тимуриды окончательно утратили власть, Мавераннахр перешел под контроль узбекской династии Шейбанидов. Они ненадолго заняли Герат, но в итоге не сумели удержать земли к югу от Бухары. С тех пор и до 1979 г. Амударья была международной границей, которую не пересекала ни одна крупная армия. К концу XV в. в Афганистане обосновались все основные этнические и языковые группы. Конечно, миграции имели место и позже – например, переселение персов при Сефевидах, – но в целом общая картина сформировалась и кардинально не меняется.
Итак, Афганистан больше не терзали кровожадные степные кочевники, – однако эра тюркского и монгольского владычества еще не завершилась. В 1504 г. 21-летний юноша по имени Захир ад-Дин Мухаммед Бабур взял Кабул и принял титул падишаха.
Будучи Чингизидом (по матери) и Тимуридом (по отцу), молодой человек мечтал воссоздать империю Железного Хромца. «Почти сто сорок лет столичный город Самарканд принадлежал нашему дому, неизвестно откуда взявшийся узбек, чужак и враг пришел и захватил его!» – сетовал Бабур в автобиографии «Бабур-наме». Он брал Самарканд трижды – в 1497 г., 1500 г. и 1511 г.; но всякий раз был вынужден покидать его под натиском врагов. Впрочем, на рубеже XV–XVI вв. в Самарканде уже ничто не напоминало о прежнем блеске Тимуридов, и Бабур постепенно охладел к городу. Теперь он смотрел на Афганиста н.
Воцарившись в Кабуле, падишах потратил несколько лет на то, чтобы подчинить пуштунов, населявших территории вплоть до Кандагара. Затем он снарядил военные экспедиции в Индию и одолел пуштунских султанов Дели (1526). Через четыре года Бабур властвовал над большей частью Хиндустана (Северной Индии) и почти всем Афганистаном. Так родилась индийская пословица: «Только тот может быть императором Индии, кто сначала станет владыкой Кабула».
Бабур оставил после себя богатое творческое наследие – от классической автобиографии «Бабур-наме» до лирической поэзии. Он писал о своих предках, об афганских племенах, о флоре и фауне Индии и Афганистана – и, конечно, о любимом Кабуле, который сделал летней столицей и украсил пышными садами. Посреди одного из них – Баг-и Бабур – расположена усыпальница монарха.
Основанная падишахом империя Великих Моголов[498] просуществовала свыше 300 лет (1526–1858). Административную основу столь впечатляющего долголетия заложил внук Бабура – Акбар I Великий. Он часто назначал побежденных вражеских правителей собственными наместниками. Данная административная система сохранилась в Индии и при британском колониализме, и позже – вплоть до обретения суверенитета в 1947 г.
Если Акбар I отличался веротерпимостью, то его потомок Аурангзеб (1658–1707) подорвал авторитет династии, преследуя индусов. Религиозные гонения провоцировали массовые восстания. Кабул и Пуштунистан номинально входили в состав бабуридской державы до второй половины XIX в. – но падишахи обычно покупали лояльность пуштунских племен. Северным Афганистаном правили узбекские Шейбаниды, Западным – иранские Сефевиды (они закрепились в Герате в 1506 г.). Кандагар переходил то к Сефевидам, то к Великим Моголам – в зависимости от постоянно меняющегося баланса сил. Борьба между Бабуридами, Сефевидами и Шейбанидами обусловила хроническую раздробленность афганцев. Сотни племен и кланов были относительно автономны либо присягали на верность тому или иному монарху – в зависимости от своих потребностей.
Династия Сефевидов установила нынешние границы Ирана. Государственной религией был провозглашен ислам шиитского толка. При шахе Аббасе I Великом (1588–1629) Центральной Азией заинтересовались европейцы – это случилось после того, как на заре XVI в. в регион впервые проникли португальцы. Получив поддержку с Запада, шах в 1623 г. возобновил войну с османами, которые продвигались в Средиземноморье и на Балканы. Кроме того, британские корабли помогли Аббасу I овладеть стратегически важной португальской колонией на острове Ормуз в устье Персидского залива.
В начале XVIII в. в державе Сефевидов разразился общий кризис. На окраинах набирали силу сепаратистские движения. Самый успешный афганский лидер того периода, Мир Вайс Хотаки, руководил крупным пуштунским племенем гильзаев. Гильзаи поддерживали Сефевидов, но взбунтовались, когда шах Солтан Хусейн I решил обратить их в шиизм. В 1709 г. Мир Вайс поднял восстание, взял Кандагар и объявил себя властелином Гильзайского ханства.
Сефевидский Иран приближался к упадку. Спустя семь лет после смерти Мира Вайса его сын Мир Махмуд-шах осадил Исфахан – столицу Сефевидов. Осада продолжалась с марта по октябрь 1722 г. Город пал – и Махмуд сделался новым персидским шахом. Однако пуштунское правление, зачастую успешное в Индии, обернулось катастрофой в Иране. Царствование Махмуда (1722–1725) и его двоюродного брата и преемника Ашрафа (1725–1729) изобиловало заговорами, междоусобицами и кровавыми распрями. Страна погрузилась в хаос. Пока члены гильзайской династии Хотаки восседали на троне в Исфахане, их соперники из пуштунского племени Абдали установили жесткий контроль над землями от Герата до Кандагара.
Правление Сефевидов было символическим, но конец ему положил полководец Надир-кули. В 1732 г. военачальник низложил шаха Тахмасиба II и принялся исполнять обязанности регента при его сыне – восьмимесячном Аббасе III. Через два года Надир-кули был коронован как Надир-шах Афшар, царь царей Персии. И, разумеется, он дал начало собственной династии – Афшаридам.
Первым делом Надир-шах отменил старый указ – и официальной религией Ирана вместо сефевидского шиизма стал суннизм. Пуштунские племена с восторгом встретили эту новость, но монарх вовсе не искал их преданности. Напротив – он включил в свою державу весь Афганистан. Яростнее всех сопротивлялся последний оплот гильзаев – Кандагар. Город капитулировал весной 1738 г. – после года осады, когда от него остались лишь руины. Новый Кандагар возвели в 10 км к юго-востоку. Обломки цитадели Старого Кандагара до сих пор хранят память о мятежном Гильзайском ханстве – первом независимом афганском государстве.
Утвердившись в Афганистане, Надир-шах двинулся в Индию. Ничто не предвещало беды – но царю царей не суждено было вернуться из этого похода.
Глава 3
Веревка из песка
Жизнь – волны рек в минутном серебре, Пески пустыни в тающей игре. Живи сегодня – а вчера и завтра Не так нужны в земном календаре.
Омар Хайям
Примерно в то время, когда будущий первый президент США Джордж Вашингтон достиг совершеннолетия, за океаном, в Центральной и Южной Азии, пуштунский воин Ахмад-хан создавал новую империю. Позже афганцы назовут его «Ахмад-шах Баба» («отец Ахмад-шах») – ибо, оглядываясь в прошлое, увидят в нем основателя своего современного государства.
Ахмад-шах происходил из пуштунского племени Абдали – второго по величине после Гильзай. Он был широкоплечим мужчиной с красивым лицом и миндалевидными глазами. В 16 лет Ахмад привлек внимание царя Персии – грозного Надир-шаха Афшара, который напал на бабуридскую Индию и унес из разоренного Дели сказочные богатства. По свидетельствам, на верблюдах вывезли более пяти тонн оправленных в золото рубинов, изумрудов и бриллиантов, полутонну мелких алмазов, а жемчуг и вовсе не стали считать. Среди драгоценностей Великих Моголов были всемирно известные камни – алмазы «Кохинур», «Дерианур», «Шах Акбар», рубин Тимура и многие другие, а также бесценный Павлиний трон (Тахт-и Таус), изготовленный из двух тонн чистого золота.[499] Добыча оказалась столь велика, что Надир-шах освободил Персию от налогов на три года.
История «Кохинура» прослеживается с 1300 г., хотя легенды рассказывают о его гораздо более древнем происхождении. В 1739 г. Надир-шах захватил все сокровища Бабуридов, но знаменитого алмаза среди них не оказалось. Завоеватель обещал награду тому, кто укажет местонахождение камня. Одна из наложниц побежденного индийского монарха Мухаммада Шаха заявила, что «Кохинур» спрятан в его тюрбане. До этого Мухаммад лично передал Надир-шаху ключи от Дели – и тот демонстрировал хорошее отношение к поверженному врагу, дабы не озлоблять индийцев. Во время очередного пира Надир-шах предложил Мухаммаду обменяться тюрбанами в знак дружбы. Такой обычай существовал на Востоке с незапамятных времен, и отказ от него расценивался как проявление крайнего неуважения – а то и как объявление войны. Мухаммад был вынужден протянуть тюрбан Надир-шаху. По легенде, Надир-шах развернул его, увидел алмаз и воскликнул: «Кох-и нур!» (перс.
– гора света).
Подобно другим культовым драгоценностям, за «Кохинуром» тянется длинный кровавый след. Он неоднократно менял хозяев, за обладание им пытали и убивали. После индийского похода Надир-шаха камень оказался в Афганистане, затем – в Лахоре и, наконец, попал в руки англичан (1849). Сегодня алмаз в 105 карат украшает корону британской королевы Елизаветы II. В честь «Кохинура» названы карандаши «Koh-i-Noor» чешской фирмы «L&C Hardtmuth». В 1889 г. она представила на Всемирной выставке в Париже эксклюзивные образцы своей продукции. Но если 130 лет назад кончики карандашей были отделаны 14-каратным золотом, то сейчас канцелярские принадлежности выпускаются в гораздо более бюджетном виде и доступны любому школьнику.
Ахмад-хан Абдали верно служил Надир-шаху, сопровождал его в индийском походе и командовал элитным отрядом из четырех тысяч всадников. Летом 1747 г. монарх возвращался домой из Индии – и 19 июня остановился на ночевку возле хорасанской деревни Хабушан. Армия, как обычно, разбила лагерь, – но полководцы не спали. По одной версии, они решили убить повелителя, прельстившись награбленными бабуридскими сокровищами. По другой – Надир-шах, сам будучи тюрком, почуял угрозу, исходящую от тюрских военачальников, и велел Ахмад-хану и прочим афганским приближенным перебить их; но тюрки узнали об этом и нанесли удар первыми. Как бы то ни было, ночь на 20 июня 1747 г. стала последней в жизни Надир-шаха. Легенда гласит, что кызылбаши[500] отправили отрубленную голову повелителя его племяннику и наследнику Али Адил-шаху с изъявлениями о верности.
После убийства Надир-шаха в лагере начался беспорядок. Согласно преданию, Ахмад-хан Абдали охранял шахский гарем и совершил прекрасный подвиг. Он в одиночку разметал толпу пьяных солдат, спас наложниц, а затем созвал конницу и добрался до Кандагара. Впрочем, вместе с Ахмад-ханом из лагеря исчезли и драгоценности Великих Моголов, включая «Кохинур».
Ахмад-хан возглавлял небольшой, но авторитетный пуштунский клан Садозай в племени Абдали. Столицей этого племени являлся Герат, в то время как племя Гильзай владело Кандагаром – где у Ахмад-хана тоже были влиятельные покровители. Смерть Надир-шаха освободила город от персидского господства. Пуштунские племена всегда ожесточенно боролись друг с другом – но теперь, когда государство Афшаридов рушилось, они поняли, что надо сплотиться – хотя бы временно – под властью одного человека, дабы пережить надвигающийся хаос. Позабыв разногласия, пуштуны объявили об организации лойя-джирги (пушту 
– большой совет) – традиционного совета старейшин и племенных вождей, который собирался в кризисных ситуациях. В Кандагар начали стекаться имамы,[501] судьи и прочие уважаемые люди. В их числе, помимо пуштунов, были таджики, узбеки, хазарейцы[502] и представители иных афганских народов. Им предстояло выбрать первого лидера Афганистана.
Конечно, Ахмад-хан присутствовал на заседаниях лойя-джирги – но говорил мало. Ему было 25 лет, он считался слишком молодым и по пуштунским традициям должен был подчиняться старшим. Старшие же спорили девять дней – никто не хотел уступать и признавать правителем другого. Наконец, убеленный сединами дервиш вышел вперед и, указав на Ахмада, заявил: «Вот ваш правитель. Разве вы не видите? Нет у других величия и благородства!» Юноша возразил, что не достоин такой чести, – но дервиш возложил на его голову венок из пшеничных колосьев. Все затихли, потрясенные скромностью Ахмада, – и внезапно узрели его царственный образ. Даже амбициозный Хаджи Джамаль-шах – патриарх клана Баракзай, более могущественного, чем клан Садозай, – отказался от участия в выборах в пользу молодого соперника. По крайней мере, так гласит легенда – и в память о ней на государственном флаге и гербе Афганистана впоследствии часто изображали пшеницу.
Помимо удивительной скромности, Ахмад располагал несметными сокровищами, привезенными из Индии, и тысячами закаленных в боях конных воинов, преданных ему лично. Но апокрифическая история отражает интересные аспекты пуштунской культуры. Она легализует возвышение Ахмад-шаха через три фактора: одобрение, которое он получил от старого мудрого мусульманина; голосование племенных вождей и то, что юноша продемонстрировал самое царственное из всех человеческих качеств – самообладание. Эти три фактора превратили Ахмад-хана Абдали в Ахмад-шаха – повелителя всех пуштунов.
Пуштуны проживают на обширных территориях от Гиндукуша до Инда. Они являются доминирующим этносом в Афганистане и занимают второе место по численности среди народов Пакистана (после пенджабцев). В 2020 г. ООН оценила количество пуштунов в мире приблизительно в 63 млн человек (чуть больше, чем население Италии, и чуть меньше, чем население Великобритании).
Этногенез пуштунов еще плохо исследован – а пробелы в знаниях часто порождают всяческие гипотезы. В еврейской интеллектуальной среде существует любопытная теория, которая объявляет пуштунов одним из потерянных колен Израилевых.[503] Вот лишь некоторые – и весьма сомнительные – ее тезисы.
• Пуштуны именуют себя «бани Исраэль» («сыновья Израиля»). Они произошли от Афгана – сына израильского царя Саула. Впоследствии вавилонский правитель Навуходоносор II увел пуштунов из Палестины в афганские земли (собственно, так страна и получила свое название). Затем Кайс Абд ар-Рашид – потомок Афгана – принял ислам и стал сподвижником пророка Мухаммеда.[504]
• Наименования пуштунских племен напоминают колена Израилевы: Африди – колено Эфраима, Ашури – колено Ашера, Гадон – колено Гада, Левани – колено Леви, Нафтахни – колено Неффалима (Нафтали), Рабани – колено Рувима, Шинмари – колено Шимона (Симеона), Юсуфзай – колено Иосифа.
• В Афганистане и Пакистане есть засушливый район Дашт-э Яхуди («еврейская пустыня»), который населяют пуштуны. Топоним «Дашт-э Яхуди» сейчас не употребляется, но в исторических документах он сохранился.
• У пуштунов много еврейских обычаев и традиций. Они не смешивают молочное с мясным, не работают в субботу, обрезают младенцев мужского пола на восьмой день после рождения и др.
Израильские власти давно ищут потерянные колена Израилевы по всему миру. Их находили даже в Индии и Эфиопии – и репатриировали на «историческую родину». В 2017 г. израильский исследователь Шмуэль Абукия объявил потерянным коленом Израилевым цыган. Так или иначе, «пуштунский вопрос» всерьез интересовал израильское правительство. В начале 2010-х гг. оно сформировало комиссию, дабы разобраться, имеют ли пуштуны право на репатриацию. Окончательное решение до сих пор не принято.
Пуштуны всегда были организованы в многочисленные племена, кланы и большие семьи. Каждый клан восходит к великому праотцу – поэтому в его названии есть окончание «зай», что означает «сын» (аналог приставки «мак» в наименованиях шотландских кланов.) Ахмад-шах принадлежал к клану Садозай – следовательно, он и его родственники считались потомками мужчины по имени Садо (о котором, впрочем, не известно ничего, кроме того, что у него были дети). Члены другого могущественного клана, Баракзай, произошли от Барака – брата Садо. Многие кланы формально объединялись в племена. Садозай и Баракзай, например, входили в племя Абдали – то есть вели свой род от еще более далекого предка Абдала. Однако практически все племена и кланы существовали автономно, и многие из них даже номинально не являлись частью крупных этносоциальных групп (например племенных союзов).
Поразив старейшин своей скромностью, Ахмад-шах начал правление с того, что присвоил себе грандиозный персидский титул «Дурр и-Дурран» («Жемчужина жемчужин»). Пуштуны, которые хотя бы косвенно относились к новоиспеченному монарху, пытались подчеркнуть связь с ним – и стали именоваться «дуррани» («жемчужинами»). Вскоре все соплеменники Ахмад-шаха величали себя Дуррани – и слово «Абдали» исчезло из повседневного обихода и дальнейшей афганской истории. Родственники и потомки Ахмад-шаха правили Афганистаном до 1978 г. Гильзаи по-прежнему считались влиятельными, но так и не сумели воскресить свою былую славу. В XV в. они царствовали на севере Индии в качестве султанов Дели, в XVIII в. – недолго владели Персией (династия Хотаки). Однако теперь все это кануло в Лету.
Несмотря на помпезный титул, Ахмад-шах на самом деле не был королем, султаном или падишахом. Он являлся верховным вождем разрозненных и вечно конфликтующих племен, которые вынужденно сплотились перед лицом грядущей опасности. Все понимали, что альянс будет временным. Летом и осенью 1747 г. пуштуны ждали атаки персов с запада и османов – с севера. Предполагалось, что, как только градус напряжения снизится, союз опять распадется на племена, племена развалятся на кланы, а кланы – на большие семьи, основную единицу пуштунского общества. Через 30 лет Джордж Вашингтон назовет «Статьи конфедерации»[505]«веревкой из песка», которая лишь создавала иллюзию единства североамериканских штатов. В Афганистане роль такой «веревки» играл сам Ахмад-шах – и субъекты пуштунской конфедерации имели еще меньше общего друг с другом, чем их заокеанские аналоги.
По сути, Ахмад-шах Дуррани возглавил народ, состоящий из больших семей, где каждый взрослый мужчина мнил себя государем. Традиции определяли место человека в социальной иерархии: мужчины стояли выше женщин, старики – выше молодых, а дети выдающихся родителей – выше детей родителей заурядных. Но должности и соответствующие им полномочия устанавливались в зависимости от личных качеств. Лидер появлялся в тот момент, когда другие люди ему подчинялись. Уважение можно было заслужить благодаря мастерству, с которым пуштуны вели семейную и клановую политику, – и в этой игре не существовало четких правил. Хорошая родословная, красноречие, любезность, наличие союзников, брачные связи – все это играло какую-то роль, но не определяло статус человека полностью. Любая форма власти всегда была открыта для вызовов – и власть нередко теряли вследствие необдуманных действий, глупых шуток, оскорблений, нанесенных в пылу ссоры, и прочих социальных ошибок. Одни и те же поведенческие шаблоны распространялись на все семьи, кланы и племена; они повторялись снова и снова на всех уровнях общества – и переплетались со сложной динамикой личных отношений, невидимой и непонятной для чужаков.
Царственный статус Ахмад-шаха обсуждался и подвергался сомнению даже после коронации. Монарх не мог в полной мере командовать не только старшими, но и своими ровесниками (иначе это подорвало бы его авторитет). Фактически правителя наделили властью последователи, связанные с ним взаимными обязательствами. Такие обязательства никогда не исчислялись в денежном эквиваленте – они имели характер не «услуги за услугу», а «крови за кровь». Природа афганской власти лежит не в рыночной, но в семейной плоскости. Это ключевой момент, который так и не осознали иностранцы, веками пытавшиеся управлять Афганистаном через своих доверенных местных «лидеров». Они ошибочно полагали, что надо официально объявить человека лидером, – и он сразу же им станет.
Для того чтобы стать настоящим повелителем и объединить народ под своей властью, Ахмад-шаху потребовалась «маленькая победоносная война». Его предшественник Надир-шах разгромил индийскую армию – и дурранийский монарх решил сделать то же самое. Индийцы преимущественно исповедовали индуизм и поклонялись идолам. Пуштуны, напротив, были мусульманами и верили, что уничтожение идолов есть благое дело во славу Аллаха. Чем больше статуй индуистских богов сносил Ахмад-шах, тем больший авторитет он приобретал среди афганцев. Кроме того, идолов зачастую отливали из золота и инкрустировали драгоценными камнями, а индийские храмы были богато украшены. Иными словами, поход сулил Ахмад-шаху баснословные сокровища, которые позволили бы ему помочь афганцам и таким образом увеличить число своих соратников – а заодно и пробудить у них чувство долга и мотивировать на верную службу. Война не только расширила бы границы Дурранийской империи, но и укрепила бы власть Ахмад-шаха в тех землях, которыми он уже правил.
На политической сцене не было игроков, способных помешать Ахмад-шаху Дуррани. Империя Великих Моголов переживала упадок, ее сотрясали внутренние раздоры. Персидские города лежали в руинах после столетий войн – и в дальнейшем не сумели восстановиться. Например, неоднократно разрушенный Исфахан так и не достиг прежнего размера и важности. Средняя Азия угасла. Древние наземные маршруты Великого шелкового пути заносило песком. Караванную торговлю вытеснила морская торговля в Индийском океане, которой занимались европейцы, американцы и арабы. Огнестрельное оружие свело на нет мобильность и прочие тысячелетние преимущества кочевников. Единственным значимым государством в мусульманском мире являлась Османская империя – однако она находилась далеко от Афганистана. Великобритания и Россия – которые в конечном итоге заполнят вакуум власти в Южной Азии – только закладывали фундамент для своих будущих региональных завоеваний.
Главная задача Ахмад-шаха Дуррани заключалась в том, чтобы покорить территории за пределами Кандагара. В 1747 г. он отбил Газни у гильзаев и Кабул – у кызылбашей. Затем, обратив взор на восток, Ахмад атаковал Пешавар – ворота некогда процветающей державы Бабуридов. Несмотря на поражение от пенджабского губернатора Мир Манну (1748), дурранийский монарх в 1750 г. отобрал у могольского правителя Ахмада Шаха Бахадура Синд и Гуджарат, а в 1752 г. – еще и Кашмир. Таким образом, Ахмад-шаху удалось собрать под своими знаменами всех пуштунов – и пуштунское национальное самосознание начало развиваться именно под его властью.
За счет восточных пуштунских племен численность афганской армии увеличилась до 25 тыс. человек. Ахмад-шах двинулся на запад, осадил Герат и через девять месяцев вырвал его из-под контроля персов. Проникая все глубже в персидские владения, он за два года захватил Хорасан – и наконец покорил земли между Гиндукушем и Амударьей. Они были неведомы пуштунам, в отличие от хорошо знакомых Индии и Персии. Местные жители (туркмены, узбеки, таджики и хазарейцы) до сих пор не интегрированы в пуштунское общество и предпочитают держаться от пуштунов подальше.
Все прочие военные кампании Ахмад-шаха проходили в Индии. В 1756 г. он взял Дели и оставил бабуридского падишаха Аламгира II на троне под надзором своего сына и наместника Тимур-шаха. Из Индии в Афганистан нескончаемым потоком текли налоги, роскошные трофеи, дорогие подарки и всяческие подношения. Дурранийский правитель раздавал их приближенным и соратникам.
Падишах повиновался афганцам, но его подданные-немусульмане были возмущены исламским господством. Сикхи[506] в Пенджабе набирали силу. Вооруженные отряды индуистов из народа маратхи, контролировавшие Западную и Центральную Индию, прорвались в Дели; в 1757 г. они с сикхской помощью разгромили Тимур-шаха. Разгневанный Ахмад-шах объявил джихад (священную войну) против индуистов и сикхов. Пуштуны поддержали своего предводителя. 14 января 1761 г. две огромные армии (по 80–100 тыс. человек в каждой) встретились близ города Панипат – там, где ранее уже отгремело несколько судьбоносных сражений.[507] Дурранийский правитель сокрушил врагов, но битва приобрела важное значение гораздо позже. По мнению индийских историков, огромные потери при Панипате подорвали способность индийцев бороться с британской экспансией – и уже во второй половине XVIII в. Индия превратилась в колонию Великобритании. Однако, несмотря на поражение, неутомимые сикхи взбунтовались. Ахмад-шах Дуррани усмирял мятежников в течение восьми лет, но так и не смог выбить их из Пенджаба.
Пока Ахмад-шах воевал с индийцами, на другом конце Дурранийской империи орудовал бухарский эмир Даниял-бий (1758–1785) – отпрыск узбекской династии Мангытов. Он пытался присоеднить к своим владениям ханства к северу от Гиндукуша. В 1768 г. Ахмад-шах заключил с эмиром соглашение о разделе сфер влияния вдоль Амударьи, по которой с тех пор проходит северная граница Афганистана. Даниял-бий скрепил договор ценным подарком – херкой (плащом), которую, как считается, носил сам пророк Мухаммед.
По другой версии, Ахмад-шах увидел плащ во время визита в Бухару – и загорелся идеей забрать артефакт с собой в Кандагар. Он спросил у смотрителей, можно ли «одолжить» одеяние пророка, – но те заявили, что реликвию нельзя вывозить из города. Тогда афганский монарх указал на массивный валун, вдавленный в землю, и пообещал, что не унесет плащ дальше него. Обрадованные смотрители вручили реликвию Ахмад-шаху. «Отец пуштунов» велел выкопать камень и отвезти его вместе с херкой в Кандагар.
Как бы то ни было, Ахмад-шах возвел в Кандагаре – возле джума-мечети[508] – святилище Херка Шарифа для хранения реликвии. В 1996 г. плащ был выставлен на всеобщее обозрение Мухаммедом Омаром (муллой Омаром) – основателем «Талибана»* и главой Исламского Эмирата Афганистан.
Ахмад-шах Дуррани был храбр и жесток на поле брани, но афганцев восхищала не только его воинская доблесть. Будучи пуштуном, правитель славился гостеприимством, устраивал пиршества, занимался благотворительностью и всячески демонстрировал свою щедрость – как и предписывает Пуштунвали (пуштунский кодекс чести). В пуштунской культуре высоко ценится красноречие – и здесь Ахмад-шах также преуспел. Соотечественники и сейчас наслаждаются его патриотическими стихами (хотя их переводы с пушту на другие языки, по общему мнению, не слишком удачны). Вот, например, одно из стихотворений Ахмад-шаха, посвященное родине:
В целом афганцы считали Ахмад-шаха Дуррани мудрым и справедливым правителем. Он не был деспотом и учредил совет из девяти человек, который принимал либо одобрял гражданские решения, но не вмешивался в военную сферу. Советники являлись вождями крупных пуштунских племен и хранили верность господину – ибо понимали, что, возвысив их, Ахмад-шах автоматически унизил остальных племенных лидеров. Впрочем, афганцам жилось довольно неплохо. Даже непуштуны чувствовали себя вполне комфортно. Отчасти так было потому, что Ахмад-шах позволил каждому народу заниматься своими делами и никого не угнетал. Конечно, он взимал налоги с подданных – но так поступают все монархи. В армию охотно шли представители разных национальностей – служба считалась не долгом, но условием получения добычи. По слухам, жители соседних с Афганистаном государств мечтали о том, чтобы Ахмад-шах завоевал и их тоже. Вот, например, стихотворение туркменского поэта Махтумкули (1724–1807),[510] восхваляющее «отца пуштунов»:
Дурранийская держава простиралась от Восточного Ирана до Инда. В древности многие завоеватели основали, по сути, такую же империю – только называлась она иначе. В XI в. султан Махмуд Газневи брал те же самые города, что и Ахмад-шах. В XVI в. Бабур одержал победу в битве при Панипате – там, где афганский монарх разгромил индийцев два века спустя. Но Ахмад-шах отличался от других полководцев тем, что объединил пуштунов в гораздо большей мере, нежели кто-либо в истории. Он наладил отношения между кланами Баракзай и Садозай. Он примирил пуштунские племена Абдали (Дуррани) и Гильзай. Он создал хрупкий союз дюжины народов – и благополучно руководил ими. Пуштуны-сунниты и хазарейцы-шииты, персоязычные таджики и тюркоязычные узбеки с туркменами, кочевые белуджи[512] на юге и полукочевые чараймаки[513] на северо-западе – все они считали себя верными подданными этого выдающегося правителя. В его пестрой армии зародилось не только пуштунское, но и афганское национальное самосознание. Представители десятков этнических групп стояли рядом, плечом к плечу, – ощущая свое единство и принадлежность к чему-то великому. Так формировался национальный дух, или «афганият». Вот почему еще при жизни Ахмад-шаха Дуррани местность, которую прежде именовали Арианой и Хорасаном, стала называться Афганистаном.
Тем не менее Ахмад-шах не создал государство в современном понимании. Сегодня под государством подразумевается территория с официальными границами – и в пределах этих границ функционируют органы публичной власти, которые издают законы, обеспечивают их соблюдение и наказывают за нарушения. Однако в Центральной Азии XVIII в. государство такого рода вообще не могло существовать. Ландшафт Афганистана был слишком сложным, население – слишком неоднородным, а инфраструктура – слишком примитивной. Дурранийская империя представляла собой аморфное политико-правовое образование с «центрами силы» – военными гарнизонами, крепостями и городами, разбросанными в сельской местности. В каждом городе и каждой деревне проживал авторитетный человек, который доминировал над окрестностями, но его власть убывала по мере удаления от подконтрольного ему населенного пункта, – подобно тому как магнитное поле ослабевает на расстоянии от магнита. Так, Кабул и Кандагар являлись «центрами силы» – но находились в 453 км друг от друга, и ни один из этих городов не играл значимой роли на столь обширном пространстве. Здесь устанавливал правила кто-то более слабый, но близкий – например губернатор ближайшего города, староста ближайшей деревни или богатый землевладелец с несколькими сотнями родственников и слуг. В этих условиях власть монарха сводилась к сбору налогов и организации воинского призыва – а также к его личным отношениям с локальными «хозяевами». Любое место, соответствующее данному описанию, было частью империи.
Естественно, главными «центрами силы» управляли люди, верные монарху, обычно – члены его семьи (братья, дяди, сыновья). В Афганистане насчитывалось всего три крупных города – Герат, Кандагар и Кабул. Еще два – Пешавар на юге и Мазари-Шариф на севере – тоже имели важное значение. Все они, как правило, входили в состав афганского государства – независимо от того, кто восседал на престоле. В наши дни четыре города по-прежнему расположены на территории Афганистана, но пятый, Пешавар, принадлежит Пакистану. Это порождает известные неудобства – так, Афганистан традиционно объясняет свои претензии на пакистанские пуштунские районы тем, что они были основным регионом проживания пуштунов начиная с 1709 г. – еще при династии Хотаки и во времена Дурранийской империи.
При Ахмад-шахе афганские города окружали высокие стены – как и в средневековой Европе. Чем больше был город, тем больше насчитывалось в стенах ворот. В могучем Кабуле их было пять: через одни проходила дорога на Кандагар, через вторые – на Пешавар, через третьи – на Мазари-Шариф и т. д. Внутри городских стен эти дороги превращались в широкие улицы. В Кабуле все они вели к огромному крытому рынку – настоящему лабиринту торговых рядов и лавок, где продавали продукты питания, ремесленные изделия и импортные промышленные товары. Базар тянулся вдоль набережной реки Кабул, которая протекает между горными хребтами и делит город на две части. Склоны холмов к северу от рынка были усыпаны домами. По другую сторону реки возвышалась королевская цитадель Бала-Хиссар с массивными башнями и толстыми стенами из обожженного кирпича. Первые укрепления возвели здесь еще в V в. до н. э., впоследствии форт постоянно расширяли и обустраивали. В декабре 1747 г. Ахмад-шах Дуррани сделал его своей зимней резиденцией.
Другие афганские города были устроены иначе. В Кандагаре, например, располагалось множество мечетей. Эта древняя столица пуштунов всегда являлась консервативным религиозным городом. Герат, наоборот, славился школами, поскольку долгое время считался центром искусства, литературы и образования. Сердцем Мазари-Шарифа была и остается знаменитая Голубая мечеть[514] с мавзолеем, где, согласно народным поверьям, похоронен халиф Али ибн Абу Талиб – зять и двоюродный брат пророка Мухаммеда, наиболее почитаемый шиитский деятель. Здесь также традиционно праздновали Новруз и проводили другие фестивали, ритуалы и церемонии, восходящие к зороастрийским временам.
Али ибн Абу Талиб был убит в 661 г. Его похоронили в Ираке близ Куфы, но место погребения держалось в секрете по просьбе самого халифа (он боялся, что враги надругаются над его трупом). При аббасидском халифе Харуне ар-Рашиде могилу Али обнаружили и построили святилище, вокруг которого вырос Эн-Наджаф – один из священных городов шиитов.
Однако есть и легенды, которые гласят, что вскоре после погребения Али некоторые из его последователей решили перепрятать тело. Покойника погрузили на верблюда и шли несколько недель, пока верблюд не упал. На этом месте останки Али предали земле. Позже могилу стали именовать Мазари-Шариф (перс.
– священная святыня или могила святого). Затем вокруг захоронения возник город с аналогичным названием – Мазари-Шариф.
Впрочем, большинство афганцев веками проживало и проживает отнюдь не в городах, а в сельской местности. Настоящий Афганистан – это афганская деревня. Она является ключом к истории страны и менталитету народа – ибо все еще существует и продолжает влиять на государственную политику.
Сельский Афганистан приобрел свою «классическую» форму в эпоху Итальянского Ренессанса (XV–XVI вв.). По холмам и равнинам были разбросаны тысячи деревень – и каждая из них представляла собой автономную политическую и экономическую единицу. Поселения вырастали на склонах гор, в долинах, а также возле рек и ручьев, стекающих с заснеженных горных вершин. В любой афганской деревне имелась цитадель (кала) – оборонительное сооружение с крепкими земляными башнями. Браки, как правило, заключались в пределах деревни, поэтому односельчане были связаны между собой, – но все равно подчеркивали свою принадлежность к разным кланам и скрупулезно изучали собственную родословную, дабы сохранять и культивировать чувство разобщенности. Это позволяло им выстроить социальную иерархию.
Самые привилегированные семьи проживали в кале вместе с бедными родственниками и слугами. Все остальные селились возле крепости. Вокруг простирались сельхозугодья, луга и поля, где пастухи пасли овец и коз. Коров держали редко – они требовали ухода. У большинства крестьян были буйволы, чтобы тянуть плуг. Люди ходили пешком, а если путь предстоял неблизкий, то ездили на ослах. Ослы также перевозили грузы: бревна, кирпичи, мешки с зерном. Лошади стоили дорого, и позволить их себе могли немногие, – за исключением обитателей травянистых равнин на севере страны.
Афганский историк Мохаммед Али использует для обозначения таких поселений термин «деревня-республика» – ведь там не было формального правителя. Деревнями управляли старейшины кланов. Некоторые кланы имели более высокий статус, а их патриархи обладали большим авторитетом. Однако подобный авторитет скорее напоминал авторитет отца в семье, нежели авторитет монарха в государстве. Ахмад-шах Дуррани на самом деле был патриархом всех патриархов – именно поэтому его звали «Ахмад-шах Баба» («отец Ахмад-шах»).
На местном уровне самых важных патриархов именовали ханами. Они являлись своеобразными «баронами» феодального афганского общества и передавали свой «титул» по наследству. Кроме того, в каждой деревне имелся еще и малик – собственно староста. Маликов избирали – но зачастую отец новоиспеченного малика тоже был маликом или ханом. Иногда обе «должности» – малика и хана – занимал один и тот же человек.
Судьбоносные решения принимались на джирге – совете авторитетных селян (в деревнях, где говорили на дари, его называли шурой). Совет собирался, когда назревал какой-то существенный вопрос. Члены джирги не принимали решение путем голосования – они обсуждали проблему до тех пор, пока единогласно не достигали консенсуса. Это делалось ради предотвращения конфликтов – ведь голосование означало, что большинство победило, а меньшинство – проиграло. Джирга – традиционный институт афганского общества, который официально действует на государственном уровне (в таком случае он известен как лойя-джирга). Первая лойя-джирга была созвана в 1411 г., когда некоторые пуштунские племена хотели перебраться из Кандагара в Пешавар. Спустя 336 лет лойя-джирга избрала афганским правителем Ахмад-шаха. Наконец, последняя лойя-джирга заседала в 2002–2004 гг. для утверждения новой конституции Афганистана.
Джирга избирала малика – но его полномочия зависели от его же личного авторитета, происхождения и иных факторов. Фактически джирга просто констатировала статус и способности человека, которого все и так знали. Впрочем, малик исполнял и конкретные обязанности – в частности отвечал за контакты с внешней властью, кем бы она ни была представлена: губернатором соседнего города или самим монархом. Если монарх знал о существовании деревни, он взимал с нее натуральный оброк. Малик собирал продукты и скот – и доставлял их соответствующему чиновнику.
В любом населенном пункте присутствовали мусульманские деятели – в первую очередь муллы. У мулл были жены и дети, они могли владеть землей, ходили на войну и вовсе не считались святыми. Они просто умели читать – и даже прочитали Коран до конца. Муллы совершал различные обряды в той мере, в какой они регулировались исламом. Например, муллу звали, чтобы он прошептал слова из Корана на ухо новорожденному – и тем самым ввел младенца в сообщество верующих. Когда кто-то умирал, мулла произносил погребальную молитву. Он также председательствовал на свадебных церемониях и встречах старейшин, где оговаривались условия брака, – ибо брак представлял собой сделку двух семей, а не кульминацию романа между мужчиной и женщиной. Незадолго до намаза (молитвы) мулла забирался на минарет или высокую крышу (если минарета не было) и громко распевал арабские стихи, сообщая людям, что пора молиться. Иногда мулле помогал муэдзин – человек с мелодичным или хотя бы громким голосом. Разумеется, в деревне обязательно имелась мечеть – здание, которое служило местом для молитв, церемониальных собраний и заседаний джирги, а также приютом для путников, если таковые появлялись.
Иными словами, мулла заботился о деталях повседневной жизни в мире, настолько пропитанном исламом, что ислам нельзя было отличить от повседневной жизни. В остальном же он не располагал особыми добродетелями. «Делай то, что говорит мулла, не делай того, что делает мулла», – гласит афганская пословица. В фольклоре многих народов – в том числе, афганского – муллы изображены хитрыми и плутоватыми. Их олицетворением является мулла Насреддин[515] – причудливый персонаж суфийских притч и сатирических рассказов.
Вот один из таких анекдотов. К мулле Насреддину зашел сосед и попросил одолжить ему осла. Мулла не захотел. Он сказал: «Мне жаль, но мой осел вчера умер». В этот момент осел заревел в хлеву. «Что это? – удивился сосед. – Мулла, ты говоришь, что твой осел мертв, но я слышу его рев». «Кому ты веришь – мулле или ослу?» – возмутился Насреддин.
Еще одним деревенским персонажем был далак. Он не являлся духовным лицом, но многое из того, чем он занимался, предписывалось исламом. Например, мальчиков требовалось обрезать – и далак делал это. Далаки вырывали зубы, стригли волосы, пускали кровь и оказывали другие услуги личного характера. У них часто не было своего жилья, они спали где придется и ели то, чем их кормили клиенты. Деревенская – и вообще традиционная афганская – жизнь делилась на два мира: частный (населенный мужчинами и женщинами) и публичный (сугубо мужской). Далаки путешествовали между этими мирами. Они знали интимные секреты и грязные тайны каждого дома, собирали и распространяли сплетни – словом, были деревенской «службой новостей». Кроме того, далаки знали, в каких семьях юношам пора жениться, а в каких есть девочки брачного возраста – и потому занимались сватовством и организацией свадеб.
Далак занимал нижнюю ступень в иерархии деревенских авторитетов. Над ним возвышался мираб – лицо, которое ведало оросительной системой и определяло порядок пользования водой. Для того чтобы стать мирабом, надлежало иметь безупречную репутацию и слыть человеком мудрым и здравомыслящим. Мираб разрешал только водные споры, но играл очень важную роль – ибо в засушливом Афганистане земля сама по себе не стоила много, а вода была ценным ресурсом.
На вершине сельской иерархии находились очень уважаемые люди – мавлави.[516] Наиболее выдающимися из них считались казии (шариатские[517] судьи) – которые, однако, жили отнюдь не в каждой деревне. Кази был нужен только в трудных ситуациях, когда спорили представители разных деревень или племен, – поскольку семейные споры решались внутри семьи, клановые – внутри клана, а деревенские выносились на рассмотрение джирги. Судья признавался компетентным и набожным человеком. Впрочем, некоторые вопросы могли поставить в тупик даже хорошего казия. В таких случаях он советовался с муфтием – духовным лицом, который имел право издавать фетвы.[518]
В афганских деревнях не использовали ни деньги, ни даже бартерную систему. Натуральный обмен заменило персональное обслуживание. Каждый приходился кем-то своим односельчанам – сыном или дочерью, братом или золовкой, старейшиной или бедным родственником и т. д. Одни люди должны были служить другим и, в свою очередь, имели право на то, чтобы им тоже служили. Молодые подчинялись старшим – но старшие заботились о молодежи. Жены повиновались мужьям – но рассчитывали на их защиту и вели хозяйство. Все делали то, чего от них ожидали, и требовали того, что предписывали традиции.
Афганские села были самодостаточными. Крестьяне производили продукты питания и столярные изделия, мастерили обувь и подковывали лошадей (если они были). Женщины пряли и ткали, шили одежду и пекли хлеб, сбивали масло и готовили припасы на зиму. Мужчины выполняли тяжелую работу вне дома: рыли ирригационные каналы, строили запруды, вспахивали поля, убирали урожай, охраняли деревню и, конечно, воевали.
Автономность деревень вовсе не означала их изолированности. Жители близлежащих поселений знали друг друга. Иногда крестьяне ездили в город на ослах, груженых войлоком или иным товаром, который они продавали, а деньги тратили на соль, спички и т. д. На базарах селяне узнавали о событиях в большом мире – которые, однако, происходили где-то далеко и абсолютно не влияли на деревенский уклад. Губернатор для крестьян был мифическим персонажем, а король – и вовсе чуть ли не вымышленной фигурой, чье влияние на повседневную жизнь равнялось нулю. Если монарх все же приезжал в деревню, он был господином и повелителем всего и вся, но как только он уезжал, то превращался в красивую легенду – и родители еще долго твердили детям: «Однажды я видел короля! Он стоял вон там, он был таким же настоящим, как этот ишак!»
Сельские обитатели контактировали с кучи – кочевниками-скотоводами, составлявшими около 10 % афганского населения. Они являлись меньшинством – но меньшинством внушительным. Сотни тысяч человек жили в постоянном движении – они перемещались группами, останавливались на несколько дней или недель в благоприятных местах – а затем двигались дальше. В небольшом лагере насчитывалось 10 палаток, в большом – до 50. Кроме того, у кучи были сотни овец и десятки верблюдов, которых следовало пасти и сторожить. Кочевники вели опасный образ жизни – они всегда находились на чужой территории и нередко подвергались набегам со стороны своих собратьев. К тому же, старый Афганистан – особенно север страны – буквально кишел разбойниками. Казалось бы, что можно украсть у нищих людей, не имеющих даже клочка земли? Ответ прост – скот и женщин. Поэтому кучи разбивали свой лагерь по тому же принципу, что и пионеры, пересекающие равнины Северной Америки, – в центр помещали женщин и детей, а мужчины располагались по краям.
Всякий раз, когда кочевники приближались к деревне, в воздухе пахло грозой. Селянам не нравилось, что кучи выпускают на их пастбища отары прожорливых овец. Впрочем, деревенские жители и кочевники редко враждовали. Некоторые крестьяне произошли от кучи; некоторые кучи занимались сельским хозяйством, пока несчастье – например засуха – не оторвало их от земли и не погнало по бескрайним просторам Центральной Азии, как перекати-поле.
Впрочем, отношения между кочевниками и горожанами складывались более гармонично. Особенно выигрывали от этого кучи – ведь, в отличие от крестьян, они не были самодостаточными. Кочевники наведывались в города, чтобы купить посуду, металлические инструменты, оружие и ткань, из которой шили шатры. Помимо того, кучи брали у крестьян фрукты, овощи и муку для основного продукта афганского рациона – хлеба. Взамен они давали молочные продукты, вяленое мясо, шкуры, кожу и изделия из бисера.
Кочевники являлись частью афганского народа. Они ощущали свою племенную принадлежность и могли проследить родословную до тех же предков, что и многие оседлые жители. У кучи были муллы, они почитали казиев и уважали некоторых богословов. Разница заключалась в том, что крестьянин мог прожить целую жизнь и умереть, ни разу не отойдя и на 10 км от деревни, где родился. Кочевники же преодолевали сотни километров в год. Они не знали, что такое границы. Будучи замкнутыми и подозрительными, кучи видели мир и говорили на нескольких языках. Управление регионом, изобиловавшим кочевниками, было сродни попытке черпать воду решетом. Кучи не удавалось посчитать, а тем более – обложить налогами. В то же время они регулярно обижались на монархов и присоединялись к восстаниям – поэтому их нельзя было игнорировать.
Ахмад-шах Дуррани почти не присутствовал в жизни подданных – но придумал оригинальный способ взаимодействия с ними. Отныне афганцы, жаждавшие правосудия, но не добившиеся его от джирги или казия, могли подать прошение повелителю – ибо теперь наряду с традиционным правом появился еще и королевский закон. Традиционное право представляло собой гремучую смесь шариатских норм и местных обычаев, сдобренную согласием племени либо клана. Королевский закон отражал мудрость и проницательность дурранийских администраторов и фактотумов – и, в конечном итоге, самого монарха.
Король обладал военной силой – поэтому его слово заменяло все прочие постановления. Но любой правдоискатель рисковал, ибо монарший вердикт был окончательным и непредсказуемым. Кроме того, просителю надлежало запастись терпением и приготовиться к изнурительной борьбе за то, чтобы его услышали, – ведь чиновников было мало, и они сообщали Ахмад-шаху далеко не обо всех делах. Никто даже не помышлял беспокоить монарха по какому-нибудь пустяковому спору – но лишь немногие вообще отваживались обратиться к нему, да и то – если за них замолвили слово высокопоставленные знакомые. Естественно, так действовали ханы и другие влиятельные люди. Простые же афганцы оценили королевскую затею скептически – и Ахмад-шах Дуррани, надеявшийся приблизиться к своему народу, в итоге еще больше от него отдалился. Со временем обособленность кланов и племен лишь набирала обороты. «Лучше иметь сильную собаку во дворе, чем сильного короля в столице», – гласит афганская пословица.
Глава 4
Между львом и медведем
…мы глядим в вышину и надеемся, что звезды глядят оттуда на нас, мы молимся о путеводной звезде, прочерчивающей в небе путь нашей судьбы, но это гордыня наша и ничего больше. Мы смотрим на галактики и влюбляемся, но для Вселенной мы значим куда меньше, чем она для нас, и звезды остаются на своих кругах, как бы мы ни мечтали об ином. Да, конечно, если достаточно долго взирать на небесное колесо, можно увидеть вспышку падающего и умирающего метеора. Но это не та звезда, за которой стоит следовать, – просто камень, которому не повезло. Судьбы наши здесь, на земле, и нет для нас путеводных звезд.
Салман Рушди. Прощальный вздох мавра
Главным достижением Ахмад-шаха Дуррани было объединение Афганистана под властью местных жителей. Он стал последним из длинной череды завоевателей, которые создали державу, простирающуюся от Средней Азии до Индии. Дурранийская империя обеспечила афганцам последние годы славы на мировой арене.
В 1772 г. Ахмад-шах, предположительно, заболел раком челюсти, возникшим в результате старой раны. Предчувствуя скорую кончину, он удалился в горы к востоку от Кандагара и умер там в возрасте 50 лет. Монарх успел сплотить пуштунов благодаря своим дипломатическим навыкам – но не сумел превратить племенную конфедерацию в настоящее национальное государство. Отпрыски династии Дуррани также не справились с этой задачей.
Незадолго до смерти Ахмад-шах назначил преемником своего сына Тимур-шаха, который управлял Гератом. Старший брат Тимура, кандагарский губернатор Сулейман Мирза, тоже претендовал на престол – но его сторонники будто испарились, когда кронпринц с войском добрался до Кандагара. Сулейман бежал – и Тимур в отместку казнил несколько родственников, поддержавших смутьяна. Наместники неохотно подчинялись новому господину, и в 1776 г. он перенес столицу из Кандагара в Кабул – поближе к своим индийским владениям.
Тимур-шаху приходилось постоянно держать в узде пуштунские племена – и здесь он опирался на 12 тыс. кызылбашских кавалеристов. Неудивительно, что монарх заслужил репутацию шиита и чуть ли не персидской марионетки. Злые слухи усугубились в 1791 г. – когда персидские наемники спасли Тимура, подавив мятеж восточных пуштунов. Рассвирепев, правитель приказал замучить лидеров восстания до смерти – даже после того, как те поклялись ему в верности на Коране. Этот кощунственный поступок окончательно опорочил Тимур-шаха в глазах современников и следующих поколений афганцев.
Вообще против Тимура бунтовали многие народы, покоренные его отцом. К 1781 г. Дурранийская империя лишилась Хорасана и Синда. Тем не менее сами афганцы уважали монарха (или хотя бы делали вид) – и в этом была немалая заслуга Паинды-хана, главы клана Баракзай. Но, в целом, царствование Тимур-шаха выдалось довольно мирным. Он ничего не завоевывал, увлекался архитектурой, любил садоводство и не обижал иностранных купцов, торгующих в Кабуле.
Ахмад-шах организовал для Тимура ряд выгодных браков, а жены и наложницы услужливо подарили ему 23 сына. После смерти отца в 1793 г. они сцепились в борьбе за власть – и эта борьба была лейтмотивом последних 25 лет правления клана Садозай. В итоге лишь пяти внукам Ахмад-шаха удалось поочередно взойти на престол в Кабуле – но контроль над столицей отнюдь не гарантировал контроль над страной. Члены семьи Дуррани чинили друг другу козни, баракзаи и племенные вожди поддерживали то одних, то других. Многие претенденты на корону погибли, были ослеплены или сгинули в тюрьмах.
Первым из сыновей Тимур-шаха, дорвавшимся до трона, был Земан-шах (1793–1800). Он заручился поддержкой баракзаев и временно объединил страну, которая распадалась на мелкие княжества, вольные города и земли племен. Земан-шах даже подружился с могущественным эмиром Бухары – Шахмурадом ибн Даниял-бием, который подтвердил дурранийский контроль к югу от Амударьи. Но афганскому правителю не повезло в Индии – две кампании против сикхов в 1797 г. и 1798 г. обернулись провалом. Земан-шаха победил тот, кого он сам назначил губернатором Лахора, – сикхский аристократ Ранджит Сингх.
Поражение Земан-шаха разочаровало индийских мусульман. Они кинулись искать другого покровителя – и прекратили выплачивать Кабулу налоги, которые составляли главный источник доходов афганской казны. К тому же попытка Земан-шаха снова овладеть Индией насторожила англичан – ибо угрожала их растущим интересам в этой стране. Англичане боялись возрождения империи Ахмад-шаха; в качестве меры предосторожности они разместили войска в Айодхье – древнем городе на реке Ганг. С этого момента никто из афганских монархов уже не мог игнорировать Великобританию.
В 1800 г. Земан-шах поссорился с кланом Баракзай и убил его лидера Паинду-хана. Баракзаи в отместку выкололи повелителю глаза, выслали его прочь из Афганистана и возвели на престол Махмуд-шаха – брата изгнанника. Однако ни Махмуд-шах (1880–1803, 1809–1818), ни его преемник Шуджа-шах (1803–1809, 1839–1842) так и не сумели сохранить вверенное им государство. Каждый из братьев дважды возглавлял Афганистан и дважды терял корону – но все их действия и решения не привели ни к чему хорошему.
В 1818 г. персы напали на Герат – и Махмуд-шах поручил своему баракзайскому союзнику Фатху Али-хану (сыну Паинды-хана) отразить вражескую атаку. Фатх Али-хан блестяще выполнил приказ, и это его погубило. Завидуя славе полководца, Камран (отпрыск Махмуд-шаха) ослепил триумфатора под предлогом возмездия за якобы нанесенное оскорбление – дескать, брат Фатха Али-хана, Дост Мухаммед, жестоко обращался с сестрой Камрана и вообще чуть ли не ограбил королевский гарем в Герате. В итоге победоносного военачальника ожидала не благодарность, а мученическая смерть. По Кабулу поползли ужасные слухи, что Махмуд-шах и Камран собственноручно истязали Фатха Али-хана, пока тот не скончался. Возмущенные баракзаи подняли восстание. Опальный монарх и его коварный наследник бежали в Герат – и управляли городом под защитой Персии до 1842 г. Последующие властители Кабула – Али-шах (1818–1819) и Аюб-шах (1819–1823), внуки Ахмед-шаха – только усугубили острый политический кризис и кровавые междоусобицы в племени Дуррани. Хаос поглотил Афганистан – и каждое новое событие лишь подтверждало окончательный упадок клана Садозай. Балх стал независимым княжеством. Дурранийская империя не контролировала даже границу с Бухарским эмиратом, проходящую по Амударье.
На тот момент ислам существовал уже более тысячи лет. Вся социальная, политическая, экономическая и культурная жизнь региона определялась мусульманским контекстом. Кафиры были обращены в ислам или находились в подчиненном положении. Но задолго до 1800 г. огромный мусульманский мир начал терять инициативу – ибо на Западе восходило солнце европейской цивилизации. Сухопутные границы между христианской и исламской цивилизациями медленно сдвигались в пользу Европы.[519] Западные государства обрели контроль над морями, что позволило им доминировать в международной торговле. Эпоха Великих географических открытий всецело принадлежит европейцам.
Европейское могущество в Южной Азии берет начало на закате XV в., когда корабли Португалии под руководством Васко да Гамы обогнули мыс Доброй Надежды и достигли Индии. Португальцы владели этой страной на протяжении 100 лет – они создали процветающую империю с колониями на берегах Индийского океана. Однако португальское влияние никогда не проникало вглубь Индии – и афганцы не обращали на него особого внимания.
К XVII в. блеск и слава Лиссабона привлекли конкурентов – Испанию, Францию, Нидерланды и Англию. 31 декабря 1600 г. английская королева Елизавета I подписала указ об учреждении Ост-Индской компании – акционерного общества, наделенного монополией для торговли с Индией. Лондон охотно спонсировал это частное предприятие, которое заложило фундамент для британского господства на Востоке. Ост-Индская компания сыграла судьбоносную роль в колонизации ряда восточных стран. Будучи изначально коммерческой, она вскоре приобрела правительственные и военные функции.
Первая английская фактория в Индии появилась в городе Сурат (1613) с одобрения бабуридского монарха Джахангира. Спустя три года их стало пять (прибавились форпосты в Агре, Броче, Бурханпуре и Ахмадабаде), а в 1647 г. – уже 23 (в Бомбее, Мадрасе, Калькутте и т. д.). Ост-Индская компания нанимала для охраны факторий местных воинов (сипаев), которыми командовали английские офицеры. Но если в XVII в. Великие Моголы еще сдерживали амбиции чужестранцев, то после смерти падишаха Аурангзеба (1707) западные государства принялись расширять зоны своего влияния и бороться друг с другом, заключая союзы с разными индийскими княжествами. Их соперничество привело к Семилетней войне (1756–1763) – настолько масштабной, что Уинстон Черчилль окрестил ее «первой мировой войной в истории». В этом глобальном конфликте участвовало множество сторон – от империй и королевств до североамериканских племен. Великобритания вырвалась вперед в колониальной гонке, обойдя Францию, Испанию и Португалию как в Старом, так и в Новом Свете, – и выиграла главный приз: господство над Северной Америкой, Индией и Индийским океаном. Вскоре Британская Ост-Индская компания уже давила на Великих Моголов в Дели. Со второй половины XVIII в. она находилась под руководством генерал-губернаторов, к началу XIX в. – управляла львиной долей индийских земель, а летом 1858 г. – лишилась всех административных полномочий. Они – вместе с правами, обязательствами и имуществом компании – перешли напрямую к британской короне.
Колонизаторы имели превосходство в военной технике и медицине, располагали эффективными административными моделями, обладали хорошими дипломатическими и политическими навыками, а также – в отличие от многих предыдущих завоевателей – были очень энергичны и любопытны. Все это позволило нескольким десяткам тысяч британцев доминировать в Индостане. Афганцы игнорировали британскую власть еще несколько лет только благодаря ожесточенному сопротивлению пенджабских сикхов. Это была настоящая роскошь – но дурранийские монархи ее не оценили и даже вряд ли заметили.
Политическая карта мира изменилась задолго до описываемых событий. На момент смерти Ахмад-шаха Дуррани европейцы уже активно проникали в Южную Азию. Местные жители называли их фарангами (искаженное произношение имени «Фрэнк»), но в Индии на первый план выдвинулась особая категория фарангов – энграйзи (англичане). В 1707 г. Англия и Шотландия объединились в Великобританию, однако энграйзи по-прежнему были скромными купцами и ремесленниками, которые тихо трудились на маленьких факториях, возведенных с высочайшего дозволения Великих Моголов.
Восточные люди смотрели на западных людей свысока – и совершенно напрасно. Энграйзи и прочие фаранги боролись между собой за право торговать в Индии. Сперва французы и британцы вытеснили португальцев – а затем схлестнулись друг с другом. В 1743 г. – за четыре года до того, как пуштуны избрали своим повелителем Ахмад-шаха – британцы уже сражались с французами на восточном побережье Индии. Фактически они делили чужую страну – но тогда никто об этом не подозревал.
После поражения в Семилетней войне французы могли жить в Индии только «под британской защитой». Энграйзи еще не понимали, что они завоевывают саму Индию, – ибо еще не собирались ей править. Их интересы оставались сугубо коммерческими. Лондон не держал на Индийском субконтиненте правительственных чиновников либо иных официальных лиц, и британское присутствие там ограничивалось Ост-Индской компанией – которая служила государственным интересам, но все-таки являлась частной фирмой и стремилась максимально увеличить свои доходы.
В июне 1756 г. между индийцами и англичанами вспыхнул скандал. Вспыльчивый наваб[520] Сирадж уд-Даула напал на Форт-Уильям – главное британское поселение в Бенгалии, давшее начало городу Калькутта. Крепость была захвачена, и по приказу наваба полторы сотни энграйзи бросили в крошечную тюремную камеру. К утру большинство англичан погибло от ран и удушья. Европейская пресса окрестила камеру «калькуттской черной дырой».[521] Когда новости об этих зверствах достигли штаб-квартиры Ост-Индской компании в Пондичерри, ее администрация немедленно отправила в Калькутту своего агента Роберта Клайва, дабы тот наказал сумасбродного феодала. Клайв отправился в Калькутту с небольшим отрядом, легко разгромил войско Сираджа уд-Даулы и сделал навабом его племянника. Операция называлась битвой при Плесси (Палаши) – но вряд ли заслуживает термина «битва». Скорее, она напоминала административную процедуру, при которой одного зарвавшегося чиновника заменяют другим. Победа при Плесси не ознаменовала британского завоевания Бенгалии – но обозначила момент, когда все, включая британцев, осознали, что они уже контролируют Бенгалию. Никто не мог точно определить, когда произошло завоевание.
Дело «калькуттской черной дыры» разыгралось на восточном побережье субконтинента в том же году, в котором Ахмад-шах разграбил Дели. Афганцы казались гораздо более могущественными, чем англичане. В конце концов энграйзи просто заменили одного наваба другим; афганский же монарх превратил бабуридского императора в послушную марионетку. Пока британцы раскрывали свою силу на востоке Индии, Ахмад-шах утверждался на западе. Дели лежит в 1500 км от Калькутты, а Кандагар – родной город Ахмад-шаха – находится еще на 1153 км дальше. Между британцами и афганцами пока не было причин для конфликта.
Спустя несколько лет после калькуттского инцидента энграйзи закрепились в Бенгалии и двинулись на запад. Британские владения расширялись по мере того, как распадалась держава Бабуридов. Англичане брали под свой контроль одно княжество за другим. При необходимости они насаждали свою прямую власть, но в большинстве случаев оставляли на местах членов тамошней элиты – предварительно обозначив для нее строгие нормы поведения. Наконец Лондон решил, что Индия слишком важна, хрупка и велика, чтобы ей занималась частная компания, – которая к тому же плохо управляла Бенгалией. В 1773 г. – когда в североамериканских колониях росло недовольство метрополией – Великобритания прислала в Индию генерал-губернатора. Ост-Индская компания продолжала функционировать, но теперь в Индии началась эпоха официального британского господства. Генерал-губернатор назначался в Лондоне и действовал с одобрения парламента – однако на индийских территориях он был в значительной степени суверенным, имел собственную администрацию и занимался внешней политикой.
Ахмад-шах умер в 1772 г. – а в следующем году американские патриоты в Массачусетсе осуществили «Бостонское чаепитие» – акцию протеста не только против британского правительства, но и против Ост-Индской компании, которая сжимала Индию железной хваткой. Дурранийское государство простиралось от Центрального Ирана до Индийского океана, включая Кашмир на северо-востоке. В мусульманском мире оно уступала лишь Османской империи. Впрочем, афганская держава уже раскалывалась.
Государство Ахмад-шаха рухнуло по внутренним причинам. Прежде всего, оно было династической империей – крайне нестабильной политической организацией, зависящей от таланта правителя. Таланты же потомков Ахмад-шаха оставляли желать лучшего. Феодальная раздробленность в Афганистане переросла в ужасную войну между пуштунскими кланами Садозай и Баракзай – которые истребляли друг друга на протяжении нескольких десятилетий, подобно английским династиям Ланкастеров и Йорков.
В результате Войны Алой и Белой розы появилась исполинская фигура Генриха VII – первого короля из рода Тюдоров и основателя той Англии, какой мы ее знаем. На почве афганской войны был взращен другой гигант – человек, которого афганцы до сих пор называют Достом Мухаммедом Великим. Внуки Ахмад-шаха были убиты, искалечены либо изгнаны – причем все это они с удовольствием сделали сами. Дост Мухаммед же не занял престол сразу – умный и осторожный политик, он сначала захватил Кабул и усадил на трон Али-хана – сына Тимур-шаха (1818), а себя назначил визирем. Дурранийская империя агонизировала – и Дост Мухаммед решил подождать, пока его последние соперники из клана Садозай завершат самоуничтожение. Так и случилось – через год Али-хана отстранил от власти его брат Аюб-хан. Самое выдающееся, что он сделал за четыре года правления, – это потерял Кашмир. Свержение Аюб-хана в 1823 г. ознаменовало крах Дурранийской империи. Когда буря улеглась и пыль гражданской войны осела, Дост Мухаммед объявил себя эмиром Кабула (1826) – и открыл эпоху господства собственного клана Мухаммадзай. Не будучи потомком Ахмад-шаха, он являлся двадцатым сыном Паинды-хана – главы баракзаев. Следовательно, Дост Мухаммед принадлежал к племени Дуррани. Он тоже был «жемчужной».
Эмир был долговязым, длиннобородым и черноглазым мужчиной. В юности он слыл расточителем и пьяницей, однако с возрастом превратился в сурового старика с вкрадчивым голосом, которого европейцы считали «идеальным джентльменом». В то же время Дост Мухаммед славился коварством и жестокостью, что естественно – иначе он не вышел бы победителем из кровавой гражданской войны. Впрочем, он умел производить впечатление на людей (особенно на иностранцев) – и одинаково хорошо чувствовал себя на поле брани, в ядовитой атмосфере дворцовых интриг и дома, в роскошной обстановке, где принимал гостей и моментально становился душой самого изысканного общества.
Монарх намеревался сплотить нацию и управлять ей из новой столицы – Кабула. Эта идея легла в основу всей последующей афганской истории и не реализована до сих пор. Таким образом, современная история и государственная идеология Афганистана начинается с Дост Мухаммеда. За несколько лет эмир навел порядок на подвластной ему территории – куда помимо Кабула входили также Газни и Кухистан. Жизнь афганцев вернулась в нормальное русло. Крестьяне снова возделывали землю, пастухи опять разводили скот. Женщины занимались домашним хозяйством, мужчины сидели в чайханах и сплетничали. Торговля возобновилась. Верблюжьи караваны везли шерсть, шкуры, льняное масло, лазурит и ковры по горным тропам Гиндукуша и равнинам Индии – там афганскую продукцию обменивали на рис, чай, специи, бязь, хлопок и другие товары.
Тем не менее Дост Мухаммед был недоволен размерами своего эмирата. Он легко смирился с утратой Мешхеда, который традиционно входил в персидскую сферу влияния. Но от Пешавара эмир отказаться не желал – ибо вместе с ним скудный на урожаи Афганистан лишился плодоносных земель вдоль реки Инд. К тому же Пешавар захватил грозный Ранджит Сингх, который являлся не мусульманином, а сикхом – но город населяли пуштуны-мусульмане, и он издавна имел статус зимней столицы афганских монархов. Пуштунские правители Афганистана воспринимали потерю Пешавара очень болезненно. Дост Мухаммед неоднократно пытался вернуть его – что привело к конфликту, который еще не разрешен и является камнем преткновения в афгано-пакистанских отношениях.
В период гражданской войны в Афганистане – до возвышения Дост Мухаммеда – Запад сотрясали грандиозные перемены. В XVIII в. закончилась беспрецедентная европейская экспансия во все регионы земного шара – она стала возможной, потому что европейцы безраздельно царили на море. За несколько столетий англичане, французы, голландцы, испанцы и португальцы доплыли до самых дальних берегов всех пяти океанов, основали там колонии и торговые поселения. Наука как метод познания окружающего мира заменила религию. Научно-технический прогресс породил немыслимые прежде изобретения: паровой двигатель, железные дороги, конвейерное производство – и все это определило будущее человечества.
Индустриальной революции сопутствовали две величайшие социальные революции в истории – Американская и Французская. В 1776 г. североамериканские колонии Великобритании отделились от метрополии и победили ее в Войне за независимость (1775–1783); так возникло новое государство – Соединенные Штаты Америки. В 1789 г. французы свергли монархию и старую наследственную аристократию. Элитой нового общества стала буржуазия. Революционеры отбили атаки монархистов, и из пушечного дыма выступил герой и кумир многих поколений – Наполеон I Бонапарт, «маленький капрал», принявший гордый титул «император французов» (1804). Не удовольствовавшись властью над Францией, он покорил большую часть Европы. Однако Наполеону не удалось выиграть ни одного важного сражения у Великобритании, а его грандиозная попытка завоевать Россию завершилась катастрофой. В конце концов, сокрушенный в битве при Ватерлоо (1815), Наполеон был сослан на крошечный остров Святой Елены, затерянный в Атлантическом океане, – где и умер в 1821 г.
Драматическая эпоха Великой французской революции и Наполеоновских войн навсегда преобразила мировую политику. Великобритания превратилась в самую могущественную державу на планете – главным образом за счет флота. Никто не мог одолеть англичан на воде, и Наполеоновские войны подтвердили, что военно-морские силы отныне являются одним из ключей к мировому господству. Другим таким ключом были технологии – и Великобритания здесь тоже лидировала. Она первой построила железные дороги и использовала силу пара для промышленного производства. Конечно, фабрики следовало снабжать сырьем и постоянно финансировать – но британцы преуспели и тут. Они владели Индией – ценнейшей колонией на свете. Благодаря непревзойденному флоту, развитым технологиям и индийским ресурсам Лондон обладал колоссальной властью – и столицы прочих государств не могли с ним тягаться.
Наполеоновские войны подчеркнули значимость еще одного игрока – России. Именно она нанесла Наполеону смертельный удар. Эта страна во многом представляла собой полную противоположность Великобритании – она была не маленькой, но огромной; не индустриальной, но аграрной. В Великобритании существовал значительный средний класс – в России же он почти отсутствовал. Горстка дворян эксплуатировала миллионы крепостных крестьян и даже не разговаривала с ними на одном языке.[522]
Российская империя упорно расширялась через Уральские горы в Среднюю Азию, но фактически не обладала полезными далекими колониями из-за последнего принципиального отличия от островной Великобритании – неимения выхода к морю. Доступ к Северному Ледовитому океану нельзя считать удовлетворительным – зимой он замерзал.
Впрочем, Россия все же обладала экзотическими колониями и землями – например Аляской (1732–1867). Летом 1773 г. в ходе очередной Русско-турецкой войны (1768–1774) эскадра под командованием капитана 2-го ранга Михаила Гавриловича Кожухова осадила и взяла Бейрут (современную столицу Ливана). В 1889 г. терские казаки добрались до Французского Сомали (ныне Джибути), переименовали форт Сагалло в Новую Москву и провозгласили его окрестности российской территорией. Позже – в 1920–1924 гг. – русская эскадра стояла в Бизерте, портовом городе на севере Туниса. История России изобилует подобными любопытными эпизодами, но «туземные» владения не приносили особых дивидендов и были постепенно утеряны по тем или иным причинам.
Россия располагала портами на Черном море, однако оно окружено сушей; лишь Босфор и Дарданеллы связывают его со Средиземноморьем и Атлантикой. В эпоху Нового времени эти узкие проливы контролировала Османская империя – и Петербург не овладел ими даже в ходе Русско-турецких войн.[523] Иными словами, России следовало обрести лучший доступ к Мировому океану, дабы конкурировать с колониальными державами. Выход был только один: продвинуться на восток, потом повернуть на юг, дойти до Афганистана и оттуда дотянуться до Аравийского моря и Индийского океана. Так у Петербурга появилась цель, за которую имело смысл бороться, – и на пути к ней стоял Афганистан.
Естественно, Петербург скрывал свои истинные намерения. Например, генерал-майор Генерального штаба Лев Феофилович Костенко (1841–1891) – заведующий Азиатской части Главного штаба – писал: «Не честолюбивые замыслы и никакие другие своекорыстные расчеты руководят Россией в ее поступательном движении в Среднюю Азию, но исключительно только желание умиротворить тот край, дать толчок ее производительным силам и открыть кратчайший путь для сбыта произведений Туркестана в европейскую часть России».
Лондон не мог закрыть глаза на российскую экспансию, ведь доступ к Индийскому океану привел бы Россию прямо в Индию – главную сокровищницу британской короны. На карту был поставлен не контроль над парой-тройкой портов, но сам источник британской власти и богатства. К тому же Туманный Альбион был обеспокоен проблемой обороны Индии – исторически все нашествия на нее осуществлялись из глубин Центральной Азии. По этой дороге шли армии всех предыдущих завоевателей – Александра Македонского, Бабура и др. Российский самодержец мог оказаться следующим в нескончаемой череде захватчиков. Так или иначе, но Индию требовалось защитить любой ценой – а значит, ни в коем случае нельзя было позволить русским взять Афганистан. Между двумя мировыми державами развернулась борьба за господство в Южной и Центральной Азии. Редьярд Киплинг в романе «Ким» (1901) описал это противостояние как «Большую игру» – но легкомысленное название вовсе не отражало всю драматичность и напряженность зарождающегося противостояния.
Термин «Большая игра» («Великая игра», англ. The Grand Game, The Great Game) в 1840 г. придумал разведчик Артур Конолли (1807–1842), который служил в Британской Ост-Индской компании. Спустя 61 год Редьярд Киплинг ввел этот термин в широкий оборот, упомянув его в своем романе.
Кроме того, для обозначения русско-британского соперничества употрябляется термин «Война теней» (нем. das Schattenturnier). Его авторство приписывается графу Карлу Васильевичу Нессельроде – министру иностранных дел Российской империи (1822–1856). Под «Войной теней» Нессельроде подразумевал то, что конфликтующие стороны ни разу так и не встретились на поле боя.
На заре XIX в. основную угрозу для Афганистана представляла не Великобритания или Россия, а Франция, питаемая имперскими амбициями Наполеона I. В 1807 г. иранцы и французы подписали союзный Финкенштейнский договор. Наполеоновские дипломаты поощряли каджарских шахов[524] к походу в Афганистан, видя в нем перспективу вторжения в Индию по проверенному веками маршруту – или, по крайней мере, так думали британцы. Впрочем, французы не сумели помочь Персии отбиться от русского наступления в Закавказье, и после череды русских побед французские притязания на Индию оказались под вопросом. Россия же – сухопутная империя с обширными азиатскими владениями – была гораздо более опасной для Афганистана – а значит, и для Британской Индии. Попытки отобрать у османов Босфор и Дарданеллы не увенчались успехом – и русская армия устремилась в Среднюю Азию.
Первым сражением «Большой игры» стала битва при Асландузе (1812) – эпизод Русско-персидской войны 1804–1813 гг. Иранской армией командовали британские офицеры, но персы были наголову разбиты, а наследный принц Аббас-Мирза едва не попал в плен. По Гюлистанскому мирному договору (1813) Россия получила исключительное право иметь на Каспийском море военный флот. Лондон чинил Петербургу всяческие препятствия[525] – и тем не менее русское влияние на Тегеран продолжало расти. В 1828 г. Россия аннексировала Восточную Армению, в 1820-х гг. – присоединила казахские степи и теперь присматривалась к среднеазиатским ханствам, расположенным к северу от дурранийских владений.
В 1831 г. Ост-Индская компания отправила юного лейтенанта Александра Бернса в верховья Инда, а оттуда – через Афганистан в Бухару и другие города Великого шелкового пути для изучения их коммерческого потенциала. Бернс очутился на Востоке впервые и жаждал приключений. Он вел путевой дневник, куда заносил свои наблюдения и впечатления. Сперва молодой человек остановился в индийском городе Лудхиана, где встретился с двумя бывшими афганскими монархами – Земан-шахом и Шуджа-шахом. Оба являлись внуками Ахмад-шаха Дуррани. Раньше братья враждовали – но теперь вместе коротали время в позорной ссылке.
Бернс любил афганцев и восхищался ими – и потому пытался рассказать что-то хорошее даже о никчемных дурранийских феодалах. По словам лейтенанта, братья обладали царским достоинством – но описанная им сцена все равно выглядит очень мрачной. Слепой Земан-шах был угрюм, а Шуджа-шах казался неудачником и мошенником. Специально для разговора с гостем он нарядился в розовый халат и бархатную шапочку, расшитую изумрудами. Толстый и плаксивый Шуджа-шах жаловался Бернсу на многочисленные несчастья. В 1809 г. он стал первым афганским правителем, заключившим договор с британцами. Стороны оформили соглашение 7 июня и обещали противостоять любой агрессии, направленной на Британскую Индию. Вскоре Шуджа-шаха низложил другой его брат – Махмуд-шах. Потеряв трон, Шуджа-шах бежал к сикхскому властелину Ранджиту Сингху, умолял приютить его и надеялся заплатить за гостеприимство алмазом «Кохинур», который предусмотрительно прихватил из сокровищницы. Ранджит Сингх взял драгоценность и бросил просителя в темницу. Ситуации добавляло пикантности то, что 70 лет назад Ахмад-шах – дед Шуджа-шаха – украл камень у своего хозяина Надир-шаха после того, как тот вывез «Кохинур» из Индии.
Шуджа-шах не захотел томиться в неволе – он пробрался в канализацию и был таков. За свое недолгое правление он снискал расположение англичан и подписал договор, по которому фактически передал им контроль над внешней политикой Афганистана. Этот хитрый ход заставил британцев думать, что Шуджа-шах еще может им пригодиться. Беглецу дали поместье и назначили пенсию, достаточную для содержания обоих братьев и их гаремов из нескольких сотен женщин. Однако Шуджа-шаха это не устраивало – он грезил о короне. Бернс сказал, что у опального монарха много друзей – но тот театрально закатил глаза и воскликнул: «О! Такие друзья хуже врагов! Они ничего не делают, чтобы мне помочь!» Разочарованный юноша понял, что Шуджа-шах не обладает ни темпераментом, ни рассудительностью, необходимыми для управления страной.
В апреле 1831 г. лейтенант Александр Бернс добрался до столицы Дост Мухаммеда – Кабула, города настолько оживленного и шумного, что два человека, идущие рядом по улице, не слышали друг друга. Воздух благоухал ароматами цветущих фруктовых деревьев: шелковицы, абрикосов, груши и айвы. Веселый и гостепримный Кабул широко распахивал объятия перед купцами и путешественниками всех мастей. Здесь не хватало лишь алкоголя – эмир, некогда страстно любивший спиртное, преисполнился исламского рвения и запретил горячительные напитки. Евреи, владевшие пивоварнями и винокурнями, уезжали, ибо новые законы лишили их средств к существованию.
Бернс обедал с Дост Мухаммедом в роскошном дворце. Мужчины сидели на дорогих коврах и ели руками. Эмир засыпал иностранца вопросами. Сколько королей в Европе? Как они ладят между собой? Как в Великобритании собирают налоги? Как организован воинский призыв? Какие у Лондона планы в отношении Кабула? Как англичанам удается производить дешевые товары? Офицер поведал эмиру о паровых машинах – и того это крайне заинтересовало. Бернс явно нравился Дост Мухаммеду – ведь он был энергичным и очаровательным юношей, свободно говорил на фарси и хинди, а также умел читать по-арабски. Его визит в Кабул заложил основу дружбы между Великобританией и Афганистаном. По крайней мере, так казалось Дост Мухаммеду.
Современный персидский язык имеет три близкородственных варианта, которые признаны государственными языками в Иране, Афганистане и Таджикистане. Западный вариант (фарси) – это язык Ирана. Восточный вариант представлен языками дари (в Афганистане) и таджикским (в Таджикистане). Сейчас дари является языком афганских таджиков, хазарейцев, чараймаков и некоторых других этнических групп. Таджикский поэт Мумин Каноат (1932–2018) писал:
Фарси, дари или таджикский,Его как хочешь назови.Он для меня язык искусства,Неумирающей любви.
Вернувшись в Лондон, Бернс опубликовал книгу о своих приключениях, которая стала бестселлером. Молодого человека с радостью приглашали в лучшие дома британской столицы. Поклонники именовали его «Искандером Востока» – по аналогии с Александром Македонским, великим античным завоевателем. Лейтенант получил и другое прозвище – «Бернс Бухарский» – из-за склонности носить тюрбаны и прочие восточные наряды, а также за вклад в установление отношений с Бухарским эмиратом. Словом, Александр Бернс снискал не меньшую славу, чем его двоюродный дядя – знаменитый шотландский поэт Роберт Бернс.
Британцы удивлялись тому, что Бернс добрался до отдаленных мест, которые мало кто видел. На самом деле многие люди видели эти места каждый день, более того – они там жили. Для них экзотикой был как раз Александр Бернс. Старые города – Балх, Бухара, Самарканд, Ташкент – являлись перевалочными пунктами Великого шелкового пути, который долгое время представлял собой самую загруженную торговую магистраль мира и связывал Китай, Индию и Европу. Восточные купцы часто ездили за товаром в Индию и иногда – в Китай. В Европе побывали единицы. Все остальные считали ее странным и далеким краем – который, возможно, вообще не существовал.
Дост Мухаммед несколько раз сражался с Ранджитом Сингхом, пытаясь отбить Пешавар, – но город остался у сикхов. Наконец, эмир решил, что ему нужна помощь, и принялся искать союзников. У него было два варианта – привлекательных и одновременно рискованных. Первый – британцы, доминировавшие в Индии. Источник их господства был непонятен афганцам. Туманный Альбион находился далеко, и энграйзи не бросали огромные армии на штурм чужих городов. Напротив – они прислали всего несколько офицеров, сформировали войско из местных жителей и их руками покорили их же страну. Это был определенно новый вид силы, и афганцы не знали, что с ним делать.
Вторым вероятным союзником Дост Мухаммед видел Россию. Ее царь, подобно британскому королю, демонстрировал свою власть на огромном расстоянии. Проделав долгий путь от Кавказа до Аральского моря, русская армия приблизилась к Афганистану – и эмир знал, что с ней надо считаться.
Обращение за помощью что к России, что к Великобритании для Дост Мухаммеда было эквивалентно тому, чтобы просить дракона помочь развести костер. Из двух вариантов эмир выбрал третий – он предпочел манипулировать обеими сторонами, используя их в собственных интересах. По иронии судьбы, «Большая игра» могла гарантировать неприкосновенность Афганистана как буферного государства, отделяющего российские владения от Британской Индии. Но на кого следовало опереться Дост Мухаммеду, дабы вернуть Пешавар? Эмир склонялся к сотрудничеству с англичанами – главным образом из-за встречи с Бернсом, которая пробуждала у афганского монарха приятные воспоминания. Но с точки зрения Лондона, слабый расколотый Афганистан манил к себе русских и буквально провоцировал интервенцию. «Бернс Бухарский» раздражал британскую правящую элиту, как позже – Лоуренс Аравийский.[526] Молодого исследователя считали выскочкой и наглецом, который посмел раздавать государственным мужам нелепые советы. Рекомендации Бернса возымели обратный эффект. Когда стало ясно, что Дост Мухаммед не хочет связываться с Россией, англичане решили поддержать агонизирующий клан Садозай. У Джорджа Идена, графа Окленда (нового генерал-губернатора Индии) зародилась мысль, что давний британский подопечный Шуджа-шах – внук легендарного Ахмад-шаха – станет куда более популярным, надежным и послушным правителем, чем Дост Мухаммед.
В 1836 г. эмир написал лорду Окленду, дабы прозондировать почву и разузнать, убедит ли он Ранджита Сингха передать афганцам Пешавар. Это положило начало двухлетним – и бесплодным – переговорам, в рамках которых Дост Мухаммед надеялся вернуть город, а британцы надеялись включить Афганистан в сферу своего влияния. Генерал-губернатор ответил эмиру: «Мой друг, не в правилах Ее Величества[527] вмешиваться в дела суверенных народов». Дост Мухаммед успокоился. Если невмешательство действительно являлось принципом британской политики, то Лондон мог стать самым безопасным союзником для Афганистана.
В следующем году лорд Окленд отправил в Кабул торговую миссию во главе с Александром Бернсом. Эмир радушно принял гостей. Официально шотландец приехал с прежней целью – изучить коммерческие возможности страны по поручению Ост-Индской компании; однако он не имел права заключать какие-либо соглашения. Генерал-губернатор сформулировал задачу Бернса: проводить как можно больше времени во дворце, узнать все о российском влиянии на Дост Мухаммеда, но избегать любых намеков на британскую помощь. Таким образом, Бернс вернулся в Кабул сугубо в качестве шпиона.
Лорд Окленд ограничил полномочия Бернса, поскольку прислушивался к Уильяму Макнатену – старшему эксперту по внешней политике. Тот представлял собой викторианскую версию американских «охотников на ведьм» 1950-х гг. – куда бы они ни смотрели, им мерещились коммунисты, а вот Макнатен повсюду видел «русского медведя». Будучи специалистом по Центральной Азии, он был уверен, что угроза британскому влиянию сосредоточена именно в этом регионе, – и что русские в реальности нацелились на Индию.
Крепкий союз с Дост Мухаммедом позволил бы британцам заблокировать российскую экспансию, но Окленд и Макнатен не доверяли Дост Мухаммеду. Он был слишком силен. Выполняя приказ генерал-губернатора, Бернс старался не обсуждать с монархом Пешавар, военную помощь, англо-афганские договоры и установление дипломатических связей. Время визита истекло – и эмир понял, что Бернс собирается обратно в Индию, не дав ему ни единого обещания.
В ноябре 1837 г. – пока шли англо-афганские переговоры – персы осадили Герат. Братья Дост Мухаммеда, правившие Кандагаром, запаниковали и едва не присягнули на верность Мохаммед-шаху Каджару. Лондон поддерживал Гератское ханство, а Петербург – Персию. Главные участники «Большой игры» опять схлестнулись в схватке – и снова опосредованно, оставаясь в тени и передвигая фигуры на восточном шахматном поле.
На фоне этих событий в Кабул приехал некий поручик Ян Викторович Виткевич. Он представился царским посланником и изъявил желание встретиться с эмиром. Личность Виткевича до сих пор порождает споры – его называют и авантюристом, и внештатным российским дипломатом, и тайным агентом, и официальным лицом – переводчиком при Оренбургской пограничной комиссии. Согласно распространенной версии, поручика командировали в Кабул в ответ на просьбу Дост Мухаммеда о помощи, адресованную русскому правительству. Министр иностранных дел Нессельроде якобы говорил, что не знаком с Виткевичем, а Николай I отрицал, что Виткевич действовал от его имени. У Петербурга имелась веская причина для подобной позиции – Россия не хотела лишний раз обострять отношения с Великобританией, с которой уже велась «Большая игра». Тем не менее Виткевич предложил Дост Мухаммеду наладить контакты с царем. «Загадочный русский» примирил враждующих афганских феодалов друг с другом и с персами. Вопреки истерическим публикациям в английской прессе он, конечно, не намекал на совместное русско-афганское вторжение в Индию. Поручик лишь предположил, что несколько российских эмиссаров могут поселиться в Кабуле, а затем – конечно, только для их защиты – в город могут прибыть военные…
Дост Мухаммед уведомил Окленда о встрече с Виткевичем, дабы подразнить генерал-губернатора и подтолкнуть его к решительным действиям. Эмир кидал медведю объедки в надежде вызвать ревность у льва – и в результате заполучить Пешавар. Терпение англичан лопнуло, однако их реакция превзошла все ожидания афганцев. 30 июля 1838 г. британский посол заявил Мохаммед-шаху Каджару, что Лондон будет рассматривать дальнейшую осаду Герата как операцию против Британской Индии – и что шахская армия должна немедленно убраться в Персию, если Тегеран не желает войны с Великобританией. Для наглядной иллюстрации этой угрозы в Персидском заливе появилась британская эскадра. 28 августа 1838 г. – спустя восемь месяцев – осада с Герата была снята.
Осенью того же года британский посол в Петербурге, лорд Кланрикард вручил Нессельроде ноту, в которой утверждалось, что российские дипломаты и агенты в Афганистане и Персии оказывали помощь персам под Гератом, препятствовали работе британских посредников и вообще поступали враждебно интересам Туманного Альбиона. Вследствие такого давления переговоры Виткевича в Кабуле были прерваны, а его самого – как и графа Ивана Осиповича Симонича, посла в Персии – отозвали. Впоследствиии царское правительство не признало договоры, которые Виткевич заключил с афганцами.
Новости из Кабула о сношениях Дост Мухаммеда и Виткевича вызвали переполох в Индии. Макнатен рвал и метал – ведь кабульский эмир, как он и предрекал, оказался коварным и двуличным. Генерал-губернатор не на шутку обиделся. «Сэр, – предупредил он Дост Мухаммеда, – вы должны воздержаться от любой переписки с Персией и Россией. Вы также не должны принимать их агентов без нашей санкции». Да, это писал тот же лорд Окленд, который двумя годами ранее уверял эмира, что Великобритания не вмешивается в дела суверенных народов.
Дост Мухаммед все еще надеялся на сотрудничество с англичанами. Эмир мог бы напомнить генерал-губернатору, что он является суверенным монархом, – но вместо этого лишь попросил Окленда письменно изложить свои условия – особенно касаемо Пешавара. Окленд и Макнатен растерялись. Зачем Дост Мухаммеду потребовался письменный документ? Почему он продолжает вести с ними диалог? Какой туз он прячет в рукаве? Макнатен постановил, что эмир подчиняется царю – а значит, его надо свергнуть.
У британцев имелся отличный кандидат, способный заменить Дост Мухаммеда, – Шуджа-шах. Он по-прежнему жил в Индии на британскую пенсию, имел право на афганский престол и являлся внуком Ахмад-шаха Дуррани. Более того – Шуджа-шах уже носил корону с 1803 г. по 1809 г.
1 октября 1838 г. лорд Окленд выпустил манифест Симлы.[528] В нем говорилось, что Дост Мухаммед готовил «неспровоцированное нападение на нашего старого союзника, махараджу[529] Ранджита Сингха» – и что генерал-губернатор Индии поддержит в борьбе за власть «популярного во всем Афганистане» Шуджа-шаха. «Все соображения политики и справедливости» привели Окленда к тому, чтобы содействовать «восстановлению шаха на троне его предков». Успех этого предприятия позволял «разумно надеяться на свободу и безопасность торговли, а также процветание афганского народа». Кроме того, согласно документу, британцы не стремились завоевать страну – они лишь хотели удостовериться, что будет установлена «независимость и целостность Афганистана». Как только это произойдет, цели британцев будут достигнуты, и они уйдут.
Манифест Симлы определил судьбу Афганистана как минимум на ближайшие 80 лет. Подготовка к Первой англо-афганской войне вступила в завершающую фазу.
Глава 5
Обитель покоренных
Все будет так, как мы хотим. На случай разных бед У нас есть пулемет «Максим». У них «Максима» нет.
Хилэр Беллок
Уход персидского шаха из Герата не успокоил британцев. Прибыв в Индию по морю, они прекрасно знали, что предыдущие захватчики проникали на субконтинент через северо-западные горные перевалы Афганистана. По мнению Лондона, афганский монарх должен был сидеть в Кабуле под защитой англичан – а уж они сумели бы сдержать любую вражескую экспансию. Такое афганское государство способствовало бы развитию британской коммерции в масштабах всей Центральной Азии.
Лорд Окленд начал подготовку к войне еще летом 1838 г. В июне он заключил трехсторонний договор с Ранджитом Сингхом и Шуджа-шахом, по которому последнего планировалось возвести на кабульский престол. Пешавар и приграничные районы Афганистана отходили к сикхам – союзникам Великобритании; таким образом, британцы распространили бы свою власть вплоть до самых границ исторической Индии.
В последние месяцы 1838 г. Окленд собрал так называемую «армию Инда» – войско, включавшее в себя британские и индийские подразделения (в частности сипаев и сикхов, предоставленных Ранджитом Сингхом), а также наемников Шуджа-шаха. Общая численность армии составляла примерно 31 800 бойцов, 30 тыс. верблюдов и обширный обоз (в котором, по некоторым данным, было около 30 тыс. слуг).[530] Узнав об этом, Дост Мухаммед не удивился – ведь в манифесте Симлы открыто говорилось о намерении британцев вторгнуться его владения и установить там «законного» афганского правителя Шуджа-шаха. Окленд даже перечислил поименно английских агентов, которые будут консультировать нового монарха. Правительство в Лондоне раскритиковало манифест как опрометчивый, ненужный и несправедливый; британская и индийская общественность тоже взбудоражилась – но жребий был брошен. В декабре 1838 г. армия Инда выдвинулась из Фирозпура и перешла «Рубикон» (реку Сатледж).
Трудности начались почти сразу же. Обоз отставал, вьючные животные падали, а солдаты страдали от голода. К тому же завоевателей трепали белуджские отряды, грабившие повозки с провиантом и боеприпасами. Но, несмотря на все проблемы, к апрелю 1839 г. армия Инда достигла Кветты – города у границы владений Дост Мухаммеда. Кандагар был взят без боя – братья Дост Мухаммеда, управлявшие городом, просто сбежали, а вожди местных племен получили от британцев щедрые выплаты за свою лояльность.
Летом армия Инда уже маршировала по дороге, ведущей к Кабулу. На ее пути находился Газни, и афганцы считали эту цитадель неприступной из-за внушительных стен (18 метров толщиной и 46 метров высотой). Но Газни пал в июле. По одной версии, кто-то из защитников крепости оказался предателем и открыл врагу ворота. По другой – ночью британцы обстреляли город из пушек и выманили оттуда гарнизон. Воспользовавшись общей суматохой, английский артиллерист Анри Дюран прокрался к подножию стен (а затем и к воротам), вырыл несколько ям, заложил взрывчатку – и вскоре захватчики ринулись в проломы.
Быстрое падение Газни потрясло афганцев и убедило их в бессмысленности сопротивления. 6 августа армия Инда стояла под Кабулом. Покинутый большинством соратников, Дост Мухаммед бежал в Бухару, где надеялся укрыться у зятя – эмира Насруллы. Но бухарский эмир тайно числился в британской платежной ведомости – он посадил тестя в зиндан и рапортовал об этом англичанам, которые уже заняли Кабул. Шуджа-шах поселился в Бала-Хиссаре – огромном форте, расположенном на вершине холма, откуда открывается чудесный вид на реку и Шорский базар.
Впрочем, Шуджа-шах был непопулярен у народа. Он даже не мог адекватно распорядиться английскими деньгами, которые следовало направить на финансирование собственных вооруженных сил. Новоиспеченный монарх тратился на свой гарем – где количество женщин уже перевалило за 800. Между тем обстановка накалялась – афганцам не нравилось, что по Кабулу разгуливают «неверные» чужаки (индуисты и христиане). Шуджа-шах отчаянно нуждался в британских войсках – но категорически запретил им размещаться в Бала-Хиссаре. Телохранители должны находиться рядом с тем, кого они охраняют, – но эмир придерживался другого мнения. Большая цитадель служила доказательством его величия – и в ней мог проживать только он вместе с многочисленными родственниками, слугами и наложницами; поэтому британцы и индийцы разбили лагерь в неудобном, незащищенном месте за пределами города.
Теперь все элементы мозаики сложились воедино – в картину одной из самых кровавых катастроф Нового времени. Позже она будет приукрашена британскими имперскими легендами и восточными сказками, которые афганцы передают из уст в уста на протяжении поколений. Официально Первая англо-афганская война началась в 1838 г., но фактически она разразилась в 1839 г. – когда выяснилось, что англичане, спокойно завладевшие страной, просчитались и что их ставленник недееспособен как монарх. События этой войны лягут в основу известнейшего мифа о гордом и никем не покоренном Афганистане. Кроме того, война сформирует у афганцев национальное чувство непобедимости и обусловит их упорное сопротивление модернизации, которую олицетворяют иностранцы.
Между тем Дост Мухаммед чудом вырвался из бухарского плена, собрал вокруг себя узбеков и даже разбил отряд англичан в горах к северу от столицы. Обстоятельства играли ему на руку: афганцы все больше возмущались Шуджа-шахом, и тот держался у власти лишь благодаря британской военной помощи. Дост Мухаммед пытался поднять восстание – и оно действительно вспыхнуло в Кухистане, где прятался опальный эмир. Впрочем, шансов на окончательную победу у него не было – еще накануне вторжения (1838) правитель Кабула располагал только 2500 пехотинцев, 12–13 тыс. всадников и примерно 45 пушками. Это была «регулярная» армия; ополчение же в лучшем случае могло дать несколько десятков тысяч необученных, недисциплинированных и плохо вооруженных солдат. С таким войском бороться с захватчиками равнялось самоубийству.
Какое-то время эмир и его люди охотились в горах на британские патрули, однако в ноябре 1840 г. произошло невероятное – Дост Мухаммед распустил свои силы, приехал в Кабул и сдался Уильяму Макнатену. Чиновнику следовало бы заподозрить неладное – но Макнатен возликовал и поверил врагу (хотя ранее, во время инцидента с Виткевичем, лично удостоверился в его вероломстве). Дост Мухаммеда отправили в Индию – в ту же резиденцию, которую занимал Шуджа-шах, – и назначили ему ежегодную пенсию в размере 300 тыс. рупий.
Согласно манифесту Симлы, британцы обещали покинуть Афганистан, когда Шуджа-шах утвердится на троне, – но вывод войск решили отложить. Смена хозяев встряхнула страну, и в разных регионах начались беспорядки. Эти заурядные преступления не походили на бунты, но их было много, и они нарушали повседневную жизнь. Гильзаи и белуджи регулярно нападали на обозы, снабжавшие кандагарский гарнизон. В Кабуле орудовали бадмаши (от перс. 
– плохой, злой) – бандиты, спустившиеся с гор или прибывшие из сельской местности. Все они пробовали чужаков «на зуб», пытаясь определить границы дозволенного. Восток любит не справедливый суд, а молниеносное возмездие – это прекрасно знал каждый эмир, султан и падишах, ибо, как только он об этом забывал, его голову насаживали на пику. Нехитрая стратегия быстрой и жестокой кары позволяла (и позволяет) восточным деспотам править десятилетиями и пользоваться у подданных уважением, смешанным с благоговейным страхом. Однако британцы, игравшие на Востоке по западным правилам, моментально увязли в прошениях и жалобах, которые хлынули от рядовых афганцев. В итоге колонизаторы разбирали споры тех, кто умолял их о помощи – и тут же проклинал; сумасбродный феодал не пускал их в форт – хотя именно они привели его туда; а их солдаты прозябали на грязном пустыре за чертой Кабула вместо того, чтобы обозревать столицу со стен и башен хорошо укрепленной цитадели.
Макнатен возглавил британскую миссию в Кабуле в качестве посланника Ее Величества королевы Виктории, а также занял пост первого советника эмира Шуджа-шаха. Его подчиненные занимались созданием административной системы, рекрутским набором и организацией полиции. Афганские просители обращались к Макнатену по любым вопросам и считали его истинным повелителем. Вторым по значимости человеком в британской миссии был политический агент Александр Бернс. Его работа состояла в том, чтобы выявлять заговоры и оперативно сообщать о них военным. Шуджа-шах очутился в полной изоляции в своем дворце. За два года он не сумел ни заслужить народную любовь, ни продемонстрировать хоть какие-нибудь управленческие способности.
Колонизаторы старались максимально оградить страну от любых потрясений. На севере Афганистана скрывался отпрыск Дост Мухаммеда – Акбар-хан, имевший репутацию отъявленного головореза. Британцы возвели крепость в Бамианской долине, дабы при необходимости сдержать наступление свирепого врага. Однако завоеватели не ощущали внутреннюю опасность, которая исходила от преступников, от недовольных и даже от сестры Дост Мухаммеда – которая после отъезда брата в Индию отправилась пешком в северные районы. Она бродила от деревни к деревне, призывая афганцев биться с англичанами ради защиты ислама. Крестьяне радостно встречали высокопоставленную гостью, но женщина грозилась отказаться от еды и питья, если они не пообещают взяться за оружие. Воодушевленные мужчины сотнями клялись примкнуть к джихаду.
Завоевать Афганистан было очень легко – но британцы полагались не столько на силу, сколько на деньги и дипломатию. Например, они платили гильзайским пуштунам, жившим возле дороги, которая связывает Пешавар и Кабул. Гильзаи, в свою очередь, должны были воздерживаться от грабежей и набирать рекрутов для колониальных войск – но в реальности они просто брали деньги и ничего не делали. Британцев все удовлетворяло, пока племена не доставляли им хлопот. Люди и грузы свободно курсировали между Кабулом и Британской Индией, что позволило Калькутте фактически поглотить эти дикие приграничные земли и включить их в сферу своего влияния.
Вскоре британские офицеры, служившие в Афганистане, выписали из Индии своих жен, детей, любовниц и слуг. В Кабуле возникла маленькая английская община. Все удовольствия колониальной жизни были перенесены через горы Гиндукуша – прекрасная мебель, изящная посуда, музыкальные инструменты, вина, ликеры, сигары. Мужчины сражались в карты, пили виски перед ужином и курили. Женщины организовывали творческие вечера и любительские спектакли.
Британцы обитали в так называемом «военном городке» – своеобразном компаунде, который протянулся на полтора километра вдоль Кохистанской дороги. На его территории имелись казармы, офицерские домики, хозяйственные постройки и служебные здания (например, канцелярия). Комплекс был обнесен стеной, однако она не обеспечивала надежную защиту – ибо военный городок располагался на равнине, окруженной высокими холмами. Некоторые чиновники жили в Кабуле – так, Александр Бернс занимал особняк возле Шорского базара. Но где бы ни находились британцы, они везде создавали подобие своей привычной жизни: устраивали балы и чаепития, играли в крикет и поло, праздновали Рождество и дни рождения. А сверху – со склонов кабульских холмов – на них смотрели афганцы и пытались разгадать, что же делают эти люди, эти фаранги, которые внезапно пришли сюда – и с которыми у них нет ничего общего.
Впрочем, британцы не сумели навести в Афганистане порядок. Окрестности Кандагара по-прежнему кишели разбойниками. На дорогах все чаще грабили и убивали. Миссис Смит путешествовала с охраной к Боланскому перевалу – но по пути ее зарезали белуджи, которых не удалось найти и наказать. Отряд лейтенанта Дженкинса попал в засаду в Хурд-Кабульском ущелье недалеко от столицы – и снова никого не отыскали и не покарали. Капитана Стерта ударил ножом уличный мальчишка – однако его так и не поймали. Преступления участились именно тогда, когда Макнатен рапортовал генерал-губернатору Окленду в Калькутту, что в Афганистане царит «глубокое спокойствие». Бернс советовал Макнатену составлять только позитивные отчеты – ведь если руководство решит, что ситуация в Афганистане стабилизировалась, Макнатена переведут на важный пост в Британской Индии, а Бернс заменит его на должности посланника в Кабуле – что, безусловно, будет огромной честью для столь молодого человека.
Тем временем харизматичный и жестокий Акбар-хан кружил в опасной близости от Кабула. По сообщениям информаторов, он инкогнито просочился через пост в Бамианской долине и теперь разведывал обстановку в столице. Афганцы уже величали его вазиром (визирем). На Востоке визирь традиционно был правой рукой монарха, главным исполнителем его приказов, а иногда и единственным носителем реальной власти в государстве. Акбар-хану еще не исполнилось и 25 лет, но он уже считался грозным воином. В сражениях против Ранджита Сингха сын Дост Мухаммеда зарекомендовал себя как дерзкий и кровожадный соперник. Мятежники Кухистана, разгоряченные пламенными речами сестры ссыльного эмира, уже видели «вазира» своим предводителем, а разгневанные племена стекались под его знамена со всего Северного Афганистана.
Генерал Уиллоби Коттон, который в 1838 г. привел англичан в Кабул, легко предотвратил назревавший мятеж – но в начале 1841 г. завершился срок его пребывания в Афганистане, и военачальник вернулся в Индию. Должность командующего британским гарнизоном досталась Уильяму Джорджу Кейту Элфинстоуну – причем вопреки его желанию. На тот момент Элфинстоун служил уже 37 лет. Он прошел путь от лейтенанта до генерал-майора, участвовал в Наполеоновских войнах и храбро дрался с французами при Ватерлоо. Однако в 1841 г. военачальник страдал от подагры и ревматизма, не мог оперативно принимать решения и являл собой наглядную иллюстрацию английского фразеологизма «tired and retired» («усталый и отошедший от дел»). Тем не менее, будучи хорошим солдатом, Элфинстоун безропотно принял вверенный ему пост.
Назначение слабого, медлительного и нездорового старика объяснялось оптимистичными отчетами, которые Макнатен пачками присылал из Кабула. Действительно – если в Афганистане все хорошо, то какой смысл отправлять туда энергичного и деятельного полководца? К тому же, британский парламент решил, что афганская авантюра обходится короне слишком дорого – ведь, судя по документам, все цели были достигнуты. Зачем вливать деньги туда, где царит «глубокое спокойствие»? Зачем платить гильзайским пуштунам? Парламент отменил субсидии. Гильзаи взбунтовались и перекрыли дорогу в Пешавар, тем самым отрезав Афганистан от Британской Индии, – и мнимая власть Шуджа-шаха растаяла. Кухистан загудел вновь – уже при активном содействии Акбар-хана, и в воздухе запахло настоящим восстанием.
Над Кабулом сгущались тучи, и британцы могли со дня на день угодить в беду – однако Макнатен так не думал. В конце августа 1841 г. он написал приятелю в Индию, что «страна совершенно спокойна от Дана до Беэр-Шевы».[531] 1 ноября один из афганских осведомителей предупредил Бернса о возможной трагедии – и услышал в ответ: «Все будет хорошо».
Сейчас в это трудно поверить, но британцы действительно не осознавали масштабов надвигающейся катастрофы. Камнем преткновения стали не преступления или разногласия с племенными вождями, а манеры англичан. Они распивали алкоголь и общались с местными женщинами (зачастую вполне невинно) – но афганцев это шокировало. У представителей разных культур – разные представления о благе и грехе, дозволенном и запретном, добре и зле. Поведение многих британцев не вызвало бы никаких нареканий в Великобритании – но не в Афганистане. На Западе галантный молодой джентльмен мог познакомиться с милой благовоспитанной леди – и при соблюдении некоторых условий знакомство не выходило бы за рамки приличия. На Востоке же оно вообще исключалось. И уж тем более в афганском обществе не существовало – и до сих пор не существует – приемлемого для юноши способа уединиться с девушкой (даже не в отдельной комнате, а в укромном уголке бальной залы) и завязать светскую беседу, иногда прикасаясь к ее плечу или руке. То, что было вежливым и романтичным в Лондоне, являлось оскорбительным в Кабуле.
Если офицеры обычно демонстрировали изысканные манеры, то «томми» (солдаты) нередко «шли на штурм». Сохранились свидетельства и воспоминания о том, как – по словам одного рядового – «афганские женщины были почти пугающе готовы». Истинность этого утверждения сомнительна. Конечно, афганки могут поддразнивать мужчин и кокетничать с ними, но в афганском социуме все знают, что можно делать, а чего делать нельзя. Отношения между людьми пронизаны «красными линиями», которые никто не осмеливается пересекать. Правила соблюдают, но не формулируют четко и не озвучивают – ибо так устроена афганская культура. Иностранец в ней – чужак, причем его идентифицируют моментально. Соответственно, в XIX в. в Кабуле наверняка возникало множество ситуаций, когда британцы непреднамеренно оскорбляли афганцев, а афганцы не могли поверить в эту непреднамеренность и видели в ней исключительно злой умысел.
Однажды пуштунский вождь Абдулла-хан пришел в гости к британскому офицеру и заметил девушку, прячущуюся в соседней комнате. Абдулла принял ее за офицерскую любовницу и пожаловался Бернсу. Бернс пообещал разобраться – но не успел. События развивались слишком быстро.
2 ноября 1841 г. – на следующий день после того, как Бернс сказал, что все будет хорошо, – его кабульский особняк окружила разъяренная толпа. Она желала разделаться с фарангом за совращение местных женщин. Александр Бернс искренне уважал афганскую культуру, ему нравились афганцы, и он считал их своими друзьями – мудрыми, веселыми и благородными. Но этот остроумный красавец, блиставший в великосветских салонах Лондона, также имел грандиозный успех у женщин. В тот роковой день, когда дружелюбные афганцы пришли линчевать Бернса, у него дома были девушки – но не афганки, а индианки из Кашмира. Впрочем, для толпы такие мелочи не играли никакой роли.
Чиновник высунулся из окна и попытался успокоить собравшихся. Он предложил им деньги – однако афганцы поняли это по-своему: чужеземец богат. Охранники несколько раз выстрелили в воздух, что лишь раззадорило толпу. Двери выломали, «Бернса Бухарского» растерзали, а его особняк разграбили.
Сообщение о зверском убийстве 36-летнего Александра Бернса посеяло панику в военном городке и британских кварталах Кабула. Новость из столицы вмиг разлетелась по стране – и Афганистан запылал. Мятежи вспыхивали один за другим. Пока Макнатен пытался подкупить вождей разных племен, чтобы стабилизировать обстановку, афганцы вырезали гарнизон двух форпостов под Кабулом.
Обескураженный администратор обратился к человеку, которого считал предводителем всех афганцев, – к Акбар-хану, сыну Дост Мухаммеда. Но Акбар не был тем лидером, каким видел его Макнатен; более того – нужного Макнатену лидера вообще не существовало. Изгнав кабульского эмира, британцы открыли ящик Пандоры. Дост Мухаммед имел непоколебимый авторитет, но после него никто другой в Афганистане так и не обрел бесспорный наивысший статус. Конечно, многие сардары[532] обладали хорошей репутацией – и, тем не менее, они не могли претендовать на лавры национального правителя. Поэтому британцам фактически было не с кем договариваться. Акбар являлся самым известным вождем, но его значимость объяснялась воинским мастерством. Афганцы слушали «вазира», пока дело касалось войны; его точку зрения по другим вопросам не вопринимали всерьез. Шансы же Акбара заключить реальную взаимовыгодную сделку с англичанами равнялись нулю – ибо в дипломатической сфере власть «вазира» автоматически заканчивалась.
Впрочем, Акбар-хан и сам вряд ли бы согласился честно сотрудничать с британцами. Афганские вожди опять конкурировали между собой за доминирующее положение в социальной иерархии – и теперь ключевым фактором возвышения была ненависть к англичанам. Следовательно, любой, с кем британцы пытались договориться, сразу же превращался в того, с кем нельзя вести переговоры.
Наконец Акбар выдвинул Макнатену ряд требований. «Вазир» согласился гарантировать безопасность английской общины, если британцы выплатят ему солидную субсидию, сделают его монархом и уберутся из Афганистана к лету. Акбар-хан обещал то, чего заведомо не мог выполнить: он принадлежал к роду Дуррани, а дороги между Афганистаном и Британской Индией контролировали гильзаи – давние дурранийские соперники. Они не подчинялись сыну Дост Мухаммеда – равно как и десятки других племен, разбросанных по всей стране. Макнатен наверняка знал об этом, но он был благодарен «вазиру» за любое – даже самое фантастическое – обещание. Фаранги ухватились за соломинку и условились о встрече с афганскими вождями за два дня до Рождества, дабы обсудить детали.
За несколько недель до встречи британцы совершили две ошибки. Во-первых, Макнатен написал генералу Уильяму Нотту (командиру кандагарского гарнизона) и попросил его перебросить солдат в Кабул, чтобы подавить бунт. Каким-то образом письмо попало в руки афганцев. Во-вторых, Джон Конолли (зять Макнатена) подготовил тайную депешу для генерал-губернатора Индии, в которой предложил назначить награду в 10 тыс. рупий за голову каждого лидера повстанцев. Документ был отправлен в Калькутту – и тоже перехвачен неприятелем. Депеша вызвала среди афганцев интересную реакцию: на англичан больше всего разозлились не предводители из списка, а те, чьи имена там не упоминались. Они впали в ярость, поскольку отсутствие в перечне свидетельствовало об их незначительности и безобидности. Акбар-хан тем временем вел двойную игру и активно подливал масла в огонь. В частности, «вазир» озвучил условия своего соглашения с британцами на собрании племенных вождей – подчеркнув, что подлые фаранги хотели его купить, но он не поддался. Эта сенсационная новость наделала немало шума – и остальные афганские лидеры, не желая отставать от Акбара, тоже сказали, что англичане сулили им деньги, славу и корону.
23 декабря 1841 г. британские чиновники встретилась с афганскими вождями в чистом поле возле Кабула – там, где негде было устроить засаду. Учитывая атмосферу взаимного недоверия и враждебности, неудивительно, что начался конфликт. Переговоры были сорваны, словесная перепалка переросла в драку. Кто-то – вероятно, Акбар-хан – убил Макнатена. Позже городская чернь, наводнившая поле, оторвала трупу голову и выставила ее на шесте в центре столицы.
Теперь оба главных британских сановника – Бернс и Макнатен – были мертвы, и генерал-майор Элфинстоун остался в одиночестве. Ужасная трагедия сбила старика с толку. Кабул заполонили разбойники и мятежники – их бесформенная злобная масса текла по городским улицам, руша и грабя все на своем пути. Горстка английских руководителей укрылась в военном городке и лихорадочно обдумывала дальнейшие действия. Можно было прорваться в Кабул и спрятаться в крепости Бала-Хиссар – но никто не знал, откроют ли им ворота. Британская марионетка Шуджа-шах вышел из повиновения и превратился в пламенного афганского патриота, ненавидящего англичан.
Поразмыслив, фаранги выбрали безумный «план Б». Они решили покинуть страну через горы Гиндукуша и дойти до Джелалабада, где располагался британский гарнизон. 6 января 1842 г. из столицы выдвинулась длинная колонна из 4500 военных и 12 тыс. гражданских лиц – в том числе женщин и детей.[533] Это были все британцы Кабула. Им предстояло преодолеть 140 км по опасной дороге, петляющей в заснеженных ущельях и перевалах, – настолько узких, что один из них называют Шелковым, ибо кажется, что расстояние между крутыми скалами не превышает толщину шелковой нити. Вопреки договоренностям, Акбар-хан не предоставил беглецам ни охрану, ни провиант, ни дрова. По некоторым свидетельствам, он обманывал европейцев, давая им лживые обещания – и одновременно приказывая своим людям истреблять чужаков.
Многие участники похода замерзли в пути, но большинство изрубили на куски афганцы, которые преследовали беззащитных, изможденных людей. Они сбрасывали на англичан камни, отстреливали и резали их под покровом темноты, когда фаранги останавливались на ночевку и засыпали. Эхо выстрелов отражалось от гор, создавая впечатление, что враг везде.
В плен попало лишь 115 человек: капитан Джеймс Саутер, леди Флоренция Сейл, леди Александрина Стерт, пастор Глейг, сам генерал-майор Уильям Элфинстоун… Часть невольников погибла, уцелевших через год выкупило правительство. Элфинстоун не дожил до освобождения – он скончался спустя несколько месяцев. Тело отправили в Джелалабад в сопровождении «верного» афганского денщика, но на процессию напали его соплеменники и унесли труп с собой.
Эти события упоминаются в историко-приключенческом романе «Флэшмен» Джорджа Макдональда Фрейзера (1925–2008). Гарри Пэджет Флэшмен – литературный персонаж, выдуманный Фрейзером, – авантюрист и отставной офицер британской армии, который вспоминает о своих похождениях. Вот что он рассказывет об исходе британцев из Кабула – вернее, об одной его участнице, леди Флоренции Сейл:
«Переиначив знаменитое суждение Рэйли о Генрихе VIII, можно выразиться так: “Если бы все образы и изображения мэм-сагиб[534] Британской Индии были утрачены для мира, их можно было бы восстановить с портрета леди Сэйл”. Урожденная Флоренция Винч, она в двадцать один вышла замуж за бравого капитана Роберта Сэйла, от которого родила двенадцать детей. Одна из ее дочерей, миссис Александрина Стерт, разделила с матерью ужасы отступления из Кабула. Леди Сэйл было тогда пятьдесят четыре, но даже будучи дважды ранена, в одежде, пробитой пулями джезайлей,[535] она без устали заботилась о больных и раненых, а также о женщинах и детях, принимавших участие в том ужасном переходе через заснеженные афганские перевалы.
Во время похода, а также в последовавшие месяцы страданий в плену у афганцев, леди Сэйл вела дневник, ставший классическим источником о кабульской катастрофе, в ходе которой из 14 000 человек уцелела лишь горстка. Этот дневник – одна из величайших военных хроник, а также удивительные личностные мемуары, в которых сражения, резня, землетрясение, трудности, спасение и подробности повседневной жизни запечатлены острым и зачастую язвительным пером. Вот ее реакция на эпизод, когда солдаты отказались брать ружья и идти в авангард: “Лучше дайте одно мне, и я поведу отряд”. Другое характерное наблюдение: “К счастью, мне в руку попала всего одна пуля”. А вот запись от 24 июля в плену: “В два часа пополудни миссис Стерт подарила мне внучку – еще одна пленница”. Во время похода у нее на глазах умер в снегу ее зять, капитан Стерт. За проявленное во время похода мужество ее вознаградили ежегодной пенсией в 500 фунтов от королевы Виктории, а когда она скончалась на шестьдесят шестом году жизни, на надгробии высекли весьма подходящую эпитафию: “Здесь покоится та часть леди Сэйл, которая смогла умереть”».
До Джелалабада добрался только один британец – хирург Уильям Брайдон. Миновав ворота форта, он без сил упал с лошади. Часть кожи на его голове была срезана, а лицо – покрыто запекшейся кровью. Подбежавший майор начал трясти Брайдона, спрашивая:
– Где армия? Где наша армия?
Брайдон открыл глаза и прошептал:
– Я – армия.
Возле джелалабадского форта были разведены огромные костры. Полковые музыканты трубили каждый час, подавая сигналы тем, кто мог уцелеть. Но никто больше не пришел.
Понадеявшись на честность афганцев, Элфинстоун совершил роковую ошибку и заплатил за нее собственной жизнью. Впрочем, многие офицеры ослушались генерал-майора и категорически отказались присоединиться к колонне, отступающей из Кабула. Они не собирались без боя сдавать страну, где проливали кровь. Гарнизоны в Джелалабаде, Кандагаре, Чарикаре и Келат-и-Гильзае успешно отражали атаки. Газни тоже держался долго – пока тамошний командир, полковник Палмер, не поверил, что афганцы пропустят его в Пешавар. 6 марта 1842 г. он сдал крепость – и пуштуны уничтожили весь гарнизон, за исключением Палмера и нескольких офицеров, взятых в плен.
