Карл Юнг
Развитие личности

C. G. Jung

ÜBER DIE ENTWICKLUNG DER PERSÖNLICHKEIT

(the full contents of Gesammelte Werke Band 17)

© Walter Verlag AG, Olten, 1972

© Foundation of the Works of C.G. Jung, Zürich, 2007

© Перевод. А. Чечина, 2023

© Перевод. А. Анваер, 2022

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

* * *

Предисловие редактора

Личность как выражение целостности человека Юнг считал взрослым идеалом, сознательное воплощение которого посредством индивидуации является целью развития человека во второй половине жизни. Именно изучению этой цели Юнг уделял основное внимание во всех своих последующих работах. Очевидно, что в детстве и подростковом возрасте формируется и прочно утверждается эго, а потому любое описание индивидуации не будет полным без психологической характеристики раннего периода развития, когда происходит становление личности.

В настоящий сборник вошли очерки и статьи профессора Юнга по детской психологии и образованию, и главными среди них следует считать три лекции о связи смежду аналитической психологией и образованием. Юнг полагал, что психология родителей и педагогов имеет величайшее значение для взросления детей и развития человеческого сознания, особенно когда речь идет об одаренных детях. Он подчеркивал, что неудовлетворительные психологические отношения между родителями способны оказаться подлинной причиной детских психогенных расстройств. Редакция поэтому сочла уместным включить в состав настоящего сборника статью Юнга «Брак как психологическое отношение», а также – чтобы увязать воедино проблемы детства с проблемами индивидуации взрослого человека – очерк «Развитие личности», который дал название всему тому.

Очерк «Развитие ребенка и воспитание» публикуется под таким названием впервые, а ранее публиковался в виде стенограммы четырех лекций по теме «Аналитическая психология и образование» в журнале «Труды по аналитической психологии». Поскольку по своему предмету эта лекция существенно отличается от трех других, сам Юнг не включил ее в состав сборника «Психология и образование» (Psychologie und Erziehung, 1946), куда вошли остальные лекции. Нужно отметить, что автор добавил в стенограмму лекции существенное дополнение (пар. 106) о выявлении архетипических образов в детских сновидениях. Более подробное разъяснение этой темы содержится в опубликованных в частном порядке стенограммах семинаров Юнга.

В целом автор значительно перерабатывал тексты лекций (стенограммы) и журнальных статей перед книжной публикацией, поэтому в настоящем сборнике читатель, уже знакомый с ранними изданиями приведенных работ, наверняка найдет для себя много нового и, хочется надеяться, составит достаточно полное представление о взглядах профессора Юнга на детскую психологию.

Л. Юнг-Меркер

I. О конфликтах детской души

Третья лекция из цикла «Метод ассоциаций», прочитанного в сентябре 1909 года и приуроченного к 20-й годовщине открытия Университета Кларка (Вустер, Массачусетс). Первая публикация – Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen II (Вена и Лейпциг, 1910), в виде брошюры – в 1910 и 1916 г. Книжное издание – Цюрих, 1939 г.; с дополнениями – в составе сборника Psychologie und Ervehung (Цюрих, 1946).

Предисловие ко второму изданию

Подготавливая настоящий материал к новой публикации, я принял решение не вносить никаких изменений и оставить его таким, каков он есть. Хотя с тех пор, как это небольшое исследование впервые увидело свет в 1910 году, наши представления были значительно переосмыслены и расширены, последующие изменения, полагаю, не дают право считать взгляды, изложенные в первом издании, принципиально ложными. Вопреки обвинениям, которые не раз выдвигали против меня в определенных кругах, фактическую ценность сохранили не только приведенные здесь наблюдения, но и сами воззрения. Тем не менее ни одна теория не может считаться всеобъемлющей, ибо в ней всегда преобладает определенная точка зрения. Позиция, отстаиваемая в этой работе, – позиция психобиологическая. Данный подход, естественно, не является единственно возможным; также существует множество других. Так, в соответствии с духом фрейдовской школы, описанный ниже фрагмент детской психологии можно было бы рассматривать с чисто гедонистической точки зрения, понимая психологический процесс как движение, направляемое принципом удовольствия. Главными мотивами оказались бы тогда желание и стремление к воплощению фантазий наиболее приятным и, следовательно, наиболее удовлетворяющим образом. Или, вслед за Адлером, мы могли бы трактовать тот же материал с точки зрения принципа власти, психологически столь же легитимного, как и принцип удовольствия. Можно было бы применить сугубо логический подход и продемонстрировать развитие у ребенка логических процессов. Наконец, можно было бы подойти к этому вопросу с точки зрения психологии религии и обратить внимание на самые ранние зачатки представлений о Боге. Я довольствовался тем, что придерживался промежуточного курса, а именно психобиологического метода наблюдения, не пытаясь подчинить материал тому или иному гипотетическому ключевому принципу. При этом я, безусловно, не оспариваю правомерность таких принципов, ибо все они заложены в нашей человеческой природе; но только одностороннему специалисту придет в голову провозглашать универсально значимым эвристический принцип, доказавший свою ценность в рамках конкретной дисциплины или индивидуального метода наблюдения. Именно в силу существования множества возможных принципов сущность человеческой психологии не может быть полностью постигнута с помощью какого-либо одного из них. Мы можем понять ее только как совокупность отдельных проявлений.

Основная гипотеза, выдвинутая в этой работе, заключается в том, что сексуальный интерес играет немалую роль в зарождающемся процессе детского мышления. Эта гипотеза не должна встретить серьезных возражений. Противоположному утверждению, несомненно, противоречили бы многие явно наблюдаемые факты. Кроме того, представляется крайне маловероятным, чтобы фундаментальный инстинкт, имеющий столь кардинальное значение для человеческой психологии, не давал о себе знать в детской психике с самого начала.

С другой стороны, я также подчеркиваю значение мышления и важность формирования общих понятий для разрешения психических конфликтов. Из нижеследующего должно быть ясно, что первоначальный сексуальный интерес лишь в переносном смысле стремится к непосредственной сексуальной цели; его главная задача – развитие мышления. Будь иначе, конфликт можно было бы разрешить исключительно через достижение сексуальной цели, а не через посредничество интеллектуальных представлений. В последнем случае, однако, напрашивается вывод, что инфантильную сексуальность не следует прямо отождествлять с сексуальностью взрослых, поскольку сексуальность взрослых не может быть полноценно заменена построением понятий и в большинстве случаев удовлетворяется только реальной сексуальной целью, а именно данью нормальному сексуальному функционированию, взыскиваемой самой природой. В то же время по опыту мы знаем, что зачатки детской сексуальности могут привести к подлинному сексуальному функционированию – мастурбации – в случае, если конфликты остаются неразрешенными. Процесс формирования концептуальных представлений, однако, открывает для либидо канал, способный к дальнейшему развитию, которое, в свою очередь, обеспечивает его непрерывную и активную реализацию. При определенной степени конфликта отсутствие понятий действует как препятствие, толкающее либидо обратно к его первоначальной сексуальности, в результате чего эти начатки достигают пика развития преждевременно. Так порождается инфантильный невроз. В частности, одаренные дети, чьи умственные запросы формируются гораздо раньше в силу свойственного им интеллектуального предрасположения, подвергаются серьезной опасности преждевременной сексуальной реализации, обусловленной подавлением того, что родители и учителя назвали бы неподобающим любопытством.

Приведенные соображения свидетельствуют о том, что я не рассматриваю мышление исключительно как временную функцию сексуальности, которая видит определенные препятствия к своей реализации и потому вынуждена перейти в мыслительную функцию. Выделяя в детской сексуальности зародыши будущей сексуальной функции, я также различаю в ней семена высших духовных функций. В пользу этого говорит тот факт, что инфантильные конфликты могут быть разрешены через процесс формирования концептуальных представлений, а также то обстоятельство, что даже во взрослой жизни следы инфантильной сексуальности остаются семенами жизненно важных духовных функций. То, что взрослая сексуальность вырастает из этого поливалентного зародышевого предрасположения, не доказывает, что детская сексуальность – это «сексуальность» в чистом виде. Посему я оспариваю идею Фрейда о «полиморфно-извращенной» детской предрасположенности. В данном случае речь идет просто о поливалентном предрасположении. Если бы мы исходили из формулы Фрейда, то в эмбриологии нам пришлось бы говорить об эктодерме как о мозге, ибо из нее в конечном счете развивается мозг. Но, помимо мозга, из нее развиваются также органы чувств и многое другое.

К. Г. Юнг

Декабрь 1915 г.

Предисловие к третьему изданию

С момента первой публикации данной статьи прошло почти тридцать лет. Однако она не только не изжила себя, но, напротив, пользуется все большим спросом у публики. В некоторых отношениях, конечно, эта работа не устарела, во-первых, потому, что в ней представлен простой набор фактов, которые наблюдались неоднократно и везде оказываются практически одинаковыми; во-вторых, потому, что она описывает нечто, имеющее большое практическое и теоретическое значение, а именно характерное стремление детской фантазии перерасти свой «реализм» и поставить «символическую» интерпретацию на место научного рационализма. Это стремление, очевидно, является естественным и спонтанным психическим явлением, которое по данной причине не может быть сведено к какому-либо «вытеснению» вообще. В своем предисловии ко второму изданию я особо подчеркнул это обстоятельство, и мое упоминание о нем не утратило своей актуальности и сегодня, ибо большинство специалистов по-прежнему свято верит в миф о полиморфной сексуальности ребенка. Теория вытеснения до сих пор сильно переоценивается, в то время как естественные особенности психической трансформации соответственно недооцениваются, если не игнорируются вовсе. В 1912 году я подверг эти особенности обстоятельному исследованию, но даже сейчас нельзя сказать, что они нашли понимание у психологов. Надеюсь, данный скромный и основанный на фактах отчет побудит читателя к размышлениям. Теории в психологии – это сам дьявол. Разумеется, определенные теоретические точки зрения необходимы в силу их ориентирующей и эвристической ценности; однако их всегда следует рассматривать как простые вспомогательные средства, которые в любое время можно отложить в сторону. На сегодняшний день мы знаем о душе так мало, что нелепо полагать, будто мы продвинулись достаточно далеко, чтобы создавать общие теории. Мы даже не установили эмпирических масштабов феноменологии психики; как же тогда мы можем мечтать об общих теориях? Без сомнения, теория – лучшее прикрытие для недостатка опыта и невежества, однако последствия подобной маскировки удручают – это и фанатизм, и поверхностность, и научное сектантство.

Описывать поливалентную зародышевую предрасположенность ребенка с помощью сексуальной терминологии, заимствованной из стадии полноценной сексуальности, – предприятие сомнительное. Оно предполагает вовлечение всего заложенного в ребенке в сексуальную интерпретацию, так что, с одной стороны, понятие сексуальности раздувается до фантастических размеров и становится расплывчатым, а духовные факторы, с другой стороны, трактуются как искаженные и недоразвитые инстинкты. Взгляды такого рода ведут к рационализму, который даже приблизительно не способен отдать должное существенной поливалентности инфантильного предрасположения. Даже если ребенок занят вопросами, которые у взрослых, безусловно, несут сексуальный оттенок, это не доказывает, что характер озабоченности ребенка следует расценивать как в равной степени сексуальный. Для осторожного и добросовестного исследователя сексуальная терминология применительно к инфантильным явлениям может быть не более чем профессиональным façon de parler^[1]. Впрочем, в его уместности я сильно сомневаюсь.

Помимо нескольких незначительных корректировок, я ос-

тавляю эту работу в неизмененном виде.

К. Г. Юнг,

декабрь, 1938 г.

Предисловие к четвертому изданию

Из предисловий к предыдущим изданиям читателю известно, что этот очерк представляет собой произведение, неотделимое от времени и условий его возникновения. Как отражение единичного опыта, он должен остаться вехой на долгом пути познания, которое постоянно совершенствуется. Наблюдения, изложенные в данном очерке, по-прежнему, смею полагать, представляют интерес и для воспитателя, а поскольку нет ни малейшего смысла перемещать дорожные столбы, отмечающие пройденный путь, то я счел ненужным вносить какие-либо изменения в текст первой публикации, состоявшейся тридцать пять лет назад.

К. Г. Юнг,

июнь 1945 г.

О конфликтах детской души

1 Приблизительно в то же время, когда Фрейд опубликовал случай «маленького Ганса»^[2], я получил от одного знакомого с психоанализом отца ряд наблюдений, касающихся его дочери, которой на ту пору было четыре года.

2 Эти наблюдения настолько перекликаются с исследованием Фрейда и обогащают последнее, что я не могу не сделать этот материал доступным для более широкой общественности. То бурное непонимание, если не сказать возмущение, с которым публика встретила очерк о «маленьком Гансе», стало для меня дополнительным поводом для публикации моего анализа, хотя он и не такой исчерпывающий, как у Фрейда. Описанные в нем явления, тем не менее, подтверждают, что случай «маленького Ганса» вполне типичен. Так называемая научная критика, в той мере, в какой она вообще обратила внимание на эти важные вопросы, в очередной раз поспешила показать, что люди до сих пор не научились сначала изучать и только затем судить.

3 Маленькая девочка, чьей проницательности и интеллектуальной живости мы обязаны следующими наблюдениями, – здоровый, активный ребенок с эмоциональным темпераментом. Она никогда серьезно не болела и не выказывала никаких признаков «нервных» симптомов.

4 Приблизительно на третьем году жизни у ребенка пробудились систематические интересы; девочка начала задавать вопросы и предаваться фантазиям, в которых исполнялись ее желания. В нижеследующем отчете нам, к сожалению, придется отказаться от идеи последовательного изложения, ибо интересующий нас материал состоит из отдельных эпизодов, которые касаются одного изолированного переживания из целого цикла подобных, а потому не могут рассматриваться научно и систематически, но должны, скорее, принять форму рассказа. При нынешнем состоянии психологии обойтись без такого способа повествования едва ли возможно: мы все еще далеки от того, чтобы во всех случаях с безошибочной уверенностью отличать курьезное от типичного.

5 Когда девочке – назовем ее Анной – было около трех лет, между нею и ее бабушкой состоялся следующий диалог:

Анна: «Бабушка, почему у тебя такие тусклые глаза?»

Бабушка: «Потому что я старая».

Анна: «Но ты снова станешь молодой?»

Бабушка: «Конечно, нет. Я буду дальше стареть и стареть, а потом умру».

Анна: «И что тогда?»

Бабушка: «Тогда я сделаюсь ангелом».

Анна: «А потом снова станешь ребеночком?»

6 Девочка находит здесь желанную возможность для временного решения проблемы. В течение некоторого времени у нее вошло в привычку спрашивать свою мать, будет ли у нее когда-нибудь настоящая живая кукла, младший братик, что, естественно, породило вопрос о том, откуда берутся дети. Поскольку такие вопросы задавались совершенно спонтанно и ненавязчиво, родители не придавали им значения и отвечали на них с той же несерьезностью, с которой, казалось, задавал их сам ребенок. Так, однажды девочке рассказали красивую сказку о том, что детей приносит аист. Анна уже где-то слышала более серьезную версию этой сказки, а именно, что дети – это ангелочки, которые живут на небесах и которых затем приносит на землю упомянутый аист. Эта теория, по-видимому, подтолкнула девочку к исследовательской деятельности и – как видно из разговора с бабушкой – нашла широкое применение: она успокаивающим образом позволяла разрешить не только болезненную тайну смерти, но и загадку о происхождении детей. Анна, казалось, говорила себе: «Когда кто-то умирает, он становится ангелом, а потом ребенком». Подобных решений, убивающих по меньшей мере двух зайцев, упорно придерживаются даже в науке; ребенок также не может расстаться с ними без известных потрясений. В этой простой концепции заключены семена теории реинкарнации, которая, как мы знаем, все еще жива сегодня в сознании миллионов людей^[3].

7 Если в истории «маленького Ганса» поворотной точкой стало рождение младшей сестры, то в данном случае переломным моментом послужило появление младшего брата. Последний родился, когда Анне исполнилось четыре года. Проблема появления детей, прежде почти не интересовавшая девочку, теперь выступила на передний план. Беременность матери, очевидно, осталась незамеченной; во всяком случае никто не помнит, чтобы Анна когда-либо высказывалась на этот счет. Вечером, накануне родов, когда схватки только начинались, девочка зашла в комнату отца. Он посадил ее к себе на колени и спросил: «Что бы ты сказала, если бы сегодня вечером у тебя появился братик?» «Я бы убила его», – последовал незамедлительный ответ. Слово «убить» звучит тревожно, но на самом деле оно вполне безобидно, поскольку «убить» и «умереть» на детском языке означает только «избавиться», будь то активно или пассивно, на что неоднократно указывал Фрейд. Некоторое время назад мне довелось лечить пятнадцатилетнюю девочку, у которой во время анализа возникала повторяющаяся ассоциация – «Песня о колоколе» Шиллера. Она никогда не читала это стихотворение вдумчиво, но однажды мельком просмотрела его и запомнила лишь что-то о колокольне. Никаких других подробностей в ее памяти не сохранилось. Данный фрагмент звучит так:

8 Дочь, естественно, очень любила свою мать и не помышляла о ее смерти. С другой стороны, в то время дела обстояли следующим образом: вместе с матерью она должна была отправиться к родственникам на пять недель; годом ранее мать ездила одна, дочь же (единственный и избалованный ребенок) оставалась дома с отцом. К сожалению, в том году именно «нежную супругу» пытались вырвать из объятий ее возлюбленного, тогда как дочь предпочла бы разлуку с «матерью младой».

9 Таким образом, «убить» в устах ребенка – совершенно безобидное выражение, особенно если учесть, что Анна использовала его довольно беспорядочно в отношении возможных видов деструкции, удаления, уничтожения и т. д. Тем не менее эта тенденция заслуживает внимания. (Ср. анализ случая «маленького Ганса».)

10 Мальчик родился ранним утром. Когда все следы родов, включая пятна крови, были удалены, отец вошел в комнату, где спала Анна. Она тут же проснулась. Сообщив ей новость о появлении младшего брата, которую девочка восприняла с удивленным и напряженным выражением лица, он взял ее на руки и отнес в спальню. Анна бросила быстрый взгляд на свою довольно бледную мать, а затем выказала нечто вроде смеси смущения и подозрительности, как будто думала: «Что теперь будет?» Она не выказала ни малейшей радости при виде новорожденного, чем несколько разочаровала обоих родителей. Остаток утра девочка держалась подальше от матери; это было тем более поразительно, что обычно она всегда вертелась вокруг нее. Но однажды, когда мать находилась одна, она вбежала в комнату, обвила руками ее шею и торопливо прошептала: «Ты ведь не умрешь?»

11 Эти слова открывают нам некое подобие конфликта в душе ребенка. История с аистом, очевидно, никогда не вызывала особого доверия, но гипотеза плодотворного возрождения, согласно которой смерть влечет за собой рождение, несомненно, прижилась. Следовательно, мать должна умереть. Почему же тогда Анна обязана испытывать какое-то удовольствие по поводу новорожденного, к которому она и без того уже начинала по-детски ревновать? При благоприятной возможности она должна была выяснить, умрет мама или нет. Мама не умерла. Однако теория возрождения натолкнулась на серьезное препятствие. Как теперь объяснить рождение младшего брата и происхождение детей вообще? Оставалась история аиста, которая, хотя и не оспаривалась прямо, была имплицитно отвергнута в пользу гипотезы возрождения^[5]. Дальнейшие попытки объяснения, к сожалению, остались скрытыми от родителей, ибо девочка на несколько недель уехала к бабушке. Из сообщений последней следует, что история аиста, которую негласно решили поддерживать все члены семьи, действительно обсуждалась неоднократно.

12 Вернувшись домой, Анна вновь проявила ту же смесь смущения и недоверчивости, что и после рождения брата. Родители это заметили, но причину установить не смогли. По отношению к новорожденному девочка вела себя приветливо и мило. Тем временем появилась няня, которая произвела глубочайшее впечатление на маленькую Анну – прежде всего своей униформой. Поначалу это впечатление было крайне негативным: девочка относилась к ней в высшей степени враждебно. Так, она ни за что не позволяла этой женщине раздевать себя и укладывать в постель по вечерам. Причина такого сопротивления вскоре стала ясна: однажды, стоя у колыбели малыша, Анна крикнула ей: «Это не твой братик, он мой!» Постепенно, однако, девочка примирилась с присутствием няни и сама начала играть в няню; надевая белый чепчик и фартук, она по очереди нянчила младшего брата и кукол. В отличие от прежнего настроения, нынешнее было, несомненно, элегичным и мечтательным. Нередко она часами сидела под столом, напевая длинные песенки и сочиняя рифмы. Некоторые было невозможно разобрать; другие состояли частично из фантазийных желаний на тему «няни» («Я няня Зеленого Креста»), а частично – из явно болезненных чувств, требовавших выражения.

13 Здесь мы сталкиваемся с важной новой особенностью в жизни ребенка: грезы, первые проблески поэзии, элегические настроения – все это обычно характерно для более позднего этапа жизни, а именно периода, той поры, когда юноши и девушки готовятся разорвать прежние семейные узы, дабы вступить в самостоятельную жизнь, но все еще внутренне осторожничают, ибо стремление это сдерживается щемящим чувством тоски по дому, по теплу семейного очага. В такое время они сплетают сети поэтических фантазий с целью компенсировать то, чего им недостает. Приближение психологии четырехлетнего ребенка к психологии мальчика или девочки пубертатного возраста на первый взгляд может показаться парадоксальным; однако сходство заключается не в возрасте, а в механизме. Элегические грезы свидетельствуют о том, что часть любви, которая прежде принадлежала и должна была принадлежать реальному объекту, теперь интровертируется, то есть обращается внутрь, в самого субъекта, и порождает повышенную фантазийную активность^[6]. Но откуда берется эта интроверсия? Она представляет собой психологическую манифестацию, характерную для этого периода, или же проистекает из какого-либо внутреннего конфликта?

14 В этом отношении весьма содержательным выглядит следующий эпизод. Анна все чаще не слушалась мать. Однажды между ними произошел следующий диалог:

Анна: «Я уеду к бабушке!»

Мать: «Но мне будет грустно, если ты уедешь».

Анна: «Да, но у тебя есть мой младший брат».

15 Реакция матери показывает, чего на самом деле добивалась девочка: очевидно, она хотела услышать, что скажет мать в ответ на угрозу уехать, узнать, какова ее установка в целом, а также выяснить, не лишилась ли девочка из-за младшего брата материнской привязанности. Однако не следует поддаваться на этот прозрачный обман. Девочка прекрасно видела и чувствовала, что, несмотря на рождение второго ребенка, она не утратила и капли материнской любви. Таким образом, завуалированный (quasi) упрек, который она бросает матери по этому поводу, необоснован, что для натренированного уха проявляется в слегка аффектированном тоне голоса. Подобные интонации часто можно услышать даже у взрослых. Такой тон ни с чем не спутаешь; он не предполагает, что его будут воспринимать всерьез, и по этой причине навязывается еще более настойчиво. Упрек этот не следует принимать близко к сердцу, ибо он всего лишь предвестник других, уже более серьезных сопротивлений. Вскоре после описанного выше разговора между матерью и дочерью состоялся следующий диалог:

Мать: «Пойдем в сад».

Анна: «Ты обманываешь меня. Берегись, если ты говоришь неправду!»

Мать: «Что ты! Конечно, я говорю правду».

Анна: «Нет, ты говоришь неправду».

Мать: «Сейчас ты убедишься, что я говорю правду: сию минуту мы идем в сад».

Анна: «Это правда? Точно? Ты не врешь?»

16 Сцены такого рода повторялись неоднократно. Однако на этот раз тон был более резким и настойчивым; упор на «лжи» выдавал нечто совершенно особенное, чего родители не понимали. Более того, поначалу оба придавали слишком мало значения спонтанным высказываниям ребенка. Таковы общепринятые (ex officio) правила воспитания. Обычно мы мало прислушиваемся к детям в любом возрасте; во всем существенном мы относимся к ним как к non compos mentis^[7], а во всем несущественном дрессируем их до автоматического совершенства. За сопротивлением всегда кроется вопрос, конфликт, о котором мы достаточно скоро услышим в другое время и в других обстоятельствах. К несчастью, в большинстве случаев мы забываем связать услышанное с сопротивлением. Так, например, в другой раз Анна задала матери серию непростых вопросов:

Анна: «Когда вырасту, я буду няней».

Мать: «Я тоже мечтала стать няней, когда была маленькой».

Анна: «А почему не стала?»

Мать: «Ну, потому что я стала мамой и у меня появились свои дети, которых нужно нянчить».

Анна (задумчиво): «Я буду не такой, как ты? Буду жить в другом месте? А мы будем разговаривать?»

17 Ответ матери снова показывает, на что нацелен вопрос девочки^[8]. Очевидно, Анна хотела бы иметь ребенка и нянчить его точно так же, как это делала няня. Откуда у няни взялся ребенок, абсолютно ясно; таким же способом могла бы его заполучить и Анна. Почему же тогда мама не стала просто няней – иными словами, откуда у нее появился ребенок, если он достался ей не так, как няне? Анна могла бы получить ребенка так же, как няня, но что ждет ее в будущем – будет ли она похожа на свою мать с точки зрения детей, и если да, то каким образом это осуществится? – совершенно непонятно. Отсюда и вдумчивый вопрос: «Я буду не такой, как ты?» Буду ли я другой во всех отношениях? История с аистом, очевидно, никуда не годится; теория умирания лучше, стало быть, человек обретает ребенка так, как, например, обрела его няня. Этот естественный способ, безусловно, подходит и для Анны. Но как быть с матерью, которая не няня, но все же имеет детей? Рассматривая вопрос с этой точки зрения, Анна спрашивает: «Почему ты не няня?» – имея в виду: почему ты не получила своего ребенка простым, естественным образом? Этот своеобразный косвенный способ задавать вопросы типичен и может быть связан с туманным пониманием проблемы; в противном случае нам придется допустить некоторую «дипломатическую расплывчатость», продиктованную желанием уклониться от прямых расспросов. Позже мы найдем доказательства этой возможности.

18 Таким образом, Анна сталкивается с проблемой: «Откуда взялся новый ребенок?» Его не принес аист; мама не умерла; мама не получила его таким же образом, как няня. Анна уже задавала этот вопрос раньше; в ответ отец сообщил ей, что детей приносит аист; но это определенно не так, на сей счет она никогда не заблуждалась. Следовательно, папа, мама и все остальные лгут. Это легко объясняет ее недоверчивое отношение при родах и упреки в адрес матери, а также элегическую мечтательность, которую мы приписали частичной интроверсии. Теперь нам известен реальный объект, от которого любовь отняли ввиду отсутствия цели: она была отъята у родителей, которые обманули ее и отказались говорить правду. (Чем может быть то, о чем нельзя говорить? Что вообще происходит? Таковы вопросы в скобках, которые девочка позже сформулировала для себя. Ответ: должно быть, это что-то такое, что желательно скрыть; возможно, что-то опасное.) Попытки заставить мать говорить и вытянуть из нее правду с помощью хитрых вопросов не увенчались успехом; сопротивление наталкивается на сопротивление, и любовь интроецируется. Естественно, способность к сублимации развита у четырехлетней девочки еще слишком слабо, чтобы оказать более чем симптоматическую услугу; как следствие, ей приходится прибегнуть к другой компенсации, а именно к одному из инфантильных способов добиться любви силой, предпочтительно плачем и зовом матери по ночам. Этот способ усердно практиковался и использовался на первом году жизни. Теперь он возвращается, но, в соответствии с возрастом, становится более мотивированным и сопряженным со свежими впечатлениями.

19 Следует упомянуть, что незадолго до этих событий произошло землетрясение в Мессине^[9], которое часто обсуждали за столом. Анне было необычайно интересно все, что с ним связано; снова и снова она заставляла бабушку рассказывать, как тряслась земля, рушились дома, сколько людей погибло. Это положило начало ее ночным страхам. Девочка не желала оставаться одна; по ночам мать приходила к ней и сидела у ее кроватки, иначе она боялась, что произойдет землетрясение, стены рухнут и ее задавят. Подобными мыслями Анна была озабочена и днем; гуляя с матерью, она приставала к ней с вопросами: «А дом будет стоять, когда мы вернемся? Папа еще будет жив? Дома точно нет землетрясения?» Увидев на дороге камень, она всякий раз спрашивала, не от землетрясения ли он. Если где-то строили дом, она была уверена, что предыдущий разрушило землетрясение, и так далее. В довершение ко всему Анна часто кричала по ночам, что приближается землетрясение, она уже слышит грохот. Каждый вечер приходилось торжественно ей обещать, что землетрясения не будет. Родители испробовали различные способы успокоить девочку; например, ей сказали, что землетрясения происходят только там, где есть вулканы. Она потребовала доказательств, что горы, окружающие город, не были вулканами. Подобные рассуждения постепенно привели к сильной и, в возрасте Анны, неестественной тяге к знаниям; в итоге ей принесли все геологические книги и атласы из библиотеки отца. Часами она листала их в поисках изображений вулканов и землетрясений и задавала бесконечные вопросы.

20 Здесь мы видим энергичную попытку сублимировать страх в стремление к знаниям, которое в этом возрасте кажется явно преждевременным. Но скольких одаренных детей, страдающих от той же проблемы, пичкают этой несвоевременной сублимацией, и отнюдь не c пользой для них! Всякий, кто поощряет сублимацию в этом возрасте, лишь усиливает невроз. В корне стремления к знаниям лежит страх, а страх есть выражение преображенного либидо, то есть интроверсии, которая стала невротической и не является ни необходимой, ни благоприятной для развития ребенка в этот период. К чему в конечном счете ведет тяга к знаниям, становится ясно из обилия вопросов, возникавших почти ежедневно: «Почему Софи [младшая сестра] моложе меня? Где был Фриц [младший брат] до этого? Если он был на небесах, то что он там делал? Почему он спустился на землю только сейчас, а не раньше?»

21 Учитывая обстоятельства, отец решил, что при первой же возможности мать должна рассказать девочке правду о появлении младшего брата.

22 Эта возможность появилась, когда вскоре Анна снова спросила об аисте. Мать сказала, что история про аиста – выдумка, что Фриц вырос в маме, как цветы из земли. Сначала он был очень маленьким, но постепенно становился все больше и больше, как растение. Девочка внимательно слушала без малейшего удивления, а затем спросила:

Анна: «Он выбрался самостоятельно?»

Мать: «Да».

Анна: «Но ведь он не умеет ходить!»

Софи: «Он выполз».

Анна (услышав реплику Софи): «Здесь есть отверстие? (указывая на грудь) Или он появился изо рта? А кто появился из няни?»

23 Тут Анна умолкла, а потом воскликнула: «Нет, я знаю, это аист принес его с небес!» Прежде чем мать успела ответить, она сменила тему и вновь попросила показать изображения вулканов. Вечер, последовавший за этим разговором, прошел спокойно. Неожиданное объяснение, очевидно, породило у девочки целый ряд догадок, нашедших выражение в потоке вопросов. Открылись новые и непредвиденные перспективы, и она быстро подошла к главной проблеме: «Откуда появился мой братик? Из отверстия в груди или изо рта?» Оба предположения – приемлемые теории. Как известно, даже молодые замужние женщины нередко придерживаются теории о дыре в брюшной стенке или кесаревом сечении; считается, что это – признак подлинной невинности. На самом деле это не невинность; в таких случаях мы практически всегда имеем дело с инфантильной сексуальностью, в дальнейшей жизни дискредитировавшей vias naturales^[10].

23а Нас могут спросить, откуда у девочки появилась нелепая идея о том, что в груди существует отверстие или что роды происходят через рот. Почему она не выбрала одно из естественных отверстий в нижней части тела, из которых ежедневно что-то выделяется? Объяснение этому простое. Прошло не так уж много времени с тех пор, как Анна бросила вызов всем педагогическим навыкам матери повышенным интересом как к этим отверстиям, так и к их любопытным продуктам – интересом, не всегда соответствующим требованиям опрятности и приличия. Тогда она впервые познакомилась с исключительными законами, касающимися этих частей тела, и, будучи весьма чутким ребенком, вскоре заметила, что в них есть нечто запретное. Следовательно, эта область должна быть исключена из расчетов – такова тривиальная ошибка мышления, которую можно простить ребенку, если учесть всех тех людей, которые, несмотря на самые мощные очки, никогда и нигде не видят ничего сексуального. Анна отреагировала гораздо более понятливо, чем ее младшая сестра, чьи скатологические интересы и достижения были, безусловно, исключительными и которая соответствующе себя вела даже за столом. Она неизменно описывала свои испражнения как «смешные», хотя мать утверждала, что это не смешно, и запрещала такие забавы. Девочка, казалось, смирилась с этими непонятными воспитательными капризами, но вскоре отомстила. Однажды, когда на столе появилось новое блюдо, она категорически отказалась притрагиваться к нему, заметив, что это «не смешно», а впоследствии все кулинарные новшества отклонялись как «несмешные».

24 Психология подобного негативизма вполне типична и понятна. Логика чувств проста: «Если вы находите мои шалости несмешными и принуждаете меня от них отказаться, тогда и я нахожу ваши выходки несмешными и не стану играть в эту игру». Как и все незрелые компенсации такого рода, эта повадка следует важному инфантильному принципу: «Поделом вам, когда задеты мои интересы».

25 Но вернемся к нашей теме. Анна проявила послушание и настолько приспособилась к культурным требованиям, что думала (или, по крайней мере, говорила) о самых простых вещах в последнюю очередь. Неправильные теории, заменяющие правильные, иногда сохраняются годами, пока внезапно не наступает просветление, обусловленное извне. Посему неудивительно, что представления, формированию и приверженности которым содействуют родители и педагоги, впоследствии становятся детерминантами важных симптомов при неврозе или бредовых идей при психозе, как я показал в своей работе «Психология dementia praecox»^[11]. Все, что существовало в психике долгие годы, всегда где-то остается, даже если оно скрыто компенсациями, казалось бы, совершенно иного толка.

26 Вслед за вопросом, откуда в действительности появляются дети, возникает другая проблема: если дети берутся из мамы, то как быть с няней? Из нее тоже кто-то появился? Затем следует внезапное восклицание: «Нет, я знаю: это аист принес его с небес!» Что такого особенного в том факте, что у няни нет детей? Мы помним, что Анна отождествляла себя с нею и сама мечтала стать няней: в будущем девочке хотелось бы получить ребеночка так же легко, как это сделала няня. Но теперь, когда обнаружилось, что младший брат вырос в маме, что было делать?

27 Данная тревожная проблема устраняется возвращением к теории аистов и ангелов, которая никогда не вызывала особого доверия и спустя некоторое время была окончательно отброшена. Два вопроса, однако, остаются открытыми. Первый: откуда берется ребенок? И второй, значительно более сложный: как получилось, что у мамы есть дети, а у няни и прислуги их нет? В настоящий момент ни один из этих вопросов пока не озвучен.

28 На следующий день за обедом Анна объявила, как будто ни с того ни с сего: «Мой брат живет в Италии. У него дом из ткани и стекла, и он не рухнет».

29 Здесь, как и в других случаях, добиться объяснений оказалось невозможным; сопротивление было слишком велико. Это уникальное и довольно твердое высказывание крайне показательно. Около трех месяцев дети питали стереотипную фантазию о «старшем брате», который все знал, все мог и у которого все было. Он побывал везде, где не были они, ему разрешалось делать все, что не разрешалось делать им, он владел стадами огромных коров, лошадей, овец, собак и т. д.^[12] У обеих девочек был такой старший брат. Чтобы найти источник этой фантазии, не следует далеко ходить: прототипом выступал отец, который казался, скорее, братом мамы. Если так, у детей тоже должен быть брат. Этот брат очень могущественный и храбрый; сейчас он живет в опасной Италии в вымышленном доме, который не рухнет. Таким образом исполняется важное желание: землетрясение больше не опасно. В результате боязнь и тревогу удалось подавить, и они больше не возвращались. Вместо того чтобы перед сном звать отца, дабы он прогнал страх, Анна стала более нежной и просила поцеловать ее на ночь. Желая удостовериться, что девочка в самом деле перестала бояться землетрясений, отец показал ей новые изображения вулканов и вызванных землетрясением разрушений, но Анна осталась равнодушной и рассматривала картинки холодно: «Мертвые люди! Все это я уже видела». Даже фотография извержения вулкана лишилась своей притягательности. Весь научный интерес исчез столь же внезапно, как и возник. В последующие дни, однако, у Анны появились более важные дела: ей не терпелось поделиться новообретенными знаниями со своими знакомыми. Она начала с подробного рассказа о том, как Фриц вырос в маме, а также она сама и ее младшая сестра; как папа вырос в своей маме, мама в своей, а слуги – в своих. С помощью многочисленных вопросов она проверила эту версию на соответствие истине, ибо зародившееся в ней недоверие оказалось настолько сильным, что требовались многократные подтверждения, дабы рассеять сомнения. В перерывах дети неоднократно заговаривали о теории аистов и ангелов, но уже менее убежденным тоном и даже нараспев излагали ее своим куклам.

30 Новое знание, очевидно, выдержало проверку, ибо фобия не вернулась.

31 Лишь однажды уверенность Анны грозила серьезно пошатнуться. Приблизительно через неделю ее отец заболел гриппом. Дети ничего не знали об этом, и Анна, войдя утром в спальню родителей, увидела его в постели. Она сделала удивленное лицо и, остановившись в дверях, отказалась приближаться к кровати. Судя по всему, ее вновь одолевали застенчивость и недоверчивость. Внезапно она выпалила: «Почему ты в постели? У тебя внутри тоже растение?»

32 Отец рассмеялся и заверил ее, что дети не растут в папах и что у мужчин не бывает детей, после чего девочка мгновенно успокоилась и вновь стала дружелюбной. Но хотя на поверхности все было спокойно, проблемы продолжали прорабатываться в глубине. Несколько дней спустя Анна объявила за обедом: «Прошлой ночью мне приснился сон про Ноев ковчег». Отец спросил, что именно ей приснилось, но Анна ответила потоком бессмыслицы. В таких случаях нужно просто ждать и слушать. И действительно, через несколько минут девочка сказала своей бабушке: «Прошлой ночью мне приснился сон про Ноев ковчег, и в нем было много маленьких животных». Еще одна пауза. Затем она начала рассказ в третий раз: «Прошлой ночью мне приснился сон про Ноев ковчег, и в нем было много маленьких животных. В дне был люк. Он открылся, и все животные выпали». Знающие люди поймут эту фантазию. У детей действительно был игрушечный Ноев ковчег, но отверстие было в крыше, а не на дне. Это тонкий намек на то, что история о рождении изо рта или из груди – выдумка и что Анна довольно хорошо представляет себе, откуда дети появляются в реальности, а именно снизу.

33 Следующие несколько недель прошли без каких-либо примечательных событий. Был один сон: «Мне снились папа и мама. Они допоздна сидели в кабинете, и мы, дети, тоже там были».

34 На первый взгляд сон воплощает хорошо известное желание детей ложиться так же поздно, как их родители. Здесь это желание реализуется или, скорее, используется для маскировки другого, гораздо более важного желания – желания оставаться с родителями по вечерам, причем, что вполне естественно и невинно, в кабинете, где девочка видела столько интересных книг и утоляла жажду знаний. Иными словами, она искала ответ на животрепещущий вопрос, откуда взялся младший брат. Если бы дети были там, они бы знали.

35 Несколько дней спустя Анне приснился кошмар, от которого она проснулась с криком: «Приближается землетрясение, дом уже трясется!» Мать подбежала к ней и попыталась успокоить: мол, никакого землетрясения нет, все хорошо. «Я бы очень хотела увидеть весну, как появляются и распускаются в полях цветочки, – взволнованно сказала Анна. – Я хочу увидеть Фрица, у него такое милое личико. Что делает папа? Что он говорит?» Мать ответила, что он спит и ничего не говорит. «Наверное, утром он опять будет болен!» – с саркастической улыбкой заметила Анна.

36 Эти реплики следует читать в обратном порядке. Последнюю фразу не стоит воспринимать всерьез, так как она была произнесена саркастическим тоном. В прошлый раз, когда отец болел, Анна заподозрила, что у него «внутри растение». Соответственно, сарказм означает: «У него, вероятно, будет ребенок!» Но это неправда, потому что у папы не может быть детей, дети бывают только у мам; возможно, завтра у нее появится еще один братик, но откуда? «Что делает папа?» Здесь мы видим безошибочную формулировку трудной проблемы: что делает папа, если он не производит детей? Анна жаждет найти ключ ко всем своим проблемам; она хочет знать, как Фриц появился на свет, хочет увидеть, как весной из земли вырастают цветы, но все эти желания скрыты за страхом землетрясений.

37 После этого «интермеццо» Анна мирно проспала до утра. Утром мать спросила ее, что случилось ночью. Анна забыла обо всем и думала, что ей просто приснился сон: «Мне снилось, что я могу сделать лето, а потом кто-то спустил пупса в унитаз».

38 Это необычное сновидение состоит из двух эпизодов, разделенных словом «потом». Вторая часть черпает материал из недавно озвученного желания иметь пупса, то есть куклу мужского пола, – у мамы же есть маленький мальчик! Кто-то спускает пупса в унитаз, но обычно в унитаз спускают совсем другое. Вывод: дети появляются на свет точно так же, как то, что попадает в унитаз. Здесь мы видим аналогию с Lumpf^[13] – теорией маленького Ганса. Обычно, когда одно сновидение содержит несколько сцен, каждая представляет собой одну из вариаций проработки комплекса. Таким образом, первая часть озвученного сна – это всего лишь вариация темы из второй части. Выше мы уже указывали, что конкретно подразумевается под желанием увидеть «весну» или «цветы». Теперь Анне снится, что она может сотворить лето, то есть вызвать появление растений; она сама может сделать ребенка. Вторая часть сновидения представляет этот процесс как аналог испражнения. Здесь мы имеем эгоистическое желание, скрытое за мнимым объективным интересом к вчерашней вечерней беседе.

39 Несколько дней спустя мать посетила дама в положении. Дети, по-видимому, ничего не заметили. Но на следующий день они затеяли необычную игру: под руководством старшей девочки достали все старые газеты из отцовской корзины для мусора и засунули их под платья. Сходство было безошибочным. В ту ночь Анна увидела следующий сон: «Мне приснилась какая-то женщина в городе, у которой был очень толстый живот». Поскольку главным действующим лицом во сне всегда является сам сновидец в некоем определенном облике, игра предыдущего дня находит полное толкование.

40 Вскоре после этого Анна удивила свою мать следующим спектаклем: засунув куклу себе под юбку, она медленно вытащила ее головой вниз со словами: «Смотри, сейчас появится ребеночек; он уже почти вышел». Тем самым Анна говорила: так я представляю себе процесс рождения. Что ты об этом думаешь? Так все и происходит? В действительности эту игру следует понимать как вопрос, поскольку, как мы увидим позже, представление о рождении все еще требует официального подтверждения.

41 Попытки разрешить проблему на этом отнюдь не закончились, о чем свидетельствуют идеи, которые Анна вынашивала на протяжении следующих недель. Так, она повторила ту же игру несколько дней спустя со своей любимой игрушкой – плюшевым медведем. В другой раз она сказала бабушке, указывая на розу: «Смотри, у розы ребеночек». Поскольку бабушка не поняла, что имеется в виду, девочка ткнула пальцем в набухшую чашечку: «Разве ты не видишь, какая толстая эта штука!»

42 Как-то раз Анна поссорилась со своей младшей сестрой, и та сердито воскликнула: «Я убью тебя!» «Когда я умру, ты останешься совсем одна и будешь молить Бога о живом ребенке», – ответила Анна. Поведение обеих девочек мгновенно изменилось: пока Анна изображала ангела, ее младшая сестра стояла перед ней на коленях и умоляла ниспослать ребенка. Таким образом, Анна стала матерью, дающей детей.

43 Однажды после ужина подали апельсины. Анна нетерпеливо попросила один и сказала: «Я проглочу его целиком, а потом у меня будет ребеночек».

44 Это напоминает сказки, в которых бездетные женщины в конце концов беременеют, съев фрукт, рыбу и тому подобное^[14]. В данном случае Анна пытается решить проблему того, как дети на самом деле попадают в мать. При этом она поднимает вопрос, который никогда прежде не был сформулирован столь четко и ясно. Решение приходит в виде аналогии, характерной для архаического мышления ребенка. (Мышление аналогиями встречается и у взрослых людей в слое, лежащем непосредственно под сознанием. Сновидения выводят аналогии на поверхность, как, собственно, и dementia praecox.) В немецких и многих других зарубежных сказках часто встречаются подобные детские сравнения. По всей видимости, сказки представляют собой мифы детства, а потому содержат среди прочего мифологию, которую дети складывают для себя относительно сексуальных процессов. Поэзия сказки, волшебство которой ощущает даже взрослый, не в последнюю очередь основывается на том, что некоторые старые теории по-прежнему живы в нашем бессознательном. Мы испытываем странное и таинственное чувство всякий раз, когда фрагмент нашей далекой юности вновь пробуждается к жизни; при этом он не достигает сознания, а лишь отбрасывает отблеск своей эмоциональной интенсивности на сознательный разум.

45 Проблема попадания ребенка в мать трудноразрешима. Поскольку единственный способ попасть в организм – через рот, само собой разумеется, что мать съедает нечто вроде плода, который затем начинает расти у нее внутри. Но здесь возникает другая трудность: роль матери понятна, но зачем нужен отец? Таково правило умственной экономии – связывать два неизвестных и использовать одно для разъяснения другого.

46 Ребенок быстро приходит к убеждению, что отец каким-то образом вовлечен в процесс, тем более что вопрос о том, как дети попадают в мать, по-прежнему остается открытым.

47 Что делает отец? Этот вопрос занимал Анну больше всего остального. Однажды утром она вбежала в спальню родителей, когда те одевались, прыгнула на кровать отца, легла ничком и принялась сучить ногами, крича: «Так делает папа?» Родители рассмеялись и ничего не ответили; лишь позже они осознали вероятный смысл этого представления. Аналогия с лошадью, дергавшей ногами и так напугавшей маленького Ганса, удивительно близка.

48 На этом вопрос, казалось, был исчерпан; так или иначе родители не нашли удобного случая сделать какие-либо содержательные замечания по данному поводу. То, что проблема зашла в тупик на этом этапе, не удивительно: это самая сложная часть осознания. Ребенок ничего не знает ни о сперматозоидах, ни о половом акте. Есть всего одна возможность: мать должна что-нибудь съесть, потому что только так что-то может попасть в организм. Но что делает отец? Частые сравнения с няней и другими людьми, не состоящими в браке, очевидно, не прошли даром. Анна была вынуждена сделать вывод, что существование отца зачем-то нужно. Но какую конкретно роль он играет? Анна и маленький Ганс придерживаются единодушного мнения, что это должно быть как-то связано с ногами.

49 Состояние застоя длилось около пяти месяцев, на протяжении которых ни фобий, ни других признаков проработки комплекса не наблюдалось. Затем появились первые предвестники грядущих событий. В то время семья Анны жила в доме у озера. Поскольку Анна отваживалась заходить в воду только по колено, как-то раз отец взял ее с собой на глубину, что закончилось громким плачем. В тот вечер, ложась спать, Анна спросила у матери: «Папа хотел утопить меня, да?»

50 Несколько дней спустя произошла еще одна вспышка. Анна так долго путалась под ногами у садовника, что тот наконец, шутки ради, подхватил ее на руки и поставил в яму, которую только что выкопал. Анна жалобно закричала и впоследствии заявила, что мужчина хотел зарыть ее в землю.

51 В результате однажды ночью Анна проснулась со страшным криком. Мать прибежала в детскую и попыталась успокоить девочку. Анне приснилось, что «наверху ехал поезд и рухнул вниз».

52 Здесь мы имеем параллель с историей о «дилижансе» маленького Ганса. Эти инциденты ясно показывают, что в воздухе снова витал страх. Иначе говоря, существовало некое препятствие, мешающее переносу любви на родителей. Как следствие, большая часть этой любви преобразовывалась в страх. На сей раз недоверие было направлено не против матери, а против отца, который, как полагала Анна, знает тайну, но не желает ее выдавать. Что делает папа? Что он скрывает? Если это держится в секрете, рассудила девочка, значит, это что-то опасное; в таком случае от отца можно ожидать худшего. (Особенно отчетливо детский страх перед отцом проявляется у взрослых с диагнозом dementia praecox. Болезнь, как и психоанализ, делает явными многие бессознательные процессы.) В результате Анна приходит к абсурдной мысли, что отец хотел ее утопить.

53 Тем временем Анна немного подросла, и ее интерес к отцу принял специфический оттенок, с трудом поддающийся описанию. В языке нет слов, чтобы передать совершенно особую разновидность нежного любопытства, которое светилось в глазах ребенка.

54 Не случайно приблизительно тогда же дети придумали любопытную игру. Они назвали двух самых больших кукол «бабушками», отнесли их в «больницу» – сарай с инструментами – и оставили там на ночь. «Бабушка» в этой связи напоминает более раннего «старшего брата». Представляется весьма вероятным, что «бабушка» замещает мать. Таким образом, налицо желание избавиться от матери^[15]. Этому намерению явно способствовал тот факт, что последняя снова дала Анне повод для неудовольствия.

55 Это произошло следующим образом: садовник засевал травой большой участок земли. Анна с удовольствием помогала ему в работе, по-видимому совершенно не догадываясь о глубоком значении этой игры. Приблизительно через две недели девочка с восторгом обнаружила первые ростки. Однажды она подошла к матери и спросила: «Как глаза врастают в голову?»

56 Мать сказала, что не знает. Но Анна не унималась. Ее интересовало, знает ли это Бог или папа, и почему Бог и папа знают все. Мать отослала ее к отцу – возможно, он сумеет объяснить, как появляются глаза. Несколько дней спустя семья собралась за чаем. Когда все разошлись, Анна подбежала к отцу, читавшему за столом газету, и спросила: «Скажи, как глаза врастают в голову?»

Отец: «Они не врастают в голову; они растут в ней с самого начала».

Анна: «То есть глаза не сажают туда?»

Отец: «Нет, они просто вырастают в голове, как нос».

Анна: «Рот и уши вырастают вот так? А волосы?»

Отец: «И волосы».

Анна: «Правда? Но мышата появляются на свет совсем голыми. Где были волосы раньше? Разве для них нет семечек?»

Отец: «Нет. Волосы вырастают из маленьких зернышек, похожих на семечки, но они уже находятся в коже. Никто их не сеет».

57 Отец попал в затруднительное положение. Он догадался, куда метит девочка, но не хотел разрушать столь дипломатично введенную теорию семян, перенятую от самой природы, только потому, что здесь она была неприложима. Кроме того, Анна говорила с необычайной серьезностью, требовавшей уважительного отношения.

58 «Но как же тогда Фриц попал в маму? – спросила Анна, явно разочарованная. – Кто его туда засунул? И кто засунул тебя в твою маму? Откуда вы появились?»

59 Из этого потока вопросов отец выбрал для ответа последний:

Отец: «Ты знаешь, что Фриц – мальчик; мальчики вырастают в мужчин, а девочки – в женщин. Только женщины могут иметь детей. А теперь подумай, откуда мог появиться Фриц?»

Анна (радостно смеясь и указывая на свои гениталии): «Он появился отсюда?»

Отец: «Конечно. Разве ты никогда не думала об этом?»

Анна (игнорируя вопрос): «Но как Фриц попал в маму? Его туда посадили? Семечком?»

60 От этого прямого вопроса отец уже не мог уклониться. Он объяснил, что мать подобна почве, а отец – садовнику; отец дает семя, оно растет в матери, и так появляется ребеночек. Анна слушала с величайшим вниманием. Этот ответ доставил ей необычайное удовлетворение; она тут же побежала к матери и сообщила: «Папа мне все рассказал, теперь я поняла». Но что именно она поняла, девочка не уточнила.

61 На следующий день новые знания были применены на практике. Анна подошла к матери и радостно воскликнула: «Только подумай, мама, папа сказал, что раньше Фриц был ангелом и что с неба его принес аист». «Я совершенно уверена, что твой отец не говорил ничего подобного», – удивилась мать. Ничего не ответив, Анна со смехом убежала.

62 Такова была ее месть. Судя по всему, мать не хотела или не могла рассказать, как глаза врастают в голову; она даже не знала, как в нее попал Фриц. Если так, ее без труда можно сбить с толку старой историей про аиста. Возможно, она верит в нее до сих пор.

* * *

63 Теперь девочка была удовлетворена: ее знания расширились, а трудная проблема разрешилась. Однако куда большим преимуществом было то обстоятельство, что она установила более близкие отношения с отцом, что, впрочем, ни в малейшей степени не ущемляло ее интеллектуальную независимость. Отцу, разумеется, было несколько не по себе: он выдал ребенку четырех с половиной лет секрет, который другие родители тщательно оберегают. Его беспокоила мысль о том, что Анна может сделать со своими знаниями. Вдруг она поведет себя нескромно и воспользуется ими в своих интересах? Она могла бы поучать своих подружек или радостно разыгрывать enfant terrible^[16] с взрослыми. Но эти опасения оказались беспочвенными. Анна ни словом не обмолвилась об этом – ни тогда, ни когда-либо еще. Тайна исчезла; новых вопросов не возникало. Но все же бессознательное не теряло из виду загадку сотворения человека. Через несколько недель Анна рассказала следующий сон: она «была в саду. Несколько садовников делали пи-пи у деревьев, и папа тоже».

64 Сновидение напоминает о неотвеченном вопросе, зачем нужен отец.

65 Кроме того, приблизительно в это же время в дом пришел плотник, чтобы починить буфет; Анна стояла рядом и смотрела, как он строгает дерево. В ту ночь ей приснилось, будто плотник «обстругал» ее гениталии.

66 Сновидение можно истолковать так, будто Анна спрашивала себя: сработает ли это со мной? разве не нужно сделать что-то подобное тому, что делал плотник, чтобы все получилось? Такая гипотеза указывала на то, что в настоящий момент проблема особенно активна в бессознательном, ибо в ней оставалось нечто неясное. То, что это так, подтвердил следующий инцидент, который, однако, произошел лишь несколько месяцев спустя, когда Анна приближалась к своему пятому дню рождения. Постепенно интерес к этим вопросам начала проявлять и ее младшая сестра, Софи. Она была рядом, когда Анна получила соответствующие разъяснения, и даже сделала по этому поводу, как читатель, возможно, помнит, весьма разумное замечание. Но на самом деле это объяснение не было понято ею должным образом, что вскоре стало очевидным. Иногда Софи бывала необыкновенно ласкова с матерью и не отходила от ее юбки; иногда не слушалась и проявляла повышенную раздражительность. В один из таких дней она попыталась вытряхнуть младшего брата из коляски. Мать отругала ее, и девочка разразилась громким плачем. Внезапно, сквозь слезы, она сказала: «Я ничего не знаю о том, откуда берутся дети!» Ей дали то же объяснение, что и старшей сестре. Это, казалось, решило проблему, и на несколько месяцев воцарился мир. Потом снова наступили дни, когда Софи капризничала и пребывала в дурном настроении. Однажды, совершенно неожиданно, она обратилась к матери с вопросом: «Фриц действительно был у тебя внутри?»

Мать: «Да».

Софи: «И ты его выдавила?»

Мать: «Да».

Анна (вклиниваясь в разговор): «Но он был там, внизу?»

67 Здесь Анна употребила детский термин, который используется как для гениталий, так и для заднего прохода.

Софи: «И он вывалился?»

68 Слово «вывалился» – отсылка к столь захватывающему и интересному для детей механизму, посредством которого экскременты попадают в унитаз.

Анна: «Или тебя им стошнило?»

69 Накануне вечером Анне было нехорошо из-за легкого расстройства желудка.

70 После паузы в несколько месяцев Софи внезапно спохватилась и теперь хотела еще раз убедиться в правдивости ранее предложенной версии. Это стремление, по-видимому, указывает на сомнения относительно объяснения, данного матерью. Судя по содержанию вопросов, сомнения возникли из-за того, что процесс рождения не был объяснен надлежащим образом. «Выдавливать» – слово, которое дети иногда используют для обозначения акта дефекации. Это говорит о том, в каком направлении будет развиваться теория и у Софи. Следующий вопрос – «И он вывалился?» – выдает настолько полное отождествление младшего брата с экскрементами, что оно граничит с абсурдом. Анна, в свою очередь, высказывает странное предположение, не появился ли Фриц в процессе рвоты. Собственная рвота накануне произвела на нее глубочайшее впечатление. Последний раз ее тошнило в раннем детстве. Рвота – один из способов, каким нечто может покинуть организм, хотя до сих пор Анна не задумывалась о нем всерьез. (Это пришло ей в голову лишь однажды, когда они обсуждали отверстия в теле и она подумала о рте.) Ее замечание – решительный отход от теории экскрементов. Почему она сразу не указала на гениталии? Последнее сновидение дает нам ключ к вероятным причинам: в гениталиях есть что-то такое, чего Анна до сих пор не понимает; чтобы «все получилось», с ними нужно что-то сделать. Не исключено, что дело вообще не в гениталиях; может быть, семена маленьких детей попадают в организм через рот, как пища, и ребенок выходит наподобие рвоты.

71 Таким образом, очевидно, что детальный механизм родов все еще вызывал недоумение. Мать снова сказала Анне, что ребенок появляется снизу. Приблизительно через месяц Анна увидела следующий сон: «Я была в спальне дяди и тети. Оба лежали в постели. Я стянула с дяди одеяло, легла ему на живот и стала прыгать на нем вверх-вниз» (uf– und abgjuckt^[17]).

72 Это сновидение возникло как гром среди ясного неба. Дети были на каникулах и несколько недель жили за городом. Как раз в тот день отец приехал их навестить. Анна была с ним особенно ласкова. Он спросил ее в шутку: «Хочешь вернуться со мной в город сегодня вечером?» Анна кивнула: «Да, я же тогда смогу спать с тобой?» Все это время она любовно прижималась к руке отца, как иногда делала мать. Через мгновение она рассказала о своем сновидении. Несколькими днями ранее Анна гостила у тети, фигурировавшей во сне (сон тоже приснился несколько дней назад). Девочка с нетерпением ждала этого визита в надежде встретиться с двумя кузенами, к которым проявляла неподдельный интерес. К сожалению, кузенов в доме тети не оказалось, и Анна была очень разочарована. Должно быть, в нынешней ситуации присутствовало нечто, связанное с содержанием сновидения, раз оно всплыло в памяти столь внезапно. Связь между явным содержанием сна и беседой с отцом достаточно ясна. Дядя – человек весьма преклонных лет, которого Анна видела всего несколько раз. В сновидении он, очевидно, заменяет отца (lege artis^[18]). Само сновидение создает замену для разочарования предыдущего дня: она в постели с отцом. Здесь мы имеем tertium comparationis^[19] с настоящим. Отсюда и внезапное воспоминание о сне. В сновидении воспроизводится игра, в которую Анна часто играла в (пустой) постели отца, а именно прыгала на матрасе и дрыгала ногами. Из этой игры возник вопрос: «Папа так делает?» Разочарование обусловлено тем, что отец ответил на ее вопрос словами: «Ты можешь спать одна, в соседней комнате». Затем следует воспоминание о том же сновидении, которое утешило ее после предыдущего эротического разочарования (с кузенами). В то же время сновидение, в сущности, служит иллюстрацией теории о том, что «это» происходит в постели посредством вышеупомянутых ритмичных движений. Было ли замечание о том, что она лежала на животе своего дяди, как-то связано с рвотой, доказать невозможно.

73 Таковы наши наблюдения до настоящего времени. Сейчас Анне чуть больше пяти лет, и она уже владеет, как мы видели, наиболее важными сведениями о сексуальной жизни. Никакого пагубного влияния этого знания на мораль и характер пока не замечено. О благоприятном терапевтическом воздействии мы уже говорили. Также совершенно ясно, что поведение младшей сестры нуждается в особом объяснении, но только тогда, когда у нее возникнет подлинный интерес к этой проблеме. Если время еще не пришло, разъяснения, похоже, не принесут пользы.

74 Я не сторонник полового просвещения детей в школе или каких-либо стандартизированных механических объяснений вообще. По этой причине я не в состоянии дать какой-либо положительный и универсальный совет. На основании изложенного здесь материала я могу сделать единственный вывод: мы должны воспринимать детей такими, каковы они на самом деле, а не такими, какими мы хотели бы их видеть. Что касается воспитания, то здесь нам желательно следовать естественному пути развития, избегая омертвелых предписаний.

Дополнение

75 Как уже упоминалось в предисловии, с момента первой публикации этой статьи наши взгляды претерпели значительные изменения. В изложенном материале есть, в частности, один факт, который не был должным образом учтен, а именно то обстоятельство, что снова и снова, несмотря на полученные знания, дети выказывали явное предпочтение тому или иному фантастическому объяснению. С момента появления настоящей работы эта тенденция, вопреки моим ожиданиям, усилилась: дети продолжают отдавать предпочтение нереалистичной теории. В этом отношении у меня имеется ряд неоспоримых наблюдений, причем некоторые касаются детей других родителей. Например, четырехлетней дочери одного из моих друзей, отнюдь не расположенных к бесполезной скрытности в воспитании, в прошлом году разрешили помочь матери нарядить рождественскую елку. Но в этом году девочка сказала: «В прошлом году все было неправильно. На этот раз я не буду смотреть, а ты закроешь дверь на ключ».

76 Как следствие, я задался вопросом, не может ли фантастическое или мифологическое объяснение, предпочтительное для ребенка, по этой самой причине быть более подходящим, нежели объяснение «научное», которое, будучи фактологически корректным, угрожает ограничить фантазию? В данном случае эти ограничения удалось снять, но только потому, что фантазия отодвинула «науку» в сторону.

77 Повредило ли просвещение детям? Ничего подобного не наблюдалось. Они развивались здоровыми и нормальными. Проблемы, затронутые ими тогда, по всей видимости, отступили на второй план, предположительно благодаря разнообразным внешним интересам, порожденным школьной жизнью и тому подобным. Фантазийная активность не только ничуть не пострадала, но и не пошла по пути, который можно было бы охарактеризовать как аномальный в том или ином своем выражении. Случайные замечания и наблюдения деликатного свойства озвучивались открыто и без всякой секретности.

78 Посему я пришел к убеждению, что более ранние откровенные дискуссии сдерживают детское воображение и тем самым предотвращают развитие скрытых фантазий, которые исказили бы реальность и, как следствие, были бы не чем иным, как препятствием для свободного развития мышления. Тот факт, что фантазия просто игнорирует правильное объяснение, кажется, на мой взгляд, важным свидетельством того, что любая свободно развивающаяся мысль испытывает непреодолимую потребность освободиться от реализма фактов и создать свой собственный мир.

79 Следовательно, при всей нецелесообразности сообщения детям выдуманных историй, которые только посеют семена недоверия, не менее нецелесообразно настаивать на принятии истинного объяснения. В противном случае свобода развития разума окажется подавленной жесткой логичностью, и ребенок будет принужден к конкретике мировоззрения, препятствующей дальнейшему развитию. Подобно биологическому, духовное развитие имеет свои неприкосновенные права. Не случайно представители первобытных племен даже во взрослой жизни придерживаются самых фантастических убеждений о хорошо известных сексуальных процессах, например о том, что коитус никак не связан с беременностью^[20]. Отсюда делается вывод, что эти люди даже не знают о существовании такой связи. Однако, как показало более тщательное исследование, им прекрасно известно, что у животных беременность следует за совокуплением. Они отрицают эту связь только в отношении человека – не просто не знают, а отрицают категорически – по той простой причине, что предпочитают мифологическое объяснение, освободившееся от оков конкретики. В этих явлениях, безусловно, кроются зачатки абстракции, столь важной для культуры. У нас есть все основания полагать, что то же самое верно и для психологии ребенка. Если некоторые южноамериканские индейцы называют себя красными какаду и явно отвергают образную интерпретацию, это не имеет абсолютно ничего общего с каким-либо сексуальным вытеснением по «моральным» соображениям, но обусловлено законом независимости, изначально присущим мыслительной функции, и ее свободой от конкретности чувственных восприятий. Для функции мышления необходимо выделить особый принцип, который совпадает с началами сексуальности только в поливалентной исходной предрасположенности очень маленького ребенка. Сведение истоков мышления к одной только сексуальности идет вразрез с основополагающими качествами человеческой психологии.

II. Предисловие к книге Фрэнсис Уикс «Анализ детской души»^[21]

Первые три с половиной абзаца были первоначально опубликованы в качестве предисловия к книге Фрэнсис Уикс «The Inner World of Childhood» (Нью-Йорк, 1927). Впоследствии эта книга была переведена на немецкий язык под названием «Analyse der Kinderseele» (Штутгарт, 1931), а предисловие расширено.

80 Настоящая книга предлагает не теорию, но опыт. Именно в нем заключена ее особая ценность для всякого, кто всерьез интересуется детской психологией. Невозможно в полной мере постичь психологию ни ребенка, ни взрослого, если рассматривать ее исключительно как нечто субъективное, ибо сам человек едва ли более важен, чем его отношение к другим. Последнее, во всяком случае, дает нам возможность вплотную приблизиться к самой доступной и с практической точки зрения наиболее важной части психической жизни ребенка. Детский внутренний мир тесно связан с психологической установкой родителей; посему неудивительно, что источник большинства нервных расстройств, развивающихся в детском возрасте, кроется в нездоровой психической атмосфере в доме. На материале множества замечательных примеров автор показывает, сколь пагубным может быть влияние родителей на ребенка. Вероятно, не сыщется такого отца и матери, которые, прочитав эти главы, не осознают их обескураживающей актуальности. Exempla docent: пример – лучший наставник! На страницах книги мы вновь убеждаемся в этой избитой, но безжалостной истине. Речь идет не о добрых и мудрых советах, а исключительно о поступках, о реальной жизни родителей. Дело не в том, чтобы жить в соответствии с общепринятыми нравственными ценностями, ибо соблюдение обычаев и законов легко может оказаться прикрытием для лжи, столь тонкой и хитроумной, что окружающие не сумеют ее распознать. Благодаря ей мы можем избежать всякой критики; возможно, нам даже удастся обмануть самих себя и поверить в собственную праведность. Но глубоко внутри, под поверхностью совести, тихий голос шепчет нам: «Здесь что-то не так», – даже если в нашу защиту выступают общественное мнение или свод моральных правил. Некоторые из приведенных случаев наглядно свидетельствуют о том, что существует ужасный закон, выходящий за рамки человеческой морали и представлений о правоте, – закон, который нельзя обойти.

81 Помимо влияния среды, автор уделяет пристальное внимание психическим факторам, имеющим больше общего с иррациональными ценностями ребенка, нежели с его рациональной психологией. Если последняя вполне может быть объектом научного исследования, то духовные ценности – качества души – ускользают от сугубо интеллектуального подхода. Скепсис по этому поводу едва ли уместен – природе безразлично наше мнение. Всякий раз сталкиваясь с реальными и сокрушительными проблемами жизни, мы вынуждены иметь дело с человеческой душой, познать которую нельзя иначе, кроме как на ее собственной территории.

82 Я рад, что автор не побоялась распахнуть двери интеллектуальной критике. Подлинному опыту нечего опасаться возражений, как обоснованных, так и неоправданных, ибо его позиции всегда более сильные.

83 Хотя эта книга не притязает на «научность», она научна в более высоком смысле этого слова, поскольку дает подлинную картину трудностей, возникающих в процессе воспитания детей, а потому заслуживает пристального внимания всех, кто имеет какое-либо отношение к детям, будь то по призванию или по долгу службы. Вместе с тем она будет интересна также и тем, кто не из соображений долга и не в силу педагогических наклонностей желает больше узнать о зарождении и становлении человеческого сознания. Несмотря на то что многие взгляды и опыт, изложенные в книге, не содержат ничего принципиально нового для врача и педагога-психолога, любознательный читатель найдет в ней те удивительные и заставляющие задуматься случаи и факты, которые автор, при всей ее, по существу, практической ориентации, не прослеживает во всех их сложных взаимодействиях и теоретических смыслах. Как, например, вдумчивому читателю надлежит отнестись к загадочному, но неоспоримому факту тождества психического состояния ребенка с бессознательным его родителей? Здесь смутно угадывается область, полная неисчислимых возможностей, чудовище с головой гидры, проблема, которая в равной степени касается биолога, психолога и философа. Для любого, кто знаком с психологией первобытных племен, очевидна связь между этим «тождеством» и понятием participation mystique^[22], введенным Леви-Брюлем. Как ни странно, немало этнологов по-прежнему выступают против этой блестящей концепции; возможно, виной тому неудачный термин mystique. Слово «мистический» стало обиталищем всех нечистых духов, хотя изначально такого значения не подразумевало; лишь впоследствии его общеупотребительный смысл подвергся соответствующему искажению, приобретя дополнительные ассоциации. В упомянутой выше тождественности нет ничего мистического, как нет ничего мистического в обмене веществ, общем для матери и плода. Тождество проистекает, по сути, из пресловутой бессознательности ребенка. Именно в ней кроется связь с примитивным человеком, ибо примитивный человек бессознателен, как дитя. Бессознательность означает недифференцированность. Пока еще нет четко обособленной личности, есть только события, которые затрагивают меня или других людей. Достаточно того, что они оказывают воздействие на кого-либо. Необычайная заразительность эмоциональных реакций служит залогом того, что все, кто находятся поблизости, невольно подпадут под их влияние. Чем слабее эго-сознание, тем менее значимо, кто испытывает это влияние, и тем ниже способность защититься от него. Полноценная защита возможна только в том случае, если человек может сказать: «Ты взволнован или зол, а я нет, потому что я – это не ты». Ребенок, живущий в семье, находится в аналогичном положении: происходящее оказывает на него влияние в той же мере и тем же образом, что и на всю группу.

