Меган Куин
Вам письмо от Ворчуна

Пролог

Калеб

Дорогое Рождество, я презираю тебя.

Жестоко? Возможно.

Но почему меня повсюду преследуют твои раздражающие песенки и трогательные волшебные истории о семье и единстве?

Почему повсюду, куда ни глянь, мерцающие огоньки, блестящие шарики и радостные дети?

Почему же мы вынуждены часами стоять на морозе, чтобы увидеть, как мэр города зажжет одну-единственную елку? В этот момент все уже знают, какая на вид елка с зажженными огнями, по меньшей мере дюжина их разбросана вдоль белых заборов на Мейн-стрит.

И самое важное: почему твои преданные поклонники, в уродливых рождественских свитерах, со свежеиспеченными, неумело украшенными пряниками, преследуют меня по городу и интересуются, кого я буду целовать под омелой в этом году?

Ответ — никого.

НИКОГО!

Этот поезд ушел много лет назад, когда я испортил то единственное, что было хорошим в моей жизни. Поэтому, если кто-то меня слушает, если кто-то хочет предложить временное облегчение от этого веселья, от этих возвышенных радостей, также известных как мое личное чистилище, я буду благодарен.

С искренностью, твой Ворчун.

— Что пишешь? — спрашивает Арден, когда заходит в мой магазин строительных материалов.

Я поднимаю голову и вижу семидесятилетнего почтальона в красно-зеленой полосатой водолазке под рубашкой для боулинга.

Ага, даже мои ближайшие друзья, несмотря на сорокалетнюю разницу в возрасте, не могут удержаться от вынужденной необходимости весело проводить время.

— Ничего, — отвечаю я, сминаю лист и выбрасываю его в мусорное ведро. Почему я думал, что мне станет легче от фиксирования на бумаге своего презрения к праздничному рождественскому периоду? — Ты готов?

Арден берет сумку для боулинга и улыбается.

— Готов. Но ты, похоже, нет. Где твоя рубашка для боулинга?

— В машине. Я переоденусь, когда доберемся.

— Было бы лучше, если бы мы пришли на вечер боулинга уже одетыми.

Я тяжело вздыхаю и кладу обе руки на кассу.

— Арден, я только что промучился два часа, помогая химически завитым бабушкам в праздничных жилетах выбирать рождественские гирлянды, в которых они, по моему мнению, будут лучше всего выглядеть во время рождественского парада, который на этой неделе состоится в обществе для пожилых людей. Оставь меня в покое на секунду.

— Знаешь, «Рождество — глупости и бессмыслица» было бы менее многословным.

— Приму к сведению, — отвечаю я. — Дай мне закрыть кассу, а потом я отвезу твою морщинистую задницу в Порт-Сноу.

Когда я вытаскиваю кассу и несу ее в подсобку, Арден восклицает:

— Это твое хамское, непристойное поведение в последнее время не имеет ничего общего с тем, что Нола Бисли вернулась в город, да?

Я останавливаюсь, мышцы моей спины напрягаются, руки крепче сжимают кассу.

Имеет ли мое поганое поведение, вместе с безумным письмом к Рождеству, что-то общее с ушедшей, с женщиной, которая только что вернулась в наш маленький зимний городок в самом сердце штата Мэн?

Безусловно, имеет.

Глава первая

Нола

— Посмотри на этих фигурных человечков, — говорит бабушка Луиза и перебирает многочисленные декорации в магазине «Вечное Рождество».

В это утро мы заехали в Порт-Сноу, чтобы заглянуть в «Лобстер Лэндинг» — любимый в нашем уголке мира сувенирный магазин, который славится своей мятной помадкой. Будучи страстными поклонниками этой помадки, мы должны были стоять первыми в очереди, то есть бабушка Луиза должна была быть первой в очереди. И благодаря своей трости, украшенной к праздникам, словно настоящая конфетный посох, она убирала людей со своего пути и просто разыгрывала карту бабушки, которая на самом деле давала ей право игнорировать общественный стандарт «держать свою трость при себе», не получая за это возмездия.

Я смотрю в сторону бабушки Луизы и вижу, что она проводит указательным пальцем по вырезанному стеклянному украшению в форме человечка, новинке, которую каждый год продают в магазине «Вечное Рождество». И каждый год бабушка Луиза ею любуется.

— Может, ты сдашься наконец и купишь себе такое? — спрашиваю я.

— Не говори глупостей, — она кладет человечка на место. — Тридцать два доллара просто возмутительная цена за такое украшение. К тому же я из тех женщин, чьи украшения являются воплощением роскоши и класса. В моей гостиной нет места для такого языческого рождественского декора.

— А как насчет спальни? — спрашиваю я и подталкиваю ее плечом.

Бабушка Луиза улыбается, ее яркая розовая помада растягивается по губам.

— Это уже другая история, — мы смеемся, и она берет меня под руку, — как прекрасно звучит твой смех. Кажется, я не слышала его с тех пор, как ты сюда переехала.

— Не было над чем смеяться, — отвечаю я.

И это правда. После того как Крис выгнал меня из нашей изысканной квартиры на Верхнем Ист-Сайде, когда мы поняли, что наши цели на будущее разнятся, спойлер: я хотела семью, а он — нет, мне некуда было идти. Не имея выбора, я вернулась в свой родной город, в Брайт-Харбор, штат Мэн. Брайт-Харбор с населением около восьмисот жизнерадостных любителей вмешиваться в чужие дела граничит с Порт-Сноу, одним из самых известных городов на северо-востоке. Возвращение было связано с определенными вызовами. Во-первых, теперь я живу в заброшенном доме, где когда-то прошло мое детство, и помогаю родителям этот дом ремонтировать. Сейчас родители отдыхают на Флорида-Кис и, поскольку они переехали в меньший коттедж прямо на побережье, ремонтом занимаюсь я. Знаю, что не должна жаловаться, я могу работать где угодно как дизайнер-фрилансер, но теперь, после возвращения в город, мне приходится уклоняться и избегать вопросов всех, кому интересно, почему я вернулась в Брайт-Харбор, одновременно игнорируя праздничное настроение, которое, похоже, подстерегает меня за каждым углом. Бабушка Луиза единственная, кого я не могу избежать, потому что она мне этого не позволяет. Но хуже всего, и я говорю о действительно худшем, это постоянно паниковать из-за того, что я наткнусь на Калеба Батлера, неофициального сердцееда Брайт-Харбора, парня, который разбил мне сердце.

Бабушка Луиза похлопывает меня по руке, когда я вывожу ее из магазина и мы идем в направлении Мейн-стрит.

— Мы вернем тебя в норму в кратчайшие сроки. Как бы там ни было, рождественский дух должен тебя взбодрить.

— Не знаю, бабушка, — отвечаю я, пробираясь сквозь толпу покупателей, делающих покупки в последнюю минуту перед большим днем. — Не уверена, что в этом празднике есть много вещей, которые поднимут мне настроение. Скорее напомнят, что меня бросил напыщенный городской парень, который, как я думала, собирался сделать мне предложение 24-го декабря.

— Откуда у тебя эта мысль?

— От тебя, — говорю я. Бабушка Луиза настоящий романтик. — Ты же звонила мне в начале месяца и рассказала о сне, в котором я в Сочельник навсегда связала себя с любовью всей моей жизни.

— Да, но это можно свободно интерпретировать. Я не называла никаких имен.

Я закатываю глаза.

— Хочешь зайти в «Снежную выпечку» и взять по чашечке горячего шоколада?

— Разве поездка в Порт-Сноу пройдет без райского горячего шоколада Рут?

— Не пройдет, — отвечаю я, и мы направляемся в кофейню, расположенную всего в нескольких дверях от нас, и по дороге видим в каждой витрине другую версию Рождества. В книжном магазине даже поставили елку из старых страниц и переплели ее гирляндами от пня до верхушки.

Эти магазины лишь маленькая частичка праздничного и веселого духа общины. Известный живописной атмосферой маленького городка, Порт-Сноу украшен мерцающими огнями и зелеными гирляндами. Праздничная музыка звучит через динамики, установленные вдоль Мейн-стрит, и создает ощущение невероятного уюта. Такая атмосфера должна согревать душу каждого, кто прогуливается по улицам города.

К сожалению для меня, она не способна растопить мое ледяное сердце.

— О, смотри, это же Миртл, — говорит бабушка Луиза, — ты слышала, что у нее новый парень? Он шьет себе штаны, потому что это дешевле, чем покупать. Так вот, когда парень на днях на базаре брал туалетную бумагу, у него разошелся шов. Этот треск было слышно за милю, — бабушка Луиза отпускает мою руку и машет Миртл. — Привет, Миртл. Как там штаны Эдвина?

Бедная Миртл, и Эдвин, если уж на то пошло — просто идет по делам…

О.

Боже мой.

Мой!

Прямо за Миртл с ее неординарной прической, из которой в разные стороны торчат конфетные палочки, стоит не кто иной, как человек, которого я пыталась избегать, человек, который разбил мне сердце, единственный и неповторимый Калеб Батлер. Сейчас он разговаривает с Арденом, старым добрым почтальоном Брайт-Харбора, и они быстро приближаются.

Ему нельзя меня заметить. Я не готова к любым неловким контактам с ним.

У меня нет времени на размышления, поэтому отворачиваюсь от бабушки Луизы, обхватываю фонарный столб, как Джин Келли, стремительно разворачиваюсь на 180 градусов и в конце концов приземляюсь за мусорным баком, который украсили большим красным бантом.

Приседаю на корточки и прислоняюсь к твердой поверхности, подтягиваю ноги к груди, несколько раз глубоко вдыхаю и думаю, возможно ли увидеть его здесь.

Собственно, возможно ли, чтобы он увидел меня?!

— Что ты, черт возьми, делаешь, детка? — спрашивает бабушка Луиза, заглядывая через мусорник.

— Тише, сделай вид, что меня здесь нет.

— С какой стати я должна это делать?

— Потому что впереди Калеб, и я не хочу, чтобы он меня видел. А теперь успокойся, бабуля.

В ее взгляде появляется понимание.

— А, хорошо. Техника избегания. Поняла, — насвистывая мелодию «Танцуя вокруг елки», она становится возле мусорного бака и крутит тростью. — Добрый день, — слышу я бабушкины слова. — Как поживаете? Отличный день для покупок. До Рождества осталось не так много дней, надеюсь, вы готовы к приходу Санты. Привет, Калеб, — моя спина затекла. Пожалуйста, не дай ему увидеть меня здесь, пожалуйста, умоляю.

— Привет, бабушка Луиза, — говорит он, его глубокий голос окутывает мои плечи, словно старое одеяло, такой же теплый и уютный. — Как ты?

— Отлично. Готовлюсь к Рождеству. А ты?

Сквозь ткань своих джинсов я чувствую холод от промерзшего тротуара. Вздрагиваю, надеясь, что Калеб меня не видит.

— Просто идем с Арденом за помадкой. Гриффин Найтли отложил несколько коробочек для нас в «Лобстер Лэндинг».

— Какой хороший мальчик, — говорит бабушка Луиза, — а мы уже купили ее раньше.

— Мы? — переспрашивает Арден.

Да ладно тебе, бабушка!

— Да, мы, — ее голос слегка дрожит, — мы — это я и моя верная трость. Эта девочка любит прогуляться по городу.

Я прижимаю ладонь ко лбу. Этот корабль идет ко дну.

— Так ты теперь дружишь с тростью, Луиза? — спрашивает Арден.

— Ты меня осуждаешь? — огрызается она. Она хоть и маленькая, старая и морщинистая, но очень дерзкая.

— Нет, ни в коем случае. Я бы и не подумал о таком.

— Я тоже так думаю, — бабушка Луиза стучит тростью по земле, чтобы положить конец этому разговору.

На некоторое время наступает тишина, а потом Калеб говорит:

— Ну, что ж, рад был повидаться.

— Я тоже, дорогой.

— Арден, я уже пойду в магазин, скоро встретимся, — говорит Калеб.

Я прислушиваюсь к шагам, выглядываю из-за мусорного бака, вдруг Калеб решит оглянуться, и жду еще минуту, прежде чем определить, что берег чист. Тогда встаю и встречаюсь лицом к лицу с Арденом.

— Нола? Я так и думал, что это ты за мусорным баком.

Я тяжело сглатываю и пытаюсь вести себя как можно более непринужденно.

— Ты видел меня там? Я просто проверяла, нет ли мусора в канаве. Надо заботиться о матушке-природе, и она позаботится о нас, знаешь ли. Мусорить — это для дураков.

— Именно так, — Арден широко улыбается, подняв густые брови.

— Как тебе моя спасательная операция? — говорит бабушка Луиза. Куда и делась ее неспособность оставаться спокойной. — Мальчик ушел, думая, что у меня какие-то любовные отношения с тростью, — бабушка издает волну смеха, минует Ардена и заходит в «Снежную выпечку».

Большое спасибо, бабуля.

Когда мой взгляд встречается со взглядом Ардена, он смотрит на меня с пониманием и поворачивается на каблуках. Отлично.

— Так вот, — я смущаюсь, — ты же не расскажешь ему, что меня видел?

Он мягко улыбается.

— Хотя это и кажется интересным, но думаю, следует уважать твои попытки стать невидимой.

Я глубоко вздыхаю.

— Спасибо.

— Но знай, что рано или поздно это случится. Я слышал, что ты ремонтируешь старый дом своих родителей. И говорят, что Калеб владелец магазина стройматериалов.

— Ага. Когда это случится, тогда и будем думать об этом. А пока что спасибо, что будешь держать нашу встречу в тайне. Я ценю возможность быть невидимой, — машу ему рукой. — Была рада тебя видеть Арден, но мне надо пойти помочь бабушке, пока она не заказала горячий шоколад для своей трости.

— Подожди, милая. Я как раз искал тебя.

— Да? Зачем? — спрашиваю я.

— Когда я закончил разносить почту, то собирал свои вещи и нашел конверт. Он для тебя, — почтальон достает зеленый конверт из заднего кармана и протягивает его мне.

— О, спасибо, — я смотрю на конверт. На зеленой бумаге нацарапано мое имя, но на нем нет ни обратного адреса, ни штампа. — Откуда ты знал, что увидишь меня здесь?

— Просто догадка, — он подмигивает. — И я слышал, что тебе не хватает духа Рождества… возможно, это письмо тебе поможет.

— Ты знаешь, от кого оно? — спрашиваю я, совершенно растерянная.

— Я знаю всех в нашем городе, Нола, — он снова подмигивает и движется по Мейн-стрит к «Лобстер Лэндинг». — Счастливого Рождества.

Арден машет рукой и оставляет меня озадаченной и одновременно заинтересованной.

Как странно.

От кого может быть это письмо?

— Счастливого Рождества, Арден! — восклицаю я и направляюсь к «Снежной выпечке».

Захожу внутрь и вижу, что бабушка Луиза увлеченно беседует с владелицей заведения Рут, которая стоит за прилавком. Муж Рут, Бриг Найтли, рядом принимает заказы. Похоже, на этот раз бабушка ведет себя хорошо, поэтому я отхожу в сторону и вскрываю конверт, интересно, о чем говорится в письме.

Я вытаскиваю смятый листок и читаю.

Дорогое Рождество, я презираю тебя…

И это должно вернуть мне рождественский дух? Не уверена, чем именно, но письмо привлекает мое внимание, и, кто знает, возможно, его написал человек, которому можно посочувствовать.

Закончила читать письмо и улыбаюсь сама себе, довольная, что почувствовала в этом незнакомом так называемом Ворчуне родственную душу. Эти мысли небезосновательны, потому что действительно: почему мы так радуемся, когда зажигаются гирлянды на рождественской елке, хотя в то время чуть ли не все деревья в городе украшены мерцающими огнями? Я чувствую, что на меня смотрят. Поднимаю голову и лицом к лицу встречаюсь с бабушкой Луизой.

— Что это? — спрашивает она.

Я быстро сворачиваю письмо и прячу его в сумочку. Не надо, чтобы бабушка начала выведывать.

— Ничего особенного. Всего-навсего письмо для меня, его нашел Арден, — я откашливаюсь. — Слушай, не возражаешь, если я загляну на минутку в «Свечи и аромапалочки»?

— Нисколько, дорогая. У камина есть свободный столик, я за него сяду.

— Ладно, звучит неплохо. Я сейчас вернусь.

Я снова выхожу на Мейн-стрит, с неба начинает сыпать снег. К счастью, магазин «Свечи и аромапалочки» сразу через дорогу, я быстро перехожу на другую сторону, хватаюсь рукой за золотистую защелку и открываю дверь. Я вдыхаю воздух между десятками рядов свечей, выставленных на продажу, и меня сразу накрывает волна ароматов. Это соблазняет, однако я пришла сюда не за новой свечой. Направляюсь вглубь магазина, туда, где, как мне известно, владелец держит канцелярские наборы. Поскольку сейчас Рождество и это Порт-Сноу, мой выбор нерождественских вариантов ограничивается двумя. Канцелярский набор с акварельными птицами или блестящая золотистая бумага, на которой нужно писать черным.

Золото — это не так уж и плохо, по крайней мере лучше, чем веселый Санта, сосущий карамельную трость. Так что я беру золотистый набор и направляюсь к кассе.

Наверное, я одинока. Может, из-за праздников, а может, из-за того, как то письмо говорило со мной, но Ворчун привлек мое внимание, и мне почему-то захотелось ему ответить.

Вот бы мне удалось заставить Ардена доставить ему письмо.

Глава вторая

Калеб

В дверь магазина строительных материалов звонят, и я бросаю взгляд ко входу: ко мне направляется Арден, одетый в почтовую форму.

— Привет, Арден, — приветствую я и продолжаю сортировать болты. Несколько раньше в магазин зашли дети и решили, что будет весело поиздеваться над «Ворчуном». Они не знали, что я снял их на видео и сообщил их родителям, поэтому вместо веселого Рождества и подарков их будет ждать полный угля чулок.

И знаете, что? Я нисколько не расстроился.

— Слышал, ты схватил ребят с Салем-стрит.

О, новость уже разлетелась.

— Они разбросали мои болты, так что да, пришлось наказать озорников, — я достаю болт с плоской головкой среди округлых и кладу его в соответствующий контейнер.

— Как дерзко, — саркастически говорит Арден и бросает неподписанный золотой конверт на стол возле кассового аппарата.

Я перевожу взгляд на конверт, а потом снова на Ардена.

— Что это?

— Это, друг мой, письмо.

— Да, я догадался, но кто его написал?

Он дует на костяшки своих замерзших пальцев, трет их о плечо.

— А, всего лишь незнакомец, который случайно прочитал твое скомканное письмо.

— Какое еще скомканное… — мой голос стихает, я оборачиваюсь и заглядываю в мусорник. Пустой мусорник. — Куда, черт возьми, делось то письмо, которое я написал?

— Ну, знаешь, я подумал, что будет весело доставить его человеку, который, как мне известно, испытывает те же чувства, что и ты. Грустить лучше за компанию, и все такое.

— Боже, Арден, это же было личное письмо, — я хватаюсь за голову и разочарованно вздыхаю. — Его не должны были прочитать посторонние.

— Может, и так, но этому человеку оно показалось довольно интересным, — Арден постукивает по конверту. — Поблагодаришь меня позже.

Так же быстро, как зашел, он направляется в конец магазина, в рождественскую секцию.

Как… Как у тебя хватило наглости прочитать мой мусор?

И где именно в этом маленьком городке есть человек, который презирает Рождество так же, как я? Что ж, я вам подскажу: нигде.

Но я заинтригован.

Очень на меня не похоже.

Спишем это на то, что сегодня я пять раз слышал песню Перри Комо «Дома на праздники» по городским громкоговорителям на пути от своего дома до магазина строительных материалов. Как и в Порт-Сноу, в Брайт-Харборе рождественская музыка звучит на повторе. Даже сейчас, если я прислушаюсь, то услышу, как она играет на улице.

Да, «Бабушку переехал олень» — ужасно безумная песня, но как же оптимистично ее поют!

Как бы там ни было, но мой взгляд возвращается к письму. Поскольку мне надоело перебирать болтики, я беру его в руки и рассматриваю золотой конверт. Довольно празднично. Трудно представить, что человек, который так же презирает Рождество, как я, выбирает золотистый конверт или бумагу.

Давайте посмотрим, кто это может быть.

Я вскрываю конверт, вытаскиваю золотистую бумагу и начинаю читать.

Дорогой Ворчун, возможно, это тебя немного шокирует, ведь мы живем в городе, где Рождество никогда не спит, но я хочу признаться в том, что разделяю твое отношение к этому празднику.

Сейчас я скажу почему.

Гоголь-моголь. Не уверена, почему мы потребляем именно этот десерт, но то, что его навязывают нам, как воду, понять невозможно.

Дарение подарков. Разве это не просто хождение по кругу с деньгами? Особенно сейчас, во взрослом возрасте. Ты даришь подарочную карточку, получаешь подарочную карточку в ответ. Это же бессмысленно! Почему бы нам просто не оставить деньги себе и так покончить с этим?

Детский смех. Возможно, после этих слов я покажусь тебе чудовищем, но звук детского смеха на фоне рождественской музыки действительно вызывает у меня желание вытащить «снегометалку-2000», прототип, который есть только в моей голове, и забрасывать детей снежками, один за другим.

Омела. Единственные, кто любит ее вешать — это надоедливые тетушки, для которых самая важная вещь в мире — заставить двух людей неуклюже танцевать под давлением необходимости лизаться на людях.

И последнее, но не менее важное: вечеринки, на которые, как все надеются, ты придешь не один. А если ты этого не сделаешь, то возникнет страшный вопрос, почему ты один. Это не твое дело, Роберт, или Пэм, или… Джерри.

Черт, надо было снять камень с сердца. Спасибо, что выслушал.

С искренностью, Хо-Хо-Но

Откладываю письмо и поднимаю голову, чувствуя легкое подергивание в уголке губ.

Я… я улыбаюсь?

Нет, этого не может быть. Я не улыбаюсь, тем более в праздничный период, когда бессмысленные гирлянды носят вместо шарфов. И, ко всему, не во время, когда Нола может подстерегать меня за каждым углом.

Но это письмо пробивает мою холодную мертвую душу и побуждает сделать последнее, о чем я мог подумать, когда Арден вручил его мне… ответить.

Я достаю блокнот из-под кассы, вытаскиваю ручку, которую заложил за ухо. Когда чернила касаются бумаги, паркет позади меня прогибается под тяжелой походкой Ардена, который держит в руках надувного оленя и так широко улыбается, что, кажется, я вижу каждый зуб в его рту.

Я тыкаю ручкой на Ардена.

— Ни слова.

Он поднимает свободную руку.

