Потому что (не) люблю
Андриевская Стася

Пролог

— Я тут у тебя осмотрюсь, ты же не против?

Прозвучало не как вопрос. Он просто ставил в известность и плевать хотел на ответ.

— Вы меня в чём-то подозреваете? — уже в спину ему бросил Густав. — В чём?

Тот промолчал. Объяснять он тоже ничего не собирался.

Хлопнула дверь ведущая в сенник и сразу же — уличная. Я бросилась к окну, замерла, прячась за шторкой, пытаясь разглядеть мужчину, но увидела лишь высокую фигуру в яркой спортивной куртке. Алая с жёлтыми полосами. Кричащая, дерзкая. Опасная.

Сердце моё выпрыгивало. Его лихорадочное биение отдавалось болью в виски и тупой пульсацией в низ живота.

Снова хлопнула дверь и на улицу выскочил Густав. Без шапки, фуфайка нараспашку. Длинные, всегда аккуратно зачёсанные волосы тут же взметнулись на ветру, упали на глаза, но он лишь придержал их рукой и поспешил за мужчиной.

— Послушайте, если вы ищете что-то конкретное, может, я смогу вам помочь? Здесь, на пару километров в округе, точно никого больше не найдёте!

Приезжий остановился. Но не потому, что решил поговорить с Густавом — просто от калитки к нему шёл второй мужчина. Я хорошо видела его лицо, но не узнавала. Хотя, что это в моём случае меняет, да? Гораздо важнее, что оно меня не волновало, не задевало. В отличие от первого мужчины, в котором меня убивал даже звук его шагов.

Напряглась, комкая шторку в кулаке — обернись, ну же! Обернись!.. Но мужчина в спортивной куртке стоял ко мне полубоком, почти спиной. Я видела лишь его широкие плечи, лежащий на них капюшон с густой меховой опушкой и часть коротко стриженого затылка.

— Обернись!

Не услышал, не почувствовал. Не обращая внимания на расстилающегося перед ним Густава, обвёл взглядом двор, кивнул на дальний сарай под навесом. Туда все трое и пошли.

Когда они скрылись из виду, я без сил опустилась на диван. Потряхивало, даже в ушах шумело. Тупой полупрозрачной болью толкнулось в самый пах и тут же по диагонали вверх, под рёбра. Я положила ладонь на живот, ловя беспокойное шевеление малыша. Он тоже боялся вместе со мной. И тоже не понимал, чего именно.

Под оконцем мелькнула тень, я бросилась к стене, прижалась, прячась, снова видя не лицо, а лишь силуэт, заглядывающий в комнату с улицы. Потом он пошёл дальше, а я, совершенно уже не соображая, что делаю, кинулась из комнаты — через весь дом, в сарай, пристроенный к его задней стене.

Сарай был совсем старый, дощатый. Сквозь частые щели полосато пробивался уличный свет и задувало снежинки. Холодно, почти как снаружи. Но я всё равно стояла и, едва дыша, ждала. И он пришёл.

Бесцеремонным ударом ноги распахнул дверь и остановился на пороге. Я прижалась к простенку, замерла. Пара мгновений — и он пошел дальше. Внутрь. В мою сторону.

Голова кружилась, сердце колотилось в горле. Началось удушье. Всё-таки это было очень глупо — идти сюда. Это то, о чём всегда предупреждал Густав — паталогическая зависимость от своих страхов. Ну что ж, я зависимая, да. И, похоже, ещё пара минут — и умру от разрыва сердца. Но счастливая.

Мужчина медленно шел вдоль моего простенка, и я отчётливо слышала, как сухо скрипит налипший на его ботинки снег, как клубящимся паром срывается с его губ дыхание. Он был похож на зверя, выслеживающего добычу. А добычей была я.

Как нарочно остановился прямо напротив меня, тоже прислушался. Теперь нас разделяли лишь несчастные полтора сантиметра полугнилых досок. И чёртова бездна моего ужаса, какого-то первобытного, непонятного и нелогичного.

Сделал ещё пару скрипучих шагов — я за ним, осторожно ведя застывшими пальцами по щели, в которую так близко видела теперь и мех на его капюшоне, и даже яркие отстрочки плечевых швов куртки. Но не лицо.

— Я тебя всё равно найду! — с дикой яростью врезал вдруг он кулаком в стену прямо у моего лица. Я отшатнулась, в ужасе зажимая рот руками. — Найду, найду, найду!

Удары сыпались один за другим, потом всё резко затихло. В каком-то дурмане мне почудился голос второго мужчины. Пара коротких фраз, и они оба ушли, а меня заколотило. Ноги резко ослабели, стены покачнулись…

— Марина! — подхватил меня кто-то под руки, не дал упасть. — Ну что ты делаешь, ну зачем? Зачем, родная? Ну я же просил… Ну что же ты!

— Это он? — вяло схватила я Густава за грудки. — Это был он? Он что, нашёл нас?!

ЧАСТЬ 1: Уйти нельзя простить. Глава 1

Чуть больше полугода назад. Август 2018 г.

— В целом, конечно, заманчиво, но… — Горовец поболтал подтаявший лёд в бокале и лениво вытянул ноги. — Душно сегодня, да? Не люблю жару.

Эта его манера соскакивать с темы откровенно подбешивала, но кто из нас «Железяка», в конце-то концов? Я отзеркалил его ленивую позу, демонстративно чиркнув кроссовкой по лакированному носу пижонской туфли, оттесняя его ноги из своего личного пространства под столиком.

— Ты немного не понял, Юр. Я у тебя не прошу, а приглашаю в долю. В хорошую, жирную долю. Но ты в моём списке кандидатов не единственный, так что… — Раскинув руки по спинке дивана, рассмотрел ссадину на правом кулаке. Опять раскровилась, зараза.

Горовец менжевался, я это видел. Он был не настолько смел, чтобы рисковать личным капиталом и не настолько умён, чтобы рисковать деньгами отца. Да и к чёрту бы его, вот только и у меня на самом-то деле не было никакого списка, и сейчас я нуждался в Горовце и его инвестициях, как домна в кислороде.

— Нужно ещё раз всё обмозговать, Дань. Такое предложение, это… — Снова загадочно умолк.

— Не вопрос, погнали в офис. Как раз пока доедем, мои подготовят для тебя мини-презентаху.

— Не. Давай, я всё-таки сам наберу тебя на неделе.

— Два дня. Дольше не могу, серьёзно, Юр. Я и так тебе первому предложил.

Случайно глянул на телефон в руке и чуть по лбу себя не шлёпнул — сквозь беззвучный режим упрямо пробивался Кирей.

— Братан, ну к тебе как в Кремль, честное слово! — вместо «здрасти» сходу радостно наехал он. — Оставь надежду всяк сюда звонящий! Где ты, позволь спросить, шляешься, большой деловой человек?

— Здорово, Кирюх! Извини, срочные дела всплыли, закружился совсем. Ты всё, багаж уже получил? Я сейчас подскочу за тобой, подожди ещё немного.

— Даныч, не хочу тебя расстраивать, но я прилетел пару часов назад и уже минут десять, как стою у тебя под воротами.

— Серьёзно? Тогда погоди, сейчас Нину наберу. Она просто в отсутствие хозяев не открывает никому…

— Ещё как открывает. Вот прямо сейчас. Наконец-то.

— Кто? — не поверил я своим ушам. — Домработница? Быть того не может.

— Ну-у-у… — после театральной паузы наконец выдавил Кирей, — если она у тебя теперь в домработницах, то-о-о…

— А-бал-деть! — с неподдельным изумлением выдохнул где-то на фоне голос моей жены. — Какие люди! Я сплю?! Ущипните меня кто-нибудь!

— Ну всё, Даныч, я, короче, уже у вас, — быстрой скороговоркой закончил Кирей, но, прежде чем связь дала отбой, я услышал его приглушённое, сказанное уже не в трубку: — Да я бы, конечно, пощипал, но…

И всё, звонок завершился. В груди шевельнулось что-то такое мерзкое, давным-давно забытое, но, как оказалось, очень даже живое. Я глянул на часы. Это было непростительно, но дела вдруг отошли на задний план. В голове звучал только голос жены. Вернее интонация. Такая… Свежая, живая. Полная неподдельной радости. Жены, которая вообще-то говорила, что её весь день не будет дома.

— Ладно, Юр, мне надо гнать. Давай я своих человечков состыкую с твоими, они там перетрут по цифрам, а мы с тобой по факту уже стрелканёмся на неделе и…

— Да пошёл ты! — взвизгнуло за углом террасы. — Гад! Руки убрал, я сказала!

И оттуда выскочил мой водила, специально приехавший на второй тачке, чтобы рвануть со мной в аэропорт, забирать багаж Кирея, потому что в мою новенькую Ferrari Superfast кроме двух пассажиров помещалась разве что бутылка минералки. И то с трудом. Но сейчас Пашка волок за собой вовсе не багаж, а визжащую девицу.

— Паш, какого… чёрта? — едва сдержался я. — Что происходит?

При виде моей злой, слегка побитой рожи, девчонка осеклась и перестала орать матом. Но по-прежнему отбрыкивалась и шипела всякими «уродами» и «козлами». Горовец с интересом сложил руки на круглом пузе и приготовился смотреть шоу.

— Данила Александрович, она машину вашу поцарапала! — остановившись в паре шагов от стола, скрутил ей руки за спиной Пашка. — Новую.

За-ши-бись! Вот просто слов нет!

— Ну что ту скажешь, — не поднимая головы, процедил я сквозь зубы, — попала девочка не по-детски. Только чего ты её сюда-то припёр? Иди вызывай комиссаров.

— Так она вот, Данила Александрович! Вот этим! — положил он на столик длинный гвоздь. — Слово из трёх букв нацарапала.

— Хех! Смертница! — крякнул Горовец.

А я вдруг рассмеялся, потому что дебилизм ситуации зашкалил. Пашка растерялся. А девчонка, почуяв свободу, попыталась его лягнуть и сбежать. А когда не получилось, снова завела своё:

— Руки убрал, козёл! Да я вас…

И я сорвался. Просто подцепил её за химо и поволок вниз. С моего пути бесшумно разбегались понятливые официанты, а девчонка семенила за мной и ойкала, перемежая свой писк невнятной бранью:

— Гад! Руки убрал от меня… Да ты знаешь, вообще, с кем связался… Урод…

Выскочив на парковку, я замер возле своей малышки. Возле своей девочки, которая только неделю назад впервые увидела свет вне завода в Италии и крытой одноместной автовозки. Которая только вчера впервые познала единственного в своей жизни хозяина — меня! А теперь на её стильном, крашенном по моему же индивидуальному заказу в стальной металлик с дерзкой жёлто-алой полосой капоте красовалось уродское слово из трёх букв. То самое, на «х» начинается.

У меня перед глазами поплыла красная пелена… Едва сдерживаясь развернулся к девчонке.

— Что бы ты понимала, эта тачка стоит двадцать миллионов. Ремонта минимум на лям-полтора точно. У тебя есть такие деньги?

— Да пошёл ты! — огрызнулась она, но уже значительно тише.

— Я так и думал. Ну что ж, похоже, следующие лет пять тебе придётся провести за решёткой. Но можно иначе — я тебя просто отпущу, если скажешь, кто заказал.

Она упрямо молчала. Дерзкая во всём: в вызывающем, ненавидяще-испуганном взгляде, в том, как не прекращая ни на секунду, пытается вывернуться из захвата и дать дёру, в брани, которая срывается с пухлых обкусанных губ так свободно, словно это просто дыхание.

— Ну? Последний раз спрашиваю.

Молчит.

— Ладно. Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.

— Да пошёл ты! — вскинула она на меня полный презрения взгляд, такой, что я даже замер на мгновение — она была похожа на глупого трёхнедельного котёнка, шипящего в морду бойцовскому псу. И это, как ни странно, было даже забавно. — Кого ты из себя строишь, крутого? А в зеркало себя видел вообще? И тачку свою уродскую ты в соседнем гараже из ржавой Приоры сделал!

— Ффф… — сжал я кулаки в карманах. Всё-таки она бесила, а не забавляла. — Короче Паш, грузи её и на хату.

***

Едва вошёл в дом, как сразу услышал Маринкин смех. Звонкий, беззаботный, взахлёб. У меня аж челюсть свело. Что это — злость? Ревность?

Остро захотелось послать всё куда подальше, однако я натянул довольную улыбку, и шагнул в гостиную.

Кирей развалился на диванчике, а Маринка сидела напротив него на барном островке и игриво болтая ногами, хохотала. Ну то есть вот эта зараза, от которой я за последние месяца так четыре не то, что близости, а даже улыбки не видел, сидела сейчас на столе и заливалась смехом. Склонённая к плечу голова и откинутые назад волосы будто случайно открывали изящную линию оголённой шеи и ключиц…

Увидев меня, тут же осеклась. Скользнула со столешницы, оправила съехавший на плечо ворот шёлковой домашней блузы и привычно натянула длинные рукава на кулаки. Всего мгновение — и вот она снова закрытая и чужая.

— О, Даныч, братан! — поднялся навстречу мне Кирей. — Наконец-то!

Обнялись — крепко, по-настоящему. Как и положено самым близким друганам детства.

— Ничего себе, Капитан Америка! — тиснул я его за прокачанное плечо. — Пять лет назад ты, помнится, был помягче.

— Работа такая, — смеясь подёргал грудными мышцами Кирей. Получилось эффектно.

— Всё-таки порвал Голливуд?

— Типа того. А ты-то чего такой покоцаный? — кивнул на подсохшую уже корку на моей губе. — Жена что ли бьёт?

Я бросил взгляд на Маринку. Подумалось вдруг, что, если бы она расщедрилась хотя бы на такой знак внимания, это было бы уже ого-го! Но мне теперь не то, что по морде, а даже просто повышенного тона голоса от неё не доставалось.

— Да нет, жена у меня сама нежность. — Снова взгляд на Маринку, но она на меня не смотрела и, похоже, даже, не слушала. — Просто боями балуюсь. Помогают снять стресс и быть в тонусе. Без этого в бизнесе никак.

— Интересный подход! А тебя не смущает, что в таком виде ты похож скорее на гопника?

— А ему ему плевать! — встряла вдруг Маринка. — Он позапрошлой осенью был номинирован на областную премию «Человек года» Пятнадцать номинантов, все не абы кто. Торжественный приём, голосование в прямом эфире, телемост с Москвой. Дресс-код, естественно! Но в чём, думаешь, пошёл господин Магницкий?

— В трениках и резиновых шлёпках, в чём ещё! — беззлобно рассмеялся Кирей. — А иначе это был бы не Даныч!

— О! Значит не так всё запущенно. Потому что он пошёл всего лишь в джинсах и кроссовках. Хотя спасибо уже на том, что джинсы были без рваных коленок, а то он такое тоже любит.

— Ну это скорее твой косяк, Марин. Надо вовремя зашивать.

Оба рассмеялись.

— Так ты погоди, знаешь, как его окрестили журналисты?

— Ну, думаю, не меньше, чем Магнит! Нет, Магнетиссимо!

— Железяка.

— Чего-о-о?

— Того! Но, справедливости ради, стоит сказать, что первоначальная версия была «Железный человек», и это было действительно круто. Но уже к концу вечера, когда он прямо в зале торжественного приёма, стал бороться со всеми желающими на руках, от неё осталась только Железяка. Представляешь?

Снова рассмеялись. Прям встреча выпускников, твою мать. Я дал им проржаться и поставил жирную точку:

— Ты забыла сказать главное — именно я взял тогда эту премию и стал человеком года.

Маринка едва заметно усмехнулась и ничего не ответила, но я её прекрасно понял. Тогда решающим для моей победы фактором стали не заводы-пароходы «РегионСтали», а кризисный центр «Птицы», который формально хотя и являлся грандиозным социальным проектом моей конторы, но фактически — от меня там только финансирование. Сам же проект был придуман и создан Маринкой — с полного нуля. Не знаю откуда она взяла тогда на это силы. А может, наоборот, именно это и придало ей сил, ведь говорят же — хочешь помочь себе, начни помогать другим, а дальше всё само подтянется.

— А ещё у него берцовая кость на болты собрана, он тебе не говорил? И скоба на нижней челюсти. Так глядишь, туда-сюда и правда железякой станет.

— Нет, не говорил, — посерьёзнел Кирей. — А что случилось? Авария?

— Да нет. Нога — это с парашютом допрыгался, а челюсть — на боях сломали. В двух местах. Больше месяца пюрешками через трубочку питался. А аварий не было. Пока. Но теперь, когда он купил себе спорткар… Кстати, он тебе уже хвастался?

— Марин, может хватит? — не выдержал я. — Сто раз обсуждали! Я не собираюсь сидеть дома и смотреть телек, как и таскать эти чёртовы смокинги и галстуки! Мне нужна свобода и драйв! Я мужик, в конце концов, и имею право на мужские забавы!

— Да я разве спорю? — стиснув в кулаках рукава блузы, едва заметно поёжилась она. — Забавляйся на здоровье. Мужик. — И, не сказав больше ни слова, ушла наверх.

Я сосчитал до десяти и выдохнул. Во время этой внезапной мимолётной перепалки братан безучастно накручивал на палец шнурок от треников и делал вид, что не понимает, что тут происходит. Но мне всё равно было как-то не по себе.

Может, если бы Маринка была просто левой девчонкой, то и мне было бы без разницы, но так уж вышло, что двадцать лет назад я увёл её у братана. Больше того — они ещё были вместе, а я уже умудрился дорваться до её невинности. Случайно, конечно 1, но это не меняет того факта, что тогда-то я её увёл, а вот сейчас, кажется, больше не вывожу. Чёрт его знает почему, просто что-то вдруг сломалось, и наша любовная бричка словно разом лишилась всех четырёх колёс. И я уже из кожи вылез, пытаясь её починить — не получается. В то время, как Кирей, увидевшись с Маринкой впервые за последние двенадцать лет, похоже сразу нашёл подход.

В груди снова скрутило. И я понял — это не злость и не ревность. Обычная тоска. Просто устал я от этого всего, держусь из последних сил.

— Так ты у нас теперь записан в анналы истории родного сити? — прервал молчание Кирей. — Поздравляю! Человек года — это же как Нобелевка местного уровня!

— Фигня всё это. Мишура и показуха. В этом году они уже выбрали нового героя, а старого в топку. Так это обычно и происходит.

Тогда, полтора года назад, я действительно не хотел соглашаться быть номинантом, не было ни грамма предпосылок на победу, а позориться не хотелось. Но Маринка настояла. «Ты должен! Ты можешь! Ты достоин!» — и так зажгла своей верой, что у меня создалось ощущение полёта. Но самый большой кайф было видеть удовольствие и обожание в её глазах. И я посвятил эту победу ей — прямо там, на присуждении подняв над головой тяжеленную хрустальную фиговину с золотым напылением, толкнул пусть и корявую, но от души речь: «В этот ответственный момент хочу торжественно признаться, что всё, что у меня есть, и всё, чем являюсь я сам — это заслуга моей жены. Она моя муза и ангел-хранитель, и, если бы не она, — не было бы ни «ЮгРегионСтали», ни «Птиц», потому что это всё с самого начала создавалось для неё. И уж точно я не стоял бы сейчас перед вами, на этой сцене, пытаясь толкнуть целую речь, в то время как жутко хочется лишь одного — поскорее обнять свою жену…»

Маринка тогда всплакнула. А вместе с нею и добрая половина всех высокопоставленных тёток в зале. И хотя я действительно припёрся на церемонию в неформальном прикиде, в то время как Маринка блистала утончённой элегантностью, мы всё равно были самой красивой парой вечера, а на несчастном, заботливо приготовленном Маринкой, но небрежно брошенном мною во время сборов на кровать смокинге, мы потом до самого утра занимались любовью и клялись друг другу в любви до гроба.

Через пару дней какая-то журналистская сволота опубликовала опус под заголовком «Цена любви «влюблённой Железяки» или Кризисный центр для суицидного Ангела-хранителя» в котором со смаком муссировались подсмотренные на Маринкиных запястьях шрамы и вытряхивались до жути искажённые подробности нашей с ней трагедии.

Сейчас трудно даже вспомнить, как меня тогда бомбануло. Журналюга был пойман и избит, главный редактор издания запуган до полусмерти. Со всеми предполагаемыми заказчиками беспредела проведены доходчивые профилактические беседы.

Ещё через пару дней вышла новая статья с опровержением и извинениями, и поднимающаяся волна шумихи резко затихла на полуслове. Маринка, стойко сделав вид, что ничего не успела заметить, лишь ещё рьянее занялась новыми попытками зачать, а я впервые осознал то, что, похоже, давно уже поняла Маринка: все материальные победы в жизни — лишь мишура и показуха.

К сожалению, осознать мало. Особенно, когда причастен к утрате самого главного, и эта дыра в сердце требует заткнуть себя хоть чем-нибудь. И проще всего сделать это очередной медалькой на шее.

— А что со спорткаром? — снова прервал молчание Кирей. — Почему не хвастаешься, зажал?

— Да блин, там такая история вышла… Ладно, пойдём, это нужно просто увидеть.

Тачку во двор не загонял, оставил в кустах за охраняемым въездом в посёлок. Оставляя, подумал ещё, что «удачно» вышло, а иначе бы и не догадался заявиться в дом по-тихому. Тогда же ругнул себя за то, что словно ревнивая барышня истерю на пустом месте… Но в дом всё равно зашёл с задов, и увидел то, что увидел — Маринка флиртовала с Киреем. И в нашем с ней запущенном случае это уже можно приравнять если не к измене, то к предпосылкам точно.

— Нда-а-а… — обалдело выдохнул Кирей, увидев художества на капоте. — Вот это подстава. Знаешь кто?

— Только исполнителя. Девка, прикинь? — Закурил. — Повязал её, буду раскручивать.

— Думаешь, заказ?

— Уверен. Правда пока не понимаю кто. Те, кто действительно хотели бы мне насолить — ребята слишком серьёзные для такой дешёвой хулиганки, а те, кому я просто не нравлюсь, наоборот, слишком мелкие. Тут же всё прям до тошноты дерзко. Тот, кто на это пошёл, похоже, совсем без башки. А если и с башкой, то ненадолго, потому что я её, один хрен, оторву. — Вытянул из кармана ключ. — Хочешь посидеть?

— Да чего сидеть-то, давай сгоняем куда-нибудь.

— Издеваешься? Чтобы я на таком по городу светился? — Вздохнул. — А я ведь о такой всю жизнь мечтал. Помнишь, вкладыши из «Турбо» 2?

— Ещё бы, у тебя же вся коллекция гоночных была. Слушай, — поскрёб пальцем царапину, — но здесь ведь фигня вопрос, не глубоко. Перекрасят так, что и сам забудешь.

— Не вариант. Я хотел нулёвую. Именно эту. Она же под заказ делалась.

— Да забей, братан, серьёзно. Просто перекрась и цени её за то, что она у тебя теперь ещё уникальнее, чем вышла с завода.

— Не, ты не понимаешь. Тот, кто это сделал хотел меня опустить, и этому слишком много свидетелей. И если официанты и мой водила ещё почти не в счёт, то Юрка Горовец — это уже серьёзно. Магницкий не будет ездить на опущенной тачке, понимаешь? Хоть ты её чистым золотом теперь облей. Я даже продавать её уже не буду. Переплавлю, к чертям. Была эксклюзивная тачка за двадцать лямов, станет канализационной трубой. Как-то так.

— Ну ты даёшь.

— Это просто железо, братан, а вот имя и авторитет — штука шаткая. Я пас. Единственное о чём действительно жалею — что не бросил её прямо там. Это было бы правильнее. Но я что-то психанул.

Завибрировал телефон, я глянул — Сашка. Сбросил вызов. Пока возвращались, она звонила ещё, и я снова сбрасывал. Злился. Но она прислала СМС: «Срочно перезвони», и меня кольнуло тревогой. Отправив Кирея в дом, задержался в саду. В трубке сначала раздавались долгие гудки, потом тихий голос:

— Алло?

— Что за срочность?

— Владька. У него температура под сорок, я скорую вызывала, они укол жаропонижающий сделали и предложили госпитализацию, но я отказалась.

— Ты… Что?! Саш, какого чёрта ты творишь?!

— А потому что с непонятными симптомами, между прочим, только в инфекционку увозят! — тут же вскинулась она. — То ещё удовольствие, знаешь ли. Мне сейчас это вообще ни к чему, я и так…

— Можно подумать, вы лежали бы в общей палате! — Перебил я, но, выдохнув, взял себя в руки. — Как он сейчас?

— Лучше.

— Дай ему трубку.

— Не могу, он заснул.

— Ладно, позже наберу.

— Погоди! У нас деньги кончились.

Да кто бы сомневался! Но выяснять куда девалась почти сотня косых, перечисленных всего пару недель назад, сейчас было и не к месту, и не ко времени. К тому же, я и без разборок догадывался куда.

— Хорошо, кину на карту. И смотри мне, Саш, не дай бог из-за твоих загонов Владьке станет хуже!

На этот раз заходил в дом не таясь. Маринка снова была в гостиной, на смежной с нею кухне, и варила кофе для дорогого гостёчка. Причём не в машине, а на огне, откопав откуда-то скованную мною сто лет назад медную турку. На мои шаги даже не обернулась, зато, заслушиваясь возбуждённой болтовнёй братана, улыбалась ему и активно поддакивала.

— Марин, а где, вообще, Нина? — бесцеремонно врываясь в их идиллию, включил я долбанного полоумного Альфу. И ведь понимал, что дурак, но несло. — И почему ты вообще дома?

— У меня изменились планы, и я её отпустила. А что-то не так?

Хотелось съязвить, что всё так, и я просто обалдел, в кои-то веки увидев у плиты её саму, но сдержался. Однако, меня швыряло. То, как вела себя Маринка в присутствии Кирея, было похоже либо на откровенное издевательство надо мной, либо на неподдельную радость от встречи с ним. И ещё непонятнее, что злило меня сильнее.

— Даныч, давай сходим сегодня куда-нибудь? — принимая чашку кофе, предложил Кирей. — Посидим втроём культурненько, живую музычку послушаем? Соскучился я по этому, не передать как! В Америке такого тоже валом, но атмосфера всё равно не та.

— Да без базара, только Маринка у меня в последнее время вообще никуда не ходит, сколько не пытаюсь её вытащить. Дом-работа. Дом-работа.

Не врал ни секунды. Действительно забыл уже, когда был на людях с нею вместе.

— Ну, вообще, она сама предложила.

Я вскинул на жену очередной обалделый взгляд, и она впервые за последние четыре месяца улыбнулась персонально мне:

— Давай в «Леди Кэт»? Думаю, самое то, чтобы оттянуться по полной!

Глава 2

В «Леди Кэт» мы всё-таки не поехали, потому что оказалось, что сегодня у них нет живой музыки. Зато в «Аристократе» играл самый известный в городе джаз-бенд, и хотя мы с Маринкой никогда не любили все эти закрытые клубы для непростых смертных, сейчас не сговариваясь решили, что нам туда.

— Ну в смысле, ты пить не будешь что ли? — разочарованно возмутился Кирей, когда я выгнал из гаража «Икс пятого».

— Ну вообще, не желательно, у меня тренировка завтра с утра.

— Слушай, а это точно Даныч? — закатив глаза, братан галантно открыл перед Маринкой переднюю пассажирскую. — Что-то он какой-то нудный.

Маринка улыбнулась, но вперёд не пошла, юркнула назад и затаилась.

— Если что, водилу вызову, не парься, — сел я за руль и небрежно пихнул зеркало заднего вида, так, чтобы видеть в нём жену.

Она впервые за последние месяцы отступила от сухого офисного дресс-кода. И хотя опостылевшие уже длинные рукава никуда не делись, сейчас они были из пышной полупрозрачной ткани, обнажая руки загадочным силуэтом, и это было гораздо круче, чем просто нагота. Глубокий вырез декольте, с лаконичной бриллиантовой капелькой в ямочке ключиц, узкая, чуть ниже колен юбка, с высоким разрезом сзади. Не удивлюсь, если под платьем обнаружится и пояс с чулками. Умопомрачительно!

Хотелось смотреть на неё не отрываясь, зарываться пальцами в шёлковые волосы, дышать пудровым шлейфом её любимого парфюма. Нашего с ней с любимого. Которым она не пользовалась с тех пор, как началась вся эта непонятная ерунда в наших отношениях, но почему-то именно сейчас нанесла именно его. И теперь он задевал внутри меня что-то дико болезненное и в то же время приятное, заставляя снова и снова ловить в зеркале её отражение.

Это напомнило мне вдруг те двадцатилетней давности времена, когда мы гоняли вот так же: Маринка сзади, Кирей спереди, я за рулём. Только тачка у меня тогда была — ржавый жигуль, а Маринка была девушкой Кирея. Теперь же всё иначе. Всё. Кроме одного — меня по-прежнему кроет от неё со страшной силой, а она на меня даже не смотрит.

Несмотря на закрытость и пафосность клуба, столик в «Аристократе» я выбил едва ли не силой. Вот уж не думал, что наш провинциальный бомонд так охоч до культурных программ. Тем более, не столичная звезда какая-нибудь, а просто местный джаз. Кирей озирался, разглядывая интерьер и, кажется, втихую офигевал, и меня снова обуяло дежавю — когда-то давно в подобное пафосное местечко впервые привёл меня он, и тогда, помнится, вертелся и офигевал я. Однако сейчас всё оказалось гораздо проще:

— В Америке такие заведения, конечно, ещё встречаются, — на вопрос Маринки о том, как ему здесь, ответил Кир, — но уже считаются чем-то вроде музеев для старпёров. Уж сорян за откровенность. Просто статус теперь не в понтах, а в эксклюзивности.

Маринка рассмеялась, и я поспешно отвёл взгляд — так остро захотелось ворваться в эти нежные губы… Языком по нёбу, по зубам — взасос, глубоко и долго, до удушья и головокружения. И пусть вырывается, дерётся, кусается… Что угодно, главное снова хоть на мгновенье почувствовать её вкус. Впервые за чёртовы четыре месяца.

— Хочешь сказать, здесь недостаточно эксклюзивно? — качнула она фужером с шампанским, намекая, что ей надо бы подлить.

Кирей рассмеялся и, опередив официанта, взялся за бутылку, а я поймал себя на мысли, что он реально стал похож на киношного америкоса — белозубый качок с холёной кожей и манерами хозяина жизни. Этакий звёздный красавчик, герой-любовник, гроза женских сердец. Удивительно ли, что на него, так же, как и двадцать лет назад, пялились все поголовно женщины в зале — от юниц до матрон. Включая Маринку.

— Хрустальная люстра в сортире, это не эксклюзив, а скорее мещанство, — вернув бутылку в ведёрко со льдом, усмехнулся он. — Но зато здесь есть кое-что другое, гораздо более важное — душевность. Даже несмотря на блестящие понты.

— А знаешь, я с тобой, как ни странно, согласна! Мы тут, в своей провинции, хотя немного и законсервировались, но зато как дети радуемся мелочам. Разве это плохо? Кстати, ты обещал рассказать, чем занимаешься.

Кирей как-то непонятно смутился, а может, это была просто игра на публику — слишком уж секси он при этом оказался. Прям киношный плейбой.

— А какие есть идеи?

— Ну… — сощурилась Маринка, — не таксист, точно.

Кирей кивнул.

— И не офисный клерк. Не страховой агент и не вышибала.

Кивнул.

— Фитнес тренер?

— Не-а.

— Модель?

— Ноу.

— Дань, а ты знаешь? — неожиданно коснулась она меня ногой под столиком. — Ну наверняка ведь знаешь! Подсказывай, давай!

Если бы моя нога была рукой, я бы схватил её за щиколотку. Удержал бы, не отпустил. Закинул бы к себе на плечо, осыпал бы поцелуями… Но нога была всего лишь ногой, и касание промелькнуло как тень, оставив после себя лишь тёплое томление, стремительно ползущее к паху. Я хотел её. Чёрт, как же я её сейчас хотел!

— Да порноактёр он, не видно разве? Думаю, у него даже стринги в цвет американского флага имеются. И ноги бритые, точно. И не только ноги.

Маринка рассмеялась, краснея, закрывая лицо ладошкой. Кир тоже заржал. Ну и я за ними.

— А я, между прочим, тоже об этом подумала, но как-то постеснялась озвучить!

— Ну и зря! — неожиданно огорошил Кирей. — Потому что тепло.

— Серьёзно? Нет, серьёзно?! Так, ну хватит издеваться! — протянувшись через столик, шлёпнула его по плечу Маринка. — Колись давай!

Меня этот жест противно обжёг, но в то же время так надоело уже чувствовать себя ревнивым придурком, что я поднялся:

— Ладно, вы тут играйтесь, а я пойду покурю.

— Я за компанию! — подорвался Кирей. — Марин, ты с нами?

— Нет уж! — игриво вздёрнула она подбородок. — Я буду в гордом одиночестве ждать свои морепродукты и глушить шампанское. А когда вы вернётесь, возможно, уже буду плясать на столе. Так что не торопитесь.

— Опа, заявочка! Даныч, а не боишься, что её тут тупо украдут?

— Нет, — чисто на автомате отшутился я. — Всё равно потом вернут. С доплатой.

Поймал Маринкин взгляд… И чёрт меня подери, если шаловливые искры в нём не предназначались именно мне! Но уже в следующее мгновение она смотрела в стол, а я гадал, была ли это моя паранойя или реальность?

— Молодец, братан, я прям рад за тебя! — искренне хлопнул меня по плечу Кирей, когда мы встали у перилл на террасе. — Ну что, несмотря ни на что, всё у тебя наплаву, что вертишься, в олигархи вон даже выползаешь.

— Пфф… — поперхнулся я дымом. — Вот это ты сейчас смешно сказал. Мне до олигарха, как до луны пешком. Ты же не путай внешние атрибуты и реальное положение дел. Мой бизнес — как натянутая жила, — сжал кулак, — чуть расслабишься и всё, приехали. Свободных денег нет вообще, всё в обороте, и то не хватает. На тачку ту считай с самого начала, как ещё только с металлоприёмками завязался, выгадывал. — Угрюмо постучал сигаретой об пепельницу. — Выгадал, твою мать.

— Ну так, может, всё-таки, с молотка её? Двадцать лямов, блин!

— Нет, братан, нельзя. Ты правда не врубаешься, и тебе-то простительно, а вот мне тут ещё дальше крутиться. Железяка, значит, Железяка. И хрен меня кто погнёт. Тем более сейчас.

— А что сейчас? Проблемы какие-то?

— Ну… — пожал я плечами. — Знаешь, что такое холдинг?

— Нуу…

— Опухоль, которая жрёт всё, что только может сожрать. И вот если ты — это, грубо говоря, она, то ты в ажуре. А если ты тот, кого она хочет сожрать, то ты попал. Нет, подохнуть не подохнешь, и даже частично сохранишь свои активы, но навсегда останешься зародышем, зависящем от мамки. Все твои ключевые решения будут зависеть от одобрения головной конторы, в то время как их решения относительно тебя от тебя зависеть не будут. И плевать всем на то, что ты своё предприятие собственными кровью и потом возводил. На планы твои плевать и на желание развиваться в собственном векторе, если кому-то там, наверху, это покажется экономически нецелесообразным. Так вот я сейчас скорее второе. Сожрать хотят меня. — Покурил немного молча, глядя как стремительно темнеет небо. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь буду вести с братаном такие беседы. И это, блин, не про смешную тысячу тон спирта под реализацию, как когда-то в конце 90-х. — У нас тут просто «Северсталь» активно заходит, со столичной подачи, естественно, с господдержкой. Метут под себя всё, что только видят, про неприкосновенность частного бизнеса что-то где-то слыхали, но плевать хотели. А у меня, на минуточку, приём чермета по всей области сопоставим с монопольным. То есть, в какой бы точке области ты не решил сдать металлолом — в восьмидесяти случаев из ста его у тебя куплю я. В остальных двадцати — это будут левые предприимчивые ребята, но и они потом привезут его ко мне. Потому что с момента запуска «РегионСтали» я не только принимаю, но и перерабатываю чермет в полном цикле, от сортировки до изготовления металлопроката на продажу. Врубаешься?

— Ну… В целом да, конечно.

— Я лакомый и охрененно крутой по местным меркам кусок, но, к сожалению, слишком мелкий для того, чтобы застрять в горле Северстали. Проглотят только так. Внешне это будет выглядеть как добровольное решение, но на деле — либо тебя банкротят, и ты теряешь вообще всё, либо прогибаешься под них и сам отдаёшь контрольный пакет акций. Я не хочу прогибаться хотя бы не попробовав пободаться. Поэтому мне нужно расширяться, срочно. Учреждать собственный холдинг, с «РегионСталью» во главе, а для этого нужны такие свободные бабки, в сравнении с которыми двадцать лямов за тачку — это просто мелкие карманные расходы. У меня на один только кокс для печи порядка пятнадцати лямов ежедневно уходит, о чём речь вообще? — Помолчал. Сейчас, когда проговорил всё это вслух, стало вдруг ещё очевиднее, в какой я заднице. — А ведь всего пару месяцев назад казалось, что всё в ажуре. Даже учебный корпус при заводе собирался открывать, чтобы самому взращивать для себя рабочие кадры и не зависеть вообще ни от кого. Ну а ты? Чем занимаешься-то всё-таки, человек-загадка?

— Аа-а-а… — загадочно ухмыльнулся он. — Это пока секрет. Расскажу, но позже, сейчас обстановка не располагает. Ну что, идём? Пока Маринка и правда не полезла плясать на столе. Мне кажется, она у тебя может!

Я усмехнулся. Та Маринка, которую я знал когда-то, чисто теоретически могла бы. Даже просто назло мне. А эта… Эта точно нет. Хотя я, как ни странно, был бы даже рад, ели бы она выкинула что-нибудь в этом роде. И плевать на статусность заведения, и на то, что уже завтра молва разнесла бы это по великосветским кулуарам.

Я, если честно, был бы рад уже даже скандалу какому-нибудь, Маринкиным крикам, и обвинениям, брошенным мне в лицо. Пусть даже самым страшным в своей правде обвинениям, грозящим полным разрывом! Я ведь и так без конца паранойю по этому поводу и устал уже до смерти. Но это всё равно было бы лучше, чем то, что происходит сейчас. Это была бы буря, наломанные дрова и воронка от атомного, мать его, взрыва — но после того, как пепел осел бы, можно было бы пытаться начать с нуля. Снова. Мы ведь уже прошли однажды через ещё больший круг Ада и назло всему выстояли.

Но тогда были крики, драки и выжигающие душу обвинения брошенные в лицо друг другу. Полное безумие на пределе сил. И теперь-то я понимаю — именно это и спасло тогда нашу любовь, не дав ей остыть окончательно. Сейчас же всё было иначе, и сколько я ни пытался вывести Маринку на разговор, сколько ни ходил по грани, пытаясь выяснить, что она знает, и знает ли вообще хоть что-нибудь — всё без толку. Я даже пытался провоцировать её на скандалы, чтобы её наконец прорвало и лёд тронулся, но лишь напрасно долбился в эту ледяную стену безразличия. И собственного бессилия. Потому что, не зная точно причин такого отчуждения, сам я тоже ничего рассказать не мог. Это было бы бессмысленно и жестоко по отношению к ней же.

Правда — она ведь такая дрянь, что убивает надёжнее любой лжи. Я знаю это точно. Правда убила моего отца, когда он узнал, что я скорее всего не его сын, а сын его лучшего друга. Позже это подтвердилось, но что это изменило? Я ведь всё равно навсегда останусь Магницким, а не Кругловым. К тому же отец Кирея, теперь уже получается и мой биологический отец, тоже так и не узнал наверняка, что я действительно его сын — экспертизу ДНК мы с Киром сделали уже после его смерти.

Ну и зачем тогда всё это было? Кому нужна была эта правда, брошенная в лицо, но вонзившаяся ножом в спину?!

…Другое дело, если Маринка узнала всё сама. Но как?!

— Братан, ну ты чего? — окликнул меня Кирей.

— Да, — кивнул я, — ты иди, я сейчас пару звонков сделаю и тоже подойду.

Но Сашка трубку не брала. Я скинул ей сообщение: «Как Владька? Напиши» и вернулся в зал. Но душа уже была не на месте. Почему она не отвечает? Что там у них происходит?

Четыре года назад. Июль 2014.

День выдался не просто трудный — на грани человеческих возможностей. Я устал, как скотина, опалённые горло и нос саднило, глаза слезились. Время уже перевалило за полночь, но домой, откровенно говоря, ехать не хотелось.

Да и был ли он ещё, этот ДОМ? Лишь чёрная бездна беспробудного горя, которое я душил как мог, в основном пропадая на производстве, забываясь в жарком, пропитанном парами оксидов воздухе, и методично, на голом упрямстве выводя на производственные объёмы то, что мне на хрен уже не было нужно — свою первую мини-домну.

А впрочем, что вообще мне сейчас было нужно? Ничего. Потому что ровно год назад, в тот самый день, смысла лишилось вообще всё.

Художественная ковка — просто моё маленькое хобби, к которому едва ли не с самого рождения проявился интерес и у сына. Маринка была против, говорила не время, пусть подрастёт. Интуитивно боялась всего этого огня, раскалённого железа, молотов и прочего. Я возражал, что у меня тут с безопасностью круче, чем в КГБ, а у ребёнка наклонности, между прочим. Она шутила, что с моим упрямством даже обезьяне можно навязать какие угодно наклонности. Смеялась, что, может, Владька вообще танцором стать захочет, грозилась, что завтра же запишет его в балет. Специально меня цепляла, знала, что я буду злиться. Что потом сама же и будет меня успокаивать, отдаваясь без остатка моим извращённым фантазиям. Впрочем, что касается интима — тут мы с ней никогда не уступали друг другу в изобретательности. Мы знали друг друга, как самих себя, но от этого не становилось скучнее — наоборот, открывались такие бескрайние горизонты, что где бы я ни находился, меня накрывало уже от одной только мысли о жене.

Это было светлое, доброе время, настоящая награда после бесконечных четырёх лет полных поражений, слёз и отчаяния от неудачных попыток зачать и выносить ребёнка. Когда уже не знаешь, отчего будет больнее — от того, что тест не покажет двух полосок, или наоборот — оттого, что покажет… Рекордный срок беременности у нас тогда не превышал пяти недель, а потом снова кровотечение, слёзы, отчаяние. Раз за разом. Год за годом.

Но Владька оказался упрямым: он самостоятельно дотянул аж до восьми недель, и врачи наконец-то скомандовали — идём дальше! В тот же день Маринку положили в больницу, и она провела там всю беременность, практически не вставая с кровати, в то время как я драл жилы, тайком от неё втюхиваясь в несусветные финансовые авантюры, но успел-таки построить дом к рождению сына.

Упрямым Владька оказался до самого конца.

Маринка была против, и я больше не брал его в свою маленькую кузню, расположенную на заднем дворе головной точки «ЧерметЮга», а когда, бывало, заезжали ко мне в управление, запрещал в неё ходить. Но его всё равно туда тянуло, и в тот роковой день сын просто уличил момент пока я отвлёкся и сбежал…

Это была трагическая случайность — взрыв газового баллона. Причём, и баллон-то был совсем небольшой… Но что это теперь меняет?

Занятый последствиями ЧП, я тогда даже не сразу понял, что Владька не ждёт меня больше в кабинете и не скучает в машине. А когда дошло — носился как сумасшедший по территории, звал его, искал сам, заставлял искать своих работяг. Думал, сын просто испугался взрыва и спрятался. Ему ведь было всего семь…

…Маринка обвинила во всём меня, придумав какие-то тайные от неё посещения кузни вместе с сыном. Это был полный бред, но я не возражал. Не оправдывался. Я даже не дышал, боясь навредить ей ещё больше. Решил — если ей будет проще пережить горе, идя войной против врага в моём лице — я готов.

К тому же, я и сам винил себя.

Но я ведь не хотел, чтобы так случилось! Я ведь тоже любил сына больше жизни, и миллионы раз проклял судьбу за то, что она не взяла тогда меня вместо него. И всё же, я надеялся, что пройдёт время, и общая беда всё равно сплотит нас с Маринкой, и мы переживём эту боль вместе. Иначе быть не могло, ведь это были МЫ… Но не учёл того, что и сам вовсе не железный.

Маринка рвала и метала, а я замыкался, давился этими ни с кем не разделёнными горем, болью и обидой. Потом наши роли вдруг поменялись. Потом смешались… А потом уже и сам чёрт не смог бы разобрать во что мы превратились сами и превратили нашу любовь.

Целый год Ада, из которого не было выхода, потому что и отказаться друг от друга мы тоже не могли. Больные общим горем и созависимые, мы просто самоуничтожались, заодно уничтожая и друг друга тоже…

— Ну надо же, какие люди! — донеслось мне в спину из кромешной темноты гостиной, когда я, стараясь не шуметь, шёл прямиком от входа к лестнице наверх. — И чем же обязаны такой чести?

Я щёлкнул выключателем дежурного света ступеней и в его неверном свете разглядел силуэт сжавшейся в комок жены на диване. Я не видел её уже почти неделю, ведь наше безумие дошло до того, что большую часть времени я теперь жил в служебной квартире в городе.

— Я не мог приехать раньше, извини.

— Да пошёл ты! — взвизгнула она, и в меня полетело что-то тяжелое. Врезалось в стену, брызнуло осколками. Резко ударил в нос запах алкоголя.

— Марин, давай не будем? Не сегодня, пожалуйста. У меня сейчас просто нет на это сил.

— А когда? Когда?! — вскочив с дивана, закружила она вокруг меня. — Год назад ты его убил, а сегодня даже не соизволил просто приехать и помянуть! Что ты за человек, Магницкий, что за бездушный ублюдок?!

Моя ярость вспыхнула мгновенно. Привычка уже. Сжал кулаки, челюсти, силу воли — всё, что только можно, чтобы не сорваться.

— Я просто не смог вырваться, у нас печь сломалась.

— Что?! Что у тебя сломалось?!

— Домна. Действовать нужно было безотлагательно, иначе четыре тонны чугуна просто застыли бы в ней непробиваемым козлом, и тогда мы потеряли бы вообще всё. Вообще всё, ты понимаешь? В этой печи сейчас все наши деньги, включая этот дом и пару сотен миллионов вложений инвесторов.

— В задницу себе это всё засунь, Магницкий! Печи свои, бабки свои, инвесторов, чугун и себя самого! Кому это всё нужно?! Кому?! — привалившись спиной к стене, она бессильно сползла на пол и зарыдала. — Кому это всё нужно?

Я не тронулся с места. Настолько привык к этим истерикам, что меня даже не кольнуло.

— Это ты убил его! Ты!

И меня сорвало.

— Я?! Да я просто на минутку заехал в офис, как делал сотни раз до этого! Если бы я знал, что так случится, да я бы… — попытался продышаться, но не помогало. — А вот ты, Марин? Ничего не забыла случайно? В тот раз, когда сделала аборт, даже не потрудившись поставить меня в известность, что ждёшь от меня ребёнка, ты никого не убила, нет?!

Она сжалась, задрожала, заскулила в прикушенный кулак. У меня в груди что-то шевельнулось, но я был слишком зол, чтобы прислушиваться к этому.

— И я, если хочешь знать, действительно не горел желанием ехать на поминки! Потому что не собираюсь праздновать смерть сына, ни сейчас, ни потом — никогда! Я, в отличие от тебя, хочу забыть об этом кошмаре! И тебе советую! Празднуй, лучше, его день рождения и помни живым, чем превращать наш дом в склеп!

Маринка вдруг затихла — резко, словно её переключило. Утёрла ладонями слёзы, глубоко вдохнула. Поднялась с пола.

— Мой сын, это не набор кубиков лего, из него невозможно выкинуть какую-то детальку, чтобы улучшить версию игрушки. — Её голос дрожал, но звенел несгибаемой сталью. — Весь, какой есть, от рождения до смерти — это и есть мой сын. И я лучше забуду себя, тебя и всю эту чёртову жизнь, чем предам память о нём!

И не сказав больше ни слова, и даже не взглянув на меня больше, ушла наверх. А я остался внизу.

Вискарь скользил по опалённому печным жаром горлу больно, заставлял кашлять и давиться, но я упрямо заливал его в себя и впервые за всё время понимал, что вот теперь, пожалуй, всё. Конец. Мы словно оплавленные оловянные солдатики на последнем издыхании протянули этот год — в память о сыне, но окончательно разучились разговаривать на одном языке и стали необратимо чужими. Теперь мы просто орали друг на друга, словно находились на разных берегах Волги, и ни черта не понимали, что же доносит до нас пропущенное сквозь личную боль эхо. Нужно было заканчивать это всё. Тянуть дальше бессмысленно.

Когда поднялся в нашу бывшую спальню, Маринка собирала вещи.

— Что ты делаешь? — глупо, чисто по инерции спросил я.

— Ухожу.

— Почему?

Само вырвалось, наверное, лишь бы заполнить паузу, но Маринка вдруг замерла на мгновенье, словно прислушиваясь к себе…

— Потому что не люблю тебя больше. Хватит.

Я молча вытряхнул вещи из чемодана обратно на кровать и пошёл на выход. В дверях задержался.

— Уйду я. — Не оборачиваясь. — Я этот дом строил для вас с Владькой. Без вас он мне не нужен.

Глава 3

Август 2018 г.

Когда вернулся в зал, Маринка с Киром о чём-то возбуждённо болтали, чуть склоняясь друг к другу через столик, чтобы перекрикивать играющий джаз-бенд. В какой-то момент она повернула голову и глянула вдруг на меня с такой неподдельной нежностью, что у меня аж в груди замерло. Вот прямо сейчас она снова была собой, той самой Маринкой-малинкой, какой всего пять месяцев назад уезжала на Минводы…

Ну и где эта чёртова лягушачья шкурка, которую надо спалить прямо сейчас, чтобы не потерять больше свою царевну?!

Впрочем, она уже и не смотрела. Суетливо и слегка растеряно, словно её поймали с поличным, заправляла за уши волосы и кивала Кирею, но не было уже ни открытой, счастливой улыбки, ни возбуждённого ажиотажа беседы. Получается, я им помешал, так что ли?

Оно оказалось, они просто вспоминали свои студенческие годы. Общих друзей, педагогов, смешные случаи с выступлений. А я сидел теперь с ними, как третий лишний, и не знал, куда себя деть. То и дело хватался за телефон, проверял сообщения, но там была тишина, и я его откладывал. Постепенно Маринкин коматоз снова схлынул, она начала улыбаться, а потом и смеяться. Я смотрел на неё в упор, провоцируя на ответный взгляд, но бесполезно. Однако, стоило мне только отвлечься, как я чувствовал — смотрит. И в этом взгляде ощущалась какая-то особая заинтересованность, словно она видела меня впервые или… тупо сравнивала с Киреем.

— А почему никто не танцует? — удивился братан. — Странно, ведь не попсу какую-нибудь играют, а золотой фонд современной классики!

— Не в музыке дело, — усмехнулся я. — Для здешней публики это просто не комильфо.

— А, ну я понял! Хрустальная люстра в сортире мешает, да?

— Типа того.

— А давай порвём их шаблоны? — неожиданно предложила Маринка.

Показалось, это она мне. Вскинул на неё обалделый взгляд, но нет, она обращалась к Кирею. Он слегка озадаченно глянул на меня. Я небрежно дёрнул плечами:

— Давай, капитан Америка! Порви тут всех!

А потом, пока они выходили на свободный пятачок перед эстрадой, упорно держался от того, чтобы не смотреть им вслед — перекатывал по столику пачку сигарет: на ребро-плашмя, на ребро-плашмя… Но всё равно не удержался.

В руках Кирея Маринка выглядела по-особенному хрупко и изящно. Не девочка уже, но женщина в том самом соку, от которого стала только ещё притягательнее, словно милый котёнок превратился в прекрасно знающую себе цену пантеру. И они с Киром, конечно, были парой! То, как лежали их руки, как ловко семенили, отсчитывая «раз-два-три» ноги, как слаженно чуть склонялись на поворотах головы и упруго гнулась в крепких лапах братана тонкая гибкая спина жены — всё говорило о том, что они не впервые танцуют вместе. Да и вообще — не впервые вместе.

Отвёл взгляд. Ревновал, да. Не понимал теперь не только того, что происходило все эти проклятые четыре месяца, но и того, что происходит с Маринкой вот прямо сейчас. Она на глазах оживала. Пусть рвано, толчками, словно давно остановившееся, и вновь заведённое электрошоком сердце — но всё-таки оживала! И уже казалось, что ещё немного и утерянный ритм окончательно восстановится. Был ли я рад? Не то слово! Но вместе с этим становилось непривычно страшно, ведь этим живительным электрошоком для неё явно стал Кирей.

Когда музыка закончилась, от дальнего столика послышались сдержанные аплодисменты. Я оглянулся — хлопали не только музыкантам, но и танцорам. Кирей театрально поклонился, Маринка присела в изящном реверансе. А потом новые аккорды, теперь уже что-то активное, и ребятки решили продолжить веселье.

Я же просто заказал сто пятьдесят коньяка. Пить не спешил. Крутил бокал в руке, смотрел как томно тянутся по стеклу янтарные дорожки…

И всё-таки, где же хранится эта чёртова лягушачья шкурка?

Вжикнул телефон, и только тут я вспомнил, что жду сообщение. Тут же закрутило ставшей уже хронической, гнетущей тревогой и виной. Я по привычке постарался засунуть их куда подальше и открыл сообщения. Но оказалось — не то. Сашка по-прежнему молчала и даже не прочитала ещё мою эсэмэску.

— Чёрте что! — возмутился кто-то за спиной. — Вы шашлычка придорожная или нормальное заведение? Где главный, сюда его давай!

— Извините, Дмитрий Николаевич, это ужасное недоразумение! Но мы сейчас же что-нибудь придумаем! — и мимо меня промчался администратор.

Я слегка обернулся и тут же поднялся, протянул руку:

— Дмитрий Николаевич, добрый вечер! Где бы ещё встретились! А я вот только сегодня с Юрием общался, вас вспоминали.

— Надеюсь, не матерным словом? — ответил на пожатие Горовец-старший, отец Юрки Горовца. За его плечом мило улыбалась Анжела, моя бывшая секретарша. Сам же Горовец недовольно озирался: — Нет, ты видал, что творят? Сервис, твою мать!

— Проворонили ваш столик? — догадался я, чьё именно место сейчас занимаю.

— Ну так! А у меня встреча, — глянул на золотые часы на запястье, — вот прямо сейчас. Не с собой же её тащить! — кивнул на Анжелку.

Он ни на что не намекал, но я понял. Повёл рукой в сторону нашего столика:

— Могу предложить присоединиться к нам. Ко мне брат приехал, и мы тесным семейным, так сказать. Но всегда рады хорошей компании.

Горовец обернулся на Анжелу, она с готовностью закивала. В этот момент закончился очередной музыкальный номер, Маринке с Киреем хлопал уже не один столик, а почти все.

— А я смотрю, тут сегодня как никогда весело! — усмехнулся Горовец и тут же посерьёзнел: — Ладно, я тогда пошёл, а вы тут в тесноте, да не в обиде. Спасибо, Данил. Выручил! Думаю, надолго не задержусь.

— Шампанского? — машинально предложил я Анжеле, когда он ушёл, и глянул в сторону эстрады: Кирей говорил о чём-то с мужичком за роялем, Маринка, разрумянившаяся и сияющая, обмахивала лицо ладонями. Пианист кивнул, сказал что-то музыкантам, они коротко посовещались, и заиграли очередную композицию. Что-то такое с первых же аккордов страстное и, как ни странно, смутно мне знакомое.

— Может, лучше тоже потанцуем? — мурлыкнула Анжелка.

— Не лучше, — отрезал я и маякнул официанту. Он тут же принёс фужер, налил шампанского и исчез. — Будем здоровы! — качнул я своим коньяком и, не дожидаясь пока Анжела полезет чокаться, сделал глоток. — А ты, смотрю, времени даром не теряешь? Или тебе не принципиально старший или младший, главное, чтобы Горовец?

Она улыбнулась и тоже сделала глоток.

— Стремление к солнцу, это естественный процесс. Твои слова, между прочим.

— Да кто бы спорил! Мне вот тоже, старший гораздо предпочтительнее, но я для таких рокировок, как минимум рожей не вышел. Ну и как Юрка, не против, что ты теперь с папой?

— А кто его спрашивал-то?

Я усмехнулся:

— И то верно.

И, недвусмысленно давая понять, что разговор окончен, взялся за телефон.

— А это же, вроде, жена твоя, да?

Я поднял взгляд. Анжела, полуобернувшись смотрела на танцпол, где зажигали Кирей с Маринкой.

— Ну ничего себе, горячая штучка! И главное, так ловко у неё получается! Училась где-то?

Я не ответил. Но вспомнил откуда знал эту мелодию. Это было то самое танго, которое когда-то в прошлой институтской жизни танцевали Кирей и Маринка. И с которого у них, насколько я знаю, и начались тогда амуры.

Это, наверное, как ковка — если один раз поставил руку как надо, то уже никогда не забудешь, какой бы молот тебе ни всучили. Кирей с Маринкой тоже всё помнили. Резкие развороты, опрокидывание партнёрши, взгляды глаза в глаза… Благо юбка у Маринки была всё-таки узкая и длинная, и не давала закидывать ногу Кирею на талию. Но даже так, в мельком распахнувшемся разрезе сзади, я увидел тёмную полоску на её бедре. Значит, не ошибся, и она всё-таки надела чулочки. С каким-то чумным мазохистским удовольствием я мигом перебрал в уме все варианты, какой же там может быть пояс.

— Мне кажется, или этот Мистер Мускул её лапает?

— Это хореография такая! — зло отрезал я и в четыре больших глотка допил коньяк.

Музыка закончилась, ребятки сорвали очередной шквал аплодисментов, но на этот раз решили больше не плясать. Возвращаясь к столику, о чём-то переговаривались, смеялись, а потом Маринка увидела Анжелку и — щёлк! — словно в стену врезалась. Растерялась на мгновенье. Мне показалось, ну всё, сейчас снова замкнётся, но нет, она подхватила Кирея под руку и рассмеялась. А подойдя к столику, небрежно плюхнулась на своё место и откинула прядь волос с сияющего румянцем лица:

— Умираю, пить хочу!

Я налил ей шампанского, она кокетливо салютнула мне фужером:

— Мерси боку!

Сцепились с ней на мгновенье взглядами. Маринка явно всё ещё была растеряна, но усиленно пыталась это скрыть.

— Предлагаю выпить за знакомство, — предвосхитила её первый глоток Анжелка. — Я Анжелика, в прошлом секретарь Данилы Александровича, а ныне — гуляю сама по себе. Но до сих пор с нежностью вспоминаю тот дружный коллектив, под руководством такого замечательного директора!

— А почему же вы тогда ушли, если вам там всё так нравилось? — улыбнулась Маринка, но я знал эту улыбку. Внешне вполне дружелюбная, на самом деле она означала, что где-то там в мягких кошачьих лапках зудят когти.

— Обстоятельства, — в тон ей, многозначительно улыбнулась Анжелка.

Бжикнул мой телефон, я заглянул в него полуукрадкой. Сообщение: «У Влада начались судороги и нас положили в больницу. Сейчас будут делать капельницу»

С трудом проглотил шумный вдох, отложил телефон. Тревога ударила, как профессиональный боец без правил — исподтишка и на поражение. А ещё, захлестнула злость на Сашку, и отчаянная потребность немедля начать делать хоть что-то, чтобы быть уверенным — с сыном всё будет в порядке. Как можно было отказаться от больницы ещё в первый раз? Ну что за баба? Что за безответственность?!

Почувствовал на щеке Маринкин взгляд, но поднять в ответ свой не решился. Словно последний, загнанный в угол гад, сделал вид, что не заметил. Нервно покрутил в пальцах пачку сигарет. Всё, как всегда, навалилось скопом, хоть порвись. Бесконечная трясина лжи, которая затягивает всё сильнее. И как мне вообще с самого начала могло прийти в голову, что это подарок судьбы, а не грёбанное начало конца? Впрочем, нет. Это действительно подарок судьбы — неожиданный и бесценный, но, как ни крути, болючий и подобный бомбе замедленного действия…

Четыре года назад. Июль 2014.

Гнал уже за сто пятьдесят, насилуя к чертям движок, сжигая на заносах резину. Казалось, если выжму ещё хоть десятку — скорость сравняется с болью и произойдёт что-то, что принесёт наконец облегчение. Например, педаль до упора в пол, руль резко вправо — через двойное ограждение перил, и с моста в Волгу… Пара мгновений свободного падения, потом минут пять подводных мучений — и всё. Вернее НИЧЕГО. Как же хотелось этой абсолютной пустоты и тишины!

Или стена. Это даже лучше. Педаль в пол и прямиком в серый бетон! Так, чтобы ни одна подушка безопасности не справилась, чтобы ошмётки грёбанной опостылевшей жизни разнесло на сотни метров по округе, оставив на память обо мне лишь радужные пятна масла на асфальте.

Впрочем, какая к чёрту память? Зачем? Пусть будет НИЧЕГО. Просто ничего. Педаль в пол, в пол, в пол…

…Ремень безопасности ударил в грудь, чуть не оторвалась от сумасшедшей инерции башка… И я понял вдруг, что ногу на педали тормоза аж свело от напряжения, а всего сантиметрах в тридцати перед капотом — та самая вожделенная стена.

Обалдело выполз из тачки, привалился к её боку. Обалдеть. Вот просто обалдеть! Всё чего не хватает сейчас Маринке для полного счастья — это, конечно же, двух сотен миллионов инвесторских денег долга, которые повиснут на ней, если я сдохну.

Не, так не пойдёт. Сдохну после официального развода.

Едва подумал об этом, как снова накатила такая тоска, что хоть вой. Вот это её «потому что не люблю» — это как грёбанный приговор, всё-таки произнесённый вслух. Но на самом-то деле я ведь и раньше чувствовал, просто надеялся, что пронесёт. Не вышло.

Чуть поодаль заторможенно поднималась со скамейки офигевшая от моего эпичного появления молодёжь. Парни, девчонки, гитара. Жизнь, молодость, стерва-любовь. Святая наивность.

— Эй, мужик… — окликнул меня кто-то из парней. — У тебя там всё нормально?

Нормально? Я усмехнулся.

— Пацаны, где тут поблизости можно надраться в хлам?

— А тебе не хватит уже, дядь?

— Где?

— Там, — махнул парень рукой, — прямо по дороге, за поворотом, бар есть с дискотекой.

И на этом самом повороте, не успел я выехать из-за куста, в бочину мне воткнулся какой-то смертник без света и габаритов. Я выругался и вылез из машины.

Это оказался «Лифан Смайл», за рулём баба — руки обнимают руль, на них упала голова. Не двигается. Кинулся туда, в несколько рывков распахнул перекособоченную дверь и замер… Баба рыдала, но слёзы её вовсе не походили на болевой шок. Скорее истерика. Тронул за плечо:

— Эй, ты как?

Она глянула на меня мельком и, снова уткнувшись лицом в руль, продолжила рыдать.

— Слышь, ты как? Не травмировалась? Эй!

Она оторвала голову от руля, посидела глядя в пустоту перед собой.

— У нас такая любовь была! С первого взгляда. Пять лет. А сегодня он сказал, что нам надо развестись, потому что я, видите ли, оказалась не его человеком. Говорит, не расстраивайся, так бывает. — Всхлипнула. — Да лучше сразу сдохнуть!

— Пфф…

Что ещё сказать, я не нашёлся. Просто прекрасно её понимал. Как и то, что встреча с гайцами мне сейчас, по пьяной-то лавочке, вообще не с руки.

— Ну если ты в порядке, давай без ментов расходиться. На счёт денег я…

— Согласна! — перебила она и, утерев слёзы, принялась вылезать из своей коробчонки. — И денег мне не надо. Просто отвези туда, где можно как следует надраться.

Я обалдел — мало того, что виновата в ДТП была она, и я просто собирался простить ей это, так она ещё и оказалась пьяна. Встретились два одиночества, блин. Может, судьба?

Несмотря на сомнительный вид заведения, народу в нём оказалось битком и сплошняком молодняк. Шумно, душно, негде приткнуться… Но неожиданно драйвово. Просто вырубаешь мозг, и твои внутренние демоны начинают выползать наружу. Реальность мерцает в башке стробоскопами, рассыпается на осколки и меркнет. И всё наконец-то становится неважно. А жизнь — она вот она, в трансе ревущих басов и разгорячённости потных тел. Ещё немного, и на взлёт! Главное — ни на миг не останавливаться! Ещё, ещё, ещё…

И чем ниже твои инстинкты и голоднее демоны, тем слаще свобода, на которую они наконец вырывались.

Мои не жрали целый чёртов год…

Сквозь сон не мог понять, что это так назойливо пилит мозг, потом, поняв, долго искал телефон, параллельно сначала не врубаясь почему сплю в тачке, а потом вспоминая — валом, как снежный ком или даже лавина… Угар дискотеки, бутылка коньяка в руке, из горла, на двоих с этой, на Лифане… Как её звали-то?

Белый лист. Даже лица вспомнить не мог. А вот остальное…

Матерясь, зажмурился — сильно, до радужных пятен. Но разве это могло помочь забыть?

Это была какая-то подсобка, в которой мы с этой… незнакомкой едва уместились. На двери не оказалось замка, но опасность быть застигнутыми лишь подхлёстывала, раздирала животным инстинктом, вырубала остатки мозга… Это было похоже на смерть, только наоборот. Словно сорвавшись в бездну, ты в какой-то момент обнаруживаешь, что падение — это на самом деле полёт. И хочется упасть ещё ниже, чтобы воспарить надо всем. Не объяснить словами. И тогда-то было драйвово, но вот сейчас…

— Да. — Голос дал осечку, пришлось прокашляться. — Да!

— Данила Александрович, слава богу! Я вам прям обзвонилась уже…

Оторвал телефон от уха, глянул — домработница. Время — начало восьмого.

— Нина, если вы не можете попасть в дом, то я не на месте, я…

— Да я знаю! Знаю! Я же… Господи, Данила Александрович, беда-то какая…

В голову ударило парализующей паникой, сравнимой только с той, что обрушилась в тот миг, когда понял, почему не могу найти сына на территории промзоны.

— Мариночка…

— Что? — Заорал я. — Что?!

— Она вены порезала…

В реанимацию к ней естественно не пустили.

— Вы бы съездили пока домой, — часа через полтора моего сидения в коридоре, предложила медсестра. — Мы позвоним, когда можно будет.

— Нет, спасибо. Я здесь подожду.

— Ну и зря, — многозначительно хмыкнула она и скрылась в запретной для меня зоне.

И до меня дошло. Добрёл до туалета, обалдел со своего видка.

Умылся, набрал водилу, велел ехать домой за передачкой. Тут же набрал Нину, попросил собрать для меня мыльно-рыльное и чистую одежду. Через час, так и не выходя из больницы, уже почти был похож на человека. А к вечеру, когда меня, наконец, пустили в палату, даже протрезветь успел.

Замер в дверях. Маринка лежала на кровати с приподнятым изголовьем, бледная, руки вдоль тела, запястья забинтованы, глаза закрыты. Словно тень. За одну ночь. Ту самую, когда я, гад…

Кинулся к ней, осторожно просунул руку под её холодную ладонь, переплёлся с ней пальцами. Маринка спала, но как-то страшно, почти не дыша. Я опустился на колени возле кровати, не отпуская руки положил голову на край её подушки. Как когда-то — всегда вместе, всё одно на двоих. Неразделимые.

Что же мы с нами сделали? Что сказал бы нам на это сын? И что бы ответили ему на это мы?

Холодные пальцы дрогнули, я поднял голову. Маринка смотрела на меня, глаза стремительно наполнялись слезами.

— Привет, родная, — пряча дикую тревогу, через силу улыбнулся я. — Ты как?

Она моргнула, к виску тут же хлынул целый ручей слёз. Что-то шепнула. Я не расслышал. Склонился ниже, и она повторила:

— Прости меня… если сможешь.

Глава 4

Август 2018 г.

Горовец действительно закончил свои дела довольно быстро — прошло всего чуть больше часа. Правда, к этому времени Анжелка успела надраться и вела себя как сучка. На столе, конечно, не плясала, но демонстративно строила мне глазки и то разговаривала какими-то тупыми полунамёками, то, замолкая на полуфразе, загадочно хихикала.

Выставить её из-за столика я не мог из-за Горовца, заткнуть в грубой форме тоже — это выглядело бы как попытка именно заткнуть, и Маринка могла бы трактовать это двояко. Поэтому я просто предложил своим прошвырнуться ещё куда-нибудь, может, прогуляться по набережной, и Кирей, видимо почуяв обстановку, с готовностью согласился. А вот Маринка упёрлась.

— Зачем? Мне здесь нравится. А вам, Анжела?

— О-о-о-чень! — салютнула та фужером.

— Значит, решено. Остаёмся.

Я задержал на Маринке долгий взгляд, призывая посмотреть на меня, но она словно не заметила. И вообще снова держалась нейтрально, как будто не имела ко мне никакого отношения. И я бы мог предположить, что это ревность или даже назревающий бунт… Если бы не наблюдал эту картину уже четыре месяца, и Анжелка тут явно была ни при чём.

Тогда я пригласил жену на танец. Она предсказуемо отказалась, зато тут же стала навязываться Анжелка, и несмотря на отказ, снова и снова продолжала ныть о том, что мы с ней непременно должны потанцевать.

— В память, так сказать, о днях минувших… — многозначительная пауза и хихиканье.

Я накалялся, Маринка сохраняла самурайское спокойствие. Разруливая ситуацию, Анжелку пригласил Кирей. Она отказалась, зато тут же вызвалась Маринка. Кирей в замешательстве глянул на меня… Я, естественно, кивнул. Вот такая тупая ракировочка.

— Замри, у тебя ресничка упала… — мурлыкнула Анжелка, едва они отошли от столика.

Я жёстко перехватил её протянутую к моему лицу руку.

— Какого хрена ты тут устроила?

— Оу, господин властный босс злится? Это так мило! Особенно учитывая, что он мне больше не босс! Уж я не говорю о том, что, помнится, кто-то задвигал мне о неземной любви четы Магницких, которую ничто и никогда не омрачит. — С усилием выдернула руку, потёрла запястье. — Ну что ж, теперь-то и я вижу, что вас действительно не разбить. — Ядовито улыбнулась. — У вас с этим и так полный порядок.

— Не понимаю, о чём ты.

— Хмм? — глотнув шампанского, томно протянула она. — Тогда, может, спросишь у Мистера Мускула?

Я бросил взгляд на танцующих — рука братана обнимала талию моей жены, её ладони лежали на его плечах. Оживлённо разговаривали, улыбались друг другу, глядя глаза в глаза. Всё довольно чинно, и были бы это посторонние люди — я бы даже не обратил внимания… Но это была моя жена, и я уже сто лет не видел от неё даже этого. Зато всего пару минут назад даже в этом словил прилюдный отказ. Скрутило злостью и ревностью. Осточертело всё. Просто до предела!

Наплевав на пафос обстановки, расстегнул ворот до груди и, заложив за ухо сигарету, качнулся на задних ножках стула.

— Чего ты добиваешься-то, Анжел?

— А ты не знаешь?

— Даже не догадываюсь. Я не видел тебя полгода, и с удовольствием не видел бы ещё сотню раз по столько же. Расстались мы, несмотря ни на что, максимально корректно. У тебя теперь новая жизнь в новом статусе элитной содержанки — всё как ты мечтала. Так откуда столько желчи?

— Ты обидел меня, Данила Александрович, можно сказать, в душу плюнул! Уж я не говорю о том, что почти два месяца после увольнения мне пришлось экономить даже на маникюре. Согласись, это было некрасиво с твоей стороны, ведь, несмотря ни на что, работала-то я всегда на совесть! И к тому же, я извинилась.

— Некрасиво было голой задницей на моём рабочем столе сидеть, Анжел. А всё остальное — по корпоративному уставу.

Она рассмеялась.

— Да ты просто даже не успел понять от чего отказываешься! И если бы не психанул, и дал мне шанс, тебе бы точно понравилось! И моя задница, и то, как она сидит на твоём столе, и тем более то, что ты мог бы с ней на нём делать. А хочешь, этот шанс дам тебе я? — Поддела носком туфли мою брючину, потёрлась ногой. — Я знаю, что тебе сейчас край как нужны инвестиции. Знаю, что Юрка жмётся, и мы оба знаем, что он так себе вариант, в отличие от его папани, который о металлургии даже слышать не хочет. Да? Предлагаю сделку: я уговариваю его присмотреться к твоему проекту и устраиваю вам деловую встречу. А взамен ты всё-таки трахаешь меня на том самом столе. Одного раза будет достаточно, тут ведь речь уже не о связи на постоянку. Просто дело принципа, ничего личного.

Я усмехнулся. С-сучка.

— Так нет уже того стола, Анжел! Я его сразу после твоей задницы в топку пустил. Ничего личного, просто дело принципа. А тебе ещё тогда сказал, что жене не изменяю, и с тех пор ничего не изменилось. И лучше бы тебе всё-таки добровольно свалить отсюда. Серьёзно, пойди посиди в баре, а?

Она поджала губы, пьяные глазки сверкнули злобой.

— Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься? И ради чего? — бросила красноречивый взгляд на танцующих Маринку с Киром. — Ты ведь деловой человек, подумай, что будет если ты не найдёшь инвестора в ближайший месяц? Да весь город уже знает, что тебя поглотят! И тогда твоя ненаглядная жёнушка наверняка с удовольствием променяет тебя на Мистера Мускула. — Ядовито ухмыльнулась. — Если не уже. А то что-то она к тебе как-то не очень. Или, скажешь, мне показалось?

И в тот момент, когда я уже представил, как мои пальцы сжимаются на её шее, из випки, озабоченно прижимая телефон плечом к уху, вышел Хачатурян — главный архитектор города. Следом братья Лебедевы — москвичи, основные арендаторы едва-ли не всего побережья Волги южной части города. Немного погодя показался ещё какой-то смутно знакомый тип, кажется, кто-то из нынешней политической элиты местного пошиба. И только после этого, спустя ещё минут пять, вышел и сам Горовец в компании секретаря.

— У тебя есть ещё пара секунд, чтобы одуматься, — достала Анжелка из сумочки помаду. — На свете ведь нет ничего хуже обиженной женщины, странно, что ты этого ещё не понял.

Я решительно встал и двинулся наперерез Горовцу. Увидев меня, он на ходу договаривая что-то секретарю, замедлил шаг.

— Дмитрий Николаевич, — сразу перешёл я к делу, — раз уж мы тут так удачно встретились, может, уделите мне пять-десять минут? Я думаю, что на этот раз вы точно заинтересуетесь.

— Железо? — так же сходу перешёл к делу и он. — Ну нет, Данила Саныч, ну я тебе сотню раз уже говорил, что не моё это. Не то что тема плохая, не то, что не выгодно — а просто не лежит у меня к этому, ты же знаешь.

— Здесь речь уже не о металлургии в узком смысле, а скорее о вертикальной интеграции отрасли в целом. На региональном уровне, с заделом на расширение, конечно. В двух словах сложно объяснить, дайте мне десять минут.

Он остановился.

— Так ты действительно на холдинг замахиваешься? Серьёзная заявка.

— У меня всегда всё серьёзно, вы же знаете.

— Значит так, — глянул Горовец на часы, — сейчас я уже не настроен, у меня голова кругом от Лебедевых. Ты, кстати, слыхал, что они затеяли? Элитный жилищный комплекс на Волге. Вот это мне интересно, тут и оборотность, и срочность совсем другие. Они, кстати, тот участок, что сразу за твоим Центром приглядывают. Берег, правда, обрывистый, но тем интереснее задача. А железо, это…

— Десять минут. Перспективы очень широкие, вы оцените.

— Вот проныра, а! — притягивая к себе подошедшую Анжелку, усмехнулся Горовец. — Молодой, да хваткий, Юрке бы моему такие яйца! Ладно, давай так, сейчас точно нет, а вот послезавтра, в двенадцать, жду звонка. Там определимся со встречей.

— Спасибо, Дмитрий Николаевич!

— Пока не за что. Звони.

Ударили по рукам и разошлись. Выходя из зала, Анжелка обернулась, и если бы вместо волос у неё росли змеи, они бы угрожающе шипели, точно.

Когда вернулся за столик, там сидел только Кир.

— Маринка где?

— В туалете.

— Ладно, я курить.

— Я с тобой.

Это было ни к чему, но куда деваться. Теперь, когда Владька в больнице, ещё пять-десять минут отсрочки звонка погоды не играли.

— Краля эта, — после недолгого молчания, мотнул Кирей головой на выход, — это то, о чём я думаю?

— А что, прям так очевидно?

— Само на ум приходит.

— Херово.

— Ну как бы да. Пассаж.

Я усмехнулся, сбил пепел.

— В том-то и дело, что я её не трахал, братан. Никогда. И даже близко ничего такого не было. Она так-то пыталась клинья подбить, конечно, но не больше, чем остальные. Я их даже не замечаю, не интересно. А потом случилось восьмое марта. — Затянулся. — Знаешь, что такое бабский офисный корпоратив? Ведьминский шабаш. Нет ничего хуже, чем толпа голодных, не удовлетворённых пьяных баб. Они реально без тормозов. Поэтому я никогда на таком не присутствую. И в этот раз заскочил мимоходом, потому что не поздравить тоже нельзя. Цветочки, премии вручил и откланялся. Поднялся к себе на минутку, а там эта сидит. Голая. Жопой своей на моём дубовом столе. Я, говорит, Данила Саныч, давно пылаю к вам страстью, и вот решилась. Берите меня скорее, я вся горю. Я охренел. Говорю, ну-ка быстро оделась и свалила отсюда, минута у тебя. Вышел в приёмную, через минуту захожу, а она там же, только раком и жопой ко мне. Так, говорит, лучше? До сих пор удивляюсь, как я её там не прибил.

— И?

— И уволил на хер, чего ещё-то? А она, видишь, оказывается обиду затаила. Полгода уже прошло. Сука.

— Н-да уж. Пойди объясни это теперь Маринке.

— Маринка знает, что я ей не изменяю.

— Ну, братан, тут дело такое, — скептически хмыкнул Кирей. — Можно много чего знать на словах, а когда до дела доходит…

— Нет, тут другое. — Я помолчал, докуривая. — За все двадцать лет за мной был только один левак. И Маринка о нём знает, я сам рассказал. У нас тогда вообще лютая жесть в жизни происходила. Как раз после того, как… — раздавил окурок в пепельнице. — Ну понимаешь. Год тогда кое-как протянули, а потом рвануло. И вот когда по клочкам собирали друг друга, там без вариантов было идти дальше через брехню. С нуля так с нуля. Получится — значит, да. Нет — значит нет. Иначе бессмысленно. И такого друг другу порассказали… Сначала даже казалось, что не вывезем. Но ничего, справились. Потому что хотели справиться. И я ей поклялся тогда, что ни одной больше бабы на стороне. Никогда. И она знает, что я сдержу своё слово. А я знаю, что она сдержит своё.

— Тогда какая кошка между вами пробежала? Или, думаешь, не видно?

— Я не знаю, братан. Не знаю. Просто в один прекрасный момент раз, и всё. Лёд. Мне кажется, она просто устала от всего этого. Полжизни терять детей, пусть даже нерождёных, но всё равно — это каждый раз минус кусок от сердца. А после гибели Владлена — и вовсе… А тут ещё какая-то сука от медицины сказала ей, что теперь дело может быть в возрасте, и ещё через пару лет всё станет окончательно бесполезно. Маринка тогда почти неделю рыдала. От этого даже я устал, а про неё и подумать страшно. За неё страшно. За себя. За нас. Какая-то очередная жопа, короче.

— Так надо же что-то делать? Психологи там, семейная терапия. У вас же целый кризисный центр в распоряжении!

Я усмехнулся, и не ответил. Разве я не предлагал ей этого? Но она ведь твердит что у неё всё нормально. А сегодня я, кажется, убедился, что это действительно так. Просто в её «нормально» больше не вписываюсь я.

Сказав, что надо сделать пару звонков, задержался на террасе. Проводил Кирея взглядом, набрал номер. Сашка ответила почти сразу.

— Что там у вас, рассказывай! — с плохо сдерживаемым раздражением рявкнул я, наблюдая через панорамную стену, как Маринка мотает на палец прядь волос, пока Кирей киношным жестом подливает ей шампанского, а потом говорит что-то такое, от чего оба они начинают ржать, едва не съезжая под стол. — Доигралась, Саш?!

— Не ори на меня! — вскинулась она в ответ. — У меня и так нервы на пределе! Ты даже не представляешь, каково это, когда ребёнок прямо у тебя на руках теряет сознание и синеет, а ты ждёшь эту долбанную скорую и сделать ничего не можешь! — в голосе её сквознули слёзы. — Мне нельзя так волноваться. Я и так вчера должна была на сохранение ложиться, а тут такое!

Я выдохнул.

— Извини, просто я тоже волнуюсь. Как он, что врачи говорят?

— Влад спит, после капельницы температура упала до нормы. Врачи пока не знают в чём дело. Пока просто наблюдаемся.

— Ну а что за судороги-то? Отчего?

— Тоже непонятно. То ли на температуру, то ли ещё что-то, я не знаю. Завтра будем разбираться, сегодня уже ночь, тут только дежурные врачи, а им, похоже, вообще ничего не надо. Спасибо хоть отельную палату нашли. Ты перевёл деньги?

— Нет, закружился. Сейчас договорим, кину. В какой вы больнице? Может, вас сразу в частную какую-то перевезти?

— Давай доживём до завтра, ладно? Надеюсь, утром всё будет понятнее. Погоди, кажется, Влад проснулся… Сейчас я…

Заминка, возня, хныканье, Сашкин голос: «это папа» на фоне, и наконец, заспанное:

— Пливет…

Дыхание застряло комом в горле. А по лицу наоборот — неудержимо расползлась улыбка.

— Привет, чемпион! Ты чего там, заболеть решил?

— Нет.

— Ну как нет, а мама говорит, вы в больнице?

— Да.

— Ну давай тогда так — ты же у нас мужик, да? Ну вот, а настоящие мужики всегда крепкие. Поэтому ты сейчас быстренько выздоравливаешь, и я дарю тебе большую такую, классную тачку, в которой ты сможешь ездить по-настоящему. Идёт?

— Да-а-а… — восторженно выдохнул он, и у меня предательски защипало глаза. Сдерживаясь, прижал к переносице кулак.

Владлен получил свою «настоящую тачку» в четыре года, на день рождения, я и до сих пор помнил его радость: затаённое от восторга дыхание, старательно высунутый язык, когда пытался вписаться в поворот за угол дома, отказы идти есть, купаться, спать, смотреть мульты… Дали бы ему волю, он бы жить в этой машинке остался!

Эта боль, наверное, никогда не пройдёт. И каждый новый этап взросления Владислава снова и снова будет резать меня по живому. Кашлянул, сбрасывая спазм с горла.

— Ну отлично! Какую хочешь? Гоночную?

— Жип!

— Не вопрос! Джип, значит, джип! Ты только давай там, не болей. Договорились?

— А ты утлом плиедешь?

Бросил взгляд на Маринку… Ещё одна моя боль болючая. Мой воздух, мой смысл. Моя нежность. Моя любовь. Как же я перед тобой виноват!

…Вот уже почти два года, стабильно раз в месяц уезжаю на два-три дня на «контроль периферийных объектов», а на самом деле — в соседнюю область, к сыну. И вся эта ситуация давно уже стала для меня хуже смерти. Иногда даже казалось, что лучше бы я действительно сдох в ту ночь, чем вот так… Но, во-первых, Маринка призналась как-то, что тогда и она бы обязательно довела начатое до конца, а во-вторых — тогда не родился бы Влад. И как бы там ни было, а эти две жизни однозначно стоили гораздо больше, чем моя изъеденная виной совесть.

— Да, приеду завтра утром. Только уговор — ты больше не болеешь, да?

В трубке долгая заминка, сопение.

— Влад, слышишь меня?

— А ты какой папа, Алтём или Даня?

Стиснул зубы, выдохнул.

— Я Даня, Владюш. Маме телефон дай, пожалуйста.

Она взяла с задержкой, понимала свой косяк. Впрочем, и я понимал, что сейчас не время качать права.

— Да?

— Скинь мне координаты, я завтра утром буду у вас. Сам поговорю с врачом и разберусь с больницей.

Пока дожидался геометку, перевёл Сашке денег на карту и вернулся за столик.

— Ну что, может по коням? А то мне часа в четыре утра в область надо будет рвануть.

— Случилось что? — удивился Кирей.

Я посмотрел на Маринку. Хоть намёк, хоть тень недовольства или раздражения — и я бы переиграл… Но ей было без разницы, а может, даже, и лучше, если я свалю. И поэтому злился снова я, а она лишь отрешённо разглядывала музыкантов.

— Непредвиденные обстоятельства по работе. Так бывает. Планирую одним днём успеть.

Кирея поселили в гостевой на первом этаже. Маринка сразу ушла наверх, мы с братаном ещё немного задержались поболтать, но разговор не шёл. Я невольно думал о том, что вот уеду, и они останутся тут с Маринкой вдвоём… И не мог справиться с этим грёбанным ядом в душе. Вспоминал как оживилась при братане Маринка, танцы их зажигательные, даже его чудо-«профессию» Опять же — может, если бы Маринка была ему просто левой девчонкой, то и мне было бы поспокойнее, но я-то помнил с чего всё когда-то начиналось, и…

Чёрт. Слышал бы мои мысли Кирей, он бы или поржал, или послал меня на хер. Скорее второе.

А ещё — я ведь ему слегка сбрехал. И если в своей клятве верности я был уверен, то в Маринкиной… с переменным успехом. Уже четыре месяца как.

Стыдно признаться, но по началу я так люто параноил от её заморозки, что даже озадачил своего безопасника поводить её незаметно, посмотреть, где бывает, с кем общается. Был почти уверен, что дело в любовнике, но у неё всё неизменно оказывалось чинно — дом-работа, дом-работа. Правда, был там, в «Птицах», один типок, который меня интуитивно напряг — некий иностранчик двадцати семи лет отроду, без регистрации и вида на жительство, человек из ниоткуда, который появился в Центре почти сразу после Маринкиного возвращения из Минвод. Но, во-первых, такие мутные типы появлялись в «Птицах» с завидным постоянством — на то они и жертвы жизненных обстоятельств, что сам чёрт ногу сломит в их личных историях. А во-вторых, когда я на эмоциях всё-таки предъявил это подозрительное совпадение Маринке — получил спокойный ответ, что это вовсе не совпадение, а она действительно познакомилась с ним в лечебнице на Минводах и сама же предложила помощь в «Птицах», и это, если уж мне так интересно, не тайна, а информация, официально записанная в его клиентской карте. «А что, что-то не так?» — как ни в чём не бывало добавила тогда она. А я не стал отвечать, но про себя понял — да не так. Я просто настолько забрехался сам, что невольно начал проецировать это и на неё. Довольно мерзкое ощущение. И тогда оно худо-бедно отступило, а вот теперь…

— Ладно, давай по койкам, — через силу зевнул я. — Четыре часа спать осталось.

— А куда конкретно едешь-то? Может, вместе сгоняем? У меня водительское с собой, будем меняться за рулём, если что.

Твою мать. Вот это и называется — загнать себя в угол!

— Не братан, спасибо, но в этом нет смысла. Ты лучше тут… за Маринкой пригляди.

Когда поднялся в спальню, Маринка вроде спала. Дышала ровно и тихо, как всегда, отодвинувшись от середины кровати на самый край — подальше от меня и отвернувшись. Я тоже лёг на свою половину, лицом к ней. Подпер голову рукой, заскользил взглядом: призрачно белеющие руки… Тонкая чёрная лямочка ночной сорочки — так и просится, чтобы её спустили с плеча… Волосы, размётанные по подушке. Манящий, раздражающе закутанный в покрывало, крутой изгиб от бёдер к талии. И надо всем этим, полупрозрачной вуалью, аромат её любимых духов. Наших любимых.

Коснулся её плеча — теплая, манящая, знакомая от первой до последней родинки, до мельчайшей чёрточки на ладони… Но такая вдруг чужая и непонятная. Медленно повёл по её руке — до кисти и обратно. Спит или нет?

Пальцами под волосы, по шее, по спине. Поддел эту чёртову дразнящую лямочку, сдвинул… И, не сдержавшись, припал губами к основанию шеи. Аромат любимой женщины — уже не духи, а она сама, её кожа, тепло, характер, нежность и острота — ударили в голову, зарождая бурю. Зарылся лицом в волосы, рукой — по изгибу талии, покрывало в кулак — и к чёртовой матери… Ладонью по бедру, под шёлк сорочки…

Маринка вздрогнула, выдавая себя. Не спит. Тем лучше!

Поцелуями по спине, пальцами под трусики — мимолётно, и снова по бедру — с нажимом, до дрожи дурея от голода и желания. Бёдра на внутренней поверхности, там, где ноги сомкнуты с уже заметным, неслучайным сопротивлением, теплые, манящие. Ладонью, с усилием, между ними — а в памяти всплывает запах и вкус, нежная влажность и…

Маринка забилась, пытаясь сбросить мою руку.

— Не надо. Я не хочу!

А я сгрёб её поперёк живота, рванул на себя, навалился. Слышал я уже всё это. Не хочу, голова болит, настроения нет… И, самое козырное: «Я не резиновая Зина, чтобы терпеть без желания» Терпеть, видите ли! Всё это, вкупе с её отстранённой холодностью, пугало, бесило, обижало, выбивало из колеи… Но сегодня в клубе я вдруг снова увидел свою Маринку. Ту самую, настоящую, словно выглянувшую из норки. И я, чёрт возьми, разозлился!

Сначала она слабо сопротивлялась, но я не сдавался — зацеловывал, пьянея от вкуса её губ, прогибая её настойчивой нежностью, тычась стояком куда-то в её бедро, пытаясь протиснуть колено между судорожно сведёнными ногами, выглаживая ладонями каждый изгиб такого любимого, такого желанного тела… И Маринка сдалась, перестала пихаться. Я возликовал… и в этот миг почувствовал на губах слёзы. Её слёзы.

Замер. Отпрянул. И она тут же сжалась в комок, потянула на себя покрывало.

— В чём дело? — в злом отчаянии зарычал я. — Ну что опять не так?

Она молчит.

— В чём дело, ты можешь сказать по-человечески?! — уже почти в голос, почти крича.

Но она молчит и дрожит.

Рыкнув, отшвырнул подушку и вскочил. Бестолково постоял возле кровати ещё пару мгновений и позорно ретировался из комнаты.

Сначала курил одну за другой на балконе, пытаясь собрать мысли в кучу. О сне больше нечего было и думать, ложиться теперь — лишь зря потратить время. Набрал хлопчика из службы безопасности, который остался «высиживать» ту дуру с гвоздём.

— Толь, ну чего там?

— Глухарь. Она если что и говорит, то только язвит и матерится. Я таких дерзких ещё не встречал, такое ощущение, что её конкретно крышует кто-то, поэтому она и прёт буром.

— А вообще, как ведёт себя?

— Да так же, как и говорит! Дерзко! Прошлось даже связать и рот заткнуть.

— Так, Толь, — повысил я голос, — вы мне там не жестите! Не хватало ещё из-за этой дуры проблем с журналюгами.

— Не-не, у меня всё под контролем, Данила Александрович! Просто она тут посуду бить начала и стульями швыряться. Я её чисто для профилактики приструнил. Можно?

— Смотри, чтобы без телесных.

— Обижаете.

— Кормили?

— Вот ещё. Я ей сразу сказал, что кормёжка только в обмен на информацию.

— Воды хоть дайте. Она ж хотя и дура, а ребёнок ещё.

— Ага, ребёнок! Давали мы ей воды, а она этим стаканом чуть бошку Ваське не пробила. Говорю же — вообще краёв не чует. Нет страха у неё! Обычная шмара так себя не ведёт, точно вам говорю! Её бы прям прижать. Ну пугануть так чтобы её блатная крыша показалась ей фиговым листочком. Когда почувствует себя на грани, тогда точно заговорит.

— Что ты называешь гранью? Пытки? Толь, ещё раз говорю — без жести. Ясно? А вообще знаешь, я сейчас сам подъеду.

Перед отъездом хотел заглянуть к Маринке, убедиться, что там без истерик, но она мирно спала. А может, и притворялась опять — кто знает? Я уже ничего не знаю, это факт.

«Хата» — снаружи простенький кирпичный домик советской ещё постройки, а внутри — вполне себе современный коттедж, располагалась на отшибе дачного массива. Местечко чтобы пересидеть, если что, «бурю» или перетереть дела, если надо по-тихому. Ну и просто типа резервного жилищного фонда для моих сотрудников «особого назначения» Природа, тишина. Благодать. Дерзкая должна бы оценить условия, но вместо этого я ещё в прихожке наткнулся на кучу осколков на полу — зеркало. У стены валяется табурет, которым, судя по всему, это зеркало и разбили. В центральной комнате — осколки посуды.

— Толь, ну… — многозначительно кивнул я в сторону побоища, и открыл дверь в спальню.

Девчонка лежала на кровати, руки связаны за спиной — аккуратно, не верёвкой, не наручниками, а скрученной в жгут простынёй. Бережно, но надёжно. Во рту самый настоящий кожаный шарик, какими развлекаются БДСМщики в порнушке. Даже знать не хотелось откуда он здесь взялся, главное — тоже безопасно и не оставляет следов.

— Ну привет. — Хозяйски уселся на стул напротив неё. Похоже на нём же беседы беседовал и Толик. — Соскучилась?

А эта зараза даже с заткнутым ртом умудрилась скорчить такую презрительную рожу, что я чуть не рассмеялся. Что дерзкая, то дерзкая. Как кошонок двухмесячный, который нападает на здоровенного пса. И, самое интересное, пёс предпочитает не связываться. Вот и я смотрел на неё и думал — ну дура дурой ведь. Её жизнь ещё не раз накажет за безмозглость, а я кто такой? На хрена мне это? …А вот тот, кто заказал этот беспредел похоже, хорошо меня знает. Либо совсем отмороженный, раз пихнул под поезд вчерашнюю школоту.

Просто сидел и рассматривал её: большие глаза, вздёрнутый, усыпанный веснушками нос, губы даже в натянутом на шарик виде пухлые. Сама по-юношески тонкая, даже костлявая, но сиськи имеются завлекательные. Симпатичная. Даже жаль, что дура, могла бы нормальную жизнь строить. Семья, там, дети, все дела.

За спиной скрипнула дверь, и у стены молча встал Толик с ремнём в руке. Молодец, грамотно работает.

Ещё минут десять просто прессовали её молчанием. Потом я полуобернулся к Толику:

— А щипцы есть?

— Пассатижи.

— Если к обеду не заговорит, начинайте с ногтей. На ногах. Руки я тогда сам, ближе к вечеру. Если не заговорит, конечно.

— Заговорит, — уверенно хмыкнул Толик. — У меня ещё ни один клиент больше трёх ногтей не выдерживал. Про зубы вообще молчу.

— Ну и хорошо. — Я поднялся, и, склонившись над дурочкой, потрепал её по щеке. — Ну давай, не скучай тут, дерзкая. А если что — зови этого дяденьку, он развлечёт.

В её глазах мелькнул, но тут же утонул в злобе страх. Промычала что-то в ответ, готов поспорить — что-нибудь матерное, но я уже, не оборачиваясь, выходил из комнаты. Следом Толик. Осколки посуды и зеркала оказались уже убраны, мебель расставлена по местам. На крыльце я остановился, в задумчивости помял в пальцах сигарету.

— Видите? — заговорил за спиной Толик. — Вообще краёв не чует! Поэтому и говорю, что надо прижимать. Хотя после вашего приезда, может, и сама заговорит. А если нет — ещё парней подтяну, попугаем поплотнее.

Я домял сигарету в труху и отшвырнул в темноту.

— Если к утру не заговорит, отпусти её на хрен.

— В смысле?

— В прямом.

— Вы уверены?

— Нет, но чуйка шепчет, что сама девка ноль без палки, и только что и может — огрызаться. Тот, кто её нанял, скорее всего этого и хотел — чтобы мы время на неё впустую тратили. На отвлекающий манёвр смахивает. А по факту окажется, что всё что она знает — это какой-нибудь невнятной наружности посредник по имени Иванов Иван Иваныч, которого мы хрен, когда найдём. К чёрту её. Мне интереснее, что будет после того, как отпустим.

***

Когда Данила вышел из комнаты, я ещё долго не могла начать нормально дышать. Всё внутри переворачивалось, дрожала каждая поджилочка, в груди болезненным колючим шаром ширилась боль. Та самая, от которой нет спасения. Опять.

А на коже — тающие следы его прикосновений. Вкус его поцелуя на губах. Его запах по венам. Его тяжесть, сила и страсть — всё ещё на мне. Не думала, что всё ещё помню его, что всё ещё реагирую. Думала, стёрлось. Надеялась на это. Но сегодня что-то пошло не так. То ли Кирилл разбередил своим появлением, то ли… Я не знаю. Но оказалось, что чёртова любовь всё ещё здесь. А с нею и боль.

Прислушалась — Данила через холл второго этажа вышел на балкон. Схватилась за телефон:

«Мне плохо!»

В ответ тишина. Минута, другая…

«Густав, пожалуйста, ответь!»

Он, наверное, спит. Уже так поздно, а он всегда ложится по расписанию. Швед, что с него взять… Но экран вдруг вспыхнул:

«Извини, не сразу услышал сигнал сообщения. У тебя что-то случилось?»

И едва только мои глаза побежали по буквам, как в голове зазвучал и голос — спокойный, мягкий, с забавным акцентом и едва уловимой вопросительной интонацией в конце каждой фразы. И мне сразу стало легче. Даже тремор в руках пошёл на убыль и присмирела аритмия.

«Да. Мне очень плохо! И я не знаю, как быть»

Галочка «прочитано». Секунда, вторая… Карандашик бегает, набирая сообщение. Скидывает. Набирает — скидывает. И вдруг:

«Можно я тебе позвоню?»

Глава 5

Около пяти месяцев назад. Начало апреля 2018 г.

Звонок раздался в самый обыденный момент самого обыденного дня. Лизка, моя шестнадцатилетняя сестрёнка, паковала чемоданы, готовясь к вечернему поезду, я шутила над ней, мол, твою сувенирку нужно вывозить отдельно — транспортной компанией. В открытую форточку санаторного номера врывался напоенный ароматами весны ветерок. Было немного грустно оставаться здесь одной, но сестрёнке нужно было возвращаться к учёбе, она и так здорово загуляла со своих весенних каникул, и Оксана, моя любимая мачеха и Лизкина родная мама, по секрету признавалась, что папа крайне этим обеспокоен. К тому же ещё через неделю должен был на все выходные подъехать Данила, а будние дни у меня были так плотно заполнены лечебными процедурами, что я знала наперёд — время пролетит быстро. И, даст Бог, с толком. Я на это почему-то даже не то, что надеялась, а именно верила.

Со стороны, возможно, покажется глупо, но, когда тебе уже под сорок, твоя жизнь зациклена на попытках сохранить беременность, а организм при этом раз за разом отвергает едва завязавшийся плод — надеяться начинаешь на что угодно. Поэтому наряду с супермодными курортами и дорогими заграничными клиниками я одно время не брезговала и «бабками», гадалками и всякими там другими эзотериками. А вдруг?

Однако все они были плюс-минус одинаковыми, и со временем я и сама, как заправская гадалка, научилась сходу определять кто из них по какой схеме «работает». И разуверилась. Но в этот раз всё было иначе. В тот день, двадцать пятого марта, я пришла на могилку к Владушке. Никого не трогала, даже по сторонам особо не смотрела, когда ко мне подошла вдруг цыганка. На вид ей было около пятидесяти пяти, и она была странная, словно слегка безумная: хихикала, спорила сама с собой, говорила о себе в третьем лице, обращалась к самой себе с вопросами, как будто в голове у неё сидела ещё парочка человек. Но особенно мне запомнились её разноцветные глаза — один зелёный, как бутылочное стекло, другой жгуче-карий. Когда я смотрела в них, сердце отчего-то замирало щемящим чувством дежавю.

— Тамара уже давным-давно знает, о чём болит твоё сердце, девочка! — безо всякого предисловия начала она. — Но рано ещё было. А теперь пора.

Я, если честно, испугалась, даже несмотря на то, что папа милиционер всегда относился к цыганам со спокойной строгой справедливостью, говоря, что они такие же люди, как и остальные, и я помнила это с детства. А вот сейчас обуял вдруг какой-то мистический ужас. Подумала вдруг, что лучше — сразу дать ей денег чтобы отстала или вообще не связываться, а просто сбежать?

— Ты Тамару не бойся, — словно услышав мои мысли, рассмеялась она, — Тамаре всего-то и надо, что подсказать тебе дорогу. На Северный Кавказ поезжай, на минеральные воды. И раз уж решилась, то и умри без сожаления.

По мне колким табуном ринулись мурашки и резко засаднили шрамы на запястьях, и я, захлопнув калитку оградки, едва ли не бегом поспешила прочь.

— Это прошлое твоё, а не тело не принимает дитя! — крикнула мне вслед цыганка. — И пока ты не умрёшь, оно так и будет с тобой!

Я замерла. Медленно обернулась.

— Что ты сказала?

— Всё отсюда, — сжала цыганка виски кулаками. — Давняя твоя беда. Горькая вина за чужую ошибку. Чужой крест несёшь, и ни понять этого, ни скинуть не можешь, слишком давно взвалила.

— Я не понимаю.

Цыганка рассмеялась.

— А Тамара и сама не понимает! Она говорит то, что видит сердце, а сердце видит не так как глаза, потому что глаза говорят с разумом, а сердце — с душой. Сердце говорит Тамаре, что одной маленькой, брошенной девочке нужно поехать на минеральные воды и тогда в её жизни снова появится сын.

И моё глупое сердце тут же заколотилось с удвоенной силой.

— А… — я чувствовала себя и глупо и в то же время как-то странно собранно, словно говорила не с явно двинутой, а, как минимум, со штатным психологом «Птиц» — А что ты говорила про смерть?

— Смерть — это конец. Конец — это начало. Не затягивай с отъездом, тогда и приедешь быстрее.

Конечно, я рассказала о странном разговоре Даниле, и оказалось, что он знает эту Тамару ещё по юности.

— Она всегда была немного с приветом, а с возрастом, похоже, усугубилось.

— Может и так, но мне без разницы. Я хочу поехать на Минводы.

— Марин, ты серьёзно? Лучшие клиники Израиля и Германии не помогли, а ты на минералочку надеешься?

— А ты нет?

Долгий взгляд глаза в глаза. Ну же, дай мне знать, что ты ещё хоть на что-то надеешься! Я ведь так устала скрывать каждое очередное кровотечение спустя одну-две недели после положительного теста, о котором ты тоже даже не знаешь. Я берегу тебя от этой изнуряющей правды, как могу! В одиночку грею твою веру у самого своего сердца. Так пожалуйста, хотя бы надейся со мной вместе!

Он притянул меня к себе, обнял так нежно, как умеет только он один.

— Господи, Марин, ну о чём речь, конечно, я надеюсь! Но мне не нравятся все эти присказки про концы и начала.

— Почему? Ты же говоришь, что эта Тамара просто с приветом?

— Да, но я всё равно волнуюсь за тебя. Давай поедем вместе, но на майские? Я постараюсь выдрать время.

— Нет, я поеду как можно скорее и лучше останусь там подольше. Мне действительно надо перезагрузиться. К тому же, я давно обещала Оксане подлечить Лизкин гастрит, а у неё как раз каникулы в школе. Всё совпадает, надо ехать.

И вот я здесь уже почти две недели, санаторная жизнь вошла в колею и стала обыденной. И как раз в один из таких обыденных дней и раздался этот звонок.

Вместо цифр входящего звонка, на экране телефона высветилось «Номер не определён» Я сразу подумала на Данилу, он иногда по запарке звонил мне с шифрованных, но в трубке прозвучал женский голос:

— Марина Магницкая?

И вроде ничего не случилось, а сердце отчего-то ухнуло в пятки.

— Да, я.

— Я звоню, чтобы сообщить, что у твоего мужа есть семья на стороне.

Это очень странное ощущение: растерянность и беззащитность, но в то же время злость. Разве я не знала, что вокруг моего мужа вьются толпы охотниц за сладкой жизнью? Разве не смеялась над ними, гордо и спокойно вышагивая рядом со своим львом, уверенная в нём едва ли не больше, чем в себе самой?

А вот сейчас вдруг растерялась, и это пугало и злило.

Мимоходом улыбнувшись Лизе, вышла на лоджию, плотно прикрыла за собой дверь.

— Какая ещё семья?

— Обыкновенная: квартирка, женщина, ребёнок. Сын, если быть точнее. В Воронеже.

…И разве не боялась в глубине души этого самого пресловутого «один на миллион» случая, когда стреляет даже палка?

— Кто вы? Представьтесь.

— Не думаю, что в этом есть смысл.

— В таком случае, смысла нет в этом разговоре в принципе.

— Не веришь? Могу выслать фото и адрес.

— Не утруждайтесь. Мне это не интересно. — И я, едва не выронив из дрожащей руки телефон, первая дала отбой.

Как же меня трясло! Под ложечкой, растекаясь по телу противной слабостью, забилась паника. Вопреки ей и гадливому чувству стыда за то, что посмела допустить даже мысль о том, что всё это может оказаться правдой, набрала единственного, кто мог бы меня успокоить — Данилу. Но он не ответил.

— Марин, мы идём обедать? — позвала из комнаты Лиза, и я взяла себя в руки.

Но кусок в горло не лез. Лизка без умолку тарахтела, совершенно не замечая моего прибитого состояния. Впрочем, сама-то я что замечала в её возрасте, кроме собственных забот?

Бжикнул телефон, я сжала его в ладони. Наверное, если было бы возможно, я бы его просто придушила, чтобы не рвал душу… Но вместо этого всё-таки глянула на экран. Файловое сообщение со скрытого номера. Удалить не глядя, и дело с концом?

И что, неужели, я настолько боюсь этой лжи?

От первой же фотки зашумело в ушах — Данила с мальчиком на шее. Следом прилетела ещё фотка, и ещё, и ещё — целая серия, которую, судя по всему, снимали вот прямо сейчас.

Дрожащими непослушными пальцами увеличила очередной снимок… Дыхание перехватило — ни вдохнуть, ни выдохнуть, перед глазами поползла тёмная пелена. Недаром Данила так гордился своими «сильными генами» — этот мальчик, которому на вид было около трёх лет, так сильно походил на нашего Владюшку, как может быть похож только родной брат.

«Ну как тебе фотки? Теперь веришь?»

В горле встал ком, глаза наполнились слезами. Я бросила взгляд на сестру — она тоже сидела в телефоне и по-прежнему не замечала моего состояния.

— Лиз, я пойду прилягу…

Нужно было взять себя в руки. Продышаться и разобраться со всем этим досконально. А пока любые выводы преждевременны.

Пока возвращалась в номер, телефон периодически жужжал новыми сообщениями, и мне казалось — он жжёт руку. Больше всего хотелось швырнуть его об стену… Но было уже поздно. Я уже знала то, что знала и не собиралась оставлять это так. Если это всё провокация и наветы, то у них могла быть только одна цель — навредить Даниле, и он должен об этом узнать. А если нет…

Господи, как же это было больно! До удушья и ватных от бессильной паники коленей. Перед глазами стаяли фотографии — как приветики из прошлого, на которых Данила с нашим сыном… Только в роли нашего сына был сейчас другой мальчик, идеально подобранный дублёр, почти двойник.

Может, фотошоп?

Эта мысль вспыхнула в мозгу как озарение. Ну конечно! Господи, ну как я могла повестись на этот бред? Рвётся там, где тонко. Какая-то сволочь просто знает о нашей с Данилой проблеме и поэтому давит именно на это. О чём тут вообще думать, надо звонить мужу!

Но позвонить не успела, потому что погрязла в новых, наваленных доброжелателем фоточках. И ладно бы только фоточках — среди прочей грязи были и короткие видео. На них мой муж безо всякого фотошопа и фильтров возился с мальчуганом, который называл его папой. А мой муж называл его Владькой. Владькой! Это какой-то сюрр или особо изощрённая пытка. Этого просто не может быть!

Но это было, и я словно подсматривала за незамутнённым отцовским счастьем своего мужа в замочную скважину. Из узницы своей боли на волю, куда он, здоровый плодовитый мужик выйти сумел, а я, дефектная, нет.

К вечеру, когда провожала Лизу на вокзал, уже даже она заметила, что со мной что-то не то. Трудно было не заметить зарёванных красных глаз и рассеянного внимания. Но она списала это на свой отъезд и обещала звонить мне каждый день, и я держалась в её присутствии как только могла. Но когда поезд скрылся из виду — сломалась. Сидела на краю какой-то случайной лавки и рыдала навзрыд. Вокруг царила обычная вокзальная суета, ходили люди, встречались, прощались, проживали свои горести и радости, и я потерялась в этой толпе, растворилась в её безразличии и упрямой живучести. А потом зазвонил телефон, и это был Данила. Я смотрела на мигающую зелёную кнопку на экране и не могла найти в себе силы чтобы ответить. Что я ему скажу? Что скажет мне он? Я не знала, мне просто хотелось как в детстве — спрятаться и пусть всё решится как-нибудь само.

Данила перезвонил снова. И снова. И я решилась.

— Привет! Я на вокзале, Лизу провожала, не слышала звонка.

— А что у тебя с голосом? Такое ощущение, что ты плачешь?

— Ну… — слёзы катились по щекам, щекотали горячей горечью губы, — есть немного. Говорю же, Лизу провожала.

— Марин… У тебя там точно всё нормально?

Я закусила губу.

— Да. Всё нормально. А ты где сейчас?

— Работаю, где мне ещё?

— На заводе?

— Нет, в офис заехал. Сейчас уже домой поеду. Соскучился по тебе, просто жуть!

— Так приезжай! Если прямо сейчас выедешь, к утру уже у меня будешь.

Пауза… и он рассмеялся.

— Да я бы с удовольствием, ты же знаешь. Но пока не могу вырваться…

Потом он говорил что-то ещё, я что-то отвечала — на автомате, по привычке, а сама думала о другом.

Я ведь изучила те фотки вдоль и поперёк. Геометка указывала на Воронеж, дата — сегодня. При всём желании он не мог бы успеть вернуться оттуда, максимум — находился где-нибудь в пути. Но это не важно, ведь он в любом случае прямо сейчас врал мне. Что мешало ему сказать, что поехал по делам в Воронеж? Или мотается по области? Он ведь регулярно выезжает…

К горлу подступил ком — регулярно, каждый месяц именно в этих числах он уезжает с инспекцией по области… Но куда на самом деле?

— Ну давай, кис, не хандри там! Я к концу недели подъеду. Сейчас до санатория доберёшься обязательно перезвони мне, поняла?

— Конечно. Не переживай.

— Скажешь, тоже — не переживай! Я тут только о тебе и думаю! Целую, малыш! Соскучился жутко!

— И я…

А ещё на тех видео была женщина, которую мальчик называл мамой. Снято было откуда-то со стороны и из-под полы, явно скрытно, разглядеть её лица в подробностях мне не удавалось, но и этого было достаточно, чтобы понять — она примерно моя ровесница, может, чуть моложе. У неё было хорошее настроение, она смелась и подыгрывала забавам моего мужа и… его сына. Их сына. Владьки…

Не помню, как добралась до санатория. Раздирало противоречиями — от послать всё к чёрту, до немедля позвонить Даниле и потребовать объяснений. Закатить скандал, устроить побоище, разметать ошмётки нашей любви по окопам и… Но я не могла. Всё, что у меня было в этой жизни ценного — это Данила и его любовь. И я трусила лишиться этого. Не знала, как смогу без всего этого жить. Не умела.

Сидела на скамейке в парке и не понимала, что теперь.

— Я не помешаю? — раздался рядом голос.

Я глянула на мужчину в форме парковой обслуги, и, не ответив, отвернулась.

— Сегодня так звёздно, — присел он рядом. — Действительно не хочется заходить в дом. Я часто гуляю здесь ночью, хотя вообще-то приучен к режиму. В детстве у меня был очень строгий отец, нам с матерью приходилось слушаться его во всём, и режим — это ещё самое малое что…

— Идите к чёрту! — зло прорычала я. — Не ужели не видно, что вы здесь лишний?

— О… — подскочил он со скамейки. — Я прошу прощения! Я правда думал, что вам скучно. Вы же проводили подругу, вот я и подумал… Извините. — И поспешил прочь по аллейке, но вдруг остановился, сделал пару шагов обратно. — А ещё я хотел сказать, что вы очень красивая. Очень. Я заметил вас ещё в первый день, и… Простите, если помешал. Просто вам не идёт грустить. И я думал, что может…

И я просто поднялась и ушла сама.

К утру я уже знала, что буду делать дальше — собирать информацию, а там — по ситуации. Поэтому сразу после завтрака связалась с начальником юридического отдела «Птиц».

— Никита Сергеевич, дело высшей степени конфиденциальности. Мне нужен самый надёжный человек, который мог бы послужить кем-то вроде частного детектива. Для меня.

— Можете полностью рассчитывать на меня лично, Марина Андреевна.

Никита, мужчина под пятьдесят, до того, как осесть в кресло некоей юридической фирмы, работал и следователем УГРО, и прокурором, потом адвокатом и юрисконсультом и даже пытался наладить частную сыскную практику, но не потянул финансово. Я лично переманила его из той юридической конторы, где он занимался в основном арбитражем, дав руководящую должность в своём центре. А так, как клиенты наши по большей части люди «проблемные», то юр отделу, включающему в себя и службу собственной безопасности, частенько приходилось заниматься негласным сбором информации разного рода. Работа, можно сказать, творческая, и Никита не раз признавался, что наконец-то нашёл свою золотую середину. И когда он, узнав суть дела, не дрогнул ни от щекотливости ситуации, ни от того, что копать придётся под самого Магницкого, формального хозяина «Птиц», то и я убедилась, что не зря доверяла ему на все сто.

Он получил от меня адрес в Воронеже и фото-видео материалы и уже через час выехал на место.

Следующие два дня растянулись для меня в бесконечную резину тягомотного ожидания. Глупая надежда на чудо сменялась острым отчаянием, потом снова надеждой и снова полной деморализацией. Я запрещала себе думать о том, что муж сейчас, возможно, всё ещё в Воронеже… но всё равно думала. Отчаянно злилась и в то же время тосковала по нему, но, когда он звонил, впадала в коматоз, и не знала, как и о чём с ним говорить. Отписывалась СМСками о том, что прямо сейчас не могу ответить, потому что на процедурах, хотя сама, честно сказать, безбожно их прогуливала, с утра до вечера либо бессильно валяясь в кровати, либо отсиживаясь на скамейке в дальнем уголке санаторного парка.

Не хотелось никого ни видеть, ни общаться. Но едва выходила в парк, как рядом неизменно оказывался этот садовник, или кто он там, который подошёл ко мне в тот раз ночью. И, как ни странно, его присутствие помогало отвлечься. Ему было лет двадцать пять, аристократичная внешность, довольно длинные, почти по плечи, гладко зачёсанные назад волосы. Аккуратный, деликатный иностранец с хорошим русским и забавным мягким акцентом. На разнорабочего из обслуги походил с огромной натяжкой, но тем не менее, работал именно помощником садового дворника. Я ему нравилась как женщина, это было заметно по его взглядам и желанию быть рядом. И это было и смешно, и горько, учитывая нашу разницу в возрасте и, особенно, мою личную ситуацию с мужем.

А через два дня Никита Сергеевич предоставил первые отчёты: Данилу в Воронеже действительно застал, хотя в тот же вечер он уже уехал. Мальчик по указанному адресу тоже имеется, и действительно называет моего мужа папой. А тот его — сыном…

— Мать ребёнка, Александра Морозова, восемьдесят седьмого года рождения…

— Погодите! — едва ли не простонала я. Не хотела знать кто она и насколько моложе, как и то, где они с моим мужем познакомились, и по какому сценарию развивался их роман. Это было выше моих сил! Мне бы просто не разреветься раньше времени. Не выдать свои истинные чувства. У меня ведь сейчас окончательно рухнуло вообще всё, на что ещё можно было хоть как-то опереться, и узнавать на этом фоне о преимуществах соперницы — это чистое безумие либо мазохизм. — Я не хочу ничего про неё знать. Узнайте про ребёнка и хватит.

— Что именно вас интересует?

— Дата рождения. Это возможно выяснить?

— Думаю да. Дайте мне пару дней.

Справился раньше. А потом, узнав, я целые сутки просто сдыхала. Всё оказалось так… сложно. Лучше бы Данила просто предал меня, да и дело с концом! Может, тогда я смогла бы просто разозлиться и возненавидеть его, и это дало бы мне сил поставить точку. Но получалось, что ненавидеть не за что. Как и злиться. Мне вообще оставалось только выть от боли и отчаяния, и кусать локти — у моего мужа была вторая семья, но я не могла его в этом винить… Потому что сама была в этом виновата.

Это ведь я методично, день за днём убивала нас. Тогда мне было всё равно чем всё это закончится — после гибели Владюшки я не могла жить сама и не давала жить Даниле. Я не видела ни просвета, ни смысла, и поэтому уничтожала себя во всех и всех в себе. С маниакальным упорством вызывала ненависть и отторжение к себе, одновременно пропитываясь этой ненавистью ко всем, кто рядом. А рядом неизменно был Данила.

Алкоголь — скандалы, скандалы — алкоголь. Загулы по клубам. Сомнительные компании. Я иногда даже не помнила, как оказалась дома, просто знала, что меня в очередной раз нашёл чёрте где и вытащил непонятно из какой дыры муж. Наутро было стыдно и вместе с этим непрестанно больно от зияющей на месте сына пустоты в душе, и я снова, словно больная бешенством сука, заглушала этот стыд и боль непрестанными, жестокими нападками на мужа.

Я видела его боль и горе. Знала, что он держится из последних сил, но… Добивала. Зачем? Я не знала. Я просто была конченой эгоистичной тварью, озабоченной лишь своей болью, потому что лучшего отца, чем Данила представить просто невозможно. Он был волком и львом в одном лице. Он таскал Владьку в зубах, защищал, воспитывал и любил, вкладывал в него душу и каждую свободную минуту жизни. Сколько раз я благодарила Бога за то, что он послал нам именно сына, потому что с его рождением и Данила превратился из вездесущего проныру-ворона в ширококрылого, матёрого орла, и эта сталь характера вливалась в сына, как материнское молоко. Отцовское молоко — можно так сказать?

Как можно было обвинять Данилу в гибели его же смысла жизни?

А я обвиняла. И исподволь всё ждала — когда же он бросит мне в лицо ответное обвинение? Но он не бросал. То замыкался, то орал, то пил, то неделями не появлялся дома — но никогда не бил по больному. И меня это злило ещё сильнее, потому что я чувствовала всю мерзость прущей из меня тьмы, но не могла остановиться. По-хорошему — мне бы тогда в дурке отлежаться, но Данила терпел. И я снова и снова просыпалась дома, в своей постели, не помня, как в ней очутилась.

И когда он не выдержал и бросил в лицо то самое больное, что жгло меня больше всего — тот давний аборт, возможную причину моей низкой фертильности, я поняла — вот оно, дно. И стало вдруг так спокойно! Я словно добилась своего — убила нас. Остались только чужие, не помнящие друг друга тени, непонятно зачем живущие вместе. И я действительно собралась уйти…

А ушёл он. Даже в этом он оказался сильнее. И когда его машина рванула со двора, и в ночи повисла тишина… я испугалась. Как тяжело больной на мгновенье приходит в себя перед смертью, так и я поняла, наконец, ЧТО натворила. Вся эта грязь и яд, которым я так щедро травила всё, что попадалось под руку, были лишь шипами, уродливыми наростами на незаживающей ране души. Это был крик, вой о помощи… И Данила его слышал. Всё это время — слышал. А теперь вот всё. Нет Владюшки, нет Данилы. Ничего. Тогда зачем здесь я?

…А когда очнулась в больнице и первое что увидела — его…

Господи, разве я это заслужила? Чем? За что?

Но Данила был рядом и смотрел на меня с такой неподдельной любовью, что я вдруг поняла, зачем мне жить дальше: чтобы всем бедам назло дать ему то, что он заслуживал как никто другой — ребёнка. Если Данила смог выдержать меня и созданный мною Ад, то я смогу выдержать всё остальное.

Это не было просто, я даже проходила терапию у психиатра. А ещё мы с Данилой работали с кризисными психологами. Играли в игры, на первый взгляд лишённые смысла, рисовали картинки, писали друг другу записки на совершенно неожиданные темы. Часами выговаривались, преодолевали внутренние барьеры, сопротивление и гордыню… А потом настал момент, когда мы должны были обнулиться. Это было наше решение, на нас никто не давил, и мы могли отказаться от этой практики, но сообща решили, что хотим идти до конца. А скорее — до нашего нового начала.

Это оказалось больно для нас обоих. В первое мгновение мы оба словно отшатнулись друг от друга, долгие пару дней переживая и проживая услышанное порознь… но ради друг друга. Я невольно рисовала в голове картины того, как Данила — МОЙ Данила — обнимает и целует другую… Меня корёжило и ломало, но я знала, что привела к этому сама. Добивалась этого, провоцировала его на это. И вот, за что боролась — на то и напоролась.

И от этого понимания я наконец-то взрослела. И боль, как бы ни было это странно, сменялась вдруг благодарностью — за его долготерпение и за то, что измена была лишь одна. Просто удивительно! Ведь я-то, если честно, была уверена, что давно довела его до ручки и все эти его ночёвки в городе — неспроста.

И одному только Богу известно, что в этот момент переживал Данила, ведь мой ответ ему был, несмотря на видимую невинность, гораздо страшнее — я просто не помнила был ли у меня кто-то другой. Я. Просто. Не помнила.

Если бы мы с ним расстались после этой практики — это было бы даже правильно. Мне было бы больно, но я готова была его отпустить. И понять, если бы он меня не простил и не принял. Но он и принял, и простил. Мы поклялись друг другу в верности и, спустя ещё три месяца обвенчались.

В это же время у меня появилась нестерпимая потребность сделать что-то большое и нужное для других — так родились «Птицы» И пока они проклёвывались из вороха идей, из бюрократических и хозяйственных забот, из творческих порывов и первых результатов — заново рождалась и я. И мы с Данилой снова были рядом, на зависть всем бедам рука в руке и душа в душу… И только злобный червь очередных неудачных попыток родить точил меня гораздо сильнее, чем раньше. Думаю, что и Данилу тоже. Уверена, что его увлечение экстримом — это как раз отсюда. Такие мужчины как он, обязательно должны продолжаться в детях! А я не могла дать ему этого. Я не могла. Ведь я лишь красивое снаружи, но червивое изнутри яблоко, с которого ни семян, ни долгой лёжки, а он…

Его сына звали Владиславом, и по дате рождения выходило, что он был зачат именно в тот раз, в котором уже признался мне Данила. А может и чуть раньше — и тогда он рассказал мне не всё, но это был наш личный Адский год, который обнулял вообще всё. А мог и чуть позже… Но я в это не верила. Тогда мы были неразлучны и кристально прозрачны друг для друга.

Да и что это вообще меняет? У Данилы есть сын, которого он действительно заслуживает. Которого он наверняка очень любит и страдает от того, что не может быть с ним рядом постоянно. Из-за меня.

Ответственный и сострадательный, каждый раз перед сном целующий мои шрамы на запястьях — разве он может меня бросить? Это ведь будет «не по-мужски», разе нет? Что он каждый раз говорит этой своей Саше — рассказывает истории о том, что вот-вот разведётся, просто жена больная и сейчас ну никак нельзя оставить её одну?

Это было похоже на дешёвую мелодраму, но она происходила со мной. И у каждой такой истории обязательно бывает финал — либо мужик ломается и остаётся с убогой нелюбимой женой, и всю оставшуюся жизнь тихо ненавидит её за это, либо он вырывается на свободу, находя в себе силы на правду.

Я не хотела видеть Данилу поломанным, вот какая штука. Я хотела бы видеть его счастливым и цельным — рядом с собой и нашими детьми, конечно. Но раз это невозможно… его нужно отпустить. Подтолкнуть. Дать ему это «право» — идти дальше и быть счастливым.

«Иногда отпустить — это и есть любовь» — я вычитала это совсем недавно в одном любовном романе, где герои прошли через Ад, но всё же нашли своё счастье 1. Я любила Данилу больше жизни, поэтому тоже должна была отпустить.

Но как потом жить самой?!

Однако, не сказать бы, чтобы я была святой великомученицей. Иногда накатывало вдруг и острое желание отомстить. «А чем я хуже?» — думала я тогда и рисовала в уме картины: у Данилы своя тайная жизнь, у меня своя. У него женщина и ребёнок, у меня — любовники меняются, как перчатки. Месть, достойная всё той же дешёвой мелодрамы, потому что в период нашего обнуления была ещё одна практика, в которой мы признавались в самых больших страхах, связанных друг с другом. Я исписала тогда целый лист, хотя всё крутилось вокруг «Боюсь, что не смогу родить, и ты уйдёшь к той, которая сможет». Он написал проще: «Боюсь тебя потерять» — и по сути, это было одно и то же, но разными словами. Одна на двоих боль, от которой мы должны были беречь друг друга… Но мы, как говорится, лишь накаркали. Мой страх воплотился в жизнь, и часики уже тикают обратный отсчёт. Так честно ли, что я тяну эту лямку одна?

В такие моменты я даже совершенно иначе поглядывала на этого иностранного садовника Густава. Он, такой молодой и совершенно не привлекающий меня, был идеальной жертвой для того, чтобы начать жить как захочется. Однако это, как ни странно, оказалось не так просто.

Когда к своим почти сорока годам ты знаешь лишь одного мужчину, и он тебя не просто устраивает, но идеально тебе подходит — все остальные становятся лишь особями по половому признаку «М» И, находясь в твёрдом уме и трезвой памяти, невозможно уже даже просто представить рядом с собой кого-то другого — это вызывает брезгливое отвращение.

Была у меня когда-то подружка, которая признавалась по секрету, что сходит с ума от мысли, что кроме члена мужа не увидит и не попробует больше никакой другой. Мол, скукотища! А жизнь одна, и она коротка, так какой смысл отказывать себе в разнообразии?

А я слушала её и думала — действительно, жизнь так коротка! Сколько нам с Данилой осталось быть вместе? Ещё двадцать, тридцать, а в самом лучшем случае — лет сорок? Кто из нас уйдёт первым, а кто останется осиротевшим хранителем памяти? И как это вообще будет возможно пережить? И какой смысл размениваться сейчас на других, вместо того чтобы наслаждаться одним единственным, тем самым, который и есть твоя жизнь?

Эта моя моногамия, подхлёстнутая глубоко загнанным чувством вины, настолько обострилась после «обнуления», что иногда походила на паранойю, и даже теперь, когда я пыталась сознательно дать себе добро на измену, у меня ничего не получалось.

Если только зажмуриться и зажать нос, как перед приёмом горького лекарства? Но какой тогда в этом смысл? Ведь это всё равно будет через не могу, а вовсе не «жить, как захочется»

И уже через пять-десять минут глупых заигрываний с Густавом меня бросало в другую крайность — я снова закрывалась в раковине боли, понимая, что как бы я сейчас ни рвала и ни метала, а исход один — не оказалось у нас с Данилой ни сорока, ни двадцати, ни десяти лет вместе. Мы даже до пяти не дотянули.

Тогда мне хотелось просто набрать его номер и сказать, что-нибудь красивое, вроде «Отпускаю, будь счастлив!» Но я понимала, что за этим стоит лишь острая жажда услышать в ответ, что всё не так, и я всё не так поняла, и вообще никто кроме меня ему не нужен… О если бы это было так!

Однако в жизни Данилы был и сын, и тайные регулярные поездки к другой семье, и моя собственная дефектность. И вместо таких желанных слов о том, что никто кроме меня, я боялась услышать в голосе мужа банальную радость свободы. Раскрыть сейчас его тайну — равносильно тому, что поставить перед выбором «Или я, или они» Какова вероятность, что он выберет меня? Нулевая. Ему нужен ребёнок, это же очевидно, а я лишь держу его рядом с собой жалостью и чувством долга. Нет, я не могла открыть эту правду. Я, несмотря ни на что, не готова была отдать его другой семье.

Я была похожа на собаку на сене — ни себе, ни людям, и понимала это, терзалась этим и винилась, но была ли сила, способная отодрать меня от этого сена?

Хотелось закопать голову в песок и подождать, пока всё само как-нибудь рассосётся… Но вместо этого я снова строила Густаву глазки, а потом снова падала в бездну отчаяния. Снова и снова. Нескончаемый десятибалльный шторм.

Так меня кидало почти до конца недели. За это время мы с Густавом сдружились, я даже рассказала ему о своей беде, и в какой-то момент совершенной чужой человек превратился в мою жилетку для слёз, в то время как я по-прежнему не знала о нём ничего, кроме имени.

За пару дней до приезда в санаторий Данилы у меня случилась истерика, свидетелем которой стал всё тот же бедняга Густав.

— Я не смогу, я не выдержу этого… — рыдала я. — Всё закончится тем, что я наложу на себя руки… — Задрала рукав, демонстрируя шрамы. — Видишь? Мы с ним уже расставались… Это болезнь! Я просто болею им, и не представляю, что с этим делать!

Он замер на мгновенье, глядя на мои шрамы круглыми от ужаса глазами, и вдруг схватил меня за руку и припал к запястью губами. Это мигом отрезвило меня. Я отшатнулась, вскочила со скамьи, выдирая из его рук свою, но он вскочил следом, вцепился в мои плечи:

— Послушай, я хочу тебе помочь! Я могу, клянусь, но ты должна захотеть этого сама! — Его иностранный выговор смягчал слова и странным образом действовал успокаивающе. Глаза цвета некрепкого чая оказались вдруг так близко… Я от чего-то обмерла, вглядываясь в них, проваливаясь. — Доверься мне, просто попробуй. Я не наврежу. Обещаю!

— Я не понимаю тебя…

Он увлёк меня обратно к скамье, усадил.

— Просто послушай, и не спеши с выводами! Но прежде, чем я расскажу тебе о себе, пообещай, что это останется между нами. Обещай! Пожалуйста.

— Ты что, убил кого-то? — глупо пошутила я.

— Нет! Нет, ну что ты такое говоришь! Я не сделал ничего противозаконного, но вынужден скрываться. Два года назад я бежал из Британии, долгое время отсиживался в Йемене, потом перебрался в Прибалтику, но и оттуда мне пришлось бежать. И вот я здесь и больше всего боюсь себя выдать, потому что не знаю, куда бежать дальше. Россия большая, я надеялся затеряться в ней навсегда, и для этого мне нужно сидеть тихо… Но я встретил тебя, и…

Я вдруг испугалась, что он начнёт признаваться в любви, напряглась. Но Густав оказался и умнее, и деликатнее.

— Словом, я могу тебе помочь. Просто обещай, что не выдашь меня.

Я поёжилась — его напор и взгляд почти жёлтых глаз действовали на меня странно. Я словно почувствовала себя обнажённой. Захотелось зажмуриться и тряхнуть головой.

— Я никого не убивал, никому не навредил, но меня постоянно хотят принудить к этому. Поэтому я прячусь. Только поэтому!

И во мне, несмотря на собственную боль, шевельнулась вдруг «Птица», оберегающая тех, кто в беде. Как же я сразу не поняла этого! Он ведь действительно смотрелся нелепо и случайно в этом костюме садовника, да и в этом месте в принципе.

— Кто тебя принуждает и к чему конкретно?

— Secret Intelligence Service. Секретная разведывательная служба Великобритании. Просто я… как тебе сказать… Я уникум. Я способен погружать человека в гипнотический транс и программировать его поведение. Самое простое — могу заставить бросить курить, начать бегать по утрам, убедить прыгнуть с небоскрёба или внушить желание шпионить, например. И много чего ещё, что в безграничной вседозволенности спецслужб неизменно превращается в преступление против человека и его воли. Я не хочу так. Но здесь другое, и мне кажется, я могу помочь тебе… — замялся на мгновение, — помочь разлюбить мужа. Ты ведь этого хочешь?

— Что за бред! — возмущённо вскочила я со скамьи. — За кого ты меня принимаешь?! За наивного ребёнка? Доброй ночи!

— Ты ничего не теряешь! — крикнул он мне вслед. — В худшем случае я просто не смогу пробиться в твоё подсознание, и всё останется как есть, а в лучшем — твоя болезнь хоть и не сразу, но пройдёт. Боль пройдёт, страх. И однажды ты просто сможешь уйти от него. Сама. Легко и свободно. Ты ведь этого хочешь?

Я остановилась. Постояла немного… И вернулась на скамейку. Посидели в молчании рядом, я — изгрызая губы в кровь, Густав — неподвижно уставившись в одну точку.

— Если то, что ты говоришь правда, то ты действительно уникум и тебе цены нет, — наконец подала я голос. — Получается ведь, что ты можешь работать гипнотерапевтом и вместо того, чтобы вредить, наоборот — помогать. Посттравматический синдром, например, фобии, панические атаки. Да и вообще всё то, что лежит в подсознании! Даже элементарные кодировки от алкоголизма. Ты смог бы?

Он посмотрел на меня с интересом.

— Мне кажется, или ты понимаешь, о чём говоришь? Это, если честно, неожиданно. Мне казалось, ты обычная светская львица, прожигательница жизни…

Я усмехнулась.

— Отчасти ты прав, но я даже не прожигаю жизнь, а просто бестолково копчу небо. От меня ни тепла, ни света. Ноль. Но я действительно понимаю о чём речь. И поэтому не верю тебе. Извини. Но спасибо за этот разговор, я даже не заметила, как успокоилась. Или, скажешь, ты уже подействовал на меня своими чарами?

— Нет, что ты! Я же не колдун. Это происходит иначе. — Помолчал. — А может, всё-таки попробуешь? Никакого насильного вмешательства. Я просто введу тебя в транс, расслаблю твои границы и поговорю с тобой. Просто поговорю.

— О чём?

— О жизни, о тебе, о том, какая ты свободная и красивая, о том, что перед тобой открыты все дороги, стоит только сделать шаг из замкнутого круга. Сразу не сработает, конечно. В том смысле, что за один раз зависимость не снять. Но тебе сразу станет легче, и ты хотя бы начнёшь нормально спать. А когда приедет твой муж, тебе будет легче держать себя в руках. Это не страшно, вот увидишь! Это как слегка убавить громкость музыки, прикрутить чувства, притупить реакции. Сразу до упора нельзя — чревато резким откатом и обратным эффектом. Но если понемногу, по одному сеансу раз в две-три недели, в течение нескольких месяцев или полугода… Не знаю точно сколько, всё будет зависеть от тебя и твоего бессознательного. Но если у меня получится достучаться до тебя в первый раз, то я гарантирую, что рано или поздно ты исцелишься. И сможешь просто спокойно уйти.

— Нет, Густав, спасибо, — я поднялась. — Я, наверное, ещё не настолько отчаялась, чтобы пускать в свою голову малознакомых людей, какими бы приятными они ни были… — Осеклась. Ну вот опять. Я опять с ним заигрываю! — Доброй ночи.

— Ты веришь! — негромко бросил он мне в спину. — И поэтому боишься. А если бы не верила, то и опасений не было бы.

Я улыбнулась и ушла. Вернее сбежала. Потому что, даже не понимая толком верю или нет, я отчаянно хотела обмануться. Стать одной из тех дурочек, попавших под влияние шарлатана, лишь бы услышать долгожданное «Теперь всё будет хорошо!» И я боялась разочарования от того, что на самом деле ни черта это ничего не изменит.

Когда вошла в холл, позвонил Никита Сергеевич.

— Марина Андреевна, готова информация по «доброжелателю». Шифровка телефонного номера, как я и предполагал, оказалась не настоящей, это маска, она стоит копейки по сравнению с настоящим сокрытием.

Я устало усмехнулась. Казалось, только что расслабилась, разболталась с Густавом и даже слегка забылась и поверила в то, что всё не так уж и плохо… но реальность — вот она. У Данилы всё ещё есть другая семья и ребёнок, в моём телефоне полно их фотографий и видео, и уже послезавтра, когда муж приедет, мне нужно будет как-то себя вести, смотреть ему в глаза и хранить эту горькую тайну, не выдав себя ни дрогнувшим голосом, ни предательской слезой. А как? КАК?!

— Ну и кто? Подождите, дайте угадаю — она и есть та самая Александра Морозова, так?

Я была уверена, что информацию слила любовница Данилы. Это ведь тоже очень по-мелодрамному: несчастная мать полуодиночка и недожена, имеющая, однако, огромную фору перед бездетной супружницей — она всё ждёт, пока любимый мужчина наберётся смелости и уйдёт от постылой законной. А он всё никак. И надо подтолкнуть… Классика!

— Нет, не она.

Я от неожиданности замерла посреди длинного коридора.

— Как нет? А кто же тогда?

— Анжела Величко, в прошлом секретарь Данилы Александровича. Она была неожиданно уволена с занимаемой должности около месяца назад, а если точнее, то девятого марта. Без отработки и выплаты компенсации. Просто вышвырнута из компании. Видимо за какой-то серьёзный проступок, а если верить сплетням — то за попытку перевести служебные отношения с боссом в горизонтальную, так сказать плоскость, чего Данила Александрович категорически не приемлет. Ну а дальше — все её действия похожи на банальную, простите, бабскую месть. Я ещё покопаю под неё, но поверьте моему опыту, никаких других мотивов здесь скорее всего не обнаружится. Это личная мелкая месть и ничего более.

Я схватилась за эту дурацкую ниточку, как утопающий за соломинку — Данила отказал наглой секретутке в интиме! Значит, он верный! Значит, он не врёт мне! Значит…

Бессильно привалилась плечом к косяку чужой двери. Кто бы знал, как сильно может болеть пустота в душе!

Ничего это не значит, кроме того, что ему хватает и двух женщин. Одна основная, другая запасная. И это ещё вопрос, какая из них какая.

А может, и правда — к чёрту это всё? Порвать на живую и всё. Ну неужели у меня не хватит сил?

Палец потянулся к «Галерее», ко всем этим выжигающим душу фотографиям. Мальчонка у Данилы хорошенький, чего уж там. И так похож на Владюшку… Так похож, на моего сыночка! И Данила с ним — такой счастливый. И Саша эта — симпатичная. На семь лет младше меня. Туда-сюда, и ещё кучу детей ему народит… И после второго Данила точно уйдёт. Точно! И нет, сил у меня пережить это не хватит!

Даже не знаю, кто удивился больше — администратор на ресепшен, когда я среди ночи узнавала, где мне срочно найти Густава, или сам Густав, когда я неожиданно ворвалась к нему в комнату служебного флигеля…

В эти дни Данила приехать так и не смог — работа не отпустила, подвалила срочных проблем, задержала ещё на две недели. И это даже хорошо, это дало мне возможность притупить острую боль. И когда я вернулась домой — смотрела на мужа уже как-то иначе, словно со стороны. Мне всё ещё было очень больно, я всё ещё тянулась к нему, хотела его близости и внимания, но теперь это было похоже на мучительный похмельный синдром. Я просто понимала умом, что, если сейчас сорвусь — потом мне будет только хуже, и, как ни странно, довольно сносно держалась. И с каждым сеансом у Густава мне действительно становилось всё проще.

Мне словно отключили чувства. Я не сдалась, но сказала себе — пусть так. Ещё немного, и я уйду сама. Тихо, мирно. Добровольно. И всем будет хорошо.

Глава 6

Август 2018 г.

Снилось мне что-то поганое: какие-то люди, танцы, похожие на шлюх женщины. Во всей этой кутерьме я как обычно в последнее время искала Данилу и не могла вспомнить — а был ли он на самом деле, или я себе его только придумала? Кир в этом сне, кстати, тоже был, но не нынешний Капитан Америка, а тот, давний звёздный студент, по которому сохли все, от первого до пятого курса, танцорки с кафедры хореографии, включая и меня. Однако сейчас мне не было до него дела, я силилась вспомнить был ли Данила в реальности, и в этот раз попытки были особенно мучительными и сопровождались острым ощущением тоски и одиночества. Даже во сне у меня противно подкруживалась голова и пульсировали свинцовой тяжестью виски, но при этом я, как ни странно, выспалась. А проснувшись, с удивлением обнаружила, что меня распирает какой-то неуёмной, похожей на пьяную эйфорию энергией.

Спустилась вниз и замерла: на кухне, как ни в чём ни бывало орудовал Кир, сооружая себе гигантский бутерброд. Глянула на часы — начало седьмого.

— Ну ладно мне на работу, а ты-то чего так рано вскочил?

— Кому рано, а кому ещё не так уж и поздно! — по-Голливудски сверкнул он улыбкой. — Привет!

И по-свойски полез обниматься. Я машинально потянулась в ответ, но в последний момент оба замерли. Непонятный конфуз, стеснение… Но всё-таки обнялись, и я тут же схватилась за турку, загромыхала чашками-ложками. Кирей тоже прижух возле своего биг-бутера. Странная ситуация. Взрослые люди, а как дураки, честное слово.

— У нас в Штатах сейчас начало одиннадцатого вечера, и я обычно только из тренажёрки выхожу. Не говоря уж о том, что у вас тут в половине четвёртого солнце уже во всю в окно шпарит.

— Бли-и-ин… — шлёпнула я себя по лбу. — Прости, совсем забыла, что в той комнате ставни сняли! Вчера как-то не до этого было.

— Да ладно, не парься, не помру. Бургер будешь?

— Нет, я только кофе. А тебе, может, чего-нибудь посущественнее сварганить? Только что? Чем питаются на завтрак качки, я не знаю.

— Кровью девственниц! — рассмеялся он. — Не суетись, я тут у вас всё уже посмотрел, нет у вас нормальной жратвы. А то, что есть — это так, на зубок.

— Пфф… Ну знаешь! Предупреждать надо было, что приедешь! И меню заранее оговаривать, тогда я бы тебе тут мамонта запасла.

— Так я и так за месяц предупредил. Но похоже, надо было за год, да?

Я улыбнулась и перевела тему. Сложно сказать, говорил ли мне о его приезде Данила. В последнее время я всё чаще ловила себя на том, что просто не слышу о чём он говорит, словно его голос, да и само присутствие окончательно становилось каким-то фоновым.

— Ладно, я на работу, а ты тут за хозяина, — проглотив кофе, поднялась я. — В восемь придёт домработница, зовут Нина, я попрошу её, чтобы приволокла тебе тушу бизона. Зажаришь на обед, можешь даже целиком — в барбекюшной во дворе есть вертел. А у меня сегодня, извиняй, много дел, до вечера никак не вырваться.

— Да я бы, вообще-то, с удовольствием с тобой прошвырнулся. Даныч рассказывал про твой центр, мне очень интересно.

Я замерла.

— Про мой центр? Что прям так и сказал?

— Да. Говорит, ты нереальная, что смогла всё это замутить. Он прям конкретно так восхищается тобой! Как влюблённый пацан.

— Пфф, — закатила я глаза, но у самой как-то непонятно защемило в груди. И я испугалась этого. Нахмурившись, суетливо отвернулась. — Без его бабла всё равно ничего не случилось бы, так что герой у нас тут один — господин Магницкий. Об этом, вон, даже в газетах пишут. Ладно, если ты со мной, то будь готов, через пятнадцать минут выезжаем.

Залетела наверх, застыла перед зеркалом, всматриваясь в своё отражение. Глаза предательски блестели и отчаянно свербело в носу. Какого хрена? Что ещё за сентиментальные сопли?

Густав помог мне справиться с чувствами к мужу очень быстро, всего четыре месяца понадобилось, хотя поначалу думал, что будет дольше. Может, потому что в последнее время он проводил свои сеансы не через одну, а каждую неделю? Впрочем, не важно. Главное — это мне действительно помогало. Правда, внутри по-прежнему сидело что-то, что заставляло меня глупо замирать от тревоги каждый раз, когда Данила уходил на эти свои бои без правил или ехал на прыжки с парашютом, но я уже чувствовала, что ещё немного и буду готова уйти: мои реакции окончательно выровнялись, стали предсказуемо одинаковыми и контролируемыми. Но вчера…

Так, хватит.

Промокнула нижние веки пальцами. Ничего особенного вчера не случилось. Это просто Кир. Он появился так внезапно и притащил за собой такой сумасшедший шлейф ностальгии, ассоциаций и ощущения полной жизни, что я невольно зажглась. Но Кир не Данила. На Данилу это не распространится, точно. Даже не о чем беспокоиться.

Накрасила губы и поспешила вниз. И только выруливая из ворот поняла вдруг, что помада у меня сегодня дерзкая алая. Впервые с того момента, как узнала тайну мужа.

Какого хрена со мной происходит?!

— Ты классно смотришься за рулём, знаешь об этом? — щёлкнул меня на телефон Кир, когда мы выехали за город.

Я скорчила ему рожу, чтобы фоткнул ещё раз.

— Скажи об этом моему мужу. А то он уже давно пытается навязать мне водителя.

— Ну так волнуется за тебя, наверное?

— Угу. Или просто не доверяет. Он же один у нас тут самый классный.

— А ты сама-то ему доверяешь?

Простой вопрос, а у меня так ёкнуло в груди, что дыхание сбилось. И как же это было непривычно, но в то же время знакомо больно!

— Не поняла?

Кир загадочно поухмылялся.

— Ну ладно, давай откровенно, это ты ему новую тачку покоцала?

И я вдруг рассмеялась. А ведь ещё позавчера сохранила бы бетонное лицо и ответила короткое «нет». И хрен бы кто подкопался! Но сегодня… Сама от себя не ожидала. Просто ржала и одновременно понимала, что где-то там, на задворках самоконтроля, назревает что-то вроде истерики. Я даже не была уверена, что слёзы выступили от смеха. Меня штормило, как пьяную малолетку, и это пугало… но было так классно!

— Фу-у-ух… — уже второй раз за утро промокнула слёзы пальцами. — Насмешил! За кого ты меня принимаешь? За отмороженную шпану?

— Наоборот. Это было бы довольно изящно. И чисто в твоём стиле.

— Ой, да брось! Я уже полжизни, как вполне адекватная. Да и зачем мне это, в неё столько бабла втюхано! Какой смысл пускать его на ветер?

— Ну почему на ветер? Там вполне можно перекрасить, я видел.

— Магницкий не станет. Для него это дело принципа.

— Вот и я об этом, — хитро усмехнулся Кир. — Всего три буквы на капоте и считай, что и не было никакой тачки. Красиво сработано!

Я глянула на него мельком и прикусила губу.

— Бред какой-то. Это Данька считает, что я виновата?

— Да нет, он-то как раз уверен, что это тёрки по бизнесу. А вот мне кажется тут «шерше ля фам» чистой воды. И даже далеко ходить не надо, чтобы нашершелякать.

— Пфф… — на щёки неудержимо наползала краска, и меня уже жутко злило то, что я ничего не могу с собой сделать. — А ты теперь, типа, знаток женщин у нас?

— Ага, типа того. Он, кстати, девчонку ту, которая это сделала, повязал и удерживает где-то. Ты знала?

— А ты уверен, что можешь мне это рассказывать? Тебе же, наверняка, по страшному секрету сообщили? И уж точно не для моих ушей тайна, особенно учитывая, что там, оказывается, даже не мужик, а девчонка какая-то. Ну и как она из себя? Ты её видел?

— Нет, зачем мне? А что сболтнул — косяк, да… Но просто интересно, а ты не боишься, что у Даныча с ней до уголовки дойдёт?

— Не дойдёт. Максимум попугает, потом бабла подкинет за молчание и до свидания.

— А-а-а, вон оно как… — многозначительно хмыкнул Кир и замолчал.

Я глянула на него мельком — он смотрел на меня и лыбился, и я поняла, что, кажется, снова сболтнула лишнего. Фыркнула как можно небрежнее:

— Так вообще-то все СБшники работают! Или у вас, там, в Америке, всё только строго по закону бывает? Ну надо же! А мы-то тут, между прочим, из ваших киношек мудрость черпаем.

— Угу, угу…

— Да не я это! Мне бы такое и в голову не пришло! Но идея действительно хорошая. Даже слегка обидно, что не моя. Старею, наверное.

Взяла телефон и, мельком погладывая на дорогу, набрала смс: «Как только сможешь, сразу выходи на связь» Улыбнулась Киру и кинула телефон на место. Однако не прошло и пары минут, как он бжикнул:

«Уже. Когда вы отдадите мне деньги?»

*** *** ***

Едва приехал в больницу, как Сашка огорошила новостью:

— Представляешь, это просто ветрянка! У него сегодня под утро спину слегка обсыпало.

— А судороги отчего?

— От неё же!

Я не поверил. Навёл шороху, выцепил врача, и тот подтвердил, что так бывает.

— Пока вирус внедрялся, организм реагировал температурой. Но теперь пошли папулы и скорее всего острых реакций больше не будет. Просто мазать зелёнкой и следить, чтобы не расчёсывал. Таблеточки для снижения зуда попить. А судороги — это уже на температуру реакция, неправильно сбивали.

Посоветовавшись с врачом, поехали домой. По пути я велел Сашке на всякий случай вызвать детского врача из нормальной платной клиники. Владька после трёхдневного жара был ещё слаб, поэтому быстро вырубился прямо в машине. Решили не будить, просто отъехали в тихое местечко.

— Я вот думаю, а может, не надо ему эту машину, которую ты обещал? Где он на ней ездить-то будет, по квартире что ли?

Говоря, Сашка поглаживала живот, и мне было как-то неловко смотреть на неё. Странное ощущение. Беременна не от меня, а у меня вдруг вина какая-то перед Маринкой чуть ли больше, чем за Владьку. А ещё, так отчаянно хотелось снова увидеть её вот такой же круглой, с припухшими губами и носом-картошкой, и поглаживающую свой живот! Опустить на него ладонь, почувствовать шевеление. Услышать это мистическое: «Вот-вот, здесь… сейчас… Чувствуешь? Это пяточка!»

Отвернулся к окну, поиграл желваками. Сердце скрипело, как заржавленный поршень и, казалось, вот-вот остановится.

— Во дворе будет кататься, Саш! Как все нормальные дети.

— А кто ему её таскать туда будет с третьего этажа, я что ли? В одной руке коляска, в другой машинка, а дети в зубах, да?

Я усмехнулся, хотя весело не было.

— Я не понял, что того бабла, которое я плачу сыну, но на которое твой муж пытается наладить свой бизнес, недостаточно для того, чтобы хотя бы нормально гулять с Владькой?

— С чего ты взял? Все твои деньги идут на Влада!

— Ну-ну…

Она виновато помолчала.

— Ну а если и так, то что теперь? Ты извини, конечно, но Артём мой муж, и мы семья. Это семейный бизнес и в конечном итоге он точно так же идёт на пользу Владу! Странно, что ты этого не понимаешь!

— Если бы не понимал — не закрывал бы на это глаза, Саш, — устало парировал я. — Просто есть ощущение, что вы садитесь мне на шею, а по факту, как выясняется, некому даже машину пацану во двор вынести! Меня это не устраивает! И если бы дело касалось только тебя и Владьки, разговора бы не было, но я не собираюсь спонсировать твоего мужика. Тем более, что у нас с тобой была чёткая договорённость — Влад называет отцом только меня, и без вариантов, а в итоге… — Машинально взялся за сигареты. Тут же опомнился, отбросил. — Что на это скажешь?

— Ничего. Когда мы договаривались, всё было иначе. Тогда казалось, что это проще простого, а теперь… Ты думаешь, его специально кто-то этому учит? Он же видит мальчишек — во дворе, в садике, которые называют мужчину, живущего с ними под одной крыше папой. Это нормально! Это правильно! Что ты прикажешь, каждый раз, когда он называет Артёма папой одёргивать его? А как я должна это объяснить? Нет, ну правда, ему три с половиной, он не понимает всей этой возни с отцовством. Странно, что ты тоже этого не понимаешь!

Долго молчали. Я понимал. Просто не мог смириться.

— Мне кажется, ты придаёшь этому слишком большое значение. В конечном итоге всё равно всё будет определяться тем, как вы будете общаться дальше. Если Влад будет видеть тебя в своей жизни, будет продолжать называть отцом, пусть даже параллельно с Артёмом, он будет подрастать и когда-нибудь узнает, что ты отец биологический, а Артём приёмный — тогда он будет делать свои выводы уже по факту. А какими будут эти факты — зависит только от тебя. Я ведь совершенно не препятствую вашему общению! Пожалуйста, сколько хочешь. Все ограничения исходят от тебя самого. А я тебе ещё в начале лета говорила — свози сына на море, хотя бы на неделю. Мне сейчас, сам понимаешь, не до этого, а тебе ведь ничего не стоит!

Я горько усмехнулся, растёр ладонями лицо. Сашка ласково погладила свой живот.

— А у вас как?

Я промолчал. Сашка знала откуда-то, наверное из опусов вездесущих журналюг, что мы с Мариной не можем родить, но не знала, что на данный момент у нас ещё и в отношениях чёрте что.

— Мне жаль, — вздохнула она. — Правда, жаль.

Я кивнул. А мне-то как жаль! У меня хотя бы худо-бедно, но есть сын, а у Маринки даже надежды почти не осталось. И сил тоже. У нас у обоих.

Когда Владьки проснулся, я отвёз их домой, а сам помчал по магазинам, искать обещанную машину. Но, конечно, не нашёл, глупо было даже надеяться. Такие только под заказ, с доставкой через две-три недели. Однако меня ждал сын, у которого горело, поэтому я поехал в парк и сторговал нужную тачку у прокатчика. Втридорога, зато сразу.

Из парка поехал в промзону, к Сашкиному мужу. Он арендовал маленький закуток в общем цехе деревообработчиков, занимался изготовлением мебели на заказ. Бизнес шёл так себе, потому что изначально был организован через жопу. Я давно уже негласно заслал сюда своих людей оценить перспективы и знал весь расклад.

Понимал я и то, о чём говорила Сашка — бизнес намечался семейный, Артём тоже был неплохой мужик. К Владьке он относился хорошо, Сашку любил. В принципе, образец семьи для сына — гораздо лучше, чем просто тайный, набегами появляющийся папка и мать одиночка с неустроенной личной жизнью.

И права была Сашка — не так важно, как называет Влад Артёма. Главное, чтобы знал кто ему я. И на этом фоне особенно смешны становились мои давние, ещё поначалу, мечты о том, чтобы непременно умудриться дать сыну свою фамилию. Но, поразмыслив, я понял тогда, что это слишком опасно — информация могла дойти до Маринки. Я не мог этого допустить и поэтому решил довольствоваться малым — самим фактом, что у меня есть сын, и он называет меня папой.

Сейчас стало понятно, что я был прав во всём, кроме одного — возможно, всё-таки нужно было сразу, как только узнал, признаться Маринке, что от того давнего загула у меня родился сын… Но как, чёрт, как, если перед тем, как узнать, я провёл бессонную ночь возле рыдающей после очередного выкидыша Маринки?!

Около двух лет назад. Октябрь 2016 г.

Статус «Человек года» и возникший вокруг этого ажиотаж: новые знакомства, череда звонков от потенциальных партнёров и, естественно, от всяких паразитов, желающих под разными предлогами тупо присосаться к кормушке «РегионСтали» — выматывали, но я сносил это с терпением и пониманием. Больше напрягало, что и Маринке доставалось: в «Птицы» тоже потянулись толпы халявщиков, решивших, что кризисный центр, это что-то вроде бесплатной ночлежки, столовки и больнички. Были даже журналюги и блогеры, которые под видом жертв пытались получить «помощь», на самом же деле тупо выискивали косяки и темы для хайпа. А так как юристы и СБшники у Маринки были отборные и довольно быстро проверяли все легенды, выводя на чистую воду мошенников, то и «обиженных» появлялось немало. А вместе с ними и скандалы. Две стороны одной медали — слава и чернуха. Но постепенно выгребли и из этого.

А потом, примерно через месяц после премии, у Маринки случился очередной выкидыш. Это произошло вскоре после полуночи, я уже спал без задних ног… и вдруг проснулся от острого чувства тревоги. Маринки в кровати не было, но из-под двери туалетной комнаты пробивался свет и доносились сдавленные рыдания. Я постучался, она не открыла, только подозрительно затихла.

— Марин? — подёргал я дверную ручку. — Открой! Слышишь меня? Открой!

Она не ответила, и я выбил дверь.

Маринка сидела на полу возле душевой кабины: пижама, руки, лицо — всё в крови, и пытаясь сдержать слёзы судорожно кусала свой кулак. Но, увидев меня, сдалась и снова расплакалась.

— Я не могу так больше… Я не могу… За что мне это?

Я прижал её к себе. Если можно было бы забрать все её беды — раз и на всегда, я бы согласился не глядя. Но я, увы, не мог, и всё что мне оставалось — это быть рядом и прижимать её к груди.

— Зачем я тебе… такая?

— Перестань, малыш. Я сто раз уже говорил, что ты нужна мне любая. Я тебя люблю не за что-то конкретно, а просто. Потому что это ты!

— Тебе нужно уйти от меня. Пока не поздно. Пока возраст позволяет…

Я стиснул её сильнее. Снова здорова! Всё та же песня. Была она для меня новой? Нет. Когда мы «обнулялись», Маринка так и написала о своём самом большом страхе — что не сможет больше родить, и однажды я уйду к той, которая сможет. И этот страх, похоже, проходил теперь лейтмотивом через всю её реальность, и выплёскивался вот в таких нападках «от обратного», когда она начинала вдруг гнать меня сама. Впрочем, я тоже хронически боялся. Боялся, что потеряю её. Что однажды она просто не выдержит и сдастся, как это уже было однажды. Только на этот раз у неё получится…

К утру я уговорил её лечь в больницу, хотя бы на пару дней. До обеда мотался с ней по врачам, потом всё-таки доехал до офиса. А там — куча бумаг, звонков, проблем, неотложных задач…

Но сегодня всё это проходило сквозь меня текучкой, я не вникал в то, что делаю, все мысли были с Маринкой.

— Данила Александрович, Воронеж на связи, — отчеканила по внутренней связи секретарша. — По личному вопросу.

Ну ещё бы! Куда без этого. Очередная «жертва» ищет способ подлезть к кормушке.

— Анжел, меня нету. И на сегодня больше никаких звонков.

— Поняла.

Но почти сразу позвонила снова:

— Данила Александрович, извините, но та женщина утверждает, что это крайне срочно и касается вас лично. И… Она, кажется, плачет.

Я обречённо вздохнул.

— Ладно, соедини. Только на сегодня это точно всё.

— Поняла!

Пикнул коммутатор, соединяя с внешней линией, я поднял трубку с аппарата, прижал к уху.

— Да!

— Алло? — несмело всхлипнул женский голос.

— Слушаю вас!

— Это Данила… Данила Александрович?

— Да.

— Здравствуйте! Я Александра. Рябова, если это имеет значение. Но, наверное, не имеет… Мы с вами немного знакомы… ну как немного… Помните, красный «Лифан», который врезался в вас в четырнадцатом году? А потом мы с вами в клуб пошли и там… Помните?

Помнил. И поэтому по коже тут же побежала волна недоброго предчувствия.

— Ну допустим. Дальше что?

— Я вас прошу, пожалуйста, только не бросайте трубку! Я бы не стала вас беспокоить, но у меня ситуация такая… безвыходная. — Всхлипнула.

— Ближе к делу, Александра.

— Хорошо, извините… Я… Так получилось, что я родила от вас ребёнка…

И я положил трубку. Это уже перебор. Только шантажа мне не хватало! Какого чёрта я вообще согласился участвовать в этом цирке под названием «Человек года»? Чувствовал себя теперь козлом отпущения на лобном месте, в которого любой желающий мог ткнуть палкой или кинуть тухлое яйцо.

Возможно, она звонила ещё, но Анжела не пропускала звонки, а может, и, поняв, что тут не выгорит, отвалила — я не знал. Но вот у самого точно скребло. А вдруг и правда… Ситуация требовала, как минимум прояснения.

Поднял трубку.

— Анжела, номер с которого был звонок из Воронежа зафиксирован?

— Конечно.

— Скинь мне.

Тем же вечером я встретился с надёжным человечком, откровенно изложил суть проблемы, и он посоветовал для начала всё-таки связаться с этой Александрой и узнать, чего она хочет. «Параллельно, — сказал он, — пробьём по номеру и пошлём ходока для разведки на месте. А пока лучше при любом раскладе создавать видимость дружбы, чтобы лишний раз не нервировать»

И я позвонил. Был уверен, что речь пойдёт если не об открытых выплатах за молчание, то как минимум это будет какая-нибудь душещипательная история про дорогостоящее лечение и в таком роде… Но ошибся. Александра, явно смущаясь моего «высокого» положения и с вежливым почтением обращаясь ко мне на «вы», просила лишь об одном — ей нужен был хороший адвокат, который помог бы вырвать из лап мужа её сына. И она по-прежнему утверждала, что это мой сын, потому что анализ ДНК показал, что это не сын её мужа, а других партнёров в тот период у неё не было.

Сын…

Меня прошибло по?том, но я ответил, что её слова — это ни о чём, и нужен новый анализ, подтверждающий либо опровергающий теперь уже моё отцовство. Она легко согласилась. Мои доверенные люди взяли материалы у меня и у мальчика и отвезли в надёжную столичную лабораторию. Но ещё до того, как пришли результаты, я уже разрывался от адской смеси радости и горькой вины: Саша выслала фотографию ребёнка, и в первое мгновение меня даже обдало леденящим мистическим ужасом — я словно увидел нашего с Маринкой Владьку, живого и здорового. Вскорости и тест на отцовство подтвердил ситуацию. Так у меня снова появился сын, и его каким-то нереальным стечением обстоятельств даже звали почти так же — Владислав.

Мною тут же была собрана и отправлена в Воронеж команда юристов. Всё проходило в режиме строжайшей секретности, даже с Сашкой была подписана бумага о неразглашении.

Её история, а вместе ней и моя собственная, оказалась похожа на дешёвую мелодраму: после той ночи, когда мы, в агонии проживая каждый свою боль, забылись случайным перепихом, я вернулся к Маринке, а Сашка — к мужу. И как у нас с Маринкой всё пошло на новый круг, так и них с мужем. С той лишь разницей, что мы с Маринкой так и не смогли родить, а Сашка уже в апреле следующего года стала мамой.

Правда, счастье её длилось не долго, и муж, который оказался обычным мудаковатым абьюзером, снова стал поднимать на неё руку. Вот только у Сашки теперь был ребёнок, и это вправило ей мозги. Она сбежала в свой родной Воронеж, затерялась, затихла и почти на целый год забыла мужа, как страшный сон. А в начале минувшего лета встретила Артёма. Любовь, морковь, долгожданное предложение руки и сердца… И необходимость официального развода.

Сашкин муж психанул, сказал, что ребёнка не отдаст. Хватаясь за соломинку, она заявила, ну так, наудачу, что ребёнок не его. Дальше скандал, тест… И тут-то всё и выяснилось окончательно.

Муж ещё больше сбесился и начал уже тупо мстить. По закону отцом ребёнка является тот, кто состоял с женщиной в браке на момент зачатия, тесты ДНК для суда в большинстве случаев — Филькина грамота. А когда ещё и бабло имеется…

Возможности грамотно защищаться у Сашки действительно не было, она осталась в этой безнадёге практически одна… Когда увидела вдруг запись эфира этой чёртовой Премии. Хотя, с другой стороны, если бы не премия — Сашка бы так и не узнала, кем является отец её ребёнка и не обрела надежду. А я не обрёл бы сына.

Юристы за неделю разгромили все притязания недомужа. Было подписано мировое и отказ от любых посягательств на ребёнка.

Но для меня было главное не это… Когда я впервые уезжал в Воронеж — мне казалось земля горит под ногами. Не мог поднять глаза на Маринку, реально чувствовал себя таким гадом… Подыхал. А потом, когда увидел мальчугана, снова подыхал — уже от, хотя и горького, но всё-таки восторга…

Август 2018 г.

Артём оказался на месте, выпиливал что-то из древплиты. Увидев меня, недовольно нахмурился, но прекратил работу и первым протянул руку.

— Работаешь? — кивнул я на заготовку. Всё как всегда — дешёвая опилочная прессовка, сверху обтянет такой же дешёвой плёнкой, которая облезет через полгода, а он потом ещё лет десять будет переделывать косяки задарма. — И как оно?

— Нормально.

Он был молчун, на первый взгляд даже бука, но на загляденье упёртый работяга и верный муж. Да и руки на самом-то деле умелые. Во всяком случае, так докладывали мне мои люди. Постояли, помолчали, тупо глядя на гору опилок.

— Сашку с Владом домой отвёз.

— Спасибо.

— И я там ему машину купил, ты уж будь добр, найди время погулять с ним нормально. Сашке будет тяжело таскать.

Артём резко принялся оббивать со спецовки древесную пыль. Было видно, что внутри у него всё кипит, но снаружи сохранял бетон. Красава. Мужик. Я ведь понимал, что он ревнует. Не Сашку ко мне, хотя, может, и не без этого, а, скорее свою семью в целом. И если бы не это — хер бы я позволял ему пользоваться моим баблом. Но он понимал своё место, понимал мою роль, и деньги брал лишь от безысходности. Просто затыкал свою гордость в очко и брал, потому что, с тех пор как год назад ушёл с завода, всеми силами пытался подняться сам и работал реально без продыху. Но дело не шло. Потому что организация через жопу.

— За помощь тебе спасибо, конечно, — наконец перестав молотить себя по рукавам, буркнул он, — но вот в семье я сам как-нибудь разберусь. Без советчиков и инструкций. А если ты считаешь, что я чего-то не додаю Владу — спроси у соседей, у воспитателей. У него самого в конце концов. И если ты думаешь, что я обязан тебе отчитываться по личным вопросам, потому что не потяну без тебя в бизнесе — ты ошибаешься. Я потяну. А если и нет, то я всегда могу вернуться на завод и набрать подработок. Полстраны так живёт, и ничего.

И вот за это я его уважал в том числе. По-хорошему упёртый.

— Ну, собственно, об этом я и хотел перетереть. Халявного снабжения больше не будет, хватит. — Говорил, и следил за ним внимательно, но упрямое лицо не дрогнуло. Он реально был готов на всё, и эта решимость читалась даже в вызывающе сунутых в карманы руках и набыченно опущенной голове. — Но предлагаю сотрудничество. От меня финансовый директор, бизнес-план и инвестиции. От тебя — толковая бригада мастеров, развитие в плане технологий и переход на нормальные материалы. Прибыль сорок на шестьдесят в мою пользу. Ну и полное подчинение, раз уж крутиться будешь официально на мои бабки.

Он перемялся с ноги на ногу, зыркнул на меня исподлобья.

— Рисануться решил?

Я усмехнулся. Всё-таки он, похоже, ревновал чисто Сашку. Дурень.

— Угу. Люблю, знаешь, чувствовать себя крутым. Но если тебе не интересно, можешь сразу идти на завод. Халявных бабок всё равно больше не будет, а без них ты сдохнешь.

Он помолчал, обкусывая губу. Я ждал. Было реально интересно, что же ему дороже — собственные дешёвые понты или реально благополучие семьи?

— Что значит, полное подчинение? Я должен буду работать по чужим проектам?

Молодец. Правильный вопрос.

— А у тебя есть какие-то встречные предложения?

— Да. Я хотел бы развивать свою авторскую линию. У меня художественное образование. Есть идеи, есть готовые дизайны по мотивам последних Европейских коллекций. Они классные, их даже знакомый мебельщик из Франции заценил. Если выполнить их в натуральном дереве и грамотно преподнести, можно выйти на премиум.

— Почему же до сих пор не вышел? Бабло вроде было, а ты вместо дерева вон, — я подпихнул ногой обрезок плиты, — целый год уже опилками закупаешься.

Он помолчал, а потом, вздохнув признал то, что мне и без него было очевидно:

— Боялся облажаться. Думал, лучше дешевле, но больше. Ну как бы количеством брать. Просто я мастер, я умею придумывать и воплощать идеи, а продавать их… Так себе. Через жопу, если честно.

Я рассмеялся. Нормальный мужик, особенно учитывая, что ему всего тридцать один. Будет толк.

— Вот для этого и нужен контроль моих специалистов. На первых парах, пока не научишься сам. Ты главное не дрейфь, этому реально можно научиться, я тоже когда-то начинал с того, что цветмет по дачам воровал, а теперь, вот, из офиса не вылезаю, забыл уже как железо пахнет. Мебель мне, как ты понимаешь, не интересна, поэтому за тобой останется право выкупить у меня свою долю и стать единоличным владельцем предприятия. Но не раньше, чем твой личный доход выйдет на пару сотен чистыми в месяц и продержится там минимум год. Так что всё зависит от тебя.

— Зачем тебе это?

— Просто хочу помочь.

— Зачем?

— Ну… — Немного подумав, я усмехнулся, но договорил: — Потому что ты папа Артём, хрен ли там.

Пока туда-сюда, домой приехал только под утро. Уставший, как чёрт, больше суток без сна. Раздеваясь на ходу, сразу пошёл в спальню, но на её пороге словно споткнулся — в темноте раздавался явно не Маринкин храп, а на нашей кровати призрачным силуэтом очерчивалась туша Кирея… обнимающего Маринку.

Глава 7

— Что это было ночью? — едва войдя в кабинет, приглушённо зашипел Густав. — Я чуть с ума не сошёл, когда ты так и не ответила!

Я не обернулась. Просто стояла у окна, и смотрела на Волгу. Какой же всё-таки здесь бесконечный простор и течение, мощь и жизнь! Здание управления не просто так расположилось всего в сотне метров от воды, и неслучайно мой кабинет находился на втором этаже — я с самого начала хотела иметь возможность наслаждаться этим видом. И всегда наслаждалась. Но сейчас словно видела впервые за всё почти уже минувшее лето. И это было такое странное ощущение — как будто проснулась с бодуна и ни черта не помнишь, что было накануне.

— Марина, что происходит?

Теперь голос прозвучал прямо за спиной, и я вздрогнула. По нервам резко, до едва сдерживаемой ярости, ударил протест на такое бесцеремонное вторжение в моё личное пространство. Захотелось вдруг наорать на него и выставить за дверь… Да что со мной такое? Я поёжилась и отступила.

— Ничего. Просто к тому моменту, как ты ответил, я резко захотела спать. — Окончательно покинув зону вторжения, опустилась в своё кресло за рабочим столом. — Сама не заметила, как вырубилась, извини. Так получилось, я не специально.

— Резко захотела спать? — окинул меня встревоженно-изучающим взглядом Густав. — А что случилось перед этим? Ты ведь не просто так мне написала?

Перед внутренним взором на бешенной скорости замелькали кадры: темнота комнаты, лицо Данилы, его глаза, губы, руки — всё так рядом и по-настоящему. Его прикосновения, вкус поцелуев, запах тела. И мой отклик — неконтролируемый, жадный до дрожи… и до кома в горле пугающий. Я ведь чуть не сорвалась! Поэтому и запаниковала.

— Ничего особенного. Из-за границы прилетел наш с мужем давний приятель, и мы все вместе поехали в загородный клуб. Там было шампанское, танцы…

Осеклась, вспомнив ту стерву. Ту самую, «доброжелательницу», которая посвятила меня в тайну мужа. И хотя до этого я видела её лишь на фото — вчера сразу узнала. И держалась она так, словно обиделась не на то, что мой муж отказал ей в принципе, но, скорее, за то, что отшил, когда она ему наконец наскучила…

От этой мысли резко закружилась голова, и я с нажимом потёрла виски. Всё-таки не выспалась. И, похоже, немного перебрала с шампанским.

— Не молчи! Что было потом? — нетерпеливо подогнал меня Густав.

Я подняла на него взгляд. Не нравился мне его тон, не нравилось, как он, опираясь руками на стол, словно нависает надо мной. Он снова вторгался в моё пространство, и это неожиданно напрягало, хотя погружения в транс тоже всегда сопровождались прикосновениями, и раньше это не доставляло мне дискомфорта. Впрочем, сейчас меня раздражало всё, даже чуть слышный стук колыхаемой ветерком жалюзи по подоконнику.

— Потом мы поехали домой, и всё.

— Ты врёшь! — ударил он ладонью по столу. Я вздрогнула. — Потом было что-то, что выбило тебя из колеи! Что?!

— Это что, допрос? — повысила я голос в ответ. — Ты, кажется, забываешься. Я говорю тебе, у меня уже всё хорошо! Я прекрасно себя чувствую, полна сил и бодрости духа! И на данный момент страстно хочу окунуться в работу. Так может, и тебе заняться делом? На подъездной территории весь газон засыпан листьями, и сами себя они не уберут.

— Прости, — резко подался он назад и мне сразу стало легче дышать. — Прости. Я просто сегодня не спал. Я волновался за тебя! Ты даже не представляешь как! Я ведь… — замер, глядя мне в глаза, подбирая слова.

Но я и так поняла. Поспешно отвела взгляд.

— Густав, не начинай. Это бесполезно, я уже говорила тебе. Сердцу не прикажешь.

Он усмехнулся.

— Конечно. Слишком молод, я помню. Извини. Просто хотел сказать, что волнуюсь за тебя. Ты не в себе, и это заметно. У тебя даже зрачки расширены и рассеян взгляд. Тебя кидает от плюса к минусу, потому что ты на ходу переоцениваешь то, что ещё вчера казалось незначительными и не вызывало отклика. И я не хочу тебя пугать, но это похоже на откат! И ничем хорошим это не закончится.

В груди похолодело.

— Как откат? С чего вдруг?

— Вот и я хочу понять. Расскажи мне! По порядку, что происходило вчера, что ты при этом чувствовала? Но, главное, что заставило тебя написать мне среди ночи? Это очень важно!

Я сцепила руки на груди. Всё внутри клокотало странным раздражением, но я даже не понимала, что тому причина — Густав, ставший вдруг таким назойливыми, или меня действительно ломает? И вместе с этим по конечностям разливался холодок страха. Я не хотела обратно в то безумие боли… Я не хотела откат!

— Ладно. Вчера утром я, как обычно, была в бассейне, потом на массаже. Меня разморило, и я решила, что могу позволить себе внеплановый выходной. Отпустила домработницу, решила сама приготовить ужин, но в этот момент нагрянул тот приятель, про которого я уже говорила.

— Это тот, с которым ты сегодня приехала сюда? — поджал Густав губы, и я могла бы поспорить, что в его тоне сквознула ревность. — Вас с ним связывает что-то большее, чем просто дружба, так? Что-то в прошлом?

— Какое это имеет значение? Сейчас мы просто приятели.

— Сейчас всё имеет значение, Марина, каждая мелочь! Вы были с ним близки?

— Ты давишь на меня, Густав!

— Я пытаюсь тебе помочь! А ты сопротивляешься. И если так пойдёт дальше, я просто буду бессилен.

Я погрызла губу. Он был прав. Я и сама чувствовала, что закрываюсь.

— Когда-то он был моим парнем, мы встречались, и я даже была в него влюблена. Пока не познакомилась с будущим мужем. Они с Кириллом уже тогда были лучшими друзьями.

— И что ты почувствовала, когда увидела его вчера?

— Конечно обрадовалась, я ведь не видела его двенадцать лет!

— И всё?

— Да.

… Нет. Прямо сейчас я вдруг поняла, что не просто обрадовалась Киру. Меня в тот момент буквально накрыло. Никогда раньше, с тех пор как мы с Данилой вместе, он не вызывал у меня таких эмоций. Даже наоборот — я всегда чувствовала себя слегка виноватой перед ним и избегала, а вчера этот барьер словно рухнул и меня понесло…

— С кем ты вчера танцевала?

— С ним.

— И с мужем?

— Нет. Он этого не любит.

… И снова вспомнила — он-то хотел, это я отказала. Тогда казалось, что сделала это чисто на автомате, но сейчас вдруг поняла — специально, чтобы его зацепить.

— А что ты чувствовала, когда танцевала с его другом?

— Ну не знаю, наверное, лёгкость и вдохновение. Но тут ничего такого, просто в юности мы танцевали с ним в паре, а вчера устроили вечер воспоминаний. И это было забавно.

— И всё?

— Да.

… Нет. Ещё было странное возбуждение, но не от близости Кирилла, а от следящего за нами взгляда Данилы. Я специально провоцировала его, хотела заставить нервничать… Потому что и самой вдруг стало не всё равно. Потому что сидела за столиком и, как дура, сравнивала их. И Кир был такой классный! Наслаждение для глаз и ушей: демонстративная эстетика мускулистого тела, лёгкость в манерах, юмор. А аура — вообще чистый секс! По сравнению с ним Данила выглядел уставшим и напряжённым, как до отказа сжатая пружина: тронешь — убьёт. От него разило сосредоточенностью, недовольством и проблемами. Он не пытался себя демонстрировать, ему было плевать на то, как на него реагируют окружающие. Но был… МОЙ. Просто мой. Весь, от ёжика коротко стриженных волос, до морщинок в углах глаз, до крепких жилистых рук и ссадин на любимом лице… Рост, голос, запах, вкус, взгляд, характер, привычки, переломанные кости, линии на ладонях, упрямство и харизма, тепло, нежность, сила… Весь, какой есть неидеальный, он был мой идеал. Мой воздух, моя бесконечность и сила притяжения. Я знала его, помнила, скучала и нуждалась в нём. До сих пор…

На глаза резко набежали слёзы, задрожал подбородок. До сих пор! Что за… наказание?!

Где-то фоном зазвучал голос Густава:

— Марина, ты как?

Вот только и он тоже — до сих пор. И я готова была поспорить, что знаю, на каком таком «объекте» он находится прямо сейчас. А может, и не знаю, потому что, может, этот «объект» у него уже давно не один… Но какая разница, если прошло уже почти пять месяцев, а мне, оказывается, до сих пор не всё равно!

— …Марина, посмотри на меня!

Вздрогнула, почувствовав на своих щеках ладони. Чужие ладони, НЕ ЕГО.

— Ты смотришь мне в глаза, слышишь моё дыхание…

Чужие глаза — близко-близко, запах чужой, голос.

— Вдох, и ты чувствуешь приятную тяжесть в ногах…

Чужое дыхание, чужая непозволительная близость.

— Нет, нет… — затрепыхалась я уворачиваясь. — Не надо, Густав! Не сейчас…

Он удержал мою голову, не давая отвернуться. Пальцы сжимали скулы, нос почти касался моего носа.

— Чшш… Успокойся! Конечно, не надо, если ты не хочешь! Просто успокойся…

— Пусти! — ударила я его по рукам и вырвалась. Застыли, отделённые друг от друга столом. Я решительно утёрла ползущие по щекам слёзы. — Не смей прикасаться ко мне без моего разрешения, Густав! Никогда!

— Прости. Тебя накрыло, и я испугался. Марина, это действительно откат. И это не шутки, тебя может отшвырнуть гораздо дальше, чем ты была, когда мы только начали.

— Меня не может отшвырнуть назад, потому что до сих пор так и не зашвырнуло вперёд! Твой метод не работает, Густав! Всё осталось, где было. Я поняла это только что.

— Это и есть откат, Марина! Тебя штормит! Через пять минут тебе вполне может показаться, что мы, наоборот, достигли небывалых результатов и ты сможешь наконец уйти от мужа, даже не обернувшись и ни на миг, не усомнившись в своём решении! Даже если он будет валяться у тебя в ногах! Даже если он при тебе полезет в петлю. Но ещё через час, ты обнаружишь в этой петле себя, потому что тебя отшвырнёт назад!

Снова схватил меня за руку чуть выше локтя. Знакомое движение фокусировки внимания, за которым обычно следует нескончаемый поток трудноразличимых слов, которые, однако, действуют на меня как крепкое снотворное. Я вырвала руку:

— Я сказала, не смей! — и, схватив сумочку, выскочила из-за стола.

— Услышь меня, так нельзя! — кинулся за мной Густав. — Сейчас тебе крайне необходимо стабилизироваться, а потом, если не хочешь продолжать терапию, постепенно выходить из блоков. Но это тоже сеансы. По-другому никак! Марина, постой!

Но я уже выскакивала из собственного же кабинета, и сразу за порогом врезалась вдруг в скалу.

— Опа! — подхватили меня сильные руки. — Осторожнее на поворотах!

— Господи, Кир, ты меня чуть не сшиб! — охнула я.

— Ну, вообще всё немного наоборот. Я пострадавший.

— Марина Андреевна, вот списки, которые вы просили, — потянулась за папкой секретарь. — Здесь статистика по вновь прибывшим и сводки по выпускникам прошлого месяца.

— Спасибо, Лена, — на автомате взяла я папку. — Я сейчас уеду, но остаюсь на связи.

— Поняла. А… — деликатно покосилась на открытую дверь моего кабинета.

— Он ремонтирует жалюзи. Да свидания, Лена.

— До свидания, Марина Андреевна…

А сама с открытым ртом пялится на Кира. Чёртов красавчик, если он такой же бабник, как прежде, его просто нельзя пускать в мой офис!

— Как тебе у нас? — когда спускались вниз, спросила я его. — Всё посмотрел?

— Ну прошёлся, да. Круто, что сказать. Я помню, пацанами сюда на великах гоняли купаться. Тут турбаза какая-то была, совдеповская. Все кому не лень через неё шастали. А теперь, гляжу, к берегу так просто не подступиться.

— Да, теперь здесь всё в долгосрочной аренде. Туда ниже по течению — это всё сплошь москвичи. Загородные клубы, базы отдыха, банные комплексы. Но самое классное место всё равно у «Птиц», недаром мы в Данькой воевали за него почти год. Я уж молчу во сколько оно нам по деньгам обошлось. Зато здесь и выход к воде удобный, и берег крепкий и территория большая. Опять же, кусок леса тоже наш, как природный парк. Пойдём, покажу…

Следующие полчаса не без гордости водила его по своему хозяйству. Выходили к самой Волге, заходили в лес, прошлись вдоль бассейна, свернули к корпусам опекаемых.

— Почему именно кризисный центр, Марин? — задал Кир самый традиционный вопрос. Все его задавали, даже журналисты. И настолько часто, что у меня даже был готов универсальный тупой ответ. — Почему не база отдыха? Тут же сейчас, насколько я понимаю, одни расходы?

— Потому что в семье должна быть гармония, — улыбнулась я. — Данила зарабатывает, я трачу. Классика.

— Любишь это дело? Я имею в виду — помогать?

— Очень. Для меня каждый наш «выпускник», тот, кому удалось справиться с кризисом и наладить свою жизнь — как звёздочка на небе. И чем больше звёзд, тем светлее моя внутренняя тьма.

— Поэтому тебя здесь и любят. Прям, я бы сказал, боготворят.

— С чего ты взял?

Кир пожал плечами:

— С людьми пообщался. А Даныча, мне показалось, наоборот недолюбливают. Почему так?

— Просто побаиваются. Он вечно как ни приедет, сразу включает хозяина и начинает всех строить, начиная персоналом и заканчивая подопечными. Но все знают, что, если бы не он — не было бы и «Птиц», поэтому если кого и боготворят, так это его.

— А там что? — кивнул Кир на высокий забор выше по течению.

— Лес был, совсем недавно расчистили под застройку. Вроде бы элитный жилищный комплекс какой-то. Место красивое, вид на Волгу хороший открывается свысока, но берег неудобный, к воде спуска нету. Можно попытаться организовать, конечно, но русло такое, что насыпной пляж в любом случае будет постоянно размывать. И омуты под обрывом… — Увидела вдали силуэт Густава, бредущего с метлой к служебному флигелю. Почувствовала, что недавнее раздражение полностью отступило, а на его место пришло что-то вроде жалости. Протянула Киру ключ. — Ты иди в машину, ладно? А я сейчас…

Картина наоборот: теперь он стоял у окна, спиной ко мне, а я на пороге.

— Густав, не обижайся, но мне правда кажется, что всё это пустая затея. Я никогда не смогу охладеть к мужу до полного нуля, нас с ним слишком многое связывает, но, может, этого и не надо? Достаточно уже и того, что накал ослабел, а дальше я смогу справиться и сама. Другие же как-то справляются?

— Это откат, как ты не понимаешь…

— Даже если и так — всё не так страшно, как казалось раньше. Я просто снова испытываю эмоции, но теперь контролирую их. И в этом есть твоя огромная заслуга! Это благодаря тебе и твоим сеансам у меня появилось время для того, чтобы страсти утихли. Теперь я справлюсь сама.

— Ты не понимаешь о чём говоришь, — не оборачиваясь, сокрушённо качнул он головой. — А когда поймёшь, может быть уже поздно.

— Я не полезу в петлю, Густав. И не буду резать вены, и глотать таблетки. Это всё в прошлом. Я просто хочу жить, как все, без этой иглы гипнозов.

— Дай мне хотя бы правильно вывести тебя…

А я, кажется, понимала в чём на самом деле его проблема. Он просто боялся меня потерять. И я сама была в этом виновата — я его, ранимого, романтичного мальчишку, подсадила на себя. Это я позволяла ему держать себя за руку, обнимать ладонями своё лицо, заглядывать мне в глаза — близко-близко, так, что смешивались дыханья. Я позволяла ему залезать ко мне в голову, выуживать из неё страхи, вкладывать вместо них надежду. Он словно был Пигмалионом, а я его Галатеей. Это была опасная игра, но я нуждалась в ней, и совершенно не думала о том, каково приходится Густаву. Я была занята лишь мечтой забыть Данилу, об этом были все мои разговоры и слезы, а в это время Густав медленно, но верно погружался в свои чувства ко мне… И все эти сеансы, якобы выводящие из ранее наложенной программы — это предлоги.

Я не хотела больше этих игр, не чувствовала в них потребности, даже наоборот — отторжение. И неожиданный страх. Теперь, когда Густав окончательно понял, что взаимность ему не светит — что он захочет нашептать мне в трансе? Ведь если возможно убедить в безразличии, почему не убедить и во влюблённости?

Он развернулся ко мне, долго и молча смотрел, наконец вздохнул.

— Пообещай хотя бы, что если почувствуешь себя хуже, то придёшь ко мне, и позволишь тебе помочь.

— Конечно, — примирительно улыбнулась я. — Ты же у меня здесь, — постучала пальцем по голове. — Друг, хранитель секретов и смотритель моих демонов. К кому я могу прийти, если не к тебе? Кстати, — понизила голос, — я всё-таки нашла с кем переговорить на счёт твоей легализации. Мне сказали, что это вообще не вопрос, просто нужно время, чтобы подготовить документы. От двух, до шести месяцев. Так что пока ты живёшь здесь и работаешь, а потом станешь каким-нибудь Алехандро и можешь податься дальше, хоть в город, хоть в село.

— То есть, остаться здесь я не смогу, да?

— Это будет рискованно. Как я объясню юротделу, что Густав стал вдруг Алехандро?

— Но можно ведь оставить меня Густавом?

— Но ты ведь сам говорил, что скрываешься? Значит, первым делом нужно поменять имя, разве нет? Или я не всё знаю, и Густав — это уже не твоё?

Встретились взглядами. Странно, почему это не приходило мне в голову раньше? И как же меня тогда прижало, что я вообще впустила в свою голову настолько незнакомого человека?

— Моё, — грустно кивнул он. — У меня нет от тебя секретов.

— Хорошо. Тогда, надеюсь мы разобрались, и обойдёмся без обид, да? Спасибо тебе за помощь, но отныне только уставные отношения в рамках «Птиц»

Он не ответил, и я, немного замявшись, повернулась уходить.

— Ещё один вопрос. Ты обмолвилась, что вчера отпустила домработницу и решила приготовить ужин. Зачем?

— Ну… Просто я люблю иногда повозиться на кухне.

— И всё?

— Да.

… Нет. Я не люблю возиться на кухне, но Данила всегда любил мою стряпню, и поэтому я часто ему готовила. Особенно раньше, до того, как узнала его тайну. И продолжала делать это и после — значительно реже, но всё-таки. До сих пор мне казалось, что я делаю это просто для снятия стресса… А сейчас вдруг поняла, что это было по-прежнему для Данилы. Несмотря ни на что. Исподтишка, тайком от самой себя. И он даже не знал, что еда приготовлена мною — я сменила рецепты и велела Нине помалкивать…

— А что? — с неожиданной тревогой глянула я на Густава. — К чему этот вопрос?

— Потому что, если несмотря на мои сеансы ты продолжала заботиться о муже — это может значить, что ты зависима от своих страхов и связанной с ними боли. Ты сама их ищешь и создаёшь предпосылки, и эта потребность пробивается даже через мои блоки. А теперь просто представь, что будет, если тебя отшвырнёт назад!

Я шла к парковке и всё думала о его словах. Продолжала ли я заботиться о Даниле? Пожалуй нет, это просто нельзя назвать заботой. Ведь если я что-то и делала, то это было таким мизером по сравнению с тем, что бывало раньше! Подумаешь, ужин. Подумаешь, отглаженная рубашка или купленный на смену закончившемуся шампунь. Определённая марка зубной пасты, до блеска оттёртый с любимой кружки чайный налёт. Вовремя подзаряженный телефон, проветренная перед сном спальня, и прочие мелочи. Просто привычка, разве нет?

Правда, как вписать сюда поцарапанную машину — это вопрос. По идее, мне должно бы быть без разницы, разобьётся он или нет. Но по факту оказалось, что лучше пусть с другой, но живой и здоровый… И стоило подумать об этом, как в душе поднималась такая буря — тут тебе и страх, и боль, и желание сделать ещё больше. Точно зависимость.

Глава 8

«Кровь ударила в голову» — это очень приблизительное выражение, и оно ни о чём. На самом же деле, когда я увидел эту парочку, мне показалось, меня разорвало. Даже оглушённо замер на пару мгновений, потерявшись, что дальше. И, кажется, готов был убивать. Отмерев, долбанул со всего размаха по выключателю. Заорал:

— Подъём!

В крови знакомой, обжигающей лавой бурлил адреналин, сами собою сжимались кулаки… Но Маринки на кровати не оказалось, лишь тряся головой, жмурился от света Кирей. Отпихнул скомканное одеяло, которое я принял за Маринку, сел.

— Даныч… — судя по всему, он был с похмелья. Но это не отменяло того, что спал он на нашей кровати! — Приехал уже?

Ага, УЖЕ! Не ждали?

— Где Маринка? — рыкнул я и ломанулся в туалетную комнату.

Но её не было и там. Зато небрежно свисало через стенку душевой кабины её всё ещё влажное полотенце, и пахло её гелем для душа.

Вернулся в комнату. Кир всё так же сидел и делал вид, что ни хрена не понимает.

— Где она? — накинулся на него я.

— Кто?

— Жена моя!

— Ну… — пожал плечами, — не знаю.

Я зарычал и ломанулся из комнаты, но на пороге столкнулся с Маринкой. Кутаясь в плед, она так же щурилась от света и выглядела взволнованной.

— Что случилось?

Я глянул в коридор за её спину, увидел приоткрытую дверь комнаты, которую мы по привычке всё ещё называли детской. И тут же осенило. По венам всё ещё плескались отголоски взрыва, а я уже чувствовал себя полным дураком, но вместе с этим не отпускало ощущение, что случайности не случайны, и моя первая реакция была самой правильной.

Да ну, бред!

Рванул Маринку на себя, обнял так крепко, чтобы не смогла вырваться даже если очень захочет, чтобы знала, как я соскучился, истосковался… Но она поступила проще — зачем вырываться, когда можно просто не реагировать? И мои руки разжались сами собою. По внутренностям пополз ядовитый холодок раздражения.

— Я понимаю, что тебе плевать, — тихо, не глядя на меня, процедила она сквозь зубы, — но раз уж ты заявился под утро, то не мог бы и вести себя потише? Мне, например, рано вставать.

Повернулась и, подобрав метущий пол подол пледа, пошла обратно в детскую. Я за нею.

Зайдя в комнату, плотно прикрыл за собой дверь, и подумал, вдруг, что всё сходится так ладно, что не подкопаешься! Даже эта комната, в которой я при всём желании не смог бы повысить голос. Идеальное убежище!

Здесь всё осталось так же, как в тот день, когда Владюшка уходил отсюда в последний раз: игрушки, плакаты на стенах, кеды под кроватью, небрежно брошенная на спинку стула футболочка, целая стая бумажных птиц на ниточках под потолком… Я был против этого музея, он высасывал из меня силы, каждый раз напоминая о трагедии, а Маринка наоборот — в любой непонятной ситуации сбегала сюда, словно здесь было её место силы, и на все мои увещевания отвечала лишь одно: для неё эта память священна, со всеми её горестями и радостями, и она не отдаст её никогда и ни за что на свете.

Сдерживаясь, сунул руки в карманы.

— Может, объяснишь, что здесь происходит?

Маринка села на расстеленную Владькину кровать, плед упал с плеча, и я увидел, что на ней не обычная ночная пижама, а полупрозрачный пеньюар из кружева ручной работы, который я дарил ей на пятнадцатилетие нашей свадьбы. Когда она надевала его в последний раз? Уже и не припомнить.

— Понятия не имею! Это ты устроил ор на весь дом, а не я.

— Не прикидывайся, — снова начал раздражаться я. — Что Кирей делает в нашей постели?

— Спит. Вернее спал, до того, как ты поднял ор.

— А ты?

— Что я? Я тоже спала, пока ты не…

— Маринааа… — угрожающе засопел я. — Ты прекрасно понимаешь о чём я.

Она усмехнулась.

— Ты примитивен, Магницкий. Если бы мы с ним решили переспать, то уж точно нашли бы для этого местечко побезопаснее. Не говоря уж о том, что для того, чтобы переспать — не обязательно ждать ночи и прыгать в койку…

«Тебе ли этого не знать» — померещился мне не договорённый ею хвостик фразы, но я отмахнул его, как обычную свою паранойю.

— Ну да. Или сделать всё наоборот напоказ, чтобы я чувствовал себя дураком и помалкивал даже при очевидном, да?

— Ты и есть дурак.

Прозвучало двусмысленно, но Маринка при этом была настолько привычно бесстрастна, что у меня даже вопрос про пеньюар застревал в горле. И жёг адским пламенем! Для кого она так вырядилась-то?!

— Ладно, тогда объясни, почему он спит в нашей комнате, а не в гостевой?

— Потому что в гостевой голые окна и солнечная сторона, из-за чего человек просыпался в четыре утра.

— Допустим. Тогда почему в нашу спальню, а не в любую другую?

— Потому что кровать самая удобная. Я просто хотела как лучше, прекрати истерику. И можно я теперь буду спать?

— Интересно… А я где должен был лечь, когда приеду? В холле на диванчике?

— В любой другой из комнат, — с лёгкой усмешкой парировала она. — К тому же, кто же знал, что ты приедешь сегодня?

— Я говорил!

— Ты говорил, что вернёшься к вечеру, а сейчас уже почти утро. И ты даже не соизволил взять трубку, когда я тебе звонила. — Демонстративно легла и, отвернувшись к стенке, укуталась в покрывало. — Всё, не мешай мне спать.

Вот так просто, фактически выставила за дверь. И от сонливой усталости у меня окончательно осталось только злое раздражение и жуткая тяга накатить чего-нибудь покрепче.

Внизу, заторможенно потягивая минералку, сидел взлохмаченный, помятый с бодуна Кирей. Я молча плеснул вискаря в два стакана и поставил один перед ним, но он не отреагировал, просто смотрел в стол перед собой и поигрывал желваками. Я так же молча проглотил свою дозу и снова потянулся к бутылке.

— А ты думал, она где? — спросил вдруг Кир.

— Ничего я не думал, просто устал, как собака.

— Да ладно? — в усмешке братана проскользнул сарказм. — И поэтому аж в душ её искать побежал? А чего не под кроватью?

Я помолчал. Было во всём этом что-то идиотское, но именно поэтому казалось неслучайным. А может, это просто у меня на фоне спермо токсикоза поехала крыша.

— Ты мылся женским гелем для душа? Ничего, что там рядом мужской стоит?

— А если я скажу, что не помню мылся ли вообще?

— И тебя не смутило, что она положила тебя в хозяйской спальне, при том, что в доме ещё пять комнат?

— И если скажу, что ни хрена не обратил внимания на то, куда меня отправили, потому что был хорошо датый?

— Где бухал?

— И с кем, да?

Я промолчал, он усмехнулся.

— С институтскими пацанами встречался, можешь проверить, если хочешь.

Я плеснул себе ещё виски.

— Ладно. Я просто психанул, извини.

— Нет, ты не просто психанул, Даныч. Ты на полном серьёзе решил, что я мог бы. — Залпом допил минералку, сполз с барного стула. — Давай спать, братан. Утро вечера мудренее.

— Бля, Кирей, ну хорош! — крикнул я ему в спину, но он, не обернувшись, ушёл в гостевую на первом этаже.

А ближе к полудню, упрямо повторяя, что так будет реально лучше, он заявил, что перебирается в гостиницу.

— Я, может, баб хочу водить и бухать сутками напролёт, а мне приходится под вас строиться. Не, я лучше на волю.

— Без обид, братан?

— Да какие обиды, Даныч. Милые бранятся — только тешатся, а я просто не хочу сдохнуть от вашей случайной пули.

В его словах всё ещё слышалась обида, но мне, если честно, полегчало, хотя осадочек от самого себя, конечно, остался поганый. Пытаясь загладить косяк, поселил Кирея не в гостиницу, а в одни из своих апартаментов для приезжих вип-партнёров.

Договорились встретиться ближе к вечеру, и когда я уже спускался вниз, неожиданно, на полчаса раньше договорённого времени, позвонил Горовец старший.

Встретились с ним уже через час, пересеклись, в буквальном смысле, на ходу — на парковке возле центрального парка. Я подсел к нему в машину и он, без долгих вступлений, перешёл к делу:

— В общем, на счёт металлургии я не передумал — как была не моя тема, так и осталась, но у нас с тобой неожиданно нарисовались другие точки соприкосновения. Анжелика, кстати, подсказала, что значит, женский взгляд со стороны! И хотя то, что она подсказала само по себе примитивно, но на этой основе у меня выстроилось такое предложение, которое разом покроет и твои, и мои проблемы.

Я моментально напрягся, не ожидая от этой стервы ничего хорошего.

— Если помнишь, — продолжил Горовец, — у меня с Лебедевыми сейчас проект по поводу жилищного комплекса на Волге. Размах грандиозный, по масштабу сопоставим со столичным, если не с Европейским вообще. Комплекс станет визитной карточкой города, жемчужиной. Все воротилы бизнеса и политики, звёзды эстрады и просто олигархи не будут вылезать отсюда круглый год. Только настоящему размаху мешает ландшафт. Берег у нас там слишком уж обрывистый и спецы говорят, что при таком течении править бесполезно, да ещё и на судоходном форватере, где нам в принципе не дадут менять русло. Понимаешь?

Я понял. Сразу. И всё бы ничего — бизнес предполагает собой смелые решения больших задач, если бы не Маринка.

— Я понимаю, Дмитрий Николаевич. Но «Птицы» принадлежат мне только формально. На самом деле хозяйничает там жена, она этот центр создавала, выстраивала, пестала. Она его не отдаст, он ей слишком дорог.

— Ты меня не дослушал, Данила Саныч, речь ведь идёт не просто о продаже. Та сумма инвестиций, которую ты ищешь, скажем прямо, весьма нехилая даже для меня. И ты прекрасно это понимаешь, поэтому и пытался с самого начала подкатить ко мне. Я так же знаю, что ты обращался и к другим инвесторам, но никто из местных твой размах не тянет. Тебе сейчас либо реально на Москву выходить, либо со мной договориться. А можно и сразу двух зайцев — и Москву и меня заполучить. Как? Через твой центр. Сам посуди, Лебедевы — это и есть Москва, бабла у них достаточно, я заинтересован чтобы они зашли сюда, поэтому пойду тебе навстречу, хотя, сам знаешь, металлургия — это не моё. Давай так — ты передаёшь мне территорию своего центра, и она идёт в зачёт части суммы, которую мы с Лебедевыми тебе инвестируем. При этом, нам нужна только земля, то есть все строения пойдут под снос. Цена голого участка в разы ниже твоего застроенного комплекса, но я дам не просто полную цену за комплекс, а накину сто процентов за срочность сделки. Это уже порядка двухсот миллионов, которые ты получишь к концу этой недели, и тебе даже не придётся их мне возвращать. Оставшуюся часть инвестиций ты получишь равными долями от меня и от Лебедевых в течение ближайших трёх недель. Что скажешь?

А что я мог сказать? Это было шикарное предложение! Не просто шикарное, а похожее на глас Божий: «Ты молился, я услышал — так бери и пользуйся моей добротой!» И даже плевать на то, что Анжелка, кидая Горовцу идею, скорее всего просто хотела подгадить, пустив между нами с Маринкой кошку. Но вот сама Маринка…

— Мне нужно переварить это, Дмитрий Николаевич.

— Ну понятное дело! Я бы на твоём месте тоже охренел! — рассмеялся он. Глянул на часы. — Давай завтра в это же время, да?

— Мало. Не хочу с кондачка.

— Ну-у-у, — скривился Горовец. — Ты сейчас как мой Юрка. Тот тоже на словах быстёр, а как до дела доходит — мямлит. А Данила Магницкий, и это любой дурак в нашей дыре знает, человек хваткий и решительный. Не разочаровывай меня, ну!

— До конца недели, — не повёлся я на его попытку поднажать. Его интерес был не меньше моего, поэтому подождёт. — К концу недели я дам однозначный ответ.

Маринка слушала меня внешне безучастно, но по тому, как на её щеках стремительно разгорались алые пятна, я понимал, что она не в себе от ярости. Смотрел на них и чувствовал, как меня и самого заражает её злость… Надо же, это что же, я нашёл единственную ещё живую струнку в сердце Снежной королевы? Вот эти бомжи и беженцы, беременные малолетки, жертвы семейного насилия, и черте-кто ещё — это беспокойство о них впервые за последние месяцы заставляет её скинуть свою маску биоробота?

А с другой стороны — я прекрасно понимал, что значат для неё «Птицы» Для меня они тоже значили очень много, но я, в отличие от Маринки, готов был идти дальше.

— Марин, я понимаю, что ты в шоке, но послушай… По сути, это просто кусок земли. Центр можно отстроить заново и даже с большим размахом где угодно ещё. На время переезда я гарантирую предоставление всего необходимого для его непрерывного полноценного функционирования. Хочешь, базу отдыха какую-нибудь целиком снимем на пару-тройку лет? Твоим «жертвам» какая разница евростандарт у них в проживании или нет, если им за счастье что просто крыша над головой есть и кормёжка не с помойки? Марин… Ну не молчи! Я, между прочим, ещё не дал согласия, хотя там и думать не о чем! Я взял паузу специально на то, чтобы обсудить это с тобой. А как мне обсуждать, если ты молчишь?

Но сам уже видел, что она вошла в штопор. Всё. Она не даст согласия. И это чёртов мандец, потому что и я не мог слить своё предприятие из-за каких-то девчачьих капризок.

— Ну как ты не понимаешь, что, если мне сейчас не получить этих инвесторов, то уже через полгода не понятно, что останется и от «РегионСтали»! Меня могут просто подмять и навязать свою политику. И уж поверь — это отразится на «Птицах» гораздо хуже, чем то, что я предлагаю сейчас! Не молчи! — в сердцах треснул кулаком по столу, и Маринка наконец подняла на меня взгляд. — Что ты выбираешь, переезд «Птиц» и временные неудобства или полный крах Центра в обозримом будущем?

А она просто сорвалась с места и сбежала наверх.

— Твою мать… — ткнулся я лбом в стену. — С-с-сука, да когда же это закончится… Фффф… — Не выдержал, замолотил по стене кулаками, чувствуя, как боль проясняет мозг. Надо было хоть наизнанку вывернуться, но договариваться.

Зазвонил телефон.

— Привет, Толь, — присосавшись к кровящей костяшке кулака, закрыл я глаза. — Ну давай, хоть ты меня обрадуй.

— Как получится, Данила Александрович! Заговорить-то она не заговорила, и я, как и договаривались, отпустил её ещё вчера утром… Но этой ночью она вернулась сама и отказывается уходить.

— Чего-о-о?

— Угу. Требует вас.

— Что значит, требует? — взорвался я. — На хер её шли Толь, и не звони мне больше по такой ерунде.

— Она говорит, что разговор есть. Вот я и подумал, может, заказчика слить решила?

— С чего вдруг?

— Да кто ж её знает. Но поведение странное, явно с умыслом. И было бы неплохо его понимать.

— Ладно, сделаем так — для начала повозите её по городу.

— Насчёт хвоста?

— Да, проверьте не пасут ли её. Если пасут — вези в ментовку и дело с концом. Я позвоню Соловьёву, чтобы её там приняли по всем статьям. Если нет, то на левую хату какую-нибудь отвезите и оставьте там без объяснений, но с очевидной возможностью слинять. Про меня вообще ничего не обещайте. Посмотрим, как поведёт себя.

***

После того, как отказалась продолжать сеансы с Густавом, мне неожиданно стало легче, даже настроение поднялось. Шлялись потом с Киром весь день по городу: заходили в институт, проехались по старым знакомым, сходу замутили на вечер что-то типа встречи выпускников, заехали в гриль-бар забронировать столик, и, заодно подкрепить одного сильно оголодавшего Капитана Америку обещанным бизоном.

А ещё — много смеялись, болтали обо всяком, вспоминали прошлое. Мне было так светло и комфортно, как не бывало уже целую вечность. Казалось, изнутри меня распирает чем-то огромным и тёплым, таким знакомым… И в какой-то момент вдруг поняла, что вот именно сейчас мне жутко не хватает рядом Данилы. Голоса его, запаха, ощущения исходящей от него силы и родства. Повиснуть на его плече, пощекотать ладонь об ёжик волос, стащить из его тарелки кусочек чего-нибудь, слизать молочную пенку с его капучино. Растаять от его благодушной усмешки на это и почувствовать, как недвусмысленно и жадно ползёт по моему бедру под столом его рука…

Всё это нахлынуло так внезапно, что у меня аж глаза защипало. До тоскливого отчаяния захотелось вдруг чтобы поскорее наступил вечер, когда вернётся Данила. На встречу институтских не пойду, там всё равно будут только друзья Кирилла. Лучше останусь дома и дождусь мужа…

И если это и был тот самый откат, о котором твердил Густав, то он был прекрасен!

А потом я получила фотографии со скрытого номера. На них была сильно беременная женщина и мальчик, так похожий на моего Владюшку. И СМС:

«А ты, наверное, думала, что твой муж её уже бросил?»

— Что-то случилось? — заметил мою растерянность Кир.

— Нет, всё нормально, это по работе. Я сейчас… — вышла в туалет, дрожащими пальцами увеличила снимок.

Да, это была та самая Саша и её сын, так похожий на моего мужа — мальчик, зачатый словно в укор нашим с Данилой опустившимся рукам и дрязгам. Но, скорее, всё-таки в назидание, что жизнь продолжается, и в ней бывает не только горе.

И в этот момент, глядя на эти фотки, я вспомнила вдруг легенду про птичек, которую читала когда-то Владюшке. Птички — это души умерших, которые остаются на земле, чтобы родиться снова, если те, ради кого они остались, сумеют отмолить их своими добрыми делами.

Я в тот Адский год не только скатилась в Пекло сама, но и усиленно тащила за собой Данилу. А он? А он всё это время, как оказалось, нёс меня на руках. Пока я сама не заявила, что мне больше не нужны ни его забота, ни он сам.

Это больно признавать, но… Данила заслужил этого сына. Он заслужил и ещё двух и даже трёх, и ещё пять дочек для ровного счёта. Просто я не могу ему этого дать. Разве это его вина?

Я как собака на сене, ходячий музей своему горю. И я снова тяну его в Пекло. Но что, если можно как-то иначе?

Удивительно, но сейчас у меня не было ни страха, ни обиды на Данилу. Только грусть и, вместе с этим, дикая злость на суку Анжелу. Набрала СМС:

«Что-то в этот раз маловато и скучновато. А где же видосики? Или хотя бы мой муж на фотках?» — и отправила его на номер, который ещё минувшей весной раздобыл для меня Никита Сергеевич.

Хотелось бы мне увидеть её лицо, когда она получила сообщение! Но хватило и того, что она ответила:

«Не переживай, будут и видосики» — причём, ответила не с того номера, на который написала ей я, а со скрытого. Спалилась, сучка. Занервничала.

Я тут же набрала Никиту Сергеевича.

— Помните, вы в апреле в Воронеж ездили? Мне нужна информация по той женщине. Вся, какую только получится найти. Самая свежая и достоверная.

— Понял, Марина Андреевна! Сделаем.

— Отлично. Звоните мне сразу, в любое время.

Пусть там будет что угодно, мне смертельно надоело этого бояться. Да и что такого, чего я ещё не знаю там может оказаться? Хуже той фоновой безнадёги в которой, несмотря на сеансы Густава, я едва не утонула в последние месяцы, может быть только очередная такая же безнадёга! Нет, лучше уж болючая, но правда и точки над i.

Видосиков я так и не дождалась, и не сдержалась сама:

«Ну? Я жду!»

Наверное, сейчас я тоже истерила, но меня действительно несло. Раздирало от ажиотажа, хотелось разметать выдру по клочкам, чтобы думать забыла, как лезть в МОЮ семью…

«Облажалась, да? Не ожидала, что твоя информация устарела?»

Она ответила чуть погодя:

«Рано радуешься. Смеётся тот, кто смеётся последний»

Ох, меня и всколыхнуло!

«Мой муж мне не изменяет, так что подавись своей желчью, и смирись уже, что он тебя так и не трахнул! И уже никогда и не трахнет, даже не мечтай!» — шикарное сообщение, меня так колотило, когда я его писала!

Потом каждую минуту проверяла, не пришёл ли ответ, а он всё не шёл и не шёл. И через час у меня так разболелась голова, что казалось — раскалывается! Отговорилась от вечерних посиделок с Киром и вернулась домой, приготовила ужин. Не левый рецепт «аля Нина», а свой фирменный, самый любимый Данькин. Потом душ, свежее постельное. Вместо домашних брюк с кофтой — халатик, под него — пеньюар, тот самый, про который Данька говорил «развратный», потому что тот вообще ничего не скрывал, но при этом Данила сам же мне его и подарил…

Так хотелось, чтобы он нагрянул прямо сейчас, пока я в кои-то веки ещё схожу с ума от предвкушения этой встречи и раз за разом вздрагиваю от волны мурашек по телу, вспоминая его губы, руки, страсть! Делить его с другой больно… но я имела право и не делить, а просто вернуть его себе. Да и кто кому соперница — Саша мне, или я ей, учитывая, что муж каждый раз возвращается ко мне, хотя совершенно ничего не мешает ему уйти навсегда?

Время шло, а он всё не ехал. Я поднялась в спальню, опустила голову на прохладную подушку. И чем дальше, тем больше меня одолевали совсем уже другие мысли.

А что, если однажды кто-нибудь ещё пришлёт мне компромат на мужа совсем с другой бабой? Готова ли я к такому повороту? Нет.

Да что такое, я же вот только что готова была окончательно во всём разобраться. Откуда снова этот страх? Липкий, щемящий. Или это наша комната так на меня действует? Комната, которой, как и комнате сына, суждено стать музеем памяти о былой любви и счастье?

Нестерпимо захотелось позвонить Густаву, услышать его спокойный голос и мягкий акцент. Без этой дозы забытья с каждой минутой становилось всё тревожнее и тоскливее…

Не заметила, как уснула. А проснувшись, поняла, что голова уже не болит, а мысли текут холодно и бесстрастно. Сейчас мне снова было почти безразлично чем закончатся наши отношения с Данилой. Знакомое ощущение, я провела в нём последние почти четыре месяца. Но сейчас оно было намного сильнее.

Бжикнул смской телефон. Неужели мисс стерва всё-таки скинула видосики? Мне было уже почти не важно, что там, просто любопытно.

Но это оказалась не она, а заученный наизусть, но специально не забитый в телефонную книгу номер, от которого, пока я спала, наприлетало сообщений:

«Я на месте»

Через пятнадцать минут:

«Напомните, мы договаривались на старом месте, так ведь?»

Две минуты:

«Почему вы не отвечаете? Я жду на старом месте»

Ещё пять минут:

«Аллё, что за прикол? Где мои деньги?»

И, наконец, последнее:

«Если это кидалово, то ты ещё пожалеешь, что вообще связалась со мной!»

Я рассмеялась. Это просто чудо какое-то, а не девчонка. Набрала:

«Никогда не дерзи раньше времени, нарвёшься на ответную грубость. Скоро буду. Жди»

Не прошло и минуты, как она ответила:

«Извините, бомбануло. Но тогда с вас ещё и кофе за ожидание!»

— Зачётный прикид! Наверняка стоит дороже, чем я вся.

Я запахнула на груди халатик, чтобы не светить пеньюаром, да и вообще, как-то вдруг стало зябко. Снова начала болеть голова.

— Пока ты ставишь себя на одну доску со шмотками, какими бы дорогими они ни были, ты так и будешь чувствовать себя дешёвой. Завязывай с этим. Бедность не в кошельке, а, в первую очередь, в голове.

— Ни хрена не понятно, но очень проникновенно. Жаль в карман не положишь. Я стесняюсь, спросить, а этот кофе вы случайно не мне привезли?

Сидели в моей машине возле заправки, той самой, на которой я и поймала Славку пару дней назад, когда она пыталась стянуть у меня из салона сумочку. Когда же, после обмена дурацкими фразами, я наконец протянула ей пачку пятисотенных, её глаза загорелись, но виду не подала. Лениво, словно нехотя, взяла деньги, помотала ими перед своими лицом. Я усмехнулась:

— Пахнут?

— Угу, — ухмыльнулась она, — сексом.

— Чего?!

— Серьёзно! Сами понюхайте!

— Спасибо, обойдусь. Как случилось, что тебя поймали? Я вроде бы всё предусмотрела.

— Да мужик какой-то из соседней тачки выскочил, большая такая, чёрная. Тонированная. За химо меня схватил и поволок. — И вдруг рассмеялась: — А видели бы вы его рожу! Он, кажется, больше меня испугался, когда надпись увидел! Паша вроде бы. Большой такой.

Хм. Водителя на второй машине я не предусмотрела. Впрочем, я же не знала, что Данила собирался ехать в аэропорт за Кириллом.

— Понятно. Ну а в целом как, всё нормально?

— А то! Ваш муж такой душка! Особенно когда злится. Я вообще люблю злых мужиков, они такие у-у-ух! — снова рассмеялась.

А я смотрела на неё и с удивлением понимала, что, кажется, слегка ревную к ней Данилу. Ну а что — тело упругое, глазищи наглые, губы сочные. Да и сама симпатичная, молодая. Дерзкая. Прям как под заказ. Чувствуя, как в груди начинается непонятный зуд, отвела взгляд.

— Они меня просто попугали и отпустили, — не замолкала Славка. — Всё как вы и говорили! Даже жаль, если честно. Я-то хотя бы на пару синячков рассчитывала, чтобы за моральный ущерб с вас надбавочку получить. — Пошлёпала по ладони пачкой денег. — А та тачка правда двадцать лямов стоит?

Я, закрыв глаза, откинула голову на подголовник. От внутреннего зуда уже перехватывало дыхание. Мне необходимо это знать! Я должна! Выдохнула, окинула контрольным взглядом девчонку. Идеально.

— Хочешь ещё заработать?..

Потом был пустой дом, ожидание. Звонок мужу, длинные гудки вместо ответа. Головная боль. Разочарование. Отчаяние.

Забылась тревожным сном. Очнулась — начало третьего ночи. Половина кровати мужа всё так же издевательски пуста. И ни перезвонил, ни сообщения не кинул, почему задерживается. Захолонуло какой-то дурацкой, но непреодолимой ревнивой злостью.

Ладно. Будет ему весёленький приём…

…После того, как взбешённый Данила вышел из детской, я так больше и не заснула. Провалялась часа полтора, встала.

Кирей храпел уже внизу, Данилу я обнаружила в нашей спальне. Спал. Присела возле него на край кровати, разглядывая в предутреннем полумраке черты лица.

Почему так случается, что одни люди проходят сквозь нас тенью, и нам нет до них дела, а другие въедаются в душу раскалённым клеймом, словно присваивая нас на веки вечные? Почему одни умеют расставаться и жить дальше, а другие, как лебеди, предпочитают сложить крылья и, рухнув камнем вниз, разбиться? Как научиться отпускать, если твоя любовь — это кардиостимулятор, без которого сердце остановится? И что делать, если кардиостимулятор твоего любимого — это тоже любовь, но не к тебе?

Ночная выходка уже казалась мне идиотской. Да, я добилась своего, довела мужа до бешенства, но… Добилась ли своего на самом деле? И знаю ли вообще, чего хочу?

Да, знаю. Я хочу как раньше, когда Данила был только мой. Но как раньше уже не будет, а как будет — я не знаю, я прохожу этот путь впервые.

Возможно мне просто нужно взять паузу и, набравшись терпения, дождаться вестей от Никиты Сергеевича? А потом сравнить это с тем, что расскажет мне сам Данила. И вот тогда станет окончательно ясно кто кого предал, и предал ли вообще…

Не удержалась и, склонившись, легонько коснулась губами губ мужа. Как же я любила их вкус! И в этот момент Данила был только мой.

А уже в следующий я уезжала в Центр, туда, где Волга, простор и ощущение, что я буду нужна всегда.

К вечеру Данила притащил две новости: Кир переехал в гостиницу и «Птицы» должны пойти в расход во имя расширения бизнеса. Он долго и горячо приводил какие-то доводы, требовал от меня каких-то решений и ответов… Но разве я его слышала? Я просто сбежала от этого невыносимого разговора.

Лежала потом на Владюшкиной кровати, и глядя на стайку бумажных птичек под потолком, глотала тихие слёзы.

Центр назывался «Птицы» не просто так. Однажды я читала Владу сказки народов мира, и там попалась легенда о том, что все птицы — это души людей, которые после смерти не захотели улетать от своих близких, став их ангелочками, и теперь носят их молитвы и добрые дела напрямую к Богу. И каждая птичка сможет однажды снова вернуться на землю ребёнком, если чаша с принесёнными ею добрыми делами перевесит чашу с делами злыми. Но не все справляются с этой миссией, потому что живущие не спешат молиться и творить добро. Поэтому на земле столько одичавших, не помнящих своего предназначения птиц, и поэтому, если люди не изменятся, однажды у них совсем перестанут рождаться дети, и тогда наступит Конец света.

— Мамочка, когда я умру, я тоже стану птичкой! А ты?

Владюшка говорил об этом так просто, как умеют говорить о смерти только маленькие дети и глубокие старики. Я же была взрослой тёткой и не знала, как реагировать на неудобную тему, лишь улыбалась и отделывалась дежурным «Ну конечно!»

А теперь… Это глупо, но я не хотела, чтобы моя любимая «птичка» забыла своё предназначение и никогда больше не вернулась на землю ребёнком. Пусть возвращается! Пусть не ко мне, не моим — но чьим-то долгожданным счастьем и любовью!

Словом, Центр был для меня всем. А Данила в очередной раз ударил по самому больному.

Глава 9

— Марин, может, всё-таки поговорим? — окликнул он меня, когда я ни свет, ни заря уже уезжала из дома. — Отмолчаться всё равно не получится. И соскочить тоже.

— Тогда о чём говорить, если ты всё уже решил?

Он раздражённо всплеснул руками, и я не стала дожидаться что ответит. Но когда гнала по полупустым улицам в сторону Волги и ощущение было такое, словно перегнула.

Ну да, конечно, сейчас ещё и тысячу оправданий придумаю, почему он прав! Придумала же, что он заслужил этого ребёнка на стороне! Ну надо же, дура какая. Чёртов откат! Прям хоть и правда снова к Густаву иди.

Моему столь раннему приезду удивились даже сторожа. В офисе царили пустота и тишина. Я попыталась занять себя ещё накануне подготовленной статистикой, но мысли крутились вокруг проблемы, бегать от которой действительно глупо. Мне всё равно придётся либо смириться… либо смириться. Вопрос только в том, сделать это со скандалом или покорно.

Ну почему всё это прилетает мне? Почему я должна мириться с двойной семьёй мужа? С его непонятными секретаршами, с которыми у него то ли было, то ли нет? И, наконец, с его бизнес-амбициями, которые идут вразрез моим интересам? Кто я в его жизни?! Балласт? Господи, да зачем мне всё это?!

Снова начала кружиться голова, ужасно клонило в сон. Плюнула, прилегла на диванчике в комнате отдыха, смежной с моим кабинетом. Во сне рыдала, потому что опять не могла вспомнить, а был ли Данила вообще или это я его себе придумала? Ходила по своему же центру, пыталась спрашивать у сотрудников, но даже не могла сформулировать кого ищу, потому что не помнила о нём ни-че-го, даже цвета глаз. Но при этом с ума сходила от отчаянной пустоты на месте чего-то огромного в душе, чего там больше нет. Дорыдалась до простреливающей боли в затылке, от неё и проснулась. Оказалось, проспала почти три часа.

На душе плескалась тоска. После пробуждения ощущение полного одиночества никуда не исчезло, словно просочилось в реальность. Отчаянно захотелось позвонить Даниле и просто услышать его голос. Хотя бы голос. Потому что, на самом деле, мне нужен был он сам. Весь. Опять. Хотя всего пару часов назад я задавалась вопросом, зачем мне всё это нужно.

Тот самый откат?

Не вставая с диванчика, взялась за сотовый, позвонила в свою же приёмную.

— Лена, принеси, пожалуйста кофе и оповести сотрудников о том, что в двенадцать будет общее собрание. И найди что-нибудь от головы.

Сказать им как есть и попросить поддержки. Митинг, забастовка, бойкот — что угодно, лишь бы не сдаваться без боя. Не тороплюсь ли я? Возможно. Но ведь и так всё понятно, чего ждать?

Лена, хотя молодая, но понятливая, увидев меня вопросы задавать не стала, только подошла к окну и прикрыла жалюзи, чтобы солнечный свет не бил мне прямо в глаза. Интересно, что она решила, что я с похмелья? Плевать.

— Спасибо, Лен. Я сейчас ещё полчасика и вернусь в строй.

— Я так понимаю, вас пока нету?

— Да. Но держи меня в курсе.

Рука снова и снова тянулась к телефону. Где Данила сейчас, чем занимается, о чём думает? Хотелось стать птичкой и полететь туда, где он, сесть на ветку за окном и наблюдать за ним. Узнать все его тайны, понять все его мотивы. А ещё лучше — невидимкой, умеющим проникать сквозь стены и время…

А ведь когда-то мы были настолько открыты друг другу, что не нуждались ни в превращениях, ни в слежке. В какой момент всё это рухнуло? Когда я узнала его тайну и потеряла веру в него? Или раньше, когда потеряла веру в себя и стала скрывать от него очередные выкидыши?

— Марина Андреевна, — заглянула в кабинет Лена, — охрана доложила, что приехал Данила Александрович.

Я вскочила, кинулась к зеркалу. Расчёска, капли от красных глаз, пудра, помада, сменные парадные туфли на шпильке… Ох, и дура! Опять.

Когда он вошёл, я уже сидела у себя за столом и делала вид, что работаю. Глянула на него мимолётно, бесцельно пощёлкала курсором мыши по рабочему столу.

— Нам уже паковать вещи? Быстро ты.

Он не ответил. Прошёл к моему любимому месту у окна, застыл, глядя на Волгу. Просто молчал и смотрел, а у меня всё внутри дрожало от его близости. Он не придуманный — он вот он, самый настоящий, реальный и пока ещё, пусть и формально, но только мой. Вот только мне ни в коем случае нельзя поддаваться этой слабости, потому что, если Саша окажется беременной от него — я не выдержу. Лучше и не начинать пока. Нужно дождаться вестей от Никиты Сергеевича.

— Я рассмотрел возможные варианты, есть хорошее место в пойме, — не отрываясь от окна, произнёс наконец Данила. — Там лес. Огромные такие дубы. Площадь территории почти в два раза больше, чем здесь. Реки нету, но много родников. К тому же, по участку проходит овраг, из него можно сделать наливной пруд. От города далековато, конечно, но, с другой стороны — изоляция, это самое то, что нужно для кризисного центра. А здесь, как ты понимаешь, прямо под боком, уже через год будет огромный жилой квартал. Причём, в любом случае, согласна ты с этим или нет.

— Зачем ты мне это говоришь? Ты же и так всё уже решил, моё мнение тебя не интересует.

Он, наконец, отвернулся от окна и посмотрел на меня, и от этого взгляда я растерялась. В груди заплескалось что-то тонкое и трепетное… И неожиданно хлынуло в кровь возбуждением — самым банальным, но таким острым, что я невольно стиснула коленки. Между прочим, этот кабинет видел не одно наше сиюминутное помешательство, когда накрывало с такой силой, что на всё про всё иногда хватало меньше минуты… Зато какой! Вся моя жизнь пронизана такими моментами. И если Данила уйдёт, я просто не смогу жить в этом городе. Он слишком наш.

— Интересует. Хотя бы потому, что кроме дубравы есть ещё вариант на горе. Площадь чуть меньше, чем здесь, но шикарный панорамный вид на весь город и Волгу. В ста метрах начинается сосновый бор, воздух охрененный. Давай съездим, хотя бы посмотришь. Вдруг понравится?

— Мне нравится здесь. Для меня это не просто место, это… — В горле встал ком. — Как ты не понимаешь…

— Всё я понимаю! И для меня это тоже не просто место. Но пришло время двигаться дальше, только и всего.

— У тебя всегда всё так просто! — вскинулась я. — Просто кусок земли, просто бывшая детская комната, просто… — «Просто бывшая жена» мелькнуло в голове, и голос перехватило спазмом. — …Просто прошлое, которое пора выкинуть! А я так не могу! Для меня прошлое — это мы!

Данила поджал губы.

— Вот значит как? Мы — это прошлое?

Помолчав, подошёл ко мне. Склонился, опираясь одной рукой на стол, а другой приподнимая мой подбородок, задумчиво заглядывая в глаза. Я перестала дышать. Жар его шершавых, эротично пахнущих недавней сигаретой пальцев расползался по коже, щекотливо стекая за ворот и заставляя болезненно-сладко сжиматься соски. Переворачивал нутро, кружил голову. Скулить хотелось от невыносимой тяги к нему! Пасть ниц и, хватая за ноги, умолять не бросать меня…

— Вымотала ты меня, Марин, — со злой усталостью процедил он мне в лицо. — Руки опускаются, вот правда. И может, ты права, и всё дело в том, что мы давно уже в прошлом? — отпустил подбородок, и мне сразу стало пусто и холодно. — Но тогда тем более пора двигаться дальше. Вопрос только — вместе или…

И, так и не договорив, ушёл.

Так хотелось броситься следом! Повиснуть на нём, не давая сделать и шага, и говорить, говорить, говорить без остановки… Выплёскивать всё, что болит, что отравляет и пугает. Обиды, разочарования, обвинения и покаяние. Сковыривать эту коросту, заведомо зная, что будет больно, но всё равно — умоляя его прекратить эту муку и сделать уже чёртов первый шаг самому! Потому что я так и не смогу уйти первая, даже если второй ребёнок Саши тоже окажется от него. Теперь я уже знала это точно.

Сотрудники шли на экстренное собрание полные заинтересованности. Рассаживались в зале, переговаривались, поглядывали на меня. А смотрела в одну точку и прямо сейчас, в режиме реального времени, прозревала. От утреннего подрыва устроить бунт на корабле осталась лишь растерянность, похожая на похмелье. А всё Данила. Он ведь приехал не просто так — он искал варианты решения моей проблемы, в то время как я просто капризно топала ножкой и сходу отвергала любые предложения. А ведь, положа руку на сердце, речь действительно шла не о какой-то блажи — на кону стояло дело всей его жизни, в то время как «Птицам» просто пришла пора вылететь из старого гнезда, чтобы свить новое. Ещё лучшее. С учётом всех прежних недоработок и бестолковых излишеств.

— Всем добрый день, — дежурно начала я, нервно теребя в пальцах карандаш. — Спасибо за такой быстрый, оперативный сбор, я не займу у вас много времени, и уже совсем скоро вы сможете вернуться к своим служебным обязанностям…

Бла-бла-бла… Так можно кружить бесконечно долго, изливаясь общими фразами. Суть. Где суть?

Сильно выбивал из колеи пристальный взгляд Густава. Он словно лишал меня воли, даже загривок покрылся испариной. Я словно чувствовала себя виноватой. Перед ним? Ну… отчасти. Но глобально — перед Данилой. Что сказал бы он, узнав о моих «сеансах»? О признаниях Густава в любви и моём молчаливом потакании его чувствам? О том, что давала держать себя за руки, заглядывать в свои глаза так близко, что смешивались дыхания? Что посторонний человек знает обо мне больше, чем тот единственный, которому я клялась в верности.

Верность — это ведь не только секс. Это гораздо, гораздо больше… Так чем я лучше Данилы? И чем он хуже меня?

— Я собрала вас не просто так. «Птицы» — это наше с вами общее дело, но мне, как вашему кормчему, надеюсь, вы позволите мне так себя называть, сейчас как никогда раньше нужна ваша поддержка…

Опять ни о чём. Круговерть пустых слов… Отвернись уже! Отведи взгляд!

Но Густав смотрел пристально, даже не моргая, и в его взгляде мне мерещился укор: «Я предупреждал, что это откат! Тебя может отшвырнуть так далеко, как ты не была даже в самом начале… Ты зависишь от своих страхов! Ты сама ищешь эту боль, стремишься к ней, как бабочка к огню… Дай я помогу тебе стабилизироваться, выведу из блоков…»

Чёрт. Это невыносимо!

— И я… Я собрала вас здесь для того, чтобы… — Растерянно потёрла переносицу. — Чтобы…

Голова болела и кружилась. А Густав смотрел и понимал, что со мной происходит — я видела это. И он мне сочувствовал, переживал за меня. В его глазах была боль от того, что он хочет, но не может помочь — из-за моего упрямства. И это подкупало. Показалось вдруг, что я совершаю ужасную ошибку, отказываясь от его помощи. Я действительно создаю себе эту ломку сама, извращённо упиваясь своей болью…

— То, что я хочу вам сказать, напрямую касается нашего центра и его будущего, потому что… Потому что, эээ…

— Марина Андреевна, — позвал меня вдруг откуда-то из-под руки тихий голос Лены, и на стол передо мной встал стакан с минералкой.

И это внезапно привело меня в чувство. Я сделала лишь глоток, а мысли уже встали в ряд — чистые и понятные. Я встала из-за стола и, размыкая зону единого пространства с коллегами, поднялась на подиум. С самого начала не хотела этого пафоса, хотя призывы к революции и должны звучать с броневика. А сейчас вдруг поняла, что момент действительно торжественный. Встала за трибуну. Набрала полную грудь воздуха.

— Друзья, наверное, об этом должна вам сообщать не я, а Данила Александрович, но… — Снова пустой трёп. Улыбнулась, выдохнула. — Словом, «Птицам» предстоит переезд. — Покатился гул удивлённых голосов. Я постучала ладонью по трибуне, прося тишины. — Пока не могу сказать точно куда, могу только пообещать, что место будет другое, но не хуже. Лучше! И центр тоже станет ещё лучше. Так же могу гарантировать вам очень много суеты, работы и неразберихи, в которой мне понадобится ваша помощь, но благодаря которой мы сможем выйти на новый уровень и…

Речь получилась неожиданно длинной и пламенной. Когда я закончила, посыпались вопросы, соображения, опасения и надежды…

А потом, когда все разошлись, я сидела в своём кабинете и рыдала — так неожиданно много сил у меня ушло на этот шаг. Но на душе было легко, как будто шагнула я за какой-то опостыливший предел, а за ним — свобода!

Проревевшись, привела себя в порядок и рванула в город, в офис к мужу. Не факт, что я застала бы его на месте, но предупреждать не хотела. Хотела нагрянуть вот так, неожиданно, и, подцепив за пряжку ремня, потянуть на себя: «Что ты там говорил на счёт дальше и вместе? Я готова!»

Удивительно, но его кабинет был едва ли не единственным местом в городе, где мы ещё ни разу не сошли с ума. Так может, пора это исправить?

Где-то фоном истошно орал здравый смысл: «Стоп! Не дури! Потерпи! Нужно дождаться вестей от Никиты Сергеевича!», но взбалмошная девчонка в душе? крутила ему пальцем у виска и корчила рожи. Несло, ох как несло!

Данилы в офисе не оказалось, причём, уехал он незадолго до меня по срочному делу. Ладно, не важно. Часом раньше, часом позже.

Свернула в служебный коридор, и оттуда, по лестнице эвакуационного выхода выбралась на крышу. Была здесь до этого всего раз, прошлым летом, когда Данила взял её в аренду в дополнение к своему верхнему офисному этажу. Планировал оборудовать зону отдыха, но потом что-то отвлекло и проект завис.

Подошла к самому краю и, взобравшись на парапет, вцепилась в оградительный поручень. Осторожно склонилась немного вперёд, и дух захватило от высоты двадцати этажей! Было страшно, но так классно! Восторг и лёгкость, словно лечу. Хотелось визжать от восторга. Но когда кто-то вцепился в мои бёдра сзади, я истошно заорала от ужаса.

— Тихо, тихо! — потащил меня кто-то от парапета, и до меня вдруг дошло, что это Кир.

— Ты дурак? — обрушилась я на него. — Меня чуть инфаркт не грохнул! Кто так делает?!

— У меня к тебе такой же вопрос! — заорал он в ответ.

Замерли оба, продышались и вдруг одновременно рассмеялись, хотя лично меня до сих пор колотило.

Разговорились. Оказалось, Кир тоже заехал к Даниле — они договорились заранее, и тоже не застал его на месте.

— Заметил, как по коридору идёшь, пока догнал — ты уже тут. Чуть в обморок не грохнулся, когда увидел, куда ты полезла!

— Подумаешь! Тут ограда высокая. Вот иди сюда.

Снова, теперь уже оба, забрались на парапет.

— Отчего люди не летают, как птицы? — заорала я и распахнула руки.

— Ты, блин, птица! — вцепился в меня, прижимая собою к ограждению, Кирилл. — Ну-ка держись! Или живо уволоку.

Держал крепко, обдавая своим непривычным для меня, приятным ароматом, жаром мускулистого тела, силой и надёжностью, которые, возможно, могли бы быть моими, если бы не.

И на меня вдруг такое нахлынуло… Чердак, темнота, злой от испуга за меня Данила. Его запретные объятия, наша тайна, наша вина и сумасшедшее влечение, от которого бы бегаем, как только можем, но все дорожки всё равно ведут друг к другу.

«Не дёргайся, я с девчонками друзей не сплю!» — отогревая моё окоченевшее тело своим теплом, зло шипит он мне в ухо. «Я вообще-то тоже не сплю с его друзьями!» — огрызаюсь я. Смешно, особенно если учесть, что всё у нас уже было…. «Да мы с тобой, похода, святые…» — со злым сарказмом давит на больное Данила, и прижимает к себе ещё крепче. — «Не дёргайся, сказал! Святые, не значит железные…» — Говорит на полном серьёзе, а у самого предательский стояк мне в ягодицу упирается, и от этого он злится ещё больше 1 …

Молодые были, дурные. Я — ещё девушка Кирилла, Данила — его лучший друг… но, так уж получилось, уже мой первый мужчина. Даже больше того — мы с ним уже почти родители, только оба об этом пока не знаем…

Господи, если бы я тогда не сдурила и не поспешила с абортом, если бы доверилась ему — может и сейчас бы у нас всё было иначе!

Я заревела так внезапно, что Кирилл даже не сразу понял, что я больше не хохочу. А когда понял, забубнил на ухо что-то утешающее и, обняв ещё крепче, стащил с парапета. Усевшись на него же, усадил меня к себе на колени, как какую-то деточку. И он был такой здоровый, что я реально утонула в его объятиях. Обняла его, уткнулась носом в плечо и от души поревела. Кто бы мог подумать, что однажды Круглов станет моей жилеткой для соплей!

— Расскажешь? — заметив, что я наконец притихла, шепнул он.

Я смущённо отстранилась, промокнула веки.

— Всё нормально.

— М. И вот этот перформанс с полуночным переселением меня в вашу спальню тоже норм, да? И в ду?ше ты там что, шмотки свои раскидала? Я так и не понял.

— Всего лишь своё мокрое полотенце оставила.

— А, всего лишь? Ну, боюсь, Даныч считает иначе. Но зато именно так, как ты и задумала, да? А в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо.

Я сползла с его колен. Было слегка неловко, но он наблюдал за мной с тёплой, покровительственной улыбкой, словно старший брат за накосячившей малолеткой, и, кажется, вовсе не злился. Поёжилась.

— Красиво здесь, но слишком ветрено, да?

Он тут же стянул с себя лёгкий летний пиджак и накинул мне на плечи. Приобнял.

— Просто вы, девочки, так устроены, что иногда вам нужно глобально выговориться, чтобы мозги на место встали. Так что, если всё-таки захочешь поговорить, не стесняйся, Марин. В любое время. Я умею слушать, уж поверь.

— Издержки профессии? — тут же ухватилась я за тему. — Ну давай, колись. Обещал!

— Уфф… Честно сказать, не уверен, что поймёшь, но… Я профессиональный дефлоратор. Чур, не путать с перфоратором!

В первый момент я подумала, что он прикалывается. Может, даже пытается меня развеселить, переключить внимание, но всё оказалось серьёзнее… и гораздо интереснее! Оказалось, это реально профессия, к тому же требующая особых навыков и недюжинной эмпатии. Не психолог, не сексолог, но что-то среднее и не менее ответственное. Не сказать бы, что бы я понимала этот новомодный прикол — лишаться девственности с незнакомым мужиком, да ещё и на камеру, но вполне могла бы понять тех, кто в качестве своего первого среди прочих кандидатов выбирал именно Кира. Тут действительно было что выбрать, причём ещё тогда, полжизни назад, а уж теперь и подавно. Даже как-то слегка ревниво стало — сама то я уже была для него в безнадёжно-далёком прошлом, хотя когда-то он почти год ждал, пока я сподоблюсь подарить ему этот свой первый раз. Уламывал, терпел мои закидоны. Но так и не дождался.

Спрятавшись от усилившегося ветра за угол входной будки здесь же, на крыше, мы проболтали почти полчаса, когда ему позвонил Данила.

— Не говори, что я с тобой, — шёпотом попросила я. Не хотелось лишний раз злить мужа и подставлять Кира.

— Короче, он появится здесь не раньше, чем через пару часов, — сунув, наконец, телефон в карман, доложил Кир.

— Ладно, тогда я обратно в Центр. Ты со мной?

— Не, я лучше в зал схожу, потренюсь. Не хочу форму…

Его прервал новый телефонный звонок, и судя по тому, что ответил Кир на беглом инглише, звонили явно не местные. Я подождала минут пять, наблюдая за ним — таким неординарным и загадочным. Не знала бы, что это Круглов, точно приняла бы его за американца, причём не абы какого, а звёздного. Ему бы реально в Голливуд, а не вот это всё… Поняла, вдруг, что уже не просто смотрю, а оценивающе пялюсь. Смутилась, махнула ему: «Пока!» Он, не прерывая болтовни, кивнул в ответ: «Пока!», я и уехала.

В течение оставшегося дня несколько раз пыталась дозвониться до Данилы, но безуспешно — в первый раз он не взял трубку, а во второй аппарат абонента оказался выключен. Неприкаянно слонялась из угла в угол, изводилась непонятной тревогой.

Перед тем как поехать домой, подумалось вдруг, а что, если сделать ещё проще — просто «Птицы» переедут на участок Лебедевых, а они, так уж и быть, сюда? Нет, ну правда, зачем мне держаться за пляж, если на новом месте его всё равно не будет, в то время как Лебедевых привлекает именно свободный выход к воде?

Идея зажгла так сильно, что я не вытерпела и, словно какая-то шпанюка, через узкий зазор между двумя столбами высокого глухого забора пробралась на соседний участок. Ревниво прошлась вдоль смежной с «Птицами» границы, потом над высоким, обрывистым берегом. Солнце клонилось к закату, и простор, даже ещё больший, чем у «Птиц», потому и берег круче, и участок выше, и вид на Волгу открывается ещё более панорамный, отливал розовым перламутром и казался бескрайним. Восхитительно! Подумаешь, нет пляжа! Это раньше я думала, что его наличие — крайне удачная для кризисного центра вещь, но практика показала, что это хотя и приятный доп, но без него прекрасно можно обойтись. Но зато сколько здесь воли и природной мощи, той самой к которой меня так тянет!

Нестерпимо захотелось немедля закинуть эту идею Даниле. Поспешила обратно, но уже не через тополёвые заросли, а напрямую — мимо пустующих пока строительных вагончиков, по выстланной досками временной дорожке.

— Стоп, стоп! Тише… — донеслось вдруг, когда я выскочила из-за угла.

Поймано замерла, но уже в следующий миг поняла, что это не мне. На крыльце вагончика стоял мужик с приспущенными штанами, и блаженно кряхтел, кончая в глотку стоящей перед ним на коленях бабы. Я была так близко, что видела даже мелкий дизайн её маникюра, а они так увлечены, что даже не заметили скрипа досок под моими ногами. Но теперь, когда у них всё закончилось, я рисковала спалиться любым движением. Сердце захолонулось стыдом — Марина Магницкая, а шастает по чужой территории, как какая-то дешёвая шпионка! Не говоря уж о том, что этой парочкой оказались тот самый Горовец и сучка Анжела, собственной персоной.

Присела, прячась за ограждением крыльца, надеясь, что им хватит ума зайти в вагончик, но Горовец лишь неторопливо застегнул штаны и закурил.

— Хорошее всё-таки тут место. Вольготное. Лебедевы не дураки, конечно. Думаю даже оставить за собой кусок с пляжем там, — мотнул головой в сторону «Птиц». — Летний домик забабахаю, баньку, причал с катером. Не Мальдивы, конечно, но так, чисто, чтобы было куда забуриться, если вдруг всё задолбает, сойдёт.

— Так и скажи, что баб туда водить будешь, — оправляя одежду, капризно буркнула Анжела. — Кобель ненасытный. А между тем, если бы не я, то и «Птиц» никаких бы у тебя не было!

— Да я разве спорю, что ты молодец? Ты у меня вообще самая отборная сучка…

Дальше я не слушала. Я наплевала даже на то, что меня могут заметить. Продиралась напролом сквозь заросли, в полном отчаянии совершенно потеряв ориентир на лаз в заборе, и не могла поверить, в то, что всё вот так банально: муж, Горовец, Анжела… Все они в одной тесной компашке! Не удивлюсь теперь, если окажется, что и фоточки она шлёт не без ведома Данилы, уж больно слаженно у них это всё получается.

Перебегая по перекинутому через небольшой овраг бревну, сорвалась. Было неглубоко и не больно, но я так и осталась сидеть там, в яме. Сидела долго — уже стемнело — и понимала, что ничего больше не хочу. Ни-че-го. Да у меня ничего и не осталось. Ну и ладно. Ну и будь оно всё проклято!

Просто выбралась из ямы и поехала домой. Держалась стойко — ни слёз, ни истерики. Уже прикидывала, какой мне взять чемодан, и что сказать отцу с Оксаной, когда нагряну к ним в Краснодар, когда неожиданно поняла, что хочу сейчас вовсе не этого. Нет, поеду-то я, конечно, к ним, но сначала… Как я раньше-то не поняла, что клин выбивается клином?

Кирилла на месте не оказалось, но на ресепшен меня прекрасно знали и без лишних вопросов дали ключ от апартаментов.

Глава 10

Я входила в номер как воришка, ступни жгло словно я не по высокому ворсу ковра ступаю, а по раскалённым углям. Подкашивались колени. Пыталась понять, что чувствую и не могла. Просто жгло изнутри и всё.

Залезла в бар, открыла бутылку мартини, не разбавляя, проглотила залпом целый бокал. Написала Киру:

«Ты говорил в любое время… Я у тебя»

На мой взгляд, получилось достаточно двусмысленно, чтобы прочитать между строк и либо слиться, либо согласиться.

«Уже еду» — коротко ответил Кир, и я нервно налила себе ещё бокал. Это значит, он понял… или нет?

К тому моменту, как он приехал, я выпила ещё пару бокалов и была уже хорошенькая, но вменяемая — мне просто было смешливо и безрассудно. Хотя и немного страшно, даже ладони вспотели и вспыхнули щёки.

Кир с порога окинул меня внимательным взглядом и закусил губу, сдерживая улыбку. Скинул ботинки, повесил на плечики пиджак. Не спешил, а словно даже специально тянул время.

— Что пьёшь? — прошёл к бару, покрутил в руках початую бутылку мартини. — Мм… А я, пожалуй, чего-нибудь покрепче.

Я сидела на диване, смотрела на перекаты мышц на его широкой спине, на то, как небрежно и ловко он откупоривает виски, как красиво наливает его в стакан. Молчание не тяготило. Наоборот, любые слова были бы лишними.

— За что пьём? — наконец подойдя ко мне, качнул он стаканом.

— За нас! — скованно хихикнула я.

Он усмехнулся и, окинув меня каким-то другим, щекотливым взглядом, отпил. Стоял теперь рядом, возвышаясь надо мной как гора, и раздевал взглядом. Прямо вот так, нагло и сходу! Я растерялась. Почувствовала, как с новой силой потеют ладони. Он дернул бровью.

— Потанцуем?

— А давай! — пользуясь возможностью спрятать вспыхнувшие уши, тряхнула я волосами.

Он снова усмехнулся.

— Что предпочитаешь? — взял пульт, вызывал меню музыки в приставке.

— Танго!

— Мм… — полувопрос, полуутверждение. Неспешный глоток виски. — Похоже, кто-то жаждет крови?

— С крови можно начать, а дальше, как пойдёт.

— Ну, сама напросилась…

Залпом допил виски, отставил стакан. Коснулся моих волос, небрежно пропустил сквозь пальцы прядь… И вдруг дёрнул меня за руку на себя.

Я взвизгнула от неожиданности и рухнула в его объятия — близко, тесно, нос к носу. Замерли, глядя друг другу в глаза. По футболке на груди Кира расплывалось пятно плеснувшего из моего бокала мартини, влекуще ударили в нос виноградные нотки алкогольных паров. Кир обхватил мои пальцы своими и, демонстративно затянув это чувственное касание, забрал, наконец у меня бокал. Не прерывая контакта глаза в глаза, пригубил вермут точно в том месте, где на стекле остался след от помады и с пьянящим смаком облизнул нижнюю губу. Это было так красноречиво, что по моей спине хлынули мурашки, зашумела в ушах кровь… Но, вместо того чтобы окончательно поплыть, я вдруг начала стремительно трезветь.

Боже, что я делаю?!

Попыталась отстраниться, но Кир не дал. Снова дёрнул на себя, опрокинул, так, что я едва не коснулась затылком пола и, плотно проведя носом по моей шее и ключицам, и едва не зарывшись лицом декольте, рывком поднял, крутанул, снова поймал в падении и, наконец, повёл.

Аргентинское танго щемило душу, горячило кровь.

Шаг, шаг, шаг… Затяжной. Рывок, цепочка семенящих, затяжной… Глаза в глаза. Я не выдержала, отвела взгляд, но Кир настойчиво поймал его и снова заставил смотреть на него.

Шаг, шаг… Отпихнул, поймал, зажал голову в ладонях, властно удерживая лицом к лицу, практически целуя в губы… И вдруг мазок носом по щеке и низкий, грудной выдох мне в ухо — стон или даже рык, полный голодного вожделения… У меня подкашиваются колени, а он подхватывает меня, опрокидывает, почти укладывая на пол, замирает на бесконечные пару секунд… И снова ведёт.

Шаг, шаг… Затяжной. Ещё затяжной. Ещё. Резкий разворот, шаг, шаг… Пальцами в мои волосы, сжимает чувственно, до лёгкой боли, притягивает голову носом к носу… Замирает, сжирая взглядом…

И снова. И снова.

Это сложно было назвать танцем, ведь я не делала ничего, просто растерянно топталась по его ногам и заученно слушалась «партнёра» А вот он…

Театральные затяжные поцелуи носом в щёку — на грани фола, возле самых губ. Страстно ползущие по моему телу ладони, крепкие до удушья, жадные объятия, шумное, горячее дыхание…

Шаг, шаг… Крутнул, удержал спиной к себе, вжимаясь в меня всем телом… Ползёт ладонями по животу — одной вверх, другой вниз… Фол, дальше нельзя! Я напрягаюсь, он опасно увлекает меня в сторону дивана, явно намереваясь уложить… И вдруг рывок в обратную сторону.

Шаг, шаг, затяжной…

Голова кругом.

Шаг, шаг, опрокинул… Носом к носу. Хищная полуулыбка, чувственно прикушенная губа. Взгляд прожигает насквозь.

Это был не танец, и даже не прелюдия. Это уже был секс! И я уже совершенно чётко знала, что не хочу даже так, не то, что уж там по-настоящему!

Пыталась отстраниться, но Кир не давал. Настойчиво сминал мои трепыхания и, пользуясь полной растерянностью, снова и снова заставлял смотреть ему в глаза. И я смотрела, и понимала…

Да, он классный, страстный, красивый, соблазнительный… Но не мой! Я не хотела его. Как не хотела вообще никогда и никого, кроме одного — того самого, единственного. И на самом-то деле, разменяться можно было бы на кого угодно, дело ведь вовсе не в Кире. Даже наоборот — был бы не Кир, может, было бы проще… Но я хотела не этого! А всё, чего я хотела на самом деле — это Данила и только он.

— Хватит, всё! — взмолилась я, когда Кир, опрокинув меня к полу, в очередной раз сымитировал поцелуй. Переполнив ресницы, по вискам щекотливо поползли слёзы. — Пожалуйста, хватит!

Он замер… И руки-кольца из страстных оков мгновенно превратились в заботливую поддержку. Помог мне подняться, довёл до дивана.

— Закрой шторы, — только сейчас поняв, что мы с ним словно на панорамной сцене с открытым занавесом, попросила я и, забравшись на диван с ногами, подтянула колени к груди.

Он закрыл, вернулся ко мне.

— Ты как?

Как, как… До сих пор трясёт от мысли, что была на грани!

— Нормально. А ты… Ты хоть понимаешь, зачем я сюда пришла?

— Ну уж не дурак.

— И что?

— Что — что?

— Если бы я не пасанула, что было бы дальше?

— Ничего. Ты пасанула, уже в тот момент, когда я только зашёл в номер. Уже тогда решила, что ничего не будет. Разве нет?

Я нервно рассмеялась. А ведь он прав!

— Тогда зачем все эти танцы? Все эти…

…Взгляды, недопоцелуи, объятия, после которых я чувствовала себя теперь так, словно действительно изменила. Вслух я этого, конечно, не сказала, но Кир и так знал о чём речь.

— Если бы я начал тебя отговаривать, ты бы заупрямилась. Психанула бы, возможно, сбежала. И, скорее всего, нашла бы кого-то другого вместо меня. Это не точно, но…

Я закусила губу, чувствуя, как неудержимо накатывают новые волны слёз. Всё точно. Говорил, словно в зеркало глядел — я бы могла сдурить. Меня в тот момент несло. Опять.

Кирилл, едва касаясь, погладил меня по голове.

— Ну так что? Теперь расскажешь?

Я уткнулась лицом в колени. Как же это было страшно! Сказать даже ему, хотя он, может, и так всё знает, а уж Даниле-то и подавно! Ведь пока тема не поднята, есть чёртов один на миллион шанс, что всё не так, как кажется. Но стоит заговорить, и волшебный шанс превращается в риск услышать горькую окончательную правду. И это не пустая болтовня — это действительно непреодолимо страшно.

— У него есть ребёнок на стороне, — зажмурившись, шепнула я. — Сын. В… — подбородок неудержимо задрожал, — Владька.

Сказала и разревелась окончательно. Вот и всё, необратимый процесс запущен.

Кир подсел ближе, прижал меня к себе. Я не смотрела на него, но всё равно чувствовала, что он обалдел. Не ожидал что я знаю, или вообще — не ожидал?

— Ты уверена?

Я кивнула. Он фыркнул и надолго умолк, лишь осторожно поглаживая меня по волосам. А я ревела, но с каждой минутой всё больше понимала, что это уже не те слёзы, которые были когда-то, когда только узнала правду. Я словно выплакала уже всё самое больное, и осталась лишь растерянность и непонимание — что дальше? И от этого становилось неожиданно легче.

— Честно, я не знаю, что сказать Марин, — вздохнул Кир. — Я немного в ахрене, да и вообще, кто я такой, чтобы что-то тут говорить… Но одно я знаю точно — как бы там ни было, но Данька тебя любит. Нет, даже не так. Он не просто любит, он живёт тобой. Ты сейчас, конечно, решишь, что я его выгораживаю, но ни хрена подобного. Любит, как дурак. Я даже завидую тебе слегка.

Так вдруг потеплело на душе. По привычке хотелось взбрыкнуть, мол, фигня всё это, ничего он не любит… Но я лишь осторожно прикоснулась к тому, что чувствую и удивлённо поняла, что… кажется, верю.

Кир, между тем, рассмеялся:

— Не, ну не в смысле, что мне тоже его любовь нужна, а что меня так, пожалуй, никто никогда не любил. И чем старше становлюсь, тем больше понимаю, что это дорогого стоит!

Я шмыгнула носом.

— Катька.

— Что, Катька?

— Катьку помнишь? Подруженцию мою институтскую? Которая с тобой на одной улице жила?

— Ну… Припоминаю.

— Ну вот, она. Она тебя боготворила.

— Пфф…

— Да серьёзно! Даже случай такой был, мы с ней в переделку одну попали, ну там… — Помолчала, прикидывая, рассказывать подробности или нет. Решила, что не надо. — В серьёзную, короче, и Катьке в живот кусок стекла воткнулся. Как нож. Кровищи столько было! Она реально умирала, а помощи вообще никакой. И вот я её уговариваю потерпеть, а она мне начинает про тебя задвигать, представляешь? Какой ты классный, и что я последняя дура, что тебя бросила. Она, оказывается, вообще весь год по тебе сохла, с первого взгляда, представляешь? А потом я у неё дома, в подушке, твой кулон нашла, помнишь, половинку сердца тебе дарила? Вот, её и нашла, и психанула, подумала, что у вас с Катькой что-то было. Поэтому и в клуб попёрлась, чтобы тебе отомстить, и уже там с Данькой случайно… Ну и закружилось всё, короче. А оказывается, ты вообще не приделах был! Это мне Катька уже при смерти призналась, что она в ту ночь действительно к тебе пришла, хотела совратить, а ты её бортанул. Представляешь, сама еле дышит, а всё тебя расписывает — какой ты хороший! А ты говоришь, никто тебя не до? смерти не любил! Катька любила!

Кир вдруг, запрокинув голову, беззвучно рассмеялся. Ошарашенно взъерошил волосы.

— Бортанул, значит? Так и сказала?

— Угу. Я вот думаю, а если бы я тогда, прежде чем бежать мстить, тебя из Италии дождалась и спросила напрямую, то, может, вообще по-другому бы всё сложилось, да? Как думаешь, у нас с тобой было будущее?

Он прекратил смеяться, задумчиво покачал головой.

— Думаю, нет.

— Почему? Не любил меня?

— Да даже не в этом дело. Просто, ты мне хотя и нравилась, но не давала, и поэтому я периодически тебе изменял. А в ту ночь, о которой ты говоришь, мы с Катькой вообще до утра кувыркались. Так что ни хрена я её не отшил.

— Ах ты… — у меня аж челюсть отвисла. Треснула его по плечу. — Ах ты гад!

— Да не то слово! — рассмеялся он. — Самовлюблённый кретин! Но тогда-то мне казалось, что то, что ты не даёшь, это реально веское оправдание для блядства. Думал, что как только сподобишься — так сразу завяжу с леваками. Но сейчас понимаю, что ни хрена бы я не завязал. Просто натура у меня такая — блядская. В отца, наверное. Поэтому я на Даныча всегда как на инопланетянина смотрел — вроде папаня у нас один, мать его тоже нехило гуляла, а он упёртый однолюб. Удивительно и даже как-то… вдохновляюще.

Я опустила голову. Может однолюб, а может, и нет. Беременную Сашу пока никто не отменял. И Кир словно услышал мои мысли. Приобнял дружески.

— Он тебе не изменяет, точно говорю. Знаю. Ему нет смысла врать мне.

— Но про ребёнка-то не сказал.

— Это совсем другое, он просто умолчал, потому что я и не спрашивал. А вообще, вы ребята, забавные, конечно. У вас до сих пор крыша друг от друга едет, а вы хернёй какой-то страдаете, вместо того чтобы просто кайфовать вместе.

Посидели, помолчали, думая каждый о своём.

— Ладно, я пойду, — поднялась я. — Прости, что припёрлась. И спасибо за терапию. Это было так… Профессионально!

Кир рассмеялся.

— Я же сам сказал — в любое время! — Пошёл за мной в прихожку, понаблюдал, как я обуваюсь. — Кстати, а что с Катькой-то? Выжила тогда?

— А, да, всё нормально. В Ростове где-то сейчас. И вроде бы даже не замужем. Поищи в Одноклассниках, если хочешь. Она там точно была.

Заказала на ресепшен «трезвого водителя», и уже через пятнадцать минут была дома. Так надеялась, что и Данила окажется там. Но нет, его не было. Позвонила ему — аппарат абонента выключен. Взволнованно колыхнулось сердце, но я, занимая голову и руки, уже набирала Никиту Сергеевича.

— Я прошу прощения, что так поздно… У вас есть какие-нибудь новости?

— Не страшно, не переживайте. Я как раз подбивал данные, которые удалось собрать к этому моменту.

— И… — сердце снова взволнованно затрепыхалось, но я упрямо выдохнула: — И что там?

И он рассказал, о том, что эта Саша давно уже замужем, что семья характеризуется, как крепкая, что сомнений в том, что беременность от мужа не возникает…

Свернувшись калачиком на диванчике в холле, я, как блаженная дурочка, улыбалась в пустоту. Господи, спасибо! Спасибо, спасибо, спасибо! Не оставь, Господи, поведи и дальше, дай нам уже разобраться со всем этим и оставить в прошлом! Пожалуйста, Господи, не оставь!

Очнулась от прикосновения, распахнула глаза… Данила обнимал мои колени, уткнувшись в них лицом — не дыша, благоговейно. Осторожно, словно боясь спугнуть, но так крепко, что не убежать, даже если захочешь. Но я и не хотела.

Опустила ладони ему на затылок, сжала пальцы, протягивая их по ежику волос, по крепкой шее и плечам. Млея от знакомого тепла и родных, до дрожи любимых изгибов. Он вскинул голову, в глазах удивление, неверие… и вместе с тем ошалелый восторг. Я улыбнулась:

— Привет…

Набросились друг на друга, как безумные. Долгий-долгий, глубокий, как вся наша бездонная любовь, поцелуй. Губы, языки, зубы, дыхание, вкус… — одно целое. Жаркое, жадное. Ненасытное.

Я пальцами по застёжке на его рубашке — он нетерпеливо перехватывает мои руки, сжимает в кулаках и дёргает, заставляя рвать ткань наживую… Стучат по полу пуговицы, я нетерпеливо тащу рубашку с напряжённых плеч, припадаю к ним губами, вожделенно и пошло веду языком… Солёные. Тренировался, сволочь. Моя любимая, непробиваемая сволочь, когда же ты уже напацанячишься? Надеюсь, что никогда…

Он пальцами в мои волосы, смял, потянул голову назад, вгрызаясь поцелуем в шею. О-о-о-ох… Засос? Вот гад! Смеюсь от восторга, и впиваюсь когтями в его спину, волоку борозды до самой поясницы… Он возбуждённо рычит:

— Чёрт, Маринка… Чёрт, чёрт…

Агрессивно тащит с меня блузу, следом юбку, одновременно скользящим движением каменного члена по бедру, давая почувствовать, как трещат уже его брюки.

Пока я стаскиваю их с него, он отшвыривает к чертям мой лифчик. Я дразню, делая вид, что хочу прикрыть грудь, он перехватывает мои запястья, ведёт за спину. Я сопротивляюсь — на полном серьёзе, изо всех сил… И почти кончаю от одной только железной мощи его рук и наглости впившихся в сосок губ. Как же мне этого не хватало! Силы быстро кончаются, я сдаюсь, безвольно расслабляясь, подчиняясь, отдаваясь его власти и праву победившего…

— Слабачка, — с усмешкой выдыхает от мне в губы и усаживает верхом на себя.

Я усмехаюсь и присасываюсь к его шее под подбородком. Сейчас будет больно, милый. Посмотрим, кто слабак.

Он смеётся, потом шипит, но терпит… И, сдвинув мои уже насквозь промокшие трусики, одним жадным рывком насаживает меня на себя. До основания. Я захлёбываюсь стоном, но не отрываю губ от его шеи. Там будет не просто засос — клеймо!

Он чуть приподнимает мои бёдра и начинает вколачиваться. Мне кажется, я умираю от острого, ненасытного удовольствия. Хочется орать, но я лишь мычу и повизгиваю. Не сдаюсь.

Сбавляет темп, пропихивает между нами руку и зажимает клитор, так, чтобы он плотно тёрся об фактурный рисунок вен члена. Слегка меняет амплитуду и угол проникновения. Пальцами поглаживает в такт движениям. Знает где, знает как. Меня знает. Чувствует.

Я дрожу, стремительно приближаясь к пику. Данила злится, что не может видеть моего лица — я всё ещё не отпускаю его шею, но продолжает ласкать…

Впрочем, он и сам на грани. Я чувствую, как ещё сильнее напрягается внутри меня член, слышу низкие, урчащие стоны, вырывающиеся из покрывшейся испариной груди. Это подхлёстывает меня…

Не выдерживаю, откидываюсь назад и, запрокинув голову, ритмично подмахиваю бёдрами. Ещё, ещё, ещё…

— Ааа-а-а…

Оргазм скручивает, ломает до безумия сладкими судорогами, вышибает слезу, кружит голову. Падаю на Данилу, всё ещё конвульсивно вздрагивая, и с отчаянием понимаю, что мне мало. Боже, как же мне его мало! Хочется ещё. Порваться хочется. Безумств и неистовства! До изнеможения. До бесконечности.

Подхватывает меня, рывком опрокидывает на спину, наваливается, обездвиживая своим весом, лишая дыхания, выдавливая из груди лишь стоны… И берёт уже яростно, даже грубо. Хозяйски. И я успеваю ещё раз — как раз в тот миг, когда Данила ускоряется до предела и вдруг замирает…

— Уммм…

Снова толчок. Ещё.

— Умм…

Его стоны такие долгие и низкие, словно выдранные из самого сердца, пропущенные по бурливой крови, напоенные животной страстью. Член сокращается во мне, тёплыми толчками выплёскивается семя. Я чувствую это и горло внезапно перехватывает. Держу близкие слёзы, сглатываю дурацкую сентиментальность и, утыкаясь носом в его ухо, презрительно фыркаю:

— И это всё, на что ты способен, Магницкий?

Он смеётся:

— Размечталась. — И, не выходя из меня, снова садится сам и усаживает меня верхом. — Это только разминка!

Я льну к нему, обвиваю руками, срастаюсь с ним кожей, переплетаюсь венами и биением сердца. Замираем. Молчим. Растворяемся друг в друге, вспоминаем, узнаём заново.

Из меня наконец щекотливо выскальзывает обмякший член, и это возвращает нас к действительности. Данила тянет руку к шее, касается засоса, шипит. Я смотрю — там гематома размером с пол яйца. Мне и жалко его, и в то же время сладко внутри. Вот такая я сучка, да. Скучал? Сталкиваемся взглядами.

«Ну и на хрена?» — безмолвно вопрошает Данькин.

Я беру его за уши, тяну на себя голову и, ткнувшись носом в нос, подвожу итог:

— Мой!

Он смеётся и, бесцеремонно макнув пальцы в подтекающую из меня сперму, рисует у меня на лбу огромную точку:

— Моя!

Уже минут через пять всё повторилось. Только на этот раз нас замкнуло, когда мы поднимались в спальню. Начали с баловства на ступеньках — всех этих дурацких щипков за причинное место и убегалок от заслуженной кары, и там же, на ступеньках, чуть не продолжили, но Данила всё-таки доволок меня до кровати. И если в первый раз на всё про всё у нас ушла от силы пара-тройка минут сумасшествия, то теперь мы отдавались друг другу изощрённо и со смаком. Спешить было некуда, да и не хотелось. Наоборот — зависнуть бы навеки в этой истоме, как мухам в янтаре…

Рухнул на меня, дыша часто и жарко, не торопясь вынимать, и я почувствовала вдруг как бесконечно измождена — словно не любовью занималась, а пахала. До обидного неумолимо клонило в сон, даже голова подкруживалась и подрагивали ватной слабостью пальцы.

— Марин… — приподнявшись надо мною на локтях, позвал Данила. — Давай поговорим?

Я рассмеялась. Мне не было смешно, даже наоборот — отчего-то страшно, но я знала, что разговор нужен, и не один раз, и не на один час… Но только не сейчас, ради Бога! Сейчас мне было слишком хорошо, чтобы добровольно трезветь от этой неги.

— Непременно поговорим! — наигранный смех забрал остатки сил. Плющило так сильно, что язык ворочался с трудом. — Ты ещё пожалеешь, что сам напросился!

— Звучит угрожающе, — ткнулся он носом в мою щёку.

— Не боись, тебе понравится… — через силу разодрала я глаза, посмотрела на него. — Только давай не сейчас, ладно?

— Как скажешь. В душ идёшь?

— Нет, я полежу. А ты иди. А то солёный, как вобла.

Плеск воды за дверью убаюкивал. Мысли бежали путанные, наполовину в яви, наполовину во сне. Почему-то назойливо тянуло взять Данилину подушку и сунуть себе под бёдра. Я даже на уровне тела помнила это ощущение приподнятого таза… но я не могла вспомнить зачем мне это. Потом я даже не могла вспомнить что — это… Понимала, что засыпаю, но зачем-то пыталась удержаться, было ощущение, что чего-то жду. Или кого-то?..

Из дрёмы меня мягко потянули новые прикосновения — Данила ласкал моё тело, а я плыла на волнах удовольствия, погружаясь в него всё глубже и глубже…

Очередной всплеск сознания — и я, оказывается, уже лежу на животе, а Данила неторопливо и ласково берёт меня сзади. Запрокинула руку, поскребла его затылок.

— Извращенец проклятый…

— Ещё какой! — поцеловал в шею. — Но ты спи, спи. Я потихонечку.

— Я не хочу спать, я хочу кончить…

И всё. Следующий раз я очнулась, когда уже рассвело. Кажется, сто лет уже не просыпалась вот так — под тяжестью любимого мужа. Так защищённо и спокойно. А он словно нарочно, обнял меня не только рукой, но и ногу сверху закинул и, ткнувшись носом в ухо, сопел так сладко… Пошевелилась, он почувствовал, откинулся на спину, не забыв, однако сквозь сон, притянуть меня к себе. На шее чернела надутая блямба гематомы.

Поморщившись, закусила губу. Господи, какая же я дура! Это ведь не фингал какой-нибудь под глазом, не бровь разбитая — это явный и абсолютно неспортивный засос, да ещё и в таком месте, где не прикроешь одеждой. Как он на люди-то покажется?

Снова поползла из-под его руки, он приоткрыл глаза:

— Ты куда?

— Сейчас я, спи…

С тех пор, как он вплотную увлёкся боями, волшебные мази от гематом у нас в холодильнике не переводились, и если начать мазать прямо сейчас, то, может, через несколько дней можно будет перейти с маскирующего пластыря на тоналку.

Внизу меня ждало побоище: наши бельё по всей гостиной, отодранные пуговицы на полу, диванные подушки где ни попадя. Горячий приветик домработнице!

На ходу собирая шмотки, подняла с пола свой телефон. Экран пересекала трещина. Это, блин, откуда? Что за слон по нему потоптался?! И что мы тут вообще устроили, ведь тогда, в моменте, казалось, что вели себя почти прилично.

От воспоминаний тепло затрепетало в груди. Если бы не было на свете этого мужчины, я бы точно всю свою жизнь прожила неприкаянной. Он и только он мой Ян, и только я его Инь. Мы разное, но единое целое. Плюс, намертво примагниченный к минусу…

Машинально смахнула блок с экрана, открыла список сообщений. Замерла, глядя на конвертик от заученного наизусть номера. Дата доставки — ещё вчера, примерно, когда я спала тут, дожидаясь Данилу.

Тревожно засаднило под ложечкой, но я лишь мотнула головой, отгоняя дурные мысли, и открыла сообщение.

«Готово. Но это оказалось гораздо проще, чем ожидалось. Мне даже как-то неловко, как будто задаток не отработан. Так что, если не хотите — не доплачивайте. Я не в претензиях»

Глава 11

Трясло так, что, прикуривая, сломал сигарету. Как? Ну вот как это, с-сука?! Дрянь мелкая…

Даже сюда, на лоджию доносились адовы отголоски Маринкиного беснования. Впрочем, было с чего. Я и сам сейчас, будь моя воля, уже держал бы за горло эту чёртову малолетку. Но я не мог уехать. Только не сейчас — за запертой мною на ключ дверью Маринка громила спальню, и оставить её в таком состоянии одну я не мог. Знаем, плавали уже. Нужно хотя бы Нину дождаться, хотя позорно так, что хоть наоборот — отменяй и домработницу, и садовника. Но хуже всего, что сейчас я не мог не только отменить обслугу, но даже позвонить Толику, потому что ещё вчера благополучно расхерачил свой телефон об стену — после того как увидел присланные Тимуром фотки Маринки с Киром.

Кир, блядь. Гад. Ещё один, кого хотелось прибить, но прямо сейчас не было возможности.

Чё-ё-ё-ёрт… Ну и кто тут ещё истерить должен?!

А если по порядку, то накануне, после того как Маринка, не удостоив меня нормальным разговором, ни свет ни заря рванула из дома, я почти час провёл в комнате сына. Едва ли не впервые за всё время нашёл на это силы. Сидел и словно ждал какого-то гласа свыше: пойди и сделай то-то, и будет тебе тогда вот это-то… И так и не дождался. Но, правда, комната эта подействовала на меня как-то по-особенному. Казалось, здесь иначе течёт время, а у мыслей появляется иной вес: тяжёлое становится лёгким, поверхностное наоборот, оседает куда-то на дно.

Маринка просто не понимает, о чём речь. «Птицы» для неё — призрак Владьки, и как она держится за эту комнату, за эти маленькие кеды под кроватью, за детскую одежду и постельное бельё с машинками, так же судорожно она будет хвататься и за то место на Волге, не давая себе отчёта в том, что «Птицы» — это гораздо больше и свободнее, чем просто кусок земли. Так утопающий вцепляется в спасателя и тянет его на дно, вместо того чтобы довериться и спастись. Давить и взывать к благоразумию бесполезно. Нужно менять тактику.

Собранная мною за пару часов информация была лишь первыми крохами того, что можно было бы подобрать, если подойти к вопросу основательно. Но и это было уже ого-го, а мне сейчас необходимо было лишь одно — развязанные Маринкиным согласием руки. Ну не хотел я выдирать у неё эту чёртову землю силой! Поэтому, выбрав самые удачные варианты, я перенёс важное производственное совещание и рванул к Маринке.

Она с самого начала встретила меня обиженно и слегка надменно, чувствуя себя здесь законной хозяйкой. Ладно, пусть играется. Не до детского сада сейчас.

Но вот эта алая помада на губах и высоченные тонкие шпильки каблуков — это-то для кого? Распущенные по плечам волосы, вместо строгой офисной «улитки» на затылке. Свежий аромат парфюма. И почему из дома она уезжала привычно-блёклой, а здесь словно расцвела?

Это неожиданное преображение цепануло, как якорная «кошка», сразу всеми крюками, и противно потянуло за нерв… Утреннее нежелание нормально поговорить — это потому, что психанула, или просто куда-то слишком сильно спешила? Куда-то, или к кому-то?

Окинул её тяжёлым изучающим взглядом, и она как-то слишком уж взволнованно подобралась. А у меня аж за ушами защемило при мысли, что…

Спокойно, Магницкий. Это паранойя и недотрах. Ты это уже проходил, и тогда слежка показала, что нет у неё никакого любовника.

…Да, но и в нашей спальне я ещё ни разу не находил спящего в одних трусах мужика!

Но это не мужик — это братан! И этим всё сказано! Чёрт…

Отвернулся к окну, молча разглядывая ползущие вверх по течению баржи. Маринка, зараза, какого же хрена ты со мной делаешь?

Так хотелось бы по-простому положить руки ей на плечи, помять, расслабляя, расслабить, возбуждая… Смахнуть бумаги со стола, усадить на него Маринку и, закинув чёртовы шпильки себе на плечи, перевести переговоры в горизонтальную плоскость… Но я лишь вздохнул, и перешёл наконец к делу — к альтернативным вариантам размещения «Птиц»

И получил такую обратку в лоб, что в глазах потемнело от злости. Оказывается, мы прошлое! Ну то есть, нас как бы нет. Нет будущего, нет смысла рвать задницу, спасая тени самих себя.

Я, наверное, погорячился, фактически поставив вопрос ребром — или мы вместе, или никак, но уж как вышло, чего теперь. Вылетал из кабинета едва сдерживая бешенство, а Маринка даже не соизволила подняться из-за стола. Ну а смысл? Если мы для неё — прошлое?

Утопив педаль газа, вызванивал тренера по боям. Надо было срочно спустить пар — набить кому-нибудь морду или отхватить самому, но так и не дозвонился. Тогда просто заехал в зал и с остервенением помолотил грушу. За этим занятием меня и застал Толик, доложив, что мотали девчонку по городу всю ночь и всё утро, и точно уже можно сказать, что нет за ней никакого хвоста.

— Сейчас на хате сидит.

— Понимает, что может свободно валить на все четыре? — утирая льющий по вискам пот, прижал я телефон плечом к уху.

— А то! Но она только сходила в магазинчик под домом, купила себе три Дошираковских бичпакета и вернулась на хату. И главное, когда в подъезд обратно заходила, повернулась и средний палец показала, как будто подозревает, что её пасут, но срать на это хотела. Охреневшая в край. Может, ментам её сдать? Если у неё реально есть крыша — они же начнут её вытаскивать, а мы просто посмотрим, кто такие.

— Так и сделаем. Только сначала я хочу с ней поговорить. Не предупреждайте.

Когда вошёл в квартиру — маленькую однушку в «сталинке» на краю района, девчонка была в ду?ше. Сел в кресло, откинув голову прикрыл глаза.

Мы — это прошлое… Ну надо же! Вот и прорвало Несмеяну. Но почему именно сейчас? Не потому ли, что Кир нарисовался — весь из себя такой звёздный мачо? Перфоратор, твою мать.

Чёрт, ну что за бред?!

Тряхнул головой, растирая лицо ладонями. Прям хоть езжай обратно в Центр и окончательно расставляй все точки. Сколько можно-то уже за нерв тянуть? Сколько можно?!

— Ой…

Открыл глаза. На пороге, прижимая к груди полотенце, стояла девчонка. Волосы мокрые, на плечах россыпь капель. Полотенце такое маленькое, что едва прикрывает задницу и едва-едва соединяется спереди — почти без захлёста. Девчонка смущённо прикусила губу и залилась краской, я отвел взгляд. Неловко получилось… Но только открыл рот, чтобы сообщить, что, пожалуй, подожду на кухне, как его уже открыла дерзкая:

— Выйди, я оденусь!

От её приказного тона у меня чуть пар из ушей не пошёл. Окинул её наглым, изучающим взглядом.

— Тебе надо, ты и выйди.

Она обхватила себя руками, и я невольно отметил, как опасно задралось полотенце спереди. Ещё пару сантиметров и…

— Что, так сложно?

— Нет. Но это моя территория, и я здесь решаю, кто куда пойдёт. Захочу — вообще в подъезде одеваться будешь. Или даже на улице. Выбирай.

Она раздражённо засопела и вдруг скинула полотенце.

— Ну и ладно. Смотри сколько влезет!

И я смотрел, потому что отвести взгляд — равносильно тому, что спасовать.

Девочка была ладненькая: молодое, сочное тело, ноги от ушей, упругая грудь с тёмными, сжавшимися в шоколадные горошины сосками. Плоский живот, выбритый в узкую дорожку лобок, пухлые, чуть приоткрытые губки с застенчивым бутончиком клитора…

Перекинул взгляд на большую татуировку розы на её плече, лишь бы не пялиться, с трудом сдержался от того, чтобы сменить позу с вальяжно-расслабленной на «нога-на-ногу».

— Нравлюсь? — хмыкнула она.

— Голая баба — это банально.

— Ага. Оно и видно.

С-стерва…

Да, тело отреагировало. Причём, как у юнца какого-нибудь оголодавшего — стремительно и крепко. А тут ещё и брюки сегодня, как назло, лёгкие, светлые — сплошное палево. А девчонка явно глумилась: натянув трусики и ничего кроме них, принялась вытирать волосы, давая смотреть на себя ещё и ещё.

Продолжать спектакль стало бессмысленно. Я встал, отошёл к окну, давая ей время одеться и с облегчением чувствуя, как спадает эрекция.

— Мне сказали, ты хотела поговорить. Слушаю.

За спиной пауза. Я обернулся. Девчонка — уже полностью одетая в свои растянутые джинсы и полинялую мужскую футболку, снова выглядела растерянной. Хорошо играет или просто с кукухой проблемы? Но как бы там ни было, а выглядела она сейчас беззащитно и даже трогательно. Села на край дивана, зажала руки между коленок.

— Ну? Опять молчать будешь? Тогда иди, молчи в другом месте. Я тебя отпустил, радуйся.

— А мне некуда, — чуть помедлив, подняла она на меня глаза. Виновато пожала плечами. — Серьёзно.

— Зашибись! Зовут-то тебя хоть как?

— Слава.

— Ну и что, Слава, с тобой делать прикажешь? В ментовку отвезти?

— А смысл? Я совершеннолетняя. Максимум обратно в деревню отправят, у меня там дедуля. — Усмехнулась. — Бухает сутками напролёт. Но ремонт машины-то я всё равно оплатить не смогу!

— Ах да, — патетично развёл я руками. — Машина! Кто навёл тебя?

— Никто. Правда никто! Я просто… Ненавижу вот таких богатеньких пижонов, как ты! — Осеклась. — Ну в смысле, я-то думала там мажор какой-нибудь будет, который с золотой ложкой во рту родился… Я же не знала, что взрослый солидный мужик вроде тебя может захотеть себе тачку из «Трансформеров» — Хихикнула.

Это просто дичь какая-то. Эта девчонка точно без башки, но при этом выглядит настолько искренне, что руки опускаются. Бедная родственница, ёпт. Прям хоть доставай лопатник, помогай материально. Не выдержал, рассмеялся от этой мысли. Приплатить дерзкой за то, что покоцала мне же тачку — нормально, чё.

— А можно я тут у тебя немножко поживу? — ободренная моей реакцией, осторожно попросила она. — Хотя бы недельку? Ну пожалуйста, тебе же вообще ничего не стоит…

И мне действительно не стоило. Но и хернёй страдать я не собирался.

— Значит так, сутки тебе даю. Вот, — вытянул из визитницы карточку «Птиц» — у моей жены есть кризисный центр, как раз для таких, как ты. И либо ты едешь туда и там с тобой специалисты разбираются, либо просто валишь на все четыре и радуешься, что легко отделалась. Это ясно?

Направился к выходу.

— Подожди, — схватила она меня за руку и припечаталсь вдруг поцелуем в щёку. Меня смущающе обдало запахом её мокрых волос и карамельно-сладким теплом кожи. — Спасибо! Правда спасибо! Я, если честно, даже не ожидала, что ты такой… Классный!

Я нахмурился.

— Чтобы завтра к вечеру тебя здесь не было!

Может странно, но визит к этой бестолочи охладил мою злость на Маринку. Ехал потом на совещание и даже ловил себя на том, что как-то легче стало. Как там говорят: «хочешь помочь себе — помогай другим»? Ну да, действительно работает. Но ещё больше тянул на себя мысли этот её благодарственный поцелуй на прощание. Ничего особенного, чисто девчачий прикол, но почему-то грел. «Ты классный!» Блин, ну что за хрень? Классный-распрекрасный, бля. Бред.

А всё равно тянуло улыбаться.

Позвонил Кирей, договорились встретиться после полудня у меня в офисе. Потом было собрание, прерванное экстренным сообщением о возгорании в одном из цехов на производстве. Срочно рванул туда. Пока там разобрались, знающий человек подсказал, что надо бы превентивно и чем раньше, тем лучше, почухать за ушком начальника муниципальной пожарной службы, иначе поползут теперь, гады, с проверками.

Понял, что все планы на день окончательно летят в пень. Перетасовывая их по новой, вспомнил, что Кирей, должно быть, давно уже ждёт меня в офисе. Отзвонился ему, предупредил, что ещё как минимум пару часов не смогу вырваться. Мазохистски задержав дыхание, предложил набрать Маринку, мол, она сейчас в Центре, но, может, не сильно занята и они с ней куда-нибудь сходят… На что Кирей ответил, что лучше просто сходит в качалку. И я как-то даже выдохнул от облегчения.

Идиот.

Лично вызвонил Начпожара, пригласил его на деловой обед «как-нибудь на днях», на что тот неожиданно заявил, что может прямо сейчас. Ещё бы. Наверняка уже в курсе ЧП. Не удивлюсь, если даже ждал моего звонка в предвкушении навара.

В какой-то момент бестолковой беседы ни о чём, машинально заглянул в телефон и увидел пропущенный из-за беззвучного режима звонок от Маринки. Перезванивать прямо сейчас было не комильфо, но мысли тут же закрутились вокруг неё — за последнее время я настолько отвык, что она может позвонить, что уже и не знал, бояться этого или радоваться.

Как только смог — сразу перезвонил ей, но абонент оказался выключен или вне зоны. Наверное, в «Птицах», там вечно гуляющая связь. Но вне доступа оказался и Кирей.

Я запретил себе даже думать, что это не совпадение, хотя царапнуло, конечно. Эта паранойя вообще бесконечно злила, но при этом обострялась прямо на глазах, и с этим надо было что-то делать. Например, нажраться в хлам и вывалить её на Кирея. А что, отличная идея. Пусть утрёт мои пьяные сопли и поклянётся, что ни за что и никогда.

Дожился, блин, Магницкий.

Из этих бредовых мыслей меня выдернул звонок тренера — он наконец добрался до бойцовского клуба и был готов лично поспаринговаться со мной, но я дал отбой. Уже не актуально — разбитые об грушу костяшки и без того тупо саднили, а утренняя злость отступила. В разговор с тренером по параллельной линии попытался пробиться Тимур — начальник моей службы безопасности и тот самый спец, что следил когда-то за Маринкой. Я дал отбой тренеру, принял Тимура.

— Я хотел бы показать вам кое-что, — начал он издалека.

— Давай, не юли, Тимур! Ну правда, башка уже кругом! Чего там у тебя?

— Я не знаю. Может, и ничего, но памятуя о деликатном задании, которое выполнял когда-то для вас, подумал, что вы можете заинтересоваться…

Я стиснул руль. Деликатное задание — это та самая слежка за Маринкой. И даже думать не хотелось, что могло насторожить его теперь, но я верил его хватке. И когда, немного спустя, просматривал записи с камер наблюдения, убеждался, что безопасники-то у меня и вправду хорошие… Вот только мне от этого не легче!

…По коридору в сторону выхода на крышу идёт сначала Маринка, чуть погодя, оглядываясь, за ней проходит Кирей. Переключение на внешние камеры с крыши: Маринка стоит на парапете, появляется Кирей, подкрадывается сзади, хватает её за… Сука, за задницу он её хватает! Нет, оно конечно, сложно схватить за что-нибудь ещё при такой разнице в высоте, но какого хрена вообще хватать?! Стаскивает её с парапета… ржут… снова лезут на парапет. Маринка включает дурочку, Кирей лезет обниматься — просто внаглую зажимает её к ограждению…

Я стиснул зубы, чтобы не зарычать, и ткнул кнопку перемотки дальше.

Снова спускаются с парапета, Маринка садится к нему на коленки, обнимает его. А он её. Сидят, воркуют, голубки. Просто картина маслом!

— Давайте я… — неожиданно прорвался ко мне голос Тимура, и я понял, что с такой злостью хреначу по клавише перемотки, что уже давно перемотал до вновь опустевшей крыши, но даже не заметил. Перед глазами всё ещё стояла картинка.

Тимур вернул запись. Снова Кирей обжимает Маринку, усаживает к себе на коленки. Она его обнимает, тычется лицом в шею.

— Приблизить можно?

— Нет, эти камеры самые простые, ни зума, ни звука. Там же закрытый доступ, посторонние не ходят. Марина Андреевна через код дверь открыла.

— А… Этот товарищ как туда попал?

Тимур листнул запись на момент, когда на крышу выходил Кирей. Он вышел просто — дверь осталась открытая. Специально для него?

— Там, иногда с силой прихлопнуть надо, особенно если ветрено и завихряет. Марина Андреевна могла не знать. — Пояснил Тимур, но сам так явно не думал. Иначе не стал бы мне в принципе показывать это видео.

Я хмыкнул и листнул дальше.

Они довольно долго сидели в обнимку, потом Маринка слезла с его колен. Он накинул ей на плечи свой грёбанный пиджак, снова обнял её. Меня уже конкретно накрывало, но я держался.

— Вот здесь, видите, — сакцентировал моё внимание Тимур, замедляя прокрутку. — Она как будто промакивает веки. Есть ощущение, что плакала. Возможно, это всё просто что-то типа дружеской поддержки?

Угу. И Кир там оказался совершенно случайно. Не говоря уж о самой Маринке.

Бред какой-то.

А в это время они с Киром зашли за угол входной будки. А потом снова камера уже изнутри здания: сначала уходит Маринка, минут через пятнадцать Кирей. И всё бы ничего, если бы перед этим они почти полчаса не пробыли за той будкой, в «слепой зоне» камер! И чем там занимались — хрен его знает.

Я достал свой телефон, но он, оказалось, сдох. Поставил на зарядку, ещё пару раз пересмотрел видео. В нём было всё, и не было ничего. Рай для параноика — додумывай что хочешь. Умом я это понимал, но глазами видел только их объятия: Маринкино лицо, уткнувшееся в шею Кирея, его морду, сладенько нашёптывающую что-то в её макушку. А может и целующую — хрен его знает, с этого ракурса такие мелочи особо не разглядишь. Зато отлично видно его ладони, поглаживающие её спину, и Маринкины руки на его шее. Перфоратор хренов! Особый подход у него к бабам… Профессиональный, твою мать…

Но внешне я был по-прежнему спокоен. Как-то даже слишком. Подождал пока зарядка станет достаточной, чтобы включить телефон, листнул журнал вызовов. Сравнил с хронометражкой записи… И яростно скрипнул зубами. Ну круто, чё! Когда я звонил Кирею и предлагал ему сходить куда-нибудь с Маринкой, он и так был с ней. В слепой зоне камер. Но, сука, ни словом не обмолвился об этом мне!

Она сбежала почти сразу после моего звонка, Кирей чуть позже. А ещё примерно через час, когда уже я перезванивал им обоим, они оба оказались вне зоны доступа. Случайность?

Запросил камеры с парковки: Маринка уехала на своей машине, Кирей пошёл куда-то пёхом. Ну и что, разве это что-то доказывает?

Вот именно — разве что-то доказывает?

От непонимания трещала башка. Мозг вскипал от злости.

Бред какой-то! Позвонить сейчас Кирею, спросить какого хрена происходит — услышишь в ответ ту же песню: «братан, как ты мог подумать!» Ещё бы он сказал что-то другое! Но и вот так, сходу, что-то утверждать тоже тупо. Хотя и подмывает, чёрт, ох и подмывает разметать всех к чертям!

Закусил губу, понимая, что игры кончились. Паранойя такая сука — её, чтобы она не грызла, как ни странно, кормить не надо. Расспросы — херня. Никто никогда не признается. Только факты и ничего личного.

— Тимур… — Замолчал, контрольный раз прислушиваясь к внутреннему голосу. Да, надо дать им видимость свободы и безнаказанности. Если чисты, то и мне бояться нечего. Ну а если… Сжал кулаки. — Поводи-ка мне их. Обоих.

Давайте, ребятки, сделайте так, чтобы я реально оказался дебилом. Я только порадуюсь. Но не дай бог, вы облажаетесь…

О работе уже не могло быть и речи. Нутро крутило предчувствием какой-то херни, а может, и запоздалым ощущением, что делаю что-то не то, но я заставил свой внутренний голос заткнуться и поехал на завод. Там было не до рефлексии и получилось отвлечься.

Уезжал, когда на улице уже почти стемнело, и, стоило выйти на улицу, — сразу навалились прежние дурацкие мысли. Тянуло самому набрать Тимура с тупым вопросом «Ну что там у нас?», как будто не понимал, что на наблюдение могут уйти дни, если не недели, вообще.

Но я понимал, и поэтому держался. Тем более, что чем дальше, тем сильнее одолевали сомнения, что всё это вообще нужно. Куда проще вызвонить сейчас Маринку и не дать ей ни единого шанса на измену, просто постоянно находясь при ней. Но это было бы не то. Не принесло бы покоя. Потому что не иметь возможности изменить и не изменить имея возможность — это две огромные разницы.

А вообще, я, похоже, закопался. И черти меня раздери, если но?ги моей истерии не растут из моей же собственной затянувшейся лжи Маринке. Но что, что я мог сделать?! Просто взять и выложить ей всё? Как?! Ну вот как?!

Твою мать!

Резко тормознул и, оставив тачку возле заброшенной остановки, побежал. Просто побежал по обочине, наращивая скорость до максимума, чувствуя, как забиваются жгучей усталостью ноги, как сердце на пределе возможностей оттягивает на себя все ресурсы тела, и мозг отключает мысли. В голове лишь ритм: вдох-вдох — выдо-выдох-вы-ы-ыдох… Вдох-вдох — выдох-выдох-вы-ы-ыдох…

Когда добежал аж до развязки на областную трассу, уже окончательно стемнело. Отдышался немного… и побежал обратно. Весь в мыле, уставший как чёрт, но с просветлившейся башкой. Итак, первым делом разговор с Киром — о моём хромом доверии, о дебильной ревности. О Владьке. Пусть знает. Пусть скажет, что я больной психопат и лживая скотина. Пусть в рожу мне плюнет. Мне это надо. А потом… А потом надо говорить с Маринкой. Хрен его знает, как, но надо.

В машине орал входящий от Тимура, и я замер. Чёрт… Что-то как-то слишком быстро. Я, как ни странно, оказался к этому не готов. Протупил пару секунд, глядя на телефон, чувствуя, как леденеет на спине пот… И ответил. А там всё по классике: объекты на месте. Маринка пришла в апартаменты Кирея первая, он подскочил чуть позже.

Двадцать второй этаж, панорамные окна в пол выходят на Волгу, и есть ощущение, что в свидетелях только звёзды… Но нет. Архитектура дома такова, что справа, на па?рном корпусе, имеется смотровая площадка. Она тоже ориентирована на Волгу, но при желании можно позаглядывать и в жилые окна. Поэтому этот комплекс и пользуется пониженным спросом на рынке. Только вот ни Маринка, ни, тем более Кир, об этом не знают.

— Поначалу было ощущение, что они танцуют, но тогда это какой-то странный танец… — в режиме реального времени докладывал Тимур, а я словно видел всё это своими глазами. Слишком уж хорошо представлял, что это может быть. — Прямо сейчас снова наблюдаю, как они целуются. Секунду… Перешли на диван… — Пауза в трубке, от которой у меня остановилось дыхание. — Ну всё, видимость нулевая, мужчина задёрнул шторы.

— Уверен, что это она? — шалея от злости, прохрипел я. И тут же до крови закусил губу. Вопроса тупее придумать невозможно.

— Однозначно. Могу выслать фото.

Конечно, это была Маринка. И Кирей её лапал. И даже если очень сильно захотеть списать происходящее на хореографию — его руки были слишком везде. Ну и целовались, да. Качество фото не позволяло увидеть непосредственно касания губами губ, но и я далеко не мальчик. Того что я видел было слишком много для простой приятельской беседы. А если плюсануть сюда Маринкино преображение от приезда Кира, его ночёвку в нашей спальне, их посиделки на крыше и, вот, теперь ещё и уединение в апартаментах, то картина вырисовывалась ясная. Ну и вовремя закрытые шторки — вишенка на торте.

— Сука! Сука, бля-я-ядь! — Раздирало до ломоты в сердце и невозможности сделать вдох. До потерянности в пространстве и времени. Словно это не я орал. Словно не моя рука швырнула телефон об кирпичную стену остановки. Не я пинал тачку, не я молотил кулаками по капоту, срывая остатки голоса.

Наконец осел, прижавшись спиной к колесу, стиснул голову в руках.

Ну и что теперь? Ехать к ним, устраивать бойню? А смысл? Назад уже не отмотаешь. Никак.

При мысли о том, чем они сейчас занимаются, темнело в глазах. Я словно слышал их частое дыхание и стоны. Словно чувствовал то, что чувствует Кирей — Маринкино тело под ладонями, тёплое, податливое, отзывчивое на ласки. Когда-то она была только моей и от одного только понимания этого хотелось сворачивать горы. А теперь что? Какой в этом всём смысл?

Ядовитой ржавчиной проступало и то, о чём давно забыли, отпустили… Но нет, оказалось — просто затаилось и ждало своего часа. Но тогда, в тот Адский год, я просто был рад, что Маринка продолжает жить и всё ждал, когда её наконец отпустит. Не было обиды — Маринка шла вразнос не ради удовольствия, она так выживала. Просто мне было горько, что сам не могу дать ей забвения. Но сейчас? Что это, сейчас?!

Это её осознанный выбор, так ведь? Посмотрела, сравнила, выбрала. Кирея.

Твою мать. Очень символично, да. На круги своя.

Ну и к чёрту тогда всё!

Когда подъехал к хате, девчонка, эта, Славка, ещё не спала. Вытаращилась на меня, застыв в дверях. Я без слов двинул её в сторону и прошёл в комнату, плюхнулся в кресло. Работал телек, в воздухе висел запах лапши быстрого приготовления. Долго молчали. Мне было плевать на то, как всё это выглядит, а вот девчонка сидела на диване напряжённо выпрямив спину и бросая на меня косые взгляды.

— Что-то случилось?

Я не ответил. Обычный, так необходимый в бизнесе цинизм сейчас нездорово шкалил. Нет любви, не бывает морали. Всё это бредни, белое пальто на плечах малохольных соплежуев. Есть только осознанный выбор и выгода. Всё.

Остановил на девчонке долгий, изучающий взгляд. Она, похоже, собиралась спать — была в одной футболке, едва прикрывающей задницу, явно без лифчика. Может, и без трусов. Представил, как развожу её ноги, задержался на этой мысли… И не почувствовал ничего, кроме раздражения. Откинул голову на спинку, зажмурился. Ерунда. Если сосредоточиться, а вернее расслабиться, то получится.

Всё когда-нибудь бывает впервые. В том числе и осознанная измена. Во все времена тысячи людей жили, живут, и будут так жить. В этом нет ничего особенного. Особенно когда и держаться больше не за что.

Думать об этом было дико и больно. Ломало, диссонировало. Но если Маринка выбрала, пусть так. И может, её пятимесячная заморозка и возвращение к жизни в последние дни — это реально знак того, что мы с ней себя окончательно изжили? А вот Кирей… Твою мать… Сцепил зубы, настойчиво продолжая мысль: …Кирей — это то, что ей нужно. Лёгкий, видный, не тянущий за собой бэкграунд горьких воспоминаний.

Плеча коснулась рука. Я открыл глаза, встретился со взглядом девчонки. Она явно понимала зачем я приехал и, хотя и создавалось ощущение, что ей слегка не по себе — отказывать, похоже, не собиралась.

И так тошно вдруг стало! Бессмысленно это всё. И всё не то. К чёрту!

Скинул её руку и, так же не сказав ни слова, направился к выходу.

— Ты куда?

— Завтра к вечеру тебя здесь быть не должно.

— Подожди! — налетела вдруг, обняла со спины. Прижалась крепко, словно испуганный котёнок. Зашептала скороговоркой. — Не уходи. Мне… Мне так одиноко. Я знаю, что мои проблемы тебя не касаются, но… Просто чисто по-человечески, побудь со мной? Я же вижу, ты такой же. Тебе тоже надо. Хотя бы с кем-то… побыть. Поговорить. Просто. Без всякого там…

Я обернулся, она отдёрнула руки и смущённо потупилась. Что за хрень? Эта девчонка определённо умеет удивлять.

— Жду в машине.

— В смысле? Почему в машине?

— У тебя тут Дошираком воняет. Ничего личного, просто пережрал его в своё время. Вгоняет в тоску.

Поехали на Волгу. Всю дорогу молчали. Она только один раз попыталась завязать разговор:

— Так что у тебя случилось?

Я глубоко затянулся, выщелкнул окурок в окно.

— Не твоё дело.

Она надулась и больше не проронила ни слова. Забавное «поговорить» ничего не скажешь. Но если честно — сотрясать воздух не хотелось. Жалел уже даже, что девчонка под боком, лучше было бы одному побыть.

Остановился над кручей, на высоком берегу. Шумели тополя, брехали в посёлке за спиной собаки. Луна только проклюнулась тонким серпом, поэтому было темно как в погребе, но фары оставлять не стал. Скоро глаза привыкли и проявилось небо — такое ясное и низкое, что хочется дотронуться. И млечный путь. И искры падающих звёзд.

Ещё прошлым летом мы частенько бывали здесь с Маринкой, вот так же молчали, стоя в обнимку, загадывая на звёзды желания. Не говорили друг другу о чём мечтаем — иначе не сбудется, но и без этого знали, что желание у нас одно на двоих. Красной нитью через всю нашу совместную жизнь. Наверное, в этом и была наша ошибка. Кто-то один должен был мечтать о чём-то ещё и тогда, возможно, сейчас у нас было бы больше выбора. Впрочем, какой может быть выбор, если нет больше главного — НАС?

Так пусто внутри. И темно.

Мы — это прошлое. Прошлое — это мы. И если Маринке так лучше, то я смирюсь. Но никогда к этому не привыкну, точно.

Славка перестала дуться, тоже выбралась из машины, встала рядом со мной, прислонившись задницей к капоту.

— По-хорошему, так мне бы тебя засадить, — без особой цели, лишь бы вырваться из омута мыслей, хмыкнул я. — И тебе крупно повезло, что мне это не интересно. Проблема только знаешь в чём?

— А можно как-то без моралей обойтись? — мгновенно ощетинилась она.

— Не-е-е, — мстительно выпустил я облако дыма, — ты мне, как никак, полтора ляма должна, и я тебе буду промывать тебе мозг столько, сколько захочу. Так вот, дура ты, Слав. С виду, так, нормальная вроде девка, а на поверку — дура. И однажды ты доиграешься. Нарвёшься по-крупному и всё, кранты тебе. Могла ведь не на меня, а на реального мажора отбитого нарваться, или авторитета какого-нибудь. И знаешь, что тогда?

— Ну?

— Гну. По кругу бы тебя пустили и делов. Это только с виду девяностые давно прошли, а на самом деле всё по-прежнему. Только ещё хлеще. Вседозволенность у вас, нынешней молодёжи. Вернее, её видимость, потому что по счетам всё равно платить придётся, рано или поздно. Вот так заиграешься, и пропадёшь ни за что, Слав. Уж поверь, я знаю о чём говорю. Сам в своё время чудом соскочил. Так что завязывай, давай, со своей хулиганкой. Лучше учись, семью нормальную создавай. И вперёд — в светлое будущее. У тебя кроме бухающего деда-то есть ещё кто из родни? Ну, к кому можно кинуть на время кости?

А она вместо ответа прижалась вдруг ко мне. Обняла, положив голову на плечо, и затихла. «Ты классный» — прозвучало у меня в мыслях. — «Я же вижу, тебе надо побыть хотя бы с кем-то…»

Твоя правда, дерзкая. Человеку нужен человек.

Немного помедлил… и зарылся пальцами в её волосы, повёл ладонью по спине, чувствуя, как её кожа обсыпается мурашками. Она сомкнула руки сильнее.

Но и осознанный выбор с выгодой тоже никто не отменял. Странно, что до меня это дошло только сейчас.

— Давай начистоту, Слав? В любовницы на постоянку набиваешься, или разово?

Она напряглась, словно намереваясь отпрянуть, но я удержал.

— Тебе сколько, восемнадцать-девятнадцать, небось? В башке пуля, море по колено, все методы хороши, да?

Молчание.

— Ну а мужик-то у тебя хоть раз был? Или я удостоен чести первопроходца?

Она усмехнулась.

— А что, для тебя только это имеет решающее значение?

Трепыхнулась сильнее, и я отпустил. Но она не ушла, лишь обхватила себя руками и так и осталась рядом.

— Не люблю девственниц, — откровенно издеваясь усмехнулся я. — У них у всех завышенное самомнение по поводу своей исключительности, хотя по факту — дурные малолетки. А я с детьми не сплю, Слав, вот такой косяк в твоих расчётах.

— Придурок! — неожиданно взорвалась она, замолотила меня по плечам. — Самовлюблённый говнюк! Старпёр хренов, да у тебя просто кишка тонка, понял! Ты просто трус! Все вы тру?сы! Вам всем просто…

Я перехватил её кулак, нахмурился.

— Если уж решила стать проституткой, умей уважать запросы клиентов, девочка. Больше покорности, меньше спеси. Дерзость — только по особому заказу. И да, основной клиент на таких как ты — старпёры и самовлюблённые говнюки. Привыкай. И целку свою, кстати, можешь продать подороже. Но только не мне, я брезгливый.

— Да пошёл ты! — выдрала она руку и сбежала в машину. Хлопнула что есть дури дверью и затихла.

Я отошёл к самому краю обрыва, закурил, глядя на далёкие огни барж на рейде. Мне не было её жалко, пусть даже поревёт, ей это только на пользу. Но было тошно от себя. Морализатор хренов, святоша. Отыгрался на девчонке, хотя сам-то чем лучше был, когда совсем недавно ехал к ней на хату?

Докурив, поглазел ещё немного на звёзды и вернулся в машину. Примирительно пихнул Славку в плечо:

— Ну ладно, не дуйся. Не хотел обидеть, просто под руку попалась.

А она вдруг полезла на меня с объятиями, тычась губами в губы, нагло скользя ладонями по моим ляжкам и выше, в попытках нащупать молнию ширинки. Увернувшись от поцелуев, я перехватил её руку.

— Ну и дурная ты всё-таки, Слав!

Она закатила глаза:

— Ну понятно. Типа святой. Ладно, поехали, чего сидим-то. И высади меня где-нибудь на остановке.

— Что, облом прочистил мозги и сразу вспомнила, что есть куда идти? — рассмеялся я, снимая с ручника.

Она не ответила, и я просто высадил её, где попросила и рванул домой.

Нет, я далеко не святой и остановила меня, конечно же не Славкина гипотетическая невинность. А её дерзость даже наоборот, провоцировала отпустить тормоза. Но она спросила, что для меня имеет решающее значение, и я вдруг понял — Маринка. Она может творить что угодно, доводить меня до белого каленья, провоцировать и даже откровенно гулять, но она всё ещё моя жена, а жене я не изменяю. А на счёт остального — это мы ещё посмотрим.

Ещё на подъезде к дому увидел, что все окна тёмные. Сбавил скорость до минимума, приближаясь к воротам почти крадучись. Оттягивая момент, потому что понял вдруг, что вовсе не обязательно, что Маринка ещё не вернулась от Кира. Возможно, она просто ушла. С чемоданами. С концами. И отныне дом окончательно пустой и холодный. Готов я к этому? Ни хрена. Как бы ни убеждал себя, как бы ни хорохорился.

Однако, въехав на территорию, обнаружил, что над входом горит дежурный фонарь и приглушённым светом теплится окно гостиной.

Бросил машину прямо у крыльца, ворвался в дом, и замер. Маринка сидела на диване, прижимая к груди подушку и уронив голову на грудь. Спала. Остановился перед ней, скользя взглядом по таким родным волосам, плечам, рукам… Вслушиваясь в тихое дыхание. Сразу, лавинообразно вспоминая всё, что нас связывает. Всё-всё. И понимая, что прошлое — это действительно и есть мы, вот такие какие есть сейчас. Неидеальные и запутавшиеся, но живые. А главное, что «прошлое — это мы» вовсе не значит, что мы — это прошлое. Пока ещё нет.

Пока.

Я сам постоянно твердил ей, что нужно идти дальше — так отчего же теперь так трудно просто отпустить? Даже зная, то, что знаю. Даже болезненно морщась от встающих перед глазами картинок, где она с другим? Что я могу сделать прямо сейчас, кроме того, чтобы просто поговорить? Не уговаривать, не удерживать, но покаяться, чтобы не осталось тяжести? Не поздно ли? И нужно ли ей это… теперь?

Обнял её колени, приник к ним губами, ткнулся лбом. Я не смог, не справился. Не сумел сделать её счастливой. Но, видит Бог, любил я лишь её одну! И люблю. И буду любить, даже если она уйдёт.

На затылок мне опустились вдруг ладони, заскользили по шее и плечам, так… ласково и зовуще. Всё ещё не веря тому, что чувствую, вскинул голову и увидел взгляд — любимый, серый, тёплый. Тот самый, за который мне вот уже двадцать лет, как хочется либо сдохнуть, либо убивать.

— Привет, — улыбнулась немного смущённо, словно мы снова дурные подростки, и она сама толком не понимает, зачем пришла ко мне опять. Но она пришла и…

И нас сорвало.

Я и не думал, какое чудовище — этот мой голод. Мне хотелось её сожрать. Смять, сломать, проглотить, поглотить. Запихать в такие недра себя, где никто и никогда не увидит это моё сокровище! Чахнуть над ним, высыхать, костенеть… Но обладать!

И это не только про её восхитительное, самое красивое, самое любимое на свете тело — я хотел всю её! Её взгляды, её стоны, её отклик. Безбашенность, дерзость, мстительную, такую глупую и смешную жестокость. Засос — ну насмешила! Да захотела бы он перегрызть мне сонную артерию, я бы и тогда добровольно подставил шею, только бы снова чувствовать хлещущую из неё жизнь и страсть. Иметь возможность касаться её сокровенного, давать ей то, от жажды чего она уже истекает и чего нетерпеливо, жадно от меня требует.

Секс — дело мокрое. Жаркое. Терпкое. Я готов был орать от восторга даже просто чувствуя, как скользка? уже моя девочка. Она хотела меня, изнывала. Отдавалась без остатка. Подавалась роскошными бёдрами, выгибая стройную спинку, осыпая мои колени каскадом волос…

Разве хватило бы меня надолго? Я словно пацан продержался позорную минуту-полторы и, подстёгнутый Маринкиным оргазмом, сжимающим мой член пульсирующими, сладкими спазмами, слетел с тормозов…

Ох ты ж… Твою ма-а-ать… как хорошо-то….

— …И это всё, на что ты способен, Магницкий?

Ах ты ж моя любимая зараза! Узнаю тебя, узнаю!

— Размечталась! Это только разминка!

Она прильнула ко мне, я прижал её со всей дури к сердцу… Ну вот и что это было то — все эти последние месяцы? И что изменилось прямо сейчас? И где эта чёртова кнопка, которая включает обратно МОЮ Маринку? Кому отдать за неё душу?

Маринка чуть отстранилась, я машинально потянулся к засосу на шее, почувствовал под пальцами внушительную, налитую гематому. Многозначительно посмотрел на мою дурочку, в глубине души готовый, если королевишна пожелают, вытерпеть ещё не одну пару-сотен телесных повреждений. А она прижалась вдруг носом к носу и доходчиво объяснила:

— Мой!

Пха! Говорю же — дурочка. Самая родная и любимая. Единственная. Разве же дело в том, что я могу куда-то деться? Разве я смогу?! Как? Да я без тебя просто сдохну. А вот ты?

Ревность резанула прямо по открытому, потерявшему бдительность сердцу. Проглотил ком в горле. Всё к чертям. Ничего не видел, ничего не помню. И никому не отдам.

— Моя! — заклеймил самым примитивным образом. И была бы моя воля — всю бы её измазал, чтобы любой кобель за версту чуял, чья это женщина!

Потом, конечно, повторили. И не раз. Но уже не спеша, упиваясь, наслаждаясь. Правда Маринка выдохлась уже на втором заходе: заметно, до изнеможения устала, а вот я, кажется, готов был врываться до утра. Но куда нам спешить? Ведь некуда же теперь… Правда?

Приподнялся над нею на локтях, отвёл налипшую прядь с лица.

— Марин… Давай поговорим?

Разрушать нежданно вернувшуюся идиллию не хотелось, но может, это, наоборот, лучшее время для того, чтобы хотя бы начать? Я был готов. Но Маринка лишь рассмеялась, и смех оказался каким-то неожиданно натянутым. Настораживающим.

— Непременно поговорим! Ты ещё пожалеешь, что сам напросился!

— Звучит угрожающе, — придушивая остро засаднившую в сердце тревогу, ткнулся я носом в её щёку.

— Не боись, тебе понравится…

Потом всё думал, думал. Пока плескался в душе, потом, когда вернулся в постель и любовался своей спящей царевной. И даже когда с новой силой нахлобучила эрекция… Что она имела в виду под «пожалеешь, что сам напросился?»

Потом плюнул и, решив, что утро вечера мудренее, отлюбил свою малинку на сон грядущий так сладко, как только был способен. Наполняя её всклянь своим семенем, как обычно мысленно скрещивая пальцы и молясь всем богам сразу: «Пожалуйста… Пожалуйста!»

Утром она куда-то вдруг пошла. Обещался быстренько вернуться — и вернулась…

— Скотина! — удар чем-то по лицу, я спросонья не понял, заморгал удивлённо, и тут же получил снова: — Гад! Сволочь!

Хлестала меня наотмашь какой-то тряпкой и орала. Я перехватил тряпку, дёрнул из её рук.

— Что случилось?!

— Я знала! Я знала!!! А-а-ах ты…

И помчалась вдруг вниз, беснуясь и матерясь так отборно, как я, пожалуй, ещё ни разу от неё не слыхал. Вскочил и, не одеваясь, а лишь накинув на себя покрывало, помчал следом.

— Да что случилось, Марин?

— Тварь! — донеслось в ответ, и об стену рядом с моим плечом разбилось что-то стеклянное. — Ненавижу!

— Так, ну-ка хватит! — подлетел к ней, намереваясь перехватить, зажать, успокоить, и сходу получил такую оплеуху, что аж искры в глазах вспыхнули.

— Где? — заорала она.

— Что где?! — заорал я в ответ. — Ты можешь нормально объяснить, что происходит?

— А-а-а, ну где же ещё… — рванула она так и зажатую в моей руке тряпку, — где же ещё… — Принялась суетливо её ощупывать. — Вот! — С какой-то дьявольской яростью продемонстрировала ключ от моей машины и снова хлестнула меня тряпкой. Я перехватил её, но Маринка и не собиралась продолжать — ломанулась из дома.

Я следом, но на пороге замер — бежать за ней в покрывале? В растерянности глянул на тряпку в руке — мои брюки! Лихорадочно завозился, натягивая их, и замер: светлая ткань впереди на ляжках и на гульфике была измазана следами губной помады, в которых угадывались и полустёртые отпечатки губ. Самых настоящих. А ещё кровь. Несильно, но недвусмысленно.

Внутри всё похолодело, потом ошпарилось… И я рванул за Маринкой.

Она, словно легавая, идущая по следу, шарилась по салону моей, стоящей у крыльца тачки. Водила рукой по обивке, заглядывала в щели, только что не обнюхивала.

У меня же сбились к чертям все настройки — не мог думать, просто завис… Не понимал. Как? КАК?! И вспомнил. Мелкая с-сучка… Дрянь. Единственная возможность облапать меня была у неё в самом конце, когда я вернулся с берега… Но губы? Кровь?!

Маринка вдруг взвыла — долго, истошно и скрючилась, почти оседая к порожку передней пассажирской. Я кинулся к ней, но она забилась, молотя мена наотмашь, не глядя, кулаками, с надрывом выкрикивая что-то нечленораздельное.

— Марин, ради бога, дай я всё объясню! Пожалуйста… — Понимал, что это дичь и бред, но не мог придумать ничего, кроме: — Это не то, что ты думаешь, это… Послушай, я всё объясню…

— Это? — яростно сдунув с лица взлохмаченную прядь, сквозь зубы процедила Маринка. — Это НЕ ТО?!

И швырнула что-то мне в лицо. Я машинально поймал, глянул… И в глазах потемнело. И даже срать, что упало чёртово покрывало, и я стою, как дебил, посреди двора с голой жопой. Это были женские трусики. Обычные, хлопковые. Только перепачканные кровью, как если бы… Хотя, какая к хренам разница-то, почему они в крови, если Маринка нашла их в моей машине?

— Ненавижу… — то ли прорычала, то ли простонала она. — Ненавижу тебя, Магницкий!

И сбежала в дом. А я всё стоял и тупо пялился на чёртовы трусы. Ах ты ж тварь малолетняя… Да я же тебя урою… Да я же тебя…

Кинулся следом за Маринкой — она как раз крушила всё, что попадалось под руку в гостиной — попытался обездвижить, успокоить. Но это было равносильно тому, что гасить пламя кислородом — не только любое моё слово, но даже само присутствие вызывало ещё большие приступы истерики. Такие, что я не придумал ничего лучше, кроме как силой затащить её на второй этаж и запереть в спальне.

И вот стоял теперь на лоджии холла второго этажа и, нервно выкуривая одну за другой, никак не мог собраться с мыслями. Вообще ничего не мог. У меня даже не было телефона, чтобы позвонить ребятам, дать сигнал найти по горячим следам и нахлобучить эту мелкую дрянь.

Показалось, что Маринка подутихла. Подошёл к двери.

— Марин? Давай я тебе всё объясню…

— К чёрту пошёл! — заорала она, и в дверь ударилось что-то тяжёлое. Наверное стул.

Я вернулся на лоджию. Снова курил, снова не знал, что делать. Дождаться пока вымотается и сразу зайти без предупреждения? Или дать остыть получше?

Мои размышления прервались резким визгом покрышек и рёвом турбины из-за дома. Я замер на мгновенье… и кинулся к Маринке. Но в спальной нашёл лишь распахнутое окно, стул, вставленный поперёк рамы и привязанную к нему простынь, связанную с другой и спущенную почти до самой земли. Машины у крыльца тоже больше не было.

ЧАСТЬ 2: Потому что не люблю. Глава 12

— Где она? — Бесцеремонно пихнув Кирея с пути, ворвался я в апартаменты. Пусть спасибо скажет, что вообще не вырубил сходу прямым в висок.

Но Маринки здесь не оказалось.

— Даныч, какого хрена?

Какого хрена? Серьёзно? Медленно развернулся. На глаза наползала пелена. И судя по тому, как подобрался Кирей, сменив заспанную расслабленность на настороженный полуоборот в три четверти — он и сам всё прекрасно понял!

Я налетел, сшиб его с ног, наваливаясь всей своей тушей, но мы так и не упали — Кир припечатался спиной к стене, блокируя летящий в его челюсть правый удар. Но не удар под дых слева! Хрипнул, задыхаясь, согнулся пополам и словил-таки свой законный правый в челюсть.

Больше я не бил. Дожидаясь пока очухается, раздёрнул портьеры, замер у окна. Ох, как меня раздирало бешенство!

— Я так понимаю, — с одышкой проворчал за спиной Кирей, — в твоей системе ценностей братан братану всё-таки волк, да? — Усмехнулся, закашлялся. — Ну и за кем же, стесняюсь спросить, ты следил? За мной, за ней?

— За обоими.

Кирей рассмеялся. Я обернулся, готовый навалять ему добавки, но тот сидел на диване и прижимал основание ладони к разбитой губе, и я сдержался. Он снова усмехнулся:

— Ну чего уставился? — Сплюнул, не заморачиваясь, кровавую слюну прямо на пол. — Покаяния ждёшь? Так его не будет!

— То есть, ты даже не отрицаешь?

— А смысл? Ты же всё для себя решил, разве нет? Если я тебе скажу, что мы с ней просто потанцевали, тебя же ещё больше замкнёт. Я вот только думаю, а чего я тогда ступил-то? Надо было пользоваться моментом, пока возможность была. Хоть не зря по морде бы получил. — Снова сплюнул. — Ну, давай, спроси, почему же не воспользовался. Ну?

Он не оправдывался, теперь я это точно видел. Просто был дико зол на меня, обижен недоверием, возможно даже разочарован нашим братством, но не оправдывался. Потому что и не врал.

— Ты её лапал, вы целовались… — глупо попытался я. — А потом вообще зашторились.

— Угу. А потом? Потом-то что было, знаешь?

Я промолчал. Что тут скажешь? У меня так-то вообще трусы женские в машине нашлись, и мне ещё предстоит как-то объяснить Маринке, что это не то, о чём она подумала. А тут — зашторились. Детский сад какой-то. И тупая, блядская хореография.

— Дебил ты, Даныч, — поднялся с дивана Кирей и, вытянув из шкафа чемодан, принялся скидывать в него свои вещи. — Железяка грёбанная. Она не секса на стороне ищет, а тебя потеряла, вот и мечется! И если тебе интересно, то после того, как задёрнулись шторки, мы с ней просто поболтали по душам, и она поехала домой. К тебе, дебилу. Но ты конечно же не поверишь, ты-то лучше знаешь, что здесь было.

Застегнул чемодан, поволок к выходу. Я стиснул зубы.

— Бля… Братан, прости!

— Да пошёл ты… братан.

Весь день потратил на то, чтобы найти её. Но телефон не отвечал. Машина тоже нигде не засветилась.

К ночи волнение переросло в злость. Ну что за детский сад, Марин? Ну злишься — так давай разбираться, какой смысл играть в прятки? Ну что мне, как пацану, по чердакам лазить, что ли?

Но, как бы ни было это тупо, а я всё же поехал в тот старый двор, к тому старому дому. Однако, древняя акация, по которой двадцать лет назад Маринка забиралась на крышу, чтобы, бзыкуя на отца, вымотать ему все нервы своим исчезновением, оказалась давно спилена. Да и вообще бредовая идея, конечно, но она позволяла не сидеть на месте. Это было бы совсем уж невыносимо.

Был ещё вариант, что она рванула к своим в Краснодар, но документы — паспорт и водительское, оказались дома. Дома же осталась и её сумочка с кошельком и картами. Ну вот и куда она могла деться — на машине, без прав, без денег и хоть каких-то вещей? Словом, тестю пока не звонил, надеялся, что Маринка одумается.

Но она не вернулась ни к утру следующего дня, ни к вечеру. Злость сменилась щемящей тревогой, от которой перехватывало дыхание и всё валилось из рук. Лично объехал всех её подружек, о которых только знал — безрезультатно. Опросил охрану и близких помощников по Птицам — Маринка на связь не выходила. Подключил к поискам своих СБшников.

К исходу третьего дня окончательно наплевал на конфиденциальность своей грёбанной личной жизни и обратился напрямую к начальнику городской полиции, благо давно и хорошо его знал. Он понял, обещал взять под личный контроль. Тогда же я позвонил в Краснодар, узнал, как бы между прочим, как у них дела и из разговора понял, что Маринки там нет. Говорить об исчезновении пока не стал.

Подыхал от дикой тревоги. Работа пошла побоку — не было на это ни сил, ни желания. Горовец несколько раз пытался связаться на счёт моего решения по Птицам, но я кормил его завтраками, в отчаянии оттягивая время и чувствуя, как опасно натянулась нить Дамоклова меча над РегионСталью.

К исходу пятого дня Тимур предположил, что это может быть не бегство, а похищение с целью получения выкупа или давления по бизнесу. Я нервно рассмеялся и признался ему по какому поводу параллельно ищем и эту дерзкую сучку Славку. Тоже, кстати, пока безрезультатно. Услышав историю с трусами, Тимур только почесал в затылке:

— Н-да… Был бы я бабой, я бы, наверное, тоже психанул. Но вот эта девчонка, в свете новых событий, как мне кажется, всё-таки не случайная. Не знаю в чём была её цель и вообще, её ли это цель — не вижу пока ни логики, ни взаимосвязи с текущей ситуацией, кроме самого факта исчезновения вашей супруги, который действительно очень похож на бегство. Но предлагаю не исключать и версию с похищением. Ну так, на всякий случай.

А я и сам уже не исключал вообще ничего. И хотя похищение предполагало собой как минимум выход похитителей на связь, а ничего такого до сих пор не происходило — все возможные каналы связи со мной всё равно находились теперь на круглосуточной прослушке, и за мной было установлено скрытое наблюдение. Но всё без толку.

С Киром мы за эти дни так больше и не виделись — он сбрасывал мои звонки, да я особо и не названивал, мне было не до того. Но утром восьмого дня он вдруг сам нагрянул ко мне домой. Посмотрел на меня внимательно ещё на пороге и сразу догадался:

— Неужели до сих пор не вернулась?

Я молча мотнул головой и прошёл в кухню. Кирей заметно растерялся, но пошёл за мной. Меньше всего мне хотелось бы сейчас слушать его версии на счёт того, что она может быть у родителей или где-нибудь на курорте — словом, всё то, что первым приходит в голову, но давно уже отметено как несостоятельное. Но Кирей и не стал.

— Мне нужно возвращаться в Америку, Дань. Срочный вызов пришёл, ну, контрактные обязательства. Но если надо, я поищу возможность задержаться.

— Не надо. Ты всё равно ничем не поможешь, так что… — Помолчал. Не понимал уже, что вообще может помочь. Руки опускались. — Как вернётся, я дам тебе знать. Когда самолёт?

— Сегодня вечером на Москву, а там…

Зазвонил телефон, я схватил трубку:

— Да!

— Данила, здравствуй, это Михеев. — Слишком уж официально начал Сергей, тот самый начальник полиции, и от этого тона у меня сердце застыло. — Ну в общем, есть кое-какие результаты. Пока ничего конкретного, но… — и замолчал.

— Ну давай уже! — заорал я.

Кирей настороженно сполз с барного стула и замер.

— Короче, тачку твою нашли в Волге. По предварительной картинке это ДТП — машина сорвалась с обрыва.

— А… — сердце словно стянуло обручем и из него вязкой удушающей волной поползла по груди боль. — А… — продолжить вопрос не было сил.

— Пока не понятно, — понял меня Сергей. — Там под обрывом омут, в омуте, судя по всему топляк, поэтому тачку и не снесло, и не затянуло на дно — зацепилась. А пару дней назад шторм был, топляк сдвинулся, и тачка чуток поднялась к поверхности, но штопором, мордой вниз, поэтому пока не видно, что там внутри. Сейчас собирается опергруппа с водолазами и спецтехникой. Будем вытаскивать, и там уже…

— Где?

— Дань, давай мы как управимся, я сам тебе результаты сообщу, а? — осторожно предложил Сергей. — Нет, ну серьёзно, тебе ни к чему…

— Где?!

Он помолчал, вздохнул.

— Сейчас геометку пришлю.

Машину вытащили на берег лишь вечером. К тому моменту водолазы уже сообщили, что она пустая, и это давало мне хотя бы тень надежды, что всё не так, как кажется — даже невзирая на запутавшийся в ветках соседнего топляка поясок от Маринкиного халатика, который заметно озаботил следователя.

— Пропавшая умела плавать? — вслед за криминалистом осмотрев машину, уточнил он у меня.

Прошедшее время резануло ухо. Я сцепил зубы.

— Умеет. Но плохо.

— Понятно, — кивнул следак и неторопливо закурил. — Течение здесь, сами видите, сильное, да плюс омуты один за другим… — Многозначительно развёл руками и углубился в чтение каких-то записей. — Ну что ж, криминалист отмечает, что на суше после грозы практически не осталось следов. А то, что осталось не даёт никакой картины. — Надолго замолчал, покуривая, задумчиво шевеля бровями. — Скажите, а кроме той давней попытки суицида у пропавшей случались ещё подобные настроения?

— Нет! — пожалуй, слишком резко рыкнул я, но сил держаться действительно почти не осталось. Да что я — сейчас даже Кирей выглядел не ахти: стоял, как истукан и, пялясь в одну точку, хмуро играл желваками. — Не было ни попыток, ни желания! И я очень надеюсь, что версия самоубийства не окажется у вас единственной!

Следак усмехнулся.

— А вы не беспокойтесь, мы свою работу знаем. Все версии, какие возможны, будут рассмотрены в полном объёме. И несчастный случай, и суицид. — Глянул на меня с прищуром. — И даже покушение на убийство. Уж больно место тут для всего этого… подходящее. — И, притоптав окурок, побрёл к своим.

Я не выдержал, прижал к ноющему сердцу руку. Это ведь оказалось то самое место. Наше с Маринкой. И это было как очередной удар под дых.

Паранойя нашёптывала, что она как-то узнала, что я был здесь с мелкой дрянью в тот проклятый вечер и поэтому поехала именно сюда. Здравый смысл твердил, что нет — это случайность. Просто места лучше действительно сложно придумать. Но не для суицида. Я не хотел даже думать об этом, хотя сердце предательски замирало именно от этого. Гнал отчаяние и убеждал себя, что это просто очередной изощрённый финт в Маринкином стиле, а на самом деле она сидит, где-нибудь «на чердаке» и мстительно хихикает, глядя как я схожу с ума.

— Я не знаю, что с ней сделаю, когда вернётся, — попытался пошутить, краем глаза заметив подошедшего Кирея. — Выпорю, точно. Всё-таки тесть зря не делал этого, когда ещё можно было вправлять ей мозги.

— Ты просрал её, — глухо отозвался Кирей.

— Что? — не поверил я ушам. — Что ты сказал?

— Ты слышал. Я сказал, что ты, сука, её просто просрал.

Я схватил за химо его, он меня. Замерли, буравя друг друга взглядами. Чуть поодаль на нас с любопытством уставились оперативники.

— Повтори!

— Оглох?! Ты. Её. Просрал. Двадцать лет назад я уехал не потому, что мне похрен на неё было. Я её тогда, если ты вдруг так и не понял, любил. Но не стал влезать между вами, просто отшёл. Тебе, дебилу, её доверил. А ты её просрал!

Я напрягся до предела сжатой пружиной… и всё-таки отпустил его химо. Злости не испытывал, ведь он был прав — я не справился. Сердце тянуло так, что даже за ушами пульсировала щемящая боль.

— Не верю, что она… — слова застряли в горле, я несколько раз тряхнул головой, пытаясь прийти в себя. — Не верю! Она не могла. Мы ещё в прошлый раз разобрались с этим, она прошла лечение и не раз говорила, что никогда больше на это не пойдёт. Она где-то прячется, я уверен. Пытается ударить побольнее, потому что думает, что я ей изменил, но когда-нибудь всё равно вернётся, и мы разберёмся и с этим. Просто, в этот раз, она, конечно, превзошла себя. И дело ведь не только во мне. Я, например, даже не представляю, как сообщать тестю. Что говорить?

— Начни с правды. Один хрен она теперь всплывёт.

— Говорю же, я ей не изменял! Меня конкретно подставили.

— А я не об этом, а про ребёнка на стороне.

Я оторопело повернулся к нему. Кирей кивнул.

— Маринка сказала. А она, как я понял, узнала как раз в тот период, после которого у вас начались текущие траблы. — Глянул на меня. — Ну что, теперь сложились пазлы?

— Твою мать… — обхватывая голову руками, осел я на корточки. — Твою мать…

— Я тебя не сужу, братан. Ребёнок — это, всё-таки, дело такое, личное. Тем более, в вашей ситуации. Но одного не понимаю — на что ты рассчитывал-то? Скрывать его до конца дней?

— Твою мать… — как заведённый повторял я, всё глубже и глубже осознавая масштаб катастрофы.

— Но теперь это всё равно вскроется, так что… Сам понимаешь, лучше пусть тесть узнает от тебя, чем от журналистов.

— Я не мог ей сказать, — словно в какой-то дурацкой детской попытке оправдаться, начал я. — Сначала из-за неё, а потом уже сам зассал. Знаю, что дебил, но… Твою ма-а-ать…

— Ну вот, видишь, ты не смог, а добрые люди запросто. Так оно обычно и бывает.

— Она не говорила кто?

— Кто слил? Нет, не говорила.

— А что вообще по этому поводу?

— Да тоже почти ничего. Она с трудом решилась открыться, поэтому я не стал заострять. Одно точно — для неё это не просто пустяки, дело житейское. Для неё это прям боль. Даже что-то типа мании. Мне так показалось.

Я кивнул. Точные слова — боль и мания.

— Поэтому я и не решался так долго. Но в ту ночь, перед тем как она сбежала, собрался. Клянусь, собрался. А она…

И я замолчал, вспомнив вдруг её натянутый смех в ответ на моё предложение поговорить и ту странную фразу, над которой думал потом ещё полночи: «Непременно поговорим! Ты ещё пожалеешь, что сам напросился!» Так что она имела в виду? И виновата ли в перепачканных брюках и найденных в машине трусах Славка, или это… спектакль одного актёра — Марины? Нет, подстава-то явно имеет место быть, но от кого она исходит?

Да ну, бред. Зачем ей такие сложности? Чтобы тупо сбежать? А смысл?

Но, с другой, стороны, лучше пусть это будет мой бред наяву и изощрённая Маринкина месть, чем подтверждённая версия её суицида.

Уже в ночь едва ли не пинками проводил упрямо упирающегося Кирея в аэропорт — исполнять срочные «контрактные обязательства» и, прямо там, на парковке, решительно набрал Краснодар.

Тесть выслушал дурную весть стойко и, лишь бросив короткое: «Вылетаю», уже к утру следующего дня был у меня. Прямых ходом проследовав на кухню и отказавшись не только от завтрака, но даже от кофе, строго сложил руки на столе:

— Давай. С самого начала и по порядку. — И пока я рассказывал, смотрел хмуро и сосредоточенно, словно читая меня между строк.

Он был похож сейчас на того самого опера Иванова, который через великое не хочу доверил мне когда-то свою дочь и который предупреждал тогда, что, если что-то пойдёт не так — оторвёт мне бошку. Правда, по итогу чаще всего оказывался на моей стороне, Маринка даже ревновала поначалу, но вот сейчас, кажется, готов был выполнить угрозу.

— Молодец, зятёк, — наконец нарушил он повисшее после моего рассказа молчание. — Ничего не скажешь, молодец! Н-да уж. — Озабоченно поиграл пачкой сигарет. — Пацан-то хоть точно твой?

— Точно. Я проверял.

— Н-да уж…

Опять помолчали.

— Да поймите, я не мог его не принять! Но и Маринке сказать… Ну как?

— Ка?ком кверху! — зло фыркнул тесть. — Наблядуют, а потом — как? Сразу думать надо было, до того КАК, тогда и какать бы теперь не пришлось! — Засопев, ожесточённо растёр подбородок. — Ладно, чего теперь. Обратно не засунешь, а малой не виноват, что родители идиоты. И правильно сделал, что не бросил, за это уважаю. Но за остальное — вот яйца бы тебе оторвать! — Сунул в губы сигарету, но так и не прикурил. Замер, задумчиво поигрывая зажигалкой. — Не верю я, что Маринка утонула. Пока своими глазами тело не увижу, не поверю! — Поднёс наконец зажигалку к сигарете, и я заметил, как подрагивают его руки. Но всё равно, держался молодцом. — А что девка эта, которая в подставу сыграла, нашлась?

— Нет. Как сквозь землю провалилась. Но мои СБшники её ищут.

— Правильно. Надо найти обязательно, она явно тут неспроста. Что следак говорит, какая основная версия вырисовывается?

— Пока ничего не говорит, только туману нагоняет, намекая, что это может быть убийство.

— Мм? — выпустил тесть дым через нос. — А что, есть основания?

— Да какие основания?! — взорвался я. — Он же на меня тень наводит, а я скорее сам убился бы, чем Маринку… — Замолчал. Глупые слова. Лишние. Тесть и так знает, на что я ради неё готов.

Он долго молчал, так ожесточённо затягиваясь дымом, что аж захлёбывался и кашлял, но упорно курил. И даже не прятал дрожь в руках, просто глушил боль горьким куревом и пытался справиться с эмоциями. Наконец, поднял на меня тяжёлый взгляд:

— Молись, чтобы никакие. Потому что, если выяснится, что за всем этим стоит чья-то попытка упечь тебя за решётку из-за бизнеса, а в расход пошла Маринка… Я тебя… — красноречиво сжал кулак, но покрасневшие глаза предательски блестели. Наверное, из-за дыма.

А через пару дней ему стало плохо с сердцем. Скорая приехала вовремя. Диагностировали предынфарктное, стресс и переутомление, рекомендовали лечение и покой. Тесть ожидаемо заупрямился, но тут уже, нарушив все его указания, из Краснодара примчалась Оксана с детьми и, сообща, мы убедили его, что лучшая помощь в данном случае — это отсутствие дополнительных проблем. Пообещав держать в курсе дела, я устроил его в лучшую лечебницу поближе к дому и обеспечил комфортный проезд до места. Это был максимум из того, что я мог. На прощание он крепко сжал мою руку:

— Ищи, Магницкий. Ищи. И только попробуй сдаться!

Лизка прятала слёзы и нахмурено молчала, и я видел, что она на меня дуется. Значит, винит. Оксана же мягко положила руки мне на плечи, заставила посмотреть ей в глаза:

— Дань, мы с тобой. В любом случае. Ты же знаешь, Марина она такая — скорая на расправу, но отходчивая. Но она бы не стала… — Замялась. — Нет, я не думаю. Ты, главное, тоже держись и не теряй надежды. — А у самой на глаза тут же набежали слёзы, и дальше уже я обнимал её утешая.

Проще всех было Тёмке: он, высоченный, крепкий телом мужик, он оставался всё тем же ребёнком-аутистом в голове и, как и всю свою жизнь, бормоча что-то под нос, увлечённо играл с верёвочкой. И сейчас я ему даже завидовал.

А потом они уехали, и я остался в городе один. Один на один и с собой, и с бедой.

Порядком помотав меня по инстанциям, к исходу положенных тридцати дней следствие всё-таки окончательно склонилось к версии самоубийства. Официально это выглядело как возбуждение уголовного дела по факту безвестного исчезновения и предполагало собой продолжение разыскных мероприятий, но в разговоре со следователем я явно видел, что он-то уверен в том, что перед нами суицид чистой воды и утерял к происходящему всякий интерес, дожидаясь лишь возможности приостановить дело. Да и Михеев, тот самый начальник полиции, хотя и шёл навстречу по многим вопросам, но всё чаще мягко подводил к тому, что они делают всё возможное, но, мол, что они в данном случае могут-то?..

Эту же версию с огромным энтузиазмом подхватили журналисты, и это злило больше всего, хотя, казалось бы, какая разница, если итог один — от Маринки вот уже месяц ни слуху, ни духу? Но нет, мне было важно доказать, что она не самоубийца. Это было её доброе имя как руководителя Кризисного центра, а значит и доброе имя её «Птиц» А кроме того — это было нужно мне самому.

Поэтому мои айтишники методично искали и ломали её личные мейлы и мессенджеры, отслеживали возможные облачные хранилища. Юристы в это время брали штурмом непробиваемую, где не надо, «безопасность личных данных» абонента на предмет получения доступа к истории Маринкиных звонков и СМС. Осложнялось всё тем, что её телефон тоже исчез, а перенести номера на другие сим-карты для того, чтобы получать СМС-коды, подтверждающие операции с личными данными, не представлялось возможным без личного заявления Маринки. Круг снова замкнулся, и я в очередной раз остался с проблемой один на один.

Отдельная тема — журналюги. Они нападали целыми стаями, ворошили наше с Маринкой прошлое, стоили версии одна грязнее другой, били в самые больные места. И я, раз за разом нарушая советы своих юристов сохранять видимость безразличия, эмоционально ввязывался в демагогии, неизменно приобретающие вид попыток оправдаться.

А потом вдруг с туманной формулировкой «в связи с угрозой пониженного уровня лояльности конечного потребителя» один из давних партнёров отказался от реализации металлопроката от РегионСтали, а некоторые другие, словно глядя на него, заняли подобие выжидательной позиции.

Юристы и финансисты отмели на корню мою параноидальную версию о том, что причиной этому послужил скандал с «самоубийством» Маринки. По их мнению, ветер явно дул от Северстали, затягивающей моё предприятие в сети холдинга, и просто «крысы» побежали с корабля. Явный признак скорого крушения.

И один только Горовец методично давал знать о том, что всё ещё ждёт решения по участку под «Птицами» и своей назойливостью напоминал мне чёрного ворона, кружащего над умирающим воином. От этого воротило, и даже понимая, что сейчас я как никогда нуждаюсь в его инвестициях, рука не поднималась подписать договор передачи, словно это была бы подпись под моим предательством Маринки.

Маринка, Маринка… Где же ты?

Неизвестность изводила. Что может быть хуже неё, когда, как ни упирайся, а уверенность в том, что всё будет хорошо с каждым днём становилась всё призрачнее? Я чувствовал что размяк, потерял хватку и способность к хладнокровным решениям. Здоровый цинизм, так необходимый в бизнесе, иссяк. И с этим надо было срочно что-то делать.

Взял себя в руки и, сделав напоследок официальное заявление о том, что в суицид и несчастный случай с супругой не верю, а поэтому буду продолжать розыск в частном порядке, прекратил всякое общение с журналистами и обратил особое внимание на «Птиц»

Теперь тщательным опросам подвергались не только управленцы и офисные сотрудники помельче, но и обслуживающий персонал и работники технического звена, а также постояльцы, находившиеся под опекой на момент исчезновения Маринки.

Осложнялось всё тем, что в центре всегда работало много волонтёров, некоторые из которых уже при первой волне оперативных мероприятий, когда расследованием ещё занималась полиция, предпочитали не связываться и уходили из центра. Тогда же уволились и некоторые официальные сотрудники, и даже ушли в неизвестном направлении постояльцы, не желающие иметь дела с правоохранительными органами. Ну что ж, их право.

Но мои люди всё равно снова, и теперь уже гораздо тщательнее, шерстили «Птиц», вплоть до того, что отыскивали уволившихся сотрудников, волонтёров и ушедших в неизвестном направлении «постояльцев» — и всё ради пары придирчивых вопросов, ради того, чтобы нарыть хоть что-то, за что можно было бы уцепиться и обрести новую надежду.

И вот казалось бы — происходит глобальный движ, обречённый хоть на какой-то успех… Но по факту, минул ещё почти месяц, а результатов — ноль. И я уже не знал, стоит ли продолжать пить эти грёбанные таблетки от сердца, без которых врачи на полном серьёзе пророчили мне близкий инфаркт, или лучше сразу сдохнуть. Непрекращающаяся тревога мешалась с раскаянием и жутчайшим отчаянием от невозможности отмотать время назад и всё исправить…

А ещё через пару недель, одна за другой навалились вдруг вести.

Глава 13

Сначала ребята переслали мне координаты взломанного облачного хранилища, связанного с Маринкиным мейлом, созданным по всей видимости для всякого хлама, типа разовых регистраций на малозначительных порталах и неминуемого спама рассылок от них. Но именно это облако оказалось синхронизировано с её телефоном, и туда автоматом улетали все файлы, попавшие в его «галерею»: скрины какой-то мебели, посуды, шмоток, прикольные мемы, цитаты «за жизнь», смешные видосики — словом, всё то неважное, что периодически под корень чистится из памяти телефона, но так и оседает в облаке. И среди всего этого — Маринкины селфи и короткие видосики годичной давности, когда она, судя по всему, только получив этот телефон от меня в подарок, баловалась с настройками камеры.

По большей части смешные, а иногда и откровенно дурацкие, но полные её врождённого кокетства и чувства стиля, красоты, нежности и уникальности. Я залипал на каждом из них, то до крови впиваясь в губу, то глотая ком в горле и борясь с едкой пеленой, наползающей на глаза.

Как же я всё-таки устал без неё, как выдохся! Всё отдал бы за то, чтобы наконец услышать её голос вживую, попасть в зону её сумасшедшего притяжения. Поговорить, помолчать. Покаяться…

Потом снова всякий хлам из скринов, фоточек закатного неба над Волгой, вороха поздравительных открыточек к Новому году и восьмому марта. И вдруг — Владька! Ну то есть Владислав… у меня на шее. Сердце замерло. Снова Владька, снова я с ним. Сашка… Одна, с Владькой, мы все трое… А в папке с видосиками — короткие ролики с наших с сыном прогулок по Воронежскому парку…

— Тимур, я не знаю, как! Как хотите, но мне нужны данные — от кого это к ней попало! — едва сдерживаясь, орал я в трубку.

— Входные данные ограничены устройством, через которое попали в облако, то есть их источником указан лишь телефон самой Марины Андреевны. Но это всё равно уже хоть что-то, и мы будем искать дальше.

И вот они искали, а я снова и снова пересматривал компромат и с каждой минутой всё явственнее ощущал всю глубину Маринкиного отчаяния и боли, когда всё это увидела она. Именно сейчас, после всех этих фоток и видео, понимание пришло ко мне гораздо чётче, чем тогда, когда впервые узнал, что она в курсе. Именно сейчас до меня окончательно дошло, что для неё это стало настоящей бездной без единого просвета.

Кирей оказался прав — судя по дате сохранения файлов, всё это началось именно в прошлом апреле, когда Маринка отдыхала в Минводах, а оттуда уже вернулась ледяной куклой. И ведь было с чего!

Но как она это вынесла? Ни словом не обмолвившись, не упрекнув, ни послав меня к чёрту? И это Маринка-то?! Та самая фурия, вспышки гнева которой могли бы конкурировать с пеклом в моих домнах?

Господи-и-и… Все эти полгода я как последний мудак, глядя ей в глаза, говорил, что еду по объектам, а она уже знала правду… И молчала. Почему?! И как я вообще мог подумать, что она не выдержит? Она, которая прошла через гибель сына, через чёртов Адский год, через клиническую смерть и моё признание в измене — она не выдержала бы вести о непреднамеренном последствии в виде ребёнка?! Что за…

Впился ногтями в голову, едва не сдирая скальп. Это ведь даже не малодушие, это чёртова подлость. Предательство, прикрытое благими намерениями. Я должен был, обязан признаться ей! Пусть не в самый сложный для нас момент, но через месяц, через два… Найти время, набраться мужества. А я? Я струсил. Но она всё равно узнала… И выдержала. Я не верил, а она смогла. Совсем одна, без моей поддержки, даже наоборот — с моими ежемесячными ударами лжи, наносимыми ей прямо в сердце. А тут ещё эта Славка. И Сашка… беременная.

Чёрт, только не это!

Безнадёга от острого понимания, что суицид — это, пожалуй, действительно едва ли не самый очевидный исход, плеснула так остро, что сначала показалось, что дыхание кончилось от неё. Но когда я так и не смог вдохнуть ни со второй, ни с десятой попытки, а грудь словно распороло раскалённым клинком — я машинально вскочил… Перед глазами вспыхнули искры, а следом за ними стремительно наползла тьма.

Очнулся под столом, но провалялся там, судя по всему, недолго. С трудом поднялся сначала на колени, потом умудрился рухнуть обратно в кресло и только после этого вызвал из приёмной секретаршу. Потом «скорая», частная клиника, экстренный скрининг всего организма.

Уже к утру следующего дня главврач уверил, что это не инфаркт, и добавил:

— Панические атаки это, хотя и неприятно, но не смертельно. А вот дальше прогнозы мрачные: твоё сердце работает на пределе, в динамике показатели этого обследования хуже, чем три недели назад, и если ты не прекратишь игнорировать рекомендации врачей, то совсем скоро будет и инфаркт. А там и до инсульта недалеко. Зачем тебе это, Данила Саныч? Разве у тебя мало проблем?

Проблем у меня действительно было до хрена, но их все перекрывала одна — Маринка. И с этим уже ничего не сделаешь.

После обеда, пообещав лечащему сдаться на профилактический дневной стационар как-нибудь в следующий раз, я уехал из клиники. А уже к вечеру мои ребята подкинули в пекло дровишек:

— Мы получили доступ к истории звонков. На днях и историю сообщений должны скинуть.

Началась идентификация номеров, анализ и прочая волокита, которая пока не давала ничего интересного, кроме, разве что, того, что почти сразу обнаружилось, что Маринка довольно часто звонила на номер, который был зарегистрирован на неё же, но о существовании которого я даже не подозревал. И, судя по отчёту, она завела его вскоре после возвращения из Минвод. Чтобы звонить самой себе, ага.

Меня это даже не удивило: я уже окончательно понял и принял, что весь мандец, случившийся с нами — лишь следствие того, что она узнала о Владиславе от третьих лиц, а не от меня. Но несмотря на это, сам факт наличия двойной жизни у неё, той, которую я считал кристально прозрачной и искренней, невероятно злил. И это я ещё не узнал ничего, кроме самого факта существования этого номера, но уже готов был молотить кулаками стены, снова и снова ловя себя на мысли, что это вполне может оказаться какой-нибудь альфонсик на содержании. Почему нет? Месть вполне в характере сумасбродной Маринки. Гораздо больше в её характере, чем просто заморозиться и партизански молчать о том, что узнала обо мне.

Против этой версии выступали результаты моей ещё той, давней слежки, которая показала, что у Маринки нет отношений на стороне. Её жизнь на тот момент была похожа на программный код биоробота: дом-работа, дом-работа, в то время как звонки по этому номеру уже вовсю совершались.

…Если только эти отношения и не происходили на той самой работе.

Эта мысль обожгла банальной очевидностью: задержки допоздна, вечные головные боли и, как следствие, полное отсутствие супружеского секса, показное безразличие к своей привлекательности, но, в то же время — совершенно иной вид в офисе: яркая помада, шпильки, распущенные волосы, парфюм… Чё-ё-ёрт, каким же я был слепцом!

Ну и какой тут может быть покой, если хочется убивать? Если я найду этого гада, я… Ф-ф-ф…

Дал задание выяснить и сверить все возможные номера всех сотрудников и постояльцев «Птиц». Это снова осложнялось тем, что многие разбежались в неизвестных направлениях, а также тем, что этот загадочный номер тоже был теперь недоступен.

Ещё через пару дней я начал получать скрины распечаток Маринкиных СМС-сообщений. Здесь было не густо, в наше время общение в основном происходит через мессенджеры, взломать которые гораздо труднее, чем нелегально купить подборку личных данных абонента, но и среди вороха дежурных оповещений от банков и рекламного спама, обнаружилась вдруг переписка с неким скрытым номером, от которой я охренел: речь явно шла о пересылке каких-то фотографий и видео. И хотя у меня были лишь сообщения, отправленные Маринкой, и я не видел сообщений, присланных неизвестным — даты указывали на то, что это оно самое.

Сердце замолотилось с удвоенной силой. Набрал Тимура:

— Мне нужен этот чёртов аноним!

— К сожалению, тут никак. Но вы погодите, нам пришла следующая партия скринов, там тоже есть кое-что интересное…

И я дождался. Эти сообщения были отправлены Маринкой уже не на скрытый, а на вполне себе обычный номер:

«Что-то в этот раз маловато и скучновато. А где же видосики? Или хотя бы мой муж на фотках?»

И у меня аж кулаки зачесались от предвкушения. С этого номера ответ так и не поступил, зато были ещё сообщения от Маринки:

«Ну? Я жду!»

«Облажалась, да? Не ожидала, что твоя информация устарела?»

И завершающее:

«Мой муж мне не изменяет, так что подавись своей желчью, и смирись уже, что он тебя так и не трахнул! И уже никогда и не трахнет, даже не мечтай!»

— Тимур, откопай мне всё что только можно на абонента этого номера!

Он справился довольно быстро, и результат меня не удивил, а лишь подтвердил то, что я и сам понял практически сразу: Анжелка, сука!

Я, конечно, предпочёл бы реальный мордобой, но она, во-первых, была хотя и дурная, но баба, а во-вторых, для неё это было бы ни о чём, это я знал точно. Против таких мразей и методы должны быть мразотными, как бы от них ни коробило.

— Тимур, подними особые архивы наблюдения моего кабинета. Мне нужна та самая запись, понял, да?

И уже через двадцать минут я переслал это видео Горовцу. Пусть полюбуется, на свою позолоченную. А то спрашивал как-то, почему я от такого сокровища отказался, а я, дурак, постеснялся правду сказать.

Он перезвонил практически сразу, сухо предложил встретиться. На месте встречи оказалась и Анжелка. И она, в отличие от безэмоционального Горовца, лыбилась, сюсюкала и строила из себя хорошую девочку. Словом — была не в курсе занесённого над её сучной башкой меча.

Горовец не стал тянуть, просто при мне же заставил её посмотреть это видео с полным звуком. А там ведь, помимо того, что она с голой жопой стояла раком на моём столе, было и то, что я даже Кирею рассказывать не стал: как я взашей гнал её из кабинета, когда до неё так и не дошло ни со второго предупреждения, ни с третьего. Как она падала мне в ноги и предлагала себя не только в качестве офисной подстилки, но и обещала, что, стоит мне захотеть, и она будет заниматься для меня промышленным шпионажем, и даже перечисляла фамилии, на кого точно, уже сейчас может повлиять. Словом, если Горовец ещё закрывал глаза на шалав в своей постели, то услышать в списке предлагаемых для лоховского развода своё имя — это было слишком даже для него.

Она досматривала уже не дыша и побелев до синевы, как-то резко подурнев и постарев. А я-то, идиот, в своё время спорил с Тимуром, что мне в моём кабинете не нужны скрытые камеры, да ещё и с записью звука!

Когда видео закончилось, Горовец лишь резко мотнул головой, и его охранники тут же скрутили Анжелке руки и поволокли её на выход. А она даже не ныла, не умоляла выслушать её, не кричала, что всё не так, как он понял. Знала, что бессмысленно. Доигралась.

— Ну? — хмуро поджал Горовец губы, когда мы остались одни. — Теперь ты. Чего хотел этим добиться?

Я рассказал, как есть. Прав был Кирей — теперь не имело смысла таиться, всё равно факт наличия у меня внебрачного сына пёр из всех щелей.

— Всё бабы суки, — вздохнул Горовец, когда я закончил. — Только одни — суки умные, а другие — охреневшие. И если первых я даже уважаю, то вторых… — причмокнул.

— И что вы с ней теперь?

— Да ничего особенного, я же не беспредельщик какой-нибудь. Просто прослежу, чтобы её доставили в родной Залупинск, и обеспечу невыездной режим. А там такая дыра, что науки лучше и не придумаешь.

— Сурово, — усмехнулся я.

— Каждой зарвавшейся бабке — по разбитому корыту, — философски подытожил Горовец и, маякнув, чтобы ему принесли водки, резко перешёл к делу: — Ты мне лучше по территории скажи. Сколько кота за яйца тянуть будешь? Стрёмно уже как-то. Серьёзных людей мукалишь. А они ведь сейчас зимы дождутся, и как только грунт подморозится, начнут берегоукреплением заниматься. А это значит всё, в работу пойдёт проект, не предполагающий твою территорию. Поезд уедет.

Я взял короткую паузу чтобы прислушаться к себе и уверенно мотнул головой:

— Нет.

— Смертник, да тебя же уже к новому году сожрут! Был Железный человек, станешь ноунеймом, одним из многих. Будешь под холдинговую дудку плясать!

— Ничего, быть одним из многих — это не смертельно. А если вдруг приспичит, я и из их брюха прорасту. Не впервой. Но пока окончательно не решу вопрос по территории с женой, о сделке не может быть и речи.

— Хех! А если она так и не найдётся?

— Тогда тем более. Это как… — понял вдруг, что собираюсь ляпнуть то, за что всегда отчитывал Маринку, но всё-таки закончил: — Это будет память о ней.

Горовец усмехнулся, выпил водки, заел икрой. Посопел, пережёвывая.

— Хочешь откровенно, Дань? Вот прям по-отечески? Дурак ты сентиментальный, даже удивительно, как до таких высот доползти умудрился! И, либо тебе здесь просто не место, поэтому и покатишься скоро под горочку, либо ты всех ещё удивишь. Ну а я в любом случае жду до зимы. И надеюсь, твоя шея, без которой, вот хоть усрись, но даже самая толковая башка не вертится, скоро всё-таки найдётся.

Я потом ещё долго думал над этими словами. Он, конечно же, был прав. Во всём. Одного только не знал — я дополз до этих высот лишь потому, что было ради кого, а теперь… Какой во всём этом смысл?

Впрочем, долго рефлексировать мне не пришлось — в следующей партии скринов обнаружилась ещё одна интересная переписка: речь шла об оказании какой-то услуги и получении оплаты за неё. Особенно впечатлило самое последнее сообщение:

«Готово. Но это оказалось гораздо проще, чем ожидалось. Мне даже как-то неловко, как будто задаток не отработан. Так что, если не хотите — не доплачивайте. Я не в претензиях»

Дата и время — тот самый грёбанный вечер, когда меня словно наивного лошка подставили с окровавленными трусами. Совпадение? Да уж куда там! Я, может, и лох, но не настолько, чтобы не увидеть очевидного, влупившись в него со всего размаха лбом.

— Проверили? — прекрасно понимая, что Тимур и без моих указаний уже наверняка роет под этого абонента, сходу прорычал я в трубку.

— Номер зарегистрирован на мужское имя, но на звонки отвечает женщина. Судя по голосу — довольно молодая. Сейчас пробиваем владельца номера, но чует моя задница, что мы нашли беспредельщицу без трусов.

Я лишь скривился на неуместный, но меткий юмор.

— Что дальше?

— Надо быть аккуратнее, чтобы не спугнуть, поэтому придётся набраться терпения.

— Не вопрос. Давайте там, Тимур, не подкачайте!

— Но это ещё не всё. Есть интересные результаты по идентификации телефонной книги. Первое: номер, по которому Марина Андреевна звонила «самой себе» засвечен у некоторых сотрудников центра, как номер их садового разнорабочего Густава. И это никто иной, как тот самый иностранчик, с которым Марина Андреевна познакомилась в Минводах и который по её же приглашению приехал потом в центр.

Я скрипнул зубами, чувствуя, как от ярости начинает дёргаться щека.

— Дай угадаю: и этот типок слился в неизвестном направлении, как только поднялась буча с Маринкиным исчезновением, так?

— Не совсем. Были и те, кто ушли раньше. Этот продержался ещё почти месяц и ушёл только когда поднялась вторая волна разыскных. Но технический менеджер говорит, что работать через пень-колоду он стал сразу: часто отлучался из центра, практически перестал там ночевать, хотя проживал там на правах подопечного, иногда вообще не выходил на работу, опаздывал или заканчивал раньше положенного. Впрочем, это обычная история — кот из дома, мыши в пляс. Там многие начали филонить, как только из-за неразберихи ослаб контроль администрации.

— В картотеке центра должна быть информация о нём. Проверяли?

— Да, собрали всё что можно. Всех опросили, составили психологический портрет.

— И?

— Ничего особенного. Обычная жертва обстоятельств, каких в центре полно. Беженец с туманным прошлым и неясным будущим. Человек тихий, исполнительный, педантичный. Не любил общение, но при этом отлично ладил с теми, с кем общаться приходилось. В том числе и с Мариной Андреевной. Самый частый эпитет опрошенных в его сторону — «какой-то никакой» и «непонятный какой-то» Словом, особо не отсвечивал. Его непосредственный начальник по метле говорит, что разговоры об уходе этот Густав начал вести сразу, как только в центре закружили менты. И объяснял это опасением за своё нелегальное положение.

— Но при этом свалил только через месяц…

— Говорил, что ему некуда идти, а в центре он хоть под какой-то, но правовой защитой.

— Резонно, — со скрытым разочарованием признал я.

— Да. Если бы не тот факт, что по нему-то, в отличие от других подопечных, никакой правовой работы и не велось. Никогда. Он просто числился во входящей картотеке как подопечный, но при этом жил и работал в центре, как если бы был легальным сотрудником. Даже зарплату получал.

— Как такое возможно?

— При условии личной заинтересованности руководства — легко. Секретарь Марины Андреевны, кстати, вспомнила, что этот Густав словно бы был у Марины Андреевны на особом счету, и не только мёл садовые дорожки, но и занимался мелким ремонтом её кабинета, и даже периодически приходил к ней туда после окончания рабочего дня, когда весь офис разъезжался по домам. Они там, как объясняла секретарю сама Марина Андреевна, изучали иностранный язык.

— Чего?!

— Угу. Шведский. И этот Густав, судя по данным картотеки, действительно этнический швед.

— С-с-ука… — врезал я кулаком по столу. Выдохнул, пытаясь взять себя в руки. — Ладно. Сейчас что о нём известно?

— Ничего особенного или подозрительного. Просто, как и многие подопечные уехал в неизвестном направлении и всё. Я узнавал о нём в санатории Минвод, там тоже ничего толком не знают. Появился из ниоткуда, наплёл про несчастную судьбинушку, напросился на работу дворником. Кадровичка, похоже, либо грелась с его зарплатки, либо в его койке, поэтому и прокатило. А в целом — приехал-уехал и всё. Поминай как звали. Но это ещё не все новости.

— Зашибись. Страшно даже представить, что ты оставил на сладкое.

— Ну тоже как бы ничего особенного. Вернее, ничего такого, что можно было бы толковать однозначно. Просто один из абонентов в телефонной книге Марины Андреевны идентифицирован как Власенков Олег. Владелец конторы по ремонту офисной техники, и «Птицы» даже периодически возили ему своё железо. Всё официально. Но лично я знаю его ещё и как дельца под погонялом Олего Френд, промышляющего изготовлением липовых документов. Всяких: от больничных справок, до паспортов, в том числе и заграничных. Но это по особой дружбе, естественно.

Я молчал, переваривая. Тимур, так и не дождавшись ответа, пояснил:

— Крыша у него, сами понимаете, такая высокая, что отсюда не видать. Поэтому просто наехать с допросом не получится, тут надо нежненько, полюбовно. Чтобы не занервничал ни он, ни его смотрящие.

Я устало закрыл глаза и, чувствуя, как обречённо зазвучал вдруг голос, но не имея больше сил это прятать, выдохнул:

— То есть, ты думаешь, она подготовила своё бегство заранее? Поэтому и личные документы дома оставила?

— Не исключаю. Как и подготовку доков для этого иностранчика. Но при этом, и то и другое предположение может оказаться полной лажей, и Марина Андреевна даже не подозревала, чем промышляет на досуге Олего Френд. Всё-таки объявления на столбах он об этом не расклеивает.

— Твою мать… — Что ещё сказать я не знал. — Ладно. Что всё это в куче нам это даёт?

— Пока ничего. Но я предлагаю подать этого Густава в розыск. Официально.

— На каком основании?

— Не имеет значения. Можно повесить на него крупное хищение каких-нибудь ценностей в центре. Потом, если надо будет, сами их «найдём», да и делов-то. Но для начала пусть его фото посветится в ориентировках, по телевидению, в газетах, интернете. Просто посмотрим к чему это приведёт. В его нелегальном положении, если он чист — самое логичное будет появиться самому. А если нет, то будем надеяться, что он занервничает и тупо выдаст себя.

Все следующие сколько-то там дней, которым я потерял счёт не из-за их множества, а просто словно выпал из жизни, я всё крутил в голове последние новости.

Они было всем, и в то же время ничем. Этот Густав мог оказаться любовником, а мог действительно учить Маринку языку. За ней сталось бы и такое развлечение, научилась же она зачем-то языку глухонемых? Олего Френд мог подогнать Маринке новые документы на имя Клавы Пупкиной, а мог просто ремонтировать её принтер. Но вот куда приткнуть сообщения, предположительно от Славки, о проделанной работе и получении оплаты за неё я не знал, но снова и снова ловил себя на том, что ищу оправдания любым возможным Маринкиным действиям. Только бы она оказалась жива, и у нас появилась возможность просто поговорить.

Просто. Поговорить. Это, вроде бы, так мало, в то же время — в этом всё. Как жаль, что я не понимал этого раньше.

А потом Тимур сообщил, что Славка обнаружена и взята под наблюдение. Ещё сутки на замершем вдохе… и я оживаю, получив конкретные координаты её местонахождения и зелёный свет от Тимура. Ну всё, дерзкая. Кранты тебе, точно!

Глава 14

Она шла по тротуару, беззаботно мотыляя сумочкой, а я крался за ней по другой стороне улицы на первой передаче, готовый в любой момент бросить тачку и взять пеший след.

Она подставляла лицо редким снежинкам и время от времени как-то совсем уж по-детски ловила их на язык. А я скрипел зубами и готов был биться башкой об руль от отчаяния — да, чёрт возьми, уже середина ноября. Первые снежинки. Беспросветная зимняя серость на горизонте. И Новый год, в который мы с Маринкой могли бы отпраздновать двадцатилетие наших отношений.

Дерзкая выглядела гораздо презентабельнее, чем два с половиной месяца назад: шмотки явно новые, не абы какие — модные высокие сапожки, кожаные, лаковым литьём облегающие бёдра брючки. Меховая курточка. Распущенные блестящим шёлком волосы. Стильная, дорогая штучка, в жизни не подумаешь, что совсем недавно таскала шмотки с чужого плеча, питалась бичпакетами и не знала, куда податься. Всё-таки нашла у кого насосать, сучка? Или с самого начала ломала комедию?

А вот сейчас и узнаем!

Выскочил из тачки. Поднял воротник кожанки, защищаясь и от ветра, и от ненужных взглядов, и перебежал на другую сторону улицы. Пристроился на след дерзкой.

Она не спешила, по сторонам не оглядывалась. От дёрганной, злобной шипучки с гвоздём, какой я увидел её впервые, не осталось вообще ничего. Сейчас девочка явно была на расслабоне сытой жизни, словно паршивого перепуганного котёнка взяли в дом, и он размяк и подобрел. Тем хуже для неё.

Впереди показалась арка ворот Горсада, и я ускорил шаг, подбираясь ближе.

В парк вошли уже почти вместе, но я всё ещё прятался за спинами частых прохожих. А вот на едва заметную тропинку с нормального мощёного плиткой тротуара мы ступили уже только вдвоём. Пришлось замедлить шаг, отпустить её немного вперёд…

И всё-таки девчонка меня заметила и рванула вдруг вперёд, петляя между кустами, и даже чуть не затерялась в темноте, но снова опрометчиво выскочила на тротуар, и мы побежали по прямой. Я уже обрадовался, нагоняя, но у противоположного выхода из парка на меня налетела вдруг, сшибая обратно в кусты, туша.

Бойцовский опыт сработал — завязалась драка, и зря ты, мужик, ввязался, вот правда… Однако он неожиданно оказался явно из подготовленных, и уже через пару секунд я перестал сдерживать удары, замолотив на поражение. Но противник и теперь не уступал, даже наоборот — чем дальше, тем очевиднее становилось, что это явно профессионал. Причём, превосходящий меня, любителя, по силе и технике.

Краем глаза заметил стоящую в стороне Славку. Хренасе, расклад… На живца? Меня?!

Спасительным допингом плеснула ярость. Вывернулся, имитируя падение и, поймав момент, зарядил противнику между ног. Херня это всё, что по яйцам нельзя. Можно и даже нужно. На то они и бои без правил.

Мужик загнулся, я рванулся из-под него… Выворот, бросок через спину. Удушающий локтем. Контрольный прямой в солнечное сплетение… Рассказывать долго, а на деле — пара мгновений неразберихи.

— Игна-а-ат! — испуганно завизжала девка, когда мужик коротко хэкнул выбитым из лёгких воздухом.

Я разозлённо поднажал локтем на его кадык… И в затылок мне жёстко упёрлось что-то твёрдое и холодное. Характерный щелчок снятого предохранителя.

— Руки! Давай, давай. Потихонечку. Не хочешь дырку, не дёргайся…

Против лома нет приёма. Я матюкнулся и медленно поднял руки, и тут же словил сокрушительный удар по затылку.

Очнулся в каком-то то ли подвале, то ли слесарной служебке. Сам сижу на стуле у стола, руки связаны за спиной, рот заклеен. Свет скудный, а может, в глазах до сих пор не прояснилось — не поймёшь.

Но главное — живой. А значит, будет диалог.

Замычал, привлекая внимание, услышал шевеление за спиной. Шаги.

— Руки не развязываю, уж больно ты шустрый. А вот скотчик…

Говорящий отодрал клейкую ленту и, наконец, вышел вперёд, давая себя рассмотреть: примерно моего возраста, моего роста, моей комплекции. Даже причёски одинаковые — почти в ноль, только я скорее чернявый, а он русый. Руки в карманах, держится свободно, аура мощная. Вольная. А вот морда подбитая. Но, судя по ощущениям, я и сам сейчас примерно такой же. Брат-близнец из зазеркалья, твою мать.

— Ты кто такой?

Он развернул задом-наперёд стул, оседлал его.

— Не важно. Достаточно того, что я знаю кто такой ты, господин Магницкий. И вот что интересно — человек-то ты вроде солидный, в беспределе не замеченный, наоборот, благотворительностью занимаешься… А вот девчонку пас. Зачем?

Говорил и смотрел вроде спокойно, но фонило от этого спокойствия сосредоточенной готовностью.

— Поговорить хотел.

— О чём?

— О личном.

— Мм. — Понятливо качнул он головой, помолчал. — Ну и что мне с тобой делать? Отпустить, без уверенности, что опять поговорить не захочешь, не могу. Не отпустить тоже — наверняка тот твой товарищ, который девочку до этого почти сутки караулил, теперь тебя искать будет, да?

— А ты ей сутенёр что ли? Или отец? — Эта мысль неожиданно позабавила, я даже не сдержал усмешку. — Хотя неважно, в любом случае незачёт тебе по воспитательной части.

Мужик стиснул зубы, сдерживая то ли злость, то ли досаду. А я вдруг отчётливо понял, что не угадал, но при этом задел за живое.

— Давай так, господин Магницкий, ты кончаешь юморить и просто отвечаешь на мои вопросы. Тогда я тебя отпускаю. Не отвечаешь — сидишь здесь, думаешь над своим поведением. Скажем, сутки. Потом, если настроения поговорить у тебя так и не появляется, мы колем тебе «болтунчика», и ты в любом случае всё рассказываешь, но уже под кайфом. Я не сторонник последнего метода, но и стеснительно яйца мять не буду, сразу говорю.

— Кстати про яйца. Ты как, нормально?

— Ладно, — пожал он плечами, — сиди думай. — И решительно пошёл на выход.

— Да расскажу я, хрен ли там! Всё равно и сам ни черта не знаю.

И рассказал — всё как есть, от «а» до «я» Мужик посидел, хмуро глядя в стол и поигрывая желваками, и вдруг рванул меня за химо:

— Трахал её?

Пауза глаза в глаза… И до меня наконец дошло. Откинул голову, выдыхая в расслабленном смешке:

— А-а-аха… Вон оно что! Поня-я-ятно. Ну что тут скажешь, братан — не завидую я тебе, ой не завидую! Уж не знаю, какова она в постели, не пробовал, клянусь, но что по жизни дура, то дура. А если прям откровенно — то ещё и сука.

Ожидал удара, даже приготовился уклоняться, но мужик лишь резко отпихнул меня:

— Так, ладно. — И направился к выходу: — Жди здесь.

Как будто у меня был выбор!

Не знаю, сколько прошло, может час, может чуть меньше, когда он вернулся. А вместе с ним и эта, Славка.

Хмуро проследил, как она заторможенно прошла к столу и опустилась на стул — на самый краешек. Только что ручки на коленках не сложила, скромняга. Опустила голову. Я перевёл вопросительный взгляд на мужика, он кивнул:

— Ты, вроде, хотел поговорить с ней? Давай.

— Может, руки мне для начала развяжешь? Или боишься, что я её придушу?

Он красноречиво хлопнул он по кобуре подмышкой, но руки освободил. Я потёр запястья.

— Пусть она просто расскажет всё с самого начала. Начиная с покоцанной тачки, включая переписку с моей женой и заканчивая подставой.

— Резонно, — согласился он.

Девчонка нервно вздохнула, глянула на него искоса:

— Игнат, я…

Он врезал кулаком по столу, обрывая ненужный трёп. И она рассказала о том, как ей нужны были деньги, как Маринка наняла её поцарапать мою тачку, и как потом предложила совратить меня. Прежде чем сказать про совращение, долго мялась, а всё-таки признавшись, тут же принялась оправдываться, что с самого начала отказывалась, говорила Маринке, что не сможет, потому что ещё девственница, на что та ответила: «Не парься, он всё равно этого даже не поймёт»…

— Что за бред, Слав? — сквозь зубы зло процедил Игнат.

У меня же просто потемнело в глазах. Я-то знал, что это правда. Девчонка просто не могла этого придумать: ни того, что я откажусь ездить на «опущенной» тачке, ни того, что не стану сильно нагибать за это её саму, ни, тем более, про девственность — этот камень в мой огород вообще могла кинуть только Маринка, намекая на наш с ней первый раз.

Да что же это? Как? Она действительно наняла её на этот беспредел сама? Зачем? Чтобы появился повод сбежать? Что за бред… Почему просто не развестись, если так хочется уйти? Что за…

— …я не знаю зачем это сделала! — уже не сдерживая слёзы, почти кричала Славка, а я понял вдруг, что упустил целый их разговор на повышенных тонах. — Просто… просто мне хреново было, это так сложно понять?! Да я виновата, но…

— Как? — прервал он её. — Как?!

— Элементарно! — она поцеловала свою ладонь и положила руку на стол.

У основания ладони, рядом с отпечатком губной помады, виднелся шрам от давней глубокой царапины. И я аж охренел от примитивности этой подставы! И от её бездумной жестокости. Вот сука…

— Но я бы ни за что не пошла дальше, клянусь тебе! — оправдывалась девчонка, и я словно уже был здесь лишним. — Игнат, ну правда…

— Хватит! — Я поднялся, оторопело постоял, словно не понимая, что теперь. Дальше бы она не пошла… А куда ещё дальше-то, если спектакль и так отыгран на «Оскара»?! — Не было у меня с ней ничего, расслабься, — бросил, не глядя, Игнату и пошёл на выход.

Он догнал меня за дверью.

— Я всякого в жизни насмотрелся, но сейчас даже не знаю, что и сказать. — С раздражением кивнул в сторону оставшейся в комнате Славки. — Твоя жена, получается, после всего этого пропала? И там, вроде, даже суицид рисуют?

Я лишь хлопнул его по плечу и пошёл дальше.

— Слушай, ну, может, помочь чем? — окликнул он. — Что бы хоть как-то…

Я не ответил. А смысл?

Не помню даже, как добрался до своего района. Кажется, пешком. Просто шёл и не замечал ничего вокруг. Даже не знаю, как долго разрывался в кармане телефон, пока какая-то случайная прохожая не дёрнула меня за рукав:

— У вас звонит…

Машинально принял вызов.

— Данила, здравствуй… — как-то подозрительно мягко начала Оксана. Слишком мягко даже для неё, если такое вообще возможно. — Ты там как?

— Нормально, — невольно замедлил я шаг. — А что?

— Ну… — замялась она. — В общем, мы получили письмо. От Марины…

Письмо оказалось самым обыкновенным — бумажным, написанным от руки. Оксана переслала мне его единственную, сфотканную на телефон страничку.

— Только это пока негласно, — предупредила она. — Андрей зол, не хочет тебе его показывать. Но он скорее всего не выдержит и ещё и к тебе нагрянет за объяснениями. Однако, я считаю, ты имеешь право знать уже сейчас. В конце концов, оно имеет к тебе прямое отношение. И знаешь, что ещё… — Замялась. — Может, Андрей прав, и я действительно просто наивная дурочка, но я всё равно не верю, что ты на такое способен. А там уже… — Тяжело вздохнула. — Словом, если это правда, то пусть остаётся на твоей совести, а я лучше так и останусь наивной дурочкой.

Всё, что я мог сделать после такого эпичного монолога — это опуститься прямо здесь на покрытую изморосью отмостку какого-то павильона и открыть фотку письма.

Почерк был Маринкин, я узнал бы его из тысячи — ещё с тех времён, когда, учась и работая в Старом Осколе, стабильно получал от неё по письму каждую неделю. А иногда и по два — испещрённых сердечками, отпечатками её губ и пылкими признаниями в вечной любви.

В разговоре Оксана упоминула, что конверт без обратного адреса, но всё равно, как я ни просил, так и не выслала мне его фото, и теперь я наконец понял почему: по штампу я мог бы определить город отправителя, вплоть до номера почтового отделения… И Оксана подстраховалась от этого. На всякий случай. Потому что, несмотря ни на что, даже она поддалась сомнению.

…Маринка извинялась за своё исчезновение, клялась, что иначе было нельзя. Объясняла это тем, что боится. Меня. Писала, что я абьюзер и деспот. Жестокий и беспринципный эгоист, растоптавший её веру в себя и самоуважение. Писала, что жизнь её — уже давно заточение и мука, но я угрожаю расправой, если она вздумает уйти. Сам же при этом гуляю направо и налево. И если раньше она могла всё это терпеть, то теперь встретила, наконец, человека, с которым по-настоящему счастлива… Он очень хороший, он по-настоящему любит её, а она — его, но теперь она боится и за него тоже, ведь я способен на всё… И ей очень жаль, что своим исчезновением и имитацией смерти она заставила их переживать, но по-другому было нельзя.

«Он разрушил меня и мою жизнь, но теперь я вырвалась на свободу и буду писать вам ещё, а спустя какое-то время даже приеду в гости. Или вы ко мне, как получится» — обещала она. — «Только не рассказывайте об этом ему. Я боюсь, что он меня найдёт, и уничтожит окончательно. Пусть лучше думает, что я умерла»…

Она обращалась не ко мне, а именно к родителям, но в каждой строчке я словно чувствовал ядовитый упрёк в свой адрес. Словно она знала, что письмо всё равно попадёт в мои руки. Больше того — создавалось ощущение, что это письмо и было написано для меня. Мне. Как финальный штрих и витиеватый росчерк.

— Сука-а-а-а! — пиная павильон, орал я, бесился, разрывался от боли и обиды. — А-а-а… С-сука… Тварь! Тварь! Блядь, с-сука… — молотил его кулаками, пугая своим безумным видом выскочившую из магазинчика продавщицу. — С-сука…

Упёрся в грязную мокрую стену разбитыми кулакам, опустил голову, пытаясь продышаться. Больно. Сука, как же больно… зачем? Ну зачем ТАК?!

— Мужчина, если вы не прекратите, я полицию вызову, — испуганно таращась на погнутый сайдинг пролепетала выскочившая на шум продавщица.

— Ну и ладно! — задрав лицо к моросящему ледяным дождём небу заорал я. — К чёрту катись!!! Давай, давай, беги! — орал драл горло и связки, адским напряжением скручивая всё тело, но казалось мало, хотелось доораться до самого неба, на другой край света, в самое пекло Ада. Чтобы и она знала, чтобы услышала мой ответ: — Ты слышишь?! Забуду на раз-два!

Глава 15

Тесть действительно приехал — уже на второй день, ближе к ночи. Без предупреждения, без церемоний. Замерли с ним, разделённые порогом… И я покачнулся, распахивая калитку шире и давая войти во двор.

— Морду бить будете?

Отхлебнул вискаря из горла бутылки. Босые ноги стыли на влажной от измороси тротуарной плитке, но это было даже забавно. Хоть какие-то ощущения извне.

— Как пойдёт, — окинув меня взглядом, пообещал тесть. — Но для начала хотел бы спросить — тебе не кажется, что всё это напоминает… чердак? 1

Я усмехнулся. Да, мне так казалось. И я даже надеялся на это. Ровно до тех пор, пока не узнал, кто был заказчиком Славки и не прочитал это грёбанное письмо.

— Нет. Вы меня, конечно, глубоко извините, папа, но мне это напоминает тупую месть избалованной принцесски, которая возомнила себя центром вселенной. И я даже догадываюсь, кто у нас там теперь новый прынц. Но мне насрать. Серьёзно. Даже наоборот, как-то знаете, — раскинул руки, и стараясь не раскачиваться слишком уж сильно, глубоко вдохнул, — дышать легче стало! Свобода, блядь. Сладкое слово свобода! — Голова резко закружилась, я опустил её, растирая лицо ладонью. — Ю-ху-у-у, короче, и всё такое. Пить будете? — Протянул ему бутылку, но он не взял.

— Может, в дом пройдём?

По дорожке шли молча, уже на входе я допил последние капли и зашвырнул бутылку в кусты.

— Тока у меня там малёха не прибрано… — и толкнул дверь.

Дома был мандец, потому что, вернувшись в тот вечер домой, я не придумал ничего лучше, кроме как схватиться за барный стул и раздолбать всё, до чего только смог добраться. Всю гостиную, короче, кухню и зеркальный гардероб в прихожке. А когда утром Нина попыталсь привести меня в чувство после почти двух бутылок вискаря, я послал её. Правда ещё позже, когда проспался, первым делом перезвонил ей, чтобы извиниться, но она и не обиделась, просто сказала, что будет ждать моего звонка, когда я буду готов к уборке. А так как всё это случилось всего-навсего вчера, то готов я ещё не был.

Тесть, хрустя осколками под башмаками, прошёлся по гостиной. Я, босиком по тем же осколкам, следом.

— То есть, искать ты её больше не будешь? — холодно уточнил он.

— Преследовать, вы хотели сказать?

— Это ты мне скажи.

— Тупой какой-то разговор у нас с вами, папа. Вы определитесь для начала, за наших вы или за ваших. А то на двух стульях сидеть, сам знаете, жопы не хватит. Точно вам говорю. — Невесело усмехнулся. — Пробовал.

Он развернулся. Посмотрел на меня внимательно… И полез во внутренний карман куртки.

— Вот, — протянул упакованный в зип-лок пакет конверт. — То самое.

— Воу-воу-во-о-оу… — почувствовав, вдруг, как остро, несмотря даже на порядком гашёное состояние, с новой силой вспыхнула во мне злость. Словно во всём была виновата эта бумажка. — Какая че-е-есть! Какое доверие! Сам опер Иванов лично даёт в руки деспотичному зятю улику против своей неприкасаемой дочурки! Чем заслужил такую честь, папа?

— Кончай выделываться, Дань! — строго одёрнул он меня. — Если бы я не засомневался в том, что всё это правда, я бы и не приехал. Но я не просто так сказал, что это напоминает мне чердак. Не ложится у меня это, понимаешь? — Похлопал себя по лбу. — Вот здесь не укладывается! Нахеровертить вы и оба могли, тут уж без базара, но либо я не всё знаю, либо вот это, — тряхнул письмом, — перебор даже для Маринки!

Помолчали. Тесть начинал злиться, и его можно было понять, он ведь действительно знал не всё. А я и не собирался говорить ему, что Славка нашлась, и что эпичную комедию с изменой, фактически, разыграла не она, а Маринка. Нахера переливать из пустого в порожнее? Достаточно, что это знаю я, и на этом всё кончено.

— Короче, — ещё раз протянул он письмо, — я хотел бы попросить тебя устроить экспертизу. Отпечатки, потожировые, расширенную почерковедческую — всё, что ещё возможно по этому образцу.

— Зачем? Я вам и так лучше любого эксперта скажу, что это она писала.

— Возможно, её вынудили?

— Зачем? Вы же понимаете, что прошло столько времени, что если бы это было похищение, то давно бы уже выдвинули требования. Но их нет. Потому что это она, точно вам говорю. Сама.

— Но тогда получается, что у неё действительно есть причины бояться тебя?

Я со вздохом опустился на усыпанный осколками диван. Тот самый, на котором мы были с Маринкой в последний раз. В тот самый раз, когда она сказала, что я ещё пожалею, что напросился на откровенный разговор.

— Я не знаю. Возможно не бояться, но ненавидеть. Например, за сына на стороне. Но вы-то чего так переживаете? Жива — и слава Богу. А если ещё и счастлива, как пишет, то вообще прекрасно. Радуйтесь. Преследовать я её точно не собираюсь.

Но в его руке по-прежнему настойчиво белел протянутый конверт. Я усмехнулся. Действительно опер до мозга костей — он не успокоится, пока не сделает в буквальном смысле всё возможное, пусть даже и бесполезное. И я нехотя, но сдался.

Но, к моему удивлению, Тимур поддержал тестя.

— Экспертизу действительно лучше провести, — аккуратно принимая письмо подтвердил он. — Особенно на фоне наших разыскных по этому иностранчику Густаву.

— Поясни?

— Это письмо вполне может быть контрмерой, Данила Александрович. Возможно, его цель — не столько связь с родителями, сколько попытка повлиять через них на вас, заставив прекратить любые попытки отыскать Марину Андреевну. Это письмо даёт основания теперь уже им требовать от вас, в том числе и через ментуру, оставить её в покое. И в этом случае будет нелишним убедиться, что писала она его действительно сама и находилась при этом в адекватном состоянии.

— Ты намекаешь, что ею мог бы управлять иностранчик?

— Не знаю, у нас же нет фактов, что речь идёт именно о нём. Он может быть вообще непричастен. Но в любом случае, ему могло бы быть выгодно, чтобы мы прекратили под него копать. Поэтому и исключить его вмешательство не мешало бы.

Это чёртов мазохизм, но у меня вдруг появилась надежда. Тонкая, призрачная, идиотская надежда на то, что Маринка не сама… Я даже завязал с бухлом, вызвонил Нину и велел ей пригласить в дом клинеров, чтобы убрались по максимуму.

Но экспертиза лишь подтвердила что, письмо писала Маринка: своей рукой, в привычной манере, в удобном положении тела и адекватном состоянии…

— Нуу… Можно пойти от обратного и вместо того, чтобы прекратить, наоборот, поднажать на поиски этого Густава, — деликатно отводя взгляд, предложил Тимур. — Он, возможно, ни при чём, но самый мутный во всей этой истории, и версия его связи с Мариной Андреевной до конца не отработана. Мы можем как минимум убедиться, что это не то, чем кажется. Как максимум — выйти через него на Марину Андр…

— Нет, — мотнул я головой. — Всё, Тимур. Хватит. Я уже действительно начинаю её преследовать. Много чести! Не хочет, не надо. Плевать. Она всего лишь баба, одна из. Давай, лучше, в баню завалимся? Или в клуб какой-нибудь, где можно нормальных тёлок подснять? Я знаешь, когда последний раз трахался? В августе. Один раз. А до этого — в марте. И я задолбался, Тимур. Не представляешь, как! Надо завязывать со всей этой хернёй. Пора жить дальше.

…Но в итоге я лишь забурился домой и догромил всё, что оставалось недогромленным после прошлого раза. От мысли о бабах бросало в дикую ярость. Они все словно слились в одно пятно, имя которому — Маринка, и не вызывали других эмоций, кроме как злого отторжения.

Разбив напоследок окно над мойкой, я отбросил стул и огляделся. Опять всё не то. Нет удовлетворения.

Вынул из кармана телефон. Присосался к порезу на ладони.

— Павел Юрич? Привет, Магницкий беспокоит. Слушай, подготовь мне документы на развод в одностороннем. Да так, — усмехнулся, сплюнул кровавую слюну, — небольшие перемены, ага. Пустяки, дело житейское. Угу. Ну всё, давай, на связи. Погоди! — успел окликнуть, прежде чем тот положил трубку. — И сразу пропиши там на счёт имущества — всё строго по закону, чтобы не подкопаться. Нет, не в этом смысле. Наоборот, всё, что ей полагается, пусть забирает и проваливает. Да мне посрать как, Паш! Безопасность предприятия — ваша работа. Ищите пути. А я просто не хочу больше ни видеть, ни слышать эту стерву. Никогда.

Он подвёз документы ко мне в офис уже к концу недели. Я посидел над ними, скользя невидящим взглядом по строчкам, поигрывая позолоченным «Паркером» в пальцах… И так и не смог поставить подпись. Вместо этого набрал номер давнего знакомого:

— Лёх, привет! Магницкий. Да нормально всё, как сам? Как жена, дети?

Он отвечал в общих чертах, я слушал, кивал, отговаривался от его встречных вопросов дежурными «Нормально всё» и «Как всегда лучше всех» Наконец, официальная часть подошла к концу, и я перешёл к главному:

— Ты ещё водишь группы на выживание? 2

— Конечно. Раз в год, как штык.

— Когда следующая?

— Через две недели. Но, сразу говорю, маршрут сложный.

Под ложечкой знакомо запекло адреналином.

— Я в деле! Скинь список снаряжения.

— Ты даже не спросил на сколько и куда, Дань! — рассмеялся Лёшка. — Нетипично для первохода, да ещё и с твоей занятостью. Смотри, подумаю ещё, что от закона когти рвёшь.

— Ладно, на сколько и куда? — рассмеялся я в ответ, хотя это было и не важно. Лёшка шутил — он знал и меня, и уровень моей физподготовки, и сам же неоднократно зазывал в свои походы. А я вроде и хотел, но не ходил — Маринка была против, я и не обострял лишний раз. А теперь, вот, сам себе хозяин. Но главное, что Лёшка слыл действительно «экстремальным» инструктором выживания, а это значило, что его походы проходят под лозунгом «Или иди дальше, или сдохни», и это было именно то, что мне нужно. И да, я действительно «рвал когти». От себя.

— Через Северную Монголию, Дань. Тайга, горы, тундра, всё пешком. От двадцати до пятидесяти мороза, ледяной ветер и периодически ни одной живой души на десятки километров вокруг. На месяц, плюс-минус неделя.

— Идеально, Лёх! Мне как раз надо капитально остыть.

В походе нас оказалось всего четверо, включая Лёшку, и когда он говорил, что маршрут сложный, он лукавил. На самом деле это был полный грёбанный @дец, но понял я это не сразу.

С того самого момента, как мы покинули последний на нашем пути капитальный ночлег — пока на лошадях, но всего лишь до ближайшего пастушьего стана в степи, откуда дальше отправились уже пёхом — и до самого конца маршрута, каждая минута жизни была наполнена борьбой. Со стихией, когда от мороза и ветра начала трескаться кожа лица, с цифровым детоксом, когда, особенно по началу, ломало от нехватки возможности забыться, уткнувшись в гаджет. Но, главное — с внутренними бесами.

Ведь несмотря на то, что мы были командой — день за днём, из часа в час, каждый из нас находился наедине лишь с собой. Сам себе слушатель, судья, критик, спасатель и нытик. Количество слов, произнесённых вслух, не превышало тогда и пары сотен за сутки. Да и то — многовато как-то. Мы просто шли, то обмороженные ветром и ослеплённые сияющей белизной снега, то измождённые подъемами-спусками и маниакальной жаждой следующего привала. А когда привал всё-таки случался, мы всё равно интровертно продолжали вести внутренние монологи.

Поначалу я разочаровался. Казалось, глупее маршрута не придумать — кроме того, что он действительно выматывал, я не видел в нём ничего интересного: ни обещанного экстрима, ни хотя бы зрелищных пейзажей.

— Почему именно Монголия, а не Сибирская тайга, например? — спросил я как-то у Лёшки. — Тошнит уже от однообразия.

Он пожал плечами:

— А какая разница? Если ты не настроен видеть большее, то ты не увидишь его ни на Лазурном побережье, ни на Марсе.

И я задумался над этим. Не важно, что мелькает перед глазами — новостная лента соцсетей, офис, лица друзей или заснеженные холмы. Если это превращается в бессознательную рутину, то рано или поздно от неё начинает тошнить. И даже жизнь превращается в однообразие, когда перестаёшь замечать её ценность.

Наверное, через эти стадии осмысления проходил каждый из нашей команды, потому что к концу второй недели мы как-то вдруг начали общаться, и ночные привалы превратились в посиделки слов, эдак, на тысячу в противовес прежней сотне.

Особенным шиком было умудриться насобирать в течение дня хвороста на костёр, такой, чтобы хватило хотя бы на полчасика — потаращиться на языки пламени и мерцающие угли. Ещё одно удовольствие — повстречать на пути кочевых оленеводов и, на сравнении с их какой-то особой энергией жизни, словно погрузиться на ещё более глубокий уровень самих себя.

В нашей команде никто никого не допекал расспросами или, наоборот, рассказами о себе. И без того уже стало окончательно понятно, что все мы так или иначе сбежали сюда от самих себя. Но именно здесь неожиданно остались с собою наедине, и бежать дальше уже просто некуда.

И с этого-то и начались основные проблемы: застарелое говно полезло из нас как каша из волшебного горшочка, и сколько не кричи «не вари!» — бесполезно. Ему надо было вылезти, и без вариантов.

Начались дурацкие стычки и обидки. Мы вели себя как сопливые, разобиженные на весь свет пацаны, которым страсть, как не хватает хорошей порки, и иногда даже Лёшкиного авторитета не хватало чтобы справиться с нашими амбициями. А деваться некуда — вокруг ни души, и мы в одной упряжке.

Удивительно ли, что мы доигрались? Раздолбайство одного, помноженное на упёртость другого и самомнение третьего — и вот, несмотря на усилия инструктора, мы уже сбились с тропы. До темна пытались выйти на свой же след, но так и не вышли, только едва не потеряли одного из членов команды. А ночью началась метель, и мы окончательно увязли.

Метель не прекращалась двое суток, и мы всё это время посменно дежурили — стряхивали снег с крыши, не давая ему комковаться, обледеневать и рвать палатку. Возводили защитную стену с наветренной стороны. Пытались уловить хоть какой-то радио- или GPS-сигнал.

Во всей этой возне один из наших умудрился обморозить пальцы повреждённой ещё на прошлой неделе ноги, а другой слёг в лихорадке. И только метель всё бесилась, и стало откровенно страшно от безразличного могущества стихии, перед которым все мы равны, а наши личные проблемы — ничтожны. Даже Лёшкин благодушно-философский настрой сменился озабоченной немногословностью. И каждый из нас понял — это вполне может оказаться нашим последним путешествием.

Но зато перед этой общей угрозой, из нас наконец-то перестало лезть говнище, и мы переключились с мелкого на крупное — с себя любимых, на команду в целом. И неожиданно оказалось, что у всех нас есть много общего, и нам есть о чём общаться — с интересом и помногу. Даже несмотря на тяжелейшие условия, в которых мы оказались.

На третью ночь метель неожиданно прекратилась, повисла звенящая тишина, а чернильное бескрайнее небо засверкало мириадами звёзд.

— Если до рассвета никто не выйдет на связь, пойдём сами, — отбросив использованную ракетницу, предупредил меня Лёшка. — Пётр идти не сможет, придётся волочить на салазках. А груз — частично бросать здесь, частично, самое необходимое, на себе тащить. Не вовремя Кольку залихорадило, конечно. Возможно, часть его груза тоже придётся взять на себя.

— Куда пойдём-то? — глядя на бескрайнюю равнину девственного снега, нахмурился я. — Связи по-прежнему нет.

— На Запад, — глянув на небо, уверенно кивнул Лёшка. — По компасу. Но, надеюсь, нас всё-таки раньше заметят. Не знаю, как сильно мы сбились с пути, но в любом случае, есть надежда, что шли в нужном направлении.

Всё это выглядело так ненадёжно… но Лёшка долгое время работал спасателем МЧС, возглавлял поисковые отряды и уже почти десять лет водил экстремальные группы, и нам не оставалось ничего, кроме, как довериться ему.

Ещё через час, выпустив в небо очередную сигналку, он неожиданно нарушил негласное правило не лезть с разговорами о личном:

— Так ты чего пошёл-то сюда? Из-за жены? Винишь себя?

И я вспомнил, что кроме того, что прямо сейчас являюсь частично подмороженным, давно немытым телом в куртке-аляске экстремальной расцветки, я ещё и «публичное» лицо города. Человек, кости которого время от времени не перемывает разве только самый ленивый журналюга. Усмехнулся неожиданной дешевизне связанных с этим понтов: тачка за двадцать лямов с набором царапин на капоте — повод считать себя униженным настолько, что вместо того, чтобы продать её и пустить деньги, например, на благотворительность, я предпочёл её уничтожить? И это «большой» деловой человек? Серьёзно?

Как всё-таки глубоко видела мою дурость Маринка. Знала и просчитывала наперёд каждый загрёб. В отличие от меня самого, который не видел дальше своего носа.

— Да чего винить-то. Она же в итоге жива, здорова. Просто красиво ушла. — Помолчал и всё-таки сказал это вслух: — К другому.

— Даже так?

— Угу. Я её почти три месяца тогда искал, а оказалось, всё зря.

— Как сказать. Всё ведь зависит от того, зачем искал. Если чтобы вернуть — то, может и зря. А если чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, то цель достигнута. Разве нет? Но сейчас-то речь не об этом, а о том зачем сюда пошёл? Да ещё и так экстренно. Пётр с Николаем, вон, больше полугода только присматривались к маршруту, а потом ещё столько же решались. — Задержал пытливый взгляд на моём лице. — А ты? Нашёл что искал?

Я промолчал, внезапно озадаченный этим вопросом. Лёшка кивнул:

— Подумай об этом. Скоро конец пути, сейчас самое время подводить личные итоги.

А ближе к вечеру следующего дня на наш след вышли привлечённые огнями ракетниц оленеводы.

***

Вернувшись в обычную жизнь, первым делом обнаружил, что не могу больше находиться в собственном доме. Не хочу, потому что он пуст, как только может стать пустым место, утратившее для тебя всякий смысл. Я понял это остро и ясно, едва остановившись перед воротами… и так и уехал оттуда, даже не выйдя из машины.

Заселился в городскую квартиру, перенаправил сюда Нину, рассчитал садовника.

Ещё через сутки рванул в Воронеж. Не был там с того самого раза, когда Владька загремел в больницу с ветрянкой. Просто не мог пересилить бушующую в груди вину перед Маринкой. А сейчас наконец понял, как это глупо. Сделанного не вернуть, не исправить. Надо просто вносить корректировки и жить дальше.

Сашка уже должна была родить, и ей сейчас, скорее всего, не до Владьки. Так почему бы мне не забрать его на все новогодние, не съездить, наконец, на тёплое море?

Но и здесь всё оказалось гораздо проще, и даже банальнее, чем я себе напридумывал: за эти четыре месяца Владька от меня окончательно отвык. Чисто механически ещё называл папой, но всё чаще сбивался на простого «Данилу». С завидной детской непосредственностью не скрывал, что ждёт от меня дорогих подарков, но при этом наотрез отказался не то, что ехать со мной куда-то далеко, но даже просто пару дней пожить со мной в гостинице на соседней улице. Артёма уже без палева называл просто папой и не умолкая галдел: «папа то, папа сё»…

Сашка поначалу нервничала и пыталась его одёргивать, а потом не выдержала:

— Дань, мы тебе очень благодарны за всё, правда. Но пойми, сейчас ты просто… — Замялась. — Понимаешь, я и правда думала раньше, что в этом не будет никаких сложностей, но я просто не знала, что такое взрослеющий ребёнок. А теперь знаю, и… — снова замялась.

— Ну говори, говори, — кивнул я, и без того прекрасно понимая, что она хочет сказать.

Ведь это мы, выбитые из колеи, одержимые личными амбициями и выгодой взрослые, долго мечемся и цепляемся за прошлое, прежде чем смириться с тем, что его не вернуть. А дети просто живут здесь и сейчас, и все истины для них просты и очевидны: папа — это не тот, кто платит, а тот, кто каждый день рядом, кто хвалит и журит, поддерживает и наставляет. Служит примером тебе, любит маму и сестрёнку. Тот, с кем всегда есть о чём и поговорить и помолчать, и не приходится вежливо разрешать взять себя за руку, потому что так, строго нахмурившись, велела мама…

— Раньше, когда у меня был только один ребёнок, я этого не понимала, но теперь… — Снова попыталась Сашка. — Ты лишний в нашей семье, Дань. Прости. Это, наверное, грубо звучит, но я не знаю, как сказать по-другому. Стоит тебе только появиться, и начинается: я нервничаю из-за чувств Артёма, он нервничает из-за своего авторитета в семье, а Влад вообще не понимает кто ты такой, и почему он обязан гулять с тобой, вместо того чтобы играть с мальчишками. Это раньше он просто принимал то, что ему говорили, а теперь задаёт вопросы. И это не те вопросы, на которые я могу дать ему понятные ответы, понимаешь?

— Но другие же как-то справляются? Наша ситуация не уникальная.

— Но мы — не другие! Я не знаю, как справляются они, а мы умеем только так, как мы умеем. И я просто боюсь за свою семью! Ты в ней лишний, ты вносишь в неё диссонанс. Сам подумай — по сути мы с тобой чужие, случайно пересекшиеся и связанные лишь общим ребёнком люди, но я живу как в паутине, за всеми этими твоими директивами отчитываться по каждому Владькиному чиху. Однако, ты не выходил на связь четыре месяца, и, как видишь, небо на землю не упало. Мы с Артёмом любим Влада, заботимся о нём и сами прекрасно знаем, что и в какой момент ему нужнее. Нам это виднее, потому что мы всегда рядом с ним, понимаешь?

— Ну и чего ты хочешь? — с трудом сдерживаясь, процедил я. — Чтобы я отказался от сына?

— Не отказался, но отошёл в сторону. На время. И это ради него же, Дань! Сейчас ему нужна нормальная, понятная семья. Но когда-нибудь он повзрослеет, и с ним уже можно будет говорить иначе. Тогда ты сможешь снова появиться в его жизни, и вы с ним будете общаться уже напрямую, без меня. Просто подожди немного. И нам даже денег от тебя не надо. Мы сами справимся, правда!

Я думал об этом всю ночь, куря одну за другой у окна в гостинице. В словах Сашки были и смысл, и правда. Правда и смысл были также и в моём желании видеть, как растёт мой сын и активно контролировать его благополучие.

Но что, если как Маринка создала музей нашего сына из его комнаты — так и я невольно сделал его музеем живого мальчика? Вот только Владислав — не Владлен, как бы ни были они похожи внешне. И придирчиво контролируя жизнь младшего сына, я не верну к жизни старшего. Вот такая болючая истина.

По итогу поездки мною было принято решение назначить Владу ежемесячное содержание, которое будет начисляться автоматически, исключая необходимость наших с Сашкой контактов. При этом я оставил за собой право иногда звонить ей, узнавать, как дела у сына, а она — обращаться ко мне за помощью в случае экстренных ситуаций, связанных с ним же.

Я не отказался от сына, просто отошёл. На время. Но когда-нибудь он станет взрослым, и мы ещё обязательно заобщаемся с ним как мужчина с мужчиной.

Вернувшись в город, я с головой окунулся в разгребание накопившихся дел. Это помогло не думать о личном и даже почти не замечать щемящей пустоты в груди, когда падал в одинокую постель по вечерам.

Но хуже всего бывало, когда мне снилась Маринка. Ведь если днём я упорно гнал мысли о ней, то ночью мне не хватало на это воли, и я снова и снова проваливался в дурман нашей былой любви, в возможность слышать её голос, заглядывать в глаза, касаться её кожи… Я ненавидел эти сны. После них я просыпался опустошённым, и мне каждый раз приходилось снова собирать себя по частям. Это чертовски злило, ведь прошло уже столько времени, а я до сих пор не знал, что с этим делать. Поэтому работал, работал и работал.

За четыре дня до нового года я вывел «Птиц» с баланса РегионСтали и добровольно вошёл в холдинг Северстали на правах ведущего металлургического предприятия Южного региона. Таким образом я потерял часть горизонтальной монополии по области, но приобрёл дополнительную стратегическую поддержку по вертикали. После чего официально зарегистрировался ведущим частным меценатом «Птиц» и, приняв бразды управления центром, запустил процесс учреждения на его базе независимого благотворительного фонда. По сути, всё оставалось как прежде, с той лишь разницей, что теперь организация была надёжно защищена от упразднения Северсталью. А благодаря тому, что из местечкового кризисного центра «Птицы» превращались в большой благотворительный фонд, доступ к почётному участию в нём получили многие видные деятели бизнеса, политики и общественности, а также частные меценаты и благотворители. Это, в свою очередь, дало центру возможность расширяться вообще по всему миру, переходя на международный уровень.

А по сути, что я сделал? Просто отпустил «Птиц» на свободу. Теперь даже фактическое местонахождение центра утратило всякий смысл, потому что в перспективе его Птенцы обязательно совьют свои гнёзда по всему миру, включая Крайний Север, далёкую Африку и Ближний Восток. И всё же, в официальных документах место на Волге получило почётное название «Филиал № 1» Маринка ведь так и не дала мне согласия на его продажу.

Новый год встречал у Киреея в Лос-Анжелесе — на вилле его американского друга. Вокруг было суетливо, ярко и как-то по-особенному беззаботно. В компании обнаружились свободные девчонки — симпатичные, болтливые и лёгкие, готовые без лишних обязательств покуролесить с «большим русским» — как представил меня им Кирей. И я изо всех сил пытался веселиться и даже определился на какой девчонке, если что, остановлю свой выбор… Но это всё было не то.

Мысли как проклятые снова и снова возвращались к новогодней ночи двадцатилетней давности, когда мы с Маринкой почти до утра гуляли по улицам, пили шампанское прямо из бутылки, и специально оттягивали момент, когда дойдём, наконец, до моей однушки и забудем обо всём на свете, кроме друг друга. Эту ночь мы с ней решили тогда считать началом НАС, и в этот раз, двадцать лет спустя, собирались так же шляться всю ночь по улицам и просто быть вместе — без банкетов, понтов и мишуры дорогих подарков. Но не дотянули.

— Как тебе тут? — вышел ко мне на террасу Кирей.

— Лос-Анжелес — Город ангелов, — глядя на огни побережья, нейтрально ответил я. — Нарядно и тепло. Тебе-то самому как?

Кирей опёрся на перила рядом со мной, тоже уставился на океан.

— Уезжать хочу. Надоело. Сейчас контракт дорабатываю и всё.

— Всё-таки переел?

— Типа того.

— И куда думаешь?

— В Россию.

— Звучит неопределённо.

— Для начала в Ростов. Человечка одного повидать хочу. А потом видно будет, у меня бабла хватит чтобы в любом месте подняться.

— Чем заняться думаешь?

— Танцами, конечно. Тянет. Вот хоть ты тресни, а тянет.

— Батя говорил, — неожиданно вспомнив давний разговор с дядей Серёгой, улыбнулся я, — что нормальный мужик не будет яйцами над сценой трясти. А я думаю, что хореограф — это не хуже и не лучше металлурга, дальнобоя или того же дефлоратора. Так что давай, братан, велкам ту зе Раша, как говорится.

Чокнулись, выпили. Помолчали.

— А что Маринка? — спросил вдруг Кирей. — Есть ещё вести от неё?

Я сцепил зубы.

— Понятия не имею.

— Неужели не интересно?

— Нет.

— Почему?

— Потому что не люблю её! С глаз долой из сердца вон. И всё. Закрыли тему.

Но уже через неделю, когда, позвонив поздравить меня с Рождеством, Тимур вскользь упомянул что: «Кстати, есть новости от Олего Френда. Ну, помните, того самого? С ним на связь вышел некий типок, который, ссылаясь на Марину Андреевну, хотел бы знать, как дела с его новым паспортом. И Олег подтвердил, что в своё время она действительно хлопотала за одного иностранчика…» — я замер на мгновенье, чувствуя, как оглушающей жаркой волной смывает во мне всё напускное спокойствие злость. Ни черта меня не отпустило. Ни черта…

— Найти, Тимур! Найти! Из-под земли достать!

Глава 16

— Прячься! — ворвавшись однажды в комнату, приказал Густав.

Сердце пропустило несколько ударов.

— Что случилось? — уже понимая, что ничего хорошего, пролепетала я. — Густав, что?!

Но он лишь отточенным движением сдвинул в сторону приземистый комод, открывая в самому углу возле стены низкий лаз в недра старинной русской печи.

— Ты знаешь, что делать! — Настойчиво подпихнул меня вперёд, но в последний момент схватил вдруг за руку, заставив обернуться: — Верь мне, родная. Всё будет хорошо!

Я машинально подалась вперёд, скользнула губами по его губам, и забралась в печь, хотя сейчас это стало гораздо сложнее — лаз всегда был довольно мал, а вот мой живот, наоборот, рос словно по часам. Густав тут же вернул комод на место, завозился, расправляя половичок и возвращая комнате опрятный вид.

— Марина, — услышала я его голос в трубке замаскированного воздуховода, — в этот раз всё действительно очень серьёзно. Очень!

Скрипнула, выпуская его, дверь, и в комнате повисла тревожная тишина. Я заторможенно перевалилась с четверенек на задницу. Ну вот и расплата.

Снаружи эта старинная печь была самой обыкновенной и настоящей — с заслонкой и вместительным, дочерна прокопчённым подом, действующей трубой, всеми этими дверцами-задвижками и даже несколькими дежурными поленьями в подпечке, а вот внутри, там, где по всей видимости должны были находиться какие-то конструктивные узлы, она была пуста и больше походила на тайный чулан. Этот тайник Густав придумал и соорудил лично, специально на случай, если за мной придут. Вот как сейчас.

Сердце стучало как сумасшедшее, до удушья и сияющих мушек перед глазами. Пытаясь успокоиться, я положила руку на живот. Надо дышать. Дышать — и паника отступит.

Места очень мало, но всё же достаточно для того, чтобы поместить на полу матрац с подушкой. Правда, лечь не получилось бы при всём желании, но вполне можно сидеть с вытянутыми ногами. Здесь же было припасено пластиковое ведро-туалет, питьевая вода и даже книжка с закладкой-фонариком для ночного чтения. На случай, если однажды мне придётся пробыть здесь дольше, чем обычные «учения». Как сейчас.

Но только сейчас я поняла наконец, что книга — это глупость. Разве можно спокойно читать, зная, что снаружи в этот момент решаются судьбы — моя, Густава, и нашего ребёнка? Словно в ответ этим мыслям, живот беспокойно дрогнул. Я поймала ускользающий комочек ладонью. Боже, помоги нам!

Приглушённо скрипнула, впуская кого-то в комнату, дверь, но больше — ни звука. Наверное, Наташа.

Я машинально перестала дышать — Наташа хотя и помогала нам по хозяйству почти с середины минувшей осени, но про тайник не знала. И только в следующий миг до меня дошло, как глупо сохранять тишину в её присутствии.

Снова скрипнула дверь — теперь уже громче и даже агрессивнее. Шаги.

— Вот, это та самая Наташа, — сообщил голос Густава. — Она живёт здесь. Это её вещи вы видели там, в комнате.

— Добрый день, — после напряжённой паузы ответил вдруг другой мужской голос, и я задрожала от одного только его тембра — низкого, с хрипотцой. Мой лоб и виски тут же покрылись испариной, дыхание сбилось. — Наталья, как давно вы здесь живёте?

— Дело в том, — с услужливой поспешностью пояснил Густав, — что она от рождения глухонемая.

А ещё — с небольшими отклонениями в развитии, делающими её по-деревенски исполнительной в быту, но почти неконтактной в общении. Я не знала, откуда знаю про отклонения в развитии, ведь с виду Наташа была вполне здоровой, дородной девахой, просто это понимание было во мне и всё тут. Как и то, что поначалу мои руки словно сами начинали выписывать особые замысловатые фигуры, пытаясь донести до Наташи суть обращённых к ней слов. Я словно пыталась говорить с ней на каком-то особом языке жестов, но она его не понимала. Это уже позже Густав объяснил мне, что в «прошлой жизни» я владела языком глухонемых. Но сама я этого не помнила. Впрочем, как и всего остального.

— Но как-то же вы с ней общаетесь? — с плохо сдерживаемым раздражением произнёс голос, и мне вдруг представились строго поджатые губы и жёсткий подбородок, поросший щетиной. Колкое ощущение от её прикосновения тут же пронеслось по кончикам моих пальцев, по коже щёк и даже губам — так явно и… узнаваемо! В груди остро полыхнуло паникой, и мимолётное видение тут же исчезло, но я безрассудно зажмурилась, пытаясь ухватиться за ускользающий образ… Однако, перед глазами уже снова расплывались лишь привычные радужные пятна пустоты.

— Как придётся, так и общаемся. Она даже читать и писать почти не умеет, да и в целом не особо-то контактная, так что иногда приходится постараться, прежде чем она поймёт хоть что-то.

— Тогда, какой в ней смысл? Почему не взял нормальную помощницу? — Говоря, чужой голос звучал то ближе, то дальше. Один раз до меня отчётливо долетел громкий скрип шифоньерной дверцы, потом стук — словно кто-то долбил сначала ногой по полу, а потом кулаком по стене.

— Эта работает за еду, а другим надо платить деньгами. К тому же её мать алкоголичка из соседней деревни, и Наташе дома приходилось гораздо хуже, чем здесь.

Пауза. А потом громыхнула заслонка печки, и, врываясь в моё убежище через щели дымохода, практически над головой гулко пробасил голос:

— А может, тебе просто есть что скрывать?

Я сжалась — Густав был прав. Это действительно он. ОН. И он меня ищет: выспрашивает, проверяет шкафы, пытается обнаружить что-то вроде погреба или тайной двери. И прямо сейчас он оказался вдруг так близко, что я, казалось, ощутила лёгкий, терпковато-свежий шлейф аромата… кажется, табак и какие-то травы, а может, кофе или даже окалина докрасна раскалённого металла…

Заслонка громыхнула, закрываясь. Я вздрогнула и распахнула глаза. Что за наваждение, какой ещё аромат?! Здесь, в моём чулане, может вонять разве что мышами! И всё же, в то мгновение он пригрезился мне настолько ярко, что, казалось, до сих пор блуждает то ли у меня в носу, то ли в подсознании.

— Скрывать? Но вы же видите, здесь кроме меня и Наташи никого нет…

— Ммм, — насмешливо протянул голос. — А она, кстати, не против, что ты её трахаешь, или просто рассказать никому не может?

Я аж шею вытянула от неожиданности — он-то откуда узнал?!

— С чего вы… — возмущённо задохнулся Густав. — Я с ней не сплю!

— Серьёзно? А с кем тогда?

— Ни с кем!

— Ну да. А смазкой, которая у тебя вон в том шкафу лежит, ты дверные петли заливаешь, да?

— Это… Это вообще вас не касается! Это моя частная жизнь, и она…

— Слушай, фриц, — раздражённо перебил голос, — мне глубоко похрен на твою частную жизнь. Если она, конечно, случайно так, не пересекается с моей… Понимаешь, да?

Густав понимал. И я понимала. Да и ОН понимал, о чём говорит. Он пришёл заявить свои права на меня, избавиться от неугодного ему ребёнка и снова до основания разрушить мою жизнь. Теперь уже окончательно.

— Не пересекается! — прошипел Густав, и мне вдруг стало отчаянно жаль его. Всё-таки он мой герой! Неделями копящееся раздражение неожиданно схлынуло, уступая место бесконечной благодарности и нежности. — И я не немец, я…

— На это мне тоже срать, фриц. И если я и оторву тебе яйца, то не по национальному признаку, не переживай.

Потом они ушли, хлопнула, закрываясь за ними дверь, и мне вдруг стало так страшно за Густава! Но при этом так мучительно невыносимо от мысли, что вот ОН сейчас уедет, а я снова останусь один-на-один со своей глухой стеной в сознании. Стеной, за которую так отчаянно пробиваюсь уже почти полгода, но за которую не могу заглянуть даже издали. Мне ведь даже рассказы Густава, о моём прошлом и о моих близких: родственниках, друзьях и коллегах по работе, не откликаются. Вообще ничего, кроме одного — удушающего, лишающего воли страха перед НИМ.

Но вот ОН пробыл в этой комнате от силы пятнадцать минут, и я его даже не видела, а меня уже несколько раз окатило дежавю, и в сознание настойчиво попытались прорваться образы. Я словно ходила вдоль бумажной стены, за которой виднеются лишь неясные силуэты, но стоит мне только проковырять в ширме дырочку — и я увижу ВСЁ. Вспомню своё прошлое. Верну себя.

Осторожно придерживая живот, поднялась на четвереньки, потом, согнувшись в три погибели, на ноги. Потянулась ухом к трубке воздуховода, пытаясь услышать хоть что-то, но в комнате было тихо, только гулко бухало в ушах моё собственное сердце.

Я не должна. Нет. Это слишком опасно.

Но если я упущу эту возможность сейчас — появится ли она ещё хоть раз в будущем?

Опустилась на пол и, упершись спиной в стену, а ногами в лакированную стенку комода, зажмурилась, набираясь решимости.

То, что я задумала было невообразимо глупо. Страх перед рыскающим по нашему дому хищнику колотил меня так мощно, что становилось больно в груди… Но именно эта боль, попадая в сердце, почему-то превращалась в горячую, сладкую патоку — такую непреодолимо манящую, что к горлу подступал ком. И эта мания разгоралась во мне так стремительно и мощно, что меня не мог остановить уже даже страх за ребёнка. Я просто должна была его увидеть. Должна!

Плохая из меня мать, да. Я зависима от своих давних страхов, как наркоман от дозы, об этом мне неоднократно повторял Густав. Учил, как с этой зависимостью бороться… Но разве я могла представить, что это может быть ТАК непреодолимо? Словно вопрос жизни стоял не в том, чтобы спрятаться, а наоборот — узнать, кто мой преследователь. Взглянуть страху в лицо, чтобы перестать бояться. И наконец освободиться от него.

Сначала я сдвинула комод совсем на немного, благо он стоял на домотканой дорожке, и двигался по лакированным доскам пола относительно легко и без шума. Прислушалась — тишина… И, не мешкая дольше, неуклюже выбралась из укрытия.

На свободе стало одновременно и страшнее, и смелее. С одной стороны — беззащитность, а с другой… Он не посмеет меня тронуть. Кто он такой? Какое у него право поступать так с моей жизнью? Я ему всего лишь бывшая жена — не раба, не собственность, не козёл отпущения. Он и так пропахал мою судьбу глубокой чёрной бороздой, которую, единственную из всего, я, к сожалению, до сих пор помнила. Не события, конечно, — но ощущения, боль. Даже на уровне тела. Ну а шрамы на запястьях — лишь красноречивое ей подтверждение.

— Я тут у тебя ещё осмотрюсь, ты же не против? — явственно донёсся до меня голос из-за закрытой двери. Прозвучало не как вопрос. ОН просто ставил в известность и плевать хотел на ответ.

— Вы меня в чём-то подозреваете? — отозвался Густав. — В чём?

Голос промолчал. Объяснять он тоже ничего не собирался.

Хлопнула дверь ведущая в сенник и сразу же — уличная. Я бросилась к окну, замерла, прячась за шторкой, пытаясь разглядеть лицо мужчины, но увидела лишь высокую фигуру в яркой спортивной куртке. Алая с жёлтыми полосами. Кричащая, дерзкая. Опасная как…

Гоночная машина? Хмм… Это разве нормальное сравнение для куртки? Но на ум почему-то пришло именно оно.

Сердце выпрыгивало. Его лихорадочное биение отдавалось болью в виски и тупой пульсацией в низ живота. Но вот сам хищник неожиданно оказался не так уж и страшен. Просто рослый, крепкий мужчина с хамоватыми манерами и зашкаливающим высокомерием. Ни рогов, ни копыт, ни хотя бы автомата наперевес, как представлялось, когда сидела в печке, у него не обнаружилось.

Снова хлопнула дверь и на улицу выскочил Густав. Без шапки, фуфайка нараспашку. Длинные, всегда аккуратно зачёсанные волосы тут же взметнулись на ветру, упали на глаза, но он лишь придержал их рукой и поспешил за мужчиной.

— Послушайте, если вы ищете что-то конкретное, может, я смогу вам помочь? Здесь, на пару километров в округе, точно никого больше не найдёте!

Хищник остановился. Не потому, что решил поговорить с Густавом — просто от калитки к нему шёл второй мужчина. Я хорошо видела его лицо, но не узнавала. Хотя, что это в моём случае меняет, да? Гораздо важнее, что оно меня не волновало, не задевало. В отличие от хищника, в котором меня убивал даже звук его шагов.

Напряглась, комкая в кулаке шторку — обернись, ну же! Обернись!.. Но хищник стоял ко мне полубоком, почти спиной. Я видела лишь его широкие плечи, лежащий на них капюшон с густой меховой опушкой и часть коротко стриженого затылка.

— Обернись!

Не услышал, не почувствовал. Не обращая внимания на расстилающегося перед ним Густава, кивнул на дальний сарай под навесом. Туда все трое и пошли.

Когда они скрылись из виду, я без сил опустилась на диван. Потряхивало, даже в ушах шумело. Тупой полупрозрачной болью толкнулось в самый пах и тут же по диагонали вверх, под рёбра. Я положила ладонь на живот, ловя беспокойное шевеление малыша. Он тоже боялся вместе со мной. И тоже не понимал толком, чего именно.

Под оконцем мелькнула тень, я бросилась к стене, прижалась, прячась, снова видя не лицо, а лишь силуэт, заглядывающий в комнату с улицы. Потом он пошёл дальше, а я, совершенно уже не соображая, что делаю, кинулась из комнаты — через весь дом, в сарай, пристроенный к его задней стене.

Сарай был совсем старый, дощатый. Сквозь частые щели полосато пробивался уличный свет и задувало снежинки. Холодно, почти как снаружи. Но я всё равно стояла и, едва дыша, ждала. И он пришёл.

Бесцеремонным ударом ноги распахнул дверь и остановился на пороге. Я прижалась к простенку, замерла. Пара мгновений — и он пошел дальше. Внутрь. В мою сторону.

Голова кружилась, сердце колотилось в горле. Началось удушье. Всё-таки это было очень глупо — идти сюда. И это действительно то, о чём всегда предупреждал Густав — паталогическая зависимость от своих страхов. Вернее, от одного страха — того самого, на крючке которого я сейчас и болталась.

Ну что ж, я зависимая, да. Сорвалась на дозу. И, похоже, ещё пара минут — и умру от разрыва сердца. Но, типа, счастливая.

Хищник медленно шел вдоль моего простенка, и я отчётливо слышала, как сухо скрипит налипший на его ботинки снег, как клубящимся паром срывается с его губ дыхание. Он действительно был похож на зверя, выслеживающего добычу. А добычей была я.

Как нарочно остановился прямо напротив меня, прислушался. Теперь нас разделяли лишь несчастные полтора сантиметра полугнилых досок. Сделал ещё пару скрипучих шагов — я за ним, осторожно ведя застывшими пальцами по щели, в которую так близко видела теперь и мех на его капюшоне, и даже яркие отстрочки плечевых швов куртки. Но не лицо.

— Я тебя всё равно найду! — с дикой яростью врезал вдруг он кулаком в стену прямо у моего лица. Я отшатнулась, в ужасе зажимая рот руками. — Найду, найду, найду!

Удары сыпались один за другим, потом всё резко затихло. В каком-то дурмане мне почудился голос второго мужчины. Пара коротких фраз, и они оба ушли, а меня заколотило. Ноги резко ослабели, стены покачнулись…

— Марина! — подхватил меня кто-то под руки, не дал упасть. — Ну что ты делаешь, ну зачем? Зачем, родная? Ну я же просил… Ну что же ты!

— Это он? — схватив Густава за грудки, глупо спросила я. — Это был он? Он что, нашёл нас?!

Глава 17

— Не надо, Данила Саныч, — появившись в дверях пристройки, спокойно окликнул меня Тимур. — Наоборот, лучше сдать назад, чтобы у него появилась возможность для ответного манёвра.

Я замер с занесённым для очередного удара кулаком… и словно пришёл в себя. Мазнул губами по ссадине на костяшке. Чёрт, вот это психанул.

— Да, ты прав. — Признать это было непросто. Но ещё сложнее — убираться отсюда вот так, ни с чем. — Тогда, поехали?

— Поехали.

Выходя из пристройки, ещё раз обернулся на её пыльную темноту — она то ли отчаянно звала меня вернуться, то ли наоборот, насмехалась над моею беспомощностью. Паранойя, короче. Как я вообще до сих пор крышей не двинулся?

Отъехав от дома километра на полтора, остановились на холме, с которого открывался панорамный вид на расположенную в низине заброшенную деревню, вернее на то, что от неё осталось — белёсые остовы печных труб у околицы, припорошенные снежком руины дальше по единственной улице, и четыре двора разной степени дряхлости в центре. Самый живой из них — тот в котором осел этот Густав. Просто потому, что он и был единственным жилым.

— Хорошо заныкался, гад. Явно есть от чего бежать, как думаешь?

— А вот и проверим, — кивнул Тимур. — Дорога здесь одна, да и та — скорее направление, особенно на дамбе. Так что мимо точно не проскочит.

— А если пёхом рванёт?

Тимур помолчал, размышляя, пожал плечами:

— Через лес? Совсем дурак тогда, далеко, один хрен, не уйдёт. А вот заплутать — это запросто. Но наружку на всякий случай организуем. Можно даже где-нибудь здесь. Хорошее местечко, стратегическое.

Следующий раз остановились сразу за полуразрушенной дамбой. Участок пути здесь действительно был один из самых сложных и опасных: обледенелая, местами переметённая сугробами узкая дорога с колдобинами так и норовила сбросить машину под откос: хоть направо, хоть налево — одинаково кубарем, прямо в заснеженное русло иссохшей реки. Даже на моём внедорожнике приходилось ползти, чего уж там говорить про убитую «четвёрку» иностранчика, обнаруженную под навесом одного из сараев.

Здесь же, предусмотрительно скрывшись за поворотом лесной дороги, уже стояла машина перехвата с моими СБшниками. Обсудили с ними дальнейшие планы, отправили наблюдателя на холм, и рванули с Тимуром домой. Но чем дальше отъезжали, тем сильнее меня мучило ощущение, что зря я свалил. Нужно было либо остаться, либо вообще — иностранчика за жабры и…

Поделился сомнениями с Тимуром, он снова осадил меня, напомнив, что лучшая жертва — та, которая не в курсе, что на неё охотятся.

— Он и так дёргаться будет, если виноват, конечно. А если нет, то и нет. Нам сейчас нужно просто понаблюдать. Натянуть всегда успеем.

И я поддался уговорам. В полном раздрае, уже сильно затемно, добрался до дома. И вот вроде и задолбался за день, но усталость не косила, а наоборот, жгла нервы адреналином, не давая ни пожрать нормально, ни спать завалиться — только и вынуждая курить одну за другой и ходить из угла в угол, не находя себе места.

Всё-то у этого иностранчика складывалось ладненько! Даже явное женское присутствие, от которого меня в первый момент бросило в жар, оказалось примитивно обосновано — Наташа. Удобная деревенская дурочка, безмолвная и многофункциональная, но…

Продолжал измерять комнату шагами, пытался понять, что не даёт покоя. Потом, уже за полночь, задолбался и всё-таки лёг спать. И очнулся вдруг через каких-то полчаса со странным чувством, что что-то упустил. Что-то, что вот только что, привиделось в маетном полудрёме…

Сидел на кухне, глотал кофе и пытался отпустить мысли на самотёк, чтобы вывели куда надо. Снова скользил внутренним взором по провонявшим старостью комнатам, по ящикам шкафов и вещевым полкам… И замер, когда «виртуальная экскурсия» завела в уличный сортир. А там, в кармашке из пожелтевшего от времени оргстекла — бумажки понятного назначения. Тут и газетные обрывки, и страницы, выдранные из книги, и исписанные тетрадные листы. Они напиханы в кармашек небрежно, комкано, и среди этого беспредела, я вдруг «вижу» острый, аккуратный кончик многократно сложенного листка, так похожий на…

Сорвался с места, зарылся в свой портфель, вытряхивая оттуда бесконечные документы, включая и обновлённые до необходимости Маринкиной подписи бумаги на развод, ради которых и поехал вчера в Тьмутаракань. Да, я хотел найти жену. Найти, чтобы закончить наконец весь этот фарс, но сначала посмотреть ей в глаза и убедиться, что она поняла — это не она, это я ставлю точку. Спокойно, взвешенно и, главное, окончательно. Просто, потому что прекрасно живу дальше и без неё. Потому что больше не люблю её. Потому, что…

Среди вороха документов нахожу наконец то, что искал — маленькую бумажную птичку. Уже и не помню точно, кто её складывал, Маринка или Влад, скорее, даже вместе, но она была со мной все эти годы — как оберег и талисман. А позже — как память. А теперь, вот, и как… Улика?

Закрываю глаза, жмурюсь, трясу головой, пытаясь снова вызвать видение грёбанного сортира. И оно послушно приходит, но детали плывут, и становится понятно, что никакой птички там могло и не быть — просто угол сложенной бумажки. Просто усталость. Просто паранойя.

Чёрт, с этим даже Тимуру стрёмно звонить — мало того, что второй час ночи, так ещё и дёргать его из семьи, где, между прочим, правит бал трёхмесячный первенец. Птичка, блин… Курам насмех!

Но ещё через полчаса я всё же выхожу из подъезда и решительно уезжаю в ночь. Обратно в Тьмутаракань.

*** *** ***

Ещё какое-то время после отъезда «гостей» я вынуждено провела возле печки, готовая в любой момент забраться внутрь. Тревога не отпускала, да и Густав был уверен, что это не конец.

— Нужно уходить, — то измеряя комнатушку размашистыми шагами, то настороженно замирая у окна, заявил он. — Сегодня ночью, после того как зайдёт луна.

— Луна? — машинально переспросила я, но тут же очнулась: — Как уходить? Куда?!

— В город. Вряд ли они будут искать там, скорее начнут прочёсывать глушь, пойдут по округе, по деревням. Будут вынюхивать… — каким-то недобрым взглядом окинул дверь, за которой гремела посудой Наташа. — А в городе можно будет затеряться на недельку-другую, чтобы потом вернуться туда, где они уже искали, но так и не нашли. Заодно напишешь ещё одно письмо родителям что у тебя всё хорошо, уже пора. Из города оно дойдёт быстрее.

— Может, попросить у них помощи?

— Ты хочешь, чтобы ОН добрался и до них?

— Н-нет… — Колени слабели, не хватало дыхания. Беспорядочными толчками пихался малыш. — Просто я боюсь, Густав. Ты даже не представляешь, как…

Но он словно не слышал, лишь продолжал мельтешить из угла в угол и бормотать резкими оборванными фразами:

— На машине нельзя, могут заметить… Лесом. Наташа знает, как выйти к реке… В деревню тоже нельзя, лучше сразу на дорогу и ловить попутку…

— Какой лес, Густав? — чувствуя, как страх перерастает в панику, почти взмолилась я. — Там же волки!

Он остановился, окинул меня невидящим взглядом:

— Волки… Нет там никаких волков, это бродячие псы воют. Но они разбегутся от одного только треска моего электрошокера… Да, лесом, к реке, а оттуда вдоль берега на дорогу…

— Я не смогу, Густав! Мне страшно!

Он подлетел ко мне, зажал лицо в ладонях:

— Посмотри на меня! Слышишь? Посмотри на меня! Ну?!

Я послушно встретилась с ним взглядом.

— Видишь, я спокоен. Я не боюсь… И ты не боишься! Ты спокойна, потому что у тебя есть я. Я рядом. Я — тот, кто тебя защитит.

Его светло-карие, почти жёлтые глаза заглядывали мне прямо в душу, и я действительно успокаивалась. Как я могу сомневаться в нём? Он же единственный, кто может меня защитить…

— Без меня ты не сможешь. Без меня тебя найдёт ОН. Он заберёт и уничтожит нашего ребёнка, уничтожит тебя. Ты знаешь, на что он способен! Ты помнишь, чувствуешь тот ужас и боль… Но этого не случится, пока ты со мной. Пока ты со мной — ты в безопасности, тебе не о чем беспокоиться, просто делай, что я говорю. Просто слушай меня и делай, что я говорю. Ты всегда делаешь то, что я говорю… Ты веришь мне… Ты спокойна… Ты хочешь делать то, что я говорю… Тебе нравится делать то, что я говорю…

Говоря, постепенно переводил горячую, возбуждённую речь в тягучий шёпот и поглаживал большим пальцем мою щёку. Но я, вместо того чтобы окончательно утонуть в нём и расслабиться, почувствовала вдруг скребущий где-то в глубине души протест — Густав смотрел на меня с желанием. Я явно видела в его глазах недвусмысленный блеск, который усиливался по мере того, как он приближал своё лицом к моему. И это было так… знако?мо!

По спине пополз холодок дежавю, и я сморгнула от неожиданности. Заставила себя улыбнуться:

— Да, ты прав. Конечно, ты прав. Главное, ведь, что со мной ты. Ты справишься, ты меня защитишь…

Он удовлетворённо кивнул и всё-таки прильнул к моим губам, одновременно прижимаясь к бедру напряжённым членом. Я ответила на поцелуй, но тут же громко охнула и, разрывая близость, схватилась за живот.

— Что?

— Так сильно пихается… — соврала я. — Наверное тоже волнуется. О-о-ох… Больно…

Густав раздражённо выдохнул и, ещё раз внимательно осмотрев из окна единственную ведущую к нашему двору дорогу, велел:

— Будь пока здесь. Никуда, слышишь, никуда из этой комнаты не выходи! Ты и так натворила уже сегодня глупостей. Хватит.

Он ушёл, плотно прикрыв за собой дверь, а я опустилась на диван и зажмурилась.

Знала, что следующие пару минут он будет занят суетливым перепихом с Наташей. Перед глазами чётко вставала картинка, когда я застукала их впервые: Густав просто прижал её лицом к стене и, задрав подол, грубо брал сзади. Его приспущенные штаны, белеющая в полумраке задница, частое дыхание и удовлетворённый рык, когда, схватив Наташу за волосы, загнал ей особенно глубоко и кончил… Тогда мне стало противно и обидно, но, как ни странно, и радостно.

С самого начала как я очнулась однажды в незнакомом месте, не помня ничего и никого, кроме Густава, у нас с ним началась и регулярная близость. Он был жадный и неутомимый, а я совершенно потерянная и жутко напуганная чем-то, чего даже не могла вспомнить. И всё, на чём сошёлся для меня белый свет, что не давало окончательно отчаяться и впасть в истерику — был Густав. Потому что его-то я помнила. Не события, но ощущения, связанные с ним: он рядом, он надёжный, он был и будет со мной всегда, он меня любит, я люблю его… Не было сомнений, что эти ощущения самые настоящие, они даже вызывали какие-то невнятные визуальные образы, и Густав говорил, что это хорошо, это значит, что память скоро вернётся…

Вот только этого оказалось катастрофически мало для того, чтобы получать удовольствие от близости с ним. А может, я и в принципе всегда была фригидная — разве я помнила?

Но я активно притворялась, а его это удовлетворяло, и я сделала вывод, что всё у нас с ним раньше было нормально. И всё же, с каждым днём мне становилось всё неприятнее, а потом и вовсе — противнее. Я зажималась, искала отговорки. Тело тоже бунтовало — сначала сухостью в промежности и головными болями, а потом даже реальной тошнотой. Но я молчала. Не представляла, как признаться в своей холодности тому, кто меня спас, кто рисковал ради меня жизнью, пошёл на конфликт с законом и вынужден теперь скрываться в глуши, ради того, чтобы защитить меня. Чувствовала себя неблагодарной и виноватой.

Без него я кто? Просто пустота, которая даже имя своё знает лишь потому, что Густав сказал. А за пределами этого островка по имени Густав — меня поджидает бесконечная бездна ужаса и ожидания худшего.

А потом моя тошнота превратилась в нескончаемую эпопею с тазиками. Густав поначалу сказал, что это всё от сотрясения — шрам от рассечения у меня на затылке, чуть ближе к виску, и правда, был ещё довольно свеж и болезненнен, но скоро сам же сменил вердикт: беременность.

«Похоже, мы беременны!» — сказал он тогда. И он так ликовал, в то время как я проклинала эту беременность за то, что не разгибалась от ведра, не могла ни есть, ни пить, ни лежать, ни стоять… Ну какая ещё беременность, господи? Зачем она мне сейчас?! Но она случилась и дала мне главное — возможность отлынивать от близости с Густавом. Думаю, из-за этого, промучившись от моих отказов почти целый месяц, он, как здоровый молодой мужчина, и вынужден был искать близости с Наташей.

Густав до сих пор не знал, о том, что я в курсе его тайны, а мне была безразлична их связь — не терзала ни злость, ни ревность, только поначалу промелькнула какая-то смутная обида. Но и она совсем скоро уступила место облегчению: Густав перестал меня домогаться и без лишних вопросов верил в мои враки о тошноте, которая, на самом деле практически прекратилась к зиме, и о болях в животе, которых не было вообще.

И единственное, что меня до сих пор убивало — это понимание, что так не сможет продолжаться вечность. Однажды я рожу, и повода для отказа не останется. Не говоря уж о том, что по умолчанию предполагается, что у нас с Густавом, несмотря на явную разницу в возрасте не в мою пользу, любовь и семья. А мне, к огромному моему ужасу, чем дальше, тем безразличнее становится сам Густав и остаётся только потребность в нём, как в защитнике и в единственном «не слепом» пятне в моей жизни.

Вот такой я оказалась меркантильной сволочью, ищущей своей выгоды на обломках чужих чувств. И это мучило меня гораздо сильнее того, чем регулярно занимаются Густав и Наташа. Да плевать на них вообще! Только неожиданно жалко Наташу, ведь она, судя по всему, привязалась к нему пёсьей верностью, и возможно даже, именно из-за секса.

Открыла глаза. Ощущение недавнего поцелуя ещё висело на губах, но меня волновало сейчас другое — то мимолётное ощущение дежавю, которое промелькнуло в тот момент, когда Густав успокаивал меня, заглядывая в глаза, приближаясь лицом к лицу так близко, что становилось трудно дышать. Ощущение было… неприятным и даже шокирующим. Вспыхнуло — и погасло, оставив лишь мираж, но обычно я точно знала, что все мои негативные ощущения адресуются к прошлому, в котором остался муж садист и насильник, а в этот раз… Я готова была поклясться, что ощущения вызваны именно Густавом и всплывают откуда-то «из-за стены», оттуда, где я ничего не помню.

Я просидела в комнате с печкой почти до самой ночи, лишь пару раз выбравшись в сопровождении Густава в туалет. Там было холодно, но я всё равно задержалась подольше, упиваясь морозным воздухом и машинально сворачивая из бумажки какую-то конструкцию. Вернее, руки сворачивали её сами, и стоило мне только задуматься о том, что и как я делаю — они тут же «забывали» что дальше. Поэтому я отпускала интуицию на свободу и словно погружалась в какой-то транс…

Но сейчас этот ритм «Сложить, сложить… Пригладить, ещё сложить, хорошенько подвернуть…» неожиданно зазвучал в голове как «Шаг, шаг, поворот… Шаг, шаг, затяжно-о-о-ой…» Я аж зависла от неожиданности.

— Марина, — позвал из-за двери Густав, — почему так долго? Ты же застудишься!

И я очнулась. Довернула последний сгиб и сунула фигурку к остальным бумажкам. А уже снимая дверной крючок с петли, замерла.

«А что, если это просто птичка?»

Странно, раньше мне не приходило это в голову. Густав как-то сразу окрестил мои поделки «журавликами» и сказал, что я не должна их делать, потому что они сильно связаны с моим тяжёлым прошлым и, если я буду их делать — это прямой признак, что я снова иду на поводу у своих страхов.

«Ты зависима от страха и боли. Твой муж издевался над тобой, унижал и подавлял, а ты пресмыкалась перед ним, как собачонка. Ты даже думала, что любишь его, поэтому и не могла вырваться из его власти. Это называется Стокгольмский синдром, и с этим практически невозможно бороться. Но рядом с тобой был я, и ты победила. Теперь ты свободна и всё, что тебе сейчас действительно нужно — это избегать любых триггеров, которые смогут потянуть тебя обратно в зависимость» — он говорил это так убедительно и с таким знанием дела, что я верила и…

— Марина?! У тебя там проблемы?

И я поспешила выйти из туалета.

Спать этой ночью мы с Густавом не собирались, наоборот — напряжённо ждали часа, когда можно будет выскользнуть из дома. Однако при этом, он велел Наташе надеть ночную одежду и лечь. Сам тоже переоделся в нижнее бельё — трико и футболку с длинным рукавом, и небрежно разворошил нашу постель.

— Если они решат заявиться среди ночи, всё должно выглядеть так, словно я их не ждал, и просто как обычно лёг спать…

При этом моё место ожидаемо оказалось возле печки. Хорошо хоть не внутри.

И вот я лежала на узком скрипучем диванчике и пялилась в тёмный потолок, а рядом нервно прохаживался Густав. Единственная дорога, ведущая от внешнего мира к нашему домику, спускалась с высокого холма поодаль и отлично просматривалась из окна. Луна стояла высоко, снег словно светился в её сиянии, и на улице было очень светло. Но ближе к утру, когда луна зайдёт — спустятся густые сумерки, в которых, как сказал Густав, можно будет незамеченными выскользнуть через сарай на заднем дворе и затеряться в лесу.

Не знаю, с чего он взял, что за нашим домом следят, но я верила каждому его слову и с готовностью слушалась, хотя у самой от страха подкашивались ноги. Страшило всё — настоящее, будущее, и, особенно, прошлое. Оно вообще казалось мне сейчас гигантским человекообразным монстром без лица, лишь с провалами пышущих раскалённой лавой глаз. И этот монстр крался в полной темноте по дому — из комнаты в комнату, всё ближе, всё неизбежнее, а я лежала, боясь шелохнуться, чтобы не выдать себя и даже боясь позвать Густава. А потом и вовсе поняла, что он в какой-то момент вышел, и теперь я совсем одна.

Превозмогая оцепенение, спустила ноги на пол, прислушалась… Тишина. Но тишина злая, таящая в себе опасность. Грозящая паникой. Однако, совсем рядом печка, в печке спасительное убежище, и всё, что мне нужно — спрятаться там и дождаться рассвета.

Крадучись на четвереньках по проклятым скрипучим доскам, добралась до печки, заползла внутрь. Было жутко, душно и темно, а я держала в кулаке несчастный фонарик-закладку, но не решалась включить, потому что чувствовала — в комнате кто-то есть. Нет, даже не так. Я чувствовала, что в комнате ОН — монстр без лица, с глазами, в которых бурлит лава. «Железный человек» — всплыло вдруг в мозгу, и в этот миг в плечо мне вцепилась покрытая склизким, похожим на лишайник кладбищенских оградок, налётом ржавчины рука. Я заорала… и проснулась.

— Ти-и-ише, — продолжая больно трясти за плечо, прошипел мне в лицо Густав. — Прячься, быстро!

— Что, — похолодела я, — что случилось?

— Он здесь, я видел, как он прокрался через двор в сторону заднего двора. Но он один, и это наш шанс. Быстро в печку!

Я покорно кинулась в сторону укрытия, но у самого входа замерла:

— Густав, что ты задумал? Я тебя умоляю, пожалуйста, не делай глупостей! Давай дадим ему возможность ещё раз осмотреть дом? А я просто отсижусь в тайнике столько сколько надо, хоть сутки, хоть двое — сколько понадобится! — и он сам уйдёт, когда поймёт, что меня здесь нет!

— Разберусь, — сухо ответил Густав и подналёг плечом на комод, придвигая его обратно к печке.

Потом он вышел из комнаты, и я осталась совсем одна — в кромешной темноте, тишине и страхе. Особенной нервозности добавлял недавний сон, и мне так и казалось, что там, в комнате кто-то ходит, прислушивается. Казалось, что дыхание моё слишком громкое, а убежище на самом деле глупое и вообще — теперь всё бесполезно, потому что если ОН нашёл наш дом, то рано или поздно найдёт и меня. И больше не отпустит.

И так я сидела, боясь шелохнуться и, пытаясь успокоиться, утешала себя мыслями, что я не одна. Кроме Густава у меня ведь ещё есть родители, к которым я, наверное, тоже могла бы обратиться за помощью. А может, и нет. Я ведь ничего о них не помню.

— Ты должна написать им письмо, — усадив меня за стол, велел однажды Густав. — Боюсь даже представить, как они волнуются о тебе. Это жестоко, не подать им весточку.

— Но что, — оторопела я, — что именно я должна им написать, что потеряла память?!

— Напиши только часть правды, только то, что позволит им успокоиться на счёт твоей безопасности и объяснит причину побега.

Я написала всё так, как рассказывал мне до этого Густав, он перечитал и одобрил. Посоветовал приписать просьбу держать моё письмо в тайне и обещание, что скоро я напишу им ещё, а ещё чуть позже и в гости приеду. Потом я лично запечатала и подписала конверт, и Густав куда-то его увёз. И хотя я ничего не чувствовала к людям, которым адресовалось это послание — на душе тогда стало как-то тепло. И вот совсем скоро, если сумеем добраться до города, я напишу им ещё одно письмо. А потом ещё и ещё.

Интересно, какие они — мои родители? Сколько им лет? Чем занимаются? Какие у нас были отношения?

Андрей Иванов. Иванов… Андрей… Пустота. Совершенно никаких эмоций или ассоциаций. Просто белый лист. А ещё приветы для Оксаны, Лизы и Тёмки. Интересно — это кто? И почему ни одного привета маме?

А вдруг мы так и не сумеем отсюда выбраться? А вдруг ОН уже расправился с Густавом и Наташей, и я теперь совершенно одна, и время уже тикает обратный отсчёт?..

И словно в подтверждение этому скрипнула, открываясь, дверь. Я перестала дышать… Чьи-то осторожные шаги. Это может быть кто угодно, тот же Густав, но я почему-то знаю, что это ОН, и задыхаюсь…

А потом вдруг непонятный треск, шум молчаливой борьбы, снова треск, в котором я узнаю, наконец, электрошокер Густава, и сразу за ним — грохот тела об пол.

Закусила кулак, чтобы не закричать от ужаса.

Невнятное бормотание, звуки возни… и всё стихло, а время застыло.

Сколько я сижу здесь? Две минуты, три часа? Что происходит снаружи? А вдруг ОН схватил Густава и пытает его, требуя сказать, где я? А вдруг, он его убьёт?! А вдруг уже?..

Проклиная себя за дурость, аккуратно двигаю комод, выползаю на волю… Кругом тишина и темнота. Крадучись выхожу в центральную комнату-зал. Темень такая, что, если бы я не знала обстановку — давно бы расшиблась. Но из-под двери ведущей в махонькую комнатку без окон пробивается тусклая полоска света.

Я почему-то замираю. Смотрю на неё, как заворожённая… И вздрагиваю, когда отчётливо слышу голос. ЕГО голос:

— Считаю до трёх, и если не скажешь где она — отстрелю тебе яйца, клянусь!

Глава 18

Гнал так, что уже к началу пятого добрался до дамбы. Переговорил с ребятами из группы перехвата и поехал дальше.

К холму, на котором сидел наблюдатель, подъезжал на одних противотуманках, чтобы не выдать себя случайным светом фар — на случай, если иностранчик всё-таки поджал хвост и ждёт гостей. Но человек из наружки доложил, что в доме всё тихо.

— У него электричество от дизельгенератора, особо не пошикуешь. Поэтому в начале девятого как вырубил свет, так и всё. Тишина и покой.

— Не мог уйти?

— Куда там, светло как днём! — протянул наблюдатель бинокль.

Я осмотрел позиции, кивнул.

— Ясно, тогда я тоже дальше пешком. На всякий случай.

И вот, избегая открытой дороги и пробираясь то пролеском, то оврагами, я добрался до деревни. К этому моменту луна скрылась за тучей, и всё вокруг погрузилось в глубокие призрачные тени. Если бы не снег — темень вообще стала бы непроглядной.

Фонарь включать не стал, только зажал в руке пистолет и проник, наконец, на участок. Вокруг царила тишина — с уходом луны даже волки в лесу выть перестали. Вот и фриц, похоже, действительно, спит себе спокойно под бочком своей блаженной экономки и даже не подозревает, что могут нагрянуть гости. Тем хуже для него.

Впрочем, я и сам не до конца понимал, зачем сюда припёрся. Пока ехал, сто раз уже вспомнил что Тимур прав, и самое разумное сейчас — затаиться и дать иностранчику возможность для манёвра, а я, получается, лезу ему под руку. И это хреново. Поэтому в ближайших планах у меня теперь остался лишь осмотр сортира на предмет… птичек.

Чёрт, бред какой-то.

Но ладно, бред — не бред, а если птичек не окажется, то и я просто уйду, не стану обламывать фрицу дальнейшие планы. Но если я окажусь прав…

И я оказался прав. Птичка была. Причём, не ворохе бумаг, как мне вспоминалось, а сверху, словно на выставке. Словно специально для меня и моей паранойи. А потом, в ворохе нашлась и ещё одна. И ещё…

Может и стоило бы всё-таки убраться по-тихому и вернуться с подмогой или, придерживаясь основного плана, дождаться действий от фрица… но меня накрыло. По-жёсткому. И хотя сами по себе бумажные фигурки ничего не значили — лично для меня они стали красной тряпкой, накинутой на мои же ветвистые рога.

Проникнуть в дом особого труда не составило, гораздо сложнее оказалось внутри — темень здесь была как в погребе. И хотя тишина тоже царила гробовая, включать фонарь было бы рисково. Пришлось довольствоваться зажигалкой.

В одной из комнат обнаружил мерно сопящую Наташу. Стоит ли говорить, о том, как бомбануло меня в первый момент, когда понял, что это женщина?! И как разочаровался, рассмотрев длинную чёрную косу на подушке?

Не заметив больше ничего интересного или подозрительного, осторожно пошёл дальше.

Комната с печкой. Никого нет, обстановка такая же, как днём…

Шаги услышал за мгновение до броска. Треск и яркие разряды дуги электрошокера… но говнюк промахнулся. Замесились с ним — коротко и бестолково, потому что он хотя и оказался неожиданно ловок, а вот силёнки подкачали. Вывернул ему руку, перехватил выпавший шокер и зарядил разрядом в шею гада. Хотя, с бо?льшим удовольствием просто свернул бы её.

Итак, он ждал, а значит и птички не случайны. Стиснул, зверея, зубы. Даже не думал, что для меня это всё ещё настолько острая тема.

Ну ладно, дорогая, давай поиграем в прятки…

Пока связанный фриц валялся в отключке, я повторно прошерстил всю избушку. Несколько раз. Бесполезно! Кроме мирно спящей Наташи никого. Почувствовал себя вдруг таким дураком. Да какого хрена, блин?!

Психанул и, включив-таки фонарь, затащил фрица в махонькую комнатушку без окон. Привязав к стулу, зарядил жёсткого леща:

— Подъём!

Она вяло повёл головой, приходя в себя… И задёргался, едва увидев меня. Я упёр дуло пистолета ему в лоб:

— Считаю до трёх, и если не скажешь где она, — недвусмысленно опустил ствол, — отстрелю тебе яйца, клянусь!

— К-кто, Наташа? Она спит, наверное…

Я в очередной раз психанул. Схватив гада за химо, приложился пару раз кулаком по смазливой морде и зарычал:

— У меня ваши шуточки поперёк горла уже! И либо ты прямо сейчас завязываешь со всей этой хернёй и говоришь правду, либо прощаешься с жизнью. Ты нелегал, тебя даже искать никто не будет, а у меня рука не дрогнет, уж поверь, я об этом моменте уже полгода мечтаю! — жёстко ткнул дулом ему в рот: — Ну?! Считаю до трёх! Раз… Два…

То, что что-то не так я почувствовал за мгновенье до того, как обезумевший от страха взгляд фрица метнулся мне за спину. Резко обернулся… Маринка!

Сердце как-то глупо скакнуло мимо доли, обдавая нутро дебильной радостью… И всё. Темнота.

В отключке провалялся, судя по всему, не долго, но вот контролировать приход в себя не смог: завозился, кряхтя и фокусируя зрение на валяющемся перед лицом полене, попытался подняться на четвереньки… И получил разряд электрошокера в шею.

Когда очнулся в следующий раз, оказался уже привязан к стулу. Башка раскалывается, кости и мышцы до сих пор ломит от судорог, дышать трудно — мало того, что рот заклеен, так ещё и на голову напялено что-то типа… балаклавы? В комнате темно и тихо.

Завозился, пытаясь расслабить скотч на запястьях, но услышал шаги и замер, притворяясь всё ещё бесчувственным.

Шаги приблизились. По глазам сквозь сомкнутые веки ударил свет, словно кто-то рассматривает меня, засвечивая в лицо фонариком. Я невольно зажмурился, но тут же заставил себя расслабиться, сделав вид, что это была бессознательная реакция. В доме что-то громыхнуло, луч тут же погас, и шаги суетливо покинули комнату. Скрип и хлопанье дверей, невнятный диалог, в котором явно слышен женский голос.

Маринкин голос.

И я тут же очнулся окончательно. Вспомнил удар поленом по голове — подлый, исподтишка, потому что в тот миг я настолько охренел, что пропустил бы, наверное, и удар топором. Но сейчас я уже пришёл в себя, и был зол. Чертовски зол!

Так значит, это всё правда: и этот её «хороший человек», с которым она замутила ещё прошлой весной, и подстава с малолеткой — как весомая причина своего «самоубийства» Само это виртуозно провёрнутое «самоубийство» — глобальная месть за моего ребёнка на стороне, способ довести меня до края, навесить на всю оставшуюся жизнь вину за свою смерть… И прав был Тимур — её письмо к родителям, это не про заботу о них, а лишь попытка отвести внимание от своего ненаглядного фрица…

Говорите, «чердак» напоминает, да, уважаемый опер Иванов? Нет, это уже не просто чердак, это…

С-сука-а-а… Какая же лицемерная сука! Как я не разглядел в ней этого раньше?!

Между тем разговор голубков стих, хлопнула дверь, и по прогнившему полу практически сразу снова заскрипели шаги. В мою сторону. Но в этот раз я точно знал, что это ОНА.

Всё ещё прикидываясь бесчувственным, дал ей подойти. А когда она осторожно потянула с моей головы балаклаву — открыл глаза.

Маринка вскрикнула. Выронив фонарь, отшатнулась и рухнула на стоящую позади неё панцирную кровать. Тут же попыталась вскочить с неё, но замерла с неподдельным ужасом глядя на мой силуэт — свет упавшего фонаря бил теперь прямо ей в лицо.

Секунда, другая… И она жалобно всхлипнула, хватаясь за живот. Я машинально перевёл на него взгляд и охренел. Вот просто охренел! Сколько там длится беременность? Девять месяцев? Так вот, тут были все пятнадцать! У Маринки! У. Твою мать. Маринки!

Задёргался, пытаясь порвать путы.

— Марин!

Что я хотел ей сказать? Да, бля-я-ять, откуда я знаю-то?! Я просто охренел!

— Мари-и-и-ин! — орал с заклеенным ртом, и рвался на свободу, но получалось лишь зверское «М-м-м-м-м!!!» и яростные потуги вырывающегося на волю Халка.

И Маринка выбралась из кровати и, пятясь от меня в каком-то ошалелом ужасе, сбежала. Где-то в темноте дома хлопнула дверь, кажется, входная.

Я продолжал рваться, и скотч на запястьях уже начал ощутимо поддаваться, растягиваясь, но заявился фриц и без лишних слов, даже не глядя на то, что я предусмотрительно прикинулся трупом, снова шарахнул меня шокером.

К той поре, как я в очередной раз очнулся — обнаружил себя уже лежащим на той самой панцирной кровати, крепко-накрепко примотанный к ней скотчем. Балаклавы на голове не было. Не было на мне и одежды, кроме нижнего белья. А в моей куртке теперь вообще расхаживал фриц.

Увидев, что я пришёл в себя, он навис надо мной. Поразглядывал, поухмылялся.

— Зря ты это затеял, господин Магницкий. Всё ведь почти наладилось — зачем снова рыть начал? Мог бы жить себе спокойно, и каждому досталось бы своё — тебе твоя железная империя, мне моя женщина. — Склонил голову ещё ниже: — Ты слышишь? Она моя!

Я попытался боднуть, но не дотянулся. От бессилия на глаза наползала кровавая пелена. Впрочем, когда эта пелена поползла ниже, раздражающе растекаясь по вискам и заползая в уши, до меня дошло, что это кровища из разбитой поленом головы. Гад усмехнулся:

— Я таких как ты хорошо знаю — есть деньги, есть власть, есть ощущение вседозволенности. Таким как тебе, нужно всё и сразу, и плевать на цену, да? Вот только ей было плохо с тобой, и мне на это не плевать! Я, в отличие от тебя, знаю, как сделать её счастливой! И сделаю. А ты, раз не захотел жить себе спокойно в своё удовольствие, сдохнешь. — Отошёл куда-то, завозился. — Но сдохнешь не сразу, я дам тебе насладиться моментом. Или вспомнить хоть какую-нибудь молитву — тут уж тебе решать, как повеселиться напоследок. А когда тебя найдут, всё будет выглядеть так, словно ты просто неудачно лёг поспать. — И, заботливо прикрыв меня одеялом, принялся махать рукой, словно кадилом.

То, что он разбрызгивает по комнате жидкость для розжига, я понял лишь когда мне на лицо меня упала пара тонких струек с характерным запахом. Вся жизнь тут же промелькнула перед глазами. Я замычал, забился что есть силы, но гад, не глядя больше на меня, пошёл прочь, продолжая брызгать теперь уже в смежных комнатах.

Конечно, бутылочка магазинной горючки для мангала — это не канистра бензина, вот только и избушку эту наверняка можно было бы подпалить с одной спички и вообще на сухую.

Хлопнула входная дверь, я замер, прислушиваясь… Нет-нет-нет! Не может этого быть! Неужели, Маринка пошла и на это? Быть этого не может! Не может! Да что, блядь, за…

И вдруг шум мотора с улицы. Надрывный, явно от тех стареньких жигулей, что стояли в сарае днём, он пару раз «чихнул», грозясь заглохнуть, но уже в следующий миг, рокоча и захлёбываясь, растворился вдали. А до меня откуда-то из недр опустевшей избушки доползли первые легкие струйки дыма.

*** *** ***

— Иди отсюда! — приказал Густав, едва я только отвязала его от стула. — Быстро!

И склонился над телом оглушённого мужчины, словно прикрывая собой от меня.

— Покажи мне его лицо, — заупрямилась я. — Густав, я должна его увидеть!

— Нет, ты НЕ должна! — заорал вдруг он и, схватив меня за локоть, поволок из комнаты. — Ты не должна его ни видеть, ни слышать, ни приближаться к нему, если не хочешь снова стать его… собачонкой! Ты не…

Не договорил, потому что мужчина застонал, приходя в себя, и попытался подняться на четвереньки.

— Иди! — хватая с кровати электрошокер, грубо пихнул меня Густав. — Отнеси сумку с вещами в машину! Быстро!

Через пару минут он и сам пришёл в сарай, где стояла машина. Обнял меня со спины, непривычно зажимая шею в сгибе локтя, зашептал на ухо:

— Ты должна мне верить, Марин. Я ради тебя всю свою жизнь перевернул. Всё отдал, всем рискнул. Ради тебя и нашего ребёнка. Ради нас, понимаешь?

Я осторожно кивнула. Было в его голосе и манерах что-то новое, что настораживало и даже пугало.

— Отлично. Тогда ещё раз прошу, не будь неблагодарной тварью. Я сильно расстроюсь, если ты меня предашь, ясно?

— Что?! Нет, ты не понял, Густав! Я не собираюсь тебя придавать, о чём ты! — вывернулась из захвата, обняла ещё щёки ладонями. — Как ты мог подумать такое? Я просто хотела увидеть его лицо, чтобы вспомнить хоть что-то о себе!

Он отодрал от себя мои руки.

— Я сказал — нельзя. Нельзя! Ты же мне веришь?

— Конечно!

— Тогда не лезь туда больше, иначе всё окончательно испортишь.

Я искренне не хотела ничего портить! И поэтому даже продержалась целых пять минут, то и дело прислушиваясь к звукам из той комнаты… но понимая при этом, что пожалею гораздо больше, если так и не увижу лица своего личного кошмара.

Выглянула во двор — Густав всё возился в сарае с машиной и, прихватив фонарик, всё-таки пошла в комнату.

Я ведь только издалека, из-за двери. Только одним глазком…

Но меня ждало разочарование — Густав натянул на голову пленника шапочку с прорезями для глаз. И хотя он сидел теперь привязанный к стулу и всё ещё не очнулся, подходить к нему было по-прежнему страшно. Некоторое время я смотрела издалека: на его рослую фигуру и широкие плечи, на свешенную к груди голову и крепкие бёдра, и не могла понять, что щекочет рёбра изнутри. Что поднимается откуда-то из глубины души — такое щемящее, тонкое и… Приятное? Испуганно обмерла. Разве такое возможно?

Но да, внутренняя щекотка всё усиливалась и, казалось, даже ладони загудели то ли от нестерпимого желания прикоснуться, то ли от далёких, похожих на миражи воспоминаний: ладонь скользит по ёжику коротко стриженых волос, по крепкой шее, рельефу мышц плеч и спины — так привычно и упоительно…

Зажмурилась, сгоняя наваждение. Что это? Воспоминания, фантазии?! Или та самая зависимость, о которой постоянно твердит Густав? Зависимость изнуряющая и пагубная, но непреодолимая, как жажда вдоха.

Ну что ж, я зависимая, да. Но я должна его увидеть!

Однако, едва я подошла к пленнику, как громыхнула входная дверь, и мне пришлось сбежать из комнаты.

Спешно собирали с Густавом оставшиеся вещи. Меня потряхивало, беспокойно пихался в животе малыш.

— Наташу будить? — скрывая виноватую нервозность, спросила я.

— Позже, пусть пока спит. Планы меняются. Мы едем с тобой на машине, так быстрее. По пути вызовем полицию. А Наташа останется здесь, сторожить гада.

— А она сможет?

— Вполне. Она, в отличие от тебя, послушная. — Бросил на меня красноречивый взгляд.

Я покорно опустила голову, но едва его силуэт скрылся в темноте за окном, снова бросилась к пленнику. Я должна. Должна!

На этот раз действовала решительнее: не стояла целую вечность у порога, не кралась на цыпочках, обмирая от ужаса, а сразу же подошла к нему. Он же связан и вообще без сознания, чего бояться? Но едва только потянула с его головы шапочку, как он распахнул глаза.

Я, кажется, заорала, впрочем, это не точно. Отшатнулась, выронив фонарь, и неуклюже завалилась в койку, не в силах шелохнуться: свет бил теперь мне в лицо и, ослеплённая, я почти не видела пленника, но ощущала на себе его прожигающий взгляд. Тут же ярко вспомнился недавний сон — чудовище без лица, с прорезями глаз, пышущими раскалённой… Лавой? Нет. Железом.

Железом? Раскалённым? Нет. Расплавленным!

Замелькали картинки: льётся по желобу алое железо, бурлит в огромных чанах, искрясь разливается по формам и пахнет так терпко и… Картинка сменилась вдруг видом бумажных птичек на верёвочках… И боль потери, такая ужасающе настоящая и нестерпимая, резанула по животу, словно ножом. Я задохнулась от непонятной леденящей паники за малыша, словно этот монстр уже забрал у меня его, уже меня его лишил. Всхлипнув, схватилась за живот…

Хищник зарычал, забился, вырываясь. И в его порывах было столько силы и ярости, что это привело меня в чувство.

На ходу натягивая куртку, бросилась к Густаву. В горле ком, в глазах слёзы. Страх, одиночество, потребность в защите, в ком-то сильном, родном и любящем… Как прибегала когда-то к папе, когда просыпалась среди ночи от одного и того же кошмара — мама уходит по длинной улице, а я бегу за ней, зову, но она не слышит. И я остаюсь одна. Совсем одна…

Замерла.

— Ты вовремя, я как раз хотел идти за тобой, — глянул на меня через плечо Густав, но, увидев моё состояние, резко развернулся: — Что случилось?

— Я… Я кажется… вспомнила, — прорываясь потоком слёз, охнула я. — Вспомнила!

— Что? — заорал Густав, хватая меня за плечи. — Что ты вспомнила?!

— Маму… Я маму вспомнила, как она… она… — так много хотелось сказать, но слова не шли, только душили.

— Ты всё-таки ходила к нему? Ходила?!

А я лишь смотрела в одну точку и, глотая слезы, шептала:

— Кажется, она бросила меня, когда я была ещё ребёнком…

— Какая же ты бестолковая! — подтолкнув меня к машине, зло рыкнул Густав. — Садись, едем! Живо! — Но, повернув ключ в зажигании вдруг замер, и с леденящим спокойствием добавил: — Хотя, погоди… Я сейчас. Я быстро. Просто забыл разбудить Наташу…

*** *** ***

Я рвался как безумный, но слишком уж тщательно был примотан к кровати — выбраться самому нереально. Всё бесполезно. И это грёбанный @здец. Вот так тупо и безнадёжно. С-сука-а-а… Как тупо! И обидно.

Маринка, сука… Твою, мать, ну как же так?! Как так?!

Хотелось, если уж не вырваться, то хотя бы поорать напоследок матом, но не мог даже этого — рот был заклеен. И что такое настоящая безнадёга стало понятно только сейчас — это не когда смерть в лицо заглядывает, а когда у тебя отобрали возможность бороться. Вот тупо бороться до последнего. Я не мог даже этого. Просто лежал на грёбанной кровати и подыхал от отчаяния и злости.

Сквозь потоки слёз уловил какое-то призрачное движение рядом. Замычал, затрепыхался ещё сильнее, но окутанная дымом фигура лишь промчалась по комнате, словно отыскивая что-то, и скрылась из поля зрения. Сердце застыло — судя по длинной чёрной косе, это была Наташа. И она меня не заметила. А может, она просто заодно со всеми.

Зажмурился, мешая дымные слёзы с кровью из разбитой башки, и почувствовал рывок. Распахнул глаза — Наташа, склонившись надо мной, пыталась снять скотч. Забился, мыча чтобы бежала за ножом, но она всё равно глухая, не слышала, и лишь отчаянно пыталась разодрать ленту зубами.

Время шло, дым густел, воздух кончался. Счёт пошёл на последние минуты, если не секунды…

И Наташа вдруг отпрянула от меня и скрылась в дыму. Я в отчаянии перестал биться. Вот и всё. Теперь уже точно ВСЁ. Она честно пыталась, но не смогла. Каждому дорога жизнь. И у Наташи тоже есть право бороться за свою…

Но через пару мгновений она появилась снова — с ножом. Кашляя и утирая льющие по щекам слёзы, начала прорезать скотч. Спешила как могла, но мне казалось, что всё это так долго… Мы оба задыхались, не знаю кому было хреновее — мне, со всё ещё заклеенным ртом, или ей, бегающей в этом аду, но она вдруг заторможенно покачнулась и свалилась на меня.

А в следующий миг уже и я проваливался в бесконечно мягкое чёрное облако, и мыслей не было вообще никаких, кроме одной, самой последней, дебильной: «Ну как же так, Марин…»

Пустота и лёгкость.

Очнулся от ощущения, что кто-то на мне скачет, аж рёбра трещат. Разодрал глаза — рожа какого-то мужика лезет прямо в лицо, словно целоваться…

Потом снова уплыл. Потом полубессознанка: я вроде что-то вижу, различаю голоса, но не улавливаю смысла слов. Зарево пламени, небо, деревья, снег… Потом темнота, тряска, снова голоса, световые пятна… Но ни ощущений, ни эмоций, ни внятных мыслей.

Проснулся в больничной палате, когда солнце уже стояло в зените. Сначала тупо моргал, не понимая, где нахожусь, а потом вспомнил: как пришёл в себя на подъезде к городу, как мои ребята из охраны дружно заволокли меня в приёмный покой больницы. Все эти реанимационные действия, уколы, вентиляцию лёгких, диагностику… Как жутко хотелось спать и как ломало в приступах рвоты… Но сейчас я неожиданно чувствовал себя человеком: дышалось легко, тошнота ушла, сонливость тоже.

Врач сказал, что я легко отделался. Как ни странно, помог скотч на лице: благодаря ему я не хватал горячий дым ртом, не обжёг трахею, не надышался продуктами горения.

Тимур подъехал по первому моему звонку и рассказал, наконец, что случилось.

Парень из наружки на холме наблюдал хождение возле дома, но не получал от меня условленного сигнала к действию, поэтому ждал. Потом увидел, как «я» — в заблуждение его с самого начала ввели темнота и моя куртка характерной броской расцветки, — выгнал из сарая машину и поехал в его направлении. В то время признаков пожара заметно ещё не было.

Безопасник вышел ко «мне» навстречу, разумно предполагая, что сейчас «я» буду пересаживаться в свою машину, и едва не угодил под колёса. Жигулёнок пронёсся мимо, безопасник тут же связался с группой перехвата за дамбой, сообщая о подозрительном объекте, и в это же время заметил признаки возгорания в избушке. Тут же доложил об этом на дамбу, а сам рванул к дому.

Успел.

— В это время группа за дамбой приготовилась к перехвату, — рапортовал Тимур, — но не пришлось.

Я поднял на него взгляд.

— Да ладно? Хочешь сказать, сами сдались?

— Да если бы! Но водитель жигулей тупо не справился с управлением, и опрокинулся с дамбы.

У меня всё внутри замерло.

— И?

Если честно, на это с виду спокойное «и» мне понадобилась целая прорва сил. Я был чертовски зол на Маринку, не хотел ни видеть, ни слышать о ней — никогда больше и ни в каком виде… Но не был готов к худшему. Не был! Сердце словно налилось свинцовой тяжестью и противно, тянуще защемило.

— Ну? Говори, как есть. — Сказал вроде отстранённо и сухо, но Тимур вскинул руки в нелепом для сложившейся ситуации успокаивающем жесте:

— Нет, нет! Слава Богу обошлось! Машина кувыркнулась один раз, и налетев на упавшее дерево, застряла в его ветвях. Все живы. Иностранчик, правда поломался и хорошо приложился башкой, вылетая через лобовое, а вот Марина Андреевна, как ни странно, даже не ушиблась. Похоже, ремень безопасности спас. Но она в глубоком шоке, даже Димку Потанина не вспомнила, как будто первый раз в жизни увидела. А ведь он у неё почти полгода личным водилой был.

Я усмехнулся. Теперь, когда оказалось, что она жива, тяжесть на сердце стремительно превращалась в болезненную злость. Защемило под челюстью, и даже слюна стала какой-то вязкой и горькой. Отчаянно захотелось послать всё к чертям и просто побыть одному. И желательно напиться.

— Не знаю, не помню, не видела, не причастна… Удобно, ничего не скажешь. — Стиснув зубы, прислушался к себе — откуда эта странная горечь? Неужели, дебил, всё ещё люблю её? Но, к счастью, нет. Просто банально ненавижу. — На хер её, Тимур! Она свой выбор сделала. Пусть с ней теперь следствие разбирается. Это всё?

— В целом да. Только хотелось бы ещё отметить, что на лице Марины Андреевны имеется явный след от удара.

Да боже ж ты мой, королевна получила по сопатке? Не поленом ли, интересно? Скривился, понимая, что не могу удержаться от вопроса:

— Ты же сказал, даже не ушиблась?

— Это не авария. Там явно след от удара рукой — частично отпечатались пальцы. Удар, судя по всему, совершён наотмашь, и основная сила его пришлась основанием ладони на нос и губы. Они разбиты.

Я прошёлся по палате, замер у окна, наблюдая за гуляющими в парке под окнами пациентами. Это больше не моё дело. Когда я видел её в последний раз, я был с разбитой башкой, отхераченный током и привязанный к стулу, а она — беременная и, судя по всему, вполне себе счастливая, порхала аки бабочка. И без всяких там побоев на лице. Значит, отхватила позже, от своего же «очень хорошего человека» Вот и пусть разгребается с ним сама. За что боролась, на то и напоролась.

— Ну и где она сейчас?

Ни зачем. Просто интересно.

— В перинатальном. Хотя её состояние и стабильное, но на беременности авария может отразиться негативно. Вы не переживайте, там менты дежурят, больше не сбежит.

Я усмехнулся. Ну-ну. Этой, если секанёт в бошку, и менты нипочём будут.

В задумчивости облокотился об подоконник. Надо же, а ведь именно эта её взбалмошность всегда заводила меня с полоборота. До трясучки и ломоты в яйцах хотел её, когда она начинала бзыковать. Драйва круче чем «укротить Маринку» мне не могли дать ни прыжки с парашютом, ни бои без правил, ни гонки. Всё это так, баловство по сравнению с минным полем «Маринка»… А как она с тачкой новенькой ловко провернула, а! И вот казалось бы — прибить за это мало, а меня до сих пор вставляет… Может, я просто ненормальный какой-то? Или она ведьма?

Понял, вдруг, что улыбаюсь. Нахмурился, зло скрипнул зубами.

Не важно, что это было тогда. Важно, что сейчас у меня внутри пусто. Абсолютный ноль.

— А сучонок где?

— В «травме» при районном стационаре. Тоже под присмотром.

— Ну и отлично. Можешь идти. А, погоди, а Наташа-то где?

— Да здесь же, в токсикологии. Только на третьем этаже, там у них реанимация. Она две клинические за прошлую ночь перенесла, еле вытащили. Сейчас в искусственной коме под ИВЛ.

Меня в реанимацию не пустили, но заведующий отделением уверил, что прогнозы у Наташи скорее положительные.

— Повезло, что дом был старый, без пенопанелей, сайдинга и прочих пластиков. Токсическое поражение обратимое. Думаю, выберется. Только вот на счёт беременности — это навряд ли. Скорее всего плод погибнет.

— Не понял, — охренел я. — Она что, тоже беременная?

— Шесть — восемь недель, — пропустив моё «тоже» мимо ушей, подтвердил врач. — Она, возможно, даже и не знала об этом ещё.

Этот короткий разговор неожиданно разбередил. Интересно, а какой срок у Маринки? Пузо огромное, прям как будто на сносях. Неужели, она была беременна ещё до своего бегства?

Эта мысль жалила остро и ядовито. И даже не понятно, что больше — то, что Маринка наставляла мне рога, или то, что этот мудак играючи сумел сделать то, на что я полжизни положил? Получается, с ним она действительно счастлива, а я просто хрен с бугра?

С-сука… А это оказывается больно — понимать, что она может родить кому-то кроме меня. Наверное, так же больно было и ей узнать, что мне может родить кто-то кроме неё… Но там ведь совсем другое! Там ведь…

Чёрт, какая теперь разница-то? Никакой. Просто за всеми этими полугодовыми прятками-догонялками и «люблю-ненавижу», я похоже, забыл приказать себе перестать мечтать о нашем с ней ребёнке и теперь невольно примерял роль отца себя. Просто по привычке. Ведь, чисто теоретически, им мог бы оказаться и я. Во всяком случае ту ночь перед нашим концом я не забыл, и, наверное, не забуду уже никогда.

Всё-таки интересно, какой у неё срок?

Эти мысли невольно заставляли задумываться и о другом, насущном:

…Из больнички она прямой наводкой попадает под следствие. Покушение на убийство — это не шуточки, это уголовка, и даже я не смог бы замять это дело. Не предусмотрено в уголовке «примирения сторон» К тому же, пора научиться смотреть правде в лицо: Маринка больше не моя Малинка, а самая настоящая сука, которая пыталась меня убить. Вот и пусть отвечает по закону. Со всеми возможными смягчающими ей, пожалуй, колония поселения светит. Может, суд войдёт в положение и отсрочит исполнение наказания до рождения ребёнка, или даже до его трёхлетия. Но потом ребёнка всё равно изымут на срок отбывания…

По сердцу потянуло холодком, стоило только представить, что у Маринки забирают ребёнка. Понятно, что он останется с Оксаной и тестем, но для Маринки это всё равно… Смерти подобно. И я уже сейчас чувствовал эту боль почти физически и знал, что Маринка её просто не перенесёт.

Но разве, это моё дело? Она ведь сделала свой выбор. И не в тот момент, когда ушла от меня к этому ушлёпку, и даже не тогда, когда разбила мне бошку поленом. Это всё ещё как-то можно объяснить. Но то, что бросила меня в этой грёбанной горящей избушке…

…Но вдруг ребёнок всё-таки мой? Нет, ну так, в порядке бреда? Полюбому сразу после рождения нужна экспертиза. Просто так не отстану. И если он действительно мой…

Исключительно из соображений, что ребёнок может оказаться моим, утром следующего дня позвонил Тимуру и распорядился обеспечить Маринке лучшее из возможного содержания и лечения в перинатальном центре. Но только так, чтобы всё выглядело естественно, и не возникало даже мысли о моём вмешательстве.

Однако сам-то я об этом знал. И трудно описать, что со мной творилось, когда думал о том, что, возможно, забочусь о своём ребёнка. О СВОЁМ. Чё-ё-ёрт…

И я просто запретил себе об этом думать. Вместо этого вызвонил управляющего Поволжским филиалом «Птиц» и дал чёткие распоряжения на счёт Наташи: она теперь его личный подопечный номер один. На него ложатся обязанности за контролем её лечения, реабилитации, работе с профильными специалистами, социализации и дальнейшего размещения для постоянного проживания.

А ближе к обеду ко мне вдруг нагрянул Тимур. Видок у него был такой, что я сразу понял: случилось что-то очень плохое.

Я мог бы и позлорадствовать, конечно, ведь вероятность того, что Маринкин ребёнок всё-таки от меня — очень мала… Но вместо этого, понимание того, что и эта беременность окончилась трагедией прибило меня не хуже полена.

— Марина? — задал я вопрос на опережение.

Тимур виновато кивнул. Я, зажмурившись, выругался. Проклятие какое-то… Может, дело во мне? Может, это мой крест — не иметь больше детей самому и не давать их иметь тем, с кем нахожусь рядом? И если бы я так не вовремя не появился в её жизни снова — она смогла бы наконец стать матерью? Жила бы с этим своим хреном, была бы счастлива. Какого хера я полез-то к ней опять? Всё ведь для себя решил — не люблю, и точка. Твою мать, ну зачем?!

— Я, как вы и велели, начал было шустрить по поводу её содержания, — приступил к пояснениям Тимур, — но выяснилось, что Марина Андреевна исчезла.

Я открыл глаза.

— Чего? — Ошарашенно мотнул головой. — Что значит, исчезла? Ты охренел, Тим?! Как? Куда?

— В том-то и дело, что никак и никуда. Всё выглядит так, словно её просто и не было в перинаталке. Вообще. Во всяком случае, концов я не нашёл. И либо я сошёл с ума, потому что лично отвозил её вчера туда и дожидался пока подъедут менты, либо там всё зачищено на таком уровне, что… Что скорее всего я всё-таки сошёл с ума.

Я стоял с открытым ртом… а в душе закипал дебильный, грёбанный ажиотаж. Вот с-сучка… Твою мать, вот сучка-то, а! Непотопляемая. Аж гордость какая-то за неё взяла.

— Но это ещё не всё, — вымученно вздохнул Тимур. — Данила Саныч… Иностранчик тоже исчез. Так же чисто. И я не знаю, что обо всём этом думать, правда.

ЧАСТЬ 3: Если мы захотим. Глава 19

В больнице провалялся трое суток, но ещё до выписки имел личный разговор с Михеевым, тем самым начальником полиции, который активно помогал мне ещё в эпоху первых розыскных по Маринке.

В этот раз, после её очередного эпичного исчезновения, да ещё и из-под носа у полиции, я первым делом, естественно, сунулся к нему. Он, мягко говоря, охренел от беспредела в своей «хате», и обещал разобраться в кратчайшие сроки. Но чего я не ожидал — так это того, что он среагирует так быстро, да ещё и аж лично ко мне приедет.

— Дань, я тебе сейчас чисто по дружбе, без протокола говорю — дело мутное. Мне без всяких намёков посоветовали сделать вид, что ничего не было. Мне, — многозначительно поднял палец: — Оттуда. Думаю, не ошибусь, предположив, что, если ты начнёшь шуршать в частном порядке, тебя просто закатают. Уж поверь, знаю о чём говорю.

Я даже не сразу нашёлся что ответить, хотя интуитивно чего-то примерно такого и ожидал. Слишком уж красиво и чисто всё было провёрнуто. И даже если бы я и захотел пошуршать в частном порядке — зацепок нет вообще. Абсолютный ноль.

— Криминал?

— Хуже. — И Михеев понизил голос до бубнящего шёпота: — Больше на ГБшников 1 смахивает, и хрен его знает, кто из них конкретно.

— @здец.

— Как-то так. Так что помочь не смогу, Дань. Извини.

Я потом мозг сломал, пытаясь угадать, во что могла вляпаться Маринка. Тимур предположил, что её завербовали в агентуру, например иностранную — отсюда и Густав этот… мутный гадёныш. Версия, конечно, бредовая, но, а что теперь в моей жизни вообще не бред? Тем более, что других версий и не было.

Тестю сообщать не стал. Не то, чтобы это была моя принципиальная позиция — просто данная информация ничего не меняла по сути, а вот сливать её по телефону точно не стоило. Может быть, когда-нибудь, при личной встрече… Он всё равно так же, как и я, ничего не сможет сделать. А вот подставить своих домашних бестолковой суетой — это да.

После выписки из больницы жизнь потекла прежней вязкой рутиной, с той лишь разницей, что теперь, как я ни старался, не мог заставить себя перестать думать о Маринке. Даже наоборот — чем дальше, тем больше места она занимала в моих мыслях. Где она сейчас? Как она? Родила ли? Счастлива ли? Вспоминает ли? Жалеет ли о том, что НАС больше нет? Ну и конечно — чей ребёнок?

Впервые за долгое время не выдержал, достал из архива её фотки. Смотрел в её глаза, на её улыбку и гадал — а могло ли у нас сложиться иначе? В чём моя вина, в чём её ошибка? И что дальше?

Наверное, странно, но вот только сейчас я и задумался по-настоящему — а что дальше? Бизнес, благотворительность — это всё понятно, но лично со мной что? По-хорошему — пора бы начинать новый отсчёт: новая женщина, новые отношения, новая семья. Но для начала всё-таки развестись. И снова начать трахаться. Впервые за полгода, почти впервые за последний год. Имею право, разве нет?

Право имел, а вот желания — никакого.

Документы на развод, теперь уже снова в одностороннем порядке, вторую неделю лежали на углу моего стола. Я смотрел на них издалека и с каждым днём всё отчётливее понимал, что не хочу ничего менять.

Когда мы с Маринкой только поженились, я пошутил, что она крупно попала и развод, если что, получит только через мой труп. А когда, пятнадцать лет спустя, венчались — шпильку мне вернула Маринка: «Ты хоть понимаешь, как попал, Магницкий? Ты теперь мой на веки, и даже на том свете я буду выносить тебе мозг!»

И ведь я действительно попал! Но не в церкви, конечно, а ещё тогда, хренову кучу лет назад, на вокзале…

«Как целует хулиган, знаешь?» 2 Это был самый тупой экспромт в моей жизни, однако, именно с него всё и началось тогда, когда сам я ещё был никем. И вот теперь я умею строить бизнес с нуля, смог пересечь пешком зимнюю Монголию и даже простить Маринке предательство… Но так и не научился жить без неё. И это перечёркивало все мои грёбанные умелки.

Потянувшись к краю стола, взял бумаги, машинально пролистнул их веером.

Развестись?

И бросил в мусорную корзину. На хер! Ей надо, пусть она и разводится!

На исходе третьей недели, поступил вдруг звонок со скрытого номера.

— Если хочешь увидеть свою жену, — сказал искажённый программой голос, — ожидай послезавтра в девять вечера на пересечении улиц Советской и Интернациональной в Москве. В полицию не обращайся, иначе встреча не состоится.

Звонок оборвался, а я всё стоял с прижатым к уху телефоном и, даже понимая очевидную абсурдность ситуации и возможный для себя риск, знал абсолютно точно, что буду. Жаль только, что аж до послезавтра ждать придётся.

Тимур изгалделся, провожая меня в аэропорт будто на войну:

— Может, всё-таки трекер?

— Нет. Ни трекера, ни жучка, ни хренучка. Если это реально ГБшники, то они всю эту лажу на ходу считают. Разве нет?

— Да всё так, конечно, — озабоченно грыз губу Тимур. — Но могут же и не ГБшники оказаться.

— А могут и они. Не хочу рисковать.

— Наоборот, именно сейчас вы и рискуете.

— Ай, ладно тебе, — затянувшись в последний раз, выщелкнул я окурок в окно машины. — Чем рискую-то? Жопой своей? Кому она на хер нужна. Тогда, деньгами? Херня всё это, просто бумага… — Как ещё я мог объяснить ему ту тяжелейшую апатию, что грызла меня уже почти месяц? Деньги, осторожность… Пустые слова, если их не к чему приткнуть. — А вот если они передумают на счёт встречи — вот это будет реально хреново!

И вот я стоял в назначенный час, в назначенном месте, как и было велено: без прикрытия и каких-либо гарантий безопасности, но с огромной надеждой, что это не окажется чьей-нибудь тупой шуткой. Но ничего не происходило.

Я истоптал вдоль и поперёк весь перекрёсток, изучил все магазинные витрины, высчитал посекундно задержку срабатывания каждого светофора, успел и отчаяться, и уговорить себя подождать ещё — когда кто-то дёрнул меня за рукав:

— Вам просили передать…

Я машинально взял протянутую фотку, и завис, узнавая Маринку. Очнулся, кинулся вслед бабульки, передавшей фотографию:

— Погоди, мать, а кто просил-то?

— А вон, — указала она на грузопассажирский фургончик службы доставки в конце улицы. — Там.

Едва подошёл к фургону, как дверь-автомат поползла в сторону, приглашая войти. Я попытался разглядеть хоть что-то в тонированной темноте салона, но не удалось, поэтому просто выдохнул и шагнул внутрь. За мной тут же прыгнул ещё кто-то с улицы, заставляя продвинуться дальше по сиденью, и дверь захлопнулась. В салоне оказалось, не считая меня и водителя, ещё трое человек — все в балаклавах.

— Добрый вечер, Данила Александрович, — сказал тот, что сидел слева от меня. — Спасибо, что не доставили нам ненужной возни и не притащили за собой группу поддержки. Сейчас нам с вами придётся прокатиться, но сначала…

В его руке словно из ниоткуда появился шприц, и у меня мгновенно сработала реакция. Люди в чёрном не ожидали: выбитый шприц практически сразу оказался затоптан куда-то под сиденья, я отбивался сразу от двух «соседей», одного из них, того, что со шприцом, даже сумел приложить башкой об стойку, когда на лицо мне опустилось вдруг что-то влажное, с густым приторным запахом…

Пришёл в себя в незнакомом месте, похожем на больничную палату. За окном уже светло, как будто не исчезли невесть куда целый вечер и ночь. Голова трещит, во рту Саха?ра. Голый. Ну вернее, в одном нижнем.

Вскочил, заозирался в поисках своих шмоток, и в палату почти сразу вошла женщина в медицинской форме и парочка медбратьев внушительной наружности.

— Наденьте пока это, — положила она на прикроватную тумбу сложенную стопкой одежду. — Ваши личные вещи сданы на хранение.

— Слушайте, какого… — Довольно агрессивно начал я, но на встречу мне, предупредительно выставив перед собой ладонь, тут же выступил один из медбратков, и я сбавил обороты: — Что происходит? Где я?

— Вы одевайтесь, — спокойно улыбнулась женщина. — Вас уже ожидают.

Одежда, которую она принесла оказалась обычным докторским костюмом цвета морской волны — брюки и рубашка-поло. Пара новых носков, тапки-крокеры по размеру. И даже головной убор имелся. Его я просто сунул в карман, зато пока переодевался обнаружил у себя на сгибе локтя пластырь. Значит, всё-таки влили какую-то хрень. Сорвал его, ещё раз осмотрелся, заметил камеры: одна в углу над окном, другая над дверью. Глядя в одну из них, развёл руками, давая понять, что готов. И за мной тут же явились медбратки.

Прошли несколько довольно пустынных коридоров, спустились на лифте с пятого на второй этаж. Снова коридоры, на этот раз людей уже больше, в основном медперсонал. Впрочем, со стороны и я сейчас был вполне себе медперсоналом.

Здание, по которому мы шли явно не было новым, скорее советской постройки, но ремонт и оснащение впечатляли новизной и техничностью.

— Где мы? Москва, Подмосковье? — спросил я у одного из провожатых. Он не ответил, а я не стал переспрашивать. Рыпаться было уже бесполезно, оставалось лишь идти до конца.

Меня привели в светлую, пахнущую свежестью комнату без окон, но с большим зеркалом напротив пустого стола. Этакий киношный кабинет для разговорчиков со следователем. Или с психиатром, ага. Почему-то последнее ложилось на происходящее куда правдоподобнее. Наверное, больничная обстановка навевала.

Остался один. Просто сидел на стуле и, глядя на своё отражение в зеркале, ждал, что дальше. Был почти уверен, что с той стороны зеркала на меня тоже кто-нибудь смотрит.

— Как вы себя чувствуете? — неожиданно раздался мужской голос.

Я усмехнулся. Грёбанный триллер.

— Нормально. Если не считать сушняка и тяжёлой головы.

— Меня предупреждали, что вы прыткий, — мягкой хрипотцой рассмеялся голос, — но я и не думал, что это настолько серьёзно. Если бы вы просто дали сделать себе инъекцию снотворного, сопровождению не пришлось бы применять хлороформ для того, чтобы вас усмирить. А так, пришлось применить и то и другое, и последствия коктейля, как вы сами видите, не из приятных. Но это скоро пройдёт, я вам обещаю.

— Мне уже пообещали встречу с женой, но до сих пор так и не выполнили.

— Не переживайте, всё будет. Иначе мне просто не было смысла везти вас сюда.

Я не выдержал и, поднявшись с места, почти вплотную подошёл к зеркалу.

— А давайте начнём сначала? Кто вы? И почему прячетесь?

В ответ освещение в комнате едва заметно изменилось, и зеркало в один миг стало прозрачным. Я едва удержался, чтобы не дёрнуться — с той стороны на меня смотрел мужчина в годах, этакий классический доктор Айболит: в круглых очках, с седой бородкой и в белом медицинском халате. За его спиной находился небольшой кабинетик с рабочим столом, стеллажом с папками и какими-то приборами.

— Позвольте представиться, я доктор Хаус местного, так сказать, разлива, — слегка склоняясь к стоящему на подоконнике микрофону, улыбнулся он. — И пригласив вас сюда, я, между прочим, пошёл на превышение должностных полномочий. А поэтому, очень надеюсь, что прытких сюрпризов от вас больше не будет. Тем более, что это и не в ваших интересах.

Смотрели друг на друга: он на меня спокойно, словно даже с пониманием, я на него пытливо, пытаясь угадать, что у него на уме. Но ничего так и не придумал, кроме того, что тот, похоже, и вправду ждёт от меня адекватного диалога.

— Имя-то у вас есть, доктор Хаус? — возвращаясь на своё место за столом, буркнул я.

А в ответ тишина. Я обернулся — стекло снова зеркальное. Но уже в следующую минуту открылась дверь, и на пороге показался Айболит, собственной персоной. В одной руке папка с бумагами, в другой — полторашка минералки.

— Вы можете называть меня Иваном Ивановичем, — поставив воду на стол, по-простецки протянул он мне руку.

— А Семёном Семёновичем могу?

— Если вам так удобнее, то да. Хоть Данилой Александровичем.

Я усмехнулся — глупо было думать, что он раскроет своё настоящее имя — и пожал руку.

— Ну вот и отлично, — отечески похлопал он меня по плечу и вынул из ящика стола стакан. — Пейте. Вам сейчас нужно больше воды.

Так всё мирненько и душевненько… Если бы не медбрат, застывший у меня за спиной во вполне себе конвоирской стойке.

Налил минералки, выпил. И ещё стакан. Айболит просто смотрел.

— Кто вы, и где мы? — утерев губы, потребовал я ответа, но в ответ получил лишь улыбку.

— Я не могу вам этого рассказать.

— Госбезопасность?

Внимательный взгляд глаза в глаза, лёгкий кивок головой:

— Да. Но большего вам знать действительно не нужно. Как говорится: многие знания, многие печали, а этого не нужно ни вам, ни мне. Ни Марине Андреевне. Так ведь?

Я не спешил с ответом. Возникло вдруг ощущение, что Айболит только что виртуозно обозначил мне границы дозволенного: если я буду бузить, плохо будет Маринке.

— Где она?

— Здесь. Вернее, не прямо в этом корпусе, но на территории. У неё всё хорошо, как только может быть хорошо у человека в её положении. Да ещё и женщины. — Улыбнулся. — Думаю, вы меня понимаете.

— Она родила?

— Бог с вами! Рановато ей ещё! Сейчас делаем всё для того, чтобы доносить максимально долго.

Сердце слегка тормознулось, и тут же пару раз стукнуло мимо доли.

— Хотите сказать, ей ещё не срок?

Айболит сложил руки на столе, пытливо меня поразглядывал.

— А вы не знаете?

Я ответил ему тяжёлым взглядом исподлобья. Он понятливо кивнул и полез в папку с бумагами.

— Примерно двадцать пять-двадцать восемь недель, то есть, грубо говоря, полгода. Ещё грубее говоря, зачатие произошло в конце августа-начале сентября.

Я сжал кулак — так сильно, что аж ногти впились в ладонь. Если конец августа, то может оказаться и моим, если начало сентября — то нет. Но и не до её бегства — это уже точно. И от этого вдруг стало неожиданно легче, хотя, казалось бы.

— А точнее?

— Точный срок поставить сложно, потому что сама Марина Андреевна явно что-то путает, а диагностика в данном случае может дать лишь приблизительный ответ с допусками.

— Что значит — в данном случае? Проблемы какие-то?

— Не-е-ет! — довольным жестом вскинул Айболит ладони. — Наоборот! Учитывая, что беременность изначально не сопровождалась наблюдением врачей, условия, в которых она протекала, а также ДТП, в котором побывала Марина Андреевна — беременность просто идеальная, как у хорошей деревенской бабы, которая и коня на скаку, и в горящую избу…

Я поморщился, Айболит понимающе кивнул. Он похоже вообще был в курсе всего, что с начала до конца происходило в этой грёбанной избушке.

— Ну а если добавить сюда и низкую фертильность Марины Андреевны, и все случаи самопроизвольных выкидышей за все годы, то…

Я стиснул зубы. Если он продолжит, то медбраток за моей спиной стоит не зря. Ой, не зря! Я не выдержу, сука, я не выдержу… Как можно вот так цинично трясти чужим бельём, рыться в нём, и ещё и…

— …То многоплодную, да ещё и такую ровно протекающую беременность вообще можно считать чудом! Сам-то я не акушер, конечно, но коллеги говорят…

И тут до меня дошло.

— В каком смысле — многоплодную? — Тупой вопрос. Но это единственное, что пришло в голову.

— В прямом. У Марины Андреевны двойня. Один плод девочка, а второй стеснительный, отвернулся.

— Девочка? — глупо переспросил я. — Как девочка? В смысле…

На самом деле вот только сейчас до меня и дошла вся суть. Может, это от того, что я слишком привык, что Марина беременной быть не может, может, слишком резко узнал, что она всё-таки беременная, а может, даже, злился, понимая — не факт, что ребёнок от меня… Но…

Ребёнок… Ошарашенно мотнул головой, не сумев сдержать улыбку. Да не ребёнок, а ребёнки! Два! По спине поползли дурацкие мурашки. И тут же, следом, отрезвляющая правда: я ведь даже не знаю, где нахожусь, почему и что дальше. Нахмурился.

— Вы сказали, что пошли на должностное, дав мне возможность попасть сюда. Что это значит? За меня кто-то попросил? Вероятно, тот же, кто и заранее предупредил, что я прыткий? Кто?

— Я не могу дать вам имя. Поймите, всего этого, — повёл пальцем, обозначая глобально всё вокруг, — для простых граждан нашей страны либо просто не существует, либо существует на уровне слухов и фантазий сценаристов-сериальщиков. Вы никогда не узнаете, где мы сейчас находимся, не узнаете названия учреждения, моей должности, звания и имени. Если только там, — ткнул пальцем в потолок, — не решат, что вы подходите для работы в нештатной нелегальной агентуре. Но они этого скорее всего так не решат, ведь они не знают, что вы здесь. — Улыбаясь виновато пожал плечами. — Ну а я просто не мог отказать в этой маленькой услуге. Пусть сейчас я рискую должностью, но когда-то ваш поручитель рисковал головой, чтобы спасти очень дорогого мне человека. И спас. Долг платежом красен, и я просто возвращаю свой. А уж вы сами решите для себя, кто вам так сильно задолжал и за что, что аж сделал такой подарок, как визит сюда.

Я долго молчал, переваривая, параллельно перебирая варианты, и не мог ничего придумать. Слишком всё неожиданно. Слишком невероятно.

— Ладно, допустим. Значит, этого Густава тоже вы забрали?

— Ну, на самом деле он, конечно, далеко не Густав, но да. Мы. Не конкретно моё учреждение, конечно, а в целом — мы. Но попал он, естественно, ко мне.

— И почему же это так естественно? Тоже секрет?

— Однозначно. Но! — нервно побарабанил Айболит пальцами по столу. — Здесь вот какой интересный момент — мне для того, чтобы работать с так называемым Густавом дальше, нужна будет помощь Марины Андреевны, а для этого, косвенно, и ваша помощь. Сразу оговорюсь — можно было прекрасно обойтись и без вас. — В этот момент лицо его стало жёстким и нечитаемым, и я понял, что Айболит не так прост, а положение моё здесь крайне зыбко. Я не просто букашка, а пыль в жерновах этой конторы. — Но раз уж вы уже здесь, — продолжал Айболит, — глупо этим не воспользоваться. Поэтому я обозначу вам в общих чертах ситуацию и скажу, что от вас требуется. Взамен вы обещаете мне искреннее сотрудничество и неукоснительное следование инструкциям. Только на этих условиях мы будем говорить дальше. Если вы не согласны, то я просто выполню обещание, и покажу вам Марину Андреевну, после чего вы отправитесь домой. Ну и, само собой, Марину Андреевну в этом случае вы увидите только из-за стекла, — кивнул в сторону зеркала.

— До кучи вы забыли указать подписку о неразглашении, — усмехнулся я, хотя весело не было.

Если они решат закопать меня где-нибудь здесь, они сделают это не моргнув, потому что их как бы не существует, и я сейчас как бы не у них, а просто пропал в неизвестном направлении. Сколько людей по всей стране ежедневно пропадает в неизвестном направлении? Сколькие так никогда и не находятся? И где гарантии, что хотя бы часть из них не оседает в стенах организаций подобной этой?

Если они сочтут целесообразным никогда не отпускать Маринку или забрать у неё детей — они сделают и это. И они не боятся никакой огласки, потому что всё это настолько недоказуемый бред параноика, что меня скорее в дурку на принудительное лечение поместят, чем примут заявление в полиции… Полиции, блядь… Снова усмехнулся. Нет, это совсем другой уровень. Здесь шуток не любят. И сколькие, запертые в дурках, на самом деле действительно что-то знали и пытались сказать, но их просто залечили?

— Подписка о неразглашении не понадобится, — подтвердил мои чёрные догадки Айболит. — Потому что сначала вы будете сотрудничать от безысходности, а потом — молчать из благодарности. Уж поверьте, я знаю о чём говорю. Итак, мне нужен только ваш ответ — мы идём дальше, или возвращаемся на исходную, чтобы сойти с дистанции?

— Странное ощущение, — признался я. — Словно мне предлагают выбрать между синей и красной таблеткой 3.

— Это самообман. На самом деле выбора нет, и вы это уже знаете. Ведь если бы вам было безразлично будущее вашей жены, вы бы не приехали сюда, либо нарушили бы условия ещё на старте, попытавшись обхитрить наших людей и устроив слежку. Всё что вам остаётся теперь, это определиться для себя — а хотите ли вы идти дальше, или вам достаточно того, что уже есть?

— Дальше, — не задумываясь, кивнул я. — Я хочу до конца.

— Отлично, — снова подобрел Айболит, превращаясь в милейшей души человека. — Тогда вот, — придвинул ко мне какие-то листы, — нужно заполнить анкету. Вопросов очень много, бо?льшая часть из них довольно личные. В целом, всю эту информацию мы можем собрать и без вашего участия, но мне важны нюансы. После того, как вы закончите, я введу вас в курс дела.

Я потянулся к листам, но Айболит прижал их рукой, и совсем уж неожиданно подытожил:

— От себя могу добавить одно — мне лично глубоко интересна вся эта история, связанная с вашей супругой. И я сделаю всё от меня зависящее, чтобы она закончилась для неё наилучшим образом. Просто доверьтесь мне.

Анкета и вправду была необычной. Никаких галочек, вариантов ответов или хотя бы шаблонности, дающей повод думать, что подобное анкетирование — стандартная для местных реалий процедура. Каждый вопрос — словно тема для сочинения, а скорее для биографического очерка или даже доноса.

Мне предлагалось в мельчайших подробностях рассказать всё, что я знаю о Маринкином детстве, её отношениях с родителями, переживаниях, страхах и надеждах. Вспомнить все случаи из её жизни, которые, на мой взгляд, могли бы оказать влияние на её становление. Интересы, система ценностей, уровень стрессоустойчивости, доверчивости и границы личных допущений «можно-нельзя», и много чего ещё — от давнего к настоящему.

Начал я со скрипом, но чем больше писал, тем больше вспоминал. Погружался в юность, даже детство, когда увидел Маринку совсем в первый раз — в кабинете её отца, участкового уполномоченного, который поучал меня в тот момент уму разуму: «Запомни, Магницкий, — говорил он, — нормальным девочкам не нравятся такие хулиганы, как ты!» Под «нормальной девочкой» он имел в виду Маринку, которая буквально за пару мгновений до этого корчила мне рожи и крутила пальцем у виска: «Дурак! Совсем чиканутый!» «Сама такая! — не остался я тогда в долгу. — Сопля зелёная!»… И было нам тогда — ей одиннадцать, мне тринадцать, и никто из нас даже представить не мог, что ещё через семь лет мы схлестнёмся в таком любовном угаре, что сам же Иванов и будет за голову хвататься… 4

Вспоминал наши с нею горести и радости, обалдевая сколько же всё-таки всего у нас было — такого, что со временем утратило значимость и отошло на задний план, но, как оказалось, вовсе не перестало быть самым ценным. Доставал эти воспоминания, как запылившиеся стеклянные шары из старой коробки, любовался и развешивал на ёлку, словно пацан в ожидании чуда. Яркие, блёклые, целёхонькие, надтреснутые. Понятные и странные. Золотые, как солнце и чёрные, как бездна… Здесь не было ничего лишнего или такого, что захотелось бы выкинуть и забыть.

Всё чаще ловил себя на улыбке и вгрызался в губу от нестерпимого желания показать всю эту красоту Маринке: «А помнишь, как… Помнишь, когда… Помнишь, сколько…», ведь ценность этого внезапно отрытого мною сокровища не была полной без ответных Маринкиных: «А ты? Ты помнишь…» Ведь из нас двоих именно она была хранителем памяти, а я — всего лишь раздолбаем, который в погоне за будущим не ценил прошлого. Я был локомотивом-первооткрывателем, она же — моим летописцем, без которого все новые открытия уже назавтра превращаются в песок между пальцев.

Нашим летописцем. Ведь это были МЫ.

«Для меня прошлое — это мы» — сказала она как-то… А я услышал лишь «Мы — это прошлое» Она искала в этом омуте нас прежних, а я рвался лишь к нам-будущим. А в настоящем, там, где мы действительно могли бы быть вместе, мы смотрели в разные стороны. В этом и была наша общая беда.

Мою писанину унесли, меня проводили обратно в палату, где я обнаружил поджидающий меня комплексный обед: первое, второе и компот с печенькой. Добротная, такая, столовская еда безо всяких изысков, но вкусная. Очень по госучрежденчески, я бы сказал.

Ближе к вечеру за мной пришли и на этот раз повели куда-то выше этажом. Здесь дверцы лифта открылись прямо в оранжерею: полностью стеклянные стены и потолок, фонтанчик, огромная клетка с живыми попугайчиками, отдельно стоящие кресла — каждое словно в закутке, изолированно от других. И много-много зелени: пальмы, кактусы, лианы — чего здесь только не было!

Здесь же обнаружился и старый добрый Айболит. Он стоял у стеклянной стены и смотрел на подёрнутую дымкой сумерек улицу. Услышав мои шаги, обернулся и протянул руку, приглашая подойти ближе. Я подошёл, и следующие минут пять мы уже оба в молчании рассматривали стройные ряды золотых фонарей, освещающих парковые дорожки внизу, гуляющие по этим дорожкам фигурки людей и расстилающийся бескрайний лес за обнесённой высоким забором территорией «учреждения»

— Я просмотрел вашу анкету, — заговорил Айболит. — Дальше, по ходу работы у меня может возникнуть необходимость в некоторых уточнениях, но это уже частности.

Замолчал, а я не спешил говорить. Он обещал мне объяснения, вот пусть и вещает.

— Этот Густав, — наконец продолжил Айболит, — весьма ценный объект. Он обладает уникальными способностями, настолько уникальными, что стал в прямом смысле их заложником. Начиная с юношеского возраста, когда способности начали проявляться особенно ярко, он попал под пристальное наблюдение спецслужб сначала родного государства, а потом и Великобритании. Последние даже похитили его и вывезли к себе для углубленного изучения его способностей, и спустя какое-то время начали использовать их в качестве… Впрочем, не так важно, как они его использовали. Суть в том, что Густав сумел от них сбежать. И не куда-нибудь, а к экстремально настроенным группировкам на Ближнем Востоке. И сразу же стал у них весьма ценным кадром.

— Прямо как у вас, — не выдержал я.

— Точно. Как у нас, у Британцев, и ещё целого ряда желающих. Любая страна, имеющая хоть сколько-нибудь серьёзный подход к вопросам Госбезопасности и научную базу в этой сфере, приняла бы его с распростёртыми объятиями, но он выбрал стать пособником террористов. На его счету не один завербованный высокий чин, тщательно подготовленный смертник и рассекреченная военная тайна. Не говоря уже о текучке — по нашим данным, теракты с участием его «воспитанников» вообще были поставлены на поток. И вот, полтора года назад, во время операции по ликвидации штаба боевиков Густаву снова удалось бежать и затеряться. Спецслужбы ведущих стран вели между собой негласную борьбу, за возможность первыми найти и прибрать к рукам этого уникума. А в итоге, повезло нам. Причём, можно сказать, случайно и благодаря вам, ведь это вы доставили его в полицию.

— И откуда же вы об этом узнали? Не думаю, что ориентировки на такую крупную рыбу висят рядом с ориентировками на рядовых уголовников. — Сострил я, вспоминая, как охренел сам Михеев, узнав, что в его подчинении творится бардак с исчезновением подозреваемых.

— Это не подлежит разглашению.

Да кто бы сомневался.

— Ну и чем же так уникален ваш гений, что развёл вокруг себя такие шпионские страсти?

— Правильный вопрос. Видите ли, мы здесь занимаемся ровно тем, чем занимались Британские службы, от которых сбежал Густав — изучаем человеческий мозг и его способности. Телепатия, телекинез, гипноз, нейролингвистическое программирование, усиление жизненных и мыслительных функций и резервов организма в целом, и многое, многое другое, что сокрыто в голове каждого из нас, но по какой-то причине доступно лишь избранным. Наши исследования ложатся в основу медицинских и технических разработок на пользу общества и государства…

— Я понял, — прервал его я. — У вас здесь очень крутое заведение. Это всё хорошо. Но, может, ближе к моей теме?

— Конечно. Я вёл к тому, что Густав уникальный гипнолог. То, что он делает с мозгом человека одним лишь вербальным внушением по силе воздействия сопоставимо с серьёзными аппаратными и медикаментозными вмешательствами в кору головного мозга, при которых происходит полная разбалансировка взаимодействия её участков.

В душе у меня зашевелилось какое-то недоброе предчувствие.

— А если проще?

— Видите этих людей, — указал Айболит на парк внизу. — Одних мы просто нашли на улице, и это так называемые «потеряшки», кого-то мы забрали из специализированных лечебниц. Так же здесь есть и добровольцы из числа спецагентов, которые находятся в процессе научного эксперимента. Но независимо от того, как попали к нам, все они так или иначе имеют особенности в работе мозга, включая и нетипичные формы амнезии. Мозг и психика человека — это профиль нашего подразделения.

Я посмотрел вниз — вот простые люди, просто спокойно гуляют, словно отдыхают в санатории, а на самом деле, половина из них просто ни хрена ничего о себе не помнит. Сердце сдавило будто в тисках.

— Ну и причём здесь моя жена?

Айболит бросил на меня внимательный взгляд и кивнул:

— У неё полная функциональная амнезия с долгосрочной потерей автобиографической информации и чувства личной идентичности. Иными словами, она не помнит ничего и никого из своего прошлого, за исключением последних примерно шести месяцев, когда очнулась в незнакомом месте под опекой нашего с вами приятеля Густава.

Я задохнулся. Ярость ударила в бошку словно кулак хорошего боксера.

— С-сука… — только и смог выдавить я. — Где эта сука, я хочу его убить! Где он?!

Айболит раздражающе спокойно улыбнулся.

— Во-первых, он слишком ценный экземпляр, чтобы мы допустили его гибель, а во-вторых, он нужен для того, чтобы мы могли разобраться с аномальностью амнезии вашей супруги.

— Аномальностью?!

— Да, там всё довольно нетипично. С одной стороны — причиной потери памяти может стать травма головы, следы которой имеются у Марины Андреевны. А с другой — фактического повреждения структур мозга не выявлено, то есть её мозг абсолютно цел физически. Но при этом мы наблюдаем функциональные расстройства, характерные для серьёзных повреждений. Понимаете? Повреждений нет, но они как бы есть. И это очень похоже на наличие гипнотических блоков. Вы понимаете, о чём я?

Я молчал. И понимал сейчас только одно — мне жизненно необходимо убить этого гада… Айболит воспринял моё молчание по-своему:

— Хорошо, попробую ещё проще. Оговорюсь сразу, что полное обследование ещё не проводилось, но из того, что уже имеется, я предполагаю следующую картину: незадолго до случившегося у Марины Андреевны, по всей видимости, активно развивалась предрасположенность к психогенной амнезии — высокая застрессованность или даже депрессивный синдром. Это подтверждается и данными из вашей анкеты. Потом случилось какое-то событие, вызвавшее у неё шок, и психика не справилась. Потеря памяти на фоне острого стресса — классика бразильских сериалов. Сам по себе этот процесс обратим, рано или поздно психогенная амнезия начинает отступать даже у тех, кто не получает врачебной помощи. Просто потому, что мозгу свойственно вспоминать. Одним словом — человек потерявший память невольно стремиться её восстановить, и на помощь ему приходит память мышечная, ассоциативная, обонятельная, осязательная и так далее. Исключение составляют лишь случаи, когда имеется физическое повреждение коры и структур головного мозга. Тогда восстановиться без специалистов не получится, да и не факт, что получится вообще в полной мере. Так вот, дело в том, что у вашей супруги нет таких повреждений! Повторюсь, физически её мозг абсолютно здоров, даже несмотря на внешние признаки травмы головы! Травма была: удар от случайного падения или насильственных действий — уже не важно, главное, что она могла спровоцировать ускоренное развитие психогенной амнезии, а могла стать и основной причиной амнезии посттравматической. Так же эти факторы могли сложиться один к одному, и усилить друг друга, как роковое стечение обстоятельств. Но в любом случае — эта амнезия должна была стать обратимой, и за полгода у Марины Андреевны должно было восстановиться хоть что-то.

— Но у неё по нулям, так?

— В целом да. Создаётся впечатление, что Марина Андреевна сама не хочет вспоминать своё прошлое, и это очень нетипично даже для психогеников, даже для тех, кто пережил ужасные события — ведь пока памяти нет, события не помнятся, а инстинктивное стремление вспомнить сохраняется! И, учитывая присутствие в этой истории Густава, я подозреваю, хотя и не могу пока утверждать однозначно, что на воспоминания у вашей супруги стоит сильнейший внешний блок, подкреплённый фрагментарным внедрением парамнезии.

— Парамнезии?

— Ложная память, — кивнул Айболит. — Собственная заблокирована, а ложная внедрена извне. Фрагментарно.

— И что же она теперь «помнит»?

— Не столько помнит, сколько чувствует. На уровне неясных ощущений и неконтролируемых эмоциональных реакций. А если проще, то от прошлого у неё осталось лишь одно — она до смерти боится и люто ненавидит своего мужа.

— То есть меня…

— Ну как сказать вас… Вас-то она, как раз и не помнит. Поэтому, муж для неё сейчас — это некий безликий собирательный образ абьюзера, насильника и садиста. Зверя, от которого она была вынуждена бежать, спасая свою жизнь и жизнь своего ребёнка. А Густав — её рыцарь в сияющих доспехах.

— Гад. С-сука…

— Понимаю ваши чувства. И, справедливости ради, хочу отметить, что свою корону он сшиб себе сам, подняв на Марину Андреевну руку. Так что информация о том, что он оказался не тем, за кого себя выдавал не вызвала у вашей супруги шока, она скорее сильно расстроилась, что так глупо попалась на удочку мошенника. Но проблема в том, что всё это никак не влияет на ситуацию с амнезией, и я пока даже не представляю, как обойти установленные блоки, а Густав сотрудничать отказывается.

— Я его убью… Не знаю, как, но убью!

Айболит похлопал меня по плечу.

— К сожалению, как в сказке здесь не сработает, и убийство колдуна не расколдует принцессу. Увы. Но можно попробовать кое-что поинтереснее. А именно — постараться докопаться до истоков глубинных реакций вашей супруги и, дефрагментировав ложные установки, попытаться пересобрать их в ином ключе. И возможно, если мы сумеем обойти её страхи, то у неё пропадёт и уверенность в необходимости держаться за них. Это всё не точно, однако наш мозг обладает поистине ошеломляющими резервами как для самоуничтожения, так и для самоисцеления, и как знать, возможно в поисках обычной памяти, мы даже откроем в вашей супруге какие-то новые, скрытые до сих пор ресурсы?

— Звучит как волшебная китайская грамота.

— Не берите в голову. От вас требуется лишь строго следовать инструкциям. И давайте сразу расставим все точки, чтобы у вас не создавалось ложных иллюзий относительно важности вашего присутствия в этом эксперименте…

Термин неприятно царапнул слух.

— Эксперименте?

— Именно, — даже не смутившись, кивнул Айболит. — Происходящее, по большому счёту, является важным научным экспериментом, а ваша супруга, так уж вышло, невольно стала ценным испытуемым. И как бы цинично это ни звучало, но нам крупно повезло, что Густав достался нам в паре со своей жертвой.

Я стиснул челюсть, но сдержался от резких слов. Это другой мир. Эти люди существуют другими понятиями добра и зла, для них всё что за территорией учреждения — лишь биологический материал разной степени ценности.

А самое печальное — что я вообще мог, кроме как попытаться сделать хоть что-то? Оставалось лишь идти на сотрудничество и уповать, что здесь наверняка собрались лучшие специалисты своего дела.

— Вы гарантируете, что для неё это безопасно?

— Мы ничего не гарантируем, просто потому что лишь условно представляем, с чем конкретно будем иметь дело. Но обещаю, что сделаем всё возможное для того, чтобы разобраться с этим случаем и если не возвратить Марину Андреевну к прежней жизни, то хотя бы стабилизировать её текущее состояние, для того чтобы она смогла жить полноценной жизнью, пусть даже начав её с абсолютно чистого листа. Это, если хотите, вопрос моей личной профессиональной чести. Ну и конечно, мы сделаем всё возможное, чтобы она смогла благополучно родить. Кстати, на данный момент именно беременность осложняет ситуацию — мы не можем провести ряд аппаратных диагностик мозга, физиотерапевтических процедур и даже серьёзную медикаментозную поддержку приходится откладывать на потом.

— И какова во всём этом моя роль?

— А, — хитро улыбнулся Айболит, — надеюсь, вы не против ролевых игр?

— Не понял…

— Не волнуйтесь, ничего неприемлемого, просто поиграете с супругой в больничку. Она будет пациент, а вы — её доктор. — И он достал из нагрудного кармашка бейдж с надписью «Терапевт. Данилов Александр Петрович»

— Данилов Александр? — покрутив его в пальцах, возмутился я. — Петровч? Вы серьёзно? К чему этот цирк, если она всё равно меня не помнит?

— И будем надеяться, что и не вспомнит едва увидев. Во всяком случае, есть опасение, что на данном этапе резкие воспоминания могут спровоцировать острый стресс. Для памяти это, может, и не плохо, тут, как говорится, иногда клин клином вышибают, а вот для беременности — не известно. Однако мягко пощекотать ассоциации будет нелишним уже сейчас. В вашей комнате вы найдёте подробные инструкции с исчерпывающим перечнем допустимых действий в отношении Марины Андреевны. Перечень может меняться, дополняться или сокращаться — в зависимости от реакций пациентки. Не забывайте, что это эксперимент, а значит, требуется особенная осторожность. Прошу вас отнестись к этому серьёзно. За нарушение или в случае ухудшения состояния пациентки вы будете немедленно отправлены домой, а эксперимент будет продолжен без вашего участия. Это вам понятно?

Я поиграл желваками, с трудом заставляя себя прогнуться.

— Понятно.

— Ну и отлично! Тогда на сегодня вы свободны. Отдыхайте, набирайтесь сил. Изучайте инструкции. Завтра вам предстоит провести ваш первый врачебный приём, постарайтесь быть убедительным. И кстати, не забудьте надеть головной убор. Марина Андреевна хотя и не знает своего ужасного мужа в лицо, но прекрасно помнит, как огрела его поленом. — Айболит постучал пальцем по своей голове в том месте, где у меня красовался шов от недавной пробоины. — Хорошего вам вечера.

Глава 20

К докторскому костюмчику мне также выдали очки в тонкой серебристой оправе со стёклами вместо диоптрий и фонендоскоп на шею. Выглядело я во всём этом довольно солидно, хотя и не уверен, что тянул на терапевта — скорее, на костоправа.

А ещё была прослушка и микрокамера в защёлке бейджа. И инструкции, больше похожие на пошаговый сценарий каждого моего визита. Я чувствовал себя букашкой под микроскопом и понимал, что Маринка в таком случае вообще препарированная клетка — открытая и беззащитная перед своими исследователями. И это злило, но выбора не было.

Перед выходом на первое «задание» я сдал «зачёт» на знание должностных инструкций и умение пользоваться тонометром. И с одной стороны, всё это было даже забавно, а с другой… В голове не укладывалось, что всё это происходит с нами. И чем дальше, тем больше я был благодарен неведомому поручителю за то, что имел сейчас возможность быть рядом с Маринкой. Хотя бы так.

Волновался, как пацан перед первым свиданием, почти не спал ночью. А в итоге:

— Здравствуйте, Марина Андреевна, — с порога начал я, с трудом, но стараясь выглядеть как можно естественнее. Маринка в этот момент лежала на кровати, и, едва заметно вздрогнув при звуке моего голоса, распахнула глаза. — Я ваш новый лечащий врач, меня зовут Александр Петрович, и я…

Она нахмурилась вдруг, и мне показалось — сейчас узнает… Но она лишь окинула меня контрольным настороженным взглядом и отвернулась к стенке. И я завис. С одной стороны — мне и самому нужно было время, чтобы справиться с эмоциями от встречи с нею, а с другой — такого откровенного игнора я, если честно, не ожидал. Я тут врач, вообще-то, или кто?

— Вижу, вы не очень-то мне рады? — Совсем не по инструкции ляпнул я. — Придётся немного потерпеть, ваш прежний доктор ушёл в отпуск. — Маринка и теперь не отреагировала, и я почувствовал себя вдруг просто дураком. — Может, скажете, хотя бы, что конкретно не так?

В ответ тишина. Я постоял ещё немного и вышел. Такого поворота событий мои грёбанные инструкции не предусматривали.

Следующий раз я пошёл к ней перед обедом, и на этот раз ко мне присоединился Айболит.

— Марина Андреевна, — присев на край кровати, погладил он Маринку по плечу, — я очень прошу вас взять себя в руки и позволить Александру Петровичу выполнять свою работу. Вы же понимаете, что это нужно в первую очередь вам и вашим деткам. Ведь понимаете?

Она будто бы нехотя, но кивнула, и подняла на меня взгляд, но тут же отвела и безразлично отвернула голову.

— Хорошо, пусть работает. — Еле слышно, одними губами.

— Ну вот и славно. Александр Петрович, Марина Андреевна согласна быть послушной.

Эта его манера общения, словно Маринка была маленькой девочкой, а то и вовсе — дурочкой, коробила, но вся соль в том, что и я сам был сейчас в таком же положении. Айболит подобно кукловоду раздавал нам роли, и только что пальцем не грозил за то, что мы отклоняемся от его сценария. Внутри у меня всё клокотало, но я лишь взялся за тонометр:

— Марина Андреевна, — в этой нелепой ситуации даже имя её ложилось на язык непривычно и чуждо, — давайте измерим давление…

Вот так, под пристальным присмотром Айболита, я провёл свой первый полноценный «осмотр» пациентки. Волновался, особенно когда, надевая манжету, невольно коснулся Маринкиной кожи пальцами. Или, когда, делая вид что слежу за биением пульсометра на мониторе, сам не мог оторвать взгляд от того, как Маринка опускает ладонь на живот и поглаживает его, а в ответ по нему пробегает едва заметная волна шевеления изнутри.

Ряд вопросов о самочувствии. Уточнил, нет ли у неё вопросов ко мне. Она едва заметно мотнула головой, но за всё время так больше на меня и не взглянула.

Следующие несколько дней ситуация повторялась: я задавал одни и те же дежурные вопросы, Маринка, пряча взгляд, давала мне такие же дежурные ответы. И всё. Потаённые мечты о том, что, увидев меня, она волшебным образом всё вспомнит, развеивались как дым. Я погружался в отчаяние, Айболит же наоборот, казался воодушевлённым.

— Не понимаю, какой во всём этом смысл? — едва сдерживаясь, вопрошал я у него. — Пока мы с ней общаемся по вашим инструкциям, всё будет происходить так, как происходит. Дайте мне больше свободы!

— Не время. На данный момент и без того всё складывается очень интересно.

— Интересно? В чём?! В том, что она на меня даже не реагирует? Как весь этот цирк поможет вернуть ей память?

— В отношении памяти всё действительно оборачивается не по ожиданиям. Я предполагал, что ассоциативный поток создаст предпосылки для воспоминаний, но ошибся. Похоже, ассоциации у вашей супруги возникают лишь на фоне эмоциональной нестабильности, а сейчас она, как видите спокойна, и её блоки непоколебимы.

— И что это значит?

— Возможно, ей нужен шок, который мы не можем дать ей прямо сейчас, не рискнув беременностью. Кстати, по словам Марины Андреевны, там, в доме, на фоне острого стресса от появления супруга-злодея на неё навалился целый шквал неясных образов из прошлого, среди которых она вдруг ясно вспомнила состояние брошенности и вины, и даже сумела связать их со своей матерью. Вы, своим рассказом о детстве супруги, и о том, что её мать действительно её бросила, подтвердили реальность этих воспоминаний. И в данной ситуации очень интересно, что именно этот триггер вскрылся первым. Не гибель ребёнка, не семейные проблемы, а именно мать и её предательство. Понимаете?

— Нет.

— Срабатывание именно этого триггера может говорить о его ключевой значимости в формировании психики, когда все последующие состояния, включая и суицидальный эпизод, являются лишь следствием давней психотравмы. Это как клеймо, или, как говорят люди религиозные — крест, который каждый из нас получает при рождении. В идеале, у каждого он свой, но иногда человек неосознанно выбирает чужой, и, похоже, ваша жена взвалила на себя крест своей матери, в виде хронического чувства вины и потребности быть наказанной за брошенных детей. Сюда же плюсуйте и ощущение недолюбленности по причине уверенности в собственной недостойности этой любви, и связанные с этим модели поведения.

— Вы серьёзно? Всё из-за того, что её мать оказалась кукушкой?!

— Да. Так тоже бывает. И мы с коллегами даже склонны сойтись на том, что именно эта детская психотравма и стала для вашей супруги психогенным фактором привычного не вынашивания беременности. И эта теория находит подтверждение в том, что как только разрушающая программа травмирующей памяти оказалась заблокирована — Марина Андреевна получила естественную для её физического здоровья возможность вынашивать беременность. Понимаете? Всё из головы. И если всё действительно так, то вашей супруге ещё стоит сказать Густаву спасибо за счастливую возможность родить.

Я потом всю ночь не спал, думая об этом. О том, как неожиданно и тесно всё сплетается. Был ли я благодарен Густаву? Нет, я по-прежнему хотел его убить. Меня корёжило от ненависти при мысли, что он прикасался к моей Маринке, что она, возможно, носит его детей… Но на следующее утро я застал Маринку в её палате спящей.

Она спала, а я стоял рядом и смотрел: на её припухшие губы и нос картошкой, заметно раздобревшую грудь и плавно округлившуюся фигуру. Прекрасная и непорочная в своём священном праве быть матерью — как Мадонна! Она так мечтала об этом, так ждала и уповала на чудо, и теперь, когда чудо случилось — это так несправедливо, что она даже не может осознать всю его значимость.

А я? Что важнее для меня — непременно быть биологическим отцом этих детей, или чтобы это просто были дети моей жены?

Второе. Клянусь Богом — второе! Даже если это будет значить, что Маринке больше не нужен я.

Осторожно присел на край кровати и, замешкавшись на мгновенье, опустил руку на Маринкин живот. В ладонь тут же толкнулось изнутри, и я закусил губу, сдерживая восторг. Вот и сбылась давняя мечта идиота — погладить арбузик своей королевишны. Двое… Это же долбануться можно! Настоящее чудо! Повёл ладонью, ловя шевеление…

— Что вы делаете?

Я, словно воришка, пойманный с поличным, отдёрнул руку и вскочил. Маринка глянула на меня взволнованно, и тут же, стремительно заливаясь румянцем, отвела взгляд.

— Извините, вы спали, и я… — замямлил я.

— Да нет я… Я просто не ожидала. Это вы извините, я вас, кажется, напугала.

— Сам виноват. Нужно было сначала разбудить вас…

Она смущённо улыбнулась и ничего не ответила. Я немного потупил, откровенно пялясь на неё, и обречённо перешёл к инструкциям.

— Нужно померить давление.

— Да, конечно, — поспешно согласилась она, протягивая руку.

— Как себя чувствуете?

— Нормально…

— Но вы напряжены, — снова нарушая директивы заметил я и, внаглую положив ладонь на её судорожно сжатый кулак. — Расслабьтесь.

Она кивнула и по обыкновению отвернула от меня голову. И хорошо, потому что я, наверное, был похож сейчас на счастливого пацана-переростка, впервые прикоснувшегося к женщине. Аж в ушах шумело от распирающего чувства влюблённости… в собственную жену.

Маринкино давление тоже оказалось сильно завышенным. Этого не хватало!

— Сто шестьдесят на сто пятнадцать! — громко сообщил я, впервые надеясь, что мои визиты не просто записываются, но и мониторятся в режиме реального времени. — Вы правда нормально себя чувствуете?

Она, не поворачиваясь, кивнула. Я растерялся — и что дальше? Я же, вроде как, доктор? Но уже в следующий миг подоспела помощь — медсестра с чемоданчиком.

— Давление высокое, — идиотски сообщил я ей, и она кивнула. Но вместо того, чтобы дать лекарство, принялась брать у Маринки кровь из вены. А я… я просто направился к двери, как и предписывала инструкция. Но, выходя, задержался. — Всё будет хорошо, Марина Андреевна. Просто отдыхайте…

Каждый новый день был как один, но всё-таки неуловимо другой. Мы с Маринкой были чужими, но в тоже время словно связанными какими-то странными узами. Может, это было моё личное восприятие, но каждый раз оказываясь в одной комнате только вдвоём, мы словно замедлялись и постепенно растворялись… Друг в друге? Я не знал. Маринка то смущалась меня, то откровенно рычала и выказывала откровенное пренебрежение. Но иногда мне казалось, что она ко мне тянется… Но я не был уверен, что это не полёт моей бурной фантазии.

Минула неделя, бессонница стала моим обычным состоянием. Я не волновался ни о ЮгРегионСтали, ни о том, что там, на воле, все наверняка уже стоят на ушах, пытаясь меня отыскать. Я весь, каждую минуту времени, душою был в Маринкиной палате. И мысли, мысли, мысли…

Больше всего волновал вопрос — а что, если память так и не вернётся? Будет ли это та самая Маринка? Останусь ли тогда и я тем самым Данькой? Захочет ли новая Маринка видеть меня в своей новой жизни? И захочу ли этого я сам?

Ответов не было ни у меня, ни у Айболита. Он вообще не парился этой стороной вопроса, ему было важно лишь чтобы эксперимент дал значимые для его исследований результаты. И не принципиально в каком векторе будут развиваться события — в сторону восстановления или полного обнуления, для него и то и другое было интересно. Наука и ничего личного.

— Смотрю, у вас сегодня хмурое настроение? — спросил я как-то, вот уже пару дней с болью в сердце наблюдая, как Маринка, отвернувшись носом в стену, страдает хандрой. — Мне кажется, я вас понимаю. Вы вынуждены сидеть в четырёх стенах, и это тяжело, но постельный режим не продлится вечно, просто постарайтесь…

— Понимаете? — неожиданно повернулась она ко мне. — Да что вы можете понимать? У вас работа такая — заговаривать мне зубы. И спасибо, конечно, но я в этом не нуждаюсь!

— Ничего подобного, — спокойно поправил я дурацкие очки. — Я действительно очень хотел бы вам помочь. Вы просто скажите чем, и я сделаю всё от меня зависящее.

Она усмехнулась и снова отвернулась, но я уже увидел в её глазах слёзы. Сердце сжалось.

— Знаете, в вашем положении такое бывает. Чем ближе к родам, тем эмоциональнее вы будете становиться и…

— Доктор, у вас есть дети?

Я растерялся. Не был готов к такому вопросу, тем более от Маринки. И в тот момент я даже не вспомнил про грёбанные инструкции. Присел на край кровати.

— Есть. Сын.

И замер в ожидании ответа.

— Ммм… — после мучительной паузы протянула Маринка. — Значит, каждый раз после работы вы возвращаетесь домой, обнимаете его, он вас. Вы спрашиваете, как у него дела, он вам что-то рассказывает. Вы для него самый родной человек на свете, он вас любит и знает, что может на вас положиться, а вы…

— Он живёт с другой семьёй, — перебил я. — Я его не вижу, и он называет отцом другого мужчину.

Она чуть помедлила и развернулась ко мне.

— Так вы в разводе?

Я усмехнулся. Твою же мать, какой… горький разговор! Неправильный. Всё это должно было быть иначе.

— Нет.

Наверное, мой взгляд был слишком пристальным, слишком тоскующим, потому что Маринка стушевалась под ним, взволнованно потянула на себя покрывало… И я опомнился, встал с её кровати. Прошёлся по комнате, ожидая что теперь-то точно в любой момент заявится Айболит или ещё кто-нибудь из надзирателей, но они почему-то медлили.

— Я, кажется, поняла — вы и не были женаты, да?

— Нет, я женат.

— Но, тогда, как же…

— Банально. Я предал свою жену, и у меня родился сын на стороне.

— А-а-а… — И она растерянно отвела взгляд, но тут же посмотрела на меня снова. — Но вы об этом сожалеете, да? Я вижу, что вы переживаете.

— Я сожалею о том, что сделал ей больно, — глядя прямо ей в глаза признался я. — Очень сожалею. Я даже не могу найти слов, чтобы передать всю степень своего раскаяния… — закрыл глаза, выдохнул. — Но о том, что родился сын — нет. Об этом невозможно сожалеть, ребёнок не виноват в грехах родителей.

— А что об этом думает ваша жена?

Я снял дурацкие очки, потёр переносицу.

— Ничего. Она меня просто ненавидит.

— …Мне жаль. Правда, жаль. А как её зовут?

Я улыбнулся:

— Марина.

— Серьёзно? Как меня?

Чувствуя подступающий к горлу ком, кивнул:

— Как вас.

Повисла пауза. По классике жанра, именно в этот момент Маринка должна бы была шлёпнуть себя по лбу и воскликнуть «я вспомнила!»… Но ничего подобного не происходило. Вместо этого она вздохнула:

— А у меня ведь тоже уже есть ребёнок.

Я напряжённо замер.

— Но я поняла это только когда попала сюда. А до этого думала, что шрам внизу живота — это после операции на мочевом. Мне так говорили.

Я стиснул зубы, понимая, кто именно ей это втирал.

— А здесь врачи сразу сказали, что это от кесарева. — Сокрушённо покачала головой и, неспеша села на кровати, трогательно обхватив живот руками. — Значит, у меня уже есть ребёнок, понимаете? А я его даже не помню. Он где-то живёт, ждёт меня, возможно нуждается во мне, верит, что когда-нибудь я вернусь… А может, думает, что я его бросила? — в глазах её заблестели слёзы. — И когда я думаю об этом, мне становится так… — Замолчала. Я тоже отвернулся, смаргивая щиплющую глаза дымку. — Но я ничего не помню. Вообще ничего. Я как будто упёрлась носом в стену и пытаюсь смотреть сквозь неё, но у меня не получается. И мне так страшно, что никогда и не получится… Это ужасно — потерять память. Ты как будто ненастоящий, тебя как будто нет на самом деле… — помолчав, подняла на меня взгляд. — Вот в чём дело, понимаете? И вы можете сколько угодно говорить мне, что всё образуется и пытаться меня утешить, но на самом деле вы даже не представляете, о чём я говорю. И слава Богу. А с женой вам нужно просто поговорить по душам и рассказать всё то, что сказали мне. Возможно, она поймёт. Мне кажется, я бы поняла.

Открылась дверь, и в палату вошла вечная лаборантка, а следом за нею медбрат — явно по мою душу.

— Всё будет хорошо, — дежурно улыбнулся я Маринке, впиваясь в неё взглядом и жалея лишь об одном — что не поддался импульсу, и не обнял её за мгновенье до того, как пришли надзиратели. — Сейчас у вас возьмут анализы, а потом отдыхайте.

— Опять? — не поднимая на меня взгляд, обречённо усмехнулась Маринка. — Вы что-то прям зачастили. Скоро всю кровь у меня заберёте…

После этого разговора Айболит неожиданно велел мне притормозить с визитами. Пауза длилась бесконечные четыре для, за которые я буквально извёлся. Я задавал ему прямые вопросы о том, как движется эксперимент, какие новые прогнозы они делают, есть ли вообще хоть какие-то изменения.

— В плане памяти с Мариной Андреевной всё по-прежнему — никак, но вот Густав заявил, что готов к сотрудничеству. — Будто между делом обронил однажды Айболит. — Правда, утверждает, что от него ничего не зависит, потому что он и сам не знает, как снимать подобные блоки. И я скорее верю ему, потому что он оказался интуитом. Всё что все эти годы он делал, вмешиваясь в работу чужого сознания, он делал, полагаясь лишь на интуицию. Так что говорить о каком-то понятном алгоритме для произвольного воспроизведения на данный момент не приходится. Могут пройти годы исследований и испытаний, прежде чем подобная система будет выработана и утверждена. Кстати, сессии с вашей женой он, оказывается, начал задолго до её амнезии, именно в тот период, когда вы впервые заметили напряжённость в ваших с ней отношениях… И он утверждает, что она сама пришла к нему с просьбой помочь разлюбить вас. — Долгий внимательный взгляд на меня. — А хотите знать, какой мотив был у него?

Я промолчал, Айболит улыбнулся и запустил видео. На ролике этот иностранчик — у меня аж в глазах потемнело, когда я его увидел — просто так, словно о погоде, заявил:

— Потому что я её люблю.

Я чуть не зарычал. Гад… Да как он смеет, вообще?!

— Но вы же как никто другой понимаете, что её ответные чувства к вам — это всего лишь вами же навязанные ложные представления? — спрашивал Айболит на видео. — И что это не могло продолжаться до бесконечности?

— Она должна была родить, и это дало бы мне дополнительные крючки для удержания. Мы бы уехали туда, где у неё не осталось бы ни одного маячка для памяти, родили ещё детей, и постепенно новая жизнь и забота о детях полностью выместила бы из её подсознания всё прошлое…

Я хрустел кулаками и бурчал, что однажды обязательно его убью, а Айболит остановил видео и, пытливо поглядывая на меня, сложил руки на груди.

— А если серьёзно, Данила Александрович, то ситуация такова, что мы не можем гарантировать ничего. Да ещё и надежды на помощь Густава стремятся к нулю. После того, как ваша супруга родит, мы сможем приступить к серьёзному лечению: стимуляции мозга токами, глубокому гипнозу и так далее, но по-прежнему не сможем ничего гарантировать. Однажды ваша супруга может вспомнить всё, а может никогда не вспомнить ничего. Может вспомнить всю жизнь от рождения, но забыть последние полгода изоляции, включая и текущую беременность. Может вспомнить исключительно негативные события, а может, наоборот, вспомнить всё кроме негатива. Вспомнить вас и никого больше, либо кого угодно кроме вас. Ложная память может оставить неизгладимый след на памяти реальной, и подсознательная непреодолимая неприязнь к вам так и останется навсегда. Игры разума непредсказуемы, и вы должны быть готовы к этому. И во всей этой ситуации я лично могу предложить вам лишь один гарантированный сценарий: оставить всё как есть. То есть, позволить вашей супруге начать жизнь с чистого листа. На данный момент она вспомнила ничтожно мало, и даже мысли о том, что где-то у неё есть ребёнок постепенно утихнут. Так уж устроена психика — мы можем совершенно искренне плакать над фильмом или книгой, но эта боль всё равно проходит, потому что не находит реального подкрепления. Для вашей супруги рождённый ранее сын — это как книжный герой. Она сопереживает ему, но он для неё не реален. И если ей прямо сейчас сообщить, что он давно уже погиб, она скорее всего испытает облегчение от того, что ей не обязательно его вспоминать. Что он не ждёт её и не страдает без неё.

— Что вы несёте… — прорычал я, закипая.

— Дослушайте, Данила Александрович! На данный момент вы для Марины Андреевны Бог, потому что именно вы будете определять, что дальше. Мне как учёному одинаково интересно любое развитие событий, такой уж у вас интересный случай, а вот вам… Подумайте только — вы можете начать с нуля. Вместе с ней. Густав ведь говорит теоретически верные вещи: если состояние Марины Андреевны стабилизировать, а потом вывезти её на постоянное жительство туда, где она ещё ни разу не бывала и где ей нечего вспоминать, то с большей долей вероятности случится то, о чём говорил Густав — новая жизнь и новая память станут для неё единственной реальностью. Конечно, во избежание откатов придётся периодически обновлять блоки, но при этом, только подумайте, вы просто начнёте всё сначала — без боли и трагедий, а главное — вместе. Ведь это только вам казалось, что всё время нахождения здесь вы лишь бесцельно измеряли Марине Андреевне давление. Мы же наблюдали за ней иначе. Глубже. Пристальнее. И вот здесь, — открыл передо мной папку с бумагами, — вы можете видеть полный непредвзятый отчёт о её состоянии. И знаете, что он говорит?

— Вы издеваетесь? — поднял я на него тяжёлый взгляд. — Вы специально говорите так, чтобы я ни хрена не понимал?!

Злился и нервничал. Меня возмущало происходящее, но в то же время я вдруг поймал себя на мысли о том, что невольно задумываюсь — а что, если и действительно начать с нуля…

— Нет, я не издеваюсь, — вскинул Айболит ладони к груди. — Честно. Просто вот это, — вернул папку к себе, — результаты анализов и тестирования состояний Марины Андреевны до ваших посещений, в процессе и после, а также в период вашего многодневного отсутствия и сразу после неожиданного известия, что вы сейчас подойдёте… И, говоря простым языком, на этих бумажках запротоколирована самая что ни на есть классическая клиническая картина острой влюблённости.

— Чего? — не понял я.

— Да-да. Можно обмануть себя и других отстранённым поведением, можно сдержать свои эмоции, включить здравый смысл и придумать себе тысячу причин почему НЕ, но невозможно обмануть свою гормональную систему. Гормоны вашей жены вопиют о сумасшедшей, неконтролируемой влюблённости… в вас. При том, что она даже не помнит вас в роли мужа, и вы для неё сейчас лишь приходящий врач-терапевт. — Айболит с довольным видом откинулся на спинку кресла. — Вот такая поистине великая и прекрасная драма на стыке науки и мистики разыгрывается перед нами. И я, признаюсь честно, восхищён возможностью наблюдать это. Подумайте только: сейчас ваша супруга свободна от прошлого, и она влюблена в вас не за что-то, а потому что её тело приказывает ей это на уровне базовых инстинктов. Вы её мужчина, она ваша женщина — так решила за вас природа. Но что если подключится сознание, и Марина Андреевна вдруг вспомнит былое: гибель ребёнка, ваше так называемое предательство и прочее? Не забывайте, что от любви до ненависти — один шаг, причём, в буквальном смысле: разница лишь в парочке дополнительных молекул в формуле гормона, и вот он уже превращается из любви в ненависть… — Помолчал, с прищуром поглядывая на меня. — Понимаю, что выбор не простой, но и вы подумайте, Данила Александрович. Это действительно ваш счастливый второй шанс!

И я думал. Это было очень странное чувство: с одной стороны, возмущала сама мысль о том, чтобы отнять у Маринки всё то, чем она так дорожила, начиная от родителей и заканчивая «Птицами» Но главное — память о нашем сыне, которую Маринка так бережно хранила.

Но с другой стороны… Наш сын — эта ведь и самая огромная боль её жизни и, может, и не плохо, если у неё появится возможность жить дальше без неё? Отпустить, как сюжет печального романа, и погрузиться в новую, счастливую реальность. Разве Маринка не выстрадала это право?

Не говоря уж о том, что и сам я стоял сейчас на рубеже, за которым царила полная неопределённость. Мне было откровенно страшно: Айболит довольно ярко описал возможные перспективы, и по всему выходило, что если к Маринке вернётся память, то с огромной долей вероятности вернутся и проблемы наших отношений. И не факт, что Маринке захочется окунаться в это дерьмо снова. Тем более, теперь у неё, дай то Бог, будут дети. А что смогу дать ей я? Унизительные воспоминания о затянувшемся предательстве? Нелепые оправдания, что ничего у меня с этой Славкой не было? Да кому это теперь нужно?! Всё это теперь так мелко — аж самому смешно. И от того ещё страшнее.

Но можно попробовать обхитрить судьбу. Айболит правильно говорит — второй шанс. Тем более, что здесь, в этой вероятной новой жизни у нас с Маринкой с самого начала будет главное — взаимная любовь, не омрачённая горьким прошлым. И она уже есть, и стоит лишь подняться этажом выше и пройти в соседний корпус, чтобы…

Ненавидел себя за это малодушие, но тут же задавался вопросом — а что, если вот именно это и есть судьба? Тот самый счастливый случай, которого многие ждут, порой, всю жизнь, но так и не дожидаются… А мне достаточно лишь принять решение.

Красивый служебный роман: он врач, она пациентка. Нежданная симпатия, притяжение, зарождение новых отношений… Разве плохо? Оставить прошлое в прошлом и идти вперёд налегке. Вместе. Это похоже на сказку, но при этом вполне реально.

Так над чем я вообще думаю?!

— У вас есть ответ? — спросил меня на следующее утро Айболит.

Я внутренне собрался… и молча мотнул головой. Он понятливо кивнул:

— Время терпит. Думайте. А пока возобновите визиты к вашей пациентке. Мне кажется, она заждалась.

Сегодня я шёл к её палате как никогда медленно. Влюблена… От этой мысли губы сами по себе расползались в улыбке и не было никакой возможности это контролировать. Вот ведь зараза, а! Какая виртуозная игра — если бы не Айболит с анализами, я бы и не догадался! Невольно вспоминалась наша с ней юность, когда всё только начиналось: Маринка приходила ко мне домой, смотрела телек и, вильнув хвостом, уходила — неприкасаемая королевна, блин. А я с ума сходил, пытаясь понять, что ей не так… Это потом уже, полгода спустя, оказалось, что с самого начала всё было так. И влюблённость уже была, и ходила она ко мне, потому что не могла устоять… Но как виртуозно выносила мозг тогда, в моменте!

Невольно замедлил шаг — нужно было успокоиться прежде, чем заходить в палату. Боялся выдать себя — воспоминания разбередили душу, заставили чувствовать себя влюблённым юнцом, которому и море по колено и всё на свете по плечу.

Остановился, и улыбка сползла с лица…

Я ведь всего лишь вспомнил о нас прошлых, но оказался счастлив от этого здесь, в настоящем. У меня есть эти «МЫ» и что бы ни случилось дальше — их у меня никто не отнимет. А что есть у Маринки? Стена перед носом, сквозь которую она мучительно пытается увидеть хоть что-нибудь. И романтичная влюблённость в своего лечащего врача…

Но стоит только вспомнить через сколькое мы прошли, когда ещё не умели ещё любить по-настоящему, и становиться понятно, как это, по сути, мало — просто влюбиться. Влюблённость — ещё не любовь, вот какая штука. И тогда мы сумели пройти этот путь только потому, что очень хотели. Оба. Но кто сказал, что сумеем снова? Что Маринка этого захочет? Что я потяну? А если нет — то, что тогда? У меня-то останемся «мы прошлые», а что останется у неё? Стена перед носом.

Имею ли я на это право?

— У вас всё хорошо? — спросила санитарка со шваброй, и я понял, что давно уже нелепо стою перед дверью в палату.

— Да, всё в порядке. — И повернул, наконец, ручку.

Маринка вытаращилась на меня, словно не ожидала увидеть, и стремительно зарделась.

— Здравствуйте, Марина Андреевна, — немного растерявшись, улыбнулся я. Получается, Айболит не предупредил её, что я приду, так что ли? — Как ваши дела? — В ответ молчание. — Марина Андреевна?

— Я не хочу с вами говорить, — неожиданно отвернулась она к стене. — Пришлите мне другого врача!

Я опешил. Опять всё шло не по инструкции, но честно сказать — плевать я на неё сейчас хотел! Какие инструкции могут предусмотреть Маринкины загоны? Мне нужна была свобода, чтобы общаться с ней по-человечески.

— Что-то не так? Я правда не понимаю…

— Отстаньте от меня!

— Не отстану, — решительно положил я «историю болезни» на тумбочку и опустился на край кровати.

Напряжённая пауза… и Маринка удивлённо полуобернулась.

— Вы что, собираетесь здесь сидеть?

— Да. До тех пор, пока вы не объясните, в чём дело. Но может, и дольше, — понял вдруг, что флиртую с ней, улыбнулся. — Не решил ещё.

Взгляд глаза в глаза. Меня до самых пяток пробирает желанием кинуться на неё и придушить в объятиях, а она озадаченно вскидывает бровь:

— А это разве не противоречит вашим инструкциям?

Тут уже обалдел я.

— Каким ещё инструкциям?

— Вот уж не знаю! — фыркнула она. — Но должны же у вас быть какие-то правила для работы с непослушными преступниками?

— Почему преступниками?

— А кем ещё? Или вам не сообщили, что я причастна к убийству двух человек?

Я растерялся. Всё, что было в моих инструкциях — это покидать «сцену» в любой непонятной ситуации. Но как я мог просто встать и уйти? Тем более сейчас, когда Маринка, едва ли не впервые за эти дни, смотрела мне прямо в глаза и явно ждала моей реакции, а я смотрел в её, и впервые за все двадцать лет неожиданно ясно видел в них не капризную королевишну, а растерянную хулиганку с чердака, провоцирующую скандал для того, чтобы доказать самой себе, что плохая, брошенная мамой девочка действительно недостойна ни любви, ни сочувствия… которых так хочется, но так страшно попросить!

Я достаточно быстро обучаюсь, доктор Айболит?

— Вы ошибаетесь, — снял я бесполезные очки и сунул в нагрудный карман. — В том пожаре все выжили. А ваши действия вообще попадают под самооборону в состоянии аффекта.

Она недоверчиво усмехнулась.

— Вам просто не всё сказали.

— И что же мне не сказали?

— А что вам вообще сказали?

Смотрела так дерзко, как умеет только Маринка… загнавшая саму себя в угол. Я едва сдержал улыбку. «Ну, так-то мне сказали, что ты, бестолочь, в меня влюблена. Так что кончай тут ребусы разводить, давай лучше целоваться…» С трудом отвёл взгляд, озадаченно почесал в затылке.

— Ну-у-у…

Даже импровизировать сейчас не мог — кровь от мозга предательски отливала куда не надо бы. Ситуация была дурацкая и в тоже время очень знакомая: если Маринку не остановить, она за считанные минуты раскрутит нулевую проблему до катастрофических масштабов. При этом не факт, что сама будет понимать, с чего её вообще замкнуло — чего уж тут говорить обо мне! А вот всё что ей сейчас действительно нужно, и на что она, похоже, неосознанно и нарывается — так это хороший такой, удушающий поцелуй взасос… Знаем, плавали!

Так может, рискнуть?

— Мне сказали, что… — поднял на неё взгляд, и осёкся: побелевшая Маринка смотрела на меня полными ужаса глазами и судорожно хватала воздух ртом.

— Ты… — наконец с трудом выдавила она, и затрепыхалась, пытаясь отползти от меня по кровати подальше. — Ты… Ты… Пом… Пом… — И завизжала вдруг в голос: — Помоги-и-ите!

Я ошалело вскочил, и только сейчас заметил, что дурацкий докторский чепчик зажат у меня в кулаке — видно не задумываясь стянул, когда поплыл в мечтах о поцелуйчиках. Машинально прикрыл ладонью шрам от удара поленом, но Маринка уже задыхалась от ужаса перед неведомым мужем-садюгой, у которого отныне появилось конкретное лицо — моё.

Чё-ё-ёрт…

Кинулся к ней:

— Марин, всё нормально! Послушай меня, Марин… — хватал её за руки, пытаясь удержать чтобы не вскакивала и не навредила себе. — Марина, всё не так, ну послушай, ты! Марин!

В комнату ворвались Айболит, медбратья и медбратки. И пока первые оперативно и ловко обездвиживали Маринку, чтобы всадить какой-то укол, вторые сходу заломили мне руки и поволокли из палаты.

Я-то, наивный, думал, что отправят меня в мою комнату, но они просто впихнули меня в одну из близлежащих дверей — оказалось, процедурный кабинет. И, едва увидев шприц, я всё понял… Рванулся с удвоенной силой, вырвался из захвата. Завязалась отчаянная драка с разбитыми носами, переворачиванием стоек и битым стеклом.

— Позовите главного! — отбиваясь, требовал я, но меня не слушали. Опять навалились скопом, зажимая понадёжнее. Опять этот чёртов шприц в руке одного из них… — Верните ей память! — в отчаянье заорал я. — Передайте ему, пусть она всё вспомнит! Слышите?! Верните ей…

Глава 21

— Кто это? — испуганно заозиралась я, когда на самой вершине холма Густав едва не наехал на выскочившего навстречу нам мужчину. — Он что, не один? — имея в виду оставшегося в доме преследователя, ужаснулась я. — Он что… — и в этот момент, случайно обернувшись, заметила, что наша избушка горит. — Там же… — ужаснулась я, — там же люди! Там Наташа, и этот…

— Прекрати! — судорожно вцепившись в руль, отрезал Густав. — Я сам в шоке. А Наташа наверняка уже ушла лесом. И дом наверняка тоже она подпалила. Нам с тобой теперь и вернуться некуда, и отступать поздно — всё на нас повесят.

— Что значит на нас… — опешила я, и до меня вдруг дошёл весь ужас ситуации. — Что значит, подпалила и ушла?! Там же человек, Густав! Он же связан! Он погибнет!

— Если бы ты помнила сколько раз он пытался убить тебя, ты бы сейчас радовалась.

— Ты с ума сошёл?! Я бы никогда не пошла на убийство! Ты говорил, мы вызовем полицию! Мы не можем уехать, там человек погибает! — машинально хватаясь за руль, закричала я.

— Мы не можем туда вернуться! — заорал он в ответ, грубо отпихивая меня. — Неужели ты не понимаешь, что это настоящая охота! На тебя! А я всего лишь пытаюсь тебя спасти! Не мешайся!

За этой ссорой мы преодолели часть пути по пролеску и уже почти спустились с очередного холма к дамбе.

— Нет, Густав, я не поеду! Мы должны вернуться! Останови!

— Заткнись! — гневно рыкнул он, сосредоточенно всматриваясь в дорогу. — Потом ещё спасибо мне скажешь!

— Никогда я за это спасибо не скажу! Ты сумасшедший! Я не поеду с тобой! Останови! Останови!

Схватила его за руку, отдирая от руля, а Густав вдруг дёрнулся из моего захвата и не глядя, наотмашь, ударил по лицу.

Из глаз брызнули искры, я охнула, ещё даже не до конца понимая, что произошло — не веря в это, ужасаясь и возмущаясь, и в этот момент машину резко дёрнуло, всё завертелось…

***

Разбитая губа и синяки — это пустяки. Они сходили быстро, буквально по дням. Гораздо страшнее эта непреодолимая стена перед носом.

Я не знала, куда попала. Больше того — я даже не помнила, как именно сюда попала. Ну то есть предыдущую больницу, куда меня привезли после аварии, я запомнила, а вот эту… Я просто проснулась однажды и поняла, что всё изменилось.

Здесь были другие, комфортные условия, заботливый, улыбчивый персонал. Здесь меня окружили пристальным вниманием и круглосуточной заботой о здоровье — моём и моих деток. Именно здесь мне сказали, что я жду сразу двух, и объяснили откуда у меня этот шрам внизу живота…

Но на этом всё. На расспросы кто я, где я, кто они, чем всё закончилось в избушке и где сейчас Густав я получила лишь один ответ — у них нет этой информации, я поступила к ним как неопознанный пациент, которого не удалось идентифицировать. И вообще, мне, видите ли, нельзя волноваться, поэтому лучше бы мне пока обо всём этом не думать.

Но как можно не думать?

Я сходила с ума, не могла ни спать, ни есть. Мне не разрешали вставать с постели, по многу раз в день цепляли датчики на живот, и тогда я могла слышать сердцебиения моих малышей. Это не удаляло тревогу, но заставляло брать себя в руки. Ради них. Ещё мне цепляли какие-то датчики на голову, укладывали в какой-то агрегат. Приходили целыми докторскими группами и, стоя в палате и разглядывая меня как невиданную зверушку, о чём-то непонятно переговаривались.

«Амнезия, регрессия, психогенный, функционал, органическое поражение, привычное не вынашивание, глубокие блоки, системный подход, шоковая терапия, научная интеграция» — и многие другие непонятные слова пугали и вызывали смутное чувство тревоги.

Немного успокаивали лишь разговоры с одним из докторов — мужчиной с практически белыми бородкой клинышком и усами. Он, почему-то вызывал у меня смутное чувство доверия, как будто я знаю его давным-давно, а когда он, бывало, виделся мне во снах — на нём неизменно был смешной белый колпак с красным крестом на лбу и круглые очки.

Он частенько заходил ко мне в палату и подолгу с интересом выслушивал всё что я говорила, расспрашивал детали моих расплывчатых дежавю и страхов.

— Иван Иванович, скажите честно, моя память вернётся?

— Обещать не могу, но мы постараемся сделать всё возможное.

— А вдруг не получится?

— Тогда вы начнёте всё с чистого листа. И поверьте, многие хотели бы оказаться на вашем месте!

Не знаю, как многие, но я не хотела. Это мучительно — лежать бессонными ночами и слушать, как звенит в голове пустота. Раньше, когда мы с Густавом скрывались в доме, это состояние не было таким мучительным. Наверное, потому что тогда Густав уверял, что ещё совсем немного — и всё наладится, а я верила. А ещё, тогда у меня был враг, который словно дикий зверь кружил где-то поблизости, и это заставляло думать о насущном, соблюдать осторожность, тренироваться быстро прятаться в печку и всё такое. А теперь…

Теперь мне прямо говорили, что память может и не вернуться. Теперь я помнила тот удар по лицу, который словно переключил что-то в моей голове, заставляя не верить больше ни единому слову из тех, что слышала когда-то от Густава. У меня теперь не было даже врага, против которого нужно держать ухо востро — и не только потому что меня заверили, что сюда он пробраться точно не сможет, но и потому, что я-то знала, что он скорее всего сгорел! Вот и получается, что всё, что у меня осталось — это чувство вины и стена перед носом.

Однажды, в один из тех редких счастливых дней, когда мне разрешили прогуляться по коридорам, я дошла до оранжереи и застала там своего доброго доктора с каким-то мужчиной. Он был высокий, плечистый, и, пожалуй, даже симпатичный. Я почему-то замерла, глядя на него, словно впала в ступор, а мужчина лишь скользнул взглядом и безразлично повернулся ко мне спиной. Даже как-то по-хамски получилось. А вот добрый доктор разулыбался, и шагнул навстречу.

— Ну-у-у, моя хорошая, то, что вам разрешили вставать, ещё не значит, что пора отправляться в кругосветку. Возвращайтесь-ка к себе на этаж, и подождите меня там. Я скоро подойду.

Я послушно пошла прочь, но всё-таки уловила негромкое, обращённое к незнакомому мужчине за спиной:

— Вот видишь. Полная амнезия. Пол-на-я.

Я дождалась его, как и просил, на своём этаже. Мы ещё немного прогулялись по коридору, и я наконец решилась:

— А знаете, когда я увидела того человека рядом с вами, мне на мгновенье показалось, что я его знаю. Вернее, знала когда-то…

— В самом деле? — искренне удивился он. — Это очень интересно! Нет, конкретно этого человека вы знать не можете точно, но, возможно, вы когда-то знали кого-то похожего на него и теперь образ потянул за собой ассоциации… — Задумчиво потеребил бородку. — Занятно, занятно… Подумаем, как это можно применить.

Совпадение или нет, но с этого дня мне стали колоть успокоительное на ночь, и я наконец-то начала спокойно спать до самого утра. Действия лекарства хватало и на день, и всё сразу стало как-то ровно и тепло. Почти ушли тревоги и бесконечные, зацикленные на белой пустоте в голове мысли. Ко мне каждый день, без видимой причины, стала приходить врач-терапевт: измеряла давление, расспрашивала как я себя чувствую. Зачастили медсёстры с забором крови на анализ и доктор, которая следит за беременностью. Я заволновалась, и мне сказали, что срок беременности и состояние моего здоровья заставляют их быть внимательнее, но уверили, что бояться нечего.

А потом в мою палату неожиданно пришёл он — мой новый врач-терапевт, и я вдруг окончательно пропала.

В самый первый момент я его почему-то испугалась — может, потому что своим появлением он банально выдернул меня из полудрёма, а может, потому что спросонья его силуэт неожиданно напомнил мне силуэт за окном избушки, и испуганное подсознание тут же запаниковало. Но уже в следующий миг мы встретились взглядами, и мне вдруг стало так неловко и хорошо одновременно, что я растерялась… и повела себя как полная дура, просто отвернувшись к стене.

Он так и ушёл, не добившись от меня ни слова, а я лежала и не могла понять — что на меня нашло? Чувствовала себя глупо и стыдилась своего поведения, но как-то фоном, потому что все мысли занимал сейчас лишь от самый момент: встречаемся с ним взглядами… и во мне что-то ощутимо переворачивается, переворачивая заодно и весь мой мир.

Так и пошло: он приходил, я переставала дышать от волнения, вздрагивала и осыпалась мурашками от его случайных прикосновений. Таяла от его заботливого внимания и ауры абсолютной надёжности, но, смущаясь своей реакции, прятала её под маску нарочитой хмурости. А потом наступала ночь, и вместо прежней пустоты в памяти вплывали моменты наших встреч и тягучее, почти болезненное ожидание новых.

А однажды я вынырнула из дрёмы от того, что он гладит мой живот. Вот просто сидит рядом со мной на кровати и будто украдкой осторожно ловит ладонью шевеление малышей!

— Что вы делаете? — испугавшись такой близости, охнула я.

Он вскочил. Неловкий момент, какие-то взаимные отговорки, небрежные улыбки…

— Нужно измерить давление, — преодолев наконец странное смущение, традиционно берётся он за тонометр, надевает манжету… И вдруг накрывает мою руку своей: — Вы напряжены. Расслабьтесь.

Я кивнула и отвернулась, чувствуя, как выскакивает сердце — его пальцы оказались такими ласковыми, а прикосновение таким… интимным, словно он не судорожно напряжённый кулак мне разжал, а прижал мою руку к своим губам. Как тут можно расслабиться? Конечно, давление оказалось слишком высоким, а пульс частым. Я даже испугалась, что доктор Данилов, которого в мыслях я почему-то упорно называла просто Данилой, догадается в чём тут дело и прекратит меня курировать. Но он так и не понял и продолжал приходить, и постепенно словно заслонил собой ненавистную стену беспамятства перед моим носом и стал смыслом грядущего дня.

Но чем плотнее он занимал мои мысли, чем больше я нуждалась в его присутствии и становилась смелее, тем сильнее металась между мечтами и реальностью.

Я — непонятно кто, сообщница того, кто, похоже, убил двух человек, ведь я лично помогла ему в этом, оглушив врага поленом. Врага… От этой мысли становилось вдвойне хуже, ведь как ни крути, а тот человек был моим мужем, частью моей жизни. И у нас с ним, похоже, даже был ребёнок.

Сын? Дочь? Сколько ему лет? Как его зовут? И почему Густав ни разу даже не заикнулся о нём?

Надо сказать, что мне не было больно думать о своих родных — я их не помнила, они были словно иллюстрациями в книге, вымышленными персонажами. Но это не мешало мне понимать, что они где-то есть, и они тоже огромная часть моей реальной жизни. А значит, часть меня. И пусть сейчас я ничего не помню — но однажды память вернётся, и окажется, что у меня огромный багаж ответственности за спиной, не говоря уж от том, что прямо сейчас я беременна двойней.

Ну и зачем я такая этому невероятно привлекательному мужчине, доктору, от близости которого у меня разливается слабость под коленками и горят от жажды поцелуя губы? У него своя жизнь, в которой нет места полоумным пациенткам. Да о чём речь, Господи — сколько у него таких «потеряшек», как я? И каждая вторая, наверняка, тоже влюблена в него по уши…

Через эти мысли я и пришла к тому, что только делаю хуже, позволяя себе мечтать о нём. Нужно было срочно брать себя в руки… Но попытка отстраниться неожиданно привела к довольно откровенному разговору по душам. Началось всё с моих дурацких капризов, а закончилось тем, что Данилов рассказал мне о своих семейных проблемах, а я вылила на него боль своей амнезийной неполноценности. Я хотела развеять дурман притяжения, но в итоге лишь усилила его.

Это было как всплеск! Я словно вышла на следующий уровень безумия. Буквально подыхая от любви, едва дождалась следующего утра… Но вместо Данилова пришёл другой врач. И на следующий день. И потом.

Я испытала сильнейшее разочарование, но потом смирилась и признала, что это даже правильно. Ведь я кто — обычная амнезийная пациентка. Беременная двойней соучастница убийства, о котором никто не знает, но оно было. Как был и ребёнок, о котором я теперь знаю, но не убиваюсь этой разлукой, потому что просто её не помню. Но разве это оправдывает меня? Нет. Я испорченный, не подлежащий ремонту механизм недостойный любви. Тем более, такого мужчины, как Данилов. Теперь я знала это точно.

И я снова была совсем одна, с этой своей стеной перед носом и болезненным страхом окунаться в воспоминания о любимом докторе. Гнала их от себя, перебарывала, снова и снова убеждая себя в том, что всё он сделал правильно, когда перестал приходить. Как же это всё-таки было глупо, влюбиться в него! Он слишком для меня хорош. Я слишком для него никчемная…

А потом он пришёл снова. Как ни в чём не бывало, со своей чарующей улыбкой и сумасшедшей аурой. Сладко-больно всколыхнув в душе что-то такое… из прошлого. Но сейчас мне было не до воспоминаний. Сейчас я просто хотела спрятаться от очередного витка влюблённости, и поэтому скандально потребовала другого врача. А Данилов вдруг упёрся в ответ, хотя никогда раньше в споры не вступал и потребовал объяснений. И меня понесло… Я словно нащупала самую болезненную точку в своём нарыве и ковыряла её теперь, замирая в ожидании реакции Данилова.

— … или вам не сообщили, что я причастна к убийству двух человек?

А он мне в ответ про самооборону и отсутствие жертв пожара. Я растерялась — разве я рассказывала об этом кому-то из здешних? Но язык уже молол вперёд разума, словно просто отыгрывал какой-то давно известный ему сценарий спора:

— Вам просто не всё сказали.

— И что же мне не сказали?

— А что вам вообще сказали?

Он посмотрел на меня как-то странно, словно ситуация его забавляла. Словно он знал, что я сейчас сама не соображаю, что несу и зачем вообще затеяла этот дурацкий разговор.

— Ну-у-у… — смешно почесал в затылке, стягивая с головы шапочку, и…

А уже в следующий момент я увидела шрам. Он как щелчок выключателем — раз! — и осветил тёмные области. Я вспомнила ауру хищника из избушки, его голос, стать, даже звук шагов и дыхания. Вспомнила тяжесть полена в своих дрожащих руках, и глухой стук, с которым оно врезалось в голову этого…

Данила. Его звали Данила Магницкий… И он пришёл меня уничтожить.

Калейдоскоп обрывочных образов, ощущений, страхов и боли. Ничего конкретного, но паника — самая настоящая. Я задохнулась ею. Прямо сейчас я смотрела в лицо своему кошмару и запоздало понимала, что Густав был прав — монстр достанет меня даже из-под земли. И он достал.

Я отбивалась и звала на помощь. Он хватал меня за руки, пытался скрутить и может, даже, придушить — разве я понимала?

В себя пришла лишь когда реальность неожиданно замедлилась, и в этом замедленном кадре я сумела разглядеть Ивана Ивановича с опустевшим уже шприцем и двух медбратьев, бережно укладывающих меня в кровать. А потом невесомость.

Проснулась среди ночи от резкой боли в животе. Тут же поняла, что в промежности мокро. Мазнула рукой — что-то липкое, сладковато пахнущее. Снова резкая боль, я, задохнувшись, нашарила выключатель в изголовье. И обмерла, когда оказалось, что пальцы мои в крови…

Глава 22

Три месяца спустя.

— Может возникнуть чувство лёгкого покалывания на языке и губах, внезапные приливы жара к лицу, а также слезливость и головокружение. Не бойтесь этого, но обязательно сообщайте обо всех ощущениях мне.

— Хорошо.

— Вы готовы?

Я невольно стиснула подлокотники кресла.

— Да…

По медицинским показаниям, стимуляцию мозга токами мне разрешили только после плотного курса антидепрессивной терапии. И теперь, когда я чувствовала себя намного лучше — словно выбралась из душного тёмного бункера в реальную жизнь — было решено приступать к восстановлению памяти.

К этому моменту я уже вспомнила кое-что — отца, брата с сестрой и Оксану. Маму. Школьные годы, студенчество. Кирилла. Данилу и нашего сына. Но всё это было лишь обрывками, а скорее даже ошмётками памяти, в которых, к тому же, плотно затесались ложные воспоминания: сюжеты из фильмов и книг, чужие истории и новостные ленты — всё это так неразрывно перепуталось с моей реальной жизнью, что походило на мусорную кучу.

Я могла рассказывать долгую увлекательную историю о себе, но не быть уверенной, что это было со мной на самом деле. Могла вспоминать мельчайшие детали прошлого, но не суметь ответить на элементарный уточняющий вопрос по существу. Боялась того, чего не могла даже вспомнить и наоборот — безэмоционально «наблюдала» за тем, что должно бы было повергать меня в шок. Это было похоже на банальную шизофрению, но мой добрый доктор Айболит — да, да, я вспомнила как звали того мультяшного добряка в белом колпаке с красным крестом — успокаивал меня, говоря, что самый верный признак того, что это не шизофрения, как раз то, что я подозреваю, что это она.

«Настоящий больной всегда уверен в том, что он здоров, потому что не воспринимает своё состояние критически. У вас другое — вы сейчас словно коробочка с пазлами из разных наборов, и, прежде чем приступать к сборке именно вашей картинки, — говорил он, — нужно выявить и отсеять случайные элементы. На это понадобится время. Но уже сейчас я могу гарантировать, что ваше состояние полностью обратимо, просто наберитесь терпения»

— …Хорошо, тогда начнём, — ещё раз окинув взглядом усеянный датчиками шлем на моей голове, кивнул доктор. — Начинать будем с минимального воздействия, важно чтобы вы привыкли к ощущениям…

Воспоминания чаще всего приходили ко мне во сне. Я словно смотрела фильмы о самой себе, наблюдала за событиями со стороны. Утром я должна была подробно записать свои сны в специальный дневник и отдать его на проверку Айболиту. На основании этих данных строилась дальнейшая стратегия терапии.

Первый раз в шлеме прошёл очень гладко: я не почувствовала ни обещанного покалывания губ, ни головокружения. Просто вздремнула немного в кресле тихого, затемнённого кабинета и поспешила к своим малышкам.

Они родились семимесячными путём экстренного кесарева и первые пять недель жизни провели в специальном кувезе для недоношенных. Мне их даже не сразу показали, а когда я их всё-таки увидела, ужаснулась — они были такими крохотными и беспомощными!

Это был тяжелейший период моей новой жизни, когда я готова была сутками ошиваться под дверью отделения экстренной терапии, в надежде, что меня впустят именно сегодня. Но именно этот невыносимый страх потери и стал главным толчком к первым уверенным воспоминаниям… Маленький закрытый гробик, щемящее чувство потери, от которой невозможно сделать вдох. И пустота в груди…

А потом воспоминания понеслись словно лавина: адская смесь реальности и вымысла, от которой хотелось лезть на стену.

Это было очень трудное время, несмотря даже на сеансы психотерапии и курс антидепрессантов. Но на помощь мне снова пришли мои крошечки-девочки, два ангелочка, мамины солнышки…

Когда вошла в палату, доченьки уже кряхтели и куксились в ожидании близкого кормления.

— А кто тут такой сладенький? Кто тут заждался мамочку? — Укладывая их на специальную подушку, ворковала я. — Котятки заждались мамочку, лапушки мои ненаглядные…

Грудью мне кормить, увы, так и не пришлось — сначала из-за своего лечения, а потом и молока уже не стало. Но несмотря на искусственное вскармливание сейчас, когда Сонечке и Дашеньке исполнилось уже три месяца, они набрали положенный вес и аппетитом обладали отменным. А ещё — настолько одинаковыми личиками, что мне пришлось надеть на ножку каждой по цветному больничному браслетику — голубой и розовый.

Я думала, что уже после первого сеанса стимуляции мозга микротоками меня прорвёт на новые воспоминания, но ночь прошла вообще без снов. И только почти через неделю я проснулась в поту от чёткого понимания, что то, что мне сейчас приснилось — это не игра воображения, а действительно было, и я это вспомнила: как металась в тот раз по комнате не зная, куда деваться от удушающей обиды на Данилу — он не выдержал испытания! Он мне изменил!!! Это было подобно обрушению неба и концу света…

Как абсолютно ясно поняла в тот момент, что просто обязана отомстить. Меня разрывало от ярости, я такой, пожалуй, никогда раньше не испытывала. Обещанный Густавом откат? Да плевать! Но изменщик должен страдать так сильно, как только возможно!

Идея с инсценировкой самоубийства родилась спонтанно и показалась гениальной. Правда, пока я гнала к Волге, пару раз ловила себя на том, что не помню куда еду и зачем. Тогда я в растерянности останавливалась у обочины и, сжимая виски кулаками, заставляла себя вспоминать…

Потом помню то самое место на берегу — наше с Данилой… А дальше — как сижу босиком и в домашнем халатике на какой-то остановке, и пытаюсь собрать в кучу ворох расползающихся мыслей. Что было в промежутке — я не помню, только спутанное сознание здесь и сейчас, вялость и дезориентация. Наверное, это было заметно со стороны, потому что какой-то парень спросил, всё ли у меня хорошо. Я соврала, что да и попросила у него телефон.

Дальше снова провал, а потом я уже еду куда-то с Густавом. Мимолётное удивление, почему позвонила именно ему, но меня тянет в сон, и я вырубаюсь…

Наутро проснулась в незнакомой квартире, чувствуя себя значительно лучше. И не просто лучше — я словно прозрела, вспомнив как отправила машину с обрыва в Волгу, как радовалась тому, что Данила теперь до конца жизни будет винить себя в моей смерти… И ужаснулась! Заметалась по комнате, понимая всё и сразу: и недопустимую, беспощадную жестокость своей выходки, и поспешность вчерашней истерики. Сейчас становилось очевидно, что та девочка, Славка, повела себя крайне странно отказавшись от денег за выполненную работу, а Данила наоборот — был слишком уж в шоке от моей находки… Действительно, непритворно в шоке! Потом накатило воспоминаниями нашей с ним последней ночи — такой жадной, жаркой и искренней…

В комнату вошёл Густав, я бросилась к нему:

— Мне срочно нужно домой!

— Нельзя, ты что, забыла — твой муж тебя предал!

— Даже если так — не важно! Но я должна с ним поговорить! Пусть объяснит, как так вышло, пусть в глаза мне посмотрит и объяснит…

Чем жарче я доказывала свою правоту, тем сильнее меня охватывала слабость и странное, зудящее чувство где-то в голове, словно мысли начинают разбегаться, как если бы я прямо сейчас засыпала или была хорошо пьяна.

— Нельзя, Марина! — загородил собою дверь Густав. — Это откат! Ты не в себе, тебе нужно время, чтобы успокоиться!

— Всё что мне действительно нужно, это чтобы ты ушёл с дороги! Я не…

А он шагнул вдруг ко мне, вжимая в стену, и впился в губы поцелуем… Я замерла, не в силах не то, что сопротивляться — даже просто шелохнуться! Когда же он наконец оторвался от меня, я лишь заторможенно подняла руку и тронула свои губы, словно они были какими-то чужими. Или грязными.

— Ты… — хотелось утереться, но я лишь оторопело держала руку возле рта… Потому что то, что сейчас произошло показалось вдруг жутко знакомым. — Ты уже делал это раньше, да? Ты пользовался моим состоянием и… Целовал меня?! Ты целовал меня раньше?!

Он больно зажал моё лицо в ладонях:

— Я люблю тебя! — глаза горели злым безумием. — Неужели ты не понимаешь, как это мучительно — любить без ответа? Ты не должна быть с ним, он тебя ни во что не ставит, он приносит тебе только боль! Я знаю это! Ты к нему не вернёшься!

И вся злость, которую я ещё вчера испытывала к Даниле, обрушилась вдруг на этого… Мозгоправа.

— Руки убрал! — прошипела я так яростно, что он отпрянул. — Если я ещё хоть разу увижу тебя, о тебе узнает полиция, Густав. Помяни моё слово, шутки кончены!

— Ты не можешь так со мной поступить… Я не собачонка, которую можно приручить, а потом выкинуть!

— Я тебя предупредила, — перебарывая внезапный приступ головокружения, как можно твёрже повторила я и, отпихнув Густава с пути, пошла к выходу.

Удар по голове прилетел уже в коридоре. Помню, как у меня сначала клацнули зубы, и только потом плеснула боль, а вместе с ней неудержимо поплыли стены. Я пыталась устоять, но лишь беспомощно растопырила руки и… Последнее, что увидела в тот момент — склонившийся надо мной Густав…

***

Все воспоминания подробно записывались мною, и потом, когда к стимуляции мозга токами были подключены сеансы регрессивного гипноза, я поняла, как важно было вести этот дневник: то, что я рассказывала гипнологу во время транса, то, что было записано мною в тетрадку и то, что я могла вспомнить осознанно — всё это, будто дорожная карта со слов очевидцев, сопоставлялось, анализировалось и служило путеводителем для следующих сеансов.

Решиться на гипноз мне, кстати, было довольно сложно — слишком уж негативные остались воспоминания после Густава. Но, прежде чем приступить к сеансам, Айболит подробно рассказал мне что это такое, механизм работы, смысл и все варианты последствий.

— Гипноз противопоказан при психозах, некоторых случаях пограничного расстройства личности, при повышенном уровне тревожности, навязчивых состояниях и депрессии, — методично объяснял он мне. — И в случае с этим вашим Густавом, ситуация, судя по всему, была как раз из недопустимых. А если учитывать установку блоков на острые эмоции, так и вообще. Отсюда и так называемые откаты, которых при грамотном подходе быть не должно…

Местные специалисты уже знали от меня всю эту невероятно глупую с моей стороны историю с Густавом, но лишь разводили руками, потому что самого Густава и в глаза ни разу не видали. Я как будто сама себе его придумала. Но я не придумала. К сожалению.

Время шло, наступила осень. Мои девочки подрастали — научились сидеть, упорно пытались подняться на четвереньки и синхронно возмущались, стоило их только разлучить дольше, чем на пару минут. Я практически полностью восстановила память и научилась самостоятельно работать с «тёмными зонами», которых с каждым днём становилось всё меньше.

Теперь я получала другую помощь — психотерапевтическую. Во время сеанса регрессивного гипноза специалист погружал меня в транс, доводя до самого раннего детства, а потом начинал вести обратно и, натыкаясь на болезненные периоды, замедлял на опорных точках. Дальше, не выводя из гипноза, психотерапевт помогал мне проработать эти травмы, давая возможность перепрожить их заново и «правильно» Иногда на фоне этой работы у меня происходил настоящий катарсис, с выплеском запертых чувств и эмоций… А когда я возвращалась из гипноза в реальность, мы прорабатывали эти травмирующие ситуации повторно, теперь уже с уровня осознанности.

Все сеансы записывались на видео, и я могла просматривать их потом сколько угодно раз, переслушивать саму себя, снова вспоминать, снова понимать что-то новое…

Вскрылась, отболела и ушла ядовитая, невероятно глубоко запрятанная обида на маму — «Ваша программа самоуничтожения», как назвал её психотерапевт. Вместе с нею ушло чувство вины и неполноценности, а на их место пришла безусловная благодарность. Просто за то, что я есть.

Обнаружился скрытый страх и вина перед папой — чего я уж точно даже не подозревала в себе, ведь казалось, всё это осталось в детстве! Проработала и отпустила.

Мама с папой оказались базой, на которую нагромоздились все остальные проблемы, самая значимая из которых — Данила. Вернее, моё восприятие его. Оказалось, что он невольно стал для меня сразу и мамой, и папой, и тянул на себе всех моих тараканов, предназначавшихся родителям. Я вела себя с ним как инфантильная капризная принцесска, требующая безусловной любви и внимания, а он принимал и терпел… Но неуловимо сгибался под этой тяжестью. Ведь он не железный, нет. Он самый настоящий — в чём-то неидеальный, но заботливый и любящий. Обычный живой человек, которому просто необходимо получать отдачу за потраченные нервы и силы. Давала ли я ему это? Честно сказать, скорее нет.

Теперь я уже знала, кому чуть не раскроила поленом голову. Кто чуть не погиб в горящей избе, и кто такой доктор Данилов. Я сходила с ума, понимая, как глубока теперь бездна между нами, скучала по нему так отчаянно… Но не получала от Айболита ответов на свои вопросы: Что думал обо всём этом сам Данила? Как относился к моей беременности? Почему исчез и больше не появился в клинике?

— Думаю, будет лучше, если все эти вопросы вы зададите ему самому, — говорил Айболит. — Но для этого вам нужно окончательно стабилизироваться и взять за правило периодически работать с психологом в дальнейшем.

Поначалу, споры на тему того, можно ли мне уже связываться с родными или разумнее повременить возникали у нас с Айболитом почти каждый день, но вскоре я поняла, что это вовсе и не споры, а лишь бесконечное оттягивание резины, и несмотря на мои настоятельные просьбы, он просто не собирается давать мне возможность связаться с родными. Из чего я сделала вывод, что, похоже, нахожусь не просто в клинике, а в каком-то специализированном учреждении.

Неужели психушка? Тогда как я сюда попала — неужели Данила?.. Это заставляло смиряться. Человек, который едва не погиб от моей руки имел право и разозлиться, и обидеться, и даже изолировать меня от себя и от общества, чего уж там. И я брала себя в руки, перебарывала нетерпение и ещё усерднее работала со специалистами. Чтобы однажды вернуться, и поговорить об этом уже с самим Данилой.

Мне казалось, что я взрослею. Пересматривались ценности, перепрошивались прежние установки. Стало окончательно понятно, что отныне наши с Данилой жизни вполне могут пойти разными курсами… и это нормально. Да, мне отчаянно не хотелось этого, сейчас я любила и ценила своего Железяку в сотни раз сильнее, чем раньше, но истерика от вероятности потерять его, как ни странно, не накрывала. Не возникало желания топнуть ножкой и надуть губы, приковать его к себе жалостью, подавить и заставить чувствовать себя виноватым в моих проблемах.

Стало вдруг очевидно, что каждый из нас имеет право быть счастливым, и никто не обязан тащить на себе душевный груз другого. Это когда есть искреннее личное желание быть вместе и в горести, и в радости — тогда и ноша в радость, но из-под палки… Нет. И Данила не обязан бесконечно нянчиться со мной только потому, что когда-то любил меня и у нас был сын. Не обязан принимать меня теперь, после всего что случилось, даже если бы девочки оказались его кровными дочками.

Впрочем, зачем надумывать несуществующие проблемы? Нужно разговаривать.

А всё-таки мысли снова и снова возвращались к нашему с ним будущему. Воображение не могло нарисовать картинку, где я дальше без него. Можно ведь многое понять и принять… но учиться жить всё равно придётся заново.

*** *** ***

В тот раз очнулся от того, что кто-то шарит по моим карманам. Открыл глаза и спугнул этим какую-то шпану…

Парк, скамейка. Где я — понятия не имею. Голова дурная, как с похмелья, карманы пустые — ни денег, ни мобилы, ни документов. Только что-то типа визитки — «ТК Сокол» и написанный на ней от руки четырёхзначный номер.

Оказалось, что я в Нижнем Новгороде. Пи@ец. Как сюда попал — вопрос дурацкий и бесполезный. Гораздо важнее, что визитка эта — местной транспортной компании, пункт которой расположился совсем рядом от места, где я очнулся.

В пункте оказалось, что четыре цифры — это номер ячейки хранения, из которой после того, как я сообщил запрошенный, совершенно дурацкий пароль — дату рождения и имя-отчество доктора Данилова — мне выдали коробку, в которой я нашёл и свои документы, и кошелёк с мобильником.

Сработано было красиво и грамотно — меня и бомжи не обобрали, и имущество смог получить без паспорта. Вот только я по-прежнему не знал где сейчас Маринка. И то, что сам я «уезжал» из Москвы, а очнулся в Новгороде вовсе не значило, что перед этим не провёл почти месяц где-нибудь под Питером, например…

Тестю сообщать не стал. Зачем? Дураку понятно, что пока ОНИ сами не решат выпустить Маринку, любые попытки искать напрасны. Или ещё хуже — вредны для самой Маринки.

Правильно напророчил тогда Айболит — сначала я буду молчать от безысходности, а потом из благодарности. Так вот, безысходность происходила прямо сейчас. Оставалось надеяться, что будущая благодарность — это за то, что Маринка вернётся.

Впервые с того момента, как разнёс к чертям гостиную, вернулся в дом, и уже через неделю в нём закипел капитальный ремонт. Я суетился, подгонял работы. Мне казалось, Маринка нагрянет в любой момент, а у меня ни черта не готово… Но её всё не было.

Разные мысли лезли в голову, от самых чёрных вроде гибели в родах, до банальных — она просто не захотела ко мне вернуться. А может, так и не вспомнила куда именно…

Раздирало от всего этого. Но что я мог? Только ждать. И кто бы знал, как это окажется тяжело!

Эта тяжесть, на фоне отголосков заумных бесед с Айболитом, завела меня в кабинет психолога. Одного, другого… на четвёртом, почувствовав, что это наконец-то мой человек, я остановился.

И спустя три месяца уже знал много интересного о наших с Маринкой ролевых играх. Бесконечная карусель: жертва-преследователь-спасатель… Мы игрались в это с такой самоотдачей, что давно уже стёрли все границы, находясь одномоментно во всех трёх ипостасях. Но главным открытием для меня стало то, что я настолько любил «спасать» свою золотую королевну, что сам же и загонял её в жертвенность. Мне нравилось, что она нуждается во мне, нравилось быть для неё всем сразу — и отцом, и любовником, и начальником, и другом. Ради этого я потакал её капризам, не давая возможности расти, боясь потерять её, если она, вдруг, станет самостоятельной…

А доигрался лишь до того, что она нашла себе другого спасателя в тот момент, когда я тупо не справился. Подвёл. Разочаровал. Свалился с её пьедестала.

Понимать это было горько, одолевала сопротивуха, но я шёл дальше, закапываясь в первопричины, и неожиданно находя их в извечном «отцы и дети» Отец не справился в своё время с моей матерью, и я почему-то решил, что должен это исправить своим примером. И если мать моя была слишком самостоятельной, и сама решала с кем и когда ей быть, то я решил, что это и есть основная проблема, и культивировал в Маринке вечную маленькую девочку — беззащитную капризульку, с которой умел справляться только я. Рыцарь в сияющих доспехах, твою мать…

А ведь она другая. Она глубокая, отзывчивая. Понимающая. Она как целебный элексир на мои пацанячьи раны, и на самом деле спасателем была она, а я в ней просто нуждался — отчаянно и ненасытно. В её доверчивости, слабости и беспомощности. Она была моим катализатором роста и золотом высшей пробы за битву с самим собой. И это я, переняв её из рук тестя мечтательной юницей, так и не дал ей стать взрослой, самодостаточной женщиной. И даже сейчас я занимаюсь тем, что планирую, как и где она будет жить, когда вернётся. Чем будет заниматься. Как именно я буду её возвращать…

Но что, если она этого уже просто не захочет? Должен ли я придерживаться прежней тактики или… Или нужно отпустить?

Смириться с этим было трудно, особенно учитывая, что дети вполне могут оказаться моими. Но если Маринка захочет уйти… Она вольна. Без обид и истерик с моей стороны. Просто будем говорить по-взрослому, решать исходя из блага и потребностей детей.

Только бы она уже вернулась. Только бы вспомнила куда.

Глава 23

Ближе к середине октября мне позвонил тесть, и я сразу понял: свершилось!

— Марина вышла на связь, — сообщил он и как-то натянуто замолчал. С одной стороны, молчание понятно — для него её появление тоже было долгожданным событием, с той лишь разницей, что он-то до сих пор склонялся к тому, что она действительно сбежала с любовником. Но молчание затягивалось, и в нём сквозила какая-то нетипичная для тестя растерянность. — Она говорит, что родила двойню. Мы с Оксаной немного в шоке, не знаем, что и думать…

И я почувствовал такую лёгкость… Она жива, здорова и снова стала мамой! И она всё вспомнила!

— Она едет к вам? — с трудом пропихнул я ком в горле.

— Нет, сказала, что домой направляется.

Дыхание замерло.

— Домой — это куда?

— Просто домой. Сказала, что оттуда перезвонит, как доедет.

Я выскочил из офиса, как сбесившийся сайгак. Чуть не устроил ДТП на выезде с парковки, а потом ещё на выезде на главную…

Но Маринка так и не пришла. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Я набрал тестя, он сказал, что она почти сутки назад отзвонилась, о том, что приехала в город.

— А до тебя, значит, так и не дошла? — сконфуженно уточнил он.

— Значит, нет, — сухо подтвердил я и дал отбой.

А может, и херня это всё — вот эта свобода выбора и бла-бла-бла? А на самом деле надо просто найти её, связать и посадить в высокую светлицу, а самому засесть у ворот огнедышащим драконом? Попсихует немножко, а потом полюбому самой же и понравится.

Маринка, зараза, ну какого хрена опять происходит, а?!

И словно в ответ, экран телефона вспыхнул входящим вызовом с незнакомого номера.

*** *** ***

Из клиники я уезжала в ночь, на комфортном тонированном микроавтобусе. Было настолько волнительно, что я даже прослезилась во время прощального чаепития с Айболитом у него в кабинете. Наверное, от близкой разлуки. Но скорее — от предвкушения скорой встречи со своей настоящей жизнью.

Показалось немного странным, что перед отъездом пришлось подмахнуть бумаги о неразглашении, но я подписала их не глядя, потому что и сама не горела желанием распространяться, где провела всё это время. В сопровождение мне дали женщину, которая помогала с детьми с самого их рождения.

— Светлана очень пригодится вам в дороге, — многозначительно улыбался Айболит, но истинную причину его добродушного веселья я поняла только когда неожиданно для себя проснулась в автобусе… лишь к вечеру следующего дня!

Казалось, просто села в кресло ещё на территории клиники, и вот тебе на — минус сутки! Но Светлана не стала юлить и честно призналась, что во время прощального чая с Айболитом мне дали снотворного. Больше она ничего не рассказывала, а я осознала наконец всю серьёзность расписки о неразглашении и предусмотрительно воздержалась от расспросов. В конце концов, это всё не важно, всё равно я теперь даже приблизительно не знала, где находится клиника, вернувшая мне меня. Но главное — я ехала домой.

Домой… Домой — это куда?

Заявиться сразу к Даниле — с грузом непрояснённых отношений и ребёнком на каждой руке я так и не рискнула. Это было откровенно страшно. Поэтому я начала со звонка папе — и безумно радуясь возможности услышать его голос, и в глубине души надеясь, что он не удержится и сообщит Даниле.

Конечно, это снова было по-детски, но мне нужно было время, чтобы перейти от теории к практике. Чтобы успокоиться и к моменту встречи быть уже по-настоящему взрослой, осознанной женщиной, готовой к серьёзному разговору без сильно запоздалых слёз раскаяния, и даже, если понадобится, к разводу.

Впрочем, надежды на это если не было ни малейшей. Поэтому я просто готовилась к закономерному. Пришло моё время собирать камни.

*** *** ***

Тот факт, что Маринка не приехала просто домой, а назначила встречу в кафе очень напряг. И это её спокойное «нам надо поговорить»… Разве так говорят с человеком, которого не видели больше года и по которому хоть немного соскучились? Это скорее было похоже на деловую стрелку. Например, по поводу развода.

Словом, царапнуло по живому. За последние полгода я, конечно, много рассказал себе о том, как отпущу её, если на то будет её воля. Как просто начну тогда жизнь с чистого листа — теперь уже точно свободный и уверенный, что всё сделал как надо… Но на деле всё равно оказался не готов. Другого я ожидал от её возвращения, совсем другого!

Ночь, естественно, не спал. Ближе к утру, задолбавшись пялиться в потолок, устроил ревизию шмоткам. Строгая деловая классика или повседневка — что лучше подчеркнёт встречную нейтральность моего отношения к происходящему?

А у самого аж горит всё от волнения. Как идиот, честное слово!

*** *** ***

Чем ближе подходила к месту, тем слабее становились колени. Специально выбрала маленькое, но популярное кафе — когда вокруг снуют люди, невольно развеиваются собственные страхи и увеличиваются шансы тупо не разреветься. А реветь, судя по всему, всё-таки будет отчего: Данила так спокойно отреагировал на мой звонок, что сомнений не осталось — на этом всё.

Но едва сделала шаг внутрь, как оглохла от абсолютной тишины. Не висела в гардеробе верхняя одежда, не играла лёгкая музычка, не галдели, несмотря на время бизнес-ланчей, голоса. Показалось даже, что заведение просто не работает. Но дверь-то открыта…

В замешательстве прокралась к арке входа в зал, воровато вытянула шею заглядывая за угол и вздрогнула, едва не столкнувшись с Данилой.

— А где… все? — глупо выдохнула я, чувствуя, как заливаюсь краской и до головокружения обмираю от его близости, но не смея поднять взгляд выше строгого узла его галстука.

Стоп… Галстук? Так он, может, и бракоразводных юристов сразу притащил?

И, несмотря на боевой настрой и долгие месяцы переосмысления, мне стало вдруг так… обидно. Мог хотя бы сделать вид, что не торопится! В носу резко засвербело.

Дура, ох дура, ну зачем, ты, опять…

— Заведение закрыто на спецобслуживание, — сухо объявил Данила и протянул руки, галантно предлагая помощь: — Позволишь твою куртку?

Натянутая пауза. Я не могу шелохнуться и, кажется, вот-вот грохнусь в обморок. Заторможенно скольжу взглядом по его начищенным туфлям, по идеально отутюженным брючинам, по расстёгнутой нижней пуговице пиджака и, трусливо избегая взгляда глаза в глаза, выше — туда, где у кромки волос заметно читается шрам. Леденею, от этого свидетельства непоправимости нашей истории… и прихожу в себя.

Зачем эти церемонии, встречи и разговорчики? Чтобы было больнее?

— Думаю, не стоит. Я ведь просто хотела сказать, что… — сглотнула ком в горле, — что готова на развод.

Он до вздувшихся желваков стиснул зубы, крылья носа разъярённо дрогнули.

— Конечно. — Взгляд потемнел, становясь холодным и опасным, как штормовое море. — Это твоё право. Тогда нам просто нужно назначить дату встречи с адвокатами.

Я послушно кивнула и шагнула к выходу.

— Марин?.. — неожиданно в спину.

— А? — как-то слишком уж жадно обернулась я.

…А уже в следующее мгновение мы сходим с ума. Бросаемся друг на друга — так дико, словно сожрать — это единственный способ выжить. Стукаемся зубами, боремся языками… Кто тут самый голодный?

Он впечатывает меня спиной в стену, подхватывает под ягодицы, вздёргивая к себе на бёдра. Что-то злобно рычит на отборном матерном, заставляя смотреть ему в глаза.

— Поняла?! Ты поняла меня?!

Я не поняла и даже толком не расслышала, но часто киваю и впиваюсь зубами в его губу, заставляя льнуть ко мне ещё крепче. Суетливо тереблю узел галстука, расслабляя, скидывая… Данила, не опуская на пол, уносит меня в зал. Опрокидывает на первый же попавшийся столик, отстраняется на миг, чтобы скинуть пиджак, стянуть через голову рубашку. Стаскивает с меня кофточку, лифчик, и с остервенением втягивает губами сосок. Я вскрикиваю от сладкой боли. Он хрипло урчит, а руками по бёдрам — разводя колени, закидывая мои ноги себе на плечи. Злыми, дёрганными рывками справляется со своим ремнём и ширинкой, ещё одним, хозяйским, раздирая к чертям мои колготы…

Какая прелюдия? Кому она тут нужна?

Входит в меня рывком, сразу до отказа, шипит, запрокидывая в экстазе голову. Снова толкается. И снова. Загрохотали, обрушиваясь на пол солонки и перечницы. Данила дёргает меня на себя, хватает за плечи, не давая больше скользить по столу, наваливаясь, упираясь лбом мне в грудь и трахая так жёстко, словно пытается не отлюбить, а наказать…

Но мне так мало! Впиваюсь в его плечи ногтями, выкрикиваю его имя, и хочу, чтобы это продолжалось бесконечно долго…

Но чем ярче горит, тем скорее прогорает. Данила ускорился, долгим протяжным рыком предвосхищая бурный финал, и застонал, конвульсивно вцепляясь в мои бёдра, натягивая на себя до отказа. Добирая последние мгновения удовольствия…

Замерли оба, возвращаясь в реальность так же резко, как сорвались с катушек…

*** *** ***

— Пусти…

Я повёл носом по её груди, до отказа втягивая в лёгкие запах любимой женщины. Мой персональный наркотик. И я опять на него сорвался. Теперь снова будет ломать…

Маринка упёрлась ладонями мне в плечи, вынуждая отстраниться, и едва только я выпрямился, соскользнула со стола, торопливо одёргивая юбку и подхватывая с пола кофточку.

— Не суетись, здесь никого кроме нас.

Но она молчала и, отвернувшись от меня, упрямо пыталась сладить с застёжкой лифчика. Перехватил её руки, с раздражением отмечая, как Маринка вздрогнула и задеревенела от моего прикосновения… и застегнул сам.

— Спасибо, — выдохнула она едва слышно и поспешила отойти ещё дальше. От меня.

В неловком, тяжёлом молчании оба оделись. Галстук сунул в карман брюк, пиджак бросил на спинку стула. Ну и что дальше? Просто переходить к, мать её, официальной части?

— Может, чайку??

Маринка нашарила взглядом единственный из сервированных столиков — с чайничком над свечкой и её любимым десертом. С нервным вздохом сцепила руки на груди.

— Дань… Ну зачем это? Мы же оба понимаем, что… Что всё зашло слишком далеко.

Растрёпанная, раскрасневшаяся, зацелованная. Упрямая, но потерянная. Всё та же девчонка с чердака, но какая-то неуловимо другая. Ту надо было спасать, а что делать с этой?

Каяться.

— У меня с той малолеткой ничего не было, Марин. Клянусь. Могу даже видео показать, где она признательные даёт.

— Господи, да причём тут это? — воскликнула она, ткнувшись лицом в ладонь. — Причём тут это…

— А сын… Это случайность. Я виноват, не отрицаю, но я боялся за тебя. За нас. — Вздохнул. Честно сказать, я и сам тот ещё раздолбай с чердака. — Ну и за себя, конечно, тоже. Я просто боялся тебя потерять, Марин. А ребёнок… Ну он уже есть, и он не виноват в том, что родился. Но у них там своя семья, я практически не имею к ней отношения, поэтому…

— Причём здесь это, Дань? — простонала она.

— Тогда что?

— Что? — оторвала ладонь от лица, глядя мне в глаза сквозь пелену слёз. — Ты серьёзно? Да я чуть не убила тебя! И то, что ты сейчас жив — это чудо, которого могло бы и не случиться. — По щеке скользнула первая слеза. — И ты ещё спрашиваешь что?

Я шагнул к ней.

— Это была не ты.

Она сначала рассмеялась, потом вдруг закусила губу, пытаясь унять дрожь в подбородке. Я потянул её на себя, но она не поддалась. Зато слёзы хлынули сплошным потоком.

— И спала с ним тоже не я, да?!

Смело. Прямо-таки по живому, а ведь я готов был замалчивать эту тему до конца жизни, лишь бы не ранить свою девочку. А девочка, похоже, выросла.

— Не ты, — настойчиво преодолев сопротивление, всё-таки притянул её к себе. — Это была НЕ ты. От тебя там не было ничего, кроме тела, но тело — это только тело, Марин. Ты, настоящая ТЫ, на это никогда бы не пошла, я знаю это точно.

Она устало усмехнулась и, снова выбравшись из моих рук, стёрла со щёк слезы.

— Это всё прекрасная лирика, Дань, но… это была я. Я. И это я родила двух детей, и с огромной долей вероятности их отец — не ты.

— Да какая разница? Главное, что ты их родила. Просто вспомни, через что ты прошла ради этого? Столько лет отчаяния — а теперь у тебя их аж двое! Это же просто фантастика! Я очень этому рад. Счастлив! А доктор Данилов передаёт тебе огромный привет. Он тоже очень счастлив, потому что ему удалось хоть разочек полапать твой арбузик. Кстати, кто? Девочка и?..

— Ты не понимаешь, — сокрушённо мотнула она головой. — Ты главного не понимаешь! Если их отцом окажется Густав, то… Я не смогу выбирать, Дань. И даже не буду, если честно. Между тобой и детьми я по умолчанию выберу детей. Я не могу по-другому, прости.

И у неё снова хлынули слёзы. А вот у меня наоборот, прям отлегло. Я даже улыбку едва сдержал.

— Мм, — вскинув бровь, задумчиво потёр подбородок. — То есть, либо я, либо они — по-другому у тебя никак?

— Это не смешно.

— Да нет, конечно. Но я ведь и не смеюсь, я просто думаю, а почему бы тебе не выбрать сразу всех? И детей, и меня?

Она подняла полный слез и недоверия взгляд. Я усмехнулся:

— По-моему, это супер-комбо, м? Только почему-то не слышу восторженных визгов о том, что Магницкий гений!

— Потому что это ты сейчас так говоришь, — всхлипнула Маринка. — Пока надеешься на положительный тест на отцовство.

— Да кто тебе вообще сказал, что будет тест? Нет, серьёзно?! Я не дам тебе свой биоматериал для тестов, поняла? Кста-а-ати… — потянул её на себя, с облегчением замечая в глубине зарёванных глаз улыбку. — Даже если ты захочешь сейчас уйти, у тебя ничего не выйдет.

— Это ещё почему?

— А потому что в тебе сейчас находится мой биоматериал, и я не даю согласие на его вынос из помещения!

Она закатила глаза… и рассмеялась:

— Ты иногда такой клоун, Магницкий!

— А ты, Магницкая, иногда такая паникёрша! И, кстати, ты всё ещё моя жена, а значит, по закону, все твои дети тоже мои! Без всяких там тестов. — Обнял её крепче. — Так кто там у нас?

— Дочки. Дарья и Софья.

— Ну круто! Дашка и Сонька Магницкие! Ох, и наведут они шороху на всю округу!

— Ты всё это сейчас серьёзно, да?

А я вроде и дурачился, но атмосфера повисла такая тонкая и интимная, что и голос невольно опустился до шёпота:

— А ты всё ещё сомневаешься?

— Я просто не понимаю, зачем тебе это.

— Вот дурная, блин, женщина… Да потому что люблю я тебя! Это что, такая прям новость?

Она снова начала всхлипывать, разводя чёрную от туши мокроту? на моей сорочке.

— Дань, я тоже очень, очень тебя люблю! И когда я всё вспомнила — кто ты, кто я, кто мы… Я думала сдохну от ужаса, что натворила. Правда! И если жить дальше без тебя — то лучше было бы и себя не вспоминать…

Зарылся лицом в её волосы, бесконечно балдея от их аромата и тепла. От того, что эта несносная, прекрасная женщина снова рядом, и снова только моя.

— А пароль наш помнишь?

— Как целует хулиган?

— Нет. Другой.

— Пфф… Ответ неверный, Магницкий! Торчишь мне поцелуй взасос!

Чувствуя, как стремительно и сладко тяжелеет в пах?у, заглянул в её хитрющие глаза.

— Однако, Марина Ивановна! Напрашиваетесь на «здесь и сейчас»…

Она улыбнулась и, подставляя мне губы, шепнула правильный ответ:

— Если мы захотим…

— Ну то-то же! Отзыв прежний: «У нас всё получится!» А вот теперь давай целоваться…

Эпилог

Почти три года спустя

— Боже, это какой-то капец… — закрывая лицо ладонями, выдохнула Маринка. — Какая же я была тогда дура! Где ты это взял, вообще?

— Места? надо знать, — усмехнулся Данила. — В облаке своём вчера рылся и наткнулся случайно. А ты смотри, смотри! У меня, между прочим, на этом деле седины? тогда знаешь, как прибавилось!

— Ну прости-и-и…

— Смотри, женщина!

Маринка растопырила пальцы, поглядывая на экран телефона через щёлку. А там — девчонка, совсем ещё юная и до смерти взволнованная, с трудом сдерживая слёзы, рассказывает, как у неё с Данилой ничего не было. Как она просто решила глупо пошутить, как потом стало стыдно, и она пыталась связаться с Маринкой, чтобы во всём признаться, но абонент всё время оказывался выключен…

— А вообще, ты тоже хорош, Магницкий! — посерьёзнев, задумчиво подпёрла Маринка подбородок кулаком. — Не дал бы ей шанса, она бы и не начудила.

— Да я разве спорю? Мы с тобой оба хороши. Два дебила, это сила.

— Это точно… Погоди! А это кто? Там в конце промелькнул?

— Не знаю, я его всего один раз в жизни видел. Просто тип, который эту твою Славку… опекал. Сурьёзный такой товарищ, я об его яйца чуть колено не разбил. Похоже, это он заставил её дать признательные, и он же отправил это видео мне.

— Хвалёная мужская солидарность?

— Ну, знаешь, вы с этой Славкой тоже неплохо сработались… — Куснул Маринку за задницу и поднялся с дивана. — Ладно, форматируй эту дрянь к чертям и пошли собираться.

— У меня такое ощущение, что я его знаю…

— Кого?

— Ну этого, Славкиного мужика.

— Н-да? — демонстративно упёр руки в бока Данила. — А вот отсюда поподробнее, пожалуйста.

Маринка ткнулась лицом в ладони, замычала потихонечку, напрягая память… Но сдалась.

— Не знаю. Блин, я не знаю, но ощущение, что видела его раньше точно есть. — Со вздохом откинулась на спину. — Терпеть не могу вспоминать!

— Я тебе помогу — ты просто ошиблась. Ты не можешь его знать, Марин. Его даже мой Тимур в своё время откопать не сумел.

— Почему?

— Да потому что нет данных. А этот видосик — ну такое. Что там можно разглядеть? Просто чувак отдалённо на меня смахивает, поэтому кажется тебе знакомым. Ты с аниматорами ещё раз созванивалась? Всё идёт по графику?

— Ты опять? Кончай контролировать там, где не надо, Магницкий! — запульнула она в него диванной подушкой, но Данила её поймал. — Твой выход — когда подойдёт время платить по счёту, а пока расслабься и получай удовольствие. С бытовухой я и сама прекрасно справлюсь.

— Угу. Скоро уже Ивановы с девчонками вернутся, а тут твоя роскошная жопка без трусов валяется. Справлялка…

— Не поняла, это ты сейчас намекнул, что я жирная стала?

— Пфф… Я, пожалуй, пошёл, пока не отхватил…

— Беги, Форест, беги! — запульнула она ему вслед ещё одну подушку. — Жопка ему не такая! Да всего-то чуть больше двух килограммов прибавилось! На фиг иди, брюзга старый!

— Чего-о-о? Кто старый?

Налетел, Маринка завизжала… Возня чуть не закончилась новым заходом на секс, но Маринка вдруг замерла:

— Стоп! Да стоп, ты! Я вспомнила! Я его в клинике видела, точно! С Айболитом. Мельком, но в память прям врезался. А всё потому, что красавчик! — мечтательно закатила глазки, но Данила на шутку не среагировал. Сел.

— Серьёзно? Ничего не путаешь?

— Да. В смысле — нет, не путаю. А что?

— Да ничего. Просто всё сходится. Круг как бы замкнулся, и кажется теперь понятно кто мог быть тем поручителем… Но, блин, на самом деле стало только хуже, потому что ещё интереснее, кто он такой.

— Мистер Икс? 1

— Типа того. Ладно, всё. Подъем и быстро собираться!

Девчонкам — Сонечке и Дашульке сегодня исполнялось три года. Уже давным-давно было тайно запланировано грандиозное торжество в интерактивной игровой. Заказаны аниматоры, фокусники и живая музыка. Приглашены подружки и друзья из садика. Ещё накануне из Краснодара прилетели дедуля с Оксаночкой — никто не смог бы объяснить, почему девчонки упорно отказывались называть её бабулей, предпочитая просто по имени — и Лиза с Тёмкой. И сейчас они вместе с именинницами шатались где-то по «Детскому миру», и девчонки даже не подозревали, что это ещё не все радости и чудеса на сегодня.

В игровую комнату Маринке нужно было подъехать заранее — поэтому собиралась скоро, чтобы девочки не застали её дома. Данила хотя и был уже сотню раз отшит от организации праздника, всё равно не мог не проконтролировать и упрямо вознамерился хотя бы довезти Маринку до места. Конечно, всё это «перетягивание каната» было просто дурачеством и вознёй, не имеющей особого смысла, потому что секретов у них друг от друга не было… Кажется.

— Готова? — оправляя манжеты, заглянул в спальню Данила, и замер увидев, что Маринка до сих пор лишь в нижнем белье. — Вообще-то время уже…

— Всё-всё, мне только платье осталось! — вскинула она ладони к груди, и, бросив тушь для ресниц на столик, поправила резинку чулочка. Уловив хищный взгляд мужа, строго выставила палец: — Нет! Сам сказал — время!

— Да я что, я… Я же могу и по-быстрому, м?

— Даже не думай, понял? Всё!

А сама схватилась за бжикнувший телефон. Данила смотрел, как она, чуть нахмурившись, открывает какие-то страницы, что-то листает… Но взгляд его против воли убегал ниже — на аппетиную грудь в кружевном лифчике, плавную линию живота и соблазнительно поджатые трусиками ягодицы. Она и вправду слегка поправилась за последнее время, но Данила не только не был против — он истекал слюнями и терял дар речи, от одной только мысли, что это всё — его! Уровень её сексуальности зашкаливал. Хотелось щупать, целовать и любить без остановки. И если уж честно, он бы даже предпочёл, чтобы она поднабрала ещё немного.

С годами всё больше замечал, как меняются его вкусы. Тянуло на уют, тепло и основательность. Женская худоба сначала перестала казаться стройностью, а потом и вовсе стала вызывать недоумение. Теперь взгляд с невольным любованием цеплялся за женственную плавность сочных форм.

Может, тот самый бес в ребро? Ну что ж, его этот «бес» очень даже устраивал, тем более что Маринка, словно считывая его обновлённые предпочтения, умудрялась соответствовать. Она вообще как-то изменилась в последнее время — не потеряв своей вечной взбалмошности, стала, тем не менее, спокойнее и мягче. Теплее. Уютнее. И не было картины прекрасней, чем три его девочки — белокурые копии друг друга, встречающие его вечером с работы или охмуряющие своими будто под копирку хлопающими ресничками. У них даже улыбки у всех троих были одинаковые.

Поднял взгляд на Маринкино лицо… и словно на замедленной съёмке увидел, как она зажимает рот ладонью, а распахнутые глазищи наполняются слезами. Тревожно ёкнуло сердце.

— Марин? Что случилось?

Но она словно не слышала — пялилась в телефон, а по щекам уже во всю катились капли.

Мигом оказался рядом, подцепив подбородок пальцами, заглянул в глаза:

— Марина, что?!

В ответ она лишь протянула ему телефон. Схватил его, непонимающе побежал взглядом по какому-то тексту.

— Что это, ты можешь нормально сказать?

— Читай.

— Чёрт, Марин, тут так мелко…

И замер. Потому что шапка документа гласила, что это результат теста на отцовство. С раздражённым выдохом опустил телефон. Ну что за… Ну просил же её не делать этого! Даже не думать об этом! И вообще никогда не заморачиваться! Ну любил же девчонок больше жизни и даже мысли никогда не допускал, что не его они дочки… Ну что за несносная женщина? Ну зачем всё портить? Причем — самой же себе!

— Марин… — потянул её на себя, в бесполезной попытке успокоить. — Вот поэтому я и не хотел. Мне всё равно, понимаешь? А вот ты теперь загонишься!

— Читай!

Данила зло фыркнул и побежал по строчкам дальше.

— …В смысле, вероятность отцовства девяносто девять и девять процента? — Рука вдруг дрогнула и безвольно разогнулась. А в голове — словно вата какая-то. Словно молодой бражки накатил, и она весело ударила по мозгам. — Я что-то не понял… Чьего отцовства?

— Да читай уже, дурень!

Но нужды в этом не было. Теперь-то он видел, что её шок и слёзы — это радость.

Закусил губу, чувствуя, как безудержным шквалом накатывает что-то такое огромное… Заметался по комнате, замер у окна… пряча слёзы. Нет, ему и правда было не главное, кто их биологический отец… Но не всё равно! Нее-е-т, далеко не всё равно!

Рассмеялся, как дурак: запрокинув голову, мешая хохот с слёзной поволокой. А Маринка подошла сзади, прижалась, мягко, будто кошечка.

— Дань, прости. Я знаю, что обещала не делать этого…

— Господи, Марин, — развернулся он к ней, обнял. — Да причём тут я?! А если бы тест оказался отрицательным? Да ты бы покой потеряла, дурочка!

— Если бы он оказался отрицательным, ты бы о нём даже не узнал, вот и всё. Я же знаю, как сильно ты их любишь, у меня ни разу, ни единой даже самой маленькой причины для сомнений не возникло. Ты самый лучший отец, правда! Дело ведь не в этом. Я просто хотела, попытаться сделать тебя ещё хоть чуточку счастливее.

— Ф-фух, блин… — утёр об её макушку скупую слезу. — У тебя получилось. Спасибо, родная!

— Угу, — знакомым загадочным тоном мурлыкнула вдруг она, — тогда, как проревёшься, Железный человек, скажешь. А то у меня ещё не все сюрпризы.

Данила замер на мгновенье… И отстранив её на вытянутых руках, с подозрением вскинул бровь:

— Та-а-ак…

— Обещай, что не будешь орать.

— Ещё лучше…

— Ну и ладно. Не обещай. Просто знай, что… на беременных орут только слабаки.

— … Чего? — Обалдел он. Это действительно было не смешно. — Ты шутишь?!

Она закусила губу и мотнула головой. А Данилу аж по?том прошибло.

— Марин, но тебе же нельзя!

— Я знаю! — всплеснула она руками и, выбравшись из его объятий, схватилась за халатик. Суетливо накинула его на плечи, нервно запахнула. — Но Дань, врачи перестраховывались! Они говорили, что вообще уже никогда нельзя, что анамнез, что швы, что то, да сё… Просто потому, что так предписывает общая практика, понимаешь? Не хотели брать на себя ответственность, вот и всё! — Говорила так воодушевлённо и запросто, словно о детском аттракционе в парке развлечений, но увидев, что Данила с трудом сдерживается, и сама зажалась. — Дань, ну не обижайся. Ну правда, ну чего я теряла-то? Мне что с их подачи было запрещено даже начинать, что самое страшное за самовольность — удаление матки в случае проблем. Что так, что так, итог-то один — никогда больше не иметь детей. Отказаться, даже не попробовав, Дань!

— Чего теряла? — Всё-таки сорвался Данила. — Серьёзно?! Да ты жизнью рискуешь!

— Ты меня не слышишь! Максимум чем я рисковала — это маткой. Но нафига она мне, если всё равно запрещено рожать? Дань… — несмело коснулась его руки. — Но у меня же получилось. Послушай, я же…

— Ааа… — рыкнул он и, взбешённо сбросив её руку, ломанулся из комнаты.

А Маринка осталась: в полной растерянности, готовая разреветься, хотя казалось бы — ну в чём она виновата? Ну как он не понимает, что она пошла на это ради него! Даже не выслушал. А ведь она долго думала, узнавала у специалистов, просчитывала риски, выслушивала отговорки и уверения, что это изначально бредовая идея. Что глупо рисковать органом, когда шансы на успех всего лишь один к сотне. «У вас же уже есть двое замечательных детишек! — говорили они. — Вот и довольствуйтесь! Не лишайте себя того, что делает женщину женщиной!»

Вот только они имели в виду матку, а для Маринки женщиной её делало материнство. И ради него можно было бы и рискнуть. Тем более, когда такой огромный шанс — аж один к сотне!

Сказать заранее Даниле тоже не могла — он бы однозначно заупрямился. А она верила, что получится. Чувствовала это. Знала.

Данила вернулся так же реактивно, как и умчался, но на этот раз прямиком к Маринке. Стиснул в объятиях так, что аж позвонки хрустнули.

— Говоришь, всё хорошо? Это точно?

— Да. Я нашла классного врача, которая меня поняла и взяла на себя ответственность вести беременность. И у нас получилось, Дань. И всё протекает нормально, как будто у меня вообще с этим никогда проблем не было, представляешь? Уже восемнадцать недель!

— Ох-ре-неть. А я даже не заметил, дебил.

— Угу… Не заметил он. Только сказал, что у меня жопка!

— Дурочка ты, — спрятал он улыбку в её волосы. — Мне же наоборот, нравится! У тебя роскошная жопка, самая лучшая на свете!

— Дань, — посерьёзнела Маринка, — только этот раз будет действительно последним. Больше уже точно нельзя.

Он опустился на колени, и, распахнув халатик, прижался к животу губами. Сумасшедшая, несносная, непредсказуемая. Героическая и фантастическая. Единственная. Любимая женщина.

…P.S.

В конце августа у Магницких благополучно родился здоровенький и крепенький сынуля Иван. «Почему именно Иван», — спросите вы? А Данила с Мариной загадочно переглянутся… и промолчат.

Кирей шутливо сделает вид, что обиделся, мол, он-то хотел, чтобы в честь него! Дед Андрей одобрит — нормальное, русское имя, нечета всяким там… и далее по списку.

Но меньше всех повезло Айболиту, ведь если бы он назвал своё настоящее имя — то и маленького Магницкого тоже звали бы теперь иначе)

Конец

Оглавление

Начало

Пролог

ЧАСТЬ 1: Уйти нельзя простить. Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

ЧАСТЬ 2: Потому что не люблю. Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

ЧАСТЬ 3: Если мы захотим. Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Эпилог