Великое Нигде-1: Побег из Шуршенка

1.Великое Нигде и Пяточка

Легендарная своим устройством и населением столица Бесконечного мира Новаском настолько олегендарилась, что неофициально так стали звать и весь Бесконечный мир - один из миров Великого Нигде.

Вполне возможно, что Великое Нигде в разных формах существовало всегда и везде, как бы это ни трудно было принять. Размеры Великого Нигде дай бог каждому. Наша Вселенная, являющаяся частью Великого Нигде, для него всего лишь жалкая точка.

У Великого Нигде имеется много разных точек, в том числе Точка Отсчёта Всего Сущего и Точка Конца Всего Сущего, которая вроде конечной остановки (“Всё, ребят, приехали, дальше сами!” - “Куда дальше-то?!” - ошарашенно думают ребята, провожая изумлёнными взглядами неспешно удаляющийся автобус и сжимая похолодевшими пальцами ручки и лямки поклажи). Правда, эти две точки никто никогда не видел, но многим хотелось бы. Только вот непонятно, а зачем? Может, кому-то проще жить, если ему заранее скажут, где начинать, а где заканчивать?

В Великом Нигде в созвездии Дракона находится самая сверхмассивная из самых сверхмассивных пятых точек Пятая Точка ДНО-618, один из крупнейших объектов Великого Нигде. Влияние любой пятой точки столь велико, что она своей загребущей гравитацией всасывает в свою ненасытную утробу даже пролетающий поблизости свет со всеми его фотонными потрохами и искривляет пространство.

Открыли Пятую Точку ДНО-618 воинственные астрономы города Звёздной Метлы, что находится в Колибри Левой стороны, одной из южных стран Бесконечного мира. В Бесконечном мире есть всё то, чем может похвастать Земля, даже колибри и воинствующие астрономы, и сверх того много чего ещё. Именно воинственность колибринцев заставила их первыми в Великом Нигде изобрести огнестрельное оружие. Изначально диаметр ствола измерялся в колибри, которые являются символами благополучия и сексуальности. То есть чем большего колибри ствол был в твоём распоряжении, тем благополучнее и сексульнее была твоя жизнь. Со временем "колибри" трансформировался в привычный "калибр".

Астроном Артур Автостопный, первым обнаруживший пятую точку Пятую Точку, до того впечатлился её габаритами, что присвистнул, торжественно и воинственно выматерился и провозгласил, откинувшись в кресле и раскинув руки так, будто готовился обнять весь мир:

– Ёб твою, профессор! Щи скисли! Клянусь всеми квазарами и пульсарами своей необузданной туманной спиралевидной душонки, клянусь всеми своими газовыми скоплениями и большими взрывами, это самая огромнющая сверхмассивная пятая точка в известном нам Великом Нигде! Это не просто сверхмассивная пяточка, а Пятая Точка с больших букв! По моим скороспелым расчётам, через какой-то миллиардик годиков именно она поглотит всё Великое Нигде и укокошит всех нас с нашим Бесконечным миром! Нам кранты, профессор! Рано или поздно всё пойдёт по звезде! – весело восклицал астроном. – Теперь мы точно знаем ответ на вопрос: в чём смысл жизни? Жизнь бессмысленна! Наука, искусство, развитие - всё тщетно! Но наше открытие обрекло нас на бессмертие, профессор! Йииииха! – Артур Автостопный вскочил с кресла, сжал кулак и вскинул руку к потолку. – Нас ждут богатство, слава и женщины! Или лучше так: богатство, женщины и слава! Или предпочитаете без славы, профессор? Впрочем, если это будут замужние женщины, лучше скромно прозябать в тени безвестности.

Его напарник по смене, 48-летний профессор Уилт Обшарпанный, лицо которого украшали три коротеньких, но впечатляющих своей воинственностью шрама, сидел за столом и меланхолично помешивал ложечкой чай в стакане с подстаканником. Профессорские губы скривила застывшая сардоническая усмешка. Уилта одолевали безрадостные мысли о семейном быте, полном монотонного гула трудностей, пронзительных визгов непонимания, усталого лязга разочарований и неожиданных драматических поворотов, требующих ясного ума, смелости и быстрой реакции.

Например, как-то в гости к профессорским детям пришёл (профессор сказал бы "припёрся") соседский мальчик (профессор сказал бы "гондон"), который с такой гордостью показал его детям, как находить порнушку в интернете, будто открыл новую вселенную. Старшему сыну профессора на тот момент стукнуло семь годков, а младшему - четыре.

Вечером, когда соседский мальчик с чувством выполненного долга отчалил восвояси (профессор бы и тут ввернул кое-какие словечки), старший крошка-сын к отцу пришёл и спросила кроха, что такое порнуха и почему у него отвердело? Выяснив у сына первопричину его занимательных вопросов, профессор подумал про соседского сына кое-какие словечки, но, устремив в стену задумчивый взор, полный желчного сарказма, вслух сдержанно и отстранённо произнёс лишь короткую фразу: “Вот гондон”. Уилт Обшарпанный был очень воспитанным профессором, тяготеющим к стоицизму.

Но делать нечего, если дети спрашивают, надо отвечать. И отец объяснил семилетнему сыну, что такое гондон и кто такой гондон, приведя в пример презерватив, соседского мальчика и его недавний поступок. Затем, отвечая на последующую безупречно выстроенную цепочку вопросов сына, объяснил ему, что такое порнография и почему от неё твердеет, а также что такое: секс, измена, ВИЧ, развод, потенция, шизофрения, недержание и одинокая старость в сумасшедшем доме.

У профессора росли очень любознательные дети, которые, как и все взрослые, терпеть не могли, когда их держат за идиотов или пустое место. Поэтому профессор на все вопросы своих детей отвечал как есть предельно простыми и точными словами. Профессору претила одинокая старость.

Услышав краем уха возгласы напарника о самой сверхмассивной пятой точке Пятой Точке, профессор, пребывающий в плену размышлений о семейных передрягах, сатирически усмехнулся, отхлебнул чай из кружки и сказал:

– Самая сверхмассивная, ага, как же. Не видал ты мою жену, которая вот уже пять лет работает в кондитерской "Президентские шалости". Вот где самая сверхмассивная пятая точка... И когда у супруги подгорает, в смысле, не партия пирожных в духовке, она превращается в злобного красного карлика... Всех, конечно, не укокошит, но меня когда-нибудь спалит.

Уилт заботливо потрогал шрам на лбу, который жена нанесла ему разделочным ножом на заре их любовных отношений (воинственным астрономам нравились исключительно воинственные женщины). Причина давно забыта, а вот шрам остался. Недаром говорят, что только при наличии любимой мегер… женщины юноша - хочет он того или не хочет - начнёт мужать. Но и Уилт тогда в накладе не остался и неплохо так засветил будущей супруге точнехонько под глаз. Приятное воспоминание вновь заставило профессора гордиться собой.

– А разбираться с дочкой и женой я предпочитаю без Славы, кем бы он ни был... Артур, готов ли ты после работы тяпнуть по пивку? Дома светиться не хочу, а перед женой отмажусь внеплановым совещанием по поводу твоего открытия.

– Ёб твою, профессор, вы спрашиваете, готов ли я?! Говно вопрос, профессор!

В существовании пятых точек до открытия первой пятой точки не сомневались даже те, кто путал астрономию с астрологией и не понимал, за что это астрономам платят такие деньжищи и выделяют такие гранты, ведь они предсказывают будущее через пяточку! И самое интересное, все им верят! Воистину, мир полон идиотов!

Изначальная железная вера в существование пятых точек, вероятно, как-то связана с памятью и первобытными инстинктами, доставшимися нам от древних предков, знакомых с пятой точкой не понаслышке, в отличие от богов, ни одного из которых так и не удалось увидеть воочию. Эти древние предки настолько древние, что жили в предыдущем Великом Нигде, и приходятся нам предками формально. Скорее, они наши предтечи, первоначальные наброски, от которых нам в наследство перешла голая и бессмертная энергия с накопленным опытом.

Пятая Точка ДНО-618 - это чрезвычайно крупный объект массой в 66 миллиардов наших солнц. Она имеет вид чёрной дыры, которую окружает дрябло-белая плотная материя неизвестного происхождения и неизвестных свойств, и постепенно засасывает в себя всё нынешнее Великое Нигде, частью которого является и наша Вселенная. А когда Пятая Точка полностью всосёт Великое Нигде, всё схлопнется и настанет Великое Ничто… временный период.

Дальнейший скрипт событий не под силу предречь наверняка даже прозорливому учёному с очень живым умом и очень неживым телом. Однако, по идее, Великое Нигде, претерпев судьбоносные метаморфозы в Великой Пятой точке, должно возродиться: юное, свежее, круглолицое, краснощёкое, вымытое, побритое, подстриженное, надушенное, полное нерастраченных страстей и новаторских идей, современное и совершенно непохожее на старое Великое Нигде, которое последние триста миллионов лет только и знало, что занудно скрипеть звёздами: “Вот миллиард лет назад сочиняли музыку так музыку. Сейчас такую не сочиняют... не умеют! Всё китч и тлен… Куда всё катится?” Известное дело, куда.

А вы знаете, получается неплохой сюжет для какого-нибудь мрачного, тёмного и очень эпичного фэнтези: Герой узнаёт, что его мир поглощён пожирателем миров Пятой Точкой! И теперь Герой жаждет выбраться из Пятой Точки, но это не так-то просто… Череда неудачных попыток, в самый решающий момент Герой поскальзывается и обречён на провал… казалось бы, всё потеряно! Остаётся последнее, но самое верное средство! Стать Непобедимым Казуальным Суперимператором - первое, что приходит на ум, но это для лохов! Для того, чтобы выбраться из Пятой Точки, Герой вынужден соединиться с Пятой Точкой, пропитаться её соками, запахами, стать её самым деятельным слугой и начать путь к вершине с самого дна… чтобы всё-таки занять трон Непобедимого Казуального Суперимператора.

2. Броккен Мун и Гербес Бенок

Одна из окраин доступной области Бесконечного мира, Новаскомовской (а таких областей, естественно, бесконечное количество), заканчивается самыми обычными невзрачными панельными девятиэтажками, облицованными жёлтой, зелёной, либо же белой и кремовой плиткой. Такими девятиэтажками почти целиком и застроен этот спальный район городка Шуршенк.

Бетонным зелёным стенам девятиэтажки Зеленой Цитадели, самому старому жилому зданию района, облицовки не досталось. Зато в них густо вкропили черепки глазурованной керамической посуды: осколок блюдца, ручку кружки... Такая вот посыпка вызывала дополнительный интерес у случайного наблюдателя и выгодно выделяла Зелёную Цитадель на фоне других зданий. Разнообразные черепки сверкали на солнце и придавали Зелёной особую, уютную миловидность.

Зелёную Цитадель избрал 26-летний Гербес Бенок, в которой и проживал по соседству со своим 23-летним братом Броккеном Муном на восьмом этаже. И избрал именно потому, что Цитадель благодаря керамическим черепкам всякоцветноузористого благолепия привлекала к себе дополнительное внимание, а Гербес любил, когда на него устремлялись восторженные взоры, ну или хотя бы на его дом. Он до того их вожделел, что улавливал даже сквозь стены и при этом сладко улыбался, представляя, что смотрят на него, а не на черепки Зелёной. Гербесу нравилось выделяться на общем фоне.

Броккену же было всё равно, в какой девятиэтажке жить. Он не стремился выделяться.

На данный момент Броккен лежал в постели, которую и не думал заправлять, хотя часы показывали десять минут десятого, а проснулся он в семь и с тех пор таращился в серый потолок. Казалось, ничто не властно поколебать его покой, граничащий с трансом.

Гербес Бенок стоял у окна и перебирал папины бусы, переливающиеся лавой и похожие на бабушкин гребешок. Он смотрел на Безграничный лес, подступающий к пустырю позади Зелёной Цитадели, близоруко сощурившись, вглядывался в далёкие Недостижимые горы, на которых, как утверждают местные, никто не бывал. Гербесу показалось, между вершинами лесистых гор промелькнуло нечто... Стая птиц или ещё чего.

Говорят, там обитают гиперреальные разумные мерцающие драконы, якобы строители Великого Нигде. Недостижимые лесистые сине-зелёные горы обладают очертаниями классических остроконечных и зазубренных конусов в лоскутьях ватно-белого тумана. Казалось, если встать ногой на одну такую вершину, то она лихо пропорет подошву, раздробит кость и пронзит стопу насквозь.

“Очки бы купить, – с досадой подумал Гербес, – да всё забываю даже платочек купить, чтобы узелки на память вязать”.

Гербес хоть и вставал раньше Броккена, вернее, подскакивал как умалишенный, словно кровать била его точно рассчитанным электрическим разрядом, но и его постель обычно напоминала склад одежды не очень-то аккуратного бомжа. Гербес решительно обернулся и твёрдо заявил неподвижному Броккену, покойно скрестившему руки на груди:

– Ты как хочешь, но надо валить из этой дыры. Здесь нам ничего не светит.

Броккен немного подумал и лениво возразил:

– Почему же не светит? Светит.

– Что нам может здесь светить, дорогой братец, вот что?

– Солнце вот светит. Радуйся.

– Чему радоваться?! – рассердился Гербес, который терпеть не мог, когда он говорил о чём-то серьёзном, а собеседник в ответ нёс какую-то дичь. Это была весьма вспыльчивая, импульсивная натура, частенько не умеющая сдержать свои чувства.

– Радуйся, пока светит. Может ведь и перестать светить.

– Ты издеваешься?! – прищурился Гербес, но уже не от близорукости.

– Ну что ты, как можно. Что на ум пришло, то и ответил.

– Это глупо - говорить первое, что приходит на ум.

– Зато весело.

– Вот поэтому ты в жизни ничего не добился, – мстительно вывел Гербес. – У тебя несерьёзное отношение к жизни!

– Ага, слишком весёлое. Ты, между прочим, тоже ничего не добился.

– Я каждый день думаю о своём светлом будущем, трудолюбиво иду к нему и добьюсь его! Сам своим трудом добьюсь своего светлого будущего! А ты вообще ни о чём не думаешь!

– Никуда не иду, ни о чём не думаю и ничего не добьюсь. И во всём бескрайнем Великом Нигде не сыщется уголка для бедного скитальца...

Гербес тонко сжал грозно побелевшие губы, но сумел совладать с собой и разорвал сжимающую мозг гневно-огненную сеть раздражения.

– Кроме шуток, отсюда надо сваливать.

– Куда?

– В Новаском, куда ещё-то. Там крутятся реальные бабки, там куча возможностей заколачивать эти реальные бабки.

– А здесь чего?

– Здесь дыра. Откуда в дыре могут быть деньги?

– Это да, в дыре деньги не задерживаются. С тобой последний раз расплатились папиными бусами, дешёвой бижутерией. С дурацким названием к тому же.

– Эта бижутерия, между прочим, - ценный артефакт. У владельца этого артефакта раны заживают как на собаке. Смотри, какой красивенький. Как играет оттенками красного, а! – Гербес встал боком к окну и наглядно покрутил папиными бусами под лучами солнца. – Возможно, когда-нибудь эта “бижутерия” спасёт тебе или мне жизнь.

– Чушь. Ты сам это знаешь. У госпожи Чечевички давно кукуха набекрень. Она птиц сапогами кормит. Говорит, такой еды им надольше хватит.

– Ну ладно, ладно. Пускай чушь. Но как я мог отказать бедной одинокой старушке в помощи? Вот и помог ей очистить квартиру от хлама.

– И не она одна расплачивается чем угодно, но только не деньгами.

– Вот я и говорю, здесь дыра! Валить надо как можно скорее из этого пристанища неудачников. Но заметь, я и здесь умудряюсь зарабатывать какие-никакие, но деньги. В отличие от тебя.

– Деньги, деньги, что такое деньги? Главное, с собой дыру не прихватить... – Про заработки Броккен пропустил мимо ушей. – И как ты будешь заколачивать деньги в Новаскоме? Молотком?

Гербес закатил глаза и обратился к потолку:

– Господи! Да сколько же в тебе ядовитой желчи скопилось, братец! Так и капает с клыков! Так и сочится, так и брызжет фонтанчиками из слюнных желез! А это верный признак, объединяющий всех неудачников!

– Слюнные железы?

– Желчь, братец, желчь. Умные люди знай себе потихоньку движутся вперёд, развиваясь в своём деле. А неудачники вместо того, чтобы оторвать задницу от дивана, бессильно исходят желчью, выискивая у других недостатки, болтают на политические темы, о войнах и других делах, к которым не имеют ни малейшего отношения, и презирают всех, кто не имеет твёрдой политической позиции. Готовы трепать языком обо всём на свете, лишь бы убить время, готовы умничать до последнего, лишь бы их услышали, лишь бы вставить свои пять копеек в любой спор, победа в котором не даст им ровным счётом ничего. Плевать я хотел, кто президент, если у меня есть своё дело, развитию которого я готов посвятить всю жизнь. Плевать я хотел на все новые и старые законы, если они не задевают меня и моё дело, – говорил и говорил вдохновенный Гербес. – Плевать я хотел на всё, что не приносит мне выгоду. Да, я живу ради выгоды, а не ради каких-то эфемерных моральных принципов типа благородства или патриотизма, и не стесняюсь говорить это вслух. Моя родина там, где мне жить хорошо, а не там, где я родился.

– Хорошо там, где нас нет, – вспомнил Броккен древнюю поговорку.

– Это поговорка неудачников, – обрубил Гербес. – Нечего заглядываться туда, где тебя нет и вряд ли будешь. Живу я не ради места, где меня нет, а ради себя, чтобы иметь возможность помочь тем, кто мне дорог.

– А кто тебе дорог?

– Я, разумеется! Ну и ты конечно. Наша мама, наши папы. Надеюсь, многие из тех, кто повстречается нам в жизни. Я человек простой, я люблю всех, кто любит меня.

– И я не живу ради эфемерных моральных принципов, – Броккен поддержал брата в аморальности. – Если я не грублю кому-то, то не из-за того, что меня сдерживают эфемерные моральные принципы, а лишь из-за того, что мне этого не хочется. А если хочется, то грублю.

– Даже если ты не прав или тебе выгоднее сдержаться?

Поколебавшись, Броккен кивнул.

– Даже если.

– Разве это не обычная эмоциональная несдержанность?

– Самая что ни на есть.

– Может, тебе стоит поработать над этим?

– Тогда я перестану быть честен по отношению к самому себе. Работая над собой, я перестану быть собой, быть естественным. Поэтому мне, такому неотёсанному, легче слоняться без работы, чем работать с кем-либо под началом кого-либо. Я всегда стараюсь быть честным с собой и с другими. Я прекрасен и непостижим в своей честности, необуздан в своей грубости и величествен в своём хамстве. Но рискую умереть с голода. Хамы и честные люди никому не интересны.

– В чесночности? Ты сказал, в чесночности?

– В честности. От слова “честь”. А уже от слова “честность” образовалось название растения “чеснок”. Он тоже полезен для здоровья в умеренных долях… В каждом из нас должны сохраняться несколько зубцов чести, но не целая головка. От целой головки чести мозг мутнеет и буксует. Начинаешь блюсти некие принципы и рискуешь прослыть принципиальным. А с принципиальными иметь дел никто не желает. От них за версту разит головками честности.

– Это правда?

– Что правда?

– Ну, что “чеснок” произошёл от “честности”.

– Разумеется, правда, брат! Я ведь не какой-нибудь неудачник и знаю, о чём говорю.

– А неудачникам всё сразу подавай, – спохватился Гербес. – Привыкли на других смотреть и сравнивать себя с другими, выглядывать, кому лучше живётся, кому хуже, кто умнее, кто глупее. Мнят себя то царём, а всех червями. То размазывают себя по стенке, уничтожая комплексными залпами неполноценности, а потом срываются на жене и детях, на близких и родных. А ведь кто-то там не более чем кто-то там, пусть говорят и живут, как им хочется. А я есть я. Президенту президентово, а гражданину гражданово. У меня свои обстоятельства, обязательства, соображения и дела. Уважают человека за его успехи, а не за его сравнения с другими и мнение о правительстве, если ты не профессиональный политолог, разумеется. Но если ты профессиональный политолог, ты работаешь на правительство.

– Я себя ни с кем не сравниваю, не размазываю и не на ком не срываюсь, – пробормотал Броккен. – Я даже на правительство не работаю. И можешь мне не подавать сразу. Можешь подавать частями, я не против.

– А курица, как ты знаешь, Брокк, весь день по зёрнышку клюёт, а к вечеру сыта бывает, – вещал непробиваемый Гербес. – Терпение и упорство, опыт и понимание. Работа над ошибками! Поменьше враждебной ядовитой желчи, побольше дружелюбной мягкой иронии! А насчёт того, чем сподручнее заколачивать бабки в Новаскоме, решим на месте. Хоть микроскопом, лишь бы монетки извлекались. Долой предрассудки! У меня чуйка, понимаешь? Нам необходимо срочно уезжать в Новаском. Там возможности, там перспективы.

– Но у тебя нет плана.

– А! – отмахнулся Гербес. – Главное, вырваться из болота, а потом уж и план дальнейших действий составлять.

– Звучит заманчиво.

– Так ты согласен? – подался вперёд Гербес.

– Нет, – холодно отрезал Броккен.

– Понимаешь, в чём твоя проблема? – разозлился Гербес. – Тебе ни хрена вот не надо в этой жизни!

Броккен промолчал.

– Ты готов сутки напролёт валяться и ничего не делать! И поднимешь свою ленивую задницу только в том случае, если загорится кровать! Но будет поздно! Презренный, ты сгоришь в пламени своего безделья, оно поглотит тебя, несчастный! И шарика с порохом к твоей глупой башке никто не привяжет из-за жалости... Погоди, так ты уже больше суток валяешься в постели. По крайне мере, я не видел, чтобы ты покидал её. Как ни приду, лежишь как бревно. И сутки не ешь. Ну да, в холодильнике земля нетронутая лежала. Я утром видел. Не заболел ли ты часом?

После некоторой паузы Броккен выдавил:

– Не хочется.

– А чего, чего тебе хочется? Может, в Новаском поехать? А давай махнём? Эх, была не была!

– Нет.

– Ты же книжку хотел писать.

– Пока думаю… Не знаю, о чём писать.

– Отлично! Хочет написать книжку, да не знает о чём. Такого редкостного идиота ещё поискать надо! – с неожиданной агрессией выпалил Гербес.

– А тебе хочется зашибить деньгу, да вот только не знаешь, как это сделать.

– Знаю! Знаю! Просто надо переехать в Новаском и там уже думать. Все деньги и возможности в Новаскоме. А Шуршенк - такая дыра, что даже не думается. Здесь негде развернуться, не за что зацепиться. Величайшие умы, родившиеся в провинции, все как один бежали в столицу ("А из столицы в провинцию", – додумал Броккен). В провинции их ждало одно отупление. А, я знаю, почему ты пишешь свои книжонки. Ты боишься реальности! Вот оно! Точно! – щёлкнул пальцами Гербес. – Ты же не в состоянии принять и осуществить хоть какое-то волевое решение. Ты оправдываешь свою бессмысленную никчёмную жизнёнку своей бессмысленной никчёмной писанинкой! Да ты в своей квартире не можешь заставить себя прибраться! Не полы, а чистый чернозём, которым ты так любишь давиться на завтрак, обед и ужин! Зачем поляну посещаешь? С пола бы и соскребал ножиком столовым.

Но тебе необходимо хоть в чём-то ощутить свою значимость. Но это самообман! Ты же сам говорил, что читаешь от скуки. Вот и пишешь ты от скуки, когда читать и играться в твои долбаные игры надоедает. Сколько ты прошлую книжонку писал, а? Два года? Да так и бросил. Ни конца, ни начала. За новую взялся. Молодец, молодец! Ты - жалкое, самодовольное, ленивое ничтожество, – самодовольно поведал брату Гербес, – которое только и делает, что бежит от реальности в свою тёплую постельку из писанины под одеяльце из книг, вместо того чтобы выполнять свои обязанности и думать, как зашибать реальные бабки!

Броккен тяжко вздохнул. Как ему надоели все эти бесконечные споры ни о чём, которые и спорами-то не назвать. Скорее, негодующие монологи Гербеса с его, Броккена, скупыми комментариями.

– Ну, чего молчишь? Возразить нечего?

– Ну да, бегу от реальности на кровати верхом. Тебе надо, ты и езжай в свой Новаском, – отбрыкался Броккен.

– Ай, да что с дураком спорить?! – с крайней досадой махнул рукой Гербес и отвернулся к окну.

Оба замолчали.

– А что, в холодильнике пожрать есть ещё? – подал голос Броккен, возвратившись из транса.

– Нету, – угрюмо бросил Гербес. – Я всё съел. Из-за тебя. И губы вытер полотенцем неспеша.

– Как из-за меня? – изумился Броккен.

– А чтоб ты, когда проснёшься голодный, наконец-то включил мозги, поднял свою ленивую задницу и отправился за жратвой. Прогулялся бы хоть, пообщался с кем-нибудь. Неделю дома сидишь, как скотина распоследняя. Смотреть тошно. Бледный, как вампир, глаза мертвючие.

– С поволокой.

– С поволокой, – с готовностью согласился Гербес, который весьма смутно представлял себе глаза с поволокой. В его голове возник зыбкий образ коровьей морды. Морда жевала и равнодушно смотрела на него. “Вот это и есть Броккен!” – довольно подумал Гербес и покосился на брата, как будто стоило ему сказать, что Броккену надо поднять свою ленивую задницу, как Броккен тут же обязан вскочить с кровати, схватить ведро и сломя голову - волосюги назад! - броситься за жратвой на улицу.

Однако Броккен не торопился покидать тёплую постель, хотя жрать хотелось баснословно. Двое суток не жрамши и не пивши. Броккен покосился на ведро, стоявшее под столом. К стенкам налипли остатки земли. В ближайшие планы Броккена выходить на улицу, покидать квартиру да и вообще вставать с постели категорически не входило. Броккен решил лежать в постели и как можно меньше двигаться ещё хотя бы дней шесть. И как можно меньше есть и пить. И действительно ведь предаваться отчаянию своей бессмысленной жизни! На самом деле его даже забавляло беснование Гербеса. Но была одна проблема: когда долго не пьёшь и не ешь, очень хочется пить и есть. И приходится поднимать с постели свою ленивую задницу, не дожидаясь пожара.

Конечно, дело не в лени. Броккен и правда вогнал себя в некий транс, как делал это иногда, когда хотел подумать, о чём писать. Но думал он об этом странно. Большую часть времени Броккен играл в игры по смартфону. Так могла пройти неделя, вторая... А потом Броккен, так ничего и не придумавши, жаловался на бессонницу, головные боли, общую вялость и потерю интереса к жизни.

Едва Броккен дотянулся до ведра и ухватился за его край, как Гербес, словно того и ждал, обернулся и, тыча в него указательным пальцем, хищно воскликнул:

– А, никак на улицу намылился?!

Броккен притянул ведро к себе, приценился к фигуре Гербеса, приподнялся на локте и с размаху запустил ведром в брата, в эту паскуду, доставшую своими реальными бабками и Новаскомом с утра пораньше. В который раз. Ведро краем днища врезалось Гербесу в лоб и, просыпав немного земли, грохнулось на пол.

– Ты рехнулся?! – заорал Гербес.

– Потрачено! Охлади своё траханье! Аха-ха! – злорадно расхохотался Броккен.

– Я о тебе беспокоюсь, а ты в ответ в меня ведром?! Вот как ты за предобрейшее платишь! И ты мне говоришь, что это я рехнулся?!

– Достал уже своим грёбаным Новаскомом! Тебе надо, ты и уматывай в свой Новаском, а от меня отстань! Как тут писать, когда такие идиоты каждый день на мозги капают!

От обиды у Гербеса задрожала нижняя губа, в глазах отразилась вся боль вопроса: "Братцы живодёры, за что вы меня, за что?!" Правда, ненадолго. Его лицо страшно перекосилось, а в глазах отчётливо отразилась высказанная вслух тирада:

– Ленивый неблагодарный ублюдок, без меня ты бы давно подох с голоду или стал ходячим мертвяком! Тебе бы и стакана землицы никто никогда не поднёс! Больше ноги моей не будет в этой запущенной квартире! А ты, как миленький, подохнешь с голоду, провались ты в Обливион! Подохнешь, подохнешь, я это тебе обещаю! Живёшь в нищете и сдохнешь в нищете, дебил! А я один уеду!

И Гербес энергичным шагом покинул квартиру и так же энергично, с наслаждением, хлопнул дверью. И тут же вернулся назад.

– Слышь, там, это самое, приземлились они, инопланетяне, – предупредил он. – Так что поосторожнее. Лучше пока не выходи на улицу, если вдруг собрался. Говорят, они похищали Чёрта Владамора и Бреда Пи… ой, его брата Чернослива. С тех пор у Владамора черты чёрта и не было девушки, а у Чернослива появилась точечная видеокамера.

И ещё сильнее хлопнул дверью с той стороны. Потом ещё раз хлопнул, теперь уже своей. Из-за стены глухо донеслось:

– О, курва! Долбаная ручка отвалилась!

– Самодовольное ничтожество, – проворчал Броккен, свесив ноги с кроватного бока. – Сам ты самодовольное ничтожество.

Но во многом Гербес прав. И чего он так ведром в него? А потому что прав, вот и ведром. Лёжа в постели, много не сделаешь. Да и с голоду Гербес в позапрошлом месяце не дал подохнуть. Броккена сразил наповал G-вирус. Он почти превратился в ходячего, но Гербес умудрился раздобыть противоядие и выходил его. А он ведром в него. В родного брата… Но иногда Гербес назойлив, как чесотка, и деревян, как пробка.

Броккен тяжко вздохнул, встал и подошёл к окну. Башка тяжёлая и изумительно пустая. Ни единого соображения, о чём писать. Идей много, да всё не то и всё не так. Почему всё не так, вроде всё как всегда…

Действительно, они, инопланетяне. Их корабль едва заметно белел, скрытый деревьями. Не было - не было, и вот на тебе, именно сейчас прилетели на своём бесшумном агрегате. Вот непруха. Невезение есть хаос. Это удаче нужны условия, а хаосу ничего не нужно. Он очень самодостаточен. Удача хаосу не подружка, удача в хаосе теряется и тонет. Но если создать условия, навести порядки... Например, если ты диктатор какой-нибудь страны, то вероятность того, что твои мемуары издадут, значительно повышается. Вывод: удача любит предусмотрительных, практичных и целеустремлённых. Желательно, диктаторов. Но иногда звёзды и в хаосе сходятся. Звёзд на небе много, но это не беда…

Беда одна: Броккен не был ни предусмотрительным, ни практичным. Вот Гербес да, тот пробивной. Назойливый, нудный, но если вцепится, то вгрызётся намертво и не успокоится, пока своего не урвёт. И приехав в Новаском, уж он бы сообразил, что к чему и почём без всякого предварительного плана. С ходу, нахрапом. Но Броккену здесь, в тихой безлюдной окраине, куда уютнее, чем в этом неизвестном, далёком и огромном Новаскоме со всеми его непонятными возможностями и разношёрстным населением.

Торчать дома и думать обо всём подряд, кажется, единственное, что ему нравится делать. А для дум нужен покой, нужна скука. А там и повеситься не грех.

Броккен отвернулся от окна и посмотрел на шкаф. Вот, чуть не забыл прихватить ружьишко. Совсем башка не варит. Да нафиг. Сколько на Поляну ни ходил, никаких краснобоб не встречал. Тоже, поди, враки одни. А ружьё тяжёлое и неудобное.

Броккен вышел в общий коридор и запер дверь на ключ. Гербес в своей квартире возился у двери, стараясь приладить ручку на место. Судя по сатанинскому бормотанию, получалось у него не очень. Пускай помучается, пускай. А то энергию девать некуда.

Ладно хоть этот синюшный МегаЗад не попался. Постоянно в тупике коридора у окна ошивается в своих облезлых тапках и полосатом халате времён создания Великого Нигде. Кушак этого достопочтенного халата завязан в морской узел. Как подозревал Броккен, МегаЗад попросту не может развязать кушак и снимает халат через голову. А может, и не снимает никогда. Моется в нём, спит в нём, гуляет в нём. Летом МегаЗад, и правда, шлялся исключительно в халате. В любую погоду.

А на втором этаже какой-то кретин краской на редкость уродливого красного цвета вывел дурацкую, как и вся его жизнь, надпись: “Чудовище рядом”.

3. Бол, Морф, Зонтберг и Синьяк

Пнув деревянную дверь ногой, Броккен вышел под молочно-голубой навес парадного подъезда с такого же цвета узорчатыми деревянными опорами и остановился полюбоваться конструкцией. Ему очень нравился этот светлый цвет небес, разбавленных молоком. Он напоминал о стенах детского сада, о солнечных днях и вселял уверенность, что в конце-то концов всё не так уж и плохо. Однако сейчас контакта не состоялось. Недовольство собой и внутренняя пустота никуда не делись. А вот глазурованные осколки посуды никогда его не вдохновляли, но выглядели прикольно.

Во дворрре скрррипели старррые качели с треугольными боковинами из красных железных труб и поперечиной из голубоватой. Неподвижные части качелей обвивали сочно-зелёные лианы с крупными чёрными и белыми цветами, содранные неизвестно в каком мире.

На качелях качалась скелет-девочка в розовом платье и с жёлто-красным бантом, неизвестно как закреплённом на черепе. Качал её скелет-мальчик в красных шароварах с подтяжками и тельняшке в жёлтую полоску. Над его черепом в чёрном французском берете с фиолетовым значком-косой, как над лампой, порхали четыре большие чёрные бабочки, фиолетовые тельца которых походили на крохотных скелетиков. В полёте бабочки играли на соло и бас гитарах, флейте и скрипке. Играл бабочковый квартет беззвучно.

Кроме скелетов во дворе никого. Кроме качельного отрывисто-режущего мерного скрипа ни звука. Удручающая картинка. К тому же половина двора утонула в матовых лужах цвета варёной сгущёнки, невозмутимых, глубоких и неистребимых.

При появлении Броккена скелет-мальчик перестал качать скелета-девочку, и сиденье, напрочь проигнорировав инерцию, самым неестественным образом тут же застыло, будто было сделано из фольги или бумаги и легко удерживалось рукой скелета-мальчика. Скелеты-дети уставились на Броккена чёрными провалами равнодушных глазниц.

– Брок, не хочешь поиграть с нами? – шелестяще позвал скелет-мальчик, будто ветер смёл ворох листьев с могильной плиты.

И указательной костью начертал в воздухе слово “ЗАБВЕНИЕ”, как будто написал на невидимой доске, и написал так, что слово очутилось “лицом” к Броккену. Буквы красиво и заманчиво полыхали лимонно-жёлтым. Скелет-мальчик сложил указательную кость крючком и поманил Броккена. Сама кость была значительно длиннее обычного пальца. От этого становилось не по себе. Казалось, скелет-мальчик мог преспокойно дотянуться этим крючком куда хочешь, чтобы притянуть к себе и уже никогда не отпустить. Перестав манить Броккена, скелет-мальчик дунул на буквы, и те рассыпались искрами. Костлявые дети рассмеялись. Броккен помахал им рукой:

– Перевед костяным лучникам, Морт, обросший костями! Ну, мальчики-девочки, есть ли жизнь после смерти?

– Поиграй с нами - узнаешь, – прошелестела девочка и поклацала беззубой челюстью.

– Спасибо, слуги Забвения, забвенные слуги, – сухо ответствовал Броккен, – успеется.

– Твой братик тоже не захотел с нами играть.

– Ему не до игр. Он помогает людям и зарабатывает деньги.

– А ты, Брок? Ты не помогаешь людям и не зарабатываешь деньги. Зачем ты живёшь, кому от тебя польза? Ты даже сам себе не нужен.

Броккен моментально помрачнел, разозлился и послал костлявую парочку куда подальше.

С Гербесом что ли сговорились, отребье потустороннее? Да пускай провалятся в Обливион вместе со своим забвением! Не ваше сучье дело, зачем и как я живу, хреновы скелетики! Грёбаные лужи! Чёртова депрессия! Всё через силу приходится делать. Тотальное равнодушие ко всему - ничего не интересно. Только жрать и пить сутки через сутки (ага, как курица по зёрнышку и по капельке) и валяться в постели. Валяться в постели строго сутки напролёт, и никаких перерывов! Хрена лысого Гербес это поймёт. Депрессия таких, как он, обходит стороной, словно прокажённых, а Броккен, кажется, родился с ней в обнимку. Может, оттого читает да пишет, что сил на другое не хватает. Мог бы, к примеру, играть на гитаре, так это надо гитару руками держать, настраивать… А книжку настраивать не надо. Самому бы настроиться, - уже слава богу.

Надо обойти Зелёную Цитадель и пройти на Поляну через пустырь. А на пустыре сейчас треклятые инопланетяне, которые могут проторчать там несколько дней. Недаром табличка на пустыре. Красная такая, с изображением классического зелёного человечка, только с весьма угрожающим видом: растопыренными руками и красными глазами. Говорят, пришельцы похищают всех, кто приблизится к ним на расстояние похищения. Какая чушь! Что ещё за расстояние похищения такое?! Броккен, разозлённый голокостной правдой, разозлился ещё больше. Неужто Гербес этому верит? А даже если и так, да плевать! Пущай забирают. Забвение, пришельцы - всё едино! Броккен обошёл Цитадель и направился к злополучному пустырю.