— Ни звука. Подожду здесь, пока ты закончишь, чтобы я мог доставить адресату твое письмо.

— Меня бесит, что это приносит тебе столько радости.

— Радость? Да я в восторге от этого!

— Не сомневаюсь, — отвечаю я и сосредотачиваюсь на своем ответе.

* * *

— Доброе утро, Калеб, — говорит из-за прилавка пекарни Дениз. — Как дела?

— Хорошо, — отвечаю я, вглядываясь в суматоху кофейни «Никерс». Полная рождественских свитеров, которые невозможно сосчитать, веселых джинглов и запаха пряного яблочного сидра, кофейня заполнена в единственный день в неделю, когда у меня выходной в магазине строительных материалов.

А как иначе.

— Наверху есть свободные места? — спрашиваю я, надеясь, что там тише.

— Да, должны быть. Тебе как всегда?

— Конечно.

— Сейчас принесу.

— Спасибо, — я машу Дениз и с газетой в руке поднимаюсь по скрипучей крутой лестнице на второй этаж.

Из-за белых сводчатых потолков помещение кажется просторнее, чем есть на самом деле, а за столиками на двоих, расставленными повсюду, может уместиться больше людей небольшими группами. Я замечаю столик, но на стуле рядом с ним лежит сумка.

Типичное явление.

Люди думают, что могут претендовать на столик, если положат возле него личную вещь. Если бы не страх стать городским ворчуном, а мне надо вести бизнес, я бы сбросил сумку на пол и заявил, что столик мой, просто так, ради развлечения.

Но надо сохранить хорошую репутацию, поэтому сдерживаюсь от того, чтобы познакомить кожаную сумку со своим ботинком, и сажусь за столик рядом. Устраиваюсь поудобнее, разворачиваю газету и закрываюсь ею от людей в кафе.

Вот бы у меня были ушные затычки, которые бы заглушили еще и монотонную болтовню Бинга Кросби, он как раз рассказывает, о каком Рождестве мечтает.

— Я же говорила, что не брала из ящика никаких справочников, — слышу женский голос, его обладательница садится за соседний столик. Отлично, моя соседка пришла. Как раз вовремя, чтобы меня подразнить. — Зачем мне это? Ты действительно думаешь, что я такая мелочная?

Звучит довольно мелочно.

— Ну вот, я не такая, — отвечает голос чуть громче, и почему-то он кажется мне… знакомым. — Крис, хватит. Если бы я хотела поиздеваться над тобой, то бросила бы твои галстуки в унитаз перед уходом и не сказала бы тебе об этом, — женщина замолкает, и я клянусь… Клянусь, я знаю этот голос. — Ну, думаю, ты никогда не узнаешь, сделала ли я это, — я крепче сжимаю газету, потому что чувствую, что хочу выглянуть из-за нее. — Не знаю, поищи в интернете и перестань мне докучать. Не забывай, это ты меня бросил. Ты разорвал наши отношения, а не я.

И тут меня озарило.

Этот голос.

Это… вот дерьмо.

— Пока, Крис, — и я слышу, как женщина кладет телефон на стол, этот звук эхом отдается в нашем общем пространстве. — Простите. — Она обращается ко мне? Надеюсь, нет. — Не знаю, слышали ли вы что-то из-за своей газеты. Ненавижу людей, которые забывают о социальном этикете в маленьких помещениях. Я просто раздражалась после шестого телефонного звонка подряд, поэтому ответила, и, о боже, почему я говорю с человеком, который прячется за газетой? Очевидно, что вам не нужна компания. Так что я замолкаю.

Мои ладони потеют, нервы на пределе, и я просто с ума схожу, потому что рядом со мной сидит не кто иная, как Нола Бисли. Девушка, которая ушла… после того, как я разбил ей сердце. Та самая девушка, которая сказала, что никогда не заговорит со мной снова, даже через миллион лет.

И вот она здесь, разговаривает со мной.

Ну, разговаривает с моей газетой.

Итак, вопрос: что мне делать?

Или скорее: как мне убраться отсюда до того, как она поймет, кто я такой?

Прежде чем я увижу, какая она сейчас, потому что это меня уничтожит, нужно придумать план. Снова увидеть эти голубые глаза, эти губы бантиком, которые всегда кажутся идеально розовыми. Нет, я не могу. У меня и так плохое настроение. Встреча с ней только ухудшит его и напомнит мне о самой большой ошибке, которую я когда-либо совершил: сказал Ноле Бисли, что не хочу переезжать вместе в Нью-Йорк, а потом порвал с ней.

По крайней мере, у меня до сих пор есть мой надежный плащ-невидимка газета. Так что, возможно, если выскользну из-за стола под правильным углом, прикрываясь газетой, я смогу незаметно выйти из этой ситуации и продолжить свой…

— Держи, Калеб. Два яйца, бейгл с маслом, три полоски бекона с хрустящей корочкой и черный кофе. Скажи, если захочешь еще чего-нибудь, — и шаги официантки удаляются по скрипучей лестнице.

Мои пальцы сжимают газету, а сердце колотится, меня разоблачили.

Я должен был это предвидеть. Как будто газета действительно защитила бы от встречи лицом к лицу с моей бывшей девушкой. Это было бы слишком просто.

Нет, теперь я влип.

Не уверен, мне отложить газету, с улыбкой поздороваться с Нолой и приступить к еде, или скомкать газету, швырнуть ее в лицо девушке, чтобы отвлечь внимание, и быстро исчезнуть.

К сожалению, ни один из вариантов не кажется правильным. И кафе не лучшее место, чтобы исчезнуть. Такое впечатление, что все на этом верхнем этаже решили замереть и ради исключения замолчать. Я не слышу ничего, кроме стука собственного сердца.

Ни бурундуков, которые поют, когда хотят получить хула-хуп.

Ни тихого звона колокольчиков на ужасных свитерах.

Даже едва слышного шороха свежесрубленной елки, которую тащат по дороге, чтобы потом поставить в гостиной и украсить самодельными декорациями.

Нет, слышно только меня, пар моего кофе и отчетливый вздох, звучащий из-за соседнего стола.

Похоже, игра окончилась.

Я медленно опускаю газету, но не поворачиваю голову, беру вилку и соваю яичницу на тарелке. Возможно, если я не буду смотреть на Нолу, она меня не увидит.

— Калеб, — говорит Нола, ее голос сдавлен, немного смущен. Можно хоть минуту отдохнуть? — Я… Я не знала, что это ты.

— Откуда тебе знать? Ты не можешь видеть сквозь бумагу, разве что у тебя с годами развилась такая способность, — отвечаю я. Мой тон резок, но он направлен не на нее, а на мир, в котором я оказался в такой ситуации.

Нола отвечает не сразу, но я чувствую, как ее взгляд впивается в меня с такой силой, что я наконец поднимаю голову и чувствую, что выдыхаю с легких весь воздух.

Черт, она так красива. Красивее, чем я помню. Ее каштановые волосы теперь короткие, едва касаются плеч и уложены в милые озорные кудри. Глаза больше не обрамлены темной подводкой, а лишь подчеркнуты тушью. Ее лицо истончилось, так же, как и плечи, но эти губы… они те же, и ее проницательные глаза так пронзают мою душу взглядом, одно моргание за другим.

Мы сидим и просто смотрим друг на друга. Наверное, Нола замечает мои морщины, появившиеся с возрастом, или щетину, которая теперь у меня есть, потому что мне лень бриться каждое утро, или то, что щетины на моем подбородке слегка коснулась седина.

Я старшая версия парня, которого она когда-то любила. Парня, который разбил ее сердце и дал ей уйти.

Между нами зависает неудобное молчание, и тогда я наконец произношу:

— Что?

Потому что я, честно говоря, не знаю, что еще можно сказать.

Мне неловко.

Я не знаю, как с этим справиться.

И я уже начал этот разговор неправильно, ведя себя более враждебно, чем следует.

— Что? — отвечает она. — Ты хотел сказать именно это? Что?

Нет, на самом деле я хочу сказать, как ты красива.

Как мне не хватало взгляда твоих глаз.

Или твоего смеха.

— Не знаю, Нола, — я тяжело выдыхаю и хватаюсь за затылок. — Я не очень разбираюсь в том, что стоит говорить бывшей девушке, с которой не виделся много лет.

— Я тоже, но по крайней мере мне хватило воспитанности не вести себя как враг.

— В самом деле? Теперь ты ведешь себя довольно враждебно.

Чувак, какого черта ты делаешь? Прекрати играть с огнем.

Однако я в этом не виноват. Я не в своей стихии. Так что обратился к самозащите.

— Только потому, что ты первый начал, — дымится она.

Я глубоко вздыхаю.

— Я не собираюсь ссориться с тобой в кафе, где больше дюжины пар ушей только нас и слушает… Потому что потом людям будет что рассказать о том, что они услышали, когда пили кофе сегодня утром. Поэтому просто спокойно позавтракаем и не будем обращать внимания друг на друга.

Это уже лучше. Предложение перемирия. Довольно продуктивно.

— Пожалуй, это легко для тебя, ты имел много практики, — говорит она.

Ладно, наверное, пока никакого перемирия. И да, я заслужил замечание Нолы. Я игнорировал ее звонки множество раз после того, как мы разошлись, но только потому, что не хотел, чтобы она сюда возвращалась. Я не хотел, чтобы Нола отказывалась от своей мечты — учиться в этом городе.

Молчу, потому что мне нечего сказать, поэтому кладу яичницу на бейгл и только откусываю, как Нола наклоняется вперед, и я опять вижу ее лицо.

— И для протокола, — говорит она и хлопает ладонью по столу, — не знаю, что ты услышал во время телефонного разговора, но я не брала глуповатое пособие Криса, моего бывшего парня.

Пережевываю несколько раз кусок и, поскольку я, пожалуй, мировой рекордсмен по количеству глупых замечаний за короткое время, говорю:

— Но ты выбросила его галстуки в унитаз?

Видите пар, идущий у нее из ушей? Да, это сделал я.

Нола отклоняется на дюйм, ее глаза пылают яростью.

— Это останется между мной и его галстуками. Лучше не лезь в это.

— Я с самого начала этого не хотел.

Возможно, правильнее было бы ответить: «Я верю тебе. Ты не кажешься настолько мстительной, чтобы бросать галстуки в унитаз». Но я, золотой медалист в соревнованиях по идиотизму, так зачем останавливаться?

— О, как знакомо, — говорит она, когда ей приносят еду. Французский тост с фруктами. Классика Нолы: существуют вещи, которые никогда не меняются. — Ты с самого начала не хотел быть со мной.

Я не удивлен, что она бросает упреки о прошлом мне в лицо. Я плохо пережил наш разрыв, походил на молодого пеликана, который пытается облететь бурю и ужасно с этим справляется.

Хотя я чувствовал себя в этой ситуации так, словно мелкая рыбина, которая бьется на суше, меня внезапно озарило. Нола действительно расстроилась, и в этом виновата. Я должен отступить.

Отступить немедленно!

Отвожу взгляд от ее покрасневшего разъяренного лица, склоняю голову и сосредотачиваюсь на завтраке. Кусочек за кусочком.

Кусай… жуй… проглатывай.

Просто сосредоточься на этом процессе. Ешь. Ешь. Ешь. А тогда убирайся отсюда. Можно завернуть бекон в салфетку и взять с собой.

И все же, несмотря на блестящий момент моего прозрения, что-то до сих пор сверлит мой мозг.

Ты с самого начала не хотел быть со мной.

Это неправда. Полнейшая ерунда. Я ничего не хотел сильнее, чем провести оставшуюся часть жизни с этой женщиной. Но она мечтала уехать в Нью-Йорк, быть писательницей, и после окончания университета работать дизайнером интерьеров, и я был не тем мужчиной, в котором она тогда нуждалась для осуществления своих мечтаний.

Когда Нола говорит, что я не хотел быть с ней, она ошибается.

Как же она ошибается…

И я не могу просто сидеть и позволять ей в это верить.

— Если уж мы говорим об этом, то для протокола, — говорю я, на этот раз наклоняясь к ее столику, — я хотел быть с тобой.

— Ха! — фыркает Нола. — Сказал мужчина, который думал, что будет проще разбить мне сердце, чем вести себя как взрослый человек и все обсудить.

— Я пытался, — огрызаюсь я в ответ. Супер, вот и самоконтроль. — Но ты замкнулась в себе.

— Замкнулась, потому что ты сказал, что умрешь в этом городе. Ты никуда не хотел переезжать.

— Я так сказал, потому что очень боялся думать о том, что смогу жить где-нибудь, кроме Брайт-Гарбора.

— Так вот почему ты жил в Бостоне целый год? — спрашивает она.

*Вдыхаю глубже*

Каков поворот сюжета! Откуда, черт возьми, она об этом знает?

Бостон был… ну, это была моя жалкая попытка сделать что-то большее, чем просто перенять в наследство магазин строительных материалов моего отца. Я пытался проявить себя, стать настоящим столяром и научиться у лучших. И, конечно, я научился, но, когда дошло до дела, хоть я и пытался соответствовать мечтам Нолы стать мужчиной, в котором она нуждалась, все же хорошо понимал, что непригоден к жизни в большом городе. Мне суждено остаться здесь, в Брайт-Гарборе, помогать местным и заботиться о родителях, когда они состарятся.

— Откуда ты знаешь о Бостоне?

Она встает из-за стола и поднимает свою тарелку.

— В этом городе люди сплетничают даже с девушками, которые переехали в Нью-Йорк, или ты уже забыл об этом?

— Как я мог забыть о здешних сплетнях? Именно так я узнал, что ты уехала не попрощавшись.

— С какой стати я должна была прощаться после того, как ты разбил мне сердце?

— Потому что ты меня любила, — говорю я.

— Да, но это была ошибка, и мы оба это знаем, — она громко засовывает стул и, не говоря больше ни слова, направляется к лестнице.

Отличная работа, Батлер. Сделал свою первую встречу с Нолой после расставания незабываемой.

Ты болван.

Глава третья

Нола

— Я хотел быть с тобой, — бормочу я и срываю старый ковер в кабинете. — Как он посмел сказать мне такое.

Встреча с Калебом оказалась именно такой, какой я ее представляла — она меня разозлила, откровенно разочаровала и в целом была не слишком приятной. Во-первых, как можно быть столь привлекательным? Ты всегда надеешься, что люди, разбившие твое сердце, ужасно состарятся, но не Калеб Батлер. Нет, он как лучшее вино Напы. Этот парень состарился безупречно. Небритый подбородок, тонкие морщинки у глаз, загорелая кожа, мышцы… мышцы… так много мышц…

Кроме внешности, меня поразило его безразличное отношение к нашим отношениям. Мы влюбились в старших классах, были первыми друг у друга и планировали пожениться. Я была его. А он — мой. Ни с кем в жизни я не чувствовала себя такой защищенной, любимой и желанной, как с ним.

Но когда я попросила его поехать со мной в Нью-Йорк, он не согласился.

И это был конец. Он сорвал меня, как пластырь, и выбросил в помойку. Не сказал ни слова, не написал ни одного письма. Ничего. Я знала, что возвращение будет означать, что я снова его увижу, но не думала, что буду настолько расстроена из-за этого.

Хватаю руками за край ковра, резко дергаю его и шлепаюсь прямо на ягодицы, пыль слетает в и без того пыльный воздух. Я сплевываю несколько комочков пыльного ворса, которые попадают на губы, и тыльной стороной ладони убираю непослушные волосы, и тут во входную дверь, открытую, несмотря на холодную погоду, стучат. Мне нужно было отдышаться от пыли.

— Почта, — кричит Арден.

— Я здесь, за розовым монстром, также известным как ковер.

— А вот ты где, — говорит Арден, обходя беспорядок в моем нынешнем доме. — Похоже, ты по уши увязла в ремонте.

— Можно и так сказать, — я опираюсь на руки.

— Что ж, не хочу отнимать у тебя много времени, просто должен доставить тебе это письмо лично, — он достает зеленый конверт и вручает его мне. Поднимает брови. — Твой тайный друг написал тебе ответ.

— О, теперь мы так зовем этого человека? — спрашиваю я и беру письмо. — Разве не удивительно, что он ответил?

— Да нет, — отвечает Арден. — Почему это должно быть удивительно?

— Не знаю. Странно писать письма незнакомому человеку.

— Но в этом и заключается радость анонимной переписки, — говорит Арден. — Ты не знаешь, кто это, потому можешь быть откровенной. И даже если ты не хочешь этого признавать, разве не приятно, что в этот период, когда мы зависим от семьи и друзей в соблюдении праздничных традиций, которые передаются из поколения в поколение, тебе тоже есть на кого положиться?

— Да, это действительно приятно, — я махаю конвертом перед Арденом. — Может, ты жалеешь меня? И пишешь мне письма?

— Зачем мне это, если я могу поговорить с тобой лично? — он улыбается и звенит колокольчиком на кончике зимней шапки. — К тому же я обожаю Рождество и все, что с ним связано. Ты знаешь, где меня найти, если захочешь написать ответ, — почтальон трогается к входной двери, и я прощаюсь с ним, прежде чем он исчезнет.

Возможно, Арден прав; пожалуй, хорошо не чувствовать себя столь одинокой.

Я поддаюсь этой дружбе через переписку, поэтому раскрываю конверт и вытаскиваю обычный лист, вырванный из тетради.

Дорогая Хо-Хо-Но! Прекрасное имя.

Я чувствую его до кончиков пальцев на ногах. Но мне интересно: ты всегда ненавидела праздники или это изменение произошло недавно? У меня — совсем недавно. Раньше я любил Рождество, и больше всего Рождество в Брайт-Гарборе, где община действительно собирается вместе, чтобы сделать празднование особенным.

Но в этом году я чувствую себя иначе. Не могу радоваться празднику, вероятнее всего, из-за неожиданного гостя в городе. Но не буду вдаваться в подробности. Скажу так: твое письмо меня рассмешило, и я могу запрыгнуть на борт ненависти к гоголь-моголю. Омела — это трава дьявола. Детский смех — ну, это меня не так сильно беспокоит, возможно потому, что у меня есть племянники и племянницы, поэтому оглох до их упорной радости. Я поддерживаю традицию дарения подарков, но только важным для меня людям. Но вечеринки…

Вечеринки — это то, что действительно сводит меня с ума. От тебя требуют ходить на них, но там только спрашивают снова и снова, почему ты одинок на праздники. Скажи, пожалуйста, почему люди обязательно хотят влезть в твою личную жизнь?

С искренностью, твой Ворчун

Улыбаюсь, несу письмо в свою детскую комнату, единственную в доме, которую не коснулись перемены, и достаю из ящика стола новые канцтовары, потому что решила написать ответ немедленно. Затем я планирую поехать в город; возможно, наткнусь на Ардена, и он доставит письмо особому адресату.

Милый Ворчун, ты задал интересный вопрос.

Думаю, у меня есть на него ответ. Понимаешь, мир вращается вокруг одной штуки… спаривание. Наше космическое призвание — беспокоиться, кто с кем спаривается, когда они спариваются и… как именно.

Эта традиция вторжения в личное пространство заметна даже на вечеринках. Когда разговоры о погоде и посыпанные солью тротуары исчерпаны, наши ближние обращаются к тому, что было заложено в них космосом. Спаривался ли этот человек? Я должен это выяснить. Если нет, я должен найти ей или ему кого-то для спаривания. Возможно, я тот человек, с которым он должен спариваться… и так можно продолжать до бесконечности.

Понимаешь?

С искренностью, Хо-Хо-Но

* * *

Дорогая Хо-Хо-Но, неприятно соглашаться с таким вульгарным утверждением, что вселенная вращается вокруг одной-единственной вещи — секса.

Но я мужчина, поэтому солгу, если скажу, что порой не думаю о половом акте с другим человеком. Это делает меня… одним из них?

Конечно, у меня такой недоброжелательный вид, что даже воришки отшатываются от меня, но, возможно, если пробудить из глубины моего сердца все хорошее, я бы был таким, как они: хлопающим в ладони, когда два человека целуются под омелой.

А ты же знаешь нашу взаимную ненависть к омеле.

Честно говоря, я напуган. Пожалуйста, убеди меня, что все будет хорошо.

С искренностью, твой Ворчун

*вот именно сейчас грызу ногти в ожидании ответа*

* * *

Дорогой Ворчун, хочу обратить внимание на два основных момента в твоем последнем письме.

Во-первых, независимо от того, какая у тебя внешность и за какой маской ты скрываешь себя настоящего, ты не освобождаешься от попадания в число других конформистов. Как я уже говорила раньше, для нас вполне естественно говорить о спаривании, сексе… *вздрагиваю*… совокуплении. Это у нас в крови. Так глубоко укоренено, что нет смысла даже пытаться избавиться от этого. Но, в отличие от других, мы можем жить с этим условием, которое подсознательно заставляет нас говорить о спаривании, однако мы это осознаем, мы несем ответственность и торжественно поклялись избегать таких разговоров.

Во-вторых, ты сказал, что ты мужчина, а это нивелирует аспект анонимности, поэтому мне нужно сравнять условия игры. Занеси в протокол… что я женщина.

С искренностью, Хо-Хо-Но

* * *

Дорогая Хо-Хо-Но, а это что-то меняет?

Я мужчина.

Ты женщина.

Нас выследят любители омелы и навяжут нам свою пламенную речь? Я боюсь неизбежного. Это совсем маленький городок. Люди будут задумываться над вопросом, люди будут жаждать появления следующей пары, о которой можно поговорить.

Думаю, чтобы спастись, мы должны сделать что-то радикальное. Что-то, что выпрямит хребты тех, кто стремится к свежему мясу на рынке знакомств. Я думаю, ты понимаешь, к чему я веду…

Нам нужна френдзона, к тому же здесь и сейчас. Сообщаю тебе, что Ворчун и Хо-Хо-Но провозглашают взаимную френдзону, которая запрещает им когда-либо встречаться под омелой.

Пожалуйста, подтверди свое согласие с этим новым планом.

С искренностью, Ворчун

* * *

Дорогой Ворчун, какая гениальная идея.

Ничто так не кричит о невозможности секса с другим человеком, как то, что он во френдзоне. Я хотела бы официально согласиться на этот план.

Но для того, чтобы он стал действительным, чтобы мы действительно были «друзьями», думаю, нам нужно узнать больше друг о друге. Поэтому предлагаю каждому рассказать по три интересных факта, которые, возможно, не знает никто. Так мы сформируем еще более крепкую связь, чем уже есть между нами, и, если нам когда-нибудь представится возможность поговорить о нашей дружбе на людях, нам будет что сказать.

Я начну первой (надеюсь, ты не против).

Недавно я обнаружила, что больше люблю крабов, а не омаров. Поскольку мы живем в штате Мэн и омаров здесь много, я осознаю всю дерзость этого заявления, но крабы мне нравятся больше, и в каком-то психопатическом смысле мне нравится ломать их клешни. Ремарка: я не психопатка. Ломание крабовых клешней — это, пожалуй, мой самый безумный поступок.

Когда мне было десять, я решила покрасить волосы голубой шипучкой Kool-Aid. Я не имела понятия, что делаю, поэтому просто погрузила голову в миску с ней, но не подозревала, что она покрасит и мою кожу. Пришлось некоторое время ходить с синей полоской вокруг лба.

Я не горжусь этим, но я как-то была в «Волшебном мире Гарри Поттера» и подралась с двенадцатилетним парнишкой из-за волшебной палочки. Он попытался меня ударить, я ударила его в ответ, вылила сливочное пиво на его ботинки и убежала.

Считаю, что важно показывать темные стороны своей натуры, и инцидент с палочкой — это темный момент моей жизни.

С искренностью, Хо-Хо-Но

* * *

Дорогая Хо-Хо-Но, как фанат Гарри Поттера я могу понять твою глубокую страсть к волшебным палочкам.

Вот вылитое сливочное пиво, по-видимому, было немного неуместным, учитывая его стоимость, но я не могу тебя осуждать.

Что касается меня, то я как следует подумал свой ответ, так что надеюсь, что ты узнаешь что-то новое.

1. Я никогда никому об этом не рассказывал, но каждый год, с тех пор как мне исполнилось семь, я срывал в мамином саду цветок, сушил, хранил, наклеивал наклейку с годом, когда ее собрал, — уже имею целый альбом с такими цветами. Когда моей маме исполнится шестьдесят, я хочу подарить ей этот альбом.

2. Я готов подраться насмерть с тем, кто скажет, что аромат жевательной резинки — это действительно вкусный искусственный ароматизатор. Ничто, и я имею в виду ничто, не сравнится с ароматом жвачки, кроме самой жвачки.

3. Когда я был одиннадцатилетним панком, мои друзья подговорили меня дернуть Санту за бороду в торговом центре и разоблачить его перед всеми детьми, которые стояли в очереди и ожидали встречи с ним. Поэтому я ждал, и когда настал мой черед, подошел к нему, очень сильно дернул за бороду и тогда узнал, что она настоящая. Я даже свалил Санту на землю за бороду! Еще никогда в жизни я не бегал так быстро. Однако я чувствовал себя таким виноватым, что на следующий день признался и в конце концов половину зимы расчищал подъездную дорожку Санты.

Теперь твоя очередь не осуждать меня.

С искренностью, Ворчун

* * *

Дорогой Ворчун, ты собираешь цветы из маминого сада с семи лет?

Ладно, это, пожалуй, самое приятное, милое, самое обаятельное, о чем я когда-либо читала, и если бы мы не были во френдзоне, я вполне могла упасть в обморок от чего-то подобного.

Но не волнуйся. Я не собираюсь млеть.

Ничего подобного.

И чтобы убедиться, что никто не потеряет сознание, думаю, нужно рассказать друг другу какую-то страшную историю. Что-то смущающее, чего мы никогда не рассказывали ни одной живой душе. Такая информация уменьшит вероятность обморока и официально, и надежно, переведет нас во френдзону.

В этот раз начинай ты, потому что мне нужно оценить свою историю в зависимости от того, насколько исключительна твоя. Пожалуйста, потешь меня своим смущением.

С искренностью, Хо-Хо-Но

* * *

Дорогая Хо-Хо-Но, честно говоря, я написал эту историю с цветами в надежде, что, возможно… только возможно, ты потеряешь сознание.

Так что если кому-то и стоит волноваться о том, чтобы случайно не выйти из френдзоны, то это мне. *Шепчу* Кажется… Кажется, я превращаюсь в одного из тех фанатов омелы, поэтому идея рассказать что-то смущающее, думаю, является довольно разумным шагом. Выложить на бумаге немного «гадости», не давая шанса стать похожими на остальных людей в этом городке — веселых, склонных купаться в романтических чувствах.

Чтобы уменьшить вероятность обморока, я расскажу тебе, как ходил на вечеринку, которую устраивали на работе моего папы, когда мне было десять. Папа познакомил меня со своим боссом, и когда я пожал ему руку, спросил: «Папа, это тот сукин сын, о котором ты мне рассказывал?».

Я никогда не видел, чтобы лицо моего отца так краснело. На следующий день мне пришлось извиниться: я написал в открытке, что не знаю, где услышал эту фразу, хотя папа сказал ее в машине по дороге на вечеринку. Потом он повел меня на мороженое, и я был настолько смущен, что в конце концов выблевал мороженое с посыпкой на стоящую в очереди девочку. Я до сих пор смущаюсь, когда вспоминаю об этом.

С искренностью, Ворчун

* * *

Дорогой Ворчун,

Ну… эта история не очень помогла, только вызвала у меня сочувствие к мальчику, который думал, что задает правильный вопрос. Хотя и рвота на невинную девочку имеет определенную ужасную привлекательность.

Поэтому я расскажу тебе не менее смущающую историю.

Когда мне было около двенадцати лет, я любила играть с мягким шариком, похожим на яйцо. Я терла ею волосатые ноги папы, потому что от этого волосы на них становились торчком, и мне казалось, что это очень забавно. Однажды моя подруга спросила, хочу ли я поиграть. Конечно, я согласилась и хотела ей показать, как делаю папе яичный массаж, хотя сама не понимала, что говорю. Моя немного старшая подруга сказала, что я ненормальная, и рассказала все своим родителям, те позвонили моей маме и обругали ее за мою безумную идею заставить их дочь массировать папины яички.

После этого массирование мохнатых ног шариками прекратилось. И какое после этого мое место во френдзоне?

С искренностью, Хо-Хо-Но

* * *

Дорогая Хо-Хо-Но, извини, я все еще хохочу.

Яичный массаж. *Вытираю слезы*

Честно говоря, думаю, ты мой любимый человек. Не слишком ли самоуверенно будет попросить тебя сделать мне яичный массаж?

Пока не уверен, сработало ли все это, потому что после истории с массажем ты мне нравишься еще больше.

Поэтому поделись, помогло ли тебе это.

С искренностью, Ворчун

* * *

Дорогой Ворчун, честно говоря, не могу сказать, что и мне помогают эти рассказы.

Правда в том, что от них я млею еще больше. А так не должно быть, разве нет? Рвота на невинных жертв и яичный массаж взрослым мужчинам должны отталкивать, но, по-моему, это лишь добавляет шарма.

Мы что, тайком пьем гоголь-моголь? Вот что здесь происходит?

Признаюсь, я видела пару, которая держалась за руки сегодня утром у почты, и подумала про себя… *глотаю слюну* что это так мило.

*Вздрагиваю* Знаю, знаю. Праздничная музыка дошла и до меня. Радость в воздухе. Воспоминания.

Вчера вечером я съела имбирное печенье, и оно мне понравилось. Думаю, эти письма обладают обратным эффектом. Из-за них мне тошно внутри.

Возможно, это была плохая идея… с другой стороны, может, это была лучшая идея за долгое время.

С искренностью, Хо-Хо-Но

* * *

Дорогая Хо-Хо-Но,

мне грустно это признавать, потому что я действительно считаю, что в начале у нас все было хорошо с идеей обещаний не поддаваться романтике и праздничному настроению, но я чувствую, что отклоняюсь от нашего плана.

Вчера я ногой, самими пальцами, подтанцовывал под «Беги, Рудольф, беги». Сам пришел в ужас, когда осознал это.

А ты хоть и ела имбирное печенье, но я вчера вечером обмакнул сахарное печенье в горячий шоколад и почувствовал… тепло внутри.

Еще я понюхал елку и выдохнул воздух с улыбкой. Этот парень, Ворчун, улыбнулся запаху елки.

Я хотел бы обвинить все вокруг, но эти письма вытащили меня из депрессии, в которой я находился в последнее время, и благодарю тебя.

Мы можем отрицать это сколько угодно, но думаю, что дух Рождества касается и наших душ. И мы можем винить только себя.

Если бы я умел предвидеть собственное будущее, то сказал бы, что в нем будет больше постукивания пальцами ног, печенья и горячего шоколада.

С искренностью, Ворчун

Глава четвертая

Калеб

— Ты… подпеваешь? — спрашивает Арден, когда я выхожу из кофейни, держа в руке кофе и булочку с корицей.

— Что, нет, — отвечаю, даже если… да, возможно, я подпевал себе под нос. Но уверяю, это не праздничная песенка.

Удивительно, что может сделать с человеком простое письмо о моем страхе перед праздниками, о моих ошибках и, конечно, о моих сожалениях.

— Ага, — говорит Арден, шагая в ногу рядом со мной, — кажется, ты напеваешь что-то праздничное.

— Ты только этого и хочешь, — говорю я. — Увидеть меня веселым, таким, как и остальные в городе, чтобы я светился праздничной радостью.

— Было бы интересно.

Мы переходим через дорогу в магазин строительных материалов, я открываю двери, готовый работать целый день.

— Ты принес мне письмо или пришел меня побесить?

— Конечно, побесить, — Арден громко хохочет и идет за мной к кассе.

— Удачи мне, — я ставлю напиток и булочку с корицей, включаю свет.

Арден отрывает кусочек моей булочки и бросает его в рот.

— Я просто проверяю, как у тебя дела… хочу увидеть, исчезло ли твое сварливое настроение, — он принюхивается и улыбается. — Похоже, что да.

Хватит меня нервировать.

— Так интересно, что, когда ты нашел себе друга по переписке, то вдруг твоя мрачность, продолжавшаяся целый месяц, наконец исчезла.

— Да, да, да, — отвечаю я, тут входная дверь открывается и заходит Нола.

Мое сердце чуть не останавливается в груди.

— Привет, дорогая, — здоровается с ней Арден, а я застываю на месте и не знаю, как поступить, особенно после нашего спора в кафе.

— Привет, — говорит Нола, переводит взгляд на меня и опять на Ардена.

Я кладу руку на прилавок и безэмоционально спрашиваю:

— Тебе помочь что-нибудь найти?

Она откашливается.

— Хотела бы я быть в другом месте.

Арден хихикает.

— Ну, она говорит все как есть, разве нет?

Конечно.

— Мне нужно немного краски, и у меня нет времени на поездку в Поттсмут, поэтому я здесь, не делай из этого проблему.

— Конечно, — отвечаю я и заворачиваю за угол. — Какая краска тебе нужна?

— Белая, — отвечает Нола и переплетает свои ладони, Арден наблюдает за нашим взаимодействием.

— Ладно, — выдавливаю из себя. — Какая именно белая краска?

Ее брови опускаются.

— Я думала, что мы будем обсуждать оттенки, когда ты приведешь меня в отдел красок.

— О, а это уже интересно, — бормочет Арден и отрывает еще один кусочек моей булочки с корицей.

Я не обращаю внимания на него и говорю:

— Прошу сюда.

Нола следует за мной в отдел с красками, что по другую сторону прилавка. Она скрещивает руки и явно желает быть где угодно, но не здесь.

— Так что ты собираешься красить?

— Комнату, — отвечает она тоном начальника.

— Какую комнату? — спрашиваю я.

— Какая разница?

Я вздыхаю и возвращаюсь к ней.

— Это важно. Если это ванная или кухня, где обязательно появляются пятна, я советую что-то глянцевое, потому что это покрытие легче мыть.

— Мне не нужны советы, я точно знаю, чего хочу.

— Действительно? — на этот раз саркастически спрашиваю я.

— Ты действительно собираешься спорить со мной об этом?

— Ты первая начала, — говорю я, — именно так ведут себя взрослые люди.

— Как неприязненно, — замечает Арден.

Нола постукивает носком ботинка, похоже, ее терпение лопается.

— Ты понимаешь, как тяжело мне было сюда приехать? Очень тяжело, так что, пожалуйста, дай мне галлон «Белого снега» оттенка яичной скорлупы, чтобы я могла наконец отсюда убраться.

— «Белого снега»? — переспрашиваю, когда она вытаскивает из кармана демонстрационный образец краски и протягивает мне. Я выхватываю его у нее из рук. — Могла бы с этого сразу начать.

— Мог бы сразу показать мне, где краска, и мы избежали бы предварительного диалога.

— Ты всегда так приветлива? Помню, ты была менее капризной.

— О-о-о, плохой ход, — говорит Арден.

Ее брови удивленно поднимаются.

— Ага, помню, что и ты казался милым, и вот мы здесь.

— Он был более милым, разве нет? — добавляет Арден.

— Это не поможет, — парирую я, глядя, как он запихивает в рот еще один кусочек моей булочки. Я беру галлон краски оттенка яичной скорлупы, проверяю цвет и тянусь к открывалке для банок с краской, которой нет на привычном месте на крючке у сканера.

— Что ты ищешь? — спрашивает Нола. — Свои манеры?

Я испепеляю ее взглядом.

— У него нет манер уже много лет, — говорит Арден. — Боюсь, он их давно растерял.

— Где моя открывалка? — рычу я, раздраженный Арденом и похожий на полного идиота перед Нолой.

— Это она? — спрашивает Нола и указывает на металлическую открывалку, лежащую на полке прямо передо мной, примерно на дюйм выше крючка. Нола фыркает.

Арден фыркает и хлебает мой кофе. И я закипаю.

— Это не смешно, — говорю я и начинаю открывать банку.

— Немного смешно, — говорит Нола и подходит к Ардену.

— Это очень смешно, — говорит Арден, берет в руки булочку с корицей и предлагает девушке кусочек. И, к моему сожалению, она берет его.

— Очень рад, что смог вас сегодня развлечь, — я снимаю крышку и откладываю ее в сторону, регулирую уровень краски в машине для смешивания растворов, чтобы достичь нужного оттенка Нолы.

— О, чуть не забыла, — говорит Нола, когда я поднимаю банку с краской. — Я хочу отдать тебе вот это, — краем глаза я замечаю золотой отблеск под флуоресцентным светом моего магазина. Я оборачиваюсь как раз вовремя и успеваю увидеть, как Арден засовывает в карман очень знакомый золотой конверт.

Что.

За.

Святой Боже.

Не может быть.

Не может быть, что… нет. Это не может быть правдой.

Не может быть, что Нола — это Хо-Хо…

— Калеб, краска, — кричит Арден, когда банка ускользает из моих рук и летит вниз, словно в замедленной съемке, прямо на мою ногу. Я сжимаюсь от боли, из банки выплескивается белая краска, попадает прямо в мой нос, разливается по всему лицу и волосам, полностью заливает меня с головы до того места, где, предполагаю, будет сломан палец ноги.

— Твою… м-м-м-м-м-м-м, — восклицаю я и сдерживаю брань, танцуя на одной ноге.

Но благодаря краске, разлитой по полу, прыжки на одной ноге заканчиваются тем, что я поскальзываюсь и взлетаю в воздух, словно наступив на банановую кожуру.

Приземляюсь с громким вскриком.

— Боже, — говорит Нола.

— Что, черт возьми, происходит? — спрашивает Арден, подходя ко мне.

— С тобой все хорошо? — спрашивает Нола.

— Я в норме, — бормочу, сажусь и хватаюсь за спину. Да, она будет болеть еще долго, но моя уязвленная гордость дольше.

Какое же зрелище я устроил! Вот он я, сижу в огромной луже разлитой краски, весь в ней, похожий на самого некомпетентного владельца магазина строительных материалов в мире. И все это на глазах у Нолы.

Но не только Нолы — на глазах у Хо-Хо-Но.

Даже лучше: на глазах у Хо-Хо-Но-лы.

Как я этого не заметил? Как не догадался, что к чему?

— Ты… тебе помочь? — спрашивает Нола.

— Нет, — огрызаюсь я и пытаюсь встать, а краска из почти пустой банки до сих пор выливается на пол. Я хватаюсь за лоб и глубоко вдыхаю. — Мне нужна минута.

К нам подходит Арден.

— Нола, дорогая, может, тебе стоит закончить все дела в городе, а через час я привезу тебе краску?

— Да, хорошо, отличная идея. Спасибо, — она замолкает. Я чувствую, что она хочет сказать еще что-то, но вместо этого уходит, и звонок над дверью сообщает о том, что она ушла.

Когда Нола исчезает, я ложусь назад в краску, прижимаю руку к животу и смотрю на Ардена.

— Это ей я писал.

Он смущенно улыбается.

— Боюсь, что да.

— Почему ты мне не сказал?

— А ты бы ей ответил? — спрашивает он.

— Думаю, нет.

— А почему, собственно? Ибо не хочешь иметь с ней ничего общего? Или потому, что все еще очень любишь ее, сожалеешь о том, как поступил с ней, и больше всего хочешь, чтобы вы снова были вместе?

— Думаю, ты уже знаешь ответ на этот вопрос, — отвечаю я и пытаюсь подняться. От густой краски, покрывающей меня, тело словно облито патокой.

— Ну, если ты сожалеешь о том, как поступил с ней, почему бы тебе не попытаться это исправить?

— Ты видел, как мы общались, — я показываю жестом на краску. — Это безнадежно.

— Ну, ты не направил разговор в положительное русло. В твоем голосе и действиях было много враждебности.

— Потому что я разочарован, — говорю я и наконец встаю на ноги.

— В чем именно?

Я стряхиваю краску с рубашки на пол. Эту одежду уже не спасти, ее нужно отправить прямиком в мусорку. К счастью, у меня в магазине есть душ и запасной комплект одежды в подсобке.

— Я задал тебе вопрос, — настаивает Арден.

— Знаю… Знаю, — я тяжело вздыхаю. — Разочарованный в самом себе. Когда услышал, что она вернулась в город, я должен был подойти к ней, извиниться и попытаться уменьшить напряжение между нами. Но я был испуган, горд и не думал, что Нола хоть взглянет в мою сторону, поэтому просто страдал весь месяц.

— Видишь, к чему это тебя привело, — Арден показывает на мою одежду. — Думаю, тебе пора сменить тактику. Поверь мне, если ты ее любишь, то должен бороться. Я знаю это по собственному опыту. Когда-то любил и терял, но никогда не боролся. Жалею об этом по сей день. Если ты все еще любишь ее, и она в Брайт-Гарборе навсегда, то, думаю, пора все исправить.

Любил и терял, но никогда не боролся. Именно так было, когда мы впервые разошлись. Арден прав: я сожалел об этом. Я жалел об этом каждый день. Теперь, когда Нола вернулась, когда мы обмениваемся письмами и я знаю, кто скрывается за именем Хо-Хо-Но, я всем сердцем чувствую, что это оно. Это мой второй шанс, и если я ничего не сделаю сейчас, то могу потерять Нолу навсегда.

— Ты прав, — отвечаю я и опускаю взгляд на краску. — Но сначала надо убрать. Пока я этим буду заниматься, ты должен сделать кое-что для меня.

— Что? — спрашивает он.

— Пойди в кафе через дорогу и закажи мне кофе и булочку с корицей.

— Там еще остался кусочек, — Арден кивает на почти пустую тарелку.

— Иди, — я указываю на дверь, Арден ворчит себе под нос. Я не могу работать на пустой желудок.

Дорогой Ворчун, выстукивание ритма ногой, сахарное печенье, горячий шоколад… нюхание елок?

Что произошло с пессимистическим ненавистником Рождества, с которым я познакомилась несколько писем назад?

Не то чтобы я тебя обвиняла, потому что я разделяю те же настроения.

Твои письма — это то, чего я действительно нетерпеливо жду. Они заставляют меня улыбаться, и, хотя я наслаждаюсь тем, что Арден приносит мне зеленые конверты, мне начинает казаться, что, пожалуй, не знаю… мы уже встречались?

*Вздрагиваю* Я знаю, что, возможно, слишком многого прошу, но чувствую, что между нами есть связь. Не знаю, может, нам не обязательно быть одинокими в тайной ненависти к себе за удовольствие аппетитным, сладким свежеиспеченным рождественским печеньем.

Что скажешь? Я слишком обнаглела?

Будь честным.

С искренностью, Хо-Хо-Но

Глава пятая

Нола

— Ты улыбаешься, — говорит бабушка Луиза, когда заходит на кухню.

— Что? Нет, не улыбаюсь, — отвечаю я и не понимаю, почему отрицаю это. На самом деле это ложь, я точно знаю, почему отрицаю, потому что не хочу рассказывать ей о причине моей улыбки. Бабушка будет задавать слишком много вопросов, но, между нами говоря, я не могу выбросить из мыслей образ Калеба, залитого краской.

Как краска брызнула ему в нос.

Как он поскользнулся и подлетел вверх.

И то, как он сжимал зубы, а лицо было покрыто белыми брызгами.

К счастью, я уверена, что от этого пострадала лишь его гордость, иначе так много не улыбалась бы.

— Я все видела, ты улыбалась, — бабушка ласково щиплет меня за щеку.

— Я не улыбаюсь. Помни: я рождественская брюзга, — подмигиваю ей и иду в гостиную, где скоро буду красить стены. Надеюсь, Арден сейчас принесет краску.

— В последнее время ты нечасто ворчала. Вчера вечером ты посмотрела со мной «Встреть меня в Сент-Луисе».

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я.

— Это же рождественский фильм.

— Это не рождественский фильм. Там есть Рождественская сцена, моя любимая часть фильма, но это не касается дела.

— Но ты его все равно посмотрела. Я начинаю подозревать, что эти письма, которые ты так стыдливо скрываешь, причина «не улыбки» на твоем лице.

Как-то вечером, когда бабушка заходила ко мне в гости, она застала меня за написанием письма и спросила, что я делаю. Логично, что она связала мою радость с письмами. Бабушка Луиза хоть и старая, но до сих пор очень сообразительная.

— Я не собираюсь отвечать на это предположение, — говорю, пока в дверь кто-то стучит. — О, прекрасно, вот и Арден с краской.

— А, это сигнал мне пойти подремать наверху в твоей кровати, — бабушка улыбается, зная, что в этот миг я позволю ей сделать все что угодно. — Боюсь, если останусь здесь, ты заставишь меня работать.

Очень точно.

Она поднимается в мою комнату, а я направляюсь в прихожую и открываю входную дверь.

— Привет, Ар… — и голос затихает, когда передо мной встает Калеб, уже не забрызганный краской, а только с душа, с ведром краски в руках. — О, ты не Арден.

— Нет, я не он. Приятно, что ты увидела разницу.

Беззаботная шутка? Он кажется странным с учетом двух последних разговоров после моего возвращения.

— Я думала, он привезет краску.

— У него были другие дела, потому приехал я.

— А, ну что ж, спасибо за краску. Сколько я должна?

— Не беспокойся об этом, — говорит он и кивает, указывая внутрь дома. — Позволь занести краску.

Он говорит не беспокоиться?

И предлагает занести краску в мой дом?

Что случилось с человеком, который все фыркал, ворчал, кричал, когда не мог найти свою открывалку?

— Не надо, я справлюсь, — говорю я и чувствую себя довольно неуверенно.

— Нет, я сам, — и проходит мимо меня прямо в гостиную.

Гм, что происходит?

Я закрываю дверь, возвращаюсь и вижу Калеба, который стоит на одном колене на полу, опираясь на другую ногу, и открывает банку с краской, а затем погружает в нее палочку, чтобы хорошо перемешать.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

— Помогаю тебе.

Да, теперь я вижу, что происходит что-то странное.

— Разве тебе не нужно быть в магазине стройматериалов?

— Джимми вышел на смену, когда я сказал, что у меня произошел несчастный случай с краской. Он присмотрит за магазином.

— Прекрасно, но мне действительно не нужна помощь.

— Я не спрашивал, нужна она тебе или нет, — Калеб поднимает с пола кисточку и валик. — Ты хочешь окрашивать стены или обводить края?

— И то, и другое, потому что я могу сделать это сама.

— Ладно, тогда я займусь краями, — отвечает он, совершенно не принимая во внимание мой ответ.

Я растерянно смотрю, как Калеб наливает краску в большую кюветку, а затем еще немного в маленький сосуд для себя. Он берет кисточку и идет к стене, начинает наносить краску, обводя край косяка.

— Калеб, серьезно, что ты делаешь?

— Твои братья вернутся на Рождество? — спрашивает он.

— Нет, Бэннер и Райот остаются в Чикаго на… погоди, почему я вообще на это отвечаю? — уперев руки в бока, я постукиваю ногой по полу. — Калеб, почему ты здесь?

— Разве это не очевидно? — спрашивает он, продолжая красить. — Стараюсь напомнить тебе, что я хороший парень, что люди порой ошибаются, и, хотя я знаю, что нашу страницу мы пролистали, однако не хочу, чтобы ты чувствовала себя некомфортно, живя здесь, — он оборачивается и смотрит мне в глаза. — Я не знаю причины, почему ты вернулась сюда, Нола, но знаю, что ты заслуживаешь счастья, и отказываюсь быть человеком, мешающим тебе быть счастливой. Понимаю, достаточно неловко опять оказаться вместе в одном городе, поэтому хочу сделать это пребывание менее неловким.

Гм, ну, это действительно кажется очень взрослым поступком.

То ли из-за радостной праздничной атмосферы вокруг, то ли из-за искреннего взгляда его глаз, но лед в моем сердце понемногу тает.

— А… что ж… спасибо.

— Пожалуйста, — усмехается Калеб. — А теперь бери валик. Я сам не буду красить.

* * *

— Ладно, подожди секунду, — говорю я и перевожу дыхание после приступа смеха. — Не может быть.

Калеб кивает и проводит кистью по плинтусу.

— Мне хотелось, чтобы этого никогда не случалось, но это правда. Когда в прошлом году я помогал устанавливать декорации для летней театральной программы, мои штаны зацепились за гвоздь. Я не заметил этого и вконец разорвал их, но так и остался стоять и светить нижним бельем.

Я наклоняюсь и взрываюсь искренним смехом.

— Боже мой, прямо при детях?

— К сожалению. Разгневанные родители прислали мне кучу писем. Очевидно, в этом году меня уже не просили помочь, и, если честно, летняя программа была не такой классной, как обычно, а все потому, что мои изделия из дерева не использовали во благо.

— Из страха, что ты покажешь всем свое дерево.

Он поднимает одну бровь, которая, конечно, еще больше меня смешит.

— Они увидели только белье и даже его не смогли рассмотреть, потому что мои слишком белые ноги, видимо, ослепили их.

— Скорее всего, — хихикаю я.

— Ладно, я своей историей поделился, а теперь ты расскажи мне, что самое унизительное случилось с тобой, пока ты была в Нью-Йорке.

— Дай подумать, с чего же начать? — спрашиваю я и набираю больше краски на валик. — Как-то я приняла пожилого господина за того, с кем должна была пойти на свидание вслепую, и проговорила с ним пол часа. А позже получила сообщение от своего настоящего потенциального кавалера, который писал, что он расстроен, потому что я его бросила. Старик чмокнул меня в губы и улыбнулся, когда я быстро удирала от него.

— О нет.

Я пожала плечами.

— Оказалось, что у них одинаковые имена. Меня подставил коллега, потому что не показал никаких фотографий. Еще был случай, когда мне поручили помочь маме моего парня на кухне в День благодарения. Семья была одержима бабушкиным чизкейком, и это был последний бабушкин День благодарения. Она имела достаточно энергии, чтобы в последний раз приготовить его. Меня попросили вытащить его из духовки, но я не знала, что он в форме для выпечки, поэтому попыталась вытащить его из нее, чтобы переложить на тарелку, сжала — и весь святой чизкейк разлетелся по духовому шкафу.

Калеб медленно кивает, широко открыв глаза.

— Не-е-е-т.

— Да, — киваю я. — В тот вечер парень порвал со мной. Я его не винила. Мне тоже не хотелось еще раз оказаться рядом с его семьей.

— Ого, похоже, это хуже, чем оказаться без штанов перед детьми.

— Только немного.

* * *

— Стоп, миссис Джинджерфилд дала тебе, и только тебе, рецепт своего знаменитого чатни?

Калеб кивает. Мы сидим посреди гостиной и отдыхаем от работы.

— Почему?

— Я сделал ей качели на крыльце. Она хотела заплатить мне, но я сказал, что не нуждаюсь в ее деньгах, а просто хочу убедиться, что ей будет комфортно наблюдать за окружающим миром с качелей. И она подарила мне коробку. Внутри коробки была еще одна коробка, — я смеюсь. — А в этой коробке был конверт.

— Только не говори, что она дала его в таком виде!

— Вот именно, — отвечает он. — А в конверте была ламинированная открытка, бережно завернутая в салфетку. И на той открытке был рецепт ее чатни.

— Не могу в это поверить. Она ни с кем не делилась этим рецептом. Что ты с ним сделал?

— Ну, я завернул его обратно в салфетку, положил в конверт…

— А потом обратно в коробку, и тогда в другую коробку, — продолжаю я.

— Именно так, тогда взял ту коробку и положил ее в еще большую коробку.

— Ты шутишь, — говорю я и с трудом пытаюсь сдержать смех.

— А тогда положил ее в депозитный ящик в банке, за который плачу десять долларов ежемесячно.

— Серьезно?

Он кивает.

— Однажды, когда придет время, я пойду в свой ящик, вытащу коробку, тогда другую, а потом последнюю, потом достану конверт, разверну салфетку, возьму открытку с рецептом и подарю ее той, которая станет моей женой. А когда она спросит, что это такое, я нежно похлопаю ее по плечу и скажу: «Пожалуйста, приготовь это для меня, потому что я понятия не имею, что такое чатни».

Мой смех звучит в пустых комнатах.

— Ты такой смешной.

* * *

— Дэвин и Дарнелл женаты? — я шокирована.

— Ага, — отвечает он. — И пятеро детей.

— Пятеро? — я вытаращила глаза. — Помню, Дэвин как огня избегала присмотра за детьми, потому что ненавидела их, а теперь у нее пятеро? С Дарнеллом? Ее заклятым врагом? — я качаю головой. — Сомневаюсь, что могу в это поверить.

— Остальным тоже было трудно понять, потому что перед тем, как они назвались парой, все видели, как оба бросались мукой друг в друга на рынке.

— О, помню, бабушка Луиза рассказывала мне об этом. Она сказала, что там было большое белое облако, которое все не хотело оседать. Мартин неделями ходил убирать этот рынок.

— Думаю, если сейчас зайти туда, то все еще увидишь немного муки в воздухе.

Я мазок за мазком крашу стену, мне нравится, как эта комната становится светлее.

— И теперь у них пятеро детей, невероятно. Ты был на свадьбе?

— Все были на свадьбе, ее невозможно было пропустить. Похоже, они хотели что-то доказать всем, кто не верил в их брак, поэтому провели церемонию прямо на лестнице мэрии, а позже через громкоговорители объявили об этом городу.

— Это, мне кажется, отвратительно.

— Нет, но отвратительным было то, что Дэвин и Дарнелл ехали в белой карете, запряженной лошадьми, и кричали так, что было слышно чуть ли не под все крыши, что они замужем, а за каретой тянулись пустые банки из-под пива. К счастью, они переехали ближе к Поттсмуту, так что мы здесь нечасто видим эту странную пару.

— Но мука до сих пор там, — я улыбаюсь Калебу, а он улыбается в ответ.

— Ага, мука запомнится навсегда.

* * *

— Можно тебя спросить? — говорю, когда заканчиваю красить последнюю стену.

— Конечно, — отвечает Калеб, стоя на лестнице надо мной и обводя край потолка.

— Зачем ты ездил в Бостон?

Он умолкает и смотрит на меня сверху.

— Итак, веселые истории закончились — сразу переходим к серьезным вещам?

Я пожимаю плечами.

— Можно и так сказать. Мне всегда было интересно, и думаю так: если мы снова будем жить в одном городе, то стоит быть откровенными друг с другом.

— Звучит разумно, — он спускается чуть ниже и садится на ступеньку. — Ну, после того как я разбил твое сердце и обращался с тобой, как с дерьмом…

— Рада, что ты так это воспринимаешь.

— Я всегда так это воспринимал, Нола, — говорит он, и его взгляд полон искренности. — Я знаю, как много боли причинил тебе, и жалею об этом больше всего в мире, — он смотрит вниз, на свои руки. — Но я был недостаточно взрослым для тебя. Это не оправдание, а факт. Ты имела свои мечты, а у меня… ну, у меня был магазин моего отца. Когда ты ушла, я подумал, что если докажу себе, что могу быть другим, лучше для тебя, тогда ты сможешь мне простить. Поэтому я поехал в Бостон, где год ходил на курсы деревообработки, и через год понял, что не создан для большого города. Я не был создан для взрослых отношений, если уж на то пошло. Мне не хватало зрелости. Но если после пребывания в Бостоне я и знал что-то наверняка, так это то, что мне суждено остаться в Брайт-Гарборе, и именно в этот момент я решил тебя отпустить. Я понимал, что мы направляемся в противоположных направлениях, и если попытаюсь следовать за тобой, то буду несчастным. А это несправедливо к тебе.

— Ох, — тихо произношу я, и меня озаряет. Я никогда не сознавала, что он так чувствует себя. — Ты мог бы сказать мне об этом раньше, Калеб.

— И рисковать, что ты останешься, когда было очевидно, что ты должна уехать и исследовать мир? — он покачал головой. — Я бы так не поступил. Ты заслуживала большего.

— Я заслуживала тебя, — говорю я, не успев остановиться.

Его глаза вспыхивают, и пока мы смотрим друг на друга, время будто замедляется вокруг нас, давая нам это единственное мгновение, чтобы поразмышлять о наших сожалениях, о том, что мы должны сказать, но не имели на то смелости или силы тогда, много лет назад, когда это было очень важно.

Я прокашливаюсь и делаю шаг назад.

— Ну, думаю, это осталось в прошлом.

— Ага, — говорит он. — Тогда почему ты вернулась сюда, Нола?

Прекрасный вопрос, и еще день назад я могла ответить на него по-другому. Но теперь, благодаря таинственным письмам и теплым воспоминаниям, мой ответ изменился:

— Сначала я хотела убежать от Криса, моего бывшего, но теперь, когда я здесь, с бабушкой Луизой, гуляю по городу, даже разговариваю с Арденом, то чувствую, что я там, где хочу быть. Дома.

Он встает с лестницы.

— Значит, ты задержишься здесь?

Я киваю и облизываю губы, напряжение между нами растет.

— Да. Я задержусь здесь. Размышляю о том, чтобы поселиться здесь. Хотя Нью-Йорк и был моей мечтой, я быстро поняла, что, по-видимому, не создана для жизни в большом городе. Я скучаю по этому городку, по людям в нем, по общине. Мне не хватало в Нью-Йорке такой искренней дружбы, как здесь. У меня ничего не осталось там, но многое осталось здесь.

— Знаешь, хорошо, что у нас был этот день.

— Да, хорошо, — отвечаю я, Калеб придвигается ближе.

В одно мгновение я вспомнила, какой была наша совместная жизнь, прежде чем я решила уехать в Нью-Йорк. Я была счастлива, жила в безопасности и комфорте. Конечно, переезд в Нью-Йорк стал жизненным опытом, но теперь в Брайт-Гарборе я чувствую себя так хорошо, будто все частицы пазла моей жизни сложились… Кроме одной.

Одной-единственной частицы, которая, похоже, делится пополам.

Хотя Калеб сейчас так близко, что я почти чувствую тепло его кожи, я не могу не думать о тех письмах и человеке, который их написал. Если бы это… если бы это был тот же мужчина.

Нежно касаясь рукой моего подбородка, Калеб поворачивает голову так, что мы встречаемся взглядами. Мой пульс ускоряется, его знакомый запах окутывает меня, как одеяло, тепло разливается по телу.

— Если бы все было иначе, если бы ты покинула меня при других обстоятельствах, я бы пригласил тебя на свидание, как только ты вернулась в город.

— Ты пригласил бы? — спрашиваю я, мое сердце так стучит, что я еле слышу голос Калеба.

— Пригласил бы, — а затем, проведя большим пальцем по моей щеке, он отстраняется и направляется к входной двери. — Спасибо за сегодняшний день, Нола. Я прекрасно провел время.

Он открывает дверь и наклоняется.

— Тебе письмо, — протягивает мне зеленый конверт.

Ого, идеальное время напомнить о выборе, который мне, возможно, придется сделать.

— О, спасибо, — говорю, подхожу к нему и беру письмо.

Калеб смотрит на мои губы, а затем переводит взгляд на мои глаза.

— Ты совсем не изменилась, Нола. Такая же красивая и веселая, как всегда, — он улыбается мне. — Увидимся в городе.

— Ага, увидимся, — я закрываю за ним дверь и прижимаю письмо к груди. Разворачиваюсь и сразу сталкиваюсь лицом к лицу с бабушкой Луизой.

— Ты до сих пор в него влюблена?

Я испуганно отшатываюсь от двери и вскрикиваю тоненьким голосом.

— Боже мой, бабушка. Ты меня испугала.

— Ну, если бы ты не таращилась на него, то могла бы услышать мои шаги и постукивание трости об пол.

— Я не пялилась, — отвечаю я, хотя и знаю, что краснею. Удивительно, как много всего может изменить один день. Еще утром я Калеба и видеть не хотела, не говоря уже о том, чтобы быть рядом с ним, но теперь… теперь мне хочется, чтобы он остался. Я хотела разговаривать с ним дольше. Я хотела… черт, я не знаю, чего хочу.

— Ладно, — бабушка Луиза хлопает меня по плечу. — Просто помни: иногда люди возвращаются в твою жизнь не просто так, — она подмигивает и направляется в кухню. — Я разогрею пирог на ужин. Будешь?

— Может, позже, — отзываюсь я, раскрываю конверт и вытаскиваю письмо.

Дорогая Хо-Хо-Но, больше всего я желаю встретиться с тобой.

Как насчет завтрашнего вечера, в восемь, в беседке на Мэйн-стрит?

Да, хоть это и сочельник, но я готов рискнуть поддаться его праздничному духу, если ты будешь там.

Писать ответ не обязательно. Я буду ждать тебя.

С искренностью, твой «уже не такой» Ворчун.

Глава шестая

Калеб

Рождественские огни мерцают в ночной тьме вдоль кустов, заборов и закрытых лавок, к освещенной беседке в центре города, между украшенных вечнозеленых деревьев. С неба начинает сыпаться едва заметный снежок.

Я не знаю наверняка, придет ли она. Когда я был с ней вчера, то, честно говоря, не думал, что в конце концов все пройдет так хорошо. Не думал, что она позволит мне остаться, но, когда позволила, я воспользовался этим. Старался вести себя так, словно не было всех этих лет. Мы вспоминали прошлое, шутили и были откровенными, говорили ту правду, которая, я думаю, положила конец горьким воспоминаниям. После этого разговора я хотел было рассказать Ноле об этих листах, но боялся того, как она это воспримет. Она уже узнала о моих чувствах, о Бостоне, лучше было оставить все как есть сейчас.

Но сейчас, когда я иду к беседке, спрятав руки в карманах, а мой желудок сжимает спазм, я сожалею, что не рассказал Ноле правду. Потому что если она придёт, то ради мужчины из писем. А вдруг она разочаруется? Что, если решит, что хочет быть с Ворчуном, а не со мной?

Это была плохая идея.

О чем я, черт возьми, думал?

Я останавливаюсь перед тем, как зайти в беседку.

Возможно, не стоит этого делать. Может, я найду другой способ пообщаться с Нолой. Может на это уйдет больше времени, но я смогу подготовить ее к тому, что именно от меня она получала эти листы.

Может, я мог бы…

— Калеб? — шепчет Нола из-за моей спины. — Что ты здесь делаешь?

Что же, похоже, теперь не убежать.

Я медленно разворачиваюсь и смотрю на нее. Ее короткие волосы уложены кудряшками, выбивающимися из-под красной зимней шапки.

— Привет, Нола, — говорю я.

Она смотрит за мою спину, а тогда оглядывается вокруг.

— Ты кого-то ждешь?

Я потираю шею и понимаю, что время пришло. Пора раскрыть все карты.

— Да, жду. Я жду тебя.

— Меня? — смущенно спрашивает она.

— Да, — я просовываю руку в карман пальто и достаю зеленый конверт. — Арден сказал, что именно в таких конвертах доставлял мои письма, поэтому он дал мне последний на сегодняшний день. У меня для тебя последнее письмо.

Она пялится на письмо, а тогда снова на меня.

— Ты… ты…

— Ворчун, — заканчиваю я.

— Но… как?

— Арден нашел мое письмо, которое я выбросил в мусорник. Ему не нравилось, что я такой одинокий, что замыкаюсь в себе во время праздников, и думаю, такого же мнения он был и о тебе, поэтому отдал тебе мое первое письмо. А потом ты ответила. Знание того, что кто-то другой также страдает в праздники, вернуло мне ощущение нормальности — то, что я потерял, когда ты вернулась в город.

Нечего терять.

Я делаю шаг вперед и беру ее ладонь в свою.

— Нола, ты действительно лучшая часть моей жизни. Самые лучшие года моей жизни связаны с тем временем, когда мы были вместе. Чаще всего я смеялся и улыбался тогда, когда ты была рядом. И даже когда мы переживали тяжелые времена, понимание того, что ты рядом, облегчало боль. Когда я потерял тебя, то потерял часть себя. Но теперь ты здесь, и медленно своими письмами помогла вернуть эту часть, — я соединяю наши пальцы, ее пальцы в перчатках, мои — нет. — Я так сожалею о прошлом, о том, что так относился к тебе. И я обещаю: если ты дашь мне еще один шанс, я проведу остаток жизни в попытках получить твое прощение.

Слезы блестят в ее глазах, снежинки оседают на ресницах.

— Калеб, — говорит Нола сдавленным голосом. Я задерживаю дыхание и думаю, не собирается ли она отправить мою задницу к черту. — Ты должен знать, — она облизывает губы. — Даже когда мы были в разлуке, даже когда наши сердца были разбиты, в моих мыслях всегда был ты. Всегда и навечно.

А затем Нола обхватывает свободной рукой мою шею и становится на цыпочки.

Чувствую, как в моей душе прорастает счастье, и прижимаюсь носом к ее носу, приближаю свои губы к ее.

— Я все думала, ты ли это, — шепчет она. — Думала, не ты ли присылаешь мне эти письма. Так что сегодня вечером и именно тут я должна была это выяснить.

— А если бы это был не я? — спрашиваю.

Ее нес третья о мой.

— Тогда бы я пошла тебя искать.

И она целует меня. Сначала медленно, Нола ждет моей реакции, но когда я реагирую, когда открываю губы, она отвечает на поцелуй и ворует мою душу.

Навсегда.

Прижав свои ладошки к моим щекам, Нола удерживает меня на месте, пока ее рот исследует мой, пока мое тело стремится к ней, пока мое сердце замирает.

Это моя девчонка. Та, которую я ожидал. Да, для этого понадобилось много лет и несколько писем, которые ей приносил мой друг, но теперь мы здесь, в объятиях друг друга, и я не желал ничего иного.

Нола отстраняется и улыбается мне.

— Что в письме?

— Почему бы тебе не узнать?

Она с подозрением раскрывает конверт и читает письмо вслух.

— Дорогая Хо-Хо-Но… ла….

Улыбается.

— …Я люблю тебя. Зайдешь ко мне в гости на свежий гоголь-моль и пряничных человечков? Сегодня все же Сочельник. Искренне и навсегда твой Ворчун.

Она обнимает меня и прижимается лбом к моему лбу.

— Я тоже люблю тебя и больше всего на свете хочу праздновать с тобой это Рождество.

— Тогда… это свидание, — я поднимаю лицо Нолы за подбородок и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее еще раз, как неожиданно справа раздаются аплодисменты.

Мы оборачиваемся и видим Ардена и бабушку Луизу, они стоят рядом друг с другом. Бабушка Луиза держит Ардена под руку и улыбается нам.

— Смотри, они целуются под омелой, — говорит Арден.

Мы с Нолой одновременно поднимаем головы и видим веточку омелы, свисающую над входом в беседку, прямо над нами. Мы вместе смеемся, и я замечаю:

— Ну, разве это не иронично?

— Иронично, или так и должно быть? — спрашивает Нола с такой красивой улыбкой, что я просто вынужден поцеловать ее еще раз.

— Я же говорил, что это сработает, — говорит Арден.

— Ничего ты не говорил, шут. Это я сказала тебе, — возражает бабушка Луиза, — отдать ей это письмо было моей идеей.

— Ты ошибаешься, старый мешок с костями. Объединить их — это моя идея.

— Что за чушь! На нашем свидании именно я сказала, что мы должны свести этих двоих вместе.

Свидание? Что я пропустил?

— Ага, но я придумал план, — возражает Арден.

— Именно так, но общий план был моим, а детали твои, — она жмет ему руку. — Видишь, как это работает?

Арден бормочет что-то себе под нос, а я возвращаюсь к Ноле.

— Похоже, рождественские эльфы хорошо поработали.

— Сработало! — выкрикивает Арден, и мы все смеемся.

Я обнимаю Нолу за талию, прижимаю ее к себе и шепчу:

— Счастливого Рождества, Нола.

— Счастливого Рождества, Калеб.

Оглавление

Начало

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая