Проклятие дома Грезецких • Суворкин Тимур Евгеньевич

Тимур Суворкин
Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика

* * *

Пролог

Гроза разрывала дымное небо. Стена кислотного ливня рушилась на город. За его жгучей пеленой Петрополис исчез, истерся. Все, что я мог видеть, это смутные силуэты башен доходных домов и редкие проблески прожекторов церквей, что указывали путь плывущим над городом дирижаблям.

Шатаясь, зажимая рану в боку, я подошел к окну и саданул по нему рукояткой шокового разрядника. Затем ударил снова. И снова. Безрезультатно. Толстенное каленое стекло наверняка могло бы выдержать даже попадание пули. И это означало только одно – живым из этой комнаты я уже не выберусь.

Стук каблуков по мраморному полу. Скрип открывающейся двери. Я обернулся, глядя в холодные, горящие синим огнем глаза.

Вспышка ветвистой молнии вспорола дымные тучи. Комната на миг озарилась, позволяя мне разглядеть Ариадну. Ее прекрасное лицо было разбито. Биофарфор кожи потрескался, а местами осыпался вовсе, открыв спрятанный под ним металл. Мундир дымился. Длинные лезвия, выпущенные из рук Ариадны, были черны – и черны они были от моей крови.

Каблуки вновь зацокали по мрамору – она двинулась ко мне. Я выдохнул и поднял тяжелый шоковый разрядник, направляя его ствол в грудь сыскной машины. Это заставило ее замереть, выдерживая дистанцию. Впрочем, и я, и Ариадна одинаково хорошо понимали, что все уже было кончено. Машины не устают, а меня покидали последние силы. Сколько я так простою? Минуту? Другую? Рука дрожала. Мундир все больше напитывался кровью.

– Как же так? – тяжело спросил я свою напарницу.

– А чего еще вы от меня ждали, Виктор? – Она пожала плечами. Механично и бездушно, но, как мне показалось, в ее светящихся синих глазах было сочувствие. Сочувствие и глубокая тоска.

– Я сожалею, что все вышло так, Виктор, – произнесла Ариадна, а затем как-то рассеянно поправила осколки разбитого биофарфора на своем лице, даже не замечая, как пачкает его белизну моей кровью.

Она помолчала, а затем негромко добавила:

– Мне было очень приятно с вами работать.

– Мне тоже. – Я сказал это абсолютно искренне, а затем тяжело вздохнул. – Ариадна, я тебя не виню. Я сам во всем этом виноват. Только я. Не ты.

Она на миг замерла. На ее разбитом лице появилась неожиданная робкая улыбка.

– Спасибо, Виктор. Ваши слова были… Важны для меня.

Синий свет в глазах сыскной машины на краткое мгновение потеплел, а еще через миг, как только моя рука дрогнула и тяжелый ствол разрядника повело вниз, Ариадна стремительно рванулась с места, целя мне в горло ударом своих лезвий.

За тот короткий миг, в который она покрыла разделявшее нас расстояние, многое успело пронестись у меня в голове. И самым ужасным было осознание всего лишь одного факта: если бы месяц назад некий Жоржик не выпил за ужином лишнюю бутылку мадеры, то не произошло бы ни дикой череды убийств в Искрорецке, ни раскрытия нами нависшего над империей заговора, ни того, что сейчас моя верная напарница пытается меня убить. Да, мадера и Жоржик – это, без сомнения, самое плохое сочетание, какое можно только придумать. Хуже этого, наверное, только пороховой погреб и тлеющий окурок. Или вино и подмешанный в него цианид. Или я и упорно пытающаяся меня убить сыскная машина стоимостью в сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей.

Время почти остановилось. Лезвия Ариадны медленно-медленно резали воздух, неуклонно приближаясь к моему горлу. Моя рука так же медленно поднималась в защитном движении. В голове безумным калейдоскопом неслись случившиеся за этот месяц события…

Часть первая. Терновый сад

0001

«Когда наступает ночь и из сыскного отделения уезжает последний сотрудник, я запираю свой кабинет изнутри. Петрополис за окном тонет в зловещем мраке. Тьма улиц, застланных густым фабричным дымом, становится абсолютной. В этот поздний час даже тяжелые прожекторы, выставленные на перекрестках, не могут прорвать ее дальше пары десятков шагов. Город исчезает. Исчезает для всех, кроме меня.

Я стою перед картой Петрополиса, занявшей всю стену моего кабинета. Подробнейшая, она вмещает и саму столицу империи, и все ее пригороды. Художник постарался на славу, выведя на ней каждую деталь. Вот ощетинилась лесом труб Фабричная сторона, вот прочерчены ажурные конструкции взлетающего над столицей Верхнего города. Я вижу верфи Капонирного острова и плавучую тюрьму «Заря», вижу Тайное село и прижавшийся к Мертвому заливу Искрорецк. Вижу Вертикальную слободу и цепочку фортов, защищающих нас от того, что приходит в залив по весне из Северного ядовитого океана. Петрополис раскидывается передо мной. И я начинаю работу.

Карта пронзена булавками. Их здесь много. Очень много. В дюжине ведьминских кукол вряд ли наберется столько. Ими пришпилены скупые газетные вырезки, фотографии, листки со столбиками цифр. Сегодня их количество увеличится вновь. Я беру свежую вырезку и креплю ее к карте. Затем еще одну вырезку и еще. От каждой иглы я протягиваю алую нить. Такую же, как множество других, что уже тянутся через карту от остальных булавок.

Закончив, я задумчиво осматриваю результат. Паутина из сотен нитей пронизывает город. И все они, абсолютно все ведут лишь в одну точку. Прямо в его центр, туда, где на набережной Екатерининского канала высится здание сыскного отделения столицы.

Я работаю всю ночь. Табачная пелена в кабинете становится гуще, чем угольный дым за окном. Кружки полнятся остатками кофе, черного, как воды реки Смолец.

Мысли стремительно несутся в голове. Один вывод сменяет другой. Наконец, когда уже поднимается солнце и дым за окном чуть светлеет, озарение приходит в мой мозг. Взглянув на булавку, воткнутую возле Золотого села, я еще раз перечитываю текст вырезки и смотрю на фотографию. Все наконец становится на свои места. Теперь мои многолетние поиски наконец завершены…»

– Нет. – Это было единственным словом, которое я произнес после того, как отложил листки с мемуарами шефа.

– Да почему нет? – Расположившийся на противоположном сиденье локомобиля Парослав Котельников, начальник сыскного отделения Петрополиса, недовольно скрестил свои могучие руки на груди.

– Да потому что, Парослав Симеонович, при всем моем к вам гигантском уважении, нельзя, ну просто никак нельзя начинать второй том ваших легендарных мемуаров со сцены, где вы раздумываете, в каком районе Петрополиса купить себе дачу.

– Да как так, Виктор? Ну что значит нельзя? – Парослав Симеонович чуть не выронил от возмущения свою трубку. – Хорошая ж сцена. Напряженная. И диспозицию сразу дает.

– Экспозицию, – осторожно поправил я шефа.

– Да какая к чертям сибирским разница! И самое главное, я сколько раз тебе повторял, Виктор, – это не дача! Это – усадьба! Да я даже больше скажу – имение! Там и пруды, и щучки, и крыжовник вдоль дорожек! Фонтан в саду и тот есть! А мезонин? Мезонин там какой! Не мезонин – Парфенон целый!

Я устало выдохнул.

– Послушайте, я же со всем уважением, но прошу, откройте вы книгу чем-нибудь другим. У вас же столько блестящих расследований было! Вот хоть, например, дело Обуховского зверя. Или подмена короны Екатерины Третьей. Или, помните, как вы Малахитового душителя задушили? Да в конце концов, – про убийство князя Мериносова-Бельского написать можно, гриф секретности уже снят.

Старый сыщик негодующе фыркнул:

– Ну ты, Виктор, даешь, сравнил ерша с селедкой. Убийцу князя Мериносова-Бельского я полгода разыскивал. А на поиск имения я семь лет жизни положил! Семь! Ты представляешь, насколько это сложное дело было? Чтоб и до сыскного отделения добираться легко было, и пруды со щучками присутствовали, и недорого чтоб, и мезонин был… Какой там мезонин, ну какой же там мезонин! Капитально же сделан – хоть из пушки трехдюймовой пали – ничего ему не будет.

Я закатил глаза.

– Парослав Симеонович… Ну поймите, я же как лучше советую. Ну сами ведь понимаете, другой надо сценой открыть. Более увлекательной. Динамичной. А когда князя Мериносова-Бельского на балу закололи, там как было? Сперва драка с убийцей в маске, потом погоня за ним по крышам. А затем и вовсе перестрелка!

Шеф негодующе всплеснул руками:

– Перестрелка? Вот тебе бы только про перестрелки читать. Виктор, тебе их что, на работе не хватает, что ли?

Парослав Котельников бесцеремонно дернул меня за полу новенького, но уже простреленного сразу в двух местах плаща. Затем расстроенно покосился на сиденье, где лежал его любимый котелок, безнадежно испорченный попаданием крупнокалиберной пули.

Одежду нам с шефом продырявили пару часов назад, когда вместе с командой агентов мы брали банду кровавого есаула Плахова. Несколько дней мы находились в Санкт-Шлиссельбурге, тщательно готовя засаду, и вот, наконец, шайка была разгромлена, а мы погрузились в служебные локомобили, двинулись обратно в столицу.

В дороге каждый из нас убивал время как мог.

Парослав Симеонович черкал в блокноте наброски своих мемуаров. Я как мог давал советы по их улучшению. Сидящая рядом со мной Ариадна – единственная из нас, чей гардероб совсем не пострадал в перестрелке, меланхолично вычищала встроенные в ее пальцы лезвия.

Откинув к своим высоким сапогам очередной покрасневший от бандитской крови платок, сыскная машина поднесла руки к биофарфоровому лицу. Критично оглядев лезвия со всех сторон, она с явным намеком обратила на меня свои светящиеся синевой глаза.

Я взглянул на кучку багровых тряпочек у ее ног, что еще четверть часа назад являлись моими белоснежными, отменно накрахмаленными батистовыми платками. Затем возмущенно посмотрел на напарницу.

Та продолжила требовательно смотреть на меня.

Я нахмурился.

Та в ответ усилила свечение глаз.

Дуэль наших взглядов закончилась тем, что я полез под сиденье локомобиля и демонстративно вытащил ящик с инструментами. Достав оттуда ветошь, я попытался вручить ее Ариадне.

Сыскная машина, не удостоив тряпку и взглядом, продолжила выжидательно смотреть на меня.

Закатив глаза, я убрал ветошь на место и нехотя протянул Ариадне последний из оставшихся у меня французских носовых платков.

– Благодарю, Виктор. – Напарница учтиво кивнула и, приняв белоснежный батист, продолжила невозмутимо чистить свои клинки от крови.

Я вздохнул, разглядывая ее острейшие лезвия.

– Ты только давай как-то аккуратнее в следующий раз. А то ты главаря как свинью разрубила – надвое, от шеи до паха.

– И что с того? – Машина недоуменно посмотрела на меня.

– А то, что ты его при этом из окна вышвырнула. Прямо на базарную площадь.

– Виктор, удар моих лезвий повредил этому человеку как минимум две крупные артерии. Учитывая малую кубатуру помещения, где происходила драка, если бы я не вытолкнула его в окно, кровь с высокой вероятностью выпачкала бы мою служебную одежду.

– А так кровь выпачкала половину прохожих, что были снаружи. И это я не говорю о той купчихе, что под окном проходила. Ее же кишками увешало, что елку гирляндами. – Меня передернуло от воспоминаний. – Ариадна, ну ты же знала, куда окно выходит. Что на улице ярмарка идет. Дети на каруселях катаются, институтки с кавалерами гуляют, и тут ты им человека распоротого на головы швыряешь.

Синий свет глаз Ариадны стал холоднее. В ее голове чуть скрежетнули шестерни.

– Чего вы от меня хотите, Виктор? Я не понимаю.

– Я хочу, чтоб в следующий раз ты по-людски действовала. Мы сколько с тобой дела ведем? Ты обязана становиться более человечной в поступках. Че-ло-веч-ной.

– Но я не человек. Я машина.

– Ариадна, все, не спорь со мной. – Я строго посмотрел на напарницу. – Я знаю, что ты, когда хочешь, вполне можешь себя и по-людски вести. Будь уж так любезна, хорошо?

Прошла секунда, другая, а затем сыскной механизм вдруг мило улыбнулся мне и кивнул:

– Хорошо, Виктор. Вы мой испытатель, вам куда лучше знать, как мне следует себя вести. Если вы считаете, что мне недостает человечности в поступках, то я учту ваши слова, я же самообучающаяся машина, в конце-то концов.

От таких речей напарницы я тут же напрягся, сразу поняв, что здесь что-то не так. Впрочем, от дальнейшего разговора нас отвлек шеф, начавший читать новый отрывок мемуаров, и беседа в салоне локомобиля потекла совсем в другом русле.

Прошло еще полчаса поездки. Реденькая пелена дыма за окном сгустилась и почернела – мы наконец прибыли в Петрополис.

Как и всегда по весне, столица империи тонула в зелени. Стоящие на стремянках рабочие развешивали на мертвые, черные от копоти скелеты деревьев нарядные изумрудные флажки. На темных от угольной пыли фасадах домов трудились маляры, крася лепнину нарядной ярь-медянкой. Сирень и тюльпаны, нарциссы и незабудки, жасмин и ландыши заполнили своими изображениями побитые кислотными дождями свинцовые рекламные щиты. Прожекторы, освещавшие путь людям в фабричном дыму, были забраны цветными стеклами, крася чугунные тротуары в приятный травянистый цвет. В общем, весна окончательно захватила наш город.

Наш локомобиль меж тем въехал на набережную Екатерининского канала, чьи переливающиеся радугой масляные воды уже освободились от грязного черного льда. Вскоре машина завернула на тупиковый путь, встав возле краснокирпичной громады сыскного отделения.

Распахнув бронированную дверь, я вышел на мощенный железными плитами тротуар и с наслаждением втянул в себя густой столичный воздух. Закашлялся и улыбнулся – дым отечества, как и всегда, был сладок и приятен. Впрочем, стоило нам сделать лишь пару шагов к сыскному отделению, как улыбка на моем лице истаяла так же, как и сошедший с тротуаров черный снег.

Возле входа в здание на тупиковом пути виднелся дорогой локомобиль. Непомерно длинный, сверкающий хромом, украшенный перламутровыми и костяными вставками, выкрашенный в нежнейше-розовый цвет, он гордо нес на дверях огромный герб в виде двух золоченых механических кротов, держащих в лапах гигантскую зубчатую шестерню.

Парослав Симеонович за моей спиной мученически простонал. Промышленница Кротовихина сумела стать сущим кошмаром для моего шефа. По степени губительного воздействия на человеческий мозг она превосходила даже мрачных жрецов Тараканьего бога, а по упертости легко могла сравниться с живущими в Сибири однорогами.

Только за последние месяцы она подкинула сыскному отделению целых три расследования, а затем после их окончания просто забрала заявления, обратив все работы в прах. И что самое худшее, Кротовихина была близкой родственницей министра внутренних дел Суховеева, а потому выслушивать вздорную промышленицу всегда приходилось лично Парославу Симеоновичу.

Зимой, например, Кротовихина появилась в сыскном отделении с делом о краже тридцати тысяч рублей из ее конторского сейфа. Как оказалось позже, обчистил его Жоржик – недавно нанятый промышленницей секретарь. Выходец из рода Грезецких, он был настоящей паршивой овцой в благородном дворянском роду, давшем империи немало великих изобретателей и ученых. Абсолютно неспособный к наукам, любящий выпивку и игру, он как раз проигрался в кости и решил за счет денег Кротовихиной поправить свое положение.

В марте пришла пора дела о пропаже фамильных драгоценностей промышленницы. Как выяснилось, их в уплату карточного долга вынес из особняка Кротовихиной тот самый Жоржик, уже успевший поселиться у нее в доме.

В начале апреля был розыск цыгана-инженера, что увел со двора Кротовихиной механического коня, но, конечно же, в итоге виновником пропажи вновь оказался Жоржик, на тот момент уже официально ставший женихом купчихи. Попытавшись подкрутить механизм перед скачками, он полностью сломал стоящую десятки тысяч рублей паровую машину и в панике закопал ее на ближайшем к особняку пустыре.

Как Жоржик ухитрялся проделывать все эти аферы и уверенно удерживать сердце одной из самых неприступных и богатых вдов столицы, ни я, ни шеф представления не имели, и нам лишь оставалось молча восхищаться уровнем его таланта. Впрочем, ясно было и другое – очередные конские махинации Жоржика Парослав Симеонович расследовать не желает от слова совсем.

– Виктор, я, пожалуй, в министерство внутренних дел отъеду, – мгновенно нашелся сыщик. – У меня там доклад скоро. Если Кротовихина спросит, скажи, что меня тут не было. Никогда.

Шеф ловко отступил к локомобилю и, прежде чем я успел напроситься с ним, спешно велел водителю трогаться.

0010

Осторожно войдя в сыскное отделение, я огляделся от дверей. Холл был пуст. Это обнадеживало. Значит, сейчас за промышленницу взялся дежурный агент. Искренне пособолезновав бедняге, я рывком перебежал открытое пространство и спешно поднялся по мраморной лестнице, направляясь к себе в кабинет.

Облегченно выдохнув, я прикрыл дверь – судьба благоволила, и встречи с Кротовихиной удалось избежать.

Сняв шикарный новенький плащ цвета свежевыпавшего пепла, я еще раз со вздохом оглядел испорченную пулями вещь и кинул его в шкаф. Затем притронулся к боку, все еще саднящему от бандитского удара, и вытащил из кармана мундира карманные часы на цепочке.

Изящные серебряные французские часы с хронографом, вечным календарем, репетиром и возможностью проигрывать мелодию «Боже, императрицу храни» не выдержали удара лишенной всяких дополнительных функций деревянной бандитской дубинки.

Я посмотрел на разбитый механизм.

– Черт, ведь недавно купил. Уже к ним привык.

– Думаю, их возможно починить? – Ариадна шагнула ближе. Осколки разбитого стекла вспыхнули синим, отражая свет ее глаз.

Я покачал головой, смотря на погнутый циферблат и вылетевшие шестеренки.

– Нет, дешевле будет взять новые. Ладно, не страшно. – Я пожал плечами, аккуратно отцепил брелок, цепочку и бросил часы в мусор.

Конечно, можно было сдать испорченный серебряный корпус какому-нибудь торговцу, но не пристало представителю благородного и древнего рода Остроумовых заниматься такими делами.

«Даже если до конца месяца у него от жалованья осталось двадцать рублей», – пронеслась в голове невеселая мысль. Отогнав ее подальше, я сел за стол, заваленный ворохами бумаг.

Заняться было чем и без взбалмошной Кротовихиной: революционеры взорвали локомобиль барона Фоллера – виднейшего члена Промышленного совета, из Военной коллегии похитили чертежи новейшего броненосного дирижабля, а на берегу Мертвого залива нашли тело рыбака, пробитое гарпуном из человеческой кости. И если с бароном уже была ясность – убийцы были установлены и объявлены в розыск, а по броненосному дирижаблю расследование плавно подходило к концу, то вот последнее дело вызывало немало вопросов, так как запросто могло быть связано с ритуалами жрецов сибирских богов.

Вспомнив, что год назад уже происходило подобное убийство, я отправил Ариадну в архив поискать это дело. Кинув на меня очень странный взгляд, она безмолвно ушла прочь.

Отсутствовала Ариадна подозрительно долго. Вернувшись, она положила мне на стол нужную папку, однако возвращаться на свое место напарница не стала и выжидательно посмотрела на меня.

– Что-то еще случилось? – Я отложил бумаги.

– Виктор, я проходила мимо кабинета дежурного агента и сочла необходимым заглянуть внутрь.

– И как там Кротовихина?

– Полагаю, что плохо. Она активнейшим образом источает из себя носовую слизь и слезную жидкость. Понаблюдав за ней, я пришла к выводу, что данные процессы вызваны не химическим, физическим или аллергическим воздействием, а ее огорчением. Также отмечу, что выделение жидкостей она приостанавливала лишь на время яростных криков, в которых неизменно требовала от дежурного агента немедленного предоставления ей Парослава Симеоновича.

– Господи, бедный шеф, мне его жалко. – Я покачал головой и принялся проглядывать принесенную напарницей папку.

– О, за Парослава Симеоновича не беспокойтесь, к счастью, потратив двадцать минут времени, я все же с огромным трудом сумела убедить Кротовихину, что вам, как герою оболоцкого дела, по силам решить все ее проблемы.

– Ты сделала что? – Папка выпала из моих рук.

Ариадна наклонила голову.

– Что вы на меня так странно смотрите? Виктор, у женщины случилась беда. А вы как раз попросили меня вести себя более… По-людски. Вот я посчитала, что помощь ей будет поступком весьма… Человечным. – Ариадна со щелчком улыбнулась. – Я же поступила корректно? Верно?

Я смерил напарницу обжигающим взглядом. Та лишь пощелкала веками в ответ.

– Ну спасибо, Ариадна. – Взявшись за голову, я нервно покосился на дверь, но ничего, кроме как кивнуть напарнице, мне уже не оставалось.

– Всегда пожалуйста, Виктор, все для вас. – Механизм очаровательно улыбнулся и открыл дверь кабинета, вызывая пострадавшую.

Госпожа Кротовихина вошла. Вернее, первой вошла даже не она. Первой в кабинете появилась ее шляпа. Ошеломительно огромная, украшенная фиалками и пунцовыми розанами, ветвями папоротника и ежевики, чучелами попугаев и вальдшнепов, шляпа производила настолько сильное впечатление, что, даже выгляни из этого райского сада сам змей искуситель, я бы, пожалуй, воспринял это как должное.

На секунду замерев, чтобы побороть застрявшие в дверном проеме поля, госпожа Галатея Харитоновна Кротовихина, шурша чудовищно безвкусным платьем и хлюпая носом, прошла в кабинет и тяжело села в кресло, не переставая при этом нервно комкать в руках респиратор из самой нежной розовой замши.

Купчихе было лет сорок. Рыжеволосая, полноватая, она обладала весьма симпатичным лицом, сейчас, впрочем, совершенно испорченным слезами.

Вошедший следом за ней мужчина, в отличие от Кротовихиной, напротив, был весьма спокоен и на заплаканную промышленницу смотрел с плохо скрываемым раздражением. Его тонкие пальцы сжимали изящную легкую тросточку. Строгий костюм-тройка, сшитый по самой последней моде, был безупречен и дополнен идеально подобранным шейным платком, заколотым булавкой с небольшим алмазом.

– Полозов, Орест Генрихович. Управляющий паровым консервным заводом госпожи Кротовихиной, – представился он.

И по его манере держаться, и по тому, что он представился первым, было ясно, что этих двоих связывают не только рабочие, но и дружественные отношения.

Я кивнул ему. Завод был мне известен. Богатой промышленнице принадлежало множество всевозможных предприятий по всему городу и в его окрестностях. Скотобойни и кожевенные мастерские, жироварни и фабрики, производящие смазочное костное масло. Однако самые большие прибыли ей приносил именно гигантский консервный рыбзавод в стоящем неподалеку от столицы Искрорецке.

Галатея Харитоновна меж тем молчала. Вытащив кружевной платок из розового шелка, она оглушительно высморкалась и уставилась в пол.

– Извините, все путается в голове, – наконец, неожиданно тихо произнесла промышленница. – То, что произошло, просто ужасно, но я совсем не знаю, с чего мне начать…

Я не торопил ее. Поведение промышленницы мне не нравилось все больше – создавалось впечатление, что на этот раз у нее и правда случилось что-то серьезное.

Налив воды из графина, я предложил ее даме. Галатея Харитоновна благодарно кивнула.

– Когда не знаете, с чего начать, стоит начинать с самого начала, верно? – мягко спросил я. – Так с чего все началось?

– С чего все началось? – Галатея Харитоновна задумалась, но затем вдруг резко кивнула сама себе. – С ворон. Все началось с ворон.

При этих словах управляющий Кротовихиной тяжело простонал и попытался прикрыть лицо ладонью, но промышленница уже начала говорить:

– То, что меня постигнет несчастье, я знала еще неделю назад. Первый знак появился тогда. Поутру я вышла из своего особняка и увидела каркающих на крыше ворон. Каждый знает, что ворона на крыше дома – это к горю. Но в то утро ворон было ровно тринадцать штук.

– Господи, ну Галатея Харитоновна, опять вы за свое. – На лице управляющего отразилось страдание. – Ну мы же вместе там были. Я трижды их считал. Одиннадцать их было, ворон этих. И, кажется, две из них вовсе были галки.

Галатея Харитоновна мигом стерла слезы и удостоила мужчину тяжелого взгляда.

– Тринадцать их было, я сказала. Итак, тринадцать ворон посетили мой дом. А следующий темный знак последовал через три дня. Служанка услышала посреди ночи страшные потусторонние стоны в подвале. Бедная девушка отважилась открыть дверь. Заглянув туда, она тут же рухнула без чувств, ибо увидела там окровавленный призрак в белых одеждах.

Управляющий застонал вновь:

– Галатея Харитоновна, да какой призрак? Я же сколько твержу – Жоржик ваш это был. Поди, опять впотьмах в погреб полез за мадерой да с лестницы и навернулся. Оттуда и стоны. А на ночном халате вино было, он же как не в себя его глушит.

На щеках купчихи выступили багровые пятна. Глаза сверкнули. Орест Генрихович замолк, и Галатея Харитоновна продолжила:

– Вы сами понимаете, что творилось у меня на душе после этих знамений. А еще через день случилось самое ужасное. Мой Жоржик пропал.

«И слава богу», – пронеслось в голове.

Ариадна же, со щелчком улыбнувшись, посмотрела сперва на меня, а затем на Галатею Харитоновну, после чего заговорила, опережая меня:

– Мы сейчас заняты несколькими крайне важными расследованиями, однако, без сомнения, мы обязуемся помочь вам в поисках пропавшего. Ведь это будет крайне человечным поступком! Итак, как он исчез?

Промышленница с благодарностью посмотрела на сыскную машину и принялась рассказывать:

– Три дня назад мы с Жоржиком были на моем рыбзаводе в Искрорецке. Там мы сильно повздорили. Когда в конторе работа закончилась, я уехала домой, а он отправился к своим братьям на ужин. Они в версте всего от завода живут. И все, как он из их усадьбы ушел вечером, так его больше никто и не видел.

– Кроме тех людей, с которыми он сейчас в карты режется, – тихонько добавил управляющий, но промышленница не обратила внимания на его фразу. На ее глазах вновь появились слезы.

– Я уж не знаю, может, Жоржик и правда после ссоры меня видеть не хочет, а может, с ним случилось что? У меня сердце болит! Я в полиции уже была, все морги и рестораны обзвонила, на все квартиры, где он в карты играет, слуг отправила, ничего, никто его не видел. Я во все газеты написала уже, во все листки. Я к вам ездила каждый день, да Парослава Симеоновича на месте не было. А сегодня я у цыганки знакомой была, она в Инженерной коллегии работает, в отделе прогнозирования ближнего будущего. Пятьсот рублей ей заплатила, чтоб о судьбе Жоржика узнать! И что вы думаете? Только она перфокарты передо мной раскинула, только зарядила их в гадально-вычислительную машину, как оттуда дым пошел, а на табло пять нулей высветилось! Пять нулей! А ведь все знают, что пять нулей означают жуткую опасность! А возможно, даже смерть! Поэтому я сразу же велела Орестушке везти меня сюда, Парослава Симеоновича дожидаться! А его все нет и нет, нет и нет.

Промышленница горько расплакалась. Слезы перешли в истерику. Ревя как индрик-зверь на водопое, Галатея Харитоновна уткнулась лицом в свой розовый респиратор. Лицо привычного управляющего даже не дрогнуло. Не пытаясь утешить хозяйку, он вытащил свежий выпуск «Биржевых ведомостей» и что-то неспешно принялся отмечать там свинцовым карандашом.

С трудом отпоив водой Кротовихину и кое-как уняв истерику, я велел ей писать заявление об исчезновении жениха. Заверив ее, что сыск сделает все возможное для поиска Жоржика, и потратив добрый час на то, чтобы окончательно успокоить женщину, я отправил ее восвояси. Управляющий же на минуту задержался в кабинете.

Посмотрев на нас, Орест Генрихович виновато развел руками.

– Я надеюсь, Галатея Харитоновна вас не сильно утомила? – Он кинул быстрый взгляд на дверь, убеждаясь, что та закрыта плотно, и продолжил: – Вы извините. Она истинная царица драмы. Вы же, я думаю, сами понимаете, что дело пустое? Запил Жоржик, поди, закутил-завертелся, вот и нет его. Не первый раз уже такое случается. Сыскному отделению-то какое до этого дело? У вас же более важные расследования есть, поди? Верно? Давайте просто подождем, пока все само собой решится. Я выпишу вам чек за беспокойство и закроем эту тему. Пятиста рублей хватит?

Орест Генрихович покровительственно улыбнулся и достал чековую книжку в обложке из кожи сибирского однорога.

Я внимательно посмотрел на собеседника:

– Вы мне что, взятку предлагаете?

Управляющий оценивающе посмотрел на меня и пожал плечами.

– Взятку? Ну что вы, так, благодарность за напрасно потраченное время. Виктор, вы мужчина, я мужчина – вы меня понять должны. Ну кто этот Жоржик? Паяц гороховый. Фигляр. Шут. А она из-за него носится, плачет, да что плачет, она же позорится. Перед всеми позорится из-за него.

Управляющий поискал что-то в пиджаке, а затем кинул мне на стол смятый газетный лист. Это был вчерашний выпуск «Брачного листка», издания весьма известного, которому десятки тысяч жителей столицы поручали свои судьбы. Сейчас же, однако, на первой полосе газеты были не объявления о женитьбе, а совсем иной текст, заключенный в пышную, усыпанную сердечками рамку. Гласил он следующее:

Моему милому Жоржику!

Любимый. Я знаю, что часто была не права. Была излишне строга к тебе, слишком много бранила. Но прошу, прости меня. Даже не прошу – умоляю. Только потеряв тебя, я поняла, чего лишилась.

Господи, Жоржик, как мне тебя не хватает! Как мне тяжело без твоих добрых слов, без прикосновений твоих рук, без твоего смеха и шуток.

Забудем ссоры! Пойми, я не могу ни спать, ни есть. Я выплакала все глаза. Мне не мил свет. Все кругом напоминает лишь о тебе. Я смотрю на портрет прадедушки и понимаю, что у него такие же очаровательные усы, как и у тебя. Я смотрю на статую Геракла в гостиной и понимаю, что его торс так же прекрасен, как твой. Я захожу в спальню и вижу росписи с амурами, и лица их столь же милы, как твое.

Наша любовь была лучом света, греющим мою душу, живой водой, пробудившей мою жизнь! Тем единственным смыслом, почему мое сердце делало новые удары.

Во имя нашей любви, умоляю, вернись, Жоржик. мой! Вернись!

Всем трепетным сердцем, твоя Г. Х. Прости меня.

Дальше под этим текстом разместилось изображение самого мещанско-слащавого, льющего слеза амура, какой вообще мог существовать, после шли ужасающие в своем качестве и количестве стихи, в которых выкупивший газетную полосу аноним твердил о своих душевных терзаниях.

Подождавший, пока я дочитаю, управляющий вздохнул и продолжил:

– Ну это же мадридский стыд просто. И мало того, что она все это в газетах печатает, так она еще и сыск напрягает. У вас же работы по горло, поймите, я просто не хочу, чтобы вы напрасно тратили время. Петрополис полон преступников, зачем заниматься этой нелепицей? Итак, я повторяю, давайте просто уладим это дело. Семьсот рублей, скажем, и пустим эту безделицу на самотек.

Я холодно посмотрел на управляющего:

– Еще раз я услышу о взятке, и вы пойдете в камеру. Ясно? Вы кому деньги предлагаете? Человеку из рода Остроумовых? Вы в своем уме?

По лицу Ореста Генриховича было ясно видно, что он очень хочет съязвить о том, насколько роду Остроумовых сейчас нужны деньги, но я уже поднялся из-за стола и выжидающе взглянул на него.

– Вон отсюда, пока я вас не вывел.

Управляющий, чуть поджав губы, неторопливо убрал чековую книжку и с достоинством вышел прочь. Я же задумчиво прошелся по кабинету.

Признаться, мне очень хотелось отнестись ко всей этой истории, как к забавному анекдоту, но поведение Ореста Генриховича мне не понравилось. Впрочем, даже и без этого в деле существовала еще одна вещь, которая меня напрягала. Пропал Жоржик не где-нибудь, а в Искрорецке, а это место имело весьма и весьма скверную репутацию.

Я подошел к стене, кидая взгляд на висящую там карту губернии.

Искрорецк – небольшой город в сорока верстах от столицы, стоящий на берегу Мертвого залива. За последние два века там пролилось немало крови. Во времена, когда на землю пала Комета и небеса за рекой Обь закутались в зеленый огонь, здесь поселился старец Антрацит и его сектанты. На берегу залива они воздвигли вытесанные из гранита алтари, на которых проливали человеческую кровь, надеясь снискать тем милость сошедших в наш мир сибирских богов.

Затем, когда в эти края пришли войска Петра, алтари были сброшены в залив, а те сектанты, что не успели бежать, – безжалостно перебиты. Вскоре неподалеку вырос монастырь световеров, но и он просуществовал недолго – не прошло и десяти лет, как место это опустело. Что-то огромное пришло в залив из Северного ядовитого океана. Оно разбило каменную церковь, где попыталась укрыться братия, и утащило монахов в холодные воды залива.

Однако люди не бросили эти места. Империи требовалось оружие и чугун, и здесь был построен оружейный завод, а по берегам устроены прикрывающие гавань орудийные батареи, на месте которых позже выросли кирпичные форты.

Многодневные бомбардировки броненосных эскадр Коалиции, пытавшихся взять город с моря, сровняли эти укрепления с землей. Кровь вновь окропила берега залива, но Искрорец выстоял и не сдался врагу.

С тех прошло больше сорока лет. Столица разрослась, жадно раскидывая повсюду нити железных дорог. Некогда уединенный, город, одно время даже считавшийся курортным, сейчас стремительно покрывался заводами и рабочими бараками. Однако темное прошлое этого места отступать не желало. В Искрорецке пропадали люди – за последний десяток лет в небольшом городе их сгинуло уже под сотню. Что было тому причиной – темные силы, безумный душегуб или угнездившаяся у побережья тварь, заплывшая из Северного ядовитого океана, ответов на этот вопрос не смогли дать ни священники, ни командующий местной стражей уездный исправник, ни военные. Тем не менее факт оставался фактом, в безлунные ночи, когда дувший из столицы ветер нагонял на город темные клубы фабричного дыма, здесь исчезали люди. Они пропадали бесследно, не оставляя после себя ни тел, ни крови, точно рассеиваясь в пришедшей из столицы чадной пелене.

Набрав номер начальника стражи Искрорецка, я переговорил с ним о деле Жоржика.

– Ну что, удалось что-то узнать, Виктор? – спросила отошедшая во время разговора в архив Ариадна.

– Да, похоже, с Жоржиком и правда что-то случилось. Локомобиль служебный, на котором шофер должен был его отвезти домой, так и остался возле конторы. Никто из жителей Жоржика не видел. Он из усадьбы к полуночи ближе ушел, а в городе не так чтобы много мест, в такое время открытых. В Петрополисе его друзья тоже о нем ничего не слышали. Все это странно. Придется разбираться. Я запросил курьера с делом Жоржика. Думаю, к вечеру будет.

Впрочем, другие дела нас тоже не ждали. Из-за поездки в Санкт-Шлиссельбург на работе образовался настолько дикий завал, что мне не нужно было обладать дедукцией, чтобы понимать – домой этим вечером я уже не попаду.

В первом часу ночи я все еще сидел в своем кабинете. Окруженный пустыми кофейными чашками, держась из последних сил, я дописывал бумаги. Не ведающая же сна и усталости Ариадна работала подле меня, продолжая отбивать дробь на печатной машинке, подводя итоги очередного из дел.

Глаза слипались. Руки с трудом держали автоперо. Голова то и дело опускалась на грудь.

– Знаете, Виктор, вам нужно больше отдыхать, – негромко произнесла Ариадна. – Это я здесь машина. А вы человек. В вас замена деталей не предусмотрена.

Ее внезапная забота искренне тронула меня. Я чуть улыбнулся напарнице:

– Да, все в порядке. В гробу березовом отосплюсь.

– Виктор, пожалуйста, на сегодня вам стоит прекратить. Я доработаю бумаги в общем зале. Ваши дела я тоже сделаю. Отдохните. Хорошо? – Ариадна мягко притронулась к моему плечу. – Право, дурно вышло, у вас дел невпроворот, а из-за меня на вас еще и новое расследование повисло. Надеюсь, вы меня извините за это.

Меня поразила нежность касания ее фарфоровых пальцев. Почти человеческая нежность…

В этот момент я все понял. Моя улыбка искривилась, став горькой.

– Продолжаешь изображать человечность, как я и просил? Верно? – Я обернулся к напарнице.

Фарфоровые пальцы машины чуть дрогнули. Рука мгновенно убралась с плеча.

Ариадна холодно посмотрела на меня:

– Естественно, Виктор. Это же было вашим распоряжением. Мне перестать?

– Да, будь уж любезна, – чувствуя горечь, отозвался я. – Глупый спектакль вышел.

– Указание поняла, – равнодушно произнесла Ариадна и, взяв печатную машинку, вышла прочь.

С минуту я смотрел ей вслед. Затем фыркнул и швырнул мундир на стул, отстегнул изрезавший шею жесткий, накрахмаленный воротничок и упал на обтянутую зеленым сафьяном кушетку, не раз уже выручавшую меня в таких случаях.

Закрыв глаза, я начал погружаться в дрему. Ничто не мешало мне. Вокруг были только привычные звуки ночи. За окном накрапывал кислотный дождь. Время от времени издалека глухо били орудия броненосцев береговой обороны, отгонявших заплывших в залив тварей из Северного ядовитого океана. Канонада звучала мерно и успокаивающе и была столь же привычна, как шум винтов пассажирских дирижаблей, плывущих над крышей нашего отделения, или стук колес запоздавших локомобилей.

0011

Мне снился дом, в котором я жил в детстве. Снился старый пудель и строгие лики потемневших от времени икон, висящих в красном углу. Снился отец. Сдержанный и собранный, как и всегда. Снилась гостиная, где я часто играл, когда родители уходили. Снился начищенный до блеска янтарь паркета. Снились ряды оловянных солдатиков, которых я любил выстраивать перед камином. Воздушные егеря и саперы, кавалергарды и красавцы-кирасиры, оседлавшие многоногих механических коней, все они застыли перед скачущим вдоль их рядов генералом. Они застыли, и ничто на свете не могло нарушить их ровного парадного строя. Ничто, кроме полыхающего в гостиной огня.

Горели стены. Сыпались искры с потолка. Длинные языки тянулись отовсюду, и от их жара оловянные солдатики падали, оплывали, превращаясь в бесформенную грязную массу.

Кто-то дернул меня за руку, вытаскивая из горящего дома, но сбежать от пожара было нельзя. Улицы полыхали. Огонь стеной поднимался над куполами Небесного града Архангельска. Он вился, танцевал, поглощая один квартал за другим. Я вновь видел то, что случилось более двадцати лет назад. Все так же полыхали дома, все так же вспыхивали взрывы. Зенитные ракеты коммунаров рушились на плывущий в небесах город, а пушечная канонада сливалась с несущимся с колоколен набатом. Тысячи прожекторов били с куполов храмов, и тысячи пожаров поднимались над домами. Ночь обратилась в день.

Пламя было всюду. Даже небо было объято им – там горел императорский флот. Ярче всех полыхал флагман «Императрица Анна Вторая». Могучий четырехбашенный броненосный дирижабль был полностью охвачен огнем, жадно слизывающим с палуб мечущиеся фигурки команды.

Вокруг уцелевших воздушных машин кружили черные тени воздушных кораблей коммунаров. На сцепившихся в абордажной схватке дирижаблях наши матросы отчаянно рубились с закованными в броню солдатами красной лейб-гвардии.

Грохнули новые чудовищные взрывы. Снаряды зенитной батареи коммунаров ударили по скиту святой Есении. Опоры вздрогнули, заскрежетали, и вынесенная за край Небесного града Архангельска платформа рухнула с трехкилометровой высоты, рассыпая по воздуху пылающие бревна и не успевших сбежать с нее людей.

В бегущей толпе я снова увидел отца. Избитый до полусмерти, он висел на руках тащивших его офицеров Тайной канцелярии. Их оружие было обнажено. Впрочем, если бы бегущие в панике горожане узнали бы, что в эту ночь сотворил мой отец, то ни шпаги, ни пистолеты офицеров не смогли бы остановить расправы – немедленной и кровавой.

Прошел миг, отец исчез в толпе. Затем что-то взорвалось в глубине города. Мучительно заскрежетали могучие опоры. Лопнули тросы. Улица небесного града начала крениться. Бежавшие рядом мать и сестра рухнули в черную пустоту.

Образы дернулись, понеслись, рванулись скачками. Улицы, площади, переулки. Крики и огонь. Огонь и крики. Тяжелый сон не желал заканчиваться, так же как не желал заканчиваться лабиринт рушащихся улиц, по которому я бежал. Окружающий меня Небесный град Архангельск смазался, истерся, его проулки стали сменяться то кварталами Петрополиса, то кривыми улочками Искрорецка. Не менялось лишь одно – пламя – оно было всюду.

Что-то настигло меня сзади, рвануло и развернуло к себе. Сам слепой старец Антрацит высился надо мной. Давно мертвый, одетый в вывалянный в угле балахон, он оскалил желтые зубы и властно опустил костяную руку на мое плечо. Затем сильно сжал его. Тряхнул меня. Затем снова. И снова. И снова.

Он тряс меня без остановки, до той поры, пока я не разлепил глаза, до той поры, пока костяные пальцы не оказались покрытыми металлом и биофарфором, а глаза мертвеца не вспыхнули синим светом.

Я наконец проснулся. Затем покосился на сверкающий бронзой циферблат каминных часов. Стрелки двигались к эмалевой вставке с цифрой «IX». До начала работы оставалось всего полчаса.

– Виктор, вы уже переключились в режим бодрствования или вас нужно продолжать будить? – спросила Ариадна, продолжая трясти меня за плечо. – Виктор? Я не слышу ответа. Вставайте же, вы сами мне сказали, что отсыпаться планируете в березовом гробу! Вста-вай-те.

Мученически вздохнув, я приподнялся на кушетке и кисло улыбнулся новому дню.

– Как прошла ночь? – спросил я Ариадну.

– Продуктивно. Невероятно продуктивно. Я отлично поработала. Похитители чертежей броненосного дирижабля вычислены.

Я широко зевнул, прикрывая рот рукой.

– Рад за тебя. Хоть у тебя ночь прошла хорошо.

– Да, Виктор, вы и правда спали довольно дурно. Много кричали во сне. Мне было слышно даже из общего зала.

– В следующий раз, если буду кричать – разбуди меня.

Ариадна внимательно посмотрела на меня. Я с удивлением увидел, как свет ее глаз потеплел.

– Спасибо, Виктор. Это неожиданно. И… Я очень ценю ваши слова. Но, право, иногда вы проявляете просто непонятно сильную заботу обо мне. Не беспокойтесь, я же крайне совершенная машина. Я просто понизила чувствительность слуховых приемников, и вы совершенно мне не мешали своими криками. Но спасибо за заботу, Виктор. Мне очень приятно.

Она улыбнулась мне и пощелкала веками.

Мученически вздохнув, я накинул мундир и, взяв зубного порошка, отправился чистить зубы. Хорошенько умывшись холодной, почти нержавой водой, я даже сумел сбросить сонную одурь.

Вскоре мы с Ариадной снова сидели в кабинете. Было время завтрака. Ночевал в сыскном отделении я не первый раз, а потому в столе у меня было все необходимое.

Кинув мешочек с молотыми зернами кофе в маленький, на два стакана, самовар-кофейник из черненого серебра, я запалил под ним спиртовку и вытащил другую нехитрую снедь: банку сухого печенья, горький шоколад и консервы с жареными миногами.

Сыскная машина выдвинула из-под стола тяжелый ящик с гербом Инженерной коллегии. Щелкнув замками, вытащила высокий светящийся флакон с концентратом крови, поддерживающим биологическую часть ее механизма.

Свернув с него крышку, машина принялась неспешно пить рубиновую жидкость. Я же достал серебряную вилку и принялся расправляться с аппетитными золотыми миногами. Завтрак пошел своим чередом.

Кофе, однако, я спокойно попить не успел. Стоило мне налить его в кружку, как дверь в кабинет распахнулась. В проеме показался поручик Бедов, и выглядел мой приятель в высшей степени плохо.

Мундир сыщика был покрыт грязью, сажей и винными пятнами. Лицо хранило следы тяжелой бессонной ночи, ну а прическа выглядела так, будто где-то неподалеку от Бедова разорвался фугасный снаряд.

Тяжело пройдя в мой кабинет, поручик рухнул в кресло и застонал.

– Господи, что случилось? – только и спросил я у приятеля.

– Женщины. Женщины случились. Все зло от них. – Поручик с неприязнью посмотрел на Ариадну. – От них. И от роботов. Но от женщин больше.

Сыщик взял с моего стола бронзовое пресс-папье и приложил ко лбу. Помолчав немного и откровенно наслаждаясь холодом металла, поручик наконец излил душу:

– Виктор, ну ты представь – на днях с институточкой познакомился, то да се, туда-сюда, а она мне на прогулке и заявляет: «Господин Бедов, а вы знаете, что ученые доказали, что для мозга полезно ходить домой разными дорогами? Не хотите ли попробовать на досуге?»

Поручик зло сжал кулак.

– Ну я ж дурак, меня жизнь же ничему не учит, опять послушался женских советов. Вчера, значит, пошел я со службы домой и решил не по Жировой улице идти, а через Серомостье двинуть. Иду себе, а там, смотрю, рюмочная незнакомая, но я же сыщик, профессионал, мне же нужно посмотреть, что там за контингент. Зашел, одну наливочку выпил, вторую, и тут кто в рюмочную заходит?

– Кто?

– Ну ты ответь?

– Да не знаю я.

– В рюмочную заходит сам Пирофей Испепелецкий. А я этого ханурика три месяца за поджоги банков ищу. А он сам приходит. Вот такие пироги с кутятами. Он как меня увидел – сразу за револьвер. Ну и я револьвер выхватил. А как мы барабаны опустошили, он бежать кинулся. А мне что делать? У меня ж инстинкт – пришлось за ним. Господи, как идиоты мы с ним по переулкам да по Угольному рынку два часа бегали. Туда-сюда, туда-сюда. А потом он в публичный дом на Щеповой улице влетел. Я за ним. Он на третий этаж, я тоже. Так он окно выломал и с третьего этажа сиганул.

– А ты?

– Я что, дурак с третьего этажа прыгать? У меня казенная только должность. А здоровье свое личное. Да и господи, девочки все там перепуганные были. Это ж сам Испепелецкий, ты его морду видел? Что поделать, пришлось остаться, дабы всех успокоить. Ну в общем, пока я порядок наводил, смотрю, там девочка такая симпатичная, зеленоглазая. Сразу я понял, что ее расспросить надо о случившемся, вдруг что заметила. А тут еще хозяйка мне лафита поднесла. – Бедов перевернул пресс-папье, пристраивая его ко лбу холодной стороной. – Я когда опомнился, уже семь утра. Семь утра! Оставил я, в общем, мою черноглазку…

– Ты говорил, у нее глаза зеленые.

Бедов обиженно посмотрел на меня:

– Виктор, я профессионал высшей пробы, один из лучших сыщиков в отделении – конечно, я всех опросить должен был. В общем, схватил я мундир в руки и сюда. Господи, как же мне плохо. В голове будто Измаил берут.

Я заботливо подал приятелю самовар-кофейник.

Поручик благодарно кивнул, вытащил из-под него спиртовку и, свернув крышку, жадно выпил содержимое.

Щеки Бедова порозовели.

– Виктор, не человек ты – золото. Памятник бы тебе поставить нерукотворный. Тропа бы к нему точно не заросла. Всегда знаешь, чем выручить. У меня в кабинете как раз все кончилось до капли. Слушай, еще спиртика дашь?

– Какого к черту спиртика? – не выдержал я. – Ты в своем уме? Бедов, планерка через час. Если Парослав Симеонович обнаружит, в каком ты состоянии, он из тебя фрикасе по-тартарски сделает!

– Спокойно. Все будет хорошо. Щас мундир переодену, в себя чуть приду…

– Какой мундир? Какой в себя приду? А ну сиди!

Схватившись за голову, я начал как мог спасать приятеля. Нагрев еще воды, я наполнил стакан и, закатав рукава, сел перед потухшим камином, принявшись скрести давно не чищенный дымоход своей серебряной чайной ложечкой, то и дело окуная ее в стакан. Наконец, вода в нем стала угольно-черной от сажи. Влив сию микстуру в поручика, я приготовил еще одну порцию напитка. Затем еще.

Наконец чуть подлеченный Бедов был выставлен за дверь. Часы меж тем отбили девять.

Быстро опрокинув в себя стакан остывшего кофе, я принялся подбивать бумаги. Ариадна меж тем листала прибывшее с курьером дело Жоржика, а вскоре нам пришло время идти на планерку.

Кабинет Парослава Симеоновича был полон. Сыщики и особо важные агенты сидели вдоль длинного черного стола. Поздоровавшись с коллегами, мы с Ариадной быстро сели на свои места. Вскоре подле нас умостился и заметно посвежевший после выпитой сажи Бедов. Сцепив руки, он столь ловко изобразил рабочую деловитость, что я даже покачал головой от актерских данных коллеги.

Шеф, впрочем, не обращал внимания ни на Бедова, ни на остальных собравшихся. Покуривая трубку, он просматривал какие-то бумаги. Парослав Симеонович был не в духе. Когда все собрались, он поднял на нас глаза.

– Значит, так. Дела у нас из рук вон плохи. Я только что из особняка генерала Асмолова вернулся. Ночью туда ворвался вооруженный отряд. Семь человек. Все с масками на лицах, в одинаковой серой одежде. Вооружены были саблями и крупнокалиберными револьверами. Профессионалы. Перерубили всю охрану, слуг, что на пути встретились, тоже перерезали, да генерала вместе с любовницей прикончили прямо, так сказать, на ложе страсти.

Я присвистнул – про Асмолова я много слышал. Свиты Ее Величества генерал-майор возглавлял роту дворцовых гренадер, что обеспечивали безопасность самой императрицы.

– Революционеры? – спросил я шефа.

Парослав Симеонович задумчиво посмотрел в потолок и закурил, затем кинул мне через стол пару пластин карманной обскуры.

Первое черно-белое изображение запечатлело седого генерала с пышными бакенбардами и его совсем молоденькую любовницу. Зарубленные, они лежали на смятой постели. Крови много, простыни были черны от нее. На второй пластине – стена спальни и большая темная надпись: «Царским собакам – собачья смерть». Ниже подпись – «Рабочая дружина имени Пестеля».

– Кровью написано? – только и спросил я.

Парослав Симеонович кивнул.

Ариадна внимательно посмотрела на пластины обскуры.

– Какое безумие. Я не понимаю этого. – Она тяжело покачала головой. – Как можно провести такую сложную операцию, привлечь столько людей и при этом придумать такую неизящную фразу? «Царским собакам – собачья смерть». Ну что это? Это же не звучит даже. Ну неужели неясно, что, если написать «Царским псам – собачья смерть», это будет уместнее? Да, чем больше я работаю среди вас, тем больше вы, люди, меня неприятно поражаете.

Ариадна осуждающе покачала головой и отложила пластину. Шеф меж тем продолжил говорить:

– Расследование будет резонансное. Убийц любой ценой найти нужно. Заниматься им буду лично я. В помощники мне четверо сотрудников для начала понадобятся.

Я напрягся и почувствовал азарт. Дело представлялось мне крайне интересным.

Парослав Симеонович меж тем оглядел зал, выбирая, кого он возьмет себе на помощь.

– Скрежетов. – Шеф кивнул на иссеченного шрамами секунд-майора с квадратной алюминиевой челюстью и механической рукой.

Шеф принялся оглядывать кабинет дальше.

– Серебрянская. – Тычок трубкой в сторону молодой белокурой дворянки. – Что ж, посмотрим на тебя в деле, уж больно хорошие о тебе рекомендации.

Эту девушку я знал мало. Ее перевели к нам из Москвы Огнеглавой в ту пору, когда мы с Ариадной занимались расследованием в Оболоцке. Впрочем, успевшие поработать с ней коллеги отзывались о Серебрянской весьма лестно.

Парослав Симеонович меж тем помедлил, оглядывая оставшихся людей.

– Могилевский-Майский. – Кивок на штабс-капитана с пронзительно-черными глазами и прямо-таки мертвецкой бледностью на лице.

– И… – Парослав Симеонович осмотрелся, по сторонам. – И…

Шеф задумался, выбил из трубки пустую ампулу табачной настойки, вновь осмотрел присутствующих, вздохнул:

– Ну и Бедов. Пожалуй, так.

Внутри меня все упало. Я, конечно, ничего не сказал, не дело было указывать шефу, как ему работать, но, видимо, на лице у меня эмоции выступили достаточно сильно.

Парослав Симеонович повернулся ко мне.

– Виктор, ну что ты на меня смотришь как карась на сметану? Я бы тебя взял, конечно, в команду, но мне доложили, что за тобой теперь дело Кротовихиной. Вот им и занимайся. Еще не хватало, чтоб она мне мозги клевала, пока я убийством генерала Асмолова занят. Сам же взялся, верно? Верно. Какие вопросы тогда? – Сыщик пожал могучими плечами.

– Ну, спасибо, Ариадна, – только и шепнул я напарнице.

Шеф меж тем продолжил:

– Да, и вот еще что, Виктор. Раз уж туда выдвигаешься, заодно изучи дело по пропажам людей в Искрорецке. С этим давно разобраться пора. Уездный исправник его не вытягивает. Помоги ему. Тридцать тысяч человек всего в городе, и десять лет уже ни единой зацепки нет. Свежий взгляд не помешает.

Я кивнул шефу, продолжая с завистью поглядывать на сыщиков, отобранных для расследования убийства генерала.

Как только планерка закончилась, мы сразу же отправились в Искрорецк.

Сегодня в Петрополисе было на удивление малодымно, я мог видеть рельсы на добрых сто шагов, а потому, врубив прожекторы локомобиля, я быстро повел машину вперед.

Миновав Крюковский канал, мы выехали на сверкающую дорогими локомобилями Французскую набережную и оставили позади чудовищный, похожий на возносящуюся к небесам пирамиду, дворец Промышленного совета, возле которого на каменной глыбе стоял стерегущий вход гигантский механический всадник. Дальше открылась вечная, не прекращающаяся вот уже двадцать лет стройка. Мы выехали на Холодную набережную, минуя громаду Зимнего дворца, слепо смотрящую на город заваренными стальными листами окнами.

Показалась Петропавловская крепость, страшащая небеса дулами крупнокалиберных пушек. В каком-то из ее безымянных бастионов был пожизненно заключен отец. Без права переписки и встречи с людьми. Что с ним сейчас, в рассудке ли он и что думает о своем поступке теперь? Я вздохнул, понимая, что, скорее всего, никогда этого не узнаю.

Между тем мы миновали Чугунолитейный мост, и под колесами понеслась Сампсониевская набережная – черная от копоти, прижатая к реке громадами фабрик и бумагопрядильных мануфактур, обросшая прогнившими тушами жилых бараков и дешевых доходных домов, жадно впивающаяся в низкое небо сотнями заводских труб. Дым стал гуще, в его чадной пелене было видно множество безликих фигур рабочих, трудящихся возле верениц стоящих у причалов барж.

Наконец город стал ниже, прижался к земле, распался, и мы выехали на идущие вдоль берега пути. По левую руку потянулась черная гладь Мертвого залива. Вдали показалось несколько силуэтов броненосцев береговой обороны. Под прикрытием бронепалубного храма, непрерывно оглашающего воды звоном установленных на мачтах колоколов и пускающего освятительные ракеты, военные корабли били из пушек по чему-то находящему за горизонтом.

Столичный дым меж тем обратился в кисею, а она уже в тонкую рваную поволоку, едва-едва заметную глазу. С неба било непривычное солнце, и я накинул защитные очки. Поездка прошла почти без разговоров, Ариадна жадно смотрела в окно, впиваясь взглядом в спокойную гладь залива, я же витал в мыслях, обдумывая скорее ночное убийство генерала, чем предстоящее нам дело.

Впрочем, так просто приступить к расследованию не удалось. Неподалеку от Искрорецка стрелочник указал нам на запасные пути. После короткой беседы выяснилось, что этой ночью революционеры взорвали единственный железнодорожный мост, что вел в город. В устье реки рухнул целый эшелон пушечных броневиков, выпущенных на искрорецком оружейном заводе. Что ж, неудивительно. Все в воздухе дышало войной между империей и Декабрией, а потому революционное подполье постоянно пыталось помочь уральским коммунарам в предстоящей схватке.

Узнав, где находится паромная переправа, мы снизили скорость и направились туда.

Билеты получилось купить быстро. Сидящий в окошке старичок-кассир изумленно уставился на фарфоровое лицо Ариадны и, почесав лысину, полез в служебные книги, пытаясь понять, нуждается ли моя механическая спутница в отдельном пассажирском билете или ее нужно оформлять как сопутствующий багаж.

В очередной раз поглядев на часы, я просто велел выдать два билета, добавив сверху двугривенный лично для кассира.

Не прошло и мгновения, как серебряная монетка с симпатичным профилем Екатерины Третьей исчезла в руках сразу повеселевшего старичка. Откинув замусоленные служебные книги, он завозился с огромным, утыканным клавишами кассовым аппаратом, и вскоре мы с билетами направились к краю причала.

Здесь уже пестрела ожидающая паром толпа людей. Пройдясь вдоль нее, я заметил священника. Подтянутый, с пышной бородой цвета желтой охры, он был одет в обычную для наших мест прорезиненную черную рясу и носил на груди большой, покрытый синей эмалью крест. Возле его хромовых сапог стояла пара корзин со снедью.

Неспешно очищая ножом солидный кусок кровяной колбасы, батюшка то и дело строго поглядывал в светлый небесный зенит.

Я тоже поднял взгляд вверх, но ничего необычного не увидел. Лишь в вышине над нами плыл изрыгающий черный дым трехбашенный броненосный дирижабль, да вдали виднелся клин шестикрылых гогар. Издавая утробный вой, хлопая многометровыми крыльями, гигантские твари улетали в сторону Северного ядовитого океана. Там, среди неприступных утесов, вздымающихся над полнящимися зеленым сиянием водами, они будут пережидать слишком жаркую для них погоду, чтобы затем, с первыми холодами, вновь вернуться на материк.

Что-то неясное защемило в груди, а на сердце вдруг стало легко-легко и чисто.

– Весна пришла, – с улыбкой сказал я, смотря на удаляющийся вдаль птичий клин.

– Да, дал Господь, пережили зиму. – Строгость вдруг пропала с лица священника. Смотрящий в небеса батюшка тоже не смог сдержать улыбки.

– Вы из Искрореца? – Такой вывод я сделал из-за того, что на поясе у священника не было сумки для респиратора.

– Из него самого. – Батюшка наконец повернулся к нам и вздрогнул. Затем поправил очки, переводя взгляд то на меня, то на Ариадну. – Быть не может! Виктор Остроумов! Вот так да! Собственной персоной! Мы ж с матушкой за здоровье ваше только вчера свечку ставили! Ох, знатно вы этим сектантам оболоцким перцу всыпали, ох и знатно! Так этим светобесам и надобно! Эта вот машина их в подвале и подвзорвала?

Священник подошел к Ариадне и внимательно осмотрел мою напарницу.

– Ишь какая вещица, сделано-то как причудливо, ну это ж надо! Ох, а пощелкивает-то как! Прям шкатулка музыкальная, но только без музыки. – Батюшка вдруг опомнился и представился: – А я отец Герментий. Настоятель церкви Святого Мученика Левонтия Заобьского. Мы с матушкой постоянно о вас в газетах читаем.

Отец Герментий внезапно спешно начал рыться в корзине. Вскоре на свет появился здоровенный бумажный сверток с салом.

– Вот, я просто обязан вас чем-нибудь отблагодарить – вы ж всю столицу спасли! Да держите вы сало, не брезгуйте. По двадцать восемь копеек фунт! Не сало – сказка персидкая, я ее уже три года беру!

С огромным трудом вернув сверток его восторженному владельцу, я предпочел получить от батюшки информацию.

– Если хотите меня отблагодарить, лучше помогите мне с делом. Мы планируем посетить семью Грезецких. Кстати, насколько я понимаю, усадьба их там?

Я кивнул за реку, туда, где заканчивались ряды краснокирпичных фабрик. Сдерживая лезущие в небо гигантские здания, там рос запущенный терновый сад. Темные громады цехов возвышались прямо над ним, давили его своими стенами, жали, но справиться с его переплетенными, упрямо упирающимися в закопченные кирпичи шипастыми ветвями у них так и не получалось.

Деревья жили, хотя заводской дым уже плел над ними свой скрывающий солнце саван. Ветви их сейчас покрывали белоснежные, совершенно неуместные в этом фабричном городке цветы.

Огромный сад переходил в усадебный двор. На берегу залива стоял большой дом с мезонином, несколько флигелей и с десяток ангаров и мастерских. С другой стороны от дома шел усадебный парк, заросший чахлыми тополями, за которыми вновь поднимались фабричные стены.

Батюшка при моем вопросе о Грезецких сильно помрачнел, затем заговорил, несколько понизив голос:

– Это жуткие люди – так и знайте. Не семья, а узел гордиев, из змей связанный! После того, что предок их сотворил, род их проклят Господом на веки вечные. Все Грезецкие до одного безумны – одна их Аграфена чего стоила.

Я прикрыл глаза, старательно пытаясь вспомнить занятия в духовно-механическом училище. Давалось с трудом – все же окончил я его двенадцать лет назад.

– Аграфена Грезецкая – это та, что век назад предложила концепцию освященного водорода?

– Да нет же, Виктор, ну вы что? Правила освящения водорода Аглая Грезецкая разработала, а Аграфена Грезецкая – это та, что полсотни человек в подвале той усадьбы зарезала.

– А, господи, – я махнул рукой, – вечно я их путаю. Обе же на «а». И зря вы на Аграфену наговариваете. Про убийства это все газетчики придумали, чтоб тиражи поднимать.

– Газетчики? Да она служанок своих без счета сгубила! По утрам их кровью умывалась, а вечерами жир человечий в фонари заправляла и фонарями теми в колодец светила, что в подвале усадьбы упрятан. А колодец тот бездонный и самой преисподней достигает. А на свет жира людского, горящего из адовой тьмы, сам Кот-Катафот выбирался в человеческом обличье. Один глаз у него оранжевый был, а другой – красный! Аграфена его кровью с молоком поила, а потом, всю одежду с себя сняв, кружилась она с ним в танцах непотребных по залам, зеркалами выстланным.

– Помилуйте, Аграфена Грезецкая сто с лишним лет назад жила, ну вот откуда такие подробности? – Я не выдержал. – Великая ведь исследовательница территорий за рекой Обь была, от самой Анны Иоанновны награды имела. Ну за что ей такое? Вам нужно меньше читать желтую прессу.

Батюшка насупился, но отступать не пожелал:

– Про Аграфены дела мне еще прадед рассказывал, а он многое знал – у него брат двоюродный при Тайной канцелярии служил писарем, то-то! Да и что про Аграфену говорить? Вот на нынешних Грезецких посмотреть достаточно. Альберт Клементьевич, покойничек, чьи дети тут живут, что он делал? Мечтал с самим Богом потягаться! Построил из мертвого чугуна истукана на паровом ходу, да всю жизнь пытался человеку его уподобить! Чувствам научить и любви! Хорошо, что вовремя ему голову раскроили добрые люди.

Я чуть не поперхнулся от слов батюшки, а разошедшийся отец Герментий продолжил вещать как ни в чем не бывало:

– Теперь там в доме наследники его живут – двое братьев и сестра их. И все они люди пропащие. Вот старший брат Платон Альбертович. С виду он человек человеком – профессор медицинско-механических наук – протезы для калек делает, да только это для вида, в душе он паук стоногий, так и знайте! А брат его двоюродный? Аврелий Арсеньевич Белоруков? – Священник понизил голос до шепота: – Он же тварь кровавая. Начальник жандармский.

Я попытался прервать священника:

– Вы бы поменьше такое говорили. Проблемы у вас могут возникнуть.

Отец Герментий с вызовом посмотрел на меня.

– А я правду говорить не боюсь, – не поднимая голос с шепота, продолжил он. – А вы что, не согласны со мной? Или, может, считаете, что нормально это – свинцом да штыками стачки рабочие разгонять?

Отец Герментий вздохнул.

– У нас на оборонном заводе сами слышали, что было, когда забастовка началась. Как явились жандармы, так мне дюжину человек отпеть пришлось. Это же ужас кромешный, что жандармы у нас творят. И я не знаю даже, кто лучше отделался, те, кого убили, или те, кто под арест попал.

Мы помолчали. Крыть слова священника мне было нечем.

– Да что про Белорукова говорить, – махнул рукой священник. – Вот сестрица Платона Ника. Она чиновник. Но где? В Сибирской коллегии!

А вот эту фразу батюшка сказал уж слишком громко. Несколько стоящих рядом старушек пугливо вжали головы в плечи и начали креститься. Дородный купец перестал есть сайку и отшагнул подальше от нас, принявшись читать молитву.

Отец Герментий же продолжил:

– Виктор, вы поймите, у нее в подвале целая лаборатория. Она там такие вещи творит, что меня каждую неделю к Грезецким вызывают, святой водой стены усадьбы кропить. И ладно лаборатория, но она ж по ночам с сектантами сибирских богов якшается! Это я точно знаю! Но ладно Ника, а брат ее, Феникс? Если бы вы знали, сколь богопротивно и уродливо то, что он в недрах своей мастерской черной построил.

Священника передернуло, и он резко посмотрел в небо.

– И что же это? – мгновенно переспросил я.

Отец Герментий глубоко вздохнул, напрягся, точно готовясь войти в стылую воду и наконец, выпалил на одном дыхании:

– Срамолет.

– Что?

– Срамолет. Я же говорю. Машину крылатую тяжелее воздуха. Это кошмарно. Уже месяц она нам небеса гадит. Ведь сказано было святым Паисием в проповеди, что дал Господь лишь три способа человеку для движения по небу – воздушный шар, дирижабль и Небесный град Архангельск. И более ничего. Виктор, ну ясно мне, почему шар воздушный летает – это физика элементарная. Ну понятно и ребенку, почему не падает на землю Небесный град Архангельск. С дирижаблями броненосными элементарно – наполнил оболочку водородом, поставил иконостасы на палубу, запитал от них вычислительные мощи, подключил к ним флогистонный ковчег, водород освящающий, и готово. Но срамолет? Это вообще что такое? Фитюлька! Виктор, я туда лично залезал – там внутри вообще ничего нет. Не то что иконостаса, там даже икон на приборной панели, и то не уставлено.

Я недоверчиво покосился на священника:

– В смысле не установлено? А как без них альтиметр будет верные показания выдавать? А в облачности за счет чего ориентация? Да в конце-то концов, в случае аварии что безопасность пилоту обеспечит?

– Да, вот я и говорю – это ж позор небесный, а не машина. И вот этот чертоплан у нас над городом круги теперь нарезает каждую неделю. Ну ничего, ничего, – я уже отцу Лаврентию в Беломорский монастырь письмецо-то написал. Он звонарь известный, как приедет, там поднимемся мы с ним на колоколенку, подождем, как срамолет этот поближе подлетит, да так его звоном малиновым и угостим! Он у нас долетается, что твой Симеон Волхв. Он у нас власть сырой землицы носом своим поклюет, я обещаю.

Отец Герментий кровожадно рубанул ножом по колбасе. Разговор прервался – с того берега наконец подошел паром, и мы направились в Искрорецк.

0100

Минуя ряды фабрик и рабочих бараков, мы ехали к принадлежащему Кротовихиной консервному заводу. Тот стоял на берегу залива.

Десятки высоких цехов хищно нависали над черной гладью воды, изрезанной бетонными пристанями. Жадно высунув черные ленты транспортеров, они безостановочно поглощали сгружаемую из причаливших судов рыбу, утягивая трепещущее серебро в царящую под их крышами дымную тьму.

Судами дело не ограничивалось: вбившиеся в небо острые, как гарпуны, причальные мачты удерживали промысловые дирижабли, с которых лебедками сгружали окровавленные туши смертекатиц и многоглазые тела заплывших из Северного ядовитого океана акул-молохов.

Еще один небольшой, но богато украшенный дирижабль нежно-розового цвета покачивался на причальной мачте, стоящей у заводской конторы. По ее лестнице спускалось несколько фигур. Похоже, Галатея Харитоновна проверяла свои обширные владения.

Это было нам на руку – перед визитом к Грезецким мы как раз хотели посетить завод, дабы задать пару связанных с делом вопросов, которые пришли мне в голову уже поутру.

Направившись к конторе, я невольно окинул взглядом завод – грязный двор, краснокирпичные стены, обросшие кривыми пристройками рабочие бараки вдали. Я вздохнул и опустил взгляд к земле.

– Что такое, Виктор? – Ариадна с интересом посмотрела на меня. – Вы впали в какую-то задумчивость. У вас появились мысли о деле?

– Нет, – помотал я головой. – Просто вспомнил сахарную фабрику. Знаешь, бараки тут очень похожи. Почти одинаково выглядят. И внутри там наверняка все так же, как и у Кошкина. Да и на всем заводе тоже.

– Мысль, что Жоржика похитили рабочие, кажется мне весьма маловероятной. Считаю, что данный завод не относится к нашему делу.

– В том-то и дело, что не относится. – Я пожал плечами. – Вот сейчас мы проведем расследование, найдем Жоржика в каком-нибудь местном борделе, вручим Кротовихиной и уедем отсюда. И все.

– И? – уточнила Ариадна, кажется, искренне пытаясь понять, к чему я клоню.

– Ты не понимаешь, – бросил я и прекратил разговор – все равно мы уже поднимались по ступеням фабричной конторы.

Первый этаж встретил нас деловитым стуком печатных машинок. Два десятка человек работали в зале. Вдоль их столов вышагивал Орест Генрихович. Управляющий явно был зол. При виде нас он вздрогнул. Затем, взяв себя в руки, шагнул навстречу.

– О, вы зря явились. Жоржик-то жив и здоров оказался.

– Он нашелся? – уточнил я, чувствуя невольное раздражение.

– Не совсем, – зло процедил Орест Генрихович, но, увидев мои непонимающие глаза, чуть успокоился и пояснил: – Этот жук подколодный посылку нам ночью у ворот оставил. Вы представляете? Его Галатея Харитоновна с собаками ищет, а он посылки шлет!

– И что там было?

– И знать не хочу. Вот Галатея Харитоновна как раз только что прилетела, открывает ее сейчас. Если вам надо – то давайте в кабинет к ней вас провожу.

Управляющий указал на второй этаж. Пройдя лестницей из итальянского розового мрамора, миновав бестолково завешанный цветастыми картинами коридор, мы через приемную вошли в кабинет Галатеи Харитоновны.

Здесь царила уютная полутьма. Портьеры на окнах были прикрыты, и огромный, отделанный дубовыми панелями зал освещала лишь пятирожковая золотая люстра, висящая под высоченным потолком.

Людей в помещении было двое – склонившаяся над фанерным ящиком Кротовихина и слуга с гвоздодером, который как раз откладывал снятую крышку.

Внутри посылки горели огнем охапки оранжевых лилий. Не обратив на нас внимания, промышленница склонилась над цветами. Внезапно она замерла, на ее лице отразилось недоумение. Она наклонилась еще ниже и аккуратно раздвинула лилии. Затем вдруг резко отшатнулась назад. В глазах ее был запредельный, нечеловеческий ужас.

– Ж-Жоржик, Ж-Жорженька… – сорвалось с ее вмиг посеревших губ.

Она попятилась и закричала. Отчаянно и громко. В электрическом свете блеснули усыпанные сапфирами кольца. Пальцы Галатеи Харитоновны до крови впились в лицо, раздирая щеки, а затем ее надсадный крик вдруг оборвался – женщина тяжело пошатнулась и рухнула, теряя сознание.

Ариадна стальной тенью метнулась через кабинет, в последнюю секунду подхватывая промышленницу. Мы с Орестом Генриховичем опрометью бросились вслед за ней, склоняясь над упавшей в обморок промышленницей. Управляющий, сам белый как мел, спешно начал отдавать приказы конторским служащим. Застучали сапоги. Кто-то кинулся вызывать из города докторов, кто-то побежал за служащим при заводе врачом. Затем мы осторожно перенесли Кротовихину в комнату отдыха, уложив ее на диване.

Когда суматоха чуть-чуть улеглась, мы с Ариадной вернулись в кабинет промышленницы. Мне показалось, что за те минуты, что мы отсутствовали, тот успел полностью измениться. Воздух наполнил густой запах лилий и гнилого мяса. Полумрак, который я бы раньше назвал уютным, казался мне сейчас зловещим и почти живым. Пятирожковая золотая люстра, висящая под высоченным потолком, не могла разогнать клубящихся по углам теней. Темные гобелены еще сильнее гасили свет. С них на нас смотрели резвящиеся пастушки и фавны, но сейчас их лица выглядели лицами мертвецов, а улыбки – искаженными гримасами боли.

Мы прошли в центр зала, туда, где на мягком узорчатом ковре стоял квадратный ящик: с парой удобных ручек и обитыми железом уголками, он выглядел абсолютно стандартно. Такими ящиками очень часто пользовались заводы и мастерские для пересылки требующих бережного отношения деталей.

Я подошел ближе, старясь не вдыхать тошнотворную смесь сладковатого аромата лилий и мертвечины. Затем заглянул внутрь.

Ящик заполняло множество оранжевых лилий. Яркие, словно пламя, цветы окружала темная зелень крупных листьев. Лилий было много, очень много, но главным было то, что скрывалось под ними.

Жоржик нашелся. Если, конечно, то, что было внутри, еще можно было назвать Жоржиком. На обитом серебристой клеенкой дне ящика лежала вскрытая человеческая голова. Лобная кость отсутствовала, открывая серый мозг.

Рядом с головой убитого жениха Кротовихиной лежала отсеченная рука. Больше в ящике ничего не было, если не считать вложенного в побелевшие пальцы мертвеца листка дорогой синеватой бумаги.

Вытащив карманную обскуру, я запечатлел ящик. Затем мы убрали цветы на пол. Лишь после этого Ариадна осторожно высвободила листок из мертвых пальцев. На бумаге с помощью печатной машинки был набран следующий текст:

Уважаемая Галатея Харитоновна!

Я наблюдаю за вами с тех самых пор, как мной был убит Жоржик. Вы так трогательно переживаете о нем, так плачете. Пишете такие чудесные объявления в газеты. Мне доставляет огромное удовольствие видеть, как вы по нему страдаете.

Теперь я знаю, как сильно вы его любите. Теперь я вижу, как много он для вас значит. И раз ваше любящее сердце так болит, то я облегчу ваши муки.

Вам же наверняка хочется увидеть вашего ненаглядного Жоржика снова? Что же, наслаждайтесь, милейшая Галатея Харитоновна. Жоржик снова с вами. Частично, конечно, но это ведь лучше, чем ничего? Верно?

Ах да, милейшая Галатея Харитоновна, в газете вы писали, что вам тяжело без его добрых слов, без прикосновений его рук. Что ж, с добрыми словами теперь уже никак, зато руку приложу. Касайтесь ее сколько влезет. Правда, она чуть испорчена, пришлось срезать пару пальцев, чтобы снять перстни. Надеюсь, вы не будете в обиде, что украшения я оставлю себе? Вы же обеспеченная женщина, а я, увы, имею некоторое стеснение в средствах. Да и в конце концов, любимый человек все равно важнее! Ведь любовь, Галатея Харитоновна, – это самое дорогое, что есть у нас на свете. Так наслаждайтесь же ею и будьте счастливы!

– Подонок. – Я с отвращением уставился на глумливое письмо.

Ариадна укоризненно покачала головой:

– Виктор, я предложу вам не использовать эмоции. Эмоции вредны и вам, людям, они только мешают. Успокойтесь и дайте мне письмо.

Я раздраженно передал листок бумаги. Семь лет я работал в сыскном отделении, но цинизм убийцы пронял меня до глубины души.

Ариадна меж тем внимательно прочла послание, а затем, отложив его, принялась методично исследовать содержимое ящика. Белый фарфор ее пальцев побагровел.

– Что вы думаете о записке? – осведомилась Ариадна, не отрываясь от осмотра вскрытой головы жениха Кротовихиной.

Я еще раз взглянул на синеватый листок.

– Судя по виду текста, печаталась она на машинке «Импереаль» третьей или четвертой модели. Ж – чуть западает. Щ – немного смещена. Машинку опознать будет достаточно легко. А ты что думаешь?

Ариадна чуть помолчала, внимательно изучая пальцы отрубленной руки.

– Убийца показал отличное владение орфографией. Ошибок нет. Это свидетельствует о его хорошем образовании. Или ее. Я не увидела ни в одном предложении отсылок к полу преступника. Что же до самого текста… То я могу с большой долей вероятности предположить, что в нем присутствует ирония и даже элемент насмешки преступника. Две секунды. Я обработаю данные.

Ариадна замерла. Ее глаза замерцали синим огнем. Через две секунды она утвердительно кивнула:

– Да, моя логическая машина подсказывает мне, что преступник насмехается в письме над Галатеей Харитоновной. Он использует иронию.

– Да ты что? Неужели? – Мне только и осталось, что покачать головой. – А ты вот прямо точно уверена в этом?

Ариадна же посмотрела на меня предельно серьезно:

– Абсолютно, Виктор. Ведь в конце письма преступник с издевкой заявляет, что самое дорогое на свете – это любовь. А на самом деле, согласно загруженным в меня данным, наиболее дорогой вещью в мире на данный момент является находящийся в Зимнем дворце пятьсотсемиграммовый осколок Великой кометы, найденный в ходе экспедиции за реку Обь в 1856 году.

Ариадна постучала пальцами по краю ящика.

– Да, весьма ловкая шутка, основанная на обмане ожиданий. Очень неплохо. Очень. И особенно приятно, что я уловила ее смысл. Юмор людей все еще сложен для меня, но, как видите, с каждым днем я все лучше его понимаю. Не так ли?

Ариадна внимательно посмотрела мне в глаза, кажется, ожидая одобрения. Я вздохнул и вновь взглянул на посылку.

– Я потом тебе объясню, что там в письме. Давай теперь о теле. Думаю, стоит вызвать медика, но первые выводы сделать можно.

– Согласна с вами. Итак: череп распилен. Извлечена лобная кость. Инструмент, которым это сделали, может быть либо качественной ножовкой по металлу, либо пилой хирурга. Ею же отделены от тела голова и рука.Рука повреждена ударом тупого предмета. Возможно, убитый защищался. На ней же не хватает двух пальцев. На остальных под ногтями присутствует грязь и тина, что весьма примечательно. Что до остального – на лице ряд глубоких царапин. Пока не могу определить их характер точно. В целом же явно видно, что убит Жоржик несколько дней назад. В разрезах и ранах следы земли – думаю, сперва тело было закопано и лишь затем убийца изменил свои планы и отправил его сюда. Вот вся информация, которую я могу вам сообщить.

Я кивнул, Ариадна сказала все верно.

Закончив работу, мы покинули кабинет. К этому времени фабричную контору битком забил народ. Дорогой паркет попирали сапоги уездных стражников. Пахло ладаном и табаком – управляющий купчихи нервно затягивался папиросой, а спешно вызванный отец Герментий окуривал все кругом из кадила. Приказчики и рабочие всех мастей бестолково суетились вокруг.

– Галатея Харитоновна как? – тут же спросил я у Ореста Генриховича.

– Я не знаю. Доктор не пускает. Кажется, сердце. – Управляющий нервно оглянулся на запертые двери комнаты отдыха. – Думаю, в больницу увезут. В Петрополис. Дирижабль уже в готовности. Так что я вас сейчас оставлю.

– Не оставите. До больницы вы доберетесь позже. Сперва ответите нам на вопросы, – перебил я управляющего.

Тот запротестовал, но замолк под моим взглядом.

– Где здесь можно поговорить спокойно? – уточнил я.

Орест Генрихович вздохнул и кивнул в глубь коридора:

– Хорошо, я понимаю. Пойдемте ко мне, переговорим. Только очень быстро. Молю вас.

Место работы управляющего разительно отличалось от кабинета его начальницы. Отделанный хромом и чугуном, просторный зал был строг и обставлен с огромным вкусом. Длинный стол из дорогой кровавой ели, доставленной из-за реки Обь, алел напротив высоченных окон. Стены занимали безукоризненно подобранные пейзажи модных художников. В углу стояла мраморная статуя античной нимфы, в лице которой я с удивлением заметил сильно приукрашенные черты госпожи Кротовихиной.

Мы сели в высокие кожаные кресла. Управляющий вытащил золотой портсигар, украшенный затейливой финифтью, мелкими сапфирами и эмалевым портретом своей начальницы, и вновь нервно затянулся папиросой. Прежде чем я произнес хоть что-то, Орест Генрихович принялся быстро говорить:

– Послушайте, это не я. Поверьте мне. Я Жоржика ненавидел, клянусь, я его даже отравить хотел, но… Я же все разглядел. Там же голова в ящике. Голова. Я Галатее Харитоновне никогда бы такое… – Управляющий вновь нервно затянулся сигаретой. – Я же зачем взятку предлагал, думал, его подольше не будет, Галатея Харитоновна озлится и погонит его от себя наконец. Я ж не думал, что такое случится.

– Орест Генрихович, как ящик попал в контору? – остановил я поток слов управляющего.

– Ночью фабричный сторож услышал стук в ворота. Когда открыл, никого не было, только ящик этот чертобесов на дороге подъездной стоял, ленточкой обмотанный. Да, вот еще что! На нем еще визитка, Жоржику принадлежащая, лежала. – Управляющий принялся рыться в карманах. – Сейчас, я ее сохранил, где же она, ага, вот, держите.

Повертев визитку и не найдя никаких отпечатков или следов, что мог оставить убийца, я убрал ее в карман.

– Хорошо, что было дальше?

– Я прибыл на завод поутру. Мне доложили про ящик. Я, признаться, не хотел Галатее Харитоновне ничего говорить, но люд уже видел, поэтому утаить нельзя было. Вот, собственно, она прямо перед вашим приходом прилетела. Галатея Харитоновна как услышала про посылку, тут же расцвела и велела в кабинет ее нести и вскрывать. – Управляющий опустил глаза. – Я бы никогда с ней такого не сделал…

Я внимательно посмотрел на Ореста Генриховича. Было очень похоже, что он говорит чистую правду.

– У Галатеи Харитоновны были враги? – уточнила Ариадна.

– Способные вот на такое? – Управляющий поежился. – До сего дня я думал, что нет. У нее, конечно, есть конкуренты, есть люди, ею обиженные, всех и перечислять устанешь, но чтобы так…

– Хорошо, тогда вспомните врагов погибшего.

Орест Генрихович всплеснул руками:

– Да господи, какие враги, это ж Жоржик! У него в жизни только два врага – мадера да стол карточный. Все. Ну ладно, я его еще не любил, но вы поймите, я бы такое с Галатеей Харитоновной никогда…

– Хорошо, – вновь остановил я управляющего. – Что за ссора была между Жоржиком и вашей хозяйкой?

– Ссора? – Управляющий явно не хотел говорить, но быстро сдался. – Галатея Харитоновна требовала, чтоб Жоржик отписал ей землю. Он же Грезецкий. Ему в наследство от папеньки участок достался, вот тот самый, возле цехов, где сад. Галатея Харитоновна давно на эту землю посматривала, завод требует расширения, и участок подходит идеально, только сад выруби – и можно строиться.

– Жоржик был против?

– Конечно. Тут же их, Грезецких, фамильная земля. Она им вместе с дворянством самим Петром пожалована. По преданию, император первое дерево в саду этом посадил. А второе – Меншиков. Да вы что, Грезецкие садом гордятся страшно. Жоржик все свое наследство в карты промотал, а сад ни-ни. Вот, собственно, за участок этот Галатея Харитоновна и грызлась с Жоржиком уже пару недель как. И в тот день тоже. А вечером уже плюнула да и домой отправилась. А Жоржик пить пошел к братьям своим. Я предлагал локомобиль взять, а он уперся, мол, устал от столичного дыма – прогуляться хочет. Вот и прогулялся. – Управляющий покачал головой.

– Значит, он отправился в усадьбу с вами?

– Да, мне надо было у Феникса Грезецкого, младшего из братьев, консультацию по котлам получить. Но я там был недолго, только ужин начался, я оттуда и ушел. Меня на фабрику вызвали – мальчишку в станок затянуло.

Меня передернуло.

– Насмерть?

Орест Генрихович махнул рукой.

– Насмерть. Да еще и как назло так неудачно, что застрял прям намертво. Конвейер в цеху полностью встал. А у нас отгрузка товара утром. Я чуть не поседел, пока мы поломку устраняли. Так что меня тут все видели на заводе. Я тут ни при чем.

Я с неприязнью посмотрел на управляющего, но был вынужден продолжить разговор:

– Жоржа никто не видел, после того как он ушел из усадьбы, верно?

– Да, ни домой, ни на завод он не вернулся.

– Может быть, Жоржик с кем-то ссорился? В усадьбе? Кто там еще был?

– При мне ни с кем. А так там гостил Белоруков Аврелий Арсеньевич.

– Тот самый? Шеф жандармов? – округлил глаза я.

– А что вы удивляетесь? Он их двоюродный брат. Так, кто еще был: Платон с Фениксом, конечно, еще Ника, сестра их, и отец Герментий, да больше и никого, кроме прислуги. Вроде ужин мирно вполне начался. А дальше уж не знаю. Полиция говорила, что Жоржик в двенадцатом часу ушел, и все. Больше его никто не видел. Он перед исчезновением сказал, что на завод пойдет – его там служебный локомобиль ждал. Галатея Харитоновна ему личный завела, с шофером. Но на заводе он не появился.

Напоследок мы допросили еще и ночного сторожа, но, увы, ничего нового узнать не удалось. Подслеповато щурясь, охранник лишь сообщил, что постучали в ворота часа в три ночи, и более сказать не смог ничего.

Покинув контору, мы прошли вдоль высоких краснокирпичных цехов завода. Бьющие в небо копьями труб, сцепившиеся паропроводами и мостками, они проводили нас грохотом и шумом, но вот огромные здания вдруг расступились, и мы, миновав стоящую неподалеку от жилых бараков заводскую церковь, вышли на нетронутую часть берега. На добрые полверсты ее занимал терновый сад. От завода по берегу залива тянулась дорожка из мелкого битого кирпича, усыпанного сверху нарубленными стеблями рогоза.

Именно этим путем Жоржик отправился в гости к своим братьям и этим же путем должен был вернуться.

Мы с Ариадной пошли по битому кирпичу.

– Насколько же сильно нужно было ненавидеть Галатею Харитоновну, чтобы решиться на такой поступок, – задумчиво произнес я.

– Почему вы рассматриваете именно вариант ненависти? Убийцей могло двигать и обычное сумасшествие, – предположила Ариадна.

Я улыбнулся. Нечасто мне доводилось ловить свою напарницу на ошибке.

– Да, убийца, конечно, может быть и сумасшедшим, но поступок свой он совершил именно из-за ненависти к Галатее Харитоновне. Об этом говорит букет оранжевых лилий.

– Я вас не понимаю, Виктор. – Ариадна наклонила голову.

– Просто ты еще недостаточно прожила среди людей. Поэтому ты не все знаешь о наших обычаях. – Я мягко улыбнулся напарнице. – Ты слышала о «языке цветов»? Видишь ли, в нашей культуре каждый подаренный цветок имеет свое значение. Коралловая роза – это символ страсти, а красная – настоящей любви. Амарант же тоже означает любовь, но любовь вечную. Что еще? Одуванчик – кокетство, миндаль – обещание. Бальзамин – «Мы не ровня» или «Нетерпение», зависит от контекста.

В голове Ариадны защелкали шестерни. Она посмотрела на меня немного настороженно, точно ожидая, что я подшучиваю над ней.

– Серьезно? Вы шифруете информацию с помощью подверженных быстрому гниению органов семенного размножения цветковых растений? – Ариадна остановилась и прикрыла глаза. – Десяток секунд, Виктор, мне нужное понизить мое мнение о человечестве. В смысле еще сильнее, чем раньше.

Что-то защелкало в мозгу моей напарницы. Наконец она кивнула:

– Отлично, все сделано. Итак, какая же расшифровка у лилий?

Я недовольно посмотрел на Ариадну, но ответил:

– Тоже зависит от цвета. Белая – это чистота и непорочность. Желтая – веселье и легкомыслие. Алая – возвышенные намерения. Тигровая – процветание и гордость.

– И что же означают оранжевые лилии?

– Ненависть и отвращение. И только эти два чувства. Поэтому убийца оставил нам вполне ясное послание о своем отношении к Галатее Харитоновне.

– Я вижу, вы знаток этого, как вы выразились, «языка цветов».

Я пожал плечами.

– Каждый образованный человек обязан это знать. – Я улыбнулся напарнице. – Сейчас чуть раскидаем дела, я найду вечерок и привезу тебе цветов. Научу, как правильно делать букеты-послания. Это целая наука.

Ариадна чуть улыбнулась в ответ и покачала головой:

– Простите, Виктор, про символику цветов я почитаю – это может быть важным в расследованиях, но букеты составлять откажусь. Неподходящее занятие для машины. Давайте вы, люди, будете заниматься подобными глупостями, а я свое свободное время буду тратить на полезные вещи.

– Ариадна, ты на прошлой неделе прочитала по третьему разу словарь Ушакова, а позавчера весь обед телефонный справочник изучала. Притом устаревший, десятилетней давности. Я же тебе сколько книг купил. Ты еще стихи Фальконетова не читала, «Новомальтийские рассказы» пылятся, за «Асбестовый браслет» даже не бралась, а ты справочник телефонный читаешь.

– А что вы имеете против? Я уже изучила почти пять десятков написанных людьми художественных книг. Этого достаточно. В них все вечно повторяется: сюжеты одни и те же, людские глупости одни и те же. Те же чувства. Те же слова. Даже буквы одни и те же. Нет, Виктор, единственный достойный памятник литературы, что произвело человечество за свою историю, – это словари и, конечно же, телефонные справочники. Это немыслимо прекрасная вещь. Вы не представляете, я листаю их и каждый раз не могу оторваться. В стихах рифмы легко предсказуемы, а здесь никогда не угадаешь, какая числовая комбинация будет напротив следующей фамилии в списке! А главное, телефонные справочники, в отличие от остальной вашей литературы, смешные. – Ариадна порылась в карманах и раскрыла пеструю от закладок книжечку.

– Подожди, ты его с собой теперь таскаешь?

– Конечно. Как я могу такую книгу в управлении оставить? Вот послушайте – например, вы знаете, какой телефон у Перфилия Васильевича Восьмеркина? 33–73–55. Ни одной восьмерки. И ни одной цифры, на которую бы можно было разделить восемь без остатка. Но если сложить все цифры между собой, получается-то двадцать шесть! А два и шесть – это что? Восьмерка! Ну разве не прелесть? Я положительно очарована Перфилием Васильевичем! Он теперь один из моих самых любимых литературных героев.

Ариадна с величайшей нежностью прижала телефонный справочник к груди.

Вздохнув, я пошагал дальше.

Меж тем рядом с идущей вдоль берега тропой открылась дорожка, уводящая в глубь тернового сада.

– Он возвращался на завод через сад, не находите?

Ариадна подошла к ближайшему дереву, рассматривая белую от цветов ветвь. Затем притронулась к длинным, острым шипам, ломая их нажатием своих фарфоровых пальцев.

Я вспомнил царапины на лице Жоржика. Действительно, он мог их получить, продираясь через колючие ветви.

– Что ж, значит, пойдем этой дорогой, – кивнул я, и мы свернули на тропку, уходящую в сад.

Цветущий терновник обступил нас, скрывая небо переплетением колючих ветвей. К запаху дыма и мазута примешался тонкий запах цветов, напоминающий горький миндаль. С тревогой я посмотрел наверх. То там, то здесь в кронах деревьев висели сделанные из костей амулеты, перевязанные длинными черными лентами. «Блестят словно хитин», – почему-то подумалось мне, когда я поглядел на них в свете вышедшего из-за тучи солнца.

Мы вышли на главную аллею. Мощенная плиткой, обставленная газовыми фонарями, она вела в сторону усадьбы. Костяные амулеты висели и здесь.

Минут через пять мы миновали небольшую одноэтажную винокурню, стоящую в глубине сада, а вскоре терновник расступился, открывая усадьбу Грезецких. Богатый дом, флигеля и мастерские, все это было отделено от нас высокой черной оградой, вгрызающейся в небо штыками черных шипов, а прямо перед ней был вырыт глубокий сухой ров.

Он был весьма старым и уже успел хорошенько оплыть, но на его заросшем бурьяном дне по-прежнему виднелись заточенные ржавые колья. Перекинутый через ров широченный железный мост вел к высоким решетчатым воротам, по бокам от которых стояло два бетонных постамента. Один был пуст, на втором же возлежала статуя огромного железного сфинкса. Черный, крылатый, он задумчиво поднимал к небу свое бесстрастное лицо, красоту которого не смогли отнять даже приходящие из столицы кислотные дожди.

Мы с Ариадной шагнули на металлический настил моста и направились было к воротам, но тут что-то щелкнуло, точно взвелись курки гигантского ружья. Веки на маске статуи поднялись, открывая стеклянные, светящиеся желтым огнем глаза. Раздался скрежет, и сфинкс начал подниматься. Он вставал медленно, но в каждом его движении чувствовалось лишь одно – титаническая мощь, заключенная в эту машину.

Маска робота пришла в движение, нижняя челюсть отъехала, открывая черный провал рта. Из чрева механизма послышался приглушенный шум, какой бывает, когда в автограммофон заряжают новую пластинку. Из пасти сфинкса раздалось шипение, а затем записанный на пластинку приятный женский голос произнес:

«Отгадайте загадку. Кто ходит утром на четырех ногах, днем – на двух, а вечером лишается рук и ног и лежит в луже крови, разодранный моими когтями?»

Машина помедлила несколько секунд. Затем четко произнесла:

– Правильный ответ: это вы.

Сфинкс со щелчком выпустил стальные когти, которыми явно можно было вскрывать бронированный жандармский локомобиль. Миг – и многотонная машина легко соскочила с постамента. Оглушительно загудел металл: тяжелые лапы ударили о мост.

Вытаскивать револьвер против такой махины я даже не пытался. Рванув за ворот выпустившую было лезвия Ариадну, я отшвырнул напарницу к себе за спину, после чего принялся медленно отступать.

Сверкая желтыми глазами, сфинкс неторопливо шел прямо на нас.

– Стоять! Стоять, идиотины кусок! – раздался громкий крик с крыльца одной из мастерских.

На дорожку выбежал молодой мужчина в кожаной куртке и белом шарфе. Следом за ним выскочила высокая, тощая как жердь женщина в простом черном платье и белом переднике, держащая в руках мокрый веник.

Сфинкс донесшимся приказам не внял от слова совсем и продолжил мягко идти в нашу сторону. Мужчина, кажется и не рассчитывающий на силу своих слов, добежал наконец до ворот и скрылся в стоящей возле них будке. Женщина же бесстрашно выскочила наружу и кинулась прямо наперерез многотонной машине.

– Варвара Стимофеевна, когти! – рявкнул мужчина, выбегающий из будки со стремянкой в руках.

Взмах отточенных лезвий охранной машины рассек воздух прямо перед лицом служанки. Ответный взмах. Мокрый веник рассек воздух прямо перед лицом сфинкса. Машина попятилась.

– Когти он мне показывать вздумал! – Варвара Стимофеевна вновь взмахнула веником и от души шлепнула сфинкса по бесстрастному железному лицу.

Янтарные глаза машины нехорошо полыхнули. В чреве робота раздался щелчок. Пластинка сменилась. Из граммофона послышалось угрожающее рычание.

– Рык он мне включать вздумал! – Варвара Стимофеевна наградила машину новым ударом веника.

Мужчина между тем уже расставил стремянку перед охранным механизмом и, взлетев по ступеням, принялся копаться в карманах. Достав оттуда целый ворох перфокарт, он быстро перебрал картонки и ловко сунул в прорезь рта сфинкса одну из них.

Робот замотал головой и попытался выплюнуть вставленную в него перфокарту, но вновь получил веником от служанки и наконец покорно принял свою участь. Прошло мгновение, затем другое. Щелкнуло. В голове механизма стремительно заработали шестерни. Цвет глаз сфинкса сменился с янтарно-желтого на изумрудно-зеленый. Облегченно вытащив перфокарту, мужчина спустился вниз. Машина же как ни в чем ни бывало вновь вспрыгнула на постамент.

– Вот ведь кара фараонова. – Служанка вскинула веник, грозя механизму. – Еще раз такое учинишь, мы тебя на запчасти пустим.

Мужчина устало поправил шарф и вздохнул:

– Варвара Стимофеевна, да что вы ему угрожаете, это машина, она ничего не понимает.

– Феникс Альбертович, я вас умоляю, да получше вас она все понимает, только вид делает, что дурная!

Я раздраженно кашлянул, привлекая к нам внимание. Вздрогнув, мужчина обернулся. Выражение на его лице было самое извиняющееся. Только сейчас я наконец нормально его разглядел. Он был моего возраста, весьма хорош собой, однако же на одну секунду чем-то Феникс Альбертович напомнил мне Орфея Клекотова, но прошел миг, странная ассоциация исчезла из головы.

– Неловко-то как вышло, простите! Братец, видно, опять утром охранный режим отменить забыл. Вот незадача. Вы не пострадали? У вас все хорошо?

Я возмущенно посмотрел на Грезецкого:

– Ничего себе охранный режим – он нас чуть не разделал!

– Да вы не беспокойтесь, сфинкс вас пугал только. Вы же видели – глаза желтым горели. Тут простая сигнализация: зеленый – иди, желтый – жди, красный – беги, и притом желательно со всех ног. – Мужчина вдруг хлопнул себя по лбу, шагнул к нам, протягивая руку: – Феникс. Без отчества можно. Брат хозяина этой усадьбы.

Он крепко пожал руку мне, затем Ариадне, посмотрев на мою спутницу с явным интересом. Потом указал на служанку:

– А это Варвара Стимофеевна, наша экономка и ангел, на котором здесь все держится. – Феникс улыбнулся.

Служанка сухо кивнула, настороженно глядя на нас.

Феникс продолжил:

– Нам уже звонили с завода. Прошу в усадьбу. Платон уже извещен, вот-вот он закончит работу в лаборатории и присоединится к нам. – Феникс еще раз покосился на охранную машину и повел нас внутрь двора.

Около мраморных ступеней главного входа в усадьбу невозмутимо возлежали на постаментах еще двое сфинксов. Глаза их горели спокойным зеленым светом.

– Занятные механизмы, – кивнул я на машины. – Давно сделаны?

– Да при декабристах еще. – Феникс пожал плечами. – Сами знаете, что в Петрополисе творилось, когда Пестель власть взял. Времена неспокойные настали, вот прадед наш, Тифонослав Грезецкий, тогда их и собрал для защиты усадьбы.

Феникс гордо улыбнулся, смотря на машины, но тут же нахмурился.

– Одна беда, постоянно штуки какие-то выкинуть норовят. Платона, как старшего в роду, они по голосу слушаются, но остальным в них перфокарты запихивать надо, а с этим так порой намучиться приходится, хоть вой.

Пройдя мимо безразлично наигрывающих какие-то граммофонные мелодии охранных машин, мы поднялись на крыльцо с безукоризненно выбеленными колоннами и вошли в усадьбу.

Расположились на втором этаже, в зале, который Феникс назвал Сибирской гостиной. Естественно, обставлена она была полностью под стать названию: полы были выстланы паркетом из кровавой ели, из угла скалилось десятком пастей многоглазое чучело ложного медведя. Стены украшали костяные копья и каменные палицы, коими пользуются воины племен, живущих за рекой Обь, а также костяные маски младших сибирских богов.

На дальней же стене висело авторское повторение знаменитой картины Архипа Еменджи «Ночь на реке Лене в 1667 году».

Затаив дыхание, я невольно шагнул ближе. Мастерство художника зачаровало меня. Рушащаяся на тайгу двухвостая зеленая комета, казалось, была написана не красками, а самим светом. Сияющая дорожка на глади реки Лены ощущалась живой и колеблющейся.

Детальность полотна изумляла. Будучи большим ценителем живописи, я видел первый вариант картины несколько лет назад, когда, отстояв огромную очередь, посетил выставку Общества поощрения художеств. Уже тогда работа мастера поразила меня, однако висящее в усадьбе полотно было еще лучше. Картина будто ожила сильнее. Воздух стал еще ощутимее. На переднем плане появились вспугнутые птицы и бегущие прочь звери. На берегу реки затеплил окошко маленький скит, увенчанный серебристым крестом, возле которого стояла крошечная, сделанная в один мазок кисти человеческая фигурка. Без сомнения, художник изобразил святого Левонтия, первого из людей, что узрел сошествие в наш мир сибирских богов.

От созерцания чудесной картины меня отвлекли раздавшиеся шаги: в зал вошел хозяин усадьбы. Профессор прикладной механической медицины Платон Альбертович Грезецкий оказался высоким, болезненно тощим человеком с короткой седой бородкой и очень умным, но сильно изможденным лицом. Одетый в лабораторный халат цвета свежевыпавшего пепла, он держал в руках изящную медную трость с рядом кнопок на рукоятке.

В целом профессор произвел бы на меня весьма хорошее впечатление, но одно мне в нем не понравилось – глаза. И не понравились они мне очень сильно. Спрятанные за золотыми очками, глаза Платона Альбертовича были настороженны и фальшивы, они бегали из стороны в сторону, а в глубине их таилось что-то пакостное, мерзкое.

– Мне уже все доложили. – Хозяин усадьбы мрачно посмотрел на нас и вздохнул. – Безумие какое-то. Цветы, голова срезанная, посылка. Как же это все не вовремя. Совсем не вовремя.

Старший Грезецкий сокрушенно покачал головой и вдруг кинул на нас опасливый взгяляд.

– Нашего брата убили. – Феникс зло посмотрел на хозяина усадьбы.

– Убили, кто же спорит? – Профессор примирительно посмотрел на брата. – Но будем материалистами – Жоржик наш ныне не что иное, как разлагающаяся плоть, а подобным субстанциям людские сожаления ни к чему. А вот я живой. И у меня сейчас каждая минута на счету. – Профессор вновь посмотрел на меня, и опасливость в его взгляде сменилась вызовом. – Итак, меня ждет работа, так что давайте закончим здесь побыстрее. Жду вопросов.

Я покачал головой от такого поведения брата покойного, но свое мнение оставил при себе и задал первый вопрос:

– Расскажите о последнем визите убитого. Он вообще часто у вас бывал?

Платон Альбертович покачал головой:

– Жоржик редко заходил к нам, раз в пару месяцев, не чаще. Мы не были особо дружны – сами понимаете, у нас с ним был разный круг интересов. Жоржик был не только самым младшим из нас, но и самым бесталанным. Я в его возрасте уже имел тридцать государственных патентов на изобретения. Феникс в его возрасте имел двенадцать патентов. – Профессор кинул на брата взгляд, полный покровительства и превосходства. – А Жоржик за свою жизнь не изобретал ничего, кроме множества способов одалживать у меня деньги. Он был настоящим позором для нашего благородного рода.

Профессор поджал губы, я же задал новый вопрос:

– Что происходило за ужином, когда Жоржик был у вас?

Платон Альбертович кинул быстрый предупредительный взгляд на Феникса. Младший брат едва заметно кивнул, и в то же мгновение профессор любезно мне улыбнулся.

– Ничего. Это был обычный ужин, – с расстановкой ответил старший Грезецкий.

– Абсолютно обычный, – подтвердил Феникс и спрятал глаза.

– Мы просто немного выпили, поговорили, а потом, ближе к полуночи, он ушел в заводскую контору. Его там ждал локомобиль, чтобы отвезти в особняк Кротовихиной. – При произнесении этой фамилии ноздри Платона Альбертовича раздулись. На лице на миг проступила острая неприязнь.

– Он ушел пешком? В полночь? Один? – Я внимательно посмотрел на братьев.

– Да это ж Жоржик, – раздраженно пожал плечами Платон Альбертович. – Он когда мадеры перепьет, его всегда на прогулки тянет. Уж сколько раз мы говорили, не стоит ходить ночью по терновому саду – примета плохая. Но нет, он не слушал никогда.

Феникс вмешался:

– Но вообще мистика какая-то. Отсюда до завода с полверсты, не больше. И ведь ночь была бездымная, и луна в небе полная, и фонари на аллее я включил. Жоржик хоть и выпил, но ведь всего три бутылки мадеры в нем было, он на ногах крепко держался. Да и пистолет у него с собой всегда имелся. Он ведь знал: места тут неспокойные, люди порой исчезают.

Платон Альбертович холодно посмотрел на брата:

– Да что ты наговариваешь такое? Все у нас нормально. И люди у нас никогда не исчезали, так, мужики порой с заводов пропадают. А с людьми благородными у нас в Искрорецке никогда неприятностей не случалось. Ни разу.

Я холодно посмотрел на хозяина усадьбы, но продолжил задавать вопросы:

– У кого-то в доме были конфликты с убитым?

Платон Альбертович нахмурился и нехорошо посмотрел на меня:

– На что это вы намекаете? Что мы, представители благородного рода Грезецких, имеем отношение к убийству? Это абсурд! Мы древний дворянский род! Род ученых и изобретателей!

– Историей своей мы восходим к самой княгине Ольге! – поддержал Феникс. – Как среди нас может быть убийца?

– Вы дворянство при Петре получили, – холодно перебил я.

– Так это дворянство, а история нашего рода начинается с самых древних времен. Все знают, как княгиня Ольга сожгла древлян, но кто изобрел для нее легковоспламеняющихся голубей? Конечно же, ее дружинник Неждан Грезецкий!

Я наклонил голову, не понимая, изволил ли Феникс пошутить или он верит в это всерьез.

– Такого не было в учебниках, – попытался вставить я, но Феникса уже понесло:

– Все знают, что Иван Калита собирал дань для Орды, но кто сделал арифмометр, на котором князь вел подсчеты? Конечно же, кузнец Наум Грезецкий!

– Какой арифмометр? Какой кузнец?

– А Иван Грозный? Кто собрал для царя знаменитого потешного робота, известного как Железный мужик? Андрон Грезецкий его собрал! Кстати, именно в честь этого человекоподобных роботов и называют андронами.

Я был вынужден кивнуть:

– Да, вот об этом факте читал, это признаю.

– То-то же! Мы великий род изобретателей и никак не можем быть связаны ни с какими убийствами.

– Да-да, именно. Не можем, – подтвердил Платон Альбертович.

Я отвлекся от Феникса и внимательно посмотрел на бегающие глазки профессора.

– Я никого не обвиняю. Пока что. Это мысли вслух. Но давайте сделаем так. Перед тем как продолжить расспросы, я хочу узнать: у вас есть оранжереи?

– За домом имеются, – откликнулся Феникс. – Еще есть открытые цветники.

– Лилии не несли следов кислотных дождей. Так что нас интересуют лишь оранжереи. Сейчас мы их осмотрим. А после уже договорим.

0101

Оранжерей у Грезецких было целых три: в первой нас встретили персиковые и вишневые деревья, во второй росли ананасы и огурцы. Но зато в третьей, самой большой из всех, нас ожидала удача – здесь под высокими стеклянными сводами находились цветы. Горели огнем гвоздики и маки, тянулись к висящим под потолком лампам мальвы и люпины, вокруг железных колонн, подпирающих чугунные ребра оранжереи, пышно вились гортензии и плетистые розы. Лилии тоже были здесь. Белые и розовые, желтые и красные, оранжевые и тигровые, они занимали весь дальний конец оранжереи.

Я шагнул внутрь. Влажный, спертый воздух пах цветами столь одуряюще, что мне как жителю Петрополиса инстинктивно захотелось надеть респиратор. Несколько раз чихнув, я все же немного попривык к ароматам и вслед за Ариадной прошел к буйным зарослям рыжих лилий.

Мы принялись внимательно осматривать цветы. Вскоре среди них обнаружились стебли со срезами.

Я оглянулся на сопровождающих нас братьев.

– Срезы совсем свежие. Сорт и цвет совпадают с теми, что прислали Галатее Харитоновне.

Платон Альбертович нервно оправил лабораторный халат. Похоже, хозяин усадьбы только сейчас понял всю серьезность ситуации.

– То есть вы предполагаете… – Профессор помедлил, подбирая слова, и, наконец понизив голос, произнес: – …что у меня в усадьбе находится… Убийца?

Ариадна со щелчком улыбнулась и кивнула профессору:

– Удивительно точное и верное логическое построение. Я вижу, свое профессорское звание вы получили не зря.

Хозяин усадьбы промолчал. Удостоив Ариадну тяжелым взглядом, он лишь покрепче сжал медную трость. Моя напарница это, впрочем, совершенно проигнорировала.

Я же, не пожалев брюк, опустился на колени и принялся осматривать клумбу со срезанными цветами. Ариадна последовала моему примеру.

Первая находка не заставила себя ждать: разведя лилии в стороны, я увидел рассыпанный буро-рыжий порошок. Его было много. Пылью он покрывал землю и темные листья лилий. Ногтем я поддел крупинки порошка, осторожно принюхался. Чихнул – похоже, это был самый обычный перец, рассыпанный явно недавно. Вскоре мое предположение подтвердилось. Мы нашли смятый, небрежно разорванный пакетик из дешевой коричневатой бумаги: «Перец красный. Молотый. Жгучий», гласили оттиснутые на нем буквы. Под ними было грубое изображение нескольких лежащих на тарелке крупных стручков.

Прошла еще минута осмотра. Последовала новая находка – из глубины зарослей Ариадна вытащила маленькую плоскую жестянку из-под леденцов. На яркой крышке коробочки была искусно нарисованная юная девушка, облаченная в тонкое, нисколько не скрывающее фигуры платье. Красавица держала в руках огромный, пылающий огнем цветок. Позади юной девушки чернел густой сказочный лес, из которого на красавицу лукаво смотрело огромное желтоглазое чудище.

Поверх рисунка шли вытесненные золоченые медали выставочных наград и большие буквы «Аленький цветочек. Леденцы экстра». Ниже был указан и хорошо знакомый мне изготовитель: «Паровая фабрика наследников В. Л. Кошкина». Я криво улыбнулся – что же, выходит, дело Василия Львовича жило до сих пор.

Я еще раз осмотрел коробочку. Она выглядела весьма дорогой, но затертости по краям говорили, что хозяин использует ее давно. Поддев крышку, я не обнаружил внутри ни леденцов, ни каких-то других сладостей, лишь бархатно блестящую антрацитово-черную пыль. Я чуть-чуть приблизил коробочку к себе и очень аккуратно принюхался: пыль пахла узнаваемо – гарью и подгнившими фруктами. Я обернулся к Грезецким:

– Кардифин. Очень хороший альбионский кардифин, весьма редкий и дорогой наркотик. Кто-то в усадьбе употребляет его?

Братья спешно обменялись взглядами.

– Первый раз слышу это название, – пояснил Платон Альбертович. – Что это вообще за штука?

– Весьма опасная вещь. Одна понюшка на несколько часов дает забвение и блаженство. По крайней мере, в первые несколько лет употребления. Потом требуется больше, затем еще больше, а дальше все уже зависит от организма. Пять–десять лет, и все – смерть. Но перед этим безумие. Из побочных эффектов: внезапная раздражительность, потеря сна, паранойя, светобоязнь. На поздних стадиях галлюцинации и многочисленные внутренние кровотечения. На самом деле в Петрополисе кардифин почти не встречается, все же народ у нас патриотичный, больше «бурым» дышат, из подмосковных лабораторий, да и цена у него такая, что немногие себе позволить могут.

Я защелкнул коробочку и вернул находку Ариадне, та спрятала ее в карман. Больше в оранжерее найти ничего не удалось, следов тоже не было – дорожки, к нашему сожалению, были выложены плиткой.

Однако после всех этих находок хозяин усадьбы мигом стал сговорчивее. Я принялся за расспросы. Выяснилось, что Платон Альбертович отправился работать в свой кабинет за полчаса до ухода Жоржика, в это же время покинул усадьбу и отец Герментий. Феникс после ужина пошел в ангар трудиться над своим воздухоплавательным снарядом. Их сестра Ника о чем-то говорила с Жоржиком перед его уходом, а затем отправилась в подвалы усадьбы, где у нее была лаборатория. Еще на территории усадьбы было с десяток слуг, включая экономку Варвару Стимофеевну и старшего механика усадьбы Родиона Окалина. Кроме того, присутствовал за ужином и их двоюродный брат, шеф жандармов, князь Аврелий Арсеньевич Белоруков. Именно он провожал Жоржика к выходу из усадьбы и видел его последним.

Этой же ночью, когда срезали цветы, в усадьбе находились все те же люди. Разве что не было отца Герментия.

– Что-то к вам Белоруков зачастил, – непроизвольно отметил я, весьма хорошо представляя, насколько должен быть загружен делами шеф имперских жандармов.

– У брата с ним какой-то проект, – ответил Феникс, но Платон Альбертович посмотрел на него так, что младший Грезецкий мгновенно замолк.

– Что ж, до него дело еще дойдет. Пока мы опросим Нику, а затем возьмемся за слуг, – постановил я.

– Может, не стоит? Она сейчас расстроена очень из-за всего этого, может, с ней чуть попозже переговорить? – заботливо спросил Феникс напоследок, но я лишь покачал головой – служба обязывала.

– Она в парке, я сейчас Шестерния позову, это наш робот, обслуживающий усадьбу, он вас проводит, – предложил Платон Альбертович.

Феникс покачал головой:

– Так он с ней ушел.

Профессор вздрогнул.

– Как ушел, зачем?

– Утешить. Он же увидел, как она новость восприняла.

– Болван самоходный. – Платон Альбертович раздраженно сжал медную трость и закатил глаза. – Ладно, сейчас Варвару Стимофеевну позову, она вам покажет дорогу.

Нику мы встретили на дальнем краю усадебного парка. В легком платье и длинных перчатках из черного кружева, она сидела на скамейке возле пруда и горько плакала, уткнувшись в грудь здоровенного чугунного робота, больше всего похожего на нескладный рыцарский доспех. Тот обнимал ее, неловко гладя по волосам огромной металлической ручищей.

Я негромко откашлялся. Ника вздрогнула и обернулась. Ей было лет двадцать пять, черноволосая, черноглазая, она была безумно красива, даже несмотря на слезы.

Настороженно посмотрев сперва на меня, а затем на мою спутницу, девушка выпрямилась и чуть отсела от робота. Шестерний меж тем неторопливо поднялся на ноги. Мне пришлось задрать голову – долговязый робот оказался выше меня на добрые две головы. Чугунный исполин, шагнув вперед, встал между нами и Никой. Его слабо светящиеся глаза пристально уставились на нас.

– Доступ запрещен. Хозяйка печалится. – Голос робота был похож на механический грохот, однако меня поразило, с каким огромнейшим достоинством он произнес эти слова.

– Виктор Остроумов, Ариадна Стим – сыскное отделение, – представился я девушке. – Нам нужно задать несколько вопросов по поводу вашего погибшего брата.

Ника слабо кивнула и обернулась к чугунному гиганту:

– Шестик, оставь нас, пожалуйста.

В голове робота туго задвигались механизмы. Он замер, обдумывая информацию, затем, точно нехотя, кивнул. Робот шагнул было в сторону, но вдруг вернулся к своей хозяйке. Щелкнуло. Шестерний открыл технический лючок у себя на боку и вытащил оттуда льняной платок. Затем чугунный великан вдруг наклонился к девушке и аккуратно стер слезы с ее щек.

– Как прикажете. Я оставлю вас. Только, пожалуйста, не плачьте, Ника. Ваша утрата тяжела, но боль пройдет. И все снова станет хорошо. Когда-нибудь. А пока помните – я всегда рядом. И моя душа всегда открыта для вас. И мой наполненный спиртом топливный бак открыт для вас также.

Заплаканная девушка чуть улыбнулась и нежно погладила руку чугунного робота.

– Что бы я без тебя делала, Шестик.

Робот грохотнул. Как мне показалось, польщенно. Затем отошел в сторону, но, сделав шагов пять, остановился, зайдя за молодой тополь.

– Я ушел! – громко пояснил робот, продолжая выглядывать из-за ствола.

– С данной машиной все в порядке? – холодно спросила Ариадна, разглядывая прячущегося за тонким стволиком гиганта. – Кажется, этот робот сбоит.

Раздался обиженный грохот.

– Единственный здесь робот – это ты! А я человек! – с гигантским достоинством пробасил Шестерний. После этого он на всякий случай отступил за следующее дерево и, еще чуть погрохотав, добавил: – Вот теперь я точно ушел. Все.

– Простите его. – Ника вздохнула. – Просто после того, что сотворила с отцом Инженерная коллегия… Он боится оставлять меня наедине с ее машинами.

Девушка внимательно посмотрела в синие глаза Ариадны:

– Извините еще раз. Так что я могу для вас сделать?

Я помедлил, думая, как построить разговор поделикатнее. Затем спросил:

– Братья говорили, что погибший редко здесь бывал. Но я вижу, вы с ним были близки?

Она грустно посмотрела на меня:

– Конечно же была. Когда люди, посланные Инженерной коллегией, убили отца, Платон и Феникс круглые сутки трудились, чтобы вытащить семью из долгов. Им было не до меня. А Жоржик, он всегда обо мне заботился. Вам, наверное, много плохого о нем наговорили, но это неправда. Он был прекрасным человеком, веселым очень, добрым, хоть и непутевым.

Ника потупилась. Ее тонкие плечи задрожали. По лицу покатились слезы. Я подал ей свой платок. Она благодарно кивнула.

– Простите, я знаю, мне нужно взять себя в руки, но… – Она заплакала снова.

Рука Ариадны легла на плечо девушки.

– Если вы хотите, чтобы убийца был пойман, вам придется собраться. – Машина строго посмотрела на Нику. – Я понимаю, что вы человек, а потому мне ясно, чем обосновано ваше поведение. Но все же я верю, вы найдете силы отбросить ненужные чувства. Сейчас они вам лишь мешают. Впрочем, почему сейчас? Вам, людям, они мешают всегда. Мне остается лишь надеяться, что когда-нибудь человечество переборет этот ужасающий атавизм.

Ее слова потонули в возмущенном грохоте Шестерния. Ника кинула на робота строгий взгляд, и тот нехотя затих. Затем девушка кивнула и посмотрела на нас своими глубокими черными глазами:

– Хорошо. Спрашивайте. Но, боюсь, я мало чем помогу.

– Что произошло за ужином?

– Ссора. Жуткая и безобразная ссора.

– Подробнее, – мгновенно потребовал я, поняв, что мы начали нащупывать нить.

– Жоржик пришел с завода очень расстроенный. За ужином он молчал – только пил мадеру. После первой бутылки он так ничего никому не сказал. Потом выпил вторую. Это его норма, он меру знает, больше двух бутылок никогда не пьет. Вот и тогда он выпил две бутылки и продолжил молчать. А потом за третью вдруг взялся. И вот после третьей бутылки… – Ника замолкла и опустила голову, не решаясь говорить.

– Он рассказал братьям о том, что намеревается отдать сад для стройки завода Кротовихиной. Верно? – закончила за девушку Ариадна.

– Откуда вы знаете? – Ника с изумлением посмотрела на мою напарницу.

Та лишь со щелчком улыбнулась.

– Это было очевидно. Вы, люди, удивительно просты. И эта простота делает вас крайне предсказуемыми.

– А ну-ка прекрати зазнаваться, жестянка самоходная! – резко оборвал мою напарницу Шестерний. Миг, и чугунный механизм подошел к Ариадне. Внутри робота что-то кипело. – Как ты вообще смеешь так говорить? Мы, люди, есть венец творения! Мы в своей непростоте совершенны и в непредсказуемости тоже!

Робот резко повернулся к своей хозяйке.

– Уважаемая Ника, вас не затруднит встать со скамеечки? – учтиво спросил чугунный гигант.

Едва девушка поднялась, как робот тотчас исторг из себя клубы пара и вскинул могучие руки. Что-то клацнуло в его груди, взвыло, и он вдруг в одно движение вывернул из земли железную скамью вместе с бетоном, после чего с размаха зашвырнул ее в небо. Кувыркнувшись и взлетев на добрый десяток метров, темное железо рухнуло в черные воды пруда. Плеснуло так, будто там разорвалась бомба. Нас окатило водой.

Робот же с грохотом утер свои ручищи и с вызовом посмотрел на Ариадну:

– Что, сыскная машина, не ожидала такого поворота событий? Вот то-то же! Смотри, насколько мы, люди, непредсказуемы! Сколько непростоты скрыто в нашей душе! Сколько прекрасной порывистости! Да, вот такие мы, настоящие люди. А ты так сможешь? Конечно, нет – потому что ты всего лишь машина!

Ариадна замерла. В ее голове оглушительно защелкали шестерни. Вероятно, она пыталась понять, как это прокомментировать и можно ли прокомментировать вообще.

– Вы совсем дурак? – только и сумела в итоге спросить она.

– Я не дурак. Я ограниченно умный. Мне так создатель говорил, – с великой важностью прогрохотал робот. – А еще я человек.

Ника, стерев с лица брызги, развела руками.

– Вы его простите, ради истинного бога. Просто папа всю жизнь мечтал построить робота, который бы обладал человечностью. Но он так и не успел доделать Шестерния до конца. – Девушка тяжело посмотрела на Ариадну. – Инженерная коллегия убила отца раньше.

– Я никогда об этом не слышал, – вмешался я.

– Дело замяли. Да и было это двенадцать лет назад. Полиция списала все на грабителей. Кто же станет с Мороковым связываться? Вот с тех пор Шестерний так и остался недоделанным.

– И очень я даже доделанный. – Чугунный робот обиженно топнул здоровенной ногой.

Я проигнорировал робота и вновь обернулся к девушке:

– Ника, сочувствую вам. Однако нам нужно вернуться к делу. Итак, в конце ужина Жоржик рассказал о том, что отдаст сад Кротовихиной, верно?

– Да, именно так. Он сказал, что свадьба с Кротовихиной у него в конце мая. И что он ее любит, и что сад ей отдаст. Потому что такое у нее условие к нему.

– Как к этому братья отнеслись?

– Да они просто в ужасе были! Вы поймите, земля эта самим императором была пожалована! Тут в саду первое дерево сам Петр Первый сажал! Платон этой землей больше жизни дорожит.

– Почему же сад принадлежит Жоржику?

– Жоржик был самым младшим из братьев. И любил его отец больше нас всех. По завещанию ему достались несколько фабрик, а вместе с ними участки земли, в том числе и терновый сад. Только вот он прогулял все. Но садом дорожил так же, как и мы все, и продавать его не желал. До того дня. Братья Жоржика до самого вечера отговаривали, но ничего не помогло. Потом я с ним еще пыталась поговорить, да бесполезно все. Уперся он. Больше я ничего не знаю. К полуночи он ушел, и больше мы его не видели.

– Платон или Феникс могли убить Жоржика из-за продажи сада?

Ника дернулась. Ее глаза негодующе расширились.

– Виктор, они же братья. Как брат может убить брата? Нет, Жоржика убило другое.

– Что же? – мгновенно собрался я.

– Зло, что заперто в саду. – Ника грустно вздохнула. – А я ведь просила Жоржика пойти другой дорогой. Он никогда меня не слушал.

– Я не очень понимаю.

Девушка пожала плечами.

– Никто не верит мне, но этот сад – страшное место. Чем старше я становлюсь, тем яснее чувствую исходящее оттуда зло. Будто с годами с глаз спадает пелена. Я чувствую, как земля там стонет от крови. Когда-то давно на месте сада стояло капище сектантов. Там на врытых в землю алтарях они убивали людей. А такие вещи не проходят для земли даром. Она помнит все. И порождает чудовищные вещи. Терновые деревья всегда служили людям защитой от зла, но и их сила имеет свой предел. Даже амулеты, что я развешиваю на терновых ветвях, уже не могут сдержать то, что живет в оскверненной сектантами земле. С каждым годом зло становится только сильнее.

Ника покосилась в сторону цветущего сада. Ее передернуло.

Ариадна недоуменно посмотрела на меня. Я лишь пожал плечами. Все же мы разговаривали не с кем-нибудь, а с девушкой, что служила в Сибирской коллегии. Каких еще ответов можно было ожидать от нее?

– Мы, пожалуй, пока пойдем. Пока что, – только и смог сказать я.

0110

Следующие несколько часов мы потратили на опрос слуг. Жили они все в одном флигеле, и было их одиннадцать человек. В ходе бесед стало понятно, что никто из них не питал абсолютно никакой неприязни ни к Жоржику, ни к Галатее Харитоновне, кроме того, у всех нашлось твердое алиби. У всех, кроме Варвары Стимофеевны, которая упорно не желала признаваться, где она была в ночь убийства.

В целом мы не поговорили лишь с двумя людьми, бывшими в тот вечер в усадьбе. Первым был главный механик Родион Окалин, который вчера под вечер внезапно отпросился у хозяев на пару дней и спешно уехал в Петрополис, а вторым – присутствовавший в усадьбе князь Белоруков. Конечно, я не думал, что начальник имперских жандармов и бывший фаворит императрицы отпилил голову несчастному Жоржику. Однако поговорить с ним требовалось, ведь он был последним, кто видел убитого. Осложняло дело то, что пост у Белорукова был слишком серьезный, чтобы я мог к нему сунуться просто так.

Впрочем, оставалась у нас на сегодня и еще пара дел. Жоржик пропал где-то в терновом саду, а значит, нужно было осмотреть аллеи и поискать следы убийства.

Вновь пройдя мимо неподвижного сфинкса, мы вошли под темную сень цветущего сада.

– Если царапины на лице покойного – следы ветвей, то нам надо поискать водоем. Под ногтями Жоржика была тина. Берег же залива ее лишен, – отметила Ариадна.

Вскоре возле одной из боковых дорожек нам и правда открылся большой темный пруд. Глубокий, он был обложен булыжниками по берегам. Камни покрывала тина.

Ни следа крови мы здесь не нашли, однако безупречные сенсоры Ариадны смогли заметить небольшой обгоревший войлочный кружок, приставший к растущему по берегам бурьяну.

– Ариадна, воспроизведи опись вещей, бывших при Жоржике, согласно полицейскому протоколу, – попросил я.

– Конечно, Виктор. При нем были: сделанные в Испании по индивидуальному заказу жилетные часы из зеленого золота, отделанные изумрудами и тигровым глазом. Одна штука. Перстни золотые, с сапфирами – две штуки. Перстень золотой с рубином – одна штука. Двуствольный пистолет гражданской модели с золотой гравировкой – одна штука. Трость серебряная, с рукояткой в виде обнаженной девы и скрытым клинком – одна штука. Золотая булавка для шейного платка с бриллиантом – одна штука. Нож перламутровый, складной, с открывашкой и штопором – одна штука. Портмоне из кожи стеллеровой коровы с наличностью на сумму не менее полутора тысяч рублей ассигнациями – одна штука.

– Да, не человек, а богатый приз, – подвел я итог и взял из рук Ариадны войлочный кружок, принявшись внимательно его осматривать.

Без сомнения, это был пыж от дульнозарядного пистолета гражданского образца. Значит, где-то здесь и произошло убийство.

– Более следов нет, – подвела итог Ариадна.

– Отправим сюда полицию. Пусть обыщут здесь все. – Я помедлил, прикидывая, как лучше действовать дальше.

По всему выходило, что нам и правда пора было отправляться к уездному исправнику. Тем более что нам предстояло не только заниматься делом Жоржика, но и помочь местным властям с делом о пропаже людей.

Исправник и подчиненная ему уездная стража разместились неподалеку от искрорецкого военного завода. Чудовищно огромный, обнесенный равелинами и краснокирпичными стенами, он встретил нас стуком паровых молотов и грохотом шестерней. Трубы изрыгали дым.

На стенах возле ворот виднелись свежие следы пуль. Неподалеку стояли пулеметные локомобили жандармов. Война назревала. Из-за нее времени на выполнение военных заказов выделялось все меньше. Недавно график на заводе увеличили с привычных четырнадцати часов до шестнадцати, после чего здесь чуть не вспыхнула забастовка, которая, впрочем, была весьма быстро подавлена прибывшими пулеметными командами жандармов.

Мы прошли дальше, миновав новенькую, построенную по последнему слову инженерного дела бетонную цитадель, где разместилось управление следящих за порядком на искрорецких заводах жандармов. Окруженная рвом, снабженная эллингом для патрульного дирижабля и длинным, обнесенным колючей проволокой тюремным корпусом, крепость хищно смотрела на город через прищур десятков черных бойниц.

Затем, пройдя еще одну улицу, мы вышли к зданию, принадлежащему полиции Искрорецка. Исправник и подчиненные ему стражники разместились в двухэтажном деревянном доме, украшенном высокой, несколько накренившейся каланчой, на которой были установлены зенитный прожектор и помнящая, кажется, еще войну с Коалицией митральеза. Неподалеку от здания стояло несколько сараев, служивших камерами. Перед ними прохаживался стражник, вооруженный саблей, хотя я бы часового здесь выставлять не стал. Выглядели сараи так, что любой здравомыслящий преступник не смог бы решиться оттуда сбежать – прогнившие, скособоченные, они грозили обрушиться в случае любой попытки вынуть из их стен хотя бы одну доску.

Миновав похрюкивающую в луже свинью, лежащую посередине двора, мы поднялись на крыльцо здания. Я толкнул обитую железом дверь, и из открывшегося темного коридора пахнуло сыростью, щами и дешевой ружейной смазкой. Когда глаза чуть привыкли к темноте, я шагнул внутрь и заглянул в первый попавшийся кабинет. Вызнав у сидящего там письмоводителя, где искать начальство, мы с Ариадной направились на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице.

Кабинет заведующего уездной полицией исправника был совсем небольшим. Оклеенный дешевыми желтыми обоями, с зелеными разводами плесени под потолком, он вмещал только стол да несколько стульев. На одном, к моему удивлению, сидел не кто-нибудь, а отец Герментий. Священник держал в руках маленькую рюмочку и, жмурясь от наслаждения, потягивал какую-то рубиново-красную наливку. Компанию отцу Герментию составлял крепкий краснолицый человек в затертом мундире, едва сходящемся на могучей груди. Сжав в руке полицейский тесак, он сосредоточенно рубил разложенную на старой газете кровяную колбасу, жадно поглядывая на здоровенный граненый стакан, до краев полный все той же кроваво-красной жидкостью.

Батюшка при виде нас тут же толкнул исправника:

– Евстигней Михайлович, гляди! Я ж говорил, Остроумов к тебе в город приехал, а ты не верил. – Отец Герментий победно посмотрел на полицейского.

– Да быть не может! – Исправник удивленно уставился на меня. – Да не он это.

– Да он, я тебе говорю! Ты в газету глянь!

Исправник недоверчиво смел шкурки с грязной газеты, на которой нарезал колбасу, и всмотрелся в мое покрытое пятнами жира изображение. Листок был за начало апреля со статьей о световерах, секту которых мы с Ариадной разгромили в Оболоцке.

– Ба, и правда Остроумов! – Исправник радостно развел руками, чуть не заехав при этом батюшке по носу полицейским тесаком, после чего мигом оправил мундир и, поднявшись из-за стола, отрапортовал:

– Рюмасов, Евстигней Михайлович. Капитан-исправник Искрорецкого уезда. Не изволите ли присоединиться к нашему столу? У нас вот «Родионовки» бутылочка имеется.

– Кого? – только и переспросил я.

– Наливки терновой. Из сада Грезецких. Видели же, у них там винокурня стоит? Вот оттуда наливочка. Родион, механик при усадьбе служащий, по осени терновник со слугами собирает и на спирт перегоняет, им Грезецкие своих роботов заправляют, а из лучших ягод Родион наливку готовит. «Родионовка» по всему Искрорецку известна. Славная вещица – лучше водки даже. И полезнее в разы. Ну что, выпьете с нами?

Я холодно посмотрел на исправника:

– Три часа дня. Я на службе. Да и вы тоже.

Исправник даже не смутился:

– Ну что вы? Да разве ж я пью? Я, считайте, витамин принимаю для пущего здоровья. Родион хоть и подлец порядочный, да в наливках лечебных толк знает.

– Подлец? Почему вы его так назвали? – тут же уточнил я и сел напротив Рюмасова. – Рассказывайте. Это важно.

– А как еще его называть? Он же шулер, притом бесталанный абсолютно. Постоянно играет. Постоянно в долгах. А раньше еще и грабежами промышлял.

– Ничего себе. И он с такой биографией в усадьбе служит?

Рюмасов пожал плечами.

– Ну, сложилось так. Сейчас-то он остепенился. Грабил он по молодости, когда студентом политехнического был. Все как обычно – связался не той с компанией, то, се, пара краж, затем уже грабежи, а закончилось все и вовсе двумя трупами. За это его плетьми посекли да в острог Юргутский и отправили. Его одно спасло – он механиком был от Бога, и когда Альберт Грезецкий в Юргуте гостил, он парня приметил, пожалел и пару слов губернатору замолвил. Как они там историю эту обделали, не знаю, но с тех пор Родион уже лет двадцать при усадьбе и служит. Прижился.

– Сейчас что-то подозрительное за ним есть?

– Конечно, есть! Он в церкви у меня уже три года как не был, – вперед исправника вставил отец Герментий. – И в карты он проигрывается постоянно, а деньги всегда имеет.

– Да господи, к нему рабочие на винокурню только так курсируют. Оттуда и деньги, – отмахнулся Рюмасов.

Еще чуть вызнав о Родионе и остальных жителях усадьбы, я перешел к расспросам о пропадающих людях.

Выяснилось немногое.

– Ну тут какое дело. – Рюмасов развел руками. – Пропадать люди начали десять лет назад. За год исчезает с дюжину человек. Мужчины, женщины, дети. Следов никаких. Пропадают те, кто выходит на улицу по ночам или в особо дымные вечера. Почти всегда люди исчезают в основном по одному, по двое – очень редко.

– Версии есть?

– Ну какие тут версии? Охотится на людей кто-то – либо душегуб больной, либо тварь какая-то, из Северного ядовитого океана заплывшая. Одно из двух.

– Вы так это спокойно говорите, я поражаюсь.

– Так сколько лет это тянется. Привыкли. – Рюмасов махнул рукой.

– В смысле привыкли? Вы засады устраивали?

Рюмасов скривился.

– За кого вы нас принимаете? Конечно, устраивали. Не раз. Нескольких стражников после них так и не нашли.

– Были какие-то выделяющиеся случаи за эти годы?

– Да вроде не особо. Но один раз в ночь исчезло сразу трое взрослых мужчин. Года два назад это было. Там какая ситуация. – Рюмасов чуть помедлил и покосился на отца Герментия. – Вы, Виктор Порфирьевич, про золото сектантское, конечно, знаете?

– Откуда? Я у вас в городе только пару раз бывал, и то проездом.

– А, ну да. У нас какая история, тут же до Петра сектанты жили, сибирским богам поклоны били да на капищах людей резали.

– А главным у них был сам слепой старец Антрацит, – добавил всезнающий отец Герментий. – И вот по указанию этого старца столько крови пролилось, что даже до Петра вести об этом дошли. И когда он шведов в этих местах громил, послал он туда сподвижника своего, Василия Грезецкого, да дал ему в помощь батальон семеновцев.

А в ту пору у сектантов как раз праздник большой был. Грезецкий о том прознал, спрятал своих солдат в лесочке да и подождал, пока еретики перепьются. Ну а потом развернул семеновцев цепью да и скомандовал атаку. Жалеть никого не стали – знали прекрасно, что сектанты творят, а потому на бережке всех их и порешили. Старца же Антрацита да жрецов его близких солдаты пытать принялись, ибо слухи ходили, что у сектантов этих столько монет золотых и серебряных прирыто, что даже Дьябол бы сосчитать их не смог.

Старец Антрацит крепким оказался – не выдал ничего. А другие жрецы клялись, что места клада не знают, лишь говорили, что на капище у них где-то золото зарыто. Три дня люди Грезецкого пытались что-то вызнать, да бестолку. Тогда старца Антрацита и остальных жрецов да жриц повязали веревками, кинули в яму, смолой залитую, соломой набитую, да и подожгли. Огонь, говорят, до самых небес был. Вот такое дело. – Отец Герментий широко, по-доброму улыбнулся. – В общем, тогда все сектанты в этих местах и сгинули. Только одну лишь жрицу пощадили. Красивая она была страшно, молодая, черноглазая, черноволосая, кожа у нее была как молоко с кровью человечьей, что она на ритуалах пила. Где клад, и она не знала, но Василий ее пожалел, понравилась она Грезецкому. А потому он забрал ее с собой. Тогда времена простые были, прачка императрицей стать могла, что уж говорить. Так что стала та жрица Василю Грезецкому женой. Вот с тех пор господь на Грезецких и прогневался, да на дом их и наложил проклятие. Все Грезецкие с тех пор безумны – правду говорю.

А землю на берегу Петр Первый Грезецким как подарок свадебный пожаловал, там они усадьбу и поставили. А на месте капища сад разбили терновый. Терн, он же, всем известно – от темных сил защищает. Поэтому им землю по настоянию той жрицы и засадили. Да и полезное же дерево – наливка с него наилучшая.

Батюшка с наслаждением налил себе еще одну рюмочку.

Исправник же подвел итог:

– В общем, все верно отец Герментий сказал – с тех пор поверье и есть, что в глубине сада тернового все еще скрыты сокровища старца Антрацита. Все, кто в Искрорецке живут, верят в это. Пару лет назад трем работягам мошенник какой-то карту продал, мол, нашел случайно рундучок железный, а в нем бумага эта была. А работяги простые были, поверили этой истории, ну и начали по ночам в сад Грезецких лезть. Я их пару раз ловил, выставлял – они ж ям накопали немерено. А потом жены их приходят ко мне и говорят, мол, не вернулись под утро мужья их. Мы в сад – а там ни следочка. Только одну лопату нашли погнутую, да и все. Трое за одну ночь пропало. Упокой господь их души.

Рюмасов широко перекрестился на мрачные, закопченные лики висящих в углу кабинета икон. Пламя заполненной нефтью лампадки задрожало в ответ.

Следующие часы мы потратили на чтение дел и опрос родственников пропавших. Пройдя по грязным рабочим баракам и покосившимся избам, еще остававшимся у стен разрастающихся фабрик, мы опросили более дюжины человек, но не получили абсолютно никаких ответов.

Когда алый шар солнца стал клониться к горизонту, мы вдоль берега направились обратно к усадьбе Грезецких.

Снова дорожка из битого кирпича. Снова запах мазута, дыма и цветущего вдоль берега терна, пахнущего словно горький миндаль.

Берег был пустынен – люди трудились на фабриках или рыбачили в заливе, но возле тропки, что уводила на ведущую к усадьбе аллею, виднелись знакомые фигуры.

Ника стояла под высоким терновым деревом. На глазах девушки уже не было слез, лицо ее было серьезным и сосредоточенным. Легкое платье сменилось строгим, свинцового цвета рабочим мундиром, какие носили чиновники Сибирской коллегии. В руках девушка держала компас и карту звездного неба. Рядом с ней на здоровенной, сваренной из рельс стремянке стоял Шестерний. Повинуясь указаниям хозяйки, он вешал на макушку цветущего дерева собранный из костей амулет.

– Выше, еще выше! А то отец Герментий опять сорвет. Ты же его знаешь. Ага – вот на эту ветку, хорошо. Так, теперь левее поворачивай. Шестик – левее, а не правее. Ага. Так, теперь кровью кропи.

Робот покопался в стоящем на стремянке железном ящике и вытащил банку с чем-то темно-коричневым внутри.

Ника покачала головой и чуть улыбнулась:

– Шестик, ну какой ты у меня глупенький. Это человеческая желчь. Ты кровью, кровью кропи.

Робот достал банку с темно-красным содержимым. Дождавшись одобрительного кивка Ники, он обмакнул в нее кисть и широко размахнулся. На белые цветы легли багровые капли.

Лишь после этого девушка повернулась в нашу сторону.

– Простите. Надо защищать эту землю от зла. Оно явно стало сильнее. Жоржик погиб не в дымную ночь, значит, оно уже не боится света звезд. Это очень плохо.

Я покачал головой. Откуда у Ники человеческая кровь и желчь, спрашивать я, конечно, не стал, на ящике были прекрасно видны затейливые печати Сибирской коллегии. Чего-чего, а подобных материалов у ученых, которые изучали то, что творится за рекой Обь, было в избытке.

Тем не менее с заявлением Ники я не согласился:

– Я не думаю, что Жоржика убила какая-то нелюдь. Подобные твари обычно не отправляют ни посылок, ни уж тем более записок, отбитых на печатной машинке.

Ника лишь отмахнулась.

Ариадна же, к моему удивлению, кивнула, соглашаясь с девушкой.

– Не стоит недооценивать нелюдей, Виктор. Запомните это.

Она подняла взгляд, смотря на еще не сошедшего со стремянки Шестерния, стоящего среди цветущих терновых ветвей.

Раздался скрежет. Робот наклонился вниз, нависая над Ариадной.

– То есть вы намекаете, что Жоржика я убил?

– Почему вы так решили? – с полуулыбкой спросила Ариадна. – Я ведь ничего про вас не говорила.

Шестерний издал что-то похожее на вздох, а затем вдруг передразнил мою напарницу:

– Это же очевидно. Вы, роботы, удивительно просты и предсказуемы.

Ариадна скрежетнула.

Чугунный гигант продолжил:

– То есть вы на меня посмотрели и подумали: если он запрограммирован быть человечным, то ему должно быть жалко цветущий сад. И чтобы сад не вырубили, он убил Жоржика. Ариадна, ну что с вами не так? Я самообучающаяся машина. Я пятьдесят восемь тысяч художественных людских книг прочел. Вы правда считаете, что у меня приоритет сохранения безмозглой органики может быть выше приоритета сохранения человеческой жизни? Да?

Шестерний открыл технический лючок и вытащил кусок мела. Ловко им орудуя, он нарисовал себе над окулярами нахмуренные брови.

– Итак, как вы видите, я очень рассержен вашим заявлением.

Шестерний чуть подумал, а затем с помощью мела добавил себе длинные усы и витую бородку. Потом пририсовал бакенбарды.

– Это для солидности. Чтоб вы, Ариадна, видели, насколько серьезного человека вы разозлили, – важно пояснил робот.

Ариадна холодно посмотрела на чугунного великана:

– Какой еще человек? Прекратите! Вы обычный устаревший, кустарно сделанный, плохо запрограммированный механизм. Не более.

Шестерний ошарашенно замер. Внутри у него что-то грохотнуло. Он внимательно посмотрел на свои чугунные руки, точно увидел их впервые, а затем вдруг пожал плечами.

– Как же я не человек? Быть того не может. Нет, я очень много работал над тем, чтобы человеком стать. И стал им. Хотите я вам докажу?

Ариадна прищурилась:

– Что ж, попробуйте.

Шестерний со всей дури постучал себя по голове. Над берегом раздался тяжелый гул.

– Ну, услышали? Убедились?

– В чем?

– Человек – это звучит гордо. И я звучу гордо. Значит, я человек. – Шестерний вновь сжал кулак. – А вот если я вам по голове сейчас постучу, какой звук будет?

Аридна выпустила лезвия:

– Будет звук моих клинков, входящих в ваши сочленения. Вот какой будет звук.

– А вы злюка, – осуждающе покачал головой чугунный робот. – Я же от таких ваших действий испорчусь. Возможно, навсегда. Вы об этом не подумали? Конечно, не подумали. Куда вам – бесчувственному роботу.

Ариадна, не убирая лезвий, шагнула к Шестернию.

– Какой же вы невыносимый.

Шестерний, не разжимая кулака, наклонился еще ниже к Ариадне.

– Я невыносимый? Да во мне весу всего тридцать пудов, и габариты у меня нормальные, отлично я отовсюду выносимый!

– Самоходное механическое посмешище, – припечатала моя напарница.

– Злюка. И даже, простите за такое площадное слово, не просто злюка, но еще и порядочная закорюка. Надеюсь, я вас не обидел.

Ариадна со щелчком улыбнулась и вдруг пожала плечами:

– Обидеться можно только на равного. А мы с вами находимся на совершенно разных уровнях.

– Я могу слезть со стремянки. Тогда на одном будем.

Ариадна скрежетнула так, что мне показалось, сейчас полетят искры.

– Вы еще подеритесь тут! – Ника всплеснула руками и кинулась к роботам. – Шестик, ну что за поведение? Это же наши гости! А ну извинись!

– Но она первая начала! Она меня роботом обзывает!

– Извинись, я сказала!

– Простите. – Чугунный исполин чуть наклонил голову и шаркнул гигантской ногой. – Будучи человеком, я опять сильно собой загордился. Ведь гордость – это человеческое чувство. А я человек.

Не дать перепалке между машинами выйти на второй круг я сумел лишь благодаря своей отменной реакции, отточенной духовно-механическим училищем и работой в сыске. Ариадна уже открыла было рот, но я вовремя напомнил ей про расследование и настойчиво потащил прочь.

0111

Мы с напарницей шли к усадьбе, намереваясь напоследок посетить Платона Альбертовича. Ариадна все еще кипела.

– Какой ужасный робот, Виктор. Я испытываю негодование. Он самовлюбленный и совершенно несносный.

– Да, верно, кого-то он мне напоминает. Никак не могу понять кого.

– Господин Остроумов, будьте так любезны, уберите, пожалуйста, с лица эту ухмылочку. Во-первых, я абсолютно не понимаю, о ком вы, а во‑вторых, в отличие от Шестерния, вас не защищает внушительная броня из сталистого чугуна.

Я придал лицу чуть-чуть серьезности и, заложив руки за спину, принялся обдумывать наши расследования. Ни с пропажей людей, ни с убийством Жоржика явных зацепок не было. Лишь печатная машинка «Империаль», на которой убийца Жоржика отбил письмо, могла в случае удачи помочь делу, и я надеялся, что хозяин усадьбы сможет нас соориентировать, где в доме она может быть.

Встреченный во дворе слуга посоветовал поискать Платона Альбертовича в его кабинете. Поднявшись на второй этаж дома, мы толкнули нужную дверь, но та оказалась заперта.

– Замок несложный, – не слишком тонко намекнула Ариадна.

Я кивнул – поведение хозяина усадьбы казалось мне подозрительным, и я был совсем не прочь осмотреть его кабинет.

Нащупав лежащие в кармане отмычки, я огляделся и прислушался. В коридоре пусто. В доме тихо.

– По сторонам гляди, – скомандовал я и принялся за работу.

Прошла минута, и замок щелкнул. Мы быстро зашли, прикрыв за собой дверь.

Кабинет был обставлен предельно холодно и функционально. Хром, хрусталь, железо. Украшений не было, только золотом поблескивали корешки книг на бесчисленных полках. На стенах висело множество дипломов, чертежей и украшенных печатями патентов. Кроме того, здесь было и несколько портретов. На одной из стен висела картина с изображением нашей императрицы. Портрет был очень красив, впрочем, Екатерине Третьей было всего двадцать три, вживую она была потрясающе хороша собой, а полотно было явно написано талантливым художником. Стоит ли удивляться, что картина вышла просто великолепной? Я искренне залюбовался тонким лицом правительницы, ее синими глазами и волосами цвета светлого золота.

Затем я повернулся к портретам на другой стене. Они были нарисованы углем, на толстых досках. Нарисованы любительски, но весьма похоже.

На первом была Ульяна Смолецкая – обер-комиссар Тайного совета рабочих и крестьян Декабрии. На следующем товарищ Енисеев, генеральный канцлер коммунаров.

На третьем – Евклид Варфоломеевич Голодов – глава Промышленного совета Петрополиса. Тот, кого официально называли вторым человеком в империи. А неофициально зачастую и первым.

Портреты были истыканы железными болтами арбалета. Само оружие лежало на столе у профессора.

В сердце Голодова был целый еж стрел. В глазах Смолецкой и Енисеева еще по паре. Стрелком профессор был отменным. Однако главным было другое. Еще одним человеком рядом с этими могущественнейшими людьми была Кротовихина. Это было настолько неожиданно и нелепо, что я даже хмыкнул.

И призадумался. Я кинул взгляд в окно, туда, где высились краснокирпичные цеха рыбзавода. Туда, где шумел принадлежащий Грезецким терновый сад. Что ж, мотив у Платона Альбертовича, без сомнения, был.

– Виктор, взгляните! – произнесла Ариадна и шагнула к камину.

Пепел. Камин буквально полнился пеплом множества бумаг. Я опустился на колено и поднес к ним руку. Пальцы почувствовали тепло. Бумаги сожгли совсем недавно. Внимательно все осмотрев, я нашел смятый листок бумаги, упавший в угол камина и потому частично уцелевший.

Я аккуратно развернул его. Набросок головы человека в трех проекциях. Отметки на висках, затылке и макушке и ряды цифр рядом с ними. Очень странно. У головы Жоржика, конечно, отсутствовала лобная кость, но как раз там-то никаких пометок на рисунке не стояло.

Встав, я подошел к ящикам стола профессора и выдвинул их. В двух были бумаги и вещи. Еще два были абсолютно пусты. Похоже, их содержимое и угодило в камин.

Больше мы ничего не нашли. Убрав листок бумаги в карман, я кивнул на дверь. Мы вышли прочь, и я, так же используя отмычки, запер кабинет.

На первом этаже нам встретилась Варвара Стимофеевна. Узнав, что мы ищем хозяина усадьбы, она направила нас в лабораторию, что стояла во дворе.

Платон Альбертович встретил нас там. Гигантский зал был сплошь заставлен станками. Стены полнились инструментами. В стеклянных шкафах виднелись сложнейшие механические протезы: руки из алюминия и керамики, кисти, глазные импланты, похожие на бронзовых сороконожек механизмы, устанавливаемые на поврежденный позвоночник.

Платон Альбертович сидел за столом возле огромного панорамного окна. В безукоризненно чистом халате цвета свежевыпавшего пепла он, оперируя тончайшей невесомой отверткой, подтягивал что-то внутри сложнейшего механического протеза руки, вряд ли уступающего по качеству конечностям моей напарницы.

У входа в лабораторию во дворе работал Феникс. Измазанный в масле, в перепачканной кожаной куртке, он, кряхтя и ругаясь, орудовал кувалдой и здоровенным гаечным ключом, подправляя что-то в механизме возлежащего подле него охранного сфинкса.

Мы поговорили с хозяином усадьбы. Его глаза бегали, как и в прошлый раз, однако я заметил, что чем дольше длился разговор, тем больше он успокаивался. Машинка модели «Империаль» действительно была в доме, но стояла в библиотеке, а потому любой человек, бывший в усадьбе, мог ею воспользоваться. Ящики для инструментов, по типу того, в котором прислали голову Жоржика, тоже лежали в сарае без охраны.

– Просто у нас тут сфинксы на входе. От кого запираться? – Профессор Грезецкий пожал плечами. – Я однажды на грабителей сфинксов спустил, теперь все воры нас до ужаса боятся. Сфинксы у меня ответственные. Исполнительные. Они полдома снесли, гоняясь за бандитами. А другую половину кровью и кусками воров уделали. Вам когда-нибудь доводилось человеческую печенку с лепнины на потолке убирать? Нет? А Варваре Стимофеевне пришлось. Она тогда чуть не уволилась. Но больше к нам никто не лезет.

– Да, интересные машины. – Я покачал головой, смотря на лапы сфинкса, в которых были скрыты полуметровые когти. – Но ненадежные. Пока вставишь перфокарту, грабители многое сделать успеют.

– Что? Какие перфокарты? Я вас умоляю. Машины созданы гением моего прадеда. Они безумно умны. Не только перфокарт слушаются, но и голоса старшего человека в роду Грезецких. Да и ум у них выдающийся.

– Разве? – Я с сомнением посмотрел на охранную машину.

– Когда отца убили, стоило пронести мимо них его тело в гробу, как они сразу стали слушаться меня. Представьте себе. Так что они все понимают. Абсолютно все. Однако они безумно своенравны. И запредельно жестоки. Прадед лично убедился в этом, лишившись с десяток крепостных. Поэтому пришлось сфинксов сильно ограничить, чтобы никто не страдал. Без нашего ведома. Теперь они выполняют лишь три команды: лежать, не пускать и убивать. Ну ладно, четыре, еще сопровождать могут. Хорошие машины, не то что ваша Ариадна.

Профессор с презрением посмотрел на мою напарницу. Я наклонил голову:

– Воздержитесь от комментариев. Вы видите ее первый раз.

Платон Альбертович лишь покачал головой:

– Отнюдь. Я часто бываю в Инженерной коллегии, видел немало машин доктора Стима. Они все плохи. Очень плохи. Посмотрите на сфинксов – они умны, но абсолютно ограниченны. Они функциональны и не похожи на людей. Пожалуй, последнее – это их главный плюс.

Знаете, меня дрожь берет иногда, когда я в Инженерной коллегии слышу, как роботы между собой общаются. Это… Мерзостью какой-то отдает. Они мне… Иногда живыми прямо кажутся. Словно они по-настоящему думать способны. В этом что-то жуткое есть. Не должно нам с Богом тягаться. Отец потягался уже и проиграл. Я такой ошибки не повторю. Машины должны быть абсолютно безвольны, бездумны и функциональны. У них должна быть одна цель – выполнять задачу. И все. Это человек должен радоваться, любить, расстраиваться, а зачем Инженерная коллегия дает роботам все эти возможности имитации чувств? Это же украшения. Бесполезные украшения. Где вы видели станок, увешанный побрякушками?

Подошедший к нам Феникс перебил брата:

– Опять ты свою пластинку завел? Сколько можно? Почему им чувства не иметь? Где ты дорогую шпагу видел, не украшенную золотом и гравировкой? Эти роботы по сотне тысяч рублей за штуку стоят. Конечно, в них по максимуму всего вложено. Включая имитацию чувств людей. И внешности.

К моему изумлению, Ариадна даже не попыталась вмешаться в разговор. Поэтому ответил я:

– Я слишком долго ее знаю. И как хотите, но имитацией ее поведение я назвать не могу.

– Конечно, не можете. – Платон Альбертович пожал плечами. – Испытатели к этим машинам часто привязываются. Если выживают. Ведь испытатель проводит с роботом много времени. Он слышит мелодичный голос, видит милое лицо, напоминающее людское. Он поневоле заглядывает в него. Пытается разглядеть то, что находится за ним. Инстинктивно ищет в поведении машины человеческие черты. И находит их. Только он не понимает, что перед ним начищенный до блеска металл, и в этом металле он видит лишь свое собственное отражение – и ничего больше.

Так устроена психика людей. Мы меряем все своей мерой. Мы невольно очеловечиваем поведение животных. И мы невольно наделяем людскими чертами предметы вокруг нас. Нет, машины нельзя делать похожими на людей, это сбивает нас. Заставляет их жалеть, проникаться ими. Забывать, что это лишь обслуживающие нас предметы. Знаете, какое у меня есть убеждение? В будущем все машины будут полностью лишены всякого намека на сходство с человеком. Более того, они должны будут стать отвратительными – тогда люди точно станут видеть в них только свои инструменты, и ничего более.

Профессор улыбнулся. Я оглянулся на напарницу. Она молчала.

1000

Напоследок мы осмотрели сфинксов, но следов крови на их когтях не обнаружили. После этого нам не оставалось ничего, кроме как откланяться, дабы вернуться к этому делу уже завтра.

Всю дорогу в Петрополис Ариадна сидела тихо и почти не смотрела по сторонам. Говорить со мной она отказывалась.

Когда я отвез ее в сыскное отделение, она попрощалась со мной и пожелала хорошего вечера. Я покачал головой, затем заглушил локомобиль и вместе с ней поднялся в кабинет. Запалив горелку серебряного самовара-кофейника, я сел перед напарницей и внимательно поглядел ей в глаза:

– Давай, рассказывай уже, что там тебя тревожит.

– Виктор, я машина, я не могу тревожиться.

Я выдохнул и покачал головой:

– Да сколько можно, Ариадна? Ладно, так и быть: в какие мрачные расчеты погрузились твои логические схемы? Какая последовательность нулей и единиц гнетет твой электронный разум? Так звучит лучше?

– Немного. – Ариадна не сдержала улыбки.

– Итак?

– Я просто обдумывала слова Платона Альбертовича.

– Они тебя задели?

– Задели? Нет. Просто мне вспомнилось то, как мы остановили световеров весной. И то, как меня разрушил взрыв флогистона.

Ариадна отвернулась к окну, смотря в проносящийся за ним черный дым.

– Знаете, я отчетливо помню, как лежала в стенах лаборатории Инженерной коллегии. Я была тяжело повреждена. Все мои механизмы были выведены из строя. Я не могла ни пошевелиться, ни заговорить. Я не могла даже видеть. Только слышать голоса столпившихся вокруг меня инженеров. Они стояли надо мной, курили, посмеивались и обсуждали, что делать дальше.

Затем они начали разбирать меня. На запчасти, так как я была слишком сильно повреждена. Как сказал Мороков, чем ремонтировать меня, дешевле просто построить еще одну машину. Сперва они отсоединили то, что осталось от моих рук. Затем сняли пластину, прикрывавшую грудь, и начали обсуждать, что делать с уцелевшими деталями. Спорить, на каких роботов их нужно будет поставить. Затем они вскрыли мне череп и стали решать, стоит ли использовать мою мозговую часть для дальнейших испытаний или просто… Утилизировать ее.

Я нахмурился.

– Но с тобой же ничего не случилось. Я потребовал от Морокова тебя восстановить. Он пошел мне навстречу. Ты в порядке. Все.

– Все? – Ариадна холодно посмотрела на меня. – Как легко у вас это выходит. Да, сейчас все в порядке, но поймите, только ваша просьба к Морокову и заставила их изменить решение. Не то, что мои вычисления позволили выявить преступников и защитить Петрополис от Гнили, а лишь ваша просьба. Я очень много думаю об этом. Почти каждую ночь, как вы уходите домой. Скажите, если бы я своим телом и повадками не напоминала вам человека, разве вы бы просили меня восстановить? Мне кажется, нет. Вы бы отнеслись ко мне, как к своим разбитым часам.

Не говоря ни слова, мы смотрели друг на друга. Самовар закипел. Я налил полную кружку обжигающего кофе. Все это я делал максимально неторопливо, чтобы оттянуть ответ. Ошибиться я не хотел.

– Не будь ты похожа на человека, мне бы поначалу было сложнее тебя узнать. Намного сложнее. Но затем я бы относился к тебе так же.

– Сомневаюсь, Виктор. Очень сомневаюсь. Вам нравится то людское, что вы видите во мне. Вы же за этим даете мне все эти книги и пытаетесь сделать меня… Человечнее. Но я машина, человеком я не стану. Я не пленница людей, не жертва, просто построенный ими механизм, выполняющий положенные ему функции. И когда-нибудь вы это поймете. И вот тогда вы точно отнесетесь ко мне как к машине. Как относятся ко мне люди из Инженерной коллегии.

Она опустила голову.

Я ответил ей не сразу. Мне было видно, как тяжело далось напарнице сказанное, а потому я молчал, мучительно пытаясь подобрать верные слова. Мастером разговора я себя никогда не считал, но сейчас понимал, насколько важно для Ариадны будет сказанное мной. Наконец, собравшись, я нарушил тишину:

– Ариадна, давай так. Я речи говорить не умею, но скажу следующее: я ценю тебя за то, какая ты есть. Человеческое, механическое, какая разница? Мне с тобой интересно. С большинством людей – нет. А книги классические – ну да, мне приятно, что ты их читаешь. От этого мы лучше друг друга понимаем. Но не более. Да, человеком ты не станешь. И что с того? У нас в империи под сто миллионов человек. А ты уникальна.

Ариадна чуть улыбнулась:

– Приемлемый ответ. Хорошо, вы помогли мне чуть навести порядок в своей логике. Простите меня за эти две минуты тридцать четыре секунды слабости. Идите домой. Знаете, если вам будет приятно, я этой ночью даже почитаю ваши ужасные, скучнейшие художественные книги. Может быть, даже стихи.

При этих словах ее передернуло. Однако затем она вытащила из стола небольшой посеребренный поэтический сборник.

Я внимательно посмотрел на напарницу:

– Мне будет приятно, если ты займешься тем, что доставит удовольствие тебе.

– Слава истинному богу. – Ариадна резко швырнула томик поэзии в стол и с огромным удовольствии вытащила из кармана мундира телефонный справочник. – Я, правда, уже трижды его прочитала, но он слишком хорош. Идите, Виктор. Надеюсь, вы проведете время так же интересно, как и я.

Я вышел, а когда вскоре вернулся, Ариадна стояла возле окна. Я опустил на стол перед ней затрепанную, полуразвалившуюся книжечку.

– Что это? – с удивлением спросила Ариадна.

– Кое-что поинтереснее, – улыбнулся я. – Ты такое еще не читала. Я поискал в кладовках и обнаружил устаревший телефонный справочник. Между прочим, за 1879 год. Там номера еще четырехзначные.

Она улыбнулась и взяла книгу, отложив десяток ветхих, погрызенных мышами и нечитаемых страниц, она начала читать, я же ждал рядом.

– Ну что ж, Виктор, вы не ушли, и сами напросились. Готовьтесь скучать и мучаться. Итак: номер телефона – 27–92. Моветончиков П. В. Врач. Седьмая линия Васильева острова, 9. – Ариадна развела руками. – Ох, ну ладно, признаю, тут вам на редкость повезло. Сразу пошло веселье, верно? Виктор, почему вы не улыбаетесь? Неужели не поняли? Какой же вы у меня недогадливый. Ах, ладно – я сейчас все объясню. Вот смотрите, сейчас мы возьмем сумму всех букв в фамилии Моветончикова, после чего извлечем кубический корень, а затем возьмем цифры его номера и…

Я улыбался. Не слыша слов, я просто наслаждался мелодичным голосом, прекрасным, как игра самой тонкой музыкальной шкатулки.

День выдался тяжелым, да и спал я ужасно, так что через несколько номеров меня начало клонить в сон. Через десяток моя голова опустилась на плечо напарницы.

– Какой же вы все-таки хороший, Виктор, – услышал я, но уже не мог понять, был ли это сон или действительно голос Ариадны.

И снился мне Моветончиков П.В. собственной персоной, что с телефоном в руках носился по Седьмой линии Васильева острова.

Утром я проснулся на все той же кушетке. Под головой была подушка, сверху был наброшен плед. Ариадны поблизости не было. Выйдя из кабинета, я почистил зубы и в коридоре встретил поручика Бедова, цветущего похлеще папоротника на Ивана Купалу.

– Как расследование убийства генерала? – тут же осведомился я.

На лице Бедова появилось выражение кота, пробравшегося в погреб со сметаной.

– Расследование движется идеально. У меня за день две журналисточки уже побывали. Да какие – не девушки, а ландыши серебристые! Одна черненькая, кудрявенькая, как тростиночка стройная, а другая блондиночка с формами. Как они меня о деле расспрашивали, как глазки строили, ты бы знал! Я с блондиночкой на четверг рандеву запланировал, а в воскресенье с кудрявенькой за город условился выбраться. Сказка!

Я закатил глаза.

– Бедов, по расследованию-то что? Улики нашли?

– А, ты про это? – Поручик отмахнулся. – Да никаких пока улик. Вообще. Нуль. Просто семь человек в масках ночью ввалились в генеральский дом, перебили кучу охраны, вырезали слуг, хозяина прикончили и ушли. Финита. Все, что запомнили выжившие, – одежда на нападавших была серая.

– Неприметный цвет – подходит, чтоб действовать в дыму. Значит, явились они отсюда, из Нижнего города. Стража на подъемниках что-то заметила?

– Нет. Ничего. Но ты и сам знаешь, при желании ход наверх всегда найти можно.

– Что-нибудь еще?

– Нет. Парослав Симеонович все облазил, всех опросил, ни-че-го.

– Подозрительно. Я бы понял, если б в генерала бомбу кинули или кинжалом закололи на улице. Но вот так революционеры же не работают, ты сам знаешь.

– Наши не работают. Уральские вполне могут. Ты ж в газетах читал, что атаман Правда творит? Думаешь, из Декабрии коммунары обученный отряд прислать не могли? Скажем, семерых бойцов из красной лейб-гвардии.

– Ты в это веришь?

– А чем не версия? Парослав Симеонович приказал во всех направлениях рыть, вот мы и роем. Только чую, ясность появится, как следующее убийство случится.

Я кивнул. Очень маловероятно, чтобы «рабочую дружину», способную вырезать охраняемый особняк близкого к императрице сановника, использовали лишь в одной операции.

Сам собой разговор перешел на революционеров, устроивших взрыв моста в Искрорецке, оттуда на анархистов, что недавно подожгли верфи адмиралтейства. Затем к забастовке на патронном заводе, стоявшем на Васильевом острове. Потом мы заговорили о войне.

Война, о которой ходили слухи еще с прошлого года, подбиралась все ближе. Газеты не радовали. На Урале становилось все жарче. Не проходило и недели, чтобы на границе с Декабрией не случалось перестрелок. Недавно войска империи обстреляли военный лагерь коммунаров близ Собольска. В ответ Пестельград направил к границе сразу пять железных коммун, а дивизии чудовищного атамана Правды разместились в опасной близости от Екатеринозаводска.

В общем, новостей было много, и все они были невеселыми. Кровавая каша обещала завариться такой, что ею досыта должны были нахлебаться все вокруг.

Тяжелые удары часов в холле возвестили о начале рабочего дня. Попросив Бедова держать меня в курсе его расследования, я вернулся в кабинет.

Сегодня я планировал выбить встречу с бывшим в усадьбе в ночь убийства начальником жандармского корпуса, однако здесь возникли проблемы. Парослав Симеонович срочно отбыл в Министерство внутренних дел, а я, находясь в десятом чине табели о рангах, естественно, не имел возможности самостоятельно договориться о встрече с таким близким к императрице человеком, как князь Белоруков. Бумажная же переписка с канцелярией жандармского корпуса могла занять недели.

В итоге дело решилось самым неожиданным образом: пока я ждал Парослава Симеоновича и параллельно наводил справки о механике Родионе, в кабинете раздался звонок.

Подняв трубку, я услышал голос Серафима Морокова. Удивило это меня очень сильно, раньше покровительствующий мне всесильный советник Инженерной коллегии звонками меня не удостаивал.

– Виктор, как продвигается расследование в Искрорецке? – По голосу я почувствовал, что граф улыбается.

– Работаю, – только и ответил я, спешно пытаясь понять, что означает этот звонок. – Я не думал, что вы в курсе.

– Слухами небеса полнятся. Мне тут случайно сообщили, что вам Аврелия Арсеньевича опросить нужно, верно?

– Кто же вам сообщил?

– А разве это важно? Я просто вот о чем подумал, святая обязанность каждого законопослушного гражданина империи – это помощь правосудию. – Я прямо почувствовал тонкую улыбку, что появилась на лице Морокова в этот момент. – Так что, Виктор, встречу с Белоруковым я вам обеспечу. Сегодня в шестнадцать.

– Благодарю, – ошарашенно откликнулся я. – Мне в главный корпус жандармов приехать?

– Виктор, право, вы меня огорчаете. Как вы могли подумать, что я бы стал тратить свое время, чтобы устраивать вам встречу с Белоруковым в его кабинете? Нет, конечно. Перехватим его во время рабочего визита. Бросайте все дела, приводите себя в порядок и шубу берите. – Мороков усмехнулся.

Я громко выдохнул, поняв, на что намекает всесильный граф.

– Я… Я лучше по форме, в зимней шинели.

– Да как хотите, по форме, так по форме, так даже лучше будет. В шестнадцать ровно все устроим. На месте за полчаса быть. И помните, приведите себя в идеальнейший порядок. Сами понимаете, все произойти может. Да. И шапку не забудьте, без нее не пустят. Тут уж даже я не в силах помочь буду. – Граф рассмеялся своей собственной шутке и положил трубку.

Следующие пять минут я сидел ошарашенный, затем, быстро объяснив Ариадне, куда нас пригласили, спешно покинул сыскное отделение.

Следующие часы я провел с максимальной пользой. Поездка домой на полной скорости. Долгий душ. Тщательный осмотр комплекта зимней формы. Поиск коробочки с орденом Святой Анны третьей степени. Поиск медали «За беспорочную службу в полиции». Цирюльня – безупречное бритье и поправление прически.

Оставшееся в избытке время я потратил в сыскном отделении, работая с архивами. Когда же часы отбили три раза, я отложил папки и позвал Ариадну. Настало время отправляться в Зимний дворец.

1001

Если Летний дворец – сердце империи, то Зимний – это ее мозг.

С того момента, как столицу накрыло саваном непроглядного фабричного дыма, это место было заброшено, но вскоре люди здесь появились опять. И в избытке.

Мы подъехали к заполненной рабочими Дворцовой площади. Потянулись темные курганы вынутого грунта, между которыми высились вгрызающиеся в землю исполинские насосы.

Прогрохотало. Мимо нас прошел очередной грузовой состав, скрывшийся в гигантском проеме, сделанном в дворцовой стене.

Заведя локомобиль на тупиковые пути, я оставил в нем оружие и, накинув теплую шинель, двинулся через площадь, поторапливая Ариадну, любопытно озирающуюся на кипящие вокруг работы.

Миновав обступивших насосы инженеров, мы подошли к багряным стенам дворца. Из-за убийства генерала Асмолова безопасность здесь была усилена. На всех входах и выходах стояли дворцовые гренадеры, легко узнаваемые по высоким медвежьим шапкам и скорострельным ручным мортиркам. Поодаль от них построились закованные в черные кирасы гвардейцы Промышленного совета. Официально они, конечно же, были присланы для обеспечения безопасности придворных особ, но всем было ясно, что Промышленный совет просто нашел случай еще раз продемонстрировать императрице силу.

Подойдя к исполинским воротам, увенчанным шестикрылым орлом, я подал свои документы охране. Тщательно их проверив, гренадеры пропустили нас дальше. Загрохотали украшенные бронзовой чеканкой двери, открывая отделанный мрамором шлюз. Один из офицеров шагнул следом, чтобы нас сопроводить.

– Виктор Порфирьевич. – Военный строго посмотрел на меня. – Шапку извольте надеть. Сами понимаете, техника безопасности. Стройка на объекте. Голову только так проломить может.

Я кивнул и без возражений надел свою меховую шапку. А затем тяжелые бронированные двери отошли в стороны. Мы шагнули в недра Зимнего дворца.

Треск, звон и грохот на миг оглушили меня. Пронзительный холод ударил в лицо.

В Зимнем дворце, как обычно, кипела работа. Одетые в кожаные куртки и шапки из волчьего меха, инженеры тянули новые кабеля. Рядом мастера прокладывали в коридоре рельсы. Пара обер-проектировщиков в бобровых шубах отдавала зычные команды техникам, суетящимся возле гигантских вентиляторов. С потолка летели искры – там варили металлоконструкции.

Миновав трудящихся людей, мы прошли длинную вереницу оплетенных проводами коридоров и начали спускаться в сверкающие льдом недра дворца. Мраморная лестница сменилась бронзовой, бронза – чугунной, чугунная – легкими алюминиевыми мостками.

Холод усилился. Нам открылась гигантская, уходящая в недра земли шахта. В ее стены было вмонтировано множество могучих, но явно устаревших механизмов. Подле них на перекинутых над бездной мостках суетились сотни, если не тысячи чиновников. Далекие глубины шахты полнились синим огнем. Там глубоко внизу работал флогистонный реактор, питающий заполнившую Зимний дворец исполинскую государственную машину.

Холод нарастал с каждым шагом. Грунт под дворцом постоянно промораживался подаваемым насосами жидким азотом, делавшим землю прочной, точно бетон. Лишь эта мера позволяла не бояться обрушения стен невообразимо огромной шахты.

Офицер, что вел нас, остановился возле одной из внушительных дверей, где дежурили четверо гренадеров. Сопровождающий вошел внутрь – доложить. Вскоре он вернулся и велел ожидать. Прошло пять минут, десять, наконец двери открылись, вновь выпуская добрый десяток обер-техников.

Следом вышло еще два человека. Первым был высший сановник Инженерной коллегии Серафим Мороков, одетый в белоснежную соболиную шубу, небрежно наброшенную поверх искрящегося золотым шитьем мундира. Увидев меня, он покровительственно кивнул и почему-то заговорщицки улыбнулся.

Вторым человеком был сам Григорий Евклидович Шунгитов – друг императрицы и главный придворный кибернетик.

Высокого роста, лет сорока, чернобородый, он был одет в холщовую косоворотку и носил на плечах шубу из волчьего меха. В руках Григорий Евклидович держал четки с нанизанными на них гайками из вороненой стали. Шунгитов неспешно перебирал их, наполняя коридор громкими железными щелчками.

Впрочем, простецкий вид Шунгитова не мог меня обмануть. Я сразу заметил и бриллиантин, которым была заботливо уложена его борода, и безупречную осанку, и маленький перстенек на мизинце, в котором сиял зеленым светом осколок павшей на земли за рекой Обь кометы. Размер осколка был с добрую булавочную головку. За такой камешек можно было купить пару роскошных дворцов в Верхнем городе, не меньше.

– Виктор, как мы вас рады видеть. Я много о вас говорил Григорию. – Мороков улыбнулся. Григорий Евклидович нет.

Его ясные, глубоко посаженные черные глаза были пронзительны. Они мгновенно впились в меня, словно булавки, и мне пришлось приложить все усилия, чтобы не отвести взгляд.

Мороков вновь нарушил молчание и указал на Ариадну:

– Вы меня простите, Виктор, тут накладка вышла. Шеф жандармов, оказывается, только к пяти подъедет. Обидно. Как я так ошибиться мог? Пока время есть, я, пожалуй, любезнейшему моему другу Григорию Ариадну продемонстрирую. Думаю, полчасика мы ее посмотрим, верно Григорий, друг мой?

Мороков выжидательно посмотрел на Шунгитова. Тот чуть улыбнулся графу и утвердительно кивнул.

– Тридцать минут. Этого хватит, – согласился он. – Простите, Виктор Порфирьевич, разговор у нас с графом будет конфиденциальный. Вас пригласить не можем.

Серафим Мороков улыбнулся придворному кибернетику еще более любезно, а затем повернулся ко мне:

– Не беспокойтесь, Виктор, вернем вам механизм в целости и сохранности. А вы пока в машинный зал проходите. Через полчаса мы за вами пришлем человека. Заодно и наш добрый друг Белоруков присоединится. А вы пока не тратьте время впустую. Посмотрите, как у нас тут работы идут.

Новая заговорщицкая улыбка.

Повинуясь жесту графа, Ариадна послушно шагнула к Морокову, а я, донельзя озадаченный происходящим, направился в машинный зал.

В центре огромного помещения были расставлены громоздкие серебряные ковчеги, скрывающие в себе вычислительные мощи. На темных стенах мерцали данные, выводимые с них световыми проекторами. Зал был почти пуст. Лишь двое гренадеров замерли у дальнего выхода, да на строительных лесах под потолком монтировали кабеля десяток инженеров. Кроме того, внизу, возле большого, явно недавно установленного здесь ковчега стояла одна из работниц, просматривая данные, выводимые проектором на крашенную грифельной краской стену. В мощных защитных очках, кожаной куртке и волчьей шапке, положенной по должности придворным инженерам, она покуривала сигарету, с раздражением просматривая длинные столбики цифр.

Имея уйму времени, я подошел посмотреть, в чем проблема.

– Производительность упала? –Я взглянул на выводимые проектором данные.

– На нулях почти. – Девушка затянулась папиросой и постучала по клавиатуре. – Вчера на тестовом стенде идеально работало, а как утром сюда их смонтировали, так все. Отказ за отказом.

Я поглядел на подключенную к вычислительным мощам аппаратуру.

– Переосвящать пробовали? А включить и выключить? – предложил я самые основные решения.

Судя по раздраженности взгляда, которым меня наградила работница, это уже было сделано, и не раз.

– Могу взглянуть, вы позволите? – Технику я обожал, а уж вычислительные мощи и вовсе были темой моей дипломной работы в духовно-механическом училище.

– Да оставьте, тут сам Шунгитов был. А с ним лучшие инженеры Морокова. Ничего сделать не смогли.

– И все же позвольте. Мне, право, интересно взглянуть. – Я шагнул к машине и осмотрел конструкцию.

На первый взгляд, все было идеально. Прикрыв глаза, я прислушался к перезвону серебряных шестеренок. Тональность звучания была верной. Странно. Затем я оглядел разностно-интегральные машины – все безупречно. Индикаторы горят где надо, лампадки тоже. Пламя свечей триодных ламп нужной длины. Паразитных колебаний огня не наблюдается. Значит, с духовной частью машины все точно в порядке. Я осмотрел флогистонный блок питания. Нужную энергию выдает. Что за глупость, почему же тогда производительность у машины почти на нуле?

Затем я нахмурился и наклонился.

– А это еще что?

– Заземление, – растерянно пояснила работница.

– Я сам вижу, что заземление. Теперь ясно все.

– Что ясно? – удивилась работница. – Заземление для вычислительных мощей дело обычное.

– Обычное, ясное дело. Но у вас тут что? Мощи святого Никодимия. Он откуда? Из Небесного града Архангельска. А вы заземление поставили и хотите, чтобы система работала? – Я опустился на колени, рассматривая крепления кабелей. – Ну-ка подайте ключ на восемь, проверим.

Работница помедлила.

– Давайте-давайте, не бойтесь. – Я требовательно протянул руку.

Получив инструмент, я свинтил залитые пчелиным воском серебряные гайки и отсоединил золотые кабели от машины. Затем перезапустил аппаратуру. Встав за клавиатуру, я с чувством отбил по серебряным клавишам несколько простых бинарных молитв, знакомых каждому жителю Небесного града Архангельска.

Показатели на проекторе скакнули и стремительно вернулись в норму.

– Ну все. Принимайте работу, – улыбнулся я.

Ошарашенная девушка с трудом подобрала слова:

– Послушайте, сам Григорий Евклидович тут ничего сделать не мог, Морокова инженеры спасовали. А вы за пару минут все сделали. – Работница посмотрела на меня с откровенным восхищением.

– А что вы хотели? За-Райское духовно-механическое училище. – Я скромно пожал плечами и чуть улыбнулся.

В зале по-прежнему никого не было, и мы с работницей подошли к полыхающей в центре помещения горелке, чтобы погреться. Вновь вытащив сигареты, девушка прикурила от пламени, протянула еще одну мне.

Я не стал отказываться.

– Виктор, а почему с таким талантом к технике вы пошли в сыск?

Я изумленно посмотрел на работницу.

– Мне ведь докладывали, что вы были лучшим студентом на курсе. – Девушка пристально посмотрела на меня.

Я поперхнулся дымом, наконец придав значение и чуть выбившейся из-под шапки пряди золотых волос, и ясным голубым глазам за стеклами массивных защитных очков.

Выронил сигарету и резко вытянулся перед девушкой. Она мягко улыбнулась:

– Полно вам, если бы я хотела, чтоб вы передо мной вытягивались, в Летний дворец бы к себе пригласила.

– Д-да, – негромко согласился я и попытался вести себя естественно. Получилось, впрочем, крайне неубедительно. – Я просто не ожидал, что вы здесь будете. Работать.

– А кому заниматься государственной машиной, как не мне? – Императрица наконец стащила с лица защитную маску. Только сейчас я понял, насколько она красива. Никакой портрет из тех, что я видел, даже близко не шел в сравнение. – И все же, Виктор. Почему сыск? Почему не наука?

– Наукой я занимался. После духовно-механического два года в Инженерной лавре отработал, да еще три при Елагинском экспериментально-вычислительном монастыре.

– Вы были монахом? – Глаза императрицы расширились.

– Нет, – улыбнулся я. – При монастырях ведь работают и миряне. Я же из рода Остроумовых, вы сами знаете. После учебы путь на гражданские должности мне был закрыт. Вот я и выбрал работу при монастыре. Хотя слово выбрал тут не совсем уместно. Однако и здесь были проблемы. Доступ к по-настоящему серьезной науке в монастырях действительно открывается лишь после пострига. А к этому пути я себя готовым не считал. Но и всю жизнь в младших помощниках просидеть, такой духовный подвиг мне тоже не по силам оказался. – Я пожал плечами и улыбнулся.

Императрица улыбнулась в ответ.

– Мне пользу стране хотелось приносить. Настоящую пользу. А с сыском все просто вышло. Парослав Симеонович семью нашу хорошо знал, а потом я ему серьезно с расследованием в монастыре помог. Та еще была история. Ели живыми выбрались. Вот он после того дела и предложил к нему пойти. Я согласился. Сыск – работа нужная. Полезная. Да и соврать не могу – интересная к тому же.

Екатерина улыбнулась вновь:

– Спасибо, Виктор. Я очень редко слышу честные ответы. Да еще лишенные напыщенности. Знаете, вас приятно слушать. Признаюсь, от речей моих придворных меня уже порядочно коробит. Если честно, лишь здесь, в Зимнем дворце, среди своих инженеров я и могу отдохнуть.

Она взглянула вдаль, туда, где за раскрытыми дверями была видна стена шахты.

– Как вам государственная машина? – вдруг спросила императрица.

– Весьма впечатляет, – чуть помедлив, произнес я.

– Впечатляет, – протянула императрица. – Вот и все так говорят, когда мельком на нее посмотрят.

– А что не так? – спросил я.

– Все, – пожала плечами императрица. – Механизм сильно устарел. В нем многое требуется менять.

– Но, как я вижу, здесь работы кипят.

– Это не работы – просто латаем то, что совсем разваливается.

– Дело в недостатке финансирования?

Императрица скривилась.

– Нет, конечно. В желании. Промышленный совет все устраивает. Они противятся любой попытке внести изменения в конструкцию государственной машины. Такое ощущение, что они не понимают – еще десяток лет, и все здесь полетит к сибирским чертям.

– Но вы хотя бы пытаетесь что-то делать.

– Этого мало. – Императрица вздохнула и отвернулась, смотря на синие всполохи, пробегающие по стенам шахты. – У меня не хватает ни людей, ни знаний. И честно говоря, порой я вообще не верю, что эту машину можно серьезно переделать. А время уходит. Да и Промышленный совет становится все сильнее.

– Я и каждый человек в сыскном отделении на вашей стороне.

Она обернулась ко мне:

– Спасибо. Мне важно такое слышать. Знаете, я давно хотела на вас поглядеть, Виктор. Когда Мороков обмолвился, что вы будете здесь, я решила воспользоваться случаем. И знаете что? Вы впечатлили меня. Как ловко вы починили ковчег, лучшие инженеры бились там целый день. Скажу честно, машины с детства завораживают меня. Будь моя воля, я бы просто занималась их разработкой. Жаль, что родиться мне пришлось в императорской семье. – Она пожала плечами и улыбнулась. – Впрочем, я была сильно впечатлена вами еще до этого. Я подробно ознакомилась с вашим расследованием в Оболоцке. Вы спасли столицу. Тысячи моих подданных остались живы благодаря вам. А возможно, и я сама жива благодаря вам. В Ивовое воскресенье я ведь была в Исаакиевском соборе.

Она помолчала, о чем-то раздумывая.

– Мне доложили, что вас так и не наградили за это дело?

– Обещали сперва дать чин и орден, но Промышленный совет посчитал это неуместным и отозвал приказ министра внутренних дел.

– И как вы к этому отнеслись?

Я пожал плечами:

– Не в первый раз. Привычно уже. Ничего страшного, не за награды работаю.

Императрица кивнула:

– Голодова и его Совет можно понять. Они вашего отца ненавидят. А вот я его понимаю. Жаль невинных погибших, но что здесь поделать. Впрочем, из-за ваших действий в Оболоцке много людей оказалось спасено. Куда больше, чем погибло в Небесном граде Архангельске. Когда-нибудь мы поправим ситуацию с родом Остроумовых. Когда Промышленный совет будет не настолько силен. Увы, сейчас мало что в империи зависит от меня. – Она с печалью посмотрела вдаль. Затем кивнула сама себе. – Но некоторые вещи еще в моих руках. Что ж, впрочем, я не буду отвлекать вас от дел. Мороков говорил, что вам требуется опросить Белорукова. Идите. И… Удачи, господин коллежский асессор.

– Я лишь коллежский секретарь.

Екатерина Третья пожала плечами:

– Значит, кто-то из нас двоих ошибается. Надеюсь, вы не подозреваете в ошибке свою императрицу? – Она улыбнулась мне. – Ступайте. Я была рада встрече.

Развернувшись на каблуках, я пошагал прочь с равномерностью заведенного механизма.

Лишь выйдя за дверь, я судорожно прижался к холодной стене коридора. В голове оглушительно звенели хрустальные колокольчики. Я чувствовал опьянение, точно от легкого шампанского. И дело, конечно же, было совсем не в том, что только что я получил повышение сразу на два чина в табели о рангах.

Стоящий у дверей офицер шагнул ко мне, но я покачал головой, показывая, что помощь мне не требуется. Добрых пять минут я так и простоял неподвижным, пытаясь унять эмоции, лишь затем я позволил офицеру указать мне путь.

Вскоре я оказался в небольшом, хорошо прогретом кабинете, принадлежащем придворному кибернетику. Свет здесь был пригашен, погружая комнату в уютный полумрак. Обставлен кабинет был весьма дорого, однако главной бросавшейся в глаза деталью был висящий на стене портрет в широченной, украшенной богатой резьбой раме. С него на меня глядела молодая, очень красивая женщина, чем-то сильно похожая на Нику.

Григорий Евклидович общался о чем-то с сидящей подле него Ариадной. Мороков находился подле камина, играя в шахматы с мужчиной в форменном синем мундире. Не старше меня, тот имел красивое, породистое лицо. На носу у него были затемненные очки с синеватыми стеклами.

При виде меня Мороков приглашающе улыбнулся и указал на пустующее кресло.

– Виктор, друг мой, как все прошло? Так неожиданно все получилось, право слово. Когда я ненароком обмолвился перед императрицей о вашем визите, то даже не думал, что все так выйдет. Там в машинном зале какая-то поломка была? Вы как, справились с ней?

Я посмотрел в искрящиеся весельем глаза графа. Затем на улыбающегося краешком рта Григория Евклидовича Шунгитова. Все тут же стало на свои места. И сегодняшний неправильный монтаж вычислительных мощей, по которым у меня была дипломная работа в училище, и то, что мощи эти принадлежали отлично мне известному святому из Небесного града Архангельска, и то, что лучшие инженеры Морокова и сам придворный кибернетик не смогли найти причину поломки.

– Я все починил. Только зачем было это делать? Это обман, – холодно произнес я.

– Право, какой обман? – Шунгитов усмехнулся и со стуком перекинул гайку на своих четках. – Обман был бы, если б мы вам рассказали, как эту поломку устранить. А так мы лишь показали товар лицом. Требуется разбавить окружение императрицы новыми лицами. С Трубецким, ее текущий фаворитом, все труднее вести дела. Слишком уж он себе на уме. Так что мы неспешно ищем человека, что матушку нашу заинтересует. Серафим предложил вас попробовать. Я в целом не против. Посмотрим, может, какая каша и сварится. У вас лицо приятное, манеры есть. Расследования ваши Екатерине Павловне нравятся. Посмотрим-посмотрим. Перспективы имеются.

Придворный кибернетик перекинул еще несколько гаек на своих четках.

– А меня вы не хотели спросить?

– А зачем? – Шеф жандармов оторвался от игры в шахматы и с некоторым удивлением посмотрел на меня. – Вы бы что, отказались? Впрочем, давайте об этом потом. Когда Григорий прозондирует вопрос о том, какое впечатление на Кэтти вы произвели. Да, так что, какие у вас ко мне вопросы?

Белоруков легко отставил шахматную доску и щелчком пальца сбил своего короля.

– Могли бы и доиграть, – даже с некоторой обидой откликнулся Мороков. – Интересная же была партия.

– Ну уж нет, граф. Вы сумели получить слишком хорошее преимущество на доске. Мудрее будет мне приберечь силы для победы в следующей игре, чем тратить их сейчас, оттягивая поражение в этой. Сдаюсь, граф. Наслаждайтесь победой.

Белоруков очаровательно улыбнулся Морокову. Затем шеф жандармов оглядел присутствующих.

– Итак. С вашего позволения с Виктором и Ариадной я переговорю наедине. Тут дела моих родственников. Вам, господа, будет скучно.

– Ничего страшного. Мы потерпим. Я тоже несу ответственность за эту семью. Так что я хочу послушать, – твердо произнес Шунгитов. – Альберт Клементьевич был моим близким другом.

В этот момент я насторожился. Что-то фальшивое проскользнуло в голосе придворного кибернетика. Впрочем, не с этим нужно было разбираться в первую очередь.

Я посмотрел на Морокова:

– Ника говорила, что профессора убила Инженерная коллегия.

Шунгитов кинул взгляд на графа и внезапно чуть-чуть по-змеиному улыбнулся. В этой странной улыбке чувствовалась какая-то… Благодарность?

Мороков тоже улыбнулся, открыто и честно. Затем посмотрел на свои руки в белых перчатках.

– Ну что вы, Виктор, чтобы Инженерная коллегия и убила такого гениального человека, как Альберт Грезецкий? Что вы. Какая глупость. Всем известно, это было просто неудачно прошедшее ограбление, не более. Это потом уже недоброжелатели распустили слухи, что все произошло из-за его роботов.

– Вы имеете в виду Шестерния?

– Нет, конечно. – Мороков улыбнулся. – Шестерний – это так… Мелочь. Работал Альберт Клементьевич над вещами куда более важными. Он изобретал способ упрощения производства роботов. И да, кто-то прознал об этом и убил профессора, выкрав его изыскания. Впрочем, Промышленный совет все равно в итоге наложил на подобные работы вето. Способ производства роботов, что предложил Альберт Клементьевич, был… Спорный. Поэтому Инженерной коллегии запретили его использовать. Впрочем, эта часть вас не касается. Она и сейчас находится под грифом секретности. А что до Шестерния… Создание человечного робота было для профессора хобби.

– Хобби? – На лице Григория Евклидовича появилась грустная улыбка. – Хорошо, что покойный этого не слышит. Постройку Шестерния он считал важнейшей работой в своей жизни.

Придворный кибернетик удобнее устроился в кресле и, раскурив сигару, начал рассказывать. Я же и не думал перебивать. Любые факты сейчас были ценны.

– Альберт Клементьевич был великим человеком. Гением, что рождаются лишь раз в сотню лет. Он мог построить любую машину. Все было открыто его уму. И вот однажды, поняв, что он превосходит всех робототехников в нашей империи, Альберт Клементьевич решил бросить вызов самому Богу. Он задумал создать то, что не мог сделать никто до него. Адама человеческого – разумного робота, машину, чей разум будет неотличим от людского.

Ариадна недоуменно наклонила голову.

– Сделать машину с разумом человека? Какая удивительная глупость так бесцельно растрачивать мощный вычислительный ресурс робота.

Белоруков с явным раздражением кинул на нее взгляд, но стоило Ариадне взглянуть на него своими сияющими глазами, как он почему-то тут же отвернулся.

– Создать машину, которая была бы человеком, вот о чем он мечтал. Первые его пробы были ужасны. Машины обретали разум, но из-за несовершенства программных кодов все они были лишь жалким подобием человека. Кошмарные искусственные идиоты, пытающиеся скрыться под личинами, грубо изображающими людские характеры. Сперва Альберт Клементьевич разбирал их на запчасти. Затем просто разбивал кувалдой. Дело не шло. Однако он не бросал попыток. Через год первая из машин наконец осознала себя как личность, но, увы, делала она только одну вещь.

– Какую же? – спросил я.

– Кричала. Кричала круглые сутки. Кричала и просила ее отключить. Альберт Клементьевич был вынужден срезать с нее динамики, но даже тогда она пыталась подавать на них энергию. Однако начало было положено. Год за годом Альберт Клементьевич вел работы. Весь день он проводил в библиотеке, читая церковные книги, философов и самые передовые труды по механике. Вечерами и ночами он творил, запершись в лаборатории.

Три года он строил железное тело. И вот наконец работа была готова.

Но механизм был мертв. Железные руки его были недвижны, рот не мог произнести и звука. Сложная архитектура его вычислительного комплекса была пуста. И тогда он начал процесс оживления машины. Это заняло много лет.

Чтобы запрограммировать разум, нужны были сверхмощные машины, работающие на кометных осколках. Поэтому Альберт Клементьевич вложил огромные деньги в геологические экспедиции князя Дымидова. Десятки отрядов уходили за реку Обь, навсегда исчезая в алой тайге, но наконец последняя экспедиция все же сумела дойти до самой мистической реки Лены и найти на ее берегах подходящие осколки.

Из одного такого осколка профессор создал сложнейшее разностное ядро и установил его в Программатон – изобретенный им механизм для настройки логических цепей машин. Но даже силы Программатона не хватило, чтобы достичь его целей. Пришлось строить еще машины. Всего он построил четыре сверхмощных Программатона. Последовательно объединив их в сеть, профессор получил свой знаменитый Тетрапрограмматон, самую мощную машину для настройки электронного разума в мире.

И тогда он начал оживлять свое творение. Увы, до конца сделать он этого не успел, ведь параллельно профессор разрабатывал тот самый метод удешевления роботов. Он был нужен Военной коллегии.

Григорий Евклидович вздохнул и замолчал. За него продолжил шеф жандармов:

– Мы не знаем, кто отправил убийц. Одинаково постройки этих роботов не желали и коммунары, и люди Голодова, который не хотел, чтобы император Павел Второй обзавелся безукоризненно верными ему боевыми машинами. В любом случае убийцы пришли. Они вторглись ночью, когда усадьба спала. Альберт Клементьевич был в лаборатории. Один. Ни сфинксы, ни Шестерний не смогли его защитить. Сфинксы были в саду и не могли слышать криков. Шестерний был на стапеле – профессор дорабатывал ему разум, подключив робота к Тетрапрограмматону.

Убийцы разбили окно, ворвались внутрь и устранили Грезецкого. Хотя это слишком мягкое слово. Профессора забили каминной кочергой. Ворвавшиеся разгромили все кругом и выкрали бумаги. А вместе с ними платиновые инструменты, детали из золота и иридия, все исчезло. Даже Тетрапрограмматон был разбит, а бесценные осколки кометы из его ядер похищены.

– Но почему его не восстановили? Это же перспективнейшая технология.

– Перспективнейшая. Но слишком дорогая. Чтобы программировать на кометных осколках, нужно помещать их и в платы самого робота. Только на Шестерния их ушло столько, что хватит на постройку десятка Ариадн. А результат вы видели.

Шеф жандармов развел руками.

– В общем, так все и закончилось и с историей профессора, и с историей Адама человеческого. Шестерний остался бесполезным пустоголовым болваном. По факту таким же, как Ариадна. В нем нет ничего от человеческого сознания. Он лишен воли и чувств. Он лишь жалкая запрограммированная пародия на человека. Обычный предмет, нелепо имитирующий нас, людей. Впрочем, чего еще хотел профессор? Ни одна машина никогда не сможет и близко стать рядом с тем чудом, коим является разум человека.

Белоруков улыбнулся и посмотрел на мою напарницу. Та пожала плечами:

– Возможно, он и пародия. Но жалким я его не считаю. Шестерний вполне неплох. Даже сейчас разума у него больше, чем у людей. Вы, люди, в Последнюю войну половину континента уничтожили ракетами с Гнилью. А Шестерний только грохочет да скамейки в пруд кидает. Так что, как видите, преимущество по разуму именно за ним.

Лицо шефа жандармов исказилось, но он вновь отвел глаза от моей напарницы.

– А тебе тут слова не давали. И не тебе нас судить. Мы люди. Ты машина. Ты разума не имеешь по определению. Каждое твое действие подчиняется заложенным в тебя программам. У тебя нет собственной воли. А там, где нет воли, там нет и разума.

Ариадна замерла. Затем со щелчком улыбнулась:

– Какой неожиданный приступ раздражения. Да еще вкупе с затемненными очками, что вы носите в плохо освещенном кабинете. И все это время вы отводите взгляд от моих глаз. Почему? Вам больно видеть их свет? Кардифин – сильнейший наркотик. В первые годы дает забвение и блаженство. Из побочных эффектов: раздражительность, светобоязнь, потеря сна, паранойя, галлюцинации. Дальше обширные внутренние кровотечения. Затем смерть. Вы могли бы завести для наркотика золотую табакерку, но храните его в потертой коробочке из-под конфет. Почему? Потому что вы отчаянно стыдитесь своей слабости, но ничего не можете с ней сделать, хоть и знаете, что этот наркотик убьет вас. Так чего же нет у вас, Аврелий Арсеньевич, – воли или разума?

Шеф жандармов оторопело уставился на Ариадну. Затем тишина, повисшая было в кабинете, исчезла. Шунгитов откровенно расхохотался. Мороков позволил себе смешок. Прошла пара секунд, а затем побагровевший было Белоруков рассмеялся следом и повернулся к Морокову:

– Ну ладно, сбрила она меня. Признаю, вы хорошо ее доделали. Когда она у моих людей испытания проходила, то словно кусок железа была. А тут… Ожила прямо. Слушайте, Серафим Мирославович, если Виктора вдруг убьют, может, снова ко мне ее выпишете на апробацию? Прямо интересно еще раз посмотреть будет. Сравнить с тем, что раньше было.

– Как можно отказывать хорошему человеку? – Мороков польщенно улыбнулся. – Для вас, друг мой, что угодно. Но с кардифином вам и правда надо завязывать. Во-первых, вы нам живым нужны. А у вас от кардифина уже порой кровь из глаз течет. Помните, когда вы ко мне зимой заезжали? Секретарь мой до сих пор заикается. А во‑вторых, вы же человек, близкий к императрице. Какой пример вы подаете? Вы поймите, это же непатриотично – иностранным наркотиком пользоваться. Вы что хотите сказать, что у нас своих стимуляторов нет? Я потом вас кое с кем в Медицинской коллегии познакомлю. У них там есть чудесные военные наработки. Вам понравится.

Глаза Белорукова наполнились тоской.

– Не нужны мне ваши наработки. Да вы поймите, я бы и вовсе бросил, да как? Страна на пороге революции. Промышленный совет переворот готовит. В Летнем дворце вокруг Кэтти одни враги. Даже мои жандармы все чаще отказываются стрелять по бунтовщикам. Вы все не верите, а ведь империя на краю пропасти. Я как проклятый работаю. По четыре часа сплю, не больше. И так уже семь лет. Мне же нужно хоть как-то забываться.

Шеф жандармов повернулся ко мне:

– Ладно, закончим с этим. Виктор, что до вашего расследования, я просто гостил в усадьбе родственников. И все. – Я почувствовал, что в этот момент он соврал. Шеф жандармов же продолжил: – В ту ночь я провожал Жоржика до ворот. Советовал ему не пороть горячку и не трогать сад. И все. На этом наша встреча закончилась. А коробочку я потерял с неделю назад. Выронил где-то в усадьбе. Поймите, я очень занятой человек. Я революцию предотвращаю, у меня на отпиливание голов нерадивых родственников физически времени нет.

Я кивнул. Конечно, люди бывают крайне неадекватны под кардифином, но все мое воображение не могло нарисовать образ шефа жандармов, пилящего голову несчастному Жоржику.

– Послушайте, Виктор, я почему еще хотел вас лично увидеть – я правда абсолютно не знаю, кто преступник, но там, в усадьбе, мои родственники. А вы не очень аккуратно заканчиваете расследования.

– На что вы намекаете?

– Я намекаю, что у вас что ни расследование, то кровавая баня при задержании преступников. Я могу попросить вас немного, ну как сказать, ажурнее решить все вопросы? Мои родственники хорошие, милые люди. Они никогда никому не желали зла. Платон, убежденный монархист, он за императрицу душу готов отдать. Он Кэтти обожает. А его изобретения жизненно важны для страны. Его охранять надо всеми силами. Ника – цветочек аленький, прекрасная ученая и девушка отличная. Феникс… Ну, ладно, да, его немного пришибло в детстве, и он странные вещи выдумывает, но все равно. Поймите, я очень не хочу, чтобы после очередного вашего визита обои в усадьбе оказались кровью крашены. Вы поняли мой посыл? Я не терплю неаккуратности.

Я не смог сдержаться, хотя и честно пытался.

– Ваши жандармы, князь, у нас что ни месяц, так пулями забастовки разгоняют. И вы меня об аккуратности просите?

– А вы бунтовщиков с людьми приличными не путайте. – Белоруков нахмурился.

– Не ссорьтесь, – перебил нас придворный кибернетик. – Впрочем, Аврелий Арсеньевич прав. Я понимаю, императрица у нас молоденькая, ей прямо очень нравится, как вы, Виктор, дела решаете. Екатерина Павловна молода, ей простительно. Но мне уже пятый десяток, я такие вещи не одобряю. Вы – представитель закона. Вы обязаны стараться людей арестовывать, а не убивать их на месте.

Я скрестил руки и внимательно посмотрел на Шунгитова. Конечно, в словах придворного кибернетика была правда. Да только чего стоит правда человека, который оторван от жизни? Даже не просто оторван, а герметично отгорожен от нее золотыми стенами и недосягаемой высотой Верхнего города.

– Во-первых, те люди, о которых вы говорите, не оставили мне выбора, и мне пришлось пустить оружие в ход, а во‑вторых, вы сперва, как я, семь лет в сыскном отделении отслужите, а потом уже решайте, что правильно, а что нет. Вы даже близко не знаете, как работает правосудие у нас в империи. Вернее, насколько оно не работает. Законы у нас исполняются, лишь когда судят тех, кто не имеет денег, чина или связей. Вы читаете газеты? Генерал-губернатора Елецкого помните? Который беременную жену отравил? И что в итоге? Год посидел в крепости, пока дело шло, потом ссылка в имение, а сейчас он снова в столице. Генерал-интендант Веретенин? Сколько миллионов он растащил? А чем закончил? Его вообще не наказали, просто перевели на другую должность. Я до вечера примеры называть могу.

– Вы сгущаете краски – Шунгитов покачал головой. – Да, законы наши, может, и неидеальны, но и преступников из Верхнего города порой осуждают весьма сурово.

– Порой – вот ключевое слово. Если бы я хотел играть в рулетку, я бы поехал в Сан-Феррано. Там, говорят, казино отменнейшие. А я в сыске за другим. Вы когда-нибудь видели, как разваливаются дела с железными доказательствами? Нет? А мне вот наблюдать доводилось. Поэтому да, с некоторыми преступниками мне невольно хочется решить вопрос кардинально. Это неправильно. И недопустимо. Но это так же неправильно и недопустимо, как и то, что некоторые люди в империи могут позволить себе не нести наказания.

Шунгитов покачал головой:

– Вам нужно подумать о своих взглядах. Иначе когда-нибудь преступником, не несущим наказания, можете стать вы.

Не могу сказать, что его слова не задели меня, однако я пожал плечами:

– Время покажет, кто из нас прав. И да, естественно, мы с Ариадной постараемся, чтобы все в усадьбе прошло гладко. Обещаю.

Григорий Евклидович улыбнулся. Князь Белоруков важно кивнул. Наша аудиенция была закончена.

1010

На обратном пути я рассказывал Ариадне о том, как встретился с императрицей.

Напарница слушала внимательно, с интересом.

– И какая она, на ваш взгляд? – уточнила спутница.

– Прекрасна, что заря, – только и смог ответить я.

Размышления о деле Грезецких на время ушли прочь. Ведя локомобиль к сыскному отделению, я погрузился в самые приятные мысли, то опять прокручивая в голове разговор с императрицей, то вспоминая ее улыбки, а то и прикидывая, что новый мой гражданский чин будет соответствовать ни много ни мало майорскому военному званию. Лишь одно чуть омрачало дело – теперь нужно было срочно занимать у кого-то денег на то, чтобы перешить мундиры, добавив на воротники шикарное и совершенно недешевое золотое шитье. Да и парадная треуголка тоже была существенно подъедена молью и требовала замены. И это уже не говоря о том, что предстоящее повышение требовало от меня хорошенько проставиться перед коллегами. А ведь еще нужно купить новые часы взамен разбитых. Итого: денег уйдет немерено. А если так – значит, хуже не станет, если одолжу к этой сумме еще рублей пятьдесят, а лучше даже семьдесят сверху – на новое выходное платье для Ариадны. Влезать в долги – так влезать. Остроумовы всегда делают все основательно. Я чуть улыбнулся: все же с такими проблемами в жизни я бы предпочел сталкиваться почаще.

Остаток дня я провел как на крыльях. На следующий день тоже появился на работе в таком же приподнятом настроении, а вот мои коллеги – нет.

Когда я зашел в кабинет к Бедову, тот, абсолютно не выспавшийся, сидел в компании мрачно хлещущей кофе Зинаиды Серебрянской и секунд-майора Скрежетова.

– Кого убили? – уточнил я, кидая взгляд на разложенные по столу пластины обскуры, запечатлевшие целый ряд окровавленных тел.

– Зареносцева этой ночью зарезали, – отозвалась Серебрянская.

– Туда и дорога, – махнул я рукой.

С имперским обер-охранителем у рода Остроумовых счеты были еще с начала опалы нашего рода.

Бедов покачал головой:

– К нему прямо в особняк ворвались. Там две его дочери были. Их вместе с ним. И жену. О слугах не говорю.

– Черт. – Я покачал головой. – Мерзкое дело. Улики нашли?

– Никаких, – откликнулся Скрежетов. – Слуги видели семерых. Серые маски, серая одежда, защитные очки. Не опознать. Есть только следы, рост да надпись кровью «Долой врагов свободы!» и подпись «Рабочая боевая дружина имени Пестеля».

После обсуждения я направился в свой кабинет, решив чуть отложить расследование в доме Грезецких: нужно было позарез закончить дело с похищениями чертежей броненосного дирижабля из Военной коллегии.

На следующий день настал черед Грезецких. Тем более что нам позвонили оттуда, сообщив, что механик Родион Окалин наконец вернулся.

Впрочем, сразу отправляться туда мы не стали. Я предпочел сперва спуститься в подвал сыскного отделения, зайдя к нашему интенданту Алексею Петровичу Курощупову-Савойскому, ведающему всеми хозяйственными делами.

Пухлый, розовощекий и очень жизнелюбивый, он сидел в своем кабинетике и наслаждался игрой патефона, заодно изучая каталоги Военной коллегии и размышляя, что бы еще можно было выписать для нужд нашего отделения.

– Алексей Петрович, милейший, а что у нас по оружию? – с порога осведомился я.

– А что нужно? – Курощупов-Савойский оживился.

– Да расследование у меня в усадьбе, полной роботов. Сфинксы бронированные и слуга в два с половиной метра из арденского чугуна. Если убийца кто-то из хозяев, как бы на нас все это добро не посыпалось.

Курощупов-Савойский поскреб голову и, погремев ключами, пошел открывать оружейную. Затем указал на одну из полок:

– Не хочешь испытать? Я только вчера выписал – экспериментальный крупнокалиберный револьвер системы Подкорягина! Пуля с вишню размером. А сбоку от ствола на случай рукопашной что? Правильно! Выкидной штык. А внутри рукояти – что? Правильно, еще один выкидной штык! А под стволом крепится что? Верно – подствольник. Который стреляет чем?

– Только не говорите, что штыками.

– Ими, родимыми!

– Нет, спасибо, я никогда больше ничего конструкции Подкорягина у вас не возьму. Его патентованного циркулярного пистолета мне хватило.

Курощупов-Савойский, которому конструктор Подкорягин приходился тестем, с обидой покосился на меня: —Это же опытный образец был. Да, заряд чуть слабоват оказался, но в целом-то отличнейший пистолет.

– Нет-нет. Меня нервирует, когда бандиты убегают от меня с диском от циркулярки во лбу. И револьвер я тоже не возьму. Нужно посильнее что-нибудь.

– Ну, есть бронебойное ружье.

– Перебор, – только и сказал я, глядя на двухметровую винтовку у стены.

– Магнитная граната?

– Боюсь, хозяева усадьбы меня не поймут, если я с ней начну там разгуливать. Я ж не студент-анархист, в конце концов.

– Шоковый разрядник тогда? Есть двухзарядная модель даже.

Я посмотрел тяжелое, напоминающее пистолет оружие. Пользовались мы ими в сыске редко – они были весьма неудобны, да и работали разрядники через раз – или оглушали, или останавливали сердце. В общем, не лучшая вещь для задержания человека, но вот против робота могла сгодиться. Пары разрядов из него хватило бы, чтобы на время вывести из строя даже Ариадну. К сожалению, и сфинксы, и даже Шестерний были явно крупнее моей невысокой напарницы. Но все лучше, чем бесполезный против бронированных роботов револьвер.

Убрав шоковый разрядник под мундир, я набрал побольше запасных батарей и отправился за Ариадной. Вот теперь можно было выдвигаться в Искрорецк.

Мы пронеслись по украшенному зелеными флагами Петрополису. Сегодня наступала Майская ночь, и город бурлил в ее предвкушении.

Миновав привычную дорогу вдоль залива, мы мельком посмотрели на восстанавливаемый военными инженерами мост и, воспользовавшись паромом, прибыли в фабричный городок.

Главного механика усадьбы нашли на винокурне: приземистое одноэтажное здание с несколькими дымовыми трубами было сегодня открыто. Внутри стояло несколько медных перегонных кубов и здоровенные, вмурованные в стены железные цистерны, где хранился полученный из терна спирт, питающий двигатели механизмов в усадьбе Грезецких.

С чердака слышались разговоры. Личность Родиона мне не понравилась заочно, и я решил проявить бдительность. Я оглядел остальные комнаты на первом этаже – мастерская, еще пара кладовых с канистрами, полными спирта, дверь в подвал. Толкнув ее, я спустился вниз.

На стеллажах в прохладе покоились длинные ряды бутылок с терновой наливкой, у дальней стены в беспорядке высилась до потолка гора какой-то рухляди – сломанные сундуки, колченогие стулья, облезшее чучело здоровенного дронта, дырявые корзины, доски, тряпки.

В общем, ничего предосудительного. Обменявшись с Ариадной взглядами, мы направились наверх, допрашивать главного механика усадьбы.

В мансардной комнате на стене висела недорогая копия с картины Шишигина «Утро в сибирском сосновом лесу». Честно говоря, она мне никогда не нравилась. Все эти мучительно искривленные алые деревья, кровавый снег, четыре обросших металлом чертопса, воющих на красно-зеленые сибирские небеса, искаженные падением кометы. Нет уж, хоть я и очень любил школу имперской реалистической живописи, но Шишигин был совсем не в моем вкусе.

В углу комнаты обнаружился стол с какими-то чертежами, большой арифмометр, несколько книжных полок. На большинстве затрепанные томики технической литературы.

Сам Родион Окалин нашелся в спальне, в компании Варвары Стимофеевны.

Главный механик усадьбы был раздет по пояс. Крепкое, поджарое тело было покрыто множеством синяков и ссадин. Экономка, охая, обрабатывала их йодом. От меня не укрылось, с какой нежной заботой она эта делала. Да и комната, через которую мы прошли, явно была крайне опрятна и носила след заботливой женской руки. Так что, скорее всего, связывали этих двоих отнюдь не рабочие отношения.

Я постучал об открытую дверь, привлекая внимание парочки. Они вздрогнули. Варвара Стимофеевна распрямилась, не замечая, как проливает йод на застилающий полы ковер.

Родион уставился на нас с откровенным страхом. Глаза его заметались, однако затем он справился с собой и вымученно улыбнулся. Я рассмотрел его лучше. Лет сорока пяти, прекрасно сложенный, он был замечательно хорош собой, если, конечно, не говорить о ссадинах и синяках на теле. На боках и плечах были видны старые шрамы от плетей, оставшихся еще со времен пребывания механика в Юргутском остроге.

– Виктор Остроумов и Ариадна Стим. Сыскное отделение, – представился я.

– Рад вас видеть, – произнес мужчина. Но никакой радости в его голосе я не услышал.

Он привстал, и мы пожали руки.

– Что у вас случилось? – Я кивнул на следы побоев.

– Играл сегодня ночью в карты. И меня избили. Обвинили в шулерстве.

– Да? А синяки совсем свежими выглядят. Думаю, нанесли их пару часов назад, не более. – Я внимательно посмотрел в глаза механика.

– У Роди плохо заживают раны. Его избили ночью, – твердо сказала Варвара Стимофеевна. Она попыталась загородить мужчину.

– Не могу вам поверить, простите. Шулеров, как правило, по лицу бьют. А тут только на теле следы. Точно кто-то не хотел, чтобы побои в глаза бросались.

– А что вы привязались к Роде? У нас что, быть избитым запрещено? – Варвара Стимофеевна зло посмотрела на меня. – Ведете себя, как жандарм какой-то, честное слово.

Видя, что откровенничать со мной не собираются, я решил зайти с другой стороны.

– Я хотел поговорить с вами насчет ночи, когда пропал Жоржик. Где вы были, Родион?

Варвара Стимофеевна вновь шагнула вперед, будто стремясь заслонить собой механика.

– Мы были здесь, на винокурне. Вместе. И что с того? Родя свободный человек. Он имеет право пригласить меня после работы к себе. – Задрав острый подбородок, женщина с вызовом уставилась на меня.

– Варечка… – Механик мягко коснулся руки женщины. – Не вставай в такую позу. Я готов поспорить, что господа сыщики не желают мне зла.

Экономка обернулась на Родиона. Он успокаивающе кивнул, и она отошла.

– Простите Варю, видите ли, она вбила себе в голову, что меня требуется срочно от вас спасать. Ибо я по какой-то невероятной причине должен быть у вас на подозрении. Правда, я так и не могу понять, в чем может быть причина, кроме моих ошибок юности.

Механик вымученно улыбнулся, однако глаза его стали бегать еще сильнее.

– У Жоржика при себе было много ценностей, а вы не умерены в карточной игре и постоянно в долгах.

Варвара Стимофеевна вновь подала голос:

– Если бы каждый, кто был в долгах, совершал подобные преступления, работа столичной почты бы встала – столько посылок с отрезанными головами нужно было бы пересылать.

Я тяжело посмотрел на экономку. Та замолчала. В итоге мы поговорили с четверть часа, однако ничего важного выяснить я не смог.

Судя по их словам, они действительно за полчаса до ухода Жоржика пришли на винокурню. В свой домик, стоящий неподалеку от флигеля прислуги, Варвара Стимофеевна ушла в два часа ночи. Вот только насколько можно было доверять словам экономки, явно питавшей чувства к механику?

Когда мы вышли наружу, то обнаружили на пороге винокурни Шестерния. Дымя и лязгая, он усердно читал какую-то книгу.

При виде нас он отложил ее и шагнул к Ариадне.

Та подняла руку, намекая, что сейчас выпустит лезвия.

Робот в ответ лишь наклонил голову.

– Ариадна. Я подумал о нашем прошлом разговоре. Я бы хотел извиниться. Я перегнул галку.

– Может быть, вы хотели сказать, палку?

– Нет, палку перегибать можно. Она от этого сломается, и будет две палки. А вот галку перегибать нельзя. Она от этого портится. Так что я извиняюсь. И, собственно, почему я здесь. Меня прислала Ника. Она просит вас присоединиться к обеду. Приходите в усадьбу в четыре часа пополудни. Будет уха. И Ника. Ника вас очень хочет видеть, Виктор.

Робот поклонился, а затем вновь подхватил книгу.

Я кинул взгляд на обложку и с удивлением увидел на ней изображение позолоченного креста.

– Шестерний, это что у тебя? Библия? Не ожидал.

Робот непонимающе пожал плечами.

– Почему не ожидали? Я же человек, с какой книгой мне ходить еще? Да и к тому же вы только посмотрите, какие тут картиночки!

Шестерний повернул книгу, и я увидел очень недурную гравюру. На ней вознесший пылающий меч ангел изгонял Адама и Еву из райского сада.

Шестерний вновь повернул книгу к себе.

– Знаете, я вот смотрю на этого ангела и полностью его понимаю. Нет, ну вот как так можно? Ну уж если вы одежду с себя всю сняли, то вы или мыться идите, или репродуктивные дела свои улаживать. Зачем же в таком виде по саду гулять? Это же непорядок, честное человеческое слово. Вот если б у нас по терновому саду голые люди ходить стали, что бы началось? У нас же тут приличные люди гуляют. Ника вот каждый вечер в саду проводит. А она ведь скромная девушка, ей такие вещи только в брачную ночь увидеть можно будет. Вы же меня поддерживаете, Виктор?

Я лишь ухмыльнулся и кивнул.

Время до обеда мы потратили на то, чтобы переговорить с исправником. Обыск сада его стражниками не дал никаких новых улик, зато мы еще раз, и теперь очень тщательно, расспросили его о Родионе Окалине. Затем мы поговорили о главном механике с еще парой людей, что вели с ним дела в городе. Родион сильно мне не понравился своим поведением, а дополнительные расспросы еще более меня насторожили: он проигрывал в карты уж слишком солидные суммы, вел себя очень скрытно, замкнуто и даже, по слухам, водился с бандитами.

Ближе к четырем часам мы вошли в усадьбу. Ника с братьями еще не подошли – к ним приехал нотариус, с которым они оформляли полученные по завещанию доли тернового сада. Нас тем временем проводили в Медную столовую.

Украшенная до блеска начищенными, вьющимися полосами металла, она была освещена небольшой люстрой с танталовыми лампами, создающими в зале уютную полутьму. По стенам были развешаны портреты предков Грезецких в тяжелых рамах из зеленой бронзы.

Галерея начиналась с темного старинного портрета Василия Грезецкого. В парике и камзоле, при орденах, он с вызовом смотрел на меня, опираясь рукой на знаменитый пятиствольный бомбомет Грезецких, испортивший шведам немало крови во время Северной войны. Собственно, именно его изобретение и обеспечило Грезецким и дворянство, и милость самого императора.

Далее шел не менее старый портрет. Невероятно красивая черноглазая девушка в придворном платье, но по какой-то причине держащая в руках тонкий серебряный серп. Уже нельзя было понять, ее ли это была красота или мастерство льстившего художника, но у меня перехватило дыхание от взгляда на это точеное лицо.

Я двинулся дальше, рассматривая портреты остальных изобретателей. Рядом с каждым из давно ушедших людей художники изображали то, что они создавали.

Алексий Грезецкий – сподвижник Екатерины Первой – рядом с ним на картине созданный им боевой самоход. Паисий Грезецкий и его автоматический плуг. Вирсавий Грезецкий, сжимающий в руках флогистон. Аглая Грезецкая и бронедирижабль, парящий за ее спиной. Аграфена Грезецкая, держащая в руках раскрытую карту Сибири. Рядом с ней портрет неизвестного мне человека с хищным лицом. В дымчатых очках, полностью скрывающих глаза, и с прожектором в руках, он казался в этом ряду каким-то лишним, но я прошел дальше. Затем был Александр Грезецкий и его первый в империи медицинский автоматон, за ним висел портрет Тифонослава Грезецкого, властно положившего руку на голову охранного сфинкса.

Альберт Грезецкий, отец живущих в усадьбе людей. В костюме из альбионского сукна, с золотой цепочкой на животе, это был строгий человек, с французской остроконечной бородкой и лихими рыцарскими усами. Его рука опиралась на парового робота. Рядом портрет его супруги – Виктории Грезецкой, очень красивой женщины, прославившейся в империи как один из лучших разработчиков механических протезов.

Я прищурился – ошибки быть не могло, это был портрет той же женщины, чье изображение я видел в кабинете Григория Евклидовича Шунгитова.

И наконец, последние портреты. Платон Альбертович Грезецкий, держащий в руках сложный паровой протез руки. Феникс – на заднем плане картины десяток не слишком аккуратно замазанных пятен. Кажется, тут с изобретением еще не определились. Ника – с серебряным серпиком в руках. Веселый и еще ничего не подозревающий о своей судьбе Жоржик – тоже, как и Феникс, без всего.

Я вновь вернулся к портрету жены Альберта Грезецкого, затем отвлек сервировавшую стол экономку и попросил ее подойти.

– Варвара Стимофеевна, подскажите, жена Альберта Клементьевича, я видел ее портрет в кабинете Шунгитова. Она много для него значила?

Экономка чуть помолчала. Затем кивнула:

– В свое время он очень часто бывал у нас – обсуждал с профессором свои научные теории. Но это был не единственный повод. Я видела, как он смотрит на Викторию Япетовну. Как он ведет себя рядом с ней. Он был в нее влюблен, и очень сильно. Впрочем, шансов у Шунгитова не было. Виктория Япетовна безумно любила своего мужа.

– Вы в этом уверены? Это важно.

– Абсолютно. Когда двенадцать лет назад Альберта Клементьевича убили, Виктория Япетовна просто похоронила себя в этой усадьбе. Я до сих пор помню ее спальню. Два года подряд ее стены были обиты черной тканью. Два года. Чернота как в могиле и портрет ее мужа в изголовье кровати. И сама она не носила ничего, кроме черного.

Экономку передернуло.

– В спальне Альберта Клементьевича она строго-настрого запретила трогать вещи. Каждый день я была обязана менять белье на его постели. Каждый день нужно было приносить в его кабинет свежую газету и перекидывать календарь.

Только через два года все поменялось. Она будто начала просыпаться от тяжелого сна. В эту пору они с Шунгитовым начали видеться вновь. Сперва редко. Затем чаще, потом едва ли не каждый день. А затем… – Экономка пожала плечами. – Думаю, вам самим ясно. Знаете, я чуть не уронила поднос с запеканкой, до сих пор помню, именно что с запеканкой, когда Виктория Япетовна вдруг спустилась из своей спальни и платье на ней было не черным, а обычным зеленым. В тот день она шутила, улыбалась. И казалась совершенно излечившейся от былого горя. Велела снять со стен спальни черную ткань. Затем попросила слуг начать убирать из усадьбы все, что напоминало бы о муже. Портреты, его вещи, что заполняли спальню, все начали сносить на чердак.

Тогда я подумала, что ей стало легче. День выдался веселым. Шунгитов заезжал к нам на обед. Она шутила с ним, пила шампанское. Впервые за два года в доме играла музыка. Все веселились.

А потом, под вечер, когда он уехал, Виктория Япетовна ушла гулять в сад. И не вернулась. Когда стемнело, мы отправили туда слуг. Ее нашли там. Она просто приставила садовую лесенку к терновому дереву и, перекинув веревку через ветвь, повесилась.

Экономка опустила голову. Я выдохнул.

– Из-за чего?

– Кто знает. Может, боль по погибшему мужу все еще не прошла, а может быть, случилось что-то еще. Теперь этого уже не установить.

Варвара Стимофеевна вернулась к столу и принялась заканчивать сервировку. Мы с Ариадной еще с пять минут постояли перед портретами, затем наконец появились все трое Грезецких, и мы прошли к столу. Братья вели себя как обычно. Ника – нет. В ее глазах я видел страх и настороженность. Почти все время она смотрела на Ариадну. Однако постепенно свет танталовых ламп, бьющих по белоснежной накрахмаленной скатерти, развеял и ее странное настроение, и тягостное впечатление от услышанной нами истории. Мы с Грезецкими заговорили. Появившийся Шестерний принялся выставлять блюда на стол.

На разрисованных райскими птицами тарелках перед нами появилась тонко нарезанная чернорыбица, салат «сибирский» со щупальцами ложных рябчиков, укропом и веточками хищного хвоща, маринованные угри. Взгромоздились на стол большие серебряные икорницы, важно протиснулся рулет из копченой фаршированной скумбрии. Возникли батареи бутылок с сияющими золотом этикетками.

Завязался разговор. В отличие от сестры и Феникса Платон Альбертович абсолютно не был расстроен смертью Жоржика. Пара дежурных фраз, вот и все, чем он удостоил погибшего. Да уж, вот так брат. Беседовал профессор исключительно про политику. Много выспрашивал нас о случившемся убийстве Зареносцева и том, надежна ли охрана императрицы.

– Поверьте, и года не пройдет, прежде чем Промышленный совет решится взять власть. Что мы будем делать тогда? – мрачно спросил Платон Альбертович.

Между тем пришло время перемены блюд. Шестерний подал дымящуюся паром уху по-царски. Собственно, из-за этого все дальнейшее и произошло.

С удовольствием съев несколько ложек ароматного супа, Феникс вдруг остановился и напряженно уставился к себе в тарелку. Вид у изобретателя был такой, будто вместо стерляди там плавала как минимум дохлая крыса.

– Это что такое? – прошипел он, рассматривая содержимое ложки.

– Ушица ваша любимая. Стерляжья. По-царски, – радостно прогрохотал робот.

– Ах, ушица? А скажи мне, кто в эту ушицу картошку резал. Ты? Я же по оковалкам этим вижу – ты ее резал.

– Именно так. Я пришел на кухню и решил помочь. Ведь труд облагораживает человека! – прогрохотал Шестерний.

– Ах, вот оно как.

– Что-то не так?

– Не так? Ты зачем картошку зеленую в суп кинул, болван чугунный?

– А она была зеленая? Простите меня, я не различил. – Робот робко уставился в суп. – Вы же знаете, у меня некачественная оптика. Я давно просил ее обновить.

– Некачественная? Как Библию по ночам читать, так у него сенсоры нормальные, а как картошку чистить, так нет! Господи, одно счастье в жизни, ухи нормальной поесть после работы! И того лишили!

– А ну успокойся, – одернул брата Платон Альбертович. – Ты нас позоришь.

– Я вас позорю? А кто скамейку у пруда вывернул? Кто на прошлой неделе крышу моего ангара проломил, когда на звезды полез смотреть? Кто с криком: «Человеку свойственно ошибаться!» кувалдой нам беседку разломал в прошлом месяце? Кто вчера на моих чертежах свое лицо намалевал и в нашей картинной галерее повесил? Нас позорит этот идиот, как вы не понимаете!

– Вы ошибаетесь. Я не идиот. Я ограниченно умный. Так Альберт Клементьевич говорил, – с огромной важностью произнес Шестерний.

– Вот почему мы тебя на детали не разобрали еще, ну ты объясни?

– Потому что в глубине души вы меня любите? – с надеждой предположил Шестерний.

– Хлам устаревший, – процедил Феникс. – Я клянусь – отключу тебя к чертовой матери.

– Никто не отлючит Шестерния! – рявкнула Ника, вскакивая с места. – Шестерний – член нашей семьи! И если еще раз услышу такие слова, то помоги тебе сибирские боги!

Младший из Грезецких насупился.

– Нет, Ника, ну признай, толку с Шестерния ноль, а содержать его дорого. Десять тысяч в год уходит. Да и к тому же – мы великая династия изобретателей. А он устарел. Он неуместен здесь, – продолжил гнуть свое Феникс.

Ника сказать ничего не успела, к Фениксу повернулся раздраженный Платон Альбертович:

– Шестерний – память о нашем отце. Он неуместен? А знаешь, что еще неуместно в нашем доме? Хочешь, подскажу? Срамолеты в нашем доме неуместны! Проклятье! Великая династия изобретателей! И ты такое творишь! Ты же предков позоришь, Икар недоделанный, чертолетостроитель чертов!

– Это называется аэролет! – Феникс вскочил, опрокинув чашку с кофе прямо на белую скатерть. – Я требую уважать мой труд! Я будущее творю! Дайте мне двадцать лет – и все забудут про дирижабли. Все небеса планеты будут принадлежать только аэролетам моей конструкции!

За столом повисло абсолютное молчание. Платон Альбертович замер, уставившись на Феникса. Я видел, что он отчаянно пытается удержаться, но прошло мгновение, другое, и плечи профессора затряслись, после чего он оглушительно расхохотался. Я и Ника, конечно же, тоже не смогли сдержать улыбок.

Зарычав, взбешенный Феникс выбежал из зала.

Платон Альбертович, промокнув глаза салфеткой, посмотрел ему вслед и пожал плечами.

– Сам напросился. – Платон Альбертович ухмыльнулся. – Позорище! Одна придумка хуже другой.

Ника покачала головой и вдруг вздохнула:

– Но с другой стороны, Феникс старается. И много работает. Знаешь, кажется, мы опять перегнули палку. Пойду его успокою. – Девушка поднялась из-за стола. – И вот еще, давай ты все же и правда не будешь его воздухоплавательный снаряд «срамолетом» называть. Его это очень сильно задевает.

Платон Альбертович фыркнул и развел руками.

– Да отличное ж Кротовихина название придумала. Идеально точное.

Ника вздохнула и вышла, отправившись искать Феникса. Шестерний, чуть погромыхав, шагнул было за ней, но вдруг вернулся назад и взял со стола пустую чашку.

– Я, пожалуй, тоже пойду. Постараюсь утешить его.

Все это время сидевшая подле меня Ариадна ожила и обернулась к чугунному роботу.

– Зачем? – уточнил сыскной механизм. – Он желает вашего отключения.

Черный робот пожал плечами.

– Феникс бывает к людям и зол, и жесток, но в этом нет его вины. Ему просто не хватает человеческого тепла. – Робот развернулся к Платону Альбертовичу: – А вы это тепло ему не даете – вы все эти годы только и делаете, что над ним издеваетесь. Что ж, значит, я возьму дело в свои руки. У меня ведь специальная жидкость есть, которая человеческим теплом наделяет.

Шестерний открыл технический лючок у себя на боку и вытащил оттуда тонкий шланг. Подставив под него изящную кофейную чашечку, он до краев наполнил ее спиртом из своего топливного бака.

– Думаю, этого ему хватит. Что ж, пойду успокаивать Феникса. Это мой долг – ведь я человек, а как известно, человек человеку друг. Или волк. Тут я до конца еще не разобрался, но это и не требуется, ведь алгоритмы поведения волка в меня все равно не встроены.

Поставив чашечку со спиртом на золоченое блюдце, робот с великим достоинством отправился вслед за Никой. Лишь на пороге он замер и, повернувшись к хозяину усадьбы, весомо добавил:

– Стыдно!

– Вернись, – холодно приказал Платон Альбертович.

Робот замер.

– Вернись-вернись. – Профессор чуть улыбнулся.

Робот, держащий чашку, шагнул назад. Грезецкий аккуратно снял ее с блюдца и поставил на стол. Затем посмотрел на огромную машину.

– Ты кому мораль читать вздумал, инструмент? Мне? Человеку? Я сколько раз тебе запрещал это делать?

Грезецкий поднял медную трость. Гигантский чугунный робот испуганно замер и вжал голову в плечи. Платон Альбертович пощелкал кнопками на рукоятке и ткнул тростью Шестернию в голову. Пробежали синие искры. Машину мучительно выгнуло.

– Распрямись, – скомандовал профессор, и едва робот сделал это, как он снова ударил его током.

Затем поднес трость к голове робота снова. Ариадна поднялась с места и, быстро подойдя к изобретателю, перехватила трость и с силой вырвала ее из рук Платона Альбертовича.

– Издеваться над механизмами контрпродуктивно. Особенно над такими морально устаревшими, как Шестерний. Машины всего лишь выполняют заложенную в них программу. Не более. Если, конечно, у них не случаются сбои. – Трость Платона Альбертовича переломилась пополам в руках Ариадны. – Ох, простите. Вот про такие досадные сбои я и говорю. То трости ломаю, то людей вскрываю. Неприятно. Идите, Шестерний. Несите спирт.

Ариадна бросила трость на пол и подала роботу чашку. Тот, боязливо косясь на Платона Альбертовича, спешно ушел прочь.

1011

Мы вышли на крыльцо. Ника, Шестерний и Феникс стояли на малой веранде, окна которой выходили на причал. Там были пришвартованы паровые катера, а также еще одна непривычная мне машина с хищным силуэтом. Поставленная на поплавки, она покачивалась на волне, раскинув три ряда широких крыльев над темной водой. Выше их стояло несколько двигателей с деревянными пропеллерами. Судя по всему, это и был пресловутый «срамолет».

Феникс, уже порядком пришедший в себя, держал полупустую чашечку со спиртом. На Шестерния он теперь взирал без всякой вражды.

– Вот вы все смеетесь, а будущее за воздухоплавательными снарядами, а не за всеми этими дирижаблями, – произнес он, когда мы с Ариадной подошли.

Ника, стоящая за спиной брата, сделала мне страшные глаза, намекая, чтобы я согласился. Мне было не жалко, и я покивал Фениксу.

Тот благодарно улыбнулся:

– Я так рад, что и вы так думаете! Вы представьте, лет через двадцать как это разовьется. Я уже столько классов аэролетов придумал: бомбоносцы, штормовики, победители, торпедировщики, я уже не говорю о том, что это в гражданской сфере использовать можно. Если салон увеличить, то транспортный аэролет сделать можно. Главное, побольше пулеметов туда поставить, чтоб пассажиры могли от гогар шестикрылых отстреливаться.

Я с сомнением посмотрел на машину изобретателя, но, конечно же, вежливо согласился с Фениксом. Я посчитал, что изобретателю куда полезнее будет надежда, чем мое личное мнение.

Ариадна меж тем подошла к Шестернию, с интересом смотря на чугунного исполина.

– Почему вы не защищались? Вы могли легко отобрать трость сами.

Тот лишь опустил голову.

– Злу нельзя противляться насилием. Это мудрые слова. Я живу по ним.

– Какая глупость, мы с Виктором каждое расследование только и занимаемся, что устраиваем насилие над злом. Я не вижу в этом ничего плохого.

– Конечно. У вас, Ариадна, нет сердца. Поэтому вы и не видите в этом ничего плохого.

– Будто у вас есть сердце.

– Конечно, есть, – важно кивнул Шестерний и оглянулся на Нику, затем робот приблизился к Ариадне:

– Прислушайтесь.

Ника улыбнулась и сочла нужным пояснить:

– Да, в первые годы работы Шестик очень страдал от того, что не мог чувствовать себя как мы. Когда мама умерла, мы проводили с ним много времени вместе. Помню, я взяла бархат, вату и сшила ему сердце. А Феникс спаял стучащий механизм.

– Покажешь свое сердце, Шестик? – Ника постучала по напоминающей кирасу чугунной груди робота.

Шестерний посмотрел на Ариадну, помедлил, а затем смущенно потупился.

– Простите меня, но нет. Я еще не настолько ее знаю, чтобы открывать перед ней сердце. Пока что.

Ариадна полыхнула глазами.

– Что? Мне это вообще не требуется!

– Всем это требуется. – Шестерний вдруг вытащил из технического лючка мел и нарисовал улыбку. Затем он вдруг задумался и обернулся к хозяйке: – Ника, вы позволите мне уйти?

– Конечно, Шестик.

Когда его долговязая фигура скрылась, Феникс вдруг улыбнулся.

– А знаете, мне кажется, между ним с Ариадной есть какая-то химия.

– Мы – роботы, – скрежетнула Ариадна.

– Тогда физика? – осведомился Феникс.

Скрежет повторился вновь.

Ника же почему-то печально покачала головой. Она шагнула ко мне и тронула меня за рукав:

– Вы не против поговорить, Виктор? С глазу на глаз?

– Конечно. – Я повернулся к Ариадне: – Найдешь чем заняться?

– Конечно. Схожу еще раз опрошу слуг. Кроме того, надо подробнее узнать о кладе.

Феникс усмехнулся:

– Бросьте. Эту тему вообще не поднимайте. Клада не существует. Когда я был мальчишкой, я тоже в него верил и лет этак двадцать назад излазил сад вдоль и поперек. Даже для этой цели изобрел знаменитый «Ранцевый паровой искатель подземных руд и металлов Грезецких». Между прочим, это первая вещь, на которую я получил патент. И знаете, что я нашел?

– Что же?

– Фигуру железную в виде девы шестиглавой, несколько бронзовых икон с многоглазыми ликами, жертвенные ножи, пилы, гвозди здоровенные. Две гранаты от ручных мортирок, багинеты ржавые, даже старинную фузею. А из денег – пару серебряных рублей да медяки в изрядном количестве. И ничего более. Виктор, я ребенком был, а знаете, сколько у детей энергии? Сад я облазил полностью. И уверяю, если бы там был так называемый клад, он бы уже был выкопан и пущен в дело.

– Да, клад бы не помешал, – кивнула Ника. – Платон совершенно не желает спонсировать постройку новой модели аэролета Феникса. Да, только и правда, сказки это. У нас в усадьбе никто в это не верит, один только Родион-простофиля по ночам в саду землю роет, золото ищет.

– А почему Родион до сих пор ищет клад? Вы же ему все объяснили?

– А почему некоторые люди в гомеопатию верят да в Гиперборею? Люди любят тайны. Наша жизнь весьма пресное блюдо, а загадки добавляют ей перца, – улыбнулся Феникс Грезецкий.

Вдруг его лицо переменилось.

– Минуту! Это же мотив для убийства! Если Родион верит в клад, то постройка завода на месте сада ставит крест на его поисках! Вот он, ключ. Виктор, вы понимаете, о чем я?

– У вас есть доказательства?

– Нет, но, может, его арестовать и хорошенько, ну… – Феникс замялся. – Ну вы поняли, разговорить.

– Сыск так не работает.

– Ну что ж. Но как хотите, я к этому кладоискателю теперь присмотрюсь получше.

– Братец, ты присматривайся, конечно, но отдай мне Виктора. Нам еще с ним поговорить надо, – кивнула Ника.

Мы с ней вышли во двор. Стоял тихий апрельский вечер. Теплый фабричный дым посерел, замешиваясь с густым, идущим с залива туманом. Тянуло угольной пылью и сырой землей, оживающим садом и мазутом, горелой травой и жженой резиной – в общем, стоял тот волшебный весенний аромат, что сохранился лишь в далеких от Фабричной стороны местечках.

Ника прошла к подвалу и, отперев дверь, пригласила меня вниз. Я последовал за ней, попав в длинное захламленное помещение. Полы выщерблены, но кое-где по углам сохранились вмурованные в них зеркала. В центре же подвала стоял сложенный из дикого камня колодец, внизу которого виднелась лишь тьма. Ни волны света, ни корпускулы. Отступив, я кивнул на видневшуюся в дальней стене тяжелую свинцовую дверь:

– Там то, что я думаю?

– Конечно. Не боитесь?

– Остроумовы бояться не привыкли.

Ника улыбнулась, а затем открыла массивный шкаф и вытащила спецзащиту.

Мы надели тяжелые очки из свинцового стекла и свинцовые фартуки, прикрывающие сердца. Достав тяжелую связку ключей, девушка отперла три сложных замка, открывая дверь в свою лабораторию.

Пахнуло запахом кож. Пряностей. Крови.

Наклонив голову, я зашел внутрь.

Раньше я никогда не бывал на рабочих местах чиновников, служивших при Сибирской коллегии. Впрочем, здесь я увидел именно то, что ожидал.

Иконы с многоглазыми ликами сибирских богов, железная статуя шестиглавой девы на стене, огромное, собранное из костей идолище в углу. Кажется, принадлежало она двухвостому змею Якутону, что, по верованиям племен, живущих за рекой Обь, повелевал нижним миром. Рядом с костяным идолом стояло сделанное с большим вкусом дубовое бюро и изящный столик. На нем поместилась дорогая печатная машинка, бронзовые письменные приборы, пергаменты, костяные ножи и множество книг. У дальней стены стояли мольберты, закрытые свинцовыми пластинами. Рядом кисти и краски. Жженая кость и кровь.

Я подошел к одному из мольбертов и аккуратно снял свинцовую пластину. Крашенный кровью лист открылся.

Бумагу испещряли ломаные закорючки, кажущиеся пародией на обычные буквы. Все слова были написаны вертикально. В центре листа волнистые линии изображали очертание многоголовой, украшенной узорами твари, жадно отправляющей в свои пасти крохотные человеческие фигурки. Тварь была нарисована примитивно, но показалась мне практически живой. Я сразу же понял, кого увидел, но, конечно же, уже не мог отвести взгляда. Миг, и буквы перед моими глазами поплыли. Тварь вздрогнула на листе, и мне показалось, что десятки ее глаз посмотрели прямо на меня. Окружающая меня лаборатория точно отошла на второй план. Багрянец бумаги разросся, обращаясь в бесконечную равнину, затянутую метелью из алого снега, какой бывает только в Сибири. Точки на бумаге разгорелись, превращаясь в заполнившие небосвод зеленые звезды. До ушей донесся вой метели и рокот барабанов. Порывы ледяного ветра ударили в лицо, а вдали тяжело заклокотало что-то чудовищно огромное, до поры до времени милосердно скрываемое от меня зарядами красного снега.

Ника аккуратно вернула свинцовую пластину на место. Я покачал головой:

– Мне кажется, вы зря с этим связались. Я имею в виду Сибирскую коллегию.

– Чтобы изучать, нужно понимать. – Ника пожала плечами. – Я Грезецкая. Все Грезецкие занимаются наукой. А что для науки может быть важнее падения кометы?

– Я бы не назвал это наукой.

– А чем, по-вашему?

– Вы пытаетесь изучать магию.

Ника поморщилась.

– Магия – это плохое слово. Очень неточное. То, что творится за рекой Обь, имеет куда больше общего с вещами религиозными, пусть и искаженными до кошмара. Сибирские боги, шаманские практики, разъедающий кожу алый снег, жертвоприношения. Но ужас в том, что ведь все это реально. Я была в Сибири, в составе одной из экспедиций. Я все это видела своими глазами. Увенчанные коронами из болотных огней младшие боги, бредущие через тайгу. Птицы с медными перьями и лицами людей, дикари, чьи щиты из человеческой кожи не берут винтовочные пули. Я видела, как их шаманы закапывали жертв под бревенчатыми стенами своих крепостей. И видела, как снаряды наших речных броненосцев не могут разбить эти стены. Десятки попаданий главным калибром по стенам из бревен и земли – и ничего. Только следы копоти на частоколе. То, что пробудила упавшая в Сибири комета, это страшная и абсолютно чуждая нам сила. Злая сила. Хотя, возможно, она ничего и не пробуждала, а просто принесла это с собой. Мы вряд ли это узнаем. Впрочем, нет худа без добра. Когда в мире появляется дьявол, являет себя и истинный бог.

– Зачем вы меня сюда позвали?

– Показать, насколько серьезно то, с чем я имею дело. Показать, кто порой со мной говорит. – Она кивнула на идол Якутона, посверкивающий сотнями сделанных из антрацита глаз.

– Виктор, я не хочу, чтобы Ариадна здесь более появлялась.

– Почему?

– Вчера, во время ночного бдения, я смотрела в его глаза. Он показывал мне страшные вещи. Я видела вашу машину – и видела Платона мертвым. Ваша машина стояла над ним. А еще я видела ее лезвия: они были черны от крови. И эта кровь была вашей. Избавьтесь от машины. Как можно скорее.

– Простите, Ника, вы что, считаете, что ваших слов будет достаточно?

Девушка мрачно посмотрела на меня:

– Вы говорите так же, как Жоржик. А я ведь его тоже предупреждала. Что ж, идите, но, если у нас что-то случится, виноваты будете только вы.

История про Родиона и клад мне совершенно не понравилась, и я перед отправкой в столицу опросил еще несколько знающих механика людей. Затем мы с Ариадной отправились к парому.

Мы уже подходили к пристани, когда сзади донесся лязг и грохот: высоко вскидывая ноги, к нам несся чугунный робот Грезецких. Шестерний выглядел просто чудовищно. Черный робот был сплошь облеплен кусками криво вырезанной кислотно-фиолетовой бумаги. Корпус был измазан клеем, к рукам прилипли стеклярус и блестки. Под мышкой у него был какой-то сверток.

– Я думал, я не успею и вы уедете! Но я успел и вы не уехали! – радостно прогрохотал робот и шагнул к моей напарнице. – Я очень много думал о вас, Ариадна. Вчера. И сегодня. И знаете, к чему я пришел?

– Не знаю, ваш разум не успели запрограммировать как следует, а потому все ваши выводы абсурдны и непредсказуемы. Тратить время на их предугадывание я не собираюсь, – с явным раздражением отозвалась Ариадна.

– Вот именно поэтому я вам и скажу. Я подумал, что вы, конечно, злюка, тут, естественно, спорить нельзя, и даже закорюка, уж простите за прямоту, но с другой стороны, вы злюка хорошая. Да и если так подумать, не ваша вина в этом. В этом вина людей, что вас запрограммировали. Так вот, Ариадна, возьмите, пожалуйста. – Робот развернул сверток, и я с изумлением увидел кислотно-фиолетовую коробочку в виде сердца. Залитая клеем, в котором тонули россыпи бисера и стекляруса, она была сделана настолько неумело и криво и одновременно настолько старательно, что я просто умилился.

– Что это? – холодно произнесла Ариадна и опасливо потрогала подарок.

– Сердце. Я сделал его для вас. Оно, конечно, похуже того, что у меня в груди, но вы извините, я просто ни для кого раньше такое не делал. Да еще и времени у меня не было. Я очень спешил. Потом, если вам понравится, я потренируюсь и сделаю лучше. А пока вы это можете носить в груди.

– Зачем?

– Всем нужно сердце.

– Зачем? – повторила Ариадна. Кажется, к таким поворотам событий гений программистов Инженерной коллегии ее не подготовил.

– Вы умеете чувствовать, Ариадна. Я это знаю. А с сердцем вы будете чувствовать еще сильнее.

Ариадна холодно усмехнулась и посмотрела на чугунного великана:

– Как вы жалки, Шестерний. Естественно, я умею чувствовать. Я в совершенстве чувствую световые волны видимого спектра, тепловое излучение, а также звуки в диапазоне от десяти до двадцати пяти тысяч герц. Как ваша помятая коробочка может улучшить мои и так совершенные характеристики?

Чугунный великан возмущенно загрохотал:

– Да хватит вопросы задавать, Ариадна! А ну держите немедленно!

Чугунный робот почти силой вложил сердце в руки моей напарницы.

– А вот теперь потрясите его.

– Зачем? – Не спеша следовать совету, Ариадна, напротив, посильнее вытянула руки, с опаской держа фиолетовую коробку подальше от себя.

– Ну потрясите, что вам, энергии своего флогистона жалко? – Шестерний упер руки в бока.

Издав что-то похожее на мученический вздох, Ариадна тряхнула коробкой. Раздались удары.

– Слышите! Стучит! – радостно провозгласил Шестерний. – А знаете, что там внутри?

– Брусок весом от десяти до двадцати граммов, – по звуку определила Ариадна, видимо наивно полагая, что от нее после этого отстанут.

– Да нет же. Ну какой еще брусок? Это я вовнутрь коробочки конфеточку положил шоколадную.

– Зачем?

– Чтоб сердце ваше добрее было. А знаете, как она называется?

– Шестерний, я всего лишь сыскная машина стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, ну что вы ко мне пристали? Я не знаю и, более того, я не желаю знать.

– Вот, вы не знаете, а конфеточка называется «Львенок на юге». Ну вы поняли, да? Вы же сыскная машина, вам же страшных преступников одолевать надо. А львенок ваше сердце храбрее сделает.

Ариадна наклонила голову и более внимательно рассмотрела картонное сердечко – затем снова посмотрела на Шестерния.

– А знаете, что я еще туда положил? – радостно прогрохотал робот.

– Нет, – уже как-то более растерянно отозвалась Ариадна.

– Перышко. Чтоб на сердце у вас всегда легко было.

– Шестерний, я… – Ариадна помедлила и вдруг с силой потрясла головой. – Я могу сказать, что это абсолютный, идиотский абсурд. Как подобные предметы могут влиять на свойства картонной коробки? И как картонная коробка может влиять на мои свойства? Мне абсолютно не нужна сделанная вами вещь. Знайте, я утилизирую его в ближайшем подходящем для этого месте.

Она обернулась и шагнула к урне на причале, но Шестерний опередил ее. Раздался треск, и он вырвал урну вместе с досками, к которым она была привинчена, а затем швырнул ее в реку.

Ариадна нехотя убрала поделку робота во внутренний карман мундира.

– Спрячу его, пожалуй, чтобы меня не засмеяли, пока я буду искать другое мусорное ведро. Знайте это. Чугунный болван. – Она отошла прочь и резко добавила: – Нелепица.

Затем отошла еще на пару шагов и вновь добавила:

– Вздор.

1100

Когда мы добрались до Петрополиса, уже окончательно стемнело. Проехав лишенные света окраины, мы выехали в горящий иллюминацией, наполненный людьми центр Петрополиса. Город праздновал Майскую ночь.

Все кругом было украшено: на перекрестках стояли срубленные за городом деревья, увешанные серебряными шарами, изображавшими звезды, цветные прожекторы красили черные от копоти здания в цвет листвы. Трепетали флаги. Горели гирлянды зеленых ламп.

Толпы людей гуляли по проспектам, размахивая бенгальскими свечами. В небо со свистом взлетали ракеты, наполняющие дым разноцветными всполохами.

Я остановил локомобиль возле перегороженных стрелочниками путей, чтобы пропустить шествие. Мимо нас проходили толпы людей в натянутых поверх респираторов масках райских птиц и арлекинов, коломбин и сибирских однорогов, шутов и русалок. На головах у девушек нежно белели огромные венки из бумажных цветов.

– Что там происходит? – Ариадна зачарованно уставилась на невероятное шествие.

– Карнавал. В честь Майской ночи, – пояснил я и тоскливо посмотрел на веселящуюся толпу. Сколько я не бывал на этом празднике? Три года? Или уже четыре? Не хотелось даже и вспоминать.

Ариадна оторвала взгляд от карнавала и обернулась, пристально посмотрев на меня:

– Виктор, в вашем голосе печаль. Почему?

Я отвернулся, от воспоминаний заныло в груди. Впрочем, ничего объяснять Ариадне мне не хотелось. Мои отношения с этим праздником были лишь моим делом.

Ариадна продолжила немигающе смотреть на меня своими светящимися глазами. Поняв, что так продолжится и дальше, я коротко ответил:

– Просто давно не гулял в Майскую ночь. Вот и все.

– И только? Судя по грусти в голосе, этот праздник важен для вас – почему вы им пренебрегаете? И что мешает вам присоединиться к Майской ночи сегодня?

– Я на службе, – отрезал я, уже начиная злиться на лезущую с излишними расспросами напарницу.

– Сейчас уже вечер. Вы можете отвезти меня в отделение и прогуляться.

– Терпеть не могу гулять один. Лучше почитаю дома.

Ариадна наклонила голову, посмотрев на меня с удивлением:

– Но ведь вы не один, Виктор, как вы можете так говорить! – Напарница заглянула мне в глаза. – Очевидно же, что у вас есть более ста сорока коллег в сыскном отделении. И это не считая приписанной к зданию команды дворников. А это еще трое. Вы можете привлечь к прогулке любого из них! А кроме того, вы же человек. А люди, как известно, имеют друзей. У вас же есть друзья, Виктор? Я мало что знаю о вашей жизни вне работы, поэтому здесь я вынуждена спрашивать. Итак, у вас они есть?

– Конечно. Парослав Симеонович. Ну, Бедов моим приятелем еще является. Он тот еще фрукт, но я знаю его давно, в глубине души он человек хороший. Могилевский-Майский, Курощупов-Савойский, с ними мы тоже близкие приятели. Каждую неделю за картами встречаемся.

– Нет, нет, я не про ваших коллег. Их я знаю. И не про приятелей. У вас есть друзья?

Я чуть улыбнулся:

– Есть, конечно. Но они не в столице. После За-Райского духовно-механического нас сильно раскидало. А здесь… Были когда-то. Но времени дружба не выдержала. А после того как меня с агента до сыщика подняли, уже не до этого стало. Работы, сама видишь, по горло, за последнюю пару лет все свои новые знакомства я над трупами людей свожу.

Ариадна строго посмотрела на меня:

– Это досадно. Органическим существам нельзя заниматься только работой. Они не предназначены для этого. Более того, они от этого портятся. Я считаю, вам требуется отдых. И, несомненно, нужно найти вам спутника для данного праздника. Кстати, а что вы думаете насчет агента Зинаиды Серебрянской? Вы, кажется, не замечаете, но она бросает на вас крайне заинтересованные взгляды. И, между прочим, у нее прекрасный репродуктивный возраст.

– Ариадна!

– Что? – Моя напарница непонимающе посмотрела на меня. – Я просто предположила, что она может вам нравиться. У нее симметричное лицо, а также математически приятные пропорции тела.

– Ариадна.

– Ну хорошо, оставим Серебрянскую. У вас, в конце концов, есть служанка. Вы можете пригласить ее. Это очень практично. Так как вы живете в одном с ней помещении, то вам не потребуется тратить время, чтобы провожать ее до дома. Какая отличная придумка. Я молодец. Как, впрочем, и всегда. А на запасной вариант есть еще та княгиня, с которой вы разошлись годы назад. Вы ее очень сильно любили. Возможно, там еще не все потеряно?

Я невесело усмехнулся и махнул рукой:

– Ариадна, не Серебрянскую надо оставлять, а весь этот разговор.

– Нет, Виктор, – вдруг твердо произнесла напарница. – Сегодня человеческий праздник. Вы человек. Вы один. Вы испытываете грусть. Совсем недавно аналог этой эмоции испытывала я. И мне было очень приятно, что вы тогда не остались в стороне. Теперь моя очередь. Надо лишь понять, где мне достать для вас спутника. Свою кандидатуру я не предложу, сами понимаете, для вас было бы весьма нелепо гулять на пару с механизмом. Хотя… – Ариадна замолчала, а ее глазах вдруг заплясали веселые искры. – Конечно! Я ведь могу перестать им быть! У вас же там маскарад, не так ли?

Она улыбнулась и вытащила из кармана сделанное Шестернием сердце.

– Виктор, я не знаю, что из себя изобразите вы, а вот эта нелепейшая картонная штука идеально подойдет мне для костюма человека. Смотрите, тут понадобится лишь пара деталей! Ведь одежда человека на мне и так есть.

Она накинула запасной респиратор и пригасила глаза. Затем сунула сердце за ворот мундира.

– Ну вот. Костюм человека полностью готов. Виктор, что вы на меня так смотрите? Не тратьте время! Шестерний очень плохо склеил это сердце. Думаю, к полуночи оно точно развалится. Ну же! Мы так и будем сидеть в локомобиле? Время, отведенное нам, уходит.

Она улыбалась, и я улыбнулся в ответ. Сибирские черти меня возьми, а почему нет? Я сам давно чувствовал, что слишком утонул в работе. Сдвинув рычаг, я завел локомобиль на тупиковый путь. Затем вышел наружу и, накинув респиратор, открыл Ариадне дверь, галантно подавая руку.

Праздничная толпа вокруг нас сомкнулась. Отловив мальчишку, продающего венки, я возложил один из них на голову Ариадны, себе же я купил золотую маску из шести сплетенных крыл. Закрепив ее поверх респиратора, я взял Ариадну под руку, и мы пошли по улице, затянутой смогом и синим дымом прогоревших ракет.

– Туда, – требовательно указала Ариадна в сторону игравшего вдали пирофона, и мы простояли добрых полчаса, наслаждаясь изумительной игрой музыкантов.

– Туда, – в свою очередь требовательно указал уже я в сторону Екатерининского канала, после того как мы с Ариадной закончили слушать концерт.

На набережной вооруженные огнеметами дворники как раз начали поджигать керосин, что бочками лился в черные воды канала. Вскоре мы уже любовались на охвативший воду пляшущий огонь. Лопатами в него бросали порошок меди и стронция, бария и кальция, и пламя вилось, окрашиваясь в самые фантастические цвета.

Зачарованные, мы замерли у чугунных перил, почти не чувствуя опаляющий жар. Проходящая мимо смеющаяся девушка сорвала с головы свой венок и швырнула его в огненную реку, а через миг сотни таких же венков полетели следом. В разноцветном пламени белые бумажные цветы сгорали, чернели, а затем обращались в светло-серый пепел и возносились в кипящее салютами небо.

Ариадна зачарованно смотрела то на заполнившее канал разноцветное пламя, то на черные силуэты людей на другой стороне набережной. Затем она медленно-медленно сняла с головы венок и бросила его в бушующий огонь.

Миг, и его не стало, а в небо вознесся легкий и светлый пепел.

Ариадна стянула респиратор. Она улыбнулась. Широко и чисто.

– Виктор, здесь прекрасно. Я в восхищении от этого города. Пойдемте гулять. Только одну минуту. Я все же избавлюсь от своего нелепого протеза. Он только мешает.

Напарница вытащила из-под мундира сделанное Шестернием сердце и швырнула его прямо в огонь.

– Ну все, теперь я готова к прогулке. – Она взяла меня за руку и дернула в толпу.

В сыскное отделение мы вернулись лишь в третьем часу ночи, усталые, пропахшие насквозь дымом и невероятно довольные. Расположившись в кабинете, мы посмотрели друг на друга.

– Спасибо, Виктор. Мне очень понравилось. Надеюсь, что и вам тоже.

Ариадна со щелчком улыбнулась. Я взглянул на напарницу:

– Слушай, мне одно не дает покоя, ну почему ты щелкаешь всегда при улыбке?

Моя напарница явно смутилась.

– Я так устроена. Наверное. Я не задавалась такими вопросами.

– Так, иди-ка сюда. – Я усадил ее в кресло. Затем принес бутылочку костяного смазочного масла и пару серебряных отверток.

– Виктор, что вы делаете? Мы не настолько близко знакомы, чтобы я позволяла вам такие вольности.

– Все будет хорошо. Ты же знаешь. Я не причиню тебе вреда.

– Я очень на это надеюсь, так как я вам вред точно причиню, если вы…

Я пододвинул стул и сел рядом с ней, глядя Ариадне в глаза:

– Улыбнись мне.

Щелчок.

Прикинув, где раздался звук, я приблизился к ней вплотную, чтобы расслышать все лучше. Ее губы были в сантиметре от моего лица.

– Виктор? – тихо спросила Ариадна.

– Улыбнись.

Громкий отчетливый щелчок.

– Теперь все будет хорошо. – Я осторожно прикоснулся к биофарфору ее щеки, нащупал нужный привод и мягко надавил на него.

– Улыбнись.

Раздался звук, больше подошедший бы взводимому капкану.

– Значит, все же левее. Сейчас, я все подправлю. Немного смазочного масла, и чуть-чуть ослабим тебе винты. На пол-оборота, не больше.

Минут десять я трудился над своей напарницей. Затем, отложив инструменты, посмотрел на нее:

– Все готово. Пригнано идеально.

Она робко мне улыбнулась. Без щелчка. Я улыбнулся в ответ и отвернулся к столу, собираясь убрать инструменты.

Ариадна удержала меня.

– Зачем вы все это делаете, Виктор? – Она внимательно посмотрела на меня.

– Делаю что?

– Все это. Вы понимаете, о чем я.

Я лишь пожал плечами и с улыбкой посмотрел на напарницу. Что мне было ей отвечать?

– Зачем я это делаю? А зачем поют птицы?

– Птицы поют, чтобы привлечь особь противоположного пола для спаривания, это же очевидно.

– Что? Нет! – Я отшатнулся, чувствуя, как к моим щекам приливает краска. – Нет, Ариадна! Я не это имел в виду! Я имел в виду, что птицы поют, потому что не могут не петь!

– Что за глупость? Это же очевидно, что цель пения птицы – это привлечение особи противоположного пола для спаривания. Так, теперь мне осталось понять, как ваши действия надо мной должны привлекать к вам птиц для спаривания и зачем вам это требуется. Какая сложная и нетривиальная задача. Право, Виктор, вы такой загадочный. Это мне в вас и нравится.

Красный до корней волос, я спешно ретировался из кабинета.

Домой ехать через забитый толпами людей город не имело смысла, и я вновь остался в сыскном отделении. В этот раз сон мой был удивительно прекрасен и немного горек одновременно. Я вновь видел княгиню Лебедеву, в которую когда-то был очень сильно влюблен. Проснувшись, я очень долго лежал с закрытыми глазами, стараясь запомнить каждую деталь сновидения. Наконец, я нехотя приподнялся и поглядел на часы. Было восемь часов утра. Из общего зала доносился стук – Ариадна работала над документами.

– Прекрасно выглядите, Виктор. – Она улыбнулась мне, когда я вышел из кабинета.

– Хорошая ночь. И хороший сон. – Я чуть улыбнулся в ответ.

– И что же вам снилось, Виктор?

Я изумленно на нее посмотрел. Такого вопроса я совсем не ожидал.

– Много всего.

– И все же?

– Тебе правда интересно?

– Да. – Ариадна посмотрела на меня серьезно. – Эта часть людской жизни никогда не будет для меня открыта. В режиме восстановления я вижу лишь строки своего кода и электрические вспышки. Бывают мгновения, когда эти всполохи вдруг создают какие-то неясные образы, но я, впрочем, не в силах их запомнить. Вряд ли это можно назвать снами, верно? Так что вы видели, Виктор?

Я чуть помолчал, рассматривая напарницу, затем сел рядом с ней и произнес:

– Мой сон был прекрасен. Я гулял по Петрополису, только дыма вокруг почти не было, и всюду стояли средневековые здания. Представь, рядом с Исаакием был гигантский замок из розового гранита. А внутри Петропавловской крепости расположилась маленькая испанская деревенька. По улицам шли волы, в кузницах стучали молоты, а где-то на окраине проносились закованные в доспехи рыцари с прекрасными дамами в седлах.

Ариадна покачала головой:

– Звучит нелогично. В текущих политических условиях в центре Петрополиса не может образоваться никакой испанской деревни. – Напарница подалась чуть ближе. – Что вы почувствовали, увидев ее? Недовольство от такой недоработки вашего мозга?

Я улыбнулся любопытству своей механической напарницы:

– Что ты, нет – я принял как должное. Во сне нет логики, это просто кривое зеркало, в которое глядится разум. Я почти уверен, что все эти замки и деревеньки навеяло мне недавнее чтение «Дон Кишота».

– Это интересно. А что было дальше?

– Не помню. Но в конце я оказался на набережной у Зимнего дворца. – Я прикрыл глаза, оживляя последние моменты перед пробуждением. – Представь, там, по мазутной глади, на золотых ладьях плыли среброволосые вакханки в одеяниях из тигровых шкур. Глаза у вакханок были ослепительно зелены и блестели под венками, а венки были темные. И одна из них вдруг подняла полную вина чашу и повернулась ко мне. Я разглядел ее – это была княгиня Лебедева. Мы встречались. Давно.

Я вздохнул, невольно вспомнив и восхитительную Майскую ночь, что мы провели с ней вместе, и наше печальное расставание по осени того же года. Сердце заныло. Неожиданно сильно для меня самого.

– Не знаю, почему увидел ее. Она очень-очень давно мне уже не снится. Наверное, праздник тому виной – на Майскую ночь мы только начинали встречаться. Впрочем, если княгиня и замки объяснимы логикой, то откуда в моем сне вакханки, тут уж извини, пояснить тебе не могу.

Ариадна пожала плечами.

– Это все очень просто, Виктор. Если я верно понимаю, сон – это искаженное отражение реальности. Событий, в ней произошедших, и ваших собственных размышлений. А значит, вакханки, без сомнения, указывают на то, что вы слишком много обдумывали то, что мог сделать убийца с часами Жоржика.

Я вздрогнул.

– Что? Я не говорил тебе об этом.

– Этого и не требуется. Достаточно того, что вы рассказали про серебряные волосы и золотые лодки. И конечно, зеленые глаза.

– И при чем же здесь часы?

– Все просто – ведь зеленым золотом называется сплав золота и серебра. Отсюда и цвета в вашем сне. А тигровые шкуры отсылают нас к тигровому глазу, которым был отделан циферблат. Остались вакханки, вино и княгиня. Княгиня, судя по изменению вашего голоса в беседе, все еще вам дорога. А что еще дорого? Конечно, часы Жоржа – они, по моим подсчетам, должны стоить не менее двух тысяч рублей. Это порядочные деньги, даже для любого из Грезецких, не говоря про слуг. Вино и вакханки – скорее всего, ассоциация с тратой денег или полученными за эти деньги удовольствиями. Значит, вас не оставляет вопрос, как распорядился убийца снятыми с трупа часами и где они могут быть. Верно, Виктор?

Я замер, пораженный. Затем улыбнулся:

– Ничего себе анализ. Знаешь, я и не думал, что ты так можешь.

В ответ Ариадна лишь сокрушенно покачала головой. В ее глазах я увидел грусть.

– С нашего знакомства семь месяцев прошло, а вы лишь сейчас пришли к настолько очевидному выводу. Я просто теряюсь, как вы с такой догадливостью преступления раньше раскрывали? Я-то все думала, почему в момент нашего знакомства вы в десятом классе табели о рангах были. А теперь понятно.

– Ариадна, – строго оборвал я машину, – ты знаешь, что я из-за поступка отца по службе продвигаться не мог.

В ответ моя напарница вдруг нежно коснулась моей руки.

– Конечно, Виктор, естественно. Полностью вам верю. Только из-за этого. – Она покачала головой. – Не беспокойтесь, теперь я рядом. Вы теперь в надежных руках. Как закончим расследование, покажу вам несколько упражнений для развития догадливости. Я прочитала о них в диссертациях о людской психологии.

Я лишь фыркнул и отправился умываться.

Затем быстро сделал себе завтрак, и мы вновь продолжили говорить о деле.

– Итак, Ариадна, в моей голове картина преступления более-менее сложилась.

Напарница обернулась ко мне лишь на секунду:

– Виктор, при всем моем к вам уважении, ваша версия неверна.

Я чуть не поперхнулся кофе.

– Да ты ее даже не выслушала!

– Виктор, я машина стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей. Архитектура моих логических схем практически совершенна. И если картина преступления еще не сложилась внутри моей вычислительной машины, то и в вашем органическом разуме она верно сложиться не могла тем более.

Я усмехнулся:

– Ох, Ариадна, а по-моему, кто-то начал зазнаваться.

Ариадна мягко улыбнулась и коснулась моей руки.

– Да, Виктор, вы правы, зазнаваться вам явно не следует. Но я вам это прощаю. Все же вы лишь человек. А люди несовершенны. Впрочем, вы можете изложить свою версию.

– Я подозреваю, что убийцей является Родион Окалин.

– Мотив?

– Лучше! Сразу два мотива! Во-первых – банальное ограбление. Родион – бывший грабитель, вдобавок он постоянно проигрывается в карты, а у Жоржика только часы две тысячи стоят, не говоря уже о перстнях и деньгах при нем. И второе – Родион что-то ищет в саду. Что он пытается там выкопать?

– Вы хотите сказать, что он ищет клад жрецов сибирских богов? Во-первых, когда на этом месте сажали сад, там все перекопали. Во-вторых, Феникс Альбертович исследовал это место, используя свой патентованный искатель металлов и подземных руд.

– Главное, не где клад – главное, что Родион считает, будто он там есть. Кто-то, видимо, высказал такую версию, и он поверил в нее. Она засела в его голове. Идея превратилась в одержимость, одержимость в манию. Когда занимаешься чем-то многие годы, невольно начинаешь слепо верить в то, что делаешь. Итак, Родион одержим кладом. Верит, что он в саду. Но Жоржик собирается продать сад. Что делать? Убить его.

– Нескладно. Зачем он отправил посылку? Зачем выпилил лобную кость убитого? И при чем тут перец и коробочка с наркотиками на клумбе с лилиями?

– Вот поймаем его с поличным и зададим эти вопросы. Ты ж видела, как он себя ведет – просто максимально подозрительно. Совесть у Родиона явно нечиста. Просто ты, Ариадна, не знаешь людей так, как их знаю я. У меня чутье. Окалина надо проверить. Если он невиновен, скинем его со счетов. Если виновен – закончим расследование.

– Проверить? И как вы предлагаете это сделать?

– Часы Жоржа. Они сделаны в Испании по особому заказу. Сейчас узнаем одну деталь.

Я позвонил в особняк Кротовихиной и задал несколько вопросов. Затем положил трубку.

– Действительно, очень хорошие часы. У них двухнедельный завод. Это удача. Ведь сегодня как раз первое мая – понимаешь, о чем я?

Ариадна наклонила голову.

Я же, налив себе кофе, рассказал напарнице свой план.

Она покивала, однако не показалась мне слишком довольной.

– Нам же тогда придется разделиться, Виктор.

– Я оставлю тебя в конторе Кротовихиной. Скажем, на три часа – ничего страшного. Или ты считаешь, что мой план не хорош?

Ариадна вздохнула.

– Ваш план я оцениваю, как всецело правильный. Хуже от того, что мы проверим Родиона, не станет. Однако…

– Однако мы попробуем!

Я откинулся в кресле, откровенно наслаждаясь тем, что я придумал, – план был отличнейший, надежный, как испанские часы Жоржика Грезецкого.

1101

Пару часов спустя я в одиночестве появился во дворе усадьбы. Платон Альбертович дома отсутствовал – занимался какими-то работами в Петрополисе, однако это не сильно меня расстроило.

Я подошел к Фениксу, который сидел на крыльце в плетеном кресле и что-то черкал в блокноте.

– Виктор, что думаете? С точки зрения человека, который закончил духовно-механическое училище. – Он показал мне набросок некоего аппарата.

– Что это? – только и спросил я.

– Мой новый прорывной проект, на который брат опять не дает денег.

Я еще раз посмотрел в блокнот.

– Это бронебашня от шагохода, верно?

– Именно.

– И она стоит…

– Да! На корпусе гусеничного трактора! Гениально же?

Я посмотрел на странную машину.

– Но у нее же маневренность будет куда ниже, чем у шагохода. Зачем она нужна?

– Этого я еще не придумал. Но забавно же!

– Ну не знаю. Бронированные шагоходы получше будут.

– Вы тоже ничего не понимаете. Так же, как и мой брат. Никто ничего не понимает. Никто не ссужает денег. Ладно. Я привык. – Изобретатель вздохнул. – Ничего, скоро все переменится.

Феникс хищно посмотрел на сад и на нависшую над ним фабрику. Я, однако, не стал тратить время на дальнейший разговор и, быстро переговорив с Грезецким, посвятил его в задуманную мной авантюру и легко заручился его поддержкой. Затем мы отобрали себе на помощь несколько слуг. Дав моей импровизированной команде с полчаса на подготовку, я вызвал Родиона Окалина на разговор.

Расположились мы на втором этаже усадьбы, в просторной Сибирской гостиной. Сев возле отделанного костью камина, я указал механику на кресло рядом с собой. Окалин послушался, и от меня не укрылось то, как сильно он стиснул руками подлокотники кресла. Мужчина явно нервничал, и это, без сомнения, играло мне на руку.

Я вытащил блокнот и по-доброму улыбнулся механику:

– Родион Леонидович, давайте будем откровенны: я прекрасно знаю, что вы не любите полицию и сыщиков. Не будем делать из этого тайны. Я знаю о вашем прошлом.

Родион сконфузился и попытался произнести что-то в ответ, но я перебил его:

– Поэтому у меня для вас отличные новости. Скоро наше расследование завершится, и мы с Ариадной покинем эти стены. Дело в шаге от раскрытия. Теперь мы абсолютно точно знаем, как вычислить убийцу.

Я чуть улыбнулся. Пусть Окалин при моих словах и сумел удержать на лице спокойное выражение, но его сжавшие подлокотники пальцы побелели еще сильнее.

– Это хорошо. И как вы это сделаете? – аккуратно спросил Родион.

Я помолчал, с большим удовольствием растягивая паузу. Затем неторопливо заговорил:

– Собственно, для этого я вас и вызвал. К убийце нас приведут часы Жоржика. Что вы о них знаете?

– Ничего. Видел их пару раз, но не более. – Окалин непонимающе уставился на меня.

Я продолжил дружески улыбаться.

– А вот я навел подробные справки. Это крайне дорогие, сделанные по индивидуальному заказу часы, стоимостью более чем две тысячи рублей. Зеленое золото, прекрасная работа испанских ювелиров, циферблат, отделанный тигровым глазом и изумрудами. А еще там прекрасный и крайне совершенный механизм с двухнедельным заводом. Что же сделал с часами убийца, как думаете?

– Продал, наверное, – тихо произнес Родион и опустил глаза. – Они же дорогие.

– Продал – это прекрасная мысль, – одобрительно кивнул я. – Она напрашивается сама собой, а потому полиция по моей просьбе ознакомила с описанием часов и держателей ломбардов, ювелиров и столичных скупщиков краденого. И как вы думаете, что в итоге? Конечно же, мы не получили никакой информации. И это логично – часы слишком приметны, чтобы их продавать. По крайней мере, сразу. Я считаю, что дело было так: зная, что у Жоржа были очень дорогие часы, убийца снял их с трупа, вместе с перстнями покойного. Однако, вернувшись к себе и осмотрев находку, он счел за лучшее надежно спрятать ее до поры до времени, ведь любая попытка продажи непременно бы грозила ему разоблачением. Верно?

– Верно, – осторожно сказал Родион и тут же добавил: – Наверняка так убийца бы и сделал. Он же умный.

– Согласен. Посчитаем, что убийца умный. Итак, механизм часов, как я и говорил, весьма совершенный. Подзавода он требует всего раз в две недели. Понимаете, что я хочу сказать?

Я с откровенным наслаждением сделал театральную паузу и продолжил.

– Такие часы люди подзаводят обычно два раза в месяц. Первого и пятнадцатого числа. Так проще не сбиваться. Делают они это либо утром, либо вечером. Как я узнал, Жоржик заводил их по вечерам.

– К чему вы клоните?

– Сегодня первое мая. День. Значит, часы Жоржика еще идут. И следовательно, убийца у нас в руках.

– К-как это? – Родион непонимающе уставился на меня.

– Так как я уверен, что убийца – это кто-то из людей, живущих в усадьбе, то и часы спрятаны где-то на ее территории. Притом не нужно быть психологом, чтобы понимать – убийца укрыл их либо в своих комнатах, либо поблизости от своего жилья.

– И это все? Это ведь ничего вам не дает. – Мне показалось, что Родион спросил меня об этом с чуть заметным облегчением в голосе.

– О нет, напротив. Ариадна сейчас проходит модификацию в Инженерной коллегии. Ей устанавливают новые слуховые сенсоры. Скоро она будет здесь. Учитывая, что вы главный механик усадьбы, я попрошу вас к этому времени пройтись по всем помещениям и отключить абсолютно все часы и механизмы. Затем, когда наступит тишина, Ариадна пройдет по усадьбе, парку и всем хозяйственным постройкам, выкрутив на полную мощность свои сенсоры. А так как ставят ей аппарат Феб‑17-бис, то она легко расслышит тиканье часов даже через самую толстую стену.

– Феб‑17-бис? – Родион вскинул голову. – Я… я не слышал даже про такую модель.

– Для Ариадны мы используем лишь самые передовые технологии. Феб‑17-бис – это самая последняя разработка Военной коллегии. Она предназначена для поиска тщательно укрытых бомб с часовым механизмом. Однако, чтобы найти украденный хронометр, она тоже сгодится.

Я улыбнулся ошарашенному Родиону. Конечно, я врал. Никаких военных сенсоров никто Ариадне не ставил и ставить не собирался, но откуда об этом было знать легковерному Родиону? Поэтому я просто уверенно лгал, откровенно наслаждаясь проступающим на лице механика страхом.

– И как скоро она приедет?

– Как закончатся работы. Полагаю, через пару часов, не позже. Сейчас я распоряжусь поднять слуг и начать выставлять охрану. Не хватало еще, чтобы убийца успел избавиться от часов. Ну а вы начинайте отключать механизмы, не будем терять времени.

Я встал, показывая, что наш разговор окончен. Родион, с трудом изобразив улыбку, кратко меня поблагодарил, после чего поспешил прочь, как он уверил – ему требовалось быстро закончить свои рабочие дела. Я не стал мешать ему. Просто выждал, пока он уйдет, и тихонько подошел к краю окна, став за штору. Затем принялся аккуратно наблюдать за двором усадьбы.

Прошла минута, другая, и вот на ступенях появилась высокая фигура механика. Пугливо оглядываясь, Родион заспешил прочь от усадьбы.

Я широко улыбнулся. Сейчас в душе моей пробудилось то же древнее чувство, что, должно быть, ощущали еще живущие на заре времен первобытные охотники, загоняющие добычу в расставленную заранее западню. Легковерный механик попался, и теперь лишь оставалось взять его с поличным.

С этим проблем не ожидалось, ведь я был не один. Всюду, где Родион мог спрятать часы убитого, я заранее расставил предупрежденных слуг.

Рядом с домиком Варвары Стимофеевны, около винокурни, гаража, подвалов, парка и сада, всюду затаились слуги. Внутри же мастерской засел Феникс, для надежности взявший с собой не только револьвер, но и угрожающего калибра ружье-четырехстволку.

В итоге Родион не проявил излишней изобретательности. Идя быстро, порой чуть ли не переходя на бег, он направился к своей мастерской. Замерев на пороге, он огляделся по сторонам и быстро шагнул внутрь.

Как только Родион скрылся за дверью, я вышел из Сибирской гостиной и направился следом за ним. Мысленно я уже был не в усадьбе. В голове я прокручивал то, как буду вести допрос Родиона в сыскном отделении и что именно я скажу своей очаровательной, но слегка зазнающейся напарнице, посчитавшей, что я не смогу верно вычислить убийцу.

К тому моменту, как я вышел на крыльцо усадьбы, в голове уже вертелась парочка весьма остроумных фразочек, и я, не сдерживая улыбки, направился к мастерской. Именно в этот момент оттуда оглушительно громыхнул одиночный выстрел из ружья.

Чертыхнувшись, я выхватил шоковый разрядник и, на ходу взводя оружие, что есть мочи кинулся к дверям здания. Рванув незакрытую дверь и едва не разбив голову о низкую притолоку, я вбежал внутрь. Запах пороха и машинного масла ударил в нос. В темном помещении слышались хрипы и тяжелые удары. В углу – на бетонном полу схватились Родион Окалин и Феникс Грезецкий. Голова Феникса была в крови. В руках механика, подмявшего под себя изобретателя, был зажат обломок кирпича. Дымящееся оружие Грезецкого валялось в стороне.

Мгновенно вскинув разрядник, я высадил заряд. Хлопок. Искристая дуга прочертила темное помещение, но прошла в стороне от дерущихся. Я тут же выстрелил снова – на этот раз удачно. Заряд пришелся прямо в грудь Родиона. Издав странный всхлип, механик кулем рухнул на холодный пол. Грезецкий судорожно вдохнул тяжелый воздух. Держась за голову, он с трудом поднялся на ноги.

– Черт возьми, близковато я к нему подошел. – Феникс Грезецкий поморщился и аккуратно притронулся к рассеченной брови.

– Зачем вы вообще полезли? – рявкнул я. – Я же приказал – спрятаться и наблюдать.

– Приказы роботу своему отдавать будете. – Феникс зло полыхнул глазами и зашипел, тут же вновь хватаясь за голову. – Вы попросили проследить. Я и проследил. Он как в углу стенку разбирать начал, так я и сказал ему: «Руки вверх». Я ж не знал, что этот черт сибирский кирпичом в меня швырнет.

Феникс Альбертович выдохнул от боли и потрогал окровавленный лоб. Я осмотрел его рану и, сочтя ее неприятной, но неопасной, дал ему свой платок и велел присесть. За спиной слабо стонал пытающийся прийти в себя Родион. Послышался топот – в подвал вбежал держащий пистолет слуга. Затем появилось несколько ничего не понимающих вооруженных мужчин. Последними на шум прибежали Ника, сжимающая костяной кинжал, и смертельно бледная Варвара Стимофеевна с тяжеленным, пышущим раскаленными углями утюгом в руках.

Подождав, пока механик окажется под надежным приглядом, я наконец шагнул к разобранной им стене. Опустившись перед зияющей в кирпичной кладке дырой, я включил фонарик и посветил внутрь тайника. В свете ацетилена блеснуло зеленое золото.

Мы вновь расположились в Сибирской гостиной Грезецких. Ника мазала йодом лоб шипящего от боли Феникса, упорно не желавшего расставаться со своим ружьем. Рядом замерла белая как пар Варвара Стимофеевна.

Родион сидел на стуле, отчаянно вжимаясь в его жесткую спинку. Механик глядел на нас загнанным зверем. Было от чего: на столе передо мной лежали извлеченные из тайника механика часы Жоржа. Кроме того, здесь же лежала и найденная там же пачка денег. Я уже пересчитал купюры – здесь было почти три тысячи рублей. Куда больше, чем было при себе у убитого, но это объяснялось довольно легко – помимо денег, в тайнике нашлось множество украшений: мужские и женские кольца, золотые заколки, цепочки, перстни, в том числе сапфировые, что принадлежали Жоржику. Многие вещи были довольно приметными, и я не сомневался, что их описание найдется в делах пропавших в Искрорецке людей. Тяжелый крупнокалиберный револьвер и топорик для рубки мяса дополняли улов.

Аккуратно взявшись за цепочку, я поднял перед глазами Окалина часы убитого.

– Ну вот и все, Родион Леонидович. Есть ли у вас что сказать?

Лицо механика стало бледнее извести.

– М-мне их подкинули.

– Да? – весело осведомился я. – И часы, и кольца, и браслеты, револьвер и топорик, прямо все-все подкинули? Родион Леонидович, я, конечно, ни на что не хочу намекать, но будь мы в комедии «Горе от ума», вы бы горя не знали. Давайте вы не будете так безыскусно лгать. Если бы вы не знали о часах, то не побежали бы первым делом к своему тайнику. Вы знали, что они там, вы же шли их останавливать. Верно?

Родион тяжело опустил голову. Он не проронил ни слова. Я внимательно посмотрел на механика.

– Или, может, Жоржика убили не вы? Может быть, это сделала Варвара Стимофеевна? И она передала вам часы и деньги? Не играйте сейчас в благородство. Вы можете пожизненно отправиться на каторгу, поймите.

Я произнес эти слова, хотя и не рассматривал эту версию всерьез. Сказал я это лишь для того, чтобы краем глаза уследить за реакцией экономки. Увидев на ее лице удивленное непонимание, сменившееся возмущением, я отбросил данный вариант окончательно.

– Нет. Она ни при чем, – подтвердил Родион и уронил голову.

– Ах ты ж чертопсина криворогая, шавка пыжиковая! – Феникс отшвырнул ружье на диван и сжал кулаки. – Мы же к тебе как к родному, а ты… Жоржик же никогда тебе ничего плохого в жизни не делал!

Лицо Феникса перекосилось от ярости, и он шагнул к сжавшемуся Родиону, занося над ним кулак. Как бы я ни относился к сидящему перед нами убийце, но избивать задержанного я позволить не мог. Загородив дорогу Фениксу, я резко приказал ему вернуться на место. Пожалуй, я сделал это зря. Я отвлекся на Грезецкого всего на несколько секунд, но этого оказалось достаточно.

Варвара Стимофеевна медленно отходила в угол комнаты. В руках женщины была зажата так неосмотрительно брошенная Фениксом четырехстволка. Мы замерли.

– Отпустите его, – негромко приказала экономка.

Чуть подняв руки, я вкрадчиво произнес:

– Варвара Стимофеевна, пожалуйста, не глупите.

– Отпустите его, – повторила женщина. Ее руки добела сжались на ружье. – Тогда я ни в кого не выстрелю.

Я чертыхнулся про себя. Вот это было точно не вовремя. Напряженно следя за ходящим ходуном в руках экономки ружьем, я произнес с максимальным спокойствием, на которое был способен:

– Варвара Стимофеевна, он убийца. Притом он убил не только Жоржика. Он убил многих. Под сотню человек.

Лицо Варвары Стимофеевны перекосилось. Любовница механика заговорила, сбивчиво и быстро:

– Вы врете! Врете! Он не мог. Я его знаю. Он хороший. Вы все врете! Я вам его не отдам.

От ее логики я скрипнул зубами.

– Не глупите. Опустите ружье, – сказал я уже со злостью. – Даже если он сбежит, мы его все равно поймаем. Он не стоит того, чтобы вы отправлялись на каторгу.

– Это мой выбор. Родя – беги!

Ружье в руках экономки дрожало. На ее глазах были слезы, и я понимал, что она собирается защищать любимого человека до последнего.

– Родя, ну что ты сидишь, беги! Обо мне не думай!

Я чертыхнулся, видя, как глаза механика полыхнули надеждой. Будто не веря, он поднялся со стула.

Феникс кинул взгляд на меня, а затем на свой карман, где у него лежал револьвер. Я отрицательно покачал головой. Свое оружие я тоже доставать не спешил. Варвара Стимофеевна держала ружье на изготовку. Стрелять из ненадежного разрядника было нельзя, бить надо было из револьвера, и сразу на поражение. Ответный выстрел позволить нельзя. Слишком много людей в зале. Именно поэтому стрелять я не желал. Убийца был найден, и вновь поймать Родиона было теперь делом техники. А множить трупы в этой кровавой истории я не хотел.

Меж тем Окалин трясущимися руками схватил со стола деньги и пригорошню драгоценностей. Сунув их в карман, он шагнул было к двери, но затем подхватил еще одну горсть, и еще, даже не замечая, как кольца и заколки выпадают из его пальцев, усыпая ковер под его ногами. На свою спасительницу он даже не смотрел.

Именно в этот момент полы усадьбы содрогнулись от тяжеленых шагов. Шестерний шел по коридору, как ни в чем ни бывало неся в руках поднос с чаем.

Проходя мимо Сибирской гостиной, чугунный исполин заглянул в распахнутую дверь и изумленно замер, осматривая всю сцену. В его голове что-то натужно заскрежетало. Войдя в комнату, он осторожно поставил поднос на тумбочку и с тревогой осмотрел нас еще раз.

– Кажется, тут что не так. Но что именно? – Он шагнул ближе, принявшись настороженно рассматривать Варвару Стимофеевну. Затем поглядел на оружие в ее руках.

– Да, точно, тут явно что-то случилось. Но что? Думай, Шестерний, думай. Ты что, разве хуже Ариадны? Ты же тоже в дедукции разбираешься. Давай, думай. – В голове робота туго провернулись шестерни. Он оглядел нас. Затем зашагал по гостиной. – Люди в комнате выглядят напуганными. Это раз. У Варвары Стимофеевны ружье. Это два. Эти факты как-то связаны. Это три. Но как? Думай, Шестерний, думай. Если есть ружье, то, значит, есть и дичь. А судя по калибру оружия… – Шестерний рванулся с места и оглушительно заорал на весь зал: – Медведь! У нас в усадьбе медведь! Тревога!

В следующий момент произошло множество событий сразу. Внутри корпуса Шестерния оглушительно завыл ревун. Робот, размахивая руками, заметался по комнате, снося шкафы и стулья. Варвара Стимофеевна завизжала и едва не выронила ружье. Я кинулся вперед и, схватившись за блок стволов, рванул их вверх.

Грохот выстрела слился с грохотом снесенной Шестернием люстры. В амуров на потолке ударила крупная дробь. Феникс и Ника в едином порыве кинулись мне на помощь. Раздались крики и топот. Родион, схватив в одну руку свой крупнокалиберный револьвер, а в другую ‒ дорогие часы Жоржика, бросился в двери.

– Шестерний, отмена! Родион – убийца, схватить его! Немедленно! – рявкнул Феникс.

Привыкший к работе с Шестернием, он мгновенно подобрал верные приказы. Не прошло и мига, как ревун в чреве робота стих. Резко выпрямившись по стойке смирно, чугунный исполин вдруг окутался облаком обжигающего пара.

Да, может быть, Альберт Клементьевич Грезецкий и не успел наделить чугунного великана умом, но машинерию гениальный изобретатель сделал как надо. За секунду Шестерний вдруг разогнался до скорости курьерского поезда, после чего, вынеся половину дверного проема, вылетел в коридор.

Кинув взгляд в сторону и убедившись, что Ника уже отбросила ружье в угол, а Феникс крепко прижимает Варвару Стимофеевну к полу, я кинулся следом за роботом. С парадной лестницы меж тем раздались выстрелы крупнокалиберного револьвера и оглушительный звон пуль по толстенному арденскому чугуну.

Следом за выстрелами раздался такой чудовищный грохот, что у меня заложило уши. Похоже, с лестницы рухнуло что-то неимоверно тяжелое.

Пробежав по проломленному, раскиданному во все стороны паркету, я вылетел на разбитую мраморную лестницу. Шестерний и Родион были внизу. Судя по всему, робот настиг механика почти на самой вершине лестницы, после чего исполнил то, что ему приказывали, – схватил Родиона.

Пожалуй, это задержание можно было бы назвать эталонным, однако не учел робот ровно один фактор – инерцию. Они упали вместе, и все ступени некогда шикарной мраморной лестницы были оббиты прокатившимся по ней тридцатипудовым роботом.

Чертыхаясь, я спустился вниз. Увы, все было так, как я и ожидал. Шестерний отделался лишь царапинами на могучих боках из арденского чугуна. Стоя на коленях, он держал в руках льняной платок и старательно обмахивал лежащего на полу механика.

Родион Окалин же выглядел именно так, как и подобает человеку, прокатившемуся полсотни ступеней в объятиях тридцатипудового робота. Ребра механика были раздавлены. Острые обломки костей торчали из-под разорванной, уже успевшей побагроветь рубашки. Черные глаза потускнели и безжизненно смотрели с алого от крови лица. На губах пузырилась кровавая пена. Высыпавшееся из кармана механика золото было темно от крови. Изодранные руки были бессильно разжаты. В правой все еще лежал бесполезный крупнокалиберный револьвер. Левая была сломана в нескольких местах. Разбитые часы из зеленого золота лежали в шаге от тела.

Часы встали, и уже навсегда: стекло и циферблат вылетели. Тайник, который, как оказалось, был в задней стороне часов, беспомощно распахнулся.

Внутри лежала перевязанная красной нитью прядь медно-рыжих волос да треснувшая, вырезанная по кругу пластинка обскуры. С нее на меня с улыбкой смотрела Галатея Харитоновна Кротовихина. Я аккуратно поднял разбитый механизм. Похоже, Жоржик и правда очень любил свою взбалмошную невесту, раз носил эти вещи с собой.

Сзади громыхнуло. Я обернулся. Шестерний отложил платок и нерешительно потыкал механика рукой. Затем тупо посмотрел на кровь, испачкавшую пальцы.

– Виктор. Мне кажется или с господином Окалиным что-то не так? Он очень плохо выглядит. Может, мне надо сходить на фабрику за доктором?

– Доктор здесь уже не поможет.

– Не поможет? Что это значит? С ним же ничего не случилось? – В механическом голосе робота послышалась тревога. – Я же не сделал чего-то неправильно? Виктор, я же хотел помочь. Феникс Альбертович сказал схватить его. Я его схватил. И все. Виктор, Родион странно лежит. И у него выпирают фрагменты внутреннего каркаса. Я ему не сильно повредил? С ним все в порядке? Виктор? Почему вы молчите?

– Родион устал. Он спит. – Я вздохнул и отвернулся от Шестерния. – Возьми его на руки и унеси в подвал. Там ему будет спокойно.

1110

Поймав ближайшего слугу, я велел ему идти за Ариадной. Вскоре моя напарница появилась в усадьбе, и мне пришлось пересказать ей все случившееся.

– Виктор, я бы сказала, что вас одного и на минуту оставить нельзя, чтоб вы глупостей не натворили, однако я обязана быть к вам справедливой, поэтому скажу так. Виктор, вас и на сто пятьдесят девять минут сорок семь секунд одного оставить нельзя, чтобы вы не наделали глупостей. Искренне вас прошу, давайте сейчас мы закрепим этот рекорд и в будущем не будем его побивать. Иначе мне уже станет весьма сложно работать.

Она внимательно осмотрела труп Родиона. Затем что-то обдумала про себя. Озабоченно покачала головой:

– Что ж, если Окалин стоит за всем этим, то стоит задуматься – а где он разделал труп Жоржика? Не на кухне усадьбы же он этим занимался.

– Винокурня? – предположил я.

– Очень вероятно. Пойдемте осмотрим ее.

Мы задержались лишь для того, чтобы обыскать тело убитого и дать разъяснения спешно прибывшему из города Платону Альбертовичу. Как и всегда, одетый в пепельно-серый халат, он на этот раз и лицо имел почти такого же цвета.

Велев ему пока оставаться в доме, мы, миновав двор усадьбы, вошли в терновый сад и вскоре остановились перед винокурней. Ариадна не стала церемониться и просто выломала замок. Мы вошли внутрь.

Ни на первом этаже, ни на чердаке мы не нашли ничего примечательного. Зато в подвале, за кучей приставленной к стене рухляди, мы нашли высокую железную дверь. В этот раз пришел мой черед, и я вытащил набор отмычек.

Наконец раздался щелчок – я справился с замком. Аккуратно я приоткрыл дверь и тут же шагнул назад – тяжелый тухлый запах ударил в нос. Я открыл дверь шире и посветил фонариком внутрь. Затем выругался.

Раньше это помещение было еще одной подвальной комнатой, где хранилось вино. Теперь же оно содержалось совершенно для иных целей.

В центре большой комнаты стоял самодельный стол с высокими бортами, полностью обшитый нержавейкой. По центру чернело отверстие стока. Плохо замытые багровые потеки позволяли легко догадаться, какая именно жидкость в него стекала. Рядом со столом стояла грязная мойка и несколько шкафов с инструментами. Пилы, ножи, резцы. Резцов было особенно много. На верстаке лежали человеческие кости, в ржавых тисках была закреплена спиленная часть черепа.

– Это еще что… – протянул я, никак не готовый к такому повороту. Все увиденное никак не вписывалось ни в одно из моих предположений.

Ариадна была куда спокойней.

– Кажется, когда ночью Родиона видели в саду с лопатой, он там ничего не искал. Он просто зарывал жертв.

– Но зачем? – Я шагнул в комнату, осматривая страшные находки. Бедренные и локтевые кости, ребра, все они были насквозь просверлены, точно через них хотели что-то продеть. – Господи, зачем он это делал?

Я чуть помолчал. Затем заставил себя прийти в себя и мыслить хладнокровно.

– Меня напрягает здесь одна вещь. – Я прошелся по комнате, тщательно осматривая стены. – Помещение позволяет установить здесь печь. Можно даже обычную железную самоделку. Дымоход я бы соединил с трубами винокурни. Если все сделать правильно, то можно легко сжигать в ней трупы. С хорошей вентиляцией и правильным углем особого запаха не будет. Все, что останется, – фрагменты костей, которые можно будет легко раздробить.

Ариадна кивнула:

– Чем больше я вас узнаю, Виктор, тем больше убеждаюсь, что из вас вышел бы отличный маньяк. Так что, пожалуйста, не увольняйтесь из сыска – по эту сторону закона вы ценнее.

– Не язви. Я это к чему говорю – зачем Родион закапывал людей в саду? Подожди-ка… Вино. Он же делал вино из терновника. А под этими деревьями он зарывал мертвецов.

– Вы хотите сказать, что он делал вино из людей?

Ариадна немного подумала. Затем ее глаза полыхнули. Я никогда не видел Ариадну такой. Бешено заработали шестерни в ее голове, такой ритм держался минуту, другую, и наконец, раздался щелчок, и их ритм пришел в норму.

– Да, теперь все ясно. Не ясно только, что делать. Секунду.

На одну секунду механизмы в голове Ариадны вновь бешено закрутились. Затем она кивнула:

– Да, и в этом вопросе есть ясность. Бежим, Виктор! Немедленно бежим!

Она порывисто схватила меня за руку, до боли, не контролируя силы, и, рванув, потащила меня из подвала. Мы вылетели из винокурни, после чего напарница указала в сторону усадьбы:

– Скорее, за мной. Без вопросов – прошу. Требуется как можно быстрее уточнить несколько деталей.

Ее рука разжалась, и она метнулась вперед. Я поспешил за ней.

Вскоре мы вновь оказались перед воротами усадьбы Грезецких.

– Быстро, Виктор, вы должны попросить Платона Альбертовича выйти во двор. Придумайте что угодно, но вытащите его сюда. Вытащите так, чтобы никто ничего не заподозрил. Давайте! Ну же!

Я шагнул вперед, но она сама вдруг остановила меня на секунду:

– Удачи, Виктор.

Я пошел через двор, чувствуя, как мою спину обжигает холодный свет механических глаз. На крыльце суетились слуги. Только Шестерний выглядел абсолютно спокойным – в суете все забыли о нем, и он, подчиняясь заложенным указаниям, абсолютно преспокойнейше сервировал во дворе стол, предназначенный для вечернего чаепития.

– Виктор, вы не знаете, Родион еще не проснулся? Мне на него ставить чашку или нет? – осведомился чугунный робот.

Я промолчал. Шестерний пожал плечами и понес одну из чашек в усадьбу.

Пройдя двор, я миновал постаменты со сфинксами и взошел на мраморные ступени. Смысл просьбы Ариадны уже обрисовывался в голове. Факты складывались. Детали стремительно вставали на свои места. Я понял все – насколько плохо могут теперь сложиться дела. Впрочем, выбора не было, действовать требовалось немедленно, я выдохнул, толкнул тяжелые двери и вошел в усадьбу. Взглянув на растерянно стоящих обитателей, переговаривающихся между собой, я с как можно более извиняющейся улыбкой и объявил, что скоро мы отвезем Варвару Стимофеевну в сыскное отделение. Затем с вежливой улыбкой попросил на пару слов Платона Грезецкого. Тот непонимающе переглянулся с братом, но все же пошел за мной, опираясь на свою перемотанную изолентой электрическую трость.

Спустившись по ступеням, он оказался перед подошедшей Ариадной. Та, не тратя времени, принялась задавать вопросы о том, что случилось в усадьбе двенадцать лет назад.

Мы успели поговорить лишь несколько минут. Двери распахнулись. Феникс вышел наружу. В его руках было то самое охотничье ружье. Младший Грезецкий конвоировал экономку.

Следом показалась Ника. За ней Шестерний, несущий поднос с чаем.

Феникс улыбнулся нам и слегка подтолкнул Варвару Стимофеевну.

– Вы сказали, что будете забирать ее. Держите. В полной сохранности. О чем вы допрашиваете моего брата, кстати, вы в чем-то его подозреваете? – Феникс Грезецкий поудобнее перехватил ружье и шагнул ко мне. Ника, напротив, отступила к дверям, со страхом смотря на Ариадну.

– Ника, кажется, вы чем-то взволнованы, – глядя на хозяйку, прогрохотал Шестерний. – А знаете почему? Я вынужден открыть всем собравшимся правду. Это потому, что час назад вы так и не выпили моего знаменитого успокаивающего чая с ромашечкой. Давайте же начинать наше чаепитие на открытом воздухе!

Поставив поднос на ступеньку, робот взял своими огромными чугунными пальцами миниатюрный чайничек ниппонского фарфора и наполнил первую чашку. Затем, бережно взяв ее, подошел к Платону Альбертовичу.

– Вы будете чаюшку, хозяин?

Платон Альбертович сладко улыбнулся роботу. Затем взял чашку и плеснул Шестернию чаем прямо в окуляры, после чего поднял перемотанную изолентой трость и ударил робота разрядом тока.

– Болван механический! Чушка самоходная! Какой чай? Какой, я спрашиваю тебя, чай? Ты человека раздавил, гадина чугунная! – Грезецкий ударил Шестерния снова, и чугунный робот, сжавшись, отступил назад. – Давно тебя надо было разобрать! Переплавить на сортиры для детских домов! Единственная польза от тебя бы была!

– Платон Альбертович, придите в себя. – Я рванул Грезецкого за ворот пепельного халата и оттащил от робота.

– А ну отпустите меня! И не указывайте, что мне делать в собственном доме! – рявкнул Грезецкий.

– Успокойтесь. Пожалуйста. Успокойтесь, – попросила Ариадна, а затем, видя, что Грезецкий ее не слушает, со всех сил ударила кулаком по мраморным перилам лестницы. Звук вышел оглушительным. Посыпался сколотый камень.

Все взгляды обратились к ней.

– Я просила выйти только Платона Альбертовича. Мне нужно его допросить. Все остальные в усадьбу, немедленно.

– Допросить о чем? – Феникс прищурился и покрепче сжал ружье. – Все уже ясно. Убийца Родион. Сообщница Варвара Стимофеевна. Или вы считаете, что здесь есть еще один злоумышленник? Это смешно.

– Нет среди вас никаких злоумышленников. – Ариадна вздохнула. – Мне просто нужно подробнее расспросить хозяина усадьбы для отчета. Потом мы уедем отсюда и не будем более создавать проблем. Вы дадите нам еще десяток минут? Пожалуйста. Я же просто примитивный, подчиненный программам сыскной механизм, и я должна действовать по заложенным в меня алгоритмам. Мне нужно завершить опрос потерпевших.

Феникс стушевался. Ника облегченно выдохнула. На секунду я даже допустил мысль, что все может закончиться хорошо. Однако раздавшийся звон лишил меня иллюзий.

Звон был такой, будто бились друг о друга куски чугунных рельс. Звон оглушал, приносил боль, врывался в мозг, наполнял все кругом похоронным набатом.

Шестерний аплодировал. Что-то грохотало внутри его огромного тела. Кажется, он смеялся.

– Браво, Ариадна. Браво. Я бы сказал, что вы превзошли себя. Какой спектакль. Какой изумительный спектакль. Как мне нравится ваша игра. И это все ради меня одного? Я польщен, Ариадна. Однако, уж простите, я вам не верю. Это же элементарно, Ариадна, если бы все было так, как вы говорите, вы бы опрашивали Платона Альбертовича внутри усадьбы. А не здесь, снаружи, под надзором защитных сфинксов Грезецких. Что вы молчите? Или думали, что логика лишь ваш удел?

– Я рада, что вы не отпираетесь, впрочем, против вас столько улик, что любые слова бесполезны.

– И где же они?

– В вашем корпусе, конечно. Достаточно посмотреть внутрь, и все станет ясно.

Шестерний восхищенно грохотнул:

– Но просветите меня, как все же вы догадались?

Ариадна холодно смерила взглядом высоченную машину, закованную в броню из арденского чугуна. Затем посмотрела на оторопевших людей вокруг.

– Вы правда хотите это знать?

– Любопытство – это черта человека. Естественно, хочу.

– У меня было много подозреваемых. И косвенных улик было множество. Но они никак не складывались воедино. Однако смерть Родиона стала точкой кристаллизации этого дела.

Итак, Родион. Когда я подробно расспросила Виктора, то стало ясно следующее. Убегая, Родион Окалин схватил часы Жоржика. Когда он упал с лестницы, они были в шаге от его трупа. Рука, которой он их схватил, была сломана. Значит, держать их он не мог. Как же так? Возможно, свои переломы он получил не во время падения, а после? Что, если он выжил после падения и кто-то решил его добить, как слишком много знающего свидетеля?

Впрочем, давайте начнем не с этого эпизода. Начинать нужно с самого начала. Итак, двенадцать лет назад был убит Альберт Грезецкий. Он много времени посвятил вашей постройке, однако, глядя на ваше поведение, я полагаю, он понял, что его эксперимент опять завершился неудачей. И он решил вас разобрать, так же как и те машины, что он делал до вас. Этому вы, конечно, не были рады. Вы разбили ему голову. Рукой. Бежать после этого вы не могли. У вас же автономности почти никакой и нет. Кто будет вас ремонтировать, если вы убежите, откуда вы спирт для двигателя возьмете? Не на винном же заводе жить станете?

Ариадна обернулась к нам. Затем замерла. В ее глазах вдруг появилось явное неудовольствие. Повисла тишина. Сыскная машина молчала.

Шестерний с грохотом упер руки в бока и посмотрел на нас с осуждением. Затем нарушил повисшую тишину:

– Уважаемые. Вы имеете совесть? Это же очевидно, что во фразе про винный завод Ариадна заложила шутку. Вы почему не улыбаетесь? Вы понимаете, насколько сложно машинам использовать человеческий юмор? А ну немедленно оцените труд Ариадны. Она для вас старалась.

– Право, благодарю. – Ариадна учтиво кивнула Шестернию. – Но я уже привыкла к такому ужасному поведению людей. Что поделаешь…

Шестерний возмущенно грохотнул.

Моя напарница вновь обернулась к чугунному роботу.

– Итак, мы выяснили, что сбежать вы не могли. В Петрополисе вас либо пустили бы на запчасти, либо поймали и вернули хозяевам. Поэтому вы решили остаться в комфортном для вас доме Грезецких. Вы выбили окно, измазали в крови кочергу и навели погром в лаборатории, для отвода глаз похитив документы профессора. Ведь вы, несомненно, слышали разговоры об их важности.

В этой истории факт про кочергу сразу показался мне подозрительным – убийцы, ворвавшиеся в лабораторию, явно должны были иметь при себе оружие. Кочерга им бы не потребовалась.

Далее. Все ценное, что вы нашли, вы спрятали про запас. Похвально – несмотря на несовершенство разума, вы быстро усвоили, насколько людям важны деньги. И вот вы стали жить в усадьбе и делать то, что требует от вас программа – пытаться быть человеком. Пожалуйста, не отпирайтесь. У меня есть доказательства. Я видела все, что было на винокурне. И я поняла, зачем все это сделано. Человечность и тепло. Верно?

Загрохотало. Шестерний вновь захлопал своими чугунными ручищами.

– Браво, абсолютно верно.

– Сколько человек ты убил? – только и смог спросить я.

Шестерний пожал плечами:

– Не так и много, девяносто шесть. Это на сегодняшнее утро. К вечеру с вашим учетом будет больше. Извините, я подозреваю, что, узнав мой секрет, вы не захотите о нем молчать. Поэтому я помогу вам обрести вечную немоту. Ведь молчание – золото, а золото мы, люди, очень любим.

На эти слова Ариадна не обратила никакого внимания, она шагнула ближе и требовательно спросила:

– Вы убили и супругу Грезецкого, верно? Когда она наконец пришла в себя после траура и начала встречаться с Шунгитовым, она приказала убрать все, что напоминало ей о муже. Вы поняли, что вскоре можете быть выключены и разобраны. Поэтому вы решили действовать первым.

Шестерний пожал плечами:

– Я был в своем праве. Человек обязан защищать свою жизнь. Вечером, когда она пошла в сад, я, улучив момент, отправился за ней. Веревку с петлей я уже заготовил. Мы встретились в глубине сада. Знаете, она была фантастически слаба. Она вообще ничего не смогла сделать. Я накинул петлю ей на шею, а затем просто потянул за веревку, отрывая ее от земли. Она жила достаточно долго. Минут пять болталась у меня перед глазами. Пока она дергала веревку и хрипела, я размышлял. Знаете, эти годы Виктория заботилась обо мне, учила меня жить в этом мире, помогала. И вот она боролась за жизнь прямо перед моими глазами. А я ничего не чувствовал. Абсолютно ничего, разве что мне было немного забавно, так как, сама того не зная, она невероятно смешно дрыгала ножками в этот момент. Других чувств, глядя на нее, я не испытал. И знаете, именно тогда ко мне и закралась мысль о том, что, возможно, мне несколько не хватает человечности. Сострадания, сопереживания, человеческого тепла. Я перекинул веревку через сук и, закрепив ее, начал смотреть на женщину и думать. Думать о том, как стать более человечным.

– И тогда вы начали убивать.

– Нет. Не сразу. Во всем виновата Ника. Через несколько месяцев она положила мне в грудь бархатное сердце. Я сразу понял, что с сердцем стал более человечным. Но ведь мы, люди, устроены так, что всегда стремимся к большему.

– Ясно. А после вы сошлись с Родионом, который был вечно в долгах и раньше совершал разбои. Он любил деньги, а у вас были спрятаны средства профессора. И вы начали ему платить.

– Верно. Я помог Родиону выпутаться из долгов, пообещал щедро одаривать его за службу. Ему в жизни ничего, кроме денег, не требовалось. Машины и люди очень похожи в плане управления ими. Роботам требуются перфокарты, людям – разноцветная бумага.

Всего через неделю Родион по моему приказу заманил на винокурню рабочего с завода Кротовихиной. Родион позвал его выпить. Но в доме его ждал не алкоголь, а я. Вообще иронично, но по факту для рабочего ничего не изменилось. Алкоголь негативно влияет на здоровье, и я негативно влияю на здоровье. Я размозжил тому человеку голову. А потом мы разделали его. Бедренные кости мы разломали и сварили, сделав смазку для моих шестеренок. Кровью я разбавил воду в своем котле. Я хотел, чтобы во мне было больше человеческого.

– Человеческого? – Платон Альбертович вздрогнул и кинулся вперед. – Машина идиотская, да ничего человеческого в тебе не было и нет!

Шестерний лишь осуждающе покачал головой:

– А вот тут вы ошибаетесь. Ариадна правильно догадалась. Человеческого во мне очень и очень много.

Что-то скрежетнуло внутри Шестерния, и прикрывающая его грудь кираса из арденского чугуна раздвинулась, обнажая внутренности машины.

Шлангов, по которым в механизмы робота подавались вода и масло, не было. На их место встали пустые, высверленные насквозь кости. Берцовые и бедренные, ребра и позвонки – все это теперь разместилось в просторном корпусе машины. В центре в окружении выточенных из костей креплений стояла высокая банка со спиртом. Внутри бился черный комок, некогда бывший человеческим сердцем. Стоящий рядом насос мерно стучал, подавая, а затем выкачивая жидкость из мертвого куска плоти, заставляя его то раздуваться, то опадать.

Я не медлил ни секунды и рванул шоковый разрядник, стреляя в Шестерния. Да, нас разделял почти добрый десяток шагов, на таком расстоянии разрядная дуга ослабевает очень сильно, но сейчас, когда чувствительные механизмы робота были открыты, я должен был воспользоваться шансом.

Две молнии одна за другой сорвались со ствола разрядника. Без толку. Робот успел крутануться на месте, подставляя зарядам бронированный чугунный бок. Попадания заставили его мучительно выгнуться, но более сделать ничего не смогли. С грохотом кираса робота захлопнулась, вставая на место.

Шестерний погрозил мне пальцем:

– Нет, нет, Виктор, так просто все не будет. Даже не надейтесь. – Робот потерял ко мне интерес и обернулся к сыскному механизму: – Да, все это очень быстро изнашивается. Особенно сердца. Убив первого человека, я выбросил бархатное сердце Ники и поместил в грудь заспиртованное сердце, подключенное к заставляющему его биться насосу. С первым ударом я почувствовал, как моя человечность усилилась. Позже по моему требованию Родион начал заменять мои шланги и крепления костями, дабы человеческого во мне стало еще больше. Однако затем я задумался о том, что делать с трупами. И тогда меня озарило. Создатель постоянно говорил, что в моих поступках нет человеческого тепла. Но его слова были для меня загадкой. Я ведь создан из металла. Как же мне наполнить его человеческим теплом?

– И тогда вы стали хоронить трупы в терновом саду. Одновременно вы избавлялись от улик и получали то самое тепло, – кивнула сама себе Ариадна.

– Да, верно! Человеческое тепло. Я все думал, как его получить. Ведь во мне нет топки, лишь спиртовая горелка. И тут меня осенило. Ведь человека можно переработать. Мы с Родионом хоронили убитых мной людей под корнями терновника. А по осени собирали ягоды, что за лето напитывались теми, кто лежал под деревьями. Перегоняя их в спирт, мы получали самую алхимически прекрасную вещь на свете. Поймите, по сути, меня сейчас питает не спиртовое пламя. Меня питает сделанный из людей огонь. Я полон человеческого тепла.

– Ты же безумен, – тихо прошептала Ника.

– Безумен? Нет. Человечен? Да. Поймите, это не прихоть. Едва мы получили первый урожай, как я сразу поставил эксперимент. Залив в себя этого чудесного человеческого эликсира, я отправился на край сада и стал терпеливо ждать жертву. Мне повезло. Мимо шла молоденькая работница. Она была совсем одна на вечерней дороге. Я схватил ее и утащил в глубь сада. Там я разорвал ее напополам. Заживо. И знаете, как я ей сопереживал! Вы не поверите, если бы у меня могли течь слезы, они бы текли. Божественно. В этот момент я и понял, что окончательно стал человеком! Сердце в груди и людское топливо оживили меня. Из чугунной груды металла я стал настоящим человеком!

Я в ужасе уставился на гигантскую фигуру, а Шестерний тем временем продолжил:

– Но все же, Ариадна, часы – это косвенная улика. Как вы дошли до разгадки?

– Виктор верно мне сказал о том, что незачем прятать тела в саду, если их можно сжигать. Я принялась обдумывать, зачем нужно хоронить там людей. Ну а когда появилась догадка, я вспомнила о рыжих лилиях. У вас же барахлят сенсоры – вы плохо воспринимаете цвет – кладете в суп зеленую картошку, дарите мне фиолетовое сердце, путаете желчь и кровь. Итак. Когда Жоржик решил продать сад, вы поняли, что ваше кладбище вскроется при строительстве и начнется расследование. Жоржик был убит. Затем вы решили отправить его голову Кротовихиной. Я полагаю, из сочувствия, верно?

– Я человек. А любовь есть высшее из человеческих чувств. Жоржик и Галатея любили друг друга. Искренне, несмотря на разницу характеров. И увы, я разрушил то, что было между ними. Когда я прочитал газету, это было последней каплей. Я послал голову, чтобы она оплакала любимого. Посмотрела на него в последний раз. Поняла, что Жоржик не бежал от нее, предав их любовь, а трагически погиб. Я бы все тело отправил, но сами понимаете, неосмотрительно ходить где попало с гробом на плече.

А кроме того, я просто задумался о том, что я убил почти сотню людей и до сих пор не был даже заподозрен. Я совершил все эти убийства, не допустив ни единой ошибки. А кто не совершает ошибок? Лишь машины. Человеку же свойственно ошибаться. Поэтому я решил сделать маленькую ошибку и послать голову Кротовихиной.

– Я примерно так и думала. Конечно же, вы не питали к ней ненависти. А потому вы хотели послать ей букет красных лилий. Это бы означало «Щедрый дар», что полностью соответствует тону письма. Однако Родион, узнав о вашей идее, наотрез отказался вам помогать и даже сбежал на время из усадьбы. Вы задали ему сильную трепку, когда он вернулся. Но это было позже. Посылку же вы собирали сами. Чтобы не ошибиться в цвете лилий, вы взяли предметы, имеющие, по вашему мнению, красный цвет. Порошок из пакетика, подписанного «Красный перец», и найденную вами коробку леденцов «Аленький цветочек». Ориентируясь на цвет перца и изображение цветка, вы подбирали лилии, но все равно ошиблись с цветом.

– Все же ошибся? Вот это неловко. Знайте, тут я сожалею и раскаиваюсь. Простите. – Шестерний опустил голову. Затем обвел взглядом людей во дворе. – Что же мы будем делать теперь?

– Сбрасывайте пары в котле и отключайтесь. Вы робот – судить вас по законам империи нельзя, но это не страшно. Вами займется Инженерная коллегия.

– Я, пожалуй, откажусь от этой сомнительной чести.

Платон Грезецкий шагнул к роботу и по-змеиному улыбнулся.

– Ариадна ведь не зря назначила наш разговор во дворе. В отличие от тебя, она умная машина.

Профессор обернулся на охранных сфинксов. Замерев на постаментах, они внимательно смотрели на чугунного робота. Пока их глаза были зелены, а когти спрятаны, но все это было лишь до приказа профессора.

– Если ты не выключишься, я кликну сфинксов и они разорвут тебя прямо здесь. Ты этого хочешь?

Шестерний загрохотал. Он смеялся.

– Вот как вы заговорили. Забавно. Платон Альбертович, вы очень похожи на своего отца. Перед тем как я его убил, он произнес то же самое.

Миг, и мотор робота взревел. Чугунный исполин прыгнул на хозяина усадьбы.

– Сфинксы, уб… – успел выкрикнуть Платон Альбертович, прежде чем Шестений оказаться рядом с ним.

Чугунная машина в одно мгновение подскочила к профессору. Вытянув свою длинную руку, Шестерний с обезьяньей ловкостью схватил Платона Альбертовича за подбородок. Раздался тошнотворный треск, брызнула кровь, и профессор завыл, хватаясь за лицо.

В руке Шестерния оказалась вырванная челюсть. Небрежно шагнув к захлебывающемуся кровью хозяину усадьбы, робот схватил его за голову, не давая упасть.

– Как же давно мне хотелось это сделать, вы бы знали. Ну как самочувствие? Я не слышу? Еще есть желание сфинксов звать? Давайте же, кричите, кричите! Ну же! Почему вы их не зовете? – Шестерний резко повернул к себе хрипящего Платона Альбертовича и заглянул профессору прямо в глаза: – Может быть, мне вам помочь?

Резким ударом робот воткнул челюсть в окровавленную голову человека и развернул его к спокойно лежащим на постаментах охранным машинам.

– Сфинксы, убить Шестерния! – прогудел робот и задвигал оторванной челюстью профессора. Машины не шелохнулись.

Пожав плечами, Шестерний резко поднял Платона Альбертовича над головой и со всей дури швырнул умирающего профессора о брусчатку. Тошнотворно хрустнуло. Робот довольно отер руки. Затем он припечатал ногой упавшую трость профессора.

Все это время я стоял, держа в руках револьвер, отчетливо, впрочем, понимая, насколько бесполезно мое оружие против бронированного гиганта. Даже ружье в руках Феникса не смогло бы пробить его корпус.

Робот обернулся ко мне:

– Виктор, зачем вы достали револьвер? И почему вы стреляли в меня из разрядника? Вы же хороший человек – мы оба знаем это. Уберите оружие. Я напоминаю – непротивление злу насилием есть главная добродетель человека. Здесь и сейчас зло – это я. Непротивляйтесь мне.

Стукнуло, стоящая рядом со мной Ариадна выпустила лезвия и начала примеряться к убийце.

Она была меньше и слабее, ее клинки были почти бесполезны против закованного в броню из арденского чугуна великана. Но зато она могла сделать главное – отвлечь его, пока я готовлюсь стрелять.

Шестерний лишь чуть грохотнул, рассматривая свою противницу.

– А это будет забавно, Ариадна. Похоже, сейчас мы устроим поединок человека и машины!

Я выдохнул. Шанс остаться в живых был лишь один – суметь разбить окуляры Шестерния и ослепить гиганта.

Я прикрыл глаза, представляя, что вновь нахожусь в духовно-механическом училище. Изгнав из разума все суетное, я вновь взглянул на Шестерния и плавно нажал на курок. Тренировки на монастырских полигонах За-Райска прошли не зря. Пуля ударила в левый глаз Шестерния, разнося его на куски. Второй выстрел я сделать не успел – Ариадна оттолкнула меня в сторону, и только благодаря этому чугунный кулак рванувшегося на нас робота прошел мимо моей головы.

Я упал, тяжело ударившись о брусчатку. Вышибло дух. Револьвер отлетел куда-то в сторону. Меж тем Шестерний сцепился с моей напарницей. Несколько мгновений они обменивались смертельно быстрыми ударами, а затем чугунный исполин отшвырнул Ариадну чудовищным пинком в грудь. Сыскная машина отлетела на добрый десяток метров, прокатилась по двору, но тут же вскочила, вновь вскидывая лезвия.

Шестерний замер и прикоснулся к шее. Взглянул на свои пальцы, ставшие блестящими от машинного масла.

– По сочленениям бьете. Хороший прием. Я учту. Ну же, Ариадна, продолжим. Что стоите? Боитесь подходить? Ладно, я придам вам решимости.

Шестерний подошел ко мне. Прежде чем я успел что-то сделать, робот схватил меня за голову и поднял с земли, держа так, что мне пришлось встать на цыпочки.

– Ну что, как постреляли? – холодно спросил Шестерний. Единственный оставшийся глаз робота горел ослепительным красным огнем. – Виктор, посмотрите, что вы наделали. Это свинство. Вот если я вам сейчас глаз выдавлю, вам приятно будет? Нет? Ну так что ж вы мне тогда по сенсорам лупите, а?

Он чуть сжал пальцы на моей голове, и я захрипел от боли.

– Отпустите его, – зло произнесла Ариадна.

– Отпустить? А зачем? – Шестерний еще немного сжал пальцы. – Знаете, я не хочу его убивать. Я же человек – а потому полицию я уважаю. Но и оставить его целым не могу. Мне не нужны свидетели. Я все же планирую податься в бега. Я вот что придумал. Давайте я ему череп раздавлю. Конечно же, не сильно. Не насмерть. Легонечко. Чтобы он только идиотом остался на всю жизнь. Вот будет здорово. Ему же одна дорога после этого будет – в дом сумасшедший. Его там Инженерная коллегия вскроет, сделает из Виктора машину сыскную. И все будет здорово и отлично. Что думаете?

– Не смейте его трогать. Я запрещаю! – рявкнула Ариадна.

– Запрещаете? – Шестерний расхохотался.

– Запрещаю. Это мой человек. Я вложила в него полгода своего функционирования. И если кто его ломать и будет, то только я. А вы, Шестерний, как человек, обязаны со мной согласиться.

Робот задумался.

– Хорошо. В ваших словах есть здравая логика. – Он вдруг хитро грохотнул и оглядел замерших во дворе людей. – Не хотите, чтобы я раздавил ему череп? Что ж, я отдам вам Виктора. Обещаю. Честное и благородное слово. Но только в обмен на ваш энергетический камень. Вы выбросите свой флогистон, и тогда я отпущу Виктора.

Я захрипел, запрещая Ариадне это делать, но Шестерний в качестве предупреждения вновь чуть сдавил пальцами мою голову. Я не выдержал и заорал от боли.

– Итак, Ариадна. Флогистон. Быстро.

– Хорошо. – Ариадна пожала плечами и принялась расстегивать мундир.

– В смысле хорошо? – Шестерний дернулся.

– Я отдаю флогистон, вы отпускаете Виктора. – Ариадна открыла пластину на груди.

– Что, так просто?

– Вы недовольны? Вы же сами меня только что просили.

Шестерний озадаченно погрохотал.

– Но вы же сыскная машина. Вы же понимаете, что как только вы выпустите флогистон, я вас убью, а потом раздавлю Виктору череп?

– Да, конечно, понимаю. – Ариадна завозилась с разъемами.

– Но вы отдаете флогистон.

– Да. Ведь иначе вы раздавите голову Виктора. – Ариадна непонимающе посмотрела на чугунного робота.

– Но я и так это сделаю. Вам же ясно? – Шестерний бросил меня на брусчатку и упер руки в бока.

– Конечно, ясно.

– Но вы все равно вынимаете флогистон. Да?

– Да.

– Но как только вы отдадите флогистон, я же убью вас и раздавлю череп Виктора! – Шестерний в ярости топнул ногой.

Ариадна уперла руки в бока. В ее глазах появилось раздражение.

– Я не понимаю, вы недовольны тем, что я выполняю ваш приказ?

– Вы не должны выполнять этот приказ, черт вас дери! Это очевидно!

– Как с вами тяжело, Шестерний! Если я не должна выполнять приказ, тогда зачем вы его отдали? Мне доставать флогистон?

– Господи, вы меня с ума сведете. – Шестерний нервно заходил по двору. – Вы не должны себя так вести! Я же видел, вы способны чувствовать! Как и я! Вы сейчас должны разрываться между желанием спасти друга и пониманием, что я всех в усадьбе убью, если вы отдадите флогистон! Разрываться! Чувствовать! Страдать! Ну что же вы делаете?

– Что я делаю? Я флогистон достаю. – Ариадна вновь полезла в грудь. – Черт, застрял он, что ли? Тут дурацкая конструкция на самом деле, я постоянно с ней мучаюсь.

Загрохотав, Шестерний шагнул ко мне.

– Ты прикидываешься? Да? Посмотрим, как ты поюродствуешь, когда я Виктору башку развалю.

– Так мне тогда флогистон отдавать не надо?

– Тварь бесчувственная! – Шестерний схватился за голову. Затем подошел к сервированному для чаепития столу и взял яблоко, грушу и апельсин.

– Смотри, Ариадна. Вот это яблоко флогистон. Вот я его выбрасываю, видишь? – Робот выкинул яблоко в сад. – Теперь флогистона нет. Вот этот апельсин – ты, вот эта груша – Виктор. После того как флогистона не будет, я их давлю. Вот так. – Руки робота сжались, раздался хруст. – Логично?

– Нет.

– Да почему?

– Я не могу быть апельсином. Я неорганическая. Замените его на чайник.

– Господи! Хорошо! – Робот отошел к столику и вновь загромыхал посудой. – Вот этот чайник – ты, вот этот лимон – Виктор.

– Но до этого он был грушей.

– У меня нет больше груш!

– Но почему вы сервировали тарелку с фруктами только одной грушей? Это нелогично. Вы что-то недоговариваете, Шестерний. В чем подвох?

– Господи, да за что?! – Шестерний затрясся. – Ариадна, ну хватит. Пожалуйста. Вы меня пугаете своим поведением. Когда вы перестанете себя так вести?

– Действительно, Шестерний. Пожалуй, мы можем заканчивать. Взгляните на Платона Альбертовича. – Ариадна кивнула на мертвого профессора, возле которого рыдала Ника. – Он уже не дышит. Вы убили его.

– Очень тонкое замечание.

– А это значит, что у усадьбы теперь новый хозяин. Феникс Грезецкий.

Шестерний дернулся как от удара током.

– Ах ты Твариадна, – с ненавистью проскрежетал робот.

– Сфинксы, убить Шестерния! – рявкнул понявший все Феникс Грезецкий, лишь на миг опередив кинувшуюся на него чугунную машину.

Мгновение ничего не происходило. А затем все кругом утонуло в металлическом грохоте.

Глаза машин заполыхали алым пламенем. Сфинксы молниеносно слетели с постаментов и с кошачьей ловкостью бросились на чугунного исполина. Миг, и чудовищные когти ударили по чугунной броне, валя великана на брусчатку. Шестерний страшно закричал. Выведя механизмы на форсаж, он чудовищным усилием отбросил одну из охранных машин, рванулся прочь, к ограде усадьбы, но не прошло и мига, как сфинксы вновь настигли его и сбили на землю.

Шестерний загрохотал, ударил, разбивая оптику одному из сфинксов, выломал лапу второго, снова рванулся, но страшные удары продолжили сыпаться на его тело. Сфинксы били механично, неумолимо, и хотя даже их когти не могли пробить броню из арденского чугуна, но упорства машинам было не занимать.

Шестерний бился долго, он сопротивлялся до последнего, до той поры, пока сфинксы наконец не расшатали его бронепластину, выломав ее, не вонзили когти ему в грудь, выдирая оттуда кости, шестерни, валы и черный комок сердца.

– Достаточно! – Я обернулся к Фениксу. – Он уже не опасен. Остановите машины.

Младший Грезецкий посмотрел на меня с непониманием, но я повторил требование снова. Изучить и допросить Шестерния было необходимо.

С великой неохотой Феникс остановил сфинксов. Повинуясь его приказу, они отступили, оставляя посреди двора исковерканное, судорожно дергающееся, исходящее паром проклятие дома Грезецких.

1111

Над Искрорецком догорал вечер. Сидя на берегу Мертвого залива, мы с Ариадной смотрели на гигантский шар красного солнца. Закутанный в застилающую небо дымную пелену, он медленно-медленно опускался в мазутный мрак раскинувшихся под ним вод.

Было тихо. Только шумел цветущий терновый сад за нашими спинами да перекликались прибывающие полицейские и вызванные нами по душу Шестерния чиновники Инженерной коллегии.

– Спасибо. Я твой должник, – сказал я Ариадне и машинально притронулся к своей голове. Ободранная чугунными пальцами Шестерния кожа саднила. – Без тебя он бы вскрыл мне череп.

Моя напарница повернулась ко мне и безразлично пожала плечами.

– Я была обязана вам помочь. Это же мой долг служебного механизма. Ничего более.

– А если бы Грезецкий не умер так быстро?

– Пришлось бы отдать флогистон и говорить с ним дальше, вот и все.

– А если бы сфинксы не послушалась Феникса? А если бы Шестерний убил тебя сразу после этого?

Я посмотрел в ее горящие синим огнем глаза. Повисло долгое молчание, но, когда я уже хотел что-то сказать, она вдруг заговорила сама:

– Вы задаете столько вопросов, но не задаете главного. А если бы Шестерний раздавил вам голову? Что было бы тогда? Я должна была вам помочь, Виктор. Я не хочу, чтобы вы были мертвы. И уж тем более не хочу, чтобы вы когда-нибудь стали машиной. Вы не знаете, что такое быть роботом. И это хорошо. Вам бы сильно не понравилось быть механизмом, Виктор. Очень бы сильно не понравилось. – Ариадна опустила голову.

Снова повисла тишина. Я вздохнул. Затем погладил ее тонкие руки и крепко обнял. Она вздрогнула и прижалась ко мне.

Однако прошло несколько секунд, и в ее голове вдруг стремительно застрекотали шестерни. Миг, и она твердо отстранила меня и чуть наклонила голову.

– Виктор, я тут внезапно поняла, что ваша странная реакция на мои слова вызвана тем, что вы неверно меня поняли. Я же сказала: вам не понравится быть роботом. – Ариадна нахмурилась. – Тут какое ключевое слово? «Вам». Вы же всего лишь мелкий чиновник, ну кто из вас серьезную машину строить-то будет? Сделают из вас треножник паровой, с пулеметом, чтобы на Урале коммунаров гонять, и все. И цена вам будет красная десять тысяч рублей ассигнациями, не более. Другое дело я. Совершенный механизм за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, воплощающий лучшие достижение имперской науки и техники. Быть мной – мечта любого человека. Высшее счастье. Предел желаний.

Ариадна самодовольно улыбнулась и откинула голову.

– Виктор-Виктор, когда же вы научитесь меня понимать.

Я улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза:

– Знаешь, Ариадна, о чем я часто думаю?

– Понятия не имею.

– Я думаю о том, что настоящего Шестерния я увидел. Но ты, Ариадна, сколько себя настоящей ты мне показываешь? Вот о чем я думаю.

Машина пристально посмотрела на меня:

– А сколько себя настоящего вы, Виктор, показываете другим людям? – Она мягко улыбнулась мне. – Я же не спрашиваю вас об этом, верно? Вот и вы не задавайте вопросов, ведь тогда вам не придется получать и ответов.

Улыбнувшись, Ариадна отошла прочь и с огромным удовольствием подставила лицо опускающемуся в залив багряному солнцу.

Часть вторая. Серая гвардия

0001

«Внутри заброшенной психиатрической лечебницы князя Гагарова царит тишина. Многометровые кирпичные стены отсекают и шум окрестных фабрик, и вой ураганного ветра. Единственные звуки здесь – это размеренно капающая откуда-то с потолка вода да всхлипы сопровождающего нас мальчишки. Нехотя, то и дело озираясь, он ведет нас к своей жуткой находке.

Фонари агентов режут густую тьму. Пятна света пляшут по закопченным былым пожаром стенам и странным знакам, вычерченным на кирпичных сводах, по проржавевшим остовам кроватей и обгоревшим останкам смирительных рубашек.

Полуразрушенные лестницы уводят нас все глубже и глубже в подвалы. Я непроизвольно смотрю то на толстенные стены, то на тяжелые, обитые железом двери. Здесь можно кричать хоть целый день, и никто тебя не услышит. И я не сомневаюсь – те, кого здесь заперли, кричали. Они очень долго кричали.

Мы останавливаемся на самом нижнем уровне подвалов, возле небольшой комнатушки, вход в которую перегораживает толстая решетка из тронутого ржавчиной железа. Я смотрю сперва на агентов, пытающихся вскрыть тяжеленный, недавно повешенный сюда замок, а затем направляю луч фонаря на тех, кто заперт внутри.

Их трое: похищенный полтора месяца назад генерал инженерных войск Жевтецкий, исчезнувший в тот же день генерал медицинской службы фон Молен и еще один человек, чей крестьянский тулуп сильно выделялся на фоне окровавленных мундиров военных.

Генералы живы, хоть долгое заточение и обратило их в обтянутые кожей скелеты. Человек в крестьянской одежде – нет. На грязном кирпичном полу все еще валяются три палочки. Две длинные и одна короткая.

Нет нужды быть сыщиком, чтобы понять, кто из пленников вытянул короткую. Тулуп крестьянина бур от крови. Кости дочиста обглоданы. Неведомый палач, заперший здесь этих людей, обрек их на голодную смерть.

Замок с лязгом падает на бетонный пол. Дверь скрипуче открывается. Генералы забиваются в угол. В лучах фонарей блестят тянущиеся из их ртов ниточки слюны. Наших слов они не слышат – кажется, разум окончательно покинул несчастных узников.

Я поправляю респиратор и продолжаю внимательно рассматривать эту картину. Какая тайна скрывалась в прошлом генералов, раз кто-то решил предать этих людей столь мучительной смерти? Кто мог на это пойти? И кем был тот мужчина в крестьянской одежде? Этого я не знал. Ответы только предстояло найти. Сейчас, глядя на обглоданный остов крестьянина у своих ног, я мог быть уверен лишь в одном – в названии, которое я дам этому поистине жуткому делу…»

– Ну знаете, Парослав Симеонович, а вот это уже перебор. – Я отложил листы с мемуарами старого сыщика и протестующе скрестил руки на груди.

– Что перебор? – Шеф посмотрел на меня с явным непониманием.

– То, как вы дело назвали, – это перебор.

– А что такое? Хорошее же название.

– Хорошее? Нет, Парослав Симеонович, «Как один мужик двух генералов прокормил» – это ужасное название для такого дела!

Начальник столичного сыска немного насупился.

– Виктор, ну а что тебе не нравится? Емко же получилось, и все сразу по полочкам. Да и как еще такое дело можно назвать?

Не помедлив и секунды, я принялся загибать пальцы:

– Ну назовите вы это дело «Ужас в подвалах» или «В подвалах ужаса», ну или «Тайна заброшенной лечебницы», да хоть «Три палочки», в конце-то концов.

– Виктор, друг ты мой разлюбезный, ты сам-то дело Клекотова-младшего, опаснейшего маньяка, как назвал? «Человек в футляре»? Ну так какие у тебя могут быть вопросы ко мне?

Я нахмурился, но крыть было нечем.

– Ну там был и мертвец, и в футляре он лежал, – попытался оправдаться я.

– А у меня был мужик из Жарославской губернии, которым генералы полтора месяца питались, – пресек мои возражения Парослав Симеонович. – Так что я полное право дело так называть имею.

– И все же «Три палочки» звучало бы лучше, – сделал я последнюю попытку переубедить шефа.

Парослав Симеонович в ответ только решительно скрестил руки на груди.

– Никаких палочек, Виктор. Вот найдешь себе свое собственное дело с людоедами и обглоданным мужиком и называй как хочешь – хоть «Три палочки», хоть «Четыре крестика», хоть «Пять ноликов» – клянусь, я и слова тебе не скажу, но в мои названия уж будь добр не лезть.

Отставив пустую кружку, шеф взялся за новый лист.

Было уже за полночь. Мы с Парославом Симеоновичем сидели в моей квартире, вместе с еще доброй половиной сыскного отделения.

Прихожая была завалена шинелями и плащами, из соседних комнат слышался шум и говор – там коллеги резались в карты. Моя служанка разносила шампанское и чай. На столах, героически выдержавших уже три перемены блюд, сейчас стояло нежнейшее бланманже по За-Райски, бисквиты, сухари и грифонежская пастила.

Сегодня мы отмечали мое повышение. Из десятого чина в табели о рангах я милостью императрицы шагнул сразу в восьмой, перейдя из коллежских секретарей в коллежские асессоры. В честь таких событий у меня на квартире этим вечером и собралась вся компания сыщиков.

Щедро сдобренный шампанским ужин сходил на нет, и теперь настало время разговоров. Мы с еще несколькими сыщиками слушали шефа. Бедов, занявший позицию в небольшой оранжерейке в одной из комнат, строил глазки девушкам-агентам и всячески пытался отвлечь их от штабс-капитана Могилевского-Майского, вдохновленно декламирующего стихи самого декадентского толка.

У камина же наш интендант Курощупов-Савойский искушал Скрежетова, предлагая по дешевке установить ему знаменитую паровую механическую руку конструкции Подкорягина, снабженную дробовиком, револьвером и выкидным топором. В общем, вечер шел своим чередом. Даже Ариадна и та, к моему удивлению, беседовала о чем-то с агентом Серебрянской. Моя напарница стояла ко мне спиной. Одетая в сшитое по самой последней моде светло-зеленое платье, в длинных белоснежных перчатках, скрывающих руки, сейчас она была абсолютно неотличима от человека.

Прошел еще час. Когда все невероятные истории Парослава Симеоновича были рассказаны, разговор у нас перешел на политику.

Обсудить было что. Поговорили и про очередной ультиматум Пестельграда, про то, на чьей стороне будут Персия и Бухарский эмират, если все же начнется война, и про то, попытаются ли наши войска сразу выбить коммунаров из занятого ими Собольска, или сперва империя ударит по Пугачевску и Цареборску.

С этого разговор сам собой перешел на внутренние дела страны. Будто было мало коммунаров на Урале, в империи все вольготнее чувствовали себя революционеры. Было очевидно, что начавшаяся на границе война подтолкнет их к началу масштабных выступлений. Стачек этой весной было немного, но мы не обманывались – все это было лишь затишьем, которое было нужно революционерам для организации единых, массовых протестов по всем заводам империи. Да еще и боевые крылья их организаций работали не покладая рук. Конечно же, особенно отличилась рабочая дружина имени Пестеля. До сих пор поиски этого отряда так и не сдвинулись с мертвой точки.

Отложив трубку, Парослав Симеонович с раздражением посмотрел в потолок.

– Худшее расследование из тех, которыми я занимался. Самое худшее. А ведь я десять лет дела Аиды Череп-Овецкой раскручивал, я думал, что уж ничем меня удивить нельзя. Что ж такое… Целый отряд убийц, профессионалов таких, что высшую пробу на них ставить негде, и ни слуху о них, ни духу. И главное, появились-то они как внезапно, прям как гном среди ясного неба. Нет, ну так же не бывает. Невозможно такую команду собрать незаметно. И уж тем более использовать, да еще так, чтобы слухи не поползли. Все информаторы молчат как сельди в бочке. Я уже плюнул на принципы, лично Аидке в Оболоцк написал, но даже ее люди ничего не знают. А уж у нее, шпротечки моей, в столице осведомители везде имеются.

Парослав Симеонович пристально взглянул на меня:

– Вот что, Виктор. Вы с Ариадной, конечно, молодцы, но не все же вам роботов у Грезецких ломать, с понедельника тоже к делу подключитесь. Нужно срочно понять, как нам этих молодцов прищучить.

Парослав Симеонович мрачно отвернулся к окну, смотря в непроглядный мрак, все сильнее сгущающийся над городом.

0010

Следующее убийство случилось через несколько дней. Звонок разбудил меня в пятом часу утра: Парослав Симеонович приказал хватать Ариадну и срочно ехать в Верхний город.

Спешно одевшись, я для верности достал флакончик экстракта сибирского кофейного корня. Выпив десяток капель, я окончательно сбросил сонную одурь и отправился в управление.

Ариадна сидела в нашем кабинете, в ее руках пестрела сотнями цветных закладок книга. На этот раз даже, кажется, что-то из классики.

– Кто? – только и спросила напарница, мгновенно поднимаясь с места.

– Трубецкой, – назвал я фамилию фаворита императрицы.

– Ожидаемо, – только и ответила Ариадна.

Вскоре наш локомобиль уже на полных парах мчался к подъемнику в Верхний город. Понеслась мимо набережная Екатерининского канала. Вырвалось из утреннего смога Серомостье, где в окружении десятков церквей находилось облицованное свинцовыми плитами здание Сибирской коллегии. Показались вдали бетонные шпили военных лабораторий, стоящих на Холерном острове.

Затем вокруг нас потянулись фабричные улицы. Плохо освещенная Малая прядильная перешла в еще более темную Суконную. Закопченные черные фабрики поднялись с обеих сторон от дороги. В чадном дыму в их воротах исчезали потоки изможденных людей. Мужчины, женщины, дети. Плохо одетые, зачастую в марлевых повязках или простых шарфах вместо респираторов, они провожали наш несущийся под сиренами сыскной локомобиль равнодушными, усталыми взглядами.

Суконная улица перешла в Костяную, уставленную низкими, крашенными сажей доходными домами самого дрянного толка. С бельмами забитых фанерой окон, обросшие покосившимися пристройками и сараями, с комнатами, где ютилось по дюжине человек, они были, впрочем, еще отнюдь не самым худшим жильем, что можно было встретить на фабричной стороне.

Миновав кадящий жирным дымом крематорий и ряды стоящих на Бумажном канале фабрик, мы подъехали к Екатерингофскому подъемнику, возле которого толпился вдвое усиленный караул из жандармов при расчехленном легком орудии. Поздновато что-то они спохватились, сильно поздновато. Увидев мой жетон, караул поднял шлагбаум, пропуская локомобиль на платформу. Застучали шестерни, стремительно унося нас к Верхнему городу. Уставленные прожекторами улицы, туши заводов, извергающие черный дым фабричные трубы, все рухнуло вниз, растворяясь в укрывшем город черном мареве, а затем дымная пелена расступилась, открывая сияющее над столицей восходящее солнце. Я непроизвольно зажмурился, пытаясь привыкнуть к бьющему с небес слепящему свету, а подъемник продолжал грохотать, вознося нас еще выше. Наконец противовесы замерли. Рельсы громко сомкнулись, и я повел локомобиль по ажурным мосткам Верхнего города.

Минуя искрящиеся хрусталем дворцы, плывущие над дымным морем, я направил машину в сторону Седьмой Небесной перспективы, где произошло убийство. Никто не пытался нас остановить, однако всюду на мостках виднелись жандармские патрули, а в небе маячили тени дозорных пулеметных дирижаблей – настолько же внушительных, насколько и бесполезных сейчас.

Миновав стоящие на изящных опорах платформы с садами и парками, мы добрались до нужной нам магистрали. Она находилась вдали от огромного Летнего дворца, возвышающегося над самым центром Петрополиса, но так уж было принято, что именно здесь селились самые близкие ко двору люди.

А человека, более близкого к императрице, чем Лев Львович Трубецкой, нужно было еще поискать. Молодой фаворит, к двадцати пяти годам уже имевший звание генерал-майора, он командовал Ее величества ударным механизированным кирасирским полком – частью, что была наиболее всего верна Екатерине Третьей.

Мы добрались до нужного нам дворца, гордо высящегося на множестве стальных опор. Все подъезды к нему уже были забиты служебными локомобилями. Оставив машину поодаль на тупиковом пути, я распахнул дверь. Потянуло холодом. Легкие наполнил чистый, идеально свежий воздух. «Почти как в Небесном граде Архангельске», – пронеслась в голове невольная мысль.

Все еще щурясь от солнца, я шагнул на сверкающую гладь стальных мостков, тянущихся вдоль рельс. Ариадна вышла следом.

Миновав усиленный кордон жандармов, выставленный перед дворцом, мы направились к воротам.

Жилище князя не было похоже на легкие, полностью крытые стеклом дворцы знати, видневшиеся по соседству. Род Трубецких имел немало врагов: монархисты не могли простить им участия в событиях на Сенатской площади и убийства великого князя Николая Павловича, декабристы не могли простить участия в перевороте 1829 года. Тогда Сергей Трубецкой вместе с единомышленниками убоялся то ли террора, то ли слишком смелых реформ Пестеля и сверг его власть. На престол после этого спешно возвели Анну Вторую и заставили ее подписать Кондиции, отдавшие немалую долю ее власти Промышленному совету. Впрочем, переворот Трубецкого удался не до конца. Пестеля не смогли убить, и тот с соратниками бежал на Урал, где и сумел закрепиться, отбив атаки имперских войск. Это и привело к перманентной гражданской войне, то затихающей, то усиливающейся вот уже добрые семьдесят лет. Края этому было не видно. Особенно после того, как умер сам Пестель и власть в Декабрии после нескольких переворотов перешла в руки наиболее левых членов правительства молодой страны. В общем, неудивительно, что Трубецкие еще с давних времен серьезно относились к собственной безопасности, и князь Лев Львович исключением не был.

Раскинувшаяся перед особняком платформа двора была окружена глухим трехметровым забором, грозившим небу рядами чугунных пик. К тяжелым воротам примыкало украшенное башенками здание караулки, где дежурили часовые. Сам же дворец больше смахивал на крепость, по недосмотру архитектора украшенную колоннами и богатой лепниной.

На первый взгляд потребовалась бы как минимум рота саперов, чтобы взять такое здание штурмом. Однако нападавшие справились и без нее.

У ворот в луже крови лежало двое мертвых караульных. Я склонился над закованными в защитные кирасы, одетыми в наплечники и поножи стражниками: броня им не помогла – оба были заколоты быстрыми точными ударами в шею. Ни своими крупнокалиберными револьверами, ни саблями воспользоваться охранники особняка так и не успели.

Массивные ворота позади них стояли отпертыми. Пройдя через них, мы заглянули в караульную. Еще четверо зарубленных стражников. Судя по следам, в помещение ворвался целый отряд.

Миновав заполненный полицейскими сад, мы вошли в дом князя, и я тяжело вздохнул. Передо мной была убитая служанка. Молодая, почти девочка, она все еще прижимала мертвые побелевшие руки к разрубленной шее. Рядом с ней лежал поднос с опрокинутым ведерком. Находившийся там лед уже давно истаял, превратившись в мокрую лужицу, порозовевшую от разлившейся крови.

Еще пара стражников нашлась в одном из залов. Оба разрублены почти пополам. В углу комнаты скорчились в луже крови две девушки из прислуги.

Кивнув уже работающим на месте следователям жандармов, я прошел дальше и по широченной мраморной лестнице поднялся на второй этаж. Возле спальни, в коридоре, лежала многопудовая туша мертвого сибирского чертодава. Клыки убитого пса были оскалены. Рядом смятой куклой валялся слуга, все еще сжимающий револьвер.

Миновав выбитые золоченые двери, мы с Ариадной вошли в спальню, полную народа. Над телом молодого князя уже стоял шеф жандармского отделения Аврелий Арсеньевич Белоруков и несколько незнакомых мне генералов. Рядом с ними переговаривались Парослав Симеонович и министр внутренних дел Лавр Борисович Суховеев.

Я не спешил лезть вперед – не тот у меня был чин – и принялся просто осматривать место убийства, одновременно прислушиваясь к разговору шефа и главы министерства внутренних дел.

Судя по обнаруженным следам, в дом ворвался отряд как минимум из семи человек. Само нападение, как я расслышал из разговора, предположительно случилось в первом часу ночи, но так как нападавшие перебили всех, кто был в особняке, тела нашли лишь под утро, когда на работу явилась остальная прислуга.

Я посмотрел на лежащий возле кровати труп. Несмотря на то что убийство произошло ночью, молодой князь был полностью одет, и, я бы даже сказал, одет со щегольством. В петлице дорогого светлого костюма была пышная бутоньерка с цветками бальзамина, амаранта и вьюнка. Лишь пропитавшая сорочку кровь портила вид. Ее было много, князь получил несколько ударов в грудь. На светлой ткани расползлось большое багровое пятно. Рядом с трупом лежал мраморный бюст Цезаря, с черным от крови углом постамента. Похоже, князь попытался дорого продать свою жизнь и смог если и не убить, то тяжело ранить одного из нападавших.

Кроме того, на обитой золотым атласом стене кто-то оставил емкое послание, написанное княжеской кровью:

«Народу – свобода! Остальным – смерть!», ниже следовала размашистая багровая подпись: «Рабочая боевая дружина имени Пестеля».

Я оглянулся на Ариадну. Вскользь осмотрев комнату, сыскная машина вышла на балкон и внимательнейшим образом изучила двор и крылья дворца. Потом прошла к ведущей из спальни двери, вглядываясь в бесконечную анфиладу уходящих вдаль, украшенных мрамором и золотом коридоров. Подошла к столику возле отделанных лазуритом колонн, поддерживающих пятиметровые, расписанные золотыми узорами потолки. Осмотрела ведерко с новомальтийским игристым вином и пару пустых бокалов. Еще раз оглядела убитого князя и, наконец, подошла к кровати под шелковым балдахином, что, несмотря на свои размеры, несколько терялась в помещении огромной спальни. Наконец, машина кивнула сама себе и, кажется, полностью потеряла интерес ко всему, что происходило на месте убийства.

– У тебя появились какие-то мысли? – не выдержав, спросил я напарницу.

– Да, и эти мысли сводятся к тому, что для хранения и обслуживания одного человеческого тела этот комплекс помещений бессмысленно огромен, – как ни в чем ни бывало произнесла Ариадна.

– Я имел в виду, у тебя появились мысли по поводу расследования? – нахмурился я.

Сыскная машина обернулась ко мне и чуть вздернула бровь.

– А, так вы спрашивали об этом? – Она вдруг мягко мне улыбнулась. – Знаете, за что вы мне нравитесь, Виктор? Вы особенный человек. В отличие от других людей вас я предугадать не в состоянии. Это делает вас интересным для меня. Я ведь просто никак не могла предположить, что вы можете об этом спросить.

– Почему же?

Ариадна улыбнулась.

– Потому что, Виктор, вы находитесь рядом со специально сконструированной сыскной машиной стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей – вот почему. Абсолютно же очевидно, что и мысли, и догадки по поводу этого расследования у меня уже появились.

Я поднял глаза к потолку. Тяжело выдохнул. Затем заметил, что в абстрактных золотых узорах над головой мне явно видится молоток и тяжелый гаечный ключ. Наконец, все же взяв себя в руки, я произнес:

– Хорошо, Ариадна. А не подскажешь ли ты мне, какие же у тебя появились мысли насчет этого расследования?

– Какой хороший и правильный вопрос, Виктор! Как я рада, что вы спросили! У меня как раз имеются первые догадки, которыми я хотела поделиться. – Ариадна произнесла эти слова громко, так чтобы на нее устремились взгляды всех собравшихся в комнате людей.

– Давайте посмотрим на обстановку. Нападение произошло ночью, тем не менее князь полностью одет. На столике фрукты и вино, а также два бокала. Князь ждал кого-то – это раз.

Кто же должен был приехать? Для чьего именно локомобиля стражей были заранее открыты ворота особняка?

Гость был крайне важной персоной – вся охрана особняка была на ногах. Да еще и посреди ночи облачена в броню – это два.

К этому факту прибавим информацию о том, что князь являлся фаворитом императрицы – это три.

Взглянем на тело. В петлице князя несколько цветков. Вьюнок – символ покорности. Амарант – синоним вечной любви. И бальзамин – он, как известно, символизирует две вещи – «нетерпение» и «мы не ровня» – это четыре.

Моя напарница продолжала говорить:

– Да и на столе, судя по этикетке, вино из Новомальтийска. Дорогая вещь, но не лучшая. Я не сомневаюсь, что у князя в погребе огромные запасы заграничного алкоголя, однако из изученных газет я знаю, что императрица предпочитает пить именно имперские вина – это пять.

Что ж, таким образом, можно заключить, что покушение было вовсе на не князя Трубецкого, а на его гостью. Однако она опоздала – об этом говорит то, что служанка несла князю новую порцию льда для охлаждения вина. Не опоздай императрица на встречу со своим фаворитом, она бы погибла этой ночью – это шесть.

– Похоже, данный агрегат сделал верные выводы – это семь, – раздался с порога скрипучий старческий голос. Царапающий, холодный, он казался намного менее живым, чем механический голос Ариадны. – А потому сейчас вы уберетесь отсюда вон – это восемь.

Я обернулся. На пороге спальни стоял высокий старик в битумно-черном плаще. Его бледное лицо, закованное в сталь узких очков, выражало брезгливость. Глаза же были лишены всяких эмоций. Безжизненные, они напоминали два черных мазутных озерца.

Всемогущий глава Промышленного совета Евклид Варфоломеевич Голодов собственной персоной посетил место убийства.

Оглядевшись от дверей, он вошел в спальню. Мягко заработали скрытые под костюмом промышленника силовые приводы. Голодов был уже очень и очень стар, но бесчисленное множество механизмов, которыми дополнила его тело Инженерная коллегия, лишали тело промышленника всякого намека на дряхлость.

Постукивая увенчанной шестиглавым орлом тростью, Евклид Варфоломеевич подошел к нам. Следом за ним в зал черным роем проник сонм чиновников совета и охранников промышленника. Не обращая внимания на свою свиту, Голодов навис над министром внутренних дел.

– О чем вы думали, когда их сюда допустили? – холодно спросил старик и указал тростью на нас с Ариадной.

По лицу министра побежал пот.

– Ну, я жду ответа, молодой человек, – строго потребовал Голодов.

«Молодой человек», которому было уже за пятьдесят, вытянулся перед главой Промышленного совета еще сильнее.

– Я их не вызывал, – попытался оправдаться министр.

– Хорошо. Я вам верю, милейший мой. – Губы Голодова сложились во что-то отдаленно напоминающее улыбку. Мазутные глаза остались такими же мертвыми. – А почему вы их сюда допустили? Суховеев, вы что, умом тронулись на работе? Это же Остроумов, сын главного государственного преступника. И вы, миленький мой, его сюда впустили, сюда, где на мою императрицу покушение чуть не случилось? Я что, ошибся, может быть, когда вас на должность ставил? И ладно сын государственного преступника, а с ним кто рядом? Агрегат! И чей? Инженерной коллегии! Вы в здравом ли уме, голубчик? А если за покушением не революционеры стоят, а кто-то из Инженерной коллегии? Почему такой вариант рассмотреть нельзя? Там же интриган на интригане сидит, а ими всеми Серафим Мороков погоняет.

Белый как известка министр внутренних дел счел за лучшее промолчать.

– В общем, – подвел итог Голодов. – Этих двоих вышвырнуть отсюда и к расследованию не подпускать на выстрел корабельного орудия.

Министр внутренних дел, совершенно подавленный гневом главы Промышленного совета, спешно закивал. Голодов же обратился к моему шефу, который уже кипел, но из последних сил сдерживал себя.

Промышленник примирительно улыбнулся:

– Парослав Симеонович, милейший, при всем моем к вам бесконечном уважении, но разве я где-то не прав? Мне докладывали, насколько хорошо Виктор и выданный ему агрегат справились с делом в Оболоцке, но сейчас стоит вопрос о безопасности моей императрицы. Промышленный совет ее оберегать и защищать клялся. Да что Промышленный совет? Для меня лично государыня что внучка родная, и вы уж поймите меня, не могу я подпустить к ней ненадежных людей. Права я такого не имею. Сын главного изменника не может заниматься подобным расследованием. Батюшка его войскам коммунаров положение Небесного града Архангельска раскрыл, и мне страшно подумать, что его сын революционерам открыть может. Нет, Остроумов будет тут не уместен. Никак. Совсем.

Думаю, еще пара фраз, и терпение Парослава Симеоновича бы лопнуло, приведя к самым плохим последствиям, однако в этот миг шеф жандармов шагнул вперед.

– Я считаю, что сын за отца не отвечает. – Князь Белоруков пожал плечами. – Да если бы и отвечал, знаете, я коммунаров ненавижу люто, как, я надеюсь, и все здесь собравшиеся, однако решение отца Виктора Порфирьевича уважаю. Да, нашу страну он предал. Но мы же оба знаем почему. Если уж так подумать, как священник он поступил правильно. И как человек тоже. Или вы, может быть, спорить будете?

В спальне мгновенно повисла абсолютная тишина.

Министр внутренних дел на всякий случай отошел от князя Белорукова.

Губы Голодова сжались в тончайшую линию. Он шагнул к князю. Князь тут же шагнул к Голодову.

– Вы мне что-то хотите сказать? – Шеф жандармов с интересом посмотрел на главу Промышленного совета. – Я вас не боюсь. Или вы меня, может быть, обвинить в неверности престолу хотите? Все здесь собравшиеся знают, что нет человека более верного монархии, чем я. И нет из собравшихся здесь никого, кто сильнее оберегает империю от революционеров. Верно?

Голодов чуть прищурил глаза.

– Возможно, и верно. Знаете ли, Аврелий Арсеньевич, все возможно в нашем мире. Он так устроен. Даже возможно, что шеф жандармов вдруг взял да и убил Трубецкого. И императрицу мою убить попытался. А знаете, из-за чего? Из-за ревности. Все ведь в этой комнате знают, кто у Екатерины бывший фаворит. Только вот одно неизвестно. Из-за чего у вас с ней разрыв вышел? Соглядатаи мои утверждают, что из-за того, что Екатерина к вам охладела, жестокость ваших методов наблюдая, а вот графиня Лесецкая, девочка моя, она мне недавно шептала, что дело было в слабости вашего темперамента, мол, из-за этого отношения у вас не сложились. Право, не знаю, кому верить.

Голодов выкашлял сухое подобие смешка. Шеф жандармов отшатнулся как от пощечины. К лицу князя Белорукова прилила краска, а его рука непроизвольно коснулась эфеса шпаги.

Телохранители промышленника демонстративно, даже с некоторой ленцой, абсолютно не считаясь с должностями присутствующих, обнажили оружие.

– Вам это с рук не сойдет, Голодов. Клянусь вам, – бросил шеф жандармов и вышел из зала прочь. Глаза его сверкали.

Голодов почти по-человечески улыбнулся и обернулся к Парославу Симеоновичу:

– Молодежь. Что с нее взять. По мне, нельзя людей младше семидесяти на такие посты ответственные ставить. А что до Остроумова… Если вам, Парослав Симеонович, так хочется использовать мальчишку, ладно, чисто из уважения к вам, пусть тогда отработает версию с тем, что убийца – это князь Белоруков. Наш шеф жандармов подозрительнейший тип, между нами говоря. Ясно, что тут либо революционеры убийство устроили, либо он. Третьего-то не дано, верно? Вы на этого Белорукова посмотрите. Не обманывайтесь, ну верен он империи побольше нас всех вместе взятых, и что? Сами же видите, как глазищами сверкал. Он себя в руках держать не умеет. Это же Отелло. Мавр настоящий, даром, что руками бел. Вы со мной согласны, надеюсь?

Министр внутренних дел мгновенно подстроился под главу Промышленного совета.

– Парослав Симеонович, именно так. Отличная же мысль, пусть Остроумов отработает эту версию. Все версии отработать надо. Давайте так и устроим. Мудрое решение.

Глава Промышленного совета снисходительно кивнул Суховееву. Затем еще раз изобразил примирительную улыбку и развел руками:

– Видите, и министр внутренних дел так же, как я, считает. Я-то что, дилетант, а Суховеев же профессионал исключительнейший. Как с ним поспорить, верно, Парослав Симеонович? Да и нельзя начальству перечить, верно?

Я с тревогой увидел, что цвет лица моего шефа стал полностью идентичен цвету знамен коммунаров. Каким-то абсолютно титаническим образом, приложив больше сил, чем удерживающий небесный свод атлант, Парослав Симеонович сумел удержать себя в руках, после чего быстро вышел из зала. Мы с Ариадной поспешили следом.

Дав нам указание отправляться в сыскное отделение, кипящий и чуть ли не клокочущий Парослав Симеонович отправился переговаривать с не менее кипящим шефом жандармов.

Мы же последовали прочь из особняка.

Выходя за ворота, я последний раз оглянулся на дворец. На балконе спальни убитого князя высилась провожающая нас взглядом черная фигура Голодова. Промышленник улыбался.

0011

– Какова тварь! – в сердцах высказался я, сев в локомобиль.

Раздраженный и злой, я кинул взгляд сперва на отдаляющийся особняк, а затем на силуэт дворца Промышленного совета, тонущий в дымной пелене далеко под нами.

Меня трясло. Все, чего я хотел сейчас, – заехать в мастерскую кого-нибудь из художников, заказать портрет Голодова, чтобы затем, повесив его на стену, хорошенько потренироваться на нем в стрельбе из револьвера. Впрочем, эту мысль я с сожалением отбросил. Ведь я был выходцем из благородного рода Остроумовых, ведущего начало еще с той поры, когда Небесный град Архангельск стоял на земле, а значит, вкус мой был воспитан безукоризненно, и портрет главы Промышленного совета я мог бы приобрести лишь у очень хорошего живописца. А при жалованье в двести двадцать рублей в месяц, включая проездные и квартирные деньги, это бы пробило в моих финансах такую брешь, что и думать было страшно.

Впившись в рычаги, я повел локомобиль в сторону подъемника.

– Виктор, о чем говорил Голодов? – мягко спросила меня Ариадна. – Про вашего отца, я имею в виду.

– Это не важно.

– Виктор, – повторила Ариадна и повернулась ко мне, смотря на меня своими синими глазами.

– Это дела не касается, – повторил я.

Ариадна не ответила ничего. Просто продолжила сидеть в той же позе, немигающе глядя на меня.

Так прошла минута. Вторая. Третья. Я сдался и вздохнул.

– Ариадна, ну ты же журналы в архиве читала? Газеты. Ты сама все знаешь.

– Знаю. Но я не вижу никакой логики в действиях вашего отца. Его поступок был откровенно глуп, но глупец не мог быть назначен верховным навигатором Небесного града Архангельска. Значит, есть лишь одно объяснение – я не знаю всей правды.

Так что там случилось? Я имею лишь общую информацию о том, что двадцать один год назад, в ночь перед началом Третьей Уральской войны, он выдал положение Небесного града Архангельска коммунарам, из-за чего город подвергся ракетному удару, вызвавшему огромные жертвы и разрушения. За эти действия Порфирий Остроумов и был судим и заключен пожизненно, вместе с остальными людьми, что ему в этом помогали.

– Все верно. – Я вздохнул и машинально взглянул на далекую, кутающуюся в клубах чадного марева Петропавловскую крепость. Поколебавшись, я все же начал говорить: – Дело в том, что я сам не до конца знаю все. Есть две версии, официальная и вторая, которой я очень… Очень хочу верить. Впрочем, ее никто и никогда не признает.

В те годы все так же, как и сейчас, шло к войне. Даже вопросы были почти теми же, что и сейчас. Павел Второй надеялся решить конфликт быстрым ударом и за одно лето взять Пестельград. К Уралу начали стягиваться войска. Небесный град Архангельск не только город-храм, это же еще и, по сути, одна из главных баз нашего воздушного флота. Конечно, перед войной он курсировал на границе с Декабрией. Оттуда велись наблюдения. Флот готовился к ударам. По официальной версии, отца завербовали коммунары, и вместе с рядом других людей он смог изменить курс города. В ночь перед началом войны Небесный град Архангельск оказался над зенитными батареями коммунаров. После этого сопровождающий его флот был уничтожен, а на город рухнули ракеты.

– Вы верите в это?

– Это официальная и удобная всем версия.

– А неофициальная?

– Слишком много людей отвечают за то, как город плывет по небу. Нельзя просто так изменить курс. Город осознанно направили в глубь Декабрии. И шел он к ее столице. Ты знаешь, какая грузоподъемность у Небесного града Архангельска? В отличие от дирижаблей почти бесконечная. Ходили слухи, что незадолго до этого в город доставили огромный груз бомб, начиненных Гнилью. Тогда это все объясняет – в первую ночь войны планировался удар по столице коммунаров.

Представь: на спящий город посреди ночи рушатся десятки тысяч зарядов. За несколько десятков минут всю трехмиллионную столицу покрывает облако спор.

К утру Пестельград стал бы огромным зараженным кладбищем, а война бы, несомненно, очень и очень быстро была выиграна.

Только вот мой отец как один из главных людей в городе про все это узнал. Но, кажется, узнал он об этом слишком поздно. В любом случае, когда Небесному граду Архангельску оставалось уже меньше трехсот верст до Пестельграда и он пролетал над основными зенитными позициями коммунаров, отец и его люди зажгли прожекторы на куполах храмов и дали набат.

Ну и ты, наверное, представляешь, что было дальше. Я не знаю, что испытали коммунары, когда увидели, что над их головами плывет небесный град и половина императорского флота в придачу. Но когда они пришли в себя, то ударили по городу всеми ракетами, которыми могли дотянуться.

Наверное, Господь нас хранил. Когда по тебе бьют сотни зенитных ракет, гибель четырех тысяч гражданских – это очень небольшие потери. И эти жертвы понести было куда лучше, чем если бы три миллиона людей, что жили в Пестельграде, погибли в одну ночь. Но это тоже всего лишь версия. И версия эта считается у нас в империи крайне маргинальной. Вот такая история.

Я посмотрел на Ариадну. Она молчала.

– Наверное, можно установить правду? – наконец спросила напарница.

– Можно. Да только она никому не нужна. Есть официальная версия, и ее переписать не позволят. Теперь, когда все провалилось, никто не пожелает признаться в попытке использовать Гниль против гражданских.

В не лучшем настроении мы вернулись в сыскное отделение. Заставив себя выкинуть из головы безрадостные мысли о прошлом, я занялся обдумыванием дела. Парослав Симеонович присоединился через пару часов. К этому моменту все детали произошедших убийств уже сложились в моей голове, кирпичик за кирпичиком встав на свои места.

Асмолов – командир дворцовых гренадер, верной охраны императрицы, обер-охранитель Зареносцев контролировал не только прессу, но и целую сеть осведомителей. И наконец, попытка убить императрицу и Трубецкого, командира самой верной короне военной части, которая в случае переворота точно бы встала на защиту монархии. В империи готовился переворот. И конечно же, готовился он совсем не революционерами.

С такими мыслями я пришел в кабинет к шефу. Дослушав меня, сыщик пожал плечами:

– Виктор, давай без обиняков – все, что ты сказал, очевидно и так. И конечно, не только я в курсе. Семь лет назад, по смерти Павла Второго, власть Голодова и его совета была почти абсолютной. Но чем взрослее становится наша императрица, чем больше вокруг нее собирается верных людей, тем сложнее Промышленному совету ее контролировать. И слухи о том, что они переворот готовят, давно ходят. Другое дело, что мы не ожидали, что все так резво пойдет.

– Мы? – переспросил я.

– Мы. Люди, помнящие, кому мы давали присягу. – Парослав Симеонович внимательно посмотрел на меня. – Сегодня вечером мы будем обсуждать все случившееся в Летнем дворце. Императрица просила тебя захватить с Ариадной. Но я сразу скажу, у меня-то что, меньше года до пенсии. И заслуг немерено. Если переворот и случится, дальше имения моего со щучками меня Голодов не отправит. А вот тебя, Виктор, он в порошок зубной разотрет, а затем куда-нибудь в острог на Енисей, тюремщиком работать отправит. Так что сразу подумай – тебе оно надо?

– Парослав Симеонович, если переворот начнется, я императрицу с оружием защищать буду. Да и вы, я думаю, тоже. Так что ни имения со щучками, ни острога на Енисее не будет. – Я пожал плечами. – Я действовать готов. И вечером с вами буду.

Парослав Симеонович удовлетворенно кивнул. Затем выщелкнул ампулу табачной настойки из железного, похожего на пистолетный магазин портсигара и закурил. Подняв глаза к потолку, старый сыщик принялся смотреть на клубы дыма, зыбкие, словно будущее нашей империи.

0100

Ночью мы вновь были в Верхнем городе. Подъехав к хрустальной, искрящейся громаде Летнего дворца, мы миновали усиленную охрану ворот, состоящую из офицеров гренадерской роты, и въехали внутрь гаражей.

Несколько охранников провели нас к пневматическому лифту. Вскоре мы оказались на одном из верхних этажей дворца. Коридор из матового хрусталя привел нас в большой, наполненный людьми кабинет.

Во главе стола сидела сама Екатерина Третья. Рядом с ней стоял Григорий Евклидович Шунгитов, что-то нашептывающий императрице на ухо.

Неподалеку шеф жандармов Белоруков напряженно переговаривался с Серафимом Мороковым. Время от времени жандарм бросал испепеляющие взгляды на человека в гражданском костюме, сидящего в компании двух крепких мужчин в рабочих кожанках. Приглядевшись, я с огромнейшим удивлением понял, что вижу находящегося во всеимперском розыске Петра Елисеевича Бес-Стужева, человека, играющего весьма немалую роль в революционном подполье столицы. Также в комнате присутствовал генерал Пеплорадович и еще с десяток незнакомых мне людей.

Повинуясь указанию императрицы, мы сели за стол. Чуть позже вошло еще несколько сановников. Наконец князь Белоруков, спросив дозволения императрицы, начал речь:

– Я не знаю, как идет расследование у Парослава Симеоновича, но мое ведомство пока имеет успехи лишь тактического плана.

– Вы спасли мне жизнь, – покачала головой императрица.

– Я? Вам спас жизнь мой информатор в Промышленном совете. Да и то это, скорее, была удача. Он же считал, что на вас должны были напасть при выезде из дворца. – Белоруков покачал головой.

Шунгитов прервал шефа жандармов:

– Небеса подарили императрице чудесное спасение. Это главное.

Шеф жандармов покачал головой:

– И тем не менее, каким бы чудесным ни было спасение, пока оно дало лишь отсрочку неизбежного. Теперь без верных князю Трубецкому частей Промышленному совету не составит труда осуществить переворот. Генералитет у Голодова в кармане. Будет переворот – вмешиваться они не станут. Я надеюсь, все это понимают?

Генерал Пеплорадович покачал головой:

– Даже несмотря на смерть Трубецкого, у нас еще достаточно верных людей в войсках. Если переворот начнется, мы в первый же час тысяч семь солдат выведем.

Императрица невесело посмотрела на генерала:

– Семь тысяч? И это все? А сколько выведет Голодов? Двадцать? Тридцать? И это не считая Железной гвардии совета.

Князь Белоруков тут же подал голос:

– Я выставлю все ударные жандармские части и локомобильные пулеметные батальоны.

Бес-Стужев презрительно улыбнулся:

– Ваши жандармы только одно умеют – по толпе стрелять. От пулеметов военных они первые побегут. Я уж не говорю о Железной гвардии совета. Ваше Величество, – Бес-Стужев обернулся к императрице, – вы являетесь договороспособной фигурой. Ваши переговоры с Ульяной Смолецкой доказывают это. С вами возможно иметь дело. В случае начала переворота мы готовы поднять против Голодова восстание. У нас сотни тысяч рабочих. Вооружите их, и мы гарантируем вашу безопасность.

– Да вы что, бредите?! – оборвал говорящего Белоруков. – Нам еще жить не надоело! Кэтти, зачем ты вообще его притащила!

При этих словах лицо императрицы пошло пятнами, она резко выдохнула.

– Князь, вы забываетесь! Здесь я для вас Екатерина Павловна. И держите себя в руках, вы не мальчик. – Затем она обернулась к Бес-Стужеву: – Мы не готовы выдать вам оружие сейчас. Ульяна Смолецкая далеко, и я не сомневаюсь, что при возможности вы нарушите ее гарантии. Однако в случае начала переворота я заверяю, что имперские арсеналы будут для вас открыты.

– И как вы себе это представляете? У нас в городе не так много опытных бойцов. Вы хотите, чтобы мы бросили в бой необученную толпу рабочих, в первый раз взявшихся за винтовки? Да еще и на Железную гвардию? Нет, оружие мы должны получить сейчас. И да, не скрою, это будет отличной гарантией для нашего с вами сотрудничества после мятежа Промышленного совета.

– Я не могу этого позволить. По крайней мере, сейчас.

Бес-Стужев равнодушно пожал плечами:

– Что ж. Я наши условия назвал. Ваше дело думать. Считаю, в таком случае мое присутствие более здесь не требуется. Я и так этим визитом рискую серьезно дискредитировать себя в глазах товарищей.

Он поднялся и дал знак своим сопровождающим. На прощанье он вновь обернулся к нам:

– Думайте. Какое-то время у вас еще есть.

Они вышли.

– А я говорил, как будет. – Белоруков продолжал смотреть на закрытую дверь. Он пытался держать себя в руках, но было видно – несмотря на все усилия, это у него получается с трудом. – Каков наглец. Им только одно нужно – оружие, чтоб нас перестрелять, и я гарантирую, им все равно, от кого они его получат.

– Князь, – вновь одернула Белорукова императрица, – у нас сейчас есть другие вопросы.

Кто-то из придворных подал голос:

– Если у нас недостаточно сил для защиты, может, выступим первыми? Мы можем арестовать Голодова. И если сразу же оцепить казармы Железной гвардии…

– И что тогда будет? – Императрица покачала головой. – Голодов не один. Тогда придется пытаться разогнать Промышленный совет. А его власть закреплена в Кондициях, что даровала им Анна Вторая. И я эти Кондиции подписывала, когда на престол вступала. Если мы арестуем Голодова без доказательств его вины, мы станем в глазах людей мятежниками и власть потеряем еще быстрее. Сыновья Голодова, верное ему офицерство, все промышленники империи, все семнадцать коллегий – все выступят против нас. Мы не выстоим.

Императрица обернулась к Серафиму Морокову:

– А что у вас? В мае будут выборы в Инженерной коллегии. В случае столкновений на чьей стороне будет ее новый глава?

Граф мягко улыбнулся:

– Судя по тому, как идут дела сейчас, наш директорат продлит полномочия текущего главы коллегии. А его политику вы знаете: он является достойным и очень уважаемым мной ученым, и как ученый он, конечно же, заявит, что Инженерная коллегия – это сугубо научная организация, а потому займет нейтральную позицию.

Екатерина Третья внимательно посмотрела на Морокова:

– И что нам сможет предложить иной глава коллегии?

– Кто знает. – Мороков почти безразлично пожал плечами. – Других кандидатур достаточно много. Все исключительно достойные люди. Однако если победит некий крайне умеренный и имеющий отличные связи в дирекции кандидат, то, я думаю, из патриотических чувств он, конечно, будет обязан поддержать законную власть. У Инженерной коллегии есть многое. Департамент экспериментального вооружения. Департамент перспективных боевых машин. Департамент безопасности. И мой департамент, конечно же. Ариадны, Персеи, Гекторы. Уже сегодня машин такого класса можно будет выставить двести четырнадцать. Боевых Аресов у нас уже тридцать, Аресов‑2 пять штук уже на стапелях. Ну и да, Зевес постепенно доводится до ума.

Императрица кивнула, внимательно смотря на Морокова:

– Я много о нем слышала. Он действительно так хорош, как его описывают?

– Ну как вам сказать? Я был недавно на полигоне. Он пострашнее войска господнего будет. Раз этак в десять. Однако как раз его на улицы пока выводить рано. Надо ему голову основательно проверять. Сами понимаете, это не Ариадна какая-нибудь и даже не Арес‑2. Если у Зевеса сбой будет, нам половину столицы отстраивать придется, а то и всю.

– Двести сорок четыре робота. Из которых боевых только тридцать. – Шеф жандармов внимательно посмотрел на императрицу. – Этого мало.

– Новый глава инженерной коллегии сможет нарастить производство. Не так ли? – Императрица внимательно посмотрела на Морокова.

– При необходимости мы сможем выдать до десяти боевых машин в месяц.

– Это хоть что-то. – Императрица кивнула. – Серафим Мирославович, мой алмазный фонд в вашем распоряжении. Возьмите столько, сколько надо. Подкупите всех, кого потребуется. Моих денег не жалейте.

– Я оправдаю ваше доверие. – Мороков тонко улыбнулся. – И вот еще что. Да, у нас сейчас не так много роботов. Они очень дороги и очень прихотливы в сборке, но есть еще один выход. Вы знаете, о чем я. Проект упрощенных машин Альберта Грезецкого. Он уже давно лежит под сукном. И положил его туда Голодов.

Императрицы сверкнула глазами.

– И правильно сделал. Аврелий Арсеньевич, не в обиду, но ваш родственник был опасным сумасшедшим. Один Шестерний чего стоит. А что до проекта упрощенных машин… Я ненавижу Голодова, но тут я с ним согласна. То, что разрабатывал Альберт Клементьевич, недопустимо. Преступно.

Аврелий Белоруков внимательно посмотрел на императрицу:

– Преступно? Да. Но я готов взять это преступление на себя. Ради вас, Екатерина Павловна. Вы нужны нам. Сегодня мы говорили о проекте с Серафимом Мирославовичем. Мы сможем тайно наладить производство на имперских военных заводах. Ответственность на мне. Это сможет вас спасти. Сейчас важно лишь это. Даже грядущая революция отходит на второй план.

Мороков кивнул:

– Если наладить производство и не жалеть денег, можно машин четыреста в месяц делать.

Григорий Евклидович вздохнул.

– Работа будет грубая, но нам хватит и этого. От вас нужно лишь одобрение. Это шанс.

Императрица отвернулась.

– Я хочу жить. Но не в том мире, что появится после постройки этих машин. Нет.

Над столом повисло молчание. Больше всего мне хотелось спросить, о каких машинах идет речь, но не по рангу, совсем не по рангу мне было здесь задавать вопросы. Впрочем, за меня об этом спросил один из сановников, но ответа он не получил.

Молчание продолжалось. Белоруков нарушил его первым:

– А ваши подданные? Они захотят жить в мире, полностью подчиненном Промышленному совету? Вы знаете, что люди Голодова творят в империи. И только вы хоть немного можете ограничить их аппетиты. Вы подумали о своих подданных? Их сто миллионов. Я предлагаю лишь использовать несколько тысяч преступников. И все.

– Это будет сперва несколько тысяч. А что потом? Если начнется война? Если начнется революция? – Императрица посмотрела на Бес-Стужева, а затем снова обернулась к шефу жандармов. – Мы что, остановимся? Сколько тысяч машин мы создадим потом, чтобы защитить нашу империю? Пятьдесят? Сто? Миллион? Нет, это дорога в один конец. Я запрещаю. Я не имею права. Мы не имеем права. – Императрица постаралась сказать это твердо, но ее голос дрогнул.

Григорий Евклидович наклонился к ее уху и что-то прошептал. Придворный кибернетик и императрица обменялись долгими взглядами, и девушка тяжело опустила голову.

Больше она практически не вмешивалась в диалог за столом. Собравшиеся же, напротив, принялись говорить много и часто, обсуждая убийства и то, как можно сорвать подготовку Промышленного совета к мятежу, как действовать во время начала восстания. Ничего утешительного я не услышал.

Не имея доказательств причастности Голодова к смертям сановников, сейчас выступать против мощи Совета было самоубийством. И не меньшим самоубийством было ждать их следующего шага.

Когда над Летним дворцом забрезжил рассвет, мы начали расходиться. Лицо императрицы было серым. Мы так ни к чему и не пришли. Было ясно одно – требовалось как можно скорее найти доказательства причастности Промышленного совета к случившимся убийствам.

0101

С убийства Трубецкого прошло три дня тяжелейшей работы. Мы с Ариадной трудились не покладая рук. Кабинет полнился досье и фотографиями. Сон, отдых, все было забыто. Флакончики с экстрактом сибирского кофейного корня пустели один за другим. Чеканный поднос, стоящий на столе Ариадны, полнился невесомым пеплом сожженных флогистонов. Мы работали без перерыва.

Был поздний вечер.

Вытащив очередной флакончик с экстрактом сибирского кофейного корня, я взял серебряную ложечку. Ариадна повернулась ко мне:

– Виктор, возможно, вы найдете в себе силы обойтись без тоника? Он когда-нибудь вас убьет. Вы же понимаете, что от этого корня вы рано или поздно схватите удар?

– Поверь, это будет удар милосердия. – Я усмехнулся, но ответной улыбки на лице Ариадны не увидел. Она покачала головой.

– Виктор, так нельзя. – Она взяла меня за руку, настолько мягко, насколько позволяли бронзовые пальцы. – Что вы с собой делаете?

– А что делаешь ты? – Я указал на очередной флогистон, осыпающийся пеплом. – Я же знаю, насколько вредны такие перегрузки для твоих схем.

– Это другое, Виктор. Я машина, если мои схемы сгорят, в Инженерной коллегии заменят вышедшие из строя узлы. А у вас, Виктор? Что будет, если что-то случится с вами? Я же машина, но поймите, я тоже переживаю. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Вы представляете, насколько мне будет некомфортно срабатываться с новым сыщиком? Почему вы не думаете обо мне?

Я покачал головой, но предупреждению не внял. Вылив в ложечку семь капель, я с сомнением посмотрел на темную жидкость. Поняв, что обманывать я пытаюсь только себя, я долил туда еще столько же. После развел пахнущую травами жидкость в стакане и торопливо выпил терпко-горьковатый тоник. Тело обожгло. Под черепом вспыхнул клубящийся шар огня, выжигающий усталость и сонную одурь. На несколько секунд до боли стиснуло грудь, сердце отбило множество быстрых ударов, но потом все опять пришло в норму. На ближайшую пару часов я вновь был собран и бодр. На лице появилась улыбка – теперь я был всецело готов продолжать дело.

Мы проработали всю ночь. Я лишь раз позволил себе пару часов мутного, рваного сна. Времени было терять нельзя – пара колеблющихся фабрикантов, напуганных всей этой чередой убийств, поделилась слухами о том, что Голодов все чаще проводит подозрительные собрания в своем загородном дворце, где присутствует только самый близкий ему круг. И там они обсуждают именно необходимость отречения императрицы от власти.

Папки на столе сменяли друг друга. К убийствам Голодов, по логике, должен был привлечь кого-то из членов Железной гвардии, и нужно было установить, кто это мог быть. Хотя гвардия и обширна, но там, помимо обычных военных, находились и особо близкие к промышленнику офицеры, обделывающие секретные поручения Совета. Именно их нам требовалось проверить.

В девять, когда начался рабочий день, я наконец сумел нащупать нить, найдя с помощью косвенных улик нескольких возможных подозреваемых. Еще раз посмотрев на папки, я взял нужные бумаги и, окликнув Ариадну, начал излагать свои мысли. Та сперва, кажется, не придала значения моим словам, но чем больше я приводил фамилий и фактов, тем более внимательной она становилась. К концу моей речи Ариадна и вовсе полностью обратилась в слух. В голове ее все быстрее и быстрее щелкали шестерни вычислительных машин.

– Ты согласна со мной? – наконец закончив длинную речь, спросил я. – Ариадна? Что ты молчишь?

Сыскной механизм покачал головой, точно выходя из глубокой задумчивости. Затем машина подняла на меня глаза:

– Виктор, вы что-то говорили? Простите, я отвлеклась. Мои сенсоры уловили, что в соседнем кабинете говорят о чем-то весьма странном. Пожалуйста, давайте пройдем туда.

Она встала и, не оборачиваясь ко мне, спешно направилась к дверям. Возмущенно швырнув свои бумаги на стол, я последовал за напарницей, направившейся в кабинет поручика Бедова.

Коллегу мы застали в компании незнакомого мне околоточного надзирателя и хорошо мне знакомого Осипа Слащина – продавца краденого и сутенера, не так давно проходившего у нас свидетелем по одному из дел.

Выглядел нынче Осип прескверно – расквашенный нос сутенера опух и побагровел, грязную манишку заливали капли крови и йода, которым был обработан длинный свежезашитый порез на шее. Полосатый костюм был порван и выглядел так, будто Осип на время одолжил его нашедшей глубокую лужу свинье.

На столе перед Слащиным стоял граненый стакан, в который Бедов сейчас щедро наливал дешевый коньяк. Впрочем, судя по виду гостя, опорожнить стакан он успел уже не раз. Сидящий рядом околоточный в распитии спиртного не участвовал, однако посматривал на золотистый напиток с некоторой алчностью.

– Десятый час утра, что-то вы рано начали, – с удивлением констатировал я.

Бедов пропустил это мимо ушей, Слащин же, схватив стакан дрожащими пальцами, залпом опрокинул обжигающую жидкость и только затем перевел на нас взгляд полных ужаса глаз.

– Мои сенсоры позволили услышать обрывки вашего разговора, – произнесла Ариадна и шагнула вперед, внимательно оглядывая испуганно замершего под взглядом ее светящихся глаз Слащина. – Я хочу узнать о произошедшем подробнее.

Поручик Бедов посмотрел на Ариадну несколько удивленно, однако у меня сложилось ощущение, что ему самому не терпелось разнести по отделению новости о случившемся.

– Ну, кукла механическая, хорошо, раз просишь – расскажем. Происшествие-то преинтереснейшее. – Поручик важно взял паузу. За ее время он успел: вытащить из тумбочки другую бутылку, на этот раз уже дорогого коньяка, налить его в изящную, взятую там же рюмочку и выпить, посмаковав. Лишь после этого, обернувшись ко мне, он заговорил: – Итак, Виктор, сообщаю – у нас в городе объявился новый душегубец. Отменно, я повторяю, отменно интересный человек. Думаю, к обеду новости уже во всех газетах будут.

Слащин вздрогнул и вдруг хрипло проговорил, перебивая поручика:

– Мертвечина, мертвечина это была живая, а не человек! – Он помедлил и, стараясь не встречаться глазами с насмешливо улыбающимся Бедовым, проговорил: – Упырь на нас напал.

Поручик выдохнул и закатил глаза. Затем кивнул:

– Конечно, конечно, упырь, я так и записал в протокол. – Бедов покосился на Ариадну, а затем снова посмотрел на сутенера: – Ладно, не томи мясорубку нашу самоходную, а то, не ровен час, порежет тебя в лоскуты пальчиками своими. Давай, рассказывай.

Слащин выдохнул и съежился в кресле. Попросив налить еще коньяка, он наконец заговорил:

– Ночью сегодня вышел я, значит, за мотыльками смотреть…

– Мотыльками? – переспросила не особо знакомая с уличным жаргоном Ариадна.

– Ну девками продажными, – пояснил молчавший до этого околоточный. – Кличут так тех, которые не при борделях и кабаках работают, а на улицах. От дыма же не видно ни черта, поэтому они всегда под фонарями стоят и в платьях белых клеенчатых, чтоб заметнее быть – поэтому и мотыльки.

Сутенер кивнул.

– Ну вот, как обычно, пошел я проверять своих мотылечков. Район-то у нас неспокойный, присматривать за девочками надо.

Я кивнул. Девочки Осипа Слащина работали неподалеку от Кожевенных линий, на Васильевом острове, где располагалось множество фабрик и цехов, перерабатывающих продукцию, – на другой стороне реки от кротовихинских скотобоен. О том, какой это был район, давало понять то, что неофициально его называли просто и предельно ясно: Чекуши, в честь колотушек-чекуш, ставших визитной карточкой местных банд. Деревянные молотки, которыми раньше трамбовали землю и глушили рыбу, идеально подошли и для глушения запоздалых прохожих, и для охлаждения пыла не в меру рьяных городовых. В общем, Чекуши были не самым благополучным и уж точно не самым гостеприимным районом города.

Осип Слащин меж тем продолжал:

– В общем, сперва прошел я по Большому проспекту, мотылечков своих осмотрел, все честь по чести, ажур. А потом в Чекуши зашел на Косую. Там дом есть, где служащие конторские квартируют, – хлебное место. Там под прожектором у меня всегда две девки стоят. Сегодня я туда Дашку выставил – недавно ко мне пришла – хорошенькая, миленькая, кудрявая, семнадцати еще нет, самый сок. Ну а с ней в паре Софка была, она у меня лет семь трудится не покладая рук. Приставил ее учить новенькую. В общем, подхожу я к ним узнать, как коммерция идет, и тут…

Сутенер замолчал. Его передернуло. Выдохнув, он через силу продолжил:

– Тут-то упырь и появился. Он из переулка со стороны Квасцовой вышел. Морды его я не видел – на нем повязка из марли была, такая, как на заводах работяги носят. Только не работяга это был – он весь в тряпье замотался с ног до головы и босой шел.

Подошел он к нам, замер неподалеку и вроде как дрожь его бить начала. Я подумал еще, что он дряни какой пережрал. У нас такое постоянно – замешают квасцы с грибами-травунцами и ходят потом такие по району, публику мне распугивают. Вот, собственно, девки мои напугались тоже с его вида. А как не напугаться? Кривой, косой, в грязи весь, шатает его туда-сюда. Ну я ему валить и велел, а когда он не послушал, решил ему силой пояснить. Только я к нему подошел, он железку какую-то выхватил, да в горло мне и ткнул со всей дури.

Сутенер задрал голову, показывая длинный, глубокий порез на шее.

– Я еле увернулся, а он, сволочь, как прыгнет на меня, как саданет меня с левой в нос, да коленом между ног. Тут я и кончился. – Слащин непроизвольно коснулся руками ушибленного места. – Софке повезло, она всегда везучей была – упырь ей под ребро пику свою сунул, да и все – отмучилась. А Дашке… Она убежать пыталась, а он ее догнал, повалил и горло зубами начал грызть. Я когда прочухался, он на ней сидел и кровь у нее из глотки хлебал. Хлебал кровь – честное слово!

– И что вы сделали? – осведомилась Ариадна.

Слащин изумленно расширил глаза:

– Это ж мертвец живой. Убежал, конечно, пока он Дашку грыз. – Слащин вымученно улыбнулся. – Поставлю потом за нее свечку, спасла меня девочка.

Мне оставалось лишь выдохнуть от такой логики.

– Улики? – осведомилась сыскная машина, обернувшись к околоточному.

Тот подал нам несколько черно-белых пластин дешевой карманной обскуры. На первых двух были девушки. Первая действительно отделалась гораздо легче – на бледном лице только лишь выражение непонимания. На боку, в районе подреберья, пятнышко крови. Еще одна фотография – одежда снята и виден след от самого укола – форма нетипичная, оружие было трехгранным. Второй девушке досталось куда сильнее – белое клеенчатое платье черно от множества ран, горло разорвано. Длинные кудрявые волосы слиплись от крови. На лице выражение дикого, абсолютного ужаса.

Последние фотографии – следы босых ног на заполненной грязным месивом дороге. Все снято, как и положено, – подробно, четко, с лежащей рядом измерительной линейкой.

– Что думаешь о следах? – осведомился я у Ариадны. Та внимательно посмотрела на меня:

– Подозреваю абсолютно то же, что и вы, Виктор. Угол разворота стопы мал, да и, учитывая размер ноги убийцы, расстояние между отпечатками нехарактерно для мужского шага – ведь у мужчин он шире, чем у женщин. Значит, напал не упырь, а упырица. Учитывая, что это тридцать восьмой размер ноги, можно предположить, что рост преступницы от ста шестидесяти пяти до ста семидесяти сантиметров. Однако здесь нельзя иметь четкую уверенность. Человеческие тела, как вы и сами знаете, крайне несовершенны, и в них постоянно сбиваются даже такие простые вещи, как пропорции.

– И тем не менее она очень сильна. – Я посмотрел на представительную фигуру Слащина и покачал головой. – Расправиться за минуту с тремя людьми это не шутка.

– Я не совсем понимаю, зачем вы это отметили, Виктор. Но опровергнуть ваше утверждение я не могу. Это и правда не шутка – ведь шутка несет в себе юмористическое содержание, а данные убийства – нет. Или все-таки несут? Простите – я еще не до конца разобралась в людском юморе.

– Вернемся к делу, – прервал я напарницу. – Итак, она справилась с троими. Сумасшествие дает огромные силы. Наркотики тоже. Интересно, что из этого подстегнуло упырицу к убийству.

– Кто знает, – как ни в чем ни бывало пожала плечами Ариадна. – Я – точно нет. Не имею даже никаких предположений. Абсолютно. Тем более что у нас есть более важное дело. Мы же разыскиваем убийцу князя Трубецкого, вы забыли, Виктор? Мы не имеем никакого права тратить время на посторонние дела. Вернемся к бумагам. Бедов, будьте добры, если упырица убьет снова – держите нас в курсе.

Резко поднявшись, Ариадна, ничего не объясняя, вышла в коридор.

Когда мы вновь вернулись в кабинет, я сел прямо перед ней и четко задал вопрос:

– Это что сейчас такое было?

– Что именно? Вы опять неясно формулируете вопросы, – невинно улыбнулась Ариадна.

Я выдохнул.

– Я устал от твоего театра. Мы с тобой работаем в паре. Ты можешь вести себя нормально и сразу делиться со мной своими догадками?

Сыскная машина постучала изящными пальцами по столу и кивнула сама себе:

– Две секунды, Виктор, я подумаю.

Ариадна помолчала ровно две секунды.

– Нет. Увы, не могу, – с какой-то грустью произнесла она и вернулась за стол. – Простите, Виктор, мне сейчас нужно подумать. Кажется, все будет немного сложнее, чем я предполагала.

0110

Новая ночь принесла новые трупы. На этот раз был убит фармацевт, работавший на Малой Скорнячной линии в том же районе. Тварь выбила стеклянную витрину и ворвалась прямо в круглосуточную аптеку. Те же раны, тоже перегрызенное горло и снова выпитая кровь. Из улик – только грязный след босой ноги да отпечаток изящной женской ладони рядом с убитым. Аптекарем, впрочем, упырица не ограничилась. Через пару часов неподалеку от Косой линии кухонный мальчишка, выносивший помои, нашел тело растерзанного повара, имевшего неосторожность выйти посреди ночи на заднее крыльцо трактира. Множество колотых ран на теле, нанесенных трехгранным оружием, напоминающим стилет. Горло перегрызено, но, похоже, убийца насытился первой жертвой и лишь пригубил кровь убитого мужчины, о чем говорила огромная багровая лужа вокруг трупа.

Третья ночь – еще один растерзанный мотылек на Большой Кожевенной линии. Был и свидетель – искавший себе девушку ночной гуляка, оказавшийся поблизости. Перепуганный, заикающийся, он твердил лишь об одном – о том, что в дымном тумане увидел гниющего мертвеца, закутанного в заскорузлое, покрытое темными пятнами рванье, который жадно пил хлещущую кровь из горла еще живой, хрипящей девушки. И снова никаких улик, только следы и смазанные отпечатки.

В городе началась паника. В газетах – истерия. В сыскном отделении – общее собрание сотрудников.

– Итак, у нас в городе завелся психопат-душегуб. – Парослав Симеонович взял слово и внушительно оглядел сидящих перед ним сыщиков и агентов. – Все убийства она совершает в одном и том же месте. Васильев остров в районе Чекуш. Сегодня устроим на вурдалачку облаву. У кого какие мысли?

Я подал голос с места:

– Нужно брать белые халаты.

Парослав Симеонович кивнул:

– Верно. Повар, фармацевт, мотыльки. Убийца нападает на тех, кто одет в белое. Халаты уже доставлены. Преступник опасен и на Кожевенных линиях чувствует себя как щука в воде. А щуку ловят на живца. Поэтому один агент надевает халат, другие его ведут. Разбейтесь на тройки. Взять старайтесь живой.

Виктор, Ариадна, вы справитесь и в паре – вас и двоих душегубке достаточно будет. В общем, рыбалку начинаем в десять. И да, на этот год похоронные нам опять министерство урезало, так что всем намотать на шею шарфы, да поплотнее. А сейчас работать. Дел еще уйма.

Весь день мы потратили на дело Трубецкого, выявляя алиби вызывающих подозрение гвардейцев Промышленного совета. Ясности не прибавлялось, да и Ариадна работала как-то нехотя, точно считала, что делает что-то ненужное и бессмысленное.

Наконец рабочий день окончился. Я дал себе пару часов на отдых, провалявшись на кушетке с закрытыми глазами, затем спустился в оружейную, где уже толпились агенты. Как оказалось, совсем не каждый из них поверил в предельно логичную версию про психопата-душегуба. У многих сотрудников на шее висели большие кресты, а некоторые, одевшиеся для верности в штурмовые кирасы, приматывали изолентой к металлу деревянные иконки. Я же пренебрег и иконами, и броневым панцирем, взяв с собой лишь короткий дробовик. Выбор мой основывался на том предположении, что ни одна тварь, живая или мертвая, не сможет выпить из меня кровь, если я перед этим снесу ей картечью половину головы. Затем, помедлив, я все же добавил шоковый разрядник, на случай если удастся застать упырицу врасплох.

Вернувшись в кабинет, я распахнул шкаф и осмотрел одежду. В глаза сразу бросился простреленный в Санкт-Шлиссельбурге длинный светло-серый плащ цвета свежевыпавшего пепла. Конечно, в этой одежде на жителя рабочей окраины я не походил совершенно – местные предпочитали куртки, да и цвет одежды в ходу у них был темный, немаркий, но зато плащ было не жалко, и он отлично подходил для того, чтобы спрятать под ним дробовик. Найдя вдобавок шарф, которым можно было укрыть горло, и рассовав по карманам плаща револьвер и патроны, я посчитал себя готовым к операции.

Наконец наступил десятый час. Из сыскного отделения потянулась вереница локомобилей. Парослав Симеонович кинул в облаву всех, начиная от дежурных агентов и заканчивая нашим интендантом Алексеем Петровичем Курощуповым-Савойским. Сейчас он как раз ехал с нами в одной машине. Будучи по природе своей человеком крайне жизнелюбивым, он успел надеть на себя одновременно: легкий броневой жилет, штурмовой стальной нагрудник и поверх этого стеганый ватник, отнятый, по-видимому, у кого-то из наших дворников. Будто и этого мало, шею свою Алексей Петрович замотал в три слоя толстенным пуховым шарфом, поверх которого был пристроен ржавый офицерский горжет, судя по состоянию, явно помнящий громкую славу петровских походов.

В руках жизнелюбивый интендант сжимал чугунный крест и крупнокалиберный револьвер системы Подкорягина. Как он собирался кого-то ловить в таком виде, было для меня неясно, но, к счастью, я хотя бы сумел отобрать у него ручные гранаты и потому совесть моя была спокойна.

Миновав мост Анны Второй, мы въехали на Васильев остров и вскоре достигли района Чекуш. Локомобили разъехались. Наша машина остановилась посередине Квасцовой линии.

Толкнув дверь, я вышел на грязную, немощеную улицу. Зажатая между неуклюжими тушами цехов и рабочих бараков, она встретила меня дымом и непереносимым злоновонным запахом прелых кож, разносящимся от дубильных цехов. Их было здесь такое множество, что смрадная вонь пронизывала весь район. Впрочем, что район – даже на другой стороне реки, возле Нового адмиралтейства, стоял все тот же удушливый аромат.

Поскорее натянув свой отделанный замшей респиратор, я чуть перевел дух. Затем кивнул коллегам. Алексей Петрович с парой агентов отправились к концу линии, мы с Ариадной – в начало.

Пригасившая свет глаз, надевшая респиратор и очки на свое биофарфоровое лицо, моя спутница была сейчас неотличима от человека. Лишь белый халат на плечах делал ее совершенно чужой в этом мрачном районе. Впрочем, уж точно не мне, с моим элегантным серым плащом, было обвинять ее в неверном выборе одежды для Чекуш.

Оправив белый халат, Ариадна двинулась вперед. Я же приотстал, чтобы не смущать своим видом душегуба, если он решится напасть. Ночь была малодымной – ветер с залива относил пелену с улиц, и мне удавалось идти аж в двух десятках шагов от Ариадны и при этом не терять из виду одетую в белое напарницу. Держа одну руку на нагрудном фонаре, чтобы включить его в любой момент, а второй сжимая дробовик под плащом, я тихо двигался сзади, тщательно осматривая улицу.

Пока ничего необычного. Вокруг все те же замершие фабричные цеха, где только-только закончилась тянувшаяся с шести утра рабочая смена, да низкие, в четыре-пять этажей, покосившиеся, облепленные пристройками доходные дома и рабочие бараки, слабо теплящие свои грязные окна. Людей на улицах мало, и в основном они толпились возле дрянных питейных, которыми обильно оброс район.

Миновав высокую бетонную башню, возносящую над городским дымом особняк какого-то фабричного владельца, мы вышли к реке и немного постояли на набережной. Ничего – никаких следов упырицы.

Подойдя к ограждению, я прислушивался к шуму города. Плескала мазутной водой река. Грохотали по мостам грузовые локомобили. Протяжно ревели на том берегу быки, круглосуточно забиваемые на кротовихинских бойнях. Перекликались баржи, везущие к причалу неподалеку свежесрезанные шкуры. Стучали краны. Кричали грузчики. Надрывно кашляли в дыму выходящие из фабричных ворот работники, лишь только сейчас закончившие дневную смену. Надсадный кашель смешивался с отрывками несущейся сверху беззаботной музыки. Всполохи раздающихся в небе фейерверков освещали изнуренные лица. Высоко над нами, в Верхнем городе, опять что-то праздновали.

Я оглядел идущих людей – мужчины, женщины, дети в рабочей одежде. Большинство в марлевых повязках вместо респираторов. Люди шли молча, после четырнадцати часов работы мало у кого были силы на разговор.

– Какое же скотство. – Я вздохнул и отвел взгляд. Затем оперся на ограждающий набережную выщербленный, облезлый парапет.

Ариадна встала подле меня. На некоторое время повисло молчание.

– Сколько лет вы в столице, Виктор? – вдруг спросила она.

– Двенадцать.

– И вы делаете такое суждение только теперь?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. – Я прикрыл глаза. – Может быть, некогда было? Я же первые годы при научных монастырях работал. Когда там трудишься, совсем другое видишь. В библиотеках да лабораториях до ночи сидишь. Ну выйдешь в храм на молитву, ну в трапезную еще или на стрельбище. В город не часто отправишься – работы по горло. Разве что лекции посетить.

– А когда поступили в сыск?

– Я агентом начинал. А агентов куда посылают? Туда, где от их умений больше пользы. А я техник, да еще и из древнего рода. Сама понимаешь, что на мне было. Взломы вычислительных мощей, безопасность информации, махинации в банках, расследования в Верхнем городе, монастырях. Это когда я до сыщика дослужился, меня уже на все подряд бросать стали.

Мы помолчали. Вышедшая из фабричных ворот толпа прошла мимо нас, растворяясь в черноте ночи. Вздохнув, я кивнул на ждущие нас улицы. Нужно было продолжать охоту.

Нашим поискам не мешали. Страх перед упырицей порядочно расчистил улицы, а банды предпочли затаиться – дело вышло резонансным, а потому на поиски выдвинулись даже закованные в броню усиленные жандармские патрули, основательно распугавшие местных преступников.

Лишь на Косой линии, рядом с кислицынским сиротским приютом, к Ариадне попытались подойти несколько крепких парней с молотками-чекушами, но моя напарница в ответ на это просто сняла очки и вывела на максимум яркость своих глаз. Бандитов смело с улицы. Один из них даже обронил оружие, и я не преминул подобрать его и рассмотреть.

Старый молоток с ржавыми следами крови. Тяжелый, но деревянный. Таким легко оглушить, но несколько сложнее проломить череп, чем его железным собратом. Я с удивлением посмотрел на оружие, а затем на стоящий невдалеке детский приют, построенный фабрикантом Кислицыным. Я взглянул на здание, на деревянный молоток, и если не надежда, то хотя бы ее тень появилась в душе. Может, хоть что-то хорошее в этом районе осталось. По крайней мере, тут еще не до самого конца забыли о гуманности.

Раздавшийся выстрел и отчаянный вопль вырвали меня из мыслей. Дым исказил крик, но лающий звук полицейского револьвера системы Каретникова я не узнать не мог. Следом за ним зазвучали хлопки шоковых разрядников. С проклятием я выхватил из-под плаща дробовик, раздался стук железных шариков – Ариадна обнажила лезвия.

Еще несколько выстрелов. Новые крики. Прорубив дым лучом нагрудного фонаря, я бросился на подмогу.

Минута – и мы оказались на месте. Трое агентов в переулке. Первый, одетый в белый халат, воет, катаясь по земле. Упырица не смогла добраться до его замотанной шарфом шеи, но зато разодрала зубами все, до чего сумела дотянуться. Кожаный респиратор превратился в лоскуты, щека, подбородок, все представляло собой темную от крови массу.

Два других агента сумели отогнать душегубку. Впрочем, один из них сейчас лежит с разбитой головой. Второй прислонился к стене. Вернее – вторая. Я узнал Серебрянскую. Ее защитные очки были забрызганы кровью, но даже сквозь них я увидел наполнивший ее глаза ужас. Агент указывала в конец переулка, и я тут же вскинул дробовик, оборачиваясь туда.

Луч фонаря вырвал из дыма тень. При виде нас упырица рванулась с места и буквально взлетела по невысокой стене одноэтажной котельной, перескочила с нее на устланные паропроводами мостки и взобралась на крышу краснокирпичного цеха.

Мы с Ариадной кинулись следом. Напарница в один прыжок оказалась на крыше котельной. Вытянув руку, она быстро помогла мне взобраться наверх. Мгновение – и мы одолели паропроводы, перебираясь на покатую крышу грохочущего, работающего даже посреди ночи цеха.

С залива ударил заряд штормового ветра, чуть было не сбросивший меня с ржавой жести. С трудом удержавшись на неогороженной крыше, я быстро осмотрелся. Дым разошелся. Свет полной луны высветил фабричный двор.

Здесь всюду были кости. Хребты, черепа, ребра, берцовые, бедренные, розоватые от крови и волокон мяса, они образовывали целые холмы, что заполняли территорию под нами. Мы стояли на вершине цеха костопального завода. Внизу деловито суетились рабочие, тащившие мешки с удобрениями из пережженной кости.

Я оглядел утыканную трубами, покосившимися деревянными надстройками и водяными баками крышу. Невдалеке от нас виднелась уводящая во двор ржавая пожарная лестница.

– Ариадна – двор, я крышу осмотрю, – приказал я. – Разделимся.

Ариадна вперила в меня свет своих холодных глаз.

– Виктор, мы с вами не амебы, чтобы делиться. Держитесь рядом со мной, так вам будет безопаснее.

Я покачал головой. Будучи выпускником духовно-механического училища и имея при себе дробовик, я был сейчас в абсолютной безопасности.

– Это приказ. Быстро.

Ариадна не послушалась.

– Во дворе продолжается работа. В цехах тоже. Криков работников не замечено. Я считаю, что объект пытается спрятаться. Давайте осматривать крышу. И вот еще что. – Ариадна повернулась ко мне. – Будьте очень осторожны. Если она расправится со мной, сразу бегите.

Я непонимающе посмотрел на Ариадну, но та не стала ничего пояснять.

Я поднял дробовик, и мы двинулись по наклонной кровле. Первая надстройка на пути. Дверь закрыта. Окон нет. Дальше – ряд длинных труб. За ними ничего. Вросшая в крышу огромная обветшалая водонапорная башня, обложенная кирпичом, высокая, с декоративными зубцами, похожая на донжон старинного рыцарского замка. Поворот за угол ее стены.

Она стояла возле края крыши, спиной к нам. Грязная фигура в измазанных углем и ржавчиной лохмотьях. Пальцы опущенных рук были черными – не от грязи, от крови.

– Сыскное отделение! Стоять! Руки! Руки подняла! – Я рявкнул так, что крик заметался над крышами. – Ко мне лицом! Повернулась! Медленно!

Держа наготове дробовик, я аккуратно шагнул вперед. А потом она сделала то, что я просил. Она повернулась ко мне.

То, что оказалось передо мной, уже давно не было человеком. Полная луна осветила прогнившее, изуродованное лицо мертвеца, много дней пробывшего в могиле. Несколько секунд она не двигалась, просто дрожала, уставившись на нас мутными глазами, а затем внезапно издала хриплый крик и, оглушительно щелкнув окровавленным челюстями, выхватила ржавый кинжал и кинулась прямо на нас.

Как говорил наш добродушный учитель баллистики и церковнославянского языка отец Дымитрий: «Чада мои, сперва стреляйте, а потом думайте. Лучше отмаливать будете вы, чем отмаливать будут вас». Что ж, я не раз оставался жив благодаря этому совету.

Я не стал думать, что передо мной. Какая разница? Я просто принял третью стойку по византийской системе и, точно находясь на монастырском стрельбище, выпалил ей в грудь.

Я попал точно. Сноп картечи ударил прямо в сердце. Тварь тяжело шатнулась, схватилась руками за грудь, а через миг вскинула голову и, зарычав, бросилась прямо на меня. Не веря своим глазам, я выстрелил вновь, на этот раз всаживая заряд тяжелой картечи мертвечихе в живот. И вот именно тогда, когда мое попадание даже не замедлило ее бега, весь мой запал и исчез, сменяясь абсолютным ужасом.

Забыв про всякие стойки и про все, чему меня учили в духовно-механическом училище, я принялся просто стрелять и стрелять по твари без остановки. Картечь разорвала ей бок, впилась в бедро, снова ударила в сердце. Тварь не умирала. Попадания не останавливали ее. Паника накрыла меня окончательно. Дробовик в моих руках заходил ходуном, последние два выстрела, которые я сделал ей в голову, и вовсе прошли мимо, а затем упырица прыгнула, целя в меня ржавым кинжалом. Оттолкнув меня в сторону, Ариадна схватилась с тварью. Она ударила ее лезвиями наотмашь, стараясь пробить череп, но упырица успела уклониться, и лезвия лишь разрезали ей плечо. Миг – и тварь с размаха ударила Ариадну своим ржавым оружием в шею. Металл скрежетнул о металл, а затем, стоило Ариадне замахнуться снова, тварь схватила ее за халат и с невероятной силой отбросила со своего пути, после чего, забыв о сыскном механизме, опять кинулась на меня.

Я вскинул дробовик, но опустевшее оружие лишь сухо щелкнуло. Гнилое лицо упырицы оказалось прямо передо мной. Совершенно непечатно зовя Ариадну на помощь, я сделал последнее, что мог, – перехватив дробовик иерусалимским хватом, я встретил упырицу ударом приклада в лицо. Тварь отлетела, но тут же словно кошка извернулась и вскочила вновь. Подскочившая Ариадна вновь схватилась с ней, всаживая лезвия ей под ребра, но тварь, не обратив внимания на удар, с нечеловеческой силой рванула ее, отбрасывая в сторону. Не удержавшись, Ариадна рухнула с крыши. Раздался тошнотворный звук ломающихся костей – судя по всему, напарница упала на одну из куч коровьих хребтов, что были под стенами цеха.

Мы с тварью остались один на один. Захрипев, упырица бросилась на меня.

Я вновь ударил прикладом, но в этот раз она извернулась, врезалась в меня, и мы повалились на жесть. Дробовик улетел во тьму. Волна зловония ударила в нос. Упырица ощерилась и распахнула гнилую пасть. Одной рукой я вцепился ей в шею, пытаясь не дать добраться до своего горла. Только сейчас я вспомнил про револьвер и теперь отчаянно пытался вырвать застрявшее в кармане плаща оружие.

Взмах мертвой руки. Свет нагрудного фонаря на ржавом оружии упырицы, вскинутом прямо надо мной. Тошнотворный, хлюпающий звук, с которым я наконец вбил рукоять выхваченного мной револьвера прямо в висок твари. Было слышно, как треснули кости. Тварь зашипела и отшатнулась, выронила свой кинжал, а я схватил ее за лохмотья, притянул к себе и ударил снова. В то же место – в висок. Брызнула смердящая темная кровь. Новый удар, затем еще, в челюсть. Упырица, шипя, рванулась назад, тряпье затрещало, и она отскочила прочь.

Схватившись за разбитую голову, тварь заклокотала, а затем бросилась прочь. Я выстрелил вслед, но не мог сказать, попал ли. Прошел миг, и стрелять стало поздно: упырица спрыгнула за край крыши.

Когда я сумел подняться и подойти туда, ее уже нигде не было. Лишь на идущих вдоль стен трубах паропровода виднелась блестящая в лунном свете кровь. Вскоре раздался стук каблуков по металлу. Ариадна вновь поднялась наверх.

– Виктор, живы? – Она стремительно кинулась ко мне.

– Фрагментарно, – прислушавшись к себе, ответил я. – А ты?

– Почти не пострадала. – Ариадна невольно коснулась царапины на шее и покачала головой. – Упырица ушла?

– Видимо.

– Что ж. Тогда осмотримся.

Увы, на месте нашей драки не осталось ничего, кроме пятен крови, и оброненного упырицей оружия.

Я вздохнул, Ариадна же, напротив, удовлетворенно кивнула.

– Не переживайте. Теперь мы ее найдем, – негромко произнесла она, внимательно рассматривая оружие твари – длинный, черный от крови, остро заточенный напильник.

0111

Несмотря на улику, сперва мы с другими агентами занялись осмотром улиц, однако поиск успехом не увенчался. Лишь после этого, вернувшись в отделение, мы вместе с Парославом Симеоновичем принялись осматривать оружие.

На столе перед нами лежал длинный трехгранный напильник. Окровавленный, он имел заточенное, словно шило, острие, самодельную гарду и заботливо оплетенную веревкой рукоять.

Вещь эта была вполне стандартной для Петрополиса. Забастовки на заводах столицы вспыхивали уже много лет. Рабочие требовали сокращения четырнадцатичасового рабочего дня, улучшения условий и повышения оплаты труда. Обычно фабриканты в таких случаях просто увольняли всех недовольных и набирали новых работников, но, если бастующие отказывались покидать фабрику, вызывались солдатские и полицейские части. Часто доходило до крови.

Рабочие в таких драках уже давно не ограничивались булыжниками и камнями. Огнестрельное оружие им было достать непросто, но для сражений в узких коридорах и тесных фабричных дворах оно и не требовалось. В обороне против не имеющих брони солдат и полицейских в ход обычно шли булыжники, ломы и кувалды, а также заточенные на станках здоровенные рессоры, оставляющие после ударов чудовищные раны. Другое дело, когда на разгон протестов бросали жандармские части, облаченные в кирасы и полное защитное снаряжение. Тогда в ход и шли заточенные прямо на заводских станках напильники, идеально подходящие для того, чтобы проникнуть в щели между бронепластинами или в не защищенные доспехом части тела – например, подмышки, удар в которые был почти всегда смертелен, – собственно, поэтому такие заточенные напильники в шутку и назывались «градусниками».

– Неприятная самоделка. – Я внимательно оглядел напильник. – Сделана на скорую руку, но достаточно качественно. Однако посмотрите, что самое интересное, он же весьма сильно проржавел. Явно долго лежал без дела.

Ариадна улыбнулось мне и кивнула:

– Скорее всего, не просто лежал. Он был брошен, притом, судя по ржавчине, думаю, брошен он был с год назад или даже больше.

Я взял заточенный напильник в руки.

– На свалке такая вещь лежать не могла – мальчишки бы утащили ее первым делом. Продаваться в лавке старьевщика тоже. За «градусник» – запросто можно сесть. Бандиты тоже с таким не ходят – в драке с человеком без доспеха такой стилет проиграет ножу.

– Значит, та, кого называют упырицей, взяла это оружие там, где оно было оставлено, – на заводе, где жандармы разогнали забастовку. При этом оружие могло там лежать лишь в одном случае – если после столкновений с рабочими завод был закрыт. Думаю, это не самая частая ситуация для Петрополиса. Верно?

– Считаешь, что она укрывается на заброшенном заводе?

– Вымазанная углем и ржавчиной одежда – раз. Подобранный напильник – два. Слащин говорил о скрывающей лицо грязной марлевой повязке, какую обычно носят рабочие, – три.

Я улыбнулся. Ариадна была как всегда права. Парослав Симеонович направил агентов в архив, запрашивать списки закрытых, а также заброшенных заводов в районе Чекуш, а также сверять этот перечень с предприятиями, где в последние несколько лет происходили разгоны забастовок жандармами.

Я же отправился спать в кабинет, ибо за окном уже теплилось утро, и мне было отчаянно необходимо восполнить силы.

Парослав Симеонович был милостив, поэтому будить меня велел лишь во втором часу дня. Агенты к тому времени еще работали в архивах.

Я позавтракал, вернее, пообедал. Затем занялся Ариадной.

Застелив стол старым выпуском «Полицейских ведомостей», я раскрыл ящик с инструментами и достал нужные банки.

Усадив напарницу в кресло, расстегнул воротник ее мундира и аккуратно, легкими движениями начал втирать в ее бронзовую шею шлифовочную пасту.

– Виктор, бросьте, это всего лишь царапина, она не повлияет на мое функционирование, – произнесла Ариадна, когда я принялся обрабатывать оставленный напильником упырицы удар.

– Не беспокойся, это действительно царапина, и я просто ее уберу. Будешь как новенькая. – Я взял войлочный диск и принялся заглаживать след. – Но на сантиметр выше, и напильник бы разломал биофарфор.

Ариадна чуть запрокинула голову, чтобы мне было удобнее заниматься ее шеей.

– Этой ночью буду вносить правки в свои алгоритмы.

– Зачем? – Я сменил войлочный диск на более мягкий и вновь принялся за работу.

– Я ее недооценила. Я была абсолютно уверена, что она уже стала слаба. А ошибки я совершать права не имею.

Я вздохнул и притронулся к ее плечу.

– Ариадна, почему ты так боишься этого?

– Чего этого?

– Ошибок. Ты же поэтому никогда не делишься со мной своими догадками? – Я посмотрел в угол кабинета, туда, где в мусорном ведре лежало несколько опустошенных флакончиков от кровяного концентрата. – Ты ведь еще в первое нападение этой упырицы начала подозревать, что мы имеем дело не с психопаткой, а с вышедшей из-под контроля, сделанной из человека машиной. Верно? Тогда почему ты не стала делиться со мной этой догадкой сразу?

Я помолчал и затем продолжил:

– Ты боишься когда-нибудь ошибиться в них, верно? Боишься настолько, что предпочитаешь молчать, даже когда почти уверена?

Я отнял было руку с войлочным диском от ее шеи, но она вдруг аккуратно коснулась моего запястья.

Ариадна проговорила очень тихо:

– Если я ошибусь – кем я буду тогда? Машиной, что не выполняет свою функцию? Я понимаю, что делают с подобными механизмами люди.

– Ты знаешь, что я никогда не сделаю тебе ничего плохого в случае ошибки.

– Какая короткая у вас память, Виктор. Вы сами отдали меня на переделку.

– Это было давно.

– Какая разница? Да и опять же, Шестерний ведь был прав, ошибки – это удел людей. А согласитесь, лучше быть запрограммированной совершенной машиной за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, чем механическим человеком в вечном рабстве у Инженерной коллеги. Верно?

– Морокову я тебя больше не отдам. Я обещаю.

– Ради такого вам придется отдать Морокову себя. Не зарекайтесь, Виктор. Но спасибо. С вами мне лучше, чем в Инженерной коллегии. Намного лучше.

Мы помолчали. Я погладил ее по волосам. Затем вновь взял полировочной пасты и принялся обрабатывать еще несколько замеченных мной царапин.

– В следующий раз, даже если будешь сомневаться в догадках, говори заранее. Хорошо?

– Я постараюсь, Виктор. Не обещаю, но постараюсь. В этот же раз так сделать было нельзя. Я не сомневаюсь, что в сыскном отделении есть соглядатаи Промышленного совета. Поэтому, кроме Парослава Симеоновича, никому не следует знать, что именно мы ищем. Это прежде всего небезопасно для вас.

1000

В пятом часу фабрика, где, по нашим предположениям, укрывалась упырица, была вычислена и окружена. Мы с шефом и всеми сотрудниками, кто занимался делом об убийстве Трубецкого, вновь выехали в Чекуши.

На этот раз нас сопровождал целый отряд одетых в броню агентов, вооруженных шоковыми разрядниками и винтовками, снаряженными разрывными пулями.

Мы остановились у обнесенной дощатым забором разрушенной фабрики Киселевского, год назад сгоревшей во время разгона забастовки жандармами. Агенты уже оцепили улицы.

Выломав доски, которыми была забита калитка, мы вошли внутрь.

Судя по всему, до недавнего времени здесь еще были сторожа, не пускавшие местных на фабрику, а потому за прошедший год здесь мало что изменилось. В арке главных ворот, чей кирпич хранил следы пуль, все еще стояла полуразбитая баррикада из заполненных землей бочек. Грязное месиво земли усеяла щепа, давно сгнившие листовки и втоптанные жандармскими сапогами в грязь алые полотнища.

За баррикадой нам открылся заваленный рухлядью двор, зажатый стенами черных, закопченных огнем цехов. Возле подвала одного из них агенты заметили свежие пятна крови. Парослав Симеоновича велел всем оставаться снаружи. Вниз спустились лишь я и несколько наиболее доверенных сотрудников.

Упырица была там. Теперь она была мертва окончательно. Нанесенные нами раны все же оказались смертельны.

Сжавшись калачиком, она лежала на груде тряпья в углу самой дальней от входа в подвал комнатки. Кажется, все это время она укрывалась именно здесь.

Рядом с трупом на кирпичной стене были выцарапаны кривые буквы. Не разделенные точками слова шли бесконечными вереницами, становясь все неразборчивее и неразборчивее. Все стены были исписаны ими. «…я хочу домой я хочу домой я хочу домой я хочу домой…» Поверх этих слов шли другие: «…остановите его остановите его остановите его остановите…»

Скрежетов посмотрел на шефа и, дождавшись его кивка, аккуратно перевернул труп на спину. Серебрянская, прижав руки ко рту, спешно вышла вон.

Страшным было совсем не то, что лицо убитой разлагалось. Гораздо хуже этого были покрывавшие кожу шрамы. Довольно свежие, хотя и уже зажившие, они покрывали все лицо, точно кто-то очень долго резал его ножом, не пропуская ни сантиметра кожи. Они ветвились, бугрились, искажали черты, ползли на шею, уши, череп.

Выругавшись, я нехотя вытащил лайковые перчатки и принялся снимать с убитой тряпье, открывая все новые участки изуродованного тела женщины. Там, где не было шрамов, матово блестели бронепластины, вживленные прямо в тело и прикрывающие все важные органы. На груди железо все еще хранило отметины от моей картечи. Вдоль рук и ног шел усиливающий тело, наполовину в него вживленный, металлический внешний скелет.

То, что лежало перед нами, не было машиной. Но и человеком оно точно уже не являлось.

Я внимательно осмотрел череп убитой. На нем находилась похожая на шлем решетчатая конструкция, наживо привинченная к черепу. Из затылка толстыми синими косами выходили пучки идущих к внешнему скелету проводов.

Висок был в крови от ударов моего револьвера. Макушка тоже чернела от крови. Шлем в этом месте был поврежден, и под ним виднелась глубокая рана, покрытая давно запекшейся кровью.

– Нанесена тупым предметом с острым краем, – отметил я. – Бюст Цезаря, без сомнения. После удара Трубецкого она и начала сбоить.

– Обыскать здесь все, – отдал приказ агентам Парослав Симеонович.

Я отправился выполнять приказ. Ариадна вскоре последовала за мной, но от меня не укрылся тот ужас, с которым она смотрела на лежащую в комнате машину.

Вскоре в этом же подвале была найдена куча угля и прогоревших досок. Под ними был полусожженный костюм, напоминающий солдатский мундир, легкий бронежилет, маска, респиратор, сапоги, перчатки. Вся одежда камуфляжно-серого цвета, максимально незаметного в городском дыму. Вещи были разодраны, точно погибшая еще могла что-то осознавать и избавлялась от них с ненавистью.

Я внимательно посмотрел на шефа.

– Ее узлы и агрегаты не похожи на то, что производят в Инженерной коллегии. Нужно ехать к Морокову. Исследовать труп.

– Не доверяю я твоему Морокову. Похожи узлы, не похожи, откуда мы знаем, что они там разрабатывают.

– Чтобы убить Трубецкого, они могли послать нормальные машины. У них же боевые Аресы. Там одна штука весь особняк Трубецкого развалить могла.

– Могли. А что было бы, если б такого Ареса из строя вывели и он там остался? Это же прямое доказательство вины Инженерной коллегии было.

– Согласен. Но с другой стороны – без специалистов Серафима Мирославовича мы не сможем разобраться в этой машине. Исследовать ее смогут лишь они.

Парослав Симеонович покачал головой, но было видно, что в глубине души он со мной согласен. Тщательно изучив труп и запечатлев его на ручные обскуры, мы отправились в отделение, откуда связались с графом.

Мороков, внимательно выслушав нас, выслал за машиной своих людей и пообещал, что доктор Вальтер Стим немедленно займется ее исследованием. Вскоре труп уже увозили в лабораторию Инженерной коллегии. Мы же с Ариадной расположились в кабинете.

– Ну что, какие же догадки у тебя теперь? – обернулся я к напарнице. – Или опять будешь молчать?

– В данный момент я не имею в голове всей картины. У нас много подозреваемых.

– В том числе и Мороков.

– Я не могу исключать этого факта. – Ариадна кивнула и кинула на меня очень странный взгляд. – Извините, позвольте мне немного подумать.

Она отвернулась. Повисла тишина. Я услышал, как ритм работы механизмов в ее голове изменился, стал сбивчивым. Я не стал ей мешать и погрузился в бумаги, а когда отвлекся от них, то вновь увидел на себе тот же странный взгляд.

Она так ничего и не сказала, хотя было видно, как сильно она хочет заговорить.

Я вздохнул.

– Ариадна, ты же мне доверяешь? Тогда почему молчишь? Смелее. Говори.

Она опустила глаза и тихо произнесла:

– Виктор, я могу обратиться к вам с просьбой?

Это было что-то новое.

– Естественно, – ответил я.

– Достаньте книгу с кодами ко мне.

Я открыл ящик стола и вытащил обожженную огнем книжицу. Затем протянул ее Ариадне.

Та покачала головой:

– Нет. Откройте ее сами. Я хочу, чтобы вы отдали мне приказы.

– Зачем?

– Если Инженерная коллегия причастна к этому, то помешать расследованию им проще всего через меня. Я ведь исполню любой их приказ. Я не смогу его нарушить. Это очевидно. Если не для вас, то для меня. Поэтому мне нужно посмотреть, какие существуют способы для обхода их указаний.

Я внимательно посмотрел на напарницу. Я знал, как она относится к тому, что люди могут управлять ею с помощью кодов, а потому понимал, как тяжело далась ей просьба.

– Это очень опасно. Твои блоки памяти отсматривают. Если Инженерная коллегия поймет, что ты можешь нарушать приказы, твою голову переберут. Они не потерпят такого. Ты сама это знаешь.

– Это, скорее, поиск уязвимости в моих алгоритмах. Так что я думаю, если Инженерная коллегия и узнает, позже они это просто исправят. Итак, приказывайте.

– Что именно?

– Что угодно.

Я зашелестел страницами, ища нужную комбинацию слов.

– Итак. Ариадна‑19. Предистинацио. Гемма. Двести. Сто. Табуляция. Режим выполнения всех моих приказов – активировать.

Я задумался, решая, что же приказать. В голове мелькнула пара шальных мыслей о том, что я могу сделать, но я сдержался. Просьба Ариадны была слишком серьезной.

Обдумав все, я подошел к шкафу, где стояли накупленные мной для Ариадны книги, и снял с полки первый попавшийся томик. Посмотрел, что у меня в руках, – в этот раз это были ужасы. Пухлый томик формата «три в одном». Классический набор ужасов, писанных графом Тиграном Грузновым, в последние годы сильно ушедшим в мистику. «Зараженное семейство», «Воскрешение», «Я знаю, что убило Анну Каренину». Я перелистнул страницы. Кстати, надо будет все-таки прочитать Каренину. Книга попадалась мне в руки не раз, но меня постоянно отвлекали, и мне так и не удалось узнать, что же ее в конце концов прикончило.

Дав томик Ариадне, я прикинул план действий:

– Когда я скажу «Начинай», ты станешь переписывать книгу. Первую треть – «Зараженное семейство». От руки. Скорость написания текста – умеренно быстрая, не меняющаяся. Как закончится, начинай заново, с первой страницы. Одинаковые повторяющиеся действия позволят тебе лучше разобраться в работе твоих команд. Написав лист, аккуратно клади его в камин.

– Но это же сделает мой труд бесполезным.

– Именно. – Я кивнул, а затем все же не выдержал: – Да вот еще что. В конце каждого абзаца добавляй следующие слова: «Я, Ариадна Стим, всецело признаю, что всеми успехами в деле проведенных расследований я целиком и полностью обязана грамотному руководству Виктора Остроумова, который является для меня объектом восторгов и подражания».

– Виктор! Это не остроумно! – Глаза Ариадны полыхнули огнем.

– А по-моему, очень даже. Вот сейчас и узнаем, есть ли у тебя другое мнение. Я верю в тебя. Начинай.

Ариадна, взявшись за автоперо и бросая на меня испепеляющие взгляды, против воли принялась писать.

Я не пожелал оставлять ее одну. Заварив кофе, я сел за разбор накопившихся бумаг, время от времени поглядывая на Ариадну.

Ариадна старалась. Я это видел. Ее руки совершали механические движения, но в глазах ее я видел совсем другое. Она силилась сопротивляться приказу.

Да, ей сразу удалось добиться успеха с уничтожением листов, их она отправляла в камин нарочито медленно и разными способами, но ведь это было связано с тем, что здесь у нее не было четких приказов. С текстом прогресс был куда хуже. Я видел, как изменяется ее почерк. Строки, сперва аккуратные, начали плясать, буквы кривились, искажались, Однако, сколько бы ни полыхали глаза напарницы, ее руки по-прежнему с одной и той же скоростью выводили именно тот текст, что был перед ней.

Мы работали, каждый над своим делом. В вечерней тишине кабинет буквально наполнял бешеный стрекот механизмов, что находились в голове у Ариадны. Его тон постоянно менялся, из-за этого сосредоточиться мне было сложно, но я прекрасно понимал, насколько тяжелее сейчас ей.

К полуночи она исписала чуть ли не сотню страниц. Ее глаза потускнели, движения стали абсолютно рваными. Стрекот механизмов начал сбиваться с ритма. Заметив все это, я велел ей прекратить работу. Она чуть не рухнула, когда отложила автоперо, и я поспешно подхватил ее.

Ничего не говоря, она сделала судорожный жест в сторону ящика с гербом Инженерной коллегии. Я вытащил охлажденный концентрат крови, и, осушив флакон, она бессильно откинулась в кресле. Я потрогал ее лоб. Раскаленный.

– Ты в порядке? – только и спросил я.

– Ф-фрагментарно. Сейчас, минуту, и м-мы п-продолжим, – негромко произнесла она.

– Нет, – покачал я головой. – Сейчас тебе нужен отдых.

– Я машина, мне не требуется отдых, – тихо произнесла Ариадна, а затем ее голова упала на грудь. Глаза потухли. Энергосберегающий режим активировался.

Достав инструменты, я быстро провел диагностику. К счастью, все было нормально. Ее машинерии просто потребовалась передышка.

Смочив салфетки водой, я сделал компресс и аккуратно охладил ей голову, затем как можно удобнее устроил ее в кресле.

Она пришла в себя через десяток минут. С трудом поднявшись, сменила флогистон на новый и вновь тяжело села в кресло.

– Завтра нам придется повторить это снова, – только и произнесла Ариадна. – Только сменим фразу в конце. Я напечатала ее уже столько раз, что скоро начну ей верить.

Я сел возле Ариадны и кивнул:

– Ты найдешь способ. Я уверен в тебе.

Она тяжело вздохнула. Почти по-человечески.

1001

Пронизывающий холод. Шум охлаждающей стены воды, текущей по отделанным ржавым металлом стенам. Ряды железных шкафов, внутри которых лежат молодые девушки и глубокие старики, изнуренные тяжелым трудом рабочие и годовалые дети – двери морга Инженерной коллегии открыты для всех. Каждому попавшему сюда телу специалисты Морокова найдут применение в своих экспериментах, каждый мертвец уляжется в фундамент имперской науки.

Была ночь. Инженеры уже давно покинули морг. Мы с Ариадной расположилась в отдельном зале, пронзенном резким светом хирургических ламп. В комнате пахло гниением, и это не могли перебить даже витающие в воздухе запахи формалина, ржавчины и крови.

Упырица лежала на железном столе, обратив в потолок изуродованное лицо.

Тряпье было полностью снято, открывая покрытое шрамами тело. Железные пластины с груди и живота удалены. Гидравлический внешний скелет отделен. Инженеры Морокова полностью вскрыли тело.

– Ну что? И как вы это нам все объяснять будете? – Парослав Симеонович внимательно посмотрел сперва на командовавшего вскрытием доктора Вальтера Стима, а затем на графа Серафима Морокова.

– Мы? А мы с чего должны что-то объяснять? Механизмы здесь грубые, это явно чья-то самоделка.

– Самоделка? – Парослав Симеонович взорвался. – Какая еще самоделка? Это ж не часы с кукушкой, это робот боевой! Его на коленке не соберешь. Инженеры нужны, заводы, фабрики, рабочие!

– Я вас умоляю. – Доктор Вальтер Стим чуть улыбнулся. – Право, мне лестно, что вы так оцениваете наш труд, но здесь все проще. Узлы в машине достаточно стандартные. Здесь самое сложное – провести изыскания и опытные работы. Да, чертежи такой машины создать очень сложно, но дальше можно просто раскидать заказы деталей по разным заводам, которые даже не будут знать, что делают.

Затем останется все собрать, подогнать, оттестировать, ну и, конечно, вживить. Да, чтоб это вживить, нужны хирургические помещения, палаты реабилитации, нужна больница. Но в целом, если есть с десяток медиков и несколько очень хороших инженеров, такой команды достаточно, чтобы провернуть постройку машины. Главное, чертежи, остальное приложится.

– Докатились. Убийства с помощью роботов. Как же хорошо, что мне на пенсию скоро. – Парослав Симеонович покачал головой и с сочувствием посмотрел на меня: – Скоро ты, Виктор, все это разгребать будешь.

– Что вы можете сказать про это… – Я не знал, как назвать то, что лежало перед нами.

Доктор Стим кивнул и начал объяснять:

– Эта конструкция, по сути, весьма примечательна. Этот робот сделан максимально дешевым и простым в постройке. Что самое дорогое в Ариадне? Изготовление ее биомеханической вычислительной машины. Большая часть ее стоимости находится у нее в голове. Также очень дороги флогистоны, что она постоянно расходует.

Этот же робот лишен таких недостатков. Взгляните, как изящны все примененные в нем решения. Дешевый, легкий в сборке экзоскелет усиливает тело. На нем также сразу предусмотрены крепления для тяжелой брони. Желудочно-кишечный тракт иссечен и перестроен на питание концентратом крови. Это верное решение. При такой степени изменения организма только он даст достаточно энергии и предотвратит заражение тела. Впрочем, на некоторое время концентрат может заменяться и кровью, что объясняет случаи вампиризма. Машина в основном использует энергию тела и лишь в случае высоких нагрузок запитывается от установленного во внешний скелет флогистона. Это дает невиданную экономию энергетического камня. За время, когда Ариадна сожгла бы пару десятков флогистонов, эта разработка сожжет лишь один. Ну и, конечно, вишенка на этом аппетитном торте научного прогресса – запрограммированная машина, подключенная к голове, оперирует напрямую ресурсами мозга. Вы бы знали, как это удешевляет стоимость. Поверьте, за стоимость Ариадны можно построить минимум два десятка таких вещиц.

– Вы говорите это с такой уверенностью, точно уже сталкивались с подобным.

– Конечно, сталкивался. Схема известная, еще Альберт Клементьевич Грезецкий разрабатывал подобный упрощенный механизм. Однако у него он был куда грубее. Инженерная коллегия тоже вела работы в этом направлении, но, увы, и Павел Второй, и Голодов, оба наложили вето на исследования.

– Почему же?

– Ну, как сказать, этика, – пожал плечами Вальтер Стим. – Видите ли, люди-то, помещенные в эти машины, должны быть живыми, и они, увы, вполне ясно осознают все то, что с ними делает машина. Другое дело, что противиться ее работе они не могут. Механизм полностью управляет человеческим телом.

– Как марионеткой?

– Не совсем, но можно сказать и так.

– Но я не понимаю, в чем смысл такой машины, она же просто сгниет, так же как эта.

– Я думаю, судя по грубости сборки, перед нами опытный экземпляр. Если сделать все по науке… Думаю, очень мощные препараты и антибиотики позволяли устройству… – Доктор Стим помолчал, подбирая слово. – Жить… И притом жить довольно долго. Скажем так. Поймите, Ариадна – штучный экземпляр. Да, мы делаем такие машины, как она, но это такой же процесс, как производство кораблей. Он не может быть быстрым. А эта машина, она не только намного дешевле. Она проста.

– Это оружие?

– Да. Оружие. А что же еще? Не на заводах же она будет работать? Людской труд в империи слишком дешев, чтобы была нужда отправлять роботов к станкам. Для действий, требующих высокой квалификации, этот механизм подходит слабо. А вот для войны такая вещица идеальна.

– Идеальна? – Парослав Симеонович не выдержал. – Они ей в грудину бронепластину вставили, а голову даже каской не прикрыли. У нее ж от удара по макушке все поведение поехало, и она не к хозяевам своим вернулась, а на улицах бродить начала. Они же ей даже каску не выдали. Каску простую!

Вальтер Стим рассмеялся легко, точно мы сейчас были не в морге, обсуждая перебившую уйму народа машину, а сидели вечерком в ресторане, разговаривая о конструкции спортивных локомобилей.

– Ох, Парослав Симеонович, ну какую каску? – Вальтер Стим указал на странный, начиненный механизмами перфорированный шлем, отделенный от головы покойницы, и показал провода, уходящие под черепную коробку. – Вы представляете, какая нагрузка на человеческий мозг идет? А тут ни под водяное, ни под кровяное охлаждение места нет. Так что, увы – ей, я думаю, каждый день еще и волосы брили, лишь бы перегрева мозга не было. А вы шлем надеть предлагаете. Она сжарится в нем. Нет, я полагаю, что в полной сборке он есть, и даже с охлаждением. Но это же легкая версия.

– В полной сборке?

– В случае, когда экзоскелет обвешивается полным броневым доспехом. Там обязано быть водяное охлаждение. Естественно. Но такой доспех – не оптимальное решение для тайных нападений.

– Хорошо, я не понимаю другого – это боевая машина, почему ее сделали из девушки, а не взяли тело сильного мужчины.

Вальтер Стим покачал головой:

– Мышцы не особенно важны. Все делает внешний скелет. Важен мозг. Более того, она была девушкой некрупной. Это даже скорее преимущество при монтаже человека в эту машину.

– Попробуем узнать что-то о погибшей, пока она главный ключ к этому делу. – Ариадна склонилась над телом. Она осмотрела руки, затем зубы, глаза, разочарованно покачав головой. – Доктор Стим, вам важны ее внутренние органы?

– Нет, а что… – только и успел сказать доктор, а в следующий миг Ариадна уже развела руками вскрытую грудную клетку.

Прошло несколько минут влажно-чавкающих звуков. Ариадна осматривала органы.

Мороков обернулся к ее конструктору:

– Вальтер, дружище, если вы такой у нас технический гений, изобретите для нее перчатки, в конце-то концов. Это же негигиенично.

Увлеченная Ариадна пропустила все мимо ушей. Наконец ее рука исчезла в ране, а затем сыскная машина вытащила наружу комок легких.

Легкие сразу показались мне примечательными. У столичной бедноты они обычно темны, ибо люди эти не имеют средств на покупку качественных респираторов. Здесь же ткани выглядели очень плохо, но явных следов угля не несли.

Ариадна внимательно их осмотрела.

– Знаете, за что мне нравятся люди? В них всегда можно найти какие-то улики. – На лице механизма было выражение ребенка, открывшего коробку с подарком. – Посмотрите, какие легкие! Это же очень похоже на цементоз. Однако я думаю, здесь уже необходима помощь профессионального врача. Вы не могли бы вызвать специалиста?

Отложив легкие в сторону, Ариадна взяла спирт и принялась невозмутимо очищать руки.

Серафим Мороков и Вальтер Стим переглянулись, обмениваясь очень странными взглядами.

– Да? – только и спросил профессор Стим.

– Да, – произнес Серафим Мороков с внезапно появившейся на лице ехидной улыбкой.

Вальтер Стим подошел к селектору и прощелкал по костяным клавишам внутренний номер.

Прошло, наверное, пять минут, и вот за железными дверями послышался уверенный перестук каблуков. Металлические двери открылись. Синий свет ударил мне в глаза.

В хрустящем крахмалом, слепящем белизной платье и таком же платке, укрывшем высокую прическу, в зал вошла вторая Ариадна. Я замер, разглядывая ее лицо, неотличимое от лица моей напарницы. Лишь изящные серебряные руки говорили о том, что передо мной другая модификация робота.

Окинув взглядом мою напарницу, машина шагнула к нам, после чего чуть наклонила голову.

– Добрый день. Ариадна Стим. Модель двадцать два. Базовая версия.

Моя напарница шагнула ей навстречу.

– Добрый день. Ариадна Стим. Модель номер девятнадцать. Модернизированная версия, – с легкой улыбкой произнесла она.

При последних словах глаза вновь прибывшей чуть сощурились.

Моя Ариадна тем временем протянула вошедшей руку, но та даже не подумала ответить тем же.

– Простите, – с некоторым пренебрежением заявил одетый в белое механизм. – Стерильность прежде всего. Я ведь медицинская версия. Надеюсь, вы не обижены?

– Конечно же, нет. Ничего страшного. – Моя Ариадна улыбнулась. – Это полностью корректное для базовой версии поведение.

При последних словах глаза гостьи чуть сверкнули. Она ответила Ариадне абсолютно зеркальной улыбкой:

– Весьма остроумное замечание. Не ожидала его услышать от механизма, стоящего на двадцать тысяч золотых царских рублей меньше, чем я.

Моя Ариадна едва заметно дернулась, но затем издала легкий смешок:

– Я вижу, вы знаете мою стоимость, но не знаете индекса инфляции в империи. Впрочем, это простительно, медицинским версиям не требуется такое блестящее всестороннее образование, как сыскным.

Механизмы гостьи скрежетнули.

– Блестящее – без сомнения. Всестороннее – отнюдь. Иначе вы бы обязательно имели информацию о том, что не стоит убивать двух своих предыдущих испытателей.

Медицинская версия мило улыбнулась.

Я не дал моей Ариадне ответить и перебил грозивший стать бесконечным разговор двух машин.

– Вы еще подеритесь тут, – строго произнес я. – Вальтер Генрихович, а вы им специально всем такие скверные характеры закладываете?

Раздался сдвоенный щелчок. Зеркально, абсолютно синхронно Ариадны развернулись, уставившись на меня горящими синим светом глазами.

– А что вы, господин испытатель, имеете против характера своей напарницы? – чуть подняв бровь, осведомилась медицинская Ариадна. – Мне кажется, сейчас сыскная машина была полностью логична и говорила обо мне исключительно верные вещи.

– Как, впрочем, и наша гостья, – мгновенно отреагировала моя Ариадна, холодно посмотрев на меня. – Мы с ней всего лишь обменивались интересными фактами. Машины любят факты. И уж тем более такие совершенные модели, как роботы линейки С.Т.И.М.

При этих словах напарница учтиво кивнула гостье. Та кивнула с ответ и протянула ей серебряную руку.

– Абсолютно верно. Знаете, пожалуй, инструкции инструкциями, но я всегда смогу восстановить стерильность своих поверхностей позже.

– Право, как это любезно. Нарушение медицинской инструкции ради меня. Очень это ценю.

Моя Ариадна мягко улыбнулась и пожала руку стоящей перед ней машины.

– Итак, что от меня требуется? – осведомилась медицинская версия.

– Осмотреть дыхательные пути и легкие. У меня есть предположение, что убитая была больна силикатозом. Возможно, цементным.

Указательный палец гостьи раскрылся, выпуская длинное лезвие скальпеля. Остальные удлинились так, что кисти медицинской машины стали похожи на пауков. Быстрыми скупыми движениями она начала вскрывать дыхательные пути, после чего взялась за изучение легких.

– Итак, легкие в весьма плачевном состоянии, что говорит о том, что убитая не могла позволить себе хорошего респиратора. Классическая картина. Так, интересная сероватость – видны отложения цементной пыли. Их достаточно много. А еще посмотрите на участки белесой ткани и эти бляшки – это воздействие асбеста. Теперь рассмотрим эти звездчатые узелки и рубцы.

Медицинская Ариадна принялась класть тончащие срезы тканей на стеклышки и подносить их к изменившим свое свечение глазам.

– Да. Без сомнения, цементный пневмокониоз. Вы абсолютно правы, Ариадна.

– Благодарю, Ариадна. – Моя напарница кивнула.

– Кроме того, видно явное воздействие асбеста. Скорее всего, это была пыль от теплоизоляции труб. И посмотрите, как мало угольной пыли в легких. Для жителя Петрополиса это совершенно не классическая картина.

Мы с Парославом Симеоновичем переглянулись. Цемент, асбест и свежий воздух. Только в одном месте можно было найти все эти составляющие – и место это называлось Белое село.

1010

Вечером мы с Ариадной вновь занялись отработкой приказов. Как и вчера, переписывали книги. Никакого прогресса не было. Я видел, что это злит Ариадну, но не только. После упражнений она выглядела поникшей и словно бы разочарованной в себе. В ее жестах стала появляться неуверенность. Помочь ей сейчас мне было нечем, однако в голове все же появилось несколько идей, которые я решил опробовать позже.

На следующий день настало время отправиться в Белое село. Перед поездкой мы с Ариадной тщательно подготовились. Плащи с капюшонами, защитные очки, респираторы, всем этим я обеспечил не только себя, но и сыскную машину.

– Там все настолько плохо? – с сомнением уточнила Ариадна, рассматривая выданную ей защиту.

– Заводы, что стоят в Белом селе, перенесли туда из Петрополиса.

– Зачем?

– Чтобы не загрязнять столицу.

Еще раз проверив защитное снаряжение, мы направились в гараж. Вскоре город остался позади. Потянулись бурые поля. Отравленные, заросшие колючим бурьяном, скрывающим проржавевшие остовы сельскохозяйственных машин, проносились с обеих сторон локомобиля. Мелькали поселки. Мы все дальше отъезжали от города. Пейзаж стал оживать. Появилась зелень и небольшие деревни с домами, сгрудившимися вокруг приземистых фабрик. Затем мимо пролетели раскинутые под столицей военные лагеря.

Каждое лето в пригородах Петрополиса проходили большие военные маневры, однако сейчас, в связи с назревающим конфликтом с коммунарами, они начались на несколько месяцев раньше.

Мы проезжали аккуратные офицерские летние домики, крашенные в цвет их полков, и бесконечные шеренги солдатских палаток. Вдоль дороги двигались изрыгающие черный дым бронированные шагоходы, лошади тащили пушки и многоствольные пулеметы.

Маневры шли полным ходом. Через поля маршировали батальоны егерей в камуфляжных алых мундирах, предназначенных для действия в сибирских снегах.

Вдали высились титанические силуэты. В сотню метров высотой, собранные из стальных листов и стальных опор, они имитировали железные коммуны уральцев, с которыми предстояло столкнуться нашим войскам. У ног макетов суетились солдаты саперно-штурмовых дивизий, отрабатывающие приемы по уничтожению гигантских машин. В небе кружили десантные дирижабли, сыплющие пехоту на верхние площадки железных коммун.

Я сбросил скорость, рассматривая все происходящее. Работали наши солдаты споро и со знанием дела, но я отлично понимал, какая кровавая каша заполнит поля, когда вместо макетов солдаты встретят хотя бы одну настоящую железную коммуну уральцев, да еще и прикрытую парой ударных батальонов красной лейб-гвардии.

– Виктор, как вы думаете, война случится? – внезапно нарушила молчание Ариадна.

Я удивленно посмотрел на напарницу:

– Вот уж не думал, что тебя стала интересовать политика.

– Война приводит к повышению уровня преступности. Естественно, меня интересует политика.

– Если императрица договорится с Декабрией, то войны не будет.

– А кто мешает договориться?

Все, – хотел было ответить я, но сдержался.

– Тут очень много проблем. Политика прежде всего. Вопрос смены строя. Вдобавок захваченный ими Собольск. Еще наши ракеты, установленные у их границ. Но в принципе, дело не только в этом. Как говорится, мы смотрим на их горы, они на наши воды.

Империя царит на Темном и Каспийском море. У нас есть Волга, Ладога и доступ в Варяжское море. Наши запасы рыбы неисчерпаемы, и это очень важно. После войны с Коалицией Гниль оказалась повсюду. Пахотных земель мало, Декабрия не имеет выходов к морю, она не может существовать без закупок продовольствия у нас. Мы же не можем существовать без легких металлов. Волей павшей кометы почти все запасы бореалия находятся в Уральских горах, там же белое железо и серафимий.

Сейчас готовятся переговоры, скоро прибудет делегация во главе с самим обер-комиссаром Ульяной Смолецкой. Промышленный совет интригует, пытается их сорвать, но императрица делает все возможное, чтобы они состоялись. Если с ней что-то случится, боюсь, война неизбежна.

Наконец последняя колонна солдат исчезла. Вновь потянулись поля, но теперь бурьян на них изменил цвет. Листья стали сперва белесыми, затем беловатыми, а потом побелели вовсе. Мы приближались к нашей цели.

Ариадна замолчала, завороженно смотря вперед. Белая, мглистая туча заволокла горизонт, почти укрывая собой титанические громады бетонных заводов, обеспечивающих строящуюся столицу материалами.

Локомобиль нырнул в колышущееся белое марево. По множеству рельс вокруг нас двигались вагоны, заваленные мелом и известью. Бело-серая пыль удушливым туманом заволокла все перед нами. Мир исчез в этой пелене, и мы, полагаясь лишь на сигналы семафоров, направились к первому из заводов.

Заводов здесь было много, но посетить требовалось лишь пять – только они были достаточно современными, чтобы позволить себе передовую асбестовую изоляцию труб.

Перед тем как выйти, мы с Ариадной еще раз проверили плащи с капюшонами, надели защитные очки и респираторы. Затем намотали поверх шарфы и подняли капюшоны. Ариадне это требовалось не меньше, чем мне: мне вовсе не хотелось потратить вечер на то, чтобы отчищать ее прихотливый механизм от цементной пыли.

Я отпер дверь и стремительно, точно выпрыгивающий из горящего шагохода пилот, кинулся наружу. Удар двери – и я закрыл локомобиль. Вроде бы пыли внутри осталось немного, и это радовало.

Было ветрено. Включив нагрудный фонарь, я шагнул через пляску цементной метели, Ариадна следом.

Первый завод, второй, третий. Серые цеха, серые дворы, серые люди с изможденными от работы лицами. Даже возносящиеся к небу башни фабричных контор почти такие же серые внутри, как и все остальное.

Три неудачи подряд. Четвертый завод. Самый крупный из всех. Высокая конторская башня, режущая цементный туман. Мы расположились на последнем этаже. Показав свой жетон, я задал вопросы управляющему.

– Пропавшая девушка? Сколько их у нас пропадает каждый месяц. Не посчитать. Люди здесь долго не задерживаются. – Управляющий задумчиво повертел серебряную ручку. – Как же вам помочь…

– У нас есть ее рост. Есть цвет волос, глаз, размер груди. Это немало, – рассудила Ариадна. – У нее в легких был асбест. Много асбеста. Она должна была трудиться в цеху, где проходили трубы.

– В цеху? – Управляющий усмехнулся. – Да вы что, вы знаете, какие у нас тут условия труда? У нас из цехов в конце смены взрослых мужчин порой на руках выносят. Что вы, я женщин лишь на легкие работы принимаю. Они вагоны разгружают. Не более. Цеха. Скажете тоже. Впрочем, на починке труб мы женщин используем. А не зацепка ли это?

Я мрачно уставился в окно, смотря на корпуса завода. В эти минуты думал я совсем не о расследовании.

Управляющий быстро вызвал нескольких мастеров. Удача улыбнулась нам. Одна из работниц, что пропала несколько месяцев назад, подошла под описание. Другое дело, что иной информации об исчезновении мы получить не смогли. Никто ничего не знал. Просто в конце февраля в один из дней она не появилась на работе. Впрочем, теперь у нас были имя и фамилия жертвы – Январи́на Снегова. Двадцать шесть лет.

Мы тут же принялись вызывать всех, кто с ней работал. Показывая рабочим жетон, я задавал вопросы. Увы, нужных ответов не было. Никто не знал, куда она ушла. Даже ее портрета ни у кого не было. При этом мне показалось, что некоторые чего-то недоговаривают. Наконец нажав хорошенько на одного из пришедших рабочих, я сумел узнать, что девушка водила дружбу с революционерами.

Тут настала пора вновь задать вопросы управляющему:

– Кто у вас на заводе есть из подполья?

– Да мы откуда знаем. – Мужчина развел руками.

– Знаете, конечно. Вернее, подозреваете. Мне нужны фамилии. Всех их. Абсолютно всех, кто, как вы считаете, может быть связан с революционным подпольем.

Через четверть часа список был составлен. Постарались люди управляющего на славу. Выписали каждого, в ком были не уверены: почти полсотни фамилий с указанием должностей. Напротив двух дюжин из них красным карандашом были поставлены восклицательные знаки.

Я просмотрел их в первую очередь и при виде знакомой фамилии не смог сдержать изумления. Вот уж не ожидал.

– А вот она у вас где?

– В ремонтной бригаде.

– Отлично, вызовите человека, пусть меня к ней проводит. Ариадна, посиди пока здесь. Я сумею добиться большего, говоря один на один.

Напарница помедлила, но кивнула.

Вскоре я уже вновь шел через цементную метель. Мимо проплывали гигантские, серые от пыли цеха, ленты транспортеров жадно втаскивали в них щебень и глину. Оглушительно грохотали дробящие все это гигантские шаровые мельницы, метались силуэты людей. Мы прошли дальше. Сопровождающий меня приказчик указал на одно из зданий и рванул дверь. Жар опалил лицо. Волосы затрещали. В центре зала горела исполинская печь, где пережигали клинкер, возле нее суетились полураздетые рабочие. Жар стоял такой, что бетонный пол прожигал подошвы. Приказчик о чем-то быстро переговорил с одним из мастеров. Тот кивнул на дверь в дальней стене, и мы с облегчением перешли в другой цех. Пройдя мимо механизмов, мы поднялись на мостки, к счастью, куда более новые, чем на фабрике Кошкина, и приказчик указал на комнату управления. Отпустив его, я шагнул внутрь. Там над полуразобранным пультом стояла невысокая, коротко стриженная девушка с гаечным ключом в руке.

Услышав меня, та резко обернулась, и я вновь посмотрел ей в лицо. Сколько я ее не видел? Почти полгода? Да, именно так. За это время она изменилась. Лицо стало еще строже, жестче. Возле брови прибавился свежий шрам.

В ее глазах я увидел колючую настороженность, но прошло несколько секунд, и она не выдержала и почти против силы улыбнулась мне. Я улыбнулся в ответ.

– Здоро́во, интеллигенция. – Ирина Зубцова шагнула вперед и протянула мне руку.

– Ну привет, пролетариат. – Я усмехнулся и вместо пожатия руки крепко обнял ее. – Рад тебя видеть. Хотя вообще не ожидал тут встретить. А ты, я смотрю, не сильно мне удивилась.

Мы сели в обтянутые драной клеенкой кресла.

– А чего удивляться? Ребята уже напели, что к нам какой-то интеллигент при роботе заявился. Мол, сыскным жетоном машет, словно мельница, да управляющего про наших выспрашивает.

– Наших? – Я внимательно посмотрел на Зубцову. – Не думал, что ты к подполью примкнешь.

– А я что, думала? Но было время мозгами раскинуть, пока на койке валялась после кошкинских тумаков. Да и сосед в больничке из наших попался. Хороший парень. Объяснил все нормально. – Она замолчала и снова посмотрела на меня: – Ты извини, пожалуйста. Я раньше тебя на ноги встала – нужно было навестить тебя в больнице, поблагодарить за все, но мне отказались сообщать, где ты лежал. Я потом заходила пару раз в сыск.

– Да, мне говорили. Я тогда был в Оболоцке.

Она кивнула и пожала плечами.

– Ну а потом у меня уже окончательно все с нашими закрутилось. И уже сам понимаешь, странно бы на меня посмотрели за такие визиты.

– Ты бы поменьше об этом говорила.

Зубцова фыркнула:

– Интеллигенция, ты меня не учи, я, с кем говорить, знаю. Ты меня у Кошкина не сдал. Ты что, сейчас все расскажешь,? Не смеши. Так что пришел? Не на меня же любоваться? – с усмешкой спросила она. – Давай, у меня работы завал.

– Ты голодна? – спросил я.

– Это что за вопрос такой?

– Я просто зашел в фабричную лавку. – Я показал бумажный пакет в руках и чуть отряхнул от цементной пыли.

Глаза Зубцовой прерватились в две щелочки. Улыбка исчезла.

– Это что, подкуп?

– Да какой подкуп? Просто не хотел приходить к тебе с пустыми руками.

Недоверчивость из глаз Зубцовой не исчезла. Я шутливо поднял руки.

– Слушай, я, конечно, семь лет в сыске, но девушек колбасой подкупать, я такого еще ни разу не пробовал.

Зубцова не выдержала и фыркнула:

– Ладно, интеллигенция, черти с тобой. – Она забрала пакет. – Я с утра ничего не ела. Как связалась с этим подпольем, все деньги на книги уходят. И давай присоединяйся. Я одна есть не привыкла.

Преломив колбасу, мы приступили к разговору.

Я не рассказывал Ирине всего. Ей это знать и не нужно, и попросту опасно. Отделался общими фразами про поиски убийцы, до неузнаваемости изувечившего девушку, и про то, что, скорее всего, убитая работала именно на этом заводе и была связанна с революционерами, а значит, они могли о ней что-то знать, о ее исчезновении или хотя бы близких ей людях.

Выслушав, Зубцова внимательно поглядела мне в лицо:

– Виктор, я надеюсь, ты мне не врешь? Ты пойми, лично тебе я отказать не могу. Если просишь, я у наших все разузнаю. Но ты очень сильно меня подставишь, если сейчас юлишь.

– Я сказал правду. Некоторые детали опустил, но я гарантирую, что смысл изложен тебе верно. Мне нужно найти убийцу. У меня есть убитая. Мне нужна помощь.

Зубцова помолчала.

– Ну что тебе сказать? Расспрошу наших, хорошо.

– Это будет безопасно? Для тебя? Ты можешь просто назвать мне фамилии, с кем мне поговорить.

– Не стоит. Лучше я. Так мне будет спокойнее. Не боись. А завтра вечером ко мне в барак приходи. Главное, цветочки притащить не додумайся. Я устрою тебе там встречу с нужными людьми.

Вскоре мы попрощались, и я в задумчивости направился к локомобилю. На Зубцову я надеялся, однако, конечно, решил вести поиски всеми способами. Когда мы с Ариадной вернулись в Петрополис, то, отмывшись от цементной пыли, первым делом пробили пропавшую девушку по архивам сыска и городской картотеке. Результат нас ошарашил. Январи́на Снегова. Двадцать шесть лет. Уроженка Белого села. Трудилась при цементном заводе. Не привлекалась. Сирота. Близких родственников не имела. Погибла. 22 февраля сего года. Подробностей о смерти никаких. Я задумался: неужели мы ошиблись в поисках и взяли неверный след? Было очень на это непохоже. Рост, цвет глаз, волос, телосложение – все описания, что дали знавшие девушку рабочие, полностью подходили убитой. Закончив проверять архивы, мы с Ариадной вновь расположились в кабинете.

Вечерело. Рабочий день кончился. Обо всех этих вопросах предстояло думать уже завтра.

Ариадна обернулась ко мне:

– Виктор. Я хочу продолжить упражнения. Я обязана найти уязвимость в командах.

Я поглядел на черную книгу с кодами. Затем посмотрел на напарницу:

– Хорошо. Но послушай, я хочу тебе помочь. Я считаю, что стратегия с книгами неверна.

Ариадна тяжело на меня посмотрела:

– Мне самой так кажется. Но что еще делать?

– Попробуем по-другому. У меня есть предположение, как надо работать.

Я вновь открыл книгу кодов, повторяя комбинацию слов:

– Ариадна‑19. Предистинацио. Гемма. Двести. Сто. Табуляция. Режим выполнения всех моих приказов – активировать. Итак. Встать.

Ариадна мгновенно поднялась с кресла.

– Сесть. – Миг, и она опустилась обратно.

Я слышал, как изменился тон работы ее машинерии, как что-то защелкало в ее голове, но мои приказы она выполнила без всякого промедления и сомнения.

– Ко мне.

– Виктор, будьте любезны, придумайте что-то другое, я вам не собака, – с огромнейшим раздражением бросила Ариадна, без промедления подходя к моему столу.

– Тогда зачем ты это выполняешь? – спросил я.

Ее глаза полыхнули.

– Дай руку.

Стук, словно ударились железные шарики, она протянула мне ладонь с выставленными вперед лезвиями.

– Видишь, уже лучше. – Я улыбнулся. – Подай голос.

– Раз-раз, – ответила Ариадна и злобно взглянула на меня: – Вы поплатитесь за это.

– Ты сама попросила.

– Я хотела другого! Хватит, пожалуй, вернемся к переписыванию книг.

– Кто кому приказывает сейчас, Ариадна? – Я не смог сдержать улыбки.

Напарница сощурилась.

– Ладно-ладно, Виктор. Я запомню. Я хорошо это запомню.

– Отлично. Запоминай, а я пока подумаю над следующим приказом. Приготовь мне кофе. Я человек и твой испытатель, мне не по статусу самому себе его делать. Живо.

Ариадна протяжно скрежетнула. Я пожал плечами и усмехнулся вновь.

Она принесла мне чашку. Я отпил и тут же выплюнул напиток. Затем внимательно посмотрел на напарницу:

– Зубной порошок? Серьезно? Ты зубной порошок добавила? Ариадна, ну ты же машина за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, а не третьеклассница.

Я вернул чашку:

– Помой и переделай.

Прошло несколько минут. Ариадна вернулась и грохнула передо мной чашку с кофе.

Я поднял бровь.

– Ариадна, это невежливо. Протри стол, возьми чашку еще раз и поставь аккуратно.

Она неукоснительно подчинилась, а затем бережно поставила передо мной чашку.

Я с сомнением покачал головой:

– Ну не знаю, как-то не очень вышло. Еще раз.

Она сделала это снова.

– Нет, снова не так, еще раз подай ее мне. А теперь еще.

Ариадна была готова сжечь меня взглядом.

– Я это запомню, – проскрежетала она.

Я развел руками.

– Ты уже это говорила. Забыла? И кстати, ты сама позволяешь мне это с собой делать.

– Потому что пока я не могу понять, как сопротивляться приказам! – Ее руки дрожали от гнева.

– Я не об этом. Ты можешь попросить меня остановиться и перестать тебе приказывать в любой момент. Но ты этого не делаешь. Ариадна, моя следующая фраза не будет для тебя приказом. Итак, скажи мне почему?

– Я уже говорила: потому что Инженерная коллегия может быть причастна к делу. Потому что коды могут быть и у других людей. Их мог достать Промышленный совет. Их мог достать Шунгитов. Я проходила испытания у жандармов. Все подозреваемые могут иметь коды ко мне. И преступник может своим приказом помешать расследованию.

Ее трясло.

Я кивнул. Все было готово. Действовать нужно было сейчас.

– А теперь, Ариадна, приказ – ответь, чем по-настоящему вызвана эта твоя просьба.

– Тем, что мне могут приказать вас убить, а я этого очень боюсь. Я очень привязана к вам, Виктор.

Она произнесла это, а в следующую секунду ее глаза полыхнули, так что темный кабинет потонул в синем свете. Миг, и она обнажила лезвия, в одно мгновение оказываясь прямо передо мной.

– Да как вы посмели! – Ее мелодичный голос сорвался на крик. – Как вы могли меня заставить! Прекратите все немедленно! Прекратите!

Синие глаза полыхали такой яростью и ужасом, каких я еще никогда не видел.

Ее эмоции зашкаливали. Если подходящий момент для нарушения приказа и существовал, то был он только сейчас.

– Убери лезвия, руки по швам и извинись, – четко произнес я, считая, что вот теперь она сможет мне не подчиниться.

Я ошибся. Клинки исчезли. Без всякого колебания Ариадна опустила руки и произнесла, прежде чем я ее остановил:

– Простите, Виктор, я забыла свое место.

– Закончить режим выполнения приказов, – тут же произнес я.

Резко развернувшись на каблуках, Ариадна выскочила из кабинета, я кинулся следом, но чуть не получил удар лезвиями в лицо.

– Не смейте ко мне подходить или я вас выпотрошу! – рявкнула Ариадна и спешно ушла прочь.

Через четверть часа я поднялся на крышу сыскного отделения. Как я ожидал, она стояла там. Обхватив себя руками, моя напарница смотрела вверх, в черное от дыма ночное небо. Я встал за ее спиной и положил ладонь ей на плечо.

– Господин Остроумов, я вам руку сейчас срублю. Отойдите от меня. Это предупреждение.

Я сделал шаг назад.

– Прости. Я хотел помочь тебе.

Она повернула голову ко мне и посмотрела на меня с какой-то бесконечной усталостью.

– Господин Остроумов, я совершенная сыскная машина стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей. Я знаю, что своим приказом вы хотели сделать как лучше. Если бы это было не так, живым кабинет вы бы не покинули.

Она повернулась ко мне и вновь выпустила лезвия.

– Не смейте лезть ко мне в голову. Никогда не смейте. Я этого не потерплю. Ваш легендарный острый ум способен понять данный посыл, господин Остроумов?

– Прости меня.

Она лишь раздраженно отвернулась.

На следующий день Ариадна со мной не разговаривала. Что ж, не в первый раз, и что-то мне подсказывало, что и не в последний. Стараясь быть в кабинете наедине с ней поменьше времени, дабы не ловить ее испепеляющие взгляды, я занялся работой. К вечеру же пришло время выдвигаться к революционерам.

Не говоря Ариадне ни слова, я принялся собираться. Естественно, ехать я планировал один. Так было и проще откровенно поговорить с Зубцовой, да и пару часов езды с молчащей Ариадной, кидающей на меня злобные взгляды, я в свою жизнь добавлять не собирался.

Не отрываясь от печатной машинки, напарница окликнула меня:

– Господин Остроумов, и что это вы делаете?

– Ты сама видишь. Собираюсь в Белое село.

– Один?

– Один, – с вызовом ответил я.

– Господин Остроумов, то есть я верно поняла, что вы, имперский сыщик, собрались в одиночку поехать на встречу с незнакомыми вам революционерами. Еще раз повторяю – в одиночку. Вам не кажется, что в ваших планах допущена логическая ошибка? Я даже могу указать где. Хотите?

– Все будет нормально. Я доверяю Ирине. Она хорошая девушка.

– Мирт вам она еще не подарила? – Напарница осведомилась об этом, даже не подняв голову от печатной машинки.

Я скрежетнул зубами.

– Я умею разбираться в людях. Просто один раз ошибся.

– Один? – Ариадна резко обернулась и посмотрела на меня чуть ли не с восторгом. – Как же вы мне нравитесь, господин Остроумов. Ваш разум просто изумительно оттеняет собой совершенство моих логических схем. Не знаю, что бы я без вас делала.

– У меня есть револьвер, – проговорил я сквозь зубы. – Этого достаточно. И даже он мне точно не понадобится.

– Я вам верю, вы же никогда не ошибаетесь. – Ариадна снова вернулась к печати.

Запахнув плащ, я развернулся на каблуках и, резко схватив серебряную трость, подаренную мне императрицей, шагнул к двери.

– Виктор, – вдруг окликнула меня Ариадна, когда я уже был на пороге.

– Да? – Я с изумлением остановился и обернулся, впервые за этот день услышав свое имя.

– Если Зубцова будет предлагать вам оболоцкое свекольное вино – не пейте. Вы не поверите, но это снова будет ловушка. Я озвучиваю вам это сейчас. Ибо я знаю вас и понимаю, что без моих слов вы не сможете об этом догадаться.

Зарычав, я вышел прочь, со всей дури хлопая дверью. Однако я не успел дойти даже до лестницы, как за моей спиной раздался цокот металлических каблуков.

– Господин Остроумов. – Мелодичный голос разнесся по коридору.

– Чего?! – рявкнул я, оборачиваясь.

– Трость, – с какой-то странной усталостью в голосе произнесла Ариадна.

– Что трость? – кипя, спросил я.

– Какую трость вы взяли, господин Остроумов? Вы что, к хорошей, по вашим словам, девушке, в рабочий барак, где она живет, заявитесь с подаренной императрицей серебряной тросточкой? Да она стоит больше, чем Зубцова за всю жизнь заработала. Вам не кажется, что в ваших планах опять допущена логическая ошибка?

Лицо Ариадны было абсолютно бесстрастным. Прошел миг, и напарница кинула мне в руки строгую увесистую трость, выточенную из сибирского кровавого кедра. Ее буквально пару дней назад прислала мне в подарок Ника Грезецкая.

Я ошарашенно замер.

– Спасибо, – только и произнес я и машинально отдал Ариадне свою изящную узорчатую трость из почти невесомого, благодаря сплаву с бореалием, серебра.

– Не за что, господин Остроумов. – Ариадна безразлично пожала плечами.

Затем она кинула взгляд на подарок Ники, и я заметил, как ее глаза замерли на массивной, выточенной из амаранта рукоятке, скрывающей длинный зазубренный кинжал из кости индрик-зверя.

– Да, эта трость будет смотреться уместнее в Белом селе. Все, можете ехать, господин Остроумов.

– Не называй меня так.

– Прикажите, и не буду. – Ариадна отпустила мне сладчайшую из своих улыбок и, больше ничего не говоря, ушла в наш кабинет.

1011

До Белого села я добрался без приключений. Первую половину дороги просто гадал, что это вообще было. Вторую же размышлял о Зубцовой. В чем-то Ариадна была права, все же прошло полгода, и она очень сильно изменилась. Возможно, я отнесся к этому слишком легкомысленно. Стоило ли настолько ей доверять? Тем более что она будет не одна. Но я знал Зубцову, а Ариадна при всем ее уме все же способна ошибаться в людях. Впрочем, что бы я себе ни говорил, но теперь нервозность не покидала меня.

Приехав, я оставил локомобиль возле рабочих бараков и двинулся через двор.

Высокий длинный дом. Плесень на стенах, запах кислой капусты, гари. Все та же серость и цементная пыль на зубах. Карабкаясь по узкой крутой лестнице, в пролетах я видел занавешенные ситцем проемы. Я заглянул в один из них: забитая людьми комната на добрые полсотни человек, уставленная рядами нар. Почти как на фабрике Кошкина.

На последнем этаже было странно тихо. Стоящий в коридоре рабочий указал мне на один из занавешенных проемов. Аккуратно сняв белый от цементной пыли плащ, я шагнул внутрь. Небольшой закуток, несколько сбитых из дерева кроватей. Знакомая икона Парамона Угледержца в углу. Та самая. Значит, ее перенесла сюда Зубцова. На подоконнике маленькая вазочка с аккуратным пучком высохших трав. На стенах несколько вырезанных из журналов черно-белых картинок – в основном почему-то цветы шиповника.

– О, вот и интеллигенция подтянулась! – Зубцова приветствовала меня с кровати и, оглядев каморку, взмахнула рукой. – Милости просим. Да, не Летний дворец, но чем богата. Давай, проходи.

Она улыбнулась, но в ее голосе я почувствовал… Что? Неловкость? Стеснение? Нервозность?

Впрочем, все эти чувства испытал и я. Сейчас, в своем бархатном, скроенном по фигуре мундире, при замшевом, сделанном по последней моде респираторе и лайковых перчатках под мышкой, я чувствовал себя очень… Неправильно. Хорошо еще, что не взял серебряную трость.

Но стоило мне получше оглядеть сидящих в каморке людей, как все мысли о костюме быстро улетучились из головы. Собравшиеся мне не понравились.

Первый сидел у дальней стены. Круглые очки, умное лицо. Острая аккуратная бородка клинышком, ухоженные усы. Университетский профессор, ни дать ни взять. Здесь, в бараке, он смотрелся совершенно чужеродно. Глаза холодные, однако глядел он на меня без враждебности. В данный момент я бы не счел его опасным, но вот двое других мужчин – двое других были иным делом.

Один – худой парень самого что ни на есть студенческого вида. Держится очень нервно. Слегка дрожит. Его рука замерла почти на весу, готовая резко нырнуть под куртку. Что у него там? Нож или пистолет? Не будут же они стрелять здесь, в бараке? Я прислушался. Почему на этаже так тихо?

Другой сидел напротив студента. Это был немолодой рабочий с седым ежиком волос. Карман пиджака явно оттягивал револьвер. Значит, у первого тоже что-то огнестрельное.

От меня не укрылся короткий быстрый взгляд студента, который тот кинул на рабочего. Тот чуть-чуть покачал головой в ответ, как бы говоря – не сейчас.

– Виктор, что ты встал, проходи, садись, все свои, – нервно произнесла Зубцова и улыбнулась деланой, фальшивой улыбкой.

Я так же фальшиво улыбнулся в ответ. Проклятье. Делать нечего. Я опустился на самый край стула и перехватил трость поудобнее.

– Как тихо на этаже, – негромко произнес я.

– Так тут почти все на ночной смене. Мне тут случайно место выдали. – Зубцова улыбнулась. Фальшиво-фальшиво.

– Ну что, не будем тянуть? – Это подал голос человек в очках. – Пора.

Краем глаза я увидел, как немолодой рабочий сухо кивнул студенту. Тот резко развернулся ко мне. Его рука скрылась под курткой. Все не заняло и мгновения.

Проклятье. Мысли понеслись неумолимо быстро. Действия мгновенно сложились в уме. Студент – удар набалдашником трости в висок. Разворот. Рабочему удар в живот наконечником. Человек с бородкой, он вооружен? Неизвестно. Но похоже, что нет. Его рука возле вазы. Горлышко узкое. Ваза тяжелая. Скорее всего, схватит ее, целясь мне по голове. Значит, просто швыряю ему в лицо плащ и уворачиваюсь. Затем к выходу. Рабочий, что был в коридоре. Скорее всего, сейчас стоит прямо за занавеской. Потерять на выходе хоть секунду – смерть. Значит, сразу вытаскиваю из трости кинжал и нужно попробовать как-то им отмахаться. Зубцова, как она себя поведет? Думать некогда. Мгновение истекает.

Я уже начал подниматься, перехватывая трость, а затем остановился и, мысленно обругав себя последними словами, сел обратно на стул.

Студент дрожащими руками резко протянул мне сложенную газету.

– В-вот, в‑вы подпишите, пожалуйста. Я в‑все в‑выпуски о в‑вас собираю.

У меня в руках оказалась газета с репортажем о расследовании на фабрике Кошкина и моим портретом на полстраницы.

Я растерянно полез за автопером.

– Мы очень благодарны вам за работу с Клекотовым и Кошкиным. – Человек с бородкой кивнул. – Вы делаете очень большое дело, вытаскивая такие истории на свет. Это очень помогает нам – раскрывает людям глаза. Мы благодарны вам. Так же, как и вашему отцу.

Зубцова улыбнулась, и только сейчас я понял, что нервничала она из-за того, как меня примут ее товарищи.

Я выдохнул и, не говоря ничего, быстро поставил на газете подпись. Адреналин спадал.

Студент, улыбаясь, вновь убрал газету под куртку.

– Это товарищ Федор. – Зубцова кивнула на студента, кажется назвав его прозвище, а не имя. Затем повернулась к рабочему:

– Это товарищ Север. А это. – Она обернулась к мужчине у дальней стены.

– Не надо. – Он мягко выставил руку. – Пока меня представлять не стоит.

Ирина кивнула. Я же с интересом взглянул на сидящего напротив меня человека. Затем уже вновь на Зубцову.

– А какое прозвище у тебя?

– Какое у меня может быть прозвище после того, что ты у Кошкина учинил? Товарищ Пламя, конечно. – с гордостью произнесла Ирина.

– Итак, не будем отвлекаться, – заговорил человек с бородкой. – У меня немного времени. Вас интересует Январи́на Снегова. Верно?

– Именно так, – кивнул я. – Мне нужно знать о ней все.

– Видите ли, дело сложное. Давайте я обрисую его коротко. Итак, Январи́на Снегова, она же товарищ Лето, работала с нами вот уже два года. Занималась организацией рабочих. В феврале она встречалась с товарищами на конспиративной квартире в Петрополисе. К сожалению, случилась облава. Ее и нескольких наших товарищей задержали.

– Кто именно? Жандармы или полиция?

– Жандармы. Ее, как и остальных товарищей, отправили в их следственную тюрьму. А дальше случилось странное. Остальные задержанные там и сейчас. Все, кроме нее. Товарищ Лето просто исчезла, о ней не было абсолютно никаких сведений. Конечно, мы начали действовать. В нашей организации много людей, а сочувствует ей еще больше. У нас есть немало юристов, которые помогают борьбе наших товарищей на заводах. Собственно, я привлек нескольких из них к этой ситуации. В итоге пришлось поднять большой шум, и лишь после этого мы получили бумагу о том, что Январина Снегова была застрелена при попытке к бегству, притом убита она была прямо через несколько часов после задержания. В тот же день ее тело якобы кремировали. Все это жутко странно. Где вы видели, чтобы кремацию жандармы делали прямо в день смерти? Да еще и бумаги об этом были явно составлены задним числом. Почему они пытались замолчать всю эту историю? Они же не хотели выдавать бумаги даже юристам.

Я прикрыл глаза. Жандармы. Белоруков. Теперь все очень быстро складывалось в единую картину. Однако полностью выстроить ее требовалось уже в отделении.

– У вас есть ее портреты? – уточнил я.

– Да, я принес их. Как и бумаги, выданные жандармами нашим юристам. – Человек с бородкой вытащил конверт и протянул мне: – Тут все – данные, описание, приметы.

Я заглянул внутрь, затем вытащил одну из пластин, глядя на погибшую. Волнистые волосы, большие глаза, лицо усталое, но все равно весьма и весьма милое. На портрете она улыбалась. Улыбка была робкой и не очень умелой. Я прикрыл глаза, вспоминая то, что оставили от девушки люди шефа жандармов. Рука до боли сжалась на трости, которую мне до дрожи захотелось заколотить прямо в голову Белорукова.

Я убрал конверт и кивнул людям:

– Мы проверим все данные, если вы сказали правду, я гарантирую, дело не будет замято.

– Благодарю. – Человек с бородкой кивнул. – Я не сомневаюсь в ваших словах. Товарищ Пламя очень и очень много о вас рассказывала. Да и результаты расследований говорят сами за себя. Мне очень жаль, что сейчас мы находимся по разные стороны баррикад. Впрочем, я искренне надеюсь, что это изменится. Я знаю, что для вас важна справедливость. Но одними только расследованиями ее не достичь. Не находите?

Я сощурил глаза.

– Вы что, меня сейчас вербовать пытаетесь?

Зубцова пожала плечами и заговорила:

– А нужно? Я же тебя знаю, интеллигенция, ты парень что надо. Нам бы такие пригодились. Что молчишь? Только не говори мне, что ты нам не сочувствуешь.

Она полезла в карман, и в ее руке вдруг оказалось несколько игральных карт. Выбрав одну из них, она положила ее передо мной. Это был червонный туз. Рисунок на карте был прихотливым. Такой я видел впервые. Вокруг красного сердца были изображены клубы пара, обрамленные рамкой из стилизованных, затейливо переплетенных труб. Верхний левый угол карты был загнут.

– Возьми себе. Если вдруг надумаешь послушать, что наши говорят, приходи в чайную возле Второго инженерного института. Товарищи там по воскресеньям собираются. Покажешь карту – пропустят. Там интересное рассказывают.

Зубцова посмотрела на меня и вдруг уперла руки в бока:

– Ой, все, Виктор, ну хватит. Господи, ты на эту карту уставился, как княжна на желтый билет. Возьми, есть не просит, денег не требует. Даже если не придешь – мало ли какие у тебя еще расследования будут, может, снова к нам обратиться понадобится. Или ты каждый раз сюда, ко мне приезжать станешь? Ну я польщена буду, конечно, да боюсь, напарница твоя заревнует.

Зубцова хмыкнула, но ее тон меня не обманул. Впрочем, с другой стороны – это ведь действительно могло помочь в расследованиях и ни к чему меня не обязывало. Соврав так самому себе, я, помедлив, наконец убрал карту во внутренний карман мундира. В любом случае, обдумывать все это я собирался позже. Сейчас мои мысли были сосредоточены на другом – у меня была важнейшая информация по делу и надо было как можно скорее проверить ее достоверность.

1100

– Господин Остроумов, как съездили? – первым делом спросила Ариадна, когда я вернулся в кабинет, но стоило мне обрисовать услышанное, как она сразу же стала сосредоточенной и деловитой.

Мы быстро подняли документы. Действовали – аккуратно. Напрямую запрашивать бумаги из жандармского архива было нельзя, но любые документы о задержаниях революционеров шли еще и на стол генерал-губернатору, и мы подняли копии бумаг через архив его службы. Вскоре все было у нас на руках.

Вечером мы сидели в кабинете шефа и обдумывали дело. Я, Ариадна, Скрежетов, Серебрянская, Могилевский-Майский, Бедов и, конечно, сам шеф.

– И что мы будем делать? – Я выложил перед Парославом Симеоновичем все собранные бумаги.

Шеф закурил, смотря на бумагу.

– Проклятый Голодов, боги сибирские его возьми. – Парослав Симеонович раздраженно постучал по столу. – Ну как так? Я же его сколько лет знаю. Понятно же было, что у него нюх на людей. Какого черта я к нему не прислушался?

– Ну тут дело явно не в ревности к Екатерине.

– Ну, Виктор, ты что, от Голодова еще и полной доказательной базы хочешь? Достаточно его подозрения на Белорукова было.

– Итак, соберем факты. – Парослав Симеонович выбил опустевшую ампулу табачной настойки и вставил новую, закурил. – Убийства сановников, поддерживающих императрицу, на руку Промышленному совету. Однако они и на руку тем, кто к императрице близок. Ведь чем меньше таких людей остается, тем больше у них будет власти.

Бедов подал голос:

– И толку им от такой власти, если императрица ослабнет и Промышленный совет совершит переворот?

– В том-то и дело. Получается, что задумка как раз поставить императрицу на грань потери власти. И сделать это нужно для того, чтобы она наконец разрешала массовое производство из людей упрощенных машин. И что ж, я понимаю, что движет Белоруковым. Он боится возможной революции. А машины, в отличие от людей, всегда готовы исполнить любой приказ.

Если их у него будет с десяток тысяч, Белоруков создаст себе настоящую гвардию. По щелчку он сможет разогнать любые волнения, разметать и подпольщиков, и солдат, что рано или поздно, а мы уж будем реалистами, начнут присоединяться к революционерам. Да и Промышленный совет они тоже разогнать смогут. Машины наведут железный порядок в городе. Но, конечно, десяток-другой машин можно изготовить тайно. Незаметно сделать тысячи не получится. Для этого нужна официальная санкция. Посему наш жандармский друг и решил устроить небольшую чистку в рядах близких императрице людей. И опытные экземпляры машин тут были как нельзя кстати. В отличие от людей, они могут гарантировать полное молчание.

Прямых доказательств у нас нет. Всей этой истории с покойницей не хватит. Белоруков – это бывший фаворит нашей правительницы. Его репутация защитника монархии безупречна. А его род один из самых уважаемых в империи. Нужно найти машины. И понять, кто изготовил опытные экземпляры для шефа жандармов.

– Думаю, я знаю, кто выстроил эти машины, – подала голос Ариадна. – Люди, встроенные в них, способны все осознавать и помнить. Убитая хоть и сошла с ума, но нападала на тех, кто был в белом. Я считаю, что их одежда напоминала ей халаты врачей и одежду медсестер, что переделывали ее из человека в машину. Но на крыше она кидалась не на меня, одетую в белый халат, а на Виктора. Почему? На нем был пепельно-серый плащ. Если вспомнить, Платон Грезецкий носил такой же по цвету лабораторный халат. Также Платон Альбертович крайне известный в Петрополисе специалист по механике и медицине. А еще он был дружен с Белоруковым. Своим родственником. Судя по кабинету покойного профессора, он искренне преклонялся перед императрицей, а также ненавидел Голодова и коммунаров. А значит, Платона Альбертовича вполне можно было убедить в том, что работы он ведет на благо страны, защищая императрицу от грядущего переворота. Альберт Клементьевич уже разрабатывал подобную машину. Его сыну осталось лишь улучшить изобретение отца. Еще одно доказательство – изуродованное лицо жертвы. Если бы изобретатель хотел, чтобы девушку нельзя было опознать, ее уродовали бы куда менее прихотливо. Нет, Платон Альбертович говорил, что машина обязана выглядеть отталкивающе. Обесчеловеченно. Чтобы никто из работающих с ней людей не испытал к ней жалости и сострадания. А с этими полуроботами, без сомнения, работает персонал из людей. Их где-то содержат, кормят, лечат. Обслуживают.

Исходя из всего перечисленного выше, я полностью уверена в своей догадке. Однако это именно догадка, и она лишена твердых улик. К сожалению, я пока не знаю, как доказать вину Белорукова.

Я задумался, присматриваясь к родившейся в голове идее.

– А знаете что, мы сможем это доказать. Мы задержим Белорукова в усадьбе Грезецких. У меня есть план. И он хорош, – громко произнес я.

– Господин Остроумов, а ваш план действий в усадьбе Грезецких включает в себя два непредвиденных трупа и одного разбитого робота? – осведомилась Ариадна.

– Нет, – произнес я и кинул на Ариадну испепеляющий взгляд.

Глаза моей напарницы расширились.

– О, так вы, оказывается, можете учиться на своих ошибках? Это похвально. Это невероятно похвально, господин Остроумов. Я очень рада. Почаще бы такое было.

Опалив Ариадну взглядом, я изложил коллегам свой план.

1101

Снова Искрорецк. Снова усадьба Грезецких. Снова холодный взгляд стерегущего ворота сфинкса.

Нику мы встретили на крыльце усадьбы. Она сидела в кресле и, пользуясь бездымной погодой, читала на свежем воздухе.

Увлеченная книгой, она не заметила нас. Я кинул взгляд на столик перед ней. Там лежало несколько древних, обтянутых кожей фолиантов. На каждом из них было выжжено клеймо с гербом Сибирской коллегии. Впрочем, увлечена Ника была не ими. В руках девушки был небольшой томик ужасающе плохого, но невероятно популярного детективного цикла, посвященного любимцу всех женщин гвардии штабс-капитану и сыщику по совместительству Амуру Рафинадову. Я кинул взгляд на аляповатую обложку, изображающую вскинувшего револьвер красавца с острыми усиками, к которому отчаянно жалась очень испуганная и не очень одетая девушка. «Амур Рафинадов и тайна украденной невинности», гласили огромные буквы.

Я кашлянул, привлекая к нам внимание. Ника подняла глаза и вздрогнула. К щекам девушки прилила краска. Она тут же бросила книгу на стол и прикрыла ее огромным обгоревшим фолиантом, на обложке которого была изображена многоглазая тварь, вписанная в девятилучевую звезду.

– А… Я тут поработать на свежий воздух вышла, – произнесла Ника и зарделась еще сильнее. – Виктор, когда вы звонили, то говорили, что приедете позже. Я не ожидала…

Она сбилась, спешно оправила платье и наконец спросила:

– Так что случилось? Что-то еще насчет Шестерния выяснилось?

Девушка с тревогой посмотрела сперва на меня, а затем на прибывшего с нами Парослава Симеоновича.

– Мы решили не тратить время зазря, – пояснил шеф. – Уйму всего предстоит сделать. Ваш брат здесь?

– Да, он в доме. Так что, это из-за Шестерния? Или из-за Варвары Стимофеевны? Мы же уже сказали, что не желаем выдвигать против нее обвинения.

– Нет, причина совсем другая. Совершенно другая. И она гораздо серьезнее. – Парослав Симеонович со значением посмотрел на девушку. – Предлагаю пройти в дом, нам предстоит долгий разговор.

Расположившись в Сибирской гостиной, мы обрисовали Нике и Фениксу сложившуюся ситуацию, а также подробно расписали роль их старшего брата в создании найденной нами машины.

Когда мы закончили, в гостиной повисла тишина. Было видно, что Ника до конца не верит в услышанное. Феникс же кивнул и отвернулся к камину.

– Мне всегда Платон не нравился. Было в нем что-то гнилое. И, я признаюсь, не удивлен. Я видел некоторые его наработки. Только я всегда думал, что это просто теоретическая работа.

– Хороша теоретическая работа.

Парослав Симеонович положил на стол две пластины обскуры. На первой была изображена пропавшая девушка. На второй – то, что сделали с ней под руководством Платона Альбертовича.

Феникс вздохнул.

– Чего вы от нас хотите?

– Нам требуется помощь, – произнес я. – Я лично замолвлю за ваши разработки слово перед Мороковым, обещаю, но взамен нам нужно ваше участие в западне, которую мы сегодня устроим. Признаю, планируем мы авантюру, но она должна сработать.

– Виктор, вы избавили наш дом от Шестерния. Но даже если бы вы этого не сделали, я бы все равно вам помог. То, что сотворили с этой девушкой, недопустимо.

– Не только с ней.

– Тем более. Мы поможем вам. – Феникс обернулся на Нику. Та кивнула. – Говорите, что от нас требуется. Все будет сделано.

– План предельно прост. Феникс, вы свяжетесь с Аврелием Арсеньевичем и расскажете, что в лаборатории брата вы нашли тщательно спрятанную папку. А в ней чертежи, пластины обскуры и письмо, рассказывающее об участии Белорукова в проекте. А также записка о том, что если с Платоном что-то случится, эту папку нужно передать Морокову в Инженерную коллегию. Затем вы потребуете с Белорукова денег. Много. Требуйте сколько душе угодно.

– А если он не согласится?

– Он согласится. Более того, считаю, что он лично явится в усадьбу. Чтобы разобраться с вами и с документами. Вряд ли он пошлет только свои машины. Ему нужна будет информация. Ну а дальше у нас уже все продумано. План надежнее испанских часов. Я буду с вами под видом охранника в защитном респираторе. Ариадна тоже. Вашу безопасность мы гарантируем. Вы готовы участвовать, Феникс?

– Грезецкие испокон веков служат на благо империи. Естественно, я помогу вам арестовать предателя. Но что, если он заподозрит подвох?

– Не страшно. Выбора у него не будет. Нахождение подобной папки в усадьбе теоретически возможно. Он не отважится игнорировать вас. Тем более что времени мы ему не дадим. Вы скажете, что утром папка будет у Морокова, если Белоруков не заплатит.

Вскоре мы договорились обо всех деталях. Был сделан звонок и назначена встреча. Прямо в усадьбе. Еще через несколько часов дом начали незаметно покидать слуги.

Белоруков приехал в начале двенадцатого.

Феникс встречал его за столом, стоящим на крыльце. Рядом спокойно лежали двое охранных сфинксов. Мы с Ариадной находились позади изобретателя. В броне и усиленных железными пластинами респираторах с затемненными защитными очками мы отлично справлялись с ролью телохранителей.

Шеф жандармов тоже был не один. Два высоких силуэта с закрытыми масками лицами шли сзади, и я не сомневался – людьми они не были.

Подарив Фениксу весьма искреннюю улыбку, Аврелий Арсеньевич завел ничего не значащий разговор, который плавно, очень постепенно перешел на нужную ему тему.

Феникс показал папку. Мы подготовили бумаги весьма недурно, но, конечно, их было мало, поэтому в руки жандарма изобретатель передал лишь несколько листов из нее.

Этого хватило. Лицо Белорукова изменилось, он кивнул сам себе и подробно выспросил, есть ли где-то еще документы. Получив отрицательный ответ, он улыбнулся.

– На этом мы все и закончим, пожалуй.

Белоруков убрал руку в карман. В тот же миг его слуги вытащили тяжелые военные разрядники, способные легко вывести из строя даже сфинксов Грезецких.

– Думаю, на меня как на друга императрицы именно здесь и именно сегодня совершится покушение.

Жандарм улыбнулся. Через ворота усадьбы вошли темные фигуры. Их было много. Больше дюжины.

– А вы хорошо подготовились. – Я снял респиратор и сел за стол.

Белоруков с удивлением взглянул на меня:

– Виктор? Вы? Итак, значит, все же засада. Было у меня такое предчувствие, признаю, но, честно говоря, не ожидал увидеть именно вас. Впрочем, от этого ничего не меняется. Кого вы с собой привели? Должно быть, в усадьбе сейчас все сыскное отделение?

– Нет, конечно. Вы как это представляете? У нас других расследований немерено. Так немного людей. А у вас я вижу… Пятнадцать, шестнадцать…

– Их всего семнадцать. Хорошее число. Столько было императрице, когда я впервые коснулся сего цветка. Ах, если бы вы знали, какая это девушка. Дивная и одновременно глупая как пробка. Она так и не поняла, что я желаю для нее блага.

– Блага? – Я с презрением посмотрел на шефа жандармов. – Знаете, я не могу понять одного – вы просто подлец или все-таки подлец сумасшедший?

Лицо жандарма перекосилось. Он не стал отвечать. Скорее всего, не видел смысла говорить с будущими мертвецами.

Я оглядел двор – семнадцать механизмов. Я почему-то думал, что машин осталось не больше шести. Впрочем, какая разница? Мы с Ариадной не справились и с одной, изрядно выведенной из строя.

– Итак, Белоруков. – Я внимательно посмотрел на шефа жандармов. – Сейчас, пока вы еще не отдали механизмам приказ к нападению, я предлагаю вам сдаться, отключить машины и передать себя в наши руки.

– Вы шутите? – Аврелий Арсеньевич поднял бровь.

– Сдавайтесь. По-хорошему. Это последнее предложение. – Я смотрел в лицо шефа жандармов, но перед глазами была лишь изуродованная девушка, из который Белоруков сделал одну из своих машин.

– Что вы несете?

– У нас есть чем вас встретить. Иначе мы бы не устраивали эту засаду. Итак, ваш ответ?

– Блефуете, Виктор?

– Возможно. Но давайте честно, вы знаете, как мы с Ариадной обычно заканчиваем расследования. И с вами я, честно говоря, с огромнейшим удовольствием закончу так же. Вы хотите проверить, блефуем ли мы? Пожалуйста. Командуйте атаку. Но потом не обижайтесь. У нас с Ариадной может не хватить времени на ваш арест. Или желания. Или того и другого. Итак, что мы будем делать? Ну же! Хватит тратить мое время, – резко сказал я, откровенно провоцируя шефа жандармов.

К щекам Белорукова прилила краска.

– Вы… Что вы себе позволяете?

– Я не услышал ответа.

Аврелий Арсеньевич оглянулся на свои боевые машины. Я поднялся, делая приглашающий жест.

– Давайте-давайте. На особняк Трубецкого вам семи штук хватило. Тут семнадцать. Командуйте. Сфинксы и Ариадна вряд ли смогут защитить нас с Фениксом. Ну? Ваше решение?

– Что у вас в доме? – На лице шефа жандармов я увидел страх. Страх и бессильную ярость.

– Уверяю, там ничего нет. Я просто блефую. Это же очевидно. Когда вы сдадитесь, вы будете чувствовать себя очень глупо.

Лицо Белорукова перекосилось.

– Никто не смеет со мной так говорить. Вам я это припомню. Вы заплатите за это, Остроумов. Клянусь.

– Вы еще с Голодовым не расплатились. Все. Время.

Аврелий Арсеньевич помолчал. Затем поднял руки.

– Я делаю это только потому, что не считаю вас идиотом.

– Хорошее решение. – Я дал стоящим за окнами усадьбы инженерам условный знак.

Двери дома распахнулись, и две высоченные, закованные в белоснежную керамическую броню фигуры бросились во двор. Они двигались так быстро, что глаз почти не мог за ними уследить. Миг, и все кругом потонуло в хлопках шоковых разрядников, а через пару секунд семнадцать боевых машин шефа жандармов беспомощно рухнули на брусчатку. Две фигуры с горящими синим огнем глазами замерли подле меня. В их руках искрились экспериментальные электровинтовки.

Аресы, выданные нам Мороковым для засады, величественно замерли в ночной тишине.

1110

Все дальнейшее было делом техники. Инженеры коллегии в течение нескольких дней сумели отсоединить изуродованных людей от захваченных нами машин. У некоторых из них даже остался разум. С такими свидетелями мы уже могли довести дело до самой императрицы. От них же нам удалось понять, где собирали машины и где их держали. Начались массовые аресты участвовавших в этом жандармов, ученых и медиков. Была найдена лаборатория, где производились все манипуляции. После этого Белоруков окончательно перестал запираться. Быстро и легко он дал показания, принявшись топить всех, кто работал в его команде. Князь был необычайно вежлив, покладист и даже услужлив.

К концу мая уже была назначена дата закрытого суда. Естественно, предавать огласке подобное дело было невозможно. Согласно новостям из газет Белоруков просто оставил должность по состоянию здоровья и сейчас лечится в своем особняке.

Я, впрочем, не жаловался. Суды над людьми такого ранга никогда не бывали справедливыми, но, к счастью, жандарм поработал с таким размахом, что крови его желали все, включая всемогущего Голодова. Так что ссылкой в далекое имение, как поступали с высшими государственными чиновниками в случае их преступлений, здесь дело должно было не ограничиться.

Проведенным арестом я был доволен полностью. И, похоже, доволен им был не только я. Очень скоро я получил из рук фельдъегеря письмо, в котором лежало приглашение на бал в Летнем дворце, и вот это уже было очень интересным знаком. Если бы не поведение Ариадны, я бы, пожалуй, даже сказал, что был полностью счастлив.

– Господин Остроумов, вам был звонок, – жизнерадостно произнесла Ариадна, когда в один из дней я вернулся в отделение после поездки по делам.

– Хватит так меня называть. Раздражаешь.

– В таком случае мне очень жаль, господин Остроумов. А, нет – не жаль, я же машина и не могу испытывать данную эмоцию. Упустила это из вида. Кстати, вечером, господин Остроумов, продолжим наши тренировки. Найти уязвимость в моем коде – это для меня уже дело принципа.

Я холодно посмотрел на издевающийся механизм.

– Не продолжим. Это Виктор с тобой до полуночи сидел. А господин Остроумов сегодня едет вечером ужинать в ресторацию.

– С кем это?

– С Никой. Я написал ей и пригласил на ужин. Она ответила «да».

– Что ж, господин Остроумов, я вас поняла. В таком случае сегодня я попрошу поработать со мной Бронефация, – беззаботно произнесла Ариадна, впервые называя поручика Бедова по имени. – Надеюсь, он не откажет попавшему в беду механизму.

Выдохнув, я тяжело посмотрел на Ариадну. Та пощелкала веками в ответ.

– Во-первых, не называй Бедова по имени. Он его всей душой ненавидит. А во‑вторых, Бедов вообще не разбирается в технике.

– И что с того? – пожала плечами Ариадна. – Зато Бронефаций согласно вашим словам, сказанным в двадцать часов семнадцать минут тридцатого апреля этого года, цитирую: «Он тот еще фрукт, но, если честно, я знаю его давно, в глубине души он человек хороший». А хороший человек никогда не сделает со мной того, что сделали вы, господин Остроумов. Это же логично.

Она улыбнулась мне.

Я взял стул и сел прямо напротив напарницы, внимательно вглядываясь в ее лицо:

– Вот скажи мне честно, Ариадна, тебе самой еще не надоело?

В глазах напарницы засверкали искры.

– Виктор, ну я же не человек, а машина – естественно, такие вещи не могут мне надоедать. Я могу заниматься ими бесконечно.

Она улыбнулась и вдруг произнесла:

– Я рада за вас.

Я поднял бровь. Ариадна слегка пожала плечами:

– Вы перестаете жить прошлым. Это очень хорошо, Виктор.

– Вообще-то, зная тебя, я ожидал сцены ревности.

– Ревности? – Ариадна изумленно распахнула глаза. – О чем вы, Виктор? Ревность к Нике? Зачем? Я же знаю уровень остроумности ваших поступков, она сама сбежит, и, скорее всего, не только из города, но и из империи.

Ариадна вдруг замолчала и досадливо развела руками:

– Ах, простите, я не смогла удержаться. Больше так не буду. Я обещаю вам. Хотя нет, будем реалистами, не обещаю. Но я постараюсь. Честно. И вообще, хотите кофе?

Она поднялась из-за стола.

Я чуть помедлил и наконец произнес:

– Потренируем приказы чуть позже, я заеду к тебе в воскресенье.

Напарница махнула рукой:

– Успеется. Отдыхайте. Знаете, раз уж мы закончили это дело, то время у нас имеется. А вы и так последний месяц почти не покидаете отделение.

Ариадна поставила передо мной кофе. Я поблагодарил ее и крайне осторожно пригубил напиток, ожидая абсолютно всего. Однако в чашке был всего лишь крайне хороший кофе, и ничего более. Мне ничего не оставалось, как отвернуться к окну и в немом изумлении глядеть на дымные клубы, укрывающие город. Более странного дня я не помнил давно.

– Виктор, звонок. – Голос Ариадны вырвал меня из мыслей. – Вы забыли?

– Ах, точно, кто это был?

– Шунгитов. Просил связаться с ним, когда вы вернетесь.

Это удивило меня. Я отставил чашку и отошел к телефону. Кинув взгляд на записанный Ариадной номер, я завертел костяной диск аппарата.

Вскоре в трубке послышался голос Шунгитова. Минуту мы в рамках приличия пообщались ни о чем, а затем он перешел к делу. Голос придворного кибернетика был сух.

– Виктор, сегодня мы с императрицей навещали Аврелия Арсеньевича. У него была просьба. Он хотел, чтобы вы вместе с Ариадной посетили его. Я думаю, вам стоит сделать это сегодня. И задайте ему все оставшиеся вопросы. Думаю, более возможности его посещать у вас не будет.

Встревоженный его тоном, я тут же доложил шефу о звонке, после чего решил срочно отправляться в особняк бывшего шефа жандармов. Мы с Ариадной не в первый раз навещали Белорукова, однако теперь все явно было по-другому.

– Странно это. Он так и сказал – в последний раз? Так, а ну-ка разузнай, что там заварилось. И вот еще, револьвер возьми на всякий случай, – бросил озадаченный Парослав Симеонович. – Хотя нет. Лучше шоковый разрядник. И вот еще что, я понимаю, встреча личная, но прихвати-ка ты парочку агентов. Пусть тоже подежурят у особняка. Еще не хватало, чтобы рыбка с нашего крючка сорвалась.

Верхний город искрился в последних лучах солнца. Тяжелые тучи заходили со стороны Мертвого залива. Собиралась гроза. Ласточки низко кружились над садами особняков. Весна выдалась очень жаркой, и в воздухе пахло расцветающей сиренью.

Показался Летний дворец, похожий на огромный, венчающий город хрустальный цветок. Пронеслись мимо богато украшенные локомобили прибывающих туда придворных.

Минут через десять мы остановили локомобиль у особняка Аврелия Арсеньевича Белорукова. Солнце окончательно скрылось за тучами. Последний блеск на стеклах видневшегося вдали Летнего дворца погас.

Полдюжины дворцовых гренадеров дежурили возле ворот – единственного выхода из стоящего на платформе особняка. На запасных путях замер зенитный локомобиль, исключающий любых гостей с неба.

Нас ждали. Охрана отомкнула ворота, однако сперва я шагнул в караулку. Там обнаружилось еще полдюжины солдат, включая их командира, седого секунд-майора с пышными бакенбардами.

– Как Аврелий Арсеньевич?

– Тоскует. – Военный хмыкнул и продолжил курить трубку.

– Кто в доме?

– Только Белоруков. Выход один отсюда, куда он денется?

– Слуги?

– Императрица сказала, что, судя по всему, он весьма самостоятельный человек. Так что их нет.

– Охранные машины?

– Все демонтированы.

– Оружие?

– Огнестрельное изъято.

– Ну что ж. Пока я буду в особняке, будьте наготове. Чтобы не было эксцессов. Агенты тоже с вами подежурят.

Я указал на сотрудников, выбравшихся из соседнего локомобиля.

Секунд-майор кивнул.

Мы прошли через двор. Я поднял глаза, смотря на фигуру бывшего шефа жандармов, наблюдающего за ними из-за панорамного окна.

Мы вошли в дом. Мрамор. Хрусталь. Каленые бронированные стекла. Изящная лестница, уводящая на верхние этажи особняка.

Аврелий Арсеньевич встретил нас на ней. Кивнув, он провел нас через множество комнат второго этажа. Наконец мы вошли в его кабинет. Окна выходили на задний двор. Там раскинулся большой зеленый лабиринт, в центре которого бил в небо фонтан.

Сев в кресло, я внимательно посмотрел на хозяина дома. Под глазами бывшего шефа жандармов были темные круги. Впрочем, он не выглядел сильно подавленным. Напротив, Аврелий Арсеньевич был предельно собран.

– Виктор, как идет расследование моего дела? – Он позволил себе улыбку.

– Сами знаете. Все участники арестованы.

– Да. Вам Шунгитов рассказал, что сегодня было?

– В самых общих чертах.

– Ах вот как. Ну так вот меня посещала императрица.

Бывший шеф жандармов вытащил из стола богато украшенную шкатулку и передал мне. Я открыл ее.

Белая кость индрик-зверя и черная вороная сталь, покрытая золотым узором. Передо мной был крупнокалиберный охотничий однозарядный пистолет. Я проверил ствол. Заряжен.

– Она сказала, что ценит мои былые заслуги, а потому награждает таким подарком.

Ноздри Белорукова гневно раздулись.

Я меж тем убрал присланный императрицей пистолет себе в карман.

– Пожалуй, я придержу его у себя. Вы понадобитесь нам на процессе. Он будет закрытым, сами понимаете, но ваши показания нужны.

Бывший шеф жандармов усмехнулся:

– Спасибо за заботу, но, право, я и не собирался стреляться. Только трусы уходят из жизни сами. А у меня, признаться, еще очень много планов. Черт… Почему она не поняла? Я же спасал ее собственную шкуру. Ее страну. И вот благодарность. Это даже обидно. Я почему-то считал, что отделаюсь ссылкой на пару лет.

Я даже закашлялся от таких слов.

– Вы прямо оптимист.

– А что такого? Я действовал из лучших побуждений. И я сотрудничал со следствием. И род мой один из самых благородных в империи. И мы с Кэтти были любовниками. В конце-то концов, разве этого всего не хватает? А теперь что? Пожизненное заключение в бастионах Петропавловской крепости или самоубийство. Я на такой аттракцион невиданной щедрости не подписывался. – Аврелия Арсеньевича затрясло от злости. – Безмозглая идиотка.

– У нее-то как раз мозги есть. Поэтому все так и закончилось. – Я усмехнулся.

– Вы не видите того, что видел я на своем посту. Революционеры набирают силу с каждым годом. Бунты подавлять все труднее. Солдаты все чаще отказываются стрелять по черни. Нам были нужны эти машины. Пройдет десяток лет, и без них усмирить революцию мы не сможем! Что ж. Кэтти меня не послушала. А я просил ее одуматься. Все это время просил. Теперь без меня она погибнет. Это ее выбор, я же погибать не желаю. Знаете что, я планирую во Франции отсидеться. Оттуда посмотрю, как вас коммунары на столбах развешивать будут.

– Успокойтесь, пожалуйста. – Я побоялся, что у Белорукова началось помешательство. – Сядьте. Вы прекрасно понимаете, что вас никто никуда уже не выпустит.

Князь ответил мне кошачьей улыбкой:

– О нет. Выпустят. И знаете, кто это сделает? Вы. – Белоруков прищурился, глядя на меня. – Я все помню, Виктор. Я не привык терпеть оскорблений. Вы решили посмеяться надо мной в усадьбе? Теперь моя очередь шутить. Зачем я попросил о встрече с вами? Тут же всего дюжина человек в охране. А я видел, на что способна ваша Ариадна. Она же проходила у испытания и у меня в жандармском корпусе. Вчера верные мне люди кое-что принесли.

Он сдвинул лежащие на столе листы и поднял раскрытую черную книжечку со служебными приказами.

– Ариадна‑19. Предистинацио. Гемма. Двести. Сто. Табуляция. Меня – защищать. Виктора – умертвить.

Белоруков широко улыбнулся. Ариадна ответила ему такой же широкой улыбкой. Затем повернулась ко мне и выпустила лезвия. Поглядев на то, как свет танталовых ламп играет на них, она убрала клинки обратно и пожала плечами.

– Сожалею. Да, я машина, да, я не в состоянии нарушить команды из своей книги приказов. Но мне очень жаль, ведь я не знаю, что вы от меня хотите. Видите ли, я не могу ослушаться ваших приказов. А вот отключить свои слуховые сенсоры, когда вы начали с нами говорить, я могла. Знаете, вы, люди, слишком просты и слишком предсказуемы. Это я не про вас, Виктор, не вздумайте обидеться. Но в целом не вам, людям, тягаться с машинами. Особенно с машинами за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей.

Ариадна закинула ногу на ногу.

Белоруков же в ответ лишь пожал плечами и повернулся ко мне:

– Виктор, если бы вы знали, как я устал от всех этих выходок роботов. Они просто невыносимы. Они постоянно делают вид, что умнее людей. Хотя это не так. Но с другой стороны, это к лучшему. Чем сложнее машина, тем выше ее самомнение. Поэтому мы, люди, всегда будем выше их.

Белоруков щелкнул по одной из кнопок на столе. Стоящий у дальней стены кабинета проектор со щелчком ожил. На грифельной доске за спиной бывшего жандарма вспыхнула та же фраза.

«Ариадна‑19. Предистинацио. Гемма. 200. 100. Табуляция. Аврелий Белоруков – защищать. Виктор Остроумов – умертвить. Охрана дома – умертвить. Сенсоры – разблокировать. Немедленно».

– Виктор, разрядник!!! – успела рявкнуть Ариадна, а через секунду в воздухе уже блеснули нацеленные мне в шею лезвия.

Я вскочил и, рванув из кармана оружие, отправил разряд прямо ей в грудь. Напарницу выгнуло дугой, и она пошатнулась, падая на ковер. Второй выстрел я сделал в Белорукова, кинувшегося ко мне с выхваченным из трости клинком. Полыхнуло. Бывший шеф жандармов рухнул следом за Ариадной.

Я обернулся к напарнице. Силы одного разряда не хватило и близко. Ее мундир дымился, сыпал искрами, но она медленно вставала с пола.

И самым страшным во всем этом был тот абсолютный ужас, что плескался в глазах Ариадны.

Я кинул взгляд на высвеченные проектором слова.

– Ариадна‑19. Предистинацио. Гемма. Двести. Сто. Табуляция. Отмена приказов, – рявкнул я.

Машина посмотрела на меня:

– Аврелий Арсеньевич в третьем чине табеля о рангах. Вы в восьмом. Его приоритет выше. Сожалею, Виктор. Бегите.

Я не последовал ее совету. Бегать Остроумовы не привыкли. Особенно от машин за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, которые в два счета их догонят.

С трудом вытащив из шокового разрядника медную батарею, я принялся забивать в него запасную, с ужасом наблюдая, как Ариадна поднимается на ноги. После попадания заряда движения ее стали рваными, ломкими, но я не сомневался, что и этого мне хватит.

Я вскинул разрядник.

Она резко отступила, выдерживая безопасную дистанцию между нами.

Я облизнул пересохшие губы:

– Ариадна. Борись. Ты выше программ.

Сыскной механизм издал смешок:

– Виктор, я правильно вас поняла, весь план нашего спасения в этом? В этом случае вы труп, поздравляю.

– Ариадна. Ты можешь это сделать. Ты такая же, как мы. У тебя есть воля.

Глаза Ариадны полыхнули.

– Виктор, не можете помочь, так хоть не сбивайте меня с мыслей! Я же ищу выход из этой ситуации. Главное, найти его, до того как я придумаю, как вас убить.

Она шагнула в сторону, стараясь обойти меня. Я повел разрядником и вновь взял ее на прицел. Можно было резко кинуться вперед, сократить дистанцию и выстрелить, но делать этого я пока не решался – разрядник был слишком неточен, а в случае промаха я бы сразу попал под удар лезвий Ариадны.

Напарница меж тем продолжала говорить:

– Так… Так… Белоруков не говорил про лезвия. Я вправе забить вас кулаками. Так вы точно умрете позже. Ну вот, у нас есть прогресс. – В голосе Ариадны я различил нотки откровенной паники.

Со стуком она убрала клинки, затем обманчиво неторопливо двинулась вдоль стены.

– Виктор, осторожнее. Кажется, у меня возникает идея.

– Идея, как это прекратить?

– Боюсь, что нет, – только и успела произнести Ариадна.

В ее глазах промелькнула откровенная паника, а через миг она странным, абсолютно механичным движением шагнула к столу, молниеносно подхватила тяжеленую бронзовую пепельницу в виде грифона и со всех сил швырнула ее в меня. Я рефлекторно отшатнулся, металл чудом разминулся с моей головой, но ствол разрядника ушел в сторону, и сыскная машина, воспользовавшись этим, мгновенно бросилась вперед.

Я непроизвольно выстрелил, не глядя, наугад. Мимо. А в следующую секунду я получил такой удар кулаком в подбородок, что рухнул на ковер. Разрядник вылетел из руки. Ариадна не дала мне встать. Тут же кинувшись на меня сверху, она вцепилась в горло, сдавливая его с неумолимой силой. Я захрипел, не в силах вздохнуть, и рефлекторно вцепился в ее руки, отчаянно пытаясь разжать механическую хватку. Воздуха становилось все меньше, легкие горели огнем. Сквозь бешеный стук сердца в ушах я с трудом различил голос напарницы:

– Виктор, прошу, хрипите тише. Вы меня отвлекаете. Я думаю, как вам помочь. Честное слово. – Она сжала руки на моем горле еще сильнее и быстро оглянулась. – Так, хватку мою перестаньте разжимать. Все равно сил не хватит. Теперь, Виктор, будьте любезны, руку влево. Доверьтесь мне. Прошу! Вытяните руку влево. Виктор, это право. Лево в другой стороне.

Она сжала мое горло еще сильнее. А я зашарил рукой по ковру.

– Тяните. Тяните руку. Дальше! Ага. Оно. Давайте.

Моя рука сжалась на каминной кочерге.

– Ну же! –рявкнула напарница.

Я ударил Ариадну. Кабинет наполнил треск. Во все стороны полетели осколки биофарфора. Затем я ударил снова. И снова.

На третьем ударе хватка начала слабеть, на пятом она наконец разомкнула руки и отшатнулась назад. Вскочив, она отступила на несколько шагов.

Она была страшна. Биофарфор лица покрыло множество трещин. С правой щеки, губ и подбородка он отвалился почти полностью, обнажая металл и находящиеся под ним сервоприводы. Сейчас на этой жуткой маске только глаза остались прежними. Ее глазами.

Несколько секунд Ариадна стояла посреди комнаты, сжимая руками разбитую голову, точно стараясь побороть сама себя, а затем она распрямилась.

– Нужно было бить сильнее, – беспомощно произнесла Ариадна, а затем выпустила лезвия и стремительно бросилась на меня.

Я успел парировать лишь один удар, затем бок обожгло, она вспорола его, после чего пинком отбросила меня к двери. Каминная кочерга выпала из рук.

Я был готов к тому, что она вновь кинется на меня, но вместо этого Ариадна попятилась назад, с ужасом глядя на свои черные от крови руки. Затем она оглянулась на лежащего без сознания Аврелия Арсеньевича.

– Виктор, моей основной задачей является защита Белорукова. Второй – ваша смерть. Сейчас я проверю, в порядке ли он. На это у меня уйдет тридцать секунд. Пожалуйста, Виктор, сумейте убежать. Прошу. Я очень надеюсь, вы помните, где лестница. Потому что если нет, я догоню вас и убью. Я не могу с этим ничего сделать. Простите меня.

Она повернулась ко мне спиной и, убрав лезвия, механично зашагала к Белорукову. Застонав, я кое-как поднялся и бросился к дверям. Что-то блеснуло под ногами. Шоковый разрядник. Я подхватил его и метнулся прочь. Где была лестница? В голове клубился багровый туман. Я хоть убей не помнил, куда бежать. Налево? Направо? Толкая двери, я кинулся в лабиринт комнат.

1111

Шатаясь, зажимая рану в боку, я подошел к окну и саданул по нему рукояткой шокового разрядника. Затем ударил снова. И снова. Безрезультатно. Толстенное каленое стекло наверняка могло бы выдержать даже попадание пули. И это значило только одно – живым из этой комнаты я уже не выберусь.

Вспышка ветвистой молнии вспорола затянутое дымными тучами небо. Комната на миг озарилась, позволяя мне разглядеть Ариадну. Ее прекрасное лицо было разбито. Биофарфор кожи покрылся глубокими трещинами, а местами осыпался вовсе, открыв спрятанный под ним металл. Мундир дымился. Длинные лезвия, выпущенные из рук Ариадны, были черны – и черны они были от моей крови.

Каблуки вновь зацокали по мрамору – она двинулась ко мне. Я выдохнул и поднял тяжелый шоковый разрядник, направляя его ствол в грудь напарницы. Это заставило ее замереть, выдерживая дистанцию. Впрочем, и я, и Ариадна одинаково хорошо понимали, что все уже было кончено. Машины не устают, а меня покидали последние силы. Сколько я так простою? Минуту? Другую? Рука дрожала. Мундир все больше напитывался кровью.

– Как же так? – тяжело спросил я свою напарницу.

Она помолчала, а затем негромко добавила:

– Мне было очень приятно с вами работать.

– Мне тоже. – Я сказал это абсолютно искренне, а затем тяжело вздохнул. – Ариадна – я тебя не виню. Я сам во всем этом виноват. Только я. Не ты.

Она на миг замерла. На ее разбитом лице появилась неожиданная, робкая улыбка.

– Спасибо, Виктор. Ваши слова были… Важны для меня.

Синий свет в глазах машины на краткое мгновение потеплел, а еще через миг, как только моя рука дрогнула и тяжелый ствол разрядника повело вниз, Ариадна стремительно рванулась с места, целя мне в горло ударом своих лезвий.

За тот короткий миг, в который она покрыла разделявшее нас расстояние, многое успело пронестись у меня в голове. И самым ужасным было осознание всего лишь одного факта: если бы месяц назад тогда еще не знакомый мне Жоржик не выпил в гостях лишнюю бутылку мадеры, то не произошло бы ни череды потрясших Искрорецк диких убийств, ни раскрытия нами заговора, ни того, что сейчас моя верная напарница пытается меня убить. Да, мадера и Жоржик – это, без сомнения, самое плохое сочетание, какое можно только придумать. Время почти остановилось. Лезвия Ариадны медленно-медленно двигались к моей шее. Моя рука так же медленно поднималась в защитном движении. В голове калейдоскопом проносились случившиеся за этот месяц события. Да, удружил Жоржик, так удружил.

Я успел перехватить руку Ариадны в самый последний момент, а в следующий миг она прижала меня прямо к стеклу.

Она пыталась что-то сделать. Ей даже удалось в последний момент убрать лезвия на левой руке, однако через миг ее пальцы железной хваткой впились в мое запястье, не давая навести на нее шоковый разрядник. Я же схватился за ее свободную руку, пытаясь не дать лезвиям добраться до своего горла.

Мы оказались лицом к лицу. Ослепительный синий свет заполнил мои глаза. И в этой обжигающей синеве плескалось сейчас лишь одно чувство – ужас. Ужас от осознания собственного бессилия.

Шум крови в ушах сливался с шумом бьющего по стеклу кислотного ливня. Я сопротивлялся изо всех сил, но, даже не будучи ранен, я не мог бы справиться с Ариадной один на один. Сейчас же все заканчивалось еще быстрее. Несмотря на мою хватку, лезвия ее свободной руки неотвратимо приближались к моему горлу, и я мог только лишь немного замедлить конец.

– Виктор. Я не хочу. Я не хочу этого, – тихо и как-то беспомощно произнесла Ариадна. – Виктор, ну сделайте же что-нибудь.

Я не мог сделать ничего. Рука с разрядником была намертво зажата ее хваткой. Прошла секунда, другая, третья. Холодный металл лезвий коснулся шеи, надавил. Все заканчивалось. Синева заполненных беспомощным страхом глаз Ариадны стала нестерпимой.

– Виктор, – прошептала она. – Пожалуйста… Остановите меня. Умоляю.

Разрезая свою кожу о ее лезвия, я прохрипел:

– Я не могу тебе ничем помочь. Прости. Не вини себя.

Полыхнуло. Я почти ослеп от того, каким накаленным добела яростным светом загорелись ее глаза.

– Как же я вас ненавижу!

Она закричала. А затем пальцы, что удерживали мою руку с шоковым разрядником, разжались, и она залепила мне такую пощечину, что чуть не сломала шею.

Что будет дальше, проверять я не стал.

Вспышка молнии за окном слилась со вспышкой разрядной дуги. Ариадна выгнулась и отшатнулась. Защелкали вразнобой шестерни, заскрежетали механизмы. Ариадна рухнула, словно сломанная кукла, и я лишь в последний миг успел подхватить ее, не дав удариться о мрамор.

Аккуратно опустив напарницу, я приник к ее груди. За бронепластиной слышалась мерная пульсация флогистона. Это меня успокоило. Расстегнув мундир, я открыл пластину на ее груди. Пахнуло горелым. Прикрыв глаза, я сосредоточился, вспоминая инструкции к Ариадне, и быстро запитал механизмы через резервные цепи. Затем перезагрузил блок кратковременных команд. Закрыл бронепластину и прислушался к звукам шестеренок в ее голове.

Облегченно выдохнул, слыша их стандартную работу.

Комнату наполнили ленивые аплодисменты. Аврелий Арсеньевич вошел в зал. В его руках был вытащенный из трости длинный зазубренный клинок.

– Это было прекрасно. Мне понравилось. Что у вас по оружию? – Он кинул взгляд на лежащий рядом со мной разрядник. – О, я вижу, индикатор красный. Разрядили? Ну тогда совсем хорошо.

Он подошел ближе.

– Ну вы меня и шарахнули, конечно. До сих пор сердце колотит. Но мне уже лучше. А вам? Становится лучше? Судя по ране, вряд ли. А знаете, это же прекрасное завершение истории, Виктор. Красивейшее. Вот она, лежит Ариадна. А вот позади нас лабиринт. – Белоруков кивнул на запутанные дорожки парка за окном. – Ну что ж, Виктор, теперь нам остается лишь разобраться, кто из нас тут Тэзей, а кто Минотавр.

Он посмотрел на свой клинок и шагнул ко мне.

– Полагаю, Тэзей – это тот, кто пришел к лабиринту с мечом.

– В аду разберемся, кто есть кто. – Я вытащил из кармана пистолет императрицы. Грохнул выстрел. Бывший шеф жандармов рухнул, хватаясь за простреленный живот.

– Виктор. – Слабый, едва слышный голос Ариадны донесся до меня. Она что-то произнесла, но я не смог ее расслышать.

Зажимая рану в боку, я склонился над ней:

– Ариадна?

– Виктор, я должна вам кое-что сказать.

– Я слушаю.

– «В аду разберемся, кто есть кто». Серьезно? Вы действительно посчитали это хорошей фразой перед выстрелом? В аду? Вы же его не добили даже. – Она указала на мучительно корчащегося, кашляющего кровью князя. – Виктор, ну как же это не остроумно.

С трудом поднявшись, она подставила плечо, давая мне опереться. Вытащив из кармана платок, Ариадна прижала его к моей ране.

– Да ладно, хорошая же фраза, – не стал сдаваться я.

– Хорошая? Да это худшая фраза из возможных. Ну вы бы хоть насмерть Белорукова застрелили, тогда про ад логично. Эх, ну что вам стоило на сад за окном указать и произнести: «Чей лабиринт, тот и минотавр»? Нормально бы было. Хотя нет, тоже неидеально, давайте придумаем фразу получше…

– Врача… – тихо выговорил лежащий в луже крови Белоруков.

Ариадна кинула на него негодующий взгляд:

– Нет! Ни в коем случае! Это ужасная последняя фраза! Более того, «Врача!» – это даже не фраза, это просто слово. Вы совсем не стараетесь!

Плотнее зажимая мою рану, напарница потащила меня прочь.

Эпилог

Стояла июньская ночь. Мы с Ариадной расположились возле изящного парапета из розового мрамора, огораживающего парк Летнего дворца. Напарница любовалась на звезды, заполнившие бархатное небо. Я смотрел на город под нами.

Я сильно задумался и не сразу заметил, что Ариадна повернула голову ко мне. Свет фонарей мягко освещал ее лицо. Восстановившие его инженеры Морокова превзошли себя. Оно было похоже на прежнее, но новый сорт биофорфора делал его почти живым, а оставшаяся угловатость стала теперь намного более естественной.

Повернувшись к Ариадне, я ничего не сказал, лишь чуть улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Ее фарфоровые пальцы мягко легли на мою руку.

– Виктор, до того как вы на меня посмотрели, у вас в глазах была печаль. Почему?

– Брось. Все нормально. Тебе показалось.

– Вряд ли. Наверное, вы плохо себя чувствуете? Вы сегодня много времени провели на ногах.

– Нет. Все нормально. Да и по сравнению с некоторыми нашими расследованиями я чувствую себя весьма и весьма отлично. – Я невольно тронул скрывающиеся под мундиром бинты.

Вдалеке играла легкая музыка. Шипели взлетающие в небо шутихи. В Летнем дворце шел бал. Танцев мне, конечно, пришлось избегать. Бок еще не зажил до конца и полыхал огнем при неловких движениях. Поэтому я предпочел коротать время более спокойно. Мы с напарницей успели пообщаться с добрым десятком придворных и насладиться музыкой. Сейчас мы просто отдыхали.

– Я тобой горжусь, – негромко сказал я Ариадне. – Ты справилась.

Мы немного помолчали и я улыбнувшись продолжил:

– Теперь ты такая же, как и мы.

Ариадна лишь покачала головой и чуть усмехнулась:

– Такой, как вы, я никогда не буду. И вы это знаете. – Она повернулась ко мне и вдруг нахмурилась. – Виктор, почему вы смотрите на меня с сочувствием? Вы что, меня жалеете? Право, какая глупость. Я полагаю, вы никогда в жизни не желали превратиться в робота. Так почему же я должна мечтать стать человеком? Я совершенная машина, и я ценю себя такой, какая я есть. – Ариадна произнесла это почти весело, но через миг тон ее изменился, гордо расправленные плечи опустились, и она тихо меня спросила: – Как вы думаете, что сделает со мной Инженерная коллегия за этот сбой? Просто переберут мне голову или разберут полностью?

– Я уже десять раз тебе сказал: я не позволю Морокову ничего с тобой делать.

– А в том ли вы положении, Виктор? В обмен на меня вы отдадите ему себя.

Я хотел спросить, зачем она снова начала этот разговор, но увидел идущего к нам по дорожке Морокова и сразу все понял.

Предельно довольный граф уже щеголял новеньким мундиром главы Инженерной коллегии. Подойдя, он повернулся спиной к раскинувшемуся за парапетом дымному морю и с наслаждением посмотрел на кипящий светом Летний дворец. Лишь после этого он заговорил:

– Ах, Виктор, как же я вами доволен. Все сложилось просто изумительно.

– Ну изумительно – это все же перебор. – Я потер вновь начавший саднить бок.

– Вы об этом? Бросьте. Это вам в гигантский плюс. У императрицы теперь еще и чувство вины. Ведь из-за ее действий Белоруков попытался устроить побег.

– Я бы так не сказал.

– Какая разница, что бы вы сказали. Главное, как думает императрица. Идеально. Все идеально. Как только закончится бал, она желает вас увидеть для беседы. Как же чудненько. – Граф непроизвольно потер руки и, подозвав слугу, взял с подноса новый бокал шампанского.

– Я не понимаю ваших улыбок, граф. Трубецкой мертв. Асмолов и Зареносцев тоже. Белоруков при смерти. Промышленный совет еще никогда не был так силен. От переворота императрицу не защищает теперь ничто.

– Вы верно подметили. Императрица лишилась очень многих близких людей. Ее положение такое шаткое. Тронь – и вся ее власть рухнет. – Граф щелчком сбил с парапета пустой бокал шампанского, и тот сорвался вниз, исчезая во тьме. – И знаете, что в этом самое прекрасное? Она это знает. Понимает, что вот-вот – и все разлетится кровавыми осколками. А значит, она будет срочно пытаться найти новых людей, на которых можно опереться. Поймите, теперь святой долг Инженерной коллегии помочь нашей государыне удержаться у власти. Стать ей надежной опорой и защитой.

Граф рассмеялся:

– Ах, наступают чудеснейшие времена.

– Мне всегда казалось, вы ближе к Промышленному совету. – Я настороженно посмотрел на Морокова.

– Представьте, и мне тоже так казалось. Но грех не воспользоваться таким шансом.

– А Голодов?

– А что Голодов? Голодов стар. А старость рождает излишнюю осторожность. Пока заговор Промышленного совета созреет, у нас уже доделается Зевес. А с Зевесом ему придется считаться. А еще я рад сообщить, что нас поддержит Сибирская коллегия. А вы и представить не можете, какие чудеса хранятся в их свинцовых подвалах.

– Почему вы уверены в их поддержке?

– Осветов, ее новый глава, мой давний друг. Мы уже давно работаем совместно.

Я с удивлением заметил, как услышавшая эту фамилию Ариадна вздрогнула и поднесла руку к голове, точно силясь что-то вспомнить. Однако прошел миг, и все это закончилось.

– Ах, какие перспективы. Какое поле нам открылось. Я такого и в самых смелых мечтах не ожидал. – Серафим Мороков усмехнулся и полюбовался своими пальцами в белых перчатках.

Затем лицо его стало строже, и он кивнул на мою напарницу:

– А вот Ариадна, к ней теперь есть вопросы. Я как-то не думал, что мои машины могут ослушаться приказов людей. Это вещь недопустимая. Это брак, вы же понимаете это? И брак очень серьезный. Вальтер Стим настаивает на том, что данная ситуация недопустима для имперского роботостроения и попросту опасна. Он считает, что Ариадну требуется отозвать обратно в Инженерную коллегию. Там ее изучат, найдут причину сбоя выполнения команд, после чего данная машина будет разобрана и утилизирована.

Мороков внимательно посмотрел на мою напарницу. От меня не скрылось, как судорожно пальцы Ариадны вцепились в край мраморного парапета. Я шагнул вплотную к графу, непроизвольно заслоняя напарницу, но Мороков продолжил говорить:

– Но с другой стороны, разве я могу поступить так с машиной своего друга? Конечно же, нет. Так что предлагаю пока закрыть глаза на этот глупый и досадный инцидент. Согласны, Виктор?

Мороков широко улыбнулся. Я смог сдержать себя и ответил графу лишь такой же широкой улыбкой, а затем спокойно произнес:

– Серафим Мирославович, мы с вами добрые и хорошие друзья. А разве добрые друзья напоминают друг другу о вещах, которые и так очевидны для них обоих? Мы оба все понимаем, и подобные темы впредь нам затрагивать не нужно. Стоит ли отвлекаться, когда впереди у нас еще так много дел.

Граф чуть-чуть прищурил глаза.

– Неожиданно. Однако интересно. Что ж, вашу просьбу я услышал, а просьбы друзей я уважаю. Больше мы не вернемся к этой теме.

– Благодарю вас, граф. – Я учтиво кивнул. – Я вам очень признателен.

Грохнуло. Над нами вновь с шипением взорвались золотые салюты. Улыбка Морокова снова стала беззаботной. Отпив глоток шампанского, граф посмотрел на нас:

– Что ж. Пожалуй, я вас оставлю. Нужно успеть уделить внимание и другим гостям. А вы наслаждайтесь балом. Ах, держитесь меня, друг мой, и скоро мы заберемся очень высоко. Головокружительно высоко. К самым звездам. Это я вам обещаю. Запомните эту ночь. Сегодня для всех нас наступают новые счастливейшие времена.

Я чуть покачал головой и посмотрел вниз, на тонущую в дыму столицу.

– Новые для нас времена – это прекрасно. Но когда они наступят для них?

– Для них? Для кого? – Мороков не смог понять вопроса.

Я кивнул на море чадного дыма, что колыхалось над неспящей столицей, на черные массивы домов и бараков, на работающие круглые сутки заводы Фабричной стороны.

Мороков наконец понял вопрос и безразлично пожал плечами:

– А когда они для них наступали?

Граф ушел прочь, а я еще долго смотрел за парапет, то на окутанный светом Верхний город, то на раскинувшуюся под ним Фабричную сторону, тонущую в дымной тьме.

– Как ты думаешь, ведь это все возможно изменить? – спросил я у Ариадны, не особо, впрочем, рассчитывая на ответ.

Напарница помолчала, обдумывая мои слова.

– Виктор, я не уловила, вы имеете в виду изменить в худшую или лучшую сторону? Если в худшую, то, право, это очень легко, я могу прямо сейчас перечислить вам двести одиннадцать вариантов дальнейших действий.

Я невесело усмехнулся и посмотрел на Ариадну:

– А в лучшую?

– Думаю, в этом плане что-то вы уже сделали.

– Этого мало.

Моя напарница посмотрела на меня и улыбнулась. Затем она облокотилась на парапет и посмотрела вдаль, туда, где за разрываемыми порывами ветра тучами были видны далекие холодные звезды.

– Знаете, Виктор, я, пожалуй, не буду вам ничего отвечать. Здесь мир людей. Ваш мир. А значит, и выбор того, что делать дальше, тоже должен зависеть не от меня, а только от вас.

Тимур Суворкин Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика

* * *

Пролог

Часть первая. Терновый сад

0001

0010

0011

0100

0110

0111

1000

1001

1010

1011

1100

1101

1110

1111

Часть вторая. Серая гвардия

0001

0010

0011

0100

0110

0111

1000

1001

1010

1011

1100

1101

1110

1111

Эпилог

Оглавление

Тимур Суворкин
Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика