Дом Судьбы • Бёртон Джесси

Джесси Бёртон
Дом Судьбы

Моему сыну,

которому я читала эту историю,

прежде чем мы оба ее поняли

Плен будет продолжителен: стройте домыи живите в них; разводите сады и ешьте плоды их.

Иеремия 29:28, как отметила Марин Брандт в Библии семьи Брандт

Всякая женщина – хозяйка собственной судьбы.

Девиз, который миниатюристка придумала для Неллы Брандт осенью 1686‐го

Jessie Burton

THE HOUSE OF FORTUNE

Год 1705‐й
Наследие

I

В свои восемнадцать Тея уже слишком взрослая, чтобы отмечать дни рождения. Ребекке Босман в декабре исполнилось тридцать, и она ни словом не обмолвилась – вот это мудрость. В постели, темным январским утром, Тея дрожит под одеялом. Внизу, в гостиной, препираются тетя и Корнелия, а отец сдвигает в сторону стол для завтрака на ковре. Так всегда начинается празднование дня рождения Теи – на этом ковре. Непреклонная традиция, забава притвориться искателями приключений, которые довольствуются тем, что добыли. Нынче это жалкая причуда, ведь никто из них годами не покидал городских стен. И вообще – что не так со столом? У них добротный стол, им следует пользоваться. Взрослые люди пользуются столами. Если бы Ребекке Босман пришлось терпеть праздничный завтрак, у нее он точно прошел бы за столом.

Но Тея не может им ничего такого сказать. Ей невыносимо спускаться вниз и видеть, как тетя Нелла, отвернувшись, расправляет потрепанные бумажные гирлянды, которые наверняка уже висят на огромных замерзших окнах. Как отец уставился на потертый ковер. Как Корнелия, ее старая няня, с тоской смотрит на маленькие пуфферты ^[1], над которыми хлопотала всю ночь. Тея совсем не хочет их расстраивать, но не знает, как избавиться от роли, которую они ей навязали, роли их общего дитяти. Может, сегодня она и становится женщиной, но радость семьи всегда будет пропитана страхом потери.

Все начинается со сладкого, приправленного специями аромата, что доносится снизу и струится из-под двери спальни. Пуфферты с розовой водой, на которых, без сомнения, значится имя Теи, а то вдруг она его позабыла. Рассыпчатая болтунья с тмином от Корнелии, чтобы пленить Тею, горячие булочки, чтобы ее согреть. Делфтское сливочное масло – особое угощение – и наперсточек сладкого вина для взрослых. Тея откидывает одеяло, но все еще не может заставить себя встать, не чувствует воодушевления при мысли о делфтском масле. Одна надежда – это что ей купили билеты в Схаубург ^[2], чтобы она снова увидела выступление Ребекки Босман. А потом, когда спектакль закончится, она ускользнет к Вальтеру, единственному человеку, способному ее освободить.

«Уже скоро, – думает Тея. – Скоро мы будем вместе, и все наладится. А пока – затянувшееся, затхлое детство».

В конце концов, собравшись с силами влезть в тапочки и халат, Тея медленно спускается по лестнице, чтобы никто не услышал, и заставляет себя быть благодарной. Она должна постараться не разочаровать семью. Обычно Тею не смущало, что они устраивают шумный праздник по случаю ее дня рождения, но между детством и восемнадцатилетием лежит целая пропасть. Им придется начать относиться к ней как ко взрослой. И может, в этот день рождения кто‐нибудь даст Тее то, чего она действительно так жаждет, – и расскажет ей о матери, подарит историю или хотя бы забавный случай! Да, мы все знаем, что сегодня самый тяжелый день в календаре семьи Брандт. Да, восемнадцать лет назад в этом самом доме умерла Марин Брандт, подарив Тее жизнь. «Но кому в этот день может быть хуже, чем мне, – думает Тея, шагая по выложенному плиткой коридору, – мне, выросшей без матери?»

Каждый год они только и говорят о том, насколько Тея выросла за двенадцать месяцев, насколько она теперь красивее или умнее, будто Тея становится совершенно новым человеком. Будто каждое восьмое января, всегда холодное и тоскливое, она вылупляется для них из яйца. Но Тея не хочет слушать о том, как она растет и меняется. В день своего рождения она хочет посмотреть в зеркало и увидеть мать, узнать, кем она была и почему отец никогда о ней не заговаривает. Почему в ответ почти на все вопросы Теи они лишь мрачно переглядываются и поджимают губы. Тея колеблется, прижимаясь спиной к стене. Быть может, прямо сейчас они там обсуждают Марин Брандт.

Искусная в подслушивании, Тея ждет в тенях у гостиной, и надежда стоит в горле комом, не давая дышать.

Нет. Они препираются о том, согласился ли кот Лукас надеть праздничный воротничок.

– Кот его ненавидит, Корнелия, – говорит тетушка. – Только посмотри ему в глаза. Его вырвет на ковер.

– Зато это рассмешит Тею.

– Нет, если ей придется есть пуфферты рядом с лужей рвоты.

Лукас, их желтоглазый бог объедков, возмущенно мяукает.

– Цветочек, – вмешивается отец Теи, – позволь Лукасу позавтракать раздетым. Позволь, пусть. Может, он приоденется к ужину.

– Нет в вас чувства праздника, – парирует Корнелия. – Коту воротник нравится.

Привычный ритм их голосов – а другого Тея, в общем‐то, почти и не знает. Она закрывает глаза. Раньше она любила слушать Корнелию, тетю Неллу, отца, сидеть у их ног или вешаться им на шею, чтобы они обожали ее и ласкали, тискали, дразнили. Но нынче ее интересует совсем другая музыка, и не им на шею она хочет броситься. И этот разговор о том, стоит ли их огромному коту надеть воротничок, вызывает у Теи острое желание оказаться где‐нибудь в другом месте. Оказаться подальше от них и начать собственную жизнь, потому что никто из них не знает, каково это – быть восемнадцатилетней.

Она делает глубокий вдох, затем выдох и входит в гостиную. Все члены семьи как один поворачиваются к ней, их глаза загораются. К ногам Теи подбегает Лукас, изящный, несмотря на размеры. Окна, как она и предполагала, украшены бумажными гирляндами. Как и Тея, все до сих пор в ночных рубашках – еще одна праздничная традиция, – и ей отвратительно видеть очертания их старых тел. Стоит признать, тетя Нелла в свои тридцать семь выглядит довольно неплохо, но вот отцу уже сорок один, а мужчина в сорок один должен спускаться к завтраку не иначе как полностью одетым. У Корнелии такие широкие бедра – неужели ее совсем не смущает, что сорочка просвечивает? «Мне было бы стыдно, – думает Тея, – ни за что не позволю своему телу так болтаться». И все же они ничего не могут с этим поделать. Корнелия все время повторяет: «Ты стареешь, у тебя раздаются бедра, а потом ты умираешь». Но Тея будет как Ребекка Босман, способная влезть в одежду, которую носила еще в возрасте Теи. «Секрет, – говорит Ребекка, – заключается в том, чтобы как можно быстрее проходить мимо всякой пекарни». Корнелия бы на такое не согласилась.

– С днем рождения, Тыковка! – сияет Корнелия.

– Спасибо, – благодарит Тея, стараясь не морщиться от прозвища.

Она подхватывает Лукаса на руки и идет к остальным, собравшимся на ковре.

– Такая высокая! – говорит отец. – Когда же ты перестанешь расти? Никак за тобой не угонюсь.

– Папа, я такая уже два года.

Он заключает ее в долгие объятия.

– Ты идеальна.

– Наша Тея, – говорит тетя.

Тея встречается с ней взглядом и отпускает Лукаса. Тетя Нелла пытается удержать отца от чрезмерной похвалы. Тетя Нелла всегда первой находит недостатки.

– Давайте есть, – говорит Корнелия. – Лукас, не смей…

Котяра, без воротничка и ничем не обремененный, уже сжимает в зубах кусочек яйца. С ним он и убегает в угол, демонстрируя пышные меховые панталоны песочного цвета. Амстердамцы, как правило, не любят держать дома животных, опасаясь, что их свежевымытые полы запятнают отпечатки лап, в чистых углах будет появляться помет, а мебель окажется зверски изодрана. Но Лукасу безразлично общественное мнение. Он знает, что он идеален, и он – источник утешения для Теи.

– Самое жадное создание на всем Херенграхте, – ворчит тетя Нелла. – Мышей ловить отказывается, а вот завтрак наш слопает с удовольствием.

– Оставь его, – говорит Тея.

– Тыковка, – зовет Корнелия. – А вот и пуфферты в честь твоего дня рождения.

На крошечных булочках написано имя – ТЕЯ БРАНДТ.

– Есть розовый сироп или, если хочешь к ним чего‐нибудь послаще…

– Нет-нет, этого достаточно. Спасибо. – Тея садится на ковер, поджимает под себя ноги и быстро, один за другим, отправляет в рот пару пуффертов.

– Помедленнее! – укоряет ее Корнелия. – Отто, булочку с маслом и яйцом?

– Пожалуй, – отзывается тот. – Мои колени не переживут ковра. Я посижу на стуле, если никто не возражает.

– Тебе же не восемьдесят, – фыркает тетя Нелла, но отец Теи пропускает ее слова мимо ушей.

Женщины устраиваются на ковре. Тея чувствует себя нелепо – хорошо, что никто с улицы не заглянет в окна.

– Глоточек вина? – предлагает ей тетя Нелла.

Тея выпрямляется, поставив тарелку на колено.

– Правда?

– Тебе восемнадцать. Уже не ребенок. Держи. – Тетушка протягивает ей маленький бокал.

– Вино из Мадейры, – добавляет отец. – У нас в Ост-Индской компании нашелся неучтенный бочонок, отдавали за полцены.

– И слава богу, что нашелся, – вторит тетушка. – Мы не можем вот так взять и покупать мадеру бочонками.

На лице отца мелькает раздражение, и тетя Нелла краснеет, уставившись на завитки коврового орнамента.

– Давайте поднимем тост, – продолжает отец. – За нашу Тею. Пусть она всегда будет в добром здравии…

– Сыта, – подхватывает Корнелия.

– И счастлива, – подсказывает Тея.

– И счастлива, – повторяет тетушка.

Тея глотает вино, что прокатывается горячей дорожкой к желудку и взрывается там теплом, придавая ей смелости.

– Каким он был, – спрашивает она, – день моего рождения?

На ковре тишина, на стуле тишина. Корнелия берет еще один пуфферт и накладывает сверху болтунью.

– Ну? – не отстает Тея. – Вы все там были.

Тетя Нелла переглядывается с отцом Теи.

– Ты же присутствовал при этом, да, папа? Или я пришла в этот мир одна?

– Все мы приходим в этот мир в одиночестве, – говорит ее тетя.

Корнелия закатывает глаза. Отец молчит. Всегда одно и то же.

Тея вздыхает.

– Вы были не рады моему рождению.

Ее семья оживает, все в ужасе поворачиваются к Тее.

– О нет, – возражает Корнелия. – Очень рады! Ты стала настоящим счастьем.

– Я стала концом чего‐то, – говорит Тея.

Тетя Нелла закрывает глаза.

– Ты стала началом, – говорит отец. – Самым лучшим началом на свете. Так, думаю, пришло время подарков.

Тея понимает: она снова потерпела поражение. Теперь проще всего съесть еще одну булочку с маслом и развернуть подарки, которые для нее приготовили. Коробка ее любимого коричного печенья от Корнелии, а от тетушки с отцом – да, они уделяли внимание хотя бы частичке ее души – пара билетов на сегодняшний показ «Тита».

– Места на балконе? – Сердце Теи трепещет. Подарок поистине щедрый. – О, спасибо!

– Не каждый день тебе исполняется восемнадцать, – улыбается отец.

– Мы прекрасно проведем время, – говорит Корнелия. – Ты и я.

Тея смотрит на их сияющие лица. Ясно, они уже решили, кто будет ее сопровождать – все логично, ведь отцу скоро на работу в Ост-Индскую компанию, а тетушке не нравится театр.

– Спасибо, Корнелия, – говорит Тея, и старая няня сжимает ее руку.

«Тит» – жестокая пьеса, таких еще поискать. Тея больше любит романтические истории. Лесные идиллии, островные мечты, где все сперва запутанно, а потом становится на свои места. Тея с тринадцати лет тащила в городской театр или тетю, или Корнелию. Приезжали пораньше, платили за вход и два стювера ^[3] сверху за стоячие места, не надеясь попасть в бельэтаж, что уж говорить про ложу. Потом ждали, пока зал заполнят еще шестьсот девяносто девять зрителей. Во время побега в комедию или трагедию Тее кажется, будто она наконец на своем месте. Когда ей исполнилось шестнадцать, после долгих просьб и слезных уговоров, несмотря на ярое упорство Корнелии, семья согласилась разрешить Тее время от времени совершать пятиминутную прогулку в театр самостоятельно, при условии, что после она сразу же вернется домой. До знакомства с Вальтером за кулисами полгода назад Тея честно выполняла свою часть договора. Но все меняется. Приходится прибегать к хитрости. Тея преувеличивает длительность постановок, чтобы урвать немного времени с Вальтером. Она даже придумывает названия пьес и дни показов, чтобы найти его за кулисами. Семья ни разу ее не заподозрила. Никто не проверяет, ставит ли театр тот или иной фарс или трагедию. И пусть иногда Тея чувствует вину, их с Вальтером любовь слишком важна. Их ненаписанный роман, разыгранный в черных коридорах Схаубурга, – слова его незыблемы, запечатлены в самом сердце. Тея знает, что никогда от этого не откажется.

– Не забудь про вечер, – говорит тетя.

Тея отрывает взгляд от пары билетов, которые держит в руке.

– Вечер?

Она все замечает – короткий, неглубокий вздох, свидетельство раздражения тетушки Неллы.

– Неужели запамятовала? Крещенский бал у Саррагонов. Тея, это чудо, что нас пригласили. Я ради этого обхаживала Клару Саррагон с самого Михайлова дня.

Тея смотрит на каменное лицо отца и решает рискнуть.

– Вам не нравятся эти люди. Зачем нам вообще туда идти?

– Потому что мы должны, – отвечает тетя и подходит к длинным широким окнам гостиной, чтобы взглянуть на тянущийся за ними канал Херенграхт.

– Но почему мы должны? – не сдается Тея.

Никто не отвечает. Тогда она решает разыграть последний козырь.

– Разве Клара Саррагон не владеет плантациями в Суринаме?

Атмосфера тут же накаляется. Тея знает, что ее отца отправили в эту колонию и сделали рабом, а в возрасте шестнадцати его привез в Амстердам ее ныне покойный дядя. Тее удалось услышать лишь одну историю о том времени из уст Корнелии – как амстердамские женщины сажали певчих птиц отцу на волосы, и этот образ всегда вызывал у Теи глубокую неприязнь. А в остальном настоящие знания о прошлом отца скрыты в колодце, который ей не раскопать. Где отец был до того, как оказался в Суринаме, как ему жилось в колонии, Тее неведомо. Отец никогда об этом не заговаривает. Его прошлое – пустота, столь же бездонная, как тишина вокруг ее белой матери, очередная невысказанность, что пронизывает их дом, словно туман. Отто Брандт с тем же успехом мог вылупиться из яйца.

Тея сыта по горло их молчанием. Всякий раз, напирая на Корнелию, Тея получает один ответ: «Я из сиротского приюта, – говорит Корнелия. – А твоего отца забрали из его первого дома. Такова наша судьба. Этот дом – наша гавань. Здесь мы живем. Здесь наше место».

Но что, если ей больше не хочется оставаться в гавани? Тея задается этим вопросом про себя, но никогда не набирается храбрости высказаться вслух.

– То, чем владеет или не владеет Клара Саррагон, не имеет к тебе никакого отношения, – сурово говорит тетя. На отца Теи никто не смотрит. – Не забудь. Сегодня, в шесть часов вечера. В наших лучших нарядах.

– В том, что от них осталось, – замечает Тея.

– Именно, – вздыхает тетя.

– Иди одевайся, Тыковка, – бодрым голосом произносит Корнелия. – Я поднимусь и помогу с прической.

Тея бросает взгляд на отца, который теперь смотрит в окно. Чувствуя легкий укол стыда, она разворачивается и оставляет семью изнывать в стенах гостиной. Поднимаясь по лестнице в полумрак верхнего коридора, Тея выбрасывает из головы бал у Саррагонов и свое небрежное упоминание Суринама и думает о единственно важном подарке на день рождения. Она будет счастлива увидеть, как Ребекка творит чудеса на сцене, но за нарисованными декорациями Тею ждет нечто более реальное. Любовь всей жизни Теи, смысл ее существования. Никакой унылый бал у амстердамской знати не испортит предвкушение встречи с Вальтером Рибиком.

II

К половине двенадцатого Тея и Корнелия уже уходят, кутаясь в шарфы и болтая без умолку, и Нелла остается наедине с Отто. Измученные завтраком, они вдвоем, уже одетые, возвращаются в гостиную, чтобы осмотреть руины своих прежних усилий. Дом кажется тихим и пустым, а Лукас, наевшись яиц, крепко спит, меховая подушка на подушке. Нелла оглядывает голые стены, скудный огонь в камине. Они не заботились об этой комнате многие месяцы, она слишком большая, ее трудно отапливать, и здесь слишком много твердых поверхностей. В конце декабря, когда замерзают каналы, дом пронизывает отчетливая отстраненность города.

Выйти на улицу – испытание на выносливость, дождь вымачивает шерстяной капюшон, ветер, словно ледяные пальцы, пробирается под одежду. Нелла мечтает о более светлых утрах, о не таких коротких днях, о том, чтобы спрятать свой поношенный меховой воротник в сундук до следующего года. После утреннего праздника от отборных дров осталось всего ничего, но огонь обычно нужен лишь на рабочей кухне и в спальнях. Нет смысла отапливать основную часть здания, большого и гулкого, потому что мебель проредили, а гобелены продали. У них есть запасы торфа, но запах от него ужасный. Нелла всем сердцем жаждет весны.

– Вряд ли мы устроим такое в честь ее девятнадцатилетия, – говорит Нелла. – Видел выражение ее лица?

– Ей понравилось, – возражает Отто.

– Нам нужно чаще показываться на людях, – меняет тему Нелла. – Заверять горожан, что здесь все идет своим чередом.

– Подобное представление становится утомительным.

– Прекрасно понимаю.

– Нам нужно быть гораздо благоразумнее с запасами, Нелла. Целый гульден на свечи из пчелиного воска?

– Мы отмечали ее день рождения, – говорит Нелла, избегая взгляда Отто, не желая признаваться, что поставила свечи для себя самой, в память о временах, когда дом был наполнен ароматом меда. – Помнишь, – осторожно начинает она, потому что Отто не любит ностальгировать, – как мы жгли розовое масло?

– Разве?

– Лучшее в городе, от торговца, который привозил его из Дамаска. Весь дом им благоухал. – Нелла умолкает. – Я не жалею. А может, жалею? – Она обводит стены ладонью. – Сейчас мы продаем картины, чтобы расплатиться с мясником.

Отто вздыхает. Нелла взбивает одну из оставшихся подушек, поднимая в воздух клубы пыли. Она сидит, положив подушку на колени, словно собирается ее побаюкать, обхватив ладонями резные львиные головы – украшение стула. В знакомые гривы вплетены листья аканта. Закрыв глаза, Нелла обводит пальцами деревянные морды и мысленно обращается к Богу – а еще, почему бы и нет? – к Афродите: «Пусть сегодня все получится. Пусть кто‐нибудь ее возжелает».

Она открывает глаза. Отто изучает ее взглядом. Неодобрительным.

– Я знаю, что ты не хочешь идти на бал, – говорит Нелла.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что находишь общество Клары Саррагон приятным?

– То, что я нахожу приятным, не имеет значения. Что касается Клары Саррагон, я буду избегать ее всеми силами. Мы туда идем ради Теи.

– Чтобы на нее пялились, чтобы о ней тайком шептались? Всю свою жизнь я старался, чтобы из моего ребенка не делали зрелище. А там сделают. И мы сами ее туда отправляем.

– Может, и хорошо, что люди ее заметят. Тея красива, образованна. Она заслуживает шанса.

– Шанса на что?

Нелла не осмеливается произнести главное слово: замужество. Отто смотрит в пустой камин, поджав губы.

– Ты не представляешь, каково это, когда тебя замечают, как меня, как Тею, – говорит он. – Все не так, как ты думаешь.

Нелла прикусывает язык. Амстердам – портовый город, полный разнообразия. Есть французы-гугеноты, прибывающие сюда, чтобы спастись от кровожадности католиков, – всегда прагматичный город оценил их ткацкое мастерство, они берутся за шелка, что текут сюда рекой с востока, и шьют красивую одежду, в которой расхаживают амстердамцы. Есть рабочие из Германии, Швеции, Дании, Англии, готовые стать горничными или строителями. Есть богатые португальские иудеи-купцы, которые приезжают со своих плантаций в Бразилии, чтобы купить дома у Золотой излучины ^[4], – они наполняют улицы непонятными порхающими мелодиями двух языков. В доках обитают люди с Явы и из Японии: моряки, врачи, торговцы, путешественники, продавцы безделушек. А в еврейском квартале живут мальчики и девочки, которые начинали жизнь на африканском континенте, в местах, которые Неллу не учили называть, – теперь они бегают с поручениями по голландским мостовым или таскают на себе футляры с музыкальными инструментами. Играют на одном балу за другим, а гости считают их интересным дополнением.

Но, несмотря на все это неравномерное многообразие, на протяжении всей жизни Теи Нелла замечала особенные взгляды – то пристальные, то беглые, – направленные на девочку, особенно если у той съезжала шапочка и наружу выбивались темные кудри, буйное и утонченное доказательство, кто она по рождению. У Теи глубокие карие глаза и кожа цвета охры – на летнем солнце она становится темнее, тогда как Нелла и Корнелия розовеют. Нелла видела эти взгляды, но не чувствовала их на себе, и все это уже восемнадцать лет как разделяет ее с Отто.

– Это город надзора, – говорит он. – Одной рукой мы удерживаем мир, а ногтями другой выцарапываем то, что скрывается под поверхностью. Так что помни, каково Тее.

– Я помню. Мы делаем все, что можем. Но разве у нас есть выбор, Отто? Хочешь, чтобы мы прятали ее вечно? Единственное дитя, другого ни у кого из нас не появится, а на входной двери даже не было бумажных и кружевных украшений в честь того, что у нас родилась девочка.

Отто смотрит на Неллу.

– У нас?

Она пропускает вопрос мимо ушей.

– Ни отцовского чепца тебе, чтоб дразнили и хлопали по спине. Ни отсрочки от уплаты городских налогов. Ни праздника, ни танцев, ни музыки. Никто не подносил малышку к окнам, чтобы соседи поздравляли нас и нахваливали, какая она полненькая и хорошенькая. Ни матери.

Она унеслась слишком далеко, и теперь в комнате с ними – мать Теи, Марин. Высокая, прямая, с ласковым взглядом серых глаз. Марин, которая умерла спустя несколько часов после рождения Теи, оставила их в бушующем море с младенцем, без карты и компаса, без представления, какая судьба их ждет. Они никогда не заговаривают о матери Теи в смешанной компании. Насколько в городе знают, Тея – оставшаяся без матери темнокожая наследница, загадка, за которую семья готова умереть. А выяснять дальше никому не интересно, да и нужды не возникало. Но Неллу по-прежнему поражает, как в племяннице отражаются черты Марин, как поворот головы Теи, изгиб ее губ, звук вздоха напоминает о ее ушедшей матери.

Когда Тее исполнилось примерно шесть месяцев, Нелла, Отто и Корнелия договорились, что самым разумным и милостивым будет не рассказывать ей слишком много о ее запретном зачатии, о подробностях смерти ее матери и последующем сокрытии самой Теи. Трудно говорить с ребенком о таких вещах, и семья целые годы не напрягала этот мускул. Они не хотели связывать Тею с виной и стыдом того времени, тем более – с ужасом. Правильно это или нет, но Тея стала исключительно дочерью своего отца, племянницей своей тети и подопечной Корнелии. Она не была чем‐то запретным. Она была Теей. Пусть и остается Теей.

Они научились жить с негласной темой Марин, пока молчание не превратилось в пустоту, растворившись в панелях, проникнув в мебель. Они отодвинули Марин в тень. У Теи недолго была мать, но теперь она умерла. Задавать вопросы было невозможно, ведь для этого не находилось причин. Решение они приняли просто потому, что жили в нетерпимом обществе. Марин родила ребенка, не будучи замужем. Марин и Отто никогда не сумели бы пожениться, не в этом мире, и они зачали ребенка, каких мало кто видел на Золотой излучине. Несмотря на все эти сложности, они чудом умудрились вырастить крепкую и полную веры в себя девочку.

«О чем мы только думали, – недоумевает Нелла. – Нельзя похоронить мать и ожидать, что она никогда не вернется. Я должна была знать».

Тея никогда не расспрашивает тетю напрямую: «Какой была моя мать?» Вместо этого она обрушивает все на себя: «Ты меня не хотела. Ты не была рада моему рождению». Во многих отношениях это еще хуже. Во многих отношениях они вообще не преуспели.

– Мы делали то, что должны, дабы ее защитить, – говорит Отто, словно прочитав мысли Неллы.

– И теперь ей нужна иная защита. Позволь мне найти ее для Теи. Позволь мне найти для нее немного пиров и музыки. У нас ушло так много времени, чтобы вернуться в город. В прошлом году я столько сил приложила, распивая чай с людьми, которых предпочла бы столкнуть в канал.

Нелла в отчаянии. Они вдвоем уже так много раз вели этот разговор – и упирались в тупик.

– Теперь, когда она старше, все только хуже, – говорит Отто. – Люди стали наглее. Меньше любопытства, больше откровенного шока. Мы с Теей не единственные в городе, кто так выглядит. Далеко не единственные. Но, возможно, мы одни из немногих, кто так хорошо одевается, и именно это людям так ненавистно.

Нелла помнит, как шестилетняя – не старше! – Тея цеплялась за юбки Корнелии на овощном рынке. Покупательница рядом с ними глянула вниз, и любопытство на ее лице быстро сменилось едва ли не голодом.

«О, что за существо! – вскричала она, запуская пальцы в черную копну волос Теи. – Никак не пойму. Она… о, не может быть!»

«Не ваше дело», – ответила Корнелия, отстранив Тею и взяв в руку кочан капусты, словно гранату.

За последние восемнадцать лет капустных женщин и мужчин встречалось много: большеголовых и бледных, с интеллектом овоща. Можно даже сказать, что имя капустным легион. А еще есть девочки и мальчики потемнее Теи, есть афробразильские служанки, которые стоят перед синагогами с утра пораньше, чтобы занять для госпожи место получше, есть жены португальских торговцев. В детстве Тея любила слушать, как девчонки окликают друг друга по имени, на португальском или иврите, – Франциска, Изка, Грасия. Не раз она тянула Неллу за руку, чтобы они остановились и поглядели. Нелла замечала, как с возрастом Тея стала пытаться поймать взгляд этих служанок, надеялась получить в ответ хоть каплю понимания. Но, за исключением одной-двух, девушки не смотрят ей в глаза. Не хотят неприятностей, полагает Нелла. Тею отличает от них не такая темная кожа – наследство матери. Или, может, как говорит Отто, виновата одежда Теи: простой крой, но более изысканная, долговечная ткань. Или, может, дело не в том и не в другом. Нелла всегда считала себя в подобных вопросах полной невеждой.

– Ее защитит богатство, если Тея найдет его на балу, – говорит она и колеблется. – Ее защитит брак.

– Брак, – роняет Отто. – Брак – не гарантия выживания. Уж ты‐то должна это знать, как никто другой.

Они встречаются взглядом. Ступают на опасную почву.

– Моей дочери лучше остаться здесь, – говорит Отто.

– А ты ее спрашивал, хочет ли она этого? Ты видел наш гроссбух. Ты знаешь, насколько все худо. Мы с тобой не вечны, – не сдается Нелла. – И что тогда? Хочешь, чтобы она осталась одна в этом огромном склепе, без дохода, без защиты?

Отто поднимается на ноги.

– Нет, конечно.

– Но хотя бы, – продолжает Нелла, пытаясь разрядить обстановку, – Корнелия точно никогда не умрет. Корнелия переживет нас всех.

Неохотная улыбка Отто на миг дарит им обоим облегчение. Эти восемнадцать лет отразились на их лицах, но Корнелия гремит сковородками на кухне так, словно ей по-прежнему двадцать, готовая сразиться с птицей, с рыбой, с любым упрямым клубнем. Так или иначе поверишь в ее бессмертие.

– Тея здесь не для того, чтоб нас спасать, Петронелла, – говорит Отто. – Она ничего нам не должна.

– Боже милостивый. Я знаю.

– Уверена? – Отто смотрит Нелле прямо в глаза. – Если ты так глубоко веришь, что брак обеспечит ей будущее, то почему бы тебе не выйти замуж самой? Тебе больше не нужно беспокоиться о ее воспитании. Тебе тридцать семь, а ей всего восемнадцать.

– Мне было восемнадцать, когда я вышла замуж.

– И посмотри, чем все кончилось.

– Отто…

– Ты достойная партия. Саррагон пригласила тебя на свой бал. Люди считают тебя богатой вдовой, чуточку скандально известной, но при этом хозяйкой дома на Херенграхт…

– Дома, который Йохан оставил тебе! Лично у меня нет состояния.

Отто вздыхает:

– Найдется человек, который подарит тебе то, чего ты желаешь.

Он уходит к окну, и Нелла вскакивает, чтобы присоединиться.

– И чего же я желаю?

Отто ничего не говорит вслух, однако Нелла знает, о чем он думает. Что она хочет детей. Его догадка ранит, как он, возможно, и предполагал. Нелла знает, какой ее считают в городе. Тридцать семь, немолода. Давно овдовевшая, незамужняя, бездетная. Замкнутая, сдержанная, скромно одетая. Однако во многих отношениях Нелла понятия не имеет, кто она такая. Она думала, что станет приземленной, незыблемой, уверенной в себе. Ей не хватает твердости, она слишком неустойчива – вот-вот унесет ветром или утащит в озеро. Может, врач счел бы ее меланхоличной? Годы Неллы – вода, они утекают сквозь пальцы. Ее разум затуманен, и здесь ничего удивительного. Раньше ей казалось, будто ее мысли заключены в раковину наутилуса, бесконечные мерцающие спирали, что поднимаются из глубин черепа.

– Ты желаешь обрести собственный дом, – произносит Отто.

– Мой дом здесь. Брак с Йоханом изменил мою жизнь к лучшему.

– Обычно ты говоришь иначе.

Нелла пропускает это мимо ушей.

– Найдется мужчина, который сделает то же самое и для Теи.

– Он лгал тебе о том, какой станет эта жизнь, и ты расхлебываешь эту ложь последние восемнадцать лет. Думаешь, он единственный, кто способен так поступить?

Нелла принимает удар.

– Марин тоже лгала. И все же ты ее никогда не винил.

Отто возвращается к центру гостиной.

– Почему бы тебе просто не продать свою трущобу? – спрашивает он. – Выручили бы малость денег.

Внутри Неллы что‐то обрывается и пульсирует. Только не это. Только не трущоба. Время от времени Отто любит вспоминать дом ее детства в Ассенделфте, куда она ни разу не возвращалась с того самого дня, как ей было приказано отправиться в Амстердам и стать женой Йохана Брандта. Даже после смерти ее сестры Арабеллы, последней из родни, четыре года назад Нелла упрямо отказалась совершить путешествие в прошлое. Вместо этого она заплатила человеку, который осмотрел дом и составил отчет. Сведения ужасали, и Отто прекрасно все знает: большие дыры в крыше, верхний этаж непригоден для жилья, озеро заросло, земля, вероятно, бесплодна. То, что раньше было огородом, заполонили коровы, а еще нанятому человеку показалось, будто в кухне и комнатах первого этажа долгими месяцами скрывалась банда разбойников, которые разводили костер прямо посреди ковров и били окна. Деревенские жители по соседству утверждали, что в доме водятся привидения. Нелла прочитала достаточно, чтобы приказать заколотить дом. Возвращаться она не намеревалась.

Но даже много лет назад, когда Нелла покидала отчий дом, он уже был местом потерь, страха и запустения, просто она не говорила почему. Она упорно трудилась, чтобы превратиться из Неллы, которая жила там, в Неллу, которая живет здесь. Тот дом и правда ее собственность, что висит на шее камнем – ее камнем, и ничьим больше.

– Я тебе уже говорила, – отвечает Нелла. – Ассенделфт не продается.

– Нелла, ты никогда туда не ездишь.

– Не продается.

– Назови хотя бы одну причину.

Нелла садится в кресло и обхватывает голову руками.

– Не понимаю, почему ты никогда об этом не говоришь, – не отстает Отто.

Нелла вскидывает голову.

– Как я не стану говорить об Ассенделфте, так ты не станешь говорить о Марин. И о тех днях, что провел в Суринаме. И о своем детстве в Дагомее. Я тебя ни о чем не спрашиваю, так почему ты спрашиваешь меня?

Отто поворачивается к Нелле:

– Это разные вещи. Дом в сельской местности по сравнению с моей жизнью?

– У каждого свой камень.

– О чем ты?

Нелла прикусывает губу.

– Ни о чем.

Его лицо становится непроницаемым.

– Отто, – пытается Нелла снова. – Никто его не купит. Никто не сможет там жить. Земля мертва.

Он направляется к двери.

– Мне пора.

– Ты сегодня поздно выходишь.

– Меня подменил Берт Шипперс, чтобы мы позавтракали.

– С чем сейчас работаешь?

– Партия мускатного ореха. Только с Молуккских островов.

– Пожалуйста, не…

Но Отто уже вышел. Нелла слышит, как в коридоре он снимает с крючка плащ и шляпу, слышит, как закрывается входная дверь.

– …забудь про бал, – заканчивает Нелла, обращаясь к пустым стенам.

Она откидывается на спинку кресла, заключая удивленного Лукаса в объятия. Эти разговоры с Отто тревожат, ворошат давние воспоминания, которые Нелла предпочла бы не будить, но, кажется, во время спора о будущем невозможно не затронуть прошлое.

До того как умереть восемнадцать лет назад, ее сестра Марин и ее муж Йохан написали завещания – ведь они, пусть и хранили тайны, были разумными, добропорядочными гражданами. Дом на Херенграхт отошел Отто, а их акции Ост-Индской компании, небольшие участки земли за городом и все движимое имущество были доверены Нелле. Какое‐то время казалось, что вдова Брандт, Отто, Корнелия и Тея смогут пережить потерю Йохана и Марин относительно благополучно. Надежда оказалась наивной.

Несмотря на то что Отто проработал бок о бок с Йоханом почти десять лет, купцы, торговавшие с Йоханом, а также иностранцы и местные, имевшие с ним дело, держались с Отто холодно. Связи обрывались, у контрактов истекали сроки. Его все реже звали на частные обеды, ему не приходили приглашения из гильдии. Смерть Йохана и низкое положение Отто пагубно сказались на финансах семьи. Возможно, будь муж Неллы другим человеком, ее всерьез считали бы распорядительницей его наследства, как некоторых вдов Амстердама. Но покойного мужа обесчестили, ославили содомитом, прилюдно опозорили, а позор сверкает слишком ярко. И люди, ослепленные его силой, от них отвернулись.

К третьему году отверженного существования их положение в городе резко ухудшилось, по отполированным до блеска полам ковыляла крошечная Тея, которая нуждалась в еде и одежке, а все доступные средства оказались израсходованы. Они продали землю, потом – акции Ост-Индской компании, пока наконец Корнелия не сказала, что единственный их выход – это молиться. Отто нашел работу на складе ОИК, которую ему предложил один человек, помнивший о бедственном положении семьи Брандт и сочувствовавший отцу Теи больше, чем другие из компании и гильдий, вместе взятые. Должность была ниже способностей Отто, но найти другую он не сумел. Некоторым из мальчишек, с которыми он работал, было не больше тринадцати, они наверняка считали его Мафусаилом. Ведь кто он, как не кладезь знаний, которые они могли бы использовать в собственных интересах? Но семья была в отчаянии, и деньги, которые получал Отто, во многом и держали их на плаву. Начав работать, Отто вскоре стал предлагать Нелле снова выйти замуж, дабы обеспечить семье будущее. Рефрен, к которому за последние восемнадцать лет он возвращался куда чаще, чем ей хотелось бы: «Возможно, Нелле придется выйти замуж за богатого человека».

Годы утекали, жизнь становилась все более скудной и стесненной, и Нелла пришла к единственному выводу: Марин устроила их брак с Йоханом, дабы защитить себя, и Нелла для нее была лишь вынужденным условием. Йохан, слишком рассеянный и эгоистичный, чтобы противостоять властной сестре, позволял молодой жене любить себя и не задумывался, чего ей может стоить такая любовь. В течение нескольких месяцев после смерти Йохана и Марин, если Нелле и удавалось сомкнуть глаза, то снился ей не тонущий человек, что погружался на морское дно с камнем на шее. Вместо этого приходило ощущение, будто камень лег на плечи самой Нелле. С появлением Теи жизнь Неллы пала жертвой, на которую были готовы пойти Марин и Йохан. Чего она достигла за последние восемнадцать лет? Гражданка страны, что так гордится своим строительством, она ничего не построила ни внутри, ни снаружи. И все же Неллу всегда ранит предположение Отто, что она была бы рада просто покинуть дом на Херенграхт, бросить Тею. Почему же Отто так уверен, что Нелла желает начать все заново?

Правда заключалась в том, что после смерти Йохана внимание Неллы стали привлекать богатые вдовы. Женщины, которые решили больше не выходить замуж. Не испытывали в этом необходимости. Они владели собственными деньгами и состоянием покойных мужей. Как вдовы, они сами больше не были собственностью под управлением мужа. Нелла проходила мимо них на Золотой излучине, видела, как они проплывают на своих баржах, с жемчужинами величиной с куриное яйцо на шее или в ушах, как возвращаются к роскошным особнякам и отсутствию обязательств, и безмолвное богатство держит их на плаву в неспокойных водах Амстердама до того дня, когда они тоже предстанут перед Богом. И нет ни мужчины, которого нужно ублажать в постели. Ни детей, во время рождения которых можно погибнуть. Нелла не могла выбросить этих женщин из головы, хотя знала, что у нее самой нет ни огромных жемчужин, ни богатств, а жизнь полна забот и обязательств.

«Почему я должна позволить незнакомцу высадиться на берег моего дома с требованием передать ему все управление?» – думала Нелла, наблюдая, как очередная надушенная женщина скрывается за огромной входной дверью. И как он отнесется к Тее? Как будет обходиться с Отто или Корнелией? Зачем рисковать? Жизнь Неллы и так трудна, но зато принадлежит лишь ей. Она боролась за свою крошечную власть и сполна заплатила за нее.

Но всегда есть и обратная сторона монеты. Дело в том, что Нелла так и не встретила такого человека, за которого ей могло бы захотеться выйти замуж. На пути ей не повстречался ни один достойный мужчина. Их светская жизнь сошла на нет, все внимание Неллы было сосредоточено на Тее, и потенциальных мужей за прошедшие годы оказалось негусто. А теперь и того меньше, ведь Нелла становилась все старше и носила фамилию, наследием которой был позор и финансовый упадок. Все, что у Неллы есть, – это ее одиночество, и она не видит для себя никакого будущего. Отто предполагает о ее желании иметь детей, но что он вообще знает о ее желаниях? Она сама их едва знает.

Нелла сажает Лукаса вместо себя в кресло и спешит в гулкий коридор, поднимается по одной лестнице, затем по другой на более узкий верхний этаж и дальше – на чердак. Стараясь не наступить на свои юбки, со свечой в руке, Нелла крадется в темноте, среди холода и сырости. Никто не знает, что она приходит сюда каждую годовщину смерти Марин. Это еще один секрет.

В углу, в тени, стоит дорожный сундук Марин. Корнелия, вероятно, сочла бы нездоровым и вредным его открывать. Отто сказал бы, что Нелла не имеет на это права. Тея даже не подозревает о существовании сундука, о том, что тайна ее матери так близко воплощена в спрятанных в нем сокровищах. Нелла и Корнелия планировали показать сундук Тее, рассказать ей, но почему‐то так и не нашли подходящего времени. Нелле приятно, что она единственная, кто опускается на колени перед сундуком Марин, открывает старые замки с обеих сторон, поднимает крышку.

Оттуда сразу взвивается аромат кедровой стружки, сердце Неллы тяжело бьется в груди. Заглядывать в сундук Марин – все равно что заглядывать в маленький гроб, откуда исчезло тело, а вместо савана лежат свернутые свитки. Подняв свечу повыше, Нелла видит знакомые семена и яркие перья, которые когда‐то украшали комнату Марин. Засушенные лепестки, черепа животных. Здесь покоятся книги Марин, прижатые друг к другу и перевязанные бечевкой. Название верхней: «Незадачливое плавание корабля “Батавия”», одно из любимых произведений Марин, история путешествия и мятежа, жажды крови и рабства. Нелла вытаскивает самый зачитанный том – «Памятные рассказы о плавании “Нью-Хорна”», – обводит пальцем гравюры знакомых кораблекрушений и береговых линий, представляет тонкую руку Марин на своем плече.

Снова шпионим, не так ли, Петронелла? Все это не для тебя.

Голос Марин не звучит в этих стенах, но она будто осталась где‐то глубоко внутри Неллы.

А вот и карты Марин. Нелла разворачивает их все, покрывает половицы изображениями мира. В тишине чердака ей открываются Африка и Молуккские острова. Ява и Батавия. Англия, Ирландия, Франция, Северная и Южная Америка. И написанные рукой Марин слова: «Погода?», «Пища?», «Бог?». Вопросы, на которые Марин так и не нашла ответов. Нелла пристально всматривается в Африканский континент, зубцы, выведенные пером картографа, обозначающие скалистые берега и горы, пустыни и озера. Нелла исследует эту незнакомую территорию в поисках разгадки вечного молчания Отто о том, где он жил до того, как попал в Амстердам. Она переходит к карте Суринама, проводит пальцем по названию, думая об Отто, о сахаре, что карамелизует воздух, о сегодняшнем бале, полном тепла и музыки.

Разве Клара Саррагон не владеет плантациями в Суринаме?

Нелла ставит свечу и погружает руку в кедровую стружку, касается того, что на самом деле искала.

Все эти годы Нелла аккуратно прячет миниатюры. Три куколки Отто, Марин и крошечного воскового младенца она украла из мастерской восемнадцать лет назад, в тот день, когда ее жизнь перевернулась с ног на голову. Нелла вынимает их, одну за другой. Время благосклонно к маленьким телам. Нелла гадает, не бережет ли она жизнь Отто, сохраняя его куклу нетронутой, как прежде. Нелла всегда верила, что в работах миниатюристки заключена сила, но по прошествии восемнадцати лет это кажется самонадеянным, и Отто сказал бы то же самое. Его жизнь не отличается от жизни Неллы, и она далека от благополучия.

Миниатюра Марин также сохранилась в идеальном состоянии. Нелла смотрит на свою золовку, ее тонкое и бледное лицо, серые глаза, высокий лоб, стройную шею. Совсем как живая. Просто уменьшилась в размерах, вот и все, а насчет смерти все заблуждались. Платье Марин скромное, но дорогое, из черной шерсти и бархата. Нелла прикасается к ткани, подбитой соболиным мехом, с большим простым воротником из кружева, который давным-давно вышел из моды. Нелла не может оторваться от проницательного взгляда. Эти куклы слишком хорошо сделаны, слишком скрупулезны в каждой детали, слишком любовно созданы, чтобы ими пренебречь. По спине пробегают мурашки.

– Что же нам делать, Марин? – шепчет Нелла.

Она ждет, но миниатюра молчит.

Не утратив присутствия духа, Нелла осторожно возвращает Отто и Марин на дно сундука, где они и лежали. Складывает обратно карты и черепа, блестящие черные семена, засушенные цветы, изогнутые стручки, переливающиеся синие и рубиново-красные перья. Затем книги Марин. Проверяет, хорошо ли закреплена обложка на каждой.

Но когда дело доходит до ребенка, Нелла медлит. Держит ее на ладони. Крошечная фигурка всегда олицетворяла для Неллы Тею, и, несмотря на всю свою невесомость, она будто подрагивает, столь идеально и кропотливо сделанная, в одежке, сшитой из узеньких обрезков тончайшего отбеленного батиста. Нелла любит держать куколку в руке. Когда родилась Тея, это был знак, что она и должна быть здесь. Искра надежды. Утешение. Образец мастерства миниатюристки. Обещание, что все может измениться.

Нелла мягко сжимает младенца, словно пытаясь разгадать секрет его силы. Крошечное, размером всего с половину мизинца Неллы, из-под белой ткани, как орешек, виднеется личико. Тея давно уже не дитя, но Нелле кажется, что это все, что у нее есть, украденная отрада и наставление, ощущение, что ее видят.

– Вернись ко мне, – говорит она в темноту.

Но дитя неподвижно лежит в ладони. На чердаке тихо. Единственный звук – это скребется у подножия чердачной лестницы Лукас, обеспокоенный тем, что же его хозяйка делает во мраке. Нелла подходит к окну и смотрит вниз, на замерзший канал, но нигде не видать одинокой женщины, что наблюдает за домом, не видать непокрытой белокурой головы. Хотя волосы миниатюристки уже, должно быть, поседели. Восемнадцать лет – долгий срок. Слишком долгий. То, что случилось тогда, больше не повторится. На дорожке у канала – ни души.

И все же без дальнейших колебаний – ведь стоит на мгновение задуматься, что скажут Корнелия и Отто, если узнают, что она делает, Неллу охватывает страх, – она прячет младенца в карман. Закрывает крышку сундука Марин и медленно спускается по ступеням, держа свою единственную свечу. Отряхивает с юбок паутину, и Лукас кружит рядом. Он мудрый кот, несмотря на все свое глупое обжорство. Он знает, что случилось неладное, очередная кража, перемена. Но, как и его хозяйка, не способен предсказать последствия.

III

Все внимание Теи приковано к сценам, что играют при свечах. Спектакль «Тит» ^[5], как он назван по-голландски, основан на пьесе Уильяма Шекспира, и Ребекка играет Лавинию. Зрители не видят, как ее насилуют два брата, Деметрий и Хирон, но видят, как после этого ей отрезают язык и руки. Как император Тит, которого играет дородный актер, запекает чужих детей в пироге. На все это ужасно смотреть, зрители стонут и ахают. Когда Лавинии отрезают язык, из ее рта извергается алая лента, а позже, когда герои принимаются за пирог из детей, высоко поднимая кровоточащий орган, прежде чем его проглотить, Корнелия роняет голову и шепчет:

– Я больше не вынесу. Мне вот-вот дурно станет.

– Это все не взаправду, – шепчет Тея в ответ, но сама шевелит языком во рту, проверяя, надежно ли он держится. Ведь несмотря на то что Тея говорит Корнелии, ей все кажется правдой. Все до последнего движения. Все кажется даже большей правдой, нежели жизнь. Ребекка Босман – лучшая актриса во всех Соединенных провинциях и за их пределами. Никто с ней не сравнится. Она создает впечатление, что происходящее внизу, вдали от зрителей, и есть настоящий мир, а здесь, наверху, среди потных тел и трепещущих вееров, – лишь интерлюдия, лимб, печальная пауза пред ликом красок и страсти. Некоторые люди приходят в Схаубург, чтобы забыться на пару часов, а Тея – чтобы открыть себя, выстроить свою душу с помощью слов и света. Она видела, как Ребекка теряет язык, уже четыре раза, но каждый раз это неожиданность.

Когда Лавиния, праведная и мстительная, без слов повествует о надругательстве над собой, на глаза Теи наворачиваются слезы. Ей кажется, будто она внутри Ребекки, а Ребекка – внутри нее. Она чувствует прилив мужества, она словно перенеслась в место, где меньше фальши, где женщина сбросила оковы молчания. Когда спектакль заканчивается и актеры выходят на поклон, зрители начинают покидать зал, выходят из-под трех арок Схаубурга к сгущающимся сумеркам Кайзерсграхт. Корнелия, бледная как полотно, встает, но Тея тянет ее обратно.

– Погоди минутку, ладно? – просит она, думая о Вальтере и как бы ей исхитриться попасть за кулисы и его увидеть. – Хочу насладиться моментом.

– А я – нет, – говорит Корнелия. – Спектакль – полный кошмар, от начала и до конца.

Но поскольку сегодня день рождения ее любимой воспитанницы, она все‐таки садится.

– Почему эта история не могла быть комедией?

– Потому что мир очень жесток.

Корнелия закатывает глаза:

– Я это знаю и без двух часов в театре.

– Но разве он не заставил тебя почувствовать себя живой?

Корнелия содрогается, на ее лице по-прежнему читается отпечаток печали, крови, насилия.

– Он лишь заставил меня думать о смерти. Пожалуйста, Тыковка. Пойдем.

Тея глубоко вздыхает.

– А меня он заставил задуматься о моей матери.

Корнелия цепенеет. Она не может уловить связь, но Тея все равно ждет. Корнелия – единственная, кто за все это время хоть по капле рассказывал что‐то о Марин Брандт и ее брате. Благодаря Корнелии Тея знает, как ее мать заставляла семью есть селедку, хотя они могли себе позволить мясо. Как ее юбки изнутри были отделаны лучшим соболиным мехом. Как хорошо она управлялась с цифрами. Эти крохи грели душу, но не складывались в полную картину.

«Почему она заставляла вас есть селедку? Почему скрывала мягкость своих юбок?» – спрашивала Тея, а Корнелия замыкалась в себе, будто самого факта достаточно, будто объяснять она не вправе. И все же Тея часто ощущает в Корнелии желание сказать больше, будто она жаждет поговорить о своей покойной госпоже, даже посплетничать… но никто ей этого не позволяет.

– Корнелия, я теперь взрослая женщина, – произносит Тея так, будто втолковывает это недотепе.

Корнелия вскидывает брови.

– Почему я не могу знать, кто она такая? Папа мне ничего не рассказывает. Какими они были вместе?

Корнелия потрясена.

– Тея, мы на людях.

– Никто нас не слушает.

Корнелия бросает взгляд через плечо.

– Если твои мать с отцом встречались за закрытыми дверями, почему ты думаешь, что я стану говорить о них в открытую?

Тея подается вперед:

– Тогда расскажи мне что‐нибудь о дяде. Ты видела, как он утонул?

Корнелия теребит завязки сумочки. На лице ее сердитое выражение, но Тея не сдается:

– Видел хоть кто‐нибудь?

Корнелия прикусывает губу.

– Это совершенно неподобающий дню рождения разговор.

– Я знаю, кем он был, – шепчет Тея.

Корнелия поднимает руку, медленно касается щеки Теи. Ее ладонь прохладная и тонкая, и это внезапное ощущение заставляет Тею встретиться со своей старой нянюшкой взглядом.

– Он был мужчиной, – говорит Корнелия. – Он любил свою семью. Люди его уважали. И мы упорно трудимся, чтобы вернуть себе былое уважение. Мы больше не живем в страхе и стыде, ведь твои отец и тетушка изгнали этих чертенят.

– Обхаживая таких, как Клара Саррагон? – кривит губы Тея.

Корнелия пожимает плечами:

– Мы делаем то, что должны. В таком городе, как этот, репутация важна.

– Тогда почему мы живем в таком городе?

– Потому что в мире больше негде жить.

Тея вздыхает:

– Корнелия, как ты могла просидеть со мной весь спектакль, глядя на декорации тропиков, лондонских улиц, парижского дворца, – и говорить, что в этом мире нет больше места, где женщина могла бы снять шляпу и устроить дом?

– Лондон полон грязи, – отвечает Корнелия. – А Париж и того хуже.

– Но почему все должно зависеть от того, что о нас думают такие, как Клара Саррагон? – возмущается Тея. – У нее нет таланта. Я ее не уважаю. Она богата, вот и все.

Тея обводит ладонью пустые места.

– Саррагон никогда не сумеет собрать полный театр. Она не Ребекка Босман. У нее нет души.

– Душа есть у каждого.

– Она не способна вызвать любовь. Она ничего не может мне предложить.

Но Корнелия привыкла к подобным вспышкам, им ее с толку не сбить.

– Тея, ты все равно пойдешь на бал. Никакие речи в мой адрес этого не изменят. И я не думаю, что Клара Саррагон ищет твоей любви. Она ведает властью и деньгами, и, по словам твоей тетушки, приличные девушки города преуспевают под ее покровительством.

– Приличные девушки города, – презрительно повторяет Тея. – Я хорошо их знаю.

Корнелия отводит взгляд. Она тоже их знает – девушек с белыми шейками и розовыми щечками, учениц школы, которую Тея посещала до двенадцати лет. Трудно отыскать среди них ту, что сблизилась бы с Теей.

– Тея, – произносит Корнелия. – Нам пора домой.

– Еще полным-полно времени. Я обещала Ребекке, что навещу ее за кулисами. Она велела мне заскочить в следующий раз, как я сюда приду.

Корнелия вздыхает. Она не любит нарушенных обещаний, и Тея это знает.

– Тогда я тоже схожу.

– Тебе не обязательно.

Корнелия поднимается на ноги, расправляет юбки.

– А может, мне хочется познакомиться со знаменитой актрисой? Увидеть, какая она вблизи?

– Мы не в зверинце.

В свободные дни Корнелию часто можно встретить в зверинце Синего Джона на Кловенирсбургвал, где она любит побродить со стаканом пива и закуской, разглядывая потерянных на вид птиц и животных самых необычных форм и размеров из Америк и Индий, которые добираются оттуда едва живыми. Корнелия фыркает:

– Осмелюсь сказать, что она далеко не так интересна, как морской конек, которого я видела на Рождество.

– Это мы еще посмотрим, – говорит Тея.

* * *

Полгода назад, теплым июльским днем, Тея посетила спектакль «Фарс о Пираме и Фисбе». Все представление у нее кружилась голова от хохота, радость бурлила внутри, выплескиваясь в зал. Ребекка играла богиню-охотницу Диану, и серебряная луна на ее голове была такой огромной, что Тея поражалась, какой же силой она держится. После, когда девушка не спешила уходить, не желая возвращаться в мрачную атмосферу дома на Херенграхт, и слонялась по переднему двору Схаубурга, ей встретилась Ребекка Босман собственной персоной.

– Вы были так чудесны, мадам, – произнесла Тея. Желание высказаться захлестнуло ее с головой, иного шанса могло и не представиться. – Ваша речь к влюбленным – лучшее исполнение из всех, что мне довелось увидеть.

Ребекка, уже не в наряде охотницы, но все еще сохраняя нечто от того, другого мира, обернулась и окинула взглядом Тею: девушку, которая была не похожа на тех, кто приходил распускать перышки в ложах и, хихикая, наблюдать за остальными горожанами.

– Вы уже видели ее раньше?

– Несколько раз, – ответила Тея, еще более взволнованная теперь, когда богиня остановилась побеседовать. – Но другим не удается сыграть достаточно правдоподобно. Роль Дианы, должно быть, нелегка. Я хочу сказать… для вас это, конечно, несложно… но если пытаться донести такую разницу, не всегда выходит.

В глазах Ребекки загорелся веселый огонек.

– Ваше имя, мадам? – спросила она.

Никто еще никогда не называл Тею «мадам».

– Я Тея Брандт, – представилась она, сделав глубокий реверанс.

– А я Ребекка.

– Я знаю.

Ребекка спросила, пришла ли Тея в Схаубург одна, и восторг девушки сменился смущением.

– Да, – ответила она, уставившись себе под ноги. – Я бы пришла с подругой, но…

– О, я всегда хожу в театр одна, – продолжила Ребекка. – Несколько часов наедине с собой. Вы совершенно правы.

– Да? Я должна была отправиться на рыбный рынок.

– Уверена, треска поймет.

Так все и началось. Ребекка пригласила Тею за кулисы, чтобы познакомить с другими актерами. Тея увидела, как весь реквизит расставляют по местам до начала следующего представления, будто ничего не было, будто все случится в первый раз, всем позволено начать заново и все ошибки позабыты. Для Теи было откровением увидеть порядки этого таинства, изысканный и в то же время обыденный профессионализм. Ребекка отвела ее в свою личную гримерную, и Тея была очарована ароматом сандала, кувшином с лимонной водой, маленькой собачкой, которую, по словам Ребекки, она назвала Эмеральдой ^[6] в честь ее зеленых глаз. Ребекка была творцом, что живет, повинуясь приливам и отливам вдохновения, а не требованиям общества, которое выдало бы ее замуж, чтобы прятала свой дар в темноте. Тея притягивала ее словно магнит. Ребекка спрашивала мнение Теи о пьесах, которые та смотрела, о книгах, которые та читала. Ребекка была добросердечной и щедрой. Тее казалось, что она попала в чудесный сон, – и она не желала просыпаться.

И вот теперь, на январском холоде, Ребекка с распростертыми объятиями подходит к черному ходу театра, ее руки, губы и подбородок все еще в крови. Зрелище завораживает, но Ребекка улыбается Тее и Корнелии, радуясь встрече со своей самой горячей поклонницей. Актриса красива в свои тридцать с хвостиком, она невысокая и изящная, у нее уверенная походка, длинные рыжие волосы свободно ниспадают на плечи. На ней сценический костюм – очень широкая юбка с таким количеством шелка, сколько обычно женщины не носят, складки уложены так, чтобы ловить каждый отблеск свечей.

– Проходите! – зовет Ребекка, к которой, кажется, вернулся дар речи.

Тея бросается к ней.

– Как тебе это каждый раз удается? Ты волшебница!

– Никакого волшебства, милая. Лишь упорный труд, – отвечает Ребекка, улыбаясь кровавыми губами.

– Это наша служанка, Корнелия, – говорит Тея.

Корнелия делает шаг вперед, внезапно становясь совсем крошечной. Ребекка снова улыбается, протягивая ей обе ладони.

– Добро пожаловать, Корнелия. Вы тоже были в зале?

– Добрый день, миссис Босман, – отвечает Корнелия, глядя сперва на руки Ребекки, затем на ее перепачканное лицо.

Тее приходится подавить раздражение: разве не Корнелия почти каждый день оказывается по локоть в крови, когда потрошит рыбу, обезглавливает курицу? Почему просто не взять алые руки в свои, да и все?

– Мисс Босман, – поправляет Ребекка, уронив ладони. – Я столько раз была замужем на сцене, что никогда не пожелаю этого в жизни.

Она смеется. Корнелия – нет. Тея хочет, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.

– Мисс Босман, – сухо повторяет Корнелия.

Ребекка разворачивается и уходит в глубь театра, Тея и Корнелия едва поспевают за ней.

– Это всего лишь свиная кровь, – бросает актриса через плечо. – Каждый день приходится отскребать лицо и руки, будто я часами вытаскивала кишки на бойне. Пойдемте ко мне. Там намного теплее. Эта погода нас всех в гроб загонит.

Она ведет Корнелию и Тею мимо большой комнаты, где отдыхают несколько актеров, снимая парики, стирая с лиц румяна. Тея невольно замедляет шаг в надежде, что там может быть и Вальтер. На плите греется кофейник, по коридору разносится аромат. По столу разбросаны выпуски «Амстердамской газеты», один из них держит в больших руках сам Тит, который удивленно вскидывает брови, увидев проходящих мимо женщин. В углу сидят два мальчика, что поют в музыкальных паузах и звонкими голосами разряжают напряжение, которое нагнетает Тит. На вид им не больше семи-восьми лет. Один смотрит на Тею снизу вверх, разглядывает ее с необузданным жадным любопытством. Рядом с мальчиками, видимо, опекунша, белая женщина, которая разворачивает для них хлеб и сыр. Вальтера нигде не видать.

В комнате Ребекки вовсю горит красивый камин, кругом ковры и стулья, а Эмеральда так крепко спит в своей корзинке, что даже не поднимает головы. Повсюду разложены сценарии. На деревянной перекладине, ввинченной между стенами ниши, аккуратно висят три костюма, на двери – плащ и чепец. На столе – кое‐какое угощение, чашка кофе, графин красного вина. В комнате царит домашняя, опрятная атмосфера, и Тея замечает, что Корнелия уже не так напряжена. Ее поразили отсутствие пыли, чистые окна, аромат лимона и розовой воды. Тея почти физически ощущает исходящее от служанки волнами одобрение.

– Здесь полный бардак, – говорит Ребекка, направляясь к тазу с кувшином, затем принимается намыливать лицо и руки, оттирая кровь.

– Отнюдь, – возражает Корнелия.

– Комнатка маленькая, зато моя, – отвечает Ребекка, вытираясь лоскутом чистой ткани, и указывает на пару свободных стульев. – Пожалуйста, присаживайтесь. Я так о вас наслышана, госпожа Корнелия. О ваших пуффертах, о гюцпотах ^[7]. Хочу выудить рецепты.

Корнелия заливается краской.

– Все это можно найти в «Толковом поваре», мадам. – Она колеблется, но все же решается сделать шаг навстречу. – Я тоже не волшебница. Просто готовлю их уже тридцать лет.

Ребекка сияет.

– Отличный аргумент в пользу труда.

– Уверена, что любой на это способен.

– Но мало кто готов засиживаться за работой, – парирует Ребекка, и у Корнелии розовеют уши.

Удивительно: Корнелия никогда не скромничает насчет своей готовки, она буквально купается в уверенности, что бы ни подавала к столу. Но вот она вдруг стесняется и жаждет поговорить, доброта и открытость Ребекки обезоруживают ее в считаные минуты. Мало кто способен удовлетворить высоким требованиям Корнелии, но Ребекке это, похоже, удалось. У Корнелии такой вид, будто ей невыносимо находиться в лучах столь ярко сияющего солнца, но смириться с мыслью о том, чтобы от него уйти, она не может. Корнелия, кажется, вот-вот собирается сказать что‐то еще, но вырывается из этого плена и шагает к двери.

– Работа ждет.

– Сейчас? – Ребекка искренне разочарована.

– Всегда, – отвечает Корнелия. – Тея, ты должна вернуться не позднее пяти часов. Иначе, – она бросает взгляд на Ребекку, – твоя тетушка запечет тебя в пироге.

Ребекка смеется. Тея ошеломлена тем, как удачно Корнелия пошутила.

– Обещаю, – говорит Тея.

– Может, теперь ты и женщина, Тея, но если ты не придешь на бал к Саррагон, поплатимся мы все. – Корнелия поворачивается к Ребекке: – Спасибо вам за этот день, мадам. Само наслаждение. Я знаю хороший рецепт мыла, которое поможет избавиться от въевшейся крови, если вам понадобится.

Прежде чем Ребекка успевает ответить, Корнелия потуже затягивает шарф на шее и скрывается в коридоре. Тея смотрит, как закрывается дверь.

– Ты произвела на нее впечатление. Поэтому она и не смогла остаться. Она совершенно не знает, как быть, когда что‐то производит на нее впечатление.

Ребекка наливает им обеим по маленькому бокалу вина.

– Она мне очень нравится. Тебе повезло. Выпьем же за то, чтобы в восемнадцать все еще иметь няню!

– Мне не нужна няня.

Ребекка пожимает плечами:

– А я бы не отказалась.

– Но у тебя есть все.

– У меня есть много чего. Но не любящая нянюшка. – Ребекка вздыхает. – Бал у Саррагон? Вот это честь.

– Если тебе такое нравится.

Ребекка распахивает глаза шире.

– Бал будет захватывающим. Жаль, я не могу пойти.

У Теи вспыхивает крошечная искорка надежды.

– Ты приглашена?

– Да. Но у меня спектакль. Предпочитаю свиную кровь жемчугу. В любом случае к тому времени, как я туда доберусь, лучшие люди уже, вероятно, разъедутся. Но, Тея, послушай… – Ребекка подходит к развешанным платьям и широким жестом выбирает золотистое шелковое. – Возьми, наденешь.

Тея не сводит глаз с наряда в руках подруги.

– Я не могу.

– Можешь.

– Ноги будут торчать из-под юбки.

Ребекка пожимает плечами.

– Его подшивали под меня. Там полно ткани. Я попрошу Фабрициуса ее выпустить и отгладить. Тебе платье пойдет больше. Я надевала его для Джульетты, но оно слегка выцвело.

Тея подходит к платью, касается ткани.

– Ты так добра ко мне. Жаль, что тебя не будет на балу.

– Сомневаюсь, что твоя тетушка была бы рада моему присутствию. Ты говорила, что она не любит актеров. Почему так? Ведь мы совершенно безобидны.

– Ребекка, – Тея выпускает из рук платье и возвращается к столу, – ты слышала, у меня мало времени. Он здесь?

По лицу Ребекки пробегает тень. Актриса вешает золотое платье на спинку стула.

– Скажи мне, Тея Брандт, зачем ты ходишь в театр? Это из-за него?

– Я его люблю.

Ребекка мрачнеет.

– Знаю. И Вальтер – хороший художник. – Она берет со стола хлеб, отрывает от него ломоть. – Но он не бог, Тея. Он всего лишь человек.

– И все же он заслуживает моего преклонения.

Ребекка проводит рукой по волосам, на лице ее читается недовольство.

– Понимаю, тебе кажется, будто ты упускаешь время. Но ты увидишь, что оно замедлится. Впереди еще столько всего.

– О чем ты?

– Я не хочу тебе указывать, что делать, но…

– Именно. – Тея невольно закатывает глаза. – Ты мне не мать.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– В жизни не была счастливее.

– Я всего лишь одно хочу сказать: будь осторожна.

– С чем?

Ребекка вздыхает:

– Обещала себе не вмешиваться. Знаю, ты счастлива. Но… Вальтеру сколько? Двадцать пять, двадцать шесть?

– Двадцать шесть исполнится в апреле.

– Почти на восемь лет старше тебя.

– Восемь лет – это ничто. Возраст не имеет значения. Ты не знаешь его так, как я. Ты не понимаешь.

– Я понимаю, что ты – Брандт. А это кое-что да значит.

– Может, в прошлом и значило, – говорит Тея. – А сейчас – нет. Я думала, тебя не волнуют правила общества. Ты никогда не была замужем. У тебя здесь собственная комната. Свобода.

– И все‐таки для меня тоже существуют правила, нравятся они мне или нет, – возражает Ребекка. – Просто будь с ним осторожна. Ты – куда больший трофей, чем думаешь, и ты заслуживаешь лишь самого лучшего.

– И она получит все самое лучшее, – произносит голос у двери.

Женщины одновременно оборачиваются, и серд-це Теи выпрыгивает из груди. Ребекка отводит взгляд, а Тея поднимается на ноги. Он пришел за ней, главный художник декораций Схаубурга. Она стремится к нему, будто сокол к запястью хозяина, летит навстречу своей любви.

IV

Вальтер Рибек – не первый, кто обосновался в мыслях Теи. Когда ей было шестнадцать, она свято верила, что самый красивый мужчина на свете – это Роберт Хуфт, который доставлял Корнелии куриные яйца. А до него она считала таковым Абрахама Моленара, продавца метел. А до него, в пятнадцать, был Дирк Свертс, который мыл окна в гостиной, – тоже красавец. Когда Тее было четырнадцать, ее воображение занимал Герт Бреннеке, доставлявший соленую свинину от мясника Класа, ведь его тоже вполне можно было назвать усладой для глаз. Тея ничего не могла с собой поделать, она повсюду видела прекрасных юношей. Юношей, которые не понимали, что она в них видит, юношей, которым все равно. Бог дал ей глаза, но взор их был направлен лишь в одну сторону. И ответных взглядов от этих созданий она никогда не получала.

Но Вальтер оказался другим с самого начала. Однажды Тея случайно забрела в мастерскую, гуляя по коридорам, пока Ребекке надевали серебряную луну к вечернему представлению. И там был Вальтер: он стоял в лучах августовского солнца, что падали на пол из высоких окон, и созерцал возвышавшийся перед ним задник буколической красоты, подкрашивая кистью земляничный куст.

Вальтер обернулся на звук открывшейся двери, и Тея застыла. Он хмурился, будто возмущенный тем, что его прервали, но увидел ее – и изменился в лице. Он глядел сперва с удивлением, затем с интересом, и Тея, на которую еще ни один мужчина так не смотрел, приросла к месту.

– Хорошее лицо, – произнес он. – Новенькая?

Все мысли о Роберте Хуфте и куриных яйцах тут же ушли в прошлое.

Как и Ребекка, Вальтер обратил на Тею внимание. Одобрение Вальтера каким‐то образом переплетается с теплотой Ребекки. Все это происходит под одной крышей, в дарующем безграничные возможности Схаубурге. Задники и конструкции Вальтера необыкновенны. Протяни руку – и сорвешь ягоды, а среди пейзажей можно поселиться. На всей земле Божьей не сыскать человека талантливее, но дело не только в его красоте, голосе, руках, гении. Все в нем неповторимо, даже те фрагменты, до которых Тея еще не дотянулась. Ему двадцать пять, он мечтает путешествовать по городам Европы и создавать декорации, каких не видывали Друри-Лейн ^[8] и Парижская опера. Это будут голландские шедевры из красок и дерева.

Тея слушает речи Вальтера о побеге, о новых начинаниях, о том, как он заслужит высочайшее уважение, и между этими строками она видит место для себя в его парижской постели, крючок для ее плаща у его лондонской двери. Облечь Вальтера в краски его будущего так просто, ведь кисть уже у него в руке. Легко представить, как из ничего он создает целый мир. Тея понимает, что мечты Вальтера осуществятся, по тому, как легко порхает его кисть по декорации, как благодаря одному лишь волшебству его мастерства возникают деревья и пляжи, лесные рощи, венецианские палаццо и скромные фермерские домики. Восхищение Теи его талантом неотделимо от предвкушения его как мужчины. Тея неспособна разделить эти два чувства, неспособна распутать то, что сплетается воедино быстрее, чем она успевает осознать, да и не хочет. Бывают дни, когда она одержима всем тем будущим, которое обещано и ей, если все продолжится как есть. Даже облака на небе, когда она идет после встречи домой, складываются в черты лица Вальтера. И глубочайшую радость Тея находит в том, что он чувствует то же самое. Они тесно слились в своем мирке, навеки любящие.

* * *

Оставив Ребекку в ее комнате, Тея следует за Вальтером по сумрачным коридорам Схаубурга, мимо свернутых канатов и сброшенных после завершенного представления костюмов, из которых будто испарились герои. Тея так хорошо знает дорогу в мастерскую, что могла бы найти ее с закрытыми глазами. Вальтер толкает дверь и отходит в сторону, чтобы пропустить Тею. Ей нравится здесь, нравится запах льна, краски, свежераспиленного дерева. Ей нравится бродить среди наполовину сделанных декораций, под аркой, что еще не раскрашена, или открывать маленькую дверку, которая ведет лишь к груде тряпья. Все это напоминает прихожую будущей жизни. Однажды, совсем скоро, Тея чувствует это всем своим существом, они выйдут из мастерской, и что‐то изменится. Что‐то будет построено, раскрашено, крепко поставлено на ноги.

– Я занят пальмами, – говорит Вальтер. – Новые декорации. «Жизнь есть сон» Кальдерона.

– О да, – отзывается Тея, хотя пьесу не читала. Нужно будет обязательно это сделать.

– Постановщик желает перенести действо в жаркие края, и я предложил пальмы. Пусть зрителю захочется сорвать с себя шерстяную одежду.

Тея замирает перед тремя высокими полотнами. Набросок побережья совсем не похож на морские пейзажи Нидерландов – ни темно-коричневых или синевато-серых вод, ни усеянной камнями отмели. Вода почти бирюзового цвета, она простирается бесконечно далеко, к горизонту. К берегу прибило огромные витые раковины, они покоятся на песке, почти как живые, и загадочное, скрытое от взора нутро так и манит познать их ближе. Бледно-желтый песок ведет к опушке леса, где огромные деревья кренятся в разные стороны, отбрасывая тени.

Вальтер указывает на верхнюю часть задников.

– Это кокосовые деревья, – поясняет он. – Говорят, если встать под таким и кокос упадет на голову, то, скорее всего, погибнешь. Представляешь? Не знаю, насколько правильно у меня получилось изобразить кокосовые деревья. Никогда их не видел.

Вальтер настолько талантливо создает иную реальность, что Тею и правда может лишить жизни деликатес, что прячется среди его нарисованных ветвей.

– Как это прискорбно, пасть жертвой дерева, – замечает Тея, – даже написанного твоей рукой. Они выглядят чудесно.

Вальтер поворачивается к Тее и заключает ее в объятия. Ему нравится похвала.

– Далеко не так чудесно, как ты, – произносит он и утыкается лицом Тее в шею.

Все тело девушки пробирает сладкая дрожь, рожденная где‐то глубоко внутри. Вальтер стягивает с нее шарф.

– Позволь-ка мне сорвать с тебя одежду, – бормочет он.

– Вальтер! – одергивает его Тея, но ей приятно позволять ему расстегивать ее плащ, чувствовать, как скользят вверх-вниз по спине пальцы. Кажется, будто Вальтер касается всего ее тела сразу, и кожа покрывается мурашками. Ощущение, что кроется в этом ощущении… не описать словами.

Иногда Тея думает, что стоило бы здесь и остановиться: на поглаживании спины поверх блузы. Может, этого вполне достаточно. Однако в глубине души Тея понимает, что есть еще очень много мест, где Вальтер бы ее коснулся. Наверняка у него уже были женщины, как бы Тею ни ранило осознание, что они превосходят ее в опыте. Вероятно, это лишь вопрос времени, когда изгибов шеи и спины Вальтеру станет мало. И самой Тее тоже, наверное. Она хочет от него всего, хочет, чтобы он ее жаждал и чтобы время с ним было посвящено только этому. Удовольствие от поглаживаний по спине творит с Теей странное, пробирает до кончиков пальцев, до тайного местечка меж бедер.

– Нельзя и дальше вот так перехватывать мгновения, – шепчет она. – Я все время боюсь, что сюда кто‐нибудь ворвется. Ребекка говорит…

– Ребекке Босман просто нравится чинить неприятности, – с раздражением перебивает ее Вальтер. – Она странная одинокая женщина. Неспособная видеть разницу между ролями, за которые ей платят, и жизнью, которую ведет за их пределами.

– Вальтер! Нехорошо так говорить.

Он отстраняется, смотрит на Тею сверху вниз.

– А ты веришь, что Ребекка хорошая? Она думает лишь о своих спектаклях.

– Но…

– Тшш.

И Вальтер, приподняв подбородок Теи, приближается к ее губам. Дара речи как не бывало. Тея немеет от удовольствия, когда их языки соприкасаются. Она крепче прижимается к Вальтеру, целует глубже, и он обхватывает ее руками, заставляя встать на цыпочки.

– Я могла бы приходить к тебе домой, – шепчет Тея. – Зачем встречаться в театре, когда ты снимаешь жилье?

– Я бы рад. Но владелица не позволяет мне принимать гостей, – бормочет Вальтер в ответ. – Она меня выгонит. И здесь нет ничего плохого, не так ли? Мы можем уединиться. Ты в моем распоряжении, а я в твоем. Мы – тайна друг друга.

– Да.

– Хочешь, я устрою тебя поудобнее? Принесу подушки…

– Вальтер, все прекрасно. И, полагаю, здесь мы можем не сомневаться, что нашу тайну сохранят.

– Надеюсь. – Вальтер отводит взгляд, почти смущенный. – Как думаешь… ты когда‐нибудь расскажешь обо мне семье?

– О, хочу, – вздыхает Тея. – Очень хочу. Но как вообще начать такой разговор? Отец, тетя… будет очень тяжело. Ты Пирам, а я Фисба, и мы зажаты в холодных тисках судьбы, разделенные толстой стеной.

Вальтер смеется.

– Это не смешно! – возмущается Тея. – Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю.

– А я тебя. Больше всего на свете.

– Даже больше живописи?

– Это жестокий вопрос. Ты не даешь мне постель и кров.

– Знаю. – Тея колеблется. – Но ты мог бы держать меня в своей постели.

Вальтер смотрит на девушку и снова впивается в ее губы, целует глубже, чем когда‐либо, и его рука ныряет под блузу, поднимается к груди. Его пальцы теплые и уверенные. Тея думает, что запусти он руку ей под юбки, она бы это позволила, ничего другого ей не оставалось бы. Они пятятся назад, натыкаются на побеленную стену, частично скрытую старым задником с изображением греческого храма.

– Что ты со мной делаешь? – шепчет Вальтер.

– Это, – шепчет Тея в ответ, ее рука скользит вниз, к твердости в его штанах.

Вальтер стонет, прижимаясь, и в тот же миг дверь с грохотом распахивается. Они отскакивают друг от друга, все еще невидимые вошедшему.

– Твое платье на сегодня, – произносит чистый голос, привыкший быть слышным в просторных залах. Ребекка. – Фабрициус его распустил.

Тея зажимает рот ладонью, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. Вальтер, взъерошенный и раскрасневшийся, бросает на нее полный страсти взгляд.

– Полагаю, ты здесь, Тея, – продолжает Ребекка, и голос ее звенит от напряжения. – Уже половина пятого. На случай, если ты не знала.

