Марина Кравцова
Девушка и Ворон

* * *

Глава 1. Ссора

Говорят, в эти ночи волшебство от людей прячется, а выходит на землю злое колдовство и не стыдясь, открывает свой мерзкий лик. Ясные звезды хоронятся за хмурыми тучами. Гасят огонь жар-птицы. Царевна-Лебедь исчезает в небесах, а сестрица-Криница уходит глубоко под воду: не хотят, чтобы люди думали, будто и они ко злу причастны. Отчего так повелось? Сейчас никто и не скажет. Но сколько бы ни прошло времени, сколько не перевелось охотников до темных тайн. И сколько человеку ни дано, он все большего хочет…

Апрельский вечер. Холодный – стужа за окнами.

А в доме тепло, даже душно. Полумрак, сияние свечей. Яркие мундиры. Модные фраки и сюртуки. Табачный дым. Общество исключительно мужское, а потому то и дело раздаются сочный звук откупориваемой бутылки, звон бокалов с шампанским, взрывы смеха. Зеленое сукно: за карточным столом идет крупная игра.

– Воронов! – возмущенно крикнул юный Миша Сокольский, краснощекий и кудрявый, как девица. – Вы передернули^[1], я видел!

Вокруг взволнованно зашумели, кто-то шепнул со злорадным смешком: «Налетел соколенок на ворона – вот только клювик обломает…»

Красавец лет двадцати пяти, одетый франтом – черный фрак безупречного кроя, в темном атласе небрежно повязанного галстука поблескивает бриллиантовая булавка, – и бровью не повел в ответ на выпад Сокольского. Он сказал спокойно:

– Мой юный друг, передерни я – и уж кто-кто, а вы бы точно не заметили.

Смешки усилились, а Миша покраснел еще сильнее.

– Все знают, что вы…

Тут уж темные глаза Воронова игриво сверкнули.

– Договаривайте…

Кто-то положил руку Мише на плечо, но он, все сильнее распаляясь, ее стряхнул.

– Вы, сударь, шулер!

– Ах вот как. Тогда зачем же вы сели со мной играть?

– Что творит… – заговорили вокруг. Один из офицеров шепнул Сокольскому:

– Ты перебрал, дружище. Это ж Черный Ворон… смерти ищешь – так лучше пойди да застрелись. Скажи ты ему, Измайлов!

Измайлов – белокурый, приятный на лицо человек средних лет, один из самых трезвых в этой компании, не считая Воронова, – только хмурился и ничего не говорил. Мишу он знал давно и понимал, что тут уже ничего не поделаешь.

– Я жду извинений, – холодно заявил Воронов.

Мишенька, и впрямь захмелевший, никого не слушал.

– Я не намерен извиняться перед вами!

У Измайлова вместе с тревогой на лице появилось выражение почти что брезгливости. Ему казалось, что все собравшиеся здесь прожигатели жизни до смерти боятся Федора Воронова по прозванию Черный Ворон, уже давно изгнанного из приличного общества обеих столиц. Сам он не понимал, как вообще его, Алексея Никитича Измайлова, уважаемого вдовца и примерного отца девицы на выданье, занесло сюда, на холостяцкую пирушку. Хотя чего там: за компанию все с тем же Мишенькой, который, недавно приехав в Москву, остановился погостить в его доме.

Воронов демонстративно зевнул, прикрывая рот рукой в белой перчатке.

– Ладно, ребята, развлеклись – пора и честь знать. У меня дела. Ах да, Сокольский. Завтра я пришлю к вам секундантов.

Миша едва не дрожал от гнева. Алексей Измайлов вывел его из дома под руку на тускло освещенную масляным фонарем улицу – в тишину и холод.

– И что теперь? – спросил он. – Что ты, дружище, наделал?

Стылый воздух привел юношу в чувство, и он наконец начал понимать опасность положения, в которое сам себя поставил.

О Федоре Воронове действительно шла дурная слава. За карточным столом он невесть как выигрывал огромные деньги, тут же их проматывал, и вновь ему улыбалась удача. Но никто никогда не ловил его за руку. Боялись, или он и правда умел не попадаться. Между тем, бросить вот так в лицо обвинение в шулерстве – оскорбление нешуточное. А Воронов был знаменит не только как счастливый картежник, но и как отчаянный, неумолимый и очень искусный дуэлянт. Болтали даже, что порой он нарочно нарывается на ссору, чтобы отправить противника на тот свет из мести или за тайное вознаграждение.

И вот с этаким-то человеком теперь предстоит драться.

– Я… он нечестно играл… передергивал, – пробормотал несчастный Миша.

– Ты уверен? Или тебе показалось, потому что у Воронова репутация прохвоста?

Сокольский молчал.

– Эх… наворотил ты… Я, конечно, буду твоим секундантом… Посмотрим, может, все еще и обойдется.

Они сели в извозчичью карету, Измайлов назвал адрес – он жил на самой окраине Москвы, дальше которой шла уже Лебяжья роща.

Федор Воронов тоже вскоре вышел. Пройдя немного, огляделся по сторонам. И исчез. А с места, где он стоял, взмыл в воздух ворон и полетел, поднимаясь все выше над Москвой.

Глава 2. Малахитовый перстень

– Осторожней, барышня. Вроде будто стук какой-то…

– Ничего, сюда не войдут. А если и войдут – что же, мне к папеньке зайти уже нельзя?

– Наябедничают…

– Совру чего-нибудь.

– Грех отца обманывать.

– Да сама знаю… Так… кажется, где-то здесь.

В отцовском кабинете, слабо освещенном из окна лунным светом, Лиза Измайлова едва ли не наугад исследовала старый письменный стол с множеством ящичков. Наконец нащупала в одном из них замочную скважину.

– Булавку подай!

– Барышня…

– Тая? Что? Это ж не иголка…

– Разница невелика. Боюсь я их.

– Ладно, где она у тебя?

– Вот тут, в подушечку воткнута.

– Давай сюда… я сама выну. Ну вот так… и так!

Щелкнул замочек, и Лиза выдвинула ящик. Потом запустила руку поглубже, нажала потайную пружинку…

– Ага, вот он!

– Удивляете, Лизавета Алексеевна. Яшка вас этим цыганским штукам научил?

– А то кто же… Держи шкатулку. Скоро вернем. А вообще-то ничего плохого я тут не вижу. Это мое наследство, а папеньке женские украшения зачем?

Заперев ящик тем же манером, Лиза бесшумно выскользнула из кабинета, осторожно сминая в ладони подушечку с воткнутой в нее булавкой. Горничная же несла кованую шкатулку, прижимая ее к груди под старой шалью.

* * *

В комнату Лизы девушки вернулись без приключений. Барышня удобно устроилась на широком подоконнике. Загляделась в сумрак апрельской ночи, даже позабыв о лежащей на коленях шкатулке. Легкие светлые локоны Лизы растрепались – никаких шпилек, бантиков и лент. Белое домашнее платье в кружевах делало ее похожей на облачко в полумраке комнаты.

Все было подернуто тенью: изящная светлая мебель, шелковая обивка стен, милые безделушки, без намека на порядок раскиданные тут и там. Лишь одинокая свеча лениво мерцала на каминной полке.

– Зима с весной все тягаются, мало им было марта… – задумчиво проговорила Лиза, не отрывая взгляда от окна.

– Завтра все одно весна свое возьмет, – ответила Тая. – Тепло будет.

– Откуда знаешь?

– Знаю, барышня.

– Ох, много ты знаешь, Таисья, как я погляжу.

Лиза вздохнула как человек, которому приходится отрываться от мечтаний.

– Что вздыхаете, Лизавета Алексеевна? – с улыбкой спросила Тая. – Или не рады предстоящему балу?

– Ой не рада. И ладно бы один из наших вечеров, когда друзья, когда весело… А тут сама посуди: шага лишнего не ступить, словом лишним ни с кем не перемолвиться, ходишь, как кукла заводная, на голове цветник таскаешь. Не надо мне такой радости!

Тая едва не прыснула со смеху.

– Ой, чудная вы, Лизавета Алексеевна. Уж простите за такие слова. Другие барышни вам обзавидовались, небось.

– Чему завидовать?

– Да как же… Богаты, родовиты… к самой графине Загорской вон приглашены. А потом, вы такая хорошенькая, Лизавета Алексеевна!

– Да где ж хорошенькая? Нос курносый, рот как рот… никаких там тебе жемчугов с кораллами… и щеки розами не цветут.

– У вас глаза красивые…

– Что ж, о глазах не мне судить. – Лиза смерила горничную оценивающим взглядом. – А вот ты, Таичка, и правда красавица!

– Скажете тоже.

– Красавица как есть. Вон какая статная, косы черные, бела как барышня, а черты… словно камея^[2]. А знаешь-ка что… попрошу я папеньку, чтобы нанял художника твой портрет написать! Вот как есть, в сарафане синем. И выйдет загляденье, я уверена.

– Все бы вам что-то придумывать, барышня.

– Эх, умела б я рисовать… да хоть что-нибудь бы уметь! По балам ходить много ума не надо. Мне скучно, Тая.

– Замуж выйдете – веселее станет.

Лиза фыркнула, крепче прижимая к себе шкатулку.

– Скажи еще – хозяйством займусь. Варенья, соленья, соседи на чаек… тьфу ты… даже слышать не хочу. Я тут читала святцы^[3] про старинную жизнь, про княгинь. Как они храмы строили и правили, и книги переписывали, набираясь мудрости и учености… эх. Вот так можно жить. А замуж… Мне б такого мужа, Таичка, чтобы с ним и правда было весело. Да где ж такого взять-то? Ладно, пустое… Свечу подай.

Девушка наконец-то открыла шкатулку, старинную, украшенную смарагдами^[4] и позолотой, и Тая осветила ее дрожащим сиянием свечи. Некоторое время Лиза задумчиво перебирала драгоценности.

– Вот он… – вытащила она большой малахитовый перстень. Ее ясные серые глаза затуманились. – Странный… красоты неописуемой – смотри, жилки в узор складываются, словно цветок в камне расцвел. Как живой. А все ж таки странный.

– Наследство славное… Бабушка ваша, да и матушка ее ой непростыми были, – задумчиво проговорила Тая.

– Отчего же?

– Да так, – уклончиво ответила горничная. – Старухи, совсем древние, в Яблоньках много чего болтали.

– О бабушке Варваре Дмитриевне?

– О ней. Что была она… ну вроде как ведьма.

– Да вранье все. То есть, – благовоспитанно поправила себя Лиза, – неправда это. Но перстень-то как хорош!.. К нему и серьги здесь имеются. Надену на бал к Загорской, хоть какая-то приятность…

Она вновь посмотрела в окно.

– Что высматриваете в этакую-то ночь, Лизавета Алексеевна?

Лиза озорно улыбнулась.

– Может, диво какое? Таких ночей в году ведь четыре?

– Да, по одной на каждый из месяцев, в котором тридцать дней.

– Вот говорю – ты все знаешь. А знаешь ли о том, что, хотя доброе волшебство и скрывается от всех, из Небесного града спускаются на землю черная птица Сирин и белая птица Алконост, чтобы защитить людей от зла? Сирин плачет о грехах человеческих, а Алконост радуется, что прощает нас Бог. И тем, кто их видел, никакая нечисть уже не страшна.

– И вы, стало быть, барышня, в окно пытаетесь разглядеть посланцев небесных?

– Да я б и сама к ним полетела! Дал бы Бог крылья… Только они скорее к нам в Яблоньки прилетят, а не в Москву. Говорят, чудо-птицы обычные яблоки в целебные превращают!

– Так уж прям и в Яблоньки… Экая вы барышня выдумщица. Яблоневых-то садов сколько повсюду… так неужто их название деревни приманит?

– Нет, – Лиза вдруг погрустнела. – Ни в Яблоньки, никуда… Только вороны летают.

– Вороны? – Тая удивленно приподняла черную бровь. Лиза не льстила – горничная и вправду была куда красивее ее самой.

– Да… Или один какой-то тут повадился. Все туда-сюда летает, даже на окно садился, в комнату заглядывал.

– Не к добру это, – нахмурилась Таисья.

– Да что такое? – Грусть как рукой сняло, Лиза – воплощенное непостоянство – снова рассмеялась. – Ты боишься, что ли? Думаешь, несчастье принесет? Вот уж чему не верю. Птица как птица… а, поняла! Опасаешься – а вдруг это сам Ворон Воронович, ветров внук, что девиц похищает? Ох нет, это все древние истории, и в Москве он не появится.

– Ой, не скажите.

– Таичка… – пригляделась Лиза к Таисье. – Что-то мне кажется, ты больше знаешь, чем говоришь. Я права?

– Да ничего я такого не знаю, барышня. То же, что и все. Просто побереглась бы я на вашем месте, всякое же бывает. И спать ложились бы. Хотите или нет, а к балу-то вам готовиться.

– Ох уж этот бал… Но твоя правда.

Лиза неохотно соскользнула с подоконника.

Таисья помогла барышне переодеться и оставила ее помолиться перед сном. Сама тихо спустилась по лестнице на первый этаж, прошла к себе, приоткрыла окно.

И, обернувшись пушистой серой кошкой, скользнула в ночную мглу.

Глава 3. Ночной извозчик

– Что же, Алексей Никитич… – заговорил Миша, когда они в крытом экипаже неспешно продвигались по ночной Москве к восточной окраине, где жил Измайлов с дочерью. – Раз уж так сложилось, стало быть, могу я с вами поговорить начистоту?

Измайлов улыбнулся.

– Отчего же нет. Со мной, Миша, ты всегда можешь быть откровенен.

– Да… покойный отец уважал вас, а матушка…

– Что же?

– Она всегда говорила, что чудесно было бы породниться Сокольским с Измайловыми. Если я… если Воронов вдруг не убьет меня на дуэли… могу я просить у вас руки Елизаветы Алексеевны?

Измайлов ничуть не удивился.

– Мне известно желание твоей матушки, Миша, и не буду скрывать, что оно вполне совпадает с моим. Но вопрос – согласится ли Лиза?

– О! – пылко воскликнул Сокольский. – Я приложу все усилия, чтобы понравиться Елизавете Алексеевне.

– Это будет не так-то просто, друг мой. Дочь моя росла без матери и, признаюсь, я немного ее избаловал. Лиза – своенравное дитя. Впрочем, я поговорю с ней. Однако… Что-то очень долго мы едем. – Измайлов бросил взгляд в окно экипажа. – Эй! – крикнул он извозчику. – Пьян ты что ли? Куда нас завез? Поворачивай назад.

Но в ответ извозчик остановил лошадей. Предчувствуя недоброе и сдерживаясь, чтобы не выругаться покрепче, Алексей Никитич открыл дверцу и поспешил выбраться наружу. Под каблуками хрустнула мерзлая грязь. Впереди – овраг, кусты и деревья обступают… Лебяжья роща?!

– Ты что это… – начал Измайлов. И осекся.

На него смотрела не ожидаемо пьяная рожа извозчика, а залитая лунным светом медвежья морда. Алексей Никитич и слова не успел вымолвить, как за его спиной раздался волчий вой. Он резко обернулся, сжимая трость – единственное свое оружие. Миша, не выходя из кареты, выстрелил, на что один из волков тут же откликнулся еще более жутким воем, неожиданно переходящим в человеческий стон. Второй волк прыгнул на Сокольского, но упал замертво, сраженный вторым выстрелом со спины.

Когда дым развеялся, Миша увидел вместо зверей два мертвых человеческих тела, и потерял сознание. Алексей Никитич, стиснув трость так, что пальцам стало больно, сам едва удерживаясь на краю реальности, смотрел как слезший с ко́зел медведь неторопливо идет на Федора Воронова, невесть откуда тут взявшегося. Тот спокойно достал из-под плаща второй пистолет и наставил на зверя.

Медленно, шаг за шагом продвигаясь на задних лапах, медведь наступал на неподвижную фигуру в черном плаще. Федор ждал, рука его с пистолетом не дрогнула. Наконец зверь остановился.

– Прекращай, Шатун, – сказал Воронов негромко. – Не выгорело ваше дело.

Медведь еще постоял немного, чуть раскачиваясь, а потом воздух вокруг него сгустился, заколебался, и он обернулся бородатым крепким детиной в овчинном тулупе.

– Вот и правду люди говорят – встретить ворона не к добру, – он сплюнул. – Чего не дал попировать? Сегодня наша ночь.

– Так сошлось, не повезло вам, – не повышая голоса, ответил Федор, опуская пистолет. – Захотелось мне, чтобы вы этих господ не трогали.

– Не слишком ли много берешь на себя, Черный Ворон? Ребят вон порешили…

– Уж по этим-то бродягам никто плакать не станет. Ступай-ка отсюда подальше, Шатун. Я так хочу.

Тот перевел тяжелый взгляд на Измайлова, застывшего у кареты, и Алексей Никитич невольно поежился. Но Шатун развернулся и, не оглядываясь, пошел в глубь Лебяжьей рощи, огибая овраг.

Воронов убрал пистолет под плащ. Потом, обращаясь к Измайлову и уже пришедшему в себя Сокольскому, вздохнул:

– Вот поди ж ты, распоясалась, нечисть. Сладу с ними нет.

– Что это значит, Федор Иванович? – Миша не узнал своего голоса, прозвучавшего сдавленно и хрипло.

– Да то и значит, что первая черная ночь в году. Вам бы, господа, слушать бабушкины сказки да сидеть бы дома в такое время…

– А вы-то как ко всему этому причастны? – спросил Измайлов. – Как вы вообще здесь оказались? Не вижу ни лошади, ни экипажа…

– Не стоило мне тут быть? – спросил с улыбкой Воронов.

– Нет, я… – Алексей Никитич почувствовал себя неловко. – Позвольте вас поблагодарить, Федор Иванович.

– Не стоит. Кстати, Сокольский… – Федор кивком указал на трупы. – По выстрелу мы с вами уже сделали, может, довольствуемся этим? Я, право, уже и думать забыл о том, что там на вечере было…

Миша промолчал. Сказать в ответ «нет» он просто не смог. И за это возненавидел Воронова еще сильнее.

Глава 4. После бала

Графиня Зинаида Сергеевна Загорская не выходила из своих покоев. В красном кружевном пеньюаре и мягких домашних туфельках она то слонялась по просторной, роскошно обставленной в лиловых тонах спальне, то опускалась в мягкое кресло, о чем-то невесело размышляя.

Хорошо еще, что можно было не лгать, желая одиночества, не ссылаться на головную боль. Молодая вдова жила одна и была рада тому, что сама себе хозяйка. Хотя недостатка в женихах не было, отказы от выгодных партий следовали один за другим. Говорили, что «прекрасная Зинаида» больше всего на свете ценит свободу. А потом уже называли и другую причину.

В Москве в то время проживала великая княгиня Вера Павловна, близкая родственница царя. К ней приехал погостить из Петербурга сын, юный великий князь Александр Константинович. Этот романтичный красавец в одно мгновение влюбил в себя восторженных москвичек. И уезжать он не спешил. Скоро все поняли, почему. Зинаида хотя и была старше Александра, но смотрелись они великолепно. Говорили, что дело серьезно, хотя никто ничего не смог бы доказать. Вера Павловна делала вид, что ничего не замечает. Зинаида Сергеевна считалась ее подругой, вместе они занимались делами благотворительного комитета. Устраивая роскошный бал по случаю своего дня рождения, графиня пригласила, конечно, и великую княгиню с сыном, и та ответила милостивым согласием.

На балу не должно было случиться ничего непредвиденного. В списке гостей не было ни одной дамы, которая могла бы затмить Загорскую. Зинаида Сергеевна не была безупречной красавицей, но умела так себя подать, так изящно подчеркнуть нарядами стройность фигуры, так оттенить украшениями красивый медовый оттенок светлых волос, что все взоры обращались в первую очередь именно на нее. Графиня была уверена, что равных ей нет, и не боялась соперниц.

Елизавета Измайлова оказалась в списке гостей едва ли не случайно. Ее отец был представлен Зинаиде одним из уважаемых членов благотворительного комитета, и такую рекомендацию нельзя было игнорировать. Дочка Измайлова, провинциалка, меньше года жившая в Москве, по мнению графини, ровным счетом ничего из себя не представляла. «Пусть порадуется девочка, – решила Зинаида, – ничего страшного не случится».

Зинаида Сергеевна любила роскошь: золото огней, блеск драгоценностей, переливы хрусталя, аромат живых цветов, бархат и шелк, а еще – лучших музыкантов и самые модные танцы. И гости были как на подбор: грация и важность, нежность и величие, благородство и утонченность. Самый интересный из них, конечно же, великий князь в парадном мундире – само очарование. Мягкий взгляд его карих глаз заставлял трепетать не одно женское сердечко, в этом Зина была уверена. Как и в том, что для этого юноши она одна – царица. Царица бала и его души.

Непредвиденное началось с самого начала – с первого танца, на который великий князь Александр, согласно этикету, пригласил хозяйку. Графиня ждала красноречивых взглядов, особых, мимолетных, но так много значащих прикосновений, нежных слов – лишь для ее чуткого слуха… и ничего. Александр Константинович был рассеян, взгляд его блуждал, рука спокойно и уверенно лежала на талии Зинаиды – ни одного движения сверх дозволенного приличиями.

Что случилось? Объяснение нашлось очень скоро. На второй танец – вальс – Александр пригласил эту девчонку, Лизу Измайлову.

Когда гости только собирались, Зинаида, поприветствовав ее в числе прочих приглашенных, тут же о ней забыла. Лишь мимолетно отметила, что юной Измайловой недостает вкуса. Тяжеловесные малахитовые украшения не особо шли этой девочке. Недостаток лоска – это понятно, но Зинаиде не понравилось и прохладное спокойствие гостьи. Хозяйка бала ожидала увидеть застенчивость и волнение. Глаза у девчонки, правда, красивые, но она никак это не подчеркивает. И не может же быть, чтобы Александр, кроме этих глаз, ничего не заметил!

Танцуя с великим князем, Лиза оживилась. Щеки раскраснелись, взгляд заискрился радостью. И даже малахиты заиграли как-то иначе, словно тоже ожили. Теперь уже даже придирчивая Зинаида признала, что камни Лизе к лицу и неплохо сочетаются с бледно-зелеными оборками на ее светлом платье.

А князь Александр смотрел на юную Измайлову. Касался ее бережно и нежно. Он шептал ей что-то! И весь вечер потом за ней увивался.

Присутствующие, конечно, все увидели, оценили и успели обсудить. И графиня Зинаида Сергеевна Загорская в глазах общества оказалась достойной жалости. Зинаида что угодно могла стерпеть – только не это.

* * *

Графиня наконец присела за маленький столик и написала записку. Переодеваться не стала, накинула легкую шаль поверх пеньюара, прошла в светлую, с золотом, гостиную. И отворила окно.

Ждать он себя не заставил. Черный ворон опустился на подоконник. Сидевшая с книгой на софе Зинаида отложила чтение и кивнула в знак приветствия. Птица влетела в комнату, исчезла в мареве, а на ее месте появился Федор Иванович Воронов и сдержанно поцеловал холеную руку графини.

– Давно мы не виделись, Феденька, – Зинаида улыбнулась, по-прежнему не вставая с места.

– Да, Зина, порядочно. Но ведь ты и сейчас позвала меня по какому-то делу?

– Иногда выпадают в жизни испытания, когда рассчитывать приходится только на помощь старых друзей.

Зинаида приглядывалась к Воронову, и улыбка ее становилась все более натянутой. Федор пугал ее. Его черные глаза холодно поблескивали, тонкие черты прекрасного лица застыли, словно маска. Он всегда был таким после превращения, графиня знала. Первые минуты оставался отстраненным и чужим, продолжая воспринимать мир людей с его глупой суетой с высоты птичьего полета. Вот сейчас его бледное лицо порозовеет, взгляд прояснится… и все-таки он был чужим. Не стоило его звать.

Воронов сел в кресло напротив, и графиня устремила на него пытливый взгляд. Элегантный фрак, шейный галстук, булавка с брильянтом – все безукоризненно. Как всегда. Но в нем не было ленивой грации франта. Скорее – затаенная напряженность. И чувствуя, как в душе нарастает то ли страх, то ли неприязнь, Зинаида Сергеевна сразу перешла к делу.

– Федя, ты слышал, о чем сейчас сплетничают? Это касается великого князя Александра Константиновича.

– Дела великого князя не слишком-то мне интересны, Зина.

– Да, я знаю, – ответила она, скрывая нетерпение. – И сейчас ты подумал, что родовитей всех князей будешь… Но спустись к нам на землю хотя бы ненадолго. Могу я пожаловаться другу? Александр бросил меня.

– Бедная Зина! Я бы посочувствовал, если бы не знал, как ты этого не любишь.

– Мне не сочувствие нужно! – пылко ответила графиня. – Александр влюбился на балу в глупую провинциалку. Великая княгиня Вера Павловна встревожена, говорит, ее сын совсем сошел с ума, дело принимает нешуточный оборот.

– Так что способен, чего доброго, и жениться, отмахнувшись от мнения родни? Это, конечно, прискорбно, но чего ты хочешь от меня?

– Федя… – светло-карие глаза Зинаиды гневно блеснули. – Можешь похитить молодую Измайлову?

– Похитить? – удивился Федор. – Твоя предприимчивость просто пугает. Что мне с ней делать?

– Что угодно. Только опорочь ее так, чтобы никакая любовь не устояла перед слухами, которые мгновенно разнесутся по Москве.

– Мне кажется, – холодно ответил Воронов, – вы меня, Зинаида Сергеевна, с вашим слугой Чаловым перепутали. Это ему такие дела под стать. Никогда ничем подобным не занимался и впредь не стану.

Зинаида, насмешливо прищурившись, посмотрела на Воронова, стараясь, чтобы взгляд не выдавал ее истинных чувств. Она на самом деле боялась его.

– Мне казалось, Черный Ворон на многое способен. Хочешь поторговаться?

– Не надо, Зина. То, что я тебя когда-то от твоего унылого мужа избавил, еще не повод считать меня мальчиком на побегушках. Да и то – поединок был отменный. Граф, мир его праху, шпагой владел как никто, недаром он так упорно искал со мной ссоры.

– Но тогда он на пустом месте ревновал, – тихо сказала Зинаида, отводя взгляд. – Все считают, Федя, что я тебе от дома отказала, но ведь это не так. Ты всегда ко мне вхож… днем и ночью. Я не столь уж щепетильна, ты ведь знаешь, и память супруга никогда чтить не собиралась.

– Милая моя Зинаида Сергеевна, то, что могло быть тогда, да не случилось, теперь, спустя годы, ворошить не стоит. Я что угодно для тебя сделаю, лишь бы ты была счастлива, но всему же есть предел. Давай считать, что этого разговора и вовсе не было.

– Ах вот оно как. Хорошо, Федор Иванович. Тогда прошу вас и в самом деле забыть дорогу в мой дом.

– И я бы уже это сделал, Зинаида Сергеевна, если бы вы столь горячо не возжелали обратного.

– Мне бы стоило навсегда порвать с тобой, Федя, – с горечью произнесла графиня.

– И правда, стоило, – негромко ответил Воронов. – Поверь, я уже давно не вспоминаю, что Зина Калинина была моей невестой. Пока не появился граф Загорский…

– Но ты же понимаешь – влияние графа, давление семьи…

– Не повторяйся, Зина. Все это я уже слышал и ни в чем тебя не упрекаю. Я и правда хочу, чтобы ты не грустила, но губить ни в чем неповинную девочку ради твоего каприза не стану.

– И это твое последнее слово?

– Да.

Зинаида Сергеевна поднялась с софы, Воронов тоже встал с кресла.

– Прощай, Федор.

– Прощай, Зина.

Даже не поцеловав ручку графини на прощанье, Федор Иванович обернулся вороном. Посмотрев, как скрывается в небе черная птица, Зинаида со злостью захлопнула окно.

– Проклятый оборотень… – прошептала она. Потом позвала слугу и приказала:

– Чалого ко мне.

Ожидая своего подданного, Зина старалась успокоиться, не дать досаде прорваться. Даже наедине с собой она считала это недостойным. Интересно, понимает ли Феденька, почему она предпочла ему тогда графа Загорского? Конечно же, правдой было и то, что влюбленность графа всем казалось счастливой звездой, просиявшей для Зины, и отец не потерпел бы от дочери «капризов». Но главное – Воронов не скрыл от невесты своей истинной природы, не хотел, чтобы между ними были тайны.

А она испугалась. Не решилась выйти замуж за того, кто не совсем человек. Наверное, Федор все-таки понял… конечно, понял, потому и зла на нее не держал. И сейчас Зина была уязвлена, она-то не сомневалась, что Воронов влюблен по-прежнему и самоотверженно готов для нее на все. Какая глупая иллюзия!

Но разрушение этой иллюзии и вполовину не причинило столько боли, сколько предательство Александра. Внутри все кипело и кровоточило, и Зинаиде представлялось, как она задушит Измайлову своими руками. Нет, как такое возможно?! Приворожила она, что ли, великого князя?

Неожиданная догадка заставила Зинаиду прикусить указательный палец, как она всегда делала в сильном волнении. Перстень! Бабка у девчонки, кажется, родом с Урала. Уральские малахиты – непростые камни. Может быть, ни в каких других нет столько волшебства. Неужели Елизавета Измайлова…

Вошедший слуга доложил о прибытии Петра Матвеевича Чалого.

Глава 5. Лебяжья роща

Несмотря на воскресный день и позднюю литургию^[5], в Преображенском храме, что в Лебяжьей роще, прихожан было немного. Этот храм был самым удаленным от сердца столицы, и только жители ее восточной окраины собирались в нем по воскресеньям и праздникам.

Лиза эту церковь очень любила. Маленькая, деревянная, без позолоты, со скромным иконостасом. Икон здесь немного, но все большие, старинные. Душа тянется ввысь, когда глядишь на потемневшие от времени и при этом такие светлые лики.

Но сегодня молитва не шла. Совсем.

Да и как тут молиться, когда в самом темном углу храма стоит великий князь и глаз с нее, с Лизы, не сводит? Девушка зарекалась, что ни разу больше не обернется. Но оборачивалась – и видела его взгляд. Отводила глаза, и все равно его чувствовала. Но разве так можно? Разве за этим ходят в храм? Как он только может?!

Она была сама не своя с того бала. Вообще-то неприятности начались еще раньше. Удобно устроившись рядом с дочерью в экипаже, Алексей Никитич негромко поинтересовался, как в ее ушках и на пальчике оказались украшения его матери, хранившиеся запертыми в столе.

Лизе стало досадно. Почему отец прячет все эти прелестные вещицы? Они же ее, Лизины, по праву! И если не на такие балы их надевать, так когда же? Вечно им, что ли, скрытыми оставаться? Из-за этой, возможно, несправедливой досады, а еще чтобы не выдать Яшку, научившего ее взламывать замки, Лиза и ответила, придавая голосу как можно больше загадочности:

– Может быть, малахиты сами нашли меня…

К ее большому удивлению, отец в ответ и слова не произнес, но задумался и будто помрачнел. А она огорчилась.

Но на балу Лиза забыла об этом разговоре. Все произошло как в раззолоченном воображением сне. Бальная зала сверкала, музыка, казалось, благоухала – такой она была цветочно-воздушной. Великий князь вел Лизу в вальсе, а в ней что-то взыграло, как от вина. Что-то словно даже чужое, не ее. А он смотрел… смотрел… вот как сейчас. Тогда ей было весело, светло, как в сказке. У князя Александра глаза такие бархатные, и он был так мил с ней! Но Лиза думала, что все это останется там, в сказке, а за порогом графского дома развеется как дым.

Она и не жалела на следующий день о том, что все прошло. Но Александр неожиданно ей написал. И теперь искал встречи.

А Лиза рассердилась. Она не была честолюбивой, тем более не желала стать темой для пересудов. Хотя этого уже не избежать. Достаточно! Ни одним взглядом, ни одним движением она больше его не поощрит.

Девушка демонстративно отвернулась от великого князя. Но тут же нашла новый повод отвлечься от икон. В противоположной стороне стоял мужчина в черном наглухо застегнутом сюртуке. В руке он держал шляпу. Темные блестящие волосы, тщательно расчесанные на косой пробор, падали на лоб густой волной. На этом молодом человеке девушка невольно задержала взгляд – как-то слишком уж резко он был красив. Казалось, еще посмотришь – глаза заболят. Лиза поскорее отвернулась. Вот напасть-то: и не помолишься спокойно.

Наконец-то вынесли крест для целования. Служба завершилась. Алексей Никитич и Лиза вместе со всеми неспешно направились к выходу из церкви. В притворе^[6] великий князь поравнялся с девушкой в тот миг, когда она оказалась позади отца, и шепнул ей:

– Где я могу теперь увидеть вас?

– Это невозможно, – ответила она холодно и поспешила поскорее выйти из храма вслед за Измайловым. К ее радости, Александр Константинович от них отстал.

Лиза взяла отца под руку. В храм они всегда ходили вместе, пешком, и так же возвращались. Но сначала, по недавно установленной Лизой традиции, следовало прогуляться к Майскому пруду. Лебеди уже вернулись, девушка была в предвкушении и специально захватила из дома хлеб.

Этот апрельский день выдался погожим, солнечным и звонким. Весна – сама жизнь – наконец-то восторжествовала над затянувшимися холодами. Древняя просторная Лебяжья роща на окраине Москвы – место благонравных дневных прогулок. Впрочем, москвичи не слишком-то в нее углублялись. Разносились слухи о наполнявшем рощу ночном разгуле и разбое, о тайных поединках, и кто знает, с чем можно столкнуться даже днем. Но сегодня о таком думать вовсе не хотелось.

Лиза в который раз поправила шляпку, подергала рукав редингота^[7] и, так ничего не придумав, спросила у отца без обиняков:

– И что мне теперь делать, папа?

Алексей Никитич и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос. Происходящее ему сильно не нравилось. Внезапная влюбленность великого князя в его дочь, теперь вот эти преследования. Но пока Александр Константинович не выходит за рамки приличий, он ничего не может предпринять. Но и делать вид, что ничего не происходит, невозможно.

– Давай вернемся в Яблоньки, – попросила Лиза. – Ну ее, эту Москву.

– Ты это сейчас так говоришь, – возразил Измайлов. – А потом соскучишься…

– А ты женись на Катеньке Вересовой, – лукаво улыбнулась ему дочь. – И куда как веселей нам всем тогда будет.

– Вот, значит, как ты придумала! А почему бы тебе самой не выйти замуж?

– За Сокольского? И слышать не хочу.

– Дело твое, конечно, а жаль. Потому что…

Алексей Никитич не договорил. Проходили они через тенистый уголок рощи, рядом никого не было. В тишине, словно ниоткуда, поднялся ветер, его мощный порыв едва не сбил с ног Лизу. А потом появились они. То ли люди, то ли звери. Пять. Шесть. Семь… Они выходили из-за деревьев, окружали. Лиза не вскрикнула, не бросилась бежать.

Она сжала руки, пытаясь справиться со страхом. Смотрела на людей в простых кафтанах, стоптанных сапогах и крестьянских шапках, которых приняла бы за разбойников, если бы не их лица, словно покрытые древесной корой, и буро-зеленые бороды.

«Лешие!» – поняла девушка, замирая от ужаса. Все сходилось: ветрами дуют, из невидимости приходят, тени не отбрасывают.

Приближаются!

– Пресвятая Богородица, спаси нас! – прошептала Лиза.

Между тем уже свершались одновременно два события. Черный ворон с ближайшей березы камнем упал на девушку, закрывая ей глаза крылом. Заклубилось марево, и на месте Лизы никого не стало. Исчез и ворон.

А Алексей Никитич не увидел, что случилось с дочерью. Замелькали золотые искры, по телу прошла острая боль.

И мощная, дикая, величавая сила, дремавшая внутри, вырвалась наружу. Измайлов перестал осознавать себя, обернулся крылатым змеем, изумрудно-золотистым, с узкой головой и длинным гибким хвостом.

Он ринулся на врагов, яростно ударил срывающимся с крыльев вихрем, и лешаки попадали, побросали дубинки, а вскоре и вовсе исчезли. Змей снова стал человеком. Кровь хлынула у Алексея из носа, и он упал без памяти на талый снег, все еще хранимый тенью берез.

Глава 6. Лебединый край

Был апрель – и вдруг сразу май. Древесные кроны – словно зеленые облачка, свежая трава под ногами.

Первое, что ощутила Лиза, – ей жарко в любимом красном рединготе. А потом и все чувства вернулись. Она была в березовой роще – но другой. Деревья выше и краше, береста – чище, оттенок ее нежный, бледно-розовый. Солнце пряталось за кудрявыми облаками в безмятежно-синем небе. Не по-земному синем. А вдалеке, в просвете между стволами, что-то сверкало россыпью бриллиантов. Озеро, быть может.

Дышалось легко, и было очень тихо.

Лиза закрыла глаза ладонями, сосчитала до десяти, а когда опустила руки – ничего не изменилось. Кроме одного – рядом с ней стоял молодой человек в черном сюртуке, которого она видела в церкви.

Лиза молча смотрела на него широко раскрытыми глазами. А Федор Воронов негромко произнес:

– Добро пожаловать в Лебединый край.

Она по-прежнему молчала. В глубине серых глаз отразились удивление и восторг, потом губы дрогнули в улыбке.

– Где же лебеди?

– А вон там, – Федор указал рукой в перчатке в сторону алмазного блеска. – На озере. И повсюду. Здесь живут не только птицы, но и девы-лебеди. И царевна их. Мы в Запределье, невидимом мире.

Лиза, прижав руки к груди, обернулась к озеру. Лицо ее засияло тоже как-то не по-земному: словно сквозь розоватую, как кора здешних берез, тонкую кожу пробился внутренний свет. Будто заискрились золотистые легкие локоны, подхваченные теплым ветром.

– Запределье? Волшебный мир…

– Именно так, Елизавета Алексеевна. А здесь – его часть, Лебединый край.

– А я всегда знала, что он существует! – воскликнула Лиза. – И что когда-нибудь я его увижу. И больше всего я мечтала встретить Царевну-Лебедь…

– Смотрите, – Федор указал в сторону, противоположную озеру. Обернувшись, Лиза увидела, что поодаль, у близко растущих берез, стоят две девушки и с интересом их разглядывают. Одна, с длинной русой косой, в голубом сарафане – обычная на вид, только нежно и просветленно красивая. Вторая – в облаке кисеи^[8], подобном сильно открытому бальному платью; темные кудри уложены в причудливую прическу, за спиной – огромные лебединые крылья.

Девушки взялись за руки и скрылись за деревьями.

Лиза глядела им вслед.

– Это ведь не смерть? – спросила она, как-то сразу притихнув. – И где мой отец?

– Он остался там, куда мы скоро вернемся. И не бойтесь – ему ничего не угрожает.

– Откуда вы знаете? – Лиза вновь смотрела прямо на Воронова, не отводя взгляда. – Кто вы такой? Это вы меня сюда привели? На нас напали лешие, вы знали?

– Я знал, что вам грозит опасность. Позвольте представиться – Федор Иванович Воронов, помещик села Тумарино, Чудногорского уезда.

– Так это ж наши края… Яблоньки наши недалеко от Чудногорска… Рада знакомству, Федор Иванович. Я слышала о вас.

– И ничего хорошего, правда? Но не бойтесь меня, Елизавета Алексеевна. Для вас я сила скорее добрая. Пойдемте к озеру, посмотрим на лебедей. Нам недолго здесь быть. Царевну-Лебедь мы, быть может, сегодня не увидим, хотя здесь ее маленькое царство. Но, как могучая волшебница, она нередко в других местах гостит подолгу.

– А вы откуда все это знаете? Или вы, Федор Иванович, в двух мирах живете?

– Нет, что вы. Я могу лишь проникать иногда в Запределье ненадолго, но лишь из тех мест нашего мира, которые с ним связаны.

– Это волшебные места, да? Лебяжья роща такая?

– Конечно. Вы ведь это чувствовали? Есть и другое место, к ней впритык, – Черный овраг, оно совсем недоброе… Но смотрите – Хрустальное озеро.

Федор прошел немного вперед, увлекая за собой Лизу. Стройные березы, словно пропитанные розоватым светом, расступались перед ними, и наконец взору открылось прозрачно-чистое озеро. И хотя здешнее светило, словно играя в прятки, лишь изредка показывалось из-за облаков, вода сверкала и переливалась, будто в ясный день. На озерной глади блики то и дело складывалась в изменчивые узоры, их неторопливо разрушали плавно проплывающие по ним птицы. Тут же юноши и девушки, в самых разных одеяниях, катались в легких лодочках или о чем-то разговаривали, сидя на берегу. У некоторых из них были крылья…

– Как искрится… а вода-то! – восхитилась Лиза. – И впрямь хрусталь. Лебеди… будто ангелы их сделали из крыльев своих… И девушки – как из снега и сахара… Что за край! Ничего прекраснее не видела. Я бы здесь подольше осталась, но нельзя, да?

– Нельзя. И мне нельзя. Мы с вами люди… во многом.

– Ничего не понимаю, – радостно сказала Лиза. – А расспрашивать не хочется. Хочется просто смотреть… дышать.

– Увы, Елизавета Алексеевна, когда мы вернемся домой, у нас уже не будет возможности поговорить. Потому что батюшка ваш такого человека, как я, и близко к своей дочери не подпустит.

– Вы дуэлями прославились. Грешно это как-то, не по-христиански. А я вас в храме сегодня видела.

– Так я в храм хожу, Богу молюсь. Я ведь грешник, а не нечисть. Как и они, – Федор указал рукой в сторону гуляющих по берегу озера девушек-лебедей, и крылатых, и бескрылых. – Только я человек больше чем наполовину, а эти уж совсем сущности волшебные. В них зла не больше, чем в березах, они – частичка силы, что с Русью-матушкой зародилась. А ведь есть и другая…

– Лешие? – с жаром спросила Лиза. – Откуда они? За что на нас напали?

– Лешие – дикие создания, напакостить могут из-за дурного озорства, но на человека сами нападать не станут, они ведомые. Ими чужая воля управляет, и воля эта – человеческая, свободная. Мы зовем лесовиками тех, кто, лесной народ из дремучих чащ, а порой из Запределья вызывают и подстрекают на злые дела.

– И кто же это? – тихо спросила Лиза. – Именно этих кто на нас натравил?

– Женщина… Дарья-лесовичка, жена Шатуна. Ах, долго рассказывать, а времени мало. Дарья и Шатун, он же разбойник Степан Сенцов, каторга по ним плачет… Исполняют чужие заказы. Шатун из проклятых – оборотень поневоле. Обычно подобную напасть сами на себя большими грехами накликают.

– А бывают и другие оборотни?

– Бывают. Один перед вами, Елизавета Алексеевна. Сказку знаете? На море-океане, на острове Буяне, на семи дубах свил гнездо-дворец Царь-Ворон, Ветров сын. А над Русью летает сынок его, Ворон Воронович, похититель девиц прекрасных. Так вот – он мой дед.

– Быть не может! – воскликнула Лиза. – Так вы… Постойте, ворон-оборотень? Это вы перед моим окном все летали?

– Простите меня. Но я еще много где летаю. И оттого знаю немало. А потому прошу вас – остерегайтесь графини Зинаиды Загорской. А еще великой княгини Веры Павловны и корня ваших бед – малахитового перстня, в котором заключены прельстительные чары. Я вам всех ваших семейных тайн раскрывать не вправе, только одно скажу: бабушка ваша непростая, прабабка – и подавно. Дед мой, коему сотни лет, прекрасно знал обеих. Перстень снимите и спрячьте. И уезжайте из Москвы. Уезжайте как можно скорее. И знайте – если что, я вас не оставлю.

– Почему? – простодушно спросила Лиза.

Воронов усмехнулся.

– Так… каприз.

* * *

Вернулись Лиза и Федор на прежнее место в Лебяжью рощу в ту минуту, когда Алексей Никитич, пришедший в себя, тревожно озирался по сторонам, утирая кровь с лица носовым платком. Он вздрогнул, увидев дочь, выходящую из-за дерева. Воронов остановился у большой березы, опершись на ствол, и не приближался.

– Лиза! – воскликнул Алексей Никитич. – Подожди, милая… в голове все никак не прояснится.

– Отец, с вами все хорошо? Кровь? Вы с лешими дрались?

– Да, – Измайлов помрачнел. – Что-то в этом роде…

Отец и дочь замолчали, встревоженно глядя друг на друга. Алексей Никитич ни за что не хотел рассказать Лизе о произошедшем с ним страшном изменении, она же желала сохранить в тайне от всех краткое путешествие в дивный мир волшебства.

Федор с грустной усмешкой смотрел на это. Самые родные люди, никого у них больше нет, а поди ж ты. Он знал, что произошло с Измайловым. Тогда, накрыв Лизу крылом, Воронов мысленно произносил заклинание перемещения и успел почувствовать исходящую от Алексея знакомую магию. А какой облик тот примет – нетрудно было догадаться, зная, кем была его мать. Хорош сюрприз для чопорного Измайлова!

Лиза должна знать. Но только отец ей не скажет. А он, Федор, не имеет права влезать в их отношения. Его размышления прервал вопрос:

– Вы опять здесь, Воронов?

– Где ж мне быть?

– Вездесущий вы что ли?

– Нет, просто следую за своим интересом.

– Не поделитесь ли секретом, в чем он заключается?

– Увы, не поделюсь.

– Уж не вы ли, – раздраженно спросил Алексей Никитич, – стоите за всеми эти странностями?

Воронов ответил горделиво:

– Нет.

Развернулся и пошел прочь.

– Ах, – покачала головой Лиза, – напрасно вы, папа, так суровы к господину Воронову.

– Так ты уже и познакомиться с ним успела?! – вспыхнул Измайлов. И тут же осадил себя: на душе было препаршиво, но не срываться же на любимую дочку.

– Права ты, Лиза, – печально сказал он, остывая. – Нечего нам больше с тобой делать в Москве. Завтра же в Яблоньки уедем.

Лиза кивнула. Но сейчас ей в родную деревню почему-то хотелось куда меньше, чем еще час назад.

Глава 7. Сделка

– Все понятно, – сказала графиня Зинаида Сергеевна. – Все придется делать самой.

– Так я ж все, как вы повелели… – оправдывался Петр Матвеевич Чалый, высокий дородный мужчина средних лет, уже начинающий лысеть. Это приводило его в большое огорчение. Мелкий помещик, прокутивший в юности небольшое состояние, он пробивался тем, что оказывал важным господам разные сомнительные услуги, пока Зинаида Загорская не оценила по достоинству его изворотливость и исполнительность и не назначила своим поверенным.

– Ты кому дело-то поручил?

– Шатуну и Лесовичке, ваше сиятельство. Никогда у них прежде промашки не было.

– Что случилось на этот раз?

– Да тут, извольте видеть…

Он наклонился к Зинаиде Сергеевне, которая сидела в бархатном кресле своей гостиной, рассеянно поигрывая веером, и что-то прошептал ей в ухо.

– Дракон? – изумилась Зина. – Ты уверен?

– Шатун сам видел.

– Милое дело…

– А еще, ваше сиятельство, Черный Ворон все время рядом крутился.

– А вот это совсем неприятно, – Зинаида нервно сложила веер. – Что за дело Федору до этой семейки? Или досадить мне хочет? Ладно… Чары, колдовство… уж как-нибудь без магии обойдусь. Вот что, Петр Матвеевич. Разузнай-ка побольше о том франтике, что метит в женихи Измайловой. Как ты говоришь, его имя?

– Михаил Платонович Сокольский.

– Вот-вот. И начинай скупать его векселя. Чем скорее обернешься – тем лучше. Когда в деле замешаны деньги – это посильнее любой магии будет…

* * *

Через несколько дней в этой же гостиной Зинаида Сергеевна принимала Мишу Сокольского. Все складывалось как нельзя лучше – Зина видела, что юноша очарован ею с первых же минут знакомства.

– Светские беседы вести и томить вас неведением не стану, – говорила графиня Загорская. – У вас, Михаил Платонович, набралось пятнадцать тысяч долга. Что намерены делать, позвольте полюбопытствовать?

Миша был сам не свой, впору стреляться. Его немаленькие долги умножились после того, как Лиза уехала из Москвы, так и не дав согласия на брак, а он с досады пустился во все тяжкие.

– Ставлю вас в известность, что все ваши векселя и долговые расписки были выкуплены мною, и я собираюсь в самом ближайшем времени предъявить их к взысканию.

Миша поднял на графиню невинные голубые глаза, полные недоумения и обиды.

– За что вы ненавидите меня, Зинаида Сергеевна? Мы же с вами едва познакомились.

– Ненавижу вас? – Зина пожала плечами. – С чего бы? Просто держу в руках, вот и все.

– Я ведь должен что-то сделать? – догадался Сокольский.

– Ну наконец-то… – Графиня засмеялась. – Всего лишь удовлетворить живейшее желание вашего сердца – жениться на госпоже Измайловой.

– Жениться на Лизе? – изумился Миша. – Но, ваше сиятельство, вам-то что до… Ах! Кажется, понимаю.

– Вы понимаете, – сдержанно отозвалась Зинаида.

Все ее знакомые понимали. Шепотом передавали друг другу, как обезумевший князь Александр собрался бросить все и мчаться в Яблоньки, с каким трудом уговорила его мать остаться в Москве.

– Итак, в тот день, когда Елизавета Измайлова станет госпожой Сокольской, все ваши долговые обязательства будут уничтожены, Михаил Платонович.

– Но как же я… Лиза ведь не согласна.

– А вот это уже не моя забота, – Зинаида чуть усмехнулась, заметив, что Миша засматривается на вырез ее платья и блестящее золотое ожерелье с топазами. – Мне ли учить мужчину, как разрешать любовные затруднения… Постарайтесь, сударь. Да не медлите. А ежели соберетесь действовать решительно, вам в том может помочь мой поверенный, он порекомендует верных людей. Но учтите – ждать бесконечно я не намерена.

Миша чувствовал стеснение в груди. Жар приливал к голове. Эта женщина поставила его в ужасное положение, собиралась вертеть им, как куклой! А он не сводил с нее глаз. И понимал, что не так уже и любит Лизу, как ему казалось. Да он вообще никогда ее не любил. Она была для него самой удобной невестой: дочь соседа-помещика, небедного, имения рядом, опять же, денежные дела поправить можно… Но как сравнить милую провинциалочку с этой роскошной светской львицей? Какой же глупец великий князь Александр Константинович! Как можно променять такую женщину на Лизу?

Прощаясь с графиней, Мишенька задержал у своих губ ее лилейную руку дольше, чем то позволяли приличия. Думал, что она недовольно нахмурится, но увидел в золотистых глазах озорные искры.

Уходил Миша от Зинаиды Сергеевны глубоко и бесповоротно влюбленным. От нее, конечно, это не укрылось. Она вздохнула, отгоняя воспоминания о безмятежном счастье с дорогим ее сердцу мужчиной. Зина верила в то, что приворотная магия не действует на тех, кто любит по-настоящему. А значит, если дело в малахитовом перстне, то Александр никогда ее, Зинаиду, и не любил. И уж тем более, если дело обошлось безо всяких чар. Нет, она не намерена была хранить ему верность. И даже если он захочет к ней вернуться – между ними все кончено.

А в Мише Сокольском не было мягкого обаяния Александра Константиновича, не было аристократизма и жгучей красоты Федора Воронова, но его отличала почти детская прелесть – большие голубые глаза, длинные темные кудри, нежный румянец – ну просто пастушок из пасторалей. Так почему бы и ей не сделаться на время пастушкой, раз уж не вышло стать великой княгиней? И Зинаида окончательно решила: перед тем, как Сокольский отправится в Яблоньки выполнять ее поручение, она подарит ему небольшой задаток. И привяжет к себе надолго.

Если не навсегда.

Глава 8. Яблоневый сад

Царевна-Лебедь, вспоминала Лиза, была женой одного из царевичей московских, Георгия. Царевич рано умер, и супруга его исчезла, но их подросший сын унаследовал трон и царствовал на Руси долго и благополучно. А стало быть, в нынешних правителях российских течет лебединая кровь. Интересно, умеют ли они превращаться в лебедей? Почему-то Лизе сложно было представить в образе дивной птицы великого князя Александра Константиновича. Думать о нем сейчас было неприятно, она надеялась только, что он забудет о ней, если еще не забыл. Перстень, как советовал Воронов, она надежно спрятала. Поначалу, правда, долго приглядывалась, где ж тут чародейство? Ничего, конечно, не увидела, но Федору Ивановичу она поверила.

Пока ехали в Яблоньки, Лиза все высматривала Воронова из окна кареты и очень скоро научилась отличать – он был крупнее обычных птиц и будто даже чернее. Он летел за ними. Весь путь, неустанно. А в нем ведь тоже царская кровь, только другая. На море-океане, на острове Буяне, на семи дубах… Это тоже, поди, в Запределье. Вот ведь как душа теперь томится!

Теперь Лиза другими глазами смотрела на поля, леса, деревеньки, мимо которых проезжала. А вдруг где-то среди них есть место особое, потаенное? Откуда можно в волшебный мир попасть. Вот бы туда снова, хоть на пять минут!

А сейчас Лиза гуляла по яблоневому саду поместья Измайловых. Уже вечерело, и девушка накинула шаль поверх шерстяного платья. Она глядела на нежную поросль травы, на развернувшиеся из почек листочки – и вспоминала Лебединый край и Хрустальное озеро. А Воронов говорил что-то о том, что бабушки ее непростые. Неужели и правда ведьмы? Этого Лиза не хотела, она не любила темного колдовства. Волшебство – другое дело. Может быть, в ее саду – уж точно самом красивом яблоневом саду во всем свете! – тоже есть волшебство?

Вот бы Воронов прилетел! Он бы так много мог ей рассказать.

Она его совсем не боится. Может, зря? В Москве Лизе доводилось слышать о нем дурное, но при встрече показалось, что он человек чести.

Алексей Никитич уехал по делам в Чудногорск, оставив дочь на старую няньку, до сих пор живущую в их доме из милости. Впрочем, на смиренную приживалку Кузминична, которая еще Алексея Никитича нянчила, ничуть не походила: сама ключница^[9] ее боялась. Если отец вдруг задержится в городе, то и к ее, Лизы, дню рождения, чего доброго, не поспеет. Хоть и не зовут они гостей, но все же… Вон и тесто на пироги для праздничного обеда уже замесили. Что-то тревожит отца, но что – Лиза не могла понять.

– О чем задумались, милая барышня? – спросила Таисья, входя в садовую калитку. – Вечереет, не замерзли бы.

– Ничего, не замерзну… Тая, ты так много сказок знаешь и древних историй, скажи, может ли наш сад быть волшебным?

– Помню-помню, вы здесь птицу Сирин и птицу Алконост встречать собрались. – Тая улыбнулась. – По мне – все что хочешь волшебным может оказаться. Не угадаешь заранее.

– А что ты знаешь про Царя-Ворона?

– Ветров сын который? Так вы и сами все знаете. Ветрами повелевает. Дуют они с острова Буяна и достигают наших земель.

– Из Запределья приходят?

– Говорят, что так.

– А сын его, Ворон Воронович?

– У того в голове ветер. Девиц похищает, а иные и сами к нему идут. Женится, а жены его не старятся, долго живут, молодыми умирают. А он едва одну схоронит, уже другую берет.

– А сам живет до сих пор?

– А что ему сделается? Его-то век бесконечный, и сколько девиц у него уже побывало… Ах, незадача!.. – Тая, нахмурившись, смотрела на рукав своей рубахи. – Порвала, наверное, за гвоздь в калитке зацепила. Ох, как же…

– А зашить по-прежнему боишься? Машу попроси, скажи, что я велела.

– Смеются девушки надо мной.

– Ну и глупые, что смеются. Я читала, бывают разные непонятные страхи у людей. Кто чего боится. Ты вот иголок… ладно, я тебе новую рубашку подарю.

– Да я попрошу зашить… как прикажете, – Таисья вымученно улыбнулась и перевела разговор на другое. – А что это вы, Лизавета Алексеевна, сказками про воронов интересоваться изволите?

– Да так… Ветер в них, говоришь?.. Против ветра силы нет.

– Ну как же нет. Это мы, люди, не можем обуздать могучий ветер и птицу достать с неба, а с волшебством-то все можно.

– Расскажи!

– Камень есть, самый-самый сильный, Алатырь, из-под него Синь-река течет и, незримая, впадает во все моря, что есть на свете. И вот Алатырь, белый камень, хоть ветер притянет, хоть облако или птицу. Да все, что по небу летает. Притянет и не отпустит. Не просто так, конечно, слова особые знать нужно.

– Так где он, тот Алатырь…

– До него добраться и правда непросто, но ходят по миру осколки… вот над ними-то и ворожат.

– Откуда ты все знаешь, Тая?

– Старух люблю слушать. Так что, барышня, идете в дом? Кузминична гневается.

– Отец свою нянюшку словно маленький боится, – звонко засмеялась Лиза. – Ладно, не стану сердить старушку. Да и книгу нашла интересную у папеньки в шкафу. Так что и правда, идем, Таичка.

* * *

Проводив барышню в ее комнату, Таисья принесла ей малинового чая с крендельками, а потом, уже по темноте, прошла через яблоневый сад в примыкавшую к нему дубовую рощицу.

Когда вышел к ней навстречу высокий человек в мужицкой одежде, Тая запричитала:

– Да что ж житья от вас нет, окаянных, уж думала все, оставили Москву, так не увижу больше рожу твою пакостную… А вы и сюда добрались!

– Тихо, девка, – цыкнул на нее Шатун. – Скажи спасибо, что с тобой мы еще по-хорошему. Слушай, короче. Надо нам, чтобы барышня твоя через час была на этом вот самом месте, а в доме о том чтоб ни-ни! Как ты это уладишь – твоя забота. Не сумеешь – хуже будет обеим.

В темноте глаза Таисьи как-то злобно блеснули.

– А знаешь что, медведь-шатун. Не исполню я твоего приказа. Довольно и того, что я тебе в Москве про Лизу лишнее болтала. Она девушка добрая. А добра я мало от кого видала.

– Так больше и не увидишь, – усмехнулся Шатун, степенно поглаживая бороду. – Нешто она при себе держать тебя станет, когда узнает, кто такая ее горничная? А ежели все узнают? Дом господ Измайловых за версту обходить станут!

– Не докажешь!

– А доказать немудрено. Так что? Никто твою барышню обидеть не хочет, замуж по чести берут. А иначе кому она нужна будет, коли еще и слух пустим, какого она рода… Молчишь? Вот то-то и оно.

– Чтоб тебе провалиться, проклятый…

– Не кидайся проклятьями, самой бы не провалиться. Там давно тебя нечистый дожидается. Ну как?

– Ступай. Сделаю, как говоришь. Но смотри – как бы тебе самому голову не потерять.

– Штучки твои эти… не пужай, знаю я от них защиту. Через час, не забудь.

И Шатун ушел, посмеиваясь.

Глава 9. Дракон и монастырь

Катю Вересову Алексей Никитич встретил на монастырском крыльце. Она выходила из дома, где жили сестры. Темная, тонкая до хрупкости фигурка на фоне сахарно-белых стен. На Кате было строгое платье и косынка – траур по отцу.

Несмотря на это, ее лицо – утонченное, почти иконописное – просияло, едва она увидела Измайлова. Катя застенчиво улыбнулась, щуря от яркого солнца синие глаза. Поправила выбившуюся из-под косынки прядь каштановых волос и радостно поприветствовала:

– Здравствуйте, Алексей Никитич. Вы к матушке Аркадии сейчас? Я тоже к ней иду, она хотела мне дать какой-то совет по уходу за цветами.

– Вы здесь в саду работаете?

– Пока что да. Отец… вы ведь знаете?

В Чудногорске, близ которого и находился Ивановский монастырь, Алексей заходил проведать старого приятеля и узнал, что тот скончался несколько месяцев назад. Сердце не выдержало многолетних бурных возлияний. Как и сам Измайлов, старина Вересов вдовствовал уже много лет, и с каждым годом все сильнее потакал своим слабостям. И так-то небольшое состояние растрачивал на карты и выпивку, да еще в долги влез. И теперь его дочь, за которой Алексей Никитич ухаживал перед отъездом в Москву, осталась совсем одна без гроша за душой. Монастырь принял ее на первое время.

– Постриг думаете принимать?

– Нет, что вы. Я тихая, но не монахиня. – Катя светло улыбнулась. – Но пока поживу тут, пускай душа успокоится. Больно за отца. Помолюсь. А потом… работать пойду, наверное.

Странно, думал Алексей Никитич, ведь она, бесприданница двадцати семи лет, никогда не воспринимала всерьез его ухаживания. Да и сам он не знал, что за чувства вызывает у него эта серьезная тихая девица. А сейчас нахлынули волнение и тоска. Как он прожил в Москве все это время и не стремился назад, к ее лицу, улыбке, взгляду, голосу? И почему именно сейчас, когда это стало невозможно…

– Знаете, вспомнилось, – сказала Катя, глядя на розы. – Мне ваша дочка сказку рассказывала про аленький цветочек, краше которого нет на белом свете. И вот делала я с сестрами эти розы и думала про Лизонькины слова… про то, что волшебный алый цветок – он ведь тот самый, райский. Его приносит птица Алконост, желая подарить человеку счастье. Взглянуть бы на него… Как она, Лиза?

– Невеста, – Измайлов вымучил улыбку. – Упрямая Лизка моя и разборчивая Сокольскому отказала и, чувствую, женихов не раз еще отвадит.

– Так хорошо, что разборчивая. Жить-то с человеком ей, не с фамилией, не с положением… Простите, что задерживаю вас болтовней. Вы ведь к матушке Аркадии?

– Да, но сначала вы… Ее уже предупредили, наверное, что я приехал.

Алексей Никитич пропустил Катю на выложенную светлым камнем дорожку, что вела к домику игуменьи^[10]. Он рад был хоть ненадолго отложить разговор, с которым он шел к настоятельнице, доводившейся ему теткой.

* * *

…Честное слово, Катя не хотела подслушивать. И не терпела ее прямая натура ничего подобного. Просто сестрам срочно понадобилось по одному вопросу решение игуменьи, а келейница^[11] куда-то запропастилась. Вот Катю и отправили как знакомую прибывшего гостя спросить: не пожелает ли матушка ненадолго прервать беседу и выслушать их.

Катя вошла в домик, приблизилась к двери матушкиной кельи и только хотела вместо того, чтобы постучаться, произнести положенное монашеское приветствие: «Молитвами любящих нас, Господи, помилуй нас», как вдруг…

– Да, Алеша, ты дракон, – голос матери-настоятельницы был жестким и решительным. – Да, оборотничество унаследованное, но матерью твоей было приобретено недобрым путем. Стало быть – проклятье. Но бояться тебе нечего. Стань достойным христианином, зла людям не делай, добрее к ним будь. Тогда твоя душа не пострадает. Это как болезнь, Алешенька, – придется терпеть.

– Терпеть? – Голос Алексея Никитича дрожал и срывался. – Да как же терпеть такое, тетушка? Я вот девушку сейчас встретил на вашем дворе. Я жениться хочу на ней! А как мне теперь жениться?

– Девушку? Катю, что ли? Хорошая была бы пара. Но захочет ли…

– За чудище, за оборотня замуж идти? И слова ей теперь не скажу. Я ведь себя не помнил… человеком себя не ощущал. Только ярость, мощь, разрывающая грудь, готовность всех врагов подавить, хвостом, крыльями забить… и упоение этой силой. Змей крылатый… Ах, тетушка…

Кате, замершей у закрытой двери, показалось, что Алексей всхлипнул.

– Плохо, если так, – в голосе матушки Аркадии слышалась озадаченность. – Если себя не помнишь, в гневе или в напасти какой можешь обернуться против своей воли.

– Вот в том-то и беда. И Катю такой опасности подвергать… если женюсь… дети…

Они долго молчали. А потом Алексей с ужасом спросил:

– А Лиза-то?!

– Лиза… Сестра моя, когда открывала душу, рассказывала, что то было особое колдовство. По его условиям оборотничество передается из поколения в поколение, но только если родитель будет жив к тому времени, когда чаду исполнится девятнадцать. Именно в этом возрасте Варвара, мать твоя, и стала драконом. А тебе, дорогой, девятнадцать когда уж было… Я давно и думать забыла об этом, решила, что все, не сбылось… А вон оно как. А с Лизой… никто и не скажет наверняка.

– Я… пожалуй, поеду, тетушка, – сдавленно проговорил Алексей Никитич. – Прощайте, милая.

– Как? Только ж пришел. И на трапезу не останешься?

– Не до того мне, простите великодушно.

– Ладно, что уж там… поезжай. Отдохни, успокойся, подумай. Возвращайся тогда с Лизой. Маленькой-то ей нравилось у нас – светло, красиво, сестры добрые. Поцелуй ее за меня. И дай-ка благословлю тебя, Алеша. Не падай духом, Христос с нами.

* * *

Катя едва успела, отойдя от двери, укрыться в темном уголке. Но Алексей Никитич ее бы не заметил, даже в лоб с ней столкнувшись. Мысли его сейчас были об одном – девятнадцать Лизе исполнится завтра. И он должен ее увидеть до полуночи. Непременно увидеть любимую дочь в последний раз, перед тем как пустит себе пулю в лоб, избавляя ее от страшного проклятья.

Глава 10. Ночная песня

– Ты почему одна? – строго спросил Шатун, недобро зыркнув на Таю. Он ждал, поглаживая шею лошади.

– Поклянись! – потребовала Таисья. – Страшной клятвой поклянись, что не причинишь барышне зла. Не то попомнишь эту ночь.

– Ишь ты, испужала, – засмеялся Степан Сенцов. – Да кто твоей барышне зла-то хочет? Старый знакомец замуж берет…

– Против воли… Не любит она Михаила Платоновича.

– Это уж… глупости. Чего его не любить? Барин молодой, пригожий что твоя картинка… знакомства завел в Москве хорошие. Тьфу ты! Что я вообще с тобой тут рассусоливаю? Делай, что велено.

– Неспроста это, – не слушала Таисья. – Господин Сокольский и мухи не тронет, ежели его не раззадорить… Этот твой… Чалый постарался, да?

– А это вот не нашего с тобой ума дело. То затеи господские. Мне главное – в кармане чтоб звенело. И учти, Таисья, – помешаешь сейчас, невесть что еще баре^[12] надумают. И ворожба не поможет. Иди давай. Всю ночь мне тут торчать, что ли?

– Не в Сокольское ведь соседнее повезешь Лизу?

– Не твое дело. Мне что, силой твою барышню из дома забирать?

– Да иду я…

* * *

Как и ожидала Таисья, барышня долго не гасила свечу. Горничная знала – если уж та заговорила про интересную книгу, то и до рассвета не уснет. Комната Лизы в правом крыле барского дома выходила окнами в яблоневый сад. Девушка до сих пор ждала, что Алконост прилетит на Преображение^[13] освящать яблоки в саду. Что уж говорить про детские годы. Тогда девочка караулила волшебных птиц денно и нощно.

Долго стояла Тая под яблоней, глубоко задумавшись. Наконец на ее губах мелькнула жестокая усмешка. Мгновение – и на месте статной девушки явился пушистый комок – серый котенок – и направился под окно.

Вскоре барышня услышала самое жалобное мяуканье, какое только можно вообразить. Ставни широко распахнулись. Лиза, в домашнем сером платье, закутанная в шаль, выглянула в сад.

– Кис-кис, – позвала она. – Где ты, котеночек?

Мяуканье повторилось.

Лиза завязала шаль узлом на шее и, как бывало уже не раз, спрыгнула в сад. Жалобные звуки послышались уже чуть дальше – котенок уводил девушку под сень яблонь.

– Ну где же ты?.. – Лиза огляделась.

Лунного света было недостаточно, чтобы рассмотреть зверька в ночных тенях. Огорченно вздохнув, она хотела уже повернуть назад, как вдруг неподалеку послышалась песня. Тихая, совсем нечеловеческая. В ней слышались жалобы, стоны и в то же время такое пронзительное созвучие всему – лунному свету, мягкой ночи, шепоту деревьев, что разум Лизы мгновенно потонул в этих звуках. Песня-плач надрывала ей душу. Девушка шла к ее источнику, готовая, как всегда, попытаться понять и утешить. И с каждым шагом сознание расплывалось, сердце срывалось куда-то вниз, уже самой хотелось плакать, ничего не помня, не понимая…

Лиза не заметила, как, ведомая песней, миновала сад и вступила в дубовую рощу. А когда все затихло, девушка упала, словно оглушенная, без чувств. Наступившая тишина была зловещей.

– Эй, Тайка? – тихо позвал Шатун.

Но Таисья не ответила.

– Ну и шут с тобой.

Шатун нагнулся над бесчувственной Лизой, собираясь перенести ее в седло спокойно жевавшей травку лошади, но получил по голове рукоятью пистолета.

Глава 11. Охотничий домик

Федор осторожно опустил Лизу на лавку, развернул шаль, в которую она была закутана.

Спит. Зачарованным сном спит. Песня эта колдовская – дело нешуточное. Он зажег свечи – на столе и на большом сундуке – и вернулся к девушке. Дыхание ровное, чуть подрагивают длинные ресницы. Кожа кажется тонкой и бледной, а губы полуоткрыты.

– Лиза… – прошептал Воронов. – Один лишь раз… только мгновение – ты и не узнаешь…

И он склонился к ее губам.

Девушка вздрогнула, открыла глаза. Федор резко отпрянул.

– Не пугайтесь, Елизавета Алексеевна, – спокойно заговорил он, взяв себя в руки. – Я вам зла не причиню, и мне многое нужно объяснить.

Лиза вскочила на ноги, кутаясь в шаль, словно та могла заслонить ее от пылкого взгляда Воронова, так не вязавшегося с его бесстрастным тоном.

– Что это значит, сударь? В прошлый раз вы меня вроде бы защищали, а что теперь? Я думала – вы друг, поверила вам…

– Прошу вас, Елизавета Алексеевна…

– Отвечайте, Федор Иванович, что я здесь делаю?

– Со мной разговариваете.

– Прекратите! Это вы меня сюда притащили! Зачем? Не подходите ко мне…

– Да успокойтесь, пожалуйста. В неведении я вас не оставлю.

– Покорно благодарю, – насмешливо ответила Лиза.

– Вы бы присели, Елизавета Алексеевна. Как говорит народ, в ногах правды нет. Мне надо многое вам рассказать.

– Да уж, будьте так любезны.

Лиза обвела взглядом помещение, в котором очутилась. Деревянные стены без обивки, крошечные окна – за ними темнота. Кроме лавки, с которой она поднялась, – большой, ничем не накрытый стол да пара грубо сколоченных стульев. Еще сундук подпирает дверь, видимо, в другую половину дома. Вторая дверь, наверное, наружу. И, можно не сомневаться, заперта.

Лиза вздохнула и опустилась на скамью, готовая в любой миг перейти к решительным действиям. Федор пододвинул к столу один из стульев, сел, облокотившись о столешницу, как-то растерянно потеребил верхнюю пуговицу сюртука. Для чего-то стянул перчатку. На Лизу не смотрел.

«Да он нервничает», – поняла она с удивлением.

На сердце у девушки было препаршиво, но ее охватило острое любопытство и непонятное чувство, названия которого она еще не знала. Чтобы успокоиться, Лиза принялась заплетать растрепавшиеся волосы в длинную золотистую косу. Уже из-за того, что молодой мужчина видел ее в таком домашнем виде, было неловко и тревожно.

– Итак, Елизавета Алексеевна, – начал Воронов. – Вы сказали сейчас, что поверили мне. От того, будете ли вы продолжать мне верить, может быть, зависит ваша судьба. Не знаю, насколько правдоподобно прозвучит, но я вас действительно спасал. А вот спас ли…

– Где мы?

– В моем охотничьем доме, сударыня, в часе езды от ваших Яблонек…

– В лесу мы, что ли?

– А что поделать, если только здесь мы с вами можем спокойно побеседовать?

– В какие игры вы втянули меня, Воронов?

Он наконец-то в упор посмотрел на девушку, и его черные глаза так странно блеснули, что Лиза отшатнулась и уперлась спиной в деревянную стену. В его взгляде не было злобы, но мелькнуло в нем что-то уж совсем нечеловеческое.

– Кто кого и куда втянул – тут сам дьявол теперь ногу сломит. Но, Лизонька, что вы натворили?! Вы ведь не думали, будто ворожбу наводить – все равно, что с куклами нянчиться? Люди ж не просто так от подобных дел сторонятся… Но вы, положим, могли и не знать…

– Так вы еще меня и обвиняете? – наконец-то Лизе стало страшно. По-настоящему страшно. – Для чего вы все это говорите, Воронов? В ваших словах ни капли здравого смысла. Вы…

– Скажите правду. – Федор вдруг как-то… потускнел, что ли? – Вы сознательно великого князя приворожили на балу? Я вас умоляю, Елизавета, скажите правду!

– Вы оскорбить меня хотите, – тихо проговорила девушка. – За что? Что я вам сделала, Федор Иванович?

– Великий князь Александр Константинович жениться на вас собрался, знаете? Только не радуйтесь. Есть одна особа, она ни перед чем не остановится, чтобы убрать вас с дороги… Поэтому сегодня – вот сейчас! – вас должны были отвезти в отдаленное имение Михаила Платоновича Сокольского, где уже все подготовлено к венчанию. Я вас похитил, да – но у ваших же похитителей.

Лиза поднялась и сделала несколько шагов в сторону Федора. Он тоже встал, нервно сминая в ладони перчатку.