Трое пришельцев, стоявших возле корабля, молча курили инопланетные красные папиросы и сутулились. Один из них тыльной стороной ладони вытер выпуклый морщинистый лоб. Вид у пришельцев был усталый. Большие непроницаемо-чёрные глаза тускло блестели. Кожа отдавала нездоровым серым. Все трое абсолютно и бесповоротно наги. Впалая грудь, выступающие рёбра, вялые животики и тонкие конечности с несоразмерно длинными и мослатыми пальцами. У двоих руки измазаны чем-то чёрным.

Космический корабль же в противовес сверкал белизной и выглядел, как катер с задранным “т”-образным хвостом. На поверхности этого катера живого места не осталось от всяческих надстроек, примочек, перегородок, так что её можно было смело назвать архитектурно-щербатой. Корабль обладал размерами двухкомнатной квартиры и отчасти напоминал какой-нибудь наноутюг с выходом в интернет и капельницей... на всякий пожарный.

Броккен зачем-то переложил ведро из правой руки в левую и, потоптавшись, решил миновать пустырь по самому краю, как можно дальше от инопланетян. Опасливо косясь на пришельцев, Броккен оставил позади табличку с предупреждением, когда услышал:

– Эй, с ведром, как звать?

Броккен непроизвольно дёрнулся, так как именно этого и боялся: внимания пришельцев. Чёрт! Может, поближе подманить хотят для более удобного похищения? А если не обращать внимания? Типа дурака врубить и мимо пройти.

Подумав это, Броккен тут же остановился и смело посмотрел на пришельцев.

– Чего вам? – храбро спросил он дрогнувшим голосом и покрепче сжал ручку ведра.

Видать, понравилось швыряться в собеседников...

– Да ничего, – пожал плечами один из пришельцев, который отличался от других чистыми руками, треугольным аккуратным ртом и переливчато-голубыми глазами с огромными чёрными зрачками. – Скучно, вымотались, потрепаться вот захотелось, отвлечься. Я вот Бол, этот вот с щупальцами у рта доктор Зонтберг, а это Морф. Четвёртым будет наш капитан Синьяк, но он сейчас в клетке сидит. А корабль у нас “Предприятие Белой звезды”.

– А чего с капитаном? – поинтересовался немного осмелевший Броккен.

“Похищать некого, решили капитана похитить, чтобы план выполнить”, – самостоятельно мелькнуло у него в голове.

– Приступ у него. Грозится нашу империю захватить, реальность поработить и всех в матрицу засунуть. Бывает. Мы уже год как в рейсе, все немного озверели без женщин, без праздников, сплошь работа. Так-то мы ребята мирные. Даже мирнее фортипонтов. Хотя если живёшь по соседству с вогонами, как мы, быть мирными очень трудно. Эти бюрократы кого хошь до матрицы доведут. Любому своей суровой реальностью раздвинут его нежную виртуальность. Проносы-то ничего так, если относиться к ним с уважением, то и они будут с уважением. Правда, изредка их проносит так проносит… Лучше отойти подальше, чтобы не запачкаться, и переждать. Да чего это я, ты ж их всё равно не знаешь. А тебя как звать?

– Броккеном. Так вы никого не похищаете?

– Не-а! – Пол довольно и широко улыбнулся. Многочисленные его зубы оказались мелкими и ровными, красивого зелёного цвета. – Это мы сами табличку поставили, да год назад демонстративно похитили несколько местных. Пленникам внушили, что проводили над ними всякие стрёмные опыты, и отпустили. Те тут же всем раструбили, какие мы психопаты и маньяки, и выступили на местном телевидении. Однако мы сделали так, что, “вспоминая безжалостные эксперименты фашистов из иных миров”, “наши жертвы” несли при этом несусветный бред. Никто их всерьёз, конечно, не воспринял. Почти никто. Идиотов-то всегда хватает. Самое забавное, именно эти идиоты, поверившие бреду “наших жертв”, вместе с самими “пострадавшими” и создали вокруг нас зловещую и мрачную ауру, распространяя о нас зловещие, мрачные и абсолютно идиотские слухи, как нам того и хотелось.

Но знаешь, если самому здравомыслящему гуманоиду другие гуманоиды каждый день на полном серьёзе будут твердить, что мухи следят за ним, в конце концов он сам начнёт следить за мухами, чтобы убедиться в том, что мухи за ним не следят. Или же убедиться в том, что мухи за ним таки следят, а он почему-то никогда этого раньше не замечал. Правильно, я же не сумасшедший, чтобы всех вокруг считать сумасшедшими! Или сам спятит из-за критического несоответствия своего убеждения и того, что внушает ему общество. Начнёт убивать всех, кто хотя бы намекнёт ему на слежку мух. Ведь это же он прав, а не они!

В интернете станет заносить в ЧС всех заподозренных в служении мухам. Создаст группы в соцсетях, в которых наложит табу на мух и всё связанное с ними, а также табу на всех, кто хоть раз за последний год упоминал мух и всё связанное с ними. То есть окутает себя своим маленьким мирком, воздвигнет последний оплот истины, подтверждающий его правоту. ЕГО, а не ИХ! А все “их” рано или поздно почат в бане. Сам же гуманоид, теперь уже не совсем здравомыслящий, начнёт старательно мастерить куклы вуду по их аватаркам, добиваясь стопроцентно детального сходства…

И чтобы вот этого всего не произошло, здравомыслящему гуманоиду придётся поверить в идиотский факт, что мухи организовали за ним слежку потому, что это и будет самым здравомыслящим решением. Никто в здравом уме против общества не пойдёт. Только самые упоротые. Понадобится совсем немного времени, и наш гуманоид перестанет спрашивать себя, зачем это мухам понадобилось следить за ним? Факт слежки мух за ним станет для него привычной аксиомой. Понимаешь, о чём я? Разумным существам приходится верить в любую чушь, лишь бы сохранить свой рассудок. С верой в чушь легче живётся, мы все окутаны липкой паутиной иллюзий, которую сами же и соткали своими предрассудками и страхами, на которых, собственно, и зиждется наше мышление…

– То есть ты, называя кого-то идиотами, не исключаешь того, что сам можешь быть идиотом и говорить совершеннейший бред?

– В точку! Но стараюсь об этом не думать, чтобы не свихнуться. Мне куда проще других считать идиотами. А из всех “похищенных” мы только над одним балбесом провели стрёмные опыты. Сделали ему руки-базуки. Да он же сам и упросил. Не знаю уж зачем... Ну и трёх коров распотрошили. Мы по вашим фильмам поняли, что распотрошённая корова - одна из самых страшных вещей для вас. Вы тогда чуть ли с ума не сходите от страха. Правда, мы так и не выяснили, с чем это связано. Зато теперь мало кто суётся к нам. Одолели со своими селфи и просьбами забрать с собой. Сдались они нам. Своих неудачников хватает.

– Так вы совсем как мы!

– Ну не совсем. Пиписьки у нас разные, как ты, наверное, заметил.

– Получается, вы мирные...

– Ну да. Больно у вас тут хорошее для ремонта местечко: тихое такое, спокойное. И красиво вокруг. А чего нам воевать, если у нас всё есть? Вас и завоевать-то легче простого. Прилетаешь в режиме невидимки флотом из огромных боевых кораблей. Корабли зависают над наиболее крупными городами, отключаешь невидимку, и местные, уже заранее штаны обосравши, таращатся верх. “Господи!” - кричат они. Нет, говоришь им, мы не Господи, мы гораздо лучше, мы прилетели к вам с миром! Ну и наобещать с три короба. А вы и рады верить пустым обещаниям. Ну а что ещё остаётся, если ты перепуган неведомой и очень грозной силой? Попробуй тут не поверь ей. Только и остаётся, что верить и надеяться, что грозная сила пощадит тебя. Войны-то сами по себе никому не нужны. А ты чем занимаешься?

Броккен пожал плечами.

– Не, миры не порабощаю. Так, пишу, читаю.

– Хм, – сказал Бол. – Может, и не порабощаешь, но создаёшь и исследуешь. А вот у меня к тебе такое предложение, скажем, сто тысяч золотых в месяц. Это нормальная сумма?

– Приличная, – кивнул Броккен.

– Но тебе нельзя будет читать и писать. Ты согласишься?

– Нет.

– Почему?

– А чем я буду заниматься, мне особо больше ничего не интересно.

– Отдыхать будешь, развлекаться.

– Надоест, наверное.

– Решай сам. Я ведь не шутил, на самом деле предлагаю.

– Да не, спасибо.

– Ну а хочешь, мы тебя с собой заберём? Только навсегда. Поселишься на нашей планете Фэроут. Отсюда до неё рукой подать.

– Не хочу. Мне и здесь хорошо.

– У нас даже Егору Зимову нравится, а этому вообще трудно угодить. И книг ему подавай, и пива, и котов, и гитар побольше. Знаешь Егора Зимова?

– Это который Игорь?

– Ну да.

– Так он же умер.

– Не, у нас живёт. Ему предложили, он и улетел с нами. Постарел только и песен больше не пишет. Так чего, не хочешь к нам?

– Спасибо, не. Мне с собой бы разобраться, куда уж мне планеты покорять.

Бол рассмеялся и потрепал Броккена по плечу.

– Хороший ты мужик. Может быть, даже супергерой.

– Ага, который ничего не умеет. Слушай, а вы у себя на планете тоже голышом разгуливаете?

– Зачем нам дома голышом разгуливать? Мы что, эксгибиционисты?

– А у нас почему голышом разгуливаете?

– А кого нам стесняться? Вас что ли? У нас и пиписьки разные совсем. – Бол выставил пах вперёд и демонстративно потряс пиписькой, похожей на кусочек разваренной брокколи. – По нашим соображениям, наши пиписьки не должны вызывать у вас никаких чувств, как ваши пиписьки не вызывают у нас никакой эмоциональной реакции. Или я неправ? Броккен, может, наши пиписьки тебя возбуждают?

– Нет, не возбуждают, – поспешно заверил Броккен, который вдруг понял, что больше никогда не возьмёт в рот ни кусочка брокколи.

– Ладно, пора нам возвращаться к технике. Приятно было поболтать. Если что, заглядывай. Мы тут ещё пару дней побудем. Документалки про нашу цивилизацию дам посмотреть. Тебе это должно быть интересно. Все, кто читают стоящие книги, - народ любознательный. А ты читаешь именно такие книги. По глазам вижу. И помни, истина неуловима. Она всегда где-то рядом.

– Ещё вопрос: а чего ты мне всё рассказал-то? Ну, что опыты были ненастоящие.

Бол обернулся и улыбнулся:

– А мы, считай, всё закончили. Последнее вот осталось. И всё, больше сюда не вернёмся.

И все трое скрылись в “Предприятии Белой звезды”.

А Броккен пошёл дальше.

И чего я их боялся? Только из-за какой-то таблички и из-за слухов. Впрочем, это не значит, что если написано “Не влезай - убьёт!”, то можно влезть и не убьёт. И чего Бол мне доверился? Может, в людях получше меня разбирается? Хороший он инопланетянин, душевный.

4. Зов войны

Пройдя лесочком, Броккен выбрел на дьявольски изрытую поляну Геофагию. Геофагию изрыли дьявольские маргиналы. Они настолько изуродовали поляну лопатами, что та выглядела так, будто в миниатюре иллюстрировала топографию битвы на Сомме с применением тяжёлой артиллерии. Геофагию как будто разбомбил мелкий, но яростный метеоритный дождик.

Поляна эта пользовалась заслуженной популярностью среди лиц шуршенского маргинального сообщества. Надо сказать, что его представители ревностно хранили свою независимость от навязываемых обществом норм, направленных на всяческое попрание свободы личности, например, от устройства на работу. Соответственно, обществу пользы от них никакой. Закономерно, и маргиналам благ от общества - целый фигвам. Последним обстоятельством маргиналы логично - а логика у всех своя - оправдывали свою независимую от общественных веяний жизнь: чего мне горбатиться на государство (дядю), если государство (дядя) мне взамен ничего, а лишь подачку из грошовой зарплаты? Так вся жизнь пройдёт в нелюбимых трудах за мелочугу. А трудовой стаж нафиг не нужон: до пенсии ещё дожить надо. А образование для дураков, всё равно начальниками становятся только свои… Эх, вот бы дочку президента трахнуть.

Маргиналы Шуршенка были заядлыми гедонистами, можно сказать, жуирами, умудрёнными постоянным безденежьем, и смекалистыми пронырами, падкими до мелочи. Они гнали из земли самогон, который этой же землёй и закусывали. Молочная река с кисельными берегами во плоти. Мечты сбываются! И как только количество самогона в крови маргиналов становилось достаточным, маргиналы начинали танцевать буто. Благодаря такой строгой диете до пенсионного возраста действительно доживали далеко не все шуршенские маргиналы. Но все маргиналы проживали отмеренное им в своё удовольствие… в доступное им удовольствие.

За отсутствием занятия маргиналы в своей потрёпанной и линялой одежонке, как в парадной форме, выходили на улицы и в парки Шуршенка, садились на поребрики и скамейки и грелись на солнышке, посматривая на него с ласковым прищуром на добром морщинистом лице в багровых опухших нашлёпках и синих прожилках от долгой земляной диеты.

Одно время Броккен якшался с маргиналами, так как имел с ними родственное мировоззрение. И даже пристрастился к земляному самогону, но быстренько отстрастился. Щуриться на солнце с добрым морщинистым лицом в багровым печатях алкоголизма в 23 года ему как-то не хотелось. Броккен даже задумал писать про маргиналов книгу, но решил, что книга про непопулярных в обществе маргиналов обречена на провал. Отношения социализированного и нормализированного общества с асоциальными и ненормальными маргиналами были, как у волков с бандар-логами. Вряд ли бы волки настолько интересовались бандар-логами, что стали бы читать о них книги.

Броккен вообще всех понимал, но от всех держался на расстоянии, так как не понимал самого себя. Единственный, с кем сблизился Броккен, был его брат. Броккен любил брата за его энергичный и хваткий характер и очень хотел бы походить на него, но не умел.

С весны по осень фрики добывали геофажную землю, имеющую переходный в зависимости от месяца вкус, но в целом сладко-кислый. Такую землицу с чаем самое то столовыми ложками уписывать. Поляна со съедобной землёй является одной из разновидностей аномалий, которые изредка встречаются во многих мирах. Зимой, правда, этот источник подножного корма станет более труднодоступным. И промёрзшая земля, как говорили опытные многолетние землееды, не такая вкусная, как прогретая солнцем, она с горечью. Зато зимой Геофагия под покровом снега таинственным образом восстанавливала земляные запасы на радость всем маргиналам, пересохшим и отощавшим к весне. Примерно в это же время на некой планете Сандвигус, в стране Рыбного Холода, на окраине города Молотобойцев, на местном кладбище, прямо на входе таинственным образом возникала яма...

Но это зимой. До зимы ещё треть лета и целая осень.

Броккен направился к кустам, где лежала припрятанная им лопата. Как он подозревал, в компании не им припрятанных лопат. И тут Броккена осенило, о чём писать книжку. Идея была до того интересная и в то же время родная и простая, что удивительно, почему он раньше до неё не допёр. Идея родилась из сочетания образа поляны Геофагии и случайного воспоминания о давнем-предавнем эпизоде, мелькнувшем в сознании задним фоном.

Броккену было лет 12. Они с приятелем сидели в библиотеке. Броккен выбирал себе книжку, а приятель книжек не читал и пришёл за компанию. И как-то так получилось, что Броккен огрел приятеля увесистым справочником “Города Франции” толщиной две тысячи страниц. Удар получился отменным: сокрушительным и внушающим страх и уважение. Приятель как будто совершил головокружительный скачок в пространстве и мгновенно побывал во Франции, сразу во всех городах. Броккен встал над поверженным противником, расставил ноги, упёр руки в бока и надменно изрёк: “Многие недооценивают силу книг, бро. Особенно недооценивают силу книг те, кто книг не читает”. Тогда Броккен был юн и надменен. Сейчас он был молод и по-прежнему надменен.

Но идею эту Броккен тут же забыл напрочь, потому что получил удар по затылку и оказался гораздо ближе к земле, чем ему хотелось. К земле, с которой и была связана его простая и родная идея.

Восстанавливая связь с действительностью, Броккен почувствовал, как его перевернули на спину. Очухавшись, он увидел стоявшего над ним на одном колене бородатого человека с брутальными бакенбардами, в серовато-оливковой амуниции, перетянутой ремнями, и такой же серовато-оливковой шапке-водолазке. В руке человек держал чёрный пистолет. Ещё человек курил толстую сигару.

– Из этого пистолета был застрелен Уран Хахаев, – сообщил человек, не вынимая сигары изо рта и умудряясь при этом разговаривать вполне членораздельно. – Слыхал о таком?

– Не, не слыхал, – честно сказал Броккен, потому что побоялся соврать. А так бы соврал конечно.

– И не услышишь, – посулил военный. – Застрелил Хахаева - застрелю и тебя. Я капитан Спайс, слыхал о таком?

Броккен сглотнул. Ситуация накалялась. Да или нет? Нет или да? Чего надо этому психу?!

– Нет. Не слыхал.

– Теперь слыхал. Имя?

– Чьё? – испуганно спросил Броккен.

– Твоё.

– Броккен Мун.

– Да-а… Что у тебя за имя такое дурацкое, Мун. Твоя цель?

– Земли пришёл набрать. Вон, лопата в кустах лежит.

– Зачем?

– Как зачем? Чтобы есть.

– Ты меня за идиота держишь? – равнодушно вопросил капитан Спайс. – Будешь продолжать в том же духе, я тебя сам землёй накормлю. Досыта.

– Да я бы поел с удовольствием, только землю сначала промыть надо! И… и пропечь! И приготовить ампо! Она же грязная! В ней копошится всякое!

– Не ори, – поморщился капитан. – Сколько их?

– Кого? – испуганно спросил Броккен. – Лопат?

– Пришельцев из космоса.

– Я троих видел.

– Значит, трое… – капитан Спайс помолчал, раздумывая о чём-то своём, и выдохнул в лицо Броккену клуб густого сигарного дыма. Пахнуло какао-бобами. Броккен закашлялся. Он терпеть не мог запах какао.

Капитан Спайс залепил Броккену тяжёлую пощёчину.

– Заткнись и не дёргайся, – посоветовал военный. – Давно на них работаешь?

– На кого? – ещё более испуганно спросил Броккен и получил вторую пощёчину. Правой щеке становилось жарко. Подставлять левую совсем не хотелось.

– Будешь валять дурака - оставлю валяться на земле. Навсегда. – В спокойном голосе капитана слышалась явственная угроза. Становилось понятно: капитан слов на ветер не бросает. – На пришельцев из космоса.

– Да не работаю я на них! – вскрикнул Броккен и получил третью затрещину.

Броккен чувствовал себя той затравленной кошкой, которая думает, что её бьют за то, что она гадит в тапки слишком мало.

– Не кричи, – повторил капитан. – Никто из местных и под страхом смерти никогда не приблизится к их кораблю, разве какие-нибудь идиоты. А ты на идиота не похож... Пришельцы всех местных затерроризировали. Они террористы. А ты на них работаешь, славный малый.

– Да кто террористы?! – шёпотом изумился Броккен. – Они славные ребята, душевные инопланетяне! Они меня к себе на планету жить звали, денег предлагали!

Капитан Спайс брезгливо посмотрел на Броккена, вынул сигару изо рта и сплюнул. С сигарой во рту капитан говорил на удивление внятно, а вот без сигары почему-то не столь отчётливо.

– Какой же ты жалкий неудачник, Броккен, если хочешь сбежать с родной планеты в надежде, что на новой планете у тебя наладится жизнь. Нет, Броккен, не наладится, от себя не сбежишь. Не получилось здесь, не получится и там. За деньги ты готов пожертвовать своей планетой? А, понимаю, ты, козёл, обозлён на общество, потому что твоя жизнь не сложилась, а? Хочешь отомстить. Я прав, Броккен? Может, ты из этих будешь, из маргиналов? Такие никому не нужны, даже самим себе.

“Ещё один!” – страдальчески подумал Броккен.

– Вы меня не так поняли! – поспешно сказал он и зажмурился, ожидая четвёртой затрещины, но её не последовало. Броккен открыл глаза и тут же получил четвёртую затрещину.

– Не ври мне, не надо, – ласково сказал капитан Спайс. – Независимо от того, что ты скажешь, мы разделаемся с пришельцами. Они уже не первый год шпионят здесь, но мы, Гражданская Милитаристическая Оборона, уничтожим их. Мы отомстим пришельцам из космоса за многочисленные похищения мирных жителей и серию жестоких убийств трёх коров. Моих коров…

– Да я правду говорю! - взмолился Броккен.

– Бывал у них на борту?

– Нет.

Капитан Спайс поднялся.

– Главное мы узнали: число противника. Остальное неважно - мы профи. Ганс, Мыло!

– Да, капитан! – слаженно раздалось в ответ.

Броккен, который осторожно, стараясь не делать резких движений, сменил лежачее положение на сидячее, посмотрел в сторону отклика. Там стояли ещё пятеро военных. Двое откликнувшихся в такой же форме, как у капитана Спайса, а трое выглядели более гротескно. Выбритый до синевы здоровяк в берцах, чёрных штанах, оранжево-рыжеватой футболке, бронике и перекинутой через грудь пулемётной лентой с такими огромными патронами, будто были рассчитаны на повальное истребление мамонтов. Здоровяк держал огромный пулемёт, и было непонятно, как он вообще удерживает эту махину. Стройный человек немецкой внешности в белом халате и оранжевых резиновых перчатках с крагами держал в руках пушку попроще, но тоже какую-то крутую. Толстяк в оранжевом костюме и маске пожарника был вооружён огнемётом.

Капитан Спайс бросил сигару и ногой в берце размазал её по земле.

– Действуем согласно плану. Мы с вами двигаемся к точке С4, а оранжевая тройка к точке Ф1. Всем всё понятно?

– Да, капитан! – отрапортовали Ганс с Мылом.

Оранжевые потрясли оружием и вразнобой крикнули:

– Я могу убивать их по-новому!

– Их команда сплошь придурки!

– Мы сделаем это, камрад!

– И помните, – сказал капитан Спайс, – чтобы изменить мир, нужна красивая ложь и море крови. Вперёд.

Разделившись на две группы, военные, оставив Броккена на поляне, приблизились к мирно белевшему кораблю инопланетян. Самих инопланетян видно не было, зато перед кораблём стояла закрытая трёхлитровая банка. Внутри банки сидел котёнок и жалобно смотрел на внешний мир сквозь стекло. Заняв позицию, капитан Спайс, не обратив на котёнка никакого внимания, собрался дать отмашку, как оранжевые, заметив котёнка, всей гурьбой подбежали к банке.

– Какая милота! – трепетно воскликнул здоровяк-пулемётчик с синевой на подбородке.

– Айнс, цвай, драй, - нежно прицокнул языком доктор, действительно оказавшийся немцем. – Каким надо быть зверем, чтобы закрыть такую милашку в тесной банке!

Поджигатель ничего не сказал, а потянулся к банке, чтобы освободить котёнка.

– Стойте, идиоты, это ловушка! – закричал капитан Спайс, но было поздно.

Котёнок подействовал на оранжевых безотказно. Пленительная сила его чарующих глаз, умильной мордашки и крохотного беззащитного пушистого тельца действовала гипнотически. Поджигатель отвинтил крышку и вынул котёнка из банки.

– Мяу, – сказал котёнок и обратился в монстра.

Это был уродливый огромный шар бодрового цвета, обросший множеством шевелящихся отвратительных щупальцев с рядами острых, как лезвие, крючков и присосок. Более подробно описать это чуждое людям и противоестественное создание из глубин космоса нет никакой возможности, ибо не придумали ещё таких слов.

Монстр, бывший котёнком, оказался весьма проворным. В один миг он разорвал оранжевых вояк на кроваво-оранжевые куски, остервенело орудуя щупальцами с непостижимой скоростью. Поджигатель почти успел нажать на кнопку, доктор почти успел нажать на тумблер, пулемётчик почти успел нажать на спусковой крючок, как всё было кончено.

– Огонь по противнику! Отходим! Назад! – закричал капитан Спайс, стреляя по монстру.

Ганс и Мыло поддержали капитана огнём из автоматов. Несколько пуль угодили в обшивку космического корабля и с визгом отрикошетили, оставив царапинки.

Шар пуще прежнего зашевелил многочисленными тентаклями. Раздался зловещий хохот, который мог принадлежать только древнему кровавому божеству, явившемуся, как обычно, из глубин космоса.

– Я Шуба-Ниггерта! – заявил шар, не забывая кровожадно шевелить щупальцами. – Глупцы, отныне ваши жизни принадлежат мне! Во имя Лавкрафта и его шизофрении!! Уха-ха-ха-ха!!

От низкого скрипучего смеха монстра в жилах стыла кровь. Пули, попадавшие в него, выбивали фонтанчики зелёной крови из омерзительной, морщинистой плоти, но никакого вреда не причиняли. В одно мгновение древнее божество, перемещаясь по воздуху, настигло военных и тоже разорвало их в клочья. Раздалось отвратительное чавканье.

Вернувшись к кораблю, Шуба-Ниггерта снова стал котёнком, который жалобно мявкнул и шевельнул хвостом.

Из корабля вышли трое пришельцев.

– А этот где? – обыденно спросил Бол и почесал свой вялый животик.

– Кажется, они оставили его на той полянке, – сказал доктор Зонтберг.

– Эй, с ведром! – крикнул Бол.

– Ч-чего в-вам! – уже не так смело откликнулся Броккен, полускрытый деревьями.

– Подь сюды, Броккен!

– С-спасибо, что-то не х-хочется.

– Да не боись, Шубик уже поел и снова лапочка. Смотри, я его в банке сейчас закрою.

Бол усадил страшного котёнка в банку и завинтил его крышкой с дырочками для дыхания.

– Х-хорошо.

Похолодевший и обалдевший Броккен, стараясь не замечать кровавые останки, робко приблизился к кораблю пришельцев.

– Брокк, ты мне только что сказал не просто хорошо, а секретное хорошо! Х-хорошо! Да расслабься. В общем так. – Бол показал на царапины на обшивке корабля. – Видишь следы от пуль?

Броккен кивнул.

– Будешь свидетелем нападения местных на нас. Если что, у нас всё записано на видео скрытыми камерами. Никуда не уезжай. Завтра заберём тебя на свою планету Фэроут. Ерунда. До неё всего-то 100 световых лет. Обратно с попуткой отправим. Выступишь на собрании Галактического Совета, и справедливость восторжествует. Мы объявим Новаскому войну. Попрана наша честь, Броккен. Пришло время выпускать капитана Синьяка из клетки.

Броккен, стараясь понять, осознать ли ему увиденное или постараться поскорее забыть - да и как вообще с этим жить дальше? - побрёл домой. Пустой взгляд тусклых глаз, безвольно приоткрытый рот, ссутулившиеся плечи, сгорбившаяся спина, вялые, ленивые движения будто сквозь воду... У Броккена был вид единственного выжившего после страшной катастрофы, в которой махом погибло несколько тысяч человек.

– Эй, с ведром! - крикнул Бол.

Спрятавшийся от реальности в себя, как улитка, вжавшаяся в ракушку, Броккен ничего не услышал.

– Эй, оглох что ли?!

– А? – Броккен оглянулся и непонимающе уставился на пришельца.

– Ты ведро забыл наполнить.

5. Братья

“Ты смотри-ка, как общение помогает, отвлекает и... развлекает! - мрачно размышлял Броккен по пути домой. – Особенно с душевными инопланетянами... В кровавой бане помылся - заново родился… Депрессию, как из чердака в окно выбросили! Правда, разбив при этом окошко к херам собачьим, кошачьим и чертячьим. И лишь ветер гуляет в башке у меня... В один миг маски сбросили, мать их. Сеанс шоковой терапии устроили, чтоб их… Ага, щас, побежал к ним документалочки смотреть про их цивилизацию. Уже! Шутнички, блядь, хуевы.

Видать, не депрессия и была. Депрессия мощнее прессует… А это так, прихоти разума, крышечка от трехлитровой баночки с отверстиями для дыхания. А внутри этой баночки хоронился я: то в облике котейки, то в обличье монстра, который чуть что - ведром в голову ближнего своего, чтобы все раненые ходили, а не только он... Сходил, блин, за землицей… Теперь как бы посттравматический синдром не схлопотать. Не задавил депресс, так раздавит стресс.”

Броккен Мун пребывал в паскудном состоянии эмоционального распада, оттого и острил, чтоб не рехнуться в одночасье. Хотелось унестись от самого себя в недостижимые дали покоя в стремительном болиде юмора, заправленном высокооктановым бензином бравады.

Процесс гибели отряда ГМО мелькал перед глазами отрывистыми и до отвращения яркими и отчётливыми кадрами, преимущественно в кровавых тонах. Вот живой, цельный человек, с которым он минуту назад разговаривал, а через мгновение вместо него - растерзанные куски, разбросанные по кустам. Будто по пазлу невидимым снарядом влепили. Такая панорама смерти до самой смерти преследовать будет.

Как молотком стучит в ушах, и всё тошнит, и голова кружится, и мальчики кровавые в глазах…

На подходе к Зелёной Цитадели Броккен увидел мужика в жёлтой футболке с изображением зловещего чужого в его классической позе эмбриона с зелёной подсветкой. Под чужим красовалась чёрная надпись: “Чужой - главный ксенофоб научной фантастики!”. Мужик куда-то шёл. Кажется, он из соседнего дома, Нойшванштайна. Броккен, несмотря на пережитое, а может именно из-за него, почувствовал сильнейшее раздражение. Что за идиотская надпись у мужика на футболке? Это такая шутка? Да и у мужика вечно вид такой довольный, как у идиота. И рожа противная. Аж бесит. Каким надо быть напрочь отмороженным гиком, чтобы носить футболку с персонажем давно забытых дней? Кому сегодня нужен этот чужой? Чужих и без него хватает.

Засмотревшись на футболочного чужого, Броккен ступил во что-то неприятно податливое, мягкое и густое. Предчувствуя недоброе, Броккен посмотрел вниз. Предчувствия не обманули. Дерьмо. В буквальном смысле слова. Вот дерьмо! Да уж, зло на каждом шагу, смотри, не вляпайся в него. А это к тому же очень пахучее зло. Злоехучее. То ничего не происходит, то всё разом липнет.

Броккен беспомощно оглянулся в поисках травы. Костяная парочка уже успела куда-то сдриснуть. Вот кому ботинок в чистку бы отдать. Забвение, знаете ли, очищает от любого дерьма.

Усердно обтерев подошву о край бетонной полосы, охватывающей Зелёную Цитадель, Броккен поднялся на восьмой этаж, хотя настроение у него было что ни на есть подвальное. Хотелось запереться в подвале и ужраться в соплину. Почему в подвале? А потому что настроение такое.

Поднявшись на восьмой этаж, Броккен тут же столкнулся с МегаЗадом, который устроил засаду на своём излюбленном месте в тупике коридора, у открытого окна.

Ещё бы не у открытого. За курение у закрытого окна госпожа Чечевичка сожрала бы МегаЗада, кстати, с merde. Но сперва бы с истошными воплями: “ПОМОГИТЕ!! ГОРИМ!!” отчаянно избила красными сапогами, которые госпожа Чечевичка всегда носила с собой, банановой связкой перекинув через плечо, на тот случай, если МегаЗаду вздумается курить, не открыв окна. И заодно кормила сапогами птиц.

Один раз госпожа Чечевичка уже провернула такое. После избиения МегаЗада госпожа Чечевичка безжалостно смешала его с грязью, развернулась и унесла сапоги в свою квартиру. Бедный МегаЗад, и без того тощий и болезненный, от пережитого шока едва не бросил курить, но вовремя опомнился. Госпожа Чечевичка едва не лишила МегаЗада единственной радости в его нелёгком и одиноком быту.

МегаЗад покойно дымил сигаретой в ожидании жертвы и, величественно сложив худые ручонки на впалой груди, запахнутой в вызывающе драный халат, скорбно смотрел в окно. Обернувшись на звук шагов, МегаЗад до неприличия искренне обрадовался появлению жертвы.

– Здоров, сосед! Как жизнь, сосед, как дела? – МегаЗад совершил напористую разведку боем.

Голова синекожего МегаЗада, лысая, огромная и репообразная, мелко тряслась от предвкушения безнаказанно выговориться.

– Норм, – сухо ответил Броккен, у которого не было ни малейшего желания слушать, как безнаказанно выговаривается МегаЗад.

– Там чё, опять эти голожопые серожопики на своём утюге припёрлись? Я видел, как они приземлились на своём пустыре и за высоким забором спрятались. А потом смотрю, ты оттуда выходишь. Так я уж решил вторую выкурить, чтоб тебя дождаться. Ты чё, сосед, этих звезданутых мутантов не испугался? Они же того, всех подряд похищают.

– А я кустами.

МегаЗад коротко и равнодушно мыкнул и со свойственной ему деревянной прямотой переключился на свои дела:

– Сосед, ты не представляешь, сколько вокруг мудачья! Я сам только недавно начал это осознавать. И всё это мудачьё так и норовит использовать меня в качестве унитаза. Лезут и лезут со своими негативными признаниями!

– Какими ещё негативными признаниями? – машинально спросил любопытный Броккен.

Ему очень нравилось, когда собеседник рассказывает какие-то подробности о себе и вообще что-то новое, хотя, казалось бы, норму историй на сегодня Броккен с лихвой перевыполнил на десятилетия вперёд. Истории были его слабостью, наверное, оттого, что он сам никак не мог сочинить интересный сюжет для книжки. Все надумки виделись второсортными и скучными.

МегаЗад был не из тех, кому надо повторять дважды. Броккен, мающийся в поисках сюжета, проглотил наживку, и МегаЗад приступил к безнаказанному выговариванию:

– Да вот припёрся ко мне недавно Стеблан Сморчков со второго этажа. Ну, симпсон этот. С бутылкой, разумеется. Тыщу лет с ним не общались, а тут припёрся. Говорит, прикинь, Абразовский миллионером стал! Возмущается, да как так, говорит, да за что?! Он же, кричит, набитый дурак, а разбогател! Не иначе как наворовал! Вот, кричит, дуракам везёт! А я вот умный, кричит, а попробуй чего украсть, так меня мигом повяжут! А я, сосед, знаешь, что ему сказал? Знаешь что? Я ему говорю, хошь, я тебе в лоб звездану? Обиделся - ушёл. Эта ещё краля на днях приходила, с седьмого этажа, Какан Сакан. Я про себя называю её Верховной Ведьмой седьмого этажа. А коридоры у нас тут длинные… Хе-хе. Говорит, у меня по вечерам лучшие умы этажа собираются, обсуждаем искусство, политику. Меня к себе звала. А я ей, знаешь, сосед, что сказал? Знаешь, что я ей сказал, сосед, а? Сказал, я тебе сейчас руку выверну. Ну откуда у этой дуры ум, чтобы что-то обсуждать? Один негатив только люди приносят с собой. Потом ещё кто-то приходил зачем-то, не упомню уже, но я предложил ему врезать сковородой по его тупой роже. Больше никто из них ко мне не приходил. Мигом зауважали!

У Броккена возникло желание врезать этому синему хлюпику по его огромной синей и пустой башке, смять её, как яйцо, раздавить эту башку ногами, как мерзкого, надутого синежопого таракана-мутанта. Тем более настроение было подходящее, впечатлительное. Броккен покрепче сжал кулак и отвёл руку, намереваясь от всей души молодецки хряснуть МегаЗаду по зубам, но услышал голос брата:

– А, вернулся! – с облегчением воскликнул Гербес. – А то ушёл и пропал! Нет и нет! Я уж думал, тебя пришельцы на опыты похитили. Здравствуй, МегаЗад. Как дела?

МегаЗад затушил сигарету в грязно-серой консервной банке из-под ананасов.

– Очень плохо, Гербес, вокруг одно мудачьё. Знаешь…

– Знаешь, МегаЗад, нам пора, – мягко, но решительно прервал его Гербес. – Ещё наговоримся: за жизнь покалякаем, за мудачьё... Всё думаю, как бы к тебе заскочить, пирожковым пивком угостить, да всё некогда, то то, то не то.

МегаЗад что-то буркнул и, сунув руки в карманы своего полосатого халата, зашуршал тапками по коридору. От шуршания явственно веяло прелым фатализмом, запущенным злым роком и давно не стиранным нигилизмом.

– Я уже хотел втащить этому мудаку, – сообщил Броккен злым голосом, стаскивая ботинки в прихожей. – Какая всё-таки самодовольная жаба!

– Грудная?

– Почему грудная? Устами грудной жабы говорит истина, а тут… вполне ополовозревшая жаба.

– Не принимай близко к сердцу, – посоветовал Гербес.

– Какого хера ты с ним весь такой вежливый, обходительный? А на меня постоянно орёшь.

