Истина лисицы • Июльская Юлия

Юлия Июльская
Киоко. Истина лисицы

Трилогия «Киоко»

Информация от издательства

Июльская, Юлия

Киоко. Истина лисицы / Юлия Июльская. — Москва : МИФ, 2025. — (Чердак с историями + МИФ).

ISBN 978-5-00250-153-3

Каждой девочке, девушке, женщине, сломленной, но восставшей

От автора

До того, как вы погрузитесь в историю, я хочу выразить благодарность вам, каждому, кто прочитал «Киоко. Наследие дракона» и полюбил книгу достаточно сильно, чтобы решиться продолжить этот путь.

Спасибо, что доверились мне. Благодаря вам история оживает, обрастает смыслами и значимостью. Да, я написала «Киоко», но именно вы подарили моей истории жизнь. Так что теперь она — наша общая заслуга.

И помните: Шинджу — не Япония, хотя во многом похожа на неё. Как и в первой книге, здесь я тоже попрошу вас отбросить предвзятость и попытки отыскать сходства с нашей реальностью. Откройтесь этому миру и позвольте вновь провести вас через него.

Путь оборвётся

С тех пор как они покинули последний город, Аматэрасу несколько раз взбиралась на небо и столько же — неторопливо спускалась с него, возвращаясь в ночное убежище. В иных городах, где Киоко успела побывать и где жадно и совершенно недопустимо подслушивала чужие беседы, поговаривали, что Аматэрасу спускается в пещеру, в которой прячется от собственного брата Цукиёми.

Киоко снедало любопытство. Если это правда — до богини можно добраться. У неё, как и у всех, есть своё обиталище среди смертных. А значит… Что это для неё значит, она ещё не решила. Истинный виновник смерти мамы и Хидэаки нашёлся, и хотя богиня всё равно не защитила своих детей, Киоко принимала это, как принимала оставленность их мира иными богами.

Эти мысли занимали Киоко какое-то время, но сейчас всё, о чём она думала, — до безумия желанный и столь же недостижимый отдых, молить о котором не позволяли те крохи гордости династии Миямото, что она не очень успешно старалась сохранить в себе.

В начале путешествия она ещё пыталась считать восходы и заходы жёлтого диска, но после нескольких дюжин, свершившихся со времени выхода из логова оками, сбилась, оставив ориентацию в пространстве и времени своим спутникам.

— Киоко, зря ты пошла, — тихо заметила Норико. — Выглядишь неважно.

«Неважно» было слишком мягким словом даже по меркам дворцовых приличий.

— Знаю. — Киоко не потрудилась осмотреть себя. Она действительно знала, что выглядит хуже, чем когда-либо. Она и чувствовала себя хуже, чем когда-либо. Уставшая, дурно пахнущая, брови отросли в головастиков, которые начиная с древесного месяца и до самого времени жизни облепляют берега Кокоро. А волосы… Хотя они и собраны заколкой — простой, не подарком Иоши, а из тех, что есть в доме каждой городской и деревенской жительницы, — её Киоко не снимала уже несколько дней, с самого отбытия из последнего города Северной области. Так что она уже боялась не суметь распутать и заново собрать то, во что превратился тугой пучок.

Всё, чего ей хотелось, — лечь и уснуть. Можно прямо здесь, но желательно в ванне, и чтобы её кто-нибудь хорошенько вымыл, пока она будет спать.

Они шли по пустоши несколько дней. Изредка им попадалась какая-то растительность, но чем дальше на запад они пробирались, тем меньше живого оставалось в этих выжженных давней войной землях.

Иоши молча протянул Киоко флягу с водой, и она благодарно сделала глоток. Он всё время держался рядом и заботливо помогал, но почти не говорил. Поэтому, когда, спрятав воду, он хрипло задал вопрос, удивились все.

— Неужели за тысячу лет земля так и не смогла восстановиться?

Даже Хотэку, услышав его голос, спустился чуть ниже, проверяя, всё ли у них в порядке.

Киоко прислушалась к ощущениям. Эта земля была не просто мертва — она кишела мертвецами. Тысячи ки и ками сплелись в мучениях общих смертей, не в силах покинуть это место и обрести покой. Это было страшно и больно, потому она почти сразу отсекла эти чувства, заглушила их, не в силах думать о том, сколько иссушенных тел и забытых душ хранят местные камни.

— Земля ещё дышит здесь смертью, — тускло протянула она, — потому жизни и нет. Но… — она запнулась: тысяча лет всё же долгий срок. — Неужели нет здесь монахов, которые отмолили бы павших и отправили их души с ветром искать покой?

— Похоже, некому было просить богов принять ками погибших, — вмешалась Норико. — А сейчас никто уже не скажет, за кого просить. Безымянные ки, потерянные ками, никому не нужные, павшие жертвами вашей войны.

Иоши кивнул и больше не проронил ни слова. Киоко задумалась. С его воскрешения и их первой встречи после него они не оставались наедине: сначала строили планы вчетвером, затем отправились в это безумное путешествие, да ещё и пешком — ни торговцами, ни тем более знатью они выглядеть не хотели, чтобы не привлекать лишних взглядов, а потому и лошади были не положены. И хотя Киоко чувствовала любовь Иоши в коротких взглядах, прикосновениях, заботливых жестах, — ей не хватало возможности побыть вдвоём, поговорить о том, что с ними происходит. Или не происходит. Она уже ни в чём не была уверена.

— Дальше земля холмистая. — Хотэку снизился и, опустившись на ноги, сложил крылья. Его кимоно — такое же чёрное, простое и потрёпанное, как у каждого из них, лежало в вещевом мешке, привязанном к поясу, над которым тяжело вздымалась обнажённая грудь. Поначалу Киоко смущалась от такой откровенности, но потом настолько привыкла, что даже перестала замечать.

Она осмотрела холмы вокруг и позади — те, что они уже прошли, — и уточнила с ноткой отчаяния в голосе:

— А эта разве не холмистая?

— Там больше, равнин практически нет. Но есть и хорошие новости.

Она сомневалась, что хорошие новости вообще возможны. Они ещё очень, очень и очень — непростительно — далеко от западного побережья, до которого им нужно дойти.

— Мы добрались до Западной области, — улыбнулся Хотэку, и Киоко действительно полегчало. — В тех холмах уже вижу первый город провинции Тозаи — Юномачи.

— Наконец-то. — Норико лениво потянулась. — Неужели я смогу поспать свои положенные восемь стражей… И ещё две дополнительные.

— Ты бакэнэко, а не кошка, — заметил Хотэку. — Разве твои потребности не ближе к человеческим?

— У тебя сейчас лопатки человеческими станут, если не заткнёшься, — оскалилась она. — Веди нас.

Он молча улыбнулся, достал своё кимоно, набросил его, небрежно подпоясав, и двинулся дальше пешком. Остальные направились следом — и Киоко пришлось присоединиться, хотя ноги гудели так, что грозились отказать в любую секунду.

Иоши наклонился к ней и тихо уточнил:

— Ты точно не можешь превратиться в кого-то, кто легче переносит дорогу?

Что-то он удивительно многословен сегодня.

— Могу, но превращусь обратно — и мне конец. Я потом три дня не встану, потому что уйдёт ещё больше сил.

Он поджал губы и выпрямился. Киоко старалась не думать о том, какие от неё сейчас исходят ароматы. Впрочем, мужчины пахли не лучше. Но для самураев это было в порядке вещей: они всё время в походах. Иоши с Хотэку будто даже не замечали, насколько они вспотевшие и грязные. Только Норико иногда морщила нос и показательно вылизывалась. А Киоко… Ей нужно срочно помыться.

— Я не понимаю, зачем ты вообще пошла, — снова заметила Норико.

— Ты мне говоришь это почти каждый день.

— А ты не отвечаешь! Ну что случилось бы, если бы мы сами сходили к этому предсказателю? Отсиделась бы в Ши с волками, чего рисковать? Не думаю, что этот ваш Сивоньсэ…

— Сиавасэ, — поправил Хотэку.

— Знаю. — Норико поморщилась и фыркнула. — Сомневаюсь, что он вообще что-то полезное скажет. Зря только потратим на дорогу целый месяц. Даже больше двух, если считать обратный путь…

Всемогущий Ватацуми, ещё ведь и обратно идти… Норико права: Киоко не обязательно было присоединяться к этой безумной идее. Но сидеть так долго в лесу без вестей… Сначала они рассматривали вариант оставить Киоко с оками — императрице не стоит подвергать себя излишней опасности. Но лишь представив это, она быстро отмела идею. Слишком опасно посылать письма с гонцом двум ёкаям и мертвецу, а не знать, как продвигаются дела, показалось невыносимым, так что даже пытаться Киоко категорически отказалась. Правда, теперь она склонялась к тому, что это было бы менее невыносимым, чем часами идти по голым камням под палящим солнцем, наблюдая однообразный пустынный пейзаж.

— Я сделала свой выбор, — отрезала она, — от твоих вопросов ничего не изменится.

— Сейчас — нет, — согласилась Норико, — но, может, в следующий раз ты подумаешь получше.

Киоко закатила глаза — дурные привычки тех, среди кого они проводили вечера в идзакаях, прилипали слишком быстро — и пошла чуть быстрее, пытаясь оторваться от кошки. Это стоило ей почти всего остатка сил и выносливости.

* * *

Иоши не был уверен, что Киоко следовало идти с ними, но здесь он хотя бы мог её защитить. С другой стороны, где угодно сейчас было опаснее, чем в Ши. Ши вообще оказался на удивление спокойным лесом, когда дружишь с его обитателями. И Иоши радовался, что больше не был для них врагом: враждовать с посланниками богов — верх безумия.

Но его отец, похоже, меры безумия не знал. И Иоши не был уверен, что рано или поздно армия Шинджу не отправится жечь лес дотла, чтобы вытравить оттуда всех ёкаев, которые так мешают им жить.

Всю жизнь он знал, кем являлся — сыном своего отца, самураем, почти состоящим в отряде сёгуна. Он должен был стать избранным бойцом, воином, что отдаёт жизнь за империю, а в итоге был убит собственным отцом. Но его прошлое и его амбиции умерли ещё раньше — в тот миг, когда он услышал, что сёгун совершил с семьёй Киоко, в ту минуту, когда понял, что ёкай, которого он предал, вернулся не отомстить, а сказать правду, открыть ему глаза.

Правда ценой жизни. Но она того стоила. Если бы пришлось умереть ещё раз, чтобы узнать истинный лик отца, — он бы сделал это. Если бы пришлось снова почувствовать, как клинок отца режет лицо, чтобы понять Киоко и стать частью её мира, — он бы ни мгновения не колебался.

Но сейчас, видя, как Киоко изнемогает от усталости, Иоши хотел лишь уберечь её от этого. Он и сам устал. Все устали. И всё же понимал: его усталость не шла ни в какое сравнение с тем, что чувствовала Киоко и её тело, совершенно не готовое к таким испытаниям.

Он с ней почти не говорил. Не знал, как заговорить. Не понимал, что нужно сказать. После той беседы на поляне они сразу взялись строить планы на будущее — и отправились на его поиски к Нисимуре Сиавасэ. У Иоши не было времени обдумать всё. Не было времени побыть с ней наедине. Они договорились быть честны, но в его душе сейчас было так много… зыбкого, невыразимого. Он не был уверен даже в том, насколько честен с собой.

— Смерть её семьи не на твоих плечах, — как-то сказала ему Норико. Иногда ему казалось, что она читает его мысли… Что ж, может, так оно и было.

Он осознавал, что Норико права. Но если бы он понял раньше… Если бы он разгадал план отца… Если бы только был не так слеп в своих попытках стать достойным воином, военачальником… Возможно, он сумел бы спасти императора. Возможно, он сумел бы оградить её от той боли.

Резкий выдох рядом: Киоко споткнулась и уже летела вниз на острые камни. Мгновение — и она в его руках. Успел. Лазурные глаза посмотрели сначала испуганно, а затем пришло осознание, и в них появилась благодарность, а на лице — улыбка.

— Самурай вновь спас свою госпожу. — Она осторожно поднялась и отряхнула кимоно, с которого облаком слетела пыль. Иоши молча поднял сумки, которые сам не заметил, как бросил, чтобы освободить руки.

«Хотя бы сейчас», — подумал он.

Из сумки выпал свиток-карта, успешно изъятый у какого-то гонца, которому не посчастливилось встретить темнокожую девушку с острыми клыками и когтями, способными вспороть горло. Последнее Иоши знал на собственном опыте.

Он развернул свиток и сверился с ним. Хотэку прав: Юномачи совсем недалеко — меньше суток пути.

— Там рёкан, верно? — спросил он, и все остановились.

— Что? — переспросила Киоко. Беспокойство в её голосе ему не понравилось.

— Рёкан, постоялый двор. Перед городом. Думаю, там остановиться будет безопаснее, чем в самом городе.

— Ты прав, — согласился Хотэку.

С ним Иоши тоже ещё не говорил, хотя и понимал, что стоило бы. Из всей троицы он как следует поговорил только с Норико — после своего возвращения в мир живых. И поблагодарил её. А остальные… Ему никак не хватало духу признать, насколько сильно он ошибался, признать, что он, единственный простой человек среди них, в то же время и единственное чудовище.

* * *

Окружение рёкана резко контрастировало с остальным пейзажем. Землю расчистили, даже сумели что-то посадить — удивительные колючие кусты и зелёные пухлые растения с толстыми листьями росли вдоль дорожек, выложенных крупными камнями песочного цвета. Травы не было, но это место было пронизано особым духом, которого Киоко не встречала никогда. Не уют, не красота, не изящество, присущие южным садам, но что-то другое, что-то, что позволяет радоваться именно такой обстановке — небогатой на растительность, но по-своему прекрасной.

Само здание было будто сложено из песка — а может, это и был песок. Деревьев здесь почти не наблюдалось.

Внутри оказалось тоже совсем не так, как ожидала Киоко. До этого они останавливались преимущественно в идзакаях, сливались с местным сбродом, ели дешёвую пищу и тихо-мирно уходили на ночлег, снимая одну комнату на всех. Здесь же Киоко сразу почувствовала себя… грязной. Она и так осознавала, что долгие дни пути вымотали её душу и тело, но на чистом полу и в окружении зелёных растений у стен она снова ощутила острую необходимость вымыться как можно скорее.

Вокруг витал странный солоноватый аромат, который она не смогла распознать.

У входа их встретила девушка. Опрятная и красивая, с напудренным лицом и очерченными бровями-каплями. Она явно подражала придворным дамам, только одежда её была проще.

Киоко заметила, как та окинула их подозрительным взглядом, но кто бы не насторожился при виде компании из трёх потрёпанных путников, один из которых — женщина? В идзакаях Киоко обычно принимала облик какого-нибудь мельком увиденного мужчины — хотя ей стоило больших усилий избавиться не только от привычного поведения знатной дамы, но и от женских манер в целом, — и поэтому никто не задавал вопросов. Но сейчас она сменила своё истинное лицо на внешность Каи, и взрослая женщина не очень хорошо смотрелась рядом с Хотэку и Иоши, которые к тому же предусмотрительно (и подозрительно) прятали лица за широкополыми каса.

— Добро пожаловать в пасть «Огнедышащего дракона»! — девушка приветливо улыбнулась, запрятав своё презрение и догадки так глубоко, что от них не осталось и следа. Киоко с удовлетворением отметила, что работницу достойно воспитали. — Моё имя Рэй.

Она поклонилась, и все — за исключением, конечно, Норико, которая вообще ни перед кем голову не склоняла, — поклонились ей в ответ.

— Хотите остановиться у нас на день, ночь или на некоторое время? — Она присела у небольшого столика и развернула свиток, в котором, видимо, значились постояльцы. Надо же, совсем не как в идзакае.

— Полагаю, мы останемся на две ночи, — сказал Хотэку.

— Господа подскажут мне свои имена? — Она обмакнула кисть в чернила и приготовилась записать.

— Исао Ямагучи, — Иоши представился первым.

— О. — Она резво записала его имя, не потрудившись скрыть удивление.

— Мои спутники и слуги — Норайо и Кая — следят за вещами и помогают в пути.

Иоши ещё на подходе к гостинице отдал все вещи Хотэку, и теперь тот склонился ещё раз, выражая почтение своему названому господину за то, что тот удостоил его упоминания. Киоко последовала его примеру.

— И вы без лошадей? — Рэй-сан подняла невинный взгляд, но Киоко поняла, к чему та клонит.

— К сожалению, северные земли не особенно дружелюбны. На пути из города Нисикон на нас напали, — голос Иоши был так твёрд, что Киоко поверила бы каждому слову, если бы не прошла сама весь этот путь с ним бок о бок, деля воду из общей фляги.

Рэй охнула, прикрыла рот рукой и часто захлопала глазами. Киоко замутило. Это слишком ярко напомнило ей придворных дам и то, почему она никогда не могла найти с ними общий язык.

— И что же, вы отбились? — она смотрела так, словно перед ней стоял не незнакомец в грязном дорожном кимоно, а мужчина, что пришёл покорять влюбчивое сердце девушки. Она, готовая жадно ловить каждое слово, почти не дышала. Идеальная игра. Совсем не такая искусно-равнодушная, как у дам во дворце, и всё же безупречная в своём стиле.

— Как видите, но лошадям повезло меньше.

Снова вздох испуга — в этот раз со смесью сожаления. Киоко едва сдержалась, чтобы не зааплодировать. Аими-сан была бы безмерно довольна, будь Рэй-сан у неё в ученицах вместо Киоко.

— Вы, верно, так устали! — Рэй-сан поднялась и торопливо зашагала вглубь здания. — Следуйте за мной, я покажу ваши комнаты. У нас нет разделения на женскую и мужскую половины, так что ваши спальни будут рядом. Надеюсь, господину это не доставит неудобств? — остановилась, обернулась, наклонила голову и смотрит снизу вверх. Ох, этот взгляд!.. Киоко вспомнила, как отрабатывала его множество раз. Только Аими-сан наставляла ещё и лицо рукавом или веером прикрывать: нос, даже густо припудренный, невыгодно выделялся при таком взгляде.

— Нисколько, — заверил её Иоши, грубо оставляя без внимания столь явные намёки в свой адрес.

— Горячий источник находится во дворе, выход в который есть из каждой спальни. Справа увидите пристройку для омовения, оттуда можно выйти в сам онсэн, он на закрытой огороженной части двора. Сейчас мужское время, как сменится стража — настанет женское.

Киоко постаралась не удивляться. Раз Иоши назвался фамилией даймё Западной области, выдав себя за его родственника, — у них нет права удивляться чему угодно в этой местности. Все вопросы лучше задать потом Норико или кому-то ещё, но точно не работнице рёкана.

Рэй-сан провела сначала — как и подобает — господина, то есть Иоши, а уже после выделила комнату Хотэку и следом — Киоко.

— У вас такая ручная кошка, — заметила Рэй-сан, — удивительно, никогда таких не видела. Обычно они гуляют сами по себе, а эта за вами хвостиком, — она улыбнулась. Киоко отметила, что ей приятна эта искренняя улыбка, и даже поведение Рэй-сан рядом с Иоши её не раздражает. Похоже, всех женщин Шинджу учат одним и тем же правилам.

— Она со мной с самого детства, верная подруга. — Киоко улыбнулась и вошла в комнату, которую перед ней открыли. — Благодарю вас за тёплый приём, — она поклонилась, — сообщите, как настанет женское время.

— О, вы услышите бой барабана. Но я непременно приду и сообщу дополнительно, — Рэй-сан поклонилась в ответ и задвинула сёдзи.

Норико повела ухом, дождалась, пока шаги, удаляющиеся в сторону входной двери и террасы, затихнут, и резко бросила:

— Не нравится она мне.

Киоко усмехнулась:

— Почему? Мне показалась очень милой.

— Ты что, так утомилась, что зрение потеряла? Она же так и вертится вокруг Иоши.

— Ты как будто не во дворце жила, Норико, — покачала головой Киоко. — Придворных дам видела? Они все такие.

— Ты не такая!

— Я была позорным исключением.

— Говорю тебе, она вертится вокруг него, как течная кошка. Вот увидишь: ещё и к источникам придёт, пока они там голые сидеть будут.

Кончик хвоста Норико нервно подрагивал, и Киоко снова улыбнулась.

— Они? Тебя точно верность Иоши волнует? Или…

— Пойду проверю, — перебила Норико и выскочила через окно, не дав договорить.

Киоко вздохнула.

— Здесь, вообще-то, есть дверь, — пробормотала она. — И я про источники спросить хотела…

Постояв с минуту и наблюдая за тем, сколь неподвижны под ветром толстые листья растений в саду, она открыла дверь и вышла во двор. Оставаться в комнате в своём ужасном виде ей казалось неправильным — даже сесть на пол в грязном кимоно она не осмелилась.

* * *

Вода приятно обволакивала уставшее тело, напряжённые мышцы расслабились, и Иоши позволил себе обмякнуть. Он прикрыл глаза и лежал без движения, без мыслей. Редкий миг спокойствия, когда истерзанный противоречивыми суждениями разум забыл о контроле и позволил обрывкам мыслей свободно блуждать. Сознание сохраняло покой до тех пор, пока вода не качнулась, обозначая присутствие кого-то ещё. Не нужно было смотреть, чтобы понять, кто присоединился.

Какое-то время он слушал тихий плеск — такой, словно маленький чиж полощется в воде, никак не ёкай. А затем Иоши тихо произнёс, не открывая глаз:

— Удивительное ты создание, Хотэку. Даже здесь почти неощутимо твоё присутствие.

— Я не пытаюсь скрываться, — раздался ответ. — Не сейчас.

Иоши всё же открыл глаза. Со времени их сражения на одной стороне он стал смотреть на самурая совершенно иначе. Он всё ещё не доверял ёкаям — ненависть и страх, взращённые с пелёнок, так просто не уходят, — но Хотэку не был врагом. И Иоши невольно отметил, насколько сильный у него союзник.

Сложение Хотэку едва уступало развитой мускулатуре Иоши, но и это была иллюзия. То, как он управлялся с катаной, и то, как его грация и мастерство владения телом помогали ему в бою, делало ёкая гораздо лучшим воином, чем Иоши. С трудом, но он смог признать, что у него не было ни единого шанса вступить в отряд сёгуна, пока младшим оставался Хотэку. И хотя само это желание погибло тогда же, когда отец вспорол ему лицо, осознание осело тайной жаждой превзойти, продолжать оттачивать мастерство и стать достойным соперником.

Чёрные крылья распластались по воде. Хотэку аккуратно опускал их, слегка водил под водой и, поднимая, мелко стряхивал. Брызги летели во все стороны моросью. Это совсем не раздражало, даже наоборот — напоминало Иоши о густых утренних туманах над Кокоро, орошающих лицо, когда он приходил туда до занятий медитировать на рассвете.

Он скучал по дворцу и дому. Не думал, что станет, но здесь, в сухих безжизненных краях, он всё чаще вспоминал свою мать. Интересно, как она? Он надеялся, что держится подальше от их дома и отца. Мэзэхиро ненавидел проигрывать, и, хотя он занял трон, смерть Киоко сильно осложнила ему задачу, заставив узурпировать власть, а не прийти к ней естественным путём, как он того хотел, женив сына на принцессе. Кто знает, насколько более жестоким мужем его это сделало?

Как отца — уж точно ожесточило. Иоши всё ещё помнил, что рука с кинжалом не дрогнула и ни тени сомнения не промелькнуло во взгляде, когда Мэзэхиро его убивал. Эта сцена врезалась в его сознание и никак не выцветала. Он хотел бы забыть, но чем сильнее старался, тем чаще этот образ возвращался к нему…

— Ты в порядке?

Иоши сморгнул наваждение и сосредоточил взгляд на Хотэку. Такое спокойное и всегда уверенное лицо — и не подумаешь, что когда-то у него были трудности с гневом, из-за которых он чуть не вылетел из школы.

— В порядке, — Иоши постарался придать голосу уверенности, но, судя по слегка вздёрнутой брови Хотэку, получилось не очень хорошо.

— Слушай, я не хочу лезть тебе в душу… — начал ёкай.

— И не стоит.

— Но ты весь путь почти не говоришь, — продолжил он.

И меньше всего Иоши хотел бы сейчас говорить с ним. С тем, кого сам чуть не убил руками отца. Он не был готов.

— Я понимаю, что ты не очень любишь ёкаев и, возможно, тебе не очень приятно, что так всё обернулось, но Киоко-хэика… — он осёкся, осмотрелся и понизил голос: — Она разве не заслужила, чтобы с ней говорить?

Иоши невольно улыбнулся. Хотэку только что разворачивал свои крылья по всему источнику, промывая каждое перо, но забеспокоился о посторонних, только когда заговорил о ней.

И всё же он был неправ.

— Не в неприязни дело, — отчеканил Иоши. Ему стоило бы продолжить, но слова почему-то не собирались в нужные фразы. Он неуверенно поёрзал, подогнул колени и, поставив на них локти, прикрыл лицо руками.

— Тебе необязательно объясняться. Просто… Будь снисходительнее к той, кто потеряла всё.

— Я забочусь о ней. — Иоши не понравилось, что это звучит как оправдание. Он не хотел оправдываться.

— Ты знаешь, что я не об этом.

Он знал.

Она просила его быть искренним. Он помнил. Помнил, но предпочитал притворяться, что забыл. Верил — или хотел верить, — что она сама забыла о своей просьбе.

— Знаешь, — вода покачнулась, и на плечо опустилась рука, лёгкое касание, почти невесомое, — когда есть с кем разделить то, что внутри, — жить легче.

Иоши усмехнулся:

— То, что у меня внутри, больше не принадлежит только мне.

— Без обид, но вряд ли Норико ковыряется в твоих мыслях. Она не из тех, кому есть дело до чужих чувств. Разве что ты длинноволосая дева, унаследовавшая престол и дар от бога по праву крови, но как-то не очень похоже.

Иоши отнял руки от лица и с улыбкой посмотрел на Хотэку. Ёкай был прав: заносчивой бакэнэко нет до него никакого дела. Во всяком случае, большую часть времени. Но и сам Хотэку не походил на того, кто может раздавать советы об искренности.

— Не ты ли скрывался полжизни среди тех, кто ничего о тебе не знал?

Тот лишь пожал плечами:

— Потому я и понимаю, о чём говорю.

Хотэку сидел близко, возможно даже слишком близко, но отчего-то это не вызывало неловкости. На миг показалось, что они давние друзья, и Иоши вдруг сумел подобрать слова. На самом деле понял, что нужно только одно слово.

— Прости, — сорвалось с его губ. Оказывается, так просто. — За то, что донёс отцу. Не стоило этого делать.

— Тогда ты этого не знал. — Хотэку не отстранился, не убрал руку с плеча, остался так же спокоен, как и был, продолжая прямо смотреть в глаза.

— Но мне стоило верить Киоко.

— Ей, может, действительно стоило. А вот мне — не думаю. На моём месте мог оказаться предатель, — он улыбнулся. — К тому же ты уже заплатил за эту ошибку собственной смертью.

— Порадовал тебя, да?

— Несомненно, — Хотэку улыбнулся ещё шире, хлопнул по плечу, убрал руку и отвернулся, переводя взгляд на странного вида кусты, скрывающие горизонт от них, а их самих — от чужих взглядов.

Иоши снова почувствовал спокойствие. И облегчение. Хотэку оказался прав. Он отбросил мысль о том, как раздражающе часто это случалось. Но слова, оседавшие внутри и никак не находящие выхода до этого момента, словно камнем тянули вниз, в омут собственных переживаний. Сейчас же, обретя силу и вырвавшись наружу, они больше не занимали место, не давили своим присутствием. Стало легче. Стало действительно легче.

Но это внезапное облегчение прервалось тонким звоном тревоги. Не его тревоги, чужой, но ощутимой ясно, словно собственная.

* * *

Норико спокойно прошла к горячим источникам — хвала Каннон, сотворившей бакэнэко, её никто и не думал останавливать. Иоши нежился, прикрыв глаза, в то время как Хотэку по-птичьи купал свои крылья: нырял и выныривал, опускал то одно, то другое, отряхивал оперение, по-ребячески играл с водой.

Рядом никого не было, и Норико удовлетворённо хмыкнула. Ну конечно, Хотэку не позволит никому подойти незаметно. Его секрет не так-то просто спрятать, плавая голышом. И пусть ёкаи вне столицы имеют больше свобод, крылатых среди них не наблюдалось, а потому Хотэку старался оставаться для всех незнакомцев человеком.

Полюбовавшись ещё немного тем, как, мокрый и обнажённый, он играет крыльями и мышцами — наверняка сам не подозревая о том, как это выглядит, — она сделала над собой усилие и вышла из закрытого пространства онсэна. Принюхавшись, Норико безошибочно определила, в какой части двора Киоко, и направилась туда. Однако, дойдя до источника запаха, нашла только пару гэта на камнях.

Это… странно. Даже если Киоко ушла дальше босиком, она не могла не оставлять за собой запах. Норико прислушалась — ничего. Обнюхала всё вокруг — запах только Киоко, ведёт из спальни. Она словно шла, шла, а затем просто… растворилась в воздухе.

Сердце дрогнуло. Норико никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Киоко не было рядом — точно. Она обежала весь рёкан — её не было нигде. Работница сидела на месте, Иоши и Хотэку — в источнике, и больше никого.

Рёкан был пуст.

Но Киоко ведь не могла просто исчезнуть…

В Ёми вернётся душа

Сознание Киоко медленно прояснялось, услужливо подавая реальность по кусочкам, чтобы она сумела осмыслить каждое новое открытие до того, как явит себя следующее.

Первым откровением стала боль, которой она никогда прежде не испытывала. Невозможно сильная. Такая, от которой слёзы выступали и дышать было невыносимо трудно. Сначала ей казалось, что она вся — комок, спутанный из тончайших болевых нитей, но позже тело откликнулось на попытки почувствовать его, и стало ясно, что болит голова.

Вторым откровением был свет. В первый миг слишком яркий, чтобы что-то разглядеть, и только усугубляющий и без того невозможные страдания. Но через мгновение — а может, целая стража успела смениться — Киоко сумела сморгнуть эту яркость и привыкнуть к тому, что глаза что-то видят. А видели они лишь окно напротив, представлявшее собой проём, занавешенный лёгкой тканью. Сквозь неё пробивался рассеянный свет, не позволяя до конца раскрыть ставшие такими чувствительными глаза.

Третьим откровением стала скованность. Киоко не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Она не чувствовала конечностей. Где-то далеко проскочила мысль о том, что её связали, и убежала прочь, не успев закрепиться. Киоко попыталась повернуть голову, но та словно напоролась на очередной клинок — и сознание утонуло в новом приступе боли. Сил не хватило даже на стон. Запахло железом.

— Не двигайтесь, вы ведь не хотите умереть, — женский голос раздался откуда-то сбоку. — Снова, — незнакомка засмеялась. — Будет у нас дважды мёртвая принцесса. Ой, нет, никак не привыкну. Императрица. Хотя, учитывая, что на троне теперь сёгун, можно ли ещё считать вас императрицей? Что скажете, Киоко-хэика?

Киоко замутило. От боли и от упоминания Мэзэхиро, который, несмотря на её мнимую смерть, всё же сумел удержать власть. Они надеялись, что кто-то из побочных ветвей династии всё же найдёт в себе силы заявить права на трон, но, видимо, даймё или не захотели взваливать на себя эту ношу, или побоялись вставать на пути у сёгуна.

Всё, что они делали до этого, было зря…

Напротив возникло лицо, обрамлённое чёрными волосами и всё тем же рассеянным светом. Точёное, с острыми скулами и острым подбородком. Угольные раскосые глаза смотрели с любопытством и насмешкой. Было в этом лице что-то… хищное. Но не как у Хотэку, не птичье, не звериное. Совершенно человеческое. И потому гораздо более пугающее.

Киоко попыталась задать вопрос, но не сумела выдавить даже хрип.

— Побереги силы, они тебе понадобятся. Сейчас придёт Иша-сан, он тебе поможет, если пообещаешь обойтись без глупостей.

О каких глупостях идёт речь, она не понимала, но спрашивать сил не было, да и ответа от неё никто не ждал. Девушка исчезла совершенно внезапно и бесшумно, и Киоко снова провалилась в небытие, надеясь не просыпаться как можно дольше.

Следующее пробуждение было гораздо легче: голова уже не грозилась расколоться от боли, руки и ноги были на месте — всё ещё обездвижены, но теперь она хотя бы их чувствовала.

— Ты ведёшь себя недопустимо, — голос был новым, мужским, глубоким и строгим. Так строго с Киоко не разговаривал даже Акихиро-сэнсэй.

— Моё поведение не хуже обычного. Поручение выполнено — какие ещё вопросы?

А в этой надменности Киоко узнала девушку, которая говорила с ней накануне. И Киоко поразило даже не то, что её похитили по чьему-то поручению, а то, как эта девушка дерзит мужчине, да ещё и старшему, и, вероятно, своему господину. За такое положена казнь, не меньше.

— Чо, поручено было доставить, а не довести до полусмерти.

— Если бы она не потеряла сознание — она бы обратилась.

— Если бы она умерла — она была бы бесполезна.

— Ну не умерла же.

Послышался тяжёлый вздох.

— Следи за ней. Силы к ней возвращаются.

Киоко приоткрыла глаза. Совсем немного, ровно настолько, чтобы из-под опущенных ресниц наблюдать за происходящим, но не выдать своего пробуждения.

— И зачем? Иша-сан, она сейчас очнётся и сбежит при первой же возможности. — Да, это была действительно та самая девушка. Она оказалась невысокого роста и сейчас смотрела снизу вверх на статного седовласого мужчину, которому едва доставала до груди.

— Она нужна здоровой и в сознании, когда мы доставим её во дворец.

Киоко услышала стон и запоздало поняла, что он принадлежит ей. Настолько невыносима была одна только мысль о возвращении в Иноси.

— Очнулась… — Чо быстро подошла и села на колени напротив Киоко. — Не двигайтесь. Любое движение я сочту попыткой обратиться и приму меры, которые никому здесь не понравятся.

За ней встал Иша-сан и положил ей руку на плечо. Киоко открыла глаза и теперь заметила, что его взгляд блуждает, не задерживаясь на предметах, а зрачки подёрнуты белёсой пеленой, словно шёлком.

Киоко никогда не видела таких глаз. Она знала, что есть в мире люди, кому недоступно зрение, слух или речь, но никогда не сталкивалась с ними лично.

— Разве так подобает вести себя императрице? — спросила Чо насмешливо, и Киоко это пристыдило.

За долгие дни переходов и чужих личин она забыла манеры и всё чаще стала замечать за собой недостойное поведение. Во всяком случае, недостойное принцессы или императрицы. А для бродяжки — так в самый раз. Только Киоко намеревалась в итоге вернуть себе свой дом, а роду Миямото — власть. Не стоило забывать, кто она по праву рождения, и пренебрегать всем, чему её так усердно обучали многие годы.

— Киоко-хэика, — Иша-сан поклонился, и Киоко тут же приосанилась, насколько позволяли верёвки и перетянутые руки, вновь почувствовав себя собой, дочерью Миямото Мару, наследницей Ватацуми. — Позвольте прояснить для вас сложившуюся ситуацию.

— Прошу, — она слегка наклонила голову в ответ. Он не увидит, но она не могла не ответить почтением на почтение.

— Сейчас вы находитесь в деревне, что немного южнее Юномачи. Но вы здесь не задержитесь. Завтра же вас и ваших друзей повезут в Южную область.

На слове «друзей» Киоко невольно выдала беспокойство — на мгновение задержала дыхание и тут же взяла себя в руки. Но этого мгновения было достаточно, чтобы слепец услышал.

— Не переживайте, вы скоро с ними встретитесь. Поэтому отбросьте идею перевоплощений. Бежать вам некуда и не к кому.

Он говорил спокойно. В его голосе не было угрозы, равно как и просьбы или приказа. Киоко понимала, что ей позволено ослушаться и испытать благосклонность богов. Но на богов она давно уже не надеялась.

Чо при этом выглядела так, словно только и ждала, когда же пленница наконец попробует сбежать. Доставлять ей удовольствие своими бесплодными попытками тоже не хотелось.

Тогда Киоко решила, что, если не может действовать, будет говорить:

— Как вы узнали, что это я? В рёкане я приняла облик своей служанки, а вы так далеки от Иноси, что наверняка не могли узнать её лица.

— Вы правы, — отозвался Иша-сан, — не могли. Однако Чо шла за вами по пятам от самого Нисикона, где углядела сначала вашего пернатого друга.

— Неужели Хотэку и здесь ищут?

— Сёгун неглуп. Он расправляется с ёкаями во всех областях, так отчего же ему искать предателя лишь на юге?

В этом был смысл. Сато Мэзэхиро был тираном, убийцей и узурпатором, но точно не глупцом.

— Но пока Чо с другими шиноби преследовала вас, чтобы схватить ёкая, она, совершенно того не ожидая, узнала императрицу в её истинном облике.

Шиноби, значит. Теперь всё встало на свои места. Надеяться, что они откажутся от желаемой награды и её отпустят, означало бы верить, что рыба решит отказаться от воды и выйдет на берег.

— Мне доводилось вас видеть в столице, — ухмыльнулась Чо. — Тогда вы были ещё юной принцессой, а я выполняла своё первое большое поручение.

Вот оно что. Киоко подозревала, что кто-то из даймё наверняка способен узнать её и в таком неприглядном виде, если заметит, но о шиноби она даже не задумывалась. А ведь действительно — кому, как не наёмникам, быть заинтересованными в том, чтобы отыскивать беглецов или находить мёртвых среди живых?

Если её вернут во дворец, Мэзэхиро наверняка её убьёт, чтобы не мешалась. Уходя, Киоко надеялась, что своей смертью осложнит ему жизнь, но на деле убрала из дворца своей смертью последнюю преграду между сёгуном и троном. Никто не выступил против, ни у одного даймё нет в подчинении столь умелых воинов, как в столице. Тем более в количестве, способном противостоять армии Иноси.

* * *

Иоши хорошо знал, что такое злость. Он часто злился. На отца — за жестокость. На Хотэку — за непобедимость. На себя — за слабость. На Киоко — за то, что была причиной этой слабости. Наставники обучали ясности ума, предвидя гибель от бурных чувств, и всё же Иоши научился жить со своей злостью. Глушить её, подавлять, управлять ею.

Иоши хорошо знал, что такое злость. И потому понимал, что сейчас испытывает нечто несравнимое с этим чувством. Почти такое, как когда ринулся на отца в том бою. Только вдесятеро сильнее. Потому что тогда она была жива, была в безопасности. А сейчас…

— Как она могла исчезнуть? — он сжимал в руке её брошенные гэта. — Не бывает такого, что люди просто исчезают!

Зрение предавало, размывая пространство вокруг. Это была не злость, нет. Злость он научился сдерживать. Это была ярость. Он не признавал реальность, отказывался признавать, готов был спорить с действительностью, только бы избежать этого бессилия. Только бы избежать признания того, что она пропала.

— У тебя лучшее обоняние. Как ты можешь ничего не чувствовать? — он уставился на Норико. Это она её упустила. — Почему ты вообще была не с ней? Единственный человек во всей империи, чья жизнь настолько важна и значима, а ты оставила её без присмотра?

— Иоши…

— Ты не должна была даже отходить от неё! Тем более спускать с неё глаз!

Он даже не заметил, когда начал кричать.

— Не смей вешать вину на меня, — прошипела Норико.

— А на кого? Скажи, кто виноват, что она осталась без присмотра? Кто виноват, что она исчезла? Случилось бы это, если бы ты была рядом? Кого ещё мне обвинять? Кто виноват? Давай же, скажи мне!

— Прекрати, Иоши, — вмешался Хотэку. — Мы не знаем…

Договорить он не успел. Вместо кошки напротив Иоши уже стояла девушка. Иоши видел этот облик, когда она забирала карту у гонца, но больше — ни разу. Вид обнажённого женского тела ненадолго его смутил, прояснил сознание, но всё же он быстро отбросил это смущение.

— Не лезь, — бросила Норико стоявшему в стороне Хотэку, а затем стремительно подошла к Иоши. — Не знаешь, кого ещё винить? Да хотя бы себя. Сам-то тоже оставил её.

— Я был в онсэне.

— Ты отдыхал. — Она подняла руку, и та тут же обросла шерстью, обращаясь огромной звериной лапой. — Позволил себе расслабиться после долгого пути. Как и все мы.

Норико схватила его за шею и сдавила так, что дышать стало невыносимо. Он попытался оторвать лапу от своей шеи, но тщетно. Она приблизила его лицо вплотную к своему, выплюнула:

— Ты виноват не меньше, — и швырнула его наземь.

Кашляя и пытаясь отдышаться, Иоши признал её правоту. Ему пришлось признать. Они все здесь в ответе друг за друга. И всё же… Всё же есть здесь тот, кто отвечает за безопасность этого места.

Он ничего не сказал. Молча поднялся, отряхнул грязь с одежды и направился к своей спальне. Хотэку его окликнул, но Иоши было всё равно. Если ёкаи оказались бессильны — пусть помогают люди. Через спальню он вышел в коридор и дальше — туда, где сидела Рэй-сан.

— Господин, — она встала и спешно поклонилась. Взгляд её был испуганным. — Чем я могу вам служить?

— Женщина, которая была с нами, — она исчезла.

Её глаза округлились. Непохоже, чтобы она была в этом замешана. Иоши невольно отметил, что Норико, хотя и была жестока, всё же вернула ему хотя бы некоторую ясность ума. Он мог оставаться спокойным, и он снова видел. Вот Рэй-сан — боится, не понимает и даже, кажется, опасается самого Иоши. Ещё мгновение назад он бы этого не заметил — влетел бы сюда и перевернул всё, добиваясь ответов. А ведь ему не раз говорили, как губительны чувства без разума.

— Исао-сан, я не понимаю… — она была растеряна, но говорила искренне.

— Давайте иначе. Кто-нибудь, кроме нас, сейчас отдыхает здесь? Я хочу знать кто.

— Но вы единственные…

— Тогда кто-нибудь, возможно, заходил к вам?

— Сегодня никого больше не было. Сюда обычно едут целенаправленно, а по пути редко забредают, место ведь пустынное.

Иоши стиснул зубы, стараясь сохранить с таким трудом обретённое спокойствие.

— Вы уверены?

Рэй потупилась.

— Можете проверить записи, здесь никого… Исао-сан, может… Вы меня простите, но, может быть, ваша служанка просто отошла прогуляться? — она говорила это тихо, не смея поднять глаз.

— По-вашему, я настолько глуп, что мог бы поднять подобный шум лишь потому, что моя служанка пошла осмотреть окрестности?

Сзади раздалось поддерживающее «мяу». Иоши обернулся. Норико лупила по полу хвостом, швыряя его из стороны в сторону, и гневно смотрела на Рэй-сан. Она тоже была недовольна.

— Нет, конечно нет. Прошу простить меня, — она склонилась перед ним.

— Я хочу осмотреть все помещения.

— Но остальные спальни пусты…

— Не только гостевые.

Рэй выпрямилась и посмотрела теперь уже с сомнением. Страха не осталось. Иоши знал, что переходит грань допустимого, и пожалел, что не может предстать здесь как самурай. Тогда ему были бы открыты все двери. Ему не смели бы перечить и отказывать.

— Господин, возможно, не знает, однако гости допускаются только в гостевые помещения.

Иоши чувствовал, что снова закипает. Он приблизился к ней и грубо процедил сквозь зубы:

— Мне плевать, какие у вас правила. Мой человек пропал, и, если потребуется, я здесь всё обыщу, выпотрошу и выверну наизнанку. Весь ваш рёкан и вас самих.

Он тяжело дышал ей в лицо. Она же молчала — не то испуганная, не то ошарашенная, а может, испуганная и ошарашенная одновременно.

— Что здесь происходит? — от стен отразился грубый мужской бас. Иоши только сейчас обратил внимание на эхо, гуляющее по зданию. Он перевёл взгляд за спину Рэй-сан и увидел там большое раскрасневшееся лицо. — Как вы обращаетесь с моей дочерью? Уберите от неё руки немедленно!

Иоши осклабился:

— Смотрите внимательнее, бросаясь требованиями. Мои руки её не касаются. — Он снова перевёл взгляд на затравленную девушку и отступил на шаг. — Хорошо, что вы здесь. Я предпочту говорить с мужчиной.

— Вот и говорите, нечего на девочку набрасываться! — Краснолицый вышел вперёд и завёл дочь к себе за спину. — Что вам нужно?

— Моя служанка пропала. Я требую…

— Вы требуете?! Вы находитесь в нашем рёкане — проходимцы без лошадей и почти без поклажи. Кто вы, чтобы требовать? Ваш человек — та служанка? Небось бродит где-нибудь, идите ищите, нечего здесь показывать свой крутой нрав.

— Нрав? Крутой нрав? — Иоши не нравилось, что он снова кричит, но справиться с собой не удавалось. Обвинения распаляли ещё больше, бередя оголённую злость, нарыв из страха за неё. — Перед кем я, по-вашему, здесь показываю нрав? Перед вашей дочерью? Всё, что мне нужно, — найти мою служанку. Она исчезла, нигде в округе её нет, поэтому вы откроете передо мной все помещения этого рёкана!

— Я открою вам только выход! — закричал в ответ краснолицый. — Никто не смеет так обращаться с нами. Наша семья уважаема, а вы непонятно кто и откуда. Убирайтесь с моей земли немедленно!

— Убираться?! — прорычал Иоши и бросил на мужчину взгляд, полный ненависти. А затем стремительно прошёл мимо него, направляясь к двери, из которой тот появился, резко дёрнул её на себя и шагнул внутрь, не давая владельцу времени и возможности помешать.

На пороге он замер. На полу сидела девочка. Совсем малышка, лет пять, не больше. Только вот человеческого в ней было немного: белая, почти прозрачная кожа, глаза — два бельма, а значит, нет в ней ками…

Мимо Иоши проскользнула Норико и направилась прямиком к ней.

— Нет, уберите кошку! — закричал мужчина. Он рванулся следом, но Норико уже улеглась на коленях девочки, мирно урча. Послышался тихий смех, бледная ладонь опустилась на загривок.

Мужчина замер.

— Это… — Он упал на колени и закрыл глаза, плечи его затряслись. — Чудо… — послышался всхлип.

Иоши совсем растерялся. Он обернулся на Хотэку, взглядом давая понять, что ни капельки не понимает, что происходит, но в глазах ёкая понимания было не больше. Тогда Иоши обратился к Рэй-сан:

— Почему вы её прячете?

Это не то, что он хотел спросить, но ни о коже, ни о глазах он не смел заговорить первым.

— Разве господин не видит, — тихо ответила Рэй-сан, — что перед ним не вполне человек?

— И что это значит?

— Она моя старшая сестра…

Сколько же в этом мире чудовищ, если даже в таком отдалённом рёкане нашлось одно из них…

— Она ёкай?

— Никогда она не была ёкаем, — отозвался отец семейства. Иоши вдруг понял, что так и не успел узнать его имени. — Девочка, как и прочие. Только… погибла, не отмерив и полдюжины лет.

Ширё. Иоши слышал об умерших, не покидающих мир живых или вернувшихся сюда. Он вдруг осознал, что и сам благодаря Норико стал теперь ширё, только ему повезло заполучить обратно своё тело и сохранить свои глаза, не только ки, но и ками — продолжение прародителя каждого жителя Шинджу. Отчего же эта девочка вернулась лишь частью оболочки?

— До сих пор она никогда не смеялась. И почти не двигалась, — продолжила Рэй-сан. — Мы в первый раз слышим её голос за все те годы, что она здесь. Отец почти всё время сидел рядом в надежде, что она заговорит, боялся отойти даже на мгновение.

Иоши посмотрел на Норико. Та даже головы не подняла — лежала перед девочкой, урчала, и малышка её гладила. Ему показалось, что её щёки потемнели, порозовели… Но, возможно, это лишь игра света. Он приблизился. Почувствовал, что должен. Обошёл рыдающего отца, уже даже не прятавшего лицо — смотрел и не верил собственным глазам, из которых градом катились слёзы, — и сел рядом с малышкой.

— Как её имя?

— Хитоми, — отозвался тот дрожащим голосом.

— Девочка с красивыми глазами. — Иоши протянул руку и положил её на ладонь, которой Хитоми гладила кошку. — Уверен, твои глаза были прекрасны. Где же ты их потеряла?

Стоило их пальцам соприкоснуться — и Иоши провалился во тьму. Ту самую, из которой вывели жёлтые глаза. Сейчас они сияли.

«Как же так вышло, Норико?» — подумал он.

«Кто-то вывел её, — отозвалась она, — но не смог завершить начатое. Она застряла».

«Она жива или мертва?»

«Ни то ни другое. И одновременно и то и другое. Она в Ёмоцухире, на пути в Ёми. Но ей здесь не место. Как не место и среди людей. Она сама не желает там оставаться».

«Я хочу к маме, — детский голосок прорезал темноту. Иоши чувствовал её. Хитоми совсем малышка. Её обнажённая ки ранилась о грубость живого мира, пока чувствительная ками и вовсе осталась здесь, между обителью живых и обителью мёртвых. — Вы отведёте меня к маме?»

Её глаза, песочные с зелёными точками — словно растения, сражающиеся за жизнь в сухой почве, — смотрели на него умоляюще.

«Нужно вернуть её в Ёми, — отозвалась Норико. — Поговори с отцом, я проведу девочку».

Горячий воздух ворвался в лёгкие, заставляя закашляться, и Иоши вернулся к живым.

Отец всё так же заворожённо смотрел на Хитоми, словно ждал чего-то ещё.

— Господин…

— Цутому, Исихара Цутому, — ответил он, не сводя глаз с дочери.

— Цутому-сан, — Иоши силился подобрать слова, но нужные никак не находились. Была бы здесь Киоко — она наверняка сумела бы найти что сказать, как утешить его в горе, убедить оставить дочь… — Цутому-сан, я знаю, что с вашей дочерью, потому что я сам вернулся оттуда, откуда не возвращаются.

Лгать он всё равно не умел, разве что самому себе. Цутому-сан наконец посмотрел на него. Неверяще, оценивающе, изучая с головы до ног.

— Вы живы не меньше меня. Потешаетесь над чужим горем? Смеётесь?

— Лишь стараюсь быть честным. Как вы вернули дочь?

— Хотите затем сказать, что с вами случилось то же? За кого вы меня держите?

— Не думаю, что у нас с Хитоми одна история. Меня вернула к жизни бакэнэко, которая меня же и убила. А потому и тело моё осталось при ней.

Они оба — Цутому-сан и Рэй-сан — покосились на Норико. Та и ухом не повела. Иоши знал, что сейчас всё её внимание обращено за завесу, туда, где маленькая девочка осталась во мраке и одиночестве Ёмоцухиры.

Может, Цутому-сан ему и не поверил, но всё же спросил:

— Значит, она могла бы вернуть и её? — Он наклонился к Норико и пристально посмотрел в её морду. — Ты можешь вернуть мою дочь?

Та не отреагировала.

— Она не ответит вам, — попытался вмешаться Иоши.

— Отвечай! — голос Цутому-сана сорвался на хрип.

— Она сейчас с Хитоми.

Но Цутому-сан его больше не слышал. Он поднёс руку к Норико и осторожно коснулся шерсти.

— Зря он так… — послышался голос Хотэку. Иоши разделял его опасения. За бесцеремонность с бакэнэко можно заплатить очень высокую цену. В лучшем случае — жизнь, в худшем же она и после смерти не оставит в покое.

Цутому-сан тряс Норико всё требовательнее, но та оставалась безучастной, будто крепко спала. Иоши знал, что это лишь видимость. Норико терпит, чтобы не уходить от девочки. Но её терпение не было безграничным, оно даже не было большим. В общем-то, до этого дня Иоши был уверен, что оно вовсе отсутствовало.

— Рэй-сан, если не хотите потерять ещё и отца… — начал он, но заметил, что та уже сама направилась к мужчине. Её ладонь легла на его огрубевшую руку.

— Отец.

Цутому-сан помотал головой.

— Ей там плохо, — пояснил Иоши, Рэй-сан повернулась к нему, держа ладонь на руке отца. — Я не знаю, как вы её вернули, но она — оголённая душа, здесь лишь часть её ки, а ками осталась там, между мирами. Она плачет и зовёт мать, от которой её отняли.

— Но неужели она не хочет к нам? — сдавленно спросил Цутому-сан, всё так же глядя на дочь. — Это ведь моя малышка Хитоми. А ты, — он посмотрел на Рэй-сан, — её сестра, почему ты не хочешь её возвращения? Если она может, — он снова потряс Норико, — если может её вернуть, как его…

— Она не может, — сказал Иоши, глядя на Рэй-сан. — Такое возможно лишь с теми, кого она сама убила.

Рэй-сан кивнула. В её глазах и так не было надежды, но теперь появилась решимость.

— Отец, хватит, — сказала она тише. — Прошу, подумай. Хитоми была с мамой, а мы её лишили нового дома. И где она теперь?

— Она с нами, — шептал он. — Моя Хитоми с нами…

— Она не с нами, разве ты не видишь? — горько воскликнула Рэй. — А ты держишься за призрак старшей дочери, забыв, что у тебя ещё есть жизнь, есть я! — в её голосе послышались слёзы. — Я лишилась матери и сестры, но ты забираешь у меня отца!

Он отшатнулся. Цутому-сан смотрел на младшую дочь, словно видел впервые.

— Что ты говоришь?..

— Отец, — она взяла его за вторую руку. — Прошу, отец, отпусти её. Ей не место здесь, она страдает. И мы — причина этих страданий.

— Я лишь хотел…

— Вернуть её, я знаю, — Рэй-сан говорила теперь очень тихо. — И я хотела. Моя сестрёнка с самыми красивыми глазами в мире. Только где она, отец? Это не Хитоми — остатки её ки, бледная оболочка, тень бывшего когда-то живым человека.

Чем больше Рэй говорила — тем ниже опускались плечи Цутому-сана.

— Мы не можем и дальше притворяться, что это наша Хитоми. Не можем делать вид, что она просто больна. Она не больна, отец, она мертва. И нам пора это принять. — Рэй-сан обняла отца за его вновь затрясшиеся плечи, и Иоши вдруг понял, что больше не думает о маленькой Хитоми. Как не думает ни о Норико, ни о рисках, которым подверг себя Цутому-сан.

Он думал о Мэзэхиро: о сёгуне, что предал императора, о муже, что был несправедлив к жене, и об отце, что умел лишь требовать от ребёнка. Плакал ли он так же, когда убил своего сына? Понял ли, что совершил собственными руками? Страдал ли он от этого?

Киоко говорила, что Мэзэхиро обвинил её. Она встречалась с ним после сражения всего несколько раз, и лишь для того, чтобы подписать новые указы. Она не знала ничего больше. Правда ли он стёр с себя вину, словно кровь с клинка, и возложил её на императрицу? Проронил ли он хотя бы одну слезу, когда оставался наедине с собой, или ненависть, которой он сдался, выжгла всё человеческое, что в нём когда-то было? И было ли в нём человеческое хоть когда-нибудь?

Пока он размышлял, Цутому-сан выплакал свои слёзы. Теперь он сидел напротив своей давно умершей старшей дочери и держал её за руку, покоряясь неизбежному. Рэй-сан была рядом и сжимала его ладонь. Она, кажется, давно отпустила сестру, теперь ей хотелось лишь сохранить рядом с собой отца.

Норико открыла глаза, потёрлась о руку девочки и осторожно спустилась с колен, устраиваясь рядом. Значит, пора. Всего пара мгновений потребовалась, чтобы остатки Ки растаяли, сливаясь с бесплотным воздухом, и покинули их грубый мир. Рука Цутому-сана опустела.

— Она будет счастлива, — сообщила Норико. — Теперь она не одна.

Цутому-сан поднялся и глубоко поклонился ей. Рэй-сан последовала его примеру. Он повернулся к дочери:

— Ты открыла глаза мне, одержимому старику, который не сумел отпустить и заставил годами страдать собственную дочь. Как мне благодарить тебя?

— Не меня, отец, — тихо ответила Рэй. — Исао-сан дал понять, что наша затея была глупостью. А бакэнэко вернула Хитоми туда, где ей место. Придёт время — и мы будем с ними, воссоединимся семьёй.

— Придёт время… — повторил Цутому-сан, а затем, словно опомнившись, повернулся к Иоши и поклонился. — Спасибо. Отныне наша семья в долгу перед вами. Просите о любой помощи для себя и для ваших спутников. — Он выпрямился, лишь когда договорил, и лицо его выражало решимость.

— Всё, что мне нужно, — найти пропавшую спутницу, — ответил Иоши, и его сердце вновь зашлось в тревоге, забилось в груди при воспоминании о Киоко. Страх, притупившийся на время, возвращался стремительно и с новой силой. Где она? Куда могла исчезнуть? И сколько времени они потеряли?

— Мы её найдём, — пообещал Цутому-сан. — Если она на нашей земле, нет никаких шансов, что мы её не отыщем.

Но они не отыскали — ни в рёкане, ни в его окрестностях. Везде было пусто. И всё, что им оставалось, — попрощаться с владельцами «Огнедышащего дракона» и отправиться в сторону города. Если Киоко не попала в беду прямо здесь, в холмах, остаётся только похищение. И вряд ли похитители стали бы держать её где-то в открытом поле под ясным взором Аматэрасу.

Бабочка — в сети

Они шли к городу, как и прежде, только теперь втроём. И Норико нехотя отметила, что так выходит значительно быстрее. Сколько бы Киоко ни занималась, но до уровня самураев и ёкаев её выносливости всё равно не дотянуться. Во всяком случае сейчас.

— Переживаешь? — поинтересовался Хотэку.

Норико только дёрнула хвостом.

— Мы найдём её — и я убью того, кто посмел отнять у меня мою принцессу.

— Императрицу.

— Тем более.

— Тебе удобно? — внезапно спросил он.

— Удобно что?

— Идти. Лапкам не горячо?

Земля действительно обжигала: солнце в безоблачные дни здесь становилось совершенно беспощадным, и укрыться от него было почти негде. Но ей ли жаловаться? Мелкие неудобства — последнее, о чём она сейчас думала.

— А ты с чего вдруг такие вопросы задаёшь, птиц?

— Понести тебя?

Норико аж фыркнула от такой наглости.

— Я тебе что, домашняя кошка? Иди вон Иоши понеси, ему явно паршивее.

И это даже не было неправдой. Иоши выглядел взволнованным и подавленным одновременно. Норико могла бы при желании почувствовать его ки, узнать все его страхи и желания, тревоги и надежды, но ещё ни разу этого не делала. Да и не нужно было. Это Киоко умела обращать своё лицо в искусную маску, Иоши, как бы ни старался, не был и на четверть так в этом хорош.

Сейчас он шёл впереди и не оборачивался, намереваясь добраться до города как можно быстрее. Разговоры, как и любое возможное промедление, его только злили.

— Не отставайте, — словно расслышав мысли Норико, скомандовал он. — Мы почти пришли.

И действительно, город был уже совсем рядом, так что Хотэку снова накинул кимоно, а Норико припустила бегом. Она уже чувствовала вонь человеческих жилищ — от немытых тел, странной еды и горькой выпивки. Окраины всегда так пахли. Но в этот раз к привычным ароматам примешался едва уловимый, совсем не похожий на остальные запах… Он был знаком, но Норико никак не могла понять, где раньше его чувствовала.

Не успели они подойти к городу, как навстречу им выскочил… Норико не была уверена, кто это. Лохмотья почти полностью скрывали не то человека, не то ёкая, а широкополая каса не позволяла взглянуть в глаза, хоть и была вся изодрана и изъедена временем.

— Добрые путники, — голос его был измождённым и сиплым, — не будет ли у вас какой крохи для старика или капли воды? Два дня не пил, шесть дней не ел.

Он ковылял прямо на них, не поднимая головы. Норико только вздохнула, намереваясь пройти мимо, но Иоши остановился и завозился в мешках. Она почти наорала на него, но вовремя вспомнила, что, хотя это и Западная область, проще будет оставаться для всех кошкой.

«Иоши, ты перегрелся?» — она осторожно пробралась в его мысли.

Тот замер, но уже через мгновение продолжил рыться в мешке.

«Оставь мешок и пойдём дальше, мы торопимся».

«Старику нужна помощь», — отмахнулся он так же мысленно.

«Сам разберётся. — Норико начинала закипать. — Кому и правда нужна помощь, так это Киоко!»

Он снова замер. Ну наконец-то понял!

А затем осел на землю.

— Иоши? Иоши! — Норико подскочила к нему и осторожно прислушалась к ощущениям: живой, здесь, тело тоже дышит, но… Благословенная Каннон, как же ему больно!

Хотэку уже сидел рядом и осматривал его. Старик тоже осторожно приблизился.

— Доброе сердце, — прохрипел он, — но слабое…

— О чём вы говорите? — спросил Хотэку.

Норико тем временем заметила, как что-то блеснуло у его уха. Всего на мгновение, но… Этот запах, точно! В прошлый раз она даже не обратила на него внимания, но этот же запах — почти неуловимый — был там, где остались гэта Киоко, там, откуда она бесследно исчезла.

С этим осознанием пришло ещё одно: старик, стоявший теперь возле неё, совсем не пах. Но так не бывает. От людей должно пахнуть. Всегда. Даже от трижды вымытых людей, а тем более — от таких оборванцев.

Норико зарычала и попятилась. Её спина изогнулась, хвост распушился, но она пока не рисковала выдавать себя. Может, она в чём-то ошиблась, может, всему этому есть объяснение…

— Какая дикая у вас кошка. — Старик послушно отошёл и даже поднял руки, но Норико это не успокоило.

— Норико, ты чего? — шепнул Хотэку. Ему она, к сожалению, ответить не могла, поэтому продолжила следить за стариком. Почему он не пахнет, как другие люди? И что случилось с Иоши?

«Иоши?» — она попыталась ещё раз пролезть в его мысли, но тщетно. Ничего. Кажется, он без сознания. И всё же боль его тела была ощутима. Это не было раной, что-то совсем другое, незнакомое ей…

Старик достал из рукава кусок мяса с душком и вытянул перед собой.

— Гляди, может, это тебе понравится?

Очень любопытно, откуда в рукаве у того, кто не ел шесть дней, угощение для кошки. Ещё любопытнее, как много людей здесь таскает с собой мясо, если в Шинджу животных для еды не убивают — это она усвоила в первый же день пребывания во дворце, когда маленькая Киоко попыталась накормить её бобовой пастой и мисо-супом.

Эти мысли пронеслись за мгновение. То же, в которое Хотэку рванул вперёд, а в его руке сверкнуло лезвие. Он и сам всё понял, потому сейчас стоял вплотную к старику и прижимал кинжал к его горлу. Норико невольно восхитилась: когда Хотэку видел перед собой врага — всё его тело менялось, подбиралось, а движения становились резкими, при этом сохраняя изящество. А какой взгляд! Спокойный, ледяной. Его чёрные глаза пытливо изучили старика.

— Кто ты и что ты сделал с нашим друг... кх… — И Хотэку завалился набок.

Норико не успела понять, что произошло, но она слишком часто в своей жизни попадала в ситуации, где на её жизнь покушались, потому твёрдо знала: сначала бей, потом разбирайся. Уже привычно она сменила свою ки, невольно отметив, что всё-таки не зря с голода убила ту ядовитую желтоголовую змею, которая пряталась в песках. На какие безрассудства не пойдёшь, когда есть нечего, а твои люди таскают с собой только сою…

Повинуясь природе, она качнула несколько раз головой, а затем нанесла удар. Второй. Третий. Чувствуя, как бока пронзает острая боль, она обернулась и встретила вторую фигуру — в совершенно обычной одежде, но тоже абсолютно без запаха. Да что это за люди такие…

Голова снова качнулась в сторону, рывок — и зубы впились в лодыжку того, кто её ранил. Он зашипел от боли и обрушил что-то ей на голову. Что ж, если они умрут, как минимум двоих она утащит за собой. Этот яд был смертелен. Несколько часов — и укушенные пройдут по Ёмоцухира в сторону страны мёртвых.

Она улыбнулась этой мысли, и мир поглотила тьма.

Норико никогда не видела снов — бакэнэко живут меж двумя мирами, и третий им ни к чему. Она видела путь, изученный десятилетиями скитаний. Она видела прошлое: своё и тех, чьи ки забрала. В беспамятстве она просто ложилась у дороги, ведущей к скрытой от жизни стране Ёми, у которой хотя и было своё местоположение — гораздо западнее лисьего леса Шику, — но всё же не было иного входа, кроме пути через Ёмоцухира, и следила за теми, кто только что распрощался с жизнью.

Она знала, что ещё жива — все её ки были при ней, она могла бы надеть любую из них. Но сама Норико, её суть, её ками и её начало были изранены, ослаблены и находились на пограничье. Здесь, в Ёмоцухира, ей сейчас самое место. Может, позже она найдёт в себе силы, чтобы оправиться и вернуться. Но позже, не сейчас.

* * *

Киоко становилось скучно. Её напоили, накормили и оставили с Чо, которая все стражи, что они уже успели провести вместе, просто сидела и угрюмо смотрела на неё. Она успела вспомнить несколько легенд, особенно известных произведений, которые читала на уроках Акихиро-сэнсэя, вспомнить самого учителя, помедитировать, хотя последнее вызвало беспокойство Чо, и та рявкнула, велев прекратить, что бы Киоко ни делала.

Оставалось только сидеть и тревожиться об остальных. И ещё о своих конечностях, которые развязали ненадолго, давая ей размяться и поесть, а затем снова связали, ещё и затянув потуже.

— Зачем вы решили нас похитить? — Киоко знала ответ на этот вопрос, но тишина и безделье были настолько невыносимы, что разговор с куноичи показался куда лучшим вариантом.

— Деньги, — коротко бросила Чо.

— И стоят эти деньги чужих жизней?

— По-моему, вы, Киоко-хэика, ещё живы, — она произносила это с издёвкой, будто насмехаясь над титулом Киоко. Это было ей непонятно; раньше она встречала лишь почтение — если не к себе лично, то, во всяком случае, к своему роду.

— Что будет с моими друзьями?

— Вашими подданными, которые сбежали вместе с вами? Вы правда думаете, что они вам друзья?

— А вы полагаете, что у меня не может быть друзей?

— При всём уважении, — в её голосе было что угодно, кроме уважения, — я не верю в дружбу богатых и угнетённых. Ребёнок, поцелованный самим Ватацуми, вдруг подружился с ёкаем? У крылатого не оставалось выбора после нападения на сёгуна.

«Нападение на сёгуна». Ну конечно. Никто не знал истинную историю Хотэку, все верили в слухи о ёкае, пробравшемся во дворец под видом самурая, чтобы убить Мэзэхиро. За пределами дворца даже не говорили о том, что этот самурай годами учился у сёгуна и находился под его личным командованием. Мэзэхиро знал, какой полуправдой отравлять людей, чтобы посеять среди них ещё больше ненависти к другим.

Был ли смысл переубеждать? Киоко решила попытаться. Рано или поздно она вернётся, и ей придётся заново выстраивать этот разрушенный мир. Если она не сумеет открыть глаза даже одной девушке — как можно надеяться, что у неё получится сделать это с целой страной?

— Хотэку был предан Мэзэхиро-доно, — сказала она.

Чо лишь скептически усмехнулась:

— Предан, а как же. Поэтому напал на него.

— Поэтому Мэзэхиро-доно, узнав, что в его личной армии ёкай, пошёл на него с оружием. Он едва не застрелил Хотэку, но тот сумел сбежать и позже присоединился ко мне, чтобы помочь. Я обязана ему жизнью. И ему, и Иоши, и Норико.

— Разве наш покойный император не от рук Хотэку погиб, когда отбивал нападение ёкаев у стен дворца?

— Какие же вы разведчики, если все ваши знания основаны на слухах, разносимых по наущению сёгуна? — усмехнулась Киоко. Шиноби уже не казались ей такими страшными. Да, выследили, да, узнали её. И всё же они были так же слепы и несведущи, как остальной народ.

Чо прищурилась и уже готова была бросить что-то — судя по презрительной мине, совершенно едкое, — но Киоко поспешила объяснить:

— Иоши был предан своему отцу лишь до той поры, пока не узнал его истинное лицо — лицо убийцы собственного господина. Зачем бы ёкаям нападать на дворец и императора? У каждого зла должна быть причина. Даже если вы считаете их чудовищами — это не…

— Я так не считаю, — перебила Чо. — Ёкаи не чудовища, они жертвы. И сейчас они страдают из-за того, что какой-то выскочка решил пробраться во дворец и отомстить за несправедливость. Ваш друг — если он и правда вам друг — виновен. Даже если сам он не нападал, его ложь стала причиной той бойни, которая сейчас происходит в наших домах.

Наших.

— Вы ёкай… — тихо сказала Киоко.

Но Чо лишь фыркнула:

— Не больше, чем вы. — Она встала, потянулась, расправляя плечи, и продолжала, уже измеряя шагами их небольшое… Киоко не знала, какое название подобрать помещению, поэтому про себя решила звать его «убежищем». В какой-то мере это действительно их убежище — от мира и любых прохожих, каких тут рядом, видимо, не бывало. — Я росла с ёкаями. Чем дальше к северу и к западному берегу нашего острова — тем больше таких семей. Хотя откуда вам знать.

Но Киоко знала. Она собственной рукой подписала указ о запрете подобных союзов перед богами. Строго говоря, их никто и не позволял, но ни её отец, ни дед, ни прочие императоры, что правили до них, не смели диктовать народу, кого любить и с кем жить вернее. Все они ходили под Аматэрасу, все дети Ватацуми, живущие на его жемчужине посреди Драконьего моря. Нет вольных выбирать, в каком обличье рождаться — так отчего же по нему судить, каким душам можно любить друг друга? Никому из правителей рода Миямото подобное даже не приходило на ум. И лишь Мэзэхиро, отравленный собственным ядом, посмел запретить любить, как будто ветрам Сусаноо в открытом море можно противиться.

Хотела бы она знать, что думала на сей счёт Аими-сан. Наставница, для которой любовь была высшим проявлением самого Творца… Вряд ли она сумела с этим примириться.

— Моя мать дзёрогумо, — пояснила Чо. — Она назвала меня Чо — бабочка — лишь потому, что я родилась человеком. Красивое, но слабое существо, которое так легко заманить в сети.

Киоко передёрнуло. Чо не выглядела слабой или безобидной. Но кое-что начало проясняться…

— И всё же вы пошли по стопам матери?

Взгляд Чо был полон непонимания.

— Дзёрогумо — паучихи, что превращаются в красавиц, соблазняют мужчин, а затем убивают их. Разве не тем же занимаются куноичи?

— Ну конечно, — усмехнулась Чо. — Все ваши познания о ёкаях наверняка из детских страшилок. Некоторые из паучих бывают кровожадны, но по большей части они хотят любви так же, как и все остальные женщины. Хотят работящего мужа, которому смогут служить и которого будут ждать дома. Дзёрогумо верны, любят спокойствие и предпочтут тихую, мирную жизнь.

— И ваша мать такая?

— Была такой, — кивнула Чо. — Она жила на севере Южной области и была изгнана оттуда. Мы… Мы давно с ней не были близки, но я ждала её в ближайшем к югу городе Северной области, в провинции Китоми. Я знала, что ёкаи с юга бегут туда, а оттуда уже разбредаются по острову… Но я хотела вывезти её из Шинджу и найти безопасный дом, а она… Она так и не пришла.

Киоко почти не дышала, боясь спугнуть этот миг откровений, но Чо, словно почувствовав её затаённость, тряхнула головой и вновь посмотрела в глаза, пряча в этом нарочито прямом взгляде все свои чувства.

— Я тоже потеряла маму. И старшего брата. А затем и отца… — зачем-то произнесла Киоко. Наверняка Чо и так это знала, но ей казалось важным подчеркнуть, что она признаёт её боль, разделяет её.

— Я знаю, — голос Чо вновь стал совершенно ровным. — Мы с вами не подруги, Киоко-хэика, и никогда ими не станем. Я это рассказала лишь потому, что не хочу, чтобы обо всех ёкаях ходила дурная слава. Даже если вы умрёте, как только мы доставим вас во дворец, вы хотя бы будете знать, что дзёрогумо не так уж плохи, как в дурных сказках, — она не сводила глаз и, не моргая, медленно приближалась. — Не думайте, что можете ткнуть меня в мою слабость. Я давно ничего не чувствую, — голос звучал искренне, а взгляд подтверждал: всё так.

Но Киоко с детства училась превращать лицо в маски и умело сменять их, а потому прекрасно видела, когда подобное делает кто-то ещё. Чо испытывала боль и обиду. На неё, на Киоко, на весь род Миямото, а возможно, и вовсе на весь дворец. Она плохо скрывала злость, но прекрасно прятала за ней собственную человечность.

— Это сделал сёгун, — напомнила Киоко. — Не я. Я лишь хочу вернуть себе власть, а жителям Шинджу — дома. — Она сглотнула. Идея была слишком смелой, но надежда уже теплилась внутри, и давить её значило смириться с поражением заранее. А разве дочь Ватацуми имеет право сдаваться?

— Смелые, наивные мечты. Только мою мать они не вернут.

— Но вы росли с ёкаями. Не с одним. Есть ещё, я права? — она всмотрелась в чёрные глаза так же прямо, как смотрели на неё они. — Братья? Сёстры? Дяди и тёти? Друзья? Сколько ёкаев ещё пострадает? Или, думаете, если увезёте с острова парочку — это смоет с вас смерти остальных?

— За смерти отвечаете вы. Разве это не ваши указы?

— Вы знаете, чьих рук это дело.

— Предполагаю. Раз вы здесь — наверняка ваше правление ничего не стоило. И всё же это было сделано вашей рукой.

Эти слова ранили, но Киоко понимала, что они справедливы. Она смирилась, она делала всё, что требовал сёгун, пока за ней не пришла Норико. Её вина в происходящем неоспорима.

— И потом — не вы ли своим мелким детским восстанием разворошили улей? Не вы ли разозлили сёгуна? Не ваш ли друг стал причиной того, что Мэзэхиро-сама обозлён на ёкаев и видит в них столько угрозы?

Чо повернулась и выглянула в окно.

— Я уже сказала, что намерена сделать. — Киоко не хотела упускать шанс.

— А я сказала, что вы едете в Иноси. Мы получим деньги и уберёмся с этого проклятого острова, и мне плевать, что с ним и с вами будет дальше.

Дверь открылась, и через неё бросили что-то маленькое прямо к ногам Киоко. Она присмотрелась и ахнула:

— Норико!

Кошка была покрыта порезами и запёкшейся кровью. А главное — без сознания.

— Что вы сделали? — Киоко попыталась наклониться к ней, чтобы почувствовать сердцебиение или хоть что-то, но верёвки плотно держали её у столба.

— Она жива, — бросил вошедший следом мужчина. — А вот мы, кажется, не вполне… — Он покачнулся и опёрся о стену.

* * *

Иоши очнулся с головной болью и онемевшим телом. Он приоткрыл глаза и постарался сосредоточиться, насколько был способен, чтобы разобраться в происходящем. Норико сидела в ошейнике и была привязана к столбу. Рядом с ней — Киоко. Киоко! Хвала Ватацуми, с ней всё в порядке.

Сбоку послышался тихий шелест. Приложив неимоверное усилие, чтобы повернуть голову, он заметил знакомую босую ногу в хакама и часть чёрного грязного кимоно. Хотэку. Шелестели его перья, значит, тоже живой и тоже очнулся.

Больше в этом полупустом помещении, где из мебели были только столбы, предназначенные, казалось, исключительно для привязывания пленных, он никого не наблюдал. Странно, что их оставили одних.

— Киоко, — тихо зашипела Норико. — Давай просто обратимся и уйдём отсюда муравьями, пауками — кем угодно. Тебе на что дар достался, чтобы ты им не пользовалась в такие моменты?

— Мы не можем их бросить, — возразила Киоко.

— Если они не смогут разобраться с горсткой шиноби — что за самураи тогда?

Иоши про себя согласился. Шиноби — вот, значит, кто их похитители. Тогда всё встаёт на свои места. С такими легко попасть в засаду, но в открытом бою у них с Хотэку будет преимущество. Надо только застать их врасплох. Проблема лишь в том, что шиноби никогда не теряют бдительности с пленными. Всё, что Иоши знал о них, сводилось к двум постулатам: никогда не верь и не позволяй себе их недооценивать. Если в сражении вдруг понимаешь, что тебе хоть немного везёт, значит, это ловушка.

— Мы их не оставим, — отрезала Киоко.

— Зря.

Они обернулись на него, и Иоши понял, что сказал это вслух. Что ж, оно и к лучшему.

— Нам не перехитрить шиноби, — продолжил он, выдавливая каждое слово через боль. — Хотя и вам двоим наверняка тоже. Что им известно? И что нужно?

— Им нужен был Хотэку, но теперь они знают, кто я.

— И я, — встряла Норико.

— Обо мне не в курсе?

— Кажется, нет, — Киоко покачала головой.

— Это хорошо, — подал голос Хотэку. — Хотя и странно. Не знать, как выглядит император… Возможно, позволяют нам верить в то, что не знают?

— Я был императором всего ничего. Меня знают в лицо придворные, некоторые жители столицы, даймё и, возможно, несколько самураев из их сопровождения запомнили. Я умер до того, как мои портреты разошлось по Шинджу.

— И всё же я бы не отметал вероятность подвоха.

— С шиноби ничего не стоит отметать, — согласился Иоши.

Повисло молчание. Никто не знал, как действовать дальше.

— Эта девушка, Чо… — прервала тишину Киоко. — Мне кажется, с ней можно договориться.

Какая наивность. Иоши только покачал головой:

— С шиноби не договариваются — их покупают. Это наёмники и лжецы. Их интересуют деньги. Восставшая из мёртвых императрица наверняка стоит очень много. А вместе с двумя сбежавшими ёкаями-изменниками… Даже представить сложно, как расщедрится отец.

Отец… Иоши предпочитал теперь называть его по имени, он не хотел больше родства с этим человеком, хотел забыть всё, что их связывало. И всё же, похоже, привычки не исчезают так быстро.

— Я это понимаю. Но, полагаю, мы можем сыграть на её желаниях. Нам есть что предложить. Мне есть что предложить.

— Мне не нр-р-равится, к чему ты клонишь, — проурчала Норико.

— Но она права, — подал голос Хотэку и усмехнулся. — Киоко-хэика — императрица по праву крови. Если она вернёт себе престол… — на мгновение он замялся, а затем поправил сам себя: — Если вы оба вернёте себе престол, союзники могут рассчитывать на щедрую награду. Особенно ближайшие.

Норико протестующе мяукнула.

— Если Киоко вернёт себе престол, у Шинджу будет слишком много забот по восстановлению нормальной жизни, потому что вернуть его можно только через войну. Тратить после неё деньги на эту девицу неразумно — она ещё и затребует наверняка столько, что можно будет отстроить всю столицу.

— Да и, Хотэку, тебе ли не знать, что шиноби не сражаются за идею, — напомнил Иоши.

— И не нужно. Не нужны ни деньги, ни идея, когда можно подарить другую жизнь. Киоко-хэика, я верно понимаю, что вы узнали об этой куноичи больше, чем её принадлежность и верность клану?

Киоко кивнула:

— Она дочь ёкая и мечтает покинуть остров. И обозлена на нас, считая, что это ты, Хотэку, стал причиной ненависти сёгуна. Вернее, твоё нападение на него.

— То нападение, в которое он меня, мирно сидящего у додзё, чуть не застрелил? — Хотэку засмеялся.

— Я смотрю, вам у нас нравится, — послышалось со стороны входа. Голос принадлежал мужчине, но Иоши не было видно входящего. А вот Киоко смотрела прямо, и лицо её из обеспокоенного уже превратилось в непроницаемую маску. Как же искусно она владеет собой. Самураи всю жизнь учатся сдерживать эмоции, и всё равно лица их выдают, стоит дать волю какому-либо из чувств. Её лицо так не подводило, во всяком случае не при посторонних, и в этом она бы обошла даже лживых шиноби.

— Не то слово, — зевнула Норико.

Иоши захотелось заткнуть её силой, пока она не ляпнула лишнего.

— И скучно, — продолжила она. — Привязали нас и ушли — кто ж так поступает с гостями?

Иоши стиснул зубы. Если Норико сейчас снова окажется при смерти, в целом сама виновата. Но это расстроит Киоко, а Киоко расстраивать не хотелось.

Мужчина, всё ещё стоявший у входа вне поля его зрения, серьёзно спросил:

— Хотите развлечений?

Иоши взмолился Хатиману — единственному богу, силу которого готов был сейчас признать, — чтобы их не зарезали самым бесславным образом — со скованными руками и ногами, бесчестно и унизительно.

— Могу предложить вам только кантё. — И он залился смехом.

Киоко или не поняла, или не опустила своей маски. А вот Иоши почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Наверняка он побледнел. Ещё бы — из двух зол он предпочёл бы умереть здесь и сейчас, чем испытывать такое унижение. Эта игра была популярна среди детей простолюдинов, но во дворце о ней даже не говорили — само упоминание такой глупости считалось оскорбительным для утончённого человека искусства, какими считали себя все знатные люди.

Первыми в поле зрения Иоши показались ноги шиноби — босые и грязные, ступающие совершенно бесшумно даже здесь, где ему не нужно таиться. Незнакомец шёл прямо к Киоко. Шаг, другой.

— Кто ты? — сорвалось с губ Иоши.

Ноги развернулись к нему — славно.

— У меня есть вопрос получше. — Шиноби быстро подошёл и присел напротив. Его волосы были коротко стрижены — чего Иоши не видел, пожалуй, ни разу за свою жизнь, а глаза смотрели насмешливо. Губы тонкие, кривые, тоже улыбались ломаной линией. — Кто ты?

Иоши узнал его. Того самого бродягу. Он помолодел на две дюжины лет, и всё же это был он. Живой и невредимый.

— Кто составляет компанию, — продолжил он, пристально глядя в глаза, — мёртвой императрице и двум сбежавшим из дворца ёкаям?

Шиноби снова встал, а через мгновение Иоши понял, что его руки и ноги больше ничего не сдерживает. Он в замешательстве попытался ими подвигать — и это удалось. Его тело постепенно приходило в себя, боль уже не была такой невыносимой, но запястья затекли, как и лодыжки. Пока он растирал их, тихо спросил:

— И для чего?

Не стоило даже думать, что его решили помиловать и отпустить.

Перед ним с глухим стуком упала катана, подняв вокруг себя облачко пыли.

— Кто ж так швыряет оружие? — У Иоши едва сердце не остановилось. Так бесцеремонно обращаться с клинком, словно он ничего не стоит! Да, это была совсем не та катана, какой он лишился в бою со своим отцом, она была даже вполовину не так хороша, и всё же это не повод бросать оружие на пол.

— Бери, — скомандовал шиноби.

Иоши подчинился, подобрал катану и встал. Если он хочет боя — он его получит в любом случае, и лучше не оставлять руки пустыми.

Он медленно повёл катаной в сторону, проверяя баланс клинка, примеряясь к весу, после чего поднёс лезвие к глазам и оценил заточку — хороша. Не сравнится, конечно, с его работой или работой придворных мастеров, что обслуживали клинки самураев, и всё же заточено недурно, он ожидал куда худшего.

Боковое зрение ухватило движущуюся тень, и правая рука, повинуясь памяти тела, выставила заслон. Сталь зазвенела.

— Вот как, — хмыкнул противник и тут же ударил снова. И снова. И снова. Его удары были простыми, прямыми, без утончённости и плавности, без изящества, с которым сражались самураи. Искусство боя — тот же танец, Иоши разучивал его с детства. Шиноби использовал только руки и корпус. Ноги лишь опора. А у самураев ноги всегда скользили по полу, задавая направление всему телу, поддерживая равновесие и плавность движений.

Шиноби пользовались лишь силой — сейчас, сражаясь с одним из них, Иоши это видел и чувствовал. Противник вёл себя во многом так же, как он сам дрался, когда выходил из себя, пытаясь победить Хотэку — забывая о технике, забывая о внутреннем покое.

Теперь он понимал, почему Хотэку так легко его побеждал. Всегда с холодной головой, в покое и уверенности, он вёл их танец, как сейчас вёл Иоши, легко отражая хаотичные удары. В конце концов ему наскучило — пришло время уйти от защиты и атаковать самому. Ведь этого шиноби и добивался?

Выпад ногой, замах — в голове пронеслись тысячи раз, когда он оттачивал это субури с субурито, с боккэном, с синаем, а затем и с дайто, каждый день укрепляя руки, отпечатывая в памяти все движения.

Шиноби легко уклонился, поднырнул под руку и царапнул мечом по ребру. Это случилось за мгновение, которое Иоши сумел осознать лишь после того, как всё произошло.

— Положи меч, с тобой всё ясно, — шиноби усмехнулся и сделал шаг назад. Иоши опустил катану, но не выпустил из рук. — Танцуешь, а не дерёшься. Самурай. Да и то незрелый.

Иоши взмахнул клинком и приставил остриё к груди. Самураи так не делали — бесчестно, да и поединок окончен. Но теперь ему стало плевать. Этот тип не играет по правилам.

— О-хо, посмотрите на него, мальчик обиделся, — шиноби поднял руки, но продолжил ухмыляться. — Какая хрупкая честь у юного самурая, как легко её задеть.

Иоши подал клинок вперёд — и острый конец слегка углубился в одежду, но плоть ещё сопротивлялась.

— Ты уверен, что хочешь это сделать? Я не против. — Шиноби опустил руки и сплюнул. — Мне этот мир осточертел, убивай, если полегчает. Да только, готов спорить, ты в жизни своей не убил никого. Сражался лишь в додзё, небось, да и то с такими же юнцами. Как жить потом будешь со смертью на руках?

— Со смертью такого бесчестного человека — прекрасно, — процедил Иоши.

— Правда? Жестоко заколов безоружного? — Он демонстративно отбросил свою катану и улыбнулся шире. — Заколешь меня, как твой папаша — ёкая?

— Откуда ты…

— Откуда я что? — в глазах заплясали огоньки, и Иоши понял, что чуть не попался. Всё это ещё одна ловушка. Они не знают, кто он, а отец любого самурая мог быть другим самураем в услужении сёгуна, следовательно, убивал ёкаев.

— Ничего. — Иоши отбросил катану и медленно сел обратно к столбу, к которому был привязан.

— Уже? — делано огорчился шиноби. — Я думал, мы ещё поиграем.

— Тору! Что ты здесь устроил? — У входа появилась девушка. Боль совсем ушла, и теперь Иоши с лёгкостью смог разглядеть куноичи. Грубая, с острым лицом и таким же острым взглядом, не скрывающим презрения, она была совсем не похожа на тех девушек и женщин, каких Иоши когда-либо встречал. — Он что, не связан? Ты рехнулся?

Она подскочила к Иоши и схватила того за запястья, тут же стягивая их верёвкой. Он не сопротивлялся. Она действовала так же быстро, как Тору при сражении. Может, немного суетливее — злость и раздражение прорывались наружу, а потому пальцы порой совершали ненужные движения — это он чувствовал кожей.

Самураи вязали руки теми же узлами, но гораздо спокойнее, методично, резко, без скорости и суеты. Иоши нравилось подмечать эти различия. Шиноби ведь тоже были своего рода воинами. Мэзэхиро ненавидел их столь же сильно, как и ёкаев, потому почти ничего не рассказывал, и все знания Иоши были от наставников: не доверяй, не смей недооценивать и помни, что честь для них — пустой звук. Из-за этого шиноби были особенно опасны. Пока самураи чтили Хатимана и открытый бой — шиноби не гнушались ничем. Ложь, яды, удары в спину, вечное притворство — их излюбленные способы выйти победителями.

Наставники говорили, что это их сила и в то же время их слабость. Он не понимал этих слов тогда, но понял теперь.

Дыхание куноичи обжигало лицо, пока она закрепляла узлы за его спиной. Она ничуть не смущалась такой близости, и Иоши, не отводя взгляда, старательно делал вид, что его это нисколько не беспокоит.

— Так-то лучше. — Она дёрнула за верёвку, проверяя надёжность, и ухмыльнулась: — Какой послушный мальчик.

— Закончила? Он бы и так никуда не делся, — бросил Тору.

Куноичи резко обернулась:

— Да что ты?

Она поднялась и медленно пошла в сторону шиноби.

— Чо, он тыкал в меня катаной, но так и не решился убить. А ведь мог, — Тору засмеялся, и Чо наотмашь ударила его по лицу. Где-то в стороне ахнула Киоко.

Куноичи схватила Тору за подбородок, и смех оборвался. Она притянула его лицо к своему и процедила:

— Двое из четверых умеют обращаться и могут сбежать в любой момент. Третий — летающий не пойми кто, не то тэнгу, не то человек. И только этот доходяга их слабое звено, которое удерживает здесь всех. А ты додумался его освободить, да ещё и подставиться под удар.

В глазах шиноби мелькнуло осознание, и Иоши увидел в нём отражение собственного откровения. Он — слабейший. Киоко не нужно было спасать — она бы легко справилась, сбежав, обратившись кем угодно ещё. Она здесь из-за них. Из-за него. В истории о спасении он занял роль беспомощной дамы. И возможно, несколько мгновений назад, когда меч был в его руке, он действительно мог освободиться, и они действительно могли сбежать.

Он думал, что рядом были другие шиноби. Или что у Тору был план. Он не верил, что тот действительно позволит ему одержать победу и тем более убить себя.

Возможно, в этот раз Иоши всё же переоценил противника и тем самым погубил надежду на спасение для них всех.

* * *

Наблюдая за тем, как Чо связывает Иоши, Киоко твердила про себя: война — это путь обмана. Самураев этому обучали, но шиноби этим принципом жили. Иоши наверняка понимал, что у него нет шансов. Если бы он позволил себе сделать ещё хоть шаг вперёд, угрожая Тору, наверняка поплатился бы за это жизнью. Если они действительно не знают, кто он, он не представляет для них никакой ценности. А значит, и в живых его оставлять необязательно.

Затем она слушала, как Чо отчитывает Тору, и поняла, что они просчитались. Они думали, Иоши слаб. Конечно, самурай — единственный человек среди тех, кто родился иными. Но Чо ошибалась. Никто из них не уйдёт отсюда, потому что никому из них не нужна погоня шиноби. Одно дело — идти и скрывать облик, когда тебя считают мертвецом, другое — когда тени в ночи следуют за тобой по пятам, зная, что ты жива. С такими преследователями они больше не смогут доверять никому и никогда, а это превратило бы и без того непростую жизнь в тяжкое бремя.

Всё, чего она ждала, — когда Тору уйдёт.

— Убирайся, — бросила Чо, закончив свою тираду. — Я сама за ними присмотрю.

Она оттолкнула его лицо, и Тору быстро отскочил к выходу, растворяясь в свете закатного солнца. Как только шиноби исчез, Чо обернулась к Киоко и слащаво — ужасно фальшиво — улыбнулась.

— Прошу прощения, госпожа, — она глубоко поклонилась. — Надеюсь, ваш тонкий слух не оскорбили наши беседы?

Киоко улыбнулась, как улыбалась сотни тысяч раз во дворце, беседуя с прислугой:

— Нисколько. Занимательно наблюдать за теми, кто живёт совершенно иначе. — Она выбрала быть искренней.

— И что же вы наблюдали, по-вашему? — Чо подошла и села напротив Киоко. Ей это нравилось — такая непосредственность, близость, прямота, каких недоставало дворцу с его бесконечными правилами и порядками.

— Строгость, своенравие и, пожалуй, любовь.

— Любовь? — Чо ухмыльнулась. — В клане есть уважение, есть служение друг другу и деньгам. Но любовь? Она для бедняков, у которых не осталось ничего другого.

— Тогда почему вы здесь?

Куноичи замялась, и Киоко поняла, что задала верный вопрос. Но заминка была недолгой.

— Не волнуйтесь, — нашлась с ответом Чо. — Скоро мы все будем не здесь. Завтра же отправимся в Южную область к вашему дому.

— Вы не думаете, что, соглашаясь на столь мелкий шаг, упускаете более интересную возможность? — Киоко не собиралась сдаваться, но Чо уже вставала. Она отряхнула кимоно от пыли и улыбнулась:

— Вы не в том положении, Киоко-хэика, чтобы предлагать выгодные сделки.

— Только глупец откажется от дружбы с императрицей, — ухмыльнулся Хотэку, и Киоко едва сдержала улыбку. Слова ёкая были весьма кстати.

Чо повернулась к нему, и Киоко перестала видеть её лицо. Оставалось гадать по голосу.

— Что ты имеешь в виду?

— А ты думаешь, я просто так связался с людьми?

— Ты же идеалист, сам и устроил переворот во дворце.

— После того как сёгун едва меня не убил.

— Значит, это личные счёты, — пожала плечами Чо.

— Какой идиот будет сводить личные счёты с военачальником Шинджу? — буркнула Норико.

— Ваша разведка ничтожна, если вы не знаете обо мне главного, — заявил Хотэку. Чо на это ничего не ответила, но, видимо, Хотэку что-то прочёл на её лице — Киоко понадеялась, что там была заинтересованность, — и продолжил: — Я названый сын оками.

— Чушь.

— Только не говори, что вы не знаете об их существовании.

— Все знают, что оками вымерли ещё во времена войны. Они жили здесь, на западных землях…

— Они жили всюду, — поправил Хотэку, наклоняясь вперёд и поднимая лицо, чтобы заглянуть Чо в глаза. — А теперь, как и другие не желающие соваться к людям, живут в Ши, подальше от чужих глаз.

— За кого ты меня принимаешь, раз думаешь, что я поверю в этот бред?

— Хочешь доказательств? Мы можем привести тебя к ним.

— И за кого ты меня принимаешь, раз думаешь, что я на это соглашусь?

— Тогда подумай вот о чём, — Хотэку ослабил напор и откинулся назад, опираясь на столб. — Киоко-хэика всё ещё истинная правительница по праву крови. Многие из даймё — я говорю о бывших даймё, которых отстранили, заменив на тех, кто не смыслит в политике и управлении землями, но верен Мэзэхиро, — против нынешней власти и установленного сёгуната. Стране нужен император.

— Ох, милый. — Чо опустилась на колени напротив Хотэку и нежно погладила его по щеке. Киоко бросила взгляд на Норико — та, судя по вздыбившейся шерсти, была уже на пределе и едва сдерживалась, чтобы не взять всё в свои лапы. — Такой наивный малыш, кто ж тебя жизни учил? Любящие родители? Безопасный дворец? Процветающая столица? Твои вымершие оками? Где ж ты нахватался таких глупостей? Стране плевать на императора, птичка.

— Ой, да пошла ты в Ёми!

Киоко не успела заметить, как и когда это произошло, но на месте Норико была уже совсем не кошка — желтоголовая змея юркнула меж ног куноичи и впилась в лодыжку, но та не проронила ни звука. Схватила Норико за хвост и отбросила в сторону.

— Я сейчас выйду и разберусь с твоим ядом, а ты сядешь послушной кошкой обратно, — процедила Чо сквозь зубы. Норико снова бросилась на неё, но в руке куноичи уже сверкнул танто, и лезвие оказалось у горла Хотэку. — Ползи обратно в свой угол, или твоей птичке конец.

Норико подняла голову выше и зашипела.

— К столбу. — Чо надавила лезвием — и на шее Хотэку появились первые капли крови.

— Он тебе нуш-ш-шен ш-ш-шивым. — Она не хотела отступать. Киоко боялась представить, какой это удар по гордости Норико. Такого она Чо никогда не простит. Даже если Киоко удастся провернуть собственный план, Норико рано или поздно прикончит куноичи во сне.

— Не настолько, чтобы умирать. Императрица гораздо дороже.

Кинжал дрогнул и вонзился ещё глубже, Норико нехотя отползла обратно.

— В ошейник.

Просунула змеиную голову в ошейник и снова обратилась кошкой.

— Славная киса. — Чо снова улыбнулась и убрала кинжал, будто ничего не произошло. А затем крикнула в окно: — Тору! Тору-у-у!

Вдалеке послышались шаги.

— Ты сказала: «Императрица гораздо дороже», — спокойно бросил Хотэку, не обращая внимания на затекающую за воротник кровь. — А теперь вспомни о том, что это наследница бога.

— Мне плевать на богов.

— У вас что, стало модно испытывать милость тех, кто вас породил? — шикнула Норико. — Одна я понимаю мощь божественной силы?

— Норико, не стоит винить людей за их равнодушие, — вмешалась Киоко. — Из всех присутствующих только ты и видела подтверждение силы богов.

Началась беседа, в которой нужно играть свою роль, а уж в этом — наконец-то! — Киоко была хороша.

— Я видела Каннон, — возразила Норико, — это скорее подтверждение существования. А подтверждение божественной силы — это как раз ты.

— Вообще-то, я рос среди оками, — напомнил Хотэку, — а это тоже посланники богов.

— Вы серьёзно будете сейчас меряться, кто ближе к богам? — Иоши приподнял бровь и поджал губы. Славно, так и нужно.

Киоко напустила на себя вид, который она мысленно называла скромно-виноватым. Идеальный для случаев, когда позволила себе блеснуть знаниями перед мужчиной и предстать слишком умной в мужских делах в его обществе. Идеальный для того, чтобы показать смущение за свой дар перед куноичи, которая сказала, что ей плевать на богов.

— Я просто хотел напомнить, что иногда нужно грамотнее выбирать союзников, — пожал плечами Хотэку. — Кто-нибудь знает хоть одну легенду, где герой с Сердцем дракона проиграл каким-то шиноби?

Все призадумались, но Чо лишь фыркнула:

— Легенды на то и есть, что в них пишут лишь о героях. Кто знает, сколько одарённых пали бесславной смертью?

Шаги тем временем приблизились, и Тору отдёрнул занавеску:

— Чего?

— Присмотри за ними, мне нужно к Ише-сану. — Чо обогнула его и вышла на улицу.

— Война длилась несколько поколений, и в каждом был лишь один герой, — бросил ей в спину Хотэку. — Недостаточно, чтобы они смогли и бесславно пасть, и совершить все те подвиги, о которых людям известно.

Она не остановилась, но Киоко была уверена, что услышала эти слова. Может, это заставит её задуматься. Ведь если нет — иных шансов выбраться из этого плена она просто не видела.

* * *

— Стоило позволить ему умереть, — бросила Чо, влетая в полумрак и прохладу их небольшой лечебницы. Иша-сан был здесь, как и всегда, и Чо, как всегда бесцеремонно, прервала его медитацию.

— Кому из них? — спокойно уточнил он.

— Тору. Он чуть не лишил нас денег.

— Но не лишил?

— Я всё уладила.

— Вот и славно. — Он поднялся и прошёл к нише в стене, где жались друг к другу пузырьки с известным лишь им двоим содержимым и сухие травы — некоторые из них были здесь так давно, что их происхождение, возможно, не помнил даже сам Иша-сан. — Тебе нужно противоядие.

Почуял, как и всегда. Может, Иша-сан и был слеп, но видел при этом больше других. Не зря стал главой клана, заменив отца Тору, когда тот продал собственную деревню самураям за право на свободу, которую в итоге всё равно не получил.

Чо помнила этот день слишком хорошо. Она только пришла в деревню: потерянная и раздавленная вынужденным уходом из семьи, лишённая жизни, которую вела до того, как отец прогнал её прочь, обозвав воровкой. Но Чо никогда ничего не крала…

— Дрянь! Видишь, кого ты вырастила? — процедил он матери, когда Чо принесла домой мешок с обрезками шёлка. Это был мусор, мастерица с рынка сказала, что такое обычно выбрасывают. Она была очень любезна и даже обрадовалась, когда Чо попросила разрешения забрать обрезки себе.

Ткань была так красива… Чо хотела попробовать сшить платье для мамы. Хотя шить она не умела, да и инструментов у неё не было, но раз удалось раздобыть ткань — может, и остальное как-нибудь найдёт?.. Она уже видела, как мама в новом платье — такая же чудесная, как дамы, что заказывают наряды у мастериц, — идёт по городу. Идёт, улыбается, искренне смеётся и ловит восхищённые взгляды всех вокруг…

Удар пришёлся по лицу.

— Мерзкая воровка. Позор семьи. Выметайся из моего дома, и чтобы больше здесь не появлялась!

Чо держалась за пылающую щеку и сквозь слёзы смотрела на маму. Неужели она позволит?.. Неужели не остановит его? Не вступится? Но она не вступилась. Не в тот раз. И Чо, так и держась за щёку, проглатывая обиду вместе с комом в горле, выбежала, не дожидаясь следующего удара.

Она ничего не взяла с собой, да и брать ей было нечего. Их дом стоял на окраине — потрёпанный старый минка, сколоченный из давно прогнившего дерева. Возможно, оно не всегда было гнилым, но Чо знала его только таким: почерневшим, изъеденным временем и древоточцами. Выбежав, она на мгновение замерла, выбирая, куда податься, и отправилась не к центру — там ей делать нечего, — а за город, к закрытому юкаку, окружённому небольшим рвом.

У девушек, лишённых дома и покровителя в лице отца, мужа или хотя бы какого-нибудь мужчины-родственника, выбор невелик: умереть или продать себя. Умирать Чо не хотела, а потому и пошла туда, где если не она сама, то хоть её тело было бы ценно. А точнее — оценено. Она лишь надеялась, что этой цены хватит на то, чтобы поесть.

Вообще-то, Чо успела подумать о том, чтобы попробовать найти работу. Пока шла к юкаку, она размышляла о других выборах. Было страшно до дрожи в коленях, и сознание хваталось за любую возможность отсрочить или отменить это решение, но Чо понимала — девушке не дадут никакой тяжёлой работы. Если дамы и работали — это было шитьё, искусство или обслуживание более знатных дам. Ничего из этого Чо не умела. Да и не думала, что её вообще могут допустить до кистей, тканей и тем более в какие-то богатые дома.

Нет, всю жизнь Чо бегала по дворам, возилась в грязи и заваривала ячменный напиток. Мать её ничему, кроме обольщения, не учила, да только даже здесь Киоко ошиблась, когда говорила про куноичи. Чо никогда не была хороша в соблазнении. В том, каким оно должно быть: неуловимым, тонким, игривым. Нет, Чо была слишком прямолинейной и неуклюжей, чтобы играть в эти игры.

В итоге она ничего не умела. Ни занимать беседами мужчин, ни справляться в жизни без них. Даже готовить у неё не получалось — мать пыталась научить несколько раз, но безуспешно.

Юкаку был единственной надеждой. Она подходила к этому двору, окружённому глубоким рвом, и смотрела на красивые постройки, похожие на те дома, что стояли ближе к центральной части города. Аккуратные, чистые, с ухоженной землёй вокруг. А сколько цветов! Она ещё даже к мосту не подошла, а уже почуяла ароматы ярких бутонов. Неведомый чудесный мир…

Чо знала, что в юкаку ходят знатные гости, уважаемые мужчины и многие воины. И потому ей хотелось верить, что там о ней позаботятся… Тогда Чо не знала, что эта работа требует ещё большей подготовки, чем те, в которых она себе уже отказала, уверенная в том, что не справится. Гораздо, гораздо позже она выяснила, что даже куртизанки имеют свою иерархию и несколько ступеней обучения. Чтобы стать юдзё, ей потребовалось бы немало времени в роли ученицы-камуро, затем синдзо, и только потом она могла бы стать хаси-дзёро.

Но тогда ей этого познать не удалось. Её не впустили. Охранник на входе грубо обозвал её, посмеялся над ветхими обносками, грязным лицом и прогнал. Чо даже не думала, что такое возможно. Она ведь может вымыться, они могут дать ей какую-то одежду… Она знала, что девушки приходят сюда в отчаянии, знала, что многих сюда продают собственные родители. Она же пришла бесплатно, за неё не нужно платить, только накормите, дайте кров — и она будет делать всё, что нужно…

Горло сжало от обиды, и из глаз хлынули слёзы. До этого Чо не знала, что такое унижение. Отец часто говорил о позоре и всё время боялся запятнать свою честь, но сама она ни разу до сего дня не чувствовала подобного. Так вот он какой, этот позор. Вот что чувствуют обесчещенные люди.

Чо сидела на том же мосту, не в силах заставить себя подняться, и размазывала грязь по лицу. Она знала, что выглядит жалко, но никак не могла перестать плакать. Куда ей теперь идти? Если даже здесь она никому не нужна, можно сразу броситься в ров — и дело с концом.

На этой мысли всхлипы закончились. Ведь действительно… Можно просто всё прекратить. Она не нужна здесь, значит, вряд ли нужна где-то ещё. Значит, нет смысла искать и страдать. Если её участь — побираться на улице и умереть от голода, так зачем ждать?

Ведомая отчаянием, Чо подошла к хлипкой перекладине и легко её перелезла. За ней до края оставалось места ровно для её стопы, разве что пальцы нависали над пропастью. Там, внизу, стояла вода. Ветра не было, и солнце жгло макушку.

Чо задрала голову, вцепилась руками в перекладину и, прижимаясь к ней спиной, посмотрела на белый, размытый светом диск.

— Ты оставила меня, потому что я не молилась тебе? — спросила она Аматэрасу. — Меня не учили молиться богам, но я знала, что беречь нас — твоя работа. Наверное, наши молитвы — плата за эту работу. Выходит, даже боги не работают бесплатно…

Глаза слезились от яркого света, и в конце концов она опустила взгляд. Лучше бы сказки были правдой и мама не выходила за отца, не любила его, а просто соблазняла и убивала ему подобных. Мир стал бы чище.

Перед глазами плясали пятна, и Чо прикрыла веки. Пятна не исчезли, забрались под них и продолжали свой беспорядочный танец.

Наверное, лучше больше не открывать глаз. Сердце колотилось так сильно, что Чо всерьёз испугалась, что передумает, не осмелится, струсит в последний миг. Не оставляя себе лишних мгновений для этого, она шагнула вперёд и отпустила перекладину, расставляя руки в стороны. Пусть вода её заберёт. Пусть тьма поглотит эти пляшущие пятна — месть Аматэрасу за открытый взгляд.

Она летела вниз, не открывая глаз и не издавая ни звука. Она не поняла, как погрузилась в воду — та будто разошлась под ней. И только когда захлестнуло с головой — Чо поняла, что всё свершилось. Она старалась не делать вдохов, всё так же не открывала глаз и, расслабляя тело, приняла свою участь.

Так будет правильнее. На поверхности ей делать нечего.

Но предательский спазм — и тело вдохнуло само. Внутри разлился огонь, стало очень больно. Чо не думала, что будет так больно. Она представляла свою смерть сном, в котором кто-нибудь из богов придёт и заберёт её к себе. А если и нет — разве путь в Ёми должен быть таким мучительным?

Глаза распахнулись, изо рта вырвался крик, пузырьками улетевший прочь. Руки забились в воде, пытаясь оттолкнуться, пытаясь вытащить тело на поверхность. Но разобрать, где в этом мутно-зелёном пространстве поверхность, оказалось невозможно. Тело уже опутала плавающая вокруг тина, но Чо продолжала биться, сражаться за жизнь. Она не думала о том, что пытается выжить; всё, чего она желала, — прекратить агонию. Но в итоге силы закончились. Гораздо позже, чем воздух, и всё же. Тина заволокла разум, опутала его, и Чо покорилась. Там больше не будет боли. Там не будет отца. Не будет стыда и не будет голода. Там ничего не будет, лишь покой. И это всё, чего она хотела.

Боль вернулась вместе с тошнотой, Чо согнулась пополам — и её вырвало мутной кислой водой, после чего она зашлась судорожным кашлем, вместе с которым изнутри, обжигая всё, продолжало рваться то, в чём она старалась утонуть. В какой-то момент она уверилась, что вот-вот задохнётся в этом кашле, но в конце концов получилось сделать глубокий вдох между приступами. Потом ещё один. И ещё. Огонь внутри постепенно стал угасать. Было по-прежнему больно, но из невыносимой эта боль стала терпимой, и тогда Чо нашла в себе силы осмотреться.

Оказалось, всё это время рядом с ней был мужчина. Он сидел на коленях и держал ладонь на её спине, помогая избавляться от воды, а его длинные белые волосы свисали мокрыми прядями.

— Как себя чувствуешь? — в глубоком голосе звучала неподдельная забота. Таким она хотела бы слышать голос отца. Чо вдруг стало очень тепло внутри. Это было странное, незнакомое чувство.

— Неплохо, — просипела она. На лице незнакомца появилась улыбка и собрала морщинки по щекам.

— Это вряд ли, — он усмехнулся, но его глаза остались неподвижны, они смотрели куда-то мимо Чо и словно были покрыты белым налётом. — Я Иша, — он поклонился.

— Чо, — она поклонилась в ответ.

— Бабочка? Что ж ты летишь во тьму, а не на свет? — Это был искренний вопрос, и Чо вдруг захотелось плакать — она даже сама не знала почему. Но она чувствовала что-то… Что-то похожее на то, что чувствовала рядом с мамой, когда отца подолгу не было дома, когда она рассказывала сказки и укладывала её спать.

— Свет погас, — тихо ответила она. — Мне больше некуда было лететь.

— Глупости. — Иша-сан поднялся и подал руку, которую Чо охотно приняла. — Если погас один огонь — всегда можно зажечь другой и самой выбрать собственный путь. У тебя есть дом?

— Больше нет.

— Родители?

— Отец меня выгнал…

— Вот как. А мать?

— Вы не спросите, за что меня выгнали из дома?

Иша-сан медленно качнул головой.

— Если мужчина избавляется от собственного дитя — в нём нет человеческого, и причины его поступка мне неинтересны. Так что мать?

— Она… промолчала.

— Боялась?

— Наверное.

— И всё же осталась с ним?

— Я не хочу её винить. Ей… Таким, как она, и так непросто живётся. С отцом она хотя бы остаётся достойным жителем города.

— Ёкай, значит.

Чо промолчала. Она рассказывала всё без утайки, потому что ей нужна была помощь. И она очень надеялась, что Иша-сан окажется тем взрослым, который захочет помочь. Он, конечно, не должен, но надежда — очень въедливый паразит. Одной протянутой руки хватило, чтобы Чо за неё уцепилась.

— Пойдёшь со мной.

— Пойду, — ответила она, хотя это был не вопрос. Чо не спросила куда — ей было всё равно. Иша-сан излучал уверенность и чувство безопасности, которого у неё не было. Она готова была ему служить и делать всё, что потребуется, если он защитит её от мира, даст место для ночлега и будет кормить.

Уже в деревне Чо выяснила, что Ише-сану нужна была помощница в его ремесле, чтобы ходить в поля и леса и собирать травы и цветы, искать коренья. Это было то, что Чо и так любила — бродить повсюду и быть подальше от людей, при которых надо вести себя подобающе, а значит, неестественно. Так что она с радостью взялась за это дело.

О том, что она живёт у шиноби, Чо узнала не сразу, а когда глава клана попал в плен к самураям и его обязанности временно взял на себя Иша-сан. Но это открытие её нисколько не волновало. Чо продолжала делать свою работу, заваривать ячменный напиток, который Иша-сан с удовольствием пил с ней по вечерам, и вести беседы с пожилым слепцом, спасшим ей жизнь. Остальное не имело значения.

До тех пор, пока в деревню не ворвались самураи.

У шиноби тоже есть честь и отвага, только они направлены не на себя или господина, а на семью и клан. Защитить любой ценой — вот чем занимались в деревне мужчины и женщины, когда не выполняли заказы. Они держались друг за друга и закрывали друг друга перед любой угрозой. Так было всегда. До тех пор, пока отец Тору не решил, что свобода ему дороже семьи. Он раскрыл местоположение деревни, чтобы получить свободу.

В той маленькой войне они потеряли две трети жителей деревни. Иша-сан снова спас Чо, а с ней же и Тору, дав им самую быструю лошадь и отправив на север, пока взрослые шиноби и куноичи отбивались от врагов.

Они скакали почти весь день, а когда прибыли на место, их встретила старуха, которая выглядела так, словно давно должна была отправиться в могилу. Это была мама Иши-сана — бабуля Нао. Она не любила, когда к ней обращались Нао-сан, поэтому все в деревне звали её только бабулей или бабулей Нао.

Чо полюбила бабулю так же, как полюбила Ишу-сана. Её немного смущало, что она говорит не то с богами, не то со смертью: каждый день причитает «вот-вот, приду, только чай допью, только грядку прополю, только рис доготовлю…» — и так всегда. Иша-сан позже рассказал — когда уцелевшие из клана тоже перебрались сюда и обосновались на новом месте, — что бабуля Нао уже десятки лет доделывает свой бесконечный список дел, и всегда слегка торопясь, потому что пора, пора… Да всё никак не доделает.

Тогда Чо подружилась с Тору и стала с ним учиться: напросилась стать куноичи, чтобы в следующий раз — которого, все надеялись, не будет, — суметь встать на защиту тех, кто подарил ей дом и семью.

Парень нравился ей своей простотой и непосредственностью. Он много шутил, а это отвлекало от горестных воспоминаний. Находиться наедине с собой Чо больше не могла.

— Чо, даже я сыграю благородную девицу лучше тебя, — насмехался Тору над её попытками танцевать с веером. Все эти дамские дела ей не давались. Макияж, осанка, беседы, танцы, поэзия — она не умела ничего, и сколько бы женщины клана ни бились над ней, Чо хваталась за кунаи и убегала к лесу их метать. Она знала толк в ядах и противоядиях, прекрасно разбиралась в травах и сама разработала состав той смеси, которую сейчас все шиноби использовали, чтобы скрыть свой запах. Но танцы с веером — Тору был прав, это не для неё.

Лишь однажды она побывала на разведке во дворце, тогда и увидела принцессу. Ей хотелось быть полезной и испытать себя, но в итоге она чуть не провалилась, когда сама заговорила с мужчиной при дворе — кем-то из министров. Тору пришлось осадить её и забрать свою «супругу, которой солнце голову напекло, вот она и путает его с другими мужчинами».

С тех пор Чо решила, что её стихия — это сражения и яды. Никаких дворцовых интриг, никаких бесед со знатными особами. Она брала те же заказы, что и мужчины, и постепенно ожесточилась так же, как ожесточились они. Чо больше не боялась ни простых людей, ни самураев.

Жаль, что отца она с тех пор не видела. Узнал бы он ту девочку, что выгнал из дома? Вряд ли. Тогда она позволила себя ударить и ушла. Сейчас она, не дрогнув, останавливает чужие сердца. Она давно уже перестала быть его дочерью.

Иша-сан закончил с ядом и, кто знает, сколько времени возился уже со своими снадобьями, а она и не заметила. Слишком погрузилась в воспоминания…

— Благодарю, — она поклонилась наставнику и другу.

— Бабочка моя, ты ли это? — он усмехнулся. — Что это на тебя нашло? Такая вежливость.

Чо замялась: ничего от него не скроешь. Иша-сан улавливал любые перемены в голосе и порой понимал чужие эмоции лучше тех, кто их испытывал.

— Меня беспокоят наши пленники, — призналась она.

— Было бы странно, если бы не беспокоили. Шиноби нечасто берут в плен членов императорской семьи.

— Верно ли мы поступаем, возвращая их сёгуну?

— Чо, ты делаешь это для чего?

— Ради денег.

— А деньги тебе для чего?

— Вы знаете, Иша-сан.

— Мотыльки летят на свет… Ты правда думаешь, что твой свет там, на Большой земле?

Она не знала. Всё, что ей было известно, — она не хотела жить в империи, чьи правители гнали ёкаев прочь.

— Они виновны в смерти моей матери.

— Они? — Иша-сан возился с пучком дикой мяты, ловко обрывая сухие листики с ветки и наполняя ими ступку. — Я принял решение передать клан Тору.

Чо даже не сразу осознала сказанное, а когда осознала, решила, что ей почудилось. Иша-сан произнёс это как бы между делом, таким будничным тоном, которым никто не сообщает подобные новости.

Но ей не послышалось.

— Тору — несносный мальчишка, который никак не может повзрослеть, — возмутилась она. — Передать ему деревню — значит обречь её на голодную гибель.

— Это не так. Тору хорош во всём, в чём должен быть хорош предводитель. Он отлично сражается, умеет привлекать надёжных заказчиков и заботится о жизни каждого в клане. Он сумеет сохранить безопасность.

— Его отец тоже был отличным главой клана. До известных событий.

— Ты вспыльчива, Чо, и думаешь лишь о мести. А я слишком стар, чтобы дальше тащить на себе это бремя. Надо же, теперь я понимаю свою мать, что шептала, годами заканчивая дела. Похоже, настал мой черёд завершать свои…

— Иша-сан, вы не настолько стары.

— А я и не говорю, что это быстро получится. У неё ушли десятилетия; не думаю, что справлюсь быстрее. Я останусь лекарем — тем, кем всегда был. Место главы не моё, я взвалил это на себя лишь потому, что никто иной тогда не сумел. Но Тору вырос и станет достойной сменой своего отца.

— А что будет со мной?

— То же, что и с остальными жителями, — для вас ничего не изменится.

— А как же Большая земля? Я думала…

— Ты полагала, я захочу перевезти весь клан? Их место здесь, Чо.

— И ваше?

— И моё. И твоё, как я думаю, тоже. Подумай. Ты сможешь всё так же исполнять поручения или помогать мне здесь. — Он провернул пестик — и листья в ступке захрустели, превращаясь в крошево.

— С кем я повезу их в столицу в таком случае? Тору это будет уже не по статусу.

— Выделят кого-нибудь, разве это трудно?

Нетрудно, Чо это знала. Но что-то вдруг переменилось. Место, что до сих пор казалось домом, вдруг перестало быть столь же уютным и тёплым, столь… безопасным. Она действительно надеялась, что сумеет увезти его с собой. Думала, может, Иша-сан передаст клан ей… Но он прав. Она вспыльчива. Только вот с Тору во главе это место станет чужим.

Чо поднялась и пошла к выходу.

— Знаете, мне было хорошо под вашим крылом, но раз уж вы сложили крылья… Возможно, пришло время лететь дальше.

— Лети, бабочка. Я тебя никогда не держал. — Он оторвался от крошева в ступке и улыбнулся, направив невидящий взгляд в её сторону. — Только лети на свет. Меня больше не будет рядом, чтобы вновь выловить тебя из тьмы.

Это было уже слишком. Она поклонилась — он не видел, слышал шорох одежды — и вышла за порог. Слёзы жгли. Она знала, что больше не может оставаться. Не под началом Тору. Интересно, это ли чувствовала Киоко-хэика, когда власть перешла сёгуну? Перестал ли Шинджу быть её домом? Её безопасным местом?

Она ворвалась в пристройку, где сидели пленники, и села напротив Киоко, глядя ей прямо в глаза.

— Тору, оставь нас, — бросила она не оборачиваясь.

— С чего бы?

— Иша-сан хочет с тобой поговорить. Тебе это понравится.

— Что, сейчас? Уже? — Он явно всё понял и, спотыкаясь, бросился прочь, через мгновение избавив их от своего присутствия.

— А теперь расскажи мне всё, мёртвая императрица. И если я узнаю, что ты лжёшь, я вырву тебе язык, зажарю его в соевом соусе и съем на ужин у тебя на глазах, пока ты будешь давиться собственной кровью и слюной. Ясно?

Она кивнула. Её лицо совершенно не изменилось. Сколько же ты пережила, Киоко-хэика, раз тебя не испугать?

И она начала свой рассказ. А Чо слушала. Стражи сменяли друг друга, солнце ушло за горизонт, и, когда время близилось к страже кошки, Киоко закончила. Завершила на пророке-поэте из рыбацкой деревни на западном побережье. И Чо знала, что она не лжёт. Ни разу не солгала. Все кусочки сложились, всё стало ясно.

— Что вы можете предложить мне за помощь?

— Вы хотели уплыть с острова?

— С острова с погаными правителями. Если обещаете устроить мирное сосуществование людей и ёкаев — мне побег уже не нужен.

— Деньги вы не возьмёте, — заключила Киоко-хэика.

— Невыгодно, — кивнула Чо.

— Место при дворе?

— Я не гожусь в придворные дамы.

— Место в армии?

Чо задумалась. Сражаться она умела отлично, но самураев ненавидела всей своей ки и всей ками, если та у неё была. Киоко-хэика, видимо, догадалась об этом, потому что перебила собственное предложение новым, не дождавшись ответа:

— Дворцовая охрана. Сейчас это место самураев сёгуна, но все они падут вслед за своим господином. Встанете в её ряды?

— Под чьим командованием?

Киоко бросила взгляд на Хотэку, и Чо ухмыльнулась.

— По рукам. — Она обернулась на окно, за которым, кроме бледного Цукиёми с россыпью звёзд, не было никого. — А теперь ваш черёд слушать меня…

Солнце улыбкой сверкнёт

На рассвете, когда наступила стража дракона и Аматэрасу вновь вышла освещать мир, Чо повела пленных к гружёной повозке, сама запрягла лошадей, затолкала пленников внутрь, предварительно крепко связав их вместе, взяла ещё двух выделенных Тору шиноби, и все они отправились в путь к Южной области.

Пока они ехали по пустынным холмам, ничего не происходило. Затем ничего не происходило в малолюдных городах, ничего не происходило в деревнях, ничего не происходило в дороге между ними.

Зато через несколько дней, когда они миновали выжженные войной земли и все скудные прилегающие участки, когда они доехали до первых редких лесов, случилось непредвиденное: на шиноби напали разбойники.

Повозка тащилась по тропе, то и дело спотыкаясь о корни и коряги, когда из скудных зарослей малины, сбросившей все ягоды и готовящейся ко времени смерти, выскочили двое мужчин. Лица их были закрыты широкополыми каса, а в руках блестели клинки — дешёвые кинжалы. Им было не выстоять против шиноби… Но именно тогда пленники, воспользовавшись заминкой, сумели сбежать.

— Сейчас! — скомандовала Киоко и обратилась змеёй — вот кому легко скрыться в лесу. Норико последовала её примеру. Иоши дёрнул предварительно ослабленный узел и развязал руки, после чего освободил себя и Хотэку.

Киоко, убедившись, что все свободны, выползла из укрытия и, спустившись на землю, юркнула следом за Норико через густую траву в глубь леса. Позади зашелестели крылья, и шелест этот уносился всё выше и выше… Хотэку отвлёк шиноби на себя, чтобы Иоши смог укрыться, пока они глазеют.

Киоко забралась на дерево и облюбовала там ветку. Ограниченность сознания новой ки начинали влиять на восприятие действительности — всё меньше она следила и обдумывала, как обстоят дела у других, всё больше осматривала местность и вынюхивала добычу: голод давал о себе знать и вытеснял все мысли. Ей это не понравилось, но обращаться полностью в человека она тоже не хотела: будучи змеёй она — при всём желании — не смогла утащить одежду.

Киоко сосредоточилась и начала менять свою ки. Больше человека, меньше змеи. Обращаться обратно было всегда проще, но только если обращение было полным. Сейчас же она чувствовала, как меняется её голова, размеры, как внутренние органы пытаются найти нужные взаимосвязи, чтобы поддерживать в новом теле жизнь. Она не знала, как именно всё происходит, лишь чувствовала и отслеживала течение энергий внутри себя.

— Выглядишь мило, — мяукнула Норико снизу. Она уже обратилась кошкой и сидела под толстой веткой, на которой устроилась Киоко.

Змеиный, но гораздо толще обычного, хвост обвивал дерево и надёжно удерживал её. Опутав ветвь так, чтобы сложить руки и голову на собственное тело, Киоко выдохнула — теперь лучше. Стоило почаще практиковать неполные обращения. С крыльями она уже легко справлялась, а вот что угодно другое требовало недель практики, чтобы мышцы пообвыклись и управлять новым телом было так же просто, как своим привычным, человеческим.

— Как там дела? — спросила Киоко, тщетно пытаясь высмотреть дорогу, по которой они ехали.

— Мне почём знать? Пахнет кровью.

Киоко застонала. Чо обещала, что она поможет, но не говорила, как именно. Это она нашла в последнем городе, где они останавливались на ночлег, разбойников, и наняла их для нападения. Разбойники против шиноби… Она лишь надеялась, что этот спектакль был тщательно продуман. Достаточно тщательно, чтобы никто всерьёз не пострадал.

— Как думаешь, они в порядке? — поинтересовалась она у Норико, рассеянно посматривая на ту сверху.

— Скажем так: шансов выжить у них было немного.

— Выжить? — Киоко об этом даже не подумала. Она быстро размотала все кольца, в которые сложилась, спустилась и, опершись руками о землю, уставилась на бакэнэко. — Никто не должен умереть, Норико.

— А ты думала, что они немножко подерутся, и шиноби, которые охраняют самый ценный товар в своей жизни, отпустят их с миром?

— Я решила, что Чо всё продумала…

— Конечно продумала. Только она куноичи, что ей две случайные жизни?

— Мы должны им помешать. — Киоко снова обратилась змеёй, вернув себе небольшие размеры, и юркнула обратно к дороге. Сзади послышался стон, а затем шуршание — Норико последовала за ней.

Киоко выползла к дороге как раз в тот миг, когда Кин — один из двух сопровождающих — ударил разбойника, и с того слетела шляпа. Незнакомец стоял к ним спиной, поэтому Киоко не поняла, отчего Кин вдруг так испугался. Он замер, но лишь на мгновение, беззвучно открыв рот. А уже в следующий миг бросился на врага с такой яростью, что даже Норико в облике медведя показалась бы донельзя миролюбивой.

Митсеру — второй шиноби — не отставал в своей жестокой расправе. А разбойник даже не закричал. Последнее (и единственное), что Киоко от него услышала, был прерывистый вдох от удара Кина, а дальше — мгновенная смерть.

Киоко наблюдала, как сначала ему проткнули шею, отчего он и умер, а затем исполосовали лицо, живот, вывалили месиво из внутренностей наружу и топтались в них, разделывая своими кинжалами всё остальное.

Это не было похоже на убийство. Это была одержимость, месть, ненависть или… Она заметила взгляд Кина. Безумный, яростный. Нет, не злоба — страх. Вот что это было. Страх исказил их лица, и теперь шиноби сами мало походили на людей.

А Киоко просто смотрела на это, не в силах оторвать взгляд и не в силах вмешаться. Да и было ли во что вмешиваться? Разбойник мёртв. А то, что происходило сейчас… Она знала, что шиноби безжалостны, но никогда и подумать не могла, что убийство может выглядеть так. Всё вокруг было в крови и ошмётках плоти, но они всё не останавливались. Словно были уверены, что, если оставят хотя бы одну конечность целой, хотя бы один нетронутый кусочек тела — разбойник тут же восстанет и обрушит на них свой гнев или своё возмездие.

— Пойдём, — шепнула Норико, и Киоко послушно отползла обратно в глубь леса. Помогать всё равно уже некому…

— Ш-ш-што они с-с-сделали… С-с-сачем?.. — прошипела она, прокладывая себе путь в высокой траве.

— Они напуганы. — Бакэнэко уже обратилась и беззвучно бежала впереди на своих мягких кошачьих лапах.

— Но он уш-ш-ше мёртв… — Сложно было понять, как можно бояться того, кому вспорол глотку. Но Норико точно знала, о чём говорила. Их лица ясно отражали этот страх, даже ужас. Киоко и сама видела это, только понять не могла.

— Они люди, он — нет. Они боятся того, чего не понимают, а ноппэрапоны, насколько я успела узнать за время жизни в Шинджу, ходят среди людей, скрываясь пуще других ёкаев.

Ноппэрапоны… Она знала это название, но кому оно принадлежит? Память в ответ на все потуги подсунула лишь пару детских страшилок. Ничего, что указывало бы на действительное существование таких ёкаев.

Как бы то ни было, своим побегом и этим глупым планом они обрекли невинного на гибель. Неважно, человек он или ёкай, в любом случае смерть его — ужасная и жестокая, совершенно несправедливая — на её руках.

* * *

Чо привычным движением метнула несколько сюрикэнов и с идеальной точностью пригвоздила одного из разбойников к дереву. Один прибил его за хакама, другой вонзился через воротник, третий зацепил рукав. Ни один шиноби не попался бы так просто, но этот малыш не был шиноби. Парень, каса которого съехала ему за спину и открыла совсем юное лицо, смотрел затравленно. Слабый, неприспособленный, чего вообще полез в грязную разбойничью жизнь?

Он настолько перепугался, что даже забыл про вторую руку, поздно спохватившись и наконец обнаружив, что может себя освободить. Чо уже стояла слишком близко. Она подошла вплотную и, схватив свободную руку, прошептала на ухо с такой искренней лаской, на которую была способна:

— Прости, милый. Мне очень жаль.

Ей действительно было жаль.

— Вы же… Вы же сказали… — его голос дрожал, и Чо почувствовала, как внутри поднимается волна возбуждения, нетерпения перед чужим страхом. Она сплела искусную сеть из лжи, и теперь муха трепещет в самом сердце этой паутины.

— Я знаю, что я сказала. — Она нежно погладила его по щеке. — Я солгала.

Чо отстранилась, чтобы встретиться взглядами, и, поймав влажный блеск светло-карих — почти янтарных — глаз, вонзила танто туда, где билось о стенки груди испуганное сердце.

— Ты пошёл по чужому пути, — продолжила она шептать, ловя тускнеющий взгляд его ками, — совершенно чуждому твоей светлой душе. Я освобождаю тебя от этого бремени.

Тело обмякло. Она вытащила лезвие из мёртвой плоти, отёрла его о траву и вернула в рукав. Немного подумав, вытащила сюрикэны, позволив телу упасть на землю, и спрятала их тоже. Чаще всего Чо не переживала о них, потому что в деревне метательное оружие отливали из самого дешёвого сплава, не подразумевая повторное использование, но сейчас она была отрезана от запасов, а потому стоило поберечь всё, что есть.

Бросив последний взгляд на мертвеца, Чо улыбнулась. Это была лучшая сделка за всю её жизнь: заплатить тем, кого убьёшь, да ещё и договориться об оплате после выполненной работы.

— Чо! — послышалось со стороны повозки. — Чо, они сбежали!

Она улыбнулась шире. Конечно, сбежали. Но, тут же взяв себя в руки и быстро стерев с лица всякий намёк на удовольствие, она в ярости выбежала на дорогу.

— Пламя Кагуцути тебе в жопу, Кин! Не смог уследить за пленниками, серьёзно? Это была твоя единственная задача!

— Очень сложно за кем-то следить, когда тебе пытаются вскрыть глотку! — взбесился он. Чо знала, на что давить. Кин ненавидел ошибаться и проигрывать, его хрупкое достоинство просто не выдерживало промахов.

— Хочешь сказать, двое шиноби не смогли справиться с каким-то разбойни…

Под ногой что-то хлюпнуло. Чо опустила взгляд и застыла.

— Да-а-а, дела, — задумчиво протянула она. — Неужели нельзя было аккуратнее?

Вокруг валялись ошмётки кожи, пальцы и вывороченные внутренности, в которых поблёскивали белёсые края изломанных костей, как будто бедолагу топтал табун лошадей.

— Он оказался ёкаем, — зло бросил Кин.

— И вам пришлось растерзать бедного енота на куски? — не поверила Чо. Бакэдануки — милейшие ёкаи, одни из самых безобидных. Если бы такой и стал разбойником, то разве что вежливым попрошайкой.

— Это был не енот, — подал голос молчавший до этого Митсеру. — Он был… Ты же знаешь, я не разбираюсь в ёкаях. Но это был… он как человек, только…

— Ватацуми ради, Митсеру, что ты мямлишь? — не выдержала Чо.

— У него не было лица, — бросил Кин.

— То есть?

— Он сражался очень хорошо, — снова заговорил Митсеру. Чо наклонилась осмотреть всё, что осталось от его противника. Отодвинула ткань старого кимоно и пыталась уловить хоть что-то, что намекало бы на нечеловеческую природу. — Но в какой-то миг я перестал справляться, он смог меня ранить, и Кин поспешил помочь.

— К нему было сложно подобраться, — подтвердил Кин, пока Чо продолжала осмотр останков, хотя в этом месиве трудно было найти хоть что-то уцелевшее. — Но мне удалось ударить его в шею, после чего каса слетела.

— Вы что с ним сделали? — недоумевала Чо, пытаясь отыскать хотя бы голову — уж череп-то они вряд ли раздробили на куски. — От него вообще ничего целого не осталось.

— Кин стоял сбоку, — продолжил Митсеру, игнорируя вопрос, — а я прямо перед ним. И это лицо…

— Сбоку, знаешь, тоже было видно! — возразил Кин. — Но да, он правду говорит, его лицо, его как бы не было… Оно…

— Оно было такое? — Чо резко повернулась к ним, скорчив страшную рожу.

Кин заорал:

— Чо, какого ёкая!

— Знаю я эти сказки о ноппэрапонах. — Она поднялась и отёрла руки. — Что, ждали, что моё лицо вдруг исчезло от вашего рассказа? Так же оно происходит?

Она смеялась, но, подумав, на всякий случай коснулась глаз, делая вид, что веко зачесалось. Всё было на месте.

— Бросьте ваши оправдания, это чушь. Не смогли разобраться с разбойником — так имейте мужество признаться. А теперь давайте искать наши сбежавшие сокровища. Кин — на восток. Митсеру — ты беги к северу. Я пойду на запад.

— А на юг кто? — спросил Митсеру, и Чо вздохнула.

— Сладкий мой, на юг мы их везли, с чего бы им убегать в том же направлении? Через две стражи встречаемся здесь. Если никто не притащит беглецов — даже не знаю, как вы будете объясняться перед Тору.

И она пошла в глубь зарослей на запад, намереваясь через две стражи выбраться из леса и отправиться прямиком к побережью. О ноппэрапонах она старалась не думать. Да, она так и не нашла среди месива ни носа, ни рта, но там сложно было различить хоть что-то. Одно лишь настораживало: немногое в мире способно настолько напугать двух опытных — пусть и не самых умных — шиноби…

* * *

Этот лес пах совершенно иначе. Хотэку привык к Ши, привык к густой зелени, а здесь были сплошь сухие ветки кустарников. Он помнил, как пахло влажной почвой и свежестью, здесь же всюду стоял запах пыли и духоты. Время жизни подходило к концу, на юге жара наверняка давно спала, уступив место лунным ночам. Но здесь, на востоке, солнце как будто ненавидело всё живое, стараясь уничтожить любые попытки обосноваться рядом с мёртвой землёй.

Он сидел у юного, но уже склонившегося к земле — словно от тягот, пропитавших всю округу, — дерева, когда услышал сзади голос Иоши:

— Как думаешь, надо было убить его?

— Кого? — он не обернулся — услышал, как Иоши сел по ту сторону ствола, наверняка не желая сталкиваться взглядами.

— Того шиноби.

— Тору?

— Да. Стоило его убить? Я ведь мог, просто решил, что…

— Что ни один шиноби не поставит самовольно себя в невыгодное и опасное положение.

— Но он поставил.

— Ты всё правильно сделал, — Хотэку действительно так думал. — Нельзя недооценивать врага, тем более такого.

— Переоценивать тоже не лучший вариант, — возразил он тихо.

— Да брось, мы с тобой учились в одной школе у одних сэнсэев. Если думаешь, что у тебя в бою появилось преимущество, то плохо думаешь, подумай ещё раз.

Послышался смешок. Хотэку это порадовало. Он не очень понимал, почему вдруг проникся симпатией к Иоши, но отчего-то чувствовал необходимость заботиться об этом парне. Пусть Хотэку и поменял три семьи, в двух из них его любили самой чистой и светлой любовью. А судя по тому, какой отец достался Иоши, он явно не наставлял так мягко, как Акито, и не шутил так забавно, как Шикудо. Интересно, он его обнимал? А мать? Про мать Иоши Хотэку ничего не знал. Лишь то, что это одна из многих придворных дам, которые редко бывают дома.

— Иоши, — он решился спросить, но замялся, подбирая слова. — Твоя мать… Почему она предпочла чужие дома собственному?

Молчание. Наверное, он перегнул. Наверное, не стоило…

— Из-за отца, — вздохнул Иоши. — Пока я был маленьким, она терпела его, но когда началось обучение — стала уходить. Всё равно я днями пропадал в школе. Сам же знаешь, какие там уроки…

Хотэку знал. Но также он знал, как важно было прийти домой и поужинать с семьёй. Как здорово было рассказать маме о своих достижениях. И как незаменима была похвала отца и его вера в успех, даже когда Хотэку срывался, даже когда он не мог собой управлять и ему грозило отчисление.

Его всегда поддерживали. Поддерживал ли хоть кто-то Иоши?

— Ты скучаешь по ней? Сейчас…

— Я бы хотел её увидеть, — в этот раз он не раздумывал. — Но я не могу сказать, что скучаю. Я просто… переживаю. Отец никуда не делся, а ей всё ещё нужно посещать дом. Хотя, получив власть, он может вообще запретить ей уходить. Да и всем женщинам. С него станется.

— Мы вернёмся, Иоши. Мы всё исправим.

— Исправим, — повторил он.

— Что исправлять собрались? — грубый голос Чо разрядил повисшее напряжение, и Хотэку обернулся.

— Хатиман беспощадный, ты что, наполнила ванну их кровью и искупалась?

Хотэку бесстыдно рассматривал девушку — даже самураи так не выглядели после боя, это было что-то совершенно за гранью честного сражения.

— А что, боишься вида крови? — съязвила она.

— Только если эта кровь на одном из моих спутников, а нам надо показаться перед людьми.

— Он пр-р-рав, — кивнула Норико, сидевшая чуть за ней. Она методично вылизывала лапу и тщательно тёрла ею мордочку. Это было ужасно умилительно. — Тебе надо помыться. К тому же ты воняешь. — Она в последний раз потёрла глаз и, задрав хвост, демонстративно отошла от куноичи на несколько шагов.

— Слышь, блохастая, — бросила Чо, и Хотэку закатил глаза. Всё-таки бакэнэко ему в компании было достаточно. Ещё одна такая язва уже перебор.

Но Норико вопреки его опасениям только лениво глянула на неё и даже не удостоила ответом. Отвернулась и уселась спиной к куноичи.

Иоши уже поднялся и обеспокоенно осматривал ближайшие кусты.

— А где Киоко?

Из травы позади Чо робко высунулась жёлтая голова змеи.

— Я с-с-сдесь, — прошипела она.

— А почему ты не обращаешься обратно?

И Киоко начала обращение. Хотэку обычно не видел, как оно происходит, и потому сейчас с интересом наблюдал, как увеличивается её голова и туловище, как вырастают волосы, меняется лицо, появляются плечи, руки… И всё. Киоко свернула свою змеиную — теперь сильно увеличенную в объёме — часть тела кольцами и опёрлась о верхнее кольцо руками, как о стол. Её человеческая кожа заканчивалась чуть выше груди, дальше — чешуя.

— Одежда, — смущённо пролепетала она, глядя на Иоши и покрываясь румянцем там, где могла.

— Ой, точно. — Иоши подхватил сумки, которые нёс, и начал в них рыться. — Погоди, сейчас… — Он суетливо выбрасывал всё, что там было, чтобы добраться до сложенной внизу запасной одежды.

Хотэку тихо улыбался про себя. Хорошо, что они захватили в городе немного новой одежды, иначе Киоко пришлось бы долго ещё обходиться животными телами, прикрывая собственную наготу шерстью или чешуёй.

— Вот! — Иоши поднял в победном жесте над собой что-то очень тонкое и почти невесомое.

— Иоши, этого будет маловато, — тихонько заметила Киоко. — Что это, хададзюбан? Где-то с ним же сасоёке, посмотри, пожалуйста… — Её щёки стали почти такими же красными, как если бы она искупалась в крови разбойников вместе с Чо. Непросто, должно быть, императрице просить своего мужа подать нижнее бельё, да ещё и на глазах трёх посторонних. Особенно с учётом того, что хададзюбан женщины снимают лишь тогда, когда принимают ванну…

— Точно, вот. — Иоши достал тонкие сасоёке и передал вместе с хададзюбаном Киоко.

— И кимоно, пожалуйста…

— Да-да, прости… — Иоши снова полез в сумку и вытащил оттуда мятое пеньковое юката. В южных провинциях такие даже не носили, но здесь они продавались всюду и были дешевле прочих.

Киоко схватила одежду и уползла подальше, скрываясь от посторонних глаз. Повисла неловкая тишина, которая продлилась до самого её возвращения.

* * *

Киоко чувствовала страшную неловкость. Она ко многому привыкла за время их путешествия и отбросила многие старые привычки, и всё же прикасаться к нижнему белью до сих пор позволяла только служанкам. То, что его передал Иоши, было слишком интимным. То, что это произошло на глазах у всех, обескураживало. Она не знала, как себя вести, поэтому, как только вышла из зарослей, предпочла сразу же сменить тему.

— Чо-сан, объяснитесь, почему ваши люди так поступили с несчастным? — проще простого, эта маска на неё надевалась естественно, без каких-либо затруднений. Она почувствовала, как щеки перестали гореть, стоило ей вспомнить лица обезумевших шиноби.

— Они посчитали его чудовищем.

— Ноппэрапоны не чудовища, — встряла Норико.

— Именно, — поддержала Чо. Киоко едва не позволила растерянности от того, что куноичи в чём-то согласилась с бакэнэко, проступить на своём лице. — Ноппэрапоны — детские сказки. А это был просто разбойник, которому не повезло.

— Это был ноппэрапон, — возразила Норико.

Теперь всё встало на свои места. Никакого согласия между этими двумя.

— Это не мог быть ноппэрапон. — Чо закатила глаза. — Киоко-хэика, ваш котёнок ещё верит в сказки? Это очень мило, но у нас путешествие для взрослых.

— Не язви, если не знаешь, о чём говоришь, — спокойно продолжила Норико. Киоко бы удивилась этому спокойствию, но подрагивающий хвост выдавал её с головой. Ещё немного — и она взорвётся. Возможно, на Чо, кроме чужой крови, появится ещё и собственная.

— А ты, значит, всё знаешь о безликих, да? Из дворца виднее? И кстати, откуда ты вообще на острове взялась, киса?

— О, ты умеешь задавать правильные вопросы? А я уж думала, только ножичком угрожать, — не осталась в долгу Норико. — Меня послала сюда Каннон. И в отличие от тебя я, хотя и жила в закрытом дворце, успела до этого кое-что повидать и разузнать. И видимо, гораздо больше, чем ты за всю свою жизнь.

— Вернёмся к делу, — перебила Киоко, быстро сообразив, что эти двое могут мериться своими познаниями хоть вечность — и им не надоест. — Во-первых, меня категорически не устраивают смерти невинных, поэтому мы будем их избегать.

Чо кивнула.

— Вот так просто? Вы согласны?

— Я предпочитаю не убивать. Калечить — да, пытать ради сведений — да. А так за живые головы дают всегда больше. Сегодня был… исключительный случай. Я не могла оставить паренька в живых.

— Второй тоже мёртв? — Киоко поперхнулась воздухом, так сильно её это возмутило. Голова закружилась. Нет, это совсем неправильно. Люди не должны умирать. Они ещё даже до Нисимуры Сиавасэ не дошли, а что будет, когда придёт время действовать?..

— А вы чего ожидали? У нападающих на шиноби не остаётся шансов.

Эта прямота и лёгкость, с какой Чо говорила о жестокости, обескураживали. Нет, Киоко не питала надежд, что у них получится всё сделать мирно. Но всё казалось ещё таким далёким, зыбким и ненастоящим… Она понимала, что на стороне сёгуна в этот раз не просто вся армия столицы, но и вся империя. Им нужны союзники, и им придётся… Нет, ещё рано. Она пока не готова это признать. Ещё есть время обдумать и найти другой вариант. Менее беспощадный, чем война.

Киоко расправила плечи и сделала шаг.

— Нам пора.

Пора навстречу неминуемому. Неважно, каким станет предсказание — она пройдёт свой путь достойно. В конце концов, прошлая Киоко умерла, настало время той императрицы, что сможет вернуть свой трон и мир в своих землях.

В этот раз они решили выйти к западному побережью и дальше продвигаться вдоль него. Когда на горизонте показалось море, Киоко кожей ощутила окончание времени жизни — ночи стали ветренее и холоднее.

Киоко посмотрела на воду вдали, вдохнула полной грудью и почувствовала… свободу. И чем ближе становился край берега, тем легче ей было идти, тем спокойнее она сама становилась. Даже ноги, казалось, гудели гораздо меньше, а тягостные мысли о неясном будущем ласково сметал лёгкий бриз, оставляя её в настоящем, там, где нет места страху и переживаниям, где есть только красота этого момента.

Как же она скучала по воде. И как долго не была у моря…

— Иди, — бросила ей Норико. Они только вошли в деревню, но она уже успела обежать всё вокруг и наверняка обнюхала каждый дом.

Киоко нехотя выбралась из своих мыслей и взглянула на бакэнэко.

— Иди, я же вижу, как ты на него смотришь. Тебе это нужно.

— Сначала найдём ночлег…

— Да брось, мы и без тебя его найдём. Сейчас все спят, на берегу за деревней никого. Иди.

Киоко бросила взгляд на остальных: Чо о чём-то препиралась с Хотэку, а Иоши старательно делал вид, будто ищет что-то в сумке, но украдкой поглядывал в их сторону.

— Иоши, — позвала она.

— Да. — Он тут же бросил сумку и подошёл. — Что-то случилось?

— Я хочу уйти… ненадолго.

— Я сопровожу.

— Нет, одна.

— Но это может быть опасно, — попытался возразить он.

Ну вот, она же знала, что так будет. С другой стороны… С другой стороны, у них не было даже возможности побыть вдвоём с той самой встречи. Всё, на что хватало времени, — переброситься парой слов, да и то всё о деле. Может, сейчас как раз и есть шанс побыть наедине, наладить связь? Они ведь всё ещё женаты, странно, что при этом остаются как будто чужими людьми.

— Хорошо, — в конце концов согласилась она.

Он улыбнулся. Ох, Ватацуми, как давно она не видела эту улыбку… Она не стала сдерживаться и ответила на неё искренне. Хотя бы этой ночью она будет собой — без масок и чужих тел.

— Куда ты хочешь отправиться?

Киоко обернулась, выискивая на песке чёрную тень.

— Норико, о какой части берега ты говорила?

Бакэнэко лениво зевнула и ответила, махнув лапой:

— Пройдите деревню по этой дорожке насквозь, и она вас к нему выведет.

* * *

Провожая взглядом Иоши и Киоко, Норико вспомнила время, когда Каннон отправляла её за Драконье море. Тогда она и предположить не могла, что простая просьба присмотреть за человеческим детёнышем выльется в то, что она будет сопровождать двух мёртвых правителей этой страны по глухим деревням. Ну и работу ей подкинули… А главное — никакой оплаты! И никто не говорил, что придётся спасать императора ценой собственных сил! Поддержание ки Иоши, хотя и стало привычным, всё же сделало её значительно слабее.

Она мотнула головой, стряхивая с себя мысли и пыль, и обернулась к оставшимся. Чо что-то оживлённо говорила Хотэку, и Норико решила, что ей это не нравится. Вообще-то, ей и сама Чо не нравилась. Если бы могла — она бы избавилась от неё где-нибудь в дороге, но Киоко попросила вести себя прилично.

Хотя какие приличия с тем, кто тебя похитил и хотел продать Мэзэхиро… Норико до сих пор не верилось, что куноичи согласилась с ними сотрудничать. Да, ей предложили отличную сделку, но какие гарантии?

Чо в это время коснулась пальцами подбородка Хотэку, и Норико совсем не понравился её заигрывающий взгляд. Каннон милостивая, что она себе позволяет? Разве женщины Шинджу ведут себя так бесстыдно?

— Вы даже не заметили, что ваши драгоценные правители от вас сбежали, да? — Она подошла и уселась в паре шагов от них. Хвост предательски колотил по земле, выдавая её раздражение. Она только надеялась, что его примут за раздражение из-за невнимательности своих спутников.

Чо убрала руку, но сделала это очень неторопливо, продолжая смотреть на Хотэку. Норико очень, очень сильно пожалела, что не подслушала их разговор. В Ёми вежливость, больше она такой ошибки не допустит.

— Заметили, — ухмылка заиграла на лице куноичи. — Но я умею оставлять двоих наедине, когда им это нужно. А ты? — она улыбнулась ещё шире, и Норико потратила всю свою сдержанность на то, чтобы не содрать эту ухмылку с её лица когтями.

— Мы обсуждали путь к Сиавасэ, — мирно сказал Хотэку и опустился, скрестив ноги. Он протянул руку Норико, но та не подошла.

— Мы ведь всё решили — идём по побережью деревнями. Дойдём рано или поздно.

— На пути есть городок. Портовый, — возразила Чо.

— Мне кажется, Чо переутомилась, — сказал Хотэку без тени насмешки. — Твоё описание портового города никак не подходит реальности, в которой мы живём.

— Вообще-то, она права, — нехотя признала Норико.

— Хочешь сказать, всё это время в Шинджу плавают корабли с Большой земли, а столица об этом ничего не знает? — птиц недоверчиво покосился, на что Норико только фыркнула.

— А столица интересовалась жизнью в Западной области? По-моему, Мэзэхиро поставил на ней крест как на какой-то порочной земле и предпочёл сделать вид, что выжженных войной земель вообще не существует.

— Есть даймё.

— Даймё здесь много поколений заботятся о ёкаях, а торговля с кицунэ и ногицунэ делает их жизнь терпимой. Никто не хочет, чтобы пришёл император и всё разрушил.

— А ты тогда откуда это знаешь?

— А как я, по-твоему, на остров с материка попала?

— А ваша кошечка не так проста, да? — Чо издала смешок.

— А ты только сейчас поняла, да? — огрызнулась Норико. Насмешливость, с которой та постоянно говорила о ней, раздражала.

Хотэку приподнял голову и заглянул куноичи в лицо.

— Чо, позволишь нам поговорить?

Она кивнула и спокойно ушла всё с той же лёгкой улыбкой, убивая всё удовольствие от чувства победы.

— И ты за всё время ни разу не обмолвилась о кораблях? — спросил Хотэку.

— Ты не спрашивал.

— Потому что я даже не предполагал.

— Ты знал, что я с материка.

— Мало ли, рыбой переплыла… — Он выглядел растерянным, и Норико стало его даже немного жаль.

Она всё же подошла, потёрлась о его колено и призналась:

— Я не люблю обращаться в рыбу и не очень люблю залезать в воду.

— Вот как. — Он положил руку ей на холку и стал перебирать шерсть пальцами. — Почему?

— Потому что я кошка.

— В этом есть смысл.

— Да.

И они замолчали. Норико не знала, что ещё сказать, а Хотэку, видимо, сказал всё, что хотел. Он убрал руку и чуть отстранился — Норико послушно перебралась к нему на колени и улеглась в уютной лодочке из скрещённых ног. Она бы не позволила себе этого, если бы кто-то был рядом, но рядом были лишь песок, камни и спящие дома. Так что она расслабилась и заурчала, пока Хотэку чесал её голову. В конце концов, когда ещё представится шанс просто вот так полежать, не думая о Киоко, Шинджу и той войне, что им неизбежно придётся развязать?

* * *

Киоко стояла по щиколотку в воде и наслаждалась, вбирала в себя здешний воздух и эту прохладу. Она, словно пустой сосуд, заново наполнялась силой, заново оживала.

— Тебе сложно было без воды, да? — тихо заговорил Иоши. Она обернулась, и он пояснил: — Я ещё во дворце об этом подумал. Ты всегда ходила к Кокоро, не помню и дня, чтобы ты к нему не вышла…

— Это было самое тихое и безлюдное место во дворце… — начала объяснять Киоко, но сама себя остановила. К чему оправдания? — Хотя ты прав. Возможно, отчасти меня туда тянуло само озеро. Мой дар пробудился там, на островке…

— Разве не в спальне, когда у тебя была горячка?

— Не было у меня горячки.

— Кая сказала, — он развёл руками.

Киоко прошла к кромке берега, наклонилась и коснулась ладонью воды — тёплая. Море ещё не успело остыть.

— Мне снился сон. Это была не горячка — кровь Ватацуми, его ками и сила. — Она провела рукой по поверхности, запуская новую волну ряби. — Говорят, ками есть в каждом человеке, мы ведь все потомки бога… Но только тогда я по-настоящему ощутила её в себе. Почувствовала, что я больше, чем это тело, чем все части своей ки. В какой-то степени она… Не знаю. Я пока не очень понимаю, но как будто ки лишь воплощение смертной жизни. А я — больше. Понимаешь?

— Разве так не говорят обо всех? — Он не понимал. Может, ему и не нужно… — Мы есть ками, заключённая в ки.

— Ты прав, — согласилась Киоко. — Прости, я пока не могу подобрать нужных слов даже для себя. Может быть, когда-нибудь я смогу рассказать об этом иначе.

— Хотел бы я понять твои чувства… — Он подошёл и, наклонившись, взял её за руку. Ту, что беспокойно водила по водной глади. Вот так просто. Коснулся и сжал её мокрые пальцы в своих. А у Киоко снова перехватило дыхание. Как тогда, у озера, когда он коснулся её впервые, когда на неё обрушилась лавина его чувств. Всё те же запреты, всё те же попытки выжечь в себе счастье с корнем она ощутила и сейчас. Любовь. Яркая, но болезненная.

— Почему же тебе так больно, Иоши? — Она не сразу поняла, что сказала это вслух. Но было поздно — он уже отдёрнул руку. — Постой…

Она осторожно сжала его пальцы.

— Ты хочешь чувствовать меня, но не позволяешь чувствовать себя. Почему?

— Не позволяю? — Он выглядел потерянным, смотрел на их сцепленные руки, и Киоко никак не могла понять его мысли. Она знала, что в его сердце, но что в его голове? — Разве это в моей власти?

Море ласкало ноги, но его тепло не поднималось выше, не согревало сердце. Теперь руку убрала она. И правда, разве он давал позволение, разве она спрашивала его?

— Прости, это было…

— Ничего, — он покачал головой. — На самом деле я не против. Я просто… Мне хочется так же видеть тебя. Ты всегда была принцесса, а теперь стала императрица. Сбежавшая, мёртвая, в теле змеи — какая угодно, но императрица. Я не видел тебя иной.

Он отошёл дальше от берега и сел на землю, Киоко устроилась рядом, запуская пальцы в песок. Море что-то шептало, но сейчас она хотела слушать другое море — то, над которым не дули ветра, разнося его волны, то море, что боялось говорить.

— Я давно вся открыта, — сказала она. — Может, ты и не способен чувствовать мою ки, как я твою, и всё же вот я, здесь, с тобой, спроси что хочешь — и я отвечу правду. Только ответишь ли ты мне тем же?

Он отклонился назад, уперевшись ладонями в землю, и запрокинул голову, встречая глазами небо. Киоко смотрела на него, его лицо, освещаемое одной лишь тусклой луной.

— Я знаю, что у тебя внутри, но я не понимаю, почему и откуда. — Она смотрела на него и пыталась видеть глазами, а не сердцем. Видеть, как видит он. — Ты же знаешь все мои беспокойства, все тревоги и все причины. Ты был рядом в худшие времена, а свои шрамы при этом прячешь, не позволяя никому на них взглянуть.

Он всё так же смотрел в небо, и звёзды сверкали в его глазах.

— Из нас двоих слепа я, Иоши. Потому что ты сам выбрал завязать мне глаза. — Она посмотрела на его шрам. Небольшой, едва заметный на смуглой скуле, и всё же он так часто к нему прикасался, что любой невольно обратит внимание. — Откуда эта старая рана?

Иоши молчал.

— Вот о чём я говорю. Ты не можешь упрекать меня в игре и нечестности, пока сам…

Она не договорила, Иоши вдруг повернулся к ней. Его глаза блестели, но нет, это были вовсе не звёзды.

— Я всю жизнь хотел лишь одного — чтобы отец посмотрел на меня так, как отец Дэйки смотрел на него. Или отец Хотэку. Или любого другого самурая. Они гордились своими сыновьями. Гордились их успехами. Они даже хвалили их. А я всегда был недостаточно…

Он отвернул голову, пытаясь справиться с чувствами, и Киоко захотелось забрать часть этой боли себе. Если бы она только могла… Но она не смела даже прикоснуться. Не сейчас. Она не станет касаться его ки, она будет его слушать.

— Всегда в чём-то недостаточно, — выдохнул он, вновь возвращая ей взгляд, полный скрытой горечи того ребёнка, каким он когда-то был. — Прости, я не должен…

— Говори, — попросила она. — Пожалуйста, говори, мне это нужно не меньше, чем тебе.

— В то утро я увидел тебя, — он улыбнулся. Через все невыплаканные слёзы, но совершенно искренне. — Ты была словно видением, как принцессы в сказках, которых нужно спасать. Только ты не выглядела той, кто нуждается в спасении. Ты стояла с братом…

Теперь уже Киоко стало трудно дышать. Эти рассветы… Она давно о них не вспоминала — с тех пор, как покинула дворец.

— Твоё кимоно болталось на тебе, как кусок ткани, — он усмехнулся, — а волосы подбирал ветер, никак не позволяя им опуститься на плечи.

— Как хорошо, что ты никому не проболтался — такой повод для сплетен! — Киоко усмехнулась, пытаясь скрыть смущение, но ощутила, что кровь приливает к лицу. Хорошо, что сейчас ночь, может, он не заметит…

— Я что-то почувствовал, — продолжал Иоши серьёзно, — но тогда, конечно, даже не понял, что это…

— Тогда? Сколько нам было?

— Совсем мало. Шесть, кажется. Я просто… Я до тех пор был уверен, что девочки — очень глупые и скучные создания, закованные в правила и высокомерие. Вообще-то, и будущие самураи не лучше, но сейчас это неважно. Тогда я увидел тебя совсем другой. Я увидел жизнь, огонь в глазах… Я не понимал, что чувствую, да и не стремился понять. Просто с того мгновения я отчего-то вспоминал о тебе весь день. Твой образ, совершенно неестественный, даже неприемлемый для дворца, никак не выходил из головы. В итоге во время занятия я пострадал от собственной невнимательности…

Она протянула пальцы, намереваясь коснуться шрама, но остановилась в бу^[1] от кожи.

— Можно?

Он кивнул.

Его кожа была приятной, гладкой. Нежность, пересечённая бледной полосой застарелой боли.

— Надо же, почти не чувствуется, — задумчиво произнесла Киоко.

Иоши прижался щекой к её ладони и тихо сказал:

— И мне. Уже почти не чувствуется.

Он говорил искренне. Боль в его ки больше не пряталась, она вся была на поверхности. И, лишённая своего укрытия, таяла, растворялась в других чувствах.

— Ты поэтому меня избегал?

— Моя самая глупая ошибка, — признал он.

— Мы оба наделали ошибок. — Она приблизила своё лицо к нему и тихо-тихо предложила: — Давай в следующий раз сразу признаваться?

— В ошибках?

— И в них тоже.

И он осторожно коснулся её губ своими, вложив в это касание всё своё согласие.

Нежность, всеобъемлющая и желающая вырваться наружу, затрепетала на кончиках пальцев. Киоко касалась его, продолжала гладить его щёку, запустила вторую руку в его волосы, но этого было мало. То, что её заполнило, все те чувства, которые она желала разделить, требовали выхода, требовали большей отдачи. От их избытка захотелось плакать, как и от невозможности получить желаемое сейчас.

Она чувствовала, как в нём борется то же самое. Это безграничное желание, упрямо ноющее и не отпускающее, передавалось ей в той же мере, и она едва заставила себя отстраниться.

— Я… — дыхание сбилось, и голос не слушался. — Я не…

Тёмный взгляд Иоши вмиг прояснился.

— Прошу прощения, да… Мы, конечно, женаты, но…

— Нет, стой, Иоши. Пожалуйста, прекрати додумывать. У нас постоянно сложности из-за того, что ты делаешь выводы слишком поспешно.

Она выжидательно смотрела на него и, когда Иоши кивнул, осторожно повернулась к нему спиной, обняла себя его руками и положила голову ему на плечо. Он обнял её крепче и прижался щекой к щеке.

— Я долго готовилась к своей роли жены. И я хотела бы её исполнять как полагается. Не потому, что так полагается, конечно, а потому, что… В этом много прекрасного, нежного, близкого. Понимаешь? Это высшая форма любви — когда оба отдают себя без остатка и сливаются в единое перед богами и миром.

— Ты так красиво об этом говоришь…

— Не так красиво, как я это чувствую. Для меня важно… Я не хочу, чтобы это было так. Мне хочется, чтобы ты это понял.

— Прости, я ведь об этом даже не подумал, — он усмехнулся. — Берег за далёкой деревней точно не самое подходящее место для императрицы.

— Да и для императора тоже, — согласилась она. — Но дело даже не в титуле или том, в каких условиях мы росли. Дело в значимости. Я не хочу опускать значимость нашей близости до несдержанных поцелуев, которые переросли в нечто большее. Я хочу, чтобы мы были по-настоящему близки. Поспешность убивает весь вкус.

— Киоко. — Он слегка отстранился и наклонился в сторону, пытаясь поймать её взгляд. Она повернулась.

— Ты не согласен?

— Откуда в тебе столько познаний и чувств к тому, чего ты никогда не испытывала?

— Аими-сан. — Она почувствовала, как уголки губ в смущении поползли вверх. — Она мне всё очень подробно рассказывала.

— Почему мне никто не рассказывал? — возмутился Иоши. — Разве мужчинам это не важнее знать?

— О, я думала, вам тоже рассказывают.

— Не знаю, если отец и собирался это сделать, то пропустил где-то между уроками стратегии и упражнениями. А отдельного предмета любви у нас в школе не было. Только созерцание. Может быть, в их понимании взгляд на природу должен был каким-то чудом помочь понять, как устроена любовь и… всё остальное.

Киоко засмеялась. Впервые они говорили так открыто, и ей было очень легко. Как же хорошо, когда не нужно ничего скрывать и таить, можно просто сказать и быть услышанной, понятой… Люди зря так часто пренебрегают этим.

— Иоши, — отсмеявшись, сказала она.

— М?

— Обещай больше не делать выводов и, если в чём-то не уверен или о чём-то переживаешь, говорить сразу. Спрашивать. Пожалуйста.

— Обещаю, — ответил он и бережно взял её ладонь, переплетая пальцы и раскрывая перед ней свою ки. — Чувствуешь? Обещаю всем сердцем.

— Чувствую. Твоё обещание пахнет ипомеей…

— Да быть того не может! — он возмущённо сжал руку крепче. — Нюхай лучше, я искренне верю в то, что говорю!

— Я шучу, Иоши, — поспешила признаться она. — Очень сложно было сдержаться, прости.

— Ипомея! Пустые обещания! Не шути так больше…

— Я верю, что твои обещания полны твоих искренних намерений. — Она вернула голову ему на плечо. — Но стоит помнить, что порой не в наших силах их исполнить… Даже при всём желании.

— Кто-то не сумел? — Он обвил её руками крепче и прижал к себе.

Киоко смотрела, как ночное море колышется в свете луны, и вновь вспомнила брата, с которым они каждую такую ночь следили за горизонтом и дожидались рассвета.

— Не успел. — Она позволила слезе скатиться по щеке. Всего одной. Хидэаки хотел защищать её от всего. Даже от слёз по его уходу. Может…

Может, Аматэрасу забрала его к себе, и теперь он счастлив. Как знать. Может, тогда её боль в груди стала бы меньше, как и ненависть к этой богине, позволившей умереть всем, кто был ей дорог. Даже Иоши, пусть он и вернулся благодаря бакэнэко. Если ёкаи приходят на помощь там, где боги бессильны, что это тогда за боги?

Они продолжили молча смотреть на горизонт, туда, куда уходит на ночной покой Аматэрасу. Туда, где за морем простирается Большая земля с лисьим лесом Шику, за которым прячется страна Ёми, скрытая от всех живых. Может, когда-нибудь Киоко побывает там. Может, однажды она увидит далёкие земли и пристанища богов. Может, даже сумеет отыскать тех, кого уже потеряла. Но пока… Пока нужно привести в порядок свой мир.

* * *

Портовый город Минато, о котором говорила Чо, располагался к западу от дороги — если можно было назвать узкую колею дорогой — и был им не совсем по пути. Позавтракав в деревне и пополнив свои припасы, они двинули дальше и несколько страж то и дело возвращались к вопросу, нужно ли им посещать этот город. В итоге сошлись на том, что времени и так потеряно слишком много, а каждый день промедления, вероятно, стоит какому-нибудь ёкаю жизни. При таком взгляде медлить совсем не хотелось.

Иоши после ночи, проведённой с Киоко на берегу, чувствовал себя гораздо лучше. Он много говорил — настолько, что Норико ходила и причитала, что уже и не знает, куда от него деться, — много шутил и вообще, кажется, был счастлив. Он не мог припомнить, когда ещё чувствовал такую лёгкость. Мир вдруг стал прямым и понятным. Вот есть Киоко, и вот есть он. Остальное они обязательно исправят, но эта связь теперь в основе всего, и пока она крепка — он справится с чем угодно.

Дни с этих пор проходили легко. У Киоко тоже заметно прибавилось сил. Вероятно, из-за близости моря, как у Иоши — из-за близости к ней. Теперь они иногда оставались наедине. Оказывается, если есть желание — отбиться от остальных вовсе не трудно. Оказывается, можно украдкой проводить по её предплечью, пока она идёт рядом, или целовать за чьим-то домом, пока ходите вдвоём по деревне в поисках еды.

Так они добрались до провинции Сейган — той, где, по слухам, жил Нисимура Сиавасэ. Прохожие единогласно указывали на одну деревушку — Эен, и они впятером послушно брели к ней. А когда дошли до цели, по подсчётам Иоши уже наступило время смерти. Завершился тёмный месяц — это же подтверждалось поздними рассветами и ранними закатами. Аматэрасу всё меньше и меньше страж проводила в их мире, что означало лишь одно: царит спокойный месяц, месяц засыпания, подготовки к холодам.

Однако эти уже мёртвые земли словно жили по своим правилам. Днём всё ещё стояла невероятная жара. Здесь, на самом западе у моря, оставались лишь пустыни и голые скалы. Из растений — странные почти голые деревья с едва зеленеющими верхушками.

— Прошу прощения. — Иоши подошёл к старичку, сидевшему у моря. Тот так внимательно смотрел на воду, будто правда был чем-то очень занят. И всё же Иоши продолжил: — Не могли бы вы подсказать, где нам отыскать Нисимуру Сиавасэ?

— Чш-ш-ш, — старик прижал палец к губам, сосредоточенно глядя на водную гладь. Иоши в замешательстве обернулся: Хотэку пожал плечами, Киоко в образе какой-то неизвестной ему девушки — видимо, одна из случайных прохожих, которую она встретила в предыдущем поселении, — стояла и с любопытством наблюдала за стариком. Норико подошла и обнюхала пустую корзину у его ног. — Смотри-ка, плывут!

Он быстро поднялся и помахал. Иоши вгляделся — на горизонте показались… лодки. Очертаниями они отчасти походили на погребальные ладьи Кокоро, потому он их и узнал, но чем ближе подплывали — тем отчётливее становилась разница. На лодках было несколько человек, которые загребали воду длинными палками, широкими и плоскими на концах. Иоши смотрел на это и думал: «Сколько же сил им потребуется, чтобы доплыть до Большой земли? И как долго туда плыть? Сколько припасов брать с собой? Какие в море могут поджидать опасности?»

Он ничего не знал о море. Но оно влекло его, как неизведанное, непонятное и непознанное. Как что-то совершенно непохожее на всё, что его окружало в привычной жизни. Доведётся ли ему когда-нибудь заплыть так далеко, что не станет видно земли?

Тем временем лодки уже причалили к берегу. Люди высыпали на песок и потащили за собой…

— Это что, рыба? — судя по голосу, Киоко опешила. Неудивительно: никто в Иноси и помыслить бы не мог вылавливать иных детей Ватацуми из моря.

— Ох, сегодня Ватацуми щедро одарил нас. — Старичок поднялся, подхватил корзину и медленно засеменил к лодке. — Уважь мои молитвы, капитан, — обратился он к плотному мужчине, сошедшему с первого судна последним.

— Помолился ты на славу, — тот заулыбался — во рту явно недоставало зубов — и, кивнув своему напарнику, велел взять корзинку у старика. — Хороший улов. — Он передал корзинку за борт. — А ты чья будешь? — Рука капитана резко дёрнулась вниз, и уже через мгновение он поднял Норико с огромной рыбой, которую та пыталась удержать в зубах. — Воровать нехорошо, знаешь?

— Прошу прощения, — подала голос Киоко. — Это моя. Простите её… Нет, давайте мы заплатим за эту рыбу. Мне бы не хотелось, чтобы вы думали о нас плохо.

— Да что ж я, животное не накормлю? — Он подхватил Норико под задние лапы, усаживая на своей огромной руке, отпустил холку и почесал за ухом. — Ешь уже. А вы не местные, — теперь он обратился к Иоши, и тот поклонился.

— Всё так. Доброго дня вам.

— И вам не злого.

— Вы ловите рыбу? — Киоко, казалось, не могла поверить собственным глазам. — Не боитесь гнева Ватацуми за гибель его детей?

Моряк заливисто рассмеялся, и его смех подхватили остальные — все, кто стоял достаточно близко, чтобы слышать разговор. Киоко совсем растерялась, да и Иоши никак не мог взять в толк, что здесь происходит. Люди ведь не звери, чего ради они убивают? Людям есть чем питаться и без того… Хотя, вероятно, всё же не везде.

— Ох эти приезжие. — Капитан утёр слёзы с раскрасневшихся щёк и осторожно опустил Норико на землю. Та, довольно урча, чавкала рыбой, будто ей вообще не было дела до происходящего. — Если бы наша земля была так же плодовита, как в остальных частях Шинджу, мы бы, может, и обошлись травой. Да только где нам взять в этих пустынях и голых холмах бобы? Где вырастить овощи? Нет, мы, конечно, стараемся, но всё ж на мёртвом жизни не вырастить. Потому и просим у моря. Ватацуми — добрый бог, порою сам гонит рыбу в сети.

— Как же сам? — Иоши мог поклясться, что в легенде о сотворении бог-дракон даже Инари не позволил убивать морских жителей.

— Ну, дракона-то самого никто, конечно, не видел. Однако бывают ночи и дни как сегодня: рыбы — ух! — на месяц запасов наделать можно. Был бы он против — разве позволил бы это нам? Одной волной мог бы потопить всех разом, а ничего ж, живём. Поколениями так живём. Ещё дед моего деда в море выходил, чтобы деревню прокормить.

Иоши слушал с интересом, а вот Киоко, судя по всему, становилось всё дурнее.

— А вас-то что в нашу глушь занесло? Небось новые паломники к отмеченному Аматэрасу, а?

Иоши не сразу понял, что речь действительно о том, кого они ищут.

— А что, часто ходят? — присоединился к разговору Хотэку.

— Раз на год-два доходят. Может, и больше было бы, да к нам так просто не доберёшься, намучались небось в дороге.

— Вы и представить не можете как, — блеснула улыбкой Чо. Она-то намучилась, как же…

— Не могу, — согласился капитан. — А всё ж придётся вас расстроить — никогда он не принимает гостей. Разве что выловите на дворе, если позволит. Но я вам так скажу: позволяет он нечасто…

— Как же его произведения расходятся по миру? — удивился Иоши.

— Да приезжает к нему кто-то из города, переписывает себе всё новое и развозит копии, видать. Только деньги привозит два раза на год, как будто столичные монеты здесь кому-то нужны…

— А что, деньги тут разве не в ходу?

Уж что-что, а деньги были всем и всегда нужны. Столько купцов из каждого уголка Шинджу съезжались, чтобы наторговать себе звонких монет…

— А что нам покупать в деревне? Мы тут меняемся, если что надо. Я — рыбу. Мне — одёжку сошьют, сеть свяжут, дадут чего из овощей, если урожайный год. Рисом накормят. Где еда нужна — там деньги ни к чему. Каждый у нас делает что умеет да помогает остальным, тем и живём. Один сэнсэй этот…

— А он как, чем же за рыбу и еду платит?

— Так грамоте учит детей наших. Ну, тех, чьим родителям не боязно… Так-то слухов про него хватает… Слушайте, — он спохватился, осмотрелся по сторонам, — у меня тут дел с этой рыбой — протухнет, пока с вами говорю. Вы уж меня извините…

— Прошу прощения, что задержали вас, — поклонился Иоши. Остальные поклонились за ним. — Подскажите только, в какой стороне Нисимура Сиавасэ, и больше мы вас не потревожим.

— Во-о-он там, — он указал на дальний от моря конец деревни. — В последних домах. Старенький такой дом с дырявыми занавесками. Уж не знаю, чего он ни разу новые себе не попросил, ведь каждый тут с радостью помог бы… Опять болтаю. Всё, бывайте. — Он спешно поклонился несколько раз и попятился. — Дела зовут.

Иоши с улыбкой повторил поклон.

— Доброго дня, — пожелал он.

— И благодарим… — добавила Киоко, косясь на Норико. — За рыбу.

Капитан только махнул рукой и побежал к остальным морякам следить за разгрузкой лодок, а они впятером отправились на восток, к дому Сиавасэ-сана. Точнее, впятером с половиной: Норико подхватила то, что осталось от недоеденной рыбы, и гордо потащила в зубах, не собираясь отказываться от остатков еды.

* * *

В это время суток солнце висело высоко и обнимало каждого. Теней почти не было — лишь здесь такое бывает. В любой другой части острова даже полуденное солнце нет-нет да отбросит тень чуть в сторону. Но не здесь. Аматэрасу взирала с высоты прямо, и никто бы не смог укрыться от её взора.

Но он и не хотел. Каждое утро он шёл прочь из деревни — к горе, что возвышалась над Эеном. Он всходил на вершину, что занимало чуть больше стражи, и смотрел на раскинувшееся за деревней море.

Поутру все суетились, бегали друг к другу, решали свои важные вопросы, но к страже сома жизнь в деревне замирала — становилось слишком жарко и лениво, и все прятались по домам. Только дети продолжали бегать или плавать в море — молодой жизни всё было нипочём.

Сиавасэ же сидел под палящим солнцем и подставлял ему голову и оголённые плечи. Он спускал кимоно и позволял лучам согревать тело, пока наблюдал за бегущим мимо него течением жизни.

Делившие с ним деревню опасались его, обходя ветхий дом сочинителя стороной. Необычайно светлые, цвета солнца, волосы и коричневая россыпь на бледной коже, какой на всём острове не сыщешь, пугали местных. Но, сторонясь создателя, его творения — стихи и сказки — любили все. И даже во дворце его имя было на слуху. Прошлая императрица, пока была жива, первой покупала сборники на праздничных ярмарках и каждый вечер читала истории своей маленькой дочери.

Все знали, как его зовут, и чтили столь великий талант. И только его соседи — жители маленькой рыбацкой деревни на западном побережье — видели его воочию, наблюдали, как год за годом его странная красота не иссякает, а молодость не тускнеет, и называли отмеченным Аматэрасу — самой богиней. Но никак не могли сойтись во мнениях, дар это или проклятие.

Сиавасэ быстро привык к этому. Когда вокруг сменяются поколения, а ты остаёшься юнцом, любой невольно начнёт задавать вопросы. Но он и сам не знал, кем является. Не помнил ни родителей, ни кого-то ещё из родных. Он не видел похожих на себя, и порой ему казалось, что в мире, наполненном столькими существами, он самый одинокий из всех. Даже у гонимых ёкаев есть собратья. А у него — лишь стихи.

Он был хорошим поэтом и писателем. Но был ли он хорошим человеком? И был ли он человеком? А если нет, то кем же?

У него не было ответов. Только большая любовь к солнцу и желание быть ближе к небу. Каждое утро он вставал и поднимался к Аматэрасу, и всё же оставался слишком далеко — не дотянуться. Они говорят, он отмечен ею, но его кожа бледна, и лишь россыпь коричневых пятнышек по телу может подсказать, что солнце его касается. Но у других кожа коричнева полностью. Отчего же Аматэрасу так избирательна с ним?

Сейчас он наблюдал, как чужаки шли к его дому, и надеялся лишь на то, что они уйдут до того, как придёт время возвращаться. Слухи о том, что его танка пророческие, иногда доходили до тех, кто готов был пересечь пол-острова и зайти в самые скверные его земли, только бы узнать своё будущее. Глупцы. Если бы Сиавасэ мог понимать собственные танка, если бы он правда говорил с богами на манер посланников оками и если бы он мог писать в любое время, узнавая о любом желаемом будущем, — он бы давно узнал свою судьбу. Но он был слеп, как и все в мире под Аматэрасу. Он не видел своих путей — ни их истоков, ни их завершения. И стихи его лишь наваждения…

* * *

— Норико, ты зачем рыбу стащила? Я же за тебя отвечаю, стыд-то какой… — простонала Киоко, когда они отошли от моряков.

Норико только с укоризной глянула на неё и побежала вперёд, не дав никакого ответа. Киоко вздохнула и поравнялась с Иоши.

— Она меня в могилу сведёт.

— Она меня из неё вытащила, — справедливо заметил он. — Пусть ест что хочет.

Киоко изумлённо изогнула бровь:

— Если мы с тобой в воспитании кошки не сходимся, что будет, когда появятся дети?

Иоши рассмеялся:

— Воспитывать бакэнэко очень смело, Киоко. Только ей не говори, что у тебя такие намерения…

И ведь не поспорить…

Деревня закончилась быстро, но последний дом оказался пуст. Моряк был прав: Сиавасэ не любит гостей и, возможно, потому даже не старается облагородить двор. Пока у остальных растёт хоть какая-то зелень, а вход и окна украшают красивые полотняные занавески, у него на земле лишь камни, а дом выглядит так, словно в нём давно уже не живут.

Киоко не верилось, что кто-то настолько равнодушен к пространству, в котором обитает. Она давно привыкла ко всем неудобствам их похода, но дом… Нет, дом — это обитель, это отдых, это лучшее место на земле, которое должно тебя отражать и быть для тебя уютным. Не верится, что для кого-то полный дом пыли, налетевшей сквозь рваные, давно изношенные тряпицы в проёмах, — уют.

— Он наверху, — шепнула Норико, аккуратно уложив остатки рыбы между передними лапами.

Киоко проследила за её взглядом и увидела вдали на горе одинокую фигуру.

— Мы туда не пойдём…

Хотэку нахмурился:

— Почему? Мы ведь ради этого здесь, а он вот, рядом…

— Рядом для тех, кто летать умеет. А пешком нам туда сколько страж подниматься… Давайте без меня.

Она села и с вызовом посмотрела на остальных.

— Ладно. — Иоши сел рядом. — Подождём.

Норико послушно легла и снова принялась чавкать рыбой.

Чо покачала головой:

— Вы совсем ребёнок. Если такая мелочь способна вас остановить, как вы собираетесь вернуть трон?

— Вот придёт — и узнаем как, — бросила Киоко. У неё не осталось никакого желания препираться, потому она пропустила нарочитую снисходительность мимо ушей.

— Я могу подняться без вас, — предложила куноичи.

— И мы должны будем поверить тебе, когда ты передашь нам его слова? — буркнула Норико. Киоко мысленно с ней согласилась.

— Вообще-то, я хотела притащить его сюда. Я и стихов-то писать не умею, это вы у нас знатные особы с поэтическими замашками. Думаете, я смогла бы переделать танка величайшего писателя Шинджу? Вы меня переоцениваете.

И то правда. Киоко глянула наверх — он сидел прямо под солнцем и, видимо, ради него туда и забирался. И не печёт же ему голову… Отмеченный Аматэрасу. Интересно, отчего его так прозвали?

— Давайте подождём, — настояла Киоко. — Это он нам нужен, а не мы ему. Не стоит наглеть выше допустимого. Мы и так заявились в его дом без приглашения, отвлекать от… медитации? Или чем он занят? Я хочу сказать, это невежливо. Давайте постараемся соблюдать приличия.

Чо закатила глаза и тоже села. За ней последовал Хотэку.

— Кружок неудачников. Как меня угораздило с вами, такими мямлями, связаться… — вздохнула она.

— Ты много на себя берёшь, — прочавкала Норико. — Думаешь, если тебе… сколько, за двадцать наверняка? Думаешь, если старше прочих людей здесь, то и умнее? Глупо.

— Уж побольше жизни видела.

— Своей жизни. Которая не имеет ничего общего с опытом Киоко, Иоши или Хотэку. И тем более с моим. Нисимура Сиавасэ, — она покончила с рыбой, села прямо и широко облизнулась, — поэт и писатель. Возможно, известнейший в Шинджу. Думаешь, ты знаешь, как с ним следует говор-р-рить? Думаешь, если он живёт в этом обветшалом старом доме — ему чужды изящество и кр-р-расота? — Она урчала и щурилась от сытости. — Он пишет так, что забирается в сердца людям, в саму их ками. Полагаешь, ты можешь говорить с ним на одном языке и справишься с просьбой содействовать нам лучше, чем кто-то другой из здесь присутствующих? Киоко заучивала его творения, а ты наверняка и не прочитала ни одного. Ты вообще умеешь читать?

Чо нахмурилась. Киоко никогда не думала о её возрасте, но после того как Норико указала на него, вдруг заметила, что лицо её и правда более взрослое, угловатое, оформленное. Чо наверняка была старше неё, но ещё гораздо младше Каи или Аими-сан.

— Посмотрим, как вы заговорите, если ваши милые беседы ни к чему не приведут и потребуется действовать более решительно…

— Мы будем вежливы, — отрезала Киоко.

— Как пожелаете, — Чо с издёвкой улыбнулась и, не вставая, поклонилась, почти припадая лбом к земле. Мэзэхиро её бы точно казнил за такое непочтение. Иногда Киоко было жаль, что она не так же резка, как Мэзэхиро…

Они прождали ещё по меньшей мере две стражи, когда фигура наконец стала спускаться по склону. И затем ещё долго наблюдали, как он будто нарочито неторопливо бредёт вниз. Когда Нисимура Сиавасэ добрался до подножия горы, все встали и пошли ему навстречу.

Чем ближе они подходили, тем большее замешательство испытывала Киоко. Его фигура — тонкая и хрупкая, коснись — и сломаешь — была словно чужда этому месту. Да и всему Шинджу. Волосы его были чистым светом, а кожа — бледная, какой она никогда не видела. А лицо… Лицо столь юное и нежное, почти детское. Как мог он быть тем, кого они ищут?

— Доброго дня, — приветствие вышло само, она привычно поклонилась, и остальные последовали её примеру. А когда подняла голову — встретилась взглядом с… Ей показалось, что сама Аматэрасу смотрит на неё. Его глаза — расплавленное солнце.

Но Киоко быстро взяла себя в руки, сохранив на лице маску вежливости, и продолжила:

— Сиавасэ-сэнсэй, я прошу прощения за то, что мы вторглись в ваши земли и смели нарушить ваш покой…

— Ничего, — коротко бросил он. И его голос оказался полной противоположностью его облику. Низкий и раскатистый, он звучал громом в ясный день, порывом сильного ветра в штиль и ливневой стеной в этой пустынной земле.

— Простите?

— Ничего не стоят извинения, когда вы не готовы отступить. Вы пришли намеренно, а не по воле случая. Вы ждали меня у моего дома, наверняка зная, что я не принимаю гостей. Вы сожалеете лишь о том, что мне это неприятно, но останавливаться всё же не намерены и попытаетесь получить то, за чем пришли.

— Мы проделали долгий путь…

— А теперь вы постараетесь объяснить, что ваше вторжение того стоит, как и каждый, кто приходит сюда. Я слушал их уже столько раз…

Киоко растерялась под напором этой прямой грубости. Увещевать не было никакого смысла: Нисимура Сиавасэ не любил людей и не стремился им помогать. Но как же так?

— Как человек, который пишет столь нежные вещи, может быть таким чёрствым к людям, для которых пишет? — Она понимала, что и сама позволяет себе грубость, но они слишком многое пережили, чтобы так просто отступать. Поэтому Киоко продолжила спрашивать: — Разве вас не радует признание таланта? Разве не должно вам льстить то, какой путь люди проходят ради встречи с вами?

— Меня радует тишина и прельщает покой. Почему, как полагаете, я забрался в самую далёкую провинцию, на край света? Возможно, я ошибся лишь в том, что остался на острове.

— Да что вы возитесь? — Чо резко подошла к сэнсэю и приставила кинжал к его горлу.

— Чо, Ватацуми ради, убери! — взмолилась Киоко. — Мы не можем угрожать смертью каждому, от кого нам что-то нужно.

— Как это не можем? Смотрите внимательнее, Киоко-хэика, я покажу.

Она вжала лезвие в горло и пристально смотрела в глаза Сиавасэ-сэнсэю. Тот никак не реагировал — его взгляд оставался спокойным и усталым, ничто его не беспокоило. Он повернулся к Киоко и тихо-тихо произнёс:

— Жизни погибель одной

для всех, кто рядом, решённый итог.

— Чо, прекрати, — велела Киоко.

Та недовольно покосилась на неё и всё же послушно отступила, не ранив писателя. Скрываться больше не было смысла, поэтому Киоко вернула своей ки её истинный облик. Чо была слишком неосторожна. Хотя… Нет, невозможно для куноичи. Чо прекрасно знала, что делала и говорила.

— Сиавасэ-сэнсэй, — Киоко снова обратилась к нему, — ваши танка уже стали пророческими для меня и всей нашей империи. Но нам нужна подсказка, нужно направление.

— Они останутся здесь, — он обвёл взглядом всех остальных. — Киоко-хэика, проходите в дом.

— Она не пойдёт одна, — вмешался Иоши и дёрнулся вперёд, но Киоко жестом остановила его:

— Всё в порядке.

— Иоши прав, — покачал головой Хотэку. — Мы не можем позволить вам оставаться наедине.

— Не думаю, что любезный господин мне навредит. Да и я не так беспомощна. Ждите здесь, всё будет в порядке. — И она последовала за сэнсэем в полумрак его старого дома. Они не посмеют ослушаться.

Внутри было пыльно, лёгкий налёт песка покрывал все поверхности, но в остальном дом Нисимуры Сиавасэ был не так плох, каким казался Киоко снаружи. Как и все жилища в этих краях, он был без дверей внутри, комнаты разделялись проёмами. Древесиной эти места не изобиловали, а потому люди обходились самой её малостью. Киоко подозревала, что в основном всё дерево Западной области уходит на лодки и корабли, раз уж они здесь плавают. А значит, дома оставалось делать из самой земли. Это показалось ей вполне удачной идеей, потому что внутри было гораздо прохладнее, чем снаружи.

Сэнсэй провёл её через прихожую вглубь дома. Там стоял небольшой столик, вокруг которого лежали подушки.

— Присаживайтесь, Киоко-хэика. Мой дом не предназначен для приёма столь высоких особ — впрочем, он вовсе не предназначен для приёма гостей, — поэтому могу предложить вам лишь подушку для ваших коленей и холодный мугича^[2].

Киоко вежливо улыбнулась и опустилась на предложенное место.

— Ещё раз прошу прощения за наш нежеланный визит… И за поведение моей сопровождающей. Она несколько…

— Она куноичи. — Сэнсэй вдруг исчез в полу, и внизу что-то зазвенело, а уже через мгновение он снова появился с двумя наполненными пиалами. Киоко знала о погребах, но сама до этих пор ни одного не видела — все они располагались во дворце Покоя и достатка, где жили слуги, к которым принцесса приблизилась лишь единожды — когда занималась с Хотэку.

— Так вы поняли?

— Какая ещё женщина станет приставлять лезвие к горлу того, к кому пришла?

— И то верно.

Киоко всё ещё поражал его голос. Глубокий, раскатистый, он совсем не вязался с юным золотым обликом. Но куда больше её волновало другое…

— Сиавасэ-сэнсэй, не сочтите за грубость, но как возможно, что вы остаётесь столь юным? Ведь ваши первые произведения мне читала мама, когда я была совсем крохой…

— То были не первые. — Сэнсэй поставил перед ней пиалу и сел напротив. — Первые я написал так давно, что при всём желании не сумею даже вспомнить имя, под которым меня тогда знали.

— Значит, вы правда ёкай? Некоторые живут дольше людей…

— Ни один ёкай не живёт столько, сколько живу я. — Он не улыбался, не смеялся. Его лицо не менялось — простое и равнодушное.

— Дух?

— Может, и так.

— Я ничего не слышала о духах-писателях. И ваша ки слишком уж…

— Осязаема? Да, поэтому я не подтверждаю эту мысль.

— Но и не опровергаете.

— И не опровергаю, — просто согласился он и сделал глоток. — Когда живёшь эпохами, а не годами, стирается значимость облечения истины в слова.

— Разве это не есть суть вашего занятия? Погодите… эпохами? Как же долго вы ходите по земле?

— Суть моего занятия — облекать в слова чью-то правду: свою, чужую, людей, ёкаев, богов — не имеет значения. Истину же облечь невозможно. А хожу я здесь сколько себя помню.

Киоко задумалась.

— Но это справедливо для каждого живущего. Ответ без ответа.

— Обычно этот ответ удовлетворяет тех, кто интересуется из праздного любопытства.

— Значит, вы не отвечаете на подобные вопросы?

— Раньше отвечал. Когда ещё любил принимать гостей. — Он смотрел прямо, не опускал глаз, не разглядывал пиалу, не пытался избегать её взгляда. Это несколько обескураживало, потому что было совсем не похоже на то, как люди обычно ведут себя в таких беседах.

— И те, кому вы отвечали, выходит, знали, что вы живёте так долго? Отчего же я не помню ничего об этом? А я прочитала множество свитков с работами хранителей. Павильон Памяти был одним из моих любимых мест во всём дворце.

— О, в этом нет загадки. Со временем я стал менять имена, чтобы не привлекать к себе столько внимания. Наверняка где-то ещё сохранилась память о поэте, что жил дольше других, но, полагаю, это стало образом для легенд. Моей долгой жизни нет объяснения, а люди не любят то, чего не могут понять.

Киоко задумалась. Такие легенды наверняка были, но ни имён, ни сюжетов она вспомнить не могла.

— Так всё же, — не сдавалась она, — как долго вы живёте?

Он задумался, а затем покачал головой. Светлые стриженые пряди упали на лицо. Невозможная красота, божественная, иная. Он не принадлежал этому миру, отчего же застрял здесь?

— Если бы и хотел — не смог бы точно сказать. Я помню времена, когда ёкаи и люди жили бок о бок…

— Но мы ведь и сейчас…

— Мирно, Киоко-хэика, мирно жили.

— Времена до войны, когда остров принадлежал лишь людям? Но тогда мы жили порознь, вовсе не бок о бок.

— Не было таких времён.

Киоко перестала понимать. Возможно, Сиавасэ-сэнсэй действительно слишком долго жил. Настолько, что в его голове всё перемешалось, всё перепуталось…

— Ваши танка пророческие, — она решила заговорить о главном. Жизнь в мире — то будущее, к которому все стремятся. Быть может, именно это он видит, принимая за прошлое? — Думаю, вы понимаете, зачем мы пришли.

— Покинувшая мир живых императрица просто так не является, — он усмехнулся. Эта улыбка была солнечным бликом, воплощением счастья.

Киоко вдруг подумала, что лишать людей своего общества, своей красоты и этих улыбок просто непростительно, даже кощунственно, и наверняка противоречит воле богов. А может, он и есть божество, что скрывается среди смертных?

— Мне нужна помощь, подсказка, напутствие. Я хочу вернуть трон роду Миямото, вернуть мир в Шинджу, мир для всех. Но пока не представляю, как это сделать. Где найти сторонников? Как свергнуть сёгуна, за которым стоят все самураи империи?

— Я не силён в военной стратегии, госпожа.

— Как и я. Если есть возможность, я бы хотела избежать войны. Подумать только, всё началось с пропажи меча… Который ведь так и не нашли. И это стало предлогом для ненависти к целому виду. Вам не кажется это неправильным?

— Кажется? В моей жизни давно нет правильного и неправильного, Киоко-хэика. События не требуют оценки, они просто происходят. Я не могу влиять на чужие жизни, а потому просто принимаю всё как данность. — Он снова сделал глоток. Совершенно спокойный и заражающий этим спокойствием. Но как мог он говорить подобное о жестокости вокруг?

— Неужели вас это не тревожит? Неужели вы можете так просто продолжать свою жизнь, пока ваш правитель уничтожает всех неугодных? У него и из причин-то лишь личная неприязнь…

— Народ с вами не согласится. Многие верят, что ёкаи всегда были угрозой.

Киоко лишь горько усмехнулась. В её жизни вся угроза всегда исходила от людей.

— Люди говорили, что ёкаи — враги. Но на деле я видела лишь, как ёкаи отвечают жестокостью на уже проявленную жестокость. Можно ли считать тех, кто защищается, виновными во вражде?

— Киоко-хэика, вам нет необходимости доказывать мне их невиновность. Я пережил мир, пережил войну, пережил новое подобие мира. Я видел ложь и видел искренность, видел, как жестокие и холодные правители отправляют своих подданных расселяться по острову, занимая всё больше земель, и видел, как при мягкосердечных императорах Шинджу разваливалась. Видел, как Островная область стремилась отделиться и стать свободной от империи, и видел, как её силой заставили остаться в составе страны. Видел, как людям даровали свободу, от которой они страдали, и видел, как пленённые были счастливее, будучи пленными. Во мне больше нет иллюзий хорошего и плохого, добра и зла. Мир просто мир, а люди просто люди. Я просто я. Поэтому и могу просто продолжать свою жизнь, пока наш правитель уничтожает неугодных. Могу просто жить и писать — в этом моя сила и моя слабость. А что можете вы?

Киоко задумалась. Эти слова, полные противоречий её убеждениям, никак не вязались с её намерениями. Возможен ли мир без войны? А с войной? Сможет ли она обойтись без жертв? Но жертвы уже были. И ведь они только начали свой путь.

Она бы хотела верить в лучший исход, но Мэзэхиро не пойдёт на переговоры, не станет с ней обсуждать будущее империи. Он уже получил власть, которой так долго жаждал.

— Простите, если заставил ваши принципы пошатнуться, — сэнсэй впервые проявил чувство: вздохнул искренне и с такой горечью, что Киоко ни на миг не усомнилась в том, что это не просто вежливое извинение. — Мир сложнее, чем мы видим, и в то же время проще. У вас светлая душа, но и она не без тёмных пятен. Ваши чистые помыслы граничат с жаждой мести…

Киоко хотела возмутиться, но он её перебил:

— Даже если сами себе вы в этом не признаётесь. Сёгун недостоин власти в ваших глазах — только ли потому, что он делает то, что делает? Люди бессердечны к чужим жизням и мало интересуются бедами, которые есть вокруг. Но лишь до тех пор, пока беда не приходит в их дома.

— Шинджу — мой дом, — резко ответила Киоко, но Сиавасэ-сэнсэй снова сделался бесстрастным.

— Пусть так, — согласился он, но лишь на словах, это было ясно. — Как бы то ни было, истины здесь не найти. Да и нигде не отыскать. Есть лишь правда. И вы держитесь за свою всеми силами.

Киоко перестала понимать, о чём писатель толкует, и потому решительно спросила:

— Вы нам поможете?

— Я не смогу, — просто ответил он.

— Но ведь вы знаете, что ваши танка были обо мне. О нас. Неужели вы не можете подсказать, как нам действовать дальше? «Для всех, кто рядом, решённый итог». Какой итог? Куда идти, к чему готовиться? Наверняка у вас есть ещё подобные поэмы.

— Я не пишу по велению или ожиданию, — покачал головой сэнсэй, — оно приходит само, и это никак не ускорить. У меня нет ни единого стиха, что мог бы стать пророчеством. В общем-то, у меня нет ни единого нового стиха вообще. Мне жаль, но вы зря проделали этот путь.

Киоко не хотела верить и не хотела сдаваться.

— Может, вам нужно попробовать? Знаете, просто начать. Напишите хоть что-нибудь…

— И вы попробуете найти в этом пророчество? Киоко-хэика, вы так же можете взять любой свиток с любыми словами и попытаться отыскать в них тайные знания о будущем. В этом будет ровно столько же смысла.

— И что же нам делать в таком случае? Просто сдаться? Миямото Ичиро победил в войне, потому что заручился поддержкой Ватацуми. Но дракон давно глух к молитвам людей. Во мне бьётся Сердце дракона, однако это не даёт ответа о том, как свергнуть тирана, что узурпировал престол.

— Киоко-хэика, я правда ничем не могу помочь. Знаете… Возможно, если отец не проявляет должного интереса к своим детям, следует обратиться к матери? Это не пророчество, лишь рекомендация того, кто повидал много эпох и много веков наблюдал за людьми. Мать для своего дитя всегда самая надёжная поддержка и опора. Вы явились из её лона — она наверняка не откажет в помощи.

Инари… И как она сама не подумала об этом. Весь остров поклоняется Ватацуми, а мать Инари словно и не существует. Едва ли в Шинджу насчитывается хотя бы дюжина храмов. Даже в Иноси всё, что напоминало о матери человечества, — остров с двумя соснами. Ни единого храма, ни изображения лисиц… Инари перестали поклоняться много веков назад. И лишь оттого, что она же была матерью кицунэ — оборотней, ёкаев.

— Благодарю вас. — Киоко встала и поклонилась со всем почтением. — Благодарю, что приняли, и благодарю за ваши мысли, которые вы столь щедро со мной разделили.

Нисимура Сиавасэ поднялся и ответил на поклон.

— Мне жаль, что я не смог вам помочь чем-то большим. Надеюсь, вы сумеете отыскать помощь в ином месте, куда бы ни отправились.

— Надеюсь, и вы сумеете найти ответы на собственные вопросы. Наверняка вы знаете, что вас зовут отмеченным Аматэрасу.

Он улыбнулся:

— Люди любят домыслы.

— И всё же нужно быть слепым, чтобы не отметить очевидного: вы сам свет, рождённый среди смертных. Быть может… — Киоко замялась, не зная, стоит ли говорить такое, и всё же решилась. Они и так уже здорово нагрубили друг другу в начале. Лишняя неосторожность вряд ли испортит отношение сэнсэя к ней. — Быть может, вам тоже стоит отыскать свою мать.

Она поклонилась в знак прощания и вышла наружу. Знойное солнце тут же окутало теплом остывшую кожу.

— Ну что? — лениво спросила Чо, не поднимаясь с земли. — Получила стишок?

— Нет.

— Ёми его возьми. — Она вскочила с места и бросилась к входу, но Киоко преградила путь.

— Но он помог иначе. Я знаю, что делать дальше.

* * *

Голоса не сразу удалились. По меньшей мере коку они ещё стояли и препирались у дома Сиавасэ, а он пил уже третью чашку холодного ячменного чая и с любопытством слушал.

— Я туда не вернусь! — мяукала кошка. Он сразу распознал в ней бакэнэко.

— Норико, — Киоко-хэика пыталась сохранять спокойствие, но ей это, судя по нарастающему нетерпению в голосе, давалось всё труднее, — мы не оставим тебя в горах, нам даже не нужно в Яманеко, только в Шику, чтобы узнать, где искать Инари.

— Воспользуйся своей силой и воззови к ней, как взывала к Кагуцути!

— Это невежливо. Это как если бы у меня кто-то с материка вдруг попросил помощи, просто отправив гонца. Инари меня не знает, с чего вдруг ей откликаться на мой зов?

— Поддерживаю идею отправиться на материк, — встряла куноичи. — Давно хотела там побывать.

— Это тебе не отдых на море, — продолжала ворчать Норико.

— Мне всё равно, — это, кажется, был тэнгу. Вообще-то, не совсем тэнгу… Но и не человек. Сиавасэ не был уверен, кто этот парень.

— Вам всем должно быть всё равно, — голос строгий, не терпящий возражений. Это другой парень, Сиавасэ так и не понял, кто он. Один из самураев, преданный императрице? — Мы отправимся к Большой земле. Это не просьба и не предложение. Это приказ.

Точно самурай.

— Верно, — подтвердила Киоко. — Пора бы избавить вас от привычки пререкаться, раз уж вы выбрали признать нас и продолжать служить.

Тогда-то Сиавасэ понял… Первейший. Но как это возможно? Оба мертвы и оба живы. Оказывается, этот мир ещё может удивить. Он убрал пиалу и подошёл к письменному столику. Усевшись за пустым свитком, Сиавасэ макнул кисть в тушь и начал старательно выводить слоги. Столбец за столбцом.

Пять слогов.

Семь.

Пять.

Семь.

Слова сами складывались в нужный ритм, он о них не думал, не пытался осмыслить. Стоит лишь на мгновение зацепиться вниманием — и всё рухнет, как не было, растеряет смысл.

Два свитка и два коку потребовалось, чтобы закончить все танка. Он отложил кисть и осторожно взял первый свиток.

«Путь оборвётся.

В Ёми вернётся душа,

Бабочка — в сети.

Солнце улыбкой сверкнёт —

Море велит пересечь».

Он не стал дочитывать, выскочил на улицу — но там уже никого не было. Ушли. Сиавасэ прошёл к морю — вдруг ещё в деревне? Но рыбаки сказали, что гости отправились в Минато — город, расположенный юго-западнее Эена, город с портом и кораблями.

Что ж, хотя бы направление он сумел подсказать верно. Видимо, так всё и должно быть. Видимо, не стоило им знать, что ожидает дальше…

Море велит пересечь

Воздух города был таким горячим и плотным, что каждый вдох давался с трудом. Пахло солью и жареной рыбой, которую прямо на улице готовили в небольших очагах. В отличие от других крупных городов, где можно было увидеть много знатных особ в красивых нарядах, здесь, в Минато, улицы изобиловали рослыми крепкими мужчинами, которые вообще не заботились об одежде и хорошо если хакама надевать не забывали. То и дело мимо быстрым шагом проносился один из таких, таща на себе мотки верёвок, парусину или что-то, что Норико не могла опознать, да не очень-то и старалась.

Минато был таким же, каким она его помнила. Столько лет прошло — а ничего не изменилось.

— Как это возможно? — Киоко во все глаза разглядывала новый, совершенно дикий для себя мир. — Как возможно, что Иноси и дворец не знают о подобном? А что же даймё области?

— Ямагучи Кунайо знал, но закрывал глаза на торговлю, — объяснила Чо. — Она началась здесь задолго до того, как Западная область из нескольких провинций ближе к середине острова разрослась к берегу. Вообще-то, люди и смогли расселиться на этой земле лишь потому, что продавали рыбу кицунэ.

— Кицунэ? — недоумение в голосе Киоко только возрастало. — То есть они сами не убивают рыбу, но покупать убитую кем-то другим не противоречит их правилам?

— В каждом законе найдётся брешь, — пожала плечами Чо.

— Это не закон, это же…

— Что? Наказ бога? Тот же закон, только никем не подписанный. Вообще, не понимаю, почему лисы послушно следуют ему. Ватацуми давным-давно нигде не появлялся, не думаю, что он заинтересован в том, как обстоят дела у его детей — как морских, так и наземных.

Норико задумалась. Чо говорила правду, но сама знала её, судя по всему, не до конца. Кицунэ не убивали рыбу, потому что того требовала Инари. О Ватацуми они не беспокоились, не молились ему, а некоторые наверняка даже не знали о драконе. Единственная богиня, которую они почитали, которой неустанно молились несколько раз в день, ради которой ограничивали себя в пище и прочих удовольствиях, ради которой запирались в храмах на недели и месяцы, была Инари.

— Я так понимаю, нам нужен корабль? — вмешался в разговор Иоши. — Мы можем за него просто заплатить? Или как это делается? Нам надо прикинуться торговцами?

— Норико? — обратился к ней Хотэку. — Что скажешь?

Вообще-то, она ничего не хотела говорить. Она прекрасно чувствовала себя в роли кошки, которая лениво плетётся за теми, кто всё решает. При входе в город она ещё надеялась, что Иоши или на худой конец Чо сами разберутся, что делать, но, судя по растерянному виду первого и безучастному лицу второй, действовать придётся всё же ей.

Норико вздохнула и поскребла лапой по ноге стоящего рядом Хотэку. Он, слава Каннон, понял её сразу и без лишних слов поднял на руки. Норико тихо-тихо, чтобы никто из случайных прохожих не услышал, проурчала себе под нос:

— Нужна одежда.

Хотэку молча потрепал её по голове, опустил на землю и обратился к Киоко:

— Кеи-сан, — это было её новое вымышленное имя для новой ненастоящей внешности, — прошу прощения, но не будет ли у вас ещё одного кимоно?

Норико запоздало поняла, что, вообще-то, она и сама могла обратиться к Киоко с этой просьбой. Почему не подумала? Хотэку, конечно, стоял ближе, но…

Киоко сочувственно посмотрела на Норико.

— Прости, — одними губами произнесла она.

И ладно, она сделала что могла. Теперь пусть сами разбираются со своими кораблями. Норико не собиралась себя выдавать.

— Я сейчас, — бросил Хотэку и скрылся в переулке. Норико поймала удивлённые взгляды остальных (кроме Чо — та, кажется, не особенно интересовалась происходящим и лениво рассматривала всё вокруг) и, намереваясь узнать, куда этот птиц сбежал, бросилась за ним.

В переулке Хотэку уже не было. Быстрый какой — но Норико быстрее. Принюхавшись, она безошибочно учуяла его запах и бросилась следом. Хотэку нашёлся на рынке среди торговых рядов.

О нет.

Нет-нет-нет.

Отличный же был план. Нет одежды — нет превращений. Зачем всё портит?

Забравшись на одну из крыш ближайших домов, Норико высмотрела нужную причёску — неизменный тугой хвост. Точно, вот ему заворачивают юкату. Ну и зачем…

Она прыгнула Хотэку под ноги, когда он вышел с рынка, но тот только улыбнулся.

— Пойдём, — позвал он, и недовольная Норико пошла следом. Теперь им придётся найти какую-то идзакаю, оплачивать комнату с клопами, чтобы она могла одеться, а денег у них и так осталось немного…

Хотэку резко остановился, и Норико вдруг поняла, что они шли вовсе не к остальным, а совсем в другом направлении, и сейчас оказались около какого-то подобия… Да мышь его знает, подобием чего это было. Здесь стояли четыре палки, и на них была накинута какая-то тряпка, прикрывающая верх и три стороны самодельного шатра.

— Здесь, — указал на эту палатку Хотэку. — Насколько я понял, такие тут по всему городу. Люди в них обтираются в такую жару.

Рядом действительно лежали пучки листьев, которыми можно было очистить кожу.

— Я могу вылизаться, — буркнула Норико.

— Я не об этом. Здесь можно одеться.

— А…

Она немного помедлила, но всё же вошла внутрь. Вокруг никого не было — место тихое и безлюдное.

— Я войду? — Хотэку переминался снаружи.

— Ты меня сюда притащил разве не для того, чтобы я смогла перевоплотиться в одиночестве?

— Я просто хотел одежду отдать…

— А… Давай.

Он протянул руку и осторожно опустил свёрток на землю, не заглядывая к Норико, и ей стало нестерпимо смешно от его попыток быть обходительным.

Перевоплощение было быстрым — она привычно нащупала краешком сознания чужую ки, успевшую стать родной, и заместила ей свою, очень нехотя обратив и нос, и уши.

Теперь одежда.

Фу.

Норико ненавидела надевать на себя что угодно. Ни одна из украденных ки, кроме человеческой, не требовала этого, но голую женщину даже в этом душном городе никто не поймёт и не примет. Придётся страдать.

Она развернула юкату и начала одеваться. Пальцы с непривычки не слушались, и если с нижним платьем Норико как-то ещё справилась, то надеть ровно и подвязать верхнее оказалось пытке подобно. Она пыхтела, фыркала и даже чуть-чуть поскуливала, но эти потуги ничуть не облегчали задачу — выходил бесформенный мешок, Киоко не простит ей такого вида.

— Помощь нужна? — раздалось снаружи.

— Всё в порядке, — заверила она. Но спустя ещё полкоку сурового испытания поняла, что задача оказалась не для её лап. Она так до самой стражи медведя провозится, да и то, вероятно, безуспешно.

— Ладно, помоги, — буркнула она едва слышно. Человек бы не разобрал слов, но птиц не человек.

Хотэку вошёл, и в этом крошечном пространстве под занавеской стало нестерпимо тесно. Он стоял едва ли не вплотную, но Норико отдала ему должное — на лице не появилось и тени улыбки. Почти на ощупь он отыскал края кимоно и дёрнул их на себя. Норико от неожиданности подалась вперёд, едва удержав равновесие.

— Извини, — он смотрел ей в лицо. Норико молча встретила этот взгляд, но где-то в районе живота странно защекотало. Ей не понравилось это чувство. Захотелось опустить глаза или отойти, только отходить было некуда…

Он дышал в её губы. Слишком. Близко. И сам на мгновение замер. Очень долгое мгновение. Где-то с вечность. Он просто смотрел, а сердце Норико колотилось. Не сердце, а предатель какой-то. Разве можно так громко! И ладони туда же — внезапно вспотели. Но это можно списать на жару… А вот то, что ноет внизу живота, и это нестерпимое желание на чуть-чуть, на самую капельку податься вперёд… Нет, это на жару уже не спихнёшь. И это Норико не нравилось. Может, она действительно перегрелась, а может, это человеческая ки такая странная…

Он сглотнул, и она опустила взгляд на его дёрнувшийся кадык. Хотэку тут же одним рывком запахнул правую часть её кимоно, за ней — левую, и Норико оказалась завёрнута в кокон из мятой пеньки, отрезана от птица, от воздуха и от мира. Проклятая одежда, просто отвратительно. Хотэку ловко подхватил пояс и, обернув её тело дважды, повязал на поясе узел.

— Вот и всё, — он улыбнулся. Проклятье, в животе всё ещё что-то щекотало.

— Спасибо, — выдавила она.

— Ого, ты и так умеешь?

— Не привыкай.

Смешок. Как же он раздражающе… Мил? Норико тряхнула головой, отбрасывая нежелательные мысли. Непривычные кудри — густые и длинные — рассыпались по лицу, плечам и спине. Хотэку осторожно поддел прядь и убрал с глаз.

— Я тебя ненавижу, птиц, — вздохнула она.

— Я знаю, — спокойно ответил он. — Думаю, тебе это нужно.

— Ненавидеть?

— Пока да. — Хотэку сделал шаг назад и вышел, скрываясь за прохудившейся тканью. А Норико захотелось топтать землю и орать — внутри бушевало слишком много всего, и это всё требовало выхода. Как люди это выдерживают? Что они делают вместо того, чтобы ободрать какое-нибудь дерево или столб?

Кулаки несколько раз сжались и разжались. Так крепко, насколько хватило сил. Помогло, но недостаточно. Норико постаралась всё же взять себя в лапы, выдохнуть и прекратить думать. Сейчас ей нужно выйти, найти старого знакомого и протащить всех на корабль. На этом всё. Никаких крылатых самураев. Никаких чёрных глаз. Никаких губ напротив… И в Ёми эту проклятую щекотку!

* * *

Киоко тем временем стояла и задумчиво щупала языком собственные клыки. Это было странно. Отрастить себе только их оказалось непростой задачей. У котов челюсть вообще другая, и все передние зубы мелкие… Сосредоточиться только на нужных было проблематично, но с какого-то — она даже не пыталась считать, с какого именно — раза всё вышло. Правда, зачем ей клыки, когда она в человеческом облике, Киоко представляла слабо. Но в качестве отработки частичного обращения сгодится что угодно. Она уже легко и быстро выпускала когти, могла из лопаток отрастить крылья, из копчика — хвост, из ног — змеиный хвост. Голову тоже меняла легко, хотя и делала это с опаской. Чо однажды застала её с огромной головой паука и не совсем верно всё поняла. Пришлось долго объяснять, что ки паука достаточно знакомая и отработанная, чтобы обучаться с ней, и нет, Киоко вовсе не насмехалась над дзёрогумо…

— Ну и чего мы ждём? — бросила Чо недовольно. — Нам разве не нужно торопиться?

— Нам всегда нужно торопиться, но если мы будем месяцами бежать, то мы никуда не добежим, слишком долог путь, — спокойно отвечала Киоко, хотя сама уже вглядывалась между домами и пыталась понять, куда подевался Хотэку, а за ним и Норико.

— Нашли они время для уединения, — продолжала ворчать Чо.

— И пусть, — улыбнулась Киоко. Ей отчего-то хотелось, чтобы Чо так и думала, хотя сама она была почти уверена, что Хотэку наверняка побежал купить одежду, а Норико просто юркнула следом.

— Думаю, он покупает ей кимоно, — вмешался Иоши.

«Очень некстати, Иоши», — взглядом попыталась сказать ему Киоко, но тот явно ничего не понял.

— Зачем кошке одежда? — изумилась Чо.

— А зачем мне клыки? — Киоко обернулась в сторону куноичи и улыбнулась, демонстрируя плоды своих долгих трудов. — Потому что можем.

— То есть она может обращаться в человека? И до сих пор не делала этого?

— Почему нет? — спросил Иоши. — Делала, просто нечасто.

— Ей не нравится, — подтвердила Киоко, — слишком уязвимое и неудобное тело, невероятно ограниченное в возможностях в сравнении с кошачьим.

— И вы с ней согласны?

— Отчасти, потому и сама порой обращалась в кошку. Нельзя отрицать, что бакэнэко быстры, выносливы и обладают большим набором возможностей, недоступных человеку.

— Интересно… — Чо задумалась. — Но, выходит, она кого-то убила?

— Погоди, она убила человека? — изумился Иоши.

— Ты разве не знал? — пришёл черёд удивляться Киоко.

— Я… Вообще-то, да, должен был знать. Я ведь видел… Но почему-то не подумал об этом.

— То есть ей можно, а мне нельзя? — возмутилась Чо.

Киоко очень хотелось закатить глаза, но она всё ещё старалась соблюдать приличия.

— Никому нельзя.

— Но она же убила эту девушку!

— Давным-давно и не в Шинджу, — отмахнулась Киоко и сама поразилась своим словам. Это с каких пор она так снисходительно стала относиться к убийствам, совершённым Норико?

Впрочем, она слишком устала, чтобы думать ещё и о том, кем Норико была до их встречи.

Чо хмыкнула и замолчала. На её лице отразилось… Это что, уважение? Возможно, Киоко почудилось. Скорее остров утонет, чем куноичи проникнется к ним хоть какими-то чувствами, кроме презрения.

Иоши подошёл ближе и поинтересовался так, чтобы Чо не услышала:

— Тебя это правда не беспокоит?

— С тех пор как она вытащила тебя с того света, меня, буду честна, мало что в ней беспокоит, — призналась Киоко. — Норико может вести себя так, словно она самый жестокий в этом мире ёкай, да только глупости ведь, сам знаешь.

— Не знаю, — возразил он. — Мне она внушает некоторый… ужас.

— Иоши, грозный самурай, сын сёгуна, император! И ты опасаешься моей кошки? — она засмеялась. Он посмотрел на неё исподлобья и покачал головой.

— А она знает, что она чья-то кошка?

— У нас взаимовыгодное сотрудничество.

— Неужели?

— Я разрешала ей спать со мной в постели.

— Это имеет смысл. За такое я бы и жизни не пожалел, — он ухмыльнулся, и Киоко захотелось его ударить. Или обнять. Что-то между этим. Но если подумать… Он и не пожалел.

Впереди — в том самом переулке, где исчезли ёкаи, — появилась девушка. Её лицо было скрыто полумраком, но волосы — огромная копна чёрных кудрей, каких Киоко никогда и ни у кого не видела, — были узнаваемы сразу. Норико. Безумно красивая и грациозная. Не шла — плыла над землёй, настолько плавными были её движения.

— Если она хотела не привлекать внимания, то кошкой у неё вышло бы лучше, — тихо заметил Иоши. Его правда. В таком виде на Норико будут глазеть все. Хотя здесь у людей кожа, как ни странно, темнее южной, всё же у Норико она темнее прочих, цвета даже не каштана, а чёрной почвы, в которой растут эти деревья.

— Я не хотела выдавать свою маленькую тайну, — бросила Норико, подойдя, — а внимание привлекать я люблю, — она сверкнула белоснежной улыбкой и обернулась: — Птиц не приходил?

— Я думала, вы вместе, — удивилась Киоко.

— Были. Он купил мне одежду, но потом куда-то ушёл. Думала, просто вернулся к вам раньше меня.

— А по запаху что, не учуяла? — спросил Иоши.

Норико зыркнула на него так, что даже Киоко почувствовала себя неуютно, как будто это она сморозила глупость.

— Ты нос мой видишь? Он похож на нос животного с хорошим обонянием? — съязвила она. — Нет, я обхожусь вашим, совершенно никчёмным. Поэтому не учуяла. Но если вдруг ты способен на такое, пожалуйста, бери след и веди, — она сделала приглашающий жест.

Иоши потупился.

— Я понял, извини. Привык, что ты… Ну ты поняла.

— Ага. Ладно, пойдём, нужно к кое-кому наведаться. — Она развернулась и зашагала вдоль улицы.

— У тебя здесь есть знакомые? — продолжал удивляться Иоши. Сегодня у него какой-то день открытий… Хотя ни о каком знакомом и Киоко не знала, так что тоже внимательно ждала ответа.

— Старый друг, можно сказать, — она оскалилась.

— Норико, не скалься в этом теле, пожалуйста, — попросила Киоко. — Выглядит… странно. Боюсь, ты себя выдаёшь.

— Боюсь, меня скорее выдадут ваши просьбы. Пока прохожие во мне видят просто странного человека из непонятно каких земель, вы болтаете о том, что действительно может навести на подозрения.

— Боги, давайте уже найдём этот проклятый корабль, — взмолилась Чо, которая плелась сзади. — Надеюсь, там будет возможность сидеть подальше от вашей болтовни.

* * *

Норико плохо помнила того ногицунэ. Всё, что осталось от него в памяти, — едва уловимый запах: солёной воды, рыбы и мокрой шерсти. Иногда ко всему этому примешивался запах рисовой водки.

Но даже верни она себе родной кошачий нос, всё равно в общей вони ничего не почуять. Да и плевать, она же охотница, а охотники умеют выслеживать. Нападение — главная радость охоты.

— Ждите здесь, — бросила она через плечо и помчалась в сторону причала.

Раз.

Два.

Три.

Лисёнка, кошка, лови.

Считалочка для котят вспомнилась весьма кстати.

Его корабль был таким же, как и все другие торговые корабли — большой ооми, на котором были и гребцы, и паруса. Не в пример маленьким фунэ, на которых плавали рыбаки в деревне поэта, эти корабли были огромны и действительно могли пересечь море. Кайто — ногицунэ, с которым она приплыла на остров, — половину пути рассказывал ей всё об ооми, отчего-то решив, что бакэнэко этим заинтересуется.

Ага, как же.

Единственное, что она запомнила из слов, услышанных в полудрёме, — что-то о плоскодонности и округлости корпуса. И ещё то, что на этих кораблях они перевозят в Шику много бочек с рыбой. Вообще-то, он называл точное число, но Норико было плевать. Большую часть времени она лежала в его каюте и пыталась уснуть, чтобы время прошло быстрее.

Беглый осмотр прибрежной части с кораблями дал понять, что за столько лет ооми стало больше. А ещё — что все они были похожи друг на друга.

И всё же один выделялся — увы, не в лучшую сторону. Старый, видавший виды корабль, потрёпанный штормовыми ветрами. Весь в щербинах и трещинах, он, вероятно, был и вовсе ненадёжным. Но она его узнала. Именно на нём не станут задавать лишних вопросов о новых членах экипажа, а даже если выяснят правду — будут молчать.

Без сомнений, это был нужный корабль. Удивительно, что она его всё же встретила. Кайто проводил в море месяцы и редко оставался на суше дольше необходимого.

Норико натянула вежливую улыбку и направилась к причалу. На корабль как раз грузили бочки. Она подошла к ближайшему работяге и спросила так ласково, как только могла, стараясь подражать манере Киоко:

— Прошу прощения, не подскажете, где я могу отыскать Кайто-сана? Это ведь его судно, верно?

Слышать свой голос было больно и противно. Такое унижение… Если бы прочие бакэнэко видели её сейчас, она бы навеки потеряла их уважение. Вечно презирающая подобные игры со смертными — сама же в них ввязалась.

Мужчина поставил бочку обратно, отряхнул руки и, поднеся ладонь к глазам, чтобы защитить их от неумолимого солнца, пытливо осмотрел Норико.

— А вы кто? — его сальный взгляд скользил по её коже, оставляя липкий след, от которого хотелось отмыться. Она бы ради этого даже нырнула в воду — что угодно, только не этот мерзкий тип.

— Так вы знаете, где он? — спросила она жёстче.

— Может, и знаю, — он ухмыльнулся. — Попроси меня — и я расскажу.

Пальцы зачесались. Ужасно захотелось выпустить когти. Хотя бы чуть-чуть… Спокойно. Это всего лишь неучтивый незнакомец. Он того не стоит. Киоко бы не одобрила. Киоко бы унизила его как-нибудь иначе. Она умела изящно и без склок выкручиваться из ситуаций.

— Так что, красавица, отойдём? — Он приблизился и поддел рукав её юкаты, оголяя запястье Норико. — На корабле сейчас найдётся много укромных местечек.

Рука сама отдёрнулась и в следующий миг уже держала наглеца за горло. Трогать его вонючее, потное тело было мерзко, но ещё отвратительнее было позволять ему так разговаривать с собой. Да, Киоко бы не одобрила. Но Киоко не видит.

— Слушай сюда, — прошипела она, притянув его за шею и выплёвывая слова прямо в его лицо. — Сейчас ты скажешь мне, где этот лис, — и я отпущу тебя. В противном случае вырву тебе глотку, заберу твою ки и пойду разгуливать в твоём теле, позоря тебя перед всем миром, пока кто-нибудь не заподозрит неладное. Я отберу у тебя не только жизнь, но и каждую крупицу светлой памяти о тебе у всякого, у кого она есть. — Подумав, она с отвращением добавила: — Если такие, конечно, найдутся.

Послышался хрип. Норико оттолкнула мужчину и, вернув руке её человеческий, совершенно хрупкий вид — ни единого выпирающего мускула, — невинно улыбнулась:

— Так что, вы подскажете мне, где Кайто-сан?

— Развлекаешься? — раздалось сзади.

— Хитрый лис. — Она обернулась и удовлетворённо увидела перед собой высокого рыжеволосого парня. — И даже не постарел!

— Как и ты, — ухмыльнулся он. — Чего моего работника мучаешь?

— Тебе стоит сменить работников, он скользкий тип.

— Но хорош в своём деле. После того как прошлый кайсотё^[3] решил предать море и остаться на суше лишь потому, что у него там — представь только! — жена, Рёта вытаскивал нас из Пучины отчаянных уже сотни раз!

— Хочешь сказать, он и плавает с вами?

— Не просто плавает. Он лучший из нас.

Норико изобразила, что её тошнит.

— Ладно тебе, кошка. Чего надо? Сколько мы не виделись, лет десять?

— Вроде того. Ты же помнишь, зачем я сюда плыла?

— Допустим.

— Помнишь или нет?

— Да помню я, помню. Не каждый день пускаю на корабль бакэнэко. А, погоди… — на его лице промелькнуло осознание. — Принцесса выросла, и ты плывёшь обратно?

Похоже, новости по Шинджу расходятся очень медленно… А за её пределы так и вовсе не стремятся.

— Ты вообще не знаешь, что на острове происходит, да?

— Моряков больше стало. Вишь, сколько кораблей? Вроде как местная власть стала поддерживать торговлю с Шику.

— Местная власть потихоньку выдавливает ёкаев с острова. Сёгун знать не знает про ваши корабли. Но, думаю, это ненадолго.

— Погоди, разве здесь не император приказы отдаёт? Я не силён в том, как у вас всё устроено, но мне казалось, что есть император и эти… ну, местные правители.

— Даймё. Да. Только тот император мёртв.

— Вот как. А новый? Должен же быть новый?

— Ну… Тоже вроде как мёртв.

— О… И долго он правил?

— Вроде как пару дней…

— Да что у вас за страна такая? Ладно, и что со следующим императором?

— Его место занял сёгун.

— А он имеет право? Разве в Шинджу власть не по крови передаётся?

— По крови. Но попробуй возразить тому, в чьём подчинении вся армия. Может, кто-то из самураев и не согласен с его действиями, но они клялись в верности своему господину, и господин их сейчас — сёгун.

Кайто задумался. Непохоже, чтобы он так легко принял эти новости. Что-то в его голове не сходилось, но он никак не мог подобрать нужные слова для своих мыслей.

— Расслабься, Кайто, тебе вредно много думать, — примирительно произнесла Норико. — Это миролюбивая страна. Там, где за тысячи лет самое страшное — разбойные нападения и личная месть руками шиноби, не может быть восстаний. Сёгун завернул свои слова в красивую обёртку из миролюбия. Его идеи — это свобода и процветание Шинджу. Какими методами — народ мало волнует, ему же лучше знать.

— А побочные ветви? — не сдавался он.

— Никто из даймё не рискнул претендовать на власть как побочная ветвь рода. Самый смелый из всех — здешний, но и он, насколько я успела понять по тому, что слышала, не высовывается. Да и знаешь, даже слухов, что я насобирала по пути из Иноси — и тех немного… Люди любили императора. Но люди знают, на что способен сёгун. Проще принять его власть или хотя бы сделать вид, что принял, лишь изредка перешёптываясь о том, как на самом деле ужасно то, что он делает. Даже мы с тобой сейчас здорово рискуем, вот так запросто болтая здесь, посреди причала.

Кайто изобразил испуг и быстро осмотрелся по сторонам, а потом выпрямился и усмехнулся.

— Да плевать, мы, вообще-то, и так уплываем. — Он глянул на солнце и спохватился: — Прямо сейчас. Рёта, всё загрузили?

Норико нехотя оглянулась на мерзкого собеседника. Тот подхватил бочку, что-то проворчал и понёс к кораблю.

— Ну и славно, — заключил Кайто и снова посмотрел на Норико. — Тебе на материк?

— Ага.

— Так, погоди. — Он нахмурился и, судя по всему, снова пытался сложить все кусочки сведений в голове в единую картину. — А что с принцессой-то?

— Ну… — Норико на мгновение замялась. — Она вроде как тоже умерла.

— Оу.

— Да. После того как стала императрицей. Знаешь, тебе было бы полезно иногда спрашивать местных, как тут обстоят дела.

— Да я как-то даже не думал… Рыба есть — и славно.

— У меня много вопросов к вашей морали.

— Мы это уже обсуждали. Хитрость — наша религия.

— Ты отрёкся от религии.

— Это не мешает мне оставаться хитрым. А теперь прыгай, будем отчаливать. Эй, — Кайто свистнул, — Рёта, всё готово?

Послышалась перекличка на корабле, и Норико передёрнуло от голоса Рёты, снова стало липко и противно.

— Погоди, я не одна.

— Не понял, — Кайто нахмурился. — Ты? Не одна? Ну, пусть твой спутник тогда платит. За вас обоих, я так понимаю.

— Спутники.

Кайто присвистнул.

— Ты ли та бакэнэко, которую я знаю?

— Всё ещё я.

— Ладно, сколько их?

— Четверо.

— Дорого будет стоить.

— Договоримся?

— Тебя по старой дружбе я готов прокатить, сочтёмся. Но остальные пусть платят.

— А если я скажу, что там император и императрица? — шепнула Норико. — Только тс-с. И не пучь глаза. Молчи, умоляю.

— Которые мёртвые? — тихо уточнил он.

— Я же сказала, молчи. Да, которые мёртвые.

Ногицунэ отстранился и посмотрел на Норико так, будто она сказала ему, что Инари приняла отступников обратно под свои хвосты.

— Я не буду больше задавать вопросов, — произнёс он, — но знаешь, тем более пусть платят. У них же есть деньги?

— Откуда у мертвецов деньги, Кайто?

Вообще-то, деньги были, но совсем немного. На оплату лису точно хватило бы, но лучше приберечь… Однако Кайто недоверчиво прищурился и спросил:

— Пытаешься обмануть лжеца, а?

— Просто не ломаю сама себе лапы, — признала Норико.

— С кем-то другим могло сработать.

— Но не с тобой?

— Но не со мной.

— А может, по старой дружбе?

— Если помнишь, я с тебя потребовал плату и в прошлый раз.

— Если помнишь, мы и без неё прекрасно обошлись.

— Но ты в этот раз не одна.

— Это не значит, что я имею что-то против веселья.

— Слушай, Норико, без обид, но еда на корабле стоит денег. Посмотри, сколько здесь кайсо^[4] и сколько кайси^[5]. Каждый из них работает, чтобы есть. Каждый отрабатывает свой кусок. А вы хотите просто воспользоваться нашим ооми. Вам ещё, небось, надо и место для сна дать, и еду выделить. А если вако встретим — ещё и защищать вас. Мне это зачем?

Он был прав, и Норико это понимала. Она уже привыкла, что в Шинджу достаточно происходить из правящей семьи, чтобы тебе все хотели угодить просто так, но это работало только с местными. Да и то, Чо показала, что не со всеми.

— Веди их сюда, обсудим, если вы готовы оплачивать свою переправу.

— Обсудим. — Норико развернулась и быстро пошла вдоль набережной, возвращаясь к своим. Все, как ни странно, послушно её ждали, даже Хотэку вернулся.

— О, птиц прилетел, — бросила она. — Я уж думала, без тебя уплывём.

— Нашла корабль? — удивилась Киоко. — Так быстро?

— Нам повезло, старый знакомый здесь. Но отплывает прямо сейчас, так что идём.

Киоко, Хотэку и Иоши послушно последовали за ней, но Чо колебалась.

— Ты уверена? — с сомнением уточнила она. — Как-то слишком уж повезло нам, вот так сразу попасть на твоего друга…

— Ничего удивительного, — раздражённо ответила Норико. — Время смерти — время торговли. Свежая рыба закончилась — пришло время есть вяленую.

— В Шику не делают запасов? — Чо всё ещё сомневалась.

— А зачем, если можно купить? Не каждому охота с этим возиться, особенно тем, что живут в городах. Мне тоже было бы лень.

— У них есть города? — теперь поразился Иоши.

— А почему нет? — не поняла Норико его изумления.

— Ну, они же лисы… Я думал, просто бегают по лесу, да и всё, как звери у нас в Ши.

Норико представила кицунэ, роющих снег в зимнем лесу в поисках полёвок, и рассмеялась. Но, заметив вопрос на лице спутников, успокоилась и отмахнулась:

— Сами поймёте, когда увидите. Пошли, а то без нас отчалят. — Она бросила взгляд на куноичи, которую всё ещё мучили сомнения: — Чо может оставаться, если хочет.

Чо такое предложение не понравилось, поэтому она скорчила недовольное лицо и всё-таки сдвинулась с места. А жаль, отличный был повод избавиться от неё.

Завидев компанию, Кайто нарочито шумно выдохнул и покачал головой:

— Многовато вас.

Норико стала рядом с ним и тихо прошипела:

— Не выделывайся.

— Но мы найдём местечко, — тут же улыбнулся он, поймав её взгляд. — Хотя отдельных кают не ждите.

— Мы согласны на любые условия, — Киоко поклонилась. — Благодарим вас за доброту.

— Это она принцесса? — тихо шепнул он Норико.

— Императрица.

— По ней видно, — кивнул он.

— Вообще-то, это не её тело… Ну, не совсем её.

Кайто не сразу понял. Несколько мгновений пялился, видимо, ожидая пояснений, а когда их не последовало, просто мотнул головой и громко сказал:

— Ладно. С каждого по серебряной монете. Конечно, можно было бы и по две взять, но раз уж подруга просит… — Он многозначительно покосился на Норико.

— Это грабёж! — возмутилась она.

— Вам корабль нужен или нет?

— Мы заплатим, — встрял Хотэку. Он достал связку монет — ровно пять — и протянул её лису. Тот схватил связку, попробовал одну из монет на зуб и удовлетворённо кивнул. — Запрыгивайте. Путь будет долгим, так что постарайтесь не мешать.

Норико начинала злиться. Ведь обещал, что за неё не возьмёт! Она и вовсе считала, что её общение с Рётой, а теперь и вынужденное нахождение на одном корабле с ним уже было достаточной платой.

* * *

Хотэку было плохо. Очень плохо. Он даже не подозревал, что так бывает. Большую часть времени всё вокруг качалось и плыло в тумане. А ещё его мутило. Не постоянно, но от этого было только хуже — он никак не мог предугадать, когда наступит новый приступ и придётся бежать к борту, а потому частенько драил за собой палубу, стараясь не запачкать её снова, если волны опять усиливались.

Тем не менее ему удалось заметить, что Норико всеми силами избегала большого мужчину по имени Рёта, который принимал приказы у Кайто-сана и, насколько Хотэку смог понять, был кайсотё — управлял всей командой судна. Почему она его избегала, выяснить так и не удалось.

Норико вообще вела себя странно. Поэтому, дождавшись, когда пройдёт очередной приступ и станет хоть немного легче, Хотэку собрал все оставшиеся силы и на нетвёрдых ногах подошёл к ней, благо она всё время крутилась рядом.

— Кошка, — он решил зайти издалека, — почему тебе проще переносить этот ужас, чем мне?

Хотэку даже попытался улыбнуться, но, кажется, вышло вяло.

— Потому что я здесь не первый раз. — Она вздохнула и осмотрелась с какой-то… тоской?

— Ты никогда не рассказывала о своём путешествии в Шинджу. — Хотэку опёрся о фальшборт^[6] спиной и прикрыл глаза. Снова становилось дурно.

— Как и обо всей своей жизни до острова.

— Я заметил.

— Всё это неважно. Прошлое остаётся в прошлом.

Он посмотрел на неё. Она отбросила пряди со лба и пристроилась рядом, подставляя лицо морскому ветру. Уложив руки на планширь^[7], а голову на руки, Норико устремила взгляд своих жёлтых глаз вдаль — туда, где облака таяли в море.

— Но мы и есть наше прошлое, — возразил Хотэку, сосредоточив взгляд на горизонте — так было легче. Главное, не смотреть на волны у корабля.

— Мне не нравится эта мысль. Я сменила место и вместе с ним словно сменила себя. А сейчас возвращаюсь туда, где всё началось. Вы ведь не знаете ту Норико. Никто из вас.

Хотэку молчал. Ей нужна была поддержка, но это ведь Норико…

— Знаешь, — он всё же нарушил тишину, — мне очень нужно, чтобы меня сейчас обняли.

Она повернулась, и в её взгляде читалось недоумение.

— Да, кошки не очень любят обниматься, и всё же, если тебе несложно…

— Ну… — Она подошла и аккуратно обвила его руками. — Хорошо.

Хотэку обнял её в ответ. Тёплая и пушистая бакэнэко. В какую бы ки ни завернулась, какой бы ни пыталась казаться — всё та же душа.

— Ты боишься, что мы не полюбим ту Норико? — осторожно спросил он. Рисковал спугнуть момент, испортить, и всё же…

Она не ответила. Но и не отстранилась. Это молчание было яснее слов.

— Та Норико тоже ты. И мы уже тебя любим.

Она вцепилась пальцами в его спину и сильнее вжалась лицом в плечо. Она не плакала, нет. Но где-то там, внутри, она чувствовала. А это было… пожалуй, для неё это было непривычно.

* * *

Ооми качнулся, и Норико сразу отстранилась от Хотэку. По его вмиг позеленевшему лицу стало ясно, что эту волну он спокойно не переживёт. Судно качнуло снова. Хотэку припал к фальшборту и начал глубоко дышать. Тогда-то её и осенило.

— Взлетай, — скомандовала она.

Он, не оборачиваясь, проворчал что-то невнятное и продолжил дышать.

— Хотэку, взлетай. Не может же тебя в воздухе укачивать?

Он всё же обернулся и через силу проговорил, делая перерывы между словами:

— Мы. Же. Скрываемся, — и снова отвернулся к морю. Корабль опять качнулся и, судя по звуку, Хотэку всё-таки стошнило. В который раз? Он же и не ест почти, как это возможно?..

— Да плевать, нам плыть ещё долго, эти люди вряд ли о нас проболтаются. А если и так — кто нас достанет-то на материке? До дворца не дошли слухи о незаконной торговле с Шику, а о нас тут же дойдут? От моряков, которых не существует? — она тут же осеклась, потому что некоторые моряки действительно могли бы их выдать ради выгоды. — Кайто нас точно не сдаст. Взлетай.

Хотэку упрямо стоял у борта.

— Мне уже легче… — Он обернулся, и лицо его явно показывало, что легче ему не становилось.

— Либо ты сейчас полетишь, либо я тебя сама за борт скину, птиц, — прошипела она. Он только закатил глаза — надо же, на это сил хватило.

Вмиг подобрав нужную ки, Норико частично заменила ею свою, переплетая незримые нити, и подхватила Хотэку налитыми руками.

— Поставь меня, — устало возразил он, но даже не пытался сопротивляться. — Это глупо.

— Глупо не пользоваться возможностью.

— Ты себя выдаёшь.

— Значит, потонем вместе. — Она легко запрыгнула на планширь, ветер ударил в лицо. — Раскрывай крылышки, я ненавижу воду.

Оттолкнувшись, Норико полетела в морскую бездну, всё так же держа Хотэку.

Вопреки ожиданиям, тот не полетел. Она была уверена, что полетит.

Ну же, птиц, раскрывай свои крылья!

Но он не раскрывал. Не может же он дать им свалиться в воду, тем более когда море так неспокойно?

— Хотэку! — завопила она, ветер подхватил крик и растрепал его над волнами. А в следующий миг они оба погрузились под воду.

Норико не сразу пришла в себя — ледяной кокон не просто окутал, он забрался под кожу, в кости, в саму ки. Тело парализовало. Но короткий миг ясности — и она начала обращение. Запрятанные в дальний угол рыбьи ки наконец пригодились, хотя лучше бы и дальше не пригождались. Вонючий лосось… Она обратилась и поплыла ниже — туда, где вода была спокойнее.

Ну и где этот хвалёный дракон Ватацуми, когда он нужен? Не помешало бы ему усмирить своё море.

* * *

— Норико! — Киоко выскочила на палубу, но здесь уже царила суматоха. Все носились, отдавали и выполняли приказы, убирали паруса, делали что-то ещё, в чём Киоко совсем не разбиралась и разбираться не хотела. Всё, что её интересовало, — Норико, которая куда-то запропастилась.

— Чо нашлась, а вот Хотэку тоже нет, — заметил Иоши, подбежав со стороны кормы. — Куда они могли подеваться?

— Не представляю. Хотэку было плохо, Норико не хотела его оставлять. Но не упали же они за борт?

Иоши смотрел с опаской. А если всё же? И оба бросились к фальшборту, опоясывающему палубу. Киоко справа от носа, Иоши — слева. Они прошли вдоль всего борта, но, встретившись на корме, не обнаружили ни бакэнэко, ни самурая.

— Норико-о-о! — закричала Киоко в пустоту.

— Она была здесь, — раздался голос позади, Киоко обернулась и увидела Рёту-сана. — Я наблюдал… То есть я видел, что она была здесь, с этим… Ну, вашим вторым. Хибэку?

— Хотэку… — выдохнул Иоши.

— И куда они могли отсюда подеваться? — холодно спросила Киоко. Вообще-то, холодность была совершенно несправедливой, но хотелось потребовать с кого-то ответ за исчезновение двух людей с корабля.

— Мне почём знать? Мы тут готовимся в Пучину отчаянных войти, нам не до пассажиров.

Пассажиры, ну да, вот кто они здесь. Киоко не госпожа, и спрашивать ей не с кого. Только вот она не готова была снова стать беспомощной. Не могла и не хотела. Она уже не смогла однажды спасти свою мать и так же искала виновных. Но когда виновный нашёлся, маму это не вернуло. Как и Хидэаки. И отца… Потерять ещё и Норико она не готова.

Киоко повернулась спиной к Иоши и приказала:

— Рви.

— Киоко, нет…

— Я сказала: рви.

— Ты не летала в ураган. Посмотри, какой ветер! Тоже хочешь умереть?

— Тоже? Иоши, они ещё могут быть живы. И наверняка живы! Рви, или, видит Аматэрасу, я полечу голая.

Иоши крикнул от досады, но всё же схватил ткань и дёрнул в стороны. Судя по звуку, шов разошёлся легко. Киоко повела лопатками, привычно отращивая крылья, и в следующий миг уже была высоко над кораблём. Ветер донёс до неё слабое:

— Будь осторожна.

— Буду, — ответила про себя Киоко и взмыла ещё выше. У Хотэку есть крылья, он-то не мог утонуть… И он должен знать, где Норико.

* * *

Избивая тело о волны, ветер никак не давал Хотэку вынырнуть и подняться в воздух. Норико ведь даже не подумала, что он в одежде так просто не расправит крылья…

Тело всё больше слабело. Слишком холодно и слишком больно. Сил хватало только на то, чтобы выныривать и делать вдох, а дальше — снова под волны. Четыре попытки выбраться из воды, стоившие ему почти всех сил, оказались неудачными. Ветер тут же нагонял новую волну, и Хотэку безуспешно барахтался, уносимый этой беспощадной стихией.

Страшнее всего было оставаться на воде: не под бушевавшей поверхностью и не над ней — когда волна закручивает, теряется верх и низ, теряются стороны. Он уже не знал, где корабль, и лишь по чёрной бездне понимал, в какую сторону плыть не стоит.

Жива ли Норико? Глупая кошка. Сама же ненавидит воду и прыгнула зачем-то…

Заледеневшими непослушными пальцами он развязал узел пояса и стянул с себя кимоно, высвобождая крылья. Но расправить их было так же сложно, как и двигать руками. Тело окоченело.

А если сложно ему, опытному самураю, каково же тогда ей?

С этой мыслью Хотэку собрал последние силы и сделал рывок. На мгновение ему показалось, что всё получилось. Вот она — гладь воды. Голова уже вынырнула, он успел сделать вдох и крикнуть:

— Норико!

Ещё рывок, выше. Руками, крыльями, всеми силами отбиваясь от воды, он выбирался наверх. Только бы взлететь. Ну же. На остатках воли он сумел раскрыть крылья и сделать взмах, вырывая себя из пучины. Он смог, он выбрался. Его ступни, потерявшие в водах драконьего моря гэта, были уже над поверхностью, когда порыв ветра нагнал, сбил замёрзшего тэнгу без воли к сопротивлению и снова уронил его в воду.

Тело ослабло и остыло настолько, что двигаться больше не хотелось. Не было ни желания, ни смысла пытаться. Он позволил воде закрутить себя, разбить о волны, запутать в пространстве и заглотить. От него не останется ничего. Ни крыльев, ни памяти. Ему и не нужно ничего. Он лишь надеялся, что Норико сумела спастись. Что где-то среди всех её украденных тел есть то, что поможет пережить этот шторм.

Живы легенды

Корабль качало так, что впору было начать молиться. И Чо обязательно помолилась бы, если бы знала кому. Но ни один бог ни разу не ответил на её молитвы, потому она перестала пытаться. Боги, что позволяют родителям избавляться от детей, а детям — скитаться в поисках нового пристанища, недостойны молитв. И пусть ей повезло — скольким пришлось завершить эти поиски в Ёми?

— Прими же мой дар, Ватацуми-но-ками… — послышался шёпот из угла. Там один из моряков тихо-тихо молился. Остальные сновали по кубрику и, по всей видимости, были заняты какими-то важными делами.

Чо отвела взгляд и снова уставилась на свои руки, которыми она цеплялась за столб, пытаясь удержаться на одном месте во время очередной волны. Интересно, как там остальные, почему остались на верхней палубе? Живы ли?

Впрочем, это её не сильно волновало. Главное, что жива она. И что она плывёт на материк. Пусть ей не удалось вывезти мать, но сама она не собиралась оставаться в этой загибающейся империи, которая давно растеряла своё величие. Она, конечно, приняла предложение, но даже если Киоко-хэика вернёт себе трон — на перемены уйдут годы, а возможно, целые поколения. Нельзя враз переменить устои, что тысячу лет отравляли людей.

Там, на западе от Драконьего моря, другой мир. Там никто не убьёт тебя просто за то, что ты не вполне человек… И хотя она была человеком, рождённая от дзёрогумо никогда не стала бы столь же свободной, что истинные и чистокровные потомки Ватацуми. Что бы Киоко-хэика ни говорила.

Корабль снова накренился, послышались крики, мужчина в углу начал молиться громче. Он не открывал глаз, лишь бормотал свои молитвы и просил у Ватацуми снисхождения.

Люк резко открылся, и в проёме показался шатающийся мокрый Иоши.

— Чо! — заорал он. — Ты здесь?

— Где ещё мне быть? — огрызнулась она.

— Они все за бортом, мы должны что-то сделать!

Чо вцепилась в столб сильнее, ощущая нарастающую угрозу своему покою здесь, внизу.

— Нечего было наверху торчать! — она пыталась перекричать ветер и влетающий дождь, но Иоши, похоже, ничего не слышал — хлопнул люком и спустился.

Корабль снова накренило, и он кубарем покатился прямо к молящемуся.

— Если они свалились — сами виноваты, — отрезала Чо, чтобы сразу пресечь все попытки вытащить её наружу. — Мы что сделаем — умрём за ними?

Иоши попытался встать с бормочущего мужчины, но корабль снова качнуло — и он упал обратно. Остальные уверенно держались на ногах и продолжали хлопотать вокруг, но всё же Чо заметила, как они прислушиваются к их диалогу. Люди за бортом здесь вряд ли считаются чем-то обыденным.

— Мы должны как-то им помочь, — настаивал Иоши.

— Мёртвым не поможешь, если умрёшь следом, — отрезала Чо.

— Не совсем так, — послышалось приглушённое и робкое возражение из-под Иоши. Под его подмышкой показалась голова того самого мужчины — взъерошенная, худая, обтянутая тёмной пятнистой кожей. На этой голове высился жидкий пучок размером с три фасолины. — Ватацуми не забирает просто так, но на его решение порой можно повлиять.

Меньше всего Чо готова была слушать проповеди от тех, кто убивает детей своего бога и продаёт их трупы.

— Что ты имеешь в виду? — Иоши извернулся, пытаясь посмотреть на того, кого придавил своим телом, но получилось почти безуспешно.

— История о Чибане, — сдавленно продолжил мужчина, но, на его счастье, корабль снова попал на большую волну — и Иоши прокатило по всему кубрику. Он пролетел до противоположной переборки, попытался ухватиться, но не смог и потом так же бодро полетел обратно. Глаза несчастного кайси в ужасе расширились — конечно, в этот раз Иоши собирался плюхнуться на него с куда большим разгоном.

Чо подгадала момент, покрепче вцепилась левой рукой и, оттолкнувшись ногами от переборки, правой поймала Иоши за хакама. Вообще-то, она планировала ухватиться за рукав, но оказалось, что не так-то просто маневрировать в кубрике судна, которое безвольно швыряет в штормовом море.

Иоши распластался по палубе на животе, вытянув перед собой обе руки, и всё же поднял взгляд на того, кого снова чуть не придавил.

— Кто такая Чибана? — спросил он буднично.

Чо закатила глаза и отпустила Иоши. Нет уж, пусть летит. Тот ухнул вниз, но в этот раз кайси успел отклониться, так что придавило только его руку.

— О, её история очень любопытна! История любви и веры. Слушайте.

Чо всерьёз подумала о том, что наверху, возможно, не так уж плохо. По крайней мере, там нет этих двоих, которые мешают спокойно пережидать шторм или хотя бы готовиться к смерти, которая уже казалась неминуемой — судя по скрипу и треску вокруг, корабль собирался развалиться прямо под ними.

* * *

Накауми Чибана больше всего мечтала о счастливой семье. Её отец погиб, когда она была совсем маленькой, а мать не переставала внушать юной дочери: вот выйдешь замуж удачно — и вся жизнь твоя обернётся сказкой. Так Чибана и росла: с мыслями о прекрасном муже, которому она с радостью родит детей и с которым они будут счастливо любить друг друга.

Сама она была очень красива и знала это, потому что мать всегда приговаривала, пока расчёсывала её длинные, до пят, волосы: растёшь краше принцессы, волосы — уголь, кожа — мокрый песок, глаза — драгоценная яшма. И Чибана верила. Пусть у неё не было дорогой одежды, не было красивых кимоно с изящной вышивкой, не было платьев в двенадцать слоёв шёлка — она не сомневалась, что своим кротким нравом и миловидным лицом сможет понравиться достойному мужчине.

Так и вышло. Уже с пятнадцати лет к старшему брату Накауми Чибаны приходили многие мужчины и вели беседы о его сестре. Каждый слышал о неземной красоте юной девушки из простой семьи — об этом позаботилась её мать, лично вложив нужные мысли в нужные головы.

Все эти мужчины принадлежали к разным сословиям: кто-то из простых рабочих, кто-то из более состоятельных — кайси. Были даже кайсо, очарованные молвой о Чибане. И всё же не по нраву они были ни брату, ни матери. Простые, неотёсанные, грубые моряки или портовые работяги, грузчики. После каждой встречи мама приходила к Чибане в комнату, приносила подарки, звала её в чайную комнату, и там они втроём обсуждали женихов.

— Хорош подарок, — говорила мама, — хорош и мужчина, да только не ровня он Чибане-красавице. Подождём ещё, нет нужды торопиться с выбором.

И Чибана послушно ждала. И ждала. И ждала…

В один из жарких дней её шестнадцатого времени жизни в дом пришёл тот, кто впервые заставил мать заволноваться. Узнав о намерении гостя проведать их, она надела лучший наряд, велела сыну накупить редчайших лакомств, завезённых из столицы, и приготовила богатый стол. Его украшением стали лепестки цветов в сахаре, каких сама Чибана никогда не пробовала — слишком дороги. И это волнение суетливой подготовки передалось юному сердцу, что против воли трепетало в ожидании.

Его звали Кояма Мотохару, и он приехал с восточной окраины их Западной области. Самурай даймё, командир целого отряда, он жил во дворце и посетил город Минато лишь затем, чтобы посмотреть на неё, убедиться в том, что слухи, невероятным образом дошедшие до него через всю область, были правдивы.

Но брат был строг.

— Раз господин живёт во дворце, наверняка знает правила, по которым сватаются к дамам, — голос его звучал ровно, без намёка на суету, царившую в их доме перед приходом гостя.

— Разумеется, — согласился Мотохару-сан. — Однако и вы меня поймите: я не могу столь долго задерживаться в ваших краях. Три дня, подготовка к празднеству, свадьба — всё это займёт у нас много времени.

Чибана, конечно, не присутствовала при разговоре, но хорошо слышала его из своей комнаты.

— Я хотел бы, если вы позволите, устроить праздник во дворце, — продолжал Мотохару-сан. — Если ваша дочь милее восхода Аматэрасу, если кротость её сравнима с кротостью моря в штиль, а нежность — с сахарными лепестками, которыми вы столь любезно меня угощаете, — я хочу тут же забрать её во дворец и жениться.

— Господин, верно, знает, что Чибана — моя единственная дочь, — вмешалась мать, что было дерзостью. Но брат не стал её останавливать. — И я считаю своим долгом устроить для неё лучшую жизнь.

— Без сомнений, — согласился гость. — Однако же…

— Как можете вы утверждать, — перебил его брат Чибаны, — что станете лучшим супругом той, ради которой не готовы соблюсти приличия и правила? Неужели вы думаете, она не стоит трёх дней ухаживаний, не стоит ваших посланий, не стоит того, чтобы ради неё отложить дела? Как вы надеетесь завоевать сердце юной госпожи? Увидеть её лик мечтают многие, отчего же ей выходить именно к вам?

Гость не нашёлся с возражениями и потому покорно согласился с этими словами. Этим же вечером он отправил в дом Накауми гонца с посланием для Чибаны. Та с трепетом разворачивала свиток, выпроводив мать из своих покоев, ведь любовные послания не для чужих глаз… Её руки дрожали: ещё ни разу за весь год никто не присылал ей писем. Она знала, что так делают при дворе, но даже не думала, что и ей доведётся однажды испытать то, что переживают знатные дамы.

На свитке каллиграфическим почерком был выведен стих хайку:

«Надежды храня,

бесконечной любви я

всё море сберёг».

Никто не посвящал ей стихов. Никто никогда не присылал ей даже простых писем. Все, кто приходил к их дому и вёл беседы, удалялись прочь, а когда она не давала ни согласия, ни отказа, вовсе оставляли попытки.

Но Чибана напомнила себе, что это лишь первый день. Да и хайку он прислал о том, как никого ещё не любил. Значит ли это, что полюбит её? Господин лишь надеется на любовь. Как знать, насколько хватит его надежды…

* * *

Кояма Мотохару мечтал влюбиться уже очень давно. Пока учился в школе сёгуна, отправленный в столицу, пока занимался с юными самураями, чтобы заслужить себе место в отряде, пока достигал высот мастерства и быстро продвигался всё выше, завоёвывая своё командование, — всё это время он мечтал, что однажды спасёт юную деву из лап какого-нибудь чудовища и привезёт домой, сыграет свадьбу и будет счастлив.

Только вот беда — чудовищ в Шинджу не было. Были, конечно, ёкаи, и в школе сёгуна его учили, что они страшны и не знают пощады, но здесь, в Западной области, словно и мир иной. Здесь ёкаи живут повсюду, как и люди. Некоторые даже служат при дворе. Узнал бы кто в столице — ни за что бы не поверил… Но он не говорил об этом. Господин ещё до отправления Мотохару на учёбу твёрдо дал понять, что тот уже сейчас подчиняется лишь ему. И обещал взять во дворец по возвращении, если Мотохару сохранит свою честь и верность господину.

Мотохару сохранил. Ненависть, с которой отзывались о ёкаях в Иноси, ему всё равно была не по душе, потому он старался отмалчиваться, не вступал в перепалки и не рассказывал, что у них дела обстоят совсем иначе.

Ученики из Западной области держались рядом с земляками и особняком от остальных. Это сделало их своего рода изгоями, но они предпочитали быть особенными. Да, пусть отдельно от других, зато столичные из-за этой отстранённости и сплочённости друг с другом их даже побаивались. Между остальными не было такой дружбы и такого братства, как между «западниками».

Но вот Мотохару вернулся, а спасать было всё некого. Самое страшное, что происходило за годы его службы, — это разбойные нападения на дорогах и редкие случаи смертей от рук шиноби. Он всё ждал, когда же, когда разбойники выберут кого-то из юных дам, а не из пожилых вдов? Когда же они решат ограбить знатного мужчину, у которого есть юная дочь, а не старушку-бакэдануки, от которой вся семья по острову разъехалась, не желая оставаться на скудноплодном западе? Но разбойники нападали лишь на слабых, а у незамужних юных дам, если уж они и выбирались из дома, было полно защитников.

В конце концов Мотохару возглавил отряд и перестал ездить по трактам, вылавливая бесчестных и жестоких. Большую часть времени теперь он проводил во дворце за бумагами и расчётами, иногда давая уроки молодым ученикам — будущим самураям.

Надежды отыскать свою любовь таяли. Никто из придворных дам ему не приглянулся. Никакие слухи о красоте знатных особ не грели его душу, не заставляли сердце биться чаще, а дыхание — прерываться. Он мечтал о той, что росла бы в простой семье, не была бы избалована излишествами, у кого родители были бы простыми работягами, как и у него. Ведь лишь воспитанные в подобных семьях умеют истинно радоваться тем небольшим, но значимым вещам, которые он хотел разделить со своей возлюбленной.

Всё переменилось, когда до него дошёл слух, что в маленьком городке Минато на западном берегу есть девушка, к которой вот уже год сватаются самые разные мужчины — и ни один ей не приходится по сердцу. О её красоте не слагали стихов, во всяком случае до Мотохару не дошло ни одного. Но говорили, будто кожа её подобна мокрому песку морского берега, глаза — камням с ожерелья самой императрицы, а волосы — чистый вороний цвет, нетронутый Аматэрасу, что так любит выжигать медные пряди.

Но не это возбудило его интерес, а то, что четыре времени юная дева не может отыскать себе мужа. В чём же дело? Неужели никто ей не по нраву? Или, быть может, сами боги отводят её сердце ото всех гостей дома Накауми, потому что судьбой ей предназначается некто иной?

Мотохару тут же велел седлать лошадь и приготовить ему сумки с припасами. Он взял с собой трёх верных самураев и отправился в путь, в Минато — город на крайнем западе, что лежит за пустынными горячими холмами.

Путь его был долог и труден, однако он знал, куда стремится, и упорно гнал коня вперёд, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить и накормить животных, дать им перевести дух и собраться с силами.

Когда они прибыли наконец в Минато, он сначала вовсе не поверил своим глазам. Там, где земля уходила в море, стояли деревянные мосты над водой, к которым причаливали огромные лодки, каких он в жизни не видел.

Так Мотохару узнал, что Минато — портовый город. А Шинджу давно ведёт торговлю с Шику — правда, без ведома императора, что его, впрочем, не сильно заботило. Главное, что господин знал и одобрял это. А значит — и он одобряет.

Пообщавшись поближе с моряками, Мотохару сильно полюбилась идея выходить в открытое море. И в первый же день сватовства — задержавшись по воле матери его избранницы подольше — он даже напросился с рыбаками и вышел в ночь на рыболовном судне.

Волны манили его, манил и чистый горизонт. Казалось — вот он, край земли. Плыви — и увидишь, куда прячется на ночь Аматэрасу, узришь пещеру богини, познаешь секреты мироздания. Те стражи, что он провёл на фунэ, перевернули его мир и представление о счастье. Потому что покой был здесь — посреди ничего. Там, где со всех сторон море.

И лишь полоска земли вдалеке напоминает, откуда ты прибыл, не даёт забыть, что ты чужак в этих водах.

Если до сей поры он мог сомневаться, что судьба привела его сюда, то теперь был уверен: Чибана — его супруга. Минато с Драконьим морем — его второй дом. Они будут жить во дворце, но он часто будет приезжать сюда с женой, чтобы та повидалась с семьёй, а он сам — с волнами. Их союз признан самими богами. Их брак — неизбежность, которая должна случиться.

К полудню рыбаки вернулись на берег. Мотохару сменил наряд и вновь отправился в дом своей избранницы. В этот раз он взял цветы — три белые анемоны по числу дней ухаживаний. И приложил к ним записку:

«Три анемоны —

Искренность мыслей моих,

жажды союза».

Он не был уверен, что девушки в этих краях знают язык цветов, а потому решил пояснить. Поймёт ли она стихи? Но раз её мать и её брат настояли на ухаживаниях — наверняка дочь умеет читать и принимать знаки внимания. Он лишь надеялся, что это смягчит юную госпожу. Целый год другие мужчины получали отказы. Есть ли у него хотя бы надежда?

* * *

Цветы и записка возымели успех у всего дома Накауми. Мать была счастлива, что наконец нашёлся достойный мужчина, знающий толк в ухаживаниях, а Чибана нежно гладила лепестки искренности, что должны были сказать о самых чистых намерениях Мотохару-сана, и начинала верить, что этот союз может состояться.

На второй день она сидела в своих покоях и ждала, когда господин вновь войдёт в их дом. Солнце, играющее с занавесями на её окнах и входе в комнату, дарило красивые отсветы девичьей коже.

Когда у дома послышались голоса, она осторожно выглянула, отодвинув край занавески — только бы никто не заметил! — но увидела лишь самурая, облачённого в доспех. Господин или его подручный? Лучше бы подручный, потому что лицо его было угловато и выглядело недобрым. Конечно, случалось так, что недобрые лица были у самых добрых людей, и всё же что-то внутри Чибаны испуганно перевернулось — пойдёт ли замуж за такого? А если не захочет — позволят ли мама с братом отказать?

Не позволят, нет, наверняка не позволят. Слишком хорош в ухаживаниях, слишком высок его пост. Если уж такому отказать — никто больше и не осмелится подойти к дому. Чибана отошла от окна, пока её не успели заметить, и опустилась на подушку у небольшого столика, за которым когда-то мать учила её читать и рассказывала, как её мать — бабушка Чибаны — точно так же обучала свою дочь в надежде выдать замуж за человека из знатного рода.

Но своевольная мать Чибаны сбежала из дома с рыбаком, лишив себя поддержки родителей, вышла за него замуж без благословения отца, родила ему наследника-сына, через три года — красавицу-дочь, а ещё через два года мужа забрало море.

Они не были богаты, но на жизнь хватало, пока супруг выходил в море и возвращался с уловом. Однако после того, как его похоронили волны, мать осталась вдовой с двумя детьми: без денег и надежд. Всё, что она умела, — то, чему её научила мать: читать, писать, музицировать. Но в портовом городе никому не нужны ни стихи, ни повести. Поэтому она вечерами выходила на улицу и играла на фуэ, успокаивая мысли уставших моряков и их женщин, развлекая детей и животных. Так они и жили — на деньги тех, кто готов был платить за её музыку.

Когда брат Чибаны подрос, он сразу же пошёл помощником к рыбакам, а позже стал кайси и устроился работать на ооми. Денег стало достаточно, чтобы мать смогла оставаться дома, всё больше внимания и времени уделяя дочери и её воспитанию, рассказывая ей свою историю, обучая грамоте и искусству.

— Учись, доченька, учись, чтобы не пришлось продавать свою музыку, которая должна идти от сердца, а не от жадности до денег и еды.

И Чибана училась.

— Я была юна и неопытна, — рассказывала мать, — полагала, что любовь может быть только здесь, с тем, кого знаю давно. И я даже не дала возможности кому-то другому подступиться к моему сердцу.

— Ты жалеешь, что всё так обернулось? — спрашивала её маленькая Чибана.

А мама качала головой, обнимала её и тихо отвечала:

— Ни единого дня, ни мгновения. Твой отец подарил мне лучшие годы, полные любви и радости, и оставил на земле двух замечательных детей. — Она гладила её по голове и продолжала наставлять: — Моего прошлого не воротить, да я бы и не стала. Но ты, Чибана, будь внимательна к тому, с кем хочешь построить семью. Пусть это будет человек, что после себя сможет оставить тебе не только крышу над головой, но и средства к жизни для тебя и твоих детей.

— Поэтому ты меня учишь? Чтобы я смогла влюбить в себя такого мужчину?

— Милая, — мама поцеловала её в темечко и прижалась к нему щекой, — я учу тебя, чтобы тебе самой было интересно с таким мужчиной, чтобы речи его были тебе понятны, и беседы ваши увлекали не только его.

С тем Чибана и росла — с верой в то, что однажды знатный достойный мужчина придёт за ней, полюбит, попросит её сердца, и она с радостью отдаст его, чтобы прожить с таким господином всю свою жизнь.

Тот ли господин Мотохару-сан?

* * *

Корабль качало всё сильнее, даже опытные кайсо уже не держались на ногах и теперь всем экипажем катались по кубрику. А кайсо-рассказчик продолжал повествование, перекрикивая общий шум.

— Слушайте, вам не кажется, что мы теряем время? — перебила его Чо. — Мне, конечно, плевать, я всё равно никуда не собираюсь, и всё же рассказ слегка затянулся.

— Согласен, — крикнул Иоши, пролетая мимо и врезаясь ногами в переборку. — Как это вообще мне должно помочь?

— Не торопитесь, море принимает жертвы без очереди, — спокойно провозгласил кайсо, каким-то чудом всё ещё державшийся в своём углу. — Чибана совершила великий подвиг, и лишь узнав её историю, вы сможете понять, как помочь своим друзьям.

* * *

На второй день Мотохару пришёл с гибискусами. Не думал, что слугам удастся добыть здесь цветы, а всё же смогли! Как — не спрашивал, ведь знал, что у всех слуг есть свои секреты и иногда полезно оставаться в неведении.

В этот раз он написал и приложил танка:

«Холм за холмами

шёл сквозь пустынный пейзаж,

верил, что ждёте.

Я ли счастливый слуга

вашего сердца любви?»

— Ей понравится, — уверила его госпожа, осматривая три белых гибискуса. — Чистая доброта и благородство. Вы очень деликатны.

— У меня нет намерений быть слишком напористым, хотя, верно, другие мужчины сочли бы меня из-за этого слабым.

И действительно, окажись на месте Мотохару любой другой самурай из дворца — он бы уже развалил этот дом в поисках той, что украла его сердце, нанимал бы музыкантов, донимал её сотнями записок и делал всё, что и подобает делать любому мужчине, который вознамерился заполучить себе в жёны достойную даму. Но что-то ему подсказывало, что подобный напор лишь испугал бы кроткую Чибану-сан. Та, что не дала согласия никому за весь год, верно, и не хотела, чтобы её так грубо добивались. Верно, она ищет чистой любви, нежности, заботы. А может, ему лишь хотелось в это верить, ведь он сам искал того же, потому и поехал в такую глушь, подальше от всех дворцовых знатных дам.

Когда он вышел из дома Накауми, тело обдало жаром, а сердце — надеждой. Завтра он придёт уже за своей невестой. А пока… пока у него есть ещё день, чтобы насладиться морем. Вот чего будет поистине не хватать дома. Но, быть может, Чибана-сан станет напоминанием об этом жарком солёном воздухе, о волнах, что лижут ступни, о мокром береге, который будет дожидаться его возвращения.

* * *

С самого утра Чибану готовили к встрече с женихом. Пока брат занимался подготовкой всего дома, мать её мыла, обтирала и поучала. Всё, о чём она говорила, Чибана давно знала, и всё же общее волнение передалось ей, потому она внимательно слушала, боясь что-то упустить или забыть.

После она сидела в своих покоях и тихо-тихо играла на фуэ. Музыка стала её любовью, как мама и хотела. Она играла всегда лишь для себя и лишь то, что сама сочиняла. Никогда бы она не смогла, как мать, играть по чужому желанию: лишь весёлое, лишь печальное, лишь то, что просят другие. Не смогла бы, и даже не потому, что ей это претило, а потому, что просто не сумела бы. Сердце само знало, какие ноты следуют дальше, какая мелодия сложится в этот раз.

Сегодня музыка была чарующе печальной. Чибана играла и слышала в ней отзвуки своей тоски по дому — она уже знала, что примет предложение и уедет из Минато. Но это была светлая печаль, к которой примешивалась надежда на будущее счастье. Надежда на красивый дом и достойного мужа. Надежда на любовь.

В этот раз она не выглядывала, не слышала, как вошёл гость, не слышала, как они беседовали с мамой, не слышала и того, как мама пришла за ней, — всё играла и играла, пока не увидела её в своих покоях. Чибана вздрогнула, испугалась — сейчас отругает! Что это она в такой важный день мечтать вздумала, когда жених на пороге? Но мама улыбалась, а в глазах её стояли слёзы.

— Милая, как же прекрасна твоя музыка. — Она подошла и крепко обняла Чибану. — Ни за что от неё не отказывайся, слышишь? Ни за что.

— Никогда, — пообещала Чибана. — Уже пора?

— Да, идём. — Мать отстранилась и осмотрела её с головы до гэта. — Не переживай, ты красавица. И ему очень понравилась твоя игра. Всё будет хорошо.

И они вышли. Чибана готова была увидеть остролицего самурая, ожесточённого, озлобленного на мир человека, которому мерещится угроза в каждой поднявшейся в воздух песчинке, но увидела господина с кристально чистыми, открытыми миру глазами, с округлым подбородком и маленьким носом. Тот остролицый самурай стоял у входа, а этот… Этот был красивее всех мужчин, что Чибане доводилось встречать. Он выглядел сильным, как и все мужчины Минато, но при этом был ухожен, словно его растили старшие сёстры.

Чибана не смела заговорить первой — нельзя. И ждала, что скажет он. Ведь тоже видит её впервые… Но он всё молчал. Смотрел и смотрел, и по лицу его нельзя было прочесть ни единого чувства, ни единой мысли.

Не понравилась? Верно, во дворце есть дамы краше: и лица их милее, и руки нежнее, и волосы длиннее. Играют они наверняка тоже во много раз лучше — с детства учатся у мастеров музыки, какие до Минато и не доедут никогда.

И всё же он сделал вдох, нарушил тишину:

— Аматэрасу

сравниться не смела бы

с этой красой.

Станьте супругой моей,

лунная дева, прошу.

Он протянул руку и вложил в её ладонь веточку лаванды, обещая свою преданность. Чибана знала этот язык, мать научила её всему, что требовалось. Но она впервые видела эти цветы вживую, а не на старых картинах неизвестных художников, что привозили из-за моря.

Она поднесла подарок к лицу и вдохнула новый для себя аромат. Сердце сразу успокоилось — так будет пахнуть её дом. Этим покоем, верностью, уверенностью в будущем. Он обещает — и она примет его обещание.

* * *

— Славно, — бросила Чо, поднимаясь на ноги. Кажется, море начинало успокаиваться. — Но, Иоши, если хочешь спасти свою супругу, полезай наверх сейчас, пока нас снова не перемешало здесь, как травы в ароматическом мешочке, — сказав это, Чо отметила про себя, что не нашлось бы тех, кому понравился бы аромат этого мешочка…

— Рано, — спокойно сказал кайсо из своего угла. — Это было лишь начало.

— Начало истории? — возмутился Иоши, отряхивая и поправляя кимоно. — Нет уж, у меня нет на это времени.

— Начало шторма, — пояснил кайсо. — Мы в Пучине отчаянных, здесь бури не стихают так легко и быстро. Надвигается большая волна, так что держитесь крепче и слушайте.

— Он прав, — в люке показалась голова Кайто. За ним спустился Рёта и ещё несколько человек — или ёкаев, тут уж не разберёшь. — Это спокойствие обманчиво, будьте готовы — дальше только хуже.

— Да куда ещё? — буркнула Чо. — Хуже уже только в бездну свалиться.

— Здесь всегда так, — отозвался Кайто. — Мы к этому привыкли, поэтому и корабль на подходе всегда подготавливаем.

— То есть в этом месте всегда бушует шторм? — удивился Иоши. Чо разделяла его недоумение.

— Всегда, когда сюда подходит судно, — подтвердил Кайто. Рёта уже начал орать на каких-то кайсо за незакреплённые предметы, которые катались по всей палубе, а те, получив от него, вымещали свой гнев на кайси, которые и должны были всё закрепить, но, видимо, по неопытности плохо справились со своей задачей.

— А вы не думали… ну, не знаю… путь сменить? — вклинилась Чо. — Что за стремление к массовому самоубийству?

— Раньше так и делали, — кивнул Кайсо, уверенно проходя между всеми и направляясь, судя по всему, в свою каюту. — Но это делает путь втрое длиннее, а значит, в три раза больше провизии нужно на содержание экипажа, в три раза выше жалование за каждое плавание и, как следствие, гораздо, гора-а-аздо меньше прибыли с вырученных за рыбу денег. Стоит оно того? Нет. За всё время мы потеряли здесь лишь несколько неопытных кайси. Ну и в этот раз, видимо, ваших друзей. Поэтому я и не беру пассажиров, — последние слова он проворчал себе под нос и удалился в каюту.

— И вы ничего не сделаете? — крикнул вслед Иоши, но ответом ему была тишина. — Точно Пучина отчаянных, только такие отчаянные негодяи сюда и сунутся… Ни смелости, ни чести. Я наверх. — Он поднялся и на нетвёрдых ногах попытался дойти до трапа, но его так качало, что он то и дело припадал то на одно, то на другое колено.

— Дослушайте. — Кайсо, похоже, больше не переживал о молитвах. По всей видимости, его новой целью было во что бы то ни стало рассказать легенду Иоши, и он вцепился в эту цель так, словно от этого рассказа зависело не меньше, чем от его молитв. А может, и больше. — Это Пучина отчаянных, потому что в ней отчаяние обменяли на спасение. Бог не заберёт три жизни, ему всегда достаточно одной. И это не обязательно должны быть ваши друзья. Послушайте — и вы сможете угодить морю.

* * *

Мотохару и Чибана были поистине счастливой семьёй. Он любил свою супругу и готов был сложить весь мир к её ногам, а она, в свою очередь, отдавала ему всю себя: сердце, душу, музыку — всё, что в ней было. Лишь одного им недоставало — детей. Мотохару долго молил её о наследнике, а Чибана молила богов. Но как бы они ни старались, сколь сильно и страстно не любили друг друга, — детей всё не было и не было.

Шли месяцы, сменялись времена, и так прошло четыре года. Сначала Мотохару в своей любви к супруге мирился с их судьбой, но чем больше звёздных ночей проходило, тем большей грусти он отдавался. В конце концов эта грусть и тоска по несбыточному так изъели его душу, заволокли пеленой печали глаза, что уже и Чибана перестала скрашивать его жизнь. Ни её красота, ни её музыка, ни её любовь не могли избыть ту зудящую тоску, которая не давала покоя.

Всё меньше ночей он проводил с ней, всё больше предпочитал оставаться один. И лишь море, к которому они неизменно ездили, дарило ему дни покоя, лишь рядом с ним он забывал, чего лишён.

Спустя четыре долгих и мучительных года Мотохару, вернувшись с супругой из Минато, повстречал её — ту, в чьих глазах цвёл зеленеющий луг, ту, чьи волосы метались огнём, ту, что смеялась открыто и громко, играла с детьми во дворцовом саду и сама пряталась меж деревьев, словно ребёнок. Но она не была ребёнком.

— Кто она? — спросил Мотохару своего самурая.

— Мана-сан, дочь нового садовника, — ответил тот. — Они прибыли с запада, но точно не знаю откуда. Говорят, мать её — лисица.

— И что же, мать тоже здесь?

— Нет, господин. Только она да отец. Прибыли неделю назад, а её уже все дети полюбили. Хотя дамы этому не очень рады — слишком невоспитанная особа.

Невоспитанная? Верно. Совсем не похожа на иных дам во дворце. Вызывающая, живущая по собственным правилам, однако это его и влекло. Каждое её движение кричало о свободе, каждая улыбка — о доброте.

* * *

— Погоди, он так отчаянно добивался сердца Чибаны, чтобы потом влюбиться в другую молодую девушку? — возмутилась Чо. — Что за порядки у вашей знати?

— Ревность — порок, — заметил Иоши, и Чо скривилась.

— У вас правда это в порядке вещей? В нашей деревне ему бы за такое ноги отсекли. И ещё кое-что, чтоб неповадно было.

Иоши усмехнулся:

— Вообще-то, это смертельно.

— Вот и славно, — отрубила она и сложила руки на груди, но корабль опять сильно накренило, и пришлось снова хвататься за столб.

— Начинается. — Рёта размял шею, хрустнув ею в обе стороны, и запрыгнул на натянутую меж столбами сетку. — Обустраивайтесь, дня два будем качаться с вами по волнам.

Чо не поверила своим глазам:

— Вы что, спать собрались?

— А что ж мне, двое суток не спать? А работать как?

— А как тут спать, когда все в стороны катаются?

— А вот так. — Он привязал себя к сетке и вытянулся. — Гамак никуда не денется, крепко сидит. Привяжитесь — и хватит танцы в кубрике устраивать.

Чо поморщилась. Вот ещё. Чтобы она сама себя обездвиживала? Ни в жизнь! Но зацепиться за сетку было и правда хорошей идеей, так что она осмотрелась и, приметив ещё один гамак, слева, попыталась в него влезть.

— Ты куда это? — донёсся до неё голос Иоши. — Мы не можем остаться здесь, пока остальные где-то… там.

— Где-то там в море? Ну, иди к ним, если хочешь, а я отсюда точно не вылезу.

Иоши зло посмотрел на неё и поднялся на ноги.

— И пойду.

— Опять умереть торопишься, — вмешался кайсо. — Дай закончить историю, а там иди, а то на что нам напрасные смерти?

* * *

Видя, как её муж становится холодным и чужим, Чибана винила в этом лишь свою неспособность дать ему желаемое. Она и сама мечтала о детях, не представляла свой дом без них, но вот уже минуло её двадцатое время жизни, а дом так же пуст, как и был, когда она сюда приехала…

Она не злилась на Мотохару за то, что он увлёкся огненновласой девушкой. Не злилась и за то, что он пропадал с ней. Она знала, о чём мечтает муж, и лишь надеялась, что в нём осталась хоть малая толика любви к ней, хоть капля нежных чувств, которыми они оба когда-то дышали.

Но время шло, и Мотохару всё реже бывал дома, всё чаще его замечали с Маной-сан. Чибана терпела, хотя ей и было горестно, что так угасла вся их любовь, больно, что они не сумели вместе преодолеть эту тяжесть и вымолить у богов дитя. Но она жила надеждой, что скоро вновь наступит время силы, и они вместе отправятся в Минато. Вдвоём. И быть может, у них будет время побыть друг с другом, вспомнить, как они любили. Ведь он обещал… Сухая веточка лаванды так и лежала у постели, зашитая в её платок, как в мешочек. Верность… Жаль, её сохранить оказалось сложнее, чем цветок.

Когда наступило столь долгожданное время жизни и Мотохару освободился от службы, он велел слугам уложить их вещи, а Чибане — подготовиться к долгому пути. Это её обрадовало: всё же будет как раньше, всё же смогут поговорить. Это прекрасная возможность, и она не намерена её упускать.

Но когда Чибана уже села в повозку, то заметила неподалёку рыжее пятнышко волос — огонёк среди зеленеющих почек на деревьях. Это была Мана-сан. Позже заметила и своего супруга — он уже шёл к ней. Шёл прямо и уверенно, как если бы намеревался что-то объявить. А может, и намеревается? Может, объявит? Может, закончит свои похождения, вспомнив о супруге?

Чибана, не в силах смирно сидеть и ждать, прокралась меж деревьями, встала поодаль, укрывшись ветвями ивы, и вслушалась в разговор.

— Но как же вы можете? — воскликнула девушка.

— Я больше так не могу. Мы должны с этим покончить. Я устал от этих игр.

— Да каких же игр? Весь двор и без того всё знает, Мотохару-домо.

Зовёт его как все во дворце. Значит ли это, что он остался для неё лишь господином? Или то лишь форма вежливости при разговорах в саду?

— Может, знает, и всё же нет в этом больше нужды. И вы, моя милая, заслуживаете лучшего.

Неужели и правда уйдёт от любовницы? Чибана никак не могла поверить в своё счастье. Вернётся к ней. Вернётся в их спальню, в постель. И будут они дальше любить друг друга. И снова попробуют зачать ребёнка. И быть может, увидит это Аматэрасу да и смилостивится над ней — пошлёт им сына, будущего самурая, что станет достойным наследником своего отца.

— А что же Чибана-сан?

— А что она?

— Ваша супруга…

— Я хочу, чтобы вы стали моей супругой. — Он взял её ладони в свои и сжал их так, как сжимал когда-то пальцы Чибаны.

Внутри что-то похолодело. Кажется, кровь в теле разом закончилась — отлила от рук, ног, щёк… Чибана, осторожно нащупав ствол ивы, сползла по нему, опускаясь на землю.

— Чибана-сан не может подарить мне детей, и постель наша давно остыла… Никто нас с вами не осудит, Мана-сан, все примут это. А если нет… Что ж, не думаю, что кто-то осмелится выступить против меня.

Он говорил что-то ещё, но Чибана уже не слышала. Звон в ушах заглушал всё вокруг. Стало трудно дышать. Горло перехватило, будто кто-то невидимый душил её… Верно, это её любовь, преданная и обезумевшая, пришла расправиться с той, что не смогла её уберечь.

Как больно, как же это больно…

* * *

Её нашли под ивой. Не просто опечаленную — сломленную. Она не могла дышать. Пыталась сделать вдох — но воздух будто не проходил, словно подавилась чем-то. Она наверняка всё слышала. Зачем только пошла? Мотохару хотел сказать ей мягко, поговорить начистоту. У него было бы время и море, у неё — дом. Там было бы легче…

Он любил Чибану. Когда-то. Может быть, любил и сейчас, но его обида, злость на эту несправедливость, на то, что выпало на их долю, вытеснили всё тёплое, что когда-то было, всё, что они дарили друг другу. Но он сожалел. Может, он не смог бы больше признаться ей в любви, но он мог бы со всей искренностью сказать, что сожалел обо всём, что с ними стало. И больше всего — о том, каково ей пришлось.

Чибана наконец смогла сделать вдох, и он нерешительно приблизился.

— Как ты? — несмело спросил Мотохару, останавливаясь в трёх шагах от неё.

— Ты… — она смотрела на него так, словно перед ней стоял незнакомец, а не собственный муж. Хотя, может, он теперь и был для неё незнакомцем.

— Прости, я хотел бы поговорить с тобой позже, в Минато, где у нас будем лишь мы и будет время. Давай обсудим всё, когда приедем?

Он надеялся, что она согласится. Меньше всего он сейчас был готов говорить об их будущем. Не сейчас, не перед дорогой, не вот так. Она этого не заслуживает. Зачем только узнала…

Из её глаз закапали крупные слёзы, но она поджала губы и кивнула. Служанка помогла ей подняться, и Чибана, глядя ему прямо в глаза, прошла мимо — к повозке.

— Запрягите вторую, — приказал Мотохару. Он не хотел быть свидетелем её слабости. И был уверен, что она тоже этого не хотела.

* * *

Корабль действительно качало сильнее прежнего, но Иоши это мало волновало. Он уже потерял суть рассказа, только и мог думать, что о Киоко. Где она? Как она? Справляется ли с таким ветром? Нашла ли Хотэку и Норико?

Подумать только, его супруга, его нежный и хрупкий цветок, сражается со стихией, а он сидит здесь, вцепившись в сеть одной рукой и в столб — другой.

Кайсо замолчал. Иоши глянул на него — тот так и оставался в своём углу. Застрял он там, что ли? Совсем его не мотает.

— Что мне делать? — спросил его Иоши.

— Слушать, — просто ответил тот.

— Так я слушаю, а вы всё об одном.

— Вы не слушаете, не слышите. Но, может, конец этой истории заставит вас понять, как поступить.

— Так это ещё не конец? — изумился Иоши. — Он же уходит к другой.

— Уходит, но до Пучины отчаянных мы ещё не добрались. Точнее, не добрался Мотохару.

* * *

В Минато разговоры не клеились. Как Мотохару ни пытался, Чибана не желала его слушать — ей всё уже было ясно. Он не стал бороться за них, забыл о своей любви, забыл о своём обещании. Всё, чего он хотел, — другую женщину, и чтобы Чибана при этом не страдала. Только вот не бывает такого. Невозможно предать человека и — в попытках оправдаться — заставить его тут же счастливо жить дальше. Горю нужно время, чтобы выйти.

А её горе было безмерным.

Мама много жалела Чибану: гладила по голове, как в детстве, и целовала в темечко.

— Всё же брак ваш был заключён перед богами, — говорила она, — а потому не оставит он тебя, пусть и будет у него другая жена.

И Чибана заходилась в рыданиях. Она понимала, о чём говорит мать: у неё будет дом и достаток, будет всё, чего мать ей желала, когда обучала.

— Но как же любовь, мама? — сквозь слёзы спрашивала Чибана.

— Тебе повезло познать её и пожить с ней, пусть и недолго, — отвечала та. — Многие, очень многие женщины вовсе не ведают, что значит любить. А ты… Как знать, может, и твою фунэ Сусаноо столкнёт с другой, может, на твоём пути ещё встретится хороший любовник. У тебя для этого есть всё.

Но Чибана не верила в это. Кто захочет стать её любовником? Супруга, что не смогла дать собственному мужу желанное. Женщина, что не родила детей. Неправильная. Сломанная.

И всё же в словах мамы было то, что натолкнуло её на мысль, — корабль…

В следующее утро в начале стражи змеи она отправилась к морю. Он стоял там, правее причалов, окуная босые ноги в тёплую воду.

— Лаванда обещала мне верность, — тихо проговорила Чибана. Он вздрогнул от неожиданности и обернулся. Точно не рад был видеть её здесь. Она нарушила его ритуал, его покой. Это был миг, что принадлежал лишь ему, — а она в него вторглась.

— Я знаю, что не сдержал обещаний. Я верил, что сумею, но годы шли…

— Я тебя не виню, — оборвала она. — Я пришла не затем, чтобы вновь слушать всё те же оправдания.

— Тогда зачем же? — он смотрел на неё так открыто, даже не пытался прятать глаза. Этот распахнутый взгляд — тот самый, что она видела в первую их встречу, — ничуть не изменился. Как не изменился сам Мотохару. Изменилось лишь то, что было между ними. Но если он тот же и она та же, быть может, это ещё не конец?..

— Я хочу разделить с тобой другой опыт, другую радость. Ту, что недоступна твоей новой невесте.

Он не сразу понял, о чём она говорит, и тогда Чибана улыбнулась волнам.

— Это и мой дом, Мотохару. Я родилась здесь, у моря. Я его дитя. Если я не могу разделить с тобой радость быть родителями — позволь мне разделить с тобой хотя бы эту любовь.

Он поколебался несколько мгновений и всё же кивнул.

— Завтра вечером отходит рыболовное судно. Если правда желаешь — плывём вместе. Я договорюсь.

Она кивнула. Губы против воли начали растягиваться в улыбку, но она сдержалась, позволив уголкам лишь немного подняться. Едва-едва. Не стоит показывать ему, как она рада этому шансу. И не стоит на этот шанс возлагать так много надежд.

Вечером следующего дня корабль отплыл. Мотохару был добр и вежлив, как он умел. Он ухаживал за Чибаной, помогал ей обустроиться и делал всё, что сделал бы любой другой мужчина даже для едва знакомой женщины. Это была выученная обходительность, без капли искренности, но Чибана не отчаивалась раньше времени.

Она дождалась стражи дракона и вышла на палубу. Он стоял там. Обернулся на звук её шагов и… Может, ей показалось, а может, это действительно была улыбка.

— Ты встречала рассветы на фунэ? — спросил он, когда подошёл и подал ей руку.

— Лишь закаты на берегу, — ответила она, принимая помощь. — Мы видим тот же горизонт с земли и с корабля.

— Не тот же, — возразил Мотохару и подвёл её к борту. — Фунэ — колыбель, качающая нас по волнам, несущая в бесконечность. Глянь, как далеко мы заплыли — земли совсем не видно. Со всех сторон сплошь вода. Без моряков и не разберёшься, в какой стороне дом. И там, на востоке, вот-вот взойдёт Аматэрасу. С земли такого в Западной области не увидишь.

Чибана послушно посмотрела по сторонам. Он был прав: всюду, куда дотягивался её взгляд, простиралась тёмно-синяя, почти чёрная бездна. Луна уже не освещала водную гладь, а солнце ещё не показалось.

— Это…

— Захватывающе?

— Страшно, — призналась она. Но, увидев, как померкла улыбка супруга, тут же добавила: — Но ты прав, это захватывает. Бесконечность во все стороны. Над нами — небо, вокруг лишь воды, а внизу… Внизу где-то глубоко-глубоко стоит Рюгу-Дзё.

— Думаешь, правда стоит? — спросил Мотохару и заглянул за борт. — Есть ли там Ватацуми?

— Не думаешь же ты, что дракона нет?

— Не знаю, — признался Мотохару. — Бог-дракон из хрустального замка… Сказочно звучит. Да и кто его видел? Аматэрасу мы наблюдаем каждый день, в Инари здесь уверены благодаря кицунэ. А кто видел Ватацуми? Есть ли он? И если да — отчего же не показывается над своим морем хотя бы иногда? Неужто замок ему милее собственных детей? Зачем он создал наш остров, если сам на него и не заглядывает?

— Не стоит говорить об этом сейчас, пока ты в его владениях, — осторожно заметила Чибана.

— Не думаешь же ты, что он нас потопит?

Чибана думала, ещё как думала. Моряки — народ верующий. Ватацуми — их бог, дракон и отец, их покровитель. Неверным на кораблях делать нечего — только беду звать.

— Давай просто… не будем, хорошо? Посмотри, Аматэрасу выходит из своей пещеры, — она устремила взгляд на восток и надеялась, что Мотохару последовал её примеру. Горизонт загорался алым, а небо вокруг этих всполохов светлело, голубело, разрезая черноту отступающей ночи.

— Красиво. — Мотохару залюбовался, и у Чибаны отлегло от сердца. Смутное чувство тревоги, страх перед бесконечностью отступили. — Видишь, Аматэрасу выходит. Каждое утро выходит. А дракон где же? Эй, Ватацуми-но-ками, покажись! — прокричал он в пустоту, и у Чибаны сжалось сердце.

— Что на тебя нашло?

— Ничего, — он засмеялся, — я просто счастлив. Я чувствую… Как тебе объяснить? Свободу! Силу! Ты разве не ощущаешь того же?

Она не ощущала, вся внутренне сжавшись от тревожного предчувствия.

— Не гневи богов, Мотохару. Не превозноси себя над ними.

Мотохару тут же задрал подбородок повыше и посмотрел на неё сверху вниз.

— Не гневи богов? А что сделали эти боги? Это мы, самураи, спасаем людей. Мы ловим разбойников. Мы сражаемся с шиноби. Мы позволяем всему городу, всей области спокойно спать. Разве нет? Мы!

С каждым словом он всё больше наступал на неё, а она пятилась.

— А что же делают боги? Где Ватацуми, когда гибнут люди? Где он, когда гибнут дети?

С каждым словом его слова всё больнее резали её слух и ранили сердце.

— Где был твой бог все эти четыре года, когда ты молила его о детях? Неужели мы недостойны? Неужели ты думаешь, что была бы плохой матерью, что не заслужила права ею стать? Так скажи мне: где он? Где этот дракон?

С каждым словом семена тревоги прорастали в её душе.

— Нам не понять своих судеб, — тихо проговорила Чибана.

— Чушь! — Мотохару уже кричал. Рыбаки на палубе не вмешивались, но, осмотревшись, Чибана поняла, что и они напряжены — происходящее не нравилось никому.

По коже пробежали мурашки, но Чибана запоздало поняла, что это уже не тревога. Ветер заметно усилился. Ещё коку назад был штиль, но сейчас…

Лодка качнулась. Рыбаки засуетились.

— Мотохару, хватит, — взмолилась она.

— Хватит молиться богу, что бросил своих детей! — возразил он. — Неужели ты не видишь? Море прекрасно. Но Ватацуми… Чем он заслужил твою любовь? Своим пренебрежением? Своей холодностью? Своим молчанием?

Тут уж Чибана не выдержала и засмеялась, да так громко, что пришёл черёд Мотохару встревожиться.

— Ватацуми не нужно было заслуживать мою любовь, — выплюнула она, всё так же смеясь. — Она со мной с рождения, в сердце. Мы, жители Минато, кормимся из его рук. Мой отец был рыбаком, и ты это знаешь. Если бы не Ватацуми, не было бы и нашего города. Но почём тебе знать, избалованный сын дворца? Ты смотришь лишь в небо и признаёшь лишь Аматэрасу, что выходит к людям. Ты не видишь, сколько всего дают нам боги, потому что возомнил себя важнее их. Но сам-то… Давно ли предал ту, которую обещал любить дольше вечности? Моя любовь с Ватацуми, потому что его любовь со мной. С самого рождения. А вот почему моя любовь всё ещё с тобой — вопрос, на который я безуспешно пытаюсь найти ответ. Ты не заслуживаешь этой любви. Ведь это ты мной пренебрегал. Ты был со мной холоден. Ты молчал, когда следовало говорить, и уходил, когда следовало оставаться.

Лишь договорив, она поняла, что в лицо уже хлещет дождь, а рука схватилась за планширь. Лодку качало так сильно, что удерживаться на ногах стало гораздо труднее. Чибана подняла глаза к небу — его заволокли серые тучи. Надвигался шторм. И судя по тому, как взволновалось море, — сильный шторм. Который невозможно пережить на фунэ.

Воздух наполнился возгласами и суетой. Чибана смотрела на это, на то, какие волны поднимаются вдали, и понимала, что их ничто не спасёт.

— Твои речи разгневали его, — покачала она головой.

— Не говори чепухи, — разозлился Мотохару.

— Я не виню тебя, — объяснила она, — лишь досадно, что так всё завершится. Моя жизнь и так кончена, но твоя… Твоя могла бы сложиться иначе. С новой супругой и — кто знает? — своими детьми.

— Мы не умрём, — возразил он, но кто-то закричал. Чибана резко обернулась и проследила за взглядом смотрящего. Там поднялась такая высокая волна, что грозила потопить их всех разом. От лодки ничего не останется… Ватацуми не прощает такого пренебрежения.

Она всё исправит. Она знает как. Ей умирать не страшно, но страшно, если из-за неосторожных слов одного гордеца погибнут невинные жители Минато.

* * *

— Чибана! — Мотохару попытался схватить её, чтобы остановить. Что за глупая женщина, вбила в голову какую-то чепуху! Он хотел удержать её, но она вскочила на планширь. Ветер тут же рванул её волосы и подол платья, взметнул вверх. Как только саму её тут же не унёс?

— Чибана, прошу, спустись! — взмолился он. Всё же она не стала ему чужой, оставалась супругой.

Она повернулась лицом к нему и спиной к морской пучине. Достала из рукава маленькую фуэ, приложила к губам — и ветер подхватил протяжную, полную печали мелодию. Она была так похожа на ту, что он слышал из её покоев перед тем, как она к нему вышла… Музыка прощания и светлой грусти. И она дарила её этому миру…

— Чибана… — позвал он, и в голосе его сквозила горечь неминуемой утраты. — Чибана, прошу, не надо…

Но она играла. Закрыв глаза, испускала последний вздох через фуэ. Говорила с ним, как умела лучше всего. Она уходила. Он думал, что он её покидает — но нет. Она оставляла его бродить по миру дальше, а сама отправлялась к богам, которых знала и любила. Туда, где её примут. Туда, где она сможет обрести долгожданный покой.

Чибана… Его сердце выбивало её имя. Чи. Ба. На. Каким глупцом он был! Как мог забыть, что была она ему дороже всего мира? Обменял на… что? Кого? Наследников? Будут ли они у него? Быть может, это не у него не было детей из-за Чибаны. Быть может, это у Чибаны не было детей из-за него…

Смолкла песня, и она, покачнувшись, рухнула вниз. Мотохару рванулся вперёд, потянул руку в попытке ухватиться за любовь своей жизни, за смысл собственного бытия, но волны уже поглотили её тело. Он не успел. Не смог бы успеть — она так решила. Милая Чибана. Его лунная дева…

И тучи рассеялись, и ветер успокоился, и волны улеглись, и небо прояснилось. Аматэрасу уже поднялась над горизонтом и взирала оттуда, словно только проснувшаяся госпожа: как ваши дела, дети мои? чудесного вам дня!

И всё словно вернулось, как было: море, фунэ, рыбаки… Лишь Чибаны больше не было. И её фуэ. И её музыка никогда больше не унесётся с ветром ласкать чужие сердца.

* * *

Иоши краем глаза отметил, как Чо утёрла слезу.

— Ты плачешь! — воскликнул он.

— Что? Не говори глупостей!

— Нет, я же видел, по твоей щеке точно скатилась слеза. А-а-а!.. — Его оторвало от сетки, и он, едва удерживаясь одной рукой за столб, крутанулся вокруг него.

— Тебе показалось, — буркнула она, мёртвой хваткой вцепившись в свой гамак.

— Я знаю, что видел! — запротестовал Иоши, но вдруг осёкся. — Это неважно.

Он повернулся к углу, где восседал кайсо:

— Я знаю, что должен делать.

Тот лишь кивнул:

— Ступай, если твоё отчаяние столь велико, что ты готов обменять его на любовь. Не волнуйся о времени — море всегда готово принять дар.

* * *

Когда волны немного улеглись, Норико поднялась из глубины и, прыгая над ними, пыталась найти Хотэку. Где этот птиц? Смог ли улететь? Она чувствовала себя очень виноватой, и это было… непривычно. И неприятно. Одно дело, когда тебя винят другие за то, что ты просто развлекаешься, а другое — когда и правда сделала что-то ужасное. Чем она думала? И почему он не раскрывал свои крылья? Она же всего-то хотела помочь ему избавиться от тошноты. Глупый птиц.

Ки лосося была беспросветно глупа, и Норико как могла балансировала между ней и своей, чтобы сохранить собственный разум. Но Хотэку нигде не было видно. Не мог же он… Нет, она даже не будет думать об этом. Не мог. Точно не мог. Нужно просто его найти.

Ветер снова начал усиливаться, и волны разыгрались с новой силой.

— О-о-о… — донеслось до неё слабое, едва слышное. Где? Откуда этот звук?

— О-о-о… и-и-и… о-о-о… — снова принёс ветер. Норико тряхнула головой и обратилась в чайку, которой успела пообедать накануне отплытия — наконец убила птицу! Да, неудобно скакать по волнам, но хотя бы слышно лучше.

— Норико! — донеслось сверху. Она подняла голову и заметила, как Киоко, едва справляясь с порывами ветра, держит под руки Хотэку. Тот висел совершенно безвольно, словно бездыханное тело. Но, прислушавшись к ощущениям, Норико отметила, что в нём ещё теплится жизнь. Живой, хорошо. Уже хорошо. Осталось лишь понять, как помочь Киоко.

— Где корабль? — крикнула Норико. Крик из клюва чайки получился премерзкий, но зато громкий.

— Я… не вижу… — прокряхтела Киоко, спускаясь к морю. — Еле успела выловить его из моря, он так долго пытался взлететь — совсем выбился из сил. И, мне кажется, его тело стало каким-то чересчур холодным…

— Ничего, вылечим. — Норико взлетела и постаралась чем-то помочь, но вышло только поддеть клювом одежду, что на деле не особенно облегчило вес самурая для Киоко.

— Он слишком тяжёлый, — простонала она, — а тучи сгущаются, скоро ветер вернется с новой силой. Поднимись, посмотри, где корабль.

Норико послушно взмыла выше и отметила, что они как-то совсем далеко от ооми.

— Не хочу тебя огорчать, — крикнула она вниз, — но лететь далековато. Коку, не меньше.

— Как это возможно?

— Если бы я хоть что-то понимала в морях и штормах, я бы тебе обязательно рассказала. Но сейчас важнее, что нам с этим делать.

— Мы не долетим, — обречённо вздохнула Киоко, хлопая крыльями и пытаясь удержаться в воздухе. Это давалось всё сложнее… — Точнее… Я не долечу.

— Слушай, а у тебя нет случайно способности к управлению морем? Ты же дочь Ватацуми, в тебе часть его ками, его сила…

— Если бы я знала, как это делается, обязательно усмирила бы волны. Ёкай побери, как же тяжело! — Она попыталась перехватить тело поудобнее, но ничего не вышло. — Нет, Норико, я ничего подобного не умею.

— А не хочешь попробовать?

— Норико! — Хотэку выскользнул из рук Киоко, и она едва успела его подхватить над самой водой. — Летим к ооми. Оттого, что мы здесь на месте пытаемся что-то решить, ближе к решению мы всё равно не становимся.

Норико послушно полетела, указывая путь, и попутно перебирала все свои ки в поисках хотя бы одной, что могла бы помочь. Как бы пригодилась какая-нибудь огромная горная птица! Орёл, например. Вот чьи лапищи были бы полезны сейчас…

Но орлов она не убивала — побаивалась, раньше оправдывая это благоразумием, а теперь называя трусостью. Все не убитые ею враги стали упущенными возможностями.

Норико спустилась и попыталась подтолкнуть Хотэку снизу, чтобы Киоко стало хоть немного легче.

— Так только хуже, — прокряхтела она. — Я полагала, у меня сильные руки, но вот мы здесь, и мои руки готовы оторваться и остаться в море.

— Держись, Киоко, держись, — взмолилась Норико. А затем вдруг поняла…

— Киоко, обратись в орла!

— Кого? — не поняла та.

— Птицу такую большую.

— Я не могу.

— Почему?

— Я их не видела… никогда, — её речь становилась всё прерывистее, воздуха не хватало, сил тоже, — не чувствовала их ки.

Да что ж такое! Норико вновь взмыла вверх, но ветер беспощадно швырял её в стороны, становилось всё труднее. Зато, когда удалось всё же открыть глаза и осмотреться, она внезапно обнаружила, что ооми стал гораздо ближе.

— Киоко, мы почти! Его волной принесло сюда! Держись!

Она посмотрела вниз, но Киоко там уже не было.

— Киоко! — Норико с криком рухнула в море чайкой, обращаясь в воде лососем, но и там она их не заметила.

Взмыв обратно в небо, Норико услышала надрывное:

— Я здесь.

Киоко была сверху. Собрав, по всей видимости, все остатки воли и сил, она набрала высоту и скорость и теперь планировала прямо на палубу ооми. Норико, сбиваемая ветром, ринулась за ней, и они втроём с грохотом рухнули на доски.

* * *

Здесь, на корабле, шторм ощущался совсем иначе. Ооми качало так, что просто лежать не вышло — нужно было тут же во что-то вцепиться.

— Надо добраться до люка! — крикнула Киоко Норико, которая уже обратилась человеком и цеплялась за фальшборт, сидя там совершенно обнажённая.

Хотэку мотало в стороны, и Киоко пыталась держать одной рукой его, а второй — их обоих, вцепившись в доску палубы, засунув пальцы в щель. Не самый надёжный вариант…

— Помоги с Хотэку! — снова крикнула она в надежде, что до Норико долетают её слова. Ветер будто сошёл с ума: он то и дело закручивался и менял направление. Киоко не знала, как обычно проходит шторм, но сейчас ей казалось, что само это место проклято.

Пока Норико ползла по накренившейся палубе, цепляясь за неровности, Киоко расслышала какой-то странный звук. Голос… Но не Норико, другой. Она попыталась прислушаться — но он уже исчез. Может, показалось…

— Держу! — отчиталась Норико, хватая Хотэку за ногу и повисая на ней.

— Норико-о-о! — взвыла Киоко, чувствуя, как её пальцы, вдавленные в щель, готовы оторваться от тела, лишь бы больше не терпеть такое безобразие. — Мне теперь приходится держать вас обоих!

Норико тут же спохватилась, отпустила Хотэку, снова цепляясь за доски, и поползла мимо него выше.

А потом корабль рухнул. И палуба вновь стала из стены полом. Киоко осторожно вытащила свои посиневшие и распухшие пальцы, в которых теперь сидело по меньшей мере с десяток заноз, и осторожно их разжала. Боль была мучительная, но вроде все пальцы целы, обошлось без перелома. Плечо второй руки ныло не менее невыносимо.

— Скорее к люку! — крикнула Норико, подхватывая Хотэку так, словно ей это ничего не стоило. Киоко невольно позавидовала её силе. — Ну, что стоишь, быстрее, открывай!

Киоко подбежала и потянула на себя крышку. Норико почти скатилась по трапу вниз вместе с Хотэку, Киоко спустилась следом и осмотрелась.

— Иоши… — его нигде не было видно.

Милостивый Ватацуми, вот чей голос она слышала на палубе… Неужели не почудился?

— Где Иоши, Чо?

— Как бы вам сказать… — замялась Чо. — Кажется, он треть коку назад поднялся на верхнюю палубу, намереваясь спасти вас. И нас всех.

* * *

Иоши, едва справляясь с порывами ветра, полз в сторону фальшборта. Можно было просто отпустить руки и умереть — но он не был уверен, сойдёт ли такая смерть за жертву. Нет, Чибана сделала иначе. Чибана обменяла своё отчаяние на любовь, отдала свою жизнь за жизнь Мотохару и остальных. Его ками должен забрать Ватацуми. Он должен принять этот дар, чтобы усмирить море, чтобы позволить Киоко и остальным жить. Если они ещё не погибли… А если погибли — вернуть. Таков будет их уговор.

Вцепившись окоченевшими от холода пальцами в планширь, он подтянулся и попытался встать. Корабль кренило ещё сильнее, ноги оторвало от палубы, и он повис — хорошо, что успел схватиться.

Глубоко вдохнув, Иоши поднялся на руках и с коленями забрался на планширь. Под ним море разверзло свою пенную пасть. Оно бушевало, выло, жаждало пищи. Оно было голодно, и он был готов утолить этот голод. Пусть его отчаяния будет достаточно. Однажды он уже отдал жизнь за неё, готов отдать и сейчас. Пусть его ками отойдёт её богу. Пусть он примет его душу и станет спокоен.

— Прими же мой дар,

Ватацуми-но-ками!

Бери мою боль —

но ни душу Киоко,

ни всех остальных.

Паршивая танка. Слишком прямо, никакой красоты. Но лучше Иоши не умел, а с богами говорят только так. Да и понимают ли боги метафоры? Не стоит оставлять им простора для домыслов.

— Надеюсь, ты услышал меня, морской бог, — шепнул он волнам и, не заботясь о том, чтобы сделать вдох, отправился в Пучину отчаянных. Там, куда он летит, воздух больше не нужен.

Ветер заставит играть

— Его ки… — Норико выбежала следом за Киоко и бросилась к фальшборту. — Она вернулась ко мне.

Киоко смотрела рассеянно. Её взгляд блуждал по волнам, которые ещё не вполне успокоились, но больше не пытались потопить ооми.

— Что это значит? Он мёртв?

— Ну… Он ведь и был не вполне жив.

— Норико.

— Я не шучу. Он был не вполне жив, а потому его ки со мной. Но я не знаю, где его ками. Я её не чувствую. Ни здесь, ни в Ёмоцухира.

— То есть он умер?

Киоко смотрела так растерянно, что сердце Норико опять заныло от жалости. Она бы не стала возвращать Иоши и в прошлый раз, но боль Киоко была слишком сильной и отзывалась болью в ней самой. И что этого самурая дёрнуло опять геройствовать? Дети. В прошлый-то раз легко было изловить его душу, а сейчас…

— Он не переходил в Ёми, Киоко.

— И что это значит?

— Не знаю, — честно призналась Норико.

Она зареклась искать мёртвых давным-давно, но Иоши стал исключением, и теперь это исключение опять не привело ни к чему хорошему. Куда занесло его душу? Что он вообще делал на верхней палубе?

— Полагаю, он пожертвовал собой, — раздался сзади голос Чо.

— Ты должна была оставаться с Хотэку, — зло бросила Норико. — Хоть что-то полезное можешь сделать?

— Спрячь зубы, кошка. — Чо подошла и перегнулась через планширь, всматриваясь в пенящееся море. — Подумала, вам полезно будет знать.

— Пусть скажет, — кивнула Киоко. — Что тебе известно?

— Перед тем как он выбежал, один из кайсо рассказал нам легенду о том, как появилась Пучина отчаянных.

— Только не начинай, — взмолилась Норико. Она помнила эту глупую легенду и не верила в неё ни единым усом. — Это же сказка.

— Иоши поверил, — Чо пожала плечами и обернулась. — Видимо, решил повторить подвиг Чибаны.

Норико застонала, а Киоко выжидательно смотрела:

— Объясните.

— Чибана — девушка из Минато, — начала Норико, — которая бросилась в море, чтобы вымолить у богов прекращение шторма.

Киоко обратила глаза к небу и обречённо выдохнула:

— Какой бог станет убивать своих детей и требовать плату жизнью за спасение?

Чо засмеялась:

— Любой, Киоко-хэика. Боги всесильны и бессмертны, наверняка это очень скучно. Но… — она призадумалась. — Знаете, Ватацуми ведь помогал вам, людям. С чего бы ему нападать? Это действительно… странно.

— Рыба? — предположила Норико. — Связь с ёкаями? Если он дал оружие в войне против них, кто знает, как он относится к мирному сосуществованию на западе?

— Мы же все дети Инари, — покачала головой Киоко. — Ватацуми бы не стал…

— Но это его море, — напомнила Чо. — Драконье.

Киоко вздохнула, и Норико против воли отметила, что всего несколько месяцев назад императрица — тогда ещё принцесса — в такой ситуации рыдала бы. Быть может, и вовсе сама бы бросилась в море от отчаяния и усталости, как знать. А сейчас ничего, держится. Удивительная девочка. Даже не плачет, не скулит. Может, потому, что нет одеяла, под которое она смогла бы спрятаться с головой? И Норико тоскливо вспомнила тёплую постель. Такое одеяло и ей бы сейчас не помешало.

— Оставьте меня, — попросила Киоко и посмотрела сначала на Чо, а после перевела взгляд на Норико.

— И я?

— Да. Оставьте.

Нет, это была не просьба. Приказ. Этот тон не терпел возражений.

— Позаботьтесь о Хотэку, а мне нужно позаботиться об Иоши.

— Как, Киоко? — Норико не понимала. Иоши нет, он исчез. Она, конечно, могла не верить в легенду, но всё указывало на то, что боги приняли его жертву, и его ками сейчас у кого-то из них. Кому он её вверил? Ватацуми? Что она собирается с этим сделать?

— Я же его дочь, — шепнула она. — Наверное, пришло время поговорить с отцом.

— Ватацуми? Ты собралась говорить с Ватацуми? То есть воззвать к Инари ты не решилась, все прошлые месяцы об этом даже не думала, а тут вдруг воззовёшь к нему? И думаешь, он тебе ответит после тысячи лет молчания?

— Я бы с радостью этого избежала, — всё так же тихо отвечала Киоко. — Но разве есть другие варианты?

Других вариантов не было. Если бы Иоши просто умер, она снова так же легко вернула бы его ками. Но это была не просто смерть. Он добровольно вверил себя в руки бога, и теперь его ками всецело принадлежит дракону.

— Хорошо, мы позаботимся о Хотэку, — кивнула Норико и пошла к люку.

— И о её одежде тоже, — бросила, хихикнув, Чо, и Норико вдруг вспомнила, что её одежда осталась в море, когда она обратилась рыбой. Ох уж эти сложности с человеческим телом…

* * *

Он услышал её ещё до того, как она позвала. Почувствовал, как тянется к нему его отданная часть, его собственная ками, из-за которой он спал столь долго. Она плакала, болела, ныла, жаждала ответа, стремилась к нему, как дитя к отцу, и он охотно ответил на этот зов, объял её своим покоем, своим принятием.

Как давно он не чувствовал слёз и горечи. И как странно было чувствовать их сейчас.

Он утешал её, как утешал себя когда-то на заре времён, когда ещё умел тосковать. Вот только ки, в которой переродилась его ками, была сломлена. Она старалась притворяться, что состоит из камня, а не из сил, что протекают в ней и составляют её. Только весь этот надуманный камень был в трещинах — зачем он тебе, дитя?

А затем она позвала его. Воззвала к нему своей ки, а не ками, воззвала так, как умела.

— Оватацуми-но-ками, — разлился над морем её голос, человеческий, тонкий, обманчиво холодный. Кому ты лжёшь, дитя? — Отец наш подводный, ответь на мой зов.

То была не мольба или молитва, то был приказ, а Ватацуми уважал смелость. Но её ками смелой не была. Она вся трепетала в страхе перед ним. Отчего же? Разве они не суть одно? Чего же так испугалась, дитя?

Она была в море меж островом и материком. Покинула свой дом. Для чего? Он давно пообещал себе не вмешиваться в дела людей, давая им ценнейший дар — свободу. Лишь однажды он пошёл против избранного пути: когда алчность развязала войну, когда дети не просто молились, император спустился к нему в Рюгу-Дзё, неведомо как сумел добраться до замка и испросить помощи. И Ватацуми, не в силах отказать, подарил ему часть собственной ками, обрекая себя на сон в сорок поколений.

Море послушно огибало кожу, покрытую лазурной чешуёй. Стоит ли обратиться человеком перед дочерью? Не устрашит ли её дракон?

Нет. Он поднялся на поверхность и полетел над волнами к ооми. Какая же она дочь, если её испугает облик отца?

— Оватацуми-но-ками, — повторяла она. — Слышишь ли ты, как дочь взывает к тебе?

Даже не старалась сложить танка. Верно, знала, что, хотя боги и любят стихи, куда важнее тянуться сердцем.

* * *

Он появился внезапно. Киоко не видела его приближения — сразу услышала голос, громом прогремевший за спиной:

— Здравствуй, дитя.

Она обернулась и почувствовала, как вмиг осыпаются все её маски, искусно вылепленные, выточенные многими годами учёбы. Перед ним не притворишься, не сыграешь. Перед ней было море, сила, сама жизнь взирала на неё. Бог-дракон Ватацуми возвышался над ооми огромным змием цвета моря, на теле которого играли солнечные лучи, заставляя чешуйки бликовать и ослеплять тех, кто осмелится смотреть на это величие.

Нужно было что-то сказать, но Киоко утратила способность говорить. Она смотрела в его глаза — отражение собственных — и отчего-то не верила, что тот, кого она звала, и правда явился.

— Сколько молитв понадобилось… — прошептала она. — Отчего же ты ни разу не пришёл на помощь?

Дракон оскалился — это усмешка? — и подлетел ближе, ставя передние лапы на палубу и поравнявшись головой с Киоко. Его голова была огромна, больше, чем сама Киоко целиком. Ноздри его раздулись и выдохнули воздух вместе со смешком.

— Люди так самонадеянны и ленивы, что ждут от бога помощи даже тогда, когда им по силам справиться самостоятельно. Я даровал вам свободу, чтобы вы познали, как сильны.

— Но в мире так много тьмы, с которой нам не по силам справиться, — возразила Киоко. Она даже не знала, почему начала с обвинений. Она же звала для другого… Но внутри скопилось столько обид, столько неверия, разочарования…

Быть может, ей удастся хотя бы сейчас получить помощь. Быть может, не нужно будет ни это путешествие, ни война. Ватацуми ведь может помочь. Избавить Шинджу от сёгуна — для него это наверняка так просто…

— Сколько подобного я слышал, — вздохнул Ватацуми. — Но у всего свой порядок, выверенный и точный. Люди болеют и умирают, чтобы дать жизнь другим. Я не спасаю больных и не избавляю от смерти лишь по одной причине: люди смертны. Вот и всё.

— А война?

Дракон, казалось, скучал. Весь этот разговор был ему не по нраву.

— Я одарил людей достаточно. Разве она ещё не кончена?

Это было странно. Разве он сам не знает?

— Та кончена. Тысячу лет назад, — ответила Киоко. — Но дар твой исчез, кто-то украл Кусанаги… А нынешний сёгун начал новую войну. Точнее, пока не начал… Но всё к этому ведёт. Он гонит ёкаев из их домов…

— Кусанаги был у вас? — на морде дракона появился лёгкий намёк на любопытство. — И почему ты говоришь о сёгуне? А император что?

Киоко почувствовала себя беспомощной. Почему бог ничего не знает? Разве ему не положено? Разве боги не должны знать всё?

— Император… погиб, — тихо сказала она. — После того как Кусанаги исчез. Его тоже убил сёгун.

— Теперь понятно. — И снова в его лазурных глазах скука, снова пустота. — Что ж, Кусанаги у меня, потому что он мой. Но как он попал к вам — вот важный вопрос… Это оружие не для смертных, что начинают войны.

— Я не понимаю…

— Это всё равно не твоя забота, — отрезан он. — Беспокойся о своём острове. Люди повинны в ненависти к ёкаям — людям с этим и разбираться. — Дракон оттолкнулся от палубы и поднялся в небо.

— Я… Погоди! Верни Иоши! — взмолилась Киоко, испугавшись, что Ватацуми сейчас улетит прочь. — Ты забрал его ками в обмен на штиль, верни, прошу. Я сделаю всё, что нужно!

— Штиль — дело брата, — бросил дракон, отдаляясь. — А ты, моё дитя, — его слова таяли над морем, становясь всё тише, и последние она едва сумела расслышать, — не забывай, кем являешься…

«Не забывай, кем являешься»?

Что он имел в виду? Что она императрица и должна вернуть трон? Что прекращать эту войну — её задача? И как вернуть Иоши?

«Штиль — дело брата».

А это что значит? Разве не он владыка моря? Разве не он повелевает волнами? Разве не он?..

Ох, ну конечно. Конечно! И как она сразу не подумала? Шторм наверняка не дело Ватацуми. С чего ему топить собственных детей? Глупость какая. Нет, дракон бы так не поступил. Не тот дракон, который выбрал одарить своё потомство свободой.

Киоко вновь сосредоточила свою ки — свою волю, — чтобы воззвать к иному богу. К тому, кто так же властен над кораблями в открытом море, как и сам Ватацуми.

«Сусаноо!» — мысленно позвала она. Он и так здесь, он слышит её зов, чувствует. Не нужно ему кричать, нужно лишь поймать его ками, ощутить его собственным сердцем. Стоя на корабле среди моря, задача простейшая.

— А я всё думал, когда же вы со мной заговорите, — голос насмешливый, в нём сквозила радость и почти детский восторг. — Как вам моя игра, понравилась?

— Игра? Ты забираешь души людей!

— Разве? — теперь в голосе зазвучала обида. — Несправедливое обвинение, госпожа. Они сами отдают мне свои ками! — и воздух наполнился смехом, а ветер растрепал её волосы.

— Они отдают в обмен на прочие жизни…

— Разве я забрал хоть одну жизнь у этих моряков? Они всё время здесь плавают, я просто немного играю с их кораблём, только и всего! — Он летал вокруг, порывами задевая то волосы, то полы, то рукава. — Каждый раз играю, они давно знают и заранее готовятся. Честно говоря, стало даже скучно… Но не в этот раз! — он снова залился смехом.

— Верни ками Иоши, — устало попросила Киоко. Ей не хотелось подыгрывать и дурачиться — так играют с детьми, но бог не может быть ребёнком.

— Ох, ну что вы, госпожа, как я могу… Он так молил, чтобы я его забрал! То есть он молил Ватацуми, конечно, — ох уж этот братец, отобрал у меня море и рад! — но я всегда готов помочь вместо него.

И снова этот смех. Киоко и подумать не могла, что ветер столько смеётся. Она считала его величественным богом, могучим и важным. Бог, что сталкивает любимых, бог, что провожает ками мёртвых… Его почтительная вежливость была насквозь фальшивой. Она такой была и у многих людей, но не столь же откровенно!

— Что с ним теперь?

— Он счастлив, госпожа, не беспокойтесь. Он теперь с-с-свободен от своей ки, — засвистел Сусаноо так, что уши начало закладывать. Киоко попыталась прикрыть их ладонями, но это не сильно помогло. — С-с-свободен от плоти, с-с-страхов и с-с-страданий. С-с-свободен от всего!

Он замолчал, и шум вокруг прекратился. Ветер затих.

— Вы правда хотите его вернуть? — вкрадчиво проговорил он. — Опять заточить в тело, украденное кошкой?

И снова взметнулся вихрем вверх, дёргая полы кимоно. Киоко поёжилась, вдруг осознав, насколько ей холодно. Ветер трепал волосы и насквозь промокшую одежду. Её знобило. Хотелось спуститься, спрятаться от ветра и холода, забраться в самый дальний угол этого ооми и не выходить.

Здесь холодно, больно и страшно. И наверное, лучше уже не станет. И легче — тоже. Что ещё её ожидает? А она уже так устала… Смертельно устала. Может, умереть не так уж страшно? Может, Иоши и правда свободен? Ему не нужно больше ни о чём беспокоиться. Хотел бы он, чтобы его оставили в этом покое? Может, зря она это всё затеяла?

Оставить его в обители Сусаноо летать свободным ветром либо… Что? А что она может? Сражаться с богом за жизнь Иоши? Победить сам ветер? Затея глупая даже для дочери Ватацуми.

— Что я могу предложить взамен? — спросила она, не думая, что всерьёз может быть полезна ветру.

— Как интересно вы заговорили, — хихикнул Сусаноо. На мгновение Киоко показалось, что она видит кого-то… или что-то, сотканное из ветра, что юрким зверьком вьётся вокруг неё и любопытно заглядывает в лицо. Но стоило моргнуть — и видение развеялось. — Знает ли госпожа мою историю? Поведайте, что люди говорят о Сусаноо-но-микото, доблестном и быстром!

И Киоко замялась. Конечно, она знала историю Сусаноо, но легенды эти были не самыми хвалебными в том, что касалось доблести и чести. Во многих из них ветер либо лишался своих владений, либо мешал жить прочим богам.

— Люди верят в твою переменчивость и поклоняются ей, — начала она, осторожно подбирая слова и вычленяя из всех знаний те, что с меньшей вероятностью оскорбят его. — Просят отправить фунэ их жизни по начертанному богами пути, просят в пути этом столкнуть их с фунэ прочих, да так, чтобы оба любили друг друга и чтобы все совместные пути были только в радость.

— Ску-у-учно, — зевнул ветер и затих. Наступил полный штиль, и лишь вокруг лодыжек что-то щекотало. Солнце ласково пригрело кожу, и Киоко перестала ёжиться, подставляясь его лучам, прорезавшимся между облаками. — Знают ли люди, что море некогда принадлежало мне?

Это люди знали. Сусаноо был не слишком ответственным богом, и тогда Творец передал море во владения Ватацуми и нарёк его Драконьим. Но, верно, не стоит говорить Сусаноо именно так…

— Знают, — просто подтвердила Киоко.

— А знают ли, отчего оно перешло к дракону? — в шёпоте его ветра слышалась насмешка. Он знал, наверняка знал, о чём говорили люди. — Какие легенды ходят среди детей Ватацуми? — Знал, но хотел услышать это от Киоко. Зачем? Не затем ли, чтобы найти повод разгневаться? Чтобы снова наслать шторм и потопить ооми?

Но нет, Сусаноо не хочет убивать. Он же ясно дал понять — то была игра. И сейчас он тоже играл с Киоко, играл словами. Но как переиграть бога, не зная правил его игры?

Похоже, пришло время вспомнить всё то, чему она обучалась во дворце. Всё то, чему учила её Аими-сан, когда речь заходила о беседах с мужчинами. Отличается ли Сусаноо от обычных мужчин? Если он так же честолюбив, вероятно, различия не столь велики…

— Как правило, люди не говорят о том, отчего море отошло Ватацуми, — начала Киоко, и это даже было правдой. Подобные легенды не были распространены, в основном они содержались в павильоне Памяти, и никому не было до них дела, кроме хранителей и Киоко. — Люди говорят о том, что Сусаноо провожает души мёртвых, что он благоволит нашему острову, сгущая над ним тучи, когда нужен дождь для хороших посевов. Люди молятся Сусаноо в Шинджу не меньше, чем матери Инари.

И это тоже была правда, ведь в Шинджу Инари хотя и молились, но несравнимо меньше, чем Ватацуми. Все, кто выращивал пищу, возносили свои мольбы по большей части водному дракону, а не той, кто некогда сделала почву Шинджу плодородной.

— Разве вы, Сусаноо-но-микото, не слышали, как взывают к вам каждое время роста и силы, моля о прохладе и облаках, моля о тучах, что прольются на наши поля?

— Вот она, дочь Ватац-с-суми, — ветер вновь поднялся и подул ей в лицо, шепча прямо в ухо. — Не желаешь говорить прямо, хитришь, играешь, — он засмеялся, и смех этот кружился вокруг Киоко, то отдаляясь, то приближаясь.

Она затаила дыхание в ожидании его следующих слов.

— Что ж. — Ветер вновь улёгся. — Тогда давай поговорим иначе. Ватацуми отчего-то решил, что это я украл его Кусанаги. Мы давно с ним не дружны, но последнюю тысячу лет он и вовсе не поднимался на поверхность. Кроме этого раза, когда ты к нему воззвала.

Он замолк и лёгким бризом пробрался к её шее.

— Я наш-ш-шептал ему слова приветствия, — дохнул в ухо и тут же отдалился, заговорив громче, — но он лишь бросил в меня обвинение, словно это я украл его Кусанаги! — теперь Сусаноо говорил как капризный ребёнок.

Киоко уже понимала, что это лишь игра его чувств. Пока люди учатся их скрывать, Сусаноо свои преувеличивает, словно выступает в театре. Вот он, ветер — переменчивый и игривый. Сейчас громко радуется — а после столь же громко будет злиться. Никак не угадать, никак не преуменьшить силу этих проявлений.

— Я вижу, что ты достойная дочь своего отца, — продолжил он спокойнее. — И я бы предпочёл вернуть расположение брата. Как думаешь, сможешь ли ты мне в этом помочь?

Киоко опешила. Это было неожиданно, она о такой просьбе и подумать не могла. Говорить с Ватацуми? Опять? Не разгневает ли дракона своими пустяками? Ведь для него и война — пустяк…

— Вы хотите, чтобы я воззвала к Ватацуми? Снова? Сейчас? — Ей очень этого не хотелось. От одной только мысли мурашки забегали по затылку, и в этот раз вовсе не от холода.

— Не сейчас, госпожа, не волнуйтес-с-сь, — теперь его голос был твёрд, словно с ней говорил уже не ветер. — Я верну вам ками вашего возлюбленного. В конце концов, Шинджу нужен император. Во всяком случае, пока… — он затих на мгновение, а затем усмехнулся. Киоко вдруг подумала, как прекрасно было бы видеть его лицо, видеть бы все эти чувства до того, как он показывает их в своём голосе. Среди людей таких не встретить. — Но когда придёт время, вспомните о моей просьбе, — продолжил он, и голос его улыбался очень доброй улыбкой. — Мы, боги, терпеливы. Наше бессмертие вечное, я подожду. Наверняка настанет день, когда Киоко-хэика понадобится помощь отца. Такая, от которой он не отмахнётся. Тогда-то упомяните старого друга Сусаноо, вашего дядюшку. Это вы можете пообещать?

Киоко задумалась. Конечно, она могла. И никакого подвоха не видела. Сказать Ватацуми, что Сусаноо не крал у него меч? Ничего сложного. Но воззовёт ли она когда-нибудь к богу-дракону вновь?

— А если мы не встретимся? — уточнила она.

— Киоко-хэика, императрица Шинджу, дочь Ватацуми-но-ками! Вы, верно, не до конца понимаете, кто вы есть? Не волнуйтесь об этом, наверняка увидитесь. Если не при жизни этой ки, то позже.

— Я не вполне уверена, что понимаю…

— И не нужно. Просто дайте мне обещание, что, когда настанет время, вы выполните мою просьбу.

Страх заскрёбся сомнениями где-то внутри. Давать неясные обещания, выполнить которые, возможно, не выйдет в этой жизни? А разве есть следующие? Или он говорил о посмертии? Отходят ли герои с Сердцем дракона в Рюгу-Дзё? Встретит ли дракон её, когда она останется без своей ки?

— Я ш-ш-жду… — прошептал Сусаноо.

И Киоко глубоко поклонилась, давая обещание, намертво вбивая его в своё сознание. Только бы не забыть. Только бы выполнить. Кто знает, чем придётся поплатиться, если она вдруг не сумеет?..

— С-с-славно, а теперь спускайтесь в кубрик, император ждёт свою супругу. — Ветер поднялся, закружил её так, что она не смогла устоять на месте, и ноги невольно унесли её по палубе. — Чаще танцуйте, госпожа, — засмеялся он, взлетая в небо, прямо к Аматэрасу. — Зачем вам жизнь, если в ней не останется места для танцев?

Пытаясь поймать равновесие, Киоко унеслась аж до самого люка.

Спускайтесь.

Она открыла крышку и на ощупь спустилась по трапу. Наверху было уже слишком светло, и глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть. Но до того, как она сумела разглядеть в полумраке хоть что-то, её обняли крепкие руки, а в нос ударил знакомый запах жимолости. Это он. Живой.

— Если ты ещё раз… — она давила слова сквозь слёзы и цеплялась руками за его спину, — хотя бы один раз умрёшь, — она пыталась не всхлипывать, но ничего не выходило, — я тебя спасать больше не буду.

И она разрыдалась. Усталость волной прокатилась по телу, и Киоко позволила себе обмякнуть в его руках, захлёбываясь от собственного облегчения.

Иоши осторожно опустил её на пол и сел рядом, всё так же обнимая.

— Я думал, что ты погибла, — прошептал он. — Я хотел выменять тебя у Ватацуми на свою душу.

Он аккуратно убирал с её лица волосы, пока она размазывала по щекам слёзы с грязью, пытаясь стереть хотя бы часть, чтобы не жгло так сильно.

— Как тебе удалось? Что ты ему пообещала? — спросил он, и в голосе его был… страх? Она заглянула в его глаза. Иоши смотрел с такой заботой, так нежно… Ох, сколько нежности в этом взгляде. Плакать сразу расхотелось. И усталость начала отступать. Вот ради чего они будут сражаться. Ради себя. И ради других таких же.

Но он всё ещё боялся, смотрел обеспокоенно.

— Не жизнь и не душу, — поспешила успокоить его Киоко. — Ничего, что стало бы бременем. Лишь обелить его имя перед драконом.

— Каким-то ещё драконом? — не понял Иоши.

— Ты не знаешь, что твою ками забрал Сусаноо?

— Я… я ничего не знаю. Я даже не помню, как упал в воду, — растерянно признался Иоши. — Лишь помню, что полетел, а дальше — ничего…

— Как странно…

— Ничего, это всё неважно. — Он прижал её к себе и тихо проговорил: — Главное, что ты в порядке. И все в порядке. И шторм закончился.

— Но больше не умирай, — шепнула она ему в плечо, — а то я начинаю думать, что жизнь тебе вовсе не нужна.

Он прижал её крепче:

— Без тебя — нет. Но пока ты здесь, я буду жить.

Путь завершится

Яркое солнце слепило и никак не давало рассмотреть фигуры, кружащие над ооми. Норико не очень-то и старалась, но наблюдение её умиротворяло. Во всяком случае, наблюдать сверху, как Хотэку и Киоко разминаются, было интереснее, чем смотреть на однообразный пейзаж горизонта.

Она ещё немного пощурилась, пытаясь разглядеть хоть что-то, но тщетно — солнце поднялось уже слишком высоко, так что Норико закрыла глаза и выдохнула, почти урча. Со шторма прошло несколько дней, на корабле уже все знали, кем являются Киоко и Иоши, и потому не особенно их доставали. Но сама она предпочла остаться в человеческом теле. Никто не видел бакэнэко — пусть и дальше не видит. Среди лис она тоже планировала оставаться такой — слишком многие кицунэ помнили её истинный облик, а напоминать о себе лишний раз не хотелось. Да, неудобно, но ничего, к этому быстро можно привыкнуть. А уши и нос, если они потребуются в Шику, легко спрятать под тёплым плащом, главное — не заглядывать всем подряд в лицо и не позволять задерживать на себе взгляд.

— Наслаждаешься теплом? — На лицо легла тень.

— Чего тебе, Кайто? — не открывая глаз, проворчала Норико.

— Не знаю, скучно. Хочешь, расскажу тебе, что у нас за десять лет произошло?

— Не особо.

— Я так и думал. — Тень задвигалась, зашуршала и уплыла с век — Кайто уселся рядом. — Ты же помнишь, мой корабль был едва ли не единственным…

— Кайто, — простонала она, — я так хорошо лежала в тишине.

— А потом другие ногицунэ решили, что это отличный способ заработка, — продолжил он как ни в чём не бывало. Проклятый лис, ведь и раньше так делал. — Но мы хотя бы честно зарабатываем, в отличие от вако.

— Вако? — лениво переспросила Норико. Он их, кажется, уже упоминал, но её не особенно интересовали лисьи проблемы.

— Вроде морских разбойников. Зачем покупать рыбу, если можно обворовать ооми в открытом море, а? — он усмехнулся. — Но я их не виню, сама понимаешь, в Шику сложно, если ты отрёкся от Инари.

Норико сдалась и открыла глаза:

— Всё ещё не понимаю, почему вы это делаете.

— Делаем что?

— Болтаете без умолку. — Она поднялась на локтях и взглянула на лиса. Тот выглядел подавленным. И чего это он? Рыбы в трюме завались, а в Шику — разгар времени смерти и дикий мороз. Денег получит немерено.

— Так сказал же: скучно, — пожал плечами он.

— Я не всерьёз спросила, знаю, что ты и вяленого лосося заболтаешь, если рядом никого больше не будет. — Она поморщилась и села. Ох, это надолго. — Отрекаетесь от чего? Инари — щедрая и заботливая богиня.

— Ага, заботливая, — он фыркнул и закатил глаза, — попробуй не выполнить парочку её правил — и всё, забудь о благосклонности.

— Тоже верно. — Она вспомнила, как именно живёт большинство населения Шику. — Но знаешь, кицунэ вроде принимают эти условия, им всё нравится, они выглядят счастливыми…

— Я кицунэ, Норико, — вздохнул Кайто. — И таких, как я, много. Мы просто хотим чуть больше свободы — и всё, мы неугодны. Нам недоступны те блага, что предлагает богиня. Нам недоступна жизнь с остальными, мы изгои в собственном обществе. Каково? Только потому, что у нас немного иное представление о мире? Только потому, что мы не хотим слепо следовать правилам?

— Слушай, Кайто, я могу попробовать тебя понять, но, честно говоря, мне это трудновато даётся… Ты же сам большую часть времени совсем не в своём лисьем облике. И этот второй у тебя есть лишь благодаря Инари.

— Ох, ну да, мы ведь просили нас создавать, это ведь не её прихоть.

— Ты бы предпочёл родиться лисом? Подумай дважды, ты бы не смог столько болтать!

— Норико, — Кайто вздохнул, — ты не понимаешь. Твоя богиня добрая, милосердная. Ей плевать, что ты делаешь. Самая несносная бакэнэко! Да я о тебе в Шику услышал задолго до того, как мы с тобой впервые встретились.

— И посмотри, где я сейчас.

— Действительно. Была одинокой скиталицей, которая не знала ни любви, ни себя, а теперь у тебя стая друзей и… Не знаю, что у тебя с тем крылатым? Вы вроде ладите, да?

— Ничего, — огрызнулась она.

— Уверена? Раньше ты проявляла больше интереса к… развлечениям, а сейчас даже не подошла ни разу. Ты изменилась, Норико.

— Чушь.

— И это хорошо, — поспешно добавил он. — Теперь ты знаешь, что такое любить. Ты знаешь, что такое опекать. Это приятное чувство.

— Тебе откуда знать? Сам-то вечный одиночка, разве нет?

Кайто усмехнулся:

— Какой же я одиночка с таким кораблём? Весь экипаж — моя семья. И я за них в ответе.

— Какие громкие слова для того, кто закрылся в каюте, пока те, за кого он взял ответственность, тонули в шторм!

— Злишься? — его улыбка обнажила клыки. Он словно приглашал поиграть, дразнился.

— Нет.

— Ну вот, — улыбка погасла. — Знаешь, почему я так поступил.

— Знаю. Глупо отправлять остальных следом, на верную смерть.

— Глупо. Но я рад, что ты выжила. Да и все остальные. Но тебе — особенно, — и снова эта улыбка.

— Ты что, заигрываешь со мной? — прищурилась Норико.

— А что, если да?

— А что, если… — она осеклась. В прошлый раз подобные разговоры всегда заканчивались одинаково — в его каюте. Но хотела ли она этого сейчас?

Норико посмотрела наверх. Хотэку усердно учил Киоко обращаться с оружием в полёте — кто бы знал, что и у моряков найдутся катаны, — но у той, судя по всему, никак не получался манёвр.

Что Норико останавливает? Киоко? Хотэку? А может, ей просто не до того? Может, просто неподходящее время? Так много всего навалилось… Да, точно, просто слишком много всего.

— Ты не хочешь. — Кайто откинулся на руки и тоже уставился в небо. — Знаешь, думаю, ты не поменялась. Думаю, ты просто наконец линяешь, сбрасываешь лишнюю шерсть, под которой скрывается настоящая Норико.

— Не было у меня никакой лишней шерсти. Что за чушь?

— Как скажешь, — опять эта его дурацкая улыбка. — Но такой ты мне нравишься больше. И всё же, — он медленно поднялся и отряхнул ладони, — Шику уже близко, скоро начнёт холодать, через пару дней войдём в Канрю. Если никто другой тебя не согреет, я всё ещё готов. — Он подмигнул и скрылся за мачтой.

Вот лис… Норико понадеялась, что на корабле есть запасные тёплые вещи. Потому что греться она намеревалась своими силами и очень надеялась, что в кошку превращаться всё же не придётся. Зря, что ли, так долго это тело терпит? Да и как-то свыклась уже. И смотрят на неё… Иначе. Кошку обычно не замечают. Могут подкормить, могут погладить — что ей не особенно нравилось от чужих людей. А к Норико-человеку здесь проявляют куда больше уважения: никому не придёт в голову погладить по голове девушку. Что очень-очень славно.

Палубу снова накрыла тень — это Киоко с Хотэку спускались, заслоняя крыльями солнце.

— Уже всё? — удивилась Норико. — Как-то вы быстро сегодня.

— Мне надоело. — Киоко сложила крылья и вмиг их убрала — как и не было. На ней была всё та же порванная на спине юката, в которой она спасла Хотэку. — Пойду обращусь в кого-то ещё. Как думаете, если я огромной змеёй поползаю по палубе, огибая мачты, никто не испугается? Я оставлю свою голову.

— Наверняка кто-нибудь испугается, — кивнула Норико, — поэтому поползай.

Киоко улыбнулась и ушла к люку. Кайто всё-таки сжалился и выделил им с Норико одну каюту на двоих, чтобы они не смущали моряков своим обнажённым видом. Вообще-то, смущала только Норико, Киоко ни за что не стала обращаться бы на глазах у всех. Но этого оказалось достаточно. Знай она раньше, воспользовалась бы этим знанием до шторма, чтобы спать вдали от сильно пахнущих тел.

— О чём говорили? — спросил Хотэку, усаживаясь рядом и опираясь о фальшборт.

— А что? — Норико покосилась на него, пытаясь распознать чувства ёкая по его лицу, но оно ничего не выдавало.

— Мало ли, важное что говорил. Кайса же капитан, — пожал плечами Хотэку, и Норико вздохнула.

— Ну да. Мы уже недалеко от Шику. Через несколько дней войдём в холодное течение.

— И что это значит?

— Будет холодно. Вообще, похолодание уже вот-вот начнётся, но чем дальше, тем сильнее. А в самом Шику, наверное, будет снег. Давно его не видела…

За годы жизни в Шинджу Норико даже не вспоминала о снеге, но сейчас отчего-то тоска пробралась внутрь и заставила загрустить. Совсем немного; и всё же думала ли она когда-нибудь, что будет испытывать такое к ненавистному снегу? Мокрый, холодный, противный. Лисы его обожают, но она этой любви никогда не разделяла, как и прочие бакэнэко. Потому, вероятно, кошки и расселились когда-то южнее леса. Там снега почти не бывает, разве что на вершинах гор. Но подниматься на вершины дураков нет.

— Что такое снег? — спросил Хотэку.

— Ты не знаешь? А, ну да, откуда вам знать… — Норико устроилась поудобнее, Хотэку смотрел прямо и с интересом. Сколько же открытий ждёт эту четвёрку из Шинджу… — Это вроде как вода, только замёрзшая.

— Холодная? Как в реках во время смерти?

— М-м-м, нет. Снег падает с неба.

— То есть это такой холодный дождь?

— Холодный твёрдый дождь, — пояснила Норико.

Хотэку задумался. Да уж, твёрдый дождь сложно себе представить.

— Наверное, это опасно, — заключил он.

— Нисколько.

— Больно?

— Почему больно-то? Тебе же не больно от дождя.

— Так дождь и не твёрдый.

Этот разговор становился всё глупее.

— Не такой твёрдый, Хотэку. Скорее… пушистый. Каждая капелька становится снежинкой.

— Что такое снежинка? — Хотэку явно не собирался сдаваться.

— То, из чего состоит снег.

— О, поэтому так называется. Понял.

— И она выглядит как… Не знаю. Как паутинка? Только очень-очень маленькая. Капелька превращается в такую паутинку, и они падают с неба.

— И что, остаются на земле?

— Да.

— А много их падает?

Норико ярко представила пейзажи Шику. Да, много. Очень много. Этого не видно в чаще леса, но на его широких полянах — да.

— Давай не будем портить тебе впечатление неумелыми рассказами, — предложила Норико. — Ты всё увидишь. Но приготовься — скоро станет правда холодно. Очень. Как в Шинджу никогда не бывало.

Хотэку задумался. Вероятно, стараясь представить холод, какого никогда не ощущал.

— Хуже, чем в шторм?

Хороший вопрос…

— Если не одеться достаточно тепло, то примерно как совершенно мокрым попасть под штормовой ветер. Думаю, так.

Он кивнул. А затем вдруг сказал:

— Наверное, тебе будет очень холодно без шерсти.

— Неважно, — отмахнулась Норико.

— Важно. — Он взял в руки её ладонь и провёл пальцами по коже. — Ты замёрзла в шторм?

— Я умею себя согревать. — Норико не отдёрнула руку. Подумала об этом, но не стала. — Когда умеешь управлять ки — это не так уж сложно. О, — её вдруг осенило, — надо Киоко научить, а то она во время шторма вся посинела. Ей точно не повредит.

Хотэку лишь кивнул. Вид у него был какой-то растерянный.

— Извини, я бы и тебе показала как, но я не уверена, что тебе это доступно…

— Всё в порядке, — он улыбнулся. — Я рад, что ты не будешь мёрзнуть.

Только вот она соврала. Точнее, не соврала, но сказала не всю правду. Эта способность отлично работает, чтобы спастись от небольшого холода, но ничто не спасёт от мороза и промозглого ветра. Только одежда и тепло вокруг, иначе тело остывает слишком быстро. Она сама не поняла, почему смолчала об этом. Она вообще в последнее время не очень понимала, почему поступает так, как поступает, и говорит то, что говорит. Глупо, конечно, очень глупо. Но сейчас произнести то, о чём умолчала, казалось уже неуместным.

— Мы найдём тебе плащ потеплее, — пообещала Норико. — Если потребуется, буду угрожать Кайто. Ты и так заплатил ему кучу денег.

Его улыбка стала шире.

— Не думаю, что придётся ему угрожать. Он кажется славным.

— Это да, — вздохнула Норико. — Этот лис немного жадный, но в целом действительно неплох. Если бы не он, я, быть может, так и не перебралась бы в Шинджу. Или пришлось бы вплавь, что точно хуже любой морской болезни.

— Постой, у тебя тоже была?

— О да, — засмеялась Норико. — Это было ужасно, даже вспоминать не хочу. Немного переживала, что опять повторится, но вроде в этот раз всё хорошо.

— Похоже, такое только поначалу, — предположил Хотэку. Норико лишь пожала плечами. Либо так, либо ей очень повезло. В любом случае слишком долго засматриваться на мерно качающиеся волны она не рисковала.

— Погоди-ка. — Хотэку встрепенулся и побежал куда-то. — Никуда не уходи! — бросил он.

Да куда ей идти-то… Этот кусочек верхней палубы самый спокойный, пока не приходит Кайто. Она снова улеглась на спину и закрыла глаза. Солнечные лучи прорывались сквозь веки, рисуя на них светлые пятна.

Она почти уснула, когда рядом послышалось тихое и осторожное:

— Не спишь?

Норико открыла глаза:

— Не сплю.

Хотэку сидел рядом на коленях, уже одетый в кимоно. Она привстала и уселась так, чтобы оказаться напротив.

— У меня кое-что есть. Я не знаю, понравится тебе или нет… — Каннон милостивая, он что, смущается? О нет, нет-нет-нет, не к добру это. Точно не к добру. — Но я подумал, что несправедливо будет оставить тебя без подарка в такой день.

— Подарка? — Норико потупилась. Она его чуть не убила. Не намеренно, конечно, но… Если бы кто-то поступил так с ней, она бы отомстила не задумываясь, а он как будто даже не злится. — Птиц…

— Он небольшой, — заверил Хотэку.

— Птиц, почему ты со мной вообще говоришь?

Смущение сменилось непониманием.

— Я тебя за борт бросила, ты чуть не умер, и умер бы, если бы не Киоко. Так почему ты со мной всё ещё говоришь?

— Ты хотела как лучше, — пожал он плечами. — Ждала, что я буду злиться?

— Нет, — призналась она. — Просто вдруг поняла, что на твоём месте точно не вела бы себя так.

— Знаю. Если бы я так с тобой поступил, ты бы мне все перья выдрала, — в его голосе не было ни злости, ни обиды, только усмешка.

— Ты странный.

— Разве?

— Прости.

— Мне не за что тебя прощать.

— Птиц!

— Тебе станет легче, если я тебя обругаю?

Она задумалась. Наверное, стало бы… Но всё это было таким глупым и несуразным, что, вздохнув, Норико сдалась:

— Ты невыносим. Мне жаль, что ты чуть не умер.

— Я знаю.

— И мне жаль, — непривычные слова лезли с трудом, — жаль, что я в этом виновата.

— Это я тоже знаю, — улыбнулся он и взглянул ей в глаза. — А теперь можем мы вернуться к маленькому подарку в честь большого события?

Норико согласно кивнула. Но, уловив суть последних слов, уточнила:

— О каком событии ты говоришь?

— Как? Возвращение… Десять лет ты прилежно исполняла волю своей богини; хотел, чтобы на случай, если ты решишь остаться…

— Я не решу остаться! — С чего он вообще это взял?

— Мы не можем знать, как всё будет. Ты, если я правильно помню, на остров не очень-то рвалась. В любом случае… — Он вытянул из рукава маленький свёрток и протянул ей. — Это тебе.

Она смотрела на свёрток и никак не могла понять, что с ним делать. Принять? Не странно ли? Не принять? Грубость какая-то. Ей впервые в жизни кто-то делал подарок… Киоко, конечно, приносила ей всякое, но это что-то… иное, совершенно другие ощущения. Почему у неё ком в горле и пальцы дрожат? Это совсем неправильно. Очень неправильно!

Она медленно, всё ещё сомневаясь, что поступает верно, протянула ладони, сложенные лодочкой. Хотэку вложил подарок, а она всё продолжала смотреть на кусочек пеньковой ткани, в которую он был завёрнут. Затем подняла глаза на него, он улыбнулся. Да как он может улыбаться? Она снова посмотрела на свёрток в своих вытянутых руках и наконец смогла выдавить:

— Спасибо.

— Да ты развяжи сначала, — усмехнулся Хотэку. — Может, ты меня решишь задушить этим подарком.

Она послушно развязала, прилагая все усилия к тому, чтобы непослушные пальцы всё же справились с задачей. Почти получалось. Ещё один узелок…

Отогнув край пеньки, она заметила другую ткань — шёлк, — осторожно поддела подарок и вытащила из мешочка.

Лента. Это была чёрная шёлковая лента.

— Я заметил, что кудри постоянно падают тебе на лицо, и, наверное, это не очень удобно, — торопливо объяснил он. — И ещё подумал, что, наверное, кандзаси здесь могут быть не слишком полезны… В общем, с лентой будет удобнее. Если вдруг она тебе понадобится.

Норико была в замешательстве. Она оторвала свой взгляд от подарка и посмотрела на Хотэку.

— Ты можешь её не носить, — заверил он. — Просто пусть будет на случай, если вдруг понадобится. Ну или нет. Можешь выбросить. В общем, поступай как знаешь.

Он говорил так торопливо, как никогда не разговаривал. Совсем не похоже на Хотэку. Волнуется, что ли? Но Норико и сама волновалась. И вовсе не из-за ленты, она-то действительно ей не помешает…

— Спасибо, Хотэку. Это… замечательный подарок, — проговорила она. Получилось тише, чем хотелось, потому Норико кашлянула и добавила уже громче и спокойнее: — Мне правда очень мешаются волосы, так что это полезно.

Она улыбнулась, глядя на него прямо, стараясь скрыть за этой улыбкой свою тревогу.

— Я рад, — улыбнулся он и поднялся. — Пойду, пожалуй, спрошу у кайсо, не нужна ли кому из них моя помощь.

Норико только согласно кивнула, и он ушёл. А она осталась сидеть, сжимая в руках чёрную ленту, украшенную узорной вышивкой из простых голубых цветков с пятью лепестками.

Знал ли он, что ей дарит? Намеренно ли выбирал эти цветы? Наверняка да. Он ведь самурай, а самураев обучают этому языку, как и всех остальных во дворце. За исключением кошек. Никому не приходит в голову обучить чему-то кошек, хотя, если бы и пришло, Норико никогда не интересовалась ханакотобой и не видела смысла в том, чтобы даже попытаться запомнить какие-то значения. Это нужно было Киоко, а не ей. Ей совершенно не нужно. Не нужно было до этого дня.

Она поднялась и нетвёрдым шагом пошла к люку. Киоко не выползала наверх, если повезёт — она ещё в каюте. И она подскажет значение этих цветов. Но вопрос в другом: готова ли Норико его узнать?

* * *

По рукам бежала дрожь от его прикосновений, а на губах горел след поцелуя, когда дверь каюты распахнулась и послышалось настойчивое:

— Кх-м.

— Норико! — Киоко поспешно отстранилась от Иоши и выглянула из-за его плеча, но его ки всё ещё ощущалась волной трепета, волнения и желания. Эти чувства мешали даже дышать, какое там говорить и надеть маску невозмутимости!

— Ты разве не собиралась заниматься? — Норико ухмыльнулась, а Иоши продолжал сидеть и даже не обернулся к ней, всё смотрел на Киоко своими подёрнутыми дымкой глазами. Она чувствовала его безграничное желание выпроводить Норико, но он бы никогда себе этого не позволил, а потому тихо ждал.

Щёки зарделись.

— Я решила немного отдохнуть.

— Да я не против, — Норико пожала плечами, — вы ведь женаты. Странно, что это первый раз, когда я вас застаю вместе.

Киоко аж подавилась воздухом:

— Мы не… Ничего такого… Так, Норико! — Она встала и постаралась смотреть строго, но щёки всё ещё пылали, будто в них вселился Кагуцути. — Что ты хотела?

— Я, пожалуй, пойду. — Иоши, чья ки всё ещё всем своим естеством тянулась к ней, противилась этому уходу, поднялся и поклонился Киоко, и взгляд его при этом поклоне был обращён не как полагается в пол, а к ней. Он смотрел уверенно, цепко. А его улыбка… Киоко невольно дёрнула уголками губ вверх, не в силах противиться этой игре. — До скорой встречи, моя госпожа.

Она поклонилась в ответ.

— До скорой встречи, мой господин, — и так же не отрывала взгляда от его глаз.

Вот почему во дворце все играют. Это действительно весело. И очень приятно.

— Всё хорошо? — уточнила Норико, когда Иоши закрыл за собой дверь и оставил их наедине.

— Если он не будет больше умирать, будет совсем замечательно.

Киоко села обратно и приглашающе похлопала рядом, не сразу сообразив, что этот привычный жест, уместный для кошки, уже не так уместен для девушки, которая перед ней. Но Норико, как и всегда, послушно улеглась рядом прямо на пол и положила голову на колени Киоко. Всё та же бакэнэко, в любой из своих ки.

Киоко сначала засомневалась, но потом всё же положила ладонь на её волосы и стала перебирать кудри.

— Непривычно, да? — прошептала Норико.

— Только то, что ты не урчишь, — усмехнулась Киоко. — А так всё та же кошка, подумаешь, тело сменила. И не такой тебя видела.

— Тоже верно. — Норико вытянулась и перевернулась на спину, встречаясь с ней взглядом. — Хотэку сделал мне подарок.

— Вот как?

Чувства бакэнэко искрами пощипывали пальцы, и Киоко обратилась ко всей своей сдержанности, чтобы не влезть и не прочувствовать раньше времени то, что Норико намеревалась открыть ей.

— Ленту для волос, — просто сказала она. Где-то внутри этой кошки сидело нечто, готовое вырваться на свободу, но она это держала так крепко…

Киоко было даже жаль, что теперь она понимает гораздо больше без слов. Порой слова и вовсе мешали. И всё же она старалась оставлять другим выбор в том, чтобы раскрываться перед ней. Какое право она имеет копаться в чужих ки, влезать в человека или ёкая без спроса?

— Для твоих кудрей отличный подарок, — отметила она. — Шёлковая?

Норико кивнула:

— Чёрная.

— Под цвет волос. Идеально для той, что не любит носить украшения.

Пальцы всё так же бегали меж прядей, а напряжение росло. Вот-вот скажет, откроется. Или нет? Киоко почти не дышала, боясь спугнуть бакэнэко, которая и с собой-то редко бывала честна в таких вопросах, не то что с кем-то ещё.

— Наверное, — вздохнула она.

— Тебе понравилась? — осторожно спросила Киоко. — Покажешь?

— Выглядит удобной, — снова кивнула Норико. Затем ненадолго задумалась и встала, усаживаясь рядом. — Покажу, мне ведь нужна твоя помощь…

И она вытащила из рукава кусочек шёлка, только не совсем чёрного. Украшенный голубыми цветками твидии, он не просто говорил с одариваемой — он кричал ей своей изящной лёгкостью и безыскусной прямотой.

— Хотэку ведь знает ханакотобу?

— Наверняка, — кивнула Киоко.

— Тогда, наверное, мне нужно понять их значение. — Она выглядела растерянной, будто её зажали в угол и отрезали все пути к отступлению. Хотя и в таком случае Норико сражалась бы, а здесь… Такая обречённость. Разве должна девушка испытывать подобные чувства, получая подарок?

Киоко взяла её за руки, нервно дёргающие ленту, и заглянула в глаза — такие же жёлтые, как и всегда. В любом теле — её Норико. Сколько раз бакэнэко помогала ей, была опорой? Наверное, в этом деле Киоко наконец может побыть опорой для неё.

— Если ты не хочешь, ты можешь и не узнавать. Никто тебя не обвинит, — заверила она, но Норико только фыркнула.

— Как будто мне есть дело до чьих-то обвинений.

— До чьих-то, может, и есть, — улыбнулась Киоко. — Но правда, если ты не хочешь, я тебе ничего не скажу. Даже намекать не стану. Наверняка он знает, что ты не разбираешься в цветах.

— Как думаешь, почему он решил подарить мне это? — спросила Норико.

Киоко задумалась. Почему решил подарить, и так ясно. Но почему сейчас? Шторм? Или лис, который то и дело приходит болтать с Норико?

— Может, увидел, что ты постоянно сражаешься с волосами за право видеть, — попыталась отшутиться она.

— Киоко. — Норико смотрела серьёзно. Удивительно — они как будто местами поменялись. — Говори, что значат цветы.

— Ты уверена?

— Говори. Меня раздражает, что я не могу прекратить об этом думать, поэтому лучше узнать, чем изводить себя.

— А ты сможешь потом притворяться, что не знаешь?

— А мне придётся?

— Зависит от твоей готовности принимать подобное.

— А я готова?

— Норико, тебе решать.

— Мне не нравится эта ситуация, — призналась она. — Я бы предпочла сделать вид, что ничего не было, но, вообще-то, лента мне не помешает. Волосы и правда лезут в лицо. А носить её, делая вид, что я не представляю, что это значит…

— Ты пока и не представляешь. — Киоко смотрела на бакэнэко и словно видела за ней хвост, который лупит по полу. Он точно был, пусть и без той части ки, что становится телом.

— Ты понимаешь, о чём я.

— Вообще-то, не совсем. Норико, которую я знаю, могла бы преспокойно и ленту взять, и наплевать на все правила и приличия. Легко могла бы ничем не поинтересоваться, вплести её в волосы и не думать ни о рисунке, ни о его значении. Другое дело, что Норико, которую я знаю, возможно, сама что-то чувствует…

Это было опасно. Она кожей почувствовала, как возросло напряжение. Вот-вот закроется и уйдёт. Зря она так. Слишком смелое заявление, Норико ни за что не признается.

Её ноздри раздувались, но она молчала. Будто злилась и всё же обдумывала сказанное.

Киоко ждала.

Спустя целую вечность нестерпимо тягучего ожидания Норико обречённо выдохнула:

— Не знаю.

— Не знаешь что? — не поняла Киоко.

— Не знаю, почему чувствую раздражение и это любопытство к значению дурацких цветков.

Киоко, спросив взглядом и получив молчаливое одобрение, взяла ленту из руки и жестом попросила Норико повернуться спиной.

— Я не умею это делать, — призналась она. — Думаю, Хотэку справился бы лучше, он-то постоянно заплетает волосы в хвост. Но пока я буду пробовать, у тебя ещё есть время всё обдумать.

Норико только кивнула и уселась поудобнее.

Она не спросила. Не осмелилась. А Киоко не смогла вплести ленту так, чтобы из этого вышло что-то хотя бы приемлемое. Получалось неизменно какое-то уродство, ещё и то волосы неприятно тянуло, то лента в них совсем не держалась. Теперь понятно, зачем дамам нужны служанки и почему их так тщательно обучают. Быть красивой — та ещё работа.

* * *

Время продолжало течь, ооми продолжал своё бодрое движение в сторону Шику. И чем ближе подбирался, тем сильнее холодало. Люди начали кутаться во всё тёплое, что смогли найти на борту, и тогда Норико села с Киоко в каюте, чтобы рассказать, как можно разогнать ки крови и не мёрзнуть. Хотя, как выяснилось, плащей на корабле хватало. Но она знала: скоро и они перестанут спасать. Особенно плохо придётся рукам и ногам, которые у людей имеют привычку мёрзнуть больше всего остального.

— Я не понимаю, — ворчала Киоко. — Ничего не выходит.

Она сидела, запахнувшись в плащ, и даже не старалась, как будто торопясь поскорее закончить.

— Ты же чувствуешь свою ки. А это ки крови — самая первая, простая и легко управляемая. Киоко, если ты можешь отрастить себе крылья или змеиный хвост, ты точно можешь заставить свою кровь течь немного быстрее.

— Давай позже. — Киоко встала и пошла к выходу. — Всё равно я пока не мёрзну.

— Киоко, — шикнула Норико, — ты ведёшь себя неразумно. Опять Иоши?

В последнее время они всё чаще проводили время вместе, и Норико это не нравилось.

— Я наконец счастлива, — как бы оправдываясь, начала Киоко. — Посреди всего безумия, которое происходит, я только с ним чувствую покой. Понимаешь? Чувствую, что, когда он обнимает меня своими крепкими руками, ничто больше не важно. Чувствую умиротворение. Бесконечные мысли в голове, эти голоса, с которыми уже не помогает никакая медитация, смолкают. Мне нужен этот покой…

— Я понимаю. — Норико подошла к ней и, поколебавшись, всё же взяла за руку. — Но и ты пойми. Этот покой конечен. Хорошо, когда есть где и с кем отдохнуть. Плохо, если это становится побегом. Не забывай, что мы всё ещё на пороге войны, которую сами же и развяжем.

Она посмотрела Киоко в глаза и сказала твёрже, резко чеканя каждое слово:

— Ты, Киоко, пойдёшь войной на своих же. На Шинджу. На Иноси.

Киоко отдёрнула руку, и лицо её стало непроницаемым. Будто и не хочет понимать.

— Я знаю, что это страшно… — попыталась смягчить тон Норико.

— Знаешь? — перебила Киоко. — Правда? Знаешь, какой ужас я испытываю? Знаешь, как я пытаюсь ни о чём не думать, потому что если думаю, то начинаю задыхаться? В самом деле задыхаться, Норико, я не пытаюсь выбрать более выразительные слова. Я правда не могу дышать, когда пытаюсь осознать всё, что меня ждёт.

— Нас…

— Нет, не нас, Норико, меня. Это я последняя из рода Миямото. Я поведу остальных. Не ты, не Хотэку, даже не Иоши, хотя он император. Нет, это мой выбор и моя обязанность. И те, кто последуют за мной, — вы все, — ваши жизни будут моими, я уже за них в ответе. Если бы Хотэку умер в этот шторм, кто был бы виноват?

— Киоко, ты же не…

— Неважно, что это ты с ним прыгнула, — оборвала Киоко. — Вы здесь из-за меня. И смерть его была бы на мне. Никак иначе. Могу ли я обеспечить вашу безопасность? Могу ли ручаться, что в Шику мы все выживем? А что будет, когда мы пойдём на дворец? Сколько ёкаев из Ши, вставших на нашу сторону, погибнет?

Её лицо раскраснелось. Она даже не пыталась скрыть свои чувства за маской, показывала всё, обнажала себя изнутри перед Норико и выплёскивала всю боль, которую таила все эти месяцы.

— Не проходит и стражи, чтобы я не думала о тех, кто уже умер за меня лишь потому, что я — Миямото. И я с трудом нахожу в себе силы продолжать, ведь их смерти не должны быть напрасными. Но если я буду думать об этом всегда, я сама нырну в эти волны и отдам наконец Ватацуми ту часть его ками, что он вверил людям. Потому что во мне нет столько сил. Может, тебе и не нужна любовь, чтобы выдерживать эту удушающую реальность, Норико. Но я не ты. Я не могу закрыть глаза и броситься в огонь, наплевав на всех, кто бросится туда за мной. И мне любовь нужна. Очень нужна. И любовь, и тепло, и нежность, и мирные стражи, в которые я могу остановиться и ни о чём не думать. И я буду получать всё это столько, сколько могу, буду наслаждаться этим, пока могу.

Она развернулась и бросилась за дверь, но там, за порогом, остановилась и добавила уже спокойнее:

— Вот стану замерзать, тогда и разберусь со своей кровью. А пока я хочу просто пожить. Сейчас это роскошь, от которой я не собираюсь отказываться.

Норико не успела ничего ответить: Киоко ушла. Но Норико и не знала, что на это отвечать. Может, Киоко права. Может, ей действительно не понять этих чувств. Её никогда не мучили чужие смерти. Почти никогда. Она легко принимала все вызовы судьбы и просто делала что могла. Если кто-то при этом погибал — что ж, такова его судьба.

* * *

Холодный ветер обжигал кожу не хуже огня. Однажды, когда жил в Ши среди оками, Хотэку летал по поляне, покидать пределы которой ему в том возрасте ещё запрещалось, и, пытаясь быстро приземлиться, неудачно упал у костра: угодил бедром на горящую головешку. Хока тогда позаботилась о том, чтобы шрама не осталось, но сейчас, когда колючий ветер кусал его за плечи, грудь и спину, он ярко вспомнил это кусающее пламя. Удивительно, что воздух и без огня так умеет.

Оставаться наверху становилось всё тяжелее, и Хотэку летал всё реже и реже — гораздо реже, чем ему хотелось бы. Земли при этом, как бы высоко он ни поднимался, всё ещё не было видно. И всё же было в такой погоде кое-что хорошее: дышать здесь гораздо легче, чем в душных городах Шинджу. Во всяком случае в тех, что он бывал. Быть может, в Северной или Островной области воздух тоже чище и свежее. Быть может, когда они вернутся и всё будет кончено, Хотэку сумеет это проверить.

Он опустился на палубу к своей одежде, быстро завязал кимоно и набросил плащ. Тепло приятной волной прокатилось по телу. Похоже, теперь не только императрица будет летать полностью одетой. Интересно, есть ли в Шику портные и смогут ли они сделать им что-то из тёплой одежды, что позволит оставить крылья снаружи?

— Кайто-сан! — обратился Хотэку к ногицунэ, который сосредоточенно обходил мачты и дёргал снасти, по всей видимости, проверяя, надёжно ли всё закреплено. — Я прошу прощения…

— Да ерунда. — Тот отвлёкся от своего занятия и широко улыбнулся Хотэку: — Спрашивайте.

— Почему вы решили, что я обратился именно с вопросом?

— То есть всё время с тех пор, как мы вышли в море, вы со мной почти не говорили, а тут вдруг решили поболтать? Сомневаюсь, — он усмехнулся, дёрнул ещё одну верёвку и, удовлетворённо кивнув, прошёл к корме. Хотэку последовал за ним, но благоразумно не стал подходить слишком близко к фальшборту, чтобы, увидев волны, не вспомнить, как плохо ему может быть на корабле.

— Как живут в Шику? — спросил он.

— Да как везде, — пожал плечами Кайто-сан, глядя на море. — Хотя по первости мне казалось, что Шинджу и Шику — разные миры. Но чем больше я бывал в Шинджу, тем сильнее стиралась эта грань. Люди стали неотличимы от ёкаев, города — друг от друга. Простые работяги — они всюду простые работяги. Хотя, конечно, если смотреть на страны шире, то различий немало… А вы чего спрашиваете? — Он обернулся и вперил взгляд в Хотэку, будто пытаясь найти подвох.

— Подумал, будут ли там портные, которые смогут сделать нам с императрицей тёплую одежду так, чтобы мы могли летать без риска замёрзнуть насмерть.

Он засмеялся и кивнул:

— Конечно. Это же не дремучий лес. Хотя мы любим деревья, которых в Шинджу несправедливо мало…

— Это только на западе. — Хотэку вдруг стало обидно за свой остров. Как это мало? Побывал бы он в Ши! — Эти земли выжжены войной, вы разве не знаете?

— Точно, слышал, — ответил тот, но как-то равнодушно.

— Вообще-то, я тоже из леса, — зачем-то сказал Хотэку. — Очень густого, в который почти не заходят люди. По большей части его населяют только ёкаи и животные…

— Вот как, — улыбнулся Кайто-сан. — Звучит славно, такую Шинджу я бы, наверное, хотел повидать. И что, там есть свой город?

Хотэку замялся:

— Вообще-то, нет… Мы… То есть они там все живут сообща, вместе. Можно сказать, что весь лес — это своего рода город.

— И он подчиняется столице?

— Не совсем. Вообще-то, люди побаиваются Ши. Это скорее укрытие для всех.

— И что, никакой власти?

— Формально да. Хотя негласно там все подчиняются оками.

— Оками! Настоящие? — Кайто-сан аж подался вперёд, и глаза его расширились. Это немного обескуражило, но вызвало улыбку. Надо же, слышал о них.

— Мои первые родители, — смущённо признался Хотэку. — Да, знаю, непохоже, — тут же добавил он, видя, как вытянулось лицо собеседника, — но меня бросили в лесу в четыре года, и Акито с Хокой приютили.

Теперь на лице ногицунэ отразилось понимание.

— Вот как. А я всё думаю, откуда крылатый на острове? Ваши-то все в горах сидят, хотя ты и не похож на них — а всё равно летаешь. Никак не вязалось…

— Наши? — не понял Хотэку. Сам он никогда не видел ёкаев, подобных себе. Он ведь даже не обращался, как прочие.

— Ваши тоже с крыльями. Но они со своих гор редко спускаются. Ты у Норико спроси, она наверняка о тэнгу больше знает, я как-то не интересовался особенно.

Тэнгу…

Неужели там, куда они плывут, у него есть шанс найти таких же, как он? Шанс, о котором он даже не думал, на который никогда не надеялся. Там ли свобода, которую он так долго искал?

Хотэку всегда бежал, но сам не знал куда. Всегда хотел быть частью жизни тех, кто хоть отчасти походил на него. И ни разу ещё это не удалось. При всей заботе оками и принятии семьи Фукуи он оставался чужаком в каждом новом доме. Неужели всё-таки есть в этом мире место, где он будет своим, где он будет таким же, как все?

Неужели Норико всё это время знала? Нужно спросить. Только вот с Норико они не говорили с того дня, как он преподнёс ей подарок. Она избегала его, а он не хотел настаивать. Может, поторопился. Может, не хотела принимать, но не сумела сказать ему это. Может… Да много чего может быть. В конце концов, может, она так и не спросила у Киоко, что значат эти цветы. И может, оно и к лучшему.

* * *

Оставшийся путь превратился для него в сладкую негу грёз. Как можно больше времени Иоши стремился проводить с Киоко, но сколько бы его ни проходило — всё было мало. Он никак не мог ею насытиться, надышаться, никак не мог приучить себя выпускать из своих объятий по первой просьбе. Слишком долго они сторонились друг друга. Слишком много недосказанностей было, слишком много боли, которая мешала сближению.

И вот она снова здесь, в его руках. Такая нежная. Льнёт к нему, жмётся щекой, укутывается в его руки, словно в плащ, и тихо-тихо лежит. Они могли лежать так стражи напролёт, лишь иногда прерывая тишину поцелуями, и это были, пожалуй, самый счастливые и самые спокойные стражи в его жизни. Никогда он не чувствовал большего покоя.

Каким глупцом он был, считая, что любовь мешает долгу. Нет же. Сейчас, когда есть кого любить и есть кого защищать, он достанет катану из ножен втрое быстрее и убьёт втрое больше врагов. Это совершенно новая сила. Одна только мысль о том, что Киоко может пострадать, заставляла его сердце тревожно сжиматься.

— Ты опять подумал об этом. — Киоко отстранилась от его груди и, поднявшись на локте, посмотрела в глаза. — Ты обещал не думать. Не сейчас.

— Я просто…

— Твоя тревога передаётся мне, а во мне пока недостаточно сил, чтобы с нею справляться, — повторила она. В очередной раз.

— Я не тревожусь, — заверил он. Глупая ложь, она ведь всё чувствует. Ну вот, теперь она села. — Прости, я всё испортил. Иди сюда, — он протянул к ней руки в надежде всё исправить. — Вернись, обещаю: я больше не буду тревожиться. А вот замёрзнуть без тебя запросто могу.

Она усмехнулась. Хотя бы это. Только бы не возвращать её мысли к неизбежности, которая их ждёт.

— Нужно поговорить с Норико. — Киоко встала, отказываясь от предложения улечься обратно, и, поправив пояс кимоно, набросила тёплый плащ. — Я наговорила ей… всякого.

— Уверен, она это заслужила. — Иоши поднялся, чтобы помочь Киоко с плащом. — Норико бывает грубоватой.

— Бывает, — согласилась Киоко. — И всё же она единственная не боится говорить мне правду.

— Киоко, ты имеешь право на отдых, тебе не нужно беспокоиться о будущем или винить себя за прошлое каждое мгновение. Хотя винить себя и вовсе не нужно. Мы сейчас на корабле посреди моря. Что мы можем сделать?

— Я могу продолжать упражняться в перевоплощениях. Это тоже сложно и требует много времени.

— Но ты и так упражняешься!

— Иоши, — взгляд её выражал непоколебимость. — Я должна учиться реагировать быстро. Сейчас я трачу очень много времени на то, чтобы придумать, что, где и как мне отрастить или изменить. Слишком много. На войне я и коку не продержусь.

— Так, может, и не будешь сражаться? Знаешь, императрицы обычно не лезут на передовую.

Она посмотрела с такой злостью, что Иоши тут же пожалел о своих словах.

— Извини, глупость сказал.

— Император-то наверняка тоже не намерен отсиживаться в тылу, — парировала она.

— Я ведь уже признал неправоту.

— Но я возмущена тем, что тебе такое вообще пришло в голову. Я к Норико. — Она развернулась и зашагала прочь из каюты. — И надо бы спросить у Кайто-сана, как далеко нам ещё плыть. Сильно похолодало. Похоже, мы совсем близко. — Она остановилась у выхода. — Надо ещё подумать, как испросить благосклонности Инари… Пока не представляю, как убедить её нам помочь.

— Она любит ёкаев, сама ведь создала оборотней.

— А ещё она вряд ли любит, когда их убивают. Вот и вопрос: какое у неё отношение к людям?

— Мы тоже её дети. Всё будет хорошо, — заверил Иоши, стараясь верить в то, что говорит.

— Мы этого не знаем, — бросила Киоко. — И всё равно я благодарна тебе за то, что рядом с тобой можно побыть в покое. Ты моё убежище, Иоши. — Она поклонилась ему и вышла.

Убежище. Этим он и стремился быть для неё. Обернуть любовью и оберегать от всего мира, чтобы никто не смог добраться, ничто не смогло навредить ей. Только непохоже, что ей это нужно. От той робкой Киоко, какой она была когда-то целую вечность назад, мало что осталось. Она, без сомнений, всё ещё боялась. И она очень много тревожилась. Но больше не шла на поводу у судьбы и не пыталась бежать и прятаться. Теперь Киоко готова сама её вершить. Или, во всяком случае, очень хочет казаться готовой.

* * *

— Киоко-хэика! — Хотэку встретился ей, когда она почти дошла до их с Норико каюты. Он низко поклонился, и Киоко ответила на приветственный поклон.

— Сэмпай, — она вежливо улыбнулась, — я как раз собиралась вскоре продолжить упражняться.

Он растерянно глянул на дверь и снова поклонился.

— Конечно, Киоко-хэика. Хотя летать становится всё холоднее…

— Но я всё ещё плохо обращаюсь с оружием в воздухе, — возразила она. Вообще-то, Киоко плохо обращалась с оружием и на земле. С любым оружием. Она честно старалась научиться владеть и танто, которое для неё сберегла Чо-сан, и катаной, которую любезно одолжил один из кайсо, но все её попытки нанести удар Хотэку легко отражал.

— Киоко-хэика, вы плохо справляетесь, когда сражаетесь со мной. Но вы забываете, что я обучался этому многие годы.

— Как и все самураи, Хотэку-сэмпай. И вы при этом ещё щадите меня, я ведь понимаю.

— Но вы хорошо продвинулись за эти месяцы, — возразил он.

— Хорошо для женщины, которая не держала оружия в руках. И совершенно недостаточно для той, кто собирается возвращать себе трон. Но, — она спохватилась, — вы, верно, шли к Норико.

— Как и вы. — Он поклонился и отошёл в сторону, пропуская Киоко.

— Вы уверены? Мой разговор не срочный, а вот ваш, может статься, гораздо важнее.

— Она не спрашивала? — уточнил он с опаской, не то желая ответа, не то остерегаясь получить нежелательный.

— Она казалась не вполне готовой услышать ответ.

— Вот как…

— Вы знаете Норико — она и себе с трудом признаётся во многом.

— Это верно. Пожалуй, я поторопился.

— Кто знает. Возможно, ей не помешает наконец заглянуть в себя и честно поговорить с собой, — Киоко позволила себе лёгкую полуулыбку. Он должен понимать, что всё в порядке, просто такова Норико. — Думаю, эта лента станет для неё дорогой к себе. А позже — как знать? — может, и к вам, — она оставила своим взглядом тонкий намёк на уверенность в благоприятном исходе.

— В таком случае, думаю, мне не стоит её пока беспокоить. — Хотэку поклонился и пошёл по кубрику в сторону люка.

Глядя, как он удаляется, слушая гулкий стук его гэта по палубе и очерчивая в сознании чужие голоса всех присутствующих на корабле, что стали такой же частью её покоя, как и шум моря, Киоко осознала, как сильно привыкла к этому месту. И к тесным каютам, и к многолюдному кубрику, и к качке, и к уже ставшим родными видам верхней палубы.

Это место стало безопасным домом, пусть и на время. Странно, что здесь, посреди Драконьего моря, на старом, потрёпанном ооми, она чувствовала себя лучше, чем во дворце Лазурных покоев. Хотя к чему вспоминать? Дворца Лазурных покоев больше нет. Дворец Мудрости, обитель сёгуна, теперь дом правителя. Называть его императором Киоко отказывалась даже в мыслях. Да он и сам, кажется, не стремился к этому, оставив себе титул сёгуна, который, благодаря указу, подписанному рукой Киоко, теперь давал власти не меньше, чем титул правителя. И верно поступил, иначе не видать бы ему трона. В нём нет и капли крови Миямото, ему не быть истинным императором, сколь бы сильно ни желал.

В каюте было темно. На гамаке высилось гнездо из плащей, в котором, свернувшись клубочком и спрятав нос в сгибе локтя, посапывала Норико. Такая милая, словно всё та же Чернушка, какой когда-то Киоко её нашла.

Она села в стороне, стараясь не шуметь, и принялась упражняться с когтями. Киоко уже научилась менять ки на всех пальцах разом, но всё ещё недостаточно быстро. У Норико это выходило мгновенно, а Киоко наверняка успели бы отсечь голову раз пять, пока она возится с хитросплетением мелких нитей ки первых фаланг.

Норико говорила, что это должно выходить легко, естественно.

— Никаких мыслей об энергии, просто чувствуй! — Взмах — и на её руке вместо аккуратных ногтей огромные когти.

Киоко скопировала жест — но её ногти едва-едва изменились.

— Почему они у тебя растут, как ты это делаешь?

— Как и крылья, — пояснила Киоко, наблюдая, как ногти правой руки медленно, но верно трансформируются.

— Но крылья у тебя быстро вырастают.

— Я училась растить их, если помнишь, много стражей подряд. И столько же тратила на полёты.

— И столько же могла потратить на всё остальное, если бы была усерднее. Времени у нас в дороге много.

— А сил у меня нет! — возразила Киоко, осматривая пустынный пейзаж. Тогда они продвигались к западному побережью из Ши, и чем дальше шли, тем труднее становился путь: воздух — жарче и плотнее, земли — скуднее и суше.

Но это было тогда. Киоко и правда мало времени уделяла превращениям. А ведь это её основная сила. Едва ли не единственная. Окрепло ли её тело? В таком длительном путешествии — наверняка, но не настолько, чтобы сражаться с самураями. Улучшились ли её навыки владения оружием? Несомненно, но всё ещё недостаточно для боя с воином на равных. Её единственный шанс оказаться полезной — быть той, кем она родилась. Миямото Киоко, дочь Ватацуми, наследница Сердца дракона. Она не воин, не онна-бугэйся, не ёкай и не куноичи. Она не может быть никем иным — лишь собой. И Норико права в том, что именно этот дар ей следует развивать в себе всё свободное время.

Снова взмах рукой — и ногти медленно вытянулись, загибаясь вниз. Всё ещё слишком медленно, но уже гораздо быстрее, чем раньше. Крыльям тоже поначалу требовалось много времени — пока она осознавала, пока управляла процессом, пока держала его в узде собственных мыслей. Но это как ходить: дети долго учатся, взрослые же не задумываются над тем, как переставляют ноги.

Теперь крылья появляются едва ли не сами собой, без усилия воли, лишь искрой желания. Так же будет и с остальными умениями. Нужно просто больше повторений.

— Как успехи? — Норико лениво потянулась и свесила голову с гамака.

— Уже лучше, но всё ещё недостаточно хорошо. — Киоко тряхнула рукой и вернула ногтям привычный вид.

— А обратно легко выходит, — заметила бакэнэко.

— Так всегда, я ведь просто возвращаю ки в её привычный вид. Полностью чужую копировать тоже легко. А вот частично — требует куда больше времени и терпения…

— Прости. — Норико, опершись на руки, соскользнула с гамака, подползла к Киоко и ткнулась носом в щёку, как всегда делала это кошкой. — Я нагрубила, знаю. Я просто волнуюсь за тебя.

— Всё хорошо. — Киоко положила руку ей на голову и привычно почесала, прижимаясь щекой к её носу. — Тем более ты совершенно права. Стоит больше времени уделять упражнениям. Что толку с моих переживаний, если я буду бездействовать?

— Ты не бездействуешь, отдых тоже нужен. Я иногда забываю, что и сама в твоём возрасте была пугливая. Если бы меня отправили в Шинджу в шестнадцать, я бы утопилась в море, только представив, что его надо как-то переплыть, — она усмехнулась и отстранилась. — На тебя свалилось слишком много всего, а ты ещё очень юна. Я порой забываю об этом и могу быть несправедливой. Прости.

Киоко улыбнулась:

— И всё же только ты одна напоминаешь мне о том, что ситуация требует действий, даже когда вокруг обманчиво спокойно. Так что порой, наверное, и неплохо получать такие несправедливые замечания.

— И всё же я постараюсь быть к тебе помягче, — пообещала Норико.

— Не надо. Со мной и так все помягче. Оставайся собой со своими едкими замечаниями. Я уж как-нибудь их переживу, — усмехнулась Киоко.

— Ну если не переживёшь — не переживай, я и тебя вытащу с того света.

* * *

Шаг — и вот он на земле. Не на твёрдой палубе — на настоящей земле. Хотэку наклонился и коснулся почвы. Но стоило ему это сделать — тело тут же повело в сторону, и он едва сумел удержать равновесие.

Выпрямившись, Хотэку постарался сосредоточиться, но вдруг понял, что земля шатается так, словно они не на материк сошли, а перебрались с одного корабля на другой. Хотя на ооми ему точно было легче, чем здесь. Его снова слегка замутило, но, глянув на остальных, Хотэку понял, что такое происходит только с ним. Видимо, морская болезнь вдруг стала земляной болезнью… Он не стал никому говорить. Собрал всю волю и нетвёрдым шагом отправился за остальными, которых Норико уже повела вперёд.

Ноги не слушались, словно он перебрал саке. И вот уже полстражи Норико вела их по портовому городку, а Хотэку до сих пор не мог ни на чём сосредоточить взгляд — снова начинало мутить. А ведь он уже успел забыть об этой части путешествия… Кто же знал, что она вернётся к нему на земле.

Иоши быстро заметил, что Хотэку нехорошо, и, ничего не спрашивая, подошёл и взял под локоть, аккуратно придерживал его и помогал не упасть, когда резко бросало в сторону.

Норико резко остановилась и обернулась:

— Да лети уже, — взмолилась она. — Это земля кицунэ, тут всем плевать, что ты ёкай.

— Она права, — согласился Иоши и помог Хотэку сесть на землю, устраиваясь напротив.

— Если я полечу… — Хотэку пытался дышать, слова давались с трудом. Он откинулся назад, опираясь руками о землю, и вперил взгляд в небо, потому что оно давало чувство хоть какого-то покоя. Небо не шаталось. — Если полечу — замёрзну.

— Милостивая Каннон, и это причина? Глупый птиц, чего раньше не сказал? — Норико подошла и двумя быстрыми движениями располосовала плащ. Затем ещё раз послышался звук рвущейся ткани. — Готово. Только чтобы высвободить крылья, тебе придётся сначала всё же развязать кимоно.

Спина, надёжно укрытая перьями, не почувствовала никаких перемен. Действительно, почему он раньше не подумал… Киоко-хэика уже давно ходила в рваном кимоно, решив эту задачу ещё на корабле. Как-то глупо получилось… А ведь он не казался себе глупым. Но в последнее время все мысли путались и возвращались к ней, соображать получалось не очень… Да всё делать получалось не очень.

А она так ни разу и не воспользовалась лентой. И не заговорила с ним. А он не нашёл в себе сил подойти к ней даже с вопросом о тэнгу. Но рано или поздно придётся поговорить. И наверное, лучшее, что он может сделать сейчас, — это притвориться, что всё по-прежнему. Хотя почему притвориться? В сущности, ведь ничего и не изменилось.

Размышляя, Хотэку успел снять плащ, развязать юкату, высвободить крылья — не без помощи Иоши — и снова одеться. С некоторых пор он скучал по обычным кимоно, которые носили в Иноси, они были не в пример теплее этих пеньковых упрощённых одежд с запада. Хотя с обувью дела обстояли ещё хуже. Кайто-сан дал им какие-то куски не очень свежей ткани неизвестного происхождения, которыми они обматывали ноги, пока были на ооми, но идти в гэта и этих обмотках по грязи было сомнительным удовольствием. Оставалось надеяться, что они отыщут у лисов что-то более пригодное для здешней холодной погоды, хотя пока она казалась ему вообще мало пригодной для жизни.

Он оттолкнулся от земли. Взмах. Второй. Третий. О да, так гораздо легче. Даже несмотря на холодный ветер, задувающий в лицо и под плащ. Ничего, терпимо. Главное, чтобы больше не мутило.

— Полегчало? — крикнула с земли Норико.

— Не то слово! Слушайте, — он бросил взгляд вдаль и вдруг понял, что город — привычные порты, почти такие же, как в Шинджу, и несколько построек из дерева, отдалённо напоминающих минка в Иноси, — заканчивается. Дальше — сплошь деревья, укрытые белым… чем-то белым. — Там сплошь лес.

— Ну да, — крикнула Норико. — А лисы, по-твоему, где живут? Шику — это лес.

— Как Ши?

— Не совсем, увидите. Идём, осталось не так уж далеко.

* * *

Портовый городок — хотя сложно было назвать это городом, скорее небольшое поселение работников и моряков, — был грязным и суетливым. Под ногами всюду хлюпала слякоть, как после дождя. Дороги размыты, а там, где должна зеленеть трава, рыжели высохшие пятачки земли. Так бывало и в Иноси. Киоко хорошо помнила время смерти, потому что не особенно его любила. Всё умирало, чтобы потом дать ростки новой жизни. Акихиро-сэнсэй говорил, что такова природа сущего, но Киоко была бы рада, если бы природа сущего не требовала умирания, если бы можно было круглый год наслаждаться теплом и временем жизни.

Хотя сейчас, побывав в Западной области, где на время смерти пришлась удушающая жара (и она, вероятно, приходится на любое время года в тех краях), Киоко уже не была уверена, что такое постоянство может быть благом. Возможно, есть всё же смысл и в умирании, в обновлении земли и подготовке к новому году, что очертит круг бытия.

Но первое впечатление о Шику не задалось. Никакой красоты, которую она надеялась увидеть. Никакого изящества в этом портовом селении.

А потом перед ними открылся лес, на опушке которого высились хвойные деревья, потому и сейчас, во время смерти, он казался зелёным, пах свежестью и манил жизнью, скрывающейся внутри. После месяцев в западных пустынях и долгих недель мерного покачивания в море сосны, служившие границей владений кицунэ, казались входом в обитель высшего блага, посмертного покоя, на который все надеются при жизни. Здесь ли живёт богиня? По всей вероятности. Где же ещё жить Инари, как не в самом сердце её дома, отданного детям?

Но самым странным, самым невообразимым было другое. То, чего Киоко не видела никогда. То, что она не смогла бы описать в стихах для Аими-сан, потому что не было в её знаниях нужных слов. Высоко над ними, откуда сосновые лапы бросали свою тень на желающих войти, вся зелень была присыпана белой пудрой.

— Киоко-хэика, — Хотэку опустился перед ней и торопливо поклонился. — Вы наверняка захотите полюбоваться на лес сверху. Это невероятно.

Киоко глянула себе за спину — рвать плащ не хотелось. Это у Хотэку спина всегда перьями прикрыта, а ей наверняка будет холодно. Но лететь без плаща…

Тут же послышался треск порванных нитей.

— Ты слишком нерешительная, — буркнула Норико. — Лети, когда ещё ты увидишь заснеженный лес?

Заснеженный…

Красивое слово. Она обернулась на Иоши, тот кивнул:

— Расскажешь, какой он.

Чо закатила глаза. Она вела себя до странного тихо после шторма — почти не высовывалась и мало говорила. Но Киоко это не сильно волновало. Главное, что они выбрались с острова и вот-вот доберутся до цели. А пока… Пока можно и полюбоваться местом, в которое они забрели волей судьбы.

Уже привычно поведя лопатками, она ощутила, как спина отяжелела, и раскинула чёрные крылья — такие же как у Хотэку — в стороны. Несколько взмахов — и Киоко поднялась над верхушками, резко вздохнув не то от холодного воздуха, которым здесь было ещё сложнее дышать из-за порывов ветра, не то от вида, который ей открылся.

Впереди, насколько хватало глаз, высились верхушки елей и сосен, выбеленных, словно кто-то решил сохранить хвою под сахарной посыпкой. А деревья, утратившие листву, выглядели так, словно их ветки обмакнули в белую глазурь.

— Это невероятно, — выдохнула Киоко.

— Норико сказала, это снег.

Снег. Заснеженный лес.

Ей нравились эти новые звучания.

— Какой он на ощупь?

— Не знаю. — Хотэку подлетел к ближайшему дереву и осторожно прикоснулся к снегу. — Холодный.

Киоко не удержалась и последовала за ним. Сначала она тронула белую пудру едва-едва. Снег оказался мягким, но щекотал пальцы мелкой холодной колючкой. А затем Киоко погрузила в него пальцы целиком. Холод обжёг, и руку пришлось быстро выдернуть. На покрасневшей ладони остались маленькие…

— Это снежинки, — подсказал Хотэку, поднося свою ладонь к лицу и всматриваясь внимательнее. — Они такие… странные. Норико говорила, как замёрзшие паутинки, но мне не кажется, что похоже. Таких паутин ни один паук не сплетёт.

Снежинки.

Киоко присмотрелась и подумала, что Хотэку напрочь лишён чувств, раз называет их странными. Снежинки были поистине чудом природы, не меньше. Столь изящные, тонкие формы при таких малых размерах — невообразимо, невероятно. Как можно поверить, что это в самом деле существует? Если бы Норико рассказала ей о снежинках, Киоко вряд ли поверила бы. Такое может существовать лишь в обители богов… А значит, это и есть обитель Инари. Как иначе объяснить нечто столь красивое и изящное, столь тонкое в своей изысканности и при этом в таком большом количестве?

Но вот они, снежинки. Она видит их собственными глазами. Видит, как их тонкие лучики, словно вырезанные неким божеством — Инари ли? — превосходящим в мастерстве всех прочих, исчезают, обращаясь в… воду.

— Ой… — растерялась Киоко, вдруг обнаружив, что её рука, совсем недавно бывшая в снегу, вдруг стала мокрой, а вся красота, всё искусство, которым она любовалась так недолго, — исчезло.

— Да, Норико говорила мне, что снег — это тот же дождь, только твёрдый. Похоже, от тепла тела он снова становится привычным дождём.

— Как удивителен мир… — Киоко подняла взгляд. — Как жаль, что я не могу запечатлеть этот момент как художник, чтобы показать остальным.

— Я порой тоже об этом думаю. Как было бы прекрасно переложить всё, что я вижу с высоты, на бумагу, чтобы показать эти пейзажи тем, кто остаётся внизу.

— Жаль, что не у всех есть крылья.

— Жаль, — согласился Хотэку.

Она вновь посмотрела вдаль — бело-зелёное море из присыпанных снегом сосен и елей, перемежающихся со спящими голыми ветвями. Здесь, наверху, словно замерло само время, словно не существовало ничего. Лишь вечный покой и Сусаноо, завывающий над этим застывшим миром.

Это место было не менее спокойным, чем объятия Иоши, где она пряталась от мира. И так же сильно ей хотелось остаться, спрятаться от этого враждебного мира здесь, в этом бело-зелёном море. Укрывшись снегом, уснуть до тех пор, пока всё не завершится. Никто её не найдёт, ничто её не достанет…

И всё же они заждались. Те, кто последовал за ней, те, кто ждут ответа на вопрос: а что же дальше? Только бы Инари дала этот ответ, только бы не отмахнулась от войны, как это сделал Ватацуми.

Там, где молитвой живут

Норико шла впереди остальных и силилась вспомнить ту самую тропу, которой проходила с Ёширо десять лет назад в сторону моря. Сложности добавляло то, что тогда было время силы, всё зеленело, а сейчас — время смерти, и всё вокруг уныло-одинаковое. Голые стволы, жухлая трава, местами укрытая снегом, и полное отсутствие желания жить. Она терпеть не могла лес в это время года. Точнее, терпеть не могла эту его часть. Дальше — в поселениях кицунэ — было уже поприятнее. Но в диких местах хотелось забиться под дерево и уснуть до времени роста.

— Мы точно не заблудились? — спросила Чо. Уже в четвёртый раз.

— Если я скажу, что заблудились, ты пойдёшь дальше одна? — с надеждой спросила Норико, а затем уверенно добавила: — Тогда мы заблудились.

— Знаешь, если тебе не хватает смелости признать свой провал…

Норико остановилась и обернулась к Чо, сложив руки на груди: хвостом не потрясти, так хоть это.

— Ты правда намерена меня поучать?

— Может быть, — невозмутимо ответила та.

— Мне больше нравилось, когда ты молчала.

— Мне тоже больше нравилось молчать, но остаться навечно в холодном лесу — сомнительное удовольствие.

Спокойствие Чо раздражало больше, чем её вопросы.

— Потому спрошу ещё раз, — продолжила она. — Ты точно не заблудилась?

— Если сомневаешься, тебя никто не держит, — бросила Норико и, развернувшись, уверенно зашагала дальше.

Вообще-то, она не могла сказать, что точно идёт в нужном направлении. Рано или поздно они, конечно, выйдут к какому-то поселению — тропа приведёт. Но Норико нужен был конкретный город, и она надеялась, что всё-таки верно запомнила путь.

— Что это? — настороженно спросил Иоши. Норико проследила за тем, куда он указывал.

— Тории! — воскликнула она, но, сообразив, что вышло слишком радостно, прокашлялась и заговорила уже спокойнее. — Ворота. Такие здесь у каждого поселения и каждого храма. Иногда несколько подряд. Вы их ещё не раз увидите.

— Всё же не заблудилась, — хмыкнула Чо. — Повезло тебе.

— Я знала, куда иду, — оскалилась Норико. Очень захотелось отгрызть Чо хотя бы ухо, но она изо всех сил старалась держать себя в лапах. Нет, в руках.

Ещё одной причиной для злости было то, что Чо постоянно ошивалась вокруг Хотэку. То заговорит с ним, то просто молча рядом идёт, то — немыслимо! — жмётся: ну и холод! Хотэку даже предложил ей свой плащ — но замечание Иоши, что лучше всем мёрзнуть чуть-чуть, чем одному идти в тепле, а другому умереть от переохлаждения, всё же заткнуло куноичи. Норико после этого даже слегка прониклась к Иоши симпатией. Не то чтобы до этого он ей не нравился, но она скорее отдавала ему должное лишь потому, что он нравился Киоко. А сейчас смотрела — и вроде ничего, сносный самурай, можно даже дружить.

— Как долго нам ещё идти? — поравнялась с ней Киоко.

— Меньше коку до города, — прикинула Норико. — И до дома моего приятеля ещё примерно столько же.

— Совсем близко уже. — Киоко поёжилась, подняла руку и попыталась сжать её в кулак, но вышло плохо. — Скорей бы. Кажется, я перестала чувствовать пальцы…

— А я говорила, — вздохнула Норико.

— Не начинай.

— Ты хоть попробуй. Совладать с ки крови проще простого. У тебя голова была Иоши забита. Но сейчас-то ты уже мёрзнешь, самое время.

Киоко покосилась на неё и отстала, пристраиваясь около Иоши. Ну что за глупое создание…

Совсем скоро впереди замаячил Хоно, лисий город, хотя никто, кроме Норико, его не заметил. Всё, что указывало на приближение жилищ кицунэ, — ворота-тории, лёжки под деревьями и устроенные места отдыха на самих деревьях. Чуть глубже можно было найти и беседки-пагоды, но в это время года они наверняка пустовали. Время смерти здесь означало замирание всей жизни на поверхности. Во всяком случае у тех, кто чтил свою богиню.

Сам город был надёжно укрыт от посторонних, и лишь немногие из чужаков знали, где искать вход. Норико ухмыльнулась про себя: для бакэнэко не составляло труда отыскать норы в лисий лабиринт. Именно за это лисы очень не любили горных кошек.

— Нам сюда, — бросила Норико через плечо и юркнула в корни старого бука. Тут же запахло сыростью и землёй, и она вспомнила, как рыла подобный ход для Киоко, чтобы та сбежала из дворца. А ведь не так много времени прошло, но будто в прошлой жизни было.

Но настоящая прошлая жизнь — жизнь до Киоко и Шинджу — сейчас как раз возвращалась, врывалась в память, как непрошеный гость, и будоражила сознание нежелательными картинами давно ушедших лет.

— А как ты, — послышалось приглушённое, перебиваемое вознёй, — а, вот как… — и в лазе показалась голова Чо. Она пролезла внутрь, и следом появился Иоши. Дальше — Киоко, которой Иоши намеревался подать руку, но она то ли не заметила, то ли пожелала сделать вид, что не видит. Последним явился Хотэку.

— О, здесь просторнее, чем я думал. — Он выпрямился во весь рост и осмотрелся.

— Кицунэ любят оставаться людьми, как бы странно это ни звучало, — заметила Норико. — Поэтому в их норах вам будет совершенно удобно. Но идём, это лишь вход. Сам город и его основные улицы дальше.

— Улицы? — переспросила Чо.

Норико постаралась закатить глаза как можно выше. Прекрасный человеческий жест.

— Могла бы ты не придираться к моим словам? Что-то вроде улиц. Нравится больше «тоннели» — пожалуйста, называй как хочешь, только меня не трогай.

— Ты какая-то нервная, — она усмехнулась. Усмехнулась и ещё больше разозлила.

— Она нам точно нужна? — тихо спросила Норико у Киоко, надеясь, что Чо всё слышит.

— Не обращай внимания, — отмахнулась Киоко.

Не обращай, как же. Очень сложно не обращать внимания на занозу, впившуюся в подушечку лапы. Сколько ни притворяйся, что её нет, а ступать больно.

Но, очевидно, эту занозу ещё придётся потерпеть. Поэтому Норико мысленно прихлопнула лапой мошку своей неприязни и повела всех вперёд. Люди во владениях кицунэ… Вряд ли им здесь обрадуются.

* * *

Нет мыслей — нет вопросов.

Нет мыслей — нет сомнений.

Нет мыслей — нет сожалений.

Вдох на счёт четырёх хвостов.

Один. Два. Три. Четыре.

Замереть на счёт семи хвостов.

Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь.

Выдох на счёт девяти хвостов.

Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять.

Каждое тело, подаренное Инари, отпускает жизнь в её руки, подчиняется её силе, служит её воле.

Нет мыслей — нет вопросов.

Нет мыслей — нет сомнений.

Нет мыслей — нет сожалений.

Служение дарит силу.

Служение дарит покой вечности.

Служение — это я.

Ёширо медленно открыл глаза и встретился с пустотой. Никто не изображает Инари, ведь никому не под силу передать её красоту; никто не воображает Инари, ведь никому не под силу вообразить совершенство.

— Благодарю, госпожа.

Он поднялся, отвесил храму низкий поклон, опустил пиалу с дымящейся смесью из кедровых игл и сандаловой пыли и вышел через ворота-тории на Четвёртую улицу. Таких здесь было десять, по числу хвостов богини, и все они расходились от центральной части Хоно в стороны, словно были и хвостами самого города.

Ёширо нравился Шиби-дзи — маленький и непримечательный храм, в котором всё обветшало от времени. Хотя храм в его монастыре Десятого хвоста — Дзюби-дзи — был ничуть не хуже и даже во много раз лучше, ведь там жили десятки осё^[8] и сотни сёкэ^[9], всё же этот самый большой и красивый храм в Хоно ожидаемо редко пустовал. Да и не верил Ёширо, что богине важна эта вычурность, этот размах. Или не хотел верить. Молясь с толпой, он переставал чувствовать себя, свою самость и свою принадлежность богине. Он чувствовал себя опавшим листом клёна в ворохе таких же, снежинкой в огромном сугробе. А очень сложно вверять свою жизнь богине и чувствовать значительность момента, чувствовать слова, которыми молишься, когда не ощущаешь собственной значимости. Если он лишь гниющий листок, зачем его жизнь Инари?

Шиби-дзи подходил ему гораздо лучше. Там он встречался с богиней наедине. Лишь изредка кто-то из стариков присоединялся. Но их духовный наставник, их дайси не одобрял эти перебежки: зачем другие храмы, если есть Дзюби-дзи? Почему бы не молиться там же, где живёшь, там же, где проходишь обучение?

Осё Шиби-дзи, проходя мимо Ёширо, поклонился, приветствуя гостя. Ёширо поклонился в ответ, потом спохватился:

— Погодите, уже? Вы идёте бить в бонсё?

— Всё так, — ухмыльнулся парень. — Опять припозднились?

— Да, да, простите, — Ёширо спешно поклонился и припустил прочь. Опять опаздывает! Вечно с ним так…

Обратившись лисом и схватив одежду в пасть, он быстро добежал до площади, завернул на Десятую улицу и стремглав бросился в её конец — туда, где высились очередные ворота-тории, за которыми начинались владения родного монастыря. Он успел сделать ещё несколько прыжков и уже бежал мимо сада камней, как воздух сотрясся от раската большого колокола, который ознаменовал смену стражи.

Всё-таки опоздал…

— И опять он нарушил правила, — голос дайси раздался за спиной. Как у него только выходит всё время появляться сзади? — Обратись. Не позорь святую землю лисьим обликом.

Ёширо послушно сменил облик и быстро надел на себя кэсу. Часть ткани немного намокла из-за слюны, и тёмное пятно, конечно же, оказалось именно спереди, чтобы опозорить его ещё больше.

Взгляд пожилого дайси уже пробежался по одежде. Он покачал головой — и на Ёширо обрушилось небо. Во всяком случае ему так показалось. Конечно, никто его не бил, но сила дайси заключалась в том, что он мог исцелять и разрушать чужую ки. И хотя Инари приветствует лишь созидание, ничего не стоит с такой силой заставить другого ощутить на себе всю тяжесть стыда за собственных учеников, которые оставляют отпечаток позора на Дзюби-дзи.

И это за пятно! Не могло оно оказаться хотя бы сзади? Увы, принадлежность к соге^[10] не оставляет никаких секретов. Что бы ни случалось с Ёширо за все его два столетия жизни, каждый промах неизменно вылезал наружу, как кицунэ из нор во время роста.

— В зубах таскаешь одежду, словно не наделила тебя богиня руками. Бегаешь на лапах, словно не даны тебе ноги. Лисом являешься в монастырь, словно не даруем мы благодарность госпоже за свой разум и силу говорить.

Ёширо рухнул на колени перед наставником и, смиренно припав к земле, выслушивал всё, что тот обрушивал на его голову. Дайси был прав. Духовный учитель всегда прав. Храм — место человеческой ки кицунэ. Животному началу здесь не место. И пусть кицунэ созданы по обличию и двуличию Инари — она даровала им свободу мысли, даровала им возможность осознать себя в этом мире, даровала жизнь, какой не бывает у зверей. Потому храмы — место разума и силы, место духовного начала, место ки, что создана их богиней по подобию Творца.

— Прошу простить, дайси, — Ёширо не смел поднять ни головы, ни взгляда.

— Что твои просьбы, когда это уже третий раз за последний месяц, — отмахнулся наставник. — Вставай и ступай в кондо^[11].

Ёши поднялся от земли и уточнил:

— Разве сегодня не время кико?

— Как можешь ты работать с ки, когда всё ещё не познал свою суть в мире Инари? Нет, сёкэ, сегодня ты посвятишь эти стражи себе и смирению. Сегодня ты проведёшь эти стражи в медитации, дабы познать дисциплину плоти, что страдает от смятенного ума. Двухвостый лис, осознай, сколь мало ты ещё живёшь в мире, сколь мало ты ещё предан своей богине.

Это было несправедливо. Ёширо считал себя едва ли не самым преданным из всех, кого знал. И в этом монастыре, и во всём городе. Кто ещё проводит столько часов в молитвах? Пусть и в другом храме…

— Ступай в кондо и медитируй до боя бонсё, знаменующего приход лисы.

— Это же глубокая ночь!

— Верно.

— Но когда лису сменит лошадь, придёт пора молитвы!

— Целая стража для сна — великая щедрость! А теперь ступай. Меня заждались.

И дайси пошёл прочь. Ёширо готов был поклясться, что слышал, как он тихо посмеивается над ним, удаляясь.

Но нарушить приказ он бы ни за что не осмелился. Если духовный учитель сказал, что ему нужно медитировать, значит, беспокойный ум Ёширо действительно того требует. Поэтому он послушно засеменил к кондо. Впереди ждали четыре стражи медитаций. Был бы у него один хвост, он ещё подумал бы над тем, чтобы под видом медитации поспать. Но Ёширо слишком много десятилетий провёл в этом монастыре, чтобы понять: не дайси это нужно — ему. Чем больше страж он отдаёт познанию себя, мира и духовности — тем шире раскрывается его ками, тем сильнее становится его ки, тем лучше он чувствует и себя, и всё вокруг.

Войдя в большой кондо, он прошёл прямо в середину — к чему скромность, когда ты один на весь огромный павильон? — и сел, уложив каждую стопу на противоположное бедро. Глаза сами тут же закрылись.

Левая рука легла ладонью вверх внизу живота.

Инари в основе сущего.

Правая — над ней.

Хо в основе жизни.

Большие пальцы соприкоснулись.

Согя в основе веры.

И он тут же почувствовал единение с этим местом, с каждым из сёкэ и осё, с дайси и с богиней. Знак сампо, триединства, всегда давал ему это чувство защищённости, причастности, покоя, открывал новые грани собственной духовности и силы — грани всех сопричастных, всех кицунэ и всего Шику.

Мысли унеслись прочь — и он остался наедине с этим чувством всего и ничего, наполненности и пустоты, силы и слабости.

Вдох тянулся за выдохом, выдох за вдохом. Никаких осознаний здесь быть не могло. Кондо — место для чувств. И он чувствовал. Любовь. Веру. Принятие. Жизнь. Само сущее. Всё, что наполняет мир. Всё, что его опустошает. Всё берётся из ничего и в ничто уходит.

Где-то далеко и вместе с тем совсем близко раздался звон бонсё. Он не слышал его и слышал. Он был вне досягаемости и вместе с тем был самим бонсё. Был куполом с изображением священного лотоса и был бревном сосны, которое ударяло по куполу.

Он был никогда и всегда. Он был тогда, сейчас и потом. Был нигде и везде. Был никем и всем.

И снова сосна погладила лотос — и лотос рассыпался звенящими брызгами света.

Он видел всё и не видел ничего. Он слышал их и не слышал никого.

— Ты уверена, что его можно беспокоить? Не похоже, чтобы он был свободен…

— Я не знаю…

Их было бесконечно много и нисколько. Голоса таяли пылью прошлого и загорались огнями будущего. Он их не знал и знал.

Когда-то.

Сейчас.

Лотос настойчиво звенит и требует вернуться. Сосна бьёт лепестки, приминает, уродует. Недобрые силы проникают в бытие, вырывают сознание, топчут в землю. Ничто не длится вечно. Даже вечность имеет конец.

— Не думал, что увижу тебя вновь, — Ёширо открыл глаза. Перед ним сидела она. Совсем иная, с украденной ки, и всё же как одежда не скроет человека, так и чужие тела не укроют бакэнэко. Ни перед ним. Ни перед согей.

— Правда? — она словно удивилась. — Не думал же ты, что я навечно плыву на остров?

И действительно. Он ведь знал, что она вернётся.

— Тебе нельзя здесь быть. Всем вам, — он осмотрел четыре растерянных лица и снова вернулся к первому — Норико.

— Мы ненадолго, — заверила она. — И даже по вопросам вашей религии.

— Согя не принимает в монастырь женщин, — напомнил Ёширо.

— Надо же, — подала голос другая, стоящая чуть позади. Её прямые тёмные волосы свисали сальными прядями, а юное красивое лицо было покрыто слоем пыли и пятнами грязи. Но это было неважно. Что действительно имело значение — так это глаза. Яркие, цвета моря в ясный день. Откуда у дитя острова такие глаза? — А в Шинджу все мико — женщины.

— Ты привела с собой чужаков, — Ёширо по-прежнему обращался к Норико.

— Как грубо, — вмешалась третья, тоже темноволосая. Они все были с угольными причёсками, языки чёрного огня в рыжем пламени Хоно. Но эта была старше, а лицо её — острее. Нос, подбородок, даже губы — всё было угловатым, всё казалось опасным.

— Нам нужна помощь, — это сказал парень. Сзади — крылья, словно тэнгу спустился с гор. Но у тэнгу нет таких ки. Не человек и не ёкай — кто же тогда? И спокоен, почти как Норико.

А пятый — молчит. И говорить, похоже, не намерен. Но осматривается, нервничает. Кулаки невольно сжимает, желваки ходят… Столько враждебности к миру, столько недоверия.

— Я не стану помогать народу, что губил моих собратьев, — медленно проговорил Ёширо, обводя взглядом всех чужаков. А затем обратился к Норико: — Уведи своих друзей со святой земли. Зря ты привела их в наш город.

— Ну уж нет, — девушка, чей оскал был подобен оскалу самой смерти, дёрнулась вперёд. Слишком поспешная, слишком суетливая, совершенно не думает о том, что творит. Ещё такое юное дитя… Наверное, таким же выглядит Ёширо в глазах дайси. Да и в глазах осё… Юнец, несмышлёный кодзо.

Он качнулся вперёд, пригибая голову, и рука, что уже неслась с танто к его горлу, проскочила над макушкой. Он тут же выставил правую ладонь вперёд, направляя в её основание внутреннюю энергию, и ударил туда, где сплетались все слои ки, где находилось средоточие жизненной силы.

Девушка согнулась пополам и завалилась набок. Наверное, не стоило бить так сильно…

— Она давно напрашивалась, — спокойно сказала Норико, даже не посмотрев на свою спутницу, что силилась сделать вдох, но пока безуспешно. Ничего, ещё чуть-чуть — и отпустит. Какое-то время дышать будет тяжеловато, больно, но, в конце концов, она пыталась его убить, что ему оставалось?.. Нет, всё равно нужно будет отмолить у Инари эту жестокость. Не стоило вкладывать столько силы. Можно было оттолкнуть мягче.

— Ёширо-сан, — девушка с невероятными глазами, стоявшая за Норико, вышла вперёд и поклонилась. — Моё имя — Миямото Киоко.

Это имя было ему знакомо.

— Возможно, вы знаете меня как наследницу рода Миямото, последнюю императрицу Шинджу. А возможно, слышали обо мне как о дочери Ватацуми, наследнице Сердца дракона. Или, быть может, вы ничего обо мне не знаете, потому что вовсе не интересуетесь делами Шинджу и вести о них до вас не долетают.

Что ж, в последнем она была права. Ёширо не интересовался островом и большую часть времени даже не помнил о его существовании. Люди сами сделали себя врагами ёкаев — так с чего бы о них помнить и думать? Но имя он помнил. Имя той, ради кого когда-то помог Норико связаться с ногицунэ.

— Всё так, — согласился он. — Я мало знаю о вашем острове. А о вас — лишь имя и связь с бакэнэко. И ничего больше не желаю знать. Всё, чего я прошу, — покинуть святую землю чужой для вас страны. Вы прибыли сюда, как я успел понять, с просьбой, быть может, мольбой о помощи. И в этой нужде, в желании получить необходимое вы на первом же шагу нарушаете все нормы приличия, все правила страны, в которую и без того посмели заявиться без приглашения.

Киоко-хэика не выглядела смущённой. Её лицо вовсе ничего не выражало — она бесстрастно ожидала продолжения. Что ж, он продолжит.

— В Шику женщинам не место в монастыре, как людям с Шинджу не место в Хоно. Поэтому я повторю: покиньте нашу землю, иначе, как это ни прискорбно, мне придётся вас проводить. А я всё же предпочитаю мирные решения.

Императрица глубоко поклонилась:

— Я прошу прощения за столь грубое нарушение правил. К моему стыду, я не знала о них ничего, но это, без сомнений, не служит мне оправданием. Мы немедленно покинем землю этого монастыря. И благодарю вас за терпение, Ёширо-сан.

Она выпрямилась и обратилась к остальным:

— Помогите Чо. Непохоже, что она сумеет идти самостоятельно.

— Но, Киоко! — Норико явно такое решение пришлось не по вкусу. — Мы так долго добирались сюда!

— Норико, мы выходим, — просто повторила она.

И Норико подчинилась. Если до этого у Ёширо и могли быть сомнения в принадлежности госпожи Киоко к роду Миямото, то теперь их не осталось. Истинная правительница. На его памяти Норико до сего дня заставили подчиниться лишь однажды, и это была богиня Каннон.

* * *

— Ну и что это было? — воскликнула Норико, стоило им выйти за храмовые тории. — Мы столько месяцев потратили на этот путь, чтобы покорно отступить сейчас?

— Норико, — обернулась к ней Киоко. — Что бы сделал мой отец, если бы во дворец заявились ёкаи с просьбой и потребовали принять их?

Норико осеклась. Выгнать их было бы высшей степенью милосердия. Но скорее казнили бы и ёкаев, что нарушили священное правило не входить в ворота дворца, и стражников, которые их впустили.

— Ну, знаешь, здесь же не было охраны, — попыталась оправдаться она.

— Зачем кицунэ охрана там, где нет врагов?

— Ну так и сами виноваты, что не предусмотрели! Знают же, что ногицунэ пересекают море.

— И каждый раз привозят новых людей? Вот уж сомневаюсь.

— Да плевать, — подала голос Чо, которой, судя по всему, стало легче. Во всяком случае, она дышала и сумела подняться на ноги. — Делать-то что будем?

— Ждать, — сказала Киоко.

— А чего мы будем ждать? — тихо и осторожно уточнил у неё Иоши.

— Ждать, когда приятель Норико выйдет за пределы монастыря. И быть может, мы сумеем вымолить у него прощение и получить хотя бы долю расположения в надежде на то, что это окажется достаточным, чтобы узнать, где искать Инари.

— Я с ним поговорю, — буркнула Норико. Ей не нравилось это чувство. Неприятное. Вина? Совершенно не нравилось. Хотелось поскорее от него избавиться.

— Ты уже поговорила, — зло бросила Чо. — Киоко-хэика, давайте не будем больше доверять этой кошке важных поручений.

— Ты сама виновата, что полезла на сёкэ с оружием, — оскалилась Норико. — Ты не смотри, что это монастырь. Они совсем не такие, как мико из Шинджу.

— И ты могла бы об этом предупредить!

— Вообще-то, — вмешалась Киоко, — было бы славно ни на кого не нападать. Тем более когда нам нужен просто ответ на вопрос.

— Обитель дарующей жизнь находится в самом сердце Шику.

Никто не заметил, как у ворот тории появился кицунэ. Он стоял там в поклоне, сложив ладони на уровне груди.

Киоко тут же поклонилась ему в ответ, перенимая жест. Ёширо выпрямился и продолжил:

— Там, где река Яцуки берёт своё начало. Там, где разлилось озеро Созо. Её обитель скрыта за водопадом, и она не любит принимать непрошеных гостей. Кицунэ, что сторожат тот вход, столь долго служат, что у многих из них уже выросли девять хвостов. Даже осё не осмелятся ступить на землю богини. Отчего же вы решили, что вам такое под силу?

— Вы потому решили открыть нам эту тайну? — спросила Киоко. — Верите, что чужакам всё равно не пройти к богине?

— Инари не терпит вторжений и любит порядок. У всего есть правила, и эти правила следует соблюдать. Вы одним своим появлением нарушили сразу несколько.

— И всё же нам придётся испытать судьбу. — Киоко вновь поклонилась и, развернувшись, приказала: — Отправляемся к Созо.

— Прошу прощения, — заговорил Хотэку, — Ёширо-сан, не подскажете, где можно достать карту?

— Она вам ни к чему, — улыбнулся тот, — река протекает немного западнее Хоно, вы быстро к ней выйдете, Норико знает этот путь. А как выйдете — дальше двигайтесь по ней в южном направлении.

— Сразу бы так, — проворчала Норико и уже пошла прочь, но Чо её остановила:

— Нет уж. Он пойдёт с нами.

Все посмотрели на неё с недоумением, и лишь Киоко — с интересом.

— Не пойду, — возразил Ёширо.

— Пойдёшь-пойдёшь, — бросила она ему и повернулась к Киоко: — Киоко-хэика, если всё так, нам нужен ёкай, нужен кицунэ, который нас приведёт к богине. Представитель их… что это, братство хвостов?

— Согя. Представитель соги, — рыкнул он.

— Неважно. В общем, кто-то из этих ребят нам идеально подойдёт. Это ведь храм поклонения Инари?

— Монастырь, — снова поправил Ёширо. — Это монастырь.

— Но есть же на вашей территории храм? И поклоняетесь вы Инари.

На это кицунэ только громко засопел. Меньше всего на свете Норико хотела делать то, что сделала дальше, и всё же она подошла к Киоко и тихо сказала ей:

— Чо права.

От этого признания аж зубы свело.

— Я разделяю ваши мысли, — признала Киоко, — однако мы и так потревожили Ёширо-сана больше необходимого, проявили неуважение, войдя туда, где нам не место. И я не думаю, что разжигать неприязнь к нам, пытаясь заставить Ёширо-сана подчиниться и сопроводить нас, — здравая мысль. Вот если бы Ёширо-сан сам этого желал — другое дело.

Ёширо, услышав это, громко фыркнул.

— Если бы Ёширо-сан сам желал сопроводить нас в пути к несравненной богине Инари, — продолжила Киоко, — если бы он желал увидеть её воочию хотя бы раз, если бы это сулило ему исполнение самой заветной мечты или — даже больше — мечты, о которой никто и помыслить не смеет…

Чего-чего, а такой подлости она от Киоко совсем не ждала. Сыграть на тайных желаниях молодого кицунэ… Хотя в мастерстве ей бы поупражняться, совсем уж прямо выходит. При дворе бы наверняка высмеяли такие попытки. Сомнительно, что лис купится на подобное.

— Если бы для сёкэ этот путь был столь же желанным, что и для нас, — продолжала Киоко, и Норико заметила, как из безучастного лицо кицунэ становилось всё более задумчивым, — а в конце его ждала награда столь невообразимая, что и мысль о ней кажется невыносимой…

Она сделала паузу, посмотрела на Ёширо и, не дожидаясь, пока он что-то скажет, сменила свою маску на равнодушную и бросила:

— Увы, для Ёширо-сана предпочтительнее молиться в храме вдали от богини, чем испытать счастье узреть её собственными глазами. Мы не должны его в этом винить. Разве сами мы не молим богов, не пытаясь спуститься в Рюгу-Дзё или вознестись к Аматэрасу? Это слишком смелое предприятие, и мы не можем требовать от Ёширо-сана такой преданности богине и такой страсти к ней, что породила бы нужную для путешествия отвагу.

Вот и попался лис, как лосось в рыболовные сети, — удивлённо отметила Норико. Как бы неуклюже Киоко ни пыталась хитрить, а всё же глаза Ёширо уже зажглись предвкушением, и пальцы подрагивали в нетерпении. Он уже наверняка в красках представлял себе и обитель Инари, и саму богиню. И уже видел, как будет хвастать этим перед всеми лисами их соги.

* * *

Он обернулся на монастырь. Что бы сказал дайси? Что Ёширо слишком много о себе возомнил. Сказал бы о гордыне, что прорастает сомнениями, невероятными, почти непристойными желаниями. Увидеть богиню? Никому это не удавалось. Их дело — молиться, благодаря за ту ки, какой она их одарила, и развивать её, укрепляя тело и дух во славу Инари. Никто даже не помышляет о встрече с ней.

Тем слаще кажется возможность.

Киоко-хэика — наследница рода Миямото. А значит, ещё больше дочь Инари, чем он её сын. Если богиня и примет кого-то, то её. Выходит, это действительно возможность, какой не было ни у кого, даже у семихвостого дайси, что несёт бремя жизни восьмой век.

Ёширо колебался. Мысли, суетливые и противоречивые, никак не укладывались в голове, не хотели давать решения. Всё кричало, что это неправильно. Жизнь потому и приносит страдание, что живущие подвластны своим желаниям. Дисциплина ума учит искоренять их, не желать и не ждать. Ценить жизнь как есть.

Но желание видеть богиню могло бы стать страданием, если бы оставалось невозможным. А сейчас… Если есть хотя бы один шанс из мириад провалов, разве не стоит этот шанс попытки?

Голос духовного учителя в голове взывал к смирению, дисциплине, хо — к законам бытия. Следуй хо, дабы познать мир и покой, познать любовь и силу.

Но если Инари примет чужаков, примет свою дочь, как сможет он жить, зная, что упустил эту возможность? Попытки смириться с подобным станут тяжелейшим испытанием, куда более болезненным, чем смирение с провалом, если он всё же рискнёт.

— Мы пойдём вдвоём, — заговорил Ёширо. — Лишь я и Киоко-хэика.

— Ни за что, — возмутился человек, который молчал в монастыре. Голос грубый, злой и… тревожный. Не хочет её оставлять, не доверяет.

— Инари не принимает никого. Чем больше вас, тем меньше шанс попасть в её обитель. Но Киоко-хэика её дочь. А я — сын и преданный послушник. Все остальные…

— Она не пойдёт одна, — отрезал тот, и рука его дёрнулась к поясу, хотя оружия там не было.

— Воин Шинджу? — спросил Ёширо.

— Император, — отозвалась Киоко.

— Как непочтительно с моей стороны, прошу прощения, — Ёширо поклонился перед императором искренне, отдавая своё уважение чужому правителю.

— Полагаю, вы дайси своей страны, её духовное средоточие, а вы, — он обернулся к Киоко, — есть её жизнь и власть.

Норико прыснула. Он резко обернулся к ней и увидел, как она поджимает губы, пытаясь сдержать смех.

— Я сказал что-то не то?

— В Шинджу сейчас сложные времена, — пояснила Киоко-хэика, — власть узурпировал сёгун, и в моей империи осталось мало духовного. Военный совет полагает, что я мертва. Как и император. Потому мы здесь.

— Мертвы? Как…

— Сейчас не это важно. Пока нас не ищут, у нас есть время, чтобы просить помощи Инари и заручиться союзниками, прежде чем возвратиться и вернуть себе трон. Так что сейчас мы не власть и не духовное начало. Мы лишь беглецы, что ищут поддержки в своём намерении вернуть Шинджу мир и порядок, при котором люди и ёкаи смогут жить в согласии.

— Если кто-то придёт в обитель Инари и вынудит её уйти, он от этого не станет нашим богом и не лишит её власти над нами, — улыбнулся Ёширо. — Вы, Киоко-хэика, остаётесь властью Шинджу, даже если кто-то решил, что сумел забрать это право себе. Кровь предков и самих богов не отнять. Что до вас, — он повернулся к императору, — мне неведомо, как всё устроено в Шинджу, но здесь, в Шику, женщины есть власть и закон. Они служат лесу и городам, и всё здесь подчиняется их воле. Мы же, мужчины, служим богине и женщинам, и мужья наших правительниц становятся настоятелями монастырей, где обучаются такие, как я, чтобы нести мир, покой и вымаливать благосклонность богини. Вот почему я назвал вас дайси вашей страны.

— Ёширо, — Норико едва не смеялась. Было видно, что ей это стоит больших усилий. — Ёширо, хватит, прошу. Это у вас богиня Инари определила прекрасное место женщинам в мире, в Шинджу всё немного иначе.

— Но женщины всюду дают жизнь, это простая истина, — не понял Ёширо. — Не хочешь же ты сказать, что в Шинджу детей вынашивают мужчины?

— Мне всё больше здесь нравится, — Чо-сан заинтересованно осмотрелась по сторонам. И чего она смотрит — здесь сплошь стены, улица до монастыря длинная и пустынная, голый тоннель без развилок и перекрёстков.

— Вынашивают женщины, и потому власть у мужчин, — пояснила Киоко-хэика. — Я бы не стала императрицей, если бы мой отец успел оставить наследника-сына.

— Но ведь это в вас пробудился дар! Это ведь к вам Каннон отправила Норико!

— И всё же я женщина. Женщины даруют жизнь, остальное — мужские заботы.

— Значит, мужчины взяли на себя все остальные обязательства, а женщины занимаются тем, что растят новое поколение?

— Обучением занимаются тоже мужчины, — насмешливо отозвалась Норико.

— Тогда, быть может, вы выступаете в роли советников и определяете путь развития общества? — не сдавался Ёширо.

Бакэнэко усмехнулась:

— Этим тоже занимаются мужчины.

Но Ёширо это не показалось забавным:

— Погодите, чем же занимаются женщины?

Киоко-хэика не смутилась и тут же ответила:

— Искусством. Танцы, живопись, каллиграфия, музыка…

— Да-а-а, этим занимаются женщины во дворце, — перебила Чо-сан.

Какая смелая девица — перебить императрицу! Но Киоко-хэика промолчала и сама с интересом повернулась к девушке.

— Женщины же в городах и деревнях либо работают наравне с мужчинами, либо взваливают на себя весь быт. При этом они лишены всех тех свобод, что имеют мужчины, — продолжала Чо-сан. — Вы не увидите выпивающую женщину в идзакае после трудного дня уборки урожая во время жизни, потому что она бежит готовить ужин себе и супругу, который обязательно развлекается где-то ещё. Не увидите ни музицирующих женщин, ни рисующих, если они не продают своё искусство — разве что ночью украдкой, пока все спят и есть немного времени на себя. И притом никогда не увидите мужчин, что бегали бы вдоль рыночных рядов в поисках нужных бобов или пасты, которую любит супруга, — её рот искривился в горькой усмешке. — Потому что неважно, что она любит, — готовит всегда она, и так, чтобы супруг был доволен. Ведь если он будет недоволен — плохо будет всем, — с каждым словом в её голосе становилось всё больше яда, всё больше злости, отравляющей речь. — И мать на следующий день пойдёт работать избитая, а дочь будет прятать синяки за длинными рукавами юката, всё время помня о том, что нельзя поднимать руки слишком высоко.

Чо-сан тяжело дышала и смотрела с такой ненавистью, словно всё это сделал с ней Ёширо. Но он принимал эту ненависть. Если всё так, как она говорит, — нетрудно понять эти чувства.

— Вот как живут женщины в Шинджу, — подытожила она, и её взгляд потух, словно погасили свечу.

— Похоже, — медленно протянул Ёширо, — вы хотя и из одной страны, а совсем из разных миров…

— В нашем мире много жестокости, — согласилась Киоко-хэика. — Разной. Несправедливой и совершенно лишённой смысла. Потому мне так важно вернуть трон.

— И вы верите, что сможете изменить ваш мир?

— Я верю, что смогу положить начало переменам к лучшему.

— Это достойная цель, — Ёширо низко поклонился, отдавая дань уважения императрице. — Я проведу вас к Инари. Но, как и сказал, одну. Императору и остальным, к сожалению, придётся дождаться вас здесь. У меня есть дом, оставшийся от матери. Я там редко бываю, но, надеюсь, он станет достаточным убежищем на несколько недель ожидания.

— Несколько недель! — воскликнул император. — Киоко, ты не можешь на это согласиться.

— Я принимаю условия, — просто сказала Киоко-хэика.

Кулаки её супруга снова сжались, как тогда, в кондо. Сколько злости… Вот кому не помешало бы пожить в монастыре.

А может…

— В Дзюби-дзи принимают путников, — сказал Ёширо. — Если вы желаете, мужчины могут остаться здесь, а женщины — в доме.

— Желаем, — в один голос ответили Норико и Чо.

— Я… — парень с крыльями замялся. Сомневается, оно и ясно. — Меня восхитил ваш удар, было бы интересно посетить ваши тренировки.

— Ненасилие наша основа, — предупредил Ёширо. — Мы не сражаемся. Всё, что мы здесь делаем, — познаём доступные грани собственных ки.

Взгляд императора изменился, его злость поутихла и уступила место заинтересованности.

— Самураев — воинов в Шинджу, — пояснил Хотэку, — готовят совершенно иначе. Мы учимся сражаться оружием.

— Нам не нужно оружие, — улыбнулся Ёширо. — У нас есть сякухати.

На лице Хотэку отразилось замешательство.

— Флейта?

— Флейта, — Ёширо улыбнулся шире, вспоминая свои первые недели, даже месяцы в Дзюби-дзи. Этим парням придётся нелегко. Он-то был юнцом, который знал, куда идёт, и был готов ко всему. А эти совершенно не подозревают, что их ждёт.

— Решено, — подытожила Норико. — Вы двое — в монастырь, мы с Чо… — тут она замялась. Соседство с этой девушкой, судя по всему, радости ей не доставляло — странно, потому что в своей наглости они были почти одинаковы. — Мы с Чо — в дом. Только скажи, где он.

— Не торопитесь, мы ещё пробудем в городе несколько дней, — предупредил Ёширо. — Придём к Инари ближе к началу времени роста, она будет в лучшем расположении духа. Время смерти — время отдыха богини. Боюсь, можем разгневать, побеспокоив слишком рано. Если придём к завершению её отдыха — полагаю, это немного увеличит наши шансы. Или хотя бы не сведёт их к нулю.

— Благодарю, — Киоко-хэика поклонилась, и Ёширо ответил на этот поклон. Ему нравилось, что она, в отличие от первого раза, уже складывала руки у груди, принимая правила их мира. — Ваша помощь и благосклонность — большая честь для всех нас.

Тут уж Ёширо приложил все усилия, чтобы сдержать свою усмешку. Норико точно не считала его помощь благосклонностью — скорее данностью. Император был вовсе не рад, что ему не позволяют следовать за супругой. Хотя после всего, что Ёширо услышал, он опасался, как бы тот не решил применить насилие, чтобы отправиться с ними. Единственное, что, вероятно, могло ему помешать, — неодобрение Киоко-хэики. То, как он смотрел на неё… Она была его Инари, его богиней. Он бы ни за что не захотел её разочаровать.

— Сейчас мне нужно вернуться в монастырь, — спохватился Ёширо. Стража, которая оставалась ему для сна, беспощадно уходила. Сколько от неё осталось? Коку, два? — Мы здесь живём по строгому расписанию, так что забудьте о вольностях, которые до этого себе позволяли. Пройдитесь пока по городу. Норико, покажи здесь всё нашим гостям. А я присоединюсь к вам после рассвета на поверхности, когда бонсё ознаменует приход стражи тануки.

Он ещё раз поклонился — как много поклонов для одной ночи! — и прошёл через тории, возвращаясь на территорию монастыря. Скоро молитва, а после ему придётся как-то объяснить свой уход осё и оставить им на попечение двух чужаков. Ему хотелось верить, что он творит благо. Быть может, император найдёт здесь собственный путь — в сторону от злости, что поедает его изнутри.

Но предстоящий поход… Эту затею вряд ли кто-то одобрит.

* * *

— Норико, — Хотэку отозвал её в сторону, и сердце Норико ухнуло куда-то вниз. Что он хочет, зачем зовёт? Неужели им всё-таки придётся говорить о той ленте? Она её так и не смогла вплести… Пыталась сама подвязать волосы — но получалось так криво, что лучше уж без неё. — Прости, что я так… Но они же выберут без нас еду на завтрак?

— Если нет, просто стащу у кого-нибудь рыбу, — отмахнулась Норико.

— В этом теле будет трудновато. — Он с сомнением осмотрел её с головы до ног, и ей это… понравилось?

Да что с ней не так?

— Ты меня недооцениваешь, — она усмехнулась и обнажила клыки, пытаясь совладать с внутренней дрожью от догадок, о чём он хотел поговорить. Только бы не о цветах, только бы не о цветах… Переживаний добавляло и то, что сам Хотэку выглядел взволнованным.

— Что ты знаешь о тэнгу? — выпалил он.

О. О… Этого вопроса Норико никак не ожидала. О тэнгу она знала мало. Почти ничего. Хотя они тоже были своего рода соседями бакэнэко, жителями гор. Но жили западнее, на вершине Ториямы — горы, к которой кошки старались не подходить.

— Тэнгу — отшельники, — ответила Норико, — нам мало что о них известно. А почему ты спрашиваешь?

Хотэку приподнял одну бровь и теперь смотрел выжидательно.

— Что? Я должна сама догадаться?

— Норико, ты никогда не задумывалась, почему я один такой ёкай на весь остров? — спросил он в ответ.

Она не задумывалась. Птиц и птиц, какая разница, откуда такой взялся. Но сейчас, когда он спросил…

— Нет же, — она осмотрела его с сомнением. — Ты совсем на них не похож.

— А какие они?

— Мерзкие, — скривилась Норико.

— Но разве ты не называла меня мерзким птицем?

— Ты мерзкий иначе! Совсем по-другому. Тэнгу заносчивые, считают себя лучше других и редко, очень редко спускаются со своей горы. От них так и несёт презрением.

— Вот как?

— Что это ты ухмыляешься? Намекаешь на меня? Да я только Чо презираю. Не такая уж и заносчивая. У меня даже друзья есть, между прочим!

— А у них, значит, нет?

— Друзья других видов, — поправилась Норико. — А тэнгу и слова лишнего никому, кроме своих, не скажут.

— Ёширо-сан сказал, что у них есть крылья.

— Есть, — согласилась Норико. — Но они не особенно похожи на людей. Не так, как ты.

— И всё же у них есть крылья, — повторил Хотэку.

— И что? Они же другие. Мало ли у кого ещё есть крылья.

— И у кого же?

Ёми тебя побери, а ведь действительно… Норико не знала больше ёкаев с крыльями. Небо принадлежало птицам и тэнгу, а значит…

— Ты хочешь с этим разобраться, да?

— Не знаю. — Он поджал губы и задумался. — Я всю жизнь пытался отыскать своё место, ты ведь понимаешь?

— Ты и нашёл, разве нет?

— Не знаю, — повторил он. — Мне не даёт покоя моя инаковость. Я всё равно всюду чужак. Хотелось бы просто узнать своё прошлое. Узнать, каково это — иметь представление о своей родине, своих настоящих родителях, своих первых годах жизни…

Норико никогда не задумывалась над тем, что Хотэку не знает своего раннего прошлого. У него нет историй о первых неуклюжих шагах, нет историй о первом лепете, похожем на настоящее слово. У Норико всё это было, и она мечтала порой навсегда это забыть. Но при всей ненависти к тому, насколько нелепым котёнком она была, вовсе не знать своего раннего детства казалось… жестоким. У каждого должны быть позорные истории младенчества.

— Ладно. — Она запрокинула голову и хорошенько обдумала то, что собирается сказать. Да, так будет правильно. Определённо. Она пожалеет об этом примерно бесконечно много раз, но по-другому она теперь поступить не может. — Пойдём к Торияме.

— Куда? — не понял Хотэку.

— К Торияме. Горе тэнгу. Поднимемся к ним, поспрашиваем. Но ты не радуйся раньше времени, скорее всего, мы ничегошеньки не узнаем. И будь готов к тому, что это высокомерные сукины дети.

— Ты уверена, что хочешь пойти?

— Уверена, что держалась бы от них подальше всю свою жизнь, как делала до этого. Но ещё уверена, что каждый заслуживает узнать, кто он такой. Мне сложно представить, каково не быть похожим на всех. Не считаю это чем-то ужасным — я вот рада быть вдали от своих, — но знать родню всё же бывает полезно. Пойдём, надо сказать Киоко.

Она развернулась и пошла к лоткам, у которых застряли все остальные.

— Что, прямо сейчас? — Хотэку заторопился следом.

— А чего ждать? До Ториямы путь неблизкий, даже если я кошкой туда побегу. А если вот так пешком пойдём, то и вовсе несколько месяцев понадобится.

— Куда пойдёте? — удивилась Киоко, видимо услышав последние слова.

— Искать родню Хотэку, — пояснила Норико.

— У тебя есть родня? — удивилась Чо.

Норико закатила глаза:

— У всех есть родня.

— Да, но я думала…

— Я не знал своих настоящих родителей, — сказал Хотэку. — Так что мы пойдём к тэнгу.

— Тэнгу? — удивился Иоши. — Я что, в монастыре один останусь?

Об этом Норико не подумала. Хотя чего ей думать-то? Пусть сам думает.

— Я бы с радостью остался, — с сожалением сказал Хотэку. — Это кажется очень интересным. И всё же желание узнать хоть что-то о своих родителях слишком велико.

— Конечно, я понимаю. Мне отправиться с вами? Тэнгу опасны? Может потребоваться помощь.

— Нужно, чтобы кто-то присмотрел за этой куноичи, — буркнула Норико. — Мало ли что она натворит, пока нас всех здесь не будет?

— Если Первейший будет в закрытом монастыре, он тоже вряд ли сумеет мне помочь. — Чо откусила корень лотоса и скривилась, бросив его на землю и вытерев руки о юкату. — Гадость.

Парень, что продавал корешки, гневно посмотрел на неё, но успокоился, когда увидел протянутую Хотэку монету.

И откуда у птица столько денег?

— Ах да. — Он достал связку из десяти монет. Десяти, подумать только! И протянул её Иоши. — Вот, я немного заработал у Кайто-сана на корабле и ещё чуть-чуть, пока мы шли… В общем, этого должно хватить вам с Чо, пока мы отсутствуем.

— Хотэку, — Иоши принял монеты, но смотрел на них с недоверием, — это половина моего жалования на службе у сёгуна. Столько невозможно заработать, убирая мусор с улиц и помогая кайсо. Ты кого-то ограбил?

— Всё было отдано добровольно, — улыбнулся он.

— И ведь не врёшь…

Птиц ухмыльнулся. Нет, не врал. Но по поводу заработка сомневалась и Норико. Хотя какая разница? Достал денег — и ладно. Ей было бы плевать, даже если бы птиц их стащил у кого-нибудь прямо из рукава.

— Слушай, нам тоже деньги в пути понадобятся, — проворчала она.

— Я ведь не всё отдал, — невозмутимо ответил Хотэку.

Иоши открыл рот. Закрыл. Снова открыл.

— Да расслабься, — махнула рукой Норико. — Может, некоторых вещей лучше не знать.

Тот согласно кивнул:

— Пожалуй.

Киоко тем временем набрала корней лотоса, охапку каких-то ещё корешков, сушёных листьев, маринованных водорослей и…

— Каннон милостивая, это что, натто? Киоко, ты же ненавидишь натто!

— Нам долго идти. — У парня по соседству она взяла ещё и корзинку и сложила все покупки туда. — И я не уверена, что у нас будет время и место, чтобы варить сырые бобы. Да и желание, честно говоря, тоже. А после всех месяцев, что мы были в пути, эта еда уже не кажется такой отвратительной.

— Да уж. Фу. Кстати, Хотэку, нам нужна рыба.

— Я возьму.

— Бери разную! Тут всюду только лосось, но где-то же должна и другая продаваться, что в Шинджу ловят.

— Я найду, — пообещал он и скрылся среди рядов.

— Вам не кажется, что здесь как-то многовато покупателей? — отметила Чо. — Сейчас ведь ночь…

— Именно поэтому здесь и много покупателей, мы среди кицунэ, — ответила Норико, изображая раздражение. Лишь изображая, потому что быть умнее Чо было приятно.

— И что? — не поняла она. Сегодня прямо льстит ей!

— Киоко, ты слышала? — усмехнулась Норико, но никто ей не ответил. Она посмотрела в сторону, но Киоко там уже не было. Как и Иоши. Опять смылись куда-то… Впрочем, их можно понять. Расстаться на несколько недель — та ещё неприятность для юных влюблённых сердец.

— Так ты ответишь? — спросила Чо.

— Лисы — ночные животные, — вздохнув, пояснила Норико.

— Мы не лисы! — возразил парень за прилавком.

— Точно, кицунэ, прошу прощения, — улыбнулась Норико своей самой милой улыбкой и так искренне, как смогла, но тот всё равно насупился. Ссориться с кицунэ сейчас было бы весьма некстати, у них и так шаткое положение. Хотя она всё равно уходит, а здесь останется только Чо…

— Слушай, может, мне с вами пойти? — вдруг предложила куноичи.

Норико показалось, что она ослышалась.

— Извини, ты что-то сказала?

— Говорю, может, с вами пойти?

«А может, тебе в Ёми сходить?» — подумала Норико, но вслух спросила только:

— Зачем?

— Вдруг понадобится помощь? Да и что мне здесь делать? — Она оглянулась на продавца-кицунэ и отошла подальше к стене, вставая в тени между двумя торо, свет которых не доходил до маленького участка, оставляя слепую зону в несколько сяку. Норико невольно последовала за ней. — Город небольшой и закрытый, я остаюсь одна, вы все при деле. Я хочу развлечений, — она ухмыльнулась. — И я вижу отличные перспективы для развлечения в пути.

Норико тут же вспомнила её ладонь на щеке Хотэку в ту ночь, когда они дошли до деревни поэта. Ну уж нет.

— Найди себе кого-нибудь здесь и развлекайся сколько влезет, — зло бросила она.

— Слушай, я понимаю, что не образец добродетели, и всё же откуда в тебе столько ненависти ко мне?

— А в тебе?

— Думаешь, я тебя ненавижу? — она засмеялась. — Погоди, ты правда считаешь, что я ненавижу тебя?

Тут уже Норико смутилась:

— А нет?

— Да за что?

Она попыталась вспомнить и…

— Ну, знаешь, ты нас похитила. И была агрессивной.

— Я делала что должна. И сделала бы это ещё раз.

— Насмехаться надо мной тоже должна?

— Ты очень милая, когда злишься, — Чо улыбнулась.

Да она и сейчас это делает — злит её!

— Ты намеренно меня выводишь из себя.

— Не буду отрицать, это очень приятно.

— Я тебе сейчас горло вскрою, — сердито зашипела Норико.

— Поиграем, кто быстрее? — в её руке сверкнул танто, но улыбка так и не сошла с губ.

— Тебе это нравится, — покачала головой Норико.

— А тебе разве нет? Доставай коготки, поиграем.

Дразнится. И ведь хорошо дразнится! Норико уже готова была пойти на поводу, но Чо резко спрятала кинжал и приняла невозмутимый вид.

— Вот вы где, — раздался сзади голос Хотэку. Норико обернулась и увидела у него в руках аж две корзины, набитые вяленой рыбой. Разной! Она понятия не имела, как они все называются, но слюни уже потекли.

— Ух ты. А… Погоди, — она вдруг поняла, что сам-то он рыбу не ест. — Ты себе что-нибудь взял?

— За меня не переживай, я умею жить в лесу.

— И питаться древесной корой? Ну ты хоть корешков возьми. Я думаю, всё съестное снаружи кицунэ уже собрали. А если не они, то ногицунэ — точно. Многие из них живут на поверхности, так что там большая конкуренция.

Хотэку задумался, затем кивнул:

— Ты права. — Поставил корзинки у её ног и снова ушёл к прилавкам.

— Так что, может, всё-таки я с вами? — заговорила Чо.

— Что тебе так неймётся? — Норико присела и стала перебирать рыбу, обнюхивая разные куски.

— Здесь нечего делать.

В середине корзинки нашлась какая-то плоская рыба, которая, судя по всему, жила с глазами на одну сторону. Она была не вяленой — сушёной — и, кажется, довольно солёной. Запах от неё был что надо.

— Здесь достаточно развлечений. И много кицунэ, которым ты будешь интересна, — сказала Норико, давясь слюной. Съесть сейчас или оставить на потом? — Можешь поближе познакомиться с жителями монастыря, они всегда такому рады.

— Что, правда? — в голосе Чо слышалось недоверие.

Норико выпустила два когтя — на большом и указательном пальцах, расковыряла рыбу и оторвала себе небольшой кусочек.

— Ага, — бросив рыбу в корзинку, она отправила кусочек в рот и прищурилась от удовольствия. — М-м-м… — Отличная.

— Никогда бы не подумала, — задумчиво протянула Чо.

— А? — Норико вернулась в реальность, убрала когти, облизала пальцы и поднялась. — Что ты говорила?

— Говорю, никогда бы не подумала, что жители монастырей умеют развлекаться.

— Инари — богиня плодородия, дарующая жизнь, — пожала плечами Норико. — Так что пытаться зародить новую жизнь — благое дело.

— Ну уж нет, — Чо выставила ладони перед собой, — обойдёмся без новых жизней.

— Не переживай, это условность. Окропить семенем землю тоже благое дело. Во славу урожая, так сказать, — Норико усмехнулась.

— А это уже интереснее.

— Ага, так что развлекайся. Не уверена по поводу осё, но и зачем тебе эти старики? А вот из сёкэ выбирай кого хочешь.

— И Ёширо? — прищурилась куноичи.

— Почему нет? Только он ведь уходит.

— Так ведь через пару дней.

— Тогда вперёд, — Норико ухмыльнулась.

Ладно, может, эта бабочка не так уж плоха. Может, они даже смогут смириться с существованием друг друга.

— Всё, — Хотэку снова подошёл слишком тихо и незаметно.

Норико и так скучала по своим ушам и носу, а ещё по своей скорости на четырёх лапах, но подобные моменты и вовсе лишали смысла пребывание в человеческом теле. Она постаралась напомнить себе, что кицунэ здесь очень не любят её. Не стоит им видеть чёрную кошку в Хоно, иначе из города будет гораздо сложнее выбраться.

— Я взял ещё два мешка. Кстати, смотри, какие у них тут удобные есть, на плечи надеваются. И очень лёгкие! А мы с седельными сумками так и шли всю дорогу.

Он опустился перед корзинками и начал набивать пустую сумку рыбой.

— О, ты уже попробовала, — заметил он.

— Ага, она отличная, — улыбнулась Норико.

— Я рад. — Хотэку взглянул на неё лишь на долю мгновения, но Норико стало почему-то не по себе от этого взгляда и улыбки. Хотелось пошутить, чтобы выйти из этого неясного состояния, но она никак не могла придумать шутку — все слова будто вылетели из головы.

— Готово. — Он встал и надел обе сумки через голову. Выглядело действительно удобно. — Можем идти.

— Сейчас? — удивилась Чо.

— Ну да, — ответила вместо Хотэку Норико. — А чего ждать?

— Как думаешь, нам нужно с ними попрощаться? — Хотэку смотрел в сторону переулка. Там, в темноте узкого тоннеля, виднелись два силуэта.

— Точно нужно, — кивнула Норико. — Но, может, чуть позже?

— Да, пожалуй, — согласился Хотэку.

— Они правда так любят друг друга? — задумчиво протянула Чо.

— Сама ведь знаешь, как оно в таком возрасте, — улыбнулась Норико.

— Не-а, — отозвалась куноичи, и Норико недоумённо посмотрела на неё. — Что?

— Ты никогда не влюблялась?

— Меня выгнали из дома в четырнадцать, а после я воспитывалась у старого травника. В кого я там могла влюбиться?

— А остальные в деревне? — Норико не верилось в это. Разве не все влюбляются в подростковом возрасте? Даже она совершала эту глупость.

— Ну… Была один человек, — призналась Чо. — Но я бы назвала это скорее увлечением. Думаешь, это плохо?

— Может, оно даже к лучшему…

— Не знаю. Иногда смотрю на таких — влюблённых — и думаю, что что-то упускаю.

— Не думай, — посоветовал Хотэку. Норико с интересом повернулась в его сторону. — Если рядом с тобой нет того, кто вызывает романтические чувства, значит, оно тебе и не нужно. Во всяком случае, сейчас.

— Но разве наши правители не полюбили друг друга, ничего друг о друге при этом не зная?

Норико хмыкнула:

— Именно так и было. Увы, в Иноси нет места для любви, в которой сначала можно узнать, а лишь затем выбрать. Эти дети принадлежали друг другу с самого рождения.

— Очень странно.

— Будет ещё страннее, если они услышат наш разговор, — тихо сказал Хотэку; и Норико увидела, что Иоши с Киоко уже шли им навстречу.

— Да уж, обсуждать личную жизнь императора и императрицы… — усмехнулась она. — Казнить на месте, какие там разбирательства.

— Ш-ш-ш, — шикнула Чо.

— Если мы будем молча смотреть на них, это ещё менее естественно, — возразила Норико.

— Так как тебе камбала? — спросил Хотэку громче.

— Камбала?

— Та рыба, которую ты попробовала. Продавец мне сказал, что она именно так называется.

— О, восхитительная. Честно говоря, лучшее, что мне доводилось есть. Очень интересно, какой она будет на вкус, если я обращусь обратно…

— Ты по-разному чувствуешь вкусы? — в голосе Чо послышалось восхищение. Наверное, только послышалось…

Норико кивнула.

— Как вы? — спросила подошедшая Киоко.

— Готовы к походу, — Хотэку похлопал по набитым сумкам.

— Уже пойдёте?

— А ты хочешь, чтобы я задер-р-ржалась? — Норико положила ей голову на плечо и боднула.

Только бы с этой девочкой ничего не стряслось в пути.

— Мы ведь и сами через несколько дней уходим, так что не стоит. Хотэку-сэмпай, надеюсь, вы отыщете то, что желаете там найти.

— Благодарю, госпожа, — он поклонился. — Тогда пойдём? — Это было обращено уже к Норико.

— Зайдём только к монастырю. Ёширо скоро должен освободиться, хочу сказать ему пару слов.

— Норико, пожалуйста, будь с ним мягкосердечна, — попросила Киоко. — Он оказал нам большую честь, его помощь неоценима.

— Пара слов, обещаю, — отмахнулась она и, поколебавшись несколько мгновений, всё же обняла Киоко. — Будь осторожна.

— И ты, Норико, — Киоко обняла её крепче. — Если умрёшь, я тоже умру, понятно?

Глаза предательски намокли. Да уж, это маленькое путешествие в Шинджу сделало её немыслимо чувствительной.

— Не умрёшь, тебе ещё империю спасать, — просипела Норико.

— Вот и не спасу, будет на твоей совести, — всхлипнула в ответ Киоко.

— У меня нет совести.

— Зато сердце есть.

Они замолчали. Норико изо всех сил сдерживала слёзы. А Киоко даже не пыталась, уже вовсю рыдая в её волосы, что сильно осложняло дело.

Сглотнув ком в горле, Норико тихо призналась:

— Я буду скучать.

— И я, — выдавила сквозь слёзы Киоко.

— Киоко, прошу, я сейчас тоже заплачу, — всхлипнула Норико. — Ты меня позоришь.

Та усмехнулась и отпустила ей. Норико рукавом утёрла её мокрое лицо и покачала головой:

— Императрица, как же так?

— Правда, будь осторожна, Норико.

— Я постараюсь. — И она правда решила постараться. Бакэнэко не боятся смерти. Но теперь она боялась оставлять эту девочку, к которой когда-то отправилась за Драконье море.

Киоко улыбнулась сквозь слёзы, и Норико улыбнулась в ответ:

— Скоро встретимся. Даже заметить не успеешь, как время пройдёт.

— Замечу, — возразила Киоко. — Каждый миг замечу. Но ничего. Я уже научилась ждать.

И разойдутся пути

Дзюби-дзи был куда больше, чем Иоши показалось при первом посещении монастыря. Его территория была огромна, и каждый павильон поражал своими размерами. Наверное, вся его площадь могла бы легко сравниться с дворцом в Иноси, а ведь это даже не самый большой монастырь в Шику, если верить Ёширо.

— Сначала вы побеседуете с господином Хадзиме, — говорил кицунэ, пока вёл его мимо сада камней. — Он очень доброжелательный осё, не переживайте.

— Я не переживаю.

— Хорошо, а то я переживаю.

Иоши посмотрел на своего провожатого — тот действительно тревожился и нервно теребил складки своей одежды.

— Почему?

— А?

— Почему переживаете?

— Обычно у нас рады принять новых желающих стать сёкэ, благое дело. Но вы чужеземец, поэтому могут возникнуть некоторые… сложности.

— Почему вы так не любите людей? — спросил Иоши. Его с самого начала заботил этот вопрос. Хотя он не заметил слишком явной неприязни — на рынке их опасались, и лишь немногие обслуживали Киоко с той же охотой, что и прочих покупателей. — Я понимаю, сейчас на острове не лучшие времена, но о трудностях в Шинджу здесь не особенно известно.

— Это длится со времён войны, — пояснил Ёширо. — Но вы не переживайте, принципы нашей веры строятся на любви, а ненасилие — основной закон. Наши двери, как и сердца, открыты каждому, кто готов открыться Инари.

Это звучало как заученная из свитков приветственная фраза. У самураев тоже такие были. Много речей о чести, доблести, праведности. Пока всё очень похоже. Быть может, ему здесь даже понравится. А если нет — так и ладно, всегда можно просто уйти. Если честь позволит…

— Мы пришли. — Ёширо провёл его в павильон на краю сада камней. Всюду горели торо, всюду мерцал мягкий свет. Он уже почти привык, что в этом мире время отмеряет бонсё, а Аматэрасу можно увидеть, лишь выбравшись наружу.

Вдоль стен павильона в несколько рядов стояли свечи, так что Иоши невольно восхитился: кто-то ведь следит за сотнями огоньков… Но, в отличие от храмов Шинджу, где голова Ватацуми с жемчужиной в пасти была главным символом верности дракону и основным украшением, здесь не было ничего, кроме свечей. Голые стены, голый пол, никаких изображений. Он помнил, что так было и в зале, где Ёширо медитировал, но для медитаций ничего не нужно. А где же лик Инари, на который они молятся?

— У вас всё иначе? — спросил Ёширо. Похоже, Иоши чем-то выдал своё недоумение.

— Наши храмы невелики, — признал он, — но богато украшены резными статуями, живописью и цветами. Здесь же так много места, но оно пустует. Лишь свечи горят.

— Свечи — это мы, — голос бесцветный, сухой и неторопливый, как само время смерти, раздался сзади. Иоши обернулся, ожидая увидеть старца, но вопреки ожиданиям в павильон вошёл молодой высокий мужчина. Волосы у него были рыжие, как у Ёширо, но длинные и с красноватым оттенком.

Ёширо поклонился:

— Приветствую, Хадзиме-сэнсэй.

Иоши сложил руки у груди и повторил поклон. Сэнсэй ответил на него, а затем продолжил:

— Каждый огонёк — житель монастыря. Мы зажигаем свечу, чтобы ознаменовать начало его пути к богине. И гасим, если этот путь окончен.

Это Иоши слегка озадачило.

— У этого пути есть завершение? — уточнил он.

— Лишь у тех, кто не готов остаться и продолжить служение. И у тех, чья ками возвращается к Инари, вверяется её воле.

— И часто случается так, что кто-то не готов остаться?

— Чаще всего именно так и случается, — серьёзно сказал сэнсэй. — Служение богине требует самоотвержения — мы не питаем иллюзий, что принадлежим себе, не ищем воли, какую ищут за стенами этого монастыря, и отрекаемся от желаний, что закрывают разум от истины.

— Хотите сказать, вы познали истину? Истину бытия, что скрыта ото всех смертных? — Иоши уже был готов развернуться и уйти. Поначалу могло показаться, что монастырь очень похож на школу сёгуна: служение во славу императору или служение во славу Инари — он мог бы переложить их учение на свой лад, на собственные убеждения. Но они не просто учатся — они отрекаются от всего мира ради… истины? Истина никому не доступна. Осознание сущего равняло бы кицунэ с божеством.

Но осё невозмутимо пояснил:

— Мы не можем понять истину, но это не значит, что мы не должны стремиться к пониманию. Большинство видит малую часть мира и довольствуется этим знанием, что порождает злость, обиды, боль, ненависть и страдания. Мы избрали иной путь — путь служения и единения, путь прозрения. Мы не ведаем истины, но мы познаём глубины себя и те глубины мира, что нам доступны, те, в которые многие предпочитают не заглядывать. Я вижу, что вы здесь. Но значит ли это, что вы готовы оставить свою мирскую жизнь за нашими тории и вверить себя в руки богини? Готовы ли вы забыть, кто вы есть, и занять место среди сёкэ?

Забыть, кто он есть? Оставить мирскую жизнь? Нет, он не был готов. Иоши бросил полный недоумения взгляд на Ёширо, но тот лишь кивнул: не переживайте, всё хорошо. Иоши так не казалось.

— Знаете ли вы, кто я? — он решил зайти издалека. Быть может, так сэнсэй поймёт, что отречься от жизни Иоши просто не может. Он — император. Да, бывший и в некотором роде мёртвый, но, как хотелось верить, и будущий.

— Это не имеет значения, — осё казался совершенно безучастным. За всё время беседы он не проявил ни единого чувства, даже заинтересованности. Весь его вид свидетельствовал о том, что для него нет никакой разницы, готов Иоши или нет.

«Оставайся или уходи — мне всё равно». Вот что говорило его тело.

— Если вы решаете снять свои одежды, чтобы облачиться в кэсу, становится совершенно неважно, кем вы были, — пояснил Хадзиме-сэнсэй. — Здесь вы сёкэ. Всё, что было до, теряет своё значение, потому что с этого времени ваша жизнь в руках Инари.

— А если я захочу уйти?

Недоверие росло. Оставаться здесь навечно Иоши точно не собирался, а осё говорил так, словно вся прочая жизнь вовсе перестаёт существовать.

— Мы погасим свечу, — просто ответил сэнсэй.

Это всё прояснило.

— Тогда я готов.

* * *

Когда Иоши выдали кэсу и провели в павильон Сна, чтобы он мог переодеться, Ёширо, превозмогая нервную дрожь, обратился к осё:

— Хадзиме-сэнсэй, остаток последнего месяца и часть нового я буду за пределами монастыря.

Он решил не просить — говорить. Дело-то решённое. Что бы ему ни сказали, он пойдёт, а значит, и дозволения спрашивать нечестно.

— Вот как, — тихо сказал учитель. — Куда же ведёт тебя твоя ками?

— К озеру Созо.

— Увидеть пробуждение природы близ обители богини? Помнишь ли ты, что следует за желаниями?

— Желания есть причина страданий.

— Молился ли ты богине, прося избавить тебя от желания? Очищал ли свой разум медитацией с сякухати?

— Сэнсэй, — Ёширо склонил голову перед учителем, — от всех ли желаний нужно избавляться? Если оно мне доступно, почему я должен его искоренять?

— Где же твой второй хвост, Ёширо? Где мудрость, полученная веком жизни? Мы отдаляемся от духовной жизни, когда бежим за желаниями в мирской суете. Из чего растёт твоё стремление к Созо? Не из гордыни ли, не из любопытства ли? Утолишь желание — подкормишь почву, зерно укоренится.

Ёширо это знал. Он готовился к этому разговору и множество раз проговаривал ответ, который всё объяснял.

— Ко мне обратились за помощью, — сказал Ёширо.

— Люди.

— Мы ведь ценим всё живое, а их тоже создала Инари.

— И потому мы приняли твоего друга в Дзюби-дзи, приняли в согю, — согласился сэнсэй.

— Шинджу сейчас обитель насилия и зла. И эти люди хотят низвергнуть это насилие. Они верят, что путь к Созо поможет им.

— Вот как.

— И я согласился им помочь, ведь мы избираем путь ненасилия не только исключая действия, но и исключая бездействие, когда можем помочь. Простит ли Инари, если я не отвечу на просьбу?

— Гости твои — свергнутые император и императрица, — это был не вопрос. Хадзиме-сэнсэй знал. Но откуда? — И хотят они не просто к Созо. Не просто увидеть, как водопад низвергается из него, обращаясь в реку, как возрождается природа после времени смерти. Нет, они желают узреть богиню, они надеются получить её помощь и её благословение.

— Как вы…

— Ты забыл, сколько у меня хвостов, Ёширо. Я живу много дольше тебя. Я повидал многих сёкэ, что искали пути к Инари. Я повидал и многих осё, что сдавались своей гордыне. Ты же помнишь историю нашего дайси? Не нынешнего, а того, что был за два дайси до него. Помнишь, чем закончился его путь?

— Он прыгнул в Созо и разбился, упав с водопада, — ответил Ёширо.

— У него было девять хвостов, но отчего-то он решил, что стал достоин узреть богиню. Гордыня — слабость и порок, перед которым порой слабеют старейшие и мудрейшие из кицунэ. Он отправился к озеру, но стражи не пустили его, как не пускают никого. Тогда он дни и ночи стоял у водопада и молился. А когда и это оказалось бесполезным — он отчаялся. Его желание привело его к такому страданию, таким стенаниям его ками, что он обратился в лиса, бросился на стражника и перегрыз ему горло.

— А затем поднялся к озеру, чтобы разбиться в водопаде.

— Верно.

— Учитель, я знаю, что желание видеть богиню губительно. И знаю, что этот поход, вероятно, обернётся ничем. И всё же Киоко-хэика — дочь рода Миямото. Разве могу я отказать в помощи? Пусть лучше мы дойдём, встретим стражников и уйдём ни с чем, чем я откажу той, что желает искоренить зло. Как знать, быть может именно Киоко-хэика, императрица с Сердцем дракона, всё же достойна встретить богиню.

— Надежда, — покачал головой учитель. — То же, что и желание. Но ты не спрашивал моего дозволения, а значит, уже принял решение покинуть согю.

— Но я ухожу не навсегда! — возразил Ёширо. — Дзюби-дзи — мой дом. Другого у меня нет.

— Ты покидаешь дом, Ёширо, следуя за недостижимым. Покидаешь его с надеждой и желанием. Мы не знаем, чем обернётся твой путь, но твой огонь погаснет. В день, когда ты привёл к нам нового брата, ты лишил нас себя. И мы примем это решение, ведь Инари даровала нам свободу выбирать, и мы не вольны забирать эту свободу у тебя. Твоё решение прийти к нам было добровольным, и таким же добровольным стало решение уйти. Отправляйся в павильон Сна, собери свои вещи и готовься в путь. Твоя подушка перейдёт новому жителю Дзюби-дзи.

— Да, сэнсэй, — Ёширо смиренно поклонился, но сам смирения не чувствовал. Его выгнали, отлучили от монастыря. За то лишь, что он согласился помочь, за то, что не отвернулся от просящего. Разве это честно, разве справедливо? Больше века он служил Дзюби-дзи, служил своей соге и служил своей богине. И что теперь? Его свече больше не место среди остальных.

Он пошёл в павильон Сна, как было велено, и увидел там императора, который, казалось, напрочь запутался в ткани. Он посмотрел на него совершенно беспомощно, но, увидев лицо Ёширо, вдруг нахмурился.

— Что-то случилось?

— Мою свечу гасят, — признался Ёширо. Не хотелось, но лгать на территории монастыря он бы ни за что не осмелился. Да и вне его оставался честным, насколько мог.

— И что не так? Вы ведь уходите.

«Что не так»? Всё. Абсолютно всё. Он больше не будет носить кэсу и не сможет назвать себя сёкэ. Он в один миг из послушника стал никем, а в этом монастыре была вся его жизнь, которой он теперь лишался.

— Я всю жизнь жил, понимая, что за моей спиной стоит согя. Что бы ни случилось — за моей спиной сотни братьев, и мы вместе, едины, семья, — он говорил и слышал тоску в собственном голосе. — А теперь одно решение — и семья от меня отвернулась. Ступай, мы не держим. Но и ждать тебя здесь не будем. Вот что не так. Я выброшен, как ненужный фука-гуцу. — Он опустился на пол и вперил взгляд в свою деревянную подушку, у которой были сложены его немногочисленные одежды.

— Ненужный кто? — император опустился рядом.

— Фука-гуцу, обувь такая тёплая… Да какая разница? Вы меня слышите? — Ёширо старался возмущаться не громко. Его злость и обида тоже страдание, порождённое желанием. Не хотелось, чтобы кто-то слышал… Хотя всех наверняка уже собирали в павильоне Служения — там, где вот-вот новый сёкэ сменит Ёширо в стане соги. От этой мысли сделалось ещё горше, и он тихо добавил: — Я больше не сёкэ. Я никто.

— Глупость, — бросил император.

Ёширо поднял на него глаза, не веря своим ушам.

— Глупость?

— Глупость, — повторил тот. — Я проходил обучение в Шинджу, и хотя оно не было духовным, но мы, самураи, тоже как братья, семья. Даже если каждый потом служит разному господину, все учатся защищать сёгуна, императора и Шинджу, защищать покой жителей острова. У нас есть кодекс, правила, честь. Мы все обучаемся в условиях жёсткой дисциплины — полагаю, как и вы.

Ёширо кивнул — всё так. Только самураи, судя по всему, проповедовали насилие, пока они проповедуют мир.

— Я больше не служу императору.

— Вы и есть император.

— Был им. Однако я не служу сёгуну, которому был предан всю свою жизнь и благословения которого искал каждый год этой жизни, каждый день, каждую стражу. Я больше не в числе тех преданных самураев, что остались в Шинджу служить своему господину. Не в числе своих братьев.

— Но они предали вас. В вашем случае быть одиночкой вовсе не порок.

— Нет же, — он покачал головой и попытался поправить кэса, надетую поверх коломо^[12] совершенно неправильно. — Никто меня не предавал. Я для них умер. Для всех умер.

Осознав свою беспомощность, он оставил попытки разобраться в том, как должна быть закреплена ткань, и, опустив руки, посмотрел на Ёширо.

— Кому служить, когда император мёртв? Лишь новому императору. Но стал ли я в этой оторванности от своей семьи… — он на мгновение запнулся. — Стал ли я вдали от Иноси никем? Я — всё ещё я. Весь мой прожитый опыт, все мои знания остаются со мной. Моя ками здесь, а моя ки… Пусть она и не принадлежит мне всецело, но всё ещё в моей власти, — он усмехнулся. — Куда бы мы ни шли, мы остаёмся собой. И вы, Ёширо-сан, всё ещё сёкэ, даже если согя так не считает.

И вот чужак, полный гнева, ненависти и противоречий, внезапно предстал перед Ёширо совершенно иным. Увидел в нём то, чего сам Ёширо не видел.

— Вы мудрый человек, — он встал и поклонился, выражая свою благодарность. — Пусть ваши слова и не уняли мою боль, но они облегчили её настолько, что она перестала застилать мой разум. Мне будет о чём подумать в дороге. А теперь позвольте и мне вам помочь.

Будущий сёкэ поднялся и послушно снял кэса, позволяя Ёширо надеть её как следует.

— И позвольте поинтересоваться: что значит — ваша ки вам не принадлежит?

* * *

Собравшихся было так много, что они заняли весь павильон Служения, словно он и был рассчитан ровно на такое количество жителей Дзюби-дзи. Осё и сёкэ сидели на коленях ровными рядами, припав лбами к земле. Иоши отметил, что, похоже, все монахи здесь носят длинные волосы, в то время как ученики стрижены. Но у всех волосы пламенеют. У кого-то желтее, у кого-то темнее и даже почти коричневым, но так или иначе все они — рыжий огонь, и языки этого огня образуют общее пламя всей соги.

Иоши тоже сидел на коленях, но прямо. Ладони его покоились на бёдрах, а взгляд блуждал по собравшимся. Рядом с ним так же сидел Ёширо-сан, а за ними стоял самый старый из кицунэ — семихвостый дайси этого монастыря, духовный учитель.

— Сей ночью, — провозгласил дайси, голос которого был на удивление крепок и низким эхом потёк над рыжими головами, — мы вынуждены проститься с нашим братом Ёширо.

Все головы поднялись.

— Мы принимаем твой выбор, — раскатилось по павильону.

Дайси зашёл со стороны и встал рядом с Ёширо-саном, повернувшись к нему лицом. В его руках ярко горела свеча, которой суждено было погаснуть.

— Поднимись, брат Ёширо, — сказал дайси, и Ёширо-сан поднялся. — Мы принимаем твой выбор, — повторил он общий возглас. — Как только погаснет огонь — Дзюби-дзи перестанет быть твоим домом и твоей обителью, как хо перестанет быть для тебя законом, как согя перестанет быть твоей семьёй.

Ёширо-сан колебался. Все осё и все сёкэ сотнями глаз следили за каждым его вдохом, ожидая того самого выдоха. Решающего. Он обернулся на Иоши, и тот кивнул, как кивнул ему Ёширо-сан, когда они стояли на этом же месте и говорили с Хадзиме-сэнсэем.

Кицунэ посмотрел на дайси: лицо того ничего не выражало. Ни надежд, ни сожалений. Притом оно вовсе не казалось маской, какие носили в Шинджу, скрывая свои чувства за бесстрастностью. Нет, это была не маска, это был покой. Дайси действительно принимал выбор Ёширо-сана, позволяя ему идти своим путём. Без осуждений и сомнений.

Кицунэ сделал вдох.

Выдох.

Огонь погас. И дым тонкой струйкой взмыл к потолку.

— Отныне, бывший брат и сёгэ, ты Ёширо-сан. Всё ещё сын Инари и всегда желанный гость в этом доме. Где бы ни пролегал твой путь — пусть он полнится миром и светом.

— Миром и светом! — вторили ему остальные.

— Благодарю, — поклонился Ёширо. — Пусть я покидаю Дзюби-дзи и согю, всё же это место и это братство навеки в моём уме, моей памяти и моём сердце.

— Храни тебя Инари, — дайси поклонился в ответ.

— Храни Инари Ёширо-сана, — повторили остальные и припали лбами к полу. Иоши тоже сказал и тоже склонился в этой молитве. Благосклонность богини не помешает в предстоящем кицунэ пути. Иоши не видел, но услышал, как Ёширо-сан опускается на колени и так же припадает к полу.

Зазвенел бонсё, знаменуя уход одного из братьев. Ёширо-сан получил свою свободу, и Иоши почувствовал, как внутри царапнулось тревожное предчувствие. Настал его черёд.

Он выпрямился вслед за кицунэ и сидел недвижимый, дожидаясь, когда дайси вновь заговорит.

— Сей ночью, — дайси вновь стоял за спиной, как и в начале церемонии, — мы приветствуем нашего нового брата Иоши.

И головы всех в павильоне вновь поднялись:

— Согя принимает Иоши.

Руки покрылись мурашками. Не то от тревоги и волнения, не то от нахлынувшего чувства причастности. Подобное же происходило, когда Иоши принимали в школу сёгуна. Чувство присоединения к чему-то значимому, великому будоражило.

Дайси обошёл его и встал справа.

— Повернись, брат Иоши.

Иоши подчинился: поднялся и повернулся к духовному учителю. В одной его руке была новая, ещё не знавшая пламени свеча, в другой — горящая ярким огнём.

— Согя принимает тебя, — улыбнулся дайси, и в этой улыбке было столько обещания поддержки, столько доброты, что сердце Иоши наполнилось теплом до краёв, готовое разорваться от избытка умиротворяющего покоя.

Безопасность.

Вот почему они отдают свои жизни в служение, хотя ни за что не сражаются. Вот почему они избирают этот путь. Безопасность. Принятие.

Любовь.

Все они получают здесь любовь, которую не нужно заслуживать. Достаточно просто быть.

— Возьми мою свечу, — дайси протянул ему горящую. — И зажги собственный огонь!

Иоши послушно принял свечу и поднёс горящий фитиль к той, что осталась в руках учителя. Пламя перекинулось так, словно только этого и ждало.

— Теперь ты сёкэ, — сказал дайси. — И мы приветствуем тебя дома.

— Приветствуем, — вторил ему павильон.

— Благодарю, — Иоши не смог сдержать улыбку и поклонился, сложив руки у груди.

— Храни Инари сёгэ Иоши, — провозгласил дайси и, отойдя, поставил свечи к прочим.

— Храни Инари Иоши, — повторили остальные и припали к полу.

Иоши опустился на колени и склонился. Вот и всё. Теперь он — часть соги. Было ли это верным решением? Как знать. Единственное, что было ему любопытно до этой стражи, — как Ёширо-сан сумел вложить столько силы в удар. Да так, что выглядело это, словно он не прикладывал никаких усилий. Лишь желая раскрыть эти секреты, он согласился на жизнь в монастыре. Но сейчас, видя это единство, эту любовь, которая окружала каждого из соги, он подумал, что, возможно, не так уж плохо примкнуть к тем, кто проявляет столько добра.

* * *

Дом Ёширо-сана обладал на удивление массой преимуществ для Чо. Во-первых, находился на окраине, что позволяло оставаться в тени сколько угодно. Во-вторых, располагался в отдельной пещере довольно внушительных размеров, так что прохожих здесь не бывало. На поверхности о такой роскоши и мечтать не приходилось, а здесь — уединяйся, сколько ками угодно.

К тому же на его территории, помимо основного здания, было ещё несколько открытых павильонов, а за домом — скрытый лаз на поверхность. Ёширо-сан сказал, что такие здесь есть почти у каждого, но что-то Чо сомневалась, что в действительности каждый из кицунэ может позволить себе подобную роскошь и что у каждого за жилищем нет ещё дюжины чужих домов.

Кроме того, у Ёширо-сана были очень удобная мебель с большими и тёплыми одеялами и настолько же удобными подушками. Чем они набиты, Чо не разобралась, да и не особенно интересовалась. Она проспала несколько страж кряду (как потом выяснилось — целых шесть) и была безмерно этим довольна. Тело приятно ныло, получившее наконец возможность как следует отдохнуть после долгой дороги и качки.

— Есть кто? — послышалось снаружи, когда она заливала горячей водой найденные сухие ароматные веточки.

— Я здесь, — крикнула она. — Ёширо-сан?

Он показался в проёме — дверей в этом доме, кроме входных, не было.

— М-м-м, — кицунэ потянул носом и улыбнулся. — Малина. Если добавить немного мяты, будет совсем прекрасно.

— Я нашла только это, — растерялась Чо. В Шинджу ничего подобного не заваривали. Пока она жила в Южной области, в их доме пили лишь ячменный напиток. На Западе у лекаря выбор был побольше, но растения он собирал со всех доступных и почти недоступных уголков и выменивал у путников и торговцев в городе, поэтому заваривать что-то просто так строго запрещалось.

Ёширо-сан прошёл мимо Чо и протянул руку к резной части деревянной тумбы. Подцепив её снизу, он вытянул эту панель вперёд, и она оказалась ящиком, наполненным всевозможными мешочками.

— О-о-о… — протянула Чо, не в силах подобрать других слов.

— В этом ящике травы. В других найдёте рыбу, коренья, сушёные ягоды.

Он раскрыл один из мешочков и добавил немного мяты в кюсу^[13]. Вернув его на место и закрыв ящик, Ёширо-сан прошёл к дальней стене и опустился на пол.

— А вот здесь погреб, — потянул за верёвку, которую Чо до этого не замечала, — и часть пола послушно поднялась.

На западе Шинджу погреб не закрывался, это была просто дыра в земле… Впрочем, на западе у них и деревянного пола не было. Вот на юге был, да. Но там не было погреба. Во всяком случае, не в доме Чо.

— Здесь овощные заготовки, маринованные корнеплоды и бобы. Будете брать — выбирайте небольшие бочонки. То, что в больших, — для праздников. — Он опустил крышку погреба и, достав с настенной полки две пиалы, подошёл к столику, у которого Чо сидела, слушала и не понимала, как ей воспринимать изобилие, в котором она так внезапно оказалась. — А, ещё специи, — спохватился он, но, подумав, вставать не стал. — В ящике пониже того, что с травами. И в нём же ступка для измельчения.

Чо только кивнула, пытаясь усвоить услышанное. Кицунэ взял кюсу и начал разливать напиток по пиалам. Спокойно, неторопливо. Чо заметила, что все его движения были такими — размеренными. В чём-то он был очень похож на Ишу-сана: никакой суеты, лишь размеренность и плавность. И так же, как у Иши-сана, от каждого его движения веяло уверенностью. Только Иша-сан был уже стариком, а старикам это свойственно. Ёширо-сан же — обладатель совсем юного лица, не тронутого временем. Так посмотришь — и не старше императора. Разве не должен он быть суетливым, как шиноби из её деревни, болтливым, немного несносным?

— Ёширо-сан, — обратилась она.

— Ёширо, — поправил он и, немного жмурясь, сделал глоток. Совсем небольшой — пробуя, смакуя. — Ни к чему эти формальности, раз уж ты в моём доме.

Он довольно улыбнулся: похоже, напиток получился как надо.

— Ёширо, — послушно поправилась Чо. — Можно узнать, сколько тебе лет?

Он наклонил голову и внимательно посмотрел на неё. Чо поднесла пиалу к губам.

— Едва-едва больше века. Всего два хвоста.

Чо подавилась тем небольшим глотком, который как раз совершала, и чуть не пролила чай. Мучаясь от приступа кашля, она всё же сумела опустить пиалу и прикрыть рот рукавом. Ну вот, не хватало ещё заплевать этот красивый дом.

— Задержи дыхание, — спокойно сказал Ёширо.

Чо продолжала кашлять.

— Задержи на мгновение, чтобы сделать спокойный вдох. Я знаю, это непросто, но попытайся сделать вдох так глубоко, как сможешь, и затем покашлять всем тем воздухом, что сумеешь набрать. Сильный кашель поможет.

Чо честно попыталась. Но вдох тут же прервался кашлем.

— Выдохнуть, задержать дыхание на миг — и вдохнуть, — повторил Ёширо.

Чо послушно выдохнула — в горле вдруг перестало так саднить. Кашель всё ещё душил, но уже терпимо, позволяя сделать медленный непрерывный вдох. И, набрав полную грудь воздуха, она как следует кашлянула и почувствовала, как что-то мокрое поднялось изнутри с этим воздухом и дышать стало гораздо легче.

Покашляв ещё несколько раз, она наконец выпрямилась и, утерев позорные слёзы, сдавленно сказала:

— Благодарю. И прошу прощения.

Дожили. Она разговаривает как Киоко-хэика. Куда делась куноичи Чо, которая готова была прирезать этого лиса при первой встрече?

— Пустяки, не за что извиняться, — он улыбнулся, и Чо улыбнулась в ответ. А потом вспомнила, из-за чего подавилась.

— Больше века! — вскрикнула она. — Это же целая вечность!

— О, это для нас совсем немного. Не все, конечно, доживают до девятого хвоста, однако ж и такие есть. Я пока только встал на свой путь.

Вековой юнец. Чего ещё она не знает о ёкаях?

— Прожить сотни лет… Значит ли это, что есть среди кицунэ те, что застали войну?

— Стражники при Инари, — тут же ответил Ёширо.

— Старые кицунэ работают стражниками?

— Девятихвостые, не старые. Старыми кицунэ могут стать и с семью хвостами, и с пятью, и даже с тремя. Старость порождается умом, а не временем.

Чо перестала что-либо понимать.

— То есть вы не стареете?

— Стареем, — терпеливо пояснил Ёширо, — когда устаём жить, когда насытились этим миром, когда не хотим продолжать. За пределами монастыря кицунэ стареют быстрее — этот мир поглощает, увлекает, но так же быстро и выжигает. Они гонятся за своими желаниями, достигают, гонятся за новыми. А затем — устают. Теряются в этой погоне, теряются в смысле сущего, и тогда наступает начало конца.

— А вы, значит, не устаёте?

— А мы не гонимся, — кивнул Ёширо.

Чо отпила из своей пиалы — и всё же правда вкусный напиток! Сладкий, ароматный, при этом с ноткой свежей пряности. Очень хорош.

— В вас нет никаких желаний? — не поверила она. — Зачем же тогда жить, если не ради их исполнения?

— Зачем? — удивился Ёширо. — Ради самой жизни.

— Но разве она не заключается как раз в том, чтобы к чему-то стремиться и что-то получать?

Ёширо снова с любопытством наклонил голову, словно этот диалог казался ему новой забавой.

— Если всё время гнаться, а получая желаемое, тут же находить, чего ещё недостаёт, — разве это жизнь в удовольствии? — спросил он вместо ответа.

— Но получение желаемого приносит удовольствие.

— Надолго ли?

Это заставило Чо задуматься. И всё же…

— Но если ничего не желать и ни к чему не стремиться, что тогда останется?

— Жизнь, — просто ответил он. — Останется целая жизнь, как она есть.

Он приподнял пиалу и стал разглядывать напиток, гоняя его от края к краю, наблюдая, как поверхность бликует в свете тётина.

— Этот момент — единственный, что у нас есть. Сейчас и здесь есть я, ты и этот прекрасный напиток. — Он медленно сделал небольшой глоток и поднял взгляд на Чо. — Почувствуй, как его вкус ласкает язык, как этот увлекательный разговор дразнит твой ум, насладись теплом, что разливается внутри. Это и есть жизнь.

Чо не поняла, что успокоило её разум — его голос или осознание его слов. Но этот дом вдруг стал ещё уютнее и приятнее, беседа и правда была увлекательной. А напиток… Она сделала новый глоток — совсем небольшой. Яркий вкус малины и мяты обволакивал рот. Не просто сладкий и освежающий — совершенно уютный вкус, вкус безопасности и доверия.

Она посмотрела на Ёширо и улыбнулась. Теперь она поняла.

* * *

Улицы Хоно представляли собой хитросплетение больших и широких пещер. Поначалу всё это было очень непривычно: и вечный полумрак, который рассеивали лишь стоящие вдоль стен (а на особенно широких улицах или на площадях вроде рыночной — в центре) торо; и дома в этих пещерах, выстроенные из дерева и смотрящиеся здесь, под землёй, совершенно странно; и кицунэ — все рыжие, с юными лицами и широкими улыбками.

Не все здесь тепло относились к людям, и всё же ей за одну прогулку улыбнулись больше раз, чем Киоко видела улыбок дома от кого-то не из родни. Там — лишь поклоны и маски вежливости. Здесь — честность. Пусть не всегда приятная, но кицунэ были открытыми — гляди в самую ками, никто ничего не скрывает.

Изучив город и вдоволь нагулявшись по нему, Киоко нашла неприкрытый лаз и выбралась на поверхность. Морозный воздух тут же ударил по щекам, а ветер забрался под плащ. Но далеко она и не собиралась — лишь осмотреть окрестности.

Лес Шику напоминал ей Ши, только был холоднее. Животные здесь были столь же дружелюбны: стоило протянуть руку с купленным на рынке жёлудем — и тут же нашлась белка, которая его унюхала. Прыгнув с ветки, сгребла добычу и сразу утащила куда-то дальше, видимо к своим запасам.

Здесь было спокойно, тихо и очень приятно. Киоко нашла какую-то беседку-пагоду — очень похожую на ту, что стояла в парке Малого дворца, — и вошла туда. Внутри не оказалось ни подушек, ни чего-то ещё — оставлять здесь в такую сырую погоду ткани было бы совершенно непредусмотрительно. Но зато были длинные деревянные доски, установленные на срубы. Расположенные довольно низко, они выглядели как скамьи для сидения, потому Киоко расчистила рукавом место от налетевшей листвы и мусора и, сев, скрестила перед собой ноги. Да, вышло очень удобно. А маленький столик в середине, вероятно, для чая. Наверное, едва пробуждается природа и становится достаточно тепло — это место перестаёт пустовать. Такая красота наверняка пользуется немалым спросом.

И опять в мысли пробралось непрошеное воспоминание о балконе, где они с братом ели приготовленные прислугой закуски и встречали рассвет. Как там Хидэаки? Встретил ли он свою богиню?

Взгляд против воли устремился вверх. Здесь Аматэрасу виделась бледным диском, подёрнутым дымкой. Небо не было чистым, но и облака не очерчивались. Сплошная серая завеса.

— Если он у тебя, — тихо сказала Киоко бледной богине, — береги его ками.

К горлу подступил ком. Она думала, что давно отгоревала по своим потерям, и всё же вот она здесь, снова смотрит на Аматэрасу и снова говорит с ней, а в глазах копятся слёзы.

— Я всё ещё зла, — выдавила она, и первая слеза большой каплей скатилась по щеке, обжигая теплом замёрзшую кожу. — Зла за то, что ты не уберегла мою семью, — продолжила она, глотая с солёной влагой обиду. — И всё же, если ты можешь… Можешь позаботиться о ком-то из них хотя бы в посмертии… — говорить становилось всё труднее, а слёз, что не удавалось сдержать, — всё больше. — Ты уж позаботься, — шёпотом закончила Киоко и сдалась своей боли. Она опустила лицо в ладони и позволила себе эту слабость. Слишком много слёз в последнее время. Но здесь её никто не видит, здесь никому нет дела до того, что императрица рыдает.

Она обязательно будет сильной. Потом. А пока посидит здесь ещё немного.

* * *

Иоши оставил ворота-тории позади и почти сразу столкнулся с ней — почти налетел на Киоко, вышедшую из-за поворота и направляющуюся, судя по всему, к монастырю. Бонсё прозвенел примерно коку назад, когда волк заступил на стражу. Ёширо предупредил, что Иоши освободится к этому времени; так и случилось.

— Иоши! — она бросилась ему на шею и обвила руками.

— Какая ты холодная, — он прижал её, силясь отогреть. — Снаружи была? Без плаща?

— Угу, — послышалось глухо. Она уже ткнулась своим ещё более холодным, чем руки, носом в его шею. — Как в монастыре?

— Вообще-то, не так уж плохо, — признался он.

Там и впрямь пока было неплохо. Правда, он полагал, что попадёт на обучение к Хадзиме-сэнсэю на место Ёширо, но так как Иоши совершенно ничего не знал, его определили к Тэруо-сэнсэю, который работал с детьми. И выглядел этот учитель, в отличие от спокойного Хадзиме-сэнсэя, строгим и даже немного суровым. Хотя здесь чтили добродетель, так что вряд ли он в действительности был злым… С другой стороны, Иоши было не привыкать к жестоким условиям, правилам и дисциплине. Эти дети вряд ли росли с таким отцом, как Мэзэхиро, так что опасаться ему было нечего.

После того как Иоши выдали свитки для самостоятельного изучения — преимущественно с историей Дзюби-дзи и расписанием, по которому живёт монастырь и занимаются его новые однокашники, — он увидел, что стража волка свободная. Зато перед ней — общая медитация в кондо длиною в две стражи. Очень долго. Самураи, как правило, медитировали лишь коку или два, в крайних случаях, когда требовалось усмирить разум, — не больше стражи. Высидеть две было мучением. К концу у Иоши даже разболелась спина, так что как только прозвенел бансё, он тут же встал разминаться, а потом побежал в павильон Сна, чтобы переодеться и наконец увидеться с Киоко.

— А ты что интересного видела?

Она отстранилась, и только сейчас Иоши заметил её покрасневшие глаза.

— Тебя кто-то обидел? — Он тут же осмотрелся. — Ёширо предупреждал, что они не любят людей. И Норико говорила. Не стоило тебе одной гулять по городу.

— Всё хорошо, Иоши, — она нежно улыбнулась и сжала его руку. — Правда, никто меня не обижал. Они неплохие. По большей части.

— Точно? — верилось с трудом. Пусть кицунэ в монастыре и добры, но ведь не все в Хоно принимают чужаков с таким радушием.

— Конечно, есть те, кто всем видом показывал, как мне не рад, и всё же никто не пытался причинить мне вред и не грубил.

— Ты уверена? — Иоши смотрел на её припухшие веки. Если не они, то кто?

— Думаю, я бы заметила, если бы что-то было не так, — усмехнулась Киоко. — Правда, не о чем беспокоиться. Я просто вспоминала прошлое и дала волю слабости. Жаль, что это всё ещё видно по моему лицу.

Вот в чём дело. А он так бесцеремонно на это указал. Иоши вдруг стало стыдно. Куда делись его манеры? Вёл бы он себя так, будь они во дворце?

— Прости, я…

— Всё хорошо.

Захотелось оправдаться, объясниться, но он сдержал себя. Лишнее, ей не понравится. Просто впредь будет внимательнее.

— Расскажи мне, как всё прошло, — попросила она. — Как тебя приняли?

Он взял Киоко за руку, переплетая их пальцы. У них была всего стража вместе. Несправедливо мало. Иоши провёл бы эту стражу иначе, не здесь и не в разговоре, но, если она хочет слушать, он готов не замолкать все четыре коку, что у них есть.

* * *

Тёплый напиток, осевший сладким послевкусием на языке, гнездо из одеял под спиной, убаюкивающий голос кицунэ и вечный полумрак этой комнаты обратились для неё в безопасность. В целый мир.

Там, за пределами этого мира, не существует ничего. А если и существует, то не имеет значения.

Она здесь. Она сейчас. Она лежит на полу, раскинув руки, расслабив тело, закрыв глаза, не боясь быть совершенно уязвимой и не чувствуя уязвимости. Она никогда не была так спокойна. Или, во всяком случае, очень давно. Но сейчас это неважно, потому что существует только этот миг. И этот миг — вся её жизнь. Счастливая и беззаботная жизнь, к которой она всегда стремилась и о которой давно забыла мечтать.

— Чувствуешь? — раздалось сбоку. Ёширо лежал рядом, направлял своим голосом, провожал по этой реальности, снимая шелуху всех тревог, открывая её настоящему, а настоящее — ей.

— Чувствую, — шепнула Чо. Собственный голос показался грубым вмешательством в это спокойствие.

— Не бойся говорить, это не спугнёшь, — его голос улыбался, но она ему не верила. Спугнёшь; порой одного слова достаточно, чтобы спугнуть. — Верь мне, — просил он. — Верь, ведь пока ты боишься, страх властен над тобой: он сковывает, не даёт выдохнуть в полной мере, не даёт тебе быть сейчас. Страх — это будущее. А будущего не существует.

Будущего не существует.

Она почувствовала, как по предплечью скользнули тонкие пальцы, вызывая щекотку от запястья до локтя.

— Лови эти чувства, — теперь голос раздавался не сбоку — сверху, где-то над ней. — Они сейчас. Не в прошлом. Не в будущем. Чувствуешь?

Пальцы медленно проплыли по второй руке, вызывая волну приятной дрожи.

— Чувствую…

Никогда в своей жизни она не вздрагивала от прикосновений. Они ей нравились, доставляли удовольствие, но не так.

— Этот миг — единственное, что у нас есть, — раздался шёпот над ухом. Сердце забилось чаще. — Ты разделишь его со мной?

Она открыла глаза и встретилась с диким лесом его взгляда, манящим в чащу. Дыхание сбилось.

— Если вы боретесь с желаниями, — начала она, тут же пожалев о том, что открыла рот. Зачем сама всё рушит? И всё же договорила: — Почему потакаете этим?

Ёширо улыбнулся, обнажая клыки.

— Мы остаёмся хищниками. — Он опустился к шее и легонько царапнул кожу, чем вызвал стон, который Чо безуспешно попыталась скрыть, закусив губу. — А быть собой не возбраняется. Так ты хочешь разделить со мной этот миг?

Она непроизвольно сглотнула и не раздумывая кивнула.

— Хотя я не люблю быть добычей, — шепнула Чо.

Он не ответил. Укусил мочку её уха и прижался всем телом. Желание прокатилось волной по телу, и она выгнулась, подаваясь навстречу. Его рука, пройдясь по внутренней стороне бедра, зацепила ткань и потянула вниз.

— Ты не добыча, — шепнул Ёширо, и перед лицом вновь возник лес, что скрывался в его зелёных тёмных глазах. — Ты — мой выбор.

Она потянулась вверх, чтобы поймать его губы. Тёплые, влажные, осторожные… Это был самый нежный поцелуй в её жизни, распаляющий желание ещё больше, делающий жажду невыносимой. Хотелось впиться, насытиться, получить желаемое скорее — но отчего-то было ясно, что нельзя торопиться. Нет, торопливость убьёт это, сделает всё таким же, как всегда. С ним так нельзя. Чо знала: нужно отдаться его темпу, его едва уловимым касаниям, его осторожности. Отдаться этому голоду — и получить наслаждение совсем иное, новое, какого она ни с кем не знала.

— Не думай, — шепнул он, когда она уронила голову в мягкое облако одеял, и попросил: — Закрой глаза.

И она подчинилась.

Тело ловило движения: тень чужого дыхания на коже, едва ощутимые прикосновения в самых нежных местах…

— Позволь себе расслабиться, — раздалось где-то внизу, и на бедре отпечатался лёгкий поцелуй. — Дай телу обмякнуть.

Она и не заметила, что напряжена. Но после его слов поняла: тело обратилось в чувство, невольно пытаясь предугадать чужие движения, каждое следующее касание, сжавшись от неизвестности.

Чо отпустила себя. Растеклась в пледах, расслабилась, как до этих ласк. Позволила себе довериться, позволила ему быть хищником, а себе — его выбором.

— Да, так, — он заметил.

И поцеловал бедро выше — у самого сгиба.

— А теперь позволь мне сделать тебе приятно, а себе — получить удовольствие.

В следующий миг через каждый мё кожи, через всё, что было под ней, потекло чистое наслаждение. Этот поцелуй не оборвался, не закончился. Чо выгнулась, и стон вырвался наружу. Ёширо сжал её бёдра, он был настолько точен в своих движениях и настолько нежен, что Чо потребовалось лишь пара мгновений — и она содрогнулась всем телом. Раз. Другой. И обмякла.

Короткий поцелуй, и тело снова содрогнулось. Она не открывала глаз, кожей почувствовала, как он подтянулся выше и наклонился к уху, прислонившись телом, давая ощутить своё желание.

— Если захочешь — это будет очень долгое мгновение, — пообещал он.

Она хотела. Она очень хотела.

* * *

— Мне нравится эта обувь, — Хотэку вышел из зарослей и громко топнул по стылой земле тропы, стряхивая с фука-гуцу снег. — Хорошо, что ты о них вспомнила до того, как мы вышли на поверхность.

— Мг, — промычала Норико. Ей, в отличие от Хотэку, ботинки не нравились совершенно. Да, тёплые, но какие громоздкие!

— Что-то не так?

Птиц выглядел бодро, и Норико это раздражало. Они прошли совсем немного, но ей хотелось то бежать вперёд, то лечь и никуда не идти. Она сама не понимала, что с ней происходило и откуда столько злости, столько раздражения.

— Не знаю, — буркнула она.

Он остановился и взглянул на неё со всей серьёзностью.

— Если ты не хочешь идти — не нужно. Я справлюсь один.

Справится, как же.

Хотя, вероятно, действительно справится… Но она не могла позволить ему проделать такой путь в одиночестве. А вдруг что-то случится? Два ёкая выживут с большей вероятностью, чем один. В лесу полно ногицунэ, и далеко не все из них такие, как Кайто.

— Идём. — И она двинулась вперёд. Хотэку пошёл рядом.

— Знаешь, мне кажется, если мы полетим — будет быстрее.

Норико вспомнила шторм и попытки выжить, обратившись чайкой. Её так швыряло порывами ветра, что повторять опыт совсем не хотелось.

— Не уверена.

— Точно? Та гора, что нам нужна…

— Торияма.

— Торияма. Она намного дальше озера?

— Наверное, вдвое, — прикинула расстояние Норико. — А может, и дальше.

— Тогда мы заставим всех ждать, — в голосе Хотэку послышалось беспокойство. — Киоко-хэика не станет задерживаться у богини, если ей удастся с ней повстречаться.

— Ты думаешь, может не удаться?

— Я думаю, что не стоит всецело полагаться на благосклонность богов, о которых мы ничего не знаем.

— Серьёзно? Хотэку, весь наш план строился на том, чтобы добраться до богини и получить от неё какую-то помощь, понять, как действовать дальше. А ты сейчас говоришь, что это, вероятно, обречено на провал?

— Ёширо-сан сказал то же самое, — нахмурился Хотэку.

— Ёширо может говорить что угодно. Он не был с нами там, у стен дворца, и не наблюдал потом из Ши, как дым стелется вдоль южного горизонта. Если мы не будем верить в способность Киоко договориться с богиней и получить помощь — во что нам останется верить?

— В саму Миямото Киоко, — невозмутимо ответил Хотэку. — Я не питаю надежд, что боги встанут на нашу сторону. Инари не вмешивалась тогда — с чего бы ей вмешиваться сейчас?

— А к ней тогда обращались?

— С людьми воевали и кицунэ, так неужели никто из них не приходил к богине?

— То есть ты думаешь, что мы обречены? — зло бросила она. — Зачем тогда это всё? Пойдёшь на Торияму и станешь одним из этих высокомерных тэнгу, у которых скорее крылья отвалятся, чем они спустятся с горы? Такой теперь твой план?

— Что? Нет, Норико, нет! — Он резко развернулся и встал перед ней, вынуждая остановиться. — Я с вами, потому что я верен императору и императрице, я служу им, доверяю и сделаю всё, чтобы они выжили и вернули себе трон. Я могу думать что угодно об Инари, но я не стану оспаривать никакие попытки заручиться поддержкой и получить союзников. Даже если уверен, что с большей вероятностью нас ждёт провал, — плевать, лучше попытаться. И, Норико, я бы никогда вас не бросил. Ни наших правителей, ни тебя. Ясно? Оскорбительно уже то, что ты допустила такое.

— Ах, оскорбительно, — язвительно повторила она.

— Идём, — он отвернулся. — Я не хочу заставлять ждать нас дольше положенного. Или возвращайся, если правда веришь, что я могу позволить себе остаться там, если всерьёз думаешь, что могу не вернуться.

Не дожидаясь ответа, он пошёл дальше, наращивая скорость.

Норико зло топталась позади, не в силах принять решение. И на что она так разозлилась? Сама ведь сомневается, что Инари поможет. Но это было решение Киоко, оспаривать которое она не собиралась. Действительно — не так много возможностей у них заполучить союзников. Хотэку поступил так же, просто открыл ей свои сомнения. Так за это она злится? За то, что он посмел сказать вслух то, что она и сама понимала? Или за то, что он показал ей её собственные мысли?

Норико молча нагнала его и пошла рядом. Извиняться не будет, не дождётся.

— Осталась, — спокойно отметил он не оборачиваясь.

Норико смолчала.

— Я доверяю Киоко-хэика и её решениям, Норико, — сказал Хотэку, продолжая смотреть перед собой. — Не имеет значения, что думает самурай — он всегда будет следовать за господином.

— Госпожой, — буркнула она.

— Обоими. Но нам нужно ускориться. Пеший путь займёт слишком много времени.

— Хорошо, — снова буркнула она.

Он остановился, она остановилась за ним. Он выжидательно посмотрел.

— Давай мне свою одежду.

— Хочешь, чтобы я насмерть замёрзла?

— Ты говорила, умеешь разгонять свою ки и согревать себя.

— Это не повод оставлять меня без одежды, — шикнула Норико.

— Давай, — повторил он, — я сложу её в мешок, а ты обратишься кошкой.

Норико с радостью обратилась бы кошкой и побежала, чтобы ускориться, только вот этот лес полон ногицунэ, которые, повстречав чёрную бакэнэко, сильно не обрадуются. Или, наоборот, обрадуются очень сильно и захотят поиграть, а ей сейчас не до игр.

— Спасибо за предложение, но мне дорога моя жизнь.

— Пояснишь?

— Норико в своём истинном облике здесь много дел натворила, — нехотя призналась она. — Я почему, по-твоему, всё ещё человеком хожу? Думаешь, мне так удобнее?

— Не думаю. Но спрашивать не решался.

— И правильно, ответ тебе не понравится.

— Не переживай, мы ни с кем не увидимся, — пообещал он.

— Ещё как увидимся, глупый птиц. Здесь невозможно остаться незамеченными. К нам не подошли до сих пор лишь потому, что мы чужаки: я в человеческой ки, а ты вообще отродье непонятное.

— Мы полетим, Норико.

— Я не полечу, — упёрлась она. Одно дело — побыть чайкой чуть-чуть и от безысходности, совсем другое — лететь в такую даль. Высоко. Постоянно. Долго.

— Ты боишься высоты? — птиц вроде бы не насмехался, но этот вопрос всё равно уязвил.

— Я бакэнэко с гор. Как думаешь, я могу бояться высоты?

— Тогда в чём дело?

Норико и сама не знала. Она не летала никогда в своей жизни. Никогда, не считая шторма, но там и выбора не было. Забираться на деревья, крыши домов или скакать по павильонам во дворце было весело, но лететь на огромной высоте…

— Я не хочу превращаться в тупоголовую птицу без острой необходимости, — нашлась она с ответом. Не главная причина, конечно, но тоже правда. Застрянешь дольше положенного — забудешь, чего доброго, что вообще бакэнэко.

— Я и не предлагал этого. Полетишь со мной, — просто сказал он.

— Ты меня не услышал?

— Услышал. Поэтому предлагаю обратиться в кошку и полететь со мной. Могу держать тебя в руках. Или на спину залезешь, главное — крылья не приминай. Хотя, если хочешь, можешь просто улечься в сумке и спать.

— Какая чушь.

— Это будет во много раз быстрее. Я летаю вдесятеро быстрее, чем хожу. Вдесятеро, Норико. И путь, который должен занять… сколько, две недели? Три? Займёт два дня.

— То есть ты всё это время настолько медленно двигался с нами, хотя мог… Нет, вы с Киоко могли бы вдвоём за пару дней решить все вопросы?

— Мы с Киоко-хэика вдвоём могли бы быть проданы сёгуну за пару дней. А решить вопросы — это вряд ли. Без тебя мы бы не пересекли море на ооми, а Киоко-хэика не настолько сильна, чтобы перелететь его без отдыха. Да и я, честно говоря, тоже. Этот путь был бы всё ещё долог. И каждый из нас важен, так что нет, мы не могли бы сделать всё быстрее вдвоём.

Норико хмыкнула. Море они бы точно не перелетели, это верно.

— Ладно, — кивнула она и обратилась кошкой. Облегчение сразу прокатилось по телу — словно сняла костюм, который долго-долго носила. Вроде и удобный, вроде даже привыкла, вроде и есть в нём свои прелести, а всё же в родном теле — как домой вернуться, как растянуться на постели после долгого дня.

Хотэку тут же подобрал упавшую одежду, которая погребла Норико под собой, и сложил в сумку. Сама же Норико выгнулась, потянула лапы и заурчала — невыносимо сдерживать это счастье.

— Такая ты милая, когда довольная, — улыбнулся Хотэку. Норико предпочла сделать вид, что не заметила. — Как полетишь?

Она задумалась. В руках точно нет — так не расслабиться. Вряд ли Хотэку её уронит, а всё же рисковать не стоило. В сумку лезть тоже не хотелось. Не сейчас. Оставалась спина. Не очень безопасно, но она хотя бы может цепляться за него когтями.

— Ты будешь остор-р-рожен? — уточнила она. Урчание всё ещё пробивалось наружу.

— Не сомневайся.

— Тогда на спине.

Он кивнул и присел. Норико запрыгнула на плечо и с любопытством осмотрела спину, сплошь укрытую перьями. Потрогала лапой — так не убрать.

— Сложновато будет не мешать тебе, наверное.

— Не переживай. — Он встал и раскрыл крылья. Между лопатками тут же открылось удобное пространство — она как раз поместится, если лечь вдоль. — Готова?

— Угу, — это была ложь.

Хотэку сделал взмах и поднялся вертикально вверх, когти тут же впились в его плечо. Норико прижалась всем телом и ползком попыталась спуститься по спине. Хотэку, по всей видимости прекрасно ощущая её передвижения, наклонялся так, чтобы стало удобнее. В конце концов он поднялся выше, выровнялся и летел уже почти горизонтально — так, что Норико без особенных трудностей развернулась мордой вперёд и улеглась вдоль его позвоночника, на всякий случай вцепившись в плащ всеми лапами.

Было на удивление удобно. Особенно если закрыть глаза, в которые задувал ветер, и не пытаться смотреть вниз.

— Только будь остор-р-рожнее, птиц, — проурчала она, щурясь и прижимаясь к его спине.

— Буду, — пообещал Хотэку.

* * *

Аромат специй пробрался внутрь, защекотал нос — и Чо чихнула, отчего окончательно проснулась. Она всё так же лежала в ворохе одеял — тёплых, уютных и мягких. Только от вчерашнего чувства покоя и следа не осталось.

Стыд от воспоминаний о произошедшем заставил щёки гореть, и Чо вскинулась в поисках своей одежды. Её юкаты не было. Как и белья. На месте смятой и отброшенной в сторону одежды лежала свежая. А рядом с ней стояла миска с тёплой водой, у которой обнаружился мешочек. Чо заглянула в него — внутри оказался желтоватый порошок. Принюхалась, осторожно потрогала: да, верно подумала сразу — измельчённая рисовая шелуха.

Она обернулась, убедилась, что кицунэ занят своими делами, и, стараясь не шуметь, быстро вымылась, используя порошок. В Шинджу для очищения использовали листья, но отруби ей понравились больше: тело казалось таким чистым, каким едва ли бывало прежде.

Здесь же, под мешочком, она заметила сложенный кусочек ткани — не одежда, просто отрез: не то из пеньки, не то из чего-то похожего. Мокрое тело била мелкая дрожь, поэтому она промокнула его тканью, убирая влагу, и начала одеваться.

Кимоно, которое ей оставил Ёширо, было похоже на юкату из Западной области, к каким она давно привыкла, — такой же простой крой, нет большого количества слоёв и легко можно надеть самостоятельно.

Только выглядело оно совсем не как те кимоно, что ей уже доводилось носить. Его сплошь покрывала вышивка из зелёных листьев, цветов, названия которых она не знала, и бабочек с невероятно красивыми яркими крыльями, а на нескольких из них прятались глаза.

Она надела его, завязала пояс и кончиками пальцев коснулась вышивки рукава. Бабочки разлетались от них и подола до самого воротника. Снизу — целый ворох, сверху — совсем немного на фоне тёмной синевы, словно кто-то разбудил их ночью, сунул фонарь в самую гущу сада — и распугал.

— Подумал, тебе должно понравиться, — раздался голос Ёширо, и Чо вздрогнула.

Он стоял у входа в комнату, и стыд вернулся с новой силой. Она никогда не стыдилась ни своего тела, ни своих желаний, ни действий. Множество раз наслаждалась кем-то и позволяла наслаждаться собой. Её не смущала нагота. Но то, что было вчера… Ёширо не просто касался её — он забрался в самую душу, туда, куда не забирался никто. Она была слишком уязвимой, слишком обнажённой, какой не была никогда.

Множество раз бывая с другими, Чо всегда засыпала одна. В этот раз всё было иначе, и она не знала, как теперь следует себя вести. Притвориться, что ничего не было? Но было. И было очень хорошо. Так хорошо, что лучше бы не было, потому что теперь ей казалось, что она хотела бы снова уснуть с Ёширо. А это плохо. Это очень плохо.

— Да, спасибо, — сухо ответила Чо, заново по камешку возводя свои внутренние преграды. Все, что он разрушил. Все, что заставил разрушить её.

Он улыбнулся и молча вышел из комнаты. Чо облегчённо выдохнула.

Почему она вчера так себя вела? Что за мяту он добавил в этот треклятый чай? Даже напившись саке, она никогда не забывалась так, как с ним.

С кухни тянуло чем-то ароматным — и живот заурчал. Голодно.

Чо сделала глубокий вдох, вспомнила, что она бесстрашная куноичи, и пошла смотреть, что Ёширо приготовил на завтрак. Или обед. Или какое сейчас время суток?

— Корни лотоса, жаренные в специях, — объявил Ёширо, стоило ей только войти, — маринованные овощи и, — он повёл бровями в сторону чайного столика, — настой на сушёной дикой землянике с листьями черники. Ты будешь просить подать тебе три пиалы добавки, обещаю. От него невозможно оторваться.

Он вёл себя так, словно ничего не произошло. Будто не они были ещё несколько страж назад обнажены друг перед другом, уязвимы, откровенны до предела. Это, с одной стороны, обескураживало, с другой — дарило облегчение. Если об этом не нужно говорить, можно делать вид, что ничего действительно не было.

— Тебя что-то тревожит, — сказал он, когда они устроились за столом. Чо подумала, что в этот раз ей повезло по крайней мере в том, что она ещё не успела ничего отправить в рот, чтобы подавиться.

— Нет, — попыталась соврать она.

— Ты забыла.

— А? — Разве это не он ведёт себя так, словно забыл?

— Ты забыла, отчего вчера было так хорошо.

— Я… Э-э-э… — Чо внезапно разучилась говорить.

— Ты забыла, — продолжил Ёширо, — что мы — не тогда. Мы — сейчас.

Она нахмурилась.

— Ты сразу выбрасываешь из головы всё, что с тобой происходило? — уточнила она.

— Вовсе нет. Моё прошлое важно. Но настоящее важнее. И в настоящем ты, бабочка Чо, сидишь в этом кимоно, которое невероятно тебе подходит, отражая весь трепет твоей ками, передо мной. И я любуюсь тобой, пока ты делишь со мной эту вкуснейшую пищу, и я счастлив, что живу этот миг. Но тебя что-то тревожит, поэтому я решил узнать: что не даёт тебе насладиться этим моментом?

И стыд отступил. Вот он, тот Ёширо. Не превратился в другого кицунэ, не закрылся, не делает вид, что ничего не было. Он просто не придаёт столько значения вчерашнему, как Чо. Похоже, он всегда обнажён своей ками, всегда открыт, честен и уязвим.

— Тебе не страшно так жить?

— Как?

— Так откровенно. Мой опыт — обычный опыт — сильно отличается от того, что я прожила с тобой. И первым порывом, — она решила признаться, ему отчего-то легко признаваться, — первой мыслью было закрыться, спрятаться, притвориться.

— Так ты обычно поступаешь?

— Обычно притворяться не приходится — я просто ничего не чувствую. Но сейчас всё иначе, и я хотела притвориться, что мне всё равно. Что я равнодушна к тому, что было. Понимаешь?

— Не совсем, — признался Ёширо. — Без откровенности разве есть удовольствие? Зачем сближаться с кем-то, не сближаясь по-настоящему?

— Удовольствие есть, — улыбнулась Чо. — Но оно другое. Оно на уровне тела, а не ками, на уровне ощущений, а не чувств.

— Вот как.

— Да. И я подумала… Ты всегда так открыт. Ты не боишься? Этим ведь могут воспользоваться.

— И как же?

— В каком мире ты живёшь? Как угодно. Узнать твои боли, твои слабости, твои беспокойства, а потом в них же ранить. Ты ведь понимаешь, что больнее всего могут сделать те, перед кем ты открыт? А ты перед всеми открыт.

Ёширо на мгновение задумался, а потом серьёзно сказал:

— У меня тоже есть страхи. Всё же я живу ещё так мало и подвержен многим страданиям. Но, Чо, закрываясь от них, ты себя не спасаешь.

— Но я остаюсь в безопасности.

— Полагаешь? — он внимательно посмотрел на неё. Она вспомнила, как этот лес впитал в себя её душу, — и внизу разлилось тепло.

Нет, Чо. Прекрати. Ты же не такой человек.

Но как он красив. Заблудиться бы в этом спокойном лесу, чтобы забыть, где выход в реальность.

— …и ты меня совершенно не слушаешь.

Проклятье.

— Прости, я…

— Я понял, что ты, — он наклонил голову набок и прищурился, но затем вернул себе серьёзное выражение. — Я говорил, что очень переживаю из-за того, что лишился своего дома, своей соги. И переживаю, что помогаю Киоко-хэика лишь из-за собственной гордыни и желания увидеть богиню, которое она во мне пробудила, — намеренно, конечно. Я ведь всё понимал, но всё равно поддался.

Чо тряхнула головой, полностью сосредоточиваясь на его словах.

— Почему тебя это так беспокоит? Ты делаешь то, что хочешь, в этом нет ничего плохого. Даже если твоя религия считает иначе. Даже если ты поддаёшься греху — ну и ладно, мы все неидеальны.

— Вот видишь, — он улыбнулся, — а могла бы меня ранить. Теперь ты знаешь, где будет больнее всего.

— Но у меня нет желания тебя ранить, — возразила она.

— Но ведь ты это любишь, признай.

— Обычно — да, — не стала лгать Чо. — Но тебе причинять боль я хочу меньше всего.

— Вот почему я откровенен. Никто не сможет разоблачить меня, если я сам буду иметь достаточно силы, чтобы принять свои несовершенства. В монастыре я сначала скрыл, кто вы и зачем пришли. Оставил недосказанность в своих намерениях дойти до Созо, но осё уже всё знал. И было больнее не оттого, что я такой гордец и решил отправиться за своим желанием. Было больнее оттого, что меня раскрыли, уличили во лжи. Вот что породило стыд. Поэтому я выбираю откровенность. Не всегда достаёт мудрости, но жизнь продолжает учить и показывать, что так вернее всего.

Чо кивнула. Она начала его понимать.

— Спасибо, что спросил у меня о тревогах. Ты прав: после признания в своём стыде и желании закрыться мне самой стало легче. И стыд ушёл.

— Спасибо, что сумела открыться, — он улыбнулся и взялся за палочки. — А теперь, прошу, попробуй наконец эти корни лотоса.

— С чем они? — Чо подцепила кусочек корня, на который налипла чёрная стружка.

— Муэр. Древесные грибы.

— Они точно съедобные? Выглядят… чёрными.

— Точно. — И в доказательство Ёширо отправил кусочек в рот, начал жевать и прикрыл глаза в наслаждении.

Чо последовала его примеру. Вспоминая, как смаковала вчера напиток, как позволяла языку улавливать тонкие перемены вкуса, она откусила совсем немного — и во рту расцвёл целый букет из неизвестных ей ощущений. Глаза широко раскрылись.

— Специи, — пояснил Ёширо. — Вы их не используете?

Чо пожала плечами. В её деревне специи были лекарствами, никто не добавлял их в еду. Для вкуса был соевый соус, который делал всё тот же Иша-сан. Но это было нечто совершенно другое. Она осторожно прожевала, не в силах проглотить этот вкус, заставить себя прекратить его чувствовать.

— Чо, ешь, — улыбнулся Ёширо. — Там ещё много.

Она послушно проглотила и улыбнулась:

— Я ничего подобного никогда не ела.

— Тогда обязательно потом приготовь себе грибы отдельно. Я покажу как. Должны понравиться.

Отправив в рот новую порцию лотоса, Чо кивнула. Это было почти так же невероятно, как то, что она испытала вчера. Почти так же волнительно и откровенно. Может ли человек вообще испытывать столько удовольствия? И почему она не чувствовала ничего подобного раньше?

Она взглянула на Ёширо — тот подцепил палочками какой-то красный овощ и посмотрел на неё, их взгляды встретились. Он улыбнулся.

Пусть прошлое остаётся за морем, всё это больше не имеет значения. Чо мечтала о покое — и нашла его. Она счастлива. Возможно, впервые за последние двенадцать лет. Что бы ни произошло дальше — она будет пытаться сохранить это спокойствие любой ценой.

* * *

Иоши отпускал её с трудом. Он думал, что уже смирился, но, когда они встали вчетвером у лаза, чтобы попрощаться с Киоко и Ёширо-саном, он обнял её и никак не мог заставить себя отпустить.

— Вы точно не замёрзнете? — спросил он, когда Киоко всё-таки вынудила его отстраниться, чтобы проверить припасы в сумке.

— Я одета очень тепло. Ёширо-сан позаботился об этом. — Она продемонстрировала ему те самые фука-гуцу — плетёные ботинки, подбитые изнутри несколькими слоями тёплого, по-особому сотканного полотна, — и плащ, под которым было надето вполне тёплое походное кимоно в несколько слоёв.

Иоши удовлетворённо кивнул, оценив наряд, и тут же снова спросил:

— А если ногицунэ?

— Я доставлю императрицу в безопасности, — пообещал Ёширо-сан.

— А если они стаей нападут?

— Они не нападают стаями, — уверил кицунэ.

— А если всё же?..

— Иоши, — Киоко посмотрела на него так умоляюще, что ему стало стыдно. Хотя почему он должен стыдиться того, что беспокоится о ней? — У меня Сердце дракона, а Ёширо-сан — двухвостый лис, который целый век обучался у осё. Мы сможем за себя постоять. Не думаю, что свора диких оборотней действительно станет для нас преградой.

— Всё так, — подтвердил Ёширо-сан.

— Хорошо, — вздохнул Иоши. — Надеюсь, так и есть. Но если я узнаю, что кто-то тебе навредил в пути, — сказал он Киоко и повернулся к кицунэ, — я спрошу с вас.

— Несомненно, — ответил Ёширо-сан. — Я сам принял эту ответственность.

— Отвечаете жизнью за неё.

— Обоими хвостами.

— Головой.

— У нас хвосты ценятся больше.

— Что, серьёзно? — не поверил Иоши.

— Голова может быть пустая, а вот хвосты — показатель мудрости, силы и опыта. Их количество имеет очень большое значение, поэтому мы обычно ручаемся хвостами.

— Как угодно. Просто будьте осторожны и доберитесь до богини в целости. И, Киоко, — он снова повернулся к ней, — можно на пару слов?

Она посмотрела на кицунэ, тот кивнул, и они с Иоши отошли в сторону, оставляя Ёширо-сана с Чо, которая — этого Иоши никак не ожидал — тоже пришла провожать императрицу.

— Иоши, всё будет хорошо. Ты слишком тревожишься, — начала Киоко, стоило им отойти. — Я не беззащитна. Я, между прочим, тебя у Сусаноо выменяла, так что с ногицунэ уж как-нибудь справлюсь.

— Я понимаю. — Иоши взял её за руки и притянул к себе, вновь заключая в объятия. — Прости. Мне ни разу не удавалось тебе помочь, и сейчас я снова бессилен. Это сложно.

— Ты император, — напомнила Киоко. — Когда придёт время, ты займёшь трон и будешь управлять империей.

Иоши прижал её крепче и улыбнулся.

Не будет. Правление Киоко станет новой эпохой в истории Шинджу, всё переменится. Не Иоши будет правителем — она. Пусть сама пока этого не осознаёт. Или не желает осознавать.

— Просто береги себя. И если вдруг, — он отстранился и заглянул в её глаза, глаза Ватацуми, где сейчас в свете торо бушевали штормовые волны, — если вдруг Инари не поможет — не отчаивайся. Мы найдём союзников, найдём помощь.

— Я не хочу даже думать о том, что она нас не примет, — честно призналась Киоко. — Я могла бы с таким же неуспехом просто воззвать к ней, но мы все пересекли море ради этого. Я пойду к этому озеру, к её водопаду, и если меня не пустят… — Она глубоко вздохнула. — Нет уж, Иоши. Меня пустят.

— Силой ворвёшься? — усмехнулся он.

— Боюсь, тогда меня точно убьют.

— Тогда пусть не приходится.

— Пусть не приходится, — согласилась она. — В конце концов, должно же быть и у богини желание остановить войну с ёкаями? Только представь, мы могли бы открыто сотрудничать с кицунэ. Сколько возможностей это для нас откроет…

— Уже думаешь о новой Шинджу?

— Мечтаю, — улыбнулась Киоко.

— Это хорошо. — Он наклонился к ней и нежно поцеловал. Она ответила. Вот так просто… Всё ещё не привык, каждый раз сердце содрогалось: настоящая, касается его, любит. Удивительно.

Когда она отстранилась, взглянула на него и спросила:

— Ты уверен, что провести эти недели в Дзюби-дзи — хорошая мысль?

— Я уже принял решение и стал частью соги, — ответил Иоши. — Здесь нечего обсуждать, осталось лишь следовать избранному пути.

— Что ж, тогда следуй, сёкэ, — она сложила руки напротив груди и легко поклонилась. Не насмешливо — с принятием его выбора.

— А ты, моя госпожа, следуй своему избранному пути, — он поклонился в ответ.

А затем обхватил её лицо ладонями и впился в губы с жадностью, стараясь насладиться, насытиться ею, напиться этой любовью так, чтобы хватило на все те недели разлуки, что им предстояли.

Не хватит, он знал. Тоска неминуемо настигнет. Но он проживёт. Будет ждать, сколько потребуется. Только бы вернулась живой.

* * *

— Как думаешь, любовь правда возможна? Такая, чтобы друг за другом в самую жуть, — тихо спросила Чо, глядя на императора и императрицу, что были сейчас простыми влюблёнными. — Он ведь сын сёгуна, ты знал?

— Он рассказывал, да. Как умер от его рук и потом Норико его вернула.

— Точно. И смотри-ка, так и идут от самого Иноси — вместе. Глупый он, правда. Второй раз чуть не умер.

— А этого я уже не слышал.

— Да и не нужно. Правда, глупость была, — она взглянула на Ёширо. — Я ведь могу быть откровенна?

— Если желаешь.

— Мне всегда это казалось глупостью.

— Умирать действительно не самое лучшее, что можно сделать для другого.

— Да нет же. Всё это — влюблённость, любовь. То, что заставляет совершать дурацкие вещи вроде пожертвования своей души богу ради спасения другого.

— О, так вот как это было.

— Если вкратце.

— А теперь что? — спросил Ёширо.

— То есть?

— Ты говоришь: «Всегда это казалось глупостью». А теперь как считаешь?

— И теперь думаю, что это глупость. Только раньше я этого избегала, никогда никому не открывалась и никогда ни о ком не хотела знать слишком много.

— Хочешь знать, что я об этом думаю?

— Хочу, — кивнула Чо.

— Любовь — единственная значимая вещь в мире.

— Да нет же.

— Ты можешь не соглашаться, но я так живу. Не всегда, но когда спокоен, когда мой разум не суетится и я не пленён своими желаниями, каждое моё действие становится проявлением любви. Готовка еды — из любви к готовке. Приём пищи — из любви к этой пище. Этот разговор — из любви слушать и делиться.

— И чем же это отличается от желания?

— Желание всегда о том, чего нет, — пояснил Ёширо. — А любовь — к тому, что есть.

Он взял её ладонь в свою и поднёс тыльной стороной к губам, оставляя невесомый поцелуй.

— Не скучай, бабочка, — он погладил её по щеке. — И живи каждое мгновение, что тебе даровано.

Чо никогда не скучала. Только по прошлому, по маме, по семье. Иногда — по Ише-сану. Но мужчины в этот список не входили. И пополнять его она не собиралась, потому кивнула:

— Спасибо, что показал мне эту жизнь.

— Спасибо, что разделила её часть со мной. — Он наклонился и коснулся её губ.

Здорово, поцеловал на виду у всех, а ей как потом объяснять?

— Опять думаешь, — шепнул он в губы.

Опять думает. И правда. Она ведь любит целовать эти губы. А что он там говорил — жизнь есть любовь? Значит, это станет её проявлением жизни сейчас.

И Чо сама прильнула к нему, позволяя обнять себя, целуя, нежно проводя языком по его губам, цепляя его клыки.

Один поцелуй из многих, и всё же единственный, что у неё есть. Как ей нравилась эта жизнь.

Когда Ёширо отстранился, Чо последний раз заглянула в его лес — обитель её покоя. Никто ничего не спросил у них, никто ничего не сказал. Не стоило даже думать об этом, Ёширо был прав. Опять.

Они ушли. Скрылись в темноте лаза, выбрались на поверхность и исчезли. Иоши отправился в монастырь, а она — домой.

Благодарю тебя, Инари, за то, что ты создала кицунэ.

И за то, что один из них передал твою религию мне.

Наверное, ты мне нравишься. Возможно, это тоже любовь.

Чо не знала. Чо ещё не разобралась. Но какая разница, как называть то, что чувствуешь, если в итоге важны лишь чувства, а не слова?

Дом не найдётся

— Как долго нам идти? — спросила Киоко, когда тории города остались позади.

— Несколько часов до реки, — ответил Ёширо-сан, — и около двух недель к озеру. Если идти не торопясь.

— А если мы обернёмся лисами?

— Нет надобности. Мы придём как раз к концу времени смерти, спешка ни к чему.

Киоко задумалась:

— Вот как. Тогда хорошо, что мы запаслись едой.

Он кивнул, а чуть погодя уточнил:

— А вы правда думали обратиться лисой?

Она замялась, но всё же призналась:

— Если быть откровенной, мне бы не помешало поупражняться.

Обращение в кицунэ она ещё не пробовала. Оно манило неизвестностью, соблазняло новыми возможностями, которых не могли дать обращения в простых животных. Она ещё не касалась ки Ёширо, не думала, что это правильно — чувствовать скрытое, если скрытое было. Но если бы он позволил…

Повисла тишина, Ёширо что-то обдумывал.

— Тогда обращайтесь, — вдруг сказал он.

И всё?

— А вы?

— Мы ценим эту ки и предпочитаем оставаться в ней.

— Надо же. А Норико, наоборот, предпочитает оставаться кошкой. Обоняние, скорость, гибкость — всё у кошек намного лучше. Я полагала, у лис так же.

— Лисы хороши животным началом, — согласился Ёширо. — Скорость, сила, выносливость, обоняние — вы правы, — он улыбнулся. — И всё же в человеческих сплетениях ки много того, что недоступно лисам.

— И что же?

— В Дзюби-дзи нас обучали кико — искусству управления своей жизненной силой.

— И Норико обучала меня тому же! — встрепенулась Киоко. Ей не хватало разговоров о ки и устройстве силы с кем-то, кто понимал бы её хотя бы отчасти.

— Норико учила вас чувствовать многослойность своей энергии, определять её узлы, управлять ею при помощи тела, использовать в боевых искусствах?

Тут уж Киоко смутилась.

— Не совсем. Она рассказывала мне о ки крови, ки соли и воды — суть тело, ки воздуха — воля, ки грома — что связывает воедино всё…

— Ки притяжения, ки духа и сама ками, душа, часть богов-прародителей, что есть в каждом их создании, — продолжил Ёширо.

— Я… не знала о двух последних, — призналась Киоко. — Ки притяжения и ки духа?

— Чтобы научиться чувствовать их, у осё уходят столетия. Ки притяжения — это вбирание в себя всего созданного, чтобы преобразовать это в чистое, новое, свежее. Ки, что проявляется в каждом творческом создании — чаще неосознанно, — и ки, которую можно развивать, лишь научившись видеть прекрасное во всём, что окружает.

— А ки духа? — затаив дыхание, спросила Киоко.

— Духовная энергия сущего, что пронизывает каждого, что является основой всего бытия. В Дзюби-дзи лишь дайси владеет своей ки духа, а потому ему доступно исцеление тел одной лишь волей, исцеление душ одним лишь касанием.

— Разве это возможно? Исцеление душ? Вы говорите о ками?

— А почему нет? Всё возможно, если пробовать достаточно усердно и долго. Вы чувствуете свои ки? Чему учила вас Норико?

— Чувствую, — подтвердила Киоко, но как-то нехотя. Теперь ей казалось, что всё, что она умела, не стоило ничего. Исцеление тел лишь волей? Исцеление ками? Апофеоз её возможностей сейчас — чувствовать энергию, что пронизывает пространство, тянуться к богам, к ками и обращать свои молитвы в гром, чтобы быть услышанной.

— Я чувствую свои ки и чужие, но не так, как вы. Я не могу ими управлять, лечить, не могу ничего столь величественного и значимого. Я просто ощущаю других. Жизни, чувства, мысли, запертые где-то в глубине. Чувствую своё тело и как оно устроено. Чувствую свою волю и могу ею менять собственную ки по подобию чужих. Чувствую ки грома и могу ею взывать к богам. Но это всё, что я могу…

— Всё? — Ёширо-сан, казалось, был в замешательстве, его шаг стал медленнее. — Нам из всего этого доступно лишь чувствовать свои ки крови и соли. И кому-то — если повезёт — ощутить ки духа, возрасти выше. То, что вы взываете к богам, заслуга не ки грома, она лишь инструмент. То ваша ками, суть божество. Вы, Киоко-хэика, не просто человек. Я, честно скажу, даже не уверен, что вы вообще человек…

— Глупость какая, — усмехнулась она. — Точно человек. С особенностью, да, и всё же совершенно точно я, как и все, — смертная из плоти и крови, дочь своего отца и своей матери.

— Как скажете, — в голосе Ёширо-сана не было согласия, но спорить он явно не намеревался. — В таком случае вернёмся к обращениям.

— Вернёмся? Вы, кажется, не хотели обращаться?

— Но хотели вы.

Хотела. Такое превращение не ограничило бы сознание, а быть в облике лисы с ясными мыслями — крайне интересно. Да и почувствовать бы эту ки, связанную с Инари…

— Чтобы обратиться, мне нужно будет коснуться вас, — предупредила она.

— Я не стану препятствовать, — он с готовностью протянул руку.

— Не так, — покачала головой Киоко. — Вы не почувствуете это касание. Но я — да. Я почувствую всё.

— Под «всё» вы имеете в виду…

— Вас. Я почувствую вас. Ваши желания и страхи, вашу любовь и ваши сомнения, все ваши чувства и, возможно, даже то, что вы сами от себя скрываете.

— Это…

— Я понимаю. Это очень много и слишком близко. Раньше я не умела ощущать столько всего, но со временем это стало так просто и естественно, словно дышать. Я касаюсь — и всё передо мной. Сложно остаться слепой, когда люди — открытые свитки.

— Я хотел сказать, это потрясающе. Такой дар, или навык — уж не знаю, как вернее назвать, — можно использовать во благо. Только представьте, как вы могли бы помогать тем, кто сам с собой разобраться не может!

— О нет, — горько усмехнулась Киоко, — если бы это было так просто… Я не вижу верных ответов, я вижу лишь сомнения и нерешительность. Но что с ними делать — известно одним богам. А может, и им неведомо.

— И всё же, — сказал Ёширо-сан, — я не стану препятствовать. Вам нужно узнать мою ки, чтобы по её подобию изменить свою, верно?

— Всё так.

— Так узнавайте, — он улыбнулся и ускорил шаг. — Только останавливаться сейчас не будем. Если нужно притормозить, придётся дождаться привала.

— Привала, — повторила Киоко, ошарашенная такой готовностью открыться. — Конечно, мы подождём привала.

Остановились они через несколько страж, и Киоко задумалась. Ёширо-сан до сих пор оставался для неё загадкой, неясностью. Не потому, что она не позволяла себе заглянуть в него, а потому, что сам по себе он был кицунэ, что рвался стать частью соги, но при этом сохранить свободу, рвался служить богине, но потакал гордыне в желании увидеть её хотя бы раз. Противоречия в нём боролись на самой поверхности и отражались в действиях, для этого не нужно было обладать даром и уметь заглядывать глубже. Но если его суть столь интересна уже здесь — что же таится там?

Она коснулась его ки едва-едва — попробовать, ощутить искорки на языке, вдохнуть аромат акации, аромат его одиночества. Ки его, хотя и была сильна, горяча, словно то пламя в торо, всё же пахла потерянностью, пахла выжженными мечтами, на пепелище которых пробивался тонкий аромат кальмии — новых надежд и не угасших амбиций.

Прорастут ли они? Сумеет ли он принять это в себе? Казалось, что едкий дым, каким он отравлял все свои порывы, говорил, что надежды затянуты пеплом, заглушал их тонкие нотки так, что и не услышать. И всё же аромат их был, теперь Киоко знала. Но Ёширо ничего не сказала. Он сам во всём разберётся. Сумеет. А пока…

Она прислушалась к Сердцу, почувствовала, как оно гонит кровь и остальные ки вокруг себя, и начала обращение.

Киоко помнила, как ощутила завесу, скрывающую от мира живых Ёми, когда обратилась в Норико. Помнила запахи Ёмоцухиры. Помнила эту странную связь с миром, которого не должны ощущать люди.

Она ждала чего-то подобного. Ждала, что почувствует связь с Инари. Ждала, что вот-вот явит себя аромат, связующий с богиней. Ждала, что, обратившись одной из них, сумеет почувствовать их общую мать.

И ничего.

Безусловно, чувства были совершенно уникальными. Она слышала, как где-то под снегом скрываются мыши, обоняла запахи совсем иначе, а где-то в самом потаённом уголке сознания прорывался инстинкт, побуждающий к охоте, — но при этом, осознавая всё, было легко давить в себе все животные желания. Это было гораздо проще, чем если бы она на самом деле была животным. И всё же она ждала чего-то большего…

— Отчего вы выбрали обратиться именно лисом? — спросил Ёширо-сан, внимательно наблюдая за тем, как Киоко прислушивалась к собственным ощущениям. — Моя человеческая ки куда более интересна в том, что касается новых возможностей для вас.

Отчего? Киоко и сама не знала отчего. Хотя бы ощутить два хвоста — уже что-то новое! Но она послушно сменила лисью ки на человеческую, вытянулась вверх и вдруг почувствовала внутреннюю силу, какой не ощущала, пожалуй, никогда.

— Как странно, — в замешательстве прошептала она.

— Вы чувствуете?

— Ки словно стала… послушнее? Не знаю, как описать. Я хорошо владею тем, что касается трансформации тела, но сейчас кажется, будто я чувствую его, как никогда раньше не чувствовала…

— Кико, — пояснил Ёширо. — Моя ки податлива, она легко откликается на зов и сосредоточивается там, где мне нужно, и так, как мне нужно. Первый уровень обучения в Дзюби-дзи — к двум хвостам каждый кицунэ, избравший жизнь в служении Инари, это умеет.

Киоко вспомнила свои первые попытки превращения. Это было то, что она пыталась сделать — контролировать свою ки, управлять ею так, чтобы течение менялось её желанием и усилием. Позже ей удалось это. Не в полной мере, но в некоторой степени, когда она научилась преобразовывать не всю себя, а лишь части. И всё же это была капля, не сравнимая с морем возможностей Ёширо-сана.

— Попробуйте, — предложил он.

— Это так не работает, — улыбнулась Киоко. — Я чувствую возможности вашего тела, но я не умею управлять ки, как это делаете вы.

— Разве вы не можете обучиться этому быстрее и легче, пользуясь телом, что вам доступно? Ваша ки теперь такая же, как моя, верно?

— Верно.

— Как и моё тело в вашем распоряжении.

— И всё же я не могу пройти в Ёми, когда я бакэнэко.

— А вы пробовали?

Вообще-то, она не пробовала. Она просто знала, что этот путь ей закрыт. Или, во всяком случае, ей казалось, что она это знала…

— Нет, — призналась Киоко. — Однако мало изменить ки, ведь важна ками. Моей ками пока закрыт путь в страну мёртвых.

— Однако кико не затрагивает ками, — улыбнулся Ёширо-сан. — Усмирите свой разум, успокойте свои мысли — и ки станет так же спокойна. Почувствуйте её и осознайте: вы легко можете ею управлять.

Киоко послушно расслабилась и быстро успокоила свой разум и своё Сердце — средоточие собственного бытия. Она обратила внутренний взор на потоки трёх ки, составляющих материальное тело: крови, соли, воды.

Правая рука послушно развернулась ладонью кверху — и ки, следуя воле, поплыла к узлу ниже центра ладони, не протекая сквозь и дальше, как всегда, а собираясь в основании большого пальца, как того желала Киоко.

Так просто. Никогда у неё это не выходило, а теперь — вот, всё получилось само собой. Она бы и рада была понять, как именно, что изменилось, но это стало так же естественно, как ходить. Кто может объяснить, как ходит? Люди просто ходят, вот и всё. Ки просто протекает, как нужно, вот и всё.

Вместе с тем рука налилась силой. Один точный удар — и можно обезвредить врага. То, что сделал Ёширо с Чо, было не боевым искусством — он лишь выставил руку и выбрал верную точку.

— Это и есть кико. Не то, что доступно вам, но теперь вы можете развивать и это, — улыбнулся Ёширо. — Признаться, непривычно смотреть на себя со стороны.

Киоко стряхнула чужой облик и вернула собственный. Затем попыталась проделать с ки то же, что делала только что, но в этот раз ничего не вышло. Она разочарованно выдохнула, глядя на ладонь, и попыталась ещё раз.

— Не торопитесь, всему нужно время. Главное, что теперь вы знаете — это точно возможно. Остальное зависит от усилий.

* * *

— Ты ведь уже знаешь, что она в пути? — раздался над спящим садом голос Каннон. Явилась, как и всегда, без приглашения и предупреждения.

— Знаю.

Она узнала в тот самый миг, как люди ступили на земли Шику.

— Но ты пришла не предупредить. Зачем? И будь добра, явись как следует.

Воздух перед Инари замерцал, собираясь в ту, что предпочитала обходиться без тела.

— Предупреждения тебе ни к чему, — согласилась Каннон, стоя перед хозяйкой Созо.

Она выбрала облик, приятный Инари: тело, подобное Творцу. И выглядела сейчас как те люди, что живут южнее её гор: тёмная гладкая кожа сияла, глаза — чёрные омуты, волосы — крупные волны ночного моря. Инари любила видеть кошку такой, и Каннон это знала.

— Я пришла просить.

— Просить? — не поверила своим ушам Инари.

Каннон никогда ничего не просила. Это она приходила с просьбами к кошке, когда её подданным нечего было есть.

— Ты не славишься милосердием, — заявила гостья.

— Ну конечно, — фыркнула Инари. — Думаешь, убью собственную дочь? Не переживай, ничего с ней не случится.

— Я не об этом переживаю.

— Значит, дело в грядущем? Что тебе известно?

— Многое, — уклончиво ответила Каннон. Всегда она так. И почему этот дар достался именно ей? Ей и Аматэрасу, всеобщей любимице…

— Не расскажешь. — Инари и не ждала. Каннон никогда не говорила о будущем. Лишь её посланники среди живущих на земле могли знать часть пророчеств, да и те чаще молчали. — Так зачем пришла?

— Как и сказала, я пришла просить. — Улыбка заиграла на её лице, но тусклая, как солнечный луч в пасмурный день этого хмурого времени года. — Просить быть мягче.

— То есть я слишком жестока?

— Твои методы несколько… суровы, — осторожно ответила та. Всегда выбирала слова, чтобы не разозлить, не задеть, даже когда Инари только и ждала, как бы уже как следует разозлиться и поругаться с ней.

— Зато они работают, — с вызовом бросила она.

— Инари, — Каннон начала медленно подходить, — кому поклоняются все кицунэ Шику. Инари, ради которой отвергают мирскую жизнь и чьей благосклонности втайне жаждет каждый, отвернувшийся от прочих своих желаний. Инари, чьи правила соблюдают беспрекословно. Инари, которую почитают выше жизни.

Каннон встала почти вплотную, и весь большой сад вокруг Созо, включающий в себя само озеро, показался Инари слишком тесным.

Чёрные омуты затягивали, вбирая в себя её волю, заставляя забыть сделать вдох, заставляя отвергнуть слова как способ общения.

— Если твои суровые методы работают, скажи, отчего же в Шику есть ногицунэ?

Её слова — ледяной поток, тут же прояснивший сознание. Инари отвернулась, выбрасывая из головы чернеющие бездны глаз, и отошла ближе к воде, вглядываясь в изморозь на зарослях у берега.

— Прости, я не хотела ранить тебя своими словами. — Каннон подошла к ней, но не стала касаться. Во всяком случае, не тем телом, что стояло за спиной Инари. Но даже в том, как она остановилась в полушаге, было столько осторожности и мягкости, что Инари при всём желании не смогла бы злиться.

На Каннон и невозможно злиться, никому не удавалось. Такая уж она.

— Ты знаешь, отчего появились ногицунэ, — тихо сказала Инари, глядя на неподвижную водную гладь. — И всё же я дала им волю, которую они так хотели. Дала им выбор, какой они желали. Они не служат мне, не подчиняются правилам, но и живут дикарями — разве это не милосердно?

— Многие из них так не считают.

— Многие из них, — огрызнулась Инари, резко обернувшись, — забыли, откуда вышли. Я дала им жизнь, я дала им ки, которыми они так успешно пользуются. А ведь могла забрать! Могла бы! Доживали бы свой век дикими лисами — никаких забот! Но нет, они ведь хотят иметь все блага, что есть благодаря мне, и не желают при этом подчиниться правилам. Эгоистичная Инари требует почитания! Требую! — зло бросила она. — И буду требовать соблюдения правил, потому что таковы условия жизни здесь, под моим покровительством.

— Я их не оспариваю, — спокойно сказала Каннон. — Я здесь не для того, чтобы ругаться с тобой. Шику — твой мир, тебе с ним и управляться. И ты отлично справляешься, раз даже дикие лисы здесь ни в чём не нуждаются ни в изобильное время жизни, ни в голодное время смерти. Всем всего вдоволь.

— Я сделала ради них всё, что могла и должна была, — злость таяла от спокойных слов Каннон, принимаемые чувства рассеивались, уступая место новым.

— Я знаю.

— Так отчего я не должна быть суровой?

— Я лишь хотела попросить быть с Киоко помягче.

Киоко. Вот как её зовут.

— Ты знаешь, зачем она идёт ко мне? — на смену гневу пришло любопытство.

— Знаю.

— А я не знаю. И ты мне наверняка не скажешь. Но если мои догадки верны, милосердие её погубит. Падёт либо она, либо весь остров. А может, и вовсе всё сразу.

— Инари, сила не в том, чтобы отказаться от милосердия…

— Каннон, — теперь уже Инари сделала шаг вперёд, подходя вплотную к своей гостье. — Милосердие — это ты. Ты и твоё правление. Я Инари, и я иная. Я жизнь, что приходит на смену глубокому сну и смерти, что зарождается в пустоте и на пепелище. Я сила, с которой новый росток пробивает почву, чтобы вырвать право на место под взглядом Аматэрасу.

Две чёрные бездны напротив вбирали в себя каждое слово, следили за взглядом Инари и не отпускали. Каннон затихла, смотрела пристально и слушала внимательно, хотя наверняка и так знала, какой разговор её ждёт.

— Подумай, много ли счастья будет на земле, где зерно перестанет произрастать? Что станет с миром, где деревья больше не будут тянуться к солнцу, соперничая с остальными? Много ли жизни будет там, где не останется стремления?

— Инари, не всегда нужно страдать, — тихо возразила гостья.

— Не всегда, — согласилась она. — И я не приветствую насилие. Но я всегда была строга к себе и другим. И лишь потому я всё ещё здесь, а мои владения — всё ещё мои. И лишь потому в мире существуют кицунэ.

— Инари… — Каннон не отступила, лишь на миг замялась, подбирая слова.

— Не нужно, прошу, — покачала головой Инари. — Не дело богов вмешиваться в дела людей. И всё же, раз она решила прийти ко мне — даже не воззвать, а обратиться лично, раз она не побоялась ни моря, ни ёкаев, ни того, что всё будет зря, — я сделаю то, что обязана сделать.

А затем она улыбнулась.

— Не переживай, Каннон. Если ей это не понравится, предложу сходить к тебе.

— Не предложишь, — улыбнулась в ответ Каннон.

— Всё-то ты знаешь, кошка, всё знаешь.

* * *

Торияма представляла собой пустынное и необитаемое на первый взгляд место. Голые камни, сплошь укрытые снегом. И чем выше, тем больше снега, тем менее приятным становилось это небольшое путешествие.

Хотэку в очередной раз порадовался, что они решили затруднение с тем, как летать в одежде, и ему не приходится мёрзнуть. Норико тем временем мирно посапывала в сумке — ей очень быстро надоело лететь на спине.

Когда он остановился в первый раз, её глаза слезились от ветра и, кажется, покраснели. Уши были совсем холодными, да и нос тоже. Она кое-как сползла на землю, и он, не желая, чтобы она мёрзла, тут же подхватил её на руки и осторожно уложил под свой плащ, придерживая рукой. Устраиваться на ночлег пришлось, обходясь только правой. Искать хворост было неудобно. Ещё неудобнее — разжигать огонь. Но он справился. А когда костёр разгорелся, сонная Норико, довольно урча, выползла из укрытия и разлеглась у огня, вытянув лапы.

Он старался её не тревожить, тихо достал из сумки с припасами бобы и сушёные водоросли, поужинал и лёг так, чтобы не разбудить. А наутро Норико просто забралась в сумку, в которой была сложена её одежда.

Она не стала ничего объяснять, а Хотэку не стал спрашивать.

И сейчас, добравшись почти до вершины, он решил не будить её. Аккуратно приземлился, заметив пещеру, и уселся там рядом со входом, уложив сумку с Норико на скрещённые ноги. Приподняв край и заглянув внутрь, он обнаружил тихо посапывающий кожаный нос. Очень захотелось коснуться его пальцем. Хотэку никак не смог бы объяснить это желание, оно просто было. Нестерпимое, но всё же он приложил все усилия к тому, чтобы остановить себя. Руку, которую Норико отхватила бы за то, что он её разбудил, не жаль, но нежелание злить её было гораздо сильнее желания коснуться сопящего носа.

Укрыв нос обратно, Хотэку уложил руки по обеим сторонам от сумки на бёдра и закрыл глаза. Часовые медитации, что он практиковал годами, — цена того покоя, в котором он пребывает, цена той сдержанности, которой он научился и которая всё ещё с ним. Но он знал: стоит забыть — и всё вернётся. Нельзя раз и навсегда обрести это чувство, нужно работать над ним ежедневно.

Мгновения сливались в коку, коку — в стражи. И так до тех пор, пока сумка, лежавшая на бёдрах, не зашевелилась.

— И давно ты так сидишь? — сонно спросила Норико, высунув голову и осторожно осмотревшись.

— Чуть больше двух страж, — признался Хотэку.

Она медленно выползла, спрыгнула на землю и потянулась.

— Мог бы разбудить.

— Мне нужно было время для медитации, — он почти не соврал, и всё же от этих слов сам себя почувствовал неуютно. Он ненавидел ложь, а потому чуть погодя всё же добавил: — И тревожить тебя не хотелось.

Норико посмотрела на него как-то странно, ничего не сказала и вышла из пещеры. Хотэку подавил вздох и поднялся, чтобы последовать за ней. Его беспокоило, что они так и не поговорили. Сначала он думал, что это к лучшему, но что-то сидящее внутри всё время свербело в нетерпении и тревоге, в мыслях — что будет, когда разговор наконец состоится? А рано или поздно он точно состоится.

Хотэку вышел на свет и, прикрыв глаза от яркого солнца, высмотрел Норико — та принюхивалась к воздуху и оглядывала округу.

— Ну и тоска, — заключила она.

Хотэку был с этим полностью согласен. Он думал, что почувствует здесь то самое, что чувствуют люди, возвращаясь домой, то, что он пережил, когда впервые за многие годы оказался с отрядом в Ши. Но пока Торияма была для него кусающим воздухом, обилием облаков, которые он оставил позади, а здесь, у самой вершины, — слепящим солнцем. Ничего родного или приятного в этом он не находил.

— Я не увидел никаких поселений. Ни здесь, ни ниже по склону, — сообщил он. — Ты уверена, что это нужная гора?

— Думаешь, я потащила бы нас сюда, если бы не была уверена? — возмутилась Норико. — Кицунэ тоже не сразу видны, между прочим.

— Но в Шику хотя бы тории есть.

— Это тэнгу, Хотэку. Они не любят гостей. Если кицунэ прячутся из-за холодов и любви к вечному полумраку, то эти отшельники просто не хотят показываться миру.

— Не верю, что они такие ужасные, как ты о них думаешь.

— Правильно, потому что они ещё хуже, — кивнула Норико. — И нам придётся теперь рыскать по этим пещерам, потому что я не знаю, где здесь поселения.

— То есть ты в них была?

Позади вдруг послышался грубый мужской голос. Хотэку не разобрал, что он говорит, но звучало это враждебно, словно негодующе клекотала большая птица. Он тут же выхватил катану из ножен и обернулся. В тени пещеры, которую они только что покинули, кто-то стоял. Он не показывался, но Хотэку видел блеск металла. Кто бы это ни был — он был вооружён. Незнакомец снова зло заклекотал.

— Кто ты? — Хотэку осторожно шагнул вперёд, держа клинок наготове.

Неясные, но ещё более агрессивные звуки послышались из тени.

— Нас просят убраться, — шёпотом предупредила Норико, отползая. — А тебе очень туда надо, да?

— Я пришёл за ответами, без которых не уйду, — твёрдо сказал Хотэку.

— Ясно, — мяукнула она уже где-то позади.

Хотэку напряжённо вглядывался, но темнота надёжно скрывала незнакомца.

А в следующий миг незнакомец с пугающим боевым кличем вылетел из пещеры и тут же закружил Хотэку в пёстром вихре своих одежд.

Разглядеть противника он не успел: видя, как чужая катана целит в правое предплечье, быстро отразил удар. Но тут же почувствовал острую боль в левом бедре. Противник летал вокруг так быстро, что Хотэку никак не удавалось сосредоточить на нём взгляд.

Выпад, ещё, ещё — катана прорезала лишь воздух. Его не ранили всерьёз, чужое оружие только царапало кожу, но Хотэку скоро выдохся. Как бы вынослив и быстр он ни был, враг был выносливее и быстрее. И сражался, судя по всему, в разы лучше и точнее. Ни одного промаха. И лишь несколько из многих десятков ударов Хотэку сумел отразить.

Тело ныло от множества ран, которые жёг солёный пот. И всё же Хотэку сражался. Возможности сдаться не было — самураи не отступают, не сбегают от противника. Но даже если бы он струсил, даже если бы решил уйти — было слишком поздно. Из этого режущего вихря не выбраться, остаётся либо биться, либо бросить попытки и умереть. Но такого удовольствия напавшему он не доставит.

Удар, удар, удар… Нужно беречь силы, пока противник не выдохнется. Тяжелее уже не будет… Так он думал. А потом пот добрался до глаз. Собственное тело подводило, мешало. Глаза щипало, и противник виделся ещё более размыто. И хотя Хотэку начало казаться, что тэнгу замедлился, что его атаки уже не такие быстрые и движения не такие резкие, — у него не было возможности утереть глаза, чтобы убедиться в этом. Всё, что он видел сейчас, — отблески клинка на солнце, что позволяло ещё хоть как-то ориентироваться в безумном танце ярких красок вокруг. Удивительно, как одно-единственное существо способно сбить с толку самурая. Одного из лучших!

У них бы поучиться…

Правая рука вдруг ослабла и выронила оружие. Привычным движением Хотэку потянулся за вакидзаси — пусто. Точно, сёто не с ним. А всё же не зря у самураев два клинка.

И тогда он осознал, что вихрь перестал жалить и царапать. Тэнгу остановился. Правая рука безвольно повисла, потому Хотэку утёр лицо левым рукавом и поднял взгляд. Он обнаружил себя на коленях, а перед ним нависал до странного не похожий на него самого ёкай: краснолицый, с крупным длинным носом и совсем небольшими крыльями за спиной. Он держал в руках боевой веер и катану: Хотэку узнал в ней свою.

Норико! Хотэку осмотрелся в поисках бакэнэко, но её рядом не оказалось. Убежала, значит. И хорошо. С таким врагом они и вдвоём бы не справились, нечего умирать зря.

Он поднялся на ноги — враг внезапно оказался гораздо ниже его.

— Я не собираюсь умирать на коленях, — твёрдо сказал Хотэку.

Он бы, конечно, вообще не умирал, но такой возможности, судя по всему, не было.

Незнакомец сложил веер, что-то пробормотал — и опять на неизвестном языке — и пошёл к пещере. Хотэку растерялся от такого ответа.

— Не убьёшь?

Тэнгу обернулся и, заворчав громче и недовольнее, снова засеменил в пещеру. Теперь Хотэку понял, что нужно следовать за ним. Только делать это не собирался.

Он быстро шагнул назад, но тут же услышал протяжный вой.

— Совсем рехнулся? — орала Норико, а Хотэку уже присел перед ней и осторожно осматривал хвост. Она ему в этом всячески мешала и, судя по тому, как отбивалась лапами, надеялась дотянуться повыше и вырвать когтями глаза. — Я тебе в следующий раз медвежьей лапой как отдавлю что-нибудь! А потом выпотрошу тебя и сожру, понял? И даже не подавлюсь!

— Очень больно, да? — Вина придавила, уже и на тэнгу стало как-то плевать. Не убил — и спасибо.

— Сам как думаешь? — Она зло царапнула руку, попав когтем прямо в рану, чем вызвала резкую боль, но Хотэку сжал зубы и постарался ничем этого не выдать.

— Прости, я не знал, что ты прямо за мной.

— А где ещё я должна быть, по-твоему?

— Я думал, ты убежала.

Хвост, кажется, был в полном порядке, потому что теперь недовольно хлестал стылую землю.

— И оставила тебя? Такого ты обо мне мнения?

— А зачем нам обоим умирать?

— А нас кто-то убивает? — возмутилась она. — Тебе просто показали, что твоё оружие здесь бесполезно, как и все твои самурайские навыки. Со мной в первый раз так же было.

Хотэку обернулся: тэнгу всё ещё стоял у входа в пещеру.

— Серьёзно? Показательное выступление?

Тот что-то сказал и обеими руками сделал приглашающий жест, явно дожидаясь, когда незваные гости уже войдут.

— Тебе повезло. Частенько они просто спускают незнакомцев с горы. Но тебе намеренно не нанесли серьёзных ран и пригласили внутрь. Успех, на который я даже не надеялась.

Она говорила всё ещё ворчливо, но боль её, судя по всему, не беспокоила. Так что Хотэку поднялся и, немного поколебавшись, направился к входу.

— Это точно безопасно? — обернулся он к Норико.

— Какая разница? Выбора у нас нет. Идём.

И они пошли. Тёмные коридоры казались бесконечно длинными, но Хотэку послушно шёл, пока тэнгу вёл их то выше, то ниже, то левее, то правее. Сам в этих лабиринтах он бы мгновенно заблудился и теперь считал, что плата в виде порезов и временно обездвиженной правой руки не так уж высока, чтобы получить провожатого.

— Извините, а как долго нам ещё идти? — поинтересовался он. Не потому, что устал, просто беспокоился за терпение Норико, которая то и дело недовольно кряхтела.

— Он не знает наш язык, — пояснила бакэнэко.

— Как? Но в Шику все говорили как мы. И бакэнэко в Яманэко, я полагаю, тоже. Почему они другие?

— Потому что они отшельники, я же говорила, — буркнула Норико. — А мы все говорим так же, как говорим с богами и как говорят боги. Тэнгу никому не молятся, а потому за все тысячелетия в одиночестве у них образовался собственный язык, и их речь совершенно не похожа на нашу.

— Замечательно. И как мне с ними говорить?

— Не волнуйся, ямабуси сумеет нас понять и с нами поговорить.

— Ямабуси?

— Тэнгу, что никогда не выходит на солнце.

— О, так они не все такие?

Идущий впереди обернулся и как-то странно посмотрел на Хотэку, но ничего не сказал.

— Нет, — Норико понизила голос. — Они спокойно перемещаются по горе: как внутри, так и снаружи. Ты увидишь, когда мы придём. Но ямабуси — это мудрец, к которому приходят с любым вопросом, и он всё решает. Как ямабуси говорит, так все и поступают. И так как к нему обращаются постоянно, он не имеет права покинуть свой дом.

— Это… самоотверженно.

Норико фыркнула:

— А по-моему, просто глупость.

— И всё же это интересно. Хотя ещё интереснее другое… — он повернулся и улыбнулся ей, она только недовольно дёрнула усами.

— Что?

— Ты когда успела здесь побывать?

За вопросом последовал вздох. Зря спросил, не хочет рассказывать.

Но вопреки ожиданиям Норико заговорила:

— Это было давно.

— Насколько?

— Лет тридцать назад. Или сорок… Точно не скажу. Но я была достаточно молодой и глупой, чтобы совать нос куда не следует.

— А сейчас ты, значит, не суёшь?

Она нахохлилась:

— То, что у тебя нос не такой длинный, как у тэнгу, не помешает мне его оторвать!

— Ладно, прости. Так что случилось?

— Да ничего не случилось. Я просто вопреки наставлениям матери и отца потащилась на Торияму — единственную запретную гору для бакэнэко. Меня даже в Шику спокойно отпускали, казалось бы, гуляй! Нет же, надо было забраться именно туда, куда нельзя. Тогда я ещё не понимала, что нельзя не просто так.

— Ты пришла, и на тебя так же напали? — догадался Хотэку.

— Вроде того. Только я обратилась… Не помню, пауком или червём.

— Ты когда-то убила червя?

— Он сам напросился.

— Сам? Червь? Что он мог тебе сделать?

— Отстань. Они всё равно никому не нравятся.

— Как это? Мне нравятся…

— Шутишь? Тебе нравятся черви? Твоё птичье нутро лезет, да?

Хотэку задумался, и Норико, заметив это, поспешила добавить:

— Я пошутила.

— Я знаю, — кивнул он. — Но, возможно, ты права. Хотя есть их мне никогда не хотелось.

— Хотэку, это была шутка.

— Думаю, они мне нравятся, как и остальные создания нашего мира, — продолжил он, — просто ещё одно интересное проявление жизни…

— Серьёзно?

— Что?

— Ещё что-то хочешь добавить? Может, рассказать, какие именно черви тебе нравятся и чем?

— Нет, не думаю.

Хотэку глянул вперёд — тэнгу уже скрылся где-то за поворотом — и тоже ускорил шаг.

— Оу, мы так потеряемся.

— Не волнуйся, я его отлично чую, — успокоила Норико.

— Отлично. Так ты обратилась в червя…

— Или в паука, я не уверена. В кого-то мелкого. Думала, так смогу быстро затеряться и незаметной убраться подальше от Ториямы. Увы, это были детские наивные мечты. Тэнгу быстро меня поймал.

Впереди снова замаячила спина с небольшими крыльями. Хотэку вдруг подумал, что летать на таких должно быть невозможно. Во всяком случае так быстро и долго, как этот тэнгу летал вокруг него. Как сумел? И почему у Хотэку, если это его родственники — хотя бы дальние — совсем другие крылья?

— Поймал? Как? — запоздало спросил он, заметив, что Норико смотрит выжидательно и осуждающе.

— Р-р-руками, — заворчала она, — я даже спрятаться не успела, он был очень быстр, и со зрением у него, судя по всему, тоже полный порядок. Спасибо, что не прихлопнул.

— А дальше? — живо спросил Хотэку, решив, что прерывать беседу раздумьями больше нельзя: второй раз точно не простит.

— В общем, он меня поймал и сам отнёс к ямабуси.

— А тот что?

Хотэку представил, как злилась Норико, когда ей пришлось так долго сидеть в темноте чьих-то ладоней. Хотя… Злилась ли та Норико? Если бы злилась, наверняка смогла бы обратиться в кого-то ещё и не оставила бы попытки сбежать. Похоже, тогда она была ещё слишком юна и даже — подумать только, и такое с ней было! — боязлива.

— Спросил, зачем меня притащили, и велел выбросить вон.

— Он не понял, что ты бакэнэко?

— Понял, конечно. Потому и сказал выбросить. Мы для них неприятные соседи, только и всего.

— И ты предполагаешь, что с нами сейчас поступят так же, — понял наконец Хотэку. Если с ней даже не заговорили — ясно, почему она считала эту затею совершенно бессмысленной.

— Вероятнее всего.

— Но зачем они вообще в таком случае водят чужаков к ямабуси? Почему сразу не отправляют вон?

— Мне почём знать? — огрызнулась Норико. — Некоторых отправляют, я ж сказала. Нам просто повезло.

— Ладно, понял, больше не спрашиваю…

— А некогда спрашивать, мы уже пришли, — Норико кивнула, указывая вперёд, и Хотэку заметил, что провожавший их тэнгу скрылся в тени очередного поворота. Тоннель троился и вёл, судя по всему, в три разные пещеры. — Направо.

Хотэку и так это знал — слышал удаляющиеся, почти невесомые шаги. Но повернул молча.

— Если мы почти пришли, то почему больше никого не видим? Где все тэнгу? — тихо спросил он.

— Нам не покажут поселения. Мы чужаки, нас ведут пустыми тоннелями — путём чужаков.

— Хочешь сказать, они так и называются?

— Да. Логично ведь.

— А ты откуда знаешь?

— Я много чего знаю, если ты не заметил.

— Я заметил, потому и спрашиваю: откуда?

— Мы соседи, — шикнула она. — О соседях всегда сплетничают. А теперь заткнись, потому что мы близко.

И действительно, через два поворота открылась широкая пещера, совершенно не похожая на все те, что они прошли раньше. Прошлые были голыми и пустыми, совсем необжитыми и больше смахивали на естественные образования, чем на работу мастеров, но здесь всё было совершенно иначе: пол, стены и потолок были покрыты тончайшей росписью, мерцающей в свете свечных огоньков, стоявших на полу и уступах и висевших под самым сводом. Как они там висели, Хотэку не понял, но выглядело это завораживающе.

А роспись… Хотэку впервые видел такие узоры, и ему нравились их хитросплетения, нравилось, как линии сходились к центру и расходились от него. В этих узорах была гармония, был порядок. Их хотелось разглядывать, в них хотелось погружаться, с ними хотелось быть.

— Вижу, тебе здесь нравитс-тс-тся, — бодрый голос раздался откуда-то сверху. Крик походил на птичий, и всё же слова легко распознавались.

Хотэку оторвался от созерцания и постарался найти источник. Тот спрятался в углу — маленькая красная фигура в цветастой бесформенной одежде и с огромным носом — ещё больше, чем у их проводника, который уже успел куда-то исчезнуть.

— Этот зал очень красив, — не стал отпираться Хотэку.

Незнакомец начал медленно опускаться. Хотэку обратил внимание, что крылья он не использует, а стоит на веере, похожем на учива. В Шинджу когда-то тоже такие были, но их уже давно не использовали, заменив на более удобные складные оги. Вот и ответ на занимавший его вопрос о скорости и продолжительности полёта.

«Ямабуси», — понял Хотэку, когда тэнгу опустился перед ним и начал пристально рассматривать со всех сторон, облетая его на своём веере. Он делал это неспешно, в отличие от встретившего их ёкая, разглядывал тщательно и то и дело присвистывал что-то себе под огромный красный нос.

— И кто ты? — не выдержал он. — Крылья! Как у тэнгу, но ты не наш. Лицо! Как у людей, но ты не их. — Он подлетел так, чтобы заглянуть Хотэку в глаза, но тому показалось — в саму его ками. — Кто? Откуда взялся? Что к нам привело?

— Фукуи Хотэку, господин, — он поклонился. Не был уверен, что здесь так делают, но посчитал важным соблюсти формальности.

— Имя людск-ск-ское, — бросил ямабуси.

— Из Шинджу.

— Ага! Люди, люди!

Ямабуси захрипел и затрясся то ли от смеха, то ли от ярости, но Хотэку решил не уточнять и быстро добавил:

— Здесь, чтобы отыскать сведения о родных родителях.

Тишина оглушила. Казалось, внезапное молчание монаха-отшельника отражается от сводов пещеры и многократно усиливается, давя на уши. Мгновения тянули за собой друг друга, а ямабуси так и не заговорил. Тогда Хотэку решил добавить подробностей:

— Я рос всю жизнь на острове. В двух разных семьях, но ни в одной из них не было моего настоящего отца и настоящей матери… То есть, по крови не было.

Ямабуси всё ещё молчал.

— Недавно я узнал, что из всех ёкаев лишь я и тэнгу имеем крылья, значит, возможно — только возможно! — я как-то связан с вами.

И снова молчание. Тэнгу не торопился, и напряжение нарастало. Хотэку подозревал, что Норико где-то сбоку уже беспокойно дёргает хвостом, но смотреть не стал — не осмелился отвести глаза от взгляда чёрных бусин.

Хотэку ждал. Он хорошо умел ждать. Но и тэнгу молчал. Висел на своём веере напротив, вглядывался в глаза чужака и словно не собирался говорить вовсе. Хотэку не смог бы сказать, как долго это продолжалось, но мышцы уже ныли от напряжения, когда ямабуси всё же заговорил.

— Глаза наши, — бросил он и отлетел к середине пещеры, усаживаясь в центре узора на полу. — Крылья не наши, большие. Человеческ-ск-ская половина взяла верх, и всё сломалось, нарушилось, стало работать иначе. Ты больше они, чем мы, — заключил он. — Тебе здесь не мест-ст-сто.

— Вы знаете, кто мой отец?

Лишь озвучив этот вопрос, Хотэку понял, насколько глупо поступил. Всё равно что прийти спросить об этом императора. Откуда ему знать, кто, где и каких детей рожает?

— Знаю, — неожиданно ответил тэнгу.

Краем глаза Хотэку отметил, что даже Норико, успевшая улечься, привстала от любопытства.

— Но тебе это знание зачем? Ответ не даст-т-т тебе того, что ищешь.

— И всё же, если есть возможность…

— Хомар-р-рэ! — закричал вдруг ямабуси, и перед ним тут же возник тэнгу, который их привёл. Отшельник сказал ему что-то, чего Хотэку понять уже не смог, и тот, дёрнув подбородком, исчез. — А пока расскажи, как и зачем ты перебрался через море. И дай же посмотреть на твои крылья, Фук-к-куи Хотэку. Такая диковинк-нк-нка!

Пока они ждали, Хотэку действительно успел рассказать и о своей жизни в Шинджу — в самых общих чертах, — и о том, как и зачем они пересекли море. Пришлось раскрыть личность Киоко-хэики, но на материке она её и не утаивала, так что он не думал, что делает что-то дурное. Рассказал и о своих крыльях, в том числе и о том, как пытался от них избавиться.

Ямабуси располагал к себе. Он казался полной противоположностью тому, что Норико рассказывала о тэнгу. Совсем не эгоистичный — пожертвовал собственной жизнью и запер себя в пещере ради народа. И вполне дружелюбный. Во всяком случае по отношению к Хотэку.

После рассказа о крыльях Хотэку даже осмелился задать вопрос, который интересовал его с самого начала:

— Я прошу прощения, но один вопрос не даёт мне покоя. Если это неуместно, не отвечайте, но я не могу не спросить. Как вы летаете? Ваши учива — они волшебные?

Тэнгу рассмеялся. Да так звонко, что эхо тут же разлетелось, ударяясь о стены и отскакивая обратно, множась и заполняя собой всё пространство. Хотэку невольно тоже усмехнулся. Даже Норико, заметно расслабившись, позволила себе дружелюбный оскал.

— Ну даёшь, — отсмеявшись, ямабуси утёр слёзы со своего ещё больше покрасневшего лица, хотя до этого Хотэку был уверен, что такое невозможно. — Волшебный веер! Нет-т-т, если и есть волшебство — оно в нас. Но для тэнгу это обычное дело. Как дышать. Как для тебя крыльями махать. Никогда никто не думал, что это волшебство. Это просто мы.

— Ага, конечно, — проворчала Норико. — Единственные тут заперлись на своей горе и забрали себе всё небо. Никакого волшебства и исключительности.

Хотэку настороженно обернулся на неё, затем на ямабуси, но того бакэнэко вроде бы только забавляла.

— Кошки! — воскликнул он. — Видишь, какие заносчивые? Потому мы и сидим здесь. Кошки невыносимы в своей гордыне. Ходят, убивают всех подряд — говорят, «провожают», ха! Они обещают покой после смерт-рт-рти, а мы ищем покой здесь. И нашли его на Торияме.

— Покой? — Норико тоже повысила голос. — Да к вам ни одна кошка в здравом уме не поднимается, такой здесь покой!

— Ты поднималась! — воскликнул тэнгу.

— И меня швырнули отсюда!

— Не со скалы!

— Так я бы разбилась!

— Ой, — он махнул рукой и широко улыбнулся. — Все мы знаем, что бакэнэко отлично летают бабочк-чк-чками или пчёлами. Или кем ты тогда к нам попала.

— Червём или пауком, — парировала Норико. Хотэку никак не мог поверить в то, что она действительно сейчас сидела и пререкалась с главным из ненавистных ей тэнгу. Похоже, ей совсем надоела эта жизнь… — Я не люблю крылатых.

Хотэку взглянул на неё с недоумением, даже с толикой обиды, и только потом понял, что она смотрит прямо на него. Он тут же отвернулся и стёр это выражение со своего лица.

Ямабуси улыбнулся ещё шире, а Норико смущённо добавила:

— Насекомых. Не люблю крылатых насекомых и не трогаю их.

— Уверен, что видел, как ты бегаешь за бабочкой, — задумчиво протянул Хотэку.

— И что? Ты всех убиваешь, за кем бегаешь?

— Ну… да?

Норико оглянулась на ямабуси — тот всё так же широко улыбался и молчал.

— Ну вас. — Она встала и направилась в дальний угол пещеры.

— Ты куда? — усмехнулся Хотэку. — Стой, я понял, никаких насекомых!

— Ничего не слышу, подожду тебя здесь. — Она демонстративно улеглась в самом тёмном закутке и отвернула мордочку.

— Своенравная, — заключил ямабуси.

— Этого у неё не отнять, — подтвердил Хотэку.

— Ты понял? Не волшебство это всё, а природа наша. А тебе её и не надо, у тебя такие крылья вымахали — без веера упр-пр-правишься.

— Но вы летаете быстрее меня, — задумался Хотэку. — Могу ли я так же?

Отшельник склонил голову и моргнул, пристально глядя.

— Не надо. Не стремись быть тем, кем не являешься. В тебе есть собственное сердц-дц-дце и собственные силы. Ты не тэнгу, ты — ханъё. Отчасти наш, но отчасти дитя народа Ватац-ц-цуми. И притом ни тот ни другой. Нигд-гд-где ты не был своим, потому что таких, как ты, и нет больше.

— Единственный ребёнок тэнгу и человека?

— Всё так. Мы, как видишь, не покидаем Торияму. Или почти не покидаем. Некоторые иногда ищут лучшей жизни, забывая, что место этого не решит-т-т, но… В своё время один из моих предшест-ст-ственников запретил тэнгу создавать семьи с людьми. Да и с другими ёкаями тоже.

Хотэку нахмурился: эти устои были так похожи на их собственные, но к чему они привели?

— Это именно то, от чего мы хотим избавиться в Шинджу. Такие запреты плодят ненависть, вы так не думаете?

— Шинджу и Торияма — два разных мира. Не суди по мне обо всём народе и не жди, что твой отец будет так же радушен. Да и я, — он усмехнулся громко, звонко, как смеялся до этого, — сегодня в хорошем расположении духа. Приди вы вчера, когда меня так сильно расстроил обед, — я бы говорил с вами совсем инач-ч-че.

— Так вот чему мы обязаны таким приёмом… — прищурился Хотэку. — Хорошему обеду?

— Именно. — И ямабуси вдруг посерьёзнел. — Мы живём особняком от остальных, потому что мы быстрее и сильнее прочих. Наши силы когда-то хотели украсть, использовать, пытались даже поработить нас. Может-т-т, Шинджу как место и ничего, но мы видели, что было с ёкаями, кому не посчастливилось оказаться на острове десять веков назад. Мы видели, что этому предшествовало и что было после. Мы видели слишком многое, чтобы желать контакт-кт-ктов с чужаками. И я не жду, что ты поймёшь это, но тебе нужно это принять.

— Даже если я думаю, что вы заблуждаетесь?

— Особенно если думаешь, что мы заблуждаемся. Легко принимать чужие взгляды, когда ты их разделяешь. Гораздо сложнее принять их, когда они противоречат-т-т собственным — оставить право другим жить по отличным от твоих уст-ст-стоям, когда ты считаешь их совершенно неправильными. Мы это выбрали для себя. Тебе это выбирать не нужно, только принять чужой выбор и позволить тем, с кем ты никогд-гд-гда больше не встретишься, — я надеюсь! — жить, как им угодно.

Самураев учили иначе: есть нерушимые правила и законы и их нужно соблюдать. Есть традиции, их тоже нужно соблюдать. А если кто-то на Шинджу отличается или его поведение идёт вразрез с общим укладом — его необходимо наказать и вернуть на истинный путь. Таковы порядки.

То, что Хотэку слышал сейчас, было чем-то совершенно новым. И всё же это новое ему нравилось. Он пока не знал почему, но он об этом ещё обязательно подумает. И не единожды. Возможно… Возможно, это значило, что и ему необязательно следовать чужим правилам, которые ему не нравятся. Пока эта идея разительно отличалась от всего, чему он научился, и всё же манила своей смелостью.

И вновь пещеру наполнил неразборчивый клёкот. Хотэку обернулся на звук и увидел, как Хомарэ, их проводник, сейчас сопровождал другого тэнгу. Все они были между собой похожи: в пёстрых одеждах, красные донельзя, с длинными носами и веерами. Но Хотэку всё же их различал. Не по лицам, увы, просто на ямабуси было побольше одежд и его веер был учива, а у остальных — складные боевые сэнсу. А Хонарэ всё ещё таскал с собой катану Хотэку, и только так он его распознал.

— О, вот и они, — ямабуси вытянул руку и жестом подозвал нового посетителя. — Риота, твой, Хотэку, отец.

Риота послушно подошёл, но был явно недоволен и ничего не понимал. Он вопросительно посмотрел на монаха, тот что-то ему сказал, и он бурно начал возмущаться в ответ. Интересно, что сделал бы Мэзэхиро, если бы рядом с ним, тем более ему самому, кто-то из простолюдинов начал так кричать? Бедняга наверняка тут же умер бы самой позорной смертью.

— Что ж, как я и предполагал, — ямабуси повернулся к Хотэку, — он совершенно ничего о тебе не знает.

— Как это возможно?

— Он летал через море: по молодости и глупости. И по возвращении сам сознался, пришёл с покаянием: был с человеческой женщиной, не удержался от соблазна, заманила его…

— Заманила? — Хотэку сильно сомневался, что хоть одна женщина, рождённая и выросшая среди людей, смогла бы захотеть разделить постель с тэнгу. Они были совсем не той наружности, что привлекала дам в Шинджу.

— Так он сказал, — развёл руками монах.

— А мать? Кто моя мать?

— Боюсь, этого ответа ты здесь не получишь, ханъё.

Ханъё. Чужак. Слишком ёкай, чтобы быть среди людей, слишком человек, чтобы быть среди ёкаев. Хотэку хотел понять, кто он, чтобы перестать чувствовать пустоту, перестать чувствовать это внутреннее свербящее одиночество. Отчего же с ответами становилось только тоскливее?

— Есть ли хоть шанс отыскать её? — не сдавался он. — Как она выглядит? Из какого города, деревни? Хотя бы провинции?

— Других ответов тебе здесь не дадут, — снова покачал головой ямабуси.

Хотэку внимательно посмотрел на своего отца. Тот не просто не желал видеть сына — он откровенно злился, что его отвлекли от чего-то важного по такому пустяку. Он даже не смотрел на Хотэку, всё оглядывался, явно ожидая, когда его, наконец, отпустят.

— Он не знал обо мне, так?

— Не знал.

— А сейчас узнал, но даже не проявил никакого интереса.

— У Риоты здесь семья, оттого он и злится, — терпеливо объяснил ямабуси. — Ты — угроза, посягаешь на его свободу и его жизнь. Примет тебя — и что станет с его супругой, с детьми, которые ещё даже не обрели своих вееров?

Слышать это было больно. Что-то внутри медленно надрывалось с каждым словом, сдавливало грудь, опустошало.

— Ты не похож на других, ханъё. Принять тебя — значит признать свою ошибку и своё прошлое, принять их в настоящее. Не у каждого достанет сил на подобное.

Надежда. Это была угасающая надежда, растворяющаяся в жестокости чужих слов. Больше нечего ждать. Последний шанс отыскать семью завершился успехом. Вот он, его отец, которому он совершенно не нужен. Вот он, тот, кто знал его мать, кто, вероятно, взял её силой, надругался и оставил, ничего о ней не запомнив. Что она чувствовала? О чём подумала, когда всё произошло? Ненавидела ли ёкаев с тех пор так, как ненавидит их Мэзэхиро? И если да — он не стал бы её винить. Он бы понял эту ненависть. Возможно, именно эта ненависть — и страх перед чёрными крыльями — заставила её когда-то отказаться от собственного сына и бросить его в лесу. Возможно, она его не любила, возможно, она его боялась, но рука не поднялась убить ребёнка. Лес не был более милосердным решением, но был более лёгким. И если так всё и было, Хотэку не смог бы за это таить на неё обиду.

Ноги коснулось тепло — Норико вышла из своего угла и потёрлась о его лодыжку. Её взгляд словно говорил: я знаю, как тебе плохо, но я с тобой. И Хотэку был благодарен за этот взгляд и за эту близость.

— Благодарю вас, — он поклонился ямабуси, и тот вздёрнул подбородок в ответ. — За то, что приняли, за то, что позволили взглянуть на отца и узнать хотя бы часть своей истории.

— Теперь ты — часть нашей истории, Хотэку, сын Риоты. И пусть носишь ты имя другой семьи — помни, что кровь тэнгу нас объединяет.

Он не был уверен, хотел ли родства с настоящим отцом или с тэнгу в целом, и всё же принял эти слова. Пусть отец его не признаёт — но признаёт ямабуси. А это уже гораздо больше, чем он мог желать.

— Ханъё Хотэку, — монах подошёл ближе, почти касаясь своим длинным носом его груди. — Как предводитель стаи Вершины и ямабуси всех тэнгу Ториямы выражаю тебе свою благосклонность. Истории, что ты поведал мне, велят сердцу тревожиться за будущее нашего единственного сына, рождённого от человеческой матери. Цели, с какими пришли вы, вселяют надежду на мир, в котором наш уклад покажется устаревшим и бессмысленным. Пусть твой отец не желает смотреть на тебя — не переживай, им движет его стыд и гордыня. Такие мы, тэнгу. Упрямые в своей гордости. А всё же если нужна будет помощь, лишь свистни — и твои братья по крови явятся.

Хотэку недоверчиво нахмурился:

— Разве вы не решили жить особняком, чтобы не вмешиваться в дела чужих народов и не наживать врагов?

— Ханъё Хотэк-к-ку! — усмехнулся ямабуси. — Мы живём особняком, чтобы оставаться в безопасности. Но мы друг за друга стоим, как гора Торияма стоит за нас. Когда будет грозить опасность — свист-ст-сти, — повторил он и вложил ему в ладонь маленький свисток.

Непохоже, что этот свист долетит до Ториямы, однако Хотэку с благодарностью принял подарок. Пусть он и был символическим, а всё же приятно получить такое признание.

— Благодарю вас. Хотелось бы и мне ответить тем же.

— Не стоит, ханъё. Мы помогаем тебе — ты помогаешь тем, кому это нужнее. Таков порядок этого и всех прочих миров.

Хотэку посмотрел на ямабуси и, стараясь скопировать его жест, вздёрнул подбородок. Тот громко рассмеялся:

— Наш! — и хлопнул его по спине. — А теперь ступай и забирай с собой свою наглую кошк-шк-шку. И катану. Хомарэ-э-э! Верни оружие ханъё!

Хомарэ подошёл и бережно вложил катану в руки Хотэку, тот благодарно поклонился. Никакой неприязни или гнева от тэнгу он не почувствовал. Наоборот, несмотря на равнодушие Хомарэ, он видел, что теперь к нему проявили высший из знаков признания — уважение.

Норико шикнула, тэнгу заклекотал на неё. Хотэку на миг заволновался, что они сейчас подерутся, но потом они оба осклабились, и Норико, вильнув хвостом, пошла к выходу из пещеры.

— Пошли, птиц. Подождём наших на Созо.

Хотэку улыбнулся, ещё раз поблагодарил ямабуси и поспешил за ней.

Лисьей богини наказ

Северный горизонт заволокло дымом и рыжим пламенем закатных отблесков, но Мэзэхиро не отворачивался к чистому югу, не позволял себе закрывать глаза.

Его уже прозвали жестоким. Сато Мэзэхиро — жестокий сёгун. Пусть так. Он принял эту роль давно. Кто-то должен был взять её на себя, чтобы привести империю к миру. Ёкаи лишили его всего. А сколько ещё людей пострадали от них?

— Ты бы не одобрил, — сказал он в пустоту, и голос его, вопреки душевным метаниям, оставался твёрд. — Ты видел Шинджу приютом для всех, но века показали, что это невозможно. Ты не видел того, что видел я. Ты не видел чудищ, что ведомы мне. Ты отчего-то закрывал глаза на всё, что я приносил тебе, на все бесчинства ёкаев, все разбои, всю угрозу, что несли они для людей. Ты был слишком мягок, Миямото Мару, чтобы увидеть, что империя нуждается в очищении.

Он опустил взгляд на свиток — незаконченное письмо к даймё Западной области. Он оттягивал это, сколько мог, но пришла пора вернуть людям земли, некогда выделенные ёкаям. Пусть они возвращаются на материк. Его не интересовало как — чудища наверняка найдут способ пересечь море. Но пусть больше не тревожат людей.

— Господин, — раздалось у входа.

Мэзэхиро поднял голову. Самурай. Хотя какой самурай… Один из юнцов, ещё даже не окончивших школу. Он не хотел использовать детей, но и достигших пятнадцати было мало, поэтому по отрядам начали распределять уже с тринадцати, позволяя окончить обучение в поле. Этот выглядел и того младше — неокрепший ребёнок. Оставили во дворце бегать по мелким поручениям, а больше ни на что не годен.

— Господин, — он поклонился, — я привёл гонца, как вы и велели.

Гонца. А письмо ещё не дописано. Ямагучи Кунайо был одним из двух даймё областей, кого не сменили на новых — более преданных Шинджу. Но если даймё Морской области просто не было дела до ёкаев — они не торопились перебираться через залив Комо, — то Ямагучи Кунайо Мэзэхиро не трогал лишь временно. Этого придётся сместить, и это будет нелегко. Оторванные от прочей части острова пустынные земли, сплошь заселённые ёкаями, были угрозой, потому что даймё покровительствовал всем своим подданным. Весь его род, вся ветвь Ямагучи брала начало у первого даймё того края, но вместо того чтобы помнить о потерях, вместо того чтобы помнить виновников, из-за которых война выжгла земли, он приютил их. Да, по воле императора. Да, это было милосердно. Но сейчас это милосердие значило предательство человеческого рода. Примет ли ветвь Ямагучи новые условия? Мэзэхиро сомневался, а потому был готов убрать даймё силой, если придётся.

Мэзэхиро никогда не бывал в Западной области и всё ещё надеялся не побывать. Меньше всего ему хотелось лезть в рассадник чудовищ. Но если Ямагучи Кунайо не подчинится его воле, выбора не останется.

Он дописал то, что должен был, и, отослав гонца, вышел из тронного зала. Мэзэхиро отправился во дворец Мудрости, дышащий пустотой и покоем. И немного — тоской по старым несбывшимся мечтам. Сюда он некогда привёл Цукико: дерзкую, смелую, совсем не похожую на прочих. Он не выбирал себе невесту: их брак был предрешён его отцом, как брак Иоши был предрешён им самим. Но Цукико была одной из принцесс побочной ветви, и оттого он радовался этому союзу — лучший друг, будущий император, стал ему почти родным. Конечно, это было не так, и их семьи породнились лишь косвенно, но им обоим нравилось, опуская условности, называть себя братьями.

Кто бы знал, что буйный нрав Цукико-химэ не укротит даже будущий сёгун! Не удалось её подчинить ни словом, ни делом. И хотя для всех при дворе они всегда оставались образцовой семьёй, и ни разу жена не опозорила имени своего мужа, а всё же с рождением Иоши жизнь в доме разладилась. Слишком мягкая сердцем, как и все Миямото, хотя Миямото она не была. Но, похоже, и побочным ветвям эта мягкотелость передавалась в полной мере. Удивительно, как такие добросердечные императоры удерживали власть и порядок столько поколений. И неудивительно, что в итоге это погрузило империю в хаос, в котором она сейчас пребывала.

Но ничего. Пусть Мэзэхиро не смог навести порядок в собственном доме, но он сумеет навести его в Шинджу. Нужно только искоренить всё зло, что отравляло эти земли так долго.

Он вошёл в чайную комнату. Она, как и прежде, вечерами неизменно сидела там и пила ячменный напиток, к которому приучила всех в этом доме.

— Господин сегодня желает отдохнуть? — учтиво спросила Цукико. Каждый вечер один и тот же вопрос, который значил одно: она желает, чтобы Мэзэхиро отдохнул. Отдохнул и не тревожил её своим присутствием.

— Господин сегодня желает вспомнить, что у него есть супруга.

Грубость, но она всё ещё его жена.

Цукико вздохнула, опустила пиалу на стол и встала. Она повернулась к Мэзэхиро. Стояла перед ним, такая же смелая, как и раньше, такая же красивая, как и в день их свадьбы. Годы её совершенно не портили, словно и не касались.

Мэзэхиро любовался ею. Искренне. Как не любовался ничем и никем. Цукико не верила, но он любил её, любил, как умел. Только сама она этой любви давно уже не разделяла, предпочитая уходить надолго и оставаться не с ним, обменяв семью на утехи с… Нет, он не будет думать об этом сейчас. Всё кончено, она здесь, и ей больше некуда уходить.

— Смотри же, господин. — Она завела руки за спину и ловко развязала узел пояса, позволяя ему упасть. Следом слетело верхнее кимоно. И дальше, слой за слоем, все шелка спадали с неё, как листва опадает с деревьев, пока не осталось ничего. Она стояла совершенно нагая, как дворцовый сад сейчас, во время смерти, и, как и он, не утратившая при этом своей красоты. Никто не обнажался перед мужчинами. Ни одна любовница при дворе в жизни Мэзэхиро не позволила себе такой прямоты. Всегда скрыть, всегда спрятаться, всегда подчеркнуть свою скромность. Даже в постели.

И лишь она бросала ему вызов. За то он её полюбил. За то порой и ненавидел.

— Вот ваша супруга, — Цукико смотрела равнодушно, и это было невыносимым. Прекрасный бутон с дурным нравом. Её речь, её манеры, её характер были безумны. Вот они кружат ему голову — а в следующий миг облекаются в равнодушие и разжигают в нём злость. И она это знала, она намеренно злила его, испытывала. Зачем?

Он схватил её за запястье и притянул к себе. Цукико прерывисто вдохнула, когда обнажённая кожа коснулась холодного металла его доспехов. Но больше — ни звука. Лишь этот вдох, сжатые зубы и вызов в глазах.

— Зачем ты здесь, если я тебе так противен?

Он смотрел в её светлые, почти янтарные глаза, и пытался отыскать в них ответ.

— А куда мне идти? Ты сжёг моё убежище, забыл? — всё тот же вызов. Ни печали, ни сожалений. Другая бы давно одумалась, села и начала замаливать своё непослушание. Но не она. Нет, она раз за разом будет припоминать ему, как он лишил её любовника, лишил места, куда она сбегала из дома каждый месяц, возвращаясь лишь на несколько дней и только ради Иоши.

— Не я виноват, что ты выбрала себе чудовище.

— Не знала, что для любовника нужно твоё одобрение. Неужели Сато Мэзэхиро, суровый сёгун, силой забравший власть над всей империей, ревнует?

— Ревную? — он притянул её ближе, схватил за волосы и, задрав её голову, наклонился к лицу. — Знаешь, я думал, может, ко мне вернётся моя Цукико, та, с которой мы когда-то были счастливы, с которой я ещё мог верить в этот мир. Но посмотри на себя…

Мэзэхиро оттолкнул её, но она даже не вскрикнула, лишь отступила на несколько шагов, едва не запутавшись в ногах. А взгляд всё такой же гордый.

— Я ошибся, когда поверил, что время, проведённое дома, вернёт тебе разум. Твоё тело опорочено чудовищем. Тебе бы вымаливать прощение у своего мужа. Молить о касаниях, которых ты не заслуживаешь.

— Быть тряпкой у твоих ног, пылью на твоей обуви, конечно, — она улыбалась. Широко и искренне, что злило ещё сильнее. — Только этого всю жизнь и хотел, и я даже пыталась быть тебе такой женой. А потом родился Иоши, и я увидела, какой ты отец. А заодно — какой человек. И пообещала себе, что больше не подарю тебе ни единого ребёнка.

Он не успел осмыслить, что делает, и лишь когда она упала от удара, почувствовал, как его трясёт. Сердце колотилось, руки дрожали. Как смеет она? Пусть Иоши и закончил свою жизнь жалко, но его имя останется в памяти Шинджу как имя героя, павшего от лап ёкаев при защите Мэзэхиро. Он вырастил достойного воина. Он сделал для этого всё, что потребовалось.

— Вот он, настоящий Мэзэхиро, — сказала Цукико, не поднимая головы, не глядя на него.

Пол окрасился кровью, и Мэзэхиро передёрнуло. Вечно с ней так… грязно. Ничего, служанка вымоет. С новым порядком нашлась-таки та, что не сбегает, та, что верно служит господину и выполняет все его приказы без лишних вздохов.

— Слабый тот духом,

кто силу ударами

мерит с супругой.

— Закрой рот. — Он не хотел этого говорить. И бить не хотел. Он ничего этого не хотел, но, видят боги, сама напросилась. — Закрой свой рот, иначе…

— Что? — Она наконец обернулась, подняла к нему лицо, залитое кровью, и снова улыбнулась. Зачем она опять улыбается? — Заберёшь у меня свитки с танка, чтобы не слышать этого? Забирай. Я перечитывала их всю жизнь, я помню их наизусть. Или ударишь меня снова? Бей, мне уже давно не страшно. Не после того, что ты сделал с Иоши. Или… — она ахнула, прикрыв рот рукой, но тут же в голос рассмеялась. — Или убьёшь меня, о Первейший, как убил нашего сына?

— Я его не убивал! — Она не могла знать. Никто не знал, кроме горстки выживших самураев, но те и рта не раскроют без приказа.

А если бы и знала… Нет, он его не убивал. Это сделали ёкаи. Это сделала дочь Мару, невеста Иоши, из-за которой сын совсем лишился разума. Вот она, природа всех женщин. Дочери Инари, богини оборотней, — все они несут лишь горе и погибель.

— О нет, не убивал, — сказала Цукико, даже не пытаясь стереть с лица кровь. Позволяя ей стекать по подбородку и крупными каплями пятнать пол. — Лишь потащил с собой в сражение. Он неделями, месяцами молил испытать его вновь, взять в отряд, мечтал быть похожим на тебя, мечтал заслужить твоё одобрение, твою любовь, на которую ты был попросту неспособен. И что в итоге?

Она горько усмехнулась, и от этой усмешки Мэзэхиро почувствовал острую боль где-то глубоко в груди. Но он не виноват. Он делал всё, что должен был.

— Ты так и не принял его, но отправил при этом на смерть. — Она встала, чуть пошатнувшись, но он не стал ей помогать. — Если ты думаешь, что у тебя осталась хоть капля власти надо мной, ты спятил. Избей меня до смерти, казни, пытай самыми ужасными способами, которые знаешь, — мне всё равно.

Она подошла вплотную и ткнула пальцем ему в грудь. Сил в ней было так мало, что он и не почувствовал ничего сквозь броню. Но кровь… Она подняла к нему своё грязное изуродованное лицо, и он невольно отшатнулся. Железистый запах ударил в нос — и стало мерзко от самого себя.

— Ты лишил меня единственного смысла в жизни и единственного утешения, которое могло бы исцелить мои раны, — выплюнула Цукико, а затем, обессиленно привалившись к нему, медленно сползла на пол. Но перед тем как потерять сознание, ещё успела едва слышно добавить: — Ты лишил меня всего, Сато Мэзэхиро. Погубил мою жизнь. И точно так же ты погубишь этот мир.

* * *

Чем дольше вела их река, тем явственнее Киоко ощущала приближение к обители Инари. Воздух здесь пах иначе, дышалось легче. Даже мороз, казалось, отступал. Хотя было ещё время смерти и природа спала, это ощущалось скорее как умиротворение и покой. Не завершение — преддверие нового начала.

А может, свою роль сыграло и то, что она научилась управлять ки достаточно хорошо, чтобы согревать тело без усилий. В конце концов Киоко сумела в собственном теле чувствовать её почти так же, как чувствовала, примеряя ки Ёширо-сана. Хотя в его облике обращение с ки давалось ей несравнимо лучше, он неустанно хвалил её за старания и успехи, убеждая, что она за эти недели научилась делать то, на что у прочих сёкэ уходили годы и даже десятилетия.

— Скоро должно показаться Созо, — сообщил кицунэ, когда вдали послышался шум водопада.

Очень своевременно. Но усмехнулась Киоко только про себя.

— Волнуетесь?

— Нисколько, — честно ответила она. Волновалась Киоко, только когда пыталась вернуть ками Иоши. Почему-то прочие встречи с богами не заставляли её руки тревожно подрагивать — чего нельзя было сказать о Ёширо-сане.

— А я волнуюсь, — признался он, заметив её взгляд. — Немного потряхивает. Не каждый день выпадает такая возможность.

— Вы совсем не ходите к Созо?

Он покачал головой:

— Желание порождает страдание.

Это Киоко слышала уже много, слишком много раз за их небольшой поход.

— У нас всё время ходят к священному Кокоро, — сказала она. — Не к той части, что во дворце, но к другим берегам — да. И там всюду есть храмы Ватацуми.

— Но разве Ватацуми живёт не в Рюгу-Дзё?

— Озеро всё равно считается священным. Это вода посреди острова, но что ещё делать тем, кто живёт вдали от берега?

— Это имеет смысл, — согласился кицунэ. — Мы не ходим, потому что основа нашего учения — довольствоваться тем, что имеем.

— И не желать большего?

— Не желать.

— А кто составлял эти правила?

— Как кто? Первый дайси, девятихвостый Нобухидэ, он принёс их всем кицунэ от самой богини…

— Принёс? То есть он с ней встречался?

— Конечно.

— И как так вышло, что дайси оказался у богини? Он пришёл к ней, пожелав прийти и получить ответы?

Ёширо-сан улыбнулся:

— Я вижу, к чему вы клоните. Нет, он не пожелал. Богиня явилась к нему и передала знания, передала правила…

— Это было сразу после появления кицунэ? Откуда же тогда был дайси с девятью хвостами?

— Вы задаёте очень много вопросов, Киоко-хэика.

— Прошу прощения. Если мой интерес неуместен, я немедленно перестану вам докучать.

— Мне знакомо это любопытство — любопытство юного неокрепшего ума, не избравшего свой путь. Чему верить, куда смотреть? Отчего есть кицунэ и ногицунэ, почему и зачем кому-то хочется отвернуться от богов? Как устроен мир и где в нём моё место? Бесчисленные вопросы, что терзают тех, в ком нет веры. Только никак не пойму, отчего её нет в вас — той, что носит в Сердце ками своего бога?

— Почему же вы считаете, что во мне нет веры? Я лишь задаю вопросы об устройстве вашей религии.

— О нет, Киоко-хэика, вы задаёте вопросы так, словно ищете слабые места. Когда в ком-то есть живой интерес, он ищет, за что бы зацепиться, ищет, что его вдохновит, что понравится. Вы же ищете, где ещё смести налёт преданий, в каком месте можно найти прореху. В этом нет веры, в этом интерес учёных умов.

— Учёных?

— Хранителей, изобретателей, сэнсэев. Тех, кто целую вечность для всего будет искать причины и объяснения и ничего не примет как данность.

— Полагаете, это справедливо по отношению ко мне? Ёширо-сан, вы ведь помните, что я иду за помощью к богине, правда? Что это, если не вера?

— Расчёт, — пожал он плечами. — Вера заключалась бы в молитве и просьбе о послании решения. Ни в ком из верующих не зародится мысль отправиться к богине и искать встречи с ней.

— Может, так не сделают кицунэ, — согласилась Киоко. — Но вы плохо знаете историю Шинджу, Ёширо-сан. — Настал её черёд улыбаться. — Сердце дракона во мне лишь потому, что однажды император не убоялся и спустился на дно Драконьего моря в Рюгу-Дзё, отправился на поиски Ватацуми и лично попросил у того помощи.

— Так это черта всего рода Миямото? — Его глаза излучали неподдельный интерес.

— Похоже на то, — довольно ответила Киоко. Она редко чувствовала себя настоящей Миямото, редко ощущала эту связь с родом, связь со всеми предшественниками и предыдущими императорами. Ёширо-сан напомнил ей, что, хотя она и упустила трон, хотя не уберегла народ, сила всё ещё связывает её с предками. С теми из них, на кого легло бремя нести это Сердце в себе.

— Значит, в народе Шинджу куда больше решимости, чем веры, в отличие от народа Шику, — улыбнулся он. — Это не плохо. Мы различны, как и наши боги.

— Как и наши боги. Думаете, останься я в монастыре, чтобы молиться Инари днями и ночами, шансов было бы больше? Такое почитание она любит?

— Думаю, никто из кицунэ ещё не получил помощи в чём-либо, что касается разрушения, а не созидания.

— Наша цель, Ёширо-сан, — созидание мира, — резко ответила она. Гораздо резче, чем хотела.

— Какой ценой, Киоко-хэика?

— Какой придётся.

Она повторяла это себе всё чаще. Не проходило и дня, чтобы она не думала о грядущем, не готовила себя к потерям. Вынужденным и неизбежным. Она сумеет с этим справиться. Должна суметь.

— Созо, — внезапно ахнул Ёширо, и Киоко подняла взгляд, до того упиравшийся в землю.

Река расширилась в устье и разлилась в озеро. Не такое большое, как Кокоро, — вот и другой берег видно, высится горой, с которой рушился вниз тот самый водопад, скрывающий обитель Инари.

Воздух здесь пах свежестью, и, несмотря на время смерти, Киоко явственно ощущала аромат цветов, словно цвели акации и лотосы распускались в воде. Пространство будто излучало тепло, хотя кожи всё ещё касался холод. Её ками словно обняли, укутали и приласкали. Так было, когда она касалась ки отца. Эта любовь, отдающая, принимающая тебя, согревающая…

Киоко быстро сморгнула подступающие слёзы и вдохнула поглубже. Будет сложно объяснить Ёширо-сану, отчего вдруг она расчувствовалась, глядя на пусть и прекрасный, но всё ещё спящий, оголённый сад.

— Говорят, когда холодный месяц сменяет последний, время здесь застывает, Созо подёргивается коркой льда и водопад уже не укрывает вход в чертоги богини.

Киоко смотрела на голые ветви ив и акаций, растущих вдоль берега, и представляла, каково здесь, когда всё расцветает. Увидит ли она? Успеет ли застать пробуждение мира в этом дивном, пока ещё спящем саду?

— Как это выглядит? — спросила она. — Лёд, о котором вы говорите. Какой он?

— У вас не бывает льда? — удивился Ёширо-сан.

— Похоже, что нет.

— Он как стекло, но созданное самой природой из одной лишь воды.

— Я думала, замёрзшая вода — это снег, — задумчиво произнесла Киоко. Сколько ещё она не знает об этом мире? Сколько всего недоступно жителям Шинджу, и правильно ли, что они не покидают свой остров, даже не имеют такой возможности? Не зря ли так долго они прятались от Большой земли, от всего большого мира?

— Лёд образуется там, где воды много. Озеро и дождь — та же вода, но мы ведь не назовём их одинаково. Лёд выглядит иначе — стеклянная скользкая корка, что истекает слезами, стоит её коснуться. Но, — Ёширо-сан взглянул на неё с лёгкой грустью, — грядёт время роста. Если хотите увидеть лёд, придётся ждать следующего года. — Он покосился на Киоко: — Как знать, может, вы здесь не в последний раз.

— Как знать, — согласилась она.

— Нам нужно пройти к озеру, — сказал Ёширо-сан. — Видите там, справа, тории?

Киоко проследила за взглядом кицунэ и заметила краснеющую аллею из десяти ворот, что вела вдоль правого берега к самому водопаду.

— Мне кажется или там кто-то сидит? — тихо спросила она, вглядываясь сквозь ветви деревьев.

Ёширо-сан так не присматривался. Бросил быстрый взгляд и кивнул:

— Стражник. Надо же, на первых же вратах. Нам говорили, они сидят по обе стороны водопада и сторожат каждый вход.

— А слева тоже есть вход?

— Не знаю. Если помните, я здесь впервые, как и вы, — он говорил почти шёпотом, и в голосе его сквозило замешательство.

— Не будем проверять. Думаю, нам нужно подойти и поприветствовать кицунэ, кто бы это ни был, — Киоко сказала это и, гордо расправив плечи, двинулась вперёд, прямо к первым тории, на которых восседал лис. Ёширо, судя по едва слышному шуршанию сзади, следовал по пятам.

Чем ближе она подходила, тем явственнее очерчивались хвосты, пламенеющие за спиной стражника. Много, очень много хвостов. Ёширо говорил, что здесь лишь девятихвостые, — не обманул.

— Инари не принимает гостей, — послышалось сверху, стоило им выйти из тени последнего перед удивительной аллеей дерева. — Дальше вам нельзя.

Киоко не удивилась словам, но удивилась голосу — он был женским.

— Эй, лиса! — раздалось позади Киоко, но это был не Ёширо-сан… Нет, этот голос Киоко знала, но он никак не мог звучать здесь. Обладательница этого голоса должна быть сейчас далеко на западе. — Ты как говоришь с дочерью своей богини?

Перед глазами пролетел чёрный комок и мягко опустился перед Киоко на четыре лапы.

— Норико! Ты откуда здесь?

— Мы освободились раньше, чем предполагали, — неожиданно раздалось справа, и Киоко невольно дёрнулась в сторону.

— Сэмпай! Нельзя же так пугать!

— Приятно, что я для вас всё ещё сэмпай, — улыбнулся Хотэку.

— Вы ведёте себя непочтительно, — проворчал Ёширо-сан, всё ещё стоящий позади. Киоко обернулась и увидела, что сам он опустился на колени в земном поклоне. Стоит ли за ним повторить?..

— Многовато вас, — фыркнула кицунэ, оставаясь на тории и, по всей видимости, даже не намереваясь спускаться. — Уходите, вы нарушаете покой этого места.

Киоко всё же опустилась на колени и коснулась лбом холодной земли, выражая почтение. Но затем встала, приосанилась и заявила твёрдо как могла:

— Я Миямото Киоко. — Сколько раз ей пришлось представиться за последнее время… Слишком много для той, кто в Шинджу мертва. — Дочь Миямото Мару, императрица Шинджу и хранительница Сердца дракона. Прошу, позвольте мне поговорить с Инари, матерью моего народа, ибо мы нуждаемся в помощи нашей богини.

— Ты говоришь как императрица или как дочь Инари? — стражница заинтересованно склонила голову.

— Я говорю как Миямото Киоко. Я есть и то и другое, — громко произнесла она, надеясь, что этот ответ верный.

— И где же твой дар от богини, Миямото Киоко? — насмешливо спросила лисица. — Где яшмовое ожерелье, каким она одарила свою первую дочь, твою прародительницу?

— Ну конечно, — тихо застонала Норико. — Не могло быть всё так просто. Оно ведь у Мэзэхиро, да?

— Угу, — буркнул Хотэку.

— Всё равно это была подделка, — вздохнула Киоко. Затем добавила громче: — У меня его нет. Но как ещё я могу доказать своё происхождение?

— Хранительница Сердца дракона? Можешь ли ты повелевать морем, как это делает Ватацуми?

Киоко замялась. Повелевать морем она точно не могла, но, может…

Она потянулась к ки стражницы — обратиться в неё, наверное, будет лучшим решением. Она ждала, когда почувствует что-то похожее на ки Ёширо-сана. Быть может, сильнее, ярче, богаче, но… ничего. Пусто. Там, где сидела лисица, словно никого не было.

— Что такое, дочь Миямото Мару, что-то не так? — насмехалась та.

Так не должно быть, это неправильно. Вот же она, сидит прямо перед Киоко. Почему она не чувствует, почему то пространство никак не отличается от всего вокруг…

— Я не могу повелевать морем, — признала Киоко, тщетно пытаясь нащупать чужую ки.

— Какая же ты тогда дочь бога-дракона? — лиса не смеялась откровенно, но в её голосе сквозили надменность и пренебрежение. Это ранило. Да, Киоко могла немногое, но кое-что всё же могла.

Она привычно повела плечами и раскрыла тут же выросшие за спиной крылья. Взмах, другой — и вот она стоит на тории и ловит хитрый взгляд зелёных глаз. Что на это скажешь, кицунэ?

— Если ты хотела меня поразить, — фыркнула лиса, — ты плохо старалась. Крылья ничего не доказывают. Покажи мне свой истинный лик, покажи мне свою истинную ками.

Свою ками? Киоко сложила крылья. Что она имеет в виду? Она стоит перед ней как есть, не обращаясь в кого-то ещё. Всё, что есть, — её.

— Чего застыла? Показывай, — она оскалилась, словно всё это было для неё развлечением, отвлечением от скуки и унылых пейзажей не меняющейся повседневности. — Показывай ками Ватацуми, хранительница Сердца дракона.

— Я не понимаю, — в замешательстве сказала Киоко. — Я перед вами, вот моя ки и моя ками, я не обращалась.

— Так обратись!

— В кого?

— В того, чьё Сердце бьётся в тебе, какие сложности?

Это была насмешка? Сложно понимать, когда шутит тот, кто что угодно говорит с лёгкой ухмылкой…

Обратиться в Ватацуми? В бога? В огромного дракона? Это было настолько нелепой идеей, что она никогда даже не приходила ей в голову.

— Я не Ватацуми, — попыталась объяснить Киоко. — У меня только его дар, но…

— Нет никаких «но», Миямото Киоко.

Она пыталась и всё же никак не могла понять, чего стражница от неё ждёт.

— Откуда у тебя эти способности?

— Сердце дракона, я ведь сказала.

— Нет, откуда Сердце дракона у людей?

Киоко вздохнула и приготовилась в сотый раз пересказывать легенду, но кицунэ оборвала её на третьем слове.

— Знаю я вашу легенду. Ватацуми отдал свою ками, — сказала она.

— Да, — облегчённо выдохнула Киоко. Ей уже порядком надоело стоять на тории — оказалось и высоко, и неудобно.

— Так давай, покажи.

— Я ведь показала. — Она вновь расправила крылья.

— Чушь. Твоя кошка при желании сумеет так же.

Киоко обернулась на Норико. Вообще-то, не сумеет, для этого ей придётся убить Хотэку, на что она вряд ли пойдёт ради крыльев.

— Такое глупое дитя, — запричитала стражница. — Ты ведь даже не знаешь, какая сила в тебе заключена, а уже пришла за помощью. Одарённая, что является за даром. Чего ты хотела? Силы Инари? Её благословения? Помощи в войне, которую хочешь развязать?

— Войну развязали до меня, — возразила Киоко. Она и сама долгое время считала, что придётся прийти и нарушить установленный Мэзэхиро порядок, пойти на него войной, чтобы свергнуть, но ведь это он начал войну. Это он вверг Шинджу в хаос, это он сжигает дома и деревни, изгоняя всех, кто ему не по нраву. — Я желаю её остановить.

— Наивно. И как же ты это сделаешь?

— Я не хочу войны и не хочу насилия. И потому я здесь. Мне нужна помощь Инари, её наставление. Быть может, она знает то, чего я не вижу. Быть может, она подскажет, как всё остановить.

— И вернуть тебе трон?

— И вернуть мне трон.

— Полагаешь, что достойнее своего врага?

— Он убивает ёкаев!

— А твоя кошка убила человека, чтобы забрать его тело.

— Эй, — крикнула снизу Норико. — Вообще-то, я убила не для этого. И откуда ты такая всезнайка?

— Я живу очень, о-о-очень долго, — оскалилась лисица, свесив морду вниз. — Видишь, сколько хвостов? — она горделиво взметнула их вверх.

— Киоко-хэика, — послышалось сзади. Она обернулась и увидела парящего за спиной Хотэку.

— Когда вы?..

— Десять.

— Что?

— Их десять.

Лисица подняла морду и с любопытством обернулась на него.

— Что ты там щебечешь, птенчик?

— Я говорю, — начал он громче, — что хвостов у вас десять.

Внизу послышался глухой удар, и все снова обратили взгляды к земле. Ёширо-сан лежал без сознания.

— Норико, что это с ним? — спросила Киоко.

Бакэнэко обнюхала тело.

— Живой, просто упал в обморок, — отозвалась она.

— Но почему?

— Да мне почём знать?

— С ними такое бывает, — усмехнулась стражница. — Не каждый день удаётся увидеть десятихвостую лисицу.

Медленно, слишком медленно в сознании начала формироваться нужная мысль. У кицунэ не бывает десяти хвостов. Однако Хоно, чьи улицы расходились от центра десятью лучами по их числу, давал подсказку. Почему она не подумала об этом раньше… Но разве возможно?

Киоко посмотрела на мечущиеся за лисицей хвосты, на её совершенно спокойную морду с выражением смиренного ожидания и наконец всё поняла. Вот почему Киоко не чувствовала её ки. Вот откуда у этого озера аромат акаций во время смерти. Вот отчего такая непочтительность к Киоко во время разговора, такое даже… пренебрежение. И вот из-за чего Ёширо-сан потерял сознание.

Перед ней была не стражница.

— Инари, — она встала и опустилась в поклоне, — прошу прощения, что не сумела понять раньше, что передо мной в облике лисы та, ради кого я проделала весь свой путь.

— Наконец-то, — фыркнула лиса и ловко спрыгнула с тории, приземлившись уже на две ноги. Она была изящна: с бледной кожей, как у Ёширо-сана, и ничуть не похожа на дам, которых Киоко видела в Шинджу. Её рыжие волосы огненной рекой струились по обнажённой спине, а в глазах темнела изумрудная зелень. В ней кипела жизнь, горячая, совсем не та, что была в Ватацуми. В ней была красота, отличная от холодной красоты повелителя моря.

Вот чья любовь объяла её, стоило ей ступить на земли у Созо. Здесь не было ки Инари, лишь ками, суть божество, что питало всё это место, что и было этим местом.

Все смотрели на богиню, а она наслаждалась этим, не стесняясь и не скрывая своего наслаждения. Тут же возле неё появились двое мужчин с такими же длинными, но чуть более красными волосами и за несколько мгновений облачили её в одежду — травянистый коломо и оранжевую, почти жёлтую кэса. Осё в такой одежде выглядели строго, она же — изысканно.

— А теперь давай, — подначила Инари, — покажи мне, что в тебе есть ками того, кого ты называешь своим богом-отцом.

— Но я ведь…

— Нет, — перебила Инари. — Убери эти крылья. Что же здесь неясного?

Она подошла и приложила свою ладонь к груди Киоко.

— Там бьётся Сердце того, к кому я однажды пришла с предложением и кто не сумел мне отказать. Ты не просто обладаешь даром, Киоко. Ты и есть этот дар.

— Я и есть дар? Что это значит?

— Ты правда не знаешь? Кто же тебя обучал?

— Норико и Хотэку-сэмпай, — смущённо потупилась она.

— Тогда понятно, — в её голосе послышалась улыбка, и Киоко осмелилась поднять взгляд. — Мы с Ватацуми создали первых людей, это ты наверняка знаешь.

— Да. — Эту легенду она помнила наизусть. — Богиня Инари пришла в нужде к богу-дракону, получила помощь и взамен сделала то, что было нужно ему.

Инари отшатнулась.

— Что? — Её лицо исказил гнев, и Киоко вдруг испугалась. Чем она её оскорбила? — Так у вас говорят? Кто написал эту наглую ложь?

— Я… не знаю, — Киоко растерялась. Ложь? Эта легенда передавалась неизменной из поколения в поколение. — Кто-то из хранителей…

— Вот что бывает, когда миром правят мужчины. Ватацуми, значит, всё решил, так у вас об этом твердят, да? Конечно, это ведь не он веками лежал в хандре и терял смысл существования, когда я пришла, выдумав хоть какую-то причину.

— Разве кицунэ не нужна была рыба? — не поняла Киоко.

— Я не настолько глупа, чтобы не суметь самостоятельно решить проблему пропитания своих созданий, — отрезала Инари. — Ватацуми должен был поверить, что я нуждаюсь, но моя первая дочь знала этот маленький женский секрет. Я оказала ему услугу. И он был безмерно счастлив несколько следующих веков. До тех пор, пока кто-то из детей не решил, что будет очень здорово выгнать всех ёкаев с острова, оставив его только людям, и не развязал войну.

— То есть…

Нет, это ведь не может быть правдой. Вся их история твердила, что Шинджу принадлежал людям. Да, Норико говорила, что люди есть и на Большой земле, но Киоко полагала, что когда-то, в мирное время, они просто уплыли с острова, перебрались туда и… Но да, это имеет смысл. Если люди перебирались на Большую землю, почему бы ёкаям не перебраться на остров?

— То есть я тогда помогла кицунэ вернуться домой — тем из них, кому до этого хотелось жить с людьми, — и оставила Ватацуми разбираться со своими детьми.

— Но ведь мы и твои дети…

— Боги, как правило, не вмешиваются в войны, — пояснила Инари. — Я лишь хотела спасти тех, кого могла. А дальше позволила истории течь своим чередом.

— А Ватацуми?

— В тебе вся его память, Киоко, ты и сама должна всё знать.

— Что? Нет! — Глупость какая-то, с чего бы ей обладать его памятью? — Уверяю, ни единого его воспоминания во мне нет.

— Такая глупая маленькая Киоко, — покачала Инари головой. — Ничего, ты ещё вспомнишь. Ну а сейчас давай перейдём к делу. Ты пришла за помощью.

— Верно. Я пришла просить о наставлении, о добром совете или напутствии.

— Всё это время Шинджу была для меня закрытой империей. Пока дети воевали с ёкаями, я не хотела вмешиваться.

— Но мы не воевали!

— Киоко, милая. Когда ты увидишь, как всё было тринадцать веков назад, — ты поймёшь, что война с тех пор не прекращалась.

Это было какой-то нелепостью. Она жила там, она видела мир. Тысяча лет мира с момента завершения войны. Был договор, и все его соблюдали. В Шинджу царил покой и порядок.

— Я не дам тебе никакого совета, — сказала Инари, и у Киоко всё внутри оборвалось. — Не дам, потому что ты просто не готова его принять.

— Я готова! — вырвался у неё крик. И ей не понравилось, как отчаянно он прозвучал. Она предполагала, что богиня не пустит их, отвернётся, но вот же она, здесь, говорит, Киоко чувствует её любовь… Почему она не хочет помочь?

— Полагаешь? Ты всё ещё не сумела доказать мне, что не самозванка.

— Но я же… Как? Что мне сделать? Как показать, что я есть я и что я готова? Я сделаю всё, что нужно. Говори! Говори, что мне сделать!

Инари склонила голову набок, и глаза её блеснули. Киоко не понравился этот блеск.

— Заслужи моё расположение, — с улыбкой произнесла она.

— Как я могу послужить тебе?

— Убей отступника.

Требует смерти

Бой бонсё отмерял стражу за стражей, день за днём, измерял недели и помогал не сойти с ума в этом вечном полумраке тоннелей, что звались улицами, и храма, стены которого стали временным домом.

Молитвы сменялись медитациями, медитации — уроками, уроки — служением храму, а служение — снова молитвами. Так проходили ночи, а днём наступало время сна, и Иоши сразу же отключался. Он не помнил сновидений. Кажется, их и не было. А единственные мысли, что занимали его в редкое свободное время, были о Киоко. Только бы Ёширо-сан её сберёг.

Сейчас Иоши мыл полы. Во всём храме. В целом храме, в каждом его павильоне. Он сначала не понял, что значит «служение храму» в расписании. Точнее, понял неверно. Он-то думал, это какие-то обряды или очередные молитвы, но нет, это было буквальное служение, где Иоши был в самом деле слугой. И он, и другие сёкэ.

Он попытался возмутиться, но, как оказалось, адепты ненасилия считали, что нагрузка сверх расписания насилием не считается. Больше медитаций и больше молитв. Не нравится мыть пол — тогда вот ещё две стражи готовки сверху. Не нравится готовить — три стражи занимаешься садом. И всё это не вместо, а вместе. То есть на сон оставались жалкие крохи. Как же Иоши ошибся, когда думал, что ему здесь будет легко, раз он уже проходил одно суровое обучение… В сравнении с жителями Дзюбу-дзи ученики школы сёгуна были свободны и беззаботны.

Сначала это сильно злило. Чтобы он, Сато Иоши, сын сёгуна, император Шинджу, мыл полы? Вычищал посуду? Занимался облагораживанием принадлежащих храму земель?

Но в конце концов на смену злости пришло раздражение, затем — обида, после — жалость к себе, а дальше — смирение. Он не мог бы сказать, что гордыня, взращиваемая в каждом будущем самурае с самого детства, покинула его, но служение храму стало новым уроком принятия.

Он отчищал особенно глубоко въевшееся пятно в павильоне Сна, когда попробовал сосредоточить свою ки в правой руке. Вышло легко. Учение кико оказалось во многом схоже с тем, чему его обучали до того, как позволили взять в руки боккэн. В Дзюбу-дзи не учили причинять вред, но здесь учили быть готовыми обезвредить того, кто станет угрозой. Иоши не был согласен с этим правилом ненасилия, но не мог не признать его действенность.

Кицунэ упражнялись не только с собственными телами, но и друг с другом. Одни изображали нападение, а другие использовали силу нападающего против него. То, что Ёширо-сан сделал с Чо в день их встречи, было не самым безопасным способом, но Иоши быстро понял, что уйти от атаки так, чтобы почти не касаться врага и чтобы враг в итоге сам пострадал от своих действий, — задача куда более сложная и требует какого-то невероятного мастерства. Вскоре стало понятно, почему здесь живут и обучаются веками — даже у осё всегда есть куда расти и развиваться, даже дайси не считал себя совершенством и продолжал собственные упражнения, развивая тело дальше. Хотя Иоши, увидев демонстрацию его мастерства — такое иногда устраивали перед началом занятия кико для воодушевления, — не мог бы и подумать, что это не предел. Потому что даже то, что он видел, было выше того предела, который он мог себе вообразить.

Немытые участки пола наконец закончились. Павильон Сна — последний — остался позади, и Иоши выдохнул. Он не чувствовал, что становится лучше, не был уверен, что эти уроки идут ему на пользу, но, во всяком случае, это отвлекало от тревоги за неё. Без монастыря он не продержался бы так долго — третья неделя, куда там! Он уже на третий день хотел всё бросить и бежать следом. Здесь остановила согя, за тории не остановило бы ничего.

Осё твердили, что жизнь течёт сейчас, но в этом познании Иоши уступал пока даже самым непоседливым детям. Они как раз — большинство из них — исправно погружались в течение жизни Дзюби-дзи, в то время как сам Иоши то и дело блуждал мыслями за пределами Хоно.

Ничего, осталось не так много. Вот-вот наступит время роста, и она вернётся. Ещё две недели обратного пути — и они встретятся. Только бы с ней всё было хорошо.

* * *

Она больше не выходила из своей комнаты. С тех пор как потеряла сознание и слуги отнесли её в спальню, Мэзэхиро не видел свою жену. Он знал, что она давно пришла в себя, и знал, что с ней всё хорошо, и всё же ему не нравилось, как обстояли дела.

Но ничего. Он очистит земли, вернёт Шинджу мир, и тогда… Быть может, тогда она поймёт, ради чего всё это. А если не поймёт, то смирится. Она ещё придёт к нему на поклон. Придёт за прощением и принятием. И тогда, как знать, возможно, Мэзэхиро подумает о том, чтобы даровать ей шанс на их будущее.

— Первейший, — в тронный зал вошёл стражник. — Гонец с посланием из Западной области.

— Впусти, — приказал Мэзэхиро.

Гонец прошёл внутрь, и Мэзэхиро тут же протянул руку, давая понять, что прочитать намерен сам. Мальчишка — совсем юный и щуплый, откуда только в таком силы? — подбежал и вложил свиток в его ладонь. Мэзэхиро развернул, пробежался глазами по столбцам и недовольно нахмурился. Ямагучи Кунайо не оспаривал напрямую его приказ, но задал с десяток дополнительных вопросов о его выполнении. Пока они ведут эту переписку, время идёт, и Мэзэхиро понимал, что даймё намеренно его тянет.

Он так долго к этому шёл… С самого рождения Иоши он делал всё, чтобы Шинджу оказалась в его надёжных руках. Сначала помолвка, затем избавление от прямого наследника… Жаль было убивать его мать, но принц не бывал один вдали от города, и пришлось идти на необходимые жертвы, которых позже становилось только больше.

Мэзэхиро надеялся, что обойдётся без смерти друга, он хотел верить, что дождётся естественного ухода Мару, но с исчезновением Кусанаги всё перевернулось. Шинджу нуждалась в твёрдой руке, тогда как мягкое сердце императора грозило ей хаосом.

И вот сейчас всё, наконец, идёт как нужно. Большая часть земель Шинджу очистилась, даже Морская область, но он знал, что все ёкаи постепенно стекаются к Западной области. Нельзя оставлять этот рассадник, нужно избавиться от них раз и навсегда. Оставить хоть немного — и они, словно паразиты, вновь расползутся по всей земле. Мэзэхиро не мог позволить, чтобы все годы сражений тогда и все его старания сейчас прошли напрасно. Если потребуется, он выжжет всю эту область, земля которой всё ещё мертва. Сколько там поселений — пара десятков? Зря он не интересовался Западной областью. Прошлые императоры так и вовсе не вникали в жизнь областей, доверяя своим даймё, но Мэзэхиро этих ошибок не допустит. Везде будет установлен его порядок. Все подчинятся сёгуну, даже те мёртвые земли.

— Велите приготовить повозку, — приказал он. Его советник, до того спокойно стоявший поодаль, встрепенулся. — И соберите мой отряд. Выдвигаемся завтра.

— Но, господин, — запротестовал советник, — вам не стоит покидать Иноси в это неспокойное время.

Мэзэхиро поднял руку, останавливая его.

— Мне нужно покинуть Иноси, если мы хотим, чтобы время стало спокойным, — отрезал он. — Я лично прослежу, чтобы Ямагучи Кунайо сделал всё как следует. А после… После Шинджу наконец вздохнёт свободно.

* * *

— Она не могла так сказать… — Он в замешательстве дёргал пряди своих волос и пытался осмыслить услышанное. — Ненасилие, всё наше учение строится на ненасилии, — бормотал Ёширо.

— Ёширо-сан, я точно знаю, что слышала, — сказала Киоко-хэика.

— Я тоже слышала, — подтвердила Норико.

— И я, — кивнул Хотэку.

— Но как?.. И что вы будете делать?

— Я не знаю, — Киоко-хэика выглядела раздражённой. — Я не собираюсь никого убивать.

— Киоко, тебе нужна её помощь, — заметила бакэнэко. — Ты не можешь просто отказаться.

— Не могу? Смотри. — Она встала и пошла вдоль реки в сторону Хоно. Ёширо тут же вскочил и последовал за ней. Сзади послышалась возня.

— И что, всё это было зря? — крикнула Норико. — Зря плыли за море, зря Ёширо отказывался от своего лисьего братства…

— Соги, — поправил он.

— Да плевать. Зря тащились к Инари? Ты уже встретилась с ней, она сказала, что поможет. Убей одного ногицунэ — и получишь союзника, с которым никакой Мэзэхиро не справится.

— Не думаю, что она стала бы сражаться за нас, — голос Киоко-хэики был холоднее вод Созо. — Я просила лишь дать совет, а не встать на нашу защиту. Это не стоит чьей-то жизни.

— О, да неужели? Ты, кажется, не понимаешь, что значит получить помощь богини! — Норико обежала их и остановилась перед Киоко, вперив в неё озлобленный взгляд. — Ты ведёшь себя как ребёнок, а пора повзрослеть. Думаешь, мы вернёмся, ты поговоришь с Мэзэхиро, он любезно передумает, и мы все счастливо заживём?

— Я знаю, что будут смерти, — Киоко-хэика не кричала, нет. Но её голос рокотал громом, столько силы было в каждом слове. — Я знаю, что мне придётся убивать. Каждому из нас. Но ещё я знаю, что убить Мэзэхиро, убить самураев, что служат ему, убить тех, кто сжигает жилища ёкаев и выгоняет их из собственных домов, убить тех, кто отравил ненавистью мой дом, — это совсем не то же, что убить одного несчастного ногицунэ, который не угодил Инари своим выбором свободной жизни. Кайто — ногицунэ, Норико. Убьёшь его?

Норико даже не задумалась и ответила уже спокойно:

— Если передо мной встанет выбор — ты или Кайто, я не задумываясь вскрою ему глотку собственными когтями.

Киоко-хэика покачала головой.

— Это неправильно, Норико.

— Твоя детская вера в прекрасный и добрый мир была милой до определённого времени, — тихо сказала бакэнэко. — Но не сейчас. Твоё нежелание принять, как всё устроено, может стоить многих жизней. Кто будет виноват в этом случае: убийца или тот, кто мог его остановить, но не стал этого делать?

Императрица молчала. Ёширо слышал её тяжёлое дыхание, но не смел вмешиваться. Хотэку, стоявший рядом, тоже покорно молчал, позволяя им разобраться самостоятельно.

И всё же в его голове никак не укладывалось, отчего вдруг Инари запросила такую высокую цену за своё расположение. Жизнь! Словно всё, что он знал о ней, было чьей-то искусной ложью, а истина… Истина была скрыта даже от самых верных кицунэ.

— Мы идём в Хоно, — устало, но твёрдо сказала Киоко-хэика. — Мне нужно всё как следует обдумать.

* * *

Норико была неправа. Нельзя убивать невиновных. Даже у войны, даже у жестокости должны быть пределы. Киоко знала, что в войне погибнут и те, кто встанет на её защиту, — множество невинных и доблестных людей и ёкаев. Но они пойдут добровольно, она не станет никого принуждать, они сами сделают свой выбор. Ногицунэ этот выбор никто не давал. Да и не отдал бы дикий лис свою жизнь за неизвестную чужеземку. Зачем?

Для чего Инари нужна эта жертва? Почему именно такое условие?.. Киоко силилась понять, но никак не получалось. Норико говорила, что наказ богини нужно исполнить, её расположение, её совет стоят того, это неприятная, жестокая необходимость, — но, может, Киоко и сама сумеет справиться? Да, она не знает, как вести войны. Да и союзников у неё хватит на пару мгновений боя с армией сёгуна — быстрая смерть для каждого из них. Где взять ещё? К кому идти? Что говорить и как просить кого-то идти на смерть ради неё и будущего империи? Людям это точно не нужно — их Мэзэхиро не трогает, а некоторые наверняка и рады, что он теперь во главе империи.

Что до ёкаев — на что способны тануки и паучихи? Или безликие ноппэрапоны, если они и правда есть? Да и где искать выживших?

Слишком много вопросов — и ни одного ответа. И всё это под тягостным чувством бесполезности такого долгого пути. Зачем Сиавасэ-сэнсэй их отправил сюда? Без танка, без предсказаний… Зачем она его послушала? Сама виновата, сама сделала этот выбор и потащила за собой остальных. И всё зря. Каждый сделанный шаг — зря.

— Киоко-хэика, — на плечо легла рука, и она вздрогнула. Хотэку-сан смотрел обеспокоенно. — Прошу прощения, — он тут же убрал руку. — Я вас трижды окликал, но вы не слышали.

— В чём дело?

— Привал. Нужно отдохнуть.

Она не чувствовала усталости и совсем не замечала времени. Но, увидев, как остальные уже сошли с тропы и разбрелись по лесу в поисках хвороста, согласно кивнула.

— Хорошо. Что от меня нужно?

— Лишь отдохнуть, — улыбнулся Хотэку-сан, но в улыбке этой не было радости.

Киоко благодарно поклонилась, сошла за ним с тропы и укрылась в тени голого клёна.

Сердце дракона,

вновь воспылавшее, — весть

мира кончины.

Истину дымка затянет —

клён не уронит листов.

Танка, которым с ней поделился Акихиро-сэнсэй. Поговорить бы сейчас со стариком… Интересно, как он там? Учит ли ещё детей? Киоко помнила, что Мэзэхиро его недолюбливал и считал сомнительным его подход к обучению. А всё же Акихиро всегда знал, как и что сказать, чтобы предстать в глазах сёгуна достойным наставником, который добросовестно передаёт традиции и старые знания новым поколениям.

Киоко задумалась над словами танка. Клён давно уронил все свои листы, дождаться бы новых. А истина… Истина так и осталась за дымкой, растянувшейся над Шинджу.

Что-то сзади зашуршало, она обернулась.

— Норико, это ты?

Тишина.

Похоже, послышалось. Она обернулась по сторонам, выискивая силуэты спутников, но все разбрелись слишком далеко. И снова этот шорох позади.

— Кто здесь? — Киоко вскочила и выпустила когти. Так себе оружие, но лучше, чем ничего. Кусты шевелились. Она осторожно попятилась. Какой-то зверь? Ки, точно, она ведь может просто почувствовать.

Запах лилии ударил в нос. Но не той, что говорит о щедрости или богатстве, а оранжевой, что кричала о ненависти и мести. Она знала, что это чувство не обращено к ней, оно было в самой ки того, кто скрывался, в самой его сути. Месть, смешанная со свободой, с запахом кедра и сорванной травы. Чужая ки полыхала.

— Выйди, — приказала Киоко.

Из кустов раздалось рычание, вслед за которым показалась оскаленная пасть. Лис. Она выдохнула. Просто зверь, уж с ним как-нибудь разберётся.

Лис выходил и рычал, не сводя с неё глаз, пока сзади не показался его хвост. А за ним второй. И третий. И Киоко с ужасом увидела кончик хвоста четвёртого, взметнувшийся над ним. Четырёххвостый. Кицунэ? Нет, им здесь делать нечего. Ногицунэ.

Дикий оборотень, которому идёт пятый век. Ужас парализовал. Она с ним не справится. Как идеально всё сложилось, чтобы выполнить условия Инари, но как убить того, кто живёт больше четырёхсот лет?

Киоко бросила взгляд на свои когти, на лапы ногицунэ, и поняла, что так ей точно конец. Кто будет сильнее, в кого обратиться? Ёширо-сан? Можно хотя бы попробовать…

Она сбросила с себя оцепенение и за один удар сердца обратилась в человеческую ки кицунэ.

Ногицунэ, по всей видимости, посчитал это достаточным поводом, чтобы броситься на Киоко. Тело инстинктивно увело в сторону — уклоняться она и сама хоть как, но научилась. Лис тут же остановился и снова зарычал.

— Что тебе нужно? — не выдержала Киоко. Даже звери не нападают просто так. А он ведь и не совсем зверь.

Но ногицунэ не ответил — рванул чуть правее, а когда Киоко отскочила влево — запоздало поняла, что это был обман, и лисья пасть уже нацелилась на её горло. Проклятое правило войны работало даже на уровне такой борьбы. Она успела повернуться, и плечо взорвалось болью. Челюсть сомкнулась, тяжёлые лапы упали на грудь, и Киоко не смогла устоять, повалившись на спину. Лис прижал её к земле и, утробно рыча, впивался зубами в плечо.

Киоко понимала: миг промедления — и он вцепится ей в горло. Поэтому, усилив течение послушной ки справа, она сделала рывок и перевернулась. Мгновение — и голова ногицунэ была уже у неё в руках, а взгляд встретил тёмно-зелёные глаза. Они смотрели без страха, и Киоко отметила в них запятнавшие зелень бурые точки — словно капли крови убитых противников, запечатлённые в многовековом взгляде ногицунэ.

Она наступила коленом лису на грудь, а предплечьем придавила горло, но он извернулся с нечеловеческой силой и сумел сбросить её с себя. Сил Ёширо-сана было недостаточно… Киоко тут же подскочила, стараясь оставаться лицом к врагу. Кто может справиться с четырёхвековым ногицунэ? Норико? Медведь? Вряд ли.

И тут Киоко едва не засмеялась от собственной глупости. Ну конечно. Она тряхнула головой, сбрасывая облик Ёширо-сана, и позволила Сердцу вобрать в себя аромат оранжевой лилии, пропитаться ненавистью и болью, вплести в неё кедр и запах свежей травы.

Сзади выросли четыре хвоста, а в сознание пробралась вековая усталость. Киоко плохо её осознавала и всё же чувствовала. Думать не хотелось, нет. Хотелось уничтожить врага. Она смотрела на ногицунэ и чувствовала злость, которую даже не стремилась подавить.

Утробное рычание вырвалось уже из её собственной груди. И, воспользовавшись моментным замешательством ногицунэ, она бросилась на него и повалила. Правое плечо ныло, и она слегка припадала на правую лапу. Но можно было терпеть, ничего. И теперь в её пасти разливалась чужая горячая кровь — это была задняя лапа. Ногицунэ потянул лапу на себя, пытаясь высвободить, но челюсть сомкнулась на кости мёртвой хваткой. Нет уж, она его не упустит.

Подтянув лиса зубами к себе, Киоко забросила на него правую лапу и исполосовала бок, пока пыталась зацепиться. Повалить на землю. Главное — повалить, подмять под себя, а там уж никуда не денется.

Вдали послышался шум — бегут её ёкаи. Отчего-то хотелось покончить с этим до того, как кто-то из них вернётся. Она рванулась, отпустила ногу и навалилась обеими передними лапами на крестец ногицунэ. Тот не смог устоять и с визгом припал к земле. Киоко подтянула его, подмяла под себя и добралась челюстью до шеи. Лежи, послушный ногицунэ, вот и пришёл твой конец.

— Киоко-хэика! — раздалось сзади.

Неважно, подождут. Она вгрызлась в шею лиса, и тот под ней заскулил и попытался вырваться, отчего делал себе только больнее — зубы прорывали плоть от резких движений, пасть наполнилась тёплой кровью. Было бы это горло, ногицунэ уже бы затих. Но, увы, до горла ещё нужно достать, нужно как-то извернуться…

— Киоко-хэика, не нужно, — это был голос Ёширо-сана.

Киоко нехотя обернулась, продолжая давить лапами на ногицунэ.

— Как раз это и нужно, — прорычала она.

— Вам не кажется это подозрительным? Богиня, чьи верные слуги исповедуют ненасилие, велит убить живое разумное существо, а потом — совершенно случайно — на вас, сидящую в одиночестве, нападает ногицунэ. Слишком легко выходит исполнить её волю, не думаете?

Киоко едва удавалось сосредоточиться на словах. Она не понимала, что он говорит. Она думала лишь о том, что её враг в её лапах и ждёт своей смерти.

— Киоко-хэика, наверняка это и есть испытание для вашего Сердца и вашей ками. Легко убить врага, но куда сложнее дать ему уйти, разве нет? Помиловать — даже после того, как он на вас напал.

Дать уйти? С чего бы?

— Возможно, я ошибаюсь, — продолжал Ёширо-сан.

Киоко поняла, что ненависть, сидящая внутри, мешает слушать, туманит разум и никак не даёт осмыслить слова кицунэ. Она тряхнула головой и обратилась в двухвостого лиса. Разум тут же прояснился.

— Если вы его отпустите, вы покажете истинную себя — миролюбивую, добрую, какой и являетесь.

До неё наконец начал долетать смысл сказанного. Ногицунэ мог бы вырваться и сейчас, но он больше не пытался. Громко хрипел под ней, истекая кровью. Раны не были смертельными. Если отпустить, он оправится. Может, будет прихрамывать, но в остальном с ним всё будет в порядке. Киоко подумала об этом: перед её взором встал ногицунэ, подволакивающий заднюю лапу, взгляд потух, хвосты опущены. Все четыре. И ей вдруг стало его невыносимо жаль.

В Ёми это всё! Она не убийца.

Киоко быстро спрыгнула с лиса и тот, не дожидаясь, пока кто-то передумает, тут же скрылся в кустах, из которых появился. Киоко лишь надеялась, что он отыщет укрытие раньше, чем кто-то более опасный найдёт его.

Она осмотрелась и обнаружила, что её одежда изорвана и теперь валяется в грязи. Уцелел только плащ. Ёширо-сан, проследив за её взглядом, подхватил его и набросил ей на спину. Киоко посмотрела на него с благодарностью и, припав к земле, вернула собственный облик. Резко похолодало, усталость прокатилась по всему телу, а плечо разгорелось пожаром. Она села и постаралась укутаться поплотнее.

— Думаешь, Инари этого хотела? — прохрипела Киоко.

— Хочу в это верить. — Ёширо-сан сел рядом и осторожно опустил край плаща, чтобы осмотреть плечо. Киоко позволила ему. Её тело давно уже не было таким священным и неприкосновенным, каким должно бы. Когда то и дело ранишься, а вокруг ни одного лекаря — приходится позволять другим непозволительное.

— Больно, — призналась она.

— Вернёмся в город — дайси сумеет это вылечить. А пока нужно промыть рану. Сможете идти?

Вместо ответа Киоко встала. Ноги едва слушались, но Ёширо-сан не позволил упасть.

— Всё в порядке, я держу.

Она благодарно опёрлась на его руку и медленно зашагала в сторону тропы, за которой тянулся берег Яцуки.

У реки Ёширо помог ей сесть, и Киоко зачерпнула студёной воды, обжёгшей ладонь. Она поднесла руку к плечу и вылила на него чистый холод. Множество ран от острых зубов защипало, и Киоко, не сумев сдержаться, зашипела от боли.

— Станет ещё больнее, — раздалось сзади. Киоко резко обернулась.

— Инари!

— Твоя ками воззвала ко мне.

— Но я не…

— Ты не успела этого понять своим разумом, своей ки. Мне это и не нужно. Ты хотела меня видеть, но ты не выполнила моё поручение, — её голос был строг, из него исчезли тепло и лёгкость первой встречи.

— Я сделала то, что посчитала правильным.

— Ты просто не смогла.

Она действительно не смогла. Наверное, смогла бы, оставаясь с ки ногицунэ, оставаясь в этой ненависти, но было бы это то, что нужно Инари? Сейчас, вспоминая, как её рот наполнялся чужой кровью, ощущая этот вкус на языке, Киоко почувствовала тошноту. Она отвернулась и глубоко вдохнула. Нет, её не стошнит перед богиней, такого позора она себе не позволит — ещё не настолько опустилась, не настолько отошла от своей истинной роли.

— Бедное, бедное дитя. — Инари приблизилась к ней и склонилась к её уху. — Плохо? — тихо спросила она. — Будет ещё хуже. Больно? — она коснулась раненого плеча, и оно снова заныло. — Как я и сказала, будет ещё больнее.

Киоко вся сжалась, готовая почувствовать, как рука богини сожмётся и плечо взорвётся новым приступом боли… Но нет. Чужие пальцы больше не касались кожи. Киоко обернулась и увидела, что Инари смотрит на кицунэ, а тот уставился на неё и, судя по всему, прилагал все усилия, чтобы снова не рухнуть без сознания.

— Пожалуй, эта ки тебе не нужна, — улыбнулась богиня и подошла к Ёширо-сану. — Увы, твоя спутница не может совладать со своей слабостью. Она не понимает, что в войне мир и добро — путь к бессмысленным потерям. На войне неизбежно умирают, и единственное, что можно сделать, — принять это и стараться наделить смыслом каждую смерть. Принять необходимость убийства даже тех, кто умирать, казалось бы, не должен. Война заберёт гораздо, гораздо больше. И либо ты, — она повернулась к Киоко, — поймёшь это сейчас, либо поймёшь тогда, когда будет слишком поздно.

Она щёлкнула пальцами — и Ёширо-сан обратился в двухвостого лиса. Пока он пытался выбраться из уже ненужной одежды, Инари продолжила:

— Теперь это всё, что у него есть. Ты проявила слабость — ты получила результат, потеряла верного тебе кицунэ. На твоё счастье, эта потеря, в отличие от грядущих, ещё обратима.

— Потеряла? Что это значит?

Вот же он, всё ещё за ней, запутался в собственном коломо.

— Он останется в таком виде, пока от твоих рук не умрёт ногицунэ, — прозвучало твёрдое и непреклонное условие.

— Его вторая ки…

— У меня. С ней всё в порядке, и он даже всё ещё разумен. Но что такое для кицунэ потерять второе тело? — она обернулась на Ёширо-сана, чья голова очень глупо торчала из рукава, а взгляд метался в панике. — Не переживай, мой хороший, — она наклонилась и бережно погладила его за ухом. Ёширо-сан беспомощно и как-то совсем отчаянно пискнул. — Всё будет хорошо. Как только наша Киоко-хэика выполнит условия этой маленькой сделки, — она выпрямилась и вновь обернулась к Киоко.

— Я не понимаю. Зачем тебе смерть ногицунэ?

— Мне? Абсолютно незачем. Она нужна тебе, наивное дитя.

Эхо этих слов ещё звучало в ушах, но сама Инари исчезла, как и не было. О том, что она действительно стояла перед ними мгновение назад, напоминал только беспомощный и совершенно потерянный Ёширо-сан.

— Ничего, — сказала Киоко, сама не понимая, кого из них двоих пытается успокоить. Она опустилась на колени и осторожно помогла кицунэ освободиться. — Мы что-нибудь придумаем, Ёширо-сан. Мы вернём вашу ки.

* * *

— Это ребячество, — зло бросила Норико. Они отошли достаточно далеко, чтобы её воплей никто не услышал. — Ребёнок, просто маленький капризный ребёнок, который не может, не готов принимать важные решения.

— Ей всего шестнадцать, — пожал плечами Хотэку. — Она росла во дворце под опекой императора и заботливой бакэнэко. Откуда у неё возьмётся готовность убивать по необходимости? Тем более когда необходимость совершенно неявная. Даже я засомневался бы, стоит ли идти на поводу таких условий.

— И зря, — бросила она, зло царапая кору несчастного дерева, которому уже полкоку то и дело доставалось от её когтей. — Боги не бросают необдуманных слов. Если Инари сказала убить — нужно убить, а не бежать с материка.

— Мы и не бежим, — постарался вразумить её Хотэку.

— Да что ты? Мы не бежим в Хоно, да? Туда, где она хочет поговорить с Иоши, потому что император лучше знает, как поступить, ведь у неё нет собственных мозгов. Мы не бежим в город, где сидит куноичи, которой вообще на всё плевать, кроме собственной жизни, и которая просто бросит нас, если поймёт, что помощи от богини ждать не стоит. Мы ведь…

— Норико, — перебил он.

— …не сбежим потом, потому что Иоши ни за что не позволит своей ненаглядной марать руки, — продолжала она. — Не сбежим, потому что эти двое вообще, кажется, забывают, что мир существует вне их невероятно огромного притяжения друг к другу, которое делает всё остальное совершенно неважным! — она вскрикнула и отдёрнула лапу. Хотэку тут же подошёл и присел рядом.

— Дай посмотрю, — протянул он руку.

Норико села и отвернулась.

— Дай, — потребовал он. — Сама ведёшь себя как котёнок.

Это сработало. Норико сначала испепелила его взглядом, а после всё же протянула лапу. Он осмотрел её — огромная заноза глубоко впилась в подушечку пальца.

— Нужно достать.

— Я справлюсь, — она попыталась убрать лапу, но Хотэку не отпустил. — Отдай, я выгрызу зубами.

Хотэку осторожно прижал подушечку пальца с одной стороны — и край занозы слегка поднялся. Совсем чуть-чуть, но этого было достаточно. Он аккуратно поддел этот кончик и одним движением плавно вытащил помеху.

— Вот и всё.

Щепка улетела на землю, и он позволил Норико отнять лапу. Та недоверчиво лизнула подушечку, но всё же буркнула:

— Спасибо.

Хотэку улыбнулся:

— Почему тебя так беспокоят их отношения?

— Чьи? — не поняла она.

— Киоко-хэики и Иоши.

— Почему ты зовёшь его Иоши? — спросила в свою очередь Норико.

— Потому что это его имя.

— Но почему? Киоко для тебя остаётся императрицей, а Иоши даже не Иоши-сан?

Хотэку задумался:

— Сам не знаю. Так сложилось. Просто Киоко-хэика всегда была для меня госпожой, а Иоши стал близким другом.

— Вот как? В самом деле близким?

— Хочу в это верить.

Норико кивнула. Пока она молчала, Хотэку уселся, скрестив ноги, и улыбнулся ей — она всё поняла без слов и заползла ему на ноги, устраиваясь там, как уже делала не раз.

— Меня не беспокоят их отношения, — вздохнула Норико, устроившись поудобнее, — меня беспокоит, как Киоко порой забывает о себе и своей силе. А Иоши и рад быть для неё тем, с кем она перестаёт думать — не просто здраво, а думать вообще.

— И чем это плохо?

— Ты шутишь? — она подняла мордочку и уставилась на него с неодобрением.

— Вовсе нет. Каждому нужно время от времени забывать обо всём, что происходит, и просто немного выдыхать.

— Но ты не забываешь.

— Если бы я не забывал, я бы не был так спокоен, — возразил он. — Медитации меня спасают. Порой они долгие, ты ведь видела. Порой о-о-очень долгие. Но только благодаря им я умею держать себя в руках и сохранять покой. Никто не может бояться и переживать всё время, это изматывает.

— Я не говорю, что нужно переживать. — Норико уложила голову обратно. — Но не бежать от правды, Хотэку. То, что сейчас делает Киоко, — это…

— Это попытка справиться, — заключил он. — Ты права: она не готова к тому, что требует Инари. Но от того, что ты будешь на неё давить, она более готовой не станет. Думаю, ей и без того тяжело, и больше, чем обвинения от самого близкого существа во всём мире, ей нужна поддержка.

Норико ничего не ответила. Полежала несколько мгновений, затем прерывисто вздохнула и соскочила на землю.

— Мерзкий птиц, — сдавленно проворчала она, не оборачиваясь к нему. — Пошли, мы тут торчим уже полстражи, а хворост ты так и не собрал.

— Вообще-то, собрал, — усмехнулся Хотэку и поднялся. — Справа, вон у той ели, — кивнул он на кучу сухих веток.

— Ненавижу тебя.

— Знаю, — улыбнулся он.

Шинджу домой позовёт

— Тебя и на коку оставить нельзя — сразу влипаешь в неприятности, — шипела Норико, пока Киоко сидела рядом с ней и наблюдала, как Ёширо-сан бессильно лежит под деревом, укрывшись двумя хвостами.

— Он даже не говорит, да?

— Совсем, — покачала головой Киоко. — Просто лис, только хвоста два.

— А соображает? Эй, Ёширо, — окликнула она его, и он лениво поднял голову. — Ты меня понимаешь?

Он что-то пискнул и снова уронил морду на лапы.

— М-да, похоже, от старого Ёширо тут мало что осталось. И что теперь с ним делать?

— Я не знаю, — едва слышно ответила Киоко.

Она устала. Она смертельно устала от всего, хотя и не хотела этого признавать. Норико не устаёт, она всегда готова действовать, когда требуют обстоятельства. А Киоко… По всей видимости, она так и осталась девочкой из дворца, неспособной принимать верные решения.

— Будешь убивать ногицунэ? — не отставала Норико.

— Я не знаю.

— Пойдём дальше в Хоно или вернёмся к Инари?

— Я не знаю, — завыла Киоко, не в силах дальше терпеть этот наплыв вопросов. Сложных вопросов, ответов на которые у неё не было. — Нет смысла идти к Инари: она сама пришла ко мне и сказала всё, что хотела. Сделала что хотела, — она указала рукой на кицунэ и, вздохнув, закрыла лицо руками, уперев локти в колени.

— И что, всё так и оставим?

— Норико, я не знаю! — вскрикнула Киоко, обращая лицо к пасмурному небу. Там сквозь плотную серую дымку проглядывал бледный диск Аматэрасу. Может, у неё есть ответы?

А может, им вообще всем плевать? Играют в свои игры, каждый со своей правдой, и делят этот мир, как Мэзэхиро делит свой.

В Ёми богов.

В Ёми Мэзэхиро.

В Ёми их всех.

Она сама справится. Сама разберётся и с войной, и с Ёширо-саном. Может, в Дзюби-дзи подскажут, что делать с кицунэ. Может, помогут вернуть его ки. Но сдаваться Инари и её жестокому условию было бы предательством своей человечности. Так что в Ёми её, проклятую лисицу, Киоко не станет этого делать.

— Пошли, — она поднялась и решительно направилась к тропе. Лис тут же вскочил и последовал за ней. Хотя бы не дикий, уже что-то. — Впереди долгий путь.

* * *

Когда Ёширо обратился лисом не по своей воле, он несколько раз попытался сменить ки, но безуспешно. И первое, что он почувствовал, осознав это, — совершенную беспомощность и безотчётный страх. Он давно забыл, что умеет так бояться, испытывать настолько животный ужас.

Он пытался говорить с Киоко-хэикой, но говорить больше не мог. Он пытался говорить с Норико, когда та вернулась, — и тоже безуспешно. Всё, что ему удавалось, — скулить да рычать от тоски и безнадёжности.

— Я в порядке, Киоко-хэика, — хотел он поддержать её, когда она, сокрушаясь, всё рассказывала вернувшимся с хворостом ёкаям. — Мы обязательно с этим разберёмся, — хотел сказать он, когда она сидела в отчаянии и не понимала, как поступить дальше, но мог только лежать и наблюдать за ней. Его всё равно не поймут.

Ёширо не хотел бы, чтобы она убивала из-за него. Он сам выбрал свою судьбу, когда вступился за ногицунэ. Но такова его религия: если видишь насилие и бездействуешь — сам совершаешь насилие. Он не мог этого допустить. И пусть Инари это не понравилось — что ж, такова воля богини. Он её примет с достоинством. Это всё, что ему осталось, — принять.

* * *

Дети, что обучались с Иоши, вовсю трезвонили о том, что скоро-скоро настанет новый год и природа проснётся, скоро-скоро Инари растопит остатки снегов и сквозь землю начнут пробиваться первые цветы.

День пробуждения — так здесь звали новое начало. В Шинджу в это же время праздновали Ночь огней. Где-то там готовились запускать в небо яркие искрящиеся цветы, что знаменовали наступление нового цикла.

В Шику не было никаких огней. Более того, когда Иоши рассказал об этой традиции, дети в ужасе отшатнулись, а Тэруо-сэнсэй, хотя и не был так обескуражен, всё же вставил своё замечание:

— Ты говоришь, огненные цветы распускаются в небесах при помощи порошка, который взрывается. Ты говоришь, эти всполохи видны издалека, а звуки летящих фейерверков так громки, что заглушают любую речь. А что же происходит с птицами?

Иоши никогда об этом не думал.

— Что происходит с животными? Что происходит с воздухом? Даже слишком много огня его отравляет — что говорить о взрывах?

— Но фейерверки — символ нового начала, символ расцвета, — попытался оправдаться он. Вдруг стало очень обидно за традиции своей страны. Как они смеют их осуждать? — Если бы вы только увидели, как они прекрасны! И как им радуются дети!

Дети, вопреки ожиданиям, не выказали никакого интереса и смотрели с недоверием.

— Мы выбираем безопасный способ радоваться, — улыбнулся Тэруо-сэнсэй. — Тот, что не распугает всех зверей в округе, не заставит их бежать из собственных домов и теряться, а птиц не заставит в панике меняться и изводить себя, пока не упадут замертво.

— Осуждаете, да? — в голосе прорезалась злость. Иоши не хотел злиться, это неправильно. А всё же слушать слова учителя было неприятно.

— Я лишь делюсь сведениями о последствиях, о которых ты мог и не знать. Раз уж ты один из нас, часть нашей соги, то наши правила — твои правила. А в основе хо у нас… — он выжидающе посмотрел на всю группу.

— Ненасилие, — хором ответили дети.

— Ненасилие, — тихо повторил Иоши, чувствуя себя самым слабым из учеников. — Я не думал, что нечто столь чудесное может быть для кого-то опасным, — произнес он.

— Я знаю, что не думал. Я говорю это не для того, чтобы вызвать стыд или вину. Ты один из нас, часть соги, наш брат. Никто не станет тебя винить за твои мысли, даже если они противоположны моим или любого другого осё. Я говорю это лишь для ясности. Ведь мы здесь с младенчества научены жить в гармонии со всем лесом, всеми соседями. Каждый значим. Вас же, вероятно, учили иначе?

Он лишь кивнул, не желая вдаваться в подробности. Самураи, да и люди в целом, не стремились к гармонии со всем островом. Дикий Ши был для чужаков опасностью. И хотя прямого насилия, конечно, не было — почти никто не стал бы убивать животное просто так, — а всё же задумываться о том, как люди мешают существованию прочих, они не привыкли. Уж тем более лишать себя такого изящного праздника из-за каких-то птиц… Нет, никто бы не стал отказываться от Ночи огней, даже осознавая весь вред, что она несёт остальным обитателям острова.

Когда пришёл День пробуждения, настало время — и вся согя вышла наружу, чтобы молиться Инари и быть с ней в этот миг. Они укрылись плащами, взяли свои скамейки для медитаций и, собравшись на большой поляне ровно над их храмом, обратили свои голоса и свои сердца к Инари. То же сейчас происходило и в других поселениях. В каждом городе, где был монастырь. А там, где не было монастыря, с верными кицунэ молились настоятели храмов.

Никто не читал молитвы вслух, как это было принято в Шинджу. Все сидели молча, каждый вёл с богиней свой разговор, но все они были одинаковы.

Он пропускал первые молитвы. Он не хотел служить Инари, он и своим-то богам не служил: ни Ватацуми, ни Хатиману. Инари была богиней своих дочерей, мужчины ей не поклонялись.

И всё же сегодня он смотрел на собравшихся и вновь чувствовал то, что почувствовал в тот день, когда стал частью соги. Здесь снова были все — и снова было хорошо. Каждый его принимал, каждый был ему братом, каждый дарил любовь, безусловную и вечную. А с ними, наверное, и богиня. Ведь если она любит этих своих детей, а он сейчас среди них, он сейчас один из них, — полюбит ли она и его?

Ему нравилось, как кицунэ относились к своей вере и своим жизням. Наверное, Инари действительно стоит того, чтобы ей служить. Наверное, эта богиня не предаёт, не оставляет в беде свой народ. Так почему бы…

Он закрыл глаза и вдохнул поглубже.

Каждое тело, подаренное Инари, отпускает жизнь в её руки, подчиняется её силе, служит её воле.

Служение дарит силу.

Служение дарит покой вечности.

Служение — это я.

Над лесом пронеслась волна звона бонсё. Ударили во внешний, самый большой колокол, в какой били лишь по особым праздникам.

Началось.

Иоши открыл глаза. Рядом с ним открыли глаза остальные сёкэ. Осё, судя по их движущимся головам, тоже уже смотрели вдаль и чего-то ждали. Но ничего не происходило. Иоши не понимал, что именно должно случиться, но раз все ждут — наверняка что-то всё же должно.

Но нет. Всё оставалось неизменным. Тогда он решил тихо уточнить у соседа, мальчишки Мэсы, которому на вид было лет двенадцать, хотя внешность была обманчива и ему наверняка не меньше шестидесяти:

— Чего мы ждём?

— Капели, — так же тихо ответил Мэса, чуть склонив голову к нему.

— Что, прямо сейчас?

— Конечно, это ведь День пробуждения.

— Но это ведь не значит, что природа в тот же час должна избавиться от снега. Теплеет ведь постепенно.

— Теплеет постепенно, а всё, что относится ко времени смерти, уходит в День пробуждения. Капель и морозник — первые проявления милости Инари и нашей готовности перейти ко времени роста.

— Что такое морозник?

— Цветы. У вас что, нет таких? Они у нас всё время роста цветут. Хотя иногда первыми появляются подснежники, тут уж как выйдет.

Иоши осмотрелся — никаких цветов и в помине не было. Снег лежал на земле, на деревьях, на крыше большой беседки-пагоды, стоящей посреди поляны. И чем дольше он смотрел, тем больше встревоженных шепотков слышал среди сёкэ. В этом ожидании и нестройных отдельных молитвах прошло несколько страж. Близился вечер, всё время, в обычные дни отведённое на сон, уже почти истекло, но воздух так и остался морозным, снег совсем не таял, о цветах и речи быть не могло.

Либо все кицунэ сошли с ума в своей вере и ждали невозможного, либо в этом году Инари решила, что природа обойдётся без её вмешательства.

Когда Аматэрасу почти скрылась за горизонтом, поднялся дайси, и на поляне воцарилась тишина.

— День пробуждения окончен, — провозгласил он. — Но пробуждения не свершилось. И всё же этот день знаменует начало нового года, начало времени роста. Соблаговолит ли Инари подарить нам первоцветы? У нас нет ответа. Но мы должны верить, ведь на всё воля богини. Что бы она ни делала — всё не просто так.

Всё не просто так.

Киоко должна была добраться до неё, должна была попросить о помощи. Что у них случилось? Связано ли это как-то с сегодняшним днём? И жива ли сама Киоко? Вопросы роились в голове, множились и тревожили всё больше. Он не должен думать об этом как сёкэ, но он не может не думать об этом как её супруг.

С тех пор Иоши каждое утро перед сном выходил на поверхность. Каждое утро проверял, есть ли там снег, и каждое утро убеждался, что он всё ещё никуда не делся. Каждое утро высматривал вдали знакомые фигуры и каждое утро возвращался вниз ни с чем.

Он готов был ждать сколько потребуется, но, пока ждал, с каждым днём становился сильнее, упражняясь всё свободное время — только бы не думать. Но одновременно он с каждым днём становился смиреннее, медитируя стражи напролёт, как того требовал сэнсэй. Так что в итоге Иоши был готов принять любую судьбу. Как бы боги ни решили, рано или поздно он всё узнает и начнёт действовать.

* * *

— Снег должен был сойти, — раздражённо заметила Норико, отряхивая лапы после возвращения на тропу с очередного привала. — Инари либо обленилась, либо очень злится.

— А сам он не сойдёт? — не поняла Киоко. — И разве не Аматэрасу дарит людям тепло и разгорается ярче с приходом времени роста?

— Аматэрасу, — кивнула Норико. — Но Шику — владения Инари, здесь она сама устанавливает правила. И каждый год сама пробуждает природу, дарит кицунэ первые цветы.

— И это уже должно было случиться?

Ёширо-сан утвердительно тявкнул. Они успели убедиться, что речь он всё ещё понимает, думать умеет, но сам говорить не может. Киоко пока не решила, лучше это или хуже. Быть запертым в теле животного и не осознавать это — одно, но быть запертым там в ясном уме — совсем другое. Смогла бы она надолго застрять в теле той же змеи или паука?

Она вспомнила, как начала терять контроль в своё первое паучье обращение, и тряхнула головой, избавляясь от этих воспоминаний. Страшно терять себя. Не в тот самый миг, но после, когда осознаёшь, что был к этому близок…

— Должно, — подтвердила Норико. — Хотэку, есть идеи?

— Никаких, — качнул он головой и продолжал идти молча, как шёл почти всё время.

С тех пор как они вернулись с Ториямы, он говорил мало и только по делу. Даже Норико это беспокоило — она то и дело искала новые предлоги с ним заговорить. Киоко не стала расспрашивать. Во-первых, если захочет — расскажет сам, но они как-то не привыкли говорить по душам. А во-вторых, у неё и своих причин для уныния хватало.

— Странно это. Неужели из-за тебя? — она посмотрела на Киоко, и та вздохнула.

— Мне вот только ответственности за вечное время смерти в Шику не хватало.

— Никакой ответственности, — заверила бакэнэко, — не твоя вина, если она приняла это ужасное решение. Надо было обращаться к Каннон. Она милосердная, она бы точно помогла.

С этим Киоко не могла согласиться.

— Тебе — возможно. А я здесь всюду чужая. Может, Каннон и милосердная богиня, да только с чего бы ей мне помогать?

— Она, между прочим, ради тебя свою бакэнэко за море отправила! — возмутилась Норико. — Это разве мелочь?

— Я не знаю, но я устала от попыток заслужить одобрение у богов. Получить помощь было бы хорошо, но, кажется, пора рассчитывать на себя, Норико.

— И что ты собираешься делать?

— Вернуть Ёширо, забрать тех, кто готов сражаться за наши идеи, и найти Мэзэхиро.

— Нас горстка, — подал голос сэмпай. Норико тут же заинтересованно обернулась к нему. — Нас перебьют ещё на подходе к Иноси, если не раньше.

— Тогда я вернусь мстительным духом и уничтожу его в одиночку. Его и всех его приспешников, — зло бросила Киоко.

— И кто займёт тр-р-рон? — проурчала Норико.

— Всё равно. Только бы не он и не те, кто его поддерживает.

Норико посмотрела на неё как-то странно, Киоко не понравился этот взгляд. Но бакэнэко ничего не сказала. Остальные тоже промолчали. И ладно. Всё равно, что они думают, если готовы идти за ней. Она найдёт способ. Даже если все боги отвернутся от неё, она найдёт способ вернуть себе трон, а своей империи — мир.

* * *

В какой-то из бесконечных дней он понял, что перестал представлять их встречу. Иоши всё реже думал о том, как там Киоко, всё больше доверял Инари и своей жене. Всё так, как должно быть, как бы оно ни было. Чувства поутихли, и если раньше Иоши приходилось заталкивать их поглубже, чтобы не показывать, то сейчас он понял, что прятать больше нечего. Его беспокойства таяли, его ки текла ровнее, его желания угасали. А на освободившееся место в сердце пришли любовь и вера.

Он не знал, верил ли в Инари, как верят кицунэ, но он знал, что мир больше людей, больше ёкаев, даже больше богов. И если что-то в нём происходит, то всё, что они могут, — мириться с этим вместо бесконечных и бессмысленных вопросов «зачем?». Воин делает всё, что может, чтобы изменить мир и подмять его под себя, в то время как сёкэ созерцает мир, принимает его и учится с ним сосуществовать. Гармония — вот истинное благо.

Гармонию нарушили чёрные крылья и два лисьих хвоста. Иоши заметил их из сада камней: Хотэку и Ёширо-сан шли молча. Ни Киоко, ни Норико не было рядом. Это насторожило, но Иоши не позволил себе беспокоиться раньше времени. Он не торопясь подошёл к ёкаям и поприветствовал их поклоном.

Хотэку поклонился в ответ, хотя выглядел несколько растерянным.

— Я смотрю, монастырь тебе на пользу, — улыбнулся он. — Даже не спросишь, где Киоко-хэика?

— Обязательно спрошу, — пообещал Иоши. — Но если бы с ней что-то произошло, ты бы уже сказал об этом. Так что, полагаю, они просто не стали заходить сюда с Норико, потому что в Дзюбу-дзи ход женщинам закрыт.

— Я же говорю, тебе это место на пользу! Но кое-что всё-таки случилось, — он кивнул на Ёширо-сана.

— Где его вторая ки?

— Как ты понял так сразу?

— Мы же в монастыре. Здесь никто не обращается в лисов, — пожал плечами Иоши.

— Верно. Инари забрала.

— Зачем?

— Чтобы больше не мешал Киоко-хэике убивать, судя по всему.

Иоши глянул на лиса, тот поднял взгляд на него. Всё ещё осмысленный, но потерявший свою глубину.

— Вы меня понимаете, — сказал он, глядя на Ёширо-сана.

Тот утвердительно тявкнул.

Иоши поднял взгляд на Хотэку и вздохнул.

— Похоже, рассказ будет долгим. Но сначала нам нужно обратиться к Хадзимэ-сэнсэю.

Ёширо-сан с готовностью побежал вперёд, остальные последовали за ним. Но Хадзимэ-сэнсэй был занят, а потому они почти две стражи сидели под входом в кондо и ждали, когда он завершит медитацию со своими учениками. Когда это наконец произошло и осё вышел, Ёширо тут же подскочил, поставил передние лапы одна на другую и поклонился. Хадзимэ-сэнсэй поклонился в ответ и ему, и Хотэку.

— Где ки, где дар Инари? — тут же спросил он.

Ёширо-сан лишь заскулил, так что объяснять стал Хотэку:

— Инари и забрала, — объяснение вышло скудным.

— Он вломился в её обитель? — уточнил Хадзимэ-сэнсэй.

— Нет.

— Разгневал богиню?

— Не совсем.

— За что же понёс такое наказание?

— За то, что предотвратил насилие, — сказал Хотэку.

Осё задумался, затем кивнул и неспешно проговорил:

— Что ж, на то воля Инари, нам не понять всех её замыслов, однако, Ёширо-сан, думаю, вы понимаете, что в таком виде не сможете вернуться в согю.

Иоши глянул на лиса, тот не выказал никакого расстройства. Вероятно, он не особенно жаждал продолжать служить богине, что отобрала столь важную часть его жизни и его самого.

— Иоши, — обратился осё к нему, — разве ты не должен быть в саду?

В саду, конечно. Конечно, он должен быть в саду. И сейчас, и все три коку, что просидел здесь, и всю следующую стражу тоже. Но они вернулись. Киоко вернулась. Значит, и ему пора возвращаться. Он поднял взгляд на Хадзимэ-сэнсэя, и тот всё понял без слов.

— Я сообщу дайси, — сказал он. — Сними кэса и освободи своё место в павильоне Сна.

* * *

Она бросилась к нему так, словно у него были все ответы, словно он мог спасти её от всего происходящего, мог унести, спрятать, позволить больше ни о чём не беспокоиться. Бросилась, прижалась и вдохнула знакомый аромат жимолости, который больше не заглушали боль и горечь железа.

Она почувствовала его крепкие руки на талии, и это действительно подарило покой. Всё будет хорошо. А если и нет — они с этим справятся. В Ёми этот проклятый мир. Вот её убежище, и, если потребуется, она спрячется здесь — и гори пламенем Кагуцути весь Шинджу.

Слёзы полились против воли. Она, дочь Миямото, наученная скрывать в себе любое горе, не сумела сдержать плач от облегчения.

Иоши тут же отстранился и заглянул в глаза.

— Это от усталости, — попыталась оправдаться Киоко. — Я просто… Я очень устала, — шептала она.

— Ничего, — он вновь прижал её к себе, — всё хорошо, я рядом.

Он гладил её по голове и целовал в макушку. Утешал её, совсем как отец когда-то. И ей нужно было это утешение. Если бы отец был здесь… Он всегда знал, что делать. Он бы сумел разрешить все вопросы, справиться со всеми бедами. А она не смогла. Она подвела Миямото Мару. Подвела весь свой род, всех жителей империи…

Киоко услышала собственный всхлип, но не сумела остановиться. Рядом с ним всегда выходит столько боли. Она ведь сильная, она умеет сдерживаться. Отчего это стало так сложно?

Она сама отстранилась, прерывисто всхлипнула и попыталась утереть слёзы рукавом.

— Прости, — она говорила тихо, горло всё ещё сдавливал ком. — Я справлюсь.

— Всё хорошо, — повторил он. — Знаешь, в Дзюби-дзи запрещают сдерживать слёзы. Так что плачь, пока тебя не выгнали из города, — усмехнулся он.

— Запрещают? — Киоко не сдержалась и улыбнулась сквозь слёзы. — Как это возможно?

— Так же, как запрещают сдерживать злость, обиды — всё, что есть внутри. Кицунэ верят: то, что мы прячем, отравляет нас.

— Тогда весь дворец в Иноси отравлен, — заметила Киоко.

— И попробуй сказать, что это не так.

От его улыбки, широкой и искренней, от этих ямочек и блестящих глаз стало так тепло, что плакать больше не хотелось.

— Видишь, — заметил перемену он, — гораздо легче избавиться от того, что гложет.

— Что-то в этом есть, — улыбнулась она. Улыбка пока ощущалась грустной, но всё же ей действительно стало легче. Не только оттого, что Иоши теперь был рядом, но и оттого, что её боль приняли, разрешили ей эту недолгую слабость.

— Что будем делать с Ёширо-саном? — Иоши вернул её к реальности.

Киоко обернулась на кицунэ: тот смирно лежал под воротами тории у входа в монастырь и ждал. Даже, кажется, задремал.

— Наверное, отведём его домой. Там как раз Чо, нужно бы ей рассказать, что произошло.

— Если ей ещё есть до этого дело.

— До того, что время роста не наступает, дело есть всем, — заметила Норико.

— И давно ты здесь стоишь? — возмущённо спросила Киоко, глядя на тёмный участок стены, с которым слилась бакэнэко.

— Достаточно, чтобы понять, что мы уже можем двигаться дальше.

— Ты стала грубой, — нахмурилась Киоко.

— Всегда такой была, пошли уже. — Она вышла на свет и направилась к центральной площади. Киоко успела заметить, как исчезают с кудрявой головы кошачьи уши.

— Но не со мной, — растерянно пробормотала она себе под нос.

— Она просто нервничает, — заверил подошедший Хотэку. — Думаю, нам всем нужен отдых.

В этом Киоко была с ним согласна. Отдых, свежая горячая еда, ванна и тёплая постель. А после этого и умереть будет не жалко.

* * *

— Вы ведь шутите, да? — Чо смерила всех тем же взглядом, каким смотрела на неё мать, когда она в очередной раз возвращалась вся в грязи и в порванном платье. — Что значит «он не может обратиться»?

— Инари забрала его ки, — устало проговорила Киоко-хэика. — А теперь, Чо-сан, отойдите в сторону и дайте нам войти.

Та послушно отступила, и все прибывшие вереницей вошли в дом кицунэ. Не то чтобы Чо ждала возвращения Ёширо, нет. Но свой лучший месяц она прожила здесь. Месяц, полный покоя и наслаждения. И она надеялась хотя бы поблагодарить его за это. Ведь именно он показал ей, каково так жить, он научил наслаждаться жизнью. А что теперь?

— Нам нужно будет многое обсудить, — сказала Киоко-хэика, войдя внутрь. — Всем нам. Но сначала я хочу поспать.

— А я — поесть, — возразила Норико.

— У нас ещё есть рыба. — Хотэку снял сумки и раскрыл одну из них.

Норико поморщилась:

— Я хочу чего-то другого.

Чо закатила глаза:

— Я уже и забыла, какие вы все невыносимые. Вы правда вот так просто думаете о еде, сне, когда тот, который пожертвовал всем ради вас, лишился всей своей жизни?

— Ну, не совсем всей, — возразила бакэнэко. Она уже успела вытащить рыбу и теперь вопреки своим же словам с наслаждением рвала её клыками.

— Да что ты? И много он сможет сохранить от своего привычного уклада в таком облике?

Ёширо фыркнул. Чо впервые с того момента, как они переступили порог, взглянула на его морду. Она не хотела, избегала этого, и вот сейчас поймала взгляд зелёных глаз. Они больше не манили в свою чащу, но это точно был Ёширо. Вернее, какая-то его часть.

— Не понимаю, в чём проблема, — фыркнула Норико. — Я, как видишь, отлично справляюсь.

— Включи мозги, кошка. Ты можешь говорить, и сейчас ты стоишь на двух ногах, скрываясь в этом теле.

— Кстати, да. — Норико обернулась на Ёширо. Тот невозмутимо лежал, будто его всё это не касалось. — Ёширо, почему ты не можешь говорить?

Тот только сипло заскулил.

— М-да, ладно, признаю, ситуация неприятная. Но все вопросы к Киоко. Это она отказалась убивать ногицунэ.

Чо посмотрела на Киоко-хэику: та уже легла на лавку, не снимая плаща, и, судя по всему, успела уснуть.

— Не стоит её сейчас тревожить, — вступился император.

Он вернулся каким-то иным. Хотя они оба оставались в городе, за этот месяц он ни разу не заходил в дом и не пересекался с ней в паутине тоннелей. И сейчас Чо невольно отмечала едва заметные изменения: расслабленность, уверенность — не напускная, но более спокойная, сдержанная. Он словно прожил за месяц несколько лет и возмужал. Но, может, это просто особенности взросления? В таком возрасте перемены происходят быстро.

— Ладно, но объясните мне кто-нибудь, наконец, что случилось, — сказала она и уселась на пол.

— Я расскажу. — Хотэку-сан сел напротив.

— Ну конечно, — проворчала Норико, отгрызая очередной кусок рыбы. Чо лишь улыбнулась: какая-то стабильность в этом мире всё-таки есть.

* * *

Киоко не помнила, как уснула, но проснулась она в мягкой постели, в которой, кажется, не спала уже вечность. Тело приятно ныло, а желудок в ответ на пробуждение тут же заурчал, напоминая о голоде. Откинув одеяло, она обнаружила себя в хададзюбане и сасоёке, кто-то снял с неё даже нагадзюбан…

— Это не я! — Иоши вошёл так тихо, что она и не услышала. — Норико тебя уложила.

Киоко облегчённо выдохнула.

— Я знал, что ты бы не хотела, чтобы это был кто-то другой. — Он протянул ей пиалу, и она с благодарностью её приняла:

— Спасибо.

Напиток источал восхитительный тонкий аромат ягод и лесного дождя.

— Что это?

— Чо говорит, малина. Я так понял, она весь месяц только это и пьёт, говорит, очень вкусно. Только пожаловалась, что мята закончилась, нужно купить на рынке…

— Боюсь, нам сейчас не до рынков и мяты, — усмехнулась Киоко и осторожно сделала глоток. Напиток был уже не горячим. Сладковатый, он теплом разлился внутри, и живот заурчал сильнее.

— Чо-сан готовит для всех. — Иоши сел на край постели. — Говорит, полкоку — и будет готово.

— Поверить не могу, что женщина, пытавшаяся продать нас, готовит нам всем завтрак.

— Ужин, — поправил он. — Но да, удивительный мир, и удивляет всё больше.

— И что, даже не отравит?

— Не думаю, что у Ёширо-сана где-то здесь завалялся яд.

— Мы в лесу, мало ли что здесь растёт…

— Если отравит — нам не придётся решать проблемы.

— Какое это было бы милосердие с её стороны!

— А потому надеяться не стоит.

— Не стоит, — грустно согласилась Киоко.

Он придвинулся ближе и обнял её за плечи.

— Норико рассказала мне, что произошло.

— И перед тобой меня отчитала?

— Немного.

Киоко застонала и, отставив пиалу на пол, откинулась на подушки, утягивая за собой Иоши.

— И зачем я проснулась? — Она уткнулась ему в плечо и прикрыла глаза. — Может, останемся здесь? Пусть сами разбираются с островом. Здесь безопасно, спокойно и хорошо. Почему мы должны возвращаться и что-то придумывать?

— Потому что ты Миямото Киоко.

— А могла бы быть Сато.

— Глупости, не могла.

— Если бы всё было, как изначально должно быть…

— Мэзэхиро давно замышлял то, что сделал. Так что, боюсь, выбора у нас с тобой на самом деле не было. Ничто не могло быть иначе. Хотя, быть может, если бы я догадался…

— Нет уж! Никто не подумает на своего отца, что тот собирается убить императора.

Он чмокнул её в темечко.

— Видишь, ты сама понимаешь, что выбора у нас нет. Как там было в тех танка от посланников?

— Ты про «решённый итог»?

— Да. Хотэку сказал: наши судьбы уже написаны.

Почему именно она? Почему все другие: и люди, и ёкаи — не стремились спасать страну, избавляться от сёгуна?.. Почему никто из смещённых даймё не восстал против него? Да, у них не такие большие армии, как у Мэзэхиро, да, формально их самураи тоже под командованием сёгуна, но они ведь верны даймё. Должны быть верны… Неужели ни у кого не хватило отваги и здравого смысла?

— Это несправедливо, — снова простонала Киоко. — Боги меня ненавидят.

— Думаю, богам всё равно, — не согласился Иоши и погладил её по волосам. — Большинству из них. И всё, что происходит, — не чьи-то козни, просто так сложилось… И нам нужно это принять.

Киоко нашла в себе силы оторваться от его плеча и разлепить веки, чтобы поймать взгляд Иоши.

— Думаешь? Ты это говоришь той, которая только что виделась с богиней, и эта встреча закончилась провалом. Мы убили Ёширо. Я убила.

— Он жив.

— Без человеческой ки, считай, мёртв.

— Он так не думает.

— Откуда тебе знать? Он больше века служил ей, а она забрала его тело, будто вся судьба кицунэ — разменная монета. Она ведь сделала это, чтобы вынудить меня на убийство. Жизнь одного за жизнь другого. Всё ещё думаешь, что богам всё равно?

— Думаю, мы чего-то не знаем, — спокойно сказал Иоши.

— Похоже, месяц в монастыре сильно на тебя повлиял.

— Думаешь? — он приподнялся на локте и теперь смотрел внимательно, изучая каждый рин^[14] на лице Киоко. — Ты это просто так сказала или действительно так считаешь?

— Я бы не стала тебе врать. Ты спокойнее. По-настоящему спокойнее.

— Это ведь хорошо?

— Наверное.

— Ужин готов! — раздался с кухни голос Чо-сан, и Киоко тут же встрепенулась.

— Одежда, Киоко, — засмеялся Иоши.

Боги, и она лежала с ним в таком виде! Киоко тут же бросилась к лежащей в стороне юкате.

— Всё хорошо, не торопись, тебя дождутся, — он абсолютно неверно истолковал её торопливость. — Я тоже подожду там, дам тебе время, — Иоши улыбнулся напоследок и вышел. А может, как раз верно истолковал…

Киоко быстро оделась, повязала пояс — за долгое время странствий она научилась так ловко одеваться, что Кая очень удивится!

Кая. Интересно, как она там? Да и остальные её служанки… Чем теперь заняты? Прислуживают ли Цукико-сан? Нет, это маловероятно. Киоко лишь надеялась, что им нашли какую-то работу при дворе. Меньше всего она хотела, чтобы из-за неё пострадали невинные служанки. Если их выгнали прочь — было ли им куда идти?

Она вышла и принюхалась: пахло изумительно, но незнакомо, в носу щекотало. Киоко чихнула.

— Специи, — тут же пояснила Чо-сан. — Возможно, я немного увлеклась, но вроде бы получилось неплохо.

На столе уже стояли пиалы с разнообразными кушаньями: что-то горячее, которое и пахло довольно сильно, рядом рис, отдельно — маринованные овощи. И какие-то грибы. На вид древесные и тоже маринованные.

Киоко села около Иоши, остальные уже были за столом. Еда оказалась не просто вкусной, а вкусовой. Такое обилие ароматов и вкусов в одном блюде Киоко ещё не встречала. В Шинджу специи не использовали. Соусы — да, но это нечто совершенно другое.

И всё же, как ни хороша была еда, горечь предстоящей беседы не давала насладиться ею в полной мере. Так что она отложила палочки и осмотрела всех. Чо ела и, судя по всему, не собиралась думать ни о чём другом, пока не закончит. Иоши, глянув на Киоко, тоже отложил свои палочки. Норико действовала в точности как Чо, только от приборов упорно отказывалась, предпочитая палочкам собственные когти. Хотэку, похоже, уже закончил и теперь молча осматривал помещение. А Ёширо… Ёширо лежал. Кажется, он так и не притронулся к еде.

Имеет ли она право оставлять его таким? А если нет, имеет ли право убить кого-то другого? И за что? За то, что не угодил Инари?

Любой вариант казался жестоким. Что бы она ни выбрала — действие или бездействие, — кто-то в итоге пострадает. Такой теперь будет её жизнь?

Бездействие — и страдает Ёширо. Страдают ёкаи в Шинджу.

Действие — и умирает ногицунэ. Умирают те, кто встаёт рядом с ней, и те, кто встанет против неё.

Есть ли среди этого безумия верное решение? Что-то, что не потребует жертв?

— Ладно, — резко сказала Чо-сан. — Это невозможно. Я надеялась, мы сможем спокойно и с удовольствием поесть, но ваше возвращение разрушило всю магию этого места. Кого надо убить, чтобы вернуть всё как было? Давайте я сама это сделаю.

— Не выйдет, это должна сделать я, — сказала Киоко.

— Тогда сделайте это. В лесу полно ногицунэ.

— Мы видели не так уж много, — заметил Хотэку.

— Конечно немного. Вас тут целая толпа, с чего бы им к вам выходить? Зато я видела. Они ловкие и скрытные, но я лучше, — ни капли хвастовства в голосе. — Могу выследить и притащить сюда кого-то из них. Даже оглушить. Останется только убить. Я даже подскажу, как сделать это безболезненно, если не хотите, чтобы лис мучился.

— Мы не будем никого убивать, — твёрдо заверила Киоко. — Если Инари нужна смерть, пусть отправляется в Ёми.

Норико поперхнулась.

— Я не собираюсь убивать кого-то только за то, что он посмел выбрать не ту жизнь, что нравится богине.

— Значит, возвращаемся? — уточнил Иоши.

— Возвращаемся, — кивнула Киоко. — Пойдём к даймё Западной области.

— Вы спятили?! — воскликнула Чо-сан.

— Извини, Киоко, но у меня тот же вопрос, — подхватила Норико. — Мы столько времени скрывались не для того, чтобы нас снова отправили Мэзэхиро в качестве подарка.

— Он не отправит, — заверил Иоши. — Это единственный даймё, который осмеливался вступаться за ёкаев. Если мы где-то и можем найти сильных союзников, то он первый в списке вероятных.

— То есть мы зря переплыли море, — заключила Норико.

— Не зря, — возразил ей Хотэку, и она — надо же! — осеклась, замолкла.

Чо-сан тихо вздохнула:

— Я не хочу возвращаться.

— Я тоже, — призналась Киоко. Все обратили к ней удивлённые взгляды. — Что? Думаете, мне хочется этого всего? Да я бы с удовольствием осталась здесь, где нет ни Мэзэхиро, ни прочих людей, способных отравить жизнь. Быть человеком среди чужаков оказалось на удивление приятнее, чем быть человеком среди прочих людей. Кому захочется возвращаться туда, где ждёт война и смерти?

— А вы точно правительница? — Чо-сан выгнула бровь.

— Я не хочу, но я возвращаюсь, — продолжила Киоко, глядя ей прямо в глаза. — У меня нет права и возможности остаться. А если бы и были, я бы не смогла. Потому что я всё ещё Миямото. Шинджу — всё ещё мой дом. И сейчас этот дом нуждается в защите.

— Отважно идёте на верную смерть, — хмыкнула куноичи.

— Даже если и так — пусть. Если при этом я успею спасти хотя бы несколько жизней, это уже будет не зря.

— Киоко-хэика, — тихо сказал Хотэку, — при всём уважении, полководцы не должны мерить свою жизнь чужими.

— А что ещё мне остаётся? — Киоко посмотрела на него и сама ощутила эту ноющую в груди безысходность. — Либо так, либо действительно нет никакого смысла возвращаться.

— А Первейший что-нибудь скажет? — Чо-сан улыбнулась Иоши.

— Здесь нечего говорить, — ответил он. — Я всю жизнь наблюдал, как Мэзэхиро уничтожает всё хорошее, что есть в этом мире. Высасывает жизнь из тех, кто ему вверяется. Шинджу ждёт та же участь. Под его правлением страна потеряет всё, что делает её живой и полной. Он погубит не только ёкаев, но и всю красоту этого места — погубит душу империи.

Повисла тишина, нарушаемая только дыханием. Первой встала Киоко.

— Значит, пора. Нужно найти Кайто-сана.

— Я найду, — заверила Норико. — Вы пока собирайтесь. И я в последний раз спрошу. Обещаю, больше не подниму эту тему, но… Киоко, ты уверена? Мы плыли сюда за помощью, и мы её не получили.

— Я уверена. Ёширо-сан тоже наверняка не хотел бы, чтобы ради него кто-то умер. Именно он помешал мне убить того ногицунэ. Он ценит чужие жизни больше всех в этом доме, — она взглянула на лиса и поймала взгляд зелёных глаз. Он смотрел… с благодарностью? — Как думаете, каково ему было бы возвращаться в тело, полученное через чужую смерть?

Норико закатила глаза.

— Он не бакэнэко, — напомнила Киоко. — Давайте сделаем что можем. От наших рук и так умерло слишком много невинных.

— Она всё ещё не простила тебе разбойников, — тихо сказала Норико Чо-сан.

— Не простила, — кивнула куноичи. — Ладно, если Ёширо этого не хотел бы, то кто я такая, чтобы спорить? Но помните: вы мне обещали место при дворе.

— Если доживём, я выполню своё обещание, — улыбнулась Киоко.

— Так себе вдохновение, конечно.

— Зато честно, — встал Хотэку. — Я займусь оружием.

— Я — одеждой, — отозвалась куноичи. Ёширо громко тявкнул, привлекая к себе внимание.

— Чего это он? — спросила Норико.

— Ладно, одежду можем и купить, — пошла на попятную Чо-сан.

Он снова тявкнул и пристально посмотрел на Киоко. Она поняла, чего он хочет, и коснулась его ки. Огонь обжигал, а аромат кальмии стал во много раз сильнее. Будто с прошлой ки Ёширо сбросил все свои страхи, весь пепел того, что успел в себе сжечь. Он не желал оставаться, всё его нутро манило его вперёд, туда, за море, где он мог бы сражаться за свою свободу.

Дикое пламя. Не то, что она чувствовала в ногицунэ, — Ёширо не был диким и не хотел становиться таковым. А всё же что-то в нём надломилось, что-то заставило амбиции пробиться наружу.

— Он поплывёт с нами, — сказала Киоко.

— Что ж, одним союзником больше, — усмехнулся Иоши. Действительно не зря посетили Шику.

* * *

Безжизненный запад был вовсе не таким безжизненным, каким представлял его себе Мэзэхиро. Холмы были пустынны и мертвы, но посреди этих пустошей и камней возвышался Юномачи — начало Западной области и центр провинции Тозаи.

На подступах к городу даже обнаружился рёкан. Его территория была огорожена высоким забором, и не деревянным, а сложенным из камней и глины. Словно маленький дворец, который нужно оборонять от врагов. По всей видимости, люди здесь привыкли защищаться от зла. А теперь, когда на Запад стекались все гонимые ёкаи, такая предусмотрительность точно не была излишней.

Отряд миновал рёкан и направился к Юномачи — и к стенам дворца. Их впустили без помех. И хотя город не встретил Мэзэхиро так, как подобает встречать правителя — улицы были не в пример столичным пустынны и тихи, — во дворце его приняли как полагается: Ямагучи Кунайо лично вышел на поклон сёгуну.

Природа за стенами дворца резко контрастировала и с городом, и с холмами. Здесь всё было как дома: и сады, и обилие зелени, и даже деревянные павильоны. Похоже, на содержание этой роскоши в подобных условиях было затрачено немало денег. Только откуда у западного даймё такой достаток в столь бедном краю?

Покончив с церемонией приветствия, они отправились в династический зал, который здесь звался просто павильоном Совета; и Мэзэхиро отметил, что ему нравится эта сдержанность.

— Вы знаете, почему я здесь, Кунайо-доно.

— Вы ясно дали понять цель своего визита: проследить за выполнением поручения. Однако позвольте усомниться в целесообразности проделанного пути. Я бы не осмелился ослушаться приказа из столицы.

— Несомненно. Однако Западная область — последний оплот империи. Я хочу удостовериться, что на острове не останется врагов человеческого рода. Покажите мне ваши карты.

— Хотите лично дать указания моим самураям?

— Лишь наметить стратегию.

Кунайо послушно поднялся и подошёл к свиткам, сложенным у стены. Такой покорности Мэзэхиро не ожидал. Это всё упрощало, хотя и немного настораживало. С чего вдруг тот, кто яро отстаивал право ёкаев жить среди людей, теперь стал столь послушен? Неужели понял-таки, что, если не подчинится, его место займёт кто-то более верный сёгуну и преданный империи?

Карта Западной области отличалась от прочих. Большое пространство — мало поселений. Провинции, в отличие от южных, были гораздо обширнее, но зато едва заселены. В Хонто можно объехать добрую сотню городков и деревень, если не больше, а здесь столько не наберётся даже на всю область. Больше всего поселений рядом со столицей, но чем дальше, тем реже они встречаются. К берегу Драконьего моря снова появляются небольшие деревни — по всей видимости, тех ёкаев, что держатся вдали от людей. И на этом всё.

— Начнём со столицы и восточных провинций, — сказал Мэзэхиро. — Оттесним их к морю.

— Это верная смерть, — заметил Кунайо. — В последние месяцы сюда пришли многие, кто искал спасения. Не должны ли мы дать им право на жизнь?

— А кто даст право на жизнь нам? На спокойную жизнь без них на нашей земле? Им здесь не место.

— Мы могли бы использовать их силу, — заметил Кунайо. — Многие из них физически более развиты, чем люди. Они могли бы выполнять для нас тяжёлую работу.

— Это какую же? Хочешь доверить им строительство наших домов? Или ковку нашего оружия? Допустить их к тому, от чего зависят наши жизни?

— Но они и так этим занимались, — пожал плечами даймё.

— Враг должен уйти, — твёрдо сказал Мэзэхиро. — Наша земля в них не нуждается и не будет их кормить. Ватацуми создал Шинджу для людей, не для ёкаев. Собирай своё войско. Начнём с Юномачи.

Грянет погибель из вод

Кайто, прищурившись, наблюдал, как Ютака готовит корабль к отплытию, но всё же не выдержал и подошёл.

— Кто ооми выделил?

— Не твоё дело, — огрызнулся Ютака. Он нервничал: хоть и выходит в море не первый раз, а капитаном, видно, впервые.

— Небось, Тикао? У этого лиса лучше ничего не брать, знаешь же. В долгах увязнешь пуще прежнего.

— Отвали, — почти зарычал Ютака. — Дел по горло, не до тебя.

Кайто пожал плечами и отошёл. Плевать, пусть глупый однохвостый тонет в своих бедах. Он понимал, что сейчас, с этой странной погодой и задержкой времени роста, каждый хочет урвать свою выгоду. За полгода припасы в Шику закончатся, и, если снега в скором времени не сойдут, кто знает, насколько позже начнётся сев. Кицунэ будут вынуждены покупать еду у Шинджу, цены вырастут вдвое-втрое, а может, и того больше. Многие из них уже не ходят сами ловить лосося в разрешённое время — слишком нежные для убийства даже обречённых. А потому живут, питаясь тем, что привозят и добывают ногицунэ.

Кайто понимал, что это отличное время для всех, кто хотел подзаработать. Несколько недель в море туда, несколько обратно, и полный трюм самого востребованного в Шику товара: еды. Только откуда у Ютаки деньги на ооми и закупки? Тикао мог бы выделить ему корабль только за очень большую сумму, а этот мелкий и так вечно в долгах. Он просился к Кайто на борт, но у того достаточно своих ребят, которым тоже нужно кормить и себя, и семьи.

Не нравилось Кайто, куда этот однохвостый себя загонял, но дело его. Если связался с Тикао и взял у того в долг, не один век будет расхлёбывать. Но, может, это его чему-то научит.

— Кайто, дружочек, — голос звучал за добрых три десятка шагов от него, а всё же он услышал.

— Норико. — Когда Кайто обернулся, она уже подошла почти вплотную. — Долго же вы гостили у кицунэ. Как успехи?

— Не так хорошо, как хотелось бы, — призналась она, чуть поморщившись. — Но нам пора домой. Ёкаи не ждут, сам понимаешь. Когда намереваешься снова посетить великолепный остров?

— Вообще-то, мы в Новом месяце, как правило, никуда не плаваем.

— Как правило?

— В этот раз тебе повезло.

— Ну и славно. Когда отчаливаем?

— И ты снова идеально выбрала время, потому что завтра на рассвете.

— Ты шутишь?

— Никаких шуток. Появилась бы завтра — и пришлось бы договариваться с другим ногицунэ.

Её передёрнуло. Да уж, Норико и умение заводить знакомства явно не ходят рядом.

— Нас будет…

— Пятеро?

— Вообще-то, уже шестеро.

— Кому-то надоел этот лес? — Быть не может. Ни один кицунэ в здравом уме не отправится в Шинджу.

— Ёширо будет с нами.

— Ёширо, который мой брат?

— Других я не знаю.

— Ты шутишь?

— Никаких шуток, — прищурилась она.

— Вы его связали и насильно за собой тащите? Он же в монастыре живёт.

— Жил.

— Что вы с ним сделали?

— Мы — ничего.

Если бы он не знал Норико, он бы ничего не заподозрил. Но он её знал. В общей сложности совсем недолго, но достаточно, чтобы понять, что она немного нервничает. И точно что-то скрывает.

— Чего ты недоговариваешь, бакэнэко? — прямо спросил он.

— Лучше ты сам всё увидишь, — уклончиво ответила она.

— Мне это не нравится.

— Поверь, это никому не нравится…

— С вас дюжина монет.

— Сколько? — вскрикнула она, и её глаза округлились так, что Кайто всерьёз забеспокоился, не расцарапает ли она ему лицо прямо здесь.

На всякий случай он сделал шаг назад и поднял руки.

— Таковы мои условия.

— Это вдвое больше за каждого, чем ты требовал в прошлый раз!

— Так и ситуация непростая.

— И что это значит?

— В этот раз мы не единственные, кто будет пересекать море ради того, чтобы набить трюм рыбой. И нам нужно успеть раньше остальных, поэтому я буду брать ооми поменьше.

— Мы не настолько крупные, чтобы замедлить твой корабль, — возразила Норико.

— Но достаточно, чтобы мешаться под ногами на небольшой площади.

— Я не знаю, есть ли у нас столько денег, — призналась она.

— У тебя есть время узнать — и достать их, если нет.

— Ничего другого от тебя и не ожидала, — фыркнула она.

Кайто улыбнулся:

— И не должна была.

Они явились к ооми, который Кайто указал Норико, за коку до рассвета. Только вот не совсем в том составе, который Кайто ожидал увидеть.

— Ёширо?

Лис фыркнул, ткнувшись носом ему в ладонь.

— Ты с каких пор предпочитаешь эту ки второй?

— С тех пор как вторую у него отобрали, — отозвалась Киоко-хэика.

— Что? — Кайто посмотрел на неё, пытаясь понять, насмешка это или нет. Нет, не насмешка. — Кто отобрал?

— Инари, — ответила Норико.

— Дюжина монет, — Хотэку протянул связку, и Кайто спрятал её в рукав, даже не пересчитав. Он всё смотрел на Ёширо и не понимал, кого винить в случившемся с ним.

— Ты что, даже не говоришь?

— Но он остался разумен, — заверила Норико. — Всё понимает, просто большую часть времени лежит и, видимо, грустит о прошлой жизни.

— Какой прошлой? Это… Что это за чушь? Что вообще происходит?! Кто из вас это сделал? Что вообще произошло?

— Инари потребовала…

— Киоко, — перебила её Норико. — Ты не обязана объяснять.

— Нет, обязана, — возразила она и посмотрела на Кайто, встретив его взгляд твёрдо и прямо. — Инари потребовала от меня смерти ногицунэ. Ёширо вступился за того, кого я едва не убила, и за это богиня лишила его второй ки, сказав, что вернёт, когда я сделаю что должна.

— Инари, значит. — Он сплюнул на землю. От злости зачесались зубы. Хотелось немедленно кому-нибудь отгрызть голову. Желательно, треклятой богине, которой Ёширо посвятил свою жизнь и которая так с ним обошлась.

— Мне очень жаль, — заверила Киоко. — В этом и моя вина.

Но Ёширо только покачал головой.

— Нет уж. Требовать убийства от ребёнка? Какая ваша вина? Уж извините, Киоко-хэика, но вам сколько лет? Вы и жизни-то не знаете. С чего вдруг она решила вашими руками избавляться от неугодных? А я ему говорил, что эта богиня не так уж прекрасна, какой они её мнят. Я говорил, что она жестока. Как и все боги. Всем им плевать на нас. Но нет, он верил… И вот к чему это привело.

Ёширо внезапно схватил зубами полу его плаща и с рыком потянул на себя.

— Не нравится? А что, я неправ? — прикрикнул на него Кайто. — Посмотри на себя! Лис! Простой лис! Что мне с тобой делать, а? — он присел перед ним и силой вытащил из пасти свою одежду. — Глупый младший братец. Говорил я тебе: от этой богини одни проблемы.

Он поднял голову, обвёл взглядом остальных и задержался на Киоко-хэике.

— Я могу убить ногицунэ вместо вас?

— Нет, — сказала она с сожалением.

— А зачем вы тащите его с собой? Оставили бы в монастыре.

— Там ему в таком виде были не рады, — Норико поджала губы.

Киоко-хэика согласно кивнула и добавила:

— К тому же он сам хочет с нами.

— Сам хочет? А вы мысли читать умеете?

— Нет, но могу чувствовать его ки.

— Не врёте? — он смотрел с сомнением. Так чувствовать ки… Такое даже осё не под силу. — Что я чувствую?

— Вы уверены, что хотите?..

— Что. Я. Чувствую?

Она вздохнула, замерла на короткий миг, а затем без тени сомнения заявила:

— Ваша ки пахнет солёным ветром свободы и магнолией.

— Магнолией? Я что, похож на цветочек? — Он едва не смеялся — такой глупостью это казалось.

— Это лишь аромат, это ваше естество. Потому что вы открыты и чисты, вы не притворяетесь ничем иным. Ни перед другими, ни перед собой. Чистота и свобода.

— Но сейчас я зол, — возмутился он. — Сейчас я не чувствую того, о чём ты говоришь.

— Я знаю, — Киоко-хэика оставалась спокойной. — Я говорю о том, какой является ваша ки, о стремлении вашего воплощения и вашей сути. Вы есть свобода в её чистом проявлении.

— Несложно догадаться, когда речь идёт о ногицунэ, да ещё и моряке.

— Справедливо, — согласилась она. — Я просто не думаю, что вы хотите обнажать себя перед всеми, кто здесь стоит.

— О чём вы?

— О том, что глубже.

— Мне нечего прятать.

— Даже от самого себя?

— Да что за чушь? Я не понимаю, о чём вы.

Она снова вздохнула.

— Ваша свобода кажется чистой, как воды Драконьего моря. Но стоит в неё нырнуть — и покажется вязкая сеть тайных сожалений и непомерной вины.

Он усмехнулся:

— При всём уважении, это полнейшая глупость.

— Разве? — она смотрела внимательно и цепко. Без вызова, даже с состраданием. — Я ведь говорила, — начала она тише, — есть то, что прячут даже от себя. И в это неприятно смотреть, а ещё неприятнее — делить с другими.

Он нахмурился и раздражённо произнёс:

— Как бы там ни было, у нас больше нет на это времени. Поднимайтесь на борт.

— Как скажете, — Киоко-хэика поклонилась и пошла к Норико, которая уже успела пробраться на корабль и теперь смотрела на всех с высоты верхней палубы. Остальные последовали за ней, Кайто с Ёширо были последними.

* * *

Весь путь до Пучины отчаянных прошёл удивительно спокойно. Большую часть времени Киоко либо упражнялась, либо оставалась с Иоши. Они не обсуждали грядущее, не делились своими переживаниями и вообще почти не говорили. Норико тоже притихла. Кайто постоянно болтал с Ёширо и рассказывал ему истории, а тот то и дело прятался от него по углам, видимо, не выдерживая этих словесных атак.

Чо, как и раньше, почти не покидала кубрик. Хотэку, помня свой прошлый опыт, проводил много времени в воздухе, постепенно привыкая к волнам. А Норико… Норико отчего-то её сторонилась. И это было единственное, что по-настоящему не давало Киоко покоя. Если не думать об остальном было легче, то холодность бакэнэко так просто из головы не выкинуть.

Она не избегала её, говорила, всё так же шутила иногда и вела себя в целом привычно вредно, но что-то неуловимо изменилась. Киоко больше не чувствовала той же близости, что и раньше.

Поэтому, когда Норико вошла в их каюту и начала разговор, Киоко вцепилась в него, надеясь, что он вернёт ей то чувство, которое таяло в памяти и терялось в переживаниях.

— У Хотэку нехорошее предчувствие, — поделилась бакэнэко.

Хочет поговорить о том, что их ждёт? Ладно. Киоко согласно кивнула:

— Как и у всех нас.

— Нет, это другое, — мотнула головой Норико, и её кудри упали на лицо. Она так ни разу и не воспользовалась той лентой. — Что-то надвигается. Я тоже это чувствую.

Она принюхалась к воздуху, но Киоко не понимала, что бакэнэко имеет в виду, а потому сказала:

— Мы направляемся в сторону неминуемой войны. В империю, где каждый из нас — враг правителя. Было бы странно, если бы вы вдруг почувствовали воодушевление. Или не почувствовали ничего. Мы все напряжены.

— Да нет же, это и так было всем ясно. Это не простая человеческая тревога. Животное предчувствие. Понимаешь? Все инстинкты кричат: что-то не так. Даже Кайто говорил, что преодолевает желание развернуть ооми и плыть обратно. Всё, что его удерживает, — возможная куча денег.

— Разве вы можете предчувствовать будущее?

— Не-а, в том-то и дело. — Она стащила плащ, бросила его на гамак, залезла и свернулась на нём. — Угроза рядом.

— Может, Пучина отчаянных? Мы скоро должны её достичь, уже значительно теплее.

— В прошлый раз такого не было.

Киоко сменила свой нос на нос Норико и попыталась учуять в воздухе что-то необычное.

— Ничего не чувствую.

— Да, моё обоняние тоже глухо, — кивнула та. — Это внутри зудит, не даёт успокоиться.

— И что с этим делать?

Норико хмыкнула и растянулась на гамаке, раскидывая конечности в стороны.

— А что тут сделаешь? Только смириться и ждать.

— Да как-то нервно ждать в такой тревоге.

— Значит, будем нервничать.

Киоко вернула свой нос и задумчиво почесала его. Какая угроза? Откуда, если не от Мэзэхиро? Может, Сусаноо готовит для них что-то похуже шторма? Может, она уже должна была отдать ему свой долг? Готов ли он ждать так долго, как говорил?

Она встала и направилась к выходу.

— Поднимусь, посмотрю, как там обстановка.

— М-мг, — промычала Норико. — Плащ захвати, ещё холодно.

— Ладно.

Она подхватила плащ, на котором сидела, и, набросив его на плечи, заторопилась на верхнюю палубу.

Там всё было как и всегда. Киоко укрылась в носовой части, подальше от чужих глаз, и осторожно позвала его:

— Сусаноо!

Как хорошо, что богам не нужно кричать вслух. Ветер тут же подхватил её волосы и забрался под плащ.

— Я хочу знать, что грядёт.

— Императрица желает познать будущее? — засмеялся он прямо в ухо. — Не в моей власти, Киоко-хэика.

— Не будущее. Нам что-то угрожает уже сейчас?

— Может, и угрожает.

— Это ты? Твои игры? Снова?

— Обиж-ш-шаете, — вихрь прошёлся по макушке и тут же спутал все пряди. Киоко пыталась их пригладить, но тщетно.

— Тогда кто?

— Не могу сказать, — его голос улыбался. Ему нравилось это, разговор был для него новой игрой.

— А при каких условиях сможешь?

— Хм-м-м… — он утих на несколько мгновений, и наступил полный штиль.

Киоко послушно ждала. Она отчего-то знала, что Сусаноо всё ещё здесь, с ней. Просто… размышляет.

— Подарите мне свою кандзаси, — вдруг завился он у её ног. Киоко коснулась заколки, скреплявшей верхнюю часть волос в пучок — теперь небрежный и неопрятный.

— Ну уж нет.

Она потратила столько коку, чтобы в Хоно оттереть лепестки шёлковой орхидеи, столько сил на то, чтобы вернуть ей первозданный вид, что ни за что не откажется. Не говоря уж о том, что столь ценный подарок от Иоши был слишком значим, чтобы пустить его по ветру.

— Хорошо, — просто согласился Сусаноо. — Тогда взлетайте.

— Что?

— Взлетайте. Поиграем! — он весело захохотал и вихрем взмыл над ооми, путаясь в парусах. Послышалась ругань. Кайто, стоящий сейчас за штурвалом, был явно не в восторге от таких переменчивых потоков.

Наверное, не стоит отказывать богу. Так что Киоко подавила вздох и, плотнее закутавшись в плащ, аккуратно выпустила крылья. Уже наловчилась, чтобы они сразу попадали в прошитые для этого прорези — спасибо мастерам Хоно, которые сделали их шире и гораздо удобнее.

Взмах, ещё один — и Киоко поднялась ввысь, а потом, поймав поток воздуха, легла на спину и, словно по течению реки, обогнула ооми над мачтой. Сусаноо сам нёс её, она почти ничего не делала. А когда позволила себе совсем расслабиться, ветер вдруг исчез — и Киоко камнем полетела вниз. Вода уже была у самой макушки, когда она всё же сумела раскрыть крылья и закружиться, уходя в горизонтальное положение. Пролетев вихрем вдоль поверхности моря, Киоко поднялась и от гнева даже возмутилась вслух:

— Как это понимать?

— Мы же играем, — ласково прошептал ветер. — Вы мне нравитесь, Киоко-хэика. Может, оттого, что вы дитя Ватацуми. А может, потому, что не последовали приказу Инари. Интересный ребёнок.

— Почему все то и дело называют меня ребёнком? — Она сделала ещё несколько мощных взмахов, набирая высоту.

— Не стремитесь выше облаков, — предупредил Сусаноо, — людям там бывает плохо.

— И ты это знаешь, потому что…

— Потому что я ветер, — он снова захохотал. — А вы ребёнок, потому что ещё совсем юная девочка. Взгляните на себя — дитя! Для нас, почти бессмертных ками, вы все просто дети, что тешатся своими игрушками, наделяя их иллюзорной значимостью.

Это звучало обидно.

— Может, с высоты вашей бесконечности мы со своим миром и устоями кажемся вам никчёмными, но наши жизни хотя бы наполнены смыслом, и нам не приходится его выискивать, подбрасывая людей выше облаков.

— О нет, вы его ищете, истребляя тех, кто вам не нравится, — снова хохотнул Сусаноо. И был ли он неправ? — Но всё это не имеет значения. Хотите моей подсказки — доверьтесь мне.

— Я ведь спросила, — удивилась Киоко, — а значит, готова поверить ответу.

— Нет, Киоко-хэика, вы не поняли. Я прошу, чтобы вы доверились мне как своему богу. Доверили мне своё спасение.

— То есть ты нас спасёшь? От той угрозы, которая сейчас над нами нависла?

— Я не это сказал. — Он завыл, разгулялся, волнуя море. Вокруг ооми начали подниматься волны.

— Тогда чего ты хочешь?

— Летите вверх. До самых облаков. А затем упадите в море.

— Я ведь разобьюсь.

— Может быть, да. А может быть, нет. Ваша жизнь будет в моих потоках. Доверитесь?

— И почему я должна это делать?

— Потому что это ваш шанс получить преимущество.

— Перед чем?

— Или кем.

— Перед кем?

— Узнаете, если доверитесь.

Она задумалась. Отличный шанс умереть. Норико бы сейчас откусила ей крыло за то, что она вообще раздумывает. Или не откусила бы? Не она ли говорила, что богов нужно слушать и, если они говорят, нужно делать? Только вот всех ли богов это касается?

— Так что? — Сусаноо легко потеребил её крылья, как бы дразня, зазывая в игру.

Что худшее может случиться? Она разобьётся. Достаточно ли хорошо она пикирует, чтобы в крайнем случае успеть раскрыть крылья и взлететь? Не совсем. В целом неплохо, но зависит от того, насколько низко Сусаноо позволит ей опуститься. В крайнем случае она ведь может хотя бы смягчить удар о воду. Да, будет неприятно, но не смертельно. Или вовсе обратится рыбой. Не самый приятный вариант спасения, но какая разница, когда речь о выживании?

Подумав об этом, Киоко улыбнулась кружащему вокруг бесплотному ветру и поднялась выше. Ещё выше. И ещё. До самых облаков. Ооми превратился в крошечную точку, а море… Море оставалось бескрайним и бесконечным. Куда ни посмотри — всюду вода. От этого захватывало дух.

— Нравится? — шепнул Сусаноо.

— Очень, — искренне ответила она.

— Тогда падай и ничего не бойся.

И его шёпоту захотелось верить. Киоко сложила крылья и рухнула вниз.

Падение.

Страх.

Избавление.

Свобода.

Киоко закрыла глаза: так честнее. Он просил доверия. Он поймёт, если она не доверится. Она и сама не сможет не раскрыть крылья, если увидит, что уже слишком близко к воде.

Ничто в жизни не даёт того, что даёт полёт. Но даже полёт не даёт того, что даёт миг перед смертью.

Смирение.

Даже если разобьётся — и пусть. Что изменится в мире? Быть может, её и так ждёт смерть на том берегу. Мир всё равно продолжит существовать. Иоши, Норико, Хотэку, Ёширо, Кайто, все прочие — все останутся ходить под светом Аматэрасу. А если и нет — миру, в общем и целом, всё равно. Люди и ёкаи рождаются и умирают. Поколения сменяют друг друга. Эпохи сменяют друг друга. А мир остаётся.

Вот почему многие из богов не вмешиваются. Это не имеет никакого смысла. Всё просто идёт своим чередом. Неважно, останется Киоко жить или умрёт. Как и неважно, справится она в итоге с Мэзэхиро или нет. Рано или поздно власть сменится. Придёт новый правитель с новыми взглядами и сделает мир другим. Через век-другой всё снова будет иначе. А через пять веков лишь единицы будут знать события этого года. Станет ли это значимой частью истории? Даже если и так, через десять веков и значимая история перестанет иметь значение. Как и упоминания о существовании такой императрицы, как Миямото Киоко.

— Открой глаза, — шепнул ветер. Она повиновалась. Над ней простиралось бесконечное небо. Она уже не летела вниз, она летела под облаками, Сусаноо бережно нёс её через пространство.

Послышался крик и шорох, над ней пролетела чайка.

— Отчаянный ребёнок. — Сусаноо опустил её, и она оказалась лежащей на палубе ооми, а глаза всё так же смотрели в небо.

— Вокруг вас корабли ногицунэ, — открыл он угрозу, как и обещал. — Все они направляются к Шинджу, и все — с отличными от ваших намерениями.

— Какими же? — Киоко против воли поднялась. Хотелось лежать и созерцать, но нужно было осмыслить сказанное.

— Могу лишь сказать, что хотят они того же, что и ваш капитан, только методы у них… иные. Я помогу вам добраться быстрее и помочь городу подготовиться к их прибытию. Вако никого не станут щадить.

Вако…

Паруса наполнились ветром — и корабль начал стремительно набирать скорость. Киоко отправилась на корму: нужно передать всё Кайто. Наверняка он поймёт, о чём говорил Сусаноо.

* * *

Земля их встретила зноем и шумом. Город было не узнать: толпы сновали по причалу в разные стороны, набивались в ооми, кто-то кого-то провожал, кто-то плакал, кто-то обещал встретиться. Кайто в этой разноголосице пытался сориентироваться и отыскать ушлых торговцев, но казалось, что всем не до того.

— Что здесь происходит? — в замешательстве произнесла Киоко-хэика.

— Не уверен, что понимаю. Но это всё осложняет, — проворчал Кайто. — Вако будут в Минато через неделю. Нам нужно всех предупредить.

Он локтями пробивал себе путь через толпу, то и дело оглядываясь. Киоко-хэика в облике какой-то пожилой дамы шла сразу за ним, держа на руках Норико, снова обратившуюся в кошку. Рядом с ней шли супруг и Хотэку-сан, оба в касах, прикрывающих лица. Чо и Ёширо завершали это шествие, прикрывая императрицу сзади. Все они понимали, что Запад больше не безопасен. И то, что в незнакомом, скрытом от правительства городке теперь было так много ёкаев, лишь подтверждало, что прятаться нужно ещё тщательнее.

Кайто вывел их с набережной и провёл вглубь города, к обычно безлюдным переулкам. Сейчас они были не так уж безлюдны, но всё-таки основная масса народа толпилась у причалов.

Они завернули в маленький городской тупик между двумя старыми и, судя по всему, заброшенными домами.

— Каков план? — спросил Хотэку, выглядывая и убеждаясь, что за ними никто не последовал.

— Нам нужно понять, что здесь происходит.

— А что понимать? — подала голос Норико. — Ёкаев гонят со всех областей. Видимо, как-то они прознали про Минато, вот и стеклись туда, где есть путь отступления с острова.

— Местный даймё ведь покрывает ёкаев? — уточнила Киоко-хэика.

— Он выступал против изгнания, — подтвердил её супруг.

Хотэку снова выглянул, а затем обернулся и тихо сказал:

— Нам нужно собрать местных мужчин. Предупредить об угрозе торговцев. Пусть вывезут товар из города и спасают что могут. Норико, какой ближайший отсюда город?

— Здесь рядом нет городов, — тут же отозвалась она. — Если, конечно, за столько лет ничего не изменилось.

— Она права, — подтвердил Кайто. — Городов нет, иначе я бы знал о других портах. Здесь вокруг только деревушки, откуда все съезжаются в Минато.

— Значит, будем отправлять всех по деревням. Или пусть прячутся в холмах.

— Минато кормит весь западный берег, — возразила Чо. — Они не оставят город. Если его захватят, все просто умрут от голода. Торговцы из провинции Тозаи не будут возить еду в деревни.

— Деревенские прокормятся, — тихо возразила Киоко-хэика. — В Эене справляются, значит, и в других смогут.

— Они справляются, пока это деревня на три дома. Что будет, если туда придут сотни беженцев? Всех принять никак не смогут.

В этом был смысл, но Киоко-хэика продолжила настаивать:

— Хотя бы детей отправим. С ними несколько женщин — тех, что послабее. Стариков. Пусть идут в разные деревни, пусть отправляются по побережью так далеко, как смогут.

— Ладно, — согласился Хотэку. — Они всё равно ничем не помогут, скорее будут мешать. Кто-нибудь знает, кто здесь управляет городом? Я так понимаю, дзурё? — он почему-то смотрел на Кайто, но тот развёл руками.

— Я понятия не имею, я же здесь не живу. Норико?

— А мне откуда знать? Я здесь тоже не живу.

— Дзурё, — спокойно сказал император, и Кайто взглянул на него. Лицо по-прежнему прикрывала каса, отчего только больше казалось, что перед ним другой человек. Гораздо более спокойный и уверенный, чем тот, кто сопровождал Киоко-хэику в Шику. — Это крупнейший город провинции Сейган, значит, дзурё должен жить где-то здесь. Либо в Юномачи подле даймё, но я не думаю, что они в самом деле оставляют без присмотра портовый город. Торговля здесь ведётся бойко, а значит, и то, что причитается дворцу, собирают тщательно.

— В Минато есть дворец? — удивилась Киоко-хэика. — Мне кажется, мы ничего подобного не видели.

Норико соскочила с её рук на землю и, усевшись, принялась нервно подёргивать хвостом.

— Такого, как в Иноси, точно нет — ресурсы не позволят, — сказала она. — Так что надо просто найти высокий забор. Наверняка самый богатый дом скрывается за ним.

— Или, чтобы не бегать по всему Минато, я найду своих… м-м-м… товарищей, — предложил Кайто, — и спрошу у них, где нам отыскать дзурё.

— И где ты их сейчас найдёшь? Я к морю не пойду, там жуткая давка.

— Не волнуйся, кошка, меня не раз приглашали в гости выпить… чего-нибудь, — он улыбнулся. — Я обзавёлся славными друзьями.

* * *

Славный друг Кайто оказался огромным вонючим мужиком, к которому Норико и в дом войти не смогла. Остальные как-то справились, но она предпочла дождаться ответа снаружи. Ожидание затянулось на коку, за которым прошёл и второй, и третий, и она уже забеспокоилась, всё ли у её спутников в порядке, когда из дома наконец показался Хотэку.

— Что так долго? — зашипела она. — Я думала, он вас там прирезал и подвесил на крюки, как здоровенных рыбёшек.

— Нас не хотели отпускать, пока не накормят, — усмехнулся он. — Скучала?

— Без вашей болтовни? Отдыхала.

— Так и думал, — он улыбнулся и почесал её за ухом.

— Где остальные? — проворчала она, но не отстранилась.

— Пытаются освободиться из пут гостеприимства. Или не могут подняться из-за количества еды, которую в них насильно затолкали.

— А ты, значит, смог?

— Только выйти, — признался он. — А вот если попытаюсь полететь, то рискую рухнуть вниз набитым мешком.

Они говорили спокойно, потому что друг Кайто, как выяснилось, был не просто гостеприимен, но ещё и неприлично богат по местным меркам. У него в собственности был не какой-то городской минка, стоящий вплотную к таким же, а вполне себе приличный широкий дом и даже закрытый двор впридачу.

— Узнали, где нам искать местного правителя?

— Узнали. Более того, выяснили, что он очень недоволен действиями сёгуна, потому что это подрывает доверие кицунэ к людям и может плохо сказаться на торговле.

— Отлично, значит, потенциально у нас есть союзник.

— Как знать, — пожал плечами Хотэку. — Я предпочитаю раньше времени не надеяться.

— Надеяться на что? — Иоши вышел из дома и сел рядом с Хотэку. — Боги, невозможно даже стоять. Он не отпускал меня, пока я не доем весь салат из водорослей. Говорит: не пропадать же!

— Они ведь маринованные, куда они пропадут? — удивился Хотэку.

— В этом доме подобные возражения не работают.

Норико нетерпеливо повела ушами: ну что там они, почему застряли в доме? Послышался смех Киоко и Чо. Нашли время смеяться…

— А где Ёширо? — вдруг сообразила она. — Его-то точно не держат там насильно.

— Не держат, — подтвердил Кайто. Норико даже не заметила, как он появился на улице. — Он вполне добровольно там торчит, смакуя всё, что ему предлагают. Он никогда не торопился в еде.

— Милостивая Каннон, уже солнце садится! Мы так сегодня никуда не успеем.

Кайто сел рядом и посмотрел вдаль, туда, где небо уже окрасилось рыжим.

— А я и предлагаю не успевать. Заночуем в ооми и завтра утром пойдём к дзурё, — сказал он. — Никто не любит поздних гостей.

— У нас мало времени, — напомнила Норико.

— Мало, — согласился Кайто. — Но одна тихая ночь ещё найдётся.

— Тихая? — фыркнула Норико. — Это сейчас-то? На побережье?

— Ну, может быть, не совсем тихая. Но, во всяком случае, спокойная. Кто знает, может, это наша последняя спокойная ночь…

— Вам не обязательно во всё это ввязываться, — сказал Хотэку, обращаясь к Кайто. — Вы уже нам отлично помогли.

— Он прав, — согласился Иоши. — Вы можете сделать то, что намеревались, и отчалить до того, как станет слишком поздно.

— И что потом? Забыть о торговле с Шинджу? Что я буду делать в Шику? Что я буду за моряк, которому некуда отправиться с родного берега? Нет уж. Этот город для меня столь же значим, сколь и мой родной Хоно. И раз моим друзьям здесь грозит опасность, а я могу помочь — кем я буду, если трусливо сбегу?

Сзади громко тявкнул Ёширо, явно соглашаясь со всем, что сказал его брат.

— Похоже, к вам так и липнут ёкаи и полукровки, Киоко-хэика, — Чо с принцессой тоже вышли. В нос ударил смрад, и Норико поморщилась. За ними стоял, полностью перекрывая проём, хозяин дома.

— Эти ваши вако не понимают, на какой город идут! — засмеялся он. — Мы их корабли вмиг на доски разберём и сколотим из них новые бочки, продадим ещё больше рыбы нашему Кайто-сану и будем дальше славно жить, ха! — он ударил себя в обнажённую грудь, и Норико поняла, что она уже на грани обморока.

* * *

Утро выдалось ясным. Таким же ясным, как в любой другой день здесь, на западном берегу Шинджу. Киоко и в прошлый раз надеялась хотя бы на редкие облака, что укроют её от жестокого пристального взора Аматэрасу, но нет. Чистое голубое небо словно насмехалось над её желаниями.

Когда бой барабана ознаменовал приход стражи тануки, они отправились к дому дзурё. Идти решили не всей толпой — лишь Киоко, Иоши и Хотэку. Норико долго возмущалась, но в конце концов ей пришлось признать, что они с Чо не сильны в переговорах и вряд ли действительно будут полезны в этом деле. А вот всё испортить очень даже могут.

Жилище местного правителя располагалось в южной части Минато и выглядело зажиточно, но всё же не особенно богато. Однако только у его ворот стояли стражники и только у него было несколько выходов со двора.

По Минато Киоко шла в образе Каи, Хотэку и Иоши всё так же прятали лица, но все понимали: внутрь незнакомцев не пустят. Поэтому они нашли в городе наряды поприличнее, приоделись, а за несколько шагов до ворот Киоко сменила облик на истинный. Скорее всего, дзурё не знает, как выглядит дочь Миямото Мару, но так она хотя бы не будет чувствовать себя лгуньей.

Ворота во двор были закрыты, и стражник строго потребовал:

— Представьтесь и назовите цель визита.

Они поклонились и послушно последовали приказу.

— Фукуи Хотэку, самурай императорского двора.

Киоко заметила, как бровь одного из стражников недоверчиво выгнулась. Знали ли они имя Хотэку? Или его удивило, что самурай из столицы оказался здесь?

— Сато Иоши, сын Сато Мэзэхиро. Император Шинджу.

Тут уж лица стражников вытянулись, один не выдержал и крикнул:

— Лжец! Сато Иоши погиб при битве у Иноси. Думаешь, раз мы так далеко, то совсем ничего не знаем?

На них обернулось несколько случайных прохожих. Киоко сделала вдох и, стараясь унять страх, негромко, но твёрдо произнесла:

— Миямото Киоко, дочь Миямото Мару, — она сделала паузу и протянула её чуть дольше, чем требовали приличия, прежде чем сказать следующее: — Императрица Шинджу.

Стражник тут же положил ладонь на рукоять катаны. Конечно, они не поверят. Любые самозванцы могут заявиться сюда и назваться императорами, поэтому Киоко тут же коснулась ки того, кто собрался напасть, и переняла его облик.

— Я бы не рекомендовала, — сказала она его голосом. — Вы ведь знаете, что Миямото Киоко обладает Сердцем дракона? Это все знают.

Она сменила ки одного стражника на ки другого.

— И умеет перевоплощаться в кого угодно, — Киоко не улыбалась, говорила серьёзно. Улыбка может испугать, а ей меньше всего было нужно, чтобы её боялись. Могут ведь подумать, что она ёкай.

Она вернула себе собственное тело и продолжила:

— Я знаю, что вы считаете, будто Миямото Киоко сгорела вместе с дворцом Лазурных покоев. Но, увы, это было единственной возможностью спастись из рук сёгуна. И я сейчас говорю об этом так спокойно, потому что знаю, что ваш господин тоже имеет свои секреты и далеко не всё рассказывает Мэзэхиро-доно. Не так ли?

Они переглянулись. Сейчас должны вновь попытаться убить. Если они воспитаны в столице, то после этих слов ни за что не позволят подобраться к дзурё.

И действительно, чувствуя уязвимость положения своего господина, оба самурая тут же обнажили катаны. Иоши и Хотэку поступили так же. Киоко просто вздохнула.

— Может, вы хотя бы спросите у него? — с надеждой спросила она. — Не думаете, что он хотел бы встретиться с нами?

— Велено никого из столицы не впускать, — отозвался стражник, держа клинок наготове.

— Так мы и не из столицы — вчера вернулись из Шику, — улыбнулась Киоко. — У нас общий враг. Давайте обойдёмся без этого ненужного сражения. Либо скажите ему, что мы здесь и ожидаем, либо возьмите нас под стражу и отведите к нему.

— Сложите оружие, — приказал самурай.

— Только после вас, — отозвался Хотэку.

— Мы возьмём вас под стражу и отведём к Киёхико-сама.

Иоши чуть помедлил, но всё-таки спрятал катану в ножны, а затем кивнул Хотэку. Тот тоже убрал меч.

— Нам придётся забрать их у вас.

Хотэку смотрел на Иоши, ожидая, по всей видимости, его указаний, но тот медлил. Киоко знала о его любви к оружию и о том, насколько болезненно ему расставаться с мечом. И всё же ситуация требовала. Конфликт действительно был бы излишним. Вряд ли им здесь по-настоящему что-то угрожает. Во всяком случае, не сейчас и не от этих людей.

Он посмотрел на Киоко, и она едва заметно кивнула: всё хорошо, мы справимся. Не сводя с неё глаз, он отстегнул ножны и отдал катану. Киоко не сомневалась, что где-то в рукаве он наверняка припрятал танто. Раз даже на собственную свадьбу пронёс — ни за что не останется безоружным в доме человека, который должен подчиняться сёгуну.

Хотэку ни в чём не сомневался. Он был отличным самураем и прекрасно выполнял приказы господина. И тогда, когда служил сёгуну, и теперь, когда служил Иоши. И ей.

— Следуйте за мной, — сказал стражник, забравший оружие. Второй велел открыть ворота и замкнул их маленькую процессию. Охранять вход остался только один самурай, который всё это время стоял молча и старательно не обращал внимания на происходящее, осматривая улицы за спинами гостей — или пленников — своего господина.

Они шли через скудно усаженный растениями двор. Если обычно на землях правителей благоухали сады, то здесь можно было найти разве что редкие кустарники и несколько зелёных пухлых растений, какие Киоко видела в «Огнедышащем драконе». Было видно, что дзурё совершенно неинтересны какие-либо украшения. Всё здесь было таким же, как и снаружи, — пустынным, сухим и песочно-жёлтым.

Их провели в небольшой павильон в стороне от основного — по всей видимости, жилого — здания. Своей пустотой и сдержанностью он напомнил Киоко Светлый павильон, который, вопреки названию, был угнетающе тёмным и совершенно голым. Этот павильон хотя и не был тёмным — множество проёмов в стенах исполняли роль широких окон, — а всё-таки уюта в нём было не больше.

Около половины коку прошло в тишине, пока её не нарушили тяжёлые шаги. Киоко изо всех сил одёргивала себя, чтобы не коснуться ки дзурё, — уж очень хотелось узнать, как он настроен… Но она запрещала себе. Всё увидит. Он покажет им те из своих чувств, что посчитает нужными, облекая их в слова.

Мужчина, вошедший в павильон, выглядел грузно и совсем не походил на даймё и других дзурё, которых Киоко наблюдала на всех праздниках во дворце. Этого лица она не помнила. Неужели не приезжал ни разу? Она бы наверняка запомнила столь… выдающуюся внешность. Киёхико-сан обладал большим, просто огромным животом. При этом он не выглядел крупным. Его ноги были не так уж велики и крепки, да и руки — совершенно обычные. Но он словно проглотил одну из тех бочек с рыбой, что перевозил Кайто-сан.

— Мёртвые правители пожаловали, ха! — его голос громом пронёсся по павильону. Невообразимо низкий и раскатистый. Кажется, Киоко даже ощутила, как от него вибрирует раскалённый воздух. — Кто тут возомнил себя дочерью Первейшего? Ну? Ты?

Его взгляд ощупал каждый мё лица и тела Киоко, словно перебирал по костям, по крупицам, выискивая подвох.

Киоко поднялась и поклонилась, несмотря на его грубость. Пришло время вспомнить всё, чему учила её Аими-сан и что она успела забыть, пока скрывала своё имя и свою суть.

— Приветствую, Киёхико-сан.

Он остановился и прищурился.

— Не могу вспомнить, чтобы вы посещали дворец в Иноси, — продолжила Киоко. — Верно, множество здешних забот не позволяли вам отлучаться надолго. Прискорбно осознавать, что мы могли бы избежать этого недоразумения сейчас, если бы моё лицо было вам знакомо.

Иоши улыбнулся. И он, и Хотэку могли бы быть хорошо знакомы с дзурё, если бы тот не пренебрегал своей обязанностью посещать все значимые события дворца.

— Знаешь, что я не был во дворце, следовательно, знаешь, что не видел ни Киоко-хэику, ни сына Мэзэхиро-самы, — в голосе Киёхико-сана звучал вызов. Он не собирался им верить, но Киоко приложит все усилия, чтобы не поверить он не смог.

— Теперь видели, — она не улыбалась, сохраняя на лице бесстрастную маску. Как давно она её не надевала для подобных бесед… — Наверняка вы знаете о моих способностях.

— Обращаться? Ты в Западной области, девочка, здесь ёкаев больше, чем людей. Нас таким не удивишь.

— Однако у оборотней лишь одна ки, подобная Творцу и человеку.

— Кроме оборотней, есть и другие.

— Несомненно. Однако вы должны знать, что, каким бы ни был ёкай, глаза он изменить не в силах. Такое неподвластно даже богам.

— И что? Мало ли девчонок с глазами цвета неба?

— И многих вы видели?

Он замолк. Время близилось к полудню, Аматэрасу была беспощадна, и в этом открытом со всех сторон павильоне становилось невозможно жарко. На лбу Киёхико-сана уже подрагивали капельки влаги, а шея его раскраснелась. Киоко видела, что ему хочется поскорее разоблачить их и покончить с этим. Это хорошо, значит, долго с ними возиться не станет. Оставалось только сменить гнев на милость и заставить поскорее поверить.

— Киёхико-сан, так как я здесь, вы должны понимать, что я знаю и о существовании порта, и о том, что Кунайо-доно и все его предшественники надёжно скрывали Минато от столицы. Я не виню вас — вы делали, что должны были, для защиты своего народа, который в Иноси отказывались защищать и на который не обращали внимания. Я здесь не как императрица, от которой нужно скрываться. Я здесь как дочь своего отца, что верил в мир и чей мир опорочили.

Дзурё молчал, только его тяжёлое дыхание становилось всё громче.

— Верите вы мне или нет — не столь важно, если цель у нас одна: спасти ёкаев. Ваш порт переполнен беженцами из всех областей, но теперь угроза надвигается и с моря. Так что вы предпочтёте: поверить мне и объединиться против общего врага или отослать меня прочь и закрыть глаза на опасность, о которой я желаю предупредить?

Он уже держался за стену одной рукой, а другой пытался освободить шею. Пот стекал по лицу цвета спелого красного яблока, но никто из его самураев даже не шевельнулся, чтобы помочь господину, хотя беспокойство на их лицах отразилось довольно явно.

Запрещено — поняла Киоко. Этот человек не умеет принимать помощь, пока не прикажет. Ему нужно в дом, иначе он потеряет сознание, так и не успев отдать приказ.

— Киёхико-сан. — Она обратилась в него и с ужасом услышала, как где-то на одном из нижних слоёв наряда треснул шов.

Только не подавать вида, нет.

Кимоно обтянуло огромный живот и едва держалось. Любой миг грозил стать последним в его жизни.

— Посмотрите на меня, — её голос тем же громом раскатился по павильону. — Я — Миямото Киоко. Никакой ёкай не смог бы надеть ваше тело, не убив вас. А если и смог бы, то нет среди них тех, у кого глаза Ватацуми. Я сама сожгла дворец Лазурных покоев, чтобы сбежать от сёгуна и выиграть время, и надеялась, что кто-то из побочных ветвей всё же займёт трон.

Она вернула себе собственное тело и с облегчением отметила, что кимоно осталось целым. Кроме, наверное, нагадзюбана. Она не была уверена, что именно треснуло во время превращения, но главное, что не верхний слой.

— Прошу вас, прикажите своим самураям отвести нас в более закрытое и укромное место, где мы сможем обсудить все детали надвигающейся угрозы и составить план действий. В противном случае Минато сотрут в пыль меньше чем через шесть дней.

Это сработало. Это — и беспощадное солнце, на котором он больше не мог задерживаться. Отчаянно громко вбирая в лёгкие воздух и прерываясь через каждые два слога, он всё же сумел сказать:

— Ведите их в обеденный зал и велите подать угощения.

Самураи тут же бросились исполнять приказ, а Киёхико-сан, не принимая помощи и едва сумев отлепиться от стены, нетвёрдо зашагал в сторону жилой части дворца.

* * *

— Вако? — переспросил Киёхико-сан. — Вы уверены?

Он утопил свои водоросли в соевом соусе, а Иоши пытался понять, как это вообще можно есть.

— Если бы мы не были уверены, мы бы вас этим не беспокоили, — сказал он дзурё. Киоко отлично справилась со своей частью переговоров, но то, что касалось стратегии, Иоши всё же взял на себя.

— Император за моим столом, подумать только, — говорил Киёхико-сан, набивая рот едой. Эта была уже третья или четвёртая пиала. И каждая была раза в три больше обычной. Похоже, в Минато все ели в невероятных количествах.

— Давайте сосредоточимся на том, чтобы этот стол, как и весь остальной город, остались на своих местах, — настоял Иоши.

— Конечно, конечно, — заверил дзурё. — Но вы зря беспокоитесь. Парочка кицунэ нам не угроза. Ну сколько их там, с десяток? Ну два десятка? Вы видели наших моряков? Да они и с кораблей своих сойти не успеют, как с ними разберутся.

— Сотни.

— А?

— Сотни ногицунэ приплывут сюда через шесть дней.

— Меньше, — поправил Хотэку.

— Меньше чем через шесть дней, — согласился Иоши. — Вам стоит понять всю серьёзность ситуации. В Шику не наступила оттепель. Пока держатся холода, сев откладывается на неопределённый срок. Лисы мчат сюда на всех парусах, чтобы разграбить весь город — и они это сделают. Многим из них не один век. Они — чудовища, которым плевать на вас и ваши жизни. Не стоит недооценивать врага.

Киёхико-сан молча дожевал еду и откинулся назад, уперевшись руками в пол.

— Сотни?

— Сотни.

— Собирать войска, значит? Из Юномачи?

— Для начала я предлагаю собрать провизию, детей, стариков…

— И куда я их дену? Ближайший город — на восточной границе провинции, и согласно картам, кстати, я живу там, — он хохотнул так противно, что если бы Иоши всё ещё служил сёгуну, то тут же приговорил бы его к смерти. Не только за предательство, но и за неприкрытую наглость.

Но Иоши напомнил себе, что Киёхико-сан — друг, и постарался примириться с его не совсем почтительным поведением.

— Нужно отправить их куда-нибудь по деревням, неважно куда. Главное — подальше от порта и Минато. Вряд ли ногицунэ пойдут вглубь острова. Во всяком случае пока, мы надеемся, что не пойдут.

— Я уже отправил гонца в Юномачи, — заверил дзурё, — наверняка нам вышлют в подмогу не один отряд самураев. Они всё равно без дела сидят.

Он опять хохотнул, и Иоши опять напомнил себе, что это друг, у него нет намерения унизить достоинство воинов Шинджу. Наверное, нет…

— Дело ведь не в том, что мы не справимся с ногицунэ, а в том, что город станет полем боя. Вы ведь знаете, почему земля в Западной области такая сухая и бесплодная?

— Потому что нас любит Аматэрасу!

Ага, любит. Скорее уж ненавидит и пытается уничтожить всё живое, что посмело здесь обосноваться…

— Эти земли были выжжены войной. Вся область. От города мало что останется, Киёхико-сан.

— Глупости! Мы их дальше побережья и не пустим, — заявил дзурё с непоколебимой уверенностью.

Иоши вздохнул. Он не хотел, он очень не хотел этого делать. Он верил, что можно будет обо всём договориться и спокойно прийти к соглашению, только вот Киёхико-сан никак не хотел идти навстречу. И кто в этом виноват?

— Кому вы служите, Киёхико-сан?

— Кунайо-сама — мой господин, — прямо ответил тот.

— А кому служит Кунайо-сама?

— Импе… Кхм. Я понял. Хотите отдать приказ, так? Да только император мёртв, что тут поделать, а? Спасибо вам за предупреждение, но дальше я уж сам разберусь, как мне быть со своими землями.

— Император мёртв, — подтвердил Иоши. — И теперь у власти сёгун, от которого вы скрываете весьма важные сведения: как место своего жительства, так и значимый — я бы сказал основной — объект в вашем управлении. Порт — прямое нарушение законов империи. У нас нет официального сообщения с Большой землёй.

Ноздри дзурё дрогнули. Похоже, от гнева. Но Иоши его гнев пугал меньше всего. Куда страшнее потерять сотни жизней из-за чьей-то слепой надменности.

— Сколько доходов вы скрыли от столицы? Ваши владения кажутся не слишком богатыми, полагаю, большую часть вы направляли своему господину. Сколько доходов в итоге скрыл он? И от сёгуна, и от меня, и от Миямото Мару? Как думаете, что будет, если Мэзэхиро узнает?

— Вы не посмеете…

— Вы забываетесь. Эпоха вашей обособленности позади. Время, когда о Западной области никто не думал, уже ушло. Рано или поздно сёгун обязательно захочет очистить от скверны и ваши земли. Или вы наивно полагали, что он остановится на четырёх областях?

Судя по выражению лица Киёхико, он именно так и полагал.

— Забудьте о своей неприкосновенности, Киёхико-сан. И грамотно выбирайте союзников в этой войне. Хотя выбор у вас, судя по тому, что известно о нашем сёгуне, невелик: подчиниться нам или сгинуть вместе с городом.

— Ладно, — гаркнул он так резко, что Иоши едва не подскочил от неожиданности. — Я отдам приказ вывести из города всех, кто не может сражаться.

— Я рад, что мы сумели договориться, — Иоши встал и почтительно поклонился.

— Сколько скакать отсюда до Юномачи?

Киёхико не задумываясь ответил:

— Гонец доберётся за три дня.

— Гонец, — Хотэку поднял бровь, а у Иоши всё внутри похолодело.

Подмога будет совсем не скоро…

* * *

Когда на горизонте показались мачты кораблей, Минато уже казался пустым и заброшенным. Провизии здесь теперь было всего на несколько недель для оставшихся, и большую её часть свезли в укреплённые стены дома дзурё. Остальное распределили между большими домами торговцев, в которых теперь сосредоточились основные силы.

Поодиночке больше никто не оставался: торговцы и работяги, вооружённые копьями яри и названные теперь асигару, разбились на отряды, в которых, помимо асигару, были и самураи дзурё. Из них для каждого отдельного отряда выбрали командующего-касира. Хотэку, будучи старше прочих по своему прежнему званию, взял на себя роль хатамото и стал связующим звеном между дзурё и всеми касира. Иоши вместе с Киёхико-саном занимался вопросами стратегии и тактики.

Норико, Чо, Кайто и Ёширо заняли свои места среди самураев, и только Киоко никак не могла понять, куда себя деть. Она так долго думала о том, что поведёт за собой народ, а в итоге в первом же сражении оказалась как будто совершенно ненужной, даже лишней. Да, здесь враг не сёгун, но всё-таки происходящее казалось неправильным.

— Я всё-таки присоединюсь к ним, — в очередной раз сказала она Иоши, который внимательно разглядывал карту побережья.

— Мы это уже обсуждали, — задумчиво ответил он.

— И я не услышала ни одного стоящего аргумента против моего участия.

— Твоя вероятная смерть — недостаточно веский аргумент? — он поднял взгляд, и Киоко увидела в нём столько спокойствия, что едва не расплылась от удовольствия созерцать такого Иоши. Сильный. Бесстрашный. Сосредоточенный. Если она умрёт, он легко отвоюет империю у своего отца, никаких сомнений.

Но пришлось взять себя в руки и напомнить себе, что она всё ещё наследница трона и сама должна быть способна вернуть принадлежащее по праву крови. Хотя бы чтобы оправдать это право для самой себя.

— Ты не можешь мне запретить, — сказала Киоко.

— Не могу, — согласился он.

— Они приближаются. И я уже сейчас могу помочь.

— Каким образом? Потопишь корабли? — он усмехнулся. — Храбрость — это здорово. Но ты можешь помочь здесь.

— Во мне Сердце дракона, Иоши. Дар Ватацуми не для того дан, чтобы прятаться, пока другие жертвуют жизнями. Ты что, не читал легенд?

Он отвёл взгляд и смущённо признался:

— Честно говоря, не особенно ими увлекался.

— Ты серьёзно? Это ведь наша история! Самураев что, не учат этому?

— Учат? Киоко, Мэзэхиро даже не верил в существование героев с Сердцем! Какие там легенды на занятиях?

— Ну да… В любом случае ни один из героев, о которых я читала, не прятался. Все они всегда были в гуще событий.

— И умирали?

— Все умирают.

— Но ты не должна.

— Я и не собираюсь. Этот разговор не имеет смысла. Даже если я не получу твоё одобрение — я пойду.

Она начинала злиться. Пыталась думать о том, что это забота со стороны Иоши, но такая забота казалась неправильной. Она ведь не зря столько упражнялась, не зря именно ей досталась эта ками.

Иоши молчал и пристально смотрел на неё. Про карту он давно забыл, и та самопроизвольно свернулась обратно, перемешав и скрыв в себе мелкие цветные камешки, которыми Иоши старательно обозначал позиции. Ну и ладно. Киоко злорадно подумала, что теперь он будет знать: углы свитков стоит закреплять до начала работы с ними.

Крылья уже подрагивали в нетерпении. Ей хотелось лететь туда, к берегу, посмотреть на всё с высоты, оценить размеры надвигающейся на Минато беды и сделать хоть что-нибудь.

— Хорошо, — коротко сказал Иоши.

— Что?

— Я говорю, хорошо. Хочешь — лети. Ты права: я не могу тебе запретить.

— Ты… Ты серьёзно?

— Ты хочешь, чтобы я тебя отговорил?

— Нет, нет! Я… Я просто не ожидала. Думала, придётся расстаться сейчас на плохой ноте и потом выплеснуть всю эту злость на ногицунэ…

— Сражаться лучше с холодной головой, — он улыбнулся и подошёл. — Не позволяй ярости заполнить твой разум.

Иоши обнял её, и Киоко охотно прильнула к его груди.

— Это ты мне говоришь? Человек, который умер, потому что сам не следовал этому совету?

— Так потому и говорю, — он отстранился и посмотрел ей в глаза. Его взгляд согревал, его ки источала покой и любовь. А главное — веру. — Действуй обдуманно. Пообещай, что будешь избегать геройских замашек спасти и умереть. Постарайся спасти и выжить, хорошо? А если не выйдет кого-то спасти — оставь. Это война. На войне всегда есть погибшие.

Она кивнула. То, что он говорил, было страшно. Просто ужасно. И где-то глубоко внутри что-то содрогалось от каждого «спасти» и от каждого «умереть». Но он верил в неё. А если даже Иоши верит, если даже он, тот, кто не хотел отпускать её к богине, пускает в гущу сражения — какое право есть у неё не верить в себя? Она докажет, что заслуживает этого доверия, докажет, что способна вести за собой.

* * *

Норико сначала решила, что это Хотэку летит к ней: поздороваться или попрощаться, как знать. Но нет, большой птицей оказалась Киоко. Несколько мгновений — и она приземлилась рядом с ней на крыше.

— Поверить не могу, что ты здесь! — воскликнула Норико.

— Я и сама с трудом верю. Но подумала, что дар обязывает. Хотя Иоши с трудом смирился…

— Не хочу этого признавать, но в этот раз вполне его понимаю.

Киоко смотрела в недоумении.

— Это не сёгун, — пояснила Норико. — Мы не возвращаем тебе трон, не сражаемся с его самураями. Точнее, как бы сражаемся, но по одну сторону… Да уж, кто бы мог подумать. В общем, я просто хочу сказать, что это не то сражение, в которое тебе обязательно нужно влезать.

— Норико, это нелепо, — Киоко засмеялась. Искренне, громко. Норико не помнила, когда она смеялась так в последний раз. — Ты с самого моего отказа убивать какого-то случайного невинного ногицунэ злишься, а теперь решила побыть заботливой?

— Я и не переставала быть заботливой!

— Значит, твоя забота стала чересчур агрессивной, — отрезала Киоко.

— А что мне делать? Ты собираешься лезть в то, о чём понятия не имеешь. Воевать с сёгуном — военачальником всей Шинджу. Тебе при этом всего шестнадцать, ты помнишь? Даже те, кто окончил школу самураев, не сравнятся с Мэзэхиро. Даже Хотэку его не победил бы. Иоши вообще умер от его руки. А ты пойдёшь против него и всех его воинов. Всей. Армии. Шинджу. Ты вообще понимаешь, сколько это врагов?

Она хмыкнула. Она просто хмыкнула и отвернулась. Норико снова начала закипать. Она старалась не злиться на Киоко за её наивность, но такая безответственность уже порядком раздражала.

— Ты могла получить помощь богини, но сама от этого в итоге отказалась.

— Во мне уже есть ками Ватацуми, — тихо сказала Киоко. — А сейчас на этот город собираются напасть две сотни ногицунэ. И как знать, — она повернулась и посмотрела Норико прямо в глаза. В её взгляде читался вызов. — Быть может, смерть кого-то из них зачтётся за выполнение условий Инари.

— О-о-о…

— Да, я об этом подумала.

— А я не подумала, — призналась Норико. И теперь сама себе казалась донельзя глупой. — Только не умри раньше времени, хорошо?

— Да я бы, знаешь, вообще предпочла не умирать.

— Справедливо.

— А теперь полетели, посмотрим, как у них дела.

Тут уж Норико стушевалась:

— Может, ты одна?

— Да брось, ты что, зря чайку съела?

— Эта ки уже своё отработала!

— Норико.

— Киоко.

— Норико.

— Ну нет.

— Норико-о-о.

— Ненавижу тебя. — И она обратилась в чайку.

* * *

Рэй забрала свиток у гонца и кивнула стражнику, чтобы тот запер за ней ворота. С некоторых пор рёкан стал местом, в которое без особого приглашения не попасть. Особенно если дело касается людей. Тем более если оно касается самураев.

— Я уж хотел его спугнуть, — усмехнулся стражник. В свете Цукиёми его и без того бледное лицо казалось пугающим.

— Не стоит выдавать себя, — покачала головой Рэй. — Отец будет недоволен, если пойдут россказни о длинношеем ёкае в рёкане у Юномачи.

Стражник тут же приуныл. Может, нанимать для охраны ворот рокурокуби было и не лучшей идеей, но всё же, несмотря на неутолимое желание запугивать всех мимо проходящих, он ещё и отличный воин, обучался при даймё, а значит, в случае чего сможет оказать сопротивление нежеланным посетителям.

— Не грусти, Изэнэджи, — женская голова, обрамлённая короткими чёрными волосами, подлетела к нему и поцеловала в щёку. — Ещё успеешь кого-нибудь испугать.

Он густо покраснел:

— Ну ты совсем безголовая — при Рэй-сан такое вытворять?!

Голова засмеялась и тут же вернулась к своему телу.

— А что такого? Она и так всё знает, правда, Рэй-сан? — Мизуки кокетливо улыбнулась. Она была так же бледна, как и её избранник. И нашли ведь друг друга в этом месте… Рокурокуби и нукэкуби — идеальная пара для охраны. Один пугает, другая готова схватить за ноги и отгрызть пятки, чтобы испуганный не смог убежать далеко. И ведь им даже не придётся выходить за ограду. Как славно, что для семьи Исихара они друзья, а не враги.

— Правда, — она усмехнулась, и Мизуки довольно оскалилась. Рэй поспешила поскорее уйти и начала по пути разворачивать свиток от Кунайо-самы, пытаясь в тусклом свете тётина прочитать письмо.

— Рэй-сан, — послышался шёпот из темноты. — Рэй-са-а-ан…

— Кто там? Выходите к свету. Что стряслось?

— Это я… Только не пугайтесь, пожалуйста… — голос звучал откуда-то снизу, почти по-детски застенчиво, хотя, судя по всему, принадлежал взрослой женщине.

— С чего бы мне пугаться? Я же вас всех расселяла. Кого только не видел этот рёкан…

В воздухе проступило выхваченное светом лицо. Точнее, лишь гладкая кожа там, где должны были быть нос, рот и глаза.

— Простите, что я вас тревожу, — за лицом показалось и остальное тело — почти обычное, почти человеческое. Единственная разница — десятки ртов, расположенных на ногах. Один из этих ртов и говорил с ней. — Внутри уж очень много народу, а с нами в номере маленький бакэдануки, он чуть-чуть… как бы это сказать…

— Пугается?

— Нет, вовсе нет. Но он крайне любопытный.

— Ох, поняла.

Дети… Интересно, что ему показалось более любопытным: лицо без лица или обилие ртов на ногах? До чего добрались его пальцы? Но сейчас ночь, и тревожить кого-то из постояльцев в такое время она бы не рискнула. Даром что половина из них бодрствует. Ночь не время беспокоить ёкаев.

— Подойдите ко мне утром. Я просмотрю списки, и мы найдём для вас место получше, хорошо? — Она постаралась любезно улыбнулся, и женщина благодарно ей поклонилась.

— Конечно. Он уже спит, так что и я смогу. Я бы не обратилась к вам, если бы случайно не увидела вас сейчас. Прошу прощения за этот поздний разговор.

— Всё хорошо, — заверила её Рэй и поклонилась в ответ. — Доброй ночи.

Ноппэрапоны, которые были одними из самых жутких существ согласно глупым сказкам, на деле оказались добрейшими ёкаями, лишний раз боящимися даже вздохнуть рядом. Рэй проводила взглядом женщину до входа и, вернувшись к свитку, последовала за ней.

Даймё предупреждал, что в области гостит сёгун, и взывал к осторожности. Но, кроме этого, было кое-что ещё…

— От кого гонец? — встретил её отец у входа, и Рэй подняла на него встревоженный взгляд. — Нам нужно бы запасы провизии пополнить, а то народу прорва.

— Пополним, — кивнула она. — Только вот с рыбой для тех, кому она нужна, могут возникнуть трудности.

— Отчего же?

— На Минато, кажется, напали.

— Как напали? Кто? Сёгун узнал? Но как?

— Нет, кажется, нет. Не знаю. Сёгун здесь, в Юномачи, нам стоит быть осмотрительнее.

— Ох, — он выдохнул и сел на крыльцо. Рэй примостилась рядом. — А кто напал-то?

— Кунайо-сама пишет, что ногицунэ. Какие-то вако.

— Кто такие вако?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Но беда сразу с двух сторон: сёгун здесь, чтобы проследить за выполнением своих поручений. От ёкаев избавляются.

— У нас? На западе? Да что ж им неймётся! Правильно мы этот забор слепили и стражу поставили.

— Правильно, — согласилась Рэй. — Но, наверное, надо сказать всем?

— И навести панику? Нет уж.

— Но они должны знать, что там опасно. Должны понимать, что теперь рёкан не просто привал и отдых. Думается мне, это их единственное укрытие…

Отец в задумчивости почесал лоб, а затем глубоко вздохнул.

— Твоя правда. Мы взялись помогать ёкаям не просто так. Раз уж бакэнэко нам так помогла — и нам, и нашей Хитоми, — надо сделать всё, что можем. Только осторожно, Рэй, — он пристально смотрел на неё, а она — на его морщинки, собравшиеся на лбу. Так много времени он потерял в своём горе…

— Я найду нужные слова, — пообещала она. — Постараемся обсудить всё спокойно. Но как решить проблемы с рыбой, мне пока непонятно.

— А что даймё пишет?

— Отправил подмогу. Уж не знаю, как это скрыл от сёгуна…

— Да что тут скрывать? Небось по всей провинции, да и по всей области посылает воинов гонять ёкаев. Сёгун там знает, куда они отправились?

— Верно говоришь, — кивнула Рэй, свернула свиток и поднялась. — Надо поспать, отец. Завтра нелёгкий день.

— Я так думаю, — прокряхтел он, поднимаясь вслед за ней, — у нас не то что нелёгкий день — нелёгкие месяцы впереди.

— Не хотелось бы думать об этом так…

— А что поделаешь? Неприятное всегда сложно признавать, но закрывать глаза на правду — только себе вредить.

Он поднял мерцающий тётин и, освещая себе путь, шагнул вглубь рёкана. Рэй вздохнула: и ведь он прав. Но ничего, их дело праведное, они как-нибудь справятся.

* * *

Ямагучи Кунайо был прямым потомком даймё Западной области, который, несмотря на полное разорение своих земель, позволил ёкаям остаться в своих владениях после войны. Всегда, на всех собраниях в Светлом павильоне, когда речь заходила о ёкаях, он предлагал немыслимые, даже радикальные идеи: допустить их в качестве слуг во дворец, позволить учиться в школе сёгуна, брать в самураи… Уже тогда Мэзэхиро понимал, что с этим даймё они смотрят в разные стороны, и видел в нём если не врага, то по меньшей мере соперника, желающего разрушить веками устоявшийся уклад.

И потому сейчас, глядя, как этот самый даймё покорно отправляет самураев Юномачи уничтожать ёкаев по всей области, Мэзэхиро никак не мог взять в толк почему. Наверняка он понимает, что его непослушание обратилось бы против него. Но так легко предать свои принципы? Мэзэхиро ожидал бы этого от кого угодно, но только не от Ямагучи Кунайо.

Он прошёл в павильон Совета. Сейчас он не должен здесь быть, они условились встретиться лишь через два коку, но Мэзэхиро направился к свиткам, чтобы ещё раз пересмотреть карты западных земель. Пусть ближе к берегу поселений мало, но всё ли они учли на востоке? Или есть что-то, чего он не заметил, что-то, что упустил?

У стены лежало много свитков. Какой из них брал Кунайо-доно? Не имеет значения. Мэзэхиро сдвинул верхние и наудачу взял один из середины. Это оказалась карта провинции Тозаи. Самый крупный и самый восточный город — Юномачи. Западнее рассредоточились города поменьше, между ними — деревеньки. Все эти поселения они обсуждали, самураи уже должны были разобраться с каждым из них.

Он свернул свиток и положил обратно. Взял лежащий рядом — крупная карта Шинджу. Совсем не то, что нужно. Следующий — карта провинции Сейган, занимавшей холмистую центральную часть побережья Западной области. Несколько деревушек ближе к морю — и чем они там кормятся? — и город на востоке Сейган, затерянный в холмах: Кюрё.

Снова ничего примечательного. Где другие провинции?

Очередной свиток, который он достал практически с самого низа. Снова провинция Сейган. И зачем ему несколько карт? Мэзэхиро уже сворачивал его обратно, как вдруг понял, что есть на этой карте то, чего он не видел на предыдущей.

Ещё один город. У самого берега Драконьего моря. Минато. А рядом с ним на воде была нарисована маленькая фунэ. И Мэзэхиро очень не понравилось, на какие мысли эта фунэ его натолкнула.

* * *

Киоко и Норико кружили над вражескими ооми и пытались высмотреть хоть что-то, что даст им какие-то сведения. Но было бы значительно легче, если бы они хоть приблизительно понимали, на что именно стоит обращать внимание.

— А мы не можем их как-то потопить? — уточнила Киоко, перекрикивая ветер.

— Ага, сейчас рухну вниз и проломлю своей головой дыру в их корабле, — прокричала в ответ Норико. Киоко нахмурилась. Вообще-то, если бы они действительно могли упасть на корабль, наверное, это бы облегчило задачу…

— Вы что здесь делаете? — рядом возник Хотэку. — Мы здесь открытые мишени! — И в подтверждение его слов в паре сун^[15] от Киоко пролетела стрела. И не просто стрела — её конец ярко пылал, и даже ветер не сбивал это пламя.

— Лучники? Среди ногицунэ? — она проводила стрелу недоумённым взглядом.

— За мной! — крикнул Хотэку и полетел к солнцу. Киоко с Норико рванулись за ним. Мимо просвистели ещё три горящие стрелы.

— Теперь целиться в нас будет сложнее, — сказал он, останавливаясь напротив ока Аматэрасу. И почему сама не подумала? Знала ведь: тебе солнце всегда должно светить в затылок, а врагу — в лицо.

— Откуда у них огненные стрелы?

— А почему их не должно быть? — спросила в свою очередь Норико. — Ногицунэ хоть и говорят, что дикие, а всё ж не просто лисы.

— Твой голос очарователен, — усмехнулся Хотэку.

— Ещё бы! — по-чаячьи крикнула Норико.

Нашли время обмениваться шутками!

— У меня есть идея, — встряла Киоко. — Мы ведь можем как-то помешать им доплыть до берега?

— В Шинджу нет ничего для сражения на воде, — заметил Хотэку. — Я говорил с Кайто-саном, но здешние ооми развалятся при первом же столкновении с ногицунэ.

— Разве у лис не торговые корабли?

— Торговые. Но это не мешает им пускать в нас огненные стрелы.

— А что мешает нам сделать так же?

— Так не долетят с берега.

— Отсюда, — уточнила Киоко.

— Мы с императором думали над этим, но тоже глупость выходит. Будь нас таких хотя бы десяток, а не двое — можно было бы атаковать ооми ногицунэ. А так эти стрелы будут бесполезны, потому что огонь тут же потушат.

— Всё-то вы обдумали, — улыбнулась Киоко, чувствуя себя совершенно бесполезной.

Внизу слышались взволнованные крики. Ногицунэ, похоже, были не рады, что неопознанные крылатые существа парят прямо над ними.

Норико дёрнулась к берегу.

— Давайте вернёмся.

— Только летите прямо на солнце. Нам повезло, что оно с восточной стороны.

— Всё начнётся после полудня, — прикинула расстояние Киоко.

— Да, — подтвердил Хотэку. — И это для нас не очень хорошо. Солнце переместится в сторону моря.

— Зайдём с севера и юга? — предположила Киоко.

— Так и планируем, — подтвердил он.

— Успеем поесть? — спросила Норико. — Не хочу сражаться на голодный желудок…

Хотэку усмехнулся:

— Нет уж, нагуливай аппетит. Голодный медведь нам будет очень полезен.

* * *

Чо давно не испытывала такого возбуждения, от которого сейчас её ноги подрагивали в нетерпении. Катана за поясом, танто в рукаве. Она отлично орудовала бы и копьём, но чем ближе тело врага, тем приятнее для неё битва.

Они, конечно, не стали причаливать — это было бы очень, очень глупо. Нет, вместо этого они начали спускать на воду маленькие тёкибунэ^[16], в которых быстро гребли к берегу. Те, кто оставался на ооми, уже пускали огненные стрелы в сторону берега, не позволяя приближаться к тёкибунэ тем, кто ждал на берегу.

Отчего-то Чо думала, что ногицунэ будут выглядеть как лисы, но большинство из них стояли на ногах, а не на лапах и были вооружены: кто луками, кто мечами.

— Их гораздо больше, — заметил Кайто. — В каждом ооми по семь-восемь десятков.

— Как они собирались бочки обратно везти, если их так много?

— Бочки займут места павших. — Он сделал шаг вперёд. — Осторожнее, Чо-сан, не забывайте, что, хотя ногицунэ не воины, их опыту сотни лет.

— Не забуду. — Она тоже вышла вперёд. Ёширо рядом тявкнул.

— Ты уверен? — в очередной раз обернулся к нему Кайто. — Если умрёшь, я тебя убью, понял?

Кицунэ оскалился.

— Вот и славно. А теперь заставим их пожалеть, что они рискнули нарушить наше торговое соглашение.

* * *

Когда над горизонтом показались мачты, она встревожилась, но эта тревога была призрачной, далёкой. Она ведь знала, что всё начнётся. Они к этому готовились, они этого ждали.

Когда ооми приблизились к берегу, её стало потряхивать.

Когда ногицунэ в туче собственных огненных стрел начали высаживаться на берег, её трясло и мутило так, что она не могла пошевелиться, не могла сказать ни слова и против своей воли вдруг обнаружила себя позади отряда — в переулке, из которого так и не вышла к морю.

Зрение подводило. Там, южнее, уже кричали. Там звенела сталь, там люди боролись за свой город. А она… Давай же, Киоко, возьми себя в руки! Давай же…

Она согнулась пополам и, уперев руки в колени, пыталась продышаться. Мир кружился, а страх засел где-то в глотке. Кто-то уже умирает. Куда она лезет? Разве это для неё? Разве для сражений её растили, воспитывали? И как так вышло, что в попытке защитить свою страну и ёкаев она сама теперь встала против них?

— Не думай, — прозвучал голос рядом. Она подняла лицо и сосредоточила взгляд на чёрной морде. — Не думай, просто иди. Теперь за нас думают дзурё, Иоши и Хотэку. Ты выбрала встать в один ряд с теми, кто пачкает руки чужой кровью, и если продолжишь думать, это тебя убьёт.

— Я и не думаю, Норико, я просто… — Воздуха не хватало, мир всё ещё никак не хотел останавливаться.

— Может, тебе и не нужно убивать? — предложила бакэнэко. — Может, будешь заниматься спасением? Скоро здесь будет много раненых, и всем им нужна будет помощь.

Она сумела наконец сделать глубокий вдох. И выдох. Ещё один вдох. Снова выдох. Мир перестал шататься, и она смогла выпрямиться, расправить плечи, почувствовать за спиной тяжесть крыльев.

— Я должна это сделать, Норико.

— Единицы из императоров вступали в сражение, — возразила она. — И совершенно никто из императриц.

— Мы не можем знать наверняка.

— Нет ни единого свидетельства об обратном.

— Или до нас просто не дошли сведения о смелых, отважных женщинах. Сама ведь говорила, Сердцем дракона обладали как девушки, так и мужчины.

— Но ты не просто владеешь даром. Ты единственная наследница.

— И какой наследницей, какой правительницей я стану, если буду прикрываться спинами народа?

— Живой.

Удивительно, но то, что Норико начала убеждать её в необходимости отступить, напротив, придало ей сил и жажды идти в этот бой.

— Я должна это сделать, Норико. Как я буду ценить жертвы тех, кто станет проливать кровь за меня, если сама на это неспособна? Ты была права. Всё это время ты была права. Я больше не хочу быть ребёнком. И не буду.

Катана легко вышла из ножен и блеснула остриём на солнце. Взмах, другой… Взгляд наткнулся на держащегося за плечо Хотэку. Его окружили четверо, и вопреки тому, как на уроках она училась отражать последовательные удары, здесь враги не соблюдали очерёдность и наперебой нападали одновременно с разных сторон. Он явно не справлялся.

— Норико! — крикнула она и указала направление. Бакэнэко тут же бросилась на помощь.

Неподалёку Чо вогнала танто в горло мужчине и, не дожидаясь, пока тот окончательно захлебнётся собственной кровью, выдернула клинок, развернулась и проделала то же самое с ногицунэ, заходившим со спины.

А вот какой-то торговец в паре шагов от неё пытался справиться со своим копьём, но то, кажется, намертво застряло в теле убитого лиса. Киоко старалась не думать обо всех телах как о тех, за кем стояли жизни, целые судьбы, семьи, мечты… Что-то их на это толкнуло — и они сделали свой выбор.

Киоко не сразу заметила, что к торговцу справа заходил другой ногицунэ. И не просто заходил — мчался на него с катаной. Взмах — и она едва успела влететь между ними, чтобы отразить удар. И ещё один. Ещё. Она сильно уступала врагу в фехтовании, а потому, нащупав нужную ки, быстро перевоплотилась — и вот уже перед ногицунэ стоял он сам. Этот миг замешательства позволил ей вонзить катану в живот. Она даже не знала, что это будет так легко… Сталь разрезала плоть мягко, быстро, выпуская наружу содержимое брюха. В нос ударил едкий, тошнотворный запах, и Киоко тут же взмыла вверх. Мимо просвистела стрела, и уже не было времени приходить в себя. Она уклонилась, глянула вниз: рядом с мёртвым ногицунэ лежал тот самый торговец. Кто-то всё-таки добрался до него, она ничем не помогла…

Снова этот свист. Киоко дёрнулась в сторону, но остриё оцарапало предплечье. Не думать. Вот почему Норико велела не думать. Если она будет сожалеть о каждой смерти, она просто пополнит ряды мертвецов.

* * *

Норико выбивалась из сил. Где-то дальше к юго-востоку ки, принадлежащая ей, упорно удерживала форму и ками внутри себя, сильно ослабляя бакэнэко. Она это и раньше знала, но до сих пор не осознавала в полной мере, насколько действительно ослабла.

О ки медведя она больше не думала. Она не знала, сколько продержалась в том облике, только понимала, что мало, слишком мало.

Нескольких ногицунэ она укусила змеёй, но после того как чья-то нога топнула в мё от её головы, решила, что это не лучшая идея в подобной обстановке.

Солнце клонилось к закату, а на земле прибавлялось трупов. И к сожалению, не врагов. Торговцы, работяги, простые жители Минато — все они оказались неспособны пережить это сражение. Тела, призванные заслонить путь врагам, задержать их, пока не подоспеет подмога. Если она подоспеет.

Норико выхватила взглядом Киоко — та то и дело менялась: змеиный хвост сменялся лошадиным, мелькала то волчья пасть, то лисья, то она вовсе пропадала, обращаясь кем-то столь маленьким, что с расстояния в десяток тел и не увидеть. Жива, борется. Это главное. Только бы она не погибла.

— Где Кайто-сан и Ёширо-сан? — Хотэку появился из ниоткуда. В этом обилии крови Норико совсем перестала различать запахи, и ей это сильно, очень сильно не нравилось.

— Севернее, — кивнула она. — Справляются. Они здесь получше многих.

— И Ёширо? — Хотэку присел и сунул лезвие катаны в пасть ногицунэ, уже собиравшегося схватить его за лодыжку. Клинок утонул по рукоять. Три хвоста дёрнулись и опали, кровь сначала потекла струйкой, но стоило Хотэку вытащить катану — хлынула так, что вмиг залила землю под лисом.

— Похоже, чему-то полезному их в монастыре учат, — Норико взобралась по кимоно Хотэку на плечо и сиганула оттуда в лицо врагу, который подбирался к птицу сзади. Мига его растерянности хватило, чтобы вонзить когти в глаза и исторгнуть из него нечеловеческий крик.

Хотэку тут же подхватил Норико в полёте и добил ногицунэ катаной в сердце. Отсутствие доспехов на врагах сильно облегчало задачу: сражаться было легче, чем с самураями, но число врагов давило — они всё дальше отходили от берега, всё больше углублялись в город.

С лисьей наградой

— Луна сегодня красивая, — сказал Иоши и накрыл её ладонь своей.

Они лежали прямо на земле во дворе дзурё, за огромным забором, а все крики остались где-то далеко.

— Такая красивая, что умереть можно, — сказала Киоко и отвела взгляд от бледного Цукиёми в окружении россыпи звёзд. Всё это теперь казалось злой насмешкой, а вся жизнь — уродливой жестокостью в изящной обёртке из этих красот.

— Но мы не умрём, — пообещал он.

— Возможно. Но многие уже умерли.

— Они знали, за что погибают.

— Мы все здесь и жертвы, и убийцы. — Киоко поднялась, не в силах лежать спокойно.

Трое суток она почти не спала. Её силой приводили сюда и заставляли отдыхать. В городе на каждой улице высились баррикады — Иоши распорядился. Целые кварталы отвели раненым. Мёртвых быстро выносили за город, в холмы, и там хоронили. Киоко смотрела на всё это и думала: когда, когда Иоши стал этим невозмутимым хладнокровным человеком, который последовательно решает важные вопросы, а ей спокойно (или хотя бы делая вид, что спокойно) позволяет лезть в гущу битвы?

Но ей не хотелось размышлять об этом сейчас, в тот редкий миг, когда битва почти затихла. Ногицунэ тоже нуждались в отдыхе. И в такие стражи лишь изредка кто-то, случайно или намеренно забредший не туда, кричал, лишаясь жизни.

— Помнишь, мы верили, что ёкаев может убить лишь Кусанаги? — она наклонилась над ним, заглядывая в глаза, но на лицо Иоши легла её собственная тень.

— Помню. — Он притянул её к себе, не давая отстраниться, и Киоко послушно упала — сил на сопротивление просто не было. — Не могу понять, как мы в это верили.

— Как именно сказано в легендах?

— У меня спрашиваешь? — в его голосе послышалась улыбка. — Это ты учила историю и легенды, я в это время пропадал совсем в другом месте.

— Оружие, способное сразить тёмные души чудовищ?

— Как-то так говорил мой отец, — кивнул он.

— Как-то так написано и в свитках, — Киоко скатилась с него и снова улеглась спиной на землю. — Хотя я не уверена насчёт «тёмных» и «чудовищ».

— Получается, легенды лгут?

— Получается, люди их перевирают так, как им удобно. Может, Кусанаги и уничтожает души, а для обычной смерти достаточно и простой катаны. И, думаю, это справедливо для всех нас.

На лицо упала тень, и послышался едва различимый шорох крыльев. Так летал только Хотэку.

— На севере прорвались, — коротко доложил он. — Там почти нет самураев, они в основном на юге.

— Потому что безопасность южной части города важнее, — подтвердил Иоши, поднимаясь. — Это может быть уловкой.

— Или они просто нашли самое слабое место в обороне города.

— Я полечу, — Киоко старалась придать голосу решительности, но он прозвучал устало даже для неё.

Иоши помог ей подняться и покачал головой:

— Тебе нужно отдохнуть.

— Я обращусь в кого-нибудь, у меня ещё есть силы. Потом отдохну.

— Потом ты опять потеряешь сознание от истощения посреди битвы, — возразил Иоши.

— Я была в облике скорпиона, никто даже не заметил.

— Тебя могли раздавить.

— Не надо было тебе рассказывать…

— Нет уж, надо было. Теперь я хотя бы знаю, что ты совершенно не беспокоишься о том, чтобы выжить.

— Зато я ужалила не меньше дюжины ногицунэ!

— Славно. Только, если бы ты умерла, это было бы сомнительное достижение.

— Но я ведь жива.

— Киоко-хэика, вам действительно стоит отдохнуть, — встрял Хотэку.

— На севере Ёширо-сан, — призналась она. — Я не могу оставить его без помощи, потому что из-за меня он сильно ограничен в возможностях защитить себя.

Иоши глубоко вздохнул. Ему это всё не нравилось. Очень не нравилось.

— Хотэку, в центральной части рассредоточены пять отрядов. Переведи один в северную, пусть помогут.

— Иоши, — Киоко начинала злиться. — Пока вы здесь будете перебрасывать людей, там погибнут не единицы, а десятки. Переводите хоть полк, но я полечу и помогу сейчас.

Она расправила крылья, поднялась и оглянулась на Иоши.

— Прости, я больше не могу иначе.

— Выживи, пожалуйста.

— Выживу, — улыбнулась она и перемахнула через забор. За ней взмыл Хотэку и отправился к западу, за подмогой для северных асигару.

* * *

Как оказалось, умение управлять своей человеческой ки отлично помогает справляться и с лисьей. И хотя в первый день Ёширо пришлось нелегко и потребовалось время, чтобы приспособиться, теперь он чувствовал себя превосходно. Челюсти намертво смыкались на конечностях врага. Удары хвостами были сильными и точными — он легко сбивал ногицунэ с ног. А при их ярости и хаотичности движений справляться с ними было действительно просто. Единственное, что всё осложняло, — союзники: не все распознавали в нём своего, приходилось порой отправлять их на принудительный отдых. Но в остальном…

— Ёширо, прошу, добивай своих жертв, — взмолился Кайто, загоняя копьё в сердце лежащего без сознания ногицунэ. — Перегрызи горло, откуси ногу, руку — что-нибудь сделай, чтобы они, отлежавшись, не убивали нас, а?

Ёширо с сожалением посмотрел на уже мёртвого ногицунэ. Убивать он не хотел. Сам не понимал, почему всё ещё следует этому правилу, но, видимо, ценность жизни впечаталась в сознание вековым соблюдением правил соги, и ничем её не вытравить.

Но, несмотря на все старания Ёширо и Кайто, их оттеснили назад. Это было плохо. Через два квартала в домах лежали раненые, которые не могли ходить и не могли постоять за себя. Если ногицунэ до них доберутся, то перебьют и не поморщатся. Их целью было захватить город и забрать из него всё, до чего дотянутся лапы, — этим они и занимались.

Что-то полоснуло по рёбрам. Он взмахнул хвостами, ударяя напавшего по ногам, отскочил и зарычал — новые привычки быстро въедались в нутро.

— Сзади! — послышалось сверху, и Ёширо прыгнул вперёд, в прыжке делая полуоборот. Ещё миг — и остался бы без ушей. Или, вероятнее, без головы. Киоко-хэика стремительно влетела в ногицунэ, нависшего над Ёширо, и повалила его на землю, туда, где ещё мгновение назад стоял кицунэ. Она выпустила когти и полоснула по горлу, прямо как Норико. Пока бедолага истекал кровью, Киоко-хэика приподняла его и с силой впечатала в землю. Коротко треснул череп. Да, теперь точно мёртв.

Она поднялась и отёрла руки от крови. Движение выглядело уже настолько привычным, что Ёширо никак не мог узнать в этой девушке ту, что всеми силами отказывалась убивать ногицунэ ради помощи богини. А в ней такая мощь…

— Киоко-хэика! — позвал он, но из пасти вырвался только невнятный скулёж. Да что ж такое? Она должна понять. Он понял, он всё понял…

Глаза Киоко вдруг расширились, но смотрели не на Ёширо — выше него, куда-то дальше. Он обернулся.

Кайто!

Они рванулись одновременно и пронзили врага с обеих сторон. Ёширо вцепился зубами в глотку, Киоко-хэика медвежьей лапой — в грудную клетку, пробивая её, ломая рёбра, как сухие ветки.

Ёширо разжал пасть лишь тогда, когда убедился, что трахея порвалась под зубами, а ногицунэ больше не дёргается, не захлёбывается, не подаёт никаких признаков жизни. Это случилось очень быстро, но для него длилось целую вечность.

Кайто!

Киоко-хэика отбросила тело врага и опустилась на колени. Из груди Кайто торчала рукоять кинжала. Чужая катана валялась рядом. Свою он всё ещё крепко сжимал в руке.

— Кайто! — Ёширо скулил, лизал ему руку и пытался сделать хоть что-то. Только что здесь сделаешь? Мог бы помочь только дайси.

— Норико-о-о! — закричала Киоко-хэика. А затем повторила свой зов. Но Норико не услышит. Она сейчас в южной части. Туда никак не докричаться.

— Ёширо…

Он услышал своё имя и припал к груди брата выше того места, где торчала рукоять танто, ловя ухом каждый его вдох.

— Ёширо, прости… — он говорил едва слышно. Киоко-хэика замолчала, кажется, осознав тщетность своих попыток. Ёширо сосредоточил всё внимание на Кайто. — Я был плохим братом, — он усмехнулся, а Ёширо чувствовал, как душат подступающие слёзы.

Глупый Кайто. Он был лучшим братом из всех возможных.

— Я оставил тебя… — он с трудом сделал следующий вдох. — Когда ты нуждался в семье. Мне так жаль. Мне очень жаль.

На макушку опустилась тяжёлая рука, и Ёширо вновь вернулся туда, где ему всего тридцать и он не помышляет ни о каком монастыре. Дома всегда пахнет вкусной едой, папа приносит с рынка свежий лосось, а мама целует его, и все дружно садятся за стол.

В сорок три этого не стало. Когда родители погибли из-за жестокости ногицунэ, всё рухнуло. Вся магия, весь уют их дома исчез.

Ёширо рыдал на груди у Кайто, а тот утешал его, как сейчас — положив свою тяжёлую руку на голову.

— Я не смог верить в богиню… которая всё разрушила, — выдавил он. — Но на деле… На деле это я всё разрушил. У меня оставался брат… Прости. Я был глуп и слаб.

Слёзы обжигали глаза. Он бы хотел прекратить плакать и проводить брата достойно, но не мог. Не мог заставить себя даже поднять голову и лишь сильнее прижимался к его груди. Как бы он хотел сейчас ему ответить…

— Я скажу, — Киоко-хэика опустилась рядом.

Ёширо её почти не видел. Он ничего не видел.

— Его ки источает чистую любовь и привязанность к вам, Кайто-сан, — голос её надломился, и Ёширо понял: она всё чувствует. Всю его боль и любовь, все его переживания, всё невысказанное, что он хотел бы выразить для Кайто. — Помните, я говорила о вашей ки? Я ведь не врала, вы это знаете. И сейчас не лгу… Только Ёширо вас не винит. И похоже, никогда не винил.

— Я должен был остаться… — прохрипел Кайто.

— Этого мы не знаем. И этого не изменить. Но сейчас… Думаю, вы должны знать, что он принял ваш выбор, и сейчас в нём нет ни капли мечты о другом прошлом.

Из глотки вырвался хлюпающий скулёж, и Ёширо, чуть отстранившись, но не сбрасывая с себя руку брата, лизнул его в щёку, как бы подтверждая: всё так. Мой брат меня не оставил, он всё равно всегда был рядом.

Кайто посмотрел на Ёширо и, улыбнувшись уголком губ, закрыл глаза. Его рука обмякла, и ладонь соскользнула вниз.

Вот теперь Ёширо потерял брата. Теперь он остался один.

* * *

Значит, так это происходит. Неизбежная смерть близких — исход любого сражения. Кайто-сан не был её другом, но он был тем, кто отправился за своим братом, оказавшимся в плену обстоятельств.

А обстоятельства эти возникли из-за Киоко. И смерть его, выходит, на совести Киоко. Одна из первых среди многих грядущих.

Вокруг всё ещё сражались люди и ёкаи. Всё это время Хотэку позволял им попрощаться, кружа рядом и не давая никому приблизиться. А Киоко никак не могла заставить себя встать, всё смотрела и смотрела на тело Кайто-сана. Даже Ёширо нашёл в себе силы подняться и вершить возмездие. А она…

Неизбежность.

Такова неизбежность любой войны.

Она понимала, что нужно это принять. Таковы условия, такова цена — целые жизни. Оправдана ли она? Как знать. Но другой ей никто не предложит.

Она поднялась, знаком поблагодарила Хотэку и взлетела выше. Внизу казалось, что дела идут неплохо, но вид сверху говорил об обратном: жителей Минато, способных сражаться, оставалось всё меньше. Они сравнялись числом с ногицунэ, хотя до этого их было почти вдвое больше. Люди такие хрупкие…

Киоко направилась к югу и, перемахнув забор, нашла Иоши у горы свитков: некоторые были разложены и придавлены по краям камнями. Он то и дело расставлял на них мелкий гравий вместо фигурок, перемещал камешки и что-то тщательно обдумывал.

— Кайто-сан мёртв, — просто сказала она.

Иоши оторвался от своих размышлений и поднял на неё взгляд.

— Кайто-сан? Как… — он быстро подошёл и обнял её. — Как ты?

— Не знаю, — она думала, что слёзы опять хлынут наружу, но нет, плакать не хотелось. — Пока тревожусь за остальных. У нас как будто нет шансов. Эти люди совершенно не обучены сражаться, все эти дни мы только несём потери.

— Скоро придёт подмога. Нашей задачей здесь было не победить, а продержаться до прибытия самураев.

— Как я и думала. Все эти люди те же баррикады. Задержать, пока идут воины.

— Я понимаю, как это звучит.

— А понимаешь, что это значит? Сотни ушедших жизней. Кайто-сан был прекрасным ногицунэ. Он дважды помог нам. Даже трижды, и в третий раз отдал за это жизнь. А у него были свои мечты и свои сожаления, которые он не успел искупить, не успел исправить для себя самого. Один ногицунэ — и море боли об утраченной жизни, но лишь потому, что его мы знали. А все те, кто там сейчас сражаются и погибают, — они ведь тоже живые, у них ведь тоже до нападения была история, которая обрывается прямо сейчас. И их родные будут так же рыдать над ними, как Ёширо-сан рыдал над своим братом.

— К чему ты клонишь? Киоко, мы не можем просто отступить… Если бы не эти смерти, ногицунэ разграбили бы Минато и сожгли его дотла.

— Они и так его жгут!

— Они сами захотели остаться. Захотели попытаться защитить хоть что-то. Уничтожена береговая линия, уничтожен порт, но многие дома не тронуты. И если повезёт, если мы сумеем продержаться, — нетронутыми и останутся.

— То есть это стоит всех потерянных жизней?

— Если бы мы не узнали об их планах, не настояли на том, чтобы увести детей, женщин, стариков, если бы отсюда не вывезли большую часть продовольствия — у Минато не было бы надежды на возрождение после такого нападения. А если и была бы, то ценой куда большего количества жизней. То, что ты видишь, — меньшее из зол.

Он взял в руки её ладони и поднял их, подставляя под лунный свет.

— Сколько жизней оборвали эти руки? — спросил он, и она попыталась отдёрнуть их, но Иоши не позволил. — Я не нападаю на тебя, лишь показываю правду. За каждым убитым ногицунэ тоже стоит история.

— Я знаю.

— Но ты обеспокоилась этим, только когда погиб Кайто-сан. Потому что знаешь его историю.

— И что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что, если ты собираешься вести за собой всех, кто осмелится встать против сёгуна, тебе придётся принять это знание. Истории будут обрываться. Твоими руками и чужими. С нашей стороны и с обратной. И все они одинаково важны.

— Ещё несколько месяцев назад ты бы сказал мне это совершенно иначе.

— Несколько месяцев назад я бы ни за что не позволил тебе убивать. — Он поднёс её руки к лицу и поцеловал обе ладони. — Но ты воин не меньше меня. А может, и больше. Твоё будущее определит будущее всей империи, и я хочу, чтобы ты сумела принять сложное решение, когда в этом будет необходимость.

* * *

Они пришли с востока вместе с солнцем. Дзурё встретил целый полк воинов провинции Сейган — не меньше тысячи самураев, готовых отстоять Минато от ногицунэ. Утро казалось ярче, воздух — свежее, Сусаноо тоже был здесь, она знала: чувствовала его кожей и ками.

Сердце наполнилось надеждой, верой в победу. Кайто-сан умер, но он умер не зря.

— Ты наконец это поняла, — раздалось где-то внутри.

— Инари?

— У всего есть цена, Киоко. А в нашем случае часто и одной жизни мало, чтобы её заплатить.

— Я не хотела убивать невинных.

— А эти разве в чём-то виновны?

Она явилась перед ней, и Киоко не могла сказать наверняка, была ли Инари реальна или это её воображение от тревоги так сильно разыгралось.

— Ногицунэ напали.

— И потому ты их убила. Не одного. Не двух. От твоих рук, когтей, клыков и жал погибли десятки отступников.

— Разве у меня был выбор?

— Конечно, он всегда остаётся. Даже когда кажется, что его нет. Просто спасение этих людей, спасение города было важнее жизней ногицунэ. Так что же, свержение сёгуна и возвращение трона важнее жизни одного из них?

— Я убила недостаточно?

— Думаю, ты готова, — вместо ответа сказала Инари.

— Готова к чему?

— К тому, зачем пришла ко мне. К тому, ради чего пересекла море, прошла двухнедельный путь к озеру Созо и от чего сбежала, посчитав себя слишком слабой.

— Я не понимаю…

— Каждый ребёнок вбирает в себя что-то от каждого из родителей. — Она подошла и аккуратно убрала прядь с лица Киоко. — Ты и моя дочь тоже, ты это уже доказала.

Она протянула ей руку. На ладони лежал…

— Лотос?

— Этот лотос хранит то, что я когда-то оставила своей первой дочери вместе с яшмовым ожерельем. Как жаль, что путь Шинджу свернул не туда, куда я надеялась, и женщины растеряли свои дары.

Киоко осторожно приняла цветок из рук богини.

— И что мне… Что я должна с ним сделать?

Его нежные бело-розовые лепестки сверкали росой в лучах восходящего солнца.

— Коснись его, — улыбнулась Инари.

— Но я ведь…

— Не так. Коснись его.

И Киоко коснулась. И сердце её затрепетало от охватившей ками нежности и любви, заботы и принятия, смелости и отчаяния. Это была ками, рождающая жизнь и оберегающая её. Ками матери. Ками Инари. Она тянулась к Киоко, окутывала её душу, тесно вплеталась в саму её суть, в то, что билось в груди, что служило началом всего.

Тело словно окунули в ледяную воду — но лишь на миг, а затем ласково отогрели. Киоко наблюдала, как лотос распадается, растворяется, врастает в её кожу, впитывается и растекается по жилам, соединяясь с тем, что уже жило в ней.

Она посмотрела на Инари — теперь совершенно иначе. Она видела в ней свою мать и своего отца, видела в ней Кайто-сана и Ёширо-сана, видела Хидэаки, Иоши, Норико и всех, кто дарил ей эту чистую, безусловную любовь, к которой она всегда тянулась и льнула.

Она больше не нуждалась в этом так отчаянно. Она вдруг поняла, что сама стала любовью. И лишь сейчас готова не только брать, но и дарить. Всем жаждущим, всем заблудшим, всем отчаявшимся. Она готова дарить жизнь там, где её уже не надеялись увидеть.

— Ты знаешь, что делать. — Инари сложила руки у груди, поклонилась и исчезла, как и не было. А может, её и правда не было…

Ведомая ками, ведомая Сердцем и зовом мёртвой земли, Киоко взмыла ввысь и полетела на запад, к морю. Ей больше не было страшно. Совсем. Ногицунэ не сумеют ей навредить.

Она опустилась у самого прибоя, там, где море было обречено вечно целовать землю. Села на влажную почву, пропитанную солёными водами, и погрузила руки в песок.

Здесь всё когда-то началось. Здесь и закончится. Тысячи тысяч ки мертвецов не рассеялись в небытии, тысячи тысяч душ не нашли свой путь ни к богу, ни в Ёми. Не в её власти было решать, кто и куда отправится. Но она сумела сделать то, что могла, — она почувствовала то, чего здесь, как верили, не было. Она почувствовала жизнь.

Земля не была мертва, она спала. Под грузом стольких смертей как ей было проснуться? Киоко дала ей всю свою любовь, а её любовь дала земле силу. До этих пор Киоко и не думала, что у земли тоже есть ками, тоже есть душа. А всё же есть. И теперь она проснулась, стряхнула с себя всю смерть — и та разлетелась брызгами очнувшихся от долгого забвения и получивших свободу мертвецов. Им оставалось лишь найти Ёмоцухира или путь к своему богу, но уж с этим они как-нибудь справятся.

Под пальцами заструилась жизненная сила. Земля пробуждалась, увлажнялась, наполнялась насекомыми и первыми ростками травы, цветов и деревьев. Всё росло, всё изменялось. Всё вставало на свои места.

Она толкала эту силу дальше, к востоку, до тех пор, пока потоки не воссоединились с теми, что были живы, с теми, что уже пробудились от сна после времени смерти. И когда это случилось, она позволила себе погрузиться во тьму.

* * *

Он стоял на вершине холма и смотрел, как в горящий, полуразрушенный город входят самураи Ямагучи Кунайо. Минато, как он и предполагал, оказался городом с кораблями. Не с маленькими фунэ, которые можно было бы как-то объяснить, а с большими судами. Правда, основная их часть теперь требовала долгого ремонта, но это и к лучшему.

Ему долго не удавалось разглядеть сквозь дым и расстояние хоть что-нибудь, но тут в небо поднялась огромная птица. Только Мэзэхиро прекрасно знал, что такого размера птиц не бывает.

Хотэку.

Чудовище.

Живой и разыскиваемый по всей империи. И вот он — здесь, перед ним.

Он улетел к западу и скрылся из виду, а Мэзэхиро понял, что все его опасения по поводу Западной области не просто оправдались — они были совершенно детскими в сравнении с тем, что здесь действительно происходит.

И стоило ему об этом подумать, как мир содрогнулся. Самураи за его спиной — его личный отряд — зашептались. А земля содрогнулась снова.

— Что происходит?.. — послышалось сзади.

— Похоже, сам Ватацуми гневается на то, что происходит на этой земле, — твёрдо сказал Мэзэхиро, хотя сам был совсем не уверен в том, что говорит.

Уверенность начала таять, когда вверх по холму со стороны города поползли свежие побеги и прямо под его ногами расцвёл маленький синий колокольчик. Одновременно растаял и дым, развеялся ветром. И там, у самого побережья, он увидел фигуру, укрытую крыльями. Она лежала без движения.

И всё стало ясно. Всё встало на свои места. Вот откуда в Шинджу так много бед. Корень зла, мнящего себя добродетелью, не захотел сгореть навсегда.

Он не желал себе признаваться, но это осознание внушало ему страх, даже животный ужас. Ёкаи оказались не такими страшными и легко умирали даже без Кусанаги. Но она… Кто ты: дитя Миямото или порождение самой Ёми?

Но сейчас он не был готов это выяснять. Как и разбираться с Ямагучи Кунайо. Незачем подвергать себя риску. Нет, он вернётся в Иноси, туда, где его не достать, и там решит, как заманить добычу в ловушку. Всё-таки Мэзэхиро не любил пачкать руки и сейчас предпочёл сделать всё, чтобы ему и не пришлось.

* * *

Солнце забиралось под веки, пряталось, когда тень набегала на лицо, и снова появлялось, когда ничто больше не загораживало небо от её глаз. Земля качалась, и где-то вдали пели птицы. Она предпочла бы не просыпаться, но Сердце трепетало от волнения, и Киоко открыла глаза. Она сама не понимала, откуда это возбуждение, эта жажда жить, но живо подскочила, чтобы осмотреться.

— Осторожнее, — улыбнулись глаза напротив. — Не ударься.

Иоши. Она вдруг поняла…

— Я никогда тебя не любила…

— Что? — это было явно не то, что он хотел или ожидал услышать.

— Я только сейчас это поняла.

— Ты буквально сотворила чудо, оживила всю Западную область, несколько дней была без сознания, и первое, что делаешь, придя в себя, — говоришь своему супругу, что никогда его не любила?

— Нет, я… То есть, получается, да… — она запнулась, а затем громко засмеялась, не выдержав нелепости этой ситуации.

Иоши этой радости не разделил.

— Прости, прошу, — отсмеявшись, выдавила она. — Я просто… Это была Инари.

— Что? Киоко, мне кажется, ты ещё не до конца пришла в себя.

Повозка замедлилась и остановилась.

— Похоже, приехали.

— Куда?

— К Ямагучи Кунайо.

— Иоши, я люблю тебя, — она улыбалась, потому что поняла, что впервые в полной мере чувствует, что значат эти слова. Чувствует собственную любовь, а не проявления чужой любви к себе.

— Ты только что…

— Я знаю. Я всё тебе объясню. Просто знай, что я люблю тебя. Безгранично. Ты мне веришь?

Он сидел в замешательстве, но всё-таки кивнул:

— Верю.

И они наконец вышли из повозки под открытое небо, где уже ждали Норико, которая тут же прыгнула на руки, Хотэку, больше не прячущий свои крылья, ужасно довольная Чо-сан и Ёширо-сан — такой, каким Киоко помнила его ещё в Хоно.

— Она вернула вам ки, — улыбнулась Киоко. — Простите, что пришлось из-за меня пережить весь этот кошмар…

— Не извиняйтесь. Напротив, я благодарен вам, — он сложил руки в привычном жесте и поклонился. Киоко ответила тем же. — Этот опыт оказался полезнее, чем я мог себе вообразить.

Она тем более не могла вообразить, но кто поймёт этих сёкэ из Дзюби-дзи…

— Все готовы? — спросил Иоши, оглядывая компанию, которая одним своим существованием опровергала всё, во что верил сёгун.

— Мне кто-нибудь расскажет, к чему мы должны быть готовы? — уточнила Киоко.

— Киоко-хэика, вы теперь признанные правители пятой части Шинджу, а именно Западной области, — отозвалась Чо-сан. Почти невозмутимо, и всё же улыбка едва-едва проглядывала сквозь её напускное равнодушие.

— Вот как?

— Именно, — подтвердил Иоши. — Земля плодородна, здесь впервые за тысячу лет спала жара и наступило время роста. Ты ведь не думала, что это останется без внимания местного даймё? Именно поэтому мы здесь.

Она только сейчас оторвала взгляд от их лиц и осмотрелась. Дворец. Они стояли возле сада в большом красивом дворце, так похожем на тот, что она оставила полгода назад…

Там Миямото Киоко умерла — здесь она возродится.

Эпилог

— Пап, когда мы уже приедем?.. — Он устал. Ни на одном занятии он не уставал так сильно, как в этом бесконечном пути.

— Нужно ещё потерпеть, Нобу. Ещё немного, — ответил отец не оборачиваясь. Нобу иногда выглядывал из-за широкой спины и наклонялся в сторону, чтобы попытаться посмотреть ему в глаза, но отец тут же шикал: держись и не балуйся.

— Я не понимаю, зачем мы едем так далеко, аж в Западную область. Сёгун ведь вернулся. Ты же слышал? Он вернулся в Иноси.

— Конечно слышал. Ты мне это твердишь с самого отъезда, — отец засмеялся, и его спина затряслась. — Ты ведь помнишь, что я всё знаю, правда? Я знаю, как поступить, я всё придумал, не беспокойся. Мы едем, чтобы кое с кем поговорить. Кое с кем важным.

— А этот кое с кем нам точно нужен? Нас ведь уже и так много.

— А самураев у сёгуна ещё больше, Нобу. Гораздо больше. К тому же мы едем не в какую-то деревушку, как ездили до этого. Мы едем в место более интересное.

— В город? А большой?

— Большой, Нобу. Почти такой же большой, как Иноси.

— Но я не люблю Иноси…

— Держись крепче, сынок, не ослабляй хватку, а то свалишься с лошади.

— Да, извини. — И Нобу послушно схватился за отца покрепче.

— Я знаю, что ты не любишь Иноси. Но мы едем в другой город. В тот, где нам будут рады. Где тебе даже не придётся притворяться таким же, как я.

Нобу нахмурился:

— Но я хочу быть как ты…

— Я про то, что там хорошо относятся к бакэдануки.

— Это сказки, папа. Я ведь уже не ребёнок… Бакэдануки теперь нигде не любят.

— Там любят, сынок, вот увидишь.

* * *

Она смотрела на запад, туда, где за Драконьим морем её дочь наконец обрела ту силу, которой должна была обладать с самого рождения и которой женщин Шинджу лишили ещё в первые века после появления человечества.

— Ты всё знала, — сказала Инари вслух.

— Такова моя природа — всё знать, — отозвалась Каннон. — Но я не знала, как именно ты поступишь. Деяния богов скрыты, а потому я хотела убедиться, что Киоко получит своё.

— Она получила.

— Ты ведь счастлива?

Инари не повернулась к ней, не хотела вновь смотреть в эти чёрные омуты, что делают безвольными даже богов, вытягивая истину ками, облачённую в слова.

— Я сделала то, что должна была сделать давно. Мне жаль, что этого не произошло раньше, но Киоко — достойнейшая из дочерей, и поэтому хорошо, что всё случилось именно с ней. Только скажи: она ведь справится со всем, что её ждёт?

— Ты ведь знаешь: не могу.

— А то, что её супруг мёртв… Это ты знала?

— Знала. Это ведь я отправила к маленькой принцессе подругу-бакэнэко.

Ну конечно, Каннон всегда всё знает наперёд, о чём вообще говорить.

— Всё вышло не так, как я хотела, — призналась Инари. — Ты просила быть милосерднее, но она не пошла по простому пути. А ведь могла бы спасти весь город гораздо раньше, чем вако добрались бы до берега.

— Ты коришь себя за это?

— Не могу сказать наверняка. Скорее, сожалею, что мы с ней выбрали трудный путь.

— Тебе станет легче, если я скажу, что это был единственный возможный для неё путь?

— А это правда?

— А я когда-нибудь лгу?

— Нет, если утверждаешь.

Она почувствовала, как кошка улыбнулась.

— Я рада, что те земли вновь дышат, — мягко сказала она, и тело её исчезло. — До встречи, Инари, — разнеслось эхо над озером.

— До встречи, Каннон, — и уже тише, едва слышно добавила: — Можно без поводов и причин.

МИФ Проза

Вся проза на одной странице: mif.to/prose

Подписывайтесь на полезные книжные письма со скидками и подарками: mif.to/proza-letter

#mifproza

Над книгой работали

Руководитель редакционной группы Анна Неплюева

Шеф-редактор Павла Стрепет

Ответственный редактор Арина Ерешко

Литературный редактор Мария Самохина

Креативный директор Яна Паламарчук

Арт-директор Галина Ересина

Старший дизайнер Валерия Шило

Иллюстрация на обложке Kara Malikova

Леттеринг Юлия Суркова «Кошаса»

Иллюстрации на форзаце и нахзаце, оформление блока пихта

Корректоры Дарья Журавлёва, Лилия Семухина

ООО «МИФ»

mann-ivanov-ferber.ru

Электронная версия книги подготовлена ООО «Вебкнига», 2025

Примечания

1

Бу — единица измерения длины, примерно равная 3,03 мм.

(обратно)

2

Мугича — напиток из обжаренного ячменя.

(обратно)

3

Кайсотё — главный корабельный старшина.

(обратно)

4

Кайсо — старшина.

(обратно)

5

Кайси — матросы.

(обратно)

6

Фальшборт — часть борта, которая находится выше палубы.

(обратно)

7

Планширь — брус в верхней части фальшборта.

(обратно)

8

Осё — монахи.

(обратно)

9

Сёкэ — послушники храма.

(обратно)

10

Согя — община.

(обратно)

11

Кондо — здесь: центральный павильон храма.

(обратно)

12

Коломо — верхний халат в одеянии монаха.

(обратно)

13

Кюсу — глиняный чайник.

(обратно)

14

Рин — мера длины, примерно равная 0,3 мм.

(обратно)

15

Сун — мера длины, примерно равная 3 см.

(обратно)

16

Тёкибунэ — маленькая лодка без крыши, здесь выполняет роль шлюпки.

(обратно)

Юлия Июльская Киоко. Истина лисицы

Трилогия «Киоко»

I. Наследие дракона

II. Истина лисицы

Информация от издательства

От автора

Путь оборвётся

* * *

* * *

* * *

* * *

В Ёми вернётся душа

* * *

Бабочка — в сети

* * *

* * *

* * *

* * *

Солнце улыбкой сверкнёт

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Море велит пересечь

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Живы легенды

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Ветер заставит играть

* * *

* * *

Путь завершится

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Там, где молитвой живут

* * *

* * *

* * *

* * *

И разойдутся пути

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Юлия Июльская
Киоко. Истина лисицы