Почти все британцы, которые доверились афганцам, погибли. Позже Оскар Уайльд посвятил своим соотечественникам, павшим в колониальных войнах, стихотворение «Ave Imperatrix», – и не забыл про жертв трагедии 1842 г.:
Кабульская катастрофа шокировала Лондон. В феврале лорда Окленда сняли с должности генерал-губернатора Индии и заменили на Эдварда Лоу, графа Элленборо. Весной кто-то убил Шуджа-шаха, когда он впервые отважился покинуть Бала-Хиссар. Однако январскую резню 1842 г. нельзя было оставлять безнаказанной – и осенью в Афганистане стартовала карательная операция. Генерал Джордж Поллок выдвинулся из Джелалабада, а генерал Уильям Нотт – из Кандагара. По пути они разоряли деревни, устраивали массовые казни и спасали индийцев, захваченных афганцами и проданных в рабство. Газни был взят без единого выстрела – пуштуны разбежались, узнав о приближении неприятеля. В гробнице Махмуда Газневи британцы сняли драгоценные ворота из сандалового дерева – султан забрал их в 1024 г. из храма Сомнатх, который сам же разрушил. По распоряжению генерал-губернатора ворота были возвращены в Индию.[536] Напоследок Нотт взорвал газнийскую крепость, а Поллок разгромил Акбар-хана у перевала Тезин и повесил пленных. 17 сентября оба отряда встретились под Кабулом.
Афганская столица навсегда запомнила месть за обязательства, нарушенные в 1842 г. Поллок и Нотт залили город кровью – но этого было недостаточно. Генералы велели инженеру по фамилии Эббот стереть с лица земли знаменитый базар – сердце Кабула, где недавно демонстрировали отрубленную голову Макнатена. Древний рынок следовало сжечь – но так, чтобы огонь не распространился на соседние кварталы. Эббот получил всего несколько дней на выполнение приказа – и не придумал ничего лучше, чем использовать порох и спички…
Огонь поглотил большую часть города. Погибших и оставшихся без крова никто не считал. Афганскую столицу охватил хаос – «томми» бесновались на фоне зарева пожара, и к вакханалии присоединились местные жители. Спустя 10 лет историк Джон Кей написал о британских солдатах, участвовавших в разграблении Кабула, следующее: «Когда мы принимаем во внимание все искушения и провокации, которым они подвергались; когда мы помним, что тысячи их товарищей и братьев были жестоко убиты в горных ущельях Афганистана; когда мы знаем, что они видели повсюду знаки нашего унижения, предательства и жестокости врага, который восстал против нашего народа; и когда нам известно, что все это больно ужалило их, несмотря на всю их выносливость, – мы можем только удивляться тому, что, когда провинившийся город лежал у их ног, они еще сдерживали свои страсти, а не отдались им полностью».
Афганцы до сих пор помнят о пожаре 1842 г. Так, в ноябре 2001 г. офицер британской механизированной бригады сообщил, что его подразделение заняло одну из деревень под Кабулом и вступило в диалог с местными старейшинами: «Нашей задачей было убедить старейшин, что у нас дружественные намерения. Мы не хотели, чтобы нас принимали за русских. Мы британцы – сказали мы. Переводчик даже не окончил переводить, когда над нашими головами засвистели пули. Старший афганец, стреляя из-за забора, кричал: “Проклятые англичане! Вы сожгли наш базар!” Немного погодя мы, однако, встретились. Тогда я спросил старейшин, знают ли они точно, кто сжег их базар, и заверил, что он будет наказан. Вспыхнула оживленная дискуссия. Через некоторое время смущенный сардар ответил: “Это было очень давно, а те, кто это сделал, носили красные мундиры”».
11 октября 1842 г. «Юнион Джек» над фортом Бала-Хиссар был спущен, и остатки британцев ушли из Афганистана, прихватив с собой родственников Шуджа-шаха. Генералов Поллока и Нотта встретили в Индии как героев – в их честь давали обеды и организовывали всяческие торжества. Новоиспеченный генерал-губернатор, лорд Элленборо издал второй манифест Симлы, объясняющий, что случилось. Согласно этому документу, Британская Индия направила армию в Афганистан, дабы свергнуть враждебного эмира и привести к власти дружественного монарха, популярного у народа. Манифест не называл имен – но дела обстояли с точностью до наоборот. Дост Мухаммед не был врагом Туманного Альбиона, а Шуджа-шах не снискал любви подданных и под конец стал для англичан недругом. Соответственно, Лондон обязался восстановить Дост Мухаммеда на троне. В заключении манифеста говорилось, что навязывание того или иного правителя афганскому народу абсолютно несовместимо с принципами британской политики – и что генерал-губернатор Индии охотно признает любое правительство, одобренное самими афганцами.
Дост Мухаммед триумфально въехал в Кабул. Он перехитрил фарангов и переждал смуту в безопасности – да еще и на вражеском обеспечении. Гордые и непобедимые подданные эмира разгромили проклятых колонизаторов – и теперь приветствовали своего законного государя. По крайней мере, так гласят афганские легенды и учебники истории. Однако они умалчивают о важном эпизоде: перед возвращением в Афганистан Дост Мухаммед встретился с Элленборо и заключил с британцами ту же самую сделку, что и Шуджа-шах. Эмир пообещал никогда не принимать представителей России и Персии, а также не иметь дел ни с одним иностранным государством, кроме Великобритании. Любая внешняя жалоба или просьба, адресованная монарху, сразу же направлялась в Калькутту. Кроме того, Дост Мухаммед отказался от претензий на три из пяти основных городов Афганистана. Он мог управлять только землями к северу от Кабула до Амударьи, включая Мазари-Шариф, и к югу – до Джелалабада. Пешавар оставался в руках сикхов, а Кандагар и Герат по-прежнему представляли собой автономные владения родственников и соперников эмира из клана Мухаммадзай.
Стиснув зубы, Дост Мухаммед принял эти условия – ведь при их соблюдении англичане давали эмиру ежегодную субсидию и неограниченную власть над обозначенными территориями. Нельзя сказать, что Туманный Альбион проиграл войну. Британцы получили то, чего хотели: афганский буфер для блокировки российской экспансии. Помимо того, они оставили Афганистан разделенным на три части, которые в перспективе должны были по традиции сражаться друг с другом, а не объединиться для завоевания Индии. К тому же сикхи удерживали Пешавар – город к востоку от Хайберского перевала, который представляет собой отличную базу для вторжения в Индию. Афганская авантюра обошлась льву в более чем 18 тыс. убитых, раненых и пропавших без вести; она стоила 25 млн фунтов стерлингов и подорвала престиж королевской армии – но в итоге британцы усилили свои позиции в Центральной Азии. Так завершилась Первая англо-афганская война.
В то время, когда британцы уже покинули Афганистан, а Дост Мухаммед еще не успел вернуться, Кабулом управляла коалиция племенных вождей во главе с героем войны Акбар-ханом. Сардары уговаривали его занять престол, но «вазир» отказался. Он был послушным сыном, а не узурпатором, и трон по праву принадлежал его отцу – Дост Мухаммеду. По мнению афганского историка Мира Гуляма Мухаммеда Губара (1895–1978), именно в тот момент его страна упустила шанс на лучшее будущее. Англичане пребывали в смятении, суровый Ранджит Сингх умер, а пуштуны сикхского государства тяготели к союзу с афганскими сородичами, дабы при необходимости вместе отбиваться от западных колонизаторов. При таких условиях истинный афганский националист построил бы могущественную державу, аннексировал Пешавар, Синд и Кашмир – и сейчас львиная доля Пакистана была бы включена в состав Афганистана. Племенные вожди призывали к этому Акбар-хана – но тот повиновался отцу.
Едва взойдя на трон, Дост Мухаммед ликвидировал всех лидеров антибританского восстания. Амин Логар – яростный противник англичан, который предложил Акбару корону, – был заточен в подземную темницу Бала-Хиссар и провел последние 15 лет жизни в маленькой зловонной камере. Военачальника Мухаммед-шаха Гильзая вместе с семьей вышвырнули из роскошного кабульского особняка, сопроводили в горы и под страхом смерти запретили появляться в столице. Полководца Султана Ахмада сослали в Персию. Иными словами, все, кто прославился в годы Первой англо-афганской войны, лишились имущества, власти, свободы или головы. Эмир отказался от Кандагара, Герата и Пешавара – но на подконтрольной ему территории он не терпел конкурентов.
Тем не менее Дост Мухаммед все еще являлся племенным вождем, а не государственным лидером в нынешнем смысле слова. У него не было ни парламента, ни правительства, ни профессиональных чиновников. Повседневными делами занимался единственный помощник эмира, который представлял собой аналог лорд-камергера, но обладал более широкими полномочиями – и в итоге был чем-то средним между камердинером и премьер-министром. Впрочем, Дост Мухаммед не нуждался в бюрократии, ибо почти не влиял на жизнь подданных. Афганские власти попросту не имели обязанностей, которые сейчас характерны для правительства. Например, в стране отсутствовала полиция; деревни и племена сами обеспечивали собственную безопасность. Образованием ведали муллы – и сановники не имели никакого отношения к их подготовке и назначению. Муллы «вырастали» из народа. Мальчик, желающий стать муллой, приходил к мулле, учился у него читать, узнавал об исламе и помогал своему наставнику в мечети. Поначалу он выполнял грязную работу – подметал пол, наполнял цистерны с водой и т. д.; но со временем получал более серьезные поручения. Наконец наступал день, когда кому-то требовался мулла – и тот отправлял вместо себя ученика. С тех пор люди считали юношу муллой – хотя тот не имел ни формального образования, ни документа, подтверждающего его статус.
Централизованной судебной системы тоже не существовало. Большинство локальных конфликтов разбирали джирги. В случае серьезного спора стороны привлекали муллу и платили ему немного денег, чтобы он их выслушал и рассудил. На следующем уровне действовали казии, муфтии и имамы, которые выносили решения на основе шариата. Эти арбитры не нуждались в государственной ратификации. Будучи выходцами из народа, они возникали при помощи автономной социальной силы – клерикального истеблишмента.
В то же время правящая элита исполняла ряд правительственных обязанностей. Вельможи следили за соблюдением правил торговли на базарах. Эмир защищал свои владения от вторжений извне – например, от банд из диких степей Центральной Азии или от персидских захватчиков. Помимо того, он карал разбойников и подавлял восстания, которые могли в любой момент вылиться в гражданскую войну. Повелитель собирал налоги, которые тратил на содержание армии и ведение королевского образа жизни (жалованье придворных, покупку предметов роскоши и т. д.). Его деятельность подразумевала крупные строительные проекты – ремонт дорог, мостов и важных святынь, а также возведение новых мечетей для приумножения монаршей славы. Подобные общественные работы гарантировали какую-то занятость населения, но подавляющее большинство афганцев в них не участвовало.
Впрочем, Дост Мухаммед нуждался в лояльных губернаторах провинций, дабы никто не взбунтовался против него. До прихода британцев он назначил губернаторами братьев – но очутился на одном уровне с ними, в статусе «первого среди равных». После возвращения из ссылки эмир рассчитывал на сыновей. У пуштунов есть пословица: «В племени тебе лучше всего иметь большой клан, в клане – лучше всего иметь много братьев, а среди братьев – лучше всего иметь много сыновей». У Дост Мухаммеда их было 29; всего же 14 жен подарили ему, по разным данным, от 52 до 56 детей. Через 100 лет после смерти эмира свыше семи тысяч человек вели от него свою родословную.
Дост Мухаммед сделал первого сына губернатором Бадахшана, второго – губернатором Балха, третьего – губернатором Хазараджата и т. д. Каждый сын отвечал за защиту определенной части отцовской территории. Он должен был формировать вооруженные отряды и имел право взимать налоги с населения соответствующей провинции, а также распределять деньги среди воинов. Это превращало наместников в полуавтономных феодалов – но Дост Мухаммед знал, как обуздать своих отпрысков. Эмиру пришлось торговаться с англичанами, исполнять осторожный дипломатический «танец» с русскими, смириться с утратой многих земель по воле внешних игроков – но над детьми он демонстрировал абсолютную власть. Афганистан был не столько государством, сколько семейным предприятием.
Однако самый выдающийся сын эмира, лихой Акбар-хан, не получил провинцию. Отец провозгласил его наследником и держал подле себя в Кабуле. Акбар-хан постигал тонкости большой политики и всегда мог возглавить очередную военную кампанию. «Вазир» мечтал покорить Пешавар, а оттуда – и весь Синд, не говоря уже о Кашмире; иными словами, он жаждал восстановить империю Ахмад-шаха Дуррани. Но Дост Мухаммед не желал нарушать соглашение, заключенное с британцами, поэтому не одобрял сыновних намерений. В какой-то момент в городке к югу от Кабула разгорелся мятеж, и монарх делегировал туда Акбара. Когда юноша приблизился к воротам, бунтовщики вышли поприветствовать его. «Мы не восстаем ни против тебя, ни против твоего отца, – сказали они. – Мы просто хотим вернуть Пешавар. Веди нас в бой, вазир Акбар-хан!»
Акбар написал в Кабул, умоляя отца пересмотреть свое решение, – но Дост Мухаммед был непреклонен. Он запретил сыну атаковать Пешавар и приказал ему вернуться в столицу. «Вазир» повиновался, получил новое задание и уехал в Балх для его исполнения, но по дороге заразился малярией. Эмир прислал прекрасного врача – специалиста по греческой медицине, и тот попытался излечить больного с помощью отвара из ядовитых растений. То, что случилось дальше, окутано тайной – то ли снадобье не подействовало, то ли врач отравил чересчур активного молодого человека. Как бы то ни было, «вазир» отправился к праотцам, и медик лишь развел руками: в конце концов, на все воля Аллаха. Акбар-хана похоронили в Мазари-Шарифе, и Дост Мухаммед вздохнул спокойно.
Смерть Акбар-хана не навредила администрации эмира. У него оставалось еще много сыновей для управления провинциями и еще несколько отпрысков «в запасе». Термин «провинция» не следует понимать буквально. Даже внешние границы Афганистана не были определены однозначно, а уж внутренние – тем более. Территория страны делилась на историко-географические районы и области. Нагорья Центрального Афганистана назывались Хазараджатом – «землей хазарейцев», где проживали представители этого народа. На севере располагался Балх – раньше здесь был древний город, разрушенный монголами в XIII в. Имелись и другие регионы – Бадахшан, Маймана, Логар, Нангархар и пр.
В 1855 г. соседними автономными регионами Кандагаром и Гильмендом одновременнно управляли 14 феодалов – причем все они доводились друг другу братьями, кузенами и дядями. Соответственно, у всех были семьи в городе Кандагар. Всякий раз, когда между родственниками начинались земельные споры, в городе гремели бои. В итоге феодалы созвали джиргу и поняли, что не могут договориться между собой – а значит, им нужен сильный повелитель. Гонец привез в Кабул письмо с заманчивым предложением: эмир Дост Мухаммед может воцариться в Кандагаре, если сохранит право собственности местных сардаров и установит мир. Ранее монарх обещал англичанам не нападать на Кандагар – но ведь теперь его туда приглашали. Дост Мухаммед принял приглашение – и вернул себе один из трех крупных городов, не нарушив договор с британцами.
Весной 1857 г. в Индии грянуло восстание сипаев, известное как Первая война Индии за независимость. Страна пылала, эпицентром мятежа являлась территория между Пенджабом и Бенгалией. Англичане впервые столкнулись с реальной перспективой лишиться драгоценных индийских колоний. Советники Дост Мухаммеда твердили, что пора захватить вожделенный Пешавар – ведь их давние враги, сикхи, были слабы, а британцы – обескуражены бунтом. Но эмир понимал, что не время брать Пешавар – иначе это обернулось бы напрасными жертвами и пустой тратой денег. Англичане не могли сражаться с афганцами к западу от Хайбера, но на равнинах к востоку они имели все преимущества. Если бы Дост Мухаммед взял Пешавар, то британцы отбили бы город, как только подавили бы восстание, – а сомнений в том, что они его подавят, у эмира не возникало.
«Тактика ненападения» стала дипломатическим козырем афганского монарха. Воспользовавшись индийской смутой, Дост Мухаммед тайно пересмотрел сделку с фарангами. Он обещал не атаковать Пешавар, если англичане позволят ему когда-нибудь завоевать Герат, – и те скрепя сердце приняли условие эмира. Дост Мухаммед принялся ждать подходящего момента.
В 1861 г. Султан Ахмад – афганский сардар, сосланный в Иран 15 лет назад, – внезапно взял Герат штурмом и провозгласил себя правителем всех афганцев. Он был уверен в успехе – ведь его поддерживали и Тегеран, и Петербург. Бунтовщик знал, что под давлением британцев Дост Мухаммед отказался от Герата, – но не знал, что правила игры изменились. Эмир привел армию к стенам города – и англичане, вопреки ожиданиям Султана Ахмада, не возражали. Более того – фаранги категорически запретили персидскому шаху вмешиваться во внутренние дела Афганистана, а русский царь Александр II не торопился снабжать мятежника оружием и деньгами. Султан Ахмад попал в ловушку.
Осада Герата началась в 1862 г. Ее участники приходились друг другу родственниками – например, Султан Ахмад являлся зятем Дост Мухаммеда. В разгар конфликта женщина, бывшая супругой одного из врагов и дочерью другого, скончалась – и стороны на время прекратили боевые действия. Процессия эмира въехала в город. Оба скорбящих мужчины присутствовали на похоронах и оплакивали утрату – каждый по-своему. По завершении траурных мероприятий Дост Мухаммед отбыл, и осада продолжалась до апреля 1863 г. – пока безутешный вдовец не угас от горя.
Дост Мухаммед торжественно вступил в покоренный Герат. Оглядываясь на свою трудную и героическую жизнь, монарх гордился собой. Будучи младшим из 20 сыновей главы клана Баракзай, он с рождения не имел шансов возвыситься, но одолел всех недругов в затяжной гражданской войне. Потом эмир вынужденно отдал страну британцам, но перехитрил их и вернулся из изгнания – что для афганской политики было равносильно воскрешению из мертвых, – а затем выстроил государство с непрерывными границами. Заняв Герат, лукавый старик победил окончательно – он подчинил себе территорию нынешнего Афганистана и стал повелителем всех, кто здесь проживал, – от убогих крестьян до богатых феодалов. Теперь Дост Мухаммед мог умереть счастливым человеком – и даже неудача с Пешаваром не умаляла его величия. Иными словами, историческая миссия Дост Мухаммеда была выполнена. Сразу после гератского триумфа он заболел, и через полтора месяца тело 69-летнего эмира опустили в могилу.
Глава 6
Чемодан без ручки
Племя воюет с племенем. Жители одной долины бьются с теми, кто живет по соседству. К неурядицам среди общин прибавляются стычки отдельных лиц. Хан нападает на хана, и каждому пособляет собственная челядь. Всякий соплеменник считается кровником своего соседа. Один ополчается на другого, но все – против чужеземца.
Уинстон Черчилль
В отличие от большинства афганских правителей, Дост Мухаммед оставил после себя преемника. Задолго до кончины он объявил наследником своего третьего сына – Шир-Али. Юноша участвовал в осаде Герата и находился у смертного одра отца. Войска приветствовали Шир-Али как нового господина – и спустя шесть лет борьбы с братьями он все же утвердился на троне, хотя во время междоусобиц ненадолго лишился власти (1866–1868). Воцарившись в Кабуле, Шир-Али возобновил дело Дост Мухаммеда, приступив к созданию афганской нации – суверенной и подконтрольной централизованному правительству.
У Шир-Али работал некто Джамаль ад-Дин аль-Афгани (1838–1897). Сложно сказать, кем он был. Педагогом? Оратором? Политическим мыслителем? Реформатором? Революционером? Аль-Афгани преподавал, произносил речи, разрабатывал политические теории и вдохновлял революционные движения в мусульманском мире; но не писал книг, не создал философскую систему, не основал научную школу или политическую партию. Его цели и приоритеты постоянно менялись. В феодальном Афганистане он ратовал за жесткую вертикаль власти; в Османской империи и Персии, имевших такую вертикаль, – призывал народ свергать тиранов. В Египте и Индии, которые находились под британским контролем, аль-Афгани пропагандировал национализм, а в Северной Африке, разделенной колонизаторами на административные единицы по национальному признаку, – проповедовал исламское единство, заменяющее национализм.
Ключевые идеи аль-Афгани выкристаллизовались в ходе его бурной деятельности. Он критиковал деспотизм, ратовал за конституционный строй, требовал от мусульман объединиться в борьбе против западных государств и создать исламскую конфедерацию во главе с халифом. Теория аль-Афгани считается предтечей исламского социализма.[537] Она была крайне противоречивой, состояла из взаимоисключающих постулатов и вызывала лютую ненависть авторитетных традиционалистов и улемов[538] (например Мустафы Сабри).
Аль-Афгани был настолько загадочной фигурой, что даже его происхождение окутано тайной. По собственному признанию, он появился на свет в афганском Асадабаде. Другая версия гласит, что аль-Афгани родился в одноименном городе в Иране и принадлежал к шиитской семье. В любом случае мыслитель начал свою карьеру в Кабуле, при дворе Дост Мухаммеда – в качестве учителя детей эмира, среди которых был Шир-Али. Когда воспитанник взошел на престол (1863), аль-Афгани вручил ему подробный план модернизации Афганистана и превращения его в мировую державу. Затем, без объяснения причин, аль-Афгани попрощался с Шир-Али и уехал из страны. До конца жизни он странствовал по исламскому миру, будоража чернь и раздражая власть имущих. Спустя 34 года скитаний аль-Афгани умер в Стамбуле. В 1944 г. его останки привезли в Кабул и с помпой предали земле.
Уроки аль-Афгани не прошли для Шир-Али напрасно. Он попытался реализовать планы своего наставника в 1865 г., когда созвал постоянную джиргу – аналог парламента, хоть и с ограниченными функциями. Джирга не занималась законотворчеством – она лишь формулировала рекомендации для эмира, а также – впервые в истории – представляла афганский народ (в количестве двух тысяч делегатов от всех провинций). На первом же заседании Шир-Али спросил, что делать с братом Мухаммедом Афзаль-ханом, который поднимал восстание на севере страны. «Раздави его!» – закричали делегаты, и с их согласия монарх сокрушил армию конкурента. Афзаль-хан собрал новое войско и все равно объявил себя эмиром, но править долго ему не довелось. После смерти мятежника от холеры в 1867 г. ему наследовал другой брат – Мухаммед Азам-хан, который уже в следующем году был разбит и опозорен. Таким образом, Шир-Али систематически следовал указаниям аль-Афгани с 1868 г., победив всех, кто оспаривал у него корону.
В результате реформ Шир-Али возник так называемый «второй Афганистан» – узкая прослойка обеспеченных и просвещенных людей, которые с энтузиазмом воспринимали западные ценности. «Второй Афганистан» формировался как отдельный организм внутри «первого», «настоящего» Афганистана – безграмотного, аграрного и консервативного. Особняки вестернизированной элиты вырастали в престижных кварталах, посреди всеобщей нищеты, грязи и бесправия. Они напоминали прекрасные розы, цветущие на мусорной свалке, или гнойные нарывы, напитанные кровью простых тружеников, – в зависимости от того, с какой стороны на них смотреть.
В то же время реформы Шир-Али отчасти изменили жизнь рядовых подданных. Эмир учредил почтовую службу с главным офисом в Кабуле и филиалами в крупных периферийных городах. Отныне любой афганец мог отправить письмо другому афганцу – если оба жили недалеко от большого города и при условии, что один умел писать, а второй – читать. Письма шли к адресатам месяцами, но почтовое сообщение стало первым шагом к объединению разрозненных социальных групп и отдаленных провинций в настоящее государство.
Затем Шир-Али внес важные изменения в законодательство. Афганцам было разрешено инвестировать деньги в коммерческие и протоиндустриальные предприятия – что позволило предприимчивым людям разбогатеть благодаря деловой хватке, а не землевладению. В фундаменте феодализма наметились тонкие трещины. Помимо того, Шир-Али заложил основу рудиментарной денежной системы – в частности, реформировал земельный налог. Если раньше сборы выплачивались натурой (продуктами питания, сельхозпродукцией и ремесленными изделиями), то теперь их требовалось платить исключительно наличными.
По традиции, афганские эмиры правили, опираясь на родственников. Шир-Али официально обзавелся кабинетом, куда вошли великий визирь (премьер-министр), казначей, глава канцелярии, военный министр, а также министры иностранных и внутренних дел. Состав правительства был определен и утвержден в гареме, процессом руководила жена Шир-Али. Кроме того, эмир создал специальную комиссию из дюжины образованных людей. Им поручили исследовать проблемы страны и разработать советы для властей. Так в афганском обществе зародился класс технократов.
Шир-Али старался вести себя как современный правитель. Он стал первым афганским монархом, который охотно пользовался новомодным западным изобретением – фотоаппаратом. На снимках запечатлен меланхоличный мужчина с густой бородой, изогнутым носом и задумчивыми глазами. Обычно он принимал позы, характерные для клиентов европейских фотоателье. За 11 лет относительно мирного правления (1868–1879) эмир импортировал в Афганистан различные инструменты и устройства – например литографический пресс. Его установили во дворце Бала-Хиссар и печатали первую афганскую газету – 16-страничную «Shams al-Nahar» («Утреннее солнце»), а также брошюры, посвященные темам, которыми интересовался Шир-Али, – особенно по военным вопросам. Многие из них эмир распространял среди офицеров в качестве инструкций.
Не останавливаясь на достигнутом, Шир-Али создал регулярную и профессиональную 50-тысячную армию. Правитель был уверен, что его солдаты должны выглядеть точно так же, как и те, которых он видел на западных фотографиях. Эмир презирал шумных и неорганизованных призывников в шароварах и тюрбанах. Он лично спроектировал униформу, дабы афганская армия походила на армии европейских народов. Однако племенные ополченцы вовсе не исчезли – ведь это были простые крестьяне, которые при надобности брали в руки оружие. Следовательно, теперь в Афганистане имелось два разных воинства – правительственное и народное (вернее, простонародное). Многие афганцы перебрались в Индию и нанялись на службу к англичанам. Шир-Али заманил их обратно, чтобы они научили соотечественников маршировать, разворачиваться по команде и выполнять иные парадные маневры.
Афганцы служили британцам не только в Индии, но и в Австралии. Первые выходцы из Афганистана прибыли в Мельбурн в июне 1860 г. для участия в экспедиции Роберта О’Хара Берка и Уильяма Джона Уиллса. Целью экспедиции являлось исследование малоизученного Австралийского материка и его пересечение с юга на север (из Мельбурна до залива Карпентария). Для нужд отряда в Австралию из Афганистана специально привезли 27 верблюдов. «Корабли пустыни» были основным средством передвижения в глубине Австралии вплоть до распространения автомобилей – ибо невыносимая жара губила лошадей и других вьючных животных. В память об афганских погонщиках верблюдов – которые сыграли огромную роль в освоении «Зеленого континента» – назван легендарный поезд «Ган» («The Ghan»), курсирующий между городами Аделаида и Дарвин.
Нужды армии покрывали британская субсидия и материальная помощь из Стамбула. Османы держали посольство в Кабуле с 1876 г., надеясь вовлечь эмира в соперничество с Россией, – но безуспешно. Тем не менее деньги поступали в Кабул даже в первой половине XX в. – как в османскую эпоху, так и в период Турецкой Республики.
Афганская армия остро нуждалась в специалистах – и Шир-Али учредил первую в стране современную школу, где помимо ислама обучали английскому языку и военному делу. Также было основано несколько предприятий легкой промышленности – в том числе для снабжения армии. Помимо того, эмир возвел в Кабуле первый оружейный завод, надеясь когда-нибудь вооружить войско без зарубежной помощи. Наконец, Шир-Али затеял строительство военного городка Шерпур к северу от столицы. Над проектом трудились 6000 ремесленников – но за пять лет он так и не был завершен, ибо на закате 1870-х гг. краткий период спокойствия в Афганистане закончился.
К 1878 г. международная обстановка накалилась. Отто фон Бисмарк – «железный канцлер» прусского кайзера Вильгельма I Гогенцоллерна – склеил немецкоязычные фрагменты Центральной Европы в единое национальное государство – Германский рейх.[539] Это изменило баланс сил в длительной конкуренции между Великобританией, Францией и Россией. По мнению Бисмарка, главные проблемы эпохи надлежало решать «кровью и железом» (нем. Blut und Eisen). Его целью была Франция – и при одном взгляде на тогдашнего французского императора Наполеона III (племянника Наполеона I Бонапарта), напыщенного глупца с напомаженными усами, становилось ясно, что он не устоит под напором Бисмарка. «Железный канцлер» спровоцировал Наполеона III на войну, с легкостью разгромил французскую армию и занял Эльзас и Лотарингию, богатые железной рудой – ключевым ресурсом индустриализации.[540] Приобретение этих провинций сделало Германию реальным претендентом на статус мировой державы.
Германия опоздала к разделу мира, и Бисмарк лихорадочно искал территории, которые можно было колонизировать. Поражение Франции, однако, способствовало усилению и расширению Великобритании. В то время она занимала 23 % поверхности суши, а правительство из Лондона управляло примерно ¼ людей на земле. На Британских островах проживало лишь 2 % населения планеты – но Британская империя потребляла в пять раз больше энергии, чем США и Пруссия – и в 155 раз больше, чем Россия. На ее долю приходилось 1/5 мирового товарооборота и 2/5 мирового производства. Могущество Туманного Альбиона затмевало любую державу в истории. Тем не менее возвышение Германии настораживало Лондон и сулило вызов британской гегемонии. Оно также не нравилось России, которая по-прежнему была огромной страной с преимущественно крестьянским населением, не имела прямого доступа к теплым морям и потому отставала в глобальной гонке за колониями.
Двумя десятилетиями ранее Россия проиграла Крымскую войну (1853–1856) – вооруженный конфликт против коалиции в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства. Парижский мирный договор (1856), помимо всего прочего, запретил черноморским державам иметь на Черном море военные флоты (статья XI), а также строить на побережье арсеналы и крепости (статья XII) – причем действие этих статей распространялось как на Россию, так и на победителя – Высокую Порту. Для Петербурга территориальные потери были минимальны – но договор заблокировал продвижение русских на Балканы, и Александр II повернул на восток. Европейские государства поддерживали османского султана, опасаясь усиления России, – и параллельно отчаянно пытались завладеть территориями, которые одна за другой отделялись от агонизирующей Порты. Намечавшийся распад Османской империи обусловил обострение «восточного вопроса». В Центральной Азии возобновилась «Большая игра». В 1865 г. русские солдаты взяли Ташкент, в 1867 г. – Бухару, в 1868 г. – Самарканд. В 1873 г. под российским протекторатом оказалось Хивинское ханство, а через три года Россия аннексировала Кокандское ханство.
Под впечатлением от среднеазиатских походов русской армии знаменитый художник-баталист Василий Васильевич Верещагин создал «Туркестанскую серию», насчитывающую 13 картин, 81 этюд и 133 рисунка («Апофеоз войны» 1871 г., «Нападают врасплох» 1871 г., «Двери Тимура (Тамерлана)» 1872 г. и др.). Сам Верещагин знал о войне не понаслышке – он служил в Средней Азии в чине прапорщика при генерал-губернаторе Туркестана Константине Петровиче фон Кауфмане и даже участвовал в обороне осажденного Самарканда, где был ранен и впоследствии награжден орденом Святого Георгия 4-й степени.
Теперь власть Александра II простиралась до берегов Амударьи. Российские владения и Британскую Индию разделял только Афганистан.
С точки зрения британского премьер-министра Бенджамина Дизраэли, нейтральное буферное государство между Индом и Амударьей было не слишком устойчивым. Англичане сомневались, что Шир-Али сможет обороняться. «Лучше изначально прочно удерживать афганские позиции, чем позволить русским превратить Афганистан в еще один свой протекторат», – говорил Дизраэли. Как-то раз в парламенте он заявил: «Господа, ключ к Индии – это не Герат или Кандагар. Ключ к Индии – это Лондон».
Таким образом, новый этап англо-афганских отношений начался с того, что Лондон решил показать эмиру, кто здесь главный.
У Шир-Али был обожаемый сын Абдулла Джан, которого он провозгласил наследником. Другого сына, Якуб-хана, эмир недолюбливал – вероятно, потому что в 1870 г. тот поднял мятеж против отца. Монарх заточил непослушного отпрыска в зиндан. В 1878 г. он внезапно получил депешу от вице-короля Индии[541] – Эдварда-Роберта Бульвера, графа Литтона. Колониальный чиновник приказывал Шир-Али лишить наследства Абдуллу Джана и назначить преемником Якуб-хана. Почему – британцы не объяснили. Кроме того, лорд Литтон предостерег эмира от контактов с русскими – ибо, как писал он, «мы направим армию в вашу страну прежде, чем хотя бы один русский солдат придет к вам на помощь». За проявление дружелюбия англичане обещали Шир-Али опеку и защиту от врагов; за отказ от сотрудничества – угрожали сломать его «как тростник».
Афганскому правителю не понравились ни смысл, ни тон этих директив. Он выждал некоторое время и сообщил Литтону, что предпочитает самостоятельно определять собственного преемника. Шир-Али также отправил эмиссара в Калькутту – но британцы не намеревались ничего с ним обсуждать. Литтон просто выдвинул эмиру ряд условий. В Кабуле откроется британская миссия. Великобритания будет контролировать афганские границы. Британцы получат право свободного въезда в Афганистан и выезда оттуда; причем они будут подчиняться британским, а не афганским законам. Британские коммерсанты смогут заключать какие угодно сделки на территории страны без государственного вмешательства.
Если бы эмир уступил, то британцы выплатили бы ему субсидию и помогли в политическом и военном плане, чтобы сдерживать «русского медведя». Но Шир-Али – в отличие от своего коварного отца Дост Мухаммеда – был вспыльчив и бесхитростен. Он заявил, что готов защищать суверенитет Афганистана до последнего человека. Пока монарх диктовал секретарю эти строки, царская армия сосредоточилась вдоль северных афганских рубежей. Вопреки ожиданиям Шир-Али, русская дипломатическая делегация с военным эскортом переправилась через Амударью и двинулась в Кабул. Эмир засыпал их отчаянными посланиями, призывая остановиться, повернуть назад, не приезжать без приглашения… Но русские просто вошли в город, сняли комнаты, распаковали чемоданы, постучали в ворота Бала-Хиссар – и сказали, что хотят подружиться.
В этот момент трагедия поразила семью эмира. Его любимый сын Абдулла Джан умер от внезапной болезни. Дворец погрузился в траур. Правитель забросил все дела и несколько дней горевал, запершись в личных покоях. Между тем в Кабул доставили новое письмо из Калькутты – Литтон велел Шир-Али немедленно подготовиться к приему британской миссии. Разгневанный монарх приказал не впускать фарангов в страну. Когда дипломаты прибыли к афганской границе, гарнизон форта просто не открыл им ворота. «Если бы в прошлом я не знал некоторых из вас как друзей, я бы пристрелил вас прямо сейчас», – заявил командир гарнизона. Обиженные англичане вернулись в Индию. Литтон написал эмиру истерическое письмо с требованием извиниться и долго ждал реакции Кабула. Ответом ему была оглушительная тишина. Тогда вице-король начал собирать войско для вторжения в Афганистан.
Из Первой англо-афганской войны британцы извлекли урок: одной армии недостаточно. На этот раз они сформировали три армии общей численностью 75 тыс. человек – и размер каждой из них примерно равнялся размеру войска, отправленного в Афганистан 40 лет назад. Шир-Али запаниковал – русские пришли, англичане пришли, его наследник скончался, и ему не на кого было положиться. Загнанный в угол, эмир решил добиться аудиенции у Александра II и попросить о помощи. Он выпустил Якуба из тюрьмы и доверил ему управление страной, а сам двинулся на север – где, по слухам, находился царь. Тем временем британцы уже подступили к Хайберскому проходу, перевалу Болан и долине Куррам. Афганцы заблокировали все три коридора в страну, но не могли удерживать их долго.
Русские помешали Шир-Али пересечь Амударью. По политическим причинам – гораздо более существенным, чем судьба Афганистана – Александр II не хотел открыто конфликтовать с Великобританией. Царь проигнорировал мольбы эмира – и тогда Шир-Али просто сдался. Он слег с лихорадкой, не притрагивался к еде и питью. Его нога была ранена во время путешествия, но монарх отказывался от лечения, даже когда началась гангрена. Через несколько недель – 21 февраля 1879 г. – 54-летний Шир-Али скончался.[542] К тому времени британцы уже прорвали оборону, заняли Джелалабад и Кандагар – и стояли под Кабулом.
Поначалу англичане не встречали особого сопротивления. Разбив несколько пуштунских отрядов, они спокойно продвигались вглубь страны – но недовольство местного населения нарастало. Один из актов подлинной трагедии разыгрался возле Малакандского прохода, где афганцы схлестнулись с индийскими рекрутами и британцами. Среди них был 22-летний субалтерн-офицер[543] кавалерии, отпрыск аристократического рода Мальборо – Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Вторая англо-афганская война (1878–1890) стала боевым крещением для главного британского политика XX в. Впоследствии Черчилль участвовал во многих кампаниях – включая две мировые войны, – но именно Афганистан произвел на него колоссальное впечатление. Письма, которые юноша слал домой с фронта, опубликовала газета «Daily Telegraph». В 1898 г. свет увидела первая книга Черчилля – «История Малакандской действующей армии. Эпизод пограничной войны». В дальнейшем он написал «Войну на реке» (о суданской кампании 1880-х гг.), «Историю англоязычных народов» и еще несколько книг, был удостоен Нобелевской премии по литературе за шеститомный сборник мемуаров «Вторая мировая война» (1953). Но свой первый серьезный литературный и военный опыт «железный Винни» приобрел в Малаканде – опасном горном краю на границе нынешних Афганистана и Пакистана (в конце XIX в. он лежал между Афганистаном и Британской Индией).
За полтора месяца молодой человек стал свидетелем многочисленных зверств, которых не ожидал увидеть, – и потому, повествуя о боевых действиях, не стеснялся в выражениях. Черчилль называл афганцев «дикарями», «варварами» и «выродившейся расой», живущей «на задворках человечества». Сам конфликт он характеризовал кратко: «Цивилизация стоит лицом к лицу с воинствующим мухаммеданством». Муллы и прочие «талиб уль-ильм»[544] – предтеча «Талибана»* – питали фанатизм пуштунов, держа их в «клещах жалких суеверий» и отвращая от какого бы то ни было развития. Черчилль обвинял этот «пестрый сброд убогих святош» в плачевном состоянии страны и невыносимых условиях жизни самих афганцев – свирепых и нечистоплотных. Их нравы и традиции внушали викторианскому юноше глубокое омерзение; некоторые он находил столь ужасными, что об этом «просто невозможно писать». Впрочем, офицер не сочувствовал афганцам – по его мнению, все дикари заслуживают того, что получают. Жестокость, порочность, вероломство, склонность к предательству, насилие над женщинами, нежелание трудиться, непрерывные междоусобицы в афганском обществе – все это Черчилль подметил еще на закате XIX в. Уже в XX–XXI вв. – в эпоху Новейшего времени – его слова подтвердят советские и американские солдаты.
«Туземец пытает раненых и калечит мертвых. Они никогда не щадят человека, попавшего в их руки», – писал Черчилль. Он внимательно наблюдал за тем, что творилось вокруг, жадно впитывая все увиденное и услышанное, – даже предсмертные стоны раненых, брошенных в ущелье при отступлении. Когда на горы опускалась темнота, из окрестных деревень выходили афганские женщины и кривыми ножами дорезали тех, кто не мог уползти и лежал на поле битвы, ожидая неминуемой расправы. По ночам их душераздирающие крики доносились до британского лагеря. Подобные случаи были известны еще со времен Первой англо-афганской войны. У Киплинга есть стихотворение «Молодой британский солдат» (1896), написанное в виде советов новобранцам (не трусить, не дезертировать, носить пробковый шлем во избежание солнечного удара и т. д.), – и там, помимо всего прочего, содержится рекомендация:
Впрочем, Черчилль не стремился изобразить англичан и индийцев «хорошими парнями». «Мы действовали систематически, деревня за деревней, мы разрушали дома, засыпали колодцы, разрушали башни, вырубали большие тенистые деревья, сжигали посевы и разрушали водохранилища в карательном опустошении», – писал он. Особенно усердствовали сикхи – заклятые враги пуштунов: Черчилль вспоминал, как однажды они засунули пленного афганца в печь – постепенно, чтобы несчастный подольше мучился. Вообще пуштуны дорого заплатили за свое неповиновение. Если британцы потеряли всего 282 человек убитыми и приблизительно 1200 ранеными, то афганцев никто не считал – но, по некоторым оценкам, их потери достигали 10 тыс. человек.
Малаканд стал краеугольным камнем в карьере и привычках Черчилля. Здесь он прослыл храбрецом, снискал уважение прочих офицеров, собрал материал для своей первой (и успешной) книги и даже пристрастился к виски. В отличие от многих сослуживцев, «железный Винни» совершенно не пострадал – хотя не раз участвовал в «лихих сечах» и неоднократно попадал под обстрел, а иногда пуштуны, истратив патроны, забрасывали будущего премьер-министра Великобритании камнями. Если бы Черчилль погиб и упокоился в безымянной могиле, то история XX века сложилась бы иначе – и сейчас наш мир был бы другим. Кроме того, «железный Винни» – имперец до мозга костей, гордившийся своим знатным происхождением, белым цветом кожи и британским подданством, – озвучил ключевую мысль, которая пронизывает прошлое и настоящее Афганистана: иностранцы считают афганцев варварами, а афганцы считают чужеземцев (особенно западных людей) захватчиками и карателями.
Помимо вышеупомянутого «Молодого британского солдата» в творческом наследии Киплинга имеется стихотворение «Брод на реке Кабул» (1890). Оно увековечило еще один драматический эпизод Второй англо-афганской войны, известный как «катастрофа 10-го гусарского полка». Это подразделение с долгой и славной историей удостоилось чести первым из всех британских войск ступить на афганскую землю осенью 1878 г. Спустя полгода в стране уже разгоралась партизанская война. Гусары были расквартированы в Джелалабаде, и генерал-лейтенант Сэмюэль Браун отправил три отряда, чтобы обезвредить Абдуллу Асматулла-хана – вождя гильзаев, который активно сопротивлялся британцам и в кратчайшие сроки успел обзавестись 1500 последователей.
Согласно плану, первый отряд должен был форсировать реку Кабул к востоку от Джелалабада и ударить в районе Лагмана. Второй отряд направился на запад, дабы отрезать бунтовщиков от Лагмана. Третьему отряду надлежало разогнать мятежное племя хугиани возле деревни Фатехабад, расположенной в современной афганской провинции Нангархар. Вечером 31 марта 1879 г. пехота и горная батарея выдвинулись из лагеря за полчаса до кавалерии, чтобы быстро промаршировать в тыл врага. Конница вышла в 21:30 (по другим данным – в 22:00) и повернула на восток – к броду на реке Кабул, которую следовало пересечь.
Броды отмечаются вешками, но здесь их не выставили по просьбе местных жителей – они утверждали, что неразмеченный брод затруднит нападения горных племен. Впрочем, переправа обещала быть безопасной. Кабульский брод состоял из двух частей. Первая часть представляла собой отрезок в девять метров длиной и 80 сантиметров глубиной до маленького острова; вторая часть (после острова), в отличие от первой, изгибалась и была гораздо шире и длиннее – в метр глубиной и с большой скоростью течения.
Помимо гусар, в операции участвовал 11-й полк бенгальских улан. Они привыкли к коварным рекам Пенджаба и имели проводника-афганца. Ночь выдалась темной и туманной. Уланы возглавляли колонну, за ними следовали вьючные мулы и далее – гусары, которым было приказано держаться позади мулов, разделявших уланский и гусарский эскадроны.
Однако бурный поток сносил «хвост» длинной колонны, и всадники постепенно отклонялись от нужного маршрута. Последние уланы шли по краю брода. Мулы не нащупали дно – и сразу поплыли. Но гусары ничего не заметили в темноте и тут же провалились в воду на глубоком участке. Фактически эскадрон «промахнулся» мимо брода. Лошади испугались и стали сбрасывать седоков в реку. Каждый гусар был в полной амуниции и тяжелой обуви для верховой езды, с оружием и снаряжением. Кавалеристы оказывались на глубине всего 4–5 метров, но – в ледяной воде. У людей перехватывало дыхание, и они мгновенно замерзали; многих оглушили копытами обезумевшие от страха кони. Обессиленных и потерявших сознание гусар уносило течением, било о камни и прибрежные скалы. Между жизнью и смертью лежала тонкая нить случайности, но даже хорошие пловцы практически не имели шансов спастись. Пожалуй, самым жутким в этой трагической и абсурдной сцене было то, что 10-й гусарский полк тонул молча – погибавшие люди не кричали, а лошадиное ржание заглушал шум горной реки.
Уланы, успешно форсировавшие Кабул, не сразу поняли, что случилось, – и подумали, что гусары просто задержались на другом берегу. Трубач заиграл сбор – но никто не откликнулся… Тогда уланы бросились в ледяную воду, чтобы помочь товарищам, и вытащили двух человек. Еще несколько гусар скинули ремни и оружие и выбрались на берег сами. Остальные утонули, погибли от травм, нанесенных конскими копытами, разбились о камни. Многие лошади выплыли и без всадников вернулись в лагерь – где сразу же была объявлена тревога.
Ночные поиски не принесли результатов. Наутро британцы отыскали 19 изуродованных тел – их перевезли в Джелалабад на слонах. Одного гусара обнаружили вниз по течению – он забрался в пришвартованную там рыбацкую лодку, но, замерзший и изможденный, умер на руках у полкового врача. Всего погибли 47 человек и 13 лошадей.
Мертвецов завернули в одеяла и похоронили 3 апреля в братской могиле на Британском кладбище Джелалабада. Еще 28 тел найти не удалось. Предали ли их земле афганцы или надругались над ними, обглодали ли их рыбы, стали ли они добычей диких животных – никто никогда не узнает.
Именно этой катастрофе Киплинг посвятил стихотворение «Брод на реке Кабул» – не такое знаменитое, как «Если» или «Баллада о Востоке и Западе», но ничуть не менее проникновенное и к тому же основанное на реальных событиях:
5 января 1880 г. ситуация с неудачным форсированием Кабула повторилась напротив ущелья Дарунта. Переправа выглядела простой; к тому же британцы пересекали реку днем. Все прочие обстоятельства повторяли те, при которых произошла трагедия 10-го гусарского полка. Бенгальцы опять беспрепятственно преодолели реку, но пять карабинеров из 6-го гвардейского драгунского (карабинерного) полка сбились с пути и утонули на глазах у сослуживцев; их тела отыскать не удалось. Подобных инцидентов в военной истории Афганистана немало. Так, очередная смертельная переправа датируется 11 февраля 1985 г. – возле кишлака Гошта под Джелалабадом ушли под воду три БТР из 154-го отдельного отряда специального назначения. Погибло 11 советских военнослужащих.
Остатки 10-го гусарского полка присутствовали на церемонии подписания Гандамакского договора в качестве почетного эскорта. Дело в том, что в феврале 1879 г. Якуб-хан сменил на троне своего отца Шир-Али – и капитулировал перед британцами. Новый эмир встретился с ними в деревне Гандамак – там, где 37 лет назад в 1842 г. пуштуны убили последних членов отряда Элфинстоуна и откуда бежал только доктор Брайдон. 26 мая 1879 г. стороны заключили соглашение, которым завершилась первая стадия Второй англо-афганской войны.
По Гандамакскому договору британцы овладели частью Южного и Юго-Восточного Афганистана, присоединив эти земли к индийским колониям, а также обзавелись дипломатической миссией в Кабуле. Все, чего англичане требовали от Шир-Али, они получили от Якуб-хана. Афганистан фактически превратился в британский протекторат. В положении, которое до сих пор вызывает у афганцев стыд, Якуб-хан обязал себя и последующих эмиров «вести все отношения с иностранными государствами в соответствии с советами и пожеланиями британского правительства». Взамен англичане обещали ежегодно выплачивать ему 60 тыс. фунтов стерлингов и защищать страну от неспровоцированных атак из-за рубежа.
Дипломаты Туманного Альбиона прибыли в Кабул вместе с лейтенантом Невиллом Фрэнсисом Фицджеральдом Чемберленом – родственником Артура Невилла Чемберлена, который, будучи премьер-министром Великобритании, подписал Мюнхенский пакт с Адольфом Гитлером (1938). Тогда от Чехословакии в пользу Германии была отторгнута Судетская область – однако «политика умиротворения» разожгла аппетит агрессора и обернулась Второй мировой войной. Лейтенант Чемберлен не мог знать об этом, – но Гандамакское соглашение, вследствие которого он очутился в Кабуле, тоже называлось мирным совершенно напрасно.
Чемберлена сопровождал эмиссар и военный администратор Пьер Луи Наполеон Каваньяри – наполовину итальянец, наполовину ирландец, уроженец Франции и ярый патриот Великобритании. Он принадлежал к одному из старейших родов Пармы. Полвека назад семья Каваньяри служила семье Бонапартов, но с падением «корсиканского чудовища» карьера отца Пьера Луи Наполеона рухнула. Впрочем, Каваньяри-старший удачно женился на ирландке, а его сын впоследствии получил британское подданство благодаря матери.
Подобно Черчиллю, Каваньяри был «пограничником» – то есть служил на границе между Афганистаном и Британской Индией и выполнил там ряд дипломатических поручений. Он хвастался, что умеет «обращаться с пуштунами» и понимает их. Как утверждал Каваньяри, пуштунов можно контролировать, если вести себя с ними вежливо, но решительно. Когда пуштуны проявляют агрессию, им надо продемонстрировать храбрость – и это обязательно их впечатлит. По мнению эмиссара, сам он обладал необходимым мужеством. Услышав о бахвальстве Каваньяри и его миссии в Кабуле, некий английский офицер-«пограничник» сказал: «Их всех убьют – всех до единого».
Каваньяри и его люди торжественно въехали в афганскую столицу на слонах. Они восседали в позолоченных паланкинах и махали толпе, запрудившей улицы, – но люди угрюмо смотрели на фарангов. Эмир Якуб-хан обратился к подданным, дабы растопить их сердца и создать праздничное настроение. В честь прибытия дорогих гостей он обещал снизить налоги и погасить долги по жалованью своим солдатам. Население не возликовало. Эмиру никто не верил.
Британская делегация поселилась у подножия холма, который венчает цитадель Бала-Хиссар. Дома дипломатов можно было обстреливать с соседних возвышенностей. Аналогичным образом 40 лет назад располагался военный городок под Кабулом – и он оказался абсолютно беззащитным; но Каваньяри не волновался. Он считал, что обороняться не придется – ведь на этот раз афганцы сами пригласили англичан. Именно таким образом эмиссар истолковал капитуляцию Якуб-хана и содержание Гандамакского договора.
Тем временем эмир олицетворял собой гостеприимство. Он ежедневно звал иностранцев во дворец, потчевал их обедом и всячески развлекал. Дорогие гости оказались дорогими в прямом смысле слова. Один из подчиненных Каваньяри написал домой, что Якуб-хан предложил кормить британских солдат за собственный счет и поручил своим конюхам ухаживать за их лошадьми. Иными словами, афганский монарх выглядел самым милым и предупредительным человеком на свете – чего нельзя было сказать о его народе. «Люди довольно фанатичны, – тактично отметил дипломат, – они еще не привыкли к нашему присутствию».
Между тем Якуб повздорил с армией. Он задолжал солдатам крупную сумму и не мог заплатить, несмотря на обещание. Эмир твердил, что средств катастрофически не хватает, и призывал воинов потерпеть – но те знали, что во дворце деньги текут рекой (или, вернее, утекают сквозь пальцы, ибо повелитель тратит их на увеселения чужаков). Солдаты начали роптать – и вскоре их поддержали рядовые кабульцы, публично проклинавшие монарха и его гостей. Великий знаток пуштунов Каваньяри хранил спокойствие – он окрестил афганцев «собаками, которые лают, но не кусаются». Конечно, дипломат заметил, что авторитет Якуб-хана весьма слаб, – однако, с его точки зрения, это означало, что эмир будет соблюдать свои обязательства, закрепленные Гандамакским договором. На самом деле слова монарха не имели никакой ценности.
2 сентября 1879 г. Каваньяри написал вице-королю Индии: «С посольством в Кабуле все в порядке». Это было жуткое эхо письма, которое Уильям Макнатен отправил своему другу в Индию 38 лет назад, уверяя, что в Афганистане все спокойно «от Дана до Беэр-Шевы». Написав эти строки, Макнатен прожил еще несколько месяцев; Каваньяри же умер на следующий день.
Проблемы начались, когда афганский офицер посоветовал солдатам обратиться к Каваньяри по поводу долгов: «У него много денег, идите к нему». Солдаты окружили британскую миссию, выломали ворота, ворвались внутрь и принялись грабить. Они хватали лошадей, упряжь и вообще все, до чего могли дотянуться. К грабежу моментально присоединились сотни кабульских простолюдинов. Их враждебность к фарангам достигла точки кипения. Каким-то образом Каваньяри удалось передать эмиру записку – дипломат умолял что-нибудь предпринять. Якуб-хан смотрел на бесчинства толпы сверху – из своего дворца, рвал волосы на голове и громко рыдал, но ничего не сделал; да и что он мог?..
Поняв, что помощь не придет, Каваньяри забрался на крышу особняка и обратился к толпе с речью. Он решил проявить хладнокровие и произвести впечатление на пуштунов – но те вовсе не были впечатлены. Обескураженный эмиссар приказал охране стрелять на поражение – однако нападавших было слишком много, они заблокировали все входы и выходы. Британцы оказались в западне. За несколько часов афганцы убили их всех.
Когда новости о резне достигли дворца, Якуб закрыл лицо руками и прошептал: «Я чувствую холод, словно тьма опустилась на город, погасив солнце. Я знаю, что идут англичане». Конечно, англичане пришли. Дивизия генерал-майора Фредерика Слея Робертса совершила марш-бросок на Кабул, 6 октября 1879 г. разметала полчища афганцев под селением Чарасиаб и заняла столицу. Потомственный военный, Робертс требовал от подчиненных железной дисциплины, служил королеве преданно и сражался страстно. Солдаты любили его и ласково называли Бобсом. В годы Второй англо-афганской войны Бобс приобрел среди соотечественников репутацию героя – и она лишь упрочилась, когда бравый Робертс взял Кабул.
В воздухе повис деликатный вопрос – что делать с эмиром? Можно ли оставить его на троне? По слухам, Якуб-хан тайно имел дела с племенными вождями, параллельно демонстрируя лояльность англичанам. Он вполне мог быть причастен к убийству Каваньяри и разгрому британской миссии. Ситуация напоминала историю 37-летней давности, когда Шуджа-шах тоже оказался «плохой марионеткой». Впрочем, Якуб разрешил неловкость – он явился к Робертсу и слезно попросил освободить его от королевских обязанностей. «Вы видели мой народ, как можно им править? – всхлипывал эмир. – Я бы скорее предпочел косить траву в британском лагере, чем быть эмиром Афганистана».
Много лет спустя аналогичным образом выразится афганский президент Ашраф Гани. Осенью 2017 г. в интервью BBC он скажет о своей должности: «Это худшая работа на земле».
Якуба простили и отправили в Индию – жить на британскую пенсию; его постигла заурядная судьба опального афганского лидера. Над Бала-Хиссаром был вновь поднят «Юнион Джек». На трон временно усадили Муса-хана (сына Якуба), которому по разным источникам исполнилось то ли 20 лет, то ли четыре года. В любом случае инфантильный Муса не угрожал английскому господству.
Помиловав Якуб-хана, британцы не собирались прощать резню в посольстве. Возмездие не заставило себя ждать. Чиновников, не сумевших защитить гостей, заточили в тюрьму. Участников беспорядков вешали сотнями; виселицы установили в каждом районе Кабула. «Томми» жгли деревни и разрушали форты по всей стране. Были арестованы десятки племенных вождей, подозреваемых в заговоре и поддержке повстанцев. По крайней мере одному офицеру подобная стратегия не нравилась. «Это раздражает афганцев, но не пугает их, – говорил полковник Макгрегор. – Нас люто ненавидят и недостаточно боятся».
Макгрегор был прав: афганцы окончательно обозлились. Сельскую местность наводнили муллы, имамы и все, кто хоть немного обладал каким-то духовным авторитетом. Они кричали, что ислам подвергается нападкам кафиров – и что афганцы должны восстать, дабы защитить свою религию. Разумеется, британцы преследовали совсем иные цели, захватывая страну, – но ее консервативные и фанатичные обитатели этого не понимали и по привычке сводили противостояние в плоскость вечной борьбы мусульман и «неверных». Любая война автоматически превращалась для них в священную.
Среди проповедников особенно выделялся одиозный мулла Мушк-и-Алам – ветеран Первой англо-афганской войны, объявивший британцам джихад. Он был на горных перевалах Гиндукуша, когда пуштуны избивали колонну Элфинстоуна, – и уже тогда считался немолодым человеком. Теперь Мушк-и-Аламу исполнилось 90 лет, он уже не мог ходить, но последователи носили старика из деревни в деревню – и там, где они останавливались, мулла произносил пламенные речи, призывая крестьян к кровавому бунту. «Фаранги едят свиней!» – гремел Мушк-и-Алам. Употребление свинины в пищу категорически запрещено в исламе, поэтому слушатели почтенного богослова содрогались от ужаса и отвращения – и шли домой за ружьями.
Прекрасная армия в европейском стиле, созданная Шир-Али, где все бойцы носили красивую униформу и умели маршировать, оказалась бесполезной. Британцы столкнулись с партизанами – крестьянами и кочевниками, для которых война была не профессией, а образом жизни. Один из таких «народных командиров», Мухаммед-джан, собрал под своими знаменами 20 тыс. человек. Деревенские жители кормили его и сообщали нужную информацию, чтобы Мухаммед-джан мог атаковать англичан и вовремя ускользать в горы. Самое интересное, что этот полководец вместе с престарелым муллой Мушк-и-Аламом фактически управлял страной – ведь Муса-хан был даже не марионеткой; он был картонной фигурой, которую просто отодвинули в сторону и не обращали на нее внимания.
Армия Мухаммед-джана являлась самой крупной – и лишь одной из многих. Британцы разбивали лашкары[545] почти в каждом сражении, но поверженные враги словно испарялись – и не оставалось никого, с кем можно было бы заключить договор. Например, 11 декабря 1879 г. бригадный генерал Уильям Мэсси угодил в засаду у селения Килла-Кази. Робертс пришел ему на помощь – и тоже очутился в ловушке. Он дрался, как бешеный пес, зная что подкрепление уже спешит из Джелалабада. Джелалабадские силы прибыли ночью – но к тому времени огромная афганская армия исчезла. Воины просто разбежались по домам. Сражение при Килла-Кази стало первым столкновением во время боев за Шерпурский кантонмент – британский «военный городок» возле Кабула. Бои в окрестностях столицы начались еще 10 декабря 1879 г., афганцы осаждали кантонмент восемь дней – но сняли осаду и скрылись, узнав, что на выручку товарищам идет колонна генерала Чарльза Гофа.
После года боев, одержав свыше десятка крупных побед на полях сражений, британцы обрели юрисдикцию над каждым клочком афганской земли – но не более того. В стране попросту не было мирного населения. Любой пастух или крестьянин прятал в хижине ружье; любая женщина брала нож, чтобы прирезать раненого фаранга; любой ребенок был готов метнуть камень в иностранца; любой старик натравливал односельчан на кафиров. К тому же афганцы часто нападали ночью, били в спину, нарушали договоренности и использовали всяческие ухищрения, дабы обмануть неприятеля.
«Баллада о Западе и Востоке» (1889) Киплинга открывается следующим четверостишием:
Первые две строки часто цитируют, последние – как правило, забывают. Уроженец Бомбея и «певец колониализма», Киплинг много лет провел в Британской Индии. Всю жизнь он балансировал на границе двух миров – восточного и западного, пытаясь найти точки соприкосновения между ними. Однако Киплинг не мог не знать, что на Западе и Востоке многие слова – например сила – наполнены разным смыслом.
Понимание войны тоже кардинально различается. На Западе оно подразумевает некие маневры, стратегию и тактику, а также категорию военного преступления. Резня гражданского населения, непричастного к бунтам и партизанскому движению, не входит в категорию боевых действий. Того, кто уничтожает мирных жителей без разбора, называют мясником, убийцей либо карателем. На Востоке же все, что делается во время войны, и есть война. Тот, кто проливает больше всех крови, покрывает себя не позором, а неувядаемой славой; его восхваляют как отважного и доблестного воина. Вот ответ на вопрос, почему афганцы до сих пор гордятся истреблением колонны Элфинстоуна, разгромом британского посольства в Кабуле, убийствами дипломатов и прочими эпизодами англо-афганских и многих других войн – в то время как на Западе кичиться подобными деяниями не только неприемлемо, но и попросту стыдно.
Все это не означало, что афганцы несокрушимы, – напротив, англичане их регулярно громили. Великобритания побеждала в битвах, но не в войне – которая превратилась в «черную дыру» и жадно поглощала индийские деньги и ресурсы. Конца этому не было видно. Колониальные администраторы в Калькутте предложили разделить Афганистан на провинции и раздать их родственникам Якуб-хана. Затем англичане могли спокойно уйти, оставив после себя гражданскую войну, – в которой увязнут русские, если вторгнутся в Афганистан.
Впрочем, 27 июля 1880 г. афганцы наконец-то одержали важную для себя победу. Мухаммед Аюб-хан – один из сыновей Шир-Али[546] – разбил бригадного генерала Джорджа Берроуза близ деревни Майванд, к западу от Кандагара. В Великобритании Майванд стал синонимом афганской жестокости. Помимо того, он увековечен Артуром Конан Дойлем как сражение, где был ранен Джон Ватсон – друг и компаньон детектива Шерлока Холмса.
Оба персонажа впервые появляются в повести «Этюд в багровых тонах» (1887). Рассказывая о Второй англо-афганской войне, доктор Ватсон вспоминает: «Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же не досталось ничего, кроме неудач и несчастья. Я был переведен в Беркширский полк, с которым я участвовал в роковом сражении при Майванде. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость и задела подключичную артерию. Вероятнее всего я попал бы в руки беспощадных гази,[547] если бы не преданность и мужество моего ординарца Мюррея, который перекинул меня через спину вьючной лошади и ухитрился благополучно доставить в расположение английских частей».[548]
Потом доктор Ватсон вернулся в Англию и перебрался в Лондон, где познакомился с Шерлоком Холмсом и поселился с ним в доме 221б на Бейкер-стрит.
В Афганистане, как и следовало ожидать, битва при Майванде превратилась в символ национальной гордости. По легенде, в пылу сечи, когда афганцы дрогнули, девушка по имени Малалай схватила окровавленное знамя и упрекнула мужчин в трусости. Ее сразила вражеская пуля, но воодушевленные воины опрокинули фарангов. Малалай стала народной героиней – афганской Жанной д’Арк.[549]
Впрочем, триумф Аюб-хана меркнет, если знать, что Фредерик Робертс, едва услышав о схватке, примчался из Кабула, рассеял афганскую армию и взял Кандагар. Иными словами, победа при Майванде была частью более крупной битвы, в которой афганцы потерпели поражение. С другой стороны, и Майванд, и Кандагар являлись актами грандиозной драмы – Второй англо-афганской войны, и трудно сказать, кто ее выиграл. Аюб заслужил пылкое восхищение соотечественников, но не оставил дальнейшего следа в истории – ибо, пока он упивался славой, в Кабул вошел его двоюродный брат Абдур-Рахман. Этот человек – который вскоре получит прозвище «железный эмир», – покинул Афганистан еще в 1860-х гг. Как только началась война, он вернулся.
Глава 7
Железный эмир
Говори с людьми в соответствии с их разумом.
Саади Ширази
В XVIII в., когда Афганистан получил свое нынешнее название, он был не государством и даже не страной, а территорией со странными и спорными границами. Его обитатели принадлежали к различным этническим группам и были разделены на враждующие кланы и племена. Афганцы исповедовали ислам и вели схожий образ жизни, но больше их ничего не объединяло. Эмир являлся верховным вождем племенной конфедерации и почти не влиял на быт и повседневность населения. Он правил номинально – зная, что на местах господствуют локальные лидеры. Конкурирующие вожди постоянно боролись между собой, но итоги этих конфликтов не имели значения для большинства афганцев: вне зависимости от того, кто выиграл или проиграл, их жизнь текла по-прежнему. Иногда появлялись действительно сильные эмиры (например Ахмад-шах Дуррани) – и они начинали масштабные военные кампании по расширению своих владений.
Британцы изменили правила игры. Когда они вторглись в страну, афганцы впервые столкнулись с мощной европейской империей. Они могли дружелюбно взаимодействовать с фарангами как частные лица – но не как носители совершенно иной культуры и принципиально другого менталитета. Англичане влились в Афганистан, словно масло – в кувшин с водой. Им не удалось ни смешаться с местными жителями, ни привить им собственные привычки и ценности. Афганское сопротивление отражало не политику эмиров, а реакцию народа на присутствие чужаков. Именно тогда афганцы осознали, что у них есть кое-что общее: они – не британцы.
После окончания Первой англо-афганской войны и ухода британцев административная парадигма афганских правителей изменилась. Эмиры оставили свои попытки создать империю и принялись покорять земли, которыми формально владели. В этом плане особенно преуспели Дост Мухаммед и его сыновья. К 1879 г. у Афганистана были определенные границы и столица – Кабул. Отныне Кандагар, Герат и Мазари-Шариф не являлись центрами силы, где царили соперники монарха, претендовавшие на престол. Объединение страны встревожило британцев и спровоцировало Вторую англо-афганскую войну – но, свергнув эмира в Кабуле, фаранги опять высвободили буйную энергию племен. И снова британцы собирались уйти – но не потому, что потерпели поражение в битве, а потому, что не могли управлять афганцами. Теперь фаранги искали надежного и авторитетного человека, готового к сотрудничеству.
В феврале 1880 г. в Афганистане объявился именно такой человек – Абдур-Рахман, племянник Шир-Али. Потерпев неудачу в борьбе за власть в 1860-х гг., он выжидал около 20 лет и вернулся из ссылки, когда страна была раздроблена, оккупирована и залита кровью. 20 июля 1880 г. Абдур-Рахман, заручившись согласием ряда сардаров, провозгласил себя эмиром на совете племен в Чарикаре. Новый монарх понимал, что укрепления границ и восстановления главенства Кабула будет недостаточно. Ему требовалось сформировать правительство, способное контролировать все население. Но как можно диктовать свою волю людям, которые уважают не государственную власть и закон, а нормы шариата, традиции, уклад жизни племени, клана, деревни и семьи? Это проблема волновала афганских правителей следующие полвека – а способы ее решения разделили страну на два культурных мира.
Абдур-Рахман носил русскую военную форму и, по слухам, надеялся, что Россия пришлет ему оружие, – но британцы увидели в нем идеального монарха. Это был человек, достаточно сильный, чтобы повелевать афганцами, и достаточно хитрый, чтобы иметь дело с англичанами. Он являлся одним из многочисленных внуков Дост Мухаммеда. Это значит, что кровь Абдур-Рахмана была голубой, а притязания на корону – обоснованными. Британцы позволили ему войти в Кабул, сели с ним за стол переговоров – и, наконец, вручили ему страну.
Конечно, британцы выдвинули стандартные условия. Абдур-Рахман не должен был пускать в Афганистан русских, а также контактировать с зарубежными государствами без разрешения Туманного Альбиона. Гандамакский договор продолжал действовать, и страна по-прежнему являлась британским протекторатом. Эмир согласился. Он просто хотел, чтобы чужаки убрались восвояси. Однако монарх озвучил собственное условие: англичане обязаны предоставить ему полную свободу действий в пределах границ эмирата. Сделка была заключена, и британцы, вздохнув с облегчением, вывели войска. Вторая англо-афганская война завершилась – и фаранги достигли всех своих политических целей. Впрочем, обе стороны что-то получили и дорого заплатили за это. В любом случае, процесс превращения Афганистана в современное государство возобновился.
Британцы оставили после себя великого человека. Абдур-Рахман был подобен свирепым покорителям Азии, которые сеяли смерть на обширных территориях в минувшие века. Вероятно, по масштабу личности он не уступал самому Ахмад-шаху Дуррани. В другую эпоху Абдур-Рахман основал бы одну из тех ветхих империй, которые простирались от Ирана до Дели и распадались вскоре после смерти их создателей. Но на рубеже XIX–XX вв. могущественные внешние игроки заперли эмира в Афганистане – и, лишенный возможности воевать «вширь», он стал воевать «вглубь», обращая свой гнев на собственных подданных. Правитель пытался переплавить независимые феодальные уделы и автономные деревни в единое национальное государство – и, учитывая специфику Афганистана, он делал это огнем и мечом.
Абдур-Рахман вошел в историю как один из самых грозных людей, когда-либо ступавших по афганской земле. Еще ребенком он внушал окружающим ужас. Его отец Мухаммед Афзаль-хан правил Балхом – крупной провинцией на севере страны, поэтому мальчик привык к власти и роскоши. Будучи 12 или 13 лет от роду, он заинтересовался, можно ли действительно убить человека из пистолета, – и ради любопытства застрелил слугу. Когда несчастный умер, подросток рассмеялся. Афзаль-хан не на шутку испугался за свою жизнь и бросил сына в зиндан. Через несколько лет он успокоился и подумал, что такой жестокий помощник будет ему полезен. Юного Абдур-Рахмана освободили, и спустя год он был назначен армейским командиром.
В 1866 г. Афзаль-хан взбунтовался против своего брата Шир-Али и низложил его, но не сумел удержаться на троне. Отец и сын бежали за Амударью. Сперва они надеялись укрыться в Бухаре, но, не встретив сочувствия у тамошнего эмира, отправились к русским и обосновались в Ташкенте и Самарканде под покровительством туркестанского генерал-губернатора фон Кауфмана. Позже в автобиографии Абдур-Рахман с удовольствием вспоминал время, проведенное у русских (1870–1880), – тем более, что фон Кауфман выплачивал подопечным щедрую пенсию. Но даже в первые годы изгнания, когда скитальцы кормились перепродажей антиквариата и археологических древностей, Абдур-Рахман тратил лишь четверть заработанных денег. Остальные он копил на тот день, когда вернется в Афганистан.
В 1893 г. – спустя 13 лет после ухода британцев из Афганистана – Абдур-Рахман встретился с делегацией из Калькутты, дабы оформить договор, поспешно заключенный на заре его правления. Англичан возглавлял генерал-майор Фредерик Робертс, но монарх попросил прислать кого-нибудь другого: Бобс олицетворял второе британское вторжение, и афганцы ненавидели его слишком сильно, чтобы любой правитель – даже «железный эмир» – заключил с ним сделку. Робертса заменили на сэра Мортимера Дюранда – секретаря индийской колониальной администрации. Абдур-Рахман приехал на встречу без советников, племенных вождей и иных представителей своего народа. Он общался с Дюрандом tête-à-tête. Дипломат предложил международную границу, отделяющую Афганистан от Британской Индии, – и Абдур-Рахман принял предложение.
Проблема в том, что Дюранд начертил на карте линию, которая пересекала земли, традиционно населенные пуштунами, и не соответствовала какому-либо географическому объекту (например, реке или горной цепи). Согласившись с ней, Абдур-Рахман автоматически согласился с отсутствием у Афганистана выхода к морю – но это еще полбеды. «Линия Дюранда» перекрыла вековые маршруты сезонных миграций кучи (кочевников) и разделила множество деревень на две части. Жители кишлаков по обе стороны «линии Дюранда» являются соплеменниками и близкими родственниками. Фактически пуштуны Британской Индии (нынешнего Пакистана) были отрезаны от своих афганских собратьев. На британской части немедленно вспыхнуло восстание, которое разожгли муллы с одобрения Абдур-Рахмана. Англичане подавляли его на протяжении двух лет. Они повысили сумму ежегодной субсидии, выплачиваемой эмиру, с 1,2 млн рупий до 1,8 млн рупий, дабы тот усмирил бунтовщиков, – однако на самом деле Абдур-Рахман не мог ни повлиять на мятежников, ни воспротивиться решению Мортимера Дюранда. Позже монарх утверждал, что «линия Дюранда» обозначает не рамки государственного суверенитета, а всего лишь пределы контроля кабульского правительства, – но многие афганцы и пакистанцы до сих пор его не простили.
Итак, британский дипломат росчерком пера превратил пуштунов в так называемый «разделенный народ». На чем же он основывался? Здесь надо вспомнить, что по Гандамакскому договору (1879) англичане присоединили к индийским колониям часть афганских земель. «Линия Дюранда», существующая по сей день, отражает расстановку сил в Южной Азии в определенный момент, а именно – на закате XIX в. Будучи границей между британскими колониями и британским протекторатом (Британской Индией и Афганистаном), она вызывала гнев местного населения – но после обретения Афганистаном и Пакистаном независимости (в 1919 г. и 1947 г. соответственно) «линия Дюранда» превратилась в источник непрекращающегося конфликта. Ситуация усугубляется тем, что в Пакистане, в отличие от Афганистана, пуштуны не доминируют численно – они занимают лишь второе место, значительно уступая пенджабцам (15,42 % пуштунов против 44,68 % пенджабцев[550]). Если прибавить к вышесказанному историческое негодование афганцев по поводу утраты Пешавара, то становится ясно, почему 2640-километровая «линия Дюранда» все еще практически не размечена – и почему афганские власти упорно отказываются признавать ее государственной границей.
Остальные границы Афганистана также были определены при Абдур-Рахмане – но перед этим Великобритания и Россия поглотили значительные участки его владений в рамках «Большой игры». В 1884 г. Петербург и Лондон договорились о совместной демаркации северной афганской границы. Однако русская армия направилась на юг и заняла земли к югу от Амударьи и Мервского оазиса. 30 марта 1885 г. русские отбили у афганцев деревню Пенджде и окрестности во время сражения на реке Кушка. Оттуда царские силы могли двинуться дальше – к Герату и Гиндукушу, естественной границе с Индией.
Встревоженные британцы предупредили, что дальнейший поход на Герат спровоцирует войну. Участники «Большой игры» впервые за долгое время оказались на грани прямого вооруженного столкновения. Впрочем, войну удалось предотвратить, и Абдур-Рахман смирился с утратой своего северного форпоста, который перешел к России. На Кушке построили одноименную крепость, ставшую крайней южной точкой Российской империи и СССР. Поэтому у офицеров царской (а затем советской) армии бытовала знаменитая поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Сейчас руины крепости находятся в Туркмении близ города Серхетабад (бывшей деревни Пенджде).
Летом 1887 г. – спустя два года напряженных переговоров – Россия и Великобритания согласовали северо-западную границу Афганистана, а в 1888 г. была завершена демаркация границы с Персией.
Северо-восточная граница Афганистана была проведена в 1891–1895 гг., когда Абдур-Рахман вынужденно принял длинный участок малонаселенной земли, протянувшийся до Китая и разделяющий Британскую Индию и Россию.
Таким образом, в эпоху правления «железного эмира» Афганистан обрел свои нынешние границы.
Тем не менее Абдур-Рахман нуждался в конкретной территории, на которой можно было править, – и потому безропотно согласился с «линией Дюранда». Он был готов на что угодно – только бы изолировать Афганистан от всего мира и тем самым обеспечить себе абсолютную власть. Когда «линию Дюранда» кое-как разметили, эмир опустил «железный занавес». Он запретил передвижение людей через границу (за редкими исключениями), а его правительство внимательно следило за тем, какие грузы, предметы и информация попадают в страну. Тем не менее Абдур-Рахман выписал из Европы пару десятков врачей, геологов и инженеров (специалистов в сфере ирригации и горнодобычи), а также импортировал оборудование для легкой промышленности. Внутренняя торговля выиграла от политики протекционизма, но качество образования резко ухудшилось по сравнению с эпохой Шир-Али, и уровень грамотности был очень низким. Кроме того, эмир категорически отказался от строительства железной дороги и телеграфа, а также от создания концессий (зная, что его слаборазвитая страна не выдержит конкуренции и не устоит перед западным влиянием). Лишив Афганистан доступа к современным идеям и изобретениям, он получил полную свободу действий.
Перед тем как приступить к реализации своего грандиозного плана, Абдур-Рахман нейтрализовал соперников. Первым в списке был Аюб-хан, герой Майванда, засевший в Герате, – и слишком популярный у народа, чтобы остаться в живых. Летом 1881 г. он даже занял Кандагар, но в сентябре «железный эмир» вызвал двоюродного брата на бой и разгромил в пух и прах. Аюб-хан бежал в Персию, потом британцы приютили его в Индии – и, конечно, назначили солидную пенсию.
Тем временем поднял голову другой кузен Абдур-Рахмана – Мухаммед Исхак-хан. Он управлял крупной северной провинцией – Афганским Туркестаном – и делал это хорошо, верша правосудие с милосердием, чем и заслужил любовь подданных. Эмир хотел сокрушить его на поле брани – однако Исхак-хан, не отличавшийся военными талантами, уклонился от сражения и покинул страну.
Согласно другой версии, Исхак-хан едва не выиграл сражение. Во время боя к нему начали массово перебегать солдаты Абдур-Рахмана. Однако Исхак-хан принял их за собственных воинов, подумал, что его армия разбита, и сам обратился в бегство. Люди Исхак-хана запаниковали – и Абдур-Рахман одержал победу.
Затем восстало пуштунское племя мангалов. Абдур-Рахман раздавил их. В 1886 г. взбунтовались гильзаи – и повторили судьбу своих предшественников. Помимо того, серьезные мятежи поднимали узбеки (1888) и хазарейцы (1891–1893).
В общей сложности, за 21 год правления Абдур-Рахман участвовал в 40 племенных войнах – и выиграл их все. Он неуклонно подчинял себе Афганистан, прибирая к рукам его пестрое демографическое «одеяло» лоскуток за лоскутком. Военных побед здесь было недостаточно. Чтобы поверженные враги не набрали силу снова, эмир осуществлял политику, которую ассирийцы практиковали еще три тысячи лет назад – и которую Сталин возьмет на вооружение через несколько десятилетий. Абдур-Рахман переселял целые этнические группы, дабы вырвать их с корнем из привычной обстановки, отделить от исторических союзников и поместить в незнакомую или заведомо враждебную социальную среду – туда, где они никому не могли доверять. Многие племена были переброшены с юга на север; тысячи семей из северных степей очутились в районах к югу от Кабула. Впрочем, эта деспотическая программа имела благотворный побочный эффект: монарх перетасовывал подданных, словно колоду карт, – и разрозненные народы Афганистана постепенно сливались в единый афганский народ.
Для любого правителя победы в 40 войнах означали безоговорочное господство – но для Абдур-Рахмана они являлись лишь верхушкой айсберга. Ранее Афганистан был разделен на провинции (вилаяты) и районы, которые примерно совпадали с ареалами обитания племен. Участок земли, где проживали преимущественно представители одного племени, считался районом. Административная структура отражала социальную ткань страны – и тоже напоминала лоскутное одеяло. Должность губернатора района либо вилаята занимал вождь соответствующего племени. Это было логично – но Абдур-Рахман все изменил. Во-первых, он увеличил количество вилаятов и выделил в их составе новые районы (этот принцип сохраняется и поныне – сейчас в Афганистане 34 вилаята, состоящих из 398 районов). Во-вторых, эмир учредил округа, пересекающие племенные территории. Отныне юрисдикция губернатора района распространялась на семьи из нескольких разных племен, а племя, населявшее ту или иную территорию, было разделено между двумя и более округами. Таким образом, административная система была отсечена от родоплеменной. Теперь каждый человек подчинялся не только хану[551] своего племени, но и государственным чиновникам.
Далее эмир наделил чиновников – чья власть исходила «сверху», из столицы – гораздо более обширными полномочиями по сравнению с теми, которыми обладали местные лидеры (чья власть исходила «снизу», из народа). На практике это оказалось непросто – ведь Абдур-Рахман мог уволить губернаторов, но не ханов, старейшин и прочих племенных авторитетов. В автобиографии, изобилующей самовосхвалениями, он писал: «Каждый имам, мулла и вождь каждого племени и каждой деревни мнил себя независимым правителем… Тирания и жестокость этих людей была невыносима». Абдур-Рахман взорвал десятки крепостей, принадлежавших автономным феодалам, и возвел собственные форты вдоль главных торговых дорог. Помимо боевых действий, он также использовал традиционные методы усмирения непокорных – брал в жены и наложницы дочерей локальных лидеров, подкупал неприятелей и захватывал заложников.
Назначенцы эмира пришли на «расчищенную» землю, где с ними уже некому было бороться. Поэтому всегда имелся шанс, что какой-нибудь чиновник, командированый в далекую провинцию, со временем обретет силу и выйдет из повиновения – особенно если правитель не следил за ним. Действительно – за сколькими администраторами он мог пристально наблюдать? Оказалось, что за всеми – ведь монарх имел разветвленную шпионскую сеть. Абдур-Рахман создал непревзойденную разведывательную службу, которая стала характерной особенностью афганской политики.
Благодаря информаторам «железный эмир» мог при желании опозорить любого губернатора. Помимо того, он регулярно разорял вельмож и придворных. Обычно повелитель вызывал сановника в суд и утверждал, что кто-то обвинил его в коррупции. Ответчик приносил бухгалтерские книги и пытался публично доказать, что никогда не злоупотреблял должностными полномочиями. Разумеется, при доскональном изучении в документах всегда обнаруживались несоответствия – от серьезных нарушений до банальных арифметических ошибок. С этого момента чиновник был официально уволен, его имущество – конфисковано, а репутация – безнадежно испорчена. Тому, кто остался на свободе, неслыханно повезло; но еще меньше было тех, кому удалось сохранить голову на плечах.
Подобные инциденты происходило регулярно. Исторический анекдот гласит, что как-то раз эмир поставил одного человека на престижную должность, – а тот погрузил свой скарб на телегу и привез во дворец.
– Что это означает? – нахмурился Абдур-Рахман.
– Ваше Величество, – ответил новоиспеченный вельможа, – я знаю, что, как только вы назначаете человека на высокий пост, его судьба – потерять все, чем он владеет, в течение нескольких лет. Я хочу сэкономить время, сдав имущество сейчас.
Эмир располагал ордами бюрократов, многие из которых начинали как гулям-бачи («мальчики-рабы»), хотя слово «раб» здесь имеет особое значение, характерное для мусульманских обществ. Гулям-бачи – это юноши, взятые из семей в младенчестве и воспитанные при дворе. Они сформировали привилегированный слой квалифицированных администраторов, управлявших страной, но не имевших никакой поддержки, кроме одобрения монарха. В Афганистане самые талантливые и полюбившиеся правителю гулям-бачи именовались «амир-задас» («дети эмира»). Позже это название сократилось до слова «мирза».[552] У Абдур-Рахмана был легион мирз. В Кабуле построили несколько министерских зданий; их отделы ведали вопросами финансов, торговли, правосудия, общественных работ, кадровой политики, медицины и образования. Всем этим заправляли мирзы. Эмир требовал, чтобы мирзы вели роскошный образ жизни, ибо они олицетворяли его величие. Вельможи носили лучшие одежды и гарцевали на великолепных скакунах – но могли в любой момент состряпать заговор против господина. Абдур-Рахман всегда ожидал предательства от своих избалованных приближенных. Однажды жена монарха Мирмон Халима (по прозвищу Бобо Джан) спросила супруга, почему тот просто не казнит мирз, которым не доверяет. «Это было бы непрактично, – ответил Абдур-Рахман. – Я не доверяю никому из них».
По традиции, Абдур-Рахман имел четырех жен и десятки наложниц, но Мирмон Халима, будучи самой любимой, активно занималась государственными делами. Она давала мужу советы, ездила верхом (совершенно немыслимо для афганки той эпохи), вела переговоры с ханами (что еще более немыслимо), исполняла дипломатические поручения и вообще была грозной личностью. Афганцы говорили: «Весь мир боится Абдур-Рахмана, а он боится Бобо Джан». Как и муж, Мирмон Халима являлась потомком Дост Мухаммеда. Супруга эмира слыла мудрой и патриотичной женщиной, и повелитель всецело на нее полагался. Бобо Джан охраняла хорошо обученная гвардия – ее ядро составляли женщины-воительницы, а служанки царицы умели пользоваться оружием.
Подобно своему дяде Шир-Али, Абдур-Рахман знал, что Афганистану нужна профессиональная армия. Племенные лашкары хорошо зарекомендовали себя во время борьбы с зарубежными захватчиками, – но эмиру требовались войска, верные лично ему, дабы покорить собственный народ. Он ввел новую призывную систему – «хэшт нафари» («каждый восьмой»), при которой каждый восьмой мужчина в возрасте от 20 до 40 лет проходил военную службу. Рекрутов набирали в деревнях; семьи семерых кандидатов, избежавших призыва, облагались налогом для содержания новобранца. За первые три года (1880–1883) монарх создал 43-тысячную армию; к 1887 г. ее численность увеличилась до 60 тыс. человек, а в 1890 г. превысила 100 тыс. солдат, включая пехотинцев, кавалеристов и артиллеристов. В каждом полку имелся мулла, который сопровождал бойцов в походах и рассказывал, что если они дезертируют, то будут гореть в аду.
Абдур-Рахман обожал оружие. По легенде, однажды французский инженер показал монарху телескоп и заявил:
– Смотрите, Ваше Величество. С помощью этого инструмента вы можете увидеть луну.
– Что мне до луны? – рявкнул эмир. – Заставь эту штуку стрелять пулями, и тогда, может быть, я ей заинтересуюсь.
Афганская армия получала британское оружие, но Абдур-Рахман также построил оружейные заводы, арсеналы и пороховые склады в Кабуле и окрестностях. В 1890-х гг. Афганистан выпускал в среднем столько же пушек, сколько и любая европейская держава, – и каждый афганский мужчина мог обзавестись хотя бы одной винтовкой местного производства (кабульская фабрика изготовляла по три тысячи винтовок в год). Впрочем, «железный эмир» не намеревался отдавать оружие кому-либо, кроме своих солдат.
Несмотря на то что Абдур-Рахман сражался в основном с соотечественниками-мусульманами, он провозгласил себя главным защитником ислама на земле. Власть предыдущих афганских монархов основывалась на воле народа – Ахмад-шах Дуррани, например, стал легитимным правителем, потому что за него проголосовали старейшины на лойя-джирге. Абдур-Рахман учредил национальную лойя-джиргу – собрание ханов и мулл, но их компетенция ограничивалась одобрением инициатив «железного эмира». Теперь его авторитет не зависел от людей. Подобно европейским королям XVII в., Абдур-Рахман утверждал, что получил власть от Всевышнего – и яростно отстаивал свое «божественное право» на господство. К тому же он мог уличить повстанцев в неповиновении Аллаху – и уже в роли победоносного покорителя «неверных» и «врагов ислама» монополизировал право объявлять джихад. Далее эмир внедрил самые консервативные законы и институты – в частности организацию мухтасибов (шариатскую «полицию нравов»). Мухтасибы патрулировали улицы, заставляли женщин носить чадру[553] с чачваном,[554] загоняли мужчин на молитву в мечеть и пороли всех, кого поймали за едой днем во время Рамадана.[555]
Приравняв себя к крайним консерваторам, Абдур-Рахман атаковал главных врагов – старейшин. Амбициозный проект эмира заключался в борьбе с традиционной элитой Афганистана – и в попытке заменить ее авторитет своим. Здесь термин «старейшины» является собирательным для обозначения ханов, сардаров, мелкопоместных феодалов, руководителей кланов, патриархов, отцов семейств и прочих локальных лидеров – всех представителей старой знати, почитаемых простонародьем. Их власть опиралась на крестьян, ремесленников, мелких торговцев и кочевников, с которыми они жили и имели дело напрямую. Считалось, что старейшин очень трудно обезвредить либо контролировать – ведь они пользовались уважением лишь на уровне своей деревни, кишлака или городка и не имели крупных предводителей, которых можно было разгромить в бою или отправить в изгнание. Каждого старейшину требовалось победить отдельно. Фактически Абдур-Рахман объявил войну даже не политической системе, а укладу жизни и культуре. С подобной кампанией не могло сравниться даже покорение племен. Но «железный эмир» добился успеха – и это стало самым поразительным его достижением.
Первым делом Абдур-Рахман приказал, чтобы каждая деревня, каждый город и каждый городской квартал избрали калантара (от перс. 
– старший) – должностное лицо, которое будет представлять местных жителей в отношениях с правительством. Над калантарами эмир поставил тысячи своих чиновников – котвалов (перс. 
– комендант крепости).
Прежде всего калантаров обязали собирать налоги. Также калантар должен был докладывать котвалу о любых антиправительственных настроениях, признаках подрывной деятельности и намеках на подозрительную активность – да и вообще обо всем, что он увидел, услышал и узнал. По сути, калантары стали частью шпионской сети эмира. Наконец, калантарам поручили вести записи о том, кто проживает в их районе, каким имуществом он владеет и каково его происхождение. На основании этих сведений каждый афганец получил удостоверение личности – тазкиру (от перс. 
– подсказка); в Афганистане документ выдается и сегодня (в электронном варианте).[556] Путешествия дозволялись исключительно по усмотрению властей, и выдача разрешений на поездки была еще одной обязанностью калантаров – но они обращались за необходимыми бумагами к котвалам.
Калантарам платили жалованье – и, в целом, в отношении них действовала система кнута и пряника (хотя пряником тоже били). Так, калантар получал награду за хорошую работу; но если он не доносил котвалу на своих родственников и соседей, то лишался средств к существованию. Правительство определяло для калантаров и котвалов квоты на выявление и поимку злоумышленников. Если калантар не информировал котвала о требуемом количестве мошенников, воров, убийц и иных преступников, это не означало, что его район соблюдает закон; это означало, что калантар плохо справляется со своими обязанностями – и его жалованье урезали. В случае ограбления, если виновного не удавалось найти, калантар сам выплачивал компенсацию жертве. Впрочем, котвалам тоже приходилось несладко. Например, котвалу грозило наказание, если он не замечал, что кто-то уклоняется от уплаты налогов. В лучшем случае котвал был вынужден погасить образовавшуюся задолженность из собственного кармана, в худшем – отправлялся в тюрьму или на эшафот.
Впрочем, эшафот представлял собой изящную аллюзию на афганскую систему наказаний. Болтунам, клеветникам и вольнодумцам, дурно отзывавшимся о монархе, вырывали языки и зашивали рты. Разбойников запирали в железных клетках, которые подвешивали на столбах, вкопанных вдоль дорог, – и оставляли умирать от голода. Заговорщиков привязывали к жерлам пушек и расстреливали в упор. Этот способ расправы под названием «дьявольский ветер» впервые применили британцы в Индии во время Восстания сипаев (1857–1858). Порох либо картечь разрывали тело преступника на куски, и смерть наступала мгновенно – но сам образ такой экзекуции вызывал у афганцев глубокий ужас. Страшнейшей карой считался «черный колодец» («сиа ча»): правонарушителя бросали в зловонную яму, куда предварительно помещали вшей, блох и крыс, – и он умирал там медленно, страдая от укусов и валяясь в собственных испражнениях. Вообще афганцев не впечатляли заурядные способы экзекуции вроде расстрела, повешения и отсечения головы – две англо-афганские войны это подтвердили; только воистину чудовищные наказания возымели должный эффект. Абдур-Рахман однажды похвастался британским дипломатам, что в его стране совершается меньше преступлений, чем в Англии, – и, вероятно, не солгал.
Воюя со старейшинами, эмир параллельно сражался с муллами и прочими священнослужителями, чья сила и власть были обусловлены народными привычками и традициями. У исламского духовенства нет жесткой иерархии, поэтому Абдур-Рахман не мог подчинить себе мулл, убив их вожака. Тогда правитель атаковал врагов гораздо более хитрым и изощренным образом. Он включил мулл в платежную ведомость, тем самым усыпив их бдительность.
Теперь любой самопровозглашенный мулла (а других в Афганистане попросту не было) получал государственное жалованье, если убеждал котвала в своей преданности монарху. Многим это удавалось, и муллы охотно брали деньги – ведь у них не было причин выступать против эмира. Государь не насаждал западные ценности, не потворствовал разврату и не отклонялся от шариата – наоборот, он ратовал за ислам и являлся истинным «защитником веры» – грозным и категоричным. Тем не менее Абдур-Рахман придерживался невысокого мнения о муллах и не стеснялся называть их «невежественными». В один прекрасный день «железный эмир» заявил, что муллы должны доказать свои знания. Придворные муфтии под чутким руководством Абдур-Рахмана составили вопросы для квалификационного экзамена – и сотни чиновников колесили по стране, проверяя компетенцию местных духовных лидеров. Около 90 % мулл провалились. В ходе инспекции вскрылись ужасные вещи – например, предполагалось, что муллы умеют читать и писать, но книг (даже экземпляров Корана) в Афганистане было мало, и тысячи мулл со временем позабыли грамоту, если вообще когда-либо ее знали.
Продемонстрировав дремучесть мулл, эмир постановил, что их надо лицензировать. Нелицензированный мулла не мог получать зарплату, а любой, кто исполнял функции муллы без лицензии, подлежал наказанию. Однако из сострадания к своему темному народу великодушный государь учредил систему медресе, где студенты приобретали знания, необходимые для успешной сдачи экзамена. Разумеется, во всех учебных заведениях преподавали благонадежные знатоки ислама, верой и правдой служившие монарху. Столичные медресе находились под неусыпным надзором эмира и высокопоставленных чиновников – поэтому выпускники получали лицензию на основании диплома. В дальнейшем такие муллы транслировали волю Абдур-Рахмана на местах; они же восхваляли заботливого повелителя, давшего им «путевку в жизнь».
Разобравшись с муллами, Абдур-Рахман взялся за казиев и муфтиев. Эмир назначил одного казия верховным судьей, ввел его в правительство и наделил полномочиями по изменению и отмене решений других судей. Также была создана единая судебная система, где решения выносились в соответствии с шариатом – причем в том виде, в каком его понимал сам Абдур-Рахман. В конце концов государь созвал комиссию для выбора официального мазхаба (исламской правовой школы). У суннитов четыре мазхаба (маликитский, шафиитский, ханбалитский и ханафитский) – и комиссия выбрала последний; сегодня большинство афганцев (да и вообще мусульман в мире) являются суннитами и ханафитами. Некоторые муллы, казии и муфтии отчаянно сопротивлялись государственному контролю. Все они были изгнаны из страны, брошены в темницу, замучены в тюремных застенках или убиты. Несмотря на это, Абдур-Рахман продолжал гордо именовал себя «защитником веры» и «самым правоверным мусульманином».
Власть «железного эмира» зиждилась на ордах госслужащих: казиев и мулл, солдат и шпионов, калантаров и котвалов, губернаторов и должностных лиц вилаятов и округов, не говоря уже о мирзах в Кабуле. Для содержания десятков тысяч чиновников всех мастей и рангов Абдур-Рахман нуждался в гораздо большем количестве доходов, чем любой предыдущий правитель сумел выжать из Афганистана. Он обложил налогами абсолютно все: с афганцев взимались пошлины за землю и животных; за посев и сбор урожая; за коммерческую прибыль и плодовые деревья; за торговлю и поездки. В любой сделке продавцы и покупатели должны были что-то отдать государству. Молодожены платили налог на брак, живые – налог на погребение умершего родственника. Абдур-Рахман собирал в четыре раза больше налогов, чем Шир-Али. Ненасытная потребность монарха в деньгах обусловила его зависимость от огромного бюрократического аппарата – ведь чиновники следили за тем, чтобы никто не уклонялся от выплат. Однако эмир не боялся, что котвалы вступят в сговор с местными жителями, дабы обмануть его, – ведь шпионская сеть имела несколько уровней, все агенты контролировали друг друга, и каждому из них всегда было что сообщить.
Шпионы составляли особое подразделение министерства внутренних дел. Его руководитель Мир Султан специализировался на ночных арестах. Любой стук в дверь после наступления темноты заставлял афганцев дрожать. Никто не знал, кого арестуют следующим, кого уже арестовали, почему это случилось и что происходит с задержанными. Люди просто исчезали. Мир Султан сеял такой ужас, что влиятельные вельможи, включая наследника престола, попросили эмира прекратить это безумие. Абдур-Рахман согласился. Министр внутренних дел проделал колоссальную работу – но теперь он был весьма ценен как козел отпущения. Следуя проверенной схеме, государь вызвал «архитектора террора» в суд, где сказал следующее: «Он [Мир Султан] убил 60 тыс. человек, и я говорю всем, кто здесь присутствует, что приговорил максимум 15–20 из них. Остальных он убил по собственному усмотрению и по личным причинам. Скажите, братья, что мне делать с этим человеком?» Судьи дали правильный ответ, Мир Султана публично повесили, а «железный эмир» торжественно заявил, что спас народ от чудовища.
Тем не менее после казни Мир Султана тюрьмы по-прежнему были переполнены. У Абдур-Рахмана имелись зинданы под каждым дворцом, а недалеко от центра Кабула он построил тюрьму Дехмазанг на девять тысяч заключенных. Количество темниц увеличивалось до тех пор, пока только в кабульских застенках не скопилось 70 тыс. человек – треть населения города. В неволе томились оппозиционеры и взяточники, мошенники и купцы, подозреваемые в нечестной торговле, старики и молодежь, мужчины и женщины, аристократы и простолюдины.
Среди заключенных было немало пуштунов, Абдур-Рахман активно переселял пуштунские племена – но с другими этническими группами он обращался еще хуже. Наиболее жестоко «железный эмир» разделался с хазарейцами. Хазарейцы, проживавшие в Центральном Афганистане, исторически были достаточно автономными. Но в 1891 г. Абдур-Рахман прислал в Хазараджат 100 тыс. бойцов – правительственную армию и племенные отряды пуштунов; при этом местное население насчитывало приблизительно 340 тыс. человек. Монарх объявил шиитам-хазарейцам джихад и пообещал почетный титул гази всем, кто примет участие в их истреблении. Хазарейцы оборонялись – отчаянно и безуспешно. В 1893 г. все было кончено. Тысячи обездоленных людей успели бежать в Мешхед и Кветту, остальных же постигла трагическая участь. По личному распоряжению монарха Хазараджат заселили другими народами, которым отныне прислуживали уцелевшие коренные жители. Их обратили в рабство; многих продали на невольничьих рынках Кабула. На протяжении еще нескольких десятков лет в среде пуштунской аристократии бытовала привычка дарить хазарейских детей в знак благодарности либо в качестве платы за оказанную услугу.
В 1895 г. – на закате жизни – Абдур-Рахман нагрянул с джихадом на северо-восток Афганистана – в Кафиристан («страну неверных»). Горные долины и ущелья Кафиристана были настолько узкими и изрезанными, что никто не мог завоевать этот край со времен Александра Македонского. «Железному эмиру» понадобилось всего шесть месяцев. Он насильно обратил местных язычников в ислам и переименовал район в Нуристан («страну света»). Восхищенные муллы нарекли государя «Светочем нации и религии».
Покорив Кафиристан, Абдур-Рахман поглотил последнюю часть территории в пределах своих границ и назначил туда чиновников и провластных мулл. Ахмад-шах Дуррани на пике своего могущества был вождем племенной конфедерации, но «железный эмир» не желал становиться очередным ханом – пусть даже и самым сильным. Он решил изменить сам статус афганского монарха – но для этого требовалось изменить афганское общество. К моменту кончины Абдур-Рахмана в Афганистане функционировало централизованное правительство с разветвленным бюрократическим аппаратом – чью власть ощущали все афганцы. Однако правителю не удалось перекроить социальный фундамент, на котором возвышалась административная машина. Он планировал создать монолитное, цельное, однородное общество – но в итоге завершил создание «второго Афганистана». «Первым Афганистаном» по-прежнему были деревни с племенным феодализмом и народными обычаями, вождями и старейшинами, муллами и сардарами – именно они составляли дух и душу страны. «Второй Афганистан» – чужеродный организм, выросший на этой почве, – воевал со своими корнями и стрелял себе под ноги. Вельможи рассылали приказы и распоряжения из «мозгового центра» в Кабуле, нервные сигналы из столицы достигали городов и сел, отдаленные вилаяты не всегда действовали слаженно и логично, периодически где-то бушевали народные восстания, шпионы и администраторы вскрывали гнойные нарывы. Страна напоминала больного с лихорадкой и тремором конечностей – но все-таки являлась государством.
Новая запутанная социальная система конкурировала со старой. Это не означает, что каждый конкретный человек полностью принадлежал к «первому Афганистану» или «второму Афганистану». Напротив – у многих чиновников были родственники в сельской местности. Некоторые уроженцы деревень перебрались в крупные города и стали бюрократами. Государственный и культурный дуализм афганского общества повторялся в частной жизни. Невзирая на все затраченные усилия и ресурсы, Абдур-Рахман не смог проникнуть в афганскую деревню и развалить ее изнутри. «Железный эмир» не разрубил гордиев узел тайных клановых, племенных и семейных связей, который и есть самое сердце афганской жизни. Но зато он установил параметры борьбы между правительством и городской элитой, с одной стороны, и народом во главе с традиционными лидерами – с другой. В XX–XXI вв. эта борьба имела судьбоносные последствия не только для Афганистана, но и для зарубежных держав, вмешивающихся в его дела.
Что до самого Абдур-Рахмана, то он умер 1 октября 1901 г. в Кабуле. Его старшего сына и преемника Хабибуллу сразу признали эмиром – и по меркам Афганистана это уже было неплохо.
Глава 8
Затишье перед бурей
О глины кусок, откуда гордыня твоя? Взгляни на себя однажды: да что ты есть? Две чашки крови и жалкая горсть костей – То скрытность глухая, то нараспашку весь.
Халилулла Халили
XX век открыл новую страницу в истории Афганистана. Страна обрела суверенитет, преодолела международную изоляцию, и в ней – как и во всем мире – начали происходить социальные и экономические изменения. Однако модернизация протекала крайне медленно, и население ожесточенно сопротивлялось реформам. Сегодня большинство афганцев ведет тот же традиционный образ жизни, что и их предки в Средние века, – и переломить это не удалось ни монархам, ни сменившим их республиканцам.
Впрочем, в 1901 г. о каких-либо судьбоносных преобразованиях еще никто не говорил. После смерти эмира Абдур-Рахмана буря миновала, и Афганистан ненадолго успокоился. Хабибулла-хан мирно взошел на престол и был счастливейшим правителем на свете. Он не боролся с братьями, не воевал с собственным народом и не интриговал. Родившийся то ли в Ташкенте, то ли в Самарканде во время отцовской ссылки (1872), Хабибулла наконец-то получил доступ ко всем удовольствиям и привилегиям, которые сулила корона. Изначально его поддержала только часть племенных вождей, но у остальных не было ни сил, ни желания сражаться с ним. Абдур-Рахман надолго отбил у ханов охоту бунтовать – и теперь они если и не бурно радовались воцарению нового государя, то хотя бы молчали. К тому же регулярная армия, созданная «железным эмиром», хранила верность его сыну.
Иными словами, суровый отец сделал всю «грязную работу» – и молодой эмир наслаждался своим царственным положением. Хабибулла был похотливым и чувственным человеком. Он любил поесть – и потому располнел; однако увлечение спортом (особенно верховой ездой и охотой) не давало ему разжиреть. Монарху нравились женщины, и он быстро обзавелся четырьмя женами, дозволенными по шариату, а затем с упоением коллекционировал красивых наложниц. Для нескольких сотен одалисок пришлось построить новый гарем, который 100 лет назад показался бы Шуджа-шаху нормальным, – но в начале XX в. количество невольниц неприятно поразило даже ближайших придворных Хабибуллы. Помимо того, эмир заглядывался на всех прелестниц, включая замужних. По легенде, он объявил среду «женским днем» и приказал вельможам приводить во дворец своих жен и дочерей для сладострастных увеселений. Один чиновник отказался со словами: «Ваше Величество, я служу вам, но не моя супруга». Рассерженный монарх ударил негодника – но на этом инцидент был исчерпан.
Вообще Хабибулла мог наказать кого угодно, как угодно и за что угодно. Он являлся абсолютным монархом и имел неограниченную власть. Но, в отличие от отца, сын не желал вершить великие дела. Абдур-Рахман хотел изменить афганский народ и сам ход истории – поэтому он стер с лица земли целые деревни, уничтожил или переселил племена и этнические группы, перекроил карту страны для достижения своих целей. Хабибулла просто жаждал развлечений. Этот большой, вздорный и капризный мальчик хватал очередную игрушку, не рассуждая о морали и справедливости. Как и все избалованные дети, он не рассуждал о последствиях, руководствуясь лишь мимолетным «хочу»; однако лень и общая расслабленность сковывали его мстительность и властные амбиции. Правитель мог дать пощечину сановнику, который его раздражал, но не усердствовал, чтобы причинить виновному серьезный вред. Любое напряжение претило Хабибулле. Неудивительно, что интригам и прочим беспокойствам он предпочитал вкусный ужин и приятное времяпрепровождение в гареме.
Будучи весьма либеральным и светским (по афганским меркам) человеком, Хабибулла отменил наиболее жестокие уголовные наказания. Правда, в 1903 г. один из его главных советников, Абдул-Латиф, был до смерти забит камнями по приговору суда – но этот эпизод являлся досадным исключением. В остальном же страна отдыхала и возрождалась. 21 марта 1905 г. Хабибулла подписал с Великобританией договор о полном отказе от самостоятельной внешней политики – в обмен на ежегодную субсидию в 160 тыс. фунтов стерлингов. Британский протекторат над Афганистаном принял окончательную форму, а наследник «железного эмира» получил много денег для удовлетворения своих сладострастных желаний.
Абдур-Рахман залил Афганистан кровью и слезами, но сумел превратить его в буферное государство, которое сдерживало две империи – Российскую и Британскую. К тому же благодаря «железному эмиру» Афганистаном теперь вообще можно было управлять – ибо кабульский трон больше не покоился на зыбучих песках, готовых в любой момент поглотить того, кто на нем восседал. Сильный и амбициозный правитель использовал бы столь надежный фундамент, дабы прославиться в веках, – но только не Хабибулла. Он уже имел все, о чем мечтал, и не стремился ни к масштабным завоеваниям, ни к великим реформам. Даже брат эмира, Насрулла-хан, признал его божественную легитимность и помогал в государственных делах – хотя, по традиции, именно ближайшие родственники чинили афганским монархам самые коварные козни
Спокойное правление Хабибуллы отражалось на жизни его подданных. Прежде всего эмир предоставил ханам, сардарам и муллам больше власти и свободы на местах. Он разрешил представителям «первого Афганистана» служить в бюрократическом аппарате – хотя Абдур-Рахман категорически препятствовал этому, пытаясь разделить традиционную и государственную системы. Первыми в ряды чиновничества проникли малики[557] – деревенские старосты, избранные односельчанами. Заняв низшие должности, они часто саботировали работу – из приверженности консервативным ценностям либо за взятки. Некоторые вышестоящие администраторы – вплоть до губернаторов вилаятов – тоже избирались населением, но уже из числа сардаров, племенных вождей и крупных землевладельцев. Эти чиновники нередко злоупотребляли своим положением для укрепления традиционных институтов – в то время как политика Хабибуллы становилась все более прозападной. Фактически эмир безрассудно позволил феодалам разъедать централизованную госструктуру, которую с огромным трудом выстроил его отец.
Тем не менее у Хабибуллы имелись и достижения. В 1904 г. он учредил первую в Афганистане светскую школу – знаменитую «Хабибию», названную в его честь. В стране было множество медресе, но в «Хабибии» мальчики осваивали только светские дисциплины – математику, историю, географию, рисование и иностранные языки (английский и урду). Позже в учебную программу были добавлены турецкий язык и другие предметы (например химия). Помимо того, эмир основал в Кабуле военную академию и педагогический институт. Выпускники этих учебных заведений образовали новый класс афганского общества – просвещенную элиту, способную управлять государством и развивать ее. Если Шир-Али выписал из Европы дюжину экспертов, чтобы те давали ему полезные советы, то Хабибулла старался воспитывать собственных квалифицированных специалистов.
Эмир обожал технические новинки и радостно покупал импортные устройства. В 1907 г. он привез из Индии несколько телефонных аппаратов, а в следующем году протянул телефонную линию от Кабула до Джелалабада. Спустя несколько лет между крупными городами была налажена телеграфная связь. В 1910 г. правительство затеяло строительство гидроэлектростанции под Кабулом – и вскоре в особняках столичной знати загорелись электрические лампочки. Электричество также использовалось для освещения общественных зданий – в частности современной больницы, возведенной по распоряжению эмира. Наконец, Хабибулла первым в стране приобрел автомобиль; несколько вельмож последовали его примеру. Вокруг Кабула проложили дороги, чтобы царственный автолюбитель мог по ним разъезжать, – но тот не на шутку увлекся и принялся строить дороги по всему Афганистану. Это вызвало настоящий бум внутренней торговли.
Афганское «экономическое чудо» стало возможным благодаря воистину талантливому человеку – Мухаммеду Хусейни. Он не принадлежал к августейшему клану Мухаммадзай, но зато разбирался в бухгалтерском учете и в том, что мы сейчас называем бизнес-операциями. Мухаммед Хусейни успешно планировал государственный бюджет, оптимизировал налоги и следил за реализацией инновационных проектов. Эмир назначил его мустауфи (перс. 
– казначей) – главным казначеем и министром финансов.
Кабульская элита с радостью приобщалась к западной культуре, однако в сельской местности – где проживало подавляющее большинство афганцев – мало что изменилось. Тем не менее Афганистан считался относительно мирным и безопасным. Изгнанники стали возвращаться. Среди них были и потомки Султана Мухаммед-хана Телаи – брата и мусахиба[558] Дост Мухаммеда. Молодые люди являлись членами клана Мухаммадзай и приходились Хабибулле дальними родственниками, но их семью прозвали Мусахибан.
Предки братьев Мусахибан вели себя отнюдь не безупречно: например, в XIX в. Султан Мухаммед-хан сотрудничал со злейшим врагом Дост Мухаммеда – сикхским правителем Ранджитом Сингхом; по слухам, он же, будучи наместником Пешавара, продал Сингху за золото город, о потере которого афганские пуштуны скорбят до сих пор. Сын предателя, Яхья-хан, занимался посредничеством между Якуб-ханом и англичанами во время Гандамакских переговоров (1879). Иными словами, никто не горел желанием видеть семью Мусахибан в Афганистане – поэтому она долго скрывалась в Индии под покровительством британцев.
Все пять братьев Мусахибан выросли в Британской Индии и получили там образование по британской системе. Они были обучены галантным манерам и придворному этикету. По возвращении на историческую родину братья вели себя тихо и скромно, держались вместе и действовали как единое целое под руководством старшего – 18-летнего Мухаммеда Надир-хана, мрачного юноши, носившего очки в золотой оправе. Сановники Хабибуллы насторожились – они прекрасно помнили, какую роль эта презренная династия сыграла в судьбе страны, и не ждали от ее отпрысков ничего хорошего. Однако эмир встретил родственников с распростертыми объятиями и сразу же проникся к ним доверием. Надира он произвел в сипахсалары,[559] а для остальных выделил важные посты в вилаятах. Сестра Надира, Улия Джаннаб (1901–1919), и вовсе вышла замуж за Хабибуллу. Она одевалась по западной моде (правда, лишь во дворце), писала стихи и свободно владела несколькими языками. Незадолго до смерти Улия Джаннаб переводила биографию халифа Умара[560] с урду на дари, но не успела закончить работу.
Помимо того, в Афганистан вернулась семья Гуляма Хайдара Чархи – опального полководца эмира Абдур-Рахмана. Соперничество династий Мусахибан и Чархи разыграется намного позже и окажется для последней фатальным.
Еще одним важным репатриантом был Махмуд-бек Тарзи (1865–1933) – выдающийся афганский литератор, просветитель, общественный и политический деятель. Его отцом был знаменитый пуштунский сардар, военачальник и поэт Гулям Мухаммед Тарзи (1830–1900), который состоял советником при Дост Мухаммеде и Шир-Али. В 1881 г. по инициативе «железного эмира» семейство Тарзи было вынуждено покинуть Афганистан и перебраться в Османскую империю. Через некоторое время изгнанники обосновались в Дамаске, и Мухаммед-бек женился на сирийке – дочери муэдзина знаменитой мечети Омейядов.
Махмуд-бек Тарзи с юности впитал революционные идеи младотурок – представителей прогрессивного на тот момент политического движения (или, вернее, нескольких политических движений).[561] В 1870-х гг. они требовали проведения либеральных реформ, стремились ограничить деспотическую власть султана Абдул-Хамида II и ратовали за конституционализм. Часть «младо-» в их названии обозначала не возраст, но отношение к жизни и миру. Несмотря на разные взгляды, младотурок объединяли жажда перемен и недовольство замшелыми традициями, которые вели Порту к упадку. Тарзи подхватил этот революционный огонь – и принес его в Афганистан.
На заре XX в. он стал самым влиятельным афганским интеллектуалом, самым ярым националистом и самым пылким сторонником модернизации. Махмуд-бека уважали мусульмане Индии и Средней Азии. Он много путешествовал по Европе и Ближнему Востоку, встречался с ключевыми мыслителями той эпохи – в том числе со своим кумиром Джамалем ад-Дином аль-Афгани, который воспитал сыновей Дост Мухаммеда и составил программу реформ для Шир-Али. Подобно аль-Афгани, Тарзи верил, что можно изменить народ, сформировав мышление и сознание монарха. Поэтому он, подобно аль-Афгани, взялся за обучение принцев. Махмуд-бек не только преподавал детям чтение, письмо и арифметику, но также рассказывал им о мире за пределами Афганистана и делился с мальчиками своими надеждами и мечтами о лучшем будущем.
«Хотя человеческий век имеет свои естественные пределы, он может быть продлен двумя способами: изучением истории и путешествиями. Изучение истории расширяет восприятие создания мира, а путешествия расширяют поле зрения».
Махмуд-бек Тарзи
Неутомимый Махмуд-бек Тарзи был главным издателем Афганистана. Первая его газета называлась «Siraj ul-Akhbar» («Лампа новостей») – она выходила раз в две недели с октября 1911 г. по январь 1919 г. и сыграла важнейшую роль в формировании политической группировки младоафганцев (афганского варианта младотурок), к которой примкнули прогрессивные аристократы, офицеры и чиновники. Будучи их идейным вдохновителем, Тарзи писал и публиковал статьи о том, что следует поскорее обрести независимость от Великобритании, побороть феодализм и развивать капиталистические отношения. Еще одним печатным детищем Махмуд-бека являлась «Siraj al-Atfal» («Детская лампа») – первое афганское издание, нацеленное на детскую и юношескую аудиторию; сам Тарзи при этом стал первым детским писателем Афганистана. Наконец, он выпускал женский журнал «Irshad-e Naswan» («Путеводитель для женщин»), который курировали его жена и дочь. Кроме того, Махмуд-бек заложил основы современной литературы на дари и пушту, а также отредактировал сотни статей, эссе и очерков других авторов. Его нарекли «отцом афганской журналистики» – но Тарзи не удовольствовался сугубо журналистской деятельностью. Он поддерживал феминизм, защищал права женщин, открывал школы для девочек и – после 1919 г., в качестве министра иностранных дел – афганские посольства в Париже, Лондоне и иных европейских столицах.
Тарзи дружил с эмиром Хабибуллой и мустауфи Мухаммедом Хусейни. Сын главного казначея, Халилулла Халили (1907–1987) – впоследствии прославившийся как первый современный поэт Афганистана – в детстве учился у Махмуд-бека вместе с принцами. Спустя 70 лет он вспоминал, как мальчишкой играл в кабинете наставника и обнаружил несколько книг, которые тот перевел с французского на дари. Халилулла начал читать первую книгу – и не смог остановиться, пока залпом не проглотил все четыре. Это были приключенческие романы Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», «Вокруг света за восемьдесят дней», «Таинственный остров» и «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут». Среди прочих переводов полиглота Тарзи – «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма, работы по истории Русско-японской войны (1904–1905) и ряд документов по международному праву.
Переводчик, журналист, педагог, дипломат – Тарзи был еще и поэтом. Впрочем, он не писал старомодные стихи в духе Руми и Хафиза. Он использовал классические формы и следовал классическим правилам просодии, но его лирика не изобиловала традиционными образами любви, вина и мотыльков, сгорающих в пламени свечи, – этой надоевшей суфийской метафоры мистического единения с Аллахом. Тарзи был романтиком нового типа. Он восхищался телеграфными линиями, вакцинами и асфальтированными улицами. «Лампа новостей» освещала международную политическую ситуацию, прогнозы погоды и научные достижения. В газете публиковались материалы о радиоволнах и микробной теории инфекционных заболеваний; о Великой французской революции и теории психоанализа Зигмунда Фрейда; о конституции США и Римской империи.
Младоафганцы трепетали от восторга. Они жаждали познать огромный мир и нырнуть с головой в неизведанное. Юные кабульцы мечтали, чтобы их город превратился в центр культуры и цивилизации – и уподобился Афинам времен Перикла, Багдаду эпохи Аббасидов, Флоренции под властью Медичи или Парижу при Наполеоне Бонапарте. Махмуд-бек Тарзи покорил младоафганцев своей кипучей энергией, блестящей эрудицией, невероятным энтузиазмом и колоссальным трудолюбием. Его почитали как провозвестника фантастических реформ, которые вознесут обновленный Афганистан на вершину благополучия и процветания. Но главным поклонником Тарзи был принц Аманулла – младший сын эмира. Этот сорванец воспринимал учителя как отца – ведь настоящий отец, Хабибулла, им не занимался. Аманулла всем сердцем прикипел к Махмуд-беку и в 1913 г. женился на его дочери, 14-летней красавице Сорайе. Вопреки традициям, принц ограничился одной супругой – больше он не брал жен и наложниц под влиянием любимого тестя, который сам придерживался моногамии. По крайней мере, так с гордостью сообщила «Лампа новостей».
Впрочем, младоафганцы были не единственной патриотической партией в Кабуле. Брат эмира, Насрулла, олицетворял совершенно иное движение. Будучи ревностным мусульманином, он презирал монарха за лень, праздность и попрание исламских норм (мало того что Хабибулла зарекомендовал себя как светский правитель, так еще и в 1907 г. он, посетив Калькутту, имел наглость вступить в местную масонскую ложу «Конкордия»). Принц все чаще возмущался тем, что не унаследовал престол. Агрессивный и мстительный, он по характеру гораздо сильнее напоминал грозного Абдур-Рахмана, чем безмятежный Хабибулла, – однако, в отличие от отца, он симпатизировал муллам, которых «железный эмир» пытался сокрушить. На самом деле мулл не раздавили и не перевоспитали – они по-прежнему определяли общественное мнение и играли на человеческих страстях. Они все еще были морем, а правительственные чиновники – лишь морской пеной.
Зная об этом, Насрулла контактировал с наиболее консервативными муллами и заверял, что у них есть друг во дворе. Муллы, в свою очередь, утверждали, что у принца много друзей в сельской местности.
Насрулла-хан ненавидел англичан по религиозным мотивам (ведь фаранги были кафирами) и регулярно предлагал провозгласить против них джихад. Вообще в последние годы британского протектората принц являлся самым высокопоставленным и титулованным реакционером Афганистана – и зачастую вел себя как эмир. По слухам, как-то он сказал товарищу, что может за день свергнуть брата. Впрочем, Насрулла ничего не предпринимал, выжидая удобного случая, – тем более что старший сын и наследник эмира, трусливый и легкомысленный Инаятулла, определенно не мог составить конкуренцию своему хищному дяде.
Интересно, что в молодости Насрулла успел повидать мир. В 1895 г. он заменил отца во время официального визита в Великобританию (здоровье не позволяло Абдур-Рахману предпринять столь долгое и трудное путешествие). 29 апреля Насрулла отплыл из Бомбея. 23 мая он высадился в Портсмуте и спустя четыре дня встретился с королевой Викторией в Виндзорском замке.
3 сентября 1895 г. принц отправился из Лондона в Париж, затем – в Рим и Неаполь, и 16 октября 1895 г. добрался до Карачи. Он вернулся в Кабул через Кветту, Чаман и Кандагар. По версии журнала «National Geographic» (1921), это было самое длинное путешествие, когда-либо совершенное афганцем.
Главной проблемой для официального Кабула в то время была Великая война, которую позже назовут Первой мировой (1914–1918). Махмуд-бек Тарзи и Насрулла твердили, что Афганистан должен сражаться с Великобританией (первый считал так из симпатии к младотуркам, второй – из ненависти к британским «неверным»).[562] Поразмыслив, Хабибулла решил сохранить нейтралитет. На эмира давил османский монарх Мехмед V, объявивший Антанте джихад и ожидавший массовой поддержки от единоверцев. Дело в том, что с XVI в. султаны Высокой Порты носили титул халифов – повелителей всех мусульман на земле, и Мехмед V уповал на то, что соберет многомиллионное воинство. Но светскость Хабибуллы сыграла ему на руку. Он не позволил втянуть свою страну в длительный кровавый конфликт – и, если честно, Афганистан не примкнул бы ни к одной из сторон без ужасных для себя последствий. Государство Хабибуллы находилось под протекцией Великобритании и располагалось по соседству с Россией – а значит, не могло выступить против этих держав. В то же время для страны с мусульманским населением было бы глупо присоединяться к Антанте – и тем самым автоматически ввязываться в противоборство с самим халифом.
С декабря 1914 г. в Кабуле работал Оскар фон Нидермайер – немецкий разведчик, возглавлявший германо-турецкую военную миссию. Нидермайер неоднократно встречался с эмиром и его вельможами, суля им от имени кайзера не только гарантированную победу, но и помощь в создании Великого Афганистана (за счет аннексии ряда территорий Персии и Британской Индии). Но Хабибулла удержался от соблазна – и в мае 1916 г. Нидермайер уехал ни с чем.
Между тем англичане пристально следили за обстановкой. Для них суверенитет Кабула означал, что афганцы могут сражаться за Туманный Альбион, просто перейдя «линию Дюранда» и влившись в ряды очередной индийской армии. На европейских фронтах сражалось около 700 тыс. индийцев – треть из них исповедовала ислам, а свыше 80 % солдат-мусульман по случайному совпадению рекрутировали на границе с Афганистаном. Иными словами, афганцев в рядах британских колониальных войск оказалось очень много. По окончании Первой мировой войны Хабибулла заявил, что в победе Великобритании есть и заслуга афганцев. Эмир даже попросил допустить Афганистан к участию в Парижской мирной конференции (1919–1920) – но Фредерик Тесиджер, виконт Челмсфорд (вице-король Индии) назвал эту просьбу нелепой.
20 февраля 1919 г. – через месяц после начала Парижской мирной конференции – Хабибулла отправился на охоту в восточную провинцию Лагман. Время для подобного мероприятия было выбрано странное, ибо в феврале горы еще покрыты снегом; но эмир любил приключения. Его верный друг, мустауфи Мухаммед Хусейни, задержался в Джелалабаде, а свита вместе с монархом направилась дальше.
Спустя пару часов Хусейни, по словам очевидцев, получил какую-то записку, прочел ее – и побледнел. Мустауфи тут же набросал несколько строк и послал бумагу вдогонку повелителю – причем приказал гонцу переодеться в черное и взять черную лошадь, чтобы тот резко выделялся на фоне снега – и чтобы эмир его непременно заметил. Казначей надеялся, что Хабибулла встревожится и сразу прочитает письмо; но монарх, увлеченный охотой, сунул конверт в карман нераспечатанным.
Ночью, отужинав жареной дичью, государь удалился в свой шатер, довольный и изнуренный. Лагерь охранял генерал Надир-хан – старший из братьев Мусахибан; тут же присутствовал и принц Насрулла. По бокам царского шатра дежурили четверо офицеров; пятый, полковник Реза, караулил у входа.
Затем в шатер вошли трое мужчин – два массажиста и сказочник; каждый вечер перед сном они растирали эмиру ноги и убаюкивали его волшебными историями. Как только Хабибулла задремал, слуги бесшумно выскользнули из шатра; но едва они успели сделать несколько шагов, как раздался хлопок – и вслед за ними выскочил человек в черном. Полковник Реза схватил незнакомца за руку, но в темноте не разглядел его лица. Тут же подбежали Надир и Насрулла – они словно кружили поблизости в ожидании чего-то. Предполагаемый убийца вырвался и скрылся во мраке. Больше его никто и никогда не видел.
Эмира Хабибуллу застрелили прямо в сердце. Вероятно, злоумышленник забрался в шатер заранее и долго сидел в засаде.
Утром Насрулла поспешил в ближайший город – Джелалабад – и провозгласил себя эмиром. Покорный Инаятулла присягнул дяде на верность, легко отказавшись от короны.
Когда новость об убийстве государя достигла Кабула, молодой Аманулла действовал молниеносно. В мгновение ока он захватил казну, принял командование армией и пообещал повысить жалованье солдатам, дабы заручиться их лояльностью. Затем принц собрал самых уважаемых горожан и обратился к ним со страстной речью. Потрясая мечом, он произнес слова клятвы: «Я не вложу его в ножны, пока не предам убийцу своего отца правосудию!»
Далее Аманулла арестовал всех отцовских советников, которые могли представлять для него угрозу, и организовал судилище. Среди обвиняемых очутился и мустауфи Мухаммед Хусейни с сыном Халилуллой Халили – испуганным 12-летним подростком и будущим поэтом национального масштаба. Кто-то заметил у Амануллы в руках письмо – предположительно то, которое Хусейни отправил Хабибулле с гонцом незадолго до трагедии. Поползли слухи, что в этом письме казначей пытался сообщить эмиру нечто порочащее Амануллу. Аманулла потребовал, чтобы Хусейни публично озвучил текст послания. Мустауфи в ответ громко крикнул: «Это был ты! Ты убил собственного отца!»
По приказу Амануллы казначея выволокли в дворцовый сад и повесили. Приговор приводили в исполнение солдаты – простые парни, вчерашние крестьяне. Когда они надевали петлю на шею некогда всемогущего финансиста, их руки дрожали. Мухаммед Хусейни издевался над своими палачами: «Вешают меня, почему же руки дрожат у вас? Делайте свою работу, мальчики, не бойтесь!»
К 28 февраля 1919 г. Аманулла ликвидировал всех конкурентов и полностью контролировал столицу. Он с чистой совестью объявил себя эмиром.
Сразу же после «драмы на охоте» Насрулле следовало мчаться в Кабул – однако он не торопился, ибо никогда не воспринимал Амануллу всерьез. Младший племянник был для него хулиганом и сопляком, недостойным внимания. Самоуверенный Насрулла совершил фатальную ошибку – недооценил врага. Через несколько дней он пришел в джелалабадскую мечеть – и очень удивился, услышав, что проповедь читают от имени «эмира Аманулла-хана». 3 марта из столицы нагрянули офицеры и арестовали Насруллу. Незадачливый монарх номинально продержался на троне неделю – но на самом деле даже не успел его увидеть.
13 апреля 1919 г. дядя предстал перед судом, которым руководил племянник. Разумеется, он был признан виновным в убийстве эмира Хабибуллы и приговорен к пожизненному заключению. Спустя год Насруллу задушили в тюрьме.
Афганские правители часто умирали насильственной смертью. Они погибали на поле брани или были казнены после проигранных войн. Однако хитроумная расправа над Хабибуллой осталась загадкой. Кто ее заказал? Кто задумал? Кто осуществил? Никто ничего не знал. Сперва кабульцы подозревали Насруллу и Надира: у первого был мотив, у второго – возможность; вероятно, они сговорились. Аманулла тоже наделал немало шума, когда поклялся отыскать преступника, – но в результате перебил других претендентов на престол. Все это выглядело чрезвычайно подозрительно. В истории Афганистана случались комедии, трагедии и драмы – и вот, наконец, появился детектив. Правда, раскрыть дело желающих не нашлось – ведь эмир Аманулла-хан уже крепко держал страну, намереваясь причинить ей добро и нанести непоправимую пользу.
Глава 9
Изменить неизменное
Не будь петуха, как бы мы знали, что настало утро?
Пуштунская пословица
Великая война изменила наш мир. Рухнули четыре империи – Германская, Австро-Венгерская, Османская и Российская. Европу охватили гражданские волнения, революции, а также политические, экономические, социальные и культурные преобразования – которые нашли отклик на Востоке. Говоря о региональных лидерах, пытавшихся модернизировать свои страны в XX в., обычно вспоминают турецкого президента Мустафу Кемаля Ататюрка (1923–1938) и иранского шаха Резу Пехлеви (1925–1941) – но первым в плеяде восточных реформаторов был афганский эмир Аманулла-хан (1919–1929).
Афганистан никогда не знал такого монарха, как Аманулла. Испокон веков о каждом уважаемом правителе на Востоке рассказывают одну и ту же легенду – якобы он бродил по улицам инкогнито, в бедной одежде, и общался с простыми людьми, дабы узнать свой народ и понять, чем он живет. Подобные легенды слагали об аббасидском халифе Харуне ар-Рашиде (VIII–IX вв.), османском султане Мехмеде II (XV в.), иорданском короле Хусейне (XX в.) и прочих лидерах – но в случае Амануллы апокрифическая история могла оказаться правдой, ибо такое поведение было вполне в его духе. Предыдущие афганские эмиры брали у англичан деньги, пользовались их защитой и покровительством. Афганцы дважды воевали с Великобританией – но всякий раз восставали племена, а не члены правящей семьи. Афганская элита прекрасно ладила с британцами; афганская улица ненавидела чужаков и хотела, чтобы они убрались прочь.
В отличие от предшественников, Аманулла сразу решил превратить Афганистан в современное и развитое государство. Здесь он целиком и полностью разделял взгляды своего учителя – ярого националиста Махмуд-бека Тарзи. Вероятно, новый эмир не грезил о суверенитете – но этот козырь помог бы ему закрепиться на престоле. Аманулла пришел к власти в результате дворцового переворота и прекрасно знал, что трон под ним может зашататься в любой момент.
Аманнула провозгласил независимость Афганистана сразу же после того, как объявил себя эмиром, – в последний день зимы 1919 г. на кабульском дурбаре.[563] Вельможи изумились: неужели их повелитель не будет британской марионеткой? Новоиспеченный монарх немедленно отправил вице-королю Индии лорду Челмсфорду письмо, в котором говорилось, что «независимая и свободная нация Афганистана» надеется построить хорошие отношения с Великобританией на основе взаимовыгодных договоров. Язык и стиль письма подразумевал диалог между двумя равными сторонами – но Челмсфорд лишь посмеялся над наивностью очередного афганского царька и даже не потрудился ответить.
Вскоре пришло еще одно письмо, сообщавшее, что в Кабуле учреждено министерство иностранных дел во главе с Махмуд-беком Тарзи. Это уже напоминало пощечину – ведь Афганистан являлся британским протекторатом, и англичане сначала контролировали, а затем и определяли его внешнюю политику со времен Дост Мухаммеда. Но колониальная администрация в Калькутте снова проигнорировала Амануллу. Через несколько недель аналогичные письма разлетелись из Кабула в США, Францию, Турцию, Иран, Японию и Россию. Челмсфорд по-прежнему не реагировал, и провокация опять не удалась. Британцы относились к Аманулле как к мыши, пищащей в подполе. Эмиру требовалось сделать что-то гораздо более дерзкое.
13 апреля 1919 г. в индийском городе Амритсар англичане расстреляли мирную демонстрацию, выступавшую за независимость Индии.[564] За 10 минут были убиты 379 человек, еще свыше 1200 получили ранения. Воспользовавшись ситуацией, Аманулла объявил британцам джихад. 3 мая началась Третья англо-афганская война. Эмир сохранил должность сипахсалара за Надир-ханом и приказал ему атаковать вражеские пограничные посты. Впрочем, Аманулла объективно не имел шансов на победу. Позже, рассказывая об этой кампании, генерал-лейтенант Джордж Молсворт писал: «Афганские регулярные части были плохо обучены, плохо оплачивались. Кавалерия была немного лучше, чем пехота… Винтовки варьировались от современных немецких, турецких и британских до устаревших винтовок Мартини-Генри и Снайдер-Энфилд. Несколько рот пехоты имели штыки. Артиллерия включала современные 100-мм гаубицы Круппа, 75-мм горные пушки и устаревшие 7-фунтовые орудия. С боеприпасами были проблемы…»
Тем не менее британцы опасались, что если боевые действия затянутся, то грянет масштабное восстание афганских племен. Они решили быстро закончить войну, продемонстрировав афганцам свое новое смертельное оружие. Два биплана сбросили несколько бомб на Джелалабад. Местные жители в ужасе разбежались, и город на какое-то время обезлюдел. Вскоре бомбардировке подвергся Кабул. Погибших было мало, но афганцы испытали глубокий шок. Даже сегодня некоторые старики – не помнящие свой возраст, ибо в Афганистане не принято отмечать дни рождения – говорят что-то вроде: «Я родился через 10 лет после того, как англичане бомбили Кабул».
Как только на столицу упали бомбы, Аманулла написал лорду Челмсфорду, что война не поможет им урегулировать разногласия – надо сесть за стол переговоров и вести диалог, как подобает цивилизованным людям. По традиции, Челмсфорд не удосужился ответить. Эмир разыграл эту карту в своих интересах – ведь он просил мира, а британские дикари не отреагировали, тем самым нарушив Пуштунвали (пуштунский кодекс чести). Таким образом, Аманулла сначала добился статуса героя, провозгласив суверенитет Афганистана; потом окружил себя ореолом святости, призвав к джихаду, – и вот теперь прослыл несправедливо оскорбленным мудрецом. Его популярность в Афганистане росла с каждым днем.
Тем временем Надир-хан осадил приграничный британский форт Баг; причем под его командованием находились не только регулярные войска, но и 12 тыс. местных племенных бойцов. Англичане смеялись над их примитивным оружием, пока Надир не отрезал крепость от водоснабжения. Параллельно на границе с Индией вспыхнули беспорядки – это пуштуны с энтузиазмом откликнулись на призыв Амануллы к джихаду. В воздухе запахло извечным британским кошмаром – восстанием племен. Хотела ли администрация Британской Индии увязнуть в очередной афганской кампании сейчас, в 1919 г., когда Туманный Альбион еще не оправился от Первой мировой войны?..
Наконец британцы обратили внимание на письмо Амануллы – но вовсе не из-за военной доблести афганцев, а в силу других, гораздо более важных и масштабных исторических причин. Лорд Челмсфорд согласился принять делегацию Амануллы в городе Равалпинди. Так завершилась Третья англо-афганская война – формально она продлилась четыре месяца (три из них были потрачены на переговоры) и ограничилась несколькими боестолкновениями, горсткой жертв[565] и четырьмя или пятью небольшими бомбами, сброшенными на два города. Статистика была весьма скромной, но британцы посчитали, что этого достаточно – ведь афганцы образумились и запросили мира. Лондонские чиновники думали, какие условия навязать Кабулу. Некоторые предлагали установить прямой контроль над Афганистаном – однако в Париже еще работала мирная конференция по итогам Первой мировой войны. Американский президент Вудро Вильсон озвучил свои знаменитые «Четырнадцать пунктов» – и в европейских столицах активно обсуждали его революционные идеи «открытой дипломатии», «национального самоопределения» и «прав малых народов». В этой атмосфере навязывание Афганистану прямого британского контроля выглядело бы старомодно. С такими мыслями британская делегация приехала в Равалпинди.
Афганцы держались чванливо, делая вид, что проиграли войну. Переговоры начались с оскорблений в адрес главы британской миссии Гамильтона Гранта – и тот не остался в долгу. Наконец Али Ахмад – руководитель афганской делегации – вспомнил, где и зачем он находится, и начал вести себя учтиво. Впрочем, он успел продемонстрировать весь спектр своих качеств и эмоций – очарование, лукавство, обиду, агрессию и, наконец, дипломатичность. Переговоры шли все лето – и за эти месяцы Али Ахмад вынудил оппонентов признать независимость Амануллы во внешней политике. Финальный аккорд прозвучал в последние дни переговоров, когда Али Ахмад попросил упомянуть Амануллу в тексте договора как «Его Величество», а не просто как «эмира». Грант в ответ заявил, что сей почетный титул принадлежит только королю Великобритании и Северной Ирландии Георгу V, – но предложил компромисс: отказаться от любых ссылок на монархов и подписать соглашение между «прославленным британским правительством» и «независимым правительством Афганистана».
Это был провал. Ранее британцы всегда заключали договоры с конкретным эмиром, а не с афганским государством. Как только эмир умирал, обязательства британского правительства автоматически аннулировались – и новому монарху можно было навязывать новые условия, исходя из политической ситуации. Но договор в Равалпинди являлся договором с государством как таковым, вне зависимости от того, кто его возглавлял, – и к тому же в тексте документа фигурировала фраза «независимое правительство». Так или иначе, но Великобритания действительно отказалась от всякого контроля над внешней политикой Афганистана и признала его суверенитет. «Свобода – новая игрушка для афганцев, – объяснял Грант своему руководству в Лондоне, – они очень взволнованы этим и очень ревниво к ней относятся… Позже они сломают свою игрушку и придут к нам, чтобы мы ее починили».
Сейчас – по прошествии века – можно сказать, что афганцы сломали игрушку, но не обратились за помощью к Туманному Альбиону. Впрочем, англичане не горели желанием заниматься делами своих экс-подопечных. В 1919 г. их интересовали результаты Парижской мирной конференции и перспективы получить мандаты на Ближнем Востоке (для Ирака, Трансиордании и Палестины).[566] Помимо того, в ходе Третьей англо-афганской войны британцы одержали тактическую победу, отбив вторжение афганцев и изгнав их из своих индийских колоний. В довершении ко всему, англичане перестали субсидировать Кабул и подтвердили «линию Дюранда». По сути, Афганистан по-прежнему был буферным государством – и теперь решать его проблемы предстояло Аманулле, который достиг своих политических целей и чрезвычайно гордился этим. Он торжественно объявил о независимости Афганистана в главной столичной мечети Ид-Гах. Окончательный вариант мирного договора в Равалпинди был подписан только 21 ноября 1921 г., но к тому времени эмир уже заключил ряд торговых и дипломатических соглашений с РСФСР, Францией, Италией, Турцией и Японией.
Интересны отношения Амануллы с РСФСР (позже – СССР). После установления официальных связей между государствами Ленин отправил в Афганистан 13 самолетов с пилотами и техниками – тем самым заложив основы афганской авиации. В мае 1921 г. стороны подписали договор о дружбе, по которому Советы обещали Кабулу деньги и технику, хотя двумя годами ранее Аманулла предлагал Фергане военную помощь для противостояния большевикам.
В 1920-х гг. советские специалисты проложили в Афганистане несколько магистральных телефонных линий. Тем не менее Аманулла с подозрением относился к СССР – особенно в свете подавления басмачества, а также упразднения автономных Хивинского ханства (1920) и Бухарского эмирата (1920). К тому же афганская армия без боя сдала советским силам Пандждех и Мерв. Эмир принял сотни тысяч туркмен, узбеков, таджиков и киргизов, бежавших от большевиков, – и тем самым значительно увеличил непуштунскую долю афганского населения. Кроме того, он импортировал из Средней Азии каракульские шкурки и ковры ручной работы. Афганистан вовсе не испытывал дефицита в подобной продукции, но, по мнению Амануллы, он таким образом внес вклад в борьбу с большевизмом.
Когда советская власть утвердилась у афганской границы, был заключен советско-афганский договор о нейтралитете и взаимном ненападении (1926). Позже удалось наладить авиасообщение между Кабулом и Ташкентом.
Лишь одна страна отвергла афганцев – Соединенные Штаты. Афганская делегация прибыла в Нью-Йорк в 1922 г., но, как оказалось, тогда же в город приехала нелепая авантюристка – старуха Фатима Султана. Ее предком был Шуджа-шах, поэтому она величала себя «принцессой». Фатима носила массу украшений и скорее походила на рождественскую елку, чем на аристократку из благородной династии Дуррани; но зато она притягивала к себе взоры всех нью-йоркцев – да и вообще олицетворяла пресловутую «восточную экзотику» в том ярком и аляповатом виде, как ее понимали неискушенные западные обыватели. Среди драгоценностей Фатимы выделялся крупный бриллиант «Дарья-и-Нур» («Река света»). Старуху сопровождал некий прохвост, именовавший себя «наследным принцем Египта». Эта парочка будто сошла со страниц сатирического романа Марка Твена – она хорошо смотрелась бы на плоту, плывущему по Миссисипи, или на Поле чудес в роли лисы Алисы и кота Базилио. Самое забавное, что мошенники сами стали жертвами американского афериста по прозвищу Уэймут, который убедил их, что служит в военно-морском министерстве США, и пообещал представить Фатиму президенту Вильсону – хотя на самом деле нацелился на бриллиант.
Нью-йоркская пресса не знала, какая из двух афганских делегаций была настоящей, и выбрала ту, которая выглядела наиболее экзотично – то есть свиту Фатимы. Каждый день в газетах публиковались фантастические рассказы о принцессе и ее сокровищах. Но госсекретарь США Чарльз Эванс Хьюз был уверен, что Афганистан по-прежнему является протекторатом Британской империи, а не суверенным государством, – и, значит, дипломатической миссии у него нет и быть не может. Хьюз просмотрел газетные статьи, посвященные Фатиме и «наследному принцу Египта» – и окончательно убедился в том, что это какие-то шарлатаны. Не разобравшись в ситуации, он не пожелал встречаться с настоящими афганскими дипломатами – и те вернулись домой несолоно хлебавши. Что до Фатимы, то Уэймут все-таки выманил у нее драгоценный камень. Потом «принцесса» не смогла оплатить счет за гостиницу, и ее с позором выдворили из страны.
Несмотря на это досадное недоразумение, суверенитет Афганистана был свершившимся фактом. Аманулла сделал то, о чем его предки только говорили. В первой половине 1920-х гг. он обладал огромным политическим капиталом, о котором большинство правителей на земле не могло и мечтать. Народ любил Амануллу, а Аманулла любил свой народ. Эмир взял за правило лично обзванивать по телефону знатных кабульцев и приглашать их во дворец на вечеринки. Гости собирались в богато украшенном зале и непринужденно болтали с монархом о радужных перспективах, открывавшихся перед Афганистаном.
Между тем Афганистан пребывал в чудовищном состоянии. В стране не было не просто школ, больниц и заводов, но самой институциональной структуры, обеспечивающей нормальную жизнь людей. В 1921 г. Кабул в составе советской делегации посетила одна из «валькирий революции» – Лариса Михайловна Рейснер (ее младший брат Игорь впоследствии стал титулованным историком-востоковедом). Рейснер играла с Амануллой в теннис и участвовала в народных праздниках, посещала официальные торжества и гуляла по базарам, объездила несколько деревень и осмотрела первый в стране машин-хане («дом машины», то есть фабрику). Под впечатлением от визита она опубликовала книгу «Афганистан» (1925), в которой рассказала об офицерах, круглый год носящих единственный залатанный мундир; о детях из аристократических семей, усердно зазубривающих титулы давно сгинувших мусульманских правителей; о женщинах в вуали, отказывающихся открыть эскулапу лицо, съеденное экземой; о госпиталях с земляными полами, где больные малярией заражались тифом, а больные тифом – малярией. Ситуация в сфере здравоохранения ужасала – вместо докторов были целители, не понимающие, как функционирует человеческий организм. Одной афганке европейские медики удалили катаракту, и после 20-летней слепоты она начала видеть. «Оставалось что-то исправить в ее неправильно поставленных веках, – пластика, как говорят врачи, – пишет Рейснер. – Знахарь решил, что он справится с этой пустяковой задачей не хуже проклятого кафира. Ковырнул в глазу кухонным ножом, – больная ослепла уже навсегда».
Афганистан для Рейснер – странное, скорбное и по-своему отвратительное место: «Нигде мертвое так близко не прикасается к живому», – и эмир пытался это исправить. Аманулла много путешествовал по стране и читал лекции в крупных городах. Он выступал перед простыми афганцами и наказывал им усердно трудиться во благо родины, давать детям образование и уважать женщин. Это был самый демократичный из абсолютных монархов. Однажды в южной провинции Аманулла потребовал организовать встречу со строителями, прокладывавшими там дорогу. Эмир обнял этих людей – представителей низшего сословия – и сердечно поблагодарил их за работу. Государь всегда ходил без телохранителей – своеобразного «фильтра» между правителем и народом, который все предыдущие афганские эмиры считали обязательным. «Нация – мой телохранитель», – говорил Аманулла.
Параллельно Аманулла не забывал о новом облике Кабула – ведь столица должна была олицетворять его прогрессивное правление. В центре города, возле главной площади Пуштунистан, располагался дворец Арг, возведенный в 1883 г. при Абдур-Рахмане; именно вокруг него вырос целый квартал со зданиями министерств, необходимыми для осуществления власти «железного эмира». В 1919 г. по приказу Амануллы здесь была поставлена памятная Колонна независимости.
Однако монарх захотел обзавестись резиденцией в европейском стиле. Так в 11 км к юго-западу от Кабула возник правительственный район Дар-уль-Аман («Ворота в спокойствие») с одноименным дворцом. План был разработан немецким архитектором Вальтером Хортеном, который взял за основу чертежи своего коллеги и соотечественника Фридриха Вейнбреннера, работавшего над административным районом Карлсруэ в XIX в. Ожидалось, что в Дар-уль-Амане будет 70 зданий (в том числе парламент, театр, кафе и частные виллы) – а также триумфальные арки и троллейбусная линия.
Впоследствии Кабул разросся, и Дар-уль-Аман оказался в городской черте. Старики по привычке называют эту местность Афшар-Тапа, а молодежь – 14-м муниципальным районом.
Кроме того, немецкие архитекторы построили для Амануллы знаменитый дворец Тадж-Бек («дворец Амина»), который находится на юго-западной окраине Кабула – на расстоянии двух километров от Дар-уль-Амана. Наконец, по распоряжению эмира в Кабуле открылся первый ресторан.
Особую роль в общественно-политической жизни Афганистана играла Сорайя – красивая и образованная супруга Амануллы, дочь Махмуд-бека Тарзи. Она сопровождала мужа в поездках и на светских раутах, участвовала в заседаниях правительства и охотах, присутствовала на парадах и иных торжествах, а во время Третьей англо-афганской войны навещала раненых в госпиталях и дарила им подарки. Сорайя была не просто безымянной и безликой женой восточного правителя – она являлась королевой-консортом, имеющей равный статус со своим супругом, – и для исламской страны (да и для мусульманского мира в целом) это было поразительно.
Пока Аманулла развлекал вельмож, Сорайя организовывала изысканные «девичники» для их жен. На «мужских» и «женских» мероприятиях произносились одни и те же вдохновляющие речи о чудесном будущем Афганистана. Аманулла обожал Сорайю – как-то раз он даже сказал: «Я ваш король, но я лишь министр [вашего] просвещения, тогда как королевой является моя жена».[567] Венценосная чета воображала себя великими учителями, заботящимися о счастье и благополучии своих подданных и направлявшими их к свету. Однако в мировоззрении Амануллы и Сорайи не было ничего мусульманского или вообще религиозного – они проповедовали сугубо светский подход к жизни, благодаря которому Запад обрел величие и могущество.
9 апреля 1923 г. Аманулла обнародовал документ, над которым трудился с тех пор, как взошел на престол. Это была «Низамнама» («Положение», или «Книга порядка») – первая конституция Афганистана и вообще первый афганский нормативный правовой акт. В процессе работы над ним эмир опирался на турецкие кодексы Ататюрка, которые составлялись путем адаптации немецких, французских, итальянских и швейцарских юридических норм. Муллы сочли «Низамнаму» неслыханной дерзостью и даже грехом – ибо, согласно исламу, люди не могут создавать законы. Привилегия правотворчества принадлежит исключительно Аллаху, и Он уже ниспослал человечеству шариат, который нельзя заменить своими постановлениями. Но Аманулла не называл свою конституцию альтернативой шариату – он просто его проигнорировал.
Содержание «Низамнамы» было не менее революционным, чем сам факт ее создания. Конституция запретила пытки, принудительный труд и несанкционированное проникновение в частное жилище (в том числе со стороны властей) – а также наделила афганцев правом выдвигать обвинения в коррупции против любого чиновника. Те, чьи требования не были удовлетворены, могли обратиться с петицией к эмиру. Такие нововведения понравились подданным – но многие статьи «Низамнамы» их взбудоражили. Например, конституция гарантировала свободу совести, религии и вероисповедания – но это означало, что при желании мусульмане могли беспрепятственно переходить в другую веру, тем самым отрекаясь от ислама. По шариату вероотступничество карается смертью – следовательно, «Низамнама» противоречила закону Аллаха.
Остальные конституционные положения виделись консерваторам не менее отвратительными. Запрет рабства (традиционного института, упомянутого в Коране)? Ужасно. Права женщин? Чудовищно. Равенство немусульман и мусульман? Возмутительно. В мусульманских странах у кафиров исторически было три варианта взаимодействия с правоверными – принять ислам; смириться с его господством, стать зимми (фактически людьми второго сорта) и платить джизью (специальный налог) – либо умереть.
«В Основном законе аманидовского периода были зафиксированы те же права и свободы, которые к тому времени имелись только в очень просвещенных западно-либеральных Конституциях. …Афганская общегосударственная идентичность не затрагивала этнические особенности народов, населяющих страну, и закрепляла за всеми равные права. Новая Конституция страны практически совершила революцию, не только потому, что она впервые в истории Афганистана провозглашала гражданские права, закладывала основы функционирования современной государственной системы и принципы деятельности кабинета министров, а потому, что она ограничивала полномочия самого короля и подчиняла его Закону (ст. 7 Конституции), что в истории и в условиях тогдашнего Афганистана было немыслимо. В то же самое время новый Основной закон страны покончил с автократией и деспотизмом, царившими в стране».
Аста Ольсен. Ислам и политика в Афганистане
Конституция влекла за собой целый комплекс реформ. Так, в финансовой сфере правительство постановило преобразовать налоговую систему – и модернизация исключила из сбора налогов ханов, сардаров и других локальных лидеров. Далее была проведена перепись скота и поземельная перепись – дабы убедиться, что вся недвижимость в стране облагается справедливым налогом. Еще в 1922 г. Аманулла составил государственный бюджет – для снижения коррупции и кумовства, а также упразднил множество устаревших синекур. Помимо того, он перестал выплачивать субсидии племенным вождям. Все эти меры помогали эмиру экономить деньги, но параллельно отталкивали от него местные элиты и лишали Амануллу одного из ключевых инструментов власти и влияния, которым на протяжении веков пользовались его предшественники.
Стремясь упрочить свое положение, монарх сделал ставку на вооруженные силы. По легенде, Ататюрк посоветовал Аманулле развивать армию и следить за тем, чтобы ее модернизацию не опережали другие реформы. Афганские офицеры обучались в Турции, Италии и Франции, Махмуд-бек Тарзи закупил французское оружие и боеприпасы – но в целом действия эмира в этом направлении оказались контрпродуктивными. Турецкие консультанты рекомендовали Аманулле ввести воинский призыв по жеребьевке, чтобы отстранить маликов от рекрутского набора, – и монарх последовал этому совету. К тому же реформы требовали денег – и он урезал жалованье военным, настроив против себя тех, кто мог бы защитить его в случае надобности. Конечно, понижение жалованья было бы менее болезненным, если бы оно – по турецкой системе – компенсировалось качественным бесплатным питанием и комфортными казармами. Однако коррупция и неэффективное администрирование поглощали уйму средств – и солдаты часто голодали и мерзли в бараках, не приспособленных для проживания.
Реформы сыпались на ошалевших афганцев, как из рога изобилия. Детские браки были объявлены вне закона. Отныне девушкам запрещалось выходить замуж до 18 лет, а мужчинам – до 22 лет. Аманулла покусился даже на древнюю практику калыма: в Афганистане жених платил родителям невесты некую денежную сумму либо отдавал им определенное имущество. Размеры калыма оговаривались между мужчинами из обеих семей – и афганские модернисты считали, что отцы просто продают своих дочерей из корыстных побуждений. «Низамнама» не запретила калым, но установила его верхний предел – символические 29 рупий, хотя в среднем калым составлял 10 тыс. рупий.
Затем эмир раскритиковал пурду – морально-этический кодекс афганских мусульманок. Одно из главных требований пурды заключается в том, что женщины обязаны покрывать свое лицо и тело. В Афганистане соблюдается самая строгая в мире пурда. Даже сегодня афганки носят чадру (чадори) – одежду, похожую на мешок, которая покрывает их с головы до пят, а прорезь для глаз затянута сеткой (чачваном). Законодательство Амануллы утверждало, что женщины могут носить чадори, если хотят, но никто, включая мужей, не имеет право принуждать их к этому. Для Афганистана это было воистину радикальное положение.
Ислам позволяет мужчине иметь до четырех жен, если он способен заботиться о них в равной степени. Однако, по утверждению Амануллы, на практике это невозможно. Эмир пришел к парадоксальному выводу: на самом деле Коран препятствует многоженству. У самого монарха была только одна супруга, и он утверждал, что этого хватило бы любому мужчине.
Следующие реформы разворачивались по турецкому сценарию: подданных надлежало переодеть и подстричь. Сапожникам было запрещено шить старомодные туфли панджаби с загнутыми носами – отныне им предписывалось изготавливать обувь в западном стиле. Бородачам, работавшим на правительство, велели побриться. Чиновники лишились возможности приезжать на службу в тюрбане и шальвар-камиз;[568] и нехотя облачились в костюмы, галстуки и шляпы с полями. Иными словами, в государстве Амануллы реализовывались те же реформы, что и в Турции (а спустя несколько десятилетий – еще и в Иране); но если эти страны кое-как пережили «шляпную революцию» и прочие модернизационные катаклизмы, сохранив – в той или иной степени – результаты реформ до наших дней, то Афганистан оказался абсолютно не готов к подобным потрясениям. Афганцы категорически не желали перестраиваться и воспринимали любые преобразования в штыки. Что бы ни делал Аманулла – вводил солнечный календарь вместо мусульманского лунного, деноминировал рупии и заменял их новой национальной валютой, афгани (1927) или боролся с контрабандой в стране, где население испокон веков промышляло бандитизмом, – все это вызывало лишь глухое негодование. Современный американо-афганский историк Тамим Ансари сравнил «Низамнаму» с бомбой, начиненной удобрениями, – ибо, несмотря на полезное содержание, она все-таки подрывала вековые устои. Но Аманулла и Сорайя не волновались. Они верили, что народ оценит их старания; а пока что афганцам катастрофически не хватало образования. В первую очередь, безусловно, – светского и женского.
Эмир строил школы по всей стране – правда, поначалу обучение было раздельным. В Кабуле уже функционировала средняя школа, учрежденная Хабибуллой. Аманулла прибавил к ней еще три. В каждой школе изучались светские дисциплины и иностранные языки, а в старших классах преподавание велось полностью на европейском языке: в «Хабибии» и «Гази» – на английском, в «Неджате» – на немецком, в «Истикляле» – на французском. Здесь готовили либеральную афганскую элиту. Выпускники поступали в британские, американские, немецкие и французские вузы, чтобы приобрести знания и навыки, необходимые для построения нового Афганистана. Особенно активно развивались афгано-французские отношения. Тарзи налаживал культурные связи между Кабулом и Парижем – именно по его иницативе был открыт лицей «Истикляль» (фр. Lycée Istiqlal), и французы согласились выплачивать афганским студентам стипендии для обучения в своих университетах. Тарзи также подписал с французами важный договор о совместных археологических исследованиях сроком на 30 лет (в 1952 г. его действие продлили). Французские специалисты сыграли колоссальную роль в попытках пролить свет на богатое историческое наследие Афганистана.
Обязательное образование было установлено для всех афганских детей – горожан и крестьян, оседлых житетелей и кочевников, мальчиков и девочек. Супруга Амануллы занялась правами женщин – в Кабуле под ее патронажем открылась школа «Мастурат» (1921), где Сорайя являлась президентом и инспектором, ее мать Асма Расмия – директором, а старшая сестра, принцесса Хайрия, – заместителем директора. Вскоре была основана вторая школа – «Рушдия». В 1926 г. в обоих учебных заведениях насчитывалось уже 300 девочек, а в 1928 г. – почти 800. В 1923 г. в афганской столице заработали женская и детская больницы.
Подобно сотням тысяч соотечественников, братья Мусахибан усмотрели в реформах Амануллы бедствие национального масштаба. Надир-хан – ветеран Третьей англо-афганской войны – за время боевых действий познакомился с вождями племен на юге страны. Теперь он не желал участвовать в модернизационной вакханалии, поскольку не хотел утратить народную поддержку, которой располагал в сельских районах. Хитрец подал в отставку с поста военного министра (сипахсалара) и выбил для себя дипломатическую должность в Париже, откуда мог наблюдать за событиями на родине с безопасного расстояния. Параллельно он настойчиво искал встреч с британскими чиновниками, дабы регулярно напоминать им о себе и рассказывать, как он восхищается Великобританией и мечтает о крепкой англо-афганской дружбе. При этом Надир невзначай упоминал, что революционный энтузиазм Амануллы, вероятно, обусловлен советским влиянием.
Между тем преобразования Амануллы заставляли нервничать даже его учителя Махмуд-бека Тарзи. Он советовал зятю не торопиться, вводить изменения постепенно, давая людям время на адаптацию. Но Аманулла и Сорайя отмахивались от пожилого ворчуна, как от назойливой мухи. Для них Тарзи уже был слишком стар – если раньше он и говорил дельные вещи, то теперь представлял собой музейный экспонат. Эмир мечтал вылечить больного шоковой терапией, то есть коренным образом реформировать Афганистан за одно поколение – и в своих грезах он зашел слишком далеко.
Пока Аманулла мнил себя спасителем отечества, муллы уже кричали, что он стал кафиром. Военную реформу они трактовали как предзнаменование задуманных эмиром злодейств – дескать, тот укрепляет армию, дабы сгубить правоверных афганцев: его солдаты вломятся в дома, станут заливать мусульманам в горло алкоголь, разденут женщин и натворят еще Аллах знает каких мерзостей. Реформы поддерживали интеллигенция, аристократия, богатые купцы и просвещенные горожане – но только не враждебно настроенные клерикалы. Это были ярые адепты консерватизма, и в стране они преобладали. Младоафганцы являлись даже не политической партией, организацией или движением, а лишь тонкой прослойкой просвещенных и в какой-то мере оторванных от реальности людей, крошечным камешком, который несло по бурным водам крестьянского моря. Реформы Амануллы оскорбляли чувства подавляющего большинства афганцев, но что еще более важно – они угрожали власти традиционных лидеров, которые действительно управляли общественной жизнью и общественным мнением за пределами дворца и престижных кварталов Кабула.
Первое восстание разразилось еще в 1924 г. – недалеко от «линии Дюранда», в юго-восточном вилаяте Хост. Тогда взбунтовалось пуштунское племя мангала под предводительством фанатичного Мулла-и-Ланга (Хромого Муллы). Для подавления бунта эмиру потребовались целая армия, множество лашкаров, девять месяцев и сумасшедший бюджет. Марш повстанцев на Кабул удалось остановить только с помощью двух бомбардировщиков, которые пилотировали «неверные» немцы. Государь казнил Мулла-и-Ланга и полсотни его соратников, но потом созвал лойя-джиргу, чтобы обсудить произошедшее. Под давлением консераторов Аманулла был вынужден смягчить некоторые реформы – например ограничить права женщин. Казалось, он даже снискал одобрение – а то и уважение – оппонентов, и на протяжении следующих нескольких лет в Афганистане воцарился зыбкий мир.
Впрочем, разгромив бунтовщиков, Аманулла столкнулся с новой угрозой в лице самых уважаемых мусульманских деятелей Афганистана – так называемых хазратов Шорского базара. Почетным титулом «хазрат» (араб. 
– присутствие) наделялись авторитетнейшие и наиболее сведущие улемы, обладавшие, по общему мнению, не только знаниями, но также мистической силой и харизмой. У хазратов имелись тысячи сторонников, готовых пойти за ними в огонь и воду.
Хазраты принадлежали к семье Моджаддеди и руководили суфийским орденом Накшбандия. Когда-то они ратовали за Амануллу – в 1919 г. Фазль Мухаммад Моджаддеди даже возложил царский тюрбан на голову лихого принца и нарек его эмиром. Но спустя несколько лет этот святой человек умер, а его младший брат Фазль Омар Моджаддеди (Шер Ага) отнюдь не разделял взгляды монарха на судьбу страны. Не исключено, что он разжигал восстание мангала. Аманулла не мог арестовать Шер Агу – ведь тот не являлся заурядным муллой, агитировавшим против правителя в глухих высокогорных кишлаках. Напротив – он был исламским деятелем государственного масштаба в стране, где к исламу относились гораздо серьезнее, нежели к чему-либо еще. Хазрат пользовался колоссальным авторитетом, и даже монарх не мог ничего с ним поделать – например обвинить в измене. Помня об этом, Аманулла встретился с Шер Агой и невзначай предположил, что такой выдающийся человек, возможно, будет чувствовать себя комфортнее где-нибудь в другой стране.
Шер Ага понял намек и перебрался на север Индии – в город Деобанд. Столь зловещий выбор места жительства хазрата не сулил Аманулле ничего хорошего. В Деобанде находится Дар уль-Улюм (араб. 
– обитель знания») – всемирно известный исламский университет, который по сей день вызывает у большинства мусульман огромное доверие (наряду с каирским Аль-Азхаром). В 1867 г. в Дар уль-Улюм возник деобандизм (деобанди) – очередное учение о «возрождении» ислама. «Возрожденцы» – в числе которых был и Джамаль ад-Дин аль-Афгани – проповедуют, что ислам надо очистить от наслоившихся на него нововведений, вольных трактований Корана и всяческих порочных практик – и восстановить в той аутентичной форме, в которой его практиковали пророк Мухаммед и его праведные сподвижники в Мекке и Медине. Это подразумевает перенос норм и правил VII в. в нынешние условия – и это именно то, чего хотят «возрожденцы». Таким образом, их теория представляет собой не просто религиозную доктрину, но политико-правовую программу в обертке духовности.
Деобандисты представляют лишь одно из множества «возрожденческих» движений. В период со второй половины XIX в. по первую половину XX в. выпускники Дар уль-Улюм странствовали по Индии, распространяя свои идеи среди индийских мусульман. С точки зрения деобандистов (равно как и иных «возрожденцев»), мусульмане должны построить государство, где из всех социальных регуляторов будет действовать только шариат. Однако для достижения этой цели мусульманам надо отказаться от заблуждений, которые они успели перенять у европейцев и других «неверных», – и вернуться к образу жизни пророка и его сподвижников. Впрочем, деобандисты заботились не о тлетворном влиянии кафиров, а о своих «братьях», отступивших от ислама, – особенно о мусульманских модернистах. Они были готовы сотрудничать с британцами для борьбы с «ближайшим врагом» – и верили, что, победив его, преуспеют в борьбе с «врагом дальним» – то есть с самими «неверными» (позже эту мысли развил Усама бен Ладен, покоривший сердца и умы миллионов «светских мусульман»).
Аманулла воплощал в себе все, что ненавидели деобандисты, а деобандисты выступали за все, с чем сражался Аманулла. Во время восстания 1924 г. он был вынужден свернуть реформы, дабы задобрить мулл и племенных вождей, – но затем сразу же вернулся к реализации «Низамнамы». Шер Ага тем временем поддерживал тесную связь со своими друзьями и союзниками в Афганистане. Деобандистские агенты сновали взад и вперед через «линию Дюранда» с донесениями и отчетами. Деревенские муллы и племена, подпитываемые черной ненавистью хазрата, медленно поднимались против эмира. Вчерашний герой и благодетель превращался для них в кафира, богохульника – и, в конечном счете, врага.
Иными словами, в Афганистане нарастала неприязнь к государю. Тем не менее в декабре 1927 г. Аманулла и Сорайя – вопреки советам обеспокоенных приближенных – решились на то, чего не сделал ни один афганский монарх. Августейшая чета отправилась в восьмимесячный заграничный тур. Супруги путешествовали по Индии инкогнито, а затем сели на пароход до Каира. На борту корабля Сорайя сняла тяжелую афганскую чадори и заменила ее на кусок ткани, который покрывал лишь нижнюю половину лица; в таком виде женщину сфотографировали каирские папарацци. Король и королева Афганистана произвели фурор – ведь Аманулла был единственным мусульманским правителем, который добился независимости от европейской колониальной державы. Для Египта – британского протектората – эта тема была чрезвычайно актуальной. Ажотаж в Каире привлек внимание европейской прессы – и журналисты, словно охотничьи собаки, сделали стойку в предвкушении громкой сенсации.
Царственный реформатор не изменил себе даже во время посещения мусульманского университета Аль-Азхар – негласного каирского конкурента Дар уль-Улюм, alma mater величайших улемов и мудрецов. Аманулла не надел традиционную мусульманскую одежду. Он пришел в Аль-Азхар серо-голубом костюме и молился в цилиндре вместо тюрбана. Местные имамы нахмурились. Враги монарха в Афганистане радостно потирали руки.
Из Египта король и королева направились в Италию. Тамошние репортеры заявили, что Аманулла превосходит их короля Виктора Эммануила III в изысканности и изяществе. Сорайя позволила публике увидеть свое лицо – и публика влюбилась в ее красоту. Пресса изображала правящую чету Афганистана в роли сказочных принца и принцессы. Итальянское правительство приложило все усилия, чтобы организовать невероятно пышный прием для высокопоставленных гостей.
Аманулла и Сорайя продолжили путешествие – но слава опережала их. На парижском вокзале собралась ликующая толпа. Французы никогда бы не позволили итальянцам обскакать их в помпезности. Президент Пьер Поль Анри Гастон Думерг собственной персоной приветствовал венценосную пару. Когда королева ступила на перрон, Думерг поклонился, взял ее руку и галантно прижался к ней губами. Фотографы запечатлели этот момент. Публика неистовствовала. «“Сорайя”, – подметили журналисты, – созвучно с sourire, французским словом, означающим “улыбка”». Королева пожаловала на званый обед, одетая по парижской моде. Она избегала популярных тогда коротких юбок, но с удовольствием нарядилась в вечернее платье; плечи были обнажены, а нижняя часть лица – завуалирована прозрачной тканью. Сорайя восхищала французов одним только взглядом – манящим и загадочным.
Германия, в отличие от Италии и Франции, не могла похвастаться утонченностью. Немцы смутились, пытаясь понять, чем потчевать гостей, которые не пили пиво и не ели свиные сосиски. Впрочем, власти восполнили этот пробел коммерческими сделками и предложениями экономической помощи. Аманулла получал несколько самолетов, обещания прислать в Кабул грузовики и промышленное оборудование для запуска мыловаренного завода, – и, кроме того, торговый контракт с фирмой, пожелавшей покупать афганский лазурит на сумму 830 тыс. рупий ежегодно на протяжении следующих трех лет.
На самом деле это была не политика, а развлечение – что совершенно очевидно в нашу эпоху рекламы, хайпа и пиара. Ушлые газетчики искусственно нагнетали ажиотаж и массовую истерию, продавая Амануллу и Сорайю как яркую пару из далекой экзотической страны, с таинственного Востока, как громкую сенсацию и, конечно, как своеобразный бренд, чтобы увеличить тиражи. Европейские правительства стремились перещеголять друг друга вовсе не ради каких-то афганцев, а ради удовлетворения собственных амбиций, честолюбия и в контексте старых политических игрищ, которые велись не на полях сражений, а на великосветских раутах. Всякий, кто хоть сколько-нибудь разбирался в европейской истории, подтвердил бы, что нет ничего более естественного, чем, например, желание французов утереть нос итальянцам или намерение англичан опозорить французов. Стоило зарубежным визитерам уехать – и о них все позабыли, а пресса ринулась на поиски новых героев, новых скандалов и новых «жареных фактов». Но король и королева этого не понимали – ведь, куда бы ни шел Аманулла, он везде получал подарки и заманчивые предложения. Даже Великобритания щедро наградила своего бывшего сатрапа, пожаловав ему военную технику на миллион рупий, лимузин марки «Rolls-Royce», степень доктора права Оксфордского университета и почетное членство в Королевском географическом обществе. Сорайя тоже стала почетным доктором – в знак признания ее вклада в развитие родной страны. Ректор Оксфорда сравнил короля и королеву Афганистана с солнцем и луной, которые прибыли с Востока, дабы озарить благодатным светом дождливую Великобританию.
Иными словами, Аманулла и Сорайя полгода купались в обожании западной публики, им рукоплескали, их фотографировали. Снимки публиковались в журналах, а журналы присылали с почтой в Индию – оттуда деобандисты и агенты хазрата Шера Аги везли их в Афганистан.
Фотографии Сорайи переходили из рук в руки в горных кишлаках. Бородатые старики в тюрбанах глазели на свою прекрасную повелительницу, которая сидела за столом с кафирами-иностранцами, оголив плечи. Для афганцев она была почти что раздетой. И королева протягивала руку чужаку для поцелуя, а рядом стоял ее супруг! Какой мужчина выставил бы свою жену на всеобщее обозрение? Да кто такой этот Аманулла – падишах или сутенер?.. Затем пришла новость о мыловарне, которую король планировал построить в Кабуле по немецкой технологии. Враги распустили слух, что он будет делать мыло из трупов афганских мусульман и продавать его «неверным» – индусам и европейцам. Эта легенда популярна до сих пор и все еще обрастает новыми подробностями.
Наконец Аманулла и Сорайя прибыли в СССР. Советское правительство столкнулось с дилеммой: гостям следовало оказать надлежащий прием и не ударить в грязь лицом перед капиталистами – но, с другой стороны, большевики по идеологическим соображениям не могли продемонстрировать роскошь и пышность. К счастью, выход нашелся. Амануллу опекал председатель ВЦИК Михаил Иванович Калинин, а Сорайю – полномочный представитель СССР в Норвегии Александра Михайловна Коллонтай, которую специально вызвали из Осло. После торжественных приветствий афганцев препоручили чиновникам МИДа – и уже они сопровождали царственных особ на различные мероприятия.
Конечно, банкеты и подарки в Москве и Ленинграде были не такими гламурными, а подарки – не такими дорогими, как в Париже. Аманулле презентовали четыре трактора, пару танков и самолетов, меч, саблю и несколько альбомов с фотографиями советских строек. Сорайя получила набор кукол в русских костюмах и обеденный сервиз на 75 персон, принадлежавший до революции князю Феликсу Феликсовичу Юсупову. По сравнению с европейскими подношениями это были мелочи – однако большевики, подобно немцам, обсуждали с падишахом вопросы торговли и военные соглашения. Британцы, наблюдая за этими переговорами, скрежетали зубами от злости. Именно тогда Надир-хан, живший во Франции, разыскал британского консула в Ницце, дабы напомнить Лондону о своем существовании – а также о том, что у него есть друзья в Афганистане и что он высоко ценит все, что сделали англичане для его страны.
Королевская чета вернулась в Афганистан через Турцию и Персию в превосходном настроении. Аманулла обзавелся полезными связями, привлек внимание Европы к Афганистану как к «воротам в Индию», показал себя просвещенным восточным монархом, подписал с десяток различных договоров и нанял ряд зарубежных специалистов. Сорайя купила на Западе мебель для нового королевского дворца Дар-уль-Аман. Будучи в великолепном расположении духа, падишах въехал в Герат – первый афганский город на пути в Кабул. Он собрал знатных гератцев и с детским восторгом рассказал им о своем грандиозном турне – а также заявил, что когда-нибудь Герат станет как Париж, надо лишь избавиться от старого хлама. Король высмеял главную городскую святыню – мавзолей Газар-Гах, где покоился Абдуллах аль-Ансари (1006–1089), прославленный суфийский поэт и шейх-уль-ислам[569] Аббасидского халифата. Газар-Гах издавна являлся местом паломничества – настолько сакральным, что здесь на протяжении веков прятались преследуемые. С XI в. ни один правитель или полководец не осмелился вторгнуться в святилище и схватить беглеца. Аманулла назвал почитание Газар-Гаха суеверным бредом. Он поклялся разрушить усыпальницу и построить вместо нее что-нибудь полезное – например больницу. Гератцы были шокированы и оскорблены до глубины души.
Настроение падишаха стремительно ухудшалось. Европа казалась ему чудесной, а собственная страна – жалкой, убогой и безнадежно отсталой. Аманулла впервые за долгое время снова окунулся в удушливую атмосферу Афганистана – и теперь злился. Даже турки и персы справлялись с модернизацией гораздо лучше, чем его подданные. Когда королевский кортеж остановился в Кандагаре, монарх уже кипел от негодования. Раньше он называл Кандагар своим любимым городом, а кандагарцев – своими любимыми сынами, спокойными и послушными. Радостные люди высыпали на улицы, приветствуя государя, – но тот обрушился на них с обвинениями. Чиновникам досталось за лень и некомпетентность, простым людям – за невежество и угнетение женщин. Ключевая мысль падишаха была ясна: афганцы никогда не будут жить хорошо, если не изменятся – то есть не превратятся в европейцев.
«Ничего не делается в строительстве телефонных и телеграфных линий и дорог. Неужели не стыдно, что почту в Афганистане до сих пор носят на спине? Или возьмите телеграф. Линия до Фара-ха не закончена, работа приостановлена. Почему? Потому что жарко и люди не могут работать. Очень жаль, что король Афганистана сидит в Кандагаре и не знает, что происходит в Герате. Почему? Потому что чиновникам просто лень этим заниматься. Сравните такое положение вещей с другими странами. Возьмите Лондон. Там в любой момент вы узнаете, что происходит на всем земном шаре. В Европе женщины работают наравне с мужчинами и активно участвуют в общественной жизни. А у нас женщины сидят без дела дома. Вот почему наша страна такая отсталая в отличие от других процветающих стран, где женщины имеют равные права с мужчинами.
Афганистан находится между двумя сильными державами – Великобританией и Россией. Ни одна из них не хочет видеть Афганистан процветающим. И это естественно: вы тоже не хотите видеть соседнюю страну сильнее, чем ваша. Почему вы считаете, что Россия или Англия должны помогать вам? Что же делать в этом случае? Упорно пытаться самим заработать деньги. В нашей стране много полезных ископаемых. Работайте на них, используйте их. Организуйте компании, стройте фабрики и заводы. Приложите немного труда. И пока вы не поможете себе сами, вы не сможете развиваться со всем миром и сохранять свои интересы. Вы не достигнете никаких целей, если будете сидеть без дела. Я не могу все сделать за вас. Я могу только посоветовать вам, нажать на вас, и больше ничего. И можете быть уверены, что Аманулла до последнего дня своей жизни будет стремиться реализовать свои амбиции, которые состоят в том, чтобы видеть Афганистан развитым и процветающим, если вы проснетесь от долгого сна».
Выдержка из речи Амануллы,произнесенной в Кандагаре 20 июня 19 28 г.
По возвращении в Кабул разъяренный Аманулла начал новую серию реформ, игнорируя предостережения своих сторонников. В августе 1928 г. он созвал лойя-джиргу. От участников требовалось сбрить бороды, подстричься и облачиться в западную одежду – но ее в Афганистане практически не было, и стоила она дорого. Делегаты от крупных городов влезли в долги и купили подержанные пиджаки и брюки; остальным раздали заранее сшитые костюмы. В кулуарах лойя-джирги работали цирюльники. Когда все собрались, падишах объявил, что законы, выпущенные ранее, отныне будут реализовываться в полную силу. Кроме того, он предложил запретить многоженство для госслужащих, обязать всех людей в Кабуле (мужчин и женщин, местных и приезжих) одеваться по-европейски и не поощрять пурду – а также поднять налоги и максимально ограничить власть имамов и мулл. Лойя-джирга преисполнилась ужаса и отклонила эти предложения. Тогда Аманулла принялся действовать так, как считал нужным.
Проект модернизации Афганистана стал для Амануллы навязчивой идеей – и падишах воплощал его в жизнь с маниакальным упорством. Ношение бород – обязательное в исламе – было запрещено. Всякого, кто разгуливал по Кабулу в тюрбане, штрафовали. Школьное образование из общеобязательного превратилось в принудительное; к тому же в школах ввели совместное обучение мальчиков и девочек. С десяток девушек отправили изучать акушерство и гинекологию в кемалистскую Турцию, известную богохульными вестернизационными реформами, – и Аманулла наотрез отказался посылать кого-либо за границу для учебы в исламских институтах. Королевская чета витала в облаках. Она устроила костюмированный бал в стиле Людовика XVI и ожидала, что афганские придворные, нарядившись в чулки и парики, будут танцевать менуэт. По приказу монарха в Кабуле было разбито несколько парков – Аманулла провозгласил их зонами запрета паранджи. Однажды повелитель встретил там завуалированную женщину, заставил ее снять паранджу и сжег у нее на глазах. Женщина бежала домой без вуали – и для нее, не привыкшей выходить на улицу с непокрытым лицом, встреча с падишахом обернулась немыслимым позором и унижением. Газеты Британской Индии писали про Амануллу: «Он заразился вирусом Запада настолько серьезно, что потерял чувство меры».
Сорайя тоже не теряла времени даром. Она объясняла ученицам патронируемых школ, что паранджа не предусмотрена исламом и что пора избавиться от ненужного куска ткани – но девочки не вняли речам королевы. Кроме того, пропагандистские материалы печатались в правительственной газете «Aman-e Afghan» («Афганский мир»), которая сменила легендарную «Лампу новостей» («Siraj ul-Akhbar»), но и унаследовала революционную страстность Махмуд-бека Тарзи.[570] Ее редактор Абдул Хади Дави (1894–1982) старался переключить внимание соотечественников с традиционных представлений о жизни на происки колониальных держав и проблемы модернизации. Авторы статей (среди которых была и королева Сорайя) не стеснялись называть врагов Амануллы «рабами», «прислужниками злодеев» и «варварами».
Поэт Халилулла Халили, возмужавший в те годы и опубликовавший в «Aman-e Afghan» свои первые стихи, писал:
Или:
«Афганский мир» стремился вселить надежду в сердца людей, заставить их поверить в себя и объединиться. Афганцы по-прежнему были разобщены – они все так же делились на вечно конфликтующие семьи, кланы, племена, этносы и мусульманские течения. Тюрки-узбеки недолюбливали таджиков и прочих фарсиванов,[571] хазарейцы помнили, что совсем недавно обрели свободу благодаря запрету рабства – и все побаивались пуштунов, которые враждовали между собой и относились к непуштунам агрессивно и пренебрежительно. Страницы «Aman-e Afghan» пестрели лозунгами: «Давайте проснемся!» и «Давайте объединимся!» – но это были воззвания в пустоту. Подавляющее большинство афганцев не знало грамоты, поэтому курьеры развозили газету по всей стране и зачитывали каждый свежий номер на деревенских собраниях.
Паранджа, чадра, пурда, бороды, многоженство, неграмотность – все это было образом жизни старого мусульманского Востока, неразвитого, закостенелого и не поддающегося модернизации. Выступая против предметов одежды, Аманулла и Сорайя пытались сломать тысячелетние скрепы, сковавшие страну и обусловившие нищету, дремучесть и бесправие народа. На одной чаше весов лежали традиции, на другой – прогресс и благополучие Афганистана. Падишах пригласил на аудиенцию жен высокопоставленных сановников – но явились лишь немногие, самые эмансипированные. Остальные не пришли – ведь государь не был их родственником, а шариат запрещает женщинам общаться с незнакомыми мужчинами. Но даже самые эмансипированные афганки не засмеялись, когда король пошутил, что каждая из них может застрелить своего супруга, если тот будет нарушать ее права, – например возьмет вторую жену. Далее Аманулла пообещал прислать любой обиженной женщине пистолет (конечно, тоже в шутку) – эти слова вылетели из дворца и, что называется, «ушли в народ». Их обсуждали и на кабульских базарах, и в глухих горных деревнях – но мало кто воспринял неудачное высказывание падишаха как юмористическое.
Реформы Амануллы не вызывали у народа ничего, кроме ненависти и отвращения. Многие афганцы поверили слухам, будто падишах отрекся от ислама и переметнулся в католицизм; обезумел, объевшись в Европе свининой и напившись алкоголя. Безусловно, путешествие подтолкнуло его к более радикальным преобразованиям – но, как отмечала узбекская газета «Правда Востока»: «Было бы большой ошибкой приписывать проведение всех этих реформ “цивилизующему влиянию Европы” и “западничеству” падишаха Амануллы. Корни всех этих буржуазных реформ лежат гораздо глубже; социальный генезис их – в экономических интересах афганского торгового капитала в тех условиях, которые этот последний стремится обеспечить для своего развития».
Иными словами, королем двигали прежде всего экономические мотивы – и турне лишь помогло ему осознать, в каком ужасном положении находится Афганистан по сравнению даже не с западными странами, а с Персией и Турцией, где точно так же запрещали чалмы, брили бороды и снимали с женщин паранджу. Неудивительно, что Аманулла впал в бешенство и отреагировал на критику репрессиями, казнив главного казия Кабула и посадив в тюрьму десятки мулл. Брат хазрата Шер Аги, Сахиб, тоже очутился за решеткой после того, как 7 сентября 1928 г. подал правителю петицию, подписанную примерно 400 исламскими лидерами, выступающими против модернизации.
В октябре – памятуя о провале своих инициатив на лойя-джирге – падишах созвал джиргу единомышленников, которая одобрила все реформы. Затем он пригласил во дворец 600 именитых кабульцев и в течение пяти дней читал им монументальную лекцию о подлинном смысле и значимости своих преобразований. В зале была построена застекленная галерея – там, в отдалении от мужчин, сидели королева и приближенные к ней супруги вельмож. Кульминация мероприятия настала, когда Аманулла заявил, что ислам не требует от женщин носить паранджу. В этот момент Сорайя поднялась и сняла вуаль. Ее подруги собрали все свое мужество и сделали то же самое.
Пока столичные консерваторы, попеременно хватаясь то за голову, то за сердце, обсуждали очередной фортель короля и королевы, в Кухистане – к северу от Кабула – орудовал таджикский бандит Бача-и Сакао («сын водоноса»). Уроженец горного кишлака Калакан, он славился недюжинной физической силой. Однажды в Пешаваре украли большой железный сейф, и полиция немедленно заподозрила Бача-и Сакао – ибо никто другой не мог унести такую тяжесть.
Подобно многим преступникам, Бача-и Сакао мог похвастаться насыщенной биографией. В детстве его выгнали из медресе за вздорный и вспыльчивый нрав, потом он работал садовником у мустауфи (министра финансов) Мухаммеда Хусейни, затем – служил в армии по призыву и воевал в отряде басмачей против большевиков. В 1924 г. Бача-и Сакао опять призвали в армию для прохождения резервной службы. Он участвовал в подавлении мятежа на юге страны и даже получил орден – но вскоре покинул свою часть и с тех пор числился дезертиром. Почему так случилось – трудно сказать. Есть версия, что Бача-и Сакао застрелил разбойника, за голову которого власти обещали 6000 рупий, – и обратился за наградой к соответствующему кабульскому чиновнику; но тот, желая присвоить деньги, бросил солдата в зиндан и объявил, что убийство преступника – заслуга его людей. Бача-и Сакао бежал из тюрьмы и сколотил банду.
Впрочем, сын водоноса не был заурядным головорезом. В Афганистане о нем рассказывают истории в духе Зорро – например, как-то раз полицейские ворвались в дом, где прятался Бача-и Сакао, но бандит устроил пожар и в суматохе скрылся. Афганцы считают его благородным разбойником вроде Робин Гуда, потому что он грабил богатых – ростовщиков, купцов, чиновников правящего клана Мухаммадзай, – и раздавал деньги бедным. О Бача-и Сакао слагали легенды еще при жизни, его популярность в народе стремительно росла, а численность банды – увеличивалась. Горстка преступников превратилась в лашкар, а их вожак – в реальную политическую угрозу для Амануллы, особенно после того, как сын водоноса заявил, что всецело предан столичным муллам и их праведной борьбе с кафирами. Наконец Бача-и Сакао напал на правительственный конвой и завладел крупной суммой денег. Вскоре ему передали сногсшибательную новость: король готов на переговоры. Разбойнику это польстило – но он был польщен еще больше, когда Аманулла предложил сделать его генералом.
Между тем обстановка в Афганистане накалилась до предела. Дерзкие слова падишаха, возмутительный поступок его жены, аресты и казни мулл вкупе с кошмарными слухами и подстрекательствами деобандистов взбудоражили афганцев. Первым взбунтовалось пуштунское племя шинвари, населявшее местность возле Хайберского прохода. В ноябре 1928 г. мятежники осадили Джелалабад, отрезав его от внешнего мира. Они взяли под контроль дороги, ведущие в город и из города, и заблокировали грузоперевозки между Кабулом и Пешаваром. Это было восстание против Амануллы, которое назревало так долго; позже выяснилось, что это было еще и начало гражданской войны.
Король решил молниеносно расправиться с шинвари и послал на юг практически всю свою армию. Далее он совершил вторую ошибку – позвонил провинциальному чиновнику, который, представившись монархом, говорил с Бача-и Сакао по телефону. Мужчины от души посмеялись над деревенским дурачком, поверившим, что правитель Афганистана произведет его в генералы. Но падишах и чиновник сами говорили по телефону – а у «деревенского дурачка» были друзья в телефонной компании (ведь, как мы помним, местные лидеры проникли в госаппарат еще при эмире Хабибулле – отце Амануллы). Когда Бача-и Сакао сообщили о розыгрыше, он собрал своих головорезов и двинулся на Кабул.
В обычных условиях отряд из нескольких сотен человек не сумел бы захватить крупнейший город страны. Однако в тот момент столица оказалась беззащитной, ибо Аманулла не мог отозвать армию из-под Джелалабада. Многочисленные друзья и поклонники Бача-и Сакао, работавшие на правительство, предусмотрительно отключили все телефонные и телеграфные линии.
Дорога в Кабул пролегала мимо военного училища. Преподаватели и почти все курсанты скрылись, но 18 юношей заняли оборону и, перебегая от окна к окну, стреляли по бандитам. Бача-и Сакао подумал, что в здании стоят королевские войска, и замедлился. Уловка ненадолго сработала, и падишах успел посадить свою семью в самолет до Кандагара.
Вскоре Бача-и Сакао возобновил марш на столицу. Аманулла назначил награду за его голову – но, проснувшись наутро, обнаружил, что стены домов завешаны плакатами с обещаниями еще большей награды за голову падишаха. У сына водоноса были соратники везде – даже в Кабуле. Тем временем племя шинвари предъявило королю ультиматум. Он включал стандартные требования консерваторов – восстановить пурду, аннулировать брачный возраст, лишить женщин всех прав, вернуть шариату прежний статус правовой системы и т. д. В ультиматуме также имелись требования, адресованные лично монарху. Если Аманулла хотел сохранить корону, ему следовало развестись с Сорайей, посадить тестя Махмуд-бека в тюрьму и изгнать прочих членов семейства Тарзи из Афганистана.
Ультиматум сломил дух Амануллы. В Кабуле у него не осталось единомышленников; падишах не мог доверять даже охране – хотя всего несколько лет назад говорил: «Нация – мой телохранитель. К тому же было совершенно непонятно, как известить смутьянов о том, что Аманулла принимает их условия. Одна из особенностей афганской политики – с которой ранее столкнулись британцы – заключается в том, что зачастую физически не с кем вести переговоры и подписывать документы; все куда-то исчезают, гонцы и представители сторон не дожидаются ответа либо вовсе остаются неизвестными. Поэтому монарх предпринял унизительную и трагическую попытку капитуляции. Холодным январским днем он покинул дворец, одетый не в западный костюм, не в традиционный наряд и не в королевское облачение, а в серый мундир рядового пехотинца. Скитаясь по улицам, он увидел клумбу на постаменте, взобрался на нее и произнес жалкую речь перед случайными прохожими – надеясь, что кто-нибудь расскажет о ней повстанцам. В этой речи Аманулла отрекся от всего, за что боролся. Он поклялся отменить женское образование, закрыть все школы, кроме медресе, назначить мулл в кабинет министров, упразднить «Низамнаму» и провозгласить шариат единственным законом страны. Он даже признал, что ошибся в приверженности моногамии, ведь многоженство – это хорошо. И, чтобы доказать искренность и глубину своего раскаяния, Аманулла вернулся во дворец и женился на собственной двоюродной сестре – 19-летней Алии.
Но скорбную речь никто не услышал. Бунтовщики разграбили Джелалабад и сожгли тамошнюю королевскую резиденцию. Бача-и Сакао продолжал наступление на Кабул. 14 января 1929 г. Аманулла отрекся от престола в пользу сводного брата Инаятуллы и отправился на запад. Он порывался выступить перед народом в Газни, Кандагаре и Герате – но никто не откликнулся. Немногочисленные афганские войска (или наемники?), преданные повелителю, продолжали сопротивление; им помогали 2000 советских солдат под командованием комкора Виталия Марковича Примакова (1897–1937). Формально отряд подчинялся афганскому генералу Гуляму Наби Чархи. За пару месяцев красноармейцы при поддержке авиации заняли северные вилаяты. Силы Амануллы перешли в наступление на Кабул, но потерпели поражение. 22 мая опальный падишах с женой и тестем уехали из Афганистана. Аманулла сдался – и уже из эмиграции телеграфировал Чархи, велев ему сложить оружие и покинуть страну.[572]
Махмуд-бек Тарзи вернулся в Турцию и умер в 1933 г. в Стамбуле.
Аманулла и беременная Сорайя бежали в Британскую Индию. В Бомбее у них родилась дочь, которую назвали Индией – в честь будущей независимости страны. Ждать ее пришлось еще 14 лет – но индийцы знали, что их время неумолимо приближается. Когда бывшая королева разрешилась от бремени, и новость об имени новорожденной разлетелась по городу, под окнами бомбейской больницы собрались тысячи людей – они аплодировали и кричали: «Сорайя! Сорайя!»
Позже супруги перебрались в Италию, где их приютил король Виктор Эммануил III, с которым они познакомились во время европейского турне. Аманулла и Сорайя эмигрировали из Афганистана без денег – поэтому Аманулла научился делать мебель, чтобы хоть как-то прокормиться, но средств постоянно не хватало, и бывшая венценосная чета влачила скудное существование.
В годы Второй мировой войны об Аманулле вспомнил Адольф Гитлер. Он отправил изгнаннику письмо, в котором прямо указал, что может «в течение 48 часов» вернуть бывшего монарха к власти – но при условии, что афганская армия атакует советские войска. Однако Аманулла не пожелал ввязываться в очередную кровавую авантюру – и ответил фюреру следующим образом: «Уважаемый Адольф Гитлер! Узнал о вашем предложении. Мы осведомлены, что наши народы своими корнями уходят к древним ариям и ваше Высокое государство желало бы помочь королю Афганистана за 48 часов вернуться на королевский трон. Хотел бы в этой связи сообщить, что я ни при каких обстоятельствах не желал бы возвращения на престол и к власти, тем более если это будет происходить с помощью иного государства, даже если с этим государством мы связаны определенными историческими и другими узами. Я таким своим поступком унизил бы честь и достоинство Высокого афганского народа, что с моей стороны категорически недопустимо. Просил бы принять мои сожаления. С уважением, Аманулла».
25 апреля 1960 г. – спустя 31 год после отречения – 67-летний Аманулла-хан скончался в Цюрихе, в изгнании и бедности. Лишь одна кабульская газета напечатала пару строк о том, кто хотел изменить Афганистан.
Сорайя пережила мужа на восемь лет. Впоследствии останки первых короля и королевы Афганистана были перевезены в Джелалабад и погребены в фамильном склепе.
Инаятулла – брат Амануллы – занимал трон всего три дня; в историю он вошел как «трехдневный падишах». Новоиспеченный монарх не стал дожидаться Бача-и Сакао и, прихватив казну, отбыл в Индию при помощи британских ВВС. Остаток жизни он провел в эмиграции, ни в чем особо не нуждаясь, – и умер в 1946 г. в Тегеране.
17 января 1929 г. – в день бегства Инаятуллы – Бача-и Сакао беспрепятственно взял Кабул, его бойцы вломились в королевский дворец Арг. Сохранилось множество анекдотов – например, о том, как бандиты ели из богато украшенных ночных горшков, приняв их за супницы и салатницы. Или о том, как они пожирали фрукты, выплевывали семечки из окон – но те отскакивали от незримой преграды, и разбойники очень удивлялись, потому что никогда прежде не видели оконных стекол. Пока они развлекались, в городе начались погромы: пуштуны-сунниты резали хазарейцев-шиитов.
Хазрат Шер Ага – «серый кардинал» и архитектор восстания – еще находился в Индии, и его младший брат Гуль Ага решил захватить власть. Он поблагодарил Бача-и Сакао за службу и – уже с позиции нового эмира – посулил ему награду. Но сын водоноса намеревался царствовать сам. В день коронации Бача-и Сакао кабульцы узнали, что его настоящее имя – Хабибулла, как и у отца Амануллы. Нового хозяина Афганистана нарекли Хабибуллой Калакани – имея в виду его родной кишлак Калакан.
Сперва казалось, что Хабибулла Калакани станет неплохим государственным деятелем. Он был резок, неприхотлив, не жаждал богатства и открыто попросил жителей Кабула о помощи, признавшись, что не умеет ни читать, ни писать. Но Хабибулла все-таки был неграмотным и фанатично религиозным бандитом – и укрепил свои позиции самым простым способом, который смог придумать: отменил все налоги, кроме закята – ежегодного шариатского сбора, взимаемого в пользу нуждающихся мусульман. Впрочем, вскоре выяснилось, что государству нужны финансы – и Хабибулла Калакани принялся добывать их проверенным способом, разоряя торговцев, госслужащих и прочих паразитов, жирующих за счет простых тружеников. Монарх доверил сбор налогов своему такому же неграмотному приспешнику – и тот распорядился пытать и всячески террроризировать богачей. Однако доходы, извлеченные подобным способом, все равно были несоизмеримо меньше тех, которые требовались королю. Люди Хабибуллы, ощутив полную безнаказанность, хозяйничали в Кабуле, словно в покоренном вражеском городе, мучая, грабя и убивая всех без разбора.
Параллельно падишах отменил все реформы Амануллы. Женские и светские школы были закрыты, библиотеки – разрушены, редкие книги и рукописи – сожжены, лавки и магазины – разорены, радиостанция – разгромлена, шариатские суды – восстановлены. По приказу монарха все, что «извращало разум истинного мусульманина», подлежало уничтожению. Девушек, год назад отправленных на учебу в Турцию, вернули домой. Ношение чадори и соблюдение пурды стало обязательным. Женщинам – даже безукоризненно покрытым – запретили выходить на улицу без сопровождения родственников мужского пола. Мужчинам велели отпускать бороды и носить традиционную одежду; всех, кто брился и предпочитал западное платье, штрафовали и избивали. Хабибулла Калакани собственноручно очистил дворец от всего кафирского – в частности вырвал цветы, посаженные на западный манер.
Хабибулла Калакани управлял Афганистаном с января по октябрь 1929 г. Он выполнил все требования племенного ультиматума, предъявленного Аманулле. Он как можно плотнее закутался в мантию ислама. Он пригласил мулл в правительство. Все это не имело никакого значения. Этническая принадлежность и социальное происхождение падишаха были куда важнее. Король являлся таджиком, а не пуштуном, и сыном водоноса, а не отпрыском благородной династии. Пуштунские племена не признавали его господином – им делалось дурно от одной только мысли, что в Кабуле сидит какой-то таджикский выскочка.
Между тем страну охватил хаос. Бача-и Сакао мог провозгласить себя хоть халифом – но его власть не распространялась дальше столицы. В Герате, Газни, Джелалабаде, Мазари-Шарифе и Кандагаре объявились свои великие государи – и Афганистан опять погрузился в пучину феодальной раздробленности. Когда казалось, что кровопролитию не будет конца, пробил час «афганского Макиавелли» – Мухаммеда Надир-хана.
После падения Амануллы Надир-хан примчался из Парижа в Пешавар. Вскоре к нему приехали и другие братья Мусахибан. Надир установил контакт с ханами, которых знал по войне с британцами. Он без особого труда пробудил в их памяти воспоминания о минувших славных днях и внушил безграмотным племенным вождям, будто именно он, а не Аманулла, добился суверенитета Афганистана. Наверняка не все ему поверили – однако Надир был тем лидером, которого искали пуштуны: жестким, авторитетным и консервативным пуштунским героем, в чьих жилах текла королевская кровь и чья династия восходила к Дост Мухаммеду. Потенциальный падишах, Надир возглавил сородичей, сражавшихся с таджиками в войне, которая из гражданской переросла в межэтническую.
Предварительно Надир заручился поддержкой англичан – и фаранги позволили ему рекрутировать бойцов из числа пуштунов Британской Индии (с территории нынешнего Пакистана). Банды Хабибуллы Килакани не могли противостоять лашкарам братьев Мусахибан. Уже 13 октября 1929 г. пуштунские ополченцы Надир-хана заняли столицу. Подельников Бача-и Сакао перебили, а его самого долго искали и выслеживали – но наконец поймали. По легенде, сын водоноса несколько дней прятался в Кабуле, а потом попытался уйти горными тропами в Персию – но проводник его предал. Хабибуллу Килакани передали в руки Надир-хана и то ли повесили, то ли расстреляли.
Разделавшись с лидерами восстания, Надир-хан созвал традиционную лойя-джиргу – наподобие той, которая избрала Ахмад-шаха Дуррани в середине XVIII в. Она состояла не из делегатов от разных районов и провинций, а из старейшин и прочих уважаемых людей. Надир сказал им, что вернулся в Афганистан не ради удовлетворения собственных властных амбиций, а во имя спасения отечества. Немногочисленные уцелевшие сторонники Амануллы надеялись, что Надир восстановит его на престоле, – однако тот даже не упомянул свергнутого короля. Тем не менее Надир поклялся хранить верность тому, кого выберет народ. В этот момент – конечно же, совершенно случайно – из разных частей зала раздались голоса, призывающие Надира принять корону. Дважды он покраснел и отказался от столь высокой чести – но в третий раз заявил, что повинуется народной воле и смиренно возложит на себя тяжкое бремя абсолютного монарха.
Итак, 15 октября 1929 г. – за девять дней до краха нью-йоркской фондовой биржи и начала Великой депрессии – в Афганистане к власти пришел новый король, Мухаммед Надир-шах.
Глава 10
Призрак стабильности
В одну руку два арбуза не возьмешь.
Афганская пословица
Правление Абдур-Рахмана стало поворотным моментом для Афганистана. Эмир определил границы государства, минимизировал контакты с британцами и начал создавать единую афганскую нацию, подконтрольную Кабулу. Детище Абдур-Рахмана представляло собой разветвленную систему чиновников, администраторов, технических специалистов, правительственных священников, шпионов и профессиональных военных. Под этой бюрократической паутиной жил истинный Афганистан – крестьяне и кочевники, феодалы и вожди племен, консервативные муллы и паства, автономные деревни и племенные партизанские армии.
Старый («первый») и новый («второй») Афганистан разошлись окончательно и бесповоротно. Кабульская элита, имевшая связи с внешним миром, усвоила западные культурные элементы – идеи, моду, мечты. В кругах столичной знати зародились амбиции привнести в Афганистан науку, технологии и прогрессивное мышление, обусловившие процветание Запада, – и тем самым обеспечить афганцам все удобства, доступные европейцам. Но «первый» Афганистан отчаянно сопротивлялся модернизации. Его жители по-прежнему лелеяли ненависть к кафирам, ревностно соблюдали старые традиции и предпочли остаться в нищете и изоляции – только бы ничего не изменилось.
Конфликт между Кабулом и периферией попеременно то разгорался, то затухал – но реформы Амануллы спровоцировали социальный взрыв. Для большинства афганцев они оказались чересчур шокирующими и радикальными. Впрочем, волна народного гнева, вынесшая на вершину власти Бача-и Сакао, схлынула – и обнажилось грязное дно, усеянное мусором и человеческими костями. Воцарение семьи Мусахибан не устранило противоречия афганского общества. Западные державы все еще довлели над страной, правящий класс по-прежнему хотел преобразовать это средневековое государство, а миллионы ретроградов и консерваторов судорожно цеплялись за привычный жизненный уклад и угрожали свергнуть нового короля, если тот изменит что-нибудь, что они ценили. «Первый Афганистан» – холодный, опасный и суровый – был подобен горам Гиндукуша, и покорение этих гор стало главной задачей афганских монархов в течение следующих десятилетий.
15 октября 1929 г. Мухаммед Надир-хан был провозглашен королем Афганистана на традиционной лойя-джирге, состоявшей из авторитетных старейшин, мулл и племенной знати. Спустя год – в сентябре 1930 г. – этот выбор одобрила общегосударственная лойя-джирга, сформированная из делегатов от всех районов и вилаятов – по принципу, утвержденному Абдур-Рахманом. Новоиспеченный король, нареченный Надир-шахом, обладал военным и административным опытом – а также решимостью, позволившей ему к 1931 г. собрать страну под своей властью. Монарх использовал комбинацию силовых и дипломатических методов. Таджикское восстание, поднятое сторонниками Бача-и Сакао, было жестоко подавлено, а его предводители – казнены. Ханов шинвари удалось подкупить, и пуштуны тоже прекратили бунтовать.
Надир de jure отменил реформы Амануллы, но de facto он действовал гораздо хитрее. В 1931 г. король издал конституцию, основанную на «Низамнаме», – но с одним существенным отличием: в ней был закреплен доминирующий статус ханафитского мазхаба. Шариат провозглашался единственным законом страны, не подлежащим упразднению или замене на любые другие правовые нормы. Также Надир – впервые в истории Афганистана – учредил двухпалатный парламент, где верхняя палата назначалась падишахом, а нижняя – избиралась Национальным советом. Этот консультативный орган при монархе формировался из ханов и мулл, получивших право голоса в государственных делах, – но в реальности Национальный совет был нужен для того, чтобы отслеживать настроения традиционной элиты. Ни одна статья конституции не ограничивала власть Надира. Он поклялся сохранить племенную систему и защищать ислам, который хоть как-то мог склеить разрозненное афганское общество. Консерваторы радостно поддержали падишаха, думая, что он искоренит все нововведения Амануллы. Первым делом король отправил женщин по домам и послал мухтасибов (шариатскую «полицию нравов») патрулировать улицы, как в эпоху Абдур-Рахмана.
Тем не менее Надир и его родственники были модернистами, и их планы мало чем отличалось от планов Амануллы. Братья Мусахибан просто имели другое представление о том, как реформировать страну. Бешеному скачку из Средневековья в современность они предпочитали осторожные, медленные и контролируемые перемены, которые словно «придут сами». Семья Мусахибан извлекла ценный урок из судьбы Амануллы – она поняла, что тысячи традиционных лидеров по-прежнему обладали ключевым влиянием в Афганистане. Деревня диктовала свою волю городам, включая столицу. Поэтому династия Мусахибан делала вид, что относится к старейшинам как к партнерам, параллельно проводя собственную политику.
Постепенно Надир снова открыл светские школы (хотя формально они подчинялись мусульманским цензорам). В 1932 г. падишах при содействии французов основал медицинский колледж, из которого спустя 14 лет – после появления новых факультетов – вырос Кабульский университет. Завершилось строительство дороги из Кабула на север через Шибарский перевал, было возведено несколько дамб, а северные болота осушили и засадили хлопком. Ведущие коммерсанты помогали властям улучшить экономическое планирование и стабилизировать финансы. В Афганистане возник первый инвестиционный банк (1931) – он был создан на базе фирмы «Ashami», принадлежавшей богатому торговцу и финансисту Абдулу Маджиду Забули (1896–1998). Спустя год его переименовали в «Bank-e-Mili Afghan» (Афганский национальный банк). Правительство Надира продолжило линию Амануллы по привлечению зарубежных стран к торговле и инвестициям. Афганский хлопок, фрукты и каракуль стали важными предметами экспорта. Доходы от налогов на торговлю позволили снизить внутренние налоги.
Во внешней политике Надир балансировал между СССР и Туманным Альбионом. Он отклонял кандидатуры многих советских и британских специалистов для работы в Афганистане, однако в 1930 г. афганская армия вытеснила из страны отряды Ибрагим-бека – знаменитого басмаческого предводителя, – нападавшие на советские территории. Братья падишаха были назначены послами в Москву и Лондон. Антибританская риторика, раздававшаяся из Кабула при Аманулле, исчезла при Надире – равно как и прекратилась денежная помощь, которую Кабул раньше оказывал буйным пуштунским племенам на английской стороне «линии Дюранда». По мнению оппозиции, король являлся британской марионеткой – ведь фаранги позволили ему вернуться в Афганистан через подвластный им Пешавар, а также презентовали Надиру 10 тыс. винтовок, боеприпасы и 175 тыс. фунтов стерлингов – очень ценный подарок, ибо казна пустовала.
Мухаммед Надир-шах правил всего четыре года (1929–1933). Большую часть этого времени он посвятил укреплению своих позиций. Поклонники Амануллы ненавидели братьев Мусахибан, считая их узурпаторами и ставленниками фарангов. Главную угрозу новой власти представляла авторитетная семья Чархи, которая была особенно близка с опальным монархом, – поэтому Надир уничтожил ее с жестокостью, присущей Абдур-Рахману. Он приказал арестовать и немедленно казнить патриархов Чархи по обвинению в разжигании мятежа. Генерала Гуляма Наби Чархи, сражавшегося за Амануллу, в 1932 г. забили камнями на глазах падишаха.
Ответ врагов Надира не заставил себя ждать. Летом 1933 г. афганский студент застрелил в Берлине Мухаммеда Азиз-хана – брата короля, исполнявшего обязанности посла Афганистана в Германии. Затем произошло покушение на британского посла в Кабуле.
Преступники были выпускниками кабульского лицея «Неджат» – рассадника антибританских и националистических настроений. В дальнейшем революционные кружки возникали в школах столицы и других городов. Их создавали члены влиятельных кланов, сочувствующих Аманулле. По распоряжению Надира эти кланы не были допущены в правительство и иные государственные органы, но – в силу знатного происхождения и образования – не смогли проникнуть в ряды мулл, вождей племен и прочих представителей традиционной элиты. Не сумев занять достойное место в предельно стратифицированном афганском обществе, они усердно расшатывали монархию Мусахибан изнутри – и стали предтечей радикальных движений 1950-х – 1960-х гг. Многие из этих движений сложились в Кабульском университете, а идеологические взгляды их участников варьировались от марксистских до исламистских.
8 ноября 1933 г. Надир приехал в «Неджат» на церемонию награждения отличников. Накануне один из юношей – 19-летний Абдул Халик Хазар, отпрыск семьи Чархи – играл с друзьями в футбол и похвастался, что скоро нанесет удар, который войдет в историю. Все решили, что речь идет о футболе и ударах по воротам. Но на следующий день, когда в лицее началась торжественная церемония, Абдул Халик вышел из строя и застрелил падишаха.
Молодого человека четвертовали по приговору суда. Всех мужчин Чархи повесили, а женщин и детей бросили в тюрьму. Братья Мусахибан не щадили никого – впрочем, в 1929 г. их самих было пятеро, а в 1933 г. осталось трое. Спустя год межклановая борьба завершилась, и Афганистан погрузился в зловещую тишину, которую кабульская пресса окрестила «стабильностью».
Глава 11
Власть семьи
Семья как дерево, которое не ломается, а только гнется.
Афганская пословица
После убийства Надир-шаха случилось нечто беспрецедентное, а именно – ничего не произошло. Родственники покойного не учинили междоусобицу и не разорвали страну на куски. Пуштунские племена не восстали. Непуштунские регионы не попытались отделиться. На корону претендовали два брата Надира, старшие в династии Мусахибан – премьер-министр Мухаммед Хашим-хан (1884–1953) и военный министр Шах Махмуд (1888–1959). Вместо того чтобы, по традиции, сцепиться в кровавой схватке, они усадили на престол сына Надира – 19-летнего Мухаммеда Захир-шаха. Юноша был коронован в день убийства отца, и все члены семьи присягнули ему на верность.
Мухаммед Хашим-хан и Шах Махмуд остались на своих постах, как и третий брат, Шах Вали-хан (1888–1977), возглавлявший министерство иностранных дел. Другие родственники и ближайшие соратники Мусахибан получили иные государственные должности. Таким образом, настоящим правителем Афганистана на протяжении следующих 44 лет был не конкретный человек, а семья, которая действовала слаженно, как сплоченный коллектив. Время от времени кто-то уходил в отставку и его место занимал другой член правящего клана; закулисные распри тоже имели место – но этого никто не видел. Семья принимала решения на закрытых совещаниях и всегда выступала единым нерушимым фронтом.
При наличии авторитетных дядьев Захир-шах являлся номинальным главой государства – и жизненно важной фигурой для господства Семьи. Подданные видели, что ими правит грациозный красавец благородных кровей. Власть на Востоке сопряжена с убийствами, заговорами и пытками. Эпоха Мусахибан не стала исключением – однако общественность не связывала эти ужасы с очаровательным юношей, который превратился во всеобщего любимца. Он получил блестящее образование во Франции, где учился в знаменитом парижском лицее Жансон-де-Сайи. Он носил звучное и гордое тронное имя «Мутаваккил Аллах Райрави Дини Матини Ислам», что в переводе означает «наместник Аллаха, поборник истинной веры ислама». Он показывался на публике в элегантном костюме или безупречно скроенной военной форме. Его портрет висел в каждом государственном учреждении и был напечатан на фронтисписе учебников для начальной школы. Фотографию регулярно обновляли, пока Захир-шах не достиг 35 лет. Сам падишах сначала поседел, потом облысел, да и вообще состарился – но в народной памяти он остался вечно молодым.
Эпоха Захир-шаха не была безоблачной. Иногда отдельные племена восставали, и Семья скалилась в ответ. Дяди короля создали армию – далеко не единственное вооруженное объединение в Афганистане, но способное противостоять даже самым крупным лашкарам. Гораздо важнее то, что в случае локального бунта многие племена занимали сторону властей – ибо члены клана Мусахибан были искусными политиками, понимали тонкости афганской культуры и опирались на дипломатию не реже, чем на грубую силу, предотвращая тем самым распад страны. Время от времени диссиденты, инспирированные реформами Амануллы, обрушивали на правительство шквал резкой критики – но затем быстро и бесшумно исчезали, потому что Семья возродила шпионскую сеть Абдур-Рахмана и не стеснялась использовать тайные тюрьмы для заключения инакомыслящих.
Благодаря сочетанию репрессий и дипломатии в Афганистане в течение нескольких десятилетий царило удивительное спокойствие. Жизнь в деревне вернулась в нормальное русло – и опять стала той, какой была до «шоковой терапии» Амануллы. Кабульское правительство по-прежнему собирало налоги и присылало чиновников в вилаяты – но не трогало феодалов, демонстрировало уважение к старейшинам, почитало мулл и не посягало на автономию племен. Даже кочевникам было позволено свободно перемещаться согласно их историческим маршрутам, игнорируя государственые границы.
Новые хозяева Афганистана перестали вмешиваться в семейные дела. Дом каждого человека считался его крепостью. Отцы, желавшие обручить своих новорожденных либо еще нерожденных детей, могли сделать это – при условии, что брак будет заключен, как только девочка достигнет полового созревания. Мужчины, которые хотели выпить виски, спокойно выпивали у себя дома – и государство не обращало на них внимания, если пьяные не появлялись на публике. Их могли наказать родственники – но правительство дало понять, что различает частную и публичную жизнь и не карает за проступки, если грань не пересечена.
Безусловно, монархия Мусахибан была тиранией – но тиранией просвещенной и прозападной. Семья не только твердо держала рычаги репрессий и успешно «успокаивала» оппонентов, но и предпринимала осторожные шаги по модернизации страны, продолжая линию Надир-шаха. За несколько лет до убийства Надир обнародовал весьма консервативную конституцию, которая предоставляла повелителю абсолютный контроль над подданными, а также легализовала власть мулл и крупных землевладельцев, – но все-таки это была конституция, и сам факт ее наличия говорил о том, что даже падишах в какой-то мере подчиняется закону. Надир учредил парламент – и теперь одни депутаты назначались Семьей, а другие избирались ее доверенными лицами из числа благонадежных афганцев. Функция парламента заключалась в одобрении правительственных решений, но, по крайней мере, он олицетворял собой внешнюю форму демократии – своеобразную оболочку, которую можно было заполнить (позже так и произошло).
Клан Мусахибан закрыл светские школы, основанные Амануллой, но постепенно открыл их снова. Количество учеников при Надире снизилось до 45 тыс. человек (при Аманулле их было 83 тыс.) – однако Семья осознавала значимость современного образования. Школьники изучали Коран, исламскую теологию и арабскую грамматику – это обезоруживало мулл, которые могли пожаловаться на предосудительную светскость преподавания. Помимо мусульманских и околомусульманских дисциплин, в учебную программу также входили математика, физика, химия, биология, европейские языки, география, рисование и всемирная история. Семья даже учредила несколько начальных школ для девочек. Когда проект не встретил особого противодействия, одну из них повысили до уровня средней школы и назвали «Малалай» – в честь героини битвы при Майванде (1880). «Малалай» тоже не спровоцировала скандал, и женские школы начали открываться одна за другой (второй стала «Заргуна»). Они воспитали ключевых лидеров афганского феминизма: Кубру Нурзай (1932–1986) – первую афганку, занявшую министерский пост (она была министром здравоохранения в 1965–1969 гг.); Масуму Эсмати-Вардак (род. 1930) – писательницу, политика и министра просвещения (1990–1992) и Шафику Зию (род. 1928) – педагога и министра по делам женщин в 1970-х гг.
Семья возобновила политику по отправке лучших выпускников престижных кабульских школ в зарубежные вузы; однако никто не вспомнил, что это практиковал еще Аманулла. Братья Мусахибан твердо знали, что тот, кто обладает монополией на интерпретацию информации, владеет будущим, – и никогда не упоминали главного афганского реформатора. Убийство Надира настолько встревожило их, что стипендиальная программа была приостановлена, но в 1937 г. четыре человека – по одному от каждой кабульской школы – снова уехали в Германию, Францию, Великобританию и США – в зависимости от того, какой язык они учили. Премьер-министр Хашим-хан лично предупредил юношей, чтобы они избегали иностранок, – но все четверо вернулись домой с женами. Впрочем, их образование дорого обошлось правительству, поэтому нарушение проигнорировали. Мужчины устроились на службу и внесли свой вклад в развитие страны. Ослабив ограничения на браки между афганцами и иностранцами, монархия извлекла из этого выгоду – ведь юноши женились на умных девушках из хороших семей, которые перебирались с супругами в Афганистан и работали здесь, будучи высококвалифицированными специалистами, – а страна сделала еще один маленький шаг из Средневековья в XX век.
Медицинский колледж, распахнувший двери для студентов в 1932 г., быстро развивался. Афганцы, вернувшиеся из-за границы, создали новые учебные заведения – инженерный, фиологический, педагогический колледжи. Позже все они превратились в факультеты Кабульского университета.
Школы представляли собой не только инструмент воспроизводства образованной рабочей силы, но и механизм для утверждения национального единства. Каждый ребенок должен был изучать пушту, ибо Семья провозгласила его государственным языком – хотя свыше половины афганцев им не владели. Пушту являлся изначальным языком правящего клана; к тому же, он помогал братьям Мусахибан укрепить связи с могущественными пуштунскими племенами на юге и юго-востоке Афганистана, говорящими только на пушту. Младшие члены королевской семьи выросли в дариязычном Кабуле (здесь дари называли фарси-кабули, «кабульский фарси»), поэтому сами не владели пушту, и им пришлось его изучать. Конституция наделила дари статусом второго государственного языка – в дополнение к тому факту, что это был родной язык большинства афганцев.
После Третьей англо-афганской войны Аманулла установил национальный праздник – День независимости, который с тех пор отмечается ежегодно 19 августа. Семья усмотрела в нем еще один способ привития подданным чувства национальной идентичности. Праздник превратился в недельное торжество с бесплатными развлечениями; самые интересные и массовые мероприятия проходили в Кабуле. Афганцы со всех концов страны съезжались в столицу. Везде они видели фотографии короля Захир-шаха и его отца Надир-шаха – чопорного, строгого человека в круглых очках, великого героя, победителя фарангов и «отца нации», добившегося для родины суверенитета. Портреты Амануллы не вывешивались, словно его никогда не существовало, – хотя он все еще был жив и строгал доски где-то в далекой Италии. «Vae victis» («горе побежденным») – гласит латинская крылатая фраза, но в Афганистане опального монарха ожидало еще и забвение. Его облик, его наследие, да и он сам медленно стирались из памяти народа.
В 1925 г. Аманулла запустил первую в Афганистане радиостанцию. Спустя шесть лет Надир-шах приобрел новый передатчик, а еще через девять лет Захир-шах его модернизировал. «Радио Кабул» транслировало музыку, новости и политическую пропаганду. Приемники стоили дешево, и вскоре ими обзавелись даже крестьяне. Они гордились технической новинкой, и, разумеется, никто не вспомнил про Амануллу – пионера афганского радиовещания, которое считалось заслугой династии Мусахибан.
При Хабибулле и Аманулле в купеческой среде выделилось несколько коммерсантов европейского типа; при братьях Мусахибан они сколотили огромные состояния. Продавец хлопка Абдул Маджид Забули, например, стал хлопковым магнатом. Он получил монополию на торговлю пищевыми маслами, занялся транспортными перевозками и основал инвестиционный банк, спонсировавший частный бизнес и индустриальное производство. В 1940-е гг. афганские предприниматели построили хлопчатобумажные комбинаты и текстильные фабрики. Все отрасли производства контролировались государством; для открытия дела требовалась лицензия; для получения лицензии надлежало обзавестись связями; а для этого следовало обратиться к кому-либо из членов правящего клана и пообещать часть прибыли – но промышленность начала развиваться. В 1939 г. была зарегистрирована новая государственная финансово-кредитная организация – «Da Afghanistan Bank» (нынешний Центральный Банк); он открыл офисы в Индии, Великобритании и Германии.
Афганистан с XIX в. был зажат в тиски между Россией и Великобританией, но в 1930-е гг. перед ним замаячили новые геополитические перспективы – вступление в Лигу Наций[573] и установление дипломатических отношений с США (1934). Вашингтон и Кабул контактировали с 1922 г.; в 1936 г. они подписали договор о дружбе – и с тех пор немногочисленные американские специалисты работали в сферах афганского образования, торговли и нефтегазовой геологии. Впрочем, США не держали миссию в Кабуле до 1942 г., ибо считали, что Афганистан не представляет для них большой экономической либо стратегической ценности. Также Афганистан заключил Саадабадский пакт с Ираном, Ираком и Турцией (1937) – скорее символический, нежели практически полезный. Параллельно в стране усилились прогерманские настроения, распространившиеся еще во время Первой мировой войны, и братья Мусахибан с радостью приняли помощь от Германии и ее союзников – Италии и Японии (в Страну восходящего солнца даже отправили студентов на учебу). Кабул отказывался принимать советские торговые представительства – но наладил еженедельное авиасообщение с Берлином (1937). В афганской столице заработали немецкие фирмы, антропологи проводили исследования в Нуристане, а специалисты по горнодобывающей промышленности приступили к разведке минеральных ресурсов в пограничном вилаяте Пактия – буквально напротив колониальных учреждений Британской Индии, которые располагались в проблемной зоне пуштунских племен. Инженеры из Германии контролировали возведение мостов и плотин, необходимых для ирригации и производства электроэнергии, – но все конструкции смыло весенними паводками. Самое интересное, что Афганистан сотрудничал с Третьим рейхом, будучи членом так называемой «Ближневосточной Антанты» – альянса, созданного на основе Саадабадского пакта по инициативе Великобритании – и в противовес Третьему рейху.
Нацистские пропагандисты успешно орудовали в Афганистане, готовя почву для глобального конфликта. Они легко убедили просвещенных подданных семьи Мусахибан в том, что афганцы – это «истинные арийцы», родственные германскому народу, – ведь древняя история страны позволяла продвигать любые околонаучные и антинаучные теории. Кроме того, нацисты развеяли популярный миф, согласно которому пуштуны являются одним из потерянных колен Израилевых. Вообще в мусульманском мире Третий рейх позиционировал себя как «защитника ислама». Фюрер и его приближенные подчеркивали схожесть ислама и национал-социализма.[574] Итогом такой политики стали Восточные легионы вермахта, мусульманская дивизия СС «Ханджар», немецкое сотрудничество с одиозным иерусалимским муфтием Амином аль-Хусейни («отцом палестинского национализма»), перевод книги Адольфа Гитлера «Моя борьба» на арабский язык и т. д. При этом Германия умело дистанцировалась как от коммунистической идеологии (с ее атеизмом и уничтожением традиций), так и от старых имперских сил вроде Великобритании и Франции, которые люто ненавидело население мандатных территорий, колоний и протекторатов (Ирака, Египта, Сирии, Алжира и др.). Иными словами, у нацистов и мусульман Ближнего Востока и Средней Азии действительно были одни и те же цели – изгнать кафиров (европейских колонизаторов и евреев) и избавиться от безбожников-коммунистов. Однако в свете грядущей войны Германия также остро нуждалась в арабской и иранской нефти, в миллионах солдат и военных базах на территории Ирана, Афганистана и арабских стран.
В начале Второй мировой войны (1939–1945) афганское правительство всерьез задумалось о союзе с Третьим рейхом. В июне 1940 г. пала Франция – и переговоры активизировались. Забули – уже министр экономики – передал немцам, что Кабул готов разжечь пуштунский мятеж на англо-индийской стороне «линии Дюранда»: это отвлекло бы британцев от войны с Германией и помогло афганцам исправить «историческую несправедливость» – стереть позорную государственную границу и заодно вернуть вожделенный Пешавар. К тому же афганцы обсудили с нацистами план переворота в Ираке, где царствовала пробританская династия Хашимитов. Немецкие агенты в Афганистане организовали несколько набегов на Индию. По стране упорно ходили слухи о переписке Гитлера и Амануллы в целях восстановления изгнанника на троне. Планы нацистского руководства напоминали нынешние козни «мировой закулисы» – настолько секретные, что все их давно разоблачили. Однако, в отличие от конспирологической теории заговора, афганские сплетни имели реальное основание и не на шутку встревожили братьев Мусахибан. 17 августа 1940 г. Захир-шах издал указ о том, что Афганистан будет придерживаться нейтралитета.
Вермахт действительно разработал план операции «Аманулла». Он подразумевал контроль Афганистана и создание плацдарма для захвата Британской Индии. Тем не менее план не удалось реализовать – и не столько по причине отказа Амануллы в нем участвовать, сколько из-за разгрома немецких войск под Сталинградом, Курском и на Кавказе.
Флирт афганцев с нацистами закончился 22 июня 1941 г., когда Третий рейх напал на Советский Союз. Теперь Афганистан был окружен не просто владениями СССР и Великобритании, но владениями союзников по антигитлеровской коалиции. Кабул благоразумно умолк. Иранский шах Реза Пехлеви отказал Москве и Лондону в размещении войск – но в августе советские и британские силы оккупировали Иран и объявили, что берут его под свой контроль. Шах отрекся от престола и бежал. Премьер-министр Хашим-хан оперативно выслал из Афганистана всех граждан сражающихся государств, кроме дипломатического персонала, – и созвал лойя-джиргу, которая подтвердила строгий нейтралитет.
Война завершилась, и в 1946 г. Хабиб Тарзи – первый посол Афганистана в США – вручил верительную грамоту президенту Гарри Трумэну. В том же году Афганистан присоединился к ООН. Тарзи посетил штаб-квартиру инженерно-строительной фирмы «Morrison-Knudsen» в Сан-Франциско и предложил тамошним специалистам смелый проект. Кабул располагал солидной денежной суммой. Соблюдая нейтралитет в годы войны, он продавал свою продукцию всем участникам конфликта. Афганские орехи, фрукты и прочие продукты питания импортировали в Индию для снабжения войск. Каракуль закупали США – из него делали подкладки для курток-бомберов пилотов ВВС. Клиенты платили наличными – ведь им нечего было экспортировать, их экономика работала на войну. В результате Афганистан накопил достаточно денег.
Семья Мусахибан решила потратить деньги с умом. Самая длинная река страны – Гильменд – протекает по одноименной долине, поэтому ее воды теоретически можно было использовать для орошения бесплодной земли.
Раньше Забулистан – исторический регион, к которому относится бассейн Гильменда – славился плодородием; однако он опустынел в XIII в. – после монгольского нашествия. Спустя 200 лет поэт Алишер Навои упомянул старый Забулистан и Гильменд (Хирманд) в поэме «Стена Искандара»:
Подобна раю той страны земля,Там реки рая льются на поля.Хирманд-рекою мы зовем одну,Она поит Забулистан-страну.Хирманда брег – Рустама[575] древний кров,Забул – долина роз, страна садов…
В 1930-х гг. компания «Morrison-Knudsen» реализовала аналогичный ирригационный проект, возведя плотину Гувера. Воды реки Колорадо насытили долину Империал, превратив пустыню в прекрасный сельскохозяйственный район. Тарзи пообещал «Morrison-Knudsen» $10 млн за пару дамб и сеть каналов в Афганистане – и фирма согласилась.
Долину Гильменд заполонили американские инженеры, филиппинские рабочие и афганские чиновники. Для их размещения правительство построило два небольших городка – Чейнджир и Лашкаргах. В то время страна буквально дышала оптимизмом. Впереди были большие перемены. Какие именно – никто не знал, но империя ненавистных британцев разваливалась, а две самые могущественные державы на свете – СССР и США – вместе победили Гитлера. В мире однозначно должна была наступить эпоха всеобщего благоденствия – и Афганистан мог стать ее частью. Чтобы соответствовать этим счастливым временам, Семья решила, что называется, «сменить обложку». Мрачный Мухаммед Хашим-хан покинул пост премьер-министра, и его место занял куда более симпатичный брат – Шах Махмуд. Кадровая перестановка прошла абсолютно спокойно. Это был не переворот или свержение режима, а пиар-ход.
Новый глава кабинета снял ограничения на свободу слова, амнистировал ряд политических заключенных и организовал парламентские выборы. Концепция законодательного органа изменилась. Предполагалось, что Семья по-прежнему будет назначать членов верхней палаты, но депутатов нижней палаты определит сам народ на справедливых и свободных выборах.
Новый парламент собрался в 1949 г. Некоторые из 120 депутатов были бородатыми консерваторами в тюрбанах, но 40–50 парламентариев принадлежали к растущему классу модернистов, ориентированных на Запад. Либеральные интеллектуалы поверили, что у них есть настоящие полномочия и обязанности, – и засыпали министров вопросами на деликатные темы вроде распределения государственного бюджета, коррупции и кумовства. Министры являлись родственниками падишаха, и такая неслыханная дерзость их шокировала. К тому же либеральные интеллектуалы выпускали частные издания, в которых обсуждали актуальные вопросы без цензуры. Братья Мусахибан занервничали. Под «свободой слова» они понимали свободу восхваления Семьи – однако вместо этого на заре 1950-х гг. вышли несколько оппозиционных газет на фарси и пушту. Их тираж не превышал 1500 экземпляров – но газеты неумолимо критиковали консервативных исламских лидеров и клан Мусахибан, а также требовали, чтобы правительство подчинялось эффективному парламентскому контролю.
Конечно, некоторые особо активные публицисты отправились за решетку, но было поздно. Диссиденты и реформаторы начали создавать политические организации – в частности Студенческий союз на базе Кабульского университета, где уже проводились политические дебаты. Европейские и американские учителя средних школ тоже поощряли активность подрастающего поколения. В 1947 г. в Кандагаре возникло движение «Вик Залмиян» (пушту 
– пробужденная молодежь); оно привлекло внимание инакомыслящих со всей страны и призывало власти наделить женщин правами, учредить парламентскую форму правления, разрешить создание политических партий и провести другие реформы.
Растерянность официального Кабула провоцировала узкую прослойку либералов. Публикации в оппозиционной прессе становились все более язвительными. Студенты ставили пьесы, высмеивающие ислам и монархию. Наконец Шах Махмуд решил покончить с этой вакханалией вольнодумства. В 1951 г. Студенческий союз был распущен; его лидеры бежали в Пакистан. В следующем году – в рамках подготовки к очередным парламентским выборам – закрылись все неправительственные газеты, а предводители «Пробужденной молодежи» угодили в тюрьму. Многие из заключенных отказались от своих взглядов и покаялись – тогда им разрешили устроиться на госслужбу. Захир-шах освободил тех, кто еще томился в застенках, в 1963 г. – на заре собственных реформ.
В парламенте образца 1952 г. доминировали представители традиционных элит – то есть сельские жители. Либеральный эксперимент был свернут. Тем не менее краткая «оттепель» имела грандиозные последствия для судьбы Афганистана. Поколение, достигшее совершеннолетия к 1949–1952 гг., составило ядро социалистического режима, который воцарился в стране в 1978 г. Нур Мохаммад Тараки (1917–1979), Бабрак Кармаль (1929–1996) и Хафизулла Амин (1929–1979) начали свой путь в политике именно на рубеже 1940-х – 1950-х гг.
Итак, реформаторская инициатива клана Мусахибан обернулась провалом. Семья не могла похвастаться ни экономическим прогрессом Афганистана, ни политическими реформами, ни даже исполнением законов (например, несмотря на общеобязательное школьное образование, население по-прежнему было неграмотным). К тому же в 1953 г. начались проблемы в долине Гильменд. Каждый этап строительных работ длился слишком долго и стоил слишком дорого. Оборудование требовалось везти из-за океана, и установить его на местности оказалось трудной задачей – в долине не было хороших дорог, поэтому властям пришлось их проложить. Деньги таяли на глазах, и бюджет в $10 млн испарился. Кроме того, афганские администраторы ругались с американскими экспертами по любому поводу – от логистики до юрисдикции. Неудачи в Гильменде, казалось, отражали нарастающий политический кризис в Кабуле – и Семья вернулась к жесткому контролю и дисциплине. Лепестки цветов, едва распустившихся во время «афганской весны» Шаха Махмуда, опали, а плоды так и не завязались.
Между тем внутри правящего клана назревал конфликт отцов и детей. Очередные кадровые пертурбации ознаменовались сменой поколений. На первый взгляд казалось, что среди молодежи Мусахибан фигурировал единственный неоспоримый повелитель – сам король. Захир-шах был уже не мальчиком, но мужчиной. Почти 20 лет он служил символом Афганистана; амплуа милого и утонченного юноши обеспечило ему всенародную любовь. Однако прекрасный принц не должен был вершить государственные дела – иначе он испачкал бы свои холеные руки в грязи и крови, тем самым разочаровав миллионы афганцев. Монарху следовало по-прежнему играть роль красивой витрины и заниматься привычными делами – охотиться, блистать на светских приемах, элегантно позировать для фотографий и махать ликующей толпе из «роллс-ройса». Все это вполне соответствовало его темпераменту.
«Дубинку власти» унаследовали двоюродные братья падишаха – Мухаммед Дауд-хан (1909–1978) и Мухаммед Наим-хан (1911–1978), сыновья Азиз-хана, убитого в Берлине в 1933 г. Молодые люди получили образование во Франции, и Хашим-хан принялся готовить племянников к госслужбе, как только они вернулись домой. Наим прошел своеобразную инициацию через ряд дипломатических и экономических должностей, а Дауд – через серию военных и политических назначений. В 1953 г. они разделили между собой полномочия по управлению страно й.
Наим был долговязым мужчиной с длинным лицом и орлиным носом. Он хорошо смотрелся в западной одежде и мог часами рассуждать об изысканной европейской кухне, классической музыке и великой поэзии Востока и Запада. Впрочем, под маской коммуникабельного эрудита скрывался умный, хитрый и жесткий политик. Будучи дипломатом, Наим привык контактировать с представителями держав, которые веками нависали над Афганистаном, – и стал министром иностранных дел. Его брат, коренастый и лысый силовик Дауд, занял сразу три должности – министра внутренних дел, министра обороны и премьер-министра.
Дауд и Наим сразу же «закрутили гайки» и с корнем вырвали последние ростки «афганской весны». По их приказу солдаты и полицейские разгоняли студенческие демонстрации и арестовывали инакомыслящих, а судьи – приговаривали либералов к тюремному заключению. Профессор истории Кабульского университета, Мир Гулям Мухаммед Губар – автор книги «Афганистан на пути истории», где рассказывалось о репрессиях клана Мусахибан – принудительно отправился на юго-запад страны, в крошечный городок на краю пустыни, под надзор местного губернатора. Такова была афганская версия «ссылки в Сибирь». Для друзей и близких Губар просто исчез – что вызвало к жизни призрак самых мрачных дней эпохи «железного эмира» Абдур-Рахмана.
Триумвират Дауда, Наима и Захир-шаха жаждал перемен. Младшее поколение Мусахибан училось в Европе и знало, как живут люди за пределами Афганистана. Абсолютная власть не удовлетворяла братьев – ибо это была власть над безликой массой крестьян, кочевников-скотоводов и так называемых «мусульманских ученых» – ортодоксальных религиозных деятелей, зачастую не умевших читать. Возмужавшие отпрыски королевской семьи правили нацией, которая ничего не производила и не экспортировала, кроме примитивной сельхозпродукции да овечьих шкур, – но они мечтали руководить богатым и цивилизованным государством.
Даже авторитарный Дауд слыл модернистом – и в 1950-х – 1960-х гг. «развивающиеся страны» изобиловали его единомышленниками, «просвещенными диктаторами» вроде иранского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви (сына опального Резы Пехлеви) и египетского президента Гамаля Абделя Насера. Ранее Дауд был связан с «Пробужденной молодежью», чья идеология представляла собой смесь националистических и патриотических лозунгов: «Прогресс – это хорошо!», «Даешь образование!», «Долой устаревшие обычаи!», «Свободу женщинам Востока!», «Афганистан для афганцев!», «Поддержи отечественного производителя!» и все в таком духе. Неудивительно, что, обретя реальную силу, Дауд нацелился на грандиозные реформы – но афганские земледельцы и пастухи никогда не обеспечили бы его деньгами, без которых о прогрессе можно было даже не думать. Источники финансирования лежали в иной плоскости – за пределами страны, вокруг которой уже сгущались тучи очередного конфликта. Афганистан снова превращался в арену глобального противостояния – «холодной войны», охватившей мир в середине XX века.
Глава 12
Жаркие дни «холодной войны»
Мир – это не идеи; мир – не место для мечтателей и их мечтаний; мир – это вещи. Вещи и те, кто их делает, управляют миром.
Салман Рушди. Дети полуночи
Предпосылки «холодной войны» берут начало в последние годы «войны горячей» – то есть Второй мировой, когда союзники поняли, что они почти наверняка победили, и стали планировать новое мироустройство, удобное им самим. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин, президент США Франклин Рузвельт и премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль – лидеры стран-участниц антигитлеровской коалиции – встретились в Тегеране (1943) и Ялте (1945), чтобы выработать ключевые стратегические принципы послевоенной эпохи. Американские и британские силы наступали на Германию с запада, советские – с востока. После взятия Берлина Сталин контролировал Восточную Европу. Здесь территория социалистических государств Восточного блока простиралась от Болгарии до Балтийского моря – и Запад опасался, что Сталин сделает то, чего не сумел Гитлер: покорит мир.
Тревога Запада усилилась в 1949 г., когда коммунисты пришли к власти в Китае, – ибо их предводитель Мао Цзэдун (1893–1976) считался послушным фактотумом Кремля. Однако капиталистические государства не могли сражаться с СССР, потому что у обеих сторон было ядерное оружие и его использование уничтожило бы человечество. Гарри Трумэн – первый президент послевоенной Америки – сформулировал «политику сдерживания» в ответ на резкое расширение советской сферы влияния. Штаты и их союзники хотели изолировать СССР и его сателлитов, окружив их цепью государств, враждебных коммунизму и дружественных Западу. С этой целью американские дипломаты создали ряд военно-политических альянсов. На западе в 1949 г. возникла Организация Североатлантического договора (НАТО), на востоке в 1954 г. – Организация Договора Юго-Восточной Азии (СЕАТО). Между ними располагались государства Багдадского пакта (1955), более известного как Организация Центрального договора (СЕНТО), – изначально туда входили Ирак и Турция, но позже к союзу официально примкнули Великобритания, Иран и Пакистан. НАТО, СЕАТО, СЕНТО и азиатские союзники США – например Япония – образовали геополитический «забор» вокруг коммунистического блока.
Впрочем, не все страны входили в капиталистический или социалистический лагерь. В 1947 г. Индия обрела суверенитет – и не желала присоединяться ни к одной из сторон. По мнению индийского премьер-министра Джавахарлала Неру, нейтральные государства могли образовать третий блок – и вскоре его идея переросла в Движение неприсоединения (1961). Параллельно в мире рушилась колониальная система, и лидеры новых независимых государств – Шри-Ланки, Индонезии и пр. – считали, что формальный нейтралитет позволяет им влиять на всех участников конфликта.
Безусловно, у «холодной войны» были горячие точки. Ожесточенная борьба коммунистов и антикоммунистов в Корее, Вьетнаме и других странах третьего мира представляла собой так называемые «опосредованные войны» между СССР и США. Но «холодная война» характеризовалась и бескровным противостоянием обоих лагерей за влияние в «неприсоединившихся» странах. Эти страны превратились в арену шпионских интриг, тайных заговоров, различных торговых сделок, пропаганды и «дуэльной» помощи, когда коммунисты и капиталисты пытались перещеголять друг друга, спонсируя нейтральное государство, дабы заручиться его поддержкой. Нигде эта конкуренция не бушевала сильнее, чем в Афганистане, который опять очутился в эпицентре схватки.
Афганистан мог попасть в советский лагерь, перейти в стан капиталистов либо сохранить нейтралитет. Выбор Кабула имел важнейшее значение для СССР и США по причине географического положения Афганистана. Он соседствовал с Пакистаном – членом СЕНТО и СЕАТО. Доминируя в Афганистане, Советы могли использовать его как платформу для захвата Пакистана, а захватив Пакистан, они бы пробили брешь в «защитном ограждении», возведенном капиталистами. Вашингтон не мог позволить Афганистану стать коммунистическим. «Большая игра» сменилась «холодной войной». Стратегически США находились в том же положении, что и Великобритания в XIX в.: им нужно было контролировать Афганистан, дабы сдерживать СССР – не юридического, но фактического преемника Российской империи. Афганское государство снова являлось плацдармом, откуда можно было атаковать Индию – вернее, ту ее историческую часть, которая теперь называлась Пакистаном.
Дауд и Наим намеревались извлечь из «холодной войны» максимальную выгоду. Американское влияние было неразрывно связано с успехом строительства в Гильменде – самым амбициозным, дорогим и масштабным проектом, который когда-либо реализовывался в Афганистане. Его провал ударил бы по престижу Вашингтона и Кабула. В долине Гильменд совпали афганские и американские интересы, а динамика афганской истории совпала с глобальной драмой «холодной войны».
В 1965 г. Дауд учредил Управление долины Гильменд и Аргандаба[576] (англ. The Helmand and Arghandab Valley Authority, сокращенно – HАVA).[577] Афганский бюджет в $10 млн был исчерпан, но американцы инвестировали в проект вдвое большую сумму. Дауд собрал команду администраторов под руководством Абдула Кайима – выпускника «Хабибии», который учился в США на рубеже 1930-х – 1940-х гг. Прочие должности заняли другие афганцы с западным образованием. С американской стороны работы курировало Агентство США по международному развитию (АМР) – федеральный орган и главный инструмент «мягкой силы» Вашингтона в годы «холодной войны».
На юго-запад Афганистана нагрянули лучшие инженеры, геологи и почвоведы из США. Кайим был введен в кабинет министров. Штаб-квартира ХАВА располагалась в Лашкаргахе – городке, предназначенном для размещения афганских и американских специалистов; рядовые афганцы окрестили его «маленькой Америкой». Лашкаргах располагался в очень консервативном регионе, посреди исторических пуштунских земель, населенных племенами дуррани и гильзай. В городе были бассейн, клуб, больница и школа, куда набирали смышленых деревенских детей со всей долины. Им преподавали светские дисциплины, но ислам также фигурировал в учебной программе.
Ядро строительного проекта составляли две плотины – одна на Гильменде, а вторая – на ее главном притоке, реке Аргандаб. Ниже по течению прокопали сеть каналов, оборудованных механизированными шлюзами и другими чудесами техники. Эти каналы несли воду не на старые возделываемые поля (которых было немного), а на новые экспериментальные фермы, находившиеся в ведении государства. Здесь афганские крестьяне научились пользоваться тракторами и химическими удобрениями для выращивания новых сельхозкультур. Семена и саженцы импортировали из США. В стратегических точках ирригационной сети, как грибы после дождя, возникали образцово-показательные, электрифицированные городки – например Надир Али и Марджа. Аккуратные домики возводились с толстыми стенами и куполообразными крышами, чтобы сберечь прохладу, – неоспоримый плюс в условиях афганского зноя. Домики были оснащены современной сантехникой, к каждому из них прилегал небольшой сад, а между домовладениями отсыпали гравийные дороги.
Через долину Гильменд проходили маршруты сезонных миграций кочевников (кучи). Правительственные чиновники останавливали их, уговаривали обосноваться в городках и заняться сельским хозяйством. Работники ХАВА радостно рапортовали в Кабул, что многие соглашаются уже после экскурсии по своему будущему жилищу. В течение одного-двух дней каждой семье выдавался участок орошаемой земли.
Помимо того, обе плотины были сопряжены с электростанциями, способными питать электричеством весь юго-запад Афганистана. Плотина Аргандаб располагалась довольно близко от Кандагара; плотина на Гильменде была возведена гораздо дальше – в местечке Каяки. На момент завершения работ она являлась одной из самых массивных земляных сооружений в мире, и за ней раскинулось 32-километровое водохранилище. Ниже по течению, на крутом берегу Гильменда американцы построили коттеджный поселок Каяки для своих инженеров и техников, напоминавший очаровательную курортную деревушку в Италии.
Когда проект был завершен, зарубежные специалисты уехали, и Каяки опустел. Больше здесь никто не жил, кроме итальянской супружеской пары. Инженер по фамилии Корриега присматривал за электростанцией. Ежедневно он спускался к плотине и проверял датчики, поэтому у него была уйма свободного времени. Корриега увлекся декоративно-прикладным искусством. Будучи превосходным мастером по металлу, он украсил все коттеджи безлюдного Каяки коваными перилами и водрузил в конце каждой улицы по изящному фонарному столбу. Кроме того, инженер кропотливо собрал тонны камешков, отсортировал их по форме и размеру – и замостил тротуары и пешеходные дорожки, выложив разноцветные камни в форме геометрических узоров. Покончив с дизайнерскими изысками, сеньор Корриега соорудил удивительно точную модель роскошного океанского лайнера – вплоть до шезлонгов, иллюминаторов и миниатюрных кают с крошечными кроватями и шкафами. Никто никогда не видел этот шедевр, за исключением нескольких афганских чиновников ХАВА, которые ежегодно приезжали из Лашкаргаха с семьями, чтобы провести в Каяки трехдневный праздник Курбан-байрам. Остальные 362 дня в году чета Корриега жила в городе-призраке.
Конечно, крестьянам – не вчерашним кучи, а исконным земледельцам – не нравилось, что власти перекрыли их реку, – но простолюдинов никто не спрашивал. Сам проект казался вполне успешным – например, в 1970 г. площади посевов увеличились с 77 тыс. до 145 тыс. гектар; но реальные результаты оказались гораздо скромнее ожидаемых. В долине осело лишь около 5500 кочевых семей. Кроме того, плотины были запущены еще в середине 1950-х гг. – но за несколько лет первоначальные рекордные урожаи снизились. Неграмотное распределение воды и плохой дренаж обусловили засоление почвы. Каналы забивались илом, сорняки поглощали сельхозугодья, огромное водохранилище превращалось в зловонное болото. Кочевники, расселенные в городках и деревнях, держались обособленно и нередко срывались с насиженных мест. К тому же в долине Гильменд постоянно вспыхивали точечные конфликты – и раньше их было гораздо меньше, ибо кучи просто пересекали эту местность, почти не контактируя с земледельцами; однако вынужденное соседство людей, ведущих настолько разный образ жизни, неминуемо провоцировало ссоры. Но самое главное – гильмендский проект не укрепил афгано-американские отношения.
В какой-то мере Вашингтон следовал тактике 1940-х – 1950-х гг. – тогда он отказался продать Кабулу оружие, несмотря на официальный запрос (1948) и личную просьбу Шаха Махмуда (1951). Очередная афганская попытка получить американское оружие провалилась в 1954 г. – и причины до сих пор обсуждаются. Согласно распространенной гипотезе, Кабул, вопреки желанию Вашингтона, не присоединился к капиталистическому лагерю, – в частности не примкнул к СЕНТО, в отличие от своих мусульманских соседей – Ирана и Пакистана. Кроме того, американцы боялись, что афганцы обратят их оружие против Пакистана.
Тем не менее Белый дом азартно соревновался с Кремлем за возможность диктовать свою волю клану Мусахибан. На заре 1950-х гг. Москва и Кабул подписали пару коммерческих договоров, а в 1953 г. – после смерти Сталина – в Афганистан хлынула американская помощь, необходимая для гильмендского проекта. СССР в ответ построил в Кабуле пекарню «Silo» и оплатил модернизацию текстильных фабрик на севере страны – но, конечно, этого было недостаточно. К тому времени западные державы глубоко проникли в образовательную систему Афганистана. Французы, немцы, британцы и американцы разрабатывали программы для средних школ, афганские студенты учили европейские языки – но никто не изучал русский. Кабульский университет сотрудничал с вузами Вайоминга, Индианы, Колумбии и Колорадо. Американские профессора работали в Афганистане, а молодые афганцы постигали в США тонкости агротехники, инженерного дела, медицины, юриспруденции и государственного управления. Образование – это культура, а культура – это идеология. Советский Союз тратил на Афганистан большие деньги, но не властвовал над умами и сердцами афганцев.
Осенью 1955 г. афганскую столицу посетили Никита Сергеевич Хрущев и Николай Александрович Булганин – они как раз возвращались в Москву из Индии. Тысячи кабульцев с изумлением глазели на людей, гордившихся тем, что они были атеистами. Мулл возмутил пышный прием зарубежных кафиров. Юноша по имени Себгатулла Моджаддеди пытался организовать в Кабуле антисоветскую демонстрацию (а согласно обвинению, еще и покушение на дорогих гостей) – но его бросили в тюрьму и держали там до 1964 г. Себгатулла был родственником хазратов Шорского базара – тех самых мусульманских лидеров, которые участвовали в свержении Амануллы. Впоследствии он сыграл определенную роль в афганской политике – но в 1955 г. власти расценили демарш Себгатуллы как досадную неприятность. Пока он томился в неволе, Хрущев и Дауд подписали во дворце Тадж-Бек соглашение о предоставлении Афганистану фантастического кредита в размере $100 млн. Помимо того, советская делегация подарила Кабулу госпиталь с современным оборудованием и новые автобусы.
США отреагировали на это безобразие, заключив с Кабулом сделку по созданию афганской национальной авиакомпании «Ariana Afghan Airlines». За год до этого Дауд запросил у Белого дома военную помощь, но здесь динамика «холодной войны» противоречила афганским амбициям. Пакистан являлся врагом Афганистана и союзником Штатов. Будучи членом СЕНТО и СЕАТО, он представлял собой жизненно важное звено в капиталистической «цепи», которая сдерживала советскую экспансию. Конечно, Вашингтон отказал Дауду – и тот обратился к СССР. Сперва Кабул приобрел у Чехословакии (участницы Восточного блока) оружие на $3 млн, а затем получил очередной долгосрочный заем в $32,5 млн на покупку танков, реактивных истребителей МиГ-17 и других самолетов (в том числе бомбардировщиков), а также вертолетов и стрелкового оружия, которого хватило бы для вооружения стотысячной армии. В Баграме выросла крупная авиабаза – в дополнение к двум другим, возведенным СССР на севере страны. Советские инструкторы взялись за обучение афганских военнослужащих. Новые советско-афганские соглашения о торговле и развитии подразумевали строительство нефтепроводов, цементных заводов и прочие инфраструктурные инвестиции. Некоторые иницативы не увенчались успехом, но Советский Союз обеспечил себе громкий информационный триумф, замостив улицы Кабула, – и тем самым выполнив проект, который Штаты ранее отказались финансировать.
Опасаясь, что Афганистан перейдет в Восточный блок, США в 1955 г. прислали дополнительную помощь – $25 млн на приобретение оружия, а также специалистов для реформирования системы образования и развития высшей школы. В противовес этому советская сторона основала Кабульский политехнический университет и укомплектовала его профессорско-преподавательским составом. Американцы отреагировали спонсированием работ по модернизации Кабульского аэропорта, а также затеяли строительство аэропорта в Кандагаре, который, по прогнозам, должен был стать одним из крупнейших в мире. К тому же Вашингтон планировал сделать кандагарскую воздушную гавань пунктом дозаправки грузовых самолетов, направлявшихся на Дальний Восток, в Юго-Восточную Азию и Австралию. Иными словами, Афганистан имел все шансы превратиться в процветающий центр международной торговли – тем более что в древности его города (например Балх) связывали отрезки караванных маршрутов Великого шелкового пути.
Узнав о намерениях Вашингтона, Советский Союз командировал в Афганистан геологов и инженеров для разведки нефти и природного газа. Они обнаружили залежи газа на севере и проложили трубопроводы для его доставки на электростанции и заводы, построенные СССР. Также афганский газ подавался в социалистические республики Средней Азии. Наконец, советские техники протянули в Афганистане более 950 км телефонных и телеграфных линий.
Всего за период до 1979 г. СССР выделил Афганистану свыше $1 млрд военной помощи и $1,25 млрд экономической помощи, а США – менее $500 млн. В период «холодной войны» американское и советское финансирование составляло 80 % афганского бюджет а.[578]
Кремль был настолько щедр, что в декабре 1959 г. в Кабул пожаловал американский президент Дуайт Эйзенхауэр. Он привез уже привычные афганцам многомиллионные гранты и кредиты, а также запустил новый инфраструктурный проект – асфальтированную дорогу от Кабула до Кандагара с мостами, необходимыми для пересечения десятков ручьев и рек. Помимо того, американцы прокладывали трассы, соединяющие Афганистан с Ираном и Пакистаном. Впрочем, когда дело касалось дорог, Штаты уже «играли в догонялки» с СССР. Советский Союз строил грандиозное – и крайне сложное с технической точки зрения – шоссе из Кабула до северной афганской границы, которое включало в себя знаменитый тоннель Саланг длиной 2,7 км – с системой вентиляции и защитой от лавин. Он пролегал через одноименный горный перевал и был высечен в скалах Гиндукуша на высоте почти 3300 м над уровнем моря. Это самый высокий тоннель в мире. Саланг строили на совесть – он мог выдержать вес всех танков, состоявших на вооружении афганской армии. Даже через 20 лет – когда тоннель понадобился советским войскам – Саланг не посрамил своих создателей.
Всего же в период с середины 1950-х гг. до конца 1960-х гг. советские и американские специалисты проложили в Афганистане свыше 2000 км прекрасных дорог, связавших афганские города друг с другом и с внешним миром, – при этом многие дороги проходили по районам, считавшимся одними из самых труднодоступных на планете. Самое забавное, что за годы работы две сверхдержавы научились терпеть присутствие друг друга в Афганистане и иногда даже сотрудничали – особенно в сферах электроэнергии, ирригации, дорожного строительства и пищевой промышленности. Афганистан до сих пор живет благодаря наследию США и в гораздо большей степени СССР – последнее содержит десятки объектов, от моста Хайратон[579] и ГЭС «Наглу» до мельниц и предприятий по сборке велосипедов.[580] Неудивительно, что в годы «холодной войны» Афганистан окрестили «подбрюшьем Советского Союза». Тем не менее Дауд не спешил присоединяться ни к одной из конкурирующих сторон – и, казалось, они смирились с нейтралитетом Кабула, или, как его называли сами афганцы, «битарафи» (перс. 
– без сторон).
Экономическое развитие Афганистана сопровождалось социальными и культурными преобразованиями. Основная проблема, с которой столкнулась семья Мусахибан, заключалась в освобождении афганских женщин, наделении их общечеловеческими правами и возможностью участвовать в публичной жизни наравне с мужчинами. Это была та скала, о которую разбился Аманулла, – и вопрос, по которому Надир-шах сделал самые значительные уступки. Дауд же решил избежать прямого конфликта и всячески изощрялся. Он осторожно зондировал почву. В 1957 г. «Радио Кабул» начало транслировать песни в исполнении женщин, а дикторши иногда зачитывали новости. Правительство ничего официально не одобряло и не комментировало. Муллы не протестовали – судя по всему, они считали, что женщин можно слушать, ведь их все равно не видно. Позже в том же году Дауд отправил афганскую делегации на Всеазиатскую конференцию женщин на Цейлоне. Через два года 40 девушкам, носившим чадори, разрешили работать вместе с мужчинами на гончарной фабрике, но правительство получило согласие от их родителей в письменной форме.
Гром прогремел лишь в августе 1959 г. – на второй день празднования Дня независимости. Семья падишаха уселась в ложе, чтобы принять военный парад, – но женщины не были завуалированы. Публика с ужасом разглядывала лица королевы Хумайры Бегум, принцессы Билкис Бегум и Замины Бегум (супруги премьер-министра Дауда). Чтобы понять, насколько это потрясло афганцев, достаточно представить, что в наши дни первая леди какой-нибудь западной страны пожаловала на мероприятие топлес. Семья не предупредила народ о готовящемся шаге и не приняла соответствующий закон. Она просто сделала это.
Муллы отреагировали молниеносно. Группа авторитетных консервативных улемов подала письмо Дауду, в котором настоятельно рекомендовала падишаху соблюдать шариат. Дауд ответил, что повелитель мечтает неукоснительно следовать шариату, но не может найти в Коране отрывок, обязывающий женщин носить чадру (особенно – закрывать лицо). Премьер-министр умолял улемов показать ему конкретное предписание в священной книге, – и улемы откликнулись. Однако коранические нормы на эту тему не слишком точны (например: «Скажи верующим женщинам, чтобы они опускали свои взоры и оберегали свои половые органы…» (Коран 24:31)[581]) – поэтому нередко мусульманки (в том числе афганские) используют вуаль по традиции, на основании толкований Корана. Естественно, муллы предложили Дауду свои толкования – но тот отверг их, ибо толкования представляли собой интерпретацию коранических постулатов. Таким образом, клерикалы не сумели предоставить премьер-министру неоспоримые доказательства обязательности чадры и пурды. После этого полсотни мулл угодили в тюрьму как еретики, – а Дауд заявил, что родственницы падишаха не будут носить чадори. Когда заключенные с ним согласились, их отпустили. Иными словами, Семья не пыталась рассказать народу, как должны одеваться женщины, – но продемонстрировала, что отныне каждый может решать это самостоятельно.
Примеру клана Мусахибан последовали несколько отважных афганок незнатного происхождения. Одной из них была Кубра Нурзай, работавшая инспектором школ для девочек. Другой стала Масума Эсмати-Вардак – директор женской школы «Заргуна». Затем к ним присоединились дамы из столичной элиты. Впрочем, изменения, как обычно, затронули крупные города, априори подверженные западному влиянию, – вернее, престижные районы крупных городов.
Спустя несколько месяцев в школу Лашкаргаха («маленькой Америки») привезли первых учениц – и там стартовала беспрецедентная для страны программа совместного обучения. Девочки посещали занятия в форме – черных платьях с длинными рукавами, черных чулках и белых платках. Через 20 лет после начала этого эксперимента в Иране разразилась Исламская революция – и видеохроника зафиксировала, что негодующие иранские активистки были вынуждены носить такую же одежду, что и лашкаргахские школьницы. Западные зрители смотрели телерепортажи и ужасались. По их мнению, Хомейни угнетал иранок – но они даже не подозревали, что в афганской провинции появление женщины на публике в подобном виде – то есть без чадры – попросту невообразимо.
Однако даже такой маленький шаг, как признание добровольности чадры, был очень важен для афганского общества – хотя бы для его высшего и среднего класса. Семья не запретила чадру, не ввела закон, криминализирующий домашнее насилие в отношении женщин, не отменила многоженство, детские браки и практику калыма (которая нередко сводилась к тому, что отцы отдавали (точнее, продавали) своих малолетних дочерей замуж за богатых стариков). Действия клана Мусахибан не повлекли за собой обширную программу эмансипации – в противном случае страна бы опять запылала. Тем не менее поборники нравственности и мусульманских устоев все равно были недовольны. В Кандагаре вспыхнуло восстание – его подняла местная банда, поклявшаяся убить всех непокрытых афганок и иностранных кафиров, работавших в Гильменде. Узнав о заговоре, Дауд вывел на улицу танки и расстрелял смутьянов. На этом протесты закончились, и консерваторы если не смирились, то затихли.
В последующие пять лет статус афганской женщины формально преодолел пять веков социальной эволюции. В 1961 г. девушек зачислили на все факультеты Кабульского университета. Выпускницы работали учительницами, медсестрами и врачами. В госучреждениях, на фабриках и в частных фирмах появились десятки сотрудниц. Авиакомпания «Ariana Afghan Airlines» нанимала стюардесс, столичная телефонная станция – телефонисток, отели – горничных, а «Радио Кабул» – певиц и дикторш. К 1963 г. в Кабуле открылось шесть кинотеатров, три из которых показывали американские и европейские фильмы, а остальные – индийское кино (позже этот жанр назвали Болливудом). Болливудские фильмы считались целомудренными, герои не целовались – но актрисы пели, носили обтягивающие наряды и танцевали.
Но больше всего Дауд преуспел в расширении системы образования (разумеется, благодаря финансовой и технической помощи из-за рубежа). Во многих деревнях впервые появились начальные школы, в провинциальных городах – средние. Не исключено, что статистика ООН преувеличена, но она все равно свидетельствует о значительном прогрессе. Так, в период с 1951 г. по 1965 г. число учеников начальных школ (преимущественно мальчиков) увеличилось в четыре раза и достигло 360 тыс. человек; в 1978 г. их было уже 940 тыс. В средних школах обучалось около 5 тыс. детей (1951), в 1965 г. их стало 45 тыс., а в 1978 г. – более 100 тыс. Количество студентов вузов в 1978 г. перевалило за 20 тыс. (для сравнения – в 1951 г. их насчитывалось 461, а в 1965 г. – 3400). Для осталой страны с 15-миллионным населением это были впечатляющие показатели.
Все эти изменения бросали клану Мусахибан вызов – аналогичный тому, с которым сталкиваются все абсолютные монархии, переживающие модернизацию. Династические правители предпочитают назначать на ключевые посты родственников по соображениям безопасности – но модернизация порождает огромный бюрократический аппарат, который требует десятков тысяч квалифицированных кадров, и ни одна семья не может укомплектовать его своими членами. В итоге династии приходится набирать талантливых работников за пределами семейного круга. Афганистан всегда остро нуждался в специалистах – эта потребность обусловила создание элитных лицеев типа «Хабибии» и обучение афганских студентов за рубежом. Они возвращались домой с дипломами – и Семья давала им работу, параллельно пытаясь удержать власть в своих руках, – но это было безнадежно. Чиновники и офицеры обретали власть de facto, в силу занимаемых должностей. Количество учителей, инженеров, бухгалтеров и врачей увеличивалось до тех пор, пока не превысило численность клана Мусахибан и связанной с ним племенной элиты. Образованные афганцы сформировали технократию. Семья побаивалась технократов, но не могла обойтись без них. Технократам надлежало управлять страной, а избранные представители нового класса неминуемо должны были получить властные полномочия и войти в расширенную элиту афганского общества.
Между тем «холодная война» накладывала и негативный отпечаток на страну – особенно в отношениях с Пакистаном. Афганские пуштуны еще со времен Дост Мухаммеда хотели, чтобы эмир завоевал Пешавар и вернул Афганистану утерянные индийские провинции. Мнение других этнических групп не имело значения, ибо все монархи были пуштунами – и каждый заверял соотечественников, что исполнит их «хрустальную мечту». Но успехи в «пуштунском деле» оставляли желать лучшего – ибо афганские правители подчинялись англичанам. С 1893 г. южной и восточной границей Афганистана является «линия Дюранда», официально разделяющая Афганистан и Британскую Индию. Кабул никогда не воспринимал «линию Дюранда» как константу, поскольку она оставила половину пуштунского народа за пределами Афганистана, где пуштуны преобладают. В 1940-х гг. грядущая независимость Индии была лучшим – и последним – шансом исправить то, что афганцы до сих пор считают исторической несправедливостью.
Пуштунские регионы располагались на северо-западе Британской Индии. Пограничная провинция[582] состояла из округов, автономных с 1930-х гг., и Территории племен федерального управления (так называемой «Зоны племен»). Колониальные администраторы при участии армейских частей с трудом поддерживали здесь относительное спокойствие, ибо за неимением общего врага пуштуны воевали друг с другом. В 1920-е – 1930-е гг. на северо-запад проникли агитаторы «Индийского национального конгресса» – старейшей индийской политической партии под началом Махатмы Ганди. Страна двигалась к разделу на мусульманское государство (Пакистан) и светское государство с доминирующим индуистским населением (Индию) – но законодательный орган исламской Северо-Западной провинции внезапно проголосовал за присоединение к Индии (вероятно, в обмен на обещанную Ганди автономию). Британцы вынесли этот вопрос на референдум, и уже в июле 1947 г. провинциальные округа проголосовали за присоединение к Пакистану. Джирги из Зоны племен пришли к такому же решению.
Несмотря на то что большинство пуштунских избирателей Индии отдали свои голоса за присоединение к мусульманскому Пакистану, многие из них грезили о собственном национальном государстве – Пуштунистане. Афганское правительство всецело поддерживало этот проект. В ходе референдума Кабул пытался давить на администрацию Британской Индии, а также предлагал тамошним пуштунам войти в состав Афганистана – причем с перспективой образования независимого Пуштунистана.
В 1947 г. – когда Пакистан обрел суверенитет, взял под свой контроль Северо-Западную пограничную провинцию и вступил в ООН – Афганистан был единственным государством, проголосовавшим против его приема в эту международную организацию, хотя сам присоединился к ООН лишь годом ранее. Афганцы апеллировали к принципу самоопределения народов; но их оппоненты утверждали, что Кабул планирует аннексировать Северо-Западную пограничную провинцию и, возможно, даже Белуджистан, дабы получить выход к морю.
Вопреки всем усилиям Кабула Пакистан стал членом ООН – но афганские власти не успокоились. Они принялись помогать пуштунским сепаратистам Пакистана. Лидер сепаратистского движения, Абдул Гаффар-хан (1890–1988), являлся пацифистом и соратником Ганди. Подобно своему наставнику, он был идеологом «ненасильственного сопротивления» и в контексте страстей, бурлящих вдоль «линии Дюранда», получил прозвище «Пограничный Ганди». По приглашению афганского правительства Гаффар-хан поселился в Кабуле и вел радиопередачи, уговаривая пуштунов Пакистана перейти границу и примкнуть к своим афганским братьям. Пакистан же запустил радио «Свободный Афганистан» в Кветте и призывал афганских пуштунов бросить все и переселиться в пакистанские земли. Иными словами, неприятели адресовали друг другу идентичные пропагандистские речи – и все было бы вполне мирно и даже забавно, если бы пацифизм Гаффар-хана не возымел обратный эффект. Пока он проповедовал ненасилие, обстановка на афгано-пакистанской границе накалялась.
Отношения между двумя исламскими государствами стремительно ухудшались. Пакистан задерживал грузы, предназначенные для гильмендского проекта. В июле 1949 г. афганские военные обстреляли своих пакистанских коллег через «линию Дюранда», а самолет ВВС Пакистана в ответ разбомбил приграничную афганскую деревню. 26 июля лойя-джирга в Кабуле отвергла все исторические договоры с англичанами и провозгласила Пуштунистан независимым государством. Параллельно племенное собрание по другую сторону границы объявило главой Пуштунистана своего вождя – Мирзу Али Хана (1897–1960).
В 2000-х гг. американский журнал «Time» сравнил Мирзу Али Хана с Усамой бен Ладеном. Этот известный пуштунский джихадист обитал в Вазиристане – суровом краю на северо-западе Пакистана близ афганской границы. «Томми» рыскали по горам в поисках врага – но всякий раз, когда Мирзу Али Хана загоняли в угол, он прятался в укромных долинах и пещерах.
Сейчас имя Мирзы Али Хана почти забыто, но 100 лет назад все пуштуны знали, что это святой человек, восставший против англичан. Британская армия охотилась за ним в самых отдаленных уголках Вазиристана и Северо-Западной пограничной провинции – там, где спустя много лет союзные войска будут искать Усаму бен Ладена. Тогда – как и сегодня – этот регион представлял собой пороховую бочку, начиненную агрессивными мусульманскими фанатиками.
Мирзу Али Хана прозвали «факиром Ипи» – в честь деревни, где он, по слухам, продемонстрировал сверхъестественные способности – превратил палки в ружья и накормил множество людей несколькими буханками хлеба. Под лозунгом «Ислам в опасности!» его лашкары устраивали засады на британские конвои и нападали на индуистские города. Факир Ипи вел ожесточенную партизанскую войну с «неверными», устраивая массовые казни пленных и разоряя поселения. Англичане держали на границе около 40 тыс. солдат, но у Мирзы Али Хана было в 10 раз больше сторонников. В разгар Второй мировой войны британцы разместили в Вазиристане гарнизон – и не сдвинулись с места, даже когда японцы оккупировали Бирму (1942). Они штрафовали пуштунов, отказавшихся преследовать факира, сжигали дотла мятежные деревни и разрушали дома главарей бунтовщиков – но безрезультатно.
После раздела Индии Мирза Али Хан стал бельмом на глазу пакистанского правительства. Он яростно боролся за независимость Пуштунистана вплоть до самой своей смерти в 1960 г.
В 1950 г. и 1951 г. афганские боевики пересекли «линию Дюранда», чтобы помочь повстанцам Мирзы Али Хана. Исламабад разорвал отношения с Кабулом и приостановил поставки нефти в Афганистан. В ситуацию вмешался СССР. Именно тогда было подписано первое советско-афганское бартерное соглашение (1950), по которому афганцы присылали большевикам шерсть, хлопок и масло. В обмен на это Советский Союз снабжал Афганистан нефтью и газом, построил нефтехранилища и начал разведку полезных ископаемых на севере страны. В Кабуле наконец-то открылось советское торговое представительство. Клан Мусахибан беспокоила индустриализация Средней Азии и эвакуация в этот регион большого количества этнических русских в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). Впрочем, опасения не мешали королевской семье сотрудничать с СССР – тем более что каких-либо реальных альтернатив у нее не было.
В этот же период Дауд стал премьер-министром (1953). Он был пылким пуштунским националистом, а пуштуны являлись опорой афганской монархии. Естественно, из Кабула полились потоки оскорблений в адрес Исламабада. Однако параллельно Дауд попросил у США военную помощь – и, разумеется, получил отказ. С точки зрения Белого дома, «пуштунское дело» угрожало существованию американского союзника – Пакистана. На тот момент Пакистан представлял собой кипящую «сборную солянку» из десятков разрозненных народов – пенджабцев, пуштунов, синдхов, белуджей и пр. Помимо того, новое государство было катастрофически нестабильно и уже раскололось на две части. В 1971 г. Восточный Пакистан стал Бангладеш. На Кашмир претендовала (и до сих пор претендует) Индия. В случае образования Пуштунистана от Пакистана отпочковались бы не только пуштунские территории, но также, вероятно, Синд и Белуджистан. Соответственно, Пакистан, подобно шагреневой коже, уменьшился бы до Пенджаба – вернее, до его пакистанской части, ибо Пенджаб как историческая область был разделен между Пакистаном и Индией.
Но даже если бы крошечный пакистанский Пенджаб выжил, то какой толк был бы Вашингтону от столь незначительного связующего звена между СЕАТО и СЕНТО? Геополитическое уничтожение Пакистана пробило бы невосполнимую брешь в «заборе», которым Запад оградился от СССР – поэтому Штаты не могли бросить Пакистан на произвол судьбы. Пограничный афгано-пакистанский конфликт гноился, как и любая старая болезненная рана, – но Дауд мог даже не надеяться ни на американское оружие, ни на сочувствие США в этой борьбе. Премьер-министру Афганистана надлежало признать «линию Дюранда» и прекратить вмешиваться в дела соседа – но, конечно же, Дауд этого не сделал.
Летом 1961 г. – во время очередного витка конфликта – пакистанский президент Мухаммед Аюб Хан (кстати, пуштун по национальности) закрыл консульство Пакистана в Кабуле. Дауд к тому времени уже восемь лет бился как рыба об лед, – он не мог ни отказаться от идеи Пуштунистана, ни реализовать этот проект. Премьер-министр отреагировал на действие Исламабада невообразимо глупо – закрыл «линию Дюранда» с афганской стороны. Как только пограничники опустили шлагбаумы, международная торговля застопорилась. По обе стороны границы столпились 200 тыс. кочевников, которые не могли следовать своим традиционным маршрутом в соседнюю страну. Прилавки афганских магазинов и базаров опустели. Зарубежные наблюдатели схватились за головы – ведь Афганистан, в отличие от Пакистана, не имел выхода к морю и лишил себя доступа к морским портам. Вопреки собственному мнению, Дауд не давил на Пакистан – с таким же успехом он мог позвонить в Исламабад и сказать: «Дайте мне Пуштунистан, или я задержу дыхание, пока не умру». Пакистанцы улыбались – и ждали.
США не на шутку встревожились и на всякий случай эвакуировали из Афганистана 150 технических советников. Американские дипломаты призвали Дауда к здравомыслию – но тот был непреклонен. Диктаторы не любят признавать свои ошибки. Впрочем, Кремль внял мольбам Кабула и ринулся спасать гибнущую экономику королевства. Ежедневно СССР закупал несколько сотен тонн афганского винограда и транспортировал его по воздуху в Узбекистан. Советский Союз не нуждался в импортных фруктах – их в достатке выращивали в среднеазиатских республиках. По слухам, виноград выбрасывали в Аральское море.
Безумие Дауда длилось 18 месяцев. Экономика Афганистана едва не рухнула. Проблемы не ограничивались товарным дефицитом – в бюджет не поступали таможенные пошлины, коммерческая прибыль от продажи товаров резко снизилась, а торговые потери были огромны. В сочетании с перерасходом средств на девелоперские проекты это привело к бюджетному дефициту и росту инфляции. Денежные резервы, выделенные Кабулу американцами и Советами в рамках десятилетней гонки (1953–1963), просто испарились.
Но хуже всего было то, что ситуация в целом выглядела так, будто Афганистан нарушил принцип нейтралитета и переметнулся в советский лагерь. Семья не собиралась это терпеть. 9 марта 1963 г. Дауд ушел в отставку. Захир-шах поблагодарил кузена за патриотизм и колоссальный вклад в развитие страны – а также объявил, что теперь он самолично займется государственными делами.
Глава 13
«В нашей Бурухтании очень хорошо»
Этот мир – горы, а наши поступки – крики: эхо от нашего крика в горах всегда возвращается к нам.
Мавлана Джалал-ад-Дин Мухаммад Руми
Дауд ушел в отставку добровольно. Казалось бы – какой диктатор откажется от власти, если он контролирует армию, полицию, спецслужбы и разветвленную шпионскую сеть? Премьер-министр мог сопротивляться, и тогда его борьба наверняка вылилась бы в гражданскую войну и ввергла Афганистан в пучину хаоса – но вместо этого Дауд предпочел пощадить свою страну (либо, вероятно, свою семью). Несомненно, его отставка была обусловлена семейными политическими играми и закулисными сделками, она наверняка сопровождалась нажатием на какие-то рычаги, неведомые посторонним, – но Дауд располагал обширным арсеналом. У него все равно был выбор – и он решил уйти.
Через несколько дней случилось другое грандиозное событие – Захир-шах вознамерился ослабить власть клана Мусахибан. Он приказал написать новую конституцию, которая ограничит полномочия Семьи и даст больше власти народу. Все это выглядело очень подозрительно, и афганцы насторожились. В королевской инициативе им мерещилась фальшивая «оттепель» Шаха Махмуда (1949–1952). Ничто не мешало властям повторить трюк десятилетней давности – отменить цензуру и провести выборы, дабы выявить и покарать смутьянов. Стоило новым оппозиционным лидерам выдать себя, как их бы перевешали или выгнали из страны – и все вернулось бы на круги своя.
Но скептики ошибались – король действительно имел в виду то, что сказал. Новый премьер-министр – физик Мухаммед Юсуф, получивший образование в Германии, – в радиообращении к соотечественникам рассказал о более либеральном политическом и экономическом курсе. Далее Юсуф с одобрения падишаха собрал собственный кабинет – и, к всеобщему удивлению, ни один из министров не принадлежал к королевской семье. Двое даже не были пуштунами. В конце мая 1963 г. Кабул восстановил торговые и дипломатические связи с Исламабадом. Официально соглашение так и не было достигнуто, но пограничный спор никогда больше не накалялся до такой степени.
Реформы продолжались. Политических заключенных амнистировали. Члены клана Чархи, выросшие в тюрьме, вышли на свободу. Многие из них впервые за 10 лет увидели солнце. Историк Мир Гулям Мухаммед Губар вернулся из ссылки и занял прежнюю должность в Кабульском университете. Юсуф распорядился гуманизировать пенитенциарную систему – важный шаг, учитывая, что полиция обычно выбивала из узников признательные показания под пытками. Все эти перемены сулили стране яркую и бурную политическую жизнь, которая в конечном счете и похоронила афганскую монархию.
Весной 1963 г. Юсуф сформировал комитет для разработки новой конституции. В консультативный совет при комитете вошли феминистки Кубра Нурзай, Масума Эсмати-Вардак и Шафика Зия (позже она стала министром без портфеля, то есть участвовала в заседаниях правительства и принятии государственных решений, но не руководила конкретным ведомством). В сентябре 1964 г. проект Основного закона был вынесен на рассмотрение лойя-джирги (процесс подробно освещало «Радио Кабул»). Среди 452 делегатов насчитывалось четыре женщины, но их присутствие объяснялось либеральной политической модой. Прочие делегаты представляли «настоящий Афганистан» во всем его этническом, конфессиональном и социальном многообразии – большинство из них не умело читать и писать. Тем не менее двухнедельная дискуссия стала образцом серьезных и разумных дебатов. Неграмотные участники оказались красноречивыми ораторами, поднаторевшими в публичных выступлениях на своих местных советах и племенных джиргах.
Лойя-джирга разрешила множество спорных вопросов. Например, отныне слово «афганец» официально использовалось для обозначения всех королевских подданных, а не только пуштунов. Муллы требовали установить шариат – но разработчики конституции предусмотрительно указали, что шариат является законом по умолчанию, и иные правовые нормы не будут ему противоречить. Благодаря такой уловке удалось закрепить светские положения (в том числе о светской и независимой судебной системе). К тому же делегаты начали громко жаловаться на корыстолюбие и невежество провинциальных казиев (шариатских судей) – и возражения мулл утонули в возмущенном гуле общего собрания. Кроме того, лойя-джирга добавила в конституцию запрет на открытую политическую деятельность членов клана Мусахибан (камень в огород Дауда, возвращения которого все боялись) и запрет на принудительное переселение афганцев (народная память об эпохе Абдур-Рахмана была еще жива).
Основной закон гарантировал равные права всем – мужчинам, женщинам и даже немусульманам. Конституция провозгласила двухпалатный парламент – шуру (араб. 
– совет, консультация),[583] который ограничивал власть падишаха. Полномочия депутатов сводились к тому, чтобы одобрять либо отклонять министерские законопроекты и кандидатуры министров, предложенных королем. Но посланники народа решали хоть что-то – и афганцев это шокировало.
Конечно, в 1964 г. в Афганистане не наступила эпоха парламентарной монархии, и Захир-шах не превратился из реального правителя в церемониальную фигуру. Конституционные положения в целом носили декларативный характер, и государство не могло обеспечить их реализацию. Подавляющее большинство афганцев проигнорировало выборы – крестьяне и пастухи не понимали, зачем это нужно. Но даже их поразила статья 24 Основного закона – в ней говорилось, что члены королевской семьи не могут занимать посты премьер-министра, министров, членов парламента, членов Верховного суда, а также участвовать в политических партиях. Эта норма, в отличие от прочих, соблюдалась неукоснительно.
Когда вообще в истории случалось нечто подобное? Североамериканские колонии восемь лет воевали с метрополией за независимость – и британский король Георг III, пребывавший за океаном, не хотел выпускать колонистов из своих когтей. Франция из абсолютной монархии стала республикой – но для этого понадобилась кровавая революция с периодами диктатуры и массового террора. В Афганистане же изменения произошли в мгновение ока – по инициативе правящего клана. Кабул замер в ожидании трагедии – например дворцового переворота в пользу Дауда – но напрасно. Дауд вел тихую жизнь пенсионера, ничего не предпринимал и не делал никаких публичных заявлений.
Между тем в Афганистане дела шли своим чередом. Новый кабинет министров приступил к работе. Либеральные интеллектуалы опять начали издавать газеты, и никто их не закрыл. Импортные товары хлынули в страну через пакистанскую границу – и базары были завалены диковинками со всего мира: французскими духами, швейцарскими часами, немецкими фотоаппаратами, английскими велосипедами. Помимо привычных для афганцев чая, риса, специй и прочих региональных продуктов, полки кабульских магазинов ломились от заморских деликатесов: шоколада из Бельгии, макарон из Италии, солонины из Родезии, консервированных сардин из Норвегии… С дипломатической точки зрения «бархатная революция» 1963 г. вернула Афганистан в центр противостояния между коммунистами и капиталистами – и теперь страна снова была готова флиртовать с обоими блоками и принимать от них подарки.
Подарки не заставили себя ждать. Немцы построили кампус Кабульского университета. В столице множились высотные здания – банк, международные отели, пара универмагов. Участники «холодной войны» преподнесли афганским городам парки современных автобусов. Но, конечно, больше всего внимания, денег и различных благ доставалось Кабулу. На северо-востоке столицы вырос Макруян[584] – район советских пятиэтажных панельных домов, которые виделись афганцам невероятно комфортабельными. Его название произошло от слова «микрорайон». Макруян был задуман как своеобразная «витрина социализма» – и, вопреки наименованию, являлся достаточно большим районом с центральной площадью, парком, скверами, клубами, магазинами, детскими площадками и Домом культуры. Эта часть Кабула до сих пор выглядит как любой город на просторах СНГ – за тем исключением, что местные жители переделали клубы и ДК в мечети, и сегодня над «хрущевками» возвышаются минареты.
Кабул преображался на глазах. В город больше не заходили ослы и верблюжьи караваны – их сменили грузовики и легковые автомобили. Гигантские гидроэлектростанции производили электричество для главного города Афганистана, озаряя его дворцы бракосочетания, концертные залы, кинотеатры, художественные галереи и рестораны в западном стиле, выросшие на центральных улицах. Повсеместно открывались книжные и музыкальные магазины, кофейни и кондитерские, чайханы и шашлычные. По выходным представители технократии – нового среднего класса – отправлялись в увеселительные заведения, а в погожие дни они ездили в курортный городок Пагман или на Каргское водохранилище, где купались, катались на лодках и отдыхали в кафе с живописным видом.
Празднование Дня независимости в конце лета давно являлось самым массовым публичным мероприятием в стране, но теперь оно стало еще великолепнее. Правительство украшало и иллюминировало кварталы вокруг базарной площади, где проходили основные торжества. На фестивале устраивали игру в бузкаши (перс. 
– перетягивание козла) – древний среднеазиатский вид спорта, напоминающий поло на лошадях. Это суровое состязание, где вместо мяча используют обезглавленную козлиную тушу. Цель каждого всадника – завладеть ей и доскакать до финиша. В старину матчи были очень травмоопасными и наездники действовали по принципу «один против всех», но в просвещенном Афганистане игроков разбили на команды и ввели ряд ограничений.[585] Конники по-прежнему налетали друг на друга и пытались схватить козлиную тушу под улюлюканье толпы – но уже в соответствии с определенными правилами.
Впрочем, были и другие, более спокойные развлечения. Над Шорским базаром запускали многочасовые фейерверки – и афганцы завороженно смотрели в ночное небо, где распускались огненные цветы. В чайных садах играли музыканты, и люди бесплатно слушали известных певцов – например, поп-звезду Ахмада Захира (1946–1979). Его окрестили «восточным соловьем» и «афганским Элвисом Пресли» – за чарующий голос, бакенбарды и тягу к рубашкам с широкими воротниками. Отец Ахмада, Абдул-Захир, в разные годы занимал с десяток должностей – от директора муниципальной больницы до личного врача падишаха и министра здравоохранения. В период афгано-пакистанского кризиса он был послом в Исламабаде, а затем – председателем комиссии по подготовке проекта конституции 1964 г., но пиком карьеры Абдул-Захира стал пост премьер-министра (1971–1972). Пока отец решал вопросы национального масштаба, сын (выпускник «Хабибии») пел о любви – и афганские девушки визжали от восторга. В качестве текстов для своих песен Ахмад Захир нередко брал стихи, написанные классическими персидскими поэтами сотни лет назад,[586] а пластинки «афганского Элвиса» выпускал британский лейбл «EMI».
Ахмад Захир считается автором знаменитой композиции «El Bimbo», которую впоследствии исполнили десятки музыкантов – от оркестра Поля Мориа до Аркадия Северного. На альбоме Захира «Lylee» (1971) она называлась «Tanha Shodam Tanha» («Один, совсем один»). В 1984 г. эта мелодия обрела вторую жизнь благодаря американской комедии «Полицейская академия» – в частности, сцене в гей-баре «Голубая устрица».
Характерным признаком «холодной войны» были выставки, где конкурирующие государства демонстрировали свои научные и промышленные достижения. Павильоны были установлены и в Кабуле. Афганцы с трепетом разглядывали чудеса, сделанные в США, СССР, Франции, Чехословакии, Польше, – мотоциклы и радиоприемники, магнитофоны и взбиватели для яиц, модную одежду и обувь. В театрах и на концертных площадках выступали джаз-бэнд Дюка Эллингтона, солисты китайской оперы и артисты Московского цирка. Каждый коллектив манил афганцев в соревновании «холодной войны». Развитие инфраструктуры по-прежнему спонсировалось из-за рубежа. На закате 1960-х гг. путешественник мог проехать Афганистан за день – от пакистанской до советской границы через Кабул и тоннель Саланг.
Население Кабула пополнилось множеством иностранцев. Русские и другие выходцы из стран Восточного блока жили бок о бок с афганцами и закупались на базарах. Американцы и граждане западноевропейских государств, подобно британцам XIX в., держались обособленно и предпочитали магазины с товарами, импортированными из их стран. Однако к середине 1960-х гг. Афганистан наводнили волонтеры из Корпуса мира.[587] Они добирались до самых глухих деревень и помогали тамошним крестьянам собирать урожай, ухаживать за больными и заботиться о детях. Эти юноши и девушки не обладали особыми профессиональными знаниями и навыками – но зато сверкали белозубыми улыбками, показывая афганцам «истинно американское» дружелюбие.
Мир захлестнула «революция шестидесятых», и в Афганистан потянулись хиппи. Они отправлялись из Европы и США в Иран, оттуда – в Кабул (через Герат и Кандагар), а затем – в Индию, к «местам просветления». Туристы обнаружили в Афганистане хороший гашиш. Когда страна была включена в «тропу хиппи», местные жители увидели в этом источник заработка. Хиппи не хотели курить гашиш в аутентичной афганской атмосфере. Этот легальный наркотик имел дурную репутацию – его употребляли представители низших слоев общества: поденщики, водители грузовиков, кочевники и маргиналы. Вестернизированная элита пила, хотя – или, вероятно, потому что – алкоголь был запрещен исламом. Предприимчивые дельцы поняли, что главное для хиппи – романтическая мечта и безопасная экзотика. В крупных городах возникли клубы, где европейцы и американцы могли «расширить сознание». Охрана отсеивала сброд, дабы никто не мешал гостям насладиться «прекрасным Востоком». Наравне с хиппи в наркоклубы могли попасть только респектабельные афганцы с деньгами и связями – и эти, по сути, притоны превратились в модные богемные заведения.
К концу 1960-х гг. социальная ткань городов (особенно Кабула) существенно изменилась. Школьники и школьницы, которые вместе сидели за партами, начали встречаться. Они не приглашали друг друга на свидания – так еще не было принято – но намекали, где можно встретиться у всех на виду. Городская молодежь переживала «конфетно-букетный период». Влюбленные ходили в кино и ели мороженое – но для страны, где любые добрачные и внебрачные отношения между мужчиной и женщиной испокон веков запрещались, даже невинные развлечения были настоящей сексуальной революцией. Традиционные договорные браки сменились браками по любви, которые заключались в загсах, а не в мечетях, – и на свадьбах встречались десятки (если не сотни) незнакомых людей – семьи жениха и невесты. Семейный союз уже воспринимался как личный выбор, а не как семейное дело, когда родители все решали за своих детей.
Большинство студенток обучалось на педагогическом и медицинском факультетах Кабульского университета, поэтому количество женщин-врачей и учителей резко увеличилось. Столичные модницы дефилировали по улицам в блузках с глубоким декольте. То тут, то там появлялись ночные клубы, где подавали пиво и виски – и не только для иностранцев. Афганцы пили и не скрывали этого. Эксцентричный итальянский инженер из Каяки, сеньор Корриега, перебрался в Кабул и разливал вино собственной марки.
Запад безоговорочно победил на афганском культурном фронте. Рок-н-ролл, джинсы, мини-юбки – все это было в Кабуле. Впрочем, в политическом и экономическом плане капиталистический лагерь терпел поражение. Гильмендский проект, задуманный как грандиозная реклама США, обернулся сплошным разочарованием. Зарубежные специалисты не провели адекватные исследования до начала строительства. Почва засолилась, и на орошаемой земле ничего не росло, кроме сорняков. Кроме того, никто не изучил социальные последствия проекта. По воспоминаниям американского антрополога Луи Дюпре (1925–1989), крестьяне, жившие всего в 30 км от плотины Аргандаб, даже не подозревали о ее существовании. Историк Тамим Ансари рассказывает, что как-то раз его отец поехал по делам в селения, расположенные вниз по течению от дамбы Каяки. Жители одной деревни справились у него о здоровье эмира Амануллы. Со дня свержения Амануллы минуло более 30 лет, но крестьяне не получали новостей и ничего не знали ни о событиях в столице, ни о плотине. Им было известно лишь то, что река перестала вести себя привычным образом – вода регулярно затапливала поля, и старые каналы, прорытые еще до Абдур-Рахмана, не справлялись с этим наваждением. Земледельцы голодали и бедствовали. Более того – загадочные перемены с водой разрушали традиции управления водными ресурсами. Селяне обратились к мирабу – уважаемому человеку, ведавшему ирригационной системой, и тот предложил прокопать новые каналы. Разумеется, это не помогло. Ханы, сардары и малики не знали, что делать. Эрозия авторитета локальной элиты грозила беспорядками и переделом власти в вилаятах.
Образцово-показательные города не работали. Правительство населило их членами разных этнических групп, которые грызлись между собой по любому пустяку. Устав от скандалов, кочевники покидали дома и возвращались к прежнему образу жизни. Многих крестьян согнали с земельных участков и отдали их угодья под экспериментальные фермы. Позже они захотели вернуться – но власти не разрешали. Вопреки ожиданиям, в долине Гильменд множились не урожаи, а конфликты и обиды.
Грандиозное строительство кандагарского аэропорта завершилось пшиком. Аэропорт был возведен для винтовых самолетов, но они устарели, и их сменили самолеты реактивные. К тому же топливные насосы в аэропорту не работали должным образом, и междугородние авиакомпании не выбрали его в качестве заправочной станции. С тех пор в пустыне под Кандагаром сиротливо стояло здание – огромное, современное и пустое.
Конечно, были и успешные проекты – но они затронули крупные города. В паре десятков километров от Кабула, Герата, Джелалабада, Газни, Мазари-Шарифа лежали деревни, где люди никогда не видели электрическую лампочку и не слышали термин «холодная война». Они узнавали о модернизации от односельчан, которые иногда выбирались за пределы деревни, а потом рассказывали о чудовищном разврате, царящем в столице. Естественно, подобные рассказы вызывали глухое неодобрение. Так рождались, например, мифы о голых женщинах, нахально разгуливающих по центру Кабула, – ведь для крестьянина девушка без чадры действительно была голой. Старый Афганистан, уцелевший под ударами Абдур-Рахмана и свергнувший Амануллу, по-прежнему жил – однако он был как никогда оторван от нового Афганистана.
Тем временем в страну возвращались сотни афганцев, окончивших учебу за рубежом. Одни – выпускники западных вузов – заступали на государственную гражданскую службу; вторые – прошедшие военную подготовку в странах соцлагеря – пополняли ряды армии. Юноши проникались коммунистической доктриной и через ее призму воспринимали родину и собственную жизнь. Согласно марксистскому учению, Афганистан являлся феодальным государством. Преподаватели внушали курсантам, что они – просвещенный авангард афганского общества, свободный от диких религиозных предрассудков и прочей чепухи, и что им суждено построить рай на земле для рабочих и крестьян. Военные делились этими идеями с друзьями и сверстниками – студентами Кабульского университета, а выпускники подхватывали их и несли в отдаленные вилаяты, куда многих отправляли работать по распределению. Офицеров тоже рассеивали по всей стране. Таким образом коммунистические идеи просачивались в тонкую прослойку провинциальной интеллигенции. Кабульские интеллектуалы организовывали группы по 10–12 человек для изучения марксизма-ленинизма. Подобных групп насчитывалось лишь несколько десятков – но они все же были.
1 января 1965 г. 30 членов марксистских кружков собрались в квартире журналиста Нура Мохаммада Тараки, который прославился в СССР поучительными литературными произведениями о тяжкой доле афганских тружеников. Тараки родился в бедной семье гильзайских пуштунов, но сумел выбиться в люди и даже какое-то время работал пресс-секретарем и переводчиком посольства Афганистана в США. Согласно партийной легенде, в 1953 г. – после назначения Дауда премьер-министром – Тараки на пресс-конференции в Нью-Йорке заявил, что порядки в Афганистане «угнетательские и автократические» – и что они «не изменятся в результате замены одного родственника короля на другого». По неизвестной причине свирепый Дауд не отозвал его и не засадил в тюрьму. Афганский историк и социолог Мухаммед Хасан Какар разговаривал с Тараки и охарактеризовал его не как коммуниста, а как «недовольного левого» (англ. discontented leftist) – но вскоре тот сделался страстным оппозиционером и с 1963 г. посвятил себя подпольной деятельности. Метаморфоза, произошедшая с Тараки, совершенно случайно совпала с началом реформ Захир-шаха. Помимо того, произведения Тараки публиковались на русском языке, и в СССР его провозгласили «афганским Максимом Горьким».
В январе 1965 г. Тараки было 47 лет, а почти все товарищи, собравшиеся у него дома, являлись недавними выпускниками Кабульского университета. Журналист считался главным среди них – ведь в Афганистане возраст имеет важное значение. Лишь один человек относился к Тараки скептически – 35-летний Бабрак Кармаль. Его предки перебрались в Кабул из индийского Кашмира, когда эта область принадлежала Дурранийской империи. Кармаль снискал славу в кругах столичных диссидентов, ибо в юности организовал ряд антиправительственных митингов и получил «престижный» четырехлетний тюремный срок. Именно сокамерники познакомили его с марксизмом. После освобождения Кармаль вернулся в университет и получил диплом юриста, однако студенты уважали его как неистового борца, пострадавшего за правду. Даже разменяв четвертый десяток, Кармаль сохранил связь с левыми студенческими активистами.
Близкой подругой и, предположительно, любовницей Кармаля была феминистка Анахита Ратебзад (1931–2014). Ее отец, писатель Ахмад Ратебхан, принадлежал к числу младоафганцев и после падения режима Амануллы бежал в Иран, бросив супругу с детьми. Анахита выросла без него.
Сохранилась любопытная история о том, как Ратебзад поняла, чем будет заниматься до конца жизни. В детстве она проводила лето в дядином загородном доме и играла с милыми белоснежными козочками. Идиллия прервалась осенью, когда начался учебный год и девочку отвезли в Кабул.
Пасторальная история превратилась в апокрифическую легенду спустя год. Придя из школы, Анахита застала в гостях дядю и спросила, как поживают ее любимицы. Дядя рассмеялся и ответил, что одна коза как раз в гостиной. Девочка побежала туда – но ее постигло горькое разочарование: вместо козы в комнате сидела тетя, дядина жена. Анахита рассердилась и закричала: «Моя тетя – не коза! Женщины – не козы!» Ее успокаивали и говорили, что дядя пошутил, – но потрясение оказалось слишком велико. «С этого дня я решила посвятить свою жизнь борьбе, доказать, что афганская женщина – гораздо больше того слова, которым может наградить ее самодовольный супруг», – вспоминала Ратебзад.
Итак, 30 единомышленников решили основать марксистско-ленинскую политическую партию для участия в грядущих парламентских выборах. Так родилась Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА). По иронии судьбы оказалось, что гости Тараки представляли будущий состав НДПА. Половина из них происходила из пуштунских деревень – это были мальчики, которые по тем или иным причинам переместились из старого Афганистана в новый. Остальные являлись отпрысками привилегированных городских семей. Тараки олицетворял первую группу: его отец был пастухом и мелким контрабандистом, а недавние предки – кочевниками. Бабрак Кармаль олицетворял вторую группу: его отец-генерал дружил с Даудом (что, впрочем, не помешало премьер-министру отправить сына приятеля за решетку).
По итогам голосования четыре члена группы Кармаля, включая Анахиту Ратебзад, получили места в шуре. Отныне НДПА имела представительство в главном законодательном органе страны. Впрочем, законотворческая деятельность таила в себе немало сюрпризов – например, на первом же заседании Ратебзад избили, и она угодила в больницу. Все началось с того, что студенты, столпившиеся в зрительской галерее, учинили один из тех демаршей, которые создают дурную репутацию студенческим активистам. Среди депутатов преобладали феодалы и представители сельской знати – и студенты освистали их за то, что парламентарии были недостаточно демократичными. Кроме того, протестующие потребовали отставки премьер-министра Мухаммеда Юсуфа и роспуска правительства, утвержденного Захир-шахом годом ранее. Бабрак Кармаль произнес пламенную речь о страданиях простых людей. Как только он сел, крики возобновились с удвоенной силой. Затем началась драка, и заседание было отложено.
Студенты изо дня в день срывали парламентские слушания, пока наконец охрана не вышвырнула их вон. Шумные митинги продолжались на улицах – и к ним присоединялись все новые и новые участники. 25 октября 1965 г. какой-то начальник велел разогнать толпу, полицейские начали стрелять – и убили двух студентов и одного праздного зеваку.[588] Казалось, что в стране, где насилие – практически норма жизни, еще три жертвы отстанутся незамеченными, – но этот день вошел в историю Афганистана.
Демонстрации вылились в забастовку. Кабульский университет закрылся. Студенты подали петицию ректору, требуя, чтобы чиновник, приказавший расстрелять их товарищей, был найден и наказан. В противном случае они пригрозили не появляться на парах до конца учебного года. К тому моменту Юсуф вынужденно покинул пост главы кабинета, и новый премьер-министр Мохаммад Хашим Майвандваль пообещал во всем разобраться. В конце концов из университета уволили какого-то преподавателя – и на этом расследование завершилось. Сплетники твердили, что роковое распоряжение отдал двоюродный брат и зять короля – генерал Абдул Вали, командующий кабульским гарнизоном; если это так, то неудивительно, что следствие зашло в тупик. Некоторые обвиняли министра внутренних дел Абдула Кайима. По сей день неизвестно, кто приказал расстрелять демонстрацию, – и, по правде говоря, это не имеет значения. Кабул образца 1965 г. представлял собой пороховую бочку, и что-то непременно должно было случиться. Октябрьская трагедия всего лишь разожгла тлеющие угли.
Главную роль в волнениях играли студенты. Их влияние на политику проявилось еще в годы «афганской весны» Шаха Махмуда – и теперь резко усилилось. Строительство кампуса и общежитий Кабульского университета, американское и советское финансирование, поездки за рубеж – все эти факторы привели к тому, что новые идеи распространялись среди столичной молодежи со скоростью степного пожара. Раньше в университет поступали дети богачей, уверенные в завтрашнем дне, – однако потом в вузы стали зачислять выходцев из среднего и низшего класса. Почти никто из них не имел связей, нужных для успешной карьеры, и далеко не все обладали выдающимися способностями. К тому же студенты разочаровались в устаревшем и громоздком бюрократическом аппарате, где им предстояло служить. В Афганистане отсутствовал развитый частный сектор – поэтому выпускники не могли толком заняться коммерцией (если, конечно, не понимать под ней торговлю баранами из отцовской отары или овощами с родительского огорода). Молодые люди так или иначе порвали с консервативным миром предков – но не могли вписаться в «дивный новый мир» афганского либерализма. Они висели на подножке трамвая, мчащегося в светлое будущее, и в любой момент рисковали упасть на рельсы. Политика стала для них единственным способом заявить о себе и исправить то, что они считали социальной несправедливостью. Параллельно эти студенты демонстрировали замечательное отношение к учебе, шантажируя ректора и угрожая не посещать занятия.
Кабульский университет из вуза мутировал в политическую площадку. В период с 1965 г. по 1973 г. он каждый год не работал по несколько месяцев. Студенты протестовали по любому поводу – в знак солидарности с пролетариатом, в поддержку забастовок на заводах и фабриках, против кровавого режима (благодаря которому они окончили школу и перебрались в Кабул из своих кишлаков), ради освобождения политзаключенных, во имя благополучия крестьян (которые, как обычно, понятия не имели, что творится в столице) либо в попытке устранить конкурентов (например, в 1970 г. на выборах в студенческий совет победили исламисты, после чего Кабульский университет закрылся на полгода). Аудитории пустовали – все, что называется, «ушли на баррикады». Митинги сопровождались драками и массовыми беспорядками, иногда активисты погибали в давке, от поножовщины и полицейских пуль – но это никого не останавливало.
Сегодня словосочетание «студенческий активист», как правило, означает «левый» или по крайней мере «либеральный». Однако в Кабуле эти термины не были синонимами: многие активисты являлись исламистами. Их воодушевляли и направляли профессора теологического факультета – декан Гулям Мухаммед Ниязи (1932–1978), Бурхануддин Раббани (1940–2011) и Абдул Расул Сайяф (род. 1946). Оба получили образование в знаменитом исламском университете Аль-Азхар (Каир). Если военные привезли коммунистические идеи из СССР, то студенты-богословы привезли идеи «Братьев-мусульман»* из Египта. Их целью было создание исламского государства, очищенного от чужеродных культурных элементов и управляемого на основе шариата. Среди учеников Раббани и Сайяфа выделялись двое – таджик Ахмад Шах Масуд и пуштун Гульбеддин Хекматияр. Последний выглядел особенно грозно. По слухам, Хекматияр поначалу был коммунистом и состоял в НДПА, но затем ударился в другую крайность. Его соратники храбро протестовали против социальных изменений, обливая кислотой студенток, не носящих чадру.
Иными словами, студенческие активисты были изначально поляризованы. Более того – ни у одной организации не имелось единого руководства. Объединения правых и левых раскололись на множество фракций, отражающих этнические, племенные и личные конфликты; даже осколки дробились. Этот процесс напоминал неконтролируемое деление клеток. В 1967 г. Тараки и Кармаль поссорились – и НДПА развалилась на две части, в каждой из которых насчитывалось чуть более десятка членов.[589] Обе фракции издавали газету, в которой яростно ругали монархию и друг друга. Детища Тараки назывались «Хальк» (перс. 
– народ); эту радикальную марксистско-ленинскую группировку поддерживали сельские пуштуны, ибо Тараки ратовал за Пуштунистан. Кармаль руководил газетой и фракцией «Парчам» (перс. 
– знамя) – умеренной организацией, ориентированной на средний класс, городские элиты и технократию (ее в шутку величали «королевской коммунистической партией Афганистана»).[590]
Несмотря на мизерное количество участников, от «Хальк» и «Парчам» отделились еще более мелкие группы, сформированные исключительно по этническому и региональному признаку, – таджикская и панджшерская.[591] Вообще афганские партии вырастали как грибы после дождя, – появилась даже маоистская прокитайская партия, возглавляемая семьей Махмуди; она организовывала забастовки на кабульских фабриках, где работали преимущественно хазарейцы. Собственной партией обзавелся и Мохаммад Хашим Майвандваль – его «Партия прогрессивной демократии» выступала за социализм, который, по словам премьер-министра, «можно построить и в условиях монархии».
Исламисты не остались в стороне от этого броуновского движения. Преподаватели факультета теологии Кабульского университета учредили «Исламское общество Афганистана».[592] «ИОА» не интересовалось пуштунским национализмом и не прибегало к помощи полуграмотных деревенских мулл. Подобно НДПА, оно вскоре разделилось на две части. Таджикские лидеры Бурхануддин Раббани и Ахмад Шах Масуд осуждали революционную активность, предпочитая медленную исламизацию армии и чиновничества, а пуштун Гульбеддин Хекматияр призывал к народному восстанию.
В этой суматохе все забыли о Дауде – который отошел от дел только для тех, кто в это поверил. За маской безобидного пенсионера скрывался хищник, выжидающий своего часа. В течение десятилетия «новой демократии» (1963–1973) кузен падишаха приглашал в свой дом тщательно отобранных левых и подолгу беседовал с ними. Будучи силовиком, Дауд искал союзников среди офицеров, принадлежавших к «Парчам». Постепенно они сплотились вокруг Дауда – ведь именно он отправил их на учебу в СССР.
К концу 1960-х гг. жизнь в Кабуле била ключом. Хиппи наводнили город, на улицах гремела музыка, из наркоклубов струился дым подозрительного происхождения. Студенты митиговали уже постоянно – Кабульский университет, лицеи и колледжи закрывались, если преподаватели, например, ставили плохие оценки. Пролетарии требовали повышения зарплаты и сокращения рабочего дня. Лето 1968 г. ознаменовалось 15 масштабными студенческими и 25 фабричными забастовками. Офицеры в казармах бормотали о революции, исламисты в мечетях кричали об апокалипсисе, деревни и стойбища кочевников грохотали сами по себе. Энергия Кабула ошеломляла приезжих, но за буйным весельем таились большие неприятности. Мусульманская реакция нарастала. Если марксизм-ленинизм не встретил особого сочувствия у крестьян, то исламизм, напротив, вызвал бурный отклик. В 1970 г. антирелигиозное стихотворение, опубликованное в газете, спровоцировало в Кабуле и провинциях беспорядки, которые подавляла армия. В том же году нескольких мусульманских радикалов упрятали за решетку после того, как жительницы столицы провели пятитысячную демонстрацию против Хекматияра и его приспешников, нападавших на непокрытых женщин.
К началу 1970-х гг. правительство столкнулось с дефицитом бюджета. Доходы от налогов на землю и скот упали, потому что в парламенте заседали малики, сардары и племенные вожди, лоббировавшие такие изменения. Река зарубежных инвестиций, питавшая Афганистан, начала пересыхать. К тому же иностранцы создали мощную инфраструктуру, но для ее обслуживания Кабулу не хватало технических и финансовых ресурсов. К стыду просвещенных афганцев, их государство по-прежнему ничего не производило и замыкало международные рейтинги в сфере образования и здравоохранения. Афганистан напоминал дистрофика, заваленного подарками, – и его колени дрожали под их тяжестью.
Последней каплей стал голод 1969–1972 гг., вызванный сильнейшей в афганской истории засухой. Отчаявшиеся люди хлынули в Иран и Пакистан. Американцы прислали пшеницу, но бесценный груз разворовали чиновники. Жалкие крохи начали распределять по провинциям, однако было уже поздно. Погибли от 60 тыс. до 100 тыс. человек, от бескормицы пали отары овец, десятки тысяч крестьян запутались в долгах и заложили землю кредиторам – но не сумели ее выкупить и лишились всего, чем владели. Тегеран, Исламабад и ООН отправляли в Кабул продовольствие, медикаменты и одежду, однако припасы даже не пытались доставить по бездорожью в глухие деревни. За дело взялись сотрудники ЮНИСЕФ – им удалось спасти тысячи жизней, хотя гуманитарные караваны часто грабили, а местные ханы и феодалы не пускали кафиров в свои владения, дабы не подрывать собственный авторитет. Правительство не смогло мобилизоваться и организовать эффективную помощь во многом потому, что незрелая государственная система попросту не выдерживала такой нагрузки. Афганистану аукнулись все проигнорированные конституционные положения. В частности, падишах по совету генерала Абдула Вали отказался подписать закон о политических партиях, предусмотренный конституцией 1964 г. Помимо того, муниципальные и региональные выборы, требуемые Основным законом, не состоялись. Фактически шура являлась единственным представительным органом в стране, но ее оккупировала локальная элита, продвигавшая свои корыстные интересы.
В 1973 г. советские зрители увидели новую кинокомедию «Неисправимый лгун». Главный герой по фамилии Тютюрин (Георгий Вицин) находит золотой портсигар и возвращает его владельцу – наследному принцу восточной страны Бурухтании, Бурухтану Второму Второму (в исполнении Владимира Этуша). Благодарный принц устраивает обед в честь Тютюрина, а переводчик (Борис Сичкин) исполняет песню «В нашей Бурухтании очень хорошо». За Бурухтаном Вторым Вторым легко угадывался Захир-шах, который часто приезжал в СССР с официальными и неофициальными визитами, а за Бурухтанией – Афганистан. По иронии судьбы, афганская монархия рухнула в год выхода фильма.
К тому времени ситуация в стране была катастрофической. Уровень жизни снизился, Кабул волновался, а острый кризис уничтожал слабую, дотационную афганскую экономику. На фоне всех этих несчастий король уехал отдыхать в Италию. 17 июля 1973 г. Дауд осуществил государственный переворот – почти бескровный (погибли только четверо полицейских и экипаж танка, упавшего в реку Кабул). Несколько сотен солдат под командованием офицеров, обученных в СССР, просто захватили ключевые позиции в Кабуле. После недолгих раздумий падишах отрекся от престола. Вероятно, его низложение было обговорено заранее – Семья боялась анархии и гражданской войны. Опальный монарх остался жить на вилле в окрестностях Рима, а из Кабула ему выслали деньги и имущество – в частности один из «роллс-ройсов». Мухаммед Дауд-хан провозгласил Афганистан республикой, а себя – первым президентом. Конечно, настоящие президенты не назначают сами себя, но в 1970-х гг. слово «президент» звучало куда более прогрессивно, нежели «король».
Глава 14
Конец династии
Овец убивает барс, а мясо их ест шакал.
Пуштунская пословица
Переворот 1973 г. представлял собой очередную смену государя в династии Дуррани и не являлся политической революцией. Но на практике пятилетнее правление Дауда вызвало к жизни революционные силы – и, какими бы ни были королевские намерения президента, эти силы стремились преобразить Афганистан.
Дауд планировал переворот около года совместно как с умеренными, так и с левыми оппозиционерами. Афганцы приветствовали новый режим. Военные были благодарны президенту за советское оружие, деньги и обучение, которые они получили, когда Дауд был премьер-министром падишаха. Пуштунские националисты знали, что Дауд поддерживает Пуштунистан, и надеялись на аннулирование или хотя бы пересмотр «линии Дюранда». Реформаторы помнили, как королевский кузен спорил с муллами и добился отмены обязательного ношения чадры. Крестьяне остались равнодушны к происходящему – для них новоиспеченный глава государства являлся членом клана Мусахибан и потомком Дост Мухаммеда, а значит, ничего не изменилось. Но больше всех радовались активисты НДПА – они помогли Дауду захватить власть и теперь предвкушали щедрую награду.
Не будучи коммунистом, Дауд опирался на офицеров из фракции «Парчам». Парчамисты во главе с Бабраком Кармалем сыграли важную роль в перевороте и рассчитывали извлечь из него серьезные политические выгоды. В первые месяцы республики несколько членов «Парчам» удостоились высших правительственных должностей, другие были назначены на менее значимые посты. Впрочем, Дауд оказался не таким податливым, как ожидали коммунисты. Ощутив свою силу, он начал подрывать позиции левых, понижая их по карьерной лестнице и высылая на работу в вилаяты либо за рубеж на дипломатическую службу. Офицеров-парчамистов отправили в провинциальные гарнизоны, а ключевые позиции в госаппарате заняли консерваторы и убежденные антикоммунисты, лично преданные президенту. Один из лидеров переворота, заместитель командующего ВВС, генерал Абдул Кадир Дагарваль, стал начальником армейской скотобойни. Вскоре президент убрал из кабинета трех министров, признанных неэффективными, и отклонил предложение «Халька», желавшего внедрить в правительство собственные кадры.
НДПА разочаровалась в Дауде, но тот планомерно расчищал для себя пространство. В сентябре 1973 г. экс-премьер Мохаммад Хашим Майвандваль был обвинен в заговоре и арестован вместе с 44 другими политиками и военными. Спустя месяц он умер в тюрьме, судя по всему, не выдержав пыток, – но министерством внутренних дел еще заправляли парчамисты, и для сторонних наблюдателей ситуация выглядела так, будто НДПА ликвидировала потенциального соперника – довольно популярного в столице Майвандваля.
В обращении к нации 23 августа 1973 г. Дауд указал на отсутствие экономического прогресса в течение предыдущего десятилетия. К марту следующего года он разработал масштабную программу индустриализации, развития торговли, стабилизации цен и стимулирования афганского производства. Подобно лидерам прочих стран третьего мира, президент выступал за централизованную экономику, выстроенную вокруг крупных промышленных проектов. Это подразумевало очередную волну зарубежных инвестиций – и их наиболее вероятным источником был СССР при эпизодическом участии Штатов. Дауд продолжал разглагольствовать о вечной советско-афганской дружбе, но параллельно налаживал отношения с региональными союзниками США. Он встретился с пакистанским премьер-министром Зульфикаром Али Бхутто и иранским шахом Мохаммедом Резой Пехлеви. Тройка лидеров обсудила создание регионального торгового союза, строительство международной железной дороги и пакт о коллективной безопасности. В 1974 г. Кабул заключил с Тегераном беспрецедентное 10-летнее соглашение об экономической помощи в размере $2 млрд. Также Дауд изучал перспективы финансирования со стороны разбогатевших нефтяных монархий – Саудовской Аравии, Ирака и Кувейта, где тысячи афганцев работали на стройках.
В 1977 г. у Афганистана появилась новая – уже четвертая – конституция, которая закрепила однопартийную систему с правящей Национально-революционной партией, учрежденной Даудом. Все остальные политические организации, включая НДПА, были вне закона. Тем самым президент выбил почву из-под ног не только левых, но и правых. Пока коммунисты негодовали, исламисты подняли восстание, но Дауд его разгромил. Бурхануддин Раббани, Ахмад Шах Масуд и Гульбеддин Хекматияр бежали в Пакистан. Дауду исполнилось уже 67 лет, но он все еще был силен и по-прежнему мог победить врагов с помощью репрессий – по слухам, он даже заказал в Германии приспособления для изощренных пыток. Тем не менее президенту не удавалось удержать афганское общество от распада. Митингующих студентов нельзя было запереть в лекционных аудиториях, а бастующих рабочих – приковать к станкам. Ткань рвалась и расползалась, сколько бы ее ни штопали.
17 апреля 1978 г. неизвестные убили Мира Акбара Хайбера – идеолога «Парчам». Фракции НДПА объединились и обвинили в преступлении Дауда – невзирая на внутренние разногласия, халькисты и парчамисты чувствовали себя небезопасно. Похороны Хайбера вылились в многотысячные антиправительственные и антиамериканские демонстрации. Дауд занервничал и решил покончить с коммунистами. 25 апреля он распорядился арестовать всех вожаков левых, о которых знал, включая Тараки и Кармаля, – но халькист Хафизулла Амин успел отправить своего маленького сына с посланием к партийным подпольщикам. Послание содержало подробную инструкцию по началу переворота. Подпольщики передали необходимые указания товарищам в армии и на радиостанции. На самом деле халькисты разработали план давно и ждали удобного момента, дабы его осуществить. К счастью для них – и к несчастью для Дауда – этот момент настал.
27 апреля 1978 г. несколько сотен солдат и 50 танков 4-го бронетанкового корпуса напали на президентский (бывший королевский) дворец Арг. Атака стала сигналом для других халькистов, служивших на оружейных складах и в воинских частях, разбросанных по всей столице. На военные и гражданские аэродромы в Кабуле и окрестностях въехали танки. Дворцовая стража и две пехотные дивизии сопротивлялись повстанцам, но были разбиты. Мятежникам помогла общая неразбериха, царившая в городе, – власти готовились к массовым торжествам в честь ареста руководителей НДПА. Многие военные, не принадлежавшие к «Хальк» или «Парчам», вообще не поняли, что стряслось: одни думали, что грянул исламистский бунт, вторые – что возле дворца идет репетиция парада. Третьи оперативно примкнули к смутьянам, поскольку у них не было особых причин защищать президента. Четвертые предали его из соображений личной выгоды, надеясь получить какие-то преференции от новых хозяев Афганистана. В тот день никто не вспомнил, что Дауд сделал для страны и армии.
Есть легенда о том, как свергли Дауда. Якобы к нему пришел офицер-танкист и сообщил, что узнал о готовящемся перевороте, который должен был произойти 27 апреля. Информатор попросил у президента разрешения зарядить танки боевыми снарядами и разместить их вокруг дворца Арг. Дауд разрешил.
Утро 27 апреля выдалось тихим и солнечным. В полдень на холме возле дворца выстрелила пушка – но она стреляла каждый час, отсчитывая время. Кабульцы сверяли по ней часы. Однако на этот раз через пару минут после залпа танковые башни развернулись и направили стволы на резиденцию. Лишь тогда Дауд понял, почему офицер знал о заговоре. Он сам в нем участвовал.
Президент спрятался в дальней комнате и велел родственникам уходить – но они не сумели вырваться из осажденного здания. Тем временем во дворе повстанцы уже расстреливали телохранителей Дауда с самолетов…
По официальной версии, распространенной революционерами, утром в Арг прибыли представители мятежников и потребовали от президента сдаться. Дауд отказался и начал стрелять в парламентеров, которые открыли ответный огонь. В результате погибли сам Дауд и, по разным данным, от 18 до 30 членов его семьи, включая пятерых детей. Конечно, такие жертвы трудно объяснить перестрелкой – судя по всему, речь шла об уничтожении правящей элиты. К тому же, вскоре были убиты многие соратники президента.
Дауда застрелил офицер по имени Имамуддин. В дальнейшем генерал Махмут Ахметович Гареев (1923–2019) – исполнявший обязанности главного советского военного советника в Афганистане в 1989–1990 гг. – вспоминал со слов Мохаммада Наджибуллы[593] следующее: «…после захвата резиденции Дауда и других наиболее важных объектов в Кабуле политбюро НДПА собралось на совещание, где наряду с другими вопросами обсуждалась судьба Дауда. С одной стороны, участники совещания понимали, что, пока жив Дауд, остается опасность реставрации прежней власти. Но никто не хотел произнести фразу о его расстреле, чтобы на всякий случай уйти от ответственности. Разговор шел уже несколько часов. Вдруг в комнату, где шло совещание, зашел с автоматом в руках и перевязанной раненой рукой Имамуддин. Он что-то хотел сказать, но его не слушали и кто-то попросил зайти попозже. Он не уходил. Когда же споры участников совещания начали особенно накаляться, Имамуддин выбрал момент, подошел к столу и сказал: “Но ведь я уже убил его”. И тем самым разрядил обстановку, и все участники совещания облегченно вздохнули».
Взяв дворец Арг, халькисты быстро погрузили тела Дауда, его родственников и приближенных в грузовик и увезли к востоку от Кабула, где тайно похоронили в братских могилах. Коммунисты никак не обозначили место погребения и никогда не называли имена тех, кто предал трупы земле. Останки были обнаружены лишь спустя 30 лет – летом 2008 г. К тому времени Кабул разросся, и могилы располагались уже на его окраине – рядом с печально известной тюрьмой Пули-Чархи, которую построили в 1974 г. по воле самого Дауда.
Согласно афганскому календарю апрель 1978 г. соответствовал месяцу Саур, поэтому коммунистическй переворот вошел в историю как Саурская (Апрельская) революция. Через несколько десятков лет падение династии Дуррани покажется афганцам настоящей трагедией. Они окрестят десятилетний либеральный эксперимент Захир-шаха «Золотым веком», и даже авторитарный Мухаммед Дауд не будет выглядеть таким страшным по сравнению с новыми проблемами. Конец одного – это всегда начало чего-то другого. Весной 1978 г. в Афганистане завершилась монархическая эпоха – и разразилась гражданская война, которая затянулась на 43 года.
Глава 15
Игра без правил
Тот, кто совсем один, не имеет веса даже в глазах своих друзей.
Саддам Хусейн. Посмертное проклятие
27 апреля, когда Дауд еще был жив и сопротивлялся, два офицера – танкист Мохаммад Аслам Вантанджар (пуштун из фракции «Хальк») и летчик Абдул Кадир (чараймак из фракции «Парчам») – объявили о коммунистическом перевороте по радио. Они сообщили – на пушту и дари соответственно, – что к власти пришел Военный совет, который будет править согласно шариату во благо афганского народа. Нур Мохаммад Тараки воздержался от чтения коммюнике – из опасений донести до консервативных сотоварищей истинную природу случившегося. Сочетание «коммунисты-мусульмане» выглядело как оксюморон где угодно – но только не на Востоке.
Военный совет просуществовал всего два дня – 30 апреля его заменил Революционный совет Демократической Республики Афганистан (ДРА). Таким образом, афганское государство было переименовано. Революционный совет по сути являлся Центральным комитетом НДПА. На следующий день он утвердил правительство во главе с 60-летним Тараки – Генеральным секретарем ЦК НДПА, Председателем Революционного совета и премьер-министром.[594] Бабрак Кармаль, Хафизулла Амин и Мохаммад Аслам Ватанджар стали его заместителями. Вскоре Совет уступил место Политбюро – и Афганистан начал строить коммунизм.
Теоретически НДПА пребывала на пике могущества, но на практике она столкнулась с проблемой, которую пытались преодолеть еще Дост Мухаммед и Абдур-Рахман в XIX в. Новые хозяева страны должны были консолидировать власть в столице, контролировать вилаяты и сдерживать влияние извне. Ополченцы НДПА охотились на уцелевших членов королевской семьи по всему Кабулу. Но большую часть населения интересовало, что вообще происходит. Афганцы понятия не имели, откуда взялся Революционный совет и что такое Политбюро, они никогда не слышали слова «коммунизм» и имен новых руководителей. Они только узнали, что монархия пала – а значит, конец света не за горами.
Далее, по законам жанра, между «Хальк» и «Парчам» развернулась ожесточенная борьба за власть. Халькисты заняли ключевые посты и выдавили из госаппарата парчамистов. Члены враждующих фракций устраивали на кабульских улицах перестрелки в стиле Дикого Запада. 27 июня Амин стал Генеральным секретарем Политбюро, а Тараки провозгласили «Великим вождем», «Великим учителем» и «Великим мыслителем». Его портреты вешали в госучреждениях и несли на патриотических демонстрациях. За пределами столицы были назначены партийные секретари – их поставили над губернаторами провинций и округов; позже было создано и районное партийное начальство. Члены «Хальк» активно учреждали детские, молодежные, крестьянские и женские организации – но революция, подобно свинье, уже пожирала своих сыновей.
В июле Хафизулла Амин уже был единственным заместителем Тараки. Кроме того, Амин возглавил МИД и службу госбезопасности – Управление по защите интересов Афганистана (АГСА),[595] что делало его «серым кардиналом» ДРА. Халькисты также руководили МВД – оно было скопировано с советской милиции, включая отделы уголовного розыска, охраны общественного порядка, ГАИ и прочие структурные подразделения. Для исполнения наказаний в каждом вилаяте строились тюрьмы.
Политбюро избавилось от Кармаля и его основных сторонников (в том числе, будущего президента Мохаммада Наджибуллы), отправив их в качестве дипломатов на Ближний Восток и в Восточную Европу – и вынудив тем самым подчиняться министру иностранных дел Амину. Кармаль очутился в Праге, Наджибулла – в Тегеране. Осенью 1978 г. они были обвинены в антиправительственном заговоре, сняты с постов и лишены афганского гражданства. Оба бежали в Москву, где затаились, ожидая своего часа. Амин арестовал десятки других влиятельных парчамистов; многие из них были замучены и убиты. Всего халькисты казнили около 500 противников. Теперь «Хальк» победил на всех уровнях и безраздельно правил страной.
НДПА сформировалась в подполье. Некоторые парчамисты прославились, когда помогли Дауду обрести власть, но большинство не спешило афишировать свое партийное членство. После Саурской революции было непонятно, кто вообще состоит в НДПА, – причем этого с точностью не могли сказать сами коммунисты. Однако по мере того, как партия набирала силу, даже ее функционеры низшего ранга начали «играть мускулами». Гражданские и военные чиновники внезапно столкнулись с вопиющими эпизодами неуважения, непослушания и насмешек со стороны случайных подчиненных – которые, как выяснилось, были коммунистами. Армейские офицеры быстро сообразили, что имеют дело с системой, альтернативной официальному командованию, – и в этой системе ефрейтор мог доминировать над полковником. Кабульцы испугались: никто не знал, что и кому можно либо нельзя говорить – поэтому многие попросту замолчали.
Большинство афганцев не понимало, как реагировать на Саурскую революцию. Они не предполагали, что НДПА изменит их жизнь – по крайней мере, кардинально. Предыдущие реформы показали, что правительство может приносить какую-то пользу – например строить школы, больницы и дороги (пусть и руками кафиров на дотационные средства) – но миллионы неграмотных крестьян и кочевников по-прежнему обитали в автономных деревнях или скитались по стране. Власть Кабула на них фактически не распространялась. Даже на исходе XX в. Афганистан оставался децентрализованным и архаичным государством. Афганцев почти ничего не объединяло – несмотря на все усилия эмиров, падишахов и президента Дауда. Немногие оплакивали гибель монархии и конец 50-летней эпохи клана Мусахибан, который проводил модернизацию слишком быстро для сельских регионов и слишком медленно – для столицы и крупных городов.
Президент Нур Мохаммад Тараки – уроженец глухого кишлака, гильзайский пуштун из бедной семьи – по образованию и образу жизни принадлежал к среднему классу, и несколько пуштунских вилаятов его приняли и признали. Тараки добился определенного успеха, убедив ряд племенных вождей в том, что Саурская революция была направлена против тирании Дуррани – и что коммунисты мечтают спасти народ от горя и нищеты. Однако «афганский Максим Горький» благоразумно умолчал о значении коммунистической идеологии для режима НДПА и о собственной связи с Советами. Победа радикального «Халька» над умеренным «Парчамом» – а затем и возвышение Амина – разрушили наивные иллюзии и надежды, питаемые теми неискушенными афганцами, которые хотя бы приблизительно понимали, о чем вообще идет речь. В июне 1978 г. правительство почувствовало себя в безопасности – достаточной, чтобы заменить старый афганский флаг на советский. Традиционный черно-красно-зеленый триколор обозначал прошлое Афганистана, кровь, пролитую в борьбе за независимость, и ислам соответственно. Новый флаг имел типичный коммунистический дизайн. На нем присутствовал сноп пшеницы (отсылка к коронации Ахмад-шаха Дуррани, которому возложили на голову пшеничный венок в 1747 г., на лойя-джирге) – но теперь его интерпретировали как символ плодородия. Помимо венка, в левом верхнем углу красного полотнища были расположены желтая пятиконечная звезда и слово «Хальк» («Народ»), написанное арабской вязью.[596]
Халькистские лидеры с самого начала понимали, что коммунистический режим не выживет в консервативной аграрной стране даже при поддержке армии и полиции. Революционеры решили предотвратить сопротивление, завоевав доверие сельских жителей с помощью декретов, которые, согласно плану, освободили бы крестьян. Утопическая программа была провозглашена в 1978 г. Вероятно, если бы изменения тщательно обдумывались и проводились постепенно, то они бы вызвали у афганцев симпатию к коммунистам. Однако реформы осуществлялись с головокружительной быстротой – и возымели диаметрально противоположный эффект. Их реализация порождала сперва недовольство, а затем и ненависть народа – и этот процесс был запущен уже 15 мая 1978 г., когда халькисты опубликовали один из первых декретов без басмалы.[597]
Функционеры «Халька» не обладали абсолютно никаким опытом практической политики. Они издавали нормативные правовые акты на основании «научной» доктрины марксизма-ленинизма. Теоретически многие законы были прогрессивными – например, коммунисты установили обязательный 270-дневный оплачиваемый отпуск по беременности, родам и уходу за ребенком. Впрочем, подобные меры априори касались лишь горожан – ведь пастух или земледелец не мог предоставить своей беременной жене оплачиваемый отпуск. Фактически же инновации затронули только Кабул – что неудивительно, ибо НДПА состояла из столичных технократов, получавших зарплату, а не из крестьян. Сельское население пострадало не сразу – но последующие декреты больно ударили по нему.
Декрет № 6 от 12 июля 1978 г. отменил кредитные и прочие задолженности, а также запретил высокие процентные ставки. С одной стороны, это выглядело благородно. Феодалы, ханы и купцы низвели деревенскую бедноту до положения крепостных или даже рабов, ссужая деньги на грабительских условиях. Мелкие собственники не могли рассчитаться с кредиторами – и теряли землю в уплату долга. Но, с другой стороны, молодежи требовались финансы для заключения брака, а семьям – для оплаты похорон.
На свадьбу или похороны приглашали несколько сотен человек. В среднем для угощения приобретали 100–150 кг риса, 70–100 кг мяса (баранины и телятины, баранина стоила дешевле, поэтому ее брали примерно в три раза больше, чем телятины), 40–50 кг картофеля, 10–15 кг лука, 80–100 кг овощей (как правило, шпината и моркови), несколько десятков литров растительного масла, 10–20 кг леденцов, 10–15 кг сахара, пару килограммов муки и чеснока, 20–30 яиц, несколько килограммов черного и зеленого чая, а также специи, изюм, орехи и карамель.
Когда коммунисты аннулировали все задолженности, сардары перестали давать деньги кому-либо. Отныне юноши не могли позволить себе жениться, а родственники – достойно предать земле усопших. В первом случае это приводило к ощущению собственной ущербности и взрывоопасному накоплению сексуальной энергии, которая сублимировалась в агрессию. Во втором случае люди считали себя опозоренными – им едва хватало средств на скудные поминальные закуски. В традиционном обществе холостяк воспринимается как неполноценный мужчина, а потомки, не сумевшие организовать пышное погребение своего пращура, слывут никчемными и неблагодарными. К тому же крестьяне нуждались в деньгах и для других целей – например для покупки семян и удобрений. Заморозка сельской кредитной системы грозила в любой момент спровоцировать голод. НДПА стерла социальные механизмы, предназначенные для удовлетворения человеческих потребностей, – и не создала новых. Следовательно, по мнению крестьян, коммунистический режим посягал на их интересы и жизнь.
Декрет № 8 от 28 ноября 1978 г. установил максимальный размер земельной собственности для одного человека – 60 гектаров. Излишки были конфискованы и распределены между арендаторами и малоимущими крестьянами. Естественно, подобные меры настроили провинциальную знать против НДПА. Кроме того, учетные книги велись небрежно (если велись), и племенные угодья записывались на вождя – хотя на самом деле ими пользовалось все племя. Иногда на общинных землях обосновывались переселенцы – они получали участки с разрешения ханов и выплачивали им натуральный оброк. Иными словами, все как-то договаривались – но коммунистическое правительство забрало землю, которую миллионы людей считали своей, ибо жили на ней испокон веков. Неудивительно, что чиновников, командированных в вилаяты, калечили и убивали. Законы исполняли молодые революционеры из городов, не знакомые с сельскими реалиями и племенными порядками. Менее чем за два года (1968–1970) урожай пшеницы снизился на 10 %, а урожай экспортных культур (в частности хлопка) – на 30 %.
Но халькистов это не остановило – они продолжали отчуждать земли у феодалов, раздавать их беднякам и организовывать крестьянские кооперативы, подозрительно напоминающие колхозы. Эти инициативы масштабировали ошибки, допущенные в Гильменде, когда власти селили крестьян, кочевников и представителей разных национальностей в образцово-показательных городах и на экспериментальных фермах. Функционеры НДПА планировали заменить афганское чувство групповой идентичности, происходящее от племени и деревни, искусственной моделью «кооператива», которая существовала только на бумаге и в воображении партийных бюрократов. Однако Афганистан – засушливая страна, земля без воды тут бесполезна, а вода требует сотрудничества, налаженного между соплеменниками и односельчанами. За минувшие века крестьяне разработали низкотехнологичную, но эффективную инфраструктуру, которая состояла из колодцев, канав и кяризов.[598] Она нуждалась в обслуживании и подразумевала наличие сложной системы социальных ролей, подкрепленной племенными ценностями, шариатскими нормами и народными традициями. Это был запутанный «клубок» индивидуальных и публичных правил – но халькисты его подожгли.
До воцарения НДПА племенные вожди контролировали большие участки земли и в каком-то смысле считали все местное население «своим». Потом коммунисты разрезали обширные сельхозугодья на крошечные участки и раздали их сотням отдельных семей, у которых не было устоявшихся социальных механизмов совместной работы – и, значит, они не могли ни сотрудничать, ни коллективно управлять водными ресурсами. Напротив – передел собственности настроил семьи друг против друга, однако никто не получил столько воды, сколько было нужно. По воспоминаниям старых кабульцев, крестьяне приезжали в столицу и жаловались чиновникам, что вода на их новом участке идет полминуты в день. Земля, которая недавно кормила всех (хоть и неравномерно), больше не могла прокормить никого. Отныне все были равны – но голодали.
Даже кампания по ликвидации безграмотности обернулась для «Халька» политическим поражением. НДПА разослала по всей стране тысячи добровольцев, приказав им за год научить все население читать и писать. Как правило, волонтеры являлись выпускниками престижных колледжей, лицеев и Кабульского университета – они держались высокомерно и не скрывали презрения к необразованным ханам и маликам, которых загнали в классы наряду с простыми крестьянами, пастухами и кочевниками. Афганцев шокировали принудительные совместные уроки, где мужчины сидели рядом с женщинами, уважаемые старейшины – рядом с желторотыми юнцами, а почтенные матери семейств – рядом с деревенскими хулиганами. К тому же – о ужас! – преподавать столь разношерстной публике могла столичная кокетка в короткой юбке, которая в понимании афганцев могла научить только распутству. Раньше мир неграмотных детей был отделен от мира неграмотных взрослых непробиваемой стеной опыта и авторитета, но теперь она рухнула. Наставничество больше не являлось прерогативой убеленных сединами мудрецов, повидавших жизнь. Зрелые ученики были изначально отчуждены от учителей и не доверяли ни им, ни научным фактам, которые узнавали на занятиях – не говоря уже о марксистских лозунгах, напечатанных в учебниках.
Еще одним хрестоматийным примером бездумного переноса европейского права на афганскую почву стал декрет № 7 от 17 октября 1978 г. о правах женщин и браке. С западной точки зрения, калым (выкуп за невесту) и приданое оскорбляли женщину, поскольку она превращалась в объект купли-продажи, а сам брак – в коммерческую сделку. Но афганцы смотрели на ситуацию иначе: суммы, уплачиваемые за невесту, символизировали ее значимость для обеих семей. Даже бедному мужчине приходилось «покупать» жену по высокой цене – и эта цена олицетворяла важность невесты, выраженную в денежном либо имущественном эквиваленте. Например, солидный калым выглядел следующим образом: 300 кг риса, 150 кг пищевого жира, скот (корова и пара овец) и несколько миллионов афгани. Иногда к этим дарам присовокупляли одежду для невесты и пару-тройку дешевых украшений из красного золота.
Законодательное ограничение размеров калыма и приданого (или вовсе их отмена) снизили социальный статус афганок. Кроме того, товарно-денежные отношения не позволяли никому, кроме богачей, заводить четырех жен – что тоже в какой-то мере защищало афганок. В Афганистане новый брак мужа оскорбляет первую супругу – ибо муж не разводится с ней, но нередко покидает ее, и женщина считается неполноценной. Наконец, запрет договорных браков подрывал многовековую систему семейных союзов. Афганцы обычно женились на двоюродных сестрах, афганок выдавали замуж за двоюродных братьев – это позволяло сохранить и приумножить общинную собственность и дополнительно оградить замкнутый деревенский мир от влияния извне. Неудивительно, что лишь немногие афганцы обрадовались своим новым правам – все остальные (особенно набожные мусульмане и пуштунские традиционалисты) пришли в ужас.
Что до ислама, то и здесь не обошлось без странных – по меньшей мере – решений. Поначалу коммунист Тараки говорил: «Мы хотим очистить ислам в Афганистане от груза и грязи плохих традиций, суеверий и ошибочных верований. После этого у нас останется только прогрессивный, современный и чистый ислам». Однако уже в августе 1978 г. халькисты объявили джихад афганским адептам «Братьев-мусульман»*, назвав их «врагами номер один». Впрочем, они не проводили разъяснительную работу среди населения и не разоблачали конкретных мулл. Вместо того чтобы развернуть масштабную информационную кампанию по дискредитации «братьев», коммунисты просто расстреливали их приверженцев – публично, на глазах прихожан мечетей. Подобная практика возводила убитых в ранг шахидов[599] и, мягко говоря, отталкивала народ от НДПА.
Иными словами, преимущественно благие и прогрессивные инициативы «Халька» провалились. Для крестьян реформы означали неурожай, голод, ссоры, унижение, стыд, разочарование и сексуальную неудовлетворенность. В провинциях медленно закипала ярость, которая нередко не имела идеологической подоплеки – ибо даже по материальным показателям НДПА вела страну к гибели.
Халькисты упорно приближали катастрофу, поскольку рассматривали афганское общество с точки зрения классовой борьбы и классовых интересов. Но крестьяне не знали, что это такое. Для них мир был не монолитным, а многослойным – подобно мозаике, он складывался из разных этнических, племенных и религиозных элементов. Крестьяне часто являлись родственниками зажиточных местных ханов. Даже если не принимать во внимание кровные узы, богатые и бедные были связаны взаимными обязательствами, укоренившимися в многовековой семейной истории. Есть версия, что слово «хан» происходит от слова «дастархан» (перс. 
– скатерть): хан – это тот, кто устраивает пир для других. Ислам научил бедняков покорности; традиции давали надежду, что их участь будет облегчена. Афганцам нравилось ощущать причастность к большому сообществу – к деревне и племени. Сейчас «белые воротнички» говорят «мы», имея в виду свою фирму, – и гордятся корпоративными успехами. Но насколько мощнее должно быть чувство лояльности и удовлетворения, если принадлежность человека к коллективу обусловлена не только жалованьем и социальным статусом, но и воспоминаниями о свадьбах, похоронах, войнах и праздниках, уходящими в глубь веков? Ни один закон не устанавливал, что ханы должны кормить бедных родственников (многие этого и не делали), но, согласно обычаям, щедрость порождала престиж. Иждивенцы уповали на такую индивидуальную щедрость и не хотели ссориться с ханами, дабы не лишиться их покровительства.
И ладно бы сельские жители – но ведь были еще и кочевники, которые по-прежнему составляли 12–15 % населения Афганистана. Они не считали себя отдельным классом, отличным от крестьян и горожан. К тому же везде, где землю контролировали кочевые племена, у вождей имелись личные интересы, совпадающие с племенными. Они прокладывали контрабандные маршруты и незаконно ввозили товары из Индии, Ирана и Пакистана; они взимали пошлины с купцов и путешественников; со времен Дост Мухаммеда они получали от властей субсидии и оружие, необходимое для защиты от соседей. Размышляли ли эти люди о классовых интересах? НДПА же стремилась объединить афганцев в новое общество, основанное на политике и идеологии, а не на крови, истории и личных связях. У коммунистического режима не было ни единого шанса выжить.
Тем не менее кабульское правительство не собиралось останавливаться. Победив парчамистов, халькисты принялись устранять тех, чья идеология была близка к их собственной. Перефразируя знаменитый отрывок из выступления Мартина Нимёллера, сначала они пришли за маоистами, потом – за другими второстепенными левыми партиями. Придя к власти, коммунисты демонстративно освободили политзаключенных – но, как выяснилось, лишь потому, что им были нужны камеры для собственных узников.
Пытаясь подавить оппозицию, «Хальк» запустил серию арестов и казней. Она стартовала в городах – там, где сохранились осколки королевской семьи, либеральная интеллигенция, высокопоставленные муллы и имамы, а также лидеры суфийских орденов, включая хазратов Шорского базара; 70 мужчин семейства Моджаддеди были убиты в начале 1979 г. Профессора, коммерсанты и чиновники, служившие Захир-шаху и Дауду, сразу же попали под подозрение, и многие тоже стали жертвами репрессий. Опытные, образованные и талантливые люди, которые могли оказать пользу режиму, были заменены неофитами, чьим единственным достоинством считалось членство в «Хальке». Тысячи квалифицированных специалистов эмигрировали. Комендантский час и строгие ограничения на поездки отпугивали сотрудников ООН, волонтеров, туристов и прочих иностранцев. До Саурской революции численность элиты составляла около 100 тыс. человек – и в 1978 г. волна репрессий их миновала, но проблемы только начались. Последующие десятилетия «красного террора», гражданская война, американское вторжение – все это почти уничтожило привилегированные слои населения. Афганская Бастилия – тюрьма Пули-Чархи на окраине Кабула – превратилась в центр пыток и казней. Семьи арестованных и пропавших без вести днями напролет ждали под стенами тюрьмы, надеясь узнать о судьбе своих близких. В середине 1979 г., по данным международной правозащитной организации «Amnesty International», около 12 тыс. афганцев содержались под стражей без суда и следствия с начала революции.
Осенью 1978 г. – после сбора урожая – в провинциях вспыхнули очаги антикоммунистического сопротивления. Лашкары нападали на правительственные посты, разбросанные по всей стране. Армия не помогла – около половины из 90 тыс. новобранцев дезертировали или примкнули к повстанцам. Весной 1979 г. начался сезон полевых работ – но, вопреки ожиданиям, бои не утихли. Некоторые регионы полностью вышли из-под контроля Кабула – например Хазараджат, Бадахшан и Нуристан в марте 1989 г. провозгласили Свободный Нуристан. Вилаяты, населенные национальными меньшинствами, сохраняли автономию в течение многих лет, бросая вызов государственной целостности Афганистана.
Борьба молниеносно приобрела религиозный и интернациональный характер. Теперь афганцы оценивали ее как джихад против кафиров-коммунистов, а участники джихада – мусульманские партизаны из числа крестьян – именовались моджахедами.[600] В конце 1978 г. вожди афганских племен привели около 80 тыс. бойцов в Пакистан – и тамошний президент-исламист Мухаммед Зия-уль-Хак с радостью их приютил. В Вазиристане были созданы восемь тренировочных лагерей моджахедов. В дальнейшем на пакистанской территории множились перевалочные базы, учебные центры и военно-политические группировки боевиков – «Национальный исламский фронт Афганистана», «Движение исламской революции Афганистана», «Национальный фронт спасения Афганистана»…
Саурская революция застала СССР врасплох, но он быстро признал режим «Хальк». В мае 1978 г. Хафизуллу Амина встретили в Москве как «братского коммунистического лидера». Две страны заключили соглашение о 30 новых инфраструктурных и промышленных проектах, а в июне Кремль одобрил военную помощь Кабулу в размере $250 млн. В декабре того же года Амин и Тараки подписали в Москве новый советско-афганский договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. Прежние многомиллионные кредиты, выданные Афганистану, были продлены; впоследствии долги списывались либо частично погашались за счет поставок в СССР афганского природного газа.
При этом уже к 1978 г. при непосредственном участии СССР было построено и введено в эксплуатацию 70 промышленных и транспортных объектов, подготовлено до 60 тыс. специалистов различного профиля. Советский Союз обеспечивал около 40 % внешнеторгового оборота Афганистана, занимал первое место по объему предоставленной ему иностранной экономической помощи. Его доля составляла 54 % общего объема внешних займов и кредитов (для сравнения – доля США составляла 15 %).[601]
Летом 1978 г. с Тараки беседовал Владимир Александрович Крючков (1924–2007) – тогдашний начальник Первого главного управления КГБ,[602] а затем и его председатель. Вот что Крючков вспоминал об этой встрече: «Все сказанное Тараки произвело на меня тяжелое впечатление – оно было пронизано революционной романтикой, верой в социалистическое будущее и оптимизмом, за которым скрывалась неопытность политика и, я бы даже сказал, какая-то детская наивность. Я слушал и просто диву давался: прошло всего каких-то три месяца после апрельской революции, а афганское руководство, включая президента, уже вознеслось до небес, потеряло всякое чувство реальности. Тараки рассуждал о том, что НДПА, решившись на революцию и добившись победы, была права исторически, а вот Москва со своим скептицизмом – как раз нет. “То, что сделано в Советском Союзе за 60 лет советской власти, в Афганистане будет осуществлено за пять лет”, – восклицал президент. На вопрос, какой будет позиция новой власти в отношении ислама, последовал примечательный ответ: “Приезжайте к нам через год – и вы увидите, что наши мечети окажутся пустыми”. Пожалуй, одного этого заявления было достаточно для того, чтобы понять: новый режим обречен. Потом я неоднократно вспоминал эти высказывания Тараки и все отчетливее понимал всю глубину его заблуждений, подоплеку возникших из-за этого проблем. А ведь за ошибки недальновидных лидеров пришлось расплачиваться афганскому народу, ввергнутому в затяжное кровавое противоборство».
СССР обязался поддерживать Афганистан в военном плане. Постепенно в Кабуле собрались 5000 советских консультантов – этого хватало, чтобы обеспечить каждого важного халькистского функционера, чиновника и офицера личным советником. Помимо того, в 1979 г. в Афганистан – в дополнение к уже размещенным там советским вооруженным силам – были отправлены сотни танков и другая техника. Советские пилоты начали боевые вылеты против повстанцев. Примечательно, что Амин требовал официально установить подчинение советских войск афганскому правительству – то есть самому себе. Таким образом он демонстрировал независимость от Кремля.
Консультанты активно занимались государственными делами – и спустя несколько месяцев в Кремле поняли, что Афганистан разваливается. В апреле 1979 г. Василий Степанович Сафрончук (1925–2004) – новый советник-посланник в советском посольстве в Кабуле – уговаривал Тараки ввести в правительство членов «Парчама» и некоммунистов, но предложение было отклонено из-за возражений Амина.[603] Тем не менее СССР делал все, чтобы афганский коммунистический режим выжил, – по соображениям идеологии, престижа и силовой политики, особенно когда моджахеды стали получать поддержку из Пакистана.
При содействии КГБ и Штази[604] в Афганистане появилась самая необходимая для молодого режима структура – Управление по защите интересов Афганистана (АГСА). Название тайной полиции несколько раз менялось; наконец в январе 1980 г. ее переименовали в Службу государственной информации (ХАД);[605] эта аббревиатура до сих пор заставляет афганцев трепетать.[606] АГСА опиралась на разветвленную сеть информаторов – добровольных и вынужденных, которые доносили на своих родственников, друзей, знакомых и коллег, подозревая их в том, что они являются «врагами революции и народа». Когда количество доносов превысило все мыслимые и немыслимые пределы, Амин – на фоне народных волнений – пообещал обуздать клеветников и в сентябре 1979 г. переименовал АГСА в Организацию рабочей контрразведки (КАМ). Ведомство сменило вывеску, но продолжало действовать в прежнем режиме под руководством племянника Амина – Асадуллы. Непосредственно ХАД была учреждена через несколько месяцев Бабраком Кармалем и функционировала до 1986 г., пока не превратилась в Министерство государственной безопасности (ВАД). Начальником ХАД являлся ближайший соратник Кармаля – Мохаммад Наджибулла.
Халькисты бросали афганцев в тюрьмы тысячами – и одновременно пытались снискать народную любовь. В основном это сводились к восхвалению дорогого товарища Нура Мохаммада Тараки. По всему Кабулу развесили его портреты с подписями «Гений Востока», «Звезда Востока», «Тело и душа партии» и т. д. Дом Тараки в кишлаке Килай под Газни декорировали красными флагами. Посетителям показывали продавленную кровать, на которой Великий учитель спал в детстве, и облупленную посуду, из которой он ел скромную пищу. Кабульский особняк в районе для среднего класса, где Тараки жил до Саурской революции, переделали в музей (сам хозяин перебрался в бывший королевский дворец Арг). Среди экспонатов имелись стоптанные туфли Великого учителя, стол, чернильница и перо, которым он записывал свои выдающиеся мысли, а также стул. Гиды объясняли экскурсантам, какие озарения снисходили на Тараки, когда он сидел на этом стуле и думал о родине.
Любопытно, что Тараки не имел отношения к собственному культу личности. Все придумал и реализовал его заместитель – Хафизулла Амин. Он наградил Тараки множеством титулов – и параллельно присвоил себе ряд соответствующих почетных званий. Если Тараки был Великим учителем, то Амин – его Верным учеником. В одном из своих литературных упражнений Амин сравнил себя и Тараки с ногтем и пальцем – ибо один вонзился в плоть другого, и теперь они стали единым целым. Естественно, реальные отношения этих людей нельзя считать дружескими. Амин являлся безжалостным, хитрым и образованным манипулятором, а Тараки – самоучкой и глупым шутом, играющим роль ширмы для действий и намерений иных партийных бонз; к тому же, по слухам, он спивался. Конечно, Амин еще не контролировал Тараки единолично – за власть над этой марионеткой боролись несколько влиятельных халькистов. Тараки представлял собой стул, вокруг которого, как в известной игре, бегали его соратники по НДПА, – и пытались усесться, отталкивая друг друга.
Будучи сильным игроком, Амин располагал массой преимуществ: у него были мощные и обширные связи внутри страны; он обладал прекрасной памятью и знал то, о чем остальные даже не догадывались, – ибо возглавлял тайную полицию. До политической карьеры Амин трудился школьным учителем, потом – директором лицея, а затем – преподавателем Кабульского университета. Связав жизнь с системой образования, он постоянно общался с молодежью и прививал юношам марксистские идеи. После переворота Дауда (1973) этот педагог продолжал вербовать бывших учеников и студентов – которые уже служили в армии и работали в госаппарате. Благодаря его энергии и организаторским способностям фракция «Хальк» завоевала сторонников в офицерском корпусе, а офицеры-халькисты привели НДПА к власти во время Саурской революции. Но самое главное – в апреле 1978 г., когда коммунистические лидеры были арестованы, Амин действовал решительно и приказал свергнуть Дауда. Без его руководства и халькисты, и парчамисты были бы мертвы.
Впрочем, у Амина имелся и серьезный недостаток – ему не доверял СССР. В Кремле сожалели, что переворот 1978 г. не осуществил другой афганский коммунист – в идеале Кармаль или, на худой конец, Тараки. Вероятно, Советы поверили слухам, что Амин являлся агентом ЦРУ. Афганистан – это своеобразная мировая столица теории заговора, здесь в сотрудничестве с ЦРУ подозревали и подозревают всех подряд, но в случае с Амином для слухов имелись некие основания. Во второй половине 1950-х гг., обучаясь в Колумбийском университете, Амин возглавлял Ассоциацию афганских студентов (афганское землячество). В 1967 г. американский журнал «Ramparts» опубликовал разоблачение, в котором утверждалось, что ЦРУ перечисляло землячеству деньги через квазигосударственную благотворительную организацию «Asia Foundation». Помимо того, в Политбюро появлялись гипотезы, что Амин может одобрить размещение военных баз НАТО на территории своей страны – и тогда Афганистан выпадет из советской орбиты.
Доктор исторических наук Юрий Львович Кузнец (1931–2006), в 1979–1987 гг. работавший политическим советником при ЦК НДПА, отмечал: «Это утверждение [о сотрудничестве с ЦРУ] основано на одном лишь факте: после свержения у него [Амина] в блокн оте нашли запись, сделанную его рукой, что «телефон агента ЦРУ в Индии – такой-то». Но мало ли зачем ему была нужна такая информация? В общем, это ничего не значит, а других доказательств нет».
Возможно, слухи были ложными – но Амин действительно представлял проблему для Москвы. Он хотел быть относительно автономным правителем, а не кремлевским болванчиком. Хафизулла Амин планировал превратить Афганистан в восточный аналог Югославии или хотя бы Албании – то есть в социалистическое государство, не поглощенное СССР. Если Тараки искренне преклонялся перед «старшим братом» и дружил с Леонидом Ильичом Брежневым, то Амин однажды заявил советской делегации: «Я больше советский, чем вы».
Настоящий конфликт между Амином и Советским Союзом разгорелся в результате странных событий, которые произошли 14 февраля 1979 г. – через девять месяцев после Саурской революции. В тот день четверо вооруженных людей похитили американского посла Адольфа Дабса. Американцы держали посольство в Кабуле, надеясь сохранить какое-то влияние в Афганистане, – причем их надежды подогревало демонстративно независимое поведение Амина. Преступники якобы принадлежали к маоистской группировке «Сатам-е-милли» («Национальный гнет»). Они потребовали освободить из тюрьмы своего лидера Тахира Бакдаши. Но зачем боевики взяли в заложники американца? В условиях афганского коммунистического режима было бы логично захватить советского дипломата. Далее – вместо того чтобы увезти Дабса в укромное место, преступники направились в самый большой и известный столичный отель – собственно, в гостиницу «Кабул», расположенную в центре города. В «Кабуле» останавливались иностранные дипломаты, бизнесмены и журналисты – и, разумеется, здесь работали агенты АГСА. Словом, похищение в целом выглядело очень подозрительно.
Сотрудники американского посольства умоляли афганское правительство не пытаться освободить Дабса силой, поскольку его могли убить во время штурма. Американцы знали, как вести переговоры с террористами, и были уверены, что спасут своего дипломата. Но Амин заявил, что сам обо всем позаботится.[607] В отель нагрянула штурмовая группа, началась перестрелка – и в ходе спасательной операции Дабс был ранен и вскоре скончался.
Как и следовало ожидать, президент Джимми Картер урезал программы помощи Афганистану и сократил дипломатическое присутствие США в Кабуле до поверенного в делах. Посольство было закрыто, персонал – эвакуирован, а дипломатические отношения – сведены на нет. Должность американского посла в Афганистане оставалась вакантной на протяжении 23 лет – до 2002 г. Летом Штаты отправили моджахедам в Пакистан первую партию оружия – старые британские винтовки. Мечта Амина об автономии рухнула. Теперь у режима НДПА не было иного выбора, кроме как всецело полагаться на советскую помощь и защиту. Загадочная и трагическая история Адольфа Дабса приблизила Демократическую Республику Афганистан к тому, чтобы стать Афганской Советской Социалистической Республикой.
Между тем Афганистан лихорадило.
В январе 1979 г. 5000 моджахедов Гульбеддина Хекматияра пересекли границу и атаковали город Асадабад – административный центр афганской провинции Кунар. Местный гарнизон под командованием офицера Абдура Рауфа – бывшего члена «Халька» – перешел на сторону боевиков.
В марте 1979 г. – спустя месяц после гибели Дабса – в Герате разразилось крупное восстание. Толпа растерзала девятерых советских специалистов; их головы насадили на пики и пронесли по городу. Местный военачальник, капитан Мохаммад Исмаил-хан – командир батальона 17-й пехотной дивизии – повторил поступок Абдура Рауфа.[608] В Герат были переброшены войска из Кандагара и Кабула. Тараки позвонил председателю Совета министров СССР Алексею Николаевичу Косыгину и попросил ввести в ДРА советскую армию – но просьба была отклонена. Впрочем, военная помощь афганским властям являлась обязанностью СССР согласно международным договорам. Бомбардировщики Ил-28, прилетевшие из Душанбе, едва не стерли Герат с лица земли[609] – по распоряжению Амина, который расценил мятеж как шанс создать себе репутацию грозного силовика. Дезертирство Исмаил-хана позволило ему устроить грандиозную «чистку» в партии и правительстве, перебить последних конкурентов – и сместить Тараки с поста премьер-министра. Пока Амин укреплял свои позиции, афганские исламисты в Пакистане занимались тем же самым. Бурхануддин Раббани заявил, что это он спровоцировал восстание, но его соперник Себгатулла Моджаддеди приписал себе ключевую роль в организации бунта.
В апреле 1979 г. вспыхнули Гардез и Джелалабад. Советские вертолеты расстреляли повстанцев, поддерживаемых Джелалабадом. Трупы сфотографировали, дабы посеять страх среди врагов режима, – однако поползли слухи, что афганцев убили за отказ скандировать коммунистические лозунги. Погибшие заслужили всеобщее восхищение – и почетный статус шахидов.
В июне 1979 г. в Кабуле взбунтовались хазарейские рабочие. Они бастовали, митинговали и распространяли антиправительственные листовки – шабнаме (перс. 
– ночное письмо), названные так, ибо их разбрасывали и расклеивали тайно, по ночам. Полиция не успевала разгонять демонстрантов.
14 июня 1979 г. на перевале Саланг в автомобильной аварии погиб «афганский Элвис» – Ахмад Захир. Несколько лет назад он легкомысленно закрутил роман с дочерью Амина – но премьер-министр, узнав об этом, заточил певца в Пули-Чархи. Девушка сумела надавить на отца и вызволить любимого из тюрьмы. Ахмад Захир женился на другой женщине и больше не связывался с бывшей пассией – однако Амин никого не прощал. Роковое ДТП вызвало массу вопросов – например, все друзья Захира, находившиеся в машине, почему-то остались живы. Медики, которые осмотрели изуродованный труп, обнаружили на голове круглое отверстие, похожее на пулевое. Конечно, результаты судебно-медицинской экспертизы были опубликованы через несколько лет после убийства Амина, – но хозяин Афганистана не мог закрыть рот всем кабульским сплетникам.
В августе 1979 г. кабульский бронетанковый батальон восстал и захватил историческую цитадель Бала-Хиссар.
Амин утопил все мятежи в крови, но его популярность давно испарилась. Публикации о том, что творилось в Афганистане, невозможно читать без содрогания. Шокирующие эпизоды описаны в работе коллектива французских историков «Черная книга коммунизма: преступления, террор, репрессии» (1997). Так, 15 августа 1979 г. по подозрению в поддержке вооруженной оппозиции были арестованы 300 хазарейцев, причем «сто пятьдесят из них были погребены заживо с помощью бульдозеров; остальных же облили бензином и заживо сожгли».
«В марте 1979 года деревня Керала стала афганским Орадур-сюр-Глан:[610] 1700 взрослых и детей, все мужское население поселка, было согнано на площадь и расстреляно в упор; мертвые и раненые с помощью бульдозера были погребены вперемешку в трех общих могилах. До смерти перепуганные женщины еще долго видели, как колыхалась, вздымаясь холмиками, земля – это погребенные заживо пытались выбраться наружу. Потом – ничего, тишина. Матери и вдовы все как одна бежали в Пакистан. И эти «продавшиеся китайско-американским империалистам контрреволюционные феодалки» в своих жалких беженских халупах, рыдая от боли, с ужасом рассказывали о том, что им довелось пережить».
Сильвен Булук. Коммунизм в Афганистане //Черная книга коммунизма: преступления, террор, репрессии
Одновременно регион опутывал исламизм – и кровавый режим НДПА был вдвойне обречен. Если в 1978 г. в Афганистане случился коммунистический переворот, провозглашенный Саурской революцией, то в соседнем Иране бушевала настоящая революция. Свержение шаха и приход к власти аятоллы[611] Хомейни повлекли за собой колоссальные изменения всех сфер жизни общества – Иран стал Исламской республикой, коей является поныне. Менялся и Пакистан – в 1977 г. генерал-исламист Мухаммед Зия-уль-Халк низложил премьер-министра Зульфикара Али Бхутто. Падение и последующая казнь Бхутто (1979) ознаменовали конец светского эксперимента в Пакистане – поэтому туда перебрались афганские радикалы. Зия-уль-Халк планировал посредством них ослабить Афганистан. Сельские регионы ДРА пылали – Тараки и Амин то и дело запрашивали у СССР военную помощь, и вскоре Советы присылали НДПА целые воинские подразделения. Несмотря на это, режим балансировал на грани пропасти – и Москва обвиняла во всем Амина. По мнению Кремля, этот человек сочетал в себе три наихудшие характеристики. Во-первых, он был жесток, и его поведение возбуждало ненависть к коммунизму. Во-вторых, он оказался некомпетентным вождем и не управлял процессами, которые сам запустил. В-третьих, он не подчинялся приказам. Даже глупый Тараки мог стать лучшим главой государства.
Дальнейшие события напоминают одновременно трагикомедию, детектив и триллер. Их лучше воспринимать с изрядной долей скептицизма – и помнить, что ряд материалов был засекречен, а фабула дела обросла интригующими подробностями. К тому же изначально существовало несколько версий каждого инцидента. Словом, это именно тот случай, когда практически никому ничего доподлинно не известно – по крайней мере, из тех, кто пожелал высказаться.
Итак, в сентябре 1979 г. Тараки участвовал в VI Конференции глав государств и правительств неприсоединившихся стран в Гаване. На обратном пути он наведался в Москву – и там ему якобы велели ликвидировать Амина. В окружении Тараки был осведомитель премьер-министра – и, хотя свиту Великого учителя не допустили на беседу с кремлевскими бонзами, шпион оставил в его кармане подслушивающее устройство.
Перед тем как покинуть Москву, Тараки приказал четверым своим приближенным в Кабуле – так называемой «Банде четырех» – застрелить Амина в аэропорту, когда тот прибудет встречать генсека. «Борт № 1» благополучно долетел до афганской столицы, но долго кружил, не приземляясь. Внизу члены «Банды четырех» оглядывались и понимали, что не узнают никого из сотрудников аэропорта – всех их заменили людьми Амина. Наконец самолет сел, Амин выехал на белом «Фольксвагене» на летное поле, поздоровался с неудавшимися киллерами и направился к Тараки. После рукопожатия он кивнул в сторону «Банды четырех» и сказал президенту: «Избавься от них».
Тараки рвал и метал – но придумал новый план. 14 сентября он пригласил Амина на обед во дворец Арг. «Банда четырех» установила в туалете бомбу замедленного действия. Рано или поздно премьер-министр зашел бы туда, подручные генсека заперли бы дверь – и все закончилось. Но хирый Амин не купился на старый трюк с взрывающимся унитазом – и пожаловал в Арг на два часа раньше назначенного времени. Великий учитель стоял на верхней площадке лестницы с двумя адъютантами. Увидев, что Верный ученик поднимается, президент велел стрелять. Амин кубарем скатился по ступенькам; когда он бежал к автомобилю, пули свистели у него над головой.
16 сентября чрезвычайный пленум ЦК НДПА обвинил Тараки в культе личности и других «беспринципных действиях». Амин, как выяснилось, самоотверженно разоблачал завравшегося вождя и протестовал против того, чтобы в его честь переименовывали улицы и устанавливали памятники. Разъяренный генсек в отместку организовал покушение и «террористический заговор», дабы расправиться со столь принципиальным и непокорным премьер-министром. Окружение Тараки объявили «бандой», а его самого отстранили от власти, сняли со всех партийных и государственных должностей, а также исключили из партии.
Больше Тараки никогда не видели. Униженный и опозоренный, он был тайно убит в октябре 1979 г. По официальной версии генсек заболел. Позже газеты сообщили, что «Гений Востока» подал в отставку по состоянию здоровья и умер естественной смертью. Его преемником стал Амин.
Следствие по делу об убийстве Тараки проходило в Афганистане после ввода советских войск; преступники были задержаны и допрошены. Все они – Рузи, Вудуд, Экбаль и еще несколько человек – являлись офицерами спецслужб и элитных воинских подразделений (в том числе президентской гвардии). Ниже приведен отрывок из показаний старшего лейтенанта Мухаммада Экбаля.
«У входа во дворец мы встретили Вудуда. Рузи спросил его: “Где он?” “Здесь, в комнате”, – ответил Вудуд. Когда мы вошли в комнату, то увидели Тараки, который стоял посреди комнаты. На его плечи был накинут халат. Рузи, обращаясь к Тараки, сказал: “Нам приказано доставить Вас в другое место”. Тараки попросил взять его багаж. Рузи успокоил Тараки, попросив его идти вниз, и сказал, что он сам позаботится о багаже. Тараки подошел к своим вещам, открыл маленький чемодан и сказал, что в чемодане находится 45 000 афгани и некоторые ювелирные изделия и попросил передать их детям в случае, если они еще живы. Рузи опять заявил: “Оставьте все здесь. Мы непременно передадим это”. Тараки спустился вниз, а за ним последовал Рузи. Когда мы все спустились, Рузи попросил Тараки войти в одну из нижних комнат. В это время мы еще не знали, каким образом Рузи должен был убить Тараки. В это время мы слепо следовали приказам Рузи.
Когда мы вошли в комнату, Тараки снял свои часы и попросил Рузи, чтобы он передал их Амину. Затем вытащил из кармана свой партийный билет и протянул его Рузи. Рузи, я и Вудуд связали руки Тараки. В это время Тараки попросил у Вудуда стакан воды, а он в свою очередь обратился с этой просьбой ко мне. Я вышел за водой, однако Рузи запретил мне приносить воду и закрыл дверь. На следующий день, когда я спросил у Рузи, почему он запрет ил мне принести воду Тараки, он ответил, что в противном случае это доставило бы неудобство Тараки. Рузи принес матрац Тараки и сказал, чтобы он лег на него. Тараки послушался и лег. В это время я весь дрожал. Я не был в состоянии двигаться. Рузи закрыл Тараки рот. У Тараки начали дергаться ноги, и Рузи пришлось приказать Вудуду связать ему ноги. А мне приказал стать на его колени. Через несколько минут Рузи отпустил Тараки, а затем снова прикрыл его лицо подушкой. Когда Рузи вторично отпустил Тараки, тот уже был мертв.
Рузи приказал мне пойти к командующему гвардией и забрать у него белую ткань. По возвращению я заметил, что Рузи и Вудуд завернули труп Тараки в одеяло. Труп мы положили в машину. Когда мы проезжали мимо ворот гвардии, нас остановил командующий и передал Рузи аппарат связи с тем, чтобы в случае опасности мы своевременно могли доложить ему. По пути на кладбище мы заметили, что милицейская машина следует за нами. На кладбище мы сменили одежду Тараки и затем опустили его тело в могилу. После похорон мы связались с Джандадом и доложили ему о том, что задание выполнено. По нашему возвращению командующий поднял трубку и позвонил кому-то. При этом мы все плакали. Джандад, увидев наши слезы, рассердился и сказал: “Вы не должны плакать. Это решение партии и ее Центрального комитета. А мы с вами обязаны подчиняться приказам руководства”».
Из следственного материала по делу об убийстве Тараки, приведенного подполковником Валерием Ивановичем Аблазовым (род. 1940) – военным советником ВВС и ПВО ДРА в период с июня 1979 г. по июль 1981 г.
Как и ожидалось, Амин окончательно «закрутил гайки» – и репрессии возобновились с удвоенной силой. Поняв, что оппозицию это не сломило, генсек смягчился – но было уже поздно. В последние три месяца жизни Амин лихорадочно искал поддержки – но нигде ее не находил. Его не спасли ни муллы, введенные в наспех созданный Конституционный комитет, ни революционный трибунал, который амнистировал нескольких видных политзаключенных. Генсек осудил бесчинства АГСА (правда, возложив вину за них на убитого Тараки). Он переименовал АГСА в Организацию рабочей контрразведки (КАМ) и призвал спецслужбы упирать на законность – однако ничего не помогало.
В октябре в Кабуле вспыхнул очередной офицерский мятеж. Племена отказались поддерживать Амина. Сотни тысяч моджахедов в Пакистане открыто готовились к нападению на Афганистан. Из армии дезертировала треть личного состава; ей командовали майоры и капитаны – члены НДПА, сменившие почти всех генералов Дауда.
Слабость афганских вооруженных сил, расправа над Тараки (которому Кремль просил сохранить жизнь) и попытки Амина связаться с Пакистаном и США заставили Советский Союз оперативно пересмотреть ситуацию. НДПА определенно утратила контроль над страной, и в Москве боялись американского вмешательства – особенно после того, как шахский режим в Иране пал и Штаты нуждались в новом региональном союзнике. К тому же беспорядки на южной границе СССР тоже не сулили ничего хорошего.
Ранее в 1979 г. советские воинские части в Средней Азии были укомплектованы резервистами. К афганской границе перебросили две дивизии – что необязательно грозило интервенцией. Теоретически маневр мог вразумить Амина. 28 ноября в Кабул прибыл генерал-лейтенант Виктор Семенович Папутин (1926–1979) – первый заместитель министра внутренних дел СССР. Он попытался уговорить генсека передать полномочия Бабраку Кармалю – но услышал отказ.
12 декабря Брежнев одобрил ввод Ограниченного контингента советских войск (ОКСВ) в Демократическую Республику Афганистан. Отчет ЦК КПСС охарактеризовал это решение как поддержку намерения Бабрака Кармаля «спасти Родину и революцию». Помимо того, отправка ОКСВ представляла собой ответ на предыдущие запросы афганского правительства о «дополнительной военной помощи» (семь из них сделал Амин); к тому же она выполнялась «в соответствии с положениями советско-афганского договора 1978 г.».
16 декабря Амин пережил первое покушение и переехал из Арга в Тадж-Бек – дворец, построенный королем Амануллой за пределами Кабула.
Вдоль границы сосредоточилась 40-я общевойсковая армия Туркестанского военного округа, сформированная из резервистов, – основная ударная сила кампании. Также в состав ОКСВ входили спецподразделения и пограничные войска КГБ, войска правительственной связи и др. – всего 81 100 человек.
Операция проводилась с хирургической точностью. 20 декабря бронетанковое подразделение заняло тоннель Саланг. Советские консультанты, работавшие в ДРА, нейтрализовывали афганские воинские части. Боеприпасы и топливо были изъяты из военной техники под предлогом проверки либо замены. Маневры ОКСВ объяснялись как учения.
Неизвестно, понимал ли Амин, чем завершатся «учения», – но в любом случае он не мог ничего предпринять. Миллионы крестьян за пределами столицы ненавидели генсека. Кабульцы его боялись и презирали. Половина членов НДПА была парчамистами – они пострадали от рук Амина и давно точили ножи в предвкушении мести. Халькисты знали, что Амин убил Нура Мохаммада Тараки – и хотя одни считали Тараки клоуном, другие его искренне уважали. Сам генсек тоже не доверял афганскому окружению – поэтому его охраняли советские спецназовцы. Подобно многим палачам в истории, Хафизулла Амин выжигал «скверну» огнем и мечом – но в итоге остался лицом к лицу с теми, кто его прикончил.
В ночь на 25 декабря 2500 бойцов воздушно-десантной дивизии высадились на авиабазе Баграм под Кабулом. Они бесшумно устремились к городу, разошлись веером по улицам и взяли под контроль ключевые военные и политические объекты, включая радиостанцию. Бойцы 40-й армии завершали наведение понтонного моста через Амударью – северную границу Афганистана.[612]
25 декабря четыре моторизованных дивизии выдвинулись из Туркменистана и Узбекистана на юг по двум главным дорогам. На следующий день одна колонна достигла Кабула, а вторая взяла в клещи Кандагар. Под Гератом и Джелалабадом высадились десантники.
27 декабря основная масса ОКСВ пересекла Амударью по понтонному мосту. Уже будучи в Афганистане, военнослужащие получили приказ ехать в Кабул по великолепному шоссе, построенному СССР двумя десятилетиями ранее.
В тот же день Амин был отравлен. Предположительно, это сделал повар-агент КГБ, подсыпавший в еду спецсредство, но генсек почему-то не умер. Впрочем, жить ему оставалось недолго.
Штурм дворца Тадж-Бек начался в 18:19 или 18:20 и длился ориентировочно 40 минут. Когда все закончилось, Хафизулла Амин был мертв. По разным версиям, его застрелили, он покончил с собой либо яд все-таки подействовал, но с опозданием. Операция по захвату резиденции известна как «Шторм-333», но ее обычно называют штурмом дворца Амина. Труп генсека завернули в ковер и похоронили в безымянной могиле, а его семья сменила семью Тараки в казематах тюрьмы Пули-Чархи. Ночью кабульское радио сообщило, что Амин казнен по решению революционного суда. Новым генсеком стал Бабрак Кармаль – лидер фракции «Парчам», прятавшийся в Москве с 1978 г.
События декабря 1979 г. ознаменовали начало Афганской войны – самого масштабного вооруженного конфликта с участием СССР с 1945 г. Но, в отличие от Великой Отечественной, Афганская война для советских людей оказалась «несвященной и ненародной». Такое восприятие являлось одним из признаков грядущего развала государства, подарившего Афганистану почти все, за счет чего он существует до сих пор.
Глава 16
Несвященная и ненародная
Если хочешь пулю в зад – поезжай в Джелалабад.
Поговорка бойцов ОКСВ
В 1979 г. казалось, что Бабрак Кармаль способен перезапустить афганский коммунистический режим. Изначально планировалось подавить сопротивление моджахедов, стабилизировать ситуацию в ДРА и вручить власть послушному генсеку. Вся кампания могла занять максимум несколько лет, но, как показывает история, Афганистан и план – несовместимые понятия.
С декабря 1979 г. по февраль 1989 г. через Афганскую войну (или, как ее еще называют, Афган) прошло свыше 600 тыс. советских солдат и офицеров. На содержание 40-й армии и ведение боевых действий каждый год тратилось от $3 млрд до $8,2 млрд. Поддержка кабульского правительства обходилась СССР в $800 млн ежегодно. Не исключено, что эти цифры занижены.
Параллельно Советы продолжали оказывать Афганистану материальную, гуманитарную и иную помощь. Помимо военных и технических советников, в ДРА командировали специалистов-плановиков, референтов-переводчиков, секретарей и машинисток. Возведение индустриальных и инфраструктурных объектов продолжалось. Предприятия, построенные СССР, стали основой фабрично-заводской промышленности Афганистана, их удельный вес в производимой заводской промышленностью продукции в разные годы войны составлял от 60 % до 75 % афганского госсектора. Также по Протоколу о товаробороте (1984) Советский Союз экспортировал в ДРА автомобили и запчасти к ним, черные металлы, холодильники, обувь, медикаменты и т. д. В Соглашении о товарообороте между СССР и Афганистаном на 1986–1990 гг. фигурировала сумма в 4,4 млрд руб. – и объем советского экспорта резко увеличился. Если в 1977 г. он составил 152 млн руб., то в 1987 г. – 595 млн руб. Доля СССР во внешней торговле ДРА в 1987 г. составила 60 % (для сравнения – в 1977 г. она равнялась 28 %). В 1980 г. было подписано Соглашение о безвозмездной поставке потребительских товаров из СССР в 1980–1984 гг. на сумму до 10 млн руб. ежегодно, – в частности обуви, трикотажа, товаров хозяйственного и культурно-бытового назначения. Также СССР создал 40 % энергетических мощностей Афганистана, которые в совокупности давали 2/3 производимой электроэнергии в стране. Кроме того, ДРА получала (в том числе и на безвозмездной основе) семена, удобрения и сельхозтехнику. По соглашению от 24 декабря 1980 г. в период с 1981 г. по 1983 г. СССР поставил Афганистану 30 тыс. тонн семян пшеницы, 90 тыс. тонн семян сахарной свеклы, 4 тыс. тонн семян хлопчатника, 29,6 тыс. тонн фосфатных и сложных удобрений. Аналогичные соглашения заключались и в последующие годы.[613] Впервые в истории Афганистана была создана Академия наук.
Есть весьма характерная история о том, как в Афганистане появился Союз писателей. Все началось с того, что секретарь ЦК КПСС Михаил Васильевич Зимянин (1914–1995) вызвал к себе главного редактора журнала «Новый мир» Владимира Васильевича Карпова (1922–2010) и оргсекретаря Союза писателей СССР Юрия Николаевича Верченко (1930–1994) – и велел им отправляться в Кабул, создавать Союз писателей ДРА по аналогии с советской организацией.
Помимо Карпова и Верченко, в состав делегации входили еще три человека, включая таджикского писателя Шавката Ниязи (1927–2021). В кабульском аэропорту их встретил полковник – представитель Минобороны СССР. Когда кортеж выехал за пределы аэропорта, полковника застрелили – пуля влетела в салон автомобиля и попала офицеру в лоб.
Генсек Бабрак Кармаль отказался помогать товарищам. Он заявил, что, во-первых, в ДРА толком нет писателей, а во-вторых, собрать их вместе все равно не получится – они принадлежат к разным племенам и народам, а межплеменные и межэтнические конфликты в Афганистане длятся веками.
Советские делегаты самостоятельно ездили по деревням и кишлакам – без охраны, только с личным оружием, чтобы не провоцировать афганцев. Они разыскивали местных сказителей и литераторов, уговаривали их вступить в новую организацию, объясняли выгоду объединения. Карпов и его коллеги все-таки добились успеха. В Кабуле состоялся торжественный съезд писателей Афганистана, который даже благословил мулла.
На банкете представитель КГБ в Афганистане сообщил, что моджахеды в Пакистане давно знали о советской миссии и заслали в Кабул боевиков, которые должны были взорвать здание, где проходило мероприятие. К счастью, террористов удалось задержать.
Благодаря СССР в ДРА возникли 12 профтехучилищ – к середине 1987 г. функционировали 10 ПТУ, где обучалось 3500 человек по 40 рабочим профессиям. Сложилась новая система здравоохранения, которой в Афганистане никогда не было. До Саурской революции (1978) в 15-миллионной стране насчитывался всего 901 врач (один на 20 тыс. афганцев) и работало 76 больниц с 5419 койками (то есть одна койка на 3 тыс. жителей). За 1979–1989 гг. СССР построил еще 35 больниц, оснастил их оборудованием, безвозмездно передавал медикаменты, готовил медработников и отправлял в Афганистан докторов. В итоге численность афганских врачей увеличилась в 9 раз – в 1988 г. она составила 7,1 тыс. человек. ДРА получала медицинский гипс, операционные наборы и т. д. В июне 1980 г. советская медицинская делегация в отчете по командировке указала: «В порядке оказания безвозмездной медицинской помощи в Афганистан за последние годы направлено 18 млн доз оспенной вакцины и 11 млн доз холерной вакцины».
ДРА в ответ экспортировала в СССР природный газ (2,4 млрд м3),[614] хлопок-волокно (2 тыс. метро-тонн), карбамид, цитрусовые, грецкие орехи, ковры, шерстяные ткани и т. д. В структуре советского экспорта преобладали промышленные товары, Афганистан же продавал сырьевые и сельскохозяйственные товары.[615] СССР являлся не только ключевым торговым партнером ДРА в период войны, но и основным ее кредитором. Кредиты предоставлялись на льготных условиях, под 2–3 % годовых сроком на 12–15 лет. Первый кредит на экономические цели был выдан 1 марта 1979 г. на сумму 200 млн руб., в декабре 1980 г. снова был выделен кредит на 200 млн руб., в 1985 г. – на сумму 168 млн руб., в 1987 г. – на 50 млн руб., в марте 1988 г. – на 15 млн руб., в феврале 1988 г. – на 20 млн руб. По традиции, Кабул просил об отсрочке платежей по кредитам – и Москва соглашалась. На начало 1988 г. сумма долгов составила 897 млн руб., в том числе 761 млн руб. – после прихода к власти НДПА. К середине 1988 г. долги Афганистана по государственным кредитам, выданным на экономические цели, равнялись 1,2 млрд руб., а с учетом спецкредитов – превысили 2,1 млрд руб.[616]
В 1988 г. у Афганистана появился первый и единственный космонавт – Абдул Ахад Моманд, подготовленный в СССР (в Краснодарском и Киевском военно-авиационных училищах, а также в Военно-воздушной академии им. Ю. А. Гагарина). С собой на борт он взял национальный флаг и два экземпляра Корана, а во время экспедиции в космос сделал десятки фотоснимков Афганистана, что позволило создать первый афганский картографический атлас. Моманд был удостоен звания Героя Советского Союза; впоследствии окончил Академию Генерального штаба Вооруженных Сил СССР имени К. Е. Ворошилова.
В свете приведенной статистики любые заявления о том, что Советский Союз якобы оказал Афганистану «недостаточную» помощь, выглядят по меньшей мере странно. Важно понимать, что все траты на содержание и развитие ДРА за 1979–1989 гг. включены в расходы на Афганскую войну. Председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков сформировал группу экономистов, которые совместно со специалистами различных министерств и ведомств должны были подсчитать общую стоимость кампании для СССР. Результаты работы комиссии неизвестны. По мнению командующего 40-й армией, генерал-полковника Бориса Всеволодовича Громова, «вероятно, даже неполная статистика оказалась настолько ошеломляющей, что ее не решились обнародовать. Очевидно, в настоящее время никто не в состоянии назвать точную цифру, которая смогла бы охарактеризовать расходы Советского Союза на содержание афганской революции».
На советском – а затем и постсоветском – пространстве Афган стал одним из эпохальных событий XX в. При этом мало кто понимал, почему за светлое будущее ДРА должен сражаться кто угодно, кроме самих афганцев. Кабул располагал правительственной армией, которая была бессильна перед моджахедами и нередко принимала их сторону.[617] В 1979 г. львиную долю бойцов ОКСВ составляли узбеки, таджики, киргизы и туркмены – представители народов, населяющих Афганистан; предполагалось, что местные жители будут относиться к ним более спокойно и дружелюбно. Однако в дальнейшем ОКСВ пополняли славянами. На протяжении девяти лет из Афгана поступали цинковые гробы с телами уроженцев Киева, Минска, Тамбова, Белгорода, Ростова-на-Дону и других «невосточных» городов и деревень. Трупы увозили на «черных тюльпанах» – военно-транспортных самолетах Ан-12, воспетых Александром Розенбаумом.
5 слов, которые пришли в русский язык из Афгана:
1) Шурави – гражданин СССР (военнослужащий, специалист и т. д.).[618]
2) Душман, «дух» – моджахед.
3) Пуштунка – паколь, головной убор пуштунов, представляющий собой двухуровневый шерстяной берет с закатанными в обруч краями.
4) Груз 200 – труп военнослужащего, перевозимый авиацией.
5) Борт – самолет или вертолет. До Афгана слово «борт» присутствовало в жаргоне летного и технического состава ВВС, после Афгана оно стало общеупотребительным.
Афган – очень сложная и болезненная тема. За девять лет, по разным данным, советские боевые потери составили от 13 385 до 26 тыс. человек погибшими. Санитарные потери оцениваются в 53 753 раненых, контуженных и травмированных; 415 932 – заболевших гепатитом, брюшным тифом и прочими инфекционными заболеваниями. Из 11 294 человек, уволенных с военной службы по состоянию здоровья, 10 751 остались инвалидами. В итоговых цифрах не учтены те, кто умер от ран и болезней в госпиталях на территории СССР. Однако, несмотря на относительно небольшие потери, сама кампания осталась в народной памяти как абсолютно напрасная и бессмысленная.
Среди погибших были не только военные, но и переводчики – в частности студенты и молодые выпускники Института стран Азии и Африки (ИСАА МГУ). Игорь Адамов, Владимир Твиров, Александр Матасов, Александр Петрунин, Владимир Соловьев и Сергей Фатьянов являлись блестящими специалистами. Многие из них освоили пушту, дари и фарси самостоятельно; другие перевелись на тематические кафедры с иных направлений либо поступили в ИСАА, имея опыт работы, не связанной с востоковедением (Фатьянов, например, трудился сварщиком). После гибели очередного студента ректорат выпускал приказ с формулировкой: «Отчислить в связи со смертью». Это не помешало наградам найти своих героев – так, Твиров, убитый под Гератом из засады (1985), был посмертно удостоен медали «От благодарного афганского народа».
Ситуация с пленными и пропавшими без вести до конца не ясна. По официальной статистике их насчитывалось 417 (130 из них удалось освободить до вывода ОКСВ из Афганистана). Женевские соглашения (1988)[619] не закрепили условия освобождения пленных шурави. Переговоры длились при посредничестве ДРА и Пакистана. Судьба невольников складывалась по-разному: одни были завербованы моджахедами, другие стали «невозвращенцами», свыше 100 человек погибли. Было героическое восстание в пакистанском лагере Бадабер под Пешаваром[620] – и были предатели, сознательно перешедшие на сторону врага и воевавшие против вчерашних сослуживцев (например, узбек Бахретдин Хакимов – сейчас его зовут Шейх Абдулла, он работает смотрителем Музея джихада[621] в Герате).
Об Афгане написано немало прекрасных работ – от исторических исследований до военных мемуаров. Тем не менее надо рассматривать события и с точки зрения афганцев. Иначе непонятно, почему СССР – слабеющая, но все же огромная ядерная держава – увяз в неразвитой азаиатской стране на девять лет.
Изначально моджахеды перестреливались с афганскими войсками – и это имело какой-то смысл. Правительственная армия была вооружена ненамного лучше повстанцев. Но в декабре 1979 г. ОКСВ, вопреки старой армейской пословице, послали дальше Кушки, – и баланс между противоборствующими сторонами был нарушен. Шурави обладали неоспоримым военным превосходством. Их танки, самолеты и полевая артиллерия за несколько недель разметали силы моджахедов. Пока в горах грохотали пушки, ХАД (тайная полиция НДПА) арестовывала горожан, подозреваемых в антигосударственной деятельности, – например, в прослушивании радиостанции BBC.
Вечером 22 февраля 1980 г. кабульцы высыпали во дворы, на балконы и крыши домов – и принялись скандировать «Аллаху акбар!» Весь город ревел – и его невоможно было заставить замолчать. Военные пытались заглушить вопли, выпуская в черное небо сигнальные ракеты, – но люди кричали еще громче. Кабульский такбир[622] услышали и подхватили окрестные деревни. Это не означало, что все афганцы (особенно жители столицы) были исламскими фанатиками. Они вели себя так, потому что фраза «Аллаху акбар!» являлась универсальным способом сказать: «Мы афганцы, мы против шурави и их марионеток» – а режим Бабрака Кармаля, бесспорно, был марионеточным.
С тех пор одна демонстрация сменялась другой. Студенты Кабульского университета хлынули на улицы, плевали в полицию и забрасывали ее камнями. Вскоре к протестам присоединились школьники, включая даже учеников начальных классов. Многие полицейские присоединились к митингующим. Парчамисты не могли рассчитывать на стражей правопорядка – но не испытывали недостатка в партийных головорезах. Молодые афганские коммунисты без угрызений совести расправлялись с женщинами и детьми. По легенде, во время одной из демонстраций девушка по имени Нахид взяла на руки ребенка, сраженного пулей, – и призвала толпу свергнуть ненавистный режим. Ее тут же застрелили – и она превратилась в мученицу, героиню афганского сопротивления, как и Малалай в битве при Майванде.
Тем временем шурави обнаружили, что моджахеды отнюдь не исчезли – они просто рассредоточились. Теперь труднопроходимая местность Афганистана буквально кишела боевиками, воодушевленными тем, что они якобы защищают ислам от кафиров-атеистов. Моджахеды объединялись в маленькие отряды не более сотни человек в каждом – советские солдаты называли их «караванами». «Караваны» не обязательно являлись частью масштабных организованных сил – зачастую они действовали самостоятельно. Боевики не нуждались ни в линиях связи, ни в шпионской сети – все это заменяли деревенские слухи и сплетни, а военную премудрость заменяло волнующее чувство единства. «Добрые и справедливые “мы” боремся против огромных злых “них”» – такой лозунг витал в воздухе. Мало кто из афганцев был способен его осознать и озвучить, но в подобной атмосфере любая группа людей – от стайки подростков до отряда мужчин – могла задумать миссию и выполнить ее. Такие миссии не требовалось вписывать в какие-то более крупные стратегические задачи. Достаточно было нанести удар по врагу – причем врага было легко опознать. Советские узбеки, таджики и прочие уроженцы Средней Азии не являлись пуштунами, которые преобладали в Афганистане, – не говоря уже о славянах. Союзники шурави, афганские коммунисты, тоже выделялись из толпы, ибо одевались в костюмы и рубашки, а не в шальвар-камиз. Убийство любого человека, выглядящего как чужак, считалось у простых афганцев не преступлением, а благородным актом патриотизма.
В этих условиях кабульские власти командировали в деревни административные команды – то есть, в понимании народа, враг постоянно приближался. Чиновники пытались организовать сельсоветы для управления районами, а также локальными инфраструктурными и промышленными объектами, построенными СССР. По мнению Кабула и Москвы, афганцы успокоились бы, увидев признаки «нормальной жизни» – товары на полках магазинов, воду из крана, а не из колодца, и больницы, где можно вылечиться от недуга. По мере улучшения своего быта они бы поняли и приняли революцию. Но правительственные делегации формировались из тех, кого селяне хотели видеть меньше всего. Среднестатистическая группа состояла из нескольких мушаверов (советских консультантов), пары сотрудников ужасной ХАД, представителей МВД (руководившего полицией и тюрьмами), членов НДПА и одного-двух провластных мулл, которых никто не уважал. В довершение ко всему, чиновников охраняли вооруженные солдаты – и вся команда въезжала в деревню на бронетранспортерах.
Непрошеные гости собирали крестьян и рассказывали, что изменят их жизнь к лучшему – в первую очередь, конечно, дадут образование женщинам и проведут земельную реформу. Общего антуража подобных мероприятий хватало, чтобы селяне потянулись к вилам. К тому же слова «женское образование» и «земельная реформа» были для них триггером, который пробуждал наихудшие воспоминания о полувеке афганской истории – от Амануллы до периода «Халька». В конце концов, шла война, крестьяне становились джихадистами, и кто-то погибал. Чиновники, нагрянувшие в деревню, словно говорили ее обитателям: «Мы убили ваших мужчин, а теперь приведите-ка женщин, мы обучим их чему следует». Когда администраторы уезжали, с гор спускались душманские агитаторы – и неудивительно, что они встречали у афганцев куда больше сочувствия и поддержки.
Моджахеды уклонялись от битв и вели партизанскую войну. Они сражались лишь тогда, когда имели тактическое преимущество – например заманивали шурави в засады. Сориентировавшись, солдаты открывали ответный огонь – но афганцы ныряли в ущелья или буквально проваливались под землю – в кяризы. С аналогичной тактикой столкнулись британцы в XIX в. Ее имел в виду Розенбаум, когда пел:
подразумевая, что поразить душманов было трудно.
В Афгане военная техника прошла серьезные испытания. Танки и бронетранспортеры патрулировали города и предгорья, а в высокогорной местности отлично зарекомендовали себя легендарные «Шилки».[623] Авиационные прицельные системы позволяли поражать неприятеля, но не «видели» боевиков, затаившихся среди скал. ОКСВ использовал спецоборудование для обнаружения моджахедов; моджахеды следили за птицами, которые улавливают малейшие колебания воздуха. Когда птицы взлетали с вершины горы или холма, это означало, что приближаются советские самолеты, – и афганцы прятались в пещерах или расселинах.
Впрочем, у шурави имелись ударные вертолеты Ми-24, которые заходили в каньоны, «зависали» на месте и расстреливали душманов, как только те высовывались из укрытий. Также вертолеты бомбили калы (крепости) и дувалы – глинобитные, кирпичные и булыжные укрепления. Но джихадисты постепенно обзаводились трофейным оружием – в частности крупнокалиберными пулеметами ДШК и ЗГУ; теперь Ми-24 следовало держаться от неприятеля на расстоянии в несколько сотен метров, что снижало эффективность стрельбы. К тому же боевики получали помощь из-за рубежа; с 1983 г. к ним поступали ПЗРК – в основном советские «Стрела-2» и американские «FIM-43 Redeye», а затем и «Stinger».
Один из наиболее распространенных мифов об Афгане звучит следующим образом: Советы разбрасывали мины, замаскированные под игрушки, дабы целенаправленно убивать и калечить афганских детей. Речь идет о минах ПФМ-1 «Лепесток». Их пластиковый корпус мог казаться детям привлекательным, но форма корпуса объяснялась требованиями аэродинамики. ПМФ-1 являлись копиями мин BLU-43, которые США применяли во Вьетнамской войне.
Но даже военные успехи шурави не позволяли парчамистам управлять страной. ОКСВ должен был не побеждать моджахедов, а уничтожать их. Проблема в том, что моджахеды являлись афганскими крестьянами. В свободное от боевых действий время они пахали землю, пасли овец, обдумывали выгодные браки и замышляли козни против соседнего кишлака. Убив нескольких врагов, афганцы исчезали – и появлялись в какой-нибудь деревне, где их встречали родственники и друзья. Когда в кишлак приезжала правительственная команда, душманы тихо стояли в толпе местных жителей – а потом доставали заранее закопанное оружие, догоняли чиновников и расправлялись с ними. Кабульские власти не могли задушить боевиков, перекрыв их каналы связи с внешним миром, потому что этих каналов практически не было – а поставки оружия из Пакистана осуществлялись по контрабандным маршрутам и «козьим тропам» в горах, о которых партийные сановники и слыхом не слыхивали. Базами душманов являлись их собственные дома, дома соплеменников и единомышленников – хозяева с удовольствием кормили и прятали джихадистов, потому что знали их лично либо разделяли их традиционные ценности и взгляды на жизнь. Ситуация складывалась точно так же, как и в период англо-афганских войн – в стране снова не было мирного населения. Все афганцы или воевали, или являлись пособниками тех, кто воюет.
Глава 17
Марионетки и кукловоды
Верблюда спросили: «Почему у тебя шея кривая?» Он ответил: «А что у меня прямое?»
Афганская пословица
Пока в провинциях шли бои, на политическом фронте тоже развернулось нешуточное противостояние. 27 декабря 1979 г. в 20:45 Бабрак Кармаль объявил по радио, что он положил конец «невыносимому насилию и пыткам кровавого аппарата Хафизуллы Амина», свергнув «проходимца». Речь новоиспеченного генсека начиналась с басмалы и транслировалась из узбекского города Термез – по советскую сторону афганской границы. По словам Кармаля, переворот представлял собой продолжение Саурской революции, которая вступила во вторую стадию. Он призвал все слои населения присоединиться к «национальному демократическому правительству», пояснив, что когда-нибудь в ДРА придет социализм – но только после плавных реформ. Также Кармаль провозгласил амнистию, пообещал освободить узников Пули-Чархи, предложил беженцам вернуться домой и поведал, что уже готова новая временная конституция ДРА, которая закрепляет почетное место ислама в жизни страны.
Утром 28 декабря кабульское телевидение объявило, что новое правительство обратилось за помощью к СССР в соответствии с договором о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве (1978) – в ответ на провокации «иностранных врагов». Сам Кармаль приехал в Кабул 1 января 1980 г. Большинство афганцев считало его советской марионеткой – и не ошибалось.
Кремль стремился всецело контролировать ситуацию. В декабре 1979 г. заместитель председателя Совета Министров СССР Николай Владимирович Талызин (1929–1991) пригласил высокопоставленных афганских чиновников на торжественный прием в кабульский отель «Интерконтиненталь» – и по завершении празднества все они были арестованы. 4 января 1980 г. глава советского МИДа Андрей Андреевич Громыко (1909–1989) проинформировал своего афганского коллегу Шаха Мухаммеда Доста (род. 1929) о ключевых аспектах международной политики ДРА. В феврале Кабул посетил председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов (1914–1984) – он сообщил новому афганскому руководству, что Москва ожидает от него объединения фракций «Хальк» и «Парчам» в рамках НДПА; усилий по улучшению отношений с племенными вождями и муллами; возвращения государства к нормальной хозяйственной деятельности и модернизации армии. На встрече обсуждался и вывод ОКСВ из Афганистана – по оптимистичным прогнозам его можно было осуществить через год-полтора.
Легкость, с которой советские войска вошли в Афганистан и взяли под контроль основные города и дороги, была обманчивой. Британцы достигли аналогичных успехов в 1838 г. – в начале Первой англо-афганской войны, которая продлилась почти три года. СССР сумел растянуть кампанию на девять лет.
Новость о вводе ОКСВ в ДРА шокировала Запад. Пресса окрестила эти события «захватом» и «оккупацией»; подобные термины фигурируют в зарубежной литературе и поныне. Американский президент Джимми Картер назвал действия Кремля «нападением», «чрезвычайно серьезной угрозой миру» и «нарушением Устава Организации Объединенных Наций», а объяснения Брежнева – «полностью неадекватными и вводящими в заблуждение».
Картер предупредил, что СССР не может «вторгнуться на территорию соседа безнаказанно», – но санкции вредили США больше, чем Советскому Союзу, и не приветствовались американцами. Например, Штаты урезали поставки зерна в СССР с 25 млн тонн до 8 млн тонн – и американские фермеры протестовали, потеряв огромные доходы, в то время как Аргентина и другие страны компенсировали Кремлю импорт по более низкой цене. Москва также обошла эмбарго Вашингтона на продажу высоких технологий, покупая их в Европе. Запрет рыбной ловли в американских водах и задержка открытия консульств в Нью-Йорке и Киеве не возымели серьезных последствий. Зато бойкот Олимпиады-1980 в Москве под руководством США[624] привел к тому, что советские спорсмены завоевали больше всех медалей – 195. Проанализировав ситуацию, администрация Картера приняла теорию, согласно которой ввод ОКСВ в Афганистан интерпретировался как часть империалистического натиска на морские порты и нефть Персидского залива – то есть Вашингтон разыгрывал старую карту, актуальную для Российской империи XIX в. Президент анонсировал «доктрину Картера», на основании которой Штаты обязались ответить силой на советскую экспансию в регионе Персидского залива. Впрочем, как только ОКСВ застрял в Афганистане, дальнейшее продвижение советских войск казалось весьма сомнительным, – но события 1979 г. надолго определили советско-афганские отношения.
14 января 1980 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию № A/RES/ES-6/2 «Положение в Афганистане и его последствия для международного мира и безопасности», в которой выразила «глубокое сожаление» и обеспокоенность судьбой беженцев, а также призвала вывести «все иностранные войска» из ДРА. Резолюция не имела обязательного характера: за нее проголосовало 104 страны, против – 18, воздержались – 18. Позже в 1980 г. аналогичные резолюции вынесли Движение неприсоединения и Организация Исламская конференция.[625]
Так или иначе, многие государства – особенно бывшие союзники и сателлиты СССР из числа стран третьего мира – критиковали политику Кремля в Афганистане. Советник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский (1928–2017) подтвердил, что ЦРУ начало помогать моджахедам еще в июле 1979 г. – однако впоследствии он ратовал за более интенсивную программу помощи. Это воодушевляло мусульманские (в том числе и формально светские) страны, для которых Афганская война была в первую очередь джихадом против «неверных». В 1980 г. американский министр обороны Гарольд Браун посетил КНР – и Пекин согласился предоставить душманам автоматы, гранатометы и зенитные орудия через Пакистан; для Китая это был выгодный и безболезненный способ доставить неприятности своему советскому конкуренту. Кроме того, Штаты получали оружие из Египта, Саудовской Аравии и Индии – и переправляли в ДРА. Европа, напротив, выступала за мирное урегулирование конфликта, ибо, по мнению большинства европейских правительств, Вашингтон чересчур остро реагировал на происходящее – принимая во внимание относительную неважность Афганистана в стратегическом плане и с учетом того, что никто все равно не мог ничего поделать.
После смерти Тараки и Амина – а также при поддержке СССР – Бабрак Кармаль наконец-то получил шанс реализовать политический подход, который он отстаивал с первых дней существования НДПА, а именно – привлечь некоммунистов к государственным делам. Однако стратегия Кармаля могла сработать лишь в апреле 1978 г. – в самом начале Саурской революции. К тому моменту, когда Советы поставили его во главе ДРА, миллионы афганцев уже примкнули к оппозиции. Патриотические воззвания генсека к народу звучали как насмешка – ведь афганские города были заняты солдатами атеистической зарубежной державы.
Кармаль учредил «правительство национального единства», куда вошли 28 министров (подавляющее большинство из них являлось парчамистами, несколько человек принадлежали к фракции «Хальк» и еще трое не были членами НДПА). 2 января 1981 г. генсек объявил о создании Национального фронта Отечества – зонтичной организации НДПА, нацеленной на расширение социальной базы коммунистического режима. Первый съезд состоялся 15 июня – по официальным данным, на нем присутствовало около полумиллиона делегатов, которые представляли все слои афганского общества: профсоюзные деятели (200 тыс. человек), молодежные активисты (25 тыс. человек), женщины, муллы, крестьяне и др. Впрочем, Национальный фронт Отечества не продемонстрировал особой активности. По замечаниям наблюдателей, в реальности на съезде было максимум несколько тысяч делегатов – в основном членов «Парчама».
Кремль скептически относился к радикальным преобразованиям в Афганистане. В 1980 г. Кармаль провозгласил политику невмешательства в жизнь тех племен, которые откажутся от борьбы с правительством, – особенно в районах возле пакистанской границы. Кабул возобновил выплаты традиционных субсидий влиятельным кланам. Летом 1981 г. генсек объявил, что в земельную реформу внесены изменения – отныне конфискации не подлежали земли офицеров и провластных ханов. Крестьяне, добровольно отправившие сыновей на службу в армию, получали приоритет при распределении конфискованных угодий.
Тем не менее Советы поняли, что у НДПА нет ни народной поддержки, ни ресурсов и навыков для того, чтобы обрести ее в ближайшем будущем. Тогда мушаверы обратились к проверенному методу – воспитанию подрастающего поколения в советском духе. К 1982 г. 40 тыс. детей в возрасте с 10 до 14 лет числились пионерами и активно доносили на родителей, учителей и одноклассников. По достижении 15 лет они вступали в Демократическую молодежную организацию (аналог комсомола), дежурили в публичных местах и распространяли пропагандистские материалы. Лучших «комсомольцев» принимали в НДПА. Беспризорников, осиротевших во время войны, помещали в интернаты и учебные центры, которые курировала ХАД. Тысячи школьников отправили на учебу в СССР.[626] Школьная программа была переписана, в нее ввели политические занятия и уроки русского языка. Набор в вузы упал до 5000 человек (в конце 1970-х гг. ежегодно зачисляли около 15 тыс.); преподавателей-немарксистов уволили.
Бабрак Кармаль активно использовал мусульманскую риторику – например, называл ввод ОКСВ «волей Всевышнего». С апреля 1980 г. все государственные документы начинались с ритуальной фразы: «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного». Временная конституция ДРА официально закрепила верховенство ислама – и правительство пыталось создать ислам в советском стиле, чтобы он работал на благо государства. Впервые в истории Афганистана возник мусульманский департамент, позже ставший министерством по делам хаджа[627] и религии, – он контролировал фонды мечетей и суфийских орденов. На эти деньги отремонтировали более 500 мечетей по всей стране и возвели десятки новых (только в Кабуле – 34). Мулл привечали в правительстве и умоляли присоединиться к Совету мусульманских ученых. Провластных мулл и улемов поощряли – в частности деньгами и талонами на продукты питания и предметы первой необходимости. К тому же по мере ухудшения экономической ситуации режим спонсировал хадж для лояльных граждан и бесплатно поставлял дрова в мечети. По словам Кармаля, в 1985 г. чиновники раздали афганцам тысячи экземпляров Корана.
Некоторые муллы прельстились привилегиями и начали лоббировать государственные интересы – но многие по-прежнему расценивали любые коммунистические инициативы как осквернение священных устоев. Они не доверяли кремлевским болванчикам в Кабуле, даже если те рядились в мусульманские одежды. В итоге религиозная власть в Афганистане раскололась, подобно политической, – и, следовательно, ей стало еще труднее управлять из центра. У большинства мулл имелись только местные последователи в отдельных деревнях, кишлаках и городских кварталах – за исключением нескольких авторитетных династий, которые, по общему мнению, восходили еще к пророку Мухаммеду. Такие почтенные семейства – например Моджадедди – пережили репрессии «Халька»; неудивительно, что их уцелевшие представители были ярыми врагами режима. Кармаль хотел воспитать целое поколение послушных молодых мулл – но не знал, что делать со старыми и непокорными. Парчамисты повторяли ошибки халькистов – вместо того, чтобы разоблачать и дискредитировать оппозиционеров, они просто «закрутили гайки». До расстрелов пока не дошло – но в школах, медресе и на теологическом факультете Кабульского университета уже преподавался «облегченный» ислам, очищенный от любых намеков на агрессию и неповиновение. Все негосударственные курсы изучения арабского языка и Корана были закрыты. Афганцы чувствовали, что их обманывают, – и, несмотря на все усилия Кармаля, мусульманский характер оппозиции только усилился.
Еще одной инициативой генсека стала политика в отношении национальных меньшинств ДРА. Декрет № 4, изданный в мае 1978 г., провозгласил узбекский, туркменский, белуджский и нуристанский языки государственными – наравне с пушту и дари. На деле все ограничилось скудным освещением культур нацменьшинств в СМИ – пока Кармаль и его преимущественно непуштунская фракция «Парчам» не взяли на вооружение сталинский опыт. Теперь занятия в школах на севере страны велись на местных языках, а не на дари, как прежде. В Афганистан привозили книги тех советских авторов, чьи народы проживали в «братских государствах», – в частности узбеков, туркменов и киргизов. Пропаганда подчеркивала связи между этническими группами по обе стороны границы – например, между таджиками ДРА и Таджикской ССР. Предки самого генсека переселились в Кабул из Кашмира – причем отец скрывал свое непуштунское происхождение и говорил только на пушту. По слухам, Бабрака Кармаля при рождении нарекли Султаном Хусейном – но потом он взял другое, типичное пуштунское имя. Естественно, Кармаль планировал опереться на людей, раздраженных 250-летним господством пуштунов, – и пуштунам это не нравилось (особенно громко возмущались националисты из «Халька»). Казалось бы, при таком раскладе афганские нацменьшинства должны были симпатизировать главе государства – но и здесь у режима ничего не получалось. Дело в том, что многие узбеки, таджики, киргизы и туркмены ДРА являлись детьми и внуками басмачей – и не желали даже слышать об интеграции с СССР.
Национальный вопрос подтачивал и ОКСВ. Изначально там было немало уроженцев Средней Азии – и если в Северном Афганистане это сперва помогало контактировать с местным населением, то южные районы сразу восприняли шурави в штыки. Пуштуны смотрели на советских военных – и вспоминали историческое соперничество с ханами Бухары и Самарканда. Но гораздо хуже то, что бойцы «мусульманских батальонов» внезапно очутились в стране, где могли переосмыслить свои корни – причем в аутентичной атмосфере. Весной 1980 г. командование начало заменять среднеазиатов славянами.
Каким бы плачевным ни было положение правительства, борьба между «Хальком» и «Парчамом» не прекращалась. Фракции дробились на подфракции, партийная жизнь напоминала броуновское движение – и Кармаль восседал на вершине растревоженного муравейника. В июне 1980 г. он еле избавился от халькистского лидера Асадуллы Сарвари (того заслали с дипмиссией в Монголию) – и стартовали облавы на членов «Халька». В результате 13 человек – включая трех министров – были казнены. К тому времени численность НДПА возросла, ибо в ДРА, как и в других соцстранах, партбилет стал критерием успешной карьеры. В 1982 г., по заверениям Кармаля, в партии состояло 70 тыс. членов; однако наблюдатели оценили истинное количество в 20 тыс., причем не менее 2/3 были халькистами. Фракционные раздоры приобретали все более кровавый характер – съезд НДПА в марте 1982 г. завершился перестрелкой; пять коммунистов погибли. Армия по-прежнему оставалась вотчиной «Халька». Военные ненавидели и презирали Кармаля – в апреле 1980 г. они даже подняли красный флаг вместо восстановленного государственного триколора; это случилось при большом стечении народа – на параде в честь годовщины Саурской революции. Офицеры саботировали приказы генсека и министра обороны – парчамиста Абдула Кадира Дагарваля; сослуживцам из «Парчама» объявляли бойкот. Вообще в ВС ДРА царил полнейший хаос. Рядовые и офицеры, переметнувшиеся к моджахедам, никого не удивляли. Дезертирство являлось массовым, как и воровство.
Генерал-лейтенант Борис Иванович Ткач (1935–2010) – командующий 40-й армией в 1980–1982 гг. – вспоминал: «Самым главным бичом было дезертирство, причем с оружием. Неделю полк сколачивали, обучали, вооружали, одевали, а перед боевым выходом – полполка нет. Или продали все, что получили, или перешли на ту сторону».
Если минобороны находилось в руках «Парчама», то МВД возглавлял халькист Саид Мухаммад Гулябзой. Он учредил жандармерию «Царандой» (пушту 
– защитник), куда набирал единомышленников из «Халька». В период расцвета в «Царандое» служило 115 тыс. человек – больше, чем в афганской армии. Жандармы героически сражались с ХАД, которой руководил Мохаммад Наджибулла. Против пехотной части «Царандоя» ХАД выставила собственную дивизию, а спецагенты Наджибуллы добывали компромат на соперников из лагеря Гулябзоя. Сохранилась история о том, как однажды танки враждующих ведомств устроили перестрелку на кабульском базаре.
Официальные силы ДРА боролись не против душманов, а против друг друга. Правительственный лагерь был охвачен раздорами и паранойей – все воевали со всеми, но только не с общим врагом. Ни одна из мер, принятых Бабраком Кармалем, не улучшила его положения. К середине 1980-х гг. миллионы афганцев – треть населения страны – жили в лагерях беженцев в Пакистане и Иране под контролем моджахедов. При таких условиях война истощала СССР, не принося никаких дивидендов, – и конца этому не было видно.
Глава 18
Ящик Пандоры
Афганцы – храбрый, энергичный и свободолюбивый народ; они занимаются только скотоводством или земледелием и всячески сторонятся ремесла и торговли, заниматься которыми они с пренебрежением предоставляют индийцам и другим жителям городов. Война для них является развлечением и отдыхом от однообразных занятий хозяйственными делами… Афганцы разделяются на кланы, причем различные вожди осуществляют нечто вроде феодального господства над ними. Только их неукротимая ненависть к государственной власти и любовь к личной независимости мешают им стать могущественной нацией…
Фридрих Энгельс. Афганистан
На протяжении столетий афганские монархи безуспешно занимались «собиранием земель» вокруг Кабула. В XX в. Надир-шах и его семья возобновили проект государственного строительства, который начал еще Дост Мухаммед – и который реализовывали Абдур-Рахман и Аманулла. Клан Мусахибан действовал осторожно, но неуклонно двигался к тому, чтобы превратить страну в государство, подконтрольное единому центру – Кабулу. С точки зрения правящей элиты, план можно было осуществить при условии модернизации – поэтому Афганистан официально придерживался нейтралитета, дабы получить максимальную выгоду от капиталистов и коммунистов в годы «холодной войны» (1945–1991). Конкуренты фактически содержали и развивали эту страну третьего мира, прокладывая дороги, возводя промышленные объекты, налаживая производство, обучая афганских специалистов и т. д. Столица превзошла все остальные города Афганистана в экономическом и культурном плане. Именно в Кабуле сложился класс технократов – в отличие от прежней аристократии, он опирался на светские навыки и образование, а не на религиозную и племенную принадлежность.
Кабул олицетворял имперское присутствие в афганской деревне – и, не контролируя ее, все-таки насаждал там проекты, кардинально меняющие жизнь крестьян и кочевников (например строительство в долине Гильменд). Противоречия между старым и новым Афганистаном – вернее, между старым Афганистаном и Кабулом – вылились в борьбу между деревней и городом, традицией и современностью, местничеством и космополитизмом, феодализмом и индустриализацией, шариатом и светским правом, исламской культурой и западной культурой – и, в конечном итоге, между прошлым и будущим. Казалось, что династия Надир-шаха обречена на успех, но старый Афганистан не сдавался. Всякое действие центра рождало противодействие в провинциях. Социальную ткань растягивали в двух противоположных направлениях, она угрожающе трещала и иногда лопалась – но Кабул игнорировал прорехи вместо того, чтобы их латать. Напряжение не могло длиться вечно – рано или поздно ветхая ткань, сшитая из разных лоскутков, должна была разорваться.
Столичные политики не разработали единую концепцию реформ. Радикалы настаивали на быстрых преобразованиях, умеренные – на постепенных. Саурская революция (1978) не являлась революцией бедных против богатых или крестьян против помещиков. Это был коммунистический переворот – путч внутри городской элиты, и в его основе лежал исторический спор о том, как наилучшим образом достичь давней цели имперского Кабула – консолидировать государство.
Впрочем, настоящий конфликт случился не в столице – он разгорелся между Кабулом и деревней. Введя ОКСВ в ДРА, Советский Союз хотел оградить страну от американского влияния. Афганские левые заняли одну из сторон биполярного глобального противостояния коммунизма и капитализма, но их оппоненты-исламисты не чувствовали аналогичной связи с другой стороной. Моджахеды не разделяли американские интересы и не исповедовали заокеанские ценности. Они представляли старый Афганистан – тот самый, который Абдур-Рахман прижал, но не сумел истребить. Афганская гражданская война не имела ничего общего с «холодной войной» – она являла собой взрыв неурегулированных внутренних конфликтов и обид, накопленных за несколько веков. В 1979 г. ящик Пандоры не был сколочен – он просто открылся.
Считается, что гордые и свободолюбивые афганцы всегда объединяются против иностранных захватчиков – однако это романтический стереотип. Только в 1980 г. шурави уничтожили свыше 80 вражеских группировок, нагрянувших в ДРА из пакистанского Пешавара. Некоторые из них были крупными, остальные – маленькими. Горстка повстанцев являлась левыми либералами, кто-то поддерживал пуштунский национализм, но абсолютное большинство сражалось под знаменем ислама в качестве моджахедов. Все группировки сражались против общего неприятеля – ОКСВ, но их были десятки, поскольку они формировались вокруг конкретных лидеров. Все лидеры боролись друг с другом за власть над сопротивлением в целом – никто не желал сливаться с конкурующими отрядами и признавать авторитет их предводителей. Причина раздробленности проста – в Афганистане лидерство обусловлено личными связями. Так было и во времена Ахмад-шаха Дуррани (XVIII в.), и во второй половине XX в.; это правило действовало и в отношении коммунистов, и в отношении моджахедов.
Пешаварские группы, будучи автономными, контактировали с боевиками внутри ДРА – коих насчитывалось около 150 тыс. Эта цифра подразумевает только тех афганцев, которые буквально бросили все и подались в душманы, – и не охватывает солдат и офицеров, которые номинально служили в армии, а реально – вели партизанскую войну против своих союзников-шурави, умудряясь еще и получать воинское жалованье. Статистика также не распространяется на крестьян и кочевников, формально являвшихся мирными жителями. Точное количество тех, кто сотрудничал с джихадистами либо периодически «партизанил», нельзя подсчитать – но, вероятно, показатель приближается к 100 % населения ДРА. Масштабы моджахедского движения становятся ясны, если знать, что в 1985 г. в поле зрения кабульского правительства, по разным оценкам, находилось от 10 % до 20 % афганцев. Впрочем, власти не могли гарантировать, что эти граждане по ночам не нападают на советские форпосты, не укрывают исламистов и время от времени не уходят в горы с оружием в руках. Зато остальные 80–90 % афганцев уже давно были в горах – или, на худой конец, в иранских и пакистанских лагерях боевиков и беженцев. Режим НДПА ничего и никого не контролировал.
Пакистан – подобно Британской Индии и будучи ее исторической частью, – испокон веков был пристанищем для всех, кто покидал Афганистан, но планировал вернуться и взять реванш. В президентский период Дауда (1977–1978) оппозиционеры открыли в Пешаваре офисы своих партий. Летом 1979 г. – в ходе репрессий «Халька» – в Пакистан потянулись беженцы, но уже в следующем году тонкая струйка превратилась в наводнение – и сотни тысяч человек хлынули через «линию Дюранда». Испугавшись дикого, неуправляемого потока, пакистанцы попросили пешаварских политиков навести порядок в приграничных районах – в первую очередь для раздачи гуманитарной помощи. В 1980 г. Исламабад официально признал семь афганских партий со штаб-квартирами в Пешаваре; организации, вошедшие в так называемую Пешаварскую семерку, должны были регистрировать мигрантов. В конце концов через Пешавар стала проходить не только гуманитарная, но также военная и финансовая помощь для моджахедов, присылаемая зарубежными силами, заинтересованными в Афганской войне.
Связи между джихадистами в Пакистане и Афганистане строились на личных предпочтениях и сделках между лидерами. Руководители Пешаварской семерки были, по сути, сборщиками финансов – и конкурировали за ресурсы, получаемые из разных источников. У одних групп имелись спонсоры на Аравийском полуострове, у вторых – в Иране, у третьих – в Северной Африке; также моджахедов активно поддерживали Пакистан, Великобритания и Китай.
В истории Афганской войны встречаются весьма экзотические персонажи. Один из них – «афганский самурай» и «японский моджахед» Коширо Танака (род. 1940). Он с детства занимался каратэ, дзюдо и кэндо. Повзрослев, Танака стал бизнесменом, но потом решил посвятить себя любимому делу – боевым искусствам. По мнению японца, лучшим «испытательным полигоном» для его духа и тела являлся Афганистан. В 1985 г. он приехал туда, принял ислам и стал обучать моджахедов рукопашному бою.
Японское посольство в Исламабаде предупредило Танаку о недопустимости вовлечения в афганский конфликт. Естественно, он проигнорировал предупреждение – и принялся тренировать душманов Бурхануддина Раббани. В 1987 г. Танака опубликовал автобиографию «Советские солдаты в прицеле. Моя война в Афганистане». Сенсей пробирался в Афганистан через Пешавар и всегда привозил джихадистам деньги, которые собирал в Японии через специально созданную для этих целей фирму. Доходы от книги тоже пошли на помощь душманам.
Усилия Танаки окупились с лихвой. Прежде всего, он прославился – журналисты с удовольствием писали о «японском моджахеде»; а слава принесла деньги. Впоследствии «афганский самурай» проводил мастер-классы, выпустил множество обучающих видеокассет и DVD, обзавелся преданными последователями. Сейчас в Японии он известный и признанный сенсей.
Помимо всего прочего, Афганский джихад позволял исламским игрокам позиционировать себя как защитников единоверцев, и душманы принимали подарки отовсюду – от официального Каира и египетских «Братьев-мусульман»* до королевской семьи Саудовской Аравии. А еще поступала помощь из США – не напрямую, а через Исламабад, который распределял ее среди своих пешаварских фаворитов. Этим занималась пакистанская межведомственная разведка (МВР), известная под аббревиатурой «ISI» (от англ. Inter-Services Intelligence). Она выполняла роль связующего звена между разными агентами, рекрутировала и обучала боевиков, вербовала наемников и добровольцев за пределами ДРА.
Секретная операция ЦРУ по накачиванию афганских бандформирований деньгами и оружием называлась «Циклон» (1979–1989) – она является одной из самых масштабных, продолжительных и дорогих проектов американских спецслужб. О «Циклоне» с гордостью рассказывал Бжезинский, утверждавший, что именно ему в голову пришла гениальная мысль «вырастить» моджахедов, заманить СССР в афганский капкан и устроить Советам «свою Вьетнамскую войну».
Джимми Картер пожертвовал душманам почти $30 млн. Рональд Рейган, избранный президентом осенью 1980 г., поднял ставки. Советники посмеивались над военным потенциалом боевиков, но Рейган поручил ЦРУ сделать все, что в его силах. К 1984 г. размеры помощи увеличились до $250 млн. Страны вроде Египта – бывшие сателлиты СССР, попавшие под американское влияние, – хранили огромное количество советского оружия на складах – равно как и Израиль, разжившийся трофеями вследствие побед над арабами. С точки зрения ЦРУ, этого не хватало – оно заключило контракт с Китаем через «ISI» на изготовление копий оружия; позже в цепочку поставок были добавлены египетские фабрики. Гигантская партия винтовок приехала из Индии – союзника СССР.
Финансирование организовали через саудовцев, желающих помочь Афганскому джихаду; за логистику отвечала «ISI». Нередко выяснялось, что приобретенный товар поврежден или устарел; иногда торговцы и посредники сбегали, прихватив чемоданы, набитые зелеными купюрами, – и, тем не менее, моджахеды ни в чем особо не нуждались. В 1984 г. Рейган был переизбран на второй срок – к тому моменту Конгресс и СМИ уже обратили внимание на Афганскую войну. Тема набирала популярность, и президент призвал употребить все доступные ресурсы «во благо афганского сопротивления». Только в 1985 г. Штаты отправили моджахедам свыше $500 млн – это больше, чем за все предыдущие годы вместе взятые. Спустя пару лет общая сумма расходов выросла до $670 млн.
На местах эффект от вливания денег был очевиден. Суровая зима 1985–1986 гг. и массовое бегство крестьян лишили душманов еды, но благодаря щедрости Вашингтона проблему удалось легко преодолеть. Через границу шел непрекращающийся поток сухпайков, одеял, раций и биноклей. Благодаря поставкам крупнокалиберных пулеметов, ПЗРК и китайских ракет почти все афганские города и советские военные базы оказались для моджахедов в зоне досягаемости.
Пакистанский бригадный генерал Мохаммад Юсуф – начальник афганского направления «ISI» в 1983–1987 гг. – в книге «Ловушка для медведя» (1992) пишет, что ЦРУ тратило миллиарды долларов на покупку по всему миру оружия и… десятков тысяч ишаков. Грузы транспортировали в порт Карачи и затем отправляли караванами в Афганистан. «Когда моджахед бросал мину в трубу своего миномета, это был конец маршрута, в процессе которого мина как минимум перегружалась 15 раз, преодолев тысячи километров с помощью грузовика, корабля, поезда, затем снова грузовика и вьючного животного», – отмечает Юсуф.
Снабжение оппозиции подразумевало три этапа. На первом этапе ЦРУ скупало необходимые товары и отправляло в Пакистан из различных уголков земли. На втором этапе – уже в Пакистане – подключалась «ISI»: она принимала грузы, складировала их и распределяла между лидерами Пешаварской семерки. На третьем этапе пешаварцы передавали избранным полевым командирам в ДРА деньги, оружие, боеприпасы, амуницию и провиант. Тем самым пешаварские вожаки обзаводились сторонниками среди афганцев, приближая тот день, когда они сцепятся друг с другом за власть в Кабуле.
Страна, которой надеялись овладеть моджахеды, снова развалилась. Отсталое сельское хозяйство и убогая промышленность окончательно умерли. Племена разбились на отряды по 10–50 человек и разбрелись по горам. Экономики не было вообще – за исключением контрабанды оружия и опиума. Афганистан опять жил на субсидии из-за рубежа: города – на советские деньги, полузаброшенные деревни – на американские и арабские. Львиная доля финансов, проходящих через «ISI», оседала в карманах пакистанских боссов – именно тогда маленькое ведомство превратилось в грозное государство внутри государства. Естественно, какие-то банкноты прилипали к пальцам пешаварских функционеров.
Пока неаффилированные группировки боролись за расположение спонсоров, члены Пешаварской семерки занимались тем же самым. В Пакистане базировались в основном пуштунские душманы-сунниты. Шииты частично перебрались в Иран, а частично остались в районах ДРА, которые населяли издавна. На заре 1980-х гг. разрозненные организации номинально сплотились в «Шиитскую восьмерку».[628] Тогда же члены Пешаварской семерки образовали «Исламский союз моджахедов Афганистана» («ИСМА»).[629] Его состав часто менялся, группировки раскалывались, лидеры ссорились – поэтому в лагере моджахедов возникали и другие коалиции. Тем не менее в «ИСМА» присутствовали традиционалистские (условно умеренные) и радикальные партии. Умеренными считались:
• «Национальный исламский фронт Афганистана» («НИФА») во главе с Саидом Ахмедом Гейлани (1932–2017);
• «Национальный фронт спасения Афганистана» («НФСА») во главе с Себгатуллой Моджадедди (1925–2019).
Традиционалисты планировали изгнать «неверных» из Афганистана и свергнуть антимусульманский коммунистический режим. В целом они соглашались с реставрацией монархии Дуррани. Самый либеральный моджахед, Гейлани, даже ратовал за модернизацию страны – правда, на мусульманской основе, но с заимствованием ряда западных институтов. Однако Гейлани резко выделялся среди душманских лидеров – его мать была немкой, а сам он до падения монархии (1973) работал официальным дилером «Peugeot» в Кабуле, торговал каракулем и состоял советником при Захир-шахе.
Остальные партии «ИСМА» слыли радикальными:
• «Исламская партия Афганистана» («ИПА») во главе с Гульбеддином Хекматияром (род. 1944?/1947?/1949?);
• «Исламская партия Афганистана Юнуса Халеда» («ИПА (ЮХ)») во главе с Мохаммадом Юнусом Халедом (1919–2006);[630]
• «Исламское общество Афганистана» («ИОА») во главе с Бурхануддином Раббани (1940–2011);[631]
• «Движение Исламской революции Афганистана» («ДИРА») во главе с Мухаммедом Наби (1937–2002);
• «Партия национального сплочения Афганистана» («ПНСА») во главе с Саидом Мансуром Надери (род. 1936);
• «Исламский союз освобождения Афганистана» («ИСОА») во главе с Абдулом Расулом Сайяфом (род. 1946).
Радикалы намеревались построить в Афганистане шариатское государство. Это исключало как республику западного образца, опробованную при Дауде, так и наследственную монархию (по мнению радикалов, правителя надлежало избирать, а передача власти по наследству противоречила «чистому исламу»). Впрочем, большинство умеренных выглядели таковыми только на фоне радикалов. Палитра «ИСМА» была не столько пестрой, сколько смазанной – так, традиционалиты Гейлани и Моджадедди происходили из знатных суфийских родов, но и радикальный Саид Мансур был пиром.[632] Юнус Халед считался наиболее спокойным из радикалов – однако среди его полевых командиров присутствовали мулла Омар (будущий основатель «Талибана»*) и Джалалуддин Хаккани (будущий создатель террористической «Сети Хаккани» – союзницы талибов и «Аль-Каиды»*). Иными словами, и умеренные традиционалисты, и радикалы все равно являлись мусульманскими фундаменталистами – и, учитывая военную атмосферу, условная грань между ними постепенно стиралась.
Пешаварские лидеры ожесточенно конкурировали за ресурсы и последователей. Теоретически все они сражались за ислам – поэтому никто не мог открыто позиционировать себя как умеренного. Умеренность была наихудшей рекламой; «умеренный» означало «менее джихадистский», «менее приверженный исламу». Каждый предводитель должен был доказать, что именно он – самый неистовый защитник веры, самый рьяный джихадист и «самый мусульманский мусульманин», которому соперники и в подметки не годятся. Сама атмосфера подталкивала оппозиционеров к экстремизму и воодушевляла тех, кто уже был искренне экстремистски настроен. Через «ISI» поступала большая часть помощи, но далеко не вся. Иран покровительствовал афганским шиитам, в первую очередь – хазарейцам, которых разгромил «железный эмир» Абдур-Рахман в XIX в. Помня о пережитых унижениях, хазарейцы ненавидели пуштунов; кроме того, на их межнациональную вражду накладывалось вечное противостояние шиитов и суннитов. Если раньше хазарейцы жили под пуштунским сапогом, то теперь – ощутив силу и поддержку иранских единоверцев – они горели желанием отомстить угнетателям. Саудовская Аравия и другие донаторы тоже установили прямые связи с моджахедами в обход «ISI». У Египта были свои клиенты – как и у Индии, непримиримого врага Пакистана. Общие суммы денег, перечисленные на поддержку афганского сопротивления, невозможно подсчитать.
В наши дни Афганский джихад считается «точкой невозврата», после которой в мире поднялась волна исламизма, бушующая поныне. «Аль-Каида»*, «Талибан»*, «Исламское государство»* – эти и многие другие международные террористические организации возникли вследствие импульса 1979–1989 гг. Искры из Афганистана все еще разлетаются по миру, поджигая локальные очаги радикализма в Средней и Юго-Восточной Азии, в Африке и на Ближнем Востоке. Афганское эхо звучало на Северном Кавказе в 1990-х гг. и в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г. Фундаменталисты восприняли Афганский джихад как новый – и весьма перспективный – этап «священной войны» против кафиров с целью создать Всемирный халифат, то есть реализовать давнюю мусульманскую мечту о глобальном господстве. В Афганистане была переосмыслена концепция джихада, и кампания 1979–1989 гг. стала судьбоносной вехой радикализации исламизма. Традиционная исламистская казнь – перерезание горла – называется «кабульской улыбкой» в память об Афганской войне. Когда в 2010-х гг. боевики «ИГИЛ»* записывали на видео убийства пленников и заложников, они тем самым передавали кровавый «привет» в прошлое, салютуя своим афганским предшественникам.
С организационной точки зрения Афганский джихад позволил исламистам по всему миру наладить каналы снабжения, обзавестись союзниками, опробовать различные финансовые схемы. Он лег в основу многих смертоносных конфликтов, разделивших людей по десяткам признаков: религиозному, национальному, языковому… Скорбная участь не миновала и самих афганцев. Афганский джихад – это пресловутая «война всех со всеми», описанная еще Томасом Гоббсом в XVII в. Но если у Гоббса из пучины хаоса вырастает государство, то афганский опыт противоречит содержанию «Левиафана». Сила моджахедов была в раздробленности; объединение сулило гибель.
История повторялась с точностью до мелочей – в XX в. Советы оказались в той же ситуации, что и британцы – в XIX в. Шурави (как и фарангам) объявили джихад, а джихадисты с удовольствием пользовались «бурами» – старыми британскими винтовками. Дело вовсе не в том, что иностранная империя не смогла одолеть афганцев. С военной точки зрения их единичные победы над англичанами – при Майванде или в горах Гиндукуша – ничего не значили. Аналогичным образом складывалась и ситуация с Советами – душманские «триумфы» не влияли на исход кампании. Главная проблема заключалась в том, что и без того хрупкое афганское общество раскололось на сотни и тысячи фрагментов – поэтому у британцев (а затем Советов) не осталось единого врага, разгром которого определил бы итог войны. Вести переговоры и подписывать документы тоже было не с кем. Уничтожение одного, двух, трех, десяти отрядов не сказывалось на расстановке сил, ибо все отряды действовали автономно и не собирались в армии. Параллельно рухнуло то, что в Афганистане именовалось «государственной системой». Все усилия по консолидации страны, достигнутые потомками Дост Мухаммеда в 1826–1978 гг., пошли прахом. Акбар Новруз – афганский писатель, чей отец был председателем парламента во времена Захир-шаха, – однажды заметил: «Нам понадобится 50 лет, чтобы вернуться туда, где мы были 50 лет назад».
Джихадистские структуры тоже являлись децентрализованы. Из всех лидеров моджахедов наиболее ярко выделялись двое – Ахмад Шах Масуд и Гульбеддин Хекматияр. В юности оба активно участвовали в кабульских беспорядках 1960-х гг. – в период последнего, очень бурного десятилетия правления Захир-шаха. Масуд родился в 1953 г. в Панджшерском ущелье на северо-западе Афганистана. Будучи таджиком, он принадлежал ко второй по величине (после пуштунов) этнической группе, которая традиционно подчинялась истинным «хозяевам страны» – пуштунам. Семья Масуда перебралась в столицу, когда отца назначили на какую-то второстепенную административную должность. Мальчик ходил во французский лицей «Истикляль» рядом с королевским дворцом Арг. После лицея он поступил в Политехнический институт, построенный Советским Союзом, но увлекся политикой и бросил учебу. Еще в детстве Масуд ругал одноклассников за пренебрежение религиозными обязанностями – если, например, видел, что они едят, нарушая пост в Рамадан, или играют, когда настало время молиться. Со школьной скамьи он был не просто набожным мусульманином, но исламистом.
Однако Масуд казался умеренным по сравнению с пуштуном Гульбеддином Хекматияром. Этот фундаменталист начинал в военной академии, затем перевелся на теологический факультет Кабульского университета, но, как и Масуд, подался в политику и не получил диплом. Правда, в вузе юноша окончил инженерные курсы и впоследствии величал себя «инженером Гульбеддином».[633] По слухам, на заре карьеры Хекматияр состоял в НДПА; он и его последователи с негодованием это отрицают. Что бы там ни было – и с кем бы в молодости ни заигрывал будущий «мясник Кабула», – он возмужал и стал, пожалуй, самым радикальным лидером моджахедов. В 1972 г. Хекматияра посадили в тюрьму по подозрению в убийстве студента-маоиста (по другой версии – за антимонархическое высказывание). Спустя год к власти пришел Дауд, и нескольких исламистов, включая Хекматияра, освободили в угоду правым.
Масуд принадлежал к партии «Джамиат-е уль-Исломий-е Афгхонистони» (дари 
– исламское общество Афганистана), основанной Бурхануддином Раббани – профессором теологии Кабульского университета. Даже став известнейшим лидером афганского сопротивления в мире, Масуд считал себя рядовым членом «ИОА», а Раббани – ее бесспорным руководителем. Хекматияр тоже числился в «ИОА», но вскоре покинул товарищей и учредил «Хезб-и Ислами Афганистан» (пушту 
– исламская партия Афганистана»). «ИОА» и «ИПА» являлись ключевыми политическими организациями в период Афганской войны. В 1975 г. Хекматияр, Масуд и Раббани подготовили антиправительственный мятеж в Панджшере, однако потерпели неудачу и бежали от гнева Дауда в Пакистан. В свете этих событий Ахмад Шах получил прозвище «Масуд» (араб. 
– счастливый). Исламисты прожили в Пешаваре пять лет – и, когда ОКСВ пересек афганскую границу, они поняли, что их час пробил.
Ахмад Шах Масуд вернулся в родную Панджшерскую долину и организовал там сопротивление, пока Раббани представлял «ИОА» в Пакистане. Хекматияр тоже редко уезжал из Пешавара – он лоббировал собственные интересы и собирал деньги. Масуд никогда не был хорошим политиком – ни в «дни маршей и речей», когда чуть ли не все студенты Кабульского университета сделались активистами, ни потом – в годы Афганской войны. Таджикский «счастливчик» отрекся от политических лавров в пользу умудренного опытом Раббани. Но едва очутившись в горах, Масуд нашел свое призвание – и этим призванием была партизанская война. Ущелье он знал как свои пять пальцев. За полководческий талант и участие в серии боевых операций против ОКСВ поклонники нарекли Масуда «Львом Панджшера».
Слово «Панджшер» (дари
) означает «пять львов». Через ущелье протекает река, и в XI в. султан Махмуд Газневи приказал пятерым наместникам построить плотину. По легенде, правоверные и глубоко набожные чиновники справились с задачей за ночь – и восхищенный султан назвал их львами. С тех пор ущелье тоже именуют «Панджшером».
На заре 1980-х гг. Масуд координировал действия 130 партизанских командиров. Он до сих пор является национальным таджикским героем – которого пуштуны, естественно, недолюбливают. Таджикам же «Панджшерский лев» внушал уважение, граничащее с религиозным благоговением. По воспоминаниям соратников, он всегда излучал тепло – даже когда весь день убивал советских солдат, а потом, уставший, возвращался в лагерь и играл с детьми.
Масуд часто улыбался, да и в целом выглядел гораздо более симпатичным и обаятельным, чем иные джихадисты. Западные СМИ его обожали; к тому же «счастливчик» носил берет (паколь) и ужасно напоминал другого популярного медийного революционера – Че Гевару. Еще при жизни Масуда о нем слагали легенды – те же самые, которые раньше рассказывали о других восточных деятелях. Например, однажды Масуд проезжал по Панджшерской долине, увидел большой красивый дом и поинтересовался, кому он принадлежит. Хозяина разыскали, и «Лев Панджшера» поблагодарил его за постройку школы. Домовладелец смекнул, что у него под благовидным предлогом отбирают имущество, но не посмел возразить. Простым людям нравятся такие истории – ибо, независимо от их достоверности, Масуд изображается добрым и щедрым – пусть и за чужой счет, но в соответствии с народными представлениями о справедливости. Из подобных мифов был сформирован идеальный образ «Панджшерского льва» – и последующие поколения уже не способны отличить правду от вымысла.
Впрочем, таджик Масуд не сумел покорить сердца пуштунов – и столкнулся с грозным соперником в лице Хекматияра. «Инженер Гульбеддин» не мог похватасться ни харизмой, ни особыми военными талантами; зато он был блестящим организатором и обладал непревзойденным политическим чутьем. Пока «Панджшерский лев» сражался где-то в горах, Хекматияр искал друзей в «ISI». В итоге – по разным данным и в разные годы – «ISI» отдавала Хекматияру 75 % денег и оружия, присланных США. По оценке американского журналиста Питера Бергена, за 10 лет Вашингтон израсходовал на поддержку «ИПА» свыше $600 млн; существенную помощь Хекматияру также оказывала Саудовская Аравия.
«Инженер Гульбеддин» оправдал свое прозвище – он построил мощную межплеменную пуштунскую партизанскую сеть – с боевиками по всему Афганистану и агентами во всех лагерях беженцев. Под чутким надзором инструкторов Хекматияра мрачные афганские мальчики превращались в мрачных афганских мужчин, брали автоматы – и отправлялись убивать шурави.
Шли годы. «ИОА» и «ИПА» боролись с Советами, пока афганские коммунисты яростно дрались друг с другом. Постепенно организация Хекматияра начала «зачищать» другие джихадистские группировки. Однажды членам «ИПА» почти удалось убить Масуда. В стане моджахедов назревал грандиозный конфликт. Все знали, что рано или поздно Хекматияр и Масуд сойдутся в смертельной схватке.
Глава 19
Архитектура хаоса
Империи, как и индивидуумы, могут утомляться. Не напрасно Афганистан был назван «кладбищем империй».
Мумия Абу-Джамал
Афганская война, Исламская революция в Иране, триумф исламизма в Пакистане, активность арабских экстремистских партий и группировок – все это предвещало глобальную реконфигурацию. В конце 1980-х гг. мир стоял на новой линии геополитического разлома. В мусульманских странах не только улемы и политики, но и простые люди переосмысливали историю как борьбу между исламом и Западом. Однако западные политологи все еще рассматривали происходящее через призму биполярного противостояния коммунизма и капитализма. Обе стороны располагали ядерным оружием, поэтому ни одна не могла атаковать другую напрямую – что и вовлекло их в конкуренцию эпохи «холодной войны» и так называемые «опосредованные войны» в странах третьего мира.
В 1980 г., согласно господствующему на Западе мнению, Советский Союз почти победил. Казалось, что американская экономика погибает: ее добивали стагнация, высокий уровень инфляции и безработицы – три фактора, которые тогда считались смертельными. Цены на нефть подскочили – это сулило проблемы с отоплением, но Картер лишь посоветовал согражданам носить свитера. Фидель Кастро по-прежнему управлял Кубой – несмотря на все попытки ЦРУ уничтожить его. Левые сандинисты[634] пришли к власти в Никарагуа; левые партизаны упорно боролись за Сальвадор. В Польше коммунисты разгромили диссидентский профсоюз «Солидарность». СССР принял на вооружение СС-20 – ядерные ракеты нового типа, способные поражать цели в Западной Европе. На Ближнем Востоке Вашингтон потерял верного и стойкого союзника – иранского шаха Мохаммеда Резу Пехлеви, низложенного в ходе Исламской революции. Что еще хуже, в ноябре 1979 г. иранские студенты захватили американское посольство в Тегеране и взяли в заложники 66 дипломатов – беспрецедентное унижение для такой великой державы, как США. Спустя пару недель разъяренные пакистанцы с криками «Смерть Америке!» сожгли посольство США в Исламабаде.[635] Через месяц советские танки въехали в Афганистан. Штаты словно преследовал злой рок – и ничто не могло остановить нескончаемую череду несчастий и поражений.
Президент Джимми Картер отреагировал на ввод ОКСВ в ДРА любопытным заявлением, известным как доктрина Картера. Он отметил, что Соединенные Штаты расценят любое советское вмешательство в регион Персидского залива как угрозу собственным жизненно важным интересам и будут действовать соответствующим образом. Иными словами, Картер «уступил» Афганистан СССР и передвинул геополитические «ворота» к Персидскому заливу. С точки зрения советника по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, Афганистан мог стать огромной пиявкой, высасывающей из Советского Союза кровь и деньги, – по аналогии с Вьетнамом, подорвавшим мощь и репутацию США. Бжезинский не предлагал Картеру помочь моджахедам победить, ибо сама идея афганской победы никогда не приходила ему в голову. Он лишь полагал, что при участии США война затянется и неминуемый триумф обойдется СССР максимально дорого.
Тем временем советская империя агонизировала. Неповоротливый бюрократический аппарат проржавел, а плановая экономика производила только оружие и промышленное оборудование – и никаких соблазнительных потребительских товаров, которыми, как уже знали советские граждане, изобиловал «свободный мир». Помимо того, у СССР не было идеала, способного компенсировать рутину повседневной жизни. Раньше эту функцию выполнял коммунизм, но теперь он не вдохновлял даже самих коммунистов. Брежнев являлся больным стариком, от которого невозможно было избавиться. Советская партийная элита просто ждала, когда он умрет, – но в Политбюро не имелось достойного кандидата на пост генсека. После смерти Брежнева в 1982 г. власть перешла к Юрию Андропову – главе КГБ, еще одному больному старику, который скончался через 15 месяцев, в феврале 1984 г. Его сменил Константин Черненко – очередной дряхлый пенсионер, продержавшийся меньше года. Так выглядела страна, по мнению Запада, выигравшая «холодную войну» и почти добившаяся мирового господства.
Тем не менее Советский Союз по-прежнему выглядел угрожающе – и в 1980 г. на президентских выборах в США победил ярый антикоммунист Рональд Рейган. «Ковбой из Бруклина»[636] назвал СССР «империей зла» и поклялся противостоять ей – в пику своему предшественнику и конкуренту Джимми Картеру. По иронии судьбы, события в Афганистане позволили Рейгану обойти Картера в предвыборной гонке. Американцы, голосовавшие за «Гиппера»,[637] ничего не знали ни о Востоке, ни об исламизме – они восхищались моджахедами, видя в них экзотических «борцов за свободу», сражавшихся против «красной чумы».
После выборов Рейгану пришлось подкрепить свой ковбойский имидж реальными действиями. Он разместил ракеты «Pershing II» в ФРГ – достаточно близко, чтобы ударить по Москве, и ухмыльнулся в ответ на возмущение Кремля. Также президент объявил о создании оборонительного «щита» – широкомасштабной системы ПРО, которая укрыла бы Северную Америку от советских ракет. Рейгановская стратегическая оборонная инциатива (известная как «Звездные войны») шокировала экспертов, ибо нарушила формулу, на которой основывалась стабильность «холодной войны». Формула была простой: стороны не применяли ядерное оружие, потому что это привело бы к уничтожению их обеих. Получив иммунитет от советской бомбардировки, США могли безнаказанно атаковать неприятеля. Не исключено, что Рейган блефовал, но СССР не хотел рисковать. Отныне он был вынужден разоряться, но вкладывать огромные суммы в разработку нового ядерного оружия, дабы не сойти с дистанции в гонке вооружений.
Укрепляя позиции, Рейган обратил внимание на более приземленные эпизоды советско-американского противостояния. Одним из фронтов являлось Никарагуа, другим – Афганистан. Для Белого дома Никарагуа было главным пунктом повестки. Вашингтон поддерживал контрас – оппозиционеров, которые в конце концов свергли сандинистское правительство. Рейган также «открыл кран» – и к душманам потекли деньги. Поначалу расходы составили всего несколько десятков миллионов долларов – но это было больше, чем прислал Картер.
В 1985 г. в СССР наконец-то появился молодой энергичный генсек – 54-летний Михаил Сергеевич Горбачев; однако он унаследовал тонущий корабль. Горбачев запустил серию преобразований, которые подразумевали переход к рыночной экономике, свободу слова и вообще «преодоление эпохи застоя и обновление всех сторон жизни страны». Реформы начались под оптимистичным лозунгом «Перестройка, демократия, гласность!» – и, собственно, вошли в историю как «перестройка». Запад приветствовал Горбачева как героя-реформатора. Он встретился с Рейганом, чтобы обсудить ядерное разоружение, – и переговоры увенчались успехом. Рейган упивался славой в США, но Горбачев удостоился Нобелевской премии мира (1990) – ему рукоплескали все, кроме американских христиан-евангелистов (по их мнению, родимое пятно на лбу Горби означало, что он был антихристом). Афганцев же смена власти в Кремле привела в неописуемый ужас. Горбачев хотел снять афганскую гирю с советской шеи – но вместо того, чтобы просто вывести ОКСВ, он приказал поскорее выиграть войну любым способом. Подобно Ричарду Никсону, стремившемуся к «миру с честью» во Вьетнаме, Горбачев намеревался выбраться из Афганистана хотя бы с видимостью победы: он не мог позволить себе выглядеть слабым, вступая в ядерные переговоры.
Первый год правления Горбачева оказался самым кровавым, самым ужасным периодом Афгана. Число беженцев в Пакистане и Иране увеличилось до шести миллионов – а в ДРА проживало только 20 млн человек, когда началась война. Афганистан стал мировым лидером по количеству беженцев. По мере того, как в ДРА разгоралось пламя джихада, американские силовики с удивлением начали подмечать реальную перспективу душманской победы. Теперь «афганское дело» поддерживали влиятельные сенаторы и конгрессмены – Гордон Хамфри, Дон Риттер, Чарльз Уилсон и др. Рейган назначил советником по афганским делам афганского эмигранта Залмая Халилзада. К 1987 г. моджахеды получали от США $1 млрд в год – еще столько же от Саудитов.[638] Уилсон и его союзники поняли, какое оружие нужно боевикам. Так появился легендарный ПЗРК «Stinger», который можно было носить по горам. 25 сентября 1986 г. полевой командир «ИПА» Абдул Гаффар («инженер Абдул Гаффар», как он себя называл) произвел первый выстрел из «стингера» по советскому вертолету, заходившему на посадку в аэропорту Джелалабада. Когда он попал в цель, война фактически закончилась. Еще много бомб упадет – но решающее значение имела экономика. К лету 1987 г., по сообщениям «ISI», афганцы сбивали один-два Ми-24 в день. «Стингер» стоил менее $40 тыс., вертолет – более $10 млн. ЦРУ предложило душманам поупражняться в математике, отправив им свыше 500 ПЗРК (по другим данным – сразу 2500; к тому же, вскоре ДРА наводнили британские и китайские версии оружия).
Советский Союз просто не мог терять по $10 млн в день, сражаясь с партизанами, вооруженными, по сути, огромными дробовиками. Окончательное решение об уходе из Афганистана – а также об ограничении советского политического и идеологического присутствия – было принято 13 ноября 1986 г. на заседании Политбюро ЦК КПСС с формулировкой: «Стратегическая цель – в один, максимум два года завершить войну и вывести войска». На том же заседании Горбачев сказал: «Мы же не социализма там хотим».
Но сперва требовалось избавиться от Бабрака Кармаля. Он был снят со всех постов и улетел в СССР, где прожил до самой смерти, наступившей в декабре 1996 г. Советские деятели, имевшие дело с Кармалем, отзывались о нем негативно; например, генерал армии Александр Михайлович Громов (1920–2008), в 1980–1981 гг. исполнявший обязанности главного военного советника ВС ДРА, писал: «В жизни своей я не любил дураков, лодырей и пьяниц. А тут все эти качества сосредоточились в одном человеке. И этот человек – вождь партии и глава государства!» Кармаль – живя в Москве на советскую пенсию – парировал: «Я не являлся руководителем суверенного государства. Это было оккупированное государство, где реально правили вы… Я шагу не мог ступить без ваших советников».
Так или иначе, но правление Бабрака Кармаля оказалось катастрофой, и Кремль поставил на его место директора ХАД – высокого, крепкого пуштуна Мохаммада Наджибуллу, ближайшего соратника Кармаля. Судьбы двух парчамистов тесно переплелись. В 1978 г. они были обвинены Хафизуллой Амином в государственной измене, затем прятались в СССР вплоть до ввода ОКСВ в Афганистан – и вместе вернулись на родину, чтобы построить светлое будущее.
29 декабря 1989 г. в интервью газете «Известия» Наджибулла вспоминал: «Как я стал революционером? Учился в лицее в Кабуле, а отец мой служил в Пешаваре, и я к нему ездил каждый год на каникулы. Где-то за Джелалабадом обычно был привал. И там, у прозрачного водопада, все отдыхали. Женщины обычно чуть выше поднимались, мужчины отдельно у подножия останавливались. И вот одна женщина бежит по тропинке сверху и кричит кому-то из мужчин: у тебя сын родился. Все стали подниматься наверх. И я смотрю, минут двадцать всего прошло, и эта женщина, что родила, поднялась на ноги, завернула сына в шаль и тронулась с караваном кочевников в путь. Я ощутил какой-то внутренний толчок, меня била дрожь. Как же так, думал я, почему афганская женщина должна рожать на земле, среди камней, как беспризорное животное! Поверьте, ни о какой революции я тогда не подумал, просто гнев и стыд душили меня. Ведь я любил свою землю и свой народ. Что же, он должен жить хуже всего рода человеческого?»
Это рассказывал бывший шеф тайной полиции, которого афганцы прозвали «Быком Наджибом» за его жестокость и недюжинную физическую силу.
Напоследок Наджибулла получил от Кремля инструкции: он должен прекратить продвигать коммунистическую идеологию, начать переговоры с моджахедами, создать коалиционное правительство и обрести народную поддержку. Если бы ему все это удалось, СССР мог уйти из Афганистана с чистой совестью.
Наджибулла очень старался. Он переименовал ХАД в ВАД – но все знали, что это прежняя страшная тайная полиция. Он переименовал Национально-демократическую партию Афганистана в «Ватан» (перс. 
– Отечество) – но патриотические гимны никто не пел. Он изменил государственный флаг, отказался от должности генерального секретаря и стал президентом – вторым в истории страны после Дауда, свержение которого привело к войне; однако афганцы не доверяли Быку. Он подготовил новую конституцию, провозглашающую Афганистан исламской республикой и гарантирующую всем гражданам равные права и свободы, – но его никто не поддержал. Он начал строить мечети и медресе. Он призывал к национальному примирению. Он предложил министерские портфели лидерам джихадистов. Бесполезно. План Наджибуллы мог сработать десятью годами ранее, но к концу 1980-х гг. утекло слишком много крови. Моджахеды пожали плечами, почистили ружья – и двинулись на Кабул.
Тем временем ООН продолжала миротворческий процесс по Афганистану в Женеве. На протяжении десяти лет представители разных стран ездили в Швейцарию и вели бесплодные разговоры, пока в 1987 г. Горбачев не заявил, что начнет вывод войск в следующем году, – и ему было все равно, что случится в Афганистане: да хоть апокалипсис. Параллельно СССР хотел получить какие-то гарантии от США и Пакистана насчет неприкосновенности афганских границ; он хотел, чтобы Вашингтон пообещал не снабжать боевиков оружием; он хотел еще чего-то – но оппоненты не желали уступать, и Советский Союз был не в состоянии настаивать на своем, потому что он разваливался.
Вывод ОКСВ из Афганистана стартовал 15 мая 1988 г. Между тем СССР сотрясали грандиозные перемены. Прибалтийские республики сформировали народные фронты в пику местным компартиям. В Закавказье вспыхнули антисоветские демонстрации. Начался распад империи.
15 февраля 1989 г. по официальной версии последний советский военнослужащий – командующий 40-й армией, генерал-лейтенант Борис Громов – покинул Афганистан, перейдя по Мосту Дружбы в Узбекистан. На самом деле на территории Афганистана еще оставались пленные и пограничники, прикрывавшие вывод войск; отдельные подразделения КГБ охраняли советско-афганские рубежи до апреля 1989 г. – но с точки зрения статистики все это было неважно.
Вывод ОКСВ из Афганистана не являлся бегством или эвакуацией. Он представлял собой заранее спланированную и подготовленную операцию, реализованную в несколько этапов, занявшую почти год – и продиктованную множеством внутренних и внешних причин. ЦРУ торжествовало. Чарльз Уилсон, отвечавший за финансирование «Циклона», даже спустя 19 лет твердил: «Красная Армия была побеждена, и она была побеждена неграмотными и босоногими воинами, кочевниками и пастухами». Впрочем, в 1989 г. международная общественность утратила интерес к Афганистану – теперь она наблюдала за волной революций, захлестнувшей Восточную Европу.
Все началось с того, что в июле 1989 г. Горбачев отверг доктрину Брежнева об ограниченном суверенитете стран-участниц Варшавского договора и провозгласил политику невмешательства в дела независимых государств. Польский профсоюз «Солидарность» восстал из пепла и выиграл выборы. Социалистическая Венгерская Народная Республика превратилась в Венгерскую Республику. 9 ноября 1989 г. берлинцы снесли стену, разделявшую город на западную и восточную части. Падение Берлинской стены ознаменовало завершение «холодной войны» и гибель советской империи. К Новому 1990 году все восточноевропейские сателлиты отвалились от СССР – а затем стартовал «парад суверенитетов»: республики, входившие непосредственно в Советский Союз, начали провозглашать свою независимость. 6 сентября 1991 г. была признана независимость Латвии, Литвы и Эстонии, 26 декабря – Азербайджана, Армении, Белоруссии, Грузии, Казахстана, Кыргызстана, Молдавии, Таджикистана, Туркмении, Узбекистана, Украины – и, наконец, России. Советский Союз прекратил свое существование.
На фоне этих драматических событий Мохаммад Наджибулла стал последним коммунистическим лидером Афганистана. Когда шурави ушли, Бык Наджиб мог надеяться только на себя. Он располагал потрясающим арсеналом, который оставили Советы, а Кабул представлял собой хорошо укрепленный город с внушительным гарнизоном – поэтому президент засел в столице на полтора года, пока к ней стягивались силы моджахедов. В 2002 г. доктор Шамс – экономист из Кабульского университета – утверждал, что на тот момент в Афганистане было около 300 тыс. человек, обладавших боевым опытом, – приблизительно 100 тыс. военнослужащих правительственной армии и 200 тыс. душманов. В стране также находились бомбардировщики, танки, тяжелая артиллерия, тысяча новых «стингеров» (и неизвестное число использованных хотя бы раз), миллионы пулеметов (более одного на каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка) и огромное количество боеприпасов, которых хватило бы на годы активных боевых действий. Если бы Наджибулла и моджахеды сформировали единое правительство, то Афганистан моментально превратился бы в самое мощное государство в регионе – но, конечно, этого не произошло.
Как и следовало ожидать, афганские коммунисты не могли действовать сообща даже под страхом смерти – который с каждым днем становился все более обоснованным. Бык сражался на два фронта – с внешними врагами (душманами) и с внутренними (иными членами НДПА), причем одни конфликты наслаивались на другие. Так, президент заподозрил министерство обороны в связях с Хекматияром, – что было вполне вероятно, учитывая хаос, не первый год царивший в армии. Но оборонное ведомство контролировали халькисты – и его глава Шахнаваз Танай истолковал арест своих подчиненных как очередную межфракционную склоку. 6 марта 1992 г. министр взбунтовался. Войска МВД, подчинявшиеся Быку, палили по пехотной дивизии, брошенной Танаем на столицу; баграмские самолеты атаковали город, а кабульская артиллерия пыталась их сбить. Наджибулла обстрелял мятежную авиабазу (позже он говорил: «Я так бомбил Баграм, что от него даже камня не осталось»). На следующий день правительственные войска взяли штурмом здание собственного министерства обороны.
В таких условиях Наджибулла был обречен. Его солдаты и офицеры массово дезертировали. Самый тяжелый удар пришелся на апрель 1992 г., когда Быка предал ключевой союзник – узбекский генерал-майор Абдул-Рашид Дустум,[639] переметнувшийся к таджику Ахмаду Шаху Масуду. До Саурской революции Дустум был профсоюзным активистом, затем поступил на военную службу. За несколько лет он сформировал 53-ю дивизию ВС ДРА, состоявшую из верных лично ему узбекских солдат – настоящую армию внутри правительственных войск.[640] Дустум принадлежал к фракции «Парчам», но его последующие действия показали, что он не был ни парчамистом, ни халькистом, ни исламистом, ни адептом какой-либо иной идеологии. Генерал прослыл беспринципным лицемером, пьяницей – и жестоким реалистом, имевшим лишь одну цель: выжить. В противостоянии Наджибуллы и моджахедов Дустум усмотрел шанс приумножить собственное влияние. Он перешел на сторону врага, поставив Быку шах и мат – и подписав ему смертный приговор. Весной 1992 г. холмы, окружавшие Кабул, кишели десятками тысяч душманов из разных группировок – по слухам, их численность равнялась численности 11 армий. Город должен был пасть.
16 апреля 1992 г. президент с братом Шапуром Ахмадзаем и двумя приближенными попытался бежать из страны на самолете ООН, но Дустум заранее обо всем позаботился. Заметив блокпост по дороге в аэропорт, Наджибулла велел шоферу мчаться назад в Кабул – в миссию ООН. Там мужчины обрели убежище, которое моджахеды, как ни странно, уважали и не тронули. Бык и его люди провели в вынужденной изоляции следующие четыре года; в этом плане их пристанище не слишком отличалось от тюрьмы – за исключением того, что они могли заказать доставку еды и пересмотреть сотни болливудских фильмов.
28 апреля 1992 г. моджахеды без боя вошли в Кабул с разных сторон. Первыми в столицу проникли отряды Ахмада Шаха Масуда. Режим НДПА, продержавшийся 14 лет, рухнул. В одном из последних интервью Наджибулла сказал корреспонденту газеты «The New York Times»: «Если фундаментализм возобладает в Афганистане, то война будет продолжаться долгие годы, а страна превратится в центр мировой контрабанды наркотиков и терроризма». Теперь Бык мог из укрытия наблюдать за тем, как сбывается его пророчество.
Еще в Пакистане душманы разработали план временного коалиционного афганского правительства[641] – Совета Джихада. Согласно плану, Демократическая Республика Афганистан была переименована в Исламское Государство Афганистан (ИГА). Президентское кресло занял Себгатулла Моджадедди – отпрыск уважаемой суфийской династии и лидер «Национального фронта спасения Афганистана» (самой маленькой партии из Пешаварской семерки). Спустя два месяца – 28 июня 1992 г. – его сменил Бурхануддин Раббани, который должен был управлять страной до 28 октября, а затем уйти в отставку в преддверии выборов. Ахмаду Шаху Масуду, которого Запад считал главным героем сопротивления, предназначался пост министра обороны (зарубежные СМИ, не вникающие в тонкости афганской политики, с разочарованием писали: «Всего лишь»). Хекматияр получил должность премьер-министра и… отказался. Он метил в президенты и имел соответствующие аргументы: мощную джихадистскую группировку («ИПА») и друзей из «ISI». Те, в свою очередь, очень хотели, чтобы Пакистан обрел контроль над Афганистаном через «инженера Гульбеддина».
Поначалу все шло по плану. Срок Моджадедди истек, и на его место заступил Раббани. К тому времени благообразный профессор разбогател. За годы самоотверженной борьбы с режимом он обзавелся птицефабрикой и ковровыми мастерскими в Пакистане. Кроме того, Раббани занимался контрабандой и торговал наркотиками. До осени 1996 г. он являлся одним из крупнейших поставщиков опиума и героина в мусульманские страны, а также незаконно вывозил лазурит из Бадахшана и изумруд – из Панджшера (последнее вряд ли было бы осуществимо без содействия его верного ученика Масуда). Помимо богатства, сей почтенный старец приобрел репутацию весьма свирепого человека – например, весной 1985 г. он утопил в крови восстание военнопленных в лагере Бадабер. Под началом столь авторитетного президента Хекматияр неохотно принял пост премьер-министра, но в Кабул так и не приехал. Впрочем, он обещал вернуться «с обнаженным мечом» – но подобные пассажи были в духе «инженера Гульбеддина».
Все вышесказанное касалось Пешаварской семерки, но ведь была еще и Шиитская восьмерка – и она тоже претендовала на свой кусок кабульского «пирога». В 1989 г. хазарейские группировки образовали «Хезб-и Вахдат-и Ислами Афганистан» (дари 
– партия исламского единства Афганистана) – и спустя три года вторглись на юго-запад столицы, населенный в основном хазарейцами. Разные джихадистские силы контролировали разные части города на основе Пешаварских соглашений, но хазарейцы нарушили хрупкий баланс. Разумеется, передел столицы был лишь вопросом времени – но этот миг настал в апреле 1992 г. Вопреки ожиданиям, ожесточенная битва за Кабул разгорелась не между коммунистами и моджахедами, а внутри моджахедского лагеря.
Таджик Масуд и пуштун Сайяф решили проучить зарвавшихся соперников и заняли районы к северо-востоку и юго-западу от хазарейских кварталов соответственно, зажав хазарейцев в клещи. Началась резня, которая вскоре охватила весь город. Хазарейцы яростно защищались. Межэтнический и межконфессиональный конфликт предсказуемо вылился в bellum omnium contra omnes.[642] Городские бои перемежались периодами затишья, но для людей, живших в Кабуле с 1992 г. по 1996 г., все происходящее казалось сплошным кровавым кошмаром. Более 60 тыс. человек погибли, около 300 тыс. бежали в сельскую местность. Ситуацию усугубляло то, что исторически в столице доминировали таджики и хазарейцы; пуштуны же были в меньшинстве – и теперь они всячески демонстрировали кабульцам, кто хозяин в городе и стране. Узбек Дустум курсировал между враждующими лагерями и истреблял всех подряд – в зависимости от того, с кем сотрудничал в тот или иной момент. Боевики его партии «Джунбиш»[643] беспорядочно обстреливали столицу с близлежащих холмов. Но больше всех отличился Хекматияр – он засел в старой крепости Чахорасиаб на южной окраине и обрушил на Кабул ураганный огонь. Только за 10–11 августа 1992 г. душманы «ИПА» выпустили свыше тысячи ракет. Позже Хекматияр утверждал, что стрелял прицельно, однако для этого у него не было необходимой техники. Неудивительно, что «инженер Гульбеддин» заслужил второе прозвище – «кабульский мясник».
Мухаммед Асеф Самим
Если раньше афганцы обвиняли шурави в разорении деревень, то теперь они сами уничтожали города. Половина Кабула лежала в руинах. В Кандагаре орудовали бандиты. Гражданская война приобрела этнический характер, который нельзя стереть – сегодня немногие афганцы помнят или даже знают, кто именно расправился с их близкими 30 лет назад, но они прекрасно осведомлены, к какой этнической группе принадлежал преступник.
Пока джихадистские боссы раздирали в клочья города, полевые командиры дрались за сельские районы. Афганистан опять был разорван на сотни крошечных удельных княжеств – с той лишь разницей, что ими владели не ханы, малики и сардары, а боевики с автоматами Калашникова. На разбитых дорогах выросли тысячи блокпостов, и на каждом контрольно-пропускном пункте какой-нибудь местный «авторитет» собирал дань. Прятаться было негде – террористы взрывали жилые дома, базары, мечети, больницы, офисы международных гуманитарных организаций… Скудные товары стоили дороже, чем покупатели могли за них заплатить. Афганцы сначала обеднели, а затем обнищали. Надвигался голод.
Глава 20
Страна победившего терроризма
Кабул пал жертвой людей, выглядевших так, будто они вывалились из своих матерей сразу с «калашниковыми» в руках.
Халед Хоссейни. И эхо летит по горам
Сразу после вывода ОКСВ (1989) внешние игроки могли установить в Афганистане посткоммунистическое правительство. Неизвестно, сработало бы это – но, по крайней мере, у США были рычаги влияния как на Пакистан, так и на моджахедов. Однако именно тогда Афганистан выпал из поля зрения Вашингтона – ведь он являлся полем битвы «холодной войны», а «холодная война» закончилась. В 1991 г. Джорджу Бушу-младшему сообщили о боевых действиях в Кабуле – и президент удивленно спросил: «Это все еще продолжается?» Впрочем, для США проблемы в Афганистане только начинались.
Предпосылки этих проблем сформировались во время советской кампании. За девять лет около 3,5 млн афганцев укрылись в Пакистане и почти столько же – в Иране. Они жили вдоль границы в огромных лагерях – например в Шамшату и Насир-Баге возле Пешавара. Лагеря располагались за пределами городов – во избежание конфликтов между беженцами и пакистанцами. Беженцам запрещалось искать работу и заниматься бизнесом, дабы они не конкурировали с пакистанскими гражданами. Иными словами, афганцы могли переселиться в лагеря, чтобы спастись от войны – но не для того, чтобы начать новую жизнь. К тому же лагеря были обнесены колючей проволокой, охранялись военными и напоминали тюрьмы под открытым небом. Беженцы скучали – поэтому лагеря изобиловали детьми; в некоторых 3/4 населения были моложе 15 лет.
В Насир-Баге американский фотожурналист Стив Маккари запечатлел девочку с пронзительными глазами цвета морской волны. Снимок был напечатан на обложке июньского номера «National Geographic» (1985), он признан самым узнаваемым за всю историю существования журнала (основанного в 1888 г.) – и его героиню окрестили «афганской Моной Лизой». Маккарти долго искал беженку и наконец нашел в 2002 г.; тогда же он узнал ее имя – Шарбат Гула (пушту
– цветочный шербет).
Сотни тысяч детей, запертых в лагерях, умирали от скуки, однако у мальчиков был выход – они могли пойти в медресе, где преподавали пакистанские улемы, подконтрольные «ISI». Медресе для беженцев строились специально и зачастую финансировались богатыми саудовцами, продвигавшими ваххабизм – официальную доктрину Саудовской Аравии. Ваххабизм возник в Аравии в XVIII в.; он представляет собой очередную «возрожденческую» мусульманскую доктрину, схожую с деобандизмом, – то есть фундаменталистское учение, нацеленное на «обновление» и «реформирование» ислама. Согласно документам, в приграничных районах Пакистана функционировало более 2000 ваххабитских медресе, где обучалось около 220 тыс. афганских детей; причем неизвестно, сколько таких медресе было на самом деле.
Муллы рассказывали мальчикам, что идеальное общество существовало лишь однажды в истории – им была умма (исламская община), возникшая в VII в. при жизни пророка Мухаммеда в Мекке и Медине. Первые мусульмане неукоснительно соблюдали шариат и обрели могущество – ибо, благодаря вере в Аллаха, они всегда побеждали кафиров в битвах. Подобные речи не являлись ни бредовыми, ни экстремистскими; напротив, это было стандартное мусульманское повествование. К тому же на закате XX в. исламский мир ожидал эсхатологической Последней битвы между силами добра и зла – то есть между верующими и «неверными». Муллы проповедовали беженцам, что возрождение идеальной уммы обусловит победу мусульман: надо лишь, чтобы группа муминов[644] жила по шариату, как и сподвижники Мухаммеда, – и мир будет спасен. Мальчики, лишенные детства, воображали, будто их миссия – создать эту умму.
Тем временем Вашингтон понятия не имел, что назревает в Афганистане и Пакистане. В течение первого президентского срока Билла Клинтона (1993–1997) госсекретарь Уоррен Кристофер ни разу не упомянул Афганистан в публичных выступлениях. Он сосредоточился на Балканах – «пороховом погребе Европы», где крах СССР привел к чудовищным последствиям. Новые государства сводили старые счеты. Сербы, хорваты, боснийцы, македонцы, косовцы – все с упоением резали друг друга, и каждая этническая группа стремилась очистить свои земли от инородцев; так появился термин «этническая чистка».
Последствия распада СССР ощущались и на восточных рубежах Российской Федерации. Когда-то советские социалистические республики Средней Азии – Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан – были присоединены к России, но теперь из-под треснувшей бетонной плиты социализма пробивались ростки исторической памяти. Во всех этих странах (кроме Таджикистана) проживали тюркские народы, и все они (включая Таджикистан) раньше были неотъемлемой частью мусульманского мира. Партийные бонзы превратились в президентов. Нурсултан Назарбаев в Казахстане, Аскар Акаев в Киргизии, Эмомали Рахмон в Таджикистане, Сапармурат Ниязов в Туркмении и Ислам Каримов в Узбекистане прекрасно знали, чем может обернуться для них ислам, – и сразу объявили свои государства светскими. Они правили как диктаторы, насаждая собственные культы личности. Рахмона, например, величали «Вашим превосходительством», Каримов носил титул «Юртбаши» («глава Родины»), Ашхабад украшали позолоченные памятники Туркменбаши («отца всех туркмен») Ниязова и т. д. Неудивительно, что на фоне всего этого в регионе начал подниматься ислам. Именно он был коренной идеологией, способной воодушевить растерянные народы Средней Азии и помочь им сориентироваться в новом непонятном мире. Среднеазиатским «духовным возрождением» заинтересовалась Турция, вынашивающая идею Великого Турана – огромного государства для всех этнических тюрок. Оживился и Тегеран – ведь в период расцвета Персидская империя охватывала тюркские степи. В отличие от Запада, на Востоке геополитические концепции не забываются даже через тысячи лет – и сегодня проекты Всемирного халифата, Великого Турана, реставрации Османской империи или державы Ахеменидов по-прежнему живы и вызывают куда больше надежд и споров, нежели идея мировой пролетарской революции.
Новым игроком в тюркско-персидской обойме был Пакистан, усмотревший личную выгоду в реконфигурации Средней Азии. С момента обретения суверенитета (1947) он представлял собой нестабильное государство, зажатое между недружелюбными соседями – Индией и Афганистаном. Средняя Азия казалась Исламабаду спасением, ибо она возвращалась к исламу – а ислам являлся фундаментом пакистанской государственности. Помимо того – хотя Иран и Турция строили свои планы на регион – в древности маршруты торговли и завоеваний пересекали Центральную Азию как с юга на север (и обратно), так и с востока и запад (и обратно) – и неважно, что «трафик» в основном состоял из кочевников, рвущихся на юг, дабы разграбить тамошние города. Ислам стер бы границы между Средней и Южной Азией. Эта перспектива прельщала Исламабад еще и потому, что в Средней Азии, как и в Пакистане, доминировал суннизм. Иранцы, напротив, придерживались шиизма и враждовали с суннитами с VII в. – поэтому, с точки зрения пакистанцев, могли даже не думать о влиянии в Средней Азии; Турция же просто была далеко. Наладив коммерческие связи со среднеазиатскими странами, Пакистан создал бы для суннитов единое экономическое, политическое и культурное пространство под собственным контролем, – и автоматически стал бы лидером мусульманского мира. Впрочем, у этого грандиозного проекта имелась маленькая проблема: любой торговый путь из Пакистана в Среднюю Азию пролегал через Афганистан. Значит, с Афганистаном надо было что-то делать.
Крах СССР являлся важным, но не единственным фактором глобальной политики 1990-х гг. Еще до окончания «холодной войны» разгорелась так называемая «война за ресурсы» – и главным ресурсом была нефть. Все началось в 1973 г., когда Организация арабских стран – экспортеров нефти решила ежемесячно сокращать добычу «черного золота» на 5 %, пока Запад не надавит на Израиль – и тот не выведет войска с арабских территорий, захваченных в ходе Войны Судного дня. Конечно, нефть резко подорожала – и под занавес «холодной войны» спрос на нее только вырос, ибо население Земли увеличивалось (оно насчитывало уже 5,3 млрд), да и индустриализация третьего мира набирала обороты.
В 1990 г. иракский диктатор Саддам Хусейн аннексировал соседний Кувейт, получив таким образом доступ к огромным нефтяным запасам. Больше «черного золота» имели лишь Саудовская Аравия и, возможно, Иран. Казалось, что Саддам нацелился и на Саудию – у него была большая армия, но у Саудитов был большой друг. Американский президент Джордж Буш-старший заявил, что иракского вторжения в королевство не будет. Приключения Саддама в Кувейте закончились тем, что Многонациональные силы во главе с США гнали иракцев до Эн-Насирии;[645] напоследок американцы разбомбили иракскую колонну на Шоссе смерти. Первая война в Персидском заливе (1990–1991) четко дала понять, что большая часть нефти поступает из региона Персидского залива, и несколько стран – Иран, Ирак, Кувейт, ОАЭ и Саудия – могут при желании держать в заложниках весь индустриальный мир.
Этот неутешительный вывод требовал поиска новых источников нефти. В 1990-х гг. геологи подсчитали: вторые по величине запасы «черного золота» (после Персидского залива) лежат в бассейне Каспийского моря, где нефть почти не добывается. К Каспию имели выход Казахстан, Узбекистан и Туркмения – те самые страны, на которые с жадностью смотрели Пакистан, Иран и Турция.
Запад мог получить каспийскую нефть тремя способами.
Первый способ: строительство трубопровода из Каспия в Западную Европу. Трубопровод тянулся бы по территории России, а затем – по Восточной и Юго-Восточной Европе, включая беспокойные Балканы; он пересек бы много границ, и нефть везде облагалась бы сборами и пошлинами. К тому же на Балканах могло случиться что угодно – поэтому проект выглядел сомнительным.
Второй способ: доставка нефти по трубопроводу в порты Персидского залива, которые уже приспособлены для отгрузки «черного золота». Однако магистраль проходила бы через Иран, и для США это было неприемлемо, ибо после захвата американского посольства в Тегеране (1979) Вашингтон считал иранский режим своим главным врагом (и это было взаимно).
Третий способ: прокладка трубопровода из Туркмении в Пакистан. Танкеры могли бы принимать нефть из пакистанских портов на Аравийском море вроде Карачи. Штатам все нравилось, ведь Пакистан был их давним союзником. Исламабад тоже одобрил проект, сулящий не только финансовую выгоду, но и политическое влияние (невероятная удача, учитывая пакистанские амбиции в Средней Азии!). Впрочем, магистраль надлежало провести через Афганистан. Сперва идея казалась безумной, но на фоне других вариантов она выглядела не так уж плохо. В конце концов, речь шла всего лишь об одной стране, пусть и архаичной; одну страну можно приручить. Вот почему Пакистан мечтал контролировать Афганистан. В роли ключа, открывающего афганский замок, выступал Гульбеддин Хекматияр, – и «ISI» надеялась, что он возглавит ИГА.
Однако Хекматияр разочаровал своих покровителей. Прежде всего, он не мог тягаться с Масудом на поле брани. «Инженер Гульбеддин» буквально засыпал Кабул ракетами, но не продвинулся ни на километр. Кроме того, ему не удалось ни примириться с прочими лидерами моджахедов, ни сформировать собственное коалиционное правительство. Хекматияру никто не доверял – он постоянно нарушал обещания (например, вопреки договоренностям открывал огонь). Наконец, афганцы не питали особой любви к «кабульскому мяснику», но в этом плане никто из джихадистских руководителей не преуспел. Все они быстро лишились популярности. Душманы в целом утратили доверие соотечественников, поскольку, где бы они ни появлялись, начинались грабежи, изнасилования и убийства. Некоторые пакистанские функционеры уже думали, что «ISI» поставила не на ту лошадь. Аналогичного мнения придерживался и министр внутренних дел, генерал-майор Насирулла Бабар (в 1970-х гг. он курировал ряд афганских оппозиционеров, действующих против Дауда). В итоге «ISI» принялась искать альтернативу Хекматияру – и заметила небольшую группу боевиков в Кандагаре.
В 1994 г. эти боевики еще не назывались «Талибаном»*. Они не были ни движением, ни организацией – просто горсткой парней, которые повидали войну. Особенно выделялся пуштун Мухаммед Омар. Ему было около 30 лет. Подростком он примкнул к моджахедам и отправился на джихад. В 1988 г. рядом с ним взорвалась ракета, и юноше выбило правый глаз – важный момент, ибо в Афганистане боевое увечье считается признаком доблести. Предание гласит, что молодой человек сам вырезал ножом остатки глаза и зашил веко, хотя, скорее всего, глаз удалили в одном из госпиталей Пешавара. Омар происходил из бедной крестьянской семьи, но, по слухам, принадлежал к гильзайской династии Хотаки, которая в XVIII в. недолго правила Персией – еще один повод для уважения.
После ухода шурави Омар поступил в медресе; именно тогда люди прозвали его муллой. Подобно многим афганцам, мулла Омар разочаровался в моджахедах – он проклинал их как вероотступников и нарушителей шариата. Смелые речи привлекли почитателей, большинство из которых училось в медресе.
«Ученик» или «студент» по-арабски – «талиб» (араб.
), во множественном числе на пушту прибавляется персидское окончание «ан» (пушту
); таким образом, «ученики» или «студенты» – «талибан» (пушту
).[646] Это слово, сеящее ужас в сердцах миллионов людей, изначально не подразумевало ничего плохого, оно просто обозначало, кем были мулла Омар и его товарищи.
Пожалуй, мулла Омар – самый загадочный персонаж Афганского джихада, его биография окутана мифами. Согласно одному из них, весной 1994 г. юноше во сне явился пророк Мухаммед, протянул ему свой плащ и попросил спасти мусульман. Через пару дней Омар якобы услышал об ужасном преступлении, которое случилось в районе Кандагара, где он жил: какой-то моджахед похитил и изнасиловал двух девушек. Мулла велел своим последователям что-то предпринять. Талибы освободили несчастных и повесили злодея на пушке его же танка в назидание другим бандитам.
Про Омара рассказывали и рассказывают множество подобных историй. Члены «Талибана»* изображали себя подлинными борцами со злом, истинными носителями мусульманского благочестия; этот героический образ распространялся в народе – и люди верили. Юными кандагарцами заинтересовались пакистанские силовики. С муллой начал работать полковник Имам – сотрудник «ISI» в Герате. Генеральный консул Пакистана в Кандагаре обещал оказать любую помощь. Пакистанские полицейские тренировали талибов под надзором Бабара. В октябре 1994 г. «студенты» были готовы к испытаниям. Бабар приказал грузовику с товарами под конвоем въехать в Афганистан – он хотел посмотреть, пересечет ли машина эту опасную территорию, кишащую моджахедами, от пакистанской границы до туркменской. Если да, то Исламабад мог открывать коммерческий маршрут в Среднюю Азию, пакистанские товары потекли бы на север, а нефть из Каспия – на юг. Конечно же, под Кандагаром душманы угнали грузовик. После этого 200 хорошо вооруженных молодых людей спустились с гор, настигли угонщиков, перебили их и вернули товар конвоирам.
«Талибан»* родился.
Бабар ликовал. С его поддержкой «студенты» превратились в грозную силу – несмотря на то что джихадисты могли пристрелить их как из мести, так и за шпионаж в пользу Исламабада. Мифы и легенды о «Талибане»* множились, поскольку люди Омара не бросали слов на ветер. Они снесли нелегальные блокпосты между Кандагаром и «линией Дюранда», и на городские базары хлынули товары по доступным ценам – ведь продавцам не требовалось платить дань на 70 с лишним КПП, установленных на 600-километровом отрезке дороги до Пешавара. Чуть позже талибы захватили гигантский склад в приграничном районе, якобы принадлежавший Хекматияру, и вывезли оттуда 800 (!) грузовиков с оружием, боеприпасами и военной техникой. Можно предположить, что все это добро подарили «студентам» щедрые пакистанцы – и что они же для конспирации организовали «захват» – но, безусловно, ничего подобного не было.
Итак, за два месяца талибы обзавелись самолетами, вертолетами, автомобилями, артиллерией, танками, радиосвязью, автоматами, пулеметами, ПЗРК, патронами, бомбами, минами и деньгами. Исламабад искренне удивился тому, как стремительно прогрессируют эти отважные молодцы – причем исключительно сами по себе, ведь пакистанцы им никогда не содействовали. По словам официальных лиц Пакистана, «студенты» отбили технику у моджахедов. Пока дипломаты в недоумении разводили руками, тысячи воспитанников медресе покидали лагеря беженцев, переходили «линию Дюранда» и вливались в ряды «Талибана»*.
В ноябре талибы с легкостью взяли родной Кандагар – второй по величине город Афганистана, дотла разоренный душманами. Местные жители смертельно устали от произвола – они приветствовали «студентов», потому что те объявили себя рьяными мусульманами, исполняющими волю Аллаха. Программа «Талибана»* была простой и практичной: разоружить джихадистов и обеспечить соблюдение шариата. Все это звучало замечательно. Кандагарский триумф взбодрил «студентов», и они продолжили победный марш по стране. Они взяли Газни, Вардак и Логар; они прослыли несокрушимыми, хотя никто особо не сопротивлялся. В сентябре 1995 г. талибы добрались до Герата, и тамошний командир Исмаил-хан – союзник Масуда, дезертировавший из армии еще при Хафизулле Амине, – бежал в Иран, едва завидев неприятеля на горизонте.
Афганцы не успели опомниться, как талибы контролировали 12 провинций из 31. Их растущая мощь и повсеместная лютая ненависть к моджахедам способствовали успеху, но у «студентов» был еще один ресурс: деньги. Они платили полевым командирам, и те прекращали сражаться. Циники твердили, что шайка бандитов не может самостоятельно собрать столько денег, наверняка их спонсирует Исламабад – однако пакистанцы обижались, услышав подобные обвинения. К тому же в течение первого года существования талибы действительно карали преступников и приносили с собой зыбкое, но долгожданное чувство безопасности. Покоряя страну, они носились по долинам на пикапах «Toyota», к кузовам которых были прикручены пулеметы, – и все больше напоминали смертоносную монгольскую кавалерию XIII в., опустошившую Афганистан.
Весной 1996 г. тысячи деревенских мулл собрались в Кандагаре, дабы провозгласить муллу Омара амиром аль-муминином (араб. 
– повелитель правоверных). Титул подразумевал не только светскую, но и духовную власть; его традиционно носили халифы. Первым амиром аль-муминином был праведный халиф Умар ибн аль-Хаттаб (590–644) – преемник пророка Мухаммеда. Получив этот титул, мулла Омар приравнял себя к одному из самых почитаемых деятелей в мусульманской истории; к тому же халиф и мулла являлись тезками. Чтобы еще больше подчеркнуть символизм ситуации, Омар предстал перед толпой, держа в руках плащ пророка – драгоценную реликвию из кандагарского святилища Херка Шарифа, которое возвел в XVIII в. Ахмад-шах Дуррани. Иными словами, мулла «Талибана»* претендовал на особый статус, недоступный заурядным земным правителям, – подобно халифам прошлого, он превращался в наместника Аллаха на земле. Это была сногсшибательная карьера для человека, ничего не смыслившего в географии, математике или экономике, который, по слухам, несмотря на учебу в медресе, даже не овладел арабским и не научился читать.
Наконец «студенты» дошли до кабульских пригородов. Хекматияр предупредил, чтобы они не смели приближались к его цитадели Чахорасиаб, – и на всякий случай предложил им свое мудрое руководство. Пока «инженер Гульбеддин» торговался, его люди разбегались – кто куда глаза глядят, а кто и в «Талибан»*. Озадаченный Хекматияр обратился к «ISI», но обнаружил, что там его уже не любят и не ждут. Тогда «кабульский мясник» проглотил свою гордость и объединился с «Панджшерским львом».
Масуд отбросил талибов от Кабула, нанеся им первое поражение. Но мулла Омар просто призвал новых добровольцев – и тысячи афганских юношей примчались из Пакистана. У них не возникло проблем с переходом «линии Дюранда»: пакистанские пограничники только радовались, что беженцы наконец-то устремились в обратном направлении.
Глава 21
Плоть от плоти
Их система ценностей, которая считает предательство и насилие скорее добродетелью, чем пороком, породила настолько странный и противоречивый кодекс чести, что с логическим образом мышления его не понять.
Уинстон Черчилль. История Малакандской действующей армии. Эпизод пограничной войны
Осенью 1996 г. талибы бросили на Кабул танки, самолеты, вертолеты и тяжелую артиллерию – неплохой арсенал для крестьян, пастухов и недоучившихся студентов. Дустум решил не рисковать и вместе со своей узбекской армией удалился на север, где основал удельное княжество Дустумистан. Силы Масуда таяли – 25 тыс. солдат из 35 тыс. присоединились к талибам, и «счастливчик» вернулся в родной Панджшер.
Утром 26 сентября 1996 г. кабульцы проснулись и обнаружили, что по улицам разгуливают суровые бородачи с автоматами, в черных тюрбанах и с глазами, подведенными сурьмой.[647] С точки зрения столичных жителей, это была не смена режима, а оккупация. Новые захватчики казались им такими же чужими, как и шурави. Лидеры моджахедов – Масуд, Раббани, Хекматияр, Моджадедди – являлись, по крайней мере, знакомыми фигурами из суматохи 1960-х – 1970-х гг. Талибы, напротив, были детьми пуштунских крестьян из юго-западных пустынь и гор на границе с Пакистаном – то есть уроженцами «другого» Афганистана, который пытался обуздать «железный эмир» Абдур-Рахман. Между этими людьми и утонченным Кабулом лежала непреодолимая пропасть, возникшая задолго до войны. К тому же многие юноши и подростки, разгуливавшие по столичным улицам с автоматами, вышли не из деревень, а из лагерей беженцев. Они имели искаженное представление о традиционной афганской жизни, которую много лет назад вели их родители, – но в то же время были плотью от плоти, кровью от крови и духом от духа старого Афганистана.
«Талибан»* исповедовал ту же исламистскую доктрину, что и моджахеды, но «студенты» оказались куда более жесткими и непреклонными фундаменталистами. Относительно любого вопроса они придерживались самого простого – и, значит, самого радикального – мнения. Талибы не обсуждали, по какому пути должен следовать Афганистан, ибо знали, что лучше всего шариат, – и пришли, дабы обеспечивать его соблюдение без компромиссов и отклонений.
На следующий день после взятия Кабула – 27 сентября 1996 г. – «студенты» выманили[648] экс-президента Наджибуллу и его брата Шапура Ахмадзая из убежища, пытали их, кастрировали и убили. Изувеченные трупы повесили на фонарном столбе на площади Ариана и использовали в качестве мишеней для стрельбы. С одной стороны, все выглядело так, словно «Талибан»* не заботит реакция мировой общественности. С другой стороны – гораздо проще было бы ворваться в здание миссии. Неужели талибы осознавали последствия нарушения дипломатической неприкосновенности ООН? Вряд ли – но за людьми муллы Омара стояли пакистанские политики, и стратегические умозаключения явно принадлежали им. Почему же талибы навязывали соотечественникам шариат? Неужели Исламабад заботило, будут ли афганки носить паранджу? Судя по всему, нет. Пока «Талибан»* служил интересам Пакистана, Исламабад не волновала внутренняя политика «студентов». «Большая игра» вернулась – и Пакистан занял место Великобритании. Однако у талибов была собственная повестка, отличная от потребностей и желаний пакистанских покровителей.
Вскоре афганцы узнали, во что им обойдется «безопасность», установленная талибами, – об этом сообщило «Радио Шариат» (бывшее «Радио Кабул»). Отныне женщинам запрещалось учиться, работать, выходить из дома без чадры и без сопровождения махрама – близкого родственника мужского пола. Таксисты не имели права подвозить нарушительниц, а продавцы – отпускать им товар. Портные не могли снимать мерки с женщин. Если за пределами дома женщина демонстрировала обнаженную часть тела (кисти рук, шею, лодыжку, лицо), ее надлежало бить сразу же. Мужчин обязали носить бороды, тюрбаны и шальвар-камиз. Нельзя было отмечать немусульманские праздники (например Новруз или День независимости). Музыка, танцы, фильмы, фотография, изобразительное искусство, западная одежда и прически, длинные волосы (для мужчин), туфли на каблуках (для женщин), модные журналы, косметика, домашние животные – все попало под запрет. «Талибан»* ввел эмбарго на лак для ногтей; любителям маникюра и педикюра отрезали кончики пальцев. Театры были переделаны в мечети; видеосалоны – сожжены, голуби и певчие птицы – уничтожены; публичная библиотека Пули-Хумри, содержавшая более 55 тыс. книг и старинных рукописей, – разорена. Талибы ломали спутниковые антенны и расстреливали телевизоры из автоматов. Азартные игры и развлечения объявлялись вне закона; на шахматы, футбол и крикет – популярнейший вид спорта в стране[649] – смотрели с подозрением (люди могли делать ставки). Даже запуск воздушных змеев – старинная забава афганцев – превратился в преступление. «Радио Шариат» объяснило, что он «влечет за собой нежелательные последствия, такие как заключение пари, гибель детей и прогулы уроков».
Воздушные змеи для Афганистана – это хобби, спорт и любимая детская игрушка. Сейчас уже никто не помнит, где и когда они появились. Считается, что змеев придумали китайцы задолго до производства шелка. По другой версии, их изобрел древнегреческий ученый Архит Тарентский в IV в. до н. э. В Индии, Непале, Таиланде, Китае, Японии и Корее издавна проводятся бои воздушных змеев, но в Афганистане правила трактуются свободно. Цель состязания – перерезать леер у змея соперника собственным. Несмотря на безобидность развлечения, участники соревнований часто падали, засмотревшись на змеев, парящих в небе, или срывались с деревьев и крыш домов, пытаясь достать сбитого змея.
Изготовление воздушных змеев – особое искусство, которым славятся кабульские ремесленники. В эпоху «Талибана»* они ушли в подполье – как и продавцы запрещенного товара. «Студенты» выявляли и карали нарушителей. Один из пострадавших по имени Ага вспоминал, что талибы избили его, сожгли магазин и бросили в тюрьму на две недели. «Я потерял все. Абсолютно все, – говорил Ага. – Но на следующее утро я уже запускал в небо нового змея».
Самый известный мастер Кабула, Нур Ага, делал змеев свыше полувека. В 2003 г. американский писатель афганского происхождения Халед Хоссейни дебютировал с сентиментальным романом «Бегущий за ветром», который охватывает несколько десятилетий истории страны, начиная от падения монархии. У Хоссейни змей – символ свободы и надежды, в которых так нуждаются афганцы. Спустя четыре года книга была экранизирована, и к съемкам привлекли Нура Агу. Он учил актеров обращаться со змеями, а также изготовил более 500 змеев для финальной сцены.
Впрочем, запреты были предсказуемы. Талибы просто исключили из общественной и частной жизни все греховные и небогоугодные занятия, отвлекающие от поклонения Аллаху. Они установили в Афганистане мусульманское шариатское государство – а в шариатском государстве нет места глупостям и радостям. В шариатском государстве должен царить только ислам.
Наказания применялись в соответствии с шариатом. Ворам отрубали руки, а в определенных случаях – и ноги. Ампутации производили врачи, отозванные от пациентов. Женщин, обвиненных в прелюбодеянии, забивали камнями на стадионе. Долгие судебные процессы остались в прошлом – приговоры выносились незамедлительно и исполнялись на месте. Посещение мечети и ежедневные пятикратные молитвы были общеобязательными. Виновных в незначительных нарушениях сажали в тюрьму, штрафовали и пороли. За порядком зорко следили шариатские патрули (мухтасибы), а также министерство по поощрению добродетели и предотвращению порока. Формально его учредил еще «железный эмир» Абдур-Рахман, но «студенты» расширили полномочия ведомства. Если при Абдур-Рахмане «полиция нравов» играла вспомогательную роль, способствуя укреплению государственной власти, то при «Талибане»* искоренение пороков и принуждение к добродетели являлись главными целями государства.
Летом 2000 г. шариатская полиция ворвалась на футбольный матч, проходивший на стадионе Кандагара, и задержала пакистанскую команду. Спортсменов бросили в тюрьму – хотя они приехали в Афганистан с дружественным визитом. Причиной ареста стал «неподобающий внешний вид» пакистанцев – они были одеты в шорты и футболки. Однако гостей не стали наказывать слишком строго – им всего лишь обрили головы в знак позора и отправили домой.
Программа «Талибана»* звучала беспрецедентно мрачно, но на самом деле «студенты» не придумали ничего нового. В 1929 г. кабульцам уже навязывал шариат таджикский бандит Бача-и Сакао. Кроме того, талибы лишь насаждали в развратной, по их мнению, столице обычные правила, которые в течение веков господствовали на большей части территории Афганистана. Их отношение к женщинам выросло из пурды. Их идеология представляла собой очередную разновидность учения об «обновлении» и «возрождении» ислама вроде деобандизма и ваххабизма. Их возглавлял не полевой командир, но мулла по имени Омар. Их предтечей были талиб уль-ильм – мусульмане, изучающие свою религию, о которых на закате XX в. писал молодой Черчилль. Наконец, «студенты» запугивали противников, разбрасывая все те же шабнаме – «ночные письма», содержащие угрозы в адрес конкретных людей. Будучи исламскими пуристами, талибы ненавидели моджахедов не за злодеяния как таковые, а за отход от шариата. Шариатские судьи разбирали споры в афганских деревнях еще до Ахмад-шаха Дуррани. Афганское министерство по поощрению добродетели и предотвращению порока представляло собой копию Комитета по поощрению добродетели и удержанию от порока, который функционировал в Саудовской Аравии с 1940 г. Талибские шариатские патрули ничем не отличались от саудовских. Сам институт мухтасибов возник в Арабском халифате; в Афганистане его создал Абдур-Рахман и возродил Надир-шах – задолго до «Талибана»*.
Было ли в правлении талибов хоть что-нибудь хорошее? Номинально – да: они криминализировали производство, продажу и употребление наркотиков. Наркобизнес в Афганистане (как и на Востоке в целом) существовал всегда и расцвел в годы войны. Тем не менее «студенты» быстро поняли, что страна живет за счет опиума и героина. Борясь с одурманивающими веществами, они потеряли бы огромные доходы и подписали крестьянам смертный приговор.
Также талибы обещали искоренить традицию бача-бази (перс. 
– играть с мальчиками) – центральноазиатскую разновидность сексуального рабства и детской проституции; впрочем, сегодня она по-прежнему распространена в Афганистане и Пакистане. Традиция обусловлена тем, что общество сегментировано по гендерному признаку. Мужчина не может контактировать с женщиной, не доводящейся ему близкой родственницей, пока не договорится с ее семьей о браке. Состоятельные афганцы покупают мальчиков у бедных родителей либо у специальных торговцев, содержат их и оплачивают обучение у танцоров и музыкантов. Через некоторое время бача-бази готов: его наряжают в женскую одежду, наносят макияж, иногда подкладывают фальшивые груди – и отправляют на мужские вечеринки для услаждения взора и слуха собравшихся. Хозяин бачи вступает с ним в интимные отношения; причем сам он, как правило, женат. «Женщины – для детей, мальчики – для удовольствия», – гласит афганская пословица.
Подавляющему большинству афганцев не знакомо понятие гомосексуальной педофилии, и они не видят в бача-бази ничего дурного; напротив, мальчик – символ статуса, богатства и успеха, подобно дорогому автомобилю. Бачами обзаводились и обзаводятся полевые командиры моджахедов, офицеры, бизнесмены, чиновники; по слухам, мальчики были у экс-президента Ашрафа Гани. Официально эта практика нелегальна, но в Афганистане незаконное либо неучтенное автоматически перестает существовать для государства. По мнению многих мулл, развлечения с бача-бази не противоречат шариату – ислам категорически запрещает гомосексуализм, однако под гомосексуализмом они понимают связь между мужчинами; бача же является ребенком.
По достижении совершеннолетия бача теряет детскую миловидность, и хозяин отпускает его. Напоследок он может женить юношу, подарить ему дом или дать денег. Тем не менее стигма профессии сопровожает бачу до конца жизни; иногда молодой человек остается со своим покровителем в роли любовника. Традиция бача-бази глубоко укоренена в афганской культуре – журналист Наджибулла Кураиши посвятил ей документальный фильм «Танцующие мальчики Афганистана» (2010).
Помимо «танцующих мальчиков», в Афганистане есть «подпольные девочки» – бача-пош. Практика «бача-пош» (перс. 
– одетая как мальчик) заключается в том, что семья, где нет сына, «назначает» сыном одну из дочерей. В патриархальном афганском обществе семья без мальчиков считается ненормальной и неполноценной, поэтому родители таким образом пытаются избежать порицания и надеются, что бача-пош привлечет удачу в виде рождения наследника. Девочке дают мужское имя, одевают в мужскую одежду и коротко стригут волосы; она пользуется привилегиями, присущими мальчикам, – ходит в школу, играет с ровесниками и не выполняет работу по дому вроде уборки и шитья.
После появления сына – либо после начала у бача-пош полового созревания – ее возвращают к женской жизни. Этот переход оказывается для девочки трудным и болезненным. Ее «мальчишеские» социальные связи разрываются, а «девчоночьих» нет из-за жесткой гендерной сеграгации; она не умеет готовить пищу, не знает обязательных для женщины вещей и не привыкла к ограничениям, накладываемым на женщин. Кроме того, бывшую бача-пош стараются поскорее выдать замуж – и для девушки, не идентифицирующей себя как девушка, брак оборачивается трагедией. По замечанию шведской журналистки Дженни Нордберг, пять лет изучавшей практику бача-пош в Афганистане, «афганские женщины нередко описывают разницу между мужчинами и женщинами всего одним словом – свобода». Неудивительно, что некоторые бача-пош продолжают жить в мужском обличье, которое дает им больше свободы. Иногда они вынуждены делать это, чтобы прокормить семью, – и не гнушаются любой работы, например, трудятся на кирпичных заводах под Кабулом. Если при талибах практика бача-бази номинально угасла, то практика бача-пош, наоборот, расцвела – ибо за годы войны многие женщины лишились мужчин-опекунов и не могли работать. Именно об этом рассказывают фильм «Усама» (2003) афганского режиссера Сиддика Бармака и более оптимистичный, но не менее душераздирающий мультфильм «Добытчица» (2017) ирландского аниматора Норы Твоми. Дженни Нордберг издала книгу «Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье».
По убеждению талибов, они исповедовали истинный ислам, – однако «студенты» были преимущественно пуштунами-суннитами, и придя к власти, принялись сводить старые счеты с прочими народами Афганистана – в первую очередь с ненавистными хазарейцами-шиитами. Нигде и никогда многострадальные афганские хазарейцы не страдали так, как при «Талибане»* в 1996–2001 гг. Действия «студентов», предпринятые против них, целиком и полностью подпадали под категорию этнической чистки.
В пуштунской культуре есть Пуштунвали (пушту 
– образ жизни пуштунов) – предмет национальной гордости пуштунов, неписаный кодекс чести, постулирующий гостеприимство, щедрость, храбрость, искреннюю веру в Аллаха и другие замечательные вещи. Однако на практике применение норм Пуштунвали не раз приводило к резне инородцев и иноверцев, а также к «убийствам чести» – одному из ключевых институтов афганского общества. «Убийство чести» – это расправа над членом семьи, который навлек на нее позор неподобающим поведением. Позор, как известно, смывается кровью; причем под ним может пониматься что угодно: попытка женщины уйти от мужа, измена, изнасилование (в котором всегда виновата жертва), переход из ислама в другую религию, «вызывающая» (по мнению местных жителей) одежда и даже творчество.
Песни стали напрасны – так писать их к чему? Я покинута временем, пою ли, молчу. Соки слов стали ядом, хоть во рту не держи их. Мой мучитель мне тушит стих и, как свечу. Не заметит никто, я в покое ли, гибну, Замолчала печально или тихо шучу. В клетке горя и в путах разочарованья Все неважно, раз я против воли молчу.
Не стучи, мое сердце, от ветров весенних, Мои силы иссякли, и я не взлечу. Но, хотя иссушило безмолвие память, Не пропала тропа моя к песен ключу. Знайте, помните, скоро я стану свободна! Мне тюремные стены сломать – по плечу! Я не слабый цветок – я афганская дева, Мне осталось кричать – и я закричу.
Это стихотворение принадлежат перу Надии Анжуман – талантливой афганской поэтессы из Герата. В 2005 г. она опубликовала поэтический сборник «Багровый цветок», ставший популярным в Афганистане и среди ираноязычных читателей соседних стран. Осенью того же года 25-летнюю Надию Анжуман насмерть забил муж и отец ее ребенка – дипломированный филолог. Он решил, что жена не должна писать стихи и привлекать к себе столько внимания – и что поэзия позорит их семью.
Представления о позоре такие же архаичные, как о чести и достоинстве – и никто не разбирается, что стряслось на самом деле. Например, афганская невеста может расстаться с жизнью, если после первой брачной ночи на простыне не осталось пятен крови. Было бы логично предположить, что у нее эластичная плева, которая не порвалась, но растянулась; что плева была повреждена в детстве; что ее нет от рождения (такое тоже случается) – объективных причин, объясняющих отстуствие обильного кровотечения, хватает. Однако в традиционном обществе выводы делаются на основе наихудшего варианта. Обманутый супруг имеет право на девственную сестру коварной невесты; судьба же самой невесты мало кого интересует, и она часто становится изгоем (если остается в живых).
Историй, связанных с «убийствами чести», много – и благодаря интернету они получают широкий резонанс. Так, в 2019 г. в Кабуле застрелили журналистку Мину Маглан (она ушла от мужа из-за побоев и издевательств и с тех пор регулярно получала от него угрозы). Азиз Гуль из провинции Гор в 2017 г. убили родственники супруга – ее обвиняли в бегстве с другим мужчиной, хотя мать и отец заявили, что их дочь похитили. С предполагаемой преступницей расправились ночью и закопали труп до рассвета. Раньше в той же провинции Гор забили камнями девушку по имени Рухшана – за супружескую измену. Мать жертвы рассказала журналистам «The New York Times», что тело ее дочери выше пояса было разорвано в клочья. Согласно правилам, мужчина тоже подлежит наказанию, но его смерть приведет к кровной мести, которая растянется на несколько поколений, поэтому мужчин карают мягче, чем женщин – в частности, любовника Рушханы публично выпороли и отпустили.
В соответствии с нормами Пуштунвали кровная месть прекращается, если семья провинившегося отдаст в семью мстителя девочку – в качестве жены либо служанки; аналогичным образом можно также погасить долг. Этот способ урегулирования конфликтов называется баад – он запрещен афганским законодательством, о чем большинство афганцев даже не подозревает (а если подозревает, то все равно не может заставить родственников аннулировать сделку). Решение принимает местная джирга. По традиции, члены семьи, получившей «компенсацию», могут плохо обращаться с девочкой, бить и всячески унижать (например запирать на ночь в хлеву). Муж считает ее рабыней и женится еще раз. Слабые и незащищенные расплачиваются за чужие грехи – такова тенденция Пуштунвали.
Известнейший случай баада – история Айши Мухаммадзай. В возрасте 12 лет ее выдали замуж за члена «Талибана»* в уплату долга. Спустя шесть лет она сбежала к родителям – но те вернули дочь талибам. Айше отрезали уши и нос, ее оставили умирать в горах – однако она выжила и приползла домой, потому что ей некуда было больше идти. Отец привез дочь на территорию американской военной базы – и несчастную эвакуировали в США. В 2010 г. журнал «Time» поместил на обложку фотографию изуродованного лица Айши. Она перенесла ряд операций и осталась жить в Штатах в приемной семье. Ей крупно повезло.
Многие из приведенных историй случились уже после окончания первого периода правления «Талибана»* (1996–2001) – однако они пропитаны духом уникальной афганской культуры и только подтверждают ее незыблемость. Можно сколько угодно спорить о том, соответствуют ли исламу традиции бача-бази, бача-пош, кровной мести, «убийств чести» и баада – но факт остается фактом: конкретно в Афганистане ислам их цементирует. Всегда находятся муллы, заявляющие о допустимости и даже обязательности этих традиций; они приводят аргументы, которые большинство афганцев считает убедительными – либо не обращает на них внимания, поскольку верит, что древние обычаи попросту не могут противоречить шариату. Возникновение и политика «Талибана»* – логичный, предсказуемый и закономерный этап истории Афганистана, и в этом плане талибы действительно олицетворяют афганский народ. Осенью 1996 г. они шокировали мировую общественность лишь потому, что попали в ее поле зрения, когда взяли Кабул и принялись наводить там порядки, по которым страна и так жила на протяжении столетий.
И все же поначалу Запад закрывал глаза на действия «Талибана»* – «черное золото» было важнее. Пакистан поддержал «студентов», думая, что они сделают страну безопасной для нефтепровода. В 1991 г. в Ашхабад прилетел Карлос Альберто Булгерони – директор аргентинской нефтяной компании «Bridas». Он предложил Ниязову провести магистраль через Афганистан и всячески обхаживал душманских полевых командиров. Булгерони считал, что трубопровод принесет в Афганистан мир, и власти Пакистана вступили с ним в переговоры, хотя придерживались иного мнения: мир принесет трубопровод.
Руководители «Bridas» также встречались с талибами и другими афганскими политическими силами. В 1996 г. Булгерони заключил сделку с Раббани о строительстве трубопровода, и Раббани гарантировал защиту магистрали – однако он обещал то, чего не мог выполнить. Фактически президент лишился власти еще весной, когда мулла Омар стал «повелителем всех правоверных». К моменту визита аргентинцев его власть ограничивалась Кабулом – но в течение года он будет изгнан даже оттуда. Булгерони подписал контракт с призраком.
Нефтяные компании США сперва скептически относились к трубопроводу, но заинтересовались, узнав о переговорах «Bridas». В Туркмению нагрянули представители техасской «Unocal Corporation». Они привезли на встречу с Ниязовым «тяжелую артиллерию» – влиятельных друзей из Республиканской партии, в том числе бывших Госсекретарей США (Генри Киссинджера и Александра Хейга), а также рейгановского советника по афганским вопросам Залмая Халилзада и его друга Хамида Карзая. По словам афганцев, «Талибан»* заслуживал поддержки США, поскольку мог стабилизировать страну. Халилзад предсказал, что теократический талибский режим будет напоминать саудовский – но ошибся, заявив, что «студенты» выгодно отличаются от «тех сумасшедших в Иране».
Пока «Bridas» вела переговоры с моджахедами, «Unocal» доверилась талибам. Естественно, Вашингтон хотел помочь американской компании победить аргентинских конкурентов и получить доступ к каспийской нефти. Власти США волновались по поводу безопасности – но Исламабад заверил их, что талибы способны прекратить междоусобную войну. Это объясняет, почему Запад уделял так мало внимания социальной политике «Талибана»*. Штаты решили, что талибский режим, аналогичный саудовскому, не так уж плох, а все остальное – проблемы афганцев. Американцам не нравился саудовский образ жизни, но это не мешало им вести бизнес с Саудитами.
США не создавали талибов и не финансировали их напрямую. Они просто продолжали финансировать своего союзника – Пакистан, игнорируя тот факт, что Пакистан холил и лелеял «Талибан»*. Штаты также последовали совету Исламабада, прекратив поддерживать Ахмада Шаха Масуда и других моджахедов.
Масуд, однако, был далек от поражения. В сентябре 1996 г. он созвал душманских лидеров и учредил Объединенный исламский фронт спасения Афганистана, известный как Северный альянс. В новую коалицию вошли узбек Дустум, хазарейские ополченцы Центрального Афганистана, таджики с северо-востока и иные непуштунские меньшинства, а также несколько «умеренных» пуштунских группировок с юга страны. Это была первая воистину многонациональная политическая организация Афганистана – уже не партия, но еще не правительство. Северный альянс заявил о стремлении к независимости от всех зарубежных держав, включая Пакистан, и обещал превратить Афганистан в современное мусульманское государство. Раббани был избран президентом Северного альянса, Масуд – главнокомандующим. Новоиспеченный президент объехал ряд стран в поисках военной помощи от кого угодно, кроме Пакистана, – и помощь хлынула из Ирана, Индии и России. Иранцы боялись, что ненависть «студентов» к шиитам охватит регион; индийцы хотели досадить пакистанцам, а русские – придушить исламистский фундаментализм, чтобы он не всколыхнул Среднюю Азию.
В течение следующих четырех с лишним лет талибы упорно атаковали Северный альянс. Они захватывали территорию, теряли ее, возвращали, снова теряли и опять захватывали. Весной 1997 г. «студенты» взяли Мазари-Шариф и учинили резню хазарейцев. Улемы «Талибана»* санкционировали этническую чистку на том основании, что хазарейцы не являются мусульманами и, значит, их убийство – благое дело, которое поможет правоверным попасть в рай после смерти. Пакистан признал «Талибан»* законным афганским правительством, Саудовская Аравия и ОАЭ сделали то же самое. Все остальные страны, включая США, воздержались.
Глава 22
База
Мне все равно, что вы думаете, вы все равно умрете.
Усама бен Ладен
На закате XX в. исламский мир созрел для революционной активности, ибо почти все государства с мусульманским большинством от Пакистана до Марокко были авторитарными или тоталитарными. Антизападные настроения росли с 1970-х гг., поскольку местный истеблишмент, дабы удержаться у власти, получал деньги и оружие от стран Запада – которые в глазах большинства мусульман были врагами, кафирами и вчерашними колонизаторами. Индустриальное развитие исламских государств увеличило разрыв между имущими и неимущими – причем этот зловещий разрыв отражал культурную пропасть между вестернизированной элитой и необразованными консервативными народными массами. Та же самая пропасть разверзлась в Афганистане в эпоху Абдур-Рахмана – и с тех пор только увеличивалась.
В годы «холодной войны» некоторые недовольные мусульмане поддерживали коммунизм – просто потому, что могли получить помощь от Советов. Но коммунистическая доктрина никогда не подходила исламскому миру, и с распадом СССР мусульмане лишились прежней выгоды. Они обратились к исламизму – хорошо знакомой политико-правовой идеологии, чьи корни уходят вглубь мусульманской истории.
Центром исламизма стал Афганистан, ибо Афганский джихад привлек тысячи арабских фундаменталистов. Они приехали в Афганистан радикалами и уехали закаленными боевиками, привыкшими к насилию. Эти арабские ветераны Афганской войны известны как «арабские афганцы». Одним из них был Усама бен Ладен – 17-й из 56 детей миллиардера Мухаммеда ибн Авада бен Ладена, строительного магната, тесно связанного с королевской семьей Саудовской Аравии. Фирма «Saudi Binladin Group» возводила знаковые объекты на Ближнем Востоке – в частности Абрадж аль-Бейт, комплекс высотных зданий в Мекке, находящийся перед главной в мире мечетью – Аль-Харам. Бен Ладены были самой состоятельной семьей в Саудовской Аравии после Саудитов, и молодой Усама – типичный представитель арабской «золотой молодежи» – регулярно отдыхал в Ливане. По словам американского политолога Джозефа Бодански – лучшего биографа бен Ладена – юноша «вступил в 1970-е гг., как и многие другие сыновья богатых людей с хорошими связями. Он нарушал строгий мусульманский образ жизни в Саудовской Аравии и выбрал для своих утех космополитичный Бейрут. Во время учебы в средней школе и колледже Усама часто бывал в Бейруте, посещал яркие ночные клубы, казино и бары. Он был пьяницей и бабником. Часто это приводило к тому, что он дрался в барах».
Однако в 1976 г., будучи студентом Университета короля Абдул-Азиза в Джидде, бен Ладен встретил радикального палестинского улема Абдуллу Аззама – и все изменилось.
Теперь Усама избрал другой путь: в ответ на распутное великолепие родственников он стал крайне набожным и благочестивым. Когда грянул Афганский джихад, влиятельные мусульманские семьи посчитали своим долгом помочь единоверцам-моджахедам и принялись снабжать их всем необходимым. Бен Ладены делегировали Усаму следить за распределением помощи – тем более что в бизнесе от него было мало толку; саудовские принцы шутили, что он не в состоянии даже перевести утку через дорогу.
Как бы то ни было, будущий «террорист № 1» очутился в Афганистане и примкнул к тысячам «арабских афганцев», стекавшимся на битву с «неверными». Усама проникся идеей джихада и принялся финансировать душманов из собственного кармана (точнее, из своей доли богатств, унаследованной от отца). Техника «Saudi Binladin Group» прокладывала дороги и строила лагеря боевиков в Пакистане близ «линии Дюранда». Активное участие в «священной войне» принесло Усаме много афганских друзей. Позже он говорил, что лично сражался с шурави, – но, вопреки легендам, его реальные «подвиги» были куда скромнее.
Доподлинно неизвестно, как детище бен Ладена получило свое имя. По одной версии, Усама основал в Пешаваре гостиницу для моджахедов и назвал ее «Аль-Каида» (араб. 
– база).[650] Согласно второй версии, он собирал информацию о наиболее видных джихадистах и их врагах (слово «аль-каида» также подразумевает электронную либо компьютерную базу). Третья – самая экзотическая и неправдоподобная – версия гласит, что в юности Усама увлекался фантастикой и полюбил цикл «Основание» Айзека Азимова;[651] ему импонировала тема борьбы добра и зла, а также образ «сумрачного гения» Гарри Сэлдона. В любом случае «Аль-Каида»* родилась в 1988 г., и бен Ладен задумал ее как первую международную террористическую организацию, нацеленную на помощь арабским радикалам, которые желали свергнуть «неисламские» режимы в своих странах.
После окончания джихада Усама вернулся домой, гордый своими подвигами в Афганистане. Саддам Хусейн как раз вторгся в Кувейт и разместил войска близ саудовской границы, но бен Ладен сказал королю Фахду не волноваться. Он хотел возглавить армию «арабских афганцев» и сокрушить Саддама; однако монарх отверг предложение и обратился к США. Усама был оскорблен до глубины души – и возмутился еще больше, узнав, что Саудиты позволили американским кафирам ступить на священную землю королевства; на землю, на которой расположены главные города ислама – Мекка и Медина. Бен Ладен проклял Саудитов, и они вынудили его покинуть страну. Тогда он перебрался в Судан и продолжал критиковать королевскую семью, пока его не лишили подданства. Но Усама не унывал – он укреплял «Аль-Каиду»*.
13 ноября 1995 г. террористы «Аль-Каиды»* взорвали учебный центр Национальной гвардии в Эр-Рияде, где американцы готовили саудовских офицеров. ЦРУ обратило внимание на бен Ладена, США надавили на суданские власти – и те попросили Усаму убраться восвояси. В 1996 г. он вернулся в Афганистан.
Бен Ладен возобновил дружбу с людьми из «ISI», с которыми познакомился во время джихада, и выдал талибам $3 млн, дабы те откупились от моджахедских полевых командиров к югу от Кабула. Пять месяцев спустя «студенты» взяли Кабул, и Усама провозгласил Исламский Эмират Афганистан единственным подлинно мусульманским государством на земле. Благодарные талибы передали ему укрепрайон Тора-Бора возле Джелалабада; бен Ладен модернизировал пещерный комплекс в военный объект. Мулла Омар выделил арабскому другу приграничные территории в районе Хоста, – и Усама построил там тренировочные лагеря для боевиков. Также он получил огромную ферму Тарнак близ Кандагара, превратил ее в штаб-квартиру и перевез туда своих жен и детей. По слухам, четвертая супруга бен Ладена была дочерью муллы Омара.
23 февраля 1998 г. Усама бен Ладен объявил войну Израилю и Западу. Аналогичное заявление, опубликованное двумя годами ранее, осталось незамеченным, поскольку было длинным и запутанным; но фетва «Джихад против евреев и крестоносцев[652]» (1998) отличалась краткостью и резкостью. Бен Ладен процитировал отрывки из Корана о борьбе с кафирами, перечислил обиды, нанесенные мусульманам евреями и «крестоносцами» – и постановил: «Убийство американцев – как военных, так и гражданских, а также их союзников – это долг каждого правоверного мусульманина, который должен использовать для этого любую подходящую возможность, где бы он ни находился». Усама не имел религиозного образования – он был просто богатым человеком, участвовавшим в джихаде. Однако в исламе нет четкой иерархии духовенства, и признание того или иного мусульманского лидера в конечном счете проистекает из общественного одобрения. У бен Ладена были последователи и сочувствующие – они приняли его слова как фетву и согласились с наложенным на них долгом.
США усмотрели в исламизме военную проблему и сузили ее до одного человека – Усамы бен Ладена. Подразумевалось, что его ликвидация устранит террористическую угрозу. Американские ведомства занимались обнаружением и срывом отдельных терактов – международная организация неизвестных масштабов, объявившая войну ряду государств, была чем-то принципиально новым. Кому надлежало взять это на себя? ЦРУ? ФБР? Пентагону? Президент Билл Клинтон назначил Ричарда Кларка – ведущего аналитика Госдепартамента – ответственным за координирование усилий по борьбе с терроризмом, но голос Кларка лишь прибавился к общему нестройному хору. Эксперты Госдепартамента усложняли дело – например, заместитель госсекретаря Томас Пикеринг говорил, что только пуштуны с юга Афганистана могут управлять страной. Талибы как раз были южными пуштунами, и, по мнению Пикеринга, Белому дому следовало позволить им утвердиться в Афганистане. Любые планы относительно Усамы не должны были мешать «Талибану»*. Госдепартамент защищал и Пакистан – регионального американского союзника. Пакистан помогал Штатам снабжать моджахедов в 1980-х гг., а в эпоху «холодной войны» он являлся ключевым звеном в «цепи», отрезавшей страны соцлагеря от капиталистического мира – значит, какие бы проблемы ни возникали, Вашингтону надо дружить с Исламабадом. Бен Ладен же был теснейшим образом связан и с талибами, и с Пакистаном – и США задумались о том, как вытащить его из этого осиного гнезда, не потревожив других ос.
Как показали последующие события, осиное гнездо надо было уничтожать – но по указанным причинам американская стратегия свелась к одной-единственной цели: обезвредить бен Ладена. ЦРУ разработало план спецоперации, и она обещала быть легкой, ибо все знали, что Усама обитает на ферме Тарнак посреди пустыни. Группа из 30 человек высадилась бы в пустыне ночью, проникла в дом через канализационную систему, похитила бен Ладена, затолкала его в вертолет и улетела.
План казался осуществимым, но Клинтон нервничал. В 1979 г. Джимми Картер уже пробовал освободить американских дипломатов, захваченных в Тегеране, однако операция провалилась из-за пыльной бури.[653] Репутация Картера пострадала, и он проиграл выборы 1980 г. Клинтон не мог повторить катастрофу. Он все отменил. ЦРУ предложило убить Усаму в ходе бомбардировки тренировочного лагеря близ Хоста – онако в последний момент президенту сообщили, что люди, приехавшие в лагерь, являлись не бен Ладеном и его свитой, а членами правящей семьи ОАЭ, которая ежегодно устраивала под Хостом соколиную охоту.
Пока в Вашингтоне ломали голову над тем, как избавиться от Усамы, он действовал. 7 августа 1998 г. в 10:45 террористы взорвали грузовик рядом с американским посольством в Найроби (столице Кении); одновременно грузовик с взрывчаткой врезался в здание американского посольства в Дар-эс-Саламе (столице Танзании). Всего было 4085 раненых и 224 погибших (из них 12 американцев, все – в Кении). Такие вопиющие атаки требовали немедленной реакции США, но Клинтон погряз во внутренних проблемах. Еще в 1978 г. – задолго до президентства – Билл и Хиллари Клинтон заключили какую-то сомнительную земельную сделку в Арканзасе (землю продавала Корпорация развития Уайтуотер). Клинтон тогда являлся губернатором штата Арканзас, и, как только он стал президентом, его недруги из Республиканской партии инициировали расследование.
Конгресс назначил прокурором Кеннета Стара – и тот пошел по следам четы Клинтонов с упорством инспектора Жавера из «Отверженных» Виктора Гюго. Стар не мог сформулировать обвинения по делу «Уайтуотер», но в ходе разбирательства некая Пола Джонс подала иск против президента за сексуальные домогательства, которым подверглась, когда Клинтон занимал пост губернатора. В конце концов иск был отклонен, но Стар обнаружил в показаниях Джонс намек на интимную близость президента со стажером Белого дома Моникой Левински. Порывшись в грязном белье, прокурор нашел неопровержимые, на его взгляд, доказательства того, что Левински делала minette Клинтону в Овальном кабинете. Стар «слил» самые пикантные подробности СМИ за несколько недель до терактов в Африке – и разразился громкий скандал. В день взрывов Левински посвящала суд в подробности своей связи с президентом. 17 августа Клинтон признался, что «имел неподобающие физические отношения с Левински». Сразу после этого публичного унижения он отправился на секретную встречу с военными и разведчиками, дабы обсудить, как США должны отреагировать на теракты.
В тот день Клинтон дал приказ, который был выполнен 20 августа: американцы обстреляли 60 крылатыми ракетами «Tomahawk» лагеря боевиков у Хоста и еще дюжиной – фармацевтическую фабрику «Аль-Шифа» в Хартуме, где якобы производили химическое оружие. Операция «Бесконечный охват» стоила Вашингтону $55 млн. Никто из лидеров «Аль-Каиды»* не пострадал. Бен Ладен покинул лагерь за несколько часов до ракетного удара, поскольку пакистанский премьер-министр Наваз Шариф знал о готовящейся операции. Кроме того, пропагандисты «Аль-Каиды»* заявили, что «Аль-Шифа» выпускала аспирин. Статус фабрики до сих пор оспаривается, но в то время имели значение не факты, а восприятие – и «Аль-Каида»* выиграла информационную битву. В Штатах мало кто поверил, что Клинтон пытается спасти страну от терроризма. Американцы вспомнили фильм Барри Левинсона, популярный минувшим летом, – «Хвост виляет собакой»,[654] – в котором вымышленный президент США инсценирует вторжение в Албанию, дабы отвлечь избирателей от своих сексуальных шалостей.
Бен Ладен, напротив, получил от взрывов все, чего хотел, а именно – целевую аудиторию: десятки тысяч возмущенных мусульман, потенциальных джихадистов, открытых для вербовки «Аль-Каидой»*. Высокопарная фетва Усамы служила уведомлением о том, что он не желает быть террористом вроде Карлоса Шакала – но претендует на статус главы государства (он даже нарек себя амиром «Аль-Каиды»*). Этот статус подтвердила единственная сверхдержава, оставшаяся на планете после развала СССР; подтвердила, пытаясь поразить бен Ладена оружием, предназначенным для международных войн. Усама быстро записал видео о своем триумфе. Две хвалебные биографии бен Ладена, опубликованные в Пакистане, сразу стали бестселлерами.
Осенью 1998 г. в Конгрессе заговорили об импичменте Клинтону за лжесвидетельство о его сексуальной жизни. Это мешало президенту сражаться с бен Ладеном, военный способ решения проблемы не сработал – поэтому Вашингтон изменил курс и попросил «Талибан»* арестовать Усаму. Американская просьба польстила талибам, и они радостно отказали – ссылаясь на то, что бен Ладен был их гостем, а Пуштунвали обязывает пуштуна защищать гостя ценой собственной жизни. Кроме того, по заверениям талибов, они понятия не имели, где находится Усама. Клинтон лично обратился с аналогичной просьбой к Навазу Шарифу – но пакистанский премьер-министр посетовал на отсутствие высококвалифицированных экспертов, необходимых для поимки неуловимого террориста. ЦРУ выделило Шарифу деньги, оружие и консультантов. Спецотряд был сформирован из пакистанцев – и начал охоту не на Усаму, а на его врагов. В январе 1999 г. пакистанцы убили жену и сына Абдул-Хака Амири – известного полевого командира моджахедов, пуштуна и ярого противника «Талибана»* – серьезная неудача, ибо пуштуны, ненавидевшие «Талибан»*, были на вес золота.
Впрочем, Исламабад не помог бы США, даже если бы захотел, потому что Пакистан уже не контролировал «Талибан»*. Вскармливая талибов, пакистанские силовики думали о собственных интересах. Они мечтали иметь в Кабуле марионеточное правительство, через которое можно было контролировать внешнюю политику Афганистана. Взамен Исламабад позволил бы «студентам» осуществлять какую угодно внутреннюю политику. Но пакистанские архитекторы «Талибана»* кое-чего не учли. Они проигнорировали влияние, которое талибы могли оказать на разочаровавшихся мусульман Пакистана. Они не заметили, что «студенты» были не только исламскими фундаменталистами, но и пуштунскими националистами – а в Пакистане проживали миллионы пуштунов. Они упустили из внимания то, что талибы могли наладить тесные связи с пакистанской оппозицией – и стать для нее ближе, чем офицерская верхушка, правящая из Исламабада. «Талибан»* привечали политики-исламисты; контрабандная мафия, действовавшая через «линию Дюранда»; имамы мечетей, имевшие большой авторитет у своих бедных консервативных прихожан; деревенские муллы, которые ругали светские ценности; базарные торговцы и племенные вожди в приграничных областях вроде Вазиристана. А почему бы и нет? Они говорили с талибами на одном языке, они имели общую пуштунскую культуру и нередко принадлежали к родственным племенам. Пакистан направил талибов в Афганистан – но талибы вернулись, разрушая пакистанское общество. К 1999 г. руководители армии и спецслужб поняли, что создали монстра, – но было слишком поздно. Граница между двумя странами исчезла; территория Пакистана от Карачи до Кашмира кишела талибами. Низшие и средние чины вооруженных сил и «ISI» являлись сторонниками «Талибана»* в той же мере, что и пакистанцами.
В США импичмент Клинтону не состоялся, но в свете сексуального скандала и обвинений в домогательствах его Демократической партии пришлось срочно укреплять электоральную базу – то есть бороться за симпатии женщин, обладающих правом голоса. Политическая необходимость вынудила Белый дом прислушиваться к новому мнению о «Талибане»* – американские феминистки узнали, что «студенты» угнетают афганок. Пока в прессе муссировались интригующие сведения о природе пятен на платье Моники Левински, кабульское «Радио Шариат» с гордостью рассказывало, сколько сотен женщин ежедневно избивают на улицах за то, что они «недостаточно покрыты». Феминистические организации начали активно транслировать информацию о «Талибане»* – и в целом картина выглядела не только чудовищно, но и убедительно. Фонд феминистского большинства распространял в интернете электронное письмо, содержащее леденящие душу факты о действиях талибов; это письмо стало первым в истории «вирусным» контентом и ввело в оборот термин «гендерный апартеид».
Усилия феминисток были бы тщетны, если бы они пытались пристыдить «студентов». Мулла Омар чихать хотел на вопли заокеанских кафирок. Но феминистки пикетировали офисы «Unocal», а сотрудники компании предупредили другие фирмы и зарубежные правительства, понимая, что сотрудничество с талибами может всем дорого обойтись. «Unocal» даже заморозила строительство нефтепровода (хотя отрицала, что это реакция на пикеты). Позиция Белого дома также изменилась. Госсекретарь Мадлен Олбрайт публично раскритиковала «Талибан»*, и в 1999 г. США поддержали резолюцию Совета Безопасности ООН о введении экономических санкций против талибов.
Между тем «студенты» вели себя все более жестоко. По слухам, мулла Омар издал фетву, обязавшую шиитов носить желтые нашивки (это уже напоминало Холокост). В Мазари-Шарифе женщину, обвиненную в супружеской неверности, забросали камнями на стадионе. Омар отправил Навазу Шарифу послание, велев соблюдать «исламский закон шаг за шагом» – и пригрозив, что иначе «в вашей стране может быть нестабильно». Весной 2001 г. талибы взорвали две самые большие статуи в мире – бамианских Будд, высеченных в скале свыше тысячи лет назад и внесенных в Список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.[655] Они уничтожали монументальное наследие гандхарской культуры в несколько этапов – обстреливали скульптуры из зенитных орудий, устанавливали в нишах противотанковые мины, выпускали ракеты. По иронии судьбы, буддисты изначально не возводили памятники своему учителю (они стали делать это позже, под влиянием греков) – но изображали его символически, например в виде лотоса или следов на песке; иными словами, так, чтобы Будды не было, но его присутствие ощущалось. Разрушив статуи, талибы, сами того не ведая, создали Будде каноничный памятник, который нельзя стереть с лица земли.
Безусловно, дикие выходки «Талибана»* шокировали Запад – теперь Вашингтон смотрел на «студентов» менее дружелюбно, но все-таки не торопился сближаться с Северным альянсом. Аргументы против коалиции Ахмада Шаха Масуда оставались прежними: в ее рядах мало пуштунов, а непуштуны не могут управлять Афганистаном. При этом к Северному альянсу примкнул Хамид Карзай – отпрыск знатного дурранийского клана из Кандагара; также на стороне Масуда были Хаджи Абдул Кадир (лидер гильзайских пуштунов Джелалабада), полевой командир Абдул-Хака Амири и др. Истинной причиной, по которой Белый дом не доверял Масуду, являлась иранская поддержка Северного альянса. Друг врага Америки мог быть только врагом Америки. Впрочем, Северный альянс воевал с талибами, приютившими бен Ладена, и «ястребы» из Пентагона видели в нем некую ценность. ЦРУ начало оказывать Масуду помощь – достаточную, чтобы сохранить Северный альянс в игре, но недостаточную, чтобы позволить ему возобладать над «студентами».
Американцы намекали, что будут гораздо щедрее, если Масуд изловит и передаст им живого бен Ладена, – но это было нереально. «Лев Панджшера», подобно Усаме, являлся исламским лидером и боролся за сердца и умы тех же людей, что «Аль-Каида»*. Он никак не мог взять бен Ладена в плен по указке США; иначе Масуд прослыл бы американской марионеткой, потерял всякое уважение афганских мусульман – и его дальнейшее сотрудничество с Вашингтоном оказалось бы бесполезным для самого Вашингтона. В США тем временем приближались президентские выборы. Если команда Билла Клинтона имела туннельное зрение относительно Афганистана, то команда Джорджа Буша-младшего вообще закрыла глаза. Клинтон был одержим бен Ладеном, Буш его попросту не замечал. Когда в рамках избирательной кампании 2000 г. Буша спросили о «Талибане»*, он подумал, что интервьюер имеет в виду какую-то рок-группу.
Едва завершившееся десятилетие ознаменовалось технологической революцией, представители среднего класса обзавелись компьютерами. Электронная почта заменила устаревшие почтовые услуги. Мобильный телефон, которого в 1989 г. даже не существовало, превратился в заурядную вещь. Пока талибы тащили Афганистан в VII в., интернет молниеносно развивался, и в 2001 г. каждый, у кого был модем, мог получить доступ к невероятному количеству информации. Афганистан резко контрастировал с этими событиями. Казалось, что он – наряду с Сомали и прочими failed states – погрузился в Средневековье и не имеет никакого отношения к глобальным процессам. Однако именно в Афганистане колоссальное несоответствие между наиболее и наименее развитыми регионами стремительно глобализирующейся планеты достигло не точки перелома, но точки разрыва. Афганистан был зловонной клоакой, где переплелись талибы, боевики «Аль-Каиды»* и прочих террористических организаций (включая «Египетский исламский джихад»* во главе с Айманом аз-Завахири), а также контрабандисты, торговцы оружием, наркотиками и рабами.
Эхо войны разлеталось из Афганистана по миру, будоража миллионы мусульман. Зелимхан Яндарбиев – один из предводителей чеченских сепаратистов – встречался с муллой Омаром в 2000 г. и отзывался о нем как о чистейшем и богобоязненном человеке. В том же году в гамбургской мечети Аль-Кудс проповедовал сирийский имам Мухаммед Хейдар Заммар – ветеран Афганского джихада; его пламенные речи зажигали огонь в груди потенциальных террористов – арабских студентов, посещавших мечеть. Четыре прихожанина – египтянин Мухаммед Атта, ливанец Зиад-Самир Джаррах, эмиратец Марван аль-Шеххи и йеменец Рамзи бин аш-Шибх – отправились в Афганистан и встретились с руководством «Аль-Каиды»*. Еще в 1996 г. Усаме предложили использовать угнанные самолеты в качестве бомб. Автором идеи являлся Халид Шейх Мохаммед – пакистанский белудж, который вырос в Кувейте и окончил Сельскохозяйственный и технологический университет Северной Каролины по специальности «машиностроение». План у бен Ладена уже был. Теперь нашлись исполнители.
Весной 2001 г. Ахмад Шах Масуд впервые посетил Запад. 5 апреля он по инициативе бельгийского дипломата выступил в Европарламенте и рассказал об опасности, исходящей от «Аль-Каиды»*. Масуд назвал Афганистан оккупированной страной, а «Талибан»* – прикрытием для захватнической политики Пакистана. По словам «Панджшерского льва», талибы и «Аль-Каида»* превратили подконтрольную им территорию в гигантский тренировочный лагерь для террористов, единственной целью которых было нанесение вреда Западу, – и что если Запад не поможет Северному альянсу, то он ужасно пожалеет об этом. Страсбургская ассамблея вежливо поаплодировала – и Масуд вернулся домой.
Северный альянс потерял большую часть страны. Бойцы были загнаны в узкий каменный «карман» северо-восточного Афганистана. Последними жаркими ночами уходящего лета «счастливчик» лежал на крыше своего дома в Тахаре и читал сборники персидской поэзии. Его волосы поседели, спина мучительно болела, и дело всей жизни было под угрозой. Но Масуд верил, что когда-нибудь Афганистан расцветет, и мусульмане поймут, насколько заблуждаются талибы. Ему нужно было донести свое послание до единоверцев по всему миру, – поэтому он обрадовался, получив от лондонского телеканала просьбу об интервью.
Союзник Масуда, пуштунский моджахед Абдул Расул Сайяф – ранее спонсируемый саудовскими ваххабитами – утверждал, что проверил журналистов. Их паспорта были выписаны на уроженцев Марокко – Карима Тузани и Касема Баккали, и охранники – будь они бдительны – заподозрили бы неладное, едва увидев документы. Тузани – очень распространенная в Марокко часть имени;[656] как правило, ее носят люди, близкие к науке и искусству. Сочетание же «Касем Баккали» взято из литературы. В Тунисе жил классик арабской поэзии Абу-ль Касим аш-Шабби (1909–1934), воспитанник медресе «Сиди Амор Баккали» при исторической мечети Сиди Амор. Если переложить имена журналистов на российские реалии, они бы звучали, например, как «Толстой» и «Пушкин Царскосельский» (грубое сравнение, но все же. Кроме того, у журналистов было сопроводительное письмо, подписанное Ясером ас-Сири – одиозным исламистским проповедником из Египта. Впрочем, все это не насторожило окружение Масуда.
9 сентября 2001 г. Карим Тузани и Касем Баккали приехали в штаб-квартиру «Панджшерского льва». Когда они устанавливали оборудование для видеосъемки, соратники Масуда – личный секретарь Ахмад Джамшин и глава его разведки Ареф Сарвари – вышли из комнаты. Через несколько минут сдетонировала бомба, спрятанная в камере. Один гость погиб, Масуду буквально снесло лицо, а его помощник – сын прославленного поэта Халилуллы Халили, внук главного казначея эмира Хабибуллы – был тяжело ранен. Второй «журналист» выпрыгнул в окно, но люди Масуда поймали его и забили до смерти.
Спустя два дня – 11 сентября 2001 г. – 19 членов «Аль-Каиды»* угнали четыре американских авиалайнера. Один врезался в здание Пентагона, два – в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Пассажиры и экипаж четвертого самолета отчаянно боролись, пытаясь перехватить у террористов управление воздушным судном. Лайнер не достиг Капитолия и рухнул в поле в штате Пенсильвания. Спустя 20 лет Вон Аллекс – работник «American Airlines», который зарегистрировал на рейс двух террористов-смертников (братьев Салема и Навафа аль-Хазми) – признался, что не хотел пропускать на борт подозрительных арабов, но побоялся прослыть расистом.
Теракт 9/11 стал самым ужасным, самым шокирующим в истории человечества – 2977 погибших, около 6300 раненых и 24 пропавших без вести.
Служебные собаки часами напролет искали людей под завалами. По воспоминаниям ветеринаров, животные испытывали жесточайший стресс и впадали в депрессию, поскольку находили только трупы. Специалисты просили волонтеров спрятаться среди обломков, чтобы собаки приободрились и решили, будто отыскали хоть кого-то из «уцелевших».
То, что для Запада было чудовищным злодеянием, для исламского мира являлось героическим актом возмездия. Миллионы мусульман в США, Ираке и других государствах ликовали – но больше всех радовались афганцы. Однако образованные граждане Афганистана приуныли – они осознавали мощь США и понимали, что теракт не останется безнаказанным. Вечером 7 октября 2001 г. стартовала легендарная контртеррористическая операция «Несокрушимая свобода» – и на афганские города посыпались первые ракеты.
Вскоре в Афганистане закончились стратегические цели для бомбардировок, и американцы перешли к новой стратегии: оказывать Северному альянсу поддержку с воздуха и вынудить Исламабад не помогать «Талибану»* (этого удалось добиться путем финансовых и дипломатических мер). 8 ноября 2001 г. Пакистан закрыл афганское консульство в Карачи. Через трое суток лидеры «студентов» незаметно выскользнули из Кабула под покровом ночи – и Афганистан опять остался без правительства.
Армия Северного альянса и другие моджахедские силы стянулись к столице, но американское командование приказало им не двигаться с места, пока «международное сообщество» (то есть Вашингтон) не решит, кто же воцарится в Кабуле. Незадолго до бегства «студентов» в СМИ циркулировала теория о двух типах талибов: «плохих» (фанатиках, которые угнетают женщин и любят бен Ладена) и «хороших» (простых консервативных афганцах, преданных исламу). Соратники убитого Масуда не стали ждать, пока «хорошие» талибы вырастут из-под земли и предъявят претензии на власть. Душманы знали, что, контролируя столицу, они получат право голоса и сумеют сыграть какую-то роль в дальнейшей судьбе страны.
13 ноября 2001 г. моджахеды без единого выстрела взяли Кабул, который покинули пять лет назад. На этот раз обошлось без насилия – в первую очередь потому, что отсутствовала группировка Хекматияра («инженер Гульбеддин» прятался от «Талибана»* в Иране). Боевики вели себя хорошо, и счастливые горожане высыпали на улицы. Все думали, что война закончилась. Мулла Омар и его сподвижники затаились в родном Кандагаре, но уже 7 декабря они пересекли «линию Дюранда» и растворились в толпе беженцев.
Глава 23
Глас народа
Когда твое лицо скрыто от меня, подобно луне в темную ночь, я проливаю звезды слез, но ночь моя по-прежнему темна, несмотря на весь этот звездный блеск.
Нуриддин Абдуррахман ибн Ахмад Джами
На первый взгляд, патриотичные афганцы, сражавшиеся с шурави, вели национально-освободительную войну. В действительности джихад наслоился на исторические конфликты внутри афганского общества. Афганские коммунисты были не просто марионетками СССР – они были Городом. Моджахеды были не только антикоммунистическими «борцами за свободу» – они были Страной.
Афганская война стала продолжением кампании, развернутой консервативными мусульманами против Амануллы в 1920-х гг. Она возобновила ожесточенные споры о вестернизации, образовании, правах человека и роли женщины в социуме. Впрочем, это была не только война между светским модернистским импульсом и исламом. Политическое доминирование пуштунов считалось данностью с тех пор, как в 1747 г. страну возглавил пуштунский монарх Ахмад-шах Дуррани – но моджахеды встряхнули Афганистан, и на поверхность выплыл старый вопрос о властных отношениях между разными этносами и национальностями. Когда Ахмад Шах Масуд сражался с советскими солдатами, он бился не только против СССР, но и за таджиков. Хазарейские ополченцы воевали как хазарейцы, узбекские – как узбеки. Захват талибами Кабула (1996) ознаменовал победу пуштунов над другими этническими группами, но в пуштунском обществе он стал триумфом южных пуштунов-гильзаев по обе стороны «линии Дюранда» над утонченными северными соперниками – аристократами дуррани. Старый Афганистан взял верх над новым; деревня одолела столицу; Страна победила Город. Эмансипация афганских женщин была прекращена, реформы Амануллы – мертвы. Все, что построил клан Дост Мухаммеда, лежало в руинах. Даже Кабул уже не считался центром. Кандагар представлял собой цитадель «Талибана»*, Герат снова был в игре, Мазари-Шариф являлся столицей независимого Дустумистана на севере, а большую часть Афганистана контролировали автономные полевые командиры. На юге и юго-востоке размылась граница с Пакистаном. Афганистан развалился, словно карточный домик, – он не был государством, его с трудом можно было назвать страной; он снова превратился в территорию.
«Аль-Каида»* использовала эту территорию в качестве базы для атак на башни-близнецы в Нью-Йорке – и вовлекла США в афганскую историю. Американцы способствовали свержению талибов, но что это сулило Афганистану? Сможет ли Кабул вернуть столичный статус? Возродится ли технократия? Будет ли Афганистан современным демократическим государством – или хотя бы вообще государством? Именно эти вопросы встали перед афганцами в конце 2001 г.
В декабре в немецком городе Бонне заработала международная конференция под эгидой ООН, призванная определить судьбу Афганистана. Она не являлась стандартной послевоенной конференцией, на которой победители диктуют условия побежденным; побежденные талибы здесь даже не присутствовали. Боннская конференция проводилась для установления мира среди победителей – разрозненных группировок афганских моджахедов. Она охватила всех ключевых игроков той эпохи (кроме коммунистов, ныне неактуальных). Северный альянс представлял нацменьшинства севера; так называемая «Пешаварская группа» – пуштунские партии Пешаварской семерки; проиранская группа – силы, поддерживаемые Тегераном (в том числе хазарейцев и жителей Герата); «римская группа» – союзников, соратников и сторонников опального короля Захир-шаха. «Римскую группу» сформировала элита довоенного Афганистана, уехавшая на Запад.
Пуштунские племена юга и юго-востока никто не пригласил, ибо «Талибан»* вырос из их среды, и Вашингтон считал, что если они получат право голоса, то талибы проникнут во власть инкогнито. Однако пуштуны были титульной нацией Афганистана. Их исключение из Боннского процесса только усугубило и без того серьезные конфликты в афганском обществе – например, давнее соперничество гильзаев и дуррани, господство которых восходит к эпохе Ахмад-шаха Дуррани (XVIII в.). Еще одной гнойной раной на теле страны была «линия Дюранда», разделявшая пуштунские земли и отрезавшая афганцев, бежавших в Пакистан, от участия в конференции. Помимо того, неприятие гильзаев на международном уровне подчеркнуло пропасть, разверзшуюся между богатыми городами севера (особенно Кабулом) и бедными сельскими племенами юга. Исторически афганская борьба между Севером и Югом по напряжению не уступала американской – и игнорирование интересов гильзаев не предвещало ничего хорошего.
Но делегаты Боннской конференции работали с энергией и оптимизмом. Направляемые западными державами, они утвердили план действий и решили:
• создать временное правительство, которое будет управлять Афганистаном на протяжении полугода;
• созвать лойя-джиргу – Великое племенное собрание – для формирования двухлетней Переходной (Временной) администрации;
• за два года переходного периода разработать новую конституцию;
• провести президентские и парламентские выборы, тем самым завершив преобразование Афганистана в нормальную парламентскую демократию.
У этого плана был существенный недостаток – предполагаемая конечная точка. Боннский проект идеально подошел бы государству, создаваемому с нуля, – но в Афганистане издавна бушевала борьба между противоположными импульсами, которые разрывали социальную ткань страны. Афганское общество было поляризовано – города против сельской местности; перемены против застоя; новое против старого; бюрократия против племенных устоев; светские институты против исламского истеблишмента; чиновники против мулл; государственное законодательство против обычаев и шариата; национальные вооруженные силы против лашкаров; центральное правительство в Кабуле против децентрализованных автономных деревень; «второй» (прогрессивный) Афганистан против «первого» (исконного). Афганская история была историей маятника, раскачивающегося взад-вперед между консерваторами и модернистами, – и каждое его колебание уносило страну все дальше в том или ином направлении. Коммунистический режим представлял собой резкий поворот к централизованному государству, навязывающему светскую власть всем афганцам. Режим «Талибана»* был экстремальным поворотом к традиционному мусульманскому Афганистану, управляемому муллами, которые трансформировались в феодальных военачальников.
В Бонне родился не план по примирению этих крайностей, а мобилизация международной поддержки в пользу одного из противоборствующих лагерей. Участники конференции видели Афганистан светским государством, основанным на западных ценностях. Многие афганцы искренне хотели, чтобы этот план увенчался успехом, однако они были модернистами. Боннский план означал возвращение к власти старой аристократии и технократии – а это, в свою очередь, подразумевало возобновление государственного строительства – грандиозного, но часто прерываемого афганского проекта, начатого Дост Мухаммедом, продолженного Шир-Али, расширенного Абдур-Рахманом и доведенного до абсурда Амануллой. Несомненно, консерваторы продолжили бы сопротивляться, ибо маятник никогда не переставал раскачиваться, и вместе с ним раскачивался весь Афганистан – от временной победы одной стороны до ответной реакции и временной победы другой, и наоборот.
Эту закономерность подметила еще британская путешественница Розита Форбс (1890–1967). Она писала: «Афганистан представляет собой интересный контраст между крайностями феодализма и демократией, представителями племен и городскими жителями. …И существует тысячелетняя пропасть между точкой зрения официальных лиц, многие из которых – молодые интеллектуалы, получившие образование за границей и отвечающие за модернизацию городов, и точкой зрения живущих в палатках ко чевников, не изменившихся со времен Александра Македонского и Чингисхана».
В декабре 2001 г. талибский Исламский Эмират Афганистан сменился Переходным Исламским Государством Афганистан (2002–2004). Под руководством США делегаты Боннской конференции сформировали Переходную администрацию и избрали председателя – Хамида Карзая. Карзай был компромиссным вариантом. Прежде всего, он устраивал Вашингтон, поскольку дружил с рейгановским советником Залмаем Халилзадом и через него наладил контакты с Республиканской партией – а тогдашний американский президент Джордж Буш-младший как раз был республиканцем. К тому же, по слухам, Карзай работал на нефтяную компанию «Unocal», хотя отрицал это. Наконец, его брат Махмуд основал первый известный афганский ресторан в США – «Helmand Palace» в Сан-Франциско; заведение хвалил гастрономический журнал «Gourmet Magazine».
Как бы то ни было, Хамид Карзай выглядел весьма презентабельно – сообразительный и светский, он бегло говорил по-английски и уверенно держался на дипломатических встречах. Кроме того, Карзай являлся пуштуном из дурранийского клана Поползай. В 1761 г. семейство Карзаев подарило Ахмад-шаху Дуррани землю, на которой тот построил Кандагар. В дальнейшем Карзаи управляли Кандагаром – самым пуштунским из всех городов Афганистана. Сначала они поддержали «Талибан»*, но летом 1999 г. «студенты» убили отца Хамида – поползайского хана Абдулу Ахада Карзая, и Хамид их возненавидел. Он работал с Моджадедди и Раббани, но не обзавелся последователями – что, впрочем, означало отсутствие у него ярых противников. Хамид Карзай не мог похвастаться легендарными боевыми подвигами, но все моджахедские лидеры, отличившиеся в годы Афганского джихада, так или иначе запятнали свою репутацию. Иными словами, резюме потенциального президента содержало четыре важных пункта: есть друзья за океаном, есть деньги, нет врагов и нет военных преступлений. С таким «джентльменским набором» Хамид Карзай был идеальным политиком, имевшим весьма слабые связи со страной, которую номинально возглавлял.
Тем временем операция «Несокрушимая свобода» продолжалась. С 6 по 17 декабря американский спецназ атаковал укрепрайон Тора-Бора, где, по оперативным данным, прятался бен Ладен; в пещеры забросили зажигательные устройства, но Усама то ли отсутствовал там, то ли чудом спасся. На севере Афганистана войска Северного альянса сцепились с арабскими и пакистанскими джихадистами. Жестокие бои шли в южном районе Шах-Вали-Кот – и «Талибан»* потерпел сокрушительное поражение. 18 марта 2002 г. американский генерал Томми Фрэнкс – руководитель Центрального командования ВС США – заявил, что основные боевые действия закончились и Америка победила.
Второй этап Боннского процесса стартовал в июне. В апреле престарелый Захир-шах перебрался в Кабул из Рима, но его репатриация была омрачена смертью любимой супруги Хумайры Бегум. Последние шесть лет жизни королева страдала от внезапно развившейся аллергии на солнце и проводила большую часть времени в затемненных покоях. За неделю до возвращения на родину она попала в больницу с признаками сердечной недостаточности и через пару дней скончалась. Увидев Захир-шаха, многие афганцы вспомнили, как хорошо им жилось при монархии (тогда хотя бы не было войны) – и принялись обсуждать перспективу восстановления старика на троне. Однако 88-летний король благоразумно отказался и поддержал Хамида Карзая. Низложенный президент Бурхануддин Раббани – ныне глава Северного альянса – тоже согласился не претендовать на какую-либо должность. Отныне путь к президентскому креслу для Карзая был открыт – но сперва ему надлежало возглавить Переходную администрацию.
Лойя-джирга открылась 11 июня и прошла гладко. Очень гладко. Слишком гладко. На настоящей джирге делегаты спорили бы до хрипоты, кричали, плели интриги и заключали закулисные сделки. Результат был бы неизвестен с самого начала, и выработанное решение представляло бы собой реальный консенсус, достигнутый с большим трудом. Но лойя-джирга 2002 г. была срежиссирована, а ее итог – предопределен. Все знали, что если американцы за Карзая, то он выиграет. Для проформы в список внесли еще двух кандидатов – феминистку Масуду Джалал (она поклялась защищать права женщин) и поэта Недая (он обещал создать рабочие места). Оба получили несколько голосов из вежливости. Джалал и Недай понимали, что у них нет ни малейшего шанса на победу; однако они участвовали в спектакле, дабы помочь построить в Афганистане демократию.
Как и следовало ожидать, лойя-джирга избрала Карзая председателем Переходной администрации, узаконив его власть тем же способом, что и власть Ахмад-шаха Дуррани в середине XVIII в. Затем Карзай назначил комиссию по разработке новой конституции, которая была готова к декабрю 2003 г. Правительство созвало вторую лойя-джиргу для ратификации документа – и на этот раз не обошлось без эксцессов. Малалай Джойя – молодая делегатка от западной провинции Фарах – громко раскритиковала Карзая, его зарубежных покровителей, а заодно и бородатых стариков, присутствовавших на собрании. Джойя назвала их полевыми командирами и заявила, что они должны сидеть не в Национальной ассамблее, а в тюрьме за военные преступления. Девушка покинула зал под гневный рев толпы; «старая гвардия» кричала ей вслед: «Проститутка!»
В течение следующего месяца все желающие требовали внести изменения в проект конституции, и итоговый документ получился весьма странным. Захир-шах, например, провозглашался «отцом нации». Также в Основном законе неоднократно упоминалось, что Афганистан является исламской республикой, и любые законы, противоречащие шариату запрещены, – но мужчины и женщины наделялись равными правами и свободами, включая избирательное право, право на труд и право на образование. Иными словами, всплывали все прежние «острые моменты», актуальные еще в эпоху Амануллы. Конституция устанавливала двухпалатный парламент, депутаты нижней палаты избирались народом, а верхней – назначались президентом. Президент избирался на пять лет и мог занимать пост в течение двух сроков подряд – однако имел право остаться у власти, если считал это необходимым для блага страны. Подобных спорных положений в документе оказалось немало. Впрочем, основная проблема заключалась не в создании адекватных государственных институтов, а в том, примут ли афганцы новую конституцию. Многие искренне не понимали, зачем нужен какой-то фундаментальный закон, если уже есть шариат.
Тем не менее Боннский процесс продвигался хорошо. Осенью 2004 г. состоялись президентские выборы. ООН организовала команды афганских волонтеров, которые регистрировали избирателей по всей стране. Первая – и единственная – общенациональная перепись населения была проведена в Афганистане только в 1979 г.; афганцы не привыкли, чтобы их пересчитывали. В состав инициативных групп входили женщины – они оказали властям неоценимую помощь, ибо, в отличие от мужчин, могли беспрепятственно проникнуть за плотно закрытые двери домов и объяснить соотечественникам, что такое выборы. В результате удалось зарегистрировать свыше 12 млн совершеннолетних граждан – причем около 75 % дошли до избирательных участков; там образовались длинные очереди, и люди часами ждали, чтобы реализовать свое конституционное право. В списке значились 18 разношерстных кандидатов – от светского таджикского журналиста и знатока персидской литературы Абдула Латифа Педрама до пуштунского улема-исламиста Ахмада Шаха Ахмадзая. Баллотировалась и Масуда Джалал – фиктивный кандидат на пост председателя Переходного правительства. Ее кампания проходила под лозунгом: «Этой страдающей стране нужны мать и врач – я и то, и другое». Уцелевшие талибы запугивали электорат – однажды они захватили автобус и убили всех, у кого обнаружили избирательные карточки. Несмотря на это, более 9 млн человек проголосовали. Это было героически.
Большинство избирателей не умело читать, поэтому кандидатам разрешалось печатать на бюллетенях свои портреты и изображения, символизирующие их убеждения. Один кандидат позиционировал себя как прогрессивного политика, ратующего за современное образование, – и поместил на бюллетенях изображение книги. Другой кандидат – консервативный мусульманин – тоже поместил на бюллетенях изображение книги, подразумевая под ней Коран. Впрочем, подобные курьезы ничему не мешали. Многие избиратели на самом деле голосовали не за конкретного кандидата – они просто поддерживали само голосование.
Президентские выборы прошли очень успешно. Парламентские выборы состоялись через несколько месяцев и были куда более «грязными». Наблюдатели зафиксировали немало случаев мошенничества, на участках вспыхивали драки – но парламент все же удалось сформировать. В начале 2005 г. процесс, запланированный в Бонне, завершился.
Однако проект реализовывался в стране, измученной насилием и хаосом. План, выработанный на Боннской конференции, не мог работать, пока миллионы афганцев не отвыкнут воевать. Это было невероятно трудно – особенно учитывая то, что при отсутствии общего врага они исторически сражались друг с другом. «Афганцы никогда не живут в мире между собой, за исключением тех случаев, когда они воюют», – писал британский врач и миссионер Теодор Лейтон Пеннелл (1867–1912), живший среди афганских племен. Годы напролет он лечил пациентов с ранами и переломами, полученными во время кровавых междоусобиц. Тем не менее на закате XX в. предполагалось – уже в который раз! – что Афганистан изменится. Чудесные демократические законы соблюдались бы, если бы люди сложили оружие и начали строить долгосрочные планы на жизнь. Но люди не строят долгосрочных планов, если не верят в стабильность. Нет смысла ремонтировать дом, если завтра на него упадет бомба. Создателям нового Афганистана требовалось нормализовать быт и повседневность афганцев. Если бы хоть кто-то начал действовать в качестве граждан новоиспеченной Исламской Республики Афганистан – учиться, работать, заниматься бизнесом и т. д. – то Боннский проект заслужил бы доверие прочих афганцев, и они потянулись бы вслед за «первопроходцами». По мере привлечения людей к созидательному труду результат, задуманный в Бонне, был бы достигнут, и в стране воцарился бы порядок.
Конечно, далеко не все жаждали порядка в том виде, в каком его понимали участники конференции. В афганском обществе превалировали те, кто проигрывал от Боннского процесса. Сельские муллы, племенные вожди, малики – вся эта старая локальная элита лишилась бы статуса и вековых привилегий. Если бы западные ценности действительно возобладали, то мужчины утратили бы традиционную власть над женщинами. В домохозяйствах всем заправляли безграмотные старухи – теперь над ними доминировали бы молодые и уверенные в себе афганки, чей мир не ограничивался подворьем, – и они решали бы, что купить, как распорядиться семейным бюджетом и стоит ли жить с мужем. Девочки пошли бы в школу и мечтали, кем они станут, когда вырастут, – врачами, учителями, инженерами или кем-то еще, – и в результате составили бы конкуренцию мальчикам.
К тому же война купировала у афганцев милосердие, благородство и принципиальность; культивировала лень, жестокость и подлость – и благоволила преступникам. Отсутствие контроля вкупе со сменой приоритетов развязывало душманам руки и порождало чувство безнаказанности. Иными словами, как писал азербайджанский поэт XIX в. Мирза Шафи Вазех:
Помимо того, происходила сакрализация насилия. Изначально лидеры моджахедов назывались командирами, после ухода Советов – полевыми командирами, а в период «Талибана»* – муллами (и это неудивительно, ибо все были мусульманами и имели базовые знания об исламе, а многие учились в пакистанских медресе). Афганистан кишел подобными субъектами – причем они считались героями, храбрыми воинами джихада. Если бы Боннский процесс увенчался успехом, они моментально превратились бы в преступников. Разумеется, джихадистские муллы и боевики не желали социальных реформ. Также «Талибан»* породил талибанизм – процесс, при котором различные группы и движения стали подражать талибам. В Афганистане сложилась особая исламистская субкультура – с характерной идеологией, жаргоном, символикой, пропагандой, почитаемыми фигурами и механизмами вербовки. Эта культура актуальна и поныне; она была отточена «Аль-Каидой»* и доведена до совершенства «Исламским государством»*.
Афганцы устали от войны – девять миллионов доказали это, придя на избирательные участки в 2004 г. Однако большинство не собиралось меняться или не понимало, как это сделать – хотя модернизация являлась вопросом процветания и упадка, развития и деградации, жизни и смерти. Люди хотели, чтобы все было как прежде – не задумываясь, о каком конкретно периоде они говорят и плохо помня, как обстояли дела при Захир-шахе, свергнутом именно на волне народного недовольства.
Проблемы Боннского проекта не ограничивались реакцией локальной элиты, исламистов и консерваторов, заинтересованных в фрагментации общества. Вера в завтрашний день рождается благодаря не единственному достижению, но их сумме. Позитивные моменты должны накапливаться. Открытие одной больницы, строительство одной дороги, праздник в одной школе – каждое подобное событие сродни капле, но требуется множество капель, дабы заполнить чашу доверия и надежды. Напротив – поджог одной больницы, разрушение одной дороги, расстрел учеников в одной школе вызывает ужас. Террористам следовало сеять ужас спорадически – и каждый инцидент провоцировал десятки и сотни афганцев хвататься за оружие. Чем больше людей вело себя аналогичным образом, тем нормальнее становилось такое поведение – и хаос разрастался; когда за оружие хваталось большинство, это означало установление соответствующей социальной нормы – и хаос достигал точки невозврата.
Исламабад по-прежнему не горел желанием видеть в Кабуле суверенное правительство. Талибанизм, просачивающийся в Пакистан, порождал антиправительственные восстания. Пакистанская армия, рыщущая по горам в провинции Хайбер-Пахтунхва в поисках боевиков «Аль-Каиды»*, столкнулась с вооруженным сопротивлением местных племен. В конфликт влились «арабские афганцы» и прочие ветераны джихада. Террористы оккупировали долину Сват и создавали новые организации исламистского толка. В 2006 г. они провозгласили собственное государство на территории Пакистана близ афганской границы – Исламский Эмират Вазиристан, охватывающий часть Белуджистана; из-за террористической активности этот регион прозвали «Талибанистаном», и там множились радикальные организации: так называемый «пакистанский “Талибан”*» – «Техрик-е Талибан Пакистан»* (2007), «Лашкар-е-Ислам» (2004) и др. – в дополнение к уже существующим группировкам вроде «Лашкар-е-Тайба»* (1989), «Техрик-е Нафаз-е Шариат-е Мохаммади» (1992) и пакистанской (не иранской) «Джундаллы» (1996). Также в Исламском Эмирате Вазиристан орудовали фундаменталисты из «Исламской партии Туркестана»* (1992)[657] и «Имарата Кавказ»* (2007). Позже многие из них присоединились к «Исламскому государству Ирака и Леванта» («ИГИЛ»)*.
Повстанческое движение в провинции Хайбер-Пахтунхва характеризуется как мятеж; его даже называют войной на северо-западе Пакистана – и, начавшись в 2004 г., она до сих пор официально не завершилась. Исламабад регулярно засылал боевиков в Афганистан для совершения случайных и бессмысленных терактов. Более того, вдоль «линии Дюранда» действовала организованная преступность – наркомафия, контрабандисты, торговцы оружием и т. д.; они прониклись духом талибанизма и формировали собственные отряды ополченцев.
У каждой из этих сил были свои причины мешать созданию нового Афганистана; все они выступили против его центрального правительства и городской культуры Кабула, против афганского большинства и технократов-репатриантов, против западных ценностей – и, в конечном итоге, против мощи и денег Соединенных Штатов Америки.
Глава 24
Сад среди камней
Если есть рай на земле, то именно тут, именно тут, именно тут.
Захир-ад-Дин Мухаммед Бабур
В январе 2002 г. представители ряда государств встретились в Токио, дабы подсчитать, во что обойдется восстановление Афганистана. Звучали фантастические цифры: $10 млрд, $15 млрд, $20 млрд… Буш говорил о новом плане Маршалла. Эта программа реанимировала Старый Свет после Второй мировой войны. Вашингтон потратил немыслимые суммы, и экономика Западной Европы воскресла – что, в свою очередь, заблокировало продвижение коммунизма и принесло дивиденды США. Успех плана Маршалла позволял надеяться на активное американское содействие Афганистану; в конце концов, верный союзник в Центральной Азии был бы полезен Вашингтону.
Летом афганцы уже обсуждали, как лучше распорядиться деньгами. Коммерсанты собирались торговать духами, тушью и помадой – ведь «Талибан»* сгинул и женщины опять жили социальной жизнью, что порождало спрос на парфюмерию и косметику. Крестьяне хотели рыть артезианские колодцы. Засуха стояла седьмой год подряд, но на орошаемых полях можно было выращивать виноград сорта Хусайне, который хорошо продавался в столице.[658]
Токийская конференция решила, что на восстановление Афганистана потребуется $25 млрд. Афганские делегаты не верили своим ушам – они просили $10 млрд, не надеясь их получить. Государства-доноры успели пожертвовать всего $3 млрд – но даже это превзошло самые смелые ожидания кабульских властей.
Кабул – древний город. В эпоху «Авесты» он был известен как Кубха; «Ригведа»[659] называет его «лучшим местом для жизни в горах». Клавдий Птолемей во II в. именовал Кабул «Кабурой» – тогда город являлся центром зороастризма, индуизма и буддизма. Мидяне и персы, эллины и индийцы, кушаны и парфяне, монгольские всадники и христианские миссионеры, китайские купцы и арабские завоеватели – все приходили сюда и отступали, подобно морским волнам. В XIV в. неутомимый марокканский путешественник Ибн Баттута отметил, что Кабул – это селение, «где живет племя из персов, которых называют афганцами; они владеют городами и перевалами и обладают большим могуществом; большая часть афганцев – разбойники».
Кабул перекликается и с библейским повествованием. В Библии упомянуты несколько героев, чьи имена стали синонимами зла. Предателя называют Иудой, жестокого человека – Иродом, грубого – Хамом. Если верить Ветхому Завету, то первое преступление в истории человечества совершил Каин – из зависти он убил родного брата Авеля и не покаялся в ужасном грехе перед Богом; так возникли фразеологизмы «каинова печать», «каиново семя» и слово «окаянный» (отверженный, нечестивый). Согласно преданию, убийство случилось в пещере на склоне горного хребта Джебель-Касиюн возле Дамаска (там расположена легендарная могила Авеля, куда стекаются паломники). Мавзолеев же Каина два: один – в йеменском городе Аден; второй – гораздо более роскошный – в Кабуле. Афганцы почитают Каина как одного из своих прародителей. По-арабски «Каин» звучит как «Кабиль», и, по мнению афганцев, от него произошло название их столицы – Кабул.[660] Афганистан – земля Каина и – апокрифически – проклятое место.
Наибольшего расцвета Кабул достиг при Бабуре – основателе империи Великих Моголов. Осенью 1504 г. 21-летний полководец – наследник Тимура и Чингисхана – приблизился к Кабулу; несмотря на молодость, он уже преодолел немало испытаний. В 1494 г. мальчик потерял отца: Умар-Шейх Мирза – праправнук Железного Хромца, эмир Ферганы и страстный любитель голубей – разбился насмерть, когда голубятня в его замке, возведенном на краю оврага, рухнула в реку во время оползня. Бабур выразился более поэтично: «Умар-Шейх Мирза полетел со своими голубями и их домом и стал соколом».
9 июня 1494 г. – в нежном возрасте 11-лет – Захир-ад-Дин Мухаммад по прозвищу «Бабур» (от перс. 
– тигр) стал владыкой одного из самых капризных королевств мира. Сердце Центральной Азии – от Аральского моря до Гиндукуша – было плавильным котлом племен и цивилизаций, которыми правили враждующие Чингизиды и Тимуриды. Единство, навязанное сперва монголами, а затем Тамерланом, давно исчезло. Бабур с детства был охвачен «стремлением к власти и желанием завоевания»; его кровь кипела, и он жаждал большего, чем унаследованный крошечный кусочек Азии. Спустя четыре года после воцарения он занял Самарканд – дом своих тимуридских предков. Но Бабур быстро понял, что захватить древние города – не то же самое, что удержать их. Вскоре он лишился и Ферганы, и Самарканда – и остался ни с чем. Монарх решил попытать счастья в других краях. По словам Феришты – персидского историка XVI в. – скитаясь 10 лет по Центральной Азии, «Бабур был подобен королю на шахматной доске, перемещался с места на место и колебался, как галька на берегу моря».
Наконец, в октябре 1504 г. Бабур молниеносно и почти бескровно овладел Кабулом – городом, который полюбил всей душой. Мы знаем об этом благодаря «Бабур-наме» – автобиографии падишаха, литературному шедевру огромной исторической важности. Повествование начинается с того, что Бабур унаследовал Фергану в 1494 г., и обрывается в 1529 г. – за год до его смерти. На протяжении десятилетий Тигр рассказывал историю своей жизни – с громкими победами и унизительными неудачами. Он так честно и подробно писал о себе, что стал для мусульманского мира тем же, кем являлся его итальянский современник Бенвенуто Челлини для европейской цивилизации – самым открытым человеком XVI в. Маунтстюарт Эльфинстон – первый британский губернатор Бомбея (1819–1927), семь лет корпевший над английским переводом «Бабур-наме», – был поражен, когда обнаружил, что язык книги прост и естественен, хотя ожидал от официальных мемуаров высокопарной напыщенности.
«Бабур-наме» начисто лишена помпезности. Беспокойные отчеты о военных экспедициях через заснеженные горные перевалы, сцены кровавых битв и взвешенные политические суждения перемежаются с беззаботными рассказами о пирушках и предупреждениями об опасности смешивания вина и гашиша. Кабулу в этом непринужденном повествовании уделено 28 хвалебных страниц. Город, затерянный в Сулеймановых горах, был невелик, но очарователен; цветущие сады устилали склоны холмов. На скальном выступе Укабаин (Холме двух орлов) горделиво высилась крепость Бала-Хиссар. Северный ветер приносил в Кабул освежающую прохладу даже в летний зной. Бабур цитировал двустишие Мирзы Мухаммеда Хайдара – поэта из Индостана:
Падишах восторгался плодородием окрестных полей и фруктовых садов, где в избытке росли виноград, гранаты, абрикосы, яблоки, груши, персики, сливы, апельсины, лимоны, дыни, айва, миндаль и сахарный тростник. Пасеки производили ароматный мед. Река Кабул изобиловала рыбой. На склонах Сулеймановых гор повелитель насчитал 32 сорта диких тюльпанов. Отправившись завоевывать Индию, он тосковал по «чистому воздуху Кабула» – и в 1530 г. упокоился здесь по собственному желанию, заранее выбрав место для мавзолея – на вершине холма, посреди разбитых им садов, откуда открывался лучший вид на город.
С тех пор Кабул претерпел множество бед и лишений, но навеки остался любимым детищем Бабура – даже когда ничего уже не напоминало о падишахе, кроме усыпальницы. Все, кто писал о Кабуле, рано или поздно обращались к личности Тигра – превратившего город в сказочную восточную столицу, не уступавшую Каиру, Багдаду, Дамаску, Исфахану и Стамбулу. Бессмертный Кабул рос и менялся – и новые топонимы отражали исторические события (наример, проспект Майванд был назван в честь победы над британцами в 1880 г.). Рядом с проспектом шумели рынки, и главным считался Миндаи. Горожане шутили: «Если вы не нашли на Миндаи какую-то вещь, значит, ее вообще не существует». Кабульские базары неподвластны времени – здесь до сих пор продаются товары, которые мог застать персидский царь Дарий в VI в. до н. э.: изюм, специи, фисташки…
Мухаммад Икбал (1877–1938)
В 2002 г. город Бабура оживал. Здание лицея «Хабибия» после обстрелов напоминало дуршлаг, половина Кабула была разрушена – но атмосфера царила самая оптимистичная. Афганские врачи, инженеры и ученые возвращались с Запада. Одним из них был политолог и экономист Ашраф Гани; он возглавил министерство финансов. Из-за рубежа поступили $12 млрд вместо заявленных в Токио $25 млрд; но для нищего Афганистана и пара миллиардов была манной небесной. Репатрианты разработали план масштабной реконструкции столицы, который предусматривал канализацию, линии электропередач и иную инфраструктуру, необходимую мегаполису. Ее сложно создать в уже существующем городе – и с этой точки зрения было хорошо, что половина Кабула лежала в руинах.
Многие проекты, задуманные для Афганистана, предполагали эмансипацию женщин. Мохаммед Хан Хароти, приехавший из Портленда, основал сеть школ с совместным обучением «Green Village». Абдул Гафар Лаканвал вернулся из Миннеаполиса и построил аналогичную школу на средства американских спонсоров в Хосте – консервативном городе рядом с пакистанской границей. Талибы низвели Кабульский университет до чахлого медресе, но теперь он опять превратился в полноценный вуз. Осенью 2002 г. в кампусе толпились несколько тысяч студентов, и 40 % из них были девушками. Учащиеся в Колледже искусств смело рисовали портреты и прочие изображения живых существ, запрещенные «Талибаном»* как «языческие» и «противоречащие исламу».
При этом в стране не было нормальных учебников – те, что напечатали душманы и талибы, никуда не годились. Норвежская журналистка Осне Сейерстад, работавшая в Афганистане в 2000-х гг., опубликовала книгу «Книготорговец из Кабула», где рассказала, как «воины Аллаха» учили детей алфавиту (каждая буква сопровождалась «идеологически верным» пояснением):
«Дж» – джихад, наша цель;
«И» – Израиль, наш враг;
«К» – «Калашников», мы победим:
«М» – моджахеды, наши герои и т. д.
«Даже в учебниках по математике главное внимание уделялось войне – продолжает Сейерстад. – Мальчики – потому что “Талибан”* печатал учебники только для мальчиков – учились счету не на яблоках и пирожках, а на пулях и автоматах Калашникова. Задача, например, могла выглядеть следующим образом: “У маленького Омара есть автомат и три магазина патронов. В каждом магазине по двадцать патронов. Он использует две трети своих патронов и убивает шестьдесят неверных. Сколько неверных убивает он одним патроном?”»
Город Бабура пел. «Радио Шариат», переименованное обратно в «Радио Кабул», транслировало новые мелодии. Звучали и старые хиты – особенно в исполнении «афганского Элвиса» Ахмада Захира. При «Талибане»* кабульцы слушали его записи тайком, но теперь музыка вырвалась наружу. На месте Большого базара, сожженного британцами в XIX в., вырос стихийный рынок, где продавали аудио– и видеокассеты. Самыми популярными были фильмы с Арнольдом Шварценеггером и «Титаник» Джеймса Кэмерона. Киоски заполнили высохшее русло реки Кабул, и базар прозвали «Титаническим» – поскольку, если бы река текла, как прежде, палатки очутились бы под водой.
Распахнул двери театр «Kabul Nindari», закрытый при талибах. Актриса Гул Макай Шах покинула Афганистан, будучи девушкой, и вернулась из изгнания женщиной средних лет; она возглавила театр и за несколько лет поставила десятки спектаклей. Труппа, не связанная с «Kabul Nindari», гастролировала с дариязычной версией шекспировской комедии «Бесплодные усилия любви»; также по стране колесил передвижной цирк. По иницативе режиссера Мэри Аюби были сняты документальные фильмы «Тени» и «Разоблаченный Афганистан». 14 молодых афганок научили пользоваться видеокамерами и командировали в разные города и деревни для интервьюирования женщин. Изолированный женский мир, запечатленный этими девушками, был недоступен для кинематографистов-мужчин даже в либеральную эпоху. К тому же все операторы достигли совершеннолетия при «Талибане»*. Они выросли взаперти и не знали, как выглядит район в паре кварталов от их дома – но внезапно отправились в настоящее путешествие.
На закате 1960-х в Кабуле была основана студия «Kabul Films», но гражданская война задушила киноиндустрию в колыбели. Талибы сожгли коллекцию «Kabul Films», насчитывавшую около 2000 лент, и уничтожили оборудование, – но работники киностудии спрятали часть фильмов и техники за фальшивой стеной. Когда «студенты» ушли, они сломали эту стену. В 2003 г. Сиддик Бармак (экс-директор «Kabul Films») снял фильм «Усама» о судьбе бача-пош – девочки, вынужденной одеваться как мальчик, дабы заработать на пропитание. Афганская тема стала трендовой на международных кинофестивалях; после «Усамы» появились «Тайна Золихи» Горация Шансаба (2006) и знаменитая картина иранки Ханы Махмальбаф «Будда рухнул от стыда» (2007), посвященная жизни в долине Бамиан, где талибы взорвали статуи Будды.
Трагедия не миновала и Национальный музей в Кабуле. В 1978 г. он славился коллекцией гандхарского искусства – удивительного переплетения буддийских веяний с греческой эстетикой. Афганские коммунисты украли многие предметы, а талибы разбили то, что осталось, – уничтожение свидетельств тысячелетней истории заняло у них пару дней. 70 % из 100 тыс. артефактов были утеряны безвозвратно. Среди них числилось и «золото Бактрии» – легендарные сокровища, обнаруженные в 1978 г. на севере страны, в кушанских царских захоронениях городища Тилля-Тепе. Раскопки проводила советско-афганская экспедиция под руководством археолога Виктора Ивановича Сарианиди. Найденные 20 тыс. украшений были отправлены в Национальный музей. В 1989 г. Наджибулла велел перепрятать их в хранилище Центрального банка. Ключи находились у пяти благонадежных афганцев из старинных семей; для открытия хранилища требовались все пять ключей одновременно. Один ключ находился у Омара Хана Массуди – и весной 2004 г. он, будучи директором музея, сообщил о местонахождении золота. Торжественная распечатка хранилища напоминала открытие гробницы Тутанхамона. Спасенные экспонаты объехали ряд зарубежных стран; выставка называлась «Афганистан: заново открытые сокровища». У себя на родине украшения никогда не демонстрировались публично из соображений безопасности – но зато за рубежом узнали, что в Афганистане изготавливались изысканные драгоценности – в то же самое время, когда египетские фараоны эпохи Древнего царства возводили пирамиды, а могучий Саргон Аккадский строил первую великую империю Месопотамии.
Перспективы развития Афганистана выглядели необычайно радужными. Многие репатрианты имели достаточно денег, талантов и связей – они учреждали различные фирмы, банки и телеканалы. Страна представляла собой tabula rasa – на обманчиво чистой доске можно было писать новую историю, и казалось, что Афганистан, который еще не перешел в индустриальную эпоху, вот-вот шагнет сразу в постиндустриальную. Согласно обещаниям правительства, в районах, где никогда не было железных дорог, будет налажено авиасообщение с крупными городами; области, где отсутствовали телефонные линии, перейдут в эру мобильной связи; регионы, не знавшие почтовой службы, получат интернет и электронную почту. Деятельность транснациональных корпораций в какой-то мере размывала государственные границы, и Афганистан – страна, так и не ставшая государством, – олицетворял хрустальную мечту глобалистов, идеалистов и экспериментаторов. Он был воистину мультикультурным постнациональным образованием, предвестником нового тысячелетия.
Но…
Глава 25
Восстановить несуществовавшее
Политик – тот, кто обещает построить мост там, где нет никакой реки.
Грегори Дэвид Робертс. Шантарам
Но афганцы не захотели и не смогли восстановить свою страну.
Проблема, как водится, носила комплексный характер. В 2002 г. Афганистан лидировал по количеству беженцев – не интеллектуалов, осевших на Западе, но крестьян и пастухов, прозябавших в лагерях Ирана и Пакистана. Многие из этих шести миллионов бедолаг хотели бы вернуться домой. Но зачем?
Афганские земли оскудели, сады были заброшены, стада разбрелись либо пали. Фрукты и орехи исторически являлись главной статьей экспорта, афганский изюм составлял 10 % всего изюма в мире; его добавляли в американские сухие завтраки. Страна также продавала инжир, гранаты, груши, дыни, фисташки и миндаль. Однако Пакистан производил те же самые товары, и во время войны пакистанцы платили наличными за плодоносные афганские деревья. Крестьяне выкапывали их и продавали. На восстановление садов требовались годы. Для выращивания пшеницы и хлопка не хватало семян, почва высохла, кяризы были разрушены или преобразованы в партизанские укрытия. Кроме того, надлежало расчистить поля от мин – но афганцы не имели необходимого оборудования.
Поэтому многие беженцы не вернулись в свои дома – они уехали в города, где не было работы. Вдовы бродили по улицам в грязных чадори, выпрашивая милостыню и нападая на любого, кто доставал из кармана деньги. Дети рылись в грудах мусора, собирая объедки. Семьи, оставшись без крова, селились на руинах. На перекрестках толпились нищие и беспризорные сироты. Репатриантов презрительно называли «мойщиками собак». Собака в исламе – нечистое животное, и, по мнению бедняков, их соотечественники на Западе разбогатели, купая собак «неверных». Столь странное умозаключение означало следующее: «Мы лучше тебя, потому что ты уехал и пресмыкался перед кафирами, а мы остались и страдали».
Теоретически страну могла спасти система микрокредитов, при которой зарубежные спонсоры выдавали бы ссуды и гранты на небольшие проекты, предложенные предприимчивыми афганцами, – артезианские колодцы, мастерские по изготовлению губной помады и т. д. Например, группа кабульцев придумала ручной пресс, который сжимал сельскохозяйственные отходы в топливные брикеты. Конечно, немалые суммы, предназначенные для подобных инициатив, были бы потрачены впустую – однако какие-то средства просочились бы в экономику. Часть проектов непременно стала бы успешной, поскольку идеи афганцев проистекали из реальной жизни и основывались на известных им технологиях.
Впрочем, микрокредитование в Афганистане было утопией. Во-первых, не существовало достаточного количества банков и работников, проводящих финансовые операции. Во-вторых, данный подход подразумевал, что спонсоры перечислят деньги, не контролируя, как они будут потрачены, и без прямой выгоды для себя – в надежде, что инвестиции когда-нибудь окупятся; естественно, никто не собирался этого делать. В-третьих, потенциальные донаторы не желали восстановления Афганистана; они хотели его трансформации.
В итоге в Кабул потекли колоссальные суммы со всей планеты; они выделялись на грандиозные проекты, призванные изменить Афганистан. США подключились позже всех – ибо, будучи кандидатом в президенты, Джордж Буш-младший поклялся не заниматься «национальным строительством» в странах третьего мира. Его администрация воспринимала афганскую кампанию как сугубо военную. Вашингтон намеревался свергнуть «Талибан»* и убить Усаму бен Ладена, но не «чинить» Афганистан. Установление порядка в стране считалось заботой самих афганцев. Возле границы с Пакистаном дислоцировались 5200 военнослужащих – для ликвидации остатков талибов. Обеспечение безопасности на остальной афганской территории было делегировано Международным силам содействия безопасности под руководством НАТО.
Между тем в Афганистане кровавые инциденты случались ежедневно. Так, в феврале 2002 г. тысячи паломников, собравшихся в хадж, провели двое суток в кабульском аэропорту, ожидая рейс в Саудовскую Аравию. Наконец какой-то самолет запустил двигатели, и паломники ринулись к нему – но стюарды преградили дорогу: на борту находился министр туризма и гражданской авиации Абд ар-Рахман, направлявшийся в Дели. Разъяренная толпа избила стюардов, смела охрану и растерзала министра. «Мы лучше умрем, чем вернемся к нашим семьям с позором, рассказав, что нам не удалось добраться до Мекки», – объяснил корреспонденту «Reuters» один из афганцев.
К концу 2003 г. Белому дому стало ясно, что без «национального строительства» не обойтись. Ситуацию усугублял иракский кризис: Саддам Хусейн был повержен, но в Месопотамии, вопреки ожиданиям, не воцарились мир и покой. На фоне Ирака афганский проект следовало реализовать максимально успешно – и США начали инвестировать в него деньги. В 2002–2003 гг. Вашингтон потратил на Афганистан $35 млрд, включая гуманитарную помощь; причем $64 млн были направлены на модернизационные проекты. С 2004 г. их финансирование увеличилось – как со стороны США, так и со стороны других государств.
Афганистан, подобно черной дыре, снова поглощал миллиарды долларов. Деньги проходили через частные фирмы, нанятые зарубежными властями, либо через неправительственные организации (НПО). Среди НПО были частные благотворительные организации (например «Roots of Peace»[661]) и квазигосударственные «мастодонты» вроде «Asia Foundation», которая лоббировала американские интересы в Азии с первых дней «холодной войны». Многие НПО, несмотря на большие трудности, проделали жизненно важную работу; однако 77 % средств, выделенных на реконструкцию страны, миновали официальный Кабул и никоим образом не укрепили афганское правительство.
Некоторые проекты, разработанные на другом конце света, были хороши на бумаге, но на практике выглядели странно; к тому же они реализовывались поспешно, дабы обеспечить переизбрание Буша и Карзая в 2004 г. Яркий пример – трасса между северными городами Сари-Пуль и Шибарган. Теоретически она сокращала время пути и стимулировала торговлю; однако жители окрестных деревень не имели автомобилей и нечасто выбирались куда-то. Когда они все же отправлялись в город, то шли рядом с ослами, гружеными товарами, и не чувствовали преимуществ новой дороги. Конечно, она была лучше старой грунтовой, но инженеры торопились и не учли уклон ландшафта, а также не проложили водопропускные трубы. Вода стекала в низины, подтапливая почву, и крестьяне боялись, что их глинобитные хижины рухнут. В один прекрасный день они просто прорубили кирками каналы на дороге – и тем самым разру шили ее.
Главный инфраструктурный проект США заключался в восстановлении шоссе между Кабулом и Кандагаром. Это было очень дорого, но строительные работы, выполняемые в Афганистане американскими специалистами при американском финансировании, предполагали, что большая часть денег будет потрачена в Америке. Проекты одобрял Конгресс – и если решения конгрессменов не приносили выгоду их округам, то конгрессменов не переизбирали. Соответственно, проекты для Афганистана подразумевали покупку материалов и оборудования в США, а также выплату жалованья американским специалистам – тем более что в Афганистане все равно не было профессионалов надлежащего уровня. Конгресс делегировал полномочия американским консалтинговым фирмам, те передавали их американским подрядчикам, американские подрядчики искали афганских субподрядчиков, афганские субподрядчики – своих субподрядчиков в пределах страны и так далее – в результате все делали нищие афганцы, готовые работать за еду. Но каждое «звено» этой цепи «отщипывало» свою долю запланированного бюджета, и американцы забирали больше всех. Как правило, 66 центов из каждого доллара, выделенного на развитие Афганистана, оставались в США. С точки зрения афганцев, кафиры воровали их деньги.
Тем не менее огромные по афганским меркам суммы все же попадали в страну – однако затем львиная доля денег уходила трудившимся там западным специалистам. Естественно, они требовали высоких гонораров – ведь работа была сопряжена с реальными рисками. Врачи, например, вакцинировали афганских детей в тех местах, где убивали за вакцинацию детей. Медики, инженеры и технические консультанты ежегодно получали от $100 тыс. до $200 тыс. К тому же их нельзя было отправить «в поле» без охраны. Плохо оснащенная афганская полиция не могла никого защитить; даже ее лояльность вызывала сомнения. В итоге частные компании – такие как строительный концерн «Louis Berger Group» – нанимали сотрудников у частных охранных фирм вроде «Blackwater» и «Global Security». Телохранители зарабатывали по $1000 в день. Помимо того, американские эксперты не владели ни пушту, ни дари – lingua franca Афганистана; поэтому нуждались в переводчиках. Ими становились афганские репатрианты, вернувшиеся с Запада; они обслуживали строительные фирмы, общественные организации, правительственные учреждения и армию США. Наконец, из соображений безопасности эксперт с охраной и переводчиком разъезжал по сельской местности на бронетранспортере стоимостью около $100 тыс. Афганцы называли такие команды «миллионом баксов на колесах» – и были недалеки от истины.
Сами афганцы получали за тяжелый физический труд от $5 до $10 в неделю – и понимали, что лишатся средств к существованию, когда дорога будет готова. По ночам они ломали то, что построили днем, и обвиняли в диверсиях «Талибан»*. Неудивительно, что шоссе Кабул – Кандагар стоило так дорого.
Кабул наводнили иностранцы с туго набитыми кошельками; но в послевоенном Афганистане тратить деньги было практически не на что, и они, не торгуясь, платили за любой товар и услугу. Местные жители, сдающие в аренду дома и офисы, заламывали цены, и арендная плата взлетела до небес. Когда арендная плата повысилась для иностранцев, она повысилась для всех, и ее рост спровоцировал рост цен на недвижимость. Обычные квартиры в Кабуле продавались по калифорнийским ценам. Из жилищного сектора инфляция перекинулась на другие сферы. Продукты питания, одежда, топливо – все резко подорожало. Наличные деньги, хлынувшие в Афганистан, образовались не вследствие фундаментальных изменений в экономике, они не были созданы бизнесом или развитием производства – они просто падали с неба и быстро обесценивались. Под «денежным дождем» стояли сотрудники НПО и международных компаний – поэтому афганские врачи увольнялись из больниц и шли работать шоферами к иностранцам.
Афганские бюджетники влачили жалкое существование – они получали от $ 13 до $ 50 в месяц; даже зарплата высокопоставленных чиновников исчислялась сотнями, но не тысячами долларов. Расцвела коррупция, каждый выживал, как мог. Бюрократы отказывались и пальцем пошевелить без взятки. Почтовые служащие продавали 10 марок по цене 20 и клали разницу себе в карман. Полицейские, оказавшиеся на месте аварии, штрафовали всех, кто попадался по руку, – свидетелей, зевак, случайных прохожих… И только крестьяне успокоились. Они выращивали опиумный мак.
Производство опиума в Афганистане уходит в глубину веков, но массовый характер оно приобрело в середине XX в. В 1953 г. шах Мохаммед Реза Пехлеви получил абсолютную власть в результате переворота и запретил выращивать мак в Иране. Соседи-афганцы сообразили, что могут заполнить образовавшуюся пустоту на рынке, и принялись расширять «бизнес». Наркотическим центром Афганистана стал юго-запад страны – особенно провинция Гильменд; богатым урожаям способствовало злополучное водохранилище, породившее столько проблем в прошлом.
Конфликты между НДПА и племенами привели к тому, что вожди усмотрели в наркотиках не только источник финансирования, но и рычаг политического влияния. Гражданская война лишь способствовала наркоторговле. В 1980-х гг. гильмендский мулла Мохаммад Насим Ахундзада сколотил свою банду и превратился в авторитетного лидера моджахедов. Он издал фетву, разрешившую выращивание мака (1981), – и крестьяне с воодушевлением взялись за дело.
Муллу убили в 1990 г., но его наследие процветает во всех смыслах слова. Юго-запад стабильно дает 80 % афганского опиума. Опиум обладал массой преимуществ перед другими сельхозкультурами – например, долго хранился и мало весил после переработки в героин. К тому же афганцам не требовалось рисковать жизнью, расчищая поля от мин, – при необходимости мак можно было культивировать на маленьких клочках земли; этого хватало, чтобы прокормиться.
Талибы получали доходы от налогообложения опиумных хозяйств – поэтому они отправляли в деревни консультантов, которые обучали крестьян выращивать мак, надрезать луковицы и собирать сок. Строптивых земледельцев вынуждали переходить на мак под угрозой расправы. Наркотическая программа «Талибана»* работала настолько хорошо, что к 1999 г. афганский опиум наводнил мировой рынок, и цены на него упали. «Студенты» урезали производство, дабы потом снова поднять цены, – точно так же, как в 1973 г. Организация арабских стран – экспортеров нефти сократила добычу «черного золота». Это породило устойчивый, но ошибочный миф о том, что «Талибан»* боролся с наркотиками.
После свержения талибов афганские крестьяне не растеряли своих навыков – и в целом процессы второй половины XX в. обусловили наркотический бум 2000-х – 2010-х гг.
В 2000 г. на долю Афганистана пришлось 70 % мирового производства опия. С 2003 г. страна является мировым монополистом по производству героина. По данным Управления ООН по наркотикам и преступности, в 2004 г. прибыль от продажи опиатов составила $2,8 млрд в год – 60 % ВВП Афганистана. По данным на 2018 г. доля Афганистана на мировом рынке героина составляет 92 %.
Для поставок наркотиков за рубеж требовались навыки – но афганцы исторически промышляли контрабандой. В годы войны они умудрялись незаконно провозить золотые слитки из Средней Азии в Китай, а также перегонять автомобили из Дубая в Пакистан, не уплачивая таможенные пошлины, а иногда даже не подкупая местных чиновников (хотя, конечно, у контрабандистов были знакомые коррупционеры на каждой границе). Афганский наркобизнес развивался подобно любому коммерчески успешному проекту. Долина Гильменд являлась аналогом Силиконовой долины – обе локации притягивали профессионалов (с той лишь разницей, что в Калифорнию съезжались программисты, а в Гильменд – боевики). За четверть века в Афганистане выросло несколько поколений, которые не разбирались ни в чем, кроме войны.
Наркоиндустрия приобрела иерархическую структуру. Внизу располагались крестьяне – они могли содержать семьи, но оставались бедными. На ступеньку выше находились контрабандисты. Пирамиду венчали афганские репатрианты – достаточно образованные, чтобы организовать героиновые лаборатории, управлять рабочими и контролировать финансы. Бизнес нуждался в химиках, менеджерах, бухгалтерах – и они как раз вернулись домой. Именно репатрианты наладили трафик и засыпали белым порошком половину мира – в частности Запад, где прожили много лет и получили университетские дипломы. Эти новоиспеченные наркобароны обосновались в Герате, Кандагаре и Кабуле; они инвестировали «грязные деньги» в другие, зачастую легальные предприятия – строительные фирмы, логистические компании и т. д.
Иными словами, Афганистан развивался, и все были счастливы – кроме орд бедняков и миллионов наркоманов. Героин бесперебойно поступал в Пакистан, Иран, Среднюю Азию, Россию, Турцию, Европу и США – причем многие афганцы воспринимали трафик как месть за советскую «оккупацию» либо как наркоджихад – глобальную опиумную войну с кафирами. Наркобароны сражались между собой за маршруты и рынки сбыта, платили чиновникам и полицейским. Героин пронизал систему государственной власти сверху донизу, вдоль и поперек. Иран – главная жертва торговли наркотиками – разместил на границе с Афганистаном тысячи военных и построил забор длиной в 2670 км, но иранские солдаты договорились с контрабандистами или сами «сели на иглу».
Наркотики и коррупция разъедали социальную ткань Афганистана, подобно червям, пожирающим гнилое яблоко. В 2008 г. министр шахт и горной промышленности Мохаммад Ибрагим Адель официально передал китайской компании «China Metallurgical Group» право на добычу меди в месторождении Айнак за $3,5 млрд. Газета «The Washington Post» сообщила, что Адель получил от китайцев взятку в размере $30 млн. Обвинение исходило от анонимного американского функционера, по словам которого, министру вручили деньги в номере дубайского отеля. Адель все отрицал, но президент Хамид Карзай освободил его от занимаемой должности.
На заре карьеры Адель был назначен ответственным за приватизацию государственного цементного завода, но в последний момент выдвинул условие: компании, участвующие в тендере, должны продемонстрировать серьезность своих намерений, привезя $25 млн наличными. Единственной фирмой, способной сразу выложить такую сумму, оказалась Афганская инвестиционная компания, принадлежащая Махмуду Карзаю – брату президента. Карзай пожаловал в министерство в сопровождении вооруженных до зубов боевиков и водрузил на стол министра картонную коробку с деньгами.
Откуда Махмуд Карзай взял столько денег? Он одолжил их у «Kabul Bank» – крупнейшего частного банка страны, акционером которого являлся. «Kabul Bank» основали Шерхан Фарнуд и Халилулла Ферози. Первый в 1990-х гг. скитался по миру, играя в покер, и сколотил состояние в $600 тыс. Второй работал на Ахмада Шаха Масуда, печатал афганскую валюту (!) для финансирования его военных кампаний и нелегально торговал драгоценными камнями из Панджшера. Масуд выгнал Ферози, обнаружив, что тот параллельно печатает деньги и для талибов. Затем эти субъекты встретились и учредили «Kabul Bank». Пытаясь выслужиться перед президентской семьей, Фарнуд и Ферози ссудили Махмуду Карзаю $6 млн, на которые он купил акции банка, а затем погасил ссуду из своей доли банковской прибыли.
Вообще афганские финансовые махинации тех лет напоминают цирк шапито. Каждый проект «пилился» на куски и распределялся между подрядчиками. Например, при постройке дома одна компания возводила стены, вторая их штукатурила, третья – устанавливала окна, четвертая – двери, пятая – сантехнику и т. д. Важным акционером «Kabul Bank» являлся Абдул Хасин – брат вице-президента Афганистана, генерала Мохаммада Касима Фахима. Используя служебное положение, Фахим помог Абдулу Хасину заключить контракт на заливку бетона в фундамент нового здания НАТО, а также на ремонт посольства США в Кабуле. На вырученные деньги Абдул Хасин построил в центре столицы торговый центр; элитный земельный участок под него приобрел Фахим. Собственник земли продал ее вице-президенту за какую-то смешную сумму – конечно же, совершенно случайно. Далее Абдул Хасин занял у «Kabul Bank» $100 млн и принялся спекулировать недвижимостью в Дубае.
Некоторые акционеры «Kabul Bank» владели акциями авиакомпании «Pamir Airlines», основанной наркобароном Хаджи Заби Шехани. Другую частную авиакомпанию – «Kam Air Afghanistan» – учредил племянник узбекского полководца Дустума. Они конкурировали с «Ariana Afghan Airline», чей председатель Мохаммед Надир Аташ впал в глубокий шок, обнаружив, что почти все акции национального авиаперевозчика принадлежат высокопоставленным сановникам и их друзьям-бизнесменам. Когда Аташ огласил этот факт, его атаковала антикоррупционная комиссия под руководством Забихуллы Асматея (правительство приказало ему выяснить, действительно ли Аташ получил взятку в $6 млн, заключив сделку на покупку самолетов у «Boeing»). Ничего не было доказано – однако Аташ на всякий случай бежал из страны и написал за рубежом книгу, в которой обвинил в коррупции тех, кто обвинял в коррупции его. Асматей возглавил «Ariana Afghan Airline», но скоропостижно скончался по неизвестной причине.
В 2011 г. генеральный прокурор Афганистана – Абдул Джабар Сабет – выдал ордер на арест Аташа. За пять лет до этого Сабет посетил печально известную тюрьму Гуантанамо и охарактеризовал ее крайне положительно – после чего американцы и британцы потребовали от Карзая сделать Сабета генпрокурором, ибо, по их словам, он был «самоотверженным борцом с преступностью». Сабет злоупотреблял полномочиями, дабы устранить конкурентов – и, как нетрудно догадаться, обвинял их в коррупции. По слухам, администраторы «Kabul Bank» ежедневно вывозили из Кабула неучтенную валюту в размере $10 млн на рейсах «Pamir Airways» – но Сабет боролся с преступностью так самоотверженно, что ничего не замечал. Сам он приехал в Афганистан из Канады небогатым человеком и, проработав генпрокурором два года, построил элитный жилой комплекс в престижном кабульском Седьмом районе. В июле 2008 г. Хамид Карзай уволил Сабета с формулировкой «за грубые коррупционные действия в пользу радиостанции “Голос Америки”»; затем его похитили, и он, что называется, пропал с радаров.
Между тем еще один брат афганского президента, Ахмад Вали Карзай, царил в Кандагаре. Формально он возглавлял губернский совет, но все кандагарцы знали, что Ахмад Вали командует полицией и мэром. Кроме того, на деньги и с благословения ЦРУ он укомплектовал военизированные отряды, сутками напролет патрулировавшие город и окрестности. Ахмад Вали Карзай обладал таким влиянием, что перед ним заискивали даже наркобароны. В 2011 г. его наконец убили – и, согласно официальной версии, убийство было совершено в пылу бытовой ссоры. СМИ это особо не интересовало – годом ранее они обнаружили, что сам президент Хамид Карзай ежемесячно получал от Ирана несколько миллионов долларов. Западную прессу потрясло, как производились выплаты: помощник Карзая доставлял купюры самолетом из Тегерана в пластиковых пакетах – в ручной клади. Это казалось глупым, но в Афганистане таскать деньги с собой под охраной вооруженных людей было гораздо безопаснее, чем положить их в банк.
Все эти люди не понимали значения слова «коррупция». Они просто вели бизнес так, как это принято на Востоке в целом и в Афганистане в частности. Повальное кумовство проистекало из афганских традиций. Власть имущие делали все, чтобы обогатить близких. В афганской культуре помощь родственникам – это долг. Каждая влиятельная семья пыталась протолкнуть хоть кого-то в правительство – и тот «тянул» за собой остальных. Обязанность не бросать друг друга ни при каких условиях была вопросом физического выживания для нищих крестьян, пастухов и кочевников – однако в городах XXI в., в разрушенной стране, наводненной миллиардами долларов, все выглядело совершенно иначе.
Глава 26
Стоглавая гидра
Среди живых людей нет хороших, среди мертвых нет плохих.
Афганская пословица
Поначалу многие афганцы надеялись, что США решат все их проблемы; поэтому недовольные затаились. 27 декабря 2001 г. – когда американские войска вошли в Афганистан – журнал «Time» поместил на обложку фотографию закутанного в одеяло боевика с подписью: «Последние дни “Талибана”*». Спустя восемь лет Колумбийский университет опубликовал сборник материалов «Расшифровка нового “Талибана”*: взгляд с афганского поля». Журналисты Кристоф Рейтер и Борхан Юнус – авторы статьи «Возвращение талибов в районе Андар: Газни» – рассказали историю муллы Фарука, типичную для антиамериканской оппозиции. Фарук – выпускник медресе – являлся талибом и жил в одной из деревень провинции Газни. После крушения талибского режима он обозлился и решил доказать всему миру, что «студенты» будут сражаться до последней капли крови.
В 2002 г. мулла Фарук предложил своему другу Абдулу Ахаду (командиру моджахедов) совершить теракт или поднять мятеж в Андаре. Но Ахад сказал, что еще рано: миллионы афганцев уповали на Америку. Приятели решили подождать, пока народ разочаруется в кафирах, – и ждать им пришлось недолго.
Летом 2002 г. американские военные самолеты расстреляли свадьбу в провинции Гильменд; 47 мирных жителей были убиты, еще 117 – ранены. Летчики приняли участников торжества за бандитов, потому что мужчины по традиции палили в воздух из винтовок и автоматов. Официальные лица США в Кабуле принесли извинения и выплатили компенсации семьям погибших и пострадавших. Этот инцидент действительно был трагической ошибкой – однако первые ростки недовольства проклюнулись сквозь афганский асфальт.
США заняли авиабазу в Баграме и превратили ее в неприступную крепость. Немногочисленные афганцы, которым довелось заглянуть внутрь, сперва сообщали, что американцы построили там целый город с ночными клубами, кинотеатрами, ресторанами и магазинами. На самом же деле авиабаза была переоборудована в тюрьму, куда привозили афганцев, подозреваемых в причастности к терроризму. Иногда США признавали, что арестовали невиновного, и освобождали его. Те, кто покидал Баграм, рассказывали, будто «неверные» всячески издеваются над мусульманами – пытают, заковывают в цепи и кормят свининой. По слухам, одного таксиста – обвиненного в связях с «Талибаном»* – забили насмерть на допросе, потому что всякий раз, когда ему наносили удар, он вскрикивал: «О Аллах!» – и мучителей это забавляло. Аналогичные истории просачивались из Гуантанамо, и афганцы охотно верили любым, даже самым диким сплетням.
Правительство Карзая быстро создало Афганскую национальную армию и Афганскую национальную полицию. Конечно, это было необходимо – но «быстро» означало, что власть и оружие получили тысячи непроверенных людей, которых разослали по всей стране с туманной миссией «остановить злодеев». Неудивительно, что новоиспеченные силовики вели себя так, будто обладали особыми привилегиями. Например, в Газни некий офицер пришел к торговцу тканями Абдул-Кариму и потребовал большую скидку. Торговец отказал – и офицер обвинил его в поддержке «Аль-Каиды»*. Абдул-Карим провел в Баграме год и вышел на свободу, отделавшись штрафом за неуплату налогов, – но в течение этого года его лавка была закрыта, а сам он почти разорился. История Абдул-Карима не была уникальной – подобные эпизоды стали заурядным явлением.
К тому же армия и полиция были укомплектованы таджиками и узбеками – членами нацменьшинств, которые доминировали в победившем Северном альянсе. Таджикская и узбекская общины жили в основном на севере страны, однако их отправили на юг – в пуштунские районы. Фактически государство наделило силовыми полномочиями представителей исторически угнетенных этнических групп, снабдило их оружием и приказало контролировать представителей другой, ранее господствовавшей, а ныне поверженной этнической группы – то есть сводить с ними старые счеты. Столь мудрая политика почему-то не способствовала объединению афганского общества.
Афганистан лихорадило. Невероятные истории о «преступлениях режима» и «злодеяниях кафиров» рождались ежедневно и распространялись со скоростью света. Каждая новость обрастала фантастическими подробностями. Крестьяне, ездившие в Кабул, твердили, что там голые женщины разгуливают по улицам, заваленным пустыми бутылками из-под виски. Деревенские муллы гневно обличали столичных бесстыдников – юношей и девушек, которые якобы предавались разврату средь бела дня, прямо на городских площадях. Один мулла после такой проповеди презрительно назвал Кабул «куском Европы».
В августе 2003 г. мулла Фарук решил, что трава уже достаточно сухая, и пора ее поджечь. Впрочем, люди муллы не нападали ни на военный конвой, ни на американскую базу, ни на полицейский участок. Вовсе нет. Они зверски убили нескольких афганских рабочих, нанятых Красным Полумесяцем (международной мусульманской благотворительной организацией, аналогичной Красному Кресту). Этот инцидент вызвал бурю возмущения, но мулла Фарук радостно потирал руки. Он хотел заявить о себе – и ему это удалось. Неважно, одобрил ли кто-то преступление – важно было, сколько людей о нем услышало. Убийство ввело Фарука в игру, позволив кровью написать свое имя на карте Афганистана. Теперь жители района Андар в провинции Газни знали, кого им бояться.
В ноябре 2003 г. бандиты расправились с 29-летней француженкой Беттиной Гойслард – сотрудницей Управления Верховного комиссара (УВК) ООН по делам беженцев. Она проезжала по улицам Газни на четко идентифицируемом автомобиле УВК, и нападавшие застрелили ее в упор. Талибская группировка муллы Фарука взяла на себя ответственность за содеянное, мотивируя убийство тем, что Гойслард была христианкой. ООН немедленно отозвала работников УВК из четырех провинций. Толпа газнийцев задержала преступников, избила их и передала полиции. Методы Фарука не пользовались популярностью, однако он не собирался менять свою стратегию. Мулла знал, что любой устрашающий акт жестокости сеет панику, подрывает надежду афганского общества на светлое будущее и дискредитирует государственную власть. Хаос был промежуточным этапом, необходимым для свержения правительства Карзая и изгнания его зарубежных покровителей. После этого талибы могли вернуться и восстановить то, что они считали законом и порядком.
Через месяц после убийства Гойслард авиация НАТО разбомбила дом, в котором, по оперативным данным, прятался один из лидеров «Талибана»*; но вместо него там оказались девять детей, и все они погибли. Подобных чудовищных эпизодов хватало, и каждая трагедия формировала у афганцев чувство моральной эквивалентности содеянного: американцы убивали невинных детей, а талибы – членов гуманитарных миссий, тем самым будто восстанавливая справедливость. Всякий раз Штаты признавали ошибку, извинялись и назначали компенсации родственникам жертв. Американцы слышали, что в Афганистане дела, связанные с кровопролитием, разрешаются, если семья убийцы платит семье убитого, – в их глазах эта практика выглядела как своеобразная коммерческая сделка. Но компенсация была элементом социального механизма, функционирующего в традиционном обществе, – и освобождала стороны от кровной мести, которую, в свою очередь, порождала обязанность отомстить. Каждый урегулированный конфликт представлял собой результат сложных переговоров между людьми в определенном культурно-историческом контексте. Однако, по мнению США, денежная компенсация помогала уладить любой вопрос, – ведь родственники погибших принимали деньги; но фактически выплаты лишь усугубляли ситуацию. Афганцы уже смотрели на происходящее под другим углом: кафиры убивают мусульман на их земле, в Исламской Республике Афганистан, – и бессовестно откупаются.
Афганские власти безуспешно пытались контролировать проблемные районы вроде Андара, где царил мулла Фарук. Кабул назначал губернаторов различных округов, присылал полицейские отряды, учреждал муниципальные центры и суды. НПО восстанавливали водоснабжение, строили больницы и производили другие улучшения, в которых отчаянно нуждались местные жители. Талибы не набрасывались на чиновников и иностранцев – напротив, они действовали точечно. Жертвами чаще всего становились афганцы, сотрудничавшие с режимом Карзая. Правительство могло собрать целую армию для защиты провинции или города – но никто не защищал одного врача, солдата или клерка. Например, в полицейском отделении Газни работал человек по имени Абдул Хаким; он занимал незначительную должность и был кем-то средним между уборщиком и архивариусом. Мулла Фарук приказал ему уволиться из полиции. Талибы обклеили дом Абдула Хакима «ночными письмами», где в красках излагалось, что будет, если он ослушается. Абдул Хаким проигнорировал угрозы – и «студенты» расправились с его старшим сыном, приехавшим в отпуск из армии. Юношу убили возле дома, на глазах отца. Спустя пару недель младшего сына похитили, «судили» как американского шпиона и казнили. Отрубленную голову положили на порог.
Вскоре НПО начала прокладывать дорогу через Андар, но люди муллы Фарука запугали рабочих. Фарук был не против дороги; он был против чужаков, хозяйничавших в его районе без его дозволения. После соответствующего обращения НПО мулла великодушно разрешил реализовывать проект, но когда посторонние пришли к нему на поклон, они автоматически утвердили его как правителя района в глазах местных жителей.
Несмотря на мнимую важность, мулла Фарук имел мизерное влияние в масштабах страны, и его власть ограничивалась Андаром. Однако через пару лет после американского вмешательства в Афганистане объявились сотни таких мулл. Их родственники и боевики устанавливали связи друг с другом, заключали союзы – и постепенно локальные группировки объединились в террористические сети под руководством более значимых фигур. Их лидерство базировалось на привилегированном статусе, который приобретался согласно традициям и строился на взаимных обязательствах – которые, в свою очередь, проистекали из племенных взаимоотношений, личных и семейных связей, оказанных услуг и совместно пережитых невзгод. Крупнейшая сеть охватывала юго-восток страны; ее возглавлял Джалалуддин Хаккани – видный полевой командир 1980-х гг., любимец ЦРУ и один из ключевых получателей американских денег и оружия. Президент Рональд Рейган называл его «борцом за свободу», а конгрессмен Чарли Уилсон – «воплощенной добротой». В 1992 г. Хаккани стал министром юстиции в правительстве моджахедов (Хамид Карзай служил заместителем министра иностранных дел).
После свержения «студентов» Хаккани примкнул к «Талибану»*, объявил муллу Омара своим духовным наставником и начал борьбу с Западом. Ему помогал сын Сираджуддин – выпускник пакистанского медресе «Дар уль-Улум Хаккания», известного как «университет джихада». Гульбеддин Хекматияр вернулся из Ирана и тоже присоединился к талибам. Омар с приближенными обосновался в Кветте и учредил Шуру-е-Кветту (пушту 
– совет Кветты) – главный военно-политический орган «Талибана»*.[662] Заявления от имени муллы делались через официальных представителей – Забихуллу Муджахида и Мухаммеда Ханифа. Они общались со СМИ только по телефону, и никто не знал, как они выглядят. Впрочем, это не имело значения, ибо мулла Омар был уже не реальным лидером, но идеей. Он ушел в тень, напоминал о себе, издавая громкие директивы, мало с кем контактировал лично – и превратился в мифического героя. Признав его верховенство, любой уважаемый афганец мог стать полевым командиром «Талибана»* и обзавестись сторонниками.
Шура формально руководила террористическими сетями на юге Афганистана, но их вожаки ожесточенно грызлись между собой. Один из них, мулла Ахтар Мохаммад Османи, был убит в результате авиаудара в 2006 г. – вероятно, о его местонахождении силам НАТО сообщил соперник – мулла Дадулла по прозвищу «Мясник» (он любил отрубать пленным головы топором). Именно Дадулла отвечал за разрушение статуй Будды в долине Бамиан. В 2007 г. его ликвидировал британский спецназ – по наводке наркобаронов из Шуры, с которыми конфликтовал мулла. Группировку Дадуллы унаследовал его брат Мансур, но вскоре Мансура арестовали пакистанские агенты – судя по всему, по указанию муллы Абдула Гани Барадара, занимавшего высокое положение в Шуре.
Все эти козни, интриги и хаотичная круговерть мулл наглядно свидетельствовали о том, что «Талибан»* изменился. В 1990-х гг. он был единой организацией – но после американского вмешательства образовалось децентрализованное исламистское движение, вобравшее в себя мусульманских фанатиков, зарубежных джихадистов, бывших моджахедов, воевавших с СССР, контрабандистов, наркоторговцев, беженцев, крестьян, целые пуштунские племена – да кого угодно. Иными словами, прежний «Талибан»* исчез, но талибы остались.
Есть инцидент, демонстрирующий, насколько тесно все и вся переплелось в Афганистане. 18 июня 2006 г. под Кандагаром талибы обстреляли автомобиль с родственниками важного чиновника – Амира Дадо; его брат погиб. Далее по городу и окрестностям прокатилась волна убийств; к концу дня свыше 40 членов семьи Дадо отправились на тот свет. Казалось бы – это очередная террористическая атака на представителя власти и его окружение. Но все не так просто.
Амир Дадо был душманским командиром – одним из тех разбойников, чьи грабежи спровоцировали подъем «Талибана»*. В 2000-х г. в стране насчитывались тысячи подобных «ветеранов джихада», и Хамид Карзай не мог противостоять им всем. Следовательно, правительство назначило главных «ветеранов» на официальные должности в тех районах, где они и так властвовали.
Дадо принадлежал к племени, которое издавна враждовало с двумя другими соседними племенами. Корни конфликта уходили в глубь веков – однако в последние годы он перерос в борьбу за локальный наркотрафик. Племя Дадо выигрывало, ибо он занимал государственную должность, и соперники скрежетали зубами от ярости. Поэтому расправа над семьей Дадо была, если можно так выразиться, четырехслойной. Она представляла собой одновременно бунт местных жителей против правительства, эпизод давней межплеменной вражды, бандитскую «разборку» из-за денег и героина, а также спланированный Шурой этап кампании по восстановлению контроля над Кандагаром.
Антиправительственное насилие нарастало в течение 2005 г., но правительство тоже работало. Роскошные столичные отели обслуживали предпринимателей, которые стекались в Афганистан со всех концов земли. В Кабуле, Герате и Мазари-Шарифе открылись итальянские, французские и японские рестораны. Кабульский торговый центр внешне ничем не отличался от торговых центров Санта-Моники, а в фешенебельном районе Вазир-Акбар-хан (названном в честь сына Дост Мухаммеда) появился западный супермаркет. Администраторы разбирали архивы и возвращали репатриантам их особняки – для этого надо было распутать сложный клубок дел, ибо на протяжении многих лет после каждой смены власти чиновники захватывали недвижимость, фальсифицируя документы. Бизнесмен Саад Мохсени, приехавший из Австралии, при поддержке США создал медиаконцерн «Moby Media Group» и телеканал с поэтичным наименованием «TOLO» (перс. 
– рассвет); вслед за ним возникли «Ariana TV», «Shamshad TV» и десятки радиостанций. И, конечно, афганское правительство, НПО и зарубежные спонсоры требовали строить школы во всех городах, деревнях и кишлаках.
На вопрос, почему Афганистану жизненно необходимо образование, отвечает Осне Сейерстад: «Страна занимает одно из первых мест в мире по уровню детской смертности. Дети умирают от кори, свинки, простуд, а главное – от кишечных инфекций. Многие родители, надеясь “высушить” болезнь, не дают детям пить во время поноса: все равно ведь ничего не задерживается внутри. Заблуждение, стоившее жизни тысячам детей».
До конца 2005 г. в обществе царил некий баланс между хаосом и порядком. Происходили теракты – но параллельно в городах создавались рабочие места и развивалась инфраструктура. Однако 2006 год стал «точкой невозврата».
Школы являются не только институтом образования, воспитания и социализации, но и инструментом для передачи идей; в условиях информационной войны строительство школ – это военный акт. Благотворители организовали сотни школ в афганской сельской местности – потенциальной зоне боевых действий, и незащищенные здания заполнялись «пушечным мясом» – детьми. Раньше талибы не осмеливались атаковать их, боясь заслужить всеобщую ненависть. Но в 2002–2005 гг. на Афганистан полилась агрессивная пропаганда Шуры. Родителям – которые сами были неграмотными – рассказывали, что если они отпустят детей в школы, одобренные Западом, то их дети восстанут против ислама. Пропагандисты ссылалась на события 1960-х – 1970-х гг., когда деревенские мальчишки, посещавшие государственные школы, уезжали на учебу в СССР и превращались в кафиров-коммунистов. Теперь – по словам агитаторов – «неверные» заваливали улицы Кабула бутылками из-под виски, вынуждали женщин ходить голыми, поощряли публичный разврат, кормили мусульман свининой в Баграме – и собирались «учить детей». Самые дикие суеверия, помноженные на ложь, сеяли среди афганцев такой ужас, что развернуть террористическую операцию против школ было лишь делом техники.
В декабре 2005 г. с плеч учителей полетели первые головы. Через месяц загорелись школы в Забуле, Кандагаре, Гильменде и Лагмане; через два – пламя войны охватило весь юг и юго-восток страны. К концу 2006 г. более 200 школ закрылись: родители просто не хотели отправлять своих детей на передовую.
Надежды на лучшее будущее рассеялись. Регионы вдоль «линии Дюранда» пылали. В 2007 г. в провинции Гильменд было зарегистрировано 751 насильственное преступление. Следующий год оказался еще хуже. Талибанизм распространялся подобно смертельному вирусу. Убийство чиновников, сотрудников НПО, членов гуманитарных миссий и «оккупантов» из США, НАТО и ООН уже считалось подвигом. «Заразить» афганцев оказалось очень легко – ведь талибы и были афганским народом.
Идеология «Талибана»* действительно сплачивала афганцев, ибо позволяла мужчинам разного происхождения и этнической принадлежности ощутить единство в том, кем они были и за что боролись. Это чувство солидарности проистекало из социальной системы афганской деревни, а также из традиционного, племенного ислама, постулирующего универсальный набор идей и правил, с которыми все соглашались. Хаккани, Хекматияр и прочие лидеры сетей составляли грандиозные военные планы, требующие координации между афганскими террористами и их пакистанскими «коллегами» (например, братьями Байтуллой и Хакимуллой Мехсуд, которые возглавляли «Техрик-е Талибан Пакистан»* в Вазиристане). Руководители сетей искали спонсоров, распоряжались деньгами и раздавали оружие. Под ними формировался слой полевых командиров, профессиональных боевиков и киллеров. Они переезжали из деревни в деревню, пользуясь крестьянским гостеприимством, совершали теракты и уходили в Пакистан, дабы отдохнуть, перегруппироваться и получить новые задания. Таких «штатных» талибов насчитывалось немало, но «совместителей» было еще больше. «Совместители» занимались сельским хозяйством (в частности выращивали мак) и действовали только на территории своего района – по личной инициативе либо по просьбе уважаемых людей, связанных с Шурой; «штатников» же командировали куда и когда угодно. Так или иначе, но талибы полностью сливались с населением – потому что они и были населением. В свое время британцы и шурави столкнулись с этой же самой проблемой.
К 2008 г. Шура назначила ряд своих командиров администраторами теневого правительства – министрами, мэрами городов, губернаторами вилаятов и т. д. Теперь казалось, что «Талибан»* готов управлять страной – надо лишь избавиться от Карзая и его зарубежных друзей. Мобильные суды талибов колесили по стране, подобно передвижным судам старой Англии. Они основывались на шариате, смешанном с традициями и укоренившейся социальной практикой. Каждый мулла, имам, муфтий, мавлави, кази и хаджи мог отправлять правосудие – и если люди соглашались с его мнением, то он обладал авторитетом, даже не имея глубоких богословских знаний; именно так мусульманское право и ислам в целом работают на низовом уровне. Вообще шариат в глазах простонародья был и является синонимом справедливости. Люди могли обратиться в государственный суд, где для рассмотрения дела следовало дать взятку (причем ее размер определял решение) – или дождаться приезда мобильного суда «Талибана»*. Афганцы выбирали второй вариант – ибо даже в неподкупном государственном суде решение выносилось на основе законов, которые противоречили обычаям, нравам и устоявшимся властным отношениям. Например, некий афганец обменял свою 12-летнюю дочь на опиум у родственника; затем он продал опиум и потребовал девочку обратно – но родственник ее не вернул. Талибский судья понимал суть взаимных претензий сторон; государственный судья, действующий в соответствии с законами, засадил бы в тюрьму и истца, и ответчика.
«Талибан»* стремительно захватывал деревни. В 2007 г. исследователи ООН проводили соцопрос в Пактике – провинции возле «линии Дюранда»; но их даже не пустили во многие районы. Война расползалась и по городам. Осенью 2007 г. взлетел на воздух сахарный завод в Баглане. В январе 2008 г. талибы напали на столичную гостиницу «Kabul Serena Hotel». Через месяц террористы-смертники взорвались в толпе кандагарцев, наблюдавших за авиашоу. В июле заминированный автомобиль врезался в здание индийского посольства в Кабуле.
«Студенты» выстроили налоговую систему, взимая 10 % с доходов крестьянских хозяйств. Опиум претерпел странную метаморфозу – он уже не являлся продуктом, который можно было продать за деньги; он сам превратился в деньги. Афганцы рассчитывались им за продукты и одежду. Наркотик обладал качествами, присущими валюте, – долго хранился, подлежал точной количественной оценке и мог быть предметом переговоров. Способы получить опиум заключались в том, чтобы производить его или участвовать в экономической системе, внутри которой он функционировал. К тому же, подобно любой валюте, опиум упорядочивал экономику.
При наличии теневого правительства, валюты, налоговой и судебной систем «Талибан»* представлял собой реальную альтернативу режиму Хамида Карзая. Талибы бросили НАТО тот же самый вызов, что и моджахеды – СССР в 1980-х гг. и афганские племена – Великобритании в XIX в. Британцы покинули Афганистан, когда нашли того, кому смогли передать власть, – человека достаточно сильного, чтобы править страной, но достаточно умного, чтобы быть партнером Великобритании на международной арене. США поступили бы аналогичным образом, если бы обнаружили своего Абдур-Рахмана – однако никто из афганских политиков даже близко не напоминал «железного эмира».
Глава 27
Трясина
Моя проблема в том, что я, возможно, слишком большой демократ для этого периода жизни страны. Если вам нужен диктатор, то идите к афганскому народу. Пусть выбирают диктатора. Я не из таких.
Хамид Карзай
В 2008 г. во время предвыборной гонки Барак Обама твердил, что выведет американские войска из Ирака и отправит их в Афганистан. Победив на выборах, он пришел в Белый дом с четырьмя ключевыми идеями. Во-первых, Афганистан имел большее значение для Вашингтона, чем Ирак. Во-вторых, афганская кампания была не контртеррористической операцией, а настоящей войной, растянувшейся на семь лет. В-третьих, афганцы должны были рано или поздно взять на себя ответственность за собственную страну. В-четвертых, настала пора выбираться из Афганистана – но так, чтобы не запылал весь регион. На этих четырех «китах» зиждилась концепция Обамы, известная как «стратегия ухода».
Барак Обама был первым американским президентом, признавшим предательство Пакистана и его роль в афганской драме. Он также понимал, что проблема связана с регионами возле «линии Дюранда» – и назвал эту территорию «Аф-Пак», обозначив ее как единый фронт боевых действий. Далее Обама решил ввести в Афганистан еще 21 тыс. солдат – при том что блок НАТО в целом, включая США, дислоцировал там 56 тыс.[663] Впрочем, намерения президента не противоречили предыдущей политике Вашингтона – с той лишь разницей, что Буш наращивал численность воинского контингента без лишнего шума, дабы не разрушать иллюзию о том, что в Афганистане все под контролем.[664]
Обама открыто заявил, что вторжение в Ирак было ошибкой – настоящий враг находился в Аф-Паке. Силы НАТО возглавил генерал Стэнли Маккристал – в 2006 г. в Ираке он выследил и убил иорданского террориста Абу Мусаба аз-Заркави;[665] теперь генералу следовало прикончить Усаму бен Ладена. Маккристал собирался опробовать новую стратегию – привлекать афганцев на американскую сторону, атакуя опорные пункты «Талибана»* в Гильменде, Кандагаре и соседних провинциях. Он предложил измерять успех не тем, сколько боевиков будет уничтожено, но тем, сколько афганцев почувствует себя в безопасности. Кроме того, Маккристал установил строгие правила ведения боевых действий, дабы минимизировать потери среди гражданского населения, – но предупредил, что такой подход поначалу приведет к большему количеству жертв среди американцев.
Вице-президент Джо Байден запротестовал: он хотел сократить военное присутствие в Афганистане до горстки спецназовцев, ликвидирующих ключевых боевиков. Его стратегия гарантировала, что большинство афганцев не будет напрямую контактировать с войсками США – а это снизит потери американцев. Байден также высказался за активное использование беспилотников – дополнительный способ сохранить жизни американских солдат.
Обаме понравились оба подхода, и он выделил Маккристалу еще 30 тыс. солдат. В 2008 г. американцы провели 35 атак с помощью беспилотников, в 2009 г. (первый год президентства Обамы) – 140. По словам официальных лиц США и НАТО, во время авиаударов погибали только террористы; афганцы, как всегда, твердили, что погибшие не имеют отношения к «Талибану»*. Операция охватывала Аф-Пак, поэтому беспилотники часто поражали цели на территории Пакистана. Исламабад громко возмущался – и одновременно закупал БПЛА у США, применяя их против тех же боевиков в тех же районах, что и американцы.
Несмотря на это, активность «Талибана»* не снижалась. В ночь с 12 на 13 февраля 2010 г. стартовала масштабная наступательная операция «Моштарак», организованная НАТО. Ее цель состояла в том, чтобы выбить талибов из Марджи – некогда образцово-показательного городка, построенного американцами в долине Гильменд и оккупированного «студентами». Согласно плану Маккристала, взятие Марджи сломало бы хребет «Талибану»*. Исход сражения был предопределен – силы НАТО победили и привезли в город проверенных афганских чиновников. Школы и поликлиники опять заработали, полиция патрулировала улицы, инфраструктура поддерживалась и казалось, что все хорошо.
Тем не менее в Мардже и окрестностях по-прежнему было неспокойно. Инциденты напоминали заурядные преступления, однако насилие продолжалось. Спустя несколько месяцев Маккристал назвал Марджу «кровоточащей язвой». По воспоминаниям леди Сейл, англичане столкнулись с аналогичными трудностями в Кабуле в 1841 г. Проблема оставалась неизменной на протяжении 169 лет – и теперь уже солдаты НАТО не могли отличить тех афганцев, с которыми они боролись, от тех, кого защищали.
Летом 2010 г. карьера Маккристала завершилась – в интервью журналу «Rolling Stone» он высмеял Байдена и язвительно отозвался о нескольких американских дипломатах, работавших в Афганистане. Правда, генерал быстро извинился за свои слова, но Обама был в ярости, и Маккристал подал в отставку.
Стэнли Маккристал стал прототипом генерала Макмэна – главного героя фильма «Машина войны» (2017), снятого по книге «Операторы» американского журналиста Майкла Хастингса. Книга посвящена последним дням службы Маккристала. Один из персонажей говорит: «Эти афганцы, они не смотрят телевизор и ничего не знают о Рэмбо и Джеймсе Бонде, и поэтому они не боятся нас. Они видят в нас только злодеев, оккупантов, которые должны уйти любой ценой. Вот почему все наше оружие и психологические войны против них бесполезны».
Маккристала сменил генерал Дэвид Петреус, прославившийся тем, что «нагнал волну» в Ираке – то есть оперативно развернул дополнительные войска. Петреус поддержал стратегию Маккристала по «борьбе с талибами в их гнездах». Осенью 2010 г. он затеял нечто гораздо более грандиозное, нежели битва за Марджу. Петреус решил покорить Кандагар – колыбель «Талибана»*. 6 октября НАТО обрушило 25 тонн бомб на деревню Тарок Колаче, стерев ее с лица земли.[666] Спустя два месяцев Кандагар пал, но злополучная Марджа опять сдалась «студентам». Контроль НАТО над Кандагаром тоже был весьма сомнителен: ночью 25 апреля 2011 г. 476 заключенных сбежали из городской тюрьмы, сделав подкоп и проникнув в тоннель времен Александра Македонского. Они копали несколько месяцев, но афганские охранники ничего не заметили. Арестанты проходили по тоннелю в течение четырех часов, а выбравшись на свободу, садились в ожидающие их автомобили и уезжали. После того как все ушли, сработала сигнализация.
Убийство Усамы бен Ладена 2 мая 2011 г. должно было ознаменовать поворотный момент – учитывая, что США вторглись в Афганистан, дабы захватить «террориста № 1» и разгромить «Аль-Каиду»*. «Талибан»* очутился в горниле войны лишь потому, что поддержал Усаму. У американцев в Афганистане не было никаких целей, кроме бен Ладена и «Аль-Каиды»*, – ни правителя, которого надлежало свергнуть, ни территории, которую следовало занять, ни ресурсов, которыми требовалось овладеть, ни столицы, которую можно было взять. Как бы тяжело ни приходилось Вашингтону, он даже не думал сдаваться, ибо афганская сторона не являлась ни государством, ни преступным синдикатом, ни централизованной иерархической организацией. Она была состоянием – взрывоопасной смесью нищеты, убожества, обид, ресентимента и агрессии, помноженной на экстремистскую идеологию, которая пронизывала мусульманский мир. Все меры, предпринятые Западом, – военные, экономические, административные – только усугубляли унижение афганцев, разжигая злобу в их сердцах. Война питала войну; война стала причиной войны. «Аль-Каиду»* поглотили старые болезненные драмы афганской истории, включая многовековую борьбу между Кабулом и деревней, – и США с НАТО не могли разрешить подобные внутренние конфликты. Они сражались с аморфной химерой, с гидрой, у которой вместо отрубленной головы вырастал десяток новых. Боннский проект пошел прахом, план Токийской конференции обернулся пшиком, миллиарды долларов были разворованы. Все попытки международного сообщества «исправить» Афганистан или хотя бы помочь ему вылились в кампанию, которую афганцы воспринимают как войну против своей великой религии и уникальной культуры.
До 2 мая 2011 г. ни один американский президент не мог позволить себе просто уйти из Афганистана – иначе соперники обвинили бы его в поражении. Но когда «морские котики» высадились в пакистанском Абботабаде – основанном британцем Джеймсом Эбботом, участником «Большой игры»; когда они ворвались в резиденцию «террориста № 1» – расположенную в паре минут ходьбы от Военной академии; когда они застрелили Усаму бен Ладена – тогда США достигли цели войны.[667] Казалось, надо трубить о победе и возвращаться домой – но Штаты слишком глубоко увязли в Афганистане, чтобы так легко покинуть поле боя. Страна, объятая хаосом, сдетонировала бы сразу после их ухода – и неминуемо загорелся бы весь регион. И американцы остались – параллельно обучая афганских силовиков. Примечательно, что все больше терактов совершали джихадисты, переодетые в афганских военных и полицейских. Это были тщательно спланированные преступления. Вопрос в другом: воровали ли талибы форму или она попадала к ним из правоохранительных структур, которые пытался создать НАТО?..
После ликвидации бен Ладена «Талибан»* будто окреп. В июне 2011 г. «студенты» штурмовали гостиницу «Inter-Continental Hotel Kabul», где проходил брифинг на тему обеспечения национальной безопасности. 13 сентября они целый день обстреливали ракетами посольство США и штаб-квартиру НАТО; в разных районах Кабула разлетались на куски террористы-смертники. Неделю спустя был убит Бурхануддин Раббани – лидер Северного альянса, который по поручению президента Хамида Карзая вел переговоры с талибами (он погиб от взрыва бомбы, спрятанной в тюрбане одного из боевиков). В апреле 2012 г. в Кабуле отгремела очередная серия терактов. Все это продолжалось и продолжалось – изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, в городах и деревнях, в столице и провинциях – по всей стране, бессистемно, стихийно, но постоянно и бесконечно.
Глава 28
Хрустальные замки
Экономика, преподаваемая в большинстве элитных университетов, в моем случае практически бесполезна. В моей стране доминируют наркоэкономика и мафия; экономика из учебников не работает в моем контексте.
Ашраф Гани
Афганистан XXI в. был страной контрастов. Разруха соседствовала с роскошью. За 2002–2009 гг. размер зарубежных инвестиций составил $35,5 млрд; 75 % этой суммы были направлены на проекты и программы, разработанные странами-донорами. В 2010 г., по данным Международного валютного фонда, иностранная помощь составляла 97 % ВВП Афганистана. НАТО и другие спонсоры раздавали щедрые пожертвования – от $2 млрд до $10 млрд в год.
Афганские города преображались. В Кабуле бушевал строительный бум. На проспекте Майванд среди руин вырастали торговые центры. Среди иных престижных локаций были районы Вазир-Акбар-хан, Карте-Се и Карте-Чар, Шахре-Нау и советский панельный Макрорейян. На западе столицы и возле аэропорта возводились элитные жилые комплексы. В восточных пригородах скупали землю арабские фирмы, учредителями которых были афганцы. Подрядчики возводили виллы и компаунды, сдавали их богатым иностранцам, получали деньги и переезжали в ОАЭ или какую-то другую спокойную страну, откуда и вели бизнес. Дорогие объекты недвижимости «отбивались» примерно за пять лет. Цены на жилье постоянно росли и достигли исторического максимума в 2020–2021 гг.
Цены на жилье в Афганистане в 2020–2021 гг. по данным сайта «Numeo»
Миллионы людей, впрочем, ютились в глинобитных хижинах. В 1980-х гг. Бабрак Кармаль издал указ, по которому любой человек мог поселиться на склонах холмов, окружающих Кабул. Этот узаконенный самозахват ничейных клочков земли приобрел бешеную популярность. Жители кабульского «шанхая» влачили жалкое существование, но могли заработать – ибо появлялись новые виды бизнеса. Нувориши закатывали шикарные праздники – в столице насчитывалось свыше 80 залов для проведения торжеств. Процветали фирмы по прокату красивой посуды (от тарелок до кастрюль), салоны свадебной и вечерней моды. График музыкантов был расписан на недели вперед. Контрабанда текла не только из Афганистана, но и в него, приобретая абсурдные очертания. Иранцы нелегально ввозили шафран, упаковывали его и отправляли в третьи страны под видом афганского – который пользовался гораздо большим спросом, нежели иранский.
В 2003 г. американка Дебби Родригес открыла в Кабуле школу, где обучала афганок косметологии и парикмахерскому делу. Инициативу поддержали «Vogue» и «Clairol»: они присылали косметику, оборудование и деньги на аренду. Планировалось, что женщины будут трудиться в индустрии красоты и зарабатывать в 4–10 раз больше мужей. В 2007 г. в Афганистан приехал австралиец Оливер Перкович – в свободное время он катался на скейтборде с местными детьми, и из его увлечения вырос международный проект «Skatistan». Оказалось, что катание на скейтах и роликовых коньках может вселить в мальчишек и девчонок уверенность в себе. В Бамиане с 2011 г. действовала горнолыжная школа, основанная швейцарцем Кристофом Цюрхером. Там преподавала норвежка Генриетта Бьорге, которая перебралась в Афганистан, дабы, по ее словам, «показать людям, сколько радости может принести лыжный спорт». Бьорге организовала сбор денег в Норвегии и купила палки и очки – ибо в Афганистане их просто не было.
В 2014 г. в Кабуле возник женский оркестр «Zohra»; сперва он насчитывал всего шесть участниц в возрасте 13–20 лет. Ансамбль выступал, в частности, на Всемирном экономическом форуме в Давосе (2017). Для девочек из бедных семей попасть в «Zohra» было заветной мечтой и настоящим чудом. Талибы в 1996–2001 гг. запретили музыку; многих музыкантов казнили, другие бежали. Тогда Афганистан едва не утратил свое древнее музыкальное наследие, которому более тысячи лет. После падения «Талибана»* запрет на музыку был снят, но консервативные афганцы считают ее греховным занятием. Далеко не все родители разрешали своим талантливым дочерям играть. Как правило, участницы «Zohra» были воспитанницами кабульских приютов, осиротевшими во время войны или отданными на попечение государства из соображений безопасности (детей присылали в столицу из регионов, контролируемых талибами).
В 2001 г. афганский политолог Идрис Ахмад Рахмани ездил по сельским районам и видел десятки деревень без электричества, почты и телефона. В 2010 г. он повторил путешествие и сказал, что за десятилетие провинция изменилась больше, чем за тысячу лет. Теперь в каждой деревне была спутниковая тарелка, установленная в ратуше. Откуда у крестьян электричество? У них есть дешевые китайские генераторы. Откуда газ для работы генераторов? Старейшины отправляют молодежь на мотоциклах в ближайший город за газовыми баллонами. Откуда мотоциклы? Китайцы и иранцы производят их по низким ценам. Откуда люди в беспросветной глуши берут деньги на покупку мотоциклов, генераторов и газовых баллонов? Об этом Рахмани умалчивает, но ответ очевиден: опиум.
Наркодилеры «Талибана»* приезжали в деревни и обменивали «товар» на холодильники, велосипеды, телевизоры. Крестьяне смотрели афганские шоу, сделанные на западный манер, – «Кто хочет стать миллионером?» и «Afghan Star» (аналог «American Idol»). Уже в первом сезоне «Afghan Star» (2005) пели две женщины. Один из них, Герати Сетара, шокировала публику, танцуя без платка. В США ее номер сочли бы чопорным; в Афганистане ей угрожали смертью. Помимо девушек в шоу участвовали юноши – пуштуны, таджики и хазарейцы; победителя – хазарейца Шекеба Хамдарда – аудитория определила путем смс-голосования. В 2008 г. у Афганистана появился первый и единственный за всю историю олимпийский чемпион – хазарейский тхэквондист Рохулла Никпай; в Пекине он завоевал бронзовую медаль и стал национальным героем. Через четыре года в Лондоне Никпай взял вторую бронзу. Боевыми искусствами он «заболел» в детстве, посмотрев боевик по телевизору в иранском лагере беженцев, куда его семья переселилась во время битвы за Кабул (1992–1996).
Казалось, жизнь налаживается. 55 % девочек ходили в школу. Для развитых государств это мизерный показатель – но для стран, которые погрязли в нищете и мракобесии, данная цифра весьма внушительна. На сцене блистал комик Аманулла Моджаддеди, высмеивавший джихадистов. По иронии судьбы, он являлся племянником Себгатуллы Моджадедди – лидера одной из исламистских партий Пешаварской семерки. Фильм «Шахада» (2010) афгано-немецкого режиссера Бурхана Курбани попал на Берлинский кинофестиваль. Позже на экраны вышла лента Сони Насери Коул «Черный лебедь». Талибы похитили актрису, исполнявшую главную роль, и отрезали ей ноги, дабы наказать за измену исламу; однако Коул заняла ее место, и съемки удалось завершить.
Варварские инциенты случались ежедневно. В Кабуле под мостом Пули-Сохта, в парке Шахре-Нау и шиитском районе Коте-Санги толпились наркоманы – многие спустили на героин все имущество и жили на улице. ЮНИСЕФ бил тревогу – число детских браков росло. Женщин убивали, обливали серной кислотой и калечили за нарушение шариата – либо по подозрению, например, в супружеской неверности. Уличные киоски ломились от кассет и DVD-дисков с записями выступлений бача-бази. Мужчины собирались в чайханах и там смотрели подобные видео по телевизору, обсуждая красоту танцующих мальчиков.
19 марта 2015 г. 27-летняя набожная мусульманка Фархунда Маликзаде обвинила муллу кабульской мечети Шахи-до-Шамшира в том, что он продавал шарлатанские амулеты женщинам, которые не могли забеременеть, а также приторговывал «неисламскими предметами» вроде презервативов и виагры. Мулла в ответ закричал, что Фархунда сожгла Коран. Услышав об этом, прихожане набросились на Маликзаде, но она укрылась в мечети. По городу распространялись хаотичные слухи, и сотни мужчин ринулись к месту событий. Разъяренная толпа штурмовала мечеть. Девушка залезла на крышу, в нее полетели камни, и она упала. Маликзаде растерзали. Обезображенный труп переехали на машине, бросили в иссохшее русло реки Кабул и, наконец, подожгли. Окровавленное тело горело плохо, и линчеватели использовали свою одежду, чтобы поддерживать огонь.
По словам представителя полиции Хашмата Станекзая, «Фархунда, как и другие неверные, думала, что подобными действиями и оскорблениями получит гражданство Америки и Европы. Но, не достигнув своей цели, она поплатилась своей жизнью». Когда выяснилось, что обвинения против девушки были ложными, по городу прокатилась волна арестов. 49 человек предстали перед судом. Четырех из них, включая муллу, приговорили к смертной казни, но потом заменили смертные приговоры разными сроками тюремного заключения. Мулла, из-за которого все началось, был оправдан.
Иными словами, Афганистан, как обычно, лежал в двух параллельных плоскостях – модернистской и традиционной. На базарах взрывались террористы-смертники, в клубах гремела музыка, деньги лились рекой и моментально «осваивались», а салюты перемежались с ракетными обстрелами. В 2015 г. в новогоднюю ночь рядом с кабульским рестораном «Le Jardin» сдетонировал заминированный автомобиль – исламисты решили покарать иностранцев и заблудших соотечественников, посмевших отмечать немусульманский праздник. «Le Jardin» сгорел дотла, но его отстроили заново. Афганистан жил под лозунгом «зендеги мегозара», что в переводе с пушту означает: «Жизнь продолжается».
Впрочем, у афганских оптимистов имелся реальный повод радоваться – ведь экономика, на первый взгляд, развивалась успешно. В 2014 г. президента Хамида Карзая сменил «эффективный менеджер» Ашраф Гани – человек необычайно образованный и опытный. Его кандидатура выдвигалась на пост Генерального секретаря ООН (2006) – и он едва не стал преемником самого Кофи Аннана. За три года до этого Ассоциация трейдеров развивающихся рынков «Emerging Markets» признала Гани лучшим министром финансов в Азии.
Темпы роста афганского ВВП до 2012 г. действительно впечатляли: за 2006–2011 гг. ВВП увеличился на 35 %. Но его структура удручала, ибо производство в аграрном секторе выросло на 1 %, в строительстве и промышленности – на 26,5 %, а в сфере услуг – на 68 %. Сферу услуг «раздули» международная помощь и присутствие в стране сил НАТО. Афганистан по-прежнему не выпускал индустриальную продукцию. Потребительский спрос удовлетворялся за счет импорта дешевых товаров из Китая, Ирана и Пакистана (тех же мотоциклов и генераторов). Кроме того, денежные потоки из-за рубежа не иссякали – и курс национальной валюты (афгани) полз вверх. Население между тем увеличивалось примерно на миллион человек в год, но оставалось в большинстве своем безграмотным (38,2 % грамотных взрослых в 2015 г.) и преимущественно жило в сельской местности (74,7 % в 2017 г.). Несмотря на это, сельское хозяйство было примитивным и не развивалось.
Афганистан полностью зависел от внешней помощи и инвестиций. Но инвестиции возможны, если обстановка в стране относительно стабильна и безопасна. Стабильность, безопасность и, в конечном счете, доверие спонсоров как раз обеспечивал контингент НАТО. Круг замкнулся. Столь желанный афганцами вывод войск НАТО означал гибель экономики – этого мыльного пузыря, который специалисты в шутку называли «афганомикой». 18 мая 2020 г. американский президент Дональд Трамп в свойственной ему язвительной манере написал в «Twitter»: «Даже “Талибан”* в замешательстве насчет того, хотят ли они нашего выхода. Они получают целое состояние из-за того, что мы остаемся».
Глава 29
Назад в будущее
В мир пришел, Был малышом. Стал молодым. Многое понял – Одного лишь не понял: Зачем пришел? Бреду… Но что мною сделано И с чем иду?
Мухаммед Асеф Самим
К 2013 г. войска НАТО и созданная ими афганская армия перевели под контроль правительства в Кабуле 70 % страны. Отныне численность коалиционных войск постепенно сокращалась. Ветер перемен сдувал карточный домик «афганомики». В 2013 г. темпы роста экономики упали до 3,9 %.
Контртеррористическая операция «Несокрушимая свобода» – реакция США на теракт 9/11, начавшаяся 7 октября 2001 г., – официально завершилась 28 декабря 2014 г.
К 31 декабря 2014 г. воинские контингенты всех стран НАТО, кроме США, были полностью выведены. В Афганистане осталось около 10 тыс. американских военнослужащих. Темпы роста экономики снизились до 1,3 %.
По мере того как миссия НАТО сворачивалась, «Талибан»* активизировался. К тому же в стране орудовали боевики «Исламского государства»*,[668] которые сражались на два фронта – с талибами и кабульскими властями.
С 1 января 2015 г. НАТО запустил небоевую миссию «Решительная поддержка» – с целью дополнительной подготовки афганских силовиков. Ответственность за борьбу с террористами была возложена на афганскую армию.
С 2015 г. американцы не проводили в Афганистане боевых операций. Ограниченную боевую работу осуществляли только спецподразделения – помогая национальным вооруженным силам. Параллельно с каждым годом американское присутствие сокращалось. Темпы роста афганской экономики упали до 0,8 %.
В 2015 г. талибы владели 7 % территории страны, к концу 2017 г. – 13 %. Темпы роста афганской промышленности ушли в минус: в 2014 г. они составили минус 2,4 %, в 2015 г. – минус 0,43 %, в 2016 г. – минус 1,6 %.
29 февраля 2020 г. представители США и «Талибана»* в Дохе официально договорились о полном выводе американских войск к маю 2021 г.
С начала 2020 г. американцы не несли в Афганистане боевых потерь вплоть до августа 2021 г.
В январе 2021 г. в Афганистане находилось около 2500 американских военнослужащих.
1 мая 2021 г. талибы начали триумфальное шествие по стране.
– Есть ли другие обстоятельства, при которых вы бы ушли раньше положенного срока?
– Нет.
– Совсем нет?
– Если будет война – нет. Если идет война, я главнокомандующий. Я не брошу свой народ… Я готов умереть за свою страну.
Из интервью Ашрафа Гани американскому кана лу «PBS» 17 мая 2021 г.
8 июля американский президент Джо Байден объявил, что официальное завершение войны в Афганистане состоится 31 августа 2021 г.
Талибы практически без боя занимали крупные города – Газни, Герат, Кандагар… В августе они меньше чем за неделю взяли под свой контроль 10 из 34 афганских провинций.
15 августа пал Кабул.
Президент Ашраф Гани покинул страну. За 12 лет до этого издательство «Oxford University Press» опубликовало его книгу «Как исправить провальные государства: основа для восстановления расколотого мира». Однако Гани бежал из своего failed state, так и не сумев ничего исправить.
19 августа 2021 г. талибы издали свой первый официальный документ – Декларацию о победе над Британской империей, СССР и США. «Афганцы очень гордятся тем, что их страна сегодня находится на пороге независимости от американской оккупации. Это благословение Аллаха, за которое все афганцы должны быть благодарны», – говорится в документе. Также отмечается следующее: «102 года назад моджахеды Афганистана обрели независимость от британского колониального господства в результате 80-летнего сопротивления. Крах Британской империи от рук афганских моджахедов считался величайшим событием века, и многие другие обреченные нации мира были спасены от оков колониализма».
Заодно «Талибан»* приписал себе победу над СССР, ибо «стер его имя» с карты мира. Также «студенты» пишут, что «США с треском потерпели неудачу сопротивлению моджахедов и были вынуждены покинуть Афганистан». Итог декларации скромен: согласно утверждению талибов, они «победили одну за другой три крупнейшие империалистические державы за три столетия».
В ночь с 30 на 31 августа из Афганистана отбыл последний американский военный – командир 82-й воздушно-десантной дивизии, генерал-майор Кристофер Донахью.
Исламская Республика Афганистан вновь превратилась в Исламский Эмират Афганистан (ИЭА) под властью «Талибана»*.
Вопреки сообщениям СМИ, «Талибан»* не вернулся и не восстал из пепла – он никуда не уходил и никогда не сгорал. Приближаясь к Кабулу, «студенты» развешивали в занятых городах транспаранты с надписями: «Власть – это не источник доходов, а большая ответственность за служение народу»; «Мы с народом, и народ с нами» и т. д. «Талибан»* и был народом – и те, кто не мог с ним ужиться, уносили ноги из Афганистана.
Интересно, что «студенты» заранее позаботились о новом имидже. В частности, в июле 2021 г. они заявили о приверженности «правам человека в свете исламских ценностей и национальных интересов». Летом и осенью из Афганистана поступали удивительные «новости демократии» – например, талибы пообещали забивать людей камнями только по решению суда. Кроме того, они упразднили министерство по делам женщин и учредили вместо него так называемое «министерство исламской ориентации».[669] Глава комиссии по исполнению наказаний Нуреддин Тораби отметил, что Афганистан вернется к смертным казням и практике ампутации конечностей. «Отрубание рук крайне необходимо для обеспечения безопасности», – сказал чиновник; к тому же, по его словам, подобная практика оказывает «сдерживающий эффект». Тораби осудил вмешательство мирового сообщества во внутренние дела страны и международное возмущение по поводу казней талибов в прошлом: «Все критиковали нас за казни на стадионах, но мы никогда ничего не говорили об их законах и наказаниях. Никто не скажет нам, какими должны быть наши законы. Мы будем следовать исламу и будем устанавливать свои законы на основе Корана».
19 октября 2021 г. исполняющий обязанности главы МВД ИЭА Сираджуддин Хаккани (лидер «Сети Хаккани»*) встретился с семьями террористов-смертников, которые в течение 20 лет атаковали афганских и западных военных. Родителям погибших выплатили по $110 и подарили одежду. Джихадистов, совершивших самоподрывы, восхваляли как настоящих героев.
На фоне этих событий из Афганистана сбежал последний еврей – 62-летний Звулон Симан-Тов, персонаж настолько же трагический, насколько и комический. Последний еврей Афганистана прославился благодаря ссоре с предпоследним евреем Афганистана, Исааком Леви. Сначала они дружили, но затем поругались. Между ними вспыхнула вражда, в которую оказался вовлечен «Талибан»* – поскольку оба еврея обвиняли друг друга в различных преступлениях, включая владение борделем. Вражда прекратилась в январе 2005 г., когда Леви умер. О конфликте узнал английский журналист; история легла в основу британской пьесы. Симан-Тов до последнего отказывался уезжать из страны, но позже смягчился и предложил спасти себя за $10 млн. Наконец израильская организация «Цедек» эвакуировала его с большим трудом, но деньги не выплатила.
Вместе с тем талибы выразили озабоченность проблемами экологии и глобального потепления, обвинили Запад в бесчеловечности, США – в разграблении Афганистана, а «Facebook» – в ущемлении свободы слова. Вести о том, что хозяева ИЭА порют соотечественников за ношение джинсов и не пускают девочек в школу, уже никого не удивляли. Пресловутая разница культур – это, в первую очередь, разные представления о дозволенном и запретном, о грехе и благе и, в конечном счете, – о добре и зле.
Итоги деятельности США в Афганистане можно оценивать по-разному. Одни (включая Байдена) говорят, что все хорошо – и что Вашингтон реализовал все поставленные задачи. Вторые искренне злорадствуют, считая уход американцев их провалом. Третьи воодушевлены – ведь талибы смогли прийти к власти, подав тем самым пример радикалам всего мира. Впрочем, в Афганистане не удалось ни построить светское государство, ни пресечь наркотрафик, ни ликвидировать терроризм, ни создать то, что мы называем «нормальной жизнью».
Для крупных игроков Афганистан традиционно представляет интерес в геополитическом смысле, и здесь все преследуют различные цели – проложить Новый шелковый путь, построить Великий Туран, взбудоражить Среднюю Азию, «пощекотать» Россию и т. д. У каждого проекта найдутся свои сторонники. «Талибан»* – организация, признанная террористической на самом высоком уровне. На уровне Совета Безопасности ООН. Все прекрасно знают, кто такие талибы. Их поздравляют и принимают, а не гонят прочь именно из-за наличия собственных геополитических интересов – и в контексте внешней политики того или иного государства. Одни ведут себя так, чтобы уязвить американцев. Вторые – чтобы уколоть Индию. Третьи – чтобы лишний раз не будоражить Среднюю Азию. Четвертые – чтобы получить доступ к почти нетронутым залежам полезных ископаемых Афганистана и беспрепятственно добывать нефть, газ, золото, железную руду, медь, редкоземельные металлы и особенно литий. Пятые давно финансировали талибов и размещали их офисы на своей территории.
Талибы взяли власть, опираясь на поддержку местного населения. На Большом Ближнем Востоке никогда не пахло демократией; тут только два варианта – либо диктатура, либо убийственный хаос, при котором в мясорубку попадает гораздо больше людей, нежели при самом безумном диктаторе. Афганцы выбрали первое – пусть и в лице движения, а не конкретного человека. К тому же они смертельно устали от того, что в их стране веками хозяйничают чужаки. Народ Афганистана ненавидит «оккупантов» и «колонизаторов» сильнее, чем талибов – кои для среднестатистического афганца являются простыми бедными парнями из соседней деревни. Здесь работает слоган: «Мы такие же, как и вы».
Рядовые «студенты» – подобно большинству афганцев – это нищие крестьяне, не умеющие читать и писать. Они никогда не ходили в кино, не носили модную одежду, не водили детей в творческие кружки. Боевики «Талибана»* закрывают театры и запрещают музыку – ибо очень легко отказаться от того, чем ты не пользуешься (особенно если единственное знакомое тебе цивилизационное достижение – это АК-47). Сейчас люди с таким мировоззрением контролируют часть центра Евразии – и происходит официальное огосударствление терроризма.
Афганистан называют «кладбищем империй» и «кладбищем цивилизаций». Сегодня последнее наименование верно как никогда – поскольку сам цивилизационный подход умер в Афганистане на наших глазах. Запад и прочие государства начали выстраивать диалог с талибами, налаживать с ними торговые, дипломатические и иные отношения. Лозунг «мы не ведем переговоров с террористами» больше не работает – и это оплеуха для цивилизованного мира. Впрочем, Афганистан – точка пересечения интересов крупных игроков, и «студентам» придется балансировать между разными центрами силы. Но если талибы будут угнетать женщин или резать хазарейцев, то мировое сообщество выразит глубокую озабоченность. Репрессии будут восприниматься исключительно как «внутреннее дело афганского народа» – в конце концов, он же сам выбрал «Талибан»*. Исходя из этого, обещания талибов «вести себя хорошо» вызывают сомнения. Другое дело, что они будут осторожны на международной арене. Внутри же Афганистана у «Талибана»* развязаны руки – и здесь ему нет смысла сдерживаться.
Почему же «афганский вопрос» важен для всех?
Во-первых, все государства – это сообщающиеся сосуды. Они связаны друг с другом коммерческими и военными договорами, торговыми и туристическими маршрутами, инвестициями, геополитическими «склейками», амбициями и конкуренцией, дружбой и враждой, сотрудничеством и соперничеством – общей историей, наконец. События в сердце Евразии априори не могут не затронуть десятки стран и народов.
Во-вторых, перспектива эскалации исламизма, джихадизма и терроризма, распространение радикальных настроений.
• Многие воспринимают «Талибан»* как силу, одолевшую мирового гегемона. Неудивительно, что талибы вызывают симпатии ненавистников США. Конечно, не все эти люди являются радикалами того или иного толка; но радикалы – мусульманские, левые и пр. – поверили в себя. Не надо думать, что исламизм несовместим с левыми доктринами – тут можно вспомнить множество примеров: венесуэльского террориста Ильича Рамиреса Санчеса (Карлоса Шакала), итальянские «Красные бригады», «Красную армию Японии» и т. д. Как легко их, казалось бы, светские сторонники конвертируются в муджахидов – показала сама история.
• «Талибан»* – это не только талибы, но и члены других джихадистских организаций. У «студентов» мощнейшие связи с «Аль-Каидой»* – давние, крепкие, буквально семейные. Талибы неспроста выпустили из тюрем ее боевиков, которые провели за решеткой 20 лет и не думали выйти на свободу. Плюс ко всему джихадисты имеют обыкновение переходить из одной группировки в другую – по мере их переформатирования, усиления либо ослабления и иных факторов. Происходит перекалибровка «Талибана»*, его ряды пополняют боевики прочих террористических группировок.
• «Талибан»* – это новый джихадистский бренд. Он становится модным и фактически рекламирует исламизм и терроризм, подавая их под разными соусами – в зависимости от предпочтений того или иного сегмента поклонников. Одни видят в талибском триумфе унижение США, империалистов и колонизаторов. Вторые (особенно сепаратисты) – успешную борьбу за независимость. Третьи – триумф праведных мусульман, адептов шариата. Фанбаза тут воистину огромна.
• «Талибан»*, в отличие от «Исламского государства»*, не зовет боевиков массово к себе. Это значит, что джихад можно осуществлять, что называется, «на дому» – по месту жительства: в Европе и США, на Ближнем Востоке и в Африке, в Средней Азии и на Кавказе – и, конечно, в России. Быть талибом станет модно и одновременно очень просто. Это не потребует зарубежных поездок – например, в Сирию, в отличие от недавних событий. Фактически это сценарий «Исламского государства»* – но в гораздо более простом и доступном виде.
В-третьих, ожидаемый всплеск международной преступности.
• Помимо боевиков и террористов, талибы выпустили из афганских тюрем тысячи обычных уголовников. Если вчерашние заключенные будут по-прежнему нарушать закон и при этом курсировать хотя бы между Афганистаном и Пакистаном / Таджикистаном / любой другой соседней страной, то преступность уже приобретет международный характер. Люди с криминальным бэкграундом не преминут заняться хорошо известным им делом.
• Наркотрафик из Афганистана, вероятно, будет расти – как рос в годы первого правления талибов (1996–2001). К 2021 г. – еще при американцах – он увеличился в разы по сравнению с довоенным периодом, и сейчас талибы пришли на совершенно иные объемы и производственные мощности. Торговля наркотиками – это старый, проверенный и налаженный бизнес, приносящий огромные деньги. «Студенты» от него не откажутся, что бы они ни говорили. Аналогичная ситуация, судя по всему, сложится с контрабандой оружия и других предметов, ограниченных либо изъятых из гражданского оборота.
• Активность международных террористических сетей и каналов подразумевается априори – они и так существуют и функционируют. Никакие границы и международные договоры не удержат и никогда не удерживали джихадистов.
В-четвертых, миграция и проблема беженцев.
• Не секрет, что из Афганистана люди бежали, бегут и будут бежать. Очередная миграционная волна означает дополнительную нагрузку на экономику принимающих государств (учитывая, что на Западе хватает мигрантов и беженцев, получающих пособия). Миграция усугубит проблемы на рынке труда, а также проблемы с жильем, образованием, медициной и охраной правопорядка. Пострадает местное население – добропорядочные налогоплательщики, чьи финансы Афганистан и так уже поглощает не одно десятилетие.
• Вопрос еще и в том, кто эти мигранты и беженцы. Очевидно, что среди них будут не только жертвы репрессий. Уголовники, террористы, маргиналы, те, кто ненавидит Запад или конкретно Россию – вот к чему надо готовиться. Ожидается наплыв «лучших из лучших» – причем не только из Афганистана, но и из сочувствующей талибам Средней Азии. Это чревато ростом этнопреступности и криминализацией и без того не самых благополучных диаспор. Всех этих людей, полных злобы и ресентимента, не получится «окультурить», задобрить пособиями и прочими материальными благами. Они придут совсем за другим.
• Арабы, иранцы и турки тоже не будут рады наблюдать описанную картину у себя дома. Рядовые жители восточных стран уже недовольны количеством и поведением афганских беженцев. Летом 2021 г. мэр турецкого города Болу Танжу Озджан – известный скандальными высказываниями – заявил, что афганцы отстают от турок на 100 лет. Вообще государства Ближнего Востока хотят развиваться без талибов и их поклонников.
«[Афганский] мужчина видел только женщин в бурке. Теперь, даже когда он видит женщину с открытым лицом, ему это кажется странным. Невозможно добиться такой социальной интеграции. Ребята ничего не делали с семи лет, кроме как воевали. Они воевали с соседней деревней, с соседним племенем, с соседним народом. Они воевали и воевали».
Танжу Озджан
В-пятых, угроза дестабилизации и падения правящих режимов.
• Власть «Талибана»* и мода на него – это прямая угроза государственной и национальной безопасности по всему миру. Речь идет в первую очередь о Средней Азии, Ближнем Востоке и Африке – неспокойных регионах, где конфликты разгораются при любой удобной возможности. Арабские политологи уже говорят о негативном влиянии «афганского кейса» на сердца и умы своих сограждан. Помимо постсоветского пространства, победа талибов имеет все шансы отразиться на Ливане (который на грани гражданской войны), Ираке (где даже «светские» баасисты поддержали «студентов»), Палестине и т. д.
• Отдельное беспокойство вызывают среднеазиатские республики. Их диктаторские режимы держатся на лояльных силовиках и межклановых связях – но население радуется успехам «Талибана»*. «Студентам» не нужно идти войной на условный Душанбе – достаточно внедрять агентов, вести пропаганду и активировать подпольные ячейки. Конечно, в регионе есть разные государства; нельзя ставить знак равенства между режимами Рахмона и Бердымухамедова. Но описанная схема – рабочая и, в принципе, универсальная. Если любители «Талибана»* сделают все изнутри, то Средняя Азия вспыхнет. Для России же – учитывая территориальную близость «огнеопасных» стран и огромное количество гастарбайтеров – это бомба замедленного действия, лежащая прямо на пороге.
Прогнозы выглядят мрачно – однако глупо надеяться на то, что афганцы сами все исправят. На земле нет государств, существующих в вакууме. Афганистан – это пороховая бочка с подожженным фитилем; его не удастся накрыть стеклянным куполом, как в романе Стивена Кинга, и предоставить самому себе. Все ошибки будут стоить очень дорого. Впрочем, главная проблема современного мира заключается в том, что никто не хочет решать проблемы. Все стараются заработать побольше денег, дабы этих проблем избежать – или хотя бы отодвинуть их от себя на максимально далекое расстояние.
Эпилог
Гуманитарная помощь не способна заменить афганцам государство.
Петер Маурер
Афганистан сегодня занимает уникальную позицию – в центре мировой геополитики и одновременно на обочине цивилизации.
Это мифическая страна во всех смыслах слова, и один миф родился на наших глазах. Вопреки нему, талибы не победили американцев – те просто ушли, как до них – Советы, а еще раньше – британцы. «Талибан»* мог бы существовать хоть сотню лет, но если бы силы НАТО остались в Афганистане и выполняли те задачи, которые реализовывали в 2001–2014 гг., то «студенты» никогда бы не взяли Кабул. Аналогичным образом и моджахеды не захватили столицу, пока там находились советские солдаты. Но мир не ограничивается Афганистаном, и столетняя война с «непобедимым» «Талибаном»* просто никому не нужна.
Ни у британцев, ни у Советов, ни у американцев не было цели завоевать Афганистан. Первые и вторые намеревались включить его в сферу своего влияния и использовать в собственных интересах, третьи жаждали отомстить за теракты 9/11 и нейтрализовать террористическую угрозу. В случае Великобритании ввод войск был самым простым способом, уже опробованным на соседней Индии; в случае с СССР и США – единственным.
Лондон, Москва и Вашингтон пытались установить в Кабуле стабильное правительство – разумеется, не забывая о своей выгоде, но все же ценой невероятных усилий. Однако сами афганцы этого не хотели – как студенты Кабульского университета не хотели посещать занятия в 1960-х гг., политики – бороться с моджахедами в 1980-х гг., а крестьяне – расчищать поля и возрождать сельское хозяйство в 2000-х гг. В итоге студенты митинговали на улицах, политики сражались друг с другом, а неграмотные крестьяне выращивали мак либо просили милостыню в городах, изначально не имея шансов получить там работу. Вероятно, стоит задуматься – что это за студенты, если им не нужна учеба; что это за политики, если им не нужна безопасность; что это за крестьяне, если им не нужна земля? Нужна ли им всем собственная страна?..
На протяжении веков проблемы Афганистана решал кто угодно, кроме афганцев. Он процветал при персах, был важным отрезком Великого шелкового пути и «солнечным сплетением Евразии» – но эти славные времена давно минули. Бабур, обожавший Кабул, не увидел там перспектив государственного строительства – и двинулся в Индию, где основал империю Великих Моголов. Афганистан всегда был средством и никогда – целью. Все, кто желал, покоряли его, – и в результате получали что хотели. Британцы, например, сумели взять свое на дипломатическом поле и навязать афганским эмирам желанные условия договоров. Каждый завоеватель уходил лишь тогда, когда его интересы были исчерпаны – либо когда его выбивал более сильный конкурент. К тому же любая афганская кампания – подобно всякому затянувшемуся, изжившему себя предприятию – рано или поздно превращалась в разорительную бессмыслицу, при которой старые цели достигнуты, а новые – неясны.
Распространенный миф о том, что никто никогда не сумел завоевать Афганистан, в контексте политики – ложь, а в контексте массовой культуры – заблуждение, которое родилось и поддерживается от незнания либо непонимания вышесказанного. Конечно, можно винить абсолютно во всех афганских бедах и несчастьях внешних игроков – от Чингисхана до солдат НАТО – но в таком случае может сложиться впечатление, будто Афганистан сам по себе исторически настолько слаб и ничтожен, что даже не заслуживает внимания.
Именно вследствие легкости покорения Афганистана бытует мнение, что ему «недостаточно помогали». Это в корне неверно – ибо и Советы, и американцы, и международное сообщество в целом в течение десятилетий вкладывали в развитие страны воистину баснословные суммы денег. В 1980-е гг. СССР не построил в Афганистане что-то – он построил сам Афганистан с его школами и больницами, ГЭС и хлебокомбинатами, газопроводами и нефтебазами. США создали, в частности, афганские правоохранительные структуры. Список можно продолжать долго. Ничего из этого бенефициару не удалось сохранить, удержать и обратить в свою пользу.
Безусловно, Афганистан – удивительная страна с древней историей. Ее можно любить всем сердцем – за древние памятники и великолепную природу, за сочные фрукты и суровые скалы Гиндукуша, за гостеприимство и миллионы детей. Но древние памятники разрушаются – от времени и человеческих рук; великолепная природа, сочные фрукты и суровые скалы есть во многих других местах; о гостеприимстве афганцев наглядно свидетельствует судьба Александра Бернса, а у миллионов афганских детей нет и никогда не было детства.
Сейчас Афганистан балансирует на грани гуманитарной катастрофы и очень сильно уповает на международную помощь. Но помощь Афганистану – это помощь культуре, где педофилия считается статусным развлечением, а ребенок – дорогой игрушкой вроде смартфона последней модели. Сотрудничество с Афганистаном – это сотрудничество со страной, которая никогда не производила ничего, кроме фруктов, орехов, ковров, хлопка, каракуля, опиума и героина. Поддержка Афганистана – это поддержка земледельцев, не способных прокормить себя.
Корень зла – в том, что афганцы до сих пор не сумели создать государство. Под ним понимается не территория, формально признанная государством, где власть правительства ограничивается столицей. Речь идет об устойчивом политико-правовом образовании с централизованной властью и реально действующими законами, которые распространяются на все население. Однако государственное строительство подразумевает нечто очень важное – не разграбление покоренных народов, не надежды на помощь извне, не продажу ресурсов, торговлю наркотиками, финансовые махинации или политические спекуляции, но долгий, упорный и кропотливый труд всех людей – таких разных, но объединенных общей целью. Если Афганистан не сумеет переломить себя, то он навсегда останется тем, чем является сейчас – не «кладбищем империй», а братской могилой для десятков миллионов собственных граждан.
23 декабря 2021 г., Кабул
Терминологический словарь
Вилаят (от араб. 
– провинция) – провинция, основная административно-территориальная единица в Афганистане, а также в некоторых других государствах Центральной Азии, Ближнего Востока и Северной Африки.
Джезайл, джезайль (перс. 
– ружье) – традиционное длинноствольное дульнозарядное ружье, которое было распространено в Афганистане.
Джирга (пушту 
– совет) – совет старейшин, а также собрание представителей племен у пуштунов.
Джихад (араб. 
– усилие) – усердие на пути Аллаха, борьба за веру (в широком смысле); вооруженная борьба, священная война с кафирами и м уртадами (в узком смысле).
Душман – афганский моджахед.
Имам (араб. 
– стоящий впереди) – титул выдающихся богословов, а также духовное лицо, которое заведует мечетью.
Кафир (араб. 
– неверующий) – немусульманин, «неверный».
Кяриз (перс. 
– подземный оросительный канал) – традиционная подземная гидротехническая система в Афганистане, Средней Азии и Азербайджане. Представляет собой подземный канал (глиняную горизонтальную штольню), который соединяет место потребления с водоносным слоем.
Лойя-джирга (пушту 
– большой совет) – всеафганский совет старейшин и племенных вождей, созываемый для рассмотрения важных вопросов.
Мазхаб (араб. 
– дорога, по которой следуют) – исламская правовая школа.
Малик (араб. 
– царь) – арабский монархический титул. В Афганистане малик – это деревенский староста, избираемый односельчанами.
Медресе (араб.
– место, где изучают) – мусульманское учебное заведение, выполняющее функцию средней общеобразовательной школы и духовной семинарии.
Моджахед (от араб. 
– защитник веры, борец за веру) – участник джихада.
Мулла (араб. 
– господин, повелитель) – исламский священнослужитель, знаток Корана и мусульманских обрядов.
Кучи – афганские кочевники.
Мушавер – советский консультант в Афганистане.
Падишах (перс. 
– верховный государь) – восточный монархический титул; его предшественником был древнеперсидский титул «шахиншах».
Пурда (перс. 
– штора) – морально-этический кодекс мусульманок Афганистана, Пакистана и Индии, подразумевающий, что женщина должна находиться дома, вести затворнический образ жизни, заниматься домашним хозяйством, рожать детей, быть покорной отцу, мужу или братьям, а также покрывать все свое тело (включая лицо) вуалью. Зачастую под пурдой понимается положение и обязанности женщин по шариату в целом.
Пуштунвали (пушту 
– образ жизни пуштунов) – свод пуштунских традиций и обычаев; неписаный кодекс чести.
Сардар (перс. 
– глава, начальник) – титул вождя или правителя в Центральной Азии и на Ближнем Востоке. В Афганистане этот титул носят главы племен и влиятельные сановники; раньше сардарами также называли крупных феодалов.
Улем (араб. 
– знающий, ученый) – авторитетный исламский богослов.
Фаранги – историческое наименование европейцев в Афганистане.
Фетва (араб. 
– решение, заключение) – суждение или решение по какому-либо социально значимому вопросу, которое выносится признанным знатоком ислама.
Хазрат (араб. 
– присутствие) – очень уважаемый улем.
Халиф (араб. 
– заместитель, наместник) – мусульманский монарх – правитель халифата, аккумулирующий в своих руках светскую и духовную власть.
Халифат (араб. 
– замещение, наследование) – арабо-мусульманское государство, созданное пророком Мухаммедом и впоследствии управляемое халифами (в узком смысле); теократическое мусульманское государство (в широком смысле).
Хан – тюркско-монгольский монархический титул; также вождь племени.
Хиджаб (араб. 
– преграда, завеса) – накидка, скрывающая тело и/или лицо, которую мусульманки надевают при выходе на улицу.
Чадра (перс. 
– палатка) – просторная верхняя одежда мусульманок, полностью закрывающая фигуру. Другие названия: чадор, чадори, паранджа, бурка.
Шариат (араб. 
– правильный путь) – комплекс норм и предписаний, определяющих убеждения и нравственные ценности мусульман.
Шурави – наименование гражданина СССР в Афганистане.
Эмир, амир (араб. 
– повелитель) – монарх, принц и/или военачальник; также правитель эмирата – небольшого исламского государства или государственного образования. В контексте террористической организации – ее лидер.
«Томми» – британские солдаты.
Географический вокабуляр
Анатолия – полуостров на западе Азии, срединная часть современной Турции. Также Анатолией традиционно называют азиатские владения Османской империи (в отличие от Румелии (Рума) – собирательного наименования ее европейских провинций).
Арабский халифат – собирательное название теократических мусульманских государств, возникших в результате арабских завоеваний VII–IX вв. и возглавляемых халифами. Включает в себя Праведный халифат (632–661), Омейядский халифат (661–750) и Аббасидский халифат (750–945, 1124–1258).
Аргандаб – река в центральной части Афганистана, левый и самый крупный приток реки Гильменд.
Афганский Туркестан (Южный Туркестан) – территория от реки Мургаб до Гиндукуша. Сейчас Афганский Туркестан находится на границе с Туркменистаном, Узбекистаном и Таджикистаном.
Бадахшан – историческая область Памира, расположенная на территории Юго-Восточного Таджикистана (Горно-Бадахшанская автономная область) и Северо-Восточного Афганистана (провинция Бадахшан).
Бактрия – историческая область на сопредельных территориях современных Таджикистана, Узбекистана и Афганистана.
Белуджистан – историческая область на северном побережье Индийского океана, расположенная на стыке Ближнего Востока и Индостана. Сейчас Белуджистан разделен на провинции, которые входят в состав сопредельных государств: Афганистана (провинции Гильменд и Кандагар), Ирана (провинция Систан и Белуджистан) и Пакистана (провинция Белуджистан).
Бенгалия – исторический регион в северо-восточной части Южной Азии. Сейчас разделен между Индией (Западная Бенгалия) и Бангладеш (Восточная Бенгалия).
Вазиристан – горный регион и самопровозглашенное непризнанное государство на северо-западе Пакистана на границе с Афганистаном. Состоит из пакистанских подпровинций Северный Вазиристан и Южный Вазиристан, входящих в провинцию Хайбер-Пахтунхву (бывшую Зону племен) под особым совместным управлением федерального центра и местных властей.
Великий (Большой) Хорасан – историческая область Большого Ирана, которая объединяла части Афганистана, Туркменистана, Узбекистана и Таджикистана. Она включала в свой состав многие крупные города: Балх, Герат и Газни (современный Афганистан), Нишапур и Тус (современный Иран), Мерв (современный Туркменистан), Самарканд и Бухару (современный Узбекистан). Позже Великим Хорасаном называли часть Южной Азии, которая простирается от Каспийского моря на западе, включает в себя Трансоксиану и Согдиану на севере, достигает пустыни Систана на юге и гор Гиндукуш на востоке.
Гандхара – северо-западная область Большой Индии, простирающаяся от Пакистана до восточных провинций Ирана.
Гуджарат – историческая область в Южной Азии и штат на Западе современной Индии.
Деканские султанаты – пять независимых мусульманских государств, возникшие в Индии на Деканском плоскогорье между реками Кришна и Виндхья. К Деканским султанатам относятся: Ахмаднагарский султанат (1490–1636), Берарский султанат (1490–1574), Голкондский султанат (1512–1687), Биджапурский султанат (1518–1686), Бидарский султанат (1527–1619).
Делийский султанат – первое крупное исламское государство в Индии (1206–1526).
Забулистан – исторический регион, охватывающий юго-восток Ирана, юг Афганистана и граничащие с ними территории Пакистана.
Зона племен – регион, существовавший на северо-западе Пакистана. Он лежал между границей с Афганистаном и пакистанской провинцией Хайбер-Пахтунхва (ранее – Северо-Западная пограничная провинция). В 2018 г. Зона племен была присоединена к Хайбер-Пахтунхве.
Кабулистан – восточные территории Великого (Большого) Хорасана, который располагался вокруг современного Кабула.
Кашмир – область на северо-западе полуострова Индостан.
Кокандское ханство – государство со столицей в городе Коканд, которое сущетвовало в 1709–1876 гг. на территории современного Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, Южного Казахстана и Синьцзян-Уйгурского автономного района. Кокандское ханство являлось одним из трех узбекских государств в Средней Азии – наряду с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством.
Кухистан – горная область на Иранском нагорье, между пустынями Деште-Кевир и Деште-Лут.
Левант (Великая Сирия) – историческая область на востоке Средиземного моря, охватывающая территории Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Иордании и Египта.
Мавераннахр (Трансоксиана, Трансоксания) – исторический регион в Центральной Азии между реками Амударья и Сырдарья. Здесь располагались важные мусульманские города Средневековья: Бухара, Самарканд, Худжанд, Фергана и др.
Месопотамия (Междуречье, Двуречье) – историческая область в долине Тигра и Евфрата.
Мидия – историческая область, расположенная на северо-западе современного Ирана и юго-востоке Турции.
Нуристан (Кафиристан) – исторический регион на границе между Афганистаном и Пакистаном.
Панджшерское ущелье (Панджшерская долина) – ущелье на северо-востоке Афганистана. С сугубо геологической точки зрения является долиной.
Парфия – историческая область, расположенная к юго-востоку от Каспийского моря.
Пенджаб – историческая территория в Южной Азии; сейчас разделен между Индией и Пакистаном. Представляет собой одноименную индийскую северо-западную провинцию и пакистанскую северо-восточную провинцию.
Плодородный полумесяц – собирательное название Леванта и Месопотамии.
Синд – историческая область в Южной Азии и одна из четырех провинций современного Пакистана, расположенная на юго-востоке страны.
Синцзянь – исторический регион на северо-западе Китая. Сейчас является Синцзянь-Уйгурским автономным районом в составе КНР.
Систан – историко-географическая область на юго-востоке Ирана и юго-западе Афганистана.
Согдиана – древняя историческая область, располагавшаяся на территории современных Узбекистана и Таджикистана.
Туран – исторический регион в Центральной Азии, который упоминается в «Авесте» и персидской литературе. По легенде, в древности его населяли иранские племена. В авестийскую эпоху Тураном называли степь и пустыни, окружающие междуречье Амударьи и Сырдарьи. В Средние века и вплоть до начала XX в. под Тураном понимали Мавераннахр. В частности, Тамерлан именовал себя «султаном Турана».
Туркестан – историко-географический регион Центральной Евразии и Центральной Азии. Термин используется для обозначения Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Туркмении и Узбекистана. Также под Туркестаном понимают земли этих государств, Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая, тюркоязычные регионы юга Сибири, Южного Урала и Приволжья, а также север Афганистана и Ирана.
Фракия – историко-географическая область на востоке Балкан.
Хазараджат (Хазареджат) – историческая горная область в Центральном Афганистане.
Хивинское ханство – наименование Хорезмского государства (1512–1920). Название дано в честь столицы ханства – Хивы. Хивинское ханство являлось одним из трех узбекских государств в Средней Азии – наряду с Бухарским эмиратом и Кокандским ханством.
Хорасан – историческая область, расположенная в Восточном Иране.
Хорезм – исторический регион Центральной Азии с центром в низовьях Амударьи; область развитого ирригационного земледелия, ремесла и торговли.
Перечень объектов и работ, по которым выполнение обязательств СССР по оказанию технического содействия Афганистану завершено[670]
1. ГЭС Пули-Хумри-II мощностью 9 тыс. кВт на р. Кундуз – 1962 г.
2. ТЭС при заводе азотных удобрений мощностью 48 тыс. кВт (4
12) 1 очередь – 1972 г.; II очередь (36 МВт) – 1974 г.; расширение (до 48 МВт) – 1982 г.
3. Плотина и ГЭС «Наглу» на р. Кабул мощностью 100 тыс. кВт – 1966 г.; расширение – 1974 г.
4. ЛЭП с подстанциями от ГЭС Пули-Хумри-II до г. Баглана и Кундуза (110 км) – 1967 г.
5. ЛЭП с подстанцией 35/6 кВт от ТЭС при заводе азотных удобрений до г. Мазари-Шерифа (17,6 км) – 1972 г.
6–8. Электроподстанция в северо-западной части Кабула и ЛЭП – 110 кВт от электроподстанции «Восточная» (25 км) – 1974 г.
9–16. 8 нефтебаз общей емкостью 8300 куб. м – 1952–1958 гг.
17. Газопровод от места добычи газа до завода азотных удобрений в г. Мазари-Шерифе протяженностью 88 км и пропускной способностью 0,5 млрд куб. м газа в год – 1968 г.
18–19. Газопровод от газопромысла до границы СССР длиной 98 км, диаметром 820 мм, пропускной способностью 4 млрд куб. м газа в год, включая воздушный переход через реку Амударью длиной 660 м – 1967 г., воздушный переход газопровода – 1974 г.
20. Лупинг на магистральном газопроводе длиной 53 км – 1980 г.
21. ЛЭП – 220 кВт от советской границы в районе г. Ширхана до г. Кундуза (первая очередь) – 1986 г.
22. Расширение нефтебазы в порту Хайратон на 5 тыс. куб. м – 1981 г.
23. Нефтебаза в г. Мазари-Шерифе емкостью 12 тыс. куб. м – 1982 г.
24. Нефтебаза в Логаре емкостью 27 тыс. куб. м – 1983 г.
25. Нефтебаза в г. Пули-Хумри емкостью 6 тыс. куб. м.
26–28. Три автотранспортных предприятия в г. Кабуле на 300 грузовых автомобилей «Камаз» каждое – 1985 г.
29. Автотранспортное предприятие по обслуживанию бензовозов в Кабуле.
30. Станция технического обслуживания автомобилей «Камаз» в Хайратоне – 1984 г.
31. Обустройство газопромысла в районе г. Шибергана мощностью 2,6 млрд куб. м газа в год – 1968 г.
32. Обустройство газопромысла на месторождении «Джаркудук» с комплексом сооружений по сероочистке и подготовке газа к транспортировке в объеме до 1,5 млрд куб. м газа в год – 1980 г.
33. Дожимная компрессорная станция на газопромысле «Ходжа-Гугердаг» 1981 г.
34–36. Завод азотных удобрений в г. Мазари-Шерифе мощностью 105 тыс. тонн карбамида в год с жилым поселком и строительной базой – 1974 г.
37. Авторемонтный завод в г. Кабуле мощностью 1373 капитальных ремонта автомашин и 750 тонн металлоизделий в год – 1960 г.
38. Аэропорт «Баграм» со взлетно-посадочной полосой 3000 м – 1961 г.
39. Международный аэродром в Кабуле со взлетно-посадочной полосой 2800 
47 м – 1962 г.
40. Аэродром «Шинданд» со взлетно-посадочной полосой 2800 м – 1977 г.
41. Линия многоканальной связи от г. Мазари-Шерифа до пункта Хайратон – 1982 г.
42. Стационарная станция спутниковой связи «Интерспутник» типа «Лотос».
43. Домостроительный комбинат в г. Кабуле мощностью 35 тыс. кв м жилой площади в год – 1965 г.
44. Расширение домостроительного комбината в г. Кабуле до 37 тыс. кв. м жилой площади в год – 1982 г.
45. Асфальтобетонный завод в г. Кабуле, асфальтирование улиц и поставка дорожных машин (поставка оборудования и техпомощь осуществлялись через МВТ) – 1955 г.
46. Речной порт Ширхан, рассчитанный на переработку 155 тыс. тонн груза в год, в том числе 20 тыс. тонн нефтепродуктов – 1959 г.; расширение – 1961 г.
47. Автодорожный мост через р. Ханабад у села Алчин длиной 120 м – 1959 г.
48. Автодорога «Саланг» через горный хребет Гиндукуш (107,3 км с тоннелем 2,7 км на высоте 3300 м) – 1964 г.
49. Реконструкция технических систем тоннеля «Саланг» – 1986 г.
50. Автодорога Кушка – Герат – Кандагар (679 км) с цементно-бетонным покрытием – 1965 г.
51. Автодорога Доши – Ширхан (216 км) с черным покрытием – 1966 г.
52–54. Три автодорожных моста в Нангархарской провинции через р. Кунар в районах Бисуда, Камэ, Асмар длиной соответственно 360 м, 230 м и 35 м – 1964 г.
55. Автодорога Кабул – Джабель-ус-Серадж (68,2 км) – 1965 г.
56–57. Два автодорожных моста через реки Саланг и Гурбанд по 30 м каждый – 1961 г.
58. Центральные ремонтные мастерские по ремонту дорожно-строительной техники в г. Герате – 1966 г.
59. Автомобильная дорога Пули-Хумри – Мазари-Шериф – Шиберган протяженностью 329 км с черным покрытием – 1972 г.
60. Автомобильная дорога от автодороги Пули-Хумри – Шиберган до пункта Хайратон на берегу р. Амударьи протяженностью 56 км.
61. Автомобильно-железнодорожный мост через р. Амударью – 1982 г.
62. Комплекс сооружений перевалочной базы на левом берегу р. Амударьи в районе Хайратона.
63. Детский сад на 220 мест и детские ясли на 50 мест в г. Кабуле – 1970 г.
64. Городские электрические сети в г. Джелалабаде – 1969 г.
65–66. Городские электрические сети в гг. Мазари-Шерифе и Балхе – 1979 г.
67–68. Два микрорайона в г. Кабуле общей площадью 90 тыс. кв. м – 1978 г.
69–74. 6 метеостанций и 25 постов – 1974 г.
75–78. 4 метеостанции.
79. Центр матери и ребенка на 110 посещений в день в г. Кабуле – 1971 г.
80. Геологические, геофизические, сейсморазведочные и буровые работы на нефть и газ в Северном Афганистане – 1968–1977 гг.
81. Комплексные поисково-съемочные работы на твердые полезные ископаемые.
82. Политехнический институт в г. Кабуле на 1200 студентов – 1968 г.
83. Техникум на 500 учащихся для подготовки специалистов-нефтяников и горняков-геологов в г. Мазари-Шерифе – 1973 г.
84. Автомеханический техникум на 700 учащихся в г. Кабуле.
85–92. 8 профессионально-технических учебных заведений для подготовки квалифицированных рабочих – 1982–1986 гг.
93. Школа-интернат на базе детского приюта в Кабуле – 1984 г.
94. Хлебокомбинат в г. Кабуле (элеватор емкостью 50 тыс. тонн зерна, две мельницы – 375 тонн помола в сутки, хлебозавод – 70 тонн хлебобулочных изделий в сутки) – 1957 г.
95. Элеватор в г. Пули-Хумри емкостью 20 тыс. тонн зерна.
96. Хлебозавод в г. Кабуле производительностью 65 тонн хлебобулочных изделий в сутки – 1981 г.
97. Мельница в г. Пули-Хумри производительностью 60 тонн в сутки – 1982 г.
98. Хлебозавод в г. Мазари-Шерифе производительностью 20 тонн хлебобулочных изделий в сутки.
99. Мельница в г. Мазари-Шерифе производительностью 60 тонн муки в сутки.
100. Джелалабадский ирригационный канал с узлом головных водозаборных сооружений на р. Кабул длиной 70 км с ГЭС мощностью 11,5 тыс. кВт – 1965 г.
101–102. Плотина «Сарде» с водохранилищем емкостью 164 млн куб. м и ирригационные сети при плотине для орошения 17,7 тыс. га земель – 1968–1977 гг.
103–105. Две сельскохозяйственные многоотраслевые фермы «Газибад» с территорией 2,9 тыс. га, «Халда» с территорией 2,8 тыс. га и ирригационно-мелиоративная подготовка земель в зоне Джелалабадского канала на площади 24 тыс. га – 1969–1970 гг.
106–108. Три ветеринарные лаборатории по борьбе с заразными болезнями животных в гг. Джелалабаде, Мазари-Шерифе и Герате – 1972 г.
109. Завод по переработке цитрусовых и маслин в г. Джелалабаде – 1984 г.
110. Контрольно-семенная лаборатория по зерновым культурам в Кабуле.
111–113. 3 почвенно-агрохимические лаборатории в гг. Кабуле, Мазари-Шерифе и Джелалабаде.
114–115. 2 кабель-крана в районе Хорога и Калайи-Хумб – 1985–1986 гг.
116. ЛЭП 220 кВт «Госграница СССР – Мазари-Шериф» – 1986 г.
117. Комплексная лаборатория по анализу твердых полезных ископаемых в г. Кабуле – 1985 г.
118. Элеватор емкостью 20 тыс. тонн зерна в г. Мазари-Шерифе.
119. Станция технического обслуживания грузовых автомобилей на 4 поста в г. Пули-Хумри.
120–121. 2 хлопковых семенных лаборатории в гг. Кабуле и Балхе.
122. Поликлиника страхового общества государственных служащих на 600 посещений в день в г. Кабуле.
123–125. Станции искусственного осеменения в гг. Кабуле (Бинигисар), Мазари-Шерифе (Балх), Джелалабаде.
126. Институт общественных наук при ЦК НДПА – 1986 г.
127. Разработка ТЭО целесообразности создания двух госхозов на базе оросительной системы «Сарде».
128. ЛЭП 10 кВт от госграницы в районе Кушки до ст. Тургунди с подстанцией.
129. Газонаполнительная станция в г. Кабуле производительностью 2 тыс. тонн в год.
130. База МВД в Хайратоне для разгрузки и хранения спецгрузов (на подрядных условиях).
131. Реконструкция железнодорожной станции Тургунди – 1987 г.
132. Восстановление моста через р. Саманган.
133. Газонаполнительная станция в Хайратоне мощностью 2 тыс. тонн сжиженного газа.
134. Лупинг 50 км газопровода СССР – Афганистан.
135. Ремонтно-восстановительные работы на магистральных автодорогах.
136. Средняя общеобразовательная школа на 1300 учащихся в г. Кабуле с преподаванием ряда предметов на русском языке.
137. Установка по переработке газового конденсата в дизельное топливо мощностью по переработке 4 тыс. тонн в год на газопромысле Джаркудук.
138. База МГБ в порту Хайратон.
139–141. Три бетонированных площадки в Хайратоне.
142. Предприятие по прогрессивной сборке велосипедов мощностью 15 тыс. штук в год в г. Кабуле 1988 г.
Хронология гражданской войны в Афганистане
Первый этап (1978–1979): оппозиционные группировки противостоят коммунистическому правительству, которое пришло к власти в результате Саурской революции.
Второй этап (1979–1989): интернационализация конфликта. В Афганистан введен Ограниченный контингент советских войск, который поддерживает просоветский коммунистический режим. Афганским моджахедам помогают США, Пакистан и ряд других государств. На постсоветском пространстве этот этап называется Афганской войной, в исламском мире – Афганским джихадом.
Третий этап (1989–1992): после вывода советских войск афганская правительственная армия при материальной и консультационной поддержке СССР сражается против моджахедов, также поддерживаемых из-за рубежа.
Четвертый этап (1992–1996): конфликт между победителями третьего этапа войны – группировками оппозиции и полевыми командирами моджахедов, которые стремятся к установлению в стране исламского эмирата.
Пятый этап (1996–2001): конфликт между коалицией полевых командиров моджахедов (Северным альянсом) и «Талибаном»*.
Шестой этап (2001–2021): после терактов 11 сентября 2001 г. в Афганистан входят Международные силы содействия безопасности под командованием НАТО. При поддержке правительственной армии Исламской Республики Афганистан они ведут боевые действия против «Талибана»*.
Седьмой этап (2021): наступление «Талибана»*. После начала вывода американских войск из страны талибы активизируются и 15 августа захватывают Кабул.
Восьмой этап (2021): Панджшерский конфликт – противостояние между талибами и сторонниками Исламской Республики Афганистан, которое началось после окончательного ухода войск НАТО из страны.
Современный Афганистан в цифрах (статистика 2015–2021 ГГ.)[671]
• Почти все афганцы – мусульмане. От 84,7 % до 89,7 % из них являются суннитами и еще 10–15 % – шиитами. Среди представителей других конфессий есть индуисты и сикхи, а также незначительное количество христиан (0,1 % – 0,4 %), ахмадийцев и бахаи.
• По итогам исследования международной благотворительной христианской организации «Open Doors» (2020), Афганистан занимает второе место в мире (после Северной Кореи), где тяжелее всего быть христианином. Христиане подвергаются притеснениям и дискриминации. Их могут уволить с работы, лишить имущества, заключить в тюрьму, подвергнуть пыткам и даже убить. Известны случаи нападений, похищений и убийств христиан, являющихся сотрудниками иностранных организаций.
• ВВП на душу населения – $509 (2020); ниже, чем в Судане, Руанде и Таджикистане.
• Уровень безработицы – 23,9 % (2017).
• 54,5 % афганцев живет за чертой бедности (2016).
• Страна занимает 177-е место (из 184) в рейтинге ЮНЕСКО по уровню грамотности (2019). В 2021 г. ЦРУ оценило грамотность афганского населения в 55,5 % для мужчин и 29,8 % – для женщин.[672] Под грамотностью подразумевается умение с пониманием читать и писать короткие, простые предложения о своей повседневной жизни, а также способность осуществлять простые арифметические расчеты.
• Младенческая смертность составляет 16,5 % (для сравнения: в Германии этот показатель равен 0,5 %). Из тысячи младенцев в первый год жизни умирают 165. Каждый десятый ребенок не достигает пятилетнего возраста. Около 35 % новорожденных имеют недостаточный вес. По данным ЮНИСЕФ, с 2012 г. Афганистан – мировой лидер по уровню детской смертности по причине недоедания. Согласно оценкам Всемирной продовольственной программы (2021), около 93 % домохозяйств не имеют достаточного количества продуктов питания.
• 87 % родов происходят в домашних условиях. Материнская смертность составляет 1700 женщин на 100 тыс. населения.
• По сообщениям международной правозащитной организации «Amnesty International» (2015), только 2 % афганок имеют удостоверения личности. Соответственно, 98 % не имеют никаких документов, подтверждающих их гражданство и юридический статус.
• ЮНИСЕФ констатирует, что в 57 % бракосочетаний невеста младше 16 лет. 80 % браков являются вынужденными либо насильственными. Их устраивают, чтобы ликвидировать долговые обязательства, урегулировать спор или прекратить кровную вражду (2018).
• В Афганистане 117 государственных больниц, а также ряд частных и международных медицинских учреждений. Численность населения в 2021 г. составляет 39,8 млн человек (37-е место в мире по численности населения).[673] Доступность больничных коек – 0,4 на тысячу человек.
• Согласно данным Американской миссии (2018), около 50 % афганцев страдают от психических расстройств. Примерно 6 млн человек лишены любой медицинской помощи.
• Исследование «The Asia Foundation» показало, что 80 % взрослых в Афганистане имеют ту или иную степень инвалидности (24,6 % – легкую, 40,4 % – среднюю и 13,9 % – тяжелую). Среди детей и подростков в возрасте от 2 до 17 лет насчитывается 17,3 % инвалидов (2019).
• Длина сети автомобильных дорог (с твердым покрытием и оформленных грунтовых) – 34 903 км (2017). На более чем 90 % территории страны отсутствует мобильная связь. При этом площадь Афганистана равна 647 500 км² (40-е место в мире по размеру занимаемой территории).
• Национальная авиакомпания Афганистана «Ariana Afghan Airlines» имеет в распоряжении пять самолетов (по данным на август 2019 г.).
• Афганистан занимает пятое место в рейтинге самых загрязненных стран мира по показателям индекса качества воздуха (AQI) – после Бангладеш, Пакистана, Индии и Монголии (2020).
• По сведениям Центральной статистической организации Афганистана (2021), численность оседлого сельского населения составляет 71,5 % населения страны, кочевого населения – 4,7 %, а городского населения – 23,8 %. Примерно 55 % городского населения (13 % всего населения) сконцентрировано в Кабуле и окрестностях.
• 38,6 % афганцев не имеют доступа к питьевой воде, 48,6 % – к канализации и санитарным удобствам.
• В стране ежедневно производится 150 млрд разовых доз героина. Также Афганистан является крупнейшим в мире производителем опиума.
• По информации ЦРУ, в Афганистане действуют 15 террористических организаций.[674]
• Ожидаемая продолжительность жизни при рождении – 53,25 года (2021).[675] Среди главных причин смерти – сердечно-сосудистые и онкологические заболевания, болезни легких и желудка, кишечные инфекции, война, ДТП, самоубийства, травмы, туберкулез, малярия, столбняк, грипп и пневмония, недоношенность, недоедание, беременность и роды (данные аналитического онлайн-ресурса «World Health Rankings»).
Библиография
Источники
Бабур. Бабур-наме. – М., 1993.
Файз Мухаммад. Книга упоминаний о мятеже (События гражданской войны в Афганистане, 1928–1929 гг.). – М., 1988.
Шараф ад-Дин Али Йазди. Зафар-наме. – Ташкент, 2008.
Автобиографии, мемуары и путевые заметки
Абдур-Рахман. Автобиография Абдурахман-хана, эмира Афганистана. – СПб., 1901.
Бернс А. Путешествие в Бухару в 1831, 1832 и 1833 годах: рассказ о плавании по Инду от моря до Лагора с подарками великобританского короля и отчет о путешествии из Индии в Кабул, Татарию и Персию, предпринятом по предписанию высшего правительства Индии в 1831, 1832 и 1833 годах лейтенантом Ост-Индской компанейской службы, Александром Борнсом, членом Королевского общества. – М., 1849.
Гареев М. А. Моя последняя война (Афганистан без советских войск). – М., 1996.
Громов Б. В. Ограниченный контингент. – М., 1994.
Корж Г. П. Афганское досье. – Харьков, 2002.
Костенко Л. Ф. Очерки Семиреченского края: (путевые письма). – СПб., 1872–1873.
Крючков В. А. Личное дело. – М., 1996.
Майоров А. М. Правда об Афганской войне. – М., 1996.
Рашид А. Талибан. Ислам, нефть и новая Большая игра в Центральной Азии. – М., 2003.
Рейснер Л. М. Афганистан. – М., 2021.
Симонич И. О. Воспоминания полномочного министра, 1832–1838 гг. – М., 1967.
Сейерстад О. Книготорговец из Кабула. – М., 2007.
Черчилль У. Индия. Судан. Южная Африка. Походы британской армии, 1897–1900. – М., 2004.
Научная и научно-популярная литература
Брачев В. С., Полынов С. М. СССР и Афганистан в период войны 1979–1989 гг.: экономическое и гуманитарное сотрудничество // «Вопросы истории». – № 3, 2019. – C. 18–30.
Мир Гулям Мухаммед Губар. Афганистан на пути истории. – М., 1987.
Кеннеди Х. Великие арабские завоевания. – М., 2010.
Кича М. В. Династии. Как устроена власть в современных арабских монархиях. – М., 2021.
Кича М. В. Мекка. Биография загадочного города. – М.: Бомбора, 2019.
Кича М. В. Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур. – М., 2020.
Коргун В. Г. История Афганистана. XX век. – М., 2004.
Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л. и др. Черная книга коммунизма: преступления, террор, репрессии. – М., 1999.
Нордберг Д. Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье. – М., 2016.
Сайкс П. История Афганистана. С древнейших времен до учреждения королевской монархии. – М., 2021.
Таннер С. Афганистан: История войн от Александра Македонского до падения «Талибана». – М., 2004.
Хоанг М. Чингисхан. – М., 2016.
Хопкирк П. Большая игра против России: Азиатский синдром. – М., 2004.
Художественная литература
Фрейзер Д. М. Флэшмен. – М., 2017.
Хоссейни Х. Бегущий за ветром. – М., 2017.
Публикации на иностранных языках
Abbott, J. Narrative of a Journey from Heraut to Khiva, Moscow, and St. Petersbourgh, during the Late Russian Invasion of Khiva. With some Account of the Court of Khiva and the Kingdom of Khaurism. Vol. I. – London, 1843.
Abbott, J. Narrative of a Journey from Heraut to Khiva, Moscow, and St. Petersbourgh, during the Late Russian Invasion of Khiva. With some Account of the Court of Khiva and the Kingdom of Khaurism. Vol. II. – London, 1843.
Abubakar Siddique. The Pashtun Question The Unresolved Key to the Future of Pakistan and Afghanistan. – London, 2014.
Ahmed Rashid. Taliban: Militant Islam, Oil and Fundamentalism in Central Asia. – New York, 2000.
Barfield, T. Afghanistan: A Cultural and Political History. – Princeton, 2012.
Bergen, P. Holy War, Inc.: Inside the Secret World of Bin Laden. – New York, 2001.
Bodansky, Y. Bin Laden: The Man Who Declared War on America. – New York, 2001.
Caughlin, C. Churchill’s First War. Young Winston at War with the Afghans. – New York, 2013.
Decoding the New Taliban: Insights from the Afghan Field / Ed. by Antonio Giustozzi. – New York, 2009.
Duprée, L. Afghanistan. – Princeton, 1973.
Lee, J. L. Afghanistan: A History from 1260 to the Present. – London, 2018.
MacDonald, D. Drugs in Afghanistan. Opium, Outlaws and Scorpion Tales. – London, 2007.
Manchanda, N. Imagining Afghanistan: The History and Politics of Imperial Knowledge. – Cambridge, 2020.
Mohammed Ali. Afghanistan. The National Awaking. – Lahore, 1958.
Mohammed Ali. Cultural History of Afghanistan. – Kabul, 1964.
Mohammed Hassan Kakar. Afghanistan: The Soviet Invasion and the Afghan Response, 1979–1982. – Berkeley, 1995.
Mohammad Yousaf, Adkin, M. The Bear Trap. – Havertown, 2001.
Molesworth, G. Afghanistan 1919 – An Account of Operations in the Third Afghan War. – New York, 1962.
Olesen, A. Islam and Politics in Afghanistan. – London, 1995.
Pennell, T. L. Among the Wild Tribes of the Afghan Frontier, a Record of Sixteen Years’ Close Intercourse with the Natives of the Indian Marches. – London, 1922.
Rajiv Chandrasekaran. Little America: The War Within the War for Afghanistan. – New York, 2012.
Rubin, B. R. Afghanistan from the Cold War through the War on Terror. – Oxford, 2013.
Sale, F. Journal of the Disasters in Afghanistan, 1841–1842. – London, 1843.
Shaista Wahab, Youngerman, B. A Brief History of Afghanistan. – New York, 2007.
Tamim Ansary. Games without Rules: The Often-Interrupted History of Afghanistan. – New York, 2014.
Wink, A. Al-Hind, the Making of the Indo-Islamic World: Early Medieval India and the Expansion of Islam 7th–11th Centuries. – Leiden, 2002.
Административная карта Афганистана
«Линия Дюранда»
В XX в. Афганистан менял флаги чаще, чем любая другая страна в мире. Их разнообразие символизирует афганскую политическую историю. Так, во второй половине XIX в. эмир Абдур-Рахман принял черный флаг – традиционное мусульманское военное знамя.
Эмир Хабибулла-хан добавил к флагу своего отца печать, являющуюся предшественником герба Афганистана в XXI в. На флаге впервые появился сноп пшеницы – символ Дурранийской монархии. Старый черный флаг Абдур-Рахмана продолжали использовать на военных базах и таможенных пунктах.
Реформатор Аманулла-хан провозгласил первый национальный флаг в 1919 г. в связи с обретением Афганистаном независимости от Великобритании. Мечеть на полотнище была окружена солнечными лучами в форме октаграммы по образцу османских стандартов.
На втором флаге, который использовался во время правления Амануллы, октограмма была убрана, а национальная эмблема Афганистана – увеличена и несколько изменена. Новый дизайн был связан с провозглашением Королевства Афганистан в 1926 г.
Вернувшись из европейского путешествия в 1928 г., Аманулла принял новый флаг – черно-красно-зеленый триколор, основанный на европейских и советских образцах. Черная вертикальная полоса символизировала прошлое (отсылка к предыдущим черным флагам); красная – борьбу за независимость и кровь, пролитую афганцами в Третьей англо-афганской войне; зеленая – надежду на благополучное будущее. Эти цвета стали традиционными для афганской геральдики. Сноп пшеницы по-прежнему обозначал монархию Дуррани, а солнце, восходящее над двумя снежными горами, – новое начало для королевства.
Флаг во время правления эмира Абдур-Рахмана (1880–1901)
Флаг во время правления эмира Хабибуллы (1901–1919)
Третий флаг во время правления короля Амануллы (1928–1929)
Первый флаг во время правления эмира Амануллы (1919–1926)
Второй флаг во время правления короля Амануллы (1926–1928)
Флаг во время правления Хабибуллы Калакани, известного как Бача-и Сакао (1929)
Первый флаг во время правления Мухаммеда Надир-шаха (1929–1930)
Даже краткий период правления Бача-и Сакао (Хабибуллы Калакани) проходил под особым флагом. Им был вертикальный триколор с красной, черной и белой полосами – цветами, используемыми монгольскими завоевателями в XIII в.
Мухаммед Надир-шах возродил триколор Амануллы, но заменил его последнюю прогрессивную эмблему более традиционным гербом. Позже монарх добавил на флаг дату, написанную арабскими цифрами (
) – 1348 год по лунному исламскому календарю, 1929 год по григорианскому календарю – год воцарения клана Мусахибан (клана Надир-шаха).
В 1973 г. была провозглашена Республика Афганистан, и президенту Мухаммеду Дауду понадобился новый флаг. С предыдущего флага убрали дату 
.
В 1974 г. флаг снова был изменен. Дауд сохранил оригинальные черный, красный и зеленый цвета, но их значение интерпретировалось по-другому. Черный цвет обозначал темное прошлое, красный – кровь, пролитую в борьбе за независимость, а зеленый – процветание сельского хозяйства. Королевский герб был заменен орлом, который символизировал легендарного первого царя ариев. Ступеньки, изображенные на груди орла, обозначали ступеньки, ведущие к минбару (кафедре в мечети, с которой имам читает проповеди). Пшеница олицетворяла уже не монархию Дуррани, но изобилие, а восходящее солнце над головой орла – рассвет афганской республики.
Второй флаг во время правления Мухаммеда Надир-шаха; также использовался его сыном Мухаммедом Захир-шахом (1931–1973)
Второй флаг Республики Афганистан при Мухаммеде Дауде (1974–1978)
Первый флаг Республики Афганистан при Мухаммеде Дауде (1973–1974)
При коммунистическом режиме флаг Афганистана менялся несколько раз. Сразу после Саурской революции (1978) из кантона была убрана печать. После октября 1978 г. – в период правления фракции «Хальк» – флаг приобрел обычный дизайн для коммунистических режимов. Теперь он представлял собой красное поле с желтой печатью на кантоне. Венок из пшеницы остался. Вверху были добавлены пятиконечная звезда и слово «Хальк» (перс. 
– народ) персидской вязью в центре. Флаг являлся также флагом фракции «Хальк» Народно-демократической партии Афганистана.
После свержения фракции «Хальк» фракцией «Парчам» флаг был снова изменен. Новое руководство вернулось к черно-красно-зеленому триколору, символизирующему прошлое, кровь, пролитую за независимость и ислам соответственно. На новой печати было изображено восходящее солнце (отсылка к историческому названию страны – «Хорасан» (перс. 
– откуда приходит солнце), а также ленты с национальным триколором, очертания зубчатого колеса (символ индустриализации), книга (символ науки, образования и просвещения) и красная звезда, обозначающая коммунизм. В центре герба находилось изображение ступенек, ведущих к минбару, и зеленое поле – символы мечети и ислама, отражавшие попытку нового режима умиротворить мусульман.
В 1987 г. изображения книги и звезды были исключены с афганского флага.
Первый флаг Демократической Республики Афганистан после Саурской революции (1978)
Второй флаг Демократической Республики Афганистан (1978–1980)
Третий флаг Демократической Республики Афганистан (1980–1987)
Флаг Республики Афганистан (1987–1992)
Первый флаг Исламского Государства Афганистан (1992)
Первый флаг Исламского Эмирата Афганистан (1996–1997)
В 1992–1996 гг. у Исламского Государства Афганистан было два флага. На первом были написаны арабским шрифтом шахада (араб. 
– нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его) и такбир (араб. 
– Аллах велик). Второй флаг после победы «Талибана»* использовался Северным альянсом.
В 1996–1997 гг. в талибском Исламском Эмирате Афганистан был белый флаг. С 1997 г. по 2001 г., когда правил «Талибан»*, в Афганистане был белый флаг с начертанной на нем шахадой.
Флаги Афганистана 2002–2021 гг. напоминают флаг 1931–1973 гг.
После падения Кабула и захвата власти талибами флагом Исламского Эмирата Афганистан снова стал флаг «Талибана»*.
Символика «Талибана»* не приводится, так как ее публикация запрещена законом Российской Федерации.
Второй флаг Исламского Эмирата Афганистан (1997–2001)
Второй флаг Переходного Исламского Государства Афганистан (2002–2004)
Флаг Исламской Республики Афганистан (2001–2002)
Первый флаг Исламского Государства Афганистан (2004–2013)
Первый флаг Переходного Исламского Государства Афганистан (2002)
Второй флаг Исламского Государства Афганистан, использовавшийся с 2013 г. до падения Кабула и захвата власти талибами 15 августа 2021 г.
Александр Бернс в бухарском наряде. Гравюра 1838 г.
Уильям Барнс Уоллен. Последний бой 44-го пехотного полка Ее Величества в Гандамаке 13 января 1842 года (1898).
На картине изображен последний эпизод избиения колонны Эльфинстона. Афганцы окружили 45 уцелевших британских солдат и 20 офицеров возле кишлака Гандамак – всего в 15 км от Джелалабада. У британцев было всего 20 винтовок и 40 патронов. Почти все они погибли в рукопашной схватке с афганцами. В плен попал только капитан Джеймс Саутер (уже в XXI в. британцы назовут в его честь военную базу под Кабулом – лагерь Саутер (Camp Souter). Спасся только один человек – хирург Уильям Брайдон.
Элизабет Батлер. Остатки армии. Джелалабад, 13 января 1842 года (1879).
Батлер изобразила раненого доктора Уильяма Брайдона, подъезжающего к Джелалабаду, – единственного члена колонны Эльфинстона, которая была уничтожена афганцами. Позже Брайдон написал в докладе: «Запасы были разграблены. Не было ни палаток, ни одеял. Температура упала ночью более чем на десять градусов ниже нуля. Женщины и дети замерзали насмерть, засыпая на голой земле. Туземцы безжалостно убивали оставшихся. Замерзшие трупы отмечали маршрут нашего похода».
Генерал-майор Винсент Эйр. Портрет Акбар-хана (1842)
Лейтенант Джеймс Раттрей. Воин-пуштун с кремневым ружьем-джезайлом (1848)
Лейтенант Джеймс Раттрей. Дост Мохаммед, правитель Кабула, и его юный сын (1848)
Лейтенант Джеймс Раттрей. Кочевники-гильзаи (1848)
Лейтенант Джеймс Раттрей. Мавзолей Ахмад-шаха Дуррани в Кандагаре (1848)
Лейтенант Джеймс Раттрей. У гробницы султана Махмуда Газневи (XI в.) в Газни (1848).
Лейтенант Джеймс Раттрей. Леди Кабула. В афганском гареме (1848)
Эмир Шир-Али с принцем Абдуллой Джаном и афганскими сардарами. Фото 1869 г.
Подписание Гандамакского мирного договора, май 1879.
Слева направо: британский офицер Дженкинс, британский дипломат Каваньяри, афганский эмир Якуб-хан, афганский главнокомандующий Дауд-шах, афганский премьер-министр Хабибулла-хан
Британский лев отбивается от афганских волков. Гравюра, посвященная осаде Шерпурского кантонмента – эпизоду Второй англо-афганской войны (декабрь 1879)
Василий Верещагин. Афганец (1867–1868)
Василий Верещагин. Афганец (1869–1870)
Василий Верещагин. Портрет бачи (то есть бача-бази) (1867–1868)
Афганский караван в Австралии, конец XIX в.
Абдур-Рахман – будущий «железный эмир», 1870-е гг.
Эмир Аманулла-хан, 1920-е гг.
Бача-и Сакао (Хабибулла Калакани), 1929 г.
Сноски
1
При этом следует помнить, что в 1950–1960-х годах некоторые арабские монархии были свергнуты – в частности, в Египте (1952), Ираке (1953), Йемене (1962) и Ливии (1969).
(обратно)2
Династия Аль Хашими также известна как Хашимиты, Аль Сауд – как Саудиты, Аль Саид – как Саидиты.
(обратно)3
Арабское слово «аль» (أل) означае, «клан» (например, آل سعود – Аль Сауд, т. е. «клан Саудов»). Если же упоминается член династии, то нередко написание меняется (например, «Салман ибн Абдул-Азиз аль-Сауд»). Иногда звук «ль» ассимилируется – так, нынешнего кувейтского амира зовут Наваф аль-Ахмед аль-Джабер ас-Сабах, но его династия – Аль Сабах.
(обратно)4
Мы не будем рассматривать отдельно династию Алауитов (Марокко) по историческим причинам (берберское и андалусское влияние, длительное правление в Магрибе и утеря непосредственной связи с Аравией).
(обратно)5
См. подробнее: Кича М. В. Мекка. Биография загадочного города. – М., 2020.
(обратно)6
Мекканский шарифат (967-1925) – государственное образование на западе Аравийского полуострова со столицей в Мекке.
(обратно)7
Османские султаны рождались от рабынь, которые получали новые имена, попав в гарем. Так, матерью Ахмеда III была Эметуллах Рабия Гюльнуш-султан – венецианка по происхождению. Хашимиты же заключали браки внутри своей династии и гордились этим.
(обратно)8
Левант (Великая Сирия) – историческая область на востоке Средиземного моря, охватывающая территории Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Иордании и Египта. Месопотамия (Междуречье, Двуречье) – историческая область в долине Тигра и Евфрата. Плодородный полумесяц – собирательное название Леванта и Месопотамии.
(обратно)9
См. подробнее: Кича М. В. Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур. – М., 2020.
(обратно)10
Центральные державы – союз Германии, Австро-Венгрии и Высокой Порты. В период Первой мировой войны Центральные державы противостояли Антанте – союзу Великобритании, Франции и России.
(обратно)11
Индия являлась колонией Британии. Египет в 1914–1922 годах входил в состав Османской империи, но фактически был английским протекторатом. Судан управлялся египтянами и британцами совместно, однако британцы занимали высшие административные должности.
(обратно)12
Верховный комиссар – должность главного британского чиновника в ряде колоний и иных зависимых территорий, в т. ч. в Египте в годы протектората (1914–1922).
(обратно)13
Галлиполийское сражение (Дарданелльская операция, битва при Чанаккале) – масштабная военная операция Антанты по взятию Стамбула.
(обратно)14
Арабский халифат – собирательное название исламских государств, возникших в результате арабских завоеваний VII–IX веков и возглавлявшихся халифами. Включает в себя Праведный халифат (632–661), Омейядский халифат (661–750) и Аббасидский халифат (750–945, 1124–1258). Арабы считают халифат синонимом своего счастья и могущества, а его восстановление до сих пор является арабской мечтой.
(обратно)15
Аббасиды – арабская династия, правившая Аббасидским халифатом (7501258). Фатимиды – арабская династия, правившая Фатимидским халифатом (9091171). Омейяды – арабская династия, правившая сначала Омейядским халифатом (661–750), а потом – Кордовским эмиратом (756–929) и Кордовским халифатом (929-1031).
(обратно)16
Улем – авторитетный знаток ислама.
(обратно)17
Конечно, на Ближнем Востоке проходили крупные военные операции. Так, потери Антанты в Галлиполийском сражении составили от 157 тыс. до 178 тыс. человек. Но при Галлиполи решался вопрос взятия Стамбула – османской столицы. При осаде Эль-Кута было убито и попало в плен от 31 тыс. до 36 тыс. англичан и индусов из Британской Индии. В остальных же операциях потери Британии исчислялись максимум несколькими тысячами.
(обратно)18
Сионизм – политическое движение и политическая идеология, целью которых является объединение и возрождение еврейского народа на его исторической родине – в Израиле.
(обратно)19
Версальский мирный договор – договор, подписанный 28 июня 1919 года в Версальском дворце и официально завершивший Первую мировую войну. Его условия были сформулированы на Парижской мирной конференции (1919–1920).
(обратно)20
Суммарная площадь британских военных баз на территории Египта составляла около 20 тыс. кв. км – т. е. равнялась площади Уэльса.
(обратно)21
Отсюда появилось выражение «путь в Дамаск» – т. е. некое судьбоносное событие, обозначающее важную перемену.
(обратно)22
Салах ад-Дин (1138–1193) – правитель Египта и Сирии, основатель династии Айюбидов, полководец. В Европе известен как Саладин.
(обратно)23
Далее – Ибн Сауд.
(обратно)24
На самом деле конференция прошла в два этапа. Первый состоялся 12–23 марта 1921 года в Каире, второй – 24–30 марта 1921 года в Иерусалиме. Обычно конференция именуется Каирской. Ее официальное название – Ближневосточная – используется редко.
(обратно)25
Османская империя исчезла 29 октября 1923 года, когда парламент Турции объявил о создании Турецкой Республики.
(обратно)26
Аятолла – почетный шиитский религиозный титул.
(обратно)27
Фетва – решение по важному вопросу, выносимое мусульманским авторитетом.
(обратно)28
Мухаррам – первый месяц мусульманского календаря.
(обратно)29
Саддам Хусейн родился в деревне Аль-Ауджа, в 13 км к югу от Тикрита.
(обратно)30
Впоследствии в Хайфе была возведена мемориальная колонна. На ней две надписи. Первая гласит: «В память о трансфере тела Его Величества, великого правителя арабов, короля Фейсала I». Вторая надпись – это высказывание Фейсала: «Свободу не дают и не берут, свобода народа находится в его собственных руках».
(обратно)31
Аль-Мидфаи обвиняли в убийстве двух британских офицеров в 1920 году.
(обратно)32
Шахиншах – персидский монархический титул, приблизительно соответствующий европейскому титулу императора.
(обратно)33
Королевская Викторианская цепь – британская награда.
(обратно)34
Имеется в виду отель «King David» («Царь Давид») в Иерусалиме.
(обратно)35
По сути, США и Великобритания собирались возродить Ближневосточную Антанту (1938–1948) – союз Ирака, Ирана, Афганистана и Турции, созданный на основе Саадабадского пакта (1937). Однако Ближневосточная Антанта существовала лишь на бумаге, и в 1950-х годах Лондон и Вашингтон решили повторить попытку с учетом предыдущих ошибок.
(обратно)36
В период с 4 августа 1954 года по 20 июня 1957 года Нури ас-Саид возглавлял кабинет министров в седьмой раз.
(обратно)37
Международный банк реконструкции и развития – учреждение ООН при Всемирном банке.
(обратно)38
Абайя – длинное арабское женское платье.
(обратно)39
Принцесса Бадия умерла в Лондоне в мае 2020 года в возрасте 100 лет.
(обратно)40
Баасисты – сторонники Партии арабского социалистического возрождения (араб. حزب البعث العربى الاشتراكي), кратко именуемой «Баас». Ее идеология – баасизм, представляющая собой синтез арабского социализма и панарабизма.
(обратно)41
Мухаммед Али-паша (1769–1849) – вассал османского султана Махмуда II, губернатор Египта в 1805–1848 годах. При нем Египет де-факто стал независимым от Стамбула. Династия Мухаммеда Али-паши правила страной вплоть до 1952 года.
(обратно)42
Главный британский резидент в Трансиордании – администратор, действующий от имени верховного комиссара Палестины, второй по значимости чиновник в эмирате.
(обратно)43
Среди них – четырехкратный премьер-министр Тауфик Абу аль-Худа (18941956) и шестикратный председатель правительства Самир ар-Рифаи (1901–1965). Ар-Рифаи стал родоначальником политического клана – его сын Зейд и внук Самир также возглавляли кабинет министров.
(обратно)44
Восстание Западной Стены (1929) – антиеврейские беспорядки и погромы в Палестине, учиненные арабами.
(обратно)45
Ишув – еврейская община Палестины.
(обратно)46
Белая книга – документ или сборник документов о британской политике в отношении мандатной Палестины.
(обратно)47
Еврейское агентство – международная сионистская организация со штаб-квартирой в Иерусалиме.
(обратно)48
Нельзя забывать и о гигантских инвестициях Великобритании. Так, в 1942 году Лондон предоставил Абдалле на льготных условиях кредит в размере 50 тыс. фунтов стерлингов для развития порта Акаба на Красном море.
(обратно)49
Скрывая истинную цель переговоров с Лондоном, Абдалла заявил, что требует пересмотреть англо-трансиорданский договор 1946 года. В марте 1948 года был подписан новый англо-трансиорданский договор, который ничем не отличался от предыдущего.
(обратно)50
Государство Израиль было провозглашено 14 мая 1948 года – по истечении срока британского мандата в Палестине и в соответствии с резолюцией ООН № 181 (1947).
(обратно)51
Армия Священной войны представляла собой отряды палестинских арабов. Ими командовал Абд аль-Кадир аль-Хусейни – племянник муфтия.
(обратно)52
Восточный Иерусалим – часть Иерусалима, где расположены Старый город и Елеонская гора с важнейшими иудейскими, христианскими и мусульманскими святынями: Храмовой горой, Стеной Плача, храмом Гроба Господня, мечетями Аль-Акса и Купол Скалы и др.
(обратно)53
Одна из резолюций отвергала план мирного урегулирования «палестинского вопроса», который разработал шведский посредник ООН – граф Фольке Бернадот. Согласно плану, Палестина подлежала совместному управлению Израиля и Трансиордании, а Иерусалим следовало включить в состав королевства Абдаллы. Вопрос о статусе Иерусалима стоил Бернадоту жизни. В сентябре 1948 года его автомобиль расстреляли.
(обратно)54
В результате войны под арабским контролем оказались 300 кв. км и 14 населенных пунктов, решением ООН предназначенных Израилю. Израиль же занял около половины территорий, зарезервированных для арабского государства, – 1300 кв. км и 112 населенных пунктов.
(обратно)55
Приставка «транс-», в частности, образует прилагательные со значением: «расположенный за пределами чего-либо».
(обратно)56
Аль-Акса – мечеть в Иерусалиме, третья по значимости в исламе (после Аль-Харам в Мекке и Ан-Набави в Медине).
(обратно)57
Сандхерст – британская военная академия в графстве Беркшир.
(обратно)58
Название книги – строка из пьесы Уильяма Шекспира «Генрих IV»: «Но нет покоя голове в венце». В русском языке есть синонимичная фраза: «Тяжела ты, шапка Мономаха».
(обратно)59
Крупные предприятия создавались в Трансиордании – нефтеперерабатывающий завод в Эз-Зарке, цементный завод в Фухейсе и т. д. К 1965 году на Восточном берегу были сосредоточены три четверти индустриального производства, хотя в 1948 году промышленность там вообще отсутствовала.
(обратно)60
По воспоминаниям Глабба, ему «дали 16 часов на сборы и в добровольно-принудительном порядке увезли из Аммана». Вернувшись в Англию, генерал написал более 20 книг о Ближнем Востоке: «Великие арабские завоевания» (1963), «История Арабского легиона» (1976) и др.
(обратно)61
Суэцкий кризис (1956–1957) – международный конфликт с участием Великобритании, Франции и Израиля, с одной стороны, и Египта – с другой. Вызван национализацией Насером Суэцкого канала (1956).
(обратно)62
Постепенно она выросла до $ 30 млн. Иордания получает экономическую помощь от США по сей день. На данный момент ее общая сумма превысила $ 9 млрд.
(обратно)63
28 сентября 1961 года сирийские офицеры захватили власть в Дамаске и объявили о выходе Сирии из ОАР.
(обратно)64
Так, иракский президент Абдул Салам Мухаммед Ареф восхищался Насером – но хотел быть похожим на него, а не подчиняться ему. Багдад и Дамаск превратились в автономные политические центры, соперничающие с Каиром. Баасизм стал конкурентом насеризма, который идеализировал лично Насера и провозглашал консолидацию арабов вокруг Египта.
(обратно)65
Сектор Газа с 1949 года находился под египетским контролем.
(обратно)66
Позже слово «фидаины» стало собирательным названием членов революционных, национально-освободительных и террористических организаций.
(обратно)67
В 1944–1967 годах Голанские высоты входили в состав сирийской провинции Кунейтра.
(обратно)68
ЦАХАЛ (аббревиатура от ивр. צבא הגנה לישראל – Армия обороны Израиля) – вооруженные силы Государства Израиль.
(обратно)69
Черкесская община Иордании известна на весь мир – в частности, ее члены формируют знаменитую гвардию иорданских королей. По легенде, черкесы первыми присягнули на верность амиру Абдалле в 1922 году и с тех пор охраняют Хашимитов. Гвардейцы носят традиционную кавказскую одежду (каракулевые шапки и черкески) и оружие (кинжалы и шашки). Черкесская гвардия сопровождает монарха и членов его семьи на всех официальных мероприятиях.
(обратно)70
Кэмп-Дэвид – загородная резиденция американских президентов.
(обратно)71
Осенью 1981 года египетские исламисты убили Садата, тем самым отомстив ему за сближение с Израилем.
(обратно)72
Слово «интифада» (араб. انتفاضة) переводится как «восстание».
(обратно)73
Наименования «Государство Палестина», «Палестинская автономия» и «Палестинская национальная администрация» долгое время были взаимозаменяемы. Сегодня Палестина является частично признанным государством. В 2013 году Махмуд Аббас – преемник Арафата на посту председателя ПНА – издал указ, согласно которому следует использовать название «Государство Палестина».
(обратно)74
Здесь и далее организации, помеченные звездочкой, являются террористическими и запрещены в Российской Федерации.
(обратно)75
Так, по данным египетского новостного агенства «Middle East News Agency», в 1992 году объем экспорта саудовского зерна превысил 4,1 млн т. В 19801990-х годах в пустынях Саудовской Аравии строились круговые фермы, имевшие сплинкерную систему водоснабжения.
(обратно)76
«Щит пустыни» (1990–1991) – операция по переброске американских и британских военных в Саудовскую Аравию для ее защиты от потенциальной агрессии со стороны Ирака.
(обратно)77
«Буря в пустыне» (1991) – операция многонациональных сил по освобождению Кувейта и разгрому иракской армии.
(обратно)78
«Национальное согласие Ирака» – авторитетная политическая организация, основанная в 1991 году в Лондоне иракцами, бежавшими от режима Саддама Хусейна.
(обратно)79
По сути, Декларация о принципах представляла собой мирный договор между Израилем и ООП.
(обратно)80
Шимон Перес (1923–2016) – израильский политик. Автор книги «Новый Ближний Восток» (1993). В этой работе Перес предложил модель регионального устройства, согласно которой арабо-израильский конфликт сменят взаимовыгодное сотрудничество и интеграция.
(обратно)81
«Моссад» – национальная разведывательная служба Израиля.
(обратно)82
ХАМАС – краткое название «Исламского движения сопротивления» (араб. المفاومة الإسلامية حركة), палестинской исламистской организации.
(обратно)83
Хевронские соглашения – израильско-палестинские соглашения относительно города Хеврон, предусматривавшие частичную передислокацию сил ЦАХАЛ.
(обратно)84
Подразделение 101 – израильское антитеррористическое спецподразделение.
(обратно)85
Абу Мусаб аз-Заркави (настоящее имя Ахмед Фадыль Халейла, 1966–2006) – международный террорист иорданского происхождения. Позже на основе его террористической группировки возникло «Исламское государство»*.
(обратно)86
ФАТХ – краткое название партии и военизированной организации «Движение за национальное освобождение Палестины» (араб. الفلسطيني) – Член Организации освобождения Палестины (ООП).
(обратно)87
Саджида ар-Ришави была задействована в организации терактов в Аммане 9 ноября 2005 года, а Зияд аль-Карбули являлся приближенным аз-Заркави.
(обратно)88
Впрочем, это не ограждает Абдаллу и Ранию от критики. Королеву, например, осуждают за чересчур роскошные наряды.
(обратно)89
Также в регион Персидского залива входят Йемен и Иран.
(обратно)90
Топоним «Джазира» (араб. – остров) обозначает Аравийский полуостров; отсюда же название знаменитого катарского новостного агенства – «Al Jazeera».
(обратно)91
С Катаром и Кувейтом британцы подписывали отдельные соглашения, но содержание всех договоров было идентичным.
(обратно)92
Хаким (араб. حكيم – мудрец) – многозначное слово, в частности, монархический титул (например, правителей Бахрейна в 1783–1971 годах).
(обратно)93
КСА – Королевство Саудовская Аравия; краткое название государства на арабском языке – «Саудия» (араб. ابعودبة).
(обратно)94
Федеральный национальный совет ОАЭ – орган государственной власти, совмещающий законодательные и консультативные функции.
(обратно)95
Имеются в виду Великие Африканские озера: Виктория, Танганьика, Ньяса, Рудольф, Эдуард, Альберт и Киву.
(обратно)96
Каймакам – наместник османского султана. Турецкий термин «kaymakam» происходит от арабского «qa'im maqam» قانم مثاي) – «блюститель места».
(обратно)97
Отсюда еще одно название Договорных государств – Договорный Оман (англ. Trucial Oman).
(обратно)98
Некоторые историки сомневаются в достоверности фигуры Ахмада ибн Маджида и его сотрудничестве с португальцами.
(обратно)99
По другой версии, Синдбад родился в оманском городе Сохар.
(обратно)100
Ибадиты – представители особого течения в исламе. Их движение образовалось в VII веке, когда мусульманская община распалась на суннитов, шиитов и хариджитов. Ибадиты – это «раскольники среди раскольников», они отделились от хариджитов и сейчас составляют 1 % от всех мусульман. Ибадитский имамат Оман возник на заре X века и функционировал вплоть до второй половины XX века. В наши дни ибадиты составляют большинство населения Омана.
(обратно)101
Надир-шах (1688–1747) – правитель Персии в 1736–1747 годах.
(обратно)102
Фактория – торговое поселение, образованное иностранцами на территории другого государства или колонии.
(обратно)103
Впрочем, Саидиты носят почетный титул сайидов (сейидов), который напоминает об их происхождении от пророка Мухаммеда. Это зафиксировано в наименовании династии – «Аль Саид» (другое ее название – «Аль Бу-Саид», по имени основателя).
(обратно)104
Имеются в виду Пембе и, собственно, Занзибар.
(обратно)105
Англичане разрабатывали нефтяные месторождения в Ираке и Иране.
(обратно)106
Эд-Дахилия – область в Центральном Омане, где находилась столица имамата Низва.
(обратно)107
«Saudi Aramco» – нефтяная компания, основанная в 1933 году как результат концессионного соглашения правительства Саудовской Аравии с «Standard Oil of California». До 1980 года «Saudi Aramco» принадлежала американцам, после – КСА.
(обратно)108
Название конфликта содержит наименование горного хребта Аль-Ахдар, за которым находился имамат.
(обратно)109
Беркан – кодовое слово для обозначения самой высокой точки Джебель аль-Ахдар.
(обратно)110
Дофарское ополчение – иррегулярные вооруженные формирования, набираемые от имени султана из числа местных жителей для поддержания порядка в Дофаре.
(обратно)111
Интересно, что социалистический Южный Йемен ориентировался не на насеровский Египет, а на СССР и Китай. Во многом это объясняется тем, что в июне 1967 года Израиль разгромил арабские войска в Шестидневной войне – а командовал арабами именно Насер.
(обратно)112
Арабский залив – арабское название Персидского залива, которое возникло в 1960-х годах на волне панарабизма и соперничества арабских стран с Ираном.
(обратно)113
Народная Демократическая Республика Йемен (НДРЙ) – социалистическое государство со столицей в Адене. Существовало на территории Южного Йемена в 1970–1990 годах. В 1967–1970 годах называлось Народной Республикой Южного Йемена.
(обратно)114
По официальной версии это делалось, чтобы наказать США за поддержку Израиля в Войне Судного дня (1967), по неофициальной – ради личного обогащения.
(обратно)115
Это прозвище образовано от буквы «Q» («кью») – первой в англоязычном написании имени «Кабус» («Qaboos»).
(обратно)116
Маджлис (араб. ممر – собрание) – собирательное название парламентов и иных законосовещательных органов в арабских странах. Оманский Маджлис аш-Шура функционирует по определенным правилам, о которых будет рассказано далее.
(обратно)117
Название мероприятия изначально английское. Оно переводится как «Познакомьтесь с народом», «Встречайтесь с людьми».
(обратно)118
В 2011 году сторонники «Братьев-мусульман»* сыграли большую роль в свержении президента Хосни Мубарака. В 2012 году страну возглавил лидер движения – Мухаммед Мурси.
(обратно)119
Парламентские выборы не были завершены в результате военного переворота в январе 1992 года.
(обратно)120
Цели «Vision 2020» были перенесены в новую программу «Vision 2040».
(обратно)121
Указанные курсы почти не меняются. Курс кувейтского динара объясняется тем, что эмират отказался от налога на добавленную стоимость, дабы избежать лишних расходов на поддержание обменного курса. Кроме того, в банковской системе Кувейта широко применяются кредитные карты и туристические чеки – это привлекательный фактор для ввоза валюты.
(обратно)122
Исмаил, в свою очередь, был старшим сыном пророка Ибрахима (Авраама).
(обратно)123
В исторических хрониках оно пишется по-разному: Атиб, Атуб, Отаб, Отуб, Утба и др. Мы используем слово «Утуб», которое часто встречается в арабских летописях.
(обратно)124
По другой версии, название племени образовано от староарабской фразы, которая переводится как «повернули на север».
(обратно)125
Клан Аль Тани принадлежит к арабскому племени Бану Тамим, которое мигрировало из Неджда на Катарский полуостров на заре XVIII века. Аль Тани обосновались в городе Доха, находившемся под властью семьи Аль Халифа. К 1850 году шейхи Аль Тани распространили свое влияние на весь Катар и в 1868 году добились независимости от Бахрейна. Таким образом, большинство современных правящих династий Залива – Аль Тани, Аль Халифа, Аль Сабах и Аль Сауд – выходцы из Центральной Аравии.
(обратно)126
Предварительное соглашение было подписано в 1899 году после визита кайзера Вильгельма II в Стамбул.
(обратно)127
Позже такой предельно неформальный характер переговоров будет использоваться британцами в переписке Артура Макмагона с Хусейном (хашимитским шарифом Мекки).
(обратно)128
За исключением, пожалуй, Мубарака Великого, который предпочитал титул хакима.
(обратно)129
Этот форт называется «Каср аль-Ахмар» (араб. القصر الأحمر – Красный форт).
(обратно)130
Султанат Неджд – название саудовского государства в 1921–1926 годах. Возникло после того, как Ибн Сауд завоевал рашидитский эмират Джебель-Шаммар, тем самым объединив под своей властью всю Центральную Аравию.
(обратно)131
Британцы не хотели ссориться с Саудитами – и в знак признания их заслуг в борьбе с османами, и по причине того, что Ибн Сауд покорил огромный Неджд, и потому, что после Первой мировой войны Великобритания заметно ослабла.
(обратно)132
Реформатская церковь в Америке – одна из старейших протестантских общин США.
(обратно)133
В 1961 году население Кувейта составляло чуть более 300 тыс. человек, из них мигрантов насчитывалось около 150 тыс.
(обратно)134
Индекс человеческого развития (до 2013 года – Индекс развития человеческого потенциала) – интегральный показатель ООН, который рассчитывается ежегодно для измерения уровня жизни, грамотности, образованности и долголетия как основных характеристик человеческого потенциала.
(обратно)135
13 декабря 1981 года полиция Манамы арестовала 73 члена Исламского фронта освобождения Бахрейна – военизированной шиитской организации со штаб-квартирой в Тегеране. Задержанных обвинили в намерении совершить государственный переворот 16 декабря – в Национальный день Бахрейна.
(обратно)136
На вооружении кувейтской армии состояли 280 танков.
(обратно)137
Кувейтцы прозвали этот батальон «бригадой шахидов» – то есть мучеников.
(обратно)138
Кувейтцы не разделяли арабов по национальному признаку – на египтян, сирийцев, иракцев и т. д. Азиатов (выходцев из Южной и Юго-Восточной Азии), напротив, разделяли на индийцев, пакистанцев, филиппинцев и др.
(обратно)139
На протяжении 40 лет музыка, кино и танцы в Саудии были запрещены.
(обратно)140
Раньше мужчина, убивший родственницу за «аморальное» или «предосудительное» поведение, получал мягкий приговор либо избегал ответственности.
(обратно)141
Власти ОАЭ пояснили, что это делается «в целях безопасности». Мигранты из обозначенных стран работают, пока срок их трудовых виз не истечет, – и возвращаются домой. Новые документы они не получат.
(обратно)142
Интересно, что матерью Навафа была Хатиджа Шукрийе Султан – внучка османского султана Абдул-Азиза. Таким образом, нынешний правитель Кувейта – потомок династии Османов, хотя исторически ас-Сабахи стремились к независимости от Порты.
(обратно)143
В феврале 2021 года Дубай официально заявил, что Латифа находится дома под присмотром родственников и врачей. Ранее «BBC» опубликовала несколько видеороликов, в которых принцесса утверждает, что семья держит ее в заложниках после неудачного побега. По словам девушки, ее похитили с помощью спецназа, накачали транквилизаторами и увезли в Дубай на частном самолете, где заперли на охраняемой вилле. При этом в 2020 году британский суд постановил, что, помимо всего, шейх аль-Мактум ранее дважды организовывал насильственное возвращение и незаконное похищение из Британии принцессы Шамсы (старшей сестры Латифы), которая тоже пыталась покинуть ОАЭ.
(обратно)144
экстремистские организации запрещенные в России
(обратно)145
Скрижали Завета – две каменные плиты, на которых, согласно Библии, были начертаны Десять заповедей; Бог передал их Моисею на горе Синай.
(обратно)146
Ханаан – западная часть Плодородного полумесяца. В библейские времена под Ханааном понималась страна, простирающаяся от северо-западной излучины Евфрата и от Иордана – до Средиземного моря. Сегодня эта территория поделена между Сирией, Ливаном, Израилем и Иорданией.
(обратно)147
С помощью этих текстов египтяне пытались наложить заклятья на врагов, используя симпатическую магию. Первый набор текстов был начертан на терракотовых чашах, второй – на терракотовых фигурках пленников. Затем предметы ритуально разбили и закопали. Собрав керамические «головоломки», археологи прочли иероглифы. Надписи на чашах гласили: «…правитель Иерусалима Якир-Амму и все слуги, которые с ним; правитель Иерусалима Саз-Ану [Шаз-Ану] и все слуги, которые с ним». В надписях на фигурках тоже упоминается Иерусалим, но сохранился лишь первый слог имени правителя («Ба…»).
(обратно)148
В районе Тель-эль-Амарны находятся руины древнеегипетского города Ахетатон, который был столицей во время правления фараона Эхнатона.
(обратно)149
Палестина – историческая область на Ближнем Востоке; охватывает территорию современных сектора Газа, Израиля, Голанских высот, Западного берега реки Иордан, Иордании, а также отчасти Ливана и Сирии.
(обратно)150
В исламе горой, где должно было произойти жертвоприношение Исхака (Исаака) – сына Ибрахима (Авраама), – считается гора в долине Мина около Мекки.
(обратно)151
Путь патриархов (Дорога патриархов) – древний маршрут, пересекающий часть исторической Палестины. Проходит от Мегиддо и Асора (Тель-Хацора) на юг до Вирсавии (Бат-Шевы) через Сихем (Шхем, Наблус), Вефиль, Иерусалим, Ефраф (Вифлеем) и Хеврон (Эль-Халиль). Согласно библейским повествованиям, по этому маршруту путешествовали патриархи Авраам, Исаак и Иаков.
(обратно)152
«Израиль» (ивр.) означает «Богоборец». Иаков получил это имя после борьбы с таинственным Некто, который в итоге сказал Иакову: «Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь» (Быт. 32:24–28).
(обратно)153
В наши дни на территории Эрец-Исраэль (Земли Израильской) находятся Израиль, часть Южного Ливана, западная часть Иордании, часть Сирии, а также территории частично признанного Государства Палестина – Иудея и Самария (Западный берег реки Иордан) и сектор Газа. Таким образом, Эрец-Исраэль не идентичен ни территории современного Израиля, ни территории древних еврейских царств.
(обратно)154
Согласно Библии, евреи пребывали в Египте 430 лет (Исх. 12:40), а потом еще 40 лет скитались по пустыне.
(обратно)155
Левант – историческая область на востоке Средиземного моря, охватывающая территории Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Иордании и Египта.
(обратно)156
Трансиордания – историческое название региона без фиксированных границ, который располагался к востоку от реки Иордан. Сегодня примерно соответствует территории Иордании.
(обратно)157
Анатолия (Малая Азия) – полуостров в Западной Азии, самый западный выступ азиатского континента.
(обратно)158
Месопотамия (Междуречье, Двуречье) – историческая область в долине Тигра и Евфрата.
(обратно)159
Согласно библейской традиции, Авраам вел свой род от Сима – старшего сына Ноя, поэтому в Библии народы Ближнего Востока, считавшиеся последователями и потомками Авраама, назывались «сыновьями Сима». В конце XVIII в. для их обозначения появился термин «семиты».
(обратно)160
Дата появления израильтян в Ханаане – сложный и спорный вопрос. Нам доподлинно известно лишь содержание надписи на стеле фараона Мернептаха. Надпись утверждает, что египтяне победили народ, называемый «Израиль», который жил в земле Ханаанской около 1210 г. до н. э. Это самый древний документ, содержащий слово «Израиль».
(обратно)161
Это имя переводится с древнееврейского как «Господь мой праведен» и напоминает более раннее «Мелхиседек» («Малкицедек»).
(обратно)162
Изреельская долина – долина в Нижней Галилее (Израиль). Галилея – историческая область на севере Израиля, на границе с Ливаном. На западе граничит со Средиземным морем, на востоке – с Иорданской долиной, на юге – с Изреельской долиной. Традиционно делится на Верхнюю и Нижнюю Галилею.
(обратно)163
Арам (Арамейский Дамаск) – древнее арамейское государство Сирии. Существовало примерно в X в. до н. э. – 733 г. до н. э.
(обратно)164
Колено Вениаминово (колено Вениамина) – одно из 12 колен Израилевых (племен потомков Иакова), которые образовали еврейский народ. Вениамин – младший сын Иакова (внука Авраама) и его жены Рахили.
(обратно)165
Колено Иудино (колено Иуды) – одно из колен Израилевых, наряду с коленом Вениамина. Согласно библейскому преданию, оно произошло от Иуды – сына Иакова и его жены Лии. По имени колена Иудина позже была названа появившаяся религия – иудаизм.
(обратно)166
Данный корень – типичный для семитских языков, на арабском он звучит как «син-лям-мим» (араб.). От него образованы слова «шалом» (ивр.) и «салам» (араб.).
(обратно)167
Сейчас этот район называется Городом Давида.
(обратно)168
Финикийцы – древний семитский народ, населявший Финикию – историческую область на восточном побережье Средиземного моря с центром в современном Ливане.
(обратно)169
Ашкеназы – субэтническая группа евреев, сформировавшаяся в Центральной Европе.
(обратно)170
Коран был записан гораздо позже – после смерти пророка Мухаммеда в 632 г. В Коране Соломон назван Сулейманом.
(обратно)171
Киликия – историко-географическая область на юго-востоке Малой Азии.
(обратно)172
Сикомор (библейская смоковница) – один из видов рода Фикус семейства Тутовые (Moraceae).
(обратно)173
Кор – мера сыпучих тел, равная 182 кг.
(обратно)174
Яхве (альтернативное прочтение – Иегова), Элохим – имена Бога в иудаизме.
(обратно)175
Это произошло примерно в 932–928 гг. до н. э.
(обратно)176
Сейчас библейский Сихем ассоциируется со Шхемом (Наблусом) – городом на Западном берегу реки Иордан.
(обратно)177
Иногда их называют просто Северным и Южным.
(обратно)178
Почти все правители Иудеи происходили из дома Давида.
(обратно)179
Негев – пустыня, занимающая около 60 % территории Израиля.
(обратно)180
Сообщения о нападениях на Иерусалим известны только из Ветхого Завета и не подтверждены другими источниками.
(обратно)181
Ваал (Баал) – божество в ассиро-вавилонской мифологии, почитавшееся в Финикии, Ханаане и Сирии как громовержец, бог плодородия, вод, войны, неба, солнца.
(обратно)182
Кармель – горный хребет на северо-западе Израиля. На северо-западе хребта находится город Хайфа.
(обратно)183
Силоамский тоннель выходил к Силоамскому пруду, расположенному в пределах современного Восточного Иерусалима, – точнее, к месту, где сейчас находится район Силуан (на иврите он называется Кфар ха-Шилоах) с преимущественно арабским населением. Силоамский пруд не сохранился до наших дней.
(обратно)184
Талант – мера веса, в Ветхом Завете равная 34 кг.
(обратно)185
Ниневия была уничтожена в 612 г. до н. э. Ашшурбанапал же умер раньше – примерно в 627 г. до н. э. Тем не менее легенда о могучем Ашшурбанапале, бросающемся в огонь, звучит гораздо более драматично, чем аналогичная легенда о его малоизвестном сыне Син-шар-ишкуне, при котором город пал.
(обратно)186
Иосиф Флавий оценил число пленных, сосланных в Вавилон, в 10 832 человека.
(обратно)187
Ав – пятый месяц еврейского календаря, приходится на июль-август.
(обратно)188
Некоторые ученые считают началом вавилонского пленения 605 г. до н. э. или 601 г. до н. э.
(обратно)189
Определение длительности Вавилонского плена вызывает затруднения – например, он часто датируется 598–538 гг. до н. э., что составляет 60 лет. Тем не менее, согласно некоторым толкованиям священных писаний, плен занял 70 лет, поскольку отсчитывался от разрушения Первого храма (586 г. до н. э.) до построения Второго храма (516 г. до н. э.).
(обратно)190
В Ветхом Завете сначала рассказывается о Шешбацаре, но далее вместо него упоминается Зоровавель. Историки спорят, был ли Шешбацар идентичен Зоровавелю или являлся его предшественником (возможно, идентичным Шенацару – дяде Зоровавеля).
(обратно)191
Слово «самаритянин» и топоним «Самария», обозначающий историческую область на Западном берегу реки Иордан, образованы от названия последней столицы Северного Израильского царства – Самарии (Шомрона), основанной царем Амврием в IX в. до н. э.
(обратно)192
Талмуд – свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма. Развитие иудаизма происходило в Эрец-Исраэль и Вавилонии, поэтому есть два Талмуда: Иерусалимский и Вавилонский.
(обратно)193
Тора (Пятикнижие Моисеево) – пять первых книг Танаха (еврейской Библии) и Ветхого Завета: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие.
(обратно)194
Гимнасий – воспитательно-образовательное учреждение в Древней Греции, где обучение чтению и письму сочеталось с интенсивным курсом физической подготовки.
(обратно)195
Аммон – древнее государство, существовавшее на территории Заиорданья и Восточной Палестины во II–I тыс. до н. э. Его населяли аммонитяне (аммониты) – семитский народ, родственный древним израильтянам.
(обратно)196
Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» пишет, что Антиох поставил жертвенник внутри самого храма и зарезал на нем свиней.
(обратно)197
Самария – область в центральной части исторической Палестины, которая граничит с Иудеей на юге и Галилеей на севере.
(обратно)198
Парфяне – жители Парфянского царства (250 г. до н. э. – 227 г.), которое располагалось к югу и юго-востоку от Каспийского моря на территориях современных Ирана, Ирака, Афганистана, Туркменистана и Пакистана.
(обратно)199
Суккот, или Праздник кущей (шалашей) – один из главных иудейских праздников; напоминает о блужданиях евреев по Синайской пустыне после исхода из Египта под предводительством Моисея.
(обратно)200
Саломея Александра также известна как Александра Иерусалимская, первая часть ее имени отсылает к древнему названию города – «Салем» («Шалем»).
(обратно)201
Набатея (Набатейское царство) – государство со столицей в Петре, образованное набатеями (группой арабских племен), которое существовало в III в. до н. э. – 106 г. н. э. на землях современных Иордании, Израиля, Сирии и Саудовской Аравии.
(обратно)202
Первый триумвират (60–53 гг. до н. э.) – политический союз в Древнем Риме, состоявший из Гая Юлия Цезаря, Гнея Помпея Великого и Марка Лициния Красса.
(обратно)203
Перея (Галаад) – историческая область на Ближнем Востоке, расположенная в основном на территории современной Иордании.
(обратно)204
Второй триумвират (43–32 гг. до н. э.) – политический союз, образованный после убийства Цезаря, в состав которого входили Октавиан (будущий император, позже переименованный в Октавиана Августа), Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид.
(обратно)205
Слово «цезарь» (в русскоязычной традиции – «кесарь») использовалось в Древнем Риме как имя-титул со времен Августа.
(обратно)206
См. Кича М. В. Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур. – М.: Бомбора, 2020.
(обратно)207
Урим и туммим – упоминаемые в Библии предметы, с помощью которых иудейский первосвященник обращался к Богу с вопросами. Они находились внутри наперсника – нагрудника, который был элементом первосвященнического одеяния. В Библии нет описания урима и туммима либо способа их использования; этимология этих слов также неясна.
(обратно)208
В 9 г. Вар погиб в Тевтобургском лесу, угодив в засаду германцев; вместе с ним сгинули три легиона. Это стало одним из известнейших поражений римской армии. Узнав о катастрофе, Октавиан Август, по легенде, в отчаянии бился головой о дверной косяк и кричал: «Квинтилий Вар, верни мне легионы!»
(обратно)209
Префект – общее понятие; при первых императорах так назывались наместники небольших областей. Например, Понтий Пилат являлся префектом Иудеи. С середины I в. (при императоре Клавдии) должность префекта была переименована в должность прокуратора, поэтому историки Тацит и Иосиф Флавий называют Пилата принятым в их время термином – прокуратором.
(обратно)210
Официально в Иерусалиме мог быть только один первосвященник; вероятно, под «первосвященниками» в Новом Завете подразумевается саддукейская аристократия, из числа которой он назначался. Кроме того, в евангельские времена титул первосвященника на несколько десятков лет узурпировали родственники – Каиафа являлся зятем предыдущего первосвященника, Анны (Ханнана).
(обратно)211
Первосвященник Анна бен Анна являлся сыном первосвященника Анны, который был зятем первосвященника Каиафы, участвовавшего в суде над Иисусом.
(обратно)212
Отец и сын были тезками с полным именем «Тит Флавий Веспасиан».
(обратно)213
Помимо Иерусалима и Масады, евреи еще удерживали цитадели Иродион (в современном Израиле) и Макавир (Махерус) на территории нынешней Иордании.
(обратно)214
Второе еврейское восстание не надо путать со Второй Иудейской войной (115–117), которая, помимо Иудеи, охватила восточные провинции Римской империи, где проживали крупные еврейские общины (Киренаику, Мармарику, Египет, Месопотамию и Кипр). Вторая Иудейская война является наименее известным из всех масштабных еврейских мятежей против Рима, однако она означала стремление иудеев избавиться от римского господства и была предвестницей Второго восстания, которое закончилось уничтожением еврейской государственности почти на 2000 лет.
(обратно)215
Другое название – храм Юпитера.
(обратно)216
Авторы жизнеописаний Августов (История Августов) – условное название, обозначающее и авторов, и текст римского историографического памятника IV в. Сочинение представляет собой сборник биографий римских императоров от Адриана до Карина (117–285 гг.).
(обратно)217
По другим версиям его звали Шимон Бар-Косба, Шимон Бар-Косева или Шимон Бен-Косева.
(обратно)218
Наси – еврейский титул, обозначающий главу патриархальной семьи, клана, племени или государства.
(обратно)219
* Звездочкой отмечены террористические организации, запрещенные в РФ.
(обратно)220
Иерусалимский исламский вакф – мусульманский фонд, управляющий Харам аш-Шариф (Храмовой горой), где расположены мечети Аль-Акса и Куббат ас-Сахра (Купол Скалы).
(обратно)221
Миланский эдикт считается переломным документом на пути превращения христианства в официальную религию Римской империи.
(обратно)222
Другое название – Иерусалимский храм Воскресения Христова.
(обратно)223
Ориген Адамант (185–254) – греческий христианский философ и богослов.
(обратно)224
Сегодня на месте базилики Святого Сиона стоит монастырь Успения Пресвятой Богородицы (Дормицион) – немецкое католическое аббатство ордена бенедиктинцев.
(обратно)225
Василевс – византийский император.
(обратно)226
По словам очевидца тех событий, монаха Антиоха Стратига, сдачи Иерусалима не было. Стратиг также не упоминает персидский гарнизон и резню среди городского населения.
(обратно)227
См. Кича М. В. Мекка. Биография загадочного города. – М.: Бомбора, 2019.
(обратно)228
Западную стену арабы именуют стеной Аль-Бурак.
(обратно)229
По другой версии, это сделал Джибриль.
(обратно)230
Здесь отмечено, с какими библейскими героями ассоциируются пророки в исламе.
(обратно)231
Сарацины – здесь: обобщающее европейское название арабов и мусульман в целом.
(обратно)232
Точная дата падения Иерусалима неизвестна, по разным версиям это случилось в апреле 638 г. или 637 г.
(обратно)233
Кафир – «неверный», немусульманин.
(обратно)234
Тафсир (комментарий к Корану) Ибн Касира, где тот рассуждает о пакте Умара и одобряет его, признан экстремистским в РФ и включен в Федеральный список экстремистских материалов.
(обратно)235
Наряду с названием «Аль-Макдис» иногда применялось «Аль-Мукаддас», поэтому нисбы (части арабского имени) «аль-Макдиси» и «аль-Мукаддаси» равнозначны и указывают на связь человека с Иерусалимом.
(обратно)236
Некоторые предания гласят, что халиф Умар построил на Храмовой горе временную мечеть, – поэтому Купол Скалы (Куббат ас-Сахра) иногда по ошибке называют «мечетью Умара» («мечетью Омара»).
(обратно)237
Падение Западной Римской империи традиционно датируется 476 г.
(обратно)238
Вход Господень в Иерусалим – христианский праздник, который отмечается в воскресенье, предшествующее Пасхе. На Востоке также называется Пальмовым воскресеньем, а в России – Вербным.
(обратно)239
Огузы (тюрки-огузы) – средневековый тюркский народ, состоявший из 24 основных племен и обитавший до XI в. в степях Средней Азии и Монголии. Огузы участвовали в этногенезе современных тюркоязычных народов (турок, азербайджанцев и др.). Другое название огузов – туркоманы (туркмены); этот термин традиционно использовался на Ближнем и Среднем Востоке, в Византии, а затем и в Европе.
(обратно)240
Хадисы – предания о словах и действиях пророка Мухаммеда.
(обратно)241
Федерация Арабских Республик – конфедеративное государственное образование с участием Египта, Ливии и Сирии, формально существовавшее в 1972–1977 гг.
(обратно)242
Фетва – политико-правовое заключение, вынесенное авторитетным улемом и основанное на принципах ислама.
(обратно)243
То есть Саудовскую Аравию; под двумя святынями подразумеваются мечети Аль-Харам в Мекке и Ан-Набави в Медине. «Американская оккупация» – это американское военное присутствие в Саудовской Аравии.
(обратно)244
Эмират – исламское государство, возглавляемое амиром (эмиром).
(обратно)245
Крестьянский крестовый поход ожидаемо завершился полным крахом. Примерно 30 000 его участников умерли от голода и болезней, погибли от рук сельджуков, попали в рабство в Малой Азии или просто сгинули. Лишь немногие выжили, а некоторые из уцелевших присоединились к Первому крестовому походу.
(обратно)246
Петрарий – общий термин, обозначающий средневековые осадные машины для метания больших камней в стены осажденного города.
(обратно)247
Орден тамплиеров также известен под названиями «Орден бедных рыцарей Христа» (фр. L'Ordre des Pauvres Chevaliers du Christ), «Орден бедных рыцарей Иерусалимского храма» (фр. L'Ordre des Pauvres Chevaliers du Temple de Jerusalem) и «Бедные воины Христа и Храма Соломона» (лат. Pauperes commilitones Christi Templique Salomonici).
(обратно)248
Визирь – министр, чиновник высшего ранга.
(обратно)249
На ас-Сулами опирается другой знаменитый улем – Абу Хамид аль-Газали (XI–XII вв.); его главный политический труд «Наставление правителям» включен в Федеральный список экстремистских материалов и запрещен в РФ. Вообще из данного контекста проистекают многие актуальные эпизоды и явления джихадизма и терроризма – например фетвы Усамы бен Ладена, который в наши дни развивал исторический исламский нарратив о «крестоносцах».
(обратно)250
Тем не менее Саладину не удалось захватить Тир (сегодня Сур в Ливане), который защищал будущий король Иерусалима – Конрад Монферратский; в дальнейшем султан также не раз терпел поражения от крестоносцев.
(обратно)251
Минбар – трибуна, кафедра в мечети.
(обратно)252
Крестоносцы восстановили ее как церковь Святой Марии на горе Сион (лат. Sancta Maria in Monte Sion).
(обратно)253
Саддам Хусейн, жестоко подавлявший и истреблявший курдов, просто не говорил о курдском происхождении Саладина.
(обратно)254
Кнессет – парламент Израиля.
(обратно)255
Речь идет об операции «Бадр», которую провели египтяне во время Войны Судного дня (1973). По итогам предыдущей арабо-израильской войны – Шестидневной (1967) – Израиль оккупировал Синайский полуостров, и линия фронта прошла по Суэцкому каналу. Спустя шесть лет египетские силы успешно форсировали канал, прорвав израильскую оборону и закрепившись на синайском берегу.
(обратно)256
Михраб – ниша в стене мечети, указывающая киблу (направление на Мекку, в сторону которой мусульмане молятся).
(обратно)257
Амир (эмир) – здесь: правитель.
(обратно)258
Керак (Карак) – город на западе современной Иордании с одноименным замком (одним из самых больших в Леванте).
(обратно)259
Далее – ас-Салих Айюб.
(обратно)260
Хорезмшахи – общее название династий Хорезма, чьи представители сначала правили как вассалы других государей (в том числе Сельджукидов), а затем стали суверенными монархами.
(обратно)261
Хорасан – историческая область на востоке Ирана.
(обратно)262
Караван-сарай – постоялый двор и место отдыха для путешественников, купцов и торговых караванов.
(обратно)263
Эялет – провинция, административно-территориальная единица в Османской империи с конца XVI в. по 1860-е гг. Она состояла из санджаков – военно-административных округов. Во главе санджака стоял санджак-бей (губернатор), во главе эялета – бейлербей. Впоследствии эялеты были преобразованы в вилайеты под управлением вали (наместников). Иногда термины «эялет» и «вилайет» употребляются как равнозначные, особенно если речь не идет о тонкостях османской административной системы.
(обратно)264
Паша – титул высокопоставленного чиновника в Османской империи и ряде других государств Ближнего Востока (например в Египте до 1952 г.).
(обратно)265
Бассейны Соломона – три древних резервуара недалеко от Вифлеема, откуда вода по двум акведукам поступала в Иерусалим. Они ассоциируются с царем Соломоном и, как принято считать, упоминаются в Ветхом Завете: «Я предпринял большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья…» (Еккл. 2:4–6).
(обратно)266
Румелия – европейские владения Османской империи. В данном контексте Румелии противопоставляется Анатолия – азиатские владения Османской империи.
(обратно)267
Шейх уль-ислам – главное должностное лицо по вопросам ислама в Османской империи.
(обратно)268
Янычары – регулярная пехота вооруженных сил Османской империи в 1365–1826 гг. Янычарами становились мальчики из христианских семей, изъятые у родителей, обращенные в ислам и воспитанные в турецких семьях..
(обратно)269
Сефарды – евреи Пиренейского полуострова, изгнанные оттуда в ходе Реконкисты, и их потомки.
(обратно)270
Речь идет о небольших вспомогательных воротах Старого города. Евреи называют их Навозными, полагая, что они упоминаются в Ветхом Завете: «Ворота Долины чинил Ханун и жители Заноаха: они построили их, и вставили двери их, замки их и засовы их, и еще чинили они тысячу локтей стены до ворот Навозных. А ворота Навозные чинил Малхия, сын Рехава, начальник Бефкаремского округа: он построил их и вставил двери их, замки их и засовы их» (Неем. 3:13–14). Есть версия, согласно которой через Навозные ворота в древности из Иерусалима в долину Хинном выносили объедки, фекалии и прочий мусор.
(обратно)271
Слово «джаррах» (араб.) означает «целитель, лекарь».
(обратно)272
Бакшиш – чаевые, пожертвование.
(обратно)273
В Палестине же евреи составляли меньшинство. В середине XIX в. местные жители идентифицировали себя прежде всего с точки зрения религиозной принадлежности: 84 % населения были арабами-мусульманами, 10 % – арабами-христианами, иудеев насчитывалось всего 5 %, а друзов – 1 %.
(обратно)274
Великая Сирия – то же самое, что и Левант. Помимо географического значения, Великая Сирия подразумевает также арабский ирредентистский проект, нацеленный на создание большого арабского королевства со столицей в Дамаске, как это было в Омейядском халифате.
(обратно)275
Во второй половине XIX в. зависимость Египта от Османской империи окончательно ослабла, и он попал под сильное влияние сначала Франции и Великобритании, а с 1882 г. – только Великобритании, хотя формально по-прежнему был османской провинцией. Позже, в 1914–1922 гг., Египет официально являлся британским протекторатом.
(обратно)276
См. Кича М. В. Династии. Как устроена власть в современных арабских монархиях. – М.: Бомбора, 2021.
(обратно)277
Синайско-Палестинская кампания (1915–1918) – боевые действия на Синайском полуострове, в Палестине и в Сирии во время Первой мировой войны между армиями Антанты (Великобритания, ее доминионы и французские подразделения) с одной стороны и Центральных держав (Османская империя при поддержке Германии) – с другой.
(обратно)278
Йоменри – кавалерийские полки, берущие свое начало в ополчении, которое появилось в XIX в., когда Англия опасалась вторжения Наполеона Бонапарта. В задачу этих добровольческих частей входила оборона метрополии. В годы Первой мировой войны многие йоменри были направлены во Францию и на Ближний Восток.
(обратно)279
У генерала Эриха фон Фалькенхейна было не более 20 000 турецких солдат, у Алленби – около 33 000.
(обратно)280
Готфрид Бульонский, предводитель Первого крестового похода.
(обратно)281
Сейид Кутб (1906–1966) – египетский исламский философ, писатель, идеолог организации «Братья-мусульмане», которая признана террористической и запрещена в ряде государств, включая РФ и большинство арабских стран.
(обратно)282
В 1918 г. британские мандатные власти назначили муфтия Камиля аль-Хусейни первым Великим муфтием Иерусалима; этот титул они скопировали с титула Великого муфтия Египта. Британцы называли Великого муфтия Иерусалима «представителем ислама в Палестине и членом старейшей знати страны»; также он являлся лидером мусульманской общины Священного Города.
(обратно)283
Еврейский легион – воинское подразделение британской армии в годы Первой мировой войны, состоявшее из евреев-добровольцев и предназначенное для освобождения Палестины от турок. Его создателями стали два знаменитых сиониста – Владимир (Зеэв) Жаботинский и Иосиф Трумпельдор.
(обратно)284
Давид Бен-Гурион (1886–1973) – крупный деятель сионизма, один из отцов-основателей Израиля, его первый премьер-министр (в 1948–1953 гг. и 1955–1963 гг.) и министр обороны в первых десяти правительствах.
(обратно)285
Оно соответствует государственному флагу Израиля.
(обратно)286
Комиссия Шоу – британская комиссия под председательством судьи Уолтера Шоу, расследовавшая беспорядки 1929 г., их причины и предысторию; тематический доклад был опубликован в 1930 г.
(обратно)287
Комитет Стены Плача (Комитет в поддержку Стены Плача) – организация, созданная для защиты прав евреев у Стены Плача 24 июля 1929 г.
(обратно)288
«Бейтар» – сионистская организация, близкая к Жаботинскому. Основана в 1923 г. в Риге и названа в честь погибшего в Палестине Иосифа Трумпельдора (1880–1920). «Бейтар» (ивр.) – это аббревиатура фразы «Брит Иосеф Трумпельдор» (ивр. – союз имени Иосифа Трумпельдора). Также название организации отсылает к наименованию последней крепости соратников Бар-Кохбы, взятой легионерами в 135 г.
(обратно)289
Полное название – «Иргун цвай леуми» (ивр. – национальная военная организация).
(обратно)290
Другое название – Сент-Джеймсская конференция.
(обратно)291
Полное название «Лехи» – «лохамей херут Исраэль» (ивр. – борцы за свободу Израиля).
(обратно)292
Шоу уцелел – в момент взрыва он находился в северном крыле отеля.
(обратно)293
В 1831–1840 гг. реформы в Сирии проводились египетской администрацией (под управлением Ибрагима-паши – сына Мухаммеда Али, как и в Палестине), а с 1841 г. – османскими властями (эпоха Танзимата).
(обратно)294
К 1938 г. насчитывалось 330 темплеров-членов НСДАП, что составляло 17 % от общего количества палестинских немцев.
(обратно)295
Политики Герберт Моррисон и Генри Грейди руководили представителями английской и американской сторон соответственно.
(обратно)296
ЮНСКОП – русскоязычное написание аббревиатуры «UNSCOP» (англ. United Nations Special Committee on Palestine – Специальный комитет ООН по Палестине).
(обратно)297
Иерусалимский коридор – географический район в Израиле между Иерусалимом и Шефелой (переходной холмистой местностью в юго-центральной части страны). Раньше там располагались арабские деревни. В 1947–1948 гг. коридор являлся единственным маршрутом, по которому можно было доставлять припасы в осажденный арабами Иерусалим.
(обратно)298
При этом первым государством, юридически признавшим Израиль в полном объеме, стал СССР, это произошло 18 мая 1948 г.
(обратно)299
В 1946 г. эмират Трансиордания обрел независимость и теперь назывался Хашимитским королевством Трансиордания.
(обратно)300
Иррегулярное вооруженное формирование, состоявшее из арабских добровольцев.
(обратно)301
Кибуц – сельскохозяйственное поселение в Израиле. Сегодня Рамат-Рахель лежит на южной окраине Иерусалима и представляет собой анклав в пределах муниципальных границ города; из него открывается вид на Вифлеем. Этот кибуц, основанный в 1926 г., был несколько раз разрушен арабами, потом евреи его восстанавливали.
(обратно)302
Аббревиатура от «Цва хагана ле-Исраэль» (ивр. – армия обороны Израиля).
(обратно)303
Маркус получил звание «алуф» (оно соответствует должности командира фронта, а после утверждения системы званий – бригадного генерала.
(обратно)304
Яд ва-Шем – мемориал памяти европейских евреев, истребленных в 1933–1945 гг. В Израиле вместо термина «Холокост» используется слово «Шоа» (ивр. – катастрофа); другой вариант – Катастрофа европейского еврейства.
(обратно)305
Под арабским контролем оказались 300 км2 и 14 населенных пунктов, предназначенных Израилю решением ООН. Израиль же занял около половины территорий, зарезервированных для арабского государства, – 1300 км2 и 112 населенных пунктов.
(обратно)306
Другое название – Палестинская примирительная комиссия. Создана на основе резолюции № 194 Генеральной Ассамблеи ООН от 11 декабря 1948 г. для посредничества в арабо-израильском конфликте; взяла на себя функции убитого Фольке Бернадота.
(обратно)307
Приставка «транс-» в частности образует прилагательные со значением «расположенный за пределами чего-либо».
(обратно)308
Ход имел в виду Суэцкий кризис (1956–1957), начавшийся с того, что египетский президент Гамаль Абдель Насер национализировал Суэцкий канал. Международный конфликт, в котором Израиль, поддержавший Францию и Англию, вторгся в Египет, не затронул Иерусалим.
(обратно)309
Далее – ОНВУП.
(обратно)310
Хребет назван в честь германской императрицы Августы Виктории – жены кайзера Вильгельма II, там расположены больница и церковный комплекс, также носящие ее имя. Здания были построены в 1907–1914 гг. фондом императрицы для немецкой протестантской общины в османской Палестине.
(обратно)311
Сион – одно из еврейских названий Храмовой горы.
(обратно)312
О судьбе этих людей мало информации. Так, сообщается, что весной 1968 г. Израиль выплатил от 100 до 200 иорданских динаров каждой перемещенной семье. Главы 41 из них якобы написали мэру Тедди Коллеку, поблагодарив его за помощь в переселении в лучшие жилищные условия. Остальные отказались от компенсации, ибо это легитимизировало действия Израиля. Многие жители Муграби эмигрировали в Марокко благодаря королю Хасану II; другие же обосновались в лагере беженцев Шуафат и прочих районах Иерусалима.
(обратно)313
Она же – Женевская конвенция о защите гражданского населения во время войны.
(обратно)314
Положения закона гарантировали, что термин «лицо» не применяется к евреям.
(обратно)315
Сокращенное название – «Верные Храмовой горы».
(обратно)316
Закон об Иерусалиме относится к числу израильских Основных законов – нормативных правовых актов, имеющих высшую юридическую силу.
(обратно)317
Высший мусульманский совет являлся верховным органом, отвечающим за дела мусульманской общины подмандатной Палестины. В 1951 г. он был распущен, а в 1967 г. – воссоздан в Иерусалиме после Шестидневной войны. Сегодня это судебный орган мусульманской общины в Израиле по вопросам личного статуса ее членов.
(обратно)318
Палестинский национальный совет – представительный орган палестинских арабов, включая диаспору.
(обратно)319
Шимон Перес – израильский политик, дважды занимавший пост премьер-министра Израиля (в 1984–1986 гг. и 1995–1996 гг.).
(обратно)320
Ziauddin Sardar. Месса: The Sacred City. – New York: Bloomsbury USA, 2014. – P. 76.
(обратно)321
Nader, A.N. Le Systeme Philosophique des Mutazula. – Beyrouth: Editions les Lettres Orientales, 1956. – P. 17–18.
(обратно)322
Peters, F. Е. Месса: A Literary History of the Muslim Holy Land. – Princeton: Princeton University Press, 1994. – P. 131.
(обратно)323
Ziauddin Sardar. Op. cit. – P. 106–107.
(обратно)324
Naser-e Khosraw. Book of Travels. – New York: State University of New York Press, 1985. – P. 69–72.
(обратно)325
I bn Jubayr. The Travels of Ibn Jubayr. – London: Luzac & Co, 1907. – P. 123–124.
(обратно)326
Ziauddin Sardar. Op. cit. – P. 159.
(обратно)327
I bn al-Mujawir. A Traveller in Thirteenth-Century Arabia: Ibn al-Mujawir’s Tarikh al-Mustabsir. – London: Hakluyt Society, 2008. – P. 33.
(обратно)328
Ibid. – P. 36.
(обратно)329
I bn al-Mujawir. Op. cit. – Р. 80.
(обратно)330
Ibid. – Р. 81.
(обратно)331
An Ottoman Traveller: Selections from the Book of Travels by Evliya Celebi. – London: Elaand, 2010. – P. 358–359.
(обратно)332
Ibid. – P. 361.
(обратно)333
Burckhardt, J.L. Travels in Arabia. – London: Henry Colburn, 1829. – P. 79.
(обратно)334
Ibid.
(обратно)335
Burckhardt, J.L. Op. cit. – Р. 75.
(обратно)336
Ibid. – Р. 77.
(обратно)337
A Princess's Piligrimate: Nawab Sikandar Begum's A Piligrimage to Mecca. – Bloomington: Indiana University Press, 2008. – P. 60.
(обратно)338
Ibid. – Р. 70.
(обратно)339
Ibid. – Р. 72.
(обратно)340
Hafiz Ahmed Hassan. Pilgrimage to Caaba and Charing Cross. – Karachi: Wirsa, 2006. – P. 68.
(обратно)341
Hafiz Ahmed Hassan. Op. cit. – P. 109.
(обратно)342
Rutter, Е. The Holy Cities of Arabia. – London: Arabian Publishing Ltd., 2015. – P. 190.
(обратно)343
Rutter, E. Op. cit. – P. 160–202.
(обратно)344
Ahmad Suba’i. Му Days in Месса. – London: Garnet Publishing, 2009. – P. 86–87.
(обратно)345
Burton, R.F. Personal Narrative of a Pilgrimage to Mecca and Medina. – Leipzig: Bernhard Tauchnitz, 1874. – P. 191.
(обратно)346
Ibid.
(обратно)347
Rutter, E. Op. cit. – P. 78.
(обратно)348
Ibid. – Р. 77.
(обратно)349
Ibid. – Р. 78.
(обратно)350
Rosenthal, Е. & Churchward, Н. From Drury Lane to Mecca. Being an Account of the Strange Life and Adventures of Hedley Churchward. – London: Sampson Low, Marston & Co., Ltd., 1931. – P. 151.
(обратно)351
Wavell, A.J.B. A Modern Pilgrim in Месса and a Siege in Sanaa. – London: Garnet Publishing, 2005. – P. 151.
(обратно)352
Rosenthal, Е. & Churchward, Н. Op. cit. – Р. 151.
(обратно)353
Rutter, Е. Op. cit. – Р. 197.
(обратно)354
Ziauddin Sardar. Op. cit. – P. 339.
(обратно)355
См., например: В Саудовской Аравии женщин признали животными. Русские вести. Новости. События. Политика. [Электронный ресурс] URL: http://russkievesti.ru/novosti/zarubezhe/v-caudovskoj-aravii-zhenshhin-priznal i-zhivotnyimi.html
(обратно)356
Ziauddin Sardar. Op. cit. – P. 357.
(обратно)357
Ziauddin Sardar. Op. cit. – P. 358.
(обратно)358
Арабский халифат – собирательное название исламских государств, возникших в результате арабских завоеваний VII–IX веков и возглавлявшихся халифами. Включает в себя Праведный халифат (632–661), Омейядский халифат (661–750) и Аббасидский халифат (750–945, 1124–1258).
(обратно)359
Паша – высокий политический титул в Османской империи.
(обратно)360
Буква «ё» в этом слове не является ударной: в турецком языке она нередко бывает и безударной. Как правило, ударение в турецких словах приходится на последний слог.
(обратно)361
Золотой Рог (Халич) – залив, впадающий в Босфор. Разделяет европейскую часть Стамбула на северную и южную половины.
(обратно)362
Никейское царство – государство, образовавшееся в Анатолии после взятия Константинополя крестоносцами (1204) и существовавшее до 1261 года.
(обратно)363
Почетный титул, принадлежавший Ататюрку.
(обратно)364
Левантийцы (левантинцы, латиняне, латины, франки) – римско-католическое население государств Ближнего Востока.
(обратно)365
Жители холмистого Бейоглу трепетно относятся к уличным лестницам. Во второй половине XX века пенсионер Хюзйин Сетинель раскрасил в 7 цветов радуги одну из самых длинных лестниц района (она ведет с улицы Джихангир Йокушу к улице Меджлис-и Мебусан). Муниципалитет решил вернуть лестнице первоначальный серый цвет, но горожане возмутились и принялись раскрашивать лестницы по всему Стамбулу. Так у города появился еще один символ – радужные лестницы.
(обратно)366
Намаз – мусульманская молитва.
(обратно)367
Топоним «Чукурджума» (тур. Çukurcuma) образован от турецких слов «çukur» (низина) и «cuma» (пятница).
(обратно)368
Сарайбурну – мыс в Стамбуле, разделяющий Золотой Рог и Мраморное море.
(обратно)369
Фактически Суричи – это так называемый «старый город», находившийся внутри крепостных стен Константинополя на мысе Сарайбурну; соответствует ильче Фатих.
(обратно)370
Датой основания Стамбула является 667 год до н. э., когда полулегендарный грек Визант заложил на берегах Босфора город Византий. Турецкие историки утверждают, что Стамбулу около 8500 лет, ибо первые поселения появились здесь еще в эпоху неолита.
(обратно)371
Сипахи – тяжелая кавалерия в Османской империи.
(обратно)372
Шейх-уль-ислам – высшее должностное лицо по вопросам ислама.
(обратно)373
Хакан – царский титул у тюркских племен.
(обратно)374
Священная Римская империя – союз ряда европейских государств с центром в Германии, существовавший в 962–1806 годах.
(обратно)375
Султани – золотая османская монета в 1454–1520 годах.
(обратно)376
Кафир – «неверный», немусульманин.
(обратно)377
Хан – тюрко-монгольский титул; в Османской империи – титул султана.
(обратно)378
Рум – арабское название Римской империи.
(обратно)379
Впрочем, историчность фигуры Милоша Обилича в современной науке остается под вопросом.
(обратно)380
Дильсиз – палач с вырванным языком либо немой стражник из личной охраны султана.
(обратно)381
Акче – османская серебряная монета.
(обратно)382
Минбар – кафедра или трибуна в мечети, с которой имам читает проповедь.
(обратно)383
Куруш – монета, впервые отчеканенная в 1687 году для замены европейских монет, находившихся в обращении.
(обратно)384
Сераскир – командующий турецкими войсками.
(обратно)385
Антанта – военно-политический союз России, Великобритании и Франции, противостоявший Центральным державам в Первой мировой войне.
(обратно)386
Прозвище Ататюрка.
(обратно)387
Санджак – административно-территориальная единица Османской империи, вторая по величине после вилайета (провинции). Санджак-бей – губернатор.
(обратно)388
Картер Стент описал увиденную им операцию по кастрации в Китае конца XIX века, но будущих османских евнухов оперировали аналогичным образом.
(обратно)389
Вакф (вакуф) – в исламском праве имущество, переданное государством или отдельным лицом на религиозные или благотворительные цели.
(обратно)390
Бунчук – древко с привязанным к нему конским хвостом; в XV–XVIII веках служило знаком власти.
(обратно)391
По другой версии, мечеть построена по приказу самой Михримах после смерти ее супруга Рустема-паши. Единственный минарет мечети символизирует одиночество овдовевшей принцессы.
(обратно)392
Ходжа – почетный мусульманский титул; давался придворным сановникам, высшему духовенству и купцам.
(обратно)393
Ага – форма обращения к старшему по рангу, обозначение племенной знати и титул; в Османской империи – титул полководцев и начальников придворных слуг.
(обратно)394
Левантийская компания – английская торговая компания, основанная в 1581 году и получившая привилегии для проведения коммерческих операций в Османской империи.
(обратно)395
Песня «Стамбул, а не Константинополь» («Istanbul not Constantinople») написана в 1953 году – ровно через 500 лет после завоевания Константинополя османами.
(обратно)396
Турецкое слово «cami» означает «мечеть».
(обратно)397
Азан – мусульманский призыв к молитве.
(обратно)398
То есть немусульман.
(обратно)399
Священная Лига – коалиция католических государств, существовавшая в 1571–1573 годах и созданная для борьбы с Османской империей.
(обратно)400
Турецкое слово «bogˇazı» имеет 2 значения: «пролив» и «горло». Кроме того, Босфор тоже называют «Bogˇazı».
(обратно)401
Ялы – старинные босфорские особняки османской знати. Слово «ялы» (тур. yalı) не склоняется (как, например, «такси» или «кафе»).
(обратно)402
Младотурки (иттихадисты) – члены политической партии «Единение и прогресс» («іttihat ve Terakki»).
(обратно)403
Османоглу – турецкая фамилия, дававшаяся исключительно членам Османской династии после упразднения султаната.
(обратно)404
Подробнее о Хиджазской железной дороге см.: Кича М. Мекка. Биография загадочного города. – М.: Бомбора, 2019.
(обратно)405
Османы взяли Белград еще в 1521 году.
(обратно)406
Ханум – уважительное обращение к женщине в Турции.
(обратно)407
Слово «башибузук» в переводе с турецкого означает «с неисправной головой» («baş» – «голова», «bozuk» – «испорченный»); сопоставимо со словом «сорвиголова».
(обратно)408
Тимариоты – кавалерийское ополчение, формируемое военными властями Османской империи из держателей земельных наделов – тимаров.
(обратно)409
Междометие «aman!» переводится с турецкого как «ох!».
(обратно)410
Мехмед – тюркская версия имени Мухаммед.
(обратно)411
Мартин Лютер (1483–1546) – немецкий священник, инициатор Реформации (движения за реформирование католической церкви).
(обратно)412
По другой версии, слово «turquoise» имеет турецкое происхождение и связано с цветом Средиземного моря, которое тогда практически полностью контролировали османы.
(обратно)413
Центральные державы – государства, противостоящие Антанте в Первой мировой войне, в т. ч. Германская и Австро-Венгерская империи.
(обратно)414
Юнион Джек (Union Jack) – флаг Великобритании.
(обратно)415
«Канарейки», «желто-синие» – прозвища футболистов «Фенербахче».
(обратно)416
Карагёз – персонаж турецкого театра, схожий с Петрушкой и Полишинелем.
(обратно)417
Новое название не приживалось, и тогда первый одесский градоначальник Осип Михайлович Дерибас (урожденный испанец Хосе де Рибас) велел казакам на городских заставах спрашивать крестьян, куда они направляются. Если крестьянин говорил, что в Хаджибей, его пороли. Вскоре все называли город Одессой.
(обратно)418
В настоящее время в Стамбуле проживает около 4 тыс. греков, от 60 тыс. до 80 тыс. армян и примерно 20 тыс. евреев. Все цифры являются приблизительными.
(обратно)419
Великий дука (мегадука) – командующий флотом Византийской империи.
(обратно)420
Единомышленники василевса ссылались на Ветхий Завет: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху… не поклоняйся им и не служи им» (Исх 20:4–5).
(обратно)421
Католикос – высшее духовное лицо в Армянской апостольской церкви.
(обратно)422
Миллет – религиозная конфессия, которая имеет автономные административные учреждения (школы, больницы, суды и др.), расположенные в отдельном квартале города.
(обратно)423
Караимы – крымские тюрки, исповедующие караимизм (религию, родственную иудаизму) и пользовавшиеся древнееврейской письменностью. В Византии и Османской империи считались евреями и иудеями.
(обратно)424
Восстание Бар-Кохбы – антиримское восстание в Иудее в 132–135 годах; также известно как Третья Иудейская война.
(обратно)425
Сионизм – политическое движение, целью которого является объединение и возрождение еврейского народа на его исторической родине – в Израиле (Эрец-Исраэль).
(обратно)426
Малоазийская катастрофа – изгнание христианского греческого населения из Малой Азии. Заключительным этапом Малоазийской катастрофы стал греко-турецкий обмен населением (1923).
(обратно)427
АСАЛА – от англ. ASALA (аббревиатуры «Armenian Secret Army for the Liberation of Armenia»).
(обратно)428
Вселенские Соборы – собрания епископата христианской Церкви, на которых обсуждались вопросы догматического, церковно-политического и дисциплинарного характера.
(обратно)429
Омофор – длинное женское покрывало.
(обратно)430
Тагма – основная единица деления византийского войска. Нередко состояла из воинов, объединенных по признаку единой территории и народности.
(обратно)431
Клод Фаррер (настоящее имя Фредерик Шарль Эдуар Баргон, 1876–1957) – французский писатель. После Первой мировой войны поддерживал турецкое национально-освободительное движение; в его честь названа улица неподалеку от мечети Сулеймание.
(обратно)432
К 1927 году Фредерик Брюс увяз в долгах. Он долго выяснял отношения с обманувшими его бизнес-партнерами и в итоге поехал за правдой в Анкару, куда в 1923 году из Стамбула была перенесена турецкая столица. В Анкаре Томас оказался в долговой тюрьме. Позже ресторатора перевели в стамбульскую тюрьму, где он скончался в 1928 году.
(обратно)433
Оджак – янычарский корпус.
(обратно)434
Шераф – меняла.
(обратно)435
Узун Хасан (1425–1478) – глава туркоманской племенной конфедерации Ак-Коюнлу и правитель одноименного государства в 1453–1478 годах.
(обратно)436
Аян – авторитетный мусульманин-землевладелец.
(обратно)437
Фетва – правовая позиция по некоему важному общественному, политическому или юридическому вопросу, выносимая авторитетным мусульманским богословом.
(обратно)438
Миср – арабское название Египта.
(обратно)439
В 1771 году мечеть Фатих была возведена заново, и ее внешний вид изменился. О том, как здание выглядело изначально, позволяет судить мечеть Атик Али-паши в Чемберлиташе: она построена во второй половине XV в. на средства Атика Али-паши (великого визиря Баязида II) и является уменьшенной копией первой мечети Фатих.
(обратно)440
Мечеть Аязма построена в Ускюдаре на месте священного источника.
(обратно)441
Руман – арабское название Византии.
(обратно)442
По другой версии, кофе был открыт в XIII веке в христианской Эфиопии.
(обратно)443
Международная опиумная конвенция (Гаагская конвенция) была подписана в Гааге 23 января 1912 года. Она стала первым международным соглашением о контроле за оборотом наркотических средств.
(обратно)444
Лига Наций – международная организация, основанная в результате Версальско-Вашингтонской системы в 1919–1920 годах по итогам Первой мировой войны; предшественница ООН.
(обратно)445
Серебряный меджидие – османская монета, равная 20 курушам.
(обратно)446
Сегодня это Университет изящных искусств имени Мимара Синана.
(обратно)447
«Подарок великим о походах на море» (1645) – первая в мусульманском мире энциклопедия, снабженная картами и разнообразной информацией о Старом и Новом Свете. Составитель – османский ученый Катиб Челеби (1609–1657).
(обратно)448
Хаким-эфенди – личный врач султана.
(обратно)449
Гален (129–216) – древнеримский медик и философ греческого происхождения.
(обратно)450
В мусульманском мире применяются лунный календарь и система летоисчисления от хиджры – переселения пророка Мухаммеда и его сподвижников из Мекки в Медину в 622 году. Согласно данной системе, 2020 год – это 1441–1442 годы по Хиджре, т. е. XV век.
(обратно)451
Бракосочетанию предшествовала коронация – т. е. императрица получала власть не от царственного супруга, а непосредственно от Бога.
(обратно)452
Пресвитер – каноническое название второй степени священства в христианстве.
(обратно)453
Севаст – греческий термин для обозначения латинского титула «август» («император»). По отношению к женщинам применялся титул «севаста» («императрица»).
(обратно)454
Слово «вишня» образовано от турецкого «vişne», обозначающего эту ягоду.
(обратно)455
Локанта – столовая, предлагающая традиционные блюда турецкой кухни.
(обратно)456
Кокореч – жареные бараньи внутренности.
(обратно)457
Миниатюрк – парк в районе Сютлюдже, где выставлены модели главных достопримечательностей Турции.
(обратно)458
Звездочкой отмечены террористические организации, запрещенные в РФ.
(обратно)459
См. приложение «Современный Афганистан в цифрах (статистика 2015–2021 гг.)».
(обратно)460
Новруз (перс. 
– новый день) – праздник прихода весны по астрономическому солнечному календарю у иранских и тюркских народов.
461
Согласно данным информационного онлайн-ресурса «The Fact File» (по состоянию на 26 июля 2021 г.).
(обратно)462
Культура Гильменда в Западном Афганистане была культурой бронзового века III тыс. до н. э.
(обратно)463
Здесь и далее: у правителей и глав государств указаны годы правления.
(обратно)464
Мидийцы (мидяне) – древний народ иранского происхождения, который населял Мидию – историческую область, расположенную на северо-западе современного Ирана и юго-востоке Турции.
(обратно)465
Сатрапия – провинция в империи Ахеменидов.
(обратно)466
Бехистунская надпись – трехъязычный (древнеперсидский, эламский и аккадский) клинописный текст на скале Бехистун, расположенной в Иране между городами Керманшах и Хамадан.
(обратно)467
Эмир, амир (араб. 
– повелитель) – монарх, принц и/или военачальник; также правитель эмирата – небольшого исламского государства или государственного образования.
468
Шахиншах (
– царь царей) – древний персидский монархический титул, который приблизительно соответствовал европейскому титулу императора.
469
Талант – единица массы и счетно-денежная единица, использовавшаяся в античные времена в Европе, Передней Азии и Северной Африке. Золотой персидский талант равнялся 25,2 кг, следовательно, племя каждый год выплачивало Дарию 4284 кг золота.
(обратно)470
Диадохи – полководцы Александра Македонского, которые разделили его империю в ходе серии войн, длившихся с 323 г. по 301 г. до н. э.
(обратно)471
Гимнасий – воспитательно-образовательное учреждение в Древней Греции.
(обратно)472
Ашока был первым царем Индии, который осознал важность буддизма в укреплении своего государства и всячески способствовал распространению этой религии.
(обратно)473
Эти надписи также называют эдиктами Ашоки.
(обратно)474
Дхарма – одно из ключевых понятий индийской философии. В зависимости от контекста слово «дхарма» можно перевести как «праведность», «моральные устои» и т. д.
(обратно)475
Буддизм Махаяны – одно из двух главных направлений буддизма.
(обратно)476
Хунну – кочевой народ, населявший степи к северу от Китая. В IV в. нападения гуннов (потомков хунну) на Европу стали одной из причин Великого переселения народов.
(обратно)477
По мнению афганского историка Абдулы Хая Хабиби (1910–1984), понятие «Пуштунистан» совпадает с понятием «Афганистан» в значении, употреблявшемся со Средних веков до начала XX в.
(обратно)478
Бодхисаттва – буддистское понятие, обозначающее человека на высшей ступени пробуждения, который решил стать буддой для блага всех живых существ.
(обратно)479
Согласно другим источникам, эфталиты пользовались «варварскими письменами», а также согдийской, бактрийской и иными видами письменности.
(обратно)480
Омейяды – династия, правившая Арабским (Омейядским) халифатом в 661–750 гг.
(обратно)481
Кабул-шахи – неисламские правящие династии Кабулистана: Зунбиль и Хиндушах.
(обратно)482
Речь идет о Второй фитне (680–695) – периоде масштабных политических и военных столкновений, которые поразили Омейядский халифат после смерти халифа Муавии I.
(обратно)483
Халиф (араб. 
– наместник) – светский и духовный глава мусульман всего мира; правитель халифата (теократической мусульманской империи).
484
Слово «саффар» образовано от слова «суфр» (араб. 
– медь).
485
Хариджиты – представители первой в истории ислама группировки, которая отделилась от основной части мусульман. Движение хариджитов возникло в 657 г.
(обратно)486
Примечательно, что средневековые арабские купцы называли Бухару «Абу Хара» (араб. 
– отец дерьма). Причина – в устройстве местных туалетов. В Бухаре подземные воды расположены близко к поверхности земли, поэтому здесь насыпали искусственные холмы. На вершине такого холма проделывали отверстие, а под ним ставили большой глиняный сосуд. По заполнении сосуды меняли. В итоге на бухарских улицах всегда дурно пахло.
487
Визирь (перс. 
– советник) – министр; великий визирь – главный министр.
488
Дар аль-ислам (араб. 
– земля ислама) – земли, которыми владеют мусульмане. Противопоставляется дар аль-куфр (араб. 
– обитель неверия) – странам, где правят немусульмане (кафиры).
489
Гулям (араб. 
– юноша, мальчик; раб, слуга) – лично несвободный воин.
490
Падишах (перс. 
– верховный государь) – восточный монархический титул; его предшественником был древнеперсидский титул «шахиншах».
491
Мулла (араб. 
– господин, повелитель) – исламский священнослужитель, знаток Корана и мусульманских обрядов.
492
По другой версии, Кутб-Минар построил Кутб ад-Дин Айбак – султан Дели и первый мусульманский правитель Индии.
(обратно)493
Куфическое письмо – один из старейших стилей арабской каллиграфии, созданный в VIII в. после основания двух иракских городов – Басры и Эль-Куфы.
(обратно)494
См. Кича М. В. Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур. – М., 2020.
(обратно)495
Перевод В. Брюсова.
(обратно)496
Медресе (араб. 
– место, где изучают) – мусульманское учебное заведение, выполняющее функцию средней общеобразовательной школы и духовной семинарии.
497
Во время правления Бахлул-хана в Индию из Афганистана переселилось пуштунское племя Сур. Выходцы из него основали династию Суридов. Суридское государство просуществовало 16 лет (1539–1555).
(обратно)498
Бабур называл моголами (могулами) степных кочевников.
(обратно)499
Павлиний трон сделали в XVII в. для Шах-Джахана – падишаха империи Великих Моголов. В 1739 г. Надир-шах вывез артефакт в Персию, и после его смерти трон был разобран.
(обратно)500
Кызылбаши – туркоманские племена, говорившие на азербайджанском языке.
(обратно)501
Имам (араб. 
– стоящий впереди) – титул выдающихся богословов, а также духовное лицо, которое заведует мечетью.
502
Хазарейцы – ираноязычный народ смешанного (монгольского, тюркского, иранского) происхождения.
(обратно)503
Колена Израилевы – племена потомков двенадцати сыновей Иакова, которые, согласно Священному Писанию, образовали еврейский народ.
(обратно)504
Во многих преданиях именно Кайс Абд ар-Рашид провозглашается легендарным родоначальником пуштунов.
(обратно)505
«Статьи Конфедерации и вечного союза» – первый конституционный документ США, принятый в 1777 г.
(обратно)506
Сикхи – последователи сикхизма, монотеистической религии, которая возникла в XV в. в Пенджабе – на северо-западе Индийского субконтинента.
(обратно)507
Первая битва при Панипате (1526) состоялась между Бабуром и султаном Дели Ибрахим-шахом Лоди, вторая (1556) – между Акбаром I Великим (падишахом империи Великих Моголов) и индийским самратом (императором) Хему.
(обратно)508
Джума-мечеть (араб. 
– пятничная мечеть) – соборная мечеть, где мусульмане молятся в священный день – пятницу (джуму).
509
Герои пуштунского эпоса.
(обратно)510
Махтумкули жил в Иране.
(обратно)511
Фаранги – европейцы.
(обратно)512
Белуджи – иранский народ, населяющий Белуджистан.
(обратно)513
Чайрамаки – ираноязычные племена, населяющие северо-запад Афганистана и северо-восток Ирана.
(обратно)514
Мечеть называется так из-за голубых изразцов, покрывающих купол и стены.
(обратно)515
Мулла Насреддин – афганская версия Ходжи Насреддина. Титул «ходжа» («хаджи») означает, что его носитель совершил паломничество (хадж) в Мекку и Медину.
(обратно)516
Мавлави (араб. 
– повелитель, владелец) – высший толкователь норм шариата.
517
Шариат (араб. 
– правильный путь) – комплекс норм и предписаний, определяющих убеждения и нравственные ценности мусульман.
518
Фетва (араб. 
– решение, заключение) – суждение или решение по какому-либо социально значимому вопросу, которое выносится признанным знатоком ислама.
519
Например, в 1492 г. завершилась Реконкиста. Христиане Пиренейского полуострова отвоевали свои земли, ранее захваченные мусульманами.
(обратно)520
Наваб (набоб) – губернатор провинции Восточной Индии в империи Бабуридов.
(обратно)521
Другое название – «калькуттская черная яма».
(обратно)522
Языком российской аристократии был французский.
(обратно)523
Это объясняется в частности тем, что европейские державы (в первую очередь – Великобритания) помогали Османам, чтобы Россия не получила доступ к проливам.
(обратно)524
Каджары – иранская династия, правившая в 1795–1925 гг.
(обратно)525
Так, в первой четверти XIX в. Великобритания и Персия заключили ряд договоров, в соответствии с которыми они фактически стали союзниками в борьбе против России.
(обратно)526
Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935) – британский офицер, разведчик, путешественник и писатель по прозвищу «Лоуренс Аравийский».
(обратно)527
То есть королевы Виктории.
(обратно)528
Симла (Шимла) – город на севере Индии. В XIX в. был популярным курортом для колониальных администраторов, с 1863 г. являлся летней столицей Британской Индии.
(обратно)529
Махараджа – индийский титул, аналогичный европейскому титулу императора.
(обратно)530
По другим данным, только за бенгальским контингентом следовал обоз из 30 тыс. вьючных верблюдов с 38 тыс. прислуги. Также есть сведения, что армия вторжения насчитывала от 21 тыс. до 25 тыс. воинов.
(обратно)531
«От Дана до Беэр-Шевы» – фраза из Танаха, которая обозначает населенные пункты Колен Израиля между Даном на севере и Беэр-Шевой на юге. Выражение «от Дана до Беэр-Шевы» употребляется в смысле «полностью», «целиком», «от “А” до “Я”».
(обратно)532
Сардар (перс. 
– глава, начальник) – титул вождя или правителя в Центральной Азии и на Ближнем Востоке. В Афганистане этот титул носят главы племен и влиятельные сановники; раньше сардарами также называли крупных феодалов.
533
Помимо британцев, там присутствовали индийцы (слуги и сипаи).
(обратно)534
Вежливое обращение к европейкам в Индии. Мужчин называли «сагиб» («сахиб»).
(обратно)535
Джезайл, джезайль (перс. 
– ружье) – традиционное длинноствольное дульнозарядное ружье, которое было распространено в Афганистане.
536
Впоследствии лорд Элленборо говорил, что исправил историческую ошибку и защитил религиозные чувства афганских мусульман – коих наверняка оскорбляло присутствие в их стране артефакта из индуистского святилища.
(обратно)537
Исламский социализм – политико-правовая теория, согласно которой ислам совместим с принципами социальной справедливости, свободы и равенства.
(обратно)538
Улем (араб. 
– знающий, ученый) – авторитетный мусульманский богослов.
539
Также его называют Вторым рейхом. Первым рейхом именуется Священная Римская империя германской нации (962–1806), Третьим – нацистская Германия (1933–1945).
(обратно)540
Речь идет о Франко-прусской войне (1870–1871).
(обратно)541
После подавления восстания сипаев Британская Ост-Индская компания была упразднена (1874). Установился Британский Радж – административная система, основанная на традиционной для Индии феодальной организации; однако верховным сюзереном индийских правителей являлся монарх Великобритании. В 1876 г. королева Виктория была провозглашена императрицей Индии. Должность генерал-губернатора заменили на должность вице-короля.
(обратно)542
По другой версии он отрекся от престола и бежал в русские владения, где и умер.
(обратно)543
Субалтерн-офицер – офицер в чине ниже капитанского.
(обратно)544
Талиб уль-ильм (от араб. 
– ищущий знания, студент) – мусульманин, который изучает ислам (в частности студент медресе либо теологического вуза/факультета или тот, кто стремится к степени так называемого «мусульманского ученого» – то есть богослова).
545
Лашкар (от перс. 
– дивизия) – армия, воинский отряд либо иное вооруженное формирование.
546
Весной 1880 г. Мухаммед Аюб-хан был эмиром Афганистана после Муса-хана.
(обратно)547
Гази (араб. 
) – почетный титул мусульман, которые сражаются с «неверными».
548
Одним из прототипов доктора Ватсона считается Александр Фрэнсис Престон – полковой врач 66-го Беркширского полка, который был ранен в начале боя.
(обратно)549
Существование Малалай сомнительно – о ней не рассказывают ни афганские, ни британские хроники. Первые упоминания о Малалай встречаются через 40 лет после битвы.
(обратно)550
Это процент пенджабцев и пуштунов от общей численности населения Пакистана.
(обратно)551
Хан – здесь: вождь племени.
(обратно)552
Мирза (мурза) – один из аристократических титулов в Центральной Азии.
(обратно)553
Чадра (перс. 
– палатка) – просторная верхняя одежда мусульманок, полностью закрывающая фигуру. Другие названия: чадор, чадори, паранджа, бурка.
554
Чачван (перс. 
– повязка для глаз) – прямоугольная густая сетка из конского волоса, закрывающая лицо женщины.
555
Рамадан (араб. 
– палящий, сжигающий) – священный месяц в исламском календаре, в течение которого мусульмане должны держать обязательный пост и, в частности, воздерживаться от еды и питья в светлое время суток.
556
Современная афганская тазкира подтверждает личность, местожительство и гражданство – и, по сути, представляет собой ID-карту.
(обратно)557
Слово «малик» (араб. 
– царь) в арабских странах обозначает монарха – в частности титул малика в наши дни носят короли Иордании и Саудовской Аравии.
558
Мусахиб (перс. 
– придворный) – главный советник, приближенный.
559
Сипахсалар (перс. 
– командующий армией) – титул старших военачальников, а также общее генеральское офицерское звание; здесь – военный министр.
560
Умар ибн аль-Хаттаб (590–644) – один из ближайших сподвижников пророка Мухаммеда, второй правитель Праведного халифата.
(обратно)561
Позже младотурки деградировали. В 1913 г. власть в Стамбуле захватил так называемый «триумвират» младотурецких лидеров, состоящий из Мехмеда Талаата-паши, Ахмеда Джемаля-паши и Исмаила Энвера-паши. Они втянули Османскую империю в Первую мировую войну, осуществили геноцид армян, а также начали геноцид ассирийцев и понтийских греков.
(обратно)562
В Первой мировой войне Центральные державы (Германия, Австро-Венгрия и Османская империя) противостояли Антанте – союзу Великобритании, Франции и России.
(обратно)563
Дурбар (перс. 
– двор) – совет знати при монархе, аудиенция у правителя; также специальное помещение во дворце, предназначенное для приема вельмож и совещаний с ними.
564
Это событие вошло в историю как Амритсарская бойня.
(обратно)565
Афганцы потеряли около тысячи человек погибшими в боях, а британцы и индийцы – 1751 человека (236 пали на поле боя, 615 были ранены, 566 умерли от холеры и 334 погибли от других заболеваний и несчастных случаев). Для сравнения – в Первой англо-афганской войне потери афганцев составили примерно 15 тыс. человек, а потери британцев – около 17 тыс. (включая гражданских лиц). Вторая англо-афганская война обернулась для британцев приблизительно 10 тыс. убитых и умерших от ран и болезней, а для афганцев – минимум пятью тысяч погибших в боях, общее количество жертв с афганской стороны неизвестно.
(обратно)566
См. Кича М. В. Династии. Как устроена власть в современных арабских монархиях. – М., 2021.
(обратно)567
9 июня 1926 г. Аманулла принял титул короля, ибо титул эмира казался ему морально устаревшим; но в афганских реалиях он именовался падишахом. Эмират Афганистан, соответственно, превратился в королевство.
(обратно)568
Шальвар-камиз (урду 
– брюки и рубаха) – традиционная одежда, состоящая из брюк-шароваров (шальвар) и длинной рубахи (камиз).
569
Шейх-уль-ислам (араб. 
– старейшина ислама) – высшее должностное лицо по вопросам ислама в некоторых мусульманских государствах.
570
Точнее, в 1919 г. Махмуд-бек Тарзи, занявший ряд государственных должностей, передал «Siraj ul-Akhbar» новому редактору – Абдулу Хади Дави, и тот переименовал издание в «Aman-e Afghan».
(обратно)571
Фарсиваны – персоязычные жители Афганистана (таджики, хазарейцы и др.).
(обратно)572
Эти события известны как Афганский поход Красной армии (1929).
(обратно)573
Лига Наций – международная организация, созданная по итогам Первой мировой войны на основании Версальского мирного договора; предтеча ООН. Действовала в 1920–1946 гг.
(обратно)574
Сохранилось немало высказываний Гитлера на эту тему, в частности: «Народы ислама всегда будут нам ближе, чем, например, Франция».
(обратно)575
Рустам – герой персидского эпоса.
(обратно)576
Аргандаб – река в центральной части Афганистана, левый и самый крупный приток реки Гильменд.
(обратно)577
Этот орган был смоделирован по образцу Управления долины Теннесси (англ. The Tennessee Valley Authority, сокращенно – TVA). Общепринятая русскоязычная аббревиатура для Управления долины Гильменд и Аргандаба отсутствует, поэтому в дальнейшем мы будем именовать ее «ХАВА» (по аналогии с НАТО (англ. NATO), СЕНТО (англ. CENTO) и пр.).
(обратно)578
Эту статистику, в частности, приводит Шаиста Вахаб – афгано-американский исследователь, специалист по афганской истории и культуре, профессор Небрасского университета в Омахе – в книге «Краткая история Афганистана» (2007).
(обратно)579
До 1989 г. он назывался Пули Дусти (Мост Дружбы).
(обратно)580
См. Перечень объектов и работ, по которым выполнение обязательств СССР по оказанию технического содействия Афганистану завершено.
(обратно)581
В то же время Коран гласит: «О Пророк! Скажи твоим женам, твоим дочерям и женщинам верующих мужчин, чтобы они опускали на себя свои покрывала» (Кор. 33:59). В оригинальном арабском тексте есть слово «джильбаб» (араб. 
), который в русскоязычной версии обычно переводится как «покрывало». Джильбаб – это мусульманская женская одежда, укрывающая все тело, кроме кистей рук, стоп и лица. Данный отрывок часто называют «аятом о хиджабе», понимая под хиджабом (араб. 
– преграда, завеса) накидку, скрывающую тело и/или лицо, которую мусульманки надевают, выходя на улицу.
582
Официально она называлась Северо-Западной пограничной провинцией. Сейчас это пакистанская провинция Хайбер-Пахтунхва.
(обратно)583
Нижняя палата – волеси джирга (пушту 
– палата представителей афганского народа) избиралась полностью (ее часто называют «Домом народа»). В верхней палате – мешрано джирга (пушту 
– палата старейшин) – треть депутатов назначалась падишахом, а две трети – избирались вилаятами (провинциями).
584
В русскоязычных источниках он называется «Макрорейян».
(обратно)585
В частности игрокам запретили бить друг друга.
(обратно)586
В частности Руми, Хафиза, Саади Ширази, Бедиля и др.
(обратно)587
Корпус мира – независимое федеральное агентство США и гуманитарная организация, отправляющая добровольцев в бедствующие страны для оказания помощи.
(обратно)588
По другим данным, убитых было четверо.
(обратно)589
За два года (1965–1967) число членов НДПА увеличилось с 30 до 35 человек.
(обратно)590
Газета «Хальк» была закрыта правительством после шести выпусков (1966). Газета «Парчам» просуществовала около года (1968–1969).
(обратно)591
Панджшерскую группу основали выходцы из Панджшера – провинции на северо-востоке Афганистана, населенной преимущественно таджиками.
(обратно)592
Оно выросло из движения «Джаванан-е мусульман» («Мусульманская молодежь»), которое на заре 1960-х гг. основал Гулям Мохаммад Ниязи. В 1972–1973 гг. движение подверглось своеобразному ребрендингу и превратилось в «Джамиат-е уль-Исломий-е Афгхонистони» («Исламское общество Афганистана»), которое возглавил Бурхануддин Раббани.
(обратно)593
Афганский политик Мохаммад Наджибулла (1923–1996) был участником переворота 1978 г. и в 1987–1992 гг. являлся президентом Афганистана.
(обратно)594
Должность президента была упразднена.
(обратно)595
Ее полное название звучало как «Да Афганистан де Гато де Сатало Адара».
(обратно)596
Этот флаг также являлся флагом фракции «Хальк».
(обратно)597
Басмала, бисмиллях (араб. 
, 
– во имя Аллаха) – исламский термин для обозначения фразы, с которой начинается все суры (главы) Корана, кроме девятой, – «бисмилляхи-р-рахмани-р-рахим» (араб. 
– во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного). Басмалу произносят в молитве перед началом важного дела, с нее обычно начинают документы, составляемые мусульманами (договоры, законы, завещания и пр.).
598
Кяриз (перс. 
– подземный оросительный канал) – традиционная подземная гидротехническая система в Афганистане, Средней Азии и Азербайджане. Представляет собой подземный канал (глиняную горизонтальную штольню), который соединяет место потребления с водоносным слоем.
599
Шахид (от араб. 
– свидетельствование) – мусульманин, сражавшийся во имя Аллаха и павший; в самом широком смысле – «мученик за веру». Также шахидами называют исламских террористов-смертников и других погибших и/или убитых боевиков.
600
Моджахед (от араб. 
– защитник веры) – участник джихада (по-арабски произносится как «муджахид»). Термин появился в VII в. Моджахедами (муджахидами) называли себя все воины-мусульмане – от арабских захватчиков Средневековья до участников англо-афганских войн и басмачей. В наши дни моджахедами (муджахидами) именуются также террористы и вообще любые исламские боевики.
601
Эти данные приводены, в частности, в статье В. С. Брачева и С. М. Полынова «СССР и Афганистан в период войны 1979–1989 гг.: экономическое и гуманитарное сотрудничество» (журнал «Вопросы истории», № 3, 2019 г., с. 18–30).
(обратно)602
Структурное подразделение КГБ, ответственное за внешнюю разведку.
(обратно)603
Впрочем, летом 1978 г. Сафрончук убедил Амина заморозить земельную реформу.
(обратно)604
Министерство государственной безопасности ГДР.
(обратно)605
На дари и пушту Служба государственной информации называлась «Хедматэ эттэлаате доулати» (дари 
, пушту 
).
606
Термином «ХАД» часто обозначают все службы госбезопасности ДРА, существовавшие в 1978–1992 гг.
(обратно)607
По другой версии, Амин принял это решение под давлением советского агента КГБ в Кабуле. Также есть мнение, что приказ о штурме отдал Тараки.
(обратно)608
После подавления восстания Исмаил-хан покинул страну, но потом вернулся и стал крупнейшим полевым командиром моджахедов на западе Афганистана.
(обратно)609
По разным оценкам, количество погибших варьировалось от 800 до 25 тыс.
(обратно)610
Орадур-сюр-Глан – французская коммуна, уничтоженная войсками СС вместе с жителями в 1944 г.
(обратно)611
Аятолла (араб. 
– знамение Аллаха) – почетное звание шиитских богословов.
612
Поэтому среди военных за территорией Афганистана закрепилось легкомысленное на первый взгляд название – «за речкой».
(обратно)613
Так, по соглашению от 5 июля 1983 г. в 1984–1985 гг. СССР на безвозмездной основе обязывался поставить ДРА 20 тыс. тонн семян пшеницы, 60 тыс. тонн семян сахарной свеклы, 2 тыс. тонн хлопчатника и 20 тыс. тонн фосфатных и сложных удобрений.
(обратно)614
В скобках указан общий объем товаров, которые ДРА экспортировала в СССР (1979–1989). В 1987 г. доля газа в экспорте Афганистана составляла 57 %. СССР был главным покупателем афганского газа. На 1 февраля 1988 г. объем поставок равнялся 47 млрд м3 на сумму 1,6 млрд руб., в том числе в 1987 г. – 1,7 млрд м3 на сумму 141 млн рублей. Экспорт газа в СССР обеспечивал 40 % доходов госбюджета ДРА и являлся основным источником погашения советских кредитов, которые все равно не были выплачены полностью.
(обратно)615
Это далеко не полный список мер помощи, оказанной СССР ДРА. См. подробнее: Брачев В. С., Полынов С. М. СССР и Афганистан в период войны 1979–1989 гг.: экономическое и гуманитарное сотрудничество // «Вопросы истории». – № 3, 2019. – C. 18–30.
(обратно)616
См. там же.
(обратно)617
По оценке ветерана и исследователя Афганской войны генерал-майора Александра Антоновича Ляховского (1946–2009), в 1979–1988 гг. потери ВС ДРА составили 26 595 человек – погибшими, 28 002 человека – пропавшими без вести, 28 541 человек – дезертирами. Численность ВС ДРА в разные годы колебалась от 25 тыс. человек до 141 500 человек.
(обратно)618
Слово образовано от термина «шура».
(обратно)619
Соглашения по урегулированию ситуации в Республике Афганистан (Женевские соглашения) – соглашения по урегулированию вооруженного конфликта в ДРА, подписанные 14 апреля 1988 г. в Женеве правительствами Пакистана и Афганистана при участии СССР и США в качестве гарантов.
(обратно)620
Восстание вспыхнуло 26 апреля 1985 г. С одной стороны были советские и афганские солдаты, с другой – афганские моджахеды и части регулярной армии Пакистана. В итоге Бадабер штурмовали с применением артиллерии, большинство военнопленных погибло.
(обратно)621
В мусульманском мире войну 1979–1989 гг. называют Афганским джихадом.
(обратно)622
Такбир (араб. 
– возвеличивание) – исламский термин для обозначения фразы «Аллаху акбар» (араб. 
– Аллах велик).
623
Речь идет о ЗСУ-23-4 «Шилка». Ее пушки, в отличие от танковых орудий и орудий БМП, могли подниматься высоко и обстреливать моджахедов, засевших на склонах гор.
(обратно)624
Олимпийские игры бойкотировали более 60 стран.
(обратно)625
Организация Исламская конференция (ОИК) – самая крупная и наиболее влиятельная официальная правительственная мусульманская международная организация. В 2011 г. переименована в Организацию исламского сотрудничества (ОИС).
(обратно)626
Так, в 1984 г. в СССР уехали 4000 старшеклассников и 2000 детей в возрасте от семи до десяти лет.
(обратно)627
Хадж (араб. 
– намерение, стремление) – обязательное для мусульман паломничество в Мекку и Медину.
628
Ее также называют «Альянсом восьми». В этот военно-политический союз входили партии: «Наср» («Победа»), «Хазбе Алла» («Партия Аллаха»), «Корпус стражей исламской революции Афганистана» («КСИРА»), «Объединенный фронт исламской революции» («ОФИР»), «Исламское движение Афганистана» («ИДА»), «Совет исламского согласия («СИС»), «Движение исламской революции» («ДИР») и «Организация борцов за ислам Афганистана» («ОБИ»).
(обратно)629
Он же – «Союз 7» и «Альянс семи». В структуре «ИСМА» имелись высший совет, исполнительный совет и шесть комитетов (политический, военный, международный и др.). Все эти органы (кроме высшего совета, куда входили лидеры партий) не были укомплектованы и практически не функционировали.
(обратно)630
В 1979 г. Юнус Халед откололся от группировки Хекматияра и основал собственную партию.
(обратно)631
Эта партия – исключение из пуштунского большинства «ИСМА»: Раббани и его люди были таджиками.
(обратно)632
Пир (перс. 
– старец) – почетный титул суфийского лидера.
633
К тому же в Афганистане обращение «инженер» является просто уважительным и почетным, как в Индии – «доктор».
(обратно)634
Сандинисты – члены «Сандинистского фронта национального освобождения», никарагуанской социалистической партии.
(обратно)635
Сожжение посольства было реакцией на слухи о том, что американцы организовали теракт в Мекке. См. Кича М. В. Мекка. Биография загадочного города. – М.: Бомбора, 2019.
(обратно)636
«Ковбой из Бруклина» (1938) – один из фильмов, в котором снялся Рейган.
(обратно)637
«Гиппер» – прозвище, которое закрепилось за Рейганом после того, как он сыграл знаменитого футболиста Джорджа Гиппера в биографической киноленте «Ньют Рокни – настоящий американец» (1940).
(обратно)638
Саудиты – правящая королевская династия Саудовской Аравии.
(обратно)639
Дустум родился в семье узбека и туркменки, но называет себя узбеком.
(обратно)640
По некоторым данным, 53-я дивизия насчитывала свыше 30 тыс. бойцов.
(обратно)641
Этот план также известен как Пешаварские соглашения.
(обратно)642
Война всех против всех (лат).
(обратно)643
Полное название: «Джунбиш-е Милли уль-Исломий-е Афгхонистони» (дари 
– национальное исламское движение Афганистана). Партия существует с марта 1992 г.
644
Мумин (араб. 
– верующий, правоверный) – истинный мусульманин.
645
Эн-Насирия – город в Ираке в 370 км к юго-востоку от Багдада.
(обратно)646
В арабском языке слово «талибан» (араб. 
) означает не «ученики», а «два ученика» (в двойственном числе).
647
Глаза подводят сурьмой многие жители Востока независимо от пола. Считается, что это повышает остроту зрения, защищает глаза от солнца и пыли, способствует росту пышных ресниц и уберегает детей от сглаза.
(обратно)648
По другой версии, распространенной в русскоязычных источниках, талибы ворвались в здание миссии ООН.
(обратно)649
Афганцы позаимствовали крикет у пакистанцев, в Пакистан его принесли англичане.
(обратно)650
Другие значения слова: «принцип», «фундамент», «основание».
(обратно)651
В России он более известен как «Академия».
(обратно)652
Под «крестоносцами» бен Ладен понимал западных людей, в первую очередь – тех, кто участвовал в любом проекте на территории исламского мира (военных, инженеров, дипломатов и др.). Война с «крестоносцами» – прямая отсылка к эпохе Крестовых походов, первому крупному столкновению Востока (ислама) и Запада (христианства).
(обратно)653
Тогда военный вертолет столкнулся со стоявшим на аэродроме самолетом; погибли восемь американских военнослужащих.
(обратно)654
В российском прокате он известен как «Плутовство».
(обратно)655
Талибы видели в статуях Будды идолов, запрещенных исламом. В феврале 2001 г. мулла Омар заявил: «Бог един, а эти статуи поставлены для поклонения, что ошибочно. Они должны быть разрушены, чтобы не быть объектом культа ни сейчас, ни в будущем». При этом в Афганистане уже давно не было буддистов, и статуям никто не поклонялся.
(обратно)656
Мы бы назвали это фамилией, но у арабов нет фамилий; структура арабского имени состоит из нескольких элементов.
(обратно)657
Раньше она называлась «Исламским движением Узбекистана»*; у ее истоков стоял ветеран Афганской войны, узбекский десантник Джумабой Ходжаев.
(обратно)658
Знаменитый сорт «дамские пальчики» – одна из разновидностей Хусайне.
(обратно)659
Ригведа (ок. 1700–1100 гг. до н. э.) – первый памятник индийской литературы на ведийском языке.
(обратно)660
Конечно, есть и другие версии происхождения топонима «Кабул». Согласно одной из них, топоним образован от староперсидского слова «габол» («капля росы на лепестке розы»).
(обратно)661
Она занимается удалением мин и превращает минные поля в сельхозугодья.
(обратно)662
Далее – Шура.
(обратно)663
Речь идет только о военных, не считая 71 тыс. подрядчиков и 40 тыс. сотрудников частных охранных фирм.
(обратно)664
При Буше численность воинского контингента США в Афганистане выросла почти в шесть раз: с 5200 человек в 2002 г. до 30 100 человек в 2008 г.
(обратно)665
Из его террористической организации потом выросло «Исламское государство»*.
(обратно)666
Заявлялось, что талибы производят в деревне взрывчатку. Жителей эвакуировали; согласно официальным источникам, жертв среди гражданского населения не было.
(обратно)667
Спецоперация по устранению бен Ладена называлась «Копье Нептуна».
(обратно)668
В 2015 г. у «ИГ»* (до 2014 г. – «ИГИЛ»*) появился афгано-пакистанский «филиал» – террористическая группировка «Вилаят Хорасан»*.
(обратно)669
Полное название: «Министерство призыва, ориентации, повеления благого и запрета предосудительного».
(обратно)670
Это перечень объектов и работ, сданных и полностью проведенных Советским Союзом в Афганистане. Указанные даты – годы завершения того или иного обязательства СССР перед афганской стороной. Материал публикуется в оригинальной редакции. Сегодня перечень доступен на сайте международного информационного агентства «Фергана» (URL: https://www.fergananews.com/news.php?id=9462).
(обратно)671
Из-за сложной ситуации в Афганистане сбор и обработка статистических данных затруднены. Автор не ручается за подлинность представленных здесь сведений и подчеркивает, что некоторые из них вызывают вопросы (например, каким образом удалось подсчитать численность афганского населения, если подавляющее большинство женщин не имеет документов). Однако альтернатив у нас немного: мы либо принимаем во внимание указанную статистику, либо исходим из того, что она вообще отсутствует.
(обратно)672
ЦРУ реализует проект «Всемирная книга фактов» («The World Factbook») – регулярно обновляемый справочник-альманах по странам мира. Он «предоставляет базовую информацию об истории, людях, правительствах, экономике, энергетике, географии, окружающей среде, коммуникациях, транспорте, вооруженных силах, терроризме и транснациональных проблемах для 266 международных организаций», а также для правительства США. Сведения из «Всемирной книги фактов» публикуются в открытом доступе.
(обратно)673
Это данные Фонда ООН в области народонаселения (ЮНФПА); ЦРУ приводит другую цифру – 37 466 414 человека.
(обратно)674
ЦРУ включило в этот список ряд организаций, которые признаны террористическими в США, но не в России, – в частности Корпус стражей исламской революции (КСИР), элитное военно-политическое формирование, которое официально является частью ВВС Ирана.
(обратно)675
Это статистика ЦРУ. По данным Всемирной организации здравоохранения, опубликованным в 2020 г., ожидаемая продолжительность жизни при рождении – 63,2 года.
(обратно)