– Да тут всё просто, – охотно объяснил Гербес. – Мне на него насрать, а на тебя совсем не насрать, вот и всё. Да и с мудаками лучше быть вежливым, они на это постоянно клюют. Они же несчастные, неприкаянные, им, как и всем, уважение, внимание нужно, а всего этого у них нет, потому что они мудаки. Вот и ходят мудаки по мудацкому кругу, мудями потряхивая.

– Все мы волей-неволей потряхиваем, – как бы намекнул Броккен.

Гербес посмотрел на брата, тяжко вздохнул и подошёл к окну полюбоваться величественной красотой Недостижимых гор.

– Прости, что в последнее время часто ору на тебя, брат. Ты и правда как-то слишком размяк, я переживаю за тебя. Мы очень разные, верно, но я чувствую, что могу оказать на тебя благотворное влияние, дополнить и улучшить тебя своим примером. Тебе очень не хватает целеустремлённости, брат. Ты пойми, если ты не научишься продвигаться сам, продвигать тебя никто не будет. Если не ты сам, то больше никто. Обществу нужны те, кто приносит пользу, например, деньги, а кто ничего не приносит, того общество отбрасывает на окраину и хоронит заживо. Не можешь же ты всё время питаться одной землёй. В ней витаминов мало. Одни минералы. Может, всё же заглянешь ко мне? У меня фрукты есть, зелень, мясо, овощи. Борщ вчера сварил вот. Вон какой ты бледный, щёки впалые, а от борща у тебя щёки сразу краснотой набухнут. И мозги от наваристого заработают.

Броккен отнёс ведро с землёй на кухню и сел на кровать.

– Спора у нас не получится, – сказал он. – Для спора нужны два глупца.

Гербес усмехнулся.

– Намекаешь, что здесь только один глупец?

– Не, не намекаю, просто характеры и идеалы у нас разные, вот и всё. Мы оба это понимаем, по крайне мере, стараемся понять. Не будем стараться понимать это, вот тогда и станем глупцами.

Гербес повернулся к Броккену.

– Знаешь, некоторые не видят выход, даже если найдут его, но ты даже не ищешь выход.

– Значит не пришло ещё моё время выход искать.

– Ты сам решаешь, когда и для чего время. И чем быстрее ты решишь действовать, тем лучше для тебя.

Броккен вздохнул. Опять и снова опять. Гербес разогнался с полоборота:

– Понимаешь, чем умные отличаются от дураков? Умные действуют, а дураки мечтают! Не будь дураком - действуй! Тот успешен, кто первый успел.

Броккен сжал губы, засопел и покосился на брата, словно бык на красную тряпку. Сегодня что, красный день в календаре: день, когда все встречные-поперечные учат тебя жизни?!

– Ладно, ладно, прости, – Гербес примирительно поднял руки, – опять меня понесло.

– Знаешь… – Броккен помолчал и продолжил: – Я всегда готов к тому, что могу оказаться неправ. В отличие от тебя. Самое важное для тебя - ты.

Теперь вздохнул Гербес.

– Может ты и прав. Ну а для тебя - ты?

– Я не знаю, честно. Наверное. Возможно, мне вообще ничего не надо. И никогда не будет надо.

Голос Броккена прозвучал очень уж подозрительно недовольно.

– А твои книжки?

Броккен отделался пожатием плеч и сменил тему.

– Я тут с пришельцами, знаешь ли, пообщался.

Гербес вытаращился на него и зазаикался:

– Да ладно?! Я же… ты же… они же… С ними же нельзя вступать в контакт! Ты ненормальный! Они же похищают! На опыты!

– Да успокойся ты. Они оказались такими милыми ребятами... На свою планету приглашали, денег вот предложили.

– Да ладно?! – с не меньшим изумлением повторил Гербес и раскрыл рот. А когда закрыл, то спросил: – И… сколько предложили? И, главное, за что тебе деньги предлагать?!

– Да ничего особенного. Сто тысяч золотом. Ежемесячно.

– Да ладно?! – возопил Гербес.

– Угу, – мрачно угукнул Броккен.

– За что такие деньжищи тебе, брат, за что?! За то, что ты сгораешь в пламени безделья и верхом на постели удираешь от реальности?!

– Ну, этот Бол, который, вроде бы главный у них, сказал, что будет перечислять мне сто штук ежемесячно, если я перестану читать и писать.

– О, курва! – вскричал нервный Гербес. – О, курва! Только не говори мне, что ты отказался, только не говори мне, что ты отказался!

– Я отказался.

– О, курва, о, курва, о, курва!! Я говорил тебе, что ты дебил?!

– Да. Час назад.

– Тогда я боюсь, что повторюсь: ты дебил!! Да кто ж в здравом уме отказывается от таких деньжищ! Да что тебе вообще в этой жизни надо?!

– Читать и писать.

– Вот именно!! Потому что ты дебил!! Чёрт, а! Ох… Блин, Брок, извини, пожалуйста. Я так расстроился, что снова наорал на тебя. Когда упоминают суммы от ста тысяч и выше, от которых добровольно отказывается мой брат, я становлюсь неуправляемым.

– Ничего, брат. Всё норм.

– Ну а потом что?

– Пришельцы решили объявить войну Новаскому.

Гербес снова распахнул рот, как ворота.

– Как войну? Из-за того, что ты отказался от денег?

Броккен поведал, почему пришельцы решили объявить войну Новаскому. Под конец рассказа он криво ухмыльнулся.

– Теперь, брат, ты понимаешь, что у меня появилась очень веская причина покинуть окраину и перебраться в Новаском. Ну, типа, затеряться в толпе, залечь на дно. Всё как ты и хотел.

Гербес схватил стул за спинку и уселся напротив Броккена. Лицо у него было очень серьёзное.

– Послушай, ты точно уверен, что они решили объявить войну Новаскому, без шуток?

– Да вроде не шутили. И тот монстр тоже не шутил, когда заправски разорвал солдат своими щупальцами. Я этого… до конца жизни не смогу забыть.

Гербес ободряюще похлопал Броккена по плечу.

– Послушай, никому не рассказывай о случившемся. Ни-ко-му.

– Господи, Герб, ты меня совсем за идиота держишь? Если я не знаю, чего хочу от жизни, это не значит, что я идиот!

– Вот и хорошо. Значит ты понадобишься им как свидетель, чтобы Галактический Совет дал добро на объявление войны Бесконечному миру?

– Ну да.

– Ничего себе милые ребятки… Брокк, какой же ты наивный. Они же тебе взятку предлагали, однако ты отказался. Скорее всего, они и о предстоящем нападении этого ГМО знали. Молодец, брат, что отказался от денег. Ты поступил очень умно. Значит, ты согласен рвать когти в Новаском.

– Да куда уж теперь деваться. Как-то не хочется свидетельствовать из-за одного дурацкого ГМО против целой ни в чём не повинной планеты.

Гербес обнял Броккена.

– Я уважаю и люблю тебя, брат. И я чертовски рад, что ты наконец созрел для переезда в Новаском, пускай для этого и понадобилось вмешательство кучки воинствующих засранцев с другой планеты. А эти воинствующие засранцы пускай катятся в Обливион... – Гербес отстранился от Броккена и повёл носом. – Никак не пойму, чем это так тонко воняет?..

– Да как обычно, брат, дерьмом. Я на говно наступил, а ботинки в прихожей.

– Выходишь из дома раз в неделю, и то умудряешься вляпаться в неприятности.

– Ага, в самое дерьмо.

– Самое время острить, самое время.

6. Смертельный удар

– Почему пришельцы тебя сразу не похитили?! – нервно вопросил Гербес. Он уже минуту с отвращением, спешно и безуспешно, рылся в Броккеновском шкафу.

Он искал носки, но находил что угодно, но только не носки: пакет из-под чипсов, картинку с морским тигром, виртуозную шахматную доску для игры с нейросетью-гроссмейстером Нускарл Магнуссен.

Нускарл Магнуссен - одна из сложнейших противниц в шахматы во всём Великом Нигде частично из-за того, что соглашается играть только на доске из редких и дорогих материалов, например, из плиток крашеного водорода или гомняных тапочек королевской четы чернокожих гомнов, что тесно общаются с дуирдами и эфлями.

На виртуозных досках Нускарл Магнуссен играет по четвергам с девяти до девяти по Новаскомскому времени. Броккен сыграл с Магнуссен две партии. Второй раз выиграл. На третью партию Магнуссен выдвинула требование: наличие шахматной доски из туго переплетённых внутренностей вымершей виверны Геральта, которой у Броккена не было.

Однако о своей победе над Магнуссен Броккен никому не говорил. Шахматы его не интересовали. Так, в детстве баловался.

Будильник, будивший запахами, Броккен использовал для ароматизации одежды. Набор из линяющего пластилина “Слепи что захочешь или что получится” (для тренировки внимания). Железная фигурка Железного человека. Деревянная фигурка Деревянного человека. Раскрытый капкан с острейшими зубьями… Гербес с визгом отдёрнул руку. Капкан с бодрым лязгом захлопнулся.

– Какого чёрта у тебя среди трусов притаился капкан?! – завопил Гербес.

Броккен виновато почесал затылок.

– Да я подумал, вдруг кто вломится ко мне в квартиру, пока меня нет, и начнёт рыться в шкафу, так я там капкан установил.

– Да! Первым делом вор начнёт ворошить твои драгоценные трусы! Меня мог предупредить?!

– Да я, Герб, как-то совсем забыл про капкан.

– Ты что, трусы не меняешь?

– Меняю. Капкан может находиться только в одном месте, а трусы… они везде. Блин, а…

– Да ладно уж, – постарался успокоиться Гербес, которому не хотелось называть брата дебилом третий раз за утро. – Не огорчайся ты так, Брокк. Всё ведь обошлось: я успел отдёрнуть руку, и мои пальцы не пострадали.

– Так я из-за этого и огорчился, что ты успел отдёрнуть руку. Признаться, я ужасно расстроен и подавлен. Продавец заверял, что от капкана невозможно увернуться. А за капкан, между прочим, я две штуки отстегнул. И снова очередной продавец в очередной раз сумел меня облапошить. Очень, знаешь ли, неприятно, когда разводят на деньги. Никогда не верил продавцам, а теперь вообще верить не буду.

Гербес не стал пререкаться и выяснять, откуда у Броккена деньги, и почему он тратит их на капканы, которые размещает на полках бельевого шкафа. Не время. Две пачки носков по 10 пар всё же нашлись, и Гербес сунул их в свой 20-литровый рюкзак.

Свои вещи он собрал в армейском темпе и помогал собраться брату, которому явно не помешало бы ускориться. Хотя как раз Броккен в армии служил, в отличие от Гербеса.

Когда пришло время отдавать долг Родине, 18-летний Гербес руководил пятью палатками, ахово торговавшими инопланетной жратвой. Далеко не всякий отважится попробовать пушистые яйца яичного трясуна с кровью вертушечных проституток, поражённых проксиманским спидом, или варёную кожу динозавра-клоуна со вкусом отборного грима, щедро приправленную андромедским сахаром, добытым из расщеплённых тел наёмных убийц Светлого сестринства, у которых никогда не работает дверной звонок. Были товары и попроще: пучеглазые ветки ассорти, сладкие коготки свекрови (поштучно), солёные лапы тёщи (в одни лапы не больше двух лап), зубастые железные камни на развес, зефир из гнёзд трубчатых шимпанзе с планеты Кусь-Кусь, который может содержать следы детёнышей трубчатых шимпанзе, перемолотых фабричными механизмами по недосмотру персонала (человеческий фактор), что, как правило, не приводит к летальному исходу, если у вас имеется третий желудок и запасная печень.

Дельце мелкое, ненадёжное, но кой-какую прибыль приносило. Гербес взялся за него в расчёте занять свою нишу на рынке. Не пошло. Уже потом, работая над ошибками, Гербес сообразил отказаться от длинных непонятных названий, а такие слова, как “поражён”, “проксиманский спид” и “проститутка” заменить на “благословен”, “утешение ангела” и “святая женщина”.

С малых ногтей Гербес испытывал пагубное пристрастие к финансовым махинациям и совершал их даже тогда, когда в том не было необходимости. И к ним же прибегал во избежание банкротства. Однако по неопытности запутался в финансовых махинациях и превратил вероятное банкротство в банкротство неизбежное. Палаточная пенталогия, хаотично дребезжа каркасом в медном тазу, пронзительно засвистела и газанула в трубу. Оставшейся суммы, укрытой от судебных приставов, как раз хватило на покрытие долга Родине. Врачи согласились взять деньгами, но сказали, что Родина свою долю обязательно получит. Долг Родине, так сказать, платежом красен.

Гербес не хотел служить Родине, Гербес хотел зарабатывать деньги. Он обжигался на ошибках, но не так сильно, чтобы потом каждый раз дуть в унитаз, прежде чем сесть на него.

Ошибаются все, даже лучшие из лучших. Известный герой Пацанской войны капитан Параноик из-за плохой видимости лазерным взглядом разрезал самолёт с сотней гражданских беженцев на борту. Знаменитый ас Покрыхин с планеты Республиканская Песочница начал свою боевую карьеру в войне с планетой Стальных усатых маршей с того, что очередью из плазменного пулемёта лихо сбил республиканский бомбардировщик СРУН-02.

Известный политик Языкачесальд Трап-Тарарап четырежды становился банкротом, а потом вдруг стал президентом планеты Звезданутых. Но даже для звезданутцев это оказалось чересчур, и на второй срок Трапа-Тарарапа не переизбрали. В памяти многих звезданутцев он остался самой тупой, безмозглой и толстожопой пародией на президента. А такого у звезданутцев, знаете ли, далеко не всякий удостоится. Только самые великие.

Палочку президентства у Трапа перехватил и, повинуясь оральному инстинкту, послюнявил во рту, перепутав с карамелью, некий многозначительный старец Банджо Плохайден, начавший правление с череды незамедлительных ошибок и сложных отношений с велосипедами.

Пребывая на некой выставке, Плохайден взял детский велосипедик, сложенный вдвое. И тут его лицо обрело классическое выражение: “Где я? Кто я? Кто все эти люди? Какого хера я взял этот чёртов велик?!” Плохайден озадаченно вертел велосипед в руках, прикидывая, как бы половчее избавиться от него, пока на помощь президенту, оказавшемуся в затруднительном положении, не ринулся ближайший мальчик. Дальнейшее развитие событий профессионально сокрыл охранник президента, заслонивший собой камеру. Двое других подоспевших охранников отвлекли оператора тем, что ненавязчиво взяли его под руки и увели в неизвестном направлении, уверяя, что всё будет хорошо.

Через три дня, катаясь на велосипеде, Плохайден остановился перед кучкой журналистов, картинно упёрся ногами в землю, руками - в руль и приступил к обязательной ежедневной раздаче порций ослепительных улыбок.

И вдруг, когда, казалось бы, ничто не предвещало беды, ни с того ни с сего, без всяких предпосылок и предупреждений, шмякнулся на землю, будто кто-то невидимый резким ловким движением выдернул из-под ног президента невидимый коврик. Президента тут же подняли. Да и правильно. Негоже президенту валяться в дорожной пыли. Не затем его выбирали.

Похоже, Плохайден родился задолго до того, как изобрели велосипед, и пока ещё не приспособился к нему. Так сказать, соприкоснулось несоприкосуемое. Надо заметить, что дата рождения Банджо Плохайдена настолько засекречена звезданутым правительством, что даже у самого Плохайдена нет доступа к этой информации.

В молодости Плохайдену нравилось ездить на прытких 300-килограммовых бородавчатых бредоносцах, которые частенько сбрасывают неопытного ездока. Вот и ударился сознанием о внезапный флешбэк из своей юности, когда он ещё не совсем владел искусством езды на бредоносце, и по устоявшейся привычке упал. Однако Плохайдену ни разу не приходилось складывать и раскладывать прытких 300-килограммовых бородавчатых бредоносцев. И тут он дал маху.

В общем, ошибаются все. И великие и невеликие.

– Да откуда я знаю! – огрызнулся Броккен. – Тебя послушать, так пришельцев хлебом не корми, дай только кого-нибудь похитить.

– Сдался им твой хлеб... Да не спи ты! Задолбал своим трансом! Собирай рюкзак! Я что ли все твои вещи должен тащить? Бери необходимое: полотенце, мыло, бритву, презервативы... Деньги не забудь! Человек, способный расплатиться за себя, вызывает уважение. А, да откуда у тебя деньги… одни капканы в шкафах. Надо срочно валить отсюда, пока серожопые не передумали и не явились за тобой. – Гербес захлопал по карманам куртки и штанов. – Проклятье, где же мой фитнес-браслет со встроенным рассказчиком анекдотов? Мне его Ландри подарила. А, вот он, за пазухой, у самого сердца... Эх, Ландри, Ландри, где ты теперь, с кем ты сейчас? Этот браслет - единственная память о ней… Если не считать её розовой кружки с недопитым каркаде, которую я не стал мыть. Теперь это неприкасаемая грязная кружка. Она так и стоит там, где её оставила Ландри вместе с блюдцем, на котором остался её недоеденный бутерброд. Бутерброд я долго тёр о свои губы в надежде вновь ощутить вкус её губ… и не удержавшись, съел его, давясь ненавистью к Ландри и жалостью к себе. И подавился. Пришлось допить и каркаде.

– Ландри в Новаскоме в активном поиске, таков её статус, – сказал Броккен. – Пишет, что ищет спутника, умеющего зарабатывать деньги, но при этом не думающего о деньгах.

– Как и твоя суженая, – сухо сказал Гербес. – Твоя тоже в Новаскоме и тоже ищет привлекательного молодого маргинала, читающего, умного и не пьющего. Удрали от нас и активно ищут нас, засевши в столице... Эй, какого Асмодея ты шаришься по страничкам моей бывшей?

– А ты какого Левиафана шаришься по страничкам моей суженой? – хладнокровно парировал Броккен.

Ему не хотелось говорить о Вероне, потому что он и без того часто о ней думал. Гербес тоже не особо горел желанием развивать тему бывших. Оба брата всё ещё вздыхали о девушках. Верона ушла от Броккена в непростой для него период чрезмерного увлечения земляным самогоном (то, что падает, стоять не может) и чересчур активного участия в жизни шуршенских маргиналов.

Ландри же посчитала, что Гербес слишком много думает о деньгах и слишком мало о ней, испугалась, что он её разлюбит, когда разбогатеет, и поэтому решила разлюбить его первой. А когда Ландри разлюбила его, то посмотрела на Гербеса трезвыми глазами и решила, что он некрасивый и скучный. И чего она в нём нашла, ей совершенно непонятно.

Недолго думая, обе девицы, поплакав друг дружке в упругие груди, собрали манатки и умчались в Новаском, оставив вместо упругих надушенных грудей вялые душные записки. В записках говорилось, что если их встреча была не напрасной, значит им суждено встретиться ещё, а если их встреча была напрасной, значит так тому и быть, просто надо уметь отпускать дорогих людей.

Логики заключительной фразы покинутые парни не поняли. Зачем вообще отпускать дорогих тебе людей, если можно не отпускать? Тем более, что девушки их не отпустили, а по факту бросили. Так бы и написали: надо уметь бросать дорогих тебе людей. И по всему выходило, что парни любили девушек куда крепче. Гербеса никакие деньги не могли отлучить от Ландри, а Броккена отлучить от Вероны не могли никакой самогон и никакие маргиналы, что тоже очень логично. Ни самогон, ни маргиналы не обладали упругими грудями.

– Я не понимаю, кто такие эти ГМО? – сказал Броккен. – Ну коров распотрошили, ну и что? Ну местных похитили, ну и что? Понарошку же, типа припугнуть, чтобы местные под ногами не путались. Инопланетян никто не тревожил, и они никого не тревожили, всё по-честному.

– Нужный человек не в том месте может спалить мир в горниле войны, Брокк. Какая тебе разница? Твоя проблема в том, что ты слишком много думаешь и пытаешься всех понять, даже мудаков и дебилов. А их не надо понимать, с ними надо учиться взаимодействовать или избегать их. Как мы сейчас и делаем. Мы учимся взаимодействовать с пришельцами, избегая их.

– Вспомнил! Капитан Спайс говорил, что это его коров прирезали. Нет, ну не нельзя же так из-за коров расстраиваться…

– Я не понимаю, на чьей ты стороне? На стороне пришельцев что ли, которые в любой момент могут тебя похитить, чтобы заставить под пытками дать показания против Бесконечного мира? Похищали понарошку, но похищали же. Всё! Я готов.

Гербес застегнул рюкзак и обернулся. Броккен как стоял с пустым рюкзаком посреди комнаты, так и продолжал стоять.

– Ты дебил?! – разорался Гербес, который страшно трусил и от страха торопился, как на последний в этом столетии поезд из ада. – О, курва, о, курва, проклятие фараонов! Быстро собирай вещи! Ай, чтоб тебя, дай сюда!

Охваченный нетерпением Гербес выхватил у Броккена рюкзак и убежал в ванную. Броккен пошёл в прихожую одеваться, когда в дверь постучали. Броккен подкрался к двери и заглянул в глазок.

– Не открывай!! – придушено прошипел Гербес из ванной.

Как ни странно, стучал тот тип в футболке с чужим. Не отстёгивая цепочки, Броккен мягкотело приоткрыл дверь.

– Да?

– Можно войти? – спросил человек в жёлтой футболке и ослепительно улыбнулся.

– Зачем? У меня сейчас нет времени.

– А так время найдётся? – продолжая ослепительно улыбаться, поинтересовался человек и наставил на дверь пистолет, который до этого прятал за спиной.

Ствол пистолета состоял из прозрачного цилиндра. Внутри цилиндра переливалось что-то красное с чёрными вкраплениями. Прозрачный ствол предохранял поясок из металлических пластин.

Броккен, не стал разглядывать ствол столь же подробно, как описал его автор. Он мгновенно захлопнул дверь и щёлкнул замком. За дверью раздалось мягкое жужжание, всасывающее и нарастающее. Жужжание разродилось хлопком. Из середины двери вылетела приличная её составляющая в форме обкусанного круга. Кусок плашмя влепился в Броккена и повалил с ног. На мгновение Броккен ощутил себя звезданутым президентом, парящим в ореоле славы.

Человек в жёлтой футболке добил ногой отщепенившийся нижний край, пролез через брешь, услужливо поднял с Броккена угодивший в него деревянный снаряд и прислонил к стене.

Затем он навёл пистолет на стену и нажал на спусковой крючок. Снова раздалось жужжание. В стене образовался портал, овал от пола до потолка. Овал состоял из богатого на оттенки фиолета, в котором расширялись и сужались жёлтые точки. Портал имел светло-кремовую рамку и издавал пульсирующее гудение.

– Заходи, – велел человек и показал пистолетом на портал.

– Куда? – спросил Броккен первое что пришло на ум.

Похоже, Броккен страдал от смертельно опасной мании задавать вооружённым людям идиотские вопросы.

– В Фэроут, разумеется, совету правдивые показания давать, – нетерпеливо пояснил человек и потянул носом. – Чем тут у вас так воняет?

Броккен подниматься не спешил, но не по трезвому размышлению, а просто от страха.

Тогда человек подошёл к нему, прихватил за шкирку и с неожиданной лёгкостью поставил на ноги. Как ещё рубаха не порвалась. Человек, как киборг, потащил бестолково упирающегося Броккена к порталу. Фиолетовая гудящая гладь замаячила перед самым лицом Броккена, освещая его призрачным светом.

Из кухни, вооружившись скалкой, выбежал Гербес и отчаянно бросился на человека. Тот лениво полуобернулся и выстрелил. Гербес упал.

Воспользовавшись этим, Броккен, сложив пальцы пауком, вытянул руку и вцепился противнику в сокровенное. Человека закоротило и сжало. Лицо его обрело нехорошее выражение. Губы сложились кружочком, а глаза затуманились небывалой нежностью, будто человек приготовился к самому важному поцелую в своей жизни.

Броккен, вырвавшись из ослабшей хватки, протянулся змеёй и зацепил-таки скалку. Вскочил на ноги и с остервенением ухнул человеку по затылку. И не один раз. Человек разжал пальцы, уронил пистолет и рухнул. Его бурые волосы моментально слились с кровью, стекающей на пол.

Броккен несколько секунд таращился на поверженного противника и приходил в себя. Убил, нет? Потом перевёл взгляд на покойно лежащего Гербеса с кровавой дырой в груди размером с кулак. Глаза брата незримо смотрели вверх. Броккен упал на колени рядом с ним и заплакал. Плакал недолго, потому что с удивлением обнаружил, как жуткая рана на Гербесовой груди затягивается. Рана уменьшалась в размерах до тех пор, пока совсем не исчезла. Осталась только запачканная кровью дыра на рубашке.

Гербес открыл глаза, сказал "эээ" и замолчал. Глаза его виделись стеклянными.

"Он стал ходячим?!" – испугался Броккен, которому после Ракком-сити ещё долго снились кошмары, и покрепче сжал скалку. Гербес дёрнул рукой и дёрнул ногой. Броккен нерешительно занёс скалку над головой Гербеса.

– Мне приснилось, что я умер, – отстранённо и вяло сообщил Гербес. – И попал на тот свет. Удивительное место: много песка, и повсюду гиены в карты играют. – Гербес обратил внимание на зависшую над ним скалку. – Вижу, Брокк, ты не очень-то и рад моему возвращению.

– Так ты не умер и не превратился в ходячего! – с облегчением всхлипнул Броккен, опуская скалку.

– Так я не умер и не превратился в ходячего. Кстати, почему я не умер? – деревянно спросил Гербес и попытался встать, однако это у него получилось только при помощи брата. Гербес сел на табуретку и устало опёрся о стену.

– Слабость страшенная и сердце болит, – пробормотал он, прижал руку к груди и погладил остатки от фитнес-браслета со встроенным рассказчиком анекдотов. Гербес вынул из кармана искореженный браслет, теперь похожий на предмет абстрактного искусства, и бросил его на пол.

– Вот сука… Только грязная кружка и осталась от моей любимой… Для выродков ничего святого нет. Есть попить и пожрать?

– Вода и земля только, – виновато сказал Броккен.

– Массаракш, – выругался Гербес. – Если ты жрёшь одну землю, рано или поздно земля сожрёт тебя. Впрочем, рано или поздно земля сожрёт всех. Эта земля очень неразборчивая в еде. Жрёт всё подряд… Воды давай.

Тут он заметил распластавшегося в коридоре человека с головой, превращённой в кровавую чашу с неровными краями.

– А с этим что?

– Я, кажется, убил его, – поведал Броккен.

– И правильно сделал. Ты давай его того…

– Чего “того”?

– Избавься от незваного гостя, вот чего “того”. Незваный гость хуже татарина, особенно если вооружён пистолетом, вышибает двери и убивает хозяев. Я с татарами особо не общался, но думаю, что, придя в гости, они не оставляют после себя горы трупов и выбитых дверей. В портал урода. Сам напросился. Пушку не выбрасывай. Мощная, зараза…

Гербес потрогал восстановленную грудь. Броккен кивнул и приступил. Человек оказался чересчур тяжёлым для своей, казалось бы, стройной комплекции и среднего роста.

– Может, ему рану перевязать? – предложил Броккен, с пыхтением подтаскивая человека к порталу.

Гербес закатил глаза.

– Этот ублюдок только что убил меня, твоего брата, и ты хочешь перевязать ему рану? Ай, какой ты хороший и добрый, аж злость берёт. Он дохлый уже. Неплохо ты его скалкой отхерачил, братишка, башка - смотреть тошно. Настоящая отбивная.

Броккен затолкал человека в портал. Через некоторое время, после того как в фиолетовом овале исчезла последняя часть человека в жёлтой футболке, портал скрутился в белую тонкую полоску и исчез, будто телик выключился. Броккен посмотрел на Гербеса и удивлённо поморгал, смахивая слезинки ресницами.

– И всё-таки я не понимаю, как?

– Как, как… – пробормотал Гербес.

Он медленно, с усилием, поднял руку, нащупал клапан плечевого кармана, отстегнул его, сунул пальцы в карман и вынул горсточку горошин. Они уже не переливались лавой и заметно побледнели.

– А ты не верил. Папины бусы. Вот она, Брокк, сила добра. Карма, мать её. Видишь, бусы побледнели и рассыпались. Второй раз не прокатит, так мне госпожа Чечевичка и сказала.

Тремя этажами ниже, в квартире номер “1408”, госпожа Чечевичка находилась в весьма замечательном расположении духа. Она только что накормила птиц сапогами. Броккен не совсем точно высказался по поводу этой привычки. Госпожа Чечевичка кормила птиц сапогами не потому, что птицам сапог хватало надолго, а потому, что ей самой сапог хватало надолго. Она скармливала птицам сапоги и забирала сапоги обратно. Зерном и хлебом госпожа Чечевичка птиц тоже кормила, не совсем же она была сумасшедшая.

К тому же она любила гулять по лесу и, надо сказать, забиралась в настоящие дебри, куда если и ступала нога человека, то очень и очень редко. Госпожа Чечевичка могла бродить по лесу с раннего утра до позднего вечера и возвращалась лишь тогда, когда наступала темень хоть глаз выколи, что в лесу сделать проще простого. С прогулок она изредка приносила удивительные находки, которых у неё набрался целый ларец: медная птичка, батарейка, узорчатая фляга с таинственным тёмным соусом… Много любопытных вещей таилось в ларце госпожи Чечевички.

7. Шуршать из Шуршенка

– Меня убили из-за того, что ты собирался, как обдолбанный ленивец! – выговаривал Гербес. – Как можно быть таким безответственным?!

Они с Броккеном шуровали по узкой дороге. Дорогу сжимали разномастные заборы, разномастные деревянные дома и разномастные коттеджи. Путников доброжелательно обстреливали лаем местные хейтеры, адские сторожевые. Вероятно, желали счастливого пути и успехов в личной жизни. Псы гремели цепями и томились за заборами. Или не гремели цепями, но томились...

Мода на адских сторожевых медленно дошла до консервативного Шуршенка ровно через год после того, как в Новаскоме она пошла на спад и сменилась повальной манией на парадайзкэтов.

Правда, парадайзкэты с наиболее смазливыми мордочками имеют побочный эффект. В 10 из 100 случаев они заражают хозяев сентиментальным вирусом размазни Оскотиана. Заражение происходит через умильный взгляд глаза-в-глаза. Пострадавшие с угрожающей частотой постят на своих страничках мерцающие открытки в кричащих тонах и гифки, щедро сдобренные эффектом красочно переливающегося глиттера.

Вдобавок заражённые в промышленных масштабах постят фотки своих райских любимцев, распространяя тем самым вирус Оскотиана среди даже тех, которых они в глаза не видели…

Корпорация по разведению домашних питомцев "Жизни зверей важны!", ответственная за создание адских сторожевых и парадайзкэтов, официально заверила общественность в том, что она делает всё возможное для того, чтобы искоренить вирус Оскотиана, несмотря на то, что благодаря этому вирусу продажи парадайзкэтов увеличились в сотни раз.

Свирепые люминесцентирующие глаза адских сторожевых, как правило, огромные и жуткие. Но с детьми сторожевые ладят, и ладят искренне. Вот парадайзкэты ладят с детьми источников корма по расчёту. Они вообще умелые манипуляторы. Как только их вывели, они легко обошли в популярности более простодушных адских сторожевых, которые день-деньской и ночь-ночьскую по большей части впустую брешут и гремят цепями, силясь доказать свою преданность. Хотя куда эффективнее и эффектнее было бы затаиться и внезапно напасть на того, кто сунется. Эх, ещё бы источники корма покупали какие-нибудь специальные бесшумные цепи-спецназ, а то лязганье и глупый лай весь корм распугивает...

Парадайзкэты быстро просекли, что их главные конкуренты, сторожевые, конченые идиоты. Ведь чем больше для кого-то напрягаешься, тем большего от тебя требуют, поэтому лучше вовсе не напрягаться. И так неплохо кормят. Всё, что необходимо делать, так это ластиться об источники еды, преданно спать на лицах источников еды и почаще смотреть им в глаза…

Адских сторожевых, как и всех собак, высокомерные парадайзкэты, как и прочие коты, считают чем-то вроде самодвижущейся неуклюжей, дурно пахнущей и обросшей шерстью мебели, что истекает слюной и обладает интеллектом чаши Генуи.

Сразу после спаривания внешность зародышей адских сторожевых настраивается лучшими сторожевистами, выжившими после огненной практики в производственном аду.

“Да я из Города…”, – легкомысленно представился бдительной продавщице шуршенского магазинчика один понаехавший умник. Он привёз с собой адскую сторожевую с петушиным гребнем, который вкусно светился сочным красным в темноте.

После первой же ночи в Шуршенке, оказавшейся бессонной, на огороде умника быстренько образовалось покрытие из увесистых камней. А утром под дверью нашлась записка: "Либо отсекай гребень под корень, умник, либо уматывай!". Не спавший ночь умник не сразу догадался, о каком гребне идёт речь.

Умники вообще, как правило, бывают неместными (редактор “Либерти” предложил автору исправить на “неуместными”), приезжими и понаехавшими. Местные умники автоматом становятся городскими сумасшедшими, иногда изобретателями, с которыми никто не общается. В общении с простым людом всё просто: либо держишься общего уровня интеллекта, либо ты задрот и ботан, либо долбоёб и еб…ан. Тут необходимо точечное попадание.

Так что пришлось понаехавшему умнику срезать гребень у бедного пса и сделать его похожим на лысую пришибленную виверну Геральта с несчастными глазами. "Лучше пускай от унижения страдает мой пёс, чем я", – здраво рассудил умник. А потом и вовсе усыпил пса и купил новую адскую сторожевую, более отвечающую высоким стандартам непоколебимого Шуршенка. Мы в ответе за тех, кого мы приручили, а за тех, кого мы изуродовали, тем более в ответе.

Обычно шуршенцы не заморачиваются и выбирают из заводских вариантов. Ну а чё? Лишь бы цепью гремел и пугал до усрачки. В Шуршенке считают, что гребень есть свойство чисто петушиное. Сторожевая же псина должна иметь вид грозный и лаять внушительно. И в темноте глазами фософеру… фосфиранту… Да что за ебл…ны такие слова придумывают?! Короче, глазами в темноте светить, потому что прикольно. Ну и с детьми ладить.

Приезжий умник продолжал считать, что никто никому ничего не должен, но теперь про себя. А с годами стал соглашался с местными и про себя. Истина истиной, но огород проще возделывать, когда его не скрывает бугристый ковёр из камней. Будь проще, и народ не забросает тебя камнями.

– А это Баргест, – указал Броккен на жуткого могильно-зелёного пса. Пёс оглушительно лаял и старался вырвать цепь вместе с будкой. Будка грозно скрипела и кренилась в сторону незнакомцев. – А вон и Чёрный Шак забесновался, демон волосатый.

– Откуда ты их знаешь?

Гербес поминутно озирался. Ему мерещилось, что пришельцы вот-вот настигнут их на своём корабле, слепящем имперской белизной.

– Гуляю тут иногда. Это вот мой любимчик, Мудди Дуу.

– Скуби-Ду?

– Мудди Дуу. Красивый, правда?

– Судя по его поганой морде, муди он ещё тот… И чего они на тебя лают, раз ты тут шляешься?

– Так они на тебя лают. Тебя-то они не знают.

Броккен на ходу сорвал яблоко и вгрызся в сочную мякоть, откусив сразу половину.

– Ты совсем аутист?! – едва не взвизгнул оглянувшийся Гербес, который принял хруст яблока за рёв неумолимо приближающегося корабля, слепящего своей белизной. – Нас могут в любой момент настигнуть долбаные пришельцы и похитить, а ты как ни в чём не бывало жрёшь яблоко! Тебя заставят свидетельствовать против своей планеты, а меня изнасилуют! А потом и опыты поставят! А ты будешь смотреть, как меня насилуют, и грызть своё чёртово яблоко? Я до одури боюсь, что меня изнасилуют инопланетяне!

– Какие инопланетяне?

– Любые! Это мой самый главный подсознательный страх! Я тогда схвачу оголённые провода зубами и убьюсь током! Ещё я боюсь утонуть в тарелке с супом, но это не так страшно.

– А ты много размышлял на эту тему, продумал все варианты, – заметил Броккен, прожевав очередной кусок яблока. – Поди уверен, что все инопланетяне тайно посещают иные планеты в бесконечных поисках тебя, чтобы похитить тебя и изнасиловать… тоже тебя. Только о себе любимом и можешь говорить. Поэтому пришельцы заранее без одежды разгуливают, хвастливо потряхивая своими инопланетными серыми колбасками, которые указывают на тебя, как стрелка компаса на север. И стоит тебе куда-то направится, как их колбаски дружно поворачиваются за тобой. У тебя, знаешь ли, извращённая мания величия. Исходя из вышесказанного, я думаю, что от инопланетян нам не скрыться. Мы обречены. Их большие колбаски следят за нами, пока ты… с нами. Гордись, всё сущее сосредоточено на тебе.

Броккен представил, как пришельцы насилуют Гербеса, а потом голого, истощённого, дрожащего и покрытого белой слизью вышвыривают с трапа корабля где-нибудь в пустошах. И Гербес, наткнувшись на линию электропередач, из последних сил забирается на опору, разгрызает толстую оболочку провода, расколупывает её ногтём и убивается током. Обугленное до черноты дымящееся тело в белой пузырящейся запеканке драматично падает в высокую траву и в конвульсиях подрагивает конечностями, как пришпиленный жук лапками.

Задумавшись, Броккен не глядя швырнул огрызок в чей-то двор. Собаки там не было, но хозяин разлаялся похлеще адской сторожевой. Беглецы прибавили шаг.

Расписание, приклеенное на бок старенькой деревянной остановки, покосившейся, будто к ней длительное время привязывали массивно-агрессивную псину, сообщало, что ближайший автобус до железнодорожной станции будет завтра утром, в 5-30. Он же единственный.

– Автобус раз в сутки?! – вопросил небеса недовольный Гербес. – Ещё и так поздно. Надо в полтретьего ночи. Я как раз люблю прогуляться в это время...

– Боишься, что тебя изнасилуют, а сам по ночам шляешься. В неблагополучном маргинальном районе. Есть над чем задуматься…

Гербес сумрачно посмотрел на Броккена.

– Я борюсь со своими страхами.

– Я огня боюсь, но не бросаюсь же головой в костёр. И что теперь делать?

– У тебя свечка есть?

– Нет. А что? – заинтересовался Броккен.

– Зажёг бы фитилёчек, сунул бы свой язычишко паскудный в пламенишко и заткнулся бы.

– Вряд ли это ускорит прибытие автобуса, даже если мы всю ночь простоим на остановке со свечками в руках.

– Свечки водителей не интересуют. Но стоит открыть банку пива с намерением скрасить ожидание, как тут же на горизонте показывается автобус, и именно тот, которого ты ждал. Пошли в бар “Золотая перчатка, которую надел Джек”. На стоянке шага негде ступить. Кто-то да едет в Новаском.

– Гляди, и гигантская улитка есть, – заметил Броккен. – И улитучер рядом с ней. Можно с неспешным ветерком добраться до Новаскома. И улиточный билет дёшево стоит.

– Это же заднеприводная улитка, Брокк. Посмотри на узор раковины. И раковина такая же фиолетовая. Заднеприводные очень своенравные. Помнишь, как мы на такой же из Ракком-сити удирали? Еле-еле заставили набрать приличную скорость. Нас даже тот старикан-зомбак едва не догнал на своей скрипучей инвалидной коляске. До сих пор с содроганием вспоминаю мерный визг коляски, его протянутые к нам полусгнившие руки и пустые глаза. Проклятье, как будто есть специальные инвалидные коляски для погони за жертвой на тот случай, если ты превратишься в зомби. А потом не могли эту рогатую заставить остановиться. Не, нафиг. Желательно на этом бы тоже не передвигаться на большие расстояния… да и на маленькие. – Гербес показал белую видавшую виды машину с красной окантовкой, похожую на толстую торпеду с гребным винтом. Сбоку к аппарату приделали неуклюжую коляску. – У меня нет доверия к машинам, которые выглядят, как гигантские тюбики зубной пасты…А к тем, кто их седлает, тем более нет.

В придорожном баре “Золотая перчатка, которую надел Джек” играла ныне забытая “Щенячья любовь” и хватало разнообразного народу. Хотя как забытая? В интернете никогда ничего не забывается окончательно. Интернет постоянно всем обо всём напоминает, даже о том, о чём ты никогда не знал и знать не хотел.

Автор мог бы описать крутую драчку, многое поведать о барах, так как является признанным бароведом в некоторых кругах, треугольниках и почётном пятиугольнике “Синусный коснус окосневший”, куда берут каждого третьего, но автор уже столько писал о барах и столько иронизировал над барами, что удивительно, как он вообще не спил… сался?!

Броккен заприметил синего тонконогого и тонкорукого типчика с треугольными наростами на голове, в красно-белых ботинках и белых перчатках. Типчик держал в руке бокал с пузырящимся коричневым напитком и общался с шаровидным толстяком в чёрных штанах, красной куртке и тоже белых перчатках. У толстяка были синие круглые очки без дужек, как бы вставленные в глаза, и длинные рыжие топорщащиеся усы, как у Рокфора, учуявшего сыр.

– И как отыскать тех, кто едет в Новаском? – спросил Броккен. – Вон, давай у них спросим. Вид у них вроде миролюбивый.

– Не дрейфь, брат, всё под контролем. Айда к стойке.

– Я и не дрейфлю, – пожал плечами Броккен.

Гербес подманил веснушчатого бармена пальцем и спросил:

– Есть такие, кто в Новаском собирается?

Бармен кивнул на синего типчика с усатым толстяком.

– А, чёрт! А ещё кто?

Бармен показал на парня в белом скафандре с весьма рельефной мускулатурой. Скафандр имел небольшой встроенный ранец и был перетянут крест-накрест синими подтяжками и синим поясом с чёрной кобурой на боку. Голову парню заменял земляной червяк исполинских размеров. Руки стягивали синие же перчатки.

Червяк сидел за столом, уперев одну руку до локтя в бедро, а другую положил на столешницу. Он зверски скалил зубы и пучил глаза, которые из-за маленьких разноцветных зрачков походили на глаза маньяка.

Компанию червю в скафандре составляли пузатая кружка пива и зелёный старик. Старик мирно храпел, положа руки на стол, а голову на руки. Кружка периодически подносилась ко рту. Старик периодически ворочал головой.

– Да они все тут выглядят, как психи! – сказал Гербес. – Нормальных-то нет?

Неразговорчивый бармен покачал головой.

– И питают слабость к синему цвету, – заметил Броккен.

Заиграла не менее забытая “Вы меня похитили!”. Гербес вздохнул.

– Ну пошли к этому червю и зелёному деду.

Червь в скафандре оживлённо разговаривал сам с собой.

– Коровы… коровы… – с ненавистью повторял он.

– Коровы? – насторожился Гербес, которому коровы с помощью нехитрой цепочки ассоциаций напомнили об изнасилованиях.

Червяк кивнул.

– Я с натугой переносил цветочных коров до коровника... Чёртовы пришельцы пытались их похитить, но я защитил коров, затушил их в огромном чану, а потом… потом одна из коров раздавила мою возлюбленную, даму-в-беде как её там, упав на неё сверху в тот самый момент, когда я после долгих лет скитаний отыскал её. С тех пор и пью.

“Белая горячка, – мелькнуло в голове у Гербеса. – Этот червь весь проспиртован текилой.”

“Бедняга”, – подумал Броккен.

– Давно это случилось? – участливо спросил Броккен.

– 30 лет назад. Когда-нибудь я разыщу корову-убийцу и отомщу ей… Я тоже упаду на её возлюбленную сверху... раздавлю в лепёшку гадину… гадину-говядину.

Червь выставил перед собой руку и сжал её во внушительный синий кулак.

– Мне очень жаль, – монотонно проговорил Гербес и представился.

– Жим-Жим, червь Жим-Жим, – в ответ представился червь в скафандре.

– Тебе что-то надо менять в своей жизни, Жим-Жим.

– Моя любовь раздавлена бездушной коровой. Всё тщетно и тленно…

– Но тщеславие влечёт меня наверх! – встрял Гербес.

– Влечь наверх должны здравый смысл, ну или зависть и жадность.

– А последние по утрам дают мне пинка. Тогда я падаю на пол и сильно ударяюсь головой.

– Стиильноо, – глухо промычал старик, как заправский зомби, не поднимая головы. – Гыыы… ыыы.

Братья настороженно посмотрели на старика. “Вот почему я подолгу валяюсь в постели, – догадался Брокен, любуясь зелёной плешивой башкой. – Во мне нет ни зависти, ни жадности, ни здравого смысла.”

– Бросай бухло, – предложил он, вернув Жим-Жима в обзор.

– Но тогда моя жизнь потеряет смысл! Я ведь больше ничего не делаю. Белая горячка как причастие. Похмелье как воскрешение. Запой как смерть. 30 лет назад я был известным героем, а сейчас обо мне почти все забыли. Я лишь тень самого себя… Отними у алкоголика спиртное, что от него останется? И я, и ты уйдём за ним, оставив только тени…

“За кем, за алкоголиком?” – подумал Броккен.

“Как неравнодушны пришельцы к коровам. Может, они их насилуют?” – подумал Гербес. Эта мысль странным образом утешила его.

– Слушай, Жим-Жим, тут такое дело, нам срочно нужно в Новаском. Подбросишь?

Червяк перестал таращиться на кружку с пивом и изучающе посмотрел на Гербеса с Броккеном своими маньячными глазами с точками-зрачками, словно медленно фокусируя на них сбитый пивом прицел. И медленно кивнул.

– Можно. Вот только пиво допью и полетим.

– Спасибо, Жим-Жим, – горячо поблагодарил Гербес. – Ты отличный чер… мужик!

– Десятка золотом. С каждого.

– Сколько?! – поперхнулся Гербес. – Это форменный грабёж!

– Дорога дальняя, алкоголь дорогой…

– Давай хоть по три с половиной штуки! – воскликнул Гербес.

– Давай хоть по десять штук? – передразнил Жим-Жим.

– Ах ты, говно когтистое! Грёбаный спившийся червяк! Слушай, Брокк, пошли ещё народ поспрашиваем…

– Ну давай хоть по три с половиной, – невозмутимо уступил Жим-Жим, – но это форменный грабёж. Бессовестные люди, вы пользуетесь безграничной добротой жалкого спившегося червя.

Тут Броккен увидел лежащий на столе пистолет наподобие револьвера. Поначалу его загораживала широкоплечая фигура Жим-Жима, вернее, его широкоплечий скафандр.

– Ого, пистолет! – сказал Броккен. – Гляну?

– Глянь, – сказал Жим-Жим и глотнул пива. Броккен протянул руку. – Но я бы не советовал. – Рука Броккена застыла и, немного подумав, вернулась на исходную. – Старый весьма ревнует к своему оружию. Он очень чуток к нему. Валяй, гляди, если пара лишних зубов во рту завалялась. Впрочем, могу дать подержать свой пистолетик. Он красный и толстый. Я от него в восторге.

Жим-Жим вытащил из кобуры пистолет, действительно красный, с пузатым стволом и блестящий от гладости. Из дула выглядывал тонкий жёлтый лучик с жёлтым шариком на конце. Жим-Жим протянул пистолет Броккену. Тот повертел оружие в руках.

– Круто! – восхитился он.

– А знаешь, какого цвета мой красный пистолет?

– Красного?

– Не-а. Зелёного! – Жим-Жим коротко хохотнул. – Не обращай внимания, шутка для своих. Все говорят, что красный. Только один сказал, что зелёный. Да и тот оказался дальтоником.

– А что за зелёный старик, прекрасный в своей плешивости? – спросил Гербес.

Жим-Жим вернул пистолет в кобуру и допил пиво.

– Это Гумбалдун. Он чувствует себя лишним в нашем мире, вот и бухает. Ему надо срочно в Новаском, чтобы вернуться в свою реальность и снова стать нужным. Поможете дотащить старика до машины?

– Да без проблем, – сказал Броккен.

– Обобрал как липку, ещё и старика тащи, – проворчал Гербес. – Странные у червей понятия о доброте.

Броккен с Жим-Жимом подхватили Гумбалдуна под зелёны рученьки и потащили к выходу.

Машиной червяка Жим-Жима оказался тот самый аппарат, похожий на тюбик зубной пасты.

– Надёжная тачка? – с сомнением спросил Гербес.

– Надёжней некуда, мужик. – Жим-Жим с глухим стуком похлопал по корпусу аппарата, который был такой же пузатый, как его пистолет и пивная кружка. – Я на ней, знаешь, на скольких планетах побывал? Ууу… тебе и не снились такие планеты.

Гербес скромно промолчал. Иногда ему снились кошмары, что его похищают на многочисленные планеты и там массово насилуют. О некоторых вещах лучше никому не говорить.

– Знаешь, как я зову свою тачку?

– Тюбик? – брякнул Гербес.

– Точно! – восхитился Жим-Жим проницательностью нового товарища. – И как ты догадался?

– Много думал над этим бессонными ночами.

Они усадили спящего Гума в коляску и расселись сами. Жим-Жим нажал на кнопку, и всех накрыло куполами из плексигласа. Устроившись, Гербес снова оглянулся и всё-таки засёк их?. Вернее, их белый корабль-утюг.

– Они! Они! – истошно завопил Гербес в самое ухо Броккена. – Да заводи же свою тарантайку! Они сейчас всех похитят и изнасилуют! Особенно меня!

Гум всхрапнул и сквозь сон пробормотал:

– Я сейчас сам их изнасилую своим шестизарядником.

– Сейчас, сейчас, – сказал Жим-Жим, нажимая ногой на железную педаль с клетчатой, как вафля, поверхностью. – Заклинило… Неужто происки Злобреда? – с надеждой вспомнил Жим-Жим. – Хотя какой, нахрен, Злобред… тыщу лет не виделись.

Пришельцы неуклонно приближались.

– Ты сказал, машина надёжная! – завизжал Гербес. – Никогда не доверял тюбикам! Они хуже мёртвых стариков в инвалидных колясках!

– Лучше не хвалить, а то сглазишь! – хохотнул Жим-Жим, обернулся и весело посмотрел на Гербеса своими безумными глазищами с маленькими разноцветными зрачками. – Не дрейфь! Супергерои побеждают даже тогда, когда они никому не нужны.

Гербес едва с ума не сошёл от страха. Пришельцы были всё ближе. И вот когда они уже нависли над стоянкой бара, отбросив на них свою тень, Жим-Жим вдруг заорал:

– Иииииха! Иииииха! Время приключений!

И его замечательная машина, побывавшая на множестве планет и похожая на тюбик зубной пасты, взревела, со страшной скоростью сорвалась с места, чиркнув по асфальту, и с реактивным звуком по продолговатой дуге взмыла в небеса, оставив бар и пришельцев с их кораблем в прекрасном далёко.

Глаза Жим-Жима окончательно налились безумием, а красный пистолет, который зелёный, наверное, стал ещё пузатее.

8. Топ Ган

Зубной Тюбик неустрашимого охотника на коров Жим-Жима нёсся в облацех, словно за ним гнались все гончие ада. Втроём в коляске было тесновато, но в тесноте, да не в обиде…

Гербес свирепо косился на зелёного старика. Зелёный старик дрых и уныло вонял перегаром. Броккен, отвернувшись от них, смотрел сквозь купол на проносящиеся мимо облака.

И почему Гербес не заявит, что в этих до одурения молочных сгустках белому кораблю фэроутян замаскироваться и подкрасться к нам легче простого. Не сказал, так подумал. Ну подкрадутся они, а дальше? Наверное, у них имеются какие-нибудь захваты для пленения кораблей поменьше типа электромагнитного гарпуна или сачка. Правда, кажись, их корабль не такой шустрый, как у Жима.

У Жима корабль хоть и поменьше и выглядит, как древняя неуклюжая декорация для гротескного фильма по мотивам мультика, накачанного безумием, которую к тому же не мешает подкрасить и избавить от ржавых пятен, но носится он на удивление резво. Вот бы ещё на ходу не развалился.

А у Бола корабль сверкает белизной так, словно его отстирали в крутом кипятке с самым наикрутанским стиральным порошком, и теперь он дышит свежим воздухом Альп. Видать, у Альп бывает и несвежий воздух. Видать, внутри Альп клокочет и брызжет своя тайная жизнь. А производит порошок какая-нибудь мифическая русалка, обожающая приливы... Но не альпийским воздухом дышал “Предприятие Белой звезды”, а смертью, межпланетной войной и кровожадными котятами в трёхлитровых банках.

Ещё Броккен думал о Вероне. Наверное, Гербес прав, надо немного развеяться, отвлечься, чтобы забыть о бывшей подруге. Но как же о ней забыть, если они летят прямехонько в Новаском, где сейчас и проживает Верона в компании с Ландри, бывшей подружкой Гербеса.

Броккен посмотрел на Гербеса, уже в открытую свирепо таращившегося на Гума, который потихоньку заботливо напитывал воздух перегаром. Процесс наполнения лёгких живительным газом становился несколько неприятным. Газ уже не казался таким живительным. Броккен старался дышать через рот. А ведь ещё лететь и лететь! Навскидку часа два!

Стоп! Теперь Броккен смотрел на Гербеса с подозрением. А не ради ли Ландри Гербес и затеял всё это путешествие в Новаском? Точно! Он же давить на него начал где-то через пару недель после того как Верона с Ландри слиняли от них. Броккен невольно восхитился хитростью брата. Во даёт! А ему лапшу на уши вешал по поводу того, что мужчина, дескать, должен быть сильным и независимым!

Эх, ему бы немного братовой хитрости... не был бы он таким аутистом. Может, аутисты и отличаются от нормальных именно тем, что максимально честны в своих словах и действиях без расчёта на любые последствия? Слишком уж они сконцентрированы на том, что происходит именно сейчас в их собственном мире, из которого и носа не кажут. Вот как он сам и живёт обычно. Только какая же это честность? Одна глупость только. А как иначе? Иначе Броккен попросту не умеет. Или умеет, только кое-как...

А может все эти догадки всего лишь его фантазии. Броккен посредством опыта давно стал замечать, что почти все его догадки по поводу реального мира с реальным миром не имеют ничего общего, также как и почти все его догадки по поводу внутреннего мира других людей не имеют ничего общего с внутренним миром других людей. Возможно, потому, что он проецирует свои законы бытия на всё остальное, на всё, что не он. И сам не осознаёт этого. А у всех-то законы свои. Тогда уж лучше вообще никаких догадок не строить. А если не строить никаких умозаключений по поводу внешнего, остаётся только внутреннее. Да здравствует аутизм! С возвращением!

А если все нормальные люди немного аутисты, просто выучили, как лучше поступать и что лучше говорить в определённых ситуациях? Вот и живут так всю жизнь: наружу бездумный автоматизм для общения и содействия, а внутри живое и разумное плещет-трепещет, как в клетке, само себя не понимает. Некому его показать, не с кем поделиться сокровенным.

И с годами от невостребования умирает в человеке это живое и разумное. Один автоматизм для внешнего остаётся. Каждый человек - это вселенная. Но вселенные бывают разные, в том числе и недоразвитые… Как я, например.

И никто никому не желает ни плохого, ни хорошего, а поступают все так, как подсказывает им их генная бессознательная природа, которая у всех разная.

Ещё можно сравнить человека с яйцом, в котором скорлупа есть хрупкая граница между внутренним и внешним. Не написать ли трактат по яичной философии в нескольких томах: "Сырые люди-яйца", "Варёные люди-яйца", "Жареные люди-яйца", "Люди-яйца всмятку", “Люди-яйца пашот”? Хм, тогда англичанам, согласно этой философии, давно снесло крышу…

С Вероной Броккен познакомился, когда работал грузчиком в магазине. Он грузчиком, она заведующей. Верона обращала на Броккена своё внимание весьма неприятным способом. Донимала по поводу отсутствия ценников, с утра требовала вынести пласты рыбы. Но искры тогда между ними не прошло. Вернее, искра была, только пламя не вспыхнуло. Трудно разжечь пламя из искры с помощью замороженной рыбы, даже если все ценники изорвать в мелкие клочки и поджечь. Понятно, что хотел Броккен, понятно, чего хотела Верона, но мало кого интересует, а что хотела рыба? Она ведь тоже участвовала в процессе на правах сводницы. Но рыба находилась в глубокой заморозке и уже ничего не хотела. Вот они, цивилизованные издержки гуманизма. Всеядный гуманизм тоже кушать хочет: рыбу, мясо...

– Этот Гум смердит как вдвшник второго августа! – Гербес спрятал нос под куртку и старался дышать как можно реже. – Два сапога пара. Это сколько надо вылакать и при этом остаться в живых? Может, он сдох, потому и воняет?

– Это да, запашок стрёмный, – согласился Броккен.

– Неплохо этот червь устроился под отдельным куполком. – Гербес с откровенной завистью посмотрел на профиль Жим-Жима, физиономия которого выражала некое умиротворённое безумие или безумное умиротворение. Между куполами приглушённо ревели воздушные потоки.

– Тут есть крышка для проветривания? – Гербес привстал и пошарил рукой по куполу. – Заодно этого позеленевшего алкаша за борт выбросим, пока он спит.

– Какой ты жестокий, Гербес.

– Это этот алкаш жестокий! Наверняка многих своим дыханием безжалостно отправил на тот свет. Я слыхал, алкоголизм делает людей равнодушными и чёрствыми.

И тут Гум испустил приятное слуху мягкое и продолжительное шипение. И сладко улыбнулся во сне. У Гербеса сделались зверские глаза, которые тут же покраснели и заслезились. Он и Броккен закашляли.

– Плешивый мудень! – заорал Гербес, плотнее прижимаясь носом к куртке. – Я ему сейчас ногой по лысине настучу! И так хреново дышать, так эта мразь ещё каштанов в огонь подкинула! Да что он такое вонючее ел?! Не удивлюсь, если эта пьянь закусывала тухлой селёдкой. Смердит как из канализации! Или в его мире все источают подобную вонь? И все эти удовольствия всего лишь за семь тысяч золотом! – Гербес гадко рассмеялся. – Семь тысяч! Тебе не кажется, Брокк, что нас слегка наебали?

– Кричи, и кислорода не хватит на троих, – посоветовал Броккен. – Лучше порадуйся.

– Чему радоваться, чему?!

– Хотя бы тому, что тебя никто не насилует. Уже слава богу.

– Ох, боженьки, спасибо этому старому плешивому зелёному тощему алкашу за то, что он не изнасиловал меня своим шестизарядником.

– Ещё не вечер, – подал суровый голос Гум, не просыпаясь. – Капитан зажжёт все свечи…

Гербес испуганно притих. Признаться, он побаивался непонятного старца зелёной кожи. От этих инопланетян всего можно ожидать. Среди них полно психов. Психи, нас окружают психи...

Вдобавок к сказанному жилистая рука Гума непроизвольно стиснула пистолет, заботливо вложенный ему в руку Жим-Жимом. Гербес тихонько постучал по куполу и затравленно окликнул Жим-Жима, но тот и ухом не повёл. Тем более, у него и не было ушей, вместо них - две небольшие дырочки, поэтому Жим не повёл и дырочкой.

– Да брось ты, – сказал Броккен. – Тюбик с ветром соревнуются в крепости своих голосовых связок. И чем поможет Жим-Жим?

– Тем, что совершит вынужденную посадку и откроет купол! – прошипел Гербес. – Точно говорю, я сейчас коньки отброшу!

– Зачастил ты умирать. Не к добру это.

– Не переживай! Всё к лучшему!

Броккен несколько раз сильно ударил ногой по дну. Гербес, изменившись в лице, страшно посмотрел на него.

– Ты что, ирод, творишь, а?!

– Я подумал, может, внизу лючок какой имеется, – объяснил Броккен.

– Я тебе покажу лючок! Хочешь, чтобы мы всей честной компанией ухнули вниз?! – шипел змеёй Гербес.

– Зато свежим воздухом надышишься.

– Перед смертью не надышишься, да будет тебе известно!

– Тебе не угодить, всё не так, что ни делай. А если я ничего не делаю, ты орёшь, почему я ничего не делаю. Гербес, по ходу, ты практикуешь газлайтинг и ведёшь себя как классический абьюзер. Недовольство жизнью вымещаешь на окружающих. Я о подобных тебе в интернете читал. Опытные в этом вопросе пользователи советуют разрывать с абьюзером все отношения, чтобы он как можно скорее удавился от злости назло всем. И все бы нормальные люди вздохнули с облегчением. В общем, один из нас должен прямо сейчас покинуть это средство перемещения, чтобы я мог вздохнуть с облегчением.

– Ты что за бред несёшь, братец?

– Всего лишь пытаюсь притушить раскалённые угли ситуации водой юмора.

– Шёл бы ты, братец… – прогнусавил через куртку Гербес.

– Дорогою добра? – услужливо подсказал Броккен.

– И ею тоже… О, неужто бог услышал мои молитвы? Смотри, мы, кажется, приземляемся! Не может быть!

– Надеюсь, плавно опускаемся, а не стремительно падаем, – заметил Броккен, которого внезапно потянуло из кресла. Он вцепился в подлокотники и оглянулся назад. – Из хвоста валит густой чёрный дым. Как ты и сказал, всё к лучшему!

Из хвоста, и правда, валил густой чёрный дым и редким пунктиром весело и залихватски уносился ввысь. Гум, пристёгнутый ремнями, повис на них, беззаботно захрапел и непроизвольно направил шестизарядник на Гербеса, немного приблизившись к нему под действием гравитации.

– Почему я не послушался интуиции! – завопил мелом побелевший Гербес, впечатанный в кресло. – Я же не хотел связываться с этой парочкой. Сразу было понятно, что они психи!

– У тебя все психи. Ты же сам хотел приземлиться.

– Я хотел совершить мягкую посадку, а не воткнуться башкой в землю!

Торопливо порывшись на всякий случай в поисках парашютов и не найдя их, Броккен и Гербес припали к плексигласу, наблюдая за приближением земли и червяком Жим-Жимом, который, кажется, совершенно не переживал по поводу происходящего. Чем ближе становилась земля, тем быстрее она приближалась. И когда казалось, что гибель неминуема, Жим-Жим вывернул свой бело-красный Тюбик параллельно тверди и пролетел с десяток километров, понемногу сбавляя скорость и понижая градус угла посадки.

Когда Тюбик приземлился, Жим-Жим откинул купол и с наслаждением вдохнул свежий степной воздух, хорошо прогретый солнцем, так как приземлились они в степи. Воздух обалденно пах травами. Жим-Жим был без ума от этого запаха, ведь он хоть и стал волею судеб супергероем, но по сути своей был обыкновенным червяком. Признаться, ему ужасно надоело супергеройствовать, хотелось обычной жизни, каждый день буравить гумус… Жратвы вдосталь, и никаких тебе забот. Нет принцесс и коров - нет и забот.

Ах, если бы не эта принцесса Как-Её-Там, если бы он не повстречал её и не влюбился в неё так безнадёжно, если бы не её безвременная гибель в расцвете сил, не попытки забыться в алкоголе, не бесконечные поиски коровы-убийцы и её любовницы… Всё так сложно, всё так просто, мы ушли в открытый космос.

Блаженную медитацию Жим-Жима прервал глухой стук и приглушённые отчаянные вопли, явно адресованные ему.

– Долбаный червяк, открой купол! Открывай купол, сволочь, я кому говорю! – надрывался Гербес за стеклом.

Опьянённый пряным воздухом степи, Жим-Жим утратил чувство реальности и совсем позабыл о своих пассажирах. Водитель Тюбика нажатием кнопки свернул купол в бортовую щель. Гербес и Броккен, как пьяные, вывалились из коляски и жадно задышали. Гербеса щедро вырвало. Один Гумбалдун сохранил полную невозмутимость. Он и не думал просыпаться.

– Вас Гум угостил? – спросил Жим-Жим.

– Ага, – пробормотал Гербес, отдышавшись, – угостил. Я такого щедрого угощения до гробовой доски не забуду. Мы едва не задохнулись от его вони!

Гербес сорвал пучок травы и обтёр губы.

– А, понимаю, – кивнул Жим-Жим, – понимаю.

– Ты понимаешь? – переспросил Гербес. – Гони-ка обратно пару тысяч, червяк!

– В пути всякое бывает. Редкий маршрут проходит без мелких неприятностей.

– Мелких неприятностей?! Да мы чуть не сдохли от амбре твоего приятеля! – Гербес угрожающе приблизился к Жим-Жиму. – И платили мы тебе не за неприятности! Хотелось бы нам неприятностей, мы бы наняли заднеприводную улитку и вернулись в Ракком-сити!

– Я между прочим не напрашивался вас подвозить.

– А мы не напрашивались платить тебе за это деньги!

– Ладно, ладно, – сказал Жим-Жим. – Могу вернуть пятьсот монет за непредвиденную остановку. Но не волнуйтесь, скоро я исправлю поломку.

– Тысячу, чёртов жучара, тысячу. – Гербес потёр кончики пальцев характерным жестом. – Моральная компенсация!

– Хорошо-хорошо, только не психуй, – поморщился Жим-Жим. – Но сначала необходимо починить Тюбик.

– Валяй, – великодушно бросил Гербес, наоравшись всласть.

Жим-Жим вытащил из-под водительского сиденья жёлтый металлический чемоданчик с инструментами, зашёл Тюбику в тыл и открыл чемоданчик, насвистывая “Титульный экран”.

– Что случилось? – спросил его Броккен.

– Да нартовский насосник снова отказал. Ерунда, за час управлюсь. Надо бы новый купить, да денег нет. Вот и приходится извращаться ремонтами.

– А тебе с твоих супергеройских не капает? – поинтересовался алчный Гербес. – Авторские права, все дела.

– Да какое там! – отмахнулся плазменным резаком Жим-Жим. – Гроши капают, хотя мой образ до сих пор относительно популярен в интернете. Даже мемчики лепят. Опять же, четыре игры по моим приключениям вышло. С былой славой, конечно, не сравнить, но хоть что-то. Только игры играми, а в реальности всё бандиты к руками прибрали. Но какую-никакую копейку кидают. В той реальности, где заведуют отчислениями, быть супергероем мало. В одиночку хрен чё сделаешь. С бандитами долго не посупергеройствуешь. Кто-то думает, что деньги - это зло. Не-а, деньги - это средство к существованию и мощный магнит для притягивания зла. А ведь было же благословенное время, когда я против бюрократии боролся. Правда, в другом измерении. Там с этим как-то попроще.

– Пил бы поменьше, денег стало бы больше.

Но Жим-Жим не ответил. Он снова засвистел “Титульный экран” и с дырочками ушёл в работу.

9. Нормовцы, такие-растакие нормовцы

Броккен с любопытством наблюдал, как Гербес нарезает кривые спиральки и ещё более кривые зигзаги по близлежащей территории. Брат часто останавливался, вытягивал руку и медленно водил ею, словно антенной. Переходил на новое место и снова водил вытянутой рукой. Бедолага даже вставал на цыпочки и забирался на все встречные камни и снова водил вытянутой рукой. Гербес будто старался поприветствовать кого-то очень далёкого. Но, похоже, этот очень далёкий откровенно клал на Гербеса увесистый болт и жёстко его игнорил. Или был не очень далёкий, а очень и очень, и очень, и очень, и очень, и очень, и очень далёкий. И недоступный. Но Гербес отказывался этому верить.

Отчаявшийся Гербес вернулся к Тюбику и с досадой подвёл итоги:

– Нельзя просто так совершить аварийную посадку в неизвестной местности и при этом находиться в сети!

– Далась тебе эта сеть, – сказал Броккен, вытащил из кармана джинс мобильник и включил экран. – У меня тоже по нулям. Да и сядет скоро. Жим-Жим, от твоего Тюбика зарядиться можно?

– Можно, если аккумулятор работает, – сказал Жим-Жим, аккуратно извлекая лопасти из разобранного зада Тюбика, – а сейчас он, как видите, не работает.

Жим-Жим положил гребной винт на землю.

– И вряд ли заработает в ближайший час. Проблема только одна.

– Нартовский насосник починить?

– Не-а. Чинится он за пару минут, а вот извлечь его… Ну, обычно за час укладываюсь.

– Помощь нужна?

– Пока нет. Я крикну, если чё.

– Если чё, я не самый умный в этих делах, – предупредил Броккен.

– А ничё, тут особого ума не требуется. Можешь, правда, спину сорвать. Я-то в супергеройском скафандре.

– Так ты тогда должен сам этот насосник, как по маслу, вытащить, – встрял Гербес.

– Иногда не хватает самой толики, какой бы ты силой ни обладал. – Жим-Жим взял инструмент, с виду похожий на напильник, сунул его в гнездо винта, окунув руку по локоть, и принялся на что-то надавливать. – В прошлый раз Гум помогал, но не хочется его будить. Пускай дрыхнет. Может, как раз в Новаскоме и очухается. Там баров, знаешь, сколько? Ууу… Пьяным он выпал из своей реальности, пьяным в неё и вернётся. Хотя вру. По технике безопасности можно только трезвым. Так что вернётся он в свою реальность только трезвым. Увидит свой мир непривычным для себя детским и наивным взглядом, светлым и добрым. Правда, ненадолго. До ближайшего бара... Броккен, а ты Фигаски знаешь?

– Хенка знаю, – кивнул Броккен.

– О! – заметно обрадовался Жим-Жим. – Книжки читаешь?

– Читаю.

– Хоть есть с кем поговорить. А то с Гумом о книгах как ни заговоришь, он всё про какую-то Шафтит вспоминает. Говорит, если бы не какой-то Улит, то он бы давно женился на этой Шафтит. В общем, в отношении литературы Гум – сплошная область тьмы. А я ведь раньше не пил, всё думал, что Фигаски был каким-то придурком. Осуждал его. А сейчас вот смотрю на мир его глазами. Как говорится, не суди и не судим будешь.

Жим-Жим повернулся и посмотрел на Броккена своими огромными сумасшедшими глазами с разноцветными зрачками-точками и, переведя дух, вновь вернулся к ремонту, стараясь что-то выковырять своим напильником. Броккен хотел заметить, что у Фигаски были совсем другие глаза, но промолчал. Понятно же, что хотел сказать Жим-Жим. Чего придираться?

– Нас с Фигаски многое объединяет: эгоизм, эгоцентризм, алкоголизм и долбоебизм. Что, не был Фигаски алкоголиком? Ещё каким! Заливал как боженька. Так заливал, что, сдаётся мне, где-то он читерил. Иначе бы сдох лет на 30 раньше. А если ты алкаш, так ты, естественно, эгоист и эгоцентрист, потому что спиртное сушит, испаряет всё самое хорошее в тебе, сокровенное. В результате всего этого невозможно не быть долбоёбом.

– Вероятно, ты сам себя видишь таким, поэтому и пришил Фигаски свои недостатки.

– Вполне вероятно, – горько сказал Жим-Жим и хохотнул: – Но алкашом он был знатным.

– Тебе надо отпустить своё прошлое. Месть, как и спиртное, сушит человека.

– Это да, – согласился Жим-Жим. – Ещё как сушит. Хорошо, родители не знают, на что тратит свою жизнь их сыночек. На пьянки и поиски любовницы коровы, которая раздавила его любовницу. А ты знаешь, какие у меня славные предки? Я против них не более, чем червяк. Ха! Всего лишь пустая бутылка.

– Наверняка та корова давно умерла.

– Не-а. Это цветочные коровы. Они по 300 лет живут. В среднем. А мои родители ведь из австралийского семейства будут, из рода Гигантов.

– Из Австралии?

– Ну да. Мои папа с мамой настоящие гиганты. Мама длинной два метра, папа длинной три метра. Я по их меркам недоросль. Едва до метра дотянул. К сожалению, у детей способных червей природа все способности отбирает. Моя мама, вон, в 103 года, когда ей не спится, китайский учит или роботов в гараже мастерит. По выходным утром поёт в церковном хоре, а вечером танцует рок-н-ролл.

– Далеко не каждый в 103 года на такое способен. Далеко не каждый способен дожить до 103 лет. Здоровья твоим родителям, Жим-Жим.

– Спасибо. Обязательно передам при встрече… А я вот бухаю.

– И тебе здоровья.

– Спасибо. Бухая, я понял одно.

– Что?

– Вечерние поллитра водки начинаются с утренних 50 грамм коньяка. И ещё понял другое: какая же я всё-таки мразь. И даже на предков бочку не покатить. Они хорошо воспитали меня. Да со всеми этими Злобредами и майорами Соплежуями крышняк у кого хошь малость протечёт. Чёртов скафандр. Знаешь, как я был счастлив, когда нашёл его. Я ведь стал крутым супергероем. Деньги рекой потекли, интервью, девчонки, слава. Только вот выяснилось, что с того момента я зажил не той жизнью, для которой был рождён. Но разве счастливый думает о таком? Знал бы, чем всё закончится, я бы мимо скафандра прополз. Да кого я обманываю. Я бы всё равно примерил его.

– И всё-таки, Жим-Жим, тебе надо отпустить прошлое.

– Сам знаю, но не знаю, чем я буду заниматься в будущем, если отпущу прошлое. Сейчас время новых супергероев. Злодеи моего поколения давно ушли на покой. Их сменили более современные злодеи. Я против них ничто. Я устарел.

– Добейся того, чтобы тебе платили больше супергеройских. Осовремень скафандр.

– Ох, это так утомительно. Это надо писать заявления, нанимать адвоката, судиться… бумажки заполнять, куда-то ходить. Не, нафиг. Скучно и уныло. Если бы можно было прийти в их контору, половину расстрелять, половину исхлестать плёткой и забрать причитающееся, тогда другое дело. Я всю жизнь привык делать лишь то, что мне интересно, и пришёл к тому, что мне вообще уже ничего не интересно, кроме абсолютно бессмысленных поисков любовницы коровы, убийцы моей любовницы. Коров этих в Великом Нигде, скажу я тебе, как звёзд. Уверен, что в среднем на каждую планету приходится по корове. А, пустое всё это. В принципе, и того достаточно, что перепадает с супергеройских.

– Даже на новый нартовский насосник хватает…

– Так, сейчас нужна твоя помощь. Я освободил разъёмы. Возьмись, пожалуйста, вот за этот поручень. Насчёт раз-два-три тянем. Взялся?

– Да, – сказал Броккен, взявшись за поручень.

– Раз, два…

– Так и знал, что по наши души с минуты на минуту заявятся местные придурки! – раздался жалобный крик Гербеса. – Вот нельзя просто так совершить аварийную посадку в незнакомой местности, починиться и лететь дальше!

С разных сторон на небольших воздушных платформах чёрного цвета с красными бортами к ним летели шестеро. Приблизившись, они окружили участок с Тюбиком в центре и замерли. Неизвестные были одеты в чёрные плащи и покоцанную броню со шкурными подкладками, перехваченную светло-коричневыми ремнями: закрытые шлемы, наплечники, нарукавники, нагрудники, наживотники, набедренники, наколенники и наголенники. У некоторых имелся патронташ, перекинутый через грудь.

Одна платформа выплыла вперёд. Шлем её водителя отличался тем, что в районе рта к его забралу был прикреплён чёрный диск.

– Соогаа! Соогаа! – сказал он.

– Мы не местные, чтобы понимать на местном, – сказал Гербес.

– Тогда и они тебя не поймут, – справедливо заметил Брокк.

– Соогаа, – повторил незнакомец.

– Никаких соогаа у нас нету, – сказал Гербес, чтобы хоть что-то сказать. – У нас корабль сломался. Мы скоро улетим, не волнуйтесь вы так.

Незнакомец коснулся рукой диска и покрутил его. Диск издал короткое потрескивание.

– Нормовцы мы, – сказал незнакомец изменившимся голосом. Голос стал куда басистее и звучал как-то замедленно. Зато стало понятно, что он говорит. – Народ цепей.

– Нормо… кто? – переспросил Гербес со всей вежливостью, на которую был способен.

– Нормовцы, – повторил незнакомец уже не так уверенно. Он постучал указательным пальцем по диску. – Народ степей мы. Я - норма, мы - норма. Вы - не норма.

Гербес сказал то слово, которое обычно говорят, когда вроде бы и надо что-то ответить, но ничего путного в голову не приходит.

– Ясно, – сказал Гербес.

Незнакомец показал пальцем на чёрный диск.

– Эта переводчика. Она переводится не плохо, а плохо. Плохо, когда хорошо, а когда плохо, нехорошо. Мы прилетели буйствовать и говорить.

– Пожалуй, стоит начать с разговора, – заметил червяк Жим-Жим, невольно положив руку на чёрную кобуру с красным пистолетиком. – С мирного разговора.

Гум безмятежно дрых в коляске Тюбика.

– Мы - народ мирный, – патетично продолжил незнакомец. – Вы не волнуйтесь понапрасну, мы всего лишь хотим вас убить. Большего нам от вас не нужно.

Совершившие аварийную посадку ответили выразительным молчанием. Незнакомец немного подумал и снова стукнул по диску-переводчику указательным пальцем.

– Шайтан! – внушительно сказал он.

– Что шайтан? – спросил Гербес.

– Терраморф.

– Какой ещё терраморф?

– Молотильщик.

– Молотильщик? – продолжал недоумевать Гербес.

Незнакомец немного подумал.

– Грабоид, – выдал он ещё вариант.

– Извини, не знаю таких, – сказал Гербес.

– Мы доставим вас тёплыми.

– Куда?

– Это неважно, но мы доставим вас по прямому назначению. Съешь ещё этих мягких булок, да выпей чаю. Перед смертью это настраивает на необходимую для духовного просветления волну.

Гербес оглянулся на товарищей.

– Я не понимаю, что он несёт?!

– Он сказал, у него переводчик барахлит, – сказал Броккен. – Может, в этом всё дело?

– Всё дело в том, что он сказал, что убьёт нас. Неоднократно сказал. И постоянно упоминает смерть. Это как-то напрягает, – сказал Жим-Жим. – Я чувствую себя не в своём скафандре.

– Мы доставим вас тёплыми, – настойчиво повторил незнакомец таким успокаивающим голосом, как будто это было что-то хорошее.

– А если мы не хотим никуда доставляться? – спросил Жим-Жим.

– Или холодными, это неважно, – развил мысль незнакомец. – Таков путь. Таков ход вещей. Такова жизнь.

– Какой ещё путь? – нахмурился Гербес.

– Таков путь, – повторил незнакомец. Я - нормовец, оружие - часть меня и моей политики. Я горд этим. Мы будем вас убивать, а вы берегите нервы и будьте счастливы.

– Извини, но твой переводчик совсем плоха, – сказал Гербес дрогнувшим голосом.

Незнакомец снова постучал по диску указательным пальцем. В этот раз диск ответил писком.

– Твоё имя станет легендой, – продолжил незнакомец. – Я убиваю за малейшее движение, поэтому убиваю, пока не перестанет двигаться. На меньшее я не согласен. Ваша доля незрима и обязательна к исполнению. Без паники, мы всего лишь убьём вас.

– За что?! – в отчаянии вскричал Гербес.

– Таков путь, – коротко ответствовал незнакомец, взял в руки винтовку, которая лежала возле него на платформе, и передёрнул затвор.

Остальные на платформах последовали его примеру. Говоривший направил винтовку на Гербеса и сказал:

– Мы не можем договориться словами. Тогда заговорят ружья святого Авалона. Сейчас мы сделаем вас холодным мясом по рецепту моей бабушки. Я люблю свою бабушку. А вы любите своих бабушек, несанкционированные негодяи?

– А ну все на пол! – истошно взревел незнакомый голос за спиной Броккена, Гербеса и червяка Жим-Жима.

– На землю! Гум проснулся! – скомандовал Жим-Жим и, подавая наглядный пример, рухнул в траву.

Раздумывать было некогда. Броккен и Гербес тоже упали в траву.

– Первому игроку приготовиться! – кровожадно рявкнул Гум. – Первый игрок готов!

С этим воплем зелёный лысый алкаш ловко выпрыгнул из коляски и уже во время прыжка во всём своём макспэйновом великолепии открыл стрельбу из своего сексуально озабоченного шестизарядника.

Всего раздалось шесть выстрелов. Незнакомцев с плохим переводчиком во главе тоже было шестеро. Гумбалдун ни разу не промахнулся. Все шестеро в чёрной фрагментированной броне попадали на свои платформы, некоторые скатились на землю.

– Развели тут болтовню. – Гумбалдун почесал висок дулом шестизарядника, зевнул и сонно оглядел оставшихся в живых. – У нас в Гимгилимах разговор короткий. Так будет с каждым, кто потревожит мой сон. Правда, проснулся я уже давно. Просто глаза открывать было лень.

10. Дрожь Земли

Череда выстрелов заставила Броккена пластом вжаться в землю и застыть. Оглохший и укрывшийся в своём внутреннем мире предельно глубоко, Броккен покоился в траве: крепко зажмурившись, закрывшись руками, и от страха позабыв всё на свете. Наконец, спустя некоторое время после того, как стрельба прекратилась, он отважился понемногу раскрыть веки, будто их насильно раздвинули каким-нибудь хирургическим расширителем, и далеко не сразу осмелился приподнять голову.

То же самое как раз проделал и Гербес. Жим-Жим был уже на ногах и с невозмутимой физиономией деловито отряхивал свой скафандр от налипших травинок.

Шестеро явившихся на платформах незыблемо лежали, констатируя свою смерть.

– Ты где так стрелять научился?! – восхитился Гербес.

– Эхо войны, – горделиво ответил Гумбалдун. – Перед тобой известный в Гимгилимах пьяни… герой! Многолетний мясник войны и ветеран скотобойни!

– Круто, блин! Я уж думал, нам крышка! Ты нам жизни спас!

– А! – отмахнулся Гумбалдун. – Пустое.

Броккен и Гумбалдун подошли к тому, кто общался через “эта переводчика”. Гумбалдун присел на корточки и сноровисто стянул с убитого шлем, заставив тем самым нормовца невольно кивнуть ему, как бы выразить своё согласие насчёт шлема. Пуля с гумбалдуновой меткостью попала в незащищённое горло и проткнула в нём ранку, сочащуюся кровью цвета налитой голубики. Гум довольно крякнул.

Нежно-пепельная кожа мертвеца изобиловала складками, превращая поверхность головы, в том числе и лицо, во что-то волнообразное, фрагмент кожаного нежно-пепельного застывшего моря. На темечке то ли костяной, то ли хрящевой гребень. Подобные любят носить панки, только волосяные. Броккену захотелось пощупать этот нарост, но удержался. Отсутствие губ делало приоткрытый зубастый рот хищным и жутким. Носа также не было. Ни носа, ни каких-либо дыхательных отверстий. Глаза обычные, человеческие. Они жалостливо смотрели на Броккена, но зубастый безгубый оскал всё портил.

– Странно всё это, – сказал Броккен Гуму, который разглядывал шлем с устройством перевода, прикидывая, за сколько его можно загнать на ближайшем чёрном рынке. – Хотели бы они нас убить, убили бы сразу, но они разговаривали с нами. Переводчик у них, правда, не ахти. Трудно понять собеседника, если говоришь с ним на разных языках. Это как общаться со случайными людьми в интернете. Слова вроде понимаешь, а вот смысл сказанного... Такое ощущение, что большинство из них пользуются сломанными переводчиками. А у этих, наверное, жёны, дети…

– Плевать я хотел на их жён, детей и их могилы, которых у них нет и не будет. Размякнут на солнышке и вонью своей всех местных некрофагов на пиршество пригласят. – Гумбалдун покосился на труп, с которого снял шлем, и повторил: – Да, плевать я хотел на их уродских жён. Нечего было за свои палки хвататься. На войне о доме и семье лучше забыть.

– Хорошо говорить такие слова тому, у кого никогда не было семьи, а дом похож на грязный башмак, выстеленный чьими-то носками, – заметил Жим-Жим.

– Что значит чьими-то?! Моими и выстеленный! – Опытный в мародёрских вопросах мясник войны полюбопытствовал: – Есть варик ихнее барахлишко в Новаскоме сбросить?

– На винтовки покупатель всегда найдётся, – поддержал Жим-Жим, который и сам подумывал об этом.

Признаться, ему было жаль, что Гумбалдун по прибытии в Новаском вернётся в свой мир, а значит покинет его, Жим-Жима. Гум оказался отличным товарищем. Вспомнить хотя бы тот случай с кражей золотой статуэтки из храма Драконицы Огненной Любви…

А ещё тот случай, когда они вместе с несколькими разнузданными ксеноботами-уголовниками зажарили на ужин супербарана Сахарное Ушко и тем сильно разозлили нескольких фермеров… нынче щеголяющих простреленными коленными чашечками.

Оказалось, что это был гладкошёрстный супердорогой супербаран, отливающий с одного бока оранжевым шёлком, а с другого - бирюзовым. Его держали вместе с обычными баранами и овцами, дабы не привлекать к нему внимание. Как говорится, сами себя нахитрили. Цена обычных баранов и овец (до 250 золотых за кило живого веса) определяется качеством и количеством их мяса, жира и молока, а цена супербарана (до 50.000.000 золотых) - симметрией и изгибом его рогов, а также симметрией, красотой и ароматом его яиц, которые улучшаются ежедневными внутривенными уколами, набором особых иголок и нехитрой системой из мини гирек-капелек.

В результате всего этого у супербаранов слегка выпученные глаза и твёрдо устоявшиеся фатальные взгляды на жизнь. Супербараны, в отличие от простых баранов, рождены ради славы, ради того, чтобы ими восхищались: любовались их рогами, заглядывали им под яйца и вдыхали аромат их яиц, но это не делает их счастливыми. Ни один баран не будет счастлив, если его яйца регулярно пользуют как подушечки для иголок и увешивают грузилами, как серьгами. А у барана и выбора-то нет, коли бараном родился.

У похищенного и съеденного на ужин сверхдорогого Сахарного Ушка впервые за 150 лет супербаранства сформировались идеальные яйца. Они были как ультрагладкие увесистые грушевидные братья-близнецы прекрасного нежно-розового цвета младенческой попки, источающие тончайшие ароматы... далее перечислены земные аналоги; разнообразных запахов в Великом Нигде не счесть, но многие из них для земного носа слышатся одинаково, либо вообще не доступны: мускус, чистое индийское агаровое дерево, турецкая роза, пачули, иланг-иланг и ладан. Вот она, вершина эволюции супербаранства, плод каторжного труда, хлопот и забот многих десятилетий, которым стоит гордиться. Вероятно, яйца Сахарного Ушка являлись самыми дорогими яйцами в Великом Нигде, пока не испоганились в кустах, куда были самым жестокосердным образом отброшены дремучими похитителями.

Впрочем, рога у Сахарного Ушка тоже были классные.

Тут Жим-Жим, прервав воспоминания, задумался. То есть получается, что котируются рога и яйца, но не сам баран. Так чего тогда расстроились эти глупые фермеры? Рогатую башку и яйца Сахарного Ушка вместе с именным ошейником они выбросили в кусты перед жаркой барана. Вот и поехали бы на аукцион баранов с башкой, ошейником и яйцами Сахарного Ушка в банке с формалином. Или как они там продают своих баранов.

В темноте все бараны едины. Мемекают дрожащими голосами и шугаются во все стороны. Кого схватили, того и схватили. А что оставалось делать, как не обороняться, когда догнавшие их на следующий день фермеры, не вступая в переговоры, с пылу, с жару открыли по ним огонь из всех пулемётов и натравили боевых дронов известной фирмы "Альтернативный футур-пломбир", которая начинала, как создатель новых сортов мороженого, но принципиально решила не менять название? Кстати, ксеноботов-уголовников изобрела та же фирма, но никому об этом не сказала, так как была занята продвижением ксеноботокопов и ксеноботосекьюрити.

В общем, неловко получилось. Видать, перед кражей барана из амбара следовало уточнить у хозяев, какого по их мнению лучше украсть барана, чтобы и волки были сыты, и коленные чашечки целы.

А потасовка в борделе?! Тогда Гум спас его от верной гибели, ведь Жим-Жим без скафандра оказался очень уязвим перед разъяренной проституткой, размахивающей поварской вилкой. Пришлось супергерою скрываться под кроватью, откуда обезумевшая проститутка пыталась выковырять его страшной вилкой.

А перестрелка с бандой вооружённых гоблинов в заповеднике гоблинов?

А поиски легендарного Хранилища 13, напичканного артефактами под завязку? Им с Гумом удалось отыскать Хранилище, вот только вскрыть его так и не смогли. Стены Хранилища не брала даже взрывчатка. Проще было разнести в куски весь Бесконечный мир, чем заставить Хранилище хотя бы дрогнуть. Сбрасывать 50-ти мегатонную термоядерную бомбу Жим-Жим не рискнул, хотя Гум очень настаивал на этом. Гумбалдун приобрёл эту бомбу на одном из вантаблэчных рынков Омеги, станции на астероиде в системах Термина, куда их занесло во время попойки после одного из редких стоящих приключений.

Эх... Без Гумбалдуна Жим-Жим снова будет чувствовать себя одиноким асексуалом, фанаты которого тают с каждым днём. Они всё меньше и меньше верят во всю эту неприлично затянувшуюся мыльную бодягу с бесконечными поисками коровы. И даже редкие стоящие приключения не удерживают их. Куда там, когда новые крутые супергерои всех мастей и разливов растут как на дрожжах, взращивая вокруг своих персон джунгли фильмов, комиксов, видеоигр, пародий, футболок, жвачек и щедро удобряя всем этим густые поля колосящихся всеядных фан-клубов.

Червяк Жим-Жим безнадёжно устарел. Нынче его даже никто не пародирует, а это самое ужасное для публичной личности. Но сложно пародировать того, кто сам является пародией. Да и коровы досадно редко попадают в тренды. У Жим-Жима всего один замухрышечный фан-клуб онлайн, в котором состоит каких-то 50.000 поклонников со всего Великого Нигде.. Да он и сам заглядывает в свой фан-клуб, дай дракон, раз в месяц. Зальёт парочку видосиков с самим собой, разглагольствующим о коварстве коров, или редким стоящим приключением, как та кража золотой статуэтки (ну не позор же в борделе всем с гордостью демонстрировать!), ответит на парочку сообщений старожилов клуба да и успокоится на этом.

Трудно быть одиночкой и фриком. Даже если ты фрик-герой, для всех ты прежде всего - фрик. Но таков его путь. И он пройдёт этот путь до конца. Вся его проблема в том, что он стал супергероем совершенно случайно. Он вовсе не стремился к этому, не вкалывал ради этого как проклятый, потому не боится всё это потерять и может позволить себе поступать так, как ему самому хочется. Он всего лишь обычный червь, которому посчастливилось наткнуться на скафандр. Он-то и сделал его супергероем. А червь в любом суперкостюме всего лишь червь. Но даже у червя должна быть своя честь.

– Дружище, ты чего завис? – Гумбалдун помахал рукой перед застывшими в своём безумии глазами Жима.

Жим-Жим вернулся в реальность и мотнул головой-туловищем.

– Да так, воспоминания нахлынули… Старьё конечно, но сплавить можно. Оружие всегда в тренде. Даже устаревшее. Скажем, в трущобах нашли. Послышалось подозрительное шушуканье за мусорными баками, за которые мы решили заглянуть после долгого совещательного шушуканья и тщательного взвешивания за и против. Главное что-то ляпнуть для отмазки. Чем грубее ложь, тем легче в неё верят. А вот с брониками проще. По дешёвке можно сдать в любой ломбард без лишних вопросов.

– Отлично! – обрадовался Гумбалдун. – Хоть не с пустыми карманами домой вернусь.

– А что, здешние золотые у вас ценятся? – удивился Гербес.

– Золото везде ценится, – самоуверенно заявил Гумбалдун.

И оказался неправ. В Великом Нигде существует порядка нескольких десятков тысяч планет, в которых золота, как на Земле гранита. Их обитатели успешно засирают свои золотые планеты и разбазаривают золото как могут. Конечно, для кого-то там “несколько десятков тысяч золотых планет” звучит внушительно, но для Великого Нигде - это жалкая горсть золотых атомов в водородном море (примерно на 80 процентов Великое Нигде состоит из водорода).

– Так здешние золотые монеты сделаны из стали с никелевым покрытием, – возразил Гербес.

– Разберусь, – отмахнулся Гумбалдун. – Главное, есть что продать, а уж кому фальшивое золото всучить всегда найдётся. Посоветуюсь со одним своим кровным другом. Он часто гоняет в Язду по шкурному вопросу. Может, наведёт на барыгу, который обменяет валюту по сходной цене.

– Тогда приступим? – предложил Жим-Жим.

– Ага! – алчно подтвердил Гумбалдун, размечтавшийся о крупном барыше.

– Я так понимаю, нам ничего не причитается? – забросил крючок не менее алчный Гербес.

– Ну… – прикинул наивный и добрый Гумбалдун, отличающийся математическими способностями, – если подсобите перетащить снарягу в Тюбик, отстегну от своей доли 30 процентов. 50 процентов отдаю Жим-Жиму за доставку. Всё по-честному.

– И на сколько потянет всё это добро?

– Не знаю, – пожал скафандровыми плечами Жим-Жим. – В Новаскоме давно этим не занимался. Пару лет назад на таком можно было поднять косарей 160. Нелегально, разумеется, через своих. Каковы расценки сейчас, без понятия.

Гербес, отличающийся математическими способностями в хорошем смысле, быстренько подсчитал.

– Конечно, поможем! – энергично воскликнул он. – Червивые друзья - наши друзья!

Гумбалдун подошёл к ближайшей из платформ, по-прежнему парящих в воздухе. Ухватившись за её краснобортие, почти без труда подтянулся и забрался на площадку. Платформа слегка просела под его весом. Гумбалдун попрыгал, забавляясь колебаниями платформы.

– Рычажки какие-то, кнопочки, огоньки, – почесал он затылок, напрыгавшись, и вернулся к более простой и насущной теме: – А за эти летающие доски можно ведь хренову тучу бабла выручить, а?

– Не знаю, – сказал Жим-Жим. – Товар специфический, на любителя. Далеко не каждый торгаш захочет с этим связываться.

– Ну к Тюбику-то можно как-нибудь прицепить?

– Как-нибудь можно. У меня два троса.

– И сколько можно прицепить платформ? Все-то хоть можно?

– Два троса - две платформы, Гум.

– Эх! Мог бы и штук шесть с собой взять. В дороге всякое может произойти.

– А что ж не двадцать? Давай багажник и половину коляски тросами забьём и ядерную торпеду “Нептун” на другой бок прицепим для равновесия. На всякий случай. Учитывая, что в пассажирах у меня ты, действительно, произойти может всякое.

– Эй, я не причастен к козням этих норма… как их там?

– Нормовцы.

– Вот именно. Долго ещё будем языками чесать? – спохватился Гумбалдун, всласть начесав язык. – За дело!

Но едва они собрались приступить к делу, как им снова помешали. На сей раз задрожала земля. Дрожь шла с запада и быстро усиливалась. Эпицентр дрожи приближался.

– Что п-про-ро-исхо-о-ди-иит?! – воскликнул Гербес, и волна землетрясения повалила его с ног.

– Мы отку-уд-да за-зна-аем? – продрожал в ответ Броккен и тоже упал.

– Блядь! – выругался Гумбалдун, шлёпнувшись на свою зелёную тощую задницу. И где он только успел подцепить данное ругательство? Впрочем, чего только где не подцеплял старик. По этой части он имел богатый опыт.

Под Тюбиком земля волновалась сильнее всего. И доволновалась до того, что запучилась и загорбилась. Возвысившийся раскуроченный бугор поднял летательный аппарат, который перевернулся, скатился и, повалившись на бок, застыл, присыпанный. Снятый гребной винт земля скрыла полностью. Чтобы откопать его, пришлось бы всем троим потрудиться лопатами. Но у этих троих лопат не было.

Гумбалдун прав. Всякое в дороге может произойти, но вот что именно - никогда не угадаешь, поэтому червяк Жим-Жим тоже прав.

Из образовавшейся дыры в лопнувшей верхушке бугра выросли два огромнейших существа. Каждый толщиной с дуб. Видимая часть длиной метров шесть. Один больше другого. Чёрно-коричневые змеиные тела разделены на плотно прижатые сегменты-кольца, как у сложенного йо-йо. Тела заканчивались тупорылым горбатым обрубком с узором из трёх перекрещенных алых линий. Ни глаз, ни носа, ни рта у монстров не наблюдалось. Как и каких-либо конечностей. Выбравшись из земли, титаны слегка покачивались, как стебли от ветерка.

Однако, как оказалось, верхний конец являлся сплошным ртом, который раскрывался на три треугольные челюсти с тёмнозелёным нутром и алой каймой, словно быстро распускающийся и закрывающийся цветок. Это выяснилось, когда один из монстров заговорил.

– Попробую стрелять им в пасти! – крикнул Гумбалдун, целясь из шестизарядника. – Верняк! Всегда срабатывает!

– Я тебе сейчас в твою пасть настреляю! – гаркнул Жим-Жим. – Это мои родители!

– Вечно мне не везёт! – посетовал Гумбалдун, нехотя засовывая шестизарядник за пояс. – В кои-то веки повстречался с достойным противником, а он оказался родителями моего лучшего друга в этом мире. – Гумбалдун присвистнул. – Эта парочка покруче мофия будет! Ретрубу бы их бошки показать, вмиг бы заткнулся и подох от зависти.

– Здравствуй, Жим-Жим! – ласково сказала мама внушительных размеров.

– Здравствуй, сын, – вторил папа ещё более внушительных размеров.

– Мама, что ты наделала! – раздражённо захныкал Жим-Жим. – Ты своей головой мой Тюбик перевернула! Гнездо съехало! Задолбаюсь теперь его ломом выправлять и грязь вычищать! И винт засыпали!

– Как нехорошо, Жим-Жим, – укорила мама. – Неужели ты не рад нас видеть? Мы с ног сбились тебя искавши.

– Потратили почти весь отпуск, разыскивая тебя, – добавил папа. – Первый отпуск за двадцать лет.

– Конечно я… я рад вас видеть и всё такое, – сказал Жим-Жим, – но переворачивать мой Тюбик было необязательно. Вы… вы стали ещё больше!

– Это здоровый образ жизни, Жим-Жим, – довольно ответила мама. – Люби своё тело, и оно станет ещё больше. Боди-позитив, детка, боди-позитив.

– Это верно, сынок, – подтвердил папа. – Боди-позитив и диета величия. Я вот на диете величия. Стараюсь есть раз в два часа, не больше. Вот поем, и у меня два часа величия.

– Элайджа, никому не интересно слушать о твоей диете, – перебила мама.

– Просто ты не умеешь веселиться, Мальвина.

– Сейчас не до веселья, Элайджа. Мы впервые за сорок лет увиделись с сыном. К тому же тебе действительно не помешает диета, брюхом по земле трёшься. Скажи, Жим-Жим, куда ты пропал?! Мы очень скучали по тебе и по-прежнему пересматриваем старые выпуски о твоих приключениях. И мне нравится твоя практичность. Я бы поступила также. Ведь в дальнейшем ты смог выгодно продать эти записи на телевидение.

– Да я изначально как-то не думал их продавать, – сказал Жим-Жим. – Просто решил заснять на память, каким крутым я стал, раз уж в скафандр встроена камера. И так получилось, что один из моих приятелей работал телевизионным редактором. Не пришлось тратить полжизни, чтобы такому простому парню, как я, пробиться на встречу с важными шишками, доказывая всем потенциал снятых видосов, и получить в итоге отказ. Это сейчас сперва надо заявить о себе в интернете, а уж потом всё остальное. Раньше как-то проще было. Оказывается, выбор - это не всегда хорошо.

– Э, послушай, а твоя камера сейчас работает?

– Ага. Она автоматически включается вместе со скафандром.

– Ой, а я вся в земле и не одета… – вдруг закокетничала шестиметровая червиха.

– Ничего страшного, мам. Всё равно я нигде не собираюсь это выкладывать.

“Не, такое народ обязан заценить! – прикинул Жим-Жим. – Внезапная и трогательная встреча супергероя с папой и мамой. Фаны такое обожают. Надо бы мне по-хорошему играть роль сына, действительно радующегося встрече с предками, но я умею играть только себя, и я не идеал. Наверное, это и есть моя фишка. Любите меня таким, какой я есть. Максимальная честность и достоверность происходящего без всякого лицемерия и позёрства… после некоторой редакции видосиков, разумеется.”

– Правда? Ну хорошо... Мы волновались за тебя, Жим-Жим, – продолжила мама материнскую линию. – Все эти перестрелки, сумасшедшие прыжки, щенок этот сумасшедший… Никогда не любила собак. Лучше котиков никого нету.

– Не всё вы знаете о котиках, госпожа, не всё, – пробормотал Броккен, вспомнив котёнка в трёхлитровой банке.

– Псы, только псы, – опротестовал Элайджа. – Только они попадают в рай. Все без исключения.

– Погоди ты со своими псами, дорогой. Речь не о тебе, а о нашем сыне. Жим-Жим, милый, до нас дошли слухи, что ты давно забросил свой супергеройский бизнес и остался не у дел. До нас дошли слухи, что ты совсем запустил себя, Жим-Жим, и, страшно такое сказать, устарел! Мы пришли, чтобы забрать тебя с собой. Дома приведёшь себя в порядок, обдумаешь всё хорошенько.

– Вы не можете меня забрать, мне уже 120 лет! – возопил Жим-Жим.

– Жим-Жим, дорогой, ты ещё совсем ребёнок. Не понимаю, как ты мог устареть? Мы вообще живём по 600 лет. Но ты устарел. Наверное, когда-то убил не того злодея, спас кого-то не того. И о тебе стали забывать. Такое бывает. Пойми, ты не прирождённый супергерой, тебе просто повезло с этим костюмом. Да, ты прославился, совершил множество добрых дел...

– Каких добрых дел, мама?! Я лишь хотел спасти принцессу! Я сражался со злодеями и совершал добрые поступки ради себя, чтобы потом выгодно продавать записи со своими похождениями!

– Мы видели все выпуски твоей передачи и очень переживали, когда она закончилась. Мы думали, ты заболел. И это нашумевшее интервью, в котором ты обещал отомстить за… как её там…

– За принцессу Как-Её-Там, мама! Неужели так трудно запомнить имя моей возлюбленной?!

– Она мне с первого взгляда не понравилась: все эти её ужимки, глупое надменное личико… На рыбу похожа. Да и худая больно. При родах могли быть осложнения. Пойми, её уже не вернуть, никак не вернуть, даже если ты и отомстишь за неё.

Жим-Жим вздохнул и опустил глаза.

– Я знаю, мама. Но супергерои сдерживают свои обещания.

– Она не твоего поля ягода. Она принцесса, а ты простой червяк.

– Обычная, простая принцесса, мама. Она простая и я простой.

– Ты не супергерой, сын, – поддакнул Элайджа, вторя за женой. – Тебе повезло отыскать этот скафандр. Посмотри на себя, Жим-Жим. Из-за этого дурацкого скафандра, которым ты так увлёкся, ты перестал расти, перестал развиваться. Оставь эти игры молодым.

– Да что ты такое говоришь, Элайджа! – рассердилась Мальвина. – Наш Жим-Жим совсем юн, ему всего 120 лет! А на вид больше 60 ни за что не дашь.

Жим-Жим посмотрел на отца и отбил мяч:

– А даже если я и простой червь, тогда что, по-твоему, можно разбрасываться словами? Ты сам учил меня, что каждый уважающий себя червяк должен держать своё слово. Я обещал отомстить долбаной корове.

– Посмотри, с кем ты якшаешься, – перехватила инициативу мама, пока папа соображал, как лучше ответить, – с отребьем, какими-то зелёными алкашами, которые выглядят так, будто их род зачали зелёный змий и бутылка! Это не подобает нашему роду Гигантов!

Гумбалдун засопел.

– Полегче на поворотах, дамочка, – проворчал он.

– Мама, Гумбалдун чужой в этом мире, он заблудился, потерялся, поэтому и пьёт. Я помогаю ему вернуться домой.

– А кто поможет тебе, Жим-Жим? Не забывай, ты тоже чужой здесь. Возвращайся с нами, идём в наш дом, милый дом.

– Да, сын, идём с нами, поиграем в "Бархан-2" на "Сиге", как в былые времена.

– О, папа, “Бархан-2” давно устарела! Игре уже 30 лет, графон - отстой.

– Сам ты отстой, – обиделся папа.

– Тебе нужно отдохнуть, прийти в себя, переосмыслить свою роль в жизни, набраться сил, – продолжала уговаривать мама.

Жим-Жим сжал рот и упрямо покачал головой.

– Я не могу. Я дал обещание своим фанатам. Их осталось не так уж и много, но те, кто остались, - самые преданные. Я не могу их подвести.

Мама вздохнула. Её тело сильно расширилось в боках и снова опало, как парус при коротком порыве ветра.

– Хорошо, – смирилась Мальвина. – Будь по-твоему. Тебе хоть есть на что жить?

– Есть, мама, не переживай.

– Но ты заглядывай как-нибудь, – предложил Элайджа. – Не хочешь играть в “Бархан”, поиграем в “Червяка Жим-Жима-4”. Недавно вышла. Поползаем по Австралии, как раньше, помнишь? Ты же знаешь, что…

– …самый вкусный гумус - гумус австралийский, – сказал Жим-Жим и улыбнулся. – Конечно помню, папа. И вышел не “Червяк Жим-Жим-4”, а спин-офф. Он ещё хуже “Бархана”.

Они распрощались.

– Я же тебе говорил, он самостоятельный, – говорил Элайджа Мальвине, когда они зарывались обратно в землю. – Вечно мне рот затыкаешь. – И менее разборчиво: – Тьфу! Хахой жеф хуфуф фухой.

Гигантские предки Жим-Жима было скрылись, как мама снова показалась самым кончиком рта.

– Слушай, принцессы принцессами, а у тебя… есть девушка?

“О, проклятье! Именно из-за этих вопросов я и не люблю вас навещать! – подумал Жим-Жим. – Я асексуален! А-се-ксу-а-лен! Именно такие и загоняются многолетним спасением принцесс, либо местью за их смерть! Но я никогда вам в этом не признаюсь, потому что папа подумает, что я педик!”.

– Звони, дорогой. Мы будем ждать.

– Мам, а ты этих знаешь? – Жим-Жим показал на трупы.

– Без малейшего понятия, кто это.

И мама скрылась в земле. На этот раз окончательно.

– А моё пожелание здоровья ты так и не передал, – сказал Броккен.

– Мог бы и сам передать, – заметил Жим-Жим.

– Да я, знаешь, как-то растерялся.

– Иногда мне кажется, что мои родители бессмысленные и беспощадные. Папа ещё ничего, только так и застрял в 90-ых, а вот мама вечно лезет в мою личную жизнь и держит меня за ребёнка. Это ужасно! Хотя видосик получился зачётный.

11. Он не обещал вернуться

– Родаки как всегда не к месту и не вовремя, – проворчал Жим-Жим, с тоской глядя на взбудораженную землю и внушительных размеров нору, что оставили после себя любящие папа с мамой.

– 40 лет не виделись, и вот увиделись... И всё равно не вовремя? – удивился Броккен.

– У них своя жизнь, у меня своя.

– Они же соскучились по тебе.

– У червей дети с годами отчуждаются от родителей, но родители любят детей до конца своей жизни, тут ты прав. И ты посмотри, что они натворили! Когда я говорил, что папа с мамой не к месту, я подразумевал, что они своими неугомонными головами перевернули Тюбик. Гнездо насосника забилось землёй! Задолбаюсь чистить, – пожаловался червяк. – Ещё сам насосник отрыть надо вместе с грёбаным гребным винтом. Как-то. Лопат-то нету.

– А ты в следующий раз бери с собой лопаты на случай встречи с предками! – хохотнул Гум. – И тросов побольше прихвати на случай встречи с нормовцами.

– Ты у них единственный? – поинтересовался Броккен.

– Да куда там единственный! Сотни три у них детей. И все расползлись кто куда. По молодости, по достижению 60 лет, черви могут откладывать яйца хоть каждую неделю. 60 лет вполне хватает, чтобы обустроиться или хотя бы понять, чего ты хочешь в этой жизни. Сумел доползти до 60 лет, значит, есть хорошие гены для наследства. Детишки особо дома не засиживаются. С детства начинают пробивать себе свой путь, вгрызаясь в землю. Самые умные грызут гранит. – Жим-Жим непонятно усмехнулся. Видать, какой-то червивый юмор. – И всё вслепую. Дракон тебя дери, никто не знает, куда твой путь тебя приведёт. Стараешься-стараешься, выползаешь на поверхность, ищешь своё место под холодным камнем в тени или даже под горячим солнцем и тут - бац! - кто-то тебя сжирает или наступает на тебя ногой лишь потому, что ему не нравятся черви. Из-за одного только презрения. Или на куски режет и использует в качестве наживки. Смертность среди нас большая. Желающих заморить червяка хватает. Нас даже некоторые люди жрут. Может, и меня бы уже заморили, если бы не скафандр.

– И ты не скучаешь по родителям, по братьям, сёстрам?

Жим-Жим пожал плечами.

– А я дома не засиживался, поэтому большую часть своих братьев и сестёр знать не знаю. А если кого и знал, то совсем чуть-чуть. Это было давно и неправда.

– Это как-то неправильно. Несколько сотен детей, и все охладевают к родителям, а родители любят все несколько сотен своих детей.

– В правильно и неправильно каждый вкладывает своё, поэтому, по сути, понятия “правильно” и неправильно” какие-то неправильные понятия, только путают. Впрочем, правила технической безопасности - это правильно. Многие дети, повторяю, не задерживаются дома и по неопытности или невезению не задерживаются в жизни. Разное бывает. Многие родители, у кого инстинкты сильнее разума, всё свободное время посвящают розыску детей и встречам с ними. Так что им уже не до своих родителей, когда есть свои дети. Это правильно? Наверное.

– Как они вообще сумели тебя разыскать и попасть на другую планету?

– А у родителей способности к телепорту. У меня детей нет, поэтому врождённый телепорт недоразвитый. А чем больше детей, тем круче телепорт. Надо только очень захотеть попасть к своему сыну или дочери, и ты попадёшь. Обратно куда проще телепортироваться, желательно, с той же точки, куда произошёл телепорт. Мозгу тогда проще выполнить обратный процесс. Но потом эта способность долго восстанавливается. А своих детей родители разыскивают по встроенной в их мозг карте детей. У всех червей есть такая карта. И если ребёнок умирает, на карте гаснет его отметка.

– Зачем?

– Без понятия. Вроде бы и наша наука не особо это понимает.

– Сказали, 40 лет тебя не видели и весь отпуск разыскивали, а уползли так быстро.

– Так ведь помимо меня им ещё, знаешь, скольких детей надобно разыскать? Родителям, может, и самим на нас плевать, но вот инстинкт, карта детей, время от времени посылает им назойливый сигнал в мозг и заставляет приступить к поискам. Естественно, этот инстинкт пробуждается после того, как родители уже не могут откладывать яйца.

И Жим-Жим свернул тему:

– Давайте так. Вы перетащите с мертвецов самое ценное, а мы с Гумом зачистим гнездо, отроем насосник с винтом и доремонтируем Тюбик. И вы денег заработаете, и мы… хм, выполним всю грязную работу. Мне она привычней, а Гум уже помогал с ремонтом. Быстрее справимся. Кажется, всё справедливо.

– Вот и отлично! – тут же согласился Гербес. – Мы полностью за!