Раздается шелест юбок, Ребекка кладет платье на стул Вальтера.

– Надеюсь, ты проведешь прекрасный вечер, – говорит она. – И возьмешь от него все. Приходи ко мне поскорее, ладно? И еще, Тея… – Пауза. – Береги платье.

Дверь мастерской снова закрывается.

– Что это все значит? – спрашивает Вальтер. – Какое платье?

Тея закатывает глаза и отталкивается от стены, момент близости ушел.

– Крещенский бал у Клары Саррагон, – поясняет она. – Тетя интригами заполучила нам приглашение.

Вальтер изумленно распахивает глаза.

– Это же один из самых известных балов города. Я знал, что ты живешь на Херенграхт, но неужели у твоей семьи настолько хорошие связи?

– Нет, конечно, – отвечает Тея. – Но тетя к этому стремится. Не знаю почему. Там будет полно скучных торговцев, которым больше нечем заняться. Ребекку тоже пригласили, но у нее, разумеется, представление. А тебе пришло приглашение?

– О да. Затерялось среди всех прочих, что я получаю от регентш этого города.

– Ну а почему бы им тебя не пригласить? Ты известный художник.

– Я пишу декорации.

– Ты главный художник по декорациям.

– Это не мой мир, – коротко говорит Вальтер. – Они не понимают таких, как я.

– Или я, – вторит Тея, но он не отвечает. – Вальтер, да они могут считать себя счастливчиками, если ты заглянешь к ним хотя бы на четверть часа.

– Мне это не интересно. Лишь жаль, что тебе пора уходить.

– И мне, – вздыхает Тея.

Она одергивает и заправляет обратно блузу, натягивает как положено чепец.

– Погоди, – просит Вальтер. – Не думай, что я забыл про твой день рождения. У меня был кое‐какой план.

Внутри девушки все трепещет от восторга. А Вальтер вдруг опускается на колени и задирает ее юбки.

– Что ты делаешь?

Он замирает, затем выглядывает из-под нижних юбок.

– Не хочешь?

– Но что ты собрался делать?

Вальтер усмехается.

– Подожди и узнаешь, – говорит он и снова скрывается из виду.

Внезапно Тея чувствует на себе его язык.

– Боже милостивый… – шепчет она, и внутри разливается неописуемое тепло. – Вальтер, сюда могут войти.

– Меня не видно, – бормочет он снизу. – А вот насчет тебя не знаю.

– Но…

– Мне прекратить?

– Нет.

Тее кажется, будто ее тело тает у него на губах, словно Вальтер открывает в ней одновременно и уязвимость, о которой она даже не подозревала, и невероятную силу.

– Скажи, что любишь меня, – шепчет Тея.

– Люблю, – щекочет он ее ответным шепотом.

Тея вздрагивает, вскрикивает, и Вальтер крепко ее сжимает. И в этот миг она как никогда уверена, что ей говорят правду.

Вальтер выбирается из-под юбок, в глазах его пляшут озорные, довольные искорки.

– Лучший день рождения во всей моей жизни, – признается Тея. – И все благодаря тебе!

Он покрывает бесконечными поцелуями ее веки, губы, щеки, шею. Тея целует его в ответ, и они стискивают друг друга в объятиях.

– Мне прийти в следующую среду? – шепчет Тея.

– Я буду ждать, – шепчет Вальтер.

Она неохотно покидает их маленький, заключенный в мастерской мир. Ребекка права: Тея вот-вот опоздает. Она убегает от пальм Вальтера, от его языка и рук, прижимая к себе золотое платье Ребекки. Все ее тело поет, но больше всего – местечко меж бедер. Она не может поверить в то, что произошло, что теперь и ей тоже принадлежит сие тайное познание, и случилось все в день ее рождения. Наконец‐то, наконец‐то она распрощалась с детством.

По Кайзерсграхт, затем по Лейдсеграхт девушка несется к дому. Она бежит по дорожкам канала, невзирая на тяжесть юбок. Тее твердят, что она ничего не знает о мире, и все же она знает так много. Знает о местах, куда даже не ступала ее нога. В голове Теи – лагуна, и звезды над ее гладью все еще безымянны. Тея сама по себе свет, и любовь, которую она питает к Вальтеру, заставляет ее гореть еще ярче, пока она бежит навстречу сгущающейся тьме.

V

Едва переступив порог, Тея понимает: что‐то не так. Она ждет, что вот-вот появится Корнелия и отчитает за опоздание, но никто не выходит. В доме царит напряжение, и отнюдь не то суетливое, которое обычно ожидаешь при подготовке к балу, а тяжелое, почти зловещее.

– Есть кто? – зовет Тея, стоя в коридоре, неспособная почуять, где же остальные.

Дверь гостиной распахивается, и Корнелия, выбежав наружу, быстро закрывает ее за собой.

– Пойдем, – спешит служанка. – Наверх. Нужно тебя собрать.

Ее взгляд падает на платье в руках девушки, на приспущенный подол, что волочится по черно-белой плитке.

– Ты же в этом не пойдешь, правда? Я приготовила, что надеть…

– Корнелия, – Тея кивает в сторону гостиной, – что там происходит?

– Тебе не о чем беспокоиться.

Но лицо служанки, бледное и осунувшееся, говорит об обратном.

Тея направляется к двери гостиной.

– Стой! – шипит Корнелия так настойчиво и властно, что Тея подчиняется.

Страх зарождается в животе и затапливает грудь. На мгновение девушке кажется, что их с Вальтером раскрыли, что она в такой беде, какую невозможно даже себе представить. Но тогда бы, разумеется, на нее бы уже налетела тетушка, за которой в немом ужасе маячил бы отец.

– Есть кое‐какие новости, – говорит Корнелия.

– Какие? У нас никогда не бывает новостей.

Служанка проводит по лбу натруженной рукой.

– Если ты так туда стремишься и я не сумею тебя остановить…

– Не сумеешь. Мне уже восемнадцать…

– Знаю. Но тогда просто будь помягче.

Наставление удивляет. Почему именно Тея должна быть помягче, когда ее держат в неведении?

– Разве я бываю сурова?

Корнелия мрачно смотрит на нее.

– Кто‐то умер? – спрашивает Тея, теряя терпение, хотя даже не представляет, кто бы это мог быть. Ей некого терять, кроме Вальтера.

Служанка на мгновение закрывает глаза.

– Просто заходи уже. Хотя сомневаюсь, что твой отец меня за это поблагодарит.

И она торопливо уходит в сторону кухни.

Головокружительные ощущения от последних нескольких часов в театре канули в Лету. Тея хочет за них уцепиться, но в этом доме такое невозможно. Будто подарка на день ее рождения от Вальтера и не было вовсе. Невыносимо. Почему ее семье вечно надо все испортить?

Тея оставляет золотое платье Ребекки на стуле у двери и заходит в гостиную. Отец сидит у края пустого камина, в просторной комнате очень холодно. По другую сторону каминной полки стоит тетя Нелла, и лицо ее измучено. Она удивленно поднимает взгляд.

– Тея? Ты почему не готова?

– Кто умер? – спрашивает девушка. – Нельзя идти на бал, если кто‐то умер.

– Никто не умер, – отвечает отец и вздыхает. – По крайней мере, пока.

– Папа? – обращается к нему Тея, теперь уже мягче, вспомнив совет Корнелии.

– Иди сюда, дитя. – Он протягивает руку, и Тея, приблизившись, вкладывает в нее ладонь. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Корнелия сказала то же самое, но я ей не верю.

– И ты права, – произносит тетя, усаживаясь у другого края камина. – Отто, скажи ей. Скрыть не выйдет.

– Я и не собирался скрывать! – огрызается отец Теи. – Но сегодня день рождения моей дочери, Петронелла.

– Папа, ты меня пугаешь.

Он поднимает взгляд на Тею.

– Бояться нечего. Все можно решить. Что именно? К сожалению, я потерял работу в ОИК.

– Что? Ты ушел?

Отец огорчен.

– Меня выгнали.

Сперва Тея никак не может осознать услышанное. Выгнали? Как такое возможно? Сколько она себя помнит, отец работал в самой известной компании города. Он хороший клерк, очень хороший, он уже пятнадцать лет составляет перечни грузов, поступающих с востока. Мускатный орех, соль, корица, гвоздика, шелк, хлопок, медь, фарфор, серебро, золото и чай – Тея прекрасно знает все эти слова, они – на языке каждого амстердамца, все эти предметы роскоши и новинки, что стекаются в город под надзором Отто, внесенные в списки его рукой.

Она смотрит на него, своего трудолюбивого отца, который разводит руками, словно пытаясь найти ответ в линиях своих ладоней.

– Я не понимаю, – произносит Тея.

– Они сказали, что я слишком стар.

– Слишком стар?! – Тея виновато вспоминает собственные мысли с утра при виде отца в ночной рубашке. Жаль, их не забрать назад. – Ты совсем не стар.

– Говорят, что я медлительней остальных.

Тетушка Нелла с отвращением фыркает. Горло Теи сводит спазмом, голова идет кругом. Отец теперь не просто отец, теперь он стал человеком, к которому могут придираться. Осознание ужасно. Тее хочется побежать в ОИК и на кого‐нибудь накричать. Она смотрит на тетю, не такую взбешенную, но мрачную.

– Но с тобой работают мужчины того же возраста, – возмущается Тея. – А Берт Схипперс – и вовсе древний старик! Некоторым там за шестьдесят.

– Я об этом тоже говорила, – отзывается тетя Нелла.

Корнелия, войдя в гостиную, с несчастным видом встает в углу.

– Кто‐нибудь голоден?

– Я не думал, что это случится, – говорит отец. – Но должен был предвидеть. Мне поручали только самые мелкие сделки. Самые незначительные поставки. Ничего существенного, несмотря на мой опыт.

– Люди в ОИК приходят и уходят, как приливы, – замечает Корнелия. – А ты там постоянно.

Отец смотрит на Корнелию:

– До сих пор.

– Возмутительно! – снова вскакивает на ноги тетя Нелла и хлопает ладонью по каминной полке. – Все это мнимое поощрение честолюбия и твердости характера, о котором в ОИК, да и во всей нашей республике, так любят занудствовать, в то время как на самом деле город возвышает лишь немногих из правильных семей.

– Правильных семей, – повторяет отец. – Можно выразиться и так.

Воцаряется тишина. Все четверо размышляют о будущем, которое в одночасье стало еще более туманным. Словно канаты, что удерживали их у берега, были разрублены и семья Теи теперь дрейфует в неизведанных водах, не имея ни малейшего представления, куда же их занесет. Тея знает, чего отец ей ни за что не скажет: скорее всего, увольнение не связано ни с его возрастом, ни с расторопностью, ни с «правильностью» его семьи. Можно выразиться и так. Все написано на его лице, таком усталом. Семья годами верила, что ограждает дочь от чужих взглядов и едких слов. Еще и надеялись, что сама Тея ничего не замечает, жалкое зрелище. Иногда Тее хочется, чтобы они просто-напросто констатировали очевидное, а не делали вид, будто люди не пытаются коснуться ее волос или выспросить, откуда она родом и почему так выглядит, несмотря на чистейшее амстердамское произношение. Быть может, вовсе не возраст Отто Брандта жирно перечеркнул его имя в большой книге Ост-Индской компании. Но они, вероятно, никогда не узнают правды.

– Что ж, – говорит Тея. – Уверена, ты найдешь другую работу.

Никто не отвечает. Отец смотрит в камин.

– Тея, твое платье на кровати, – напряженным голосом говорит тетя Нелла. – Иди приготовься.

Корнелия открывает дверь гостиной, жестом приглашает Тею следовать за ней. Тея изумленно смотрит на тетю.

– Мы что, все равно идем на бал?

– Теперь мы еще больше нуждаемся в связях Саррагон.

– Но…

– Тея, пожалуйста. Сделай, как просит твоя тетушка, – говорит отец.

Она терпеть не может, когда они становятся на одну сторону. Поверить нельзя, что отец готов подвергнуть и себя, и ее такому издевательству. Полыхая внутри от злости, но снова вспоминая призыв Корнелии быть помягче, Тея наклоняется и целует отца в щеку. Закрыв за собой дверь, она делает вид, что идет за Корнелией, которая уже успела быстро подняться по лестнице к комнате Теи, чтобы, несомненно, размять в пальцах помаду из пчелиного воска для локонов подопечной. Сама Тея на цыпочках возвращается к гостиной и наклоняется к замочной скважине подслушать то, о чем отец и тетя не станут говорить в ее присутствии.

– Но почему именно сейчас? – спрашивает тетя Нелла. – После стольких лет… Это преступно. Поступить так с тобой, подумать только.

– У нас новый бригадир. Воду и так мутили. Ждали повода. Причин может быть множество. Ни одна меня не интересует. Ни одна не справедлива.

– Отто, что же мы будем делать? Без твоего дохода я не…

– Что‐нибудь придумаю, – произносит отец так, будто хочет, чтобы тетя Нелла замолчала.

– Хорошо, что мы идем на бал, – продолжает тетя, и ее башмаки громко стучат по половицам, когда она принимается расхаживать туда-сюда. – Ты ведь согласен, верно? Ты же видишь смысл, особенно после такого дня?

– Петронелла, не смей через эту потерю продвигать свой замысел. Моя беда с ОИК не имеет к Тее никакого отношения.

– Имеет, причем самое прямое.

Тея с несчастным видом наблюдает в замочную скважину, как отец обхватывает голову руками.

– Я понесу кару за то, что сейчас скажу, – говорит он, – но в такие дни я рад, что Марин не дожила до этого позора.

Тея хватается за дверной косяк. Ей невыносимо смотреть, как они ругаются из-за нее, слышать, как отец говорит такое о ее матери. Да, она хотела узнать от них что‐то о Марин Брандт, но загаданное в день рождения желание сбылось каким‐то извращенным способом. И что это за так называемый замысел тетушки?

Тее хочется броситься к отцу, пообещать, что она найдет ему другую работу, что устроится куда‐нибудь сама. Но в глубине души она знает, что из этого ничего не выйдет. Все это ей неподвластно. Тею переполняет ощущение собственного бессилия. За замочной скважиной – подводный мир. Тея не может туда зайти и помочь, ведь она не в силах сделать и вдоха.

Плеча касается чья‐то ладонь. Обернувшись, Тея натыкается на Корнелию. Лицо ее – суровая, как никогда, маска. Служанка поднимает золотое платье Ребекки со стула, на котором его бросила Тея.

– Тея, пойдем, – шепчет Корнелия.

– Но…

– Нет. Пора собираться. Ты услышала достаточно.

VI

Особняк Клары Саррагон – самый новый на Принсенграхт, его достроили только в конце 1704‐го, чтобы семья въехала к Рождеству. Это огромный дом из черного кирпича, с двойными дверями посреди фасада, с резными букетами каменных цветов под каждым высоким окном и херувимами над ними. За каждым стеклом горят канделябры, по обе стороны входа пылают факелы и стоят два одетых в ливреи лакея, чья кожа сияет на свету.

Нелла, Отто и Тея колеблются у подножия каменной лестницы. Они стоят на краю пропасти, и все же единственный путь – это наверх.

– Час, – говорит Отто. – Я проведу там лишь час.

– А вдруг тебе даже понравится, когда ты окажешься внутри, – отзывается Нелла. – Думай о том, какой вкусной будет еда. На здешней кухне, наверное, трудится целый батальон.

– У нас и дома прекрасная еда, – возражает Отто. – Зачем она вообще нас пригласила? Поглазеть?

– Отто, прошу тебя. Не сейчас. Пойдем. Мы мнемся снаружи и выглядим нелепо.

Они преодолевают девять ступеней, проходят мимо лакеев, что смотрят вперед так, будто троица невидима.

– Какой в них смысл? – бурчит Отто в главном холле. – Живые статуи? Часть представления?

– Ты будешь себя так вести весь вечер или только один час, который ты мне пообещал? – шипит в ответ Нелла.

И тут же сожалеет о сказанном. Лицо Отто становится непроницаемым: что за день выдался, сперва ОИК, а теперь еще и вечер с Кларой Саррагон. Тея бросает на Неллу сердитый взгляд, но та сама понимает, что была слишком резка.

– Прости, – шепчет Нелла. – Отто, прости меня. Нервы.

Он делает вид, что не услышал. Холл кажется высоченным, как собор, и мерцает тысячей медовых свеч. Стены обиты новехонькой красной кожей, на вид – свиной. Несомненно, плотной на ощупь и заглушающей звуки. По обе стороны холла висят две гигантские картины. Изображены на них – насколько Нелла успевает понять, прежде чем подходит еще один лакей, чтобы забрать головные уборы и плащи, – Благовещение и Воскресение Христово. Картины поражают масштабом, изобилуют фигурами, а детали свидетельствуют скорее о работе мастера, а не цеха. Между картинами возвышаются две огромные закрытые двери.

Лакей уносит вещи и возвращается с пронумерованным медным жетоном. Нелла благодарит и прячет жетон в свою маленькую бархатную сумочку. Окидывает взглядом спутников. Отто, в лучшем черном шерстяном жилете и парчовой рубашке с широким воротником, выглядит изысканно, однако по лицу видно, как ему здесь неуютно. Похоже на правду, ведь Нелла тоже чувствует себя не в своей тарелке. Приглушенный гул бального зала, сотни голосов, которые то раздаются, то утопают среди звуков оркестра, – все это пугает. Отто и Марин, возможно, сопровождали Йохана на подобные мероприятия, но Нелла – никогда. Собрания, на которые муж брал ее с собой, были куда скромнее – только для купцов, членов гильдий и их жен, и все разговоры там велись о делах. Нелла помнит бал серебряных дел мастеров, который проходил в крошечном, по сравнению с этим, здании. Йохана теперь нет рядом, чтобы ее защитить. Нелла берет себя в руки. Теперь она на восемнадцать лет старше. Уже не маленькая девочка.

Она бросает взгляд на Тею и замечает, насколько племянница равнодушна к великолепию особняка Клары Саррагон. Будто Тея смотрит на все эти потрясающие вещи, но не видит их перед собой. На ней золотое платье, явно позаимствованное у какой‐то из актрис, и она сверкает, как сокровище для запрестольного образа. Прямая спина, молодость, красота и сверкающий наряд: Тея куда больше подходит этой обстановке, чем ее тетя или отец.

Нелла подавляет кольнувшую сердце ревность – сожаление о собственной юности. Она тоже в лучшем платье – серебряном, которое давным-давно заказал для нее Йохан. С тех пор Нелла не похудела и не поправилась, но ей кажется неправильным носить это платье из прошлой жизни. На мгновение Нелле хочется снова стать восемнадцатилетней – и быть в золотом, а не серебряном платье.

«Нет, – говорит она себе. – Ты здесь ради Теи, а не каких‐то старых воспоминаний».

– Выше нос, – шепчет Нелла, хотя едва ли племянница нуждается в наставлениях. – Мы имеем точно такое же право находиться здесь, как и все остальные.

Поток людей, прибывающих следом, подталкивает троицу к дверям бального зала, которые распахиваются при их приближении. Жар накатывает волной, и на мгновение Нелла забывает дышать. Если фасад и холл впечатляли, то этот зал вовсе потрясает.

– Святоши были бы вне себя, – ворчит Отто, разглядывая зеркальные стены.

Зеркала – повсюду, по бокам и, к их изумлению, даже над головой. На потолке нет ни trompe l’oeil ^[9], ни карнизов, ни фресок – лишь огромные золоченые полотна зеркального стекла. Голоса гостей сливаются в какофонию, смешиваясь, сталкиваясь, а затем снова сплетаясь со звуками скрипок. Слуги с высоко поднятыми подносами, уставленными кувшинами вина и хрустальными бокалами, огибают пышные юбки дам и пошатывающихся мужчин.

Самые почетные гости – регенты и регентши, представители знатных династий, которые издавна прибрали к рукам кошельки города, а вовсе не купцы, которые кладут в эти кошельки деньги. Нелла вдруг вспоминает вопросы Отто – «Зачем она вообще нас пригласила? Поглазеть?», – и на миг ее переполняет сожаление, что она заставила их сюда прийти. Ведь, за исключением слуг и нескольких музыкантов, она не видит никого похожего на Отто и Тею. Быть может, он прав: чернокожего из дома на Херенграхт, его дочь смешанных кровей и вдову мужчины, утопленного якобы за его грехи, пригласили сюда только чтобы взбудоражить кровь сплетнями. Прийти сюда было ужасной идеей.

Нелла уже собирается отступить, схватить Отто и Тею за руки и вернуться на Херенграхт, как вдруг из толпы выступает Клара Саррагон, с головы до ног разодетая в ярко-бирюзовый шелк.

– Ага! – восклицает Клара пронзительным, глубоким голосом. – Мадам Брандт. Сердечно приветствую. Как же, вы без напитков?

Нелла низко приседает в реверансе.

– Мадам Саррагон. Уверена, я что‐нибудь найду.

– Нет. Напитки найдут вас сами. – Клара машет в сторону слуги. – В конце концов, это их работа.

Женщина улыбается, демонстрируя два ряда аккуратных зубов. «Не могут они быть настоящими, – думает Нелла. – Кларе точно около пятидесяти. Ходят слухи, что она от рассвета до заката жует засахаренные фрукты».

Клара поворачивается к Отто и Тее.

– Наконец‐то мы встретились, – произносит она, протягивая Отто руку. – Наслышана.

У Неллы перехватывает дыхание. Она не хочет, чтобы Отто подумал, будто она говорит о нем за его спиной. Отто целует хозяйке руку.

– Мадам Саррагон. Также наслышан.

Что‐то мелькает на лице Клары – и тут же исчезает.

– Ваша дочь, Тея?

– Верно.

Взгляд Клары скользит по телу Теи, затем возвращается к ее глазам.

– У вас есть братья или сестры?

– Нет, мадам Саррагон, – отвечает Тея.

– Что ж, тогда лишь на вас все надежды.

– Прошу прощения?

Клара смеется:

– За этим сюда и приходят, девочка. Разве вас не предупредили? Вы здесь, дабы найти мужа.

Тея поворачивается к тетушке, потеряв дар речи. Смотрит на отца, и тот отводит взгляд. Прежде чем Нелла успевает хоть что‐то сказать, объяснить, Клара Саррагон продолжает:

– Вы правда даже словечком не обмолвились? Не подготовили? О, какая жестокая хитрость! – Женщина издает звонкий смешок. – А стоило бы. Ведь вот она я, сразу к делу.

Она обращается к Тее:

– Что же, Тея Брандт, вы быстро научитесь. Мои дочери вас направят.

Клара вновь взмахивает рукой и, словно соткавшись из воздуха, к ним приближаются две девушки.

– Это место, где куется власть, – говорит Клара. – Где заключаются браки. Где те, кто давно наслаждается принадлежностью к нашему кругу, встречаются с новичками.

Она бросает косой взгляд на Неллу.

– Мое дело – этому поспособствовать. – Клара отступает на шаг и рассматривает собеседников. – Не всегда могу дать гарантию.

Выражение лица Отто ничуть не изменилось, однако Нелла понимает: он полыхает от ярости. «Не надо было, ох не надо было сюда приходить», – думает Нелла. Несмотря на тепло вокруг, Тея как будто дрожит, но ничего не поделаешь, ведь дочери Саррагон уже подошли.

– Это мои девочки, Катарина и Элеонор, – представляет их мать. – Девочки, вы знаете Тею Брандт?

Катарина и Элеонор поворачиваются к Тее.

– Не думаю, – произносит первая. – Я бы запомнила.

Но в глазах второй вспыхивает огонек.

– Я знаю! – восклицает Элеонор. – Я видела вас из нашей ложи в театре, мисс Брандт. Вы часто занимаете простые места. И даже… – Старшая девушка окидывает взглядом сияющее платье Теи. – Кажется, припоминаю подобный наряд на одной из куртизанок в «Герцогине Мальфи» ^[10]. Вы его заказали, вдохновившись?

У Неллы внутри все переворачивается. Звон бокалов, зеркала, истошные голоса, галдящие наперебой, смешиваются воедино, и у нее кружится голова. Вот бы сейчас оказаться одной в своей комнате, у камина, с книгой. С этими девицами трудно понять, намеренно ли их слова так ядовиты. Нелла хочет верить, что нет, что это просто такой тон светской беседы, но не осмеливается встретиться взглядом с Отто. Она в этом виновата – и только она.

В этот момент единственное желание Неллы – забрать Тею отсюда. Но, к ее удивлению, племянница твердо стоит на ногах и не улыбается, несмотря на самодовольные ухмылки девушек.

– Не совсем верно, – произносит Тея. – Это был спектакль «Ромео и Джульетта», и платье мне одолжила Ребекка Босман, исполнившая роль главной героини.

Само упоминание этого имени производит на сестер Саррагон впечатление достаточное, чтобы затмить возмущение от того, что их посмели поправить. Поначалу выпучив глаза, они быстро, как и их мать, скрывают чувства.

– Значит, вы пришли как трагическая героиня? – говорит Элеонор.

Катарина хихикает.

Тея смотрит на Элеонор так, словно перед ней не девушка, а странное создание, обитающее в любимом зверинце Корнелии.

– Умереть ради любви – не трагедия.

Брови Клары взлетают чуть ли не до самой линии волос, но Тея еще не закончила.

– Джульетта жила по-настоящему. И, кроме того, я не вижу смысла тратить гульдены на платья, по которым потом будут топтаться.

Она бросает взгляд на потную толпу, затем снова на девушек, как бы говоря: «И вот так вы представляете себе веселье?»

– Семья Брандт знает толк в бережливости, – произносит Клара. – Уверена, они могли бы многому нас научить.

Прежде чем Нелла успевает извиниться и откланяться, Клара замечает что‐то поверх ее плеча.

– А-а! Вот и вы! Идите-ка сюда.

Они оборачиваются: посреди толпы застыл на месте мужчина. Если Тея ослепительна, будто сошла прямиком со сцены Схаубурга, то этот молодой человек – ее полная противоположность. Он примерно того же возраста, но неряшлив, темно-каштановые волосы стоят дыбом, а рубашка, пусть и хорошо сшитая, болтается. Он похож на аиста, такой же тонкий и поджарый. Колени вот-вот надломятся. У него усталый вид, словно он предпочел бы оказаться где‐нибудь в другом месте и это приглашение подойти – последний гвоздь в крышку его гроба. В руках – серебряный поднос с едой, но на слугу молодой человек не похож. В таком месте он выглядит слишком неуклюжим, неухоженным.

– Мадам Саррагон, – приветствует он ее, приближаясь.

Судя по произношению, он образован, но держится настороженно.

– Это Каспар Витсен, – представляет мужчину Клара, едва скрывая самодовольство. – Мой личный ботаник. Не так ли, Витсен?

Каспар Витсен мельком смотрит на Клару, затем опускает взгляд на поднос.

– Верно, мадам.

– Настаиваю, вы должны попробовать его джем. Или, вернее, – мой джем. – Клара нетерпеливо взмахивает рукой. – Ну же, Витсен? Угости их. Но не говори, из чего он!

Нелла смотрит на блюдо, которое предлагает молодой человек по имени Каспар. Хозяйка тем временем берет кусочек и отправляет прямиком в рот. Опасаясь, что недавний обмен любезностями лишил Тею шансов заручиться помощью Клары в брачном вопросе, Нелла тоже берет квадратик жареного хлеба, смазанного чем‐то пугающе желтым, но она готова на все, лишь бы исправить ситуацию, поэтому ест. Отто и Тея следуют ее примеру.

Что бы это ни был за джем, он слаще и пикантнее, чем клубничный или сливовый. На губах будто лопаются крошечные пузырьки. Вкус более яркий, чем у лимона, но в то же время более насыщенный и легкий. Нелла не понимает, нравится ей или нет, но Отто прикрывает глаза. А когда смотрит на Неллу, она прирастает к месту, увидев на его лице шок.

– Ананас! – торжествующе вскрикивает Клара. – Не догадались! Вот я и сказала. Вам уже доводилось пробовать ананас, мадам Брандт?

– Нет, не доводилось, – отвечает Нелла, сглатывая остатки неприятной кислинки.

Тея отказывается от второй порции, и Клара улыбается, снова сверкая идеальными зубами.

– А вас удивит, если я скажу, что он вырос не в Суринаме, где я впервые его попробовала, а на наших берегах, в нескольких милях отсюда?

– Определенно, – послушно отвечает Нелла и ненавидит себя за это. – Я в полном изумлении.

За последние месяцы она встречалась с Саррагон достаточно часто, чтобы привыкнуть к подобным расспросам и к тому, что Кларе нужен скорее подпевала, нежели собеседник, кто‐то, перед кем она может хвастаться.

Клара подается ближе.

– Я нашла его, когда он копался в университетском саду, – бормочет она, и Нелла уверена, что Каспар Витсен слышит каждое слово, несмотря на галдеж вокруг. – Мой сын учится там, и я посетила его преподавателей, чтобы узнать, полезны они ему или нет. И там оказался Витсен, который выращивал самые прекрасные цветы, которые я когда‐либо видела. Я быстро поняла, что его там недооценивают, у меня чутье на подобные вещи. И выяснилось, что я была права. У Витсена воистину «зеленые пальцы», они творят с землей настоящую алхимию.

Нелла невольно бросает взгляд на пальцы Каспара Витсена, почти ожидая, что они будут цвета травы. Но видит только, какая грязь у него под ногтями. Он все замечает, и Нелла краснеет, когда он протягивает к ней правую руку ногтями вперед.

– Превратности работы, – произносит Витсен. – Всего лишь почва, мадам, здесь нечего бояться.

– Я не боюсь почвы, – отвечает Нелла и, произнеся такую фразу, чувствует себя глупо.

Молодой человек быстро опускает руку, словно осознав силу своего жеста.

– Лишь подчеркивает его оригинальность, – отмахивается Клара. – Это все равно что иметь собственного фермера, только умного. Витсен сейчас работает в моем поместье в Амерсфорте. Мы строим оранжерею для ананасов – намного больше университетской. Собираемся выращивать манго и гуаву. Я о них мечтаю! Плоды колонии – прямо у дома, прямо на балу!

– И что же вы намереваетесь делать со всем этим богатством, мадам? – спрашивает Отто. – Станете устраивать такие балы каждую неделю, ради брачных договоров и ананасового джема?

Каспар Витсен резко поворачивается к нему, но Клара смеется, устремив на Отто пристальный взгляд.

– Замужество – игра для молодых женщин, сеньор, – произносит она, посматривая на Неллу. – А вот ананасы… Я собираюсь зарабатывать деньги. Запатентую рецепты, буду продавать их в Европу.

– А это ваши рецепты? – снова спрашивает Отто.

Клара взмахивает рукой, будто моральная сторона вопроса ниже ее достоинства.

– Я заказала пробную партию проваренного с сахаром и разлитого по бутылкам джема, которым вы только что насладились, и благодаря познаниям Витсена и связям моего мужа мы уже почти заключили несколько контрактов. Особенно джем любят англичане. Забудьте опиум – тут они доходят до абсурда.

– И все это без необходимости плыть в Суринам, – произносит Отто.

– Именно, – отвечает Клара, и глаза ее блестят. – Мы обходимся без утомительного путешествия.

– Действительно, – говорит Отто, а затем обращается к Каспару Витсену: – Сеньор, как вам удалось обнаружить свойства ананаса?

Впервые за вечер Каспер Витсен, кажется, воспрянул духом. Все еще держа в руках поднос, молодой человек начинает рассказывать Отто о своем знакомстве с фруктом, но Нелла отвлекается на подводные камни предыдущей беседы о перспективах замужества Теи. После стольких усилий, потраченных, дабы сюда попасть, Нелла истощена колкостями Клары, ее хвастовством и беспокоится, вдруг Отто скажет нечто такое, о чем все они со временем пожалеют. Однако Тея держится очень уверенно, эта ее черта напоминает Нелле о Марин. Приходится признать, что ожидала она вовсе не этого.

«Я не из того же теста, – думает Нелла. – Как может быть, что в Тее живет дух Марин, если они друг друга толком и не узнали?»

Нелла пытается поймать взгляд племянницы, чтобы с ней помириться, но Тея этого решительно не желает. Нелла намеревалась постепенно подвести Тею к уготованной ей судьбе. Для начала – посмотреть, как она освоится в иерархии подобного бала. Но теперь, после удручающих новостей об отце, после того, как Клара обмолвилась об истинных целях этого выхода в свет, будущее Теи резко предстало в ярком свете. Тее восемнадцать. На горизонте обязательно должен быть выгодный для нее брак. Этот вечер может сложиться по-разному, однако Тее придется осознать, что исход у ее истории всего один.

Нелла почти готова влепить Кларе Саррагон пощечину, сию секунду замахнуться и ударить по самодовольному лицу ровной жесткой ладонью. Но… все же, несмотря на эту засаду, на внезапную шаткость положения своей семьи, Тея сумела взять себя в руки. По сравнению с сестрами Саррагон, которые хихикают в ладонь над эксцентричной внешностью Каспара Витсена, Тея выглядит отстраненной, ее взгляд обращен вдаль, и Нелла зачарованно наблюдает, как на губах племянницы расцветает легкая улыбка, словно все вокруг давным-давно покрыто паутиной, а сама Тея вовсе не здесь.

Глядя на Тею, Нелла чувствует тесноту в груди, ощущает мимолетный частый трепет, будто она забыла, как дышать. Сначала это похоже на панику. У страха нет имени, он сковывает и душит, и Нелла неспособна понять, откуда он взялся. Несмотря на жару в переполненном людьми зале, по ее шее и спине пробегает холодок, волосы встают дыбом, кожу покалывает, под серебристым платьем Нелла вся взмокла. Не заботясь, насколько странно это, должно быть, выглядит со стороны, Нелла рывком оборачивается, плененная неверием. Но нет… ее тело и разум охватывает другое ощущение – старое, знакомое, которого она не испытывала восемнадцать лет. Так бывало всякий раз, когда она оказывалась рядом с миниатюристкой.

Быть того не может. Но едва Нелла разворачивается обратно к собеседникам, кто‐то проскальзывает у нее за спиной, почти коснувшись талии. Миниатюристка. Она здесь. Отчасти Нелла понимает всю нелепость этой мысли, но задается вопросом: а вдруг ее мольба на чердаке все же была услышана?

Нелла готова поклясться, что слышит, как женщина зовет ее по имени, и снова резко оборачивается к кишащему людьми залу, выискивая в толпе единственное лицо, которое, она уверена, узнала бы даже теперь, спустя столько лет. Светло-карие, почти рыжие глаза, светлые волосы…

– Нелла? Все хорошо? Ты очень бледна.

Ошеломленная, она поворачивается обратно и понимает, что ее зовет Отто. На лице Клары Саррагон читается отвращение, ее дочери таращат глаза, Каспар Витсен так и держит на подносе ананасовый джем, а Тея смотрит на нее, свою тетушку, в замешательстве. Нелла сглатывает, пытается взять себя в руки. Ей совершенно не хочется устраивать переполох. Однако противиться этой тяге Нелла не в силах. После стольких лет она не может упустить из виду единственного человека, от которого волоски у нее на загривке встают дыбом.

– Все просто прекрасно, – отвечает Нелла.

Собственный голос звучит будто бы очень издалека. Она натянуто улыбается. Кровь приливает к голове так сильно, что Нелла почти теряет равновесие.

– Прошу меня простить.

Прежде чем Отто успевает возразить, Нелла оставляет его и Тею в когтях Клары, которая, несомненно, будет с упоением смаковать подробности ее странного поведения. Нелла проталкивается вперед, в водоворот шелков. Ее пихают локтями, она почти задыхается, кто‐то наступает ей на подол, проливает вино ей на грудь, но Нелле плевать. Гомон толпы в ее голове приходит в полный хаос, однако Нелла упрямо высматривает плащ миниатюристки.

Она здесь, Нелла уверена. Жар сотен свечей пронизывает тело. Музыка накатывает волной, но Нелла не сдается. Она движется все дальше и дальше, против потока пьяных людей, вглубь, в самое сердце бального зала.

* * *

– Позвольте мне, – произносит мужской голос.

Нелла приходит в себя на стуле в маленькой, обшитой деревянными панелями прихожей, примыкающей к бальному залу.

– Вам повезло, что я стоял у вас за спиной.

– Правда? Когда?

Нелла вглядывается в лицо мужчины. Ощущение холода исчезло. Остаются лишь жар и пот, липкая пленка, легкая корочка стыда на коже. Нелла измотана, будто слишком быстро бежала. Она знает, что миниатюристка ускользнула.

– Вы упали в обморок прямиком на меня, – говорит мужчина. – Я усадил вас у окна.

– Я упала в обморок?

Он молод. Лет двадцати с небольшим, невысокий, в аккуратном темном костюме со штрихами горчично-желтой парчи тут и там. Каштановые волосы до плеч. Густые брови, карие глаза. Довольно приятное выражение лица.

Нелла выдыхает:

– Я просто слишком мало поела, вот и все. Как долго я?..

– Едва ли минуту.

– А кто‐нибудь?..

– Никто не видел, – отвечает мужчина с улыбкой, понимая ее типично амстердамскую озабоченность. – Я стоял у стены. Вы слегка привалились ко мне, и я усадил вас на этот стул. Ничего драматичного. Приличия были соблюдены.

Нелла краснеет:

– Благодарю вас.

Молодой человек оглядывается через плечо на дверной проем, где продолжает бурлить бальный зал:

– Там очень жарко. Честно говоря, я даже опасаюсь, что с количеством свеч, которые жжет Клара Саррагон, и легковоспламеняющихся шелков мы все в любой момент можем сгореть. Могу ли я кого‐нибудь к вам привести?

– Нет, спасибо, – отвечает Нелла. Она быстро соображает: – Могу ли я узнать ваше имя?

– Якоб ван Лоос. К вашим услугам.

– Петронелла Брандт.

Даже в своем сомнительном положении Нелла замечает, какое впечатление производит ее имя. Беспокойство нарастает. Якоб ван Лоос застывает, глядя на нее сверху вниз с новым интересом.

– Ван Лоос – семья из Лейдена, верно? – спрашивает Нелла, с колоссальным усилием взяв в себя в руки. Истинная вдова амстердамского купца, одетая в свое лучшее серебряное платье. – Вы принадлежите к этой прославленной ветви?

Якоб улыбается:

– Поразительно, что женщины нашего сословия способны называть семьи и города, откуда те родом, столь же быстро, как произносили бы наизусть алфавит!

Нашего сословия. Эти два слова приносят Нелле невероятное облегчение. Они хранят в себе тепло, сопричастность! Они дают Нелле почувствовать, что все ее усилия и сомнения по поводу сегодняшнего вечера того стоили. У Якоба ван Лооса и у нее есть что‐то общее. Нелла смеется, преисполнившись решимости не упустить его.

– Мы не так уж многому обучены, сеньор, – говорит она. – Наш ум не направляют в полезное русло, как ваш.

– Что ж, тем не менее вы правы, – отвечает Якоб. – Моя семья живет в Лейдене, однако я работаю в Амстердаме. Третий сын не так знаменит, чтобы позволить себе не трудиться.

– Слова истинного нидерландца.

Третий сын. Не так богат, как первенец, зато, вероятно, более подходящая пара для Теи, учитывая, что Брандты не входят в число самых знатных семей города, пусть и владеют домом на Херенграхт. Нелла хочет продержать Якоба здесь как можно дольше.

– Вы работаете от имени семьи?

– Веду их дела в городе. Я юрист. Мой средний брат – военный, а старший управляет нашим поместьем.

– Весьма плодотворный механизм, – замечает Нелла.

– Как и задумывал наш отец.

Он прекрасно умеет подать себя. Однако, несмотря на шум бального зала, Нелла различает в голосе Якоба нотки… горечи? Или, может, смирения? Кажется, он и сам осознает оговорку и потому вновь переводит разговор на Неллу:

– Вы Петронелла Брандт, супруга Йохана?

Он задает вопрос – и Нелла чувствует, как земля вот-вот уйдет из-под ног. Якоб молод, прямота ему, вероятно, польстит.

– Правильнее сказать – вдова. И не верьте всему, что слышите.

– Не верю, – говорит Якоб. – Я знаю о вашей семье, потому что изучал дело в университете.

Нелла не может скрыть удивления:

– Дело?

– Дело вашего мужа. Судебный процесс.

Нелла теряет дар речи. Никто не заговаривал с ней на людях о процессе над Йоханом с тех самых пор, как он состоялся восемнадцать лет назад. А упоминание его – и Йохана – в устах этого молодого человека, да еще и здесь, в крошечной прихожей у зала, где пылает геенна бала Клары Саррагон… едва ли выносимо.

Якоб ван Лоос хмурится:

– Мне не следовало этого говорить. Прошу прощения…

– Нет, – перебивает его Нелла. – Просто… я и не подозревала, что такое возможно. Изучать дело.

– О да. У республики все на учете, мадам.

– Ну разумеется. – Нелла смотрит в полированный деревянный пол.

«Прошлое нас не отпустит, – думает она. – Никогда».

– Произошла судебная ошибка. – Якоб произносит эти слова не сочувственно, а с уверенностью, отстраненностью представителя закона, словно Йохан был не более чем именем в архивах, а не самым настоящим человеком, которого государство упустило из виду.

Нелла представляет мужа живым. Как он, обветренный и просоленный, стоит в тени коридора, и рядом его любимая собака Резеки. Нелла думает о нем и о его любовнике Джеке, который солгал в зале суда, чтобы погубить Йохана. Она вспоминает сырость камеры Стадхауса. Избитое тело Йохана. Бал у Саррагон должен был залечить все эти старые раны.

– Вашему супругу не обеспечили справедливого судебного разбирательства, – продолжает Якоб. – И с точки зрения доказательств его вообще не должны были предавать суду.

Нелла рада, что опустила голову и молодой человек не видит ее лица. Слова не вернут Йохана из мертвых. Она сдерживает подступившие слезы и выпрямляется.

– Дело в том, – произносит Нелла, – что это было очень давно.

Якоб ван Лоос выглядит почти суровым.

– Не могу представить, чтобы подобная потеря осталась в прошлом…

– Вот ты где! – раздается в дверях голос.

Якоб и Нелла, обернувшись, видят Тею в мерцающем золотом платье, окруженную сиянием бального зала. Тея бросается вперед, не обращая никакого внимания на Якоба ван Лооса. Нелла наблюдает за выражением лица молодого человека: он глядит на Тею с едва скрываемым удивлением. Нелла ничего не может с собой поделать: тут же начинает просчитывать, насколько рискованно их здесь удержать, представить друг другу, посмотреть, что произойдет. В этом, в конце концов, и заключается весь смысл сегодняшнего бала. Нелла еще никогда такого не делала, обычно предотвращая даже лишние взгляды, но Якоб наверняка настоящий джентльмен, раз не дал ей упасть.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Тея тетю. – Мы беспокоились, что тебя нигде нет.

– Я прекрасно себя чувствую, – отвечает Нелла и лучезарно улыбается. – Тея, это сеньор ван Лоос. Можно сказать, он меня спас.

– От чего? – Тея едва ли удостаивает его взглядом.

«От чего, в самом деле?» – гадает Нелла, думая, как же близко она в этот раз подобралась к миниатюристке и как опять ее упустила. Однако Нелла чувствует, как в ней нарастает раздражение: если она способна вынести разговоры о суде над Йоханом, то уж Тея точно может стерпеть простое приветствие. «Да посмотри ты на этого молодого человека!» – хочется закричать Нелле.

– Не знаю, – пытается рассмеяться она. – Там, наверное, слишком жарко. Мне стало нехорошо.

– Ты упала в обморок?

Нелла колеблется:

– Нет.

Якоб, стоящий рядом с ней, переминается с ноги на ногу, будто хочет втоптать ее ложь в пол. Тея вздыхает, глядя через дверной проем в дальний конец бального зала.

– Папа все еще разговаривает с тем человеком с ананасами. Ты ушла, и они нашли общий язык.

– Госпожа, – обращается Якоб ван Лоос к Тее, – я принесу вашей матери воды.

Тея вскидывает голову:

– Она мне не мать.

Нелла видит: Тея зла на нее за то, что она привела ее сюда, заставила выслушивать рассуждения Клары Саррагон о браке.

– Я схожу сама, – говорит Нелла, поднимаясь со стула. – Вы двое останьтесь…

– Я схожу, – перебивает Тея и скрывается из виду, прежде чем тетя успевает ее остановить.

Нелла вздыхает:

– Мать Теи умерла.

Она удивлена, что открывает эту истину мужчине, с которым едва знакома, но ей хочется поделиться с Якобом фрагментами семейной истории, посмотреть, как он их воспримет. И все же ей следует соблюдать осторожность.

– Мне жаль, – говорит Якоб.

– Сегодня ей исполнилось восемнадцать, – продолжает Нелла, будто это может оправдать поразительное равнодушие Теи к присутствию Якоба. – У нее голова кругом. Тея – близкая подруга сестер Саррагон и… знаете, сеньор, юные девушки обладают особенной энергией, вам не кажется?

Нелла умолкает, словно эти слова не подходят для ее уст. Якоб ван Лоос улыбается.

– Тея очень красива.

– И очень образованна.

– Знает все лучшие семьи и города, в которых они обитают?

Начав было лихорадочно подбирать ответ, Нелла вдруг понимает: Якоб ее поддразнивает. Хорошо. Это уже говорит о симпатии – или, по крайней мере, о терпимом отношении. Якоб ван Лоос обратил на Тею внимание и назвал ее красивой.

– Она играет на лютне, – делится Нелла. – И обожает Схаубург.

– В самом деле?

– Возможно, вы сочтете меня излишне прямолинейной. Но не примете ли вы приглашение на ужин в нашем доме на Херенграхт? – спрашивает Нелла. – В следующую среду вечером? В благодарность за мое спасение.

– Спасение не требовало усилий, мадам. Вам ничего не угрожало.

– И все же приходите. Наша кухарка Корнелия – одна из лучших в городе.

Якоб ван Лоос, человек, что появился перед Неллой из ниоткуда, продолжает на нее смотреть. О чем он думает? Что взвешивает? Он знает о скандале вокруг главы их семейства, знаменитого купца Йохана Брандта, за которым Нелла пробыла замужем всего три месяца и которого казнили восемнадцать лет назад. Как-никак, Якоб читал записи о суде. Но прежде чем увидеть Тею, знал ли он и о ней тоже? Слышал ли сплетни о том, кто ее мать? Якоб назвал Тею красивой. Но сможет ли он, сидя напротив Отто, догадаться, как получилось, что в 1705 году от Рождества Христова африканец с амстердамским выговором владеет домом на Херенграхт? И рядом с африканцем будет сидеть его дочь, бледнокожая мать которой похоронена неизвестной под полом Старой церкви… Однако Нелла готова пойти на такой риск.

– С удовольствием, – улыбается Якоб, и впер-вые за день Нелла чувствует, как на сердце становится легче.

Странные дары

VII

Утром после бала у Саррагон Тея спит допоздна и просыпается лишь после того, как Лукас распахивает дверь и запрыгивает к ней на подушку. Корнелия повесила золотистое платье Ребекки на спинку стула. Оно безвольно свисает, уже не сияя, словно вчерашняя натуга истратила все волшебство, заключенное в ткани. По крайней мере, Тея не пролила на него вино, не испачкала его ананасовым джемом. Тея снова закрывает глаза, радуясь, что она вдали от духоты бального зала, от этих глупых сестер Саррагон, их матери-гадюки, от отца, которому было так неуютно, от тетушки, которая, как сумасшедшая, растворилась в толпе. Тетя Нелла вполне могла просто сбежать – от стыда за то, что так подло солгала Тее. Она вспоминает слова Клары Саррагон: «Вы правда и словечком ей не обмолвились? Не подготовили? О, какая жестокая хитрость!»

Как могла тетя умолчать о том, с какой целью взяла Тею на этот бал? Как она посмела? Это унизительно. Да, отец потерял работу в ОИК, но ведь Тея не теленок, которого можно продать на рынке, чтобы положить в карман деньги.

«Они меня не любят, – думает Тея. – Им настолько плевать, что они готовы всучить меня первому встречному».

Они ушли с бала около десяти. Тетушка украдкой торжествовала, отец был погружен в свои мысли, а Тея так злилась, что была готова колотить кулаками по стенам домов, не заботясь о том, что это могут увидеть. Когда они вошли в дом, тетя Нелла оглянулась, словно кого‐то искала. «Да нет там никого! – хотелось кричать Тее. – Кто бы вообще мог тебя ждать?!»

Они стояли в холле своего дома, и было трудно не заметить разницу с особняком Саррагон. Простая черно-белая плитка, крепкие, но голые деревянные панели, никаких тебе украшений и огромных картин, прохлада. Корнелия, одинокая служанка, ждет в тени, чтобы забрать плащи и дать теплые одеяла. В таком доме не устроить крещенский бал. Похороны еще может быть, но бал – никогда. И все же тетя сияла, несмотря на холод, несмотря на поздний час.

Тея просто хочет оставаться в постели, думать о Вальтере в мастерской, о его руках, языке – об их будущей жизни, выстраивая образ за образом, пока снова не заснет. Но желанию не суждено сбыться. В комнату входит Корнелия и останавливается в изножье кровати.

– А, мизинчик. – Служанка протягивает руку и приподнимает ступню Теи, как рыночная торговка – креветку. – Слышала, что где‐то тут была лодыжка. Может, если повезет, найдется и красивая ножка?

Это их детская игра – ласково собирать Тею по кусочкам до самой макушечки. Но Тея не желает старых забав, и она больше не ребенок. Она резко прячет ногу обратно под одеяло. Перепуганный кот спрыгивает на пол.

– Не так быстро, – журит Корнелия. – Что вчера случилось? Я тут жду, пока ты проснешься и позавтракаешь с нами, как полноценный человек. Времени это, может, займет немало, но такое уж бремя на меня возложил Господь.

– Я не голодна, – бурчит Тея в подушку.

Льняная ткань на губах вызывает в памяти прикосновения губ Вальтера, воспоминание о поцелуях поднимается жаром по ногам к животу, бьется в горле. То, что они творили вчера в мастерской, поистине вопиющее действо. Никто на балу бы не поверил, и Тея жаждет еще. Она не голодна? Ложь. Голод неутолим, Тее мало всего. Но если она повернется и встретит новый день, Корнелия может это заметить.

– Расскажи про бал, – просит служанка. – Рай или ад?

Тея берет себя в руки и открывает лицо.

– Ад, ад, ад. Слишком много народу, и Клара Саррагон нас ненавидит.

– Ненавидит? Она же вас пригласила.

– Именно. Только ради того, чтобы над нами посмеялись. Не знаю, как тетя Нелла могла этого не заметить. – Тея садится. – Ты знала, что она собиралась выдать меня замуж?

Корнелия, кажется, удивлена.

– Она бы так не поступила.

– Поэтому она и взяла меня с собой. А мне ничего не сказала, потому что тогда я бы отказалась идти. Мало было паршивых новостей про папу, так еще через пять минут после нашего появления Саррагон заявила, что я здесь для поисков мужа. А папа промолчал.

Теперь служанка и вовсе потрясена.

– Ну, думаю, бал – неподходящее место для ссоры. Отец и тетушка всегда действуют лишь в твоих интересах.

– Да ничего они не знают о моих интересах. Ничего они обо мне не знают! Я никогда не выйду замуж за того, кого выберет она.

Корнелия вздыхает, подходит к окнам и раздвигает шторы.

– Тея, она старается изо всех сил.

Наконец служанка уходит, а Тея натягивает шерстяные чулки, накидывает поверх ночной рубашки халат и спускается по главной лестнице к ступенькам, которые ведут на кухню. Колеблется. Из подвала доносятся голоса: там спорят отец и тетя.

– Если у Теи и будут дети, то лишь законнорожденные, – говорит тетя Нелла. – Если она и признается кому‐то в любви, то лишь в стенах церкви.

– Петронелла, до этих твоих фантазий еще жить и жить.

– Фантазий? Это обычное дело, Отто. Наше богатство утекло, но Тея снова станет жить в достатке. Вчера она произвела на людей впечатление. И на меня тоже. Пусть она и унаследовала упрямство матери, но история не повторится.

– И что это значит?

– Ты прекрасно знаешь. Больше никаких незаконнорожденных. Никаких тайных связей, которые всегда кончаются только неприятностями.

Тея с трудом верит своим ушам. И стоит в наступившей тишине, затаив дыхание.

– Я с ним даже не знаком, – натянуто произносит отец. – И ты пригласила его к нам в дом?

– Отто, как бы сильно нам ни хотелось держать Тею при себе, она не может чахнуть здесь, пока ей не исполнится двадцать, тридцать или даже больше. И есть шанс, что так и произойдет, из-за цвета ее кожи и пустоты наших карманов.

– Не нужно напоминать мне ни о цвете ее кожи, ни о наших карманах.

– Одиночество и бедность – это ужасно!

– Я это знаю.

– Тогда как ты можешь не понимать, что в этом доме у нашего ребенка нет будущего?

– Моего ребенка.

Повисает долгая пауза.

– Это очень несправедливо, – произносит тетя Нелла. Ее голос тоже звучит сдавленно. – Я здесь с самого начала. И теперь просто пытаюсь обеспечить для Теи будущее.

– Понимаю твое беспокойство.

– Тогда диву даюсь, почему ты его не разделяешь. Думаешь, произойдет чудо? В нашей семье с чудесами неважно. Тото, – вздыхает тетя, назвав его старым прозвищем. – Мы должны. Наш выбор… может оказаться ограничен.

– Кто сказал, что он будет ограничен?

– Ты прожил в этом городе двадцать пять лет. Тебя уволили из ОИК, и ты еще спрашиваешь? Тея должна быть в безопасности. – Тетушка понижает голос. – Безопасность – это деньги. А кто при деньгах на ней женится, Отто? Кто?

– Мы ничего не знаем о намерениях этого человека. Почему ты так уверена, что у него на уме женитьба? И беседовал он с тобой, не с Теей.

– Тем больше причин его пригласить. Он был на балу у Саррагон, не так ли? Все знают, для чего такие балы проводятся.

Все, за исключением, пожалуй, Теи.

– Я тоже там был, Нелла, но не искал жену. Ты слишком долго прожила вне мира мужчин. Ты наивна.

Тея больше не может их слушать. Она топает вниз по лестнице, и разговор, что вполне предсказуемо, смолкает. Они поворачиваются поприветствовать Тею. Отец выглядит усталым. Тетя уже одета, на ней опрятное платье глубокого черного цвета и белоснежный воротник.

– Тея, – улыбается тетя Нелла. – Ты прекрасно выглядишь. Хороший сон приснился?

– Снилось, что ты выходишь замуж, тетушка.

Ее улыбка застывает.

– В самом деле?

– Да. И что нет никакой еды, кроме стены из ананасов.

– Ты надо мной смеешься.

– Правда в том, – говорит Тея, – что я не помню снов.

– Счастливица, – вздыхает тетя.

– Садись, – зовет отец. – Поешь овсянки.

Тея заставляет себя устроиться за столом на ножках-козлах и накладывает в миску каши с медом.

– Тея, – начинает тетя. – Я понимаю, что слова Клары Саррагон вчера стали для тебя неожиданностью. Я сожалею, что она затронула тему в подобной манере.

– Я сожалею, что она вообще затронула эту тему, – говорит Тея. – У нее самый большой дом на Золотой излучине, а доброжелательности – как у блохи. Она смеялась над нами. Я рада, что не стала плясать под ее дудку.

Тете Нелле становится неуютно.

– Верно, она с нами не очень дружна. Однако нет худа без добра. Помнишь молодого человека, который мне помог?

– Нет.

– Юрист из Лейдена, Якоб ван Лоос. В сюртуке с горчичными вставками?

– Я не помню его сюртук. А! Ты имеешь в виду того, кто принял тебя за мою мать?

– Что ж, мы все можем ошибаться при первом впечатлении, Тея. Но я пригласила его к нам, чтобы отблагодарить за заботу. Он придет в следующую среду, и мы все вместе отужинаем.

– В среду вечером? – переспрашивает Тея, не в силах скрыть бурю чувств.

Среда всегда предназначена Вальтеру, но из-за этого ужина Тея должна будет находиться поблизости весь день. И отец, и тетя удивлены ее вспышкой гнева, и Тея спешит приняться за овсянку.

– У тебя уже назначена встреча на среду? – спрашивает тетя Нелла. – Званый ужин гильдии, о котором мы не знаем? Светский прием ОИК, который ты намеревалась посетить?

– Нет, – буркает Тея. – Конечно нет. Я же никогда ничего не делаю.

– Это всего лишь ужин. – Тетя Нелла потирает виски. – С образованным, вдумчивым молодым человеком…

– Я ни за что за него не выйду, – перебивает Тея и пристально смотрит на отца и тетушку. – Потому что я выйду замуж только по любви.

Отец ошеломлен. Сперва Тея трепещет от восторга, что сумела его потрясти, но затем приходит страх, что она сказала слишком много.

– По любви, – повторяет тетя Нелла измученным голосом. – Любовь – это, конечно, очень хорошо. Но что плохого в том, чтобы побеседовать с Якобом ван Лоосом за отменным ужином и познакомиться поближе?

– Ты ничего не знаешь о любви, – бросает Тея.

Воцаряется тягостное молчание.

– Разве? – переспрашивает тетя.

– Истинная любовь рождается из природы, полностью зрелая.

– Ясно.

– Ее нельзя обрести во время скучных ужинов или рассиживаясь на стульях, рухнув на ближайшего мужчину.

– Тея, – предостерегает ее отец, – довольно.

Тетя Нелла смотрит в старый кухонный стол.

– Я не утверждаю, что разбираюсь в любви, – произносит она. – Но кое-что в ней все‐таки смыслю. Больше, чем ты думаешь. Больше, чем твои драматурги, которые говорят о ней всего два часа, прежде чем она растворится в аплодисментах.

– Она не растворяется, – возражает Тея. – Она вечна.

Тетя Нелла хватает ложку и тычет ею в воздух, подчеркивая слова.

– Любви учатся в гораздо менее привлекательной обстановке, Тея, чем театры и бальные залы. Ее заслуживают совершенными поступками. Сказанными словами. Она требует опыта. Терпения. Времени. – Тетушка снова опускает ложку в кашу. – Уверена, ты узнаешь, что такое любовь. Однако она может принять не то обличье, которого ты ожидала.

Тея стискивает свою ложку.

– Мне нет дела до твоей холодной философии. Твоей банкирской любви.

Тетя Нелла смеется:

– Жаль, я не банкир. Тогда мы не вели бы этот глупый разговор.

Слова слетают с их уст, как масло с раскаленной сковородки.

– Ты говоришь о преподанных уроках, – с презрением цедит Тея. – О навязанном опыте любви. Мне это отвратительно. Противоестественно.

– Откуда, скажи на милость, в свои юные годы ты стала таким ее знатоком? – К щекам тети Неллы приливает краска. – Ты дочь джентльмена с Херенграхт, но ведешь речи, как поэт в кофейне. Откуда ты так много знаешь о любви, Тея?

Девушка загнана в угол.

– Меня интересует эта тема. Когда к нам приходит любовь, когда мы решаем ее дарить…

– Довольно, – перебивает Тею отец. – Довольно!

– Папа! Скажи ей, что нет смысла приглашать этого юриста.

Обе женщины поворачиваются к нему. Отец Теи медленно проводит рукой по голове, будто это прикосновение поможет отыскать нужную мысль.

– Я не люблю принимать в своем доме чужаков, – произносит он.

У Теи отлегает от сердца.

– Один ужин, – добавляет отец, и радость девушки тут же меркнет. – Всего один. С условием, что мне больше никогда не придется видеться с Кларой Саррагон. И если Тее не понравится этот ван Лоос, с ним нам тоже никогда не придется видеться.

* * *

Если Тея не сумеет увидеться с Вальтером в среду, значит, нужно его предупредить. Она должна поделиться с ним пыткой Якобом ван Лоосом – и нет лучшего предлога заглянуть в театр, чем вернуть золотое платье.

– Я должна это сделать сегодня утром, – сообщает она Корнелии через час после завтрака, одеваясь в спальне.

Голова гудит от тревог и обиды. А кто при деньгах на ней женится, Отто? Наше богатство утекло… Пустота наших карманов. И еще Тея боится. В этом городе девушек постоянно выдают замуж не за тех мужчин, и не только в пьесах. У нее могут отнять истинную любовь. Тее нужно увидеть Вальтера.

Корнелия обходит Тею, распускает ей волосы, обмакивает пальцы в восковую помаду и плотно накручивает на указательный передние пряди, чтобы те лежали плавными локонами, а не съеживались. Затем цокает языком.

– Ох уж эта погода. Сперва туман что творит, а потом тепло! Мы же только вчера их обработали.

– Просто завяжи их сегодня, – нетерпеливо просит Тея. – Спрячь под чепец, мне нужно идти.

– Я могла бы тебя сопроводить.

Корнелия собирает волосы Теи так умело, что почти не следит за руками. Иногда Тея думает, что ее волосы для Корнелии – это вызов, который ей лично бросил целый мир.

– Нет, – говорит Тея. – Я, конечно, хотела бы, чтобы ты пошла со мной. Но разве ты не желаешь обсудить с тетей Неллой грядущий ужин?

– Какой он? – Корнелия хмурится, заправляя последние прядки и крепко завязывая чепец.

– Кто?

– Этот Якоб.

– Ох. Не знаю. Уверена, мы выясним. – Тея берет Корнелию за руку, сжимает ее. – Всего один твой превосходный ужин все раскроет, обещаю. А потом этот человек уйдет.

– В этой семье заключают друг с другом странные сделки, – вздыхает Корнелия.

* * *

Тетя Нелла отдыхает в своей спальне – небось зализывает раны, хотя пострадала‐то Тея. Отец в кабинете. Тея проходит мимо его открытой двери: отец погружен в мысли, держа перо наготове, и переворачивает страницы семейного гроссбуха. Если тетя Нелла говорит о деньгах правду, как долго они еще протянут? Все, что у них есть, – это дом и подорванная репутация, которую Тея должна восстановить и возвести к такой славе, которой никогда не знала.

Корнелия выгладила платье Ребекки и сбрызнула его лавандовой водой. Оно как новенькое. Тея заворачивает его в запасной плащ и открывает тяжелую входную дверь. Больше, наверное, ей не надеть такое платье, как у Джульетты на балу Капулетти. Тея должна признать, что это было волнующе – сиять столь ярко, притягивать столько взглядов, как осуждающих, так и нет. Вчера она выглядела потрясающе, и единственное, о чем сожалеет, – это что рядом не было того единственного человека, которому она хотела бы показать свое мимолетное величие. Но Тея все ему расскажет, и он нарисует ее образ пред мысленным взором.

Предвкушение встречи с Вальтером придает ей сил, и Тея выходит на холодный воздух. Канал в это время года не назвать оживленным – мало барж, мало пешеходов. Те, кто на воде или спешит по дорожкам, пригибают голову от ветра. Сейчас не время слоняться без цели. Торжеств в ближайшие недели не будет. Весенний сбор урожая еще не скоро, а летние празднества – и подавно.

Но, повернувшись к дому спиной, Тея исполняется надежды. Она никогда не бывала за пределами города, и все же время от времени ее охватывает уверенность, что однажды она вырвется из этих узких улочек с длинными узкими домами. Однажды для нее канал выйдет в море. История ее семьи – это не ее история, как бы они на этом ни настаивали.

Тея так поглощена мыслями, что наступает на сверток, оставленный на верхней ступеньке каменной лестницы. Девушка отскакивает назад, быстро поднимая ногу. Сверток размером в половину ее ботинка, из простой коричневой бумаги, перевязан бечевкой. Изумленная Тея видит в его верхнем правом углу свое полное имя, аккуратно выведенное черными заглавными буквами. Еще никто и никогда ей ничего не посылал. Тея не колеблясь берет сверток в руки. Он легкий, плотный, и от удивления у Теи покалывает кончики пальцев.

Если вернуться и открыть сверток в относительном тепле холла, Корнелия спросит, что это. Или, того хуже, тетушка или отец. Тея оглядывается по сторонам в поисках человека, который, как ей кажется, только что доставил сверток. Но никого не видать.

Тея закрывает дверь и прислоняется к ней на холоде. Кладет золотое платье на ступеньку, чтобы разорвать бумагу. Увидев, что лежит внутри, девушка ахает от восторга. Невероятно, как такое может быть, и все же глаза не лгут.

Это Вальтер, миниатюрный и совершенный до мельчайших деталей. Его превратили в необыкновенную крошечную куколку, и она помещается у Теи в ладони.

Пораженная, Тея впитывает каждую черточку лица возлюбленного, его рук, ботинок. Впрочем, легко добиться совершенства в миниатюре, когда мужчина и так идеал. Но эта куколка – нечто особенное. Вот он, ее Вальтер, с темно-русыми волосами до плеч, колкой щетиной, голубыми глазами, в которых блестит веселье, волевым подбородком. Губы сжаты, и трудно сказать, улыбается он или ухмыляется. Это единственное, что омрачает шедевр в ладони Теи. Словно Вальтер до сих пор скрывает истинное счастье, и задача Теи – его отыскать. Одет Вальтер в свой рабочий халат и, словно крошечное копье, сжимает в правом кулаке кисточку. Кончик ее обмакнут в краску, алую, как кровь, как земляника, как жизнь. В левой руке Вальтера – палитра, но она лишена цветов. Лишь пустое, голое дерево.

Наверняка это подарок от самого Вальтера. Лишь подлинный мастер был способен создать такую вещицу и думать при этом о Тее. Но когда она сжимает его широкие плечи чуть сильнее, то вдруг понимает, что куколка не вырезана из дерева, а отлита из воска. Неужели Вальтер умеет работать и с этим материалом? Способны ли его крупные руки изготовить столь крошечную кисточку, палитру размером не больше монеты? Действительно ли он сшил миниатюрный халатик? «Ну разумеется, – говорит себе Тея. – Талантам Вальтера нет предела».

Это ключ к сокровищу, приглашение отправиться на поиски его настоящего. Тея переворачивает куколку в поисках записки – «встретимся у меня дома» или еще какого‐нибудь указания. Но там ничего нет. Лишь кукольный Вальтер, к которому она нежно прикасается. Тея приподнимает халат, ожидая увидеть исподнее, но под ним Вальтер обнажен. Девушка зачарованно смотрит на эту наготу, на прекрасное тело, отлитое вдумчиво и умело, с глубоким вниманием, анатомическим, но в то же время эстетичным.

«Лишь он был способен создать эту куколку, – думает Тея. – Никто не мог увидеть его в первозданной чистоте, каким он видит себя сам». Подарок приводит Тею в восторг, однако в то же время вызывает смущение, будто она прикоснулась к чему‐то запретному. Вот так стоять, на холоде, разглядывая обнаженную красоту Вальтера… Он тайно преподнес ей в дар всего себя. Тея быстро оборачивает его драгоценное тело в бумагу и прячет в карман. Миниатюра – это, конечно, хорошо, но Тея жаждет настоящего Вальтера, и она его заполучит.

VIII

Подкупив охранника у черного хода Схаубурга парой стюверов, чтобы пропустил ее, Тея находит Вальтера в мастерской. Когда дверь открывается, Вальтер не отрывается от работы над нарисованной пальмой, лишь бросает через плечо, жестко и раздраженно:

– Я просил оставить меня в покое.

– Это я, – произносит Тея.

Вальтер поворачивается, от недовольства не осталось и следа.

– Тея? Вот сюрприз… я думал, ты не выберешься раньше среды.

– Мне нужно вернуть Ребекке платье.

Тея ждет, что Вальтер спросит о подарке на пороге, но этого не происходит. Она запирает дверь, чтобы им никто не помешал.

– Ах. Платье. И как прошло представление у Саррагон?

Тея вешает наряд на спинку стула и обхватывает плечи Вальтера руками. Она хочет поговорить о миниатюре, достать куколку и полюбоваться ею вместе с ним, похвалить Вальтера за его изобретательность, игривость, сказать, что она, Тея, примчалась сюда вовсе не из-за платья, а на его зов.

– Бал был ужасен.

– Поверить не могу.

– Полным-полно надушенных матрон. Старики в париках. Повсюду ананасовый джем. Пот и отчаяние незамужних.

Вальтер смеется, обнимая Тею за талию.

– Божественно. И ты их ослепила, ангел мой?

Тея вспоминает, как Клара Саррагон оглядывала ее с головы до ног. Как Элеонор и Катарина хихикали над ее платьем, прикрываясь ладонями. Как Якоб ван Лоос появился из ниоткуда и спас тетю Неллу. Как она поймала на себе ее взгляд, в котором восхищение мешалось с завистью.

– Уверена, что нет.

– В таком‐то платье?

– Все, кто там был, – фальшивки.

Вальтер вскидывает брови:

– Фальшивки?

– Я видела более искрение представления в этих стенах. Притворяться все время так утомительно.

– И в чем же заключалось твое притворство?

– Что я хотела быть где угодно, только не там.

Вальтер пропускает ткань платья между пальцами.

– Надень его для меня.

Тея слегка вздрагивает от потрясения, ведь носить платье Джульетты в настоящем театре, где ему самое место, куда греховней, чем на балу, который устраивает корыстолюбивая карьеристка.

– Не могу.

– Почему бы и нет? Позволь написать тебя в этом платье.

Вальтер никогда раньше не предлагал ее нарисовать.

– Ты правда это сделаешь?

– Хотелось бы. Но, возможно, это будет сродни попыткам нарисовать солнце.

Представить только, что отдали бы Катарина и Элеонор Саррагон за возможность надеть золотое платье Ребекки Босман и позировать такому талантливому художнику, как Вальтер Рибек! В жизни Теи с недавних пор случаются моменты, в реальность которых она не может поверить. Она улыбается и уносит платье за высокий некрашеный задник, где начинает развязывать шнурки верхней одежды. Тея снова думает о миниатюре в кармане, о том, как же сильно хочется о ней рассказать. Но вдруг предложение Вальтера – из недолговечных? Тея должна успеть им воспользоваться.

Кроме того, ей нужно обсудить с ним еще один вопрос.

– Вальтер, я не смогу с тобой увидеться в среду. Тетя устраивает у нас званый ужин. Я бы хотела, чтобы ты пришел, но… – умолкает Тея, не зная, как закончить фразу.

На мгновение воцаряется тишина.

– Что за ужин? – спрашивает Вальтер.

Тея надевает платье, просовывает руки в аккуратно отглаженные рукава. Воображает, будто сквозь ткань ей в кожу просачивается часть самообладания Джульетты.

– Она пригласила мужчину, которого встретила на балу.

– Мужчину?

– Да. Якоб какой‐то.

– Якоб Какой‐то? – повторяет Вальтер. – О, кажется, я слышал об этих Каких‐то. Выдающееся семейство. Занимаются судоходством.

Тея смеется:

– Я его не знаю. Он юрист.

– Богатый?

– Я не хочу там присутствовать, Вальтер…

– …но пришло время подцепить муженька?

Тею потрясают горечь Вальтера, его взгляд на то, что происходит. Что ей сделать, как убедить его, что она принадлежит ему и так будет всегда? Тея выходит из-за полотна, не затянув корсаж платья.

– Не нужен мне никакой старый муж. Хоть юрист, хоть кто.

Вальтер отступает на шаг, оценивая, как на золотистый шелк падает свет. Тея подходит, протягивает руки, берет ладони Вальтера в свои.

– Ты слушаешь? – спрашивает она. – Единственный, кто мне нужен, – это ты.

Он встречается с ней взглядом.

– Как я могу быть уверен? Ты ходишь на эти балы…

– Я была лишь на одном! И даже не хотела туда идти.

Вальтер вздыхает:

– Полагаю, семья просто хочет сделать для тебя как лучше.

– Ты – вот лучшее для меня. Семья меня даже не знает.

Вальтер высвобождает руки и подходит к столу, где идеально ровными рядами разложены его кисти.

– Якоб и Тея Какие‐то. Великолепная жизнь. Вижу как наяву. – Вальтер умолкает, поднимая зажатую в правом кулаке кисть. – Вижу, как ты меня покидаешь.

В груди Теи нарастает отчаяние. Нельзя было упоминать этот ужин. Теперь она огорчила единственного человека, чье счастье для нее – все на свете. Тея закрывает глаза, и перед внутренним взором возникает не Вальтер и уж точно не Якоб. А тетя Нелла, которая ждет, полная уверенности, что Тея Брандт поступит, как ей велено.

– Вальтер, – произносит она, открывая глаза. – Раз я люблю тебя, а ты любишь меня, то почему бы нам с тобой не пожениться?

Рука Вальтера зависает в воздухе. Тея хочет, чтобы он заговорил, рассеял это странное наваждение, разрушил бы его словами, которые перенесут их из этой мастерской в реальный мир.

Вальтер изумленно распахивает глаза.

– Что ты сказала?

– Я сказала, почему бы нам с тобой не пожениться?

Он потрясен.

– Ты этого хочешь?

– Конечно. А ты разве не хочешь? Последние полгода – счастливейшее время во всей моей жизни.

Он не отвечает, и Тею переполняет тревога.

– Вальтер, разве не этого мы оба в итоге желаем?..

Он, кажется, приходит в себя.

– Разумеется. Я просто не был уверен в твоих чувствах.

Тея ошеломлена.

– Разве они не очевидны?

Вальтер хмурится:

– Женщины не обязаны хранить постоянство.

Это звучит так наивно, что Тея не может удержаться от смеха.

– Что ж, я постоянна. Ты это знаешь. И, Вальтер, только представь. Нам больше не нужно будет прятаться в тени, как ворам, словно мы делаем что‐то плохое.

– Полагаю, вечно здесь прятаться мы не можем, верно? – говорит он, оглядывая мастерскую.

– Нет, не можем.

Вальтер прочищает горло:

– Обычно такое предложение делает мужчина. Ты застала меня врасплох. Твой отец и тетя… Они не одобрят.

– Так и не они будут выходить за тебя замуж. И я знаю, что, как только они с тобой познакомятся, Вальтер, как только они увидят нас вместе, они поймут. Они увидят наше счастье и тоже будут счастливы.

Вальтер как будто бы размышляет о чем‐то.

– Помолвка, значит? Ты хотела бы помолвку?

В груди Теи разливается тепло. Она подходит к рабочему столу и сжимает руки Вальтера.

– Давай обручимся, – шепчет девушка.

– Но нам ведь не нужно жениться немедленно, – продолжает Вальтер. – Спланируем подобающую церемонию.

– Чем скорее, тем лучше, Вальтер. Потому что тогда тетя оставит свою глупую затею и мы с тобой выйдем из тени в новую жизнь.

Он проводит рукой по волосам.

– Думаю, до свадьбы мне лучше закончить контракт в Схаубурге. Тогда у нас будет больше денег. И это развеет всякое беспокойство твоей семьи.

– Хорошая мысль. Значит, через три месяца.

Тея знает все о работе Вальтера: осталось двенадцать недель до того, как он обретет новую свободу – а теперь и Тея вместе с ним.

– Тогда я смогу работать где захочу, – говорит он.

– Лондон? Париж?

– Если пожелаешь.

– Но где именно?

– Давай вытащим город из шляпы, – весело усмехается Вальтер.

– И поедем туда как муж и жена.

– А иначе мы и не могли бы, – отвечает он, обнимая Тею за талию.

Она крепко прижимает его к себе. Ее возлюбленный – ее нареченный! – пахнет масляными красками, мылом, чистым хлопком и чем‐то неуловимо своим, «вальтерским», отчего у Теи перехватывает дыхание.

– Боже милостивый, – бормочет она, касаясь губами груди Вальтера. – Я так счастлива. Я и не представляла, что можно ощущать такое счастье.

– Знаю, – говорит он и целует ее в макушку. Затем на мгновение отстраняется, обхватывает лицо Теи ладонями. – Чтобы ты понимала: если мы помолвлены, значит, мы вступаем в брачный договор.

Тея смотрит Вальтеру в глаза:

– Пусть я не нотариус и не священник, но верю, что это так.

– Значит, мы в некотором смысле уже муж и жена.

– Что ж. Я еще не была невестой, и мы не обручились у алтаря.

– Нет, но в глазах Господа мы женаты. Мы поклялись друг другу в верности, – заявляет Вальтер, и слова его звучат так правильно, что Тея смеется. Он притягивает ее к себе. – А это значит, что ничто не мешает нам, если ты пожелаешь, возлечь как муж и жена.

Тея замирает в тесном кольце его рук, прижавшись щекой к его рабочему халату. «Вот она, черта, – думает Тея, – невидимая черта у моих ног на полу мастерской». С первого же мгновения, как Тея увидела Вальтера, она, так или иначе, представляла себе эту грань, размытую полосу, которая однажды возникнет перед ней. Они с Вальтером, обнаженные, слившиеся, как единое целое. А теперь он просит Тею переступить эту черту.

В этот момент девушка думает не о Вальтере и даже не о себе, а о Корнелии, бережно отглаживающей рукава золотого платья, которое теперь мнет Вальтер. Что бы сказала Корнелия, если бы услышала его слова?

Корнелия не позволила бы выдать Тею замуж за человека, которого она не любит. Корнелия поняла бы ее отчаянное стремление обменяться с Вальтером клятвами.

Что же касается отца или тети, Тея заталкивает их как можно глубже под половицы мастерской, выскальзывая из золотого платья, в котором Вальтер хотел ее нарисовать. Она откидывается в его объятиях и смотрит ему в глаза.

– Пред Господом, – произносит Тея, – я твоя жена.

Вальтер медленно опускает ее на пол.

– Ты сделаешь со мной то же, что и вчера?

Он усмехается:

– А что я сделал вчера?

Тея легонько хлопает его по плечу:

– Вальтер Рибек. Ты знаешь, что ты сделал.

Он целует ее.

– Ты идеальна, Тея Брандт, – шепчет Вальтер. – Ты куда большее, чем просто Кто‐то.

Любовники лежат на заляпанных краской простынях, окруженные лесом и пляжем, а над их головами возвышаются фальшивые руины замков. Временами ощущения Теи доходят до боли. Вальтер останавливается, дает ей расслабиться, обнимая, лаская, успокаивая. И когда Тея снова откидывается на спину, то закрывает глаза, чтобы не видеть мириады миров вокруг, пытаясь сосредоточиться лишь на Вальтере, его теле, любящем ее, желающем ее, на мужчине, с которым она поклялась провести остаток жизни. Потому что открыть глаза и увидеть, что Вальтер делает в действительности, было бы почти невыносимо. Тея никогда не забудет этот первый раз, но пока Вальтер движется в ней, случаются моменты, в которые Тее кажется, будто все понарошку, будто она не приходила сегодня в театр, не находила кукольного Вальтера и не запиралась в его мастерской.

Когда Вальтер выскальзывает из Теи со странным хриплым вскриком, в котором мешаются страдание и удовольствие, он изливается на платье Ребекки. И прежде чем Тея успевает возмутиться, сказать, что нужно смыть следы водой – ведь что, если Ребекка увидит! – Вальтер принимается целовать ее меж бедер снова и снова. Вскоре Тея забывает о пятне на платье, и ощущения от того, что он делает, нарастают, пока она тоже не вскрикивает от изумления, что это может произойти вновь, и даже лучше, что чудо способно случиться не раз.

После они обмякают на простынях, уставившись в высокий потолок.

– Мужья и жены занимаются таким каждый день? – спрашивает Тея.

Вальтер смеется, натягивая штаны. Тея могла бы всю жизнь искать и находить способы его рассмешить: забавная девочка, рожденная не из яйца, но из тайны, скрытой в городе денег.

– Всенепременно, – отвечает Вальтер.

Он берет влажную тряпку и принимается вытирать платье Ребекки.

Тея перекатывается на бок, чтобы его видеть. Она чувствует себя женщиной, чувствует власть над собственной судьбой.

– Мы начнем жить вместе в твоей комнате?

Вальтер, нахмурившись, продолжает промокать пятно.

– Пока нельзя. Ты ведь знаешь, правда?

Тея думает о своей семье. Как же им рассказать, что она нашла себе мужа без их помощи?

– Конечно. Просто думаю о будущем. Или, может, найдем другую комнату? Новую, для нас обоих?

Вальтер, наклонившись, нежно целует ее в губы.

– Мы можем сделать все, что ты захочешь.

Тея садится, натягивая сорочку.

– Фабрициус будет гадать, почему платье мокрое.

– О Фабрициусе не беспокойся. Оставлю высохнуть у огня, и он ни о чем не догадается.

– Пара обманщиков, – хихикает Тея.

Она старается не думать о том, как тщательно Корнелия утюжила платье для Ребекки.

– Безобидная ложь, – отмахивается Вальтер. – Никому не причинит вреда.

– Хочу тебе кое-что показать.

Поднявшись, Тея запускает руку в карман юбки. И протягивает куклу своего возлюбленного, ожидая, что тот заговорщицки улыбнется. Воскликнет: «Ты ее нашла! Все поняла и пришла».

Но Вальтер не улыбается. Он смотрит на миниатюру, и в глазах его – ужас.

– Это что? Это что, я?

– Ты, конечно. Хватит меня дразнить, Вальтер. Ты ее для меня сделал.

Но он пятится, и Тее становится не по себе.

– Так ведь?

– Где ты это взяла?

– Нашла на пороге дома утром. В свертке, с моим именем в углу.

– Ты действительно думаешь, что я бы сделал с себя куклу и оставил у тебя на пороге?

Тея запинается.

– Я… я не знаю. Я думала, что это подарок от тебя. Весточка, что ты хочешь увидеться.

– Подарок?

Вид собственной куклы будто завораживает Вальтера. Он осторожно подходит, внимательно рассматривает ее. Поднимает ручку с пустой палитрой.

– Я бы ни за что не послал такую вещь. И у меня определенно никогда не бывает пустой палитры. Моя всегда полна.

Тея пытается утянуть его обратно к нежности, к близости.

– Конечно. Но кукла очень красивая, пусть ее и создал не ты.

Вальтер снова смотрит на миниатюру.

– Мне это не нравится. – Он мельком бросает взгляд на дверь. – За нами кто‐то следит? Кто ее сделал?

Он швыряет миниатюру на простыню, вскакивает на ноги, натягивает сапоги и халат. Взволнованный, он кажется младше своих двадцати пяти.

– Ты кому‐нибудь о нас рассказывала?

– Нет, конечно.

– Не обмолвилась на балу у Саррагон? Пила вино, хвастаясь любовником из театра?

– Вальтер, нет! И даже если бы я о тебе заговорила, что плохого? Мы теперь помолвлены. Собираемся пожениться.

Он не отвечает. Видя, насколько он взвинчен, Тея решает солгать:

– Это я ее сделала.

Вальтер впивается в Тею взглядом.

– Что?

– Признаюсь: это я. – Без верхней одежды Тея остро чувствует себя голой. Жаль, никак не проскользнуть за декорации, не надеть платье, в котором она пришла. – Просто неудачная шутка. Ничего особенного.

– Ты ее сделала? Это правда?

– Думала, тебе понравится.

Из-за двери доносятся звуки шагов и шарканье, затем они смолкают.

– Что ж, нет, – тихо произносит Вальтер.

– Прости.

Тея озадачена его взвинченностью, потрясена его отвращением. Ей холодно.

– Ничего. Я тебе верю. Но сейчас мне нужно продолжить работу над пляжем.

Они смотрят друг другу глаза в глаза, супруги без бумаг о браке и колец, в мастерской, полной фантазий. Но когда они целуются и крепко обнимают друг друга, Тее становится чуточку лучше. «У влюбленных такое не редкость, – думает Тея. – Недоразумения всего лишь делают примирение приятней».

– Я рада, что мы сделали то, что сделали, – шепчет она.

– Я тоже. – Вальтер целует ее в лоб. – И мы скоро увидимся. Приятного тебе ужина в среду. Думай обо мне.

– Я всегда о тебе думаю.

Вальтер указывает на миниатюру, одиноко лежащую на простыне:

– В таком случае он может составить тебе компанию.

* * *

Тея покидает театр, чувствуя, что владеет могущественной тайной. Что‐то в ее жизни изменилось, и хочется растянуть этот миг. Тея рада, что не увиделась с Ребеккой Босман, – а вдруг пришлось бы объяснять, почему по золотому платью расползся влажный кружок. Она идет домой длинным путем, желая побыть наедине с мыслями, и чтобы никто в семье не заподозрил, что она сотворила.

Город уже давным-давно проснулся: витрины лавок открыты, торговцы Амстердама вовсю выкладывают товар. Город гордится чистотой, метла и тряпицы служат свидетельством безупречной морали – или, по крайней мере, усилий, чтобы оной добиться.

Тея бредет мимо идеальных веранд, сверкающих окон, дорожек без следа грязи. «Здесь нет греха!» – заявляют дома и улицы. Она задерживается у галантерейного магазина, разглядывает шелка и хлопок, мареновые ^[11], шафрановые и черные ткани, разложенные на белых досках, чтобы подчеркнуть глубину цвета. Торговец сыром медленно выкатывает на витрину тяжелые головки выдержанной гауды, похожие на огромные солнца, переставляет их с легкой улыбкой, словно приглашая прохожих сыграть в игру, правила которой известны ему одному.

Неужели никто, совсем никто не понимает, что сделала Тея? Неужели они не видят, как светятся ее глаза? Торговец сыром поднимает краснощекое лицо и заметно вздрагивает при виде Теи. Сквозь стекло трудно понять, подпрыгнул он так лишь потому, что просто увлекся и Тея возникла перед ним будто из ниоткуда, или же дело в том, что он никогда не видел ей подобных? Что так откровенно выдает его шок – добродушное любопытство, подозрительность, страх?

«Да не собираюсь я красть твой сыр», – думает Тея и быстро отворачивается, не желая, чтобы ее разглядывали, не желая, чтобы новые мысли о мастерской театра омрачились старой тревогой.

Мимо снуют служанки, безразличные, закутанные в шарфы, с пустыми корзинками в руках, они направляются на рынки, чтобы купить самую лоснящуюся камбалу и свежего мерланга, только что выловленных из ледяного моря, или наисочнейшую свеклу, чтобы праздные хозяева жевали ее и все равно жаловались. Тея продолжает бродить по улицам, погруженная в свои мысли.

Она верила, что после такой близости, такого проявления доверия будет чувствовать легкость и счастье. Она занималась любовью с Вальтером, она больше не девственна. Кто‐то назовет подобное безобразием, но для нее это истинная помолвка. Но прекрасное утро, где были одновременно воссоединение и новое начало, приняло странный оборот, и виной всему – кукла. Канал, ведущий к Херенграхт, такой знакомый, вдруг изменился. Вода подо льдом кажется глубже, фасады – менее приветливыми, а их окна – огромными и пустыми. Тея нащупывает миниатюрного Вальтера в кармане и сворачивает к дому, но не может удержаться и оглядывается через плечо, выискивая в лицах амстердамцев намек на неестественное, неприязненное внимание.

Просто быть того не может, чтобы кто‐то прознал о ней и Вальтере – чтобы кто‐то за ними следил. Тея не понимает, что происходит и на мгновение задумывается, не швырнуть ли миниатюру на лед. Кукла ранила и оскорбила ее любимого, и Тея понятия не имеет, зачем она вдруг появилась на пороге дома. Должно быть, Вальтер и правда ее не делал. Как он сам говорит, он художник многих цветов. А не единственной кисточки, обмакнутой в красный.

Они говорили о совместном жилье, они видели друг друга обнаженными. Но теперь Вальтер вернулся к работе и пишет свои декорации, будто ничего не произошло. У Теи болит низ живота, и сердце словно застывает в груди. Она любит Вальтера, тут никаких сомнений. В том, что он любит ее, – тоже. Он желает на ней жениться – чудесная истина! – и по крайней мере в одном тетя Нелла права, в Амстердаме брак – это все. Их помолвка – знак не только влечения Вальтера, но и его веры в Тею, готовности сорвать с их будущего покров тайны. Однако Тее хочется остановить время ненадолго, забиться в провал, как кролик ныряет в нору, и подумать обо всем, что произошло утром.

Она касается своего миниатюрного возлюбленного, ощущает в крохотной фигурке силу. Но как знать, может, это лишь потому, что она так крепко любит его настоящего и выплескивает чувства на его образ? В конце концов, это всего лишь кукла. И все же Тея чувствует, что ее нельзя выбросить – пока нельзя, откуда бы она ни появилась. Тея уберет Вальтера под замок в маленькую шкатулку, которую хранит под кроватью, а ключ от нее всегда носит на шее. Тея защитит его от тети, отца и Корнелии, пока не наступит подходящий момент.

Добравшись до входной двери, Тея глубоко вздыхает, чтобы спрятать этот неповторимый день поглубже, стереть с лица секрет, который хранит ее тело. Но когда она входит в холл, одна мысль не дает ей покоя. Если миниатюру создала не она и не Вальтер, тогда чьи же руки вылепили ее в этом городе тайн?

IX

Ужин они начнут с яичных фриттеров с фенхелем из теплицы и укропом с рынка. Затем – курица, завернутая в копченый бекон, с мускатным орехом, шафраном и соусом из белого вина. Следом будет подана оленина, которую дополнит холодный каплун в лимонном соке. На этот пир горой уйдет немало гульденов, семья не в состоянии себе этого позволить, но Якоб ван Лоос должен понять, что Брандты умеют принимать гостей, и ключ к этому – стряпня Корнелии.

– И я подумала, – говорит служанка, собираясь на овощной рынок за день до визита Якоба, одновременно смущенная (расходы!) и в то же время вправе (такой повод!), – что приготовлю савойской капусты на испанский манер.

– А к ней подают маринованные четки? – интересуется Нелла.

Корнелия остается невозмутимой: когда она задумывает какое‐то блюдо, насмешки летят мимо ее ушей. Стол украсит знаменитое печенье с корицей от Ханны и Арнаута Мааквреде (безвозмездно, но Арнауту – ни слова). Отто сходил к виноторговцу, которого знал по работе клерком в ОИК, и выторговал три каменных кувшина бордо, которое переправляли в Швецию. Дом перерыли в поисках лучших резных стульев и кушетки. На стены гостиной повесили уцелевшие картины, расстелили на полу самый дорогой ковер. Отто приволок дров. Нелла взбила подушки. С утра и до самого ужина Корнелия занята на кухне и сражается с каплунами.

Что касается Теи, то единственная ее задача – это упражняться в игре на лютне. И еще – надеть лучшее платье из рубинового дамаста ^[12], сшитое, когда ей было пятнадцать, и нынче, как она считает, короткое в рукавах. И все же она юна и красива. Когда Корнелия поднимается наверх, чтобы заплести кудри Теи в две толстые косы и подвязать черными лентами, спустя от силы десять минут девушка уже готова, и теперь, в полуосвещенном холле, в ожидании Якоба, который вот-вот появится, она стоит вполоборота к тете. Видение в красном, жемчужные серьги поблескивают среди теней. И правда, запястья излишне обнажены, но Тея держится уверенно, как венецианская куртизанка, позирующая для портрета. Неллу охватывает смесь восхищения и раздражения, а под ними бушует страх. Девчонка ускользает из рук.

– Ты помнишь какие‐нибудь произведения для лютни? – спрашивает Нелла.

– Произведения для лютни?

Нелла подавляет вздох. После бала у Саррагон всякий раз, как она спрашивает племянницу, о чем та думает и что за музыка звучит в ее голове вместо нот на странице у нее перед глазами, Тея отвечает, что ни о чем. Очевидная ложь. Нелла часто замечает, как Тея смотрит вдаль с мечтательной улыбкой, которую тут же стирает с лица, едва понимает, что за ней наблюдают. Она больше не упоминает о засаде, которую ей устроила Клара Саррагон, и это удивляет Неллу, ведь она ожидала гнева после событий того вечера. Однако ответы Теи на всякий вопрос расплывчаты. Истории, что таятся в ее глазах и танцуют на губах, теперь недосягаемы, у Неллы нет ни малейших догадок.

А в остальное время Тея непочтительна, самоуверенна, ее дерзость бьет через край. Не знаешь, где полыхнет. Все попытки Неллы завести разговор обречены на провал. Она забыла, как беседовать с этой загадочной молодой женщиной – или, скорее, еще не научилась говорить с ней по-новому. Не осталось и следа от ребенка, которому Нелла когда‐то читала вслух и которого учила читать. Держала малышку за пухленькую ручку на весенних и зимних престольных праздниках, та наблюдала за цветочницами и людьми на коньках, а тетя кормила ее с ладони горячими орехами в карамели.

– Тея, – стараясь быть мягкой, произносит Нелла. – Этот ужин очень важен.

– Важен для кого? Почему ты так цепляешься за этого мужчину, ведь меня у вас отнимут?

Нелла запинается:

– Это всего лишь ужин. Для знакомства.

– Но ты сказала, что он важен.

– Да, потому что…

– Может, он чудовище. Станет меня избивать, морить голодом.

– Он не такой, – возражает Нелла, слегка повышая голос. Несмотря на все усилия.

– Откуда ты знаешь?

– Он усадил меня на стул, – отвечает Нелла, чувствуя себя нелепо. – Чем не свидетельство его добродушия?

Тея бросает на нее недоверчивый взгляд.

– Отдашь меня замуж за первого встречного, который тебя на стул усадил?

Нелла глубоко вздыхает:

– Если так случится, что ты выйдешь замуж за человека, который, не приведи Господи, когда‐нибудь причинит тебе вред, Тея, тогда ты вернешься к нам домой, сядешь у сальной свечи, съешь хиленькую селедку и примешься оплакивать судьбу. Ты имеешь полное право развестись, но я советую сперва попробовать вступить в брак. У нашей семьи заканчиваются деньги, а ты можешь спастись.

– Как ты сурова. – На глаза Теи наворачиваются слезы.

Нелла обуздывает гнев.

– Если и сурова, то лишь потому, что ты упряма. Ты жаждешь свободы, я знаю. Я была такой же…

– Ты никогда не была такой, как я.

– Поверь, брак мог бы стать для тебя дорогой к свободе.

– Но ты так и не вышла замуж снова.

«Нет. Из-за тебя», – хочет сказать Нелла, но прикусывает язык.

Тея вздергивает подбородок. Вот она, ее надменная сторона.

– Насколько я могу судить, ты знаешь о мужчинах очень немногое.

Они обе понимают, что Тея переступила границу, но Якоб уже наверняка вот-вот покажется на пороге, и Нелла не позволит себя сломить.

– Я наслаждаюсь свободой иного рода, – сдержанно отвечает она. – Кроме того, я еще не встречала того, кто стал бы мне близок.

– Если ты не встречала того, кто стал бы тебе близок, почему же ты так стремишься спихнуть меня первому встречному?

– Выйти замуж – твой единственный выход! – рявкает Нелла, и в глазах Теи вспыхивает триумф, она привела тетушку в ярость. – Или пойдешь попросишься к Ханне Мааквреде подмастерьем в пекарню? Мы растили тебя не для того, чтоб ты вырезала фигурки из теста.

– Этот мужчина, который сюда придет, не проложит мне дорогу к свободе. Мне не нужны ни брак с ним, ни его деньги.

– Я бы сказала, что нужны. У тебя впереди, даст Бог, долгая жизнь, и если Якоб ван Лоос готов поделиться своим состоянием…

– Ты имеешь в виду, готов ли он закрыть глаза на мой цвет лица.

– Я этого не говорила.

Тея смеется:

– То ли еще будет.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, – отвечает Тея, и лицо ее вновь становится непроницаемым.

* * *

Якоб прибывает на красивой барже, длинной и приземистой, выкрашенной в черный цвет с яркими фрагментами желтого – они поблескивают в льющемся из холла свете. Нелла и Отто встречают его, Тея стоит рядом. Сердце Неллы часто колотится. Она переминается с ноги на ногу, но Отто и Тея неподвижны, словно статуи, и сложно понять, о чем они думают. Гость входит в дом и, не глядя на Корнелию, протягивает ей шляпу.

– Сеньор Брандт. – Якоб низко кланяется. – Мадам Брандт. Тея.

– Сеньор ван Лоос, – отвечает Нелла. – Добро пожаловать.

Реверансы, поклоны, мгновения нервозной неловкости.

Корнелия, слегка сминая поля шляпы, закрывает дверь, и вечерний холод остается за порогом. Коридор наполняется золотистым светом. Горят все свечи из пчелиного воска, какие только семья смогла найти.

Нелла видит, что дом произвел на гостя впечатление. Да, плоть его усохла, но кости еще крепки. Якоб запрокидывает голову, чтобы полюбоваться тромплеем на потолке. Изучает гризайль на стене с таким же вниманием, с каким смотрел на Тею в прихожей Клары Саррагон. Затем достает из кармана плаща глиняную трубку с длинным чубуком.

– Не возражаете?

– Нет, конечно, – отвечает Нелла. – Перед ужином как раз есть время выкурить трубку.

– Благодарю. – Якоб снова запускает руку в карман. – Чуть не забыл: я принес вам подарок, госпожа Тея.

Он извлекает на свет тонкий томик в плотной бумаге. Тея подходит, забирает сверток из протянутой руки. Опускает на него взгляд, неподвижная. Корнелия наблюдает за воспитанницей из тени. «Лучше бы занялась чем‐нибудь другим», – думает Нелла.

– Не посмотришь? – подсказывает она Тее.

Девушка, мельком переглянувшись с отцом, разворачивает бумагу и снова замирает, читая название. Почти незаметно стискивает зубы, и у Неллы перехватывает дыхание. «Посмотри на гостя, – безмолвно взывает она к племяннице. – Поблагодари его. Ну же, говори!»

– «Критические рассуждения о театральных постановках», – зачитывает Тея, не повышая голоса и не поднимая глаз от книги. – Воеций ^[13].

Нелла уверена, что слышит доносящееся из тени цоканье языком, но Якоб, похоже, ничего не заметил.

– Сам не читал, – говорит он. – У меня не так много времени на чтение. Но подумал, что вас это может заинтересовать.

Гость снимает плащ, и Корнелия, забрав его, скрывается в темноте, чтобы повесить вместе со шляпой. На Якобе дорогой колет, черные штаны и необычайнейшие туфли. Такие мягкие на вид, совершенно неподходящие для амстердамских мостовых.

Тея сначала смотрит на туфли, затем скользит взглядом вверх и мимолетно задерживается на лице Якоба.

– Благодарю, сеньор, – мягко произносит она. – Уверена, я многое почерпну из этих страниц.

– Не сомневаюсь.

– Пройдемте, – приглашает Нелла. – Посидим в гостиной.

* * *

В гостиной ярко горит камин, и хотя в тенях не стоят лакеи и вдоль стен не снуют служанки, Нелла знает, что дом выглядит прекрасно. Она не слишком обеспокоена нехваткой прислуги, поскольку даже в богатых купеческих семьях такое не редкость. Марин всегда твердила, что глупо наполнять дом чужаками: разумно и благочестиво содержать малое хозяйство. Всякий раз, как Нелла об этом упоминает, Корнелия, вскинув брови, молча поднимает покрытые трещинами руки.

«Но ведь у нас не маленькое хозяйство, верно? – думает Нелла, с улыбкой закрывая дверь гостиной. – У нас огромный склеп, над которым витают имена покойных».

– Я заявляю: ваш дом – один из самых замечательных в городе, – произносит Якоб. – Скрытая жемчужина.

Нелла мягко подталкивает Тею локтем.

– Спасибо, сеньор, – бормочет девушка.

Для той, кто вечно так стремится высказать свое мнение, она вдруг стала слишком уж скромной и молчаливой.

– Другие дома все в золоте, бархате, мраморе, слоновой кости, куда ни глянь. Живут будто в шкатулке с драгоценностями. Не продохнуть нигде, – говорит Якоб.

– Вам не нравятся украшения? – спрашивает Нелла, присаживаясь и жестом приглашая гостя последовать примеру.

– Правильное украшение в правильном месте ни с чем не сравнимо, – отвечает Якоб, занимая место у камина так, словно делает это каждый день. Достает из кармана колета маленькую коробочку из слоновой кости и набивает трубку темными сушеными листочками – табаком, предполагает Нелла. – Когда слишком много украшений, моя манжета обязательно зацепит одно, и оно разобьется об пол. А здесь я вижу благочестивое соблюдение красоты самого необходимого. Часто принимаете гостей?

– Не так уж часто, сеньор, – отвечает Нелла.

Отто за спиной Якоба бросает на нее взгляд.

– Мы прожили в этом доме много счастливых лет, – продолжает она с деланой улыбкой.

Здесь, внизу, в гостиной, холле и столовой, они едва поддерживают притворство, ловко скрывая истинную пустоту дома, ощущение заброшенности от комнаты к комнате… но что, если Якоб поймет, насколько их положение отчаянно?

– Сеньор Брандт, – поворачивается он к Отто. – Не видел вас на балу у Саррагон.

– Я присутствовал, – отвечает Отто. – Но недолго.

– Не ваш излюбленный вид развлечений?

Отто натянуто улыбается:

– Предпочитаю более спокойные встречи с настоящими друзьями. Слышал, вы юрист?

– Верно. Блюду интересы семьи в городе. Новые контракты, торговые возможности и тому подобное.

– Семья все это вам доверяет? Вы еще юны.

– Отец десять лет назад скончался. На этом юность закончилась. Мать вернулась в Лейден и поручила мне вести дела в Амстердаме.

– Послушный сын, – говорит Отто.

– Вам лучше спросить об этом матушку, – усмехается Якоб.

Он сует щепку с каминной полки в огонь, чтобы раскурить трубку. Все наблюдают, как он втягивает дым. Тот вырывается из ноздрей, и гостиную наполняет удушливый древесный аромат с лимонным послевкусием.

– Экспериментирую с цитрусом и фенхелем, – поясняет Якоб, усаживаясь обратно. – Приобретаю табак у торговца из Вирджинии.

– Вы бывали в Вирджинии? – спрашивает Отто.

Якоб качает головой:

– Никогда не покидал Европу.

– Ясно.

– А вы, сеньор Брандт? Вы отошли от дел или трудитесь?

Отто ловит взгляд Неллы, а потом всматривается в огонь. Он готов солгать.

– Контролирую поток поступлений на склады ОИК. Отвечаю за распределение.

Якоб кивает, снова затягиваясь трубкой. Он не замечает мелькнувшую на лице Отто тревогу.

– С нашим оборотом работа, должно быть, тяжелая.

Отто наливает гостю бокал бордо и садится.

– Верно.

– Тея, – зовет Нелла. – Быть может, перед трапезой мы услышим павану ^[14]?

Прежде чем девушка успевает ответить, раздается громкий стук во входную дверь. Все оборачиваются, и Тея тут же делает шаг прочь из гостиной, явно желая поскорее сбежать.

Нелла ее останавливает.

– Корнелия справится, – произносит она, вперив в Тею пристальный взгляд. – Останься. Сыграй нам что‐нибудь.

Тея хмурится и подходит к футляру с лютней. Нелла с трудом сдерживается, чтобы не вскочить, не ответить на стук самой. Других гостей они сегодня не ждут, и пока холодный воздух просачивается в щель между дверью гостиной и полом, а Тея равнодушно перебирает струны, Нелла жаждет услышать в холле приглушенный разговор. Она наполовину надеется, наполовину молится, что это миниатюристка. После возвращения миниатюры младенца с чердака, после странного присутствия на балу сейчас самое время. Несомненно, как и много лет назад, миниатюристка оставит что‐нибудь на пороге.

Дверь гостиной открывается. Отто встает со своего места. Сердце Неллы бьется чаще.

– Каспар Витсен! – восклицает Отто, само радушие. – Входите, входите!

Нелла, охваченная изумлением, видит ботаника Клары Саррагон. На пороге гостиной – Каспар Витсен, с взъерошенными волосами, с обвисшим шерстяным шарфом, с потрепанной сумкой через плечо. В руках он бережно сжимает – подумать только! – ананас. Тея, отняв руку от струн, смотрит на новоприбывшего с едва скрываемым изумлением.

– Входите как следует, мистер Витсен, – отчитывает его Корнелия. – Вы холод впускаете.

Каспар Витсен встает в центре ковра. Корнелия, бросив на Неллу полный отчаяния взгляд, исчезает за дверью и возвращается в безопасность кухни. Новоприбывший оглядывает гостиную, и выражение восторга на его лице сменяется неуверенностью. Огонь продолжает потрескивать, Нелла на мгновение теряет дар речи. И вновь гадает, что здесь делает этот человек с его длинными, тонкими, грязными пальцами, напряженным взглядом и колючим фруктом в ладонях, похожим на странное существо, которое он спас от холода.

Нелла мельком смотрит на Якоба, который с отстраненным интересом попыхивает трубкой. «Должно быть, считает, что у нас тут по вечерам таверна, – думает Нелла. – Распахнутая дверь, заходи всякий желающий».

Отто избегает ее взгляда, и замешательство Неллы перерастает в гнев. Отто знал, насколько этот вечер важен. Насколько ценным для них может оказаться присутствие такого гостя, как Якоб. И все же здесь этот человек с ананасами, который не видел расчески с самого Михайлова дня, и Отто встречает его с распростертыми объятиями.

– Так любезно, что вы пригласили меня отужинать, – произносит Каспар.

У Неллы горят щеки. Пригласили отужинать?! В то время как они с Корнелией тщательно планировали угощения, столько часов потратили, чтобы дом засиял, чтобы платья и прически смотрелись идеально, единственное, что сделал Отто, – это поболтал с виноторговцем! Да и Тея бездельничала у себя в комнате! Еды хватит, потому что Корнелия всегда готовит с излишком, но дело не в этом. Дело в том, что Отто намеренно испортил вечер. Нелла собирает в кулак остатки спокойствия. Нельзя, чтобы Якоб увидел ее выбитой из колеи.

– Мадам, – поворачивается к Нелле Каспар и протягивает ей ананас, – примите в знак благодарности.

– Благодарю вас, мистер Витсен.

Она с непроницаемым лицом берет тяжелый фрукт.

– Вы когда‐нибудь держали его в руках?

– Признаюсь, нет. Он увесистей, чем я ожидала. – Нелла поднимает взгляд на Каспара. – Немного шершавый на ощупь.

Каспар улыбается. Нелла вновь смотрит на подарок, испытывая искушение бросить его в огонь и поглядеть, что выйдет. Она с усилием напускает на себя невозмутимый вид, ту же снисходительность к чудаковатому садовнику, что проявляла Клара Саррагон. Если Клара Саррагон может себе позволить ананасника на балу, то и Нелла Брандт тоже. Она подходит к огню и аккуратно ставит фрукт на каминную полку, а остальные встают с мест, чтобы его рассмотреть.

– Какая любопытная форма, – замечает Якоб.

– Прекрасная форма, – говорит Каспар.

– Отчасти похоже на то, что можно увидеть в джунглях, – продолжает Якоб. – И отчасти на то, что мальчишки пинают по траве.

– Мы познакомились с мистером Витсеном на балу у Клары, – поясняет Нелла.

– Похоже, тот вечер был сущим кладезем джентльменов, – отвечает Якоб.

Совершенно позабывшая про лютню, Тея, кажется, давится, прикрывшись рукой. Отто делает очередной глоток вина, и Нелла еще сильнее падает духом. «Всего один вечер, – думает она. – Я хотела устроить всего один нормальный ужин».

Порывшись в сумке, Каспар извлекает оттуда склянку.

– Джем, который вы пробовали. Но, может, вы не захотите?

– Конечно захотим. – Отто забирает склянку из пальцев Каспара. – Я им искренне насладился.

Он ставит склянку рядом с ананасом.

– Теперь все в сборе. – Отто, повернувшись, улыбается Нелле. – Думаю, пора за стол.

* * *

Стол – море белого дамаста с остатками сверкающего хрусталя Йохана. Нелла уходит в себя, пока мужчины обсуждают торговлю, ананасы, англичан и французов. Отто сидит во главе стола, Тея – по левую руку от него, Якоб – по правую. Нелла и Каспар занимают места дальше. Она смотрит на картину за спиной Якоба, последнее из любимых полотен Марин, «Кораблекрушение» кисти Бакхейзена. Нелла как наяву слышит скрип мачт, завывание тропического ветра, крики тонущих моряков – среди густых брызг видны только их руки. «Лишь Марин могла купить картину, где изображено кораблекрушение, – думает Нелла. – Еще и повесить у нас над головой в столовой. Напоминание об опасности выхода за границы – в комнате удовольствий».

Вскоре с фриттерами, курицей и олениной покончено. С каплунами тоже, остатки размазаны по тарелкам, крошечные брызги бордо на дамасте напоминают кровь. Сидя рядом с тетей, Тея изображает покорность, но Нелла видит, что внутри у нее пылает огонь. Тея смотрит в бокал, будто последний глоток вина в нем – бездонный океан.

«Я не была такой в ее возрасте, – думает Нелла. – Я делала что велено. Неужели она действительно верит, что я устроила все это лишь для собственного развлечения? Неужели не понимает, что я предпочла бы сидеть внизу с Корнелией и Лукасом, греться у огня? Тея ведет себя так, будто делает нам одолжение. Ее не интересует никто, кроме себя, и она даже не представляет, как годы возьмут свое, подкрадутся, словно хитрая кошка, из-за угла».

Нелла сжимает кулаки, уговаривая себя быть спокойной, великодушной. «Помни, в какой семье родилась девочка. Она вовсе не плохое дитя, просто скучает и понятия не имеет о том, как устроен мир».

– Оранжерея для идеальных ананасов – вот моя мечта, – говорит Каспар, и глаза Отто блестят, следуя за маневрами ботаника с солонкой и кувшином воды, на примере которых тот что‐то показывает. – В частных владениях уже есть неплохие. У Клары Саррагон и ее мужа. И те, что в Леувенхорсте и Соргвлите. И, конечно, в Клингендале и Вийверхофе.

Отто улыбается:

– Петронелла всегда твердит мне, что за городом делать нечего. Быть может, она ошибается.

«Это не я. Это была Марин», – хочет сказать Нелла. Но последнее, что сейчас нужно, – упоминать мать Теи.

Каспар удивлен. Он смотрит на Неллу через стол.

– Вы знакомы с сельской местностью, мадам?

– Была, да.

Отто и Тея тоже поворачиваются к ней, словно ожидая, что Нелла бросится защищать тяготы взросления за городом.

– Я в свое время в Ассенделфте собирала яблоки, – продолжает она. – Мы ничего не знали об этих вещах. Они были не для нас.

Якоб выпячивает нижнюю губу.

– Но мир не стоит на месте.

Тело в корсете немеет, мысли движутся механически. В столовой тепло и светло, но она кажется тюрьмой. Нелла слишком туго стянула волосы под чепцом, ей хочется его сорвать. После всех своих планов, трудов ей так хочется сдернуть со стола скатерть. Увидеть, как последние хрустальные бокалы Йохана, его изящные делфтские чаши, серебряные приборы разлетятся или разобьются о чистые половицы. Побежать наверх, выцарапать из волос шпильки. Задуть свечу и забраться под одеяло. А мужчины все беседуют.

– Думаю, вы правы, ван Лоос, – произносит Каспар. – Мир не стоит на месте, и еще многое предстоит сделать. Что действительно нужно, так это оранжерея на двести растений. Где тепло зимой, денно и нощно. Можно будет выращивать не только ананасы. Гуаву, манго. Страстоцвет, бананы.

– Джемы. Цукаты. Пикантный ром. Можно сколотить целое состояние, – говорит Якоб.

– Но что для всего этого нужно, – Каспар поднимает солонку, – помимо земли, разумеется, так это связи с ОИК и ВИК ^[15].

– Почему? – спрашивает Тея.

– Потому что у обеих компаний есть огромное преимущество перед аристократами-любителями в загородных поместьях. – Каспар говорит с Теей спокойно, как говорил бы с мужчиной. – Большинство семян и цветов попадают в Амстердам их торговыми путями. Компании сохраняют монополию на все, что поступает и вывозится. Лишь от тех, кто остается здесь, зависит – будут они процветать или погибнут. Однако это дорого. Отсюда и аристократы. – Он вздыхает. – Отсюда и Клара Саррагон.

– И насколько дорого, приблизительно? – спрашивает Отто.

– О, тысячи гульденов, – отвечает Каспар. – И нам нужно усовершенствовать те виды оранжерей и систем нагрева, что у нас уже есть. Нужно поддерживать температуру почвы и воздуха такой же высокой, как в Индиях. Нужно выяснить, не лучше ли использовать пар. Не будет ли дубильное корье дольше держать жар и способствовать росту плодов.

Нелла понятия не имеет об этих богатых поместьях, садах, местах для выращивания незнакомых фруктов. Об этом честолюбии. В ее словарном запасе нет слов «дубильное корье».

«Почему ты здесь?!» – ей хочется кричать на Каспара. Ананасы и манго затмили каплунов Корнелии. Отто нравится сумятица, которую этот фанатик вносит в ужин с претендентом на руку его дочери, но Нелла не желает сдаваться. А Якоб, несмотря на беседу, что вертится вокруг выращивания растений и переопыления континентов, кажется, вполне наслаждается вечером. Он снова достает коробочку из слоновой кости и аккуратно засыпает в чашу трубки щепотку табака. «Мы едим, а он будет окутывать нас клубами дыма, – думает Нелла. – И мы ему это позволим».

– Я часто гадаю, – хватается она за соломинку в разговоре, – как табак на борту кораблей удается сохранить сухим. Как это делается?

Нелла никогда не задавалась подобным вопросом, но он слетает с губ, чопорный, озабоченный. Она женщина и потому должна интересоваться, расспрашивать, чтобы мужчина мог продемонстрировать знания. Тея подавляет зевок.

– Процесс долгий и трудоемкий, – отвечает Якоб, поджигая от свечи щепку и поднося ее к содержимому трубки. – Сырость и соль, солнечный свет и темнота. Временами это вовсе не возможно. – Он указывает на картину с кораблекрушением у себя за спиной. – У вас нет желания отправиться за границу, госпожа Тея?

Девушка испуганно вздрагивает, затем медлит, будто размышляя.

– Я хотела бы увидеть Париж и Лондон. Сходить в Друри-Лейн, посмотреть на актрис. Посетить Гранд-оперу.

Опустив глаза, она принимается сосредоточенно разрезать последний фриттер в своей тарелке. Словно открыла о себе что‐то, о чем не хотела рассказывать.

Париж, Лондон, Друри-Лейн. Они никогда не говорят об этих местах, но Тее они, кажется, так хорошо знакомы. «Я думаю о кораблекрушениях и мертвых мужьях, – дивится Нелла, – а Тея мечтает о Париже?»

– Что не так с Амстердамом? – спрашивает она гораздо резче, нежели намеревалась. Присутствующие удивленно поворачиваются к ней. Нелла запинается, глядя на Якоба. – В конце концов, в Амстердаме любой может возвыситься.

– Совершенно верно, – соглашается Якоб.

Каспар смеется:

– Вы действительно в это верите?

– Так произошло в случае моего мужа, – отвечает Нелла, стараясь не ощетиниться.

– Мадам Брандт, – произносит Каспар, в возбуждении стукнувшись длинными бедрами о край стола, – в этом городе все влиятельные посты занимают около пяти семей. И они прикладывают любые усилия, чтобы все унаследовали их сыновья и племянники. Выдают дочерей замуж в своем узком кругу. И этот золотой круг власти остается непроницаемым, вечным.

Якоб вновь глубоко затягивается, и комнату наполняет запах дыма и фенхеля. Терпение Неллы на исходе.

– Что ж, кому об этом знать, как не вам, мистер Витсен, раз вы работаете на Клару Саррагон. Быть может, вы очень даже наслаждаетесь отражением золотого круга?

Каспар смеется.

– О, это неправда. – Он бросает взгляд на Отто. – Со вчерашнего дня я больше ей не подчиняюсь.

– Что? – не в силах скрыть удивления Нелла.

Клара Саррагон вела себя так, словно владеет им с потрохами.

– Да, мадам. Я обрел свободу.

– Свободу? Для чего?

– Сеньор ван Лоос, – вмешивается Отто, прежде чем Каспар успевает ответить. – Поведайте нам, как давно вы владеете домом на Принсенграхт? Один из тех красивых, новых, верно?

Якоб делает глоток вина.

– Ему четыре года, именно столько лет назад я его и приобрел. И все же он остается большим и пустым, если не считать меня и миссис Лютгерс, моей экономки.

Услышав, что у Якоба тоже немного прислуги, Нелла чувствует облегчение.

– Но я бы хотел его заполнить, – продолжает он. – Чтобы был такой же стол, как здесь. Собирать за ним большую семью, как было в моем детстве. За хорошей едой и в хорошем настроении. Я твердо намерен вырастить собственное семейное древо. Собственную родословную, сколь мало бы, по мнению такого, как Витсен, это ни значило.

Почетный амстердамец Якоб улыбается: словами создает мечту, провозглашает цель, рассказывает о своем доме. Нелла наблюдает, как Тея склоняет голову, разглаживает складки рубинового платья, снова отстраняясь от происходящего.

Каспар добродушно смеется над шпилькой Якоба, но Нелла думает о ветвях семейного древа, что тянутся выше к солнцу, о листве, сквозь которую льется свет на эту зыбкую землю – всем им в конце концов придется ее покинуть. Можно начать все сначала с ростка. Да, они начнут, как в мечте Якоба. Якоб ван Лоос – исключительный человек, и они должны его удержать. Или даже лучше: они должны заставить его захотеть задержаться.

– Давайте пройдем в гостиную, – предлагает Нелла.

Довольно ананасов, оранжерей, воспоминаний о детстве в Ассенделфте. Нелла снова поднимает взгляд на картину с кораблекрушением. «Марин бы хотела, чтобы я боролась за ее дочь, – думает Нелла, – даже если ее дочери это не нравится». Она поворачивается к присутствующим с новой улыбкой.

– Немного музыки, прежде чем джентльмены откланяются?

– Превосходно, – кивает Якоб. – Всегда с удовольствием слушаю лютню.

X

Той ночью Нелле снится Ассенделфт.

Дом ее детства мертвенно безмолвен. Она стоит перед ним, разглядывая красную каменную кладку стен, возвышающихся в два этажа на фоне белого неба, пока ветер пытается сорвать с ее головы чепец. Старые деревья у отчего дома превратились в иссохших часовых; безжизненные сады, в которых когда‐то росли яблони и вишни, обернулись армией, которой не с кем сражаться. Яблоневый сад хранит семейные могилы: ее отец Герт Ортман, ее мать Петронелла. Арабелла и Карел, сестра и брат. Как и в реальном мире, все они мертвы. Нелла поворачивается к ним спиной, обходит дом, останавливается у озера.

Широко раскинувшаяся водная гладь мутна на поверхности и в глубине. Мускусные утки улетели, но на середине озера Нелла замечает свою детскую лодку, прогнившую, с облупленными бортами, которая плывет к ней сама по себе. Стóит лодке коснуться берега, произойдет нечто ужасное, суденышку нельзя позволить добраться к ней, и Нелла рывком разворачивается.

Пустые окна смотрят на нее сверху вниз, зияя дырами без стекол, сквозь которые в дом пробивается вьющаяся растительность. Кажется, здание готово развалиться у нее на глазах: Нелла с ужасом видит, как ширятся дыры в крыше. Конечно, она не может войти внутрь, но и у озера оставаться нельзя. Над комнатой, где, окончательно растворившись в выпивке, скончался Герт Ортман, осыпается дымоход. Там, рядом, рыдала ее мать, колотя по стенам разбитыми кулаками, сознание ее тонуло в безумии. Внизу комната, где Нелла познакомилась с Йоханом Брандтом и вышла за него замуж, чтобы вместе они могли начать новую жизнь. Кирпичная кладка идет рябью, словно каждая комната едва сдерживает свое горе.

Позади Неллы лодка бьется о берег. Ужас происходящего душит. Раздается хлюпающий звук, словно кто‐то выбирается из озера. Ноги шаркают по гравию, шаги становятся громче. Наконец очнувшись, Нелла бросается за угол дома. Тень следует за ней по пятам, насквозь мокрая. И это мокрое пытается ухватить Неллу за талию, поймать неловкими пальцами юбки. Нелла бежит между деревьев, спотыкаясь о корни. Завязки чепца развеваются, босые ноги вязнут в болотистой земле. Нелла замерзла и вся в грязи. Она едва может двигаться, но ей нужно перебирать ногами. С криком Нелла тянется к двери, против воли проворачивает ручку и падает внутрь, не зная, что там найдет.

Ахнув, Нелла просыпается. Она лежит в темноте Амстердама, сердце бешено колотится, мокрые от пота простыни липнут к телу. Вокруг тишина. Она действительно кричала? Нелла ждет, что реальная дверь вот-вот распахнется, в спальню сунет голову старинная подруга Корнелия и мерцание свечи выхватит беспокойство на ее лице. Но никто не приходит. Темный цветок, распустившийся под ребрами Неллы, начинает закрываться, дыхание выравнивается.

Она садится на кровати, на которой должна была начать жизнь заново восемнадцать лет назад, и дрожащими руками подносит огарок к свече.

Когда тебе снятся места детства, ты снишься сама себе. Или, по крайней мере, то, как ты пытаешься себя найти. Нелла лежит на постели, глядя на трещины в потолке. Сейчас глубокая ночь: со стороны канала не доносится ни звука.

Когда‐то была Нелла, жившая до Амстердама, до своего покойного супруга Йохана Брандта и его покойной сестры Марин. До появления семейных надгробий под деревьями Ортманов. До всех этих призраков, которым что‐то от нее нужно, был человек. Девочка, перед глазами которой простирались бескрайние поля, срывала ягоды земляники с кустов рядом с дверью, бродила под широкими небесами Ассенделфта, где вдали над пасущимися коровами горизонт опускался так низко, что казалось, стада гонит сам Господь.

Но пусть даже та девочка действительно существовала, как и тот дом, та земляника и коровы, Нелла знает, как память способна подрезать жизнь, расширять ее или умалять. Все воспоминания неточны. Можно вдруг обнаружить, что ты веришь в свою былую красоту и храбрость. Но быть в точности уверенной в этом уже нельзя.

Из ящика с бельем Нелла достает миниатюру младенца, сжимает в ладони. Опускает голову на подушку, желая обрести покой. И до рассвета ворочается в простынях, волнуясь о деньгах, о том, захочет ли Якоб снова увидеть Тею, и почему окна Ассенделфта двигались в ее сне, словно разинутые пасти.

* * *

Позже, утром, измученная Нелла в одиночестве завтракает на кухне. Тея, уже одетая, спускается по лестнице и замирает, словно ожидала увидеть Корнелию или вообще никого – и поесть спокойно, как это делает Нелла. Больно видеть настороженность Теи, и Нелла окликает девушку, когда та уже чуть было не повернула назад:

– Тея? Погоди.

– Я устала, тетя Нелла.

– Я тоже. Мы можем поговорить о вчерашнем вечере?

Но Тея стоит на лестнице, не желая двигаться.

– Папа проснулся?

– Насколько я знаю, нет. – Нелла смотрит на аккуратное черное платье племянницы, на уже повязанный вокруг шеи шарф. Вниз по лестнице сбегает Лукас, пристраивается в складках юбки Теи. – На тебя не похоже – так рано одеваться.

– В моей комнате холодно. В этом доме всегда не хватает тепла.

– Позавтракаешь?

– Я не голодна.

– Могу приготовить бекон, поджарить…

– Я не голодна.

Значит, Неллу так и не простили за вчерашний вечер. И за бал, скорее всего, тоже. И за каждый день всех восемнадцати ужасных лет жизни Теи. Нелла пытается собраться с мыслями, а затем говорит:

– Мне снилось, что я в Ассенделфте.

Тея удивленно поднимает голову. Нелла замечает искру любопытства в глазах племянницы, которую та тут же гасит.

– Ну, – добавляет Нелла, – сон больше походил на кошмар.

Тея с отсутствующим выражением лица подходит и садится напротив тети. Наклоняется и берет у Неллы шкурку от бекона. Нелла не возражает.

– Все было непохоже на дома, которые описывал Каспар Витсен, – продолжает она. – Совсем наоборот. Хотя я с трудом помню, как дом выглядит на самом деле.

Нелла ловит себя на ощущении, словно она принесла опавшие листья отцовского сада из своей спальни сюда, в эту теплую комнату. Черные и мокрые от дождя, они почти прилипают к коже. Тея отрывает половину шкурки бекона и бросает ее на пол Лукасу. Оставшееся отправляет в рот, не по-дамски жуя. И снова Нелла ничего не говорит. Она наклоняется и гладит Лукаса по голове.

– Помню, там, где я выросла, было много животных, – говорит Нелла.

Тея по-прежнему молчит. Видимо, Нелле придется постараться.

– При этом ни один из амбаров в Ассенделфте не мог сравниться с обитателями зверинца Синего Джона. Не знаешь, он привез новых животных в этом году? Вы с Корнелией ходили?

Тея пожимает плечами. Они обе прислушиваются к тому, как Лукас чавкает своей долей бекона.

– По-моему, тебе очень повезло иметь место, куда можно сбежать, – внезапно с жаром говорит Тея. – Загородный дом…

«Выходи за Якоба, и у тебя будет такой», – хочется сказать Нелле. Но она сдерживается, очень стараясь не обострять размолвку и радуясь, что удалось выдавить из племянницы два полных предложения. Ей никогда не нравилось говорить про Ассенделфт, Нелла даже начинает жалеть, что упомянула о сне. Но зато они спокойно разговаривают, и рядом появляются другие существа – темные силуэты среди листьев из отцовского сада.

– Жизнь там была крестьянская, совсем не сельская идиллия, – произносит Нелла. – А потом все развалилось.

– Развалилось? – хмурится Тея.

– Жить там стало трудно.

– Не может быть труднее, чем здесь, – отрезает Тея.

– Там было озеро, – начинает Нелла, но дыхание у нее перехватывает, и она не может больше вымолвить ни слова.

– Я бы хотела увидеть озеро, – мечтательно говорит Тея. – У нас даже лодки нет.

«Якоб мог бы подарить тебе лодку».

– Но, милая, – говорит вместо этого Нелла, – ты же не умеешь плавать.

– Я могу научиться. Если ты чего‐то не умеешь сейчас, это не значит, что не научишься в будущем.

– Мои брат с сестрой умели плавать. Карел и Арабелла.

– Они приезжали в этот дом?

– Нет. Они были намного моложе меня. Меня отослали, чтобы я вышла замуж за Йохана и устроилась в Амстердаме. С самого начала мне предстояло много чему научиться.

Нелла вспоминает, какой неприветливой была в первые несколько недель Марин, как тяжело из-за этого приходилось.

– Я училась быть женой, – продолжает она, – пыталась вести домашнее хозяйство. И всякое такое.

Нелла смотрит на племянницу. Всякое такое. Например, тайный любовник ее мужа. Тайная связь Отто и Марин. Попытки продавать сахар, чтобы удержать семью на плаву, и нить, что вплелась повсюду, – миниатюристка. Миниатюристка, которая всегда на острие жизни и всегда – в ее сердце. Тея понятия не имела, насколько все было сложно и насколько проще могло бы все стать для нее! Но Нелла знает, что должна говорить о браке с положительной стороны, иначе Тея никогда не захочет выйти замуж.

– Мне было бы неудобно, если бы младшие висели у меня на юбках.

– А что стало, когда они подросли? Разве тебе не хотелось их увидеть? – Тея чует запах крови и наклоняется вперед. – Ты их не любила?

– Карел покинул дом в тринадцать. Я бы хотела увидеть его снова, но не пришлось.

Глаза Теи расширяются.

– Никогда больше не виделись? Куда он уехал? На Молуккские острова?

– В Антверпен.

Тея не может сдержаться и фыркает:

– Прямо самый край света. А что стало с Арабеллой?

Нелла глубоко вздыхает. Об Арабелле ей нравится думать еще меньше, чем о покойных родителях.

– Наш отец умер, когда мне было семнадцать. Мне пришлось выйти замуж, чтобы обеспечить себе будущее. Арабелла осталась в Ассенделфте с нашей матерью, – медленно произносит она, словно этого достаточно, чтобы описать жизнь Арабеллы.

Заметив выражение лица Теи, Нелла добавляет:

– Это было в порядке вещей: старшая дочь уезжает, чтобы выйти замуж. Мальчик отправляется в одиночку искать счастья.

Но про себя Нелла знает, что это ненормально, когда мальчик из такой «хорошей» семьи отправляется в путь в тринадцать лет, а его старшая сестра обрывает все связи с домом, который покинула. Она думает о Якобе, о милой маленькой троице братьев ван Лоос. Землевладелец, солдат, юрист – вот такие простые архетипы, все еще не разорвавшие связь со своей матерью. Сама Нелла такой семьи не знала, но, с другой стороны, ее не знал никто из этого дома на Херенграхт.

– Что с ними стало? – спрашивает Тея. – После того, как ты вышла за моего дядю, а Карел сбежал?

Нелла отчаянно желает, чтобы Отто проснулся и спустился вниз, избавив ее от этих неприятных воспоминаний. Но в сознании уже возникает образ матери. Миссис Ортман была когда‐то привлекательной, пышнотелой и мудрой женщиной, но все, что Нелла видит, – как мать бьется головой о стену спальни. Она ощущает, как внутри щелкает, когда пришлось взять ее за руки. Как ее мертвые глаза неотрывно смотрели на озеро Ассенделфт. Нелла помнит мягкость кожи матери, как прижимала кусочек ваты к ее кровоточащему лбу. Как бесконечно долго укладывала мать в разворошенную постель. Арабелла, слишком юная для этого ужаса, смотрела широко раскрытыми глазами, как старшая сестра избегает острых ногтей матери, ее кислого дыхания. Из горла матери вырывались гортанные упреки. Временами сестрам казалось, что они дети животного.

Чтобы избежать вопросительного взгляда Теи, Нелла изучает остатки своего завтрака. В Ассенделфте они не следили за собой. Запятнанная репутация отца глубоко в них укоренилась, и когда мать ранила себя, чтобы выпустить этого демона, Арабелла видела его лучше остальных.

Неллу переполняет вина, настолько невыносимая, что ей приходится отойти к камину под предлогом долить кипятка в кофейник.

– Моя мать знавала хорошие дни, – медленно проговаривает Нелла, стараясь унять дрожь в голосе.

Она осознает, что Тея не понимает, о чем идет речь. Но как описать ей, что значит жить в мире, полностью созданном фантазией твоей матери? Обвинения, выдумки о том, чего никогда не было? Никакой рассказ не смог бы отразить тот упадок и бессилие, которые царили в Ассенделфте, ту реальность, которую они так хорошо скрывали, чтобы выдать Неллу замуж, перевезти ее в Амстердам и вернуть хотя бы часть нормальности фамилии Ортман, хотела того сама Нелла или нет.

– Моя мать была нездорова, – снова пытается говорить Нелла. – Ей было трудно держаться… за реальность.

Ее мать неподвижно смотрит на озеро, и что‐то в его течении передает ей послание на только ей ведомом языке.

– Она умерла примерно через год, как я переехала в Амстердам.

Тея упирается ладонями в стол.

– И… как она умерла?

Нелла чувствует, как что‐то сдавливает ребра.

– Утонула в озере.

Тея на мгновение замолкает. Ее взгляд скользит в сторону, словно она представляет себе эту сцену потери, мысленно рисует место, где она никогда не была, женщину, которую никогда не повстречает.

Несмотря на нежелание говорить обо всем этом, Нелла не может скрыть разбавленный чувством вины проблеск удовлетворения. «Теперь ты знаешь, – думает она. – Ты не единственная, кто потерял мать. Вот что бывает, когда задаешь вопросы».

– Мы не знаем, покончила ли она с собой, – продолжает Нелла. – Но она утонула. Ее похоронили в яблоневом саду, рядом с моим отцом.

Тея поражена.

– Но… что случилось с Арабеллой? Почему она не переехала жить сюда?

Руки Неллы сами собой сжимаются в кулаки.

– Я довольно долго не знала, что мать умерла.

– Что?

– Карел уехал, а я не получала писем из Ассенделфта.

– Но почему?

– Я просто не знала! – огрызается Нелла и тут же, сделав глубокий вздох, поворачивается к столу. – Не все близки со своими семьями.

– Но Арабелла была совсем юна!

– А ты была еще младше, Тея. Ты была совсем маленькой.

– А Арабелла?

– Ей было девять. Но ты была важнее для меня.

Тея напряжена.

– Хочешь сказать, это моя вина?

– Конечно нет! – возмущенно восклицает Нелла.

– Но она твоя сестра. Ей было девять. Будь у меня сестра, я бы вернулась.

– Откуда тебе знать, что бы ты сделала? Арабелла была совершенно счастлива.

– Откуда ты знаешь, если ты больше с ней не встречалась?

Нелла хватается за край кухонного стола.

– Она любила Ассенделфт. Я устроила так, чтобы она осталась в доме с нашей последней служанкой. Она выросла, присматривая за животными и садами.

– Поверить не могу, что ты больше туда не возвращалась.

– В Амстердаме так много всего происходило. Да, так случилось, Тея. Так бывает в жизни, знаешь ли. Не всегда можно все втиснуть в аккуратную трехактную пьесу. Невозможно быть в двух местах одновременно.

Тея молчит, но Нелла знает, что племянницу переполняют восторг и возмущение от этих новых знаний.

У Неллы слегка кружится голова, как будто она пришла сюда исповедоваться, выставить себя в невыгодном свете. Она не смогла рассказать Тее, каково это было – жить среди армии отцовских деревьев, в путах родительского брака. И о том, что произошло после с ее матерью. В итоге она выставила себя бессердечной, выживающей за чужой счет. Возможно, именно этот урок она и пытается донести до племянницы: Тея должна строить жизнь так, чтобы сделать ее лучше для себя. Но все, что у нее получилось, – это предстать перед племянницей чудовищем.

Прежде чем Нелла успевает рассказать что‐то еще, выуживая из себя те ужасные дни, – письмо Арабеллы, в котором говорилось о последних часах жизни их матери перед тем, как она утонула, описание ее тела и решение Неллы не говорить об этом ни слова Корнелии и Отто, – наверху кухонной лестницы раздаются долгожданные шаги.

Нелла рада, что Отто проснулся и они могут наконец начать нормальный день. Она выбросит из головы заболоченное озеро, меняющие форму окна дома, образ разбухшего от воды тела матери, лицо брошенной Арабеллы. Но в теплую кухню с озабоченным видом спускается Корнелия, сжимая в руке маленький конверт.

Все тело Неллы трепещет от волнения, от уверенности, что она вот-вот увидит хорошо знакомый почерк на письме, адресованном ей. И тут же она замечает, как Тея поднимается и, заметив записку в протянутой руке Корнелии, замирает в ожидании. От кого Тея может ждать весточку?

– Это от ван Лооса, – сообщает Корнелия, глядя на Неллу. – Адресовано тебе.

Тея падает обратно на стул, Нелла чувствует такое же опустошение.

– Ты ждала письма? – спрашивает она у племянницы.

– Нет, – отвечает Тея. – А ты?

– Сообщение от Якоба.

– Что ж, твое желание сбылось. Будешь открывать?

Нелла ломает печать и пробегает письмо глазами, не в силах скрыть улыбку. В конечном итоге план работает.

– О, Тея, – говорит она, – Якоб приглашает нас в театр через неделю. Места в ложе.

Корнелия подозрительно щурится.

– Ты не любишь театр.

– Якоб ведет нас в театр? – Тея потрясена.

– Да. Что не так?

– Он тоже не любит театр, – отвечает Тея. – Если судить по той ужасной книге, которую он мне принес.

– Он принес тебе подарок, – возражает Нелла, пытаясь совладать с раздражением.

– Учитывая все обстоятельства, лучше бы ананас подарил. Что ты сделала с тем, что принес Каспар? Я его в гостиной не заметила.

– Не упоминай при мне ананасы, – говорит Нелла. – Спроси Корнелию. Вряд ли я в этом разбираюсь.

Корнелия заливается краской.

– Он в кладовой, с картошкой. Я не знаю, что с ним делать.

Тея вздыхает.

– Согласно книге Якоба, девушки, посещающие театр, страдают бесстыдством и распущенностью речи.

– Возможно, он прав.

Тея скрещивает на груди руки:

– Корнелия может заворачивать сыр в страницы этой книги, мне плевать. От такого подарка у меня мороз по коже. С чего Якоб решил, что мне может понравиться эта книга?

– Что это за речи? – резко спрашивает Нелла.

Тея вздыхает:

– Ничего.

– Приглашение – это хорошая весть, Тея. Очень хорошая! Ужин сработал.

– Хотела бы я знать, с чего в твоем голосе, тетушка, столько довольства. Мы всегда могли сходить на спектакль вдвоем, если тебе так хотелось.

Нелла предпочитает не замечать злость на лице Теи. Как и выражения неловкости на лице Корнелии. Она крепко сжимает в кулаке послание от Якоба, и кирпичики ее детства снова обращаются в пыль.

XI

«Это очень многое объясняет, – бушует Тея, спеша в Схаубург. – Тетя Нелла всегда говорит так, словно ее силой выдернули из деревни и заставили выйти замуж за Йохана Брандта. На самом деле она дождаться не могла, чтобы уехать оттуда! Ей наплевать, что она бросила свою бедную семью. Неудивительно, что она никогда не рассказывает о детстве. Утренний разговор не показал ничего, кроме типичной для тети Неллы жестокости, – и Тею от этого тошнит. – Неудивительно, что она так легко приказывает мне выйти замуж, – думает Тея, – и ни слова не хочет сказать про Марин Брандт! С чего бы, если она с готовностью позволила собственной матери утонуть и бросила сестру, еще ребенка, гнить с каким‐то пастухом?

Я бы взяла Арабеллу под свое крыло, – твердит себе Тея, шагая так быстро, что ботинки громко стучат по мостовой. – Я бы крепко ее обняла. И была бы рядом, чтобы вытащить маму из озера».

Тея сворачивает на Кайзерсграхт, желая оказаться рядом с Вальтером, желая погрузиться в собственные тайны. Даже в одиночестве она физически ощущает это чудо: в животе, в горле, в кончиках пальцев. Подумать только, их связывают невидимые узы, которых больше никто не видит! Тея так сильно хочет Вальтера, что мечтает забраться к нему в голову, обосноваться в местечке под ребрами. Хочет, чтобы между их телами не осталось ни единого просвета, хочет, чтобы он не занимался ничем без нее.

У черного хода театра Тея невольно оглядывается, чувствуя мурашки на шее, словно за ней кто‐то наблюдает. На миг девушка останавливается, оглядывая поток горожан, но никто не обращает на нее внимания. Ощущение исчезает, стоит ей повернуться лицом к театру. Амстердам, как обычно, занят своими делами, и это приносит приятное облегчение.

На входе новый сторож. Когда Тея, кивнув, пытается пройти, он ее останавливает:

– Куда собралась?

Тея пристально смотрит на него:

– Ребекка Босман здесь?

– Тебе какое дело?

– Я – Тея. – Ее бросает в жар, она чувствует себя глуповато. – Подруга Ребекки.

– Можно подумать, я обязан пускать любого, кто назовется другом мадам Босман.

Сторож особо выделяет слово «друг», как будто сама идея такой дружбы для Теи сомнительна.

– Вы хотите денег? – Тея выпрямляется в полный рост.

Страж прищуривается, но, прежде чем он успевает хоть что‐то сказать, девушка замечает за его спиной идущего по коридору Вальтера.

– Вальтер! – зовет Тея. – Тут какое‐то недоразумение.

Вальтер оборачивается. На одно странное мгновение Тее кажется, что он ее не узнает. Тея чувствует себя невесомой, ее слегка подташнивает, но сторож рассеивает это оцепенение:

– Знаешь эту юную леди?

– Знаю, – кивает Вальтер.

– На самом деле?

– На самом деле. Можешь ее пропустить.

Сторож неохотно отступает в сторону. Тея проходит мимо него, не оглянувшись. Как только они с Вальтером заворачивают за угол, девушка обвивает руками его шею.

– Тея. Не здесь.

– Разве ты не рад меня видеть?

– Не надо вешаться на меня на людях.

– Здесь нет людей. Здесь никого нет, – возражает Тея, но опускает руки и идет рядом с Вальтером по лабиринту коридоров к его комнате.

– Премьера «Жизнь есть сон» через неделю, – говорит он. – Тебе не выйдет тут задержаться. Прости.

– Разумеется, – отвечает Тея. – Я понимаю.

На самом деле, не понимает. Она может просто тихо посидеть в уголочке, пока Вальтер работает. Тея хотела бы сказать, что придет на премьеру, но Вальтер не любит упоминаний о Якобе Каком‐то, поэтому она ничего не говорит. На Вальтера нельзя давить. Он должен завершить контракт с Схаубургом. Она должна быть терпелива: тропическим пляжам нужно уделить время.

Как только они доходят до дверей мастерской и Тея берет Вальтера за руку, из-за угла появляется Ребекка. Актриса расплывается в улыбке, но потом испуганно моргает, заметив их переплетенные руки. Вальтер разжимает пальцы, выпуская ладонь Теи, но неудовольствие Ребекки от увиденного явно ощутимо.

– Тея! – восклицает Ребекка. – Я так рада тебя видеть. Надеюсь, платье подошло?

Вальтер снова берет ее за руку, заговорщицки сжимая, и Тея вспоминает пятно, расползающееся на золотистой ткани платья Ребекки, – и как по пояс обнаженный Вальтер пытается стереть его тряпкой.

– О да. Прекрасно подошло, – кивает Тея. – Спасибо. Это было так любезно с вашей с Фабрициусом стороны.

Наступает короткое неловкое молчание.

– Ты репетируешь? – спрашивает Тея.

– Да, – отвечает Ребекка. – Сейчас небольшая передышка на четверть часа. Посидишь со мной в комнате?

– Я бы с удовольствием, но Вальтер как раз собирался показать мне новые декорации. Давай я потом постучусь?

Но Ребекка поворачивается к Вальтеру.

– Я одолжу ее ненадолго? Пятнадцать минут – всего ничего.

Вальтер напрягается. Они с Ребеккой смотрят друг другу в глаза. Ребекка улыбается, и он поворачивает ручку двери мастерской.

– Конечно. Как пожелаешь.

В комнате Ребекки Тея топчется на пороге, обеспокоенная необходимостью быть в двух местах одновременно.

– Итак, – мягко начинает Ребекка, закрывая дверь и направляя Тею к стулу. – Как прошел бал?

– Утомительно, – пожимает Тея плечами.

– Разве ты не познакомилась с каким‐нибудь приятным молодым человеком?

– Я в этом не нуждаюсь. Но моя тетя нашла того, кто ей понравился, хотя говорит, что с ним должна быть я. Его зовут Якоб.

Ребекка садится напротив Теи и наливает им обеим по маленькому бокалу вина.

– Он тебе понравился?

– Нет.

Ребекка делает глоточек, отставляет бокал и берет Тею за руку.

– Тея, – начинает она, – хочу дать тебе один совет. Насчет Вальтера.

– Мне не нужны советы. – Тея вытягивает руку из ее пальцев.

Ребекка со вздохом поправляет аккуратно уложенные рыжевато-каштановые волосы.

– Тея, – понижает она голос, – я знаю, что ты его любишь. Знаю, что твоя любовь благородна. И я рада видеть тебя такой счастливой. Но… чувствую, что должна с тобой поговорить.

– Ты не вправе говорить, – произносит Тея. – Ты сейчас не на сцене.

Ребекка округляет глаза:

– Но…

– Я достаточно взрослая, чтобы понимать свое сердце!

– Но достаточно ли ты взрослая, чтобы понимать сердце Вальтера?

Вопрос, произнесенный так мягко, жалит. Тее больно, что не кто‐то там, а именно Ребекка настолько сомневается в ее возлюбленном и в ней самой. Тея вспоминает враждебность в голосе Вальтера, когда он говорил о Ребекке, единственный раз, когда девушка слышала от него подобный тон. Она одинокая странная женщина. Что Вальтер знает о Ребекке, чего не знает Тея? Актриса никогда не казалась ей странной, но, пожалуй, она действительно одинока. Вальтер знает мир куда лучше Теи, такие вещи для него очевиднее.

– Я не пытаюсь все испортить, – продолжает Ребекка. – Лишь хочу тебя защитить.

Тея недоверчиво смотрит на нее.

– От чего?

– Что ты действительно о нем знаешь? – настойчиво спрашивает Ребекка. – Что он обещал?

– Я знаю, что он меня любит. Я познала то, что ты можешь только изображать на сцене.

– Тея…

– Прекрати, Ребекка. Мы помолвлены.

Актриса ошеломленно замирает.

– Что? Как далеко вы зашли?

На мгновение Тея хочет рассказать Ребекке все. Ей хочется похвастаться, похвалиться, открыть подруге всю картину, чтобы она наконец поняла. Но потом Тея вспоминает, как сильно Вальтер разозлился из-за куклы, о том, как ему неуютно, что кто‐то в курсе их дел. Вспоминает, как сама всю жизнь ощущает, что у каналов за ней подсматривают. Тея делает глубокий вдох.

– Я знаю, с ним иногда бывает трудно. Но только потому, что он хочет все сделать правильно.

– Правильно? – усмехается Ребекка. – Для кого?

– Для нас.

Ребекка закрывает глаза.

– Ты ничего о нем не знаешь! – огрызается Тея.

Она чувствует себя несчастной, ведь она пришла сюда вовсе не для ссоры с единственной подругой. Взгляд Ребекки суров.

– Именно. Потому что он ни с кем здесь не водится.

– Потому что он занят! Он не актер, Ребекка, он – художник, ты должна это уважать. Я думала, ты другая. Считала, что ты видишь во мне женщину, равную…

– Так и есть. Именно поэтому я с тобой сейчас и разговариваю…

– Ты разговариваешь со мной как с ребенком. Будто я не способна думать самостоятельно. Ты ничем не лучше моей тети. Тебе не понять, что такое настоящая любовь. Мне тебя жаль.

Ребекка вскидывает руки:

– Довольно.

Атмосфера между ними так накалена, что Тея ощущает ее вкус.

– Хорошо. Если ты так пожелаешь. Я больше не пророню ни слова. Хочешь – верь, хочешь – нет, на это я способна.

Тея, поднявшись, направляется к двери. Распахивает ее и стоит в коридоре, повернув голову в сторону мастерской Вальтера.

– Скоро все перестанет быть тайной. Вот тогда ты увидишь, что это не фальшь.

– Я знаю, что не фальшь, – отзывается Ребекка. – И это действительно достойно сожаления.

* * *

Вернувшись домой часом позже, Тея с удивлением видит в холле Корнелию.

– Где ты была? – почти грубо спрашивает она.

– Гуляла. Что, мне уже нельзя?

Когда Корнелия подходит ближе, Тея видит, как бледна ее старая няня, как заламывает руки, как взгляд ее мечется по дорожке вдоль канала. Корнелия закрывает дверь.

– И где ты гуляла?

– Неподалеку.

На лице служанки загнанное выражение.

– Корнелия, что случилось?

Она поспешно подходит ближе.

– На твое имя пришла небольшая посылка, – шепчет Корнелия.

По телу Теи пробегает холодная дрожь.

– Посылка?

– Я нашла ее, когда мыла крыльцо, – продолжает шепотом Корнелия. – Кто мог оставить тебе посылку, не постучав?

– Где она?

– Здесь, – шипит Корнелия, вытирая руки о фартук и направляясь к стулу в холле.

На сиденье – маленький сверток, еще меньше первого. Внутри что‐то твердое, похожее на коробочку. Корнелия берет посылку так, словно она заразная, и Тею накрывает чувство собственничества. Она хочет быть единственной, кто брал эту посылку в руки и разрывал бумагу, обнажив содержимое. Она хочет остаться с этим наедине. Тея вспоминает ужас Вальтера при виде собственной куклы, и по венам разбегается холодок страха.

Девушка подходит, чтобы забрать посылку, но Корнелия прижимает ее к груди.

– Я не должна тебе это отдавать.

– Что, прости?

– Кто может слать тебе посылки?

Тея быстро прикидывает что‐то в уме.

– Элеонор Саррагон.

– С чего бы ей тебе что‐то присылать? – морщится Корнелия.

– Это моя посылка, Корнелия. Отдай. Там написано мое имя, видишь?

И все же служанка крепко держит маленький сверток.

– Господи боже, да что с тобой?

– Со мной все нормально.

– Тогда почему ты так напугана? Это просто кольцо, которое Элеонор обещала дать мне поносить, – спокойно лжет Тея и улыбается: – Я думала, она шутит, но вот посылка.

Корнелия пристально смотрит на сверток. То, что внутри коробки может лежать кольцо, звучит весьма правдоподобно, однако Элеонор никогда бы так не озаботилась, тем более вряд ли была бы так щедра. И Корнелия должна это понимать.

– Элеонор Саррагон одолжила тебе кольцо?

– Просто дала поносить. Совсем ненадолго.

Тея выцарапывает сверток из цепких пальцев няни. И тут же исполняется надежды, тайного искушения.

– Тогда открывай, – велит Корнелия. – Хочу посмотреть на это кольцо.

Тея потрясена такой прямолинейностью.

– И не подумаю, если ты так со мной разговариваешь.

– Ты просто не понимаешь! – говорит Корнелия потрясенно. – Когда приходят такие посылки, маленькие, без надписей… надо быть осторожной.

– Ты несешь чушь!

Корнелия переплетает пальцы в замок.

– В этом доме… кое-что произошло, Тея. До твоего рождения.

– Все случилось до моего рождения. Расскажи, что именно, и я покажу кольцо.

Корнелия снова смотрит на сверток.

– Твой отец и тетя… они рассердятся, если я…

– Отлично. Храни их секреты. Ради них наша семья и живет. Мы обожаем прятаться, а значит, мне тоже можно распаковать подарок в уединении, раз уж мы так им дорожим.

– Только если не… – Корнелия хватает Тею за руки, и та поражается ее силе. – Тея, мы так старались тебя защитить.

– Не волнуйся за меня. Уверяю, чтобы вскружить мне голову, маленького колечка недостаточно. Я знаю, какая Элеонор Саррагон гадюка.

Корнелия отпускает Тею.

– Если ты уверена, что это от нее, – говорит она несчастным голосом.

Тее так не терпится оказаться наверху одной, что она сама почти верит в существование мира, где Элеонор Саррагон озаботилась тем, чтобы прислать ей кольцо из дружеских чувств.

– Уверена, – отвечает девушка и как можно беззаботнее идет вверх по лестнице в свою спальню.

– Тыковка?

Тея делает глубокий вздох и оборачивается:

– Да?

– Просто будь осторожна, – чуть не плача просит Корнелия. – Обещай, что будешь осторожна!

– Буду.

Озадаченная настойчивостью Корнелии, Тея запирает дверь в свою комнату. Забирается на кровать и садится, уложив посылку на колени. До последнего месяца она никогда не получала подарков ни от кого, кроме семьи, и с замиранием сердца гадает, не может ли это быть вторым подарком Якоба ван Лооса. Байка про Элеонор Саррагон была неубедительна. Возможно, Якоб стал бы лучшим поводом урезонить Корнелию. Возможно, на этот раз пришла книга наставлений, как стать хорошей женой.

Но это не книга. Посылка слишком маленькая. Тея медленно развязывает шнурок и разворачивает бумагу.

Часто моргает, пораженная открывшейся красотой.

На подушечке из овечьей шерсти лежит изысканный крошечный золотой домик размером с большую персиковую косточку. Домик мерцает, словно подмигивая со своего мягкого ложа. Но стоит Тее его поднять, как она понимает, что он не отлит из металла, а вырезан из дерева и покрыт сусальным золотом. Он легче, чем Тея себе представляла, и, встряхнув его, она понимает, что он полый внутри.

У домика большая входная дверь и окна по обе стороны. Еще три окошка – на втором этаже, черепичная крыша и шесть дымоходов. Тея крутит домик и видит, что окна есть на всех сторонах. Кирпичная кладка и контуры черепицы вырезаны по дереву. У двери – крохотные петли и ручка, но, как бы Тея ни тянула, она не поддается.

Девушка кладет подарок на стол рядом с собой, завороженная его загадочностью. Домик не вызывает у нее такой тревоги, как кукла Вальтера. Он просто очарователен и сделан с невиданным тщанием. Такого Тея никогда не видела.

Откинувшись на подушки, Тея разглядывает красивый домик, и ей вспоминается удивительная миниатюрная палитра Вальтера. Дотянувшись до шкатулки под кроватью, Тея отпирает замок и извлекает куклу любимого.

Тея делает это каждую ночь, словно совершая ритуал преданности, и уже знает наизусть пропорции его маленьких рук и ног. Кукольный Вальтер безмолвно взирает на нее снизу вверх. Ее возлюбленный, будущий супруг. Тея смотрит то на Вальтера, то на дом. Они не совместимы по размеру. Между ними нет никакой связи. Кто присылает ей эти вещи и зачем? Кто в этом городе, кроме Вальтера, способен на такую впечатляющую детализацию и мастерство?

Мысли Теи переключаются на странное поведение Корнелии. Почему она так лихорадочно требовала, чтобы Тея призналась, кто мог быть отправителем?

В этом доме… кое-что произошло, Тея. До твоего рождения.

«Нет, – убеждает себя Тея, – ты не Корнелия. Ты не живешь прошлым, и тебе не страшно».

Ребекка как‐то рассказывала Тее, что когда она была начинающей актрисой, то зрители часто разочаровывали ее. Они смеялись, когда она хотела их растрогать. Они плакали над пьесой, к которой она относилась легкомысленно. Ребекка призналась Тее, что совершенно не может их контролировать. Если они видели в ней зло, то только под воздействием своего собственного страха. Если сострадали, то чувство порождалось их собственным сердцем, а не тем, что делала она.

Тея очень удивилась, услышав подобное. Ей казалось, что Ребекка обладает огромным влиянием на публику, обладает этой властью. Но Ребекка говорила, что весь секрет в том, чтобы передать эту власть самому зрителю. Дать им зеркало, показать себя самих. И они с жадностью все примут.

Тея держит в одной руке кукольного Вальтера, а в другой – сияющий домик. Она всю жизнь замечала, как на нее смотрят в этом городе, но никто не давал ей зеркала. Жители Амстердама будут глазеть на нее до тех пор, пока она не перестанет ощущать саму себя, растворившись в этих взглядах. Вот почему так льстит это внимание, эти подаренные миниатюры. Они адресованы лично ей. Они поддерживают ее. Это похоже на то, что рассказывала Ребекка: будто они зеркало, в котором Тея видит свое отражение.

И точно так же, как зачарованная публика Ребекки, Тея жаждет узнать больше.

Оранжерея

XII

Нелла не любит театр по нескольким причинам. Например, дороговизна билетов. Жар от свечей. Обилие жестикуляции, вычурность речи. А самое главное – зрители, зачастую самодовольные и напыщенные, они притворяются, будто их вера крепка, но приходят сюда лишь подглядеть за другими, пошалить наперекор ужасу, который нагоняют проповедники. Но из ложи Якоба открывается прекрасный вид, а толпа людей, которая заставляет ее нервничать, далеко, и Нелла вполне довольна. Особенно если все это приблизит возможный брак. Выглядывая с балкона, она думает, как деньги могут возвысить в прямом и переносном смысле слова! Нелла будто ястреб в гнезде, взирающий на маленькие головенки внизу.

Любовником ее мужа был актер, с тех пор она относилась к ним предвзято. Джек Филлипс, молодой человек из Англии, притворился, что умирает на плитках холла, а затем использовал рану как предлог, чтобы обвинить Йохана в покушении на убийство. Из-за его причастности к казни Йохана Нелла могла возненавидеть любого, кто зарабатывает себе на хлеб обманом, но подозревает, что не станет стричь всех под одну гребенку. Джек был Джеком. «И актеры не обманщики, – настаивает Тея, – они творят подобие правды».

Нелла смотрит на сцену. Вот, например, Ребекка Босман. Она хороша. Миниатюрная, музыкальная, очень привлекательная. Нелла украдкой поглядывает на Тею, ожидая увидеть восторг от игры любимой актрисы, но девушка сохраняет каменное выражение лица. Под глазами Теи залегли темные круги. Могла бы хоть изобразить интерес к происходящему на сцене, но племянница в таком состоянии всю неделю, с тех пор как Якоб прислал приглашение.

Что же до самого Якоба, то Нелла не может наклониться вперед, чтобы посмотреть на него. Она видит только руки мужчины, они лежат на его коленях, неподвижные, словно пойманная рыба, и сверкают тремя золотыми перстнями. Отто не любит себя украшать, лишь время от времени надевает серьгу, но этот мужчина отдает предпочтение рубинам.

Нелла закрывает глаза и представляет свадьбу: сияющая Тея, невозмутимый и довольный Якоб, обилие угощения, но никакого тщеславия. Новое начало и – наконец‐то – ощущение безопасности.

Нелла переполнена радостью, горда собой. Еще с прошлой зимы она так старалась, чтобы на пороге февраля они оказались здесь, рядом с мужчиной, которого мечтают заполучить в мужья дочери всех амстердамских купцов. Маленьким потаскухам в юбках и чепцах с иголочки придется уползти ни с чем, потому что Якоб выбрал Тею Брандт. В Схаубурге – премьера новой пьесы, и он решил пригласить в свою ложу Тею. Всем на обозрение.

Время от времени снизу или из соседних лож на них кто‐то смотрит, одна из дам с трепещущим веером в руке определенно похожа на Клару Саррагон. И хотя Нелла с Теей привыкли к постоянным взглядам, теперь все иначе. Совсем по-другому, когда сидишь рядом с Якобом ван Лоосом.

Тея скользит взглядом по людям внизу, словно кого‐то выискивая. Кого она может так отчаянно высматривать, когда всеобщим вниманием мастерски владеет Ребекка? Прежде чем Нелла успевает шепотом задать вопрос, племянница сама к ней поворачивается:

– Разве не прекрасны декорации, тетя Нелла? Видишь, сколько раковин разбросано по берегу?

Нелла всматривается в сцену. На ней изображен чудеснейший пляж. Художник – или художники, Нелла ничего не смыслит в этих вещах, но трудов явно вложено чудовищно много – просто превзошел сам себя. Кажется, декорации существенно изменились, с тех пор как она приводила сюда маленькую Тею. Пальмовые деревья и берега кажутся настоящими, хотя Нелле не с чем их сравнить. В ее воспоминаниях растут только яблони и блестит темное озеро. Со своего места Нелла не может разглядеть раковины и удивляется, откуда Тея про них знает. Может, у Неллы слабеет зрение?

– Вижу, – врет она. – Вся сцена прекрасна. Удивительно, что могут в наши дни. Тот, кто создал эти декорации, воистину талантлив.

И неожиданно Нелла получает в награду лучезарную улыбку племянницы. Маленькие жемчужины в ушах Теи вздрагивают, когда та с восторгом поворачивается обратно к сцене. Она и правда любит театр.

Через пять минут первый акт подходит к концу. Вскоре зал наполняется шумом, оркестр играет веселую мелодию, поднимая зрителям настроение. Все трое ерзают на своих местах, и Якоб поворачивается к Тее:

– Вам понравилось?

Тея лучится счастьем. Сердце Неллы трепещет: племянница показывает себя в самом лучшем свете.

– О, очень, сеньор, – произносит Тея. – Мадам Босман, по-моему, немного переигрывает, но я в восторге от декораций.

Девушка снова смотрит на сцену, а Якоб, кажется, очарован.

– Знаю, вы выражали желание посетить Лондон и Париж, госпожа Тея…

«Он запомнил!» – радуется Нелла.

– …но, возможно, вы когда‐нибудь захотите побывать в месте, подобном тому, что изображено перед нами? Разумеется, не при столь трагических обстоятельствах.

Тея отвечает непонимающим, пустым взглядом, а Якоб проводит рукой над краем ложи, указывая на красочные декорации.

– Я имею в виду пейзаж, который вас так восхищает. Жаркий пляж.

Вся жизнерадостность слетает с Теи, делая ее лицо суровым.

– Нет, – отрезает она. – Для меня эти пальмы настоящие. Я не желаю искать их подобие в другом месте.

Якоб улыбается, не обращая внимания на смену ее настроения.

– А как же цвет неба? Такое вас не манит? Я слышал о таких местах. Жарких, странных. Я бы сам хотел их увидеть.

Нелла ждет, затаив дыхание. Тея прикладывает руку к сердцу:

– Вы не понимаете, сеньор. Я видела их здесь.

Теперь Якоб смотрит на девушку непонимающе. Тея встает.

– Прошу меня извинить. Мне нужно… – Она затихает, словно стесняясь в присутствии Якоба намекать на женские потребности.

Молодой человек вскакивает с места и склоняется в поклоне, хотя Тея уже направилась к портьерам, закрывающим вход в ложу. Исчезла из виду в считаные мгновения.

Нелла, не совсем осознавая, что произошло, но стремясь вернуть атмосферу интимности, продолжить разговоры о путешествиях и удовольствиях, тянется к кувшину с пуншем, который оплатил Якоб. С улыбкой наполняет его бокал, заверяя, что это вполне нормальное поведение для женщины, которую любят и которая видит пальмы своим сердцем.

– Тея уже много месяцев не была такой оживленной, – говорит Нелла. – Вы ее вдохновляете.

Якоб делает глоток пунша.

– Вы растили ее с младенчества, верно?

Вопрос застает Неллу врасплох. Он возникает ниоткуда, возвращая в прошлое, к началу событий, тогда как она предпочла бы остаться в настоящем моменте. Но ей надо быть сговорчивой, показать, что никакой вопрос Якоба не может вывести ее из равновесия.

– Верно.

Нелла на миг вспоминает припрятанного в ее спальне младенца, украденного из мастерской миниатюристки на Калверстраат восемнадцать лет назад. Крошечная фигурка, которая ей не принадлежала. Было бы сейчас по-другому, если бы она оставила все как есть? Кто знает… И нет возможности спросить миниатюристку, заставить ее объяснить.

– Я растила ее не одна, – добавляет Нелла. – Важнейшую роль играл отец Теи. И Корнелия, которая все еще живет с нами.

– Но очень печально, что у Теи нет матери. Она была благородного происхождения? – спрашивает Якоб, сочувствие которого тут же испарилось.

У Неллы кружится голова. О том, что мать Теи умерла, теперь достаточно легко говорить. То, что Тея ее не знала, переносит Марин в ту темную часть воспоминаний, которая не должна иметь отношения к сегодняшнему дню. Но эти слова – лишь тонкая грань. Имя Марин никогда не упоминается на людях. Да, она из благородных. Сестра купца, сама вела дела. А еще она – сфинкс. Жестокая, когда хотела. Умная и заботливая. Она держалась до последнего. Женщина, которая делила постель со слугой своего брата и хранила эти отношения в секрете. С чего начать рассказ?

«Она интересует Якоба, – понимает Нелла. – Ему интересно знать, кем была та пропавшая женщина, что оставила своего ребенка».

«Разве это имеет значение?» – хочет сказать Нелла, измученная.

«Какая разница, была ли Марин прачкой, кухаркой или незаконнорожденной дочерью самого богатого регента города? Марин больше нет. Но рядом с Теей была я, все эти восемнадцать лет».

– Она была из благородной семьи.

В ложе повисает долгое молчание.

– У вас дружная семья, – замечает Якоб.

– Что ж… между нами нет секретов.

Якоб снова устремляет взгляд на сцену и делает глоток пунша.

– В Тее много страсти.

Нелла не может понять его интонацию.

– Все восемнадцатилетние девушки такие.

– Нет, – отвечает Якоб так прямо, что это повергает Неллу в шок.

Скольких восемнадцатилетних девушек он знал?

– У Теи избыток духа, – продолжает Якоб.

Нелла ощущает себя так, словно ее ударили. Она хочет возразить, что Тея прекрасно сдерживает свой дух, хотя в последние недели это вряд ли соответствует действительности. Нелла медленно наливает пунш себе в бокал и осторожно, словно пробуя на вкус ход беседы, отпивает.

– Ее мать была очень деятельной.

Якоб с любопытством поворачивается к Нелле:

– Деятельной?

– Я всегда считала, что лучше жениться на деятельной женщине. Здоровой, интересной. Все эти качества можно назвать избытком духа. Но они необходимы в нашем мире, в нашем городе, сеньор. Никому не нужна слабая больная женщина.

– Никому, – соглашается Якоб. – И все же мать Теи умерла в родах.

Нелла хватается за край ложи. От бессердечности происходящего ей хочется сломать ножку бокала, но она заставляет себя сохранять спокойствие.

– Случилось огромное несчастье. – Вдруг она словно оказывается в той комнате, рядом с Корнелией, восемнадцать лет назад, и с ужасом наблюдает, как ускользает от них Марин. – Ее мать была уже в возрасте для роженицы.

«Прости меня, Марин, – беззвучно шепчет Нелла. – Пожалуйста, прости. Ты бы поступила точно так же».

И сидя в роскошной театральной ложе Якоба, стыдясь собственных слов, Нелла вдруг понимает, что на самом деле часто говорит как Марин. Будто черпает воду из глубокого колодца, который та оставила после себя. Это упорство, это хладнокровное правдоподобие, под которым скрывался такой полет фантазии.

«Хочет ли Якоб, чтобы я продолжала? – недоумевает Нелла. – Ему действительно это интересно? Или он хочет, чтобы я прикусила язык-помело и дала ему спокойно допить пунш?»

Нелла дрожит, словно вокруг гуляют сквозняки особняка на Херенграхт. Возможно, для Якоба ван Лооса все очевидно. То, как она сколачивает жалкие декорации, чтобы произвести впечатление на ухажера, ошеломленного настоящим представлением внизу. Но Якоб держится так, будто это обычный разговор. Нелла мысленно упрекает себя и выпрямляется, думая о бухгалтерских книгах, в которых существенно сократилась статья доходов, потому что теперь они не могут рассчитывать на плату от ОИК. Еще меньше возможностей. И все‐таки: Марин бы поступила так же.

– Тея слишком особенная, чтобы гнить на Херенграхт, – откровенно говорит Нелла.

Ее слова так же прямолинейны, как и его. В них есть правда. Они заставляют Якоба посмотреть на Неллу.

– Я заметила, – продолжает она, расправляя вокруг себя юбки, – что Тея всегда с удовольствием посещает спектакли, которые заканчиваются свадьбой.

– Вот как?

– Да. И, полагаю, она готова. Она этого хочет. Сама не скажет, но если найдется подходящий мужчина, Тея выйдет замуж. И этому мужчине очень повезет.

– Воистину повезет.

Нелла лихорадочно соображает. Куда подевалась племянница? Она вспоминает, как Якоб, войдя в холл, запрокинул голову и восхищенно разглядывал их тромплей.

– Разумеется, Тея – единственная наследница, – говорит Нелла.

И снова долгое молчание. Нелла ждет, едва дыша. Достаточно ли до́ма в лучшем районе города, чтобы убедить Якоба?

– То есть она унаследует недвижимость на Херенграхт.

– Да.

– Не сомневался. – Якоб неотрывно смотрит в зал, выражение лица непроницаемо. – Но как вы считаете, мадам Брандт, что может порадовать Тею кроме походов в театр?

Нелла колеблется. Уже несколько лет она понятия не имеет, что делает Тею счастливой.

– Считаю, что джентльмену, которого волнует этот вопрос, лучше спросить об этом саму Тею.

Якоб бросает взгляд на пустующее место девушки. Ее нет уже долго, и Нелла начинает волноваться.

– Я не очень люблю театр. Предпочитаю кровь и плоть подлинной жизни. И все же я вижу, как Тея наслаждается этим. – Якоб делает паузу. – Вы бы назвали Тею… девушкой с причудами?

– Отнюдь. Вы достаточно проницательны, чтобы сами это видеть. Пусть Тея любит театральные постановки, она благоразумна. Возможно, она сильнее, чем другие девушки, испытывает на себе возможную жестокость общества.

Якоб задумчиво постукивает пальцем по перилам ложи.

– И театр – ее убежище?

Нелла закрывает веер и указывает на оставшуюся публику.

– А разве оно не для каждого, кто может себе позволить билет?

– Полагаю, да.

– Но Тея знает жизнь так, как не знают ее эти люди. В этом ее большое достоинство. Таковым оно будет для любого мужа.

Якоб хмурится:

– Я не хочу, чтобы моя жена была слишком искушенной.

Нелла заставляет себя не смотреть на него. Это он, а не она произнесла слово «жена», и оно повисло между ними словно столб света и жизни. Мира женитьбы, в который Якоб только что вступил.

– Тея не слишком искушенная, – говорит Нелла. – Она видит мир, но не погружается в него с головой. Как и подобает дочери знатных родителей. Вот поэтому она ходит в театр. Она держится на отдалении, в ней воспитано достоинство.

Якоб не отвечает. Нелла держится, ожидая, что будет дальше. Она прекрасно понимает, что вокруг есть невесты без всяких сложностей. Обыкновенные девушки, семьи которых – в сетях амстердамской элиты. Но Нелла помнит, что ван Лоос пригласил в театр именно ее племянницу.

– Странно, – замечает Якоб через некоторое время. – Когда ваша племянница уходит, все вокруг будто чуточку меркнет.

* * *

После спектакля Якоб настаивает, что обязан проводить их вдоль Кайзерсграхт. Нелла старательно отстает на несколько шагов, позволяя паре пообщаться наедине, но соблюдая приличия. Якоб внимательно слушает все, что говорит Тея, и со стороны они уже кажутся супругами, что неспешно прогуливаются, кутаясь в меха среди вечерней прохлады.

Когда Тея вернулась в ложу, она поспешила занять свое место, быстро улыбнувшись Якобу. Щеки ее раскраснелись, она явно догадывалась, что разговоры в ее отсутствие шли именно о ней. Может, именно за этим Тея и оставила наедине поклонника и тетушку? И вот теперь, после представления, Тея увлеченно взмахивает руками в холодном воздухе Золотой излучины. Якоб смотрит на нее сверху вниз, слушая возбужденную речь и принимая ее страсть. Нелла не теряет надежды, вовсе нет.

В окнах у входной двери горят свечи. Нелла не может понять зачем. Отто никогда не сидит на первом этаже один, а Корнелии эта комната не нравится. На миг женщине кажется, что в ее доме поселился другой жилец и она не знает его привычек и распорядка дня. Якоб помогает Тее подняться по ступенькам, и Нелла замечает, как племянница на миг склоняет голову, изучая порог. На ступеньках ничего нет, но, по крайней мере, с ними идет еще одна награда – возможное будущее в лице этого молодого юриста.

– Доброй ночи, дамы, – говорит он. – Это был очень приятный вечер.

Нелла тоже поднимается по ступеням.

– Тебе понравилось, Тея?

Девушка устремляет на тетю безмятежный взгляд.

– Это было нечто особенное – иметь возможность видеть всю сцену с такого прекрасного места. Это помогло мне лучше понять пьесу. – Тея с улыбкой приподнимает голову. – На меня снизошло полное просветление.

Странное слово. Тея торжественно произносит его и поворачивается, чтобы приподнять дверной молоточек в форме дельфина, а затем уронить его с протяжным стуком. Нелла запинается, обернувшись к Якобу, желая достойно завершить вечер, пообещать, что все впереди, до того, как Корнелия откроет дверь.

– Сеньор ван Лоос, вы оказали нам сегодня большую честь.

Якоб снимает шляпу и отмахивается от ее слов. Нелла полагает, что поход в театр ничего для него не значит: ни финансово, ни духовно. Она задается вопросом: проведя с ними целый вечер, стал ли он лучше понимать всю историю? Самой Нелле кажется, что она что‐то упускает. Внезапно женщину охватывает беспокойство, что они могут никогда больше не увидеть Якоба.

Входная дверь по какой‐то причине не открывается, и на безумное мгновение Нелле снова кажется, что это не их дом и что Корнелия не придет. Якоб станет свидетелем того, как увядает их иллюзия, а Тея – наследница ничего – будет стоять на чужом пороге.

Ван Лоос кланяется и начинает спускаться вниз по лестнице.

– Надеюсь, мы скоро увидимся, – говорит Нелла, и тут Корнелия открывает дверь.

Холл погружен в полумрак. Нелла одновременно жалеет, что вечер подходит к концу, и с облегчением думает, что скоро окажется в постели.

– Непременно, – отзывается Якоб. – Приглашаю вас на ужин в мой дом на Принсенграхт в следующее воскресенье.

На Неллу накатывает такое облегчение, что она готова броситься к нему вниз по ступенькам.

– Благодарю вас, – отвечает она.

– Я отправлю посыльного. Госпожа Тея? Мне понравилась ваша сегодняшняя лекция во время прогулки. На меня тоже снизошло просветление.

Тея ничего не отвечает. Якоб вернул Тее ее же фразу, слегка видоизменив. С улыбкой он разворачивается, и они слышат стук его сапог по булыжникам мостовой, все тише, тише и тише. Пока не остаются в тишине.

– Лекция? – шепчет Нелла, когда они входят в дом, но не сердится, потому что они уже получили приглашение на ужин. Нелла все еще дергает за ниточки в этой истории. – О чем это, черт возьми, ты ему читала лекцию?

Тея тяжко вздыхает.

– Мы просто разговаривали. Я рассказывала ему про пьесу. О ее значении, о том, как она создавалась.

– Откуда ты знаешь, как она создавалась?

Тея закрывает входную дверь и поворачивается к тете.

– Мне рассказала Ребекка Босман. Иногда требуется много времени, чтобы создать маленький шедевр. Но им будут восхищаться всего пару часов, а забудут еще быстрее, – объясняет девушка. – Возможно, сеньор ван Лоос не привык слышать, как женщина говорит связно больше одного предложения?

– Сеньор ван Лоос – джентльмен, и он крайне внимательно слушал все, что я хотела ему сказать, – отвечает Нелла. – И он пригласил нас на ужин, Тея. Подумай, что это может значить.

Тея закусывает нижнюю губу.

– О чем именно вы разговаривали, пока меня не было?

Нелла стремится сменить тему.

– Отто в гостиной? – спрашивает Нелла у Корнелии, пока они передают ей шарфы и плащи.

– Да, мадам.

– Чем он занят? Он разжег там камин?

– Возможно, вам лучше спросить его самого, – отвечает Корнелия с непроницаемым выражением лица, перебрасывая плащи через руку. – Тея, пойдем. Я приготовила тебе ванну.

Женщины в замешательстве смотрят на Корнелию. Служанка терпеть не может набирать ванну. Бесконечно греть воду, перетаскивать тяжелые, вечно расплескивающиеся кувшины с кухни наверх. В этой части повседневной жизни она способна потерпеть немного грязи. Но сейчас Корнелия решительно берет Тею за плечо и направляет к лестнице.

– Идем, милая, – приговаривает служанка. – Не хочу, чтобы вода остыла.

Оставив плащи висеть на перилах, Корнелия чуть ли не затаскивает Тею наверх. Озадаченная Нелла стоит у подножия лестницы, глядя им вслед, пока они не исчезают из виду. Тогда Нелла переводит взгляд на полоску маслянистого света под дверью гостиной, но что‐то ее останавливает. Она подходит к одному из окон прихожей, чтобы посмотреть в ночное небо.

«Я бы сама с удовольствием приняла ванну», – думает Нелла, обхватив себя руками и глядя на чернильно-черный бархат. От дыхания стекло запотевает, и Нелла рисует указательным пальцем спираль на туманной поверхности. Возможно, сто́ит окунуться в ту же ванну после Теи, когда та закончит.

Из тени появляется Лукас, трется о юбки и громко пищит.

– Изображаешь, что вечером ничего не ел? – тихо спрашивает его Нелла и вздыхает.

У нее нет ни малейшего желания идти в гостиную и рассказывать Отто, что произошло этим вечером, отстаивать свои, как он выразился, «намерения». Она тихонько подходит к лестнице, намереваясь чем‐нибудь угостить неугомонного кота на кухне. Резкий звук мужского смеха, доносящийся из гостиной, заставляет Неллу обернуться в изумлении. Она‐то считала, что Отто один. Кто это с ним в столь поздний час?

Забыв про Лукаса, Нелла бесшумно ступает по плитам пола и заглядывает в замочную скважину гостиной. Внутри, широко расставив длинные, словно у аиста, ноги, среди разложенных по ковру бумаг сидит как всегда взъерошенный Каспар Витсен. Словно у себя дома. Он снова смеется над тем, что сказал сидящий в кресле напротив Отто. Со стороны эти двое выглядят как старые друзья, они то и дело склоняются над бумагами. Нелла не в театре, но у нее стойкое ощущение, что сейчас она наблюдает пьесу, сюжет которой ей недоступен.

– Может быть потрясающе, – произносит Каспар. – Но, что более важно, устойчиво. Если культивация будет успешной.

Отто поднимает голову.

– Думаешь, не будет?

– Может, и не будет. Всегда есть шанс на ошибку. Но я оптимист, поэтому не вижу причин, по которым что‐то пойдет не так. У меня уже есть опыт, на который можно опереться.

– Поместье долго не использовалось должным образом, – говорит Отто.

Каспар откидывается назад.

– Тем не менее. Здесь есть все, что нам нужно. Странно, что ты там ни разу не был. Неужели тебе не было интересно?

Настала очередь Отто откинуться назад.

– Я не имею права, – говорит он. – Только этот дом записан на мое имя, Витсен. И только с этим домом я могу делать все, что пожелаю.

– И ты предлагаешь такое предприятие, – качает головой Каспар.

– Ты читал отчет, – отвечает Отто. – Он многообещающий, а мы – первопроходцы.

– Или первоананасцы, – хмыкает Каспар.

Отто морщится:

– Надо включить в контракт пункт о запрете твоих шуточек.

Каспар вскидывает руки, извиняясь.

– А если серьезно, без нее мы не справимся.

– Я знаю.

– Я не стану нарушать границ собственности.

– Понимаю.

– Ты сказал, что поговоришь с ней.

– Надо выбрать подходящий момент.

Нелла распахивает дверь и останавливается на пороге. Двое мужчин пристально смотрят на нее. Их застали врасплох.

– Сейчас самое подходящее время, джентльмены, – сообщает она. – С какой женщиной вам нужно поговорить? И что именно вы не можете без нее сделать?

Отто и Каспар приперты к стенке, бежать им некуда. Ни единого шанса откреститься от бумаг у их ног, от взволнованного и довольного вида соучастников. Что, по их мнению, собирается делать Нелла? Заставит их карабкаться на крышу через дымоход?

– Что же вы оба замолчали?

– Витсен здесь в качестве моего гостя, – отвечает Отто.

Каспар быстро вскакивает на ноги и кланяется:

– Мадам Брандт. Добрый вечер.

– Господин Витсен. Смотрю, вы не потрудились захватить ананасового джема на этот раз. Вместо него – ворох бумаг.

Каспар, словно перед лицом опасного зверя, медленно наклоняется, собирая листы по одному.

– Не утруждайтесь, – говорит Нелла, отходя к камину.

Мужчины отрываются от бумаг. На лице Каспара написано беспокойство, а в глазах Отто сверкает искра неповиновения, как будто он готовится к разговору. Нелла вспоминает Ребекку Босман – как идеально та выбрала момент выхода на сцену. Не стоит ждать дня, недели или месяца, пока эта парочка получше подготовится. Надо сделать это прямо сейчас.

Нелла подходит к ковру и всматривается в бумаги. На первый взгляд все просто и понятно. Схемы оранжерей и теплиц, инженерные чертежи приспособлений и машин, планы садов и застекленных веранд с высоты птичьего полета. Как вдруг здесь же – отчет об Ассенделфте, который Нелла долгое время хранила под замком в кабинете Йохана. Ей не нужно читать, чтобы знать, что там написано. Площадь, использованные постройки, состояние дома: непригоден для жилья.

Нелла пристально смотрит на мужчин.

Отто косится на Каспара, который избегает его взгляда с видом виноватого школьника. От бравады и словоохотливости не осталось и следа.

– А с какой, собственно, стати вы просматриваете отчет об Ассенделфте? – спрашивает Нелла. В ответ оба все так же молчат. – Отто? Что ты задумал?

Вместо ответа он протягивает ей еще один лист с цифрами.

– Ассенделфт, – читает Нелла вслух. – Расчеты и прогнозы.

Нелла скользит взглядом по колонке и не верит своим глазам. Мужчины подсчитали прибыль на ближайшие десять лет. У Неллы кружится голова. Отто и Каспар затаили дыхание, но она не желает на них смотреть.

– Это мой дом, – тихо произносит она.

– Это твой дом, – откликается Отто.

Нелла словно не слышит его.

– Зачем ты сделал из моего дома модель для подсчетов? – спрашивает она, заранее зная ответ.

Оттолкнув бумаги носком ботинка, она кричит, глядя на карту своего детства. Схватив листок, сжимает его так, что белеют костяшки пальцев. Схема была составлена много лет назад, и пропорции дома не совсем точны. Но вот сады – вид спереди и сзади. Вот огород с травами, грядки. «Фруктовая стена», обращенная к югу, позволяет выращивать персиковые и фиговые деревья так далеко на севере. А вот и озеро. И всюду пометки, сделанные рукой Отто и, должно быть, Каспара. Стрелочки, влево и вправо, вопросы. Передвинуть. Убрать и перестроить. Расширить здесь фруктовую стену?

Несколько минут Нелла ошеломленно смотрит на то, что они сделали. У этих двоих хватило наглости попирать ее детство своими карандашами, а затем небрежно валять по ковру? Она поднимает взгляд на Отто:

– Что ты наделал?

– Я ничего не делал, Нелла. Позволь мне объяснить…

– Как давно ты это планировал? Со дня бала у Саррагон?

Каспар поднимается на ноги:

– Пожалуй, мне пора.

– Сидите где сидели, – припечатывает Нелла, и мужчина повинуется.

– Я потерял работу, Петронелла, – говорит Отто. – Ты даже не представляешь, как… Я только пытался…

– Но это – мое! – Нелла шлепает ладонью по карте. – Мое. Не твое.

Она смотрит на яблони под линиями стрелок. В кошмарах она видит голые черные ветви, грязь под ногами, пустые комнаты скорби. Люди думают, что могут что‐то надписать и с легкостью изменить место, о котором они ничего не знают.

Нелла сминает бумагу в комок. Каспар снова вскакивает:

– Мадам! Я потратил на это много времени!

Нелла смотрит на него со злобой. Если Каспар попытается отобрать бумажки, она без колебаний разорвет их пополам.

– Витсен, все нормально, – приподнимает руку Отто, и Каспар садится обратно.

– Ты готовил мне ловушку, Отто.

– Нет.

– Ты говорил, что я – препятствие.

– Я не ждал, что ты поймешь, – холодно отвечает Отто.

– Как всегда. Но, по крайней мере, я прекрасно понимаю, что ананасы нас не спасут.

– Как и третий сын семьи из Лейдена, который воображает, будто может учить мою дочь тому, что такое театр. Нелла, тамошняя земля…

– Якоб – это будущее. А это, – перебивает его Нелла, комкая в кулаке карту своего детства, – прошлое. И поверьте мне, Отто, мистер Витсен, я не позволю ни одному из вас тащить меня назад.

Нелла выбегает из гостиной, оставляя мужчин дрейфовать в бумажном море, как два плавучих острова.

XIII

Первое, что замечает Тея, когда Корнелия затаскивает ее в спальню: никакой ванны там нет и в помине. На самом деле, в ее комнате даже не разожжен камин. Ставни закрыты. Темно, только тусклый свет единственной сальной свечи кое‐как разгоняет мрак. Пламя колеблется в такт их движениям.

– В чем дело? – шепотом спрашивает Тея. – Что происходит?

Корнелия закрывает дверь и проворачивает в замке ключ. На мгновение Тею окатывает страхом, что служанка нашла кукольного Вальтера и маленький золотой домик. Как она объяснит появление крошечной копии своего возлюбленного с пустой палитрой и полый домишко размером не больше персиковой косточки? Невозможно придумать ответ и сохранить тайну.

– Это пришло, пока вы были в театре. – Корнелия протягивает Тее маленький конверт.

Он слишком плоский для очередной миниатюры. Облегченно выдохнув, Тея изображает безразличие и намеренно не спешит забирать послание из протянутой руки Корнелии.

– Еще один подарок от Элеонор Саррагон? – сурово спрашивает служанка.

– Скорее всего. Где лежал этот конверт?

– На пороге. Опять. Странно, что мы никогда не видим, кто приносит послания, тебе не кажется?

– Это просто записка, – пожимает плечами Тея. – Почему ты так волнуешься из-за какой‐то записки?

Корнелия трет лоб.

– Пожалуйста, отдай мне конверт, – продолжает Тея как можно рассудительнее. – Я весь вечер вынужденно обменивалась любезностями со скучным человеком, который меня совсем не интересует, только чтобы удовлетворить прихоть моей тети. Я не буду удовлетворять и твои прихоти тоже.

Корнелия потрясенно замирает. А Тея решительно берет записку и провожает служанку до двери.

– Ты слишком много переживаешь, – говорит она старой няне, целуя ее влажную горячую щеку.

– Я переживаю недостаточно.

– Корнелия, – вздыхает Тея, прежде чем закрыть за ней дверь, – я не маленькая девочка.

Оставшись наконец в одиночестве, Тея зажигает еще две свечи и изучает конверт. Она не может понять, сделана ли надпись тем же почерком, что и на двух посылках с миниатюрами, потому что теперь имя написано строчными, а не заглавными буквами. Возможно, это послание от Вальтера, который все еще голоден после их торопливой встречи в Схаубурге, в антракте. Тея сама с трудом верит в собственную смелость: вот так запросто оставить тетю и Якоба в ложе, чтобы ублажить любовника и быть ублаженной им в ответ. Тея страстно желает, чтобы послание было от него, и поспешно вскрывает конверт.

«Тея Брандт», – так начинается письмо.

Странно, что Вальтер обращается к ней полным именем. Затем Тея читает второе предложение.

«Я знаю, чем вы занимались с Вальтером Рибеком».

Тея смотрит на эти слова, и внутри у нее все сжимается.

«У вас с ним было свидание. Ты бессовестно ему отдавалась. И все на моих глазах. Если ты не последуешь моим указаниям, я расскажу всему Амстердаму, какая ты шлюха».

Во рту пересыхает.

«Все узнают, какая ты на самом деле. Ты никогда не отмоешься, позор снова падет на твою семью, и виной всему ты. Подумай, во что это обойдется твоей семье, но за сто гульденов можно купить мое молчание. Оставь деньги под третьей мизерикордией ^[16], слева от алтаря в Старой церкви. Я буду проверять каждый день, и, если денег не будет к воскресенью, репутация Брандтов будет безнадежно запятнана».

Ни в письме, ни на конверте нет подписи. Тея сжимает записку в кулаке так, словно она само зло, от которого ей не избавиться, а затем дрожащей рукой кладет ее на покрывало и опускается на пол. Двигает к себе пустой ночной горшок – и ее рвет в него.

Этого не может быть. Кошмар наяву.

Тея так и сидит, скорчившись, не в силах выдавить ни слезинки, настолько она потрясена. Ни всхлипа, ничего, кроме рвотных спазмов, как будто она может вытошнить сто гульденов, вывернуться наизнанку, чтобы тело исчезло, осталась только сумма, необходимая для ее защиты.

Тея сворачивается калачиком. Сто гульденов. Она знает, что ее отец и тетя платят Корнелии шестьдесят гульденов за целый год, и Корнелия считает это щедрым вознаграждением. Но отдать сто гульденов за один день? Она в жизни не видела таких денег.

Тея закрывает глаза. Она в жизни не испытывала такого ужаса.

* * *

В три часа утра Тея наконец убедилась, что вся семья спит.

Когда девушка смогла найти в себе силы подняться с колен и легла в постель, она слышала спор внизу, в гостиной. Голос тети звучал то громче, то тише, как и голос отца. Навряд ли Корнелия рассказала им о записке, потому что никто не врывался к ней в комнату. Хоть Корнелия все еще осмотрительна. Тетя и отец ссорились по другому поводу, и впервые в жизни Тея не хочет знать по какому.

Она слышала, как хлопнула дверь тетиной комнаты, как затем раздался привычный звук шагов отца, закрывающего ставни на первом этаже – это окружало дом безопасностью, которая внезапно превратилась для Теи в иллюзию.

Она так замерзла, что едва способна двигаться. Колени, словно два костяных блюдца, упираются в подбородок, шея затекла и ноет из-за скрюченной позы, глаза неотрывно глядят в густую темноту комнаты. Тея вспоминает Корнелию, сидевшую рядом с ней в театре на день рождения.

«Мы усердно трудимся, – шептала ей Корнелия. – Мы больше не живем в страхе и стыде».

А Тея в ту минуту могла думать лишь о свидании с Вальтером.

Но ведь Корнелия сказала неправду. Стыд по-прежнему темным бесенком таится в каждом уголке этого дома. Отец стыдится своего безработного положения. Корнелия трясется из-за каждой записки и посылки. Тетя отчаянно пытается покончить с прошлым, готовая мучить Тею браком без любви, если это поможет сохранить остатки почтенности. И здесь же кружат призраки стыда. Дядя, казненный за содомию. Незамужняя мать, скончавшаяся в родах. А теперь – записка, в которой ее ребенок назван шлюхой.

Ни одно слово записки не передает любви Теи к Вальтеру. То, как ее сердце парит в небесах. Девушка снова берет записку, подносит к носу, пытаясь уловить аромат, но послание пахнет лишь бумагой. Она не может различить слов в темноте, впрочем, они уже выжжены в ее памяти. «А что вообще значит “шлюха”? – гадает Тея, закрыв глаза. – Что это значит и кто будет меня так называть? Я люблю Вальтера Рибека, мы обручены».

Тея размышляет о том, что записку мог написать только один человек – точнее, единственный, кто о них знает. Слишком больно осознавать, что Ребекка, ее единственная подруга, способна так с ней поступить. Так заклеймить ее. Это кажется невозможным.

Она странная одинокая женщина, говорил Вальтер. Но Тея уверена, что Ребекка тут ни при чем. Как бы она ни относилась к Вальтеру, как бы плохо они с Теей ни расстались в последний раз, Ребекка бы не опустилась до такого.

Начнем с того, что самая успешная актриса Схаубурга не нуждается в деньгах. Ребекка не раз говорила Тее о своих инвестициях в Ост-Индскую компанию и о доме, который она снимает на Лейдсеграхт за четыреста гульденов в год. И потом, Ребекка никогда бы не поступила с Теей так жестоко. Она уже высказала свою неприязнь к Вальтеру, поэтому вряд ли стала бы затевать подобное, не опасаясь, что Тея не начнет ее подозревать.

Тея отпускает колени и вытягивается на кровати. Она так и не нашла в себе силы раздеться. Итак, кто же нуждается в деньгах? Кто стал бы ее шантажировать?

«Рассуждай практично», – велит себе Тея, пытаясь бодриться, и прячет записку под подушку. И пусть Тея не хочет, чтобы этот клочок бумаги находился так близко к ее мыслям, она не осмеливается держать его дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Защитить любовь за сто гульденов. Где она может найти такую сумму? Она должна раздобыть деньги, чтобы оплатить свой позор. Бросить его обратно в воду. И вот настал час, когда в доме стихли все звуки.

Тея снова садится, затем на цыпочках подкрадывается к двери. Босиком, чтобы не услышали. Ноги – ледяные. Девушка стоит в коридоре, сосредоточенно считая про себя минуты. Что она может продать, чтобы никто не заметил пропажи? Бо́льшая часть их ценного груза уже ушла, чтобы семья была обеспечена пчелиным воском, хорошими дровами, тонкими ломтиками бекона и ужинами с нежеланными поклонниками. Все картины, собранные ее матерью и дядей, проданы, за исключением одной. Как и лучшие ковры, и богато украшенное серебро. У самой Теи нет ничего ценного, ее юбки и корсажи, плащ да сапоги – все это сделано из хорошего материала, но она не может их продать, что же тогда останется скрывающейся шлюхе?

Девушка останавливается у подножия чердачной лестницы. С детства ей запрещали подниматься туда одной, боялись, что упадет. Но сейчас ее некому остановить. Тея берется за перила с обеих сторон лестницы и начинает подниматься. Наверху холоднее, чем в могиле, и почти ничего не видно. Слабый лунный свет, падающий из открытого окна в центре фронтона, придает полупрозрачный блеск громоздким коробкам и пыльным простыням. В этом неверном свете Тея ступает по шершавым доскам пола.

Здесь должно быть что‐то, что Тея может продать. Такое, чего не хватятся десятилетиями. Она обходит помещение, приподнимая простыни, обнаруживая колченогий стул и старый игровой стол, знававший лучшие времена. В одном сундуке лежат потрепанные одеяла. Никто не купит их за ту сумму, которая ей нужна. Внимание Теи привлекает сундук в углу чердака, втиснутый под балку. Она медленно подходит к нему, опускается на колени и проводит ладонями по старому дереву. Сундук похож на тот, в котором лежат одеяла, но крышка прочнее. В полумраке девушка нашаривает две защелки с обеих сторон и открывает их, морщась от скрежета ржавого металла. Крышка поддается с удивительной легкостью, и Тея чувствует приятный аромат кедрового дерева. Наклонившись так, чтобы не заслонять лунный свет, Тея рассматривает найденное сокровище.

В кедровых стружках лежат связанные стопками книги. Кому они принадлежат? В доме нет книг, они слишком дорогие. Отец и тетя предпочитают читать толстые гроссбухи, есть еще старая семейная Библия, конечно, но эти, спрятанные на чердаке, совсем другое дело.

Тея вынимает одну связку, развязывает бечевку и открывает верхнюю книгу. Увесистый том в добротном переплете. Внутри – гравюра по дереву, изображающая сцену кораблекрушения, под ней – еще одна, такого же качества. И еще, и еще.

Очень заманчиво унести с собой целую связку, но Тея не хочет признаваться, что рылась в этом удивительном хранилище, пусть она ни разу и не видела, чтобы кто‐то поднимался на чердак. Сменив позу, девушка глубже запускает руки в кедровую стружку. Пальцы нашаривают череп маленького животного, который Тея тут же роняет. Еще в сундуке лежат перья, длинные перья птицы, каких она никогда не видела. И какие‐то стручкообразные штуки, семена, похожие на драгоценные камни.

Внезапно Тея нашаривает что‐то пружинящее под пальцами, но прочное. Мягкий, словно соболиный мех, материал. К своему изумлению, Тея нащупывает пару рук, потом пару ног и вытаскивает миниатюрную куколку. Поднеся ее к окну, девушка разглядывает пару серых глаз, изящную шею и старомодный воротничок. Выражение сдержанности на кукольном личике и знакомый волевой рот.

У Теи перехватывает дыхание. Она узнает, кто это. Это ее мать. Девушка прикасается к юбкам Марин, к рукавам платья, к тонким ручкам. Держит фигурку в ладони. Так странно наконец встретиться с матерью, когда та уже не может говорить, а Тея едва ли может позволить себе что‐то громче шепота. Девушка пристально рассматривает куклу, замечая в проработанных деталях, изяществе и почти живых ручках и ножках черты, схожие с куклой Вальтера. Возможно ли, что их создал один и тот же человек? И если да, то как это возможно? Что кукла, изображающая ее мать, делает в чердачном сундуке и кто ее сюда положил? И почему ей, Тее, никогда не говорили о ее существовании?

Кукла продолжает слепо смотреть на свою живую дочь, безмолвная и таинственная. Волевой рот ей ничем не поможет. С колотящимся сердцем, сжимая фигурку Марин в одной руке, Тея возвращается к сундуку и продолжает рыться в нем, пока не нашаривает спрятанную в кедровой стружке вторую куклу.

Поднеся ее к свету, Тея сразу понимает, что держит миниатюру отца. Его черный костюм и открытый взгляд ни с чем не спутаешь.

– Папа? – шепчет девушка, не в силах сдержать восхищение поразительным сходством.

Но отец крепко спит в постели внизу. В руках у Теи лишь пугающе похожий двойник. Она держит фигурки родителей, разглядывая их в лунном свете. О, как она желает, чтобы они смогли ответить на все ее вопросы. Глядя на них, Тея осознает, как мало о них знает. Тайны вечно скрываются за молчанием и неумолимостью смерти. И все же, как она ни старается, она не чувствует любви между ними. Какими бы ни были красивыми эти куклы, они ничего не расскажут.

На мгновение Тея думает унести их в свою комнату. Они могут присоединиться к Вальтеру и крохотному золотому домику, стать частью ее тайника, где прошлое встретится с будущим, сжатое в миниатюрную форму и спрятанное под кроватью. И все же что‐то ее останавливает. Эти куклы лежат здесь вдвоем на чердаке. Тея точно не знает, чьи они, но не может переносить их с места на место. И она не вправе забрать их себе. Если даже ее собственный отец не хочет говорить с ней о прошлом, о личном, как она может ожидать большего от кукол?

И если начистоту, куклы немного жуткие. Видя лицо матери спустя столько лет, Тея не знает, как к этому относиться. Наверное, она могла бы восторгаться или почувствовать близость. Но, возможно, достаточно просто знать, что образ матери продолжает существовать здесь, в деревянной стружке, в то время как ее кости превращаются в пыль в гробнице Старой церкви.

– Я еще вернусь тебя проведать, – шепчет Тея на ухо Марин, почти как живой, но неспособной услышать. Неспособной увидеть.

Тея укладывает мать и отца обратно в деревянную стружку и прячет их там, испытывая странную грусть. Девушка в последний раз сжимает фигурку матери, и тут ее рука натыкается на что‐то похожее на свиток.

Тея тут же хватает его, предполагая, что это свернутый в трубочку холст. Каждый знает, как сильно жители Амстердама любят картины, независимо от того, оправлены они в раму или нет. «Это как раз то, что можно продать», – думает Тея. Холод и темнота чердака становятся невыносимы, странные куклы выбили девушку из колеи, поэтому, больше не раздумывая, она вытаскивает свиток, опускает крышку сундука и возвращает на место защелки. Внезапно ее захлестывает волна решимости. Медленно и молча, все еще сжимая в руке свою находку, Тея отходит от крошечных родителей, ступает на цыпочках по полу, украшенному серебристыми пятнами лунного света. Бросив последний взгляд на сундук, она спускается по лестнице, прочь из царства мертвых.

В своей комнате Тея зажигает огарок свечи и разворачивает свиток, с удивлением не обнаружив там ни изящного пейзажа с водяной мельницей или фермой, ни изображения крестьянских торговых палаток, которые она так часто видела на рынке. Это подробная карта Африки. Кто‐то написал на ней: «Погода? Пища? Бог?»

Тея не узнает почерк. Она не узнает названия «Дагомея» ^[17] на нижнем западном побережье, там, где сделаны надписи. Но карта сама по себе прекрасна, Тея видит это даже при свете свечи. Тщательный рисунок, скрупулезное внимание к рельефу. Тея волнуется все сильнее: за это можно выручить неплохую сумму, даже несмотря на три сделанных чернилами вопроса. Они даже могут повысить стоимость. Можно придумать историю их возникновения.

«Мы – семья искателей приключений, – сочиняет она, обращаясь к воображаемым картографам на Раамстраат. – В конце концов, мы выходили за границы нашего ковра».

Тея сворачивает карту и прячет ее за спинку кровати, чтобы не заметила Корнелия, если придет утром. Сон до рассвета короток и прерывист. Тее снится, как из сундука на чердаке высовывается рука ее кукольной матери, маленькая восковая ладонь раскрывается, протягивая букет извивающихся пауков. Пауки кувыркаются, их лапки превращаются в чернильные линии на карте, обвивающие горы и озера, которых Тея не узнает, – новый и враждебный мир.

XIV

Скупщик картин стоит в столовой перед «Кораблекрушением» Бакхейзена. Это не тот человек, что покупал предыдущие картины. Нелла постаралась сгладить неловкость, выбрав нескольких продавцов из справочника. Новый скупщик, де Вриз, – высокий молодой человек с такой внешностью, словно сам привык позировать для портретов, а не продавать их. Он ничего не знает о других произведениях искусства, которые покинули этот дом, завернутые в шелк и мешковину. По крайней мере, Нелла надеется, что он этого не знает, иначе почует ее отчаяние. Но, разумеется, у него есть глаза. И он прекрасно видит голые стены.

– Хорошая, – говорит де Вриз, и Нелла снова удивляется.

Не то чтобы она не ожидала высокой оценки, в конце концов картину покупала Марин, но удивительно, что де Вриз это признает. Нелла привыкла, что скупщики тянут до последнего, выбивая скидку, гримасничают, делают что угодно, лишь бы купить подешевле. Она гордится тем, что знает все их уловки, и по большей части она всегда добивалась хороших денег за вещи, который украшали ее жизнь последние восемнадцать лет. Пока де Вриз оценивает картину, Нелла размышляет, что происходит с человеком, когда исчезают его фантастические картины, живые истории, оправленные в тяжелые дубовые рамы? Он придумывает вместо них новые? Нелла так привыкла к этим разнообразным картинам, даже к тем, которые не любила, – убитым зайцам, окровавленным птицам, гниющим фруктам, – этим неустанным напоминаниям Марин о том, что время течет и смерть неизбежна. И пусть Нелле никогда не нравились эти мачты, похожие на распятия, белые глаза моряков, навязчивое напоминание о том, что путешествия опасны, но в то же время захватывающи – она будет скучать по этому пейзажу. Это была любимая картина Марин. После ее продажи стены дома станут полностью голыми.

– Рама покрыта сусальным золотом, – говорит Нелла. – Полагаю, вы захотите купить и ее.

Де Вриз медленно моргает. Его песочного цвета ресницы и розовые щеки напоминают Нелле поросенка. В дверях мелькает движение, и в комнате появляется Тея, не подозревающая, что Нелла не одна. Девушка выглядит странно виноватой и замирает, увидев де Вриза. Нелла замечает быстрый проблеск удивления на лице скупщика, прежде чем оно снова становится гладким. Думается, все, что он делает по работе, он выполняет безукоризненно и невозмутимо. Нет ничего удивительного для вдовы – жить в роскошном доме на канале Херенграхт, в стенах, лишенных каких‐либо украшений. Самая обычная в мире вещь, когда Тея входит одетая не как служанка, а как благородная леди, в строгой черной юбке и аккуратном чепце цвета золотистой свежей луковицы. Де Вриз взирает на Тею так, словно она натюрморт.

– Где папа? – спрашивает Тея.

– Выйди, – велит в ответ Нелла. – Это сеньор де Вриз. Он оценивает для меня картину.

Де Вриз кланяется, но Тея не двигается с места.

– А папа знает, что ты продаешь эту картину? – спрашивает Тея, и вопрос вызывает у Неллы жгучую ярость.

С чего племянница решила, будто ей требуется разрешение Отто, чтобы продать картину?

«Эти картины были доверены мне, – хочет сказать Нелла. – И я не обязана отчитываться ни перед твоим отцом, ни перед восемнадцатилетней девчонкой. Я могу поступать с этой картиной как пожелаю».

Мысли снова возвращаются к чертежам и расчетам, разбросанным на полу гостиной. Сложным, подробным, вызывающим боль. Соучастники Отто и Каспар – самодовольные мужчины. Нелла сжимает кулаки и заставляет себя их разжать. Ее не сломят рисунки печей и фруктовых садов.

– Прошу извинить меня, сеньор, – говорит Нелла. – Я оставлю вас для осмотра.

Де Вриз снова кланяется:

– С удовольствием, мадам.

В коридоре Нелла поворачивается к Тее.

– Что случилось? – спрашивает она у племянницы, понизив голос.

– Ничего не случилось, – отвечает девушка, но вид у нее почти лихорадочный: круги под карими глазами, а сами глаза ярко блестят, в движениях проскальзывает беспокойство, что совершенно ненормально. – Ты действительно продаешь картину?

– Нам нужны деньги, – шепотом объясняет Нелла, безуспешно пытаясь скрыть обвиняющий тон.

– Я в этом не виновата, – огрызается в ответ Тея.

Девушка разворачивается, чтобы уйти, набрасывая на плечи плащ.

– Пойду куплю Корнелии лещей. – Внезапно она останавливается. – Из-за чего вы ругались прошлой ночью?

– Мы не ругались.

– Еще как ругались. Я слышала.

На миг Нелле хочется соврать. Она совершенно не желает вдаваться в подробности, пытаться что‐то объяснить.

– Здесь был Каспар Витсен, – говорит она. – Твой отец пригласил его, пока нас не было дома.

– Ботаник? – Тея округляет глаза.

– Похоже, что после бала у Саррагон они с твоим отцом строили тайные планы.

– Какие планы?

– Лучше попроси отца тебе рассказать. У меня сейчас нет времени.

Нелла разворачивается, чтобы вернуться в столовую, но Тея хватает ее за руку.

– Расскажи мне, тетя Нелла. Пожалуйста.

Между женщинами повисает долгое молчание. Дом вокруг них тих и недвижим.

– Твой отец и Каспар Витсен хотят засадить ананасами мою землю, – говорит Нелла.

– Ананасами?

– Да. Оранжереи, теплицы. Все такое. Полагаю, они хотят открыть совместное дело. Ботаник и клерк. Великие промышленники. – Нелла понимает, что эти слова звучат горько и она подрывает авторитет Отто, выражаясь о нем таким образом при дочери. – Только у них нет денег на подобное предприятие, а твой отец так и не сказал мне, откуда они планируют их взять.

Тея выглядит задумчивой.

– В Ассенделфте? Там, где утонула твоя мать?

Нелла чувствует острую боль между ребер.

– Иди за рыбой. И не задерживайся.

Внезапно Тея кладет руку на плечо тети. Ее прикосновение теплое и сильное. Прошло много времени с тех пор, как они выражали друг другу поддержку физически.

– Когда я вернусь, – тихо спрашивает Тея, – картины моей матери не будет?

Нелла медлит.

– Тея, а как иначе, по-твоему, мы заплатим за лещей для Корнелии?

Девушка убирает руку, мягкость исчезает с ее лица. Она прячет чувства там, куда никогда не позволит Нелле заглянуть.

Де Вриз дает за картину Бакхейзена двести гульденов. Не так уж много, но и не жалкие гроши. Для Неллы эти гульдены как талисман – она опасается того, что произойдет, если Тея не пожелает заполучить Якоба, а Отто не сумеет найти работу. Де Вриз предлагает сумму наличными, даже без векселя. Сколько у него еще с собой гульденов? Нелла смотрит, как мужчина, раскинув руки во всю ширь, снимает золотую раму со стены, заключая в объятия бушующее море. Подумать только, что можно быть настолько уверенным в своем богатстве, чтобы позволить себе ходить по каналам, держа под плащом сотни гульденов, которые падают с тела, как сухие листья с дерева.

Но в этом городе много подобных людей. Долгое время муж Неллы принадлежал к их числу. Вас могут ограбить на улице Дамрак, но это не конец света. Хотя, на самом‐то деле, именно так и случилось с Йоханом. Так что Нелла намерена яростно охранять эти двести гульденов, потому что это намного больше, чем они видели за долгое время.

Нелла стоит и смотрит, как де Вриз переносит картину на дорожку у канала и грузит в свою повозку. Вскочив, он садится рядом с возницей, тот щелкает кнутом, и лошадь трогается с места. Корнелия выходит посмотреть.

– Ах вот оно что, – говорит она. – Отто, должно быть, этого не ожидал.

– Не более, чем я ожидала застать вчера в гостиной Каспара Витсена. Ты знала, что он задумал?

– Нет, мадам.

Выражение лица Корнелии такое мрачное, что Нелла ей верит.

– Ты просила Тею сходить за рыбой? – спрашивает она.

– Нет, – удивляется служанка.

– Она сказала, что ты просила.

Корнелия не отвечает, поглядывая на канал.

– Кого ты высматриваешь? – интересуется Нелла.

– Тею, конечно.

– Она же только что ушла. Корнелия, все в порядке?

Служанка сцепляет руки, по-прежнему глядя то в одну, то в другую сторону канала.

– Все хорошо.

Нелла присоединяется к старой подруге и осматривает Херенграхт, но не в поисках высокой девушки в чепце, похожем на идеальную луковицу, с рыбой в корзинке, а в поисках белокурой головки и пары светло-карих глаз, таких огненных, что порой они кажутся оранжевыми. Миниатюристка должна прийти, просто обязана. Нелла чувствует, что ее время на исходе.

– А вы‐то кого выглядываете? – спрашивает Корнелия, подозрительно щурясь.

– Никого, – качает Нелла головой. – Мы просто две женщины, стоящие на пороге, Корнелия. Мы никого не ждем.

Примерно через час Нелла слышит, как Отто зовет ее через весь дом. Она стоит в своей комнате, на кровати разложены планы Ассенделфта, испещренные пометками мужчин, а под матрасом покоятся двести гульденов, вырученных за картину. На лестнице раздаются шаги Отто, затем – быстрый стук в дверь. Она поправляет волосы, убирая выбившиеся пряди под чепец, и разглаживает юбки.

– Войдите.

Отто открывает дверь.

– Нам нужно поговорить.

Нелла указывает на бумаги, лежащие на ее кровати.

– О чем еще тут разговаривать? Я этого не позволю.

Отто нервно косится на планы Ассенделфта.

– Корнелия сказала, что ты продала «Кораблекрушение» Бакхейзена.

– А если так?

– Ты не посоветовалась со мной.

– В этом доме так принято.

– Двести гульденов за нее – мало. Скупщик воспользовался нашим положением.

– Я привыкла, что мужчинам это свойственно.

– Нелла…

– Две сотни – хорошая цена. Картины оставлены мне, – огрызается Нелла, ненавидя себя за то, как обиженно это звучит, словно они брат с сестрой, спорящие за наследство умерших родителей.

По правде говоря, она могла взять любые деньги, все равно Отто разозлила бы потеря последней картины. Щеки Неллы горят от гнева и стыда. У нее самой нет ни схем, ни расчетов на будущее, ей не с кем поделиться планами.

– Неужели дошло до этого? – спрашивает Отто, словно читая ее мысли. – Мы делим имущество? Мы так долго жили в согласии.

Нелла тычет пальцем в бумаги на постели.

– И все же ты, кажется, был рад позариться на мое.

Отто тихо закрывает дверь и садится на стул у кровати.

– Ван Лоос не может получить Тею.

– Почему нет? Она не обязательно будет против.

Отто пропускает слова Неллы мимо ушей.

– Я ищу другие способы выпутаться из этой передряги.

– Используя дом моего детства, даже не спросив разрешения?

Он поднимает глаза:

– Я не использую тебя. И, разумеется, мы собирались спросить.

– Мы.

– Я спрашиваю у тебя сейчас. Я хотел все подготовить сначала, чтобы суметь ответить на любые вопросы, которые у тебя появятся.

– У меня появился вопрос. Что ты знаешь о моей жизни в этом доме? О моем детстве?

– Так же мало, как ты о моем. И при чем тут детство? Это всего лишь дом, Петронелла. Ты не была там двадцать лет. Сровняй его с землей и начни все заново.

– Когда мы живем на Херенграхт, в центре мира?

– Там можно выращивать фрукты, – настаивает Отто. – А ты будешь дышать полной грудью. Не надо будет ходить на утомительные балы Клары Саррагон. И подыскивать Тее нежелательных поклонников.

– Тее нужны поклонники. А Ассенделфт остался в прошлом, – вздыхает Нела. – И риски слишком высоки. Дом давно превратился в руины, Отто. Поверь мне. Конструкции неустойчивы, и земля, которую вы здесь разрисовали, запущена. Там трясина, настоящее болото.

Отто обхватывает голову руками.

– Да, там болотистая почва, но, по словам Каспара, нам именно такая и нужна.

– У элиты есть свои загородные дома, потому что у них есть прислуга, – продолжает Нелла. – И свободные деньги, чтобы строить дворцы на любой вкус. Ты думаешь, что будешь жить как принц, но на самом деле тебя ждет жизнь крестьянина.

– Лучше, чем жизнь лгуна.

Нелла обводит бумаги нервным жестом.

– У нас нет капитала на эти твои фантазии. Где ты собираешься его взять?

Отто отводит взгляд, и Нелла, почуяв слабину, решительно продолжает:

– Отто, этот дом – дом Йохана и Марин – служил мне пристанищем восемнадцать лет, а тебе – еще дольше. Это не ложь. Он надежен. И стоит в одном из лучших мест…

– Опять ты завела старую песню! – перебивает Отто. – Что толку в лучшем квартале, если ты используешь его, чтобы свести мою дочь с первым, кто обратит на нее внимание? Если ты продаешь по дешевке наследие ее матери, чтобы оплатить наше притворство?

Нелла пытается обуздать гнев.

– Мы должны удержать Якоба. И этот дом только укрепляет его интерес к Тее, разве ты не видишь?

– А ты думала, почему он проявляет к ней интерес?

– Что ты хочешь сказать?

Отто устало морщится.

– Как ты думаешь, почему он выбрал Тею? – задает он вопрос.

– Потому что она ему нравится!

– Она ему нравится. Я уже видел такое раньше, Нелла. Интерес молодых мужчин, подобных Якобу, к девушке, что выглядит как Тея. Я видел эту симпатию, как ты говоришь, и что с ней потом происходит. И я этому не доверяю. Будто моя дочь – диковинный вид бабочки, которую он никогда раньше не встречал. Он приколет ее к доске в своей коллекции, а потом забудет о ней, как только увидит другую пару блестящих крылышек.

Отто злится. Нелла поднимает на него взгляд и с ужасом замечает в его глазах слезы. Нелла чувствует, что теряет нить разговора.

– Тея не бабочка, – произносит она.

– Я знаю. Но ты слишком уж ценишь его мнение.

– А ты, наоборот, не даешь ему ни шанса. Тея – жительница Амстердама, которой нужна уверенность в будущем, и наш дом – олицетворение этого! Надежный, респектабельный, состоятельный. Он привлек внимание Якоба, и Якоб увидел в нем Тею.

Отто утирает глаза и упрямо смотрит на Неллу, но она не сдается:

– Кто увидит ее, Отто, если она будет сидеть в сарае на краю света, в ожидании, пока вырастут твои ананасы?

– У нас голые стены. Это твой Якоб тоже видит. У нее жалкое приданое.

– Не такое уж жалкое. Мы копили для нее. И теперь есть деньги за картину.

Отто поднимается и отходит к окну.

– Двести гульденов? В каком мире ты живешь, если считаешь, что они поженятся?

– Тебя не было вчера в театре. Ты недооцениваешь собственную дочь. И Якоба.

– А что скажет ван Лоос, когда узнает, что я больше не состою в Ост-Индской компании?

– Этого Якобу знать не надо, Отто, – отвечает Нелла, понизив голос. – Не забывай, он пригласил нас на ужин в воскресенье. Думаю, ты не сможешь отказаться.

– Ты обманываешься.

– Я обманываюсь? – Нелла снова указывает на бумаги.

– Ты говоришь о своих мечтах, Нелла, не о мечтах Теи. Она не любит Якоба.

– Любовь здесь ни при чем! Ты понятия не имеешь, что значит быть женщиной. Быть бессильной.

Отто поворачивается к ней лицом:

– Поверь мне, Петронелла. Я догадываюсь.

Нелла рассматривает щели в половицах, по которым столько лет ступали ее ноги: дерево блестит, отполированное тысячами тысяч шагов.

– Ты могла хотя бы выслушать Каспара Витсена, – продолжает Отто, и Нелла слышит, как тяжело ему сохранять спокойствие. – Планы…

– Наше будущее – в колючих плодах? Мой отец тоже разводил плодовые сады. Яблоки для сидра. Вишню для бренди. И куда это его привело? Каспар не предприниматель, Отто. Он не Йохан…

– Йохан тоже рисковал и был вознагражден. Ты забыла, что я много лет работал с ним бок о бок…

– Вознагражден? – Нелла смеется. – Йохан поднялся слишком высоко к солнцу! И посмотри, чего нам всем это стоило. Ты хочешь потащить нас в забытую Богом дыру, где мы должны влачить жалкое существование, выковыривая землю из-под ногтей, ради планов бывшего университетского ботаника?

– Ассенделфт – это не край света.

– Ты никогда не был в Ассенделфте.

– Но я был на краю света. Так или иначе, я открою это дело с Каспаром Витсеном.

Задыхаясь, они замолчали. Им никогда не приходилось раньше так ожесточенно спорить, но сейчас они начинают выражать свое отношение к тупику, в котором застряли.

Нелла делает глубокий вздох.

– Я спрошу еще раз: на какие деньги вы собираетесь строить теплицы? – не в силах понизить голос, произносит она. – Эти хитроумные приспособления? Навесы? Системы печных труб? На какие шиши ты закупишь стеклянные панели? Семена, бутылки, не говоря уже о деньгах для работников? Это безумие, Отто. Мы не Клара Саррагон, мы не можем позволить себе личных ботаников, чтобы хвастаться ими на балах!

– Нет, мы не она, и слава богу!

– Итак, в последний раз спрашиваю: как ты собираешься все это себе позволить?

Отто делает паузу:

– Я продам этот дом.

Нелла не мигая смотрит на него.

– Что?

– Нет других способов воплотить эту идею в жизнь. Я сделал оценку дома.

– Когда?

– Не важно когда. Дом стоит четыреста тысяч гульденов.

Наступает гнетущая тишина. Отто стоит у окна, глядя на величественный канал Херенграхт. Нелла оседает на кровать, не замечая, что придавливает бумаги с планами, у нее кружится голова. Сумма астрономическая, эфемерная, но она ощущает ее как физический удар под дых.

– Ты же несерьезно, – шепчет Нелла непослушными губами. – Ты просто не можешь ожидать, что я перееду туда обратно.

– Почему нет? – пожимает Отто плечами. – Разве можем мы с уверенностью сказать, что этот город такой, каким был прежде?

– Город постоянно меняется. И он может дать нам все. И этот дом, здесь все, что нам требуется, чтобы получить желаемое.

Нелла чувствует, как внутри нарастает паника, как привычная и знакомая жизнь выходит из-под контроля.

– Этот дом демонстрирует миру, кто мы есть.

– Это пустышка. И ты сама это знаешь.

– Ты предашь память Йохана и Марин. Нашу жизнь здесь. Ты ни разу не был в Ассенделфте и хочешь избавиться от этого величия?

– Величия? – с презрением повторяет Отто. – Величия таких людей, как Клара Саррагон? Как мои хозяева из ОИК? Как жены торговцев гильдии, которые перестали обращать на тебя внимание? Я знал много Клар Саррагон. Больше, чем ты можешь себе представить. И их мужей тоже. Я отказываюсь и дальше с ними знаться. Дело не в том, что я хочу хвастаться на светском приеме кусочками тостов с приправой, которую я приготовил на кухне.

– А в чем тогда дело? Почему ты взаправду хочешь так поступить? Что, опять прикроешься Теей?

Настал черед Отто растеряться.

– Это еще что значит? Я думаю только о ней. У нас есть шанс изменить свою судьбу.

Нелла вскакивает с места.

– Твою судьбу, – говорит она. – Ты не можешь продать дом. Я не позволю тебе распоряжаться Ассенделфтом.

– Тогда земля, – предлагает Отто, перехватывая взгляд Неллы, но, как и она, не двигаясь с места. – Отдай нам землю.

– Нет. Вам придется искать другое место для становления своей империи.

Ото возмущенно вскидывается.

– Империи? Речь не об империи.

– Нет?

– Нелла, не надо вставать в позу только потому, что у тебя нет идеи получше. Не будь мелочной.

– Это не мелочность, это здравый смысл!

– Ты готова провести в плену этого города еще восемнадцать лет? – спрашивает Отто. – Крошечная жизнь, законсервированная в желе. А там дом и земля стоят пустые. Готовые. Вот это – здравый смысл. Ананас может стать для нас чем‐то бо́льшим, чем просто фрукт.

– Нет, – качает головой Нелла. – Пусть моя жизнь крошечная, но то, что ты предлагаешь, – это слишком большой риск. Я не откажусь от идеи с Якобом.

Отто проходит к двери и с ожесточением распахивает ее. Воздух между ними похож на открытую рану. Прежде чем переступить порог, он поворачивается к Нелле:

– Чего это будет стоить?

– Я там родилась, – твердо отвечает Нелла. – И там – прошлое. Я не могу позволить тебе выбросить будущее твоей собственной дочери, как мои родители выбросили мое.

Отто захлопывает за собой дверь. Нелла остается сидеть, стараясь не расплакаться.

XV

На третьей мизерикордии, слева от алтаря, вырезаны мужчина и женщина. Деревянная пара находится в равновесии, руки и стопы прижаты друг к другу, а тела отклонены. Тея смотрит на них сверху вниз. Пытаются ли они разжать пальцы и оттолкнуться ногами или, наоборот, держатся как можно крепче, чтобы спасти друг друга от падения?

Кажется, что мужчина морщится, отворачиваясь, а женщина в аккуратном чепце, похожем на идеальную сферу, смотрит на него в нерешительности. Они ссорятся, но никогда не отпустят друг друга. Тея пристально глядит на крохотную парочку, не в силах постичь мораль их истории. А мораль точно есть, это же Старая церковь в Амстердаме.

Девушка выпрямляется, оглядываясь по сторонам, опасаясь, что за ней могут наблюдать, но в Старой церкви незадолго до полудня почти никого нет. Пожилой мужчина размышляет в одиночестве, держа в руке шляпу, да пара женщин медленно идут бок о бок по холодным плитам. В углу стоит пара, они скорее пришли на свидание, чем на религиозный обряд. Никто не замечает присутствия Теи. Под юбкой девушки спрятаны сто гульденов и записка с требованием. Она осторожно вытаскивает деньги.

Сбежав от тети под предлогом покупки рыбы для Корнелии, Тея пешком отправилась на Раамстраат в Йордане, чтобы найти картографа, выбранного в справочнике. Свернутая карта Африки – на дне корзины. Тея не сомневалась, что картограф попытается ее обхитрить. Она привыкла, что мужчины, стоящие по другую сторону аптечного прилавка, рыбных и мясных лавок, всегда недооценивают ее из-за пола и цвета кожи. Вот и в лавке картографа – все то же самое, но Тея недаром провела рядом с Корнелией восемнадцать лет. Во время походов на рынок она научилась многим полезным вещам: торговаться, даже флиртовать – утомительно, но эффективно, а иногда и необходимо, – а также заверять, что у нее на примете есть пара других скупщиков, которые могут предложить лучшую цену.

Тея знала, что карта высокого качества – и действительно, ни одна карта Африки в лавке не была такой подробной. Глаза торговца расширились, когда девушка развернула свое сокровище, но потом он быстро изобразил безразличие, как будто ему показывали заурядную карту, какие он видит каждый день. В итоге Тея выручила двести пятьдесят гульденов. Продавать карту ей было не так уж жаль – конце концов, это всего лишь лист бумаги, а вот те листы бумаги, которые она получила в распоряжение, обладают гораздо большей властью. Тея слышала эти слова от тети много раз. Если за деньги можно купить своего рода свободу, то можно купить и молчание.

Карта ко всему прочему напомнила Тее о том, как скучна ее собственная жизнь. И теперь у нее есть лишние гульдены, которых достаточно, чтобы обручившаяся пара могла заплатить священнику за обряд и сбежать в Париж. Пряча деньги в мизерикордию с враждующей парой, Тея думает, насколько проще во многих отношениях быть Катариной или Элеонор Саррагон. Быть богатой, пассивной, иметь кожу правильного оттенка; не переживать о том, откуда берутся деньги, не сомневаться в их источнике. Не прятаться, не беспокоиться постоянно о чужих слухах и взглядах. Делать то, что хочешь, потому что ты этого хочешь. Быть свободной.

Убедившись, что деньги надежно спрятаны, Тея направляется в дальний восточный угол церкви. Здесь похоронена ее мать. Девушка вспоминает крошечную копию на чердаке, погребенную в темноте кедровой стружки. Тея навещает могилу не так часто, как следовало, но, по правде сказать, делать это так же странно, как красться на цыпочках по чердачной лестнице и разглядывать миниатюру. Благодаря тому, как тетя и отец обходят стороной тему отсутствия ее матери, она кажется куда более настоящей, и молчание создает образ женщины-призрака, которую Тея видела в углу комнаты.

Как предаваться воспоминаниям у могилы, когда у Теи нет ничего, что можно вспомнить, когда ей все равно не расскажут историю Марин? Все, что Тея чувствует, думая о матери, – это смятение, зияющую пустоту, компас без стрелки. Несмотря на это, девушка стоит у подножия последнего пристанища матери, а свет сквозь витражи раскрашивает серые камни в бледно-желтый и зеленый цвета, с вкраплениями рубинового и голубовато-сливочного. Могилу Марин отмечают три слова: «Все может измениться».

Обнадеживающее послание, но, поскольку это Амстердам, оно, конечно же, является и предупреждением. Ночь вернется снова, не расслабляйся. Обустраивай свое гнездышко, но не молись деньгам. Мать смогла бы понять, что любовь Теи к Вальтеру останется, несмотря на все испытания. Что Тея будет платить, лишь бы избежать скандала, что она будет усердно работать, лишь бы сохранить видимость приличий. Тея хорошо этому обучена. Она сделает все, что потребуется. В конце концов, именно так поступила ее мать, полюбив мужчину, которого не одобрило бы общество.

Я знаю, чем вы занимались с Вальтером Рибеком.

Тея поеживается, оглядываясь на мизерикордию. Но там никого нет.

На улице искрится яркий день, солнце светит обнадеживающе. Тея довольна, что поступила так решительно. На миг ее посещает мысль отправиться в Схаубург, найти там Вальтера и рассказать, что произошло и как быстро она со всем справилась. Тее нравится находить все новые и новые способы показать ему, на что она готова пойти ради их любви, как она будет защищать его любой ценой. Но, возможно, это незрелое решение. Ребекка так не поступила бы, и Тее приятно думать, что она справилась сама, решила самостоятельно проблему с глупой запиской и шантажом.

И все же, возвращаясь домой через старый город, Тея думает, что есть куда более веские причины не рассказывать о записке. Она не хочет отпугнуть Вальтера. После бурной реакции на известие о собственной миниатюре, после его страха, что их кто‐то увидит, как он отреагирует на записку, где Тею называют шлюхой и грозят раскрыть всему миру секрет их любви? Возможно, Вальтер захочет на время прекратить их встречи. Возможно, даже скажет, что помолвка – плохая идея. И Тея этого не вынесет. Лучше ему ничего не знать, и пусть их приятное совместное времяпрепровождение продолжится. Чтобы все сохранилось как есть – и они оставались бы в безопасности.

XVI

Дом Якоба ван Лооса на Принсенграхт – настоящая страна чудес.

Нелла чувствует себя так, словно ей снова восемнадцать и она впервые приезжает в город, в дом Йохана. Дом Якоба сначала как будто бы бьет ее под дых и лишь потом обволакивает своей красотой и спокойствием. Звуки канала стихают, когда Нелла погружается в его симметрию и вкус, его бархат и янтарные завитки. И тут ее пронзает мысль, как долго уже их семья висит на волоске, изображая достаток. На самом деле они не более, чем неуютное сборище душ, балансирующих на грани катастрофы.

Нелла старается не глазеть по сторонам, но на каждой стене висят прекрасные картины. Натюрморты с оловянными кувшинами и тончайшим выдувным стеклом, с лимонными корками, так похожими на настоящие. Буколические пейзажи, сцены охоты и кораблекрушений. К счастью, это не тот Бакхейзен, которого Нелла так недавно продала. Было бы слишком жестоко узнать, что де Вриз – скупщик ван Лооса и что любимая вещь Марин теперь должна украшать его стену.

На каждой поверхности красуются делфтские вазы и немецкий хрусталь, комнаты наполняет аромат горящего янтарного ладана. Красивые приставные столики на тонких прямых ножках, инкрустированные деревянной мозаикой и перламутром. Повсюду мраморная плитка, черная как смоль, белая и с серыми прожилками. Огромный новый турецкий ковер в горчичных и ржаво-красных оттенках – самый большой из всех, что Нелла когда‐либо видела, – покрывает бо́льшую часть прихожей. Ковер заглушает ее шаги, вытканный на нем узор – абстрактное замысловатое совершенство. Через арку гости могут заглянуть в соседнюю комнату с высокими потолками, бледно-зелеными стенами, элегантными стульями и низким столиком на изогнутых ножках. В углу стоит клавесин, заваленный нотами.

Подумать только, Тея может стать хозяйкой всего этого.

Гости – Отто Брандт, его дочь Тея и Петронелла – с благодарностью приняли приглашение на воскресный ужин. Нелла рада, что Отто здесь, но держит себя с ним настороженно. После ссоры они вежливо общались ради Теи. Нелла больше ничего не слышала ни о Каспаре Витсене и его ананасах, ни о грандиозных планах по захвату ее старого дома. Но молчание Отто ее все‐таки беспокоит. Он принял какое‐то решение. И несмотря на сегодняшний визит, по-прежнему убежден, что Якоб не получит руки его дочери. «Один ужин, – еще в январе поставил условие Отто. – И если Тее не понравится этот ван Лоос, нам тоже никогда не придется с ним видеться».

Якоб ван Лоос в глазах Отто – своего рода Клара Саррагон: опасный и неприятный, но сшитый из того же дорогого материала. Сейчас, в середине февраля, Отто согласился прийти к нему в дом. Согласился еще на один ужин. Нелле это кажется подозрительным. Возможно ли, что он поступает так из желания внушить ей ложное чувство безопасности? Не верится, чтобы он сдался.

Второе, что вызывает у Неллы подозрения, – настроение Теи. В последнюю неделю она стала какой‐то мрачной. Нелла не раз заставала племянницу у окна, наблюдающей за улицей. «Тея, у тебя все хорошо?» – спрашивает Нелла, но вопрос остается без ответа. Значит, она все еще противится Якобу. Или, возможно, знает о разногласиях между отцом и тетей. «Мне не следовало говорить ей про Каспара и ананасы, – думает Нелла. – Не надо было так резко отвечать, когда она спросила про озеро. Не надо было ничего ей рассказывать про мою жизнь в Ассенделфте».

Вот что происходит, когда начинаешь рассказывать свою историю. Ты становишься неудобным – для себя и для окружающих. Они думают, что теперь у них есть представление о тебе. Но это не так. Возможно, Марин была права, держа все свои карты при себе.

Холодная погода тоже не помогает. Лед на канале растаял, это правда, но тепло еще не пришло и на рынках торгуют все тем же. Такое чувство, что все чего‐то ждут, но никто точно не знает чего.

Нелла уверена, Якобу ван Лоосу все это неизвестно. Семья Теи – непревзойденные мастера по части скрытности. Они сидят рядом с хозяином в бледно-зеленой гостиной и улыбаются. Нелла молчит, подавленная и богатством дома, и своими воспоминаниями. На хозяине дома сюртук глубокого черного цвета, отлично подогнанный портным, чтобы скрыть узкие плечи. На ногах – пара изысканных кожаных туфель того же оттенка, длинные заостренные носы увенчаны белыми сатиновыми бантами. Нелла неотрывно смотрит на них, пока экономка Якоба, миссис Лютгерс, невысокая, тонкокостная и бледная женщина за шестьдесят, не прерывает ее размышления.

– Чаю, сеньор? – спрашивает миссис Лютгерс. – Перед трапезой?

Якоб делает жест рукой:

– Не желают ли дорогие гости чаю?

Тея молчит.

– Благодарю, мне не нужно, – отзывается Отто.

– Благодарю, не откажусь, – говорит Нелла, и миссис Лютгерс выходит, даже не обернувшись.

«Что ж, побудем здесь немного. Пусть Якоб еще раз полюбуется красотой и изяществом Теи». Они сидят в одной из самых дивных комнат, какие Нелла когда‐либо видела, и в сером послеполуденном свете, проникающем через окна, Тея выглядит идеально. В обстановке, как и в наряде Теи, не слишком много золота и жемчуга. Не слишком много блеска, чтобы успокоить голландскую нелюбовь к помпезности, но достаточно, чтобы радовать глаз, когда обводишь взглядом комнату – от уголка изящного деревянного шкафа до красивой картинной рамы, от тихо тикающих часов на каминной полке до пухлой расшитой подушки, упирающейся Нелле в позвоночник. Даже воздух кажется перламутровым, разреженным.

Якоб смотрит на Неллу с удивлением:

– Вы не ожидали такого.

– Что вы имеете в виду, сеньор?

– Вам нравится эта комната.

– Разве она может не понравиться? – улыбается в ответ Нелла.

– Люди считают, у меня нет вкуса. – Якоб смотрит на Тею. – Что я не умею ценить деликатные вещи.

Нелла чувствует на себе взгляд Отто, но все ее внимание сосредоточено на Тее, которая не сводит глаз с лакированного столика. Вернувшаяся миссис Лютгерс ставит перед хозяином поднос. Якоб протягивает Тее маленькую фарфоровую чашечку на блюдце.

– Для меня большая честь разливать чай, – говорит он. – В Лондоне это всегда делает леди, но здесь, в Амстердаме, прислуживать должны мужчины.

Тею задевает за живое не сделанный в ее сторону намек на рабство, а упоминание Лондона. Девушка смотрит на Якоба так, будто только что очнулась ото сна. Нелла наблюдает, как Якоб поднимает чайник, чтобы наполнить чашку Теи, как чай льется из носика, неостановимо, как водопад. Зачем бы ван Лоос приглашал их сюда, не будь он заинтересован? Отто беспокоится на пустом месте. Якоб протягивает чашку и Нелле, фарфоровая кроха прекрасна, как все в этой гостиной, и отделана золотом. Когда хозяин наливает чай, пар поднимается к лицу Неллы, увлажняя подбородок и тонкие волоски на висках.

– Вы были в театре после нашей встречи там, госпожа Брандт? – интересуется Якоб.

– Нет, сеньор, – отвечает Тея.

– Но ваша тетя сказала, что вы любите театр.

– Она так сказала?

Якоб выглядит смущенным.

– Она упомянула, что вы часто ходите смотреть одну и ту же пьесу.

Тея непонимающе смотрит на хозяина дома, а Нелла чувствует, как ее охватывает раздражение. Племяннице удалось резко ответить возможному поклоннику, проявить безразличие к его интересу и одновременно намекнуть на полную ненадежность тети как источника информации – и все это в каких‐то трех словах!

– Что еще вы любите? – спрашивает Якоб. – Я знаю, любовь – это широкое понятие.

– Я считаю его вполне конкретным, – возражает Тея.

– Но надо же с чего‐то начать, – перебивает ее Нелла.

Якоб и Тея удивленно поворачиваются к ней, и Нелла чувствует, как кровь приливает к щекам. Она ругает себя – не надо так настойчиво давить. В конце концов, это именно она посоветовала Якобу выяснить, что любит Тея, у нее самой.

– Я люблю ананасы, – внезапно говорит Тея в наступившей темноте. – У них замечательный вкус, вы не находите? Возможно, в ананасах кроется будущее.

Отто в замешательстве смотрит на дочь.

– Как странно, – улыбается ей в ответ Нелла. – Не заметила, чтобы тебе понравился превращенный в джем ананас у Клары Саррагон.

– Все может измениться, – пожимает плечами Тея, поворачиваясь к Якобу. – Это девиз нашей семьи.

Отто отходит к окну, а Нелла все больше раздражается, глядя на безмятежный вид Теи. Якоб смотрит на них, словно астроном на три звезды, изучая яркие пятна и пытаясь составить созвездие.

– Должен заметить, – Якоб обращается к Нелле так внезапно, что она подпрыгивает, – я все еще вспоминаю тот соус с шафраном и белым вином, который готовила ваша кухарка. Корделия, верно?

– Корнелия, – поправляет Отто.

– Придется тайно ее прикармливать, – смеется Якоб. – Отличный способ – прикормить кухарку. Или, может быть, она согласится перейти ко мне добровольно?

Ван Лоос многозначительно смотрит на Тею.

Девушка разглядывает стол перед собой.

Отто тянется за свободной чашкой и наливает себе чай. Нелла держится за остатки самообладания. «Будет ли Корнелия вписана в брачный контракт Теи? – размышляет она. – Покинула бы Корнелия дом на Херенграхт, чтобы быть рядом с Теей, стать вместе со своими половниками частью ее приданого?»

Корнелия вполне может так поступить. Возможно, она не вынесет разлуки с любимой воспитанницей. Но трудно даже представить себе, как подойти к ней с таким вопросом – чтобы она рассталась с домашним хозяйством, которым занималась почти всю свою жизнь. Ужасно! Нелла вряд ли осмелилась бы на подобное. И все же, несмотря на перспективу потерять Корнелию, она осознала, что Якоб впервые заговорил с Теей и Отто о своих намерениях.

* * *

После жаркого из кролика, которое Нелле очень понравилось, хоть и было намного проще и безвкуснее, чем все, что могла бы состряпать Корнелия, и явно намекало, что этому дому действительно нужен повар получше, компания возвращается в бледно-зеленую гостиную. Отто выглядит так, словно это самый долгий день в его жизни. Якоб спрашивает позволения Теи показать ей клавесин, и, подчиняясь правилам вежливости, Тея соглашается. Отто и Нелла остаются сидеть на диване с бокалами вина и в течение четверти часа наблюдают неестественное представление в другом конце комнаты. Это могла быть сцена из жизни влюбленных: юная леди сидит, склонив голову набок, за прекрасным инструментом. Завораживающе красивая клавиатура и великолепная деревянная инкрустация корпуса, в который она заключена.

– Когда до него дойдет, что она не умеет играть? – бормочет Отто.

– Он не затем ее туда позвал, – тихо отвечает ему Нелла.

Якоб садится и кладет руки на клавиши. Яркий звук клавесина наполняет комнату, нота за нотой поднимаясь к потолку. Нелла видит, как племянница удивлена, что Якоб искушен в музыке. Она совсем не ожидала от него подобного. Мужчина, находящий интерес в сухих юридических делах, увлеченный зарабатыванием денег, в модных кожаных туфлях… беря в расчет то, как строго Тея судит о людях, для нее вовсе не очевидно, что такой мужчина может обладать талантом в ее сфере интересов. Это идет вразрез с аргументами Теи против Якоба, и Нелла чувствует надежду.

Якоб проигрывает еще несколько музыкальных фраз и смущенно останавливается.

– После рождения двух сыновей моя мать мечтала о дочери, – говорит он, нажимая на клавишу. Эхо разносится по комнате. – И пусть родился я, она все равно обучила меня… нежному искусству.

– Вы хорошо играете, – хвалит его Нелла. – Как приятно видеть, что инструмент не просто украшение интерьера.

– У всех красивых вещей должна быть цель, – отвечает Якоб, поворачиваясь к Тее. – Их не следует оставлять в углу, бесполезными и невидимыми.

В наступившей тишине Якоб встает.

– Госпожа Тея, если вы когда‐нибудь захотите прийти поиграть на клавесине, я буду более чем обязан. Это не лютня, поэтому я не смогу принести ее к вам на Херенграхт. Вам придется посетить мой дом.

Тея осознает, что это знак. Она понимает, что это весьма щедрый жест, причем сделанный целенаправленно в присутствии ее отца. Предложение Якоба официально, и, если оно будет принято, какие еще последуют за ним?

Все ждут, что ответит Тея. Девушка сосредоточенно смотрит на клавесин.

– Благодарю вас, сеньор, – наконец произносит она. – Но это слишком ценный инструмент. Боюсь, мои пальцы могут его сломать.

Улыбаясь, Якоб опускает на клавиши крышку. Нелла в ярости, но она ничего не может поделать, кроме того, им уже пора уходить. Ван Лоос говорит, что уезжает в Лейден на пару недель по делам своей матери. Но, когда он вернется, они снова должны встретиться. Нелла соглашается. «Непременно должны. И всего доброго, и спасибо за вкусного кролика. Мы непременно отплатим вам тем же, пригласим к нашему столу. Кто знает, что решит приготовить Корнелия через две недели, когда появятся первые весенние овощи, а ягнята будут готовы к забою?»

Они улыбаются, покидая дом Якоба ван Лооса, но идут молча все те пять минут, что требуются на дорогу до собственного дома. Нелла хочет сказать так много, хочет спросить, почему никто не понимает, что она пытается сделать, но она устала и погружена в себя.

Отто толкает тяжелую входную дверь, из темноты появляется Корнелия, чтобы их поприветствовать. Нелла смотрит на помещение, похожее на пещеру. Голые стены и атмосфера скорби.

– Что такое? – спрашивает Корнелия. – Что случилось?

Слова сами собой вырываются из Неллы, она не пытается их остановить:

– Тея – грубое, неблагодарное дитя.

Долгое мгновение все потрясенно смотрят на Неллу.

– Что? Она считает, что знает, как устроен мир, – продолжает та. – И что ее будущее сложится именно так, как она хочет. Но все не так. Она будет прозябать в бедности. И я больше не собираюсь нести за это ответственность.

– Нелла, – предупреждающе произносит Отто.

– Нет. Я сыта вами по горло.

– Мадам, – умоляет Корнелия, заламывая руки.

– Вы все всегда делали что хотели. Йохан шел своим путем. И из-за этого я никогда не могла идти своим. Вы с Марин, Отто, следовали желаниям своих сердец. А теперь Тея, упрямая, как ее мать, нахально разговаривает с Якобом! Сидит здесь и отказывается от моей помощи!

– Не говори о Марин и ее сердце, – хмурится Отто.

– Буду, – огрызается Нелла. – Она оставила меня разбираться со всем этим.

– Оставила тебя? – недоверчиво переспрашивает он.

Нелла настолько зла, что слова с силой выходят из нее и она не в состоянии их удержать. Ей невыносимо то, как они все на нее смотрят, словно она сошла с ума.

– Откуда тебе знать, что я хочу делать? – спрашивает Отто. – Ты ничего не знаешь обо мне и Марин. И когда это я тебе мешал идти своим путем? Господи, когда же ты наконец перестанешь себя жалеть?

– Вы оба, перестаньте, – призывает Корнелия.

Тея неподвижно стоит, скованная словами, брошенными тетей и отцом друг другу.

– Ты могла бы выйти замуж, – продолжает Отто, не обращая внимания на просьбу Корнелии. – Ты не перестаешь постоянно твердить о нашей бедности. Ты понятия не имеешь, что это такое. И тебе было восемнадцать, когда умер Йохан. Восемнадцать! Твоя жизнь едва начиналась.

– Конечно, – говорит Нелла, указывая на Тею. – А потом появилась она. Я была вынуждена растить ребенка, или ты забыл?

– Она не была твоим ребенком. Ты не обязана была ее растить. На случай, если ты забыла.

Его слова звучат как удар. Нелла поворачивается к Тее, которая смотрит на нее широко раскрытыми глазами. «Я хотела о тебе заботиться», – хочет сказать Нелла, но слова никак не выходят.

– Всегда можно начать сначала, – продолжает Отто. – Так или иначе. Я знаю это лучше, чем кто‐либо из вас. Правда в том, Нелла, что ты никогда этого не хотела. Ты могла бы покинуть этот дом. Могла бы родить своих детей. Но ты этого не сделала, а сейчас жалеешь. И поэтому мы все оказались в гостиной Якоба ван Лооса.

– Перестаньте, перестаньте! – Корнелия начинает всхлипывать.

– Ни одно доброе слово о Йохане, с тех пор как он был убит, не оплатило дрова, чтобы мы могли согреться, – говорит Нелла, собрав все оставшиеся силы. – Не оплатило еду, чтобы накормить Тею, не оплатило портного, чтобы она могла носить одежду. Ни одна гильдия не пришла нам на помощь. Никто из соседей не позаботился. Мой муж был убит, ее мать мертва, и единственное утешение, которое мы находили, – это деньги, настоящие деньги. И они спасли нам жизни.

– Мы спасли друг друга, – возражает Корнелия.

– Нас спасли деньги, – жестко обрывает Нелла. – Деньги – наш щит. И оружие. И благословение. И кто научил меня этому? Твоя мама, Тея. Твоя мама, которая в итоге взяла на себя больше, чем смогла вынести, оставив нас в таком затруднительном положении. Она взяла в любовники твоего отца под покровом мрака, а дьявол принес последствия…

– Нелла, прекрати, – угрожающе сжимает кулаки Отто.

– Якоба ван Лооса не волнует история Йохана и Марин Брандт, и это просто чудо. Каковы шансы найти второго такого человека?

– Если тебе так нравится Якоб, – выкрикивает Тея, и злость в ее голосе заставляет всех умолкнуть, – то сама выходи за него замуж!

Наступает тишина. Никогда еще они не спорили так жестоко, и Нелла чувствует ужас, пульсирующий в крови от грядущих последствий. Потрясенная, она неверными шагами поднимается по лестнице, словно возвращение в свою комнату сможет положить этому конец, хотя все только начинается.

Лица домочадцев поворачиваются к ней из темного холла. Даже в тусклом свете свечей Нелла может разглядеть гнев на лице Отто, и торжество Теи, наконец высказавшей свое мнение, и то, как широко раскрыты глаза Корнелии.

– Тея, – говорит Нелла, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно, – твоя мать зачала тебя втайне. Родила тебя втайне. Умерла за тебя втайне. Твой отец впал в такое глубокое горе, что в день твоего рождения едва мог на тебя смотреть. Он заявляет, что заботится о твоих нуждах, но правда в том, что он настолько боится потерять тебя, что неосознанно ограничивает твои шансы. Если я чему и научилась за последние восемнадцать лет, так это тому, что есть лишь две вещи, на которые можно положиться: ты сама и гроссбух. Но мы потеряли наше состояние. Те деньги, которые никогда не заканчиваются, независимо от того, сколько ты выбросил на ветер? Мы их потеряли. Позор Йохана и твоей матери – это наш позор. Твой позор. Ты будешь носить его до конца своих дней. Так что теперь у тебя есть только ты сама.

Все трое внизу стоят, застыв, и смотрят на Неллу словно зачарованные.

– Выйди замуж и оставь эту семью, Тея, как я вошла в нее, выйдя замуж. Уйди, если сможешь. Другого выбора нет.

XVII

Когда на канал наконец‐то приходит весна, в доме на Херенграхт наступает вторая зима. Небо становится все ярче, а внутри тускнеет свет. Обитатели спотыкаются в полумраке, в темных углах и захламленных коридорах. Корнелия убирает меховые воротники и тяжелые плащи, достает более легкие, но они никуда не ходят всей семьей. Ни в зверинец, ни полюбоваться на цветущий сад, ни даже на рынок. Как будто что‐то сломалось, и нет пути назад после брошенных слов, и призрак давно умершей матери брошен словно копье в сердце врага. И не только того врага, что давно ушел, но и того, кто, может, никогда и не придет. Мужья, дети, кирпичики, из которых, как говорят, женщина строит свою жизнь.

Тетя Нелла не выходит из своей комнаты. Тея не видела ее уже больше двух недель, что, по-своему, дарит ей облегчение. Еще большее облегчение – не видеть Якоба, но она не видит и своего отца. Все стараются не попадаться друг другу на глаза. В таком огромном доме это несложно. Можно прислушиваться к хлопанью закрывающихся дверей, к скрипу половиц, к чьим‐то шагам и выбирать путь соответственно. Но при этом никак нельзя понять, что делают остальные на самом деле. Только Корнелия продолжает вести себя как обычно: готовит еду, которая, кажется, никому не нужна, полирует столовые приборы, моет посуду, печет хлеб, режет его и, густо намазав ломти маслом, оставляет их на тарелке перед дверью тети Неллы. Тета Нелла любит хлеб с маслом, хотя это детская еда. Корнелия кормит тетю Неллу лакомствами из детства.

«Ну и пусть так, – думает Тея. – Пусть тетя ест сухие корки, после всего что тут наговорила».

Но внутри у Теи все разрывается из-за того, что это должно закончиться вот так, что все и без того уже, кажется, разваливается на куски. В эти дни единственной отрадой существования для Теи становятся визиты к Вальтеру, и она пользуется гнетущей атмосферой на Херенграхт и тем, что за ней теперь меньше следят, чтобы проводить с ним время в театре.

На протяжении всего судьбоносного ужина у Якоба Тея думала о третьей мизерикордии в Старой церкви. Она была в восторге от того, что сделала для себя и Вальтера. Она пыталась сосредоточиться на разговоре за дымящимся чаем Якоба, думать о его просторном столе и звонком клавесине, но все, что приходило ей в голову, – поступок, совершенный ради любви. Деньги, которые она оставила, наверняка уже забрали, потому что она сунула их туда задолго до воскресенья. Все это волновало ее и одновременно с этим вызывало тошноту. Она видела, как сильно разозлилась на нее тетя в доме Якоба, еще до того, как разразилась буря в их собственной прихожей. Но теперь они с Вальтером в безопасности. Наверняка в безопасности.

– Ты обещаешь, что мы поженимся, как только закончится контракт? – спрашивает девушка Вальтера однажды в мастерской, наблюдая, как он разрисовывает римскую арку.

– Тея, – отвечает он, – конечно. Мы же обо всем договорились.

Тея тут же жалеет, что задала вопрос, но ей так хотелось рассказать ему, что произошло у них дома: про ту ужасную ссору, из-за которой теперь никто ни с кем не общается, об угрозе, которую представляет собой Якоб, о борьбе за деньги и загородном имении тети. Жизнь не должна быть такой. Тея вспоминает все пьесы, которые она видела, героини там справляются с трудностями сами или с помощью своих тайных возлюбленных. Почему она чувствует себя так скованно? И при этом хочет казаться легкой, воздушной, непринужденной. Тея мечтает, чтобы история ее семьи исчезла, чтобы для Вальтера она существовала только в этой комнате, всегда приятная и желанная. Он должен закончить работу по контракту, вот все, что она знает. И этот факт не обойти. Ей нужно набраться терпения, и ведь ждать осталось недолго? Всего лишь месяц или около того. Она умеет ждать.

И все же они должны заключить брак до того, как станет слишком поздно, до того, как Якоб ван Лоос и его намеки на женитьбу не станут слишком явными, чтобы закрывать на них глаза.

Тея наблюдает за Вальтером, он стоит к ней спиной и рисует арку, и древний Рим оживает. Один вид сосредоточенного Вальтера так манит, что она ощущает возбуждение внизу живота и желает, чтобы он переключил свое внимание на нее. Но одновременно с этим ей нравится наблюдать за происходящим. Нарастающее желание пересиливает беспокойство по поводу всего остального. Тея ощущает постоянную потребность в его красоте, его ласках и совершенно не хочет испортить украденные моменты, проведенные с ним, разговорами о нежеланном браке, о миниатюре или о записке от вымогателя.

Тея ловит себя на том, что смотрит на палитру художника, отмечая, как много в ней красок. Тот, кто прислал ту куклу, ошибался. Вальтер не из тех, кто рисует мир только в красных тонах.

– У меня для тебя сюрприз, – говорит Вальтер, откладывая палитру и вытирая руки.

Он ненадолго исчезает за римской аркой и появляется снова, держа в руках доску.

– Готова? – медленно и церемонно Вальтер поворачивает доску, и Тея понимает, что смотрит на свое собственное лицо, написанное маслом. – Все было именно так, как я и ожидал. Все равно что пытаться нарисовать солнце.

На мгновение Тея теряет дар речи. Она действительно выглядит красивой. Она действительно сияет. Она превратилась в настоящее произведение искусства. Но что‐то заставляет Тею колебаться. Дело в том, что смотрящая на нее с портрета женщина не похожа на нее – не так, как миниатюра Вальтера передает его черты. В картине не хватает духа, и Тее больно видеть его отсутствие, потому что Вальтер с такой гордостью улыбается и думает, что сделал ее счастливой. Считает, что запечатлел свою любовь. Тея потрясена осознанием того, что Вальтер может нарисовать римскую арку, кокосовое дерево или клубничный куст, но ему не удалось запечатлеть ее. Это очень неприятное открытие, но девушка берет себя в руки и улыбается.

– О, Вальтер! – восклицает она. – Спасибо, милый. Меня никто никогда раньше не рисовал.

– Я рад, что успел написать тебя первым, – говорит Вальтер.

Тея подходит к нему, любуясь мазками кисти, восхищаясь им самим, целуя его в перерывах между похвалами – как хорошо, с какой любовью он ее изобразил! Вальтер с радостью принимает ее поцелуи.

Возвращаясь домой, Тея думает, что Вальтер старался. Он хотел подарить ей бессмертие. И только это имеет значение.

Дома она с удивлением слышит голос тети, разговаривающей внизу на кухне с Корнелией. Впервые за две недели Тея слышит, как тетя говорит. Девушка крадется к верхней ступеньке кухонной лестницы: судя по звукам, тетя и Корнелия что‐то готовят – ложка звенит о тарелку, нож со скрипом режет бесконечные ломтики моркови.

– Даже один ананас? – спрашивает Корнелия.

– Не разрешу ни единого, – отвечает тетя Нелла. На какое‐то время она замолкает и слышен только стук ножей по дереву. – Он был со мной нечестен.

– Он собирался рассказать вам правду, мадам, – возражает Корнелия. – Вы просто узнали все раньше, чем он успел.

– Но мои бумаги, Корнелия! Они взяли план поместья и испортили его своими записями. – Тетя делает паузу. – Я бы хотела, чтобы он оставил мое прошлое в покое, учитывая, как неохотно он делится своим. Он всегда о многом умалчивал.

– Со мной он тоже не откровенничал, мадам. Возможно, это к лучшему. Если человек рассказывает все о себе другому, разве он в своем роде не исчезает?

– Вовсе нет. Я бы даже сказала, наоборот.

– Но человек, которого знали вы, растворился у вас на глазах. Я бы такого не хотела. Я предпочитаю фрагменты чужой жизни, которыми со мной хотят поделиться.

– И все же Тея рассказывает тебе все, – говорит тетя Нелла.

Корнелия недолго молчит.

– Удивлена, что вы так считаете.

– Почему? Так было всегда.

– Мадам, вы тоже не рассказываете Отто всего. Вы не говорите ему, почему не продаете Ассенделфт. Если там такая уж лачуга. Тем более что тут ваш дом.

– Это дом Отто, – тяжело произносит тетя, и голос ее звучит измученно. – Йохан оставил дом ему.

– Ой, да бросьте, – фыркает Корнелия. – Может, имя Отто и стоит в бумагах, но он с яростью говорил о вашем отъезде. Это и ваш дом. – Немного помедлив, служанка продолжает: – В тот вечер было сказано многое, чего не имелось в виду.

Тетя Нелла вздыхает.

– И все же сомневаюсь, что Отто простит меня за все, что я наговорила.

– Простит, конечно. И вы должны его простить.

– Он так плохо обо мне думает. Он думает, я могла бы уехать отсюда после рождения Теи. Он вываливает на меня это все, а потом рассчитывает завладеть полями моего отца.

– Мадам, – мягко поправляет Корнелия, – это ваши поля.

– Да. Единственное, что мне принадлежит, – отвечает тетя Теи. – В таких делах важно, чье имя стоит на бумаге.

Прошло много времени с тех пор, как Тея в последний раз слушала подобные разговоры. Она понимает, насколько успокаивает ее этот дружеский обмен репликами, какими бы резкими они ни были. Их глубокая привязанность никогда не исчезнет.

– Я искренне считаю, – продолжает тетя Теи, – что Якоб для нее хорошая партия.

– Но Тея хочет настоящей любви, – говорит Корнелия, и сердце Теи наполняется глубокой благодарностью.

– Что это вообще значит? И где она собирается ее искать? – вздыхает тетя Нелла. – Единственное, где можно найти такую любовь, – на сцене Схаубурга. Эта навязчивая идея Отто и Теи, что я пытаюсь от нее избавиться. Все не так.

– Я понимаю, но…

– И то, как она со мной разговаривает. Как будто мне есть чему поучиться у девушки, которая всю свою жизнь провела под одной крышей, ни в чем не нуждаясь.

– Возможно, так и есть, – замечает служанка.

– Она не жила, Корнелия. Не знала испытаний, не впутывалась в жизнь других людей. У нее нет шрамов.

– Откуда вы знаете?

– Она ничего не знает о несбывшихся мечтах.

– Вы хотите, чтобы у нее появились шрамы и несбывшиеся мечты?

– Нет, конечно нет, но…

– Потому что я уверена, со временем этого нельзя будет избежать.

– И я как раз пытаюсь это предотвратить. А она настаивает, что будет рассказывать мне, как устроена жизнь. В чем ее смысл и цель… Как я должна взять все в свои руки… В этом она похожа на своего отца. И на мать. Что она знает о моих руках? Она вообще их видела? Тея похожа на кувшин без пробки.

Корнелия смеется.

– Не знаю, почему ты находишь это смешным. Я всегда с уважением относилась к старшим.

Корнелия смеется громче.

– Правда? Вы с Марин вели себя как пара ангелочков друг с другом?

Нелла вздыхает и замолкает. В комнате слышны только звуки движений, когда женщины замешивают тесто и раскладывают его по формочкам.

– Корнелия, – снова заговаривает тетя Теи, и на сей раз в ее голосе слышится странная неуверенность, от которой становится не по себе. Тея сильнее наклоняется над лестницей. – Ты когда‐нибудь вспоминала о миниатюристке?

При последнем слове Тея замирает, ей кажется, что воздух вокруг нее густеет.

– Нет, – не сразу и настороженно отвечает Корнелия. – Это было так давно.

– Но иногда кажется, что это было вчера.

– Мадам, с чего вы…

– Ты никогда не думала, что она может быть где‐то рядом?

– Конечно нет!

– Что, если она наблюдает за нами?

– Мадам…

– Потому что на балу у Саррагон… и… нет, позволь, я все же скажу, хотя ты сочтешь меня сумасшедшей или решишь, что это все моя хандра, но у меня возникло странное ощущение. – Голос тети Неллы почти что звенит от восхищения. – У меня по спине пробежал холодок. Ощущение холодного прикосновения к шее, Корнелия, как тогда, когда за мной следили. Клянусь, я слышала, как она произнесла мое имя.

– Что?

– Клянусь, я ее видела.

Наверху, в темноте лестницы, с колотящимся сердцем, Тея прикладывает руку к затылку. Она сама вспоминает то ощущение холодка, когда она шла по каналу к Схаубургу, затылок покалывало. Возможно, Вальтер был прав, за ней кто‐то наблюдает. Но кто эта женщина, о которой тетя говорит с таким восхищением, почти с любовью?

– Ее здесь нет, мадам, – говорит Корнелия. – Ее не было на балу, не было на каналах. Ее здесь нет.

Поколебавшись, Корнелия добавляет:

– А может, ее никогда и не было.

– Была, – утверждает тетя. – Потому что кого ты, Корнелия, искала, когда Тея пошла покупать лещей?

Тея слышит, как Корнелия едва слышно втягивает в себя воздух. Девушка снова вспоминает ужас няни, когда ей принесли посылку и записку, ее страстное желание узнать, от кого они и что в них.

В этом доме кое-что произошло, Тея. До твоего рождения.

Девушка думает о миниатюрах, припрятанных в спальне, о Вальтере и золотом домике. И о тех, что лежат на чердаке, – ее родители, застывшие в своем крошечном совершенстве.

– Я же говорила, – отзывается Корнелия, – я ждала Тею.

– Но почему ты так уверена, что миниатюристка не вернулась? Мы едва могли справиться с ней, когда она впервые появилась в нашей жизни.

Корнелия с грохотом бросает нож.

– Я проклинаю тот день, когда сеньор купил вам тот шкафчик. Сожалею о нем всем сердцем. Мадам Марин была права насчет этих жутких куколок, с их намеками и угрозами. Мы должны держаться от них подальше.

– Я чувствую ее, Корнелия. Думаю, она здесь.

– Чушь. Простите меня, мадам, но это полная чепуха. Оставьте все это в покое. Мне казалось, вы хотите забыть свое прошлое?

Корнелия берет нож и с новой силой принимается нарезать овощи.

– Может, она узнала, что я сделала со шкафчиком? – задумчиво продолжает тетя Нелла. – Знает, что я его уничтожила? Что, если она вернулась отомстить?

– Боже милостивый, мадам. Хватит.

– Иногда, – тише говорит тетя, – я всем сердцем желала, чтобы она вернулась.

– Вы не должны так говорить. Как вы можете, после всего, что она сделала?

– И что она такого сделала, кроме как показала мне саму себя? Подаренные ею вещи были прекрасны, – не останавливается тетя Нелла. – Помнишь лютню? Свадебный кубок и коробку с марципаном? Она подарила мне жизнь, которую я потеряла, жизнь, которую мне обещали.

– Она лезла не в свое дело, – зло говорит Корнелия. – Ведьма.

– Она была проводником. Моей защитницей.

– Защитницей, – с презрением повторяет служанка.

– Я ее не послушала, и посмотри, какую цену мы заплатили. Жаль, что я не послушалась. Жаль, что я не уделяла ей больше внимания.

– Все это закончилось. Вам нужно помириться с Отто, поговорить с племянницей…

– Я должна ей рассказать, – перебивает тетя Нелла. – Признаться.

– Признаться? – переспрашивает Корнелия с явным страхом в голосе.

Кем бы ни была эта миниатюристка для тети, Корнелия о ней совсем иного мнения.

– Я поднималась на чердак и открывала сундук Марин.

– Что? – выдыхает Корнелия. – Но нам нельзя этого делать. Это для Теи, когда она будет готова.

Тея изо всех сил вцепилась в перила. Снизу несется звук яростно разрываемого салата-латука. Девушка ждет, затаив дыхание, не смея пошевелиться, пока листья салата падают на старое дерево. «Конечно, сундук принадлежал матери, – думает Тея, пораженная тем, что не поняла этого раньше. – Конечно, так и есть».

Тея представляет себя и тетю в темноте чердака, стоящими на коленях перед сундуком, словно перед алтарем. Они делали это незаметно друг для друга, каждая на ощупь искала утешения и спасения в коллекции Марин Брандт. Теперь драгоценная карта Марин выставлена в витрине картографа на Раамстраат. По крайней мере, ее миниатюра находится на прежнем месте рядом с миниатюрой отца Теи.

– Я забрала миниатюру младенца, – признается тетя Нелла.

– Мадам! – с ужасом восклицает Корнелия. – Зачем вы это сделали?

– Потому что Отто не единственный, кто хочет оставить Тею рядом с собой.

– Я не верю, что все так просто. Только не у вас. Вы положили младенца обратно?

– Нет.

– Вы хотите вызвать миниатюристку.

– Я не могу ее вызвать, Корнелия.

– Тогда почему вы снова не убрали младенца в сундук?! – шипит Корнелия.

– Потому что мне хотелось вспомнить чувство близости, когда рядом кто‐то есть! – шипит тетя Нелла в ответ.

Корнелия невесело усмехается:

– Вы все еще верите, что она решит все наши проблемы? – Служанка недолго молчит и вдруг произносит: – Я должна рассказать об этом Отто.

– Ни в коем случае.

– Мы должны быть начеку. Эти вещи опасны. Они не принесли нам счастья.

– Они сделали счастливой меня, – возражает тетя Нелла. – Я восхищалась ими, и мне не следовало от них избавляться. Они были моими, Корнелия. Моя уникальная история. Когда миниатюристка прислала мне их, я наконец ощутила, что меня кто‐то понимает, видит, что со мной происходит. Я жажду снова испытать это чувство… потому что, по правде говоря, я чувствую себя неимоверно одинокой.

Голос тети полон такой печали, такой тоски и боли, что глаза Теи наполняются слезами. Яростно утирая их, девушка вдруг слышит, как тетя тоже плачет. Ее искреннее признание невыносимо для Теи. Она пятится вверх по лестнице, молясь, чтобы ни одна доска под ногой не скрипнула, чтобы уйти незамеченной.

Наверху, в комнате за запертой дверью, Тея садится перед двумя своими миниатюрами. Она сжимает Вальтера в кулаке, как будто это может подтолкнуть возлюбленного к более решительным действиям. Девушка касается его волос, скучая по той простой нежности, что была между ними до появления Якоба, до угроз в записке, а теперь еще и этой миниатюристки. Тея кладет маленький позолоченный домик на ладонь, наблюдая, как мартовский свет, проникающий через окно, заставляет его слабо сиять. Чей это дом? Тея недоумевает, почему его прислали ей, если миниатюристку ищет ее тетя, а не она сама?

Но рассматривая эти предметы, значения которых она не может постичь, Тея думает о том, как одинока ее тетя. Сила этого чувства проникает в ее кровь и мысли, как странное лекарство, которое она никогда не принимала, но вкус его кажется странно знакомым. У тети Неллы был шкафчик. Свадебный подарок, который она уничтожила. Корнелия, ты когда‐нибудь думала о миниатюристке? Очевидно, что тетя Нелла о ней думает. Ее жалобный вопрос, ее признание. Младенец, которого она забрала из прошлого, чтобы утешиться в настоящем.

Достаточно взглянуть на эти миниатюрные изделия, чтобы понять, как они могут повлиять на человека, и Тея с пониманием относится к вере тети Неллы в их значимость. Она понимает желание тети уважать и воспринимать их как нечто большее, чем просто красивые безделушки. Тея с удивлением обнаруживает, что у них с тетей могут быть общие чувства. И все же кукольный Вальтер и маленький домик не могут преподать ей какой‐то урок. Тея отказывается думать, что в крошечных руках и ногах Вальтера, или в его пустой палитре, или в четырех стенах непроницаемого крошечного позолоченного домика скрыты какие‐то зашифрованные послания, которые помогут ей справиться со всей этой неразберихой. Но Тея не согласна и с Корнелией, что в этих произведениях искусства есть злой умысел. Кем бы ни была та миниатюристка. «Потому как ничто, созданное столь красивым, – думает Тея, пряча свои миниатюры в сундук, – не может быть таким ужасным».

XVIII

Тея не замечает, как приходит вторая записка. Она находит ее случайно, открывая входную дверь, чтобы выпустить Лукаса, решившего погреться на мартовском солнышке. Прошло несколько дней с тех пор, как Тея ходила к Вальтеру и он подарил смутивший ее портрет, и она все еще не пришла в себя от разговоров о возможном возвращении миниатюристки. Отец с тетей Неллой обменялись несколькими холодными фразами, но ощущения настоящего примирения не возникло, в доме сохраняется атмосфера несчастья. Но все эти мысли и сомнения вмиг улетучиваются у Теи из головы, когда она опускает взгляд и видит на пороге еще одну записку. Маленькую, квадратную, совсем как первая, с ее именем наверху.

На миг Тея надеется, что это от Якоба, потому что тогда, по крайней мере, ей будет по силам с этим справиться. Небольшое письмо из Лейдена, письмо, от которого легко отмахнуться. Но, взглянув на почерк, девушка понимает, что конверт – от того же самого человека. Она ощущает слабость, внутри поднимается волна страха, но Тея находит в себе силы посмотреть по обе стороны канала, вдруг кто‐то убегает прочь. Жители Амстердама, которых она видит, мало подходят на роль шантажистов: торговка сельдью и ее мальчик, тащащие корзину, служанка, нагруженная четырьмя новыми метлами, только что, судя по всему, купленными на рынке, священник, семейная пара с маленьким ребенком. Никто из них не выглядел как человек, желающий превратить ее жизнь в ад.

Тея снова смотрит на записку, не в силах взять ее в руки. Ее тошнит от одной только мысли, что там может быть написано. Но никто из семьи не должен ее увидеть, поэтому девушка заставляет себя собраться с духом и прячет записку в карман. Оставив Лукаса в жизнерадостном холодном солнечном свете, Тея отступает обратно в полумрак, как можно тише закрывая входную дверь. С колотящимся сердцем она поднимается по лестнице в свою комнату и открывает конверт, едва заперев дверь.

«Не надейся, что любовь, которую ты испытываешь, видясь с ним, сильнее того вреда, который я могу тебе причинить. Такое дерзкое бесстрашие тебе не поможет, но еще сотня гульденов заставит меня замолчать. Иначе я расскажу Кларе Саррагон, и весь город об этом узнает. В это воскресенье, в Старой церкви, в том же месте: третья мизерикордия слева от алтаря. Никакое золотое платье не скроет того, что ты сделала».

Тее кажется, что она видит сон. Ничего не кончилось, как она вообще могла подумать, что все уже позади? Упоминание о золотом платье вызывает у нее озноб, не говоря уже о Кларе Саррагон. Тон записки напыщен, и при других обстоятельствах над ним можно было бы посмеяться, но тот, кто писал ее, говорит правду. Рассказать Кларе Саррагон о своей любви к Вальтеру означает безвозвратно разрушить свою судьбу и судьбу всей семьи, даже несмотря на то что Тея с Вальтером вроде бы как помолвлены. Они должным образом не обвенчаны в церкви, а даже если бы и обвенчались, этот брак не был бы одобрен отцом и тетей. Она навлекла бы очередной скандал на свою семью.

Тея представляет, как обо всем узнает отец. Представляет Корнелию и ее разочарование. Ярость и горе тети. Трясущимися руками девушка складывает послание и прячет его в тайник с миниатюрами и первой запиской. Она хочет сохранить эти ужасные послания как доказательство того, что с ней действительно происходило нечто подобное, что это не было плодом ее разыгравшегося воображения. Что это не сон. Пусть тетя Нелла и говорит, что у Теи нет шрамов, но разве тетя Нелла в этом понимает? Она сама так боялась жить, что никогда бы не получила подобной записки.

Упав на кровать, Тея размышляет, как защитить себя и Вальтера от злобного чужого упорства. Достав из сундука миниатюры, она пытается взглянуть на них глазами своей тети. Изучает куклу Вальтера, его кисти, предплечья, ноги, лицо – все его тельце – в поисках указаний, которые когда‐то получала тетя Нелла. Тея снова смотрит на палитру возлюбленного, на его кисть, пытаясь отыскать то, что могла пропустить раньше. Но кукольный Вальтер абсолютно такой же, каким он появился на пороге ее дома в январе. Застывший в моменте. Вальтер не изменится, на Вальтера можно положиться. И к тому же в последнее время не приходило никаких новых миниатюр… Возможно, Тея и не нужна миниатюристке.

И в ту же минуту Тея понимает, как она поступит. Осознание успокаивает ее. Задумка рискованная и может не сработать. Но никто другой за Тею этого не сделает. Не должен и не может.

Это только ее проблема.

* * *

В Старой церкви оживленно, но, к счастью, рядом с мизерикордиями никого нет. Тея достает из сундука вторую пачку гульденов и кладет ее рядом с вырезанной в дереве парой. Вместо того чтобы покинуть церковь, девушка прячется за ближайшей колонной, чтобы наблюдать. Она будет ждать здесь весь день и всю ночь, если потребуется. В первой записке говорилось, что мизерикордия будет проверяться ежедневно, а сейчас еще так рано, есть шанс, что кто‐то придет сегодня. И, кроме того, Тея – дитя Амстердама: она знает, как должно вознаграждаться терпение. Она умеет наблюдать, оставаясь незамеченной.

Несколько часов она проводит здесь, наблюдая за Амстердамом. За горожанами, которые приходят помолиться, пообещать Богу, что в этом месяце, в этом году, в этой жизни они станут лучше. Возможно, они торгуются с Богом: если он дарует им то, чего они желают или в чем нуждаются, – деньги, хороший урожай, новую работу, здорового ребенка, – они каким‐то чудом преобразятся. Тее интересно, что Бог думает об этих бесконечных обещаниях, которые неизбежно останутся невыполненными? Наверное, он привык.

Тея наблюдает еще и за мужчинами, которые приходят в Старую церковь заключать деловые сделки – без сомнения, тайные, потому что иначе почему они занимаются этим здесь, а не на бирже или в гильдиях? Это заставляет девушку вспомнить своего отца, который тоже по секрету разрабатывал план для Ассенделфта, – и то, какими неприятными последствиями это все обернулось. Может быть, он тоже где‐то здесь, молится, стоя на коленях, о решении их проблем, а в нескольких метрах, под плитами, покоится прах его возлюбленной… Тея гадает, узнает ли она когда‐нибудь, что происходило между ее отцом и Марин Брандт. Корнелия говорила тете Нелле, что нам не положено знать все о других, потому что, открыв о себе все, человек исчезает. Тея смотрит в дальний восточный угол, где без каких‐либо опознавательных знаков лежит ее мать. Возможно, некоторые семейные секреты лучше оставить под покровом тайны.

Тея чувствует прилив нежности к отцу, вспоминает, как вспыхнули его глаза, когда он увидел ее в день рождения. Тетя Нелла ошибается: он не боялся смотреть на свою дочь в день смерти Марин Брандт. Он раскрыл ей объятия и сказал, что Тея совершенство. И тетя Нелла не права в том, что он испортит будущее Теи. Никто из них этого не сделает.

Проходит еще несколько часов, и Тея окончательно теряет счет времени. У нее начинают ныть ноги, а желудок требует фриттеров Корнелии. Наступает вечер; мальчик из церковного хора зажигает свечу за свечой. Тее очень хочется сесть прямо на пол, чтобы дать отдых ногам, но она понимает, что даже при свечах станет слишком заметна. Поэтому, собрав всю оставшуюся решимость, она продолжает ждать. И наконец, когда колокол пробивает восемь и Тея начинает беспокоиться о том, как объяснить семье свое отсутствие, она замечает движение у мизерикордии.

Шуршание плаща. Женская спина, голова в капюшоне склоняется над резной парой, а рука шарит, пытаясь нащупать, есть ли что внутри. У Теи кружится голова, внутри вспыхивает гнев, когда она видит, как женщина прячет гульдены в карман. Но план работает: Тея пометила все гульдены до единого, и доказательства теперь у этой женщины в кармане.

Девушка наблюдает, как незнакомка выпрямляется, по-прежнему стоя к ней спиной. На миг капюшон плаща спадает, открывая светлые волосы, которые женщина поспешно прячет и быстро выходит из церкви в холодную ночь. Тея следует за ней со всей возможной осторожностью. Женщина идет по Вармоэстраат, одной из самых оживленных улиц старого города, и Тея изо всех сил старается не потерять ее из виду. Единственное, что освещает дорогу, – мерцающие огни в окнах и пламя редких уличных жаровен. Невзрачный плащ помогает женщине легко сливаться с толпой. Но Тея упряма и не упускает незнакомку из поля зрения.

Женщина поспешно переходит с Вармоэстраат вниз по мосту на Хартенстраат. Куда бы она ни направлялась, она явно хочет добраться туда побыстрее. Теперь они идут в сторону Схаубурга. Тею охватывает нарастающий страх, но тут незнакомка сворачивает в направлении Йордана и углубляется в лабиринт узких улочек, образующих рабочий квартал. Когда женщина наконец останавливается посреди улицы, Тея замирает вполоборота, делая вид, что поглощена созерцанием закрытой аптекарской лавки, невидящим взглядом уставившись на тусклую витрину с сушеными листьями в банках и коробочками с семенами.

Незнакомка скрывается за дверью, и Тея опрометью бросается вперед, к тесному узкому фасаду. Дверь простая, из не очень толстого дерева, почти закрывается, но девушка успевает протянуть руку. С неровно бьющимся сердцем Тея ждет, прислушиваясь к удаляющимся на второй этаж шагам незнакомки. Там, наверху, открывается еще одна дверь, затем она закрывается, и на обоих этажах воцаряется тишина.

Все еще стоя на пороге, голодная после многочасового ожидания в церкви, измученная и растерянная, Тея медлит. Она не дает двери закрыться, опасаясь, что женщина может просто оставить наверху гульдены и вернуться или спуститься обратно, поняв, что не закрыла входную дверь. Им придется схлестнуться посреди улицы, а это последнее, чего хочет Тея.

Но внутри дома царит тишина, и девушка решается войти.

Впереди темный коридор, под ногами каменные плиты, а от побеленных стен тянет сыростью.

«Похоже на логово убийцы», – думает Тея и тут же велит себе не придумывать глупостей. Справа от нее – запертая дверь, за которой, скорее всего, другое жилое помещение или пустая витрина магазина. Этот дом вызывает неприятное чувство, отсюда хочется как можно скорее выбраться.

Женщина не оставила шлейфа духов, здесь пахнет только заброшенностью и несчастьем. У Теи кровь стынет в жилах: никогда еще она не входила в дом незваной, словно воровка. Хотя кто здесь на самом деле воровка? Эта женщина забрала гульдены Теи без тени сомнения.

Девушка медленно подходит к лестнице примерно из десяти ступенек, ведущих на еще более темный второй этаж. Нигде нет окон. Мир снаружи как будто бы не существует, но, прислушавшись, Тея слышит приглушенные голоса. Она не понимает, сколько их, не может разобрать, мужские они или женские.

Изначально у Теи был очень простой план: проследить за тем, кто взял конверт, и встретиться лицом к лицу, сказать, что она не боится позора. Но теперь она вдруг робеет, ей страшно врываться к незнакомцам.

Тея медленно поднимается на одну ступеньку, ощущая свой вес, давящий на доски. Отточенное годами умение ходить на цыпочках в собственном доме, в надежде услышать интересный разговор или секрет, играют девушке на руку. Она может распределять свой вес и перемещаться бесшумно, проверяя каждую ступеньку, не скрипит ли она.

Четвертая ступенька, пятая, шестая… Когда Тея достигает коридора второго этажа, выясняется, что там всего одна дверь, в нескольких шагах справа от нее. Голоса доносятся оттуда. Только теперь девушку осеняет, что люди там могут быть опасны. Что, если они вооружены? Тея убеждает себя, что она авантюристка, как шутили в ее семье, пока она была маленькой, и способна полагаться на свою смекалку. Она сможет дать кому‐нибудь пинка. У нее есть кулаки. Она придумает, как напугать эту женщину.

Несмотря на все это, девушка отчаянно хочет, чтобы здесь оказался Вальтер. Даже тетя Нелла была бы желанной спутницей.

Подойдя к двери, Тея наклоняется к замочной скважине. Разговор в комнате стихает, и она молится, чтобы люди внутри не услышали шелеста ее юбок. Ей бы надо воспользоваться внезапностью, но внутри никого не видно: обитатели комнаты скрылись из виду. Комната маленькая, ухоженная, точь-в‐точь как у Ребекки в Схаубурге, но обставлена гораздо скуднее: обычная супружеская кровать, пара стульев, низкий столик, украшенный в данный момент единственным оловянным подсвечником, свеча в котором отбрасывает тени на потрескавшуюся стену. Половицы из темного дерева, и Тея замечает, что на них стоит колыбель. В ней нет ничего изящного, никакой резьбы, нет даже полозьев. Больше всего она напоминает половину пивной бочки с приподнятыми бортами, поставленную на сваи. Колыбель придвинута вплотную к стене, и из нее показывается пара крошечных кулачков. Помахав в затхлом воздухе, кулачки снова исчезают, словно их никогда не было.

Внезапно в поле зрения появляются женские юбки. Когда незнакомка садится за стол, ее лицо оказывается на уровне замочной скважины. Женщина примерно ровесница тети Неллы, но лицо мягче, нос меньше, волосы – светлые, а пухлая нижняя губа сосредоточенно выпячивается, когда она начинает пересчитывать гульдены Теи. Незнакомка выглядит так же измученно, как Тея себя чувствует. Пока она считает, ребенок в колыбели снова показывает кулачки и начинает плакать.

– Постереги его, пожалуйста, – просит незнакомка, не поднимая глаз. Когда она говорит, ее губы выглядят уже не такими пухлыми. Она поджимает их, голос ее сух и тверд. – Это же твой сын.

Пара ботинок ступает по половицам к колыбели. В поле зрения Теи появляется нижняя часть тела мужчины, он проходит перед женщиной.

– Сумма вся? – спрашивает он, и когда раздается его голос, Тея теряет ориентацию в пространстве так резко, что ей приходится прислониться к дверному косяку.

– Да, – отвечает незнакомка. – Она великодушна, как ты и говорил.

– Мы сделали достаточно, Гриета. Я не хочу повторять.

Гриета. Прежде чем Тея успевает осмыслить то, что видит, ноги мужчины быстро приближаются к колыбели. Он наклоняется над ней, протягивая руки, и когда Тея видит его лицо, желудок сжимается от ужасного осознания. Сердце стучит в горле, дышать мешает ком. Ее мутит, но она смотрит, как Вальтер поднимает мальчика на руки.

Тея задыхается, но не может отвести глаз от тошнотворной картины в замочной скважине. Это полный бред, но Тея все равно смотрит. Это единственное, что не дает ей закричать, вышибить дверь и вцепиться женщине в горло.

– Ты сам говорил, у нее есть деньги, – продолжает незнакомка. – Говорил, что у нее есть дерзость. Она живет на Херенграхт – так что еще одна угроза ее не разорит.

Тея зажимает рот рукой, изо всех сил кусая изнутри щеку. Как они могут не замечать ее, когда она вся пылает? Сейчас они повернутся к двери. Дым от ее тела поползет в комнату, чтобы их задушить. Как они не слышат ее тяжелых всхлипов?

Она хочет убежать прочь, но словно приросла к месту. Ей никак не выбраться из этого потустороннего мира. Нет, он реальный, и в нем она – обманутая дура, которую можно перевернуть и потрясти, чтобы опустошить карманы. Такую никто и никогда по-настоящему не полюбит.

Кто эта Гриета? Женщина с гульденами Теи в руках, такая умелая, такая властная?

Тея опускает взгляд и видит собственную ладонь, лежащую на дверной ручке. Повернув ее, девушка входит в комнату.

Пара в испуге оборачивается, чтобы посмотреть, кто нарушил их покой. Лицо Вальтера в полумраке кажется омерзительным, он в страхе прижимает к себе младенца. Из угла комнаты к женщине ковыляет ребенок постарше.

– Мама, мама, – повторяет он.

– Кто она? – спрашивает Тея, пока женщина не успела сказать сама. – Кто она, Вальтер?

Но отвечает не Вальтер. Женщина смотрит на Тею почти с жалостью.

– Бедная девочка, – произносит она. – Ты, должно быть, Тея.

– Ты не знаешь, кто я.

– Конечно же знаю, – говорит женщина. – Потому что я его жена.

Жена

XIX

Отто и Нелла наконец‐то приходят к согласию хотя бы в одном – не выталкивать Тею обратно в мир, ради ее безопасности. Вот уже месяц, как она не покидает своей комнаты. После пяти дней, ставших для всех пыткой, лихорадка прошла, но в последующие недели Тея все еще слаба, почти ничего не ест и лежит, отвернувшись лицом к стене. Нелле было стыдно за свое затворничество в марте, и все из-за ссоры, в то время как племянница – по-настоящему больная по загадочной причине – не может толком стоять на ногах. Они стараются давать ей как можно больше спать.

Все чуть с ума не сошли от беспокойства, когда Тея не вернулась домой. После ссоры жизнь стала другой, и они заметили ее исчезновение только около шести вечера. Обнаружив, что комната девушки пуста, Корнелия бросилась в театр, посмотреть, не там ли Тея, но вернулась ни с чем, и семья поняла, что случилось что‐то плохое. Отто побежал в доки, проверить, не видел ли ее кто‐то из его знакомых в ОИК, а Нелла отправилась искать драгоценное дитя через Золотую излучину в Йордан. Когда оба вернулись мрачнее тучи, то обнаружили наверху Корнелию с Теей – дрожащей, почти без сознания. Несмотря на облегчение, заставившее и Отто, и Неллу вскрикнуть в едином порыве, было ужасно видеть, в каком она состоянии. Все спрашивали, что случилось, но Тея не отвечала. Побледневшая от страха Корнелия осадила их:

– Хватит спрашивать. Хорошо, что она в безопасности.

– Нам нужен врач, – спохватилась Нелла, – немедленно.

И пришли врачи. Они приходят уже четвертую неделю. Они вскрывают Тее вены, выпуская кровь. Ставят пиявок. Корнелия возмущается, зачем они это делают, а Отто тяжело на это смотреть. Тея, мокрая и слабая, ворочается в забытьи, что‐то бормоча о золотых домах и пустых палитрах, о младенцах в колыбелях и о двери, которую она все дергала и дергала, хотя не должна была открывать. Бред девушки был настолько реальным, что, слушая его, Нелла чувствовала, что начинает сходить с ума. Это плод воображения ее племянницы, а не то, что она сама боялась увидеть. Откуда Тее знать о младенцах в колыбелях и золотых домах? Какую дверь она толкнула, что привело к катастрофе?

– Никаких больше пиявок, – говорит Отто. – Я посылаю за Витсеном.

– Об этом не может быть и речи! – мгновенно вскипает Нелла. – Он садовник, а не врач.

Корнелия смотрит на них обоих с отвращением, словно не может поверить, что даже в такой момент они умудряются спорить.

Но теперь лихорадка отступила, на дворе – апрель. И пусть уже пришла весна, начали забивать ягнят, а каналы полностью избавились ото льда, жизнь в доме не вернулась в привычное русло, и нет никакой возможности пригласить Якоба на ужин в этих стенах. Никаких помех для выздоровления Теи. Нелла отправляет Якобу записку на Принсенграхт, солгав, что Тея ненадолго уехала навестить друзей в Антверпене, близких друзей со школьных времен. Она беспокоится, что письмо вскроет миссис Лютгерс и бросит в огонь прежде, чем ее хозяин успеет его прочесть, и Якоб останется в неведении относительно того, почему они внезапно перестали общаться. Но ван Лоос небрежным взмахом пера отвечает, что с нетерпением ждет встречи с Теей, как только она вернется. Всего лишь крошечный огонек в темноте. Они его еще не потеряли.

Тея выглядит изможденной. Она говорит с семьей лишь о пустяках, избегая всеми силами вопроса, что случилось в ту ночь, когда она вернулась едва живой. Разговоры быстро утомляют девушку. Всех знатоков медицины и мастеров скальпеля отправили восвояси, и семья мечется словно рыбы без воды, опасаясь, что Тее мог быть нанесен непоправимый ущерб. По утрам девушка сидит у окна, глядя в никуда, и рассеянно гладит Лукаса. Днем ее неизменно клонит в сон. Она понемногу читает книгу Якоба или семейную Библию. Играет на лютне, но без страсти.

Что случилось с их ребенком? Что она увидела? Почему тем, кому и без того не везло зимой, весной приходится страдать еще больше?

С тех пор, как Тея слегла, Корнелия больше не может в одиночку ходить на рынок. Она чем‐то сильно обеспокоена, но не говорит, чем именно, и Нелла предполагает, что это их общее волнение за Тею. Корнелия умоляет Отто пойти с ней за рыбой, но тот хочет остаться возле дочери на случай, если она начнет рассказывать о случившемся и у него появится шанс докопаться до сути и все исправить. Он изо дня в день дежурит у постели Теи, пренебрегая собственным сном. Отто ходит в помятой одежде, лицо его осунулось, у него измученный вид.

– Сходи с Корнелией, – говорит Нелла. – Тея все еще спит. Проветрись, тебе нужно. Девочка никуда не денется, она будет здесь, когда ты вернешься.

Произнося эти слова, Нелла боится, что они окажутся правдой. Что Тея никогда не покинет свою комнату, что всегда полная энергии племянница теперь так и будет жить в самом сердце этого дома. Она думает, сделает ли это счастливым Отто – возможно, да, ведь желание, чтобы Тея никогда его не покидала, сбылось. Нелла отбрасывает эту жестокую мысль. Ни один отец не пожелал бы своей дочери стать такой молчаливой и безвольной. Они всегда любили болтовню Теи, какой бы раздражающей она ни была в последние месяцы. Нелла думает, что сделала бы что угодно, лишь бы услышать, как племянница снова с ней спорит, и удивляется тому, как быстро могут меняться чувства.

Последние четыре недели Нелла надеялась получить весточку от миниатюристки. Какой‐нибудь знак непременно должен был прийти, что‐нибудь, что помогло бы ей пережить этот ад. Но ничего не приходило. Все, что у Неллы есть, – это миниатюрный младенец, которого она сжимает в кармане, когда точно знает, что Отто и Корнелия не смотрят. Нелла уверена, что миниатюристка была здесь, и отказывается верить, что, подразнив ее, та бросила Неллу навсегда.

Отто и Корнелия отправляются искать дешевых крабов, чтобы потушить их на ужин, а Нелла устраивается на стуле перед дверью Теи. Неожиданно она слышит стук в дверь. Весь месяц они волновались, что новость о недомогании Теи распространится по каналам, обернувшись грязной сплетней. Вот почему нельзя оставить стук в дверь без ответа, и как бы Нелла ни нервничала, приличия побеждают. Уставшая женщина поднимается на ноги и спускается вниз. Она распахивает дверь в надежде увидеть на пороге сверток или фигуру, исчезающую на дорожке у канала, но, к ее ужасу, перед ней стоит Каспар Витсен с потрепанной сумкой на груди и горшком со странным растением в руках.

– Мадам Брандт, – с озабоченным выражением лица говорит Витсен. – Как она?

Нелла замечает, что у гостя безупречно чистые ногти и что он потрудился провести расческой по встрепанным волосам. Она медлит. Нелла не хочет вести подобный разговор на пороге и не хочет, чтобы этот человек находился в ее доме, но ничего не поделать.

– Господин Витсен. Входите.

Нелла впускает гостя в прихожую. Оказавшись близко к нему, Нелла понимает, что уже забыла, какой он высокий и худой.

– Я принес вам алоэ, мадам, – говорит ботаник, протягивая свой горшок.

Нелла не может скрыть удивления:

– Это мне?

– В знак примирения.

Нелла не спешит брать горшок, и смущенный Каспар прикасается к одному из странных листьев.

– Вскройте лист, и вы получите охлаждающее средство. Его можно использовать при ожогах и воспалениях кожи. Его также можно добавлять в чай. Алоэ обладает успокаивающими и очищающими свойствами.

Каспар замолкает, словно сболтнул лишнего. Нелла смотрит на него.

– В этом доме не было пожаров, – произносит она, зная, что это неправда.

Каспар явно удручен, Нелла чувствует себя виноватой, и это ее раздражает.

– Спасибо, – говорит она, вздыхая и забирая из рук ботаника алоэ.

– Оно очень полезное, – начинает частить Каспар. – Алоэ – удивительное растение. Оно очень устойчиво к жизни, может удерживать влагу. Местность, где оно растет, сложная. У нас в университетском саду было много алоэ…

– Благодарю вас, мистер Витсен.

Нелла вертит горшок в руках, любуясь темно-зелеными колючками и мощью алоэ. Оно так неуместно смотрится на фоне деревянных панелей и черно-белого пола.

– Я не сильна в растениях, – негромко говорит Нелла, поднимая взгляд. – Но, думаю, вы уже это поняли.

Звучит как упрек, намек на его поступки неделями ранее, на его почеркушки, сделанные в том доме, где Нелла провела детство, на то, что строил планы, не спросив разрешения. Но Каспар Витсен улыбается. Это первая улыбка, которую Нелла увидела за последний месяц.

– Ах, мадам Брандт! – восклицает ботаник, – Мои знания точно так же находятся в зачаточном состоянии.

Какое‐то время они молча стоят рядом.

– Иногда, – продолжает Каспар, – я бываю легкомысленным человеком.

От правдивости его слов у Неллы щемит сердце, вспыхивает лицо.

– Я не хотел вас обидеть из-за дома в Ассенделфте, – говорит Каспар. – Земля важна, я понимаю. Дом вам дорог.

Нелла изучает результат его попытки расчесать волосы, смотрит на зеленый дар в горшке. Она слишком долго была лишена общения, тем более мужского. Его извинения звучат искренне. Настала ее очередь немного смутиться.

– Посидите со мной на кухне, – приглашает Нелла. – Тея спит, и я не хочу ее будить. Давайте попробуем выпить чаю с этим алоэ.

* * *

За кухонным столом Каспар смотрится как огородное пугало, принесенное из сада.

– Какой огромный дом, – говорит он. – Оставь я где‐то здесь пару ботинок, вовек бы не смог найти.

– Иногда такое бывает, – отвечает Нелла через плечо, вешая на крючок чайник, чтобы вскипятить воду. – Когда мне было столько же, сколько Тее сейчас, у меня была миниатюрная копия этого дома. Так было легче понимать, где что находится.

– Как очаровательно.

– Именно так. Свадебный подарок моего мужа. Все в миниатюре и умещалось в шкафчик.

– Он еще у вас? Было бы интересно посмотреть.

– К сожалению, у меня его больше нет, – отвечает Нелла. – Он был слишком маленький, чтобы в нем жить.

Витсен снова улыбается.

– Слишком большой или слишком маленький. Звучит как детская сказка. Содержать такой дом, наверное, очень дорого. Вам следовало оставить тот, миниатюрный.

– Мы справляемся, – коротко отзывается Нелла.

– Без сомнений, вы справляетесь, – тут же кивает Витсен, и его щеки вспыхивают. – Мне срезать лист?

– Это не повредит растению?

– Вырастет новый. В этом и заключается красота живых созданий. – Он медлит. – И потом, лучше лист, чем вены.

Оставив чайник висеть над огнем, Нелла подходит и садится за стол напротив Каспара. Луч апрельского солнца, падающий из окна на уровне улицы, ложится между ними на стол, освещая шрамы, десятками лет оставляемые ножами Корнелии.

– Отто рассказал вам, что Тея нездорова, – говорит Нелла.

Витсен становится серьезным.

– Я был очень огорчен, услышав это. Отчасти поэтому я здесь.

– Отчасти?

– Ну да. Я пришел, чтобы подарить вам алоэ.

– Вы переписываетесь с Отто?

Каспар выглядывает в окно, ему явно не по себе.

– Я на самом деле считаю его своим другом, мадам Брандт.

Чайник начинает свистеть. Каспар достает из сумки маленький нож и ловко срезает лист алоэ у основания.

– Смотрите, – говорит ботаник, делая надрез посередине.

Лист расходится пополам, и на поверхность выступает прозрачная густая жидкость.

– Похоже на клей, – говорит Нелла.

Каспар Витсен сосредоточен и не отвечает, а Нелла вынуждена признать, что ее завораживает наблюдать, как он берет лопаткой часть вязкой внутренности листа, похожую на слизняка, и опускает в заварочный чайник. Она начинает понимать, почему Клару Саррагон так привлекает особый опыт Каспара, и в ней расцветает маленький бутон удовлетворения от осознания того, что он бросил Саррагон, несмотря на ее богатство.

– Теперь добавим воду, – говорит Витсен.

Нелла приносит чайник и наливает кипяток в заварник. Мякоть алоэ тает, и Каспар размешивает ее ложкой.

– Это полезно для пищеварения. – Чуть помявшись, Витсен добавляет: – И для восстановления аппетита и избавления от меланхолии.

Нелла прищуривается:

– Вы намекаете на мой вес или на мое настроение?

Каспер озадаченно моргает, словно не понимает, каким должен быть правильный ответ.

– Отто рассказывает вам обо мне? – спрашивает Нелла. – О нас? О Тее и Корнелии?

– Иногда.

– И что он говорит?

– Уверен, ничего из того, что не сказал бы вам.

Ловкая увертка. Нелла не отвечает, но чувствует, как Витсен впитывает ее молчание, и это нервирует ее. Она ощущает себя такой же незащищенной, как лист алоэ, словно гость способен приставить нож к ее собственному боку и вскрыть тайны ее зеленой сердцевины.

Нелла сама не заметила, как похудела. Корнелия сказала ей, определив по тому, как стали свободны юбки. Служанка отнеслась к этому неодобрительно.

– Мы не можем себе позволить просто выкидывать еду, мадам, или раздавать ее сиротам, – ворчала она.

– Мы можем раздать ее сиротам и должны это сделать, – ответила Нелла, перебирая оставшиеся слоеные пирожки и холодные овощи, гадая, что им теперь делать, как выбраться из тупика.

Тея не выходит из комнаты, остальные потерянными тенями слоняются по дому. Лукас, должно быть, счастлив кусочком яйца, но они не смогут так жить еще восемнадцать лет.

– Попробуем? – спрашивает Каспар, вырывая Неллу из размышлений.

Он берет заварочный чайник и разливает напиток в две чашки.

– Откуда мне знать, что вы меня не отравите?

Каспар смеется.

– Я бы никогда этого не сделал. – Подув на чашку, он делает первый глоток.

Нелла следует его примеру.

– Совершенно безвкусно.

– Это хорошо, – кивает Каспар. – Некоторые отвары бывают отвратительными.

Они дуют на чай и пьют по маленькому глоточку, снова дуют и снова пьют. Хорошо, что у Неллы есть чашка. Ее можно использовать как опору, как маленький щит, чтобы держать этого человека на расстоянии. В нем есть упорство, какая‐ то кипучая энергия. Чего нет в Каспаре Витсене, так это вялости.

– Я всегда считал, что, если человек впадает в меланхолию, ему нужно набить живот, – говорит он. – Я не меланхолик.

Их взгляды встречаются, но Каспар не отводит своего, это Нелла опускает глаза.

– Голодание – признак горячки, мадам, – мягко продолжает он. – Нам следует пить сладкое молоко, есть свежий хлеб, хорошую баранину и говядину.

– Куда у вас это все девается, мне интересно, – приподнимает уголки губ Нелла.

Витсен улыбается, делая еще один глоток.

– Чай с алоэ. Красота равновесия. Мечта любого жителя Амстердама. Я верю в заботу о теле, – говорит он. – Возможно, чуть больше, чем в Бога.

У Неллы волосы на затылке встают дыбом.

– Смелое заявление.

– Ну нас же никто не слышит, мадам Брандт. Если только вы не планируете пожаловаться на меня ближайшему пастору.

Нелла смеется, чувствуя приятное освобождение. Прошло много времени с тех пор, как она смеялась в последний раз.

– Значит, вы не верите в Божий промысел? – спрашивает она. – В судьбу?

Каспар Витсен размышляет над этим вопросом, и его глаза сияют от возможности пофилософствовать.

– Я верю, что наши судьбы в большей степени находятся в наших собственных руках, чем мы готовы признать.

Отвар в чашке остыл, Нелла делает большой глоток.

– Забавно, что вы так думаете. Потому что я часто чувствую обратное. Как будто моя судьба в чужих руках.

Каспар кивает:

– Многие на это жалуются.

– Как ваша была в руках Клары Саррагон?

– Действительно.

Что она делает, сидя здесь, в глубине дома, с едва знакомым мужчиной? Нелла наклоняется вперед, ставя чашку, и луч солнца падает ей на макушку.

– Солнечный свет, – говорит Каспар. – Вот он вам точно был бы полезен.

Они снова встречаются взглядами.

– Вы прописываете мне солнце, словно я растение.

Витсен снова смеется.

– Возможно, я вернусь и увижу, как вы покрываетесь листвой. Ваши волосы – пучок травы, ваши глаза – пара цветков сирени.

– Растворение в зелени, – произносит Нелла, чувствуя себя сбитой с толку его поэтической речью.

Каспар улыбается, но смотрит на нее неуверенно, как будто она – книга, которую он, несмотря на весь свой ум, не в силах постичь. Может быть, она задела не ту струну – минорную ноту, раз он говорит об исчезновении, о растворении в листве, которую так обожает?

– Моя мать любила растения, – внезапно для самой себя говорит Нелла.

Она никогда не рассказывает о своей матери.

– В Ассенделфте? – заинтересованно спрашивает Витсен.

– Да, у нее был сад. В нем росло много опасных трав. Она прекрасно в них разбиралась, – улыбается Нелла. – А я хорошо помню их названия. Как из букваря для плохих детей.

Каспар смеется, а смущенная Нелла продолжает:

– Белладонна, блоховник, расторопша, окопник – мама говорила мне никогда не срывать их, даже не прикасаться. – Она смотрит на свои пальцы. – Иногда к ней приходили женщины. Они тихо разговаривали у задней двери кухни, мама передавала им сумку из рук в руки. Я всегда спрашивала, что они там делают, но моя мать никогда не рассказывала.

– Похоже, она была мудрым человеком.

– Может, и была.

На мгновение Нелла переносится туда, где ее мать трудилась особенно усердно. В их садах всегда много чего росло. Морковь, похожая на тонкие оранжевые пальчики, выдернутые из земли, бесформенные клубни картофеля и лук, месяцами лежавший в темноте. Порей и чеснок, горох и фасоль.

– Много выращивали? – интересуется Каспар.

– Много. Выращивали на продажу. И, что самое странное, никто из нас не умел готовить. Моей матери нравился процесс посадки, выращивания. Ожидание результата. Но готовка – никогда. Возможно, она не хотела портить урожай.

– Я это понимаю.

– И это говорит человек, который с таким удовольствием разрезал драгоценное алоэ. – Нелла делает паузу. – Вот почему я всегда восхищалась способностями Корнелии, учитывая, насколько они далеки от моих собственных. Корнелия будет самозабвенно рубить и резать, тушить и жарить. Она подчинит природу своей воле.

– И это я тоже понимаю. Но, уверен, вы к себе слишком строги.

– О нет. Я говорю чистую правду, – вздыхает Нелла. – Единственное, в чем я была хороша, – это уход за курами. У них были домики среди наперстянки. Я всегда заботилась о том, чтобы у кур было достаточно зерна и чистые гнезда для ночлега.

– Нет ничего лучше, чем яйцо.

– Так и есть. Для меня они всегда были чем‐то вроде маленького обещания, которое можно найти поутру в соломе. Идеальные желтки, шипящие на сковороде. К восьми годам я начала придумывать, как защитить кур от лис и кошек. Брала у матери травы с сильным запахом. Глубоко вкапывала в землю изгородь. Но иногда мы приносили курицу в жертву. Она жарилась с розмарином и тимьяном, и потом мы с братом и сестрой сидели на улице, жуя ее ножки и крылышки.

У Каспара такой вид, словно воспоминания Неллы его загипнотизировали. Она слышит свою искренность и нежность. И это внезапно заставляет ее ощутить себя очень уязвимой.

– Вы хотели проведать Тею, – говорит Нелла, пытаясь вытащить его из прошлого.

Каспар возится с сумкой, поставленной у ног.

– Я принес кое-что. Но нет нужды беспокоить ее прямо сейчас. – Каспар выпрямляется. – Я не знаю, что случилось с вашей племянницей, мадам Брандт. И я пришел не для того, чтобы выяснять это и распространять слухи по городу.

Нелла вспыхивает:

– Я не…

– Я понимаю вашу осторожность. Понимаю, почему вы не хотели, чтобы я стоял на пороге. Остерегайтесь мужчины, несущего алоэ.

Нелла внезапно чувствует, что у нее больше нет сил держаться. Она просто хочет все прекратить и не притворяться, что Тея в Антверпене, а не наверху, запертая в своем собственном мире.

– Все так… ужасно, – шепчет она.

– Могу себе представить.

– Я не знаю, что с ней случилось. Я не знаю, что делать.

– У меня есть то, что поможет. – Каспар открывает свою сумку и достает ряд крошечных бутылочек. – Настойки. Валериана. Белладонна, как у вашей мамы. Имбирь, анис. Есть и другие.

Он держит в руках бутылочку, и выражение его лица необычно серьезное.

– Вот эта поможет вам всем уснуть. Эта поднимет настроение. Несколько капель в бокал вина или в кашу для Теи. А еще есть настойки от меланхолии, мадам. На всякий случай. – Витсен помедлил. – Я сам их готовил. Самые лучшие вытяжки.

– Вы очень внимательны.

– Самое лучшее для семьи Брандт. Некоторые из этих растений творят чудеса, мадам, и я уверен, вы это знаете. Они могут быть тем единственным, что встанет между смертью и жизнью. Они привезены отовсюду – с мыса Доброй Надежды, из Бразилии, Суринама. Из Западной Африки, Эфиопии, с Молуккских островов. Ява, Джакарта, Маврикий. – Каспар широко разводит руки, словно желая охватить весь мир. – В университетском саду на окраине Амстердама растет более трех тысяч растений.

Для Неллы это огромное количество. Она смотрит в сияющие глаза Каспара, мысленно представляя себе джунгли, простирающиеся от стен сада до булыжной мостовой.

– Значит, намного больше, чем в Ассенделфте, – говорит она.

– Я не пытался как‐то принизить сад вашей матери, мадам, – отводит глаза ботаник.

– А я и не думала, что вы это делаете. Вы долго проработали в университете, прежде чем Клара Саррагон вас оттуда выдернула?

– Клара Саррагон, похоже, действительно считает, что я вырос там из луковицы. Но до этого у меня была другая жизнь. Я некоторое время работал в Ост-Индии. На самом деле, в ОИК, врачом.

– Отто знает об этом?

– Конечно. Мне не нравилась эта должность, но я получил от этой работы кое-что ценное – глубокое понимание того, насколько необычными могут быть растения. Насколько они разнообразны в разных землях по всему миру. Я привез эти знания в Амстердам, но использую их только в случае жизненно важных обстоятельств.

– Считаю, что настойки помогут Тее, – говорит Каспар мягко и добавляет через паузу: – Они помогут и вам.

– Как вы нашли эти растения, когда были в Индии?

– С помощью местных жителей.

– И рабов?

– Да, – говорит он. – И рабов тоже.

Нелла задается вопросом, что именно Отто рассказал этому человеку о своей жизни в Суринаме. Вполне возможно, что Каспар Витсен знает об Отто больше, чем кто‐либо из членов его собственной семьи.

– Местные жители показывали мне свои сады, – продолжает Каспар. – Свои огороды. Джунгли и фруктовые деревья. Они объяснили мне, на что способны эти растения.

– Вы сажали в тех землях свои семена?

Каспар делает глоток чая.

– Да. Мы посылали за нашими местными растениями, чтобы посмотреть, приживутся ли они на новой почве. Разный уровень осадков, интенсивность солнца и так далее. Увозили растения с Явы на Карибские острова и наблюдали, как им там. Затем наоборот. Я знаю, некоторые сотрудники ботанического сада пытаются вырастить кофейные зерна. Конечно, многие растения погибают в пути. Нужно чувствовать личную ответственность, ведь в это предприятие было вложено столько усилий. Любой неверный шаг сводит на нет целую историю.

– Но в чем смысл всего этого?

– Смысл? – удивленно переспрашивает Каспар Витсен. – Разумеется, все это делается ради удовольствия.

– Мистер Витсен, это Амстердам, – усмехается Нелла. – Я вдова купца. Могу вас заверить, в этом городе никто ничего не делает просто ради удовольствия.

Он улыбается:

– Тогда – знания. Мы делаем это ради знаний, потому что знание – сила.

Нелла представляет себе людей за рабочими столами и на клумбах, во влажной жаре, с лопаткой или пером в руках: они что‐то комментируют, культивируют, чего‐то ждут.

– Но что вы надеетесь узнать? – спрашивает Нелла. – Зачем эти знания?

– Чтобы люди могли беречь свое здоровье. Чтобы мы могли разнообразнее питаться, придавать особый вкус нашим блюдам. Мы хотим, чтобы мать-природа открыла нам свои секреты, а мы могли использовать их соответствующим образом.

– И как итог – продавать.

– Люди в этом городе твердят, что власть принадлежит гильдиям и бирже, церкви и докам. Но самый могущественный участок земли в Амстердаме – это два акра торфяника на окраине города, мадам. Этот сад – все, чем мы являемся, и все, чем мы могли бы стать. Мир, соединенный мякотью и серебряными листьями ананаса. Это будущее. Вы спрашивали, верю ли я в судьбу. Ну в каком‐то смысле верю. Судьбу в маленькой баночке с джемом, которую вы оставили на каминной полке. Ее можно есть ложками.

– Но чья это судьба?

– Судьба каждого, – отвечает Каспар. – В конечном итоге.

– И Теи?

Каспар Витсен поднимается на ноги и указывает на свои настойки.

– Тее просто нужен отдых, мадам. Нужно побыть одной, чтобы прийти в себя. Хорошая еда. И вы.

Нелла чувствует, как на глаза наворачиваются слезы, но усилием воли прогоняет их. Она терпеть не может плакать на людях.

Каспар вздыхает:

– Мне никогда больше не будет восемнадцать.

– И мне тоже, мистер Витсен, – качает головой Нелла. – И мне тоже.

Как давно с ней не были так добры, не проводили с ней столько времени за беседой? Нелла рада, что пригласила ботаника войти. Когда она поднимает глаза, Каспар Витсен ждет, готовый встретиться с ней взглядом.

ХХ

Отец приносит маленький стаканчик теплого молока с настойками Витсена.

– Я как Джульетта, – говорит Тея, но Отто Брандт не читал эту трагедию.

Он ничего не знает про героиню, которая пьет зелье, чтобы казаться мертвой, принимает настой, который замораживает ее внутренности на некоторое время, чтобы она смогла избежать своей несчастливой судьбы и обрести настоящую любовь. Тея не хочет вдаваться в подробности, потому что это заставит отца волноваться еще больше. Разница между Теей и Джульеттой, конечно, в том, что Ромео для Теи теперь – разбитый идол, разочарование, а временами и ужас. Тея отводит взгляд от обеспокоенного лица Отто.

– Тебе становится от них легче? – спрашивает он, беря дочь за руку.

– Да, – кивает Тея, сжимая его ладонь в ответ, и это правда.

Теперь она спит, а не просто ворочается с боку на бок, каждый раз закрывая глаза и вспоминая пристыженного Вальтера в окружении жены и детей. Тея никогда не испытывала такого унижения и потрясения и надеется, что больше не испытает.

– Выглядишь ты действительно лучше, – продолжает отец. – Знал, что надо звать Каспара, а не этих городских шарлатанов, которые берут по десять гульденов за просто так.

– Ему придется принести еще, – слабо улыбается Тея. – Даже тетя Нелла пьет валерьянку.

Отец становится серьезным. Он делает глубокий вздох, и Тея понимает, что он снова будет спрашивать ее про тот вечер, когда она не пришла домой и который, как клянется, не может вспомнить. Отец так сильно хочет ее спасти, но для этого уже слишком поздно, и Тея не может заставить себя рассказать ему. Она помнит о той ночи все.

За последние четыре недели она перебрала по крупицам каждую деталь произошедшего. Гриета Рибек, ее усталое лицо и двое маленьких детей. Гриета Рибек и ее муж Вальтер. Тея помнит, как еле-еле выбралась из убогой квартирки на Блумстраат. Шла, натыкаясь на кричащих на нее людей, бежала обратно через Йордан домой, ощущая себя такой же размытой и ненастоящей, как на портрете Вальтера. Корнелия, открывающая дверь, выражение крайнего облегчения на лице няни, ее слезы, которые быстро сменились ужасом, когда Тея рухнула к ее ногам. Голова кружилась не только от голода, но и от того страшного чувства, что люди называют горем. Разбитое сердце – это агония, понимает Тея. Гораздо хуже в жизни, чем пишут в пьесах.

Как она могла так ошибиться? Вальтер выбрал ее, потому что она легкая добыча? Тея вручила ему сердце так просто и естественно, как дышала, а Вальтер растоптал его и вернул, как мертвую тушку. Девушка закрывает глаза и думает о Ребекке, о том, как жестоко обошлась с хорошей подругой. Она так много потеряла и не знает, как вернуть.

– Тея, – мягко начинает отец, – ты говорила в горячке…

Тея сжимает чашку с молоком.

– Говорила?

– Ты говорила о пустых палитрах. О двери, которую тебе не следовало открывать.

По спине девушки пробегает холодок.

– Я не помню, папа. Уверена, в моих словах не было никакого смысла. Скорее всего, это что‐то из увиденного в театре.

– Что ж, – мнется он, неохотно меняя тему, – я рад, что ты начинаешь поправляться.

– Тетя Нелла говорила, что Якоб прислал записку, – говорит Тея, наблюдая, как лицо отца омрачается при упоминании о поклоннике.

– Да, прислал. Твоя тетя соврала ему, что ты в Антверпене.

– Она хотела меня защитить.

Отец тяжко вздыхает. Тея смотрит в окно и думает о тете Нелле, которая постоянно твердит, что деньги – это щит, что необходимо защищатьcя от превратностей этого города. До сих пор девушка не придавала этому значения, презирая все, во что верила ее тетя. Но, закрывая глаза, теперь она видит злой, завистливый взгляд Гриеты. Что, если Гриета не остановится? Что, если напишет снова, требуя еще? До того, как Тея ворвалась в ту дыру на Блумстраат, именно это она и планировала. Еще одна угроза ее не разорит. Всегда есть возможность, опасность не миновала.

Отец встает и направляется к двери, намереваясь оставить Тею отдохнуть.

– Папа? – зовет она, когда тот уже открывает дверь. – Папа, ты веришь в любовь?

Отто, хмурясь, поворачивается.

– Конечно.

– На что она похожа, по-твоему?

Отто ошеломленно замирает. Потом откашливается.

– На что похожа? – Он думает. – На солнечный свет. Но и на тьму тоже.

Любовь как солнце, любовь как луна. Тея самим нутром чувствует, что слова отца – чистая правда.

– И… ты любил мою мать?

– Твою мать?

Отец в замешательстве медлит. Тея не знает, то ли это укрепляющее действие препаратов Витсена, то ли последствия лихорадки, которая ослабила ее защиту и развязала язык. А может, это влияние тех миниатюр, что прячутся на чердаке среди кедровой стружки. Или все просто потому, что она чувствует себя посрамленной, невежественной и глупой. Униженной тем, кого считала своим возлюбленным. Но Тея жаждет услышать, что, по крайней мере, часть ее истории была тронута страстью и привязанностью, в существование которых девушке так страстно хочется верить. Она жаждет, чтобы отец утвердил ее в этой вере.

Отто все еще топчется на пороге комнаты. Он смотрит то на дочь, то на канал за окном. Сначала Тее кажется, что он хочет заговорить, потом – что нет, а потом она понимает, что у него просто нет слов.

– Не важно, – вздыхает Тея. – Я просто…

– Впервые мне рассказал о ней твой дядя, – вдруг начинает отец. – Когда мы уезжали из Суринама, он сказал мне, что его сестра – самый умный человек, которого он когда‐либо встречал. Но я должен знать одну вещь: она не умеет заводить друзей.

Тея пристально смотрит на него. Она не может поверить, что наконец‐то, после стольких лет молчания и ожиданий, ее отец вспоминает прежние времена. Чтобы это произошло, нужно было остаться с разбитым сердцем, пережить лихорадку, столкновение со смертью, мольбу о любви.

– И это оказалось правдой?

Отец не отходит от порога.

– Это было неправдой. Она была одинока. Но это не значило, что она не умела дружить.

Возможно, отец разглядывает дома у канала напротив, но Тее кажется, что он смотрит на горизонт, которого она не видит. Океан воспоминаний, на поверхности которого серебрится свет, солнце уходит, оставляя воду непроглядно темной.

– Она вламывалась в кабинет своего брата, – тихо говорит отец. – Читала его гроссбухи, пока он был в городе.

Глубоко вздохнув, он поворачивается к дочери:

– Я почти не смотрел на твою мать, Тея. Чуть-чуть разве только. Сначала. И я не заметил, что она смотрела на меня. Я прожил в этом доме год, и вот однажды вечером она со мной заговорила. Я стоял в прихожей, надевал плащ, собираясь навестить твоего дядю в ОИК. Голос твоей матери из темноты заставил меня остановиться.

– Что она сказала? – шепотом спрашивает Тея.

Отец колеблется.

– Она сказала: «Я восхищаюсь вами». – Отец молчит какое‐то время, потом продолжает: – Это было первое, что она сказала мне напрямую, не в компании других людей. Она вышла из тени, свет выхватывал половину ее лица.

– И что случилось потом?

– Я впервые взглянул на нее открыто. Внимательно. У нее было узкое лицо, как у тебя. Серые глаза, как у брата. У тебя мои глаза. И ее строгий рот. Ее чепец был всегда безупречно чистым. Она словно ждала, что я скажу что‐нибудь в ответ.

– Но ты не сказал ничего.

– Нет.

– Потому что ты служил у дяди Йохана?

– Да. Я хотел сказать, что тоже восхищаюсь ею. И спросить, почему она восхищается мной. Но вместо этого открыл входную дверь. Понимаешь, у нее порозовели щеки, и я подумал, что ей, может, нужен прохладный воздух. А она опустила глаза в пол, понимая, что ее тайна вот-вот раскроется. Словно она этого вовсе не хотела. «Отто, – сказала она мне, как будто подслушав мысли, – я восхищаюсь вами, потому что вы умеете все начать сначала».

Наступает долгое молчание. Тею окутывают слова матери и отца. Отец говорит с такой нежностью, которой Тея никогда раньше не слышала. Она осознает, что никогда не слышала ее от Вальтера.

– И ты тоже так умеешь, Тея, – продолжает отец.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, почему ты так несчастна, любимая моя. Мне невыносимо видеть это и думать, что кто‐то мог причинить тебе боль.

Тея вспоминает мастерскую, золотое платье в пятнах. Карту своей матери, мизерикордию, Гриету Рибек и комнату на Блумстраат, где все изменилось. Все эти головокружительные эпизоды. Она попала в ловушку кошмара, который сама же и создала, но Тея и помыслить не может, чтобы рассказать об этом отцу. Никому нельзя о таком рассказать.

– Никто не причинял мне боли, папа. Я просто захворала, вот и все.

– Ты моя дочь, – качает головой отец. – Ты куда более особенная, чем можешь себе представить.

Он поворачивается, чтобы уйти, но снова замирает:

– И, Тея…

– Да?

– Ты знаешь, как все начать сначала.

Дверь закрывается. Тея чувствует, что у нее перехватывает дыхание. Она не помнит, сколько ждала именно этого момента. Чтобы мать ожила по-настоящему, стала не маленькой куклой, а настоящим человеком, заговорившим устами ее отца. Женщина, что так тщательно выбирала себе друзей, стояла, розовея щеками, в безупречно чистом чепце, пытаясь сделать комплимент. Пытаясь, возможно, выразить свои чувства. Лучше, чем просто кукла, но все равно Тея вспоминает миниатюры матери и отца, которые все это время хранила тетя Нелла. Призыв, знак – то, чего хотела тетя Нелла с тех пор, как осталась с чужим новорожденным ребенком на руках. Но именно Тея, раскопав на чердаке миниатюры своих родителей, слышит историю о своей матери. Это подарок, который сделал ей отец и который она, возможно, сделала себе сама.

Странный подарок из ранней истории супружеской пары. Всего лишь краткий миг в прихожей, но это все, что ей нужно знать.

Тея достает из-под кровати свой сундучок. Ей невыносимо думать о записках, но она их все же не уничтожает. Кладет перед собой на кровать куклу Вальтера. Может быть, ей больше никогда не доведется испытать ту неистовую любовь, которую она питала к Вальтеру. Как это могло получиться? Она никогда не полюбит другого мужчину так, как любила его. Ни один мужчина никогда не заставит ее чувствовать то, что она чувствовала к Вальтеру Рибеку. И ни один мужчина никогда не причинит ей такой боли.

Вспоминая, как отец описывал раскрасневшиеся щеки ее матери, как та шептала о восхищении, глядя на кафельную плитку в коридоре, Тея задается вопросом, было ли у нее подобное с Вальтером. И понимает, что не может похвастаться такими воспоминаниями. Тея вспоминает возражения Вальтера против их свадьбы, которые теперь обрели смысл. Вспоминает, как он бахвалился тем, где собирается работать, и думает, как плохо был нарисован тот портрет. Но даже если Вальтеру не удалось запечатлеть ее, он все равно на нее смотрел. Он восхищался ею, проводил с ней время. Весь их роман не мог быть придумкой Гриеты.

Может быть, он действительно ее любил, но был разоблачен, признался и не смог остановить жену? Выражение его лица в комнате на Блумстраат было как у человека, наблюдающего столкновение планет. Хотя Тея и жаждет узнать, спланировал ли Вальтер все с самого начала, отчасти она надеется, что никогда об этом не узнает. Как говорила Корнелия: «Я предпочитаю фрагменты чужой жизни, которыми со мной хотят поделиться». Тея мечтала узнать о Вальтере все. Когда они впервые встретились, девушка грезила, как войдет в его жилище и окажется там, внутри. Хотела узнать все секреты и скрытые смыслы, замкнутые там, как в картинах в его мастерской. Она хотела жить в его мире. Теперь она никогда не расскажет ему, как в семнадцать лет бродила взад и вперед по узким улочкам, воображая, что может заметить его в окне или увидеть, как он возвращается с работы. Если бы она знала, где он живет, все было бы совсем по-другому.

И все же. Возможно, Гриета напишет снова. Почему нет, если только Вальтер ее не остановит. Или это уже не в его власти? У Теи нет ответа. Но пока Гриета знает, кто она и где живет, Тея все еще в опасности.

Девушка выливает остатки лекарства Каспара Витсена в молоко и залпом осушает чашку. Почувствовав, что настойка подействовала, Тея берет маленький золотой домик. Дверь по-прежнему не открывается. Окна пусты. И все же это великолепная вещица. Неприступная, строгая. Бастион безопасности. Тея рассматривает золотой домик, совершенно симметричное и гармоничное маленькое жилище, и вдруг, прежде чем веки смыкаются, ее осеняет. Она знает, как ей поступить.

XXI

– Вы снова хорошо кушаете, мадам, – говорит Корнелия за завтраком, и в ее голосе слышится насмешка. – Вы пили настойки Витсена?

– Может быть, и пила, – отвечает Нелла.

– Хороши, а? – приподнимает бровь Отто.

– Сносные.

Корнелия усмехается:

– Итак, вы снова друзья?

Нелла и Отто переглядываются.

– Конечно, мы друзья, – отзывается Нелла.

– Конечно, – вторит ей Отто, поднимая бокал.

До тех пор, пока он не заговорит об ананасах, а она не поднимет вопрос о будущем Теи. Они все еще не знают, что делать дальше. Тее намного лучше, и Нелла видит, как Корнелия рада этому. Как и Отто. Их любимая девочка цела, она под их присмотром, она начала есть. Но это затишье не может длиться вечно.

Нелла все еще гадает, что случилось той ночью, когда Тея свалилась с лихорадкой. Отто и Корнелия утверждают, что тоже ничего не знают, и у Неллы нет причин им не верить. Никто ничего не знает, но никто и не осмеливается заводить об этом речь, опасаясь разрушить хрупкий мир. Тея наверняка скажет, что ей просто стало плохо во время одной из прогулок и она с трудом смогла добраться домой. И все же что это был за разговор о палитрах, золотых домиках, колыбелях и дверях, к которым ей не следовало прикасаться? Полная бессмыслица.

Если лекарства Витсена помогают Нелле лучше есть и спать, то против меланхолии они не так уж действенны. Меланхолия куда более устойчива. Днем у Неллы по-прежнему возникает смутное ощущение, как будто она слишком быстро плывет по своей собственной жизни, ни к чему не привязываясь. Течение такое сильное, что ничего не остается, как только крутиться по спирали. В начале лета начинаются балы, но у нее нет сил обхаживать Клару Саррагон или кого‐либо из ее окружения. Вместо этого Нелла проводит много ночей наедине с миниатюрой младенца в своей комнате, переворачивая ее при свете свечи, пытаясь найти какой‐нибудь незамеченный ранее знак или изменение. Но маленькая фигурка, завернутая в пеленки, точно та же, какой была раньше, когда она ее нашла.

Нелла скучает по своему свадебному шкафчику, по тому, как он связывал ее с жизнью в этом доме. Он дарил ей больше уверенности, чем Йохан. «Как я могла уничтожить его, – думает Нелла. Она обтесала его, как ствол дерева, черепаховая эмаль раскололась, оловянная инкрустация навсегда потеряла форму, дуб и вяз под ней разрушены. – Я упустила свой шанс, – думает она. – Миниатюристка выбрала меня, но я упустила свой шанс».

Отправляясь на прогулку вдоль канала, Нелла ждет появления холодка на шее, ощущения покалывания, дающего понять, что за ней наблюдают, охраняют, что угодно, но этого чувства нет. На улице она так же одинока, как и дома. Интересно, придет ли Витсен в гости? Нелла раздумывает, не написать ли Якобу – сообщить, что Тея вернулась из Антверпена? Но это непросто сделать. Не следует больше лгать. Тем более они еще не знают, насколько хрупко состояние души Теи по сравнению с окрепшим телом. Поэтому Нелла лишь задает себе вопросы и ничего не делает. Между тем деньги тают, у Отто нет работы, а все их силы уходят на восстановление Теи, чтобы ей стало лучше, чтобы она стала такой, как была.

– Тея спрашивала, можно ли ей пойти со мной сегодня на рынок, – говорит Корнелия.

– Правда? – восклицает Отто.

– Она одевается.

– Думаете, это разумно?

– Это хорошо, – говорит Нелла. – Хорошо, что она выйдет из дома.

– Я рада, что ты так думаешь, – произносит голос за их спинами.

Все трое удивленно оборачиваются, как будто их застукали за сплетнями. Нелла не может поверить своим глазам. Тея полностью одета, на ней безупречно чистый чепец, темные, идеально выглаженные юбки, на которых нет ни единой кошачьей шерстинки. Жестко накрахмаленный воротничок украшает весенний жакет из хлопка. Девушка смотрит вниз с кухонной лестницы на свою семью, и они очарованы видением. Трудно узнать в ней ту мокрую от пота, мечущуюся в бреду, похожую на ребенка молодую женщину, которая всего пять недель назад не вставала с постели, и простыни выглядели похоронным саваном. Тея будто стала старше, она стоит неподвижно, словно шахматная фигура в ожидании, пока ее передвинут. Она еще не набрала прежнего веса, и худоба ее лица напоминает Нелле Марин.

– Не хочешь перекусить? – спрашивает Корнелия. – Немного…

– Нет, спасибо, – перебивает Тея. – Но мне есть что вам рассказать.

Вот оно. Откровение, которого все ждали с того момента, как она пропала. Нелла чувствует, как сердце подскакивает к горлу. Пальцы Отто крепко сжимают ложку, а Корнелия переминается с ноги на ногу. Тея делает глубокий вздох, почти задыхаясь.

– Расскажи нам все, – говорит Нелла. – Обещаю, мы готовы.

Отец Теи согласно склоняет голову. Девушка сжимает и опускает кулаки.

– У меня было много времени все обдумать, – объявляет она дрожащим голосом, – но я уверена в своем решении.

– Твоем… решении? – приподнимает брови Нелла.

– Моем решении, – вздергивает подбородок Тея.

– Что такое, Тыковка? – спрашивает Корнелия. – Что ты решила?

Тея оглядывает кухню, словно прощается с ней. Повернувшись, девушка встречается глазами с тетей.

– Я решила, что, если он согласится меня взять, ты можешь устроить брак с Якобом ван Лоосом.

Повисает абсолютная тишина. Тея испытывает огромное облегчение, что смогла это сказать, и ей нравится произведенный эффект. Она моргает, ожидая реакции, которой не последовало. Нелла видит, что Корнелия за ее спиной не сдвинулась ни на дюйм. Отто, застыв, смотрит на дочь.

Спустя эти месяцы все, что Нелла планировала и на что надеялась, может действительно сбыться. Они восстанут из этой груды пепла. Слова Теи отдаются эхом в ее теле, вызывая шок, который неумолимо перекладывает ответственность за жизнь Теи с Неллы на плечи самой Теи. Внезапно Нелла чувствует себя далеко от этого дома, ее разум устремляется прочь от этих старых теней, вверх из земляного подвала, наружу, через окна гостиной, к другой жизни, которая уже совсем рядом. Конечно же, они стремятся к лучшей жизни для Теи, и она, разумеется, изменится: станет женой уважаемого человека, с полным кошельком денег и новой одеждой. Но Неллу не покидает чувство, что их жизнь тоже теряет прежние очертания, превращаясь во что‐то новое. Нелле хочется подбежать к Тее и крепко обнять ее.

– Якобом ван Лоосом? – переспрашивает Отто.

– Но ты же его не любишь, – тихо говорит Корнелия. – Ведь так?

– Конечно не любит, – качает головой Отто, с отчаянием глядя на дочь.

– Прежде чем мы начнем что‐то делать, – говорит Нелла, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, – ты уверена, что хочешь именно этого?

Нелле нужно окончательно убедиться, прежде чем полностью сосредоточиться на этом невероятном развитии событий.

Тея смеется:

– Тетя Нелла, ты выглядишь потрясенной. А ведь ты мечтала об этом несколько месяцев и сейчас должна быть счастлива больше всех.

– Да, я считала, что такой брак будет разумным.

– Думаешь, он меня не примет?

– Уверена, он с радостью примет тебя.

– Нет, подожди. Почему ты передумала? – встревает Отто. – Я знаю, что это не просто смена настроения. Или так? Тея, – умоляюще произносит он, – Тея, любимая, когда я сказал, что ты знаешь, как начать все заново, я имел в виду вовсе не то… Что, черт возьми, случилось?

Тея делает глубокий вдох и выдох.

– Тетя Нелла говорила мне, что любовь требует опыта. Терпения и времени.

Отто и Корнелия смотрят на Неллу с едва скрываемым раздражением.

– Я говорила, – медленно подтверждает Нелла, – но…

– Она сказала, что я научусь любить. Сказала, что любовь может принимать изначально желаемую форму, но мне нужно уметь приспосабливаться.

– Действительно, я…

– Что этот брак – единственный для меня способ выбраться.

Неллу накрывают воспоминания о собственных словах. В устах другого человека они звучат невыносимо цинично.

– Нет, – говорит Отто. – Я запрещаю.

– Папа, – Тея строго смотрит на отца, – я кое-что слышала о настоящей любви. Это редкость. Но есть и другие формы любви, которым можно научиться. – Тея делает паузу. – И если это так… то мужчина, с которым я буду учиться, вполне может быть богат.

– Я не хочу, чтобы ты стала частью этого мира.

– Есть только один мир, – качает головой Тея. – Тот, в котором мы находимся.

Отто опустошен. Он смотрит на дочь так, словно перед ним незнакомка.

– У нас нет денег, – продолжает Тея. – У папы нет работы. Больше не осталось ни одной картины на продажу. Разве это не правда? С подобным браком наша семья сможет забыть о позоре.

Никто не произносит ни слова. Тея теряет терпение. «Возможно, ей действительно не терпится, – думает Нелла. – Ведь разве мы – разве я – не внушали ей день ото дня, как важно сохранять деньги и статус? Говорили о том, что мадера на ее восемнадцатилетие куплена только потому, что шла за полцены? Рассказывали о продаже последней картины, о сокращении в рационе мяса, об отсутствии новой одежды и охоте за приглашением на бал к Саррагон. Все дальше и дальше назад, до безымянной могилы Марин, оплакивания их судьбы и истории, и еще дальше, к озеру в Ассенделфте. И Тея собирается что‐то с этим сделать. Собирается решить все их проблемы одной свадьбой».

– Ты не обязана, – говорит Отто.

Тея поворачивается к отцу:

– Обязана. И чем скорее, тем лучше. Мой брак нас защитит. Это новое начало. Мы будем свободны.

Раздается нечто среднее между всхлипом и вздохом. Корнелия сидит, сгорбившись, на краю кухонной скамьи. Затем поднимает глаза.

– Ты собираешься нас покинуть, – бормочет служанка. – В самом деле хочешь уйти?

– Только если он согласится на мне жениться, – отвечает Тея.

– Она будет рядом, на Принсенграхт, – вступает Нелла, но, уже произнося эти слова, понимает, что дом Якоба, его бледно-зеленые стены, клавесин и идеальные фарфоровые чашки, находится на другом конце света, куда Корнелии будет не так‐то просто добраться. Даже если она этого захочет.

Корнелия в ярости смотрит на нее, но Нелла не собирается отступать. Она верит в силу Теи. Нелла понятия не имеет, почему девушка так круто изменила свои намерения, но какое это имеет значение? У них наконец‐то есть план.

– У нас не было застолья, когда родилась Тея. Мы не устраивали праздника. Не поднимали шума, прятались в тени. Но не в этот раз. В этот раз мы будем гордиться. – Нелла поворачивается к племяннице: – Я иду к Якобу.

Глаза Теи благодарно расширяются.

– Идешь? Так быстро?

– Конечно. Я поговорю с ним, – кивает Нелла, избегая обвиняющего взгляда Отто и кипящей от злости Корнелии. – Я устрою для тебя брак, Тея. И это увидит весь мир.

XXII

Слова могут тут же повлиять на тело, а обещание вступить в брак – превратиться в быструю прогулку от Херенграхт до Принсенграхт. У Теи сводит живот, и она бежит, стараясь не отставать от тети и забыв, что собиралась на рынок с Корнелией. На улице прекрасный день, хотя немного ветрено. Чайки кружат и ныряют в воду, над черепичной крышей напротив сияет яркое небо. Сама Тея чувствует прилив сил, ее переполняют странная целеустремленность и беспокойная нервозность.

– Разве не надо было сначала написать Якобу? – спрашивает она у тети.

– Мы и так потеряли много времени, – отвечает тетя. – Ты болела больше месяца, Тея. И потом… – Тетя Нелла приподнимает корзинку со сладкими ореховыми вафлями Корнелии, которую держит в руке. – У нас есть для него подарок! Я не буду сразу переходить к теме брака. Сначала просто поговорю с Якобом, разведаю, что к чему, а потом приглашу тебя. Если пойдет хорошо, все случится быстро.

Тея озадаченно смотрит на тетушку.

– Откуда ты знаешь?

– Моя мать устраивала все для меня, переписываясь с твоей матерью. Лично будет, разумеется, быстрее. Вернемся домой как раз к ужину.

Трудно сказать, то ли за излишней деловитостью тети Неллы скрывается ее собственная нервозность, то ли она вправду уверена, что подобный брак можно устроить так легко. Тея не может не восхищаться ее духом и смелостью, а впрочем, тетя Нелла за последние несколько месяцев успела сделать многое для этого брака. Так что это не пустой визит. И Тея ждет его, сжавшись словно пружина.

Тетя Нелла останавливается посреди дорожки.

– У меня воротничок не задрался? – спрашивает она. – Чепец в порядке?

– Как всегда, идеально.

Они доходят до крыльца дома Якоба.

Поднявшись по аккуратной каменной лестнице, тетя Нелла тянется к молоточку в виде подковы с таким решительным видом, какого Тея никогда у нее не видела. Девушка касается ее рукава. Она смотрит на прочную входную дверь Якоба и думает о том, что находится за ней. Безмятежность бледно-зеленого цвета. Клавесин. Комнаты наверху, размеры которых она пока что не знает. Бесконечные наборы тапочек, спрятанных в шкафу. И в центре дома – сам мужчина. Якоб. Его узкие плечи и остроносые туфли. Якоб, который курит трубку и музицирует лучше, чем Тея могла себе представить. И все же его таланта недостаточно, чтобы изгнать образ Вальтера из ее тела и сознания.

– Тетя Нелла, правда в том, что я действительно не люблю Якоба.

Тетя сжимает ее руку, корзинка прижимается к юбкам Теи. Вафли внутри болтаются туда-сюда.

– Я знаю, милая. Мы все это знаем. И Якоб, скорее всего, тоже. Это не повод для тревоги.

Тея смотрит на дом Якоба.

– Полагаю, любовь ничего не гарантирует.

– Не гарантирует.

– Ты научила меня этому.

– Признаю, урок странный, – колеблясь, говорит тетя Нелла. – Тея, ты действительно хочешь продолжить? Не слишком ли много всего произошло за последние недели? Потому что, если ты не хочешь, мы можем вернуться домой.

Тея думает, что ждет их дома. Голые стены, пустые закрома, две записки с угрозами разрушить ее репутацию и перспективы повторного вымогательства. Корнелия, гремящая сковородками. Отец, мечтающий, чтобы ей снова было восемь лет. И угроза со стороны Гриеты Рибек. Тея думает о крошечном позолоченном домике под кроватью, о том, как она сжимала его в кулаке, пытаясь найти другой финал своей истории.

– Нет, – отвечает Тея. – Домой я не хочу. Но терпеть не могу, когда папа такой сердитый.

Выражение лица тети смягчается.

– Он поймет. Если ты хочешь выйти в свет, то брак с таким человеком, как Якоб, защитит тебя от всех Клар Саррагон разом. По крайней мере, я на это надеюсь. Брак – это контракт, Тея. Даже если Якоб его подпишет, а потом не выполнит, мы всегда будем рядом и ты сможешь уйти.

– Смогу?

– Конечно. Таков закон этой страны. Женщина может расторгнуть брак, оставив то, что было, и то, что есть, включая детей.

На мгновение Тея чувствует головокружение. Их с Якобом дети? Такая перспектива – словно чужая страна, которой нет ни на одной карте.

Тетя Нелла ставит корзинку на ступеньки и берет племянницу за руки.

– Послушай меня, Тея. Если ты в самом деле захочешь, то сможешь научиться уважать мужчину и восхищаться им, даже если поначалу он был тебе незнаком. И он тоже научится. Со мной так и было. На самом деле, обучение – это все. Постоянная величина. И пусть у меня было всего три месяца практики, я знаю, что ты сможешь приспособиться. Брак – это приспособление.

– Ты удивилась моему заявлению?

– О да. – Тетя улыбается. – Не думала, что ты когда‐нибудь согласишься с моей холодной философией любви.

– Возможно, она холодновата, но разумна.

Тея тянется вперед и поднимает дверной молоток. Через минуту миссис Лютгерс открывает дверь ровно настолько, чтобы было видно ее лицо – круглая луна, бледнеющая на солнце. Экономка неприветливо оглядывает посетительниц.

– Мы пришли поговорить с сеньором ван Лоосом, – говорит тетя Нелла. – Я Петронелла Брандт, а это Тея. Мы принесли вашему хозяину сладкие вафли.

– Я знаю, кто вы, – отвечает миссис Лютгерс, неожиданно широким жестом открывая дверь, хотя выражение ее лица остается непроницаемым. – Входите.

В просторном холле экономка указывает на стулья – гостьи могут присесть, пока она отправится искать Якоба.

– Какое дружелюбие, – шепчет Тея, когда женщина исчезает.

– Хороший знак, – тоже шепотом отвечает тетя Нелла. – Она знает, что мы для него что‐то значим.

Тея почти не может поверить, что этот день настал, хотя именно она привела все в движение.

– Отвечай Якобу спокойно, – тихо наставляет тетя племянницу, усаживаясь на стул. – С умом, разумеется, но не слишком… многословно.

– Разве я многословна?

Нелла смотрит на племянницу.

– Просто, если он захочет говорить, позволь ему.

Тея неловко ерзает на стуле, пока они ждут. Здесь так много цветов. Как Якобу удалось раздобыть столько в это время года? Из-за цветочного благоухания Тея не чувствует свежего воздуха. Насколько же большой этот дом, если экономке требуется так много времени, чтобы найти хозяина?

– А что, если он откажется? – шепчет она тете. – Что, если он посмотрит на нас как на сумасшедших? Вдруг ему отвратительна мысль о женитьбе на мне.

Представляя себе отказ, Тея внезапно сознает, как сильно она нуждается в Якобе и его готовности вытащить ее из болота, в которое она погружается на Херенграхт. Тее ненавистна мысль, что ее будущее, безопасность и репутация всей семьи зависят от прихоти и желания малознакомого мужчины. Но разве не почти то же самое произошло с Вальтером? По крайней мере, Якоб живет здесь, а не в какой‐то однокомнатной лачуге на Блумстраат.

Если Якоб согласится, то его деньги, а следовательно, и статус, помогут Тее избежать неряшливости того жилища в Йордане. Ни одному ее ребенку не придется голодать и носить грязную рубашку, в то время как его отец будет прелюбодействовать с ничего не подозревающими молодыми женщинами, а мать – вымогать за это деньги.

Внезапно тетя Нелла отвлекает Тею, крепко сжимая ее руку.

– Если Якоб скажет нечто подобное, я заберу тебя отсюда, ни разу не оглянувшись.

Миссис Лютгерс вернулась сказать, что сеньор ван Лоос рад принять их в гостиной. «Скорее всего, экономка прекрасно знала, что все это время хозяин был там, – думает Тея, – и просто хотела, чтобы мы посидели здесь, поварились в собственном соку».

Как планировалось, тетя идет в гостиную одна. Тея ждет, разглядывая красивые натюрморты на стенах. Она проходит вдоль ваз с цветами, перебирая лепестки, словно пытаясь найти утешение в их бархатистых язычках. Крепкие тюльпаны с маленькими луковичными головками, окрашенными в разные цвета – красный, розовый и белый. Розы, выращенные столь искусно, что некоторые были размером с небольшой вилок капусты. На ощупь – как будто припудренные. Цветы напоминают Тее о Каспаре Витсене и его растительных настойках. Должно быть, требуется немало усилий, чтобы превратить растение в настойку, сама Тея понятия не имеет, с чего вообще нужно начинать.

«Я напишу ему, – думает девушка. – Напишу, поблагодарю и спрошу, как это делается».

– Они развалятся, если трогать их часто, – произносит голос, и Тея вскидывает голову.

В тени главной лестницы стоит миссис Лютгерс и наблюдает за ней. Как долго она там находится?

Тея убирает руку, злясь на себя за испуг. Она привыкла к пристальному вниманию, с которым на нее смотрит миссис Лютгерс, привыкла к препарирующему взгляду, как будто эта женщина хочет проникнуть к ней под кожу до самых костей. Тея прикидывает, сколько времени потребуется ей как новобрачной на то, чтобы сместить миссис Лютгерс с ее места в этом доме. Будет ли возможно уговорить Якоба взять на ее место Корнелию и, возможно, еще парочку слуг, с его‐то деньгами?

– Не хотите перекусить? – спрашивает миссис Лютгерс.

– Нет, благодарю вас.

Миссис Лютгерс стискивает руки, лицо ее становится суровым и встревоженным. Потом она разжимает пальцы.

– Как пожелаете, – говорит она, опуская руки по бокам, словно сдерживаясь.

Затем отмирает и марширует обратно в свои владения.

Через несколько минут дверь гостиной Якоба отворяется и выходит тетя Нелла, подзывая племянницу. Тетя улыбается, как она обычно делает на публике. Тея подходит к ней, собираясь заговорить, но тетя Нелла отводит ее в сторону, беря за руку.

– Если ты хочешь его, – говорит она тихо, – то он – твой.

Тея пристально смотрит на тетю. Ощущение такое, словно они обе не верят в происходящее. Как будто они поймали странное существо, заперли его в комнате и теперь сомневаются в его породе, наклонностях, сколько и какого корма ему потребуется. Но все же они оставят это странное существо у себя. Какое приданое, какие сбережения предложила тетя Нелла в этой гостиной с зелеными стенами, чтобы сделать союз с семьей Брандт привлекательным для Якоба ван Лооса?

Тея все еще стоит, держась за руку тети, словно они готовы начать танцевать на мраморных плитках этой прихожей – не таких затертых, как их собственные. Девушка чувствует, как воздух вокруг нее меняется, проникает внутрь и сама ее жизнь начинает меняться. Больше не будет бумажных гирлянд на окнах, булочек на день рождения. Тея вспоминает Ребекку, играющую Лавинию, у которой отрезан язык и отрублены руки, но она продолжает рассказывать свою историю, несмотря ни на что.

Тея отпускает ладонь тети Неллы – и идет навстречу своей судьбе.

* * *

Стоя у камина, Якоб набивает трубку табаком. Корзинка с нетронутыми ореховыми вафлями Корнелии стоит на низком лакированном столике. Мужчина поворачивается к Тее и с улыбкой кланяется. Девушка приседает в реверансе. Закрывая дверь, она видит, как тетя Нелла опускается на стул, с которого Тея только что поднялась, и обхватывает голову руками, словно это тяжелый камень. Тея быстро захлопывает створку и поворачивается к Якобу. Ей кажется, что не она – главная героиня сцены. Как будто она подсматривает за происходящим с каминной полки, прячась за склянкой ананасового пюре.

– Старая церковь, – говорит Якоб вместо приветствия. – По словам вашей тети, вы бы хотели обвенчаться там?

Ван Лоос делает паузу, ожидая, что она скажет что‐нибудь. Потом продолжает:

– Это чтимое здание.

Обычно Тея за словом в карман не лезет, но на сей раз молчит. Они с тетей даже не обсуждали церкви. Девушка делает глубокий вдох, собираясь с силами.

– Старая церковь – подходящее место. Так что – да, сеньор, там, – наконец говорит она. – Мы обвенчаемся.

Якоб снова улыбается и делает глубокую затяжку.

– Так и будет. И называйте меня Якоб.

Тея прирастает к месту.

– С момента, как я вас увидел… – начинает Якоб, кладя руку на каминную полку. Он подходит к корзинке с вафлями и приподнимает ткань, которой она накрыта. – Тея, вы не похожи на других девушек.

– Что вы имеете в виду?

– Вы бесконечно совершеннее.

Тея желает, чтобы он перечислил ее так называемые превосходства, разложил по понятным разделам. Думает обо всех Элеонор и Катаринах этого города и гадает, почему именно ее Якоб считает непохожей на других. Возможно, она побаивается его ответа, потому что он уходит своими корнями в суровую почву.

– Проходите, присаживайтесь, – властно произносит Якоб.

Тея подходит к дивану и садится на краешек. Рядом она видит след на бархате, который оставила ее тетя.

– Думаю, мы с вами будем счастливы, – говорит Якоб. – На самом деле, я писал о вас своей матери.

Тея удивленно вскидывает брови:

– Правда?

– Я рассказал ей о красивой молодой девушке, оставшейся без матери, с которой познакомился на балу и которая была единственной изюминкой этого скучного бала. Мама была очарована. Она хотела знать о вас все.

– И вы ей рассказали?

Якоб снова затягивается трубкой.

– Не все. Некоторые вещи лучше оставить для личного знакомства.

Тея задается вопросом, будет ли мадам ван Лоос считать ее совершенством, как и сын?

– Она посетит свадьбу?

– Очень на это надеюсь. – Якоб выпускает струю голубоватого дыма. – Я напишу ей в ближайшее время. Она так долго ждала, пока я найду себе невесту. И теперь этот момент наконец настал.

В воображении Теи возникает образ мадам ван Лоос. Раньше она о ней даже не задумывалась. Тея вцепляется в спинку дивана. Что она натворила?

– Как вы думаете, когда лучше освятить наш брак? – спрашивает Якоб.

Тее не нравится слово «освятить». Она не хочет, чтобы святые на витражах за ней наблюдали.

– Надеюсь, очень скоро.

– Думаю, трех недель будет достаточно, чтобы оформить все бумаги и объявить о нашем намерении вступить в брак. Я принесу клятву верности вам, а вы – мне, и будет приглашен пастор. – Якоб делает паузу. – Девятое июня – благоприятный день.

– Действительно?

– День рождения моей матери.

– Может быть, стоит жениться в другой день, Якоб?

– У нее было много дней рождения. Почему бы не сделать ей подарок, чтобы она увидела, что я наконец женат?

Тея улыбается, несмотря на приступ тревоги.

– А потом мы будем жить в этом доме?

– Мы можем жить здесь, если вам так хочется, – отвечает Якоб. – Или в Лейдене.

– Или далеко-далеко отсюда? – Якоб смотрит с удивлением, и Тея осекается. – В театре, кажется, вы говорили, что хотели бы увидеть жаркие страны.

Якоб снова затягивается трубкой и выпускает дым. Несмотря на величественные размеры комнаты, воздух вокруг дивана начинает сгущаться.

– Говорил. Но разве вы не сказали, что другие страны вам не нужны, потому что вы видели пальмы в своем сердце?

Палец мужчины замирает близко к платью Теи, ровно напротив сердца. Девушка сглатывает, не зная, из-за чего волноваться больше. От того, что Якоб запомнил ее завуалированное признание в любви к Вальтеру, или от близости его руки. Тея думает о кончиках пальцев Вальтера, которые ласкали ее тело, поднимались и опускались по декорациям, создавая другой мир, настолько реальный, что она могла бы войти в него. Вальтер выглядел бы неуместно в этой идеальной комнате в своем рабочем халате, с растрепанными светлыми волосами и испачканными краской ногтями. Она думает о его языке у себя между ног и стискивает бедра под юбками. Она вспоминает его, склонившегося над колыбелью.

– С тех пор я изменила свое мнение, – отвечает Тея. – Я была бы рада уехать.

– Что ж, – наклоняет голову Якоб, – я знаю многих, кто смог бы нам помочь. В конечном итоге я хотел бы жить рядом с матерью. Она стареет, и ей понадобится наша помощь. Но есть много мест, куда мы можем поехать, прежде чем возникнет такая необходимость.

– Прекрасно, – опускает подбородок Тея, хотя к наличию стареющей матери она явно не готова.

Она задается вопросом о собственной матери, которая никогда уже не состарится, и прикидывает, есть ли другие карты в сундуке Марин Брандт на чердаке. Теперь нет нужды их продавать – и можно отправиться в настоящее морское путешествие. Может произойти и кораблекрушение – не на картине, висящей на стене, а настоящее. И Якоб погибнет вместе с ней.

Тея улыбается. Ее мысли витают повсюду.

Якоб откашливается:

– Вы не та невеста, которую выбрал бы каждый мужчина в этом городе.

Слова резко возвращают Тею к действительности. Она молчит. Даже в клубах табачного дыма Якоб некрасив. Он не возбуждает ее и не отталкивает. Просто мужчина с деньгами и связями, которого, по мнению тети Неллы, Тея могла бы уважать и ценить.

Девушка держит рот на замке. Язык за зубами. Она не говорит того же в ответ, но в глубине ее глаз эта мысль написана красной краской Вальтера: «Что ж, Якоб Такой‐то, и ты не тот жених, которого могла бы выбрать каждая женщина в этом городе». Люди говорили о ней и похуже. Но не при таких обстоятельствах: при заключении партнерства, от которого зависит будущее.

Тея смотрит в огромное окно гостиной Якоба и думает о Гриете и ее угрозах, о безработном отце, о все более тщетных попытках тети Неллы сохранить достоинство и состояние. Думает о Корнелии, которая жалуется, что им приходится довольствоваться дешевым мясом. Думает о Вальтере и о том, что ей по-прежнему больно от этих мыслей.

Чего хочет от нее Якоб, говоря такие слова? Благодарности? Ей надо хорошо подумать, прежде чем что‐то ответить.

Наконец Тея собирается с мыслями:

– Якоб, я никогда не заставлю тебя сомневаться в твоем решении.

Якоб улыбается:

– И я сам никогда не буду в нем сомневаться.

«Конечно, это неправда, – думает Тея, – ведь именно это ты сейчас и сделал».

XXIII

Конец мая выдался по-настоящему теплым. Солнце встает над крышами, и белая краска на фронтонах вдруг кажется лазурной. На кухонном окне у Корнелии в изобилии растут майоран, щавель и зеленый лук, а Лукас теперь принимает солнечные ванны прямо на пороге, валяясь на боку с раннего утра до позднего вечера. Быстроходные яхты и лодки достают из ангаров и заново красят. Заново устанавливаются паруса, заново набиваются подушки на сиденьях. Благодарные амстердамцы поднимаются на свои суда, чтобы ощутить Божью милость.

Дни становятся длиннее. Весенние пальто убраны в сундуки, а рукава закатаны до локтя. Следуя за летними рецептами, виды фруктов и овощей на рынках снова меняются: ягнячья травка и редис, ранняя вишня – и все служанки и повара на рынках соглашаются с Корнелией, что лосось и кролик становятся сочнее. Мясо легко отходит от кости, стоит только вонзить в него нож! На столах появляются маринованные зимой айва и огурцы, и это лишний раз доказывает – вот что можно получить, если правильно подойти к процессу. Если проявить терпение и дальновидность, думать о будущем с любовью и переносить тяготы лишения, зная, что однажды все снова расцветет.

Запись о скором бракосочетании в Старой церкви сделана, беседа с пастором проведена. Невеста готовится к свадьбе, решительно настроена на будущее, и ее семья вместе с ней принимает этот вызов. Именно Нелла находит цветочника в справочнике, на букву Х, некоего Хендриксона, чей прапрадед сколотил состояние на тюльпанной лихорадке лет девяносто назад. Хендриксоны все еще торгуют на рынке, потому что потомки основателя позволяли деньгам утекать сквозь пальцы: «Прямо как суп через шумовку, мадам».

Хендриксон, принесший образцы цветов, которые у него есть, предлагает жимолость как символ уз любви, а также пионы и розы, которые очень хороши в это время года. Выращенные в тепле и собранные в букет, они будут прекрасно выглядеть в руках невесты. Цветочник говорит это, глядя на сжатые, словно зимние луковицы, кулаки Теи. Чего Хендриксон не говорит вслух, но о чем Нелла прекрасно знает: яркие цвета пионов и роз – нежно-розовые и кроваво-красные – должны отвлечь внимание от цвета лица Теи, от ее извечной худобы и от того, что у них нет денег на покупку новой ткани для свадебного платья. Девушка пойдет под венец в своем старом лучшем платье темно-рубинового цвета, коротковатом в рукавах. Нелла гадает, придется ли им оплачивать свадебный кубок.

– Свадебный кубок? – переспрашивает Корнелия. – А разве не все равно, из какого кубка будут пить новобрачные?

Нелла вспоминает свою свадьбу и о том, что у нее тоже не было кубка. Тогда она написала миниатюристке, чтобы сделала для нее кубок, пусть и крошечный, чтобы воплотить мечту в жизнь. И миниатюристка согласилась.

– Это важно, Корнелия. Получится семейная реликвия.

– Которую Тее придется продать через двадцать лет?

– Корнелия, довольно. История не повторится.

Служанка все еще ворчит по поводу этой свадьбы, но ярость уступает место гордости.

Спустя четыре дня после визита Неллы и Теи будущий жених приходит на ужин, и Корнелия готовит пир еще более изысканный, чем в первый раз. Она подает огромного лосося, целиком запеченного со сливочным маслом и мускатным орехом, молодых угрей в щавеле и дикой петрушке под сливочно-яичным соусом, спаржу в масле с перцем, салат из сельдерея и смородиновые блинчики с остатками мадеры со дня рождения Теи.

– Он и так намерен жениться, Корнелия, – говорит Тея. – Не нужно спускать все мое приданое на рынке.

Нелла про себя гадает, не пытается ли Корнелия прикончить жениха избытком масла.

Когда Якоб приходит на ужин, Отто встречает его вежливо, но без теплоты. Нелла чувствует тревогу племянницы. Страх Теи разочаровать отца – это тот самый страх, который когда‐то был хорошо знаком Нелле, но она так же понимает стремление Теи покинуть дом на Херенграхт, дом, жильцы которого так долго вынуждены были смотреть в прошлое. Тея считает, что тетя ничего не знает о том, каково это – быть молодой и желать, чтобы жизнь началась сначала, но, пока племянница стоит, нервно переминаясь с ноги на ногу в прихожей, а Якоб снимает шляпу и отвешивает глубокий поклон, Нелла ощущает себя скованной по рукам и ногам воспоминаниями о своем прошлом. Когда‐то она тоже стояла в этой прихожей, обращаясь к будущему мужу и страстно желая, чтобы он помог ей начать новую жизнь.

Отец Теи не спорил и не пытался запретить свадьбу, и хотя прием, который он оказывает будущему зятю, нельзя назвать восторженным, но нельзя и – враждебным. Отто долго искал объяснений для этой свадьбы, не нашел ни одного – и теперь мрачно соглашается с тем, что она состоится, главным образом потому, что этого хочет Тея. Последнее, чего он желает, – это чтобы дочь отвернулась от него, и Нелла видит его борьбу, мимолетные проблески недоверия, которые он мастерски скрывает. Бывают дни, когда она чувствует себя виноватой в его несчастье, но потом думает обо всем, что ждет Тею, и лишний раз убеждается, что они поступают именно так, как хотелось бы Марин.

Поначалу разговор за ужином не клеится, в основном его ведет Нелла. Корнелия бесцеремонно расставляет тарелки на скатерти, как будто разбрасывает монеты. Если Якоб и замечает это, то никак не комментирует. Они обсуждают предстоящее изобилие светских вечеринок в Амстердаме, безумства летних лодочных прогулок по соседству с чайками и то, что может произойти на бирже. Никто не поправляет Якоба, когда он спрашивает Отто, как тому работается в ОИК. Нелла рассказывает о пасторе Беккере из Старой церкви – он недавно назначен на этот пост, – говорит о его относительной молодости и о том, что им следует пойти и поговорить с ним. Когда тетя предлагает пойти завтра, Якоб соглашается, что это отличная идея.

На самом деле Нелла хочет спросить совсем другое. Почему Тея? Почему мы? Пожалуйста, скажите, что вы о нас думаете? Но пока такие разговоры небезопасны. Она не может задавать подобные вопросы до свадьбы. Нелла твердит себе, что хочет знать все это, потому что здесь много необычного и ей надо убедиться раз и навсегда, что Якоб – разумный человек. Но внутри, там, где прячется тьма, она жаждет одобрения этого молодого мужчины. Она хочет принадлежать его кругу, чтобы это ни означало, и весь смысл сегодняшнего ужина – вести себя так, словно она уже в нем.

В бледно-зеленой гостиной Якоба Нелла была откровенна:

– Мы не настолько состоятельная семья, как Саррагон, – говорила Нелла, думая о той части приданого Теи, которую съели расходы на содержание особняка и отсутствие работы у Отто. – Мы не хотим ставить вас в неудобное положение, но…

– Материальное благополучие еще не все, мадам, – ответил ван Лоос. – Общение, молодость, красота, ум. Эти блага мужчина тоже может ценить.

Нелла испытывает неловкость. Сосредоточившись на мысли о деньгах, она, возможно, уделила слишком мало внимания личному обаянию Теи. Сейчас она вела себя совершенно не так, как в ложе Схаубурга, пусть даже больше нервничала. Нелла не могла перестать думать о словах Теи, сказанных шепотом, перед тем как они постучали в дверь Якоба. Правда в том, что я действительно не люблю Якоба. Тея давно была одержима стремлением найти любовь, и Нелла упрекала ее за это. Но, может быть, это мудрая одержимость? Признак серьезных сомнений, о которых Нелла должна бы знать?

Но времени на подобные размышления не осталось. Уж точно не над этой скатертью, запачканной соком лосося и угря. Брак висит в воздухе, и деньги тоже. «Вот если бы Каспар мог изготовить настойку, вызывающую настоящую любовь», – думает Нелла.

После того как блинчики съедены, двое мужчин запираются в кабинете Отто, чтобы обсудить детали контракта. Они проводят там целый час, гораздо дольше, чем длилась беседа Неллы, Теи и Якоба. Время идет, и Тея явно волнуется.

– Что, если папа ему откажет? Запретит жениться на мне?

– Не запретит.

Корнелия убирает со стола, со стуком складывая тарелки.

– А если запретит?

– И что тогда? – натянуто отзывается Нелла. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Здравствуй, январь.

Корнелия фыркает, унося остатки своего впечатляющего угощения вниз, к ожидающему Лукасу. Тея снова нервно теребит грязную салфетку. Нелла хочет сказать что‐нибудь ободряющее, но ей не хватает слов. Она устала. Нужно еще купить свадебный букет, повидаться с пастором, подготовить еще одно застолье, и это сразу после сегодняшнего. Женщины слышат, как открывается дверь кабинета, и одновременно спешат в прихожую. Выражение лица Якоба теперь не такое беспечное, он выглядит серьезным, как будто на него возложили огромную ответственность. Гость кланяется.

– Дамы, уже так поздно, я слишком задержал вас.

– Но мы увидимся завтра? – спрашивает Нелла. – Чтобы поговорить с пастором?

Якоб явно удивляется. Нелла понимает, что ее слова прозвучали жалобнее, чем ей бы хотелось. Мужчина бросает короткий взгляд на Тею.

– Конечно, – кивает он, беря невесту за руку.

Тея, смиренная, как восковая кукла, принимает эту заботу.

Нелла открывает входную дверь, впуская в комнату ароматный воздух. Якоб прощается, и они слышат, как его шаги растворяются в ночи.

После его ухода Тея извиняется и присоединяется к Корнелии на кухне.

– Мне нужно поговорить с тобой, – тихо говорит Отто. – В кабинете.

– Что случилось?

– Идем со мной.

Нелла редко заходит в кабинет. С этим местом связаны не самые приятные воспоминания, потому что именно здесь Йохан обычно прятался, избегая супружеских обязанностей. Именно здесь она пыталась заставить его любить ее. Маленькая комната, в которой Отто поддерживает порядок. Хозяйственные книги составлены в виде башенок, каминная решетка всегда вычищена.

Отто впускает Неллу внутрь и закрывает дверь. Подойдя к своему стулу по другую сторону стола, он тяжело садится, жестом предлагая Нелле занять пустующее место напротив.

– Он хочет больше, – произносит Отто.

– Больше чего?

– Больше денег, Петронелла.

Нелла, по-прежнему стоящая на пороге, неотрывно смотрит на него, чувствуя, как горят щеки. Якоб с самого начала хотел бросить вызов финансам?

– Ты этого не ожидала? – спрашивает Отто с нотками торжества в голосе.

Возможно, Нелла все еще слишком наивна для той, кто живет в Амстердаме: Якоб собирался обсуждать цифры только за дверями кабинета Отто. Их разговор в его гостиной стал лишь пробой того, что должно было произойти, снисхождением к ее полу.

– Якоб – юрист, у него собственный новый дом на Принсенграхт, – говорит Нелла как можно более непринужденно. – Ему приходится строить свою жизнь самостоятельно. Не стоит этому удивляться.

– Как раз наоборот, – отвечает Отто. – Учитывая, какой блестящий образ ты нарисовала, я крайне удивлен. Ты убедила меня, что Тея для него – не вопрос денег. Что он возьмет ее с приданым из оловянных сковородок Корнелии. Но это явная неправда.

– Я сказала ему, сколько у нас есть. Он ответил, что этого достаточно.

– Он солгал.

– Он не лгал. Что ты сказал ему, Отто? Что ты сказал?

– Я всего лишь спросил, насколько серьезно он относится к Тее. И теперь мы это знаем.

Неллу охватывает паника.

– Тея хочет этого брака, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы он случился.

– Этого я и боялся, – качает головой Отто.

– Якоб просто ведет себя как разумный деловой человек.

– Ах да, разумный деловой человек.

Нелла подходит и садится на стул напротив Отто.

– Сколько он хочет?

Отто наклоняется вперед над столом, соединяя кончики пальцев:

– Он хочет и попросил сто тысяч гульденов.

– Что?! – ахает Нелла.

– С выплатой до свадебной церемонии.

– Не может быть.

– Уверяю тебя, именно так и есть.

– Сто тысяч гульденов? – Нелла делает глубокий вдох. – Мы зашли так далеко. И уже так близки. Нам придется продать дом.

Отто откидывается назад.

– А-а! Теперь ты хочешь продать дом.

– Ты говорил, что оценил его – ради ананасов. А это ради твоей дочери. Наш последний шанс. Уверена, ты понимаешь.

– Дом записан на мое имя, – говорит Отто, – и я буду поступать так, как считаю нужным. Девятое июня не за горами, Нелла. Думаешь, как быстро я смогу продать особняк на Херенграхт?

– Но если мы получим Якоба в зятья, у нас будет еще более престижный адрес. Один особняк сменится другим. Возможно, Тее достанется доля в поместье в Лейдене.

– А мы где будем жить? Ты, я и Корнелия? На чердаке дома ван Лооса на Принсенграхт? В хижине на краю поля мадам ван Лоос?

– Мы найдем другое место. Поменьше. Не такое пыльное и полное плохих воспоминаний.

– Нет, – отвечает Отто. – Я хочу жить в этом доме. Но я предложил твоему молодому человеку другой вариант.

Нелла начинает злиться, подозревая, что Отто вновь заговорит про Ассенделфт, хотя сто раз говорено, что он неприкосновенен.

– Отто…

– Это не Ассенделфт, – вздыхает он.

Нелла озадаченно смотрит на него, не понимая, что еще из их имущества способно умерить аппетиты Якоба.

– Я не хочу покидать дом, пока я жив, – продолжает Отто. – Но я предложил, чтобы после моей смерти этот дом перешел к нему.

Нелла ошеломлена. Она лихорадочно соображает, что из этого следует. Что‐то в предложенной Отто сделке удивляет ее даже больше, чем сумма, запрошенная Якобом.

– Но что станет со мной и Корнелией, если мы переживем тебя?

Отто жестом прерывает ее.

– Якоб хочет получить этот дом, Нелла. И не говори мне, что ты не прочла этого в его глазах, едва он впервые вступил в эти стены. Он сможет подождать двадцать лет. Может, дольше, может, меньше. Но и он, и я знаем, что его терпение будет вознаграждено. – Отец Теи с саркастическим видом складывает руки. – Ты, конечно, готова отказаться от дома, если я умру раньше, ради такого блестящего брака?

Нелла вспоминает, как Якоб впервые пришел сюда, восхищаясь пропорциями комнат. «Уверяю вас, – говорил он, – это один из самых прекрасных домов в городе. Скрытая жемчужина». Выходит, Отто был куда более внимателен, чем Нелла думала.

– Думаю, ты готова услышать продолжение. Чтобы обеспечить Тее обещанное наследство и гарантию брака, приданое сокращено до двадцати тысяч гульденов.

– Он согласен на пятую часть того, что просил раньше?

– Этот дом стоит больших денег, Петронелла. Со своей стороны, Якоб сразу после свадьбы будет выплачивать нам ежемесячное пособие в размере двухсот гульденов, за вычетом тридцати гульденов Корнелии. Эти деньги будут переданы нам и, предполагаю, покроют ваши расходы после моей смерти. Я также убедил Якоба, что необходимы разумные траты для поддержания его будущего наследства – полы, стены, изоляция. Все, чтобы сохранить этот особняк в целости и сохранности.

– Ты постарался на славу.

– Она моя дочь. А Якоба я сразу раскусил. Если он хочет все это получить, ему придется заплатить. Он хочет получить права на наследство – на этот дом, – но только после брака и только после моей смерти. Я согласился выплатить двадцать тысяч до свадьбы. Таким образом, обе стороны чувствуют себя в выигрыше. – Отто останавливается, окидывая старинную подругу долгим взглядом. – Что, как я полагаю, и было одной из твоих главных целей, когда ты устраивала этот брак.

– Уж так устроен этот город, – шепчет потрясенная Нелла.

– Именно так. Однажды Якоб получит дом стоимостью более полумиллиона гульденов, а Тея получит выгоду от его стоимости и предыдущих инвестиций в него. А у вас, надеюсь, будет много гульденов, чтобы обеспечить себе старость.

– И… где мы достанем двадцать тысяч гульденов? – спрашивает Нелла.

– Возьмем ссуду под залог этого дома.

– Этого дома? – Нелла не может поверить, что Отто пойдет на такой риск, чтобы дать Тее желаемое. – И, конечно, Якоб не будет возражать?

– Этот дом в моем распоряжении до самого последнего моего дня.

– Но как мы сможем вернуть такой заем? Какие условия они предложат? На какой срок? Все‐таки это двадцать тысяч гульденов.

– Будем возвращать частями, условия можно обсудить. Можем использовать пособие, которое будет выплачивать Якоб.

Нелла быстро подсчитывает в уме.

– Даже если использовать все пособие, мы сможем расплатиться только через девять лет. И это без учета процентов.

– Выплатить быстро не получится. Будем растягивать. Может, это займет годы. Возьмем в долг.

– Но…

– Это не идеальное решение, Нелла. Но, по крайней мере, когда я умру, проблема перейдет к Якобу. – Отто вздыхает. – Возможно, со временем я найду новую работу.

– Якоб может подать на нас в суд. Если что‐нибудь случится, Отто, это нас подкосит окончательно. У тебя нет работы, где мы будем…

– Нелла, я принял решение. Я не собираюсь терять этот дом, если это в моих силах. Внуки людей, с которыми мы с Йоханом работали, все еще занимаются ростовщичеством. Я сделаю все возможное, чтобы договориться о справедливой процентной ставке.

На глаза Неллы наворачиваются слезы. Такой риск. Она словно загнана в угол, ее обошли, но, глядя на Отто, Нелла понимает, что он чувствует то же самое. Они снова связаны тайной, как в старые времена, когда умер Йохан, а следом за ним ушла Марин и они остались в отчаянном положении.

– Тея не должна узнать, – шепчет Нелла.

– Никогда, – отвечает Отто. – Я не собираюсь ей ничего рассказывать. И от Корнелии лучше тоже утаить.

– Согласна. – Нелла медлит. – Я знаю, ты на меня злишься.

Отто опускает взгляд:

– Я прежде всего очень устал. Если этого хочет Тея, а похоже, так оно и есть, мы сделаем это. Дом ради дочери. Пересчитанные и оцененные кирпичи для будущего Теи. – Он поднимает голову и выдерживает взгляд Неллы. – Возможно, нам суждено было к этому прийти?

XXIV

Маленький сверток без имени и адреса на пороге. Тея смотрит на него с ужасом. Сегодня раннее утро восьмого июня, канун ее свадьбы, и девушка собирается увидеть Ребекку. Она знает, что по понедельникам актриса ходит в театр, чтобы порепетировать в одиночестве. Прошло слишком много времени с тех пор, как она встречалась с подругой. Осталось совсем чуть-чуть, чтобы успеть извиниться и попросить Ребекку прийти завтра в Старую церковь и присутствовать на церемонии бракосочетания с Якобом. Прежде чем кто‐нибудь успевает спросить, куда она собралась, Тея подхватывает посылку и разворачивает ее на ходу.

Второпях она дергает бечевку, разворачивает бумагу, думая, как тетя тосковала по миниатюристке. «Может, стоило оставить сверток, где лежал? Там не было моего имени. Возможно, она не мне».

Но уже слишком поздно, решает Тея. К тому же все остальные посылки приходили именно ей. Повернув за угол Лейдсеграхт, девушка останавливается как вкопанная. Она громко ахает, увидев, что держит в руках. Несколько прохожих оборачиваются, но Тея не замечает этого. В бумагу был завернут самый совершенный, потрясающе похожий на настоящий, но совсем крошечный ананас. Из верхушки торчат темно-зеленые с серебристыми прожилками листья. Ананас – не больше миндального орешка, но более округлый.

Плотный и крепкий, кожица на ощупь такая же шероховатая, как у настоящих фруктов, которые приносил Каспар, а мякоть лишь слегка поддается нажиму. Ногтю Теи нелегко его проткнуть, да она и не собирается этого делать. Девушка не знает, из чего ананас сделан, но он наверняка несъедобный, как бы ни хотелось его попробовать. Это странная драгоценность, которую можно вставить в кольцо, и такого украшения больше нигде не встретишь, украшение, о котором мечтали бы многие дамы Амстердама. Тея берет ананас большим и указательным пальцами и вертит со всех сторон.

И тут она чувствует холодок на шее. Волосы на затылке встают дыбом, то самое покалывающее ощущение, о котором упоминала тетя Нелла, когда говорила о миниатюристке: ощущение, что за ней пристально наблюдают. Тея слышит, как кто‐то зовет ее по имени, и резко вскидывает голову, толком не понимая, что ищет. Она не видит никого, кто сейчас наблюдал бы за ней: после реакции на первый звонкий вздох теперь все спешат по своим делам.

Позади раздаются быстрые шаги. Тея сжимает кулаки, готовая ко всему. Страх подступает к горлу, девушка не может заставить себя обернуться. Корнелия называла миниатюристку ведьмой. Тея ждет, замерев как кошка, готовая к прыжку.

– Это и впрямь ты, – произносит женский голос.

Шуршат юбки, и перед Теей появляется лицо Элеонор Саррагон. Ощущение холодка на шее тут же исчезает. Тея сжимает ананас в ладони, замечая мальчика-слугу, стоящего в нерешительности и ожидающего, когда освободится госпожа. Он чернокожий, и, едва встретившись глазами с Теей, опускает взгляд на свои ноги. Плащ ему заметно велик, а руки едва выглядывают из манжет. Но не ему, а Тее вдруг становится неловко. Из-за того, что этот мальчик не выйдет вперед с той же смелостью, как Элеонор или она сама. Он совсем еще юн и попросту не станет с ней разговаривать. Тея редко общалась с темнокожими детьми в городе, и сейчас в ней просыпается давнее желание услышать, как говорит этот ребенок. Просто поговорить с ним о сегодняшнем дне и, возможно, показать сокровище, зажатое в ладони. Спросить, почему ему не могут найти плащ по размеру? Зачем так коротко стригут волосы? На миг они замирают в молчании, а потом, к вящему удивлению Теи, мальчик показывает ей язык.

Но тут заговаривает Элеонор, и чары рассеиваются.

– Почему ты не остановилась? – требовательно спрашивает Элеонор, морща нос. – Я же звала.

– Элеонор. Я тебя не узнала.

– Мы давно тебя не видели. Ты не бываешь в театре. И пропустила несколько приемов у нас.

– Меня не приглашали.

– Ой. – Элеонор отступает на шаг, оглядывая платье Теи. – Я иду в шелковую лавку. Составишь мне компанию?

Тея не отвечает. Она не доверяет таким предложениям и не хочет их получать. Элеонор сощуривается, а потом замечает сжатый кулак Теи.

– Что у тебя в руке?

– Ничего.

– Если ничего, то можешь мне показать. – Элеонор выглядит удивленной.

– Нет.

– Что ты скрываешь, Тея Брандт? Ты ведешь себя грубо, знаешь об этом? И не умеешь заводить друзей. – Элеонор выпрямляет спину. – Тогда я пойду своей дорогой.

– Это ананас, – произносит Тея.

Элеонор смеется.

– Вот странная выдумщица! Ты что, ничего не знаешь? Ананас не может быть таким маленьким.

Элеонор вздыхает, и Тея думает, что не она, а ее собеседница не умеет заводить друзей. Саррагон качает головой, словно Тея безнадежна и немного не в себе, и собирается следовать дальше вверх по Лейдсеграхт.

– Идем, Альберт, – приказывает она, и мальчик-слуга в своем великоватом плаще тут же поворачивается и, не оглядываясь, присоединяется к хозяйке.

Но тут Элеонор вдруг останавливается и поворачивается.

– Это правда? – спрашивает она.

– Про ананас?

Элеонор пристально смотрит на Тею.

– Нет. Это правда, что ты выходишь замуж за Якоба ван Лооса? Я слышала, что была сделана запись о намерении заключить брак. С трудом могу в это поверить.

Тею не перестает удивлять, как быстро текут слова в этом городе – она представляет, как их с Якобом имена, написанные чернилами, выползают из Старой церкви, заполняя воображение людей. Она изучает лицо девушки напротив. Элеонор, так хорошо знающая толк в шутках, выплескивает свою горечь в ухмылке.

– Выхожу, – отвечает Тея. – Мы венчаемся завтра утром.

Она видит, как глаза мальчика-слуги расширяются.

– Что ж, – говорит Элеонор, – мне его жаль.

– Прости?

– Действительно жаль. Надеюсь, кто‐нибудь, по крайней мере, научил тебя, как сделать его счастливым.

Ошеломленная Тея смотрит, как Элеонор и Альберт исчезают за мостом. На миг у нее возникает желание броситься за Элеонор, схватить ее и трясти, пока у той зубы не начнут стучать. Но Тея снова разжимает ладонь, убеждаясь, что ей не приснилось, не пригрезилось, что на пороге их дома был оставлен крошечный ананас.

И вот он. Почти светится изнутри. Тея смотрит на него с затаенным страхом. Неужели миниатюристка могла знать, что Каспар Витсен принес им ананас, что ее отец мечтает о таких, а тетя предпочла бы, чтобы ананас Каспара сгнил в доме на Херенграхт?

Тея думает о своей свадьбе, о букете, приготовленном цветочником Хендриксоном: обещанные кроваво-красные и розовые пионы и розы, жимолость как символ уз любви. Узы любви, словно цепи, тяжелые кандалы, подверженные ржавчине. Букет стоит в банке с родниковой водой на полке в ее спальне. Цветы срезаны с идеальным расчетом, чтобы завтра в Старой церкви они были пышными и торжествовали над старыми витражами. Тее велено держать их правильно, чтобы не повредить стебли. Только подумать, выходить замуж рядом с останками матери. Загадка ее скелета – под загадкой дочери.

Дома Тею ждет много дел. Последние переделки платья, прическа, лавандовая ванна, чтобы благоухать к завтрашнему дню. Корнелия, хлопочущая над вафлями на розовой воде и сахарными цветами, салатами и мясными блюдами, выпечкой и пудингами. Семья Брандт пригласила семью ван Лоос вернуться на Херенграхт после церемонии, и, по словам Якоба, это приглашение было с готовностью принято. Костюм отца Теи, черный, как и наряд ее тети, мрачно висит на двери. Возможно, возникнут споры, стоит ли Лукасу надеть свадебное жабо. Старые времена и новые, ведь за всем этим скрывается ощущение расставания, что одна жизнь заканчивается и на смену ей может прийти другая, более трудная. А под всем этим – дыра в их сердцах. Дыра размером с Тею.

Тея прячет крошечный ананас в карман и продолжает свой путь к театру.

«У всех историй один конец, – часто повторяла тетя Нелла. – Нам нравится думать, что есть много вариантов исхода, – говорит она, – но наши судьбы не в наших руках, и, возможно, они никогда и не были нашими».

Но Тея в этом не уверена. Никто не может знать наверняка. По мере того как разматывается нить ее жизни, временами золотая, а иногда, как сейчас, довольно потрепанная, могут возникать другие истории, тесно переплетенные с нашими и готовые к воплощению. Шансы, как упущенные, так и неосуществленные, все еще могут привести к новым завершениям. Тея, идущая сейчас по Кайзерсграхт, чуть ли не видит их в воздухе. Вот Вальтер, холостой мужчина, влюбленный в нее. Ее тетя, счастливая женщина. Ее отец, вознагражденный. За этим июньским утром настанет что‐то еще. Занавес отдернут – и все будет по-другому. Если только она сможет собраться с мыслями и найти занавес.

«Возможно, – думает Тея, – это просто нереальность ситуации». Оказаться помолвленной, когда любовь не очевидна. Шекспиру, будь он жив, следовало бы обратить внимание на этот сюжет: завтра Тея выйдет замуж за человека, которого не любит, чтобы избежать мести жены своего любовника. Ее семья, в костюмах и декорациях, скрывает свой благородный упадок, им удалось одурачить молодого юриста, проявившего интерес к их дочери. И все же здесь не просматривается заезженный смешной финал с аплодисментами. Сюжет кажется свободным, хаотичным и странным – и это жизнь Теи. И она уверенно идет по ней шаг за шагом, управляя струнами и кем‐то подталкиваемая. Девушка ощущает, что завтрашняя свадьба – в ее власти, и в то же время она сама полностью отдана на ее милость.

У задней двери театра Схаубург Тея с восторгом обнаруживает, что пришла раньше охранника. Дверь не заперта, и девушка незаметно проскальзывает внутрь. Она почти бежит по коридорам, пока не оказывается у двери Ребекки, боясь столкнуться с Вальтером, который мог воспользоваться возможностью провести спокойный день за работой в мастерской. Стуча в дверь и молясь, чтобы актриса была у себя, Тея шепчет:

– Ребекка, это Тея. Тея. Пусти меня.

Через несколько секунд дверь открывается, и перед девушкой стоит актриса. Тея бросается в объятия Ребекки, прячет лицо у нее на плече.

– Прости, – бормочет она. – Прости меня, пожалуйста. Прости меня.

Ребекка крепко прижимает девушку к себе, а затем отстраняет на расстояние вытянутой руки, не отпуская.

– Тебе не нужно извиняться.

– Нужно. Я столько месяцев тебя не навещала.

– Тея, все в порядке. Что случилось? В чем дело?

– Я не знала, смогу ли я сюда прийти. Не знала, вдруг он здесь.

– Вальтер? – Ребекка хмурится.

– Все пошло наперекосяк. Все пошло ужасно неправильно.

Ребекка закрывает дверь и подводит Тею к маленькому столику. В углу комнаты просыпается собака Эмеральда и тут же опускает голову обратно.

– Я пока не варила кофе, – говорит актриса, поднимая хрустальный графин. – Так что тебе придется обойтись вином. – Она бросает на Тею острый взгляд. – Пожалуй, при данных обстоятельствах так даже лучше.

Тея берет стеклянный бокал из рук Ребекки, усаживается на стул у заваленного пьесами стола и делает глоток. Вино терпкое и крепкое, и оно обжигает ее изнутри.

– Он здесь? – спрашивает Тея.

Актриса морщится.

– Так рано? И не думай. – Она внимательно смотрит на девушку. – Но почему ты спрашиваешь меня?

Тея глубоко вздыхает. Прошло много недель, с тех пор как она могла с кем‐то обсудить это, но вот теперь не знает, какие слова подобрать. Она решает начать с самой сути, с ужасной сердцевины.

– Он женат, – говорит Тея.

Ребекка тяжело опускается на один из стульев.

– Боже милостивый. Ты уверена?

– О, уверена, насколько это вообще возможно.

– Тея, – говорит Ребекка, – я не имела ни малейшего понятия. Я считала, что он просто не заслуживает тебя, но все оказалось хуже, чем я могла себе представить.

Тея смотрит на остатки вина в бокале.

– Его жена все это время обо мне знала.

– Что? – Ребекка бледнеет.

– Как он мог так поступить? Когда я его любила? Я любила его одного.

На глаза Теи наворачиваются слезы, которых она ждала неделями. Она исторгает тихой стон боли и ярости, и Ребекка обнимает ее. Рукав платья актрисы намокает от слез, но наконец рыдания стихают. Тея выпутывается из рук подруги, ее лицо покрыто красными пятнами, измученное, но спокойнее.

– Ты рассказала об этом своей семье? – спрашивает Ребекка.

Тея в ужасе смотрит на нее:

– Ты шутишь? Конечно нет.

– Надо рассказать.

– Я никогда этого не сделаю.

– На твоем месте я бы рассказала, – вздыхает Ребекка. – Они не будут тебя наказывать.

– Ты не знаешь мою семью. И вообще, будь ты на моем месте, ты бы никогда не вляпалась в такую историю с самого начала.

Ребекка улыбается:

– Не будь так уверена. Как ты думаешь, почему я пыталась тебя предупредить? Я знаю, каково это.

Тее кажется невероятным, что такая сдержанная, сильная и великодушная женщина, как Ребекка, могла позволить так использовать себя, могла допустить что‐то настолько неправильное.

– Я ужасно с тобой обошлась, – шепчет Тея.

Ребекка берет руку девушки, утирая ей слезы прохладными нежными пальцами.

– Ты его не забудешь, Тея, – говорит актриса. – Не могу сулить тебе забвение. Но спустя годы ты станешь вспоминать о нем с тихим изумлением. И ты будешь относиться к себе с мягкостью, которой, как тебе сейчас кажется, ты не заслуживаешь.

Тея ощущает полное опустошение от облегчения их вновь обретенной дружбы.

– Ты такая замечательная подруга. Я чуть тебя не потеряла.

– Ничего подобного. Я никуда не уходила.

Тея переводит дыхание и лезет в карман юбки. Ее пальцы касаются хрупкой твердости ананаса, и на мгновение девушка задумывается, не поделиться ли ей своим любопытством с Ребеккой. Поведать незаконченную историю о миниатюристке, рассказать о предметах из тайного сундука, о стремлении тети Неллы найти смысл и еще раз встретиться с этой загадочной женщиной. Но сейчас не время и не место.

Похоже, Тее стоит оставить эту тайну в своей семье.

Вместо этого девушка извлекает из кармана две записки и передает их Ребекке через стол.

– Хочу показать тебе это. Их написала его жена, – тяжело говорит Тея. – Ее зовут Гриета. Она меня шантажировала.

Ребекка быстро читает две записки.

– Господи боже!

– Мне пришлось ей заплатить, чтобы она молчала о Вальтере. Как понимаешь, если бы я этого не сделала, она бы рассказала о нас людям, например Кларе Саррагон. Моя репутация была бы уничтожена.

Ребекка долго молчит. Она кладет записки на стол и откидывается на спинку стула.

– А Вальтер знал, что жена это писала?

Тея замолкает на минуту.

– Знал.

– Ублюдок. – Ребекка поджимает губы.

– Ты бы видела, где они живут, Ребекка. Он очень бедный, у них двое детей, и…

– Тея, нет. Не смей его защищать. Он поступил жалко и жестоко. – Актриса ударяет кулаком по столу. – Я знала, что в нем есть червоточина. Видела. Я должна была сделать больше.

– А я бы никогда тебе не позволила.

– Но я позволила тебе встречаться с ним здесь…

– Я взрослая.

– Я должна была по-дружески лучше тебя оберегать!

– Я бы встретилась с ним в другом месте, – говорит Тея с тяжелым сердцем. – Это полностью моя вина.

– Ты ни в чем не виновата.

– Отчасти так и есть. Я видела то, что хотела. И я так сильно его хотела.

Тея закрывает глаза, думая о времени, проведенном в мастерской. О маленьком замкнутом мире, таком оторванном от реальности. Рука Вальтера на ее коже, прикосновение его губ, головокружительная мозаика его полотен, кружащаяся над ними, когда они сливались телами. Вспоминая об этом в теплом присутствии Ребекки, девушка думает, что разбитое сердце могло стоить таких моментов. Но потом она вспоминает еще и разочарование и страх перед Гриетой, и ее начинает тошнить.

Тея открывает глаза и наливает себе вина.

– С тобой все хорошо? – спрашивает Ребекка.

– Гриета снова может мне угрожать. Им нужны деньги. Но мне было сложно заплатить ей первые два раза.

– Я думала, вы богаты.

– Мы создаем видимость. Я заплатила ей тайком из денег, о которых моя семья не знает.

– Как?

– Я продала карту Африки, принадлежавшую моей матери.

– Тея, это ужасно, – говорит Ребекка с глубоким беспокойством. – Так дальше не может продолжаться. Что ты собираешься делать?

– Ну, – тянет Тея, – приходи завтра в десять утра в Старую церковь. Я очень хочу, чтобы ты там была.

– В Старую церковь? – Ребекка смотрит настороженно. – Зачем?

– Чтобы присутствовать на моей свадьбе.

– Твоей свадьбе? – округляет глаза Ребекка.

– Да.

– С кем?

– Мой жених – Якоб ван Лоос. Тетя познакомилась с ним на балу у Саррагон. Помнишь? Он живет на Принсенграхт. Возможно, в конечном итоге ты оказалась права. Я действительно нашла хорошего молодого человека. Или, по крайней мере, моя тетя нашла.

Ребекка едва ли не в панике.

– Но…

– Он приемлемая партия. Богат. И он женится на мне.

Актриса берет Тею за руку.

– Ты хочешь за него замуж?

– Я все это заварила, Ребекка. Я сама сказала, что хочу его в мужья. В этом есть свои плюсы. Якоб будет защищать меня и мою семью до конца наших дней.

– А если Гриета узнает про вашу свадьбу? Что, если она начнет писать Тее ван Лоос на Принсенграхт, требуя больше денег? Тебе придется скрывать правду от мужа так же, как от своей собственной семьи. А что, если это никогда не закончится? Ты должна рассказать им правду.

От мысли об этом у Теи на миг перехватывает дыхание, а к горлу подкатывает тошнота.

– Мой отец потерял работу еще в январе, на Крещение. У нас не осталось сбережений. Я должна пойти на риск, потому что я – их единственная надежда.

– Ты можешь так думать. – В голосе Ребекки сквозит отчаяние. – Но это не значит, что все так и есть.

– Они вырастили меня, заботились обо мне, а все, что я делала последние несколько месяцев, как встретила Вальтера, – вела себя как эгоистка.

– Ой, да перестань. Не думаю, что…

– Пришло время мне отблагодарить их.

– Тея, нельзя быть в долгу за то, что ты их дочь. Какая у жениха семья?

– Я еще не знакома с ними. Они приедут из Лейдена сегодня вечером, но я не встречусь с ними до завтрашнего утра.

– Он хороший человек?

– Я не знаю. – Тея смотрит в пустой бокал.

Ребекка выглядит совсем несчастной.

– Ты не придешь завтра? – тихо спрашивает Тея. – Ты не одобряешь мои поступки?

– Я понимаю их, Тея. Честное слово. Я сама побуждала тебя найти хорошего молодого человека. – Ребекка обхватывает голову руками. – А теперь гадаю, так ли уж хороша была идея.

Тея улыбается актрисе:

– Я часто мечтала быть похожей на тебя. Я всегда хотела быть похожей на тебя. У тебя нет мужа, нет обязательств. Но, в отличие от моей тети, ты поступаешь так, как хочешь, и люди любят тебя за это.

– Тея, я стала актрисой, потому что больше ничего не умею. Мне нужны были деньги. У меня не было любящей семьи.

– Не думаю, что это единственные причины. Я видела тебя на сцене.

Ребекка наполняет второй бокал для себя.

– Я играю с шести лет. И никогда не знаю, станет ли очередная пьеса последней для меня. Я старею. Подходящие роли заканчиваются. Скоро останутся только старые карги и ведьмы, и даже они не вечны. Однажды никто не захочет меня видеть, и я буду смотреться в зеркало и не буду знать, кто я. И что тогда? Что же станет тогда со мной и моим пустым отражением, что у нас останется?

– Свобода.

– Ах, ну да, – смеется Ребекка.

Тея поднимается на ноги.

– Я хотела оставить эти записки у тебя. Сохранишь их? Я не могу допустить, чтобы моя семья или Якоб их увидели.

Актриса смотрит на девушку снизу вверх.

– Если ты так хочешь, – соглашается она, закрывая глаза и растирая виски.

Тея видит, что Ребекка расстроена.

– Останься здесь сегодня.

– Я не могу. Еще столько всего…

– Останься. Посмотри дневной спектакль.

Тея колеблется:

– Что играете? Я давно здесь не была.

– Ты не поверишь, когда я скажу.

– О, тебе я поверю в чем угодно.

Ребекка хитро улыбается.

– «Укрощение строптивой».

* * *

Скажи мне, Тея Брандт, зачем ты ходишь в театр? Несколько месяцев назад Ребекка задала ей этот вопрос в этой самой комнате, и Тея ответила, что приходит сюда ради Вальтера. Ответ, закономерный для влюбленной девушки, но сейчас Тея понимает, что это было не совсем правдой. Правда в том, что она приходила сюда, потому что любила смотреть спектакли. Но сегодня Тея задается вопросом, разумно ли оставаться ради истории о женщине, которую запугивает и уговаривает подчиниться мужчина, знающий, как надо поступать, – и, что иронично, ее подруга играет главную роль. Ради Якоба Тея должна уйти.

Но она остается. В конце концов, здесь ее второй дом и настоящая подруга, которые идут в нагрузку к ее жизни на Херенграхт. Здесь живет фантазия, в которую Тея всегда верила больше, чем в жизнь. И кто сказал, что послезавтра ее новый муж разрешит ей ходить в театр? В конце концов, купил же он ей ту книгу с предостережениями. Якоб не притворялся. Кто может пообещать, что Тея снова сядет здесь когда‐нибудь с актрисой и ее маленькой собачкой, с графином вина, стопками пьес, в атмосфере юмора и заботы, в маленькой теплой комнате, где не соблюдаются правила?

И Тея остается. Они разговаривают и смеются над пустяками, а когда приходит время, девушка не сидит в зрительном зале, но впервые в своей жизни, а может быть, и в последний раз, наблюдает за своей подругой из-за кулис. Не старая карга, не ведьма и не миниатюристка. Ребекка великолепна в роли Катарины.

XXV

Впоследствии Нелла будет много раз вспоминать утро свадьбы Теи и Якоба и задаваться вопросом, что же она упустила. Не только в тот день, конечно, но и во все дни, которые были до него, вплоть до момента, когда она вошла в комнату Теи с восходом солнца. В течение нескольких дней, месяцев и лет ее жизни с Теей, в самой Тее – был ли какой‐то намек или знак, который мог бы подготовить Неллу к тому, что произошло?

Они с таким усердием готовились к этому дню. Все они. Отбросив сердечную боль и сомнения, готовились с тем же тщанием, с каким серебряных дел мастер отчеканил фигурки жениха и невесты на полноразмерном свадебном кубке Теи. Правда, они все еще не были знакомы с семьей Якоба. Им пришлось взять ссуду в двадцать тысяч гульденов и пообещать отдать дом, чтобы устроить эту свадьбу. Но в церкви ждал пастор, а Якобу была отправлена толстая пачка банкнот. Жизнь – это умение приспосабливаться. И Тея, кажется, была к этому готова.

Тем утром Нелла проснулась до восхода солнца. Настойки Каспара Витсена закончились, и она плохо спала из-за беспокойства, вдруг что‐нибудь пойдет не так. Жених не появится, отец невесты не позволит ей произнести клятву. Пока Нелла куталась в простыни, эти образы проносились в ее голове вместе с воспоминаниями о том, как она ждала свадьбы в Ассенделфте, прислушиваясь к стуку копыт, возвещающему о прибытии Йохана. К тому времени у нее уже не было отца, который мог бы запретить церемонию. На самом деле, расточительность и любовь к выпивке Герта Ортмана были главными причинами, по которым вообще состоялась свадьба его старшей дочери. Скоропалительная свадьба: ни гостей, ни кубка, ни застолья, ни танцев. По крайней мере, благодаря стряпне Корнелии и букету от Хендриксона у Теи все пройдет лучше.

В предрассветных сумерках Нелле снится сон. Здесь, в комнате, ее отец: первый известный ей мужчина, умерший более двадцати лет назад. Вот он, сидит в углу на стуле у бельевого шкафа. На нем мягкие лайковые бриджи, которые он всегда носил, те самые, с масляными пятнами, потертые черные ботинки, чересчур мешковатое пальто. Его волосы растрепаны. Он едва ли выглядел бы презентабельно в кожевенной мастерской, не говоря уже о доме на Золотой излучине. Никто бы не догадался, что он потомок аристократического рода. Ортманы владели землями по всему Ассенделфту более двухсот лет. Всегда и страстно стремились развиваться, пока Герт Ортман не достиг совершеннолетия и все не разрушил.

Что случилось? Он продолжает что‐то говорить, но Нелла не понимает, о ком – о нем самом, о его дочери, о Тее? Она пытается заговорить, но не может и просыпается в замешательстве. «Я не такая, как он, – думает Нелла. – Я ничего не разрушала».

Если бы ее отец не умер. Если бы ее муж… Если бы Марин… Если бы ее мать и сестра. Если бы мертвые не толпились вокруг. Что ж, тогда они и не пошли бы сегодня в Старую церковь. Нелла уверена, не будь ее отец пьяницей, ее жизнь была бы другой, не такой заполошной, менее зависимой и более насыщенной. Он продавал поместья, чтобы угождать своим привычкам, пока не остался единственный дом с фруктовыми садами и озером. Даже сейчас, этим счастливым свадебным утром, Нелла слышит, как звякают запонки на кухонном столе в Ассенделфте, как глухо бьется его череп о дерево, как скребут подошвы его ботинок по каменным плитам, когда ее зовут помочь Карелу и матери отнести его в постель. Его тело всегда было неспокойным, ему хотелось больше впечатлений, чем могли дать жена и дети.

«Что ж, – Нелла тихо обращается к нему в своей спальне, прислушиваясь к крикам чаек за окном, – ты не оставил нам ничего, кроме тревоги».

Она уехала из деревни Ассенделфт, чтобы выйти замуж за Йохана, но мать отказалась покидать разрушающийся дом Ортманов, где зимой потолки протекали прямо им на головы, а вода просачивалась сквозь пол. «Это все, что у меня осталось», – говорила она, с вызовом цепляясь за эти комнаты. Когда‐то это был прекрасный дом, и в глазах миссис Ортман он таким и остался. Маленькая Арабелла, оставшаяся дома, писала сестре письма в Амстердам, но Нелла никогда не отвечала. Арабелла рассказывала старшей сестре, как их мать клялась, что слышит голоса в комнатах с высокими потолками. «Она разговаривала с ними, обращаясь к воздуху», – писала Арабелла.

Мать Неллы водила пальцами по грязным панелям из розового дерева, как будто их только что натерли воском. Она улыбалась, стоя на кухне, словно там витали чудесные ароматы. Ее чувства создали дом, которого больше не существовало, но тем не менее она жила в нем. Когда ее разум ослаб, мать Неллы больше не видела озера, заросшего водорослями. Вместо этого она смотрела на сверкающую воду, рассекаемую семейством уток. Его поверхность была ровной и прозрачной, как зеркало, и она вошла в него, чтобы увидеть себя.

И все же Нелла так и не вернулась. Нелла была замужем за Йоханом, жила в своем новом амстердамском доме, сухом и дорогом, идеально расположенном на Золотой излучине. Она начала все с чистого листа. Но тот дом, те люди, места, где она родилась, всегда были рядом.

Нелла снова закрывает глаза. Она думает о Каспаре Витсене, разрисовавшем ее детство черными линиями завоеваний. Вспоминает планы построить на ее земле теплицы и вскипевший в ней гнев. Она думает об этом доме, о том, как штукатурка осыпается от городской сырости. Отто отдал этот дом и всю свою жизнь в руки ростовщиков ради будущего Якоба и Теи ван Лоос. Нелле кажется невероятным, что их огромный памятник может замереть на такой тонкой грани. Мысленно она видит, как все пошатнулось. Ей невыносимо думать, что может произойти, стоит кому‐то из них сделать неверный шаг. Думать о том, как рухнет этот дом, столько лет служивший им опорой.

Нелла берет себя в руки. Это всего лишь обычное ее состояние, когда она слишком много думает. Она заставляет себя сосредоточиться на предстоящем дне. На том, что скоро надо будет поднимать с постели невесту, кормить, одевать и сопровождать ее в церковь. В половине одиннадцатого Тея Брандт выйдет замуж.

* * *

Едва Нелла, постучав, входит в комнату Теи, она понимает – что‐то не так. На кровати лежит какая‐то фигура, и в комнате тихо. Ставни закрыты, и длинный луч света, пробивающийся сквозь щель, тянется к ногам Неллы. Вокруг него танцуют пылинки. Свадебное платье Теи, отглаженное и надушенное, перешитое и украшенное, накинуто на спинку стула, хотя до этого висело в шкафу. В полумраке рукава платья свисают над сиденьем, широкие юбки приподняты: завязки на лифе и плотная ткань делают его похожим на полную женщину, с головой бросающуюся навстречу судьбе. Свадебный букет стоит на полке, неподвижный и совершенный, как одна из цветочных картин Якоба, рядом с подаренной им книгой про театр. Нелла чувствует растущий ужас, глядя на пустые рукава платья. Они словно бы тянутся к этим пышным лепесткам и срезанным стеблям, вытягивая из них последнюю влагу. Во рту все пересыхает. Нелла не решается повернуть голову обратно к кровати.

Но на кровати что‐то двигается. И она смотрит, ожидая увидеть, как Тея – взъерошенная, невыспавшаяся – садится и распахивает ставни, чтобы впустить свет. Но это Лукас, который, проснувшись, потягивается на простынях, выгибая длинную спину в голубых тенях. Он тут же спрыгивает с кровати и подходит к Нелле, трется об ее юбки. И она уже все знает, как знает и кот.

Нелла подбегает к кровати и тянется к тому месту, где спал Лукас. Страх так сильно гонит кровь по ее телу, что сердце, кажется, застряло где‐то в горле. Нелла сражается с простынями, чтобы увидеть две подушки, которые образовывали форму тела. Теперь ее племянница – это два мешка перьев, мягких и зловещих. Таких же безголовых, как платье, от которого она отказалась.

Нелла падает на горку подушек, пытаясь дотянуться до защелок ставен. Она зовет Тею по имени. Снова и снова. Наконец ей удается открыть ставни, и глаза Неллы наполняются зеленовато-золотым светом, когда она, прищурившись, смотрит на канал. Внизу никого нет – ни единой живой души, – но как только она собирается отойти от окна, то замечает кого‐то, стоящего на дальнем углу их перекрестка с Вийзелстраат, в тени здания напротив. Этот человек поднял капюшон, он глядит в направлении их дома.

Когда Нелле удается сфокусировать на нем испуганный взгляд, она судорожно пытается разглядеть под капюшоном светлые волосы, но видит лишь убегающие ноги. Фигура растворяется в пространстве над Вийзелстраат. Это мог быть кто угодно. Что угодно. Собака, обман зрения. Нелла разрывается на части: стоит ли бежать из дома вслед за исчезнувшей фигурой? Пока она добежит до перекрестка, ее будет уже не догнать.

Страх Неллы достигает предела, и она мечется по комнате в поисках ответа. Пошатываясь, подходит к шкафу Теи. Ботинок, юбок, рубашек там больше нет, только пустота там, где раньше была одежда. Рассвет открыл только одну истину: Теи нет в ее постели. Ее одежда пропала. Ее нет на улице.

«Тея, – шепчет Нелла. – Тея». Ответа нет, только звуки открывающихся дверей и топота ног по коридору. Корнелия и Отто врываются в спальню Теи, а Нелла кричит, что все знала, почувствовала еще до того, как проверила постель. Корнелия застывает при виде плачущей Неллы.

– Где Тея? – спрашивает Отто.

– Пропала.

Мужчина спотыкается на месте.

– Что значит – пропала?

Нелла указывает на пустую кровать.

– Моя девочка, – едва может выговорить она. – Моя девочка пропала.

Исчезнувшая

XXVI

У них есть всего несколько часов, чтобы изменить историю. Кажется невероятным, что по ту сторону этих каналов, в своем доме на Принсенграхт, Якоб ван Лоос по-прежнему считает, что все идет, как должно быть. Что скоро он женится на Тее и станет немного богаче, хотя они здесь жарятся в аду. Есть две реальности: история мира за пределами этих четырех стен и история внутри этого дома. Серые лица, гложущее беспокойство, в то время как снаружи разгорается обычный день, оскорбительно ясный и солнечный.

Отто выглядит так, словно исчезновение Теи лишило его части души. Измученный, он бродит по дому из одной пустой комнаты в другую, зовет дочь, и его безответный голос стелется по доскам пола. Нелла судорожно прикидывает: Якоб с семьей скоро будут выходить из дома. Она совершенно не знает, что делать. Они с Корнелией стоят, уставившись на неубранную постель. Служанка подходит к ней и опускается на колени, словно желая молитвой вернуть свою любимую воспитанницу. Корнелия кладет голову на матрас, раскидывает руки, а Нелла беспомощно смотрит ей в спину.

– О боже, – внезапно произносит Корнелия глухим и хриплым голосом. – О нет, господи, нет.

Нелла чувствует, как внутри у нее что‐то сжимается.

– Что такое?

Корнелия шарит в простынях. Выдернув руку, она поворачивается и с трудом поднимается на ноги. Медленно, со страхом разжимает ладонь, глядя на хозяйку воспаленными глазами.

– Смотрите, мадам, – в ужасе шепчет Корнелия. – Боже милостивый, смотрите.

На ладони Корнелии лежит крошечный сияющий золотой домик. Он красив, он искусно выполнен, покрывающее его сусальное золото поблескивает в утреннем свете. Обе они смотрят на домик, и время вокруг останавливается. Нелла ощущает холодный трепет узнавания: все становится на свои места, до которых она не могла дотянуться. Вернувшийся Отто застыл на пороге комнаты дочери. Он смотрит на сверкающую миниатюру на ладони Корнелии так, словно надеялся никогда в жизни больше не видеть подобного, словно оно может его ослепить. Но Нелла подходит и берет двумя пальцами домик с дрожащей ладони Корнелии.

Это работа миниатюристки. Нелла уверена в этом, так же как Отто и Корнелия. Ничто другое не притягивает их так, как крошечная копия реального мира, поглощая их страх и внимание. Они парализованы его присутствием здесь, в комнате Теи, таким необъяснимым и мощным.

Нелла чувствует, что вот-вот расплачется, сразу и от узнавания, и от облегчения, и от ужаса. Восемнадцать лет она ждала знака, и вот он пришел вместе с одним из худших рассветов в ее жизни. Пока Отто и Корнелия молча смотрят на домик, Нелла проводит кончиком пальца по крошечным окошкам, по дымоходным трубам. Она толкает входную дверь, и та легко распахивается, Нелла заглядывает внутрь. Но там ничего нет, пустой двухэтажный дом. Как давно он у Теи и почему она оставила его? Нелла ощущает, как под ее пальцами переливается мощь миниатюры.

Внезапно Нелла переносится в эту самую комнату, но на несколько недель назад, в апрель. У Теи жар, она ворочается на влажных простынях, бормоча что‐то о золотом доме. Этот тот самый дом, о котором говорила Тея? И если да, то чей он? Это Тея писала миниатюристке или наоборот? Нелла обводит взглядом стены. «Я была права, – думает она. – Я знала это». Миниатюристка вернулась. Есть ли еще крохотные вещицы здесь, в комнате, или с собой у Теи, которые могли бы все объяснить? Нелла только знает, что Тея ушла, а маленький золотой домик остался.

Она поднимает голову и видит, что Корнелия пристально смотрит на нее. Нелла пытается подать молчаливый знак. Отто не должен узнать, о чем она грезила все эти месяцы. Не должен узнать, что Нелла ходила на чердак и доставала из сундука их с Марин куклы, надеясь на то, что миниатюристка вмешается и поможет. Он не должен узнать, как истово Нелла молилась об этом моменте, о вещественном доказательстве возвращения миниатюристки, – ведь теперь его дочь пропала.

Но Корнелия, похоже, поглощена своими собственными сомнениями. Она бросается к окну в надежде увидеть светлую шевелюру под капюшоном. Нелла уверена, что сейчас там никого нет, но, когда Корнелия поворачивается к ним, выражение ее лица ожесточается.

– Это то… о чем я думаю? – произносит Отто. – Поверить не могу. Вот только, глядя на этот домик, верю.

– Отто, – начинает Корнелия, но он ее обрывает.

– Миниатюристка, – тяжело заканчивает он, и в его голосе слышен страх; он медленно и с трудом подходит к крошечному домику, словно пробираясь сквозь толщу воды навстречу врагу, которого не победить. – Эту поделку я узнаю где угодно.

Нелла сжимает домик в кулаке, желая защитить его от пристального изучения.

– Мы не знаем, откуда он у Теи. – Она раскрывает ладонь, домик выжидающе лежит, маня искусно вырезанными деталями. – Она могла купить его на рынке.

– Ничего подобного на рынке не продают, – отрезает Отто. – И почему он был спрятан в ее постели? Почему она держала его при себе?

Он берет домик у Неллы.

– Отто, нет.

– Скажи мне правду, Нелла, иначе, помоги мне Господь, я брошу его в огонь. Ты связывалась с миниатюристкой?

Нелла немеет от изумления.

– Конечно нет. Она уехала из этого города много лет назад. С тех пор я ее не видела и ничего о ней не слышала.

Корнелия обхватывает голову руками и оседает на кровать.

– Если ты мне лжешь…

– Отто, я не видела эту женщину восемнадцать лет.

– Она ее забрала! – кричит Корнелия.

Нелла и Отто в ужасе поворачиваются к служанке. Нелла забирает домик из руки Отто. Он удивлен, но она отступает на шаг, прикрывая миниатюру свободной рукой. Ей спокойнее, когда домик у нее, потому что она верит – Отто способен сжечь его дотла. И Корнелия, скорее всего, поддержит его.

Отто смотрит на Корнелию:

– Что значит – она ее забрала?

– С чего бы Тее бежать? – раздавлено вопрошает Корнелия. – И куда ей бежать? Тея была готова к свадьбе.

Служанка вскакивает и начинает метаться по комнате.

– Тея была готова. А потом эта ведьма вернулась и забрала наше дитя.

Они потрясенно смотрят на Корнелию. «Это просто выдумки», – уверяет себя Нелла. Она не может знать наверняка. Лукас сидит в дверях спальни и наблюдает за ними, вылизывая лапы.

– Нет, – говорит им Нелла, пытаясь взять себя в руки. – Посмотрите на кровать Теи. На ее пустой шкаф. Она все спланировала. Может, она в театре? А может, уже в церкви, с вещами? Миниатюристка не вернулась. Это не в ее духе…

– Пожалуйста, не строй из себя знатока, – презрительно хмыкает Отто. – Большинство наших проблем началось с твоей одержимости ею. Ты понятия не имеешь о том, что у нее на уме.

Нелле очень хочется огрызнуться. Спросить, разве это миниатюристка виновата в поведении Йохана? Или в тайном романе Отто и Марин? Или в бедности, в которую они скатываются все глубже? Но она прикусывает язык. Ей хочется удержать миниатюристку в пределах досягаемости.

– Надо рассуждать логически, – говорит она. – Входная дверь не взломана. Тея ушла по собственной воле…

– Послушайте меня. – Корнелия тяжело дышит, и Нелла никогда еще не видела ее такой бледной. – Приходила посылка.

Нелла чувствует головокружение.

– Посылка? Когда?

– Несколько месяцев назад, – признается Корнелия; Нелла видит, каких усилий стоит ей это признание, это предательство доверия Теи, противоречащее самой сущности Корнелии. – После бала у Саррагон. Все выглядело… выглядело как тогда. Когда вам, мадам, было восемнадцать. И… возможно, посылок было несколько.

На долгое мгновение воцаряется тишина.

– И… Тея забирала эти посылки? – спрашивает Нелла.

– Да, – с несчастным видом отвечает Корнелия.

– Было похоже, что они от миниатюристки?

– Да.

– Почему ты ни слова мне не сказала? – пораженно спрашивает Отто.

– Или мне? – добавляет Нелла.

– Тея уже не дитя! – срывается в крик Корнелия. – И я не хотела даже думать об этом. Я пыталась ее расспросить! Пыталась предупредить, но не смогла толком объяснить. Как я могла подступиться, чтобы рассказать ей обо всем случившемся до ее рождения? Она сказала, что посылка была с подарком от Элеонор Саррагон. Что это было кольцо. И я хотела ей верить. Хотела, чтобы это оказалось правдой.

Нелла смотрит на домик в руке.

– Возможно, так оно и было. Вполне возможно, что Элеонор Саррагон…

– Нет! Прекратите, мадам! Хватит притворяться, что этим людям есть до нас дело. И хватит защищать эту ведьму! – восклицает Корнелия, ее глаза наполняются слезами, и в отчаянии она откидывается на постель.

– Как ты могла не рассказать мне об этом, – шепчет Нелла. – После всего, что я тебе сказала…

Корнелия поднимает глаза, внезапно приходя в ярость.

– Но ведь это не я пыталась вызвать ту ведьму! Не я ходила на чердак и копалась в сундуке мадам Марин, бередя прошлое и доставая этих проклятых кукол.

– Что? – Отто недоверчиво смотрит на Неллу. – Ты открывала сундук Марин? Ты пыталась вызвать миниатюристку?

– Конечно нет.

– Ей нужны были не вы, – продолжает Корнелия. – Ей нужна была Тея. Теи нет ни в театре, ни в церкви. Она пропала. Ее забрала миниатюристка.

Отто тяжело садится на стул Теи. Нелла мечтает, чтобы пол разошелся и поглотил ее. Кажется невероятным, что Тея может быть с миниатюристкой. Но глядя на золотой домик, в это очень легко поверить.

– Мы найдем ее, – произносит Нелла. – Я обещаю. Где бы она ни была, мы ее найдем.

* * *

Спустя четверть часа Нелла, все еще в ночной рубашке, и Отто, полностью одетый, стоят вдвоем в холодных тенях холла. За входной дверью уже вовсю разгорается новый день. Жители Амстердама проходят мимо огромных окон их дома, не подозревая о том, какая катастрофа происходит за ними. Тея растворилась, как утренний туман. Нелла с тошнотворным ужасом думает о сцене, которая ожидает ее в Старой церкви. Ей нужно отправиться к Якобу ван Лоосу. Она начала все это, и она должна положить этому конец.

С колотящимся сердцем Нелла думает о двадцати тысячах гульденов и о том, что они отдали в залог Якобу этот дом. Что бы на это сказала Марин? Как она была бы разочарована… По выражению лица Отто Нелла догадывается, что он думает о том же.

– Мы не справимся в одиночку, – говорит он. – Нужно вызвать дозорных.

– Дозорных?

– Надо поймать эту назойливую женщину раз и навсегда.

– Ты не любишь дозорных. И я не люблю. Они забрали Йохана, пришли за тобой. И теперь ты хочешь на них положиться?

– А какой у нас выбор? – говорит Отто срывающимся голосом. – Я должен с ними поговорить. Они так и так постучат к нам в двери.

Нелла растирает виски. Скоро все узнают о случившемся. Этим дозорным вечно нечем заняться, кроме как расхаживать по улицам в доспехах, которые никогда не видели поля боя, с пиками, которые никогда не пронзали оленя, не говоря уже о преступниках. И если кто‐то удерживает Тею, он услышит лязганье этих доспехов за милю.

– Нам нужно сходить в доки, – говорит Нелла.

У Отто такой вид, словно он увидел привидение.

– В доки?

– Она вполне может быть на корабле.

Они замолкают, думая о могучей амстердамской верфи и о том, как легко девушка может ускользнуть незамеченной. Огромная бухта, пирс за пирсом, тянущиеся с востока на запад, вдоль пирсов – сотни кораблей. Корабли похожи на дома, покачивающиеся на воде, неустойчивые зеркала стабильного города, стремящиеся к горизонту. Нелла представляет себе, как Тея пробиралась сегодня утром на один из английских торговых кораблей или на флейт ^[18]– самое большое и быстрое судно. К восходу солнца она была бы уже далеко от огромного залива. Ветер приподнимал бы полы ее жакета, обдавал щеки прохладой, она впервые ощутила бы привкус соли на губах, а вокруг сверкало бы море, образуя мозаику из солнечно-золотых осколков. Я хотела бы увидеть Париж и Лондон. Сходить в Друри-Лейн. Посетить Гранд-оперу.

– Если она на корабле, – озвучивает Отто мысли Неллы, – мы никогда ее не найдем.

Нелле нечего на это ответить. Но она не признает своего поражения вслух.

– Я пойду в Старую церковь, – говорит она. – Скажу Якобу, что свадьба отменяется.

Отто бросает на нее косой взгляд.

– Там будет его семья. Уверена, что справишься?

– Я вполне способна выдержать унижение.

– Интересно, сможешь ли ты, – качает он головой. – Сможем ли мы все, ведь именно поэтому мы в таком затруднительном положении.

– Отто, – неуверенно говорит Нелла, – не забывай, что одежда Теи пропала. Ее никто не… похищал, даже если она с миниатюристкой. – Она поднимает руки, чувствуя его гнев. – Я знаю, что Корнелия в это верит. И вы оба сердитесь на меня, что я вытащила миниатюры из сундука Марин. Но велика вероятность, что Тея сделала все сама.

Отто собирается что‐то сказать, но передумывает. Он опускает взгляд на свои руки и тяжко вздыхает.

– Тея спрашивала меня о своей матери, – говорит он. – О том, как мы с ней познакомились.

– И… ты рассказал ей?

– Не все. Но я сказал ей правду.

Нелле становится дурно от беспокойства. Неужели что‐то из сказанного отцом навело Тею на мысль сбежать? Представив, как Тея уходит прочь от них в этом ясном безликом дне, наполняет Неллу ужасом, с которым она не может справиться.

– Отто, я придумала этот брак еще до того, как увидела Якоба ван Лооса, – говорит она. – Я учла все детали. Тея не любила Якоба, я это знала. И все же настаивала на своем.

– На самом деле, – снова вздыхает Отто, – ты все сделала по уму.

– В любом случае это моя обязанность.

– Я предложил отдать ему дом, Нелла. И я подписал соглашение о ссуде, – хрипло говорит Отто. – Моим запасным вариантом было только выращивать ананасы.

– Решение куда безобиднее моего. За ананас не требовали сто тысяч гульденов в начале брачных переговоров.

– Нет, но я в равной степени виноват. И ананасы стоят по-прежнему дорого.

Он идет к входной двери, торопясь покинуть дом и отправиться на поиски дочери.

– Отто, ты помнишь, что Марин говорила тебе о вашем ребенке? – останавливает его Нелла.

Он поворачивается к ней спиной. Сегодня никто не вспоминал Марин. Отто легко улыбается.

– Конечно. Его жизнь должна быть такой, какой он пожелает. Марин была уверена, что Тея – мальчик.

– По крайней мере, она не ошиблась в том, что Тея сама устроила свою жизнь.

– Что ты имеешь в виду?

Нелла глубоко вздыхает:

– Я доверяю Тее. Не думаю, что она подвергла бы себя опасности.

Но Отто лишь мрачнеет. Он распахивает дверь, и солнечный свет устремляется внутрь.

– Значит, ты не помнишь, как бывает, когда тебе восемнадцать.

XXVII

«Как раз наоборот, – думает Нелла. – Половина проблемы в том, что я слишком хорошо помню, каково это – быть восемнадцатилетней. И воспоминания слишком долго были проклятием». Отто ушел, а она стоит в холле рядом с Корнелией – в том платье, которое планировала надеть на свадьбу. Корнелия торопливо затягивает ей лиф и завязки на юбке, и Нелле кажется, что из нее выдавливают воздух. Глубоко в кармане она спрятала золотой домик.

– Ослабь немного, – просит Нелла. – Я должна двигаться быстро.

– Не понимаю, почему вы настаиваете на этом наряде, – ворчит Корнелия.

– Потому что важно произвести впечатление.

– Даже сейчас все еще важно, что подумает ван Лоос?

– Возможно, сейчас это даже важнее.

На самом деле Корнелия права: все это не важно. Но если они намерены спуститься по социальной лестнице, Нелла, по крайней мере, сделает это со вкусом.

– Марин выглядела бы безупречно, – замечает она.

Корнелия что‐то согласно бормочет. Вряд ли это можно отрицать.

– Доешьте, мадам, – приказывает служанка, указывая на тарелку с гренками, стоящую на стульчике в прихожей.

Нелла протягивает руку и отправляет в рот намазанный маслом поджаристый хлеб. Нервы подавляют голод, но ей нужно подкрепиться. Во всем этом есть что‐то омерзительное: одинокий поход в церковь, неподходящая невеста – тетя, явившаяся с пустыми руками и дурными вестями.

– Что вы скажете ему? – спрашивает Корнелия. – Что она заболела? Или передумала?

Хороший вопрос. Какую историю Нелла может состряпать, после того как Корнелия нашла крошечный домик в скомканных простынях? Сказать Якобу, что Тея больна, – значит отсрочить мучительное неизбежное. Сказать, что Тея исчезла, – невыносимо. Это выставит их легкомысленными, а Тею – неуравновешенной. Сказать, что ее похитили, – слишком большой скандал.

– Не знаю, – тихо отвечает Нелла. – Придумаю, когда с ним увижусь.

Корнелия вздыхает:

– Отто надеется в скором времени привлечь к поискам дозорных.

– Как только дозорные начнут искать Тею, Корнелия, – и это при условии, что они примут запрос на поиски, – Якоб ван Лоос и его семья все равно узнают об ее исчезновении. От правды не скроешься. Все будет так же, как когда умер Йохан и все были в курсе дел нашей семьи. Я должна пойти, – твердо говорит Нелла. – Церемония начнется через пятнадцать минут.

Внезапно Корнелия хватает Неллу за руки.

– Они могут наговорить вам всякого.

– Знаю. Я готова.

– Я пойду с вами.

Нелла представляет себе Корнелию со сковородкой у алтаря Старой церкви.

– Нет. Оставайся здесь, на случай, если она вернется.

Женщины смотрят друг на друга, объятые надеждой, что все это шутка. Тея вот-вот вернется и со смехом скажет, что это была ее последняя прогулка в качестве незамужней женщины. Но это кажется таким же невероятным, как если бы Йохан вернулся. Что бы Тея ни задумала, она подошла к делу со всей серьезностью. Побледнев, Корнелия кивает.

– Но спасибо за предложение, – бледно улыбается Нелла, сжимая руку Корнелии. – Как всегда. Спасибо тебе.

– Хорошо, – говорит Корнелия. – Хорошо.

Свободной рукой она смущенно проводит по фартуку, но не выпускает ладонь Неллы.

* * *

Нелла ступает по каменным плитам Старой церкви, и сердце ее глухо колотится. Она не может поверить, что у могилы Марин собралась группа людей, желающих стать свидетелями свадьбы. Здесь Клара Саррагон и ее дочери. Кто их пригласил? Скорее всего, они сами решили прийти сюда, посплетничать и поглазеть. Боже милостивый, теперь им будет на что глазеть. С какой злобой и смехом они станут расхаживать по салонам и игровым комнатам, по чайным приемам в Амстердаме, рассказывая всем, кто согласится слушать, о том, что они видели все собственными глазами. Сбежавшая невеста и разгневанный ван Лоос. От тошноты Нелла едва держится на ногах, но высоко держит голову. А вот и Ребекка Босман, аккуратная, невысокая, скромно одетая, она смотрит в сторону дверей церкви.

По привычке, как Нелла делает всегда, приходя в Старую церковь, она быстро оглядывает обширное помещение, надеясь увидеть непокрытую белокурую голову у колонны, поймать пронзительный взгляд, почувствовать холодок в затылке. Но Нелла чувствует холод только от простора церкви. И пусть в кармане у нее лежит золотой домик, миниатюристки поблизости нет. Может быть, Корнелия права. Может быть, она действительно с Теей.

Взгляд Неллы возвращается к гостям, и она видит среди них Каспара Витсена. Сегодня он решил не причесываться. Наверное, Отто рассказал ему, что Тея выходит замуж. Но с чего Витсен захотел прийти, учитывая, что прежняя работодательница стоит по другую сторону полукруга и пронзает его взглядом, словно кинжалом? Ботаник видит Неллу и улыбается ей, но потом, заметив выражение ее лица и то, что она одна, перестает улыбаться.

Вот пастор Беккер, такой свеженький и молодой. Приходилось ли ему когда‐нибудь иметь дело с такой историей – с пропавшей невестой? Самое время проверить. Нелла приближается. Рядом с пастором стоит жених – проблема Неллы и ее цель. Безупречно одетый, весь в черном, в начищенных бархатных туфлях, с лицом, которое нельзя назвать ни красивым, ни уродливым, в жестко накрахмаленной рубашке и с математической точностью подстриженной бородкой. Богатый и уверенный в себе человек, который поворачивается к ней с самодовольным ожиданием, что церемония пройдет элегантно, как и вся его жизнь. Якоб видит, что она одна, и хмурится. Нелла делает глубокий вдох и направляется к ним.

Якоб привел свою мать. Должно быть, это мадам ван Лоос, у них с сыном одинаковый насмешливый взгляд. Его братьев, похоже, здесь нет, и Нелла испытывает глубокое облегчение. Вряд ли она смогла бы вынести слишком много ван Лоосов в таких обстоятельствах. Мадам ван Лоос тоже одета в глубокий черный цвет, ее лицо обрамляет старомодный, но впечатляющий круглый воротник, создающий впечатление, что ее голова – единственное лакомство на нетронутом блюде. Она поворачивается, чтобы посмотреть, что привлекло внимание ее сына, и, увидев Неллу, склоняет голову набок. Маленькие черные глаза, маленький темный рот, нос, похожий на клювик: она больше похожа на зяблика, чем на ястреба. А вот и миссис Лютгерс, стоящая рядом с хозяином, ближе к Якобу, чем его собственная мать.

К этому моменту все уже заметили Неллу. Все смотрят на нее. Улыбается только пастор. Она понятия не имеет, какие слова слетят с ее губ, когда того потребует момент. Нелла похлопывает себя по карману, ощущая прочность маленького домика через подкладку юбки. Но гости уже понимают: что‐то не так. Кто‐то хмурится, кто‐то едва скрывает гримасу удовлетворения. Глаза Ребекки широко раскрыты, рот слегка приоткрыт, актриса догадывается о том, что сейчас произойдет. Нелла делает глубокий вздох. Она впервые на публике в настолько уязвимом положении.

– Доброе утро, – говорит Нелла, приседая в реверансе.

Пастор Беккер, сжимая в руках свою маленькую Библию, склоняет голову вместо поклона. Якоб отступает назад. Нелла видит, как его взгляд скользит по ее плечу, словно за ним должна появиться Тея, сжимающая в руках идеальный свадебный букет. И чтобы лицо ее сияло румянцем дня больших перемен. Якоб снова смотрит на Неллу, и она заставляет себя выдержать его взгляд. Она молча умоляет его понять. Что ничего уже не будет. Что надо забрать свою мать, свою экономку и уйти домой. Но Якоб упрямо ждет. Он хочет, чтобы Нелла ему все объяснила.

– Как видите, – начинает Нелла, – я пришла одна.

– Невеста задерживается? – спрашивает пастор Беккер, изображая терпимость с аристократической улыбкой, которая ему не к лицу. – Уверен, мы можем подождать еще немного. В таких особых случаях, несомненно, надо сделать скидку на переменчивый характер женского пола.

На вид пастору не больше двадцати трех. Нелла не обращает на него внимания и поворачивается к Якобу, старательно избегая взгляда его матери.

– Сеньор, могу я поговорить с вами наедине?

На миг кажется, что Якоб согласится. Но как только он делает шаг вперед, мать протягивает руку и кладет ему на плечо. Якоб поворачивается к ней. Они безмолвно обмениваются взглядами, и Нелла все понимает. Она бы поступила точно так же. В этом городе чем больше свидетелей, тем лучше. Иначе правда будет искажена. Маленький зяблик хочет заставить Неллу публично объявить причину отсутствия Теи. Пусть не будет сомнений в том, кто кого подвел, на какой стороне контракта играют мошенники и слабаки. Нелла воображает, что сейчас развернется на каблуках и побежит в особняк Якоба, пока там никого нет, и достанет пачку в двадцать тысяч гульденов из его письменного стола.

Девушки Саррагон начинают перешептываться, прикрываясь ладошками, Нелла понимает, что ей придется заговорить.

– Что ж, хорошо, – начинает она, не сводя взгляда с Якоба, но чувствуя, что все сверлят ее глазами; они затаили дыхание в ожидании удара молота. – Тея сбежала.

На несколько секунд воцаряется тишина.

– Она – что? – переспрашивает мадам ван Лоос.

Где‐то позади нее отчетливо раздается смешок Саррагон. Краем глаза Нелла видит, как Ребекка Босман делает шаг вперед, передумывает и снова отступает в толпу.

– Мама, – говорит Якоб с тревогой в голосе.

– Я тебе говорила, – шипит на него мать. – Разве я тебе не говорила?

Якоб подходит ближе к Нелле, понижая голос.

– Что значит – сбежала? Она должна выйти за меня замуж.

Стоя так близко к нему, Нелла чувствует запах яблочной помады, которой он намазал волосы, и странный металлический запах крахмала на воротничке. У него светло-карие глаза цвета сухих листьев, а ресницы – очень короткие. Он смотрит на Неллу не мигая. В горле у нее пересохло, руки дрожат. Она действительно хочет, чтобы сюда пришла Корнелия, держа половник или сковороду. Нелла с удовольствием пустила бы их в ход, чтобы заставить отступить этого мужчину, окруженного удушливым запахом масла для волос. Нелла стискивает кулаки, пытаясь взять себя в руки.

– Свадьба отменяется, – объявляет Нелла.

– Ни в коем случае, – отвечает Якоб. – Вы должны найти ее. Я не потерплю такого унижения.

– Мне жаль, сеньор. Мы ее ищем. И до сих пор не нашли.

– Тогда вы очень беспечны, – говорит он.

Нелла вздергивает подбородок и встречается с Якобом взглядом. Она глубоко вздыхает.

– А может, моя племянница поступила правильно?

Якоб прищуривается и поглаживает бороду.

– Здесь нечем гордиться. Этот поступок изобличает нестабильность, которая, как мне и раньше казалось, течет в крови вашей семьи.

– Прошу прощения?

– Мой сын совершенно прав, – вмешивается мадам ван Лоос. – Она очень упрямая, непослушная и легкомысленная девушка, раз ушла из дома одна. Отвергать такое будущее! Оставить нас здесь стоять…

Нелла смотрит на Якоба в надежде, что он защитит свою невесту. Но его лицо пугающе лишено теплоты.

– Я был дураком, – говорит он.

– Якобус, ты не виноват, – припечатывает его мать.

– Я не прислушался к собственным сомнениям, мадам Брандт. А поводов, Господь свидетель, было предостаточно.

– Если у вас и были сомнения, сеньор ван Лоос, вы решили отбросить их за хорошую цену.

Щеки мужчины вспыхивают.

– А что еще он должен был сделать? – перебивает его мать. – Маленькая темнокожая девчонка? Да, мадам Брандт, он рассказал мне правду. Я вытянула ее из него. У моего сына слишком доброе сердце. Его так легко использовать.

– Если вы хотите поговорить про использование, тогда давайте обсудим сто тысяч гульденов, которые вы потребовали сначала, – парирует Нелла. – Вы без колебаний взяли наши деньги. Взяли наш дом. Это вы использовали Тею. Как будто она была лишь прихотью.

Якоб краснеет еще гуще, но мадам ван Лоос улыбается.

– Мы потому и попросили гарантии, – говорит она. – Из-за подобной крайней… нестабильности. Люди вроде вас очень хитрые.

Нелла чувствует, как земля уходит из-под ног.

– Мы просим вернуть нам деньги.

Наступает тишина.

– По условиям контракта, я оставляю деньги, если свадьба не состоится, – говорит Якоб.

– Это невозможно, – шепчет Нелла.

– Отто Брандт подписал контракт.

У Неллы кружится голова. Отто утаил это от нее.

– Вы должны вернуть хотя бы половину. – Она изо всех сил старается скрыть отчаяние в голосе.

Якоб отводит глаза и нервно поправляет манжеты своего пиджака.

– Мы в церкви. Я не буду обсуждать здесь подобное.

С одной стороны полукруга придвигаются ближе Ребекка и Каспар, а с другой – Клара Саррагон и ее дочери. Нелла чувствует, как в ней нарастает паника. Как же ей не хочется, чтобы все это слышали, это навредит Тее и всем им. Но вот появляется Беккер, со смиренным лицом и оттопыренными ушами, его глаза прикованы к ней. Все они ждут, что Нелла скажет в свою защиту.

Нелла смотрит на них, не в силах выдавить ни слова. Она вспоминает, как Якоб сказал, когда они познакомились на балу: «Вашему супругу не обеспечили справедливого судебного разбирательства». Якоб хотел произвести впечатление, что он единственный из всех знает, что город предал Йохана. И Нелле так хотелось верить, что он понимает их ситуацию – понимает, насколько она уникальна и в то же время сложна. Но теперь она осознает, как у этого молодого дурака захватывало дух от того, что он якобы встал на сторону содомита, от того, как заигрывал с опасностью, планируя жениться на Тее. Где бы сейчас ни была Тея, Нелла безумно рада, что она не стоит здесь, сжимая букет. Она не может поверить, что Тея едва-едва спаслась от этого брака.

– Я отверг всеобщее городское порицание вашего мужа, – говорит Якоб.

– Вы лицемер. Вы всего лишь читали об этом процессе. Вы не сидели на жесткой скамье в зале суда, глядя на его искалеченное тело.

Лицо мужчины омрачается, принимая кислое выражение.

– Я предложил вам безопасность, и я принял оставленные без ответа вопросы о происхождении Теи.

Краем глаза Нелла замечает, что Клара Саррагон подходит все ближе.

– Приняли? – приподнимает бровь Нелла. – Вы проявляли интерес к тому, что, по вашему мнению, выходит за рамки нормы, но на самом деле не хотели с этим мириться. А что касается безопасности: забрать у нас дом вряд ли может считаться заботой о нашей безопасности. Вы трус.

Щеки Якоба снова краснеют.

– У девушки, выросшей без матери, даже если она живет на Херенграхт, почти никаких шансов. Вы должны быть благодарны, что это не обошлось вам еще дороже.

Нелла не может поверить своим ушам. Ей хочется броситься на него. Никогда еще ее так не переполняло желание причинить кому‐то физический вред.

– Вам не стоило связываться с такой девушкой, – говорит Клара Якобу. – Это ее ужасное поведение. Жениться на такой…

Она замолкает.

– На какой такой? – вскипает Нелла.

Вмешивается пастор Беккер:

– Думаю, на этом лучше остановиться. Мы в доме Божьем не ради мелочных ссор и обвинений.

– Это не мелочная ссора, – парирует Нелла.

У пастора Беккера дергается угол рта. Нелла знает, что не нравится ему. Она внесла беспорядок в его двери. Нелла видит, как лучи утреннего солнца играют на могильной плите Марин. Свет падает сквозь желтое стекло на ее надгробие без имени – и сияет, как золото.

– Невеста не придет, – говорит священник. – Свадьба не состоится. Расходитесь по домам. Идите и подумайте о том, сколько времени вы потратили впустую.

Никто не двигается. Никто не хочет уходить первым. Нелла думает о величии Марин. Она покинет это место последней, даже если ей придется простоять здесь еще пять часов.

Клара Саррагон подходит к Якобу и, мягко беря его под локоть, уводит к своим дочерям.

– Идемте, – говорит она. – Прошу и вас, мадам ван Лоос. У вас обоих было тяжелое утро. Мы живем недалеко от вас, на Принсенграхт. Прошу вас зайти к нам ненадолго. У меня новый ботаник, самый лучший в мире. Он приехал из Англии, – добавляет она, бросив взгляд на Каспара. – Вы попробуете мой новый компот из манго и почувствуете себя на небесах.

Пастор Беккер прочищает горло.

– Идемте, мадам Брандт, – бормочет Каспар, пытаясь увести Неллу за локоть. – Позвольте, я отведу вас домой.

– Нет, – говорит Нелла, отталкивая его. – Я вполне способна сама дойти.

– Я знаю, что вы способны. Дело не в этом.

И вот, в конце концов, именно соблазн попробовать тропический десерт изгоняет Якоба ван Лооса из жизни Неллы. Пастор возвращается в кабинет настоятеля за орга́ном, качая головой.

Нелла стоит рядом с Ребеккой и Каспаром и смотрит, как Якоб уходит по каменным плитам, разбогатевший на двадцать тысяч гульденов, сопровождаемый Кларой Саррагон и ее девочками с одной стороны и матерью и миссис Лютгерс с другой. Нелла мысленно заключает сама с собой пари, что через месяц он женится на одной из девушек Саррагон. Она не знает, какой из них по этому поводу сочувствовать.

«Иди со своими девочками Саррагон, – думает она. – Состарься и завидуй вместе с ними. Пусть твой кругозор сузится еще сильнее».

Нелла думает о Тее, которая где‐то там, и ее переполняет острое желание найти ее. Впервые она испытала слабую версию того, что Отто и Тея, должно быть, испытывали бесчисленное количество раз. С какой легкостью люди чувствуют себя вправе оскорбить тебя. Глядя в лицо, без каких‐либо последствий.

Нелла чувствует себя изможденной. Она потратила столько часов, недель и месяцев, планируя этот день. Нелла вспоминает напутствие пастора Беккера: ступайте и поразмыслите о потерянном впустую времени. Она потратила больше всех.

– Мадам Брандт, – внезапно рядом появляется Ребекка. – Мы не встречались раньше.

Нелла поворачивается к актрисе.

– Но я видела ваше выступление. А вы, наверное, теперь узнали обо мне все, что нужно было знать.

– Это очень вряд ли, – улыбается Ребекка. – Но Тея много рассказывала о вас.

– Правда?

– О да.

– Моя племянница всегда была моим злейшим критиком, – вздыхает Нелла. – И, похоже, у нее были на то веские причины. – Она улыбается Ребекке и Каспару: – Я искренне благодарю вас обоих за то, что пришли сегодня, но вам придется извинить меня. Это не ложь, что Тея пропала, и виновата здесь я. Ее отец уведомляет дозорных, я не могу терять ни минуты.

Нелла поворачивается, чтобы уйти, но Ребекка придерживает ее за плечо.

– Подождите, мадам. Я должна вам кое-что показать. – Актриса выглядит такой взволнованной, что у Неллы кровь стынет в жилах. Ребекка бросает взгляд на Каспара. – Это… деликатная тема.

Витсен кланяется:

– Мадам Брандт, с вашего позволения, а по правде сказать, и без него, я присоединюсь к поискам. Тею надо найти.

Нелла испытывает к нему такой прилив благодарности, что на глазах наворачиваются слезы. «Он вечно доводит меня до слез», – думает она, быстро проводя рукой по ресницам.

– Благодарю вас, мистер Витсен. Нужна любая помощь.

– Постарайтесь не волноваться. – Каспар пытается улыбнуться. – Я верю, что Тея хочет, чтобы ее нашли.

– Откуда вы знаете?

– Потому что она вас любит, – отвечает он просто.

Нелла так поражена сказанным, что не может вымолвить ни слова. К тому времени как она приходит в себя, Каспар уже спешит прочь. Женщины смотрят ему вслед.

– Речь пойдет об одном мужчине, – начинает негромко Ребекка.

Желудок Неллы сжимается.

– Мужчине?

Ребекка видит, что она смотрит в сторону, куда убежал Каспар.

– О нет. Не он, – качает она головой и ненадолго замолкает. – Мужчину зовут Вальтер Рибек.

– Продолжайте.

– Он работал в театре. Главный художник по декорациям. – Ребекка переводит дыхание и понижает голос: – Тея была в него влюблена. Она… считала, что они помолвлены.

– Мисс Босман, это…

– Я уверена, они были любовниками.

Нелла смотрит на горькое выражение лица актрисы. Она чувствует, как каменные плиты под ней двигаются, словно вернувшаяся темная вода. Сесть бы, пока не упала.

– Что вы сказали? – шепчет она.

Ребекка морщится. Ей неловко раскрывать секреты подруги, да еще такие секреты. Тея, у которой есть любовник. Тея, которая все это время знала, каково это – любить…

– Не сердитесь, – говорит актриса.

Нелла отступает.

– Она с ним? Она сейчас там?..

Ребекка легко придерживает ее под локоть.

– Подождите, мадам. Не думаю, что она с ним. Но я уверена, что он жестоко ее обидел.

Нелла обводит Старую церковь диким взглядом, в голове у нее что‐то стучит, смысл слов актрисы ускользает от нее.

– Как он ее обидел? – с трудом спрашивает она. – Что он сделал? Вы ошибаетесь, он, должно быть, забрал ее…

– Нет, – куда более уверенно говорит Ребекка, лезет в карман и достает два листка бумаги. – Вальтер был женат.

Нелла смотрит на нее не мигая.

– Вы знали, что он женат? Вы…

– Нет, мадам, я не знала. Он никогда не упоминал об этом. – Ребекка колеблется. – Тея выяснила, что он и его жена шантажировали ее.

Она протягивает бумаги Нелле, которая изо всех сил старается унять дрожь в руках.

– Прочтите, мадам, – мягко говорит актриса. – Тея просила меня их сберечь, но, возможно, она просто не могла больше находиться рядом с ними. А еще есть вероятность, что уже тогда она планировала сбежать и не хотела, чтобы эти записки были уничтожены. Не думаю, что она хотела, чтобы вы их нашли. Но после того, что я увидела сегодня утром, я не могу держать их у себя.

Нелла смотрит на злые слова. Она представляет, как Тея получает эти записки, читает в одиночестве, размышляя о том, как лучше всего исправить свое ужасное положение. Неллу охватывает такая острая печаль, что приходится опереться на Ребекку.

– Как давно это… – она с трудом подбирает нужное слово, не в силах назвать это ухаживаниями или помолвкой, – дело продолжалось?

– Месяцы. С прошлого Рождества. Но шантаж, думаю, был совсем недавно.

Нелла могла бы подползти к могиле Марин и прижаться щекой к светлому камню. И прошептать: «Прости!» Она снова думает о той ночи, когда Тея упала в обморок. Как Тея снова и снова настаивала на том, что все произошедшее было неудачным стечением событий. Но это была лихорадка разбитого сердца, лихорадка агонии. У Неллы сжимается сердце при мысли об этом.

Тея страдала в полном одиночестве, пока Нелла продолжала говорить о деньгах, браке и Якобе. Получается, Тея все сильнее отдалялась от них, все больше боялась и замыкалась в себе, пока однажды не повернулась и не сказала: «Ты можешь устроить брак с Якобом ван Лоосом».

Под давлением шантажа, в поисках безопасности Тея стала невестой Якоба. Денежная защита, ради которой ее собственная семья пожертвовала собой, – за Якоба. Нелла чувствует, что ее сейчас стошнит.

– Тея заплатила этой паре? – спрашивает она хриплым голосом.

– Полагаю, да.

– Из каких денег?

– Она сказала, что продала карту, – вспоминает Ребекка, – принадлежавшую ее матери.

Значит, Тея тоже была на чердаке и откопала свое наследство. Нелла представляет, как Тея достает куклу своей матери из кедровых стружек и впервые видит ее лицо, почти как живое. Взяла ли она миниатюру матери с собой, когда уходила? Как только она расскажет об этом Отто и Корнелии, те еще сильнее уверуют, что здесь не обошлось без миниатюристки.

– Этот мужчина был прав, – говорит Ребекка, указывая вслед Каспару. – Тея вас любит. Думаю, она согласилась на эту свадьбу, веря, что это защитит всю ее семью. Но не смогла пойти до конца и запаниковала. Она ненавидит разочаровывать вас.

– Вы очень хорошо ее знаете, – грустно хмыкает Нелла; она смотрит на записки. – У меня такое чувство, что я совсем ее не знаю.

– Кое-что она мне рассказала, это правда. Но поверьте, мадам Брандт, я чувствую себя виноватой. Мне следовало сделать больше, чтобы отвадить ее от такого мужчины, как Вальтер. Пусть я и не знала, что он был женат, но я сразу поняла, что он за человек, и мне следовало лучше заботиться о подруге.

Нелла трет виски.

– Мисс Босман, я поощряла ее быть ласковой с таким мужчиной, как Якоб ван Лоос. Поэтому на вашем месте я бы не была к себе так строга.

Женщины переглядываются. Ребекка выглядит по-настоящему несчастной. Нелла чувствует их общую вину и скорбь. «Мы с ней ровесницы, – думает Нелла. – Странно, как Ребекка может быть самой близкой подругой Теи».

– А этот человек, Рибек, он еще работает в театре? – спрашивает она.

Ребекка мрачнеет:

– Нет. Я проверила. Он уехал в другой город, забрав семью.

– Но… Тея могла последовать за ним, как вы думаете?

Ребекка хмурится, обдумывая такую возможность.

– Если честно, я так не думаю. Когда мы в последний раз разговаривали, мне показалось, что Тея, пусть она и испытывала к нему сильные чувства, не хочет больше иметь с ним ничего общего.

– Что ж, думаю, это к лучшему, – вздыхает Нелла.

– У вас есть предположения, где она может быть, мадам Брандт?

– Нет, – качает головой Нелла.

– Если я услышу что‐нибудь, то дам вам знать.

– Благодарю вас. Я оставлю у себя эти записки, если вы не против.

– Тея будет на меня сердиться, что я показала их вам.

– Когда я найду ее, а я обязательно это сделаю, мисс Босман, я скажу, что это моя вина. Она поймет.

Нелла комкает ненавистные письма и сует их в карман, молясь, чтобы ее слова оказались не пустыми обещаниями. Что настанет время, когда Тея вернется к ним – сердитая, но готовая простить.

Проводя рукой по крошечному домику, Нелла медлит.

– И еще одно. Тея когда‐нибудь говорила вам, что получала миниатюры? Вот такие.

Нелла достает золотой домик и наблюдает за впечатлением, которое он производит на Ребекку. Актриса выглядит очарованной крошечным совершенством.

– Что это? – шепчет Ребекка.

– Я точно не знаю, – отвечает Нелла. – Тея упоминала что‐нибудь похожее?

– Нет, – уверенно говорит Ребекка. – Я бы запомнила.

Нелла прячет домик обратно в карман.

– Пожалуйста, забудьте о том, что я спрашивала. Все это глупости. Спасибо вам, мисс Босман. За заботу о моей племяннице и за вашу искренность.

Прежде чем актриса успевает ответить, Нелла делает реверанс и уходит. Она и так уже чересчур задержалась.

XXVIII

– Мы должны рассказать Отто, – говорит Корнелия.

– Ни в коем случае, – отрезает Нелла.

Она спешно вернулась на Херенграхт и, обнаружив, что Корнелия по-прежнему одна и в еще более ужасном состоянии, не нашла другого выхода, кроме как сесть за кухонный стол и рассказать обо всем, что произошло в Старой церкви.

– Корнелия, Вальтер Рибек – это секрет Теи. Я запрещаю о нем рассказывать.

– Но дозорным надо это знать!

– Ребекка Босман сказала, что он и его жена уехали! Не нужно его преследовать. Мы должны доверять Тее. И только представь, если все вылезет наружу? Наша Тея связалась с парой каких‐то мелких шантажистов? Мы не можем с ней так поступить. И мы этого не сделаем. Подумай, какой урон это нанесет ее репутации, гораздо хуже, чем сорванная свадьба с Якобом.

Корнелия бледнеет.

– Покажите мне еще раз записки, – просит она. – Актриса могла солгать.

– С чего бы? Она не лгала, Корнелия. Тебя там не было. – Нелла вздыхает, опускает голову и толкает записки по деревянной столешнице. – Нет. К сожалению, Вальтер Рибек вполне реален.

– Но Отто…

– Корнелия! – Нелла поднимает голову. – Как, думаешь, Отто отреагирует на известие о любовнике? Да к тому же еще и женатом? Этот Рибек уехал, давай не будем впутывать Отто. Тея может никогда больше с тобой не заговорить.

– Это если мы еще ее найдем. – Корнелия оседает. – Мы ни на шаг не приблизились к ней с раннего утра.

– Это так.

– Ни один ребенок не может быть в безопасности, – жалобно бормочет Корнелия, – с момента своего рождения.

Нелла думает, что они слишком долго «душили» Тею. Чересчур опекали, не рассказывая, как устроен этот мир, и строили излишне много планов на ее будущее. «Я бы тоже сбежала, – думает Нелла. – Я бы тоже полетела над крышами. И, возможно, тоже нашла бы себе Вальтера, чтобы излить свои фантазии с помощью его недостойного, но желанного тела.

Но если посмотреть с другой стороны, вот что случается, когда ты сбегаешь. Ты оставляешь после себя полную разруху.

Как она сумела? Как мы вообще могли все проглядеть?» Нелле поразительно осознавать, что Тея могла испытать все то, чего она хотела для себя с Йоханом, но получила тогда решительный и болезненный отказ. С тех пор Нелла постоянно задавалась вопросом, каково это – чувствовать прикосновение мужчины, который жаждет тебя. Она вспоминает Тею, сидящую в ложе Якоба в театре и рассказывающую, что нарисованные пальмы декораций Схаубурга жили в ее сердце и значили для нее больше, чем любое настоящее дерево. Тею, блистающую на балу у Саррагон, не обращающую внимания на едва сдерживаемые насмешки других девушек. От нее исходила уверенность, какая возникает только у тех, кто знает, что любим. И Нелла не могла этого понять.

Но самое ужасное, что, возможно, Тея тоже не могла понять этого должным образом. Она была счастлива, потому что предложила свое сердце и думала, что предложение принято. А потом все пошло наперекосяк.

Нелла могла бы убить этого Вальтера Рибека, что бы там она ни проповедовала Корнелии. Она могла бы разорвать в клочья его дурацкие нарисованные пальмы.

– Вы злитесь на нее? – спрашивает Корнелия, прерывая ее размышления.

– Я злюсь на него, – вздыхает Нелла.

– Это я понимаю. А на Тею?

Нелла обдумывает ответ.

– Легко было бы сказать, что злюсь. Во многих кварталах этого города поступок Теи сочли бы непростительным. Пренебречь добродетелью в погоне за любовью? Но в этих кварталах и без того никогда не одобряли нашу семью.

Перед Неллой снова проносится утренняя сцена в Старой церкви. Властная мадам ван Лоос, самодовольная в суждениях и с полными карманами, ее трусливый сын Якоб, женщины Саррагон, почуявшие возможность сокрушить чужака в своем кругу. В венах Неллы вновь вскипает гнев. «Ван Лоосы и Саррагоны не знают всей правды, но, если бы знали… легко ценить добродетель, когда она приносит столько пользы, но не могут все люди этого города доживать до восемнадцати без единого компромисса. Мы об этом просто не говорим».

– Нет, – продолжает Нелла. – Я не злюсь на нее. Я просто хочу, чтобы она вернулась домой.

Нелла прикидывает, стоит ли рассказать Корнелии о брачном контракте, двадцати тысячах гульденов, обещанном пособии и доме, который перейдет в другую семью после смерти Отто. Сейчас они не отдадут дом Якобу – свадьба же не состоялась. И все же на них висит долг в двадцать тысяч. Было бы облегчением снять эту ношу, поделиться, но Корнелия вряд ли сможет решить проблему, лишь начнет еще больше тревожиться. Зачем говорить ей сегодня, что место, где она с детства жила, теперь лишь вода, утекающая сквозь пальцы? «Кажется возмутительным, что и без того настолько богатые люди могут оставить себе такую сумму. Но я так отчаянно этого хотела, – думает Нелла. – Так мечтала, чтобы Тея вышла замуж. Чтобы была защищена. И Отто хотел того же, что и Тея. А Тея даже не поняла, что произошло».

От внезапного стука в дверь обе женщины подскакивают на месте. Корнелия бросается вверх по лестнице, Нелла следует за ней по пятам. Они открывают дверь и видят Каспара Витсена.

– Я обошел весь город, – устало говорит он. – И не смог ее найти.

– Входите, – говорит ему Нелла.

– Я не могу.

– Вам нужно что‐нибудь съесть, – настаивает Корнелия.

– Прошу вас, – добавляет Нелла.

Каспар позволяет затянуть себя внутрь дома. Он словно борется с чем‐то внутри себя, расхаживая туда-сюда, запуская пальцы в гриву волос.

– Тея писала мне, – наконец говорит Витсен. – Она спрашивала о цветах.

Нелла и Корнелия изумленно переглядываются.

– Тея вам писала?

– Это было после объявления помолвки. Сначала я подумал, что это как‐то связано со свадьбой, но она спрашивала, как самостоятельно приготовить настойки. Сказала, что очень благодарна за те, что я принес, и что она заинтересовалась ими.

– Настойки? – На мгновение в голове Неллы проносятся мысли о ядах, белладонне и болиголове, о чрезмерной дозе валерианы. – И… вы ответили?

Каспар болезненно морщится:

– Я был так занят. У меня не было времени. – Он лезет в карман и вытаскивает письмо.

У Неллы возникает ощущение, что она собирает племянницу по кусочкам. Это новая Тея, о существовании которой она и не подозревала.

Почерк Теи ни с каким другим не спутаешь.

«Настойки нам всем очень помогли, но я уверена, что процесс приготовления очень сложный, – писала она. – Это самое лучшее, что можно придумать: наблюдать, как из ничего прорастает семя. Стоять посреди фруктового сада и видеть, как плод твоего тяжелого труда расцветает».

Письмо датировано прошлой неделей. Нелла возвращает его Витсену.

– Вы должны оставить его у себя. Оно ваше.

Каспар берет письмо, он выглядит как человек, находящийся в полном отчаянии.

– Мадам, я сделал бы все, лишь бы помочь вам.

– Вы и так сделали достаточно, когда она болела, мистер Витсен. Мы вам так благодарны за вашу бесценную помощь.

– Если вам когда‐нибудь что‐нибудь понадобится, у Отто есть мой адрес.

– Будьте уверены, – Нелла успокаивающе кладет руку на его плечо; Каспар смотрит на нее, словно хочет добавить что‐то, но не смеет, – мы вам напишем, как только узнаем, где она.

Они смотрят вслед уходящему мужчине, и Нелла думает, что никакая настойка не сможет вернуть пропавшую девушку.

* * *

К десяти часам вечера того же дня тридцать человек из ополчения Святого Георгия и еще несколько, включая служанок из близлежащих домов Золотой излучины, разыскивают Тею. Семья не смогла найти девушку самостоятельно, поэтому ее объявили в розыск. Отто возвращается в сопровождении офицера, и Нелла впускает обоих мужчин в дом. Корнелия внизу на кухне подогревает пирог с курицей, чтобы Отто мог подкрепить силы.

– Сеньор Кобелл, мадам, – представляется офицер.

Нелла думает, что он молод, а впрочем, теперь так много людей моложе нее.

– Мы искали несколько часов, – говорит Кобелл. – И поиски были тщательными. Моим людям нужно отдохнуть.

– Но я заплатил деньги, – вмешивается Отто.

– Позвольте им поспать, сеньор Брандт, – качает головой офицер. – Отдохнув, они проведут весь завтрашний день в поисках.

– Но к тому времени мы до нее никогда не доберемся.

Кобелл проводит рукой по лицу:

– Мы ее найдем. – Помолчав, он продолжает: – Но вы должны настроиться на долгие поиски. Пока ваша дочь не хочет, чтобы ее нашли, дело осложняется.

– С чего вы решили, будто бы она не хочет, чтобы ее нашли? – спрашивает Нелла, вспоминая, что сказал Каспар этим утром в Старой церкви.

У нее ощущение, что с тех пор прошло недели две.

Кобелл хмурится:

– Если она хочет, чтобы ее нашли, зачем убегать?

Нелла мысленно вздыхает оттого, что он ничего не понимает. Он и вправду слишком молод. А Каспар все сказал верно: в человеке, который сбежал, всегда есть частичка надежды, что кто‐нибудь придет и спасет его от самого себя. Нелле и самой знакомо это чувство. Она лелеет надежду, что Тея не хочет, чтобы это продолжалось вечно. Она хочет, чтобы они нашли ее.

Нелла замечает, что Отто тоже устал, и думает о Вальтере Рибеке, о порочном содержании его записок и о боли разбитого сердца. Ее гложет совесть, что даже сейчас, при таких ужасных обстоятельствах, у них появляются новые секреты друг от друга. Отто действительно верит, что Тея – с миниатюристкой? Если она не с Рибеком, то, может, и правда с ней? Нелла гадает: говорил ли Отто Кобеллу про миниатюристку? Нет, вряд ли, ведь у него нет никаких доказательств, а он предпочитает, чтобы его воспринимали всерьез. Миниатюристка – это их личное дело. Нелла чувствует себя как никогда вымотанной.

– Довольно, – говорит Отто, прерывая ее размышления. – Эти часы решающие. Мы не должны останавливаться.

Но тут снизу поднимается Корнелия со своим пирогом. Он пахнет так по-домашнему восхитительно, что вытесняет стылый страх, охватывающий всех. Корнелия наклоняет голову:

– Вы должны поесть, сеньор Кобелл, – предлагает Нелла.

Она, как и Корнелия, понимает необходимость еды, в отличие от Отто.

– Уже ночь, – упрямится он. – Уже ночь, а мы все еще не нашли ее. Она моя дочь. Она моя жизнь. Никто в городе не дал ни одной подсказки!

– А конюшни? Доки? – спрашивает Нелла, оглядываясь на Корнелию.

У служанки ввалились глаза, но в них все еще горит огонь. Она привыкла мало спать.

– Мы направляли туда людей. Пришли отчеты из четырех доков, – сообщает Кобелл, глядя на листок бумаги, вытащенный из кармана. – Сегодня утром должны были отплыть пятьдесят кораблей. Из тех, что мы перехватили до Те`ксела ^[19], ни один капитан или казначей не сообщил о девушке или юноше телосложения, внешности и возраста Теи, которые искали бы место на судне.

– Из тех, что вы перехватили, – повторяет Нелла, и Кобелл виновато пожимает плечами. – Когда был прилив?

– Сразу после семи.

– Значит, у нее было достаточно времени пробраться на корабль, будь она достаточно отчаянна.

– Тея не пошла бы к воде, – говорит Корнелия. – Ее нога никогда не ступала на палубу корабля. Я чувствую, она все еще в городе.

– Необязательно, – качает головой Нелла. – А что с конюшнями?

– Там тоже никаких следов, – отвечает Кобелл.

– Вы узнавали в монастырях? – спрашивает Корнелия.

– Монахини сообщают, что у них нет такой девушки.

– Возможно, они ее охраняют.

– Господи Боже! – восклицает Отто. – Ну какие монастыри?!

– Тея ни за что не пошла бы к монахиням, – соглашается с ним Нелла. – А даже если бы и пошла, не смогла бы остаться там навсегда.

Кобелл отказывается от пирога и распахивает входную дверь. Корнелия в изумлении застывает, все еще держа в руке тарелку для него.

– А теперь отдохните, – говорит на прощание офицер. – Ночная стража продолжит ее искать, и я сам вернусь через несколько часов.

Прежде чем Отто успевает возразить, Кобелл отвешивает им быстрый поклон и исчезает в темноте. Они остаются втроем.

– Он прав, – первой нарушает молчание Нелла. – Нам нужно поспать. В таком состоянии от нас нет никакого толка. Тея, скорее всего, тоже спит.

Но где спит Тея и с кем – вот те вопросы, о которых никто из них не может даже думать. Отто все равно не согласился подняться к себе в спальню. Он ни за что не сможет уснуть, не узнав, что случилось с его дочерью. Нелла прекрасно его понимает: он будет сидеть в прихожей на стуле все эти несколько часов. С прямой спиной, подложив под голову подушку. А рядом будет остывать пирог.

* * *

Полностью одетая Нелла лежит в своей комнате без сна. Как бы она ни была настроена против ополченцев Святого Георгия после ареста Йохана, похоже, дозорные действовали основательно. Корнелия ошибается – Теи нет в городе. Но при этом невозможно представить Тею в плавании. Нелла закрывает глаза, ее разум перескакивает от образа к образу. Пустая кровать Теи. Корнелия с выражением ужаса на лице достает миниатюрный домик. Якоб в церкви, увядающая улыбка Каспара. Ребекка – актриса, вышедшая из роли, – рассказывает ей правду о сердце Теи.

Нелла поворачивается на бок и смотрит на алоэ Каспара, который поставила у кровати. Протянув руку, она трогает огрызок листа – Каспар срезал его, чтобы заварить ей успокаивающий чай. Это самое лучшее, что можно придумать, – наблюдать, как из ничего прорастает семя. Нелла думает, зачем Тея оставила золотой домик в скомканных простынях. Случайно? Или же она хотела сообщить семье, что тоже знает про миниатюристку? Нелла снова закрывает глаза. Не важно, одна Тея или с миниатюристкой, она очень хочет, чтобы девушка вернулась.

Под ребрами болезненно ноет, когда Нелла думает, что это она могла стать причиной побега Теи, а не Вальтер Рибек. Сколько раз они ссорились! Сколько раз Нелла говорила своей племяннице, что та не понимает, как устроен мир. Все эти дни Нелла подталкивала Тею к Якобу, попутно изливая на нее жалобы на безденежье, упоминая жертвы, на которые пришлось пойти. Она представляет, как Тея достает на чердаке куклу своей матери, как ее вопросы, на которые ей не дали ответы, воплощаются в крошечной миниатюре.

Марин, тоже ненавидящая ограничения, царящие в этом доме, все‐таки любила его. В первый день, когда Нелла приехала сюда восемнадцать лет назад, еще до рождения Теи, Марин спросила:

– В вашем особняке в Ассенделфте тепло и сухо?

– Там бывает сыро, – ответила тогда Нелла.

«Но теперь, смотри, Марин, именно этот дом может выпасть из наших рук и кануть в мутные воды Херенграхта. И твоя дочь освободилась от него раньше меня».

Нелла запускает руку в карман, чувствуя, как крошечный младенец трется о позолоченный домик. «Вернись ко мне», – шепчет она на этот раз не миниатюристке, а единственному человеку, которым дорожит больше всего на свете.

«Ты слышишь меня, Тея? – шепчет она. – Вернись».

* * *

Только перед рассветом Нелла осознает, что случилось. Она резко садится в постели. Мысль внезапно становится такой очевидной, что невозможно поверить, как они до этого не додумались. В агонии паники от исчезновения Теи, миниатюристки, тяжелого испытания в Старой церкви, за которым последовало разоблачение Вальтера Рибека и задранные носы ополченцев, они упустили самое очевидное решение. Нелле понадобились несколько часов одиночества и свернувшиеся спиралью мысли. Понадобился Каспар Витсен с письмом от Теи и маленький золотой домик, чтобы она прозрела.

Нелла встает с постели с сильно колотящимся сердцем. Она чувствует, как внутри нее встречаются две истории, конец и начало, замыкая бесконечный круг. Она знает, где Тея, и должна отправиться на ее поиски одна. Она не поедет на лодке, не так, как уезжала восемнадцать лет назад. Она одолжит в конюшнях лошадь. Именно лошадь, ведь, что бы ей ни доводилось переживать за эти годы, Нелла никогда не забывала, как ездит верхом сельская девушка.

Зеленое золото

XXIX

Утром в день своей свадьбы с Якобом ван Лоосом, еще до рассвета, пока никто в доме не проснулся, Тея садится в постели. Она оглядывает комнату, в которой спала всю свою жизнь. Белые стены. Темные голые доски пола. Длинная полка, на которой она оставила книгу, подаренную будущим мужем, и свадебный букет, ожидающий своего часа в воде. Букет именно такой, как обещал Хендриксон: лепестки теперь раскрываются в полную силу, яркие и красочные даже при свете одинокой свечи. Цветы выглядят невинными, не подозревающими, что их стебли срезаны и уже завтра они начнут увядать.

Тея почти не сомкнула глаз. Коробка с тремя миниатюрами лежит у нее на коленях. Девушка смотрит на ее содержимое, и внутри нее нарастает отчаяние. Вот Вальтер и его пустая палитра. Вот золотой домик с закрытой дверью. А вот и крошечный ананас. Она смотрит на них, пытаясь понять их язык. Но больше всего на свете Тея хочет остановить этот день.

Она не может себе представить, как облачится в свадебное платье и пойдет по каналам до Старой церкви, чтобы увидеть Якоба, предстать перед пастором Беккером и принести свои клятвы. А потом снова вернуться сюда, держа Якоба за руку, замужней женщиной. Испить из свадебного кубка. Пировать, а потом уйти.

Но Тея обещала это сделать. Это спасет ее семью, позволит им существовать в приемлемых условиях. Тея вот-вот воплотит этот план в жизнь, и все же ей это кажется таким невозможным, неправильным. Она думает о еде, которую приготовила Корнелия. Вспоминает отца, который в этой комнате сказал ей, что она может начать все сначала. И тут девушка вспоминает предупреждение Ребекки, что Гриета Рибек может преследовать ее и дальше. Тея думала сбежать в этот брак, воздвигнуть стены, защищающие ее от внешнего мира. Но все может стать только хуже. Это новое начало для Теи: жизнь в качестве жены. И она не может так поступить.

Встав с кровати, Тея быстро надевает свою обычную юбку и блузку. Кладет куклу Вальтера и ананас в карман, бросая взгляд на единственную миниатюру, к которой не притрагивалась. Первый порыв – оставить домик в шкатулке, а шкатулку убрать под кровать. Но Тея сомневается. Она снова берет крохотный домик и подносит ближе к свече. Девушка тянет маленькую дверку, но она по-прежнему заперта. Внутри точно что‐то есть, если бы она только знала, как его открыть и узнать этот секрет!

Когда Тея объявила, что они должны договориться о заключении брачного контракта с Якобом, она не сомневалась, что домик послан ей как знак. Домик – портрет дома Якоба, послание Тее: она должна искать его надежной защиты и покинуть запятнанное место, где провела всю жизнь. Девушка пыталась увидеть в этих миниатюрах то, что видела в них ее тетя, – руководство к действию. Но теперь ей не нужен этот маленький особняк. Для Теи это напоминание о ее неудаче, предвестник будущего, которое ей не принадлежит.

Тея ставит домик на маленький стол у кровати. Она хочет, чтобы тетя Нелла увидела его и поняла, что племянница тоже знает про миниатюристку. Но Вальтер и ананас принадлежат Тее. Представить себе, что отец увидит куклу Вальтера! Она воплощает все то, что Тея хотела бы скрыть в своей жизни. И, конечно, не нужно, чтобы ее тетя увидела ананас, который так ненавидит. Даже сейчас Тея стремится защитить свою семью. В спешке и рассеянности, складывая подушки и устраивая постель так, чтобы казалось – в ней кто‐то спит, девушка не замечает, как домик оказывается в ловушке теплого мягкого гнезда.

Сложив одежду и оставшиеся после продажи карты гульдены в полотняный мешок, Тея, не оглядываясь, выходит из комнаты и спускается по главной лестнице, стараясь, чтобы скрип дерева не выдал ее. На цыпочках она крадется к буфету Корнелии. Берет буханку хлеба, головку сыра, большую фляжку эля, несколько кусков холодного мяса и кексы с корицей. Тея с трудом заставляет себя находиться в этой маленькой комнате, в окружении стольких блюд, приготовленных к ее свадебному торжеству.

Вернувшись наверх из кухни, Тея складывает продукты в сумку с одеждой и очень медленно отодвигает засов на входной двери, вздрагивая от каждого скрежетания. Совсем скоро проснется Корнелия.

«Все к лучшему», – убеждает себя Тея. Она и так уже всех разочаровала.

Что‐то прикасается к ее юбкам. Глянув вниз, девушка видит Лукаса, который смотрит прямо на нее и трется о ее ноги.

– Прости, – шепчет Тея. – Я не могу взять тебя с собой.

Лукас садится на белую мраморную плитку, продолжая наблюдать. Тее тяжело от этой внимательной привязанности. Она не может представить, что больше никогда не увидит Лукаса. Тея смотрит на голубоватый рассвет, а затем на гостиную, думая обо всех днях рождения, которые она отмечала в этой комнате, сидя на этом ковре. Воздушный омлет, булочки на розовой воде: искатели приключений, которые никогда не выходили за пределы Херенграхт.

На сердце Теи ноет шрам, и еще один, и еще. Она хочет избавиться от этого чувства, но не может. Она мечтает снова стать пятилетней девочкой и играть в исследования, которые ни к чему не приведут. Быть окруженной любовью семьи.

«Довольно, – окорачивает себя Тея. – Ты все растратила впустую. Все в прошлом».

Но Тею словно околдовали, она никак не может заставить себя выйти в грядущий день. Девушка наклоняется, чтобы поцеловать Лукаса, и снова думает о Якобе как о муже, об Элеонор Саррагон и ее насмешливых глазах. Она думает о Гриете Рибек, но прежде всего о предательстве Вальтера, его словах любви, его обещаниях. Это самое скверное. В этом городе у нее нет будущего. Тея должна найти его где‐нибудь в другом месте.

И все же, несмотря на то что Тея заставила себя выйти из дома, тихо прикрыв за собой дверь, она стоит на углу Херенграхт и Вийзельстраат, ожидая, что предпримет ее семья. Выглянет ли кто‐нибудь из окна ее спальни, когда заметят, что она пропала?

«Если выглянут, я вернусь», – думает Тея.

Девушка жаждет, что так и будет – они распахнут окна, выбегут на улицу, упадут на колени в мольбе, сказав, что им жаль, что они никогда больше не заставят свою малышку так поступать. Потому что Тея ужасно боится того, что собирается сделать. Это не пьеса. Знатные дамы Херенграхт просто так не исчезают. Она вернется, войдет в эту дверь и выйдет замуж за Якоба, станет женой в доме на Принсенграхт.

Но когда личико тети Неллы все‐таки появляется в окне, оно кажется Тее маленькой испуганной луной. Настоящая аристократка с Херенграхт, оглядывающая дорожку вдоль канала, ее рука на стекле застыла в жесте прощания. Она похожа на заключенную, которая надеется, что кто‐нибудь явится, освободит и ее тоже.

Тея понимает, что не сможет вернуться и войти в эту дверь.

* * *

На мосту на окраине Йордана каждый день стоит множество возниц, которые за плату перевозят грузы и пассажиров. Все, что потребуется. Картошку, мясную вырезку, полотняные мешки, наполненные жизнью молодой женщины. Небо над каналами уже расчерчено розовыми полосами, солнце окрашивает облака в золотой цвет. Один старик соглашается за гульден отвезти ее из города, куда она хочет. По дороге они не разговаривают, Тея сидит позади в повозке, а не на козлах рядом со стариком. В такой ранний час он не горит желанием общаться, и девушка этому только рада. Побыть наедине с вещевым мешком – вот репетиция будущей одинокой жизни.

Мимо проплывают фасады домов Амстердама. Город просыпается, горничные и слуги направляются на ранний рынок, владельцы магазинов ловко убирают ставни, клерки спешат по булыжной мостовой, чтобы успеть в конторы раньше своих хозяев. Вся эта привычная Тее суета остается позади. Проходит час, затем другой. Полей становится все больше, а жилых домов все меньше. Старик переспрашивает, уверена ли она в цели своего путешествия, и Тея говорит, что уверена. Потому что, если сказать «нет», ей придется вернуться, а она не может сейчас этого сделать.

Солнце пробивается сквозь ее чепец, лошадь разгоняет хвостом мух. Стук колес телеги завораживает, и Амстердам кажется не более чем сном. Тею тошнит от страха, потому что она уезжает все дальше и дальше от всего знакомого и, возможно, медленно катится в никуда. Но даже пусть так, Тея не осмеливается оглянуться. Как будто если бросишь назад один взгляд, дорога тут же исчезнет. В любой момент земля по обе стороны от нее может провалиться в небытие, прихватив повозку и лошадь, – и тогда Тея поймет, что осталась без помощи, незаметная никому, без будущего и прошлого.

Тея думает о том моменте, когда Корнелия поймет, что она исчезла, и слезы наворачиваются на глаза, грозя пролиться, но она не может плакать в этой повозке. Она должна держать все в себе, иначе слезы никогда не остановятся.

Судя по положению солнца, свадьба вот-вот начнется. Тея представляет Якоба, стоящего в Старой церкви, его семью, пастора, может быть, даже Ребекку: все они ждут появления невесты. Тея смотрит в затылок извозчика, на пряди его седых волос, на две родинки над воротником. Вместо торжества у нее вот такая картина перед глазами – и только сейчас до Теи начинает доходить, как чудовищно она поступила. К тому же у нее нет никакого плана. Девушка гадает, пойдет ли тетя Нелла в церковь, чтобы сообщить об исчезновении племянницы.

Конечно пойдет. Только у тети Неллы и есть силы.

Повозка катится дальше. В глубине кармана Тея нащупывает куклу Вальтера и ананас – атрибуты ее жизни, которые до сих пор сбивают с толку. Она отдала Ребекке две записки Гриеты Рибек, а теперь избавила родной дом и от этих двух талисманов. Странный способ вести домашнее хозяйство, к тому же Тее ненавистна мысль, что Вальтер все еще с ней. Она не может оставить куклу, чтобы ее обнаружили, но не может и найти в себе силы, чтобы ее уничтожить. Что касается ананаса, то теперь он кажется ей самой красивой миниатюрой из трех. Убедившись, что возница внимательно следит за дорогой, Тея достает из кармана крошечный фрукт и перекатывает его между указательным и большим пальцами. К ее изумлению, оказывается, что плод стал немного больше.

«Быть того не может», – думает Тея, потирая глаза. Наверняка все это из-за солнечного света. В ясный полдень, а не при свете свечи ранним утром, размеры ананаса видны отчетливее. Невозможно представить, что миниатюрный фрукт вдруг вырос. Скорее всего, из-за того, что Тея трогала его, материал разбух. Но своей красочности ананас не утратил. Даже наоборот, стал более сочным и ярким. Его привлекательность напоминает Тее об увлечении Каспара Витсена ананасовым джемом и то, как он превращал свои знания в настойки. Скорее всего, тете Нелле эти настойки снова понадобятся.

«Когда она поймет, что я уехала, – думает Тея, – она захочет погрузить весь город в сон на сотню лет». Девушка вздыхает, пряча маленький ананас обратно в темный карман. Колокола Старой церкви, должно быть, уже отзвонили. К этому моменту Тея была бы уже женой. Тетя Нелла, наверное, в ярости.

Они углубляются в сельскую местность. Дома исчезают, лошадь бежит рысью мимо кустов черной смородины, за которыми открываются новые и новые поля. Солнце окрашивает их в изумрудные, горчичные, топазовые, золотые тона. У Теи такое чувство, будто она движется вдоль одной из безупречных декораций Вальтера, по его буколическим сюжетам, которые театр всегда использовал для комедийных постановок.

– Вы уверены, что вам сюда? – спрашивает старик-возница через плечо.

Тея неуверенно оглядывается по сторонам.

– Да, – отвечает она. Как быть уверенной, если она ни разу здесь не была?

Старик натягивает поводья и осматривается. Вокруг слышно только жужжание насекомых на обочине, а сверху – пение множества птиц. Здесь нет городских чаек, только какофония птичьих голосов, которых Тея не знает. Вокруг никаких признаков человеческой жизни. Только бесконечное небо, бескрайняя земля, величественные облака и легкий ветерок, который играет с завязками чепца Теи.

– Я городской человек, – говорит возница. – Мне не нравится эта тишина.

«Здесь нет тишины, – хочет сказать Тея. – Разве ты не слышишь птиц?»

– Говорят, пираты забираются так далеко в глубь материка, чтобы спрятать свои сокровища, – продолжает старик, крутя головой, словно ждет, что кто‐то выскочит из-за изгороди и приставит ему нож к горлу.

Странно, но страх старого возницы успокаивает Тею. Она представляет себе просоленных седых мужчин, похожих на ее дядю, которые выходят из воды, чтобы прятать жемчуг и золотые слитки под живыми изгородями. Она думает, что эта земля прекрасна.

– Я дальше не поеду, – вторгается в ее мысли голос старика. – Я поворачиваю назад. До места еще с милю, но вам придется идти пешком.

– Почему? Вы сказали…

– За гульден только досюда. – Старик пристально смотрит на девушку. – Если только у вас еще есть?

Тея медлит, мысленно подсчитывая, сколько денег в ее сумке. Она могла бы заплатить ему больше, но понятия не имеет, как надолго придется растягивать оставшееся.

– Хорошо, я выйду здесь.

Но возница, похоже, всерьез задумывается.

– У вас тут родственники?

Тея выпрыгивает из повозки и тащит за собой сумку.

– В некотором роде.

Старик прищуривается.

– И что это значит? – Вдруг на его лице проступает понимание. – Ты убегаешь. За тобой гонятся дозорные?

– Дозорные?

– Если ты думаешь, что ты первая девушка, пытающаяся убежать на моей повозке…

– Моя семья живет неподалеку, – говорит Тея дрожащим голосом, упоминание дозорных тревожит ее больше, чем пираты.

– Они всегда жалеют об этом, – сурово говорит старик. – Считают, что могут сами справиться.

– Кто?

– Девушки, – отвечает он, – которые убегают.

Старик смотрит на Тею, словно она слабоумная.

– Я не…

– С чего ты решила, что чем‐то от них отличаешься?

Прежде чем Тея успевает что‐либо ответить, возница хлещет лошадь кнутом по боку. Щелчок кислой нотой разрезает наполненное птичьим пением утро. Старик уезжает, развернув повозку на широкой дороге. Тея наблюдает, как повозка, лошадь и человек становятся все меньше и меньше, исчезая в направлении, откуда они приехали. Она еще никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Постояв немного, она отправляется покорять последнюю милю. Небо – огромное. Трава уже покрылась росой. Тея продолжает идти, объемистый полотняный мешок бьет ее по бедру. Голова под чепцом потеет, спина ноет, шея горит, а ноша оказывается тяжелее, чем она ожидала. Молодая женщина, одиноко идущая по сельской тропинке, хочет остановиться, но боится это сделать. Даже если вокруг никого нет, остановка здесь кажется ей разоблачением – в городе такое было бы немыслимо. Презрительные слова старика все еще звучат в голове:

С чего ты решила, что чем‐то от них отличаешься?

«Прямо сейчас, – представляет себе Тея, – я могла бы быть единственной оставшейся женщиной на земле».

«Сейчас было бы неплохо поплакать», – думает девушка, отмахиваясь от сонной мухи и вглядываясь в теплый, мерцающий впереди воздух над тропинкой. Было бы хорошо дать волю грозе рыданий, которая раскатами грохотала внутри с того момента, как Тея ушла из дома, прочь от судьбы, которой никогда не хотела. Она может рыдать и кричать, никто не узнает.

Тея оглядывается вокруг: огромное голубое небо, низкая и бескрайняя земля. Так это и есть Ассенделфт. Подумать только, здесь выросла ее тетя. Сколько раз тетя Нелла кричала здесь? Или она держала все в себе?

«Ты уже зашла так далеко, – убеждает себя Тея, спотыкаясь. – Просто продолжай идти». Но теперь девушка боится, что дом в Ассенделфте может оказаться просто сказкой, выдуманной тетей, чтобы объяснить ее собственное бегство в город мечты – Амстердам. Чтобы оправдать горечь многих лет, когда эта мечта не сбылась. Возможно, никогда не существовало пьющего отца и матери, утонувшей в озере. Никогда не было брата и сестры. Никогда не было дома настолько ужасного, что тетя Нелла в него не вернулась. Все могло оказаться ложью, и Тея вляпалась в это, не имея ничего, кроме сумки с одеждой и двух миниатюр.

Тея решила податься в Ассенделфт, потому что знала – отец не подумает, что она способна на такое путешествие, а Корнелия вряд ли может представить, что она захочет поехать сюда. Ее тетя никогда не приедет сюда в поисках племянницы, потому что это место преследует ее в кошмарах и она поклялась никогда сюда не возвращаться. Тея пришла в междумирье, где, как ей казалось, она будет в безопасности. Но спустя несколько часов она отчаянно хочет, чтобы ее нашли.

Стоит Тее почувствовать, что она вот-вот расплачется от осознания масштаба собственного провала, как она видит это. Не выдумку, не плод воображения тети, а реальность. Вдалеке виднеется силуэт дома, его все еще кажущиеся крошечными трубы поднимаются к небу. Должно быть, это дом детства тети Неллы, потому что поблизости нет других домов. Июньское солнце освещает его, как драгоценный камень, обрамленный облаками. Словно чья‐то рука капризно уронила его с большой высоты, чтобы проверить, как он будет смотреться в этом клочке пространства.

Сердце Теи бьется чаще. Ноги шагают по земле, а мир вокруг наполняется красками. Девушка начинает бежать. Дом становится все больше, в нем два широких этажа с толстыми стенами, кирпичная кладка – цвета запекшейся крови. Приближаясь и затаив дыхание, Тея видит огромную дыру в крыше, в нескольких трубах не хватает кирпичей, а те, что еще стоят, дышат на ладан. Она останавливается у прогнившего забора, тяжело дыша, в голове все плывет и кружится. Все окна заколочены. Дом слеп, связан, входная дверь тоже заколочена несколькими крепкими досками. В окнах первого этажа вьется плющ, а палисадник перед домом зарос и одичал.

Тея проскальзывает между прогнившими столбами забора. Несмотря на странную тишину, царящую в доме, трудно не почувствовать, что за ней наблюдают. Может, кто‐то подглядывает из-за досок? Тея смотрит по сторонам и ждет. Но до нее доносятся лишь жужжание пчел, шелест ветра в листве, жалобное пение птиц в кронах деревьев, названий которых девушка не знает. Здесь нет коров. Нет кур. Нет ни овец, ни диких лошадей. Здесь растут фруктовые деревья, такие, какими их описывала тетя Нелла: одни низкие и корявые, другие пышные. Пробивающиеся сквозь густую траву маки похожи на красные пятна краски в зелени.

Но дом, в котором прошло детство тети Неллы, уже не тот, что раньше. Тея смотрит на древние стены, и, пусть ее тянет к ним, в сердце растет страх. Ловушка готова захлопнуться.

XXX

Над Амстердамом занимается рассвет, но небо все еще усыпано звездами. Нелла складывает нижнее белье, пару блузок и несколько хлопковых чепцов в кожаную сумку. На этот раз она обойдется без дорожного чемодана и без попугая в громоздкой клетке, как в том, отзеркаленном сейчас путешествии. Она кладет в сумку деньги, вырученные от продажи «Кораблекрушения» Марин. Прежде чем успевает передумать, сворачивает план дома своего детства – места, которое то появлялось, то исчезало из ее мыслей с тех пор, как Нелла поняла, куда могла направиться Тея, – и кладет туда же, в сумку. Поцеловав миниатюру младенца, сует его в карман. Она пишет записку Отто и Корнелии, потому что, хотя ее исчезновение и не вызовет столько волнения, как пропажа Теи, она не может уйти просто так. Нелла надеется, что они смогут разобрать ее каракули и понять, почему она так торопилась.

Внизу, в прихожей, Отто все еще спит на стуле, побежденный усталостью. Кусок куриного пирога съеден, но судя по крошкам, рассыпанным по полу, это постарался Лукас. Нелла не может представить, насколько надо устать, чтобы заснуть в такой неудобной позе, но на мгновение, в полумраке прихожей, она боится, что он только притворяется спящим и будет настаивать, чтобы пойти с ней туда, куда она должна отправиться одна.

Затаив дыхание, Нелла выжидает, но Отто по-прежнему – в мире сновидений. Она надеется, что там на него снизойдет благословение и он сможет отдохнуть, прежде чем вернется в настоящее и вспомнит вчерашний день. Он может рассердиться на Неллу за то, что ушла без него, но она остается непреклонной и на цыпочках спускается в кухню, где оставляет записку.

Нелла складывает в сумку побольше припасов, приготовленных для свадьбы, и что‐то попроще – из кладовой Корнелии. Достав острый нож для овощей из ящика, засовывает его в ботинок. Потом тихонько открывает дверь, через которую приносят посылки, и по крутой лестнице поднимается на Херенграхт.

Нелла быстро идет по дорожке вдоль канала, как, должно быть, прошлым утром бежала Тея, и ей интересно – не решат ли Отто с Корнелией, что она тоже сбежала. Но им придется ей довериться. Она уверена, что их будущее сбежало в Ассенделфт, смешавшись с ее прошлым.

Нелла вспоминает, как восемнадцать лет назад высадилась на этом канале со второй по величине баржи Йохана.

«Ты не обиделась? – спросила Марин. – Вторая по величине в этом доме по-прежнему означает свежую краску и каюту, обшитую бенгальским шелком».

Нелла думала, что новая краска и бенгальский шелк – это знаки его любви, но это были слова гордости, прикрывавшие трещины. Она думает о вдовах, за которыми наблюдала на каналах все эти годы, об их дорогостоящей жизни и таинственном существовании. Она так долго стремилась к богатству, но этой мечте не суждено было сбыться.

Нелла направляется в Йордан, к конюшням на Рестраат. Вывеска «Четыре подковы», рядом с одноименной гостиницей. Нанять лошадь – проще простого. Нелла сообщает конюху, что возьмет гнедую кобылу на день и ночь, но потом спохватывается:

– На три дня. Вообще‐то на пять.

Дом в Ассенделфте кирпичик за кирпичиком вырастает в ее груди, и вместе с ним приходят страх и волнение. Там ей потребуется больше времени, чем просто день и ночь.

Нелла ловит себя на том, что машинально проверяет глаза и ноздри кобылы, все четыре копыта, осторожно прикасаясь к телу животного: привычные движения, удивляющие конюха. Благородная дама из Золотой излучины склонилась над красивым боком животного, проверяя, не поражена ли нога гнилью. Но конюх знает свое дело – его животные хорошо ухожены, лоснятся, с крепкими мускулами. Гнедая покладиста, но сильна, настоящая красавица.

Нелла слышит доносящиеся из гостиницы голоса запертых мужчин, которые пьянствовали всю ночь напролет. Она вспоминает, куда повезет ее эта лошадь, и крепче сжимает поводья.

– Во сколько она мне обойдется? – спрашивает она.

Конюх приподнимает брови. Еще слишком рано для торговли, но он амстердамец, привычный к сделкам на рассвете и утренним побегам.

– Даю двадцать, – произносит Нелла, прежде чем он успевает озвучить свою цену. – Включая седло и снаряжение.

– Тридцать.

– Двадцать пять, это мое последнее слово.

Гнедая стоит не меньше сорока, но конюх берет деньги Неллы.

– Она довезет вас, куда пожелаете, – сулит он. – А потом вернет обратно.

Нелла подхватывает кобылу под уздцы и ведет по окраине города больше мили, пока дорога не расширяется. «Возможно, я не вернусь», – думает она, нежно поглаживая бархатный нос кобылы. Но то, что может ждать ее в Ассенделфте, не имеет ничего общего с тем, что было, и имеет прямое отношение к тому, что случится после.

Земля сухая, дует легкий ветерок, и солнце еще не начало припекать. Нелла поражается, что до сих прекрасно помнит, как ездить верхом. Это удивило бы Корнелию, Отто и Тею тоже. Жители Амстердама не ездят на лошадях, когда можно прогуляться пешком, или посидеть в экипаже, или прокатиться по водным каналам. Но как она могла забыть, насколько это чудесно? Когда Амстердам скрывается из виду и Нелла чувствует, что ее больше не преследуют никакие неодобрительные взгляды, она пришпоривает кобылу, и та вытягивается, свободно припуская через поле. Ей кажется, что она может летать. Как будто эта кобыла – не результат быстрой покупки у усталого конюха, который всю ночь подавал эль печальным старикам, а сам Пегас, рожденный из поверженного тела горгоны Медузы.

«В любой момент, – думает Нелла, – я могу обрушить свой гнев на небеса».

Но все же она замедляет шаг, понимая, что плохо знает эту лошадь и ни одной из них не пойдет на пользу, если гнать слишком сильно и слишком быстро. Перейдя на рысь, Нелла чувствует возбуждение. Она поворачивает направо и видит, что движется вдоль водного пути – одной из многочисленных систем барж, которые идут из города по естественным и искусственным каналам. На воде качаются низкие баржи, и Нелле почти больно смотреть на них; они напоминают о ее собственном путешествии в Амстердам восемнадцать лет назад. Потянув поводья, она возвращает кобылу на дорогу. На этот раз должно быть по-другому. Если нет, то они все пропали.

Приближаясь к ландшафту своего детства, Нелла начинает узнавать его по высоте неба, по тому, как земля все глубже уходит за горизонт, а облака собираются все выше и выше в сгущающейся синеве. Нелла выросла в этом почти сферическом ощущении пространства, раздвигая его, чтобы уместиться в аккуратных комнатах и еще более аккуратных шкафчиках, с ровными фасадами домов и математически выверенными водотоками. Контраст между настоящим и прошлым глубоко потрясает. «Ты прекрасно справилась, – говорит себе Нелла, – ты привыкла жить без свободы, как утка в закрытом пруду».

И тут она чувствует это. Мурашки бегут по спине: знакомое ледяное ощущение постороннего взгляда. Это не игра воображения, потому что кобылу тоже что‐то тревожит. Несмотря на предыдущую покладистость, она встает на дыбы, издавая звук, от которого у Неллы сводит зубы. Она успокаивает кобылу и держит ее, направляя строго вперед. Животное ржет, неуверенно переставляя ноги. Дорога впереди пуста – что бы там ни было, оно находится позади.

Нелла, выжидая, по-прежнему не оборачивается. Легкий ветерок треплет ей волосы. Птицы здесь поют громче: черный дрозд, зяблик, голубь. Где‐то далеко кричит сапсан, паря за пределами ее взгляда. Трель коноплянки, прячущейся в живой изгороди. Нелла нащупывает в кармане миниатюру младенца и представляет, как поворачивается и протягивает его на ладони. Она почти делает это, но что ждет ее там, позади? Это не любовь. Не просветление. Не более чем серая, размытая по краям фигура, слишком далекая, чтобы с уверенностью опознать в ней человека. Мираж, возникающий в жару. Этот нечеткий образ сбил бы Неллу с толку. Поддаться страстному желанию увидеть, кто там, вернуться верхом туда, откуда приехала, значило бы испортить ход этой истории. Не может быть двух сюжетов. Нужно выбрать один.

Нелла снова смотрит на дорогу перед собой. Там ее ждет мать. И сестра. Обе умерли много лет назад, но их уход был настолько незаметным, что, кажется, сейчас они возвращаются к жизни. Позади себя Нелла представляет Марин и Йохана. И миниатюристку. Она чувствует, как что‐то болезненно сжимается в груди, как пальцы стискивают надежную крепость миниатюры младенца, который был у нее на протяжении стольких лет. Всегда ли она будет думать об этих призраках?

Всегда. Она будет чувствовать, что он где‐то рядом с ней, в дороге – всегда. Потому что это и есть любовь. Позади нее на расстоянии мерцает желание. «Пусть другая женщина предъявит права на миниатюристку, – думает Нелла. – Пусть Марин и Йохан уйдут. Я обходилась без них восемнадцать лет. А впереди ждет человек, которому я нужна каждый день».

Нелла не оборачивается. Она кладет младенца обратно в карман, пришпоривает кобылу и скачет вперед. И тут она видит их, спустя восемнадцать лет разлуки. Вдали на горизонте показываются трубы Ассенделфта.

XXXI

Нелла закрывает глаза, позволяя лошади самой выбирать дорогу. Она хочет услышать, прежде чем увидеть, вспомнить, как все было до того, как началась новая глава. Каким прекрасным был этот ветерок! Нелла и забыла. Как непривычно, что нет чаек, а небо наполнено пением жаворонков. Нелла жаждет почувствовать аромат шиповника живой изгороди и дикого чеснока. Копыта кобылы отбивают по земле гипнотически ровный ритм, и Нелла подстраивает биение собственного сердца под музыку лошади. Она вне времени, ей пятнадцать, ей пять. Ей шестьдесят, она пожилая женщина, знающая землю, откуда она родом. Нелла всегда твердила Отто, что земля вокруг Ассенделфта – сплошная трясина, которая не меняется круглый год. Сегодня утром это далеко от правды. Был ли у нее такой яркий июнь до восемнадцатилетия? Детство любит погреться на солнышке, но Нелла не припомнит подобного.

Она слышит отдаленное жужжание шмелей, танцующих над лавандой. Пчелы ее матери, должно быть, давно одичали, их ульи прогнили и опустели. Мать Неллы была хорошим пчеловодом и разговаривала с пчелами лучше, чем с людьми. Нелле никогда не приходило в голову подойти к матери и сказать: «Ты отлично умеешь разводить пчел. Ты хорошо умеешь обращаться с землей, так научи меня этому».

То, что раньше лежало неподъемным камнем на языке, кажется теперь простым замечанием. Нелла ни разу не высказала матери восхищения, уверившись, что госпожа Ортман, полностью погрузившаяся в заботу за аккуратными шестиугольниками сладкой патоки и закрывшая глаза на хаос в доме, не заслуживает этого. Пьянство и ярость, переходящая в отчаяние. Но, может, это не было удовольствием? Может, это были смирение и беспомощность?

Когда Нелла спросила у матери, сможет ли она полюбить Йохана, та всплеснула руками:

«Посмотрите-ка, она хочет и персики, и сливки, – сказала миссис Ортман, как будто такое сочетание было невозможным, хотя на самом деле, это был пример наивности дочери, а вовсе не стремление получить все и сразу. – Девочка хочет любви!»

Нелла открывает глаза и слегка натягивает поводья. Теперь она сама знает, что такое смирение и беспомощность. И больше не хочет этого знать. Нелла соскальзывает со спины кобылы, привязывает ее к дереву и скармливает пару овсяных лепешек из запасов Корнелии.

Идя с сумкой через поле, Нелла внезапно натыкается на дальний берег озера матери. Она останавливается словно перед могилой. Но отвращения, которого она так боялась, все же нет. Водное зеркало – куда меньше, чем она помнит. В ее памяти озеро огромно, а теперь она видит, что его можно обойти за какую‐то четверть часа. Поверхность сверкает, как лист благородного металла, завораживая своей красотой. Нелла уже забыла, как оно прекрасно, зато помнит, что рассказывала Тее о матери. О том, как миссис Ортман с трудом держалась за реальность под конец жизни. «Возможно, истинная проблема, – думает Нелла, глядя на воду, – в том, что моя мать слишком легко воспринимала реальность. Таким солнечным днем под голубым небом, на этой земле, библейски изобильной, было легко скользнуть под усыпанное драгоценными камнями бликов водное покрывало, встретить живущих там форель и щуку и решить никогда не возвращаться».

Застарелая печаль грозит выплеснуться наружу. Нелла идет дальше, к сердцу земель своей семьи, заставляя себя не медлить и думая прежде всего о Тее. Тея должна быть где‐то здесь. Потому что если ее здесь нет, то Нелла останется в полной растерянности и, возможно, они никогда больше не увидятся. Впереди граница, за которой начинаются фруктовые сады, а за ними – сам дом. Нелла с трудом может вынести этот вид и ловит себя на мысли, что задерживает дыхание.

Дом снова скрывается за густыми садами, и она выдыхает, старается успокоиться, ведь когда она приближается к яблоням, прошлое снова дает о себе знать. Нелла точно помнит, где надгробие ее отца – под его любимым деревом, и направляется к нему, словно притягиваемая неведомой силой. За восемнадцать лет многие молодые деревья поменяли свой облик, но дерево ее отца осталось прежним – и оно по-прежнему крепкое. Могильная плита покрыта лишайником и следами слизняков, но имя отца все еще видно.

Нелла смотрит на нее, и перед ее внутренним взором появляются два образа отца. Каким он был в день своей смерти и каким – за несколько лет до этого. Как он приводил своих троих детей в эту рощу – надо было таскать огромные ивовые корзины, собирать валежник и фрукты для сидра. Отец стоял и с удовольствием наблюдал за ними, хваля ловкость их маленьких худеньких ручек. Если Нелла обернется, она, возможно, даже увидит его: солнечные лучи отбрасывают на него то свет, то тень, три маленькие фигурки снуют вокруг, бросая яблоки в корзины.

Рядом с отцовской – могилы матери и Арабеллы. Три прощальных фразы, в которых нет ничего, кроме имен и дат. Нелла отмечает, что у ее брата Карела нет надгробия. Она чувствует вину из-за того, что его уход остался незамеченным, и не осталось никого, кто мог бы ей сказать, почему так случилось.

Нелла опускается на колени перед останками своей семьи, размышляя, что нужно сказать. Может быть, прочесть молитву? Но у нее нет привычки общаться с этими усопшими. Поблагодарить за прожитые жизни? Они так долго лежали здесь без привета от нее, что пытаться заговорить теперь кажется неправильным.

Нелла кладет руку на траву у подножия могилы матери.

«Может быть, завтра, – думает она. – Может быть, я вернусь завтра и расскажу им, где была». А где именно она была? Несмотря на то что она жила только в одном месте, Нелла не знает, с чего начать описывать все годы, которые стали основой ее жизни. Она никогда ничего не рассказывала им об Амстердаме. О потере Йохана, смерти Марин, рождении Теи. Нелла уехала из Ассенделфта и притворилась, что его не существует, что не было и ее жизни здесь.

Нелла покидает надгробия и идет дальше по садам. Здесь рядами растут груши, сливы, айва, их ветви создают плотную тень, закрывая солнце. По краям начинают появляться кусты крыжовника и черной смородины. Нелла удивлена, как много всего цветет, учитывая, что агент рассказывал о мертвой земле. Он приезжал сюда зимой? Наверное. Сейчас, со всеми этими событиями, Нелла не может вспомнить. Буйство вокруг сулит богатство, на которое никто не претендовал годами. Никто не собирал фрукты и ягоды, чтобы положить их в пирог, пока не сгнили в земле.

Дальше Нелла проходит мимо лавандовых полей, простирающихся намного дальше аккуратнейших границ, которые установила ее мать. Госпожа Ортман среза́ла стебли, высушивала их, а семена ссыпа`ла в холщовые мешочки, которые дети клали под подушки. Три маленькие головки благоухали всю ночь. Нелла вспоминает, каким ароматным был здешний сон. Не всегда тревожным и рваным.

Сердце Неллы начинает биться чаще, когда она проходит мимо защитной фруктовой стены, за которой раньше росли персики. Горло сжимается, и она с трудом может сглотнуть. Здесь, на свежем воздухе, Нелла пусть и с трудом, но может справляться с навязчивыми мыслями. В доме все будет по-другому. Заставляя себя сосредоточиться на деталях, лишь бы не думать о том, что ждет впереди, Нелла замечает, что присланный сюда человек был прав насчет трав и огородов. Исчезли мята и розмарин, тархун и шалфей. Белладонна и блоховник. Ничего не осталось.

Нелла вспоминает о Каспаре Витсене, о том, как она рассказывала ему об этом месте, о саде своей матери. Она не говорила, как здесь было красиво, но даже сейчас, когда все опустело, сад по-прежнему радует глаз.

* * *

Дом остался таким, каким Нелла его помнила, и одновременно с этим – нет. Вокруг старых кирпичных стен и окон никогда так не разрастались спутанные виноградные лозы и кусты, а краска на закрытых ставнях никогда не была такой облупленной. Особняк выглядит заброшенным: заколоченные окна, чахлая жимолость, засохшие кусты клубники по краям здания. Никакого сходства с позолоченным домиком, который держала в руках Тея. Из-за этой миниатюры, брошенной на кровати Теи, Нелла впервые, возможно даже не осознавая этого, задумалась, что племянница – в Ассенделфте. Позже, лежа в одиночестве в собственной постели, она подумала, что это мог быть знак от миниатюристки – отправить их обеих в место воспоминаний, чтобы оно снова стало реальностью. Память привела Неллу сюда, но мог ли золотой домик привести сюда и Тею?

А что, если нет? Что, если это всего лишь фантастическая склонность Неллы желать того, чего нет, строить вечно неопределенные заговоры и планы? Не совершила ли она ужасную ошибку, приехав сюда?

Фасад дома неприступен. Входная дверь заколочена несколькими досками, и Нелла, спотыкаясь, идет вдоль стены. Одна ее часть противится, но другая уверена, что нужно попасть внутрь, независимо от скрывающейся внутри правды. Нелла видит, что в угловом окне выломаны доски, гнилое дерево треснуло. Стекло разбито, в нем зияет темная дыра. Сердце Неллы бешено колотится, она прикидывает, что дыра достаточно большая, чтобы в нее пролез взрослый человек, а не просто лесное животное, забравшееся сюда в поисках логова. Разбитое стекло выглядит жутковато, но, с другой стороны, даже у Неллы нет ключей, так чего же она ждала?

Какое‐то мгновение она колеблется. Войти внутрь – через окно или дверь – значит открыть коробку, которую она держала запертой много лет. Если она это сделает, то, возможно, уже никогда не сможет выбраться отсюда. Нелла клялась себе, что никогда не вернется в этот дом.

Она думает о Корнелии и Отто в Амстердаме, о том, как они напуганы и обеспокоены. О том, что они в долгу у ростовщиков этого огромного города и это может уничтожить их привычный образ жизни. Но прежде всего Нелла думает о Тее, бегущей перед рассветом навстречу будущему, которым она не в силах управлять, с разбитым сердцем и преследуемая шантажом.

Нелла забрасывает свою сумку в окно и лезет следом. Осколок стекла рвет ей юбку. «Это не золотой дом, пока точно нет, – чертыхаясь себе под нос, думает Нелла. – Этот дом – темный и странный. Нужно будет отодрать все доски и смахнуть мелкие осколки. И найти подходящий ключ».

Нелла изо всех сил пытается привыкнуть к недостатку света. Первое, на что она обращает внимание, – это запах. Она боялась чего похуже – вони мертвых животных, гнили, но пахнет сыростью и затхлостью. Внутри прохладно по сравнению с палящим солнцем разгорающегося июньского дня. По сравнению с пением птиц, жужжанием пчел и других насекомых в траве за окном здесь царит тишина. Это место похоже на могилу.

– Тея? – зовет Нелла; собственный голос возвращается к ней эхом. – Тея, ты здесь?

Ответа нет.

Стараясь не думать о плохом, Нелла оглядывается по сторонам, пытаясь оценить обстановку в скудном солнечном свете, проникающем сквозь разбитое окно. Каменные плиты пола, огромные и холодные, встречают ее шаги как старые друзья. Нелла оказывается в игровой комнате. Здесь по-прежнему бесформенные груды мебели, накрытые чехлами от пыли, картины с изгрызенными кое-где полотнами, прислоненные к стенам. В углу стоит спинет ^[20].

Глядя на заброшенный инструмент, Нелла невольно вспоминает сверкающий клавесин в безупречной гостиной Якоба, движения его ловких пальцев, обманчиво мягкие звуки. Она словно прошла сквозь зеркало в эту комнату, сестру той гостиной, старую, усталую, заброшенную версию, где никого не должно быть.

Нелла пытается представить, каково было Арабелле жить здесь вдвоем с матерью. Чем эти две женщины занимались здесь каждый день до того, как Арабелла нашла госпожу Ортман в озере и осталась здесь жить одна? Хотела ли она, чтоб сестра вернулась? Арабелла могла бы сидеть в этой самой комнате, глядя на поля, высматривая на плоском и бесконечном горизонте следы своей исчезнувшей сестры.

«Не думай об этом, – приказывает себе Нелла, – все равно я вернулась сюда слишком поздно со своими рассказами о городе».

Оставив сумку, Нелла идет дальше по коридору, в прихожую, глотая слезы и ощущая странную тошноту. Оленьи головы все еще торчат из стен, их стеклянные глаза затянуты паутиной. Солнце пробивается сквозь прибитые доски где только может, и у Неллы возникает ощущение, что она идет сквозь нити золотого света, разгоняющие тьму.

Она поворачивается, чтобы проверить кабинет и комнату для гостей. По-прежнему не видно ни следа Теи. Коридор выходит в прихожую, и Нелла видит огромный старый камин, его почерневшие кирпичи, перекладину с фамильным гербом и буквой О, обозначающей «Ортман», в переплетении виноградных лоз и полевых цветов. Длинный стол на ко́злах, вокруг которого они бегали, дрались и шутили, все еще стоит на своем месте. Нелла почти видит их всех, сидящих, как раньше. Как будто это она призрак, а семья по-прежнему живет здесь. Она проводит пальцем по столешнице. Ее покрывает толстый слой желтоватой пыли, к которой не прикасались годами.

– Тея? – зовет Нелла, но ответа снова нет.

Нелла пересекает прихожую, направляясь по боковому коридору к северной лестнице, и вдруг замечает что‐то в тени на столе. В полумраке пальцы Неллы натыкаются на что‐то шершавое и немного колючее, и она тут же отдергивает руку. О чем она думала, трогая дохлую мышь? Но, приглядевшись в темноте, Нелла понимает, что это вовсе не мышь. Она вновь робко трогает идеально твердый предмет идеального размера. Нелла узнает качество и совершенную структуру. Чувствует руку, которая его создала. Неллу охватывает паника, она берет предмет в руки и подходит к центральному окну, чтобы лучше его рассмотреть. И застывает.

На ее ладони, освещенный одной из немногих полосок света, лежит миниатюрный ананас. Размер плода, его аппетитный, почти натуральный вид, потустороннее ощущение от маленького тела, из которого торчат плотные листья. Нелла держит ананас неподвижно, выглядывая в просвет между досками и напрягая глаза, чтобы разглядеть землю за ними. Потом поворачивается обратно к северной лестнице.

– Тея? – зовет она с нарастающим страхом. – Тея, ты здесь?

Ничего не происходит. Нелла прячет ананас в карман юбки и быстро доходит до лестницы, без труда отыскав ее в полумраке. В коридоре на верхнем этаже она открывает дверь за дверью, но в комнатах темно.

– Тея, я здесь! – громко говорит Нелла. – Я приехала!

Но Тея по-прежнему не отвечает. «Почему она не отвечает?» – недоумевает Нелла, и холодный, болезненный страх начинает растекаться по ее телу. Осталась только одна комната – ее собственная.

Она подходит к своей старой двери, сердце сильно бьется. Миниатюры ананаса и младенца так и лежат в ее кармане. Последний раз в этой комнате Нелла была юна и полна надежд. Игра на лютне принесла ей успех. Она привлекла мужа из города, мужчину из Амстердама, его семья ждала ее на Херенграхт. Нелла сама собрала чемодан, впервые посадив своего попугайчика в клетку. Она не знала ничего о том, что ее ждет.

Берясь за ручку двери, Нелла думает о Йохане и о мужчине по имени Вальтер Рибек. Тайный любовник Теи, забравший ее сердце. Что хуже – когда на твоем пути встретился Йохан или Вальтер? Две человеческие противоположности: тот, кто взял все, что смог, или тот, кто не хотел брать ничего?

Собравшись с духом, Нелла поворачивает ручку двери. Ставни закрыты. Кровать стоит ровно там, где она ее оставила. Занавески на столбиках задернуты. Нелла останавливается на пороге и закрывает глаза. Она слышит, как поет отец, слышит, как мать зовет ее. Шарканье ног Карела по каменным плитам. Смех Арабеллы.

Затем Нелла подходит к балдахину. Взявшись за бархат, она резко раздвигает занавески.

XXXII

Лошадь во сне Теи сотрясает землю, грохот отдается в голове. Стук копыт все громче, он затмевает по силе любые звуки, которые она слышала в городе, он даже громче бури, которая обрушивала крыши в ее детстве. Во сне животное несется по полям к дому ее тети, сминая цветы и кустарники на своем пути. Лошадь мчится вокруг особняка, грива развевается, на спине нет всадника. Тея не понимает: животное убегает от кого‐то или стремится к отдыху? Девушка резко просыпается. Приподняв веки, она смотрит вверх.

Ее тетя опускается на край кровати, сжимая голову руками.

– О, Тея, – говорит она. – Слава богу!

Тетя Нелла. Тее кажется неизбежным и долгожданным, что тетя Нелла здесь, что именно она должна была ее отыскать.

– Ты нашла мою старую комнату, – говорит тетя.

– Ты приехала на лошади? – невнятно, все еще в полусне спрашивает Тея; она протягивает руку, и тетя Нелла переплетает с ней пальцы. – Клянусь, я слышала стук копыт лошади.

– Ну, я оставила ее недалеко от дома.

Тея широко распахивает глаза.

– Ты приехала сюда верхом?

– Да, – кивает тетя Нелла.

К удивлению Теи, она стирает со щеки слезу. Тея не может вспомнить, чтобы она видела свою тетю плачущей.

– От самого города? – уточняет девушка.

Но тетя Нелла, не ответив, встает и открывает ставни. Сквозь доски снаружи пробиваются длинные лучи солнца.

– Окна этих комнат выходят на восток, – говорит она. – По утрам солнце просто бьет в лицо.

Тея садится, откинувшись на пыльные подушки. Возможно, это просто ее утреннее оцепенение или головокружение от солнца после бархатной обители кровати, но тетя Нелла выглядит иначе, чем всегда. Дело не в слезах и не в выражении облегчения на ее лице. Она выглядит бодрее. На ее щеках появился румянец. Волосы растрепаны, что совсем на нее не похоже.

Когда тетя подходит и снова присаживается на край кровати, Тея чувствует, каких усилий стоил ей весь путь сюда. Она готовится к обвинениям, которые, несомненно, последуют, но тетя Нелла, похоже, совсем не сердится. На самом деле, она ведет себя так, будто Тея постоянно убегает в дом ее детства, чтобы проспать всю ночь в огромной кровати, которая на самом деле принадлежит ей.

– Как ты узнала, что я здесь? – спрашивает Тея.

– Конечно, по оставленной тобой подсказке. – Они смотрят друг на друга. – Маленький золотой домик? А потом я прочитала, что ты написала Каспару Витсену.

– Он показал тебе мое письмо? – не может скрыть удивления Тея.

– Показал. Он пришел и рассказал мне о нем, когда мы поняли, что ты сбежала. Ты написала ему о садах. Я была уверена, что ты пишешь не потому, что тебя интересуют свадебные букеты или даже настойки. Ты думала о месте, похожем на это.

Тея прикусывает губу.

– Возможно.

– И ты оставила мне еще одну подсказку, здесь, внизу, в вестибюле. Сначала золотой домик, а потом ананас.

– Я подумала, что ты сможешь понять это, – говорит Тея, – лучше, чем кто‐либо другой.

– Как давно ты их получаешь? – спрашивает тетя Нелла.

– С января.

Теперь настала очередь тети выглядеть удивленной.

– Так давно, а я и не знала! Как ты ее обнаружила? В справочнике? Ты ей писала?

– Ей? – Тея на мгновение чувствует себя обескураженной настойчивостью тети.

Тетя Нелла достает из кармана ананас.

– Женщине, которая делает эти вещи. Ее зовут Петронелла Виндельбрейк. Но я всегда называла ее миниатюристкой.

Какое‐то время они молчат, рассматривая идеальный ананас.

– Их просто принесли, – отвечает Тея. – Я ничего ей не писала. Ты… с ней встречалась?

– Почти, – вздыхает тетя Нелла. – Однажды.

Тея ждет продолжения, но ничего не происходит.

– Я случайно услышала, как вы с Корнелией о ней говорили.

– Подслушивала?

– Я не нарочно!

Тетя поднимает брови, но Тея продолжает:

– Я поняла, что этот человек был важен для тебя, когда ты была в моем возрасте, и, возможно, все еще остается важен. Ты сказала Корнелии, что она могла вернуться. Вот я и подумала, не тот ли это человек, который присылал мне подарки. Но я никогда не была до конца уверена.

– Думаю, это она. – Тетя рассматривает миниатюрный фрукт сияющими глазами. – Этот ананас необыкновенный.

Тея уже открывает рот, чтобы сказать, что ананас, кажется, подрос, но тут же вспоминает, как разозлилась тетя на предположение Корнелии, что миниатюристка – ведьма.

– Он выглядит таким безобидным, – говорит Тея.

Тетя оборачивается:

– Что заставляет тебя думать, что это не так?

– Ну… Корнелия, похоже, ей не доверяет.

– А ты?

Тея не сводит глаз с миниатюры.

– Мне, кажется, глупо волноваться из-за него.

Тетя снова вздыхает:

– Ты искала миниатюристку после получения посылок?

– Ни разу. Как думаешь, она вернулась?

Тетя Нелла снова лезет в карман и медленно разжимает ладонь. У Теи перехватывает дыхание.

– Что это? – шепчет она, наклоняясь, чтобы внимательнее рассмотреть.

Но, разумеется, она прекрасно знает, что это. Идеальная миниатюра младенца. Это ее собственная миниатюра, украденная с груди матери, ребенок, которого, по признанию тети Неллы, она взяла себе, и это так взбесило Корнелию.

– Это ты, – говорит ее тетя. – Или, скорее, твой символ. Миниатюра действительно немного похожа на тебя, когда ты родилась. Я взяла ее из мастерской миниатюристки и хранила все эти годы. – Она замолкает. – Тея, ты копалась в сундуке матери?

Их взгляды встречаются. Самое время рассказать правду.

– Да. Я видела своих родителей, но не взяла с собой. Я оставила их там, где они были.

– Мудро, – кивает Нелла. – А я вот украла эту, когда ты родилась. И все эти годы она приносила мне огромное утешение.

– Ты думала, что миниатюристка была на балу у Саррагон?

– Да. Я так хотела, чтобы она вернулась. Но, возможно, я зря этого желала. Не думаю, что она собиралась когда‐нибудь вернуться за мной. И тогда мы все начали беспокоиться, что, возможно, она вернется, чтобы забрать тебя. – Тетя Нелла улыбается. – Но мы ошибались.

– Ошибались?

– Конечно ошибались. Я нигде ее не вижу, а ты? Ты сама себя забрала.

Какое‐то время они сидят молча.

– Тетя Нелла, ты сердишься на меня из-за свадьбы?

Та глубоко вздыхает:

– Нет. Я просто рада, что ты в безопасности.

– А… папа и Корнелия знают, где я?

Тетя бросает на девушку суровый взгляд.

– Я бы не уехала, не сказав им, куда направляюсь. Я оставила им записку. Но Корнелия и, возможно, даже твой отец сейчас все еще убеждены, что тебя забрала миниатюристка.

– Не думаю, чтобы когда‐нибудь позволила бы этому случиться.

– Значит, у тебя более сильный характер, чем у меня, – говорит ее тетя. – Я бы позволила ей забрать меня с собой, куда бы она ни направлялась.

– Но откуда она знает о нашей жизни?

– Мой вечный вопрос, – усмехается тетя. – Мне нравилось думать, что она была моей путеводной звездой, наставницей жизни, но Корнелия и твой отец считают ее назойливой шпионкой. Мне кажется, она наблюдала за нами издалека, чтобы представить нам наши жизни такими, какие они есть. – Тетя делает паузу. – Твой отец нанял ополченцев Святого Георгия, чтобы прочесать город. Чтобы вырвать тебя из ее лап.

– Ополчение? – Тея закрывает лицо руками. Она не будет плакать.

– Но они не найдут миниатюристку. Они не станут преследовать ее или тебя. Я же нашла тебя.

– Якоб, – бормочет Тея, чувствуя, как накатывает застарелый страх. Его имя глухо падает на простыни. Вальтер и Гриета всплывают в ее сознании, угрожая захлестнуть все внутри. – Прости, тетя Нелла, я не смогла…

Тетя берет Тею за руку.

– Я понимаю. Я жалею, что ты решила, что вообще должна выходить за него замуж.

– Ты говорила с ним?

– Да.

– Что ты ему сказала?

– Правду. Что мы не смогли тебя найти.

– Ты не стала ничего придумывать?

– Нет.

– И он…

– Якоб переживет, – коротко говорит тетя Нелла. – Как и ты.

Она поднимается с кровати и снова тянется к окну.

– Но я навлекла большой позор на семью.

– Не более, чем всегда.

– Хотя, тетя Нелла, я действительно думаю, что он бы относился ко мне как к своему клавесину. Или к оранжерейным цветам, выращенным не в сезон. Необычный предмет, выставленный на всеобщее обозрение в его комнатах.

Тетя поворачивается к девушке.

– Ты права. Он никогда не заслуживал тебя. – Она жестом обводит старую комнату: бархатный балдахин на кровати, ананас, спеленутого младенца, лежащего на простынях. – Я лишь сожалею, что мне потребовалось столько времени, чтобы это понять.

К горлу Теи подкатывают рыдания, но она сдерживает их.

– Я должна отправить сообщение на Херенграхт, сказать им, что ты в безопасности, – продолжает тетя Нелла. – Они с ума сходят от беспокойства. Примерно в миле отсюда есть гостиница. Раньше через нее проезжали посыльные. Я съезжу, посмотрю.

– А если ты не сможешь послать весточку?

– Мы должны сообщить им, что ты в безопасности. – Тетя Нелла замолкает. – Тея, ты хочешь вернуться в Амстердам?

Они смотрят друг на друга. Тея ждет. Ей кажется, что в этом мире нет никакой возможности вернуться в тот город. Не сейчас. Может быть, никогда.

Тетя смотрит на Тею с внезапной, необыкновенной нежностью. Ее силуэт выделяется на фоне золотого утра за окном.

– Тея, я знаю про Вальтера Рибека, – мягко говорит она.

Наступает долгое молчание. Оттого, что тетя произносит имя Вальтера, у Теи внутри все переворачивается, а во рту пересыхает. Чувствуя тошноту, Тея смотрит в простыни, не в силах поднять взгляд. Что именно известно тете Нелле? Будет ли она требовать рассказать все в подробностях? Тея пыталась убежать от Вальтера, но тетя привезла его из города и положила на разбитое сердце Теи.

Но в этом есть и облегчение. Поговорить, снять наконец с себя эту тяжесть. Тея медленно опускает руку в полотняный мешок у кровати. Немного повозившись, она делает глубокий вдох и, достав куклу Вальтера, протягивает ее тете.

– Я не могу вернуться, – едва слышно говорит Тея. – Я не вернусь.

Тетя замирает, не в силах отвести глаз от изящной куклы в руках Теи. Но потом она справляется с собой и берет ее.

– А, – тянет она, разглядывая миниатюру мужчины. – Я понимаю, в чем проблема.

Тея закрывает глаза и вспоминает художественную мастерскую. Она просто не может заставить себя открыть рот и заговорить об этом.

– Я его любила, тетя Нелла, – срывающимся голосом говорит Тея. – Я действительно его любила.

– Я уверена в этом, – тихо отзывается тетя. – Иначе сомневаюсь, что после всего сделанного им ты бы принесла сюда с собой эту куклу.

Тетя Нелла хмурится, изучая красоту Вальтера.

– Никогда не думала, что снова увижу такую миниатюру. Когда ты его получила?

– Это было первое, что она мне прислала. Тетя Нелла, откуда ты знаешь про Вальтера?

Нелла колеблется, стоит ли признаваться.

– Ребекка Босман пришла на твою свадьбу. Она мне рассказала.

Тею охватывает острое негодование.

– Она рассказала?

– После произошедшего между мной и Якобом она, вероятно, решила, что у нее просто нет выбора. Я рада, что она это сделала. Она очень о тебе беспокоится.

Тетя Нелла подходит и садится на кровать, все еще держа в руках Вальтера. Тея хочет забрать у нее миниатюру – и в то же время никогда больше к ней не прикасаться.

– Ребекка рассказала мне и о его жене, – внезапно продолжает тетя Нелла.

«Где сейчас Гриета, – задается Тея вопросом, – ищет ли она меня?» Здесь, далеко, в Ассенделфте, это кажется таким невероятным. Как будто Тея сама хочет, чтобы жена Вальтера добивалась ее внимания, пусть она и отказывается это признать. Эта мысль становится для девушки откровением. У Гриеты Рибек намного больше проблем, чем у Теи Брандт.

– Еще Ребекка показала мне записки, – продолжает тетя Нелла, беря Тею за руку. – Мне искренне жаль, что тебе пришлось справляться со всем этим в одиночку.

Тея чувствует, как на нее накатывает волна усталости.

– Папа знает?

– Не знает. Это не мой секрет, чтобы ему рассказывать.

– Спасибо, – шепчет Тея и замолкает, тяжело вздыхая. – Что ж, не думаю, что когда‐нибудь смогу ему рассказать.

Тетя обдумывает ее слова.

– Нам не обязательно знать друг о друге все.

– Но я всегда говорила, – улыбается Тея, – что это часть нашей проблемы. Слишком много секретов.

– Некоторые секреты надо хранить. Другие – нет.

Тея смотрит в сторону окон.

– Побыв здесь, в Ассенделфте, я, кажется, начинаю узнавать о тебе больше.

Тетя смотрит на нее с наигранной издевкой.

– Больше пыли? Или трав увядающего сада?

Девушка смеется:

– Нет. Той свободы, что у тебя была.

– Ах, свободы.

– Нет, я правда чувствую. До того, как ее забрали.

Тетя Нелла гладит Тею по щеке.

– Я должна была быть к тебе мягче. Если бы я лучше заботилась о тебе, делилась бы с тобой, возможно, Вальтера Рибека и его жены никогда не было бы в твоей жизни. Это моя вина. Но я хочу, чтобы ты знала – ты можешь мне рассказать все.

– Я думала, знаю, что делаю.

– Никто из нас не знает, что делает.

Слова тети сильно удивляют Тею.

– Кроме миниатюристки? – хмыкает девушка. – Которая, похоже, знает все.

Ее тетя рассматривает миниатюры, лежащие на постели.

– Кажется, она на самом деле знает больше, чем другие. Но я говорю о нас, а не о ней. Тея, мое сердце никогда не разбивали, как твое. Но я беспокоилась и печалилась по разным поводам. Я знаю, каково это – любить человека, а потом выяснить, что он совсем не такой, как ты думала. – Вздохнув, тетя Нелла прикусывает губу. – Это особая боль, осознание, а затем смирение. Боль, которую ты испытываешь, может заставить тебя усомниться в собственной жизни. Но обещаю тебе: все меняется. Честное слово. Боль утихнет. И со временем ты забудешь, какой острой она была.

– Но сколько ждать? – спрашивает Тея, смаргивая навернувшиеся слезы. – Сколько это будет длиться?

– Не могу тебе этого сказать, – качает головой тетя Нелла. – Но поверь мне, настанет день, когда ты перестанешь думать о нем. Станет казаться, что Вальтер – просто вымысел. Будто все случилось с другим человеком. Будто он просто кукла.

– А мы можем его похоронить? – неожиданно спрашивает Тея.

– Похоронить? – удивляется тетя Нелла.

– Да. Мы можем похоронить его в саду?

– Хорошая идея, – улыбается тетя. – Конечно можем.

Тея так благодарна, что ее воспринимают всерьез. Она очарована тем, как сияет тетя Нелла в полосах золотистого света этого чудесного утра. Кем бы ни была тетя Нелла, когда ей самой было восемнадцать и она жила в этой комнате, и кем бы она ни стала за последующие годы, она приехала из Амстердама, чтобы найти Тею. Она пришла. Она отдернула занавески, к которым больше никогда не хотела прикасаться, чтобы вырвать Тею из кошмара, в который та погрузилась.

– Спасибо тебе, – шепчет Тея и наконец позволяет себе расплакаться.

Обильные крупные слезы катятся из ее глаз, девушка судорожно дышит. Тетя обнимает ее, и они застывают в самом долгом объятии за всю Теину жизнь.

XXXIII

Они решают позавтракать на свежем воздухе сырными рулетиками из запасов Неллы. Полакомиться ими, сидя на старом одеяле из игровой комнаты, среди лавандовых кустов.

– Стола нет, – улыбается Нелла племяннице. – Совсем не по-амстердамски.

– Я не против, – беззаботно пожимает плечами Тея. – Здесь так красиво.

– Знаешь, что твоя мама говорила про сельскую местность? – спрашивает Нелла, вылезая обратно через дыру в окне, которую сделала Тея. – Делать там нечего!

Со смехом она спрыгивает вниз и, прикрыв глаза рукой, смотрит на дом.

– Но тут дел невпроворот.

Утреннее небо все еще бледно-голубое, повсюду на траве сверкает роса. Нелла наблюдает за тем, как ловко Тея выбирается через пустую оконную раму.

– Как раз после того, как я узнала про тебя, – говорит она, – я предложила Марин рожать здесь. Или, если бы ты родилась в городе, тебя можно было бы отвезти в Ассенделфт.

Тея, отряхивая юбки, удивленно смотрит на тетю.

– Ты предложила привезти меня сюда?

– Именно. Сказала, что здесь не будет посторонних глаз. И ты сможешь спокойно тут жить.

– Не похоже на тебя. Ты всегда восхищалась городом.

Нелла ничего не отвечает, и они ищут местечко возле лавандовых кустов. Роса оседает на юбках, вымачивая подол.

– Что подумает Корнелия, когда увидит, сколько еды мы забрали? – хмыкает Тея.

– Скорее всего, обрадуется, что мы едим.

– Она последует за нами, как по хлебным крошкам. Как по тем подсказкам, что ты нашла.

– Я нахожу дорогу по миниатюрам, – усмехается Нелла, – а Корнелия – по булочкам? Не рассказывай ей.

Какое‐то время Тея задумчиво жует булку.

– Ты всегда говорила, что обвенчана с городом. Считаешь, только там я могу жить?

Нелла задумывается.

– Да, я действительно говорила так долгие годы. И в этом все еще есть смысл. Город – это много возможностей.

– Но не сейчас. Пока еще нет.

Чувствуя беспокойство и не желая больше противоречить самой себе, Нелла поднимается на ноги.

– Нужно отвести кобылу от изгороди. Ничего, если ты побудешь тут одна?

Тея закрывает глаза и подставляет спину солнцу.

– Прекрасно справлюсь.

* * *

Нелла идет мимо лавандовых полей своей матери и фруктовой стены, через сады, вдоль о́зера, в поля. Кобыла терпеливо ждет, и Нелла не торопясь отводит ее пастись к яблоням. Стоя в пятнистой тени, Нелла вдруг слышит звук раскалываемого дерева. Поднимает голову.

Сквозь деревья Нелла видит, что Тея нашла топор – скорее всего, в шкафу с инструментом Герта Ортмана – и методично обходит первый этаж, тюкая топором по старым доскам, выламывая их, чтобы открыть ставни. Древесина настолько хрупкая, что с легкостью ломается, словно лишь того и ждала.

Нелла не может сдвинуться с места. Медленно открывающийся дом напоминает ей о неуверенности, о том, что старый страх перед ним все еще не до конца преодолен. Кажется, дом открывает глаза, как будто впервые за долгое время просыпается. И стоя перед ним, Нелла ощущает, что какая‐то часть ее самой, дремавшая столько лет, тоже возвращается к жизни. И она не уверена в этой своей части. В ее достоинствах, сильных и слабых сторонах. Прошло слишком много времени. Возможно, этот дом всегда ждал, палимый солнцем и поливаемый дождем, всегда ждал ее возвращения. Но вопрос в том, стоило ли ей возвращаться?

Нелла приближается к дому. Тея уже сняла доски с входной двери – и обходит вокруг. Незаметно для племянницы, увлеченной снятием пут, в которых находился дом, Нелла входит в прихожую, а потом – в кухню. Представляет, как здесь суетится Корнелия. Гремит сковородками, ворчит, снимает пробу, гоняет Лукаса со столов. Представляет, как Отто сидит на месте ее отца, читая газету или книгу.

При мысли об Отто Нелла внимательно прислушивается. Убедившись, что Тея все еще поглощена своей «работой по дереву», она запускает руку в сумку и достает старый план Ассенделфта, сплошь исписанный по углам почерком Каспара Витсена. Как она тогда злилась, как же ей было больно! Но потом она представляет горшок алоэ у кровати. Его беспокойство за Тею, его решимость помочь в ее поисках. Нелла думает о его настойках, о непринужденных беседах. О том, как рассказывала Каспару о своей матери и ее умении обращаться с травами. Она ни с кем раньше этим не делилась.

Нелла переводит взгляд на дверь. На миг она видит картину: ее мать стоит рядом, разговаривая с пришедшими за помощью женщинами. Здесь, прямо на пороге. Они благодарны госпоже Ортман за ее благоразумие и навыки.

Встряхнувшись, Нелла отгоняет от себя призраков прошлого и смотрит на карту. Вот нарисованные рукой Каспара схемы пристройки к кухне – чтобы получилась теплица. Его пометки по поводу отопления, его расчеты и примечания. Сейчас ничто из этого не раздражает и не причиняет Нелле боли. Возможно, в этих строчках – обещание будущего. Что говорил ей Каспар, сидя за кухонным столом на Херенграхт? Сад – все, что мы есть, и все, что мы будем.

Отто тоже отметился. Его рукой сделана надпись на стене нарисованного здания: «Брандт и Винтсен Ко. Поставщик ананасов из Амстердама по всему миру». Нелла выпрямляется. Как легко эти двое пропустили ее имя, хотя дом, о котором они мечтают, принадлежит именно ей. Нелла думает о Тее. Сияющая в лучах солнца, обрамленная строго симметричными формами старого дома, она держит в руках топор, принадлежавший отцу Неллы. Вид впечатляет. Нелла снова вспоминает слова Теи – о женитьбе на ней Якоба и приобретении нового клавесина. А Нелла это, можно сказать, упустила!

Конечно, Ассенделфт нельзя назвать идеальным. Она это прекрасно понимает. Солнце не всегда будет так светить, да и проблемы не исчезнут по мановению волшебной палочки. Прошлое всегда сталкивается с будущим, а счастью отведены лишь краткие мгновения.

Гораздо важнее справиться со всем остальным. Нелла уже жила в этом раю. Она понимает пределы его возможностей гораздо лучше Отто, Каспара или Теи. Яркие мгновения счастья пройдут, а ты останешься гадать, когда же они снова вернутся.

Но теперь все иначе. Потому что Нелла знает – следующий момент счастья обязательно придет. Раньше – в этом доме, а потом в Амстердаме – у нее никогда не было в этом уверенности, а потом она и вовсе оказалась в ловушке собственных сомнений.

Все должно быть по-другому. Должно быть. Они должны учитывать вероятную возможность того, что Якоб ван Лоос никогда не вернет им гульдены, указанные в брачном контракте. Благодаря усилиям Клары Саррагон их репутация в определенных кругах Амстердама, возможно, уже не подлежит восстановлению. По крайней мере, раз уж Якоб и Тея на самом деле не поженились, дом на Херенграхт по-прежнему принадлежит Отто и он может делать с ним все, что пожелает. Да, они получат пособие, которое поможет выплатить ссуду и поддерживать дом в жилом состоянии. Но если Отто решит продать дом, а Нелла согласится с тем, чтобы он работал в Ассенделфте, все может обернуться иначе. Плюс у них есть другие преимущества, помимо гульденов. Ум Каспара Витсена, воля Неллы, мужество Отто, сердце Корнелии. И у них будет Тея. Малышка, которой, кажется, все же суждено здесь жить.

Нелла размышляет, что на оставшиеся деньги они создадут будущее. «Ортман, Брандт и Витсен». Звучит!

Она представляет себе притолоку над камином в холле, украшенную новым камнем. Буквы «О. Б. В.», увитые гирляндой из ананасовых листьев. Им все равно нечего теперь терять. Какой смысл и дальше бороться с Амстердамом?

Чтобы орошать посевы, Каспар рекомендовал осушить часть озера. Нелла выглядывает в окно. Что бы сказала по этому поводу ее мать? И что бы сказала Марин, узнай, что ее сухой, теплый дом на Херенграхт продается ради восстановления развалин, а ее дочь выращивает ананасы?

А еще Нелла думает, что Йохану все это бы пришлось по нраву. Очень даже. Его бы позабавила перспектива такого испытания человеческой способности надеяться, разбавленное толикой безрассудства. Однажды он был здесь, слушал, как Нелла играет на лютне, и сказал, что отсюда прекрасный вид на озеро.

– Здесь сыр, наверное, дешевле. Без городской наценки, – говорит Тея, выдергивая Неллу из размышлений. – Но хватит ли этого, чтобы убедить Корнелию?

Нелла так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как племянница вернулась. Она оборачивается – напротив, с топором в руке, стоит Тея, утирая пот со лба. И внимательно смотрит на тетю. Нет смысла прятать расчеты Витсена.

– Этот папины планы, – говорит Тея, подходя ближе.

– Строго говоря, они мои.

Прищурившись, Тея разбирает почерк Каспара.

– Ты правда вернулась из-за меня?

– Ну конечно.

– Тогда зачем ты взяла эти планы, если они тебя так сильно злят?

– Тея, я вернулась сюда не из-за твоего отца, не из-за Каспара и не из-за миниатюристки. Из-за тебя. – Нелла делает паузу. – И потом, это же ты принесла ананас.

Тея садится и внимательно изучает пометки своего отца и Каспара. Нелла размышляет, как сильно эта девушка нуждается в ее любви. Как же она раньше этого не замечала?

– Амбициозные планы, – комментирует Тея.

– Ну я тоже амбициозна. Как и твой отец. – Нелла неуверенно пожимает плечами. – И, возможно, мы слишком долго пробыли в Амстердаме.

Тея, широко раскрыв глаза, смотрит на тетю, осмысливая сказанное.

– Ты действительно это сделаешь? После всего, что случилось?

Нелла глубоко вздыхает:

– Думаю, мы все заслужили новое начало, как считаешь?

Тея отвечает не сразу. Теперь ее любимый театр будет далеко. И рядом не будет Ребекки, чтобы поговорить. Никакого великолепия, которое мог бы предложить Якоб ван Лоос. Но… великолепие никогда не производило на Тею особого впечатления. Все это дело рук Неллы.

Вместо ответа Тея спрашивает:

– Но разве для тебя это не старое начало? Вернуться сюда.

– Вернуться сюда, где я жила ребенком? – Нелла снова вздыхает. – Кому‐то это покажется неудачей. Я так долго, еще до твоего рождения, пыталась этого избежать. Но сейчас, вернувшись на самом деле, я вижу, что это уже не то место, которое я покинула. Как оно может быть тем же самым? Моих родителей нет. Ни брата, ни сестры. Теперь здесь все может быть так, как я пожелаю.

– То есть ты больше не будешь бежать отсюда?

Нелла скользит кончиками пальцев по строкам, написанным Каспаром.

– Не буду.

– Так мы можем остаться?

– Можем. – Произнося эти слова, Нелла чувствует, как ее сердце впервые за много лет трепещет. – Тея?

– Да, тетя Нелла?

– Пойдем похороним Вальтера.

* * *

Похороны не занимают много времени, тельце Вальтера крохотное. Тея выбрала старое ореховое дерево последним пристанищем возлюбленного. Девушка опускается на колени и кладет его в неглубокую ямку, выкопанную ржавой мотыгой госпожи Ортман.

– Тетя Нелла, помнишь, ты сказала, что если бы лучше меня опекала, то никакого Вальтера не было бы? – Тея делает паузу, и Нелла ждет, глядя, как племянница медленно выдыхает и, встав, стряхивает с колен землю. – А я бы не хотела, чтобы Вальтера никогда не было. Потому что, если бы я не встретила Вальтера – если бы ничего из этого не случилось, – я могла бы никогда сюда не попасть. И ты. И ничего из того, что случится в будущем, тоже не имело бы шансов на существование.

– Возможно. Но если посмотреть с другой стороны, ты могла все равно сюда попасть, несмотря ни на что, – возражает Нелла. – Никогда нельзя быть до конца уверенной, что ложь, заключенная в человеке, – единственное начало новой главы твоей жизни. Как бы тебе ни хотелось так об этом думать. Однако я уверена, что врезала бы Вальтеру, случись нам встретиться.

– Тетя Нелла!

– Прямо по его смазливому личику.

– Разве можно говорить такое на похоронах!

Они обе смеются. Тея наклоняется над импровизированной могилой последний раз, чтобы засыпать лицо Вальтера землей.

Потом они направляются обратно к дому, окруженному трелями утренних птиц, и осматривают погребальный костер из досок, сооруженный Теей. Деревья дрожат от разноголосого щебета, листья трепещут, вплетая шелест в общий хор. Нелла поражена осознанием того, что, возможно, больше никогда не будет жить в доме на Херенграхт и их семейная судьба висит на волоске. Они идут в будущее, по-прежнему неопределенное и зыбкое. И это пение птиц – громче всего, что Нелла когда‐либо слышала за многие годы. Сотня, сотни голосов, поющих, щебечущих, стрекочущих. Как будто они и деревья – единственное, что есть на земле. Как будто Нелла и Тея всего лишь крохотные фигурки, двигающиеся в их тени. И Нелла поражается, что все эти голоса звучат в ее голове, дарят ей новую надежду.

А потом они слышат другой звук. Сквозь пение птиц различим стук копыт. По высокой траве Тея бежит к забору перед домом. Обернувшись, она зовет с собой тетю, и та присоединяется. Вдвоем они ждут, не сводя глаз с горизонта, с города, с прежней жизни где‐то за чертой, и с неба, отливающего золотом и неимоверной, насыщенной синевой.

Вдалеке женщины видят две фигуры, одна меньше другой, подпрыгивающие на высоком сиденье повозки. Пока лошадь идет по дороге, Нелле кажется, что меньшая фигурка держит плетеную клетку, в которой угадывается силуэт большого кота. Похоже, вся повозка завалена коробками. Кобыла Неллы, бродившая вокруг внутренней ограды, удивленно поднимает голову, когда стук копыт перекрывает пение птиц. Навострив уши, она тихонько ржет.

Маленькая фигурка поворачивается к большой, как будто что‐то говорит. Вверх поднимается рука с выставленным пальцем, и настроение Неллы взмывает к небесам, когда Тея машет. И ей машут в ответ. Племянница оборачивается к тете, ее лицо сияет, а день окончательно растворился в лазури. Они смотрят на дорогу. Отто, Корнелия и Лукас в плетеной клетке все ближе и ближе.

– Интересно, она повязала ему воротничок по такому случаю? – интересуется Нелла, обнимая Тею за плечи.

– Представляю себе, – смеется племянница. – Его наверняка стошнит.

Нелла полагает, что скоро они узнают, будет ли ссора из-за кошачьего наряда. Но какая разница, даже если и будет? Всегда будут ссоры и примирения. Они вчетвером, крепко стоя на ногах, машут друг другу. Готовые все начать заново в этой глуши.

Благодарности

Моя глубочайшая благодарность:

– моему замечательному литературному агенту Джульетте Мушенс за неизменную поддержку, заботу и советы во время написания этой книги и всегда; а также Дженни Бент за то, что помогла книге добиться успеха в Америке;

– моему редактору Софи Джонатан за то, что с особым вниманием и душой отнеслась к этой истории, а также Кейт Грин за то, что она такой вдумчивый человек;

– команде дизайнеров Picador и Лайну Ланнеманну Андерсену, Мартину Андерсену и Дэйву Хопкинсу за такую великолепную, детализированную обложку;

– всем сотрудникам Picador за усердную работу и воображение;

– Хелен Гулд – за великодушие и за то, что она помогла мне мыслить деликатно;

– моему редактору Нику Блейку за разговоры о мушмуле и комнатных ягнятах;

– моим зарубежным редакторам и переводчикам, которые помогли Нелле заговорить на своих языках;

– книготорговцам и блогерам, которые в ежедневном потоке книг уделяют время и поддержку моему творчеству на протяжении почти десяти лет;

– читателям, которые наслаждаются моими книгами и разделяют это удовольствие как со мной, так и с другими. С этим ничто не сравнится!

– моей любимой семье и друзьям, которые не знают сомнений.

А еще:

– С., который делает все возможным и всегда – лучшим;

– и малышу И. Б., которого мы любим сильнее, чем можем выразить словами.

Примечания

1

Сорт сладкой выпечки. – Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, – прим. ред.

(обратно)

2

Первый постоянный театр в Нидерландах. Был построен в 1638 году на берегу канала Кайзерсграхт.

(обратно)

3

Серебряная, позже медная монета и разменная денежная единица Нидерландов.

(обратно)

4

Фешенебельная часть канала Херенграхт.

(обратно)

5

«Тит Андроник» (1594) считается самой ранней трагедией Шекспира.

(обратно)

6

Emerald (англ.) – изумруд.

(обратно)

7

Традиционное голландское мясное рагу, в состав которого входят тушеное мясо, отварной картофель, морковь и лук.

(обратно)

8

Старейший из ныне действующих театров Великобритании.

(обратно)

9

Тромплей, обманка (фр.). – Прим. переводчика.

(обратно)

10

«Герцогиня Мальфи» (1612–1613) – «кровавая драма» английского драматурга Джона Уэбстера.

(обратно)

11

Ярко-красный.

(обратно)

12

Арабская шелковая ткань с атласным рисунком на матовом фоне.

(обратно)

13

Гисберт Воеций (1589–1676) – голландский религиозный деятель, кальвинистский богослов, педагог, профессор и ректор Утрехтского университета.

(обратно)

14

Торжественный медленный танец, распространенный в Европе XVI века, и музыка к этому танцу.

(обратно)

15

Вест-Индская компания.

(обратно)

16

Здесь – резная деревянная панель в храме.

(обратно)

17

Африканское государство, существовавшее на протяжении 280 лет на побережье Западной Африки, на территории современных Бенина и Того.

(обратно)

18

Морское парусное транспортное судно Нидерландов XVI–XVIII веков.

(обратно)

19

Остров в Нидерландах, в провинции Северная Голландия.

(обратно)

20

Небольшой домашний клавишный струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина.

(обратно)

Джесси Бёртон Дом Судьбы

Год 1705‐й Наследие

I

II

III

* * *

IV

* * *

V

VI

* * *

Странные дары

VII

* * *

* * *

VIII

* * *

IX

* * *

* * *

* * *

X

* * *

XI

* * *

Оранжерея

XII

* * *

XIII

* * *

XIV

XV

XVI

* * *

XVII

XVIII

* * *

Жена

XIX

* * *

ХХ

XXI

XXII

* * *

XXIII

XXIV

* * *

XXV

* * *

Исчезнувшая

XXVI

* * *

XXVII

* * *

XXVIII

* * *

* * *

* * *

Зеленое золото

XXIX

* * *

XXX

XXXI

* * *

XXXII

XXXIII

* * *

* * *

Благодарности

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Джесси Бёртон
Дом Судьбы

Год 1705‐й
Наследие