М. С. Парфенов
Охота на хищника

© Авторы, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Хэштег #маньяки

Дорогой читатель! Ты держишь в руках…

Ну, допустим, по старинке – книгу. Даже если на самом деле в ладони у тебя смартфон или твои пальцы вообще свободны, поскольку ты слушаешь аудио, читаешь текст с экрана ноутбука, ПК, э-книги, какого-нибудь еще девайса – в любом случае речь о восприятии историй, сочиненных кем-то еще. Кем-то иным.

Слова и мысли этих людей так или иначе транслируются сейчас в твою голову.

А поскольку книга-то как раз не о людях, а о нелюдях – серийных убийцах, маньяках, – то велик соблазн и авторов таких историй посчитать опасными для общества психами.

Психи, которые пишут о психах… звучит пугающе.

И мысли этих безумцев прямо сейчас транслируются в твой мозг.

Или так: психи, которые пишут о психах, которые ловят психов. Ничего не напоминает? Да это же всем известный штамп из сериалов и фильмов о серийниках! «Поймать маньяка может только другой маньяк» – ведь для этого нужно понимать маньяка, нужно погрузиться в сознание чудовища, заглянуть в ницшеанскую бездну… уподобиться монстру.

Если верить Голливуду, то так все и работает. Бравые профайлеры и не менее бравые копы то и дело сами сходят с ума, покуда идут по следу гениальных (непременно гениальных!) убийц. Последние же сплошь и рядом играют с преследователем в кошки-мышки, не забывая по ходу этих головоломных забав прозрачно намекнуть, а то и прямым текстом сообщить оппоненту, что, дескать, «ты такой же, как и я», «у нас много общего», «мы похожи».

Распространено мнение, будто нечто подобное происходит и с писателями, которые сочиняют истории о всяких извергах и душегубах. Ведь, чтобы достоверно описать внутренний мир психопата, нужно самому быть таким. А если автор рассказывает про ужасающие деяния какого-нибудь маньяка, то это, конечно же, не в силу художественной необходимости, а просто бумагомаратель этот сам конченый садист и получает наслаждение, смакуя те или иные кровавые подробности.

Я написал несколько рассказов о серийных убийцах и маньяках, за что не раз был назван «больным на всю голову». И знаю немало авторов, которых также в «больные» определяли.

Пусть так.

Но, дорогой читатель, давай-ка поговорим о тебе и о твоем внутреннем мире.

Мы ведь с тобой похожи. У нас много общего. Ты такой же, как и я.

Статистика поисковой системы Яндекс говорит, что за последний месяц слово «маньяк» люди —

такие же, как ты и я, люди

– искали в Интернете более полутора миллионов раз. Процедуралы о маньяках пользуются бешеной популярностью на стримингах. Такие киношные убийцы, как Ганнибал Лектер, Декстер Морган, Фредди Крюгер – феномен массовой культуры, «звезды» с громадной армией фанатов по всему миру.

Более того. У никем не выдуманных, а самых что ни на есть реальных серийных убийц существуют фан-клубы в соцсетях. Таким кровавым упырям, как Чикатило, Гейси, Мэнсон и иже с ними посвящены десятки документальных фильмов и байопиков. Видеоинтервью с выпущенным на свободу скопинским маньяком посмотрели более десяти миллионов человек. Да и вообще, если подумать, СМИ уделяют всевозможным шокирующим событиям столько внимания не просто так, а потому, что на такое у публики

у нас с тобой

повышенный спрос.

Так кто же здесь «больной», кто маньяк?

Те, кто разыскивают убийц?

Или те, кто пишут (снимают кино и сериалы, делают игры) о маньяках?

Или же те, кто все это смотрит, кто жадно впитывает чудовищные подробности очередной серии убийств из новостных лент, кто читает книги о смерти и безумии?..

Сомневаюсь, что кто-либо из любителей думать штампами

как ты и я

и развешивать обличительные ярлыки

как ты и я

готов заглянуть в темную бездну собственной души, чтобы признать психопатом… себя.

И это правильно. Потому что на самом деле все куда проще.

На самом деле роль профайлеров в поимке маньяков сильно преувеличена. Большинство серийных убийц ловят вовсе не благодаря пресловутым психологическим портретам, а просто потому, что эти сумасшедшие изверги допускают глупые ошибки, оставляют улики, собирают «трофеи» и возвращаются на места своих преступлений.

На самом деле серийники вовсе не так умны и расчетливы, какими их изображают в триллерах. И вычисляют их не другие маньяки, а вполне нормальные и более чем вменяемые люди, следователи и оперативники.

На самом деле людям просто интересно то, что их пугает. А боль, смерть и безумие – то, что являют миру маньяки, – пугает сильнее всего.

Это – и еще неведомое, непонятное.

Безжалостные убийцы живут среди нас. Как говорил насильник и садист Тед Банди, маньяки – это «ваши сыновья, ваши мужья, они повсюду».

И мы знаем об этом. Мы пытаемся понять, как такое вообще возможно. Как устроены мозги этих чудовищ?

И ты, дорогой читатель, хочешь это понять. И мы, авторы историй о маньяках, хотим того же.

Как и все нормальные люди. Именно в этом мы с тобой похожи.

Так что нет ничего страшного в том, что я или кто-то еще из авторов этой антологии «транслируем свои мысли» в твою голову.

И не думай о том, что твои данные сохранились в базе книжного магазина.

В конце концов, чтение любой книги – это всегда диалог автора с читателем. Своего рода игра.

Мой нож уже заточен. И я знаю, где ты живешь.

Вот давай и поговорим о том, что нам всем интересно.

Позабавимся.

М. С. Парфенов

Охота на хищника
Екатерина Шелеметьева

#нулевая_жертва

#убийца_идет_по_следу

#а_маньяк_кто?

– Дамы и господа, наш самолет приступил к снижению. Через тридцать минут мы приземлимся в Калининграде…

Инга открыла глаза и внимательно осмотрела город, показавшийся далеко внизу. Довольно большой, но невысокий, без огромных многоэтажных муравейников по краям, утопающий в зелени лесов, парков и скверов, солнечный. Инга чуть прищурилась.

«Интересно, сколько дней понадобится на этот раз? В прошлый хватило восемнадцати. – Она самодовольно усмехнулась. – Хорошо бы здесь уложиться в пару недель. Не терять времени зря, не затягивать, не отвлекаться».

Инга бросила взгляд на часы. Почти девять. Прекрасно! Впереди целый день, и можно браться за дело. С чего начать? Поехать в управление, познакомиться с руководством, запросить материалы дела? Или заскочить на съемную квартиру, разложить вещи, позавтракать? Или сначала главное?

Решено. Сначала в морг, потом в управление и только потом в квартиру. Женщина почувствовала, как ее охватывают знакомые чувства: напряжение и покалывание в ногах, словно сейчас она бросится бежать, азарт, радость погони, предвкушение скорой и редкой добычи. Так бывало в ранней юности, когда дедушка брал Ингу на медвежью охоту, и теперь, когда сама Инга охотилась на самых страшных хищников страны – серийных убийц.

Успешно охотилась, можно сказать, виртуозно. Она шла по следу, не сомневаясь, не останавливаясь, собирала улики и факты, постепенно складывала обрывки данных, как головоломку, и, наконец, настигала свою добычу. Первое время консультант полиции, психолог Инга Иголкина работала в Москве, но со временем ее все чаще стали приглашать в другие города, где преступления серийных убийц годами оставались нераскрытыми.

Инга не возражала, работать на одном месте ей не нравилось. Она плохо ладила с коллегами. Все эти лейтенанты и капитаны вечно заигрывали с ней и ужасно раздражали, мешали получать удовольствие от охоты. К тому же со временем они начинали замечать ее странности, одержимость маньяками, жесткость. Поэтому последние два года Инга провела в дороге, помогая ловить серийных убийц по всей стране.

В Калининград ее позвали два дня назад, после жестокого убийства шестнадцатилетней девушки. Это была уже шестая жертва маньяка за три года, а следствие все топталось на месте без свидетелей, подозреваемых и улик. Инга намеревалась это исправить.

Как только самолет коснулся земли и, постепенно теряя скорость, помчался по взлетно-посадочной полосе, Инга расстегнула ремень, поднялась со своего кресла и решительно направилась к выходу. Бортпроводницу, попытавшуюся упомянуть правила, Инга обожгла таким взглядом, что девушка в ужасе отшатнулась.

Охота началась!

На входе в морг, куда Инга отправилась прямо из аэропорта, сидел хмурого вида мужчина в синем медицинском халате. Инга сунула ему под нос удостоверение и решительно потребовала найти патологоанатома, делавшего вскрытие Оксаны Ладовой – последней жертвы маньяка.

Мужчина криво усмехнулся:

– Барышня, у меня тут полный холодильник трупов, вскрывать не успеваем, а не то что команды полицейских психологов выполнять.

Инга тоже усмехнулась, а в ее металлических серых глазах мелькнул нехороший огонек.

– Всегда можно отыскать место еще для одного тела или время для одной просьбы. Верно? – прошипела она.

Мужчина кивнул и резко поднялся из-за стола. Что-то в этой худой, острой, как игла, женщине вызвало в нем если не страх, то, по крайней мере, сильное беспокойство. Он скрылся за белой обшарпанной дверью, а через минуту оттуда выглянул сухонький старичок лет семидесяти пяти. Он бодро насвистывал и улыбался так, словно работал не в морге, а в цветниках райского сада. Увидев перед собой Ингу, старичок заулыбался еще шире и раскинул руки так, словно собирался обнять дорогую гостью. Инга едва заметно отшатнулась.

– А, Ингочка, здравствуй, деточка. Как же, как же, наслышан. Звонили оттуда, – старичок ткнул указательным пальцем в потолок, – предупреждали. Сказали, приедет психолог, про-фай-лер, редчайший специалист. Ты уж, говорят, Поликарпыч, все покажи, расскажи Инге Олеговне, чтобы она этого изувера вычислила и поймала. – Он понизил голос до шепота. – А я тебя вот прямо так и представлял.

Инга чуть приподняла левую бровь. Обычно ей говорили прямо противоположное. Она мало походила на человека, способного раскрыть серию убийств, найти и обезвредить маньяка. И это было одним из ее преимуществ: вначале ее не боялись и не принимали всерьез. Впрочем, время брало свое. Как бы Инга ни следила за собой, как бы хорошо она ни выглядела, опытный глаз мог определить, что ей сильно за тридцать, а в ее стальных глазах застыли многолетний опыт, цинизм и пугающая безжалостность. Инга вздохнула про себя и решила раскрыть карты.

– Пожалуйста, зовите меня Иголка. Это детское прозвище, но оно мне нравится больше, чем вариации моего имени. И давайте к делу. Мне действительно нужно поскорее во всем разобраться и найти убийцу, пока жертв не стало семь.

– О, не переживай, – снова заулыбался патологоанатом, – до этого еще далеко, полгода, не меньше.

Инга кивнула. Хотя ей не предоставили все материалы дела, основную информацию она знала. Калининградский маньяк орудовал в скверах и парках города. Нападал каждые шесть месяцев, строго двенадцатого числа. Выбирал молодых темноволосых девушек, в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Обнаруживали его жертв на лавочках недалеко от места убийства. На телах девушек были множественные ножевые раны и порезы, нанесенные хаотично. Однако смертельным всегда оказывался самый первый удар. Следов сексуального насилия вскрытие не обнаружило ни в одном из случаев.

– Все так? – спросила Инга, сухо перечислив факты.

– Точно так, – закивал старичок, однако его улыбчивое лицо обрело озадаченное выражение.

– Послушайте, Поликарпыч, – Инга чуть запнулась, осознав, что не знает имени нового знакомого, – вы ведь производили вскрытие всех жертв маньяка?

– Этого маньяка? – переспросил старичок, размышляя о чем-то своем. – Этого – всех.

– Может быть, вы заметили что-то особенное, что-то, не попавшее в отчеты? Странность, про которую даже упоминать неловко, решат, что выдумка. Одинаковое число ран на жертвах? Одинаковое расположение? Какой-нибудь мусор рядом с телами? Или, наоборот, резкие отличия одного убийства в серии от другого?

Некоторое время Поликарпыч молча смотрел прямо на Ингу. Потом улыбнулся так, что вокруг глаз у него наметилась россыпь лучиков морщин, и погрозил девушке пальцем.

– Любопытно, – протянул он, – как любопытно! Ведь никто раньше не спрашивал. Даже не заходил. Следователь просто читал отчеты, и все. А вот вы спросили – и прямо в цель. И правда, как иголка.

– Так что вы заметили? – поторопила врача Инга.

– Ран всегда было разное количество. Я считал. Думал, раз он убивает двенадцатого, то, может, и ран двенадцать или двадцать четыре. Но нет. Всегда по-разному. Но всегда больше десяти: тринадцать, четырнадцать, семнадцать, – старичок наморщил лоб, припоминая. – Только на теле четвертой жертвы их было семь. Я даже сначала засомневался, что это наш маньяк постарался, но остальные детали сходились.

Инга кивнула. Да, это зацепка, и она уже знала, что с ней делать. Впрочем, охотясь на серийных убийц, Инга давно научилась концентрироваться на деталях. Позже, когда к ней попадут материалы дела, она сравнит каждое из шести убийств, каждое предложение в отчете, каждую версию, обстоятельство, отыщет все мелочи, детали, сходства и различия.

Но опыт также подсказывал Инге, что из всех жертв больше всего об убийце могли рассказать первая и последняя. Первая, потому что она редко была случайной. По крайней мере, убийца должен был выслеживать ее дольше одного вечера. Кроме того, у начинающего маньяка еще не было опыта.

Последняя жертва показывала, как маньяк изменился за время безнаказанности. И порой его самоуверенность приводила к ошибкам. Именно поэтому Инга спросила:

– А если сравнить первую и последнюю жертву. Что-то изменилось?

Старичок-патологоанатом задумчиво почесал затылок и чуть растерянно улыбнулся Инге.

– Так сразу и не поймешь. Чаще убивать он не стал, хотя ваши психологические книжки говорят, что мог бы… Способ тот же. Вот только возраст… До этого девушкам было восемнадцать – двадцать лет, а этой шестнадцать, ребенок совсем. – Старичок вздохнул, впервые утратив свою жизнерадостность.

Инга наморщила лоб, обдумывая новую информацию.

– А время смерти последней жертвы?

– Около полуночи.

Инга кивнула. Да, это многое объясняет. Он спешил. На этот раз он спешил, боялся не успеть до конца «своего» дня, а потому почти не выбирал. Прекрасно! Он ошибается, а Инга умеет замечать ошибки и использовать их в своих целях.

Инга попрощалась с Поликарпычем и, подхватив свою увесистую дорожную сумку, отправилась в управление знакомиться с начальством и следователем, ведущим дело.

Обе эти встречи оставили у Инги неприятный осадок. Полковник Никольский, подключивший ее к расследованию, оказался тучным, уставшим от службы человеком, искренне считающим, что его окружают полные идиоты. А следователь Степан Давыдов, хотя был довольно молод, силен и не глуп, мог вполне успешно расследовать бытовые убийства и мелкие кражи, но ничего не понимал в поимке серийных убийц. И оба они, и полковник и следователь, недоумевали, как в их городе могли появиться маньяк-убийца и Инга.

– Расскажите про свидетеля, – попросила Инга Степана, когда с формальным знакомством было покончено и она смогла вернуться к работе.

– Какого свидетеля? – хмуро уточнил следователь, морщась, как от зубной боли.

Инга не удивилась такой реакции, ее приезд мужчины-следователи всегда воспринимали как удар по самолюбию, хотя руководство и называло это усилением.

– Мне показалось, во время четвертого убийства был свидетель, – проворковала Инга, стараясь не встречаться со следователем взглядом.

– Ну вроде, – нехотя подтвердил Степан. – Тетка одна видела вдалеке убегающего мужчину. Описание дать не смогла. Средний рост, кепка, ничего существенного.

– Ее данные есть в отчете? – поинтересовалась Инга.

– Вроде да. Хотя зачем данные? Опознать убийцу она не сможет.

– И все же я хочу с ней поговорить. – На этот раз Инга подняла глаза и в упор посмотрела на следователя.

– В «Юноне» она работает, – Степан отмахнулся, словно не понимал, зачем Инга тратит время на ерунду, – это кафе в городском парке. Зовут, кажется, Зоя.

Инга удовлетворенно кивнула и направилась обедать в кафе «Юнона». Как и половина заведений Калининграда, «Юнона» специализировалась на рыбных блюдах. Здесь подавали щучьи котлеты, рыбный суп, салаты с угрем и креветками. Какое-то время Инга наслаждалась местной кухней, казалось, забыв о цели своего визита. Но когда с обедом было покончено, она приветливо улыбнулась юному официанту и попросила позвать Зою.

– Зою? – переспросил юноша. – Нашего повара? А что, вам что-то не понравилось?

– Нет-нет, все было удивительно вкусно, и я хочу лично поблагодарить ее, – Инга изо всех сил старалась быть дружелюбной.

– Вообще у нас так не принято, – смутился парень, – но раз вы хотите поблагодарить и знаете нашу Зою, я ее позову.

Инга решительно кивнула, соглашаясь сразу со всеми выводами парня. Про себя она подумала, что он совершил типичную ошибку дилетанта: раскрыл информацию и поторопился с выводами. Инга всего лишь назвала имя. То, что женщина работает в «Юноне» поваром, она не знала, да и с Зоей пока не познакомилась.

Пока Инга размышляла, к ее столику подошла невысокая коренастая женщина с крашеными рыжими волосами и растерянной, наивной улыбкой.

– Звали? – коротко спросила женщина.

– Да, здравствуйте, Зоя. Присядьте на минутку, – мягко пригласила Инга. И дождавшись, пока повариха сядет, продолжила: – Я хотела поблагодарить вас за обед, все было очень вкусно. Вы настоящая волшебница, мастер своего дела.

И без того розовые щеки Зои залил густой румянец, а Инга, не дожидаясь возражений, сказала:

– И знаете что? Я тоже мастер своего дела, Зоя. Только занимаюсь другим. Я ловлю серийных убийц. – Холодный огонь на секунду вспыхнул в глазах Инги.

Она вытащила из сумочки документы и показала их оцепеневшей женщине. Зоя с ужасом смотрела на раскрытое удостоверение, Инга продолжала говорить.

– Год назад вы столкнулись с серийным убийцей в парке, примерно в пятистах метрах отсюда. Вы шли с работы, с вечерней смены, очень поздно, свернули на дорожку, где не было людей, и увидели его. Он ударил ножом женщину, раз, другой, третий. Потом заметил вас. Вы думали, он убьет вас, зарежет, как ту женщину. Вам стоило бы закричать, побежать, но вы не смогли. Просто стояли и смотрели на него, как кролик на змею, раскрывшую пасть, чтобы его проглотить. И вы шептали что-то бессвязное, что никому не расскажете, что вам нельзя умирать, что у вас работа, дети…

– Сын, – побелевшими губами чуть слышно произнесла Зоя.

– Сын, – согласилась Инга, – и у него никого, кроме вас. И вы решили, что этот человек на дороге вас пожалел. Просто ушел, и все. Сохранил вам жизнь. И выполняли свою часть «договора», не рассказывали о нем. Вернее, вы сказали полиции, что видели мужчину, но не дали описания. Ничего конкретного, только рост, кепка, а ведь вы его рассмотрели и могли бы описать и узнать. Вы могли спасти этих девушек.

– Нет. – Зоя прижала руки к вискам. – Не могла спасти. Она была мертва, когда я их увидела. Уже мертва, понимаете. Врач сказал. Он убил ее сразу, первым ударом. Я ничего не могла! – Женщина перешла на крик. Молодой официант и пара за соседним столиком обернулись на них.

– Вы могли спасти двух других, – холодно сообщила Инга. – Пятую и шестую жертву. Кристину Кнехт и Оксану Ладову. Двух девочек. Первой было восемнадцать, а второй шестнадцать лет. Вы ничего не должны маньяку, убившему их. Он вас не жалел, он даже не слышал, что вы несете. Просто вы не вписывались в его сценарий, в схему. Вот и все.

Инга поднялась из-за стола, не прощаясь, не оборачиваясь, направилась к выходу из кафе.

– Как ты поняла, что повариха рассмотрела маньяка? – допытывался на следующий день Степан.

Утром придя на работу, он столкнулся с зареванной Зоей, которая требовала арестовать ее за ложные показания, а потом составила вполне сносный фоторобот преступника.

– Поликарпыч подсказал, – не поднимая головы от материалов дела, отозвалась Инга.

– Василий Поликарпыч? Патологоанатом?! – У Степана глаза стали размером с чайные блюдца. – А ему-то откуда знать?

Инга вздохнула и отложила очередной протокол осмотра места преступления.

– Поликарпыч сказал, что на теле четвертой жертвы было слишком мало ножевых ран…

– Ага, мало, как же! Семь! – перебил Ингу следователь.

– В два раза меньше, чем на других жертвах, – продолжала Инга. – Убивает он всегда первым ударом, значит, остальные раны – часть ритуала. И обычно их больше. Вывод? Преступнику кто-то помешал.

– Зоя? – Следователь с интересом смотрел на Ингу.

– Да. Я предположила, что она не просто видела его издалека, когда он убегал. А стала свидетелем убийства. И я надавила… – Инга запнулась. Рассказывать Степану о сцене в кафе ей не хотелось.

– Ну хорошо, – Степан встал из-за стола и подошел к окну, – что нам это дает? Фоторобот сужает список подозреваемых с целого города до пары сотен отдаленно похожих на изображение мужчин. Арестуем их всех?

Инга хитро улыбнулась.

– Не совсем. Сконцентрируемся на двух жертвах и поищем зацепки.

– И какие же две из шести убитых девушек приведут нас к маньяку? – поинтересовался следователь.

– Жертва номер один и номер ноль, – отозвалась Инга, снова погружаясь в отчеты и документы.

– Ноль?! – Степан ошарашенно уставился на Ингу. – Ты думаешь, была еще одна девушка, которую мы не нашли или не отнесли к этой серии убийств?

– Нет, – чуть раздраженно отозвалась Инга, ей не хотелось никого учить, а Степан явно желал получить от нее мастер-класс и раскрытие профессиональных секретов. – Я думаю, было что-то, что сработало как спусковой механизм и заставило его убивать. Условно это можно назвать «жертвой номер ноль». Чаще всего это несчастный случай, чья-то смерть, драка, покушение, что угодно. Иногда это незначительное для нас событие, в котором вообще обошлось без жертв. Тогда установить его практически невозможно. Но что бы это ни было, оно произошло двенадцатого июня или двенадцатого декабря.

– И как ты собираешься искать эту нулевую жертву или событие? – Степан с усмешкой уставился на странную московскую психологиню, как он мысленно окрестил Ингу.

– Предсказуемо и скучно. В Интернете и в архиве, – под нос себе пробормотала она.

Степан кивнул и тоже занялся сбором информации. Вот только искал он не предполагаемую жертву маньяка, а Ингу. Психолог из Москвы по прозвищу Иголка вызывала у следователя весьма двойственные чувства. С одной стороны, она работала сутками, рыла землю и явно продвинулась в поисках маньяка сильнее, чем всё Калининградское управление внутренних дел за прошедшие три года. С другой стороны, было в этой острой, холодной женщине что-то настораживающее, что-то, что заставляло держаться на расстоянии и соблюдать осторожность.

И пока пять основных чувств сигналили Степану, что Инга молода, привлекательна, умна и подходит ему необычайно, необъяснимое шестое чувство било тревогу и требовало бежать от нее не оглядываясь.

Степан, умевший доверять своей интуиции, отправил пару писем московским друзьям с просьбой собрать информацию о таинственном консультанте полиции и вернулся к работе.

Пока Инге не удалось обнаружить «нулевую» жертву, она предложила следователю вместе съездить к родителям первой погибшей девушки.

– Дарья Руднева, двадцать лет. Модель. Красивая, высокая, брюнетка. Возвращалась домой из клуба около четырех утра, через Южный парк. Была обнаружена дворником часа через два после убийства на скамейке возле фонтана. На теле жертвы семнадцать ножевых ранений, – перечислял Степан по дороге к дому погибшей.

Инга молчала.

– С родителями девушки я беседовал дважды, – продолжил следователь. – После ее убийства и год спустя, после третьего эпизода, когда преступления признали серией. Ничего не узнал. Мама и папа девушки твердили, что Даша была послушной, доброй, умной, ангелом, который случайно попал в лапы жестокого чудовища.

Инга едва заметно покачала головой, в случайности она не верила.

Тем временем Степан припарковался во дворе пятиэтажного дома и, постояв с минуту у машины, резко выдохнул и направился к подъезду. Казалось, следователь боится предстоящей встречи.

– Он снова убил? – с порога набросилась на Степана миниатюрная темноволосая женщина, открывшая дверь. – Убил, иначе бы не пришли. Он убил еще одну девочку, а вы ничего не делаете! Только ходите ко мне, задаете одни и те же дурацкие вопросы снова и снова. Копаетесь в Дашиной жизни, хотите ее очернить, оклеветать. Смотрите на меня так, словно моя девочка сама в чем-то виновата! Словно она заслужила! А он продолжает убивать, не останавливается. Сколько еще будет жертв, прежде чем вы его поймаете? Сколько, я тебя спрашиваю?

Женщина ткнула Степану в грудь тонким пальцем и горько, отчаянно заплакала.

Следователь растерянно замер на пороге квартиры, покорно принимая упреки и обвинения этой хрупкой женщины. Инга действовала иначе.

– Ни одной, – спокойно и уверенно сказала она.

– Что? – Хозяйка квартиры, казалось, только заметила консультанта.

– Вы спросили, сколько еще будет жертв. Я ответила: ни одной. Он больше никого не убьет. Я его найду. Но у меня есть несколько вопросов.

С этими словами Инга прошла мимо женщины вглубь квартиры.

– Почему ваша дочь возвращалась из клуба одна и пешком? Ни провожатых, ни такси.

Инга прошла в гостиную и села на краешек кресла. Степан и хозяйка квартиры проследовали за ней.

– От клуба, где она отдыхала той ночью, минут двадцать пешком через парк. Ночь была теплая, летняя, грех не прогуляться. – Женщина всхлипнула. – И провожатый был. Парень Дашенькин, Егор Ладов, они вышли из клуба вместе, в парке он понял, что забыл телефон, и вернулся за ним. Звал Дашу сходить с ним, но она отказалась, домой пошла.

– Парня допрашивали? – Инга повернулась к Степану.

– Несколько раз. Он никого не видел. Попрощался с Дарьей, вернулся в клуб, там его видели человек десять. Потом сел в такси и уехал домой. Сначала его подозревали, но ни мотива, ни доказательств, ни орудия убийства не нашли. А на время следующих преступлений у него алиби.

– Как его найти? – Инга поднялась из кресла.

– Он живет в соседнем доме. Женился. Доченька у него родилась два месяца назад. Так странно, он ходит с женой, с дочкой, смеется, а Дашеньки нет. – Мать Дарьи снова всхлипнула. – Если хотите, я позвоню ему, попрошу с вами поговорить.

Инга кивнула.

– Да, пожалуйста. Мы подождем его на улице. – Инга посмотрела на мать Дарьи и на секунду вместо ледяного металла в ее серых глазах мелькнуло сочувствие.

– Я найду убийцу, – сказала она и, не прощаясь, вышла.

– Зачем пообещала? – Степан догнал Ингу на лестнице. – Она же поверила, а если ты не справишься, если он снова убьет?

– Не убьет, я найду его первой. – Инга едва заметно улыбнулась, а у Степана по позвоночнику пробежал неприятный холодок. Было в этой улыбке, в этом убежденном «найду» что-то нехорошее, тревожное. Вот только что?

Когда психолог и следователь спустились во двор, Егор Ладов уже дожидался их у подъезда.

– Вы нас до конца жизни будете дергать, да? – с ходу набросился он на Степана. – Мне звонила тетя Света, говорит, подойди сюда, поговори с полицией, они почти поймали убийцу.

Степан неодобрительно покосился на Ингу.

– Так что вам нужно? – молодой человек переводил взгляд с Инги на Степана.

– Вспомни ту ночь в клубе. – Инга чуть приблизилась к парню и посмотрела на него в упор. – Кто-то подходил к Дарье, разговаривал, хотел познакомиться?

– В клубе? – парень, казалось, был удивлен. – Меня раньше про парк спрашивали. Не шел ли кто за нами или навстречу, не слышал ли я разговоров поблизости, шороха кустов… А в клубе – вроде нет, ничего… Три года прошло, – напомнил парень и задумался. – Был там один мужик, но он не подходил. Рассматривал Дашку издалека. Я к нему подкатил, че, говорю, нравится девчонка, а он мне так хмуро: мол, обознался.

– Запомнил его? – Инга вся собралась, как гончая перед погоней.

Парень покачал головой.

– На кой он мне сдался?

Инга глубоко вздохнула, пытаясь справиться с гневом и разочарованием. Впрочем, она напала на след и знала, что делать дальше. Предстояло много бумажной работы.

Следующую неделю Инга просидела в архиве, снова и снова перелопачивая давние дела, просматривая материалы расследования, сопоставляя улики и факты. Она проверила все происшествия от 12 июня и 12 декабря за год или два до смерти Рудневой, но ни на шаг не приблизилась к разгадке.

И все же Инга была уверена: эта история с чередой жестоких убийств началась не 12 июня 2019 года со смерти Даши Рудневой, а раньше. Что-то заставило потенциального маньяка убивать, что-то запустило взрывной механизм в его голове, и, когда он встретил Дарью, механизм сработал.

– Встретил Дарью. – Инга поднялась из-за стола и стала ходить по кабинету из стороны в сторону. Был вечер пятницы, в управлении оставались только она, дежурный и уборщица. Слышать Ингу никто не мог, и она рассуждала вслух, щелкая пальцами в такт мыслям. – Встретил, где? – Щелчок. – В парке? Дарья рассталась с парнем на полпути к дому, ей оставалось идти по парку минут семь-восемь. Она первая жертва. Случайного столкновения на дорожке недостаточно. – Щелчок. – Мало времени, слишком мало. Значит, они встретились раньше. В клубе? – Щелчок. – Пожалуй, времени бы хватило. Увидел, заинтересовался, проследил, решился. Но почему она?

Инга снова села за стол, собираясь с мыслями.

– Егор сказал: за Дашей кто-то наблюдал, якобы обознался. Обознался, значит, принял за другую, похожую. Все жертвы похожи. – Инга разложила перед собой фотографии. – Не новость. Обычно маньяк выбирает жертв одного типа. У этого в фаворе высокие, худые, юные брюнетки. Но этот типаж, предпочтение тоже откуда-то берется.

Инга криво усмехнулась. Кажется, она не там ищет. Что, если все началось в клубе?

Инга открыла сводку происшествий за 12 июня 2018-го, за год до первого убийства, и стала искать в списке клубы.

– Есть! Клуб «Склад», вызов в 2:15 ночи. Причина вызова – драка. Тот же клуб, где была перед смертью Дарья Руднева. – Инга на секунду задумалась и раздраженно констатировала: – Пальцем в небо. Драки в клубах не редкость. И все же… На часах около двадцати двух, клуб открыт. Стоит, пожалуй, заехать на коктейль.

«Склад» оказался модным заведением для обеспеченной молодежи. На входе Ингу встретил высокий плечистый охранник с цепким, пристальным взглядом.

«Бывший военный или вроде того, – холодно подумала Инга, – такой вряд ли станет вызывать наряд из-за потасовки сопливых мальчишек. Сам разберется. Хотя четыре года назад в баре мог работать другой охранник».

Прежде чем делать выводы, стоило оглядеться. Инга подошла к барной стойке, заказала «Белый русский». Скучающим взглядом скользнула по танцполу, бармену, парочке нетрезвых мужчин за стойкой, откровенно ее рассматривающих. Взяла свой коктейль, выпила почти залпом.

– Скучаете? – раздался у нее за спиной мужской голос.

– Ни капли, – резко отозвалась Инга, даже не обернувшись.

– Может, все-таки составить компанию? – На стул рядом с Ингой присел упитанный лысеющий донжуан, пахнущий водкой и потом.

– Нет! – холодно бросила Инга.

Мужчина посидел рядом с полминуты и, чуть покачиваясь, удалился.

– Что, не понравился кавалер? – усмехнулся бармен, забирая опустевший бокал. – Ищете кого-то поинтереснее?

– Именно. Скажите, вы работали здесь четыре года назад?

– Четыре? Это когда маньяк в парке девчонку зарезал?

Бармен смерил Ингу оценивающим взглядом. Пытался понять, кто она: скучающая туристка, журналист, мент?

– Нет. За год до этого, – пояснила Инга, наслаждаясь тем, что не поддается определению и разгадке.

– Я прошлым летом устроился. – Парень налил еще один коктейль и поставил перед Ингой. – Влад работал. Охранник. Он у нас старожил заведения. Лет десять уже следит за порядком. – Парень мотнул головой в сторону охранника.

Инга хотела заметить, что не просила повторять коктейль, но передумала. Отпив пару глотков, она направилась к Владу.

– Думал, не подойдешь, – усмехнулся он, внимательно разглядывая Ингу. – Из полиции? По делу маньяка?

– Почти. – Инга вытащила документы, но мужчина, не глядя, отмахнулся.

– Я раз двадцать рассказывал про тот вечер. Не о чем говорить.

– Меня интересует другой вечер. За год до убийства в парке. Тогда в клубе была драка и кто-то вызвал полицию. Это были вы? – Инга подошла очень близко, чтобы музыка не мешала говорить.

Охранник на секунду задумался, вспоминая давнюю историю.

– Не я. Врач скорой. Сказала, о таких происшествиях положено сообщать.

– О каких? – заинтересовалась Инга.

– Да там ерунда какая-то вышла. – поморщился охранник. – День рождения был. Гуляла компания ребят, человек восемь, парни, девчонки. Я присматривал за ними. Они не то чтобы мажоры, но ребята с деньгами, с гонором, такие порой забываются. В разгар вечера они уже подвыпившие были, подходит какой-то мужик и приглашает потанцевать девчонку из их компании. Она отказала. Он настаивать стал, голос повышать. Ребята ему спокойно объясняли, что, мол, своей компанией гуляем, отвали.

– Он не отстал и началась драка? – догадалась Инга.

Охранник покачал головой.

– Мужик вроде ушел. А часа через два девчонки на улицу подышать вышли. Минуты две прошло, слышу крик. Вылетаю, сидит на крыльце этот мужик, что девчонку танцевать звал, на руке порез, кровь течет, глаза бешеные, губы аж побелели, говорить не может.

Я скорую вызвал. А пока она ехала, мне девчонки рассказали, что он к ним из подворотни вышел и опять к их подружке пристал. Мол, что отказала-то, не в постель же звал, на танец. Подошел к ней, руку протянул, вроде как приобнять. А она нож из сумки выхватила, ударила и бежать. Бешеная.

Инга внимательно посмотрела на охранника.

– А дальше? Когда приехала полиция, пострадавший написал заявление?

– Нет. Выбежали парни из той компании, поговорили с ним. Ты, говорят, сам виноват, девчонку напугал, спровоцировал. Денег предложили. Ментам сказали, что, мол, несчастный случай, а не поножовщина. Те не стали разбираться. Да и рана была несерьезная, забинтовали, и дело с концом.

– А девушка? Как она выглядела, помните? – Инга затаила дыхание, утратив на секунду свою холодную невозмутимость.

– Высокая, молодая, брюнетка вроде. Я потом видел ее тут пару раз, пока она в Лондон не уехала.

– Какая осведомленность, – насторожилась Инга.

– Ребята те у нас отдыхают время от времени. Болтают между собой, я слышу, – пояснил охранник.

Инга кивнула.

– А человек, которого она порезала, еще заходил?

– Был несколько раз. Но больше никого не трогал. Придет, посидит у стойки, выпьет рюмку-две коньяка и уходит.

Инга почувствовала, что напала на след. Что, если мужчина, пострадавший от ножа взбалмошной брюнетки, сам вооружился ножом? Отомстить девушке он не мог, она уехала из страны, а потому переключился на похожих женщин.

«Версия или попытка притянуть друг к другу разрозненные факты?» – Инга поморщилась, «Белый русский» наполнил тело приятным теплом и негой, во рту отчетливо ощущался вкус сливок и кофе, но легкий туман в голове мешал думать.

Покопавшись в сумке, Инга вытащила сложенный вдвое лист – фоторобот, составленный Зоей. Молча протянула его охраннику, тот, не задумываясь, кивнул.

Инга попрощалась и отправилась домой. Утром на трезвую голову ей предстояло найти убийцу.

– Отыскала нулевую жертву? – спросил Степан утром, стоило Инге войти в кабинет.

– В процессе, – небрежно отозвалась та. Пожалуй, чуть более небрежно, чем следовало.

– Давай помогу, – предложил следователь, – могу взять часть бумажной работы, там, наверное, море информации.

Инга замерла. Она почти нашла убийцу и не собиралась делиться информацией.

– Не стоит. Там правда море всего. Не поймешь, где и что искать. – Инга натянуто улыбнулась.

Степан испытующе посмотрел на коллегу.

– Ты что-то нашла и не хочешь рассказывать?

– Пока нечего рассказывать, – холодно ответила Инга. – Найду – сообщу.

Женщина села за стол и, уже не обращая внимания на Степана, застучала по клавиатуре. Инга знала, что подошла очень близко. Остались мелочи: имя и адрес. Графики дежурств больниц, отправляющих на вызов кареты скорой помощи, не меняются годами, если не десятилетиями. 12 июня 2018 был вторник, по вторникам дежурит городская больница № 2.

Инга резко встала и, не прощаясь, выбежала из кабинета. Степан проводил ее задумчивым взглядом.

– Кажется, она напала на след, – пробормотал он себе под нос.

Инге тоже казалось, что она гончая, которую пустили по следу. В считаные минуты она добралась до больницы, разыскала главврача и потребовала предоставить больничные записи о выездах скорой помощи в июне 2018 года.

Врач что-то говорил про тайну, постановления, архив, где все равно никто ничего не найдет. Однако четверть часа спустя Инга держала в руках журнал с записями, а там достаточно ровным для врачебного почерком значились имя, фамилия и даже адрес – Костомаров Олег Давыдович 1986 года рождения. Долгопрудная, 17.

Инга ликовала. Четыре года назад у Олега Давыдовича не было ни малейших оснований скрывать свою личность. Значит, данные верны.

Инга не помнила, как добралась до нужной улицы, отыскала дом. Азарт охоты, погони ослепили ее. Очнулась Инга, только коснувшись звонка. За железной дверью раздался мелодичный перезвон, дверь открылась, и на пороге появился высокий худощавый мужчина с внимательными карими глазами.

– Добрый день, я из поликлиники, проверяю работу наших сотрудников. Вы позволите войти? Я не отниму много времени, – проворковала Инга.

Мужчина молча посторонился. Инга прошла через узкий длинный коридор, вошла на маленькую кухню и присела к столу.

Мужчина вошел следом и остановился в дверях, чуть удивленно глядя на Ингу.

– На одну из наших сотрудниц поступила жалоба. Ее обвиняют в халатности, – Инга сделала паузу, давая собеседнику возможность отреагировать.

– Причем здесь я? – Мужчина нахмурился.

– Вы сталкивались с ней. С врачом, я имею в виду. Четыре года назад она приехала в клуб «Склад» на вызов и обрабатывала вам руку после драки. Помните?

– Да. Прекрасный врач. Очень отзывчивая женщина, – ответил он и, помолчав, добавил: – Думаю, за эти годы у нее было множество пациентов, почему вы пришли ко мне?

– Скажите, вас ведь тогда ударила ножом женщина? – не обращая внимания на вопрос, продолжила Инга. – Молодая красивая брюнетка. От такой не ожидаешь агрессии. Впрочем, чему тут удивляться, у кого нож, тот и сильнее. Был бы нож у вас, все сложилось бы иначе. Один удар – и готово. Верно? – Инга испытующе смотрела на собеседника.

Он некоторое время внимательно смотрел ей в глаза, потом медленно кивнул.

– Возможно. Хотите чаю? – Мужчина подошел к столу, включил чайник, взял с подноса рядом лимон, поколебался секунду и достал из подставки нож.

Инга за его спиной широко улыбнулась.

– Покажите шрам, – мягко попросила она. – Интересно посмотреть на отметину, заставившую вас мстить каждой молоденькой брюнетке, разгуливающей в парке двенадцатого июня и двенадцатого декабря. А кстати, при чем здесь декабрь? Мало убивать раз в год?

– Двенадцатого декабря я узнал, что эта тварь сбежала в Лондон, – мрачно отозвался серийный убийца Олег Костомаров, выставил нож и не спеша направился к Инге.

Она снова улыбнулась, холодно и зловеще. В ее руке тоже сверкнул нож: маленький, швейцарский складник. Инга поднялась со стула, оказавшись в метре от Костомарова, готовая в любой момент нанести удар. В глазах ее не было страха, скорее радость и охотничий азарт.

Инга знала, преимущество на ее стороне. Изучив множество отчетов и заключений, она прекрасно понимала, как орудует преступник. Как захватывает жертву, наносит смертельный удар. Как потом уродует ножом мертвое тело. Инга знала все.

Олег Костомаров не знал даже, кто стоит перед ним. Он смотрел на девушку, ожидая увидеть отчаяние, мольбу и покорность, но видел лишь безумие, не сулившее ничего хорошего. Он сделал неловкий выпад ножом и промахнулся.

А секундой позже его обожгла острая боль, нож Инги рассек кожу на руке. Дорожки алой крови потекли к локтю, каплями падая на пол. Олег отступил к стене. Инга шагнула к нему, продолжая улыбаться. Она не защищалась от убийцы, не собиралась его задерживать. Она пришла убивать.

Олег в отчаянии взмахнул ножом и задел плечо незваной гости. Но это ранение лишь позабавило ее. Инга переложила нож в другую руку и занесла для решающего удара.

В дверь позвонили. Раз, второй, третий.

– Инга, открой! – раздался из-за двери знакомый голос. – Открой сейчас же!

Инга отступила на шаг. Пару секунд она напряженно думала. Затем нанесла короткий яростный удар ножом и, не оборачиваясь, пошла к двери.

Степан влетел в квартиру и наставил на Ингу дуло пистолета.

– Где он? – прошипел следователь.

Инга махнула рукой в сторону кухни. Следователь бросился туда. Женщина проводила его долгим задумчивым взглядом и, не торопясь, вышла из квартиры. Свою работу она сделала.

* * *

В дверь позвонили около полуночи. Инга открыла сразу, словно давно ждала. Степан вошел в прихожую, чуть покачнувшись на пороге. Он был пьян.

– Он сознался, – сказал следователь, – в шести убийствах.

– Не сомневаюсь, – спокойно ответила Инга.

Следователь кивнул и некоторое время молча смотрел на нее, не решаясь спросить.

– Если бы я не пришел, – наконец начал он и запнулся, – ты бы его… Ты бы…

– Убила, – подтвердила Инга и подняла на следователя глаза.

– Зачем? – прошептал он.

– Думаю, ты понял. – Инга усмехнулась. – Кстати, как ты узнал?

Степан достал из кармана телефон, покопался в нем и показал Инге e-mail.

– Пришло сегодня утром, от друга, – пояснил он.

Инга прочитала: «Привет, Степыч. Ты что, работаешь с Иголкой? Сочувствую. Железная леди, одержимая. Будет идти по следу, пока не найдет убийцу. Но задумайся, почему она их находит? Она же думает как они, реальная маньячка. У нас шутили, что Иголка любого маньяка пришьет. Шутка, конечно. Но в каждой шутке, как говорится, доля шутки… Отпустишь ее одну на задержание, получишь труп и невнятную историю про самозащиту».

Инга вернула телефон. Молча кивнула.

– Остальное – дело техники. Проверил твою историю поиска. Поехал следом в больницу, узнал то же, что и ты, – рассказывал Степан, параллельно удаляя письмо. Потом достал из кармана ветровки складник и протянул Инге.

– Еле вырвал из столешницы.

Женщина улыбнулась.

– Пройдешь? – она жестом пригласила его в квартиру.

Степан посмотрел на Иголку и медленно кивнул. В конце концов, алкоголь притупляет чувство самосохранения, а он выпил действительно много.

* * *

Несколько дней спустя на станцию в одном из городов черноморского побережья прибыл скорый поезд. Из вагона вышла высокая худая женщина с холодными серыми глазами. Она едва заметно усмехнулась, оглядела перрон и поправила в кармане маленький швейцарский нож. Охота началась!

Элитный клуб
Сергей Волжский

#золотая_молодежь

#психопат_в_элитном_клубе

#кто-то_из_них_врет

1

Среди лиц, зыбким кольцом окружавших бледный дом со скучными узкими окошками, майор Грановский принялся искать знакомые. Некоторых он как будто видел, одного мужчину в фетровой шляпе, нервно расхаживавшего по тротуару, даже помнил по имени, другие казались совершенно новыми. Унылый сентябрьский пейзаж был перерезан Озерной улицей, отделявшей массив низеньких многоквартирных домов слева от поселка с донельзя высокомерным названием «Элитный клуб» справа. Чертыхнувшись, Грановский выбрался из машины и вдохнул густой аромат утреннего тумана.

Пришло время осмотреть тело. Очередное. Последний год окрестности Новоорловского заказника изобиловали ими. Телами, отбрасывавшими длинные тени нераскрытых смертей. Грановский приблизился к дому, перебирая нестройный поток фактов, отрывочных показаний прошлых месяцев и того, что с огромной натяжкой можно было окрестить уликами, огляделся и вошел в полутемную парадную.

– Третий этаж, направо, – подсказал ему парень в синей форме судебного эксперта.

В прихожей Грановский встретил своего помощника лейтенанта Зверева, который дважды махнул рукой, сперва приветственно, а затем указал шефу на труп, прикрытый традиционной белой простыней.

– Женщина. Миронова Наталья. Двадцать семь. Педагог. Ножевые ранения.

Вспышка фотокамеры осветила комнату.

– Как давно? – спросил Грановский судмедэксперта, склонившегося над следами крови, застывшими на выцветшем ковре с красно-синими узорами.

– Предварительно, до полуночи.

– Кто обнаружил тело? – Грановский задал вопрос, прежде чем успел заглянуть в протокол осмотра.

– Целая толпа. Ее ученики. И не только. Ждут на улице. Там… – аккуратно начал Зверев, надеясь, что шеф увидит на бумаге фамилию одного из свидетелей.

И Грановский увидел. Собственную фамилию.

– Грановская Марианна… – Майор переменился в лице, но, прикинув что-то, потушил гримасу изумления. – Ну конечно! За углом музыкальная школа. Это же ее преподавательница.

– Девушка на улице, шеф. С остальными, – деликатно сказал Зверев.

Вернувшись в туман Озерной улицы, соединявшей Новоорловский заказник и Выборгское шоссе, Грановский начал искать глазами. Он едва успел отыскать встревоженное лицо дочери, которая светилась ярким пятном красной куртки и беззвучно шевелила губами на расстоянии двадцати метров, как его окликнули.

– Долго мне еще тут гулять? – Мужчина в фетровой шляпе, Юрий Монахов, небритый и осунувшийся, переминался с ноги на ногу. Дирижер из школы «Терцо», где Марьяшка занимается вокалом. Проходил свидетелем, когда в начале июня учитель пения, как его там, был зарезан, как свинья.

– Сколько потребуется, гражданин Монахов. Раз в ваших краях такие дела…

– А какие дела? – начал было Монахов, но Грановский не слушал, решив поговорить с ним позже.

– Приятель этой Мироновой. Пришел одновременно с ребятами. Не дозвонился, в Сети не нашел и надумал проверить, что с ней, – торопливо объяснял Зверев, следуя за Грановским. – И про какие дела речь?

– Была пара случаев, еще до тебя. Утонул школьник. Учи́теля из «Терцо» зарезали. Но об этом после. – Майор быстрым шагом направился к группе молодых людей, ожидавших возле высокого поребрика.

Приблизившись к ним, Грановский вгляделся в лица. Он уже открыл рот, чтобы привлечь внимание, как Марианна неожиданно повернула голову. И тут же отвернулась. Грановский заметил на лице дочери печать усталости. В глазах стояла странная тревога.

– Пап? Ты как здесь? – выдохнула она, поднимая ворот куртки.

– Да вот, по работе, дочка. – Грановский слегка улыбнулся. – Ты у меня теперь свидетель.

Сколько они уже не виделись, размышлял он, силясь вспомнить день своего короткого визита, когда он общался с дочерью через порог под каменным взглядом жены, которая раз за разом втягивала носом воздух, как ищейка, стремясь уловить запах спиртного.

– Товарищ адмирал! – Насмешливый голос оборвал цепь тяжких воспоминаний.

Отведя глаза от дочери, Грановский посмотрел на девушку, обратившуюся к нему столь фамильярным образом. По его лицу пробежала тень.

– Полина Вострякова, – сквозь зубы произнес он.

– Собственной персоной, – ответила девушка, расположившаяся на гранитном выступе, отделявшем тротуар от газона.

Метнув бессознательный взгляд на Зверева, Грановский разглядел в глазах помощника нарастающую волну интереса. Он вздохнул.

Свидетельница по обоим упомянутым делам. За словом в карман не полезет. Заноза. Говорили, покуривает всякую дрянь. Из не самой благополучной семьи. Он нахмурился. И что Марьяша в ней нашла? Они еще до каникул сдружились.

– Какими судьбами? – мрачно спросил майор девушку. – Каждый раз встречаю вас поблизости.

– За компанию. Очень мило, что вы меня помните, – манерно ответила Полина.

– Павлов, Шелкунов, Куницын, Абдулова, Вострякова. И Грановская, – отчитался Зверев, кашлянув.

И снова уставился на девицу, полулежавшую на поребрике, развязно закинув ногу на ногу. В сероватом воздухе неспешно плавали ее стильные, ярко-красные сапожки с острыми носками.

– Вас сложно забыть, – процедил Грановский, обращаясь к Полине.

Вострякова вскинула брови, улыбнулась с явным непочтением во взгляде и уткнула лицо в смартфон, оставаясь в своей претенциозной позе.

Зверев не сводил с нее глаз. Грановский с сожалением покачал головой, не слишком удивляясь, однако, такому вниманию помощника к донельзя вульгарной, но, без преувеличения, эффектной особе, липнувшей к этим смертям как банный лист… Выглядела она немного старше своих лет, скорее всего неслучайно, одевалась броско, вызывающе, что явно приносило свои плоды. И куда шикарнее, чем раньше. Шелкунов и Куницын то и дело поглядывали на нее, каждый своим взглядом.

Валентина Шелкунова Грановский помнил по музыкальным занятиям, после которых парень два или три раза провожал Марьяшу до дома. Тихий. Всегда вежливый. Немного в себе.

При взгляде на толстяка Тимофея Куницына, одноклассника Востряковой и Абдуловой, круглого, как шар, замотанного в красный шарфик бесконечной длины, беспокойно почесывавшего русую макушку, майор насупился. Перед глазами тотчас выросла пасмурная фигура в дорогом костюме, пронзавшая острым взглядом, как шпагой. И тоже по фамилии Куницын. С этим Грановскому еще предстоит встретиться, он нисколько не сомневался. Его взгляд упал на очертания домов «Элитного клуба», высившихся по ту сторону Озерной улицы подобно золотым коронкам, поблескивавшим в приоткрытом рту туманных сумерек безрадостного утра.

Камиллы Абдуловой, знакомой Марианны из группы по вокалу, майор не увидел, а некий Антон Павлов, высокий, как жердь, отстраненный, на вид лет двадцати пяти, стоял, заложив руки в карманы плотной серой куртки, сливаясь с асфальтом.

– Итак. Господа. И дамы, – начал Грановский.

Вострякова растянула пухлые губы в презрительной усмешке.

– Давайте сосредоточимся и повторим, что вы уже говорили, – поддержал шефа Зверев.

– Каля, Маря и Валик поднялись в квартиру и закричали. Мы с Полькой пошли за ними. А она там валялась… в смысле, лежала, – торопливо заговорил Тимофей Куницын, встав со скамейки и приблизившись к Грановскому.

– Мы сразу вышли и стали звать на помощь, – медленно, как будто не без труда, добавил Валентин.

– Как девчонки, – послышался злорадный голос с поребрика.

– Пожалуйста, гражданка Вострякова, сосредоточеннее, – одернул Грановский девушку.

Уперевшись локтем в гранит, Полина продолжала помахивать ногой. Ее серое, в черную полоску платье заметно поднялось, обнажив длинные ноги в белых чулках. Грановский чувствовал, что Зверев постепенно отдаляется от расследования, скользя глазами от кончиков красных сапог и выше. Майор кашлянул.

– Подошел Юрий Анатольевич. Он поднялся за нами и позвонил по 112, – заговорила Марианна, бросая на отца короткие взгляды.

– Да, он стоял и звонил по телефону, когда мы пришли, – поддакнул Тимофей.

– Он недавно провожал Наталью Ильиничну до дома, – добавил Валентин. Парень сидел, подперев бледное лицо обеими руками и смотрел в асфальт, не поднимая головы.

– Да это ее бойфренд. Редкостный урод. И зубы кривые, – вполголоса добавила Полина.

– Говорите по делу, – осадил ее майор.

– Мы и говорим. Он ждал ее под домом, когда мы пришли. Потом стал названивать вашим.

– А вы трое что здесь делали? – Майор поочередно посмотрел на Вострякову, Куницына и Павлова.

– Просто провожали их на урок. Мы с Полькой собирались посмотреть «Игру престолов», пока они занимаются. А потом погулять. Может, в «Пиццу Хат», – пояснил Тимофей.

– Я по поводу настройки фортепиано. Наталья подходила, когда я возился в «Терцо», попросила глянуть, – холодно ответил Павлов.

Полина зашевелилась и, выудив длинными пальцами тонкую сигарету, громко щелкнула металлической зажигалкой. Спустя секунду она медленно выпустила длинную струю дыма, направив ее поверх макушки Марианны в лицо Зверева.

– Кстати, где Абдулова? – спохватился Грановский.

– Шеф, вам туда, – Вострякова указала большим пальцем через плечо, стряхивая пепел на тротуар.

Из-за темных стволов лип, высившихся позади густого газона, донеслись звуки мучительной рвоты.

– У нее шок. – Вострякова вскинула брови.

– Ага, вчера перебрала, – просиял Тимофей, оскалившись, но вдруг поднялся, как солдат перед генералом, вытянув руки по швам, и замер. Валентин медленно встал и склонил голову, как будто приветствуя кого-то. Марианна повернула голову туда, куда смотрели они.

На газон, шатаясь, выплыла девушка с черными как уголь волосами и белым как бумага лицом.

– Боже… Как мне плохо, – простонала она, держась за живот. – Умираю.

– Требуется опохмел. – Вострякова с наслаждением затянулась.

Грановский и Зверев переглянулись.

– Утро доброе, господа офицеры, – послышался низкий, командный голос.

Они обернулись. Школьники опустили глаза. Павлов скривился. Ждавший поодаль Монахов перестал плясать на месте и затих.

– Здравия желаю, полковник, – произнес Грановский.

Он пожал руку полковнику ФСБ Павлу Куницыну, которого неблизко знал последние двадцать пять лет. Тот кивнул Звереву и бросил брезгливый взгляд на сына и компанию.

– Как успехи? – осведомился Куницын-старший.

– Да вот, начали с ваших. Тоже свидетели, – отчеканил Грановский, морщась от начавшего покалывать лицо дождя.

– Да уж, звонил мой оболтус. В нашем микрорайоне убийство, считайте, беспрецедентная вещь. А тут уже второй случай за полгода.

– Вы знали погибшую Миронову? – почтительно спросил Зверев.

– Не сказать, что знал. Видел, скажем так. Дочка моя неплохо с ней знакома, если желаете, побеседуйте. Юля как раз дома. – Куницын вдруг помрачнел.

– Спасибо. Непременно. Только сперва закончим с этими, – кивнул майор.

– Детишки… – протянул полковник и вдруг улыбнулся. – Марьяша, смотрю, ваша однофамилица. Не дочка, часом?

– Дочка, – вздохнул майор. – На музыкальные занятия сюда ездит. В училище «Терцо». Да еще частные уроки брала. – Он опустил слова «насколько я помню».

– Да, я слышал, Миронова еще и на дому преподавала. Ну что ж, милости просим. Можете, если что, пообщаться с ними со всеми у меня. Дождик вон накрапывает.

Грановский хотел было поблагодарить, когда его позвали.

– Можно мне, наконец, домой? – крикливо спросил Монахов. – Все, что мог, сказал. Я, знаете, такое там увидел… – Он теребил в руках смартфон.

– Ладно, но мы еще побеседуем.

– Я могу быть свободен? – дернулся Павлов.

– Опросил, – кивнул Зверев.

– Идите. Но мы скоро встретимся, – ответил Грановский и обратился к Звереву: – Со всеми слишком долго провозимся. Придется говорить порционно.

Тем временем Куницын жестким голосом обратился к группе школьников:

– Ну, как самочувствие?

Тимофей тихонько развел руками, стараясь не глядеть на отца.

Валентин медленно, как во сне, кивнул, стараясь держать голову прямо.

– Боже… Боже… – Абдулова сидела, уронив голову на колени и тряслась.

Вострякова зашуршала батончиком «Сникерс» с белым шоколадом и с жадностью заглотила целую дольку.

Марьяша молча сидела, глядя в землю, сжимая ладонями смартфон.

Из-за угла показалась группа ребят, судя по всему, ровесников свидетелей, которые недоуменно уставились на полицейских, взявшись за цветную ленту.

– Ребята, проходите. Здесь не на что смотреть, – сказал один из сотрудников, указывая рукой в противоположный конец улицы.

– Да, детишки, проходите, вы не катите. Вход только для элиты, – бросила через плечо Вострякова, громко чавкая.

– Элитная дочь грузчика, – крикнул ей один из ребят.

– Завидуй молча, лошара.

– Откуда такой роскошный смартфон? – неожиданно спросил Зверев, связав два и два. Несмотря на то, что девушка притягивала его к себе как магнит, ее подростковое высокомерие рассердило лейтенанта.

– Подарили. Мой тайный любо-о-о-овник. – Вострякова завертелась, тараща на него глаза.

– Скажи своему любовнику, это статья. Кстати, кто он, на всякий случай?

– Елена Эдуардовна, математичка, – из последних сил подала голос Камилла.

Все уставились на нее.

– У Польки по математике четверка. По остальным тройки, – хихикнул Тимофей.

Зажав «Сникерс» в зубах, Вострякова грациозным жестом показала ему средний палец, но тут же, взглянув на полковника, поспешно опустила руку.

– Так, хватит болтать! К делу, – резко обрубил Грановский.

2

– Сейчас отыщем настоящих свидетелей, – серьезно сказал полковник Куницын и вдруг крикнул так, что Грановский едва не подскочил: – Юля! Николай. – Второе имя как будто далось ему с усилием. Они стояли в прихожей просторного дома, любуясь дубовой лестницей с резными перилами. Повсюду стоял запах роскоши.

На зов явились двое. Старшая дочь Куницына, сверкнувшая обручальным кольцом, и мужчина с короткими, похожими на ершик, волосами и глуповато-надменным лицом.

– Николай Дидикин, – сухо представился тот.

– Мы по поводу Натальи Мироновой, – заговорил Грановский.

– Ужас какой… – прошептала Юлия Дидикина.

– А мы здесь при чем? – пожал плечами ее муж.

– Мы опрашиваем всех, кто мог ее знать и видеть. Особенно в последние сутки.

– Я видела ее вчера, – закивала Юлия. – Кофе пили. Хотели на роликах покататься при случае…

– Во сколько именно? – уточнил Зверев.

– Около двух.

– Как она себя вела? Ничего странного не заметили?

– Она была, как сказать, немного раздраженная. Раздосадована. Не знаю.

– Не сказала, чем именно?

– Сказала… К ней кто-то приставал. Мужчина. Ее это разозлило.

– Имя не называла? – поспешно спросил Зверев.

– Нет, – Юлия медленно покачала головой. – Но сказала, еще раз полезет, она молчать не станет. Я так поняла, он женат.

– А вы ее в последнее время видели? – поинтересовался Зверев у Дидикина.

– Да я вообще с трудом ее помню. Темноволосая. В очках, – небрежно ответил тот.

– Он все с трудом помнит, – послышался голос полковника.

Раздался телефонный звонок.

– Извините, надо по работе отъехать. Если что… – Куницын кивнул Грановскому.

– Полковник! – Майор подошел к нему вплотную. – Извиняюсь, но должен спросить. Где вы были вчера вечером? Скажем, с двадцати двух до полуночи.

Зверев кивнул, вспоминая предварительное заключение.

Куницын улыбнулся.

– Здесь. Работал допоздна в своем кабинете. – Он поднял глаза к потолку. – Детишки были в гостиной. Смотрели какую-то чушь. Так что у меня, знаете ли, полно свидетелей. Невиновен.

– Все они были здесь?

– Ну, Полина, Тимофей, Камилла. Этих точно видел. Валентин заглядывал.

Грановский вежливо кивнул. После ухода Куницына он обратился с тем же вопросом к Дидикиным.

– С мамой была в театре. «Идиот».

– Что я сделал? – возмутился Дидикин.

– «Идиот» Достоевского в БДТ, – закатила глаза Юлия.

– А вы, гражданин Дидикин? – Зверев едва не рассмеялся.

– С Юрой Семченко играли в теннис. До восьми.

– С десяти до полуночи? – с легким раздражением спросил майор.

– Да откуда я знаю. Дома был. Жену поджидал. Контачился.

– Вы живете здесь? – поинтересовался Зверев.

– Нет. На Васильевском. Сегодня просто заехал.

– Папу навестить. И вдруг такое, – вздохнула Юлия. – А вчера я в аптеку заскакивала, забрать лекарство. Я всегда выкупаю тут, на Луначарского. Заглянула на пять минут, вот с Наташей и столкнулись. В последний раз.

– Ты что, уже все выхлебала? – спросил Дидикин.

– Ну а что, если я плохо сплю, – раздраженно ответила Юлия. – Про часовые пояса не слышал?

Задав еще пару вопросов, Грановский отпустил супругов, поднявшихся по лестнице на расстоянии четырех ступенек друг от друга.

С кухни донесся звук корковой пробки, с силой вырванной из горлышка. Что-то полилось в бокал.

– То что надо. – Вострякова отхлебнула виски и блаженно вздохнула. – Налей еще.

Тимофей осторожно налил, читая название на этикетке.

– Глен Ги… Га… Гэри. Ох.

– Да какая разница, главное, хорошо идет. А им завари кофе. – Полина кивнула на бледную как смерть Камиллу. Марианна и Валентин молча сидели, обхватив головы.

Вострякова отпила и, откинувшись назад, закинула ноги на стол.

– Шеф, посмотрите, – шепнул Зверев. – Они же обдолбанные.

– Вижу. – Грановский смотрел только на дочь.

– Пап, а долго еще? – устало спросила Марьяша.

– Один вопрос, – ответил Грановский. – Где вы все были вчера вечером?

– Здесь, – хором ответили четверо.

– Я уехала после девяти, Тима вызвал такси, – тихо сказала Марьяша. – Но писала им ВКонтакте.

Грановский кивнул ей.

– Во сколько пришли-ушли?

– Часов в семь – начале восьмого. А ушли в двенадцать с чем-то.

– Я пораньше, – пробормотал Валентин.

– Я лег спать. Папа доставал, что уже поздно, – промямлил Тимофей.

– Вы все живете поблизости? – спросил Зверев.

– Я на Тихорецком, – отозвалась Марианна. – Добираться неудобно.

– Я рядом. За углом. – Вострякова шевельнула бровями и потянулась за бутылкой.

– Тебе не хватит? – спросил Тимофей.

– Ну тебе же не жалко? – Полина поболтала ногами в воздухе.

– Чуть подальше, на углу Малой Озерной и Березовой, – тихо сказал Валентин, глядя перед собой.

– Недалеко. Но я ночевала тут, – пробормотала Камилла, дрожащими руками поднося ко рту дымящуюся чашку.

– Когда уходили, видели кого-то возле дома Мироновой?

– Проверьте камеры, адмирал, – нашлась Полина.

– Не называй его так! – прошипела Марианна.

– Ладно, давай в участок. Камеры реально пускай проверят. Я видел на стенах. Соберемся с мыслями, и вперед, – устало сказал Грановский.

– Понял, шеф.

– Может, ты все-таки расслабишься? – Марианна подошла к Полине и наклонилась над столом.

Вострякова приподнялась, медленно лизнула ладонь и провела по щеке Марианны.

– Сделай мне так же, и расслаблюсь.

– Отвали! – крикнула Марианна.

Тимофей и Валентин хихикнули. Камилла застонала.

– Слушай, ты! – Грановский подошел к Полине, сверкая глазами.

– Да это шутка.

– Еще раз так пошу…

– Папа! Хватит, – осадила отца Марианна.

Грановский в изумлении вытаращился на нее.

3

– Ты что за эту нахалку заступилась? – спросил Грановский дочь. Они ехали по Выборгскому шоссе в сторону Тихорецкого, где Марьяшу уже дожидалась взволнованная мать. Узнав, что отец вызвался подвезти дочь, Валерия Грановская ничуть не успокоилась.

– Пап, ты не понимаешь.

– Чего не понимаю?

– По-твоему, я просто так сюда катаюсь с тремя пересадками? Музыкальные школы и рядом с домом есть. Но тут «Элитный клуб». Престижно. А у нас свой клуб. Тимка – председатель. Его отец здесь авторитет. Тусуюсь с ребятами из ближних домов. У них своя закрытая группа ВКонтакте. Все завидуют, подают заявки. А из нездешних приняли только меня. Знаешь, сколько лайков нам ставят к фоткам? Я тут уже стала своей.

– Не знаю я эти ваши сети и знать не хочу!

– Вот и не говори тогда.

– Можно подумать, остальные здешние.

– Поля и Тимка знакомы с первого класса. Валя их знает с третьего. Его отец работает на полковника. Павел Сергеич им помогал, когда Валина мама заболела. Она умерла в прошлом апреле, к сожалению. Валя очень переживал.

– Еще бы.

– Камилла и Полина – лучшие подруги. С Калей мы познакомились на уроке вокала.

– Который вел Евгений Ивченков?

– Ага.

– Тот, которого убили.

– Ну да. А убийцу нашли?

– Пока нет. Про парня утонувшего ты слышала?

– Да, Валя рассказывал. Он учился в их школе. – Марианна встрепенулась. – Ты думаешь, их и Наталью Ильиничну убил один и тот же человек?

– Не знаю, Марьяша. Пожалуйста, ни с кем не болтай об этом. И будь аккуратнее, ладно?

– Ладно.

– Надеюсь, фотографий с места преступления в Сети не будет.

– Только в нашу группу.

– Не сметь!

– Это же эксклюзивный контент.

– Я сказал!.. – Грановский грозно посмотрел на дочь.

Остановив машину возле нового дома Марьяши, Грановский повернулся к девушке.

– Так. А теперь о другом. Это что было вообще?

– В смысле?

– Вы же чем-то обкурились. Или наглотались. Это правила клуба?

– Пап…

– Марианна!

– Я только один раз затянулась. Может, два. Валя чуть больше. Сказали, ему полезно.

– Что за бред, как дурь может быть полезна?

– Ему очень плохо без мамы. Его отец стал пить.

– Но не таким же способом успокаиваться!

– А каким?

– Кто принес эту гадость, Полина?

– Ну, она.

– Я ей не позавидую.

– Папа!

– Хватит. Ты Камиллу видела?

– Видела-видела.

– Дай слово… – Грановский крепко взял дочь за руку.

– Да хорошо-хорошо, не буду больше. Лучше…

– Что?

– Ничего. – Марианна отвернулась.

– Говори как есть.

– Лучше этого прижми, который приносит. Я видела, как он утром передавал ей пачку.

– Кто такой?

– Да этот, муж Тиминой сестры. Николай.

4

– Итак, разложим по полочкам, – начал Грановский с выражением.

Они со Зверевым расположились в кабинете, окруженные кипами документов по трем делам: убийству учителя пения Ивченкова в июне 2018-го, несчастному случаю с Александром Паршиным, погибшим в мае, в полутора километрах от «Элитного клуба», и вчерашней смерти Натальи Мироновой.

– Думаете, серия? – спросил Зверев. – Как-то рвано, судорожно. С перерывом. И жертвы разного пола.

– Никакого сходства не видишь? – Грановский тяжело вздохнул.

– Нет.

– Вчера какое было число?

– Елки-палки. Шестое сентября. И Ивченков… – Он кинулся сверять. – Оба в одну дату. С Паршиным нет полной ясности. Но, судя по всему…

– Именно. Вот уже кое-что. Теперь подозреваемые. В случае с Паршиным сказать сложно. Полшколы. Говорили, редкостный урод. Как там называется, тролль. Учителя жаловались, что противный был. И, кстати, покуривал травку. Его нашли только через две недели, в зарослях возле берега. С родителями конфликтовал. С учениками тоже. Задиристый.

– Перелом шеи. Как будто поскользнулся на камнях, – задумчиво произнес Зверев. – Но не сам же он уполз в заросли.

– Теперь Ивченков. Коллега Монахова. Однокурсники.

– Алиби у Монахова шаткое. Был дома с матерью, но она рано легла. Очень нервный. Миронова в Сеть после двадцати двух не выходила, это осложняет дело.

– Ивченков, говорят, тоже был не подарок. Ученики его не любили. Характеристика с работы: учитель хороший, как человек – дрянь. Кстати, там Абдулова фигурировала. И остальные. Грубо отчитал Камиллу за опоздание, она расплакалась. Шелкунов заступился. Обоим досталось. После урока подошел на улице, продолжил выволочку. Вострякова и Куницын ждали Камиллу с Шелкуновым и, как учитель набросился на ребят, Полина послала его подальше. Был скандал. Ивченков ходил в школу, требовал, чтобы Вострякову выгнали. С Мироновой он тоже не ладил. Профессиональная ревность.

– А этот Павлов? Он вроде как в стороне.

– Павлов два года работает в «Терцо» настройщиком инструментов. Ни с кем особо не общается. Нелюдимый. В вечер убийства Мироновой был с женой.

– Значит, шестого мая пропал Паршин, по словам экспертов, его в тот же день… Через месяц погиб Ивченков. И теперь, через три месяца, – Миронова.

– Она жаловалась, что к ней пристает неизвестный мужчина, который, судя по словам Юлии Куницыной, Мироновой не нравился.

– Непонятно, шеф. Обычно в серийных убийствах есть логика.

– Может, и у этого типа есть, да мы не видим.

– Опросим заново?

– Да. Начнем с Монахова. Затем Павлов, – задумчиво произнес майор.

– Николай Дидикин. Вострякова покупает у него травку, Паршин тоже баловался.

– А еще Валентин Шелкунов. В отличие от остальных, у него версия с возвращением домой немного смазана. Если криминалисты не ошиблись, к тому моменту, когда ушла Полина, Миронова уже была мертва. Абдулова ночевала у Куницыных. И вообще, серийник-женщина, тем более подросток… Вряд ли.

– А еще? Вы ж понимаете.

– Понимаю, Миш. Полковника тоже придется проверить. Хотя не думаю.

В этот момент раздался звонок. В трубке загудел знакомый голос медэксперта.

– Выслушай приговор, лейтенант. Ивченков и Миронова убиты одной рукой. Раны идентичны.

– Еще что-то?

– Да. Отпечатков нет. Но на Ивченкова и Миронову напали, когда они сидели. По словам экспертов, убийца ростом сто семьдесят – сто семьдесят пять.

– Дидикин, Монахов и Шелкунов примерно такие. Павлов заметно выше.

– Полковник отпадает. Он почти сто девяносто.

– У Востряковой алиби, хотя на каблуках она в самый раз, – заметил Зверев.

5

Грановский вспоминал лица свидетелей, по очереди сменявшихся перед глазами так же, как чередовались кабинет в «Терцо», где он беседовал с Павловым, тесная квартира Монахова, чуть более просторная Дидикина, маленький домик Абдуловых и помпезный Куницыных, на Озерной улице, дом 3.

Монахов мял шляпу обеими руками.

– Да что сказать-то. Ну встречались пару раз, ничего серьезного. Не мог дозвониться, забеспокоился. Пришел. Она лежит.

– А ваш покойный коллега?

– Женя был грубый, замкнутый. О себе с университета не рассказывал.

Утопленника Монахов не знал, Паршин не посещал музыкальное училище.

– Вы бы лучше этих из «Клуба» проверили. Ведут себя, как императоры. Куницын, небось, тысячу человек закопал. У его зятя вид больного. Видел его как-то издали, шел по Озерной, как будто обкуренный.

– А Антон Павлов?

– Не общаемся. Неразговорчив. Работает неплохо, грамотный.

Разговор с Дидикиным вышел совсем короткий.

– Вы продаете школьникам траву и прочее?

– Понятия не имею, о чем речь.

– Есть свидетели.

– Все вопросы к адвокату. Выход там.

Павлов безучастно смотрел перед собой. Из соседней комнаты доносился фальшивый голос репетирующего арию лекаря из «Иоланты».

– Когда появится сознанье великой истины-ы-ы в уме-е-е-е!

– Вы были в доме у Мироновой до вчерашнего дня?

– Нет.

– В училище часто с ней общались?

– Вообще не общался.

– Евгения Ивченкова хорошо знали?

– Кто это?

Грановский зашуршал фотографией, нетерпеливо тряся ногой под столом.

– А, этот. – Павлов взглянул на фото. – Нет. Даже не здоровались. Помню, он как-то на пацанов орал.

– Вот на этих? – Грановский поспешно выхватил из папки фото.

– Ага. Они. – Он ткнул длинным пальцем в лица Востряковой, Абдуловой и Шелкунова.

– А они что ответили?

– Симпатяжка назвала его… – Павлов беззвучно произнес губами слово, – и велела пойти на три буквы.

Прежде чем заговорить со следующим свидетелем, сверлившим майора хладнокровным взглядом, Грановский внутренне собрался.

– Итак, полковник.

– Слушай, майор, – прервал его волевым голосом Куницын. – Перейдем сразу к делу. Юля тебе соврала. Не любит выносить сор из избы. Но я решил сказать. Она живет у меня. Разладилось с ее придурком. Это семейное, но коль скоро такие дела, тебе лучше знать. Развод оформляют.

– А это значит…

– Дидикин в пятницу был один. Жену не дожидался. Дальше – ты сам.

– Вы в курсе, что он продает детям травку?

– Главное, Юлька в курсе. Поэтому и разошлись. Как и мы с моей Любой. Но там другое. Патологическая ревность. Прохода не давала. Даже посудой бросалась. Возраст, видимо, дает о себе знать. Это между нами, как ты понимаешь. По-мужски.

– Само собой. А по поводу дочери и зятя я заметил. Дидикин давеча сказал «заехал», а не «заехали». И зачем Юлии ездить в аптеку через весь город.

– Наблюдательный ты, – горько усмехнулся Куницын.

– Она вчера была с вами?

– Да, рано легла. Бессонница. Приняла таблетки и ушла к себе. Тиму не загнать. С этими своими сидел до полпервого.

– А Валентин, значит, ушел раньше?

– Точно не помню. Этих троих видел поздно, Тимку, Польку и Камиллу. Насчет него не знаю. После полуночи его уже не было. Юля спала.

Перебрав одну возрастную категорию, Грановский приступил к другой.

– Я немного напилась. Сигареты, виски. Смотрели «Секс в большом городе». К десяти уже разморило. Под утро проснулась, пипец, – стыдливо поведала Камилла Абдулова.

– Почему домой не пошли? Друзья бы проводили.

– Отец меня убил бы за курево и спиртное. Очень строгий. Тимка предложил остаться.

– Что курили?

– «Парламент Найт Блю».

Грановский сделал предупредительный жест Звереву, явно желавшему что-то спросить.

– Полина и Валентин когда ушли? – спросил майор девушку.

– Не помню. Перед глазами все плыло. Тима спасал, заваривал кофе.

– Ничего странного не видела в эти два дня?

– Не-а. В пятницу сестра Тимки заходила к Наталье Ильиничне. В субботу утром приехал муж Юлии Павловны. Не люблю его.

– За что?

– Он курит всякую дрянь. И Польке давал попробовать. Она еще летом хвасталась.

– Имя Александр Паршин что-то говорит тебе?

– Конечно. Я знаю, что он утонул. Летом видела ВКонтакте репост о том, что его ищут.

– Евгений Ивченков?

– Наш учитель в «Терцо». Очень мерзкий. Кричал, ногами топал. Неадекват. Ко мне докапывался как-то. Я опоздала на пять минут.

Тимофей Куницын то и дело боязливо поглядывал на лестницу, по которой поднялся в кабинет его отец.

– Ну, я налил немного. У папы большой бар. Подарки разные. А он не пьет. Юля за рулем. Чего зря прокисать будет. Хотите коньяка?

– Паршина и Ивченкова помнишь?

– Конечно. Уроды, особенно Сашка. И учитель был дерганый. На Польку гнал на улице, орал на Валика. Каля плакала. Корчил из себя хрен знает кого, блин.

– А Миронова? – спросил Грановский.

– Наталья Ильинична с виду хорошая. Милая такая, приветливая. Она на дому уроки давала. Наверное, чтобы не платить налоги. Папа так сказал. Дирижер приходил к ней, я видел из окна. И вчера тоже.

– А другого, кто стоял с вами, высокий, не видел возле ее дома? – уточнил Зверев.

– Вроде нет. Только вчера, он подошел вскоре после нас.

– В вечер убийства ничего странного не заметил?

– Нет, ничего такого не помню.

– Не знаешь, твой родственник Дидикин контактировал с кем-то из погибших?

– Сам не видел, но ходят слухи, что с Паршиным.

– Где был с десяти до полуночи?

– С Полькой и Калей смотрели «Секс…»

– С Полиной в главной роли? – послышался голос Павла Куницына.

– Сериал такой. – Тимофей опустил голову. – Потом Полька ушла, где-то полпервого, а Калю я уложил спать.

– А Валентин?

– Он ушел намного раньше. Отец его доставал по телефону, мол, где болтается. С нами еще Юлька теперь живет, кстати. Но она спать рано легла.

– Где эта красотка Поля? – Майор посмотрел на часы.

Тимофей стыдливо поджал губы.

– В больничке. Обкурилась, похоже. Недавно увезли.

Грановский вздохнул, обрадовавшись, что Марьяша после его звонка жене сидит под домашним арестом. Он уже допросил дочь, но узнал лишь то, что слышал от остальных.

– Евгения Юрьевича все ненавидели. Паршина этого, я слышала, тоже, – сообщила Марианна.

– А твои друзья? Что о них скажешь?

– Полю ты знаешь. Камилла хорошая, спокойная. Голос отличный, будет поступать в Римского-Корсакова. Тима добрый, отзывчивый, но немного ватный. Только за спиной отца огонь. А так-то дико боится Павла Сергеевича. Валя замечательный. Пишет стихи. Люблю его. Помню, как храбро он за Камиллу заступился, когда Ивченков набросился на нее за опоздание.

Майор смерил Шелкунова долгим взглядом.

– Валя, я знаю, у тебя произошла трагедия. Но как ты объяснишь, что два человека были убиты в день, когда умерла твоя мать? Паршин, предположительно, утонул в то же число.

Зверев слегка дернулся и остановил взгляд на лице Шелкунова.

– Я знаю. Это какое-то дикое совпадение, – ответил Валентин.

– Когда ты ушел из дома Куницыных?

– Около десяти или чуть раньше. Остальные задержались. После полуночи с Тимкой ВКонтакте немного переписывались. Он сказал, девчонки еще там.

– Про Ивченкова и Паршина что-то можешь рассказать?

– Они были гнидами. Мне их не жалко. – Валентин посмотрел Грановскому в глаза.

– Не в курсе, какие отношения с Мироновой были у Монахова и Павлова?

– Наталья Ильинична нравилась Юрию Анатольевичу, я видел по его глазам. С Павловым они не обращали друг на друга внимания.

– Валентин, я задам этот вопрос только тебе. Пожалуйста, ни с кем не обсуждать. Как ты думаешь, кто убийца?

Шелкунов ответил после долгого молчания.

– Весной я думал, что Каля. Паршин ее троллил, а она чувствительная, Ивченков накричал на нее ни за что ни про что.

– И ты молчал?

– Мы друзья. И у нее алиби на вчерашний вечер, как я понимаю. Я был с ними, видел, что она уже никакая. Сидеть не могла.

Проводив парня глазами, Грановский и Зверев переглянулись, ища, в чьих глазах больше недоверия к его словам.

– Специально спросили про подозрения? – поинтересовался Зверев.

– Совпадение дат. Ткнул на Абдулову. Алиби конкретного нет. С учителем конфликтовал. Паршина не любил. У него был час времени на убийство до возвращения домой, – заключил майор. – Смерть матери могла подтолкнуть его.

– Полина, Тимофей, Камилла и полковник были в доме Куницыных. Не все же они разом лгут. И там еще ночевала Юлия, но она утверждает, что после половины девятого вниз не спускалась и в кабинет отца не заходила, – добавил Зверев. – В общем, остались Шелкунов, Дидикин, Монахов и Павлов. Алиби от жены, сами знаете… Проблема в том, что там слепая зона как раз около дома Мироновой. Но она, соседи сказали, постороннего ночью не впустила бы.

– В других местах камеры что-то показали?

– Ничего особенного. Шелкунов засветился, но на расстоянии. Вострякову видно на соседней улице в 00:48.

– Ясно. Надо, кстати, побеседовать с этой красавицей. Я узнавал, ее увезли на улицу Художников, во второе отделение.

– Я все хотел ее спросить…

– Ну?

– Откуда у дочери грузчика и учительницы айфон новой модели? Недешевый, мягко говоря.

Ответ на этот вопрос ждал их в палате третьего этажа, накрывшись почти с головой, иначе нездорово-бледное лицо в свете больничной лампы делалось мертвенно-белым.

– Подарили, ясно? – отозвалась Вострякова с бессильной злостью.

– Тайный любовник? – Зверев иронически улыбнулся.

– Ну типа.

– Не слишком ли щедрый подарок? – спросил Грановский.

– Для меня в самый раз, – огрызнулась Полина.

– Интимные услуги? – Зверев напрягся.

Полина долго молчала, прежде чем решилась ответить, скрипнув зубами.

– Фотографии.

– Ясно, – протянул Грановский. – А теперь – имя клиента.

– Николай Дидикин, – без запинки ответила Полина.

В дверь постучали. Женщина в форме медсестры поманила следователей пальцем. Вострякова зашуршала одеялом.

– Значит, отравление? – спросил Зверев.

– Какое еще отравление? – всполошилась Полина.

– Что ты принимала в последние сутки? Ела? Пила?

– Да то же, что и всегда.

– Шевели мозгами. Три убийства. Миронова и Ивченков, без сомнения, зарезаны одним лицом. Паршин, я уверен, туда же. Ты за себя не боишься?

– А я при чем? – взвизгнула Полина, но ее глаза полыхнули осмысленным страхом того, кто знал больше, чем говорил.

– Тебя отравили снотворным. Камилле, я уверен, стало плохо по той же причине. Ее намеренно усыпили в вечер убийства. На Валентина пытались повесить вину, убивая в день смерти его матери. Ты соврала насчет Дидикина. Я сразу понял по глазам. И я был у него дома, он явно небогат. Юлия Куницына его бросила. Да и не тот человек. Айфонами он точно разбрасываться не стал бы. Ты в курсе, что лишних свидетелей убивают?

– Господи. – Вострякова закрыла лицо руками. Ее плечи затряслись.

– Это ведь был виски, верно? Врач сказал, от тебя шел запах спиртного. В пятницу ты пила то же, что и Камилла?

– В пятницу я пила ямайский ром. И Валик тоже.

– Вот оно, – прошептал Грановский.

– Надо мной все смеялись, потому что я бедная. Паршин обзывал голытьбой и шлюхой, а я еще ни разу, ни с кем… Только фото продала и пару видосов, на которых я…

– Без подробностей, – оборвал ее Грановский.

– Он меня заставил. – Девушка разрыдалась. – Сказал, он позаботится, чтобы меня посадили за соучастие.

– Кто? – Грановский уже знал ответ.

– Полковник, – простонала Полина.

6

Грановский позвонил в дверь. Заскрежетали замки, на пороге возникла Юлия Куницына.

– Добрый вечер, Юлия Павловна. Мы с вами толком не разговаривали по поводу этих событий.

– Да я, собственно, ничего и не знаю.

– Чем можем помочь? – раздался за ее спиной голос Павла Куницына. Спокойный, но не такой ровный, как обычно.

Грановский и Зверев вошли. С кухни их приветствовал плотным голосом Тимофей.

– Два вопроса, Юлия. Вы покупаете снотворное по упаковке или про запас?

– Про запас, а что?

– Проверьте. Уверен, недосчитаетесь. И второе, вы что-то говорили о часовых поясах. Где были?

– На Майорке, проводили там каникулы. Но…

– Два месяца или чуть больше, наверное. Ездили всей семьей?

– В чем, собственно, дело, господа? – спросил Куницын с некоторым вызовом.

– Ну, мы с мамой, Тима. Маме врач посове…

– Отвечая на ваш вопрос, полковник. Три трупа. Четвертый может быть в любой момент.

– И? – Куницын смотрел не мигая.

Его лицо оставалось неподвижным, но в глазах плясали огоньки отчаяния.

– Мне показалось странным то, что вы подчеркнули, что не видели дочь в вечер убийства Мироновой. Зная, что подозревать Юлию нет оснований. И подсказали, что Дидикин был один дома. Как будто хотели навести меня на одного из них.

– Прежде чем продолжить, дождитесь юристов. – Куницын нащупывал смартфон.

– Вы думаете, папа ее убил? – стылым голосом спросила Юлия.

– Нет, конечно. Но он давно все знал.

Рука Куницына, сжимавшая смартфон, застыла в воздухе. Грановский продолжал:

– Знаешь, на чем ты погорел, Тимофей? На своей показной любезности. Налил Полине виски, забыв, что накануне усыпил им Камиллу. «Глен Гариох». От пары глотков ей плохо не стало, но, когда она вчера выхлебала два полных бокала, да еще с травкой, ее свалило. Переборщил с дозировкой. Потом догадался вылить, но, не подумав, предложил нам коньяк. Я сразу заметил, что той бутылки больше нет, а выпить ее целиком было явно некому. Ты сам ляпнул, что отец не пьет.

– Вы это серьезно? – прошептал Тимофей.

– Не говори ничего! – загудел Куницын.

– Думал, отец тебя защитит? Он пытался. Заставил Вострякову врать, чтобы обеспечить тебе алиби. Сказал, что видел вас всех вечером, хотя, я уверен, лгал. Никто из вас не догадался упомянуть, что видел полковника. Камилла подавно не знала, был ты дома или выходил. Она спала. Твой отец угрожал Полине, что она сядет как соучастница, а зная о его связях, она, конечно, перепугалась. К тому же он явно содержит ее. Айфон, новые сапожки, новое пальто, постоянные визиты к вам в гости. И доплата за молчание.

– Что за бред ты несешь, майор?

– Каждый раз она стряпала тебе алиби. В обмен на членство в клубе. Ее не исключили из школы. Деньги за интимные фотографии, которыми она тебя развлекала. А твой отец делал дорогие подарки. Сюда она приходила, как к себе домой, не понимая, что может стать следующей, если просто скажет что-то не то. Как Паршин, Ивченков и Миронова. Что она сделала тебе? Отказалась продать пару снимков или разрешить потрогать ее за вознаграждение? Да еще грозилась рассказать. За это ты ее убил? Использовал смерть матери лучшего друга, чтобы подставить его. А вы, полковник, зря взболтнули мне про то, что жена швыряет в вас посуду. В семье, где один с патологией, может быть другой такой же. Только ваш сын многократно превзошел маму.

Тимофей разинул рот.

– Молчи! – скомандовал отец.

– Да я только одно хотел сказать. – Взглянув на сестру, толстяк перевел глаза на отца и откинул голову. – Тот дирижер из «Терцо», он такой, реально стремный. И зубы кривые, правильно Полька заметила. Я его тоже собирался прикончить. Для смеха.

Грановский заметил, что Юлию колотит мелкая дрожь. Судорожно сцепив руки, она не сводила глаз с младшего брата.

– Вот оно что. – Грановский покачал головой. – Наталья сказала вам, что это был он. А вы снова не вынесли сор из избы.

7

– У меня в мыслях не было. Иначе я бы вам рассказала, – всхлипывала Юлия Куницына.

– Поэтому ваш брат так легко признался. Понял, что вы не станете молчать, что он приставал к Наталье, если заподозрите в нем убийцу. Полковник по глупости сказал о причине вашего развода. – Грановский смотрел на женщину с сочувствием. – Раз ушли от того, кто замешан в наркотиках…

– Я бы никогда не стала покрывать убийцу, – закончила Юлия. – Это же жизни людей.

– На этом я и надеялся сыграть. Потому что улик против Тимофея было – кот наплакал. Разве что показания Полины. Она созналась, что видела, как он толкнул Паршина. За то, что тот обзывал его жирдяем. Караулила, пока Тимофей сбрасывал того в воду. И когда резал Ивченкова. Видимо, вошел во вкус. Полковник, конечно, упирался бы, но его сыну так хотелось отличиться перед отцом на людях, что он не утерпел. Все говорили, что Тимофей боится отца, да я и сам это заметил. Другие тоже опасаются.

– Уму непостижимо.

– Согласен. Тем более, трое подтвердили алиби вашего брата. Двое лгали, третью ввели в заблуждение.

– О чем только думала эта дура Полина, – обескураженно сказала Юлия.

– О деньгах. О престиже. О закрытой группе для избранных в Сети. О завистливых взглядах тех, кто над ней подшучивал. А теперь я должен думать, как сказать дочери, что элитный клуб, которым она так дорожила, закрывается, – произнес Грановский.

За пределами Котьей страны
Максим Кабир

#маньяк_и_котики

#стокгольмский_синдром

#жизнь_после_похищения

– В одиннадцать лет, – проговорила Женя, – меня похитил сумасшедший.

Стас поперхнулся пивом и воззрился на невесту, рассчитывая, что она объяснит смысл шутки. Но она не шутила, увы.

За десять минут до этого внезапного откровения она вела автомобиль, изнывая от жары, то и дело трогая решетку кондиционера. И немного – совсем чуть-чуть – злилась на Стаса. Ну почему в детстве он предпочитал оружие машинкам? Почему к своим двадцати пяти – он был младше Жени на год – не удосужился научиться водить машину?

Мышцы ныли от дорожной тряски, платье липло к телу, и ужасно хотелось в душ. Она предложила выпить кофе. Стас был не против пива. Снимая с подола белую шерстинку, Женя все ему рассказала.

– Я гуляла во дворе, а он подъехал на велосипеде. Спросил, умею ли я бинтовать кошачьи лапки. Мол, его кошка поранилась, и срочно нужна помощь

За окнами закусочной дребезжали грузовики. Поднимали тучи пыли. Слева от кафе расположилась насыпь, напоминающая взлетную полосу или стелу. На нее взгромоздилась массивная скульптура, бык в натуральную величину, выструганный умельцем из дерева. Рога целились в трассу, агрессивно раздувались ноздри с продетым в них металлическим – дверным – кольцом. Краска облупилась, оголив стыки между распиленными комелями. Бычья морда кого-то Жене напоминала, но она не могла понять кого.

Внутри закусочной царили тишина и духота. Висели на стенах охотничьи трофеи, головы животных. Припавшие пылью лисы, олени и кабаны. Шутник нахлобучил на волка красную кепку с логотипом Национальной Баскетбольной Ассоциации. Оскаленный зверь был смешон и жалок.

Вентилятор загребал лопастями спертый воздух. Бисеринка пота скользнула по щеке девушки и капнула во впадинку над ключицей.

Вчера Женя познакомилась с родителями будущего мужа: после трех часов езды ее ждал радушный прием, сытный ужин и ночлег. Родители Стаса оказались чудесными, гостеприимными людьми, и все прошло великолепно. Если бы не пара сиамских котов, норовивших запрыгнуть на колени. Зная о пунктике невесты, Стас попросил запереть живность на время, а Женя солгала про аллергию.

Теперь они возвращались домой.

Это была любовь, как в книгах, которые запоем читала покойная мама Жени. Полгода романтики, обручальное кольцо, подаренное под переливы саксофона…

Счастье – слово, требующее особо бережного отношения. Его нужно шепотом на ухо, а лучше вовсе – телепатически, чтобы не замусолить.

На кой черт она вообще заговорила о похищении? Какой петух ее клюнул испоганить это утро?

Но отступать было поздно. Баюкая в ладонях чашку пресного кофе, Женя сказала отстраненным голосом:

– Варшавцево – страшное захолустье. Все друг друга знают. И его моя мама знала – безобидный чудак, он обитал на окраине, в частном доме, полном котов. Сторожил автостоянку. Дядя Толя Кукушка. Я не боялась его. А зря.

Она смежила на миг веки и перенеслась мысленно в шахтерский городок, увидела, как наяву, обшарпанную пятиэтажку, голубятню, врытые квадратом шины. И, возле велосипеда, увидела приземистого мужчину в растянутом свитере, его большие детские глаза, его робкую умоляющую улыбку.

Зазвенели колокольчики, бородатый дальнобойщик заскочил позавтракать.

– Он держал меня в подвале, – продолжала Женя. Ошеломленный Стас слушал, открыв рот. – Три месяца, пока мама сходила с ума и милиция прочесывала степь, а водолазы ныряли в затопленный карьер.

– Он тебя?..

Немой вопрос повис в жарком воздухе. Насиловал? А если да, подумала она, Стас изменит свое к ней отношение? Будет он брезговать, касаясь ее тела?

«Нет», сказала она себе. Только не Стас. Их секс был прекрасен, и этого никто не отнимет.

– Господи, – его рука метнулась к Жениному предплечью, к вытатуированному сердцу.

Нательный рисунок маскировал тонкий рубец, шнурочек, перечеркивающий вены.

– Я соврала, прости. Это был не несчастный случай, – Женя погладила пальцами шрам, – я сама.

– Ну… я догадывался. Из-за… него?

– Возможно. Мне было шестнадцать. Соседи косились на меня, словно я виновата, что дядя Толя… что он…

В горле першило. Женя отхлебнула остывший кофе.

– Маленький городишко. Людям скучно, они выдумывают небылицы. И сверстники сторонились меня как прокаженную. Я была парией. Парни нафантазировали разное про мое пребывание в подвале. – Она убрала со лба каштановую прядь. – Но мой ответ – нет. Кукушка не насиловал меня и не бил. Кормил регулярно невкусной рисовой кашей. Такой, комками. Поил сладким чаем. Играл роль доброго дедушки. Он правда был добр ко мне.

– Он украл ребенка, – воскликнул Стас.

Официантка просканировала взглядом их столик.

– Толя стриг мне ногти. Это был своеобразный ритуал. Рассказывал сказки, которые сам и придумывал, очень несуразные, про страну кошек. Котью страну. – Женя поймала себя на том, что улыбается горько. – И фотографировал полароидом каждый вечер. – Прочитав смятение на лице Стаса, она уточнила: – Одетую. В моей истории нет эротики.

– Да ну, – усомнился он и смочил губы в пивной пене.

– Я скучала за мамой, а он утешал меня. Говорил: подумай, как ты уйдешь? Как мы будем без тебя? Мы – это он и его кошки. Дюжина, не меньше. Они жили в подвале. Постоянно ползали по мне, без конца перебирали лапами, месили меня, как тесто.

– Так вот почему…

– Почему я не люблю кошек, – заключила Женя. – Три месяца я сидела в провонявшем кошачьей мочой кирпичном лотке. А они терлись, терлись, терлись. Там везде была шерсть, забивалась мне в рот, в ноздри, в легкие, и я плакала, лежа в коконе из шерсти. А Кукушка утешал меня и кормил из ложечки. Но эта неприязнь к котам пришла позже. А тогда я воспринимала их как друзей. Как сокамерников. И дядю Толю воспринимала как друга. Он не желал мне зла. По какой-то причине он не мог меня отпустить, и я тосковала, но… обвыклась. И я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что он… ну… дурачок.

– И как же ты выбралась?

– Дядя Толя приносил мне раскраски. Уходя, он забирал фломастеры с собой. Он был глупым, но кое-что соображал. Однажды я тайком вытащила из фломастера стержень. Написала записку и сунула под ошейник коту, который, я знала, бегал во двор к Толиной соседке.

– Умница! – восхитился Стас.

– Соседка вызвала милицию. Помню, как мужчины в бронежилетах вели меня по коридору, а дядя Толя стоял на коленях, лицом к стене, и провожал меня взглядом. Он рыдал.

– Его посадили?

– Отправили в психушку на принудительное лечение. Не знаю, жив ли он. Наверное, жив. В девяносто девятом ему было лет пятьдесят. Одинокий псих с кучей блохастых котов.

– Ты будто оправдываешь его! – проворчал Стас.

Женя поигрывала локоном, рассматривая вытатуированное сердце. Думая про обшарпанную ванну и про то, как бритва полосует кожу и вода становится багровой. Истеки она кровью в шестнадцать, ничего бы не было: ни Стаса, ни счастья, ни этого пыльного шоссе с дурацким быком на пьедестале.

– Моя мама, – медленно сказала Женя, – была не такой, как твоя. Более сухая, сдержанная в эмоциях.

– Считаешь, мама со мной сюсюкает?

Пожалуй, она так считала, но это была белая зависть.

– Твоя мама – великолепна. И моя любила меня, но никогда не говорила об этом. И, похоронив единственную дочь заочно, она сломалась. Начала злоупотреблять спиртным. Она страдала, словно я не вернулась к ней, словно меня не спасли. Нервы свели ее в могилу.

Взбудораженный Стас залпом допил пиво и заказал второй бокал. Шел две тысячи двенадцатый год, и его алкогольная зависимость еще не превратилась для Жени в проблему.

– Почему ты заговорила про маму?

– Потому что впервые фразу «я люблю тебя» я услышала от человека, укравшего меня. Это подкупало ребенка, не избалованного лаской. Кто скажет, что творилось в больном мозге дяди Толи Кукушки?

– Да наверняка он дрочил на твои фотки! – выпалил раскрасневшийся Стас.

Сообразив, что сболтнул лишнее, он осекся и порывисто пересел к Жене. Обнял ее и прижал к себе.

– Прости.

– Прощаю.

Он очертил пальцем алое сердце. Так нежно, что она замурлыкала тихонько. Он спросил, глядя ей в глаза:

– Почему ты раньше молчала?

– Это не те вещи, которыми хочется делиться…

– С первым встречным? – обиделся он.

Женя потерлась носом о его шею по-кошачьи.

– Я рассказала тебе, потому что в какой-то степени ты тоже вытащил меня из того подвала. Ту частичку, что не могла освободиться и пребывала в заточении. Помог порвать с прошлым.

– Я – твой супермен, да?

– И мы – одна команда.

Статуя быка колебалась в знойном мареве. Стас предложил заказать пиццу.

* * *

В августе тест на беременность покажет положительный результат, и они отметят радостное событие шампанским. На седьмом месяце у Жени пойдет кровь, темная, со сгустками. Врачи скажут, что младенец умер и она пятнадцать недель носила в себе мертвого ребенка. Женя вытребует фотографию: крохотное тельце в околоплодных водах. Сморщенное личико. Малыш. Мальчик.

Та же участь будет ждать и их следующего сына.

* * *

Аппетит пропал. Она пожалела, что заказала пиццу. Ковырнула вилкой сыр – он отклеился бугристым пластом. Женю замутило, она сглотнула кислую слюну, отпихивая от себя тарелку.

Забальзамированных зверей в закусочной было больше, чем посетителей. Хищники таращились стекляшками глаз. Волк так и не снял свою красную кепку. По его клыкам лениво полз паук, мастерил в разверстой пасти сети.

«Когда это было? – прикинула Женя, отворачиваясь от пустого кресла напротив, устремляя взор за окно. – В пятнадцатом году? Нет, в двенадцатом. Мы возвращались от его родителей. И я была беременна».

Тоска навалилась, неподъемная, злая. В кармане не прекращая вибрировал телефон. Постоянные звонки за час съели заряд аккумулятора. И это меньшее из того, что они съели, поглотили с костями, не пережевывая.

Кофе был по-прежнему гадким.

«Хоть что-то в мире не меняется», – подумала она, рассматривая унылый пейзаж.

Моросил холодный дождь, отмывал асфальт. Лужи пузырились у обочины. Косые линии заштриховали фигуру деревянного быка. Он бодался с непогодой, стоя на своем пьедестале. Именно бык позволил ей узнать закусочную.

Весной Жене стукнуло тридцать, но выглядела она лет на пять старше. Одутловатое лицо, мешки под глазами. Выпирающий животик. Сыпь в складках жира и под грудью – семейный доктор сказал, от стресса.

Мобильник пульсировал без устали.

Она вынула его, погрызла ноготь – привычка, которая так бесила мужа. Вздохнула и чиркнула по экрану.

– Алло.

– Ты где? – зашипел в трубку Стас.

Она представила, что его голос исходит из пыльной волчьей пасти.

– Вышла прогуляться.

– Прогуляться? – он повысил тон. – Прогуляться, блядь? Тебя нет с утра. Ты шляешься черт-те где, а в холодильнике мышь повесилась.

Подмывало сказать, что не только мышь повесилась бы от такой жизни. Но вместо этого она проговорила:

– Со мной все нормально.

– С тобой – может быть, – ярился Стас, – но я отпахал двенадцать часов и хотел бы поужинать. Это сверхъестественное желание для женатого человека? Горячий ужин?

– Разогрей суп, – она не пыталась придать голосу заботливые интонации.

– Да он скис к чертовой матери.

– Я сожалею.

– Сожалеешь? Ты издеваешься, Жень?

Она испугалась, что он расплачется. Слезы мужа выводили ее из себя. А плакал он часто, театрально и выспренно – есть же такое слово? Особенно захмелев.

– Я оплакиваю свою молодость, – говорил он.

– Телефон сейчас разрядится, – не соврала Женя, – мне нужно кое-кого навестить. Не переживай. И пей таблетки.

– Навестить?

Она прервала звонок и выключила мобильник. Бросила на стол мятые купюры, побрела к выходу, и чучела беззвучно перешептывались, судачили.

Стас – сегодняшний, обрюзгший Стас – вот на кого был похож деревянный бычок. Он нахохлился, подогнул одно копыто, раздул ноздри, готовясь ринуться в атаку, сигануть с насыпи на трассу.

Сидя за рулем, Женя вообразила, как оживший бык мчится, тараня покатым лбом струи дождя, как вминается в автомобиль. Визжит металл, кабина сплющивается, а рога протыкают стекло и выкорчевывают дверцы. Дождь хлещет в салон. Бык пятится для следующей атаки. Его конечности скрипят, кольцо бьется о толстые губы.

Прыжок – и деревянный штырь впивается в горло Жени.

Она помассировала переносицу, стряхивая оцепенение.

Бык лоснился, облупленный и старый.

Бесполезный.

– Иди к черту, – прошептала Женя.

Вдавила педаль газа и свернула с парковки. По бокам шоссе чернела степь. Серая муть на горизонте, низкие тучи над рудными отвалами и шахтными башнями. Померещилось, что кто-то движется параллельно дороге – бык, конечно, отправившийся на поиски добычи.

Автомобиль миновал здание дробильно-сортировочной фабрики и въехал в город, из которого Женя сбежала десять лет назад.

Варшавцево приветствовало ее ударом грома. Молния расколола небосвод. Озарила фасады хилых пятиэтажек, провинциальный автовокзал и потемневшую, отяжелевшую листву деревьев. По безлюдной улице ползла допотопная уборочная машина. Ленин важничал, оседлав цементный куб.

Город был захиревшим, полудохлым и неожиданно родным. Со всеми этими крапчатыми парапетами, замусоренными оврагами и ржавыми качелями во дворах.

Зачесалось предплечье – она поскоблила ногтями татуировку, затем куснула ее зубами, как кошка, ловящая блох.

Идея приехать сюда посетила ее днем на почте. Она стояла в очереди, рассматривая молодую почтальоншу, действительно красивую брюнетку.

Сердце обливалось кровью, а другое сердце – на руке – зудело.

Стас называл почтальоншу «июленькой». Так нежно. Женя прочла метры их переписки, зачем-то вызубрила наизусть трогательные куски.

«Хочу быть с тобой всегда». «Хочу проснуться рядом и целовать тебя».

Бла-бла-бла.

– Я вас слушаю, – сказала брюнетка, улыбаясь дежурно. Наивная дурочка.

Женя покинула почту, не проронив ни слова. Что ей говорить, когда у соперницы такое тело и такая грудь?

Варшавцево чувствовало себя виноватым перед ней за насмешки, за сплетни.

Она ощущала вину за то, что продала квартиру, что даже маму похоронила не здесь. Будто стеснялась прошлого, вот этих оврагов и лесенок стеснялась.

Бюст основателя города скучал на пустыре около школы.

«Ты придумал имена для наших детей?» – спрашивала любовница Стаса.

«У нас будет сын, – отвечал он, – Тимофей».

Двух его мертвых сыновей врачи извлекли из Жени. Пора попробовать запасной вариант.

Ранние сумерки сгущались над Варшавцевом. Пропетляв, попотчевав ностальгию видами скверов и знакомых подъездов, Женя покатила на окраину городка. Частный сектор тонул в грязи. Местные власти не удосужились заасфальтировать улочки. И автомобиль пару раз чуть не увяз в болоте, но вырулил к скопищу домишек.

Тут? Нет, погодите…

Она не замечала, что расцарапывает татуировку и набухший рубец.

«Тимофей», – подумала Женя, словно уксусом плеснула на рану.

Взор прикипел к горящим окошкам скособоченной хаты. Ее лицо просияло.

Она вспомнила все: черепичную крышу и руины амбара, курятник во дворе и щербатый забор. Штукатурка отвалилась, стены выставили на обозрение рыжий кирпич.

Существуют дыры, которые не заштукатурить, и шрамы, которые нельзя утаить под татуировками.

Жене казалось, что она – марионетка на ниточках кукловода. Что против своей воли она выходит из машины и шлепает по лужам. Звонок запиликал.

Топчась на сгнившем крыльце, она мысленно состряпала монолог:

– Здравствуйте. В девяностых в этом доме жил мужчина по фамилии Кукушка. Вы не в курсе, что с ним случилось?

Тук-тук-тук, раздалось за дверью.

Свет залил Женю, и она сощурилась, механически заслонилась пятерней. Сквозь растопыренные пальцы она увидела человека на пороге, старика с небритым задубевшим лицом, с мясистым носом и удивительно синими мальчишескими глазами.

– Привет, – сказала она, поборов оцепенение.

Дядя Толя подвинулся, пропуская ее в дом. Она вошла, озираясь. Выцветшие обои висели лоскутьями. Потолок испещрили потеки. Смердело кошачьей мочой.

Стабильность. Ей нравилось это слово.

Дядя Толя безмолвствовал. Лишь смотрел не моргая на гостью, и его дрожащие руки перебирали воздух.

– Узнал?

– Да, – прохрипел он и прислонился к стене.

Женя затревожилась, что он умрет здесь, в коридоре.

– Эй, дыши. Эй.

Она потянулась, чтобы отрезвить его пощечиной, и охнула: старик проворно схватил ее за кисть.

«Спокойно», – велела себе Женя.

Дядя Толя прижался губами к Жениным костяшкам и поцеловал робко. Слезы заблестели, придав синеве новый оттенок. Он целовал ее и глядел подобострастно.

– Где же ты была так долго? – спросил он, обретя дар речи.

– В разных местах, – сказала Женя, думая обо всех этих местах и о том, что они ей дали.

Когда в юности она надевала короткие юбки, мама кричала:

– Тебя снова украдут, и мне будет плевать! Я устала волноваться! Забыла, что с тобой сделал тот маньяк?

А что он с ней сделал?

– А что ты со мной сделал? – озвучила она вопрос.

– Я же просто… – безумный старик всхлипнул, – просто защищал тебя, – он мотнул головой на дверь, – от всех их. Ты такая хрупкая. Тебя нельзя было выпускать.

Женя осторожно высвободила руку и прошагала по коридору. Дядя Толя следовал за ней, бормоча неразборчиво. Промелькнувшие годы – девятнадцать лет! – отложили на нем отпечаток, но он не казался одряхлевшим. Он до сих пор мог постоять за себя. И за нее тоже. Защитить от грома, от деревянных быков.

– Разрешишь?

– Конечно! – Судя по выражению лица, дядя Толя думал, что спит и видит сон.

Женя толкнула дверцы, нащупала выключатель. Вспыхнула лампочка. Она пошла по ступенькам, и ступенек было ровно восемь. Подземелье воняло зверьем.

Подвал уменьшился.

«Потому что я выросла», – сказала себе Женя.

Стены покрывали полароидные снимки, восемьдесят девять штук, – по количеству дней, проведенных в плену. Маленькая Женечка смотрела в объектив – изучала чужую, изуродованную жизнью тетку.

Женя поразилась тому, что девочка улыбалась на большинстве фотографий.

В свете лампочки парили пыль и шерстинки.

Кошки гнездились на трубах отопления и под трубами, вылизывались в углах, охотились на блох. Их зеленые глаза наблюдали за гостьей. Рябая животина грациозно выгнула позвоночник и обнюхала Женины туфли. Потерлась о ноги, урча. В коробке из-под обуви пищали шерстяные комочки – потомки сокамерниц Жени.

– Они скучали, – сказал дядя Толя за спиной.

В глубине узкого помещения он соорудил что-то вроде алтаря. Перед еще одной, взятой в рамку, фотографией Жени лежали рисунки котов, крошечные запятые состриженных ногтей и резинка с серебристыми бубенчиками.

Женя взяла резинку и повязала волосы в хвост.

Резкий запах уже не мешал. Так пахла Котья страна. Страна, придуманная для нее одной.

– У тебя можно переночевать? – спросила она, оглядываясь через плечо.

– Да, да, – закивал дядя Толя. Усилия психиатров пропали даром; его подбородок был мокрым от слюны, глаза лучились обожанием. – Я постелю тебе в спальне, маленькая принцесса. А сам посплю на кухне.

– Не стоит. Я хочу спать здесь.

– Хорошо, – прошептал он, – это хорошо.

– Не плачь. – Женя села прямо на пол, и кошки тут же окружили ее, мяукая.

– Я сочинил много новых сказок о Котьей стране. – Дядя Толя потупился и прошептал с надеждой: – Хочешь послушать их?

– Давай позже. Приготовишь мне кашу для начала?

– Кошачью кашку? – спросил он, подмигивая. Крупная слеза сорвалась с ресниц.

– И кошачий чай, – сказала она.

Дядя Толя посеменил вверх по ступенькам. На лестнице он замер и проговорил, уставившись в пол:

– Зря ты уходила.

Женя подняла на руки серо-белого кота и притиснула к себе, уткнулась в слипшуюся шерсть, в доверчивое урчание.

– Зря, – согласилась она.

Умереть как герои
Оксана Заугольная

#мертвые_герои_комиксов

#первый_маньяк_как_первая_любовь

#ученик_превзошел_учителя

Костя попробовал пошевелить хотя бы пальцами, но они сильно затекли, и он почти не чувствовал кистей. Щеку неприятно холодил бетонный пол, да и вдыхать нужно было аккуратно, чтобы не втянуть цементную пыль или что похлеще. Не закашляться и не привлечь к себе внимание психопата. Костя всем нутром чувствовал, что этот безумец не ушел далеко. Слишком нестандартная была ситуация для гаденыша, он запаниковал и притащил Костю в свое логово, не убив на месте. Что же, для Кости это был первый и последний шанс доказать, что старая шутка «все, что не убивает нас, совершает большую ошибку» вовсе не шутка.

Хорошо было бы незаметно освободить руки или как-то позвонить в отдел. Конечно, Сашка должен был его потерять и забить тревогу, но тут все зависит от множества факторов: от того, как быстро маньяк избавился от его телефона и до того, как скоро Сашка переборет страх прослыть паникером. Все стажеры проходят через это. Страшно, что засмеют. Страшно, что зря вызовешь подкрепление. Это проходит, разумеется, но в доброй половине случаев только после первого трупа. И Костя очень надеялся, что Сашке для того, чтобы вырасти как специалисту, не понадобится этот труп.

Он замер, услышав шаги в коридоре. Прикрыл глаза, будто все еще в отключке. Голову саднило, и, казалось, она вся мокрая от крови. Подташнивало – сотрясение точно есть. Ерунда, конечно, если удастся отделаться этим.

Шаги затихли, и даже с закрытыми глазами Костя понял, что его похититель остановился рядом с ним. Потом раздался стук, словно рядом что-то поставили. По звуку можно было определить лишь, что это что-то не металлическое.

Жаль, но уловка с закрытыми глазами не сработала. Сильные руки как клещами ухватили Костю за плечи и усадили на табурет. Резко распахнув глаза, Костя уберег свое лицо от пощечины. Маньяк не донес ладонь до его лица и отступил на шаг.

Сейчас Костя мог рассмотреть его как следует, не со спины или в профиль, не издалека и не на фото. И Сашка знал, кого они выслеживают. Так что избежать наказания убийце не удастся. Вопрос лишь в том, будет ли самому Косте холодно или жарко от того, что маньяка возьмут.

Полковник Ферзев всегда говорил: «Как отличить маньяка от обычного убийцы? Мания, мальчики и девочки, заставляет его убивать снова и снова. Так что „серийный маньяк“ – это масло масляное. Если вы поймали маньяка, убившего только одного, то – или вы вовремя успели, или просто не знаете о других жертвах».

Девочек на криминалистику к Ферзеву ходило ровно две. Одна была грузная и высоченная, поговаривали, что она КМС по борьбе и грузность ее не должна обманывать коллег. Вторая же была крошечная блондиночка с тоненьким голоском. Потом первая ушла с криминалистики, но Ферзев приговорку не менял. Впрочем, когда Костя заходил на кафедру последний раз, полковник и к нему одному обратился как «мальчики и девочки».

Костя уставился в бледно-голубые глаза, и в голове словно патефонной иглой по пластинке зацепилось «последний раз, последний раз…» Что за глупости лезут, когда смотришь в лицо маньяка!

Лицо было обычное, кстати, особо ничем не примечательное, что же до равнодушных акульих глаз, так, может, это так для Кости только. Потому что он знал, кто перед ним.

Маньяк ничего не подозревал о мыслях Кости. Он долго вглядывался в лицо своего пленника, а потом заговорил. Голос у него был низкий, чуть хрипловатый и с подсвистом на шипящих. Чем это могло помочь, Костя не знал, но машинально запоминал любую мелочь.

– Старший лейтенант Следственного комитета Константин Алексеевич Плотников. – По голосу маньяка сложно было понять, как он относится к тому, что по его следам шел следователь. Да и по лицу. Казалось, что ему все равно. Просто констатирует факт. А потом неожиданное. – Не нашел при вас комиксов и упоминаний о них. Так что вы любите?

Костя мгновенно вспотел. Вопрос был не из легких.

Полковник Ферзев говорил: «Если вы преследуете маньяка, мальчики и девочки, в самую первую очередь необходимо понять его мотивацию. Без мотивации даже коллекции его отпечатков и номер паспорта не помогут. Потому что вывернется. Маньяки – народ хитрый. И опасный. Не считайте себя самыми умными, мальчики и девочки. Не считайте себя сыщиками из книжек, и все у вас получится при должном терпении».

Терпение у Кости было. Он выслеживал своего первого и, дай бог, не последнего маньяка долго. Непростительно долго. Маньяк успел убить еще. И дело было не в том, что Костя не понял мотивацию, но он понял ее неправильно.

Началось все с Летиной эНВэ. Костя так и звал ее про себя «Летина эНВэ», потому что не хотел переживать за жертву больше, чем нужно. Это было бы непрофессионально и помешало бы расследованию. Об этом их тоже предупреждали. И не только полковник. Все многочисленные судебные психиатры и психологи, которым Костя сдавал зачеты или практики, утверждали, что нельзя принимать близко к сердцу то, с чем придется встречаться.

Но вот парадокс, запомнил Костя только слова Ферзева.

Полковник Ферзев говорил: «Пропускать чужую боль через себя нельзя. Вы должны помнить, что ваша работа такая, если не с бумагами, то с телами. Тела эти уже лишены жизни и страданий и в жалости не нуждаются. Жалеть надо тех, кто может пострадать снова. Не стать роботом, у которого цель только закрыть дело. Не стать депрессивным нытиком, что поливает слезами каждый труп. Вот такой баланс надо соблюдать, мальчики и девочки».

И Костя соблюдал. Костя видел перед собой только объекты и тщательно обрабатывал всю информацию. Чаще побеждал, чем проигрывал, и находил убийц. Это у сыщиков вроде Холмса сплошь интересные загадки, у следователя из следкома все куда проще. Убийства по неосторожности – мало крови, большие гематомы, один, редко два удара; убийства из ревности – много крови или удушение, частое повреждение мягких тканей лица; убийство во время ограбления – единичный огнестрел или удар ножом, чаще в живот; и, наконец, убийства в драке. Множество хаотичных ударов, кровоподтеки и повреждение костной ткани. Костя за годы службы выучил это наизусть. И потому он не мог перестать думать о Летиной. Совсем молодая девочка… Костя с усилием вытащил из памяти формулировку отчета криминалиста, защищаясь ею от своих эмоций. Девятнадцать лет, студентка техникума, при себе был студенческий, так что установили личность быстро, и рюкзак с вещами. Костя для успокоения мысленно перебрал немногочисленные вещи из яркого рюкзачка Летиной. Цепляться за них не хотелось, потому что слишком привлекал сам труп. Почти обнаженное тело – одежду нашли в кустах поблизости, лишь трусики и бюстгальтер с тоненькими кружевными бретельками да огненно-рыжий парик на коротких светлых волосах.

Костя приехал одним из первых на вызов и наблюдал за работой криминалиста, не в силах выкинуть из головы первое впечатление. Девушка с красивой фигурой, лежащая ничком в грязи, ее рыжие – тогда Костя еще думал, что это ее волосы, – утопали в жирной блестящей земле. А тело то там, то здесь было обвито растением с тремя листочками.

– Не вздумай трогать, – затылком почувствовал его взгляд криминалист Федотов. – Токсидендрон очень ядовит, смекаешь?

Костя оскорбился.

– И не собирался даже трогать, – ответил он, но потом понял, что Федотов не хотел его обидеть. Просто сам нервничал от необычной ситуации.

Полковник Ферзев говорил: «Если убийство даже на вид обставлено с фантазией, то два варианта – или ревность и обида на партнера, тут вы найдете убийцу быстро, или психопат. А психопат редко останавливается на одном убийстве, помните это, мальчики и девочки».

Костя помнил. И Федотов, который, пусть и был старше Кости, но наверняка тоже учился у Ферзева, помнил. И потому он нервничал.

– Токсидендрон? – миролюбиво переспросил Костя, когда понял все это. Можно было забить в поисковик, но зачем? Федотова, обычно работавшего молча, просто распирало от желания поговорить. Это увидел бы любой, и Костя тоже увидел.

– Ядовитый плющ. – Федотов достал отдельный пакет для плюща, поджал и без того тонкие губы и достал еще несколько. Костя кивнул. В разных местах плющ мог оказаться разным, да и мало ли что могло остаться на этих гибких стеблях.

Уже тогда было понятно, что это непростое убийство, но Костя даже не подозревал, насколько непростое. Разумеется, отработали первые версии. Ревность. Партнер. Даже ограбление и изнасилование, хотя на первый взгляд рюкзак был не тронут. Но это на первый взгляд.

– Константин Алексеевич, подойдите в морг. – Костя не обманывался официальным обращением, звонили-то на его личный телефон!

– Сейчас буду! – ответил он тогда и поспешно сложил все бумаги на стол стажера. А что поделать, такова жизнь стажеров, сам Костя тоже сначала разбирался с бумагами, пока его еще допустили в поле.

Лида ждала его в своем кабинете, заполняла отчет. Краем глаза Костя уцепился за несколько слов на листе и понял, что речь идет именно о его Летиной. Логично. Но к чему этот вызов? Отчет можно было прислать как обычно или вызвать позже.

– Лидия Яковлевна, – тем не менее позвал он Лиду. Та подняла голову и приветливо кивнула.

Полковник Ферзев всегда говорил: «Вам нравятся Шерлок, Хаус и прочие гении из телевизора? Забудьте о них. Мизантропия до добра не доведет. На работе вы – часть команды. Судмедэксперт, криминалист, участковый, даже свидетели – это всё ваша команда. И будьте искренними в своей благодарности команде, это окупится».

Эти слова Костя запомнил особенно хорошо. Поэтому он никогда не жалел пары минут поговорить с Лидой не только про отчет, не ругался с мрачным Федотовым и поддерживал общение со всеми участковыми района, с кем его сталкивали расследования. Последнее было особо сложным, но пока Костя справлялся.

– Константин Алексеевич, – Лида оставила незаконченный отчет и поднялась из-за стола. – Вы ведь хотите серийника?

Вопрос был определенно с подвохом, Костя моргнул. Заниматься серийным убийцей вместо бытовухи? А кто не хочет!

Лида не стала тянуть паузу.

– Вам стоит первому обратиться к Валерию Геннадьевичу, чтобы объединить дела у себя, – пояснила она. – Кто первый обозначит вероятного маньяка, тот и ведет дело, вы же знаете, Константин Алексеевич.

Костя знал. Как знал, что судмедэксперты соседних районов неплохо общались между собой. Но маньяк? Неужели это связано с плющом? Фантазия сразу нарисовала ему несколько женских трупов, обвитых разными растениями, сплошь ядовитыми. Не самое худшее дело, мало крови, искать любителя ядовитых растений наверняка будет не слишком сложно…

– Повреждения на телах не похожи, – сухо прервала его мечты Лида. – А вот угол нанесения ударов и приложение усилий совпадает. А еще у всех этих тел есть характерные синяки на плечах или предплечьях. А значит, роем дальше. Я пообщалась с коллегой из Центрального района, у них есть пара схожих дел.

Костя кивнул. Федотов тоже упоминал не для отчета, что пространство вокруг тела было так замусорено, что выбирать улики требовалось аккуратно. И, если припомнить, такое он говорил еще пару раз.

Прямо отсюда, из кабинета Лиды, он позвонил начальнику.

– Валерий Геннадьевич, добрый день, – начал он, не зная, как перейти к вопросу.

Он еще ни разу за годы работы не воровал дела у соседей.

– Привет, Плотников, – начальник был в хорошем настроении. – Так и знал, что это будешь ты. Хочешь Хватателя забрать?

– Э-э… – от неожиданности Костя не сразу нашелся что ответить и обернулся на Лиду. Потом вспомнил: точно, следы пальцев на плечах. – Да?

Вышло с вопросительной интонацией, нехорошо, но Валерий Геннадьевич то ли не заметил, то ли проигнорировал.

– И стажера возьмешь, – вот начальник не спрашивал, он информировал. – Как раз думал, к кому его приписать. Смежные дела из Центрального завтра передадут.

И трубку положил. С Валерием Геннадьевичем трудно было помнить слова полковника Ферзева. Может, потому что тот сам учился у него.

Костя вздохнул.

Полковник Ферзев говорил: «Всегда ставьте себя в сильную позицию, мальчики и девочки, не дожидайтесь, когда ваше место для вас выберет другой». С начальником поставить себя было сложно.

Костя скрипнул зубами. Еще и стажер. Он взял со стола отложенные копии отчетов по делам и сравнил числа. Близко. Очень близко.

– Я допишу отчет с учетом изменения концепции, – Лида смотрела на него с участием. – Заберешь позже сразу все.

– С меня шоколадка, – вздохнул он и отправился обратно в отдел.

На столе его уже ждали те три дела, что относились к их району. Костя сел и открыл все три, разложив на столе. Если кто-то из коллег и был недоволен, что его расследование передали Косте, то виду никто не подал, но Косте сейчас не было до этого никакого дела. Он искал общее в жертвах и не находил. Молодая симпатичная девушка – его Летина эНВэ, парень чуть старше и лысеющий мужчина. Вот третьего Костя никогда бы не догадался добавить к первым двум – столько на фото было крови.

А уже следующим утром к нему прикрепили стажера из центрального отдела, круглолицего кудрявого Александра Артемовича «можно просто Саша» Васильева. И с собой Саша принес еще два дела, которые запутали Костю даже больше, чем те, что уже были на руках. Немолодая полная женщина была убита мощным разрядом тока, а ровесник Кости лишился глаз и через переносицу был проведен разрез. Костя на мгновение даже пожалел, что взялся за эти дела. Кто бы ни был этим убийцей, он был настоящим психопатом.

А еще все жертвы остались при своих вещах, не были знакомы и жили в разных районах города. Наверное, полковник Ферзев был прав, уберегая их от пути киношных сыщиков. Потому что Косте интересно не было. Он просто хотел знать отгадку.

– Что там еще по совпадениям? – Костя знал, что требовать многого от Лиды или Федотова он не может, маньяк словно издевался над ними и выбирал места, где было столько всего, что даже опытным экспертам требовалось время, чтобы отделить реальные улики от мусора. Но теперь его подгонял страх, что убийства повторятся и произойдет это очень скоро.

Похоже, им не повезло. Обычно маньяк, который обладал достаточными способностями, чтобы не попасться, продумывал каждое преступление длительное время. Этот, казалось, сначала все продумал наперед, а потом убивал. Убийства по времени были совсем близко друг к другу, и следователи попросту могли не успеть.

– Немного странно, – в этот раз Лида не улыбалась. – Это не моя работа, Кость, предполагать. Но мне кажется, что способ убийства для каждого выбран не случайно. И все же я могу с уверенностью процентов в семьдесят утверждать, что это совершил один человек. Чаще он использует один и тот же нож, не сбрасывает оружие. Уверен в себе.

– Уверенные в себе самые лучшие, да? – криво улыбнулся Костя. – Они рано или поздно совершают ошибку.

– Рано или поздно, Кость. – Лида сняла перчатки и устало потерла виски. Костя ни разу не видел ее такой уставшей. – Хорошо бы рано. Найди, зачем он их убивает, Кость. Не может это быть просто тупая жажда крови. Тут что-то другое.

Костя был согласен с ней, но понятия не имел, что это может быть. Улики ничего толком не давали, кроме того что связь и впрямь была. Хвататель, да? Следы на плечах. Убийца был силен. Высокий и определенно неслабый мужчина. И в общем-то все. Тот едва заметный след от двух пальцев на кожаном ремешке рюкзака Летиной тоже не помогал, никого с таким отпечатком в картотеке не было.

И Костя зарылся в бумаги. Сашка летал между отделом и вспомогательными службами, почти не присаживаясь. Но пока ничего общего не находилось. Хорошо было бы стажера отправить общаться и с родственниками последних жертв, но этого Костя позволить себе не мог. Он потер виски, не замечая, что повторяет жест Лиды.

Разумеется, с родственниками уже говорили. Отчеты, записи. Все было. Но общего между жертвами больше не нашлось.

А полковник Ферзев говорил: «Обычный психопат убивает всех подряд и оттого быстро попадается. Маньяк подвержен своей мании, и едва вы, мальчики и девочки, найдете ключ к этому замку, так и убийца раскроется вам, как простая шкатулочка».

Шкатулочкой неизвестный убийца не был. Хотелось бросить это все, раздать связанные косвенными уликами дела по отделу и заниматься своими первыми двумя. Летиной эНВэ и Снежинкой. Снежинкой Лида, а за ней и другие, называла того парня чуть старше Летиной, который учился совершенно в другом месте на другом конце города, но найден был неподалеку от нее, пусть и двумя месяцами ранее. Убит он был ударами шила в шею, двумя рядом. От этого Ольга, первой начавшая работать с этим делом, полагала, будто убийство стилизовали под укус вампира.

Костя полагал, что Ольга сама пересмотрела всяких вампирских саг, но благоразумно держал свое мнение при себе. К тому же способ убийства был не самым странным. На спине уже мертвого парня была вырезана снежинка. Простая – ровные лучи во все стороны и круг посредине, пересекающий все линии сразу.

– Кажется, я нашел кое-что общее, – Сашка выглядел смущенным и неуверенным, да и говорил шепотом, но Костя почему-то сразу поверил, что стажер потянул за нужную ниточку.

– Что именно? – стараясь не напугать молодого коллегу, спросил Костя. Молодость! Когда-то и он, – дай бог памяти, семь или шесть лет назад? – был таким стажером и боялся вслух предлагать версии, заглядывая в рот более опытным коллегам.

– Ерунда, наверное, – все-таки стушевался Сашка. – Не у всех совпадает.

– Рассказывай, – Костя сел за свой стол и уставился на стажера. – Ну?

– Разбирал их звонки и банковские трансакции, – Сашка кивнул на ворох бумаг. Они были объединены разноцветными скрепками по отдельным делам, но сложенные вместе все равно превращались в неряшливую кипу. – И у троих из шести есть оплата в одном и том же магазине.

Костя с трудом удержал спокойное выражение лица, но плечи его опустились. Да уж, это точно не улика! Район-то один, чего тут странного, что они бывали в одном магазине?

– Это магазин комиксов, – не замечая его разочарования и приободренный молчанием, продолжил Сашка. – Не самое популярное место. Да я и подумал про наших двоих, ну и вот.

Нашими двоими Сашка как раз называл Летину и Снежинку. Остальных они забрали по косвенным уликам и синякам на плечах, а эти достались Косте с самого начала.

– Что «ну и вот»? – не понял Костя.

Во теперь Сашка взглянул на него с недоумением.

– Ядовитый плющ и паук, – медленно произнес он. – Никаких мыслей не вызывает?

Костя чувствовал, что здесь должен быть какой-то намек, но ухватить его не мог. Поэтому развел руками, лишь вызывая в памяти изрезанную спину снежинки.

Сашка не ошибся ли, правда лучей было восемь? Отличная память на детали не подвела. По всему выходило, что да.

– Укус паука – это удары шилом, и рисунок на спине – это Человек-Паук. Фильм ты видел ведь? – Сашка не насмехался, напротив, выглядел смущенным.

– Смотрел, – Костя наморщил лоб и попытался блеснуть знаниями. – А разве там паук не на груди был?

Теперь была очередь Сашки пожать плечами.

– Ядовитый Плющ – героиня комиксов, рыжеволосая девушка, обычно очень незначительно одетая, – и стажер едва заметно заалелся ушами.

А Костя вспомнил разговор с Лидой.

«Еще, Константин Алексеевич, фокус в том, что сексуального насилия не было, но белье это не Летиной и надето было на нее после смерти, каково тебе такое?» – спросила Лида, когда они прошли в ее кабинет из морга.

«Уверена? В отчете есть?» – спросил тогда Костя.

Лида покачала головой.

«Догадки – это не моя работа, а твоя, – как всегда повторила она. – Но ты мужчина и можешь не понять, что означает то, что в кустах было найдено другое белье и на бежевом бюстгальтере стоит 80D, а на зеленом кружевном – 85Е. Тебе скажут, что это схожие размеры и разница лишь в поясе, и ты забудешь о цифрах. Но послушай меня, это совершенно неподходящий ей размер, купленный на глазок. И, раз ты не рассматриваешь вариант, что его подарил ухажер, то это зацепка».

До того дня Костя понятия не имел, в чем зацепка. Но теперь, когда Сашка рассказал про Ядовитый Плющ, все вставало на свои места.

– Бери фотографии всех жертв и дуй в тот магазинчик, – произнес он. – Пусть продавец посмотрит, его покупатели это или… Стой!

– Я стою, – уверил его Сашка.

– Нельзя сразу в магазин, вдруг убийца еще там. – Костя вскочил и нервно заходил рядом со столом. – Если твоя догадка верна, то он находит жертвы именно среди покупателей. Давай ты к родственникам и узнавай у всех про комиксы, особенно у тех, кто не отметился в банковских трансакциях. А я посмотрю этот магазин.

Костя просто всем нутром чувствовал, что Сашка прав и у каждой из жертв дома найдутся комиксы. А значит, пусть и стажер получит несколько минут своей славы, когда в полной мере осознает свою правоту во время обхода по адресам. И в то же время окажется подальше от того места, где все начиналось, и, возможно, от психопата.

Слишком богатое для следователя воображение нарисовало уже этот магазинчик темным полуподвальным помещением с грудами комиксов, среди которых нетрудно затеряться маньяку. Может, он прямо сейчас окажется там! И Косте главное не выдать себя и свой интерес.

Он переоделся в обычную одежду, служебную куртку брать не стал, решил пройтись вовсе без нее, благо до нужного адреса от отдела можно было доехать на общественном транспорте. Так он и сделал, уже через сорок минут открывая дверь, вывеска над которой гласила, что это «Лавка комиксов». Лавка. Что ж.

Звякнул колокольчик над дверью, но Костя не обратил на него никакого внимания. Он огляделся. Магазин занимал большое пространство, отчего немногочисленные покупатели выглядели одинокими среди островков столов и полок с яркими обложками. Было светло и очень чисто. И слишком ярко. Неужели это всё комиксы? Костя потянулся к ближайшему журналу. Это ничуть не походило на комикс, разве что очень детский.

Вдалеке маячил надувной Человек-Паук, и Костя, поставив первый комикс на место, поспешил туда. Заодно убедился, что на спине паука и впрямь была красная «снежинка». Впрочем, паук и паук.

– Вам помочь? – Костя вздрогнул: так неожиданно подобрался к нему продавец. Довольно высокий и крепкий, с приветливой улыбкой и неприятными колючими глазами – Костя сразу заподозрил его. Только мотивация же, мотивация! Мотивации убивать своих клиентов у продавца не было.

– Да, пожалуйста, – тем не менее улыбнулся он в ответ.

Полковник Ферзев говорил: «Не пытайтесь корчить из себя кого-то умнее, чем вы есть, мальчики и девочки. Куда эффектнее казаться дураком. Дурака не подозревают и дураку всегда помогут. А в случае опасности просто вспоминайте, что вы не дураки, и будет вам пара минут форы».

Вот и Костя развел руками.

– Я совсем не разбираюсь в комиксах, – признался он. – Надо в подарок другу. Знаю, что ему нравится Человек-Паук и Ядовитый Плющ… И этот… У которого грудь пробита.

Последнего он добавил наудачу. Этот труп, которому словно пробила грудную клетку копытом лошадь, тоже был среди тех, кто оплачивал в лавке комиксов картой.

– Грудь пробита? – машинально переспросил продавец, и Костя затосковал. Неужели он прямо так сразу спалился? Но все-таки показал на себе круглую дырку чуть сбоку от сердца, и лицо его собеседника посветлело. – Железный Человек?

– Точно! – всерьез обрадовался Костя. Он ведь тоже смотрел один из фильмов с этим героем, но не сопоставил с повреждением на теле жертвы.

Вот что значит специалист!

– А каких номеров у вашего друга нет, вы знаете? – продавец резко растерял весь запал. – Я не смогу вам помочь, если вы не знаете это наверняка. И непонятно, он больше любит ДиСи или Марвел, а то у вас тут и Ядовитый Плющ, и Железный Человек…

Костя слушал его вполуха, скользя взглядом по полочкам и в то же время краем глаза оглядывал продавца. Высокий, да. На вид совсем не слабый. Руки…

– А вот это о чем? – прервал Костя попытку продавца выложить ему все причины, почему комикс нельзя брать какой попало. На обложке был мужчина в очках с одной красной линией через очки вместо двух линз. Это походило на то, что он видел в деле.

– Это про мутантов, – Костя почувствовал, что продавец занервничал. – Совершенно другая история.

Хотелось спросить, бьется ли кто-то из этих супергероев током, но это отдавало ребячеством и могло навести на него подозрения. Этого Костя не хотел.

Полковник Ферзев говорил: «Спешка нужна при ловле блох, мальчики и девочки, торопиться при работе с подозреваемым никак нельзя. Если он будет знать, что вы идете по следу, то станет осторожнее».

– Я пока сам тогда посмотрю, – благожелательно улыбнулся Костя продавцу, отчего тот скривился и отошел.

Костя огляделся. Немногочисленные посетители перебирали запаянные в пластик журналы или с головой уходили в коробки с выглядевшими уже зачитанными комиксами. Но никто ни на кого не смотрел. Костя нахмурился. Он видел пару раз рекламу каких-то сборищ этих любителей комиксов, и там они были очень радостные, ярко одетые и все друг с другом общались. Или… Он огляделся еще раз. Такое может быть, если сообщество знает, что среди них убийца. Может ли такое быть? Местечко не выглядит совсем уж закрытым, но что-то в воздухе витало. Мужчина с короткой козлиной бородкой и залысинами стискивал журнал так, словно тот ему был должен денег, парочка в углу не смотрела друг на друга, так яростно вороша комиксы в ящике, словно за какой-то особенный могли и вцепиться в горло. Только стайка школьников выглядела нормально, но они вскоре выбрали пару журналов и прошли на кассу.

Костя подошел к мужчине, тот выглядел солидно для магазина комиксов, с ним явно можно было попытаться завести разговор.

– Кхм, – кашлянул он и искоса глянул на журнал в руках мужчины. – Любите про людей Ха?

– Нет, – мрачно ответил тот. – Про людей Икс не люблю. Вообще никакие не люблю.

Костя опешил. Это было словно в стейк-хаусе встретить вегетарианца.

– А заче… – начал он, но вынужденный сосед его прервал.

– Хочу понять, чем они нравятся другим, – буркнул он и уставился на обложку, всем видом давая понять, что разговор продолжать не будет. Такой же мрачный, как продавец, уж на дежурную улыбку того Костя не повелся.

Костя снова посмотрел на продавца. Тот выбивал чек с таким лицом, словно ненавидел и этот магазин комиксов, и подростков, которые мешали ему разглядывать посетителей.

Воспользовавшись тем, что продавец перестал сверлить его взглядом, Костя попятился, чтобы обойти стенд и оттуда снова осмотреть помещение. Ну и натолкнулся на нее.

– Ой! – пискнула девушка и потерла локоть.

– Простите, – Костя снова широко улыбнулся. – Я тут первый раз, глаза разбежались… Обычно я не такой неловкий.

Девушка наморщила носик с крошечными золотистыми веснушками, но руку тереть перестала.

– Я вижу, – ответила она. – Вы то у «Гравити Фолс» стояли, потом к Марвел метнулись, а меня у ДиСи чуть не сбили.

Полковник Ферзев говорил: «Всегда придерживайтесь своей легенды, мальчики и девочки. Это важно, чтобы не запутаться самому и не усложнить следствие». Но сейчас, глядя в серо-зеленые глаза, Костя нарушил это правило и произнес:

– Мне нравится одна девушка… Она любит комиксы. А я ничего о них не знаю.

Ему показалось, или взгляд девушки чуть потускнел? Главное, не превратить все в банальный флирт!

И Костя продолжил:

– Я даже про любителей комиксов ничего не понимаю. Мне казалось, они должны быть более общительными, а тут… Вроде и светло, но как в склепе!

Он оглянулся и убедился, что парочка, каждый со своей охапкой комиксов, уже пробирается к продавцу, а значит, он снова будет занят. Тот же, с бородкой, стоял также с комиксом в руках, но уже у другого стеллажа. Костя поймал его взгляд и поежился. Неприятный тип!

Из кармана раздалась трель. Извинившись, Костя достал телефон. Писал Сашка. «Снаружи какой-то громила заглядывает в окна и прячется, наблюдаю». Костя отослал большой палец и снова уставился на девушку.

– Это частое заблуждение. – Девушка снова улыбнулась как ни в чем не бывало, продолжая прерванный разговор, и потянулась за комиксом с того стеллажа, у которого они стояли. – Многие любители комиксов интроверты и даже социофобы. Не все, конечно. Но общаться вне конвентов их так просто не заставишь.

– А вас?.. – поспешил упрочить свое положение Костя.

– Катя, – правильно поняла паузу девушка. – Я сейчас не тороплюсь, могу помочь выбрать. Какие комиксы любит ваша девушка?

И Костя не удержался. Кинул быстрый взгляд на журнал в руках Кати.

– Про Бэтмена.

Полковник Ферзев говорил: «Никогда, мальчики и девочки, запомните это строго-настрого. Никогда не смешивайте работу и отношения. С коллегами или с подозреваемыми, со свидетелями и жертвами. Ни с кем. Это очень важно для успешной работы».

А Катя улыбнулась так хорошо, что Костя поплыл, и произнесла:

– Тогда уж про Джокера.

На тот момент казалось, что небольшая поблажка себе даст преимущество для слежки. Костя мог спокойно приходить в магазинчик и встречаться тут с Катей. Слушать про разные комиксы, начать разбираться про ДиСи и Марвел и под ее ласкающее слух щебетание наблюдать за продавцом, которого, как сказала та же Катя, звали Виталиком. Ему было тридцать, он жил с мамой, и лавка была его единственной отдушиной. Как пошутил Сашка, «этого уже достаточно, чтобы начать убивать».

И в то же самое время Саша снаружи следил за типом, что наблюдал за лавкой. Общими усилиями – и Катя вовсе не отвлекала – Костя и Сашка установили, что следит этот громила за часто бывающими тут подростками. Судя по фотографиям, сделанным Сашкой, он был шире и выше и Виталика, да и всех посетителей лавки. Долго так продолжаться не могло, так что Костя не удивился звонку Саши, едва ребята в очередной раз покинули магазин.

– Он пошел за одним из мальчиков, остановились, разговаривают, – отрывисто произнес Сашка и добавил: – Не успеем.

Костя знал, что тот имел в виду. Вызвать группу захвата. И, пусть это было не по правилам, ребенок был важнее. Они думали одинаково с Сашкой. Огромный бородатый тип и впрямь уже держал парня за плечо и что-то негромко втолковывал, когда следователи бросились на него. Сашка неожиданно ловко заломил подозреваемому руку, отчего тот едва не ткнулся носом в асфальт. А мальчишка быстро достал телефон и принялся это снимать.

– Вас, наверное, за педофила приняли, дядя Дима, – хихикнул мальчик и добавил уже серьезно: – Это папа моего одноклассника так-то.

В общем, разобрались.

– У Сеньки моего день рождения скоро, сюрприз сделать хочу, вот и прошу его друзей помочь, – пояснил «дядя Дима» и неожиданно пожал руку сначала Косте, а потом и Сашке. – Спасибо вам. Бдительность превыше всего. А ты, Витек, запись сотри, а то никаких вам аттракционов не будет!

– Ложный след, – вздохнул Сашка, когда они остались одни. Костя кивнул. Он все равно больше думал на продавца.

На первый взгляд все было просто. Костя видел, конечно, что продавец избегает сам брать комиксы в руки, и покупатели обычно сами «пиликали» выбранными журналами, пронося их над сканером. И это тоже было подозрительно. Отпечатки снять было необходимо как можно скорее, все-таки пару смазанных им удалось получить с рюкзака Летиной. Но Костя медлил. Едва он закроет дело, как Катя… Нет, они не перестанут видеться, конечно, нет! Но пока они почти каждый день встречались только в лавке.

И только сообщение о том, что лавка будет закрыта на санитарный день в конце месяца, заставило его действовать. Продавец закроет лавку, и как знать, для чего ему санитарный день на самом деле?

Полковник Ферзев говорил: «Самые простые решения порой самые правильные, мальчики и девочки. Намудрить вы всегда успеете».

Этим Костя и руководствовался. Попрощавшись с торопящейся домой Катей, он решительно подошел с выбранным журналом к стоящему за кассой Виталику.

За спиной звякнул колокольчик – кто-то вышел или вошел, но Костя не обернулся, чтобы не сбить настрой.

– Вот! – Он толкнул комикс прямо в руки Виталика, и тот был вынужден взять в руки. – Есть еще такой?

Виталик нахмурился, но журнал держал крепко, а потом вернул Косте.

– Нет, но это не редкий номер, можно заказать еще один, – нехотя ответил он.

– Я пока один возьму. – Костю просто распирало от восторга.

Он с трудом удержался, чтобы прямо тут не сунуть журнал в пакет. Сделал это на улице и первым делом отнес его в лабораторию. С пометкой «срочно», иначе Федотов мог провозиться до конца недели. И только после этого вернулся в отдел, чтобы посмотреть, как работает стажер.

Стажера нигде не было видно.

– Где Сашка? – спросил он у Ольги. Та пожала плечами.

– Вроде на твой служебный звонили, вот он и поехал.

У Кости стало холодно в животе. Как? Почему? Звонить именно ему кто-то из участковых мог только в одном случае – если найденное тело по внешним признакам относится к уже заведенному делу.

Он набрал стажера.

– Кость… – Голос стажера был мертвым и в то же время словно плачущим. И Костя даже не заметил, что старающийся всегда звать его по имени-отчеству стажер нарушает установленную им самим субординацию. – Тут… Рядом с Тополиной, пятнадцать.

Адрес он буквально выдохнул и больше ничего не говорил. Но Костя и так понял больше, чем нужно. Это было в квартале от лавки комиксов, а еще там всегда сокращала дорогу до дома Катя. Костя был бы рад не думать об этом, но он будто знал, что не ошибается.

Издалека он видел кудрявую голову маячившего рядом с телом Сашки да участкового – и впрямь старого знакомого. Костя перешел на быстрый шаг, но не побежал.

Ведь полковник Ферзев говорил: «У следователя голова должна быть холодная, мальчики и девочки. А бег любую голову разгорячит. Любите бегать, так вам в других отделах рады будут, да еще на ежегодных соревнованиях».

Торопиться было уже некуда. Вблизи Костя разглядел и склонившегося над телом Федотова, и само тело, которое, как и у Летиной, лежало ничком. Костя знал, что увидит, когда криминалист наконец перевернет тело, но все равно вздрогнул. Неряшливо и густо накрашенные губы Кати, те самые, которых он так и не решился коснуться, были разрезаны до середины щек.

Полковник Ферзев говорил: «Когда вы на службе, держите эмоции при себе, мальчики и девочки. Как бы ни хотелось кричать и плакать, а такое может случиться с каждым из вас, нужно держаться».

Костя держался изо всех сил. Ему казалось, что он справляется, когда Сашка зачем-то подхватил его под руку, а равнодушный ко всему и молчаливый «в поле» Федотов произнес: «Повреждения на лице после смерти нанесены. Смерть наступила мгновенно».

Костя хотел было сказать, что криминалист не судмедэксперт, чтобы определить причину смерти, но не мог. Он ничего не мог ни в этот день, ни два дня, на которые его отправили в добровольно-принудительный отпуск, а потом были выходные и понедельник.

В понедельник он без особого интереса убедился, что отпечатки Виталика не совпадают с оставленными на рюкзаке Летиной.

– Не продавец, – уныло высказался осунувшийся Сашка. – Ложный след.

– Ложный, – повторил Костя. Он чувствовал себя, как робот. Не только от спрятанных глубоко чувств, но и от того, что все выходные потратил, вспоминая, кто был в зале в тот день и кто вышел, когда звякнули колокольчики. Он не мог ошибиться. И пусть подозреваемый ходил в лавку очень часто и почти никогда ничего не покупал – Костя даже с трудом мог вспомнить такое, но он каждый раз с силой стискивал журналы, и Костя навскидку мог вспомнить три или четыре из тех, что он держал.

Ему повезло. Сашка – сам Костя не сумел заставить себя зайти в лавку – притащил эти журналы и на двух из четырех экземпляров нашлись отпечатки, которые совпали с имеющимися у них. А потом уже просто – и вскоре Костя знал, кто убийца. Холодцов Георгий Олегович, 75 года рождения. Он решил продолжить слежку. Взять с поличным, чтобы тварь не отвертелась из-за недостаточных улик.

– Если улик будет достаточно, его посадят? – спрашивал Сашка то и дело, словно не знал сам, а может, просто пытаясь растормошить. Костя был ему благодарен.

– Обязательно посадят, должны посадить, – отвечал он на это.

Полковник Ферзев говорил: «Убийца, мальчики и девочки, даже не маньяк, обладает здоровой паранойей. И нужно очень тщательно следить не за ним, а за тем, чтобы он вас не заметил».

Костя вспомнил это, когда услышал шаги. Он обернулся, но поздно. Удар прошел вскользь, но был такой силы, что свет рассыпался на отдельные яркие пятна и померк.

– …Так что вы любите, Константин Алексеевич? – повторил Холодцов, не сводя немигающего взгляда с Кости. Его мерзкая козлиная бородка тряслась при каждом слове.

– При чем тут комиксы? – Костя решил потянуть время, но зря. По лицу Холодцова прошла судорога, а пальцы на плечах Кости сжались сильнее. Точно будут синяки.

– Я не люблю комиксы, – рявкнул Холодцов. – Читать надо книги, а не эту муть. Она развращает людей.

Костя потряс головой.

– Вы из-за этого убиваете? – не выдержал он.

– Я пытался уничтожать сами комиксы, но это не приносило успокоения. – Холодцов достал нож. Тот самый. Не сброшенный. – А вот делать героев комиксов мертвыми… Это успокаивает. Ненадолго.

– Вы убиваете не рисованных героев, а реальных людей. – Костю затрясло, и он не удержался. А Холодцов тотчас закрылся, как в раковине.

– Что! Вы! Любите! – выплюнул он.

– Про Бэтмена, – Костя даже не сомневался. Они держали тот журнал вдвоем. Он и Катя. Кате нравилось читать про Джокера, а Косте нравилась Катя.

Холодцов прикрыл глаза и зашевелил губами. Костя примерился ударить его лбом, но сидя не дотягивался до челюсти или носа, а подняться даже рывком мешала сильная хватка на плечах. В этот момент раздались торопливые шаги и срывающийся голос Сашки:

– Подними руки!

Холодцов чуть поморщился, словно его просто сбили с мысли, но даже не повернулся, а Сашка… Сашка выстрелил.

Не в ногу, как их учили. Костя едва успел подставить плечо – руки его были по-прежнему связаны, – чтобы тело не рухнуло на него. Еще живое.

Выстрел.

– Сашка, ты чего, его же теперь не откачают! – крикнул Костя, неловко склоняясь над осевшим телом. Он по инерции крикнул это, все поняв чуть раньше. И, встретившись с яростными глазами стажера, лишь качнул головой. Сашка не собирался оставлять в живых их первого маньяка. Как он повторял «его посадят?». Костя думал, что он ищет поддержки, но Сашка искал другой выход.

– Он вооружен, я боялся попасть в тебя, поэтому стрелял в корпус, – отбарабанил он и добавил уже совсем другим голосом: – Я боялся не успеть.

Он подошел и вытащил свой нож, разрезал им веревки на запястьях Кости и отошел в сторону, даже не глядя на тело Холодцова. Когда же Костя поднялся с табурета и начал растирать запястья, Сашка постарался поймать его взгляд.

– Он собирался убить тебя, – произнес он.

– Собирался, – согласился Костя. – Я в отчете это укажу.

Сашка просиял.

– Теперь больше никого не убьет, – тихо произнес он себе под нос. – Одной тварью меньше.

Полковник Ферзев говорил: «Вам только кажется, что убивать сложно. Убивать легче легкого, как только вы для себя решаете, зачем вам это нужно. И оттого, мальчики и девочки, так сложно остановиться. Помнить, чем отличаемся мы и преступники. Как только мы решаем, что закон можно немного и подвинуть, для справедливости разумеется, только ради нее! Так мы и становимся по ту сторону пропасти и по ту сторону закона».

Костя продолжал тереть запястья, пока Сашка вызывал скорую и передавал точные координаты для группы захвата. Уже не нужной группы захвата.

– Саш, все спросить хотел, ты что-то Ферзеву сдавал? – голос звучал на редкость спокойно для человека, который только что был на пороге смерти, и Костя мысленно поставил себе плюсик. А потом минус, потому что доводить до порога смерти не нужно было. Он же не романтик какой, чтобы рисковать понапрасну! Впрочем, это ему все еще выскажут. Сейчас важнее было поговорить с Сашкой. Ему тоже еще всыплют по первое число, а потом посмотрят список жертв, повреждения Кости, да и выпишут премию. А то и к награде представят. И навредят куда больше.

– Нет, – вопросу Сашка не удивился. Его потихоньку начало отпускать. Руки ходили ходуном, веко дергало тиком. Не до аналитики. Вовремя Костя с ним говорить начал. – Ферзев – легенда, конечно, но курс больше не ведет и учеников брать перестал.

– Это для других так, – Костя мотнул головой. – Тебя возьмет, я с ним поговорю. Пойдешь?

Круглое лицо Сашки снова словно засветилось, и Косте стало стыдно. Как он относился к стажеру? Как к стажеру, разумеется. Их учишь, а они потом дальше уходят, в другом месте и с другими напарниками работают. Или в бумагу зарываются, не вытащишь.

– Пойду! – прошептал Сашка. Его едва заметно затрясло. Начался отходняк. Нет, ему определенно нужен правильный человек рядом. И сам Костя боялся, что не сумеет стать таким человеком. Но пока у него есть время, ведь у них еще оставался Ферзев.

Полковник Ферзев говорил: «Помните, мальчики и девочки, мы с вами – закон. И просто так полковник Ферзев работу не бросит. Помирать будет, в больнице лежать будет, а работу не бросит. И вас не бросит, мальчики и девочки».

Читатило
Александр Щеголев

#людоед_ест_детей

#рецепты_из_детской_сказки

#чей_ребенок_следующий

Убить взрослого я, наверное, не смогу. Особенно если тот понимает, что сейчас произойдет. В понимании все дело. Ужас, который испытывает перед смертью разумное существо, поистине вселенского размера. Легко представить себя на месте этого несчастного.

Вернее, совершенно невозможно представить.

Дети – другое дело…

* * *

Снимаю парик, бороду и прочий маскарад. Всегда гримируюсь перед реконструкцией. Лицо у меня стандартное, правильной формы, без примет; волосы ношу короткие. Надеваю резиновые перчатки.

Мальчишки, увидев такое преображение, впадают в ступор. А через миг один вытаскивает пластмассовый пистолет. Ну и детки нынче… Отнимаю игрушку.

– Откуда оружие?

– Папа дал.

Дурак ты, папа. Еще и потому, наверное, твой отпрыск пошел с посторонним, что из-за этого твоего пистолета чувствовал ложную защищенность.

Второй пацан ничего не предпринимает: он просто напуган. Он молча плачет.

– Вы кто? – с вызовом спрашивает первый.

– Меня зовут Тараканище.

– Как это?

– Прозвали в детстве.

– А это не про вас случайно? «Вдруг из подворотни страшный великан, рыжий и усатый Та-ра-кан!»

Я смеюсь:

– Молодец, правильные книжки читаешь. Там еще замечательные строчки есть: «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю».

Второй, прерывисто всхлипнув, шепчет себе в нос:

– Взял и клюнул Таракана, вот и нету великана…

Мечтает о чудесном спасении?

Я посмеиваюсь, следя за этими двоими. И когда первый вдруг бросается в комнату – к окну, – я хватаю обоих за шкирки. Они лягаются и пытаются заорать; нет уж! Стукаю их друг о друга головами. Игры закончились. Крик длится всего долю секунды. Тела превращаются в мешки…

Как зовут их самих, я не спрашиваю, и так знаю. Димка и Олег. Димка – который посмелее. Учатся во втором классе, живут в соседних домах, дружат, утром встречаются и идут вместе в школу. Фамилии я тоже знаю… Вообще знаю о них почти все, в том числе имена одноклассников и родителей, и главное – имя-отчество учительницы, ведущей класс.

Не собрав информации по максимуму, немыслимо приступать к реконструкции. В пятницу, когда пацаны остались после школы погонять мяч, у Олега в ранце моими стараниями завелся электронный «клоп», так что сегодня, в понедельник, сведений у меня достаточно.

Занятия начинаются в девять. Без пятнадцати, как обычно, моя парочка направилась в школу. Один держал другого за ранец и как бы рулил, урча вместо мотора – импровизированный такой автомобиль. Трогательная картинка… Встретились мы у дома, где была подготовлена квартира. На мне была домашняя одежда и тапочки, чтоб никаких сомнений – живу тут. Окликнутые по именам и фамилиям, они остановились. Говорю, что Татьяна Максимовна, их учительница, подвернула ногу, ходить не может, а тут как раз ее любимые ученики мимо окна идут. Говорю, нужно срочно отнести в учительскую классный журнал, иначе у нее будут неприятности, так что заскочим к ней домой, это здесь, на первом этаже… Всегда выбираю первый, в крайнем случае второй. Чем меньше времени проведем на лестнице, тем меньше вероятность кого-нибудь встретить. Дверные «глазки», не исключая нашей квартиры, залеплены жвачкой – типа, шпана баловалась. Видеокамеру с лестничной площадки заберу, когда уйду…

Они не знали, где живет Татьяна Максимовна, откуда бы? Вопрос, почему им просто не вынесли журнал, в голову мальчишкам не пришел (у меня был ответ); не стали они и звонить родителям, прежде чем зайти в подъезд (на этот случай работала глушилка). Все произошло быстро и непринужденно.

Пока они в отключке, раздеваю догола и связываю. Мычат и стонут – сознание к ним возвращается.

– Вы нас съедите? – догадывается Димка.

– С чего ты взял?

– В школе рассказывали.

– Сказочники у вас в школе, не то что было у меня.

– Полицай два раза приходил…

Понятно, в школах обо мне предупредили. Куда чиновным ловцам было деваться? Провели повальные инструктажи. Обычно параноики в высоких креслах избегают огласки. Прикрывая тайной следствия страх ответственности, они скорее допустят несколько новых трупов, чем признают существование серийного маньяка, но с какого-то момента держать правду взаперти стало невозможно.

Мне приходится учитывать эти обстоятельства.

А они не учитывают, насколько хорошо я умею вызывать доверие у детей.

Хватит болтовни! Заклеиваю пленникам рты.

– Вас обманули, я деток не кушаю, – говорю, готовя шприцы. – Но рецептом, раз уж вы спросили, поделюсь. Омлет готовится из взбитых мальчиков. Сначала ощиплю вас, вымою в пиве, залью яичной массой, только потом буду взбивать. Обваляю в муке с табаком, ну и… Зажарю, конечно.

Они таращат глаза.

– Честно предупреждаю: это больно. Так что предлагаю укольчик. Ничего не почувствуете.

В шприцах – морфин. Однако мальчики не понимают хорошего отношения, бьются на полу, не дают сделать инъекцию, вынуждая снова ударить, отправив одного в нокаут. Сопротивление сломлено. «Пчелка укусила», – шучу, вгоняя иглу в вену. Все, дурман растекается по жилам строптивцев, превращая последние минуты их жизни в странный сон.

Пока препарат не подействовал, заглядываю во вторую, маленькую комнату. Там лежит хозяин квартиры, спеленатый, как мумия. Живой, разумеется. Я не полоумный убийца, истребляющий каждого встречного, я – другое. Судя по запаху, мужик не вытерпел и нагадил под себя. Так… С этой стороны ждать сюрпризов не приходится, а значит, можно не отвлекаться от главного.

Выбор места, кстати, не всегда сопряжен со сложностями и насилием, вариантов много. Как много и способов заманить ребенка. Но это детали, это легко нарабатывается. Если честно, больше всего мне нравится удивлять людей в их собственных жилищах, как оно было в первый раз, в самый-самый первый – я про настоящую реконструкцию, подросток в костре не считается…

Можно начинать.

Ощипываю тушки, освобождая их от волос и ногтей. Обливаю пивом. Раскалываю над каждым по десятку яиц. Приступаю ко взбиванию. Рабочей поверхностью служит столешница, разложенная на кафеле в коридорчике, под нее подложен войлок в два слоя, чтоб не так было слышно. Действую тяжелым стальным пестом, чем-то похожим на гантелину. Сначала обрабатываю Димку, потом Олега: под моей «гантелиной» они и умирают. Сыплю муку с табаком: серая пыль смешивается с кровью…

Второклассники – удобный полуфабрикат.

Вечная проблема: членить тела или нет? В рецептах прямо об этом не сказано, но как можно приготовить хоть что-то, например, из свиньи, не разрезав ее? Как обычно в таких случаях, я решаю, что Мастер промолчал в силу очевидности, и вынимаю пилу из чехла…

* * *

– Я пришел тебя предупредить, дурак, – прошептал Боб, оглянувшись на раскрытую дверь комнаты. – Не догоняешь?

– Почему не догоняю? – сказал Санька. – Не пускать ребенка одного на улицу, забирать из школы, и все такое. Мы с женой и без твоих подсказок давно живем в режиме ЧС. Просто гнида эта тыкает вас, писак-дармоедов, носом в стол: не пиши, не пиши, не пиши. Вот ты и бесишься.

– Да не бешусь я… Уже. Отбесился. Боюсь я, Санек. Это ведь что-то запредельное, по ту сторону обычного зверства или безумия.

– А что менты?

– Работают менты, что ж еще. Только, по моим наблюдениям, продвижения ноль. Тс-с, это большой секрет…

Боб, он же Борька, Санин сосед по лестнице и давний приятель, был журналистом, хоть и считал себя писателем. Но если писательские амбиции заметно превосходили его творческие возможности, то журналист он был хороший: с надежными связями и борзым пером. Интересовался, в основном, криминальными темами. Сегодня ему удалось попасть на место последней вылазки серийника, нагнавшего панику на миллионный город, вот и прибежал делиться новостями. Сильно был впечатлен, оттого пафос и драматизм.

– Вы, щелкоперы, с вашими фантазиями когда-нибудь всерьез доиграетесь, – заговорил Санька. – Достоевского, видите ли, в школе изучаем. А чему он учит? Тому, как носить под курткой топор в веревочной петле, как это просто, эффективно и, главное, круто. И романтически настроенные дебилы с восторгом выполняют его инструкции, сколько уже случаев было в истории. Да что – классика! Взять этого, как его… Фантаста популярного… Лакуненко?

– Лукавинка, – подсказал Боб. – Сергей Лукавинка.

– Извини, фантастику с некоторых пор не читаю… Что делает ваш Лукавинка? Красиво так, смачно показывает, что убивать детей – норма и что когда дети убивают – тоже норма. Какого результата ждать от такого «чтения», учитывая, что читают его книги как раз те самые дети?

– Притягиваешь примеры за уши. Нашел, блин, врагов.

– Не нравятся эти, приведу десяток других. Дело-то не в фамилиях, а в том, что безобидные с виду книжонки ломают чьи-то жизни и что есть люди, для которых каждое напечатанное слово – святыня. Таким читателям и дают потом кличку Читатило, которую они с гордостью носят.

– Читатило – это выверт, отклонение.

– Это, Бобик, образцовый поклонник. Эталон.

– А ты уверен про гордость? Ну, что маньяк свою кличку носит с гордостью? – Борис явно завелся. – Может, он страдает.

Санька оторопел.

– Кто страдает? С дуба рухнул, журналист?

– Я только стараюсь не делать поспешных выводов. Человек, возможно, хочет что-то крикнуть из своего зазеркалья нашему миру, чтобы его услышали и помогли ему.

Санька обреченно махнул рукой:

– Психи. Вы оба. Страдальца нашел…

Друг Борька писал цикл статей как раз по материалам дела. Понятно, что это деформирует мозги самым причудливым образом. Публиковать написанное в полном объеме пока было нельзя, но автор рассчитывал, что в итоге получится книга. Он ставил на эту книгу, мечтая, что она выпрыгнет в бестселлеры. Потому-то не всегда было понятно, на чьей Борька стороне: то ли ужасается выродком, то ли восхищается им, бессознательно следуя читательским ожиданиям.

– Ты сильно преувеличиваешь воздействие литературы на реальность, – подытожил журналист.

– Есть яды, которые очень долго воздействуют. Годами.

– Литература – это яд?

– Да плевать мне на вашу литературу, я за сына беспокоюсь. И за твою дочь, кстати.

В комнату вбежал Севка, неся впереди себя здоровенную модель танка «Абрамс», склеенную из пластмассовых деталей. Только что закончил.

– Вот!

Сыну было десять, и он обожал военную технику. Лучшим подарком для него всегда был конструктор; не считая солдатиков, конечно. С началом учебного года пошел в авиамодельный кружок – сам, без папиного совета.

– Блеск, – сказал Санька. – Т-90 курит на запасном полигоне.

– Т-90 – самая жесть! – оскорбился Севка. – Круче «Абрамса», я читал!

– Жесть? А я думал, тоже сделан из пластмассы. Во всяком случае тот, который у нас на серванте.

– «Я читал…» – задумчиво повторил Боб. – А спросим-ка мы у младого поколения. Севыч, ты как, веришь всему, что написано в книгах?

Мальчик задумался на миг – с комичной серьезностью:

– Когда был маленький, верил.

– А сейчас?

– А сейчас он большой, – ответил Санька и развернул сына к двери. – Иди, маме покажи.

Друзья помолчали.

– Опять он, сука, выставил на стол тарелки, – заговорил Боб все о том же. – Как обычно, две. Кто второй, это понятно. Другое непонятно – почему сам к своим «блюдам» не прикасается.

– Может, не нравится, как приготовлено? – высказал Санька версию. – Не умеет готовить?

С кухни заглянула разгоряченная Тамара:

– Кто тут не умеет готовить? Не слушай его, Боря, это говорит человек, который не то что яйцо, даже пельмени сварить не может.

Санька вскочил и обнял жену:

– Молчи, женщина, твое место на кухне.

* * *

Все когда-то происходит впервые: первая невосполнимая утрата, первое убийство, первая прочитанная книга. И тому подобные события, составляющие суть нашей жизни.

Сознание крепко привязано к этим колышкам.

Вот, например, устраивают старшеклассники двухдневный поход с ночевкой. Я заметно младше всех и попадаю в компанию случайно. Просто соседский парень по прозвищу Кентыч таскает меня повсюду с собой, как собачонку на веревке, а я только «за», потому что собачонка и есть. Кентыч – это из-за отчества Иннокентьевич, однако история не о нем. Один из великовозрастных дебилов, который достает меня в школе, здесь совсем борзеет – на привалах разрешает мне передвигаться только на четвереньках. «Раз ты Тараканище, – ржет, – ну так и бегай от людей!» Тараканище – это уже моя кличка, прилепившаяся аж с детсада. Я бегаю, вернее ползаю, а он бьет меня по спине снятыми сапогами и орет: «Бойся тапка, паразит!». И всем весело. Кентыч за меня не вступается, потому что трус…

Вечером разводят костер и к ночи ужираются вусмерть – буквально все. Спиртного набрали с собой немерено. Расползаются по палаткам, и все бы ничего, если б вскоре не обнаружилась очень специфическая закуска: тот жлоб, который надо мной издевался, упал в догоревший костер, в самые угли, и хорошенько прожарился. Заснул сидючи, вот и упал, а приятели не заметили. Выбраться из костра самостоятельно не смог. Не кричал. Пробил острым сучком шею – может, потому и не кричал… Я, в отличие от старших товарищей, не сплю. Я наблюдаю за интересным процессом. Впервые вижу, как готовится человечина: впитываю необычные ощущения, цвета и запахи…

Откровенно говоря, вонища. Именно тогда и понимаю, как это гнусно – горелое мясо. Вообще, все было не так – вульгарно, грязно, неправильно. Остро не хватало красоты. И решаю я для себя, как Ленин когда-то, что пойду другим путем. Ибо нет ничего важнее, чем строгое следование рецепту.

* * *

– Вы с Санькой по садовому участку в сапогах ходите? – спросил Боб.

– Без сапог, – сказала Тамара.

– Что, у вас так сухо?

– Нет, устаем ноги вытаскивать.

Посмеялись.

Дачные муки – обычное дело в конце октября: снег выпадал и таял, дожди нескончаемые, так что развезло землицу и на дорогах, и в огородах.

Сидели в фойе музыкальной школы, ждали детей.

Севка и Оксанка, дочь Бориса, прибежали с сольфеджио первыми, яростно жестикулируя и хватая друг друга за руки: спорили насчет правильного дирижирования на четыре четверти. Следом – вся группа. Гардероб превратился в сущий дурдом, сотрясаемый беготней и криками:

– Эй, это че́йный портфель?

– Надо говорить не «че́йный», а «кого́шный»!

– Как дела? – спросила Тамара сына, засовывая в мешок сменную обувь.

– Была контрольная по интервалам. Я ни разу не ошибся.

Севка старался быть сдержанным, но гордость так и перла.

– А в школе?

– Раздали дневники. У меня ни одной тройки.

Так-так, сегодня Санька проставлял четвертные оценки. Это значит – грядут каникулы.

– За ведение дневника почему-то «хорошо», – добавил Сева со значением. – Не «отлично».

Санька работал учителем русского и литературы в школе, где учился сын, мало того, был у него классным руководителем, так что неслучайно тот удивлялся оценке «хорошо» за дневник, законно удивлялся.

Оделись, собрались, дошли до машины. Санька недавно подъехал – ждал. Залезли в салон: дети и женщины сзади, мужчины впереди. Авто было – старая «Лада-девятка», которая в умелых руках пока еще не то что бегала, а летала.

– Раскрутил мэтра на интервью, – похвастал Боб, когда поехали.

– Которого?

– Не придуривайся. Того, того самого. Столько лет никто не мог вытащить из скорлупы нашего затворника, а я на днях это сделаю.

– Мечтаешь, наверное, чтобы Читатило приготовил к твоему триумфу праздничный обед? Как он там говорит… «К столу»? Сенсационное интервью подавать со свеженьким репортажем!

– Он говорит «блюдо подано», – проворчал Боб.

Маньяк, и правда, всегда звонил от какого-нибудь метро на полицейский «пост номер один», то бишь по дежурному телефону, и сообщал адрес, куда ехать следственной группе.

Голос был изменен, а звонок обычно начинался с фразы про поданное блюдо, ставшей жутковатым кодом.

– Каковы его планы? – принялся размышлять Боб, оседлав своего конька. – Отработать всю книгу? Действует не по порядку, берет сюжеты вразбивку, усложняя работу сыскарей… И что, скажи на милость, он будет делать, когда рецепты закончатся? Их там много, этих рецептов, но число их конечно. Неужели остановится?

– Он сумасшедший, логика его безумна. Нам, кстати, обязательно это сейчас обсуждать? – Саня кивнул назад, на детей.

Тамара дремала, закрыв глаза. Севка с Оксаной, не слушая взрослые разговоры, обсуждали здания, мимо которых проезжали. С сиденья доносилось: «А что такое “архитектор”?» – «Не что, а кто. Видела старые красивые дома? Их архитекторы строили…»

– Я вообще не понимаю, зачем ты об этом говоришь, – сказал Саня. – В смысле, пишешь. Мозг чешется?

– Труба зовет.

– Мундштук не проглоти, трубач. Не боишься, что психопат обратит на тебя внимание с твоими репортажами и статьями? Уж больно ты активен. Ради чего рискуешь? А главное – кем рискуешь, ты хоть понимаешь?

Боб не ответил: обиженно скрестил руки на груди и молчал до самого дома.

* * *

Забавы маньяка, получившего в прессе прозвище Читатило, и впрямь пробирали. Чего только ни находили в квартирах, где он побывал! Труп, политый вареньем, украшенный цукатами и слониками из марципана. Труп, обмазанный в несколько слоев ванильной глазурью. Отрезанные головы с напиханной в рот всякой всячиной – то это манная каша, то ощипанная тушка синицы. Ванны, заполненные лимонадом или кефиром. А то вдруг в ванной – простая вода, где в компании с утопленником плавают пластмассовые кораблики и уточки, соски-пустышки, елочные игрушки и почему-то радиоуправляемая модель подлодки… Что касается сковородок с кастрюлями, оставляемых извергом на плите, вернее их содержимого… Эту экзотику, ей-богу, лучше не описывать.

И обязательная находка – две тарелки, красиво расставленные на обеденном столе. С положенным туда… Как бы поточнее… Лакомством.

А жертвами были дети. Всегда – только дети. Школьники младших классов или дошкольники.

Вычурность убийств, их неповторяемость сбивала с толку, долгое время не позволяла выстроить хоть какую-то систему. Пока, наконец, кто-то не догадался, что безумец всего лишь реализует сюжеты из книги. И книга эта, как ни странно, оказалась детской. Мало того, автор ее, известнейший писатель, можно сказать мэтр, жил здесь же, был почетным горожанином… Сведения просочились из следственных кабинетов в прессу, тогда-то и возникло первоначальное прозвище маньяка – Читатель, естественным образом превратившись в Читатило…

* * *

Едва припарковались, инициативный Севка сразу взял быка за рога:

– Папа, а почему мне за ведение дневника только «хорошо»?

– Потому что всегда отсутствует подпись родителей, – абсолютно серьезно ответил Санька.

* * *

Как замечено классиком: подставь в обычную поваренную книгу вместо слов «говядина» или «свинина» слово «человек», и получишь идеальный ужастик.

А если подставить слово «ребенок»?

А если людоед – реален и книжные рецепты для него – нормальная практика?

Получим идеальную связь литературы с жизнью, фактически симбиоз.

Я, правда, ни разу не людоед. Бывает, думаю: взять бы и попробовать блюдо, приготовленное мной. Из уважения, что ли, пусть и не хочется. Проделана большая работа, да и ребенка зачем обижать… Где-то писали, что самое вкусное – щеки. Также ценятся уши… Нет, все равно не пробую. Потому что – ну не людоед я, какие бы слухи обо мне ни распускали!

Они назвали меня Читателем. Хотя я не столько читатель, сколько реконструктор написанного. Все в жизни случается впервые: первое убийство, первая книга… Рваная, без обложки – тем и ценна. Массивная глянцевая обложка сорвана, когда книга внезапно превращается в орудие. Страничный блок разваливается, иллюстрированные истории рассыпаются, закрывая мертвое тельце…

Сильные воспоминания.

* * *

– Это книга шуточных рецептов! – горячился Борис. – Ты понимаешь слово «шуточных»? Да невозможно было предвидеть, что кто-то примет их за инструкции!

– Делать из детей обеды – по-твоему, шутка? Я знаю, что для вас, для писателей, допустимо и даже почетно глумиться над всем, над чем нормальные люди плачут, но ТАКИХ шуток я не понимаю и никогда не пойму.

– Ты никаких не понимаешь. Ты человек без чувства юмора.

– А ты смог бы повторить все то же родителям жертв? Глядя им в глаза?.. А лучше – у мэтра спроси, когда будешь брать интервью. Интересно, автор ощущает хоть какую-то вину?

– Спрошу. Хороший вопрос.

– Его «Поваренная книга людоеда», Боб, отвратительна и опасна, с чем согласится любой человек, любящий детей. Я тебе говорю как педагог.

– Любой человек, любящий детей, согласится, что эта книжка развивает ребенка, приучает его к парадоксам. Я про нормальных людей. А нормальный ребенок не усомнится, что перед ним отличный образец юмора, пусть и черноватого, а вернее – абсурдного. Читательское племя, Санек, в целом здоровое…

– И послушное, – закончил Саня. – Как стадо. Стадо племенных читателей.

– Племенной читатель – хорошо сказано, – Боб засмеялся. – Покупаю…

Спор этот длился месяцами, как хроническая болезнь с обострениями, – с тех пор, как Борис взялся освещать в СМИ дикие инсталляции маньяка.

Сидели в машине, поглядывая на детскую площадку. Сказочный городок, построенный там, почти пустовал, детей было немного. Сева уже расставил на скамейке солдатиков, которых вечно таскал в карманах и в которых играл при любом удобном случае; он увлеченно двигал раскрашенные фигурки и что-то объяснял Оксанке, сидевшей тут же.

– Почтенный автор, гуру детской литературы, навязывает нам сомнительную мысль, что сделать из человека стейк так же естественно, как из свиньи. Это нормально? – стоял на своем Саня. – По его словам, у того, кто кушает маленьких мальчиков и девочек, великолепный вкус. А людоед, если себя уважает, должен выбирать отличников и спортсменов, не говоря уже о юных талантах. Все это – многотысячными, даже миллионными тиражами.

– Не там ищешь виноватого, Санек. Виноват не «гуру», который просто прикалывается и, повторюсь, развивает в детишках ироничный взгляд на мир.

– Сеет добро?

– А что ж еще?

– Цитирую близко к тексту. Противную недотрогу отжать до хруста в суставах, поместить в сеточку и повесить над горячим противнем сушиться. Надутого победителя олимпиады проткнуть шомполом, выпуская благородные газы. Мальчика-ботаника, нарезанного прозрачными ломтиками, сервировать очками, скрипкой и включенным планшетом. Дырявую голову фаршировать куриными мозгами… Это – прикольно?

– Да! – сказал Боб с вызовом. – Прикольно!

– Особенно как представишь себе дырявую голову ребенка… В теории все здорово, книжка полезная, автор – изысканный остряк. А на практике душегуб каждую фразу понимает буквально. Пошутил писатель, мол, надо снять с драчуна три шкуры… Ты помнишь, ЧТО нашли в июне?

– Ну нельзя же сравнивать! Ты так говоришь, как будто между автором книги и маньяком существует связь.

Санька в сердцах ударил руками по рулю:

– Именно связь! Ты, Бобер, никак не врубаешься. Человек, придумавший все, что я сейчас цитировал, не мог не проделывать это сам. Все, что с таким смаком описал. Для начала – у себя в больных фантазиях, а потом, глядишь… А чего? По приколу… Вот мне кажется – мог, вполне мог. Здоровому человеку, например, не вообразить то, что он предложил делать с сорвиголовами. Так что нечего было удивляться, когда возник адепт-единомышленник.

– Ты шутишь? – осторожно спросил Боб.

Санька отвернулся.

* * *

Оксана и Юля.

Вернее сказать, Оксана или Юля…

Красавицы, умницы. Грациозные, как лебедушки. Ленивые, капризные, сумасбродные и много чего еще. Такие похожие и такие неповторимые… С какой из них начать? Кто истинная принцесса?

Одна – перед моими глазами, играет на детской площадке. Вторая где-то далеко, может с мамой, может с гувернанткой… В любом случае не с дедом. Дед у Юли – культовый детский писатель, слишком высоко летает, чтобы заниматься собственно детьми…

Которую выбрать?

Обеих держат взаперти, над обеими трясутся, ни на минуту не оставляя без присмотра, так что сложности, возникающие с обеими, одинаковы…

И до чего же они, эти девочки, напоминают мне ту – первую!

Первая… Помню, как сейчас. В очередной раз я зависаю на скамейке возле бывшей своей школы; люблю здесь сидеть, вновь и вновь испытывая ненависть и омерзение. Она САМА подошла, САМА села рядом. Первоклассница. Тот возраст, когда правило «Не разговаривай с незнакомцами» еще воспринимается как родительская блажь. Ей не нравилось на продленке: группа была смешанная, состояла из учеников разных классов, четвероклассники издевались над первоклашками – обычное дело. Вот и сбежала. Я привожу ее к ней же домой. Родители на работе, никто нам не мешает. «Тушеная любопытная дурочка, фаршированная каштанами» – ах, что за прелесть… За каштанами пришлось сбегать на рынок – после того, как маленькая хозяйка задохнулась в духовке… Как ни крути, это была первая настоящая реконструкция. Что там ночной костер в моем тараканьем детстве, никакого сравнения.

Смотрю на Оксану, не могу оторвать взгляд. Она не обращает на меня внимания, попросту не видит, и это хорошо. Она целиком занята своим другом, распустившим перед нею хвост. Неужели, милая крошка, ты мой новый источник вдохновения?

* * *

– Ничего не перепутал? – Боб толкнул Саньку в плечо. – Вот так походя записал великого писателя в психи и преступники?

– Ты человек без чувства юмора.

– Ах это был юмор.

Негодование Бориса понятно. С автором «Поваренной книги людоеда» он познакомился еще по молодости, когда посещал литературную студию, которой тот руководил, и с тех пор неровно дышал к живому классику, полагая себя его учеником.

– Преступник, Саня, это маньяк и только маньяк, – вколотил Боб. – Мэтру и так тяжко, совсем не пишет. Несколько лет – ни строчки, ни одной книжки или сценария. Опять же, родня задолбала, плевать им на творческий кризис, присосались и тянут, тянут. А ты про него – такое… Обидно даже. Слышал бы ты, как с ним дочери общаются…

– Да накласть! И помочиться. Речь-то не о нем.

– Вот именно! Читатило, в отличие от шаловливых детских книжек, приносит в дом не радость, а горе. А ты…

– Все это – слова! – крикнул Саша в ярости. – Ты ведь не понимаешь, о каком горе говоришь! Вообще не понимаешь, о чем говоришь.

– Наше с тобой счастье, что не понимаем, – сказал Боб.

Некоторое время молча смотрели сквозь лобовое стекло на детей.

Севка важничал, показывая Оксане, как быстро и ловко умеет забираться на горку. Он покровительствовал Бобкиной дочери, что было неудивительно: старше на два года.

– Может, поженим их, когда вырастут? – предложил Борис.

– Может и поженим.

– Все-таки наш маньяк непоследователен. Был бы последовательным, тогда…

Не договорил.

– Что – тогда? – подтолкнул Санька.

– Тогда не был бы трусом. Трус он, Читатило, вот и вся его великая тайна.

* * *

Дело, конечно, не в том, здорово ли читательское стадо и есть ли в нем племенные бычки-осеменители. И не в писателях-пастырях. Плевать мне на них на всех. Но если ты что-то сказал – будь готов, что тебе ответят, и сам будь готов ответить.

А если написал – сделай.

Это очень просто, если вдуматься. Ты написал, но не сделал? Значит, кому-то придется дорабатывать за хорошего парня, который, увы, только говорить горазд.

…Папаша Оксаны – полное ничтожество. Прячется в автомобиле со своим приятелем, пока дочь гуляет. Мне слышно каждое их слово: я незримо присутствую в разговоре, практически участвую, ибо говорят они обо мне. Оба несут ахинею. Я еле сдерживаюсь, чтоб не засмеяться в голос…

Однако обвинение в непоследовательности и трусости, если честно, меня цепляет.

Размышляю: не дать ли журналисту шанс? Не отодвинуть ли намеченную реконструкцию и не посмотреть ли, как он распорядится полученным временем? Я достаточно знаю о нем, равно как и о его семье. Информация – это сила, ее не бывает много. Родители Оксаны не выпускают свою принцессу из-под контроля, свободы у нее ноль. Учится она в школе, где преподает мать, так что по утрам мама с дочкой всегда идут вместе, одна на работу, другая на учебу. После учебы – музыка. Музыкальная школа расположена в двух шагах от обычной, и сопровождает туда принцессу мальчик по имени Сева, паж, рассудительный и ответственный. С музыки обязательно кто-то забирает, либо мама, либо папа. В Дом творчества школьников тоже одна не ходит. Гулять без взрослых не выпускают никогда: так и скучает Оксанка дома, если некому пойти с нею во двор…

Где слабое место в этой броне?

* * *

Санька выпрыгнул из машины и помчался по бывшему пустырю, бросив дверцу открытой, – к детскому городку. Перемахнул через песочницу, обогнул качели, поднырнул под каркас для лазанья и экстренно затормозил возле горки, исполненной в виде древнего замка. Боб с изрядным опозданием – за ним.

Севка уже подымался. А до того – лежал неподвижно возле желоба, пугая и папу, и сбежавшихся детей. Санька быстро осмотрел его, ощупал: вроде обошлось. «Где болит?» – «Нигде». – «Не ври. Голова как?» – «Нормально». – «Чем стукнулся?» – «Попой…»

В Севкиных глазах стояли слезы.

– Это вот он его толкнул! – закричала Оксана, показывая на оболтуса лет тринадцати, наблюдавшего сверху, с горки, за происходящим. Оболтус ухмыльнулся, съехал на корточках вниз и сказал:

– Он сам.

– Врет! Он еще у Севы пушку отнял!

– Это правда?

Севка шмыгнул носом:

– Из батареи Раевского.

– Что ж ты такие вещи с собой таскаешь? – встрял Борис. Игрушечная пушка была хороша, гордость коллекции, жаль такую терять.

– И еще солдатики! – Оксана подпрыгивала от возмущения.

– Все честно, – возразил парень, откровенно куражась. – Я говорил, что он не угадает, в каком кармане я спрятал пушку, а он приссал угадывать. Значит, проспорил.

Презрительная ухмылка не сходила с его наглой хари. Уйти или убежать он не пытался, с какой стати, что ему сделают? Привык к безнаказанности, страху не знал.

Сева тихонько плакал.

– Что мы ему ответим? – спросил Санька сына.

Тот, исказившись лицом, подскочил к обидчику и влепил ему ногой в живот. Синтетика приняла удар, но все равно получилось смачно. Оболтус согнулся крючком и упал на пятую точку. Барахтаясь в песке, красный от ярости, он попытался встать, а тут и Борька – поднял его, отряхнул и громко спросил у собравшихся, имеет ли кто честь знать этого доброго молодца? Через секунду личность была установлена. Отрок выкрикивал невразумительные угрозы. Подошел Санька, нежно прижал его к себе – не вырваться, – и громко заговорил, нагнувшись к самому уху маленького негодяя.

– Значит, папа у тебя крутой олигарх? А дядя, наверное, мент, правильно? Другой дядя – бандит, а старший брат – чемпион по миксфайту? Мне на это насрать. На-срать. Запомни хорошее слово. Почему насрать? Потому что, Артурчик, я знаю, кто ты и где ты. Этого достаточно, чтобы я выиграл спор. Ты ведь спорил, помнишь?

Он поднял сопляка в воздух, перехватил за ноги и перевернул. Хорошенько потряс. Из карманов высыпалась всякая всячина. Среди прочего – пушечка времен Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года, а также несколько солдат-пехотинцев и два конника-гусара. Артурчик вопил и извивался, как червяк. Санька опустил его на землю, прижал коленом, чтобы встать не мог, и собрал Севкино добро.

– Ты проспорил, дружок. Все честно. Хочу тебя предупредить, потому что, мне кажется, ты с чем-то не согласен. Если ты вздумаешь, например, пожаловаться папе, натравишь на нас свою родню, то первым пострадавшим – угадай, кто будет? Ты. Лично ты. Ты один. Хоть что-то случится с моими близкими или с моей квартирой – ответит не папа и не дядя, а твой организм. Поразмысли о том, какой хрупкий и ломкий у тебя организм. Надави чуть сильнее… Чувствуешь? Вот я опять надавливаю… Вижу, чувствуешь. Отвечать будешь в двойном размере. Моему сыну сломают ногу или руку? Значит, тебе сломают две. Моему сыну выбьют глаз? Тебе выбьют оба. И так далее. У тебя что по арифметике, умножать на два умеешь? Сожжете мою машину – будешь лечиться от ожогов. Знаешь, как это мучительно – ожоги? Это жуть, поверь на слово. Ты, кстати, любишь себя? Ты хочешь жить долго, и вообще ты жить-то хочешь?

Санька взял чужой мобильник, выпавший вместе с прочим имуществом, снял крышку и вытащил аккумулятор. Замкнул контакты ключом от квартиры, подержал так с полминуты и вставил все обратно. Телефон, естественно, сдох.

– Надеюсь, ты умный и понял, что я тебе рассказал. Ну а если дурак, то… Лучше сразу беги из города.

Он оставил поверженного врага – переваривать унижение и страх. Вернул Севке его сокровище и повел прочь от сказочного замка. Севка светился от восторга.

Боб шел рядом, держа Оксанку за руку, и был несколько обалделый.

– Да ты сам психопат, – сообщил он приятелю. – Реально. У этого Артурчика, может, и в мыслях не было, чего ты ему приписал. Еще и убить грозил… Я фигею, дорогая редакция.

– Достали, уроды. Мало того, что в школе таких половина, так и во дворе опять они.

– Детей не любишь?

– Терпеть не могу, – шепотом сознался учитель.

* * *

Когда Борька обнаружил на куртке Оксаны сзади под воротником эту крохотную дрянь, похожую на кусочек застывшей слюны, он поглупел на пару десятков лет.

– Как это?

– А вот так. – Санька бросил найденное устройство на кафель в прихожей и раскрошил его каблуком. – Я тебя предупреждал, с огнем играешь.

– Подожди… Это правда «закладка»?

– Нет, елочное украшение.

– Думаешь, он прилепил?

– Нет, папарацци, подслушивать, как девчонка ходит в туалет.

– Е-мое… Бред какой-то…

Вечером Санька заглянул к соседу в гости, и сразу – такие сюрпризы. Не готов был Бобер, поплыл, тюфячок… Зашел Санька без церемоний: лестничную площадку пересек – и на месте. С тревожным разговором. Оказывается, и вчера, и позавчера видели, как за Галиной и Оксаной после школы перся какой-то мужик. Галина – это жена Бориса. После музыкальной школы – тоже перся, как и после Дома творчества школьников, куда Оксана вместе с Севой ходят на кружки… Кто видел? Неважно. Сказали. По описанию мужик во всех случаях один и тот же. Более того, этот подозрительный тип каждый раз был в наушничках: то ли плеер слушал, то ли… Что – «то ли»? (В этот момент Борька и начал «плыть».) А то, что если тебе кажется, будто за тобой следят, – не противься паранойе. Следуя этому правилу, Санька проверил машину, нашел под багажником радиомаячок, проверил свой макинтош, ничего не нашел и побежал к другу-журналисту поднимать тревогу…

– Теперь займемся тобой, – распорядился он.

Вещи он обследовал детектором, ради которого смотался на другой конец города. Где одолжил аппаратуру? Да тоже – какая разница, долго объяснять. По знакомству, на фирме, продающей всевозможную электронику… К Бобкиному плащу, как и к куртке Оксаны, оказался подвешен «жучок».

Кто-то прослушивал и отслеживал Борькину семью, включая – персонально – малолетнюю дочь.

– Ты мечтал о славе? – напомнил Санек. – Вот она, подкралась незаметно.

Борька был белым от ужаса.

– Что же делать? – вымучил он.

– Обратись в полицию, пусть ставят вас под охрану. У тебя ж там полно друганов. А сами переходите в режим осажденной крепости. Я бы Оксану подержал дома, никуда не выпускал, совсем никуда. И чтоб в квартире с ней кто-то сидел.

Борис ожесточенно массировал лоб.

– Чтоб кто-то сидел в квартире… Я – не смогу. Гале, получается, брать отпуск…

Борькина жена занималась в комнате с дочкой. Было слышно, как она втолковывает что-то ровным голосом, а Оксана истерично отвечает, почти кричит:

– Галина Васильевна нам не так объясняла…

Галиной Васильевной, собственно, и была Галя, родная мать Оксаны. Она же – учитель младших классов. Дочь называла ее в школе по имени-отчеству, как все дети. Совсем у девочки крыша съехала от этой учебы; или у матери – от ослиного упрямства. Чего мучить ребенка, всего два дня осталось до осенних каникул…

– Блин, – выдохнул Борис. – Когда Галине скажу, помрет со страху. И вообще, кто ей отпуск даст в середине полугодия?

– Никто не даст, знаю я нашу директрису. Тебе сидеть.

– Да не могу я! Работы – как никогда. Интервью у мэтра, кстати, завтра беру…

– Ну, сам решай. Что думаешь с полицаями?

– Шум поднимать… Не уверен. Сколько нас будут охранять, год? Два? Это вряд ли, да даже месяц невозможно вынести… Слушай, может, это за мной следят, лично за мной? – сказал он вдруг с отчаянной надеждой. Словно просил, причем просил Саньку. – Мало у меня врагов, что ли? Материалов горячих полно в работе. А может… За тобой?

Санька улыбнулся:

– Ну пусть за мной, если тебе легче. Завтра проверим обе квартиры, особенно твою. Одежду, сумки…

– Завтра я занят, – напомнил Боб.

– Ну послезавтра. У меня как раз свободные дни. Ты когда забираешь машину из ремонта?

– Обещали на этой неделе.

– Как возьмешь – посмотрим, не завелись ли «жучки». На колесах тебе станет гораздо легче.

Боб воодушевился, практически воспрянул:

– Я вот думаю: даже если это маньяк, он же теперь отскочит! Мы ведь нашли его «закладки»? Нашли. Значит, дело провалено, родители на стреме. Зачем ему рисковать?

Саня пристально посмотрел на приятеля, тяжело помолчал.

– Дурак ты, Бобер.

– Почему?

– Потому. Хотя бы неделю-две подержи девочку дома.

* * *

Мысль мечется. Приближается миг истины, я очень волнуюсь. Чувства не чужды мне, как может показаться, и я отлично понимаю, что делаю.

Новое блюдо – новая седина, а вовсе не адреналиновый кайф. Какой-нибудь писатель назвал бы эту историю: КИПЯЩИЙ МОЗГ. Речь про мой мозг, а не про блюдо, которое довелось мне однажды жарить. Помню, хорошо помню шипящую и скворчащую сковороду, брызгающую маслом…

Обожаю писателей, они наполняют смыслом мою пустую жизнь!

В этот раз готовлюсь с особой тщательностью, слишком высоко задраны ставки, слишком близка развязка, и будет зверски несправедливо, если случайность разрушит мою мечту.

Квартира не просто надежна: место для реконструкции подобрано со вкусом. То-то папаша удивится… А уж как удивится его супруга! Наготове лебединые перья и живая лягушка. Разбитые хрустальные туфельки придется заменить раскрошенными фужерами, потому что ну где в реальности взять туфли из хрусталя? Ждет своего часа кастрюля для крови и половник, которым я буду вычерпывать кровь из брюшной полости. Наконец – антология стихов о любви, разобранная по страницам. Стихи предстоит сжечь во вскрытой груди моей принцессы. Ахматова, Есенин, Северянин, Цветаева, Бальмонт, Асадов, Лохвицкая, Тушнова… Какие имена!

Девочка сидит дома одна, запертая и запуганная, я знаю это точно. За стальной дверью. Они думают, если заперли, то она в безопасности. Какие же они наивные, если не сказать грубее! Не понимают, что самое слабое место в этой крепости – их же собственная дочь.

Что мне дверь, когда у меня есть ключ к ребенку…

Прежде чем поехать, обстоятельно гримируюсь – так, чтоб родная мать не узнала, столкнувшись со мной нос к носу. Хотя зачем поминаю покойницу? Надеюсь, на небесах ей нет до меня дела.

Нервы, нервы.

Паркую минивэн метрах в двухстах от назначенного мне места встречи и вдруг понимаю, как на самом деле следовало бы назвать рассказ про меня.

КИПЯЩАЯ ДУША.

Не мозг.

* * *

Интервью с мэтром показали в прайм-тайм.

Высокий подтянутый господин чуть за шестьдесят. Безупречно моложавый, в джинсах и свитере с оттянутым воротом. Ничего лишнего – ни во внешности, ни в одежде. Все, что нужно, при нем. Живая легенда детской литературы, автор множества культовых мультфильмов и полудюжины игровых фильмов, лауреат международных премий. Скромный солдат культуры. Боб на его фоне выглядит штатским.

Вопросы-ответы – как перестрелка.

Не чувствует ли Мастер вину за проделки Читатило? Нет (гость студии улыбается), безумец мог выбрать любую книгу, и то, что выбрал мою, – случайность. Допустимо ли шутить на темы убийства детей? В моих книгах нет убийств, все дети живы, у меня все понарошку, даже жаль. В каком смысле – жаль? А в таком, что кому-то это показалось нелогичным, вот и решил он меня поправить. В результате я пошутил, он посмеялся…

Мэтр опять улыбается – много и со вкусом.

– А если б, наоборот, уже он пошутил? – возбуждается журналист. – Как-нибудь по-своему. Вы бы посмеялись?

– Разве можно знать заранее? Шутку – в студию. Я могу оценить только готовое произведение.

– Преступник всегда оставляет на столе две пустые тарелки. Психологи сходятся на том, что он приглашает разделить трапезу именно вас.

– Я вынужден отказаться от приглашения. Врачи сильно ограничили мне животные белки и жиры.

– Не думаете, что вашим внукам и внучкам угрожает опасность?

– У меня их так много, одним больше, одним меньше… – Мэтр подмигивает. Очередная шутка. Мол, глядите, я не утратил с возрастом ни озорства, ни способности смеяться над собой…

Он явно валяет дурака, этот известный провокатор и хулиган. Интервью, ускоряясь, катится по скользкой тропинке скандала, что, понятное дело, замечательно, однако меру знать все же нужно. Журналист пытается вернуть разговор к началу: от имени обоих он наконец-то выражает соболезнования родителям жертв, говорит о скорби, которую испытывает весь, буквально весь огромный город… Поздно. Писатель, развернувшись на камеру, преображается. Нет больше улыбки. Лицо застывшее, голос хлесткий, слова, как камни:

– Вы хотите знать, как я отношусь к серийным убийствам, в которых якобы есть моя вина? Объясню без розовых соплей, коли настаиваете. Никак не отношусь. Меня не трогают беды воров, которые смеют называть себя публикой, мне безразлично, что там у них плохого или хорошего. Это не мои трудности, если кто-то превратил их в скот, а их дома в скотобойню… Не перебивайте, Борис!.. Казалось бы, маньяк делает мне такой пиар, что моя «Поваренная книга людоеда» должна продаваться, как холодный квас в жару… Кукиш. Ее даже не переиздали. Зато в сотни раз увеличились дармовые скачивания в Сети. Не бойтесь, я не буду метать бисер про психологию халявы. Но агрессивная уверенность так называемых людей, что писатель обязан писать бесплатно, а искусство принадлежит народу, позволяет называть эту толпу коллективным идиотом. Меня спрашивают, почему не выходят мои новые книги? Почему больше не снимают мультики по моим сценариям? Да потому, господин коллективный идиот, что ты будешь потреблять все это бесплатно и еще нос воротить: исписался мэтр, постарел, и шутки пресные, и герои плоские! Ни книги, ни мультики теперь не покупают. Зачем покупать, если можно просто взять?.. Помолчи, Борис… Читатели, развращенные халявой, добивают писателей всем миром. На очереди – режиссеры и прочие убогие. Так что ты, любитель бесплатного, перечитывай своим детишкам «Поваренную книгу людоеда» и жди в гости Читатило. А вымирающее племя честных людей пусть скажет тебе спасибо. Ты качал, качаешь и будешь качать, а мы умоемся твоим харканьем. Ведь мы, «пейсатели», по-твоему, нищеброды истеричные, враги прогресса, полицейская мразь, халтурщики и графоманы, нас нужно убивать. Именно так ты пишешь про нас в своих чахоточных форумах, господин коллективный идиот. По-твоему, написать книгу – как сесть и покакать? По-твоему, творец обязан удовлетворяться одной только радостью творчества, а также семечками, которые накидают ему поклонники в пущенную по кругу шапку? Вот и получи. Мне плевать на мир людей в такой же степени, как людям на меня… Не перебивать!.. Это мертвый мир, Боренька. Все гниет. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, как сказано в Евангелии. Пусть хоронят. И это справедливо…

В студии – тишина.

– Сильно.

– Положить и постучать, – расслабляется Мастер.

– У вас есть возможность обратиться к преступнику напрямую. Воспользуетесь?

– Нет. Разве что… Не нравится мне псевдоним Читатило. Не работает. Не страшный и не смешной. Пугал бы или смешил – это да, а так… Простое слово «Читатель» мне больше по душе.

* * *

Оксана исчезла.

Днем Борис позвонил домой, и никто не ответил. Вдобавок мобильник дочери оказался выключен. Он примчался, бросив все; квартира была пуста. Он позвонил Галине: та ничего не знала.

Кошмар материализовался.

Почему Оксана открыла дверь, кого впустила? Кто мог ее уговорить, что за бес? Ей было строжайше сказано, чтоб никому не открывала, чтоб даже в прихожую не выходила, как бы дверной звонок ни надрывался. Чтоб немедленно звонила папе, если кто-то будет проситься войти…

Полиция подключилась к поискам тут же (Боб задействовал все связи). Ни в музыкальной школе, ни в Доме школьников пропавшая не объявлялась. Соседи по площадке ничего подозрительного не заметили, да и как они могли что-то заметить, если дверные глазки были залеплены жвачкой?

Во дворе видели, как двое грузили в машину коробку с телевизором. Машина стояла возле подъезда, где жила Оксана. Двое – это водитель, пожилой мужчина весьма благородного вида, а помогал ему высокий худощавый бородач.

Кодовое сообщение от маньяка на пульт дежурного пока не поступало, только это Борьку и держало… До поры до времени.

Он связался с Саньком. У того, как назло, был один из свободных дней, занятий нет, вот он и откомандировал сам себя в какой-то из пригородных дворцов-музеев, договариваться насчет экскурсии с классом – чтоб учеников непременно пустили во дворцовые театр и обсерваторию. Обещал вернуться максимально быстро. Санькина жена Тамара, коммерческий представитель крупной фирмы, тоже была вся в пене: утрясала непонятки с оборзевшей торговой сетью.

Прискакала из школы Галя, мать Оксаны. Некоторое время супруги сходили с ума, накручивая друг друга, потом Борька оставил жену дома – на телефоне, – а сам не усидел, поехал по больницам. Вот тогда-то и поступил звонок со страшной фразой: «Блюдо подано»…

Читатило позвонил не в полицию. Нет – непосредственно Галине. Голос, пропущенный через «Аноним-профи» и мало похожий на человеческий, уведомил несчастную женщину, что стол сервирован по такому-то адресу – на квартире, где ее муж обычно принимает любовниц. Она сорвалась туда, пробежав весь путь пешком: это неподалеку было. Дверь оказалась не заперта.

Она вошла…

Борька появился позже и успел вовремя, чтобы вызвать скорую. Несколько минут, и он потерял бы вместе с дочерью еще и жену… Хотя, скорее всего, и так потерял. Квартира, снимаемая на деньги телеканала, действительно использовалась не столько для встреч с информаторами, сколько для амурных целей. Была у него вторая жизнь, маленькая такая, тайная ото всех.

Коробку из-под телевизора нашли в квартире. А в останках Оксаны обнаружили морфин: транспортировали ее в спящем состоянии.

Борьку, увы, тоже пришлось откачивать – сломался, увидевши, во что превратили его единственное дитя.

Рецепт, который использовал Читатило, озаглавлен был так: «Сладкая принцесса с комбинированной начинкой».

* * *

Встретились на лестнице.

Борька сидел на крышке мусоропровода и беспрерывно курил. Одна приконченная пачка уже валялась под ногами.

В квартиру возвращаться не хотел, там был женский клуб: тетушки, бабушки, еще какая-то родня. Все черные и скорбные. Раз в пять минут кому-нибудь становилось плохо. Борькина жена лежала в реанимации, к ней не пускали, потому и собрались здесь непонятно зачем.

– За что? – бросил Борька в воздух.

– Ты хотел бестселлер, – сказал Саня. – У тебя будет бестселлер. Просто у него такая цена. За все надо платить.

– Почему со мной?

– Потому что читатель твой оказался последовательным, недооценил ты его. Вот он прочитал тебя. Ты написал – он реализовал, не на что жаловаться.

– Почему, почему так?

– А ты разглядел – как? Помнишь таз, который он использовал вместо гусятницы? Большой такой таз.

Боб спрятал лицо в ладонях.

– Зачем ты все это говоришь? Я не понимаю…

– Ты спросил, почему так. А я тебе отвечаю: строго по рецепту. Как там написано? Блюдо собирают тремя слоями в лебедятнице с предварительно насыпанным горохом; за неимением таковой можно взять гусятницу. Сливают холодную лягушечью кровь, подогревают романтизм горящими стихами. Дальше – в таком же духе. Готовую принцессу украшают рукой и сердцем и посыпают битыми хрустальными туфельками.

Боб затрясся:

– Ты? Мне? – Взгляд его стал бесноватым. – За что?!

Санька заорал так, что перила задребезжали:

– Да за то, что это ты ее убил, тварь тщеславная! За то, что я не знаю, как Севке все объяснить! Надеюсь, теперь тебе смешно, теоретик? Воспитал в детишках чувство юмора и – что там еще – ироничный взгляд на мир?

Боб соскочил с мусоропровода и ударил его, коряво и неубедительно. Драться он никогда не умел. Снова ударил. Сосед не защищался, так и стоял, подставляя лицо и глотая слезы: «Бездарность… Журналюха… Позоришь профессию… А „мэтр“ твой литературу позорит…» Боб мог бы ответить, мол, завидуешь мне всю жизнь, сам втихаря пишешь, над чем каждая кошка в доме смеется, мол, творческий «потолок» твой, ничтожество, быть провинциальным учителем литературы; однако вместо этого Боб повалил Саньку на бетонный пол, случайно прокусив себе губу, и ответил ногами, ногами. А тот и не думал сопротивляться, – плакал, свернувшись в позе эмбриона, хотя, при желании, свалил бы этого тюфяка одним плевком. Физические возможности их были несопоставимы.

– Шею с розовой ленточкой подать отдельно… – шептал Санька.

* * *

На следующий день пропала Юля, внучка мэтра. Квартиру с останками обнаружили днем – как обычно, после звонка. Эксперты были поставлены на уши и скакали аллюром три креста, лаборатории работали в штормовом режиме. Быстро выяснили, что среди отпечатков пальцев, обнаруженных в квартире, часть принадлежит мэтру. Мало того, и на месте вчерашнего убийства нашлись его отпечатки пальцев.

Что это, сенсация? Или – подстава?

Через день был готов анализ биологических материалов по обоим эпизодам. ДНК-дактилоскопия с вероятностью, практически неотличимой от ста процентов, утверждала, что рвота в квартире, где расчленили Оксану, покинула желудок все того же мэтра. И в пожилом человеке, грузившем коробку, опознали его же, и автомобиль, стоявший у подъезда Боба, был его.

Абсурдные слухи, будто он причастен к похождениям Читатило, а то и есть искомый маньяк, впервые получили твердое основание.

Кто такой бородач, помогавший мэтру с коробкой, пока оставалось неизвестным.

Задержать писателя не успели: скрылся тотчас после исчезновения внучки.

* * *

Под вечер, когда родственники потихоньку рассосались, Боб сорвался. Один в квартире, а кажется – один во Вселенной. Пустота, сука, распирает душу, хочется грудь разодрать, чтобы выпустить ее… В общем, сбегал он в знакомое место, купил «кассету» хмурого, замутил и вмазался, как встарь.

Был он по молодости героинщиком, но хватило воли соскочить, что случается чрезвычайно редко. Или не воля ему тогда помогла, а трусость? Вовремя испугался? Сейчас уже не важно…

Сейчас Боб, тяжелый и теплый, обмякший в кресле, медленно растворяется в ласковом океанском приливе. На звонки не реагирует.

Некто входит в квартиру: открывает дверь запасным ключом, полученным в свое время от Боба. Смотрит на хозяина, неподвижного и бледного. Смотрит на шприц, на ложку, на включенный повсюду свет…

– Борис Иннокентьевич изволит отдыхать. С пониманием.

Веки у Борьки на миг поднимаются и опускаются – как пленочки. Он откликается:

– У тебя радужно-черная аура. Это большая честь.

– Для кого?

– Для нас, прозрачных. Наши матовые мысли – за слюдяным барьером. Ты разбей, если хочешь.

– Попозже, – соглашается некто. – Как оно вообще?

– Все путем.

– Рад за тебя, Кентыч.

Лицо Борькино ломается. Улыбка уродует губы.

– А ты все помнишь, Тараканище.

– Все помню. Ваша уважаемая кликуха, Кентыч, снова в тему. Опять вы вписались в систему, как вам не ай-ай-ай!

– Положить и постучать.

– Извини, что мешаю, но звонили из больницы. Ты трубку не берешь, так что мать Галины вызвонила меня. Твою Галину завтра с утра переводят на отделение. Но, поскольку вам с обиженным классиком на всякие пустяки «положить» да еще и «постучать»…

Подкопченная ложка, взятая уверенной рукой, тюкает Кентыча по лбу.

– Поцелуй летучей мыши, – с восторгом комментирует тот. – Спасибо. Калейдоскоп надо встряхивать.

Борису Иннокентьевичу хорошо. Слова проникают в его мозг, чудесным образом минуя разум, слова сплетаются в величественные конструкции галактического масштаба, исполненные совершенства, но лишенные смысла.

– Нынешние дети не знают, что такое калейдоскоп, и даже твой героин им не поможет, – говорит призрак из детства. – Бог с ней, с Галиной, я лучше расскажу о другом. Помнишь историю с костром? В детстве, когда ты взял меня с собой в лес. Вы там нажрались в говно и не заметили, как один хрен из вашего класса, такой же бухой, поджарился. Всплывает картинка? Так вот – никакого несчастного случая. Его звезданули сзади по башке и, пока он валялся в отключке, воткнули ему в шею заточенный сучок, из-за которого он не смог кричать. Сучок – вместо вертела. А потом затащили падлу в почти погасший костер. Все, как написано, все по рецепту. «Нанизать остряка на вертел и положить на тлеющие угли. Запеченные шутки выкапывать горячими. Искру не раздувать, а то разгорится пламя, и весь обед насмарку…» Никаких искр, конечно, не было, только вонь.

– Бить по голове – вульгарно, – изрек друг Кентыч. Он слушал и радовался, на губах его невпопад появлялась и пропадала аккуратная улыбка.

– А то! Можно было подрезать ему сухожилия на руках и ногах. В какой-то книге описано, как совсем маленький пацан так и сделал со своими взрослыми соседями, а потом прикончил их, беспомощных. Только мне это было влом. Пацан из книги еще метал отравленные дротики… Но это уж слишком. Да и отраву мне взять тогда было негде…

– Прости меня.

– За что?

– За тот пикник в лесу. Скотом я был… Таким и остался…

– О чем ты?

– О том, что я тебя люблю, Тараканище, – говорит Боб. Он поднимает руки и шевелит пальцами, будто играет на фоно. – Смешное слово «люблю». «Лю» через «б» – и в бесконечность. Долгое эхо.

– А я тебя – нет.

– Это монопенисуально.

– К чему я про того жлоба в костре? Хочу, Борька, чтоб ты тоже ненавидел не себя, а истинных виновников, чтоб ты захотел найти их обоих и убить и, если найдешь, чтобы убил не колеблясь. И писателя, кормящего людоедов, и его верного Читатило. Чтоб твоя жена могла, наконец, тобой гордиться, и чтоб дочка твоя хлопала в ладоши, свесив ножки с облака.

– Через «б», – говорит Кентыч, скривившись.

Тараканище смеется.

– Ладно, шучу. На самом деле мы приглашаем тебя к себе на дачу, на шашлык. Спонтанная ассоциация: шашлык, угли, труп… Не хочешь развеяться? Пока еще судебные медики вам отдадут Оксанку. Один ты просто свихнешься… Если уже не свихнулся. Поедешь?

– Накласть и помочиться, – таков ответ хозяина.

Иные ответы в этом доме больше не рождаются.

* * *

Он посмел обвинить меня в непоследовательности и трусости.

И то и другое скоро проверим.

Он хотел понять? Надеюсь, теперь хоть что-то понял, размазня, хотя бы чувства родителей, о беде которых писал книгу. Правда, саму книгу он наверняка забросит. Кого-то потеря возносит на новый уровень постижения мира, а кого-то ломает и опускает на дно. Он из тех, кого ломает.

Ему был дан шанс. Не воспользовался, даже не заметил этого шанса. А ведь мог сохранить дочь, если бы послушал своего Санька! Если бы вовремя отделил истинные ценности от иллюзорных, если б не был столь печально предсказуем… Однако это его выбор.

Плыви за горизонт, кайфующий странник…

Итак, первая потеря. С малолетства обожаю тараканов – и до сих пор не понимаю, что это была за блажь. Ловить их, держать в стеклянных банках, кормить, с собой носить – ах и ох! Мама даже купила здоровенного пятисантиметрового «американца», который жил у меня в комнате. Так и возникла кличка, поначалу казавшаяся обидной… Потом в доме появился котенок – новая любовь, новая страсть. А дальше все произошло быстро и как-то уж очень просто.

Котенок разбивает банку с «американцем» и давит его. Вижу я это, и темное безумие гасит мой разум: ловлю котенка и давай бить его книгой, картинки в которой так весело было рассматривать. Книга большого формата, увесистая, с твердыми, острыми углами… Та самая. Моя первая.

Много ли надо котенку? Минута слепого гнева, и трупик.

Дальше – что? Истерика, шок, зеленка на исцарапанных руках. Хождения с матерью по психологам и психотерапевтам. Было мне тогда пять лет, но я и сейчас содрогаюсь, вспоминая те дни.

Книга, конечно, была испорчена, однако родители мои не смогли выбросить то, что от нее осталось. Любая такая попытка – и час истерики. К шести годам маленький убийца уже умел читать – специально, чтоб не дергать маму, и вообще чтоб поменьше зависеть от взрослых…

Так родился новый человек. Я.

* * *

Первая книга…

От фамилии автора долгое время пришлось бежать, чуть ли не уши закрывать, когда включали телевизор или радио. Тем более ни в коем случае не покупать новый экземпляр, бережно храня текст в голове.

Чтобы избежать искушения найти Мастера, создавшего меня.

Важную и светлую мысль подарил он мне в детстве:

«Ужас не в том, что человека легко можно съесть, а в том, что человек, забытый и брошенный, быстро протухает».

Легко можно съесть! Ничего в том ужасного и даже плохого! Вот так прямо и написано. Мысль эта, изменив мир вокруг, впечаталась в мозг малыша; в мой мозг…

Если искушение длится два десятилетия, настает момент, когда бороться уже нет сил. Наша встреча была неизбежна – Мастера и творения его. И слова, прозвучавшие в последнем интервью, стали долгожданным знаком. «Мне плевать на мир людей в такой же степени, как людям на меня», – сказал мой учитель.

Мертвый мир. Но – живые слова.

Зов был послан и услышан…

Теперь я знаю, какова его реакция на мои послания, теперь я не боюсь разочароваться. Ему тоже приходится играть роль, подсовывая миру персонажа вместо себя настоящего, произнося реплики в пьесе, которая осточертела.

Как хорошо, что мы поняли друг друга.

* * *

Семья на даче. Вторая половина осени, последние теплые выходные, золотое время школьных каникул.

Участок – десять соток. Теплый деревянный дом со вторым этажом и мансардой, времянка, парники, ухоженный огород. Идеальный воздух, река в двух шагах. Мечта простого обывателя, не отягощенного деньгами или амбициями.

Хорошо…

«Лада» – на площадке перед домом. Санька привез своих на «Ладе», а минивэн остался на стоянке в городе.

Ночь. Все спят – и хозяин, и его жена, и ребенок. В доме только я бодрствую.

Девушка, за которой Санька ухаживал, которую ждал на скамейке возле школы… Что их связало? Только ли то, что он стал учителем? Или, может, то, что на учителке женился Боб?

Ах, ах, милая ты моя скамейка, созданная для двоих… Удобное было место наблюдать за детьми, обдумывая первые реконструкции.

А что эту семейную пару связывает нынче?

Наверное, нечто эфемерное, обозначаемое смешным словцом «люблю»…

Кукла, играющая меня, спит вовсе не в постели, как можно было бы подумать, а в моей голове. Ночь – то время, когда не нужно притворяться. В дневное время кукла вынуждена придуриваться, пряча меня. Однако нас вовсе не двое! Нет у меня никакого расщепления сознания или раздвоения личности: все, что мною делалось – делалось осмысленно и зряче. Персонаж, придуманный и необходимый для общения с другими персонажами, всего лишь маска. А я – человек.

Смертельно уставший человек.

Время моего персонажа закончилось. В рассказе может быть сколько угодно действующих лиц, но человек там только один, это закон жанра. В жизни ровно то же самое. Человек – один, остальные – персонажи второго или третьего плана.

И сын? – спрашиваю я себя. Сын – всего лишь персонаж?

Да, конечно.

* * *

Смотрю, как Севка спит – на спине, положив руки поверх одеяла. И вспоминаются отчего-то разные мелочи, каких изрядно накопилось за наши с ним десять лет… Как в три года он однажды вечером надел пижаму и залез в кроватку на час раньше положенного, без напоминания, и мы испугались, не заболел ли ребенок, а потом выяснилось, что он просто вытащил из моего плаща несколько монет и лег спать из-за острого чувства вины… Как он попал на местное телевидение, куда приехали с гастролью «Спокойной ночи, малыши», и в студии внезапно наткнулся на Хрюшу со Степашей, валявшихся на рояле, – на эти обшарпанные, потасканные, жалкие тряпки – и что же это за потрясение было для него… Как в детсаде его спрашивали: почему он так рвется в школу, и он отвечал: «Ну я же там буду ума-разума набираться…»

На глаза наворачиваются слезы.

Гоню воспоминания, справляюсь с минутной слабостью.

Надо быть последовательным, в этом Боб стопроцентно прав. Последовательность – она в том, что начинать ты обязан с себя, если хочешь что-то доказать другим. Вот о чем Боб не договорил в свое время. Начни с себя, Читатило, если есть в тебе хоть капля честности… Однако – нюанс. Принцип личного примера на самом деле гибок, и последовательный человек, не теряя лица, вполне может не начать с себя, а собою закончить.

Начиная тем самым что-то новое…

Во сне? – размышляю я, глядя на Севку. Чтобы малыш ничего не почувствовал… Нет, нечестно. Да и не здесь. Надо будить.

Беру ребенка на руки, выношу его из комнаты. Одевать незачем, пусть остается в трусах и футболке. На веранде кое-как растрясаю его и, полусонного, вывожу из дома. На улице зябко и ветер. Бежим во времянку, где у нас летняя кухня. По пути Сева окончательно просыпается и наконец осознает, что вокруг глубокая темень. Слегка пугается:

– Чего такое, мама?

* * *

Тихонечко, тихонечко. Если б муж проснулся – конец реконструкции.

Санька – удобный парень, им легко управлять. Играет роль упертого догматика, лишенного чувства юмора, хотя совершенно не такой. Человек, беспомощный на кухне, как частенько подкалывает кукла Тамара куклу Александра, отлично понимая, насколько смешно – про кухню…

Чтобы заполучить Оксану, я рассказала ему о подозрительном мужике, якобы следившем за детьми. Он ужасно мнительный – тут же нашел маячок, мною подброшенный. Помогла ему с детектором: фирма, на которую я батрачу, всеядная, они там продают все, что продается, в том числе электронику специального назначения. Посоветовала Сане убедить Борьку подержать дочь дома… Вышло, как задумано.

У меня – только так.

Хороший ты парень, Тамарище, говорил мне Боб когда-то в прошлой жизни. Все точно. Я – хороший парень, ни в чем не уступающий другим парням. С мальчишечьей спортивной фигурой, тщательно сберегаемой для дела – чтобы удобнее было менять внешность, превращаясь в кого угодно. Даже машина у нас с Саней общая, водим по очереди: я часто работаю на ней, разъезжая по городу и заключая договора с торговыми точками. Речь о «девятке», естественно. Потому что минивэн, вместительный домик на колесах, хранящий всё необходимое, – мой и только мой. В нем проходит тайная и главная часть моей жизни. Всегда в гриме – на случай, если кто-то из знакомых увидит меня за рулем.

О существовании второй машины Санька не знает. В пьесе, в которой он играет мужа и отца, многого нет из того, что есть в реальной жизни.

Люблю его.

* * *

Зажигаю во времянке свет. Печку я натопила, здесь тепло и уютно. Мясорубка и газовая плита наготове. Все – наготове.

– Устроим маленький салют в честь каникул, – шепчу заговорщически. – Пока папа спит, а то не разрешит, скажет, спалим кухню.

Сева с радостью верит. Салют – это круто.

Высыпаю на клеенку порох из спичечного коробка. Беру несколько крупинок и бросаю на раскаленную «буржуйку». Красивые искорки с шипением разлетаются по времянке – какая на метр, какая чуть не до потолка.

– Теперь ты. Глаза прикрывай.

Севка повторяет мои действия и завороженно следит за результатом. Он счастлив. Он забывает, пусть и ненадолго, о том, что осталось за спиной – там, в городе. «Ты кидай, кидай, не стесняйся». Мы привезли его на дачу совершенно подавленным, апатичным, отстраненным от жизни. Оно и понятно: со смертью Оксаны мир перевернулся. Возможно, это была его первая, еще детская любовь, ставшая первой потерей. Возможно, они и впрямь поженились бы, если б выросли.

Крохотное помещение наполняется специфическим сладковатым запахом. Для Севки все это нежданный аттракцион, повод встряхнуться, но для меня – строки рецепта. «Лепешка из воинственного мальчика». Пункт первый: дать юному полководцу понюхать пороху… Нюхай, Севыч. Порох вкусно пахнет.

Что же я делаю?

– Почему ты хочешь стать военным, а не учителем, как папа? – спрашиваю.

– Военных любят, – отвечает смущенно он.

– Может, боятся?

– Тоже годится.

– Зато учителей уважают. Причем смолоду. К молодым девчонкам обращаются по имени-отчеству сразу, как они покидают педагогическое училище, совсем еще зелеными. В отличие от болтунов-писателей, которые всю жизнь обходятся без отчества, как дети.

Он вымученно улыбается. Видно, что опять задумался о своем. Искры погасли, малыш вспомнил.

– Мама, а почему Читатило выбрал Оксану?

– Она романтичная. Если обильно попудрить сладкой пыльцой, обсыпать конфетти, мишурой, золотыми монетами, то получится принцесса. Наверное, он так рассуждал. Он ведь готовил принцессу.

Сева странно смотрит на меня.

– А убивать зачем?

Вот это вопрос! Зачем Читатиле убивать принцессу, зачем вообще убивать? Много лет я мучаюсь в поисках ответа – и не нахожу. Что заставляет нормального человека материализовывать чужой бред? Ведь ее тошнит от насилия, эту верную ученицу безумца, она яснее всех прочих видит бессмысленность того, что совершает!

Зачем я убиваю?

Что за сила скрыта в проклятой книге? Или книга ни при чем?

– Если б знать, Севыч, если б знать, жизнь была бы иной.

– Как он мог украсть Оксану из запертой квартиры?

– Скорее всего, она его знала, потому и впустила. А все потому, что родители бросили ее одну.

– Вы меня не бросите?

Он дрожит. Прижимаю его к себе:

– Что ты, что ты…

Вдыхаю вкусный запах живого ребенка.

Два дня промелькнули, как платформа за окном разогнавшегося поезда. Закрываю глаза и вижу… Другой ребенок, внучка знаменитого дедушки – связанная, описавшаяся со страху, – кричит… Как же она кричит… Как кричит…

* * *

Убить взрослого я, наверное, не смогу. Особенно если тот понимает, что сейчас произойдет. В понимании все дело. Ужас, который испытывает перед смертью разумное существо, поистине вселенского размера. Легко представить себя на месте этого несчастного.

Вернее, совершенно невозможно представить…

Дети – другое дело. Им гораздо легче, их испуг мимолетен, как порыв зимнего ветра: обжег морозом, и все кончилось. Лишь бы не было больно, для них ведь самое главное, чтоб не больно.

Жаль, сегодня без мучений не обойтись, рецепт не оставляет места для маневра.

Девочке семь лет. Она в первом классе. Зовут Юлей.

– Замерзла? – спрашиваю.

Она крутит головой: дескать, нет; хотя всю колотит. Храбрится, маленькая… Непонимание спасает детский рассудок.

– Сейчас согреешься, – обещаю ей.

Бульон, налитый в ванну, уже закипает. Я сунула туда три мощных кипятильника, хороших, еще советских. А до того, утром, варила курятину в пятнадцатилитровом баке, поставленном на все конфорки сразу, и баков таких понадобилось аж четыре, чтобы наполнить ванну до нужного уровня.

– Ну что, растяпа, – улыбаюсь я юной подружке, – ты всегда такая увлекающаяся?

Оставила ранец на пустыре. Играла, играла, потом все куда-то побежали, она со всеми. Я подняла забытую ею сумку и окликнула, она вернулась – так и познакомились. Тут и дедушка ее подошел… И вскоре отошел, вымученно подмигнув.

– Я больше не буду, – выдавливает она. Вслед за этим пустым обещанием находят дорогу и слезы. – Развяжите меня, пожалуйста!

Слезы – это правильно, слезы облегчают страдание.

– Попозже, деточка.

– Вы меня отпустите?

– Вечером за тобой приедут родители, – говорю ей чистую правду.

– У них денег всегда нет. Мама ругается, когда я чего-то прошу купить.

Ага! Думает, дело в выкупе.

– Ничего, мы договоримся. А теперь – знаешь что? Снарядим тебя в дорогу.

Раскладываю ей по карманам чеснок и зелень, листики розмарина, зеленый горошек, нарезанные кубиками картофель и кабачок, насыпаю кардамона. Страх ее сменяется веселым удивлением: зачем? Для вкуса, объясняю. Ты будешь меня кушать? – восторгается она, совершенно уже успокоившись. Нет, говорю, Юлечка, я тебя кушать не буду…

Варево в ванной бурно кипит, наполняя квартиру густым запахом; это значит – пора. Подтаскиваю бак и вываливаю куриные тушки. Заклеиваю моей гостье рот, сама надеваю фартук, рукавицы и защитную маску. Затем, не развязывая веревок, беру девочку на руки.

Она, вдруг поняв, извивается, как червяк на крючке. Трусы мокрые.

И тут замечает собственного дедушку, который прятался в комнате и наблюдал, держась побелевшими пальцами за дверной косяк.

– Деда! – вопит она. – Деда!

С писателем мы договорились на удивление просто. Он хотел, чтобы маньяком считали его. Это пожалуйста, мне слава не нужна, уйду безвестной. Единственное условие, что я поставила мэтру: он должен, как и Читатило, быть последовательным. И я с радостью помогу ему стать последовательным, если он решится… Он решился на следующее утро. Он думал всего лишь ночь.

Опускаю девочку в кипящий бульон – лицом вниз.

– Деда!!!

Она рвется, бьется, жгучие брызги летят мне на брезент. Двумя швабрами прижимаю будущий деликатес ко дну ванной. Еще минута… Тело застывает, на поверхность всплывают зелень и специи…

Глаза писателя горят красным; а может, это мне чудится? Он впитывает происходящее, набирается вдохновения, справляясь с многолетним творческим кризисом. Радикальный способ, что ни говори. Я покидаю квартиру молча, понимая, как пожилому человеку больно… Хотя тогда еще не понимая. Да и сейчас… А что – сейчас? Нет, не думать! Отключить думалку… Один пошутил, второй посмеялся, вот и весь сказ.

Я ухожу, оставляя Мастера один на один с блюдом, изготовленным по его заветам.

Сервировать стол он должен сам.

* * *

В руке у меня трехгранный штык начала прошлого века, очищенный от ржавчины. Давно выменяла, как знала, что понадобится. «У штыка нос остер…». Да уж, остер так остер. Сама наточила. Держать железяку страшно неудобно – длиннющая, тяжеленная. Я обмотала ее посередине изолентой, и все равно неудобно.

Руку с оружием прячу за спиной – Сева не видит, он ничего больше не боится, потому что мама рядом… Укладываю его к себе на колени, глажу по голове.

Теперь гораздо удобнее.

Один миг – и…

* * *

Остатки складываю в мешки и бросаю во времянке. Перекапываю и утаптываю рабочую площадку, сверху присыпаю песком.

В памяти – провал. Совсем не помню, как сделала это… Что – это? Ну – ЭТО. Не знаю, слова отказывают. Действую автоматически: работает программа. Я робот. Помню, как разделывала тушу в свете автомобильной «переноски», как крутила потом рукоятку, как ожесточенно крутила эту чертову рукоятку, повторяя вслух:

– Пропустить через мясорубку…

Я пропускала. Воинственного мальчика – через мясорубку. Красиво придумал Мастер. Я добавляла в фарш осколки пластмассового пистолета, жарила на большой сковороде здоровенную лепешку, вплавляя в нее оловянных солдатиков…

Цельной картины нет.

Зато сознание мое внезапно пробивают совсем другие кадры! Блок снят, шторы подняты. Наконец я вспоминаю, что ж такое на самом деле произошло во время давнишнего похода в лес, во время того пикника, пропахшего горелой человечиной. Ужас, вытесненный сознанием в самый дальний тупик и запертый там на десятилетия, освободился…

Вспоминаю, зачем пацаны взяли меня, маленькую дурочку, с собой, подговорив Кентыча! И что они со мной делали, пока были сравнительно трезвыми.

Вспоминаю, как меня раз за разом уничтожали. Я умирала, воскресала – и снова меня убивали…

Прошлое вернулось. От стыда выворачивает. Блюю, как девчонка. Хочу выблевать эту кинохронику, но – невозможно. Прошлое теперь со мной.

Так вот что заставляло Читатило убивать?! Вот почему я так часто думала о себе в мужском роде?!

Севка!!! Севочка мой!!!

Жертва принесена. Мы воссоединились – я и Тамара.

Пла́чу.

Смысла больше нет – ни в чем.

Я все плачу, не могу успокоиться, я вою по-бабски: Севка, Севочка мой…

Возвращаюсь в дом, расставляю на веранде ТРИ прибора. Второй, как обычно, для автора рецептов. Лепешка красуется в центре стола на деревянном круге для пиццы. Вот теперь и только теперь, когда никто меня не посмеет упрекнуть в непоследовательности, я могу принять у себя в доме моего учителя. Творца, посеявшего добро. Семена были разбросаны давно, пришло время жать.

Он пунктуален: в ночи слышно урчание мотора. Автомобиль подъезжает к воротам – точно, когда назначено.

* * *

Третий прибор – для мужа.

Я уверена в нем. Осознав, что произошло, мой муж поступит, как надо, это вам не Бобик, неспособный на мужские поступки. Санькино безумие – именно то, чем я смогу гордиться.

Зажигаю керосиновую лампу и в придачу – толстые декоративные свечи. По стенам пляшут бесовские тени. Я бы сплясала с вами, но сил больше нет.

Рассвет уже скоро.

Мэтр сидит на табурете, сутулясь, молча глядит в пол. Он хотел быть Читатило? Он умрет, как Читатило. Догадывается ли, что так скоро?

Достаю из хламовки, как мы называем кладовку, старую свою коробку, нахожу там рваную книгу без обложки и кладу ее рядом с центральным блюдом.

Что дальше? Садиться за стол и ждать, когда муж проснется?

Ничего не чувствую, совсем ничего. Режу левую руку кухонным ножом, распарываю кожу от запястья до локтя, чтобы ощутить хоть что-то. Боли нет. Абсолютно ничего нет. Кровь течет на пол веранды, привнося в картину недостающие штрихи.

Когда я выхожу на крыльцо, мэтр вскидывается:

– Ты куда?

– Аптечка во времянке, – вру.

Защелкиваю дверь. Обхожу дом и кидаю камень в окно спальни. Слышу невнятный Санькин возглас, после чего перемахиваю через забор и шагаю прочь от участка.

* * *

Милицию вызвал сосед, живший через несколько домов. Собрался рано утром в город, выкатил свое авто на узкую дачную улочку, но проехать не смог: уперся в джип, брошенный посреди улицы и загородивший проезд. Он посигналил – никто не явился. Тогда он вошел в чужой двор, выкликая хозяев, поднялся на крыльцо… Так и было обнаружено место очередной бойни, учиненной маньяком.

Джип принадлежал известному детскому писателю, объявленному в розыск как раз в связи с делом Читатило. Труп самого писателя нашли на веранде: кто-то напихал ему в рот страниц из его же книги, буквально вбил в горло бумажные комья. Умер он от удушья. Стол, как обычно, украшала людоедская инсталляция.

Пол на веранде был залит кровью.

Хозяин дачи, пьяный в лоскуты, спал на земле в огороде, сжимая в одной руке старинный штык, в другой – окровавленную детскую майку. Вокруг спящего были разбросаны человеческие останки, которые, как выяснят позже судмедэксперты, принадлежали его сыну. Экспертиза также покажет, что кровь на веранде осталась от его жены, однако труп несчастной женщины так и не будет обнаружен.

Когда пьяного привели в чувство, выяснилось, что тот невменяем. Не знает, где он и кто он. Не может дать никаких вразумительных ответов. Его госпитализировали в одну из городских психиатрических больниц на отделение судебно-психиатрической экспертизы. Впрочем, картина произошедшего в целом была ясна. Этот человек на пару с писателем убил собственного сына, тело они распотрошили, приготовили блюдо, следуя рецепту из книжки. Потом что-то не поделили, в результате хозяин дачи прикончил заодно и гостя. Оставалось неясным, кто же из них все-таки был настоящим Читатило, а кто – помощником. А также – какая судьба постигла жену хозяина…

В любом случае следствие ожидала интересная работа, в конце которой светили новые звания и разнообразные поощрения.

* * *

Некто в потертом спортивном костюме и с перевязанной рукой шел вдоль шоссе, удаляясь и удаляясь от города. Мимо проносились фуры и легковушки, однако путник не рисковал пока голосовать.

Половую принадлежность этого человека определить – вот так, с ходу, – было затруднительно. По виду – крепкая молодая женщина с мужским типом фигуры и мужской манерой двигаться… Но, может, и – красавчик-юноша, стройный, женственный, изящный.

Хотя так ли важен его (ее) пол? Куда важнее другое. Столько прекрасных детских книг ждали своего Читателя и нуждались в нем!

Вдобавок рецепты из «Поваренной книги людоеда» были реализованы далеко не все. Мало того, в огромном числе городов люди вообще не видели ни одного реализованного рецепта…

Шоссе вело к этим городам, счастливым в своем неведении.

Дом с привидениями
Екатерина Архипова

#заброшенный_дом_в_глухой_деревне

#смертельное_реалити_шоу

#экстрасенсы_против_маньяков

Ваша честь! Меня зовут Григорьева Евгения. Вы являетесь судьей по делу № 2-165/2023 г. По моему делу.

Надеюсь, письмо попадет в руки к Вам, а не к кому-то из канцелярии.

Думаю, Вы понимаете, почему я пишу. За последние полгода в прессе меня называли по-разному: соучастница бойни, сумасшедшая, лгунья и прочее. Я общалась с дюжиной газетчиков в попытке донести правду, но каждый раз слова перевирались, и то, кем я представала в итоге, пугало меня саму.

Ваша честь, от Вашего решения зависит моя судьба, а также судьба самого близкого мне человека. Потому я хочу рассказать Вам все о резне, каждую мелочь, чтобы развеять тот ореол демонизма и помешательства, что на меня навесили.

В тот день, двадцатого февраля, я пришла в лавку Лизы, моей лучшей подруги, пропустив открытие. За час до того меня выгнали с работы, и я была не в лучшем настроении. Не из-за увольнения – оно было третьим за прошедший год, – из-за Полины. Накануне я заметила новый синяк на ее спине. Муж тетки, к которой ее отправила опека, снова поднял руку. Разговоры с ним привели лишь к тому, что он запретил мне видеться с шестилетней сестрой – единственным близким человеком, что у меня остался. Мать, разумеется, не была идеальным родителем, но при всем ее безразличии она ни разу нас не ударила. Я должна была отсудить Полину у тетки, но в органах опеки мне беспрестанно твердили: безработным девятнадцатилетним девчонкам детей не отдают.

Стены крохотной лавки трещали по швам от ветра и наплыва посетителей. Я и представить не могла, что затея Лизы вызовет в нашем северном городке ажиотаж. Разумеется, я завидовала подруге. Лиза открыла свое дело, а я по-прежнему жила в старой прокуренной квартире, потеряла младшую сестру и вдобавок снова лишилась работы.

– Бог мой, не думала, что ты придешь, – сказала Лиза и повернулась к толпе: – Народ, это Женя – моя лучшая подруга и личный экстрасенс. Ее дьявольская интуиция выручала меня много раз.

Покупатели навострили уши. Несколько человек отделились и подошли ко мне.

– Можно записаться к вам на прием?..

– Вы общаетесь с мертвыми?..

– Как насчет приворота?..

Ситуация вышла смешная, однако, точно напуганный таракан, я тут же скрылась в затемненном углу. Всего за год я потеряла мать и попрощалась с сестрой, и праздные разговоры о магии казались несусветной глупостью.

Когда я натянула шапку и двинулась к выходу, ко мне приблизилась малозаметная фигура – девчонка лет пятнадцати с короткими черными волосами и броским мейкапом. Ее лицо пестрело разными цветами: черные тени, белые ресницы, фиолетовые губы…

– Так вы экстрасенс? – пропищала девчонка. – У меня к вам предложение.

Я принялась с жаром объяснять ей, что Лиза дурачилась, но усталость и гвалт голосов приглушили мои слова. Девчонка взяла меня под руку и вывела на улицу.

– Я агент одного известного блогера. Завтра стартует его новое Ютюб-шоу. Приз – миллион рублей, – прощебетала она. – Хотите стать участником?

Винтики в моей голове завертелись. Первой реакцией было, конечно же, отрицание. Никто не раздает миллионы первым попавшимся людям. С другой стороны – брюнетка не огласила условий.

– Задание простое: три экстрасенса в течение недели в режиме реалити-шоу раскрывают загадку дома, в который их привезут. Тот, кто первым узнает правду, получит миллион рублей.

Я давно не верила в бога, но в ту минуту, стоя под леденящим ветром и чувствуя себя беспомощной, я ясно услышала зов надежды, будто деньги, точно милостивые господа, обратили на меня свой взор. На одной чаше весов вдруг оказалось лицедейство, а на другой – безбедная жизнь с младшей сестрой.

Однако шанс на лучшую долю мигал, словно старая лампочка. Если бы незнакомка задумала проверить меня, он бы тут же погас.

Но она ничего не спросила.

– Встречаемся завтра в Николаевском парке, ровно в три дня. Возьмите с собой зубную щетку и одежду на несколько дней. И запомните главное правило: сохранять анонимность. Информация о шоу не должна попасть в Сеть.

В тот момент я еще не понимала, как глубоко в мою плоть вцепился крючок наживки. Я испытала радость, несмотря на дрожь в теле, хотя, признаться, уже тогда нащупывала обман. Всё, начиная от хитрого лица девчонки и заканчивая скрытностью шоу, выглядело хлипким и подозрительным. Голос разума в моей голове заглушала всего одна картина: заплаканное лицо сестры и чернильный синяк на тонкой спине.

– Я согласна.

– Отлично. До завтра.

Незнакомка укуталась в капюшон и понеслась вдоль дороги, точно гигантская летучая мышь.

С этого момента раздумывать, анализировать риски и вероятность проигрыша стало бессмысленно. Я превратилась в гончую, что почуяла след и ринулась к цели.

На следующий день мой рюкзак едва застегнулся. Телефон и зарядное устройство я бережно поместила в отдельный карман. С их помощью я собиралась одержать победу, ибо силу Интернета в поиске нужных сведений сложно переоценить.

В три часа дня я как безумная наматывала круги по глухому парку. Еще можно было вернуться домой и забыть о дурацкой затее, но, пока я мялась на распутье, из-за поворота уже прытко неслась знакомая фигура.

На этот раз девчонка была в розовом парике до лопаток, шубе и нелепой шапке с ушками. Я едва узнала ее, но, сдается мне, таков и был ее умысел.

– Рада вас видеть, – прощебетала она.

Мы дошли до узкой заметенной трассы за парком. Она вела к дачам, деревням и поселкам, но в это время года машины редко проезжали по ней: снег валил часто, а дорогу чистили не чаще раза в неделю.

Девчонка подвела меня к белой «хонде», что упиралась мордой в высокий сугроб. Дверь водителя открылась. Из нее выпорхнула румяная девушка в очках, распахнутой куртке-хаки и дутиках. Ее лицо показалось мне смутно знакомым.

– Привет. Я – Луиза, рада знакомству.

Белоснежные виниры девушки ослепили меня сильнее, чем свежевыпавший снег. Кукольные снежинки терялись в густых волнах ее каштановых волос.

– Теперь все в сборе, присаживайся.

Луиза указала на боковую дверь и первой села в машину. Пока она пристегивала ремень, я оглядела салон.

Внутри пахло ванильными духами и надрывно работающей печкой. Рядом со мной жались две девушки: одна хмурая, с короткими черными волосами и густо подведенными глазами, другая – с милым лицом и розовыми локонами. Брюнетку звали Ева Темная, ее соседку – Тина Леон. Их настоящие имена мне сказали позже, в полиции.

На пассажирском сиденье рядом с водителем сидел улыбчивый подросток лет шестнадцати: худощавый, невысокий, с открытым лицом. Он был одет во все черное: пуховик, толстовка, джинсы и кроссовки сливались в одной мрачной гамме. Отличался лишь цвет волос – крашеные, песочного цвета. Среди нас парень казался самым хилым персонажем. Таких убивают в начале триллера.

– Я – Гот, – представился он и приветливо улыбнулся, – оператор.

На его коленях расположилась увесистая сумка для фотоаппарата.

– «Гот» – это прозвище? – спросила Тина.

Парень обвел рукой черноту, что облепила его до самой шеи, и кивнул.

Я наконец вспомнила, откуда знаю Луизу. Она была бизнес-тренером, чьи видео о семи ступенях предпринимательства мне отправляла Лиза. Я тут же успокоилась. Блогер с многотысячной аудиторией определенно внушал доверие, хоть в тот момент я и не могла понять, для чего Луизе шоу об экстрасенсах. С другой стороны, шоу могло быть не ее, а сама девушка выполняла лишь роль ведущего.

– Евгения, вы слышите? – сказала Луиза. – По правилам шоу нужно сдать телефон, для честности испытаний.

Я бессознательно вцепилась в рюкзак и сжала гаджет. Меня пугало не то, что придется расстаться с телефоном на несколько дней, а то, что мой путь к миллиону рублей целиком и полностью зависел от доступа ко Всемирной паутине.

Луиза внимательно посмотрела на меня, и я поняла, что, не выполни я просьбу, мой пропуск на шоу сдует ураганом ее ледяного взгляда.

Пути назад не было. Я отдала телефон.

Вскоре мы двинулись, скользя по пустынной трассе. Темнота поглотила машину, и я почти не видела дорогу. Тонированные стекла создавали иллюзию тоннеля. Все, что я различала, это редкие указатели малознакомых деревень: Сидоровка, Сосновка, Порошкино. Местами колеса буксовали, со скрежетом прокладывая путь.

Через полтора часа промелькнул последний указатель – «д. Горелово». Луиза свернула и двинулась вдоль высоких сугробов. Машину трясло и подбрасывало. Несколько раз Луизе приходилось доставать лопату и расчищать дорогу. Она бралась за работу с упрямым ожесточением, не прося помощи и не говоря ни слова.

Часам к семи вечера мы, наконец, вышли из машины. Глухая темнота и мертвая тишина окружили нас, едва погасли фары. Я не видела ничего вокруг. Почему-то захотелось кричать, но кто придет на зов – враги или друзья, – было неясно.

Луиза включила телефонный фонарик и прошла к высокой входной двери. Ореол тусклого света начертил во мраке двухэтажный каменный дом. Сперва его окна показались мне темными, но спустя миг я поняла, что все они забиты досками.

Луиза вошла в дом, и тут же у наших ног разлилась лужа желтого света. Ева и Тина двинулись следом.

– Прям дом с привидениями, – хмыкнул Гот.

Вдвоем мы поднялись на шаткое крыльцо и вошли в главную комнату. Это была просторная гостиная – с камином, пыльным диваном и шкафом с узорчатой посудой. На дешевых обоях висели картины – репродукции мастеров. Пол был древним, деревянным и скрипучим. Окна оказались не только забиты с внешней стороны, но и закрыты изнутри крепкими ставнями. Пол подмели перед нашим приездом, но давно не мыли. Пучки пыли выглядывали из-под дивана, прятались в углах и покоились на полках.

– Присаживайтесь. Я схожу за договорами.

Луиза ушла. Ева, Тина и Гот молча уселись. Я сняла шапку, но тут же надела вновь – дом пропитался тем же холодом, что правил снаружи. Было непонятно, как провести неделю в промерзшем, давно заброшенном жилище.

Луиза быстро вернулась, разложила на столе четыре копии договора и кинула россыпь ручек.

– Каждый день оператор будет снимать вашу жизнь и выполнение задания. Я буду приезжать каждый вечер с провизией, забирать флешки с материалами и узнавать об успехах. Съемки шоу продолжатся до тех пор, пока один из вас не узнает правду.

– Правду о чем?

– О доме. Кто здесь жил, что с ними случилось – все, что сможете почувствовать.

Тина нервно вздохнула. Гот увлеченно оглядывал комнату. Ева надменно косилась.

– Приступаем завтра. Единственное правило: не ходить в деревню. Вы можете исследовать дом, дойти до местного кладбища – оно прямо под окнами, – но нельзя спускаться к домам. Спрашивать у местных историю будет явным нарушением конкурса. Если все понятно, прошу каждого подписать условия.

Пока мы читали договор, Луиза отнесла тяжелую сумку с продуктами на кухню, прошлась по дому и вернулась к нам, с нетерпением поглядывая на ручные часы. Когда каждый из нас черкнул подпись и вернул бумажку Луизе, она удовлетворенно кивнула и направилась к выходу.

– Еда на кухне, завтра привезу новую порцию. Свет есть почти во всех комнатах, постельное белье на кроватях. В трех спальнях есть обогреватели. Встретимся завтра.

Луиза ушла. Гот с Евой тут же ринулись наверх выбирать себе комнату. Я осталась, чтобы пройтись по первому этажу.

Здесь была крошечная кухня: желтые обои, мигающая лампочка без абажура, стол в разводах и гарнитур со стеклянными дверцами. Рядом оказалась уборная: пожелтевшая раковина, грязная ванна и унитаз с мутной жижей. Из покосившегося крана плевками стрелялась холодная вода.

В гостиной нашлись также две запертые двери и одна, ведущая в спальню. В комнате стояла раскладушка, комод и треснутое напольное зеркало. На низкой тумбочке пылилась лампа с бахромой и абажуром. Комната казалась неопрятной, а закрытые ставни вызывали во рту кислый привкус клаустрофобии. Я решила взять себе именно эту спальню. За стенкой была входная дверь, и в любой момент я могла удрать.

На втором этаже Гот занял центральную спальню – просторную комнату с широкой кроватью. Ева и Тина заняли комнаты по бокам. По размеру они были такими же, как моя, но с прочными кроватями и шторами, которые прятали замурованные окна. Последней комнатой второго этажа был узкий кабинет. Рассмотреть его обстановку не удалось – лампочка здесь отсутствовала или давно перегорела.

После выбора спален и беглого осмотра мы спустились на кухню. Стульев было три, и Гот великодушно устроился на подоконнике. Он вел себя радостно и шаловливо, явно наслаждаясь авантюрой. Тина помыла и протянула каждому щербатую кружку с газировкой, Гот открыл печенье и чипсы, а Ева принялась строить план.

– Завтра вечером мы с тобой, – она указала на Гота, – идем на кладбище. Лучше всего я чувствую энергетику там.

– Днем в доме поработаю я, – сказала Тина. – Мне проще призывать души в родных стенах.

Девушки уставились на меня, ожидая услышать мою стратегию. Думаю, им просто хотелось знать, стоит ли брать меня в расчет как соперника, однако я промолчала.

Мы разбрелись по комнатам. Умываться холодной водой в ледяном доме оказалось суровой пыткой. Я так и не сняла куртку, когда ложилась спать, хотя Гот принес мне свой обогреватель.

Перед сном я осмотрела комод и тумбочку в комнате. Комод оказался пуст. В тумбочке нашелся игрушечный танк без пушки и розовая лошадка с облезлой гривой.

Ночь была бессонной. Старые стены и половицы хрустели, ветер продувал щели, вдобавок кто-то из временных обитателей постоянно шатался в уборную.

Утром мы снова собрались на кухне, шурша куртками и сжимая чашки с чаем, точно сокровища. После завтрака Гот захватил камеру и вместе с Тиной отправился бродить по первому этажу. Пока девушка бормотала что-то про деревенское проклятие, что настигло хозяев дома, я юркнула наверх. Лишившись доступа ко Всемирной паутине, я вооружилась логикой. История дома, тем более столь старого, решила я, должна читаться во всем, что его населяет.

Сперва я проверила спальни Тины и Гота. Несмотря на то, что сейчас комнаты принадлежали им, в рамках конкурса каждый имел право блуждать там, где ему хотелось.

В спальне Тины мое внимание привлек старинный чемодан, что распластался на полу позади кровати. Замок открылся после хорошего удара по крышке. Внутри оказались старые, пропахшие пылью вещи молодой женщины: платья, юбки и блузки – преимущественно темных расцветок. На самом дне, под шерстяными платками, нашлась пожелтевшая от времени папка. Я быстро открыла ее, прислушиваясь к звукам за дверью, и наспех пролистала. В ней оказались альбомные листы, исписанные резким почерком на иностранном языке. На полях одной из страниц торопливо и небрежно зарисовали нечто, похожее на черта: ехидное лицо с рогами, дикие глаза, вздыбленная черная шерсть и козьи копыта. Были и другие рисунки: кровавый алтарь с мертвым голубем, разрисованный непонятными символами череп в руках крохотного мальчика, свинья с шестью ножами в брюхе. Увиденное напугало меня, и я быстро вернула листы на место.

В комнату Гота я заходила с опаской, однако находки здесь оказались безвредными. В высоком платяном шкафу притулилась щербатая удочка, рядом висел одинокий военный китель с орденами времен Второй мировой. На стенах болтались вышитые крестиком картины: натюрморт с грушами, цветочный венок, юная дева в саду.

После спальни я отправилась исследовать кабинет. Дверь в комнату Евы была закрыта, и я благоразумно решила не лезть к ней. Я взяла лампу из комнаты Тины, подключила ее к хлипкой розетке в кабинете и наконец смогла рассмотреть кабинет. Здесь стоял письменный стол, шаткий стул с мягкой спинкой и сломанные напольные часы. Ящики стола оказались крепко закрыты на ключ. Я торопилась и в спешке искала по комнате ключи. Этот дом раскроет мне свои тайны, думала я, по-хорошему или по-плохому.

Доски под ногами тоскливо скрипели, пока я крутилась, точно загнанная дворняга. Одна из досок стонала и проваливалась сильнее остальных. Я поддела ее ногтем, и – о чудо – она соскочила с места. Внутри, укутанная в перину пыли, торчала резная шкатулка. Она открылась с первого раза, но ключей в ней не нашлось.

Лишь клочки волос.

Семь прядей разных цветов, аккуратно обвязанных резинкой и уложенных друг с дружкой. Одна из прядей – темно-рыжего цвета – находилась в прозрачной коробочке и стояла в центре странной композиции. Остальные лежали по кругу, однако круг не завершился. Внутри него еще оставалось место. Кто бы ни собирал эту странную коллекцию, он не закончил.

Послышались голоса. Тина с Готом поднимались наверх. Когда они разошлись по спальням, я вышла из кабинета и выбежала во двор.

Оказалось, что наш дом стоял отщепенцем на холме и отличался от типичных загородных коттеджей. Я бы сказала, что архитектор задумал его в готическом стиле, но могу ошибаться. Здание было построено из серого камня, но значительная его часть почернела. Дом явно прежде горел, хотя изнутри следов не осталось. Очевидно, жильцы сделали в нем ремонт.

Внизу, на равнине, с одной стороны безмолвствовало кладбище, с другой – виднелось беспорядочное скопище низких деревянных домиков. Их дорожки, дворы и крыши утопали в метровой прослойке из снега. Дымоходы давно испустили дух. Окна нескольких домов были выбиты и заполнены сугробами. Деревня казалась мертвой, и это испугало меня больше, чем полный загадок дом.

Мне не хотелось возвращаться обратно во тьму промерзших комнат, поэтому я решила двинуться к кладбищу. Кто-то предусмотрительно расчистил к нему дорожку, которую вновь припорошило снегом. Все до одной могилы утопали в сугробах, обнаруживая себя лишь верхушками памятников.

Я заметила огромный гранитный камень, что высился у края протоптанной дорожки. Пришлось смахнуть с памятника толстую корку льда, чтобы увидеть портрет усопшего. Им оказалась красивая женщина лет пятидесяти со строгим лицом и пронзительным взглядом. «Котникова Мария Семеновна. 11.09.1961–24.07.2015», – гласила надпись. Чуть пониже кто-то выгравировал всего одно слово: Warum? Мне не были знакомы ни имя, ни лицо женщины, и я пожалела, что забрела сюда.

Лицо сводило от мороза, конечности давно потеряли чувствительность. Я приспустилась прочь с кладбища, когда услышала хруст ботинок за спиной. Повернув голову, я увидела женщину в пышном красном пуховике и шапке-ушанке. Она удалялась с кладбища в противоположную от меня сторону, к заметенной деревенской дороге и заведенной «Ниве».

Я воровато оглянулась, чтобы проверить, не видит ли меня кто-то из дома (тогда я впервые обрадовалась, что окна заколочены), и бросилась сквозь сугробы за женщиной.

Она не сразу обернулась на зов, а когда я нагнала ее, встретила хмурым враждебным взором.

– Прошу прощения. Меня зовут Женя, я пишу статью о Котниковой Марии, – на ходу состряпала я. – Вы здесь живете?

– Жила. Во всей деревне остались только две старухи, и те скоро отправятся на тот свет. – Незнакомка мотнула головой в сторону укутанных белизной памятников. – Я приехала к матери.

Она была полноватой, но с ровной волевой спиной. Морщины и ожесточенный взгляд серых глаз старили женщину, однако на вид я дала бы ей не больше сорока.

– Надежда, – представилась она. – Так что ты здесь забыла?

– Я же сказала, пишу статью…

– Да-да, я слышала, – перебила она. – Грязное дело. Ищешь, у кого взять интервью?

Я кивнула. Удача наконец-то помахала перед моим носом заветным шансом.

– Хорошо. Ты на автобусе сюда добралась? Пойдем в машину, по дороге в город расскажу.

– Нет, я… Я задержусь здесь на какое-то время, знаете, поснимаю дом… Не могли бы вы рассказать, кто такая Мария?

Я в испуге притихла. У Котниковой был самый большой памятник на погосте. При жизни она должна была что-то значить для местных.

К счастью, интуиция не подвела меня. Взгляд Надежды помрачнел.

– Не люблю вспоминать эту суку. Тварь, каких поискать. Кое-что вы, наверное, слышали. Отец Машки, дядя Семен, был хороший мужик, ветеран войны. Ушел девятнадцатилетним пацаном, а вернулся седым мужчиной. Мать говорила, каждая девчонка в деревне мечтала стать ему женой, но Семен не торопился. Жил спокойненько у матери и, говорят, хранил у нее картины, книги, которые привез из Германии. В те годы к нам часто приезжали чужаки, покупали у него то одно, то другое. Он скопил кучу денег, нанял столичного архитектора, построил дом на отшибе. Потом женился.

Его избранницей стала тетя Зоя, на тот момент первая красавица в деревне. Особой любви между ними вроде как не было, но жили мирно. Только детей Зоя не хотела, почему – не знаю, мать так моя сказывала. Семену шел, наверно, четвертый десяток, а Зое только-только исполнилось двадцать. Как бы там ни было, году в шестидесятом она все-таки родила – Машку. – Надежда скорее выплюнула, чем произнесла имя. – Рыжая, молчаливая, злобная. Старше меня лет на десять, так что помню я ее уже подростком. Говорили, отец выучил Машку немецкому, а та нашла у него иностранные книги, которые он не смог продать, – вроде как сатанинские, с черной магией, жертвоприношением и прочей ересью. По всей деревне начали пропадать куры, гуси, коты. Мы с матерью тогда чуть по миру не пошли от голода. Еще и пес мой пропал, Тишка. Потом кто-то из мальчишек притащил толстую сумку с кровью. Сказали, нашли в лесу на черном камне. Так мы Тишку и нашли.

– Какой ужас… Виновного нашли?

– Каждая собака в деревне знала, кто виновен. Машка. Ходила вся важная, грубила кому ни попадя, а потом делала порчу.

– И что случалось после?

– Кто-то заболевал, кто-то умирал, но не сразу, спустя время и больше от страху, наверно. Тогда-то народ и стал потихоньку уезжать из деревни. Машку-ведьму все боялись.

Надежда перекрестилась.

– А потом?

– Потом… пропал Ваня.

Надежда поглядела на ряд могил.

– Братишка моей лучшей подруги. Ему только-только стукнуло восемь.

– Что было дальше?

– Дальше народ взбунтовался, пошел к Семену с Зоей. Требовали вернуть мальчика, грозили полицией. Все зря. Ваню так и не нашли – ни тогда, ни спустя годы. Жаль его, очень добрый был малый… Семен устроил дочери взбучку. Говорят, порол ужасно. Тетя Зоя не вступалась. Видимо, тоже не гордилась дочерью. Только вот не понимали они, что наказание для монстра как красная тряпка для быка. В девяноста первом году Котниковы, муж и жена, сгорели в бане. От нее теперь ничего не осталось, но в тот день дым шел столбом и был виден аж из города.

– Их подожгли?

– Конечно, собственная дочь. Менты ее допрашивали, но доказать ничего не смогли. Со следователем она потом спать начала. Может, поэтому все обошлось.

Я не смогла скрыть ужаса. История впечатлила меня, напугала. Во что я ввязалась? Наверно, только во время рассказа Надежды я всерьез об этом задумалась. Убийства животных, похищение ребенка, поджог родителей… Все эти бедствия имели отношение к дому, в котором я добровольно себя заточила.

В груди нарастало возмущение. Луиза точно знала историю семьи Котниковых, которую нам предстояло «расследовать», но ни словом не обмолвилась. Очевидно, она была готова на любые жертвы ради рейтинга.

– Но в доме тоже был пожар… – заметила я.

– Да, на радость местным. После смерти родителей Машка стала еще свирепее. Бросала мертвых крыс под пороги, рисовала кровью на стенах, по ночам устраивала оргии с приезжими. Люди уносили ноги один за другим. Мы с матерью оставались в деревне в числе немногих. Ближе к сорока Машка родила «наследничков». Сначала девочку, потом мальчишку. Я их редко видела, даже не знаю, где они сейчас.

– На камне написано, Мария умерла пять лет назад.

– Да, пропал еще один ребенок. Девочка. Ее отец поджег тот треклятый дом. Дети Маши спаслись, сама она сгорела.

Женщина посмотрела в сторону машины и нетерпеливо уставилась на меня. Начинало смеркаться.

– Вы случайно не знаете, что означает надпись на камне Марии? Warum?

– Нет, наверно, что-то на немецком.

– А не подскажете, как звали ее детей?

Надежда усмехнулась и прищурилась.

– Вы же пишете статью, должны знать.

Я неловко улыбнулась, поблагодарила и сказала, что мне нужно идти. Надежда вновь предложила подвезти до города, на что я снова отказалась.

– Почему вы все же уехали из деревни? – спросила я напоследок.

– Этой осенью в дом опять кто-то заселился. Приезжали рабочие, делали ремонт. Кот наш, Гришка, пропал, потом мать умерла. Мне хватило, чтобы убраться.

Надежда вернулась к машине. Я зашагала в дом. Возвращаться, зная зловещую правду о месте, оказалось не так-то просто. Пару раз я останавливалась, порываясь вернуться в город, но сокровенная сумма с шестью нулями заставляла брести дальше. Как и синяк на спине сестры.

Вечером мы снова собрались за столом. Еды оставалось мало. Луиза не приезжала. Тина поделилась историей о древнем проклятии, которое уничтожило деревню. Ева, после посещения кладбища, заявила, что хозяйку дома убил ее любовник, а после умер сам. Гот выглядел уставшим, но довольным.

– Твоя очередь, – объявил он. – Ты еще ничего не сказала.

Конечно же, я умолчала про Надежду. Словно в трансе, я прикрыла глаза и замогильным голосом поведала историю о ведьме, которая жила здесь. Ее боялась вся деревня, сказала я, кроме ее детей.

Гот тут же оживился. Он принес камеру и попросил повторить.

До полуночи мы ждали Луизу, но та не явилась. Измотанные и голодные, мы разошлись по спальням. В ту ночь я заснула на удивление быстро и даже без лампы, а проснулась в кромешной тьме.

Кто-то истошно кричал. Женщина. Тина.

Почти на ощупь я выбралась из комнаты, взбежала по лестнице, но крики стихли так же быстро, как возникли. На секунду мне почудилось, что я услышала их во сне, но тут из комнат выскочили дрожащие Гот и Ева.

– Что происходит?

– Кто кричал?

– Где Тина?

Мы обошли весь дом, но нигде ее не нашли. Свежий снег, выпавший за ночь, лежал на крыльце нетронутым.

– Мне кажется, это часть шоу, – наконец решила Ева. – Тина – подставная актриса. Нужно снять про это.

После короткого сюжета, который они с Готом записали, мы все же решили провести остаток ночи вместе. Мы с Евой устроились на широкой кровати Гота. Сам он притащил наверх мою раскладушку, но никто из нас в ту ночь больше не смог уснуть.

Утро выдалось таким же безрадостным. На завтрак остались хлебцы с горьким чаем. Ева снова принялась бродить по дому, наговаривая что-то на камеру. В этот раз она разглядела призрак убитого мужчины и его жены, умершей в родах.

– Это ее крик мы слышали ночью, – подытожила Ева.

Я продолжала ждать Луизу. Она должна была посмотреть материал, объявить победителя и объяснить пропажу Тины. Уровень моей тревоги взлетел до предела, и я весь день провела на диване напротив входной двери.

Ближе к вечеру Гот уснул в кресле. Ева скрипела половицами в спальне, беспокойно бродя по комнате. Я заглянула к ней.

– Мне страшно, – сказала Ева. – Я чувствую угрозу. – Затем подумала и добавила: – Мне кажется, мы все умрем.

Мы немного помолчали. Что я могла сказать, если волновалась о том же?

– Ты случайно не знаешь, что означает warum на немецком?

– Знаю. Ходила на факультатив. «Почему».

Перевод, однако, мало что прояснял.

– Можно я загляну в твой шкаф?

Ева удивилась просьбе, но согласилась. Она указала на единственный ящик, в котором лежали вещи до ее приезда. Внутри оказалась папка на завязках с детскими рисунками. Мы с Евой листали их в тоскливом молчании и беспокойстве. Каждая из картинок была наивной и вместе с тем пугающей: розовые котята, единороги, цветочки и щенки, из живота и горла которых льются красные капли крови и торчат ножи. Мне подумалось, что чья-то зверская фантазия добавила в детские рисунки свое видение.

Одна из картинок зацепила меня больше остальных: дом, объятый пламенем, женщина, что стоит в окне, и дети, мальчик и девочка, держатся за руки и глядят на нее со двора.

Вечером мы доели хлебцы и молча прислушивались к ветру. Гот, как мог, подбадривал нас. Казалось, наша тревога никак на него не влияла.

– Это просто шоу, – повторял он. – Все живы.

Перед сном Гот отыскал на кухне пыльную бутылку вина. Я отказалась пить, однако Ева с Готом быстро набрались и уснули. Я прилегла рядом с ними и проснулась, как и прошлой ночью, от женского крика.

Я позвала Еву, но та не ответила. Проснулся Гот и резко включил свет.

– Где она?!

Крик оборвался. Мы с Готом смотрели друг на друга в растерянности. Как и прошлой ночью, вместе осмотрели дом. Нашли следы рвоты в унитазе и кровь на стенке раковины.

– Это по-настоящему… – пробормотал Гот. Он выглядел растерянным.

Стоило вызвать полицию, но телефоны у нас забрали. Я хотела спуститься в деревню и позвонить от местных, но Гот боялся, что по дороге мы попадем в ловушку или заблудимся.

Было решено вооружиться ножами и до утра сидеть спиной к спине, не смыкая глаз. Внезапно до меня дошло. Еву и Тину похитила Луиза. Никакого шоу с денежным призом и проверкой способностей не задумывалось. Людей привезли на убой, и тот, кто стоит за всем этим, находится в доме. Следы в снегу на крыльце отсутствовали, а значит, Луиза все это время была здесь, с нами – возможно, в подвале. К тому же имя Луиза наверняка имеет немецкие корни. Как еще Мария могла назвать единственную дочь?

Дальше играть роль талантливого медиума я не могла. Пришлось выложить Готу все, что мне рассказала Надежда. Я знала, что рискую: Гот вполне мог оказаться соучастником. Однако я быстро отмела эту мысль. Он был милым, дружелюбным и слабым физически. Но главное, что убедило меня, он был рядом со мной, когда пропала Ева.

Гот сказал, что на самом деле его зовут Коля Рыбаков и что он боится умирать. Ему было трудно до конца поверить в преступный умысел, и я отвела его в кабинет, где таилась шкатулка с женскими волосами. Оказалось, за пару дней коллекция пополнилась. Пучки светло-розовых прядей Тины и черных Евы почти завершали круг. Осталось одно деление.

Я указала на рыжие волосы, помещенные в центр.

– Это волосы Марии. Все похищения имеют отношение к ней.

– Наверно, они уже мертвы… – безрадостно заключил Гот и ушел в себя.

На рассвете мы вышли во двор, намереваясь дойти до жилых домов и вызвать полицию. Однако мы едва сделали дюжину шагов.

Тело Луизы было подвешено на одном из деревьев метрах в двадцати от особняка. Она безвольно лежала животом на суку, точно заброшенная наверх кукла. Куртку-хаки, длинные волосы, закрывавшие лицо, и стройные ноги в дутиках трудно было не узнать.

– И кто теперь убийца? – прошептал Гот.

Мы побоялись идти дальше. Послание считывалось четко.

Поднялся ветер. Мы стояли на морозе, и снежные хлопья били нас по щекам.

– Возвращаемся в дом, – сказал Гот. – Когда метель успокоится, побежим к дороге за кладбищем. По ней мало кто ездит, но другого выхода нет.

На том и решили. Я укрылась одеялом на диване, дрожа от страха и холода. Гот сидел рядом и кусал губы.

Не знаю, в какой момент я уснула. Не думала, что перед лицом смерти это возможно. Тем не менее я проснулась, и проснулась одна – от резкого шума.

Кто-то снаружи запирал на ключ входную дверь.

Снизу послышались мучительные крики. Гот отчаянно вопил, но, как и раньше, вой быстро оборвался.

Страх парализовал мое тело. Все кончено. Припасенный накануне нож пропал. Я была одна, в глухой деревне, в доме, полном невидимых врагов – безжалостных, хитрых, любящих помучить жертву. Нас могли убить в первый же день, одного за другим. Но нет: мы снимали на камеру бред о призраках и проклятии, пока убийцы смеялись за нашими спинами и ловили нас по очереди, как безмозглых мышей.

Я не знала, что делать и как выбираться. Враг стоял за дверью и знал, где я нахожусь. «Спрятаться», – сказала я себе и бросилась на второй этаж, в спальню Гота. Она единственная закрывалась изнутри на щеколду. Я постаралась открыть ставни, сорвать их с петель, но ничего не получалось. От голода и тревоги в руках не осталось сил.

На первом этаже скрипнула половица. В страхе я заползла под кровать и вдруг заметила ручку в полу. Она оказалась прибита к широкому квадратному люку. Было страшно подумать, куда ведет тайный проход в доме, где правят убийцы, но другого выхода не осталось. Смерть казалась неизбежной, но я до последнего момента пыталась ее отсрочить.

Пришлось двигать кровать. К счастью, она была легкой, сколоченной из дешевой фанеры. Я открыла люк и уставилась в темноту. За дверью спальни слышались быстрые шаги.

Я схватила сумку Гота с камерой и спустилась вниз по дощатой лестнице. Если я чудом доберусь до полиции, подумала я, фотоаппарат станет уликой – доказательством, что каждый из нас жил и сгинул в этом проклятом доме.

Призрачный свет, льющийся из спальни, с трудом высветил скудное помещение – кладовую, запертую на ключ. Каждая ее стена была обклеена зловещими рисунками – пытки взрослых людей, животных и даже детей.

На столе возле лестницы кто-то соорудил алтарь: измазанный кровью череп с перевернутым крестом, черные свечи, кости мелких животных, а в центре потрепанная книга – Baal-Anbetung. На самом краю стола покоились два ключа. Я взяла оба, по очереди вставляя в узкую щель. Ветхая дверь открылась, и я вновь оказалась в гостиной.

В спальне Гота что-то треснуло. Я закрыла кладовую на ключ и распахнула соседнюю дверь. На этот раз она оказалась открытой и вела, как я и думала, в подвал. Закрыв ее на торчащий в замке ключ, я вновь спустилась по лестнице.

Подвал освещал тусклый ореол настенных бра. Их света хватило, чтобы разглядеть массивный железный стол. Лужа крови на нем была такой широкой, что капли беспрестанно стекали на каменный пол.

Возле стены притулился еще один стол с алтарем. На красной скатерти стояла черная фигурка хвостатого существа с человеческим лицом, копытами и рогами. Рядом на подносе лежали четыре отрубленные женские кисти и два сердца размером с кулак. Вид человеческих останков и запах, что исходил от них, едва не подкосил меня.

Это было слишком. Какой-то частью разума я все еще надеялась на розыгрыш. Верила, что Ева, Тина и Гот прячутся в подвале и давятся смехом. Теперь надежда на шутку рассеялась.

Я достала из сумки камеру Гота, чтобы сделать пару снимков для полиции. Затем проверила их четкость и случайно пролистала дальше.

Мистических видео, что Гот снимал о доме, в памяти не оказалось. Там были лишь трупы. Фото мертвой Тины с выпученными глазами и перерезанным горлом. Ее голое тело на железном столе. Процесс отсечения кисти ножовкой. Затем тело Евы, еще в одежде, но уже бездыханное. Были и другие фото изувеченных женских тел – в разных ракурсах, но неизменно безжизненных.

Дрожащими пальцами я отыскала на камере самое первое фото. Два человека стояли рядом с особняком и счастливо улыбались в камеры. Их лица я сразу узнала.

Кто-то дернул ручку подвала. Затем еще раз, настойчиво. Я побежала к противоположной двери, ведущей из комнаты, рванула ее на себя и вновь погрузилась в темноту. Здесь не было светильников, проход оказался узким, больше похожим на туннель. Я двигалась на ощупь, ведомая хрупкой надеждой спастись.

Примерно через десять метров мои руки уперлись в круглую дверь. Открыть ее оказалось делом нелегким. С четвертой попытки, приложив остатки сил, мне удалось выйти наружу.

Я очутилась на окраине небольшого ельника. Деревянная дверь позади меня было встроена в возвышенность холма. За ближайшими стволами проглядывало кладбище. Чуть глубже в лесу, метрах в семи от меня, маячила фигура. Она сразу приметила меня, не оставив шанса сбежать.

– Как ты выбралась? – спросила Луиза, откинула лопату и широким шагом двинулась ко мне.

Снег позади нее был расчищен и усыпан мерзлой землей.

Ее младший брат пнул ногой дверь и присоединился к нам. Его тонкие руки стискивали молоток.

– Почему ты ее еще не убил? – взвизгнула Луиза. – Заканчивай!

Она вернулась на прежнее место, схватила лопату и с остервенением продолжила копать. Рядом два увесистых полиэтиленовых мешка жалобно трепетали на ветру.

– Так как тебя на самом деле зовут? – спросила я Гота в жалкой попытке растянуть время.

– Готлиб, – осклабился он.

– Ритуальные убийства? Мать гордилась бы вами.

Готлиб перебросил молоток из одной руки в другую. Быстрота, с которой его лицо изменилось, пугало.

– Я делаю это не ради нее. Я делаю это ради нашего господина, Ваала.

– Тот черт с рогами?

Я медленно попятилась. Готлиб двинулся мне навстречу.

– И как это было? Ты заманивал, а сестрица убивала?

– Дурочка, Луиза не убивает. Она помогает пугать. Ваал любит, когда жертва в ужасе.

– А те крики?..

– Луиза открывала тем дурам рот на пару секунд, чтобы напугать остальных. Потом затыкала и ждала, когда я приду и добью.

– Значит, матушка обучала вас ремеслу?

Я скосила глаза, ища путь к отступлению. Можно было ринуться через кладбище к трассе, однако Готлиб наверняка бегает быстрее. Возможно, стоило броситься в лес и затеряться между деревьями, но цепочка следов все равно приведет их ко мне.

– С детства, – хмыкнул Гот. – Луиза была мягкотелой, но слушалась.

– И наша тройка не первая?

– Третья в этом году. Девять жертв в год Ваалу достаточно.

Мне вспомнилось заплаканное лицо сестры в нашу последнюю встречу. Что будет с ней, когда я не вернусь?..

– У меня есть младшая сестра. Я должна…

– Прости, ничего личного. Я в целом ненавижу таких, как ты. Тасуете карты, болтаете чушь про духов, дурите народ. Только моя мать была настоящей. Она видела и говорила то, что тебе и не снилось. – Готлиб усмехнулся. – В первый день, когда ты выложила правду, я подумал: вот та, кто видит суть. Моя мать была точно такой же! А потом ты раскрыла обман. Отвратительно.

Я опустила глаза и почувствовала, как слезы сжимают горло. Слишком глупая смерть, хотя такой дуре, как я, подходила.

– Наверно, стоит попрощаться. – Готлиб встал на расстоянии шага. – Луиза может передумать, у нее чувствительное сердце.

– Почему она вообще участвует в бойне? Ее репутация…

– Ее репутация существует только благодаря Ваалу. Каждая новая жертва приносит ей деньги и подписчиков. Так что… Ты умрешь за правое дело.

Он крепко сжал рукоятку молотка, и я знала, что за этим последует. В тот момент моя душа будто вышла из тела и обратилась к высшему сознанию. Не знаю, как объяснить это по-другому. Может, страх смерти обострил сознание, последние детали пазла встали на место, и я сказала то, что сказала. А может, в меня правда вселилась мать Готлиба. Я смутно верю в это, но и не совсем отрицаю. СМИ окрестили меня сумасшедшей после этих слов, но факт остается фактом. Я сказала то, что заставило руку убийцы дрогнуть.

– Ты ведь понимаешь, что дело не в сатанинском боге.

Брови Готлиба поползли вверх вместе с уголками губ.

– Я думаю, дело в матери, – уверенно продолжила я. – Она осталась в горящем доме в тот день, хотя могла спастись. И ты ищешь гадалку, экстрасенса или мага, кто скажет тебе – почему. Почему она предпочла умереть и оставила вас, когда могла жить.

Горящие зрачки Готлиба потускнели. Молоток закачался в ослабленной руке.

– Я знаю ответ, – продолжила я. – Warum. Она была ужасной матерью и перед лицом смерти поняла это. Она заставляла родных детей похищать, мучить и убивать тех, кто был кому-то дорог. Она укладывала вас спать и шла совокупляться. И в какой-то момент это должно было закончиться. Стоя в тот день в огне, твоя мать поняла, что монстра, которому она поклонялась, не существует. Она сама была монстром. Частью прогнившего сердца она все же дорожила своими детьми и потому спасла их своей смертью.

Я подошла ближе и взяла Готлиба за руки. Это было рискованно, но я почувствовала, что он дрогнул.

– Твоя мать хотела вам другой судьбы. Думала, если умрет, у вас будет счастливая юность, без убийств и крови. Но ты не понял ее.

Готлиб потерял бдительность. Молоток выскользнул из его рук прямо в мою ладонь, а в следующую секунду обрушился на голову мучителя. Готлиб по-детски мяукнул, где-то вдалеке закричала Луиза. Я отпустила рукоять и со всех ног бросилась к дороге.

Как Вы знаете из газет, на дороге меня уже поджидала Надежда. Она сказала, что вернулась в деревню по зову сердца. Как тут не поверить в провидение?

Следствие по делу продолжается, но я уверена, что брата с сестрой посадят надолго. Жаль, что Готлибу всего семнадцать. Надеюсь, срок не убавят.

Газеты были беспощадны к убийцам, но мне тоже досталось. Многие СМИ писали, что я была в сговоре с ними. Другие утверждали, что я двинулась умом и действительно мнила себя экстрасенсом. Припомнили и то, что, по моим же словам, в меня будто вселилась Мария. Надеюсь, теперь Вы видите правду. Газеты изложили историю путано и превратно. Я психически здоровый человек, который поверил в сказку и проявил глупость – не маг, не соучастник и не сумасшедший.

Так как мою тетку лишили обязанностей опекуна (спасибо соседке, что наконец вызвала полицию на крики сестры) и Полина снова оказалась в приюте, прошу Вас передать сестру под мою опеку. Котниковых обязали выплатить мне огромную компенсацию (больше, чем обещал главный приз), я переехала в новую квартиру, нашла работу. Комната для Полины готова, и я с нетерпением жду момента, когда сестра ее увидит.

Полина пережила не лучший год и не лучшее детство. Она потеряла мать, терпела насилие и почти потеряла меня. Черная полоса в ее жизни должна закончиться, и я клянусь сделать для этого все.

Ибо теперь Вы знаете, какие монстры вырастают из искалеченных мраком детей.

В глазах смотрящего
Владислав Женевский

Честно зеркалу в ванной глаза в глаза смотри,

Все свое в горсть собери и поцелуй изнутри.

Ольга Арефьева. Танец с полотенцем

#твои_фотографии_с_неизвестной_почты

#когда_маньяк_одержим_тобой

#смертельный_аттракцион_в_парке развлечений

Родинка на щеке – слишком крупная, чтобы сойти за милую. Скорее клякса, бесформенный силуэт какой-то амебы. Другая щека голая, но не чистая: если всмотреться, видны забитые поры. Как червоточины в трухлявом бревне. Между щеками невзрачный нос – не большой и не маленький, не картошкой и не пуговкой, с невыводимым прыщом под левой ноздрей. Или правой?

Плохо нарисованные брови. Из коричневых полос, оставленных дешевым карандашом, торчат редкие ворсинки. Чуть ниже – глаза. Вообще-то они не блестят даже на солнце, но в таком освещении кажутся особенно тусклыми, неживыми. Как там говорят про рыбу – странное такое слово? Стылая? Снулая, да. Снулые глаза. Ни цвета, ни выражения. Волосы тоже бесцветные, мышиные. Тонкие потрескавшиеся губы, микроскопический подбородок. Вялая детская шейка. Никакой симметрии.

Зачем такое фотографировать?

Кира щелкнула по крестику в правом верхнем углу.

Так пристально она не разглядывала себя уже давно. Кажется, с младших классов школы. Тогда родители и сестра еще поддерживали в ней веру, что она самая красивая девочка на свете, что когда-нибудь она станет кинозвездой, или графиней, или лунной принцессой. Но постепенно подружки стали обгонять ее во всем – росте, стройности, чистоте кожи. Их лица больше походили на те, что смотрели с телеэкранов и журнальных обложек. Она же осталась маленькой, сухонькой, серенькой. Груди у нее так и не появилось. Если в Кире и было что-то красивое, то имя. Но его никто не замечал – как раскрашенные наличники на заброшенной избе.

Кира снова щелкнула мышью. Такой же серой, как и она сама.

Снимок получился смазанным, словно лицо поймали в движении. Фона было не разобрать – посредине темно-красная полоса, сверху и снизу посветлее. И повсюду мелкая сыпь – вроде бы ее называют зерном. Даже ее допотопный телефон справился бы лучше.

Но она никогда не фотографировала саму себя. Стас ее – тем более. Только кошек, иногда странные деревья и капли дождя. Все это она показывала сестре, та радостно сюсюкала и в ответ присылала кадры из другого мира – пальмы у голубого моря, Павел с дочкой на руках, сама Вика в панамке и розовом топе, новые обои, новая плитка в ванной, зеленая маленькая «мазда», снова Павел, Настенька уже ходит, а это наша ши-тцу, ну разве не прелесть…

Вот и сегодня от нее пришло письмо – все как обычно, Пашу обещают повысить, приезжай на новогодние, ну что ты там торчишь одна, родители тоже скучают.

И еще одно, с неизвестного адреса. Неизвестного и нечитаемого – из всех символов Кира узнала только собаку. Остальные видимого смысла не имели – стрелки, треугольники, арабская вязь и какие-то совсем уже экзотические закорючки. Обычно она читала даже спам – ей приятно было думать, что многодетные матери из Нигерии и секретари Британской лотереи обращаются именно к ней, когда просят перевести хотя бы сотню долларов на счет в швейцарском банке или, наоборот, призывают поскорей забрать выигрыш, миллионы и миллионы фунтов. Чего-то подобного стоило ожидать и на этот раз, но текста в письме не было, только картинка в приложении. Что-то в миниатюре настораживало, и Кира, рискуя нахватать вирусов на рабочий компьютер, загрузила файл.

Ей совсем не нравилось это лицо. Она от него почти отвыкла.

«Кто вы такой? Где вы сделали эту фотографию?»

«Больше не пишите мне, я обращусь в полицию».

«??????»

Так и не придумав ответа, она закрыла браузер и вышла из системы.

Как всегда, в этот час в библиотеке стояла мертвая тишь. Среди книг и картотечных шкафов Кире было уютней, чем дома, поэтому она каждый вечер задерживалась. Но сегодня вместо привычных теней по углам клубилась холодная чернота, а ряды стеллажей как будто сдвинулись плотнее, образуя незнакомый, враждебный лабиринт. В уснувших дисплеях призраками помигивали люминесцентные лампы. Из матовой тьмы на Киру смотрело то самое лицо, бледная незаконченная маска. Только глаза запали еще глубже, провалились в никуда.

Она сдернула со стола ключи и сумочку, с вешалки – пальто и беретку, торопливо огляделась, выключила свет, заперла дверь и зашагала к лестнице. В университетском подвале летом можно было замерзнуть, зимой – свариться заживо, но в октябре библиотекарей и их клиентов угнетал лишь спертый воздух, словно пропущенный через тысячи легких и списанный в утиль. Сейчас Кире дышалось особенно тяжело. Крашеные зеленые стены влажно поблескивали в полумраке, играя с ее тенью. Прежде она не замечала, в каком подземелье работает, какой неестественный свет обмывает ее с восьми до шести, а иногда и дольше. Почему теперь? Хорошо, что на ней были кеды – не хватало еще эха от каблуков.

Зайцем проскочив два лестничных марша, Кира вынырнула в вестибюль, пересекла мраморную пустошь и сдала ключи сонному охраннику. На улице ей стало чуть спокойнее: там были люди, машины, цвета и звуки. Моросил невидимый дождь, близилась ночь. В мокром асфальте плавали оранжевые фонари.

Родители с сестрой купили ей двухкомнатную квартиру в хорошем доме, прямо напротив университета. Большая часть ее жизни проходила в одной из двух точек – за стальной дверью на девятом этаже, с книжкой в руках, или под брюхом стареющего вуза, тоже среди книжек. Изредка в этот график вторгались рейды по секонд-хендам – ее гардероб состоял из черного, коричневого и белого, отступлений не допускалось – и прогулки со Стасом, в последнее время раз-другой в месяц. Такая жизнь ее устраивала, сколько бы ни сокрушались родные, призывая ее то завести молодого человека, то перебраться к ним в Москву, то устроиться секретаршей в мэрию, дядя Игорь поможет, а платят куда как лучше, чем в этой твоей избе-читальне. Иногда им почти удавалось убедить Киру (не по первому пункту, конечно), но потом до нее доходило, чего это будет стоить, – новые места, новые люди, новые проблемы. Зачем что-то менять, когда и так все хорошо?

Закрывая зонт в подъезде и вытирая ноги о коврик, Кира почти пожалела, что у нее никого нет. Ее бы встретили, успокоили, разобрались бы во всем. Но было бы и много другого, ненужного. Взгляды, слова, прикосновения. А Стас ей поможет ничуть не хуже.

Она кивнула консьержке, на ходу сняла берет и остановилась перед почтовыми ящиками. После библиотечной мглы здешние краски ласкали взгляд: молочные потолки, нежно-персиковая штукатурка, сами ящики – новенькие, густого винного цвета. Сверху лила янтарный свет люстра, стилизованные лампочки-свечи красиво отражались в зеркале, занимавшем целую стену от пола до потолка. Выудив из ящика счет за электричество, Кира мельком взглянула на себя – никаких провалов под бровями, конечно же, – и направилась к лифту. Засыпать опять придется с диазепамом.

* * *

Ей снилось, что она лунная принцесса.

В ультрамариновом небе сияла ее госпожа и покровительница, срывая покровы со всего земного – аллей и цветников, скульптур и фонтанов, беседок и дворцов, оплетенных паутиной кварцевых дорожек. Воздух благоухал жасмином и сиренью. У принцессы были длинные золотые косы, тонкие белые ноги, синяя юбочка и огромный малиновый бант на груди, в руке – сверкающая пурпурная брошь. Этой ночью ей предстояло много дел.

И главное – разгадать тайну незнакомца в маске, который ночь за ночью ускользал от нее.

Слева что-то шевельнулось, полыхнуло багрянцем. Мгновенно обернувшись, принцесса заметила край плаща, исчезающий за живой изгородью в конце дорожки. Вот он! В один удар сердца она была на месте, но незнакомец уже скрылся. Там, где ступали его ноги, среди прозрачных кристаллов трепетала алая роза.

Вдали сверкнула вспышка. Принцесса улыбнулась. Погоня будет долгой.

Бесшумными молниями они метались по саду, не давая друг другу передышки, ни на миг не прекращая игру. Луна постепенно меркла, черные облака расползались над кронами деревьев и куполами дворцов. Стволы в аллеях смыкались все тесней, просветы между ними затягивал колючий кустарник. Вскоре принцессе уже не нужно было выбирать дорогу – сворачивать стало некуда. Позади, стоило лишь отвернуться, стеной вставал бурьян. А плащ все звал и звал вперед, розы падали и падали.

Внезапно ступни принцессы пронзила боль. Опустив глаза, она поняла, что все это время была босиком. Из голых подошв сочилась кровь, с шипением впитываясь в стеклянную крошку. Но его надо найти, надо! Несмотря ни на что! И она захромала дальше, с каждым шагом множа свои раны. Розы на ее пути становились все красней, с деревьев опадала листва, потом кора, потом и оставшееся рассыпалось в прах, а она шла и шла.

Наконец след оборвался у широкого ручья. Черные воды несли толстые белые свечи, сочащиеся алым пламенем. Посреди потока стоял тот, кого она так долго искала, высокая фигура в черном цилиндре и черном плаще с алым подбоем, черном смокинге и с черной тростью в руках, в белой рубашке и белой маске, под которой ничего не было. Он поманил принцессу ладонью. Не чувствуя ног, она повиновалась и вошла в ручей. Вверх по бедрам пополз мертвый холод. Незнакомец указал на воду.

Склонив голову, принцесса увидела золотые косы и большие голубые глаза. Но человек в маске склонился и провел под отражением длинным черным ножом, ведь трость ей только привиделась, трости у него быть не могло. По образу в ручье пробежала рябь, и полвздоха спустя течение уже несло его, как сорвавшийся лист кувшинки, как облако грязной пены, а кровавое пламя свечей пожирало большие голубые глаза и золотые косы, пока не выело совсем.

Теперь из воды на принцессу смотрело острое мышиное личико с родинкой на щеке, серое и жалкое. И только зрачки блестели темными мраморными шариками.

«Кто это? – спросила принцесса, хотя принцессой уже не была и знала это. – Кто?»

Вместо ответа некто в маске вновь запустил нож в ручей и повел рукой. Потом было только красное, много красного, и боль, и в пустой одинокой квартире закричала девушка.

* * *

Камешек по низкой кривой полетел в пруд. Темный силуэт с воздетой дланью разбился вдребезги, но тут же начал склеиваться обратно.

– Не надо, – поморщилась Кира. Встретив недоуменный взгляд, добавила: – Не надо, и все.

– Ну ладно, – смущенно пробормотал Стас. И тут же смутился еще больше: он плохо выговаривал «л» в некоторых словах, получалось похоже на «уадно». – Извини, если что…

– Да нет, ничего… Просто сон дурацкий приснился, не хочу вспоминать.

Суббота выдалась теплая и ясная, но людей в парке почти не было – наверное, все ушли на какой-нибудь очередной концерт, о котором в библиотечных подвалах не говорят. Или остались дома, проживать свои семейные жизни.

По оголившейся к зиме аллее плелась женщина с лысым малышом лет пяти. На пластмассовом стуле перед тиром сидел старичок, мурлыча себе под нос. Откуда-то слева доносилось: «Шпигель, ко мне! Ко мне, мать твою!»

Кира со Стасом устроились на скамейке возле памятника Ильичу, у самой воды, и глядели на листья в пруду. Оставшись без камешков, Стас беспокойно потирал ладони, оглаживал брюки, подергивал плечом и ничего из этого не замечал.

– Ну вот, тебе еще и снов не хватауо… Да ты не воунуйся, всему есть объяснение. А это точно не сестра?

Кира вздохнула.

– Ты же знаешь, Вика не приезжала два с половиной года. Постоянно обещает, но все время что-нибудь не получается. Ну и вообще, мы с ней никогда друг над другом не шутили.

Стас искоса посмотрел на нее. По-другому он не умел, но сбоку было так не заметно.

– Что, совсем?

– Что – «совсем»?

– Совсем не шутили?

– Ну да, не хотелось как-то.

– Ага. – Он помолчал, провел ладонью по проплешине на затылке. – А в Машиностроителей нам вчера как раз про двойников рассказывали.

– Опять ты в эту свою секту ходил?

– Да не секта это, кууб просто. Там ведь ничего не заставляют деуать, только лекции читают. Ну вот, двойники есть у каждого, но они прячутся в астральном измерении. Может, твоя копия сфотографировауась и решиуа передать тебе привет?

– Дурак, ты зачем такое говоришь? Мне же страшно!

– Ой, прости… Я не хотеу.

Мама с малышом обогнули пруд и поравнялись с их скамейкой. Ребенок повернул голову, и Кира поняла вдруг, что это девочка, обритая наголо. Правую щеку ей залепили пластырем, один глаз как будто оплыл и умер, другой глядел холодно и колюче, не по-детски.

– У нее только в одном глазике рак, – сказала вдруг мать. От нее пахло алкоголем. – А второй был нормальный, но она окно разбила. Пять часов операция шла.

Кира отвела взгляд, и неприятная пара удалилась. Старик ни с того ни с сего затянул что-то древнее – то ли Антонова, то ли Добрынина. Из-за спины памятника выползла туча, накрыв своей тенью землю и воду.

– Пойдем отсюда, – сказала Кира и встала со скамейки. – Мне здесь не нравится. Солнца все равно уже не будет.

Стас покорно заковылял за ней. Он всегда сутулился, но рядом с Кирой – которая на каблуках была бы ему по грудь, если б ей вздумалось надеть что-то с каблуками, – окончательно превращался в горбуна. «Квазимодо, – подумала она, взглянув на него. – Дрессированная собачка».

– Но ты ведь придешь еще?

– Не знаю. Если погода хорошая будет. Но с завтрашнего дня обещали дожди.

– Ну и что? Посидим у меня, чай попьем. Я тебе аттракционы покажу, беспуатно. Ты же не во всех быуа, а? Вот в зеркальном уабиринте – быуа? А в комнате смеха?

– Нигде не была, да и не хочется что-то. А разве можно?

– Когда никто не видит, то можно. У меня ключи от всех построек, а напарник пьет все время, я его и не вижу почти. Раз в неделю если выйдет, уже круто. У меня электричество прямо из дежурки включается – где надо, там и зажигаю. Ну ты где еще такое увидишь?

– Стас, хватит… Мне сейчас не до этого.

Он изменился в лице.

– Ой, прости, я так быстро все забываю. Ну давай я попробую разобраться. Я же всегда тебе помогау.

Мимо что-то с шелестом пронеслось, заставив Киру вздрогнуть. По аллее со всех лап мчалась лохматая колли. За ней, задыхаясь от натуги, но также бесшумно бежал лысый мужчина в спортивном костюме. Стас и Кира смотрели им вслед, пока оба не скрылись за воротами парка. Старик у пруда в последний раз прохрипел что-то про любовь и звезды и замолк. Тучи над деревьями все сгущались, слизывая с пейзажа последние краски.

– Ну как ты мне поможешь, Стас?

– Так я ведь шарю немножко в компьютерах, ты же знаешь. Не хакер, но кое-что умею. Может, вычислю его по ай-пи.

– Его?

Кира поежилась.

– Того, кто это шлет.

– С чего ты взял, что это мужчина?

Стас залился румянцем.

– Ну я… Я просто… Имеуось в виду…

– Ладно, ладно. Только я не могу позвать тебя домой, ты же помнишь.

– Да, да, помню…

– Ну и как тогда?

– Дай мне пароль от почты, я со своего ноута все посмотрю.

– Ты что! – ахнула Кира. – Там же личное!

Ей показалось, крик разнесся по всему парку. Оба притихли. Со стороны пруда что-то глухо булькнуло.

Стас покраснел гуще прежнего.

– Хорошо, хорошо… Поняу.

Они побрели дальше.

– А я… А у тебя пальто красивое, я говориу? Зеленое такое…

– Это коричневый, – машинально поправила Кира. – И я купила его в прошлом году.

– Ну да. И беретка… Мне нравится.

– Угу. Мне тоже.

– Ну ты вообще красиво одеваешься. А то к нам ходит в кууб одна готка…

Понемногу Кира расслаблялась, и вскоре они уже болтали как ни в чем не бывало. Пока дошли до троллейбусной остановки, припустил дождь. Стас отказался от зонтика и радостно мок, утверждая, что люди с развитой силой воли не болеют в принципе. Когда наконец подошел 39-й, она заняла место у входа, придвинулась к окну и помахала. Как всегда, он грустно помахал в ответ и, наверное, долго еще провожал троллейбус взглядом (пес и есть пес), но стекло уже затянула пленка жидкой ртути. Салон привычно пустовал, кондукторша скучала. Кира повесила зонтик сохнуть, приспособив вместо крючка сломанный поручень, и закрыла глаза.

Познакомились они в подвале, два года назад. Позднее, услышав это, Вика так расхохоталась, что выронила телефон и перезвонила только через три минуты, когда сумела вставить вылетевший аккумулятор обратно. И до конца разговора не переставала хихикать, но объяснить, что же ее так развеселило, отказалась. Причуды сестры часто ставили Киру в тупик. Вике прекрасно было известно, что университетская библиотека находится на цокольном этаже – чего здесь смешного?

Шла третья пара, близился большой перерыв. Пользуясь передышкой, Кира уткнулась в книгу, но не успела прочесть и трех страниц, как за стойкой кто-то робко кашлянул. Обслуживая читателей, она старалась глядеть на них как можно меньше и, по выражению сестры, «пряталась за волосами». Однако запрос на протянутом бланке оказался таким неожиданным, что не посмотреть хоть одним глазком было нельзя. Студент жался к краю стойки и старательно изучал трещины в стене. По виду старшекурсник, высокого роста, но очень сутулый. Еще он заметно косил, а рыжеватая поросль на темени, затылке и над висками уже редела. Все его существо излучало такую неуверенность, что Кира, удивив саму себя, заговорила первой:

– Так вам нужен «Схимник» де Куатьэ? А я как раз его читаю. Хорошо пишет.

Парень разинул рот, словно к нему обратилась картотека или кадка с фикусом, потом неразборчиво и не к месту извинился и попросил Брэдбери. Получив желаемое, Станислав Рябинин, студент пятого курса социологического факультета – как гласил его читательский билет, – молниеносно скрылся, а потом начался перерыв, и Кира забыла про него.

Но через неделю он вернулся в то же время и сам завязал с ней беседу. Долго разглагольствовал о прочитанной книге, затем стал расспрашивать о «Схимнике». Кира отвечала сухо и немногословно, надеясь его отшить. Однако у него нашлись дела в библиотеке и на следующей неделе, и на следующей, и снова, и постепенно она к нему привыкла. Говорили в основном о литературе, благо что вкусы у них почти совпадали – Коэльо, Мураками, Ричард Бах. Иногда он рассказывал о себе, о каких-то эзотерических клубах, о религиозных спорах, в которых регулярно участвовал и непременно побеждал. За пределами библиотеки они не встречались ни разу и даже не обсуждали подобную возможность. Так продолжалось до выпускных экзаменов. В июне Станислав предстал перед ней в плохо сидящей двойке и объявил, что теперь он больше не студент, а дипломированный специалист, что ему уже предложили хорошую работу, поэтому в альма-матер его больше ничто не держит, но Киру он будет рад видеть и дальше, вот телефон, звони, если что. Ее номера спрашивать не стал, она сама давать и не подумала.

В августе ее первый год на библиотекарском посту закончился, и ей дали целый месяц отпуска, с которым нечего было делать. Вика не приехала (всей семьей подхватили какую-то заразу), от книжек уже болели глаза, телевизор надоел. От скуки Кира позвонила Станиславу. Тот ответил мгновенно, как будто сидел и ждал вызова. В субботу они пошли гулять на набережную, еще через пару недель прошлись по проспекту Ленина и так мало-помалу вернулись к старому графику, только виделись теперь в людных местах, а Станислав незаметно превратился в Стаса.

У Киры лет с двенадцати не было ни подруг, ни друзей, и явной потребности в них – тоже. Но Стас ей подходил идеально: он никогда ничего не просил, только предлагал помощь, развлекал ее как мог и, главное, не представлял угрозы. При всем немалом росте и силе в нем было больше от ребенка, чем от парня. Мужчины, как правило, не замечали Киру, но тех нескольких случаев, когда все же заметили и оценили, ей хватило на всю жизнь. Как же пахло от того бородатого… Если бы мама не вышла из подъезда… Сколько ей тогда было – тринадцать, четырнадцать?

В прозрачных глазах Стаса не мелькало и намека на какой-то интерес к Кире, помимо дружеского. Первое время она приглядывалась к нему, но в конце концов решила, что его можно не опасаться. Он делал ей комплименты, какие мог бы придумать четырехлетка в детском саду, чтобы порадовать воспитательницу. Если у него имелись какие-то отношения, то Кира о них ничего не слышала – а значит, их и не было, потому что вся прочая его жизнь лежала перед ней как на ладони. Он тоже жил один, хотя об этом «тоже» не подозревал: на всякий случай она наплела, что квартиру делит с невероятно строгой бабушкой, которая ни о каких гостях и слышать не желает. Стас не возражал – он вообще никогда не возражал, не жаловался, поступал именно так, как ожидалось, и ничего не требовал взамен. Приличной работы ему так и не перепало, каждые два-три месяца начинались поиски нового места. Грузчик, помощник повара, чернорабочий на стройке, но чаще всего – сторож. В хиреющем центральном парке его приняли до весны, на мертвый сезон, но могли выставить и раньше, как уже не раз случалось. Особенно если без спросу разгуливать по аттракционам. По дорожкам, сверкающим в лунном свете. Среди фонтанов, беседок и…

Заунывный механический голос проскрежетал знакомое «университет», и Кира пришла в себя. В транспорте ее убаюкивало редко, но сегодня дождь и усталость взяли свое. Чуть не проспать остановку – надо же до такого дожить. Она сняла с крючка зонт, поправила беретку и хотела уже встать, как по коже игольчатыми лапками пробежал озноб. Чей-то ледяной взгляд уперся ей в затылок. Спустя долгое, долгое мгновение Кира повернула голову. Ничего и никого, все то же бледное лицо. Вскоре не стало и его, а ветер плескал и плескал в окно ртутными брызгами.

* * *

– О, привет. Уже соскучиуась? А у меня как раз смена заканчивается.

– Стас, мне страшно.

– Что такое?

– Он опять прислал фотографию.

– Все-таки «он»? С того же адреса?

– Непонятно, там что-то нечитабельное совсем…

– Ну уадно, а что на фотке-то?

– Я! Он меня через окно троллейбуса снял, когда я домой ехала! Там все размыто из-за дождя, но лицо точно мое. Зонтик видно, беретку. Стас, он ведь совсем рядом был, следил за мной! Стоял на улице и поджидал, возле моей остановки! Что делать? Я сейчас в полицию позвоню.

– Погоди, не спеши. Там тебя пошлют куда подальше и даже суушать не станут. Мауо ли кто какие фотки рассыуает – тебе ведь напрямую никто не угрожау?

– Нет. Но…

– Ну тогда и сама не паникуй. Может, я все-таки проверю твою почту, а?

– Я…

– Суушай, но ведь нельзя сидеть суожа руки. Давай я посмотрю, а если ничего не найду, позвонишь в полицию или куда там еще.

– Ладно… Только давай поскорей, Стас. Я боюсь. И не смотри других писем.

– Ну конечно, а зачем? А ты не бойся. Потом еще смеяться будешь. Мне кажется, судьба дает тебе знак.

– Какой еще знак?

– А тут с ходу не скажешь, думать надо. Пришли мне эсэмэску, я покумекаю. А ты уучше уожись спать.

– Да как я засну теперь, Стас? Ты в своем уме? За мной маньяк какой-то гоняется, а ты мне спать предлагаешь?

– Ну извини… Только ты не придумывай всяких маньяков, пока ведь еще не ясно ничего. И попытайся заснуть все-таки, таблетки эти свои прими, они же тебе помогали вроде. Уадно?

– Хорошо, попробую…

– И вообще, с тобой бабушка, подъезд под охраной – чего бояться-то? Люди кругом. Не переживай, в общем.

– Хорошо.

– Ну все тогда, бабушке привет, а от тебя жду пароль. Розовых снов.

* * *

Ей снилось, что она блистательная графиня.

Жарким изумрудным пламенем дышали факелы. Камни замковых коридоров мерцали, точно спинки майских жуков, отражая бесчисленных рыцарей, дам, мудрецов, магов, челядинцев, шутов, собак, но все они терялись и меркли в обжигающем великолепии своей хозяйки. Чело ее было увенчано алмазной диадемой, совершенное тело пряталось в шелках и парче. Стройной каравеллой рассекала она людской океан, взлетая и нисходя по лестницам.

Сегодня была великая ночь. Много месяцев таинственный ваятель не выходил из своей каморки на вершине башни, не раз через слуг просил об отсрочке, испытывая терпение хозяйки. Но вот наконец труды закончены. Теперь ее красота останется в веках, переживет бренное тело и многие эпохи спустя будет повергать потомков в трепет. Мрамор не стареет, не знает увядания и недугов, не рассыпается жалким прахом. Такова доля бессмертных.

Миновав ворота башни, графиня начала восхождение в пятьсот пятьдесят пять ступеней. Лестница лозой обвивала базальтовый ствол, круто устремляясь к небесам. Подъем был трудным. С каждым витком свита графини все больше редела, люди садились на холодный камень и больше уже не двигались. Зеленое свечение постепенно блекло, факелы теплились тусклыми болотными огоньками. Настал миг, когда она обернулась и не увидела за собой никого. Вместо пажей и менестрелей по ступеням теперь взбирался зеленый туман. Значит, пути назад нет. Ввысь, только ввысь.

Ее мягкие туфли стоптались до ниток, плиты под ногами царапали нежную плоть. Потолки со стенами встречались под немыслимыми углами, ломаясь и кривясь. Ядовитая мгла не отставала ни на дюйм.

Но вот она перешагнула пятьсот пятьдесят пятую ступень и увидела перед собой открытую дверь. В проеме ждал ваятель, смутная тень в черном бархате и с черным резцом в руке. Он взял графиню за руку и повел в комнату. В каморке не было ни окон, ни очага, ни скамей – только неподвижная фигура, накрытая багряным полотнищем. Указав на нее, ваятель молча кивнул, и графиня сдернула покров.

Вместо гладкого мрамора ее взгляду предстала землистая мертвая плоть, сухие волосы и стеклянные глаза.

«Что за насмешки? – хотела вскричать графиня. – Как ты посмел дурачить меня?»

На несуществующем лице того, кто стоял рядом, черной дырой прорезалась улыбка. Потом он приставил резец к подбородку гостьи и медленно, медленно провел первую линию, ослепительно алую линию на тонкой белой коже.

* * *

Она долго не выходила из душа, глядя, как струи воды сбегают по ее впалому животу и худеньким бедрам. Стекают в слив, загадочно бурлят и навсегда исчезают. Как хорошо, что они не красные.

Сон, из которого она с криком вырвалась в четыре утра, еще рыскал где-то поблизости. Но здесь, под защитой горячей воды, ее не найти. Сегодня все равно выходной. Можно стоять под душем хоть весь день. Или всю жизнь. Лишь бы больше не засыпать.

Кира закрыла кран, оперлась рукой о стену и на миг застыла, прислушиваясь к тишине. Сейчас ей хотелось бы, чтобы у нее и вправду была бабушка. Но во всей квартире не слышалось ни звука – только кап-кап-капли постукивали по эмали. В бледно-зеленом кафеле неясным пятном белело ее тело, разбитое на мелкие квадраты. Почти красивое. Для кого-то.

Потом она сидела у окна с остывающим чаем, кутаясь в плед, и смотрела на бесконечный дождь. Компьютер затаился в углу хищным зверем, но сегодня ему добычи не достанется. Никакой больше почты, а Вика может и позвонить. Если сильно надо. Сейчас важнее Стас.

В одиннадцать он действительно позвонил – и возбужденным голосом, заикаясь, отчитался, что после бессонной ночи нашел зацепку и сейчас устанавливает какую-то хитрую программу, с которой вычислить отправителя – раз плюнуть. Только достать ее сложновато, поэтому терпение и еще раз терпение. В его тоне Кире почудилась странная веселость, но своим оголенным нервам она сейчас не верила.

День тянулся, дождь хлестал все сильней, от чая и кофе у Киры уже болела голова и бурчало в желудке. Ни книжек, ни телевизора она себе позволить не могла – лучше быть настороже. Несколько раз ей мерещилось, что кто-то возится с замком, потом напугала взъерошенная ворона, слетевшая на карниз.

Может, Стас и прав, и когда-нибудь ей все это покажется смешным. Ну влюбился школьник какой-нибудь и щелкает из-за угла, тоже маньяк нашелся. Или Сидор с исторического – говорят, старикан за каждой юбкой гоняется, а на Киру он так неприятно посматривал в последнее время…

Нет, ей все равно будет не до смеха, но вот Вика просто обхохочется и назовет ее дурочкой. Как в детстве. Как всегда.

Ближе к шести серая хмарь за стеклом начала сгущаться, крыши соседних домов отступили за пелену дождя. Зажглись фонари, но их рыжие ореолы тлели сами по себе, ничуть не разгоняя мрак.

Вдруг к ним пришло нежданное подкрепление – вдали сверкнула молния, другая, третья, и вскоре город встречал запоздалую осеннюю грозу. Через улицу мигал пустыми окнами университетский фасад, небесный стробоскоп высвечивал его то слева, то справа, наделяя подобием жизни. Кира задернула шторы и села на диван, обхватив колени. Иногда ее донимала вечерами легкая дрожь, но сегодня трясло сильней обычного. Каждый раскат грома, для которого словно и не существовало пластиковых окон, отдавался по телу взрывной волной. Быть может, у ее двери уже стоит темный человек, смотрит в глазок и тяжело дышит. Может, он…

Заверещал мобильник. Кира не сразу попала пальцем в зеленую иконку.

– Ура! – завопил Стас безо всяких предисловий. – Готово! Все готово. То есть я разобрауся.

– Не кричи так, у меня голова болит. Ну и что там, что?

– Да ничего страшного, как я и думау. Наоборот, все очень-очень хорошо. Зря ты беспокоиуась, тебе даже понравится.

– Ты нашел его? Кто он?

У Киры вспотели ладони, телефон грозил выскользнуть из рук.

– О, он очень хитрый, – радостно сообщил Стас. – Но безобидный. Правда, я бы сказау, большой озорник. И я его даже знаю. А скоро узнаю еще уучше.

– Ну хватит уже темнить! Как ты не понимаешь, я же психую! Кто он?

– По телефону не объяснишь, в Сети тоже. Мне надо кое-что тебе показать. Приезжай.

Она раскрыла рот, потом закрыла. За окном снова полыхнуло.

– К-как это – «приезжай»?

– Ну вот так, приезжай, и все. Не пожалеешь. Честное суово, по-другому не поуучится. Я ведь не домой тебя зову, у меня тут комп прямо в дежурке. Конечно, я и сам бы мог к тебе, но у тебя же бабушка. А у меня дежурство.

– Да ты хоть за окно смотрел? Там же гроза!

– Ага, гроза, – сказал он, и Кира словно воочию увидела, как по лицу его от уха до уха расползается улыбка. – И дождь весь день. Но я, пока занимауся всеми этими деуами, тоже до нитки промок, и ничего. Такси возьми.

– Я думала, ты весь день за компьютером сидел.

– Не только. Пришуось съездить кое-куда. Зато теперь поуный порядок. Ну давай, приезжай. Неужели тебе не интересно, кто над тобой подшутиу?

– Так это розыгрыш?

– Сто пудов. Хотя, может, разыгрывали и не тебя.

– А кого?

Тьма снаружи прижалась к окнам черной мордой, давила лапами на стекло.

– Все, ни суова больше. Такси я тебе опуачу. Позвони, как выедешь. Встречу у входа в парк.

Несколько мгновений Кира сидела, тупо слушая короткие гудки. Потом встала и начала собираться.

Стас еще никогда не был при ней таким – лаконичным, прямым, уверенным в себе. Но если он говорит, что разобрался, так оно и есть. Врать у него никогда не получалось, даже по телефону.

Пока она вызывала такси, одевалась и рисовала брови, тревожный холодок в груди потихоньку рассасывался, но до конца так и не растаял – засел ледяной горошинкой где-то возле сердца. Дверь квартиры никак не хотела открываться, не отпускала ее. Но к лифту Кира выходила уже почти без опаски. Таксист – дородный рыжеусый дядька – тоже оказался совсем не страшным. Едва завидев ее, он с неожиданным проворством выскользнул под ливень, обежал автомобиль и распахнул дверцу. Кире это понравилось. Прежде ей доводилось ездить на такси только в компании Вики, забившись в угол, пока сестра болтала с водителем.

Толстяк, похоже, радовался грозе – всю дорогу балагурил, травил байки из армейской юности и распевал Кинчева. С ним было легко забыть, куда и зачем они едут, но через двадцать минут очередная молния высветила справа знакомую желтую арку с лепниной и долговязую тень под ней. Стас тут же подскочил к такси, расплатился, отобрал у Киры зонтик и вручил другой, огромный. Потом велел не отставать и потрусил в парк, то и дело бросая взгляды через плечо. От него вроде бы пахло одеколоном, но сырая прель дождя все перебивала, поди пойми. А вот глаза обманывать не могли: на нем и в самом деле был костюм, та самая синяя двойка, только мокрая насквозь.

– Ты чего? – крикнула Кира, еле слыша себя саму.

– Да у меня свидание сегодня… Быуо, – отозвался он из-за плеча. – Не успеу переодеться. Пошли быстрей, а то вымокнешь вся.

Октябрьская гроза застала парк врасплох – все вокруг как-то съежилось и поникло, даже вождь на постаменте словно бы сгорбился и указывал уже не вдаль, а на взбесившийся пруд у своих ног. Сполохи небесного огня выкрашивали его безглазое лицо в электрический зеленый.

Когда за деревьями наконец показалось административное здание, Кира уже кляла себя за глупость. Стас – идиот, в такую погоду и бобика на улицу не выгоняют, а он затащил ее к черту на кулички, и непонятно вообще, ради чего. И еще это его свидание. Так он чем весь день занимался, ей помогал или неизвестно с кем любезничал? Настроение портилось с каждой лужей, которую не удавалось обойти. Хоть бы руку подал. И да, сейчас самое время копаться в телефоне.

– Ну вот почти и пришли, – объявил Стас, убрав сотовый в карман. – Видишь, окошко горит? Это наша дежурка. Сейчас согреемся, чаю попьем.

Не прошли и трех шагов, как свет погас.

– Ну еуки-мотауки, опять! – Он топнул ногой, щедро обдав Киру брызгами, и даже не заметил этого. – Сколько можно, а?

– Все, мне надоело, – огрызнулась Кира. – Я еду домой.

Стас примирительно затараторил:

– Ну стой, стой. У нас просто щиток отрубиуся, и все. Из-за грозы. Включить – пять минут. Куда ты сейчас пойдешь-то? Троллейбус, что ли, ждать будешь? Так простудишься же, а я потом виноват.

– Да, ты виноват.

Сверкнула вспышка на полнеба, заморозив на миг его испуганные глаза.

– Да погоди, погоди. Ты же сама… Ну уадно, до конца, так до конца. – Он снова улыбнулся, уже через силу. – Хорошо, виноват. Может, надо быуо подождать. Но мне хотеуось поскорей тебя обрадовать. Ты прости, уадно? Пойдем включим щиток.

– Я в электричестве не разбираюсь.

– А и не надо. Фонарик подержишь, мне достаточно. Щитовая совсем рядом, за угуом. Пошли, пошли. Я же извиниуся.

Кира отвернулась. В парке не было ни души. А может, кто-то все-таки был, но прятался. Смотрел, ждал, тяжело дышал, утирал влагу с лица.

Она неохотно кивнула. Стас, просияв, указал на боковую аллею и зашагал в ее сторону. Теперь он оглядывался еще чаще, с явным беспокойством.

Идти было действительно недалеко. Через сто метров в дожде обозначился ломаный контур какой-то большой постройки. Вблизи зубцы на крыше обернулись сколоченными из фанеры кристаллами – когда-то разноцветными, теперь облезлыми и одинаково серыми в осенней мгле. Стены покрывал узор из красных, белых и черных треугольников, от которых пестрило в глазах даже в разгар грозы. Над обшарпанной металлической дверью висела вывеска с единственным словом – ЛАБИРИНТ.

Кира в ярости уставилась на Стаса. На лоб ей слетела прядка волос, капли дождя настырно лезли в глаза.

– Ты зачем меня сюда привел?

– Ну я же сказау…

– А при чем здесь лабиринт?

– Да у нас ведь и щитовая тут, – пробормотал он, отводя глаза. – Потому и неудобно. Чуть что, тащись сюда, и хоть ты тресни. Успокойся, пожаууйста…

– Я сама решу, когда мне успокоиться.

– Ну до конца, так до конца, – повторил Стас со вздохом и нашарил в карманах ключи, затем фонарик. Дверь подалась не сразу и на его усилия ответила протяжным скрипом, от которого Киру спас лишь грохот с небес.

Вопреки ее ожиданиям, внутри было тепло. Пахло тоже приятно – чем-то цветочным. А через черные занавески, отгораживающие тамбур, как будто даже пробивался свет.

– То есть электричество все-таки есть?

– Это аварийное освещение. В щитовой как раз.

– А зачем тогда фонарик?

– Ну… – замялся он. – Эту систему тоже иногда вырубает, я подстраховауся. Идем.

Раздвинув занавески, он поманил ее за собой, и они вступили в лабиринт.

Это было царство трех углов. Все вокруг имело три стороны, три грани, трех соседей – лоскуты стоптанного пола, их близнецы на потолке, зеркальные стены. И во все три стороны, рикошетя от призмы к призме, бесконечно множась, разбегалась в разных ракурсах одна и та же картинка. Она и Стас, Стас и она, в чахлом свете фонаря похожие на призраков. Куда бы Кира ни смотрела, она везде встречалась глазами с самой собой, но на этих Кир глядели уже другие, а на тех третьи, и все они молчали, только по лицам белой смолой растекался страх.

Но еще где-то вдалеке, на уровне пола, мерцали зеленые огоньки, теряясь в изломах зеркал.

– Стас, что это? Не аварийка же, – прошептала она.

– Не знаю, – ответил он странным голосом. – Наверное, Гриша бауовауся. Сменщик мой. Проверить надо, а то еще пожар устроит. Пошли-ка.

– Нет, не пойду! – пискнула Кира и попятилась к стенке, подавая пример своим бесчисленным копиям.

Стас покачал головой.

– Ну серьезно, Кир. Я один не справлюсь. Нормального освещения там нет, сама видишь. Ну и хватит уже, а? Сколько можно играть.

Он накрыл ее влажную ладонь своей и мягко, но настойчиво повлек за собой, без труда находя дорогу. Кира послушной куклой поплелась за ним, то и дело налетая на углы, но почему-то уже не злясь. Это все усталость, думала она. Ну зеркала и зеркала, чего пугаться-то. Включим рубильник, потом Стас все растолкует, и я поеду домой. На такси. И Вике позвоню, пускай себе смеется. И вообще, перееду к ним. Не сидеть же вечно одной, о бабушке мечтать.

Огоньки росли, разгорались ярче и в итоге превратились в толстые зеленые свечи. В пятне света виднелось еще что-то, но не успевала Кира присмотреться, как лабиринт делал новый поворот, и все снова закрывала спина Стаса.

Наконец они очутились в шестиугольном помещении, по углам которого и были расставлены свечи. Цветочный аромат тоже шел от них. В центре лежал широкий матрас, накрытый красной шелковой простыней. Слева – бутылка шампанского в ведерке со льдом и большое игрушечное сердце с надписью I LOVE YOU, справа – серый плюшевый мишка, тоже с сердечком в руках. По всему полу – алые розы. Все вместе отражалось не только в стенах, но и в потолке, сплошном полированном зеркале.

– Тебе нравится? – спросил Стас. – Я весь день готовиуся… У Гриши в доуг попросиу.

Кира сглотнула, но не смогла вымолвить и слова.

– Значит, нравится. – По его лицу опять расплылась улыбка. – Уф, прямо гора с плеч, а то с утра на нервах весь. Ну ты, конечно, вынесуа мне мозг. Мог бы и сразу догадаться – когда ты еще сказауа, что это не мужчина. Но я тупой все-таки, наверное, без подсказок не сумеу. Хотя все к уучшему.

– Подсказок? – чуть слышно выговорила Кира.

– Ну, фотографий. Уж не знаю, как ты раздобыуа ящик с таким адресом, но придумано здорово. Если б все быуо не понарошку, я бы и сам испугауся. А так даже забавно. Да ты садись, находились уже.

Она села, но только потому, что подогнулись ноги. Матрас был мягкий, шелк нежно шелестел.

– Но идея крутая. Маньяки, двойники, все деуа. И притворяуась так хорошо… Ты бы актрисой быть могуа, серьезно. Только с фотками я тебя быстро раскусиу. Вообще-то, как только их увидеу. Особенно предпоследнюю. Не думау, что ты такая смеуая. Я вот никогда не понимау – зачем девчонки себя в зеркауах фоткают? А теперь поняу, это вы так на себя со стороны смотрите. Типа чужими гуазами. И ты тоже захотеуа, чтобы я на тебя посмотреу. Тоустый такой намек? Тоустый-претоустый.

– Стас, – прошептала она. – Что на предпоследней фотографии?

– Да будто ты сама не знаешь, – усмехнулся он, устроившись рядом с ней и снимая ботинки. – Давай я с тебя пальто сниму, ты же промокуа вся. Здесь тепуо, я специально обогреватель приносиу. И даже вешауку, вон стоит.

– Что?!

– Ну хорошо, хорошо. – Он достал телефон. – Умеешь ты заводить… Я их все на флешку записау, рассматривау весь день. Тьфу, глючит опять… Ты извини, что я насчет электричества наврау. Это Гриша выключиу, напарник мой – который аукаш. По сигнауу. Щиток-то на самом деле в дежурке, я вроде говориу даже. Просто мне тоже захотеуось для тебя придумать что-нибудь такое. Сюрприз сдеуать. Ага, вот они. Ну гляди, раз уж просиуа. Вот последняя.

Растрепанные волосы. Глиняная кружка в руке. Клетчатый плед. В каждом зрачке по маленькой молнии.

– Ну и вот.

Бледное тело, сложенное из мелких квадратиков. Вода. Две коричневые точки.

– Ну, тут я сразу все поняу. Я ведь тоже тебя люблю, Кир. Но сам бояуся признаться. В принципе я ведь тоже смеуый, только с тобой робею… А вообще, гуупые мы с тобой. Ходили кругами, как дурачки. Не зря же нас друг к дружке потянуо. Тогда, в библиотеке, это знак быу. Судьба. Вот я и решиу, чтобы у нас в первый раз быуо, как ни у кого не бывает. По-настоящему. Где еще ты такое найдешь? Я как представиу, что мы гоуые во всех…

Кира завизжала. Пронзительно, дико, оглушая саму себя. Крик летучей мышью заметался между зеркалами, но не нашел выхода, иссяк и умер. Зеленые язычки пламени пугливо трепетали. Мишка повалился на бок, словно доверенное ему сердце пронзили копьем. В ушах у Киры звенело.

– Ненавижу тебя! – выдохнула она наконец. – Урод! Извращенец! Придурок косоглазый! На черта ты мне вообще сдался? Ты даже говорить толком не умеешь, над тобой весь универ в голос ржал. Нет, в гоуос ржау. Да если б я захотела, давно бы нашла себе нормального мужика. Меня в мэрию работать звали, и с исторического парень один заглядывается. А ты кто такой? А ты себя хоть в зеркале видел, морда плешивая? Ну оглядись, сам увидишь. Пошел ты знаешь куда? А я, дура, тебе доверилась…

– Кира…

– Я уже двадцать пять лет Кира! Дебил, да за мной ведь вправду следят. Тебя еще только не хватало. А шампанское свое засунь в одно место, сам догадайся в какое. Только проводи меня сначала. И больше чтоб я тебя не видела и не слышала.

Лицо Стаса темнело и наливалось кровью, но она уже не могла остановиться, извергая из души всю дрянь, накопившуюся за эти дни. Замолчав наконец, оттолкнула его и поднялась на ноги.

– Где тут выход? Черт с тобой, сама дойду. Да ты же сам маньяк! Сектант полоумный.

Несколько секунд Стас пристально глядел на нее. Потом одним движением сгреб ее, швырнул обратно на матрас и навалился сверху.

– Я поняу. Это ты меня так специально накручиваешь. Последнее испытание. Посвящение, как в «Схимнике». Ну, до конца, так до конца. Хочешь играть – поиграем. Можно и без романтики, грубо… Но я ведь так готовиуся… Промок весь… Целый день убиу…

Она кричала и вырывалась, но Стас одной рукой, как новорожденного котенка, прижал ее к постели, другой стал сдирать с нее одежду. Когда он добрался до трусиков и начал раздеваться сам, у нее уже не осталось сил на сопротивление. Запахи цветов и одеколона заглушил другой, более резкий. Так же несло от того мужчины в трениках, который прижал ее к мусорному баку, в трех шагах от дома. И так же белел в окне склада его тощий зад. Всхлипывая, она опустила веки и укрылась в спасительной тьме.

Откуда-то сверху донесся треск, пробившись сквозь пыхтение Стаса. Ее глаза открылись сами собой. Потолок ничего уже не отражал – ни зареванных щек Киры, ни ее раздвинутых ног, ни голых лопаток самца, сдергивающего с себя трусы-боксеры. Зеркало налилось багровым туманом, пошло трещинами и вспучилось, рождая маленький стеклянный вулкан. И взорвалось.

В это мгновение все заслонила волосатая грудь, и Кире между бедер вонзилось что-то твердое, хищное, острое как бритва. Но, шевельнувшись раз или два, затихло. А потом ее вдавило в матрас. Что-то негромко хлюпнуло. Упало и разбилось несколько градинок. Стало тихо.

В себя она пришла уже на ногах. По бедрам стекали струйки, черные в зеленом свете. Из распоротых ступней сочился жидкий огонь. Волосы, руки и грудь тоже покрывала запекшаяся кровь. Но не ее. В зеркалах мирно дремали тысячи мертвых Стасов, ни о чем не жалея и ни к чему не стремясь. У каждого из спины торчало по дюжине осколков, и один большой – из затылка.

Кира брела не вперед и не назад, не вправо и не влево, натыкаясь на стены там, где ожидала найти пустоту. Треугольники теснили ее, как хотели. За ней оставался след из крови и алых лепестков, но возвращаться по нему было нельзя. Или она уже возвращалась? Зеркала не отвечали ей. Им нравилась ее нагота – так, как не понравилась бы ни одному мужчине в мире. Когда им надоел Стас, они стали показывать Кире ее саму – тринадцатилетнюю, хнычущую возле мусорного бака; малышку, плескающуюся в ванне; одинокую библиотекаршу, прилипшую к монитору. Почти красивую. Или просто – красивую.

Свечи догорали, отражения колыхались и перетекали одно в другое. Зелень выцветала в черноту. Кира уже не надеялась выйти, но ей стало грустно – как будто она вот-вот потеряет что-то очень важное, чего нет ни у кого другого на всем белом свете. Хотя ничего белого рядом уже не было – только ее собственное тело, маленькое и бессмысленное.

Но кто-то ждал ее, смотрел из темноты. Тянул за незримые ниточки, направлял и подталкивал, вел с одной стороны на другую. И настал миг, когда она не нащупала зеркал ни слева, ни справа, ни сзади и поняла, что пришла.

В немыслимой дали умирал последний зеленый огонек. С ним умерли звуки, страхи, надежды – все, кроме нее самой.

Тогда он выступил из ниоткуда и кивнул ей. Родинка на щеке, тонкие губы, снулые глаза. Другого лица быть и не могло.

– Кто это? – спросила она, глядя снизу вверх. – Это уже не я.

Он снова кивнул и расправил стеклянные черные когти.

– Но еще не ты.

Он кивнул в последний раз и забрал у нее то, чего не имел никогда.

* * *

Ей снилось, что она проснется, но это был всего лишь сон.

Закрытый город
Елена Темнова

#сбежать_от_садиста

#новая_жизнь_в_ ловушке

#спасти_красную_шапочку

На маленький город легла тень гор, прямая простота заснеженных улиц замерла перед бурей, в лесу и округе, в озерах подо льдом кто-то скрывался и ждал. Алина рассказала попутчику, что бабушка говорила: «Чудь белоглазая под землю ушла», – они рассмеялись. Мимо окон белели поля, стоял стеной темнохвойный лес, эти деревья тянутся по горным склонам Урала от полярного круга.

Поначалу Алина напряглась, когда в Екатеринбурге зашел мужчина и заселился в ее купе, натянула ворот черной водолазки. Стас Вицнеп работал следователем прокуратуры и выглядел соответственно, он не привык, что при его появлении девушки вжимаются в стенку. Путь до города был долгий, девушку жалко. Он представился, как его отец полковник, такое всегда почему-то вызывает доверие у штатских.

– Здравия желаю, капитан юстиции СК РФ Стас Вицнеп, еду по рабочим делам в закрытый город Зимний, как и вы. Наверное, ясно, кого попало туда не пускают. Я и документы могу показать. – Он сел, достал телефон. – Или другие доказательства благонадежности, фото семьи например. Может, кофе?

Алина покачала головой. Смешной, думает, что его испугались. Алина пощупала запястья, там еще горели следы от пальцев Саши. Сейчас, наверное, его все жалеют, такой красивый профессор, сделал из деревенской девочки кандидата наук, а она перед свадьбой сбежала. Наверное, с другим. Нет, других никогда не было, но стоило случайно в институте, в театре или даже на улице ответить мужчине на взгляд, улыбку или на вопрос – ее ждал скандал.

Иногда приходилось подолгу пользоваться тональником, прятать руки под длинными рукавами, принимать цветы от будущего мужа, который клялся: «Больше такого не повторится». Внезапно Алина поняла – больше такого реально не повторится и ей не надо бояться других мужчин. Как будто мышцы по всему телу были напряжены шесть лет и по мере того, как поезд уходил все дальше в заснеженные леса, – расслаблялись, наступала эйфория.

– Ха-ха, – выдохнула она, протягивая руку за телефоном. – Кофе с собой?

Стас рассказал, что часто ездит на скором в ЗАТО Зимний по делам службы, и каким бы комфортабельным ни был новый «Орлан», кофе тут делать до сих пор не научились. Стас варит его в турке на молоке, щепотка корицы, немного ванили, угощайтесь, где ваша кружка? Он показал термос. И купе наполнился сладковатым ароматом.

– Фото семьи, значит?

– Да, но почему-то у меня в телефоне больше фоток кота.

– Это говорит о человеке больше, чем даже фото детей. – Она пожала плечами.

– Почему?

– Ну, маньяки-социопаты начинают с насилия над животными, так что любовь к коту или собаке – уже хороший звоночек. А вот родители, – она помолчала, – есть хорошие, но бывают и очень жестокие.

– По личному опыту говорите?

Алина ехала мимо родных мест. Бывало, ночью, зимой, когда отец пил, они долго лежали на сеновале. «Девочки, вы где?» – звал отец, пошатываясь до туалета. Потом брал топор и орал, что, если они сейчас же не выйдут, он зарубит Дозора. Собака поджимала хвост и, звеня цепью, пряталась в будке под крыльцом. Было холодно, шел снег, мама укутывала девочек шалью и шептала: «Сейчас обождем, пройдет у него все, тс-с-с».

Алина никогда не задавалась вопросом, почему мать не выгонит отца. «Хоть забор кривой, но изба огорожена», – рассуждала она по-житейски, в деревне без мужика нельзя.

Ей исполнилось шестнадцать лет, когда умерла ее бабушка. Собрала рюкзак, взяла деньги, оставленные бабой Нюрой, и сбежала в Москву. Бабушка рассказывала ей много преданий, потому Алина и полюбила историю. С родителями больше не общалась, одноклассник Толя, который переехал и сейчас работает в Зимнем физруком, писал, что ее мать запила. А однажды младшую сестру нашли замерзшей в огороде. Смерть по неосторожности, решили органы, отец уже вышел из тюрьмы.

– Но я всегда знала, что это моя вина. Я не должна была оставлять ее, – завершила свой печальный рассказ девушка.

– Вы, Алина, не виноваты, сами были ребенком. Я разного навидался, – признался Стас. – И убийства ради денег, сексуальный мотив, месть, все ясно. Но я никогда не понимал, как можно убивать детей?

Ее тоже занимал этот вопрос, и настолько, что понять его она пыталась шесть лет. Главное – не сесть на любимого конька, подумала про себя Алина. Она написала, но так и не успела защитить свою диссертацию о детских жертвоприношениях в древности.

– По одной из версий, ада нет, ад – это культурное наследие детских жертвоприношений домоисейских времен среди протоиудеев. Даже здесь коренные народы, финно-угорские племена, долгое время следовали традициям.

Даже страшно представить, но этим горам вокруг пятьсот миллионов лет, для древних племен – особое место, где богатства охраняет нечистая сила, и она требует жертв. Старые дремлющие вулканы, в каменных палатках на скалах находят выдолбленные чаши для сбора крови жертв.

– По всему Уралу есть культовые места, – Алина знала большинство наперечет.

– Но я не понимаю, когда в жертву приносят детей – зачем?

– Они невинны, в них заключена сила, но… Я думаю, потому, что они не могут дать отпор. Все дети должны жить в тепле и безопасности, это основа нашей цивилизации, – заключила Алина и смутилась от своего учительского тона.

На вокзале служитель Фемиды растворился в серой дымке, Алина поняла, что они больше не встретятся, ей стало даже жаль. Толик взвалил на себя ее чемодан и гаркнул: «Исторический момент! Город Зимний встречает историка».

Друзья отправились на новую квартиру Алины, где она обретет долгожданный покой в безопасности, укрытая снегами среди древних гор в закрытом городе. Толик заверил – в этом доме живут лучшие люди Зимнего. Это он помог с оформлением пропуска и устроил Алину в школу учителем истории.

* * *

Алина отработала первую неделю. Несмотря на то, что заместитель директора Ульяна Анатольевна несколько раз заглядывала на уроки, недовольно поджимая губы, записывала что-то в блокноте, все было прекрасно. Директор же попросил ее обращаться «на ты» и называть его Павел, ведь они почти ровесники. Его впечатлил творческий подход новой учительницы из большого города – Алина предложила ввести костюмированные уроки, устроить выставку рисунков по темам, а летом пойти в поход на местные озера. Ей самой не терпелось посмотреть на Чудское, пока затянутое льдом, там под скалой было особое место силы, она писала о нем статью в студенчестве, а вот увидеть во всем сияющем полноводии еще не довелось.

«В маленьком городе – свои правила, – предупредил Толик еще в первый день, – здесь все друг друга знают и любят посплетничать. Увидят тебя с кем – сразу пойдут слухи». Алина и не собиралась заводить отношения, слишком страшна была память о прошлых. После пятничного собрания в учительской Ульяна Анатольевна задержала Алину – нельзя отступать от плана урока и опаздывать со сдачей журналов, заполнять ведомости и индивидуальные планы надо вовремя.

– Алина Сергеевна, – к ним подошел Павел, он понял, что новую учительницу пора спасать, – развлечений у нас в городе мало, но, если хотите, я могу показать наше лучшее кафе, пойдемте?

Ульяна Анатольевна изменилась в лице. Толик по секрету рассказал, что Ульяна давно обхаживает Павла Аркадьевича, об этом же шептались ученицы, тоже влюбленные в «Пашу-краш», так звали школьницы симпатичного молодого директора. Алина не хотела наживать себе столько врагов в первую же неделю и отказалась, сославшись на то, что еще не успела разобрать все вещи. Паша-краш, кажется, немного расстроился. Алина спустилась на первый этаж и заметила, что в спортзале горит свет. Неужели Толик еще работает? В спортзале была девочка из 9 «В», кажется, Ольга Вишневская. Оля немного смутилась, когда увидела учительницу, но помахала ей рукой. Алина сказала, что уже поздно, но девочка только пожала плечами: школу никогда не закрывают, а если что – здесь отдельный выход на стадион, уйдет, когда будет надо.

Квартира на первом этаже сталинской пятиэтажки в стиле ампир очень нравилась Алине, из больших окон открывался вид на главную улицу и часть парка, где стояли древние ели. Городок оказался вполне благополучным, если облик центра оставался неизменным с 1957 года, то на окраинах строились новые коттеджи. В 90-е главное ядерное предприятие не разорилось, хоть оно и перешло в частные руки, у всех была работа. Закрытые города всегда благоденствовали на фоне унылых регионов, изменилось только то, что принадлежало все не государству. Владелец бывшего союзного градообразующего предприятия мог считаться одним из самых богатых людей области, а может быть, и страны.

Несмотря на удивительное благополучие, люди здесь были такие же, как везде; Алину пробрало холодом, когда во время прогулки она стала свидетелем некрасивой сцены – отец жестоко ругал девочку, на ней была красная шапка, и Алина невольно подумала, что там, где есть Красная Шапочка, обязательно рядом и Серый Волк. Она подошла ближе:

– Здравствуйте, Алина Сергеевна, – неловко сказала девочка.

Это была та самая Ольга Вишневская. Не особо обратив внимание на учительницу, отец продолжил отчитывать ребенка, потом, грубо схватив за плечо, поволок домой.

Алина успела познакомиться и со своими соседями: напротив жил старичок, он ходил в магазин с «нищенкой», так дома они называли тряпичный пакет. Более того, однажды Алина видела его с сетчатой сумкой. Так и разговорились – учительница сказала: «Вот это раритет», Эдуард Филиппович, так звали соседа, засмеялся и согласно закивал: «Авоська у меня еще с советских времен, сносу сумке нет, а зачем покупать пакеты? Деньги тратить, да и для природы плохо». Еще один «взрыв из прошлого» – как и в советское время, здесь никто не закрывал двери на замок. Из минусов – развлечений тоже нет. Длинными зимними вечерами приходилось коротать время, кто как мог. Закончив проверку тетрадей, Алина заходила на «чай с травами» к старичку, кофе он не пил – давление, а травы собирал сам и сушил на балконе. Они сидели в гостиной: огромный сервант, старая хрустальная посуда, полки ломились от книг. Ей нравилось здесь бывать, семьи у Эдуарда Филипповича не было, он много читал и интересовался историей. Просил рассказать Алину о ее научной работе, он и сам знал многое про эти места.

– Да-да, то самое Чудское озеро, я знаю, – как-то ответил он Алине. – Есть поверье, что вода может вернуть тебе то, что ты потерял. Но надо принести жертву, невинную девушку. Здесь все знают эту легенду. – Он пожал плечами. – Якобы в день зимнего солнцестояния жертву опускали под лед, если она была чиста, шаман мог оживить любого мертвеца.

* * *

Темнело рано. На последнем уроке в окна бил зимний ветер, по радио сообщили, что скоро начнется снежная буря. Алина пила «три в одном», пока ребята писали первый тест, и с тревогой смотрела в темнеющую даль.

Родители Оли Вишневской сообщили, что дочь вчера не вернулась домой. Сейчас шли поиски. В актовом зале открыли пункт для поисковиков. Как часто она сама не приходила в школу, чтобы никто не видел синяков. Ей надо было взглянуть в глаза отца ребенка. Не от него ли сбежала Оля одна зимой?

Найти родителей оказалось легко: так громко рыдала мать в коридоре, отец девочки стоял рядом с каменным лицом. Из-за опускающейся темноты поиски сворачивали, Алина не хотела терять время, спросила откровенно – за что вы кричали на девочку несколько дней назад? Оказалось, родители подозревали, что их дочь подсела на наркотики.

– Она стала пропадать, поздно возвращалась домой, но она не пьет, спортсменка. Девочки в этом возрасте такие чувствительные, Оля у нас влюбилась, не говорила в кого, а потом с ней началось. Ходила заторможенная, ничего не понимала, – пожаловалась мать девочки. – Мы подумали, что она, может… Что-то принимает? «Лечит» разбитое сердце?

Принимает? На планерке Ульяна Анатольевна долго распылялась по поводу алкоголя и наркотиков, призывала учителей обыскивать портфели, потому что зараза большого города добралась и до них, она тогда нехорошо посмотрела на Алину. Ульяна кричала и на детей: «Ненавижу наркоманов, откуда взяли эту гадость? Убивала бы голыми руками, биомусор». Может, она что-то знает? Алина нашла в толпе Толика и попросила дать адрес Ульяны. Он помнил, что младшая сестра подруги замерзла насмерть, и понимал, почему исчезновение ученицы Алина считает личным делом, она не сможет сейчас просто пойти домой.

Участники поисков потихоньку расходились, кто-то отогревался чаем, наливая кипяток из бойлера, у карты стояли мужчины, среди которых она заметила старого знакомого – своего соседа – и помахала ему рукой.

– Алинушка, привет-привет! – ответил пожилой мужчина.

В актовом зале на мгновение все замолчали и уставились на Алину Сергеевну. «Алинушка», перешептывались дети и смотрели на новенькую.

– Ты знаешь ЭФ? – спросил Павел.

– ЭФ?

– Да, Эдуард Филиппович, его все зовут ЭФ, – он кивнул в сторону старика, которого уже обступили другие мужчины и дружно кивали, пока он водил пальцем по карте.

– Он мой сосед.

– А-а-а, да, у него дом на шоссе, настоящий замок, но он любит жить в городе, чтобы держать все под контролем. Это он организовал поиски, очень переживает.

– Он поиски организовал?

– Тебе разве Толик не говорил? Он владелец унитарного предприятия нашего, у него пакет акций. Правда, сейчас государство пытается вернуть контроль над всеми такими производствами, он последний динозавр из девяностых. Даже не знаю, что бы мы без него делали. Для учителей выделил квартиры, а талантливым ребятам платит стипендию, некоторые по его гранту едут потом поступать в Екатеринбург или сразу в Москву.

* * *

Алина быстро поняла, почему Ульяна Анатольевна несколько дней не появлялась в школе: в квартире стоял перегар, который трудно с чем-то спутать, а на блюстительницу морали нельзя было посмотреть без слез – лицо опухло и затекло. Ульяна почувствовала, что ее поймали с поличным, сиплым голосом начала орать, мол, в городе все со всеми спят, она-то знает, совсем с ума сошли.

– Твой Толик тоже ее пользует по вечерам в спортзале, рано Вишенка созрела, вот и пропала!

«Она просто сумасшедшая, ее никто всерьез не воспринимает, и все жалеют, – ответил Толик по телефону, когда Алина вышла из душной квартиры. – Не слушай ее».

Алина вспомнила, как часто видела Вишневскую вечером в спортзале, теперь все стало ясно. Когда все уходили, что делал с ней Толик, не в него ли она была влюблена?

– Алина, – вздохнул друг детства. – Оля – спортсменка, а баскетбольную секцию сократили, запасной выход на стадион всегда открыт, я разрешал ей приходить по вечерам и пользоваться инвентарем. Она кидала там мяч и занималась. Тем более я, смешно… Она же у нас записки директору писала, Кличку «Паша-краш» Оля придумала.

«Паша-наш» и «Паша-краш» часто вел себя не по возрасту, с детьми был в приятельских отношениях. Ульяна не зря что-то заметила в Оле, не ревновала ли к молодой сопернице? Алина шла мимо школы, в кабинете директора горел свет, Павел еще на месте? Алина решила зайти. Сказать ему сразу? А почему бы и нет. И она поделилась «слухами» от Ульяны Анатольевны.

– Алина, успокойся. Такое уже не первый раз.

– Пьет не первый раз?

– И это тоже. У нас каждый год пропадают девочки. – Он грустно взглянул на нее. – Такая напасть в этом городке. Посмотри на календарь. Уже двадцать лет зимой в это время кого-то ищут и никогда не находят, народ смирился. А меня здесь двадцать лет назад не было.

– Подожди, у вас что, часто пропадают девочки?

– Двадцать первое декабря – какое-то нехорошее время, старики говорят – нечисть чудит. В день зимнего солнцестояния пропадают девочки, так было и двадцать лет, и десять лет назад. Поэтому поиски закончили.

– А полиция?

Павел лишь махнул рукой, мало ли кто пропал и замерз. Алина была в шоке, она выпалила, что это похоже на серию.

– У вас, хочешь сказать, маньяк? Паша, что ты мне голову морочишь, о таких делах пишут в газетах!

Ничего не добившись от расстроенного директора школы, Алина отправилась в главное городское здание. В администрации местной мэрии была и библиотека, и редакция газеты «Зимние новости» – она хотела посмотреть подшивки, проверить, правду ли говорит Павел. Разговор с редактором, полным низким мужичком в очках, оказался довольно холодным. Он подтвердил слова директора, но оговорился – может, и летом подростки сбегают, но никто не замечает. Просто зимой холодно и страшно, вот народ и придумывает «серию».

– Пропадают девочки, да, и в этот день. Но все остальное – сплетни, а мы сплетни не печатаем. И вообще, скоро шесть часов. Закрываемся.

Алина чуть не расплакалась, на выходе она столкнулась со старым знакомым.

– Господи, Стас!

– Так меня еще никто не называл, – рассмеялся «попутчик».

Оказалось, служитель Фемиды был здесь с небольшой опергруппой, занимался коррупционными схемами местной власти. Алина решила попросить совета. Она рассказала про историю исчезновения девочек, что ей кажется особо странным – никто не пишет о серии, а ведь газеты не боятся сенсаций. Стас не удивился, а подтвердил – местная газетенка как будто только рецепты печатает и астропрогноз. Но таковы плоды монополии на информацию, конкуренции нет.

– Здесь все под одним человеком, владельцем их предприятия. Никто не знает, как он получил власть, темные делишки девяностых, был спецслужбистом, а потом… Все его подельники погибли при странных обстоятельствах. Тебя подвезти? По радио говорили, что скоро начнется буря.

Алина поняла, что в суматохе забыла тесты для проверки. Она попросила заехать в школу. По дороге старые знакомые продолжили обсуждать очень странные дела города Зимнего.

«Новые времена требуют новых решений», – сказал Стас.

Сейчас уже можно говорить, но пусть лучше пока останется между ними – прокурорская проверка по должностным преступлениям закончена, и коллеги получили ордер, у ЭФ идут обыски. «Если не найдем там золотой унитаз, то документы по перепродаже разработок за рубеж вполне могут быть, ведь откуда-то деньги у предприятия есть, а госзаказов нет», – размышлял вслух Стас. Как оказалось, Эдуарда Филипповича не было дома.

– Но с понятыми не проблема, тем более на замок квартиру никто не закрывал, фактически взлома не было. – Они свернули на подъездную к школе. – Ты знаешь, что его жена была из какого-то местного народа? Она узнала о его делах. Покончила с собой, прыгнула голой зимой в прорубь, ходят слухи, была беременна и думала, что ребенок проклят, так как отец «шайтан». Тогда ЭФ совсем поехал головой. Сейчас ни на какое сотрудничество с госорганами не идет, правит городом, как ему хочется. Местный бог, серый кардинал, чтоб его!

– Жена утонула? Тебе покажется глупым, но я думаю, что знаю, где он.

* * *

Вернет то, что забрала вода? 21 декабря. Алина размышляла и не могла сама поверить в то, что приходило на ум. В гулких пустых коридорах школы не было ни души, за окном кромешная тьма. Пока забирала тетради, телефон просигналил, смс: «Думала, что я тебя не найду?» Следующее сообщение – фото с заснеженной веткой и подпись: «Здесь красиво». Она увеличила масштаб – за елкой освещенная стена, знакомая кирпичная кладка, школа. Вам новое сообщение: «Да, это школа. Как низко ты пала. Училка». Откуда он узнал? Она никому не говорила, куда уезжает, соцсети не вела – Саша заставил удалить все профили. У нее нет даже подруг, которые могли бы проболтаться. Новое смс: «Где мой ребенок?» Что за… Она хотела написать: «Какой я тебе ребенок?!»

«Ты такая тупая».

И впервые она была склонна с этим согласиться. Две недели ее бывший просто оформлял пропуск, поэтому и не звонил, не искал ее, он знал, где она. Девушка схватила куртку и побежала вниз, она знала, что есть не больше четырех минут выйти через спортзал, а потом на стоянку, пока Саша будет подниматься по главной лестнице. В машине Стас спросил, куда ехать. Алина согнулась пополам и зажала голову руками.

– Мне надо за паспортом домой, а потом на вокзал, на последний поезд. Я сейчас не могу объяснить почему, потом, ладно?

– Ладно, но ты говорила, что догадываешься, где девочка.

Алина молчала. Стас выехал на дорогу, а затем как бы кстати сказал:

– Странная находка у ЭФ в квартире, девчачья красная шапочка. У него вроде нет детей?

– Выезжай на лесную дорогу, к карьеру, где озеро Чудское. Нам надо туда, – внезапно для себя выпалила Алина. – Он под скалой.

Они вышли у заснеженного озера, наступило затишье перед бурей. «По льду машина не проедет», – сказал Стас. Он позвонил и сообщил коллегам, что, кажется, знает, где подозреваемый по их делу: «Выехал из города по Челябинскому тракту, скоро вернусь».

Алина и Стас увидели вдалеке огонь, кто-то развел костер, пошли на свет. Стас достал табельное оружие на всякий случай. Как оказалось, не зря. У костра снежилось возвышение, откуда шел пар, землянка. Нежданные гости потревожили тень. ЭФ как будто ждал их. Он направил ружье в сторону пришлых. Стас крикнул бросить оружие, но в ответ получил выстрел, пуля прошла мимо, Алина спряталась в землянку, на топчане сидела полусонная Оля, рядом в старом термосе – чай с травами, догадалась учительница по запаху. Чем он опаивал ее? На раздумья не было времени, Алина схватила девочку и потянула послушное тело за собой. «Нет, он мне даст грант, я уеду из города, Паша еще пожалеет, когда я стану знаменита», – прошептала девочка с замутненными глазами. Стас прятался за землянкой и пытался поговорить с ЭФ.

– И так было в наши времена, – застала она ответ старика, который был намного крепче, чем казался. – На каждого выскочку типа тебя найдется пуля.

– Времена изменились, – парировал Стас. – На мое место придет другой.

– И на другого найдется, – спокойно ответил старик и выстрелил. Пуля прошла насквозь через плечо Стаса, он взвыл.

Пока ЭФ перезаряжался, Стас толкнул Алину с девочкой в сторону подлеска, он крепко держал руку на плече, они уходили все дальше. Позади раздался смех: «Идите, мне будет меньше работы, снегурочку оставьте. Она мне нужна. Здоровая спортсменка, наверное, она-то чистая. Лес я лучше вашего знаю, городские».

И правда, он знал лес, а лес знал его. Куда прятаться? Учительница увидела силуэт обнаженной женщины, она рукой манила куда-то, Алина еле тащила девочку, все трое свернули с дороги и повалились в овраг. Минутная тишина, и кто-то прошел сверху, он звал: «Девочки, вы где?»

В темноте Алина стала шарить по карманам в поисках телефона, рукой почувствовала что-то горячее, Стас терял кровь слишком быстро. Она достала телефон, но не решалась набрать 112 – в лесу ее сразу услышат. Надо тихо, тс-с-с. Девочка лежала без движения, но дышала. Алина набрала смс Толику: «Чудское, скала, тут девочка». Пальцы мерзли, экран замер, удалось ли отправить сообщение? Телефон вырубился на холоде. И тогда Алина поняла, что даже если сюда приедет вся полиция города, то найти их в лесу во время снежной бури не смогут, откопают только весной, когда растает снег, если раньше тела не съедят дикие звери. Три изуродованных трупа: следователь по должностным преступлениям, учительница и девочка, которая пропала. Они все теперь пропали. Километры зимы вокруг. Алина сняла шарф, она укутывала девочку, как когда-то делала ее мать.

Алина не знала, сколько они пролежали, когда в небе послышался гул, он нарастал, свет озарил лес – вертолеты! По дороге неслись машины, воздух разбивали сирены скорой помощи. ЭФ тоже услышал, шаги раздались сверху, он возвращался к озеру. Алина начала кричать.

– Толик нам позвонил, а мы уже выехали с городскими, все равно они собирались искать своего, типа он пропал в бурю, ради него и вызвали вертушки из Екб – искать машину, – как будто обиженно, уже на дороге пояснил Алине местный полицейский. – А тут, говорят, и ЭФ. Это он, что ли, злодействовал?

Алина сидела в дверях скорой, куда на носилках принесли Стаса и привели девочку. Они были живы. И вдруг перед ней появляется ее мучитель. Александр с самой мягкой улыбкой из всех сказал: «Ты не хочешь поблагодарить своего спасителя?»

Он был нежен, так всегда вел себя на людях, поправил спасательное одеяло на Алине.

– Да, и Александр пришел в полицию, думал, что вы заблудились и… Он и помог нам понять, где вы, – продолжил полицейский. – Вам повезло с женихом.

Толик стоял рядом, он посмотрел на Алину виновато и пояснил: «Саша поставил тебе приложение, геолокацию для родителей, чтобы знать местоположение детей».

– Скоро поедем домой, не бойся, тебе не надо здесь оставаться, – прошептал Александр.

Он показал скриншот: «Последнее местонахождение вашего ребенка, зарядите ребенку телефон, чтобы он оставался на связи».

– Так я и нашел тебя. И спас, в очередной раз. Приложение называется «Где мой ребенок?». Ты даже не догадалась о нем, потому что у тебя постоянный бардак и в голове, и в телефоне, куча приложений, которыми ты не пользуешься, балда.

Она закивала и почему-то почувствовала себя виноватой, а себе сказала: «Ты мелкая неудачница». Алина вспомнила, как только что лежала в снегу, лучше бы она умерла. Хотя, стоп, девочка – вот она, жива. Больше Алина не жертва. Чего я боюсь? Короткий пинок между ног, а затем шепотом: «Еще раз я тебя увижу, убью».

Алина ушла к полицейской машине, чтобы сказать – тут была еще женщина, молодая, она совсем голая, без одежды, надо ее найти. На Алину странно посмотрели – может, последствия какой-то травмы? На километры вокруг нет жилья, других машин тоже, здесь точно нет никаких женщин, особенно голых. Тепловизоры это подтверждали.

– Сворачиваемся и уезжаем, буря поднимается. Здесь был только один человек, кроме вас.

– Был?

– ЭФ стоял у озера, а потом он исчез. Водолазы начнут работу с утра. Но шансов мало.

Свое место
М. С. Парфенов

#интервью_с_маньяком

#смертельный_приговор

#неожиданный_поворот

Сейчас

За полдень, после сытного обеда, молодежь пропала в саду. На столе все свое, с теплиц да грядок, – вот Галина и пошла хвалиться перед сыном и невесткой хозяйством. Показала обустройство теплицы, розочки, подросшие за год кусты ежемалины, саженцы которых Люба подарила, а потом Евгений спросил про яблони, и вся троица скрылась из вида в зарослях на дальней стороне участка.

– Это надолго…

Виктор, старший сын Петра Сергеевича от первого брака, достал пачку «Винстона», а из пачки – сигарету и зажигалку. Чиркнул поджиг, Виктор вдохнул сладко, вытянулся спиной на пружинистой мякоти старого дивана.

Предложил сигаретку отцу, но тот лениво махнул рукой, отказался. Сыто щурясь сквозь жаровенный дым на утопающий в солнце палисадник, Петр Сергеевич молвил:

– Годы уж не те, чтоб смолить по две пачки в день, как раньше. Всему свое время и место, Витек, всему свое время…

– Бросил, что ль, бать? Или бросаешь?

– Не то чтоб… Но – стараюсь себя ограничить. Три-четыре сигареты вечером, пока работаю, больше – ни-ни. Здоровье – оно одно, его беречь надо.

– Это правильно, бать, – покивал Виктор. Украдкой стряхнул столбик пепла наземь, рядом с диваном. – Хотя ты у нас кремень, дай бог каждому…

Прервался, чтобы хрустнуть свежим огурчиком – их тут на столе лежало много, с утра собранных да намытых. Из-за тюля, служившего защитой от комарья и мух, через открытую дверь доносились мультяшная музыка и детские голоса.

– Опять пишешь, значит? – поинтересовался Виктор как бы невзначай.

– Пишу.

Петр Сергеевич посмотрел сыну в лицо. Поймал взгляд, уцепился за него как когтями своим острым и немигающим взглядом.

– Привез, что я просил?

– Конечно, бать.

– Ну давай… Да не торопись, докури сначала.

Виктор докурил, глядя в сторону сада, где далеко-далеко бродили среди вишни и яблонь сводный брат с женой и мачехой – маленькие и неслышные из-за расстояния. В воздухе вилась мошка, пахло шашлыком.

Встали, прошли к оставленной у ворот «Ниве». Рядом и «ниссан» брата стоял, на котором Жека свое семейство привез. Виктор бросил бычок в протянутую вдоль забора канаву водоотвода. Открыл хетчбэк сзади, вытащил картонную коробку, тряхнул на руках – внутри зашуршало.

– Тут все, бать. Переходники, кабель под разные гнезда, эрцэашка и трехконтактник. Ну это так, на всякий случай. Даже наушники захватил. Дека то как, фурычит еще?

– Фурычит, Витек. Что ей сделается – япошка.

– Ну да, на века.

Протопали в дом не разуваясь. Петр Сергеевич шел впереди, за ним, с коробкой в руках, Виктор. В комнате, среди разбросанных по полу игрушек, смотрели телевизор Петенька и Марина, внуки Петра Сергеевича по линии второй жены. Завидев отца, вскочила с кресла, в котором, поджав босые ноги, сидела и тыкала пальцем телефон, Ленка.

– Все нормально тут у вас? – спросил Виктор.

– Да, пап. Я их в комнату дедушки не пускала, как ты сказал.

– Это правильно, нечего им там делать.

Петр Сергеевич улыбнулся, погладил старшую внучку по макушке, щипнул пухлую щеку:

– Ты иди покушай. Там шашлык, сок томатный, огурчики. Опосля, как закончим да в животиках уляжется, к речке пойдем карасей смотреть.

– Спасибо, дедушка.

Петр Сергеевич поцеловал Ленку в лоб, мягко подтолкнул в сторону выхода, а сам прошел в кабинет. Дверь оставил открытой для Виктора, который терпеливо дожидался в сторонке.

Внутри у занавешенного окна стоял письменный стол с выключенным компьютером и лампой. На подоконнике под тюлем пряталась простая стеклянная пепельница, чистая и блестящая. Сбоку от входа прижалась к обоям маленькая софа с подушкой и пледом – Петр Сергеевич там порой дремал днем, когда хотел побыть один. Противоположная стена почти целиком была закрыта большим и высоким, в потолок, книжным шкафом. Снизу под ним дожидался своего часа ящик с кассетами.

Виктор поставил коробку на стол. Мазнул взглядом по полкам: черные корешки с кроваво-красными буквами и обложки все до единой были ему знакомы. Хищные лица на черно-белых фото, смотревшие с обложек, когда-то знала вся страна.

На лицевой стороне одной книги в левом нижнем углу с маленькой фотокарточки вставки сверкал толстыми линзами очков и автор – молодой, тридцатилетней давности Петр.

Петр Сергеевич достал из нагрудного кармана те же по виду, только с еще более толстыми линзами, очки, нацепил на нос. Примостился на скрипучем табурете, щелкнул кнопкой сетевого фильтра, к которому, помимо компьютера и лампы, также были подсоединены дешевые маленькие колонки «Свен» и двухкассетная магнитола Panasonic RX–CT810 – провод к ней тянулся под стол.

– Сестру-то чего не привез? – спросил, дожидаясь, пока загрузится операционная система. – Или сама не захотела?

– Сама, бать. Ты же знаешь.

– Это все мать, – проворчал Петр Сергеевич. – Когда ушла, вас забрала, чтобы против меня настраивать. Что же она, сестрица-то, до сих пор считает, что я ей любви недодал?

– Ну да, нам обоим.

– А ты? Тоже так думаешь, может?

Коротко стриженный, в старомодной, советского фасона рубахе в большую клетку и таких же квадратных очках, старик был похож на героев собственных книжек. На чудовищ, которые пугали маленького Витю и его сестренку много лет назад, зыркая мертвыми черными глазами с фотографий, прилепленных скрепками к страницам в толстых папках, – фас, профиль, линейка ростомера на заднем плане. Некоторые из тех снимков перекочевали на страницы отцовых сочинений.

Виктор помолчал, раздумывая над ответом. Смотрел вниз, под ноги, кожей чувствуя царапающий взгляд отца. Тот ждал.

– Время было тяжелое, – сказал наконец Виктор. – И работа у тебя тогда тоже была тяжелая, бать. Я… я все понимаю.

– Это хорошо, Витя. Это хорошо… Всему свое время и место, сынок. Ну что, приступим? – Петр Сергеевич схлопнул ладоши, сухо потер ими друг о друга.

Виктор замялся, вздохнул:

– Бать…

– Чего?

– Спросить хочу.

– Спрашивай. Да мафон давай подключать, а то не успеем. Вишь, сколько их у меня? – мотнул головой в сторону шкафа, но Виктор понял, что отец имел в виду ящик со старыми пленками.

– Бать, я все думаю… Зачем тебе это? В смысле, раньше – понятно, гонорары большие, на телик звали в передачи всякие, как Бухановскую с Модестовым. Но сейчас-то…

– А что сейчас?

– Ну ты сам говорил – тиражи маленькие, покупают плохо. Уродов тех уже и не помнит никто, земля новых наплодила. Зачем ты их хочешь переписать, кассеты эти, кому они сейчас интересны?

– Может, и никому, – спокойно, но твердо отвечал Петр Сергеевич. – Да только всем им спасибо сказать надо, кого ты «уродами» кличешь. Знаешь, может, я и правда недодал чего вам с сестрой, возясь с ними. Матери виднее. Но мы с ней благодаря вот этим вот «уродам» дом построили и вас воспитали, неблагодарных. И еще на Жеку, вишь, хватило. И на детей ваших.

– Так-то не им, это вам, тебе, бать, и мамке спасибо, что позаботились. А эти… может, ну их, а? Пускай размагничиваются окончательно. Или вообще – во двор, на жаровню – да сжечь…

– Э, нет, Витек, – покачал головой Петр Сергеевич. – Тебе меня не понять. Они все, – обвел рукой книжные полки, – моя молодость. Моя работа, моя жизнь. А то, что книги издают плохо, так то не беда. Меня Галька, знаешь, научила – сайт закажу, сделают, там и выложу все. И аудио тоже – платно чтобы. Еще на этом подзаработаем прибавку к пенсии.

– Сайт?.. Батя, – Виктор нахмурился. Оглянулся на дверь, из-за которой все еще доносился звук работающего детского канала. Закрыл плотнее. – Ты это… За тобой, считай, должок все-таки, так что…

– Ну? – поторопил Петр Сергеевич, нетерпеливо постукивая ногтем по столу у клавиатуры.

– Бать, я тебя очень прошу. То, чего нам с сеструхой не досталось, – ты это внукам, моим и Женькиным, – отдай, ладно? Береги их от этого всего, – Виктор кивнул на шкаф. – Чтобы не видели и не знали, пока не вырастут. Ни из книжек твоих… ни из Интернета.

Он продолжал, и голос его становился увереннее с каждым словом:

– Я тебе помогу. Сделаю все, настрою, перепишу – как договорились. Пользуйся – для себя. Но я не хочу, чтобы моя Ленка такое услышала когда-нибудь. Или Женькины дети. Не нужно им слышать, понимаешь? Так что – не надо, бать. Иначе…

– Иначе что?

Отец все царапал его глазами из-под очков, но Виктор не отводил взгляда:

– Бать, ты пойми. Если я о чем-то не хочу вспоминать или о чем-то не хочу думать – это не значит, что не могу. Я могу, просто… просто не делаю этого. Понимаешь? Всему свое время и место, твоими словами.

Глаза за толстыми линзами блестели не мигая. Долго блестели, бесконечно долго, так что у Виктора заломило шею от напряжения и кончики пальцев мелко задрожали.

Потом Петр Сергеевич улыбнулся:

– Договорились.

Не вставая, сдвинул занавеску. Толкнул раму, открывая неплотно закрытое окно. Со двора потянуло свежим воздухом, мимо пролетела галка.

Петр Сергеевич протянул сыну пепельницу:

– Покури, успокойся. И приступим.

25 лет назад

Громко лязгнул засов, тяжелый ключ провернулся в замочной скважине раз, другой, третий. В прямоугольном отверстии-бойнице в верхней части двери появились два карих глаза, моргнули строго:

– У вас час. Этого достаточно?

– Вполне. Спасибо, – поблагодарил Петр, и чужие глаза скрылись за жестяной заслонкой.

Он прошел вдоль пахнущей плесенью и сыростью стены, сел за письменный стол напротив клетки. Аккуратно, не торопясь, разложил позаимствованные у следователя документы. Бросил взгляд на круглое лицо настенных часов, сверился с циферблатом «Победы» на запястье.

Лампочка на столе была спрятана в старый грязный плафон. К тому же катушечный магнитофон поставили между ней и решеткой, и техника скрадывала и без того тусклый свет. Большая часть помещения оставалась погруженной во мрак, в том числе и камера для бесед и допросов. Петр подвинул магнитофон к себе, проверил микрофон. Повернул ножку лампы так, чтобы лучше осветить клетку.

За толстыми, в два пальца, бурыми от ржавчины прутьями сгорбилась на привинченной к полу скамье молчаливая фигура. Игра света и тени делали ее черной и плоской, похожей на марионетку китайского театра – только спиц, управлявших движениями куклы, не хватало.

Петр подобрал со стола тонкий карандаш, повертел в пальцах, положил на место. Громко прочистил горло. Взял стакан с холодным чаем, глотнул.

Человек за решеткой все это время оставался неподвижным.

– Что ж, – сказал Петр, – вы готовы, Савелий? С чего начнем сегодня?

– О, гражданин писатель. Здравствуйте, – донеслось из темноты, но сама фигура при этом по-прежнему не двигалась, даже на миллиметр не шелохнулась. – Как там на воле нынче, как погодка?

– Погодка ничего, – сказал Петр. – Весенняя.

Тень за решеткой удовлетворенно кивнула. Это было ее первое движение с того момента, как он вошел в помещение.

– Весна, хорошо. Цикл природы. Сначала умирает, потом возрождается. Жизнь течет своим чередом.

– Не для вас, – заметил Петр осторожно.

Савелий был у него шестым по счету, с начала его писательской карьеры в восемьдесят восьмом. По прошлому опыту Петр уже знал игру, в которую предстояло сыграть. Основные ее правила он же сам и придумал, но такие, как Савелий – те, кого Петр звал про себя «соавторы», – каждый раз добавляли что-нибудь новенькое от себя. Маленькие шалости приговоренных к смерти… Петр не возражал. Ему было интересно находить в их поведении, речи общие черты и различия. В нюансах игры скрывался порой полезный материал, который можно было использовать в будущем.

Белорус Короткевич, пироман, расстреливавший целые семьи и сжигавший дома, мнил себя посланником Ада, мессией из Преисподней. Насильник Айвазян, удушивший шесть девушек и женщин в Ленинградской области, «боролся» с падением нравов. Юдофоб Климов, жертвами которого становились только евреи, мстил христопродавцам, а украинец Прутко, гомосексуалист, специализировавшийся на маленьких мальчиках, винил во всем коммунистов и косил под сумасшедшего, рассказывая, что на самом деле он мутант из Чернобыля.

Не всех удавалось разговорить быстро. Каждый вносил в неписаные правила какие-то свои индивидуальные микрокоррективы. Но в игру вступали почти все. Лишь однажды, два года назад, у Петра не получилось – «соавтор» ушел в отказ, оскорбился в ответ на маленькую провокацию в самом начале разговора и отказался от всякого общения. Правда, как подозревал Петр, этому деятелю, из наркоманов, просто нечего было ему рассказать – кое-что в деле намекало на это, равно как и недомолвки следователя.

С Савелием все было проще – вина доказана полностью, по всем семи эпизодам, да и поведение в чем-то уже типическое, пусть и со своими особенностями. Специфика «соавторства» с такими, как он, заключалась в том, что их следовало чуть подтолкнуть в нужном направлении при помощи старой доброй кухонной псевдофилософии. Подавленный комплекс вины обходился, как неприятное препятствие на дороге к цели, при помощи рассуждений о смысле жизни и прочем. Оправдание старались найти и в законах мироздания, и в знаках высшей силы.

– Вы боитесь смерти, Савелий? – сделал свой ход Петр и нажал кнопку записи.

– Я? – наигранно удивился тот. – В каком-то смысле я и есть смерть, почему ж я должен ее бояться, гражданин писатель?

– Ну… вам недолго осталось, по правде говоря.

– Ну и что? Тоже мне новости. Все ведь когда-то умирают. Ты, Петя, тоже умрешь, ты в курсе, а?

Переход на «ты» служил верным маркером того, что разговор становится «соавтору» неприятен. Человек-тень не желал говорить о своей смерти, его интересовали чужие.

– Всему свое время и место. Но кому-то – кому-то отмеренный срок сократили вы, Савелий. – Петр заглянул в дело и подвинул микрофон ближе к решетке. – Например, этой школьнице… Яне.

– Да! – Человек в камере оживился, в голосе послышалось воодушевление. – У нее еще фамилия такая была, забавная…

– Адамукайте, – напомнил Петр.

– Точно… Красивая, стройная, длинноногая. На Клаву Шиффер похожа, настоящая фотомодель… А щечки? Вы видели ее щечки, гражданин писатель? Вот о чем писать надо! Воспевать в стихах и прозе… Пухленькие, румяные как у младенца.

Он выследил ее после уроков, подобрал на автобусной остановке – девочка заболталась с подругами и пропустила свой рейс, а Савелий, знавший ее отца и иногда бомбивший как частник, предложил подкинуть до дома на автомобиле. Яна доверилась знакомому, а тот отвез ее к лесу, избил. Угрожая ножом, заставил зайти в чащу. Там, среди деревьев, убийца нанес Яне Адамукайте по меньшей мере тридцать семь ножевых ранений, тринадцать из которых пришлись в область вагины. Ее щеки Савелий отрезал – их нашли у нее в портфеле в мокрой от крови книге с гербарием.

– Еще я поиграл с ее левой грудью, – хихикнула тень. – Понимаете, левая. Там, где сердце. У нее были хорошие груди, большие для ее возраста, недетские. А сердце маленькое и невкусное.

– Каннибализм – не совсем ваше.

– Просто интересно было попробовать. Я мог это сделать и сделал.

– Вы ведь специализировались не только на девушках…

– Нет, что вы, гражданин писатель! Я не из этих.

Раздался звук плевка, вязкий мокротный сгусток прилип к пруту решетки внизу у пола.

«Метко», – подумал Петр.

– Я не тронул ни одну из них ни до, ни после, – продолжал Савелий в охотку. – Мне просто… ну, нравится убивать. Всегда нравилось, с детства. Оно ведь как наркотик. Как власть. Только это больше, чем, скажем, власть политическая. Я дарил смерть и забирал жизнь. И всегда хочется большего. Я хотел быть Жнецом.

Предсказуемо – в деле Савелия хватало подсказок на сей счет. Он вел дневник в толстой амбарной тетради, делал хаотичные и непоследовательные записи. Рисовал черепа и перевернутые кресты, записывал бездарные стишки собственного сочинения и малограмотные комментарии о прочитанных книгах и просмотренных фильмах. Среди любимых персонажей – Ганнибал Лектер из «Молчания ягнят». На страницах в мелкую клетку нашлось три портрета актера Энтони Хопкинса, в одном случае – в виде иконы, с нимбом вокруг головы. И классика жанра – смерть с косой. У смерти было лицо, чертами похожее на самого Савелия.

– Для Жнеца вы проявляли слишком большое внимание к половым органам своих жертв, вам не кажется?

– Просто развлекался, гражданин писатель. Шутил. Разве у смерти не может быть чувства юмора?

– Но вы же не клоун…

– Осторожней с метафорами, писатель, – прошипел человек-тень. – Смерть может шутить, но не терпит насмешек. Интервью всегда можно остановить, ты в курсе?

К этому Петр тоже был готов. Иные из «соавторов» поначалу отказывались от беседы, но лишь для того, чтобы потом как бы сделать одолжение ненавистному миру. Кто-то, как Прутко или Айвазян, смиренно замечал, что совершенно раскаялся. Мол, жаждет как можно скорее покинуть юдоль земную и не желает ворошить кровавое прошлое. Но во время разговора, когда беседа начинала по-настоящему увлекать «раскаявшегося» смертника… Ах, как же загорались тогда их глаза! Как же они смаковали воспоминания! Выуживали из подвалов памяти такие хранящиеся под замком детали, которых и следствие не ведало. Самые сладостные мгновения… И почти все, почти всегда настаивали на собственной исключительности, едва ли не избранности. Вели себя так, словно носили печать высшего знания, которого ни у кого из них никогда не было.

Уж кто-кто, а Петр это знал лучше всех. Так же, как сейчас знал, видел по горящим зрачкам, что Савелий тоже успел войти во вкус, завелся.

– Что такое смерть, Савелий? Смерть – это бог?..

– Возможно. Но бог – миф. Я подобен мифу, образно говоря, а значит, подобен богу. А значит, я и есть бог. Каждый человек – бог в самом себе, вот как. Не каждый это понимает. Слышали, гражданин писатель, про нити жизни? Есть нити судьбы, и три сестры богини заведуют ими. Одна плетет, другая еще что-то там делает… третья в нужный момент обрубает. Вот так и я. У меня нет пола, поэтому мне было все равно, кого убивать. Я – Парка. Я приходил, когда хотел, к тем, к кому хотел, и обрезал своим ножом нить их жизни. Тот мальчик, помните?..

– Максимов?

– О да!..

Саша Максимов стал пятой жертвой маньяка. И первой – мужского пола. Убийца вошел в раж от безнаказанности, почувствовал власть – за две недели до этого расправился с пожилой продавщицей сельпо; в городе пошли слухи, милиция дежурила на вокзалах и остановках. По местному телевидению и радиостанции крутили сообщение об опасности, предостерегали от встреч с незнакомыми мужчинами. Мужья и отцы встречали жен и дочерей после работы и школы, одинокие женщины проводили вечера дома. Тогда Савелий взял мальчика – днем, едва ли не на глазах у других детей. Поймал во дворе, пригрозил, что расскажет родителям, что тот прогуливает школу. Затащил в машину… На свалке за городом убил, нанеся более сорока колотых и резаных ран ножом. Кастрировал, отрезал губы и нос. После выколол глаза и отсек пальцы на руках и ногах.

– Пацан носил дешевые китайские кроссовки, подделка под «Адидас», если правильно прочитать, то получится «Абибас». Я обмотал ему вокруг головы шнурки от этих кроссовок. Не просто так… Это был символ! Нити, нити судьбы, вот что это было. Говорят, еще и язык откусил. Может быть, не помню. Просто поцеловал на прощание, перед тем как отправить в лучший из миров.

– Вы ощущали, что выполняете какую-то миссию?

– Вряд ли у кого-нибудь из нас она в самом деле имеется, – по интонации было ясно, что человек-тень улыбается. – Нет, я делал все сам, без всяких там указаний свыше и голосов из телевизора. Что здесь такого? Разве вам никогда не приходила в голову мысль, что ваш якобы нормальный мир со всеми его моральными устоями с точки зрения безумца выглядит абсолютно ненормальным? Мне просто нравится, я повторяю: нравится мучить и убивать. Как и всем, кто мучает и убивает. Как и всем… Люблю я это. Все остальное: божья воля, происки сатаны, козни инопланетян и тому подобное – идиотские домыслы. Выдумки тех, кто недостаточно смел, чтобы взять на себя ответственность за совершенное.

Петр мельком глянул в свои заметки.

– Но на суде вы настаивали, что вас что-то подвигло к… к тому, что вы совершили.

Сухой смешок из темноты:

– Настаивал, было дело. Ну и?.. Я не хотел торчать тут и ждать, когда же явятся за мной ребята с ружьями. Или как это тут делается: повешение, расстрел, смертельная инъекция? Вы знали Чикатило?

– Лично не довелось общаться, но вообще, конечно, наслышан.

– Жалкий скот. Говорят, он из камеры письма строчил, просил о помиловании, предлагал государству свои услуги в качестве палача. Ну не идиот ли?.. В общем, торопиться на плаху я не собирался. Куда как удобнее было бы отсидеться в клинике, потом выйти на свободу, переждать некоторое время и снова заняться тем, что мне нравится, что я люблю и умею делать.

– Поэтому во время судебного процесса вы притворялись?

– Притворялся. Мне не поверили. А может, врачи просто слишком по-человечески отнеслись к своим обязанностям и решили, что так будет лучше для всех. Как думаете? Их можно понять. Вот вы бы на их месте как поступили?

– Не знаю. Я не был на их месте.

– Брось, Петя! Не делай вид, что начисто лишен воображения! Ты же у нас писатель, хоть и документалист… Впрочем, считай, я тебе подкинул идейку для романа. Разве не интересно поставить себя на место человека, оказавшегося перед подобным моральным выбором? Признать сумасшедшего сумасшедшим и позволить ему жить, оставить надежду на излечение и, быть может, свободу. Или же предать убийцу правосудию и обречь на ожидание неминуемой казни. Интересно, а?

– Интересно.

– Еще бы! А знаешь, почему это интересно?

– Расскажите.

– Потому что право сделать такой выбор – это власть.

– Но вы-то не сумасшедший, и сами это признаете.

– Теперь да. Мои апелляции не были приняты во внимание. Адвокат и прокурор – лучшие друзья, а может, даже любовники. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит… Смешно было слушать весь этот бред. Какие-то свидетели, чьи-то родственники… Как они кричали, как они плакали, как они проклинали меня! А я сидел и улыбался, глядя на весь этот нелепый спектакль. Но, несмотря на молчание, именно я оставался главным действующим лицом на сцене.

Громыхнул засов. Лязгнули поочередно замки. Со скрипом приоткрылась дверь. В комнату заглянул молодой кареглазый надзиратель, со значением кивнул на часы. Петр сделал ему знак, что понял, и дверь закрылась.

– У нас мало времени, Савелий. Скоро вас поведут обратно в камеру.

– Тебе интересно, что я там буду делать? Буду ли я ласкать себя на койке, представляя, как вспарываю твое писательское брюшко?

Петр фыркнул.

– Нет, если честно, совсем неинтересно. Все равно ведь вы этого не сделаете. Вы не из таких. Более утонченная натура.

– Что тогда? Хочешь, оставлю маленькое послание твоим читателям?

Писатель задумался.

– Пожалуй, это мысль. – Он подвинул микрофон еще чуть ближе к решетке. – Надеюсь, вы сообщите им нечто… значительное.

– Никак иначе. – Существо в камере наклонилось к разделяющей их ограде. Свет лампы упал на бритый череп, отразился в блеклых маловыразительных глазах.

– Вам снились когда-нибудь кошмары? – вкрадчиво прошептал Савелий, обращаясь уже не к Петру. – Мне – да. Особенно часто в детстве. Как и всем, наверное. По крайней мере, когда я спрашивал у своих знакомых – Адамукайте, Максимова и прочих, – они обычно отвечали утвердительно. Ну, пока им было чем отвечать… Что до меня, то я начинал с малого: голуби, крысы, другие мелкие твари… Мне было любопытно заглянуть в их нутро. Потом кошки, щенки – обычное дело. Но с возрастом аппетиты росли, и я не смог вовремя остановиться. Но я не жалею, я ни о чем не жалею! Вместо этого я говорю вам, я спрашиваю: чем ВЫ отличаетесь от меня? На самом деле. Разве вам никогда не хотелось сделать то, что сделал я? И разве не останавливал вас страх? Этот липкий, неприятный, стесняющий вас страх? Мелочная боязнь потерять работу, друзей, семью, стать изгоем в обществе… Так чем же, в конечном счете, ВЫ лучше МЕНЯ? Я – свободен, даже сидя в камере. А вы все – рабы и грязь под ногтями. Даже умерев, я останусь тем, кто решал, жить вам или нет. Хозяином!

Безумец в клетке оскалил зубы как бешеный зверь. Крепко сжал прутья решетки и тряхнул их с такой силой, что Петр невольно отшатнулся. Савелий задрожал в припадке, тряхнул решетку еще раз, другой, а затем неожиданно сник. Хватка его ослабла, а затем и сам он медленно отошел, едва ли не отполз назад, чтобы вновь слиться с тенью.

– Все… – донесся усталый шепот. – Хорошая глава должна получиться.

– Это точно.

Петр медленно протянул руку и выключил запись на магнитофоне. Подобрал с пола кейс, начал неспешно складывать туда бумаги и принадлежности со стола.

Пока он собирался, дверь снова открылась, и в комнату зашли двое в форме. Со всеми предосторожностями открыли камеру, заставили осужденного встать на колени и сложить руки за спиной, сковали. Один мужчина пошел впереди, другой позади Савелия.

У выхода кареглазый обернулся к Петру:

– Вы идете? Мне еще дверь закрывать.

Петр кивнул, извиняясь.

Выйдя, он проследовал за первым надзирателем, который вел сгорбившегося Савелия по слабо освещенному коридору от одной решетчатой перегородки к другой.

Смертник тащился, вяло реагируя на приказания пошевеливаться, не оглядываясь по сторонам, словно на его плечах висел груз неимоверной тяжести. В одном из глухих поворотов, когда охранник приказал Савелию встать лицом к стене и тот подчинился, Петр догнал их, достал из кобуры под полой куртки пистолет и выстрелил в затылок «соавтору». Надзиратель отвернулся, дожидаясь напарника, а палач еще дважды нажал на курок. Чтобы наверняка.

Сейчас

Петр Сергеевич вытер ладонь салфеткой, снял подаренные сыном наушники и положил на стол перед монитором. Теперь можно и покурить.

Встал, выудил из-под занавески початую пачку «Явы» – пристрастился к этой гадости еще в девяностых. Внутри лежал коробок со спичками.

За окном вечерело. Жужжал комар. Петр Сергеевич пришлепнул гадину на подоконнике, чиркнул спичкой и при свете маленького огня увидел собственное отражение в пыльном стекле – Галине ход в его кабинет был заказан, так что окна здесь не мыли уже давно.

На него смотрел человек-тень с большими квадратными глазами-очками, в которых плясало адское пламя.

Сколько лет прошло с того дня, когда отменили смертную казнь? Точно уже и не скажешь. Память старика, а он осознавал свои годы, слаба, выборочна. Савушка и другие «соавторы» давным-давно сгнили в своих безымянных могилах, оставив в память о себе лишь несколько аудиозаписей.

И еще книги, конечно. Их книги, пусть все они наполнены ложью и недомолвками, даже лучшие из них, что разошлись когда-то миллионными тиражами. Читатель не ведал, как добывается материал. Читатель не знал, кем работает человек с фотокарточки в углу обложки. Обманывать публику было так же весело, как и играть с «соавторами». Савушка, бедный Савушка! Ты мнил себя Жнецом, а Жнец сидел напротив. Ты думал, что играешь со мной, а все было в точности до наоборот.

В молодости осознание этого доставляло Петру известное удовлетворение. Ведь всякий раз, когда он брал в руку перо (карандаш, ручку – не важно), когда описывал на бумаге свои беседы с людьми из камеры смертников, – воспоминания вставали перед ним живой и яркой картиной. Сейчас, после многих лет без работы, эти картины поблекли и стерлись из памяти.

Но зато, спасибо Витьку, с ним оставались голоса… Даже теперь, спустя столько лет, голоса действовали безотказно.

Живые мертвецы говорили с ним в наушниках – визжали, ревели, стенали. Бахвалились, угрожали, смеялись, плакали. Кричали, шептали, мечтали. Доверяли ему самые сокровенные мысли, самые безумные идеи, дарили свои последние мгновения. Рассказывали о ночных кошмарах…

И Петр Сергеевич наслаждался. Всякий раз, когда накатывало волной, водопадом обрушивалось Великое Понимание: Он – лучший.

В дверь требовательно постучали.

– Дед, ну ты что, уснул, что ли? Обещал ведь на речку за карасями сводить!

– Сейчас, внучка, сейчас.

Петр Сергеевич улыбнулся своему отражению и затушил сигарету.

Он могущественнее их всех, он над богом и миром. Он отнимал жизни и рассказывал о своих жертвах, не таясь и не страшась ничего и никого. Он сделал бизнес на крови, обеспечив себя и семью.

Он – лучшая Парка.

Потому что всему свое время, а главное – каждому свое место.

И старик совсем не боялся смерти. Того мгновения, когда Жнец Жнецов коснется его невидимой рукой.

Петр был готов пожать эту руку.

Элемент
Ирма Кишар

#ритуальные_убийства

#аналитик_ловит_маньяка

#экстремальный_поход

Вениамин не любил утренние звонки. Спросонок он путал их с будильником и нажимал кнопку отбоя в полной уверенности, что у него еще есть десять минуточек. Однако сегодня телефон трезвонил не переставая. Веник проснулся раз на пятый, удивляясь, почему не попадает по нужной кнопке, и осознал, что с ним настойчиво хочет кто-то поговорить.

– С чего вы решили, что я буду с вами разговаривать? – спросил Веня в трубку вместо вежливого «але».

– Здравствуйте, Вениамин, – сказал собеседник без раздражения. – Мне порекомендовал к вам обратиться дядя Леня. Как к… специалисту.

Эта заминка обычно определяла, какого рода помощь требуется. К Вене обращались по двум поводам – когда творилась чертовщина и когда черт знает что творилось. В первом случае вызывали молодого, но очень способного колдуна, во втором – специалиста по толкованию и предсказанию поведения тех, кто обращался в первом случае. Так вот, паузу обычно делали те, кому был нужен именно специалист. Таких Веня любил больше. Играть таинственного и всезнающего мага его утомляло.

Платили хорошо в обоих случаях, круг знакомых дяди Лени включал обеспеченных людей. По крайней мере, за те три года, что Веня работал с ним (а он предпочитал думать, что работает именно с ним, а не на него), дядя Леня примерно раз в месяц подкидывал интересную задачку, до которой сам снисходить ленился. Найдя решение, Веник жил еще месяц, не беспокоясь об оплате комнаты и сытных обедов.

– Вы можете подъехать? – вежливо поинтересовался собеседник и назвал адрес.

Было что-то в голосе, вкрадчивая интонация, которой не было возможности отказать. Формальная вежливость, не оставляющая выбора.

– Паспорт захватите. Я выпишу пропуск.

Веня понял, что в этот раз дядя Леня решил направить к нему особого клиента. Мало того – бесплатного. Веня предпочитал избегать всякого рода общения с представителями закона и работниками различных органов. Но отказать дяде Лене не мог.

Он что-то буркнул в трубку, хотя его согласия явно не требовалось. Веня недовольно посмотрел на определившийся номер и подавил желание сделать вид, что голос ему приснился. Нужно было собираться. Что-то подсказывало, что визит к этому клиенту может затянуться.

* * *

Следователя Якимова коллеги за глаза называли бульдогом. Приземистый, он вцеплялся в дело и не выпускал его из рук до полной ясности произошедшего. Скептик, он шил дела белыми нитками, что было издевательством над суеверностью коллег. И чрезвычайно не любил колдунов и ворожей. Что совсем не мешало ему дружить с Ленькой. Который с этими всякими магами братался еще с девяностых и много чего оккультного знал.

Правда, сам Ленька вроде тоже ни во что не верил, но полагал, что легче и быстрее изобразить человеку чудо, чем обосновать, что чудес не бывает.

Якимов позвонил другу вчера, когда смирился, что его рассуждения ни к чему не ведут. Но Ленька, как назло, улетел в командировку, как он заявил, «для решения не менее тяжкого ребуса». Но дал телефон своего помощника. Сказал, толковый, только иногда хмурым бывает.

Прошло два часа. Якимов уже весь измучился в попытке принять решение, верно он поступает или нет, привлекая такой сомнительный элемент к следствию. И вот, когда он уже в очередной раз ругал себя за проявленную слабость, в дверь постучали. Специалист оказался высок, худ и очень молод. Поношенная футболка, при этом дорогие куртка и ботинки. Рюкзак, явно с чем-то тяжелым. И чувствует себя, очевидно, не таким бравым, как утром по телефону.

Якимов встал и пожал руку. Потом жестом указал на стул. Парнишка осмотрелся, повесил куртку на плечики у входа, примостил рюкзак у стола. Не спешил. Якимов ждал.

– Следственному комитету потребовалась моя специфическая помощь? – храбрясь, спросил парниша, когда сел за стол и увидел папку.

– Да, Вениамин…

– Лучше Веня.

– Хорошо, Веня. Мне нужно поймать убийцу.

Якимов открыл папку и протянул Вене снимки. На них с разных ракурсов был заснят полусгоревший труп. Снег кругом лишь подчеркивал гадкие очертания. Якимов видел, как Веня сглотнул и глубоко вздохнул.

– При чем здесь я? Вы же понимаете, что я не занимаюсь розыском убийц по фотографиям жертв? – уточнил Веня.

– У нас нет никаких улик. Убийца очень предусмотрителен. Но есть одна вещь, которая не дает мне покоя… Леня сказал, ты хорошо разбираешься в разных символах. И у тебя талант… К поиску информации. Фото сделал коптером один из журналюг, что слетелись на громкое убийство.

Снимок был сделан сверху, и стало понятно, что труп лежит недалеко от леса или парка и вокруг него натоптано. Много хаотичных следов. Но еще различимо, что труп помещен в центр большого квадрата, вписанного в ромб.

– Двадцать три года, дочь мелкого чиновника. Каждое утро бегала в парке. Вот, добегалась.

Веня тем временем полез в рюкзак и достал планшет. Быстро постучал пальцами по экрану, вбивая ключевые слова.

– Значит, все твои мозги там? – усмехнулся Якимов.

– Я создаю универсальную базу данных из книг, документов, статей, всего, где есть мистика, оккультизм, религия, предания. Могу устраивать поиск по словам, картинкам, фотографиям. В какой-то степени да, все мои мозги здесь.

– А разве Интернет так не умеет?

– Интернет умеет все, пока к нему есть доступ, – ответил Веня. Поиск по словам выдал слишком много ссылок на оккультные значения фигур, и он открыл приложение, чтобы нарисовать картинку. Начертил квадрат, вписал его в ромб и нажал на кнопку поиска. Планшет мигнул и выдал ссылку на книгу.

– А ваш убийца, однако, интеллектуал.

– Не томи уже, – поторопил Якимов.

– Квадрат, вписанный в ромб, – это изображение теории стихий Аристотеля. Согласно теории, каждый элемент представляет собой одно из состояний единой первоматерии – определенное сочетание основных качеств: тепла, холода, влажности и сухости.

Веня развернул планшет следователю, чтобы тот мог посмотреть картинку в книге.

– Например, сочетание огня и земли дает сухость. А земли и воды – влажность. Элементы – огонь, воздух, земля и вода – являются материей. Аристотель разработал учение о четырех видах причин – материи, формы, производящей силы и цели. Каждая вещь, по сути, – это оформленная материя. Которая создается какой-то силой ради какой-то цели.

Якимов, как школьник, поднял руку:

– Подожди, парень. Я не успеваю.

– Я сам пока не успеваю, – пожал плечами Веня. – Я смотрю свои заметки.

Веня замолчал. Якимов ждал. Он ничего не смыслил в философии и в момент, когда услышал про теорию, обмер. Ему показалось, что дело ускользает и не будет решено. Он старался не выдать своего волнения и следил, как Веня водит пальцем по экрану и рассматривает фотографии. Потом не выдержал. Подошел к окну, распахнул его и закурил. Веня поерзал на стуле.

– А можно подробнее, как все произошло? Ну, по вашему мнению.

– Девушке дали чем-то тяжелым по голове, чтобы она отключилась. Потом придушили. Потом подожгли.

– Мне кажется, что это жертвоприношение. Фигуры указывают, что жертва предназначается стихиям. Сожжена – значит, огню. Хотя… Вы сказали, придушили? Не задушили?

– В заключении написано именно так.

– Тогда получается, придушил – воздух, сжег – огонь. Совсем задушить не мог, тогда бы огню досталось уже неживое. А сочетание огня и воздуха – это… Тепло, – бормотал Веня, пока Якимов закрывал окно. – Убийца заклинал тепло.

– Так вроде только ноябрь. Вон, первый снежок недавно выпал. Что ж он, уже замерз?

– Тут есть интересный момент. Как раз связанный с четырьмя причинами. Убийца предал материи другую форму, произведя действие, высвободив материю из той формы, в которой она пребывала, для достижения цели. А цель мы понять не можем. Я только могу сказать, что убийце нужно тепло. А будет это потепление погодное, или он хочет, чтобы у него дома топить стали лучше, – этого я не знаю. А еще подобные убийства были?

– Прямо точь-в-точь – нет. Я искал, но ничего не нашел. По крайней мере, в городе и области. Что же делать?

– Возможно, это его первое убийство. Или, может, приезжий? У нас нет оккультистов, которые основываются на учении Аристотеля. Ну, по крайней мере, я о них не слышал.

– Ты предлагаешь сидеть и ждать следующий труп?

– Можно понадеяться, что это не первое преступление и просмотреть все дела, где убийцу не нашли, а жертву задушили, сожгли или утопили.

– А теперь ты предлагаешь мне оформить это дело как серию и ловить маньяка? – уже не сдержался Якимов и опять пошел к окну, но в этот раз просто распахнул. Влажный ветер хлестнул его по щеке, призывая к спокойствию. Следователь оглянулся на Веню. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, и внешне казался невозмутим.

– Я хочу помочь, – сказал Веня. – Но я не волшебник, я не назову вам имя убийцы.

– Наверное, когда я позвонил Лене, я все же надеялся на чудо. Я думал, ты придешь, посмотришь, и сразу станет все понятно. Звучит глупо. Но мне так нужно раскрыть это дело, черт возьми! Я должен справиться с этой оккультной тварью, чтобы никто больше не пострадал!

Веня открыл рюкзак и достал термос. Налил в крышку, прихлебнул.

– Чайку хотите? – спросил он у изумленного Якимова. – Впереди еще много работы.

Тот вернулся за стол. Достал из ящика кружку. Якимову уже стало стыдно за свою эмоциональность. Почему-то при этом парне у него не получалось держать личину холодного расчетливого следователя. Он всегда успешно раскрывал дела, потому что следовал шаблону. Работал по правилам, и они его не подводили. В этот раз шаблон было применить не к чему.

Он отказался от протянутого термоса и насыпал себе растворимого кофе. Потом вспомнил, что не поставил чайник.

– Схожу за водой.

– Давайте я. Заодно в уборную зайду.

Веня взял чайник и вышел. Якимов осторожно понюхал термос. Тот пах травами и, кажется, немного апельсином. Он поднял телефонную трубку, набрал номер архива и попросил собрать все висяки за несколько лет, в которых бы жертвы были задушены, сожжены, утоплены или закопаны.

* * *

Веня сам вызвался помочь. Это было не по правилам, но Якимов согласился. Вначале они отобрали все дела, где жертву нашли на природе. Стопка получилась внушительная.

– Нам нужен еще какой-то критерий, – сказал Якимов. Он еще раз посмотрел на фотографии с места убийства. – А зачем ему понадобились ветки?

– Ветки? – не понял Веня.

Якимов показал на кучу хвороста, лежащую недалеко от трупа.

– Не для розжига же он их принес.

– Может, они уже были? Валяются, как будто случайно.

– Тогда бы их припорошило. Первый снег прошел как раз в вечер убийства.

– А что, если снег стал неожиданностью? Что, если маньяк не планировал оставлять следы?

Веня взял одно из дел и показал фотографию из него.

– Смотрите. Видите?

Якимов кивнул. Снимок был сделан с фокусом на труп, а вот куча веток осталась почти за кадром, и разглядеть ее получше не получалось. Веня снова начал перебирать фотографии.

– Вот. Труп в пещере. Смотрите, в кадр попали ветки. Ничего не напоминает?

– Ну-ка, – Якимов придвинул к себе дело. – Хм, мужчина, двадцать семь лет. Задушен. Удар по затылку. Убит весной.

На одном из снимков он разглядел ту же фигуру, выложенную ветками недалеко от трупа.

– То есть не обязательно, чтобы труп был в центре фигуры?

– Не обязательно. Это как печать для призвания духов. Но здесь только одна стихия – воздух. Парень же задушен. Правда, в пещере. Что может быть символом земли.

– Давай о более насущном – удар по голове. Убийца вначале оглушает жертву. Попробуем сделать упор на этом.

Они вновь перебрали папки. Стопка сократилась до пяти папок.

– Итак, кто у нас имеется? Девушка, утопленник. Удар по затылку. Никаких знаков рядом нет, потому как принесло течением и прибило к берегу. Девушка, закопана в лесу. Удар по голове, нос и рот забиты землей. На фото… – Якимов достал фотографии. Около дерева, где был закопан труп, виднелась часть сложенной из веток фигуры. – Точно наш клиент. Дальше… Еще утопленник, парень. Найден в озере. Удар по голове, захлебнулся. И еще одна пещера. Девушка, удар по голове, задушена. На фото веток не видно. Все убиты весной или летом. Получается, это его первое убийство зимой.

– И это первое убийство, где он призывает две стихии. Что-то поменялось в его жизни.

– Но ты смотри, какой ловкач. Нигде ни следов, ни свидетелей. Подожди, то есть с погодой он никак не связан? Ну хотя бы это не безумный шаман, озабоченный климатом.

Якимов улыбнулся собственной шутке. Хоть и вырисовывалась серия, он был доволен. Появилась надежда вписать это дело в привычные рамки.

– Нужно искать связь между жертвами. Это однозначно маньяк, а значит, он должен как-то их выбирать.

– Ему просто нужна материя. Чтобы высвободить для духа. Не хочу огорчать, но жертвы могут быть случайными, – осторожно возразил Веня.

Якимов погрозил ему пальцем и молча открыл папку. Веня вздохнул, налил себе еще чаю и тоже начал читать. Из сухих фактов личного дела понять можно было немного. И никаких прямых связей между жертвами не было. Знакомые, места учебы, достаток семьи, даже районы города – все разное.

– Какая ирония, – вздохнул Якимов. – Девушка-утопленница сплавлялась в походах четвертой категории сложности.

Веня оживил планшет и полез в Интернет.

– То есть она постоянно общалась с водной стихией, причем на природе? – уточнил он через некоторое время. – И принесена в жертву этой стихии. А остальные?

– Про остальных такой информации нет. Надо узнавать.

Якимов потянулся к телефону, сделал несколько звонков и сказал ждать. Веня снова полез в Интернет.

– Что ты ищешь? – поинтересовался Якимов.

– Я лазаю по соцсетям. Смотрю профили жертв. Вот, например, наша утопленница. Очень любила выкладывать фотографии со своих походов. А вот парень из пещеры. У него фотографий немного, зато есть репост на группу походников.

Веня положил планшет на стол, чтобы Якимов тоже видел.

– Стой. Верни. Вот эта фотка. Смотри, у парня на футболке такой же знак. И написано «Элемент». Сможешь найти, что это?

Веня кивнул. Зазвонил телефон. Якимов дернулся от неожиданности и гаркнул в трубку: «Слушаю!» Они узнали, что девушка с землей в горле несколько раз спускалась в расщелины, парень-утопленник ходил в водные туры, а парень, задушенный в пещере, любил лазить по горам.

– Вот тебе и связь. Все туристы, – Якимов снова закурил в окно. Давно уже стемнело, накрапывал дождь. Так удачно выпавший снег растаял и обернулся грязной водой под ногами. – Что скажешь, специалист?

– Он тщательно выбирает тех, кто усилит жертвоприношение. Ему важно задобрить определенного духа. Или двух духов для создания комфортной обстановки. Потому что от этого зависит его работа.

Веня повернул планшет. На странице сайта с заголовком «Туристическая фирма „Элемент“» посетителей привлекала надпись «Пройди сложные испытания с самым удачливым гидом».

– Я с тобой уже с ума сошел, – горько вздохнул Якимов. – Мы рассуждаем о духах. Парень же поехавший. Ему просто везет, – и вкрадчиво добавил: – Правда?

– Однозначно. Он водит сложные маршруты, уверен, что с ним и его группой ничего не случится. Зато теперь понятно, зачем ему тепло. В этом году фирма впервые ведет пеший поход зимой. Через несколько недель. На Урале.

* * *

Веня мерз. Он ненавидел дядю Леню, Якимова и себя за то, что согласился стать приманкой. В тот вечер, насмотревшись на фотографии жертв, Веня очень хотел, чтоб маньяк угодил за решетку. Но улик, которые смогли бы связать все убийства, да еще и указали на руководителя туристической группы, не было. Якимов предложил брать маньяка на месте преступления. И Веня, в порыве рыцарства, усталый и впечатленный, без колебаний сам вызвался. Теперь, сидя в деревушке недалеко от Уральских гор, зимой, Веня уже не был так уверен в своем решении.

Группа туристов, которых вел маньяк, перед выходом на трассу заселилась в теплом отапливаемом доме. Для Вени же комнаты там не нашлось, да и для поддержания легенды было полезно, чтобы он жил в отдельном домике, отапливаемом буржуйкой и обогревателями.

Он изображал прожженного походника, тертого, всегда выходившего с трассы живым и невредимым. При всяком удобном случае травил байки, которых начитался на форумах, и очень боялся, что его рассекретят. Уже трое суток Веня болтал в общем холле, сидя в кресле перед камином. Слушателей имелось в избытке – туристов не выпускали под предлогом плохой погоды, хотя на улице сияло солнце. Группа возмущалась, ругалась с представителями МЧС, а вот маньяк выглядел безмятежным. Это был обаятельный молодой человек, высокий и ладно сложенный, говорил немного, а к Вениным рассказам интереса не показывал. Он часто сидел на диване, тут же в холле, читал газеты. И успокаивал всех тем, что с ними самый удачливый провожатый.

Якимов позвонил утром четвертого дня. Он явно волновался:

– На сегодняшний вечер передают сильную метель. Если погода испортится – группа точно не выйдет на маршрут. А это уже удар по репутации. Будь внимателен.

После обеда пошел легкий снег. Ветер усиливался, и к часу, когда стемнело, на улице была уже настоящая буря.

Веня, как обычно, сидел в холле. Он увидел, как маньяк пришел с улицы и присел на ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж. Он был бледен, растрепан. Взгляд блуждал в задумчивости, пока не сфокусировался на Вене. От навалившейся жути Веня чуть не завопил «Не хочу!» и не кинулся прочь из комнаты. Лицо маньяка успокоилось, приобрело привычное благодушное выражение. Он ушел, а Вене показалось, что на нем поставили крест.

Нужно было успокоиться, и Веня сходил на кухню за чаем. А когда вернулся, маньяк сидел на диване и читал.

– Ужасная погода, не правда ли? – вежливо осведомился он. – Вам не доводилось бывать в горах при такой погоде? – продолжил маньяк.

Веня поставил кружку на столик и сел в кресло.

– Приходилось. И чуть не закончилось все прескверно. Но мне удалось выбраться, – хвастливо заявил он.

– Чудесно, что завтра все это закончится.

– Почему? – излишне спешно спросил Веня.

– О, уверяю вас. Я хорошо разбираюсь в погоде. В отличие от этих. Смотрите, ни слова про метель. – Маньяк протянул Вене газету. – Но уверяю, завтра утром ожидается солнце, ни ветра, ни облачка. И потепление.

Теперь сомнений не оставалось никаких. Веня старался скрыть страх, но все равно дрожал.

– Вы замерзли? Пейте чай, вам нужно согреться. А мне выспаться. Я уверен, нам завтра разрешат стартовать. Спокойной ночи!

Веня допил чай, заставил себя подняться. Он очень устал за эти дни, ему нужно срочно поспать. Он пришел в свой домик, кое-как снял ботинки и куртку, забрался под два одеяла и потерял сознание.

Вене было очень жарко. А еще щипало в носу. Рядом что-то выло и хрустело. Он захотел сделать глубокий вдох, но не смог, все было в дыму, и Веня закашлял. Он скинул с себя горящее одеяло и попытался встать, но голова кружилась, и он ничего не видел. Веня упал на колени и хотел ползти к выходу. Но не смог сделать и пары движений, как опять потерял сознание.

– Вееееняяяя. Вееееняяя. Вениамин!

Перед глазами возникло лицо дяди Лени. Резкий запах ударил в нос, и Веня чихнул.

– Ну, пришел в себя?

Веня понял, что лежит на диване в холле. Он слышал голоса вокруг, но не разбирал, о чем они разговаривают.

– Ты вот к следователю свой чаек притащил, опасливый ты мой, а рядом с маньяком кружку без присмотра оставил. Хорошо, он тебе банального снотворного кинул. А ведь мог бы и травануть.

– Не мог. Тогда бы у него жертва была неправильная, – сказал Веня и потрогал голову. Та была словно металлическая, тяжелая и гладкая, без единой мысли. Только перед глазами плыло, и из памяти прорывалась картинка – черная фигура на фоне пламени.

– Мне кажется, я видел смерть. Она действительно в черном балахоне. Только ниже, чем мне казалось, и без косы.

Дядя Леня заботливо на него посмотрел. Потом пощупал лоб. В этот момент в холл влетел следователь Якимов. Он был в огнеупорном черном плаще.

– Это твоя смерть? – ухмыльнулся дядя Леня. – Он тебя вытащил из дома. Поздновато, конечно. Мог бы и быстрее.

– А, очнулся? Ну, хорошо. В общем, взяли мы его, – Якимов задыхался на каждом слове. То ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения. – Ну не мог я раньше. Мне нужно было, чтобы он эти чертовы ветки положил!

– Ничего тебе доверить нельзя. Я его к тебе на консультацию отправил!

Веня зажал уши подушками и отвернулся к спинке дивана. Он точно знал, что теперь никогда не будет брать трубку, если ему рано утром позвонят с городского номера.

Память о Гюрабаде
Максим Маль

#кровавый_потрошитель_женщин

#японское_связывание_и_редкие_ножи

#профайлер_с_высокой_самооценкой_ и_врожденным_снобизмом

В гостиной, обставленной в стиле модерн начала двадцатого века, плотно задвинуты шторы. Пахнет сигаретным дымом. Источник света в комнате – навороченный ноутбук на столе. Во весь экран монитора – лицо популярного ведущего с увесистыми щеками, хитроватым взглядом и прилизанными темными волосами. Он метет пургу о преступности в городе и области. Мелькают экспрессивные фотографии с вымаранными подробностями. Лужа крови там, сорванная туфля здесь, бесполезные скорые. Для обложки книги почти на «пять».

На потертом бархатном диване с высокой спинкой сидел молодой мужчина. Поза расслабленная. Нога на ногу. Казалось, дремал. Но едва заговорил помпезно представленный гость студии, темно-карие глаза мужчины открылись. Презрительная улыбка дернула тонкие губы. Какая еще могла быть реакция профайлера на то, что в модной программе всеми силами унижали профайлера?

Да, да, именно. Профаны. Жулики. Даже не психологи, мать вашу! Шарлатаны. Суют нос и прочее бла-бла-бла. Ничего нового, ничего лишнего. Мужчину больше заинтересовал тембр голоса гостя – стеклянный. Не звонкий, серебристый или дребезжащий, а ледяной, словно вода в раскисшей из растаявшего снега у входа в метро лужи. И такой липнущий, что хотелось невзначай отряхнуться.

– И заметьте, – с драматичным напором брызгал жижей из лужи голос, – именно недостаток профессионализма привел к тому, что известному убийце по кличке Кровавый Клоун удалось уйти безнаказанным.

На этом авантажном месте пронзительно зазвенел дверной звонок. Мужчина невольно вздрогнул. Открыл не сразу, давая звонку упрямо поорать на тему «Впусти меня, сукин сын!». Наконец, спустя добрых минут пять, хозяин квартиры поднялся, но вначале захлопнул крышку ноута. При этом мельком скользнул взглядом по физиономии гостя. Профессорский ежик. Впалые, словно вдавленные щеки. Костюм в мелкую елочку. Рот – разрез бритвой. И любопытнейшие ботинки. Подпись на экране гласила, что Елочка – кто-то из мира продвижения, аналитики и коучинга.

Мужчина подавил снисходительную улыбку. Ну, конечно, а профайлеры – шарлатаны. Наконец, он соизволил впустить нежданного визитера. Вековые двери при этом шершаво скрипнули.

В квартиру ворвался крупногабаритный вихрь. Александру Соболевскому, оперу отделения такого-то, всюду было тесно. Под метр девяносто, плечистый, традиционно небритый, коротко стриженный, с резкими чертами мужественного лица и пронзительными серыми глазами. Соболевский выглядел словно ходячая реклама здорового образа жизни. И если бы голос его звучал как рокот трактора, никто бы не удивился. Но голос у ходячей рекламы был завораживающим, бархатным, с хрипотцой. Коллеги подтрунивали, что Соболь поднял первые свои бабки, работая на сексе по телефону. Соболевский огрызался, сердился, а дамы вокруг млели. Дескать, главное не молчи, Сашенька, не молчи.

– Ты вообще в себе, Дрогобыч? – почти рявкнул Соболевский на открывшего ему дверь, угрожающе сверкая сталью глаз. – В халате? Ты должен быть одет и готов, забылся, что ли, в своем отпуске?

Дрогобыч с непроницаемым выражением лица, заложив большие пальцы в карманы шелкового халата, помедлил, а потом оттеснил возмущающегося гостя, распахнул перед ним входную дверь и кивком указал на выход.

– Во-первых, тон, Алек, смени его, пожалуйста, или изволь убираться.

Не дожидаясь выбора, словно заранее зная, что решит Соболевский, Дрогобыч направился в гостиную, на ходу распоясывая и скидывая халат на пухлую оттоманку в коридоре у зеркала. На мужчине – белая рубашка, винтажный светло-коричневый жилет, тонкие костюмные брюки в тон.

– А во-вторых, я готов, и если бы ты не ворвался таким варварским способом, а просто позвонил… – занудливо заметил Дрогобыч, заходя в спальню.

– Я звонил, – оправдался Соболевский, хвостом следуя за бубнящим другом, – ты же не взял трубку.

– Ты дверь хотя бы закрыл? – на всякий случай спросил Дрогобыч, по обыкновению не объясняя свои поступки.

– Раз не ушел, значит, закрыл, – хмыкнул Соболевский, проходя вперед и громко кашляя в кулак, заметив телефон без признаков жизни. – Включить не пробовал?

– И потом, я разве должен был вернуться? – скучный вопрос по обыкновению Дрогобыч пропустил мимо ушей.

Он прошел к лаковому прикроватному столику, заваленному пузырьками со снотворным, релаксантами и всякой всячиной вроде затычек для носа, ушей и пары ночных масок. Когда Дрогобыч брал наручные часы, корпус звякнул о тяжелый подсвечник с ароматической вульгарно-розовой свечкой.

– Ваш Кротов явно дал понять, что после неудачи с делом вашего, как там его бишь, Клоуна, я могу быть свободен.

Легкая досада вперемешку с намеком на обиду, звучавшая в голосе Дрогобыча, заставила Соболевского смущенно засопеть.

– Это я сказал, что ты устал, то-се.

Ну, вот снова он оправдывался! Дрогобыч был его другом уже лет сто, но всякий раз он так умудрялся выкрутить ситуацию, что Соболевский чувствовал себя виноватым.

– То-се? – Дружественный взгляд темно-карих, почти антрацитовых глаз заставил опера покраснеть.

– Евсеева тогда попросили уйти, а я не хотел, чтобы тебя считали челом из его команды, ну я и выпендрился тогда, явился к полковнику, толкнул речь, привел доказательства, исключил возможность твоей кармической связи с убийцей, – в голосе Соболевского звучала скупая насмешка, но ответный взгляд Дрогобыча был почти бесценен. – Короче, подписался за тебя, и Кротов, дитя, блин, системы, осторожный до тошноты, решил, что отгул тебя спасет. Спас?

Соболевский кивнул в сторону тумбочки с ништяками против бессонницы. Подошел, подхватил крошечную бутылочку с темной, жирной на вид, жидкостью, прочитал состав, присвистнул.

– Жертвы – женщины? – Дрогобыч увел тему от спасения, цепко перехватил запястье друга, чтобы не игрался, сгреб мелочовку для сна и сунул в карман брюк.

«Все же Юлий – жуткая скотина, – подумал Соболевский. – Вот убил бы его. Или нет? Пусть страдает».

– Нашли три трупа.

– Подражатель?

– Да нет, какая-то муть с зеркалами, выколотыми глазами, и мяса больше, чем у Клоуна, – сообщил Соболевский и пытливо взглянул на Юлия. – Ты уверен, что оно тебе снова надо?

– Видел очередную передачу, где некий товарищ, уверенный, что умнее всех, называл профайлеров шарлатанами. – Дрогобыч задумчиво потер щеку, все еще привыкал к трехдневной щетине. Возможно, физический изъян, в его случае – синдром короткой ноги, влиял на восприятие.

Соболевский покашлял в кулак. Все в отделе знали, что Дрогобыч иногда начинал прихрамывать, на вопрос всегда отшучивался, дескать, бандитская пуля. Ребята в отделе, в принципе, верили. Влияла ли хромота на то, что Дрогобыч тоже считал себя умнее всех?

– И что, это прямо подтолкнуло тебя к решению вернуться, типа треп какого-то придурка? – иронично уточнил Соболевский.

– А ты думал, что я внезапно заговорю о человеколюбии и справедливости? – почти с удивлением взглянул на него Дрогобыч.

– Для разнообразия, угу, – хмуро буркнул Алек.

В ответ Дрогобыч пожал плечами. Пора повзрослеть, мальчик.

* * *

– Ты как ему ноги-то измерил, если он в передаче сидел? – задал измучившийся за дорогу в управление вопрос Соболевский.

– Обратил внимание на ботинки, – отозвался Дрогобыч как ни в чем не бывало, выбираясь из типичной полицейской машины, – подошва одного была выше другого.

– Опять что-то доказывал миру? – фыркнул Соболевский, поднимая воротник, чтобы косые струи дождя не заливали шею.

– Глуп ты, Алек, как все человечество, – сделал вывод Дрогобыч, – лучше давай подробнее, что произошло.

Три сплющенные бетонные ступеньки, двустворчатые тамбурные двери, выкрашенные коричневой краской, слева на стене дома вывеска с данными участка. Черная железная мусорка, пара окурков, пролетевших мимо. Внутри тишина. Запах йода, кофе, санитарных норм. Седой, как Дед Мороз, дежурный козырнул на ксиву Алека. Поежился при виде его спутника, бормоча себе под нос что-то в духе «вот черта помянешь, и вернется, прости меня господи». Дрогобыч заметил жест и тепло улыбнулся в ответ:

– Михеев, я тоже рад вас видеть.

* * *

В этот раз убийца не торопился. Не волновался. Не стеснялся. Смотрел на вывалившиеся из распоротой неаккуратной расщелины на подрагивающем, пузырящемся кровью животе надутые, длинные, словно детские воздушные шарики, кишки. Чумовая раскраска «шариков» – от поросячье-розового до нежно-алого с бурыми, липкими подводами. Из них можно было бы сделать игрушечную собачку, зайчика и даже жирафа.

Да заткнись, дура. Заткнись. Захлопни рот. На-до-е-ла.

А, это же не ты. У тебя же кляп. Душит? Промок от крови и слюны? Бедняжка.

Мужчина взглянул на бледное, распухшее от крови, слез и гематом лицо девушки. Она все еще пыталась надсадно кричать. Жилы на горле вздулись от ора. Сизая тряпка, свисавшая изо рта на подбородок, была мокрой от крови и рвоты. Характерный запах кислого, мочи и пота ел убийце глаза. Он глубоко вдохнул. Ноздри затрепетали. Придержал свою жертву за загривок и ударил ножом в лицо. Девушка задергалась, утробно завыла, от нее гуще понесло потом. Веревки натянулись. Лоскуты кожи и мяса хлопались на расстеленную клеенку.

Когда убийца закончил, он обернулся. В соседнем углу, привязанная к ржавой кровати, на которой было сооружено что-то вроде ложа из досок, лежала онемевшая от шока молодая девчонка. Убийца облизал прорезь рта. Девчонка зажмурилась в ту секунду, когда раздался хруст разбиваемого стекла.

– А теперь, девонька, с тобой. Просто глазки. Ну-ну, не бойся уж так сильно.

Шепот над ухом, как булыжник на ощупь – шершавый. И темнота.

* * *

В отделе уголовного розыска, где и трудился старший оперуполномоченный капитан Соболевский, тихо было… А никогда не было. Люди в черном, люди в масках, люди из ФСБ, региональные следователи, криминалисты, стажеры, посетители, блогеры. Телефоны трезвонили беспрерывно. Порой безрезультатно. Угон, пропажа телефона, драка – это все, конечно, трагично, но звоните по указанному номеру или 112.

В кабинете группы Соболевского советские письменные столы песочного цвета по-прежнему завалены папками с делами. Грустный фикус у зарешеченного окна. Стулья просижены. Кофеварка с отколотым носом. Книжные шкафы ломятся от папок, справочников, журналов. На стене – календарь с щедрым поздравлением с прошлым годом. Над столами сотрудников фотки и рисунки из личного пространства: дети, рыбалка, мотоциклы, графики.

Шуршала клавиатурой следователь Катерина Сергеевна Алова. Для всех в отделе просто Катя. Строгая коричневая кичка. Красивая грудь. Очки. Ноль косметики. На явление Дрогобыча поджала губы.

– Федералы все равно заберут дело, зря торопился.

– Я просто вышел из дома, – улыбнулся тот в ответ. – Здравствуйте, Катерина Сергеевна.

– Уже забрали, – жизнерадостно сообщил входящий в кабинет белобрысый парень, – привет, Юлий Валерьевич, суки, да.

Соболевский чертыхнулся.

– Кто сказал?

– Да Тимофеев видел их тачанку с номерными предательскими знаками, а делать им тут чего? Им делать тут нечего.

Олег Шелест, или как его все в отделе называли «Олежек, мамина радость», был младшим лейтенантом, работал первый год, имел симпатичную привычку задавать вопросы и тут же на них отвечать.

– Балбес, – нежно приласкал коллегу Влад Строев, покручивая между пальцами финку. – Начальство тебе приказало рыть, ты роешь, пока не приказало обратное, ясно тебе, мамина радость?

Строев – старший лейтенант, нервный, недобрый, голубоглазый, убежденный холостяк – недолюбливал Дрогобыча, считал его выскочкой, занудой и снобом. Дрогобыч к Строеву относился пофигистично, мог и спровоцировать в ответ на колкость, но, в целом, обходилось миром.

Олег в ответ на подколку залился краской, загремел кофейником, насупился.

Дверь снова распахнулась, и квадратный кабинет стал еще теснее. Опер Кирилл Марс был крупным зверообразным богатырем. Бородатым, лохматым, с красным, сочным ртом. Много ржал, курил, обожал пожрать. От него всегда пахло чем-нибудь съедобным. Сейчас это был чеснок. Дрогобыч почувствовал первым, возвел глаза к небу, когда Соболевский кивнул в сторону Марса и подмигнул капризному другу, прекрасно зная, как раздражает того эта особенность Кирилла.

– Братки, еще мертвяки, – обдал всех чесночным душманом Кирилл, – там прессуха, губер вроде даже будет, федералы трясут сиськами, короче, мужики, ой, прости, Кать, ты тоже, заберут у нас это дело, как пить дать. Но приказ сидеть на жопе ровно и ждать приказа Крота.

Что? Как? Подробности? Снова девица? А почерк? Марс не знал, но басил авторитетно. Дрогобыч под всеобщий гам отошел к окну. Город размазывали влажные сумерки. Громыхало. Капли дождя усердно колотили по железному подоконнику. Снова в этом северном городе ливануло без предупреждения. Для улик плохо. Если только умненький убийца не пользуется удобным подвалом.

– И потом, что значит ровно сидеть? – с недовольной миной встрял Строев. – Я, между прочим, иду на день рождения к девушке в понтовое место.

– В чебуречную? – ласково уточнила Катя.

Поржали. От убийства перешли к лучшим чебурекам.

– На Ваське! Мы там с батькой знатно жрали, я пацаном еще был! – гудел паровозом голос Марса.

– На Вознесенском, там так вкусно, что я туда хожу в брюках на резинке, – смеялась Катя, – и еще соседке несу, она у меня блокадница, лежачая, но вкусное и рюмашку даже может.

– А я блины люблю в «Чайной ложке», с сыром, – застенчиво вставил свои пять копеек Олег, – ну такие, чтобы хорошо зажаренные.

– Но работа там, братки, чтоб я так жил, – причмокнул влажными губами Марс, – лошадь сдохнет.

– Да, здесь хоть стулья есть, – усмехнулся Соболевский, опуская телефон в карман кожаной куртки; он только что прочитал сообщение и теперь хмурился.

Дрогобыч перехватил его взгляд, едва заметно скривился и первым вышел из кабинета. Капитан на вопросительный взгляд Кати беззвучно одними губами произнес «Кротов».

* * *

– Юлий, ты только не психуй, хорошо? – пытался идти в ногу с захромавшим Дрогобычем Соболевский, когда они шли в кабинет к полковнику Кротову.

– Я не буду помогать федералам, Алек, не буду, и ты знаешь почему, – зло отозвался профайлер, – ждали меня, не угодно? Я спокойно уйду, ты знаешь, я загружен и без вашего отдела.

– Юлий!

– И слышать не желаю, – резко ответил Дрогобыч, хромая по лестнице к кабинету полковника.

Обитая черной, матово переливающейся кожей дверь не пропускала ни звука. У окна к мужчинам красивой спиной стояла сильно надушенная французскими духами женщина в лиловом тренче от Версаче. Каштановые волосы подобраны шпильками. Сверкали, покачиваясь, бриллиантовые серьги. Часть скулы, что была видна, – слишком гладкая, словно ненатуральная. Шею в морщинах прикрывал элегантный шарф.

Два бетонных блока-бодигарда возвышались поблизости. Под мышками их бетонного цвета плащи красноречиво оттопыривались. Дрогобыч мельком взглянул на Соболевского, отрицательно покачал головой на его попытку заговорить. Вежливо отодвинул рукой метнувшегося к нему лопоухого сержанта, жаждущего доложить о визите, аккуратно повернул винтажную ручку двери в форме льва с рыбьим хвостом и вошел внутрь.

* * *

Соболевский стоял у выхода, курил третью сигарету подряд. Ждал Дрогобыча, подбирая слова, чтобы снова оправдаться. Его группа уже уехала на место убийства, но он упрямо ждал друга. Смотрел на сверкающие вечерние огни в разлитых, будто чернильных лужах и придумывал, как все объяснить.

Дождался. Друг едва удостоил его взглядом. Капитан скрипнул зубами и попробовал наладить общение:

– Погода какая-то не майская, да?

В ответ – ноль реакции. Лишь когда сели в машину, причем Дрогобыч впервые сел не рядом с ним, а сзади, последовал ожидаемый вопрос.

– Ты знал, что там будут все эти предвыборные речовки, политические амбиции и федералы?

– Да, – честно признался Соболевский, – я не мог, и ты бы сразу отказался.

А за окнами – растекшаяся гладь каналов, черных, жирных, как нефть. Огни. И вечная самоирония Северного города. Дворники сгребали со стекла капли дождя с монотонным скрипом. Пахло мятной жвачкой, которую закинул в рот Алек, чтобы не так несло сигаретами.

– Я отказался, – ответил Юлий. – Ультимативное «ты должен, ты же видишь, кто заинтересован в расследовании». Ты знаешь, что я так не работаю, – потянулся со своего места и щелкнул Соболевского по уху, – и ты рехнулся, я же вижу, что ты не домой меня везешь.

– Потом домой, меня ребята ждут, – потирая ухо, буркнул Алек в ответ.

* * *

Соболевский придержал желтую ленту-оградку импровизированного морга возле стройки, пропустил Дрогобыча. Навстречу им вышел Строев, сдернул латексные перчатки, скатал в комки, пульнул куда-то в грязь. Закурил, бросил лаконично:

– Мясо.

Внутри колыхался луч света от невнятной лампы. Мерно жужжали мухи. Тошнотворно пахло кровью и сортиром. Фотограф щелкал бесчисленное количество ракурсов. Сейчас это – бесстыже вывернутые напоказ петли кишок. Чуть позже – скрюченные от предсмертной боли пальцы девушки. Первой. До второй, с вырезанными глазами, он еще не добрался.

– Время смерти – не больше суток. Скажу точнее, когда изучу состояние печени. – Глеб Эдуардович Старков, лысый, циничный, в тонких профессорских очочках. – Зачем тут этот франт? – увидел Дрогобыча, присевшего на корточки у первого трупа и внимательно что-то рассматривающего.

– У второй тоже веревки на запястьях? – спросил Дрогобыч Соболевского.

– Да. Как сильно стерты? Ну, на первый взгляд чуть меньше, может, не рвалась? Или ее вырубили быстро? Эксперты проверят.

– И зеркало. – Дрогобыч поднялся, подошел ко второй девушке. Едва поморщился, вглядываясь в скуластое синюшное лицо с размазанными кровавыми разводами. Ей лет двадцать, но трупным пятнам на это плевать, верно? Глазницы забиты зеркальной крошкой. Но смерть наступила от ножевого удара в живот. – Перебил брюшную артерию, и она истекла кровью. Возможно, убийце помешали. Всего один удар. Вряд ли он собирался ее убивать.

– С чего ты взял? – взглянул на него Соболевский. – И при чем тут зеркало?

– Он выколол жертве глаза, чтобы она не смогла его опознать, Алек. При этом, вероятнее всего, ему нужен был зритель, и он убил на ее глазах. – Дрогобыч снял перчатки и кинул их в железный бак для смолы. – Первой жертве где-то под тридцать, старше, а вторая – почти девчонка. По травмам на запястьях вы наверняка узнаете, что старшую даму убийца держал дольше. – И после паузы: – Наш убийца, дорогой мой, – Юлий остановился и взглянул в глаза другу, – садист. Сильный физически, подвержен вспышкам агрессии, возможно, бывший военный. Надеюсь, не мясник и не врач. Хотя… Плюс он мастер шибари – если присмотритесь, то на втором трупе увидите витиеватые отпечатки веревки. Товарищу нашему от сорока до пятидесяти. Почему? Иначе девицы были бы моложе, думаю. И он явно в такую глушь не пешком шел. – Дрогобыч заметил на мыске своего ботинка кровь и безжалостно утопил носок стильного броги в расквашенную слизь грязи. – А зеркало он явно прихватил с собой, скорее всего, просто принес до убийства. Поскольку бытовка набита хламом работяг-строителей, то сомневаюсь, что большое зеркало на полу принадлежит им. Спали там – да. Но точно не наряжались. И меня Кирилл отвезет.

Соболевский молча глотал информацию, а заодно уж и плевок в морду этим «Кирилл отвезет». Дрогобыч теперь будет строить из себя обиженного короля, дескать, надо было предупредить, что на встрече с Кротовым будет вся эта группа поддержки из предвыборного штаба того, чье имя нельзя называть. А он что, был должен? Приказ, то-се. Хотя, положа руку на сердце, капитан хотел, чтобы начальство надавило на профайлера, заставило, убедило, хоть пригрозило! Дрогобыч был нужен. Да, следователи могли рыть-рыть и нарыть потихоньку всю информацию, но Дрогобыч делал это быстрее. И то, что Юлий, по своим же словам, не любил людей, делало его внезапно неравнодушным чуваком. Так что, ладно, пусть везет Кирилл. Пусть.

* * *

Дрогобыч не был обижен, скорее, просто разочарован другом; мог бы и предупредить, что кабинет Кротова набит контролирующими следствие федералами и всеми этими приближенными к важным политическим товарищам. Да, вы бизнес-аналитик, профессионал-профайлер, работали с такими-то крупными компаниями, но вы, Юлий Валерьевич, также известны как грамотный следователь и показали себя, будучи бла-бла. И так далее. Отказался наотрез. Приказали подумать. И тон этот мерзкий. Дрогобыч поморщился.

Вышел из машины Кирилла, кивнул на «до завтра». Чернильно блестел мокрый после дождя тротуар. Кое-где на доме – заплатки горящих окон. Парадный вход освещала белая лампа в форме фасолины.

Очень хотелось принять душ. Но едва он ступил на гладкую приплюснутую ступеньку, ведущую к двери, как у дома зашарили светом фары и навороченный внедорожник плавно остановился напротив Дрогобыча. Глянцевое окно опустилось, и он увидел даму. Ту, с каштановыми волосами, бриллиантами, гладкой щекой и красивой спиной.

– Юлий Валерьевич, здравствуйте, не напугала? Извините, что так немного по-шпионски, – начала дама, чуть улыбаясь полными губами, – меня зовут Роза Игоревна, можно с вами поговорить?

Дрогобыч чуял, как добрый пес кость, что надо сказать «нет». Но природное любопытство и еще авантюризм заставили внезапно ответить «да», и он сел на мягкое, обитое бархатом сиденье.

Охранники Розы Игоревны вышли из машины и окружили ее заслонками из квадратных спин.

А дальше начался ожидаемый кошмар. Дама расплакалась. Плакала долго и горестно, завывая и явно не стесняясь присутствия постороннего. Дрогобыч терпеливо ждал. Нетерпения женские эмоции в нем не вызывали. Был бы он рад сам иногда уметь так повыть, чтобы было легче дышать.

– Вторая девочка, – взглянула на Дрогобыча Роза Игоревна; если бы не шея, даже вблизи ей можно было дать не больше сорока пяти, – которую нашли сегодня, – моя падчерица, – голос сорвался, – Оксана. Я очень любила ее отца и растила ее как родную, она даже мамой меня стала называть, понимаете?

Дрогобыч ожидал нечто подобное, но все же не ожидал. Вскинул на женщину проницательный взгляд сейчас почти непроницаемо черных глаз. Это ведь эмоциональный шантаж, верно? Смерть бедной девочки, безутешная мать, упрямый профайлер, чья помощь в расследовании была бы бесценна, а он не хочет использовать свой дар, ну и так далее.

И да, присмотревшись, мужчина все же вспомнил, откуда знал это миловидное, фотогеничное лицо. На некоторых деловых ужинах было принято являться с женами.

Но насчет этой жены Дрогобыч сильно ошибся. Роза Игоревна спутала все карты, и про дар выразилась немного в противоречивом контексте.

– Я думаю, что знаю, кто убийца, Юлий Валерьевич, – вот теперь в голосе дамы зазвенел металл. – Тогда это будет семейное дело, требующее деликатного подхода, и вам не позволят довести его до конца и схватить убийцу. Поверьте мне, я не меньше вашего покрутилась в этом мире, пока удачно не выдала себя замуж. – Невеселая улыбка тронула красивый рот Розы Игоревны, эффектно подчеркнутый кроваво-красной помадой. – Я знаю, что сейчас буду просить о многом, и ваше участие, совершенно абсурдное, вы правильно подобрали это слово у Кротова, вызовет лишь порицание и море грязи, но я знаю, что только вы сможете хоть что-нибудь сделать.

Юлий глаз не спускал с лица просительницы. Она не выглядела глупой, а уж тем более недальновидной. Супруга известного политика – это не доярка с веслом, или как там ее, эту известковую красавицу Ивана Шадра, лучше величать. Определенно можно было сказать, что Роза Игоревна просила найти и наказать убийцу, даже если генеральный прокурор лично поцелует его в лобик. И все это, безусловно, чудесно, с одним сумасшедше важным НО. Это небезопасно. Или даже без «не», а просто опасно.

– Вы согласны? – как все красавицы и успешные дамы, Роза Игоревна была немного нетерпелива.

– Давайте вначале поговорим о вашем шестом чувстве, Роза Игоревна, – предложил Дрогобыч с улыбкой.

Женщина благодарно улыбнулась за эту деликатность. Все же она не ошиблась, обратившись к этому человеку. Он сдержаннее ее, а в мире Розы Игоревны это многое значило.

* * *

– Ты соображаешь, который сейчас час? – возмутился Соболевский, с трудом разлепив глаза и ощупью обнаружив телефон на тумбочке.

– Да, два ночи, – невозмутимо ответил Дрогобыч на том конце линии, – и захвати файлы по делу. Ой, только не начинай день с вранья, что не взял их домой.

Света – жена Алека – проснулась, зевнула и передала Дрогобычу, что он эгоистичная скотина и она не будет больше печь его любимый торт «Наполеон» ко дню рождения.

– Скажи Свете, что я тоже ее люблю. Поторопись.

Гудки в трубке. Капитан чертыхнулся, поднялся и стал натягивать трусы.

* * *

Маленькая катана, или японский нож танто вытворял в умелых руках убийцы великолепный танец смерти. Разрезы на все еще живой жертве выглядели идеальным рисунком. И ничто не отвлекало творца-чудовище от своего развлечения. Запах пота, рвоты, мочи, духов, прокисшей еды. Молодая женщина извивалась, выла сквозь кляп, натягивала веревки.

– Молчи, дура. Просто молчи. На-до-е-ла.

На. Первый удар в лицо.

До. Второй удар в горло, чтобы из вспоротой сонной артерии брызнул кровавый фонтан.

Е. Вспоротый живот, и от хлюпающего звука крови убийца сладко потянулся, встряхнулся, словно отдохнул.

Ла. Это просто взрез на трупе бедренной артерии. Симметрия. Завершение. Бис.

Вторая девчонка тряслась, как в лихорадке, беззвучно рыдала, оставалось надеяться, что это не мешало ей смотреть. Мужчина ухмыльнулся, прошел мимо, к большому круглому зеркалу, присел на корточки и по обыкновению попытался сколоть клинком осколки. Удар. И снова удар. Скрипучая ломкая сука! Оргстекло! Убийца зажал рот окровавленной кожаной перчаткой, чтобы не зарычать от досады. Услышал, что девчонка захрипела. Змеиная улыбка на губах и ласковый, воркующий, хотя и ледяной голос.

– Сейчас, моя хаврошечка, только глазки. Ну, ну, не бойся. Я припас для тебя сюрприз.

* * *

На этот раз Дрогобыч открыл сразу. Аккуратно подправленная щетина, словно он какой-то стильный модник. Русые волосы уложены, что ли?

– Ты что, укладку сделал? – зевая, полюбопытствовал Алек.

– Балбес, – приласкал друга Дрогобыч, пропуская его вперед на кухню.

На огромном круглом деревянном столе дымились две кружки ароматного кофе.

– «Блю Маунтин» средней обжарки, как я люблю, – Соболевский с наслаждением сделал мегаглоток, прищурился на Дрогобыча, – это вроде ты так извинился за то, что вчера было?

– Не льсти себе, – типичный ответ в ответ, – хочу тебе кое-что рассказать.

Капитан слушал, медленно пил кофе, чуть хмурился, когда услышал имя предполагаемого убийцы, покусал костяшки кулака.

– Пиздец котенку.

Потом придвинул две папки с подшитыми листами экспертизы, протоколами дознания, кричащими фотографиями. Женщин убивали в собственных домах. Перерезано горло. Не секс. Основная черта маньяка – порез углов рта, чтобы казалось, что убитая улыбается, и кровавая обводка, как у клоуна. Иногда рот надрезали вниз, тогда это грустная маска. Чаще губы выглядели как жуткий кровавый оскал радости. Несколько раз эксперты отмечали запах формальдегида, но связать его с резней пока не смогли.

– Ты знаешь, что эти материалы запрещено выносить из участка? – внимательно выслушав про информатора, спросил Соболевский.

– Я подкупил охранника, – без улыбки ответил Дрогобыч, – файлы принес?

Алек фыркнул. Ну конечно, они оба, видимо, подкупили одного и того же охранника, под кодовым именем «захотел и взял изучить дома».

Друзья сидели голова к голове, уткнувшись в ноут, тянули кофе. Когда стало светать, Дрогобыч приготовил тосты с сыром. Спустя пять часов бесконечного просматривания материалов у Соболевского затекла шея. Из мелочей в деле складывался пазл. Важной деталью стало то, что обе жертвы были прикованы конвойными, шарнирными наручниками, обеспечивающими больше неподвижности, ограничений и мучений. Плюс к психологическому портрету убийцы – жестокость, наслаждение от мук жертвы.

– И никакого шибари, – заметил Соболевский, – почему?

– Это только для второго случая, для Оксаны, – спокойно ответил Дрогобыч, – это личное. Что с зеркалом и той жертвой, которая после нападения в коме?

– Выколоты глаза и просто прикрыты осколками.

– Две первые жертвы знакомы?

– Да.

– Возраст?

– Двадцать пять той, что сейчас в коме, а убитой тридцать семь, – Соболевский поднялся, чтобы сварить в турке еще кофе, – это важно?

– Важно, что они знакомы, Алек, а две следующие – нет.

– Хм, – глубокомысленно согласился капитан, – что дальше?

– К сожалению, извинение перед твоим начальством, – со вздохом признал факт Дрогобыч, – эксгумация тела, повторная экспертиза. Глеб Ядович наш любит возиться с разлагающимися трупами, верно же? – Профайлер ясным взором взглянул на вялую улыбку капитана. – И в гости к нашей коматозной красавице.

– Юлий! – укоризненный, искренний возглас Соболевского.

– Из-за недосыпания в тебе человечность играет особенно яркими красками, – улыбнулся Дрогобыч, подталкивая друга к выходу.

* * *

Про акт извинения перед Кротовым Соболевский Дрогобыча даже не спросил. Все красноречиво было написано у того в блестевших угрюмой яростью темных глазах. Зато разрешение на эксгумацию получили очень быстро.

Судебный эксперт Глеб Эдуардович со съехавшими набекрень профессорскими очочками, забираясь в полицейский УАЗ, ядовито прошипел капитану:

– Наличие этого выскочки в вашей жизни превращает вас в смутьяна, и это добром не кончится.

– Это точно, Глеб Эдуардович, – усмехнулся Алек, усаживаясь за руль своей машины, чтобы мотнуться к «коматозной красавице».

Пока ехал, позвонил капитан Марс и пророкотал в трубу, что обнаружено еще два трупа. Почерк тот же; бытовка, прошло не больше суток, две женщины, но на этот раз молоденькая девчонка жива, да, глаза выколоты, но в таком шоке, что лечить ее еще и лечить лоботомией, да. Бедная, братцы, бедная девка.

– На руках веревки? – уточнил Соболевский, на утвердительное «ага» повернулся к Юлию. – Орудие убийства?

– Подождем экспертизу, но думаю, что-то в японском стиле. Знаешь, Алек, что меня удивляет?

– Тебя удивляет? О-хо-хо, – отозвался тот, выкручивая руль в сторону съезда на больничную подземную парковку.

– Почему сейчас эти трупы пошли как урожай грибов в удачный год?

Соболевский молчал, а потом зло и напряженно ответил:

– Так год такой. Долбаная память о Гюрабаде.

* * *

Мать Ольги Игнатовой, двадцатидвухлетней девушки в коме, сказать ничего не могла. Исхудавшая, измученная, неряшливая, она сжимала руку дочери и тихо, безутешно плакала. Студентка подрабатывала в баре. Мариночка работала вроде бы где-то администратором. Сдружились из-за собак. У Мариночки тоже йорк был. Фисташка так скучает по Оле. А у Марины же еще детки. Двое. И женщина снова завыла. Соболевский кусал губы и катал желваки на скулах. Ненавидел себя за то, что ни черта не может сделать.

Когда Дрогобыч присел на корточки перед матерью Ольги, взял ее за руку и, прямо глядя в глаза, мягко произнес:

– Послушайте меня, Валентина Сергеевна, просто послушайте и посмотрите на меня.

Тогда Алек вышел. Если Дрогобыч мог облегчить хоть немного страдания, то плевать, как он этого добивается. Шарлатан он. Пусть кто угодно, если помогает.

* * *

В конторе (так все опера называли отдел) ждал отчет эксперта.

– Ты не поверишь, – Соболевский взглянул на Дрогобыча, – эксперты считают, что удары нанесены не беспорядочно, а в классической технике работы с ножом танто, и эти повреждения – какое-то «омоте екомен учи», или «рассекающий удар». Ты был прав, у нас любитель Японии.

Дрогобыч глотал полутеплый чай, который ему сделал стажер Олежек, листал отчет, на слова Соболевского рассеянно кивнул.

Катя Алова оторвалась от компьютера, поднялась из-за стола, плавно вильнула тугой задницей.

– А утром нам доставили свидетеля, который нашел давешнюю бытовку, я его опросила, – подвинула протокол допроса Алеку, – он сторож, и по удивительной счастливой случайности его перекинули с объекта на объект, а там – ух страх, собака залаяла, он в кусты, хлоп – упал, потерял сознание, очнулся – гипс, короче, отключился, но конечно же увидел свет, пошел, а там такое, ну он звонить, как добропорядочный гражданин.

– Ха, – звонко хмыкнул Дрогобыч, – то есть лая собаки он перепугался и сбежал, а два трупа и лужи крови – так он сразу добропорядочный гражданин, ну прелесть же.

– Хочешь с ним поговорить? – со злорадным удовольствием спросила его Алова, предвкушая от допроса профайлера прекрасное познавательное шоу.

– Зачем? Он не врет. Вероятно, он и правда «хлоп», но на всякий случай осмотрите ему голову, возможно, удар будет от тупого предмета, который искать нет смысла. Вот тут говорится в отчете, – Дрогобыч присел на угол стола, просматривая протокол, – что на месте преступления было обнаружено зеркало из оргстекла, расцарапанное острым предметом, и что на глазах жертвы оказались стекла, я не понял, из разбитой пудреницы?

– Какое-то небольшое зеркальце, а что?

– Нужен отчет по материалу с этих осколков, пришлешь мне, когда будет готово?

– А ты куда?

– В больницу, к слепухе нашей очередной, и мне нужно знать, какой косметикой пользовались девицы, та, которая вчерашняя, тоже. И пусть кто-нибудь вернется к Ольге, расспросит ее мать.

– Э-э-э, – красноречиво начал было Соболевский, но Дрогобыч его не дослушал, невежливо оставил в кабинете его и его «э-э-э».

* * *

– Юлий Валерьевич! Господин Дрогобыч! – раздался за спиной стеклянный голос, когда профайлер уже сбегал по лестнице. – А я вас ждал.

– Напрасно, – обернулся Дрогобыч и тут же напрягся, словно увидел змею, – вы как сюда прошли, товарищ?

Перед ним маячил тот самый господин из передачи, который поносил профайлеров и открыто говорил, что их (очевидно его, Дрогобыча) просчеты привели к тому, что Красный Клоун сумел скрыться.

– Меня зовут Вадин, Алексей Викторович. – Дрогобыч чуть вздрогнул, вспоминая разговор с Розой Игоревной, но поскольку реноме дороже денег, протянутую руку все же пожал. – Я понимаю, я последний, кого вы хотели видеть после той программы, которую вы же смотрели, не так ли?

У Дрогобыча мелькнула на губах улыбка. Он вспомнил слова Новосельцева из фильма «Служебный роман», когда тот общался с героиней Алисы Фрейндлих: «Так ли, так ли», и даже тон тот подвернулся, называется – чтобы позлить.

– Допустим. Каждый волен выражать свое мнение.

– Отвечая на ваш вопрос, вы не возражаете, если я вас немного провожу, вы, кажется, идете к машине? Я могу пройти, куда захочу.

Вадин немного прихрамывал из-за синдрома короткой ноги, но при этом осанка у него была королевская, выправка военная, а на щеках… Едва заметный слой пудры? Защитного крема? Дрогобыч не стал присматриваться.

– Вы, очевидно, бывший наемник? – просто, не церемонясь, задал он вопрос Вадину.

– Так заметно? – углами рта улыбнулся тот.

– Кого сильнее любили, мать или отца? – обернулся и подцепил его внимательным, темным взглядом профайлер.

– Отца, но это что, допрос? – сделал вид, что умилился, Алексей Викторович, при этом выражение лица у него было каменным и сизым, как жернова.

– Нет. Вам по должности положена охрана?

– Да, но какое это имеет значение?

– Никакого, – глаза Дрогобыча сейчас – почти черная лужа жгучей смолы, – я зайду к вам в клуб.

– Конечно, – ответил Вадин, а потом опомнился. – Куда? Нет, какой клуб. У меня ресторан на Суворовском, заходите.

– Непременно. – Дрогобыч кивком простился и торопливо пошел в сторону стоянки машин, на ходу вытягивая из кармана пиджака мобильник. – Кстати, – обернулся, щурясь от солнца, бьющего в глаза, – вы давно в городе?

– Вы газет не читаете? – растянул губы в узкое лезвие Вадин. – Трубили все, что муж сестры губернатора вернулся из командировки месяц назад, получил работу в строительной компании, честно живет и любит свою Родину, этого достаточно, чтобы не читать новости?

– Вполне, – коротко ответил Дрогобыч и затерялся среди сигналящих ему машин.

Вадин смотрел ему между лопаток и видел, что человек в пижонском костюме стал ему неудобен.

* * *

Пока профайлер ездил в больницу, группа Соболевского получила отчет по уликам эксгумированного тела Марины Озеровой тридцати пяти лет от роду. Кое-что еще требовало детального исследования, но на ладони была восстановлена печать какого-то клуба, из которого, возможно, возвращались жертвы. Изображение прилагалось.

– И еще. – Соболевский прямо кожей чувствовал, как важно Глеб Эдуардович поправляет свои очочки, неторопливо шелестит бумагами на той стороне телефонной линии и, наконец, заявляет: – Раны нанесены ножом из материала GPR, это вроде стеклопластиковой решетки, капитан.

– Пластмассовый нож? – потер мочку уха Алек.

– Высокопрочный и в некотором роде предназначенный только для силовиков.

– Что-нибудь еще?

– Татуировка – роза, плетка и ошейник с шипами или без, в это место пришелся удар ножа.

– Спасибо, Глеб Эдуардович.

– Строев, с тебя список всех, кто мог получить в распоряжение такой ножичек – охрана, стрелки, силовики. Если надо – бери ордер, но чтобы все, хоть чел уже труп, ясно? – Соболевский развернулся к жадно глотающему, почти не жуя, бутер с курицей Владу, послушал его «у-у-у» сквозь работу челюстей, вздохнул. – Нет, сейчас.

Вошел Дрогобыч. Ни на кого не глядя, подошел к окну, распахнул створки, впуская в кабинет запах бензина, сирени, бурлящего жизнью города. Гудки авто, людской гвалт, песьи разборки, бесконечная лавина жизни.

– Катенька, сходи, пожалуйста, за кофе, – дипломатично попросил ее Соболевский своим красивым голосом, – очень прошу.

Строев еще раньше вылетел за дверь, прихватив свою вишневую барсетку и сглатывая комом застрявший в горле кусок хлеба с птицей.

Олежек зарумянился и под требовательным взглядом Кати тоже выбрался из-за стола, очищая помещение для капитана и профайлера.

– Мне нужно досье на Вадина, Алек. – Дрогобыч уселся на широкий подоконник, достал из кармана сигареты; курил он редко, обычно если что-то становилось на букву «х». – Я знаю, что есть результаты экспертизы, следы веревки, БДСМ-клуб «Шипы и Роза», где практикуют шибари и прочие японские техники, осколки стекла последней жертвы будут из пудреницы с пудрой для когао – японского макияжа, а сторож с шишкой на голове вспомнит марку и номер нужной машины, и так далее. Но это косвенные улики. Ты, например, никогда не найдешь пластиковый нож, которым Вадин или другое неуравновешенное чудище убивало женщин, потому что его уже расплавили, или зарыли в землю, или выбросили в канал, мало ли мест. Более того, ты не найдешь того человека, у которого наш убийца позаимствовал нож и наручники для первого убийства и который помог привезти ему первую пару, потому что если ты откроешь список пропавших без вести за прошлый квартал, то там где-то в списке замаячит безработный охранник, и кому он нужен? Матери? Жене? Пешка.

– А что же Оксана? – Капитан смотрел, как в луже под окном возились упитанные голуби, купались, что ли?

– На ней практиковали шибари в том клубе, он один или с приятелями, которых тебе не позволят объявить в федеральный розыск…

Соболевский молчал. Смотрел на птиц. Вон тот самый толстый, видимо, босс.

– Мне нужно досье, Алек, это не для очистки моей совести, а для твоей. – Дрогобыч помолчал. – Я встречался в больнице с девчушкой, которую ослепили. У ее матери сердечный приступ, вроде бы. Поговорил с девочкой.

Соболевский резко развернулся и впился взглядом в лицо Дрогобыча.

– Она вспомнила запах убийцы, – профайлер медленно достал из кармана брюк свои затычки для носа, положил на подоконник, – у нее оказалась гиперосмия, отправь туда федералов, пусть расспросят подробнее, только не забудь эти улики, – кивнул на затычки, – приложить к делу.

– Я…

– Просто сделай, как я сказал, и тогда сам решишь про досье. И прошу, не заканчивай день враньем, Алек, я знаю, что ты не сделан, как это говорят, пальцем, и прекрасно знаешь, как получить досье.

* * *

Дрогобыч сидел в своей гостиной на диване, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу. Рядом лежало досье на Вадина. Что он узнал нового? Сорок восемь лет. Вспыльчив. Неустрашим. Агрессивен. Нарциссичен. Учился в Японии. Инвестирует в строительные конгломераты и гибриды. Женат второй раз. Особую привязанность питал к падчерице жены. После ее убийства даже предложил награду за поимку убийцы.

– Еще бы он не знал, где уединиться на своих объектах, – пробормотал Дрогобыч и сделал погромче звук на ноуте.

Как раз шла запись этой проклятой пресс-конференции, где начальство вещало про неопровержимые улики и слова свидетельницы, что запах на месте совершения преступления соответствовал особенностям тех убийств, которые были совершены маньяком Красный Клоун. А это означает, что Федеральная служба берет под контроль и прочее бла-бла. На Соболевского, на которого обрушился шквал едких вопросов, было грустно смотреть. Генеральская и политическая элита дулась от гордости. На какую, интересно, тему?

Роза Игоревна, стоя рядом с братом и мужем, выглядела уставшей. На себя Дрогобыч даже смотреть не хотел. Профайлер с утертым носом. Чуть не увел следствие в какие-то дебри зеркал и японских ножей. Позор. Зато, когда заговорил Вадин, то собравшиеся журналисты захлопали. Идиоты.

А этот напыщенный индюк, чудовище, психопат, безжалостный садист и убийца, торжествовал, обещал вознаграждение тому, кто поможет поймать дрянь, упыря, нелюдя, импотента, издевающегося над бедными женщинами.

– Моя девочка. Моя Оксана будет отомщена, ты только появись, ничтожество, я сам оторву тебе голову, – стеклянный голос Вадина никак не вязался с трогательной влагой, выступившей в уголках глаз, – обещаю.

Кто-нибудь не поверил, что это правда? Дрогобыч поморщился, словно откусил лимон, поднялся, хлопнул крышкой лэптопа и пошел спать.

* * *

Но спать ему не дали. Кто-то не просто звонил в дверь, но еще и стучал. Когда Соболевский вошел, по выражению его лица было ясно, что лучше ничего не спрашивать.

Молча сели в машину. Тут Марс, Строев, Олежек – мамина радость. Молча ехали. Канал Грибоедова. Фонтанка. Старо-Невский. Лавра. И дальше в глубину проспектов и улиц правого берега. Коробки-дома. Черные точки окон. Новенькие церквушки. Темнее, чем в центре. Рекламные билборды. Мрачные парки.

– Почему здесь парк Есенина? – спросил Дрогобыч, когда «ауди» Соболевского пролетело за метро «Улица Дыбенко».

Еще несколько минут, и машина вырулила к стройке. Бетонные блоки нанизаны на железные прутья. Арматура. Кратер, перетянутый металлическим каркасом. Полосы света от прожекторов крестом освещали площадку. Накручивали круги красно-синие мигалки полицейских машин. Черные внедорожники Федеральной службы. Скорые.

Соболевский потянул за собой Дрогобыча за отворот куртки, озираясь, проскользнул к оцеплению, заметил сержанта Михеева, тот покряхтел, но ленту поднял. Белый как лунь Михеев смотрелся как призрак на фоне всей этой темноты.

– Только быстрее, федералы злые как собаки сейчас.

Соболевский и Дрогобыч, наоборот, пошли медленней, словно их и правда пригласили на вечеринку.

Бытовка из деревянного бруса была выкрашена краской индиго. Внутри все еще орудовали эксперты, было тесновато, но увидеть то, что они хотели, друзья смогли.

На железной кровати плашмя лежало тело Вадина. Серебристый ежик повыше виска был пропитан кровью. Вторым ударом убийца перерезал горло, начав надрез с сонной артерии. Смерть через несколько секунд. Третьим ударом вспорол живот, разорвав рубашку. Опухшая от крови ткань пузырилась бурыми лужами. На губах знакомый знак авторства – улыбка клоуна. На стенке лаком было криво написано: «Награду оставьте себе». И ржущий смайл.

Соболевский почесал бровь. Пытливо взглянул на друга.

– Э-эм…

– Согласен, – подавил удовлетворенную улыбку Дрогобыч, – как же вовремя у тебя забрали дело. Пойдем. Пусть работают профессионалы.

И столько яда было в этом слове. Столько яда.

Вот и всё
(псевдодокументальный рассказ в письмах)
Дарья Котелкина

#переписка_с_маньяком

#убийства_плохих_женщин

#история_поимки_преступника

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Здравствуйте, Софья Павловна.

До наших краев докатилась весть о том, что ваша команда победила в конкурсе «Лучшая следственная группа», а вы лично удостоились звания «Лучший следователь».

Что ж… Вполне заслуженно. Думаю, мы хорошо поработали.

Вы искали меня днем и ночью. Я старался изо всех сил уйти от вас: запутывал следствие, придумывал ложные ходы, уничтожал улики.

Как ваши дела? У меня, если вам интересно, все замечательно.

Сегодня прекрасный день! Погода ровно такая же, как и в день моего последнего убийства. Того самого, после которого вы меня взяли.

Помните, какая стояла жара в тот год? Шутки про затянувшийся октябрь закончились в марте. Именно тогда стало понятно, что на смену ненормально теплой и бесснежной зиме пришла аномальная весна. В ее первый месяц столбики термометров не падали ниже десяти градусов. В июне же пришло пекло.

В один из таких дней я заехал на факультет поздравить с юбилеем своего бывшего научного руководителя. Возвращаясь после заздравных речей к машине, увидел на заднем дворе университета девчонок-студенток – брюнетку и пепельную с короткой стрижкой.

Пепельная, повязав узлом рубашку над юбкой, подставляла солнцу белоснежный девичий живот. Брюнетка колупала ногтем облупившуюся краску на заборе. Обе курили и о чем-то разговаривали. Я им сделал замечание. С юморцом и даже какой-то игрой. Дословно не помню, но что-то типа «дети зеленые будут, да и дымите вы на всю округу, сил нет терпеть эту вонь». Пепельная захихикала. Брюнетка резко отбрила: «А вы сядьте в машину и дверь поплотнее закройте». И меня зацепило.

Есть такие женщины, в основном молодые, которые сознательно хотят казаться хуже, чем они есть. Симбиоз хамки, стервы и битой жизнью бабы. Я изучал это явление. Пришел к выводу, что в большинстве случаев за внешней бравадой скрывается маленькая хрупкая девочка. Ее поведение и острые фразочки – скорлупа. Такие женщины хотят быть слабыми, ибо понимают, что сила женщины в мнимой слабости, но не могут себе этого позволить. Стоит открыть душу – получаешь удар. Вот и обрастают такие девочки колючечками.

Я подошел к девчонкам. Брюнетка встретила меня глазами с вуалью из ресниц.

– Можно, – говорю, – пригласить вас на лекцию о вреде алкоголя и табака?

Она ответила надменно и даже грубо:

– А ты кто такой, чтобы я с тобой ходила? Тачка нехилая, телефон последней модели, да и запонки не за три копейки. Думаешь, я увижу такой подарок судьбы и бегом за тобой побегу?

– Ну, хорошо, – не сдаюсь я. – Если не на лекцию, то погулять в парке со мной согласитесь?

Брюнетка зыркнула глазами.

– Ты тупой?

– Характер, – говорю, – у тебя паршивый. Как и воспитание. Но так даже интереснее. Буду ждать в восемь вечера в парке у фонтана.

Собрался уходить, но она преградила мне дорогу.

– Я не приду. Ты слишком крут для меня.

Чувствуете, Софья Павловна, как она меня изящно отшила? Даже смешно.

Слово за слово. Ничего хорошего из нашей беседы не вышло. Чем больше она защищалась, тем сильнее я хотел «укусить» ее. Девица, как выяснилось, не была отягощена интеллектом. Она не могла достойно парировать, не понимала шуток, не считывала цитаты из фильмов, которыми я пытался снизить градус беседы. Она тупо видела во мне мужлана, который мечтает затащить ее в койку и надругаться. Как и все остальные особи мужского пола на нашей планете.

– Так. Все. Баста, – вмешалась в наш разговор пепельная. – Скажите, если моя подруга отказывается от прогулки по вечернему парку, могу я составить вам компанию?

Брюнетка закатила глаза. Во всей ее позе виделось пренебрежение. Я посмотрел на пепельную и ответил, что буду рад, если мы проведем вместе дивный вечер. Условились в восемь у фонтана на центральной аллее.

* * *

кому: Олегу Викторовичу Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Олег Викторович, здравствуйте.

Ваше дело стало первым громким делом в моей практике. Громким не только потому, что в серию объединили пять убийств. Даже не потому, что мы не могли поймать вас два года, чем сильно злили общественность и СМИ. Состав жертв – медсестра (30 лет), балерина (24 года), учительница (53 года), байкерша (37 лет), студентка юридического факультета (18 лет) – привлек внимание киношников. Они так вдохновились, что придумали свою альтернативную версию происходящего и сняли сериал. Народ, как водится, поверил.

Давно хотела спросить, почему вы не называете женщин по именам? Имя брюнетки – Евгения Янишева, пепельно-русой – Зоя Железнова. Обе на момент вашего «знакомства» заканчивали первый курс того же университета, в котором когда-то учились вы.

Я помню, в ночь вашего последнего убийства не было дождя. Как и утром следующего дня, когда нашу следственно-оперативную группу направили на криминальный труп. Впервые за долгое время солнце пряталось за плотными тучами. В обычных условиях это доставило бы мне удовольствие и позволило отдохнуть от жары, но о погоде пришлось забыть и окунуться в работу. Благо, ее вы нам предоставили с избытком.

Мы с коллегами выехали за город. На повороте к лесу нас встретили ППСники. Вместе с ними спустились в небольшой овраг. Его дно было густо покрыто кустарниками и деревьями. Майор Уваров – начальник уголовного розыска – шел впереди и отгибал в сторону ветки, чтобы они не ударили меня по лицу. Но некоторые из них все равно цеплялись за волосы. Здесь, в низине, сладковатый запах сухих листьев смешивался с ароматом диких трав. Комары роились вокруг лица. Один сел на мою взмокшую шею, и его тут же прихлопнул Алексей Борисович Гречанников – судебно-медицинский эксперт. Он шел следом за мной.

Не доходя метра три до небольшой полянки с вытоптанной травой, Уваров остановился и чертыхнулся. Я выглянула из-за его плеча: спиной к дереву был привязан обезглавленный женский труп, обмотанный несколькими витками веревки. Рядом с ногами жертвы стояла голова. Как позже выяснилось, Евгении Янишевой. Брюнетки. Девушки, которая, по вашему мнению, вела себя слишком дерзко.

Останки облепляли жужжащие мухи.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Софья Павловна, вы решили, что я забыл имена своих жертв? Напрасно.

В памяти не только имена. Щечки медсестры – моей первой жертвы – украшали милые ямочки. Губки балерины были сухие и алые. Морщинки разбегались веером от глаз учительницы. Наверное, она часто смеялась. У байкерши я помню шрам над пупком после неудачного пирсинга. У Евгении Янишевой, как вы любезно мне напомнили ее имя, на внутренней стороне правого предплечья было пять родинок. Если провести непрерывную линию от одной родинки к другой, получится буква W. Согласитесь, что это забавная отметина природы. Да и сама девушка – куколка.

Хрупкая, с вьющимися каштановыми волосами. Я привязал ее к дереву. Она была в сознании и хранила спокойствие, когда я рассказывал, что хочу с ней сделать и почему. Я сказал, что не буду ее насиловать, и она заплакала. Кажется, насилия она боялась больше, чем смерти. Я захотел поцеловать ее, чтобы успокоить. Впервые мне хотелось поцеловать женщину, которую убью через несколько минут! Когда я прикоснулся к ней, она начала дрожать. У нее во рту был кляп, но это не мешало мне покрывать поцелуями ее лицо. Она извивалась, пытаясь отстраниться, но тело ее понимало, что происходит. Я чувствовал, как оно мне поддается.

Потом ей удалось изловчиться и стукнуть меня лбом по носу. И тогда я ее ударил по лицу. Впервые в жизни ударил женщину. Честно скажу, это было неприятно. Я даже извинился за то, что поднял на нее руку.

* * *

кому: Олегу Викторовичу Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Осмотр тела Евгении Янишевой на месте происшествия показал, что вы, действительно, не насиловали ее. На шее убитой был след, похожий на укус. На вскрытии это подтвердилось. Давность следа не превышала количества часов, истекших со времени смерти. Мы предположили, что укусили жертву вы.

Судебно-медицинский эксперт Гречанников извлек кожный лоскут со следами укуса и законсервировал его в растворе глицерина со спиртом. Позже по этому образцу был изготовлен слепок, который мы показали врачу-стоматологу. Так нам удалось узнать особенности стоматологического статуса предполагаемого убийцы – прикус, радиус зубных дуг и прочие индивидуальные особенности. Судебный стоматолог выявил на кончиках нижних клыков мельчайшие полости с острыми краями. Другими словами, нижние клыки имели зазубринки. Как правило, такая особенность связана с гипокальцинацией в организме. «Зубные находки» виделись спорными в судебном процессе, но они задали нам направление в поиске убийцы. Мы проконсультировались с медиками: гипокальциемия в своей хронической форме может протекать бессимптомно. Но что, если у убийцы есть симптомы и он наблюдается у врача? Ребята из нашей группы стали связываться со стоматологическими клиниками, чтобы найти пациента с теми исходными данными, которые были получены в ходе следственных действий.

Параллельно мы занимались решением другого вопроса – искали орудие убийства.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Знаете, я долго думал, как лучше лишать жизни. Мне очень не хотелось их мучить, причинять страдания. Я вспомнил, как еще в школьные годы мать моего одноклассника – доктор в горбольнице – рассказывала нам с пацанами, как они с коллегой делали внутрисердечную инъекцию адреналина, чтобы спасти жизнь пациенту. Я стал рассуждать. Невозможно просто так взять и воткнуть человеку иглу в грудь. Там же ребра, грудина, легкие. Решил изучить технику выполнения этой инъекции и использовать ее на деле. Изучил.

Быстрым движением я вонзал в четвертое межреберье на три сантиметра снаружи от грудины кинжал.

* * *

кому: Олегу Викторовичу Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Судебно-медицинский эксперт, работавший и над предыдущими четырьмя трупами, подтвердил, что все женщины были убиты одним и тем же оружием. Судя по раневому каналу, жертвам вонзили в сердце обоюдоострый клинок шириной 35–37 миллиметров. Длина раневого канала варьировала от 12 до 20 сантиметров. Понятно, что использовался не перочинный ножик, но все-таки длину клинка мы могли вычислить лишь примерно. Слишком много зависит от позы жертвы в момент нанесения удара – взаимное расположение органов может меняться. Да и то, как судебно-медицинский эксперт ведет исследование, как поворачивает тело, насколько сильно надавливает на сердце, кожу, дает разброс в 3–4 сантиметра. Примерно мы понимали, что длина клинка – не менее шестнадцати.

По краям ран у четырех жертв были выявлены идентичные следы металлизации. Результат этого анализа позволил установить, что клинок изготовлен из дамасской стали. Этот факт значительно сузил круг поиска орудия убийства. Сопоставив все факты и имеющиеся характеристики, мы вышли на наградные кинжалы СС образца 1936 года. Именно они соответствовали всем характеристикам: длина клинка 22 сантиметра, ширина у пятки – 35 миллиметров.

Кинжал СС был у всех офицеров, которые поступили на службу в подразделение позже 9 ноября 1935 года. В 1936 году с подачи Генриха Гиммлера, рейхсфюрера СС, было выпущено 200 кинжалов, которые вручались высшему офицерскому составу за особые заслуги. Основные характеристики совпадали с массовыми «мундирными» кинжалами образца 1933 года: длина, ширина, толщина. Однако декор кинжалов сильно отличался от прежней версии. Его посеребренные эфес и гарду украшали дубовые листья, ножны были обтянуты черной кожей, а на лицевой стороне клинка, выкованного вручную из дамасской стали, был вычеканен девиз «Моя честь именуется верность».

Учитывая, что подобные кинжалы представляют историческую ценность и количество их лимитировано, мы сделали вывод, что обладать данным изделием может либо коллекционер, либо его наследник. К моменту обнаружения последней жертвы наша следственная группа вела работу с коллекционерами.

Олег Викторович, не сочтите мою просьбу странной… Расскажите о своем детстве. Каким оно было?

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

В моем детстве не было ничего, что бы я хотел вспомнить с нежностью.

Мы с вами, Софья Павловна, родились в один год. Только вы в Москве, а я – в Томске.

Моей матери, смышленой аспирантке, пророчили блестящую карьеру в Институте российской истории при Академии наук. Но вышло иначе. Мама влюбилась в научного руководителя. Он ответил взаимностью. Через несколько месяцев – как это часто бывает в подобных историях – мама забеременела. Научного руководителя новость о беременности любовницы не обрадовала. Более того, в его планы не входило рождение еще одного наследника – он уже растил двоих в законном браке. Профессор настоял на аборте и дал крупную сумму в качестве компенсации.

Моя мама не привыкла решать глобальные вопросы самостоятельно. Для этих целей у нас существовала бабушка. Вы, должно быть, знаете, что в начале 70-х бабушка была знаменитой на всю страну адвокатессой. В 60-е она принимала участие в скандальном процессе работников Внешторга, обвиняемых в хищениях электроники на полтора миллиона рублей. Ее мастерству сарказма могла позавидовать сама Фаина Раневская. Бабуля была женщиной яркой: высокий рост, черное платье, красная помада, облако духов и сплетен.

Когда мама пришла к бабушке с повинной, ситуация стала разворачиваться стремительно: деньги полетели профессору в лицо, мама оставила аспирантуру, через пять месяцев родился я. К слову, назвали меня в честь деда, оставившего этот мир еще в шестидесятых.

Я рос в атмосфере, что из-за меня разрушилась матушкина жизнь. Если бабушка старалась избегать подобных разговоров, то мама не стеснялась упрекать меня, что факт моего рождения не оправдал надежд на счастливую жизнь. Честно скажу, привязанность к ней была тревожной, от нее часто «прилетало» ни за что. Но это не мешало мне любить маму.

Я ревновал ее к ухажерам, которых она приводила в дом, когда бабушка по адвокатским делам уезжала в другой город. Бывало, что мама уединяется с мужчиной в спальне, а я пишу ей записочки и под дверь просовываю. Так и жили…

Мама умерла в девяносто пятом. Покончила с собой.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Уварова Руслана Николаевича

г. Санкт-Петербург, до востребования

Здравствуй, Софья.

Общались на днях с Гречанниковым. Он приезжал в Питер на какой-то судебно-медицинский симпозиум. Сказал, что ты снова копаешься в деле Колби, что-то хочешь прояснить для себя.

Я долго размышлял, почему он обезглавливал жертвы. Почему ставил головы у ног, а не выбрасывал или уничтожал? Почему они не лежали, а именно стояли? Что он хотел этим сказать? Я помню все наши рассуждения, помню и психологический портрет, который составил психиатр. Но все-таки тебе Колби что сказал?

Кстати, ты же задавала ему вопрос, что он чувствовал, когда убивал?

* * *

кому: Руслану Николаевичу Уварову

г. Санкт-Петербург, до востребования

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Задавала. Он ответил, что сам факт лишения жизни ему казался отвратительным. Именно поэтому он хотел как можно быстрее покончить с этим. Когда же понимал, что перед ним уже не живой человек, приходило облегчение. Теперь он не боялся сделать больно, ведь мертвые ничего не чувствуют. Поставив голову рядом с ногами, он испытывал чувство, похожее на кайф от окончания тяжелой работы. Самая сложная задача была выполнена. Колби не считал, что он таким образом наказывает женщин или мстит им за прошлые грехи. Он таким образом восстанавливал справедливость.

На первом допросе Колби появился безукоризненно одетый, в накрахмаленной рубашке. Брюки со стрелками, ботинки сверкают. Ничего не выдавало в нем преступника, за исключением наручников на запястьях.

Он всегда был корректен, на вопросы отвечал честно, не пытался строить из себя душевнобольного. Колби походил на офицера вражеской армии, который с честью принял поражение и теперь желал умереть в бою, сохранив достоинство. Такое поведение, с одной стороны, вызывало уважение. С другой, я понимала, что передо мной зверь, лишивший жизни ни в чем не повинных женщин. Чьих-то любимых жен, ласковых дочерей.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Уварова Руслана Николаевича

г. Санкт-Петербург, до востребования

Софья…

У тебя вызывает уважение его поведение на допросе???

Может, тебе его жалко?

Он не в пьяной драке зарезал человека. И не из ревности грохнул любовника жены. Хотя и этому нет оправдания. Эта тварь намеренно убила и обезглавила пять женщин. Ты сама видела, что он с ними сделал. Мы с тобой вместе вели это дело.

И потом, он болен. Все твои «ах, у него была такая-сякая мать, из-за которой все и началось» – несостоятельны. Ты не хуже меня знаешь, что в формировании личности маньяка играют роль не только социальные аспекты, внутрисемейные отношения, но и биологические. У него психическая патология, генетические отклонения.

Какого черта мы это обсуждаем? Или ты снова переписываешься с ним?

Прости, но мне иногда кажется, что ты не осознаешь всю чудовищность его преступлений.

* * *

кому: Руслану Николаевичу Уварову

г. Санкт-Петербург, до востребования

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Убийцу нельзя жалеть?

Я не про Колби, а вообще.

Нельзя жалеть отца, который в состоянии аффекта придушил насильника своей малолетней дочери до того, как педофила нашла полиция? Нельзя жалеть девочку-подростка, которая, защищая мать от пьяного отчима, ударила того гантелей по голове?

Ты мыслишь стереотипами, у тебя мир делится на черное и белое. Но ведь жизнь состоит из полутонов.

По поводу Колби… Я хочу докопаться до сути, я хочу понять, что происходит и происходило в его голове. Многочисленные тома уголовного дела – всего лишь следствие. Мне нужна причина.

Руслан, если ты собираешься мне написать, что я не психиатр, то лучше не пиши ничего.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Уварова Руслана Николаевича

г. Санкт-Петербург, до востребования

Хотел написать про психиатра, но ты опередила меня своей просьбой. Софья, определись, ты следователь или адвокат?

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Моя классная руководительница любила оставлять меня после уроков, чтобы подробнее объяснить тему, которую я якобы плохо усвоил. Это была официальная версия. На самом деле, когда мы оставались вдвоем, классная закрывала дверь и расстегивала несколько верхних пуговиц на своей блузе. Так, чтобы я видел оборочки ее кружевного бюстгальтера, сдерживающего пышную грудь. А потом садилась рядом со мной, открывала учебник и начинала читать вслух параграф. Низким голосом с намеренным придыханием. Она гладила пальцами страницы учебника, рисовала на них невидимые узоры, время от времени касалась моей руки.

Моя юношеская фантазия услужливо дорисовывала дальнейшую картину: как мы сливаемся в объятиях, как я срываю с нее эту чертову блузку.

Но всякий раз при попытке прикоснуться к классной я получал пощечину. Потом она стала использовать более суровое наказание – заставляла стоять меня на коленях. Это происходило почти еженедельно на протяжении десятого и одиннадцатого классов.

В это же время я стал замечать за собой странности. Возненавидел постели, застеленные чужими руками, даже бабушкиными. А микроскопическая морщинка на майке была поводом отутюжить ее. Я раскладывал карандаши и пульты дистанционного управления параллельно поверхности стола. Еще невзлюбил четные числа. В чай мог положить только одну или три ложечки сахара. Или, когда ел попкорн, сначала клал в рот одну попкорнинку, а потом уже по две. Только в этом случае я был уверен, что съем нечетное количество.

Классная стала моей третьей жертвой. Экватором.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Уварова Руслана Николаевича

г. Санкт-Петербург, до востребования

Месть женщинам, которые когда-то манипулировали Колби или как-то его задевали, сыграла ведущую роль в мотивации его убийств. Ему было совершенно все равно, что стоит за этой манипуляцией. Власть, как в случае с учительницей, или хорошенькая мордашка в совокупности с дурным характером. Если раньше эти женщины смотрели на Колби сверху вниз, то, обезглавив их, он переворачивал ситуацию. Теперь сверху вниз смотрел он. А головы женщин стояли на земле.

Он ненавидит всех женщин, которые пытались им манипулировать. А иногда его больной мозг придумывал ситуацию, в которой женщина насмехалась над ним. Вспомни медсестру. Она же ничего плохого не хотела. Наоборот, жалела его.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Не скрою, в юности я блистал интеллектом.

Школу окончил с золотой медалью и кучей дипломов победителя олимпиад. Поступил на юридический. Экзамены сдал блестяще, но бабушка-адвокатесса, конечно, подстраховала.

После получения диплома вернулся в Томск и устроился дознавателем в районный отдел внутренних дел. Бабушка настояла, что нужно поработать ближе к людям. Через три года я сдал квалификационный экзамен и получил статус адвоката. На дворе стоял 2006 год.

На первом деле работал в паре с опытным адвокатом, присматривался, изучал тонкости на практике. Дело попалось заковыристое – полковник МВД нашел следы финансовых схем и по ним вышел на крупных чиновников. Принципиальность и неподкупность офицера ущемляла интересы большого количества людей. Как результат – полковник оказался под стражей, ему было предъявлено обвинение в совершении тяжких преступлений. Я и мой старший коллега защищали этого полковника, помогали искать заказчиков, которым было выгодно отправить его за решетку.

В один из дней я получил бандероль без обратного адреса. Но не открыл ее. Не смог преодолеть страх, что посылку отправили заказчики моего подзащитного полковника. Вдруг взорвется? Отнес бандероль в ОВД бывшим коллегам. Вызвали собачку, которая ничего криминального не унюхала. Вскрыли бандероль: внутри лежал каталог «Ридерз Дайджест» и открытка «Вы попали в число первых десяти подписчиков». Ржал весь ОВД. Каким-то чудом информация дошла и до коллег из адвокатской конторы. Там тоже долго смеялись, а ко мне, молодому адвокату, приклеилась кличка Бандероль.

После случившегося в жизнь вернулись странности. А как-то раз накатило. Я приехал на ужин к товарищу и пошел в ванную вымыть руки. Дотронулся до крана, чтобы закрыть его, но кран показался мне грязным, и я снова начал мыть руки. И так минут тридцать. В ванную заглянула Яна – сестра товарища – только посмотрела на меня и все поняла. Она работала медсестрой. Яна выключила воду, открыла дверь в спальню, раскрыла одеяло, чтобы я мог лечь в постель, ничего не касаясь. Потом укрыла меня и обняла.

Она молчала, а я был готов расплакаться от стыда и своей беспомощности. После этого Яна стала смотреть на меня как на дурака, как на больного. Даже с каким-то снисхождением.

За что она так со мной? Зачем мне ее снисхождение?

Она стала первой в моем списке.

P. S.: И все-таки у меня получилось восстановить справедливость пять раз. И, судя по всему, я все делал правильно, раз вы два года не могли меня вычислить.

* * *

кому: Олегу Викторовичу Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Ваш расчет, Олег Викторович, строился на том, что вы тщательно убирались на месте преступления. На лице и шее Евгении Янишевой мы обнаружили антисептик. Теперь я понимаю, что таким образом вы стерли следы поцелуев. Вы знали, что обнаружение слюны сделает возможным установить ваш ДНК-профиль.

Вы не оставляли ни отпечатки, ни потожировые, ни следы ботинок. На ваших ногах, очевидно, были бахилы или накладки, которые в гололед приклеивают к подошве. Цель очевидна – чтобы в протекторы обуви не попала почва с места происшествия. Подобное поведение позволило нам сделать вывод о том, что вы достаточно умны, чтобы максимально демаскировать свои следы. Кроме того, было очевидно, что убийца обладает знаниями в области криминалистики вообще и трасологии в частности. И знания эти были почерпнуты не из книг и сериалов. Мы искали умного и профессионального убийцу.

Нас интересовал вопрос, каким образом жертвы оказывались там, где их лишили жизни. Следов волочения не было ни на обуви женщин, ни на земле. Стало быть, либо жертвы пришли сами, либо их притащил убийца. Ни одно из мест, где были найдены тела, не было похоже на уголок природы, где можно было бы предаться любовным утехам или, простите, справить нужду. Это почти всегда был овраг или дебри – место, хорошо скрытое от посторонних глаз. Вряд ли женщины оказались здесь самостоятельно. Наши догадки подтвердили криминалисты, которые послойно исследовали почву в протекторах подошв обуви жертв. Ни одна из них не шла к месту убийства своими ногами. Их словно телепортировали из города.

Оставалось понять: убийца принес жертв на себе – в таком случае это должен быть физически развитый мужчина – или использовал для транспортировки тел приспособление. На примятой траве и кое-где обнажавшейся почве мы не нашли следы, напоминающие путь велосипеда или садовой тачки. Не нашли и следы от полозьев. Не было вообще ничего, что бы указывало на использование подручных устройств для перевозки. Зато мы обратили внимание на глубокие следы ног рядом с лужей – ходок нес тяжелую ношу.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Софья Павловна, мне трудно сказать, что не так со мной. Мне кажется, я обычный человек. Я радуюсь вечеру пятницы, потому что впереди выходные. Люблю фастфуд, хотя знаю, что это вредно. Мне нравится сидеть на берегу реки и наблюдать за течением. Я люблю воду за ее скрытую мощь. За то, что она в мгновение может превратиться в стихию, которая никого не щадит. Этим, мне кажется, мы с ней похожи. Правда, стихия лишена интеллекта.

* * *

кому: Олегу Викторовичу Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

Ваш интеллект и кругозор мы оценили.

По результатам вскрытия стало понятно, что обезглавливание было сделано при помощи специального устройства с двумя лезвиями. Они двигались одновременно друг навстречу другу, рассекая мягкие ткани и позвоночный столб, как масло. Срез был ровный, не рваный. Абсолютно точно, что вы не использовали топор или пилу.

Выдвигали предположения, как устройство выглядит внешне. Может, это переносная гильотина? Такие сейчас продаются свободно и используются для резки металла. Но в гильотине один нож, который при давлении идет сверху вниз. Да и само устройство предполагает, что у него есть точка опоры, а тело находится в горизонтальном положении. Но судмедэксперт стоял на своем: обезглавливание происходило, когда жертвы стояли. При этом ни на одном дереве, к которым были привязаны женщины, мы не нашли даже намека на то, что они использовались как упор для гильотины.

Тогда мужчины нашей следственной группы решили пойти практическим путем и создать модель орудия для отсечения головы.

Уваров с Гречанниковым стали играться в самоделкиных: чертили, резали, скрепляли. Каждый образец тестировали на куриных окорочках. Наконец, когда мы получили срез такой же, как и на трупах, творческий процесс остановился и мой кабинет обрел нормальный вид, перестал напоминать мастерскую.

Орудие обезглавливания внешне напоминало гигантские челюсти. Или даже капкан. Только вместо зазубренных дуг имело два острых лезвия. Челюсти нужно было надеть на голову жертвы и на уровне шеи привести в действие.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Устройство для обезглавливания мне нужно было быстрое и тихое. Ей-богу, не бензопилой же делать ЭТО. За основу, действительно, использовал капкан на медведя. В детстве ездили с дедом на охоту, там и увидел, как эта штука работает. Пришлось докрутить управление пружиной при помощи маленького рычажка.

Софья Павловна, вот вы называете меня маньяком, ведь я убил пятерых. С другой стороны, всего пятерых! По сравнению с некоторыми парнями не такой уж я и злодей. Все относительно.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Уварова Руслана Николаевича

г. Санкт-Петербург, до востребования

Я вот все думаю… Встречаясь с Зоей – пепельной подругой последней жертвы – Колби следил за Евгенией Янишевой. То есть он уже тогда знал, что убьет ее. Просто ждал подходящего момента, следил за ней.

В тот самый день она стояла на трамвайной остановке. Проезжающий мимо джип притормозил и открыл окно. Мужские голоса настойчиво предложили девушке подвезти ее. Янишева отказалась. Тогда дверь распахнулась и двое парней с наколками и хипстерскими бородками стали тащить ее в машину. Девушка брыкалась и извивалась.

Дождавшись, когда Янишева пнет в пах одного из бородатых и выбежит на дорогу, Колби газанул. Он притормозил рядом с девушкой и крикнул: «Садись». Она увидела в салоне знакомое лицо и запрыгнула в машину. Этим подписала себе смертный приговор. Настоящее зло сидело перед ней.

Мы не без труда нашли этих бородатых. Они по фото опознали Евгению Янишеву и описали автомобиль, в который она села.

* * *

кому: Олегу Викторовичу Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

от кого: Софьи Павловны Морозовой

г. Москва

На финишной прямой у нас был ваш, Олег Викторович, психологический портрет. Мы знали, что вы физически сильны и носите обувь 42 размера. У вас высокий уровень интеллекта, вы отлично разбираетесь в криминалистике, возможно, даже имеете юридическое образование. У вас есть машина, и вы вращаетесь среди коллекционеров холодного оружия либо имеете близкое знакомство с одним из них. Также мы знали ваш стоматологический статус.

Круг поиска сужался.

Вы допустили ошибку, выбрав не то время и не то место для последнего убийства. Объездная дорога, отсутствие в радиусе 10 километров от места происшествия населенных пунктов и небольшая, я бы даже сказала, микроскопическая транспортная нагрузка.

Увы, на интересующем нас участке дороги не было камер. Но по ближайшим нам удалось вычислить машины, которые въезжали в круг поиска со всех, даже самых незначительных, дорог. Что в сухом остатке: с часа ночи и до четырех часов утра воскресенья – нас интересовал именно этот интервал – в радиусе поиска была зафиксирована 21 машина.

Затем мы распределили наши силы. Требовалось методично отработать эти машины и просеять их владельцев через другие сита: пересечение любым образом с жертвами, коллекционирование оружия, юридическое образование или связь с криминалистикой, наличие или отсутствие алиби. Конечно, мы проверяли не только собственников, но и всех, кто имеет доверенность на управление данными транспортными средствами.

И мы нашли!

Автомобиль в искомом радиусе совпадал с описанием машины у остановки, в которую села Евгения Янишева, спасаясь от бородатых. Владелец заинтересовавшего нас автомобиля соответствовал всем параметрам – возраст, рост, размер обуви, адвокат, дед – охотник, отец – доктор исторических наук, профессор, коллекционер холодного оружия Третьего рейха.

Позже, когда вас задержали, стоматолог подтвердил, что укус на шее последней жертвы оставили вы.

Получив санкцию, мы поехали на задержание. Вы обедали в ресторане. Когда увидели нас, ничуть не смутились. Отставили еще полную тарелку в сторону, залпом выпили кофе и расплатились по счету. Помните, что вы сказали, когда подошли к нам? Вы сказали: «Вот и все!»

Вот и все, Олег Викторович. Мы, действительно, хорошо поработали.

* * *

кому: Старшему следователю

Морозовой Софье Павловне

г. Москва

от кого: Олега Викторовича Колби

ФКУ ИК-121 УФСИН России

по Новосибирской обл., отряд 3

Софья Павловна, хочу признаться… Я знаю, где вы живете. Я знаю, что на окне вашей спальни растут две фиалки и спатифиллум, а в нижнем ящике прикроватной тумбочки лежит розовый халат в рубчик.

Но вам не о чем беспокоиться. Я попросил своих друзей присмотреть за вами, пока я здесь. Вы всегда относились ко мне хорошо.

Ваш Олег Колби.

Оглавление

Начало

Хэштег #маньяки

Охота на хищника Екатерина Шелеметьева

Элитный клуб Сергей Волжский

За пределами Котьей страны Максим Кабир

Умереть как герои Оксана Заугольная

Читатило Александр Щеголев

Дом с привидениями Екатерина Архипова

В глазах смотрящего Владислав Женевский

Закрытый город Елена Темнова

Свое место М. С. Парфенов

Элемент Ирма Кишар

Память о Гюрабаде Максим Маль

Вот и всё (псевдодокументальный рассказ в письмах) Дарья Котелкина