“Конечно справедливо, что червь должен рыться в земле,” – ехидно подумал он. И тут же вспомнил о брате, который ради своих книжонок, никому не нужных, готов землю жрать. Гербесу стало совестно. Получается, он и брата червем назвал. С другой стороны, перед ним Жим-Жим, который будучи червем, думает и говорит как человек. И двигается как человек, пусть и при помощи скафандра. Вон, его родители двигаются без всяких скафандров, зато какое уважение вызывают! Но черви бывают всякие. К примеру, навозные. За что их уважать? Впрочем, они обитают там, куда их определила природа. А вот если бы Жим-Жим длиной всего около метра повстречался бы без всякого скафандра, он, Гербес, общался бы с ним на равных? Может, без лишних слов растоптал бы из-за одного чувства отвращения...

Совсем запутавшись, Гербес тряхнул головой, выбрасывая из неё червивую галиматью, как выливают из кастрюли прокисший суп. Всю эту пудру необходимо изгонять из головы как можно скорее, пока она к мозгам не прилипла и не засрала их. Ему никогда не удавались бестолковые рефлексии, которые нельзя применить на практике. Он был человеком действия. Важно только “здесь и сейчас”. Это Брокк часами в таком состоянии обожает пребывать. А спросишь его, о чём он думал всё это время, так ответит же: ни о чём. Может, он, и правда, немного того, немного аутист? И кому тогда думать о хлебе насущном, как не ему, Гербесу? Одними рефлексиями не наешься. Необходимо действие, необходимо взаимодействие с реальностью, которое принесёт пользу. Вот только Гербесу порою очень хотелось быть таким же уравновешенным и спокойным как Брокк. Наверное, тогда бы он меньше поддавался эмоциям и избежал бы кучи ошибок. Например, самовольного банкротства, которым закончилась торговля инопланетной жратвой.

– Оружие, броники, шлемы, – наставлял Жим-Жим. – Мелочугу типа наколенников не берите. Дешёвка, и возиться не стоит. В багажный отсек укладывайте компактнее. Должно всё влезть. Только давайте сначала вернём Тюбику более привычное положение. Весит он каких-то три с половиной тонны. Справимся! Нам надо всего лишь его опрокинуть. Это легче, чем кажется. Он на склоне, сам скатится.

Жим-Жим оказался прав. Хотя ноги утопали в свежей насыпи, но, поднатужившись, они толкнули агрегат. Тюбик, прокатившись по склону, встал аккурат на днище. Без везения не обошлось. Гербес с Броккеном отправились мародёрствовать, оставив Жим-Жима откапывать насосник с винтом. Жим-Жим для этого покинул скафандр и забурился в землю. Гум сходил с братьями и показал, как разряжаются ружья.

– Этот Гум ещё тот простофиля, – сказал Гербес, дождавшись ухода Гумбалдуна. – Стрелок он отличный, а в башке батон. Видать, все мозги отдачей отбил. Знаешь, сколько ему останется, если от всей выручки отнять нам 30 процентов и половину червяку?

– 20 процентов.

– Червяк сказал, что раньше за всё это можно было выручить косарей 160. Сейчас наверняка ещё больше. Пускай 200 штук. Это получается, нам минимум шестьдесят штук перепадает только за то, что мы загрузим багажный отсек. Неплохая почасовая оплата, а? А себе этот плешивый идиотик оставил сорокет, ты прикинь? Хотя именно он всё и провернул. Сорокет на покойника. Хе-хе.

– Так объясни ему, что он немного погорячился, – предложил Броккен. – Зачем лишнее-то брать? Отношения, Герб, сам знаешь, дороже любых денег.

Они умолкли, так как, взяв по три ружья в охапку, как хворост, подошли к Тюбику, возле которого копошились Жим-Жим, уже запрыгнувший в скафандр, и Гумбалдун. Открыли багажный отсек, расположенный в пузатом боку корабля под кабиной пилота, и аккуратно сложили в него разряженные винтовки.

– Есть! – воскликнул Гумбалдун, умудрившийся перепачкать в земле ещё и свою зелёную физиономию, будто рылся именно ею, как трюфельная свинья. – Я оголил твой насосник!

– Отлично. А я вижу винт, – сказал Жим-Жим, с сожалением посмотрев на измызганные перчатки скафандра.

Брокк и Герб вернулись к мертвецам.

– Его дружок ободрал нас как липку, – продолжил отстаивать свою правоту Гербес. – Сначала вообще с каждого по десятке поиметь вздумал. Ещё пять сотен торчит, да что-то возвращать не спешит. Да и какие там отношения. В Новаскоме сто мильонов населения. Сделал шаг и затерялся в толпе. Ищи-свищи. Не будь наивным, Брокк. Они всего лишь временные попутчики. Доберёмся до Новаскома и разбежимся. И больше их никогда не увидим. Тем более, этот Гум сам так решил. Если кто его и обманывает, то только он сам себя. Сам виноват, считать надо лучше.

– Смотри сам, – сказал Броккен, не очень-то довольный таким подходом брата.

Мародёрство оказалось утомительным занятием. Броккен даже вспотел на степном солнышке и проникся некоторым уважением к профессиональным мародёрам, если таковые существовали в природе войн. Да хотя бы броник стянуть, было необходимо держать покойника за ноги, протянуть его руки параллельно телу выше головы и стаскивать бронежилет весом килограмм восемь, который совсем не хочет покидать мёртвого и от этого отяжелевшего хозяина. Братьям не хватало сноровки. Подобным образом поднимают руки над головой ныряльщики, прыгая в воду с порядочной высоты. Правда, обычно перед прыжком в воду они не лежат спиной на земле, а принимают более удобную позицию.

Раньше заниматься мародёрством братьям как-то не доводилось, но никакой брезгливости или стыда Броккен не испытывал. Трупы свежие, не гниль какая, протухшая и вонючая. Однажды Броккен видел, как женщину сбил скоростной поезд. Уже через час смердело от неё невыносимо. На сто метров не подойти. Разорвало живот. А здесь культурные огнестрельные ранения, аккуратные дырочки с почти ровными краями. Даже мозги ни у кого не вытекли, только кровь. Да и в Ракком-сити они насмотрелись на трупаков. И на мёртвых, и на живых. Правда, там не до мародёрства было. Не до жиру, быть бы живу. Едва ноги унесли из города.

И стыдиться нечего. Мертвецам вещи ни к чему. А за такие вещи можно хорошие деньги выручить. По справедливости объяснить бы Гумбалдуну, что он круто себя обделил, но Броккену, в принципе, тоже всё равно. Может, Гербес и прав насчёт зеленокожего старика. Надо лучше считать. Как считаешь, так и получаешь. А может, и самому Гумбалдуну плевать, сколько ему денег достанется. Может, он обладатель широкой души и выше всего материального. Может, он самый кайф именно от процесса получает. Такие и придумали поговорку: главное не победа, главное - участие. Все разные. Было бы ему важно, давно бы деньги считать научился.

Пока грабили мёртвых, Броккен думал о том, что с ними произошло. Ведь если бы не случайность с нападением ГМО на пришельцев, они бы по-прежнему прохлаждались в Шуршенке. Получается, Броккен снова плывёт по течению, только угодил в стремнину.

Вместе с тем Броккен задал себе вопрос, а какая разница? Надо думать о том, что здесь и сейчас. А что здесь и сейчас? Всё идёт своим чередом. Вот Гербес, поди, думает о будущем, анализирует. В общем, продумывает шаги наперёд. И правильно делает. Так куда практичнее.

Броккен постарался думать о будущем, но это было ему неинтересно. Он даже не знал, о чём конкретно надо думать. Мысль ни за что не желала цепляться. Ну приедут, ну где-то поселятся. На работу устроятся. Землица-то в Новаскоме несъедобная. Собственно, думать не о чем. Может поэтому у Гербеса получалось ладить с людьми, что он заранее продумывал варианты диалогов, поведения? И с деньгами оттого получалось. А он, Броккен, привык жить сегодняшним днём и думать бог весть о чём. Вот спроси его сейчас кто, о чём он думает? Он только плечами пожмёт. Какой-то автоматический поток сознания.

Есть те, кто живёт прошлым, есть те, кто думает о будущем. И тем, и другим есть ради чего жить. А ради чего живут живущие сегодняшним днём?

Броккен и Гербес первые справились со своей задачей. В багажный отсек влезло всё, кроме касок. Тем не менее Жим-Жим похвалил их, сказав, что они и так забили отсек под завязку. Пока Гумбалдун с Жим-Жимом зачищали гнездо, братья карщётками, выданными червяком, отдраили нартовский насосник. Пришлось снова попотеть, чтобы сбить всю землю до последней крошки. На поверхности насосника хватало пазов в виде узких щелей и каких-то кубических и сферических углублений.

Наконец злополучный насосник с гребным винтом водворили на место и закрепили. Жим-Жим занял место пилота, а Гум, лихо перемахнув через борт, сиганул в пассажирское.

– Я сейчас буду пробный полёт делать. Если хреново зачистили, можем грохнуться, – предупредил Жим-Жим.

– Жить без риска, так лучше сразу сдохнуть, – ответствовал Гум.

– Живя с риском, ты тем более сдохнешь сразу.

– Так не сдох же ещё. Да ты сам всё проверял. Погнали. Ты прожил 120 лет, наверное, можно бы и довериться твоему житейскому опыту. От винта! – и пропел: – Как следует смажь шестизарядник и лётай в дорогу!

Жим-Жим обратился к братьям:

– Может, и вы хотите рискнуть довериться моему 120-летнему житейскому опыту и иметь возможность тут же сдохнуть?

– Нет-нет, не хотим, – торопливо отказался Гербес. – Мы лучше здесь подождём.

– Ну как хотите, – усмехнулся Жим-Жим и закрылся куполом.

Закрыл он куполом и Гума.

Тюбик взревел и осторожно поднялся метров на 15. Корабль, привычно отклячив зад, рванул по своей фирменной дуге и моментально скрылся вдали, оставив после себя полосу из белого дыма. Полоса медленно расползалась. Дым таял.

Прошло 20 секунд. Тюбик не возвращался.

Гербес нахмурился.

– Неужто кинули нас? – пробормотал он.

Прошла минута. Тюбик не возвращался.

– Вот сволочи! – нервно выругался Гербес.

Вдалеке показался Тюбик.

– А, вернулись таки! Вот уроды! – выругался на радостях Гербес. – Они хорошие ребята, я это сразу понял!

Тюбик, однако, совершать посадку не спешил. Корабль немного покружил над братьями, изобразил нечто вроде восьмёрки, снова оттопырил зад и на огромной скорости унёсся в сочащиеся синевой небеса, обратился в точку и исчез.

Прошла минута. Тюбик не возвращался.

– Щас, щас вернутся, – уверенно сказал Гербес.

Прошло две минуты.

– Вернутся, никуда не денутся, – продолжал уверять Брокка и себя Гербес.

В напряжённом молчании прошла ещё минута.

– Вот уроды! – отчаянно завопил Герб. – Чёртовы алкоголики бросили нас одних посреди пустыни! Без еды, без воды! Удрали с нашими вещами! Будьте вы прокляты, горькие пьяницы, вместе со всеми вашими тюбиками, принцессами как их там и коровами-любовницами! Я с самого начала подозревал, что с ними что-то не так! С самого начала!

– Погоди орать, может, вернутся, – попытался успокоить брата Броккен.

Но Тюбик так и не вернулся. И только солнце равнодушно грело степь и братьев.

12. Затерянные в степи

Трое зюзиков, мелких степных грызунов, замерли на задних лапах, как пограничные столбы подножьего мира, заключённые в фиолетовый костюмчик из шерсти, чешуи и кожи, вытянув свои и без того сосисочные тела. Их толстощёкие в костяных шишках головы с раскосыми чёрными буркалами и свирепыми тупыми мордами показались в красно-жёлтой траве на расстоянии достаточном, чтобы услышать писк соседа. Если бы вы были гробовщиком, степной хищной птицей, то смогли бы, как нефиг делать, заприметить их вкусные, подбитые жирком тельца, затаившиеся в густой растительности, и за километр. Впрочем, не стоит отменять вероятности, что вы действительно являетесь гробовщиком, решившим в перерыве между охотами почитать эту книжку в надежде узнать, где же тусуется ваша еда.

Зюзиков водилось в степях немерено, размножались они со страшной скоростью, а фиолетовый цвет гробовщики различали превосходно. Эти мелкие грызуны самой природой определены в пищу гробовщикам. Может быть поэтому зюзики отличаются столь свирепым нравом? Мало кому понравится, если он узнает, что весь смысл его существования в том, чтобы наполнить чей-то желудок со всеми выходящими отсюда последствиями. Тут любой взбунтуется и озлобится.

Блестящие носы дрожали от любопытства и новых запахов. Зюзики жадно вперились в двух исполинских существ. Эти великаны тоже стояли на двух лапах, но на этом всякое сходство заканчивалось. У великанов даже носы не дрожали от любопытства.

– Эти твари столь отвратительных и несуразных размеров ступили на наши земли! – пропищал первый зюзик. Он по-тараканьи зашевелил усами и хищно поджал верхнюю губу, больше обычного обнажая пару длинных красно-жёлтых резцов.

– Чужаки! – кровожадно запищал второй зюзик, трясясь от праведного гнева, как эпилептик. – Убить! ВСЕХ УБИТЬ!! УБИИИТЬ!!!

– Предать анафеме и сожжению в соломенных чучелах на празднестве Весёлого Сатанизма! – изошёлся в писке третий зюзик.

– До Сатанизма ещё девять месяцев!

– Свяжем их и запрём в подвале!

– Будем кормить травой до весны! Вкусной, сладенькой травки на всех хватит! Зажиреют, будут лучше гореть в кострищах! На светлую радость Весёлого Сатаны!

Настал черёд пищать первому зюзику, однако тот не издал ни звука. Два зюзика удивлённо воззрились на то место, где находился их товарищ. Но их товарища там уже не было. Его будто корова языком слизала. Инстинктивно зюзики задрали свои толстощёкие головы. С беспорядочным и непереводимым писком, совершенно лишённым какой-либо игры слов, они тут же унеслись прочь и фиолетовыми стрелами вонзились в норы.

Их товарищ безмятежно парил в небе. Парил он в кривых когтях гробовщика, желтоглазой птицы с коричневым оперением и размахом крыльев два метра. Их товарищ больше не беспокоился ни о Весёлом Сатанизме, ни о чём-либо ещё. Он принял обет вечного молчания. Его застывший, печальный мордас с разодранной когтём и лишённой глаза глазницей наглядно иллюстрировал всю тщетность бытия. Погиб танчик зюзиков, а двое удравших были его подтанчиками. И каждый из подтанчиков, удирая, думал: “Теперь я главный! Теперь я буду спать в его красивой сумочке!”.

В высших структурах подземного города Щель Весёлого Сатаны назревал переворот.

Гробовщик равнодушно смотрел вдаль и думал о том, что по прибытии в гнездо его опять начнёт поносить жена. Снова он притащил какую-то дрянь, которой и птенцам едва на закусь хватит, а ей опять голодать? Будто жене и невдомёк, что частенько степь ничего не даёт и за целый день полёта. Но он и слова ей поперёк не скажет. Чертовски уставший, третий день не жравши, он расправит крылья и снова полетит на охоту.

Как всё это достало. Никакой личной жизни. Эх, сейчас бы в “Бороду” зарубиться с корешками или в симулятор супергробовщика поиграть под полторашку-другую пивка. Жене-то хорошо целый день в гнезде прохлаждаться, скоро толстеть начнёт от безделья. Великое ли дело с птенцами сидеть. И убирается плохо. Даже мою игровую приставку “Секретная коробочка” никогда не протирает (хоть одна отрада в жизни!). Вот и бесится от нечего делать и от скуки. А тут из последних сил еду добываешь, пока крылья не отпадут и глаза не заслезятся. А если и отпадут, всё равно охотишься, без крыльев и полуслепой. И всё ради семьи. Всё терпишь ради семьи. А ещё за водой слетай, мусор вынеси...

И нахрена я женился? Сначала думал, дети - это святое, это всё моё родное, ради детей жить только и стоит. Хотелось, чтобы всё как у гробовщиков было, всё как полагается. Думал, так будет правильно. С первым птенцом нянчился, а на второго уже пофиг стало. Понял, не моё это. Ну а раз жена на охоту не летает, так пускай с птенцами и сидит. Не мужское это дело. Мужское дело еду добывать. Вот я и добываю. Что ей ещё надо? Чтобы я тоже с птенцами нянчился? Так она же мне не помогает охотиться.

А как жена подурнела-то со своей стервозности. Раньше куда красивее была. Иначе чего бы я на ней женился?

И чего женатые кореша уговаривали, лучше женись молодым - старики никому не нужны. Говорили, как это хорошо жить с женой... А как женился, так эти же кореша начали на своих жён плакаться. Ах, какие они такие, ничего делать не хотят, нас не понимают, за птенцами не смотрят, на нас внимания совсем не обращают. Друзья называются. Тьфу, сволочи, а не друзья. Нет у меня друзей. Никого нет. Слетать что ли к корешу какому да напиться с горя?

В таком же ключе размышляла о муже гробовщица. За какого же хилого и ленивого неудачника я вышла? И чем только думала? От кого яйца высидела? Вот ведь дура. Пока в гнезде из последних сил прибираешься, из припрятанных косточек с остатками мяса супа наваришь, с тремя птенцами неугомонными все нервы изведёшь: все косточки слопать тайком норовят, заодно сладким обожраться и из гнезда выпасть. Благо хоть гнездо на земле. А этого еле-еле уговоришь мусор вынести.

На себя ни минуты времени нет. Урывками на кухне пару серий драматического сериала “Степные судьбы” глянешь, вот и все развлечения. А по молодости интересный сериальчик про червяка Жим-Жима шёл. Хоть и червяк, а красавчик. И спортсмен. Вон какая мускулатура. Герой. И по бабам наверняка не шляется. Не то что мой. Как встречаться начали, конечно, красивый был. А сейчас рожа пивом залита и сиськи на брюхо свисают. Смотреть тошно. И к бабам, поди, летает.

Подлец, добытчик бездарный, целыми днями по степи летает - нормальной еды принести не может. Приволочит какую-нибудь дрянь костлявую и мелкую, специально полегче выберет. Почти всё птенцам до последнего куска отдашь, остатки на потом припрячешь, а сама голодная сидишь. Себя-то не забывает, поди: рожа сытая, довольная. А ремонт гнезда не спешит делать. Говорит, устаёт, а сам полночи в свои игры играется. И попробуй ему слово скажи, так разорётся: я, мол, из перьев вон лезу ради вас, у меня глаза слезятся, тебя не вижу, детей не вижу, а ты ничего не ценишь, дура сякая такая… И морда при этом благородная, будто сам в своё враньё верит.

Не любит он меня, нет, не любит. Нужна я ему только как сексуальная игрушка. И детей не любит. Дети подрастут, надо разводиться, если так и дальше будет продолжаться. А продолжаться так будет и дальше.

Тем временем исполины отвратительных и несуразных размеров и не подозревали о развернувшейся неподалёку трагедии. Они пребывали в полнейшем отчаянии. Вернее, один из них. По крайней мере, он усиленно изображал исполинское отчаяние, которому только может предаться исполин, подло брошенный в безбрежном красно-жёлтом степном океане без воды, без еды и документов в окружении невидимых лютых зюзиков.

– Пакет с документами здесь. – Броккен похлопал себя по груди. – Я решил не прислушиваться к твоему совету сунуть их в рюкзак. Документы надо держать близ сердца.

– Ну что ж, – горестно молвил Гербес, – будем есть документы, оторвав их от сердца. Не помнишь, какой процент воды и питательных веществ содержится в пластике, бумаге и принтерной краске? Как долго мы сможем протянуть в этой бесконечной пустыне, где, кроме нас, не видать ни одного живого существа, ибо чужда эта пустыня всякой жизни…

– Мы не будем питаться документами, ибо вместе с документами мы съедим свои личности. А самоедство до добра не доводит, знаешь ли. Мы не одни, Герб! Глянь, птичка какая-то полетела. Большая какая птичка. Да и не в пустыне мы, а в степи, что значительно повышает наши шансы на выживание. Без еды человек может прожить до двух месяцев.

– А без воды?

– Дней восемь. В пустыне бы через три дня попередохли. По жаре-то.

– Спасибо, утешил, – сухо сказал Гербес. – Нет, ну как ловко они нас шваркнули! Ещё заставили им броники с оружием таскать. Профессионалы! По полной поимели! Сволочи поганые! – с обидой и злостью вскричал Гербес.

– Я не думаю, что они сделали это специально. Видать, с Тюбиком неполадка произошла. Может быть, они, когда кружили над нами, дали понять, что по какой-то причине не могут приземлиться. Они должны вернуться за нами.

Гербес затравленно уставился на брата.

– Брокк, ты хоть когда-нибудь можешь принять мою сторону? Почему ты всегда противоречишь мне? Ты нарочно пререкаешься, чтобы меня побесить, да? Они же просто издевались над нами, понимаешь? Из-де-ва-лись!

– Как-то нелогично получается. Жим-Жим предлагал лететь всем вместе.

– Да как ты не понимаешь, Брокк! Они опытные кидалы, превосходные психологи! Жим-Жим прекрасно понимал, что я до последнего не захочу лететь с этим Гумом под одним куполом после того геноцида, что он устроил нам в предыдущий раз! Я эту фашистскую газовую камеру по гроб жизни не забуду!

– Это уже какая-то паранойя. Обычно всё оказывается проще, чем себе накрутишь. А особенно себе накрутишь, когда мучает бессонница, чувствуешь себя брошенным, одиноким, бесполезным и в голову лезут всякие непотребства. А как с человеком лицом к лицу увидишься, про которого плохо думал, так совсем другая реакция. В принципе, даже радуешься встрече с ним.

– У меня нет никакой бессонницы, – мрачно огрызнулся Гербес.

– Как нет? Вот сейчас ты не спишь, настроение фиговое, значит, мучает. Я бы вот, будь моя воля, только и делал бы что спал. Уверен, многие бы выбрали вечный сон.

– Что ты такое говоришь?

– Меня часто мучает бессонница, я чувствую себя одиноким, брошенным, бесполезным, много всего себе накручиваю и в голову лезут всякие непотребства. А с людьми я общаюсь очень редко. Это ужасно. Иногда мне кажется, что я очень пустой и злой человек. Но иногда я думаю о всех, кого знаю, хорошо. Фифти-фифти. Дуализм, как он есть, то есть мозговыносящий.

– А как же Верона? Тоже о ней плохо думаешь?

– Нет, о ней я плохо не думаю. Ни о ней, ни о тебе я никогда плохо не думаю. Стараюсь плохо не думать о маме с папами, но ведь они решили упрятать меня в психушку, хотели сплавить меня, по сути, отказались от меня. Такое не забывается. А ты ведь часто вспоминаешь Ландри?

– Да, – кивнул Гербес. – Я каждый день о ней думаю. Не понимаю, что на них нашло? Может, Ландри так сильно любила меня, что слишком остро воспринимала какие-то мои слова, поступки и попросту сорвалась?.. Да и с Вероной тоже самое произошло. Они ведь подруги не разлей вода, многим делятся, многое обсуждают, в смысле, нас с тобой. Вот и повлияли друг на дружку, дружно собрали вещички и умотали… Иногда ведь брякнешь что-то не подумавши, а человек, которому ты не безразличен, может воспринять близко к сердцу любую мелочь. Брокк, а ты… как считаешь, о тебе Верона думает?

– Да. Я в этом уверен.

– Или тебе так хочется думать?

– Мне так хочется думать, и она обо мне думает. Каждый день. Также как и я о ней. Такое всегда чувствуется.

Броккен едва заметно склонил голову набок и сказал:

– А мне ты талдычил, что мужчина должен быть сильным и независимым.

– Говорил. Испугался, что снова расклеишься. Только ты вышел из своего духовного застоя и ушёл в обычный запой, как тебя милая бросила. В конце-то концов, мужчина действительно должен быть сильным и независимым, как и женщина. Но это не значит, что они не должны думать друг о друге. И это не значит, что в свободное от независимости время сильные должны впадать в сентиментальность, вступать в группы в соцсетях типа “Одинокий волк” или “Одинокая волчица”, читать цитатки, пропитанные пафосом и идиотизмом насквозь, и таращиться на картиночки типа той, где из дула автомата торчит роза, или где волк в зимнем лесу, звёздное небо над головой и бла-бла-бла. И воздыхать, сурово глядя на монитор. Как тебе такой дуализм, а?

– Признавайся, поход к Новаскому ты затеял лишь потому, что стосковался по Ландри и решил разыскать её?

– Возможно, – неопределённо ответил не пожелавший признаваться Гербес. – А ты, Брокк, как мысли дурные в башку лезут, из дома почаще выходи, займись чем-нибудь.

– Вот, вышел. Вляпался в дерьмо во всех смыслах. Даже с тобой теперь я, как в пустыне. Хех… – Броккен оглянулся, давая понять, что пошутил. – А ведь ближе тебя у меня никого нет. Тебя и Вероны. Не знаю, чем заняться, ничего неинтересно. Читать разве, писать… Так и это не всегда хочется делать. Может, я действительно аутист.

– Да никакой ты не аутист. С чего ты вообще решил, что ты аутист? Не говори ерунды. А наши папы с мамой от тебя дальше чем от меня?

– После того как решили упрятать меня в психушку? Да. Ты ведь из-за меня путешествовать отправился, а не потому, что хотел миры повидать и себя показать?

– В большей степени из-за тебя, – сказал Гербес. – У меня оставались кой-какие деньги после похода в военкомат, я подумывал о путешествии по мирам, но один бы ни за что не решился. Зато решил, что долгое путешествие изменит тебя в лучшую сторону. Я хотел вывести тебя из твоего панцирного ступора, в котором ты соизволил пребывать с тех пор, как появился на этом свете. А для такого мне никаких денег не жалко.

– Наверное, свет оказался слишком ярок для моей чувствительной нервной системы, – улыбнулся Броккен.

– Наверное. Но я не хотел, чтобы тебя отправляли в психушку, как решили наши мама с папами. И вижу, моя задумка помогла, но отчасти. Сейчас ты всё-таки редко, но выходишь прогуляться. Что, понравилось путешествовать?

– Наверное, – пожал плечами Броккен. – Любая прогулка - это маленькое путешествие. Спасибо тебе за поддержку, брат.

– Всегда рад помочь тебе, брат. Мне тоже следовало развеяться. Я так расстроился из-за провала с этой инопланетной жратвой и был уверен, что такой никчёмный тупица, как я, ни на что не годен. Но вот за два года путешествий и временных оседаний в разных городах мне даже удалось скопить приличную сумму. Не так уж я и плох в обращении с деньгами. Главное, это количество попыток и работа над ошибками. Будь обаятельней, и люди будут приветствовать тебя. – Гербес иронично усмехнулся. – Говори людям то, что они хотят услышать, и они поверят любой твоей лжи.

Броккен замолчал, подумал и развил мысль про взаимоотношения родителей и детей, соединив её с другим своим давним соображением.

– А может у всех всё по-разному, и Жим-Жим, как и многие люди, своё мировоззрение проецирует на всех остальных и думает, что все также живут, как и он. Он же алкоголик, а алкоголики чёрствые и пустые люди, вот и плевать ему на своих маму с папой. Или изначально не был с ними близок, вот и свалил из дома пораньше.

– И мудаки ещё эти алкоголики. Не захотели делиться наваром, вот и всё. 200 штук сумма приличная. Навешали лапши на уши, чтобы мы все ценные вещички покойников в Тюбик перетаскали бесплатно. А я ещё этого Гума за простачка держал. А простачками-то мы оказались! И речь не о людях, а о червяке и зелёном от пьянок облысевшем деде. От такой парочки всего можно ожидать.

– Ну и что? Предаваться отчаянию нет смысла.

– А чему мне предаваться, чему?! Они облапошили нас, как простофиль!

– Просто ты слишком высокого о себе мнения, для тебя это унизительно. Ты и сам людям иногда голову дуришь. В данном случае равнодушие действительно лучшая защита. Ничего не попишешь.

– Не дурю, а говорю им то, что они хотят услышать. И кое о чём умалчиваю. Это разные вещи. В любом бизнесе без обмана никуда. Тем более в торговле инопланетными товарами. Я называю это коммерческой тайной. Жаль, товар в Шуршенке остался. Да ничего, за ним всегда вернуться можно. Ты вот свою незаконченную книжку называл честной, а сам в ней далеко не обо всём писал, а лишь о том и такими словами, что делало эту книгу интересной по твоему мнению. И недаром этот Жим-Жим так неуважительно относится к своим родителям. Так ведут себя только сволочи. Вот тебе яркий пример. Известная личность, супергерой на экране, а в жизни кидала, алкаш и неблагодарный сын. Одна показуха.

"Ну да. Когда мы-то последний раз звонили родителям? – подумал Броккен. – Надо навестить, как доберёмся до Новаскома. И хрен с ним, что мама с папами меня в дурку хотели упечь." Броккен заинтересованно посмотрел на одну из нормовских платформ.

– Только сволочи, – твёрдо повторил Гербес.

Он помолчал, успокаиваясь, затем вытащил из-за пазухи чёрный пакет, развернул его и вынул из него карту. Карта была из плотной бумаги, задрапированной клеёнкой, разумеется, прозрачной.

– О, карта у тебя! – обрадовался Броккен.

– Ага, она, карта, – сумрачно согласился Гербес. – Решил последовать твоему примеру и сунул карту в карман куртки. Карту и документы надо хранить близ сердца, как самое дорогое в пути. Умри, но карту с документами не проеби.

Гербес развернул внушительных размеров карту, порядком выцветшую и потрёпанную. Кое-где её края прошивали канцелярские скобки. Картой при желании можно было накрыться, как штопаным одеялом, или гордо носить её в виде очень старого плаща.

Гербес расстелил карту на траве, как простыню, и прижал по углам камнями, как скатерть. Карта красовалась цветными областями рельефа местности, стильными метками населённых пунктов, голубыми пятнами озёр и синими лентами рек.

– А, надо определить, где север.

Гербес посмотрел на слепящее солнце, которое почти достигло зенита, и повернулся к нему правой рукой.

– Там север, – сказал Гербес, закрывшись ладонью от солнца. – Вот же печёт, каналья.

– Да, жарковато становится.

– А ты радуйся, Брокк, радуйся! – припомнил злопамятный Гербес. – Солнышко-то светит! Целых восемь дней на радость тебе отведено.

– Боюсь, сейчас мне никакой радости не хватит на солнце. Где север?

– На север я смотрю, – пояснил Гербес и переложил карту так, чтобы север на карте совпадал с севером в действительности.

– Теперь выясним, где мы. Вот здесь Шуршенк, – ткнул пальцем в карту Гербес. – А мы где? Дурацкие бумажные карты, ничего не показывают… Мы где-то в этих громадных Ничейных землях. Матерь божья! Да тут почти восемь миллионов квадратных километров! А, если со стороны Шуршенка, то мы на самом краю этой степной бездны.

– С какой скоростью мы летели?

– Миллион километров в секунду, – буркнул Гербес. – Ты выражение у червяка видел? Я боялся, что он в любой момент слетит с катушек и направит свой аппарат на землю под углом 90 градусов.

– Навскидку где-то 400-450 километров в час, – прикинул Броккен. – Пускай 425.

– А летели мы где-то час… Вот здесь Новаском. Значит, мы летели в эту сторону. Получается, мы где-то здесь.

– Если в том месте на карте нарисована большая коричневая птичка и два человечка, которые машут нам руками, значит, угадали.

– Пошёл нафиг, братец. Уже хорошо, что знаем, где мы, и куда нам идти. Плохо, что до Новаскома топать тысячу километров и никаких тебе водоёмов.

– До Новаскома есть и другие города. Уж воды нам точно дадут напиться. Деньги у тебя?

– А ты как думаешь? Нет, не у меня! Карта у меня, а деньги я сунул в рюкзак! Не суди других по себе, братец.

– Но другие обязательно засудят тебя, братец. Смотри, в сотне километров от нас есть городок Брынцулы, уютно устроившийся на берегу озера. Постараемся - дойдём дней за пять. И напьёмся вволю. И наедимся тоже. Ничего, пять дней голодовки только на пользу.

– Но не пять дней без воды. Придётся сделать крюк, а это удаляет нас от Новаскома, – поджал губы Гербес, который страсть как не любил отклоняться от намеченного маршрута. И если что-то шло не по плану, легко и с удовольствием впадал в истерику.

– Придётся. А не сделаем, точно попередохнем. Озеро Брынцул - ближайший к нам водоём. Может, в городе транспортом каким разживёмся или наймём кого. По идее, там должна быть железнодорожная станция. Жаль, на карте дороги не обозначены.

– Тогда решено. Отправляемся в путь, брат.

Гербес откинул камни, сложил карту, сунул её в пакет, а пакет спрятал в карман.

Путешествие началось.

13. Рука помощи

А началось путешествие с того, что Гербес театрально отвёл голову назад, задрал подбородок, выкатил глаза и стал похож на возмущённо отпрянувшую лошадь, которой какой-то кретин сунул в морду тлеющую сигарету. Академическим голосом, с внушительной нудностью он толкнул речь:

– Прежде чем мы отправимся в наше Брынцуловское путешествие, брат, я хочу настроить тебя на предстоящие неимоверные трудности и лишения, с которыми нам предстоит столкнуться. Эти многочисленные невзгоды мы будем преодолевать вместе, как правило, из последних сил, на одной лишь силе воле, на одном лишь характере, с желудком, сжавшимся от нестерпимого голода, и ссохшейся до солёного привкуса глоткой.

Завершив столь мрачное и ободряющее вступление, Гербес туманно посмотрел сквозь Броккена, собрался с мыслями и энергично приступил к инструктажу:

– Этот день мы пройдём…

Его выпученные глаза полыхали неукротимым огнём Афины, огнём человека, которого распирало от знаний. Человека, десятилетиями отчаянно стремившегося выступить с лекцией на мультимировой конференции самых прославленных кочевников и самых известных знатоков степей во всех вселенных. И вот, после долгих лет подготовок и экзаменов его наконец допустили к выступлению перед ведущими степноведами и заслуженными кочевниками. Настал его звёздный час, к которому он так долго стремился. Вернее, три звёздных часа, ведь он знал о выживании в степях так непростительно много, что многим показалось, что он знает слишком много, и многие заснули на исходе первого часа. Отсюда вывод: меньше знаешь - крепче спишь.

– …но в дальнейшем мы будем передвигаться строго в утренние и вечерние часы, когда солнце не жарит с таким беспределом. Днём будем отдыхать в низинах и хорониться в тени. По ночам будем жечь жизненно необходимые костры. Для этого утренние и вечерние переходы будем посвящать сбору хвороста, развеянного ветром, и кизяка.

– Кизяк тоже... развеянный?

– Нет.

– А что такое этот “кизяк”?

– Ага! – страстно восторжествовал Гербес и обличительно указал на Броккена указательным пальцем. – Книжульчонки читаешь, а кизяка-то не знаешь! Не нюхал, поди, никогда кизяка-то, а? А я вот не читаю книжулек, а кизяк знаю! А всё оттого, что очень люблю документалочки про выживание, чего тебе и желаю. И очень хорошо запоминаю всю полезную информацию из таких фильмов, чего опять-таки желаю и тебе. Информация про выживание, чётко поданная в телеграфном стиле, куда важнее твоих художественных романов, в которых куча нежизнеспособной информации, обвешанной всякими дурацкими метафорами, гиперболами, надуманной психологией и этими, как их там…

– Синекдохами? – услужливо подсказал Броккен.

– Точно, синесдохами, – важно кивнул Гербес, который не имел ни малейшего понятия о том, что такое “синекдоха”.

– И ещё пинакли и фестоны. Многие любят обвешивать свои тексты пинаклями и фестонами.

– И пинаклями, и фестонами, и многим другим бредом любят абы как обвешивать писаки свои нежизнеспособные сочиненьица, – подтвердил разгорячённый Гербес, прочитавший в своей жизни целых три сборника фантастических рассказов для подростков и частично несколько десятков школьных учебников. – Вот взять твою книжку, которую ты хочешь написать. Она будет в состоянии спасти кому-нибудь жизнь, в состоянии помочь выжить в степи? Какая от неё практическая польза? Ты об этом задумывался, братец? Вот какой ерундой, каким мусором забита твоя голова! И если бы не я, ты бы давно уже помер в Ничейных степях и был бы изорван в куски диким зверьём. Никакие твои книжульки тебя бы не спасли, братец.

– Так что же такое кизяк, о, выдающийся любитель документальных фильмов по выживанию в телеграфном стиле?

– Кизяк, да будет тебе известно, это высохшее говно животных, которое кочевники используют как топливо для костров.

– Вот она, наша панацея, вот оно, наше спасение в суровой и безжалостной степи. Так возблагодарим же громко степных животных за их безграничную доброту и щедрость!

– Ты ударился в сарказм, потому что я тебя задел. И одним только своим сарказмом ты признаёшь мою правоту. Куртками мы накроем головы во избежание солнечного удара. И надо постоянно с максимальным вниманием вглядываться в землю в поисках нор и птичьих гнёзд. Ты ведь в курсе, что в степях птицы вьют гнёзда на земле? Мы будем вытравливать зверей из нор и убивать их, разорять гнёзда и добывать яйца. Кровь неплохо утоляет жажду, а яйца питательны, в них много белков, а в яичной скорлупе много кальция. Ещё по тропам животных и направлению полёта птиц можно легко предсказать наличие источника воды. Также в поисках воды следует поковырять почву в низинах. Там, как правило, тень, вода скапливается почти у самой поверхности, на глубине не более полуметра.

– Ну что ж, нам предстоит суровое путешествие.

– Да, – кивнул Гербес с очень суровым лицом. Он положил руку на плечо Броккена и посмотрел брату в глаза. – Но мы победим. Мы выживем. Мы обязательно выживем. Мы войдём в Брынцуловские ворота.

– Конечно выживем, – сказал Броккен и показал на одну из платформ, что по-прежнему парили в воздухе. – Скажи, а это средство передвижения способно ускорить наше вхождение в Брынцуловские ворота?

Вдохновенное лицо Гербеса сдулось и обмякло. Пламя Афины потухло. Глаза потускнели и стали похожи на безжизненное матовое стекло.

– Ты помнил о них с самого начала, да? – подавленно спросил Гербес.

Броккен пожал плечами.

– Просто ты слишком увлёкся своим выживанием в степях. Да, понимаю, ты много знаешь о выживании, вот и зациклился на нём, решив доказать своё превосходство. Иногда даже плюс, что я ничем особо не увлекаюсь. Зато моё восприятие ничем и не скованно. Я лишь как бы дополнил тебя, вот и всё.

– Спасибо, что выставил меня дураком… – выдавил сильно помрачневший амбициозный Гербес и буркнул: – Как бы.

– Выставил дураком в чьих глазах? Ещё, знаешь ли, надо разобраться, как управлять этой штуковиной. Может, ничего не выйдет и нам действительно придётся выживать в пустыне, то есть в степи.

Гербес в надежде реабилитироваться первым устремился на одну из платформ с вогнутыми внутрь красными ребристыми бортами и вскарабкался на неё. Броккен последовал его примеру.

– Рычажки какие-то, кнопочки, огоньки, – пробормотал импульсивный Гербес подобно не менее импульсивному Гумбалдуну.

Удобно устроившись в одном из двух чёрных кресел, он наугад понажимал зелёные и красные кнопки и потыкал в сенсорные овальные экраны в тёмно-жёлтой плёнке. Не забыл покрутить и рычажки. К счастью, ничего не произошло.

– Не работает, – сообщил очевидное Гербес. – Вернёмся к кизяку.

– Может, надо пароль ввести? – предположил Броккен. – Вон, смотри, экран с рядом каких-то иероглифов. А под ними полукружием пять синих кружочков… Они как кружочки пароля для входа в смартфон. И больше тут синего ничего не видать.

– Своими словами ты наглядно проиллюстрировал стандартное мышление блудного сына интернета. Это же обитатели степей. У них почти первобытный строй жизни. Дались им твои пароли. Им нечего скрывать от своей нищей братии. Все свои. А вот их винтовки нам бы очень пригодились.

Гербес спрыгнул на землю и задумчиво посмотрел на мёртвого нормовца, что покоился возле платформы. Медленно, как бы что-то также медленно соображая, перевёл взгляд на другого, третьего, четвертого… “Интересно, интересно, – подумал он, – у всех беспальцевые перчатки”.

Броккен же приметил в борту платформы выдвижной ящик и выдвинул его. Из ящика повалил белый пар, пахнуло немытой зимой и приятно повеяло холодом. В ящике с белым пластиковым нутром в жёлтых застарелых пятнах лежала литровая тёмно-зелёная железная фляга в матерчатом футляре. Мешочек и выглядывающий верх сосуда присыпала изморозь. Броккен взвесил флягу и потряс её. Неполная. От тряски в сосуде забренчало и забулькало. Лёд, поди. Жидкость со льдом. Металл даже сквозь мешковину нехило остужал ладонь.

– Глянь, что я нашёл! – Броккен наглядно покачал флягой.

– Вода?! – Гербес так и подался вперёд. Был бы он таксой, поджал бы переднюю лапу. После таскания броников на солнцепёке ему навязчиво хотелось промочить горло.

– По идее, должна быть вода.

Броккен открутил крышку и понюхал содержимое сосуда.

– Ничем не пахнет. Разве железкой чутка отдаёт, но это от фляги, – сообщил Броккен и немного вылил на ладонь.

– И бесцветная. Кожа ощущает только холодок. Похоже, у них там вставлен рефрижератор. Неплохо так для первобытного строя, – заметил Броккен. – Наверное, синекдохи с пинаклями знают и три раза в день документалки по выживанию в степи смотрят. В обязательном порядке. Вероятно, приносят документалкам жертвы. Кровопролитные и напрасные.

С этими словами Броккен поднёс флягу ко рту.

– С-стой! – заикнулся от страха Гербес. – А если это яд?!

Броккен бесстрастно пригубил, тут же сплюнул, прислушался к ощущениям во рту и облизнулся.

– Значит я умру. Какого лешего хранить яд в морозильнике и таскать с собой, мотаясь по степи? И вообще, тебе можно безответственно тыкать по кнопочкам, а мне уже и воды испить нельзя? Между прочим, у жидкости слабо выраженный вкус, но приятный. Как будто минералку пьёшь. Негазированную. Настоящую.

Броккен влил в рот немного жидкости и прополоскал. Снова выплюнул и снова прислушался. Отважился сделать крохотный глоток и ощутил, как живительная прохлада скользнула в желудок. Самое приятное из ощущений, когда вот уж несколько часов жаришься в палящих лучах безжалостного солнца.

Замерший Гербес неотрывно наблюдал за братом.

– Думаю, пить можно, – заключил Броккен. – По вкусу это вода из подземного источника.

– А если яд действует не сразу?

– Не будь параноиком. Тебя послушать, так лучше вообще из дома не выходить. А то вдруг град из камней начнётся? Из фиолетовых.

– Да ты сам выходишь из дома только по праздникам, причём, по собственным.

– Не хочешь - как хочешь. Никто не заставляет. – Броккен сделал несколько впечатляющих глотков. Кадык активно заходил под небритой кожей. Напившись, он выставил ладонь лодочкой, наполнил её водой, смочил лицо, неторопливо протёр шею и протянул флягу брату: – Будешь?

Гербес молча кивнул, поймал флягу, отвинтил крышку, прикреплённую к сосуду тонкой медной цепочкой, и намертво присосался к горлышку. Утолив жажду, он вытер губы и молвил, глядя на значительно полегчавшую флягу:

– Хорошо-то как! А ведь можно и в других платформах порыться. Наверняка там тоже минихолодильники с водой имеются.

Обыск шести платформ принёс им ещё три фляги разной степени наполнения, в общей сложности литра на два воды. И тут Гербеса осенило так осенило.

– Эврика! – заорал он. – Нашёл! Понял!

– Что ты нашёл? Что ты понял? – поинтересовался Броккен, который связывал ремнём найденные фляги воедино. Ремень он позаимствовал у покойников. – И не ори. Не видишь, люди спят.

– Взгляни на трупы, Брокк! – Гербес радостно потёр руки, дорвавшись-таки до интеллектуального превосходства. – Что между ними общего?

Броккен отвлёкся от вязки фляг.

– Форма?

– Форма, да, а ещё-ё? – коварно протянул ликующий Гербес.

– Не знаю, – быстро сдался Броккен, полностью лишённый каких-либо амбиций.

– А теперь внимание: подсказка! Что ты обнаружил на пульте платформы, а, убогий ты книгочей?

– Рычажки, кнопочки, огоньки, сенсорные экраны…

– Та-ак.

– На одном экране иероглифы, пять кружочков…

– Та-а-ак. Полукружием, верно?

– Ну да.

– А один кружочек, дай-ка я угадаю, чуть в стороне от других. Верно?

– Ну да. Ты это к чему?

– А ты ещё разочек взгляни на мертвецов. Что между ними общего?

Броккен снова оглядел мертвецов. И тут до него дошло. И тут он всё понял. Броккен быстро закивал, выражая крайнее одобрение.

– Да, да, да. Ты молодец, ты просто молодец, братишка. Я бы тебя даже обнял на радостях из-за уважения к твоей наблюдательности, но не хочу. У всех для удобства перчатки с обрезанными пальцами. Это значит, что те кружочки, вполне вероятно, для сканирования отпечатков. Всё, как я и говорил.

– Ты про другое говорил, – отмахнулся Гербес. – Остаётся пустяковина. Кому-то из покойников надо отрезать руку. Не будем же мы лететь в компании целого покойника. Достаточно его руки.

– И сердца.

– Его сердце нам без надобности. Да и платформа целого мертвяка вряд ли выдержит. Она под нами-то почти до земли просела.

Гербес рассеянно посмотрел на Броккена, поджал губы и скосил глаза влево и вверх.

– Я, между прочим, воду нашёл, – сухо напомнил Броккен.

– А я про отпечатки пальцев догадался.

– Ты?!

– Я, – хладнокровно подтвердил Гербес. – И ты среди нас самый бесстрастный и самый отстранённый. Сам сказал, что ничем особым не увлекаешься.

– Боюсь тебя разочаровать, но отрезанием чьих-либо конечностей я тоже не особо увлекаюсь. И даже, заметь, испытываю к этому занятию некоторую неприязнь.

– Брокк, ты же знаешь, я никогда не смогу сделать это. Я даже тогда котят не смог утопить. Их утопил ты.

– Звучит как укор… Ага, кто ещё, если не я… – Броккен сжал губы и недовольно спросил, не глядя на Гербеса: – Чем резать-то?

– А, проклятье!

Гербес беспомощно огляделся, торопливо присел у ближайшего мертвеца и суетливо обыскал его. Потом ещё одного и ещё одного. Третий оказался теперь уже бывшим владельцем огромного ножа с широченным клинком и белой костяной ручкой в чёрном кожаном чехле. Его лезвие на солнце радужно отливало бензином. Гербес сделал два шутливых взмаха и протянул Броккену найденное оружие.

– Всё самое лучшее для тебя, брат, лишь бы ты руку отрезал. Почти тесак! Таким и черепушку можно на две части расколоть.

Броккен принял почти тесак и присел на одно колено перед мертвецом. Немного подумал и закатал покойнику рукав, словно собирался сделать ему оздоровительный укол. Примерился лезвием к коже. Затем резко занёс нож над плечом и, обрушив тяжесть почти тесака на руку, рубанул по прямой. На запястье нормовца, что лежала тыльной стороной вверх, возник и тут же наполнился синей кровью глубокий разрез. Кровь перелилась через края “ванны” и полилась по коже на землю. До самой кости вспорол. То, что кровь синяя, а не красная, хорошо. Не так омерзительно. И почти не тошнит.

Теперь Броккен встал на оба колена для устойчивости и взялся за рукоять ножа обеими руками. Его движения были неловки, траектория неровная, а удар не в полную силу. Жизнь Броккена была слишком спокойной для того, чтобы набить руку в отрезании рук. Каждый раз, когда лезвие врезалось в кость, раздавался короткий и крайне неприятный треск. Один раз нож даже застрял в руке мертвеца. Пришлось прижать её ногой и парой рывков выпростать лезвие. Закончив, Броккен вытер пот со лба, отрезал от одежды покойника кусок ткани и замотал в него отрубленную конечность. Синяя кровь, сочащаяся из неё, пропитала обмотки и закапала на красно-жёлтую траву.

Гербес хотел было отпустить остроумный комментарий по поводу произошедшего, но, взглянув на посеревшее лицо Броккена, решил, что лучше подобру-поздорову заткнуться.

Они забрались на платформу. Броккен приложил руку к кружочкам с синей каймой и брезгливо поправил мёртвые пальцы так, чтобы их подушечки соприкоснулись со своими сенсорами. И пальцы соприкоснулись. Панель управления вспыхнула бледно-фиолетовым неоном. Братья переглянулись.

– Сработало, – прошептал Гербес.

– Ага, – сказал Броккен и, размахнувшись, хотел запустить рукой, как бог на душу положит, лишь бы подальше.

– Руку не выбрасывай, – поспешно сказал Гербес. – Мало ли… Я вот думаю, платформа каждый раз блокируется, как замирает в воздухе?

– И куда её? – недовольно спросил Броккен, которому страсть как хотелось избавиться от руки.

– В холодильник, куда ещё-то.

– Вода нагреется.

– Что вода? Домчим до Брынцул быстрее ветра. За пару часов управимся.

Броккен с крайней неохотой выдвинул мини-холодильник и с отвращением швырнул руку в белый контейнер, закапав его и чёрный пол платформы синей кровью.

– Надеюсь, больше ты нам не понадобишься, – пробормотал он.

Забрав связку фляг на борт, братья устроили затяжные эксперименты с пультом управления и совместными умозаключениями, дополняющими друг друга, разобрались что к чему. Чёрная платформа с красными бортами плавно, со скоростью примерно 60 километров в час, благополучно понесла их к городку Брынцулы. И вовремя. Мертвецы начали сладко пованивать.

Великое Брынцуловское путешествие, обещающее неимоверные лишения и невзгоды, так и не состоялось. И Гербес, прочно настроившийся на него, испытывал острую досаду.

14. Заслуженный призрак степей

Охотник Сангус Шот, пребывающий на переносной вышке, казалось, пророс степной травой вместе с вышкой. А всё из-за камуфляжного красно-жёлтого цвета вышки и одежды. Морщинистое лицо охотника напоминало морду престарелого льва, много повидавшего, но не утратившего свою мощь. Грива наполовину седых волос окутывала голову снежной метелью с дождём.

Холм, на котором Сангус укрепил вышку, имел растительную причёску из густого зелёного хромыля с ломким стеблем и редкой коричневой презенаты с твёрдыми и колючими шариками ядовито-красного цвета, которые своей раскраской так и бросались в глаза, словно умоляли съесть себя.

Можно подумать, что красно-жёлтое на таком фоне не особо и маскирует, однако, для животных Ничейных степей красно-жёлтый всё равно как трава. Пролети над их головами красно-жёлтый самолёт, они примут его за клок травы, воплотивший шальную мысль, а не прошвырнуться ли мне по небу, не пореветь ли мне всласть на небесной воле? Травоядные потянутся к нему мордами и недовольно заревут в ответ, но их законная еда быстренько слиняет. Потом эти травоядные ещё долго будут хвастаться перед своими сородичами, что от них даже трава убегает, вот какие они грозные. Ещё чуть-чуть и они станут хищниками! Хорошо ведь быть хищником. Лучше, чем жертвой. Вот вам вопрос: лучше быть жертвой или травой? Вот вам и ответ: лучше быть хищником!

Сангус, усевшись на табурет с мягким вращающимся сиденьем, таился на вышке с предрассветного часа. Лёгкую куртку охотник снял с восходом и накинул поверх плечей. Куртку приятно грело солнце, будто к спине привязался кот (Спина к спине! Ищем добычу в четыре глаза!). Голову защищала панама. С запада поддувал тёплый ветерок, щекоча ноздри пряно-горькими запахами степной растительности. Здесь Сангус чувствовал себя как дома. Да и времени проводил в степи, наверное, едва ли не больше, чем в Брынцалах.

Сколько натикало-то? Охотник глянул на красно-жёлтые часы. Уже почти полдень. Получается, часов семь о времени не вспоминал. А говорят, время тянется как плавленый сыр, если ничего не делаешь. Так и есть, если и мозги как плавленый сыр. Однако никого путного до сих пор на глаза не попалось: дюжина змей, несколько десятков ящериц и прочая мелочуга. В небе примерно час назад пронёсся странный двухкупольный пузатый аппарат. И ещё свора зюзиков на пиковых скоростях прошуршала.

Эти-то куда намылились? Уж не в Брынцалы ломанулись? Для этих злобных и маниакально мстительных созданий как-то не характерно перемещаться такими бандами по открытой местности. Насрал что ли молодец какой добрый в их нору? Вот и несутся расправляться-крушить-убивать, словно с наскипидаренными вендеттой задницами. Бешеные глазюки кровью налились, тельца дрожат от ярости, усы точно молнией прошило. Ну насрали тебе в дверной проём, что ж теперь… в жизни всякое бывает. Вот будет потеха, если зюзики обработают жилище незадачливого молодца или устроят погром в окраинном магазине. Да и поделом этим мелким говнюкам. Надо как-то не полениться и залить их лазы, какие повстречаются, чем-нибудь вонючим и липким, а то расплодилось этих тварей немерено.

Десять лет назад зюзики упёрли у него отличный ягдташ. Сангус купил его в Новаскоме, в специализированном магазине “Артемон”. Дорогущий, 50 штук, на заказ делали. Три месяца золото в кровных и потных монетках откладывал. Зато красивый, качественный и именно такой, какой ему всегда хотелось. Вместительный, лёгкий, с тем самым количеством карманов необходимых глубин, с надёжными молниями и даже красно-жёлтого цвета. Из крашеной шкуры колоннога, что обитает в далёких тропических лесах. Шкура мягчайшая, тончайшая, но следа не оставит и кончик раскалённой иглы, не проткнёт и шило, не разрежет и лезвие. Идеальный ягдташ, на века. Смотришь на такие вещи, и душа радуется.

Но эти грыздюки разглядели его и в траве и уволокли в свои сучьи подземелья. Сангус как раз примеривался пальнуть по паре толстеньких горбатых возлов, бредущих в километре от него. Улучили момент, сволочи. Надо же, а! И чем их привлёк ягдташ, зачем он им сдался? А ведь Сангус даже успел влюбиться в свою красно-жёлтую охотничью сумку, имя ей дал. Клия. В память о жене. Охотник покосился на лежащий на коленях чёрный уродливый ягдташ из жёсткого дерматина с коричневыми подпалинами и порядком стёршийся. Уже через неделю пришлось менять заклинившую молнию. Теперь он лямку ягдташа с плеча не снимал и застёгивать не забывал, даже если находился на вышке. А все поганые ягдташи отныне звал Зюзик Грыздюк.

Нужна добыча посущественнее. Неплохо бы подстрелить нервного тотанахью, что срывается с места как умалишённый, стоит только высунуться из-под камня какому-нибудь сиреневоликому пауку с мохнатым туловищем размером с два кулака и большой уродливой башкой, но совершенно безобидному для тотанахью, которые словно вполне соображают, носителем какого вкусного, питательного, деликатесного и востребованного среди богачей мяса они являются. Вот и шугаются всех подряд. Да и шкуры у них мягкие, переливчато-жёлтые и крепкие. Домашняя постель Сангуса, между прочим, устлана шкурами тотанахью, как и у всех уважающих себя брынцаловских охотников. Тотанахью, эти стройные звери с изящными ногами в красную полосу недаром такие пугливые. Мало их осталось нынче, очень мало. Скоро совсем исчезнут, надо будет нарочно в дальние районы ради них ездить. Но если он не подстрелит последнего тотанахью, последнего тотанахью подстрелят другие.

По легенде, многочисленные холмы, на одном из которых установил вышку Сангус, ничто иное как следы от древних туннелей, прорытых протошайтанами, что вылезали наружу из своих подземных адских городов, пышущих жаром расплавленной магмы, вдохнуть свежего воздуха и насладиться степной прохладой. По сравнению с адом, в степи прохладно, даже когда летнее солнце сверкает в зените своей горячей славы.

Сангус покосился на горсть шариков презенаты. Он нарвал их перед тем как забраться на вышку и положил на полку-лодочку для всякой всячины. Не зря у ягод столь откровенно кислотно-ядовитый окрас. Эти колючие шарики наполнены смертельным ядом по самую маковку. Их не едят ни птицы, ни насекомые, ни звери... Сангус взял пару ягод, отправил их в рот, с хрустом размолотил зубами твёрдую корочку и вывалил на язык сочную сладковато-кисленькую мякоть. Ага, как же, не едят… Трескают в оба горла. У птиц Сангус и научился утолять жажду презенатой. А шипы у ягод мягонькие, как косточки у консервированной рыбы. И бодрят ягоды похлеще всяких энергетиков. Вся эта пассивная агрессия попросту защита, построенная на страхе и предрассудках.

Скоро эти городские совсем отупеют от своей же неуёмной болтовни и слухов, которые сами же и расплодили. Себя Сангус городским не считал, хоть и жил всю жизнь в Брынцалах. Слишком много времени он проводит в степи. И знает о ней всё. А вот городские, что по сути живут среди Ничейных степей, за всю жизнь пешком по ней и тысячу километров не находили. Только и знают, что на поезде кататься и в своих интернетах копошиться, как мухи в говне. “Этот их интернет - сплошь помойка”, – убеждённо думал Сангус, проводивший на Ятупе, известном видеохостинге, каждый свободный день по несколько часов за просмотром видео. Надо заметить, что многие сведения о степях охотник почерпнул именно из этих видео и множества прочитанных статей на других сайтах.

Всю жизнь живут в степи городские, а о степи ни бельмеса, оттого боятся её и брешут всякое. Вот поэтому знания - свет. Внизу ад, всё ядовитое… сами на себя страх нагоняют.

Перекусив презенатой, вытерев губы тыльной стороной ладони и протерев слезящиеся от напряжения глаза, Сангус вернулся к обзору окрестностей. Он великолепно видел на расстояние до четырёх километров. Многие охотники высказывались о желании иметь такую возможность, как о заветной мечте, но либо не хватало воли накопить денег, либо не сильно-то и хотелось, что, впрочем, одно и тоже. Короче, очередная брехня. Только и знают, что по вечерам глотки свои в барах заливать да понты крошить.

А вот у Сангуса получить возможность видеть на четыре километра мотивация имелась крепкая.

Охватывать визуально столь непозволительно громадное расстояние ему помогала оптика снайперской винтовки “СВАЛКА”, как Сангус прозвал её сам. СВАЛКА всегда сваливает с одного выстрела, если стрелок не промах. А как она на самом деле зовётся, охотник уже и позабыл за ненадобностью. В честь какого-то оружейника Лобачкова, что ли, названа. Да и хрен с ним. Придумал - молодец, в накладе, поди, не остался, а Сангус за его придумку почти два ляма золотом отсыпал. Пришлось продать квартиру и поселиться на отшибе в неказистом домике. Где-то на цевье выдавлено наименование модели, да он и внимания никогда не обращал. Главное - характеристики и качество, а не название. Такую дорогую винтовку Сангус купил не для того, чтобы в их названиях разбираться. И думается, уже не купит. Квартир больше нет.

В степях дальнозоркость и дальнобойность - критерии наиважнейшие. В особенности для Сангуса, который вот уже три года выслеживает одну очень большую и очень редкую птичку. Бывает, двое суток проторчишь в кустах, никакого приличного зверя не приметишь. А возвращаться пустым такое себе занятие. Зверь, может, и бегал в двух километрах от тебя, а ты его и не увидел. Зверь тоже не дурак, хоть измаскируйся весь. А с такой винтовкой оно как-то сподручней. Стреляет СВАЛКА так же далеко, как и видит.

Сангус раньше с обычной винтовкой ходил. В принципе, и её достаточно, если звериные тропы и места сборов знать. Но случилось паскудство. Его сына унёс супергробовщик, прозванный местными Кроворылом за красные пятна на кожистой морде. Та самая очень большая и очень редкая птичка. Такое происходит. Очень редко, но происходит.

Встретить супергробовщика в степи - явление чуть ли не уникальное. Сангус встречал супергробовщика три раза. Видать, то, сколько времени он проводит в степи, несколько увеличивает шансы воочию узреть сию птичку, бравирующую размахом крыльев в 16 метров и весом почти два центнера. Впрочем, видео и фото с участием супергробовщиков в интернете хватает. Любуйтесь на чудо природы сколько влезет, но руками трогать нельзя. Да если б и можно было, лучше не надо.

Сколько Сангус не искал информацию в интернете, ни один зоолог не мог внятно объяснить, как такая огромная махина умудряется перемещаться по степям незамеченной?! Куча невразумительных теорий и ни одного дельного доказательства. Тем более, судя по описаниям очевидцев, не один Кроворыл шарился по степям, а супергробовщиков была, по крайне мере, дюжина. Не так уж и много, конечно, на все куда более гигантские Ничейные степи, но факт остаётся фактом: выследить их невозможно. В Зоологическом музее Новаскома хранится пара старинных скелетов этих гигантских птичек, - возрастом 500 и 200 лет - и тех нашли мёртвыми. Сангус не слышал, чтобы кому-то удалось убить супергробовщика, хотя конечно желающие находились. И все как один возвращались пустыми. Иногда и не возвращались вовсе.

Связавшись с коллегами по цеху через охотничий сайт и объяснив ситуацию, Сангус попросил дать ему знать, если где-то заметят Кроворыла. Парни обещали помочь. В охотничьей среде Сангуса уважали и нарекли его Призраком степей. Не кличку дали, но прозвище. Клички дают зэкам и прочему отребью.

Сангусу до сих пор снились кошмары, в которых он беспомощно бежит по степи к супергробовщику, возникшему как гром среди ясного неба. Орёт, руками машет. А что ещё оставалось делать? Кроворыл, взлетев на высоту, разжимает когти и выпускает Норни, младшего сына Сангуса, совсем мальчишку, которого он в тот день взял с собой обучать основам охоты. Затем пикирует, подхватывает разбившееся и обмякшее тело и неспешно улетает, оставив на земле пятна крови. Сангус успел разрядить в эту тварь всю обойму. Но Кроворылу эти 7,5 мм что ягдташу Клие шило. Через месяц после… происшествия сыну исполнилось бы 14 лет.

А месяц назад нормовцы забрали его дочь. Сангус, как обычно, был на охоте. Кто видел, рассказали ему, что старшему нормовцу не понравилось, как его дочь ответила на не совсем приличное предложение. Характером вся в отца, это верно. И до жареного бекона тоже сама не своя. Только по молодости не соображает, где бы лучше заткнуться. Постебался бы да дальше пошёл этот вороний командир. А Новаскому плевать. Конечно, что ему? Одной железной шахтой больше, одной меньше. Да и помимо шахт у Новаскома источников обогащения не счесть. У Новаскома своих проблем хватает. На своём уровне. Ничего не поделаешь, каждый город сам за себя. Так же как и каждый человек, поэтому семья на первом месте, а одиночкам приходится труднее всего. Наверное, оттого и характер у одиночек зачастую скверный.

А это кто такой в небе показался? Сангус на секунду напрягся всем телом и машинально просунул палец между спусковой скобой и спусковым крючком. Коричневое оперение... А, обычный гробовщик. Между прочим, чучельник на днях просил раздобыть такого. До гробовщика где-то километр. Попасть-то легко, но десяткой его так размочалит, только перья разлетятся. Таксидермист у виска пальцем покрутит, если он такое на чучело предъявит. А за второй винтовкой Сангус поленился спускаться. Пока дела идут неплохо, на сторонние мелкие заказы можно не отвлекаться. Ладно, живи, пернатый хищник. Порадуй жёнушку с птенцом хорошей добычей. А вот для Кроворыла у него особые патроны заготовлены. Ублюдку с кровавой рожей как раз хватит, чтобы его башку или внутренности превратить в кровавое месиво.

Чуть повернув оптику вправо, Сангус мигом выбросил из головы лишнее. В двух километрах от него, со стороны Брынцул, мчались нормовцы на своей чёрно-красной платформе. Охотник медленно облизал губы. Вот это везение. Обычно нормовцы передвигались отрядами, а тут всего одна платформа. Кажется, их двое. Тоже странно. Обычно они на платформах по одному рассекают.

Сангус отработанными движениями разрядил винтовку, уронил патрон, не глядя распечатал карман охотничьей сумки и вытащил из него один из пяти патронов, изготовленных специально для супергробовщика. Эти патроны - его собственное изобретение. Пули начинены смесью-композитом из белдонки и ядербаного порошка. Начинка дорогущая, но того стоит. Пуля, врезавшаяся в обшивку платформы, жахнет так, что нормовское средство передвижения совершит несколько неловких кульбитов.

Сангус прицелился и выстрелил почти сразу. Пока заседал в засаде, прикидывал, какое опережение лучше брать, если объект движется с такой-то скоростью, расстояние до него такое-то, ветер такой-то. Подобные расчёты мозг Сангуса производил автоматом вот уже много лет. Это как для некоторых автоматом поныть, поскулить и насрать в душу ближнему своему. А всё от пустоты и лени.

После выстрела Сангус тут же вскочил, закинул СВАЛКУ за плечо и кубарем спустился с вышки, если есть такое выражение. Быстрее, чем пожарник по шесту. Побежал к стоявшему неподалёку квадроциклу, накрытому маскировочной сетью, и сорвал сеть. Не за сына отомстит, так про дочь разузнает, если кто из этих ворон живой остался. Подмогу бы не успели вызвать. Да пока очухаются, он уже тут как тут. Мигом обернётся.

15. Остановка в пути

Нормовская платформа уверенно скользила по степи на воздушной подушке, как утюг горячим паром скользит по разглаживаемой одежде. И с вполне комфортной скоростью: около 60 километров в час. Платформа издавала едва слышное жужжание. Это жужжание представлялось братьям райской мелодией, отрадой для ушей. Оно доставляло им почти физическое удовольствие после-то жуткого драконьего рёва Тюбика, из-за которого приходилось говорить на повышенных тонах, дабы собеседник хоть что-то мог услышать.

У кабины платформы имелась и защита. Кабина накрывалась куполом наподобие двойной маковки Тюбика, только прозрачно-желтоватым, который, однако, нисколько не мешал разглядывать окрестности.

От нечего делать Броккен обыскал кабину и обнаружил под панелью управления бардачок, а в бардачке бинокль с жёлтыми линзами, сверкающими, как глаза тигра. Броккен настроил окуляры и стал смотреть на степь, которая как бы смещалась тремя слоями: в непосредственной близи от платформы с её скоростью, дальше - помедленнее, а ещё дальше почти так же незаметно, как движение часовой стрелки.

Броккена привлекло огромное растение, примечательное среди красно-жёлтой травы толстым двухметровым стеблем в чёрно-белых мазках. На верхушке стебля устроился крупный, размером с панаму, цветок с чёрной сердцевиной в красный крап. Пластилиночно-зелёные мясисто-мощные треугольные лепестки-кожухи держали кончики напряженно приподнятыми, словно так и норовили схлопнуться. Общими чертами растение напоминало столб с громкоговорителем или стойку с микрофоном.

Ещё Броккен высмотрел небольшое стадо, голов в пять, разбредшихся вдалеке животных вроде косуль, только с красными полосами на ногах. Он залюбовался этими прекрасными грациозными животными, когда над его ухом раздалось яростное негодование Гербеса, затянутое в гласные и согласные звуки, ибо никакие слова, никакие звуки не могли полностью выразить непомерную силу и непомерный размах искренних чувств, переполнивших горячее сердце несдержанного брата.

– Откуда у тебя бинокль?! – страстно завопил Гербес, который с самого начала езды (высокой езды или низкого полёта) беспокойно елозил в кресле, озирался и слепо щурился, стараясь разглядеть хоть что-то на своей стороне и то, что творилось позади. Позади ничего особенного не творилось, но гербесовы глаза давали изображение с мутной поволокой, и взвинченному собственными подозрениями Гербесу мерещилось всякое. Например, корабль имперской белизны... Но убедиться в этом наглядно у него не получалось. И это его, дьявольски трусившего, демонически бесило. "Доберёмся до Новаскома - первым делом куплю себе очки!", – досадливо подумал Гербес перед тем как обернуться и узреть бинокль в руках брата.

– Да в бардачке нашёл, – невозмутимо ответил Броккен. – Там ещё какой-то документ лежит в коричневой корке с печатью и фотографией сердитого лица нормовца в сиреневой рубашке, связка ключей и мятная жвачка. По крайней мере, на пачке нарисовано что-то сине-белое с зелёными листочками, а внутри розовые подушечки с приятным запахом. Я сразу же вспомнил ту кондитер…

– Какая ещё, к чертям собачьим, кондитерская?! – с пронзительной горечью возопил Гербес. – Как ты мог найти бинокль и ничего мне не сказать?!

– Так ты не спрашивал про бинокль, – хладнокровно возразил Броккен.

– Какой чернодырной пятой точки я должен спрашивать у тебя бинокль, если никакого бинокля у тебя и в помине нет? – тут же взъерепенился Гербес. – Я что, по-твоему, псих?!

– Как знать. – Броккен наглядно покрутил биноклем. – Бинокль-то у меня есть. Видишь? Это бинокль. Б. Бинокль.

Геребес покрылся розовым налётом цвета бёдер вспугнутой нимфы и мелко затрясся.

– Как я должен был узнать про бинокль, если ты ничего не сказал про бинокль?!

– А почему я должен докладывать тебе о всякой ерунде? Ступив на порог своей же квартиры, я должен был первым же делом доложить тебе о том, что я наступил на говно? Говёный главнокомандующий Гербес, разрешите доложить! Я превысил свои полномочия и наступил на ваше говно, за сохранность которого вы несёте материальную ответственность! Каковы будут дальнейшие указания, моё говнистое высокоблагородие? Меня отдадут под трибунал и закидают говном за хищение и растрату говна? Знаешь, у тебя нездоровая тенденция к тотальному контролю даже того, что тебя не касается.

Гербес закатил глаза и забулькал, как вода в кружке с нагретым кипятильником:

– Ну почему, почему мне достался такой безответственный, бестолковый, несуразный и беспечный братец?! Кто мне всё это может объяснить?

– Наша мама? – тут же откликнулся Броккен. – Это у тебя от мамы. У неё тоже нездоровая тенденция контролировать всех, всё и вся. Бедные наши папы, столько натерпелись от неё... Особенно твой, у которого тоже наблюдается нездоровая тенденция контролировать всех, всё и вся. Представь только, как им трудно приходится в постели. Пока решат, кто будет сверху, уже вставать пора. Удивительно, как ты вообще на свет появился.

– Знаешь в чём твоя проблема, Брокк?

– Не знаю и знать не хочу, – отрезал Брокк.

Гербес напрочь проигнорировал категоричное пожелание Броккена ничего не знать.

– Твоя проблема в том, что все типы мышления тебе заменяет сарказм. С помощью него ты отгораживаешься от проблем вместо того, чтобы их решать.

– Ага, дай-ка сообразить. Моя проблема в том, что у меня есть проблемы. И если избавиться от проблемы, что у меня есть проблемы, то проблемы, что у меня есть проблемы, не будет. Избавься от проблемы и никаких тебе проблем от проблем! Я всё правильно понял?

– НЕТ!! – взревел Гербес, как раненый мамонт, и едва не подпрыгнул от приступа заклокотавшей внутри него ярости. – Проблемы у каждого! И каждый их решает! Но ты не решаешь свои проблемы, ты бежишь от них с помощью сарказма. А бегство от реальности - есть печальный плод, порождённый апофеозом паразитизма всех твоих проблем!

– Во загнул! – восхитился Броккен.

– Дай сюда! – рявкнул Гербес, внезапно вытянул свою длинную руку и сцапал бинокль, впившись ногтями в чёрный пупырчатый пластик.

Овладев желанной добычей, Гербес вынесся из кресла. Крайне довольный собой, он оказался у кормы и завёл поучительную речь:

– Если ты забыл, напоминаю: за нами наверняка по-прежнему гонятся воинственные пришельцы из иных миров. На кону война миров и мир миров. А этот бинокль способен облегчить… – Гербес приладил окуляры к глазам, вскрикнул, отшатнулся и с отвращением посмотрел на оптический прибор. – Да что ты в них разглядел?! Сплошная муть! У меня аж голова закружилась! Это же испорченный бинокль! А, ты опять решил выставить меня дураком?! Правильно, чего же ещё ожидать от родного братца, коварного интригана, закалённого мерзавца, знатного ботана!

Гербес уже не мог спокойно говорить. Он шипел и шипя брызжал слюной. Когда Гербес начинал говорить стихами, это был последний звоночек.

– Там окуляры надо покрутить…

– Без тебя знаю! – злобно огрызнулся Гербес и подкрутил кольца настройки.

А подкрутив, убедился, что их никто не преследует.

– Ты не заметил? – миролюбиво спросил Броккен, когда его утомило молча лицезреть степные красоты.

– Что? – настороженно спросил Гербес, всё ещё ожидающий от Броккена подвоха в отместку за отобранный бинокль. Хотя чего уж там от этого рохли ожидать? Не суди, как говорится, по себе. Очень, надо сказать, мудрая поговорка. Очень! Если чего и ожидать, то в первую очередь от себя.

– Последнее время все те, с кем сталкивает нас бесстрастная судьба, все они до единого вооружены пистолетами. Понимаешь, у них у всех есть оружие.

– И в придачу к пистолету нередко прилагается космический корабль…

– Ну да. Наверное, у парня, который пишет нашу историю, туговато с воображением. Одни корабли с пистолетами на уме.

– И коровы.

– И коровы.

– Может, где-то акция была? Покупаешь два пистолета и получаешь в подарок компактный космический корабль. Батарейки в комплект не входят. Надо срочно самим опистолетиться и окораблиться.

– Пистолет у нас есть. Один на двоих.

Броккен вытащил из кармана гравипушку, что вынужденно оставил им человек в жёлтой футболке, приспешник инопланетян, жаждущих войны с Новаскомом, прежде чем исчезнуть в портале, им же и сотворённом.

