Захар Прилепин
Имя рек. Сорок причин поспорить о главном

Неслучайная история России

Нужно зафиксировать точку, где стоим.

Наследницей чего является Россия?

Никому, кроме одичавших без призора, не нужно доказывать, что Россия – прямая наследница Руси языческой, Древней Руси православной, Московского царства, Российской империи, Советского Союза.

Россия наследует Византии – как правопреемница православия.

Москва – Третий Рим, и четвёртому не бывать: это однажды сказали весьма проницательные люди.

Вместе с тем, географически Россия – наследница империи Чингисхана, она вобрала в себя эту империю почти целиком. Большинство народов, составлявших войско Чингисхана и Орду, – Россия приняла и сохранила.

Теперь мы – дружественные племена, у нас великое общее прошлое и заманчивое будущее. Мы не янки среди индейцев: мы, в отличие от янки, принимаем великое наследство чингизидов и благодарим за него.

Бурятия и Татарстан, Якутия, Башкирия, Калмыкия, Чувашия, Хакасия, Крым, и так далее – все те территории, где традиционно проживали – с какого-то времени наряду с русскими и другими народами, – буряты, волжские татары, крымские татары, якуты, башкиры, калмыки, кумыки, ногайцы, хакасы, чуваши, балкарцы (мы ещё не всех перечислили), – составляют порядка 25 % от нынешней России. Надо отдавать себе в этом отчёт. Понимаете, что такое 25 % России? Это едва ли не весь Евросоюз целиком.

Россия – наследница традиции княжеской, традиции монаршей, традиции Советской социалистической, демократической традиции. Все эти вещи уживаются, и всякий здравомыслящий человек найдёт во всём этом смысл, услышит движение истории, осознает масштаб и перспективу.

Россия – не Европа, а сложное евразийское образование, бо́льшая часть которой Европой не может называться географически; десятки народов России никак не могут быть европейцами даже этнически; сложно соотнести с европейцем сибиряка, жителя Камчатки, жителя Алтая, жителя Сахалина, жителя Кабардино- Балкарии. Более того: европеец никогда не будет всех их соотносить с собою.

Вместе с тем, Россия – прямая наследница Старого Света, великой европейской культуры. Классическая музыка и балет, изобразительное искусство и литература, а даже с какого-то момента и воинское дело, – почти всё это нами было принято из Европы, и нашими стараниями культурные достижения Европы были многократно приумножены.

Мы оказали на Европу влияние во многом не меньшее, чем она на нас. В каком-то смысле мы – хранители европейских традиций, иные из которых современная Европа стремительно теряет.

То, что сегодня Европа пытается примерить на себя сияющие одежды этнической толерантности и веротерпимости, – нам не в новинку: мы всегда тут так жили, иным народам свой опыт в качестве образцового не предлагали и на тесноту не жаловались.

Если доверить преподавание истории сторонникам монархии, они неизбежно будут исключать Советский период, или преподносить это время в сугубо негативном контексте. Но очевидно, что никогда Россия не занимала такого важного и определяющего положения в мире, как в советские времена.

Советские историки преподносили всю историю, как неизбежный путь к свершению социалистической революции, и откровенно вульгаризировали многие исторические процессы.

Русские националисты разумно радеют о русском человеке, но часто не берут во внимание интересы десятков народов России. Для многих русских националистов предпочтительно делать вид, что этих народов со всей их разнообразной историей нет вообще; или не должно быть.

Впрочем, националистам других народов России свойственны те же грехи и огрехи: они нередко начинают воспринимать своё прошлое как историю борьбы с Россией, уделяя всё меньшее внимание нашему великому и многовековому общегосударственному сотворчеству и придавая всё большее значение конфликтам – причём конфликтам зачастую откровенно маргинального толка. Эти чудаки воруют великую историю собственного народа.

Либералы изучают Россию какими-то странными скачками: отдельные демократические традиции Древней Руси (историю которой, впрочем, либералы готовы отдать Украине или Белоруссии, лишь бы не доставалась нам), Новгородское вече, а оттуда куда-нибудь к Борису Годунову, или сразу к Петру Великому – принимая его весьма выборочно, а дальше к Екатерине Великой, а следом к Александру III, или Николаю II – опять же, весьма осторожно, и, наконец, к февральской революции. Дальше у них следует «чёрная яма», а за ней – весьма короткий период правления Горбачёва (к нему, впрочем, даже у либералов есть вопросы) и время Бориса Ельцина. Не история, а «выбранные места». «Вишенку я съем, коржик не буду, безе раскрошу ложкой».

Но Россия – это всё, что мы есть. Это огромное богатство; давайте не будем его разбазаривать в угоду чьим-то предпочтениям.

У меня тоже есть предпочтения, но я о них сегодня смолчу.

Мы – радетели своей страны, ищущие смысл в её победах и поражениях, пытающиеся понять и выучить все эти уроки; это нормально.

Конечно же, «демократические принципы управления государством» и прочая «децентрализация» не могут служить оправданием княжеским усобицам, поражению на Калке и последующим многовековым поражениям. Но и многовековые поражения не могут отменить наших разнообразных, далеко не всегда деструктивных отношений с Ордой.

Борьба с боярской коррупцией не может служить оправданием опричнины.

Осмысленность никонианской реформы не оправдывает преследование старообрядцев.

Великие преобразования Петра не есть оп- равдание великих зверств и дуростей Петра.

Гибель всей семьи последнего российского монарха не должна служить оправданием Кровавому воскресению и позору русско-японской войны.

«Белый террор» – не оправдывает «красный террор». Впрочем, как и доказательства «красного террора» не могут отрицать сам факт «белого террора».

Необходимость коллективизации – не оправдывает зверское раскулачивание, а внутрипартийные конфликты – кошмар 1937-го и 1938-го.

Инерционные и геронтологические процессы времён позднего Союза – не оправдывают его рукотворный распад, некорректную приватизацию, расстрел Парламента и очередную «семибанкирщину».

Однако определённую историческую логику во всей этой истории необходимо увидеть.

Опричнина была не случайно, был не случаен Никон – и его ссылка тоже не была случайной, не был случаен Пётр – и эпоха дворцовых переворотов, наступившая после него, не была случайной, экспансия на Кавказ и в Азию не были случайными – и героическое сопротивление Кавказа и Азии случайным не было, не был случаен февраль 17-го, октябрь 17-го. И август 91-го, увы, случаен не был.

Не была случайной потеря Крыма – и возврат его имеет очевидный смысл, не ясный только фарисеям и слепцам.

Не оправдывая всё безоглядно, мы ищем в себе силы понять и принять всё, исправляя то, что в силах исправить.

Ни слово «царский», ни слово «советский», ни слово «демократический» для истинно русского человека не может быть ругательным.

История – как вода: она пробивается сквозь толщу времён.

Кто вправе осудить реку?

Нас вынесли сюда эти волны.

Быть может, кто-то хотел приплыть в другое место – что ж, извините. Вашей мышечной силы не хватило, чтобы противостоять. Попробуйте не захлебнуться, когда всех нас повлечёт дальше.

Помните: многие и многие государства погибли по пути – а мы есть. Сотни народов рассеяны, тысячи языков исчезли, но мы на месте. Эту удачу надо ценить.

Александр Сергеевич Пушкин написал «Капитанскую дочку», где смог разглядеть правду Гринёва и правду Пугачёва. Се – зарок.

Сергей Александрович Есенин написал «Анну Снегину», где смог разглядеть правду помещицы Снегиной, русского большевика, русского мужика.

Александр Александрович Блок написал «Скифов» – которые вмещают в себя если не всё, то очень и очень многое: азиатские волны, кавказские волны, славянские рубежи, новые приливы и отливы.

Россия будет беречь все народы, живущие на её территории, и помнить, что русский менталитет, русский язык, русский гений почти уже тысячу лет – определяющий центр евразийского единства.

Россия неизбежно будет конфликтовать с те- ми или иными соседями: по той простой причине, что мы раз в сорок больше любой европейской страны – значит, у нас объективно в сорок раз больше протяжённость границ, и в сорок раз выше вероятность иметь те или иные спорные моменты во взаимоотношениях с кем бы то ни было. Никакой нацеленности на конфликт здесь нет – исключительно арифметика.

Наши традиции добротолюбия и веротерпимости ни в коей мере не противоречат нашим военным традициям. Кто не хочет этого понять – будет иметь дело с якутскими стрелками и сибирскими полками, с чеченским спецназом и бурятскими танкистами.

Наша страна неизбежно будет наследовать всей своей истории сразу и питаться мудростью всякого народа, её населяющего.

Видя русскую правду, мы неизбежно разглядим правду всей непомерной России.

Время примирит нас всех, а пока наша задача – примирить времена внутри русской истории.

Это не так сложно, как может показаться.

Не надо сводить счёты, не надо звать ангажированных людей на раздел пирога. Этот пирог – не делится: он общий. Споря вокруг этого пирога, можно задуть любую из тысячи свечей, что горят на нём. К чему?

Если мы здесь – значит, все эти времена, и все идеологии, порождённые прошедшими временами, работали в конечном итоге на нас.

Когда великого Шамиля, после многолетней войны с русскими, везли в Санкт-Петербург, он сказал: «Если б я знал, что Россия такая огромная, – я бы не стал с ней воевать».

Русская история – такая же огромная; не пытайтесь бросить туда камень, в лучшем случае смоет волной вас самих.

Всякий, кто хочет преподать нашу историю через призму одной идеологии, – обворовывает нас.

Идеология – всего лишь выбор способа экономических и социальных отношений на ближайшее будущее.

У российского народа, у искусства, у истории – нет идеологии.

Белый генерал, идеалист и герой Анатолий Пепеляев, помыкавшись меж русским мужиком и якутским кочевником, в итоге записал в дневнике: «У народа идеи нет».

Он был в отчаянье, но отчаиваться тут нечему.

Идеи нет, и она не нужна.

Но если всё-таки спросят о будущей идеологии, что ж. Наша идеология на будущее – быть соразмерными всему нашему прошлому.

Всему прошлому: европейскому, азиатскому, кавказскому, дальневосточному, «белому», «красному», анархическому, демократическому, монархическому, бунташному, верноподданническому.

Всему, говорю, прошлому, а не части.

Наше личное бессмертие – наша душа.

Россия – наше национальное, общенародное бессмертие.

По поводу будущего мы всё равно поссоримся. По поводу прошлого нам делить уже нечего: оно неделимо.

Слияние трёх рек

Говорят, в России всё не как положено. Всё не то, чтоб наоборот, а как-то по-своему.

Смотришь – и кажется, что тот, на кого ты смотришь, нарядил всё наизнанку. Подошёл поближе – нет, всё в порядке. Отошёл на два шага – объект рассмотрения вообще исчез.

В испуге бросаешься прочь – и понимаешь, что он на плечах у тебя сидит.

Всё у нас так.

Вот, к примеру, слияние Оки и Волги, так называемая «Стрелка».

Вроде бы считается, что Ока впадает в Волгу.

Однако от истока до места слияния у Нижнего Новгорода Ока на 187 км длиннее Волги. То есть, если по уму – Волга впадает в Оку.

Но это ж совершенно немыслимо!

Как Волга может впадать в Оку, если в Оке полторы тысячи километров, а в Волге больше трёх с половиной тысяч?

Тем более, что именно Волга несёт воды многих русских рек, в неё впадающих, в Каспийское море.

Хотя, как сказать, в море. Дело в том, что Каспийское море – не совсем море, а самое большое бессточное озеро.

То есть, реки русские собираются-собираются, собираются-собираются, – 150 тысяч притоков! – но до океана ни одна капля нашей воды не дотекает. Всё в дом, всё дом.

Кажется, в этом есть какой-то мистический смысл. Или, напротив, никакого нет. Но когда никакого смысла нет – это ещё более мистично.

Или вот ещё.

Русские патриоты любят пересчитывать, какое количество в центральной Европе, или, скажем, в Прибалтике наименований тех или иных объектов имеет славянское происхождение. Это как бы повышает самооценку патриотов. Они убеждают себя, что наши предки жили повсюду, в том числе по всей Европе.

Никак не пойму: в чём прелесть того, что наши предки жили по всей Европе, – и должен ли я радоваться тому, что их оттуда прогнали?

И зачем вообще искать причину для самоуважения во всём этом, если мы и так живём в самой большой стране мира?

Наконец, если мы раньше жили буквально везде, то где всё-таки жили все остальные?

Может быть, пока мы жили везде, – они жили у нас дома?

Например, говорят, что Ока – слово балтийского происхождения. До прихода славян, уверяют нас учёные, балты жили по верхнему и среднему течению реки.

В литовском и латышских языках слово «akis» (или, у вторых, «acis») означает «прорубь», «ключ» или даже… «глаз».

«Око» и «Ока» – ближайшие соседи по значению.

Есть и другая теория, что это не какие-то там литовские или латышские ключи и проруби, а просто общеевропейское «аква» – вода. Просто славяне ленились «квакать» и вообще два согласных подряд произносить, посему у них получилась Ака, которая затем, чтоб её не путали с АК (автомат Калашникова), переименовалась в «Оку».

Как бы то ни было, когда мы пьём «Аква Минерале», мы должны помнить, что и эта минералка тоже названа в честь нашей родной русской реки.

Хотя всё равно не очень понятно, отчего древние славяне были настолько ленивы, что не стали придумывать своего слова для кормящей их реки, а воспользовались ворованным.

Можно попытаться представить, как это было. Выходят из тёмного леса, жмурясь на солнце, кудлатые, бородатые прародичи русичей, видят возле речки бритых, благовоспитанных, симпатичных балтов в деревянных башмаках, и, недолго размышляя, решают их прогнать.

Неприятно рыча и размахивая суковатыми палками, русичи прогоняют балтов от реки, и немедленно садятся доедать подгорающую на костре рыбу, но потом вдруг, вспомнив одну важную вещь, посылают за балтами самого младшего – к счастью, те не успели далеко убежать. Младший из русичей догоняет их и спрашивает:

– Мужики, это, мы забыли спросить… а как называется вот эта штука…

– Какая?

– Ну, где много воды, которая течёт, и в ней живёт вкусная рыба.

– А, эта… Акис!

– Акис?.. Нормально.

Пока молодой возвращается к костру, он, естественно, забывает странное слово, и на вопрос, как зовут эту, сырую и мокрую, длинную вещь, говорит:

– Эта… как её… Киа? Киса?.. Ока!

С Волгой – та же самая история.

Раньше она называлась Итиль, Идель, Атал и даже Ра.

Но прижилось название Волга. Говорят, что и это имя произошло от балтийского. Слово «валка» означает у балтов одновременно и «текущий ручей», и «заболоченное место».

Некоторые бывшие, действующие, и, допускаю, будущие народы России любят рассуждать на тему, что русские – их непутёвые дети.

К примеру, все народы, входившие в Орду (в том числе – татары, буряты, якуты, а также казахи, таджики, узбеки), считают, что они передали нам наследство Чингисхана – территорию, привычки и даже государственность. И мы этим пользуемся до сих пор. В свою очередь, украинцы уверены, что они нас выносили в своей колыбели, а мы выросли и всё забыли. Или, напротив, не забыли, а, будучи уже половозрелыми, норовим забраться в колыбель и покачаться, как в детстве.

Если по совести, прибалты должны с нас брать ежегодную выплату за использование слов «Волга» и «Ока».

Поёт, к примеру, Людмила Зыкина «Издалека-долго течёт река Волга», а латышские и литовские юристы уже шлют счёт на радио: словечко-то наше, будьте добры передайте нам копеечку.

Или запела группа «Чайф» песню «Ока-река», а юристы снова тут как тут: давайте ещё копеечку.

Впрочем, у нас всегда есть способ время до выплаты оттянуть.

Потому что ещё историк Василий Ключевский предполагал, что Ока – это славянизированная форма от финского «ioku» («река»). А Волга, в свою очередь, – форма от финского «valkea» («белый»). Видимо, финнам река казалась белой и светлой от солнечного света днём, и сияющей от лунного света ночью.

Так что, пусть пока балты с финнами судятся, а у нас других забот полно.

Лучше мы вспомним, что с давних времён сохранились притчи о том, что Волга – это дорога к Солнцу, путь в вечность.

Казалось бы: какой ещё путь в вечность, если всё это плывёт в Каспийский, запертый от всех бассейн, и никуда оттуда не прорывается.

Но, подождите секундочку, я вам сейчас объясню.

Дело в том, что древние люди были очень прозорливы, и видели на многие века вперёд.

Помните, как звали собачек, которые первыми совершили орбитальный космический полёт и вернулись на Землю невредимыми?

Правильно, Белка и… Стрелка!

В месте слияния Оки и Волги более чем уместны располагающиеся там, с одной стороны, Спасский собор Александра Невского, а с другой – памятник лётчику Валерию Чкалову. Они символизируют наши земные и небесные дороги к солнцу, к вечности.

Но там, на Стрелке, должен стоять ещё и памятник Стрелке! (И примкнувшей к ней Белке.)

Только на первый взгляд сочетание той самой, в космос улетевшей, собачки и двух рек мало чем связано.

На самом деле, от Стрелки – до космоса – рукой подать!

Кто бы тут ни жил в давние времена: балты, германцы или финны, – однажды явились сюда русы и сказали: милые наши соседи по планете, отошли бы вы немножко в сторону, а мы здесь останемся; нам ещё Стрелку в небо запускать.

Стрелка – слияние Оки, Волги и реки небесной, в которую впадает всё сущее.

Первые князья – наши будущие князья

Размышляя о насущном, сегодняшнем, болезненном, нужно чаще оглядываться: иногда получается, что именно так ты смотришь вперёд.

У древнерусского писателя, как правило, не было имени.

Древнерусские писатели переписывали друг за другом в летописи один и тот же канонический текст, добавляя время от времени новые события: победу, поражение, явление святого.

Они как бы сплетали венок – и добавляли туда яркий цветок, один. Весёлый или печальный цветок.

Древнерусский писатель, в числе других своих качеств, обладал, к примеру, таким: победу и свободу он понимал как обретение пространства, а поражение – как потерю пространства, «тесноту».

Этот важнейший древнерусский литературный зарок будет характерен в дальнейшем для всякого русского писателя – от Ломоносова и Пушкина до Бродского и Юрия Кузнецова – априори, на «генетическом уровне».

Впрочем, есть у нас и другие писатели. Для них и наше поражение, и «теснота» – тихий семейный праздник.

Они тоже пишут на русском языке. Иногда даже неплохо. Но они – на других книжках учились.

Пресловутые стихи Бродского на отделение Украины – если смотреть на них в контексте древнерусской литературы – это стихи на потерю пространства, стихи о потере свободы, о поражении.

Чудаки думают, что это вывих сознания Бродского, – а это всего лишь эхо тысячелетней литературной традиции, заговорившей и через гениального Иосифа.

Древнерусский писатель считал необходимым перечислять каждое место, где случилось то или иное событие. Ценность этого места была абсолютной. Дмитрий Лихачёв называл такие места «маяками».

Русская история (и древнерусская литература) расставляла свои маяки и двигалась меж этим светом – один маяк на западе, другой на востоке, третий на севере, четвёртый на юге.

Ряд нынешних последователей русской литературы эти маяки убирает. Здесь вашего маяка, говорят, не стояло.

Или, к примеру, могут призвать на помощь пожарных из других земель: затушите, мол, этот маяк, а то смердит.

Но в древнерусской литературе все эти имена названы.

Мы помним то место на Волге, где конь святого Глеба запнулся и сломал себе ногу, о чём нам сообщает автор «Сказания о Борисе и Глебе». Мы изрисовали русскую землю стрелами стремительных походов из «Повести временных лет». Мы знаем, где крестился Владимир.

Другое важное качество древнерусской литературы – заворожённость не только горизонтальным пространством русской земли, но и всей предыдущей историей – гордыми князьями, их дружинами, их богатырскими подвигами: своеобразной вертикалью нашего мышления.

Эти вертикаль и горизонталь образуют некий крест: когда наше пространство и наше прошлое строят нашу судьбу.

Древнерусский писатель одновременно писал о стремительных походах (движение в пространстве) и о предках действующего великого князя (движение во времени).

В наши дни из уст в уста передаётся нехитрая прогрессистская мысль о том, что мы на своих «бессмертных полках» гордимся подвигами, которые не свершали, – но если б о том же сказали древнерусскому писателю, он даже поленился бы отвечать на подобные глупости.

Дмитрий Лихачёв объяснял это так: «Древнерусские представления о времени исключали нас самих из восприятия времени. Прошлое находится впереди какого-то причинно-следственного ряда, настоящее и будущее – в конце его, позади. “Передние князи” – это давние, первые князья. “Задние события” – последние. Поэтому “переднее” – прошлое – и было самым важным, как начало событийного ряда, как его объяснение, первопричина. Он этого и “внуки” казались только наследниками славы и политики своих дедов и прадедов. Они могли наследовать “путь” дедов – или растерять их наследство и, как следствие, лишиться славы дедов».

Сегодня в зубах, как чужую палку, наши «прогрессивные» литераторы и мыслители таскают туда-сюда понятие «прогресс».

Но в древнерусской литературе такое понятие как «прогресс» – в любом синонимическом виде – отсутствовало вообще.

В древнерусском понимании «прогресс» – это не движение «вперёд», подальше от славы и привычек своих дедов. Истинный русский «прогресс» – это стремление быть как «передние князи».

Это не я сказал, это я – прочитал. Так завещал нам древнерусский безымянный писатель. Сотни древнерусских безымянных писателей так завещали.

Давно пора это записать красивыми буквами в главной национальной книге – и всякого чудака, который приходит сюда говорить о «прогрессе» и прочей «поступательной истории», валять в перьях и выставлять на посмешище.

Грозный день радости

Мы имеем привычку помещать всякую историческую личность в сегодняшний контекст, измеряя её достоинства и недостатки сообразно тому, что имеет на день текущий высшую ценность.

Или то, что кажется нам таковой ценностью.

Объект непрестанных споров – Иоанн Грозный.

Одни говорят, что при нём империя разрослась географически, и, как следствие, население многократно увеличилось: земли-то брали вместе с жителями.

Другие пытаются доказать, что Грозный воспринимал русского человека как раба, а наследственное рабство мы, как известно, пытаемся в себе изжить. И так получается – не ахти, а тут ещё Грозному памятник поставили. Хотя ведь, боже мой, в Орле! Далеко за МКАДом. Даже не на Красной площади! Но крик стоит, словно этот памятник скоро из Орла на очередной «прогрессивный» митинг прискачет и переедет всех пополам.

Противники установления памятника Иоанну Грозному с завидной убеждённостью говорят о том, что этого кровопийцу осудил сам народ, поименовавший его «иродом»; а народ у нас – высший суд.

Народ, впрочем, Петра Великого считал антихристом, Николая II именовал «кровавым», зато Сталин по-прежнему остаётся самым почитаемым политиком в России, невзирая на сериал «Московская сага» и многолетнюю работу Николая Карловича Сванидзе на телевидении.

На мнение народа у нас принято ссылаться, только когда оно совпадает с мнением прогрессивной части интеллигенции.

– Мужик, Грозный хороший был царь?

– Ирод!

– Вот видите!

– Что «вот видите?» Мужик, подожди, а Ельцин хороший был?

– Ирод!

Тут либо сразу двум иродам сносить памятники, либо вообще на мужика не ссылаться.

Либо, как положено в демократических странах, оба памятника оставить и суету не наводить.

Тем более, что фольклорные источники, касающиеся Иоанна Грозного, весьма разнооб- разны и заключают разнородные оценки его деятельности. Не ставя целью обобщать весь фольклорный свод, приведу лишь один показательный пример.

Сохранившиеся в достаточном количестве песни о Степане Тимофеевиче Разине – одном из любимейших персонажей русского народа – имеют некоторые важные для нашего разговора особенности. Во многих песнях казнит Разина – Иоанн Грозный. Но напомню, что казнь его случилась в правление Алексея Михайловича из династии Романовых.

По мнению сочинявшего и певшего эти песни народа, Алексей Михайлович, по прозвищу Тишайший, не был столь состоятелен, чтоб казнить самого Разина. Нужна была соразмерная Разину фигура. Таковым оказался Грозный царь.

Несмотря на то, что при Алексее Михайловиче состоялось воссоединение Украины с Россией, он всё-таки не тянул на эту роль: значимости не доставало.

Характерно, что в народных песнях, о которых идёт речь, Грозный не выглядит злодеем. Разина, конечно, жаль, но в целом ситуация подаётся внеэмоционально. Разин погулевал, Грозный царь, осерчав, нахмурил брови и приказал срубить казаку головушку. Два серьёзных человека не смогли разойтись на просторах суровой русской истории, бывает.

И вот что ещё интересно. Песни эти создавались в течение следующих полутора столетий, в том числе после смерти Петра Великого, сына Алексея Михайловича. Историческая аберрация могла бы привести к тому, что народ устроил бы встречу Разина не с Грозным, а с Петром: отчего бы и нет? Полтора века спустя, за неимением под рукой печатных источников, русские люди вполне могли ошибиться в датах: чтоб попасть на суд к Грозному, Разину надо было буянить на сто лет раньше, а чтоб угодить в лапы к Петру – лет на тридцать-сорок позже. То есть, вероятность смещения разинского бунта чуть вперёд была даже выше.

Но нет, русские песнетворцы отправляли Степана Тимофеевича именно к Иоанну Васильевичу. Царь-ирод оказывался предпочтительнее царя-антихриста.

Основной причиной столь высокого положения Грозного в национальном сознании являются не географические приобретения как таковые – они имелись и у Алексея Михайловича, и у Петра Великого.

Да, то, что при Грозном Русское государство стало больше всей остальной Европы, впечатляет; видимо, где-то здесь находятся истоки сложного европейского отношения к нам: с чего бы у этих варваров такая огромная земля? Откуда они взялись вообще?

Однако русскому мужику до всех этих просторов дела было мало. Глобуса он не имел, оценить просторы не мог.

Зато у этого мужика имелась колоссальная и, как мы даже без малого пятьсот лет спустя понимаем, неистребимая травма: он помнил, как однажды и на многие века была унижена Русь; он знал про Ордынское иго.

История взаимоотношений с Ордой была даже не частью национальной памяти – а едва ли не всей памятью целиком, причём по большей части пугающей, чёрной.

Ни победа Дмитрия Донского на Куликовом поле, ни случившееся сто лет спустя, в 1480 году, стояние на Угре, согласно официальной точке зрения, положившее конец игу, – не вытравили этой травмы. Непрестанные набеги с территорий Казанского ханства и Крымского ханства не позволяли ни о чём забыть.

Только в правление Иоанна Грозного было осуществлено до сорока походов казанских татар на русские земли – в регионы Нижнего Новгорода, Вятки, Владимира, Костромы, Галича, Мурома, Рязани, Вологды. Это почти вся русская земля на то время – за исключением стольного града, который крымцы ещё успеют сжечь в правление Грозного, и ещё свободного Новгорода.

Знание простого русского человека об Орде было знанием о непобедимой тьме; оно являло собой жесточайший сгусток трагедий, обид, мук.

Для русского человека эпохи Иоанна Грозного доордынская Русь была почти неразличима.

От дедов, прадедов, прапрадедов русский человек принял одно: Орда была всегда.

Орда беспощадна, Орда неоспорима, Орда сожгла сотни городов и деревень, увела тысячи и тысячи голов скота, продала тысячи и тысячи жён и дочерей на невольничьих рынках.

Орда – это чудище ненасытное, многоголовое, ужасающее.

И вот в 1552 году Грозный берёт Казань.

Это вам не Куликовская битва, через два года после которой Орда вновь сожгла Москву. И не стояние на Угре – что там стояние! – это поход и долгожданная, невозможная, необъяснимая победа.

Тогда случился абсолютный слом сознания.

Когда сегодня говорят, что Иоанн – синоним рабства, в это слово вкладываются нынешние, по сути, нелепые, паразитарные смыслы.

Русский человек эпохи Грозного воспринимал рабство более чем конкретно: в любой день может накатить злое воинство, накинет тебе верёвку на шею, если ты ещё здоров и полон сил, изнасилует у тебя на глазах твою дочь и оставит малолетнего грудного сына задыхаться и кричать в пылающей деревне. Вот, чёрт возьми, рабство – а не те эфемерности, которыми сегодня многие так трогательно озабочены.

…Затем Грозный пошёл по следам откатывающейся и переходящей в русское подданство Орды – Астрахань, Сибирь. В 1556 году была разрушена одна из прежних столиц Золотой Орды – Сарай-бату.

Это, конечно, не было никакой колонизацией, как иногда представляют то движение Руси на восток. Если и был русский Грозный царь колонизатором – то вослед Чингисхану: тем более, что и сам, по матери, Иоанн Васильевич род вёл от Мамая, что для ордынской знати, давшей основу многим великим дворянским родам, имело огромное значение.

Послесловием к этому может служить полная победа в 1572 году русских войск над войском Крымского хана, пытавшегося вернуть Астрахань и Казань и возродить Орду.

Триста с лишним лет – вы только вдумайтесь в эту цифру! – длилось противостояние. И – закончилось.

Чтоб осознать масштабы тех событий, мы даже не можем подыскать подходящего примера.

Представьте себе, что война с фашизмом длилась не четыре года, а хотя бы лет тридцать?

Или, если совсем близко к нашим дням, то такой пример. Девять десятых населения России было счастливо в день возвращения Крыма. И до сих пор большинство из нас рады этому событию, как чуду.

А теперь помножьте эту радость на сто раз, или даже на тысячу – ведь сегодняшний Крым не был источником бесконечных страданий для жителей России, а только лишь свидетельством двадцатилетнего – но не трёхвекового – национального унижения.

И когда радость внутри вас, заполняя всё ваше сознание и отменяя бесконечную чёрную память, станет почти невозможной, – вы, быть может, поймёте, чем русские люди обязаны Иоанну Васильевичу.

Грозный – не синоним рабства. Грозный – символ того, что рабство преодолимо.

Когда сидишь в столичном кафе, помешивая ложечкой свой утренний эспрессо, эти нехитрые вещи понять сложно.

Но если вдруг обнаружить себя в зиндане, затравленным, полуголым и всеми плюнутым, – некоторые исторические реалии сразу станут ближе и понятней.

…А вообще Грозный, конечно же, был деспотом, а временами – параноиком. И вообще – жестоким человеком. Кто бы спорил.

Сорок сороков украинской войны

14 апреля 2014 года киевской стороной был подписан приказ о начале «антитеррористической операции» на Донбассе.

Противостояние длится уже дольше Гражданской и дольше Отечественной – пусть и с неизмеримо меньшим количеством жертв.

Несмотря на многочисленные «перемирия», на Донбассе не было и дня без перестрелок, и не случалось недели подряд – без потерь.

Количество погибших с той и другой стороны – мирных, военных, местных, заезжих, – исчисляется десятками тысяч человек. Точные цифры в ближайшие годы никто не назовёт.

За минувшие годы мы сотни раз слышали упрёки в том, что российская власть неспешна и боязлива: если и так весь мир обвиняет нас, что мы воюем на Украине, – почему бы действительно не ввести туда войска? Как сделал когда-то один из русских государей.

Иногда создаётся ложное ощущение, что раньше всё происходило очень быстро, а сейчас – всё идёт крайне медленно.

Но давайте вспомним.

В 1648 году, после ряда побед над поляками, Богдан Хмельницкий отправил Алексею Михайловичу письмо с просьбой принять в подданство запорожских казаков.

(«Путин, введи войска!»)

Решения в белокаменной и тогда принимались не слишком поспешно.

Спустя почти три года, в феврале 1651-го, созвали Земский собор, где, в числе прочего, было объявлено о желании Хмельницкого и запорожцев перейти в русское подданство.

Однако решение о «вводе войск» не при- няли.

Повоюй, Богдане, ещё немного сам, – посоветовала московская сторона.

Только 1 октября 1653 года Москва решилась взять запорожских казаков в подданство.

Алексей Михайлович знал: это неизбежная война с Польшей.

Более того, он сообщил «европейским парт- нёрам» о своём намерении – в частности, посчитал нужным объяснить причины принятого решения французскому королю Людовику XIV: чтоб нас не воспринимали захватчиками.

(Сейчас часто повторяют: «России не стоит отчитываться ни перед кем! Во все времена мы принимали решения сами, не оглядываясь на Европу!» Нет, это не так.)

18 мая 1654 года московский царь лично выступил в поход. На шестой год описываемой истории!

Началась тяжёлая война с поляками.

Осенью 1656 года с Речью Посполитой было заключено Виленское перемирие.

В июле 1657 года умер Богдан Хмельницкий. В августе на Чигиринской раде казацкая старшина возложила гетманские обязанности на Ивана Выговского, – до момента достижения Юрием Хмельницким полнолетия.

В октябре 1657 года, на Корсунской раде, Выговский был избран гетманом Украины. После чего присягнул Речи Посполитой и пошёл походом на Киев и другие, уже освобождённые русскими, города.

России пришлось направить на борьбу с Выговским отряд Запорожского войска Белгородского разряда.

Гетман Выговский вновь поклялся в верности царю.

Но вскоре выговцы, при поддержке польских войск, опять начали военные действия. В Конотопской битве 28 июня 1659 года победу одержал Выговский.

Исход Конотопской битвы, тем не менее, не укрепил положение Выговского и не предотвратил его скорое свержение.

На территории нынешней Украины шла полноценная гражданская война. Выговского поддерживала польская корона. За спиной «пророссийских террористов» – в лице полковников Ивана Богуна, Ивана Сирко, Якима Сомко – стояла Москва.

Победу одержали наши. Выговский был вынужден сложить гетманскую булаву.

Но смута в Гетманщине продолжилась. Польша не уступала Москве её завоеваний.

Началась очередная польская война, результатом которой стал заключённый 13 января 1667 года мир в деревне Андрусово.

Согласно мирному договору, царь Алексей Михайлович приобрёл Смоленск, Северскую землю, левую сторону Днепра и, кроме того, взял Киев на два года – можно сказать, в аренду. Спустя два года мы должны были его вернуть.

Правобережная Украина, согласно договору, осталась во владении Речи Посполитой.

Война продлилась 15 лет! Но история противостояния вовсе не закончилась.

В 1672–1681 гг., при сыне Алексея Михайловича – Фёдоре Алексеевиче, началась новая война, теперь уже против Османской империи и союзного с ней Крымского ханства. Причиной распри снова была Украина.

Лишь по итогам Бахчисарайского мира Турция признала за Россией левобережную Украину и Киев – ставший, наконец, русским. Спустя 33 года после первого обращения Богдана Хмельницкого к московскому государю!

Правобережная Украина вошла в состав Российской империи только в 1793 году, при Екатерине II, – в результате второго раздела Польши. Спустя 145 лет после начала этой истории.

Россия, к счастью, живёт дольше, чем мы, и дыхание её – иное: для нас почти неприметное.

Конечно, многое хочется увидеть собственными глазами. Но, с другой стороны, разве мы не видели? На нашем веку уже случались чудеса.

Остальные придётся – заслужить, добыть, в крайнем случае – ждать их и верить в них.

Они неизбежны.

Мальчики кровавые идут

Недавно один известный русский публицист националистических взглядов сделал любопытное утверждение.

Каждый почитатель советского периода, написал он, вправе верить в свои ассоциации: одному мила лампочка Ильича, другому – дом Павлова, третьему – полёт Гагарина, четвёртому – великие стройки, советская поэзия, фильмы Гайдая и Рязанова и так далее.

Но в основании всего этого, сказал он, всё равно лежит убийство царской семьи: страшное злодеяние, с которым ничего уже не поделаешь.

И теперь, не совсем искренне огорчался русский националист, нам неизбежно придётся избавиться от всего советского наследства: оно порченое.

Оспорить это – не так просто; с пролитой кровью вообще сложно спорить. Кровь – самый весомый аргумент.

Но некоторые вопросы возникают всё равно.

В самую глубь времён уходить не станем: во времена усобиц и княжеской распри не раз и не два Рюриковичи вырезали Рюриковичей – своих родных и двоюродных братьев, дядьёв и племянников.

Рискнём напомнить лишь несколько общеизвестных фактов времени заката династии Рюриковичей и воцарения Романовых.

Иоанн Грозный, как мы помним, лично убил в ноябре 1581 года своего сына Иоанна Иоанновича. Есть и другие предположения о причинах смерти царского наследника, но версия убийства по сей день считается основной.

Другой сын Грозного царя – царевич Дмитрий – либо погиб вследствие несчастного случая, либо тоже был убит. По крайней мере царица Мария и ее брат Михаил утверждали, что царевича зарезали заговорщики.

Характерный момент: во время правления Бориса Годунова будущие зачинатели династии Романовых подверглись опале. На них донесли, что они собираются погубить и умертвить царскую семью, – и 26 октября 1600 года братьев Романовых арестовали. Пять сыновей старшего Романова были пострижены в монахи и сосланы в Сибирь, где большинство из них погибли.

Грубо говоря, Рюриковичи – или, если верней, то Годунов, который был роднёй Грозному царю, но Рюриковичем не являлся, – закончили в каком-то смысле тем же, с чего начали большевики. Большевики погубили царскую фамилию в финале, а Годунов губил, да не догубил – в самом начале.

Дальше явился Лжедмитрий, которого, заметим, вдовствующая царица Мария Нагая признала своим сыном.

Лжедмитрия, не взирая на признание царицы, убили русские стрельцы. Версию о том, что Лжедмитрий действительно был спасшимся ребёнком Грозного царя, до сих пор разделяет ряд учёных.

Царём стал Василий Шуйский, который совсем недавно тоже считал Лжедмитрия I настоящим сыном Иоанна Грозного.

Нельзя не вспомнить здесь Марину Мнишек – жену Лжедмитрия (или просто Дмитрия). Они были венчаны, и в 1606 году она была официально коронована как русская царица Марианна Юрьевна.

Не без оснований Марианна Юрьевна претендовала на московский трон, а своего сына Ивана считала наследником.

Но в 1613 году начал царствовать первый Романов – Михаил Фёдорович – и годом позже Марианну Юрьевну пленили, а её трёхлетнего сына – повесили.

Чтоб никто новой династии править не мешал.

Жалко нам убитых княжон – дочерей Николая Романова? Жалко. А трёхлетнего мальчика?

Что такое «лишний» наследник, в прежние времена понимали все, в связи с чем представления о гуманизме серьёзно корректировались.

К примеру, когда в 1670 году внук Михаила Фёдоровича, царевич Алексей Алексееевич, внезапно скончался в возрасте пятнадцати лет, бунтовщик и гулевой атаман Степан Тимофеевич Разин, взявший под контроль добрую треть России того времени, объявил, что на своём струге он везёт Алексея Алексеевича, спасшегося от желавших его погубить бояр.

Идя в бой, разинцы кричали: «Нечай!».

Нечаем – то есть, нечаянным, неожиданным – они прозвали Алексея Алексеевича: верней, того человека, что выдавал себя за наследника престола.

О насильственной смерти наследника в данном случае говорить не приходится; а вот ситуация с другим Алексеем – старшим сыном Петра Великого – куда сложней.

Отец, на весьма веских основаниях, посчитал его изменником. Утверждают, что Алексея Петровича пытали в присутствии отца. По официальной версии, наследник умер от удара, – но многие историки склоняются к тому, что наследника замучили до смерти.

Идём далее, по трудным маршрутам российской истории.

Иван VI – российский император, царствовал только первый год своей жизни, после чего был свергнут Елизаветой Петровной и оставшуюся часть жизни провёл в одиночном заключении. За всё время заключения этот несчастный человек не увидел ни одного человеческого лица, а к финалу жизни, судя по всему, двинулся рассудком.

Но даже сойти с ума ему не дали спокойно – и зарезали его в 1764 году во время попытки освобождения.

Скорее всего, взошедшая на трон Екатерина II сама разыграла этот жуткий спектакль: ранее ею уже был отдан приказ, что свергнутого императора следует немедленно умертвить, если кто-то предпримет попытку выпустить его на свободу.

23 года было шестому Ивану.

Нельзя здесь забыть и мужа Екатерины Великой – Петра III, тоже российского императора, низложенного волей его жены 28 июня 1762 года.

Петра тогда отправили в Ропшу, но прошла всего неделя, и он вдруг умер от геморроя. Пока был у власти – никак не умирал, а потом – раз, и всё. Наиболее известная версия: императора убил фаворит Екатерины Алексей Орлов.

Так просвещённая императрица погубила двух наследников царской фамилии. Сама Екатерина к династии Романовых не принадлежала.

Пока она была у власти, за низвергнутого и погубленного Петра Фёдоровича успело выдать себя сорок самозванцев. Самым известным из них является, конечно же, Емельян Иванович Пугачёв – великий буян и казачий атаман.

Третьей, хоть и не кровавой, но всё-таки жертвой Екатерины Великой стал её сын Павел Петрович. Императрица обязана была передать ему власть, когда он достигнет определённого возраста, но передумала. Сыну пришлось смиренно дожидаться своей очереди.

По смерти своей матушки Павел всё-таки начал царствовать, но был убит офицерами в Михайловском замке в собственной опочивальне в ночь на 12 марта 1801 года. Организатором заговора стал петербургский генерал-губернатор и глава тайной полиции Пален.

Это уже был девятнадцатый век.

В том же веке родился некто Владимир Ильич Ульянов.

Ни для кого в те времена не было секретом, что существование наследника или нескольких наследников престола сразу гарантирует любой государственности и всякому народу великие происшествия.

В результате этих происшествий не только представители царских фамилий могли потерять власть. Всё это могло послужить – и почти всегда служило! – началом великой смуты, когда погибали тысячи, а то и сотни тысяч вовлечённых в разнообразные конфликты людей. Всякий раз государственность трещала и рассыпа́лась, и ни в чём не повинные люди тратили огромные силы на преодоление кровавого хаоса.

Существование посторонних претендентов на власть было почти неизбежной гарантией войны. Посему в основе многих и многих государственностей лежат убитые наследники: отравленные, повешенные, задушенные и зарезанные.

Наказания Господня не избегает никто из совершивших столь чудовищные злодеяния.

И Советский Союз тоже в конечном итоге отравился пролитой кровью.

Однако досужие размышления вслух о том, что советское наследство маркировано убийством царской семьи, могут вести только те люди, которые всякую государственность почитают бедой и узаконенным злодейством.

Потому что если отрицать на этом основании всё советское, то и династию Романовых тоже, как мы видим, придётся списать со счетов. И Рюриковичей отправить туда же, в утиль.

И будем мы, наследники вождей, монархов и князей, сидеть в чистом поле и думать: а отчего ж мы в такой пустоте? Как мы оказались на промозглом сквозняке? Без наследства, без прошлого, без будущего?

Да потому что всякий хотел в угоду своим взглядам что-нибудь отменить, переименовать, перерыть, присыпать и сесть сверху, в одиночестве.

Подвинься, идеолог. Я тоже тут сидел.

По ком звенит октябрьский колокольчик

Всякий раз, когда близится осень, мы вспоминаем об Октябре 17-го.

Февраль нас интересует мало; и едва ли февральские события сегодня хоть кого-нибудь всерьёз волнуют, включая новейших самовыдвиженцев в состав очередного очень Временного правительства.

Большевистская правда, как ни странно, – жива; что до февральских событий – они предмет по большому счёту скучный даже для историков.

Но как думать про Октябрь, и тем более с каким настроением и лицом отмечать его, никто в современной России не знает; а если не знаем мы сами – чего ожидать от остального мира.

Между тем, события столетней давности навязчиво актуальны, это не столько история, сколько – насущное.

Революция та была порождена двумя стихиями: надломом в среде интеллигенции и глобальным разочарованием в среде народной, крестьянской даже в большей степени, чем пролетарской. Национальные движения в истории революции были вторичными, и послужили лишь следствием свершившегося распада.

Одна из основных проблем состояла в том, что чаяния интеллигенции и народные чаяния во многом, мягко говоря, не совпадали.

За десять лет до революции поэт Александр Блок писал о «двух реальностях». С одной стороны, видел Блок, стоит огромная молчаливая масса в сто пятьдесят миллионов, с другой – несколько сотен тысяч человек.

«По-прежнему два стана, – писал Блок, – не видят и не хотят знать друг друга».

Интеллигенция сама накликала революцию – но отказалась её принять и понять. «Грядущие гунны», о которых писал поэт Валерий Брюсов, вдруг явившиеся из недр собственного народа, – ошарашили и смяли интеллигенцию.

Спустя сто с лишним лет после тех событий у нас вновь сложился класс прогрессивной интеллигенции, требующей революционных перемен.

Конечно же, сравнивая прежние персоналии – Брюсова, Сологуба, Бальмонта, Мережковского, а пусть даже и Маяковского – с нынешними, сразу вспоминаешь известное высказывание о том, что всё начинавшееся как трагедия воспроизводится в качестве фарса.

Можно посетовать или посмеяться над качеством материала; но страна наша в любом случае на месте, и проблемы у неё – схожие.

Парадоксально, но это ведь наша интеллигенция все девяностые годы кричала о недопустимости революций. «Мы знаем, чем всё это заканчивается», – повторяли они тогда, как заговорённые.

Теперь они с лёгкостью необычайной утверждают прямо противоположное.

Не менее удивительный парадокс состоит в том, что большевистскую революцию столетней давности нынешняя интеллигенция считает проявлением холопства и скотства.

Только вообразите себе: народ в сто пятьдесят миллионов численностью в какой-то момент начал звереть от того, что является чем-то низшим по статусу в сравнении с несколькими сотнями тысяч людей, управлявших им.

Желали эти сто пятьдесят миллионов совершенно нормальных изменений: чтоб дети их учились в тех же учебных заведениях, что и барские дети, чтоб лечиться можно было у барских докторов, чтоб земельные наделы были достаточными для пропитания крестьянской семьи, чтоб весь народ обладал правами, соразмерными с господскими.

Справедливости, в общем, искали.

Тем не менее, представители современной интеллигенции твёрдо для себя решили, что в том противостоянии они были бы, как в известной повести Михаила Булгакова, преображенскими, а все остальные – шариковыми.

И та же самая интеллигенция пытается возбудить население России на новое противостояние с властью: забавно же.

Как и сто лет назад, интеллигенция не имеет представления, что́ на уме у миллионов их сограждан.

Политическая борьба в столицах идёт за ценности прогрессистские, зачастую – откровенно буржуазные; в то время как огромные массы населения к сегодняшнему «прогрессу» относятся скептически, а буржуазию – в лучшем случае презирают.

Социология констатирует: наиболее значимыми историческими персонажами для жителей страны – в куда большей степени, чем, казалось бы, примиряющие фигуры Александра Невского, или Минина и Пожарского, – являются Сталин и Ленин.

Условный «академик Сахаров» – своеобразная реинкарнация профессора Преображенского, к личности которого апеллирует наша интеллигенция, – вообще не конкурентен в этом ряду.

Интеллигенцию это мало пугает – как и прежде, она необычайно самоуверенна, и всерьёз думает, что мрачное большинство примирится с их победой.

Более того: как и сто с лишним лет назад, российская власть – неплохо зная интеллигенцию и время от времени манипулируя ей – едва ли всерьёз осознаёт, с каким народом имеет дело.

Народ смотрит и, как водится, молчит. До какой-то поры.

Пока мы видим на столичных улицах только бунтующих подростков.

Но киевский Майдан и февраль 1917-го – тоже начинались с брожения студенческих толп.

Куда потом подевались все эти студенты, никто не ведает.

Масоны и маршалы

Рассуждая о русской революции, её противники старательно воспроизводят одни и те же шаткие доводы.

Даже если иные из нас предпочитают монархию любому другому способу управления государством, надо уже как-то принять тот факт, что большевики не свергали царя. Большевики свергли либеральное Временное правительство.

Борьбу против большевиков начали не люди, сражавшиеся за Веру, Царя и Отечество. Первым их противником стал Лавр Корнилов: генерал, по приказу Временного правительства взявший под арест царскую семью.

В числе ближайших соратников Корнилова был Борис Савинков – эсер, революционер и террорист, долгие годы работавший на свержение монархии. Савинков служил комиссаром Временного правительства в отряде генерала Петра Краснова и занимался формированием Добровольческой армии.

Другой виднейший деятель Белого движения – генерал Михаил Алексеев – также был причастен к отстранению Николая II от власти. Кроме того, как и многие деятели Временного правительства, Алексеев являлся масоном.

Люди, по сей день выступающие против большевиков и Ленина, действительно считают, что России было бы лучше, если б в двадцатом веке ею управляли либеральные деятели, террористы и генералы, изменившие присяге?

Памятуя о том, что часть аристократии покинула Россию, а власть взяли, как у нас некоторые утверждают, «кухарки и бандиты», стоит отдавать себе отчёт в том, что Ленин – тоже дворянин; и если бы только он. Дзержинский, Крестинский, Куйбышев, Орджоникидзе, Бокий – все они были дворянами.

В этом месте обязательно стоит напомнить, что в составе первого Советского правительства был один еврей. Троцкий.

В Красной Армии служило до семидесяти пяти тысяч бывших царских офицеров, из которых порядка шестидесяти тысяч имело дворянское происхождение.

Привычка новейшего российского кинематографа (впрочем, позаимствованная у режиссёров советского времени) изображать красногвардейцев как стадо простолюдинов – вульгарна и даже противоестественна с исторической точки зрения.

Все утверждающие, что революция – дело рук этнически окрашенных групп, манипулировавших русским народом, – выступают, по сути, в роли русофобов: по той элементарной причине, что считают десятки тысяч русских дворян и офицеров объектами манипуляции нескольких сотен потомков ремесленников и лавочников.

Должность главнокомандующего всеми Вооруженными силами Советской Республики занимал Сергей Сергеевич Каменев – кадровый офицер, полковник императорской армии, закончивший академию Генштаба в 1907 году.

В должности начальника Полевого штаба Красной Армии служил потомственный дворянин, генерал-майор императорской армии, Павел Павлович Лебедев. На посту начальника Полевого штаба он сменил Бонч-Бруевича, опять же происходившего из польских дворян.

Впоследствии многие царские офицеры и участники Гражданской войны – полковник Б. М. Шапошников, штабс-капитаны А. М. Василевский и Ф. И. Толбухин, подпоручик Л. А. Говоров, – стали маршалами Советского Союза.

Основной конфликт Гражданской войны – не сражение «кухарок и бандитов» с аристократами духа. Большевики произвели национализацию промышленности – более всего они ущемили интересы крупного капитала, отдав предпочтение интересам трудящихся. Более всего в Гражданской войне был заинтересован, образно выражаясь, российский список «Форбс», и те зарубежные финансовые игроки, что имели свои интересы в России. Проще говоря, это был конфликт социализма и капитализма.

Ныне эту простейшую суть постоянно пытаются подменить песнями про поручика Голицына и хождением с портретом последнего императора.

Первые законы, которые приняли пришедшие к власти большевики, репрессивного характера не носили. 2 ноября 1917 года была принята декларация прав народов России, отменившая все национальные и национально-религиозные привилегии. 11 ноября был принят декрет об отмене сословий, чинов и установлении единого гражданства. 18 декабря был принят декрет о равноправии женщин в гражданском браке.

Большевики явились во власть в качестве невиданных идеалистов, освободителей народа и, в лучшем смысле слова, демократов.

Большевики не устраивали Гражданской войны и после взятия власти никак в ней не нуждались. Война началась только в 1918 году, а инициаторами её стали военные деятели, свергшие царя, и стоявшие за ними политические и финансовые группы.

В Гражданской войне участвовали миллионы людей – представители самых разных этносов и политических группировок. Кроме того, четырнадцатью странами была осуществлена интервенция на территорию России. В подобной ситуации считать исключительно большевиков виновниками происходящего – мягко говоря, нелепо.

Столкнувшись с возможностью распада империи и сепаратистскими движениями на окраинах страны, большевики немедленно изменили тактику, и стремительно собрали бо́льшую часть империи, по итогам окончательно потеряв лишь Финляндию и Польшу, нахождение которых в составе России и ныне кажется неактуальным и чрезмерным.

Большевики никак не могут именоваться «разрушителями империи» – они её собиратели. Да, большевики именовали свои наступательные походы «интернациональными», но в результате мы всё равно видим традиционное российское «приращивание земель».

Ряд преференций, которые были получены национальными субъектами от большевиков, стоит воспринимать исключительно в контексте той обстановки: когда на фоне катастрофических последствий Первой мировой и экономического хаоса имели место интервенция и мощнейшие сепаратистские движения. Большевики самым элементарным образом торговались с народностями, входящими в состав России, чтобы иметь на них влияние большее, чем британцы, немцы, поляки, турки, французы или японцы.

Рассматривать все эти вещи вне исторического контекста – неразумно.

Довод о том, что большевики «подложили под империю бомбу», разделив Россию на республики, выводит исторический разговор в безвоздушное пространство: получается совершенно бессмысленная картинка – лежит себе империя, приходят большевики и кладут бомбу, чтобы затем взорвать собственное государство.

Процессы распада начались в Российской империи при Временном правительстве – в том числе на Украине и в Прибалтике. Разве Российская империя была поделена на советские республики?

23 декабря 1917 года было подписано англо- французское соглашение о разделе зон влияния в России: согласно нему, Великобритания получала Северный Кавказ, Франция – Украину, Крым и Бессарабию, США и Япония делили Сибирь и Дальний Восток.

Люди, подписавшие это соглашение, выступали во время Гражданской войны «союзниками» Белой армии. Это, как минимум, повод не разбрасываться ярлыками о разрушителях империи.

Про «бомбу» очень любили рассуждать демократы в девяностые годы. Посыл их высказываний объясним: они не желали быть виноватыми в распаде, но хотели свалить вину на других.

Здесь достаточно вспомнить сказанное в своё время Великим князем Александром Михайловичем Романовым: «Положение вождей Белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны – на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи».

Вы кому больше доверяете? Великому князю Романову или демократам девяностых?

В ответ нам скажут, что патриарх Тихон предал большевиков анафеме, и посему большевизм неприемлем в принципе.

Но ведь патриарх Тихон и Белое движение не благословил.

В отличие от наших современников, патриарх Тихон помнил, что уже 20 марта 1917 года Временное правительство приняло «Постановление об отмене вероисповедных и национальных ограничений», а 14 июля 1917 года – «Постановление о свободе совести», – чем фактически нивелировало влияние Русской православной церкви. Изъятие у церкви земельных участков, зданий и даже монастырей началось при Временном правительстве.

И кого в таком случае поддерживать?

Царя нет, он отрёкся. Есть Красная армия и Белая армия, воюющие друг с другом без благословения.

Надо оперировать реальностью, а не маниловскими представлениями о том, как было бы лучше, если б большевиков не было вообще.

Реальность – сложна.

Война народная, большевистская

Чтобы понять смысл и значение русской социалистической революции, надо для начала уяснить несколько простых вещей.

Не раз, говоря о войне 1812 года, задумывались мы, благодаря чему дарована была нам та победа. Да, гений Кутузова, да, блистательные офицеры, да, Милорадович, да, Багратион, да, Ермолов…

Но ведь против нас был Наполеон – непобедимый полководец, и его блистательные генералы, и едва ли не вся объединённая Европа. Одни только поляки, вечно обиженные на Россию – потому что сами всегда хотели занимать место России, а занимали исключительно своё! – выставили против нас 16-тысячную армию, и с необычайным воодушевлением умирали за Наполеона на русских просторах.

Нам было уготовано почти неизбежное поражение. Но мы выиграли.

Почему?

Потому что война стала – народной. Народ увидел и возненавидел супостата.

И когда мы говорим о Великой Отечественной войне, мы понимаем ровно то же самое.

На Гитлера снова работала почти вся Европа. Мы воевали не с немцами – а со всеми подряд, пошедшими нацизму в услужение. Они объединились, желая нам погибели почти уже неминуемой.

Да, гений Жукова, да, гений Рокоссовского, да, гений Шапошникова, да, Баграмян, да, Ватутин, да, жестоковыйная воля генералиссимуса Джугашвили-Сталина, – но ведь народ, все народы России восстали, упёрлись, вышли врагу навстречу умирать или побеждать.

И мы выиграли.

Но когда заходит речь о Гражданской войне, сразу возникает, казалось бы, неразрешимый вопрос: почему же победили – эти сиволапые, чумазые красноармейцы? А не блистательные белые офицеры, так похожие на поручика Брусенцова, верней, на Высоцкого.

И тут же начинаются разнообразные интеллектуальные пляски.

Ах, если б не «красный террор», всё было бы по-другому.

Красные, белые, зелёные вешали, стреляли, резали друг друга с равным остервенением – но во всём виноваты отчего-то одни победители.

Пусть они, пусть.

Однако разве террор может сломить русского человека?

Поляки, шедшие с Наполеоном, жутко мстили – в том числе русским мужикам и русским священникам – за разделы Польши, – хотя мужики и священники Польшу точно не делили.

Русских били за то, что они русские. И что, русские испугались?

Нацисты превзошли всех и творили неслыханные злодеяния.

Но разве это помогло им?

Или ещё другая песня есть: против истинно, посконно, домотканно русских воевали латыши, китайцы и товарищ Троцкий, понаехавший из черты оседлости, – вот они взяли матушку-Россию в заложницы и надругались над нею.

Ну, товарищей из черты оседлости даже в составе первого советского правительства уже сто раз пересчитали – они даже там большинства не составляли, чего уж про Красную армию говорить. Что до латышей и китайцев, то здесь совсем незадача выходит.

А за кого ж тогда воевали британцы и французы в Мурманске и в Архангельске? За большевиков, что ли? Вроде нет.

Кого поддерживали немцы на Украине? Красную сволочь? Опять нет.

На кого ставили японцы во Владивостоке – никак, на Ленина? Увы, и здесь всё не так.

Поляки с кем воевали, с «белыми» или с «красными»? С «красными».

Басмаческое, как нынче его назвали бы, «сепаратистское» движение, поддерживаемое турками и всё теми же британцами, – оно с кем боролось? С «красными» командирами или с какими-то другими?

Кто бы тут говорил про китайцев и про латышей, но вот только не сторонники «белого» дела.

Тысячу копий переломали уже, споря о том, брал ли Владимир Ленин накануне революции немецкие деньги или не брал. Но никто в связи с этим не задастся банальным вопросом: допустим, немцы хотели разрушения России и насыпали Ильичу монет. А британцы, французы и японцы – они что, шли воевать за монархию и национальные русские интересы? Вы всерьёз так думаете?

Ленин брал немецкие деньги – плохо. А Колчак японские – это уже хорошо?

Что за логика такая.

И, другой, на засыпку, вопрос: отчего же взявший у немцев деньги Ленин немедленно занялся воссоединением Украины с Россией – вместо того, чтоб немцам её подарить; и одновременно самым активным образом приступил к подготовке революции в Германии?

Он что, был настолько глупым агентом, делая всё наоборот? Плохо читал по-немецки и перепутал текст приказа?

Военспецов в Красной армии из числа «бывших» было никак не меньше, чем в Белой армии.

Подумаем на досуге: отчего они все перешли на сторону большевиков? Потому что они были предателями России? Или, может, напротив – желали её спасения?

И кто в таком случае взял Россию в заложницы? Великий полководец Брусилов, преподававший красным командирам воинскую науку? Есть тут у нас кто-нибудь, кто Брусилова объявит врагом Отечества?

Сколько бы мы ни судили о «красных» и «белых» по новейшему лукавому кинематографу, но, если сохранившиеся фотографии той поры рассматривать, вдруг обнаруживается, что отчего-то сиволапые красноармейцы, равно как их командиры, выглядели ничуть не хуже их белогвардейских противников.

И сколько бы ни пытались нам перечислять красноармейские фамилии, напирая на то, что Фрунзе и Блюхер – это нерусь какая-то, всё время хочется пожать плечами и спросить: а что, барон Врангель на юге России или глава Северного фронта Евгений Карлович Миллер – были более русскими?

Может, несколько более существенная разница заключается, к примеру, в том, что за Фрунзе и Блюхером стояла Москва, а за Миллером – Лондон, а за Врангелем – Париж?

Что вовсе не отменяет любви к Родине у вершителей и солдат «белого» дела.

Однако по итогу о войне Гражданской, увы, имеет смысл говорить как о ещё одном этапе вечной Отечественной. И в очередной раз выиграли в той Отечественной войне – русские люди.

Совсем другой вопрос – ошибались они или нет; был ли марксизм химерой, или не был. Сегодня про другое разговор.

Разговор про то, что Щорс и Котовский на Украине были представителями русского и украинского народов, и воевали за нашу родную землю и её интересы. А гетман Скоропадский и Петлюра представляли чьи-то другие интересы – и ровно по этой причине проиграли. Есть ли среди нас русские патриоты, которые в данном случае готовы доказать обратное?

Чапаев – это и есть русский народ, и потому стал мифологической фигурой, воистину народной. Каковой Колчак, увы, не станет – в том числе и потому, что в минуты откровенности сам признавался, что является кондотьером, сиречь – наёмником чужеродных сил.

Вы скажете, что я упрощаю.

Быть может, быть может.

Но если мы взыскуем куда более серьёзного разговора – то лучше перечесть «Тихий Дон» и «Хождение по мукам», – и разглядеть, наконец, как метало русского человека, пытавшегося понять, где таится самая последняя правда.

Победить русского человека могли только два других русских человека.

Революция октября 1917 года – стала национальным делом.

Народ выиграл.

«Мать моя – Родина, я – большевик», – написал русский национальный поэт Сергей Есенин – а не кто-то за него.

И когда нам в очередной раз начнут рассказывать, что «голубая» кровь, истинная аристократия России, – оставила Родину, поруганную большевиками, – и посему мы долгие годы прожили без Бунина, Шмелёва, Мережковского и Бальмонта, мы снова только усмехнёмся: оттого, что и Александр Блок, и Андрей Белый, и Валентин Катаев, и Владимир Маяковский, и Анатолий Мариенгоф – тоже являлись русскими дворянами.

А то у нас всё время только и говорят про «красного графа» Алексея Николаевича Толстого – как будто он один такой был.

Не один, конечно: среди литераторов, принявших революцию, дворян было столько же, сколько среди литераторов, не принявших её.

Даже на поле русской культуры схватка шла не между озверевшим грязным мужиком, поддержанным китайцем и латышом, а между теми, кто принял новую русскую государственность, и теми, кто её не захотел признать и понять.

Лишь когда мы научимся воспринимать революцию как русское национальное деяние – только тогда может получиться разговор о её смысле и её последствиях.

Если она действительно была, как минимум, попыткой освобождения человечества – то честь русскому человеку и хвала.

Если революция эта обернулась чем-то иным – то и здесь мы сами виноваты.

Никто нас в заложники не брал.

Сами всё это и сделали: крестьяне, рабочие, купцы, казаки, дворяне, – как русские, так и представляющие все остальные народы, жившие с нами одной семьёй.

Это всё мы. Это всё про нас.

Чудакам по рукам

В среде русских националистов последнее время распространена одна, вернее, даже две вульгарные идеи: о том, что украинство как идеологию создали большевики, и они же слепили территорию Украины. Посему – большевикам позор и анафема. С точки зрения исторической это и так, и не так.

Советская власть, в той или иной форме, продолжала российскую имперскую политику. В двадцатые годы по всей стране была проведена масштабная образовательная работа, многократно превышавшая аналогичные действия, имевшие место в монархический период. Строили огромную семью народов, были вполне по-русски щедры и деятельны: в национальных областях появлялись не только школы и университеты, но зачастую создавалась с нуля письменность, следом – светская литература, стремительно заявляла о себе национальная интеллигенция; и так далее, и тому подобное.

Фантастика: но огромные, рассчитанные на века процессы – умещались в десятилетия.

Понятно, что часть нынешних русских националистов считает всю эту работу лишней и даже вредной, а либералы об этой деятельности умалчивают. Но ни радикальные националисты, ни радикальные либералы империй не строят; они в них живут и размножаются, чтоб время от времени предъявлять свои счета прошлому: «…ах, напортачили! А тут у вас что такое? Так бы и дать вам в зубы, бракоделы!»

Империи строит сложносочинённая российская государственная машина, где разнородные идеологии находятся в непростом взаимодействии. Работа с Украиной и украинством в этом строительстве была лишь одной из составляющих.

В случае Украины мы теперь получили некоторые проблемы, а в случае, скажем, Якутии имеем сверхмощный промышленный и интеллектуальный регион, лояльный России и Россией являющийся. Кто тут вправе и в силах сосчитать плюсы и минусы проделанной работы? Подсчёт куда чаще идёт там, где что-то не получилось, а там, где получилось, считается, что вроде «так и было». Нет, так не было. В Якутии, между прочим, имела место – и в дореволюционные времена, и в постреволюционные – жесточайшая антиимперская борьба.

В любом случае, если мы начнём отрицать имперскую работу как таковую, – осуждая административное деление тех или иных территорий, в том числе и по национальному признаку, участие российской администрации в изучении разнообразного местного культурного наследия, инкорпорацию национальных кадров, – начинать придётся точно не с большевиков.

Однако у вульгарных националистов сознание построено так, что они видят исключительно ближайшие времена.

Приходилось слышать вздорную точку зрения, что это большевики ввели в состав советской национальной элиты выходцев с Украины – Хрущёва, Брежнева, Черненко и так далее. Но известно ли нам, что в XVII–XVIII веках доля украинцев в епархиальном и монастырском священноначалии была большей, чем доля русских? К примеру, в XVIII веке епископские кафедры Русской церкви занимали порядка 90 малороссийских иерархов, им же принадлежало большинство мест в Священном синоде.

Здесь националисты нам скажут, что на тот момент и Украины никакой не было, а была Малороссия. Украину, напомним, создали большевики.

Между тем название Украина придумано, естественно, не большевиками, а прижилось с 1648 года, когда французский картограф де Боплан так назвал юго-восточные воеводства Речи Посполитой. Слово «Украина» используется в европейской картографии с 1660 года. Термин «государская Украина» встречается уже в документах времён Алексея Михайловича; хотя, действительно, официально эта часть царства именовалась «Малая Русь».

Националисты, услышав знакомое слово «Русь», скажут: так и надо было держаться за это название. Но тут кроется одна мелочь, о которой сегодня редко вспоминают. Дело в том, что самоназвание «Малая Русь» изначально несло потенциально сепаратистский оттенок. Когда архиепископ Копинский впервые употребил словосочетание «Малая Русь» в письме к патриарху Московскому Филарету, он имел в виду следующее: Филарет именуется патриархом «всея Руси», но Малая Русь остаётся отдельным образованием, в понятие «всея» её вносить не стоит.

Следом за архиепископом Копинским, Богдан Хмельницкий постепенно добился в переписке с Алексеем Михайловичем, чтоб Малая Русь отмечалась отдельно. Богдан был хитрый политик! И в данном случае он обхитрил.

Стоит ещё погадать, что делало значение нынешней Украины более весомым – её именование Малой Русью или её именование собственно Украиной. Малая Русь, пожалуй, значила куда больше – ибо она имела право претендовать на всю Русь. Слово «малая» могло в определённый период означать вовсе не «малость». В данном случае «малая» также означает: «основная, изначальная» – то есть та, откуда пошёл исток Большой Руси, всея.

Сравните с «Малой Грецией» или «Малой Польшей» – здесь «малая» означает ровно то же самое: остов этноса. И то, что Малую Русь постепенно переименовали в Украину, – никак не ошибка российской администрации.

Уже к XIX веку слово «Украина» имело полноценное этническое значение. В пятидесятые годы XIX века начал выходить журнал «Украинец».

Здесь возникает почва для нового спора: кто больше сделал для возникновения украинства как идеологии – советские вожди или монархи. Ответ: вложились и те, и другие. Основа будущего украинства – светская украинская литература – расцвела в XIX веке: это неоспоримый факт.

Сошлёмся как раз на идеологов украинства. Андрей Царинный в книге «Украинское движение: краткий исторический очерк», изданной в 1925 году в Берлине, писал: «В первой четверти XIX века появилась особая “украинская” школа польских учёных и поэтов, давшая чрезвычайно талантливых представителей: К. Свидзинский, С. Гощинекий, М. Гробовский, Э. Гуликовский, Б. Залесский и мн. другие… <Они> подготовили тот идейный фундамент, на котором создалось здание современного нам украинства. Всеми своими корнями украинская идеология вросла в польскую почву».

Но ведь Польша была – в составе России! И всё это произрастало на глазах у монаршей власти.

Националистам стоило бы помнить такие вещи.

Некоторые из них убеждённо говорят, что официально «Украина» не фигурировала в административных государственных документах до прихода большевиков. А что тогда делать со Слободско-Украинской губернией, существовавшей до 1835 года и ставшей потом Харьковской? Оказывается, впервые харьковские земли подшили к Украине вовсе не большевики. Незадача!

Все эти вопросы не имеют никакого единого и простого разрешения.

Занимаясь в двадцатые годы украинизацией, большевики осуществили масштабнейшую переброску населения, заселив Донбасс, Харьков, Одессу выходцами из Центральной России и Сибири: надо признать, что колоссальное количество русских людей на этих землях – местные жители лишь во втором или в третьем поколении.

Сейчас самостийники из числа украинцев обрадуются и завопят: понаехали!

Но мы им тут же ответим, что столь же массовое заселение украинцами Белгородской земли, на которую нынешние украинские националисты наивно претендуют, началось ещё при Алексее Михайловиче.

При Алексее Михайловиче произошло заселение запорожскими казаками многих иных русских земель: им ещё и жалованье за это платили.

Так, в 1652 году в Острогожский уезд из Украины переселился казачий полк во главе с полковником Иваном Дзиковским. «Понаехавшим» от государя Алексея Михайловича предоставили ссуду на обустройство в количестве 5243 рублей. А уже в 1670 году те же самые запорожские казаки поддержали бунт донского казака Степана Разина против всё того же Алексея Михайловича!

Как мы должны реагировать на вышесказанное? Обвиним Алексея Михайловича? Ведь его действия привели к тому, что в наши дни некоторые нездоровые люди претендуют на бывший Острогожский уезд и прочие русские территории. Или позволим украинским братьям клясть большевиков за массовый ввоз русского населения на территорию Донбасса и Причерноморья?

«Большевики сделали Украину такой огромной!» – неустанно несётся из лужёных националистических глоток.

Да, Ленин и Сталин вложились в нынешние административные границы Украины. Но, любезные коллеги, большевики могли что угодно делать, однако дарили они от своей левой руки – своей правой руке. Они ж не соседям делали подарки – у соседей они, напротив, забирали.

И потом уже – внутри империи – строили УССР. Так же, как до них создавали Слободско-Украинскую губернию.

Да, Галиция вошла в состав Украины при Сталине.

Но при Романовых мы вообще не имели в составе России никакой Галиции! Бывшая частью ещё Древней Руси, эта земля вернулась к нам спустя почти тысячелетие.

Естественно, Сталин пришил Галицию к Ук- раине, а не к Грузии или Якутии, потому что Галиция граничила с нашей советской Украиной.

И у националистов хватает ума обвинять в этом Сталина!

Невольно задашься вопросом: что именно присоединили к России нынешние националисты, чтобы подавать голос?

Тем более, что подобным образом в нашей истории вели себя далеко не только большевики.

В 1809 году была, как сказал бы нынешний либерал, «аннексирована» Финляндия, которая, как известно, не имела собственной государственности, но являлась частью Швеции. Стремительный рейд русской армии, и давний наш враг – шведы – потеряли огромный кус земли.

Александр I наделил Великое княжество Финляндское шведскими землями на севере и карельскими на юге. В 1812 году государь передал финнам ещё и Выборгскую губернию – 43 000 квадратных километров. В итоге финны получили огромные территории, включая земли, не имевшие к финнам отношения.

Чем по итогам отличался этот монарх от Хрущёва, подарившего Украине Крым, или Сталина, подшившего украинцам Галицию? Да ничем.

Плюс-минус схожие случаи в истории империи происходят неизбежно – и при князьях, и при императорах, и при генсеках. Они отвоёвывают земли и далее, исходя из тех или иных побуждений – дабы упростить административное управление, ублажить присоединённый народ или нивелировать последствия войны, – рисуют внутренние границы. Потому что внутренние границы есть всегда! Штаты, округа, республики, автономии – что-то неизбежно приходится рисовать.

Но минуют столетия, является диковатый националист и начинает кричать, что из-за большевиков Галиция попала в состав Украины. Нет, дружок. Из-за большевиков Галиция попала в состав России.

Кстати, Выборгскую губернию, которую когда-то, пользуясь своими резонами, Александр I передал финнам, – ну, то есть из левой руки переложил в правую, – тоже пришлось при Сталине отвоёвывать. И отвоевали. Опять – «плохие большевики»?

Надо прекращать с этим.

Любые ошибки «красного века» имеют свои аналоги и во времена Российской империи, и в эпоху Московского царства.

Будем каяться за все сразу? Или даже не стоит начинать?

Иначе сработаем на руку очередным русофобским майданам, где бы они ни случились. Нами же созданные доводы подберут и швырнут в нас.

Несложно было отследить одну закономерность: там, где сегодня валят памятник Ленину, – завтра бомбят русских людей.

Тем не менее, многие, видя это, не сделали из происходящего ни одного разумного вывода.

Чудные люди. С ударением на «ы».

Вечная Отечественная

Тот особый тип людей, что не терпят всяческий «милитаризм» и на дух не переносят разнообразный «патриотический угар», всякий раз накануне дня 9 мая испытывают душевный тремор.

Эти «голуби мира» вроде бы разделяют нашу радость и нашу горечь, однако любой их «тост» за победу неизбежно содержит разнообразные оговорки.

Самый частый их довод прост: не надо всякую войну путать с Отечественной.

Отечественная война, говорят они, делая возвышенно-постные лица, – это великое дело, а всякая другая война – грязь.

Так создаётся крайне удобная зацепочка, и этой зацепочкой они тянут за ниточку, чтоб наш тёплый, дедом нагретый ватник понемножку распустить, и оставить нас голыми на ветру.

Ведь если «всякая другая» война – грязное дело, значит, все эти ваши фильмы и книжки про войну, все эти крымские, донбасские, сирийские и прочие авантюры, все эти новоявленные герои и святые, – всё это лишнее, наносное, ненужное, и даже подлое, «лучше крыши в псковской области почините».

Демагогия, и только.

Отечественная война от «всякой другой грязной войны» отличается только в учебниках – там смотришь оглавление и сразу находишь: Отечественная война 1812 года, Отечественная война 1941–1945 гг.

Но люди живут не в учебниках, они живут и умирают в реальные времена.

Ту войну, которую сегодня именуют Первой мировой 1914–1916 гг., – в годы, когда она шла, между прочим, называли Второй Отечественной. И сотни тысяч русских солдат шли на неё, как на Отечественную.

Последовавшая за ней война Гражданская во многом имела признаки войны именно Отечественной, потому что, наряду со зверским противостоянием классов и сословий, она очень скоро приобрела формы вполне традиционные: русские люди спасали свою независимость и свои территории от интервенции – польской, японской, английской, французской, немецкой…

Мне тут могут сказать: а вот если бы большевики не взяли власть, не было бы никакой интервенции. Но это тоже, в сущности, чепуха.

Русские офицеры, которые шли военспецами в Красную армию, радели об Отечестве, им не было никакого дела до яростных споров между социалистами, февралистами и монархистами, они спасали родную землю, на которую ступил сапог чужака.

Потом наступили тридцатые годы, причиняющие нашему «голубю мира» ужасную душевную муку.

Негласное участие советских войск в испанских событиях, нападение на Польшу и «аннексия» Западной Украины и Западной Белоруссии (на самом деле, возвращение русских земель), «аннексия» Прибалтики, война с Финляндией, – мы всё это как должны воспринимать? Как «грязные войны»?

Но это всего лишь прелюдии Отечественной, которая была, увы, неизбежна.

В лице Испании мы разумно желали получить европейского союзника.

В Прибалтике имели место полуфашистские и враждебные нам режимы.

Если б границы не были отодвинуты по всем вышеуказанным направлениям, Москву и Ленинград мы могли потерять уже в 1941 году: те, цены не имеющие дни и недели, что мы выиграли, пока немецко-фашистские войска проходили с боями «аннексированные» территории, – спасли Россию.

Спросите у любого «голубя мира» – святые ли слова для него: оборона Брестской крепости.

Загнанный в угол, кривляться он не сможет, и скажет: да, святые.

Ну так, Брест – тоже «аннексированный», в результате «грязной войны».

И как с этим быть?

Какой голубь мира рискнёт сказать вслух, что «Брест брать было не надо»?

Это мы лишь о событиях не столь давних говорим.

Вообще же Россия, к примеру, приняла христианство ровно по той причине, что князь Владимир «аннексировал» Херсонес в Крыму. Без этой «аннексии» мы так и оставались бы язычниками, или получили бы веру на правах византийской колонии, а не самостоятельного государства.

Если спросить наших скептических «голубей», являлась ли, в известном смысле, Отечественной войной борьба с Ордою – они, пожалуй, согласятся.

А вы спросите у «голубя»: а походы Иоанна Грозного на Казанское ханство и Астраханское, а также многочисленные походы русских государей на Крымское ханство, – являлись ли «грязными войнами», или нет?

И он наверняка начнёт юлить: «нет, но…», или «да, но…», или «прекратите жонглировать…».

Но никто тут не жонглирует. Ликвидация Крымского ханства, Астраханского ханства, походы Ермака в Сибирь, походы русского воинства в Крым являлись органичным и неизбежным продолжением войны с Ордой. Триста с лишним лет длилось татаро-монгольское иго – и триста лет длилась ликвидация последствий этого ига, разрешение «территориальных споров» и вхождение России в права наследства империи Чингисхана.

Во всех этих событиях есть очевидная, прозрачная и ясная логика.

Поймайте скептика за рукав и поинтересуйтесь, можно ли к Отечественной войне отнести изгнание поляков из Москвы в период Смуты XVII века, или, скажем, битву под Полтавой?

Нехотя он признается, что, да, тут имеются признаки войны Отечественной.

Ну так предложите «голубю» перечислить, сколько всего было русско-польских войн и русско-шведских войн, – до того момента, как Россия в несколько заходов разделила Польшу, и «аннексировала» в 1807 году Финляндию – проще говоря, отобрала у давнего, закоренелого, векового шведского врага огромную часть территории.

«Голубь» и не вспомнит даже приблизительного количества конфликтов – потому что их было очень много, противостояние длилось и длилось, почти непрестанно; и всё это было эхом и продолжением Отечественных войн, и, пока мы в этих войнах спустя век-другой не победили окончательно, – они не прекращались.

И в таком контексте подавление польского восстания 1831 года кажется уже не примером беспощадной русской агрессии, но неизбежным продолжением многовековой истории.

В том числе и потому, что польские, воюющие за независимость, войска управлялись бывшими польскими офицерами наполеоновских войск. Теми самыми, что воевали против России за 19 лет до этого. В известном смысле они брали реванш – и за Отечественную 1812 года, и за воссоединение Украины с Россией, и за Гришку Отрепьева, и за все едва поддающиеся подсчёту русско-польские войны.

Не существует никаких маникюрных ножниц, которыми можно отрезать «праведную» войну от войн «грязных» и «неправедных».

В мире из века в век действуют на одних и тем же направлениях почти одни и те же геополитические игроки.

Любая разумная страна неизбежно ищет се- бе союзников, организует форпосты, расчленяет территории неизбежного противника, ссорит коалиции, которые направлены против неё.

Это не злая воля и не грязный умысел. Это данность.

Всякий раз после окончания очередной Отечественной – на другой же день возникает опасность новой Отечественной.

Чем сильней и убедительней мы выглядим на карте мира, тем меньше шансов у этой войны начаться в нашей земле.

Мы не успокоимся

Они там, на Западе, всё время задаются вопросом: а чего мы так празднуем? Наверное, у нас милитаризм расцвёл невиданными милитаристскими цветами, раз мы никак успокоиться не можем. Бессмертные полки у нас по всем городам идут, миллионы людей в них участвуют. «Что вы там никак не угомонитесь?» – косятся на нас.

Объяснение этому есть.

Известно, что во Вторую мировую были вовлечены 62 страны. При том, что на Земле тогда существовало всего 73 суверенных государства.

В войну было втянуто около 80 % населения планеты: больше 1,7 миллиарда человек. Но давайте посчитаем жертвы основных участников.

Общие демографические потери нашей страны за военный период составили 26,6 млн человек, из них 8,7 млн – в действующих вооружённых силах. Соотношение безвозвратных потерь армий СССР и Германии с сателлитами составляет 1,3 к 1. А то нам 25 лет рассказывали, что войну мы выиграли, завалив немцев трупами и вообще «вопреки». Всё это неправда.

Мы много потеряли в самом начале: напали на Советский Союз действительно вероломно. Нам пришлось куда больше наступать: основные потери, как известно, приходятся на операции наступательные. Немцы наступали от Бреста, а мы – до Берлина.

Теперь самое страшное – про мирных людей. Потери гражданского населения СССР в Великой Отечественной войне оценивают приблизительно в 13,7 млн человек. Это число складывается из следующих составляющих: истреблённые на оккупированной территории и погибшие в результате боевых действий (от бомбардировок, артобстрелов и т. п.) – 7,4 млн человек; умершие вследствие гуманитарной катастрофы (голод, инфекционные болезни, отсутствие медицинской помощи и т. п.) – 4,1 млн человек, в том числе один миллион в блокадном Ленинграде; погибшие на принудительных работах в Германии – 2,1 млн человек.

Запомним эту цифру – 13,7 млн человек.

Потери мирных жителей Германии – около полутора миллионов, в девять раз меньше.

По количеству населения Россия была в два с лишним раза больше, но война-то велась у нас не на всей территории, а в Германии – на всей.

Ещё говорят, что русские солдаты изнасиловали миллион немок. В Германии много об этом писали. Но мы своих изнасилованных даже не считали – только убитых.

13,7 млн человек.

Что это означает? Они нас убивали целенаправленно. С бешеной скоростью, как самая мощная, самая деятельная, самая производительная машина смерти в истории человечества.

Кто тут на нас косится на то, что мы слишком празднуем День Победы? Великобритания? Но Великобритания за всю войну потеряла 400 тысяч человек, из них мирных жителей – меньше 100 тысяч!

Мне один английский знакомый, писатель, несколько снисходительно сказал: как же вы воевали, раз у вас такие потери? Я посмотрел на него и смолчал. Не стал отвечать, чтоб не сделать что-нибудь дурное в процессе ответа.

Но я готов повторить: они нас – убивали. Вас – нет, а нас – да.

Они убили 13,7 млн мирных людей.

На стороне нацистского блока во Второй мировой находились не только немцы, которые теперь одни тянут лямку самых виноватых.

Из существовавших к 1941 году двух десятков крупных стран, почти половина – девять – Испания, Италия, Дания, Норвегия, Венгрия, Румыния, Словакия (отделившаяся от Чехии), Финляндия и Хорватия (отделившаяся от Югославии) – совместно с Германией вступили в войну с СССР.

Также за нацистов воевали коллаборационистские войска, созданные из числа жителей противоборствующих стран. Самыми крупными из них являлись РОНА, РОА, дивизии СС, сформированные из иностранцев: например, норвежско-датская дивизия СС, и по две бельгийских, нидерландских, латышских, боснийских, албанских и французских дивизии. Французов, воевавших на стороне нацистской Германии, было больше, чем французов, сражавшихся в Сопротивлении. На стороне нацистского блока сражались добровольческие армии таких нейтральных стран, как Португалия и Швеция. И эти тоже нас убивали.

Кто там ещё косится и выражает недовольство слишком страшным парадом Победы в Москве? США? Но они в целом потеряли 300 тысяч, из них мирных граждан – 12 тысяч человек.

Во Франции погибло 213 тысяч солдат и 412 тысяч гражданских.

Бельгия в целом лишилась 88 тысяч человек, Австралия – 40 тысяч человек, Канада – 40 тысяч.

В Швеции убито пятьдесят мирных граждан.

Много потерь в Китае, на Филиппинах, в Индонезии, в Индии – миллионы. Меньше, чем в Советской России, но всё равно много – там Япония, участница нацистского блока, «поработала».

Японцев, надо сказать, никто не просит каяться за Вторую мировую. Нас всё время просят, а их нет. Даже знаю, почему. Потому что после Хиросимы и Нагасаки, где американцы убили 300 тысяч человек, разбомбив до этого еще 66 городов, в которых погибло еще 700 тысяч человек, – Япония капитулировала. А мы – нет. Более того, живём с таким видом, будто победили и внесли самый великий вклад в избавление человечества от абсолютного зла. Как недавно один умный человек сказал: мы не просто спасли Европу, мы спасли Европу от Европы.

В Европе это многим не нравится. Они просят нас покаяться вовсе не за то, что у нас был плохой Сталин. Сталин был ровно такой, какого они заслуживали. Они просят покаяться за то, что убили 13,7 млн наших гражданских людей, и мы об этом помним. Мы помним, какие маньяки тут орудовали.

Основные потери пришлись на первые три года войны, то есть на первую тысячу дней. Значит, наши незваные гости убивали 13 тысяч человек в день только мирных людей – стариков, женщин, детей. 13 тысяч человек в день.

Теперь они говорят: что-то вы слишком назойливы с вашей памятью, парадами и покойниками на портретах. Скромней надо быть, вы тут вообще ни при чём.

Мы – при чём. Мы родились от выживших. Если мы про это забудем – нас можно собрать в совок и выбросить в урну, потому что мы перестанем быть людьми. Как вы уже перестали однажды.

Мы не только потеряли людей – родных и близких. Люди – самое важное, но нельзя забыть, что пришедшие к нам разрушили результаты нашего огромного труда. За годы войны на советской территории было разрушено 1710 городов и посёлков, более 70 тысяч сёл и деревень, 32 тысячи промышленных предприятий, 98 тысяч колхозов.

Материальный ущерб составил около 30 % национального богатства Советского Союза, а в районах, подвергшихся оккупации, – почти 70 %.

Для сравнения: национальное богатство Англии уменьшилось на 0,8 %, Франции – на 1,5 %, США материальных потерь избежали.

Писатель Людмила Улицкая недавно сказала: французы молодцы, что так повели себя в войне, – они сберегли своих. Ну да, ну да. И хозяйство сберегли, и жизни. Это мы только не молодцы. Всех убили и всё разрушили. Нет бы сразу сдаться.

Непонятно, правда, кто бы тогда сберёг Людмилу Евгеньевну; может быть, французы, я не знаю. Но сберегли мы, извините, так вышло. А иначе нас всех бы убили. Вас, может, и нет, а нас – да. Потому что это была война на уничтожение. Желающие нас уничтожить встали в аккуратную европейскую очередь и делали свою работу: 13 тысяч гражданских человек в день. Не считая солдат – солдаты воевали, у них честная солдатская смерть.

Но зачем вы убивали так много мирных людей, скажите кто-нибудь?

Этнически большинство из них являлись русскими. Огромная часть из них была белорусами и малоросами, но едва ли эсэсовцы различали кого-то. Они убивали, повторюсь, мирных русских.

Для сравнения, убыль населения России в Первую мировую войну составила 4,5 млн человек, в Гражданской войне – 8 млн. Пострадавшие от сталинских репрессий – умершие в лагерях и расстрелянные в период правления Сталина, – по разным оценкам составляют до 2 млн человек, причем учитываются посаженные не только по политическим статьям.

Великая Отечественная почти в два раза превышает по количеству жертв и Первую мировую, и Гражданскую, и все репрессии вместе взятые.

А вы говорите: откуда парад, зачем эти шествия.

Мы помним всем существом, как выглядит самая большая в мире мясорубка.

Бесконечный Голливуд

Который год нам говорят: захватчики. Пришли, говорят, на чужую землю. Донбасс, говорят, чужая земля для вас. И Крым – чужая, ворованная.

В 1654 году произошло воссоединение Украины с Россией. Ну, или аннексия Украины, если угодно.

Что было дальше, давайте вкратце вспомним.

В 1655 русские войска освобождают от поляков территорию Белоруссии. В 1667 под юрисдикцию России перешёл Смоленск и окружающая его область с городами Дорогобуж, Белый, Красный, а также Невель, Себеж, Велиж, Северские города, левый берег Днепра, Киев.

В 1686 году состоялось подписание с Польшей трактата «Вечный мир», передающего России территорию Запорожья. В 1696 году капитулировала турецкая крепость Азов, открывающая России выход к Азовскому морю. В 1702 году наши взяли Шлиссельбург. В 1703 году – Выборг и Ригу. В 1714 году – присоединили Аландские острова.

В 1721 году был подписан Ништадский мирный договор со шведами, по которому России достались территория Эстонии, Латвии, Выборгская губерния, часть Южной Финляндии.

В 1723 году Россия получила от Персии всё побережье Каспийского моря с Дербентом, Баку, провинциями Гилян, Мазандеран и Астрабад.

В 1726 году под российскую юрисдикцию перешла часть бывших персидских владений на Восточном Кавказе. В 1731 году началось присоединение Казахстана к России.

В 1743 году под власть России переходят финские провинции Кюменгард, Вильманстранд и Нислот. В 1756 году алтайские зайсаны пишут обращение о добровольном вхождении в Российскую империю – и Алтай тоже становится частью России.

В 1772 году случился первый раздел Польши.

В 1783 году Россия по просьбе Грузии берёт её под своё покровительство.

В 1791 году произошло присоединение Крыма.

В 1793 году по Петербургской конвенции Россия получает территорию Центральной Белоруссии и Западной Украины.

В 1795 году – в состав России отходят Западная Белоруссия, Литва, Курляндия.

В 1801 году Россия приобретает земли на северо-востоке Каспия. В 1802-м – Аварское ханство, в 1806-м – Бакинское ханство. В 1805 году начато присоединение Армении, а в 1810-м – Ингушетии.

В 1812 году была присоединена Бессарабия. В 1815 году – царство Польское целиком. В 1829 году – румынские княжества. В 1846 году – большинство казахстанских земель.

В 1858 году был подписан Айгунский договор, «уточнивший» границу России с Китаем, – по нему всё левобережье Амура от реки Аргуни до устья признавалось собственностью России (в общественном сознании в Китае и сейчас, в XXI веке, эти земли воспринимаются незаконно аннексированными). В 1860 году Пекинский трактат утвердил передачу России рек Амура, Уссури и протока Казакевича.

В 1855–1863 территория современной Киргизии была отвоёвана у Кокандского ханства и вошла в состав Российской империи.

В 1868 году уже всё Кокандское ханство, а также Бухарский эмират признали вассальную зависимость от России. В 1873 году по их пути пошло Хивинское ханство, также став русским протекторатом. В начале 1880-х были покорены племена воинственных туркмен.

Такова краткая история России.

Здесь остановимся, потому что нас уже хотят перебить.

Но мы заранее знаем, что нам сейчас сообщат. Нам желают рассказать, что это раньше так было, но после Второй мировой мир уже не решает проблемы подобным образом. Прогрессивное человечество разочаровалось в насилии.

Давайте тогда ещё подкинем статистики, исключительно для размышления.

В период с 1900 по 1941-й в мире произошло 24 вооружённых конфликта.

Потом во всю мощь разразилась уже начавшаяся мировая война, а по итогам её началось: one earth, one world, one peace.

Но всё это касалось по большей части хиппи, которые рылись друг у друга в волосах, разыскивая там семена и злаки. Потому что в 1945–1970 годах на планете случилось уже 97 военных конфликтов – то есть, в три с лишним раза больше, чем в первой половине века!

Думаете, дальше пошло на спад? Нет! Только в 1998 году в мире произошло 28 вооружённых конфликтов.

На финал тысячелетия планета одномоментно переживала 35 войн. К подавляющему большинству этих войн, так или иначе, прямо или опосредованно, имели отношение «мировые демократии» – благополучно научившие весь мир толерантности, политкорректности, миролюбию и прочему благолепию.

США, собственно, даже не скрывают своей бурной военной деятельности: весь Голливуд работает на то, чтоб показать, как доблестно эти парни строят демократии по всему миру.

Люди постарше помнят: когда начали валить СССР, нам доходчиво объяснили, что, если мы успокоимся и прекратим издеваться над миролюбивыми соседями, везде воцарится тишина.

Тем временем происходило что-то совсем другое.

В 1989 году состоялось вторжение США в Панаму. В 1991 году международная коалиция во главе с США «освободила» Кувейт от Ирака. В 1992 году США пришли в Сомали – с миротворческими, естественно, целями. В 1994 году состоялось вторжение США на Гаити – военная операция по установлению власти проамериканского президента Аристида получила официальное название «Поддержка демократии». В 1992–1998 годах ВВС США наносили многочисленные удары по Ираку.

В 1999 году НАТО ковровыми бомбардировками «убеждало» Югославию отказаться от своих исконных земель в Косово – совершенно бесстыдно, с массированными ударами по гражданским объектам и мирным, далёким от локального конфликта территориям, с сознательными атаками химических объектов, с использованием радиоактивных бомб с обеднённым ураном.

В 2001 году началась война США против Афганистана, официально продлившаяся до 2014 года, но так и не закончившаяся по сей день. (Между тем, наши прогрессисты несколько лет подряд носили туда-сюда плакаты с надписью «Сирия – второй Афган», но имели в виду почему-то СССР, а не США; кто-нибудь расскажет, почему так?)

В 2003 году началась Иракская война, в которой погибли свыше 650 тысяч иракцев.

В 2004 году США снова посылали войска на Гаити и в Сомали. В Сомали так или иначе военные действия продолжались до 2010 года. В 2011 году началось вторжение в Ливию – и по его итогам вот уже десять лет на территории некогда крепкого и благополучного государства, лидера региона по уровню жизни, мы наблюдаем хаос гражданской войны. В 2015 году США пришли в Йемен.

Здесь мы снова отдаём себе отчёт, что́ расскажут нам наши трогательные прогрессисты в ответ на всё перечисленное.

Что они «отвечают только за свою страну». Это они Россию так называют – «своей страной».

Ну, верим, верим.

Знаете, никто не желает сказать, что военное разрешение вопросов – это хорошо, нравственно.

Это плохо, безнравственно.

Просто когда вы, дорогие читатели, слышите про «аннексии», «прогресс», «мир так больше не делает», «после Второй мировой всё изменилось», «не стоит приводить в пример девятнадцатый век, когда на дворе двадцать первый», – помните, что это доводы для бедных разумом.

Вас просто разводят.

Сами-то они всё знают и про one world, и про one peace.

Демократический мир воюет, делит, перераспределяет, отдаёт власть подконтрольным правительствам, сносит целые города, топчет инакомыслящих. И при этом смотрит на вас честными глазами.

Всё, что они хотят от нас: чтоб мы проиграли и сдались. А они продолжили дальше свой бесконечный Голливуд. Где бравые ребята в какой-то там Африке или Азии снова отстреливают голову очередному тирану. И мы болеем за этих бравых ребят.

Я хочу болеть только за своих. Это нормально.

Русофобия, простая и действенная

Философ Алексей Хомяков в середине позапрошлого века отмечал: «В Европе стали много говорить и писать о России… И сколько во всём этом вздора, сколько невежества! Какая путаница в понятиях и даже в словах, какая бесстыдная ложь, какая наглая злоба! Поневоле родится чувство досады, поневоле спрашиваешь: на чём основана такая злость, чем мы её заслужили? Вспомнишь, как кого-то мы спасли от неизбежной гибели; как другого, порабощенного, мы подняли, укрепили; как третьего, победив, мы спасли от мщенья и т. д.».

И далее: «В нас беспрестанно говорит тёплое участие к судьбе нашей иноземной братии, к её страданиям, так же как к её успехам; к её надеждам, так же как к её славе. И на это сочувствие, и на это дружеское стремление мы никогда не находим ответа: ни разу слова любви и братства, почти ни разу слова правды и беспристрастия. Всегда один отзыв – насмешка и ругательство; всегда одно чувство – смешение страха с презрением».

«Странно, что Россия одна имеет как будто привилегию пробуждать худшие чувства европейского сердца», – удивлялся Хомяков.

Как нас воспринимали тогда?

Французский журнал «Univers catholique» уверял, что, согласно учению греческой и русской церкви, стоит только сварить тело покойника в вине, чтобы доставить ему Царствие Небесное.

(Мы до сих пор в это верим. Сейчас дошли до того, что живых спиртуем и уже на земле обеспечиваем Царствие Небесное.)

Английский духовный журнал «Church Quartеrly Review» писал, что лучший кавалерийский полк в России убежит от сотни английских заключенных, впервые посаженных на лошадей.

(Хотелось бы на это посмотреть.)

Немецкие говоруны той поры утверждали, что, когда гнали Наполеона во время Заграничного похода, немцы шли впереди, а двести тысяч русских – позади, и только мешали им.

(Одно непонятно: почему же Наполеон отступал всё-таки от Москвы? Увидел бы первого немца – и обратно в Париж сразу бы сбежал.)

«Мнение Запада о России… выражается в громадном успехе всех тех книг, которых единственное содержание – ругательство над Россиею, а единственное достоинство – ясно высказанная ненависть к ней», – писал Хомяков.

Актуально! Даром что 150 лет прошло.

В России привыкли считать, что основными распространителями русофобии являются США и Великобритания, а из последних страшных врагов помнят немцев. Но даже немцев, тем более американцев и англичан, здесь врагами не считают, и уж, конечно, забыли про конфликты со шведами, поляками и турками, с которыми мы воевали больше всех. В Турцию вся желающая дешёвого загара Россия ездит на курорты.

Традиционно, и чуть ли не более других наших ближних и дальних соседей, в России любят Францию, и менее всего считают французов врагами, даже памятуя о Наполеоне.

Между тем специалисты уверяют, что ключевую роль в создании мировой русофобии новейшего времени сыграла именно Франция.

Миф о природной склонности русских к аг- рессии часто связывают с появлением липового завещания Петра Великого. Фальшивку эту создали во время правления Людовика XV, в 1760-х годах, французские дипломаты при участии польских и венгерских аристократов, а также видных представителей самостийной Украины. Отличная компания!

Именно тогда Людовик XV выдвинул идею союза Франции, Пруссии, Польши и Турции с целью создания щита от России, – основываясь при этом на фальшивке, и отлично зная об этом.

Сфабрикованный документ вскрывал, цитируем, «великий русский замысел завоевания большей части Европы».

В этом тексте можно обнаружить крайне любопытные и небесполезные мысли.

Пётр Великий, согласно документу, завещал «…поддерживать русский народ в состоянии непрерывной войны, чтоб русский солдат был закалён и не знал отдыха».

Вот они нас с тех пор и поддерживают, мировые наши соседи, – всё о русском солдате беспокоятся.

Чем сильней поддерживают, тем больше сами пугаются.

На этот документ опирался Наполеон. В 1812 году, накануне вторжения в Россию, он заказал французскому публицисту Шарлю Луи Лезюру пропагандистскую книгу о России – самой, цитируем «абсолютной и неограниченной» тирании на земле. Фальшивое письмо Петра было приведено именно там.

Зададимся вопросом: а мы хоть раз вели себя подобным образом? Придумывали фальшивки, чтоб напасть на кого-то?

Нет, мы так не делали. Фальшивки – не наш конёк. «Иду на вы» – можем сказать. Но врать так постыдно – в голову не приходило.

Несмотря на то, что ещё в 1879 году было доказано, что завещание Петра – липа, президент США Трумэн в начале «холодной войны» всё равно ссылался на него, объясняя действия теперь уже Сталина.

С тех пор в мире появились сотни фейковых документов о нашей агрессии: завалы и залежи лжи.

И это, как и в прежние времена, – работает.

Помню, когда в августе 2008 года я приехал во Францию, каждый встреченный мной французский журналист спрашивал у меня, зачем Россия напала на Грузию.

Сначала я посмеивался, потом понял, что это не смешно. Практически все европейские медиа писали, что войну начали русские.

В течение пятидневной войны почти ежечасно в отделы международных новостей поступали пресс-релизы: «Россия продолжает наносить удары по гражданскому населению»; «Тбилиси, столица Грузии, подвергся массированной бомбардировке»; «Сбитый российский самолёт оказался ядерным»; «Поставки энергоносителей в Европу оказались под угрозой, поскольку Россия сбрасывает бомбы близ нефтепроводов»; «В страну не пропускают гуманитарный груз – партию пшеницы»; «Захватнические российские силы приступили к оккупации Грузии»; «Правительство Саакашвили отправилось в Гаагу с иском, где содержатся обвинения в этнических чистках».

Какие термины, Господи милосердный: «жертвы среди мирного населения», «ядерный», «гуманитарный», «оккупация», «этнические чистки»!

Они так работали, работают и будут работать: вот что надо понять.

Тупо, в лоб, без стеснения. Спокойно, без зазрения совести.

Так складываются стереотипы, которые изменить уже не удастся.

Надо смириться с этим.

В 2016 году в лондонском метро повесили биллборды с цитатами из русской классики. Вот одна из них:

«Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы… бесполезные слова! Русскому они не нужны». Автор: Иван Сергеевич Тургенев. Роман «Отцы и дети».

В оригинале фрагмент звучит несколько иначе: «Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, – говорил между тем Базаров, – подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны».

Базаров говорил не о том, что русский человек беспринципен. Он говорил, что мы не нуждаемся в чужих словах, равно как и в попытках навязать нам вульгарное западничество.

Английские пропагандисты, как обычно, слукавили.

Но если англичане так решили про нас, значит, иначе и быть не может.

Повторяем: «Аристократизм, либерализм, про- гресс, принципы… бесполезные слова! Русскому они не нужны».

И ещё: «Русский солдат должен быть закалён и не должен знать отдыха от войны».

Всё поняли про себя? Соответствуйте.

Это не мы придумали. Это они настаивают на том, чтоб мы так выглядели.

Нам несложно.

Ещё раз про генетическое отребье

Одна известная светская дама сказала недавно, что живёт в стране «генетического отребья», – имея в виду, конечно же, Россию.

Её высказывание наделало много шума.

У неё спросили, что конкретно она имела в виду.

Она ответила, что в ходе революции 1917-го, Гражданской войны, коллективизации, репрессий и Великой Отечественной войны здесь погибли самые лучшие, самые пассионарные люди – а вместо них осталась всякая малопривлекательная и не очень адаптированная к цивилизации и демократическим ценностям шелупонь. Проще говоря, совки.

Голубую кровь и белую кость перевели, теперь одни коряги и пиявки повсюду.

Характерно, что Русско-японскую, подавление революции 1905–1907 годов, последствия столыпинских реформ и Первую мировую войну эта дама в своих объяснениях не упоминала: там, видимо, погибали не пассионарии, а так себе материалец – незнатный, плёвый.

Что ж, поговорим на эту тему, но примеры попробуем взять со стороны – так, кажется, результат получится куда интересней.

Вот, скажем, Франция.

В период массовых казней после начала Великой французской революции, с 5 сентября 1793-го по 27 июля 1794 года, там погибло до сорока тысяч человек.

Были казнены Людовик XVI, Мария Антуанетта, герцог Орлеанский, лидеры жирондистов, лидеры дантонистов, лидеры эбертистов, лидеры фельянов, химик Антуан Лавуазье, поэт Андре Шенье и многие другие.

Историк Патрис Генифе, подсчитав всех так или иначе погибших по политическим мотивам в наиболее активный период революции, а также вандейских мятежников и солдат правительственных войск, павших в боях с ними, предположил, что «…общий итог Террора насчитывает, следовательно, минимум 200 и максимум 300 тысяч смертей». Это составляло 1 % от всего населения Франции на тот момент, где жило 28 млн человек. В процентном отношении, заметим мы, это сопоставимо с чудовищным сталинским террором 1937–1939 годов.

Во Франции тоже, как мы помним, террором всё не завершилось – начались наполеоновские войны.

Наполеон воевал с разными государствами Европы с 1799 года до 1815-го: ганноверская кампания, война третьей коалиции, или русско-австро-французская война 1805 года, война четвёртой коалиции, или русско-прусско-французская война 1806–1807 годов, война пятой коалиции, или австро-французская война 1809 года, Отечественная война 1812 года, война шестой коалиции европейских держав против Наполеона и, наконец, Сто дней, завершившиеся разгромом Наполеона при Ватерлоо.

Историк Рише писал о 3 миллионах «жертв ненасытной гордости Наполеона». Есть расчёты Ланьо: он насчитал 2 миллиона убитых солдат и офицеров. Есть также цифры начальника рекрутского управления при Наполеоне – Д’Аржанвилье, определившего число погибших французов в 1 млн 750 тысяч человек.

(При любом раскладе наполеоновские войны привели к тому, что французские мужчины… стали в среднем на несколько сантиметров меньше ростом. Перебили основной мужской генофонд!)

Готова ли наша светская дама сказать, что к середине XIX века Франция была «страной генетического отребья»? Ведь были казнены, погибли, умерли от ран самые «пассионарные», политически активные, деятельные, мужественные.

Тем более ничего ведь во Франции не завершилось и после низложения Наполеона.

Страна эта, как известно, ввязалась в Крымскую войну 1853–1856 годов, где потеряла порядка ста тысяч убитыми и умершими от ран и от болезней.

Затем была Франко-прусская война 1870–1871 годов – конфликт между империей Наполеона III и германскими государствами. В ходе войны Франция потеряла 78 тысяч солдат и 590 тысяч мирных жителей убитыми. Ещё 61 тысяча французов умерли от болезней.

Вскоре после заключения перемирия с Пруссией в Париже начались волнения, вылившиеся в революцию и установление самоуправления, длившегося 72 дня. Мы знаем это как Парижскую коммуну. Во главе коммуны стояли объединённые в коалицию неоякобинцы, социалисты и анархисты.

Коммуна, как известно, проиграла. В 1871 году либеральное правительство Тьера менее чем за два месяца уничтожило, в том числе проводя массовые расстрелы, в одном только Париже и пригородах до 35 тысяч человек, среди которых были – женщины и дети 7–14 лет.

Хотя, может быть, какие-то там социалисты не всеми числятся по разряду «пассионариев», тем более если они дети. Убили и убили.

В Первую мировую войну общее количество умерших и пропавших без вести французов составило 1 млн 398 тысяч человек.

Вполне возможно, французы к тому времени уже были вполне уверенными, что, если дело так пойдёт, они вообще не вырастут. Посему во Вторую мировую повели себя несколько, что ли, неожиданно.

К началу Второй мировой войны Франция располагала третьей по количеству танков и самолётов армией в мире, уступая только СССР и Германии. Общая численность французских войск насчитывала более двух миллионов человек – воюй не хочу.

Теперь загибайте пальцы, считая, сколько дней воевали французы.

10 мая 1940 года немецкие войска перешли границу Нидерландов и Бельгии. В тот же день французские войска вошли в Бельгию. Первое столкновение немецких и французских войск произошло 13 мая. 25 мая главнокомандующий французскими вооружёнными силами генерал Вейган заявил на заседании правительства, что надо просить немцев о принятии капитуляции.

15 дней они воевали!

8 июня немецкие войска достигли реки Се- ны. Утром 14 июня немецкие войска вступили в Париж. 17 июня 1940 года состоялось первое – десятиминутное! – заседание правительства Франции, возглавляемого маршалом Анри Петеном. Министры единогласно проголосовали за капитуляцию. Две недели на войну, один месяц и семь дней на всю эту катавасию с наступлениями и десять минут на капитуляцию. Вот это подход!

И если Советский Союз к июню 1941 года был уже на добрую половину «страной генетического отребья», которое умудрилось четыре года героически воевать, то кем же была тогда Франция после ста пятидесяти лет войн и революций с такими сногсшибательными результатами? Очень интересно.

Может, отребье лучше воюет?

Впрочем, что мы про Францию да про Францию.

Возьмём, к примеру, США, и снова зададимся несколькими вопросами.

В США, как известно, есть коренные жители – индейцы. В своё время с ними воевали на истребление, и теперь они составляют 1,6 % населения страны.

Ещё в США живут негры, у которых тоже была непростая судьба.

Только за 1661–1774 годы из Африки было вывезено свыше 10 млн рабов, из которых 9 млн погибло по дороге. Не всех их везли в США, но многих – именно туда.

По состоянию на 1860 год из 12-миллионного населения пятнадцати американских штатов, где сохранялось рабство, – четыре миллиона были рабами. Из полутора миллионов семей, живущих в этих штатах, более 390 тысяч семей – имели рабов. Задумайтесь: в каждой четвёртой семье – рабы; ну поразительно же.

Учитывая то, что, во-первых, лучшие из индейцев погибли в боях с ковбоями, во-вторых, лучшие из негров умерли по дороге из Африки или сгинули в последующей борьбе за свою свободу, а в-третьих – сами Штаты зачастую пополнялись эмигрантами с откровенно криминальными наклонностями, мешавшими им спокойно жить в Европе и в Азии, вправе ли мы назвать и США тоже «страной генетического отребья»?

Рискнёт ли, наконец, наша светская дама произнести такое по поводу Израиля, чей народ, прежде чем собраться на своей новой-старой земле, пережил в XX веке Холокост?

Может она или нет – ответьте мне! – сказать, а потом спокойно, снисходительно, со своей фирменной улыбкой доказывать какому-нибудь израильскому журналисту, что она ничего такого не имела в виду?

Да хоть даже и о Германии – сможет ли нечто подобное она сказать, пусть даже и в ироническом контексте?

Ведь у немцев в XX веке были и две мировые войны, и революции, и путчи, и прочий террор – короче, если у нас тут, в России, проживает одно генетическое отребье, то отчего бы у немцев всё сложилось как-то иначе?

Знаю, знаю, знаю и заранее готов предугадать ответ нашей светской дамы на все эти вопросы.

«Я отвечаю только за собственную страну», – скажет она.

«Пусть, – скажет она, улыбаясь, – французы, немцы, американцы и прочие за себя отвечают сами».

Да-да, мы помним.

Если перевести этот ответ с аристократического на обычный русский, то звучит он так: «Хамить можно только русским. Русским всё равно».

Высоцкий как наш современник

Парадокс, который, наверное, кого-то возмутит, – но: именно Высоцкий и есть символ советской эпохи – один из главнейших, наряду с Гагариным, Жуковым и книгой «Как закалялась сталь».

Советской, а не антисоветской.

И великое множество его песен о героических советских людях, и ответ на вопрос, кого он считает главной мировой исторической фигурой (Ленин), и ещё один ответ – о самой любимой песне («Вставай, страна огромная…»), – тому порукой.

В 1937-м и 1938-м появилась на свет целая плеяда литераторов, зачатых в год сталинского запрета абортов. Эти люди осчастливили русскую культуру, но, сколько ни думаю о них, они никак не объединяются для меня в одно поколение.

Это же всё плюс-минус ровесники: Высоцкий, сценарист и поэт Геннадий Шпаликов, писатель Венедикт Ерофеев – тот самый Веничка, и ещё прекрасный поэт – Евгений Маркин, и Белла Ахмадулина, и Андрей Битов, и Владимир Маканин, и Александр Проханов, и Юнна Мориц, и Александр Дольский.

Когда перечисляешь все эти имена – кажется, что расстояния между ними огромные. На самом деле, иные из них могли мимо друг друга проходить ещё в пацанском возрасте на московских улочках.

Бежит себе малолетка Высоцкий – а мимо пробегает малолетка Проханов: сверстники. Может быть, даже в футбол играли в московском дворе. Сталин ещё был живой. Невозможно себе вообразить.

Высоцкий умер очень давно, в позапрошлой жизни.

Он умер до айфонов, до войны на Донбассе, до программы «Дом-2», до первой чеченской и до второй чеченской, до расстрела Дома Советов, до распада СССР, до слова «перестройка».

Алла Пугачёва, которая живёт уже триста лет, ещё не записала своих первых звёздных пластинок, – а он уже умер. В год смерти Высоцкого Борис Гребенщиков только-только выпустил свой первый полноценный альбом – а Гребенщиков уже лет пятьсот поёт.

Представляете, как давно умер Высоцкий? Даже второй «Терминатор» ещё не вышел тогда. Сергей Безруков ещё ни одной роли не сыграл. Доисторическое время.

Представляете, если б он дожил до «перестройки»? Когда почти все его друзья, за исключением разве что Николая Губенко, и ещё двух, ну, трёх, – на все голоса закричали о том, как это правильно, что развалилась эта рабская страна – советская, российская, холопья империя, – туда ей и дорога.

Нашёл бы он в себе силы сказать: «Нет, ребята, всё не так!»?

Или сидел бы, в день расстрела Советов, между Лией Ахеджаковой – и кем там? – Собчаком? Кохом? Бурбулисом? – и говорил бы: «Да, надо раздавить гадину!»?

И Борис Абрамович Березовский вручал бы потом Владимиру Семёновичу государственные награды и преподносил первое собрание сочинений в золотом тиснении.

И Борис Николаевич Ельцин обнимал бы Высоцкого за плечо беспалой рукою и рассказывал бы на ухо, улыбаясь своей удивительной, во всё лицо, улыбкой, как они, скрытые диссиденты среди партийного болота, слушали его «Охоту на волков» в бане, и пили за свободу, понимаешь?

«За нашу, Володя, с тобой свободу!»

Так было бы? – задался как-то я вопросом.

И сделал вывод: хорошо, что не дожил. Не дожил – и выжил в итоге.

А если б он ещё и до наших дней дотянул? Года до 14-го, в котором сами знаете, что началось.

Нет, с одной стороны, другу Высоцкого – Михаилу Шемякину – всё понятно и про Крым, и про Донбасс, и про всё остальное. Всё отлично у Шемякина уложено в голове: я с ним встречался и специально переспросил. Шемякин – за наших.

С другой стороны, зашёл я как-то в ЦДЛ, в 2014 году, а там сидят Игорь Кохановский и литератор Дмитрий Быков.

Кохановский – помните кто такой? «Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу, снимите шляпу». Легендарный друг юности Высоцкого – ближе не бывает.

И то ли Быков спросил у Кохановского, то ли сам он не сдержался и стал уверенно цедить, что за воровство Крыма Высоцкий проклял бы всех, кто тут радуется этому. Так и сказал. И Быков довольно кивал своей большой головой.

Высоцкий, помню, в фильме 1967 года «Война под крышами» играл полицая на свадьбе. А спустя полвека вдруг стал бы за потомков полицаев болеть и волноваться – вот история, да?

Я улыбнулся и встал из-за столика: да ну вас, – подумал.

Оглянулся ещё раз – и вдруг вообразил себе, что сидит Владимир Семёнович меж этими вот двумя; и чуть не перекрестился. Потому что креститься надо, когда что-то несусветное кажется.

Нет, можно представить Высоцкого, снявшего шапку у монумента репрессированных. Но если представляю, как он поёт «Протопи-ка мне баньку по-чёрному», а в толпе стоят и подпевают – кто там? – все вот эти лица, которых даже перечислять нет сил, – сразу что-то ломается внутри: нет, не может такого быть.

Но с Окуджавой случилось же что-то подобное! Это же теперь умещается в голове – что человек, написавший «Десятый наш десантный батальон», говорил, что Басаеву нужно памятник поставить! Ещё он говорил, что наблюдал пожар в Доме Советов как самый интересный сериал.

Можно вообразить себе Высоцкого, рассуждающего о том, сколько людей загубили в штрафбатах. Но представить себе Высоцкого, рассуждающего, что лучше б немцы нас завоевали бы – мы баварское пиво пили бы тогда – нельзя: что-то опять надрывается в сердце. Чтоб он – и такое сказал?..

Чтоб он, вослед за Людмилой Улицкой, повторил: «Французы в отличие от наших сберегли своих», – разве это возможно? Сын фронтовика? Который «зажигалки» на крышах тушил?

Но ведь Окуджава – он сам воевал! Он-то смог!

И что со всем этим знанием делать?

У нас другой пример есть – ещё одна легенда – Александр Городницкий, – который сначала написал пророческую песню про Севастополь, который вернётся домой, – а потом вдруг выступил на очередных выборах за самую либеральную партию, которая собирается отдать Севастополь обратно.

Каким образом всё это совмещается в голове у Городницкого, кто-нибудь знает?

Как Высоцкий повёл бы себя, когда с одной стороны – едва ли не все, повторяю, едва ли не все его друзья поголовно твердили одно – а с другой стороны находились считанные единицы, – ну, да, Губенко, ну, быть может, ещё Иосиф Давыдович Кобзон, который на прежних святынях ритуальных танцев не танцевал, и всё тот же Проханов, с которым, может быть, Владимир Семёнович играл в футбол.

Но скорей всего, не играли они ни в какой футбол.

Что сделал бы Высоцкий?

Нет ответа.

Высоцкий умер и все противоречия разрешил. Советские врачи, выводя его из бесконечного запоя, подсадили всенародного Володю на наркотики. Наркотики Володю убили, и теперь у нас сомнений нет. А догадки наши ничего не стоят. Что мои, что Кохановского.

Но даже эти мои, вполне резонные вопросы, вызывают невероятный шум и негодование в рядах поклонников Владимира Семёновича. Да как я смею, как я могу даже задаваться такими вопросами! Володя наверняка был бы за наших, иначе и не могло быть!

Слушайте, я только рад был бы такому ходу событий.

Но ведь Владимир Семёнович всё-таки считал ввод войск в Будапешт и в Прагу – позором советской системы. А там, между прочим, имели место о-очень сложные процессы! В Будапеште и Праге происходило примерно то же самое, что и на киевском майдане. Типологически, геополитически за всеми этими событиями стояли одни и те же силы.

А ввод войск в Афганистан? Рассказывают, что Высоцкий буквально рыдал от негодования: вот, русские пришли и убивают афганцев.

Владимир Семёнович являлся носителем сознания, в целом характерного для «шестидесятников», с их удивительной верой в то, что просвещённый европейский мир желает только добра, что англосаксы просто так никуда войск не вводят, зато мы, советские, повсюду сеем зло и разор.

Представители нашей прогрессивной интеллигенции до сих пор в этом уверены.

Двадцать пять лет понадобилось населению России в целом, чтоб осознать, наконец, масштаб провокаций и преступлений, свершённых западным миром в целях передела и наживы: снос суверенных режимов, поддержка откровенно преступных «сукиных детей» на самых разных континентах, ввод войск куда только вздумается и прочее тому подобное.

В 1987-м и даже в 1993 году дезориентированное население страны и, тем более, российская интеллигенция, безоглядно влюблённая в Запад, любые разговоры на эту тему считали признаком пещерного сознания.

Упрямо твердивших противоположные вещи социолога Сергея Кара-Мурзу, или философа Александра Зиновьева, или филолога Вадима Кожинова старались в приличные места не допускать.

Высоцкому, как минимум, пришлось бы очень и очень сложно в те годы.

Разрыв со своей средой – вещь сложная, мучительная, зачастую просто невозможная.

Простые ведь вещи говорю? Простые.

Так откуда такое неистовое желание защитить «нашего Володю»?

Володя – общий. Давайте будем честны с Володей. Он фарисейство не выносил.

А вот отыграться за то, что его не публиковали, – на каком-то этапе мог бы.

Помните, как долго и убедительно нам рассказывали про то, как советские чиновники Высоцкого запрещали, жить ему мешали, и угробили, в конце концов.

Высоцкий, между тем, с 1964-го по 1980-й был в числе ведущих актёров Театра на Таганке в Москве. Театр этот был одной из визитных карточек страны Советов. Очереди за билетами туда стояли ночи напролёт. Артисты, желающие попасть в труппу театра, – шансов почти не имели.

Высоцкий сыграл в тридцати фильмах. Несколько из них до экрана не дошли, – но ведь был танкист Володя в фильме 1966 года «Я родом из детства», была «Вертикаль» 1967 года, где он спел пять своих песен, в 1968 году вышли сразу «Служили два товарища» и «Хозяин тайги», а потом ещё были «Опасные гастроли» 1969 года, «Четвёртый» 1972 года, «Плохой хороший человек» 1973 года, «Бегство мистера Мак-Кинли» 1975 года, – и везде заметные роли, и главная роль в фильме 1976 года «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил», и «Маленькие трагедии», конечно, и «Место встречи изменить нельзя».

Да на него, запрещённого, вся страна смотрела двадцать пять лет подряд. Он полторы тысячи концертов дал – и за огромное их количество его посадить могли, потому что там невесть что творилось с бухгалтерией. Но не сажали же: глаза прикрывали на всё это.

А посадили бы? Чего вы говорили бы тогда? «Вор должен сидеть в тюрьме» – как многие из нас радостно кричат чуть что? Или, напротив, стали бы утверждать, что Высоцкий – это второй Шаламов?

А на гастроли как он ездил? Советский запрещённый артист, с которого КГБ якобы глаз не спускало! Во Францию, в Польшу, в Германию, в Венгрию, в Болгарию, в США, в Мексику, в Канаду и даже на Таити… И на телевидении выступал там, и концерты давал огромные.

Вот как его держали и не пускали, сил не было никаких всё это терпеть.

Похоже на запрет?

Вообразите себе нынешнего артиста – который дал полторы тысячи концертов, из них половину на стадионах, а налоги платит через раз, а то и через два, ездит на самой дорогой машине в Москве, снимается каждые два года в шедевральном фильме, который смотрит по десять миллионов человек, а то и по пятьдесят миллионов, играет в театре, известней которого нет, – и говорит: загнобили меня, затравили…

Да нынешние артисты, 99 из 100, душу бы продали за то, чтоб Высоцким пожить хоть недельку. Запрещённым, загнанным, задвинутым.

Не утверждали его на какие-то роли? Да любого артиста, самого распрекрасного, один раз утверждают, а два раза нет, – Высоцкий что, был Аль Пачино и Роберт Де Ниро одном лице? Он был хороший, крепкий артист. Мог подойти режиссёру, мог не подойти.

В мультфильме «Ну, погоди» Высоцкого не утвердили роль волка озвучивать, а Папанова утвердили. И что, Папанов – хуже волк, чем Высоцкий?

Высоцкого пробовали на роль Остапа Бендера – но вы действительно думаете, что из него получился бы лучший Бендер, чем из Юрского или Андрея Миронова?

Остаётся одно – стихи его не печатали, да.

Знаете, придётся прямо сказать.

Высоцкий – огромная личность. Высоцкий – миф. Истинный, почти невозможный, огромный. Такая, как у него, слава – в его время на всю планету только у «Битлз» была.

Но, помнится, когда на заре «перестройки» вышла известная, вполне себе разумная, но критическая статья поэта Станислава Куняева о Высоцком – автора едва не разорвали на части. Конечно, это всё от зависти, решили сразу сотни тысяч читателей.

А Куняев был, в сущности, прав.

Высоцкий, что называется, открыл ящик Пандоры, когда начал смешить своего слушателя – чтоб нравиться этому слушателю, потакая его среднему вкусу, – не повышая планку, а понижая.

Куняев приводил в пример эту известную песню Высоцкого: про Лукоморье, которого и след простыл. Найдите, послушайте.

И Куняев очень спокойно объяснял: так нельзя делать. Это классические стихи Пушкина, на них воспитаны целые поколения русских людей. И если мы сегодня начинаем высмеивать это – завтра приходят смехачи всех самых позорных мастей, которым смешно вообще всё: русский солдат, русская женщина, русские святыни, Россия как таковая.

И они пришли ведь.

Очень часто повторяют, что Высоцкий – это Есенин второй половины века.

Нет, ребята, Высоцкий – это не Есенин. Есенин был великий новатор стиха, поэтический гений. И, главное, Есенин никогда не пытался понравиться своему читателю – он с самого начала работал для высочайшего суда поэзии, где и словом оступиться было нельзя.

Представить себе Есенина, сочиняющего сатирические куплеты про пушкинское Лукоморье, – невозможно.

Мне говорят: да одни только военные песни – явное доказательство того, что Высоцкий – великий поэт.

Советские военные песни – это отдельная, требующая серьёзного разговора история. И «Тёмная ночь», и «Эх, дороги…», и всё та же «Вставай, страна огромная» – песни великие. Но никто ведь не станет всерьёз утверждать, что написавшие стихи к этим песням Владимир Агатов, Лев Ошанин и Лебедев-Кумач – великие поэты?

Задумайтесь об этом. Поищите сами ответы – почему.

Самый лучший Высоцкий – это Высоцкий последних лет, когда ему уже не хотелось нравиться кому-либо. Когда он написал «Райские яблоки» и «Кони привередливые». Когда не с легковерным слушателем стал разговаривать, а с ангелами и с апостолами.

Это – классика.

Давайте любить Высоцкого тем, какой он есть.

Не возносить его туда, где места ему нет.

И не отрицать того, что долгое время никто с ним и сравниться не мог по силе народной любви.

Впрочем, у этой славы есть, увы, оборотная сторона.

Пройдёт десятилетие, другое, третье – и значение Высоцкого приравняется в глазах новых поколений к значению предыдущих всенародных любимцев; скажем, Леонида Утёсова. И неважно, что Высоцкий сам писал себе песни, а Утёсов пел чужие. Мог бы и свои петь. Слава у него была не меньшая, чем у Высоцкого. Но много ли он значит для современного человека? Увы, нет.

У Высоцкого будет та же самая ниша – для специалистов. Потому что Высоцкого можно только слушать.

Слух человека стремительно перестраивается – и расстроенная гитара Владимира Семёновича уже не будет иметь такого количества желающих её послушать.

А Есенин, Блок или Пушкин останутся на том же месте, что и были. Потому что они от саунда не зависят. Они – в слове, и слово их – самоценно.

Погоня за прижизненной славой и, главное, игра на понижение оборачиваются тем, что бо́льшая часть этой славы уходит вместе с твоими современниками.

Да, лучшее из написанного Высоцким – десятка два текстов – останется как факт русской литературы. Но через полвека значение Высоцкого и значение Станислава Куняева, при всём том, что первого слушали миллионы, а второго читали даже не десятки тысяч, а считанные тысячи, – сравняется. Это будут вполне себе равноценные – на взгляд историка – фигуры. С литературоведческой точки зрения Куняев в известном смысле даже любопытнее, а во многом, как мыслитель, – прозорливей и глубже.

Не почтите всё мной сказанное за кощунство: я Высоцкого люблю не меньше вас.

Просто так будет, и это неизбежно.

Однако как символ Советской эпохи – Владимир Семёнович Высоцкий останется до тех пор, пока мы помним то время. Все его победы, все его трагедии и всех его героев.

Высоцкий среди них – в первом ряду.

Ельцин-центр притяжения

Опять мы, кажется, что-то важное пропустили.

Правильно ли я запомнил, что на открытие «Ельцин-центра» все «прогрессивные» граждане отреагировали в полном соответствии со своим здравомыслием? Примерно так же, как на проведение Олимпиады в Сочи? Написали сорок тысяч постов (и потом сто сорок тысяч раз их перепостили) на тему «Лучше бы дороги в Псковской области починили» или «Нормальное государство занимается детскими домами»?

Семь миллиардов рублей (во столько обошлось строительство «Ельцин-центра») – это же очень много. Столько детей или бабушек можно сделать счастливыми на такие средства.

Все отечественные патентованные гуманисты, наверное, были возмущены столь бессмысленной тратой бюджетных денег?

Странно только, что волны этого возмущения до нас не дошли.

Зато мы видели счастливые лица героев девяностых на открытии «Ельцин-центра». Все они отлично выглядят. Вид у них такой, словно они только на минутку оставили власть, но скоро вернутся в свои мягкие кресла, возьмутся за рычаги и под нос промурлычат: «А ручки-то помнят. Помнят ручки-то».

Для российских либерал-буржуа, Ельцин – фигура показательная, знаковая, неоспоримая. Отношение к нему – религиозное.

Ничем особенным этот музей от Мавзолея не отличается.

Ну, Ельцина там нет, подумаешь. Зато голос его всё время звучит, создавая эффект присутствия.

Можно где-нибудь там усадить мумию Бориса Николаевича. Чтоб он недвижимо сидел, тяжело опечаленный судьбой России. Но в какой-то момент вдруг оживал и привычным резким движением извлекал из-под стола початую литровую бутыль вискаря.

…и, спустя минуту, снова застывал надолго…

Самые цивилизованные люди смотрели бы на него с молитвенным видом. Клали бы ему записочки в карман. Уходя, смаргивали слезу.

В своё время Ельцин мог делать ровно то же самое, что впоследствии, скажем, Путин – и не бояться потерять симпатии элит.

Когда началась война в Приднестровье – наши прогрессисты кривились: какой бред, эти недолюди воюют за то, чтоб быть русскими! Скорей бы их всех убили.

Но Ельцин направил туда генерала Лебедя, и Молдавия потеряла Приднестровье.

Это деяние в чём-то соразмерно крымской истории, в чём-то донбасской.

Но Ельцину это простили.

Ляпнув однажды про «берите суверенитета сколько захотите», Ельцин периодически, по-великодержавному, осаживал руководителей новоявленных стран СНГ – и те слушались, пугались.

Затем устроил в собственной стране чудовищную чеченскую кампанию.

Превращённый в руины Грозный, восемнадцатилетние призывники с отрезанными головами, террористы в Будённовске.

Угробив огромное количество народа, Ельцин ещё и проиграл эту войну.

Не сказать, что Ельцина за это хвалили в прогрессивных медиа, – ругали, порой очень жёстко.

Но простили в итоге и это.

Для либерал-буржуа Ельцин оставался – своим, понятным.

Российские прогрессисты будто имеют какие-то особые приборы, при помощи которых опознаю́т своих.

Антропологически – Ельцин их тип. Все они, зародившись в его белом теле, однажды вылупились оттуда. Потрескивая молодыми крылышками, стремительно перебирая многочисленными лапками, побежали, полетели, поползли в разные стороны.

Но белую мясную матку – не забыли.

Ещё бы: он отдал своему выводку деньги и медиа, власть и шоу-бизнес.

Сколько бы ни набирали голосов либералы на парламентских выборах, ощущение того, что страна приватизирована ими, не покидало этих ребят все годы правления Ельцина.

Это была их личная эпоха счастья, американские горки по нашим буеракам, непрерывный праздник, карнавал, корпоратив. Шампанского, гарсон, полную ванну, пожалуйста. И красной икры туда же. И яхту в эту ванную запустите. Смотрите, чтоб с девками. Или кто там ещё есть…

Теперь они смотрят в те времена, как в недалёкое детство: там всё сияет, кружится, пузырится, а они – юны, красивы, полны сил.

Страна стояла перед ними – как чан с яствами. Каждый лез туда руками – кто ягодку доставал, кто свиной хрящик, кто тянул дли-и-и-инную макаронину: час тянул, два, но она всё не кончалась.

И даже если Борис Николаевич трепыхался, то ли порыкивая, то ли покрякивая, то снимая самых либеральных премьеров, – всё это не отменяло главного: он был их защитник, радетель, отец новых сытых.

Именно тогда, в те времена, случилось разделение новой, молодой России.

Одна Россия ехала воевать в Приднестровье, в Абхазию, в Чечню, в Сербию, потом опять в Чечню. Торчала в своих моногородках, привыкала выживать, спивалась, скуривалась.

Другая – клубилась в клубах, нюхала и колола, работала в pr-агентствах, зашибала сумасшедшие деньги на выборах, рвалась если не в депутаты, то в помощники депутатов, крутилась возле младореформаторов и нового призыва губернаторов, мэров, полномочных представителей президента. Осваивала Гоа, Таиланд, европейские красоты. Приобщалась к высшим ценностям, говорила на беглом английском.

Эти две России не пересекались почти никогда. Из первой во вторую попадали крайне редко, из второй в первую не попадали никогда.

Все ельцинские времена самая прогрессивная молодёжь в гробу видела – и в прямом, и в переносном смысле – мужиков с их обанкротившимися колхозами, скучные проблемы деревень, остановившиеся заводы, грязных рабочих, сиволапое офицерьё.

В начале девяностых в России беспризорных было больше, чем после Гражданской войны.

К финалу девяностых выяснилось, что Россия занимает первое место в мире по торговле человеческими органами.

Во второй половине девяностых я работал в ОМОНе, и видел внутреннюю статистику органов правопорядка: преступность за десять лет выросла в шесть раз. В шесть раз больше стали грабить, убивать, насиловать, воровать.

В ответ буржуазия твердила одно: безработица, наркомания, нищета – всё это родом из Советского Союза, мы тут ни при чём.

Врали, конечно же. Но многие им верили: новая буржуазия врала блистательно, с упоением. Никто и подумать не мог, что можно так врать.

Если б десятая, а то и сотая доля того, что творилось тогда, была явлена сегодня – нечеловеческий вопль стоял бы.

Однако в конце девяностых, когда, уволившись из ОМОНа, я водил по улицам российских городов краснознамённые колонны молодых обозлённых «леваков», – все эти борзые молодые люди из столичных сияющих авто смотрели на нас, смеясь.

Знакомые мои из числа новейшей буржуазии вглядывались в меня расширенными глазами и по несколько раз переспрашивали: «Нет, ты это серьёзно?».

С чистейшим презрением брали у меня интервью барышни с центральных каналов, брезгливо, как прокажённому, протягивая мне микрофон. Я зачарованно смотрел на их безупречный маникюр, и с трудом удерживался, чтоб не укусить очередную тварь за руку – дабы соответствовать её представлениям обо мне.

В их лицах читалось: о, какие вы закомплексованные, мелкие ничтожества – со всеми вашими знамёнами, со всей вашей галиматьёй по поводу обнищавшей России. Работать надо, юноши, изживать свои комплексы.

Ныне та, запомнившаяся мне, в изящной шубке, пухлогубая телеведущая – плачет о нищем народе, о крышах в рязанских деревнях, о дорогах в сибирской тайге, о сыре и лососине, исчезнувших со стола российского пенсионера. Все девяностые сыр и лососину ели, а тут на́ тебе.

Сигналившие нам из дорогих машин мажоры, заработавшие чемоданы денег на выборах всех уровней политтехнологи, прочие фигляры и профессиональные прощелыги, – теперь ходят на митинги и требуют революции, переворота, майдана.

А в промежутках посещают «Ельцин-центр».

Потому что при дедушке всё было хорошо, не то, что нынче.

Тогда Россия не воевала… хотя, может, и воевала, но как-то не так противно, как сегодня.

Тогда Россия не бедовала… хотя, может, и бедовала, но как-то не так горестно, как сегодня.

Тогда была свобода слова… хотя, может, она предназначалась не для всех, – зато лучшие люди могли ей пользоваться круглосуточно и в собственное удовольствие.

Тогда, самое главное, была надежда, что весь этот «совок», всё это «крепостное сознание», все эти милитаристские аппендиксы больного народа, – поправимы, отделимы, операбельны.

Подай скальпель, Егор. Держи тесак, Боря. Принеси топор, Алик.

Правильно делаем, Борис Николаевич?

Пра-ально, дети. Пилите нахер.

Кишки на полу, кровища на стене, – весело.

Можно красным липким пальцем на той стене вывести: «СССР сдох».

Красиво же?

Ныне настали дни, когда выросла одна молодёжь и молодёжь другая.

Ей уже по тридцать, этой молодёжи, а то и по сорок пять.

Первые – отвоевали и не навоевались: оттого, что чувства победы всё ещё нет.

Вторые – налакомились, но не наелись, почувствовали вкус власти и власть подрастеряли.

Они ещё сойдутся лоб в лоб.

Хотя, признаться, в честном поединке шансов у тех, что выросли на бесконечных пати и в pr-агентствах, – несравненно меньше.

Ну, так они и не собираются честные поединки проводить.

Задача первых – в очередной раз «развести» эту тупую массу, этот окостеневший народ, это тонконогое юношество, и впарить «этой стране» правильное, цивилизованное будущее.

Глядя на «Ельцин-центр», я почему-то представляю, как все эти люди – короли дискурса, предводители трендов, принцессы стиля, нефтяные принцы, глянцевые журналисты – однажды соберутся там.

Вокруг будут размахивать своими хоругвями, красными и белыми знамёнами морлоки и прочая левиафанистая сволочь, а наша блистательная буржуазия, как в старые добрые времена, начнёт свой сияющий корпоратив.

Хорошо, что есть такое место, где все они могут сойтись.

Надо бы заготовить длинные гвозди, крепкие доски – и забить все окна. Чтоб они нас не слышали и не видели. Чтоб мы не портили им настроение.

Папа, папа, а кто там живёт в этом доме?

Демоны, сынок.

У них там весело!

О, да, а как иначе.

У них там бал!

О, е. Бал.

Плохой русский, стыдись

Вспомнилось, как в последнюю четверть века мы смотрели американское кино.

Мы всегда болели за американцев, да ведь?

За американцев во Вьетнаме («Взвод» Оливера Стоуна), за американцев в Сомали («Чёрный ястреб» Ридли Скотта), за американцев где-то («Апокалипсис сегодня» Фрэнсиса Форда Копполы), и ещё раз за американцев во Вьетнаме («Цельнометаллическая оболочка» Стэнли Кубрика), и так далее – вплоть до фильма «Спасти рядового Райана» Стивена Спилберга, который затмил для многих наших соотечественников «Горячий снег» и «Они сражались за Родину».

Вы обратили внимание на этот восхитительный эффект: когда Спилберг показывает высадку американцев в Нормандии в 1944 году – а их там крошат в мелкий салат, – у нас, как и у любого зрителя на земном шаре, возникает только одно чувство: о, какие американцы, как воевали, как по ним страшно били, а они всё выдержали.

Но если на минуту представить, что подобную атаку снимали бы у нас, сразу бы: а) появилась предыстория о том, что пьяный русский генерал решил сделать подарок Сталину к 1 мая и погнал солдат на убой; б) или – о том, что атака была произведена без должной огневой подготовки и подступы к высоте уложили трупами; в) возник бы немедленный вывод, что победили мы не «благодаря», а «вопреки» (хоть у одного человека на земле может родиться такая дикая мысль после просмотра фильма Спилберга?!); г) обязательно появились бы заградотряды и саркастическая сцена с перепуганным комиссаром, которого «простой солдат» посылает куда подальше.

Мы болели за американцев, даже когда в боевиках они мимоходом сражались с русскими («Хищник» со Шварценеггером), или когда наш Иван переходил на сторону американцев («Красный скорпион» с Лундгреном).

Мы никогда не искали в их кино подтверждений того, что они – дурные, что они – ведут империалистические войны, что они – устраивают геноцид, что они – убивают невинных людей.

Много ли российских зрителей оценило фильм «Без цензуры» Брайана де Пальма – о зверствах американцев в Ираке? Да не нужно это никому.

Вы скажете: как будто мы сами не снимали фильмов про «плохих американцев».

Ну, снимали иногда – но без вдохновения, без огонька.

Мы изначально были настроены думать о себе дурно – при всём нашем шапкозакидательстве и пресловутом «патриотическом угаре»; зато их предпочитали видеть в самом лучшем свете.

В то время как они были настроены относиться к себе с уважением; одновременно ища непрестанные подтверждения тому, что мы тут – дурные, злые и пьяные.

Мы по-прежнему хотим думать о них лучше, чем они есть.

А они о нас – хуже, чем мы есть.

Мы всегда были к ним более чем снисходительны.

Они всегда были к нам строги и пристрастны.

Когда они смотрят фильмы о том, как чудовищно в России, – это воспринимается там как самая безусловная правда. Фильмы же о России героической и великой – для них всегда остаются «соцреализмом» и «лакировкой».

Здесь же смотрят фильмы про героический или гламурный Запад, как истинную правду. Фильмы же с историями раздрая, человеческой печали и нищеты – мы почти не воспринимаем всерьёз. Напрямую с Европой и Штатами эти картины никак для нас не ассоциируются. Ну, есть маргиналы, которым отчего-то плохо живётся на чудесном Западе, – так мы это видим.

Подобная ситуация имеет место не только в кино, но и в литературе.

Какие самые популярные и читаемые наши книги на Западе?

«Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. «Дети Арбата» Рыбакова. «Колымские рассказы» Шаламова.

Это великая проза – Шаламов так уж точно, – но те, кто жили в советские времена, отлично помнят: у нас здесь мало кого привлекала литература про немецкие концлагеря. Запоем читали Ремарка, многие любили Генриха Бёлля и Томаса Манна. А потом и Эрнста Юнгера стали издавать непрестанно: это как если бы в Германии сегодня читали кого-нибудь вроде Юрия Бондарева, помноженного на Александра Дугина. Но их такое и в руки взять не заставишь.

Ещё что там было востребовано?

Повесть «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина – про детдом и выселение чеченцев в Казахстан в 1944 году.

Пародийная антисоветская сага «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича.

И, конечно же, Людмила Улицкая – с её неизбывным ощущением духоты и мерзости советского быта.

Выбор был неукоснителен: о, эта страшная Россия.

Из недавних примеров стоит вспомнить повесть Михаила Елизарова «Ногти» – про интернат с умственно отсталыми детьми. Немцы, прочитав «Ногти», немедленно Елизарова перевели, дали ему грант и пригласили жить в Германию – в надежде на то, что он создаст ещё нечто подобное про звероватых русских. Вместо этого Елизаров написал антилиберальный роман «Pasternak». Немцы поняли, как сильно они ошибались, и тут же попросили гостя восвояси: домой, Миша, домой, ферштейн?

Но такие ошибки с ними случались крайне редко: попавшие на крючок российские сочинители не соскакивают – а, скорей, машут от радости хвостом: они признаны, их привечают!

Нет, мне и в голову не придёт сказать о всех вышеперечисленных книгах что-нибудь дурное: я всё это читал, и периодически не без интереса.

Но сложно не разглядеть, с каким тщанием Запад издавал тонны реальных и мифических мемуаров узников совести, диссидентов, тюремных сидельцев и сбежавших шпионов.

Если б в своё время кто-нибудь аккуратно собрал все эти тиражи – как раз можно было бы СССР обложить по границам. И поджечь.

Можем ли мы представить, что здесь стали бы выбирать книги про Францию или Англию по одному принципу: чтоб нам рассказали, как там отвратительно живётся? С «разоблачениями»?

Нет, мы такие книги не выбирали и не выбираем.

У нас любят литературу, а не «разоблачения».

Более того, даже когда нам попадаются книги «с разоблачениями» – читатель ничего этого просто не замечает.

В России очень популярна книга французского писателя Ромена Гари «Обещание на рассвете». Но сколько я не опрашивал её поклонников, никто из них даже не заметил авторского сарказма, если не сказать – издевательства, по поводу французской армии, по сути, сдавшейся фашистской Германии.

А в прекрасном романе Колума Маккэнна «И пусть вращается прекрасный мир» есть впроброс сказанная фраза о том, что американские тюрьмы напоминают вывернутый наизнанку свободный мир Америки: чёрных большинство, а белых – мало. «Потому что все они откупаются», – сообщает героиня Маккэнна.

И что, кого-то из нас это может тронуть? Кто-то всерьёз решит, что в США имеют место коррупция и скрытый расизм?

Полноте вам. Подобная информация в наших головах не приживается. Мы все знаем: ад – здесь. Там – в худшем случае «издержки».

Когда в России в очередной раз затевают разговор о необходимости покаяния за советскую эпоху, никто почему-то не обращает внимания, что покаянной литературы о фашизме в Испании, Италии, Венгрии, Японии – и даже в Германии и Австрии – несоизмеримо меньше, чем написанного здесь, у нас, про Ленина, лагеря и КГБ.

Никто и никогда с таким сладострастием не раздирал свои язвы, как делали это в России.

Никто с таким сладострастием не разглядывал чужие язвы, как делали это на Западе.

В последние годы мы вообще отвергаем любую «порочащую» Запад литературу. Почти все их писатели, в своё время рисковавшие рисовать реальные картины капитализма, забыты нами и больше в России не переиздаются.

Зато они так и не перестали нас разоблачать. Им нравится это занятие.

Был конфликт в Грузии – они сняли кино про российскую агрессию.

Был конфликт на Украине – ещё одно сняли. Про ту же самую агрессию.

Сами снимают – и сами верят всей этой продукции; право слово, как дети. Ведь только у детей бывают «плохие» и «хорошие».

Мы остаёмся плохими, мы непоправимы.

В России эти оппозиции куда сложней.

Мы хорошие, но плохие. Они плохие, но хорошие. Они против нас, но это ничего. Мы против них, но они нам нравятся.

Нам всё время не без резона ставят на вид: чёртовы русские патриоты, раз вы презираете Запад, зачем вы туда ездите всё время?

Ну так мы ещё смотрим их фильмы, читаем их книги и к ним самим относимся с непобедимой симпатией.

В России живут очень доброжелательные и внутренне свободные люди. Они просто не отдают себе в этом отчёт.

А про людей, которые живут там, мы больше ничего не скажем.

Кто хотел понять – и так всё понял.

Не брат ты мне

Такое ощущение, что мы всё забыли.

А мы ведь всё помним.

Сначала был «Брат». Потом был «Брат-2».

Явился Данила Багров – как символ национального характера, мужества, простоты, глубины, самоиронии, чуть ленивой, но одновременно стремительной агрессии, готовности вписаться за своих.

Откуда в девяностые великий Балабанов мог это предвидеть?

Брат был огромным авансом всем нам.

Данилы ещё не существовало в природе.

Попутно Балабанов поставил под сомнение легитимность новорусского богатства (герой Маковецкого), «патриотизм» спортивных любимцев – походя подчеркнув их непробиваемую меркантильность (хоккеист, не помню как зовут, пожаловавшийся, что Данила не все деньги ему принёс); более того, режиссёр показал, что русский человек может пешком дойти до самой высокой американской власти и никакие спецслужбы непобедимую Америку не спасут.

И, конечно же, все мы помним совершенно издевательские портреты «бандеровцев» (там же ж Сашка Билый впервые явился нам!), и, вошедшее в поговорку: «Вы мне, гады, ещё за Севастополь ответите!».

На тот момент всё это было полным блефом.

К тому же Балабанов не просто снял восхитившее миллионы россиян кино, но и нанёс отличный рок-н-ролльный удар по мерзейшей попсе, заполонившей тогда всё.

Бойцы рок-н-ролла, совсем недавно собиравшие стадионы, к моменту появления «Брата» свои позиции сдали.

За исключением полутора имён, рок-музыка – на сей раз против своей воли – снова ушла в андеграунд. Её туда загнали певички в трусах и певцы в перьях.

Балабанов сделал невозможное – составив мощнейший саундтрек к обеим частям «Брата», снова вывел русский рок на свет.

Продажи дисков «Нау» повысились, наверное, в сотни раз: кто ж тогда мог это сосчитать – в эпоху тотального пиратства. Но я сам помню эти вдруг возникшие очереди за кассетами Бутусова – которых не было со времён «Князя тишины».

Речь, конечно, не только про «Нау»; тогда подряд, с пылу с жару, выпустили несколько сборников «Брат» и «Брат-2» – с песнями, которые звучали в фильме, и которые должны были туда попасть, но не хватило экранного времени.

«Смысловые галлюцинации» с лучшим по сей день их боевиком «Вечно молодой, вечно пьяный» переместились на самые большие площадки, «Крематорий» с «Катманду» обрёл попутный ветер в немного на тот момент уставшие свои паруса; да кого там только не было – в числе прочих и Михаил Борзыкин из группы «Телевизор» с песней «По пути в Чикаго».

Песни из дилогии Балабанова рвали радио- ротации, и никто не помнит, чтоб прогрессивная интеллигенция, в том числе причастная к рок-движению, как-то по этому поводу печалилась.

Опечалились многие из них гораздо позже.

А именно: в 2014 году.

Ну, когда брат Данила вылез из-под погребших его камней и вдруг очутился сначала в Севастополе, потом на Донбассе, а следом и в Сирию собрался; хорошо хоть не на самую высокую американскую башню пешком.

Мы могли видеть Данилу в донецком аэропорту, под Славянском, под Шахтёрском и под Иловайском, он всё так же улыбался, снаряжал магазин и читал своё: «…в поле каждый колосок… это всё моё, родное…»

Он ничего не делал нового и вёл себя точно так же, как в фильме Балабанова.

Как обещал, так и делал.

Отчего же наши рок-идолы настолько удивились всему происходящему?

Мы ведь помним обескураженное лицо Вячеслава Бутусова в самом начале крымской и донбасской истории: когда он в компании нескольких мастадонтов рок-н-ролла говорил о мире.

Бутусов – великий человек; но он действительно, когда его песни звучали в «Братьях», думал, что всё это постмодерн? Что всё это как бы игра? Как бы в шутку?

Но Балабанов не говорил, что он шутит. Я и закадрового смеха в фильме не слышу.

А что стряслось с группой «Би-2», которая так мужественно цедила «Полковнику никто не пишет», – пока брат Багров стрелял во все стороны? Теперь они поют совсем другое, и полковники их не вдохновляют.

Борзыкин пошёл ещё дальше и сочинил песню «Прости нас, Украина»: каков оригинал.

Кого «нас»? Группу «Телевизор»?

Читал очередное его интервью – а там всё то же. Патриотизм, конечно же, придумали негодяи, которые используют население для своих целей. «Я вообще пацифист», – говорит Борзыкин.

Невольно задаёшься вопросами: а патриотизм на Украине тоже придумали негодяи? Или, может, там нет патриотизма? А патриотизм в США кто придумал?

А пацифистом надо только в России быть? А больше нигде не надо? А борьбу за свободу на Майдане – тоже придумали негодяи?

Я, впрочем, ответы знаю: негодяи придумали только патриотизм в России. В приличных странах негодяи ни при чём. Они, конечно, иногда появляются и там, но вообще… это, как правило, российские провокации.

Провокации российских негодяев, если точней.

«Если б не Россия – ничего этого не было бы».

Поэтому: прости их, Украина.

За Балабанова тоже, кстати, прости.

Потому что, ознакомившись с картинами Балабанова, рок-музыканты должны были запретить режиссёру использовать их музыку.

Или хотя бы сейчас, запоздало, написать совместное письмо с просьбой вырезать все песни из «Брата» и «Брата-2».

Они же думали, что это просто стремительная смена кадров на экране, а оказалось – это жизнь.

Хотя, справедливости ради, приведу и другой пример.

Довелось общаться с лидером группы «Крематорий» Арменом Григоряном, который долгое время был настроен по отношению к российской власти, как и многие из нас, весьма строго.

Естественно, я спросил: Армен, вот смотрите, был такой фильм «Брат», а после сняли его продолжение «Брат-2», и там звучала в числе прочих ваша песня, которую вы до сих пор с огромным успехом исполняете на концертах… Послушайте, а вас не пугает, что кинематографическая реальность Балабанова – стала просто реальностью? Не пугает, что брат Данила Багров – пришёл?

Григорян мгновенно, словно ожидал вопрос, очень спокойно, со своей непроницаемой улыбкой ответил:

– Нет. Не пугает.

Взрослый человек, что сказать.

Как они это делают, или Ликбез

Одно и то же раз за разом. Одно и то же.

Это рассчитано на людей с отсутствием критического мышления – но, увы, подобных людей великое множество.

Итак, берём пост одного отдельно взятого чудака, съехавшего из России, а также съехавшего по поводу России, и смотрим.

В данном случае это писатель и художник Максим Кантор, не переживший последствий крымской и донбасской истории, в связи с чем обитающий теперь в Германии.

Цитата.

«Важно знать: Байрон, Че Гевара, Хемингуэй – те, на кого мечтают походить сегодняшние российские диверсанты, – сражались ПРОТИВ ИМПЕРИИ. Не за империю, а против. Понимаете? Байрон – сражался против Османской империи, Хемингуэй в Испании – против Франкистской империи. Че Гевара – против империализма за свободу Кубы. Не за империю, понимаете? Против.

Они сражались ПРОТИВ сильного в защиту слабого. Понимаете? А не за сильного против слабого. Большая разница. За ними не было ядерного оружия. Они были действительно одиночки. Без крупнокалиберной артиллерии за спиной, без БУКов, без ракет и регулярной имперской армии. Без программ на тв и без кремлёвских кураторов. Богатыри не вы. Совсем не вы».

В ответ – бурные аплодисменты: Максим, браво! Браво, Максим! Как вы их!..

Да, как он нас. CapsLock нажмёт и строчит, словно пулемёт.

Теперь по существу.

Во-первых.

Поэт Денис Давыдов в Финляндии, в Польше и на Кавказе, поэт Батюшков в Финляндии, поэт Бенедиктов в Польше, Лермонтов и Толстой на Кавказе и прочие бестужевы-марлинские при поддержке державиных, а также все симоновы, долматовские и луговские воевали за империю. Вернее сказать, за Отечество. С крупнокалиберной артиллерией за спиной, с БУКами, с ракетами и с регулярной имперской армией. И с кремлёвскими кураторами ещё.

Богатыри не вы. Богатыри – они.

Во-вторых.

Моторола, Гиви и Захарченко воевали, равно как Байрон, Хэм и Че, – против колониальной зависимости и против империи, в данном случае «украинской», не справившейся со своим имперским наследством. Более того, «украинскую», пошедшую по шву, империю гласно и негласно поддерживали сразу две другие империи – Евросоюз и США: финансово, дипломатически, а также поставляя военспецов и наёмников.

Также на стороне всех названных империй, не покладая рук и щупальцев, трудилась активно поощряемая международная «креативная интеллигенция»: достаточно вспомнить, что Светлана Алексиевич получила за свою бескомпромиссную позицию целую Нобелевскую премию. В то время как одиночки, вроде Эмира Кустурицы или Оливера Стоуна, рисковавшие излагать иную точку зрения, воспринимались в приличном мировом сообществе в качестве маргиналов и задвигались в самый дальний угол.

Четырёхмиллионный Донбасс против 36-миллионной Украины – это именно что борьба слабого против сильного, против целой толпы сильных, с их всемирными санкциями и международным фарисейством.

Хэм и Че были бы, конечно, – на Донбассе.

В-третьих.

За Хэмом (в Испании) и Че (на Кубе) стояла советская империя, – а за Хэмом периодически ещё и американская, – и сражались они, по сути, на стороне одних империй против других империй.

Странно, что столь банальные мысли не приходят на ум людям с такой большой и круглой головой, обладателем которой является Максим Кантор.

Самые разнообразные ракеты в Испанию или на Кубу поставлялись с куда большей щедростью, чем на Донбасс.

Кубинская революция, что естественно, сразу же поставила целью максимально расширять – до имперских величин – своё влияние: как минимум, на всю Латинскую Америку, а желательно ещё и в Африку. Отсюда и смертельный поход Че, и неоднократные высадки кубинского военного десанта где угодно – с целью, повторимся, имперской экспансии, которую Че безусловно поддержал бы, если бы остался жив.

Поддержал и возглавил бы.

Собственно, всё.

Максим Кантор – небесталанный человек, но за пулемёт всё равно обидно.

Чужие бакенбарды

Они всё делают, чтобы стать практически неотличимыми от классиков в бородах и бакенбардах. Они почти убедили целую страну в том, что в их лице мы видим наследников по прямой линии Александра Сергеевича, другого Александра Сергеевича, Льва Николаевича, Фёдора Михайловича, Антона Павловича.

Но тут случились известные события в Крыму и на Донбассе, и наши новоявленные классики вдруг начали обзывать собственный народ «дикарями» и «африканцами»; хотя это странное оскорбление для цивилизованного человека, не правда ли?

Культурные пастыри явились перед нами совсем в ином виде.

Глядя на многих из их числа, вдруг захотелось сказать:

– Послушайте, уважаемый, у вас, это… борода чужая. И бакенбард, знаете, тоже.

Разница между «классиками» и «современниками» заключается, конечно же, не в отношении к «аннексиям» и «войнам». Иной раз классические русские писатели действительно выступали в качестве гуманистов и даже пацифистов – хотя гораздо реже, чем нам рассказывают; а воевали, напротив, куда чаще, чем нам кажется.

Буржуазность – вот основное их отличие.

Русский писатель мог восхищаться воинами и даже, прямо говоря, тиранами, мог заботиться о маленьком человеке, – впрочем, и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский вполне умели совмещать первое со вторым, – но русский классик никогда не был буржуазен.

«Буржуа Пушкин» и «буржуа Лермонтов». Чувствуете, как сводит дыханье и подступает какое-то болезненное, тошнотворное ощущение от того, что совмещаются такие несовместимые вещи?

«Буржуа Лесков» и «буржуа Достоевский». Кошмар, зубы ноют.

А «буржуа Чехов»! Боже мой, даже писать это стыдно; проще на заборе какое-нибудь короткое слово намалевать.

«Буржуа Ломоносов», «буржуа Тютчев», «буржуа Блок», «буржуа Гумилёв» – всё это ужасный моветон, это не склеивается, это прожигает бумагу!

Но можно ещё дальше пойти: как вам «буржуа Велимир Хлебников»?

Да, некоторые русские литераторы, особенно, как ни странно, из низших слоёв, умели пользоваться отдельными достижениями и достоинствами буржуазного мира.

Горький был успешным издателем и богатым человеком.

Сергей Есенин, в команде с Шершеневичем и Мариенгофом, открыл несколько кафе, владел книжными лавками и даже кинотеатром.

Но Горький – он всё равно нет, не буржуа; весь его вид, вся его ницшеанская философия, вся его проза, да и поступки его – вопиют против этого.

А Есенин? Эти его цилиндры, лайковые перчатки, лаковые ботинки – ни на минуту не делали его буржуа; он лишь пародировал тех, кому в юности завидовал, и злил тех, кого презирал, – прежних и новых буржуа.

Даже Брюсов – предводитель литературных когорт, высоко нёсший себя, живший в особняке посреди Москвы, – и он никакой не буржуа!

Что уж говорить об Андрее Белом? О Бальмонте? О Марине Цветаевой?

Давайте ещё минутку поразвлекаемся, и попробуем совместить несовместимое.

«Буржуа Грибоедов». «Буржуа Батюшков». «Буржуа Салтыков-Щедрин».

Буржуа, боже мой, Гаршин.

Всё, больше не могу.

Конечно же, отношения с буржуазными ценностями складывались в русской литературе иногда не столь однозначно.

Маяковского будто бы затаскивало туда, в этот изящный и упорядоченный буржуазный мир, – и он застрелился, спасаясь. Михаил Булгаков втайне желал стать нормальным буржуазным писателем, но он был нужен вечности в качестве творца и гения, и ему не дали.

А многим – дали: пожалуйста, сколько хотите.

Перебрасываем мостик к нынешним временам – и что мы видим?

Борис Акунин не оскорбится, если мы назовём его буржуазным писателем? Акунин – кумир буржуазии, кумир мещанства, кумир интеллигенции. Но сам он не мещанин, и едва ли интеллигент, – он именно что буржуа, и весь вид его об этом вопиет.

Татьяна Толстая сама писала восхищённые эссе о буржуазии, панегирики, оды – так Маяковский восславлял «атакующий класс», как она любила в своё время буржуазию и буржуазный уклад; поэтому что тут говорить, нечего тут говорить. Возможно, сегодня буржуазия её подбешивает, но об этом она куда меньше рассказывает. Всё больше о пролетариате и скверных привычках пролетариата.

А Людмила Улицкая? Строгая, умная, совестливая буржуазная писательница.

Самое смешное, что и Владимир Сорокин, при всём своём антураже, – безусловно буржуазный писатель. И весь вид его, и манеры, и все его колонки в буржуазные европейские издания, – подчёркивают это. О, этот буржуазный лоск! О. Взглянешь – и зажмуришься. Нет, мы никогда не сможем так выглядеть.

Виктор Ерофеев – это безусловная буржуазия, патентованная.

Иной раз наши литераторы думают, что, становясь буржуазией, они автоматически становятся аристократами, что каждый из них – «барин», как Василий Розанов о себе писал; но, увы, нет, аристократами они не становятся; сами послушайте: «аристократ Акунин», «аристократ Ерофеев» – так себе звучит, да?

Не стоит думать, что эти вещи зародились после «перестройки». Нет, они вовсе не выражаются исключительно в достатке или, к примеру, приверженности либерально-демократическим ценностям и западничеству.

Если Шолохова и Платонова, Багрицкого и Твардовского невозможно было даже отчасти совместить с представлениями о буржуазности, то позднесоветская элита, в том числе и литературная, вполне себе обуржуазилась.

Замечательный поэт Андрей Вознесенский думал, что он – в западном понимании – artist, со всеми его платочками и костюмами; но он был буржуа. Как и Рождественский Роберт; как многие и многие иные.

Василий Шукшин или Валентин Распутин при всём желании буржуа стать не могли, но вообще, в среде «почвенников», законченных и непримиримых патриотов, даже, как это нынче называется, «хоругвеносцев» – буржуазии было с избытком. С такими почвенными бородами имелись у нас буржуа – туши свет! И сейчас их хватает.

Стоит, наверное, уточнить, что ничего плохого в буржуазности нет. Есть определённые классы, у классов – известные ценности и достижения.

В конечном итоге, мы – во многом – живём в мире, построенном буржуазией. В мире комфорта, уважения к правам человека, лосьона, сорока сортов йогурта, айфона, и чего-то там ещё. Мы всем этим пользуемся, мы это едим, мы на этом ездим.

Разве не имеет право буржуазия на своих писателей? На доброе слово о себе?

Вполне себе имеет.

Но едва только у вас возникнет желание через запятую назвать Веничку Ерофеева и Виктора Ерофеева – вы должны отдавать себе отчёт, в чём главная разница. Вовсе не в объёме таланта (кстати, Виктор Ерофеев – очень одарённый литератор, а в своё время был сверходарённым).

Разница в том, что Александр Сергеевич, другой Александр Сергеевич, Николай Васильевич, Лев Николаевич, Фёдор Михайлович, Антон Павлович, Александр Александрович, Николай Степанович, Осип Эмильевич и Сергей Александрович, даже пользуясь буржуазными достижениями, не думали считать их определяющими и основополагающими в бытие вообще, и тем более – в русском бытие.

А эти – считают.

Поэтому – извините.

«У вас ус отклеился, мсье».

Образ друга и образ врага

Мировые СМИ без сколько-нибудь разумных оснований называют Россию страшным мировым злом. Газеты и журналы на основных мировых языках полны фейковых новостей и зловредных карикатур, изображающих русских. В один день ИГИЛ расстреливает под триста мужчин и мальчиков. Донбасс ежедневно бомбят. В Москве предотвращают теракты.

Одновременно с этим нам неустанно говорят: прекратите ваш патриотический угар, остановите милитаризацию общества, сколько можно.

Горе тому чудаку, что пожелает довериться этим вздорным голосам.

В следующий раз, когда к вам подойдёт маньяк с бритвой наголо, те же голоса вам скажут: успокойтесь, это просто брадобрей, обычный бородатый брадобрей, со свастикой, вытатуированной на лбу.

Всё, что от нас требуется: не расслабляться.

Мы ещё ничего не вернули себе. Я говорю не о географии (хотя и о ней тоже) – я говорю о метафизике.

У нас нет ни одного собственного официально узаконенного героя.

Вот легендарный всеамериканский дедушка Клинт Иствуд снимает кино про снайпера: человека, убившего три сотни людей, – при этом здорового физически и морально парня, защищающего американскую идею, отличного семьянина. Представляете, что было бы, появись такая картина у нас? Как гуманисты всех стран и народов сбежались бы к нам, чтоб нас осудить и призвать к покаянию?

Янки непрестанно поставляют своих героев – непробиваемых, как кастрюля, упрямых, как суховей, рефлексирующих, как Борн, передвигающихся по стенам и стеклу, как Том-миссия-выполнима-Круз.

Они чествуют и помещают на обложках журналов реально действующих офицеров – и тут же отливают их в кинематографическую медь, в олово, в бетон, в мрамор, во что угодно, лишь бы зафиксировать свою победоносность.

Причём речь идёт не только о военных – но и об американских капитанах дальнего плавания, космонавтах, астронавтах, путешественниках по морям, по горам, по небесам, по шахтам.

Мы же своих героев стесняемся, скоро их забываем, мало о них заботимся.

Не сияют золотом имена генералов и уж тем более младших офицеров и солдат «чеченских» войн; и герои чеченского сопротивления ваххабитам тоже полузабыты.

Про «афганскую» мы и вовсе молчим.

Вцепились изо всех сил в Великую Отечественную – но избегаем всех прочих войн; а их было много, и почти каждая из них в той или иной мере – Отечественная, её первые удары или её послесловия.

Гражданской войны и великолепной литературы о той войне – тоже стесняемся: а то, что мы тогда имели дело с экспансией французов, англичан, японцев, поляков, чехов и прочих немцев, – это вроде как не имеет значения.

Из героев у нас, по-совести сказать, остался один Данила Багров. Где-то там, если долго вглядываться, маячит хриплый Высоцкий, он же Жеглов, он же автор военно-милитаристских песен, которого, по недоразумению, иные «люди мира» считают своим собратом по ремеслу.

По какому такому ремеслу?

Гибель Арсена Павлова-Моторолы стала национальной трагедией на Донбассе и личной бедой для огромного количества людей в России.

Но, прости господи, Арсен – это ведь натуральный бренд, человек из народа, Робин Гуд, Чапаев и Че Гевара в одном лице!

При этом ни один российский журнал не вышел с его портретом на обложке. Подойдите к любому ларьку с прессой – и увидите на обложках ли́ца людей, которые, в девяти случаях из десяти, ненавидят Моторолу и все его дела, либо, как минимум, живут в параллельном мире. В крайнем случае, это наши бравые актёры, которые в кино успешно изображают кого-то вроде Моторолы, в жизни не умеющие сказать о нём, даже после его гибели, хоть одно доброе слово.

С этих, чёрт возьми, персонажей наши мальчишки строят себя, своё поведение. С наших, боже мой, суперменов, которые вместе с тем тотальные пацифисты, а весь героизм их зачастую заключается в смутной гендерной принадлежности. Зато как они хмурят брови, как сжимают челюсти, как играют скулами! Стреляют из пистоля, бегают с клюшкой, спасают самолёты. Как настоящие.

Только липовые.

Государство в России пока не умеет толком работать с массовым запросом на героику, на мужество, на честность.

Причина тому проста. Государство у нас, хотя бы в силу самосохранения, несколько поумнело, но управленцы его на местах – сплошь и рядом из тех времён, когда главной максимой внешней политики России была: «Никто не хочет с нами воевать! Прекратите искать врага!»

Мы врага не искали. Враг сам нас находит. Ему без нас скучно.

Если мы собираемся встречать этого врага с липовыми героями, результат тоже будет липовый. Или от крови липкий. От нашей.

Жёлтая кофта, которая не выйдет из моды

Мода книжная или мода музыкальная у кон- сервативных, очень взрослых и строгих людей зачастую вызывает отторжение. Люди предпочитают ценности, «устоявшиеся во времени». В этом есть свой резон – их поведение не суетливо, не сулит ошибок и разочарований.

«Я не читаю этих… новых. Порнография одна. Лучше ещё раз Бунина перечитаю».

(Бунина можно при этом не перечитывать, главное – представить позицию, поставить себя над.)

«Мне мила группа “Воскресенье”, всё остальное – кривлянье, а вот это – обо мне, уже четверть века слушаю».

(И «Воскресение» тоже хорошо.)

А ещё надёжнее – идти дальше вглубь: Клавдия Шульженко, Муслим Магомаев, Майя Кристалинская. Они точно не подведут.

Александр Вертинский опять же – единственный исполнитель песен, который актуален уже, представьте себе, сто лет! Обычно певца хватает на одно-два десятилетие, потом его образ начинает размываться, осыпаться, таять. А пиратские диски Вертинского, первые записи которого датируются 1914 годом, можно легко найти на развалах mp3 (диск выше – Билан, диск ниже – Высоцкий), про него собирается снимать кино Дуня Смирнова, его перепевают Александр Скляр, Гребенщиков и Богушевская, его песни крутят радиостанции, только что вышел отличный альбом ремиксов на Вертинского.

Наконец, мои дети знают его гениальные шансонетки наизусть.

Приятно иметь дело с таким устоявшимся именем. Это не какая-то там «мода».

Дело, однако, в том, что Вертинский в своё время был именно что моден. Мало того, любить его песенки считалось признаком дурного вкуса.

В мемуарах поэта Владимира Пяста о Есенине встречается такой разговор: «Вы что, любите Вертинского?» – спрашивает Пяст Есенина, удивлённо и чуть разочарованно. – «Да, очень», – отвечает Сергей Александрович, улыбаясь: вот, мол, угораздило.

Впрочем, Есенин сам был модным, и, мало того, желал быть модным. Анатолий Мариенгоф, другой модный поэт, вспоминал, как Есенин завидовал славе Шаляпина: увидел однажды, как великий бас вышел из пролётки, все вокруг ахнули: «Это он! Это он!» – у Есенина дыхание остановилось: он тоже хотел быть таким же.

Есенин неистово желал подобной славы: и когда сначала ходил по светским салонам Петербурга в деревенской поддёвке, разыгрывая из себя крестьянского Леля, и когда переоделся в лаковые башмаки, цилиндр и стал заказывать вещи у лучшего портного Москвы.

Собственно, он получил, что желал. Когда Есенин вернулся в 1923 году из поездки по Европе и США – его выступления охраняла конная милиция: такие колоссальные толпы шли слушать поэта.

Маяковский тоже был модным. Более того, желал быть модным, то есть: услышанным, читаемым, признанным; сначала просто ходил для этого в жёлтой кофте, потом создал Левый фронт искусства, а затем вступил в самую жёсткую большевистскую литературную организацию – РАПП.

А как он был огорчён, когда в 1918 году проиграл звание «Короля поэтов» другому модному персонажу – поэту Игорю Северянину, напевавшему свои стихи на музыку из опереток той поры.

«Короли нынче не в моде!» – бросил Маяковский после конкурса. Если б выиграл сам – так не сказал бы.

Маяковский, конечно же, огромная величина – но кто теперь рискнёт упрекнуть Северянина в том, что студенты и курсистки любили его больше? Северянин тоже был огромный талант, даром, что его ругал Лев Толстой за пошлость. Льву Толстому можно – он был не просто титан, он при жизни стал самым читаемым и модным писателем не страны, а целого мира.

А какая мода была на молодого Горького, который потряс весь свет рассказами о босяках? Он два миллиона книг продал до 17-го года – и уже тогда раздражал своей шумной популярностью своих коллег по ремеслу.

Блажен не только тот, кто хранит традиционные ценности и ориентируется на них, но и тот, кто вовремя понимает: вот стихи и вот музыка, вот картины и вот рассказы, которые останутся надолго, которые станут классикой.

Для этого надо иметь привычку слушать и вслушиваться, читать и зачитываться – и ты будешь вознаграждён первым.

Пока все остальные говорят, что нет ничего лучше романсов Чайковского (к которому при жизни, кстати говоря, было модно относиться снисходительно), – вы уже поняли, с кем имеете дело, услышав первые романсы Свиридова (к которому в иных кругах и по сей день принято относиться скептически).

Пока люди твердят, что лучше Фета и Надсона не может быть ничего, – вы уже услышали молодого, наглого, отвратительно себя ведущего, к тому же беззубого Маяковского, и поставили себе галочку: «гений», – хотя вокруг вас все говорили: это просто мерзость, он просто хам, куда мы катимся!

Какое удовольствие первым разглядеть Высоцкого – о котором писались разносные статьи, как про образчика дурного, почти уголовного вкуса, – и вовсе не потому, что Советская власть желала «травить» барда, а просто потому, что она как раз была консервативна, и консервативные ценности хранила бережно. Иногда – слишком бережно.

Другой вопрос, что такие разнородные личности и творцы, как Вертинский, Маяковский, Есенин или Высоцкий, переживая периоды ошеломительной и ещё, слава богу, прижизненной моды на то, что они делали, – руководствовались, при всех своих жёлтых кофтах, цилиндрах, костюмах Пьеро, французских жёнах и прочих закидонах, – далеко не только желанием быть в фаворе, быть в моде.

Да, они хотели быть услышанными и неплохо владели навыками того, что сегодня назвали бы PR, или даже «самопиар», – но им, конечно же, было что сообщить.

Помимо очевидного (хоть и безусловно не сравнимого по масштабу в каждом отдельном случае) дара, эти люди обладали (и обладают, вне зависимости пребывания среди нас) другими важными чертами: чувством приобщённости к своей Родине и к своему языку.

Даже Василий Шукшин, которого крайне сложно рассматривать в этом контексте (от слова «мода» у него бы челюсть свело, как от лимона), – и тот, когда провалился в прокате его фильм «Печки-лавочки», сказал себе: «Вывернись наизнанку, но не кричи в пустом зале!» То есть: сделай так, чтоб люди говорили о тебе, помнили тебя, спешили на твоё кино, стояли в очередь за билетами. Может быть, есть резон делать что-то для вечности, на будущее, на потом – но Шукшин точно этим не собирался заниматься.

И снял «Калину красную». И вся страна, из уст в уста повторяла: Шукшин, Шукшин.

Хотите, не называйте это модой, а придумайте другое слово. Суть не изменится.

Суть сводится к одному: всем им было на что надеть цилиндр. Под жёлтой кофтой там была спрятана огромная душа.

Нынче, как и во все прежние времена, отдельные люди стремятся подвести глаза и выглядеть как Пьеро, но при этом «Ваши пальцы пахнут ладаном» у них всё равно не получается.

Другие готовы обрядиться в жёлтую кофту, но вообще не знают, что такое «Флейта-позвоночник».

Третьи рады примерить цилиндр и лаковые башмаки, но никогда не сочинят «Дорогая, сядем рядом…» или «Исповедь хулигана».

Иные могут жениться на актрисе, а «Коней привередливых» оседлать не смогут всё равно никогда.

Выворачиваются наизнанку – а «Калину красную» снять не в состоянии.

Жёлтую кофту не стоит надевать на пустое место. Снимаешь кофту – и ничего не останется.

Однако, если мы заранее пугаемся шума людского и моды, взрывного поведения и юной забубённости, предпочитая «проверенные ценности», – мы рискуем остаться в дураках, и при жизни Маяковского – Маяковского не узнать, и при жизни Вертинского – Вертинского не услышать, при жизни Шукшина – Шукшина не посмотреть.

А только ходить туда-сюда и повторять с насупленным видом – помните, как у Экзюпери? – «Я человек серьёзный, я человек серьёзный…».

Не стоит забывать, что самые большие глупости совершаются с очень серьёзным видом.

Больше доверчивости, больше легкомыслия, больше интереса к миру и открытости. Как у Пушкина. Как у Моцарта. Ещё, кстати, два модных персонажа.

Вы знаете, в своё время пришёл на землю один хороший человек, и принёс весть. И о нём стали говорить. Передавать слова его из уст в уста.

Но были и в те времена серьёзные и строгие люди, которые посчитали, что никому не нужен Новый завет, когда и так уже есть Ветхий.

И где теперь эти серьёзные люди?

Ах, какие ошибки случаются у серьёзных людей.

То ли позор, то ли служение

В творческих занятиях, на мой вкус, есть что-то неприличное.

Познакомился с кем-нибудь творческий человек, у него интересуются:

– А вы чем занимаетесь?

Он вдруг отвечает:

– А я писатель!

Кошмар какой-то: люди сразу попадают в тупик, ведь для приличия им надо поинтересоваться, а что именно он пишет, этот писатель, какие книги, про что. Обожаю этот вопрос «про что?» – какой, интересно, ответ предполагают люди услышать? «Про природу!» «Про себя!» Про что писал писатель Достоевский? Про идиотов и старух?

Писатель с неестественной и болезненной улыбкой называет свои книги, их, естественно, никто не читал, людям приходится, столь же неестественно и болезненно улыбаясь, пытаться вспомнить (а что вспоминать, если они книгу последний раз держали в руках двадцать лет назад), – короче, всем неудобно и хочется, чтоб это поскорей закончилось.

«Писатель» взят тут для примера, можно эту, с позволения сказать, профессию с лёгкостью заменить на другую: «А я, знаете ли, поэт!». «А я, если вы не в курсе, что странно, – художник!» «Как, а вы не знали? Я – кинорежиссёр». «А я – актёр!» «А я – критик!» (Последнее особенно смешно – можно с тем же успехом сказать: «А у меня язва желудка».)

«А я, наконец, музыкант».

Или даже так: «А я – известный музыкант».

Представляешься так, даже если ты более- менее известный, – и сразу понимаешь, какому количеству людей до тебя нет никакого дела. Большинству! Подавляющему большинству.

Музыкант? А где вас можно услышать?

Самое стыдное – тут же достать свой диск, причём не выпущенный на каком-то лейбле, а просто «болванку», – и эту «болванку», в липких пятнах, как будто на ней резали колбасу, музыкант, как болван, начинает всучивать ни в чём не повинному человеку.

А какие фильмы вы поставили, товарищ режиссёр?

Я поставил три «полных метра» и шесть короткометражек, в прокате они не были, но взяли в общей сложности шестнадцать призов на международных любительских конкурсах, да. И у меня снимались известные актёры… Коновальченко? Знаете? Он ещё играл адъютанта Хабенского? А Плохову? И Плохову не помните? Королеву эпизода? Она у меня в главной роли снималась в третьей картине.

Или, быть может, вы сами актёр, мой новый знакомый?

Да, я актёр, и довольно, знаете, успешный. Сейчас, только что, пробы были – впрочем, меня без проб готовы были взять… Режиссёр шепнул: «Ты Андрея Мерзликина переиграл, да, брат… Твоё время пришло!» Так что, главная роль, ну, одна из главных… Я, Пускепалис, Юлия Снегирь… У нас там будет с ней сцена, ой, не знаю, как и жене сказать… А до сих пор? До сих пор в моей карьере было несколько эпизодов, семь ролей в театре, спектакль «Веник, морж и совок», между прочим, прошёл три тысячи раз… Не видели?

Короче, одни проблемы с этими творческими профессиями. Лучше помалкивать о них.

Иное дело назвать какую-нибудь другую профессию: а я – фермер. А я – монтажник. А я – инструктор по дайвингу. Само собой, звучит: а я – нефтяник.

Но, по мне, не обязательно даже быть нефтяником, потому что если ты скажешь: «а я – слесарь», это звучит всё-таки весомей, чем если ты невпопад представишься «а я – поэт».

Можно предположить, как выглядит девушка, которая представляется: «Здравствуйте, а я – королева красоты!».

Так и хочется ей ответить: «Что, серьёзно?».

«Ну, да, серьёзно – королева. Подольск, 2007 год, олимпиада красоты среди профтехучилищ, серебро».

Вы думаете, я что-то имею против королев красоты? Нет, нет, ни за что. Я очень люблю королев красоты. Просто если ты королева красоты – рано или поздно это все и так должны понять. По крайней мере, те, кто это способен понять и оценить.

Творчество – слово напыщенное, преисполненное собственной значимости; когда я слышу, как мои коллеги по ремеслу впроброс говорят: «В моём творчестве часто бывают мотивы…» – мне сразу хочется бросить в них каким-нибудь не очень тяжёлым, но заметным предметом.

Какое, бог ты мой, «творчество», какие «мотивы», кто тебе их напел?

У действительно хорошего писателя Евгения Чижова есть одно ироническое наблюдение: «…быть великим, оказывается, совсем не так сложно. Куда проще, во всяком случае, чем быть непонятно кем – то есть собой».

Понимаете? Когда мы говорим о творчестве других и о поэзии других, о таланте тех людей, за которыми наблюдаем и которыми любуемся, – это одно, это нормально.

Но когда мы говорим это о себе, тем более, если нас не спрашивают, – происходит та самая подмена, которую забавно подметил Чижов: представляя себя как «поэтов» и «музыкантов», мы словно присваиваем себе ложный дворянский титул. А если этот титул с развесистым гербом отодрать – вдруг под ним окажется маленький, голый, напуганный, часто моргающий человек?

…На этом месте иной читатель может окончательно убедить себя в том, что и правильно он не был уже которое десятилетие ни на одной выставке, кроме автосалона, не читал ни одной книги, кроме рекламного проспекта, и всё это время не слушал ничего, кроме радио.

Мнение о том, что поэтов, художников и прочих бездельников развелось столько, что и шагу ступить нельзя, – давно имеет место.

Серьёзного человека – ну, то есть того, кто о себе думает, как о серьёзном человеке, – раздражает сама возможность интеллектуальной конкуренции с какими-то маргиналиями, макающими кисточки в стаканы с водой, читающими куплеты на площадях сорока случайным зевакам и клянчащими денег на очередной «шедевр» кино, способный вызывать только мигрень.

Что скрывать: большинство людей уверены, что настоящим делом занимаются именно они. Так думают о себе пролетарии, убеждённые, что интеллигенция сидит у них на шее. Так думают о себе фермеры, уверенные, что без них бы все погибли от голода. Так думает о себе армия, уверенная в том, что всякий не служивший должен быть кастрирован.

Иногда так о себе, увы, думают даже служители церкви – хотя они-то куда больше, чем все остальные, знают о гордыне.

В свою очередь, интеллигенция, особенно интеллигенция либеральная, напротив, уверена, что рабочие делают свои никому не нужные кастрюли, фермеры производят молоко, которое сами пьют, церковь вообще надо закрыть за ненадобностью, – а вот они, владельцы агентств, открыватели бутиков модной одежды, копирайтеры, дизайнеры, рекламные агенты, мерчендайзеры, промоутеры и прочие великие комбинаторы – они как раз являются двигателями прогресса, так как платят налоги, делают жизнь прекрасной, и содержат всех остальных, включая этих грязных рабочих с крестьянами, и особенно никому не нужных военных, потому что воюют в наше время только дикари, а приличные люди пьют дайкири и сидят в джакузи.

Наконец, над всеми названными есть самые главные – те, что сидят на трубе и владеют банками, – они вообще могут ни о ком не думать (и зачастую не думают), потому что они и так в курсе, кто здесь самый главный. Самый главный – это тот, кто может купить разом рабочего, крестьянина и копирайтера, а потом снова продать.

Знаете, мы не обязаны никого мирить, мы не в детском саду; и если кто-то начал считать себя с трёх лет самым большим и сильным – незачем человека в этом разуверять.

Однако до сих пор мы так долго и навязчиво ругали творческих людей вовсе не за тем, чтоб вас убедить в их полной ненужности, – но лишь для того, чтоб переход к их прославлению был максимально неожиданным.

И вот мы совершаем указанный переход.

Нынешняя Россия – это в конечном итоге не сумма политических технологий. Это сумма географических открытий и военных походов (поэтому у нас самая большая страна в мире), научных побед (которые, в целом, достаточно скоро растворяются в современных научных победах и новейших технологиях) и – здесь внимание! – культурных достижений.

В любой мало-мальски серьёзной стране – на Западе и на Востоке, на Севере и на Юге – знают русский балет, в театрах всего мира по- прежнему Чехов, наряду с Шекспиром, один из самых, как сегодня выражаются, топовых авторов, в концертных залах всего мира играют Чайковского и Рахманинова, в книжных магазинах обязательно имеются Лев Толстой, Михаил Шолохов и Михаил Булгаков, а Фёдор Достоевский, если вы вдруг не в курсе, является самым знаменитым мировым писателем всех времён и всех народов – по степени влияния и почтения к нему, Достоевский конкурентов не имеет: ни Мопассан, ни Бальзак, ни Диккенс, ни Драйзер, ни Марк Твен, ни Киплинг, ни Хемингуэй, ни Томас Манн, ни сотни иных – по масштабу и абсолютному признанию с Достоевским не сопоставимы. Сопоставимы с ним Данте и упомянутый Шекспир – но они, строго говоря, не писатели.

Лучшее, самое достойное и самое притягательное, что мир знает о России, – это не газовая труба и не нефтяная – хотя глупо было бы не осознавать и значение, и технологическую сложность создания всех этих систем, – это, продолжим, не список Форбс и не самые красивые яхты в Лондоне, – это то, что сказано о нас русскими писателями и философами, это Мусоргский, Римский-Корсаков, Шостакович и Свиридов, это Репин и Айвазовский, это Малевич и Шагал, это советский конструктивизм, и это, быть может, традиции русского театра и советского кинематографа – Станиславский, Эйзенштейн и так далее, вплоть до наших оскароносцев, – хотя кино, как, к сожалению, и спорт – крайне недолговечно, и те имена, что ещё вчера знал весь мир – послезавтра едва помнят, а на века остаются только случаи и персонажи экстраординарные.

Состоятельность любого народа, любой нации, любой государственности лежит в сфере мифологии. До тех пор, пока у народа есть его миф, его Илиада и его Одиссея, – он обладает волей к жизни и пассионарностью.

Миф, как правило, заключён в поэзии, в музыке, в изобразительном искусстве и в архитектуре.

До тех пор, пока пишутся великие стихи, – нация обладает сложным и живым языком, а её жизнь и состоятельность находится именно в пространстве языка, а не в количестве денег. Или не только в их количестве.

Народы, теряющие свою мифологию, свою литературу и музыку, – постепенно теряют и суверенитет. Подобных примеров – сотни и тысячи. Обратных примеров – нет.

Даже полудикие народности – и те держатся за свою мифологию, за своих поэтов и бардов.

Великая нация, перестающая понимать значение удивительного слова «творчество», – и в лучшем случае принимающая за творчество унифицированный субстрат, – стремительно перестаёт быть великой нацией, превращаясь в огромную толпу. Эту толпу, безусловно, подчинит другая нация – с более живой и действенной героической мифологией.

Поэтому давайте не будем сердиться, если кто-то говорит о себе гордо: «Я – поэт!» или «Я – музыкант!».

Быть может, он плохой поэт и музыкант никуда не годный, – но ведь может быть и наоборот. В любом случае, он вольно или невольно берёт на себя смелость нести в ладонях тот уголёк, который раздули для нас сочинители первых былин, героических песен, летописей и «Слова о полку Игореве».

Тоже ведь могла случиться незадача в те времена, когда б человека спросили лет эдак тысячу назад в хорошей компании: смотри, гостюшка, вот я – кузнец, вот он – дружинник, этот – купец, а ты кто будешь?

А он отвечает: «А я былины слагаю!».

Могли бы ведь и посмеяться над ним тогда. Но не посмеялись, и правильно сделали. Кто бы нам тогда рассказал про этого купца, кузнеца и дружинника – и научил нас мужеству, вере и любви.

Люди, которым здесь плохо

В России имеется 172 тысячи долларовых миллионеров. И больше ста долларовых миллиардеров.

Количество бедных в России в последние годы колеблется вокруг цифры в 20 млн человек. Это более 13 % от всего населения страны. Бедный – тот, чей доход ниже величины прожиточного минимума. Прожиточный минимум сегодня составляет порядка 12 тысяч рублей.

Среди многодетных семей в России – 39 % живут в бедности. Среди семей с ребенком-инвалидом – 37 % еле сводят концы с концами.

В сельской местности 45 % детей растут в малоимущих семьях.

Не знаю, можно ли взять всё и поделить, как предлагал один литературный герой, но я совершенно уверен, что не может 20 млн человек работать настолько плохо, чтоб иметь в месяц доход меньше 12 тысяч рублей, и не уметь прокормить своих детей, а 172 тысячи россиян работать настолько хорошо, что иметь миллион, а иногда и миллиард долларов.

Издание Forbes сообщает, что совокупное состояние двухсот крупнейших предпринимателей страны только за 2017 год выросло на 25 миллиардов долларов – до 485 млрд. Кроме того, в тот же год в России увеличилось число долларовых миллиардеров – с 96 до 106.

Как хорошо, что у нас богатая страна. Она может позволить себе обогащать отдельно взятых граждан; делать их жизнь, а также быт и отдых их детей столь насыщенным, что мировые медиа наперебой говорят об этом.

Из новостей: самый роскошный особняк в Вашингтоне купил российский миллиардер. Дом площадью 2137 кв. м с семью спальнями, полом из итальянского мрамора и люстрой, которая некогда висела в Парижской опере, был приобретён за $15 млн.

По соседству – дом советника Белого дома Келлиэна Конуэя за $7,7. Вернон Джордан, близкий советник президента Билла Клинтона, живёт напротив.

Такая вот прекрасная дружная компания. Будут вместе жарить сосиски на полянке. Наш магнат и два советника из Белого дома.

Или другая новость: ярославский миллиардер купил театр в Лондоне. Один из старейших театров лондонского Вест-Энда! Цена покупки составила $6 млн.

В своё время этот миллиардер закончил ярославскую школу № 33. Однажды он даже выделил на её ремонт 13 млн рублей. Хороший человек! Дал 13 миллионов родной школе и купил себе театр, тоже за 6 миллионов, но долларов…

Но что там театр, этот ваш миллиардер мелко плавает.

Другой российский миллиардер купил острова Скорпиос и Спарти, которые обошлись ему в $100 млн. Ну как купил – дочке подарил. Вот что значит: отец.

Тем временем дочка приобрела самую дорогую квартиру на Манхэттене стоимостью $88 млн. По информации американской прессы, эта сделка стала самой дорогой на рынке недвижимости Манхэттена.

Дочку зовут Катей, она студентка американского университета. В квартире останавливается во время визитов в Нью-Йорк. Не всё же Кате на островах жить, верно?

Дочь другого российского миллиардера – по имени Камилла, – приобрела исторический особняк в Италии за €35 млн.

«Камилла купила виллу», – сразу сами по себе складываются стихи, считалочка.

Возмущённые власти Сорренто подали заявление в полицию, ссылаясь на законы о необходимости сохранения исторического и культурного наследия Италии, но – утёрлись. Камилла оказалась сильней. Верней, деньги её папы.

Дочь ещё одного миллиардера (и по удачному совпадению – депутата Госдумы от республики Татарстан) купила поместье в Англии за 2 млрд рублей, в графстве Суррей.

Её зовут Эльсина. Немногим ранее она приобрела квартиру в Лондоне за 10 млн фунтов стерлингов.

Или ещё новость. Российский миллиардер купил самую большую в мире яхту за €400 млн. Высота судна составляет около 91 метра: это выше здания Биг Бен. Длина яхты – 142 метра, что примерно на треть больше других самых огромных на свете яхт. Через днище лодки в специальном помещении можно наблюдать морскую флору и фауну.

Яхта была построена на немецких верфях Nobiskrug и оценивается в $404 млн. У яхты самая совершенная компьютерная система управления. Чтобы поднять паруса или опустить якорь, командиру судна достаточно нажать несколько кнопок на панели управления.

Для информации: двадцать самых дорогих лодок, принадлежащих российским миллиардерам, превзошли по стоимости все боевые корабли, построенные в «десятые» годы для ВМФ России.

Электрические установки, сопоставимые по мощности с АЭС, локальное бронирование, радары военного диапазона, системы подавления и радиоэлектронной борьбы, бортовые авиационные комплексы, мини-подлодки и вертолеты: неполный перечень достоинств яхт, на которых рассекают волны океанов наши соотечественники, добившиеся всего своим трудом.

Цена одной яхты может превышать затраты на модернизацию крейсера «Адмирал Нахимов».

Мне скажут: не завидуй. Я не завидую. Мне за Нахимова обидно.

За последние два десятилетия только через Лондон прошли и были реинвестированы в собственность, товары и финансовые инструменты около 100 миллиардов фунтов российских денег. Только в период с 2008-го по 2015 год британское правительство выдало 700 так называемых виз инвестора российским гражданам, каждый из которых был готов потратить на территории страны минимум 2 млн фунтов стерлингов.

Одновременно у нас около 5 миллионов россиян проживают в ветхих и аварийных домах, износ которых составляет от 70 % и выше. Около 20 миллионов жителей России проживают без воды и канализации.

Вы скажете: их же на яхты не переселишь. Действительно. Даже не понятно, зачем я это говорю.

Но обратите внимание: наши либерально ориентированные критики власти очень любят рассказывать о бессмысленной гонке вооружений, которую устроили в России, однако про яхты и особняки местных миллиардеров не говорят ничего.

Правильно ли мы понимаем, что яхты миллиардеров – их личное дело, а воевать нам всё равно не с кем, поэтому власти лучше пусть крыши чинят в Псковской области, а ракеты свои распилят и пушки поломают?

Логика твёрдая, как самые твёрдые сорта сыра, но, кажется, несколько непоследовательная.

На 20 млрд рублей – то есть, на стоимость не самой дорогой яхты, – можно в крупном российском городе модернизировать всю, – всю, слышите! – ливневую канализацию.

Или отремонтировать дороги, к примеру, в Кировской области. Все дороги области, нуждающиеся в ремонте!

Ливневая канализация целого города – или увеселительные прогулки с друзьями по океану.

У меня нет никакого мнения по этому поводу. Когда оно появляется, я прячу его и никому не показываю.

Читаем в газете: обеспеченному российскому предпринимателю свадьба сына обошлась в 76 млрд рублей. Шестьсот гостей начали праздновать свадьбу в московском ресторане, а продолжили в Лондоне.

Мы с друзьями, когда выпиваем, тоже начинаем в моём домике, а, разгорячившись, едем на берег реки Керженец, за три километра от нас.

А тут – так. Из Москвы в Лондон. Шестьсот человек.

Платье невесты стоило 25 млн рублей. На свадьбе выступала Дженнифер Лопес – за €1 млн, Стинг – за €1,5 млн, Энрике Иглесиас – за €500 тысяч, и Алла Пугачева – за €300 тысяч.

Дочь другого миллиардера по имени Элина во время свадебного путешествия по США поделилась в социальных сетях своими впечатлениями о поездке. На вопрос: «В США лучше, чем в Рашке?» Элина ответила: «Везде лучше, чем в Рашке».

А вы говорите – дороги, ливневая канализация, пять миллионов людей в домах с дырявыми крышами. Все они живут себе в самой отвратительной стране, но при этом радуются жизни, детей растят, песни поют.

Пока однажды не случается революция.

И потом сердобольные литераторы гуманистического направления долго, со слезой в голосе, рассказывают про лучших людей страны – аристократов, купцов, помещиков, – изгнанных звероватыми крестьянами и рабочими, в сущности – быдлом, уничтожившим прекрасные особняки и пустившим на распыл коллекции, – хотел написать: живописи, – но усомнился; пусть будет – коллекции норковых шуб.

Зверьё, а не люди. Можно же было как-то цивилизованно, эволюционно. Чтоб неумолимая поступь прогресса, а на злоба человеческая, разрешила все накопившиеся проблемы.

Так что, запомните раз и навсегда: если вам привелось жить в доме с дырявой крышей, без воды и газа – значит, вы плохо учились и не хотели работать.

Но у меня всё-таки есть несколько попутных замечаний в контексте данной темы.

Взгляды мои на жизнь и политику формировались достаточно давно: в конце восьмидесятых – начале девяностых годов прошлого века. Тогда здесь был совершён либерально-буржуазный переворот, следствием которого стал распад СССР, и, в числе прочего, насильственное разделение русского народа и других народов, видящих свою жизнь в составе России и более нигде.

Новой аристократией в России объявила себя российская буржуазия – главный выгодоприобретатель уничтожения советской империи.

Если что-то и обнадёживало в те годы, так это стихийные движения, которые вдруг возникали то здесь, то там – в Приднестровье, в Абхазии, в Осетии, – когда восставшие люди вдруг начинали борьбу за единство с Россией. И в Чечне, кстати, тоже: я лично общался с чеченцами, которые ещё до прихода федералов восстали и воевали против сепаратистской власти.

Как реагировала новейшая российская буржуазия на Приднестровье, на борьбу осетин и абхазов за свою независимость, на чеченское сопротивление, а позже – на борьбу крымчан, харьковчан, дончан и луганчан за возвращение в Россию?

Новоявленная буржуазия реагировала последовательно: они всегда были против русских и всех, воюющих на русской стороне.

Всякий раз, когда русские проигрывали, – у буржуазии был праздник. В том числе, и когда проигрывали сербы в Югославии.

Потому что «…везде лучше, чем в Рашке».

Крымские события стали обескураживающими в том числе и потому, что российское государство, наконец, хоть на какое-то время вышло из-под влияния буржуазии и – помогло своим.

Но если в 2014 году провели бы опрос среди тех самых 172-х тысяч долларовых миллионеров и миллиардеров – брать Крым или нет, – подавляющее их большинство выступило бы против воссоединения.

Новейшая российская «аристократия», так или иначе пришедшая к власти в 1991 году, – в лице олигархата, политических управленцев с недвижимостью на Западе, пусть и записанной на разнообразную родню, светских львиц, рублёвских жён, всевозможной их обслуги, включая певцов, литераторов и режиссёров образца «узники совести и невольники чести», – знать не желала, а то и ненавидела всё, происходившее здесь, с весны 14-го года.

Объяснения тому достаточно просты.

В том самом году – после объявления президентом США Бараком Обамой «крестового похода против России» – на московском рынке ценных бумаг началась распродажа активов. Известно, что львиная доля якобы западных денег, инвестированных в акции отечественных компаний, принадлежит через аффилированных лиц хозяевам тех же компаний. Отток капитала из России в 2014 году составил $153 млрд, в 2015 – $56,9 млрд. Было бы значительно больше, если бы не Центральный банк, сокративший количество российских банков с 900 (на начало 2014-го) до 616 (по состоянию на март 2017-го).

Одновременно с распродажей бумаг доморощенные капиталисты сократили инвестиции в основной капитал: в 2014 году – на 2,4 %, в 2015 – на 8,4 %. По факту это означало вывод на заграничные счета оборотных денег.

Праздник россиян, получивший название «русская весна», – для нашей аристократии был непреходящей головной болью.

Они всё сделают, чтоб этого больше не повторилось.

Скок-поскок, русский рок

В ранней юности мне казалось, что русские рок-музыканты – люди огромного опыта, непомерного возраста, явившиеся оттуда, куда не достигает наш взор.

Но недавно я с удивлением осмотрелся и с лёгким ужасом осознал, что мы почти ровесники. Нам, допустим, сорок пять – а им пятьдесят, или пятьдесят пять. Ну, пусть даже шестьдесят – в нашем возрасте и это не разница; так, небольшой зазор. Кто после тридцати замечает подобные мелочи – туда десять лет, сюда…

Да, наше поколение отстало от них на одну пропущенную жизнь: в тот момент, когда мы едва разлепили щенячьи глаза, – они, уже став звёздами, занимали полнеба для нас. Русские рок-н-рольщики были почти первыми, кого мы, после своих родителей, увидели.

Зато теперь, по количеству седых волос в бороде и печали в сердце, – мы почти сравнялись. Мы – современники, а то и собутыльники. Мы их догнали. Удивительное чувство!

Хотя есть и те, кто на некоторое время оторвался, и погоня чуть затягивается.

В 1988 году покончил жизнь самоубийством Александр Башлачёв.

Тогда, казалось бы, всё только началось. Единственный и главный советский завод грампластинок «Мелодия» уже приступил к выпуску культовых альбомов русского рока. В 1987-м, 1988-м, 1989-м винил с голосами Гребенщикова, Науменко, Цоя, Кинчева, Бутусова, Борзыкина, Шевчука, Шклярского, групп «АукцЫон», «Авиа» и «Странные игры», – стал достоянием миллионов граждан страны. Цензурные преграды, заградотряды КГБ, цепные псы режима, столбы с колючей проволокой, – всё сгинуло, рассеялось, распалось.

Режиссёр Сергей Соловьёв уже начал снимать «Ассу» – с музыкой Гребенщикова. Кинчева скоро позовут на главную роль в фильме «Взломщик», а вскоре и Цоя – в «Иглу». Следом, ещё в СССР, начнёт сниматься в кино Олег Гаркуша из «АукцЫона».

Но Башлачёв не стал ничего этого дожидаться.

Едва его похоронили, рок-н-ролл переместился с квартирников и скромных залов – на стадионы.

«Товарищи в кабинетах заливают щеками стол: / Им опять за обедом стал костью в горле очередной рок-н-ролл», – пел тогда Кинчев: и это по десять раз на дню транслировалось на телевидении.

Кажется, никто тогда не догадывался о вопиющем абсурде происходящего.

У товарищей в кабинетах был совсем другой план – никакой костью в горле рок-н-ролл им не вставал. Если это была кость, то как раз та самая, что бросили массам: грызите, и не отвлекайтесь.

Гребенщиков, допущенный на экраны советского телевидения несколько раньше – впервые его показали ещё в 1982 году, – был прозорливее, спев: «В игре наверняка что-то не так».

Что именно – он не знал. До сих пор, кажется, не знает; или, верней, отказывается знать.

Один из ответов безжалостно предложил Илья Кормильцев, автор текстов для лучших песен «Наутилуса». «Мы имеем дело со старинным филистерским трюком: конвертацией гнева поэтов в политический капитал власть имущих», – сказал он.

В своё время Кормильцев вспомнил забавную и много объясняющую историю о своей свердловской молодости. Они же все из Свердловска: и «Наутилус», и «Чайф», и братья Самойловы, и Настя Полева, и многие прочие наши полубоги. Однажды Кормильцев с рок-н-рольными друзьями закатились к своей знакомой из партийного семейства, и тут явился её высокопоставленный отец.

– Вижу, молодёжь отдыхает? – сказал отец; его голос позже будет знать вся постсоветская Россия. – А как насчёт того, чтобы отдохнуть с молодёжью?

Разлили ром, и партийный хозяин, взяв стакан в здоровенную неполнопалую лапищу, предложил тост:

– Давайте выпьем за вас, за молодых. Вы ещё нам очень понадобитесь.

Это был Ельцин. Перестройка даже ещё не начиналась. А Борис Николаевич уже о чём-то догадывался.

В игре наверняка было что-то не так, но наши полубоги стали в неё с удовольствием играть.

«Мы перемещались со стадиона на стадион с таким видом, словно лично отменили Советскую власть», – расскажет, иронизируя над самим собой и своими собратьями, Борис Гребенщиков.

Дети, выросшие позже, до сих пор уверены, что русский рок-н-ролл многие годы сражался с проклятым советским режимом, мотал за это сроки, терпел жуткие пытки, но тайны не выдал, и, много позже, в неравной борьбе победил.

Ибо спел «всю правду».

«Пусть кто-нибудь найдёт хоть одну антисоветскую строку в доперестроечном русском роке – и я возьму свои слова обратно», – издевался по этому поводу Илья Кормильцев.

Кормильцев прав: в нашем рок-н-ролле не было ничего политического; умеренные социопаты, они пели про свою долю инженера на сотню рублей, восьмиклассницу и цветные сны.

«Запад мы, конечно, уважали, – продолжал Кормильцев, – но примерно как древние греки своих богов – без пиетета. Барды были нам точно не родня – Высоцкого (и Северного) сдержанно уважали, за упоминание же об Окуджаве или Галиче можно было конкретно получить в хлебало. Антисоветчина – что сам-, что тамиздатовская – вызывала однозначную враждебность».

Никакой диссиды там и в помине не было.

Чуваки хотели играть свои песни на хорошем аппарате – и ничего больше. На Западе предоставить это своим чувакам догадались почти сразу, а у нас – с некоторым запозданием; и с другими целями.

Когда бывшее комсомольское начальство подмигнуло и дало знак, что теперь можно что-нибудь и пожёстче спеть, – спели пожёстче: про «выйти из-под контроля» и «полковника Васина». Но – уже в самый разгар перестройки. Ни днём раньше.

«Мы утешали себя тем, что сами не лжём, – расскажет Кормильцев. – Цой пел: “Мы ждём перемен” – разве это не так?»

Ждали, да.

«Мы были слишком наивны, – констатировал Кормильцев, – чтобы понимать: будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего. “Скованные одной цепью” – пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идёт о шестой статье Конституции.

Мы приезжали в Москву – и нас тут же, как кита рыбы-прилипалы, облепляли незнакомые нам благожелатели. Одни просто хотели заработать денег, и эти были самые безобидные. Другие же самозабвенно ваяли идеологические основания нового режима.

Третий Рим всегда прикармливал клиентелу из идеологических лакеев и проституток, находящихся в постоянном творческом поиске высоких покровителей. С падением советской парадигмы наступило их осевое время. И время нашего Позора. Хотя внешне оно и выглядело временем нашей Славы».

Зададимся простым вопросом: мог ли во всём этом находиться Башлачёв?

У него была одна песня, «Случай в Сибири», которая ещё в 1984 году объяснила, с кем нам вскоре придётся иметь дело.

Согласно сюжету песни, Башлачёв разговаривает с одним собутыльником. И тот затирает Башлачёву о том, что Сибирь – глушь, а настоящая жизнь – в столицах, и даже не в наших, а в европейских. Пора валить, в общем.

Башлачёв, уставший от этого тошнотворного разговора, берёт гитару и поёт что-то из своего. В ответ собутыльник рассыпается в похвалах:

– то есть, по «советскому», или, как сегодня говорят – но как никогда бы не сказал сам Башлачёв, – по «совку».

Но Башлачёв точно не рассчитывал на такое понимание спетого им:

Башлачёвская икона – это, конечно же, Родина как таковая; пусть даже на тот момент она была советской.

И далее Башлачёв снова цитирует своего собеседника.

Знакомый нам человеческий тип, не правда ли, – «чужая тыловая вша»? Мы к этому типу – который всё повторяет и повторяет нам, как трудно ему жить в такой поганой, рабской, холопской стране, – до сих пор никак не можем привыкнуть, а Башлачёв его описал в 1984-м.

Не загадка ли: откуда ж он знал? Каким образом он всё понял, не пережив ни 91-й, ни 93-й?

И вот Башлачёв отвечает своему собеседнику:

Именно это Башлачёв завещал всем нам за несколько лет до распада империи. Не умеешь петь – не плюй, возьми – то есть, прими, пойми, полюби – свою страну.

В девяностые Башлачёва представить невозможно. Можно попробовать Высоцкого вообразить – хотя и он не помещается. Но Высоцкий крепко себя чувствовал внутри социума – Башлачёв же и в этом смысле был совсем неприспособлен к игре.

Есть какая-то мистика в том, что Цой умер в августе 1990-го, а Майк Науменко – в конце августа 1991-го, сразу после распада Советского Союза.

Заметьте, что, когда стало можно, Цой отчего-то не пел больше ни про какие перемены.

Что до Майка Науменко – то он вообще не высказывался про «свободу» и «борьбу»: посчитал сочинять подобное ниже своего достоинства.

«Каждый день – это выстрел, – была у него такая песня, одна из самых последних и самых лучших. – Каждый день – это выстрел в спину, выстрел в упор».

Можно было бы подумать, что это он про НКВД поёт. А он пел – про распад души.

Выстраивать прямую логическую линию: от самоубийства Башлачёва – к неожиданным, преждевременным смертям Цоя и Науменко, – а следом к горьким откровениям Ильи Кормильцева, тоже вскоре умершего, – и, наконец, к смерти Егора Летова, – едва ли возможно.

Но если долго смотреть на течение времени… что-то такое неизбежно просматривается.

Всякий идеализм в Господнем мире неизбежно наказуем: смертью или разочарованием.

Лучше и дольше всех живут циники.

Местоположение русской рок-музыки в современном мире если не маргинально, то загадочно.

Идеологические привязанности наших кумиров теперь определяются географией их гастролей. Новое слово в изучении психологии рок-музыканта, не правда ли?

В 2014 году случились крымские и донбасские события; с тех пор мы смотрим, какие земли кого влекут.

Андрей Макаревич поехал петь в освобождённый от пророссийских сепаратистов Славянск, Борис Гребенщиков – в Одессу и во Львов, Михаил Борзыкин – в Киев.

Кажется, к перечисленным на некоторое время вернулось ощущение юности – тех золотых времён, когда они лично отменили советскую власть.

Но в этот раз эйфория была ещё короче.

Тем временем Константин Кинчев и Эдмунд Шклярский пели в Севастополе, а Вадим Самойлов, Дмитрий Ревякин, Сергей Галанин и Александр Скляр – в Луганске и в Донецке.

Что до Юрия Шевчука – он вообще никуда не поехал; сказал, что устал.

Явилось и новое поколение, которое тоже потащило в разные стороны.

Певица Земфира то размахивала украинским флагом на сцене, то – отказывалась это делать, а Сергей Шнуров – когда ему подавали из зала украинский флаг, – сразу объявлял, что он из другой страны и весело возвращал флаг обратно; в Донецк, впрочем, он тоже не поехал, пояснив, что там стреляют, а он, цитируем его прямую речь, «ссыкливый».

Тоже позиция. Советский рок-н-ролл любил иной раз придать себе некоей таинственной значимости, а Шнур над всем этим издевается.

Ныне нет ничего более востребованного для масс, чем стёб.

Попробуйте вложить в уста Гребенщикова, Шевчука, Науменко или Цоя фразу «А мне всё по***, я сделан из мяса…» – правда, не получается?

А у Шнура – запросто; поэтому он всех победил. На какое-то, по крайней мере, время.

Можно по поводу всего этого печалиться, можно – иронизировать, но если осмотреться, то с удивлением обнаружишь: рок обрёл свою истинную свободу.

Рок вновь стал, кем был: маргиналом.

Судя по YouTube, у Юрия Шевчука самый просматриваемый клип взял планку в 6 миллионов, у Бориса Гребенщикова – в 5 миллионов, у всех остальных, от «АукцЫона» и «Калинова моста» до «Пикника» и «Телевизора», – показатели и того меньше.

В то время, как любой малоумный Face сшибает отметку в 30 миллионов, не особо утру- ждаясь.

В сознании нынешнего человека лет семнадцати, Константин Кинчев занимает ту же нишу, что Иосиф Кобзон, над которым он когда-то иронизировал, а Борис Гребенщиков – ту же, что Муслим Магомаев.

Если подростку сказать, что Майк Науменко делал фиты с Александром Вертинским, он легко поверит.

Мне кажется, или действительно сегодня все стали стареть куда быстрее?

Место брутального Кинчева в известном смысле заняла группа 25/17.

Но 25/17 позавчера ещё были предводителями юных толп – а сегодня у них уже седые бороды, мысли о полувековом юбилее, а залы их наполняют мужики за тридцать.

Причём у Кинчева, которого они сменили, – почти та же самая ситуация, разве что он отмечает не полвека на земле, а чуть больше.

Но я же помню: Кинчев и Гребенщиков были молодыми лет примерно по сто.

Сейчас молодость длится меньше, чем любовь: три года – и вот тебя уже гонят на пенсию.

Рокерам повезло куда больше: они несколько раз переползли из эпохи в эпоху и натёрли на своих животах крепчайшие мозоли. Их никто больше не тащит в участок, как в 1981 году, и не использует на баррикадах, как в 1991 году, не зовёт на встречи в Кремль, как в 2001 году, и в 2221 году они останутся в прежнем статусе. Рок существует сам по себе и поёт о своём для своих. Расположившись на всё тех же кухнях, где они сидели тридцать лет назад, они ведут примерно те же самые разговоры, что и тогда.

Борис Гребенщиков в недавнем интервью рассказал, что несколько последних лет, цитируем, «маялся», потому что тяжело воспринимал, снова цитируем, «временный позор настоящего».

Мы понимаем, что он, не называя имён и событий, имел в виду: все в курсе, где ему петь нравилось, – потому что там он позора не чувствовал, а где – петь отказывался категорически.

«Белая берёза страсть как зубаста!» – так в одной из песен пояснил свои географические предпочтения Гребенщиков.

Гребенщикова покусала берёза – она куда злее травы.

Слово «позор» произносил и Кормильцев Илья тоже – но совсем по другому поводу.

У всех – свой позор.

И если б Гребенщиков маялся один!

Они все маются и прячутся от кусачей берёзы: и Шевчук, и Лёня Фёдоров, и Борзыкин, и тем более – решивший перебраться в США Фёдор Чистяков из группы «Ноль».

Гребенщиков, впрочем, признался, что, однажды отказавшись гневаться на окружающий его мир, – он избавился от маяты.

Может быть, потому, что башлачёвские заветы неизбежно влияют на нас, и убежать от них всё равно невозможно?

Мне хотелось бы так думать.

Хотя я отлично знаю, что прав здесь только наполовину.

Для одних из названных мной – башлачёвская правда всё ближе, для других – всё дальше.

Одни, как стареющие генералы, сидят на дачах, глядят на воду, по которой плывут берёзовые листья, и время от времени сочиняют песни – не хуже прежних.

Другие же в очередной раз ждут, что всё это закончится, и вновь полковник Васин оставит фронт, откроется простор и повсюду будет юность, надежда и тысячи воздетых рук.

Но ничего подобного уже не случится.

Эта пластинка закончилась.

Прекрасная жизнь в глубине

Как же не понять этих тонких, глазастых девушек, разглядывающих иллюстрированные, с ароматной бумагой, журналы. Это следующий мир, после сказочного, куда им хочется переместиться. Ещё вчера они листали книжки с картинками про принцесс и чудовищ, любовались на белые платья и короны. Кот в сапогах, гуси-лебеди, мушкетёры, кудрявый принц на коне с заплетённой гривой, – и тут же происходит перемещение в мир почти такой же, только, кажется, настоящий.

Не покидает ощущение, что до него один шаг. Шаг этот можно будет со дня на день сделать, осталось только присмотреться и примериться.

«Итак, в какие интерьеры я переселюсь. Кто будет молить меня о снисхождении, а я ещё подумаю, снизойти ли. Какую из этих актрис я выберу себе в подруги».

Может быть, всё, конечно, не настолько банально, хотя отчего бы и не быть банальным. Прелесть гламурного мира как раз в том, что он банален – но таковым не кажется ни минуты. Тем более что на него работают лучшие из лучших.

В былые времена гламур и глянец возможен был только при царском дворе. Монарх и его любезная королева, а также разнообразные фавориты и фаворитки были в состоянии заказать себе гениального художника, гениального архитектора, гениального портного, гениального парфюмера, гениального музыканта, гениального артиста, гениального поэта – и все эти люди обустраивали их притязательный быт. Жизнь культуры начиналась в царских покоях – недаром творческих людей генетически тянет под крыло властей предержащих: там тепло, там можно рисовать свою картину и ни о чём не беспокоиться. Остальной мир мог только наблюдать за передвижением кортежа монаршей семьи – и даже не надеяться прокатиться на облучке.

Новое время, возможности типографий и по- лиграфии позволяют всякому жить с ощущением, что вот-вот – и он окажется в той же карете. И его так же сначала принарядят, потом надушат, потом накормят, потом развеселят, потом прокатят, а потом спать уложат.

Тем более что кто-то действительно перемещается в этот мир. Скажем, вдруг обнаружив себя в разделе «Наши вечеринки» – со смазанным, не очень трезвым лицом и красными вампирскими глазами, на фоне танцующих стриптизёрш – бронзовых и вполне себе безупречных. Или в каком-то другом разделе: пресловутая вертикальная мобильность сегодня всё-таки иногда работает, и дорасти до модельера или модели, колумниста, фотографа или редактора «глянца» – не столь уж немыслимый труд.

Тем более что глянцевых журналов много – и спрос на них пока ещё есть. Все дети верят в сказку. Все взрослые хотят попасть в стерильный мир.

Стерильный мир, где у женщины всегда отличное настроение, а недостаток у неё один, но постоянный: она слишком хорошо выглядит. И если её бурно обнять, то можно что-то такое испортить в причёске, без чего вся эта красота перестанет работать. И в снежки с такой не поиграешь, и, скажем, в лапту тоже. Но смотреть на неё можно.

Стерильный мир, где дети не болеют и не капризничают, не падают на пол в магазине с истошным криком и требованием купить звёздный мотороллер за полцены настоящего.

Где мужчины не имеют ничего лишнего, кроме щетины, и они мужественны, но добры; это, к несчастью, такая редкость, обычно либо первое, либо второе; а эти – всё сразу.

С таким и в снежки можно поиграть: он будет белозубо хохотать, а его шарф красиво развеваться, и его свитер будет немного в снегу – а вы подойдёте и отряхнёте.

От подобных мужчин пахнет счастьем, вашим достатком, вашей защищённостью, вашим удовольствием.

Гламур – это благодать нового времени. Выяснилось, что вовсе не обязательно – если желаешь угодить в хорошее место вроде рая – морить себя постами и посещать службы, соблюдать заповеди и гнать порочные мысли. О, нет – рай уже здесь, и, чтобы туда попасть, надо заниматься чем-то почти противоположным.

В гламуре есть свои таинства, свои исповеди, своё причащение, свои, не поверите, молитвы.

Это, безусловно, – новая религия, а всякий новый номер гламурного журнала – это очередной свиток бесконечной священной книги. Можно раскрыть эту книгу на любой странице и гадать по любой строке: каким (или какой) будешь ты через год, через три года, когда кончится вся эта суета, вся эта работа, весь этот насморк, вся эта мигрень, все эти офисные склоки – и останется только курорт, коктейль, коньяк; и ещё, может быть, я сделаю тату на пояснице. И пирсинг в пупке.

Мне нравится гламур и глянец, некоторое время меня туда пускали со служебных дверей, почти тайком, я ходил и озирался: надо же, мальчика из рязанской деревни, выросшего меж кур и коз, позвали в сияющий мир.

Ксения всерьёз говорила со мной и пожимала плечом. С Тиной мы столкнулись в лифте, у меня была на шесть пуговиц расстёгнута рубаха; «Привет», – сказала Тина. Мы не были знакомы. Несравненный Иван шутил со мной, а я шутил над ним. Андрей обращался ко мне на «ты», как к равному. Я наблюдал своё лицо, рассматривая его как чужое, на обложках половины ведущих гламурных изданий. Я завидовал сам себе.

Гламурный мир хорош тем, что он – таинственный.

Куда спешат эти двое мужчин с фотографии – брюнеты, на руках часы, которые стоят как несколько деревень в Нечерноземье вместе с жителями и домашней скотиной, включая мышей. Быть может, они разведчики. Да, они, очевидно, шпионы. Они идут на свою шпионскую встречу, но никто не догадается, что они шпионы. Вот только они наденут чёрные очки – и тогда их не узнает никто.

А куда торопится эта девушка – в этой своей, боже мой, юбке, на этих своих, пресветлый Серафиме, шпильках, разрезающая мир, улицу, твою душу – как раскалённый нож разрезает масло. Она не идёт в собес, они не торопится в загс, чтобы подать заявление о разводе, ей не нужен детский сад, кого она там забыла. Если она не разведчица, то определённо – руководитель художественного салона, и спешит отсмотреть картины молодого, ещё никем не признанного гения: она его признает и разглядит, и, может быть, даже приласкает немного. И он будет новый Никас. Только ему нужно придумать другое имя. Вегас, к примеру. Едва ли его могут звать Фёдор или Сидор. Вегас или Стивен.

Я обязательно читаю все попадающие в руки гламурные журналы, потому что стремлюсь к идеалу.

Быть может, я даже хочу его разрушить, растоптать, сжечь – но всё равно я даже так стремлюсь на встречу с идеалом.

Тем более я люблю неглупые гламурные журналы – где неглупый человек (верней, четыре очень неглупых человека), совсем чуть-чуть оглупляя себя, говорят о четырёх новых фильмах, четырёх новых книгах, четырёх новых играх, четырёх новых музыкальных альбомах. Это создаёт приятное ощущение, что мир состоит не только из макияжа и лимфо- дренажа.

Мне любопытно, когда две светские львицы обсуждают личную жизнь светского тигра, и тигр порыкивает на них иногда, а они всё равно не боятся, у них есть не только ногти, но и рассудок, они могут упомянуть в разговоре двух или даже трёх философов (пять уже будет много – гламур очень сдержан, у него есть правило: никогда не надоедать и не унижать читателя) – и они действительно знают этих философов, они читают книги, они помнят значения таких слов, как, к примеру, дионисийство, или дадаизм, или, скажем, манихейство.

Девочки, девушки и женщины всей страны уверены, что, если они так же накрасят ногти, как вот та львица, и будут так же независимо и уверенно держаться – они станут как она или даже лучше. Львица ведь не рассказывала им и никогда не расскажет, даже на страницах своего собственного, ей созданного журнала, что она стала тем, кем стала, оттого что отличает Блока от Блейка, а Мандельштама – от Мейерхольда. Но это лишняя информация для читательниц, считает львица.

Глянец в целом не оперирует серьёзной информацией, живой плотью, жизнью, кровью. Че Гевара – вполне себе гламурный персонаж, только потому что его убили.

Гламур естественным образом не приемлет не только войну, но даже политику. Из политики в дело может пойти только, к примеру, Кеннеди – во-первых, его тоже убили, а во-вторых, он был такой душка, такие галстуки носил, таких любовниц целовал.

На всё это не стоит сердиться: если гламур – это церковь, то святых при жизни не бывает. Могут быть только пророки. И ангелы – в виде моделей, чьих имён мы, как правило, не знаем и никогда не узнаем, чьи биографии нам не известны, да и что там может быть в этих биографиях, достаточно одной Наталии Водяновой. Если Золушек будут поставлять в промышленных масштабах, сказка перестанет работать. Золушка должна быть одна. Ну, две, если очень попросят.

В этом смысле – если говорить о мире том насущном, где бушуют страсти и сменяют власть, – гламур удивительным образом живёт в прошлом, а не в будущем. Открывая гламурный журнал, все уверены, что это – перспектива, а это – ретроспектива. Там нет, ну, навскидку, действующих полевых командиров и запылённых песками пустынь генералов – зато там есть Мэрилин Монро.

Это касается вовсе не только России – здесь просто приняли всеобщие законы. В американском гламуре тоже нет места сержантам, воюющим в Ираке, а во французском глянце не найдёшь бойцов Иностранного легиона. Или местных министров экономики, кроме разве того случая, когда попадаются сразу два министра особой ориентации, только что сыгравших роскошную свадьбу, на которую к ним приехал Роберт Де Ниро.

Гламур делает вид, что он актуален, сверхактуален, суперактуален. Но мир гламура находится вне реального контекста времени. Нет, ну, понятно: шляпки этого сезона, перчатки этого сезона, сандалии этого сезона, шорты этого сезона, очки опять же – тоже реальность. Но самое главное – то, что в итоге определит нашу жизнь, – существует где-то в другом мире, не в глянце.

В другом мире происходят чудовищные валютные спекуляции, распадаются евросоюзы, идут с молотка целые страны, там партизаны собирают партизанский отряд, там семь банкиров ставят на власть одного президента, там пишут ностальгический полонез или Девятую симфонию.

Всем кажется, что гламур – это поверхность; а это – глубь. Наверху бушует буря, тонут корабли, ломают лёд ледоколы, самолёты уходят в пике. А внизу – невиданные изящные рыбы в разноцветных нарядах поводят безупречными боками, смежают длинные ресницы, чего-то весело пугаются, изящной стайкой передвигаются с места на место, поводят необыкновенными усами, элегантно машут хвостом – туда-сюда, туда-сюда…

Вдруг откуда-то с огромной высоты, сминая толщу вод, стремительно опускается огромное железное туловище. Вздымая пыль и распугивая чету ракообразных, оно обрушивается на дно.

На несколько минут элегантные рыбы отплывают в сторону. Пережидают, пока оседает пыль.

Потом возвращаются. Читают надпись на борту, удивляются: смотри-ка, «Титаник», вроде о нём писали в прошлом сезоне.

И вскоре всё идёт как прежде.

Не подходите близко

Поначалу думал, что у меня это, знаете, возрастное.

Когда видишь в инстаграме фотографии всех этих новомодных девушек – с их силиконовыми губами и всем остальным силиконовым, с их безупречным макияжем, с их аномальной ухоженностью, – поначалу удивляешься: красиво же, ну, правда красиво; но потом вдруг начинаешь что-то такое подозревать.

Давайте я без обиняков скажу, что именно, – мы же взрослые люди.

Что вся эта красота – она не для употребления. Не для любви. Не для того, чтоб люди разных полов друг друга исследовали.

Это всё – законченное произведение. Трогать не надо.

Начнёшь этим пользоваться – всё испортишь. Губы помнутся, прочие части тела форму потеряют и съедут набок, ещё что-нибудь нехорошее случится.

Вся эта красота – исключительно для наблюдения. Надо табличку вешать, как в метро: «Не прислоняться».

Можно предположить, как тяжело всё это обходится милым барышням.

Три часа всё это накрашиваешь, взбиваешь, завиваешь, потом фотографируешься на фоне солнца, потом на фоне завтрака, потом, не касаясь ничего губами, завтракаешь, потом идёшь на макияж и татуаж, потом немного загораешь, нанеся семь килограммов крема, потом всё это с себя медленно и со вкусом стираешь, снимаешь и, обессиленная, ложишься спать.

«Только не беспокойте меня».

Этим девушкам нужно Нобелевские или, какие там, Сталинские премии вручать. Они несут в мир идеал.

Адская работа.

Помню, в пору нашей юности были фильмы, которые мы изучали покадрово, чтоб понять науку страсти. Или даже не понять, а хотя бы подсмотреть.

«9½ недель», например. «Дикая орхидея» с Кэрри Отис. «Мечтатели» режиссёра Бертолуччи.

Я помню всех этих, во-первых, женщин, и, только во-вторых, актрис – со смазанными от поцелуев, от любви, от страстей губами. Они понимали, что́ играют. Кажется, это имело место в их жизни, а не только в кино.

Но вы попробуйте хотя бы одну эту инстаграм- звезду поместить в фильм «9½ недель». Её Микки Рурк прикусит за губу – и звезда пойдёт по шву.

Впрочем, что я к девушкам пристал. Мне могут сказать: ваш нынешний Микки Рурк может никого даже не кусать – его увидев, можно и так от страха умереть.

Ну, это человек старого образца. Потерявший в боях за любовь облик.

Теперь у нас и юноши, и мужчины стали хороши настолько, что глаз не оторвать.

Какие у всех великолепные, сорок раз постриженные бороды, какие ногти. В них солнце отражается, в этих ногтях.

А мышцы какие. Тонкие, как у Брюса Ли.

Бороды и мышцы теперь не признак альпиниста, геолога, полярника, военного – а признак человека, который, как правило, имеет время и деньги на то, чтоб иметь бороду, мышцы и ногти, отражающие солнце.

Девушки с губами несут сверхсексуальность, мужчины с бородами несут сверхмаскулинность.

Увы, очень часто, – хотя не скажу, что всегда, – это всё: внешность. Видимость.

Ну, и отлично. Никто не вправе запретить людям хорошо выглядеть. Как говорится, не завидуйте.

Разве что у Фёдора Конюхова борода не такая красивая. Он её растрепал и просолил. Так себе борода у него.

Мои любезные ополченцы тоже были бородаты – но разве это бороды!

Чтоб походить на альпиниста, сегодня надо тратить три-четыре часа в день на визажиста: а куда нам, нам некогда.

Проблема в том, что им, таким красивым, тоже многое некогда.

У них ни на что нет сил.

Вы помните эту шутку? Эту бесконечно повторяемую шутку. Шутку, которую миллионы раз пересказали все кому не лень.

Однажды, на заре перестройки, у нас состоялся телемост между СССР и США. И во время телемоста одна женщина из Советского Союза сказала:

– У нас секса нет, у нас есть любовь.

Про любовь никто не услышал, зато все запомнили первую часть фразы: «В СССР секса нет».

Сколько же раз с тех пор я слышал: ах, посмотрите, какие в Советском Союзе жили смешные, нелепые люди, у них не было секса, когда во всём прогрессивном мире – был.

С тех прошло несколько десятилетий.

Секса всё это время было много. Всё вокруг плескалось в сексе. От секса нельзя было спрятаться.

Правда, мы перестали толком плодиться – провалившись в чудовищную демографическую яму, – но так, видимо, проявился некий побочный эффект от переизбытка секса.

Но потом и переизбыток сошёл на нет.

Последние исследования приносят неутешительные сведения: представители поколения, рождённого в девяностые, так называемые миллениалы, проявляют всё больше безразличия к этим, как они говорят, «нелепым телодвижениям».

Учёные из нескольких университетов США – Аналитического университета Флориды, Государственного университета Сан-Диего и Университета Уайденер – провели исследование интимной жизни молодёжи.

Оказалось, что американцы, родившиеся в 1990-х годах, ведут менее активную сексуальную жизнь по сравнению со старшими поколениями. 15 % участников опроса в возрасте 20–24 лет ответили, что не имели сексуальных контактов после наступления совершеннолетия, в то время как в том же возрасте в этом признавались всего 6 % рожденных в 1960-е годы.

Впрочем, это в молодости были бодры рождённые в 60-е годы. Сейчас и они запал подрастеряли.

По данным General Social Survey – исследования общественного мнения, проводимого с 1972 года на базе Чикагского университета, – число американцев, занимающихся сексом хо- тя бы один раз в неделю, сократилось с 45 % (2000 год) до 36 % (2016 год), – и показатели продолжают снижаться.

Подобная же тенденция наблюдается в Японии – на всех возрастных уровнях.

Японская молодёжь массово отказывается ходить на свидания, вступать в брак и заниматься вот этим вот всем.

Проблемы Японии связывают с поколением так называемых сошоку данши, что можно перевести как «травоядные мальчики». Для них характерна амбивалентность по отношению к женскому полу и достижению личного успеха в жизни в целом.

Систематика японской асексуальности богата такими терминами как «хикикомори» (затворники), «парасайто сингуру» (паразиты- одиночки – те, кто живёт с родителями после 20 лет), «отаку» (одержимые фанаты – в первую очередь аниме и манга). Всех их объединяет «синдром целибата».

Эти дети сказали миру: отцепись от нас. Несись оно всё конём, сказали эти дети.

Сегодня у трети молодых японцев до тридцати лет нет отношений с противоположным полом, а каждый четвёртый остаётся девственником.

По данным опроса, проведённого японской ассоциацией планирования семьи, 36 % молодых людей в возрасте от 16 до 19 лет говорят, что, цитирую, «нисколько не интересуются» сексом, а многие даже, цитирую, «презирают» его.

Среди девушек подобные показатели ещё выше: 59 % опрошенных молодых японок либо находят секс малолюбопытным, либо питают к нему «отвращение».

В сексе не заинтересованы и взрослые супружеские японские пары дееспособного возраста: согласно исследованию, проведённому несколько лет назад, почти половина из них (44,6 %) признались, что не занимаются сексом вообще.

Помню, в перестройку прорабы демократии все мозги нам прожужжали: ах, японцы, вот японцы, а у японцев…

А японцы жить не хотят.

Японские учёные говорят, что к 2060 году население их страны на 40 % будет состоять из пожилых людей.

К схожим выводам пришли и учёные из университета Гамбурга. Немцы стали заниматься сексом в три раза реже, чем тридцать лет назад. Если в 1980-х годах у них было 18–20 половых контактов в месяц, то сейчас – 1–8.

Не менее обескураживающие данные представили и учёные из университета Кембриджа, заявив, что британцы в целом как нация могут потерять устойчивый интерес к сексу уже к 2030 году.

В так называемых «цивилизованных» странах межполовые отношения становятся чем-то вроде развлечения для фриков и неудачников, которые не нашли себя в жизни.

Современный человек стал испытывать куда больше удовольствия от популярных сериалов и видеоигр, чем от секса.

Миллениалы даже просто общаться друг с другом предпочитают – виртуально, через соцсети и мобильные приложения.

Если кого-то из них ещё интересует по глупой традиции секс – то исключительно виртуальный.

Мы люди взрослые; лично я вообще не понимаю, что это такое – виртуальные отношения; но учёные уверяют, что миллениалов более всего привлекает безопасность и легкодоступность подобного секса.

Людям сегодня очень важно, чтоб всё было безопасным и легкодоступным.

Более половины миллениалов, сообщают нам исследования, готовы на полгода отказаться от любых интимных отношений – в обмен на возможность бесплатно путешествовать по миру.

Совершенно не понимаю, почему нельзя это совместить – путешествие в пространстве и путешествие друг с другом? Не менее любопытно узнать, отчего – если им так нравится виртуальный секс и просмотр всяких видео – они не путешествуют тем же самым виртуальным образом?

…Кажется, мы все рехнулись.

Несчастные дети с пяти лет пережирают в Сети в том или ином виде порнографии, и не в состоянии потом выйти из режима онлайн.

В Сети всё есть.

В Сети у всех девушек губы и зубы.

Зачем куда-то идти.

Девушкам не хочется никуда идти, потому что там придётся жить, а не казаться, и они потеряют губы и зубы.

Молодые люди потеряют свой победительный вид, свои ногти, свои бороды.

Жизнь – это такое место, где всегда можно проиграть и обломаться.

В числе причин подобного положения вещей также называют неуверенность молодых людей в себе – из-за всеобщей одержимости идеальными формами, пропагандируемыми глянцем, плохое физическое здоровье, или мнимое ощущение, что у тебя плохое здоровье, и, наконец… банальную лень.

Лень двигаться, лень подниматься, лень идти, лень жить.

Фантазий много, комплексов много – с ними в жизнь выйдешь, и жизнь станет не мила. А если дома сидишь – всё нормально.

Секс-игрушки покупают всё чаще. В Европе и США – это очень успешный бизнес, но лидер в этом направлении – Япония. Страна, в которой скоро одни пенсионеры останутся, – закупает миллионы игрушек. У каждого пенсионера со временем будет по три резиновых куклы. И ни одного внука.

Растерзал резиновую куклу, зашёл в блог, налепил себе аватарку снежного барса, написал, что все ваши герои – мрази и шизофреники, и всё – ты король жизни.

Наконец, для миллениалов, сообщают нам, крайне важно получение новых знаний.

(Как будто знания, опять же, чему-то противоречат, и способны сожрать все личностные отношения.)

Некоторые молодые люди, конечно, действительно учатся, как приговорённые, – но они, давайте не будем лукавить, составляют минимум от общего числа молодёжи.

Большинство из них – имитируют получение знаний, подобно тому, как иные имитируют наличие пухлых губ или внешний вид Владимира Высоцкого в фильме «Короткие встречи».

Пресловутое получение знаний сводится к постоянному просмотру километров видео на YouTube, от чего никто из них умней не становится. Это бессистемное, спорадическое, ложное знание.

Однако в итоге всего вышесказанного демографы в США фиксируют рекордно низкий уровень рождаемости – такого упадка Америка не знала со времён Великой депрессии.

Белая Европа исчезает на глазах.

Несмотря на все бодрые реляции, коренное население России – собственно русские – также продолжают вымирать.

Да, это всё долгие процессы, не одномоментные.

За год и даже за десять лет – мы не вымрем. Можем спокойно двигаться и дальше по японскому травоядному пути.

Однако история мира достаточно долгая, чтоб оглянуться, посмотреть внимательно и сделать простейшие выводы.

Вот они.

Пространство не терпит пустоты.

Там, где большинству лень жить, однажды появляются другие люди, которым жить не лень.

Они придут и затопчут самых сонных и ломких, а тех, кто не успел выехать, изнасилуют. В прямом или переносном смысле. Или сначала в переносном, а потом в прямом.

Мы понимаем, что всё происходящее – естественная реакция на то порнографическое скотство, что обрушилось нам на головы в период демократизации.

Реакция на культ успеха, на культ денег, на культ гедонизма.

На потерю восьмичасового рабочего дня, наконец.

И если сменить социальные настройки – всё это схлынет.

И мы перестанем сидеть часами в Сети, узнавая что-то такое, что нам не нужно и никогда не пригодится в жизни.

И мы поставим себе какие-то иные, обычные, человеческие цели: в первую очередь – цель жить человеком и с человеком, а не с куклой.

И мы добьёмся от нашего скотского мира, от наших властей, от нашей буржуазии права не вкалывать с утра до ночи, а иметь социальные гарантии и свободные вечера.

И люди (причём взрослые люди!) оставят наконец эти компьютерные игры, на которые они убили лучшие годы своей жизни.

И даже, быть может, сериалы на три тысячи серий выйдут из моды, а войдёт в моду, взявшись за руки, гулять по набережной.

И мальчик однажды позвонит девочке и скажет: а пойдём в кино? Я взял билеты на самый последний ряд.

Если вы ещё понимаете, о чём я.

Ну и последнее.

Если кто-то в вашем присутствии ещё раз повторит эту несмешную шутку про то, что в СССР секса не было, можете смело ему сказать: дурак ты. Ничего ты не понимаешь ни про СССР, ни про секс. Дурак, и шутки у тебя дурацкие.

Харви, любовь с тобой

США, а следом и Европу сотрясли многочисленные сексуальные скандалы. Вдруг выяснилось, что продюсеры, режиссёры и актёры многие годы вступали друг с другом в разнообразные связи, и порой поневоле.

В этом смысле США – страна для нас сложнопостижимая, странная: с одной стороны, они, по сути, создали мировую сексуальную индустрию, образцы жанра; Голливуд пропитан сексом, это одна из форм жизни фабрики грёз; Америка исповедует неслыханные сексуальные свободы – помню, как я был удивлён, когда в очередной раз меня заселили в каком-то удивительном районе Нью-Йорка, где была огромная, в километр длиной, улица магазинов для геев; в первый из магазинов я, по незнанию, заглянул, и, если вкратце, был озадачен. Нет, пожалуй, даже ошарашен. Чего там только не предлагалось, тьфу. И целая, говорю, улица! – сотни магазинов, и в каждом какие-то потайные комнатки, куда вас настойчиво зазывают.

Одновременно со всем этим – американцы по-прежнему сохраняют определённое пуританство, если не сказать – ханжество, во взглядах.

Впервые это удивило меня, когда США вдруг всем своим дружным народом разлюбили и предали социальной анафеме Майкла Джексона – самого известного американского певца, любимца миллионов, настоящего кумира. Майкл как-то слишком близко дружил с детьми, которые подолгу жили у него в гостях, – и, хотя толком так ничего и не было доказано, Майкла вывозили в грязи и выбросили. Больше он никогда уже не стал тем Майклом, которым был. Умер в итоге – сам, по сути, обиженный, напуганный и несчастный ребёнок.

Тогда в центре внимания оказалось вечное дитя, безуспешно пытавшееся мутировать из чёрной особи в белую, а сейчас – дедушка Харви, по фамилии Вайнштейн.

Четыре актрисы вдруг разом вспомнили, что когда-то Харви ими овладел. А ещё сорок четыре, или, может, чуть меньше, вскоре вспомнили, что он хотел ими овладеть (но не овладел).

Я безусловно и безоговорочно согласен с тем, что использование должностных полномочий в личных целях, и всякое насилие мужчины над женщиной – отвратительно и подло.

Но, положа руку на сердце и учитывая то, что Харви был продюсером десятков фильмов, нет ли смысла предположить, что помимо тех четырёх женщин, которые были унижены и оскорблены его поведением, и ещё какого-то количества обиженных его намерениями, были ещё четыре, или, может быть, даже четыреста, которые его поведением не были огорчены – но, напротив, даже сами сделали всё, чтоб он так себя повёл.

Мужчина манипулирует женщиной, женщина манипулирует мужчиной, однополые пары, кстати, тоже манипулируют друг другом… Мир – продукт глобальных манипуляций, а виноват оказался один дедушка.

Если б американцы были по-настоящему свободной нацией, там, уверен, неизбежно появилась бы хотя б одна, а потом целая дюжина дам, которые признались бы: а мне Харви очень помог! А меня Харви сделал счастливой! Я обожала его, а он обожал меня! Это было коротко, но незабываемо!

Посмотрите на фотографии, где Харви изображён с этими реальными и мнимыми жертвами: как они смотрят на него! Они явно готовы устроить этому немолодому, но полному сил еврейскому дедушке любой праздник. Они влюблены в него!

Да и сам Харви, если б он был свободный человек свободной страны, мог бы повести себя иначе. Пошёл бы, к примеру, в атаку. Привлёк бы друзей, которые наверняка имелись у него – настоящих, смелых друзей, – и друзья сказали бы: о, мы помним, как эта красотка увивалась вокруг нашего Харви! Она делала всё, чтоб Харви стал её добычей!

И сам Харви, используя фото и видеоматериалы, подробно рассказал бы, что происходило на самом деле: кто там, кого и как именно соблазнял.

Однако выяснилось, что у Харви нет друзей. Что все режиссёры, так искавшие его дружбы, уже не ищут его дружбы. Напротив, всякий стремится вставить свои пять копеек, говоря: я не догадывался, – или: я догадывался, но не предполагал таких масштабов, – или: я предполагал, но осуждаю всем сердцем!

И эти парни уже многие годы изображают перед нами бесстрашных ковбоев? Да это парад кур какой-то.

Перед нами будто бы советская газета образца 1939 года. Но там реально шла внутрипартийная борьба не на жизнь, а на смерть, – людей убивали, было страшно. Этих-то ещё никто не пугал, а они уже наперегонки спешат с покаянием и от руки написанным доносом.

Впрочем, разве только советские аллюзии должны работать? Если нужно было кого-то осуждать – и немцы, и французы, а также итальянцы с испанцами отлично с этим справлялись весь прошлый век. И американцы давили своих коммунистов – и задавили-таки после Второй Мировой, – с тем же удивительным единодушием толп.

Нам сообщили, что три четверти сотрудников компании Харви взяли и уволились в течение недели, пока разгорался скандал. Они сбежали!

Они что, не знали, кто их босс? Про этого босса знал весь Голливуд – по поводу либидо Харви часто шутили их комики. Актрисы, которые шли к нему на кастинг, – точно догадывались, куда направляются.

И наверняка были те, кто отказывал ему. Где они? Пусть они скажут: да, я была у Харви, возможно, он имел касательно меня какие-то намерения, но я не дала им проявиться.

Таких нет.

Но если человек спродюсировал двести фильмов – они неизбежно должны быть: либо те, кто не позволил проявиться его намерениям, либо те, кто позволил, и был этим обстоятельством вполне удовлетворён.

Эти люди есть, но они побоялись выступить против мнения толп. Против масс-медиа.

Голливуд, сделав фарисейскую мину, возмущался на все голоса. Даже Барак Обама возмущался. Остальные притихли и моргали глазами.

Один Вуди Аллен попытался хоть как-то смягчить ситуацию, но сотни возмущённых лиц сразу обернулись к нему с вопросом: «Что-о-о-о?!? Вуди, ты пытаешься его оправдать?!.» – и ошалевший Вуди тут же сконфузился и осудил Харви самым решительным образом.

Перед нами – воплощённое тоталитарное сознание. Перед нами то самое стадное чувство, о котором люди с хорошими лицами так много говорят в России – имея в виду, естественно, не себя, а местное быдло, гопоту, работяг, так мало похожих на «демократический образец» человека.

Знаете, если «демократический образец» похож на внезапно «прозревших» противников Харви – то в нём слишком мало привлекательного. Это циник и лгун, который знает, как всё обстоит на самом деле, но принимает какие-то решения, – и вдруг обозначает свою позицию, когда эта позиция уже прозвучала с той или иной трибуны: неважно, обком это или сразу сорок американских газет – таких честных, таких искренних, таких непосредственных в своих сногсшибательных открытиях.

Случай Харви создал эффект домино: сотни людей бросились рассказывать друг о друге, или, грубо говоря, стучать друг на друга, режиссёры – переснимать фильмы, где снялись неправильные актёры, артистки – отказываться от своих друзей, друзья от братьев, братья от собутыльников.

Пошла лавина! Она раздавила несколько судеб! Это произошло здесь, сейчас, в наши дни.

…О, просвещённый человек, прекрати кривляться. Прекрати воображать о себе, что ты венец цивилизации, что ты, после всех этих диктатур и тираний прошлого столетия, стал иным. Что ты очень мало похож на северного корейца или на современного русского.

Северный кореец разве что более трудолюбив, чем ты, просвещённый человек. За русских ничего не скажу, а то всё это нескромно будет выглядеть.

Во всём остальном – человеческая природа совершенно неизменна. Если ещё немного подкинуть дров, то толпа порвёт Харви. Или у нас Ку-клукс-клан был в какой-то другой стране? Или это было тысячу лет назад? Да это было позавчера!

Если запустить медийную машину на полную мощь – толпа с лёгкостью легализует расстрелы, и напишет два, четыре, десять миллионов доносов. Какая угодно толпа, в том числе американская. Исходя из самых лучших побуждений. Только во имя добра, политкорректности, свободы женщин и прочей толерантности.

Мне сейчас скажут, что я путаю борьбу за свободу с борьбой против свободы.

Ничего я не путаю.

А если завтра окажется, что Харви оговорили? Что четыре актрисы получили по миллиону долларов, чтоб выступить против него? Скорей всего, это не так, – но вдруг именно так?

Когда Исаак Бабель попал под суд, многие искренне были уверены, что он враг народа. И в случае Пастернака – не сомневались. И евреев французские активисты сдавали немецкой администрации, побуждаемые исключительно стремлением к порядку и законности. И американских коммунистов добропорядочные американские граждане считали агентами НКВД и советскими шпионами. И про то, что у Саддама есть химическое оружие (которого не было), тоже все знали. С тех пор в конфликте погибло свыше шестисот тысяч иракцев, а причастный к этому Обама, вместо того, чтоб покаяться и пойти под суд, – осуждает Харви.

Если задуматься: это всё даже не смешно. Это – дико.

Любовь Толкалина, замечательная российская актриса, не рассчитав реакции местных толп, высказалась по поводу Харви так: «Они поступили не совсем по-девчачьи. Потому что сексуальные домогательства – ну это же прекрасно, честное слово. А если ты имеешь роль, то какая разница, как ты её получила. Мне кажется, должна быть, наоборот, какая-то солидарность. Всем хорошо – ему хорошо, и им хорошо, и зрителям, самое главное, хорошо. Появились такие прекрасные роли. Вообще, как можно мужчину обвинять в сексуальных домогательствах, разве он не для этого существует на свете?

Женщина, понимаете, всегда виновата в сексуальных домогательствах мужчины. Если ты настоящая женщина и если такое произошло, то ты никогда не будешь об этом рассказывать никому. Потому что это роняет, как мне кажется, и тебя в глазах общественности, и его. А зачем это делать, если мы дружим, ну как бы изначально… Честно говоря, мне очень обидно за него, я бы не стала так делать. Вы знаете, на свете есть более страшные вещи, которые могут произойти с женщинами».

Простая, понятная, чуть акцентированная, но вполне человеческая точка зрения.

Знаете, что у нас сделали с Любовью Толкалиной?

Нет, ей, как Харви, не пришлось прятаться в лечебнице, с подозрением на суицид.

Но извиниться ей пришлось. Агрессивные и самоуверенные люди набросились на неё, как припадочные собаки.

А оправдываться было не надо.

В свободном мире каждый имеет право на собственное мнение.

Если это свободный мир.

А если это не свободный мир – то не морочьте нам голову.

Не более чем попытка стать человеком

Порой встречается несколько, пожалуй, вульгарная точка зрения о том, что «нужно быть выше всей этой политики». В сущности, я не против – надо стараться быть хотя бы иногда выше многого, в том числе так называемой «политики»; хотя, конечно, не только ее.

Надо быть выше, в числе прочего, неуемного поиска «новых впечатлений», самого разнообразнейшего гедонизма, чревоугодия, похоти, интернет-зависимости, привычки анонимно хамить людям, которые тебе не могут ответить лично, и вообще злословить, непрестанного и непреодолимого желания улучшить свой дом, сделать в нем еще большее количество комнат и непременно поменять обои, шторы и стулья на более новые.

Надо быть сильнее странной мании новейшего времени к «путешествиям» – это когда люди, элементарно не знающие не то что собственной Родины, а города или края, где живут, никогда в жизни не посещавшие своих храмов, музеев, театров и библиотек, вдруг стремятся перелететь на другой конец планеты, чтобы там, обегая трусцой, посмотреть местные храмы, музеи, театры и библиотеки, неизменно фотографируясь на фоне всего этого и ничего не помня в итоге об увиденном, кроме своих изображений.

Вот когда ты сильнее всего этого, ты можешь быть заодно сильнее так называемой «политики».

Хотя, если присмотреться, что такое «политика»?

Явление Христа и все последующие события были, конечно же, политикой, а сопровождалось всё это распадом государств, сменой правительств, революциями, экспансиями и прочими эксцессами.

Падение Константинополя, Крестовые походы, Возрождение и Просвещение, возникновение Древней Руси, ордынское иго, открытие Америки, взятие Казани и Астрахани, покорение Сибири, воссоединение России и Украины, ополчение Минина и Пожарского, нашествие Наполеона и даже гибель Пушкина, кавказские войны, Французская революция, якобинская диктатура и последующая реставрация, русско- шведские, русско-польские, русско-турецкие, русско-японские войны, борьба балканских народов против Османской империи, отмена крепостного права, народовольчество, марксизм и фрейдизм, образование Австро-Венгрии, мировые войны, полёт Гагарина в космос, американские прогулки по Луне, и даже смерть Хемингуэя, и антиколониальное движение, и Мартин Лютер Кинг, и Ку-клукс-клан, и даже гей-парады, – это всё политика.

И вот я смотрю на человека, который «выше всего этого».

Что ты возомнил о себе, человек?

Может быть, наоборот, тебе попробовать быть чуть ниже, а то ты уже, кажется, подобен солнцу.

Часто люди, которые умеют быть настолько «выше политики», делают вид, что они как-то по-особенному «религиозны» или исповедуют некие «духовные практики».

Но если человеку – этому конкретному духовному человеку – защемить его палец, к примеру, мизинец, или, скажем, оцарапать его машину, или закурить на его лестничной площадке, так что запах дыма занесёт к нему в квартиру, или ненароком засадить собственной морковкой полтора метра его огорода, – вдруг выяснится, что он никак не способен быть выше всего этого.

Хотя, казалось бы, какие мелочи – все эти события; можно было бы и не обратить внимания.

Как бы не так: за всё это иные люди, обладающие высоким «духовным знанием», будут готовы подать на вас в суд, обобрать вас до нитки, пожаловаться в ООН, разрезать обидчика на куски.

Но это ведь всего лишь один мизинец! Это всего лишь тридцать морковок! Это всего лишь царапина в тридцать сантиметров на железном автомобиле!

Мне кажется, ситуация должна развиваться в обратном направлении.

Что сначала человек учится не потворствовать своим прихотям, не кормить себя до полного оскотинивания и потери человеческой формы, не тратить тысячи человеко-часов на просмотр нелепых сериалов или компьютерные игры, не переживать сердечные приступы из-за того, что на него накричал начальник, не выносить мозг своей жене (мужу) по любому поводу, не срывать зло на своих (чужих, если нет своих) детях, – а потом уже рассказывать всем, как он достиг такой духовной высоты, что стал «выше политики».

Политика – это, наверное, крайне скучно. Зачем, казалось бы, вообще обращать на это внимание? Можно исчезнуть на год – и все, или почти все, останутся на своих прежних местах. Разве что до смерти засудят Милошевича, или повесят Хусейна, или в Европу приедет ещё один миллион мигрантов, – но как это касается вас?

Думаю, что даже если это никак конкретно вас не касается (хотя на самом деле все эти события связаны с нами напрямую), политика в конечном своём смысле – это умение сопереживать миру и осмыслять мир. Умение быть выше себя, больше себя, умнее себя.

Ещё это попытка хотя бы временами пытаться осознать замысел того, кто задумал всё это. Возможно, эти попытки заведомо обречены на неудачу; ну и что? Вся человеческая жизнь по сути своей – не более чем попытка стать человеком.

Впрочем, под занавес стоит признаться, что всем нам, и мне тоже, известно огромное количество людей, которые действительно очень мало интересуются политикой, но остаются при этом очень достойными гражданами (соседями, родителями, работниками).

Но тут есть одна важная загвоздка.

Им никогда в голову не придёт сказать, что они «выше» чего бы то ни было.

И это, наверное, очень дорогое и важное умение в наши дни: не судить о вещах, которые не просто сложней, но страшнее и больше тебя со всеми твоими проблемами.

Возвращение с того света

Государства живут, к счастью, гораздо дольше их граждан. Пульсация государственной жизни, государственного «тела» не столь частая, как пульсация человеческая. От одного удара сердца и толчка крови до другого в государстве проходят годы, а иногда и десятилетия.

В 1991 году сердце российского государства встало, но огромное количество граждан отчего-то не заметили этого – у многих был странный, необъяснимый праздник, сродни массовому помешательству.

Настойчивые, но не всегда чистоплотные люди убедили миллионы граждан в своей логике – причём не системой доводов, а двумя-тремя нелепыми фразами, вроде идиотской максимы «все империи распадаются» или не менее вздорного обещания: «так всем будет только лучше».

Между тем, распад Советского Союза, который являлся всего лишь переименованным изводом Российской империи, нелегитимен ни с точки зрения народного выбора, ни с точки зрения правды исторической, ни с точки зрения экономической, ни с точки зрения международных законов.

Референдум гласил: подавляющее большинство граждан страны – за сохранение Союза. Здесь можно было бы поставить точку. Но пришлось – запятую.

С точки зрения законодательной произошёл вообще абсурд – трое, как позже выяснилось, не слишком трезвых людей, никем не делегированных, в обход всяческих норм и здравого смысла, решили судьбу империи, построенной трудом многих поколений. Всё это было настолько поспешно и подло сделано, что, как ни взгляни, напоминает жуткое преступление, совершённое в бредовом состоянии. Борису Ельцину нужна была власть, и он получил её бесстыднейшим образом, поставив граждан страны перед фактом. С тех пор это деяние отчего-то называется торжеством демократии. Мировая история не знает примеров столь масштабной подмены.

Силы, которые были потрачены когда-то на собирание империи и устройство внутриэкономических связей – кровотока, скелета, мышечной её сетки, – подсчёту не поддаются. На присоединение одного достопамятного Крыма ушли целые, вдумайтесь, столетия – военных походов, жертв, подвигов, страстей, муки, ярости, снова жертв и снова подвигов, и огромной крови. А после крупный, большеголовый, мясной человек взял авторучку, и росчерком пера всё это отменил.

С тех пор огромная часть евразийского пространства, в своё время находившегося в составе российской империи, пребывает в состоянии перманентной войны. Какие-то военные конфликты попадают в объектив средств массовой информации – к примеру, связанные с судьбой Нагорного Карабаха, Абхазии, Приднестровья, Осетии, Чечни; но многие другие конфликты мы даже не заметили, – например, разнообразные события в Узбекистане и Таджикистане, где жертвы исчислялись десятками тысяч.

Самое страшное, что ничего и нигде ещё не завершилось: любой из перечисленных конфликтов находится в состоянии тления.

Те же самые досужие чудаки, что рассказывали нам про «все империи распадаются», теперь пытаются свести евразийские конфликты к российскому влиянию, или нашему прямому вмешательству, что в целом абсурдно, потому что выключение России из этих процессов элементарным образом приведёт (и приводит) к полному хаосу, когда война будет продолжаться бесконечно, подпитываемая различными игроками – от США и Великобритании до Турции и Китая.

Простейший пример: если бы не Россия, война за Нагорный Карабах сегодня находилась бы в горячей стадии, и продолжалась бы до тех пор, пока Азербайджан не вошёл бы в Ереван с развёрнутыми знамёнами – или наоборот; а после того, как это случилось бы, началась бы резня, а потом партизанщина – ещё лет, минимум, на сто.

С точки зрения экономической, по факту, в прибыли не осталось ни одно из выпавших из состава СССР государств, хотя представители элит обогатились в астрономических масштабах; какие-либо итоги этих процессов подводить рано, да и невозможно – в любом случае, статистику будут предоставлять нам бенефицианты распада, а они вам наговорят, только следите за руками.

Наконец, если б действительно существовали неподконтрольные институты международного права, однажды самый честный в мире суд с прискорбием заявил бы, что развод между республиками Союза не состоятелен согласно параграфу такому-то, такому-то и такому-то; придётся опять собраться вместе и повторить всё заново; либо вообще не разводиться.

Всего этого, конечно, не случится.

Но будет что-то другое.

Логика существования государств, и тем более империй, являет собой средоточие тысяч и тысяч человеческих логик, логик силы и логик милосердия, права и беззакония, раздора и братства, исторической памяти и её отсутствия.

Сводить всё это к нелепым диагнозам – хоть о распаде всех империй, хоть об их неизбежном восстановлении – глупо.

Однако, если на минуту замолчать и прислушаться – то можно услышать: жизнь в этом огромном теле запущена вновь.

Мы вроде бы не видели поблизости реаниматоров, и сами в этом не очень участвовали, – но лицо, смотрите-ка, порозовело, и веки подрагивают.

Значит, у нашего государства имеются свои сроки и свои цели, которые могут быть на какой-то момент нами не вполне различимы.

И не только у нашего, конечно.

Евросоюз в треморе, то греки, то англичане раздумывают жить в общем европейском доме, те отделяются, эти объединяются, тут миллион мигрантов, там военный переворот, здесь дефолт, – жить по-прежнему интересно.

Ничего ещё не закончилось.

Ватники всего мира, объединяйтесь!

Речь не про американского президента. Американский президент тут, в сущности, ни при чём. Речь про всех нас.

Втайне мы думали, что у них, в США, всё иначе. Всё-таки они стоят на другой, более высокой ступени развития, думали мы. Особенно так думали представители российской интеллигенции. Вернее, отдельной её части, приватизировавшей само понятие «интеллигенция».

Интеллигент в нынешней России – это непременный западник и, пожалуй, даже космополит, уверенный, что у нашей заблудшей страны есть только европейский (американский – тоже европейский) путь развития, а если мы пошли в другую сторону, нас надо развернуть. Потому что национальная наша история – чёрная дыра, а местный народ ещё не изжил в себе крепостное сознание, и его надо лечить, учить, растить. И никто, кроме интеллигенции с её «Левиафаном», «Гражданином Поэтом», акциями «Пусси Райот», журналом «Maxim» и песней «Не стоит прогибаться под изменчивый мир», – народ этот не вылечит.

Иное дело – американцы.

Уверенность в правоте США для российской интеллигенции носила характер почти религиозный: тотальный, неоспоримый.

Они, конечно же, знали – но вида не подавали, – что в США множество проблем.

Что эта страна периодически грубо нарушает международные нормы и договорённости. Что там есть бедные и даже нищие, причём в огромном количестве. Что среди американцев встречаются «религиозные мракобесы» (в том числе люди, по недоразумению считающие, что усыновление детей однополыми парами не очень верная практика), «ксенофобы» (в том числе люди, считающие, что любой «плавильный котёл» должен плавить столько, сколько может, а не сколько наложат), а также прочие «белые консерваторы» с Библией и с ружьём.

Но перечисленное всё-таки проходило в представлениях российского интеллигента по разряду недоразумений. США были их надеждой – ведь в этой стране никогда не могли бы по- явиться в таком ужасающем количестве люди, которых в нашей стране брезгливо именуют «ватниками».

В истории с этими выборами меня особенно тронула реакция на победу Трампа американского просвещённого класса: той самой части их медийных, музыкальных, кинематографических и прочих элит, что, подобно коллегам в России, присвоили себе право считать себя творческой аристократией и лучшими людьми страны.

Отличительной чертой кампании основной противницы Трампа – Хиллари Клинтон – была работа целого табора шоу-звёзд, рэперов, актёров и певиц, перемещавшихся вослед за нею по Америке. Подавляющее большинство самых прогрессивных, самых модных, самых стильных, самых влиятельных американских медиа работали на неё.

И что?

Всеамериканский дедушка Роберт Де Ниро обещал набить Трампу лицо, кумир юношества Мэрилин Мэнсон в своём клипе Трампа обезглавил… А результат – поражение.

Жители США отреагировали на всех этих людей ровно так же, как реагируют на их коллег российские избиратели: спасибо, что вы нам поёте и танцуете для нас, – однако ваше мнение для нас определяющим не является. Можете, Роберт, и вы, Мэрилин, делиться мнениями друг с другом.

Певец и актёр Джастин Тимберлейк назвал победу Трампа самой большой трагедией в истории США и сравнил итоги выборов с атакой на башни-близнецы в Нью-Йорке.

Актер Крис Эванс назвал ночь выборов – «позорной ночью».

Отплакали своё Мадонна и Кэти Пэрри.

Мы назвали лишь несколько имён – а их десятки.

И все перечисленные, с их многомиллионными армиями поклонников, – не смогли выбить из седла одного рыжего дядьку.

«Наша неизвестная страна. Америка – несостоявшееся государство и общество? Похоже на то», – так начал свою колонку американский экономист Пол Кругман.

Вам ничего не напоминают его слова про «несостоявшееся общество»? Ну, конечно же, это лексикон российской прогрессивной интеллигенции: они ж годами то же самое произносят – но только касательно России.

Поменяйте Мэнсона, Тимберлейка, Де Ниро, Мадонну и Кругмана на местных либеральных витий – и получите тот же результат.

«Прежде чем я соберу чемоданы», – подзаголовок статьи Кругмана. Оказалось, что любимая присказка российской прогрессивной интеллигенции «Пора валить!» актуальна не только здесь.

В первые дни после победы Трампа сайт, посвящённый эмиграции из США в Канаду, перестал работать – серверы обрушились от наплыва посетителей.

Ах, незадача.

Журналист Гоша Свинаренко как-то написал слёзную статью о том, что нашу глупую, страшную страну покинули такие прекрасные люди, как Маша Слоним, Люся Улицкая, Тёма Троицкий, Алик Кох и даже, по слухам, Лёня Парфёнов. «Как жить теперь?» – таков был пафос статьи Свинаренко.

А вы подумали, что случится с янки, если их оставят Тимберлейк и Кэти Перри? Если Кругман всё-таки уедет?

«Деплоранты поднялись, чтобы изменить Америку» – гласил заголовок американского издания The Wall Street Journal.

Деплорантами Клинтон называла сторонников Трампа: «ненужные, жалкие люди». Это ж наши «ватники» – как их не узнать!

Всего за несколько дней до американских выборов Ксения Собчак написала программную статью про российских деплорантов – но, согласно нашей прогрессивной традиции, назвав их «шариковыми».

В статье Собчак печально указала президенту своей страны, что, выбирая, с одной стороны, меж прогрессивной интеллигенцией в лице режиссёра Звягинцева и писателя Акунина, – а, с другой, «плебсом» (она так и написала – «плебс»), – президент выбрал «плебс».

Между тем, свои трагические умозаключения Ксения Собчак вполне могла применить не только к нам, сирым, – давно потерянным для цивилизации, – но и к тем далёким, цветущим странам, которым она и её товарищи ещё вчера поклонялись.

«СМИ пропустили всю историю, – писала обозреватель The Washington Post Маргарет Салливан. – В итоге оказалось, что огромное количество американцев хотят чего-то совсем другого.

И хотя эти избиратели кричали о своих предпочтениях, журналисты их просто не слушали. Они их не понимали. Они не могли поверить в то, что Америка, которую они знают, может принять человека, который… разглагольствовал о сексуальных домогательствах, делал женоненавистнические, расистские и антисемитские высказывания. Это казалось слишком ужасным. Поэтому они убедили себя в том, что этого не может случиться. Журналисты – горожане с высшим образованием, как правило, либералы, которые живут в Нью-Йорке, Вашингтоне или на Западном берегу. И хотя мы проводили интервью в “красных штатах” и общались с шахтёрами или с безработными “ржавого пояса”, мы не принимали их всерьёз. Трамп, который называл журналистов коррупционерами, так нас отталкивал, что мы не видели того, что перед нашими глазами.

Признаю, это был эпический провал с нашей стороны. Нам придётся посыпать головы пеплом в ближайшие месяцы, а может и годы».

О, как же и здесь всё похоже на нас!

С одной разве что разницей: российские журналисты, литераторы и прочие артисты, пока чувствовали за своей спиною могучую тень США, вовсе не желали посыпать голову пеплом по поводу своего несерьёзного отношения к русскому народу, – но надеялись взять здесь реванш, и с народом доразобраться.

Теперь для разумных людей произносить слова о местном «плебсе» уже не совсем комильфо. В мире оказалось слишком много плебса, чтоб маркировать его исключительно российским происхождением.

Жан-Мари Ле Пен написала: «Сегодня Америка, завтра Франция». У неё были основания так говорить – и восстание «жёлтых жилетов» вскоре это подтвердило. В Англии те же результаты дали опросы по брекзиту. Германия – пока на очереди, но и она не заставит себя ждать.

России так долго подносили США в качестве образца поведения и тыкали в нашу долготерпивую страну пальцем, шипя: о, видело бы ты себя, чудовище, рабская твоя душа!

Россия присмотрелась и вдруг поняла, что это зеркало.

Подносившие это зеркало, в растерянности и чуть озадаченно, спросили: «Чего смеёшься, ватник?»

Смешно же – как не смеяться. Я не ватник. Я ковбой.

Деприватизация царя Бориса

На самом деле, у российских либералов стоит отобрать и Ельцина тоже.

Российский либерализм в нынешнем его вульгарном виде – это самое идеалистическое учение из всех существующих.

Наши либералы искренне считают: большинство населения в России необходимо лоботомировать. Более того, они уверены, что у них это получится.

Население, кажется им, аморфно, слабо, ничтожно, ведь «они не вышли спасать Советский Союз» (на самом деле – многие советские люди в силу своей наивности элементарно проспали распад, но уже с 1992-го, года три кряду, ходили по улицам возмущёнными шествиями в сто, двести, триста тысяч человек – никакая Болотная не сравнится).

И если тогда не спасли свой «совок», продолжает рассуждать наш либерал, значит, и сейчас сдадут свой «русский мир», свой «крымнаш», свою позорную «русскую весну».

Свою, как литератор Дмитрий Быков выражается, «ментальную катастрофу».

Дайте только рычажок, говорит либерал, мы перевернём вашу Россию вверх ногами, юбка задерётся, будут голые венозные жирные ноги торчать. Славно будет, отыграемся.

Они всё время придумывают себе какую-то огромную разветвлённую систему их всенародной тайной поддержки, хотя на самом деле перед нами – «малый народ», созданный по принципам секты, куда постоянно вербуют новых членов. Вербуют в институтах и университетах, через их радиостанции и газеты, через глянцевые журналы и социальные сети, через их «некоммерческие» (самые коммерческие на свете) организации и сложную систему грантов.

Ещё у них есть бог, божок: он мёртвый, у него белый мавзолей. Фамилия божка – Ельцин.

Имеются также апостолы, тоже оставившие сей мир, – например, Борис Немцов.

Вообще их куда больше, но в мире гламура большинство мёртвых живут пару сезонов и затем исчезают. Поэтому Галина Старовойтова, Собчак-отец, Гайдар-отец и прочие – уже ни на что не влияют: новообращённым сектантам непонятно, почему они должны любить неизвестных им персонажей, а достоинства этих людей описать никак не возможно; то же самое будет и с Немцовым – ибо какие у него заслуги, кроме до сих пор появляющихся внебрачных детей? Да никаких – пересказать его достижения нельзя, сказать о нём совершенно нечего, кроме разве что: «Да, я помню Бориса… Он был такой молодой, такой очаровательный…»

Скажем, у Лимонова и у Проханова, у покойного Александра Зиновьева есть насыщенные биографии, задержания и войны, центнер книг, прозрения и ошибки, дети тоже есть, вполне возможно, что и внебрачные, – тут в любом случае есть о чём поговорить, чему позавидовать, – а что вы будете обсуждать, когда в мир иной уйдёт, как и все мы когда-нибудь, очередной Кох? Сколько желчи может носить один бывший ельцинский министр в своём белом теле?

Но вот Ельцин – это да: не сотрёшь. Разломал самую большую страну в мире, надругался над ней: это же розовая мечта нашего «либерала», они тоже так хотят. Но у них нет такого прибора, как у Ельцина. У Ельцина был.

Представители упомянутого нами малого народа очень любят говорить о своей индивидуальности, но на самом деле это всегда толпа, свора, масса, они могут только так – нахрапом. В личном противостоянии эти люди всегда проигрывают представителю «большого» народа.

Ельцин (на нашу с вами беду) выиграл, потому что он был коренной и всеми чертами коренного представителя обладал. А что он был выродок – ничего не попишешь, заслужили.

Российские либералы про это мало думают, но лишь тихо верят, что Ельцин – навеки их. В нужный момент он оживёт, хотя бы на время, на час, на десять минут, – схватит огромными ручищами за голову своего бледнолицего ставленника и утащит в ад.

Оживёт, не оживёт – бояться нам нечего.

Понять стоит вот что: когда бы Ельцин не пропил свой жеребячий организм, а прожил ещё десять лет – было бы ровно то же самое, что сегодня.

Все признаки «возврата к тоталитаризму» и «реанимации Советского Союза» были заложены ещё тогда.

Ельцин ввёл войска в Приднестровье («крымнаш» № 1) и опрокинул румынских нацистов, расплодившихся тогда в Молдавии.

Ельцин ввёл войска в Чечню («крымнаш» № 2), и только чудовищное столпотворение коррупционно-либерально-буржуазных негодяев вокруг трона, сливавших раз за разом победы российских генералов на Кавказе, не дало закончить войну победоносно и вовремя.

Ельцин поначалу раздал всем суверенитета, «сколько унесут», но обратные процессы начались ещё при его правлении: у него уже не было сил этим рулить, но инстинкт неизбежно подсказывал, что дальше так нельзя и делать всё придётся иначе, наоборот («Всё, что унесли, заносите обратно – я пошутил»).

Если бы Ельцину вживили новое сердце, новые почки, новую, четырёхкомнатную с дополнительной запасной турбиной печень, сегодня мы наблюдали бы ровно те же вещи: «весну» в Крыму, новый виток холодной войны, антиамериканизм, негласную поддержку сепаратистов в Донбассе, парады и Шойгу.

Или Шойгу был уже при нём? Русская Православная церковь точно уже при Ельцине заняла свои позиции.

Возможно, Ельцин был бы ещё радикальней – но и ошибок совершил бы больше.

Однако экспозицию в его белом мавзолее надо, конечно же, слегка подкорректировать.

Там должна быть приднестровская экспозиция. Назвать её стоит «Первый бой с новейшим фашизмом». Тем более что это действительно был первый постсоветский бой с оживающей коричневой чумой.

Там должна быть кавказская экспозиция. Назвать её стоит «Первый бой с ИГИЛ». Тем более что это действительно был первый бой с ещё одной чумой.

Там должны быть экспозиции на тему «Изгнание либералов из власти»: потому что Егора Гайдара, Бориса Немцова, Петра Авена, Алика Коха и всю их дружную компанию выдавили вон из Кремля ещё при Ельцине.

Там будет экспозиция «Первый президент и Русская православная церковь». Кстати, «Пусси райот» Ельцин посадил бы тоже: он был екатеринбургский партийный консерватор, ему бы всё это не понравилось.

Естественно, там будет экспозиция «Преемник», с бегущей надписью «Володя, береги Россию!».

И последняя экспозиция: о том, как он её бережёт.

Как завещали – так и бережёт.

Не надо ломать «Ельцин-центр». Надо перевесить несколько фотографий и дать более широкую картину девяностых.

И тогда я посмотрю, с какими лицами наша прогрессивная общественность будет посещать свою любимую гробницу.

У вас тут нет ничего своего. Всё приватизированное, даже ваш мёртвый божок.

Чудовищный на самом деле.

Знание как медленный процесс

Какая-то малая, но крайне навязчивая часть российских граждан всё время норовит в чём-то разочароваться. Чуть что не по их коленкору выходит – сразу поднимают крик: «Ты предал нас! Предал!».

Приходилось мне выступать с лекциями по эпохе Николая II и «перестроечной» эпохе.

И сразу выяснилось, что немалое количество наших дорогих сограждан категорически не переносят полутонов и минимальных рефлексий по всем этим поводам.

Николай Романов, как думают многие, должен быть осмеян и затем стёрт в национальной памяти. Горбачёву – при всём том, что к Михаилу Сергеевичу я, увы, никаких тёплых чувств не испытываю, – отказано в праве даже на ошибку, на слабость, на, быть может, неумный, но идеализм. Нет, и он должен быть однозначно объявлен предателем.

Заговоришь про эпоху репрессий тридцатых годов – и тут позиция части моих уважаемых сограждан проста, как молоток: может, и были перегибы, но в целом процессы шли правильные. Врагов сажали, врагов давили, туда им и дорога.

Если даёшь чуть более сложную картину, сразу подозрительный, с прищуром, вопрос: «Что, переобулся? Теперь презираешь СССР?».

О, боги. СССР не виноградная гроздь, чтоб им любоваться. Там была война и мука. Да, это уникальный проект. А дальше – надо думать, причём в ежедневном режиме: даже история не фиксируется, она, вот парадокс, тоже видоизменяется.

Но нет, сразу в крик, в обиду, в ярость.

«А ещё ты заступался за одного театрального режиссёра. И за одного рэпера. И на митинги ходил против власти. Или за власть. Впрочем, это неважно! Ходил куда-то!»

Что с вами? Отчего некоторые из вас так легковерны и возбудимы?

Я скажу, отчего.

Время, в которое мы живём, отчего-то называется «век информации».

На самом деле, это время ста прочитанных в сутки заголовков, бесконечной череды новостей, которые нам поставляют очень циничные люди, добивающиеся определённого эффекта.

Время шумихи. Время, грубо говоря, комикса: когда мы видим картинку и три фразы возле – и делаем на этой нелепой основе какие-то далекоидущие выводы.

Чаще всего: не совсем точные, а то и комичные.

Как было у советского человека: три газеты, журнал «Юность», журнал «Наука и жизнь», журнал «Рыболов», журнал «Новый мир», два телеканала, сосед, соседка; вот и весь «век информации».

С этой информацией можно было пожить, обмозговать её.

Поэтому советский человек брал книжку Юрия Бондарева и читал. Брал книжку братьев Стругацких и читал. Это: долгая информация. Да, её можно было разрушить вирусом – каким и была «перестройка», – но затем полученная когда-то информация неизбежно брала своё.

Человек вернулся к родному, национальному, консервативному. Потому что в нём это было заложено усидчивостью.

Сейчас миллион носителей, бесконечные новостные ленты, все куда-то торопятся, спешат очароваться и разочаровываться.

Человек обжирается заголовками до тошноты, до икоты, до карусели в глазах.

Ни одну долгую информацию не способен усвоить – сразу начинает брыкаться и орать: предатели, меня снова предали!

Человек, эй. Успокойся.

Надо снова работать над получением долгой информации. Перестать бесноваться.

Возьми толстую книжку. Почитай в тишине.

Перестань скакать с заголовка на заголовок.

Уверяю тебя, человек. Ты ничего не пропустишь. Напротив, многое встанет на свои места.

А то так и будет продолжаться, когда скептик, притворно тоскуя, цедит: «Был бы с тебя, товарищ, толк, если б ты и Николая Романова осудил бы, и Ленина не слишком хвалил бы, и рэп не слушал, и перестал проповедовать устаревшие свои православные благоглупости, и светился поменьше, и отсвечивал бы не так ярко».

Всё хорошо было б, милый. Просто тогда это был бы не я, а ты, скептик.

А я – не ты.

Я – тот, о котором ты говоришь.

Нынче порой создаётся одно навязчивое, но ложное, надеюсь, ощущение – вынесу его в отдельную строку.

Чтоб заработать лёгкую славу, нужно потворствовать кровавым инстинктам некоторой части населения России.

Люди! Не будьте кровожадными. Никого это ещё не доводило до добра. Россия никогда б не стала бы столь огромной географически и не прожила бы тысячу с лишним лет, когда б жила по ветхозаветным законам, и убивала всякого провинившегося.

Более того: надо помнить, что вослед за кровопролитием неизбежно следует жестокое отрезвление, чреватое массовым разочарованием и последующим хаосом.

Мы помним, чего притворяться-то, как рада была вся страна перестройке. Как миллионы смотрели, не отрываясь, трансляции съездов Верховного совета, где куда бо́льшие идеалисты, чем Горбачёв, за редча-а-а-а-а-йшими исключениями, несли невиданную чушь.

И все они были, не поверите, народными избранниками. Это вы их избрали тогда.

Ещё я помню, как многие, десятки миллионов, обожали Ельцина и верили ему.

И, главное: мы все знаем, с каким остервенением почти на каждой кухне, почти у каждого телеэкрана, кляли тогда – и в 1987 году, и в 1991-м, и в 1996-м, и даже в 2006-м, – Ленина, Сталина и Брежнева. Иной раз я думаю, что делали это сплошь и рядом те же самые люди, что сегодня требуют расправы над престарелым Горбачёвым или мёртвым Ельциным.

То есть, я не просто думаю, а многих из этих людей знаю лично.

Когда я наблюдаю за нынешним остервенением части нашего общества, у меня возникают два очень разных чувства.

С одной стороны, мне понятна эта боль, этот ужас о распаде империи.

Со времён распада мой восхитительный народ прошёл великий путь, осознав многие ошибки последней четверти века.

Более того, своим молчаливым и мрачным большинством народ во многом переформатировал власть, заставив прислушаться к своему молчанию, – за которым оказалось скрыто великое знание и великая вера. Вера в нашу национальную правоту. Вера в огромность и величие красного XX века. И презрение к разрушителям советского имперского проекта.

С другой стороны, я помню и своё остервенение в 1993 году, и в 1996-м, и в 1998-м: когда кошмар предательства элит открывался мне. Я, что скрывать, жаждал тогда реванша, желал отмщения. Мне хотелось перебить всю эту квазидемократическую свору едва ли не своими руками.

Но я помню, как на митинги оппозиции с красными серпасто-молоткастыми знамёнами выходили в лучшем случае сотни людей. Сотни! Зато сотни тысяч, в том числе и те, думаю, что сегодня так ретиво возмущаются мягкостью, как им кажется, моей позиции, – курсировали мимо, лениво глядя в окно трамвая на эти, казалось бы, нелепые и смешные сборища.

С тех пор прошло двадцать лет и даже больше. Моё остервенение остыло. Даже после Великой Отечественной, спустя четверть века, никто в Советском Союзе не рвался добить всех немцев.

Это нормально: мы же люди. Человеку свойственно осмыслять и не растравливать свои раны – смысла в этом всё равно нет.

…Остервенение остыло, но многие только сегодня, с завидным запозданием, вдруг постигли, что́ мы потеряли в 1991-м и в 1993-м.

Товарищи дорогие. Давайте лучше вместе учиться различать признаки катастрофы вовремя, а не постфактум. Нас ещё ждут новые испытания. Не хотелось бы, чтоб мы осознали их задним числом, четверть века спустя. И требовали расправы над очередным Горбачёвым, когда всё уже свершилось, и размахивать руками слишком поздно.

Побеждать мумии и воевать с престарелыми – большого ума не надо.

Помните, наконец, чем более всего гордился национальный гений – Александр Сергеевич Пушкин.

Тем, что, цитирую, «…милость к падшим призывал».

Милость он призывал, слышите? А не суд кровавый.

Неизбежный путь домой

Долгое время чувство отторжения от всего своего, родного, посконного, родового было почти непреодолимым.

Начало всех этих процессов было положено ещё при Петре Великом.

Прозвали его Великим не просто так – основания для того имелись самые веские, – но, увы, именно в его правление из богатых домов начали выносить сундуки, наполненные разнообразным ветхим добром, разом потерявшим «актуальность».

Наличники посбивали с окон, а вся эта береста, деревянные ложки и плошки – полетели в печь.

Следом сами печи начали сносить и строить камины – что в России оказалось крайне непродуктивным: тепло не хранится, а выветривается, люди мерзнут, болеют, – глупо же.

Петербург начал наступление на Москву. Москва дулась, пыхтела, но стала поддаваться.

«…зашли мы к лучшему ваятелю поискать богов славянской мифологии, – писал поэт Фёдор Глинка о своём посещении Москвы накануне 1812 года. – Нам показали множество Аполлонов, Флор, Венер. Последних стоял целый ряд: Венера Медицейская, Капитолийская… и проч. и проч. Но там не было ни одной Лады… Для русских богов и форм не было. Никому ещё до сих пор не приходило в голову украсить ими дом или сад свой».

Всё то же подмечал Глинка и по пути из Москвы в Петербург: «Пифагор, пристав к неизвестному берегу, где нашёл начертанные на песке математические фигуры, заключил и не ошибся, что там живут любители наук. Что же до́лжно заключить, видя стены русских трактиров, исчерченные французскими изречениями?.. Мы искали чего-нибудь русского, искали со свечой и едва могли найти…»

Одни и те же процессы начались сразу и везде: и в языке, и в бытовой культуре, и в изобразительном искусстве, и в русской песне.

Грубо говоря, мужик остался наедине с национальной культурой – барину это было уже не надо. Барин хотел, чтоб у него теперь всё было «как у француза».

Посему, когда рассказывают, что с приходом большевиков погибли народные промыслы, – над этим, скорей, стоит потешиться.

При большевиках всего лишь завершилась стремительная и неизбежная урбанизация России: три четверти населения вдруг переселились из деревень в города. Увы, это было требованием нового времени – страна нуждалась в промышленном прорыве; либо имела шанс остаться евразийской Африкой, к тому же колонизированной.

Русский мужик чаще всего не мог взять с собой свою хохломскую посуду и берестяные туески; да и заниматься на новом месте федоскинской миниатюрой или вятским кружевом у него ни времени, ни возможности не было.

Надо всё-таки отдавать себе отчет, что смысл народных ремёсел был напрямую привязан к быту: то есть даже если и делалось что-то «для красоты» – это всё равно использовалось: с этим жили, на этом ели, это носили, на этом спали.

Однако эти самые большевики, хоть и с неизбежными потерями в качестве, немедленно озаботились созданием (или воссозданием) кооперативов и артелей, занимающихся той же самой хохломской росписью, или каргопольской игрушкой, или ростовской финифтью, или скопинской керамикой, или любимой моей палехской миниатюрой.

Приведём простейший пример.

«Артель древней живописи», объединившая палехских художников, была создана в 1924 году. В 1928 году в Палехе открылась профтехшкола древней живописи, обучение в которой длилось четыре года. Союз художников Палеха появился в 1932 году. Товарищество художников Палеха – в 1935 году. В том же году профтехшкола была преобразована в художественный техникум. В 1936 году техникум перешёл в систему Всесоюзного комитета по делам искусств и стал называться Палехским художественным училищем имени А. М. Горького. В 1954-м образовались Палехские художественно-производственные мастерские Художественного фонда СССР.

Ну и кто же всё-таки сохранил палехскую миниатюру? Причём в жуткие времена, когда, казалось бы, то коллективизация, то голодомор, то одна война, то другая, то Арктика, то Антарктика, то Беломорканал, то БАМ. До миниатюр ли было? Вот, оказывается – до миниатюр.

Патентованные специалисты по народным промыслам утверждают ныне, что Россия является единственной страной в мире, где сохранился огромный пласт национальной культуры. Не одной из многих, или даже из нескольких, – а единственной подобной страной.

Кто же это всё сохранил, позвольте спросить? Само сохранилось? Ах, нет, друзья мои, не само. Само только разрушается.

И только в минувшую четверть века, ознаменованную великой демократизацией нашей жизни, в России распались или ослабли многие школы народных промыслов, учителя остались без достойных учеников, училища закрылись, многие фабрики, выросшие из тех самых артелей и кооперативов, разорились и были закрыты.

Государство наше в ближайшее время богатеть не начнёт, и надежд на особое внимание со стороны власти к народным промыслам мы не имеем.

Но медленно взрастает что-то новое, подающее нам надежду.

Происходит уже различимый и очень серьёзный отток городского населения в пригороды и деревни.

В тех местах, где живу я, вдруг стали востребованы печники и кузнецы: запись к ним ведётся за два, а то и за три года вперёд.

Известно, что даже удачная консервация народных ремёсел не может обеспечить их востребованности. Востребованность обеспечивает только сама жизнь.

Более того, востребованность влияет ещё и на развитие!

Люди вокруг вдруг начали догадываться, что дерево лучше, чем пластик и линолеум.

Что воронежский, башкирский или рязанский тканый половик, павлопосадский платок, скопинский квасник, вязаная одежда – в том числе и те самые пресловутые «бабушкины носки», архангельский туесок, резьба на окнах, гжель или русская игрушка – не подвластны «тенденциям» и «модам», не имеют «сезонных пиков», и, более того, в этих «пиках» совсем не нуждаются.

И когда ты окружён вещами, созданными твоим народом, в какой-то очень счастливый миг к тебе является осознание, что эти вещи придуманы были совсем не случайно.

Что среди них тебе теплей и радостней, чище и проще жить.

А ещё: что вещь может быть хранительницей не только личной, но и национальной памяти, делающей твоё прошлое – почти бесконечным, и будущее – огромным.

И: что ты наконец дома. А то всё в гостях и в гостях был. Загостился…

Предназначения и грани

Один дедушка недавно сказал мне очень простые слова.

Совсем простые, но мне они понравились, и я хочу вам их пересказать.

Он говорит: многие хотели овладеть всем миром – не половиной, а сразу всем. Чингихсан, Наполеон, Гитлер.

США теперь тоже хочет контролировать весь мир.

Они придумали волшебное, почти как «рекс, фекс, пекс» в сказке «Буратино», слово «демократия», и пользуются им то как палкой, то как открывашкой, то как сетью, то как сказкой для дураков, у которых есть золотой в кармане.

Как ты думаешь, спрашивает дедушка, какое в такой сложной международной обстановке предназначение у России?

Не знаю, говорю.

У России предназначение, которое Господь для неё придумал и оно одно, отвечает дедушка: никому не дать овладеть миром в одиночку.

Никто, кроме нас, не в состоянии этого сделать.

Потому что России весь мир не нужен, а нужна только – собственная независимость.

Но едва кто-нибудь собирается овладеть миром – тут же выясняется, что на пути лежит, как бревно, Россия: не пройти, не проехать.

Если Россия берёт чуть больше, чем собственная независимость, – ей становится тяжело. Возможно, сказал дедушка, Советский Союз был не самой плохой страной на свете, и даже иногда хорошей-прехорошей, – но даже он распался, потому что взял на себя несколько больше, чем необходимо было русским людям.

Не для того, чтоб поспорить с дедушкой, а просто для поддержания разговора, я сразу вспомнил, как мне недавно французы жаловались: в 1968 году они сделали свою революцию, тогда там была 10-миллионная забастовка, студенты кричали лозунги совершенно левого толка, у восставших французов очень многое получилось – и коммунистическая партия Франции была готова брать власть в свои руки, если бы мы их поддержали.

Но Брежнев пошевелил ещё молодыми своими бровями и решил: нет, Франция нам не нужна, нам достаточно Варшавского блока.

Даже в момент наивысшего своего развития, после полёта Гагарина в космос, когда авторитет Советского Союза в мире был колоссален, а возможности наши фактически безграничны, советские коммунисты не хотели нарушать мировой баланс.

А ведь если бы Франция стала коммунистической – была бы совсем иная картина в Европе.

Представляете: Париж и Москва вместе? О, это интригует.

И мы не сделали это: оцените нашу высочайшего уровня политкорректность и преданность данному слову.

Сравните с НАТО, которое, едва предоставилась возможность, забралось во все страны Варшавского блока и в Прибалтику заодно.

Мы ещё немного поговорили с дедушкой и вместе решили, что у России очень сложный путь: если берём больше – получаем наказание и надрываемся, но и если меньше берём, тоже бываем наказуемы – потому что Господь не по силам креста не даёт. Если это наш крест – надо нести.

Вопрос только в том, как тут угадать: где наша ноша, а где мы за других жилы рвём.

Ладно бы мы ушли – и на оставленном нами месте высаживали бы цветы; ровно там, где, к примеру, находились наши военные базы.

Но ведь всё не так: откуда мы свои военные базы вывели – там тут же появляются другие люди в защитной одежде и делают свои военные базы.

Мы говорим: ну как же так, мы же вроде договорились, что здесь будут только цветы и лужайки?

Они говорят: нет-нет, не беспокойтесь, вот эта бомба, которую мы тут установили посреди лужайки, в цветочной клумбе, – она не против вас направлена, она против других плохих людей. И если те люди пойдут в наступление – наша бомба аккуратно перелетит через ваши головы и упадёт прямо на головы наших общих врагов.

Мы оглядываемся назад, пытаясь понять, кто же там у нас за спиной, такой неприятный и страшный, – и никого не видим: там наша земля, она простирается очень надолго, до горизонта и даже дальше.

Тогда мы опять возвращаемся взглядом к людям в защитной форме и говорим: эй, ребята, там никого нет, позади – там только наши дома, наши степи, перелески и кусты.

Нам отвечают: вы ничего не понимаете, у вас вечная истерика по поводу того, что вы окружены врагами, у вас невротическое мышление, вы постоянно ищете себе противника, вы постоянно придумываете себе героев, вы словно бы в осаде всегда, а так нельзя, нельзя так.

И отдельные люди в России начинают, кося от напряжения глазами, подкрикивать, подпевать: да, у нас постоянный психоз, мы всюду ищем врагов, мы не умеем жить в мире, научите нас.

Постойте, говорим мы, но вы же сами, люди в защитной форме, в каждом втором своём фильме показываете нас в образе, виде и подобии врага, и, что самое неприятное, обязательно побеждаете нас – в своих фильмах, самым натуральным образом убиваете нас и водружаете на выгоревшем месте, где мы находились, свой флаг. Какая, к чертям, истерика, если вы даже не скрываете от нас свои то ли планы, то ли психозы?

Тогда они машут рукой и говорят: всё ясно с вами, не о чем с вами говорить! Вы за тысячу лет так и не изменились! В мире прогресс, новые ценности, глобальное смягчение нравов – а вы всё такие же: варвары, зверьё.

И эти, которые у нас здесь почему-то думают так же, как чужие люди в защитной форме, в тон им говорят: да, шансов переубедить нас нет, мы понимаем только силу, добром не хотим.

На этом месте наш разговор завершается. Чтоб возобновиться в этой же точке спустя минуту, или час, или век.

И вот сидишь и думаешь: может, действительно стоило поддержать парижан в их порыве? Тогда, в 1968-м?

Может, не надо было уходить из Вьетнама и с Кубы, оставлять азиатские и африканские базы? Может быть, стоило даже поддержать войну Северной Кореи против Южной – и тогда сегодня был бы совсем другой разговор?

Крутанёшь глобус и удивляешься: да, многое мы могли бы, многое.

Но вот надо ли?

Где же эта грань? Кто бы нам её нарисовал.

Не оставляй, Господи, подскажи.

Неоспоримое

«Никаких русских нет!» – любят повторять те, кто об этом мечтает: чтоб они были, а русских не было.

Вслух они готовы признать, что в мире нет никаких народов вообще – ни рас, ни этносов, ни мам, ни пап. При этом про своих мам и пап они отлично помнят, и, если им наступить на больное, крик будет стоять такой, что стёкла потрескаются.

Быть может, люди действительно произошли от Адама и Евы, но русского человека за пределами России я угадываю в любой толпе; более того, как правило, могу отличить его даже от ближайших славянских соседей – поляков, малороссов или, тем более, сербов.

Люди могут растворяться среди других народов: принимать их обычаи и привычки, перенимать речь, – но это вовсе не значит, что все одинаковы.

Да, в русских фамилиях иногда слышатся имена французских гувернёров, немецких инженеров, сербских переселенцев, кавказской аристократии, ордынских родов. Впрочем, упрямая статистика говорит, что всё это в общем народном множестве не столь значимо.

Казалось бы, это множество, занимая самую большую территорию мира, соседствуя с десятками других народностей, должно было утерять общий знаменатель – рассы́паться, спутаться, стереться.

Однако случилось невозможное и, по совести говоря, малообъяснимое: русские всё равно очень похожи, где бы они ни жили. Можно поехать во Владивосток, а оттуда в Калининград, – и вдруг понять, что эти невозможные расстояния ничего не меняют: и здесь, и там живут одни и те же люди. Новгород и Новосибирск, Рязань и Сургут, Псков и Ростов – везде одна и та же порода. Неспешная, спокойная, упрямая, сильная. Сходная до степени смешения.

Если вы думаете, что так везде, – вы очень ошибаетесь. Испанцы, итальянцы, немцы в разных регионах своих стран отличаются категорически, и зачастую вообще не считают себя одним народом.

Сравните с тем чувством, что было главным в России, когда возвращался Крым: и в Петербурге, и в Хабаровске, и в Казани – встречали своих. С точки зрения географии и расстояний – вообще необъяснимая вещь! Ну, какое может быть дело Сахалину до Севастополя?

Оказалось: прямое.

Проехав многократно всю страну вдоль и поперёк, я могу, к примеру, сказать, что половина вопросов, которые люди задают на читательских встречах, – про Донбасс. До Донбасса иной раз тысяча, или несколько тысяч километров, спрашивающие о Донбассе – никогда там не были и, скорей всего, не будут, – но боль такая, словно речь идёт про свой родовой дом, про своего брата и свою сестру. Русские опознаю́т друг друга по каким-то зримым и незримым признакам, и этим родством дорожат.

Приобщённость к русскому миру, судя по всему, даёт что-то – но что? Можно ли это потрогать, понять, сформулировать?

Понятно, что есть непомерная страна и совместная память о победах, есть десяток-другой песен, которые мы все помним, десяток-другой фильмов, которые вызывают у нас что-то вроде душевного трепета, и пара-тройка книжек, которые мы все прочитали, на всю жизнь запомнив мытарства Гришки Мелехова и тоску князя Болконского.

Но всё это зачастую знают, слышали, читали или смотрели люди, которые ни о какой русскости и слышать не хотят.

У меня есть один знакомый писатель, при всяком удобном случае говорящий о том, как он презирает всякие «имманентные» связи, которые, на его взгляд, унижают человека. Имманентный – значит присущий предмету изначально. Чувство родства, чувство крови, чувство почвы – это имманентное. Мой приятель страшно негодует, когда в его присутствии заходит речь о родстве и почве.

Объяснение этому простое: он ничего этого не чувствует. У него какой-то орган отсутствует, который за это отвечает. Такое бывает. С человеком может случиться беда и он, к примеру, ослепнет. Это большая трагедия, и даже думать об этом грустно, – но если этот человек начнёт говорить, что мир бесцветен и тёмен, мы догадаемся, отчего он так рассуждает.

Когда человек, подрагивая и горячась, утверждает, что нет никаких русских, никакой Родины нет, никакого родства не бывает, – надо его бережно поправлять.

Эй, парень, – стоит сказать ему, – никто не хочет с тобой спорить. Но если ты хочешь говорить что-то подобное – отвечай только за себя. Говори: у меня нет никакой Родины, я никакой не русский, я не испытываю к вам родства.

И всё. И проблемы снимутся.

Но если ты ходишь вокруг нас и без конца зудишь о том, что нас нет, тебе могут однажды дать подзатыльник. Потому что здесь, на этой земле, за Отечество, за чувство локтя, за право говорить на своём языке и носить своё имя – трудились, свершали великие подвиги и погибали удивительные, небывалые, ни на кого не похожие люди, составившие русский народ.

Какой он, этот самый народ, спросят меня, опишите его.

Знаете, я не умею. Я даже не уверен, что об этом стоит говорить. У детей спрашивают: любишь папу? А маму? А за что? Ребёнок пытается сформулировать: вот-де папа сильный, а мама добрая, – но всё это не имеет ни малейшего значения.

Вот и мы – такие же дети по отношению к своей земле и своему народу.

Мы – грешные, Россия – святая.

Право называться русским – не дар, но ответственность. Если не хочешь нести на себе этот крест – брось. Найдётся кому подобрать.

Мы есть, нас нельзя оспорить, а формулировать нас не обязательно.

Русскость, русское, право на имя – нужно не просто беречь, но возвращать и доказывать каждый день. Награда за это очень мала, смехотворна, – то странное чувство, когда ты вдруг понимаешь, что кровь воинов Святослава, преодолевающих ледяное море поморов, гулёбщиков Разина, солдат Суворова, красноармейцев и белых офицеров, победителей самых сильных армий мира и покорителей диких пространств, в том числе космических, – течёт и в тебе.

По сути, это бессмертие. Всего-то.

Порядок в делах

Большинству людей нравится себя хвалить; или, как минимум, рассказывать о себе. Только порой люди не могут найти подходящий повод для этого. Или подходящие слова. Ведь ты такой огромный и сложный, а слова такие маленькие.

Одна из моих профессий – я имею в виду даже не журналистику, которой давно не занимаюсь, а именно что её подраздел: колумнистику – то есть, возможность писать на заданные темы, – предоставляет отличную возможность рассуждать о себе, драгоценном.

Меня порой спрашивают, каким образом я достигаю порядка в делах. Или: «Захар, как вы всё успеваете?». О, это отличная тема, об этом было бы любопытно поговорить, распустив крыла и сделав вдохновенное и многозначительное лицо.

Я мог бы рассказать, каким образом мне удаётся вести две телепрограммы, одновременно управлять двумя СМИ, одновременно строить собственный хутор под Москвой, одновременно проводить пару фестивалей в год, одновременно сочинять большие художественные романы, одновременно сниматься в кино, иногда даже в главных ролях, одновременно гастролировать по всему миру с лекциями и выступлениями, одновременно иметь насыщенную и полную скандалов жизнь в социальных сетях, одновременно записывать музыкальные альбомы с моей группой, а так же совместки с рэп-исполнителями, и, конечно же, выпускать время от времени с ними скандальные клипы, одновременно вести колонки в нескольких изданиях, одновременно, что самое важное, воспитывать четверых прекрасных детей, и, в довершение ко всему, до недавнего времени жить и служить в Донецке, будучи советником руководителя воюющей страны, главой гуманитарного фонда, ежемесячно помогавшего сотням людей, управлять батальоном спецназа, созданным на свою голову мной же самим, – и в рамках этой жизни иметь вдвое больший свод задач, проблем и дел, чем тот, что приведён выше, – но, наверное, я не стану продолжать и множить сущности, так как список донецкой работы попал бы сразу под несколько международных статей о создании незаконных вооружённых формирований, терроризме, контрабанде и прочих жутких грехах, в которых нет никакого смысла признаваться самому, если тебя даже не спрашивают.

Я мог бы, подбоченившись, но сделав при этом несколько усталый вид, рассказать о том, что никогда в жизни не испытывал депрессий, кризисов младшего, среднего и старшего возраста, и даже не знаю, что это такое: и, значит, время, которое могло бы тратиться на выходы из этих состояний, было потрачено мной на более полезные занятия.

Я с удовольствием рассказал бы, что в мире есть очень мало вещей, которые могут меня всерьёз и надолго раздражать, или заставить переживать. И лицо моё при этом по-прежнему было бы усталым и снисходительным.

Я посетовал бы на то, что люди тратят невозможное количество человеко-часов на ненужные рефлексии, на разборки, на психозы, на телефонные разговоры; кстати, да, я терпеть не могу говорить по телефону, это кажется мне ужасной тратой времени, я, как правило, не беру трубку, если мне звонят, и заранее сообщаю всем, что мне лучше писать письма или смс – это, не поверите, ускоряет работу, дисциплинирует собеседника и предоставляет тебе возможность дать максимально точный ответ или отказ.

Я непременно похвалился бы, что у меня нет похмелья, хотя мой образ жизни периодически требует лёгких алкогольных подзаправок.

Ещё я никогда в жизни не принимал наркотики, и мне, в связи с этим, не приходилось лечиться от наркотической или алкогольной зависимости, или иметь дело с правоохранительными службами.

Кроме того, благодаря отцу и матери, и тому, что треть своей жизни я был служивым, вынужденно изнуряя своё тело спортом, у меня до сих пор успешно функционировали все органы; более того, как выглядит кабинет стоматолога, я в свои годы едва помню, потому что последний раз был там с молочными зубами.

Я не веду ночной образ жизни – и, будучи влюблённым в своих многочисленных и верных друзей, никогда в жизни не позволял себе вести дружеские беседы не то что до пяти утра, а элементарно даже до часу ночи: как правило, в полночь я ухожу спать, отлично зная, что мой организм поднимет меня в самом лучшем случае в восемь утра, но чаще в 6:30. Я не разу в жизни не спал до одиннадцати утра, и даже если я еду за рулём всю ночь – а такое бывает, – я ложусь спать утром на час-полтора. Всю жизнь в новогоднее утро я встаю самым первым в своей семье, в своей компании, а иногда мне кажется, что и во всём городе.

Когда я встаю, я сразу начинаю работать; и если я пишу – то пишу быстро.

Военная служба заставляла меня проводить совещания – и если я их проводил, то опять же быстро.

Если я снимался в кино – я старался записывать всё с первого дубля, и до сих пор это, как правило, получалось. Если я записывал музыкальный альбом, я старался и здесь всё делать с первого дубля – все свои голосовые партии в последнем нашем альбоме я записал за сутки, выкроив их по дороге из Ижевска, где договаривался о создании своего нового гуманитарного фонда, в Донецк.

Не скажу, что всё совершаемое мной получается хорошо, – результаты, увы, бывают разными, – я не самый лучший телеведущий, я не Роберт Де Ниро и не Олег Янковский в кино, я точно не Игги Поп в музыке, и так далее, – впрочем, писатель я хороший, и батальон у меня был дельный, и некоторые другие вещи у меня тоже получались неплохо.

Я хотел бы рассказать вам подробно и в красках, что я быстро и мало ем, и чем именно питаться – мне всё равно, а это тоже экономия времени; что я с детства не лежал в ванной, и вообще не понимаю, что́ взрослый мужчина может делать с собой в ванной комнате в течение часа, если на всё это вполне хватает нескольких минут; я терпеть не могу ходить по магазинам и что-то себе выбирать – всю свою одежду я покупаю раз в год в двух магазинчиках, известных мне, и беру её на глаз, не примеряя.

Ещё я не волочусь за женщинами – и это очередная ошеломительная экономия.

Моя жизнь устроена так, хотел бы рассказать я вам, что все, кто желает иметь со мной дело, – подстраиваются под мой график, и готовы встречаться там, где я скажу, и в течение максимум получаса. А те, кто не может подстроиться под мой график, – не встречаются со мной, и дела мы с ними не имеем.

Ещё я очень быстро езжу на машине, и, к примеру, когда я мчусь, как оглашенный, из Москвы до Ростова, чтоб оттуда перебраться в Донецк, за всю дорогу меня обгоняют две или три машины, и то лишь в те моменты, когда я притормаживаю, завидев заправку.

В общем, я мог бы долго ещё так понтоваться, но, наверное, пришло время сказать правду.

Последние полгода я почти не видел своих детей, – и воспитанием их, и всем моим хозяйством, и двумя собаками, и школами, и детскими садами, и секциями – занималась моя жена.

Я не писал минувший год книг, потому что мне было некогда.

Я не снимался в кино.

Я закрыл обе свои телепрограммы.

Я не сочинял музыки, не разъезжал с лекциями, не проводил презентаций.

Я многое сделал со своим батальоном. Но я отлично знал, что занимаюсь этим, только пока за всем остальным присматривают Господь и моя жена.

У меня были какие-то сбережения, и это позволило жить моей семье, а мне самому находиться в Донецке – где я, вопреки многочисленным слухам, не зарабатывал ничего, кроме двадцатитысячной майорской зарплаты, которую тут же отдавал в фонд помощи нашим искалеченным в боях бойцам.

В какой-то момент у меня совсем кончились деньги, и я понял, что катастрофа близка, – надо было искать клад, или всё бросать, занявшись чем-нибудь, что приносит доход.

Мне нужно было в тот раз съездить в Москву, на день: утром прилёт из Ростова, ночью обратно. Как обычно, на этот день я назначил уйму встреч, чтоб запустить хоть какие-то процессы, – и все провёл; встречи, однако, не сулили никаких скорых доходов.

Несколько раз в тот день мне писал смски некий неизвестный человек, который тоже хотел повидаться – по причинам, которые никак не хотел излагать более подробно; я отнекивался, ссылался на занятость, – но у меня было короткое выступление вечером на книжной ярмарке, куда он пришёл, напомнив о себе, и всё-таки предложил посидеть вместе, в ресторане, хотя бы минут пятнадцать.

Нехотя, слегка замотанный, я согласился.

Мы сели в ближайшем заведении, выпили по рюмке коньяка; мужик оказался крайне любопытным типом, и то, что он успел рассказать о себе за пятнадцать минут, мне показалось очень умным и содержательным.

Никаких совместных дел он, впрочем, не предлагал – просто оплатил наш коньяк, и, когда я стал прощаться, достал небольшой, но увесистый пакет и передал его мне: подарок. Пожав плечами, я взял этот пакет, кинул в сумку и улетел в Донецк.

В своём донецком доме я лёг спать, и, проснувшись, занялся разнообразными делами.

Потом, наконец, я вспомнил о пакете – раскрыл его, и увидел там деньги. Я пересчитал их и понял, что могу год ничего не делать, и все мои близкие будут счастливы, потому что они тоже будут обеспечены всем необходимым.

Я написал своей жене смс и спросил совета: что делать.

Отдай всё нуждающимся, – спокойно и через пять секунд ответила мне жена.

Почти всё, как и велела мне жена, я раздал нуждающимся, и только минимальную часть оставил себе; в итоге у меня был целый месяц, чтоб реанимировать какие-то свои дела.

За всем, говорю, присмотрел Господь и моя жена. И ещё вот этот крепкий, отличный мужик, который пришёл и отдал незнакомому человеку несколько миллионов рублей – просто так.

Жизнь волочит меня на себе, и всё, что у меня получилось до сих пор – случайность и явное доказательство того, что за нами присматривают.

Что мы не одни.

А то, что я сильно давлю на педали своей машины, мало психую и быстро справляюсь с алкогольным опьянением, – это всё ерунда и детский сад, даже рассказывать о таком не стоило.

Просто редактор сказал мне, что в статье должно быть семь тысяч слов.

Вот – семь тысяч слов. Сдачи не надо.

От комара до комара

В прошлом году всё было. И в следующем всё будет.

Мы можем сомневаться в чём угодно. Нет смысла сомневаться только в щедрости того, кто за нами приглядывает.

В прошлом году у меня была зима.

Зима, вы заметили, в городской России стала иной.

В Москве так вообще создаётся ощущение, что зимы больше нет вовсе.

В Москве, особенно если не живёшь там, а бываешь наездами, нет смены времён года. Есть пробки, есть афиши, есть витрины, есть модельные показы, есть аэропорты и вокзалы, а времени года – нет.

Время года – это ведь не только снег, или дождь, или солнце, – это особое движение воздуха, особые звуки, особые запахи.

А в Москву как ни приедешь – всё одно и то же.

Тем более, что огромное количество москвичей передвигается исключительно на машинах – в красивых костюмах и норковых шубках, или муфтах, – и, в общем, им всё равно: они круглый год одинаково одеваются. И задают тон.

Потом вдруг, когда на календаре проявляется декабрь, посреди московских площадей образуются ёлки в гирляндах, и я начинаю понимать: всё-таки – зима, всё-таки Новый год.

Там, где я живу сейчас – это глухая деревня в керженском лесу, – всё иначе.

Знаете, я прилетел из одного европейского города в Москву, – в столице было что-то среднее между августом, мартом и декабрём, какая-то невнятная метеорологическая путаница. Оттуда я поскорей перебрался в Нижний, где царила более-менее приблизительная осень, начальная её пора.

Я сел в автомобиль и поехал в сторону своей деревни.

На Бору – есть такой городок по дороге, – отметил, что осень неожиданно получила более строгие очертания, ноябрьские.

Когда после Бора начались лесные посадки, я увидел, что ноябрь становится суров и цепок, а ледяные лужи отвоёвывают у дорог всё больше пространства.

Наконец, съехав с асфальта в лес – к моему дому ведёт двадцать километров натурального бездорожья, – я понял, что зима уже здесь, зима с нами: лес был снежный, снега здесь оказалось по колено, и в лесу видны разнообразные звериные следы. Звери ходят туда и сюда на маленьких, средних и огромных лапах, а также на копытах и коготках.

За семьдесят километров от большого города до маленькой деревни – и за полтора часа! – будто сменилось три месяца: октябрь, ноябрь, декабрь.

В прошлом году я всю зиму жил в деревне с детьми – и, наконец, полноценно вернул себе то ощущение, что было в моём рязанском деревенском детстве: когда зима необъятна, снега́ непобедимы, и внутри снега можно строить целые квартиры с уютными солнечными переходами.

И весна была у нас тоже, что надо. Весной мы тоже немного пожили в деревне.

Но если нашу зимнюю дорогу ещё можно укатать на тяжёлом внедорожнике, то с весенней – такие шутки не пройдут.

Иностранцы, сколько бы они ни приезжали к нам, никогда не осозна́ют во всей полноте, что́ такое весна в России, – до тех пор, пока не попадут ко мне в деревню.

В деревню – по нашей, как вы уже помните, лесной, весьма условной дороге, проложенной по бывшей насыпи, где ходила узкоколейка.

Ямы и выбоины у нас на дороге такие, что во многих из них вполне можно разводить рыбок, или кого там: змей и лягушек, а то и водолазов.

Зимой эти углубления заполняются снегом, снег утрамбовывается, и становится очень даже ничего.

Летом надо просто медленней двигаться, а то бампер однажды останется в яме, вместе со всей подвеской.

А весной, когда всё тает, медленнее двигаться нельзя: можно зачерпнуть воды так, что машина раздумает ехать – она же не подлодка. Можно, в конце концов, утонуть.

Как-то я вёз своих зарубежных друзей по весенней дороге в деревню – ах, какой они испытали восторг, смешанный с восхитительным детским ужасом. Потом сказали, что у них во всей стране нет ни одной такой дороги: ни в горах, ни в полях.

Мы въезжали в каждую лужу – словно в последний раз; всякий раз было такое чувство, что мы прыгаем все вместе с одним парашютом, и не уверены в том, что он раскроется.

Во все стороны взлетали чёрные ломкие льды, вперемешку с водой, полной ледяного крошева, вода ударяла нам в лобовуху, волны взмывали вровень с крышей, и ни на миг не покидало осознание того, что застрять, заглохнуть мы не имеем права, – выйдя из машины, мы окажемся едва ли не по пояс в воде: ни толкать, ни домкратить в таком состоянии её нельзя.

Только молиться, только вскрикивать и хохотать.

Весной в нашей деревне вселенские грязи.

Изгнанные на прогулку дети возвращаются грязными по шею. Всю одежду они снимают с себя целиком на входе и сбрасывают в таз. Этот таз я несу в стирку. Тяжесть одежды после прогулки втрое больше её веса до прогулки.

Это самая лечебная в мире грязь. Она успокаивает мои нервы.

Помимо весны, прошлым летом у меня было лето.

Лето подступает медленно. В мае ты вдруг чувствуешь: вот оно, на подходе, где-то за деревом прячется и хихикает.

Начинается всё с птиц, которые прилетают и сходят с ума.

Они поют так, словно лесной администратор платит им гонорар в десятикратном размере.

За год подзабываешь о том, что славить величие мира можно просто так, от восторга.

Я всё думаю: если весной такой восторг переполняет соловья – что же тогда происходит с лесными жителями покрупнее?

Какой комок очарованности миром и влюблённости в мир подступает к горлу лося?

Что там в груди у медведя? Ликование рвётся наружу из его могучего тела, ему хочется разодрать тельняшку – а там бурая душа нараспашку.

А что в сердце у крота? У выхухоли? У енота? Какими влюблёнными глазами все они глядят в майскую, в июньскую ночь?

…а потом прилетает первый комар.

Всякий раз я встречаю его в лесу, и даже настигаю медленным пальцем: он садится мне на руку, как ордынский лазутчик, за которым готова прийти Орда.

Я жду секунду, и потом, прицелившись указательным, давлю его.

Воровато оглянувшись по сторонам, спешу домой, втайне уверенный, что раз я убил первого, то и остальные не прилетят. Они же не знают дороги, им никто не сообщил.

Но на другой день комаров уже десять. На второй – сто. На третий – сто сорок миллионов.

Они вшибаются в нас с размаху, как будто являют собой самую отдельную, самую злую, самую бессмысленную соцсеть.

Мы пройдём и через это, мы сумеем.

Есть ли смысл переживать хоть о чём-то, раз всё предначертано?

Нет такого смысла.

Зимой мы вновь застанем зиму. Я возьму топор и пойду сделаю в реке прорубь.

На другой день моя собака уже знает, где эта прорубь, и, едва я её выпущу со двора, торопится туда пить. Прорубь за ночь становится меньше. Это так удивляет меня: «Надо же», – думаю я. «Меньше», – думаю я.

Весной мы вновь застанем весну.

Я надену сапоги и пойду учиться ходить на улицу.

Если вы никогда не были в космосе полгода, и не возвращались потом на землю, с раскоординированным вестюбулярным аппаратом, – это ничего, вам просто надо весной к нам в деревню.

В сапогах вы сделаете шаг за порог – и сразу поймёте, что вас ничего не держит, но, напротив, грязь зовёт вас к себе, всем телом, всем лицом, всем существом вы должны приникнуть к ней.

И от воздуха кружится голова. Как будто весь воздух планеты Земля съехался ко мне в деревню на симпозиум.

Летом я застану первого комара в лесу – счастливый тем, что земля подсохла, и лес полон необычайных цветущих сил.

А комар… ну, что комар…

Здравствуй, брат комар. Лети себе. Приводи с собой всю семью.

Неожиданная встреча в лесу

По утрам они встают в обратной последовательности.

Сначала самая младшая, дочка. В семь утра.

Она прибегает ко мне в комнату и забирается под одеяло.

Тоненькая, будто какой-то водяной зверёк, снявший свою шкурку просушиться.

На сегодняшний день у неё самый сложный в семье характер, она воплощённая женщина, – и такой стала уже примерно с годика.

Всякое сделанное ей предложение она на всякий случай отклоняет – и смотрит на результат.

Сейчас мы полежим с ней минут десять, и начнётся.

«Будешь макароны?» – «Нет, я же не люблю макаронки». – «Ты же вчера ела?» – «Нет, не люблю».

«Пойдём гулять?» – «Нет, я поиграю ещё пять минуточек». – «Ты же хотела гулять, я собрался». – «Пап, ну пять минуточек! Буквально пять минуточек».

Если вдруг чуть повысишь на неё голос, в ход идёт безотказное: «Пап, ты что, меня не любишь?»

«Конечно, люблю».

«Почему ты тогда хочешь, чтоб я заплакала? – и далее, гениальное: – Ты же сам этого добиваешься!»

Недавно вечером мама, моя жена, спросила у неё: «Что ж ты такая вредная, миленькая моя дочка?»

«Ох, мам, и сама не знаю», – ответила она откровенно и по-взрослому.

Поэтому с ней надо быть ровным, как линейка, и железным, как железяка.

Собственно, мы со всеми детьми такие, но с этой уж точно не расслабишься.

Весь её дневной распорядок должен быть расписан по минутам и высочайше утверждён: никаких послаблений.

Завтрак, прогулка, дневной сон, обед, занятия и так далее: она должна знать, что так было всегда, и всё это неизменно, как восход солнца и обожание родителей.

Но всё равно она ежедневно, ежечасно, а порой ежеминутно находит поводы, чтоб провести те или иные эксперименты, дабы сломать сложившийся порядок вещей.

«Пап, зачем краски, я не хочу рисовать. Я хочу лепить, давай пластилин».

Причём, как вы уже догадались, если достать пластилин – будет то же самое, но ровно наоборот.

Иногда, задумавшись о постороннем или не найдя в себе сил на проявление свинцовой силы характера, вдруг дашь послабление – «На́, на́ тебе пластилин…» – и сразу видишь мгновенно вспыхивающий огонёк женского удовольствия: «…смогла! Я смогла!»

Зачем девочки, девушки, женщины, и даже, как я недавно стал замечать, бабушки это делают, – мне не понять.

Но всякий мужчина должен смириться с тем, что однажды испытает нечто подобное на себе.

Или не однажды.

Причём, едва ты, ловко, как на самом крутом повороте, выправляешь ситуацию, – то есть, не повышая и не понижая голос, с идеально выверенной интонацией, заключающей разом и си- лу, и любовь – обязательно вместе! по отдельности это не работает! – отстаиваешь изначально предложенный вариант: едим макароны, идём гулять немедленно, ты будешь рисовать, потому что ты любишь рисовать, дневной сон обязателен, – сразу же всё налаживается.

И здесь выясняется, что на самом деле твоя дочка – ангел, небесное создание, преисполненное очарования и прелести.

Она покладистая, ласковая, совсем не капризная, очень наблюдательная, и лишь совершающая те поступки, которые ей самой не понятны, но лишь предопределены её восхитительной природой.

И посему простить ей можно всё.

Недавно пошли купаться.

Отправились с ней на другой берег – там такой отличный песчаный бережок, удобный для игры и построения замков; пока плыли, она всё вскрикивала: ой, ой, ой! – трусиха!

Наигравшись, пошли обратно, она опять: ой, ой, ой! – я ей говорю, в мрачно-ироничной интонации (она эту интонацию уже знает): «Доченька, я, кажется, тону. Наверное, сейчас я буду вынужден отпустить тебя. Из нас двоих должен спастись только один».

Она, мгновенно, не раздумывая, очень серьёзно: «Я должна».

Как такую не любить.

Вернулись озябшие домой, делаю бутерброд ей с красной икрой, после того как она пообедала картошкой пюре (поедание которой, естественно, было предварено фразой: «Я же хотела макаронки!»).

Говорю: «Надо оставить твоей сестрёнке красной икры, она сейчас придёт с гуляния. Так что поменьше тебе намажу».

Мгновенный, невозмутимый ответ: «Сколько кажу (скажу), столько и намажешь».

И сидит со спокойным и непроницаемым лицом, даже не косится на меня.

Да, у неё продолжается эксперимент.

Ничего, я с тобой справлюсь, дочка.

Потом буду твоему мужу за бутылку пива открывать секреты мастерства. По одному секрету в час. У меня их много.

Или, верней, один.

Любовь.

Следом просыпается, и лежит совсем тихо в своей комнатке вторая, старшая дочь.

Всё, что я только что рассказал о младшей дочери, на самом деле, неправда. В том смысле, что перечисленное – никак не характеризует женщину.

Женщина, судя по старшей моей дочери, – существо гармоничное, умиротворённое, самодостаточное и вообще не склонное к психологическим манипуляциям.

Она сейчас читает.

Она читает по утрам и на ночь. И днём.

Читать надо тихо, не шевелясь, иначе младшая услышит шевеление в её комнате и немедленно заявится с предложением совместных игр.

Старшая дочь скептически относится к иг- рам с младшей дочерью.

Кажется, у них нет в характере ни одной общей черты.

Природа затейлива, и совмещает отцовские с материнскими гены в какой-то своей логике – всегда неожиданной.

Старшая дочь, насколько я успел заметить к её десяти годам, – бесстрашная.

По-моему, она вообще самая смелая в нашей семье.

В пять лет она уже плавала.

В море она легко соглашается плыть со мной на огромные расстояния, вовсе без раздумий: «Дочка, а давай доплывём до той вот скалы?» – в тумане видна скала. «Конечно», – и немедленно идёт к воде.

Никаких спасательных жилетов: мы просто плывём, два водных путника.

Мама не смотрит нам вслед, чтоб не ужасаться.

Она гуляет одна по лесу, часами; медведя и змей она не боится, хотя мы живём на границе заповедника, где водятся самые разные звери и в большом количестве.

Никогда не забудем эту историю: однажды утром моя жена отправилась на прогулку в лес. Был июнь.

Проснувшиеся средние дети – эта самая дочь и мой младший сын – решили пойти встречать маму.

Дочке тогда было четыре, а сыну – только-только должно было исполниться шесть.

Они наскоро, как сумели, оделись – в какие- то перепутанные рубашки на два размера меньше, штиблеты на разные ноги, естественно, без носочков, – в общем, сиротки.

Инициатором прогулки была, естественно, она. Дочь рассудила: маме же будет приятно, когда она неожиданно встретит в лесу своих детей.

Возвращается моя жена домой – вокруг самый настоящий, дремучий, хвойный лес, простирающийся на десятки километров, – и навстречу ей, каким-то чудом не потерявшиеся, идут, не доставая даже до самых нижних еловых лап головами, два целеустремлённых гномика.

Белеются и краснеются своими нелепыми, задом наперёд надетыми одёжками.

Облепленные комарами – но стоически переносящие всё.

…сын потом рассказывал, что в какой-то момент затея показалась ему не совсем правильной, но дочь была непреклонна и строга: всё в порядке, я знаю дорогу.

Увидела маму и сообщила ему победительно: «Вот видис. Я зе говолила».

Она занимается конным спортом. Я сам, признаться, лошадей побаиваюсь: не знаю, что от них ожидать; а эта – нет. У неё вообще отличные отношения с хвостатыми монстрами. Собака наша весит чуть меньше ста килограмм – но она тоже слушается дочь, и слушалась уже пять лет назад.

Когда мы куда-нибудь едем на машине, дочь всегда просит: «Пап, а поехали ещё быстрее».

«Маленький мой, посмотри, на спидометре 150 км, мне кажется, достаточно», – отвечаю я.

«Всё-таки можно чуть-чуть быстрее», – беззаботно говорит она.

При этом дочь вовсе не склонна к какой-либо экзальтации, к нарочитому риску и вообще состоянию аффектированного восторга.

Сейчас она позавтракает, потом включит виниловую пластинку с песнями на стихи русских классиков Серебряного века, или песни Берковского, она очень любит песни Берковского, сядет в кресло-качалку и будет ещё час читать.

Под музыку, наведя себе лёгкую полутьму в комнате, и качаясь.

Это идеальное её состояние.

Песни с русским текстом читать ей не мешают.

Она читает одну книгу в день-два. Библиотека в её комнате огромна.

…начитается, сядет на велосипед и улетит.

Ей никого не надо: в смысле – сверстников. Она может часы и даже целые сутки проводить в одиночестве и не скучать.

Велосипед, скрипка, собака, книжка, музыка.

У нас, признаться, с ней особенно близкие отношения.

Но я даже не знаю, на чём они основаны.

Она всегда просит: а посиди со мной, пожалуйста.

И мы сидим. Иногда молча.

За десять лет она не провела надо мной ни одного женского эксперимента, никогда не пыталась мной манипулировать, и не просила в подарок ни одной игрушки.

Ей этого в голову не приходит.

Впрочем, вот велик недавно.

Но велик – не игрушка. Велик – способ лично набрать максимально возможную скорость.

А вот и третий ребёнок поднялся, сын.

Больше всего в своей жизни он думает о футболе.

Он готов обсуждать футболиста Месси часами.

Он всё время говорит про лучших голкиперов и форвардов.

Я ничего в этом не понимаю.

Футбол я смотрел один раз в жизни, минут двадцать. Мне понравилось. Но я не знаю, какая сила может меня заставить ещё раз потратить на это час, или сколько там.

Жена моя тоже не смотрела футбол никогда, и смысл этой игры для неё таинственен.

Вчера она спросила, поддерживая разговор о Месси, сколько игроков в каждой футбольной команде, и была удивлена, что их всего 11. Она была искренне убеждена, что их там не менее полуста, или даже больше.

Из музыки сын слушает только русский рэп.

Некоторое время я тоже слушал русский рэп, но потом разочаровался в этих замечательных парнях – в большинстве из них. Они не растут и не собираются этого делать.

Когда подросток восемнадцати лет обнаруживает в своей голове идеальные слова о том, как происходит его взросление, – это увлекательно и удивляет. Так я полюбил русский рэп в своё время. Но когда этому подростку уже 38 лет, а он существует за счёт всё тех же слов и прежних эмоций, – это утомляет.

Но моему сыну – далеко даже до восемнадцати; он с ними на одной волне, это нормально.

Сейчас старшая дочь накатается на велике, сын тем временем позавтракает, и они вдвоём, как мыши, тихо улягутся смотреть «Тихий Дон».

В своё время мы с женой и детьми посмотрели три экранизации подряд. Приключения Григория Мелехова произвели на детей неизгладимое впечатление.

Даже не знаю, что об этом думать. Зачем им история про Гражданскую войну, казачество и любовный треугольник ярких и яростных людей? Подобных персонажей они, кажется, не очень часто встречали в действительности.

Зачем им пронзительные казачьи песни – надрывные, наводящие такой ужас, что кажутся почти звериными?

Что́ они выносят из всего этого? Почему этим летом они предпочли подсмотренную гениальным, совсем молодым писателем историю – любым властелинам колец?

Они пересматривают экранизацию в четвёртый или пятый раз, и выходят после просмотра – странно притихшие и обращённые в себя.

Потом набранные ими впечатления, конечно, понемногу развеиваются.

Спустя десять минут младший сын и старшая дочь начинают в своей манере переругиваться.

У них особого типа, подготавливающий ко взрослой жизни, вялотекущий гендерный конфликт.

Я не слышу произносимых ими слов, но слышу ровное гудение голоса сына: он доносит до сестры что-то очень верное и явно, по её мнению, занудное.

В какой-то момент дочь – само, казалось бы, умиротворение – вдруг взрывается: «Отстань! Прекрати! Надоел!»

Раздаётся грохот каких-то вещей – что-то полетело в стену.

Дочка выбегает, грохочут деревянные ступени, – следом: бах! – с ужасным звуком вшибается в косяк дверь в дом.

Спустя минуту – неспешно, невозмутимо – спускается вниз сын.

Он тоже добивается какого-то необходимого ему эффекта. Но какого?

…зато он отлично, куда лучше старшей дочери, играет с младшенькой.

И что характерно – та над ним не экспериментирует. Она крайне благодарна ему за оказанное внимание.

С ней он забывает про спорт и рэп, и может час, два или даже три играть с ней в любую игру.

Не очень понимаю, как складываются эти конфигурации: почему, сделанные из одних и тех же родителей, дети носят такие странные черты, и так витиевато этими чертами пересекаются друг с другом.

Сын начал читать поздно, и я не сказал бы, что это занятие может в его случае конкурировать с футболом.

Он читает одну книгу в месяц.

Едва ли я очень переживаю по этому поводу.

Пусть растёт как растёт.

Позавчера я был совершенно неожиданно вознаграждён за это.

Он спросил у меня томик Есенина, и читал – он спит за стенкой, я слышу в ночи шелест страниц, – с двадцати двух часов до полуночи.

А вчера попросил стихи Бориса Рыжего.

И снова читал до полуночи, пока я не приказал ему спать.

Старший сын – совсем уже взрослый.

Он только что закончил школу и неплохо сдал экзамены.

У него последнее лето детства. По крайней мере, так принято говорить.

Мне в шестнадцать лет, когда я закончил школу, тоже казалось, что у меня последнее лето детства.

А детство с тех пор так и не закончилось, и лето – каждый год.

Не знаю, кто эти глупости придумал.

Сын приходит в три часа ночи с каких-то своих прогулок.

Он действительно может гулять один.

Однажды я ехал по лесу – и вдруг увидел, как он целеустремлённо идёт мне навстречу, километрах в десяти от дома.

Я ему кивнул, он кивнул мне.

Вокруг больше никого не было.

Сделать пешую прогулку часов на пять для него не представляет никакого труда.

Впрочем, сейчас он с какой-то девушкой гуляет. Ночью с девушкой, днём один.

Когда возвращается – я слышу, как это происходит, – он подогревает себе очень поздний ужин и ест, к примеру, оставшиеся макароны. Может умять целую сковородку и четыре купаты к ней.

Потом наливает себе в пивную кружку чай – и пьёт. Без сахара и без сладостей. К утру три таких кружки стоят возле его дивана.

Читает Священное Писание – подряд, как роман. Говорит, что это интересно.

О нём я ничего больше не буду говорить: он вырос, а мнение, сказанное о взрослом человеке, не может быть столь же легкомысленным, как мнение о ребёнке.

Ребёнок ещё изменится, и потом, когда случайно попадёт на эти отцовские строки, себя не узнает, и уж точно не окажется должным быть похожим на свой портрет.

А этому придётся себя сверять.

И ему это ни к чему.

Пусть следует, куда хочет, и растёт, как умеет.

За те годы, что я его знаю, он полностью изменялся трижды.

Если б я его не видел постоянно, можно было бы подумать, что его время от времени меняют на другого ребёнка.

И младшие тоже изменятся.

Я смотрю на всё это без печали и ностальгии: всё идёт как идёт.

И уж точно я никого не воспитываю.

Если только воспитываюсь сам.

Семья – самое увлекательное путешествие из возможных.

Никогда не знаешь, где тебя ожидает новый материк, а где – старая топь. Где, когда и какой зверь на тебя выйдет. Что́ тебя спасёт, когда ты будешь тонуть. И кого спасёшь ты, крича от ужаса в буреломе.

Если б у меня не было детей – я никогда не стал бы тем, кто я есть.

Если б у меня был только один ребёнок, я б не знал и половины известного мне, и был бы беден.

Большая семья – живая природа, которой нет равных.

Лучшая наука выживания, труда и терпения.

И счастья, конечно. Где-то в этом списке всегда есть неизбежное счастье. Только не думайте, что оно будет постоянным.

Счастье – всего лишь мгновенная реакция на то, что ты шёл по лесу и неожиданно встретил своих детей.

А они – тебя.

Оглавление

Начало

Неслучайная история России

Слияние трёх рек

Первые князья – наши будущие князья

Грозный день радости

Сорок сороков украинской войны

Мальчики кровавые идут

По ком звенит октябрьский колокольчик

Масоны и маршалы

Война народная, большевистская

Чудакам по рукам

Вечная Отечественная

Мы не успокоимся

Бесконечный Голливуд

Русофобия, простая и действенная

Ещё раз про генетическое отребье

Высоцкий как наш современник

Ельцин-центр притяжения

Плохой русский, стыдись

Не брат ты мне

Как они это делают, или Ликбез

Чужие бакенбарды

Образ друга и образ врага

Жёлтая кофта, которая не выйдет из моды

То ли позор, то ли служение

Люди, которым здесь плохо

Скок-поскок, русский рок

Прекрасная жизнь в глубине

Не подходите близко

Харви, любовь с тобой

Не более чем попытка стать человеком

Возвращение с того света

Ватники всего мира, объединяйтесь!

Деприватизация царя Бориса

Знание как медленный процесс

Неизбежный путь домой

Предназначения и грани

Неоспоримое

Порядок в делах

От комара до комара

Неожиданная встреча в лесу