– Как забавно придумано! – она и правда нервно засмеялась. – Этот ягненок, Мишенька, значит, волк в овечьей шкуре? Принудить меня решил к замужеству, подлец. Но вы меня спасли, да так, что теперь я наедине с вами, ночью, в вашем доме… и вы меня целовали! И вы, конечно же, герой…

– Нет, – Воронов перехватил ее маленькую руку, уже готовую опуститься на его лицо в пощечине. – Я не герой. Именно поэтому вы здесь. Надо понять, что делать дальше. Не так уж много я могу. Могу разговоры подслушать… не мудрено, в вашем яблоневом саду я днюю и ночую. Думал, скоро совсем в человека превращаться разучусь. То, что Шатун – помните, говорил вам про него? – с вашей горничной Таисьей замышлял против вас, в том ничего удивительного нет…

– С Таисьей? Теперь еще и Таю приплели!

– Тая предала вас, Елизавета Алексеевна. Я не очень много услышал, но думаю, что Шатун мог ей угрожать, потому что знает ее тайну.

– Да какие у нее… – Лиза осеклась на полуслове.

– Сами же видели, наверное, – сочувственно проговорил Федор, – непростая ваша Таисья. Перстень надеть не она вас подговорила? Хотя какая ей в том выгода…

– Нет, не она. Я знала, что перстень непростой, – Лиза подняла голову и посмотрела на Федора снизу вверх. Прямо в глаза. – Но знала только это. Он мне от бабушки достался в наследство: так почему было на бал не надеть? Про чары я не догадывалась.

– Но как же так? Неужели отец вам ничего не рассказывал? Еще и надеть позволил…

– Да ничего он не позволял, я сама… – проговорила Лиза с досадой. – А что он должен был мне рассказать? Вы-то хоть не темните, говорите как есть. Если хотите, чтобы я и дальше вас слушала.

– Так ведь прадеда вашего, уральского помещика, этим же перстнем и приворожили… Мне рассказывал Ворон Воронович. Он везде бывает, во всех концах света, и все знает. Чудо как хорош был собой ваш прадед, девушки по нему сохли. И нашлась одна, которая и женила его на себе, и двух дочек ему родила… Никто бы ее в жены не взял по доброй воле. Даже и без венчания бы не сошелся, хотя и раскрасавица, потому что боятся, до сих пор боятся как огня. Это прабабушка ваша.

– Да кто ж она такая-то?

– Так и не догадываетесь?

– Нет.

– Малахитница.

– Хозяйка Медной горы… – потрясенно ахнула Лиза.

– Она самая. Когда прадед ваш умер, она сгинула. Так обычно и водится у тех, кто на два мира живет. Девочек растила бабушка, но осталось от Малахитницы наследство, и перстень она велела передать той, что раньше замуж выйдет. Видать, чтобы мужа в узде чарами держала… Старшая-то сестра в монастырь ушла…

– Правда… – сказала Лиза. – Да… Я знаю, я чувствую, что все это правда! И зачем только я его надела!

Федор взял ее руку и мягко сжал в своей.

– Простите меня, – сказал он.

– Что же… – Лиза отняла руку и спрятала ее за спину, другой удерживая шаль на груди. – С перстнем прояснилось. Но что я здесь делаю – так и не знаю.

– А мы здесь от Шатуна прячемся, – сказал Воронов. – Вы в беспамятстве у его ног лежали в дубовой роще. А я из ворона человеком обернулся и ударил его по голове, хотя надо было бы прикончить. Да поостерегся стрелять. А вдруг сообщники где-то поблизости? С ними бы не справился. Проклятыми оборотнями я могу повелевать, когда они в зверином обличье, потому что я царевича-оборотня внук, но против мужичья с дубинами… – Он пожал плечами. – И увез я вас, потому что не знал, какова опасность. Отец ваш уехал. Не на дворню же вашу полагаться. Да и сегодня, допустим, наша возьмет, а завтра? Здесь вы в безопасности. Клянусь вам.

– А поцелуй? – тихо спросила Лиза, пытливо глядя на Федора, словно желая что-то прочитать в его душе.

– Поцелуй… – Воронов глубоко вздохнул. – А с ним-то ведь интересно вышло. Но подождите немного… вернемся и к этому. Пока что хочу вам рассказать… Сидя на старой яблоне, я смотрел на огонек в вашем окне. В облике ворона терпения мне не занимать. Привлекла мое внимание Таисья, что блуждала по саду, как потерянная, а потом направилась в сторону рощи. Я летел за ней с дерева на дерево. И, хотя ворона сложно удивить, увидев Шатуна, я неприятно изумился. Думал, хотя бы здесь вас оставят в покое. Ан нет. Разговор между Шатуном и Таисьей многое для меня прояснил, и нужно было решаться, прямо сейчас… Но с девушкой странности стали твориться. Я вообще-то чувствовал, что с ней что-то неладно… но когда Таисья сначала кошкой замяукала, а потом запела…

Лиза вспомнила эту песню, и у нее все похолодело внутри.

– Что же это такое было, Федор Иванович? Это Тая? Что она сделала?..

– Она ведь странная, горничная ваша?

– Многие люди странные. Таисья нелюдима, другие девушки ее не любят. Иногда так начинает говорить, словно лет сто тому назад жила. Ничего никогда себе не шьет, иголок боится…

– Вот-вот. Опасаюсь я, Елизавета Алексеевна, что ваша Таисья давно уже мертва, а то, что сейчас на ее месте – это нежить, русалка. Каким колдовством она человеческий облик на себе постоянно удерживает – понятия не имею, но песнями своими она себя выдала. Это же чистейшей воды русалочья ворожба! Вас она погрузила в непробудный сон, и я тоже поддался, даже в птичьем обличье. Ничего не слышал и не знать хотел, кроме пения ее, пока не затихло. А когда опомнился – вы уже лежали в траве… а Шатун… Вот, кстати, и разгадка, почему он один пришел на встречу. Он от Таисьиного колдовства как-то защитился. Отвар полыни можно выпить заранее… Я и вас хотел полынью отпаивать, есть у меня где-то здесь… Свечи зажег для вас – я-то в темноте вижу. Но…

– Но что, Федор Иванович?

– Да засмотрелся я на вас, Елизавета Алексеевна… и не удержался. Очень уж вы… прелесть вы чудеснейшая, вот что. Я вас поцеловал, простите меня за это. Так ведь от моего поцелуя вы проснулись. Не от чего другого… Простите, прошу. И решайте, как поступить. Не желаете ли на время укрыться в монастыре вашей тетушки? Там никто досаждать вам не посмеет.

– Ах, не посмеет! – Лиза вспылила. – А почему я должна прятаться, от кого? Да, сглупила я с этим перстнем, прости меня, Господи, так не со зла же… И как они смеют… пусть бы великий князь сам шел в монастырь, если искушению противостоять не смог! А я…

Она побледнела и пошатнулась.

– Что с вами, Лиза? – Федор был уже рядом, готовый ее подхватить.

– Сама не знаю… Нехорошо как-то.

– А что – нехорошо? Что чувствуете?

– Тошнит… словно все внутри наизнанку вывернуться хочет… голова кружится. Ох, вот искры перед глазами…

Воронов, ни слова не говоря, схватил девушку в охапку и поспешно вынес прочь из избы. Он уже понял, что происходит. Лиза вырвалась, но не по своей воле, ее словно выдернуло из рук Федора. Ее фигурка потонула в столь знакомом Воронову мареве, и явилась вдруг ящерка малахитового цвета, с золотистыми прожилками на крыльях… Намного крупнее обычной ящерицы. Хотя и крылата, все же не дракон. Была она ярко, чарующе красива – сказочное создание.

Но ей было неспокойно. Ящерка-дракончик гневно металась между деревьями, а Федор стоял и смотрел, готовый в любой миг превратиться в птицу и взлететь на ветку, но почему-то этого не делал. Его глаза расширились. Он не мог отвести от ящерицы взгляда. Но скоро воздух вновь задрожал, затуманился, и Лиза без сил опустилась на траву. Воронов присел рядом с ней.

– Не знала, что во мне такое есть, – сдавленно произнесла девушка и надолго замолчала.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец осторожно переходя на «ты» спросил Воронов.

– Плохо… и странно. Вроде бы уже не совсем я… и в то же время… Но почему?

– Это наследие.

– Малахитница… ящерка. Крылатая?

– Нет. Но драконом, Лиза, была твоя бабушка… Варвара Дмитриевна. Это странная история. Позже я расскажу тебе ее, как рассказывал мне дед, Ворон Воронович. Ты крылата, и при этом тебе, как женщине, передалось обличье Малахитницы. Два наследия соединились.

– Ох уж… точно не дракон! Горы не сверну.

– Дракончик… но если от прабабки тебе все до капли досталось… Видишь ли, в облике ящерки Хозяйка Медной горы могла, если хотела, взглядом в камень превращать. Ее потому Каменной Девкой и прозвали. Но не она камнем была, а ее жертвы.

– Вот так подарок на день рождения… – прошептала Лиза. – Мне ведь девятнадцать уж поди исполнилось, думала, дома с отцом праздновать будем, пироги есть… Не хочу я никого в камень превращать…

– Ты еще в себе много интересного откроешь.

– И ты будешь летать за мной по-прежнему?

– Теперь уж вообще не отстану.

– Ты зачем за мной следил?

– Сначала любопытно было. Когда появился в Москве сын той самой драконицы и внук Малахитницы, да еще и сосед по имению, я поспешил завести с ним знакомство. К сожалению, мы даже приятелями не стали, слишком уж разные. Но ты… я наблюдал, как ты гуляла по Москве, как гладила лошадей и кошек… а еще – обожала покупать калачи с маком. Видел, как ты высматривала из окна птицу Алконост, как молилась в храме, а потом кормила лебедей… Нередко я был рядом с тобой в человеческом облике, но ты меня не замечала. Я ходил за тобой на Пасхальных гуляниях. И столько раз пытался найти повод заговорить… Мне казалось, что в тебе есть что-то близкое… может, и ты меня поймешь. И ты всегда в моих глазах была полна прелести, Лиза. А когда случилась эта история с великим князем, я разозлился. Взревновал, наверное.

– Федя…

– И вот что я скажу тебе. Если я смог поцелуем снять злые чары, значит – люблю тебя. Без обмана. Теперь тебе решать. Могу в монастырь тебя проводить, а если хочешь… выходи за меня. Я всю жизнь оберегать тебя стану. Не отвечай сейчас. Просто подумай…

– В монастырь не поеду, – упрямо возразила Лиза. – А что до замужества…

Она вдруг засмеялась:

– Да понять бы для начала, кто я такая! И какая из меня сейчас жена? И что это будет – ворон с ящерицей сойдутся?

– В Запределье и не такое бывает, милая.

– Теперь, Феденька, я никому помыкать собой не позволю. Ежели они все меня предали – и Миша, и Таисья, и отец ничего рассказать не пожелал – сама по себе буду. Оборотнем стану жить. Мне бы только справиться… научиться превращаться как ты, по желанию, и вновь перекидываться в человека… Научи меня, Федя?

Воронов чуть приобнял ее – и не встретил сопротивления.

– Я научу, – ответил он. – Но ты сама к себе прислушайся. И пойдем в дом, Лиза, что на траве сидеть – простудишься. Тут надо все хорошенько обдумать. И не считай себя теперь неуязвимой. Ты все же остаешься человеком. Как и я.

Глава 12. Две сестры

Матушка Аркадия, игуменья Ивановского монастыря, никак не могла уснуть. За долгие годы монастырской жизни она привыкла проводить часть ночи за молитвой или духовными книгами, а сегодня сон и вовсе не шел. Ей сейчас хотелось просто поговорить с Богом, задать вопрос и смиренно ждать ответа, зная, что он непременно будет.

Скромная келья, освещенная мягким светом лампад, была тесной, но матушка любила ее. Аскетизм она не ставила себе в праведность. Сколько себя помнила – хотела именно этого, чтобы ничто не отвлекало от молитв, от чтения, духовного созерцания.

Вранье, что в монастырь уходят из-за бед или любовных неудач. Попытаться-то можно, но станешь ли и вправду монахиней? В монастырь идут только к Богу – в этом матушка Аркадия, в миру Анастасия Дмитриевна Зарянина, была убеждена и никогда не спешила благословлять на постриг девиц и молодых женщин, всегда повторяя: «Лучше будь мирянкой хорошей, чем плохой монашкой». Вот и в Кате Вересовой она не видела будущей инокини^[14]. И невзирая на то, что девица бесприданница, была бы рада ее браку с Алексеем. А тут такое вдруг стряслось…

И мысли невольно обращались к прошлому.

…Старинный барский дом, светлая горница, две пригожие темноволосые девочки играют на густых медвежьих шкурах на полу.

Бабушка подзывает их и, когда они уютно устраиваются рядом, достает шкатулку. Сестры склоняются над ней. Чудесные украшения из малахита – серьги, бусы и тяжелый перстень с причудливым узором на камне.

Младшая, Варенька, тянется к серьгам, старшая берет бусы.

– Ну а перстень, – говорит бабушка, – достанется той из вас, кто раньше выйдет замуж. Так матушка ваша повелела.

– Стало быть, – произносит Настя нежным голоском, – перстень будет Варенькин. Я в монастырь уйду. А из бус сделаю четки.

Варя смеется – монастырь, виданное ли дело.

А вот поди ж ты, все сбылось. Повзрослели сестры, бабушка отвезла их к родне в Москву, и к Настеньке сразу же посватался завидный жених. Она не ответила ни «да» ни «нет», просто исчезла в одну из ночей. Допрашивали дворовых девок, и одна из них призналась, что помогла барышне: та скрылась по своей воле, переодевшись в простую одежду. А еще слышали, как говорила она, что хочет быть не замужней женой, а Невестой Христовой. С трудом нашли Настю в старой обители, куда девушка, сбежав из Москвы, добралась с обозом. Анастасия наотрез отказалась возвращаться домой. Отвергнутый жених подумал-подумал – да посватался к Варе. А Варенька и рада! Она – не старшая сестрица, глупостей не натворит.

Как потом узнала Настя, ставшая в постриге Аркадией, замужеством своим юная Варвара Дмитриевна была очень довольна, хотя мужа не любила, но упивалась его обожанием. Насте еще раньше казалось, что в доставшемся Варе малахитовом перстне скрыта колдовская сила. Давно уже для нее не было тайной, что их с Варей матерью была сама Малахитница – превеликая затейница Хозяйка Медной горы…

Много лет молилась мать Аркадия за сестру, открывала Господу тревогу и печаль. И дождалась. Постаревшая Варвара Дмитриевна приехала в монастырь, смиренно поклонилась почтенной игуменье, а потом по-сестрински обняла, с умиленьем узнавая в ней прежнюю Настеньку.

– Выслушай меня, – попросила. – Хочу как на духу открыть тебе свою душу…

Уже рассвело, когда за дверью послышалось негромкое:

– Молитвами любящих нас, Господи, помилуй нас…

– Аминь, – ответила матушка.

Вошла Катя, бледная и осунувшаяся.

– Что это ты? – встревожилась игуменья. – Плохо спала, Катюша?

– Вовсе не спала. Позвольте, матушка… в грехе хочу покаяться.

«Да какие у тебя грехи», – подумала настоятельница. Вслух не сказала, но Катя как будто прочитала ее мысли.

– Чужую беседу под дверью подслушивать – всегда грех. А я вчера подслушала.

– Вот оно как. Ты присядь, присядь…

Катя скромно примостилась на деревянном стуле возле рабочего стола. На столе – ворох заточенных перьев, массивная бронзовая чернильница, бумаги и объемные книги, среди которых есть и старинные, рукописные…

Матушка не спешила с ответом.

«Так и надо, наверное, – подумалось ей. – Она знает… пускай знает!»

– И что же ты услышала, Катя?

– Вы с Алексеем Никитичем разговаривали… обо мне даже речь зашла. И вы с ним, слова мне не сказав, сами все за меня решили.

«Тихоня-то тихоня, – подумала матушка Аркадия, – да вот в таких-то твердости порой поболе будет, чем в бойких и дерзких».

– А ты что же, голубушка, – произнесла она вслух, – не согласна с решением моего племянника?

– Не согласна, – твердо ответила Катя.

– И замуж бы за него пошла?

– Пошла бы, матушка. Только если я его тайну ненароком узнала, то и он должен знать обо мне все. Что деток у меня никогда не будет… Но, поверьте, у меня и в мыслях нет воспользоваться смятенным состоянием духа Алексея Никитича. Он еще раньше оказывал мне знаки внимания, но я считала, что не пара ему, что он всегда может жениться на богатой и здоровой девушке. А теперь вот он себя чудовищем мнит… и мне хотя бы поговорить с ним… объясниться.

– Любишь его? – спросила игуменья, задумчиво вглядываясь в лицо Кати.

Та не замедлила с ответом:

– Люблю.

– И не испугаешься? Мы-то с тобой его в драконьем облике не видели и судить не можем… Но, полагаю, и впрямь надо бы вам объясниться… Хорошо, Катерина. Отправляйся в Яблоньки и передай Алексею Никитичу от меня письмо. Я как раз писать ему собиралась. Тогда уж все и обговорите. А потом, мой совет, возвращайся в Чудногорск и подумай хорошенько. И глупостей не делай… Темное дело сотворила моя сестрица, я знаю. И это наследие много дурного может в себе нести.

– Тем более мне надо быть рядом с ним, – убежденно проговорила Катя.

– Тогда, голубушка, помолись-ка в храме да собирайся в дорогу. Я дам тебе кого-нибудь в попутчики. Сюда уже не вернешься?

Катя покачала головой.

– Да уж, чувствую я, в каком ты смятении… Пока собираешься, я письмо напишу. Алеша все в подробностях должен знать… все, что было.

Глава 13. Тайны былого

Было это больше сорока лет назад. На землю опустилась одна из черных ночей, самая злая – ноябрьская. В эту ночь черное колдовство удавалось лучше всего, и его еще можно было усилить, если прийти ворожить в особое, тайное место.

Одним из таких мест были Чудо-горы – так назывались холмы, возле которых возник когда-то Чудногорск.

На вершине одного из холмов стояла Варя Измайлова. Зябко куталась в соболью шубку и задумчиво смотрела вдаль, на сонную деревню, погруженную в беззвездную темень. И только Ивановский монастырь уютно светился окнами келий. В одной из них молится, наверное, сейчас за Варю родная сестра Анастасия – монахиня Аркадия.

– Как бы мне, Настенька, молитвы твои поперек не встали, – усмехнулась Варя.

Она думала о своей судьбе, загадывала себе еще лучшую долю. Уже успела заскучать в законном браке, но и тут перстень помог – легко завела тайного дружка и тоже не прогадала. Немецкий барон, и красавец, и богач. Было в нем что-то очень, очень непростое. Вскоре Варенька узнала его тайну, и показалась ей она хоть и страшной, но безумно притягательной.

И сейчас она ждала здесь именно барона, но появился вдруг огромный черный ворон. Словно ниоткуда – его будто сама тьма выпустила на холм. Ворон уселся на плечо Варвары, и она поморщилась.

– Не дури, царевич.

Ворон не стал упорствовать, слетел на траву и обернулся черноволосым юношей невиданной красоты: сверкают глаза в пол-лица, звезды горят на висках, длинные волосы развеваются на ветру, сдерживает их лишь светящийся обруч. Шелковая рубашка навыпуск перехвачена серебристым поясом с пряжкой в виде месяца, высокие сапоги мягко поблескивают в темноте. Весь он сияющий – светлый и темный одновременно.

– Думал, рада мне будешь, другу давнему. Я же пролетом тут. Спешу в Тумарино, где меня любимая женушка дожидается с сыном Ванечкой.

– А я и рада, Ворон Воронович! Вот только если Максимилиан тебя здесь в человечьем облике застанет – радости ох как поубавится. Хотя тебе-то что сделается…

– Не поверит твой полюбовничек, что ты еще младенцем играла с моими перышками?

Варя вздохнула.

– Он-то, может, и поверит. Только за тайну свою испугается. А я такое дело затеяла… нельзя мне рисковать понапрасну.

– Расскажешь, что задумала? Нечасто увидишь, как дочь Малахитницы на Чудо-горе ворожит. Или тут не обошлось без ведуньи, с которой я тебя познакомил?

– Не ворожба здесь… другое. Ох, не терзай, Ворон Воронович, оборачивайся давай поскорее. Я и так уже извелась – выйдет ли по-моему?

– Хорошо, Варенька. Я вон за тем кустиком притаюсь, в такую-то темень ворона никак не разглядеть.

Прошло еще немного времени. Повеяло стылым, не осенним холодом, будто приблизилась темная туча. Огромное кожистое крыло коснулось замерзшей щеки Варвары, и на холм приземлился дракон, сверкнув во мраке зелеными глазищами. У него было узкое тело, блестящее черной чешуей, и наросты на голове наподобие рогов.

– Наконец-то, Максимушка, – тихо сказала Варя.

В человеческом обличье дракон оказался рослым, щегольски одетым молодцем – соболья шапка, плащ оторочен мехом, под плащом – камзол с вышивкой.

– Заждалась, моя красавица?

Голос у него был звучный, говорил он по-русски легко, но с немецким акцентом.

– Я, Максим, терпеливая. Рада, что прилетел.

Максимилиан обнял женщину за плечи, привлек к себе.

– А вроде бы и не рада… Неужели так сильно боишься?

– Не боюсь, – ответила Варвара, не опуская глаз. – Подари мне, что обещал, и пусть все будет, как сговаривались.

Барон провел кончиком пальца по изгибу черной брови, слегка тронул чуть припухлые губы.

– Смелая ты. Дерзкая, отчаянная… за то и полюбил.

– Чего же ты ждешь?

– Думаю… Признаться, опасаюсь немного волшебных ваших холмов. Странная, незнакомая мне магия… но для ритуала необходимо сакральное место, иначе может не сработать. И если уж решились…

Из-под полы роскошного плаща Максимилиан достал небольшую бутылочку и золоченый, украшенный рубинами, кубок. Варя с интересом за ним наблюдала.

– А скажи мне, друг сердечный, обмана не будет?

– Какой же тут может быть обман… Я люблю тебя, Варя.

– И будет все так, как ты говорил? Муженька моего изведешь и женишься на мне?

– Непременно женюсь, почему ты вдруг засомневалась? Увезу тебя в свой родовой замок…

– Да я… так. Не бери в голову, Максим. Давай уж начнем.

Тот кивнул, сосредоточился. Заговорил на неизвестном Варе языке, жестком и неприятном.

– Пей, – сказал барон наконец, наливая из бутылочки в кубок чуть светящуюся темную жидкость. – Пей, моя нареченная, прими в себя мою суть, будь мне верной подругой, будь моей избранницей.

Если что-то и дрогнуло у Вари внутри, она этого ничем не выдала. Взяла кубок и лихо осушила, словно чарку хмельного вина.

Но это вино было недобрым.

Варе показалось, что она умирает. Только была то не смерть, нет – обновление плоти, изменение всего ее существа. Словно ледяной вихрь вмиг захватил душу, вырывая сознание из тела и бросая куда-то в неведомое, в запредельные миры.

В глазах померкло, сердце зашлось, и Варя упала на холодную землю. Но Максимилиана это не смутило. Он склонился над ней.

– Ничего, – сказал он, приподнимая женщину и гладя по щеке. – Так всегда бывает. Скоро пройдет. А я… мне вот что-то худо вдруг стало… непонятно это… тревожно.

Варя и вправду вскоре очнулась. Приподнялась, опираясь на руку Максимилиана, но не сразу осознала, что с ней случилось. Когда же снова зазвучал его вкрадчиво-сладкий голос, она вспомнила все.

– Как ты, моя нареченная?

– Я-то… – она засмеялась. Смех был жестокий, недобрый. – Я – лучше не бывает. А вот как ты, Максимушка?

– Странно ты как-то говоришь, Варенька… Мне как будто нездоровится. И боль в груди… Что происходит?

– Обманула я тебя… – С упоением заговорила Варвара, и в ее голосе послышалось торжество. – Пока ты спал, пробралась в горницу, где ты ворожишь, и толику своего порошка подмешала в твое зелье, как меня научила ведунья. И потому оно, на твоей крови настоянное, не частицу твоей оборотнической силы мне передало, а всю, всю я ее из тебя выпила! Не нужен мне муж-дракон, который помыкал бы мной до смерти, я сама теперь себе хозяйка, а ты ничего и сделать не сумеешь!

Варя глубоко вздохнула, закрыла глаза. Воздух вокруг нее задрожал, сгустился серебристым туманом, окутывая, как коконом. И в тот же миг вырвалась из тумана драконица, яркая, изящная и легкая, взмыла в небо.

Максимилиан попятился в непритворном ужасе. Не Варвара его напугала, но то, что он почувствовал от нее – мощь, которой не ожидал, и то, что ощутил в себе – неожиданную беспомощность. Он попытался обернуться драконом и не смог. Бросился бежать с холма, словно хотел догнать Варвару да споткнулся, свалился с кручи^[15]. До смерти не расшибся, но сознание потерял и потом долго не мог вспомнить, что с ним стряслось.

Ворон нагнал Варю в полете, вместе они снизились в лесочке и одновременно превратились в людей.

– Что я такое сейчас увидел? – заговорил царевич. – Право, не ожидал. Он хотел тебе часть своей драконьей силы передать? Чтобы сделать женой? А мужа твоего венчанного со свету сжить?

– Ну да… – Варвара тяжело дышала. Ее глаза пылали, в них до сих пор проглядывало что-то нечеловеческое. – Хотел, чтобы я ему сына-дракона родила… И провела же я его!

– Вот же… а я помню, что твоя матушка желала, чтобы вы с сестрой обычными людьми оставались, волшебства не знали… Даже заклятие нужное на вас наложила, – задумчиво произнес Ворон Воронович. – А ты иной способ нашла. И, наверное, сдерживающие чары Малахитницы тоже разрушились… Признайся, приворожила немца?

– Само собой.

– Зелье на крови, – Ворон покачал головой. – Ну и глуп же он. Да и вообще дурное оно, колдовство заморское. А что баронессой-то стать не захотела? – Теперь он явно поддразнивал Варю. – Жила б себе в неметчине^[16], в громадном замке, припеваючи.

– Да сдалась мне, царевич, та неметчина! Это сейчас он перед мной ужом вертелся и по земле расстилался, а стала бы женой, засадил бы в четырех стенах… да и что мне, я по-их ни слова не умею. А тут сама себе баронесса – сколько душ под моим началом, муж ножки целует, а теперь вот – и силища, о которой не грезилось.

– Коварная… А сделала бы, как он хотел, – потом бы сказки рассказывали о том, как дракон красавицу похитил и утащил в нечистые земли. Про меня вон тоже все время болтают, мол, девчонок таскаю. Надоело. Ни одной не взял за себя против воли. И всех любил, всех до единой. Ладно, пора мне. Приезжай… теперь уж прилетай в Тумарино. Посмотришь на моего Ванечку, он уж подрос… Послушай, Варя, а твои-то будущие дети?

– А что?

– Смотри, чтобы не упрекнули потом. Может, не зря от вас Малахитница силу свою прятала.

Варвара усмехнулась.

– Не упрекнут.

Глава 14. Тревожная ночь

Таисья не видела, как Федор увез Лизу из-под носа у Шатуна. Оборвав свою песню, она обернулась кошкой и поспешила прочь из рощицы, прочь из сада, вновь под окна барского дома. Хотя теперь-то что ей делать здесь без Лизы?

– Предала я тебя, барышня… – шептала принявшая человеческий облик Таисья, прислоняясь спиной к стене.

И мысль была одна: этот светло-зеленый дом с кружевными белыми наличниками, такой красивый, такой веселый – осиротеет теперь без Лизы.

– Они бы и без меня… – твердила Тая. – И что же… все одно бы Лизавете замуж выходить… уж не ей вековушкой-то^[17] сидеть…

Вспомнился вдруг красавец-барин, черноволосый и статный, засматривавшийся на Лизу на праздничных гуляниях – а барышня-то ничего и не замечала! Барин явно был из особенных, отмеченных волшебством. И может быть…

Мысли перескакивали с одного на другое.

– А она сопротивляться станет, как очнется… характер таков. Что же с ней сделают? Что ж это я…

И сколько ни искала себе Тая оправданий – становилось только хуже. Она и сама не знала, сколько простояла так, и вдруг – возня у ворот, голоса… Карета подъехала… Алексей Никитич вернулся?

Таисья похолодела: что теперь будет? Не сейчас, так утром он поймет, что дочь исчезла.

И вновь кошкой промелькнула она в высокой траве, успела увидеть, как взбегает Алексей Никитич на крыльцо. Она скользнула в дом, прошла за барином на мягких бесшумных лапках.

Вот и Кузминична, невысокая старушка с неизменной клюкой – ею она, когда не в духе, грозно замахивается на слуг.

– Спит Лиза?

– Не знаю, батюшка. Сходить посмотреть?

– Сходи, Кузминична, хочу увидеть дочь поскорее…

Вот и все. Таисья вновь убежала в сад, там опять стала человеком… человеком ли? Нет. Она смотрела на свои руки и даже в темноте видела, какой мертвенно-белой, едва не прозрачной становится ее кожа, как вены с темной, неживой кровью проступают от запястий к локтям. Коса расплелась, всклокоченные черные волосы упали на побелевшее лицо. Таисья засмеялась диким, нечеловеческим смехом, прежде чем броситься бежать в сторону леса, чтобы оставить этот дом позади – навсегда.

Жуткий смех русалки никто не услышал: в господском доме уже стоял переполох, металась прислуга, кричали на все голоса, причитали, звали барышню. Ночь озарилась светом факелов.

Кто-то куда-то поскакал на лошади. Алексей Никитич то появлялся во дворе, то вновь скрывался в доме. В руках он все это время держал пистолет, с которым, кажется, не знал, что делать.

Наконец искать Лизу кинулись по окрестностям. В саду и роще никого не застали – ни Таисью, ни Шатуна.

* * *

Шатун еще до всего этого переполоха очнулся в одиночестве среди молоденьких дубков. Башка трещала, чтоб ее!.. Таисья его так приложила? Нет, тут явно мужская рука постаралась. Где ж эта растреклятая русалка?! Ну да шут с ней. Понять бы, что стряслось. Лошадь, кажись, увели. Видать, и барышню умыкнули. Ежели вернули домой, так теперь до нее не добраться. А увезли куда – и того хуже.

«Тьфу ты, опять незадача, – думал Шатун. – Так, чего доброго, Чалый совсем доверять перестанет. А платит он хорошо, досадно будет, коли развязаться захочет».

Шатун дураком не был, бросаться что-то делать, не подумав, он не привык. А думы были невеселые. Он точно знал: когда Тая привела к нему зачарованную барышню, рядом никого не было. Да и самой русалки тоже – ее голос звучал вроде бы в отдалении. Это что же, кто-то возник из ниоткуда? А если и в самом деле…

Степан знал только одного человека, который так вот умел.

В свое время совсем еще молодой Федор Воронов немало покуролесил, легко покоряя женские сердца и озлобляя мужские, с азартом принимал вызовы на поединки и всегда побеждал. Случались порой и смертельные исходы. Нарывался юнец на зависть, ревность, обиды, ненависть… Некоторые не прочь были отомстить. Так однажды, выслушав в кабаке историю одного рогоносца, человека богатого, но не дворянских кровей, Шатун нанялся прикончить Воронова. Но оказалось, что этот мальчишка имеет над ним таинственную власть. Потомственный оборотень, мало того – внук царевича из Запределья, он мог повелевать проклятыми оборотнями, когда те были в зверином обличье. Нельзя такого злить, решил тогда Шатун, себе дороже. Ворон – птица странная, небо с землей связывает, жизнь со смертью.

В черные ночи Воронов облетал Москву. Бывало, прямо на улицах города натыкался на зверей, нападавших на припозднившихся путников, и властно заставлял их сбросить колдовской облик. А если озлобившийся душегуб кидался в ответ с оружием – так и у Федора всегда были с собой пистолет и шпага. Об этом, как и о том, что Черный Ворон немало и обычных лиходеев в такие вот облеты порешил, Шатуну рассказывали приятели, любители темных московских ночей. Попытался он даже подмазаться к Ворону, предложить свои когти и клыки, но тот гордо отказался.

Сейчас Степан вспоминал об этом и думал: случайно ли в ту апрельскую ночь занесло Федора после приятельских посиделок сразу на окраину в Лебяжью рощу? Значит, в ту же сторону летел, куда Шатун вез тогда господ к измайловскому дому.

«Носится Ворон за Лизкой этой повсюду, вот и все», – догадался Степан. Да пропади оно все пропадом!

Пешком он вернулся в ближайшую к Яблонькам деревеньку Елисеевку, где на постоялом дворе ждала его жена Дарья.

Лесовичка была невысокая крепкая женщина тридцати шести лет с лицом румяным и круглым. Носила она цветные платки и яркую расшитую душегрею и совсем безобидной казалась; только в маленьких глазах под дугами русых бровей проскальзывало порой что-то жесткое и колючее.

Она, то хмурясь, то усмехаясь, перевязала и заговорила его рану, а он поведал ей о своей неудаче и поделился сомнениями.

– Воронов, – отрезала Дарья. – Больше некому. Верно мыслишь, Степушка. Сиди здесь, никуда не суйся, ни во что не встревай. А я в Яблоньки, разузнаю, что там за дела.

Вернулась Лесовичка уже засветло и торжественно вручила Степану большое черное перо.

– В барском саду под яблоней нашла. Смекаешь? Перышко-то черней да покрупнее будет, чем у простой птицы. А что у Измайловых-то творится, мамонька моя! Все на ушах! И правда – сгинула девчонка. Ищут. Умыкнул ее твой Воронов, как пить дать. Я б и еще осталась, осмотрелась получше, да едва не заприметили, решила ненадолго уйти.

– Чалому бы весточку послать, – угрюмо изрек Шатун, рассматривая доски пола. Тут был для него еще один источник унижения – Дарья была грамотной, а он ни писать, ни читать не умел.

– Подождет твой Чалый, не помрет небось! Дай сперва разузнаю все путем. А там и придумаем, как бы выкрутиться и все ж хоть малость какую урвать с этого дельца. Эх, найти б на Федьку управу – прям полегчало бы!

Глава 15. Ящерка и ворон

«Надо решать, надо решать», – стучало в висках у Лизы.

Понимать бы толком, что происходит. Этот Шатун один ее собирался похищать или с сообщниками? Что он делает сейчас? Приехал ли отец? Может, уже ищет ее? А Миша – что же такое случилось с Мишей, что ему в голову стукнуло?

Лиза поделилась размышлениями с Федором, и тот задумчиво ответил:

– Я почти уверен, что знаю, кто за этим стоит, но пока не удостоверился, скажу лишь, что, по моему убеждению, все нити тянутся из Москвы. Надо бы слетать туда и разузнать, что да как, но я тебя не оставлю. Если все же захочешь в монастырь или решишь вернуться домой – и тогда полечу за тобой, хоть птицей – но буду рядом. Боюсь я за тебя.

Лиза поправила шаль на плечах, задумчиво провела пальцем по столешнице. Замуж, значит, зовет. Они встречались раньше всего один раз, но что с того? Бывает, когда браки устраивают родители, жених и невеста только на венчании впервые друг друга и видят. А она, Лиза, с настойчивой любовью великого князя, с неожиданным упорством Сокольского, с похищением этим, еще немного – и репутацию в обществе, хоть и не по своей вине, совсем растеряет. Да и опасное какое-то кольцо страстей сжимается вокруг нее. Но даже и не это главное. Главное, что Федор, которому Лиза окончательно поверила, причастен к яркому сказочному миру, к чудесам, к которым всегда тянулась ее душа. Так ведь и она, оказывается, причастна! И что же ей тогда еще нужно, какой другой жених?

– Я не хочу домой, – сказала девушка. – Не усижу я дома, нечего мне там сейчас делать, когда такие страсти разыгрались. И в монастыре… мне не спокойствие сейчас нужно, Феденька, и не тихое размышление. А молиться Господу я везде смогу. Так что решилась я. Пойду за тебя замуж.

Воронов поднял голову и пристально посмотрел на девушку. Взглянул в ее светлые ясные глаза своими – огненными, черными. А потом улыбнулся – мягко и тепло.

– Я знаю, что идешь за меня не от безысходности. И верю, что это судьба. Спасибо, Лиза!

Он потянул к себе ее руку, осторожно поднес к губам тонкие белые пальцы.

– Но что у тебя на уме? – спросил Федор негромко. – Доверься мне… Ты о чем-то думаешь… что-то затеваешь?

Лиза кивнула.

– Помоги мне, Федя… Ты сможешь. Я теперь все гадаю, как быть с Александром Константиновичем, как снять с него приворотное заклятье. Ведь это возможно?

– Возможно. Но надо как следует подумать, Лиза. Скажи, ты готова прямо сейчас обвенчаться со мной? Мое имение, Тумарино, недалеко. За лесом и дальше по мосту через Серебрянку. Там у нас храм…

– Я согласна.

– Тогда, Лизонька, надо вновь ящеркой обернуться. Лошадь Шатуна, на которой я тебя привез, увы, испугалась твоего превращения и ускакала в лес.

– Лететь придется? – заволновалась девушка.

– Недолго, – улыбнулся Воронов. – И тебе понравится, я уверен.

* * *

Ей понравилось! Слов нет, как понравилось парить над лесом, расправляя перепончатые, золотом отливающие крылья.

«Ты не думай о том, что сейчас вот-вот превратишься, – наставлял Федор. – Пытайся все, что в тебе есть яркого, легкого, необычного отпустить на свободу. Вообрази, что целый ворох цветов – алых, синих, зеленых, золотых – бросаешь в небо и сама устремляешься за ними. Представь, что те цветы – это ты…»

И ведь получилось! Что-то запело внутри, зазвенело, разлилось по венам живой водой. Поначалу Лиза оставалась крылатой ящеркой минут десять, не больше. Когда вернулась в свой облик, Федор позволил ей отдохнуть, а потом велел превращаться вновь.

– Дар твой непростой, Лиза, – говорил он ей. – Ты связана с Запредельем, но все же оборотничество твоего отца – унаследованное темное проклятье. Стало быть, у меня есть власть над твоим обликом, я могу побудить тебя сбросить его, но, если понадобится, помогу и удержать. Поэтому ничего не бойся, милая, я рядом.

Лиза внимательно слушала новообретенного учителя и делала, как он говорил, хотя кости ломило будто при простуде и кружилась голова. Но с каждым разом становилось легче, и все проще было удерживать новое обличье.

Так прошел примерно час, и вот она, Елизавета Измайлова, уже взлетает над деревьями! Какая красота, диво дивное! И все иначе воспринимается: мир стал шире и просторней. Ничего не страшно, и горит, звенит внутри чародейская сила, опасная, но такая притягательная!

Ощутив восторг, Лиза переволновалась, прекрасный мир вдруг поплыл перед глазами, как при головокружении. Она начала поспешно снижаться, но еще чуть-чуть – и обратное превращение совершилось бы само собой. В это мгновение властная сила другого существа незримо влилась в нее, надежно охватила, поддержала, не позволив сменить облик. Полет выпрямился. Сердце маленького дракона стучало сильно-сильно, но не только от пережитого испуга. Вскоре в душе Лизы осталась лишь радость: она не одна! Благодарность Ворону за помощь разрасталась в новое, волнующее чувство. Спустись они сейчас на землю и обернись людьми – не выдержала бы, обняла…

Когда миновали лес и мост через неширокую речку Серебрянку, Воронов начал снижаться и Лиза за ним.

– Прекрасно! – искренне похвалил Федор девушку, когда оба они вновь стали людьми. – Облик держать ты почти научилась, возвращаться в прежний вид тоже. Но без меня все же пока не пробуй. И при свете дня тебе, конечно, лучше ящерицей никому не показываться. А теперь пойдем, милая. Луг пересечем, а там и до моего дома рукой подать.

Господский дом стоял на холме, чуть в стороне от села. Длинный, одноэтажный и очень светлый, окруженный липами.

«Неужели это будет и мой дом? – думала девушка. – До чего же странно… Вот так сразу – и жена. И без батюшкиного благословения. Но я буду у него прощение вымаливать…»

И все-таки волновалась она нешуточно. Едва приблизились к воротам, сторож устроил небольшой переполох. Выбежали на крыльцо сенные девки^[18] и молодой камердинер^[19]. Конюх и садовник, бывшие неподалеку, примчались приветствовать Воронова. «Барин! Федор Иванович вернулся!» – посыпались отовсюду радостные возгласы.

Внутри дом оказался не столь светлым, но уютным, по-старинному основательным. Управительница по имени Лукерья – худощавая улыбчивая старушка с румяными щеками – встретила их с поклонами.

– Лизонька, я в село, нужно с отцом Петром договориться, – сказал Федор. – А ты, Лукерья Никифоровна, распорядись, приготовьте барышню, невесту мою, к венчанию.

Лукерья не заохала радостно, не всплеснула руками, ничем не выдала своих чувств. Только улыбнулась Лизе тепло и радостно. Почтительно поклонилась будущей новой барыне и провела в комнату с большими окнами, занавешенными кисеей, с широкой кроватью под малиновым балдахином. Здесь, наверное, раньше жила женщина. «Может, мать Федора», – подумалось Лизе.

Вскоре появилась племянница Лукерьи – тихая и застенчивая девка Дуняша. Принесла барышне воды для умывания, потом тщательно расчесала ее вьющиеся светлые волосы и украсила белыми цветами.

Федор вернулся довольно скоро, полюбовался Лизой и увлек за собой. И вот они уже в просторном прохладном храме. Высокие стены покрыты древними темными росписями и старинными иконами. Здесь все уже готово к венчанию. Ожидают барина с невестой старенький батюшка в праздничном облачении, дьякон и алтарник. Пришла и попадья^[20] с внуками ребятки во все глаза глядели на будущую хозяйку Тумарина.

И Лиза пошла с Федором к алтарю.

Венчаться ей пришлось в домашнем платье, поверх был накинут длинный газовый шарф, белый, воздушный. Девушка и сама не знала, насколько мила в этом простом наряде. Не о нарядах думала, конечно. Взглянула на профиль жениха – строгий, четкий, очень красивый, и ее захлестнули одновременно страх и восторг. Свершилось наконец! Жизнь меняется, да так скоротечно! Что будет дальше? Как все сложится? Как же хотелось чуда, хоть самого маленького. И счастья бы немножечко.

И Лиза стала молить об этом Бога.

– Венчается раб Божий Феодор рабе Божией Елизавете… Венчается раба Божия Елизавета рабу Божию Феодору…

Федор надел девушке на палец богатое обручальное кольцо с изумрудом. Поцеловал, приобняв за плечи – тепло, нежно, осторожно…

Из храма вышли, взявшись за руки.

– Спасибо, родная, за оказанную честь, за доверие. Я хорошим мужем тебе буду, – просто сказал Федор. – Я, Лиза, все для этого сделаю.

И девушка доверчиво прильнула к супругу, понимая, что теперь, нежданно-негаданно, этот человек стал главным в ее жизни.

А она ничего и не имела против.

Глава 16. Отец и дочь

Алексей Никитич лишь на минутку присел в кресло, потому что ноги не держали, а когда очнулся – было уже совсем светло. Он вновь созвал слуг. Нет, никто не нашел ни Лизы, ни ее горничной, обе пропали без следа. Почти совсем отчаявшийся Измайлов велел продолжать поиски, а сам раздумывал: ему-то что теперь делать, в какую сторону мчаться, где искать дочь? Заряженный пистолет лежал на столе, уже ненужный.

Пока ненужный.

Потому что если с Лизой что-нибудь случится…

Не зная зачем, Измайлов вновь взял пистолет в руки и принялся бродить по опустевшему дому, так как всех, даже Кузминичну, он отправил на поиски Лизы. Двое смышленых доверенных слуг выехали по его приказанию в Залесск и Чудногорск – вдруг в городах что-то обнаружится. Он отчаянно наделся: может быть, кто-нибудь сейчас войдет, что-то скажет, обнадежит… Хоть бы какой-то след!

Забредя в прохладно-голубоватую длинную залу с тонкими белыми колоннами и лепным потолком, Алексей Никитич прошелся взад-вперед мимо ряда фамильных портретов и старых живописных полотен. Остановился перед изображением матери. Красивая дама с высокой прической, вся в кружевах, нарумяненная. А взгляд темных, чуть раскосых глаз цепкий, недобрый.

Алексей Никитич ничуть не был похож на мать – весь в отцовскую породу, и Лиза в него пошла.

Измайлов отошел от картины и решительно направился к выходу из залы. И увидел Лизу. Она стремительно шла к нему, на ходу протягивая руки. Он бросился к дочери, молча обнял, крепко прижал к груди.

– Папенька, простите меня, – торопливо заговорила девушка. – Не по своей воле я исчезла, меня пытались похитить! Друг наш, Михаил Платонович, – подлец, и вы должны отказать ему от дома. Он хотел силой заставить меня выйти за него. А спас меня Федор Иванович Воронов. Не гневайтесь, папенька… но вот за него-то я и вышла замуж, за спасителя моего. Мы обвенчались только что – и сразу же к вам… Я боялась, что вы его не примете, не захотите нас благословить…

Измайлов уже не смотрел на дочь. Да, кажется, и не слушал. Его взгляд был обращен на вставшего возле Лизы Воронова.

– Что это значит, сударь? – спросил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Федор поклонился.

– То, что сказала Елизавета Алексеевна, – правда, – начал он. – Я люблю вашу дочь, Алексей Никитич, и счастлив, что она благосклонно приняла мое предложение руки и сердца. Против нее сейчас плетутся интриги, и я хочу всегда быть рядом, чтобы…

– Меня вы спросить не соизволили!

– Отец, это моя вина, – снова встряла Лиза. – Я не хотела тянуть. Хотела, чтобы Федор Иванович был все время рядом, он мой защитник. А вдруг злодеи меня разыскивали и вновь собирались немедля похитить? Теперь-то к замужеству никто силой не принудит. Федор Иванович и от злых оборотней спасет. Я видела, что вы, кажется, его недолюбливаете, а стало быть – откажете. Но нас с ним судьба свела. Мы оба – оборотни. И поймем друг друга, как никто другой…

– Что ты сказала?

Измайлов отстранил дочь, заглянул ей в лицо. В его взгляде читался ужас.

– Папенька, я…

– Вот как, – Алексей Никитич вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони. – Я опоздал… но почему ты так рано… сразу же… Или это вы, сударь, пробудили в ней дракона?

– Я? – искренне изумился Федор. – По своей воле, хотите вы сказать? Помилуйте, это невозможно. Вторая натура может проявиться когда угодно. И потом, драконом этот облик все-таки трудно назвать…

Измайлов не дал ему договорить.

– Как вы посмели, – наступал он на Федора, – как не постыдились воспользоваться неопытностью моей дочери? Как вы заманили ее в свои сети? Что за бред насчет Сокольского?

– Это не бред, к сожалению… Послушайте…

Измайлов перевел взгляд на пистолет в своей руке – как будто впервые его увидел.

– Она сказала – оборотень! Уж не ворон ли вы, сообразно вашей фамилии? Так и есть, вы несчастье приносите. Я никогда на птиц не охотился, так отчего бы не начать.

Во время этой нервной и эмоциональной речи Алексей Никитич медленно поднимал оружие на новоиспеченного зятя.

Федор и бровью не повел, но Лиза сделала порывистое движение, прикрывая мужа собой.

– Папенька!

– Ах вот как!

Кажется, именно негодование дочери разъярило Измайлова окончательно.

Пистолет упал на пол.

Удар хвостом – и брызнули осколки вазы саксонского фарфора. Удар крылом – и сорвался со стены портрет, и не чей-то, а самой Варвары Дмитриевны. В круглых змеиных глазах – кровь и зелень.

Лиза оцепенела. Федор, схватив жену за плечо, оттолкнул к стене и теперь уже сам закрыл ее собой. Был бы один – стал бы вороном, только б его и видели! А раззявленная драконья пасть уже перед ним и зубы, острые, как кинжалы…

Лиза сдавленно застонала. И то ли этот звук пробудил сознание Измайлова, то ли сам по себе он очнулся, но драконий облик с него слетел. Он, пошатываясь, схватился за колонну. Федор обнимал Лизу, гладил мягкие волосы, шептал что-то успокаивающее.

Алексей Никитич смотрел перед собой, в его потемневшие глаза возвращалась человеческая осмысленность, а вместе с ней приходила и боль. Он перевел взгляд на парочку.

– Вы очень нежны с моей дочерью, Воронов, – заговорил он. Голос срывался, не слушался, и в нем слышалась горечь. – Выходит, вы и вправду влюблены?

– Почему же вы сомневались? – Федору тоже с трудом давалось сейчас его всегдашнее спокойствие. – Я люблю свою жену.

– Вашу жену… Лиза… Лиза! – повторил Измайлов, словно звал дочь, которая была где-то далеко.

Девушка мягко высвободилась из объятий мужа и подошла к отцу. Сейчас, несмотря на потрясение, она сумела взять себя в руки.

– Папенька… Это ничего. Я понимаю. И я знаю все… и про бабушку, и про прабабушку-Малахитницу…

– Муж рассказал?

– Федя… да… И я хочу сказать – с этим как-то можно, наверное, сладить. Я вот, например, быстро научилась по своей воле превращаться! – добавила она не без гордости.

– Как это случилось? Тебе едва исполнилось девятнадцать! – Алексей Никитич, будто пьяный, вскинул голову. Его поразило, что Лиза не просто не рассматривает нежданное оборотничество как проклятье, но, кажется, даже весьма этим обстоятельством довольна. – Ты тоже дракон?

– Дракончик, – успокаивающе проговорила Лиза и осторожно погладила отца по плечу. – Всего лишь ящерка маленькая. И это не страшно, папенька, напротив – чудесно!

– Чудесно… – пробормотал Измайлов. – Что такое – чудесно? Ты видела меня? Ты хоть понимаешь, что я твоего мужа едва не убил?!

– Алексей Никитич, – спокойный голос Федора подействовал отрезвляюще и на отца, и на дочь. – Я ворон, вы верно догадались. Таким я родился и, врать не стану, в состоянии подобном вашему никогда не был. Но если оно вам в тягость, думаю, можно изыскать способ от него избавиться. Но я умоляю вас, ради Лизы, простите нам тайное венчание и даруйте свое благословение. Как зять я вас не опозорю. Я богат, по матери – хорошего дворянского рода, а по отцу… по отцу я потомок царский, пусть и не на Руси это царство. От дурных привычек, слово даю, избавлюсь, и Лизу никогда в жизни не обижу. Что же до оборотничества…

Тут Алексей Никитич махнул рукой.

– Как там Лиза говорит: судьба свела? Что ж, – в его голосе послышалась горечь, – кто я такой, чтобы с судьбой спорить? Забирайте мою дочь, Федор Иванович, и уезжайте поскорее. Благословение? Извольте, даю, и пусть вас Господь благословит. А сейчас оставьте меня одного.

– Но, папа…

– Лизонька, мне нужно отдохнуть.

– Я не могу оставить вас в таком состоянии…

Измайлов хотел ей ответить что-то вроде: «Теперь тебе надо о муже заботиться», но посмотрел в ее встревоженное, опечаленное лицо, поймал взгляд, который чего-то просил – прощения? признания? – и просто обнял дочь.

– Не беспокойся, дочка. Со мной все будет хорошо, просто у меня была безумная ночь. Но ты жива и здорова, и это главное. Я скоро, может быть, сам к вам приеду. Тумарино ведь?

Лиза кивнула.

– Вот и славно. А теперь идите с Богом.

Федор вновь поклонился, девушка поцеловала отца, и они ушли, скрылись с глаз.

Лиза покинула родительский дом. Так и должно было случиться, но очень уж внезапно, и тревожит, несмотря ни на что, жених…

Алексей Никитич тяжело вздохнул, оглядел разрушенную залу. Заметил портрет матери на полу.

– Ну что, матушка? – сказал он портрету. – Теперь вы довольны?

И ему показалось, что в темных, с прищуром, глазах Варвары Дмитриевны промелькнула насмешка.

Глава 17. Муж и жена

Лиза вышла на крыльцо. Вечерело. Солнце идет к закату, скоро красным яблоком обернется. Неужели еще вчера она у себя в саду разговаривала с Таей, прикидывала, когда приедет отец? Вчера? Нет, не верится.

Теперь перед ней был другой сад, спускавшийся за оградой к подножью холма. Груши, сливы, черешни. И, конечно, ее любимые яблони. Скоро деревья зацветут, оденутся в невесомую розовато-белую кисею. Без сомнения, она полюбит и этот сад. Разве можно не любить деревья?

Проходящий мимо крыльца слуга поклонился новой хозяйке.

– А где барин? – спросила Лиза.

– Он за калиткой, от крыльца по дорожке и направо… проводить вас, барыня?

– Нет, я сама…

Тропинка тянулась между ясеней и глядящих в окна лип. Лиза вышла по ней к узорчатой деревянной калитке, почти бесшумно ее отворила.

Воронов действительно был здесь. Скрестив руки на груди, задумчиво смотрел на реку. Хотя калитка скрипнула совсем тихо, он все равно обернулся. Впервые Лиза видела Федора не в черном. Сейчас он был в домашнем светло-сером сюртуке, волосы в живописном беспорядке падали на лоб и шею, и походил ее муж в эту минуту на поэта, сочиняющего элегию на закате. Лиза подошла к нему, встала рядом, и Федор обнял ее за плечи.

– Посмотри, как красиво…

Серебрянка в закатном свете, расплескавшая в волнах яркие небесные краски, и правда выглядела волшебно.

– Жаль, что еще слишком свежо, там на берегу есть прекрасное место под ивой… Когда потеплеет…

Федор отвел взгляд от реки и посмотрел на Лизу.

– Ты ведь останешься? Здесь, со мной?

– Для чего же я выходила за тебя замуж? – удивилась она. – И здесь, и где угодно.

– Этот дом и для меня не совсем родной. Я в Москве родился, там и вырос… Сюда наезжали так, по случаю, да и тогда я больше времени проводил в охотничьем домике. Мне и самому привыкать придется.

Лиза прижалась щекой к его плечу. Стоять бы вот так хоть век да смотреть на реку.

– Кстати, я человека отправил в Яблоньки за твоими вещами. Скоро должен воротиться.

– Спасибо, Федя.

Они оба, не сговариваясь, избегали сейчас говорить о чем-то важном и волнующем. Хотелось просто отдохнуть душой.

– Ну что, – сказал наконец Федор, – пойдем в дом? Выпьем по чашке чая.

* * *

Чай пили в маленькой синей гостиной, в этот час раззолоченной закатным солнцем. В доме, похоже, давно ничего не менялось, мода нынешнего века обошла его стороной. Большая печь с изразцами согревала комнату. Было тихо, лишь доносилась откуда-то песня – девичий голос выводил что-то спокойное, текучее как Серебрянка.

– Ты один здесь так и жил до женитьбы? – спросила Лиза. – А где же твои родные?

– Не только у тебя есть родственница в монастыре, – ответил Федор. – Моя матушка тоже приняла постриг, не здесь, а в далеком ските. Таково уж ее призвание… Отец мой от лихорадки сгорел, мне тогда пятнадцать было, и матушка ждала, когда я совсем повзрослею, чтобы можно было меня оставить со спокойной душой.

– Так ты совсем один? – посочувствовала Лиза.

– Сейчас нет, – улыбнулся Федор. – С тобой.

– А твой отец тоже вороном оборачивался?

– Мог, да… но не любил. Ему нравилась во всем степенность, размеренность, и меня он всегда учил прилежному поведению, но его наука впрок не пошла. Не зря Ворон Воронович меня любит, говорит, что я ему будто и не внук, а вроде сына.

– Часто тебе является?

– Раньше в год хотя бы раз прилетал, а то и чаще, но вот что-то давненько не было. Заскучал, видать, на Руси.

– А какой он?

– Огромный ворон, куда больше меня. А отец его – Царь-Ворон – вообще полнеба крыльями закрывает. И даже первый облик у моего деда будто не человеческий. Глаза у него сияют как звезды, а длинные волосы при легком дуновении развеваются, словно на сильном ветру. Ворон Воронович несказанно красив и уверяет, что никогда не похищал девиц, просто ни одна устоять не смогла.

Лиза лукаво улыбнулась:

– А ты на него похож?

– Мне сложно судить, – муж вернул ей улыбку. – Но кто видел нас обоих, те говорят, что похож.

– Ты очень красив…

– Спасибо, милая. А ты… – Он кончиком пальца обвел на блюдце контуры пышного белого цветка. – Ты настоящий цветок, удивительный, и не опишешь тебя. Не полевой и не садовый… Такие в Запределье цветут.

– Это я-то цветок из Запределья? – Лиза звонко засмеялась.

– Да еще и самый нежный… Но теперь чем займемся? Пойдем, покажу тебе дом. А хочешь, научу играть в ломбер^[21]? Или… лучше, наверное, в шахматы.

– Я умею в шахматы.

– Отлично! Непременно сразимся. Помню, ты читаешь по ночам, – в твоей комнате все огонек светился чуть ли не до утра, – пойдем в кабинет, там шкафы с книгами. Выберешь что-нибудь.

– Спасибо, я книгам всегда рада. Но пока расскажи еще что-нибудь, Феденька. О Запределье… с тобой чудеса так близко.

– Благодарю, Лизонька. С радостью, – и Федор начал свой рассказ: – Про Запределье говорят, что оно возникло уже после того, как Господь сотворил Небо, землю, разных существ и первых людей; Первозданный мир был пропитан вдохновляющей Божьей силой. Из нее-то, в светлом порыве самой земли и природы, и соткалось незримое продолжение нашего мира, отразившее немало здешнего прекрасного. Поначалу Запределье населяли лишь изначальные бессмертные – воплощение неба, ветра, грозы, луны и солнца… Они до сих пор владычествуют в волшебных краях – в Светозар-граде, в Березани, на Ветровой горе, в Беловедье… да всего не перечислишь. Потом у изначальных стали рождаться дети, тоже бессмертные. Например, дед мой Ворон Воронович – Ветров внук и сын Лунницы. Также все больше появлялось и других чародейских созданий, вроде криниц и морозных духов. Даже не знаю точно, откуда они берутся, думаю, многих само Запределье творит. А еще бессмертные полюбили бывать у нас, живут тут подолгу, сходятся с простыми людьми, в брак с ними вступают. Рождаются полукровки с волшебными силами – такие, как мы с тобой. Иногда полукровки тоже уходят в Запределье, доживают там свой смертный век, но очень редко, и причина должна быть нешуточная. Потому что наше место здесь, с людьми.

И много еще рассказывал Федор Лизе о запредельных краях и чудесных созданиях.

– А как же разные блазни^[22], кикиморы, мавки? – спросила девушка, чуть нахмурившись. – Эти ведь от нечистых духов берутся?

– Конечно, поэтому они и нечисть. Человек заигрывается с черным колдовством, призывает злых существ, бесов. Те же оставляют на земле частичку себя. Так они и появляются. Но хуже всего – если сильно нагрешит и не раскается, после смерти и сам может нечистью обернуться. Даже подумать страшно и мерзко.

И правда, ни о чем таком отвратном думать сейчас вовсе не хотелось. Лиза продолжила расспросы:

– А моя прабабушка Малахитница?

– Она бессмертная, дочь изначальных Озема и Сумерлы, хранителей различных руд и камней. Они отдали ей власть над Подгорьем.

– И потому-то она умеет превращать живых существ в камень, – задумчиво уточнила Лиза.

Федор ободряюще улыбнулся жене.

– Ты тоже сможешь, если захочешь.

– Но как же… – Она слегка растерялась. – Страшно же!

– Хотелось бы, конечно, чтобы этот дар тебе и вовсе не понадобился. – Воронов задумчиво потер лоб. – Не могу точно сказать, как это происходит… возможно, как у меня. Усилием воли я проникаю в живую силу оборотней, тех, что не из Запределья, начинаю чувствовать ее, подчиняю себе. Тебе тоже, видимо, нужно захотеть, ощутить, проявить власть…

Девушка поежилась.

– Боязно самой. И как-то это… не по-людски.

– Так ты и не совсем человек. А этот дар… это оружие, Лиза. В отличие от меня, ты его можешь направить на кого угодно. Кроме разве что тех, с кем не справиться просто так, на кого заговоренный меч нужен или что-то подобное. Или кто умеет любому чародейству противиться.

Она понимающе кивнула. Взор обратился на расписную глиняную вазочку на столе, в которую сама сегодня поставила букет нарциссов. Живая сила ведь не только в разумных существах… Лиза почувствовала волнение, и опасения, и жажду непременно попробовать, словно это что-то тайное, запретное… Взгляд притянулся к одному из желтовато-белых венчиков, охватывая, проникая вглубь незримого. Душа затрепетала, ощутив власть над нитями такой простенькой и хрупкой, но все-таки жизни. В воображении цветок нарцисса сделался каменным и превратился в камень наяву!

Лиза вздрогнула от неожиданности, почти со страхом разглядывая свое деяние. У Воронова ярко заблестели глаза: он явно был горд женой. А та прошептала:

– Как же так? Цветок был живой, а теперь нет… И это я сделала. Боже мой, я! Как это странно… А обратно можно превратить?

Федор молча качнул головой.

Лиза расстроилась.

– Знаешь, Феденька, я и рада, и не рада. Получилось же! Но хотя это только цветок… мне не по себе. Не буду без нужды такое повторять. Лучше бы никогда и не понадобилось…

– Не грусти, – Федор ласково коснулся локона Лизы и решил перевести разговор на более легкие темы. – Нарцисс все равно бы скоро завял. А так останется на память об этом чудесном вечере. Можешь даже красками раскрасить, красиво выйдет.

И, радуясь тому, что добился возращение улыбки на любимое лицо, притянул к себе руку жены и тихонько погладил.

Они принялись говорить о всяких пустяках, потом играли в карты и немножко в шахматы, и смотрели книги, доставая их из старых застекленных шкафов, и в маленькой зале, низкой и темной, но полной вечерней таинственности, разглядывали в отблесках свеч портреты в золоченых рамах.

Наконец Федор сказал:

– Утомил я тебя, Лизонька. Иди-ка ты к себе, в свои новые покои, отдохни. Я провожу тебя.

«Вот оно…», – Лиза замерла в волнении, даже не зная, что ответить.

А что говорят в таких случаях? Если б можно было, она попросила бы Федора не приходить к ней этой ночью. Он не был ей неприятен, напротив, его прикосновения волновали девушку. Вот только хотелось, чтобы, пусть совсем недолго, так все и оставалось. Чуть-чуть бы еще ей, венчаной жене, побыть невестой.

«Ничего, – утешала она себя, опуская взгляд. – У других-то куда хуже. Выходят замуж, едва зная жениха и не испытывая к нему ни малейшей склонности, и то ведь терпят…»

Федор поцеловал ей руку.

– Лиза, – сказал он мягко, – я только провожу тебя до дверей и пожелаю добрых снов. Не войду к тебе, пока сама не дашь знать, что хочешь этого.

– Тогда… – Лиза благодарно взглянула на мужа. – Пожалуйста, подожди немного… все произошло так быстро, так неожиданно.

– Буду ждать, сколько скажешь, – Федор поцеловал ее в макушку. – Я люблю тебя.

Глава 18. Граф-чернокнижник

– Эмиль Францевич скоро будет здесь, – сказала сыну великая княгиня Вера Павловна – худощавая женщина с величавой осанкой и красивым строгим лицом. – Ты не рад?

Александр, окруженный сдержанной роскошью своего кабинета, выглядел сейчас очень просто в домашней одежде. Время от времени он рассеянно приглаживал растрепанные, чуть вьющиеся темно-русые волосы. Когда юноша поднял взгляд на мать, она прочла в его глазах грусть и отрешенность и подавила вздох не то сострадания, не то раздражения.

– Саша, ты нездоров?

– Да, пожалуй, что и так… Что вы говорили, мама? Эмиль Францевич? У него, кажется, были какие-то дела в Петербурге…

– Так, стало быть, он разобрался с делами… – Вера Павловна с трудом не выдала недовольства. После короткого молчания, во время которого Александр упорно смотрел в окно, она продолжила: – Я знаю, ты зачастил в церковь в Лебяжьей роще. Все ждешь, что нежданно-негаданно туда явится Елизавета Измайлова? Это, в конце концов, неприлично, Саша. Ты на виду у всей Москвы, у всей России. Ты уже дал столько поводов для сплетен… Что скажет государь, если ему донесут… А донесут непременно!

– Мама, ну причем тут государь? У него и без того достаточно забот…

– Ты неисправим, Александр.

– Простите, что огорчаю вас, – печально ответил он, на миг покаянно опустив голову. И снова уставился в окно.

– Приведи себя в порядок и выходи к ужину, – распорядилась Вера Павловна. – Сегодня будут только свои. Может, и Эмиль Францевич поспеет.

– Хорошо, мама…

На этот раз Вера Павловна вздоха уже не сдержала.

* * *

Эмиль Салтыков был введен в круг общения великих князей Зинаидой Загорской, своей давней приятельницей. И она, хотя и не делилась ни с кем своими размышлениями, возлагала большие надежды на его приезд из Петербурга. Этот человек был окружен тайной. Болтали, что он обладает магической силой. А еще он был прекрасно воспитан, всегда любезен и готов оказать услугу. Но главное – поражал окружающих глубиной познаний в разных науках. Не зря граф Салтыков произвел огромное впечатление на Веру Павловну и на ее сына. Великая княгиня тоже надеялась, хотя и не особо сильно, что новый друг может как-то повлиять на Александра, хотя бы отвлечь его чем-то интересным. Ведь царевич всегда с таким увлечением общается с графом, так радуется встречам с ним…

– Александр Константинович… – Вера Павловна снова заглянула к сыну. – Все уже собрались, друг мой, ждут только тебя. Саша?

Она огляделась. Комната была пуста.

– Куда же он… – начала было великая княгиня и осеклась. Окно, в которое во время разговора с ней сын неотрывно смотрел, было распахнуто настежь. А на подоконнике лежало большое лебединое перо.

Вера Павловна взяла перо, растерянно поднесла к лицу. А потом кивнула самой себе и прошептала:

– Упрямец!

* * *

На следующий день Зинаида Сергеевна Загорская принимала у себя графа Эмиля Салтыкова. Лишь они были посвящены в обстоятельства бегства великого князя, причем графу рассказала об этом Зина. Для всех остальных заготовили басню о том, что государь письмом отослал внука из Москвы с тайным поручением.

Зинаида была прекрасно осведомлена о занятиях графа алхимией и черной магией, это было тайной, но не для всех. Чародей удивлял ее, как и многих. Ему слегка за сорок, но годы как будто над ним не властны – настолько он моложав: без морщин и единой сединки в темных, аккуратно причесанных волосах. Смуглый, худощавый и остроносый, с яркими пронзительными глазами. В его облике проглядывалось что-то восточное, а еще – старомодное, будто человека, сошедшего с портрета прошлого века, наскоро обрядили в современный костюм. Он то и дело подносил к лицу флакончик с ароматической солью.

– Вы взволнованы, графиня, – Эмиль Францевич не спрашивал, а утверждал. – У вас какая-то тайная печаль?

В голосе графа Салтыкова звучало сочувствие. Зинаида неопределенно повела плечами. У нее печаль? Еще бы! Эта девчонка Измайлова все-таки вывела ее из себя. Зинаида Сергеевна рвала и метала, когда получила одно за другим два послания – через Чалого от Дарьи Лесовички и от растерянного, испуганного Мишеньки Сокольского. Миша писал, что двери дома Измайловых закрылись для него навсегда, что его постигла сокрушительная неудача и Елизавета Алексеевна уже замужем за господином Вороновым. А Лесовичка сообщала, что Черный Ворон перехватил Лизу у Шатуна и сам женился на ней.

«Предатель! – пылали гневные мысли. – Подлец! Так жестоко надо мной посмеяться!.. Или и его приворожила белобрысая ведьма? Негодяйка… уж не мстит ли она мне за что-нибудь?»

Графиня действительно склонна была думать, что Измайлова – теперь уже Воронова! – взялась с какой-то неведомой целью уводить у нее мужчин. Как будто забыла, что сама навсегда рассталась с Федором. В глубине души все же теплилась надежда, что бывший жених подуется немного, а потом, как и раньше, прилетит по первому ее зову. Зина привыкла считать Черного Ворона своим, не ревновала к случайным любовницам, уверяя себя, что любит он все равно только ее – и станет ее, если вдруг она по-настоящему захочет! Лиза и эту уверенность разбила вдребезги. И уж этого никак нельзя ей спустить.

Эмиль Салтыков смотрел на Зинаиду Сергеевну с жалостью, чего она терпеть не могла. Но сейчас его сочувствие было даже приятно. Зная графа несколько лет, Зина испытывала к нему дружескую привязанность, что не мешало ей ожидать услуги за услугу – ведь это она познакомила его с наследником. А теперь намеревалась устроить маленький заговор.

– Если вам угодно, граф, – сказала Зина, – то я не стану от вас таиться. В конце концов, дело идет о вашем молодом друге… и я склонна полагать, что он стал жертвой бесстыдного колдовства со стороны одной тщеславной девицы. Выслушайте меня, я изложу вам дело во всех подробностях.

Салтыков ответил полупоклоном – он готов был внимательно слушать.

Зинаида не утаила ничего, даже рассказала о своей интриге с Сокольским против Лизы, которую разрушил Воронов.

– Весьма вероятно, что в главном вы правы, – сказал Эмиль Францевич, хорошенько все обдумав. – Малахит в самом деле – особый камень… удивительный, чарующий. Он может одарить человека внешним блеском, дать душе просветление… и в то же время влить в чье-то сердце любовный яд. Я ничуть не удивлюсь тому, что девушка действительно воспользовалась волшебной силой малахита. Но как ей это удалось? Этот камень не из тех, что раскрывает свои тайны всем подряд.

В голосе чародея Зинаиде послышалось восхищение, и это было ей неприятно.

– Вам виднее, – ответила она с язвинкой в голосе. – Вы, граф, говорят, познали тайны всех драгоценных камней. Даже научились выращивать бриллианты.

– Это неправда. Камни никому не позволят себя обманывать. В них кладезь памяти или тайна сил природы, но они мстят тем, кто пытается вторгнуться в суть их волшебства. Я пытался… изучал самые мощные, самые дорогие из них. Даже осколок Алатыря мне посчастливилось добыть. Я хотел, Зинаида Сергеевна, создать так называемый камень жизни, который даровал бы вечную молодость владельцу… но нет. Много лет я потратил, чтобы доказать себе, что это невозможно, – губы графа, тонкие, слишком яркие для его возраста, сложились в горькую усмешку.

«Интересно, в чем же тогда секрет твоей молодости?» – подумала Зинаида. Но эта мысль была мимолетной, куда больше ее сейчас занимало другое.

– Наверное, про Алатырь-камень слышали даже подобные мне, совсем несведущие в магии люди, – сказала она. – Согласно древним поверьям, он обладает уникальными свойствами. Скажите же, можно ли с его помощью… лишить оборотня силы?

– Вы про господина Воронова? Мне кажется, что можно.

– Так сделайте это, граф! – пылко воскликнула Зина. – Прошу вас… Помогите мне. Мы же старые друзья.

Салтыков подавил усмешку. Конечно, свое расположение она уже доказала. Новообретенная дружба с царевичем и его матерью дорогого стоит. Раскрылись двери домов, в которые раньше он не был вхож. Новые связи, новые возможности. Зинаида Сергеевна теперь хочет благодарности не только на словах. Ревнивая женщина… месть бывшему жениху – удар в сердце соперницы. Это так банально. Но мстить графиня жаждет сильному потомственному оборотню. А вот это уже может быть интересно.

Зина меж тем продолжила:

– Зачаруйте ваш чудо-камень соответствующим образом. Вы согласны?

– Хорошо, я попытаюсь.

Она призадумалась:

– А нельзя ли с его помощью снять приворот с царевича?

– Вряд ли. Малахит, как я уже сказал, открывает силу избранным или при каких-то редких обстоятельствах… вполне возможно, что без чародейства Хозяйки Медной горы и тут не обошлось. Приворот как раз в ее духе. А с этими штучками бессмертных очень сложно что-то сделать, не привлекая могучих сил самого Запределья. В то время как господин Воронов – полукровка, с ним должно быть легче, и небольшого кусочка волшебного камня должно хватить. Да и скажите мне по чести, графиня… как мы можем все-таки быть уверены, что великий князь не влюбился, так сказать, естественным манером?

На этот вопрос Зинаида не ответила.

– Что ж, вы согласны помочь мне, – сказала она, – и я от души благодарю вас, Эмиль Францевич. Я готова сама ехать в это… Туранино? Туманино?.. в имение Вороновых. Если не обезвредить Федора Ивановича – он так и будет путать мне карты в игре против… против своей жены.

– Это где-то в окрестностях Чудногорска?

– Маленький Залесск намного ближе. Наверное, там мне и стоит остановиться.

– Хорошо, Зинаида Сергеевна. Я все обдумаю и приготовлю что нужно. А когда мы доберемся до Залесска, будем действовать по обстоятельствам.

– Мы?

– Отправиться с вами, графиня, я почту за честь. Мы можем называться в дороге братом и сестрой, так будет проще. Признаюсь, меня заинтриговала ваша история, Зинаида Сергеевна, так давайте же не будем терять времени.

– Это и мое величайшее желание, Эмиль Францевич.

– Тогда, – граф чуть улыбнулся, – за дело.

После ухода Салтыкова графиня написала Мише Сокольскому. Она велела ему немедля снять самый лучший по возможности особняк в Залесске, не считаясь с расходами, она за все заплатит. Он должен будет ждать ее приезда в этом доме, из которого прежде удалит всех обитателей под благовидным предлогом.

«Ты будешь делать что я скажу, любезный Михаил Платонович, – писала Зинаида Сергеевна, – ведь это твой единственный способ искупить свою нерасторопность».

Глава 19. Остров Буян

Несколько дней у Лизы ушло на то, чтобы просто прийти в себя. Она привыкала к новому дому, к его невысоким потолкам и окнам в тюлевых занавесках. К глубокой синеве и темной зелени обитых дорогими тканями стен. К бронзе и потускневшей позолоте. А еще – к загадочным зеркалам в тяжелых вычурных рамах, к громоздким диванам и креслам. С появлением Лизы открыли все комнаты, даже те, что не использовались и постоянно стояли запертыми, и дедовская мебель, раньше дремавшая под чехлами, видя сны о прошлом, теперь пробудилась и с добрым скрипом-ворчанием принимала новую хозяйку.

К Федору Лиза тоже привыкала. Теперь она могла видеть то, чего никогда не увидела бы раньше: например, как он умывался ледяной водой во дворе или с видимым удовольствием уплетал пшенную кашу, предпочитая ее изысканным блюдам. Слуги его побаивались, хотя суровым он не был, скорее сдержанным, но с Лизой обращался с неизменной нежностью, что не могло не находить отклика в ее сердце.

И все же в новой спальне девушка все еще ночевала одна. Покои были хороши: уютная кровать под тяжелым балдахином, светло-коричневые, с золотистым узором стены, кресла и мягкий диван, большие иконы старинного письма. Всегда свежие, спасибо Лукерье, цветы. Лизе тут нравилось. Даже к новой горничной – скромной и тихой Дуняше – она начинала привыкать, хотя отчаянно скучала по Таисье.

Измайлов прислал с посыльным некоторые вещи Лизы и весьма любезное письмо. Приезжать пока не собирался, но рассказал, как едва ли не силой выпытал правду у примчавшегося в тот же вечер в Яблоньки взволнованного Сокольского. Это было нетрудно, Миша вообще притворяться не умел. Теперь, писал отец, он убедился, что Федор Иванович не солгал, и все же ему сложно смириться с мыслью, что его единственная дочь покинула отчий дом так внезапно, не поинтересовавшись мнением отца.

Вообще Лиза чувствовала, что папенька чего-то не договаривает.

– Он просто ревнует, – сказал ей Федор. – Столько лет ты была для него единственной отрадой, и вдруг являюсь я… Но, Лиза, мы будем счастливы, мне сердце говорит. И тогда Алексей Никитич простит нас.

– Лизавета Лексевна! – появилась Лукерья и, кланяясь, протянула Лизе запечатанный конверт. – Человек из Яблонек прибыл, батюшка ваш велел передать вам лично в руки…

В конверте – вот странность! – оказался еще один конверт. Писал явно не отец. И Лизу словно жаром обдало – она уже видела этот почерк.

«Милая, славная Елизавета Алексеевна! Лизонька… Я рискую показаться вам негодным человеком, назойливым и не умеющим достойно принять отказ, но в том-то и дело, что отказа от вас я не слышал. Моя мечта отчаянно цепляется за это, за надежду, что ваше сердце все-таки откликнется моим мольбам. Я не могу без вас! Я оставил Москву, где мне нынче все постыло, и теперь ближе к вам, чем вы полагаете. Молю об одной только встрече, чтобы вы, выслушав меня, сказали „да“ или „нет“. Даю вам слово: если вы меня отвергнете, я больше никогда вас не побеспокою.

Я изучаю эти чудесные места, смотрю на красоту, которой могли любоваться и вы. Есть одно дивное место, где чувствуется печаль и в то же время умиротворение. Это полуразрушенная церковь на берегу пруда и останки заброшенной деревни – на пути из Яблонек к Чудногорску. Пруд называют Птичьим, а церковь, как говорят местные, была освящена во имя Илии Пророка. Я буду ждать вас там от рассвета до заката, каждый день, и надеяться, что вы придете. Всего лишь несколько слов – и ничего более.

Целую вашу чудесную руку.

Александр Вольский».

Лиза протянула письмо Федору. Она испытывала смесь беспокойства и вины.

Воронов, прочитав, пожал плечами:

– Мне ему посочувствовать бы впору, да не получается.

– Федя…

– Все хорошо, Лиза. Мы туда пойдем.

– Все это… пустое. Он зачарован и будет лишь сильнее страдать, когда узнает… он же не знает, что я замужем.

– Интересное место выбрал для свидания великий князь. Наверное, инкогнито здесь, боится, что его раскроют. Знаешь, Лизонька, я кое-что придумал. И прежде чем идти на встречу с Александром Константиновичем, отправимся-ка мы с тобой в одно чудесное местечко.

Позади Тумарина, за полем, начинался уже другой лес. Обрамляя проезжую дорогу, он тянулся до самого Залесска. По этой дороге супруги Вороновы скакали верхом некоторое время, потом свернули на узкую тропинку, ведущую вглубь леса, и так добрались до опушки. Здесь из-под корней древнего дуба-великана бил ключ, и его переливчатое журчание звучало нежной музыкой. Лиза, придерживая подол амазонки^[23], присела на сухой ствол, опустила ладонь в холодную воду.

– Мне кажется, есть в этой воде что-то от Запределья… – Девушка вопросительно, с надеждой подняла на мужа ярко заблестевшие глаза.

– Ты не ошиблась, Лизонька.

Федор сел рядом, взял жену за руку, переплел ее пальцы со своими.

– Мы отправимся туда… Прямо сейчас.

– О… а куда именно? – Лизу охватила детская радость.

Федор улыбнулся.

– На остров Буян, конечно.

Знаменитый Буян Лиза представляла веселым пестрым городом на светлых океанских волнах, с цветущими садами, разноцветными теремами – и над всем этим льется колокольный звон. А встретил их ветер… нет, ветра́. Переплетающиеся, дышащие в разном ритме, легкие и буйные.

Начинались удивительные, непривычные чудеса. Только что Лиза сидела рядом с мужем у реки в самом обычном лесу, и вдруг заплясали перед глазами мазки разноцветных красок, закружилась голова, темнота обволокла все на миг, и неудержимо потянуло куда-то… Несколько мгновений – и вот они уже на громадном сером камне, поросшем белым мхом. Над ними – белесое небо и сизые тучи, в которых запуталось бледное солнце, под ними – ягель и вереск, а вдалеке, куда ни кинь взгляд, – море-океан, жидкий сапфир с серебром. Редкие смолистые сосны с красноватой корой видятся четкими, словно тщательно прорисованными на фоне неба. И диковинные терема здесь есть, хотя их и немного, сплошь серебристо-деревянные, с луковичными маковками и ажурной резьбой. Воздух – свежий как родниковая вода, горьковатый, пахнущий смолой. Разносят по нему ветра́ обрывки песни, чистый смех, крики птиц. Но никого не видно.

– Живет ли здесь кто-нибудь? – спросила Лиза Федора почему-то шепотом.

– Конечно же. И невидимки, и люди-птицы – тот же Финист – Ясный сокол, и духи ветра, и криницы…

– Русалки?

– Не совсем. Русалки – неупокоенные земные девушки, часто утопленницы, нежить. А криницы – изначально водные девы, не люди.

– А невидимки… кто ж это?

– Есть такие существа. Как ты понимаешь, их никто никогда не видел. Рассказывают, что они прислуживают в зачарованных дворцах. Или помнишь историю про «принеси то – не знаю что»? Вот этот «Не знаю что» и был невидимкой.

– Ой, может, они где-то рядом?

– Думаю, мы бы с тобой их почувствовали.

В самой сердцевине острова, почти вплотную друг к другу, росли семь необъятных дубов, тесно сплетенных ветками. На их кронах клубились дымчатые облака, окутывающие резные кружева деревянного дворца с шатровым куполом.

– А что там? – спросила Лиза.

– А там как раз живет сам Царь-Ворон. Внутри его дворца, говорят, ветер и туманы, в которых звезды прячутся… но туда мало кто заглядывал.

Тут Лиза невольно вскрикнула и ухватилась за Федора: ее едва не сорвало с камня ураганным порывом. Тень накрыла обоих – черная туча заслонила небо. Нет, это не туча, это пронеслась над головами гигантская птица, и ветер – самый сильный! – летел вместе с ней. Но закрутился в темный вихрь, не домчав до дворца на семи дубах, и вдруг стих, словно и вовсе не бывало. А перед Федором и Лизой возникло лицо – зыбкое, туманное, в обрамлении седых облаков – лик старорусского богатыря, чья борода, разделенная на семь неравных по толщине прядей, развевалась во все стороны, способная, казалось, покрыть собой весь Буян.

Федор уже стоял на камне и кланялся своему прадеду – царю этого острова. Лиза растерялась. Она тоже хотела подняться на ноги и сделать хоть реверанс, но муж ее удержал.

– Здравствуй, государь, – сказал он.

– Здорово, правнук. И ты, красавица, здравствуй.

– Мне бы Ворона Вороновича повидать… Здесь он? Давно уже не показывался.

– Здесь, здесь мой сынок. Коли на Руси нет, так где ж ему еще быть. Покликать его?

– Сделай милость, государь.

– Хорошо, ждите. Сейчас пришлю вам царевича.

И снова огромные крылья закрыли полнеба, и черная птица, увенчанная сверкающей самоцветами короной, скрылась во дворце, где дуют ветры и гуляют облака.

Еще немного – и появился другой ворон. Он был меньше, его перья переливались, словно лунные блики на глади ночного озера, а глаза сияли как яркие звезды. Ворон Воронович обернулся человеком – вечно молодым и настолько пригожим, что его сравнивали с ясным месяцем, щедро озаряющим притихшую землю. Он присел рядом с Лизой на широкий камень.

– Здравствуйте, милая сударыня, добро пожаловать. Федя… чудесная встреча! Я тебя, любезный внук, признаться, не ждал. Соскучился?

– Может, и соскучился, – ответил, улыбаясь, Федор. – Сколько не виделись-то… Совсем забыл ты меня, дед.

– Вовсе не забыл. Просто решил домой наведаться, а время у нас течет иначе… засиделся тут, загостился, а на Руси-то, чай, не один год прошел? Но не звал бы ты меня дедом, Феденька. Сударыня, взгляните на меня, какой же я дед? Да и ты, вороненок, мне скорее за сына.

Федор обернулся к Лизе.

– И что я говорил…

А Лиза во все глаза глядела на Царевича-Ворона. А Федор-то и вправду похож на него.

– Не знаю, как зовут вас, прелестная, – обратился Ворон к Лизе, – но чувствую, что вы из волшебного рода. И явно знаменитого… Уж не приходится ли вам прародительницей Елена Златовласая, Морского царя дочь?

– Прабабка жены моей, Елизаветы, – Хозяйка Медной горы, – ответил вместо Лизы Федор.

– Вот так новость! – Царевич удивился и обрадовался. – Так ты женился на внучке Варвары Измайловой?.. Поздравляю, Федя, вижу, что выбор чудесный. Не то что в прошлый раз, и хорошо, что тогда не сложилось…

– Дед!..

– Прости, молчу.

– Времени у нас мало, – напомнил Федор.

– И правда…

– А почему же мало? – спросила Лиза. – Почему людям нельзя здесь долго быть?

– Так все дело-то как раз в людях, – пояснил Ворон. – Чем дольше человек остается в Запределье, тем сильнее привязывается к нему его душа, и, вернувшись назад, он начинает тосковать. Ничто его дома уже не радует, все кажется скучным, унылым, сердце вновь просится сюда. Так-то и жизнь не мила становится. От этого спасения нет, только Богу молиться.

Лиза вспомнила, как томилась ее душа по Лебединому краю. А ведь она пробыла там совсем недолго!

– Но я, – продолжал Ворон Воронович, – могу на вас заклятие наложить, чтобы вы подольше тут задержались. Но чем же еще вам помочь? Расскажите, милые, зачем пожаловали. Не только ж со мной повидаться?

– Дед, ты ведь людям волшебную воду приносишь – живую и мертвую, – сказал Федор. – И, если я верно помню, она снимает тяжелые последствия колдовства.

– Так и есть.

– И приворот может снять?

– Может.

– Дашь нам этой воды?.. И тогда я больше ни разу не назову тебя дедом.

– Я бы дал, кабы она у меня была. Сходить нужно, и за живой, и за мертвой. А что, Федя, если я тебя отправлю за мертвой водой, а мы уж с Лизонькой – за живой. Нечего супруге твоей в Подземном царстве делать.

– Согласен.

– А мы куда же, Ворон Воронович? – спросила Лиза, немного обиженная, что ее желаниями никто не поинтересовался.

Царевич улыбнулся – так мог бы улыбаться месяц.

– Куда не повел бы я никого, кроме своей внучки. К Чудо-древу самоцветному. В сердце Запределья.

Глава 20. Вода мертвая

С берега в море-океан тянулся мост, пылающий белым огнем, и скрывался в далеких облаках.

– Иди, – сказал Ворон Воронович внуку. – Прямехонько по нему и придешь в Подземье. Не бойся, огонь тебя не тронет. И вот еще что… – Он что-то прошептал на ухо Федору.

– Запомнил. Спасибо, дед… э-э… спасибо, царевич.

– Точно запомнил? – спросил Ворон.

– Конечно, не волнуйся.

Послав Лизе нежную улыбку, Федор легко устремился вперед по мосту и скоро скрылся в белом сиянии.

– Не переживай, Лизонька, с ним будет все хорошо, – сказал Ворон.

– Почему же он птицей не обернулся?

– По Калинову мосту самому пройти надо. А вот мы с тобой – полетим, а потом по облакам… Летать умеешь или подсобить?

Лиза улыбнулась.

– Умею.

* * *

Чем дольше шел Федор по Калинову мосту, тем сильнее сгущался сумрак. Море-океан остался позади, и мост тянулся теперь над рекой Смурой, чья вода была цвета черного бриллианта. Наконец Федор ступил на берег. Под ногами его был камень, а над головой – серые своды.

Странное это было место. Зыбкое мерцающее подземелье. Причудливые каменные наросты то становились гигантскими сосульками, то превращались в клубящиеся тени. Росли здесь и деревья, все сплошь из кристаллов. На листьях-самоцветах сверкали огоньки. Глядишь – и деревья уже изо льда и инея, снежно блестят, переливаются. А то вдруг кажется, что их листья – черные бриллианты, застывшие волны Смуры.

Федор осторожно продвигался вперед вдоль течения реки. Иногда камни под ногами превращались в ледышки. Мог бы вороном полететь, но ему хотелось увидеть все человеческими глазами. Вдалеке высились льдистые блестящие хоромы – наверное, туда ему и надо.

Освещение менялось постоянно. Только что блистал переливчатый лед, заиндевелые ветви разгорались белыми свечами, но вдруг в несколько мгновений становилось совсем темно. Однако вскоре загадочные камни принялись испускать слабый свет. Сначала тусклый, потом все ярче и ярче… И вот уже сверкает, искрится Подземье… Миг – и снова все тонет во мгле.

От этих постоянных изменений у Федора начала кружиться голова. Когда темнота вновь поглотила пространство, он сделал несколько шагов вперед, споткнулся и остановился. Снова начало светлеть. Воронов направился к большому камню, на котором кто-то сидел. Увидев его, этот некто поднялся, а в руке у него засияла звезда. Федор понял, что перед ним девушка – худая и бледная, в длинной, до пят, синей рубахе с серебристым окаем, с распущенными по плечам прямыми черными волосами. Глаза ее казались отражением темных вод Смуры – вот-вот затянут, как в омут.

– Здравствуй, – Федор поклонился ей в пояс, и она ответила тем же. – Я к Морене-королеве иду, за мертвой водой. Не подскажешь, иду-то хоть правильно?

– Путь твой лежит к ее хоромам. – Голос девушки был подобен звону льдинок. – Но лучше не тревожить сейчас королеву. На Руси весна, и матушка старится до осени. Не любит она, чтобы ее такой видели – с сединой да с морщинами.

– Жаль, конечно, но придется рискнуть. Мертвая вода мне очень нужна. А ты, стало быть, дочка Морены?

– Да, Желя меня зовут. А кто ты таков?

– А я Федор, Ворона Вороновича внук. Что же ты здесь делаешь одна?

Желя показала вещицу, которую он поначалу принял за звезду – то было круглое светящееся зеркальце.

– Печаль на Руси высматриваю. Когда вижу, что кому-то совсем невмоготу – плачу о нем, ему тогда чуток полегче становится.

– Все время плачешь и плачешь?

– Все время. Судьба моя такова.

– Судьба незавидная.

– Я всех жалею, а меня никто не жалеет. Ну а ты пожалеешь, добрый молодец? Поцелуй меня…

– Нет, не стану.

– Неужели совсем нехороша? Очень уж худа и бледна? Так отец мой – Кощей, я в него уродилась.

– Не в этом дело, Желя. Я жену свою люблю, и никого, кроме нее, целовать не хочу.

Желя снова села на камень и горько заплакала. Ее слезы капали в Смуру, но, не достигая воды, оборачивались черными алмазами, а потом уже растворялись в речных волнах.

– Уж не слезы ли твои – мертвая вода? – догадался Федор.

– Верно говоришь, – послышался звучный женский голос за спиной. Воронов обернулся и ничуть не удивился, что позади него стояла женщина в одеянии из инея и льдинок, с суровыми синими глазами. На ее темных, как зимняя ночь, серебрящихся сединой волосах блистала бриллиантовая корона. Лицо казалось выточенным из холодного белого камня, и молодым оно сейчас не было, но красота его не поблекла.

Федор поклонился королеве Подземья.

– И ты, красавец, туда же, за мертвой водой… сам-то Ворон Воронович чего не пришел, чем-то важным занят?

– Царевич велел тебе кланяться, государыня, да напомнить про карточный должок. Он сказал, что обыграл тебя тремя козырями.

Морена рассмеялась раскатистым смехом.

– Да, вижу, и вправду тебя дед твой послал. А сам не хочешь со мной в картишки перекинуться?

– Прости…

– Эх, боишься. Но что поделать, должок за мной и правда водится. И как заведено, возьми, молодец, воды нашей, черной да студеной.

Морена взмахнула левым рукавом, и в руках у нее появился флакон из темного хрусталя. Бросила она его Желе, та поймала на лету. Наполнила водой из речки Смуры, поднесла к лицу и уронила в него несколько слезинок. А затем подала Федору с поклоном. Воронов поблагодарил печальную девушку, а она осветила его лицо своим зеркальцем.

«Никак запал я в сердце дочке Кощеевой», – обеспокоенно подумал Федор. Он собрался уже поскорее распрощаться с Мореной и Желей, как раздалось:

«Помоги мне, добрый молодец…»

Голос шел из зеркальца Жели, но ни она, ни сама Морена, кажется, ничего не слышали.

«Что за чудеса, – удивился Воронов. – Так и знал, что не дадут уйти спокойно».

«Помоги мне. Убеди Морену отдать то, что у нее в правом рукаве…»

Что-то тронуло его в этом нежном голоске – так цветок мог бы разговаривать. Разглядывая мертвую воду в черном хрустале, на котором причудливо играл свет зеркальца Жели, Воронов и виду не подал, что слышит что-то. И лихорадочно раздумывал, как поступить.

«Помоги мне, умоляю», – в третий раз обратился к нему голос.

«Ну хорошо…»

Внутри у Федора что-то взыграло – так всегда бывало, когда он рисковал.

– Впрочем, если желаешь, государыня, – произнес он, убирая флакон, – можем разочек в дурачка сыграть.

– Вот оно как, – повеселела королева. – А в чем подвох?

– Подвоха нет, есть условия – играем по-честному, без волшебства и шулерства. А потом выигравший награду попросит. Принимаешь?

– Принимаю. Но играем три раза.

– Согласен.

Морена вновь махнула левым рукавом – будто вьюга поднялась и намела прямо здесь, на берегу Смуры, столик из слоновой кости и два мягких, уютных белоснежных кресла.

«Такие бы в гостиную великой княгини, – подумал Федор, – а не в это мерцающее каменно-льдистое царство».

Морена величаво опустилась в кресло, Федор занял другое. Желя поднялась с камня, приготовившись наблюдать за игрой.

– Сдавай, – великодушно разрешила королева.

Федор выверенными движениями тонких пальцев перемешал колоду и раскидал карты. Они были непривычно оформлены: королями, дамами и валетами выступали здесь важные персоны Запределья, масти обозначались символами четырех времен года.

«Никогда перед началом игры Богу не молился, ибо грех это, и в голову бы не пришло, – подумал Воронов. – А вот сейчас, пожалуй, что и можно. Помоги мне, Господь, и ты, Никола Угодник!»

Игра началась. Федор внимательно изучал стратегию противника – сейчас все от этого зависело. Что такое карточный дурак, кто в него не играет? Но сейчас не портной с сапожником перебрасываются от скуки. Нет, Морена играла не как московская купчиха, полагаясь лишь на везение. Она знала толк в игре. Начинался поединок умов – живой и захватывающий.

Меж тем вдруг стало очень холодно. Как же так? Уговаривались же без колдовства, а такие уговоры обитатели Запределья не нарушают – таков негласный закон. Но стыли пальцы, замерзали будто и сами мысли, и Федор понял, что еще немного – и он начнет путаться. Но и этого было как будто мало: его в единый миг охватила черная тоска, все показалось пустым и бессмысленным. Тоску прогнал нарождающийся гнев, но и гневу нельзя было поддаваться.

Успокоиться. Сосредоточиться. Он уже сделал пару непростительных ошибок. То, что вместо бубен на картах цветок подснежника, а вместо червей – маленькое солнышко, только усложняло дело. Тут Морена пошла козырем, который, как казалось Федору, уже выбыл.

И он проиграл.

Королева сдержанно улыбнулась.

– Продолжаем, – сказала она.

«Как же так-то… Только бы отыграться, – мысленно взмолился Федор, – вовек больше карты в руки не возьму».

Началась новая игра.

Воронов услышал легкий вздох, и вдруг понял – Желя. Это она его пытается сбить. Ее же договор не касается! Он бросил на бледную девицу быстрый взгляд, и та, будто испугавшись, опустила глаза.

– Перестань, дочь, – тихо приказала Морена, проследившая эту сцену.

Послушалась. Отпустило. И Федор целиком сосредоточился на игре.

Он выиграл на этот раз, хотя победа далась ему нелегко.

Третья партия оказалась самой сложной, королеву давно уже охватил азарт, но теперь, когда ему ничто не мешало, Воронов наконец и сам вошел во вкус игры. Оба делали ходы осторожно, что-то мысленно просчитывая и прикидывая.

– Моя взяла, – наконец произнес Федор и глубоко, с облегчением вздохнул.

– Да как же так-то? – Морена не рассердилась, удивилась только. – Без колдовства ведь играли. Жульничал?

– Нет, королева.

– Я смотрела, – подтвердила Желя. – Не жульничал.

– В чем же секрет?

– Я многие игры до тонкостей изучил, эту тоже. Запоминаю, какие карты вышли, свои ходы просчитываю, твои – предугадываю… Не обессудь. Играл я честно.

– Ну что сказать… Развлек ты меня, молодец, спасибо! Мне нравятся рисковые. Жаль, нельзя тебя насовсем у нас оставить, но мне ни к чему с Воронами ссориться. Так чего ты хочешь?

– Отдай мне то, что у тебя в правом рукаве, государыня.

Заледенели глаза Морены, и от нее повеяло жутким холодом.

– Сговорились, – отчеканила хозяйка Подземья. – Спелись ворон с соловьем. И когда только успели…

Федор молчал. А что ему было ответить, когда он сам ничего не понимал?

– Так и знала я, что будет подвох, будет… Так оно всегда и бывает, – Морена вдруг успокоилась.

– Так отдашь?

Молча взмахнула королева правым рукавом – и вылетел из него соловей. Облетев Федора кругом, превратился в юную девушку, невысокую и тонкую, в простеньком сером платьице. Но нежный румянец на круглом лице, золотистые косы до пят и венок из белых цветов делали ее ярче и красивее одетой в сверканье и холод Морены. Федору девица-соловей чем-то напомнила Лизу, и сердце сжалось – скорей бы к жене! Недолго он тут пробыл, а словно год уже любимую не видел.

– Спасибо, Ворон, – произнесла девица все тем же нежным цветочным голоском, но появились в нем и другие нотки – задорные, звенящие. – Знала я, что птицы всегда друг друга поймут. Я Забава из Сердца Запределья, меня еще Соловушкой кличут. Морена – моя старшая сестра, но мы с ней давненько поссорились.

– Матушка слишком долго зиму в этот раз удерживала, – пояснила Желя. – А Забава дух весны в себе носит, вот они и поругались.

– Но и без меня весна свое взяла, – засмеялась Соловушка. – Там на Руси, поди, и травка уже вовсю растет, и деревья зеленью одеты.

– Уходи давай, – проворчала Морена. – Провела меня, так хоть глаза не мозоль.

– Почему же провела-то? – звонко засмеялась Забава. – Честная же была игра! Давай, Ворон, лети за мной, я проведу тебя иным путем в наше Сердце, не по Калинову мосту. А вода живая… только я ею ведаю, и с радостью тебя одарю. Желя, бросай плакать, приходи к нам в гости, будем песни петь.

– Но-но! – пригрозила королева. – Не сбивай племянницу с толку!

Федор раскланялся с Мореной и ее дочкой. Желя ближе подошла к нему:

– А я загадала… – шепнула она. – Если ты проиграешь – попрошу матушку, чтоб велела тебе меня поцеловать. Да знать, не судьба. Так что улетай поскорей отсюда, молодец, не тревожь мое сердце понапрасну…

Ни слова больше не говоря, обернулся Федор вороном и поспешил за соловушкой Забавой.

Глава 21. Вода живая

Сердце Запределья, называемое иначе Солнечной колыбелью, – место затаенное, заповедное. Здесь растет Чудо-древо, не похожее ни на какое другое. Листья у него смарагдовые, кора – вишневый яхонт. С утра распускаются на нем розовые, словно утренняя заря, цветы. К полудню созревают плоды – рыжие, как закатное солнце. Отяжелевшие, они падают к ночи на землю. А с утра – все с начала.

– Откуда оно взялось – никто точно не скажет, – рассказывал Лизе Ворон Воронович, пока девушка восторженно рассматривала сияющее чудо, у корней которого они сидели на лазоревой траве. – Но говорят, что с этих-то плодов все и началось. А еще – с первозданного ветра. Семена, которые он разносил, и породили наше Запределье. Каждый из нас хоть раз в жизни такой плод пробовал, в них ведь наша сила и связь с этим чудесным миром.

– А если человек попробует? – спросила Лиза.

– Душа отлетит. В Рай или в Ад, как уж жил, туда и направится, а тело исчезнет, и никто и не узнает, куда пропал человек. Не для людей это.

Солнечный зайчик скользнул Лизе на колени, превратился в настоящего золотистого зайчонка, ткнулся носом ей в ладонь и куда-то ускакал.

– А что до древа, – раздался рядом мужской голос, молодой и ласковый, – то далеко простираются его корни и обвивают сам Алатырь-камень.

Невесть откуда, как водится в Запределье, перед Лизой и Вороном возникли мужчина и женщина, по виду очень молодые, но что-то древнее и могучее чувствовалось в них. Лики у обоих тонкие, светлые и между собой очень схожие, но у женщины искристые серые глаза, у мужчины – ярко-золотые. Он в белой русской рубахе, подпоясанной алым кушаком. Буйно кучерявятся его густые желтые волосы, падают на плечи. Она в серебристом длинном платье с воздушными рукавами, на причудливо уложенных пепельных волосах – диадема из лунных камней. В руках у женщины дымчатый кот, невероятно большой. Он мурлычет во сне – словно песни поет.

– Матушка! – удивился Ворон Воронович, поднимаясь и почтительно приветствуя обоих. – Лизонька, это матушка моя, Лунница, хозяйка ночного светила. А это брат ее, Солонь – мой дядюшка, повелитель Солнца.

И Лиза все-таки сделала реверанс.

«Так вот в кого царевич такой красавец…» – подумалось ей.

– Елизавета Воронова, – представилась Лиза.

– Нашего Федора супруга, – добавил Ворон.

Лунница приблизилась к девушке и поцеловала в лоб. Поцелуй был нежным и прохладным, он погружал в серебристый свет, в ясную тишину, в красоту загадок.

Солонь улыбнулся, и от этой улыбки стало еще светлее. Солнечный диск здешнего края был огромным, в половину неба, но не палил, не мучил зноем, а словно лелеял, окутывая ласковым теплом. Его повелитель и сам сиял. Он склонился к траве, провел по ней ладонью – она тут же подросла, стала гуще и темнее.

– Садитесь, – пригласил Солонь. А когда все расселись на шелковистой траве в тени Чудо-дерева, вновь взмахнул рукой, и вокруг расцвели крупные душистые ландыши.

– Я сюда и не собиралась, – сказала Лунница сыну. – Но Баюну, – она кивком указала на спящего кота, – во сне привиделось, что Соловушка пропала. Я и поспешила к брату, узнать, не могу ли чем-нибудь помочь.

– Как пропала? – удивился Ворон. – Я думал, порхает где-то здесь, сейчас появится. А мы-то как раз за живой водой пришли. Федю я к Морене отправил.

– Так в Морене-то все и дело, – вступил в разговор Солонь. – Думаю, это ее происки, рассорились сестры в очередной раз.

– Тогда нам надо в Подземье, ей на выручку поспешить, – встрепенулся царевич.

Лунница склонилась к пробудившемуся коту, который что-то ей тихо мяукал.

– Не надо нам никуда спешить. Баюн видел во сне, как Федор с Мореной играет в карты, а за победу хочет просить свободу для Забавы.

– В карты! – так и подскочил Ворон Воронович. – Что ж он делает-то, безумный, он же волшебных хитростей не знает. Предупреждал ведь его…

– Ан нет. Баюн говорит, что Федя на своих условиях играет, никаких уловок, только правила.

– Сообразил? Ай да молодец. Мы в разные игры не столько по правилам играем, – пояснил он Лизе, – сколько соревнуемся в магических хитростях. Хотя и тут сноровка нужна. Да и удача не помешает, мне вот всегда в картах везло. Но Морена, видать, совсем стосковалась, если уж по-человечески согласилась играть. Федю она не обыграет ни за что.

– Жалко мне ее, а особливо Желю, – сказал Солонь. – Тоска им там обеим.

– Это им здесь тоска была бы, – возразила Лунница. – Не вынесли бы они здешнего солнца. А в холодном Подземье они на своем месте.

– Но все же… А Забава тоже порой хороша, почем зря задирает сестру.

– Такая уж уродилась. – Ворон вновь обратился к Лизе: – Неугомонная она, Соловушка. Они с Мореной не враги, но весна с зимой трудно уживаются. Родители их – изначальные бессмертные, небо-Белозар и земля-Триглава, стараются, если что, мирить дочерей, но не всегда уследишь. Очень уж разные. Морена всю жизнь никуда из своего Подземья, а Забава и на Руси долго пожила. Нравятся ей люди, и петь для них она любит, обернувшись птицей.

Лиза зачарованно слушала и сама не заметила, как потянула руку к коту Баюну, чтобы погладить.

– Нельзя, звездочка, – Лунница мягко отстранила ее ладонь. – Заснешь – долго не проснешься.

Видя что девушка огорчилась, Солонь почти пропел несколько слов на незнакомом языке, протянул к небу широкую ладонь – на нее слетела маленькая жар-птица, птенец. Солонь дунул на огненную птичку и подал Лизе.

– Возьми, можешь ее погладить. Ее Искоркой зовут. Не бойся, она уже не обжигает.

Лиза, поблагодарив, с восторгом прижала Искорку к груди. А затем попросила Ворона:

– Рассказывай дальше!

– Так вот, Забава-весна была в свое время замужем за князем Угличским Глебом. От этого брака пошел род удивительных полукровок, людей-соловьев, волшебство которых – в песне. Знаешь, у нас, бессмертных Запределья, души особым волшебством защищены, мы можем не раз и не два вступать с брак с обычными людьми и полукровками. Теряя их со временем, скорбим, но смиряемся, все помним, но не лишаемся разума от горя, иначе у многих наших сердце бы не выдержало. Кстати, я тоже в некотором смысле связан родством с вашей знатью – да не с кем-нибудь, а с самими Вольскими, я был женат на царевне Анне, сестре знаменитого Ивана-царевича. Расскажу как-нибудь.

– Вот мы и вернулись! – раздался звонкий голосок, и из потока солнечного света появились Федор и Забава.

– Правнук мой… вижу, что с победой, – серебряные глаза Лунницы заблестели ярче. – Подойди ко мне, мальчик, обниму тебя. Садись с нами, поговорим.

После приветствий Федор сел возле жены, Забава, веселая и довольная, плюхнулась рядом.

– Что тут вам Ворон Воронович рассказывал? – поинтересовалась она. – Не про меня ли небылицы сплетал?

От звуков дивного голоса Соловушки среди ландышей мгновенно расцвели два невиданных цветка: алый и сиреневый.

– Это когда я врал? – возмутился царевич. – Мы к тебе за живой водой пришли. Просто так отдашь или станешь загадки загадывать?

– Да какие уж тут загадки. Меня без вас сестрица невесть сколько в плену продержала бы! Низкий поклон тебе, Федор Иванович. А живая вода… Пойдем.

Забава поднялась, ловко перепрыгнула через корни Чудо-древа и побежала к большому, белым светом сияющему овальному камню. Федор подал Лизе руку и пошел следом. Он удивлялся всему, что видел вокруг. Бывал он в Лунном царстве своей прабабки, там познакомился и с Солонем, навещавшим сестру, но никогда никто не приводил его сюда, в Сердце Запределья.

– А вот и Алатырь, – тихо сказал он Лизе.

На гладком светлом камне пылали таинственные письмена, бил из-под него родник: здесь рождалась Синь-река.

Соловушка сорвала белый цветок, дунула – венчик превратился в прозрачный сосуд. Набрала воды, что-то прошептала – вода из синей стала кристально-чистой, искристой.

– Вот, примите живую воду на здоровье.

– Спасибо от всего сердца! – восторженно поблагодарила Лиза.

Она чувствовала, что с ней что-то происходит – еще немного, и как говорил Ворон Воронович, она душой прирастет к этому миру. Но и жить здесь не сможет. Федор, кажется, понял, что с ней творится.

– Хорошо здесь, слов нет, – сказал он, – но нам уже пора.

– Жаль вас отпускать. – В голосе Ворона Вороновича и правда послышалась грусть. – Но ты прав, даже под заклинанием не стоит вам тут задерживаться. Тосковать станете, а к чему это вам? Вам радоваться нужно и жить счастливо – совет да любовь!

– Приходите в гости ко мне, в мое ночное царство, – сказала Лунница. – Рада буду тебе, дорогой правнук, и тебе, звездочка!

– А я сама к вам прилечу в конце мая, – засмеялась Забава. – Песни петь в черемухе стану! Есть у вас черемуха? Вот и чудненько.

– Летом и я в гости загляну, – подхватил Солонь. – Как только ваше солнышко силу наберет.

Он взял Искорку из рук Лизы, вновь на нее дунул – и жар-птица обернулась яркой синичкой.

– Только так я могу подарить тебе ее, девочка, чтобы она жила в вашем доме. Но пусть, хоть и синицей, она тебе напоминает о Сердце Запределья – колыбели Солнца.

А кот Баюн на руках у Лунницы проснулся, открыл круглый зеленый глаз и громко мяукнул.

«Будь осторожен, Воронов внук, – услышал вдруг Федор вкрадчивый голос у себя в голове. – Берегись Алатыря. Я сон о тебе видел. Недобрый сон».

Глава 22. Одинокий лебедь

И вновь они вдвоем, у ручья, уже в своем, привычном мире. Сидят, как и прежде, на поваленном дереве, держась за руки. Но путешествие в Запределье не кажется сном или иллюзией. Оно горит в душе Лизы новым ярким огоньком.

Она глубоко, с наслаждением, вдохнула лесной воздух, пальцем погладила синичку Искорку, которая уселась у нее на плече и не думала улетать. Потом огляделась.

Все в порядке. Лошади, на которых они приехали к ручью, здесь же, на месте, спокойно пощипывают свежую травку. На сухом стволе лежит позабытая Лизой шляпка-цилиндр с вуалью. Все как и прежде, но не совсем, потому что теперь у них в руках настоящее волшебство: вода живая и мертвая.

Лиза пылко обняла Федора за шею.

– Спасибо тебе, родной!

– Не за что, женушка. Для тебя – что угодно. Ты не устала?

– Ничуть! Наоборот, в меня Запределье влило новые силы. И, кажется, я теперь увереннее буду справляться со своим вторым обликом. Да, Федя, поскачем к пруду!

– Ты у меня еще и наездница прекрасная. Всем хороша!

– Мы друг друга стоим, – хитро прищурилась Лиза. – Как-нибудь поскачем наперегонки?

– Как-нибудь – непременно.

Федор галантно помог жене подняться с бревна, она взяла свою шляпку.

Все было чудесно, но душу Воронова царапало мрачное предсказание Баюна. Впрочем, оно было непонятным, а потому не хотелось невесть чем портить себе настроение. Да и Лизе рассказывать об этом вовсе не обязательно.

* * *

До места, назначенного великим князем, домчались быстро. Вот уже и пруд. В него глядится покосившаяся избушка, будто сползшая к самому берегу подальше от других домов, таких же старых и рассохшихся. Грустную картину опустевшей деревеньки пытаются заслонить стволами березы, сосны и осины. Разросшийся малинник жмется к ветхим стенам, шустрые птицы щебечут и чирикают – что им до темных развалин, до полуразрушенной церкви? Во всем, что есть здесь живого, чувствуется радость и предвкушение полного, пышного расцвета весны перед летней порой.

В пруду отражается небо, сосны. Изящный лебедь медленно плывет по воде. Он один, нет рядом белоснежной подруги, нет и других лебедей. И почему-то пронзительно-печальна эта грациозная фигурка на зеркале воды.

Лиза, чуть опередив Федора, спешилась, подошла к берегу, всматриваясь в лебедя. Она уже тоже научилась и в других чувствовать волшебство. И ничуть не удивилась, когда птица перелетела на берег – и предстал перед Вороновыми сам великий князь Александр Константинович.

Он был не в мундире, а в скромном светлом сюртуке, совсем не похожий на свои парадные портреты. Совсем не такой, каким запомнила его Лиза с того самого бала. И даже в их последнюю встречу в церкви он был иным. Нервным и страстным. А сейчас – побледневший, будто истончившийся, с болезненным блеском в карих глазах – одинокий лебедь.

– Вы все-таки пришли, – сказал Александр, приближаясь к Лизе. В его дрогнувшем голосе послышалось глубокое чувство. Она тоже сделала шаг ему навстречу.

– Я пришла, чтобы попросить у вас прощения.

Ее щеки залил румянец. Ей было неловко и сложно начать разговор, и все-таки Лиза старалась смотреть на Александра, не опуская глаз.

Федор, стоя чуть поодаль, наблюдал за этой сценой.

– Просить прощения? У меня? Вы? – Великий князь был непритворно удивлен.

Отступать было некуда.

– Я причинила вам зло, сама того не желая. – Лиза заговорила увереннее. – В перстне, что я надела на бал, – приворотные чары… они, увы, подействовали. Без моего ведома и желания. Простите меня, Александр Константинович. Ведь вы меня на самом деле не любите – это всего лишь колдовство, приворот, хотя и невольный.

– Я люблю вас.

Девушка покачала головой. В ее взгляде читались сострадание, симпатия, что-то живое, взволнованное, но это чувство не было ответной любовью, и великий князь это видел.

– Я хочу вам помочь, позвольте мне… Вода мертвая и живая снимет чары. Это чудо настоящее, из волшебного Запределья… Выпейте, Александр Константинович…

Лиза протянула ему два флакона.

– Я не стану пить, Елизавета Алексеевна. – Великий князь вскинул руку. – Даже если вы и приворожили меня, то это не имеет никакого значения. Я не хочу снимать это наваждение. Я не встречал еще подобной вам девушки. Неудивительно, я вообще мало что в жизни видел. Петербург для меня – золотая клетка, и только в Москве я начал дышать полной грудью, начал жить. Благодаря вам. Вы – настоящая. В вас – сама жизнь. Так что лучше я останусь со своим мучением, которое делает меня живым, Елизавета Алексеевна. Даже если вы по-прежнему станете отвечать мне отказом.

– Александр Константинович, – негромко произнесла Лиза. – Я замужем.

– Замужем? – великий князь вскинул голову.

– Вот мой супруг перед вами, Федор Иванович Воронов.

Федор наконец приблизился и поклонился великому князю.

– Вы замужем… – ошеломленно повторил Александр, отвечая на приветствие.

– Да, мы обвенчались несколько дней назад, – твердо ответила Лиза.

– Вот оно, значит, как…

И он замолчал. Посмотрел на Федора долгим пронизывающим взглядом. Опустил глаза.

– Хорошо, Елизавета Алексеевна, – тихо сказал Александр. – Я выпью эту воду.

Сначала черный флакон – вода мертвая – и тень пробежала по лицу Александра, оно сделалось холодным и суровым. Но вот царевич выпил живую воду – влил в себя золотые искры, жидкий свет, большой глоток радости Запределья. И вдохнул полной грудью свежий весенний воздух. Его глаза вновь мягко засияли, и он распрямился, словно скинув непомерную тяжесть.

Александр взял руку Лизы и поцеловал. Поцеловал, а не просто поднес к губам – даже сквозь перчатку девушка почувствовала, как крепко прижались к ее руке его губы.

– Как вы, Александр Константинович? – взволнованно спросила она.

– Вы правы, Лизонька, – ответил юноша. – Кажется, теперь нам всем станет намного легче… Но я не забуду вас. Нет. Будьте счастливы, дорогая.

С этими словами царевич обернулся лебедем и взмыл в небо. Лиза смотрела на удаляющуюся белую птицу, а потом перевела взгляд на Федора. Он показался ей мрачным.

– Кажется, у нас получилось? – неуверенно спросила она.

– Конечно, Лиза! Даже не сомневайся.

– Но почему тогда ты…

Федор осторожно привлек ее к себе.

– Да так… подумалось, не пожалеешь ли ты когда-нибудь, что предпочла ворона лебедю…

– Не пожалею! – с чувством пообещала Лиза. – Ни за что и никогда.

В светлых глазах жены Воронов читал, что это правда. Он поцеловал ее – как тогда, в своем охотничьем домике. Но в этот раз Лиза ответила на поцелуй.

Они вернулись домой затемно. Поужинали вместе в синей гостиной. А потом, пользуясь тем, что воцарившаяся ночь могла скрыть чудеса от любопытных глаз, через окно выскользнули во двор. Как шаловливые дети перебрались в сад через ограду и взметнулись ввысь – крылатая ящерка и большая черная птица. За ними шустро поспевала яркая искорка-синичка. Наслаждение полетом, игра в догонялки в беззвездном небе… Они кружили над садом, над селом, над старым храмом, были свободны и бездонно, полнокровно счастливы.

А потом, уже дома, Лиза, отослав Дуняшу, некоторое время лежала в кровати, заложив руки за голову, вновь переживала события этого удивительного дня. И ждала Федора. Вернувшись с небесной прогулки, Лиза дала ему понять, что вовсе им незачем сегодня расходиться по разным спальням. Ночь, дивная ночь еще продолжается.

Глава 23. Темная магия

– Я поражаюсь, какими бескрайними порой кажутся русские леса, – сказал граф Салтыков, глядя в окно кареты. – Мы словно плывем по зеленому морю. Представляется, будто встречные деревушки – островки, омываемые зеленью, как волнами.

– Оказывается, вы не чужды поэзии, граф, – усмехнулась Зинаида. – Но рассуждаете словно иностранец. Вы мне говорили, помнится, что знаете восемь языков?

– Да, и надеюсь, что они мне пригодятся, когда я отправлюсь путешествовать. – Граф вновь ненадолго поднес к носу свой флакон. – Я бы уже уехал, но Его Высочество оказал мне честь, ведь ему приятна моя компания.

– Действительно! Великая княгиня даже обмолвилась, что желает видеть нас на бракосочетании Александра с уже выбранной ему принцессой, – с горечью призналась Зина. – Да, он женится, и это произойдет, наверное, довольно скоро. Ну, хотя бы не на Измайловой, – добавила она ядовито.

– Я знаю, что вы хотите посчитаться за что-то с господином Вороновым… сестрица, – как бы вскользь заметил Салтыков. – Но его супруга не должна остаться вдовой.

– Я не убийца… братец, – сухо ответила графиня. – Надеюсь, вы тоже.

Хотя она и повторяла себе, что с Александром все кончено, душевная рана все еще болела. Но при этом и Федор не выходил из головы.

– Простите, графиня, я не хотел вас обидеть. Просто от вас исходит… страдание. Жгучие, болезненные чувства. А вы не любите и не привыкли страдать, и то, что вас мучает, готовы искоренять самым решительным образом.

– Откуда вы можете знать это, граф?

– О, мы уже несколько часов едем в одной карете, Зинаида Сергеевна. Я видел, например, как вы смотрели на большой помещичий дом, пестренький, весело разукрашенный, когда мы проезжали одну из деревушек. Он напомнил вам дом вашего детства?

Зина одарила попутчика подозрительным взглядом.

– Значит, Эмиль Францевич, вы в самом деле читаете мысли, как про вас болтают?

– Я умею читать мысли, – ответил он невозмутимо. – При определенных обстоятельствах и при самой насущной необходимости. Но с вами, графиня, такой необходимости нет, вы мне не враг. Просто я чувствую вас, вот и все.

– И как это понимать?

– Не бойтесь меня… сестрица. Мы с вами будем какое-то время при посторонних называть друг друга братом и сестрой – так доверьтесь мне как брату. Я не сделаю вам ничего дурного, напротив, я всецело на вашей стороне.

– Даже если я решу по-своему разобраться с Измайловой… с Вороновой?

– Вы усмехаетесь… но ведь вы хотите узнать правду.

– Какую правду? Вы сами подтвердили, что малахит может навести любовные чары.

– И совсем не допускаете мысли, что и великий князь, и господин Воронов могли увлечься этой девицей без всякого приворота?

– Конечно, не допускаю, – возмутилась Зина. – Неказистая провинциалка…

– Я хотя и не знаком с Елизаветой Вороновой, одно могу сказать точно: если ей покорилась сила малахита, то она непростая девушка. Возможно, как-то затронута Запредельем, связана с Малахитницей, и потомок Царя-Ворона мог это почувствовать. Такие люди естественным образом тянутся друг к другу. Да ведь и в роду Александра кого только не было, кроме Царевны-Лебеди… сам родоначальник династии – Вольга Святославович, племянник великого князя Владимира Второго, был множественным оборотнем. Редчайший дар.

– Как я уже говорила, я мало смыслю в подобных вещах, – произнесла Зинаида с какой-то даже обидой. – И вряд ли смогу поддержать подобную беседу. Вы ведь, братец, видимо, тоже… как вы это сказали? Затронуты Запредельем?

– Я? Нет… – Зине показалось, что Салтыков на этот раз поднес флакон с тонким ароматом к лицу для того, чтобы скрыть волнение. – Моя магия – особая. Можно сказать, исключительно плод моих трудов. То, что я собирал по капле из источников, способных ужасать, разлагал на составляющие, перетасовывал и соединял уже в ином порядке… это знание стало в конце концов моим, только моим. Моей силой и опасностью, которую я представляю сам для себя… и для других. Ведь познание безгранично, а ошибки на пути к нему более чем вероятны. Ах, не такой судьбы хотел для меня мой дед.

– Мы о многом с вами разговаривали, Эмиль Францевич, но, кажется, вы не рассказывали мне о своих предках. Знаю лишь, что ваш дедушка женился на дочери обрусевших французов.

– Верно. А их собственная дочь Юлия, моя матушка, в юности увлеклась мадьярским дворянином Ференцем Фекете из Трансильвании. Они тайно обвенчались – та еще была история. Салтыковы, у которых на примете имелся куда более достойный, на их взгляд, жених, так разобиделись на дочь, что отреклись от нее. Когда я родился, они немного смягчились, но лишь по отношению ко мне. Родители вскоре уехали во Францию, а дед забрал меня к себе, и выхлопотал у государыни Софии графский титул для меня, и сделал своим единственным наследником. В Париже у меня есть братья и сестры, но я никогда с ними не встречался.

– Вас это огорчает?

– Пожалуй. Но я не должен роптать на судьбу. Благодаря деду я получил прекрасное образование. Изначально именно его домашняя библиотека породила во мне жажду знаний.

– Но послушайте, граф…

Зина не договорила. Залихватский свист, врезавшийся в уши, мог означать лишь одно – разбойники! И в самом деле: карета дернулась и остановилась. Графиня побледнела, но молча достала пистолет, и когда с ее стороны распахнулась дверца, резко наставила дуло на сунувшегося внутрь мужика. Тот отпрянул.

– Подождите, сестрица, не стреляйте, – шепотом попросил Салтыков. – Это успеется.

Зина вскипела. Что успеется? Вон, его уже вытягивают из кареты чьи-то грязные лапы! Но все-таки она послушалась и вышла из кареты сама, держа оружие наготове.

Кучера уже стянули с козел, он стоял у дерева со связанными за спиной руками и дрожал. Здоровенный детина в армяке^[24] крепко держал его за плечо, еще двое связывали Салтыкова.

– Кто у вас тут главный? – спокойно осведомился Эмиль Францевич.

– Ну я. – Рыжеватый парень в потертом кафтане демонстративно поигрывал длинным ножом. – Только тебе это, барин, без надобности. А ты, барыня, – перевел он насмешливый взгляд на Зину, – пистолетик-то опусти, не балуй. А то доиграешься…

– Смотри на меня, – тихо приказал Салтыков.

С молодого атамана тут же слетела насмешливость, сменившись растерянным недоумением. Он поежился. Само собой, разбойник не собирался слушаться пленника, но его взгляд будто силой притянули к себе блестящие глаза чародея. Теперь мужчины молча смотрели друг на друга. Все замерло, никто не шелохнулся. Что-то странное происходило, все это чувствовали и чего-то ожидали, боялись вмешаться. А может, и не могли.

Атаман же глядел в подернутые тенью глаза – от них было не скрыться. Они повелевали. Они подчиняли его волю. Наконец Салтыков что-то прошептал, и, когда его губы шевельнулись, предводитель разбойничьей шайки упал на колени, словно оглушенный. Теперь он смотрел не на Салтыкова, а в землю, и не шевелился.

Один из разбойников, похожий на цыгана, очнувшись, стремительно шагнул к странному пленнику – и тут же, вскрикнув, схватился за горло, словно его душили, стал заваливаться назад. Тут уж мужики опамятовались, оставили свою добычу и бросились бежать. Скоро они скрылись в лесной чаще. Графиня подняла кинжал, обороненный атаманом, и разрезала веревки, которые связывали кучера и Салтыкова. Кучер трясся еще сильнее и, получив свободу, шарахнулся от графа. Зинаида, очень бледная, долго рассматривала двух валявшихся на траве без сознания разбойников, потом подняла глаза на своего попутчика.

– Вы испугались, Зинаида Сергеевна?

– Вас? Безусловно… Что стоишь, олух? – рявкнула она кучеру. – Живо на место – едем дальше.

Сев в карету, Зина наконец облегчено вздохнула:

– Благодарю вас. Хотя это и правда было жутковато. Так вам, значит, и оружия не нужно…

– Все не так просто, сестрица, – отвечал Эмиль Францевич, неторопливо устраиваясь на сиденье напротив нее. – Это мелкие душонки, шелупонь. Только и умеют, что грубой силой орудовать. Когда же встретится твердый душой человек, достойный противник, он может и устоять против заклинаний.

– Но как вы это делаете? – Зинаида Сергеевна очень не хотела забрасывать Салтыкова вопросами, она же не глупая провинциальная барышня, но не могла утерпеть.

– Что я могу сказать? Можете ли вы объяснить мне, графиня, откуда проистекает ваше умение пленять всех, кто ни соприкоснется с вами? Это дар, это ваша суть. Так и у меня есть свой дар. Простите, долго рассказывать…

Он задумчиво замолчал, Зина тоже затихла, обдумывая увиденное и услышанное. Управляемая перепуганным, желающим как можно быстрее добраться до Залесска, кучером, карета резво мчалась по лесной дороге.

Глава 24. Заговор

– Куда собираешься, Феденька? – спросила Лиза.

Федор натянул охотничью куртку, прикрепил к поясу шпагу, да еще и пистолетом вооружился.

– В Залесск, милая.

– По делу? Возьми меня с собой.

– Взял бы, но мне назначена встреча в доме купца Белугина, о которой меня просили не распространяться. Не волнуйся, женушка. Я хочу скорее вернуться к тебе, так что полечу, пожалуй. А тебе, как ты знаешь, средь бела дня летать не стоит.

– Что за встреча? Опасное что-то?

– Уверен, никакой опасности нет, хотя, возможно, придется задержаться на пару дней. Ну, вот я и готов. До встречи, Лизонька.

Федор весело поцеловал Лизу в губы, обернулся вороном и вылетел в окно. Она смотрела, как скрывается он в небе. С легкой улыбкой коснулась пальцем губ.

– Возвращайся скорее, Феденька…

* * *

Крошечный городок Залесск был бы похож на большую деревню, если бы не высокий каменный храм и несколько добротных двухэтажных зданий в центре. Дом Белугиных располагался как раз рядом с храмом. Смотрел свысока на город и словно бы гордился подобным соседством и собственной значимостью.

Федор Лизе не солгал, он действительно не видел никакой для себя опасности. Кот Баюн предостерегал, говорил что-то про Алатырь, но нынешнее дело не может быть никак с этим связано.

С утра Федор получил письмо от Пашки, старого друга, с которым познакомился еще в детстве. Его почерк Воронов сразу узнал.

«Приезжай к Белугину как только сможешь. Он сам приглашает, с нетерпением ждет и готов оказать тебе всяческое содействие. Я тоже приду, буду рад повидаться с тобой».

Павел, давний житель Залесска, осведомленный о необычных силах Федора, рассказывал ему, что в последние дни в городе творятся странные дела, вроде бы появились проклятые оборотни. Сразу же Шатун пришел на ум. Но друг сообщил еще о том, что в оборотничестве заподозрен один из слуг купца Белугина.

Федор удивился: в Залесске же не водились оборотни. Разобраться, конечно, стоит. Именитый купец мог бы и сам написать… хотя, может, он и отправил письмецо, да посланные оказались нерасторопными. Так что Ворон летел, готовый исполнить то, что считал своим долгом.

* * *

Едва Федор поднялся на крыльцо купеческого дома, как дверь распахнулась. Отворивший ему слуга выглядел почему-то испуганным.

– Пожалуйте, барин, вас уж заждались.

Он проводил Федора через ряд комнат в залу. И тогда Воронов замер, изумленный – перед ним была Зинаида Загорская. Как такое могло случиться? Откуда она здесь? Тоже связана с проклятыми оборотнями? Конечно, Шатун же, московская компания… Но… он все понял. В этой шайке есть и те, для кого подделать почерк – раз плюнуть. Быть может, и Белугина купили, тот и правда с Павлом хорошо знаком, мог и письма его им передать…

А еще Федор давно, уже очень давно не видел Зину такой – пылкой, взволнованной. Она сама быстро к нему подошла, едва ли не подбежала, горячо обхватила его ладонь обеими руками.

– Федя! Вот и ты, наконец-то…

– Здравствуйте, Зинаида Сергеевна. Что все это значит? Где хозяин дома?

– Подожди же, Федя! Выслушай сначала…

Но Воронов не горел желанием выслушивать объяснения этой женщины.

– Ты опять что-то затеяла, Зина? Даже сюда добралась, в ловушку меня заманила? Что ж ты никак не угомонишься? Оставьте вы уже все в покое Лизу, она моя жена, и я ее в обиду не дам.

– Лиза, Лиза… Только и слышно – Лиза! Федя, а знаешь ли ты, что Лизонька твоя ненаглядная великого князя зачаровала малахитовым перстнем?

– Никогда у нее и в мыслях подобного не было, – убежденно ответил Федор.

– Она и тебя приворожила?

– Никакой ворожбы. Я ее полюбил – вот и все.

– Полюбил… Феденька! Опомнись! Маленькая ведьма крутит мужчинами как пожелает. Я спасти тебя хочу! Ради этого и примчалась сюда из Москвы, и гордость свою забыла, и честь. В мыслях только старое, как невестой твоей была, как эти слова – что любишь! – ты мне… мне говорил!

– Понимаю, тебя, Зина. – Федор осторожно освободил руку из ее жаркой хватки. – Ты узнала внезапно, что я женился… Сокольский написал, да? Воспоминания нахлынули, былое встрепенулось… Ревность взыграла. Но все уже прошло, я говорил тебе о том, Зина, не раз. Давай уже навсегда разойдемся, чтобы не терзать друг друга понапрасну. Мне очень жаль, что на тебя известие о моей женитьбе произвело такое впечатление. Но это пройдет…

Зинаида как будто совсем его не слушала и все рвалась обнять, несмотря на протесты.

– Обвела тебя вокруг пальца колдунья… но я помогу тебе, только доверься… Люби меня, Ворон мой! Целуй меня… Жена… что жена? Быть может, я одна тебе и была всегда предназначена.

– Ты с ума сходишь, Зина, – голос Воронова зазвучал холодно и властно. – Я попрошу тебя впредь не оскорблять Лизу, она моя венчаная супруга, я люблю ее и изменять ей не намерен. Если это все – позволь откланяться.

– Нет! – зашипела Зинаида. – Никуда ты отсюда не уйдешь, Ворон… я помочь тебе хотела… возможность давала. Отказался – на себя пеняй. Меня еще никто не оскорблял безнаказанно. И тебе с Лизкой твоей не позволю!

И она снова потянулась к нему, но на этот раз и не пыталась приласкать. В руке графини появился быстро ею извлеченный откуда-то серебряный браслет с вделанным в него белоснежным, слегка дымящимся камнем. Федор и понять-то не успел, что происходит, как браслет уже замкнулся вокруг его правого запястья. В глазах помутилось, в висках отдалось острой болью, на лбу выступили капельки пота. Не в силах устоять на ногах, Воронов упал в парчовое кресло.

– Что это? – прошептал он, хотя уже и так знал ответ.

– А это, Феденька, Алатырь-камень! – торжествующе произнесла Зина. – Особым способом зачарованный. Вот я тебе крылышки-то и подрезала.

И она ушла, одновременно торжествуя и досадуя. И вскоре после ее ухода в залу вошел Сокольский. После приезда Зинаиды в Залесск Миша не покидал ее, старался не отходить ни на шаг. Зная, что здесь сейчас Воронов, догадываясь, о чем графиня говорила с бывшим женихом, он терзался жгучей ревностью и собирался с соперником расквитаться. Чем бы это ни закончилось – он должен… с этим человеком ему тесно на свете. И пусть Зина злится потом, сколько хочет.

Федор с трудом поднялся ему навстречу, стараясь не обращать внимания на боль в руке, высасывающую из него волшебные силы. Алатырь-то сам по себе хорош, как река, как земля, как ветер, но река может выходить из берегов, земля содрогаться, ветер бушевать. И частица чудо-камня оказалась сейчас в плену у злых чар, делала, что ей было приказано. И снять браслет никак не выходило.

– Я так и знал, что вы заодно с графиней Загорской, – сказал Федор Мише, пряча боль за насмешливой улыбкой и все сильнее закипая. – Вы назвали меня шулером, не имея тому доказательств, а я называю вас бесчестным человеком, имея на то все основания.

– Вы все время стоите у меня на пути, – с вызовом ответил Сокольский, чувствуя, как сердце предательски заколотилось. – Вас как будто сам дьявол посылает, Воронов! Вы с ним часом не связаны, черная птица?

– Оскорбляете меня от бессилья, – холодная усмешка Федора, за которой тот скрывал нарастающую ярость, выводила Мишу из себя. – Дьявольские дела – не по вашей ли части? Совесть взыграла, быть может? Невинную девушку похитить, отребье всякое на нее натравить – это сколько же подлости нужно иметь!

Миша вспыхнул, залился краской и выхватил шпагу.

Федор поднял руку с предательским браслетом.

– Вы рассчитываете, что эта штука ослабит меня? – спросил он издевательски.

– Не понимаю, о чем вы, клянусь!

– Что ж… может, и не понимаете.

«Ах, Зина, Зина, что ты творишь, что за игры ты затеяла…»

Сокольский уже готов был броситься на Воронова, и тот, скинув сюртук, обнажил свою шпагу. Браслет… что браслет, не остановит его какое-то украшение.

Но Федор сразу понял, что зря хорохорился. Телом своим он уже не мог управлять, как прежде, рука, на которой пылал осколок Алатырь-камня, плохо слушалась. Он перекинул шпагу в левую руку, уяснив, что Сокольский фехтует весьма недурно и надо пользоваться любой возможностью сбить его с толку. Не сейчас! Только не сейчас так вот глупо погибнуть из-за слабости, от удара шпаги, нанесенного рукой отнюдь не мастера!

И мысли исчезли. Осталось лишь сражение – жестокое, без изящества, без пощады. Ловко отбив удар Миши, Федор, пользуясь тем, что противник раскрылся, сделал выпад – и рука его дрогнула. Ранил, но сердце не пронзил. Почему – он сам не мог понять. От боли, от слабости? Меньше всего хотелось думать, что Сокольского он пожалел. Но если так оно и было?

Миша лежал без сознания, ранен он был опасно. Вот пусть теперь Зина им и занимается. Надо уходить. И думать, что делать дальше, как снять проклятый браслет. Но Федору почему-то казалось, что уйти ему не дадут. Так и получилось.

На этот раз дорогу преградил незнакомый человек с холодным цепким взглядом темных глаз.

– Он мертв? – спросил мужчина, указывая на неподвижно лежащего Сокольского.

– Не думаю, – бросил Воронов. – А там как повезет… дайте мне пройти.

– Нет, – отвечал Салтыков. – Нам надо побеседовать, господин Черный Ворон.

– Я вас не знаю и не имею с вами никаких дел.

– Зато я знаю вас, хотя и по чужим рассказам, и имею дело к вам… Федор Иванович. Я граф Эмиль Салтыков, друг великого князя Александра Константиновича и графини Загорской.

– Ах вот оно что.

– Да, и я намерен получить от вас некоторые объяснения.

– Зато я не намерен их вам давать.

– Вы понимаете, сударь, о чем я хочу с вами поговорить?

– Вполне, и потому сам говорить с вами не хочу.

– Поверьте, прояснить все сейчас – в интересах вашей супруги.

Воронов вновь вынул из ножен шпагу, уже оттертую им от крови Сокольского.

– Не смейте даже произносить ее имени.

– Я не буду с вами драться, – спокойно сказал чародей. И устремил на противника пронизывающий взгляд.

Федор почти физически ощутил, как его, будто стылым ветром, обвивают потоки недоброй магии. Хуже – он почувствовал, что сознания касается странная сила, способная вторгнуться в глубины души. Ничего подобного никогда с ним не происходило. Злость готова была вскипеть, но Федор понимал, что именно сейчас нельзя терять хладнокровия, и попытался противостоять наглому магическому натиску. И странное дело! Алатырь, мучивший его тело, лишивший возможности превращаться в птицу, вдруг окутал теплом душу, защищая ее. Волшебство Запределья ни с чем не спутаешь. Эта двойственность объяснялась просто: камень послушно делал то, что требовало от него заклятье, а во всем остальном поступал по своей собственной природе. И сейчас он откликнулся на острое желание Федора защитить душу и разум. На лице Салтыкова отразились недоумение и разочарование.

Федор улыбнулся. И все-таки напряжение оказалось слишком сильным. Он добрел до кресла и рухнул в него без чувств.

Глава 25. Русалка

Вечером Федор не вернулся. Не вернулся и на следующий день. Лиза скучала, но не волновалась, муж же сказал, что может задержаться. А еще через день велела седлать самую быструю лошадь Ласточку. Девушку тянуло в сторону Залесска, захотелось хоть проехаться верхом по ведущей к нему дороге.

Оделась в простой костюм для верховой езды: темную юбку, короткую куртку, вместо шляпки обернула голову длинным шарфом из лилового тюля.

– Феденька, ворон мой черный, как жаль, что меня с собой не взял, – вздыхала Лиза во время сборов. – Все ли с тобой хорошо? Не влез ли в какое опасное дело?..

* * *

Дорожная пыль летела из-под копыт гнедой лошади, позади осталась река и село Тумарино, лес становился все гуще. Вдруг Ласточка тревожно заржала и встала на дыбы, но Лиза справилась с нею. И сразу же поняла, в чем дело, – некое существо, невесть откуда появившееся, преградило путь. Лиза смотрела.

Узнавала.

Эти длинные, всклокоченные черные волосы – она их видела заплетенными в прекрасные косы. Эти яркие глаза с диким блеском раньше глядели спокойно и задумчиво. Стройная высокая фигура сейчас едва прикрыта лохмотьями сарафана, и ноги босые. И не бледное лицо уже, а белое.

Не по-живому белое.

– Тая…

– Ну здравствуй снова, Лизавета, Малахитницы правнучка. Не уберегла я тебя. Вот и принимаю свое проклятье.

– Тая… как же так? Как такое сделалось… ты у нас столько лет прожила…

– А до того и у бабушки вашей. Вот только она-то знала про то, что я нежить. Она многое знала, Варвара Дмитриевна.

Лиза спрыгнула с лошади.

– Тихо, тихо, Ласточка, – успокаивающе погладила лошадиную морду. – Это Тая, она нам зла не сделает.

– Уверена? И не боишься, барышня? – Таисья насмешничала, но в широко раскрытых глазах скрывалась за блеском бездонная тоска. – А ну как снова зачарую, заворожу, за собой уведу?

– Подожди ты… Брось глупости болтать. Лучше расскажи толком, что вообще случилось? Зачем у нас жила, почему раньше тебя не разгадали? И… как помочь-то тебе?

– Ох странная ты, Лиза. Я всегда знала, что странная. Но ты добра ко всем была, вот и сейчас хочешь быть со мной доброй. Только что мне с твоей доброты? Я наказ Хозяйки не выполнила.

– Какой наказ? Тая, я злилась на тебя, конечно, но теперь…

– Пожалела, что ли?

– Пожалела.

– И впрямь меня ничуть не боишься? Хотя что тебе-то, это тебя должны теперь бояться… Послушай. Хочу я, чтобы ты все узнала. Я, быть может, скоро совсем потеряю разум, нежитью непрощенной стану… Я ведь умерла… дурной смертью умерла я, Лиза. Родилась я на Урале, была дочерью мастерового. Жених у меня был, в котором я души не чаяла, больше жизни любила. Он в горах золото добывал. И вот однажды случился обвал, засыпало его в рудниках… И я тогда в реку кинулась, а перед тем всех в безумии прокляла страшной клятвой – и владельца рудника, и приказчика, и всех, кого могла, да впридачу – саму Малахитницу, Хозяйку гор. Утонула я… да не приняли меня ни небо, ни ад. Я русалкой стала из-за своей лютой злобы.

– В тебе сильное страдание говорило…

– Ох, барышня, у кого его нет, страдания-то этого… Вот и у тебя сейчас сердца разрывается от тревоги. Я все знаю, Лиза. Но выслушай меня, хотя и не стою я того.

Лиза молча кивнула, продолжая задумчиво гладить морду Ласточки. Синичка из Запределья, не покидавшая хозяйку, полетала над русалкой и вновь уселась Лизе на плечо.

– Так вот, – продолжала Тая свой рассказ, – тяжко мне пришлось русалкой, вроде как не до конца я расчеловечилась. Хотя себя забывала и сейчас о том, что творила тогда, не вспомню. Но однажды увидела в траве малахитовую ящерку и, словно зачарованная, пошла за ней. Привела она меня в разлом горы, обратилась самой Малахитницей.

«Что же, – спрашивает, – ты меня сдуру-то проклинала?»

Я ей в ноги – и выть. А она продолжает:

«Ты не то, что другие русалки бестолковые, сердце в тебе все еще человеческое. И вот узнай, что я не такая, как обо мне люди болтают, мстить я тебе не стану. Хочешь искупить свою вину?»

Ох, а как не хотеть-то.

«Тогда, – говорит мне Хозяйка Медной горы, – слушай. Сделала я себе подарочек, побыла женой пригожего молодца несколько годков. А теперь я вдова, и с людьми мне оставаться незачем. Но оставляю у них дочерей. Наворожила я так, чтобы, чтобы моя сила в дочках никак не сказывалась, не тревожила и чтобы людей не отпугивала. И ты отныне будешь при Насте и Варе, а когда вырастут – сама поймешь, кому из них ты нужнее. А потом останешься при их дочерях и внучках, и правнучках, девочек моего рода станешь голубить, радовать, от зла оберегать… Человеческий твой облик к тебе вернется, будешь стариться и вновь молодеть, старую тебя забудут, про молодую не вспомнят, как попала в дом, вопросов не зададут. Но ты русалкой останешься, так что чем-нибудь себя не выдай».

– Так вот оно что… – потрясенно проговорила Лиза. – На тебе обет был. И когда ты меня Шатуну выдала – слетел с тебя человеческий облик. Но почему ты так, Тая…

– Испугалась я проклятой Лесовички, – опустив глаза, ответила русалка. – Никто ж из наших не знал, что я по ночам оборачивалась кошкой и сбегала в трактир «У Палыча» к сыночку трактирщика. Ты теперь мужняя жена, так могу рассказать, что русалки до пригожих молодцев очень уж охочи. Там-то я и встретила впервые Шатуна и его жену, будь она неладна. Дарья меня сразу раскусила. Сильна, змеища, видать, не только лешаков призывает, но и с нечистью знается. И когда им велели все про тебя выведать для Загорской, тут они ко мне и стали подкатывать. Я их боялась, заклятий боялась Дарьиных. Ну и говорила то, что они и от других могли узнать… вот про то, что Миша к тебе сватался. А уж когда Шатун в Яблоньках появился – не смогла отвертеться. Они бы меня выдали. Облик бы не сбросили, но есть другие способы русалку рассекретить…

– Иголки, булавки… – прошептала Лиза.

– Ну вот хотя бы. Они для нас больнее каленого железа. Но ведьмы и другое всякое знают. Очень уж я сильно испугалась. Прогнали б вы меня, и я, стало быть, пусть и невольно, но нарушила бы наказ Малахитницы, не выполнив ее поручения. Вот и боялась, что Хозяйка хоть и говорит, что не мстительна, но все равно накажет. Да так, что вечные мучения придут ко мне на земле, умереть-то я не могу. Вдруг в камень превратит, а живые чувства оставит, или чего похуже. А еще и за тебя страшилась, Шатун грозил, что если не выйдешь за Сокольского – тебе же хуже станет. Предала я тебя, прости меня, милая моя барышня. Не лежало у меня сердце к твоей бабушке, а тебя я любила. Ну, если только нечисть проклятая любить способна… И вот теперь собралась я мстить. С Шатуна начала…

– Тая…

– Да, но не выходит никак! Дарья, видать, смекнула что-то, полынью все время его поит. Стала я тогда следить за ним тайком от Лесовички… теперь-то в русалочьем облике оно проще, когда надо – с деревьями, с водой сольюсь, а то и вовсе невидимкой сделаюсь. Все хотела врасплох как-нибудь застать. Пока не вышло, зато многое выведала. И знаю я… Лиза, Федор твой у них в руках. Он живой, но держат его взаперти в старом доме за окраиной Залесска. В ворона он больше обращаться не может, сдерживает его неснимаемый браслет с зачарованным осколком Алатыря. Помнишь, я рассказывала тебе? Как его заколдовали, не знаю, но боюсь, справиться с таким колдовством очень уж трудно.

– Ах вот как! – Лизе показалось, что сейчас она превратится в дракона. Не в изящную небольшую ящерку, а в самого настоящего – как ее отец. Вмиг вскочила она на лошадь.

– Погоди! – прикрикнула на нее Таисья. – Куда собралась?

– Ты поедешь со мной, покажешь, где Федю держат?

А русалка – словно то была прежняя рассудительная Таисья – выразительно постучала себя по лбу.

– Куда ж ты скакать-то надумала? Ну, держат его в заброшенном доме у леса, так мужичье же караулит, и Шатун над ними главный. Да и кто знает, вдруг они только того и ждут, что ты мужа кинешься искать?

– Ты забыла? Я же замки взламывать умею… А главное – бабка моя силу Малахитницы невольно в нашем роду пробудила… и во мне она тоже есть!

– Сила-то есть, да умеешь ли ты ею пользоваться? В общем, не пори горячку, Лизавета Алексеевна, отправляйся-ка лучше к батюшке за помощью.

Лиза раздумывала, кусая губы от досады. По всему выходило – права ее бывшая горничная.

– Наверное, так, – наконец согласилась она с неохотой. – Только от нашего именья в Яблоньки через лес поедем, не по окольной – так быстрее. Садись-ка ты на лошадь позади меня. Тихо-тихо, Ласточка, не бойся, эта девушка не злая, не обидит тебя.

Русалка смотрела, как Лиза ласково успокаивает лошадь, и в ее глазах утихал дикий огонь, все сильнее проступало в них прежнее человеческое выражение.

– Значит, прощаешь меня?

– А то! Давно б ты рассказала, Тая… я бы не испугалась.

– Да кто ж знает… Сейчас вот с вороном связалась – и не боишься, а раньше бы… да что гадать. Спасибо тебе.

– Ну, садись – и вперед…

Глава 26. Александр

Повернув назад, девушки помчались в сторону Тумаринского леса. Миновали имение Вороновых, доскакали до моста через Серебрянку. И здесь Лиза, хотя и очень спешила, внезапно осадила Ласточку.

По реке в солнечных лучах медленно плыл лебедь. Прекрасный лебедь, в котором она тотчас же узнала Александра. Вот он взлетел, потом опустился на противоположный берег и обернулся великим князем. Лиза пересекла мост, спешилась, пошла ему навстречу. Таисья осталась верхом на Ласточке.

– Не ожидал увидеть вас, Елизавета Алексеевна. – Александр Константинович, кажется, смутился. – Признаюсь, что надеялся, но не ожидал. Я в Москву возвращаюсь. Вот решил еще немного полетать над вашими местами. Вроде и не далеко до старой столицы, но доведется ли снова побывать здесь? И вот… не выдержал. Решил к вам заглянуть и, если посчастливится, увидеть вас напоследок. Даже и не надеялся попрощаться.

То ли волшебная вода слабо подействовала, то ли не в привороте было дело, да только Александр по-прежнему смотрел на Лизу с любовью, хотя без прежней болезненной страсти, и в его красивых глазах отражалась грусть.

– Мне казалось, вы наши края уже покинули, – наконец придумала что сказать Лиза, рассеянно протягивая ему руку для поцелуя.

– Задержался ненадолго. Захотелось еще побыть на воле… А теперь снова в свою золотую клетку… Что поделать, Елизавета Алексеевна, долг. Жаль уезжать. Дождаться бы цветения…

– Мне пора, – отстраненно проговорила девушка.

– Мне кажется, вы очень расстроены, – чуть понизив голос, сказал Александр, вглядываясь в ее лицо. – Ведь не тем же, что встретили меня? Елизавета Алексеевна… у вас что-то стряслось?

Голос великого князя был так ласков, сочувствие столь непритворно, что Лиза не выдержала – мучившая ее тревога прорвалась наружу, и она горько расплакалась.

– Давайте-ка присядем здесь где-нибудь, и вы мне все расскажете…

– Нет! Мне надо в Яблоньки, к отцу. Пойдемте, потом я вновь поеду верхом, но сейчас… мне надо рассказать.

Таисья легко соскочила с лошади и повела ее в поводу. Так они шли какое-то время по зеленому лугу, приближаясь к Тумаринскому лесу.

– Мне бы только вызволить его! – горячо закончила свой рассказ Лиза. – А там нашли бы способ снять заклятие с Алатырь-камня, не может его не быть.

– Бел-горюч камень… – задумчиво проговорил великий князь. – Я хочу помочь вам… всем, чем смогу. Елизавета Алексеевна… вы очень его любите?

– Люблю… Сил нет, как люблю!

– Я отправлюсь с вами. Снова в лебедя превращусь.

– Вы бывали в Запределье? – тихо спросила Лиза.

– Нет, увы. Но я про него знаю…

Великий князь на ходу вытащил из внутреннего кармана медальон, покрытый драгоценной эмалью, и раскрыл его.

– Это моя младшая сестра, Ксюшенька, – указал он на изображение совсем молоденькой очаровательной девушки, очень похожей на него самого. – А это…

На втором портрете – юная русская царевна. Не роскошь блистающего самоцветами наряда притягивала взгляд, но полный глубины и нежности взор огромных темных глаз, чуть грустная полуулыбка, красота хрупкая и не совсем человеческая.

– Это она, Наталья Вольская, – сказал Александр. – Царевна-Лебедь. Супруга царевича Георгия и мать государя Артемия Первого. Мы все, имеющие лебединый дар, чем-то похожи на нее, но она неповторима. Может быть, она смогла бы… – Он замолчал, призадумавшись.

– Какая чудесная! – Лизе при взгляде на портрет невольно припомнились детские мечты, и она призналась, смущенно вытирая слезы. – Мне так хотелось встретиться с этой царевной, а еще… с птицами Сирин и Алконост… Они ведь не из Запределья, а из Небесного града. Светлы как ангелы… и Алатырь от злой магии могли бы избавить.

Услышав это, Искорка вдруг вспорхнула с плеча Лизы и устремилась вперед, перелетая с одного дерева на другое, будто манила ее за собой.

Глава 27. Небесные посланники

Птичка, похоже, позабыла, что надо притворяться синицей, вспыхнула огненным язычком. Пролетев немного до лесной опушки, Искорка уселась на ветку дикой яблони, расправила маленькие сияющие крылышки, распушила яркий хвост – и запела. И трели ее, как и перья, переливались и пламенели.

Александр, Лиза и Таисья замерли в ожидании, невольно зачарованные красотой песни. Искорка чего-то хотела, а может, кого-то звала?

Постепенно отсветы пламени, перетекая с оперения жар-птицы, охватили ближайшие деревья. Все засияло, окуталось радужной дымкой. На лесных яблонях, растущих среди берез и осин, распустились розовые цветы, и тут же лепестки опали, осыпая людей и русалку душистым дождем. Завязались плоды и так же в мгновение ока выросли и налились. Теперь повсюду были яблоки, и не мелкие, как следовало бы у дички, а само загляденье – крупные, блестящие, разных цветов: красные, розовые, ярко-желтые. И из всего этого дива – из яблочного запаха, из опавших лепестков, из сказочного сияния – соткались две огромные крылатые фигуры и открыли бездонные глаза.

Лиза даже не поклонилась, а будто споткнулась, не удержавшись на ногах. Ее взгляд не отрывался от птиц из Небесного града.

– Здравствуйте, – зазвучал высокий, певучий голос птицы Алконост, золотистый, как ее длинные волосы, как отблеск размашистых белых крыльев.

– Ты так долго нас ждала. И вот мы прилетели, – обратилась к Лизе Сирин. Ее голос был ниже и прохладнее, он напоминал о глубинах озер, таких же темно-синих, как ее глаза.

Обе и вправду были птицами, но с ликами прекрасных женщин. Златоглазая Алконост улыбалась. Над ее головой сам собой кружил большой алый цветок. Иногда он подлетал к ее розовощекому лицу, и тогда она вдыхала его запах. Загадочно-спокойная белолицая Сирин что-то таила в синевато-черных крыльях.

– Да, мы прилетели! – подхватила Алконост.

– Теперь, когда мы действительно нужны тебе…

– Конечно же, поможем, не сомневайся, девушка. За твое неизменное ожидание…

– За твою веру…

– Возьми вот это.

– Райский цветок… – прошептала Лиза и крепко сжала послушно подплывший к ней стебель. Только сейчас она поняла, что чуть подрагивающие красные лепестки – языки необжигающего огня.

– Молодильное яблоко пригодится тебе, – прозвучал глубокий голос птицы Сирин. Она разжала крылья – посверкивающий серебристый плод завис над землей, а потом, как и цветок, поплыл по воздуху прямо в руки Лизы.

– В нем сила целебная. Оно справится с любой магией.

– И не забудь поблагодарить свою певунью, – засмеялась Алконост. – Она любит тебя, потому и позвала нас.

Они не попрощались, только губы Сирин дрогнули в легкой улыбке. И все растворилось в золотистом тумане.

Мир вокруг снова стал обыденным, привычным, вот только все лесные яблони зацвели, а трава под ними сделалась гуще, сочнее. Не зря ведь люди рассказывают, что Сирин и Алконост яблоки любят больше всех других плодов, прилетают на Русь, когда их освящают на Преображение, а в своем Небесном граде превращают в молодильные. К корявому стволу дерева, что оказалось ближе всех, Лиза прижалась спиной. Она не могла сейчас говорить, только крепко сжимала в руках цветок и яблоко. Потом поняла, что даже не поблагодарила райских птиц.

– Спасибо… – прошептала девушка.

Растерянно посмотрела на дары, и они вдруг сами собой скользнули к ней за пазуху, да так, что со стороны ничего и не заметно. Но Лиза все равно чувствовала их.

Наконец она окончательно пришла в себя. Сделалась строгой и сосредоточенной. Нежно погладила Искорку, вновь принявшую вид синички, и обратилась к притихшим Александру и Таисье.

– Поспешим скорее к Федору. Теперь-то, с такой поддержкой, мы его непременно выручим!

Глава 28. Заброшенный дом

Была возле города Залесска небольшая деревня, и там, поодаль от крестьянских домов, стоял старый господский дом. Старый, потому что был и новый, уже в другой стороне, а этот, покинутый, обветшалый, угрюмо смотрел на белый свет пустыми окнами. Все дальше и дальше отступала от него деревня, новые дома строились все ближе к нынешнему барскому дому, а прежний добрые люди обходили стороной. Ходили слухи, что с тех пор как его последний хозяин отправился в Сибирь, в его жилище поселилась нечисть, и новый барин от греха подальше решил отстроиться на другом месте.

Старый же особняк нет-нет да становился временным пристанищем недобрых людей, которые никаких злобных сил не боялись. Чтобы их пристанище не разоряли, они не трогали ни деревенских, ни обитателей господского дома, а те делали вид, что никаких лиходеев и вовсе нет.

Быстро спевшись с местным лихим людом, Степан Сенцов решил спрятать здесь порученного его охране Федора Воронова. Впрочем, выбрал он для своей затеи не барские хоромы, а маленький, еще крепкий домишко среди служебных строений.

Держать Федора взаперти распорядилась сама Зинаида Загорская. Она хотела заставить его страдать душевно и телесно, сломить гордость бывшего жениха и, как угодно, но все же склонить вновь к себе. Черный Ворон утешил бы ее в потере великого князя, а Лизка пусть бы побесилась, негодница! Впрочем, совесть, пробуждающееся сострадание, да и просто опасение огласки все чаще рождали сомнения в душе графини.

«Как он там? – Нет-нет да сжималось сердце. – А вдруг высосет его совсем этот Алатырь?»

Салтыков же, так ничего от пленника не добившись, осторожно навел справки и узнал, что недавно кто-то видел в Чудногорске молодого человека, очень похожего на царского внука. Это показалось ему очень интересным, и чародей собирался отправиться туда не мешкая. А мысли его постоянно возвращались к странной магии Алатырь-камня, которую он жаждал изучить, когда вернется. С одной стороны, камень по-прежнему мучил несчастного ворона, окольцованного неснимаемым браслетом, с другой – защищал его от темной магии, проникающей в разум. Подобный случай стоило подробно изучить.

Так что временно Федор перешел в руки своего давнего недруга Шатуна. Тот, сразу смекнув насчет проклятого дома, о котором ему рассказали новые дружки, осмотрел все помещения в усадьбе и остановился на избушке из сеней и двух клетушек, под одной из которых был глубокий подвал с крепким замком. Туда-то и засадил Шатун Воронова, который был в беспамятстве и сопротивляться не мог.

Еще Степан решил, что не станет сам караулить пленника день и ночь, и поручил это дело трем своим сообщникам. Он с первого же дня часто отлучался, не считая себя обязанным выполнять поручения исключительно графини Загорской. Но, возвращаясь, подолгу сидел на крыльце обращенного в тюрьму дома, болтал с дружками, распивая очередную бутылочку Дарьиной настойки. Один такой пьяный разговор и подслушала Таисья, тайно следившая за Шатуном.

Как и обещала, привела русалка к старому особняку свою бывшую барышню и великого князя. В деревню прибыли, когда солнце шло к закату. Ласточку оставили в лесу, за годы почти вплотную подступившему к заброшенному особняку. Вокруг не было ни души.

– Вот здесь. – Таисья поднялась на крыльцо одного из маленьких домишек, слегка потянула на себя дверь. – Не заперто. Лиза, – она понизила голос, – дозволь мне невидимкой туда проскользнуть, посмотреть, как и что?

Лиза молча кивнула. Русалка скрылась, только дрожание воздуха на том месте, где она стояла, выдавало ее, а потом и оно исчезло. Скоро Тая вернулась.

– Мужики сидят за столом, пьют и режутся в карты. Шатуна среди нет. А что, если мне их песенкой потешить? А как уснут непробудным сном, так вы и войдете. Только отойдите подальше, к лесу. Вам мою песню никак нельзя слушать.

Александр и Лиза сделали так, как сказала русалка. Искорка осталась с Таей: ей хотелось послушать русалочью песнь.

Лиза была серьезна и сосредоточена, великий князь – задумчив и погружен в себя. Они молча наблюдали за крыльцом, ждали, когда Таисья выйдет и подаст им знак. И только вместе с поднявшимся внезапно ветром девушка почувствовала чужое колдовство. Это уже было, мелькнуло у нее в мыслях, а в следующий миг их обступили лешаки. Великий князь обнажил шпагу, увы, бессильную против лесной нечисти. В то же время Шатун, вышедший из-за деревьев, схватил Лизу за локоть и резко рванул на себя, выдергивая из круга леших. За ним со слащавой улыбочкой семенила Дарья, низенькая, как кубышка.

– Что, попалась? – злорадствовал Степан. – И долго ж, барышня, я за тобой гонялся! А быстро ты примчалась… донес уже кто-то, что муженек твой того… долетался?

Пощечина, которую Лиза влепила разбойнику свободной рукой, была ему ответом. Он ругнулся, но не выпустил девушку. Внезапно белое крыло ударило его по лицу – Александр Константинович, уже почти плененный лешаками, очнулся, убрал шпагу в ножны и, обернувшись лебедем, метнулся на помощь Лизе.

Не ожидая такого, Степан на миг разжал хватку, девушка вырвалась и только собиралась выхватить пистолет, как раздался оглушительный рев. Это Шатун, раздраженный лебедем, который клевал и бил его крыльями, принял медвежье обличье. Одним ударом он отбросил птицу и вновь рванул к Лизе. Но когтистая лапа ухватила пустоту – над головой огромного зверя закружился дракончик.

В своем втором облике Лиза все осознавала, но не понимала, как же ей сражаться. Шатун разошелся не на шутку. Александр больше помочь не мог – не удержав от удара птичью форму, он неподвижно повалился на траву.

– Тьфу на вас! Чего стоите, бестолковые?! – прикрикнула Дарья на леших. Те все поняли и принялись опутывать великого князя лозами и стеблями травы.

Что делать с медведем? Лиза не понимала. Пока что она кружила у него над головой, отвлекая на себя и рискуя попасть под удар могучей лапы.

А Дарья тем временем что-то быстро-быстро зашептала.

И припомнился Лизе несчастный цветочек нарцисса, превращенный в камень. А она-то наивно понадеялась, что такое жутковатое наследие Малахитницы ей не понадобится! Но сейчас некогда было думать, колебаться, бояться. Она это умеет – пробовала. И ради Федора еще и не на такое пойдет! Но большущий зверь – не цветок. Может, в глаза заглянуть для верности? Пора.

Улучив подходящий момент, Лиза-ящерка зависла прямо перед мордой Шатуна и заглянула ему в глаза. Ей было страшно, но нужно защищаться, спасать друзей, спасать мужа! Она почувствовала, как, сметая внутри все преграды, вырывается наружу поток волшебной силы.

Взгляд – глаза в глаза. От него не отворотиться, не сбежать. Медведь рванулся в последний раз, что-то коротко прорычал – и окаменел. Так и осталась неподвижной тусклая серая фигура огромного зверя с оскаленной пастью.

Лиза, сама ошеломленная тем, что сделала, услышала, как коротко вскрикнула Дарья. Взглянув на колдунью сверху, она успела заметить, что та достает из-за пазухи нечто вроде крупного черного яйца.

– Сдохнешь, проклятая, отомщу за моего Степана! Появись!

И Лесовичка разбила яйцо оземь.

Глава 29. Тьма и пламя

Он появился – крошечным змеенышем, и тут же разросся до огромных размеров. Взмыл над деревьями, жадно высматривая сверху добычу зоркими глазами. Длинное черное змеиное тело, кожистые крылья, голова и ноги хищной птицы…

– Аспид! – воскликнула подоспевшая Таисья. – Лиза, аспид! Он земли сырой боится и огня!

– Заткнись, нежить! – шикнула на нее Лесовичка. – Ужо^[25] я тебе!

– Ничего ты мне не сделаешь, проклятая ведьма. Лиза простила меня. Сейчас во мне человеческого куда больше, чем было!

Но Дарья уже не слушала русалку:

– Прикончи ее! – велела она аспиду, указывая на Лизу.

Тот, подняв голову, увидел ящерку в воздухе и нацелился на нее изогнутым острым клювом.

Лиза увернулась… и еще раз.

Аспид был тяжелее и неповоротливей, и она кружила вокруг чудовища, мелькала перед ним, ловко уходя от ударов.

Снизу наблюдали Дарья и Таисья, и колдовство обеих было сейчас бессильно. Прилетевшая вместе с Таей Искорка, вновь вспыхнув жар-птицей, попыталась аспида обжечь – но куда такой крохе! Птичку сразу же отбросило в сторону порывом ветра от переливчато-черных крыльев.

Лиза чувствовала, как от жуткой твари разит злом. Нет, это не вредные, глупые лешаки и другая природная нечисть. Это существо жило и дышало разрушением. Яд, которым аспид плевался, уже попал ящерке на крылья, но не повредил ей. Гораздо страшнее были когти и клюв. И ясно же, что так долго не продлится, аспиду скоро наскучит игра, и что он сделает тогда? Надо его опередить!

Попыталась Лиза и это чудовище превратить в камень, но не вышло. Видимо, не так-то просто остановить такого, его мало что берет. А что сказала Тая?

«Он земли сырой боится и огня…»

Красные лепестки цветка, что дала ей Алконост, – языки необжигающего пламени…

Лиза решилась. Скользнула вниз, на траву, приняла человеческий облик. Сжала райский цветок за пазухой, удивляясь странному ощущению – что-то мягко обволакивало руку. Аспид, издав резкий птичий крик, ринулся к девушке. Она замерла, подпустила чудище совсем близко.

И ударила между глаз цветком – нет, уже не цветком – красноватым пламенем, охватившим руку, разделенным на пять длинных, словно кинжалы, лепестков. Аспид издал яростный клекот, вспыхнул, свалился на землю – и не смог пошевелиться. Еще мгновение – и от чудища осталась лишь кучка пепла. Раздался отчаянный вопль Дарьи.

А Лиза лежала на траве, тяжело дыша. Пламя на ее руке погасло, не оставив следа, алый цветок исчез. Но уже ощущалась боль от плеча до локтя – задел-таки проклятущий аспид когтями!

А сердце все же медленно наполнялось радостью.

«Слава Богу! – подумала девушка. – Вот так, Федя, никому тебя не отдам».

Таисья была уже рядом, помогла Лизе подняться, в то время как маленькая жар-птица осторожно жгла опутывавшие великого князя ветви и колдовскую траву.

Лешаки уже разбежались, исчезли. Дарья лежала навзничь, раскинув руки, платок сполз с ее головы, открывая желтые, с легкой проседью волосы. Лицо как-то вытянулось, тоже пожелтело, и выглядела она злобной, жестокой ведьмой, какой и была на самом деле. Она была мертва, и смерть сняла с нее все личины.

– Лиза, ты ранена? – встревожилась Таисья. – Смотри-ка, рукав кровью пропитался! Постой, перевяжу.

– Это пустяки, Тая, только кожа поцарапана. Сначала Федю найдем. – И невольно вздрогнула, увидев Лесовичку. – Что это с ней?

Русалка склонилась, присмотрелась и покачала головой.

– Померла. И невесть отчего. Но ты посмотри, что творила! Аспида призвала! Оно ж не просто так, главный-то аспид, живущий в Черных горах, могучая тварь и такая злобная, что и Запределье ее не принимает. Чем же заплатила ему клятая колдунья за черное яйцо? Может, жизнь в залог дала?

– Я же говорила, – слабо улыбнулась Лиза, – все-то ты знаешь…

– Ох, да ничего ж я не знаю толком. Может, просто сердце разорвалось от неутоленной злобы… туда ей и дорога.

– Наверное, – ответила Лиза задумчиво. – А все-таки жаль, когда человек в таком вот зле уходит… Но скажи скорее, как там, проход свободен? Не придется драться снова?

– Не придется. Спят непробудным сном сторожа от русалочьей песни… А еще ключ я у них забрала. От того самого подвала, наверное. Послушай, барышня, давай-ка я тебе хотя бы поверх рукава руку перевяжу. Не противься, я скоренько.

Таисья, удерживая Лизу, торопливо оторвала лоскут от собственной одежды и сделала, что намеревалась.

– Спасибо тебе, Тая! А теперь помоги Александру Константиновичу, он, кажется, в себя никак не придет. А я тогда к Феде!

И Лиза помчалась выручать мужа.

Глава 30. Белое перо

Лиза легко отыскала подвал в одной из комнатушек, отперла тяжелый замок ключом, что дала ей Тая, поспешно спустилась. Здесь! Слава Богу, он был здесь. Федор сидел, прислонившись к стене, и, кажется, спал. Лиза опустилась рядом, осторожно провела ладонью по его щеке, ощущая колкость щетины. У нее кружилась голова, от волнения или от слабости – она не задумывалась. Федор встрепенулся, открыл глаза, и его лицо озарилось радостью.

– Лиза!

Она поставила плошку со свечой на земляной пол, крепко обняла мужа.

– Я за тобой! Ворон мой… Я вытащу тебя отсюда.

– Лизонька моя… – Он судорожно сжал ее в объятьях. – А я-то уж с жизнью прощался и о чем только ни думал, в грехах старых каялся. Со мной творится что-то очень дурное. На меня ведь заклятие наложили…

– Да, знаю. Алатырь, браслет… Покажи мне его, протяни руку.

Не задавая лишних вопросов, Федор сделал, как она сказала, и Лиза несколько мгновений молча смотрела на слабо, неровно сияющий во тьме осколок чудо-камня, стесненный оправой, как оковами. А потом достала молодильное яблоко. Она была уверена, что дар птицы Сирин сам подскажет ей, что делать. Так и вышло. Едва прохладная кожура волшебного плода коснулась ее ладони, Лиза по наитию крепко его сжала. Он неожиданно легко подался, треснул, и соком, благоухающим ладаном, брызнул на Алатырь. Камень ярко вспыхнул, распрямилась оправа, и упал он на пол, а следом за ним соскользнул с руки Воронова и браслет.

Федор поднял осколок чудо-камня и положил в карман. Он чувствовал, как уходит боль, как возвращаются силы и его внутренняя птица вновь обретает свободу. И тогда, до конца осознав, что сейчас произошло, он обнял и горячо поцеловал жену. А в ее ладони уже таяло молодильное яблоко и скоро исчезло, словно вовсе не бывало.

Выбравшись из подвала, Лиза и Федор вышли в свежесть теплого вечера, расцвеченного нежными красками заката. Сейчас, в этой безмятежности, девушке наваждением казались медведь, аспид, Лесовичка… Ее охватило чувство нереальности, словно душу бережно взяли и закутали в вату. А в теле между тем нарастала слабость.

Навстречу шли Александр и Тая. Великий князь был явно смущен.

– Очень рад вас видеть, – сказал он, искренне пожимая Федору руку. – И, надеюсь, в добром здравии.

– Я тоже рад встрече с вами, Александр Константинович, хотя, признаться, удивлен.

– Я и сам удивлен… необычайные дела творятся. Хотел я быть хоть чем-то полезен Елизавете Алексеевне, но, увы, не вышло.

Лиза собралась что-то возразить, поблагодарить его, но сделала лишь неопределенный жест рукой.

– Лизонька… – Федор всмотрелся в лицо жены. – Что-то ты слишком бледная. С тобой все хорошо?

Бережно взяв девушку за плечи, он развернул ее к себе и нахмурился. В темноте подвала повязку на ее руке он не разглядел, но увидел сейчас.

– Я… не знаю, Федя. Голова кружится…

– Аспид задел ее, – объяснила Таисья.

– Аспид?! Что произошло?

– Сейчас… Уф, вроде бы отпустило, думала, упаду. Давайте присядем… да хотя бы вон на то крыльцо.

Поспешно опустившись на широкую деревянную ступеньку, она коротко пересказала произошедшее. Федор сильно растерялся, он никак не ожидал услышать подобное.

– Как ты думаешь, Федя… если я превратила в камень этого ужасного мужика… я убила его?

– Вряд ли, скорее, накрепко заколдовала. И расколдовать его теперь сможет только кто-то из Запределья. Но кому он нужен, бешеный оборотень? Не волнуйся об этом, у тебя не было выбора. Да и о другом надо сейчас волноваться. Скажи, аспид и вправду ранил тебя?

– Да, но я думала, ничего страшного, просто когтем руку слегка задел. А вот сейчас… что-то припекать начало… и слабость сильная.

Федор взволнованно сжал ее ладонь. С аспидами он никогда не сталкивался и не думал о них вовсе; мысль о том, что не только зубы, но и когти этих тварей могут быть ядовиты, только сейчас пришла в голову… Увидев, как изменилось лицо мужа, Лиза и сама испугалась.

– Что это, Федя… ты знаешь?

– Догадываюсь, что может быть яд. И если так, ему нельзя дать распространиться! Я не уверен, справится ли тут обычный лекарь… нужна помощь из Запределья. Но… как? Вновь лететь к тому ручью?

Федор, похоже, с трудом мог собраться с мыслями, и Лизу это не удивило. Он ведь и от собственных злоключений, от болезни и беспамятства еще не отошел, а за нее сейчас волнуется куда сильней, чем за себя. Ее сердце охватила щемящая нежность, сквозь которую пробились боль и страх. Царапина, поначалу показавшаяся пустяковой, начинала гореть, а голова – кружиться. Таисья, видимо, не знала о ядовитых когтях чудищ, иначе бы предупредила… да и все равно Лиза тогда ни о чем, кроме освобождения мужа, думать не могла.

– А нельзя ли призвать кого-нибудь из твоей волшебной родни? – робко спросила она, когда муж, наплевав на то, что на них смотрят, нежно притянул ее к себе в объятья. – Лунницу или Ворона Вороновича?

– Просто так не призовешь обитателя Запределья, даже родню. Нужно что-то особенное… хотя бы какая-то зачарованная вещь, связанная с ними.

Тут Федор вспомнил про очистившийся осколок Алатыря и задумался, не попробовать ли как-то с его помощью помочь Лизе, но в разговор вступил явно взволнованный Александр Константинович.

– Портрет! – воскликнул он. – Елизавета Алексеевна видела его, на нем царевна Наталья Вольская, она же волшебная Лебедь. – Александр поспешно достал медальон, раскрыл его и показал Федору. – Вы правы – в нашей семье есть предание, что с помощью этой вещи прямой потомок Лебеди как раз и может ее призвать. Уж черный яд-то она обезвредит своей светлой силой. Но… как это сделать, как позвать царевну, подскажите!

Воронов встрепенулся, быстро ухватившись за кончик поданной ему нити надежды. С опаской достал из кармана осколок Алатыря – все-таки камень подвергался мощному злому заклятью, хотя сейчас от него с мягким светом исходила спокойная ровная сила.

– Нет мощнее тебя, Алатырь, бел-горюч камень, – зашептал он прочитанные некогда в старинной книге слова заклинания. – Так притяни к себе сокрытое, позволь увидеть незримое, вспомнить давно ушедшее.

И провел камнем над портретом, который взволнованный царевич еще крепче стиснул в руке.

Воздух над медальоном чуть заметно задрожал – и невесть откуда вынырнуло лебединое перо, поднялось, поплыло по воздуху, без малейшего дуновения ветерка.

У Александра защемило в груди от неясного, но очень теплого чувства сопричастности чему-то светлому, чудесному. Сопричастности давней, если не сказать – древней. Есть память, которая старше тебя самого.

Когда белое перо плавно опустилось на траву, и на его месте возникла светлоликая девушка с ясными черными очами, юный царевич узнал ее, и не потому, что видел на портрете. И опустился перед ней на одно колено.

– Что ты, не надо, – даже чуть растерялась Лебедь. Приподняв Александра, она нежно обняла его. – Вот и свиделась я со своим потомком. Красивый ты… Похож на мужа моего, царевича Георгия. – Ее тихий журчащий голос проникал в самую душу. – Как же давно никто из вас, Вольских, не звал меня…

– Прости, царевна. Если бы не Федор Иванович, не Алатырь-камень… Честно скажу, мы позвали тебя в надежде, что ты поможешь девушке, раненной аспидом. Он отравил ее…

– Аспидом? – Лебедь нахмурила темные, изящно изогнутые брови. – Никак не уймется черная тварь? Я попробую…

Ничего больше не спрашивая, она будто и не шла, а скользила, как лебедь по воде, к Лизе.

– По лицу вижу, милая, что затронул тебя яд мерзкой гадины. Сейчас… – Женщина-птица осторожно провела тонкой ладонью по пострадавшей руке Лизы.

А та смотрела на гостью из Запределья, затаив дыхание. Жгучая боль, что мгновение назад усилилась, словно напоследок, вызвала слезы в глазах, теперь таяла, растворялась… Взгляд прояснялся, и тревожно стучащее сердце успокаивалось. Но об этом она с детства мечтала, вот и встретилась в трудную минуту с Царевной-Лебедью, в историю русского Царского дома вошедшей под именем Натальи Вольской. Она была проще, чем на портрете, – и прекрасней. Блестящие косы уложены короной на голове, никаких украшений. А летящие рукава белоснежного длинного платья так напоминают крылья. И если Сирин и Алконост были существами поражающе неотмирными, то в Наталье-Лебеди чувствовалось много человеческого, хрупкого, волнующего сердце. От ее пальцев исходили ощутимое тепло и легкий золотистый свет.

– Вот так, – мягко произнесла лебединая царевна. – Яда аспида больше нет в твоей крови.

И Лиза наконец-то дала волю слезам. Слишком много было пережито и прочувствованно. И так много дано.

– Спасибо тебе, царевна… спасибо, – взволнованно повторяла она.

Федор склонился к бледной руке Натальи Вольской и благодарно ее поцеловал.

– Ты спасла мою жену, такое не забывается. Я всегда готов служить тебе…

Лебедь, чуть смутившись, покачала головой.

– Нет, зачем же? Это радость, что вы смогли позвать меня в нужную минуту. Саша… мы ведь еще встретимся. Просто посмотри на мой портрет и скажи от сердца, что я нужна тебе. Теперь ты знаешь, что я откликнусь на твой зов. А сейчас мне пора…

– Подожди! – воскликнула вдруг Таисья. Казалось, что русалка сейчас бросится к ногам Натальи, но она только низко, по-крестьянски ей поклонилась. – Подожди, царевна. Возьми меня в свой Лебединый край! Хоть на несколько минуток… Говорят, что если такая, как я, там побывает, то ее неприкаянная душа пусть немного, но спокойнее станет.

Лебедь взглянула в глаза русалки, потом мягко коснулась ладонью ее черных волос.

– Ты много страдала, – тихо сказала она.

Лиза заволновалась и тоже принялась упрашивать царевну:

– Помоги ей, если можешь, как помогла мне. Таичка мне столько времени верной подругой была…

– Не очень-то и верной, – с тяжелым вздохом отозвалась Таисья.

– Никогда я тебя тем не попрекну!

– Лебединый край и вправду может дать тебе облегченье, – все так же негромко ответила царевна. – И я вижу, что ты много пережила и передумала, и если была в твоей душе злоба, от которой смерть тебя не приняла, то сейчас ты изменилась. И если захочешь – сможешь стать одной из нас. Стать лебедью.

– Что для этого нужно сделать? – спросила Тая.

– Впустить в себя свет и покой. Забыть о злости, забыть о мести. Наш край полон гармонии и тишины, нет у нас ничего темного и горького.

Таисья почувствовала, как по щекам у нее потели горячие слезы. Лиза обняла подругу.

– Лиза… Лиза! Мне тяжело будет расстаться с тобой. Во весь мой век русалочий только от тебя добро и видела. Но я так хочу хоть немного покоя…

– Я была в Лебедином краю и знаю, что это за волшебное место. Если ты поселишься там, я буду рада и спокойна за тебя, Тая. И, думаю, мы с Федей сможем навещать тебя.

– Я… – У Таисьи перехватило дыхание.

Царевна-Лебедь взмахнула белым рукавом, коснулась им лица русалки. И девушка изменилась. Глаза ее мягко засияли, погас их нездоровый огонь. Мертвенно-бледное лицо покрылось легким румянцем, волосы вновь стекали по плечам густыми блестящими волнами. Тая вздохнула полной грудью – и обернулась лебедью, покружила над всеми, прощаясь, и взмыла в небеса. Наталья светло улыбнулась, вновь взмахнула рукавом – он превратился в крыло. Поднялась в небо вслед за Таей, и обе они исчезли, словно растаяли в вышине.

Глава 31. После сражения

По дороге в Залесск Федор, по настоянию жены и великого князя, поведал о своих злоключениях, попытавшись, впрочем, не слишком компрометировать Зину в глазах Александра. Тот выслушал его историю в невеселом молчании. Еще вчера юный царевич сохранял наивное и светлое умение видеть лучшее в людях, но уже сегодня понял, что вполне мог ожидать подобного и от нового своего друга, и от Загорской, о роли которой во всей этой истории догадался вопреки умолчаниям Федора.

В городке они простились. Федор повез Лизу к местному доктору: хотя рана ее оказалась царапиной, но пренебрегать этим визитом не стоило. Александр же отправился в дом купца Белугина.

Там он застал и Зинаиду Сергеевну, и Салтыкова, еще не успевшего выехать в Чудногорск. После первого радостного удивления пришла пора раскаяния – внимательно посмотрев на помрачневшего великого князя, уловив укор в его темных глазах, оба поняли, что он все знает.

– Эмиль Францевич, – негромко обратился к графу Александр, – значит, правдивы слухи, что вы занимаетесь чернокнижьем и в мысли, и в души людям пытаетесь вторгаться? Я не верил…

Салтыков опустил взгляд.

– Простите меня, – только и вымолвил он.

Зинаида же промолчала, сделав безупречный реверанс. Александр видел, что она оскорблена его холодным приветствием, что от прежней любви не осталось и следа.

Что-то больно резануло по сердцу, но юноша сумел ответить ей безмятежной улыбкой.

– Сбежал вот из Москвы, – заговорил он, принимая легкомысленный тон. – Инкогнито, так сказать. Захотелось отдохнуть от приемов, от бумаг, от дворцового этикета. Вам-то хорошо. Можете ехать куда угодно, не думать об обязанностях. Кстати, вот и лето приближается. А как прекрасно провести лето за границей, правда?.. Да ведь вы, Эмиль Францевич, помнится, давно уже хотели познакомиться с вашими братьями и сестрами в Париже.

Граф поклонился. Он был очень мрачен, на его лице отражалось сожаление.

– О да, – заговорила Зинаида. – Ваше Высочество, как всегда, правы. Я, пожалуй, тоже последую вашему мудрому совету. Всегда мечтала побывать во французской столице.

Вновь склонившись перед великим князем в реверансе, она направилась к двери, демонстративно не дожидаясь его позволения выйти. Но тут же вернулась и заглянула ему в глаза.

– Знаешь, Саша, – сказала она негромко. – Все это вышло очень некрасиво. Но не считай, что здесь вовсе нет твоей вины. Нельзя безнаказанно оскорблять любовь.

С этими словами Зина вышла наконец из гостиной, держа спину прямой, а голову – высоко поднятой.

Вернувшись в комнату, принялась готовиться к отъезду. В Москву. А потом ее ждет Париж. Почему бы и не попутешествовать с изгнанным графом Салтыковым, побыв еще какое-то время его «сестрой»? А всех нынешних мужчин, включая несчастного Сокольского, надо вычеркнуть из сердца. Только так она станет вновь свободной. И, может быть, – счастливой.

Между тем наступала ночь. Александр Константинович навестил Сокольского в отведенной тому комнате. Миша был слишком слаб, к тому же слишком прост, чтобы мудрить. Так Александр узнал новые подробности этого дела.

– Ну что ж, – сказал он задумчиво. – За стычку с Вороновым вы оба уже достаточно наказаны. А что до всего остального… вы сами-то чего хотите?

– Да я и не знаю… ведь Зинаида Сергеевна… она не останется со мной.

– Очень жаль вас огорчать, Михаил Платонович, но графиня пожелала вскоре отправиться в Париж.

Некоторое время длилось молчание, лишь пару раз у Миши вырвалось сдавленное рыдание.

– Когда ничего не ладится, – заговорил он наконец, – и все против тебя… надо начинать жизнь… заново.

– Это мудрое решение, и, если в моих силах помочь вам его осуществить, располагайте мною.

– Да, Ваше Высочество. Если Господь смилуется надо мной и я полностью поправлюсь, то поступлю в действующую армию, – Миша слабо улыбнулся. – Моему покойному отцу это бы понравилось. Это я точно знаю.

* * *

Между тем тьма наступающей ночи разлилась над местом, где дочь Малахитницы сражалась с черным аспидом. В темноте прямо к проклятому дому шагает старик, одетый по моде прошлого века: щегольский камзол, на груди пышное жабо, на ногах чулки и туфли с драгоценными пряжками, напудренный парик. Старик держится прямо, шаг его уверен, и он не нуждается в фонаре, его странные желтоватые глаза видят все и так. Он остановился у каменного медведя и покачал головой.

– Ja, hier ist einfach magische Kraft verschüttet^[26], – пробормотал он по-немецки.

Потом направился прямо к дому, где недавно держали Федора Воронова.

Он открыл дверь, равнодушно взглянул на лежащий на лавке труп женщины – то была Лесовичка, которую Александр и Федор перенесли сюда из уважения к таинству смерти. Старик прошел мимо нее в первую из клетушек. Постоял задумчиво возле трех мужиков, которые спали, уронив головы на столешницу. Песня русалки застигла их врасплох – их лица до сих пор выражали изумление. Потом положил одному из них ладонь на лоб. Парень вздрогнул и очнулся.

– А-а-а! – заорал он, вскакивая из-за стола и шарахаясь от темной фигуры.

– Не ори, дуралей, – сурово произнес он по-русски. – Я тебя вывел из колдовского сна, поблагодари меня. Что это было? Кто зачаровал тебя?

Поняв, что бежать некуда, да и вроде убивать его никто не собирается, бывший пособник Шатуна выпалил все, что знал, перескакивая с одного на другое. Немец слушал и кивал. В истории были существенные пробелы, но вопросов он не задавал. Кроме одного:

– Тут была ундина? Русалка по-вашему?

– Н-не знаю, ваше сиятельство. Я только песню помню… ну и песня, скажу я вам!

– Ты это уже говорил. Лучше ответь: есть у тебя хозяин?

– Хозяин? Нет, я вольный человек!

– Тогда пойдешь ко мне в услужение. Ненадолго, потом отправишься на все четыре стороны – так у вас говорят? Не бойся, я тебя щедро награжу. Как тебя зовут?

– Сенька.

– Меня ты можешь называть господином бароном, – произнес Максимилиан, бывший дракон, некогда коварно лишенный силы Варварой Измайловой.

– Слушаюсь, господин барон.

– Тогда пошли.

– А эти? – кивнул Сенька на спящих товарищей.

– Потом расколдую. Если понадобятся. А нет, так пускай поспят еще несколько деньков или годков. Место здесь странное… Много силы. Опасной силы.

Глава 32. Малахитница

Федор и Лиза привыкали к дому в Тумарино. Воронов решил осесть на какое-то время и попробовать пожить-таки барином – то есть вникнуть в управление всеми своими поместьями. Лиза читала одну за другой книги, собранные отцом Федора, считавшегося просвещенным человеком, и восполняла недостаток образования.

Все это, впрочем, не мешало супругам проводить столько времени вдвоем, сколько они желали, летать тайком от всех по ночам да принимать гостей – из Запределья, конечно же. И Алексей Никитич начал наконец-то заезжать. Но он был сдержан и серьезен. Изо всех сил пытался скрыть, что его сердце гложет тоска.

Тоска по Кате.

Катенька приехала в Яблоньки на следующий день после того, как Измайлов узнал, что его дочь вышла замуж за Федора Воронова. Неожиданная гостья передала письмо от игуменьи Аркадии, а потом, чуть побледнев, начала решительно:

– Мне очень нужно поговорить с вами, Алексей Никитич. Я для того-то на самом деле и приехала. Простите, но я узнала вашу тайну…

Алексей до сих пор корил себя за то, как обошелся тогда с Катей. Еще не придя в себя после вчерашних происшествий, он холодно пресек все ее попытки объясниться:

– Ну, стало быть, вы знаете и то, что общаться со мной опасно. И я не сомневаюсь в том, что вы, как девушка благоразумная, подвергать себя опасности не станете.

– Послушайте, Алексей Никитич… – Катя попыталась все-таки договорить, но он ей не позволил.

– Если вы не хотите узнать на собственном опыте, каков дракон в гневе, то и не стоит испытывать судьбу, Катерина Васильевна. Давайте просто притворимся, что этого разговора никогда не было, и останемся добрыми друзьями.

Катя переменилась в лице, но ничего не ответила. Быстро, сухо распрощались, и девушка ушла, а Измайлов подавил желание кинуться за ней следом.

В тот же день Катя Вересова уехала в Чудногорск. Алексей Никитич был уверен, что между ними все закончилось, так и не начавшись, и был очень удивлен, получив через некоторое время от нее короткое, но искреннее письмо с сожалением о том, что откровенный разговор так и не состоялся.

Алексей понял – она ждет. И дело не только в чувствах, просто он встревожил ее своей резкостью и напускной холодностью и, пожалуй, даже напугал. И она не может все это так оставить, не разобравшись, что же все-таки происходит. Его сердце переполняла любовь и благодарность, но он никак не мог решиться поехать к Кате и объясниться.

В то утро, когда пришло письмо, Измайлов, захватив его с собой, оседлал коня и поскакал куда глаза глядят, заранее предупредив, что домой долго не вернется. Именно тогда Лиза, отправившаяся с друзьями выручать мужа, заезжала за отцом.

Когда Вороновы впервые после возвращения приехали в Яблоньки, Лиза и узнала от няни Кузминичны, что приезжала барышня Вересова. Старушка была недовольна.

– Барин-то с ней и парой слов не перемолвился, а как уехала – места себе не находит. Что за напасть такая с ним приключилась… Эх! И было б из-за чего сокрушаться.

Катя ей не нравилась.

В конце концов, Лиза сама написала Кате в Чудногорск, приглашая погостить в Тумарино. Она волновалась за отца, и ей хотелось все услышать из первых уст. Вересова откликнулась на эту просьбу.

Поздно вечером они гуляли по душистому саду. Лиза бросала взгляды на Катю, рассеянно разглядывающую пестрые цветы, и думала, что понимает, почему она, с ее неброской, строгой и одухотворенной красотой, так нравится отцу. И как идет Кате простое голубое платье и скромная шляпка! Наверняка в роскошном наряде она утратила бы часть своей прелести. Нет, лучшей невесты для отца не сыскать.

– Лизонька, а мне Алексей Никитич ведь не сказал, что ты замуж вышла, – Катя меж тем продолжала начатый разговор.

– Да отец не слишком-то рад был моему замужеству. Это сейчас он к Феде уже привык. А ведь у нас даже свадьбы не было, все очень необычно получилось.

– Может быть, расскажешь?

– Конечно же. Но и ты расскажи, что там у вас происходит с моим папенькой? Вы поссорились?

– Вряд ли можно назвать это ссорой, и все же… – Катенька замолчала, призадумалась.

Лиза, улыбаясь, смотрела на кусты белой сирени. Отцвела уже сирень, а кажется, чуть ли не вчера прилетала Забава-Соловушка и в соловьином облике воспевала белопенную красоту. И так захотелось поделиться хоть капелькой волшебства с серьезной и печальной Катей! Так что Лиза, не таясь, рассказала ей всю свою историю.

Откровенность за откровенность – Катя тоже ничего не утаила, пересказала и последний разговор с Алексеем.

– Я могу понять отца, – задумчиво отвечала Лиза. – Мне даже кажется порой, что он себя ненавидит. Хуже всего то, что в драконьем облике он себя не помнит. Но что мы можем сделать, Катя?

– А что, если у самой Малахитницы помощи попросить?

– Думала уже об этом и у Забавы спрашивала. Так она говорит, что трудно с Хозяйкой Медной горы по своей воле увидеться. И даже в Запределье в ее царство – Подгорье – просто так не попасть. Вот ежели сама позовет…

– А ты бы хотела ее увидеть?

– Еще как хотела бы!

– Скажи, Лиза… А тебе ящеркой не страшно оборачиваться?

– Ничуть не страшно. Поначалу, конечно, не по себе было немножко, но Федя рядом был, помог мне… А теперь легко-легко! Сама легче становишься, видишь все человеческими глазами, но как будто ярче. И все мелочи исчезают, все глупости. Думаешь только о полете. Эх, как жаль, что у отца не так…

– Правда, жаль, – эхом отозвалась Катя. Она о чем-то напряженно раздумывала и, наконец, решилась. – Лизонька… у меня к тебе необычная просьба. Дай мне, пожалуйста, поносить хоть денек тот самый малахитовый перстень.

Лиза насторожилась.

– Мне не жаль, да только на что тебе? Не поверю я, что ты отца приворожить собралась. Да и не помог бы он тебе в таком деле.

– Нет, что ты! Просто… он ведь из рук самой Хозяйки Медной горы был получен. Ну и вдруг…

Теперь юная Воронова пытливо взглянула на Катю.

– А… вот ты о чем! Смотри, рискуешь. Но перстень принесу, изволь. Не хочу, чтобы ты думала, будто я тебе не доверяю.

* * *

Вскоре стемнело. Короткая летняя ночь вступила в свои права. Гостевая комната была уютной и прохладной, но Катя никак не могла уснуть. Наконец она встала, накинула капор^[27] и села в кресло у полуоткрытого окна, погружаясь в нереальность лунного света. На ее пальце приятной тяжестью ощущался малахитовый перстень, и она все пыталась вглядеться в естественный узор на камне в виде причудливого цветка. Ей казалось, что и цветок пристально смотрит на нее круглым глазком в сердцевине. Малахит будто жил своей жизнью и пытался заворожить ту, которой не был предназначен. Кате все казалось, что цветок вот-вот шевельнется и сама Хозяйка Медной горы заговорит с нею. Это было и прекрасно, и жутко. И этого она больше всего сейчас хотела.

В какой-то миг малахитовый цветок подмигнул Кате – девушка могла поклясться, что это было именно так! Она испугалась, едва сдержала желание сорвать перстень с пальца и отшвырнуть от себя. Но тут же разозлилась, как бывает иногда, когда стыдишься собственного страха.

– Что же ты, повелительница гор? – сказала Катя вслух. – Правнучку свою волшебством одарила, а до внука тебе и дела нет. Мучается он от чужого колдовства и погибает, и уж кому как не тебе помочь бы ему. Жестокая ты, бессердечная! Одно слово – каменная.

У нее внезапно закружилась голова.

Катя не видела, как начала бледнеть луна, как небо за окном зарумянилось, призывая июньский день. Там, где она оказалась, не было дня, да и ночи, пожалуй, не было. Медь горела рыжим солнцем, сияли россыпи самоцветов, волшебно переливались пещерные кристаллы, радужно расцвечивая тьму.

Хозяйка Медной горы сидела на каменном выступе, и Катя сразу поняла, что это она, Малахитница, хотя представляла ее совсем иначе – величавой рослой красавицей с ликом, словно высеченным из камня. Перед ней же была невысокая худощавая девица в длинном малахитовом платье, которая нетерпеливо постукивала ножкой, вертела в пальцах кончик густой черной косы, а лицо у нее было живым и изменчивым, и сейчас на нем явно читалась досада.

«Ящерка…» – всплыло в мыслях у Кати.

– Ох, и упрямы же вы, люди, – заговорила Малахитница. – Нигде от вас покоя нет, и в Подгорье найдут. Что ты ко мне взываешь, девушка? Зачем чужой перстень надела? Опасно такой, как ты, ничем с Запредельем не связанной, играть с моим волшебством. Ладно. Говори, что хотела.

– Да ты, наверное, и сама знаешь, Хозяйка.

– Положим, знаю. Только чего же ты от меня ждешь? Не для того ли я оградила своих дочерей от всякого чародейства, чтобы слез потом никто не лил? Но вы, люди, такие, уж если чего захочется – вынь да положь. Дочь моя своевольничала, колдовством черным баловалась, а жесткой и бессердечной я у вас выхожу, так получается?

Катя почувствовала, что краснеет.

– Прости, Хозяйка.

Малахитница махнула рукой.

– А, чего уж там. Привыкла, и не такое слышала. И любовь мне тоже ведома. Вот только как внуку помочь, не знаю. Моя волшебная сила – она ведь по наследству только женщинам может передаться. Алексею-то самому справляться придется. Впрочем…

Хозяйка Подгорья внимательно посмотрела на Катю, в ее темно-зеленых глазах зажегся лукавый огонек.

– А что, если через тебя попробовать хотя бы толику своей силы ему передать? Будешь мне внучкой названой! Но осторожней – для тебя это может чем худым обернуться. Согласна?

– Согласна, – тут же ответила Катя.

– Смотри, не шутки с тобой шучу. Теперь и тебя Запределье коснется. Что угодно может статься.

– Я не боюсь.

– Хорошо, коли так. Протяни ко мне руку с перстнем. Лизе он все равно не сгодится. Надо же, как сложилось, через правнучку с Воронами я породнилась, никогда бы не подумала… Давай руку, не медли.

Малахитница легко соскочила с камня, подошла к Кате вплотную, стянула перстень с ее пальца и поднесла его к губам. И что-то едва слышно зашептала, словно с ним о чем-то разговаривала.

– Держи, – сказала она вскоре, возвращая назад зачарованный малахит. – Отдашь Алексею. Не сможешь ты – пусть Лиза передаст, сама только не надевает… и никто пускай не надевает, кроме Алексея. От тебя – к нему. Поняла, Катя?

– Поняла, Хозяйка.

– Тогда ступай.

И все расплылось в одно мгновение, потеряло очертания, растаяло.

Катя открыла глаза. Было уже утро. Она по-прежнему сидела в кресле, в гостевой спальне Вороновского дома, но не помнила ни что это за комната, ни как она здесь оказалась. Сознание оставалось размытым, будто застряло где-то между Запредельем и привычным миром.

Глава 33. Забвение

Катя обычно поднималась с рассветом, не то что столичные барышни, а вот сегодня что-то заспалась. И потому ближе к полудню Лиза решила сама заглянуть в спальню для гостей. К ее удивлению, подруга, кажется, и не ложилась. Она сидела в кресле у окна и повторяла, словно в бреду:

– Перстень… Отдашь Алексею… Не сможешь ты, пусть Лиза передаст. И никто, кроме него, пускай не надевает… От тебя – к нему.

Лиза послушала-послушала да и побежала за мужем.

Федор тоже внимательно вслушался в слова Кати. И еще кое-что заприметил.

– Лизонька, – спросил он, – а почему у Катерины Васильевны твой малахит на пальце?

Лиза сокрушенно вздохнула.

– Боюсь, это я виновата. Она у меня попросила, ну я и дала… мне показалось, для нее это важно.

Федор приподнял руку девушки с перстнем, потом осторожно стянул его у нее с пальца.

– Лиза, посмотри.

– О-о! – вырвалось у Лизы. – А камень-то изменился. Здесь узор был вроде цветка, а теперь более сложный… Птица? Или еще кто-то с крыльями?

– Да вот то-то и оно. Впервые такое вижу… Не надевай, раз она так говорит, и никому не давай надевать. Что-то тут странное стряслось.

– Подожди, Феденька… Она, кажется, в себя приходит. Катя… Катенька, что с тобой?

Их гостья просыпалась. Она потерла пальцами виски, поморщилась, как от боли.

– Голова гудит… Простите…

Потом недоуменно огляделась. В ее взгляде было полное непонимание.

– Ты что же, меня не узнаешь? – изумилась Лиза.

– Мне кажется, мы знакомы, но… Прошу прощения, но имени вашего я не помню. Не сердитесь… мне нездоровится немного.

– Где вы были, Катерина Васильевна? – мягко спросил Федор. – У Хозяйки Медной горы?

При этом имени Вересова встрепенулась, что-то зажглось в ее взгляде, но тут же погасло, и она ничего не ответила.

– Катенька, это же я, Лиза, твоя подруга. А это муж мой, Федор Иванович. Мы с тобой давно уже знакомы.

– Я очень рада, – слабо улыбнулась Катя.

– Если не помните, то подскажу – вы гостите у нас, – Федор приветливо улыбнулся ей в ответ. – И сейчас мы ждем вас к столу. Выходите к нам, Катерина Васильевна.

Лиза позвонила в колокольчик, вызывая для Кати прислугу. И тут ей в голову пришла еще одна мысль.

– Скажи, а ты отца моего, Алексея Никитича Измайлова, тоже не помнишь?

– Нет, к сожалению.

– Что ж… это не так уж и страшно, да? Я сама вас тогда друг другу представлю!

Они вышли, оставив Катю на попечение прислуги. Федор тихо сказал жене:

– Думаю, нам не стоит ее лишний раз сейчас тревожить. Надеюсь, Катерина Васильевна скоро придет в себя, но как помочь ей, я не знаю. Если она и в самом деле побывала в Подгорье… Эх, не зря ведь в Запределье отправляются только из особых мест и волшебные слова при этом говорят! А когда вот так, во сне, когда душа там, а тело здесь… Бывает, что и обходится все, когда бессмертные сами помогают. Но не всегда. Жди теперь чего угодно.

* * *

Вскоре Катя почувствовала себя намного лучше.

– Мне кажется, будто я больна была и не до конца излечилась, – признавалась она Лизе. – И раз ты говоришь, что мы давно друг друга знаем, я тебе верю. У меня самой на душе теплеет, когда ты рядом. Что случилось со мной… не понимаю.

– Запределье? Малахитовый перстень? – пыталась подсказать Лиза, но Катя только качала головой и, посидев молча, уходила. Обычно шла гулять вдоль Серебрянки или отправлялась помолиться в Тумаринский храм.

Домой, в Чудногорск, ее в таком состоянии Вороновы отпускать не собирались, и Катя послушно это приняла. Она и сама чувствовала, что не нужно ей сейчас уезжать из этих мест. Что совсем неподалеку то, что необходимо вспомнить, восстановить в душе нечто очень важное. И, хотя Катя больше не носила траурный наряд, сейчас она как никогда напоминала молодую монахиню с лучистыми ясными глазами.

Наконец Лиза осознала, что ей необходимо поговорить с отцом, рассказать ему все. До того она не хотела волновать его, ожидая, что вот-вот подруге станет лучше и она все вспомнит. А еще Лиза переживала, что Алексею Никитичу не понравится вмешательство дочери в его дела – ведь все началось именно с желания помочь папеньке, и вот как обернулось… Но больше она не могла ждать, очень захотелось поделиться, рассказать о новом испытании человеку, непосредственно связанному с происходящим. И Лиза, выбрав подходящее время, сама поехала к нему.

Алексей Никитич был потрясен.

– Как, она совсем меня не помнит?

– Совсем. Что-то необычное приключилось. Мы накануне говорили с ней о Малахитнице, о том, что надо бы у нее помощи для вас, папенька, попросить.

– Помощи? Для меня?

– Вы же понимаете… Дракон… и ваши с Катей отношения… Она все мне рассказала.

Измайлов помолчал, потом спросил с тяжелым вздохом:

– Что было дальше?

– Дальше мы пожелали друг другу доброй ночи, и Катя пошла спать. Утром мы нашли ее в кресле, в странной полудреме. И вот… – Лиза протянула отцу зачарованный перстень. – Он все тот же, оправа, форма камня… да только узор на малахите изменился! Взгляните… А еще Катя сказала… она будто не от себя это говорила. Вроде бы перстень надо вам отдать, чтобы только вы надели. Чтобы к вам – от нее. Как-то так… Отец!

Лиза не успела договорить, а волшебный малахит был уже на пальце Алексея Никитича.

– Раз она так сказала – так тому и быть, – сказал он. – А теперь, Лизонька, я хочу ее увидеть.

* * *

Такова странность человеческой натуры. Раньше Измайлов, уверенный в чувствах Кати, изо всех сил старался отдалить ее от себя, но сейчас, убедившись, что она действительно его не помнит, ощутил бессилие, растерянность, даже злость, непонятно на кого направленную. На себя, быть может. И ему так захотелось вернуть себе прежнюю Катю!

А нынешняя была слишком спокойной, даже, на первый взгляд, умиротворенной. И все же он чувствовал, что глубоко внутри у нее – душевный разлад.

– Вы меня совсем не помните? – переспросил Алексей безнадежно. – Впрочем, простите, я не хочу досаждать вам вопросами. Я был другом вашего покойного отца…

– Папеньку я прекрасно помню, – тихо ответила Катя на его невысказанный вопрос. – Благодарю вас. Я знаю, что настоящих друзей у него было очень немного.

Она смотрела на Измайлова доброжелательно. Алексей чувствовал, что нравится ей. Может быть, она все же его любит, хотя и не осознает? И забыла именно потому, что слишком сильно задел он ее душу? А душе-то нужно сейчас излечиться, восстановиться от неудачного соприкосновения с другим миром. И ничто не должно ее тревожить.

Помнит все остальное… Но если забываешь любовь – не есть ли это полное забвение?

Глава 34. Наследие

Со всеми этими терзаниями Алексей Никитич не обратил внимания на появившегося среди челяди парня Сеньку, нанятого ключницей с рассеянного согласия барина. Сенька определенно ей нравился – услужливый, расторопный, веселый. И никто не знал, что этот пронырливый парень и подслушивает, и подсматривает, и ни одного слова не оставляет без внимания. Умел он прикинуться, что в одно ухо влетает, в другое вылетает. Сенька даже из особого усердия сам вызвался съездить в Тумарино с каким-то поручением. А там разболтался с местным людом о том о сем, а уж о господских делах как не посудачить?

Так, благодаря своему шпиону, барон Максимилиан имел самые точные представления о том, что творится в Яблоньках и что сильнее всего волнует сейчас их хозяина.

Барон был доволен, но говорил себе: «Надо подождать. Черная ночь уже близко…»

Незадолго до этой ночи он встретился с Сенькой и долго ему что-то втолковывал. Повелел напоследок:

– Принесешь мне письмо Екатерины. Любое. Главное, чтобы ее ручкой было писано. И не перепутай!

Сенька быстро смекнул что к чему. Барин свои бумаги хранил в запертой шкатулке, но долго ли замок вскрыть? А там даже искать не пришлось, Катино письмо Измайлов часто перечитывал и глубоко среди других бумаг не запрятывал.

Заперев шкатулку так же, как и отпер, Сенька тут же кинулся на постоялый двор в соседнюю деревню, где проживал барон.

– Жди! – коротко приказал Максимилиан, заполучив письмо. Он выставил Сеньку за дверь, выдав ему на водку, сам же заперся в комнате. Достал два письма, заранее написанные им самим, посыпал сиреневым светящимся порошком, и положил на одно из них письмо Кати. Подержал с минуту, потом то же самое проделал со вторым. Оба его письма сделались написанными будто Катиным почерком, и никто бы не распознал подделку.

Максимилиан вновь позвал парня, отдал ему все три письма, повторил свои распоряжения и отпустил с задатком, сказав напоследок:

– Проболтаешься или предашь – прокляну, сильно пожалеешь!

И мрачный, опасный огонек в его странных глазах заставил Сеньку поежиться.

* * *

Вот и наступила очередная черная ночь, когда возрастает стократно сила злого колдовства. Этой ночью Измайлов спешил верхом в сторону Залесска, к заброшенному особняку. Этот дом – вернее, каменного медведя возле него – указала ему Катя в письме, что он получил нынче вечером. Она подробно описала дорогу и место, где они должны были встретиться. Что письмо от Кати, Алексей ничуть не усомнился – это был ее почерк, который он прекрасно изучил, читая и перечитывая столь взволновавшее его послание. И хотя все это казалось ему странным, не приехать он не мог.

«Алексей Никитич, ежели хотите помочь мне вернуть память, приезжайте непременно, – писала она. – Эта ночь особенная, и место зачарованное. Лизонька говорила, что вы мой друг, что вы ко мне расположены, и я верю, сердцем чувствую, что это так. Только никому не говорите, не то не сработает заклятие! Я очень, очень на вас надеюсь. И очень хочу вспомнить вас».

Старый немецкий дракон, вынужденный десятки лет провести в человеческом облике, почитывал на досуге сентиментальные романы и сам упражнялся в сочинительстве. Он был уверен, что стиль молодой влюбленной женщины передал недурно, хотя и пришлось писать по-русски. А то, что ему были известны подробности – что ж, и в Яблоньках, и в Тумарино были слуги, охочие до секретов господ, не брезговавших и подслушать что-то порой. А уж Сеньке грех было этим не воспользоваться.

С более опасным и сложным делом – увезти Катю из Тумарина – справился прислужник барона тоже отлично. Она часами гуляла в сопровождении кого-либо из слуг Вороновых. Однажды даже забрела уже на закате в соседнее селение и заночевала там, в доме зажиточных крестьян. Это подсказало барону идею. Вечером перед черной ночью, подкупленный Сенькой мальчишка привез записку для Лизы. Катя просила не волноваться, пояснив, что вновь хочет переночевать в деревне.

– Неужели наш дом ее тяготит? – огорчилась Лиза. Катин почерк она тоже узнала. Ей ведь и в голову не могло прийти, что записка фальшивая, а Катенька перехвачена Сенькой и доставлена Максимилиану, который уже погрузил ее в магнетический сон.

Так что у барона все было готово к сроку. Оставалось дождаться Измайлова.

* * *

В черную ночь сгустилась тьма, луна опасливо выглядывала из-под обрывков помрачневших туч. Очертания заброшенного особняка тонули во мгле, а рядом каменный медведь бледно вырисовывался во мраке. Барон и сам был неподвижен, как статуя. Скрестив руки на груди, он вглядывался вдаль зоркими желтыми глазами.

Со стороны деревни приближался всадник. Вот он соскочил с коня, огляделся. Барон вышел ему навстречу.

– Не ищите барышню Вересову. Она здесь, но сперва вам надобно поговорить со мной.

Алексей, кажется, даже не слишком-то удивился.

– Я чувствовал, что здесь что-то нечисто, но терять мне, собственно, нечего. Кто вы? И где Катя?

– Я? Старый друг вашей матери. Когда-то я думал, что хорошо ее знаю. Но прекрасная Варвара предстала передо мной в весьма неожиданной роли… Она сильно мне задолжала. Поскольку ее уже нет на этом свете, должок мне выплатите вы.

– Я понял, – кивнул Измайлов. – И не сомневайтесь, я знаю, кто вы. Но что же я могу сделать для вас? Так уж случилось, что дракон теперь я, а не вы. Лучше ответьте наконец, где Катя Вересова? Это вы заставили написать ее письмо, чтобы заманить меня сюда?

Барон невозмутимо оперся локтем о каменного медведя.

– Она ничего вам не писала. Я подделал ее почерк с помощью магии. Ваша фройляйн Катя, как я уже говорил, здесь, рядом.

Алексей обернулся на загоревшийся неподалеку огонек и там, куда указывал барон, увидел среди деревьев Катю, которую держал за плечо мужчина со скрытым полумраком лицом.

– Сенька! – вырвалось у Измайлова, когда он разглядел его.

– Мой слуга, – с удовольствием пояснил Максимилиан. – А не ваш, как вы думали. А теперь ни слова, ни жеста. Я установил с девушкой магнетическую связь… и могу убить ее волевым усилием. Или проще – подам знак своему слуге – он расправится с ней. Но нам ни к чему такие страсти. Девушка сейчас спит. Встает, садится, ходит, но спит. Только я могу снять с нее это заклятье и не советую пробовать никому другому. И ваша полынь тут не поможет: я не ундина.

– Что вам нужно? – Сейчас Измайлов изо всех сил пытался сдержать гнев. Если только он превратится в дракона… От немца, быть может, и останется тогда мокрое место, но что будет с Катей?

И услышал примерно то, что услышать и ожидал.

– Я просто хочу вернуть себе свое. Мне понадобились годы, чтобы восстановиться после того, как от меня была оторвана часть моей сути. И еще долгие годы, чтобы изобрести и создать новый эликсир, ведь ваша природа сложнее, чем у обычных людей: понадобились малоизвестные мне травы, не растущие у меня на родине. Теперь я хочу, чтобы вы выпили это снадобье.

– И все?

Максимилиан пожал плечами.

– И все. Вы не будете больше драконом.

– Что-то вы темните, герр^[28] Максимилиан. Зачем тогда такие сложности? Это пойло меня убьет. Так?

– Не исключено. Вы можете и не пережить внутреннего разрыва. Я-то едва пережил, а вы тем более не приспособлены для подобных метаморфоз. К тому же я не имел возможности эликсир проверить, у меня не было под рукой другого внука вашей… фрау, владеющей Медной горой. Насчет сложностей… хотелось уверенности. Ведь иначе мне пришлось бы ждать следующей черной ночи. А так, и время, и место… нужно лишь ваше добровольное согласие. И да, если вы откажетесь, фройляйн Катя умрет. Но даже если нет – ее жизнь в подобном состоянии будет грустной…

Алексей молчал. Его охватило странное чувство. Он проклинал свое оборотничество, все бы отдал, чтобы от него избавиться, а сейчас неожиданно понял, что надеялся на свою силу, ничего с ней не боялся. Не сознавая себя человеком в драконьем облике, он прекрасно помнил – каково быть драконом. И если выпьет эликсир, то умрет? Но ради Кати…

– Я хочу поговорить с Катериной Васильевной.

– Это бесполезно. Но извольте.

Максимилиан громко произнес какое-то непонятное слово, и Сенька подвел Катю ближе. По знаку барона он приподнял фонарь, освещая лицо девушки, и Алексей содрогнулся. Она действительно спала наяву, глядя в никуда широко раскрытыми глазами.

– Катя! – позвал Измайлов. – Катенька!

– Я же сказал – бесполезно. О, сударь… я занимаюсь магией уже столько лет.

– Да чума на вас, давайте сюда ваше пойло! Только поклянитесь, что расколдуете ее потом.

– Честью клянусь, – ответил Максимилиан и невесело усмехнулся, подумав, что подобное уже было.

Флакон с эликсиром, золоченый кубок. И темнота зловещей ночи, и мрачная колдовская сила, невидимо разлитая в воздухе. Видать, сильный чародей был хозяин заброшенного дома. Надо бы сходить, посмотреть, не осталось ли от него чего интересного, но это потом, нельзя отвлекаться.

– Хорошо, – сказал Алексей Никитич, принимая кубок. – Выпью уж я тогда за любовь. И если суждено умереть, что ж, все там будем… но жаль, не сказал я тебе, Катенька, как сильно тебя люблю. Вот, теперь говорю… а ты не слышишь.

Вспыхнул зеленым светом малахит на его пальце, пробежали искры по идеальной глади камня.

– Нет… – послышался Катин шепот, легкий, словно шелест листвы. – Нет… не пей. Не умирай…

– Как так? – вздрогнул барон. – Как она…

– Катя! – обрадовался Измайлов. – Вот теперь, ласточка, я точно не умру. Не везет тебе, герр Максимилиан, в России, да? Но ничего, варево твое я все-таки выпью. Нечего мне жить до конца дней с ворованной магией. Забирай ее назад – и убирайся!

И он залпом осушил кубок.

Пошатнулся.

Чудом пришедшая в себя Катя протянула к нему руки – и невольно отпрянула. На том месте, где был Алексей, явился дракон, но не тот, что прежде. Этот был меньше, изящней, подвижней, со светлыми крыльями и узким телом цвета малахита. И вслед за ним появился другой дракон, черный и громоздкий. Он тяжело взлетел, малахитовый последовал за ним. Они кружили в воздухе, присматриваясь друг к другу, прицеливаясь, готовясь ринуться в бой. Но когда Алексей уже собрался атаковать, старый дракон неожиданно развернулся и медленно полетел прочь. Трезво оценив силы, он отказался сражаться, ему хотелось просто жить дальше. Он улетал отсюда, улетал из России навсегда, чтобы вернуться к себе домой и доживать свой век в одиночестве, в могуществе вновь возвращенной и никому, кроме него, не нужной силы.

Темно-зеленый дракон не стал преследовать врага. Он опустился на землю и принял человеческий облик. Сенька к тому времени уже давно сбежал.

Алексей подошел к Кате и привлек ее к себе.

– А теперь-то ты меня узнаешь? – спросил он негромко.

Она жарко обняла его в ответ.

Малахитовый перстень на пальце Измайлова по-прежнему источал загадочное зеленоватое сияние.

Заключение

С новым драконьим обликом, полученным столь сложным путем от своей бабушки, Хозяйки Медной горы, Алексей Никитич быстро научился справляться. Он мог больше не бояться, что внезапно превратится в неуправляемое чудище, и в скором времени сделал предложение совершенно оправившейся Кате.

– Если тебя не остановит то, что я не могу иметь детей… – ответила она. – Это давно случилось, я была тогда совсем еще молодой, в речку под лед провалилась, еле вытащили… Выздоровела тогда, но вот…

– Главное, чтобы ты не грустила, ласточка, – беря ее за руку, сказал Алексей. – И ничто тогда помехой нашему счастью не станет.

Они обвенчались в храме села Тумарино, и тут-то уж Алексей Никитич окончательно примирился со своим зятем.

Шли годы. Федор все глубже вникал в тонкости управления поместьями. Он знал, что когда-нибудь непременно отправится с женой путешествовать в другие страны, но пока что не позволяли дела. Воронов и для своего тестя нашел толковых управляющих, сам давал ему дельные советы, так что вскоре богатство Измайловых умножилось. По просьбе Кати Алексей Никитич вложил средства в основание больницы в Чудногорске. Катя очень этим делом загорелась, так что Измайловы стали проводить немало времени в городе. Катя сделалась одной из главных попечительниц новой больницы, при которой через несколько лет была открыта акушерская школа.

Глядя на подругу, Лиза тоже принялась мечтать о чем-то вроде крестьянских школ в Тумарино, но не таков был ее характер, чтобы надолго увлечься серьезным ответственным делом. Видимо, эти мечтания суждено воплотить в жизнь ее детям, а пока что она рассказывает сказки своему первенцу Николеньке, в то время как Федор играет на ковре с маленькой Надей. И так все в этих сказках перепутано, что не поймешь, где выдумка, а где быль, но мальчишка сидит и слушает, не шелохнувшись, лишь ярко горят его глаза. Девочка – темненькая, в отца, а сын в мать – златокудрый. Но уж, наверное, в дочери скажется еще наследство Малахитницы – летать и ей ящеркой-дракончиком в усыпанном звездами небе.

А сын… Еще немного подрастет Николенька, и наступит то ясное летнее утро, когда Лиза выйдет с ним на крыльцо, и мальчик всей душой, всем существом своим потянется к солнцу, к небу – и обернется вороненком, но не черным, а белоснежным – светлее самого белого лебедя.

Потому что идут годы, все меняется – люди и страны, но продолжается сказка. И пока жаждет ее человеческая душа – не будет сказке конца.

Примечания

1

Прием при сдаче или вскрытии карты, при котором верхняя карта заменяется второй или убирается под колоду.

(обратно)

2

Резные камни с изображением, исполненным в рельефе.

(обратно)

3

Церковная книга, содержащая календарь с полным перечнем святых по дням, в которые отмечается их память, а также с перечнем всех праздников. В качестве отдельной книги может состоять из кратких житий, расположенных в порядке годового круга.

(обратно)

4

Старое название изумруда – смарагд. Это слово с древнегреческого переводится как «зеленый камень».

(обратно)

5

Название главнейшего из христианских богослужений, существующего, хотя и не в одинаковом виде и значении, у всех христианских вероисповеданий и выражающего главные идеи христианского миросозерцания и главные цели христианской церкви.

(обратно)

6

Пристройка перед входом в храм.

(обратно)

7

Разновидность костюма для занятий верховой ездой, представлявшая собой нечто среднее между пальто и длинным сюртуком с прямыми полами и шалевым воротником.

(обратно)

8

Легкая прозрачная хлопчатобумажная ткань.

(обратно)

9

Человек, ведавший продовольственными запасами дома и ключами от мест их хранения.

(обратно)

10

Духовный сан в православной церкви, настоятельница монастыря.

(обратно)

11

В православии обозначение слуги как при должностных и сановных лицах монашеского звания, так и при уважаемых монахах.

(обратно)

12

Человек из высших сословий, господин.

(обратно)

13

Праздник Преображения Господня или, как его называют в народе, Яблочный Спас.

(обратно)

14

То же, что монахиня.

(обратно)

15

Круто обрывающееся возвышение, крутой обрыв.

(обратно)

16

Немецкая страна, земля; Германия.

(обратно)

17

Одинокая женщина, которая не была замужем.

(обратно)

18

Это особая категория девушек из прислуги. Они не работали в полях, а постоянно находились при доме помещика.

(обратно)

19

Слуга при господине в богатом дворянском доме.

(обратно)

20

Жена православного священника.

(обратно)

21

Старинная карточная игра для трех игроков.

(обратно)

22

В русских преданиях – привидение, призрак, галлюцинация.

(обратно)

23

Женское платье из бархата, сукна или плотного шелка с юбкой особой асимметричной конструкции, предназначенное для верховой езды в дамском седле.

(обратно)

24

Верхняя долгополая одежда из грубой шерстяной ткани.

(обратно)

25

Употребляется как угроза, обещание доставить неприятности, отомстить.

(обратно)

26

Да здесь просто разлита магическая сила (нем.).

(обратно)

27

Головной убор, завязывающийся под подбородком.

(обратно)

28

Употребляется как форма вежливого обращения или упоминания при фамилии, звании, принятая у немцев.

(обратно)

Оглавление

Начало

Глава 1. Ссора

Глава 2. Малахитовый перстень

Глава 3. Ночной извозчик

Глава 4. После бала

Глава 5. Лебяжья роща

Глава 6. Лебединый край

Глава 7. Сделка

Глава 8. Яблоневый сад

Глава 9. Дракон и монастырь

Глава 10. Ночная песня

Глава 11. Охотничий домик

Глава 12. Две сестры

Глава 13. Тайны былого

Глава 14. Тревожная ночь

Глава 15. Ящерка и ворон

Глава 16. Отец и дочь

Глава 17. Муж и жена

Глава 18. Граф-чернокнижник

Глава 19. Остров Буян

Глава 20. Вода мертвая

Глава 21. Вода живая

Глава 22. Одинокий лебедь

Глава 23. Темная магия

Глава 24. Заговор

Глава 25. Русалка

Глава 26. Александр

Глава 27. Небесные посланники

Глава 28. Заброшенный дом

Глава 29. Тьма и пламя

Глава 30. Белое перо

Глава 31. После сражения

Глава 32. Малахитница

Глава 33. Забвение

Глава 34. Наследие

Заключение