– И платформа на воздушной подушке. За корабль сойдёт. Мы понемногу достигаем общего уровня и вливаемся в некий общий процесс с неизвестным количеством участников, который приведёт всех нас к неизменному.

– Чё, бля?!

– Ничего, – отделался Броккен кратким ответом. Он предался тягостным измышлениям по поводу двух кнопок гравипистолета, синей и красной. Какая-то из них включала режим портала, а какая-то режим выноса довольно-таки крепких дверей. Синяя или красная? Красная или синяя? Так синяя или красная? – А зачем инопланетянам война с Новаскомом? Бол сказал, что война ради войны никому не нужна.

– Откуда мне знать, я же не Бол и не хочу объявлять войну Новаскому. Всё, что я хочу, так это избавиться от поползновений всех этих инопланетных злостных маньяков, залечь на дно в Брюкках…

– На какое дно ты собрался залегать в брюках?

– В Брюкках. Это один из облюбованных мною приличных райнов Новаскома. И вскоре выбиться в люди.

– Да ты и так человек, чего тебе выбиваться? А вот представь, если меня всё же схватят эти инопланетные воинствующие маньяки, не знающие жалости, и я, как честный человек, скажу больше, как честный гуманоид, буду вынужден свидетельствовать против Новаскома перед межгалактическим советом. К тому же у них есть видеозапись инцидента. Тогда судьба Новаскома окажется в руках бога из кустов.

– Из горящих?

– Из обычных.

– Да какой ещё бог из кустов, что ты такое мелешь?

– Есть два выражения, которые обозначают, что героев, оказавшихся в смертельной опасности, спасёт лишь чудо. Первое, камерное: бог из машины. Второе народное, господствующее в интернете: рояль в кустах. Я же смешал два выражения в одно. Получился бог из кустов, или кустарный бог. Рояль из машины я отверг, как идущее вразрез с моими эстетическими вкусами. Так вот, если в момент моей дачи показаний из кустов выскочит бог…

– ...из горящих, – мрачно вставил Гербес.

– ...или из зала Совета…

– ...из горящего, – мрачно вставил Гербес.

– Почему из горящего?

– А из горящего зала самое то выскакивать.

– Неважно, откуда он там выскочит, но, выскочив, совершит свои мистические два притопа - три прихлопа и спасёт положение. Война не случится, а я выйду сухим, не запятнав своей чести.

– Нет, ты не аутист! – воскликнул поражённый Гербес.

– Спасибо, я польщён.

– Ты клинический идиот, эталон мирового аутизма! Тебя надо срочно наградить кубком мастера-идиота!

– Меня? – недоуменно переспросил Брокк. – Но почему?

– Ты отказываешься от больших денег ради своих никому не нужных книжонок, а сейчас на голубом глазу ровным голосом утверждаешь, что тебе важнее не соврать, важнее твоя честь, чем избежать войны и сотен миллионов потенциальных жертв! Войны из-за кучки каких-то огомэошенных самодуров! Вот кто истинный маньяк, всё это время умело скрывающийся под личиной моего брата-аутиста, а не эти чёртовы пришельцы!

– Я просто рассуждаю вслух. Это всего лишь вольные абстрактные фантазии.

– Твои вольные абстракции, в которых ты добровольно погряз, до добра ещё никого не довели, помяни моё слово. А только до психушки. И это в лучшем случае.

– Фантазировать не запретишь. Есть же гипотетическая задачка, в которой предлагается убийство невинного ребёнка ради счастья всего человечества.

– Совсем кукуха от книжек поехала. Такого и в мыслях допускать нельзя!

– Проблема многих в том, что они подходят к теории с точки зрения практики.

– А как ещё надо подходить к этой чепухе, замешанной на убийстве ребёнка? Это какая-то провокация. Общее счастье недостижимо! Это всем известный факт.

– В том и дело, что теория на то и теория, что она кристально чиста. Никакого подвоха, иначе и смысла в задачках такого рода нет. Надо лишь поверить, что, убив ребёнка, все станут счастливы. Но убить должен ты. И ты должен посмотреть на ситуацию глазами невинного ребёнка.

Гербес со страхом воззрился на Броккена.

– Зачем?

– Чтобы поверить в условия задачи. Дети не отравлены моралью, религией, бытом, опытом, другими людьми и, самое главное, страхом, поэтому всё ещё могут считаться разумными существами. У них абстрактное мышление возведено в максимально достижимый абсолют.

– Это бесчеловечно.

– Бесчеловечное мышление тоже необходимо. Да нас окружают сплошные абстракции. Люди, которых ты не знаешь, места, где ты не был, для тебя не более чем абстракции. По сути, ничто. Где-нибудь в стране, в которой ты не бывал, землетрясение унесло жизни тысяч людей, которых ты не знаешь. Ты сокрушённо покачаешь головой, а через пять секунд уже забудешь об этой новости. Нелюбимые занятия, нелюбимая работа - абстракции для тебя, потому что ты по-настоящему не живёшь ими, а занимаешься по необходимости. Фильмы, музыка, любая развлекуха - это всё абстракции, уход от реальности. Да и сама реальность по-настоящему реальна лишь тем крохотным островком, на котором ты в данный момент находишься. И у каждого своя реальность, вернее, несколько реальностей, в которых он и перемещается. В общем, абстракции - это всё то, с чем ты на данный момент напрямую не связан и о чём недостаточно много думаешь. Даже жизнь наших родителей часто для нас абстракция. Математика сплошь абстракция, есть куча игр, в которых необходимо отстранённое мышление. Те же шахматы и го. Представь вместо фигурок и фишек живых людей. Чтобы управлять государством или командовать войском, необходимо решать задачки похлеще этого невинного убийства абстрактного ребёнка ради абстрактного счастья абстрактного человечества. Там такие задачи решаются уже на практике. По несколько штук за день ради конкретных целей. И для достижения максимального результата на практике ты должен воспринимать людей в виде фигурок на шахматной доске.

– Но не ради же счастья всего человечества!

– Кто знает. Да и без разницы, ради чего. Кому-то надо их решать.

– Зачем вообще кому-то понадобились эти абстрактные задачки?

– А чтоб уметь видеть суть, игнорируя предрассудки.

– Завязывай, Брокк, со своими фантазиями. Неужели ты не понимаешь, что так ты даёшь предустановки своему мозгу на определённые действия? Потом сам не заметишь, как начнёшь правду говорить. А там и война из-за твоей правды начнётся. Одним ребёнком не отделаешься.

– Ничего я себя не настраиваю. Я же отдаю себе отчёт о том, что это всего лишь фантазии. Я разделяю выдумку и реальность, я думаю о последствиях. Фантазия, как и творчество, не должна иметь границ. Хотя бы в мыслях люди должны быть свободны.

– Вот, Брокк, ты уже начал рассуждать, как типичный серийный убийца. Сначала внутренняя свобода, а потом пойдёшь по ночам людей в подворотнях резать, объявив себя сверхчеловеком каким-нибудь поганым. Порядок - это дисциплина, а дисциплина - это ограничения. Думаешь ты, как же… не жравши по суткам, язву желудка надумавши. Всё. Хватит! Со всеми этими передрягами, перестрелками и супергероями я вусмерть проголодался. Не помешает червячка заморить, совсем не помешает.

– Вежливо говорить не жрать, а кушать. Так говорят в приличном обществе.

– Койоты, шакалы и нормовцы, рыскающие вокруг нас, - вот на сегодня твоё приличное общество. Если тебе хочется кушать, то и говори себе кушать, сколько влезет, а я хочу жрать. Голодный как собака, собаку и сожрал бы без соли и перца, без горчицы и кетчупа. Живьём бы слопал мерзавку. Вилку бы ей прямиком в печень воткнул и ножиком вырезал. О, гляди, там не Брынцулы нарисовались, а? – Гербес сощурился в бинокль и передал его Броккену.

– По времени они и должны быть, – согласился Броккен.

– Итак, мы торжественно влетаем в Брынцулы. И тут же врываемся в закусочную. Я закажу себе самый огромный бургер с парой самых сочных говяжьих котлет, с самой огромной порцией жареной картошки. И целую бадью чёрного крепкого сладкого кофе. Ах!

Гербес зажмурил глаза от удовольствия. И на радостях допил воду из второй фляги.

– Повезёт, если у них хотя бы картошка будет. Это степной городок, с продуктами могут быть перебои, – вернул в реальность размечтавшегося брата Броккен. – Как в Шуршенке. На воду не налегай, брат.

Интуиция не обманула Броккена. Чем ближе становились Брынцулы, тем подозрительней выглядел городок, который встретил их неказистыми постройками с механизмами неведомых назначений, что нехотя переросли в кирпичные и деревянные здания двух и трёх этажей.

16. Добро пожаловать в Брынцулы

Броккен без страха и надежд, а Гербес с предвкушением и самоуверенностью “торжественно и величаво” вплыли в шахтёрский городок Брынцулы, по-весеннему грезя о сочных бургерах и бадье свежезаваренного кофе, а шахтёрский городок Брынцулы, надо же такому случиться, оказался самым решительным образом пуст и заброшен, как тыква, пережившая Хэллоуин.

Встретил их город биллбордом с огромным доброжелательным смайликом жёлтого цвета и бодрой надписью: "Вас приветствует Брынцулы, самый гостеприимный городок в Ничейных степях!". Буквы и смайлик едва проглядывали под серым слоем затвердевшей пыли, нанесённой ничейными ветрами.

Поселение, располагающее, как утверждала географическая карта Гербеса, почти парой десятков тысяч жителей, изумило вновь прибывших вызывающей неопрятностью замусоренных улиц, а также тем, что в момент "торжественного и величавого" прибытия Гербеса и Броккена ни один из этих тысяч заявленного картой населения на улицах родного города присутствовать не соизволил.

В середине-то дня.

Прямая дорога, широченная, как приличный поселковый проспект, уверенно пронзала город. Дорогу покрывал неухоженный асфальт, растрескавшийся, как панцирь неторопя, выжившего после кошмарной встречи с супергробовщиком, наверняка немощным от старости или же молодым и неопытным. Из толстых трещин привычно росла жёлтая и красная трава и по-хозяйски пустили корни кустарники, усыпанные зелёной мелкой ягодой. И даже обосновался цветок с чёрной сердцевиной в красный крап, только в разы меньше, чем его степные собратья. Сам асфальт едва проглядывал из-под слоя земли, черневшей и на тротуарах.

Стены домов изобиловали тёмными крупными кляксами, кирпичом, сбитым и частично выпавшим, как осколки гнилого зуба, ржавчиной, а также окнами в жёлто-серых и пепельно-серых мутных подтёках. Граффити выглядели, как плоские тусклые призраки, прибитые к стенам. На вывесках и щитах в слипшихся лохмотьях грязи с трудом различались рисунки и надписи. Провалы подворотен взирали враждебно. Из-под арок недоброжелательно выглядывал полумрак. Тупики с мусорными баками таинственно краснели. Редкие городские зюзики, ведущие войну с местными крысами, не таясь, деловито сновали по улице и с брезгливым пренебрежением косились на жужжащую платформу.

Каждый миллиметр Брынцул, словно раковые метастазы, насквозь пропитали скорбь и забвение.

– Теперь всего-то и делов, что ворваться в ближайшую закусочную и заказать бургеры с картошкой! – с идиотическим оптимизмом воскликнул Броккен. – И бадью лучшего кофе в Брынцулах! Главное, чтобы бургер можно было расколотить камнем, а кофе не шибко горчило от грязи. Я, знаешь ли, не люблю, когда слишком много грязи. Говорят, вредно для кишечника.

– Может, они на праздник какой ушли? – промямлил Гербес, медленно разворачивая карту. В его глазах, затравленно вглядывающихся в недобрые подворотни, арки и тупики, прочно засел страх.

– Ага, и забыли вернуться. Вон, асфальт уже расцвёл.

– Ну да, всё правильно. Это Брынцулы. – Для пущей уверенности Гербес прижал пальцем карту, уныло осмотрелся и "сравнил" отметку на карте с видимой частью улицы, по которой плыла платформа, будто совершил некое ритуальное действие, призванное изменить карту или оживить город.

"Ул. Глянцевого сердца, д. 21-2-23", – с трудом прочитал Гербес на замызганной и заржавевшей табличке двухэтажного кирпичного дома с вытянутыми окнами, мимо которого проплывала платформа. Обветшалая и гадливая улица Глянцевого сердца, судя по всему центральная улица городка, словно делала всё возможное лишь бы не соответствовать заветным ожиданиям измученных степью путников, алчущих всего-то навсего бургеры, картошку и кофе. Улица всем своим неприязненным видом недвусмысленно давала понять, что пока она пребывает здесь во всей своей запущенной красе и пакостном величии, никто никаких бургеров и кофе в этом городе не получит. Только ржавчина на завтрак, только пыль на обед. И безысходность на ужин. Много безысходности на ужин.

– Он и есть! – с острой обидой в голосе утвердил Гербес. – Дальше только Новаском, а он через 500 километров. Странно, очень странно... Куда все подевались? Что здесь случилось?!

Для Гербеса стало настоящим потрясением, что Брынцулы по отношению к нему повели себя столь предательски. Ууу, вероломный городишко!.. Он же не сделал городу ничего плохого! Он даже ни разу в него не входил! Да он ни разу его в глаза не видел! Но какова подлость! Какое двуличие! В полнейшей растерянности Гербес смотрел на Броккена и растерянно моргал. Он так надеялся, что, в соответствии с его безупречным планом, сперва-наперво они отведают местной вкусной еды. С сытым удовольствием и вежливым интересом снисходительно осмотрят пошлые местные достопримечательности и переночуют в мягких пахнущих яблочным соком постелях со свежими простынями, пропитанными крахмалом до нежного хруста. А наутро, позавтракав и пополнив провиант, сыто отрыгивая и перекидываясь снисходительными шуточками по поводу деревенской наивности брынцуличей, прямой наводкой полетят к Новаскому.

Нелепая и наглая выходка Брынцул, повергшая в прах непоколебимый план Гербеса, швырнула его в кипящие пучины хтонического ужаса и обуяла огненной оболочкой всепоглощающего инфернального отчаяния.

Всякую неудачу Гербес принимал чересчур близко к сердцу, клял и честил себя с ожесточённым упорством мазохиста, который не подозревает, что он мазохист, даже если в неблагоприятном исходе дела никакой его вины не было. Мозг Гербеса парализовывало, тело сковывало, душу зажёвывало. Вся его самоуверенность мигом испарялась. Любая неудача временно подавляла его волю настолько, что он становился похож на кролика под фарным светом неумолимо надвигающегося автомобиля. Гербес готов был волосы рвать и реветь от досады из-за возникновения сет-эпидемии в Ракком-сити именно тогда, когда они с Броккеном приехали туда и едва там не погибли. Как будто это сам Гербес лично перекусал половину раккомчан, чтобы обратить их в безмозглых ходячих, ползучих и летающих убийц и людоедов, любителей сожрать мозги, и позже яростно проклинать себя за это.

– Это какой-то нелепый фарс! – печальным голосом высказал свои соображения искренне оскорбленный неслыханным поведением жителей города да и самого города Гербес, придерживаясь ярко выраженного трагического тона.

– Откуда у тебя эта карта? – спросил Броккен.

– Мне её Черепаший Череп подогнал.

– Черепаший Череп? – с сомнением уточнил Броккен. – За что?

– Я помог ему вынести залежи мусора из его хибары. Сукин сын явно пожадничал. Все карты всех миров не стоят той вонищи, что пропитала его сарай и его самого. Черепаший Череп с неподдельной гордостью заявил, что скоро к нему из Новаскома приедут внуки, и он хочет переоборудовать сарай под детскую, провести электричество для интернета и всё такое. Он сказал именно “переоборудовать”. Видать, это слово кажется ему наиболее подходящим, когда речь заходит о превращении затхлого сарая с удушающей вонью, от которой слезятся глаза, в детскую с интернетом. Сарая, наполненного россыпями шелудивых скорпионов и вшивых пауков, от которых трясутся поджилки. У меня сложилось непредвзятое мнение, что старый хрен возжелал укокошить своих внуков, заперев их в смертоносной ловушке под кодовым названием "детская с интернетом". Не знаю уж чем милые детишки не угодили этому сбрендившему маразматику, барахтающемуся в беспокойных водах реки своего маразма.

Броккен забрал карту у занимающего свой парализованный мозг болтовней и тем самым сбегающего от реальности Гербеса. Он полностью развернул карту и застелил ею пол платформы.

Некоторое время Броккен безмолвно разглядывал географию Бесконечных степей. Гербес завернул под арку, чтобы платформа не маячила, и хлопнул подушечками трёх пальцев по фиолетовому квадрату с чёрной точкой в центре на пульте управления. Платформа оборвала жужжание, замерла и мягко приземлилась. Гербес открыл купол и с несвойственным для него терпением покорно ожидал, пока брат вдосталь насмотрится на карту.

– Ты вот никогда никому не помогаешь, – заметил Гербес после продолжительного молчания. – Только книжки читаешь и в кровати валяешься круглосуточно.

– Хм, – сказал брат, вдосталь насмотревшись на карту. – Я тоже ничего не понимаю. Карта как карта. Вон Шуршенк, вон Ракком-сити. Вон Жвачное королевство, Славьте-Морс, Шерстяной Жир… Вот и Гурмания, в которой живут такие утончённые гурманцы, что им не нравится никто, кроме них, поэтому они едят только себя. Все эти города расположены именно там, где мы в них побывали… Ни-че-го не понимаю.

Броккен сложил карту вдвое, осмотрел её обратную сторону и увидел дату изготовления карты. Карте было 35 лет.

– Да какая разница, старая она или нет? Это же тебе не носки, а карта! Да ты сам видел приветственный щит при въезде в город. Там было написано: “Добро пожаловать в Брынцулы!”. В Брын-цу-лы! Вот здесь так и написано: Брын-цу-лы! Что может произойти с городом за 35 лет?! Города по десять тысяч лет стоят и ничего им не делается.

Броккен оторвался от карты и, нахмурившись, пристально посмотрел на Гербеса.

– И не смотри на меня так, – мрачно отрёкся Гербес. – Я с Брынцулами ничего не делал.

– Да уж… Предлагаю размять ноги и прогуляться до реки. Карта не врёт, а с городом что-то произошло. Но река-то никуда не должна деться. Наполним фляги водой. Хорошо, я не поленился и пустые фляги тоже прихватил. Сомневаюсь, что где-то в городе есть работающие источники питьевой воды или сама питьевая вода. Слишком у него непрезентабельный вид. Думаю, оставшиеся десять часов до Новаскома с голоду не сдохнем. Платформа бы не подвела. Мы даже не знаем, на каком топливе она работает. Если подведёт, можем и сдохнуть.

Броккен взял связку фляг и перепрыгнул через борт платформы. Гербес собрался проделать то же самое, как хлопнул себя по лбу.

– Мы про руку забыли!

– А что с ней?

– Её же разморозить надо! Запускать агрегат как будем?

Гербес вытащил затвердевшую бело-синюю руку из морозильника и бросил её на пол. Рука упала с глухим стуком. Гербес брезгливо вытер пальцы о штаны.

– Никто платформу-то не угонит?

– С отрезанной рукой на полу? – прикинул Броккен. – Я бы побрезговал. Да и кому угонять? Зюзикам разве. Город вымер.

17. Воины Фиолетового Фонаря

На Ничейные степи площадью восемь миллионов сто тридцать шесть тысяч сорок девять квадратных километров приходится миллион сто тридцать пять тысяч сорок восемь чешуйчатых пухлощёких фиолетовых зюзиков, зюзиц и зюзят. И все как один с тупыми свирепыми мордами.

Так, небольшая поправочка. Уже миллион сто тридцать четыре тысячи девятьсот девяносто два. Тупых свирепых морд стало на пятьдесят шесть голов меньше. Это отряд из клана Голубой ленточки Почёта схлестнулся с отрядом клана Серебряно-Красной Отваги, своих ненавистных вражин. Отряд голуболентовцев, они же голубовцы, угодил в засаду серебряно-красных в переулке Тутарина-варвара города Брынцулы. И в этом же переулке два вышеназванных отряда, забывшись в поэзии битвы, с неописуемым наслаждением почикали друг дружку на кровавые ошмётки шерсти и аккуратные кусочки внутренностей, нарезанные с любовью. И всё из-за какого-то контейнера с бытовыми отходами, окаменевшими ещё тогда, когда погибшие за эти отходы и не думали рождаться. А не думали они рождаться потому, что тогда не думали рождаться их родители. Выжили только трое голубовцев, которые очень расстроились, когда открыли крышку контейнера и обнаружили там лишь бытовые отходы, окаменевшие ещё тогда, когда они и не думали рождаться. То диверсанты серебряно-красных ввели в заблуждение голубошную разведку, наговорив им, что в контейнере по официальным источникам сокрыты старые армейские пайки великанов, но просчитались. Успех получился сомнительным...

Нет, уже миллион тридцать пять тысяч двести пятнадцать… Это успешно разродились зюзятами 32 зюзихи в десяти зюзиковых городах, разбросанных по всем Ничейным Степям, которые зюзики, между прочим, ретиво считают своей собственностью и без всяких обиняков называют Нашими Степями. Да-да, каждый зюзик считает своей собственностью все восемь миллионов квадратных километров Ничейных пустошей, а заодно и всё, что находится в этих степях. По сути, отъявленные воры зюзики на территории степей никогда ничего не воруют, а лишь возвращают себе причитающееся по праву. Странно, что делают это по-тихой и преимущественно ночью. Видать, несогласных с такой замечательной концепцией хватает...

Но вот сами зюзики свято уверены, что население Ничейных степей изначально должно им всё, что у них есть. Звучит весьма здраво. Ведь почему-то всё это население постоянно ошивается на их землях и постоянно пользуется их вещами! Без их разрешения! Это приводит и без того бешеных зюзиков в ещё большее бешенство. И они бешено возвращают себе причитающееся по праву. Нет-нет, зюзики очень почитают собственность, но возвращают её себе, чтобы почитать ещё больше.

Итак, миллион зюзиков беспрерывно умирает и рождается, рождается и умирает, умирает и рождается и снова рождается и умирает. Голова кругом, если представить все эти круговерти. Чем многочисленней население, тем чаще и сильнее колеблется его многочисленность. Примерно как настроение у человека, страдающего биполяркой и внезапными приступами мигрени от многолетней контузии.

Ну сами представьте отдалённую от цивилизации деревеньку в сто жителей. И вдруг эта несчастная сотенка возьми и расколись на несколько враждующих кланов только потому, что кузнец по пьяни скажет сапожнику, что он псих, и вся его семья психи, а это, между прочим, истинная правда. Сапожник и вся его семья - конченые психи и живут на отшибе, промышляя непонятно чем, но по ночам их окна освещаются багрово-красными медленно затухающими аритмичными вспышками. Само семейство за исключением сапожника отсыпается весь день, а дежурный сапожник плетётся починять обувь в свою конуру. Потому-то члены семейства сапожника сапожничают по очереди. То 9-летний Найкус, которому едва хватает сил воткнуть шило в кожу, то согбенная 87-летняя Саламандрёс, которой едва хватает сил воткнуть шило в кожу, то сорокалетний Рибукас, которому хватает сил воткнуть шило в кожу, но который тут же засыпает после такой изнурительной операции и бессонной ночи в багровых вспышках. То ещё кто-нибудь, у которого всё же хватает сил починять башмаки.

Одни поддержат кузнеца, потому что считают сапожника и всю его семью психами, а другие поддержат сапожника-психа и всю его семью психов, потому что давно точат зуб на кузнеца, который слишком мало кузнецует и слишком много пьёт, а по пьяни говорит горькую правду в глаза не только сапожнику, а всем подряд. И гордится этим. Либо говорит горькую правду, либо такого наврёт, что уж лучше бы говорил горькую правду. А человек свирепеет в двух случаях: либо когда ему говорят горькую правду о нём, либо когда врут про него ему же в лицо.

Третьи поддержат себя и сохранят нейтралитет, спровоцировав тем самым нападки на себя остальных деревенских группировок, которые готовы нападать на всех, кто их не поддерживает. В итоге все деревенские кланы стали бы нападать на все деревенские кланы. И к чему это приведёт? Да и кому это надо в масштабах одной деревни, где все знакомы с самого рождения и общаются до самой смерти?

Ну и сама деревушка нафиг никому не сдалась со всеми своими идеальными климатическими условиями, плодородными землями, обильными полями, лугами, отарами и стадами, но без нефти и других полезных ископаемых. И потому в этой деревушке сто жителей плюс-минус один-два могут стабильно сохраняться хоть до скончания веков вместе с самобытными и весьма любопытненькими нравами, надёжно скрытыми от глаз чужаков, без всяких этих ваших расизмов, феменизмов, шовинизмов, нацизмов и прочих патриотизмов, а также левых и правых, меньшинств и большинств. И просуществовать у этой деревушки как можно дольше шансов будет куда больше, чем у сверхмощной и сверххищной державы, жирным и цепким блином натянувшейся на глобус, как ермолка на голову еврея.

Себя зюзики называют Великими воинами Фиолетового фонаря и делятся на кланы. Клан может насчитывать несколько десятков тысяч воинов. И ведь-таки порой и насчитывает! У каждого клана имеется свой главарь, танчик. Танчиком становится, естественно, самый крутанский крутан. Крутость подтверждается, например, самой крутански-крутанской шикарной коробкой, в которой живёт самый крутанский крутан и которую крутанский крутан, вместе с другими вещами изъяв у бессовестных захватчиков, заполонивших Наши степи, вернул себе по праву. А бессовестные захватчики очень расстраивались и свирепели, так как наивно полагали, что пропавшие вещи принадлежат по праву именно им.

Танчик назначает себе подтанчиков.

Кланов у зюзиков не счесть. Одни названия чего стоят: клан Боевой Курицы, клан Дерзкого Осла, клан Глотка-Драно-Вот-Тебе-Сопрано, клан Рахтанабергов, клан Набьём-Мордаши-Не-Мордашам, клан Ионовой Каски, клан Гурьева Тимошки, Гулькин клан, Деревянный клан Макинтоша, клан Котошильдов, клан Собакошильдов, клан Похабно-Кривляющейся Картаво-Веснушчатой Показательно-Лицемерно-Матерящейся Ивы Эрзацовны Настиной… Не счесть тех кланов.

Представитель клана обязывается раз в три месяца являться в местное отделение Кланового Ареопага и докладывать писарю обо всех изменениях и событиях клановой жизни. Если этого не происходит, клан считается аннулированным. И если аннулированный клан вдруг захватит весь мир (чего никогда не происходило), то есть все свои же степи, то захватывание всего мира тоже аннулируется. Ареопаг мог себе позволить и не такие коленца.

Одни кланы живут в непозволительной для себя, по их мнению, нищете. Они вынуждено питаются дикими и домашними насекомыми (зюзики разводят насекомых и бойко торгуют ими), дикими и домашними карликовыми собаками и кошками (зюзики разводят и их и торгуют ими ещё бойчее), дикими и домашними растениями и нещадно грызутся между собой, как и подобает грызунам. Другие кланы живут, по мнению кланов, которые живут в непозволительной нищете, в непозволительной для них роскоши и вынуждено питаются деликатесами, заграничными яствами, сладчайшими десертами, пьют дорогие вина и нещадно грызутся между собой, как и подобает грызунам.

А некоторые имеют настолько предельно-запредельно непозволительную наглость, что спят в дорогой отделки красно-жёлтом ягдташе из заграничной кожи с тонким запахом конфет. “Скорей бы этот треклятый Некрос сдох! Одной противной рожей в Наших степях стало бы меньше”, – в сердцах проворчал однажды безымянный бреющийся зюзик о владельце пресловутого ягдташа. Сия целомудренная фраза обрела легионы ярых поклонников, а любитель бритья, сам того не зная, обрёл легионы ярых подражателей. С тех пор каждый уважающий себя зюзик не чувствовал себя полноценным зюзиком, если не желал кому-нибудь сдохнуть хотя бы раз в день. Эта фраза стала настоящим вирусом и общественным фетишем, в корне и навсегда изменившим социально-общественные отношения. Произнося во время бритья эту сакраментальную историческую фразу, безымянный зюзик гляделся в зеркало с настолько беспощадно противной рожей, что зеркало не трескалось лишь благодаря своему многолетнему позитивному мышлению, закалённому многими видами беспощадно противных рож. Но зеркало всё равно по-геройски беззаветно любило все эти противные рожи, таращившиеся в него, хотя бы потому, что могло поставить себя на их место.

Отдельные особи даже лелеяли кощунственные сомнения в том, что такие шикарные спальни, как охотничья сумка, излучающая воистину драконье сияние, слепящее завистников, могли по праву принадлежать именно их владельцам. Ведь степи-то наши, а не их, угрюмо думалось усердным рачителям справедливости, вот бы и спали в сумке сначала я, потом я и снова я.

Да, и те и другие много чего себе позволяют непозволительного и жалуются на несправедливость. В основном на то, что они, дескать, вкалывают как проклятые, но почему-то всегда находятся зюзики богаче их. Это ужасно несправедливо! Другие же не вкалывают как проклятые, однако ж всем говорят, что вкалывают как проклятые, и жалуются на то, что все деньги достаются другим.

Кланы увязают во внутренних интригах и обтекают внешними раздорами, создают военно-политические блоки и ганзы, подписывают мирные договоры и нарушают мирные договоры, подписывают акты о ненападении и нападают на тех, с кем подписывали акты о ненападении.

Политика цветёт отравленным цветом и зиждется на пустых обещаниях и предательствах. Причём обе стороны изначально понимают, что обещания пустые и надо быть начеку. Искусство состоит в том, чтобы предать союзника в самый неподходящий для него и в самый подходящий для себя момент. Поэтому заключаются только взаимовыгодные союзы, которые предаются при первой же возникшей выгоде.

Несмотря на запрет Клановым Ареопагом некоторых видов оружия кланы хладнокровно пользуются запрещённым оружием всякий раз, когда можно увильнуть от штрафных санкций. Например, белым фосфором, в мгновение ока прожигающим противника насквозь, и пулями “дум-дум”, раскрывающимися в теле подобно лепесткам смерти и превращающими нутро в фарш.

Система подземных ходов, нор и пещер зюзиков - нечто куда большее, чем система подземных ходов, нор и пещер. Это свой мир, своя цивилизация. У зюзиков есть своя вода из подземных источников и своё электричество. Грызуны используют всё, что возвращают себе по праву из степи и степных поселений. Зюзиков за их наглый и паразитический образ жизни никто не любит. Недаром их с удовольствием в морду называют грыздюками и бьют. Зюзики отвечают презрением, высокомерием и наглостью. Всех разумных существ они делят на воинов Фиолетового фонаря и недоносков. Однако зюзики, считая незюзиков низшими расами, ошибками природы, или, как выражаются сами зюзики, “не нашими ошибками”, были не прочь обратиться к незюзикам за помощью и вероломно нарушить свои обещания при первом же удобном случае.

Вернуть принадлежащую ему по праву чью-то вещь для любого зюзика является делом чести с младенческих пелёнок. Придушить зюзика из враждебного клана в тёмном извилистом проходе, подкравшись к нему со спины с удавкой из колючей отравленной проволоки в лапах, считается проявлением доблести. Средства не важны, но важен результат.

Понятно, почему зюзики типа степной вариации бандар-логов. Именно потому, что моральные устои зюзиков видятся незюзикам опасными и разрушительными. Однако многие незюзики сами не всегда ведут себя доблестно и честно по отношению к другим незюзикам. Зюзики совершают подлости открыто и похваляются ими, как подвигами, тогда как незюзики предпочитают подлствовать втайне от всех. А потом громче всех сокрушаются о несовершенстве мира и безжалостнее всех судят тех, чьи преступления предаются огласке.

Как правило, зюзики не заморачиваются семьями. Нет, детей они любят, но воспитывать и заботиться о них не желают. Да и какой нормальный зюзик по доброй воле готов заклеймить себя выводком из 9-12 зюзят, каждый из которых спустя уже несколько месяцев после своего рождения по воле инстинктов совершает попытки выцарапать родителю глаза и вспороть ему глотку от уха до уха, едва родитель неосмотрительно ляжет прикорнуть на пару минут? Каждый зюзик стремится как можно быстрее повзрослеть, вступить на самостоятельную стезю и жить в своё удовольствие, ибо удовольствие есть вершина всякой разумной жизни. А удовольствия бывают разными. Вот поэтому новорождённых пачками сплавляют в Детскую Арену, где, как и водится на Аренах, выживают сильнейшие, которых тоже хватает, так как зюзихи могут рожать раз в 5-6 месяцев.

Неплохо было бы ещё рассказать о том, почему зюзики называют себя воинами Фиолетового фонаря и считают Ничейные степи Нашими, о слюнявых строителях, электрослизнях, сочных грибах и плесени, Детской Арене, рабстве (хотя что о нём рассказывать, рабство, оно и в Африке рабство), о Крипте, полной погибших героев и артефактов древности, среди которых затесался Непробиваемый Щит Дракона, на котором лаком нарисован чёрный силуэт драконьей головы с длинной лебединой шеей на красно-жёлтом фоне, а также о самой популярной зюзиковой религии весёлого сатанизма…

…но именно сейчас прославленный танчик-герой по имени Некрос открыл правый глаз и начал борьбу не на жизнь, а на смерть. Левый глаз у него не открывался по причине своего отсутствия. Его не так давно безжалостно и равнодушно выдрал когтём усталый гробовщик.

Родословная Некроса берёт начало от мифического зюзикова героя Геракукля, поэтому сам Некрос называется геракуклидом. Это самый невозмутимый и хладнокровный из всех танчиков за всю новейшую историю Ареопага, и сейчас он доблестно доказывал свою прославленную выдержку. Когда его схватил гробовщик, от боли Некрос потерял сознание и стал ещё более невозмутимым и хладнокровным, чем обычно, но быстренько очухался и вёл себя так, будто умер, претерпевая мучительную боль от потерянного глаза и вцепившихся в тело когтей пернатого хищника, которые вскрыли бы ему брюхо не будь оно укрыто спасительной чешуёй.

Без особого интереса послушав перепалку гробовщика со своей женой и дождавшись его улёта, Некрос деловито приступил к борьбе не на жизнь, а на смерть. Жизнь он оставил себе, а смерть даровал гробовщице и двум её отпрыскам.

У зюзиков танчиком просто так не стать. Для этого необходимо пройти испытания Крипты и разгадать её секреты, а для каждого Крипта предстаёт в новом свете. И надо конкретно попотеть, чтобы покинуть Крипту живым, а не составить вечную компанию покоящимся там многочисленным мертвецам. Некрос справился со всеми испытаниями Крипты легко, потому что был единственным современным героем, который действительно вёл свою родословную от легендарного героя древности, в данном случае от Геракукля, оказавшегося не такой уж и мифической личностью.

Подпрыгнув, Некрос молниеносным ударом ноги сломал шею гробовщице. Не успело её обмякшее тело грузно свеситься через край гнезда, как Некрос отточенными ударами натренированных рёбер мозолистых маленьких ладошек размозжил неокрепшие черепа птенцам, оторопело наблюдавшим смерть матери с раскрытыми и онемевшими от ужаса розовато-красными клювами и выпученными тупыми глазищами, чёрными как тьма, как маслины, как сердце Некроса.

Теперь надо бы как-то слезть с этой скальной верхотуры, на которой птицы обычно обустраивают свои домишки. Некрос, вцепившись в край гнезда, осторожно перегнулся через него и выглянул, ожидая увидеть под собой невообразимые головокружительные высоты, от которых в жилах стынет кровь, но вместо этого увидел землю, буднично чернеющую в паре метров от его носа. Вот и замечательно! Некрос покинул разорённое гнездо и направился к ближайшему входу в родные подземелья. “Чтоб вы все сдохли! – с остервенением подумал Некрос про всех гробовщиков на свете. – Надо же так обосраться у самого-то порога собственной норы. А вот нечего слишком увлекаться показушным бешенством. Но авторитет необходимо всё время поддерживать. Угораздило же меня родиться среди таких психопатов!.. Мои подтанчики, поди, уже мой ягдташ делят, мою прелестную сумочку с тонким запахом конфет".

Отыскав презенату, танчик вскарабкался по стволу и скрутил с веточки один из красных шариков с лжешипами. Спрыгнув в траву, Некрос разломал плод и залепил кровоточащую глазницу презенатной мякотью. Прохладная и влажная кашица превосходно залечивает раны. Новый глаз, конечно, не вырастет, а вот кровь остановится и боль притупится. Прославленный танчик бодро зашагал дальше с кусочком листа, закрывающей рану.

Дул встречный тёплый ветерок.

Вторая часть здесь: https://author.today/reader/301791

Оглавление

Начало

1.Великое Нигде и Пяточка

2. Броккен Мун и Гербес Бенок

3. Бол, Морф, Зонтберг и Синьяк

4. Зов войны

5. Братья

6. Смертельный удар

7. Шуршать из Шуршенка

8. Топ Ган

9. Нормовцы, такие-растакие нормовцы

10. Дрожь Земли

11. Он не обещал вернуться

12. Затерянные в степи

13. Рука помощи

14. Заслуженный призрак степей

15. Остановка в пути

16. Добро пожаловать в Брынцулы

17. Воины Фиолетового Фонаря