84 Для любителей теоретических выкладок существенное обстоятельство заключается в следующем: самое сильное воздействие на детей проистекает не из сознательного состояния родителей, а из их бессознательной основы. Для этически мыслящего человека – отца или матери – это представляет серьезную проблему, ибо то, чем мы можем более или менее манипулировать, а именно сознание и его содержания, несмотря на все старания, представляется беспомощным по сравнению с этими неподвластными нам подспудными воздействиями. Стоит нам отнестись к этим бессознательным процессам со всей серьезностью, которой они заслуживают, как нас охватывает чувство крайней моральной неуверенности. Как защитить детей от нас самих, если сознательная воля и сознательные усилия бесполезны? Несомненно, родителям следует подходить к симптомам детей с точки зрения собственных затруднений и конфликтов. Таков их родительский долг. Ответственность в этом отношении влечет за собой обязательство вести тот образ жизни, который не причинит вреда младшему поколению. Большинство специалистов уделяет слишком мало внимания тому, насколько критично для ребенка поведение родителей, ибо главное – не слова, а поступки. Родители всегда должны помнить о том, что они – основная причина неврозов у своих детей.

85 Впрочем, не следует переоценивать важность бессознательных воздействий, хотя любовь разума к причинным объяснениям находит опасное удовлетворение именно здесь. Мы также не должны преувеличивать значимость причинно-следственной связи. Безусловно, на все есть своя причина, но психика – не механизм, который неизбежно и закономерно реагирует на специфические стимулы. Здесь, как и в других областях практической психологии, мы раз за разом убеждаемся в том, что в многодетной семье всего один ребенок реагирует на бессознательное родителей выраженной степенью тождества, в то время как остальные такой реакции не выказывают. Особая конституция, присущая индивидууму, играет в данном случае практически решающую роль. Как следствие, биологически ориентированный психолог сосредоточивается на органической наследственности и в качестве проясняющего фактора склонен рассматривать скорее совокупность генеалогического наследия, нежели психическую каузальность момента. Подобная точка зрения, какой бы удовлетворительной она ни была в целом, к сожалению, оказывается бесполезной применительно к отдельным случаям, ибо не дает никакого практического ключа к психологической помощи. Как известно, психическая причинность между родителями и детьми существует независимо от всех законов наследственности; фактически генетический подход, хотя и безусловно оправданный, переключает интерес педагога или терапевта с практического значения родительского влияния на некий обобщенный и более или менее фаталистический фактор слепой наследственности, от последствий которой никуда не деться.

86 Серьезным упущением со стороны родителей и педагогов была бы попытка игнорировать психическую причинность. Равным образом было бы роковой ошибкой приписывать всю вину одному этому фактору. В каждом случае оба фактора играют свою роль, при этом один отнюдь не исключает другого.

87 Как правило, сильнейшее психическое воздействие на ребенка оказывает жизнь, которую не сумели прожить родители (и вообще предки, учитывая, что здесь мы имеем дело с извечным психологическим явлением тяжести первородного греха). Это утверждение было бы слишком голословным и поверхностным без следующего уточнения: речь идет о той части жизни родителей, которая могла быть прожита, если бы им не помешали те или иные банальные предлоги. Грубо говоря, это та часть жизни, от которой они всегда уклонялись, в том числе и посредством благочестивой лжи. Именно тут кроется источник наибольшей опасности.

88 Посему призыв автора к самопознанию вполне уместен. Специфика каждого отдельного случая определит ту меру вины, которая в действительности лежит на родителях. Никогда не следует забывать, что это вопрос «первородного греха», греха против жизни, а не нарушения созданной человеком морали, и потому родителей необходимо рассматривать в первую очередь как детей бабушек и дедушек. Проклятие дома Атрея^[23] – не пустые слова.

89 Также не следует ошибочно полагать, будто характер и интенсивность реакции ребенка непременно зависят от своеобразной природы родительских проблем. Зачастую они действуют как катализатор и вызывают последствия, обусловленные скорее наследственностью, нежели психической каузальностью.

90 Каузальное значение родительских проблем для психики ребенка было бы понято неверно, если бы оно всегда трактовалось в преувеличенно личном ключе – то есть как затруднения исключительно нравственного толка. Нередко мы имеем дело с неким роковым этосом, находящимся за пределами досягаемости сознательного суждения. Пролетарские устремления потомков знатных родов, преступные наклонности у отпрысков родителей, во всех отношениях респектабельных и добродетельных, парализующая или страстная леность, свойственная детям успешных предпринимателей, – все это не просто особенности жизней, которые были намеренно не прожиты, но компенсации, данные судьбой, функции природного этоса, низвергающего могущественных и возвышающего смиренных. От этого не поможет ни воспитание, ни психотерапия. Самое большее, на что они способны даже при разумном применении, – это побудить ребенка выполнить задачу, возложенную на него естественным этосом. Вина родителей безлична; столь же безлично должен расплатиться за нее и ребенок.

91 Родительское влияние становится моральной проблемой только в отношении тех условий, которые родители могли изменить, но не изменили из-за грубой небрежности, лени, невротической тревоги или бездушного консерватизма. В этом вопросе основная ответственность лежит на родителях. Природа глуха к таким отговоркам, как «я не знал».

92 Незнание действует так же, как вина.

93 Другой вопрос, который книга Фрэнсис Уикс поднимает в сознании проницательного читателя, состоит в следующем. Психология «тождества», предшествующего эго-сознанию, дает представление о том, кем является ребенок в силу рождения. Но то, кем он является как индивидуальность, отличная от родителей, вряд ли возможно объяснить причинно-следственной связью с отцом и матерью. Скорее, мы должны предположить, что не столько родители, сколько предки – бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки – гораздо больше объясняют их индивидуальность, нежели непосредственные и, так сказать, случайные родители. Аналогичным образом подлинная психическая индивидуальность ребенка есть нечто новое в сравнении с родителями и не может быть выведена из их психических особенностей. Это комбинация коллективных факторов, лишь потенциально присутствующих в родительской психике и иногда абсолютно невидимых. Подобно телу, душа ребенка происходит от его предков в той мере, в какой она индивидуально отлична от коллективной психики всего человечества.

94 Психика ребенка, предшествующая стадии эго-сознания, отнюдь не пуста и не лишена содержания. Едва развивается речь, как в мгновение ока возникает сознание; своим сиюминутным наполнением и воспоминаниями оно активно подавляет существующие коллективные содержания. Наличие таких содержаний у ребенка, еще не достигшего эго-сознания, – установленный факт. Наиболее важным свидетельством в этом отношении можно считать сновидения трех– и четырехлетних детей, среди которых отдельные столь богаты мифологией и смыслом, что их легко принять за сновидения взрослых, если не знать, кто сновидец. Эти сновидения – последние остатки исчезающей коллективной психики, мечтательно воспроизводящей вечные содержания человеческой души. Отсюда проистекает множество детских страхов и смутных, недетских предчувствий, которые, вновь обнаруживаясь на более поздних этапах жизни, образуют основу веры в реинкарнацию. Отсюда же исходят вспышки прозрения и ясности, давшие начало поговорке «Устами младенцев и безумцев истина глаголет».

95 В силу своей вездесущности коллективная психика, столь близкая маленькому ребенку, воспринимает не только прошлое родителей, но и, простираясь дальше, глубины добра и зла в человеческой душе как таковой. Бессознательная психика детей поистине безгранична и бесконечно стара. За стремлением снова стать ребенком и за детскими тревожными сновидениями, при всем уважении к родителям, кроется нечто большее, чем комфорт колыбели или дурное воспитание.

96 У первобытных народов распространена вера в то, что душа ребенка есть воплощение духа предков, а потому наказывать детей опасно: тот, кто отважится на подобное, рискует навлечь на себя их праведный гнев. Это убеждение представляет собой всего-навсего более конкретную формулировку взглядов, изложенных мною выше.

97 Бесконечность досознательной души ребенка может исчезнуть вместе с нею или сохраниться. Остатки детской души во взрослом человеке – это его лучшие и худшие качества; в любом случае, они – таинственный spiritus rector^[24] наших самых значительных поступков и нашей уникальной участи, осознаем мы это или нет. Именно они делают королей и пешек из ничтожных фигур на шахматной доске жизни, превращая случайного бедолагу-отца в свирепого тирана, а глупую гусыню, не по своей воле ставшую матерью, в богиню судьбы. За всяким биологическим отцом стоит вечный образ Отца, за каждой матерью – величественная магическая фигура Magna Mater^[25]. Эти архетипы коллективной психики, чье могущество запечатлено в бессмертных произведениях искусства и пламенных догматах религии, суть доминанты, которые управляют досознательной душой ребенка и, будучи спроецированными на человеческих родителей, придают им притягательность, зачастую принимающую чудовищные пропорции. Отсюда возникает ложная этиология неврозов, которая у Фрейда окостенела в систему эдипова комплекса. Как следствие, в дальнейшей жизни невротика образы родителей могут подвергаться критике и корректировке, но, даже приняв обычные человеческие масштабы, они продолжают действовать подобно божественным силам. Обладай биологический отец действительно сверхчеловеческим могуществом, то сыновья вскоре ликвидировали бы его или, что еще вероятнее, сами бы не стали впоследствии отцами. Ибо какому нравственному человеку под силу нести столь непомерную ответственность? Гораздо лучше оставить это суверенное право богам, обладавшим им испокон веков – до того, как человек достиг «просветления».

III. Развитие ребенка и воспитание

Доклад, прочитанный на Международном конгрессе по вопросам воспитания и образования в Террите (близ Монтрё) в 1923 году и опубликованный на английском языке в качестве первой из четырех лекций цикла «Аналитическая психология и воспитание» (Contributions to Analytical Psychology; Лондон и Нью-Йорк, 1928). Первое немецкое издание: 1971 г. – в составе авторского сборника «Индивидуум и общество» (Der Einzelne in der Gesellschaft).

98 Не без некоторых колебаний беру я на себя задачу в одном кратком выступлении обрисовать связь между открытиями аналитической психологии и общими проблемами воспитания и образования. Во-первых, это большая и обширная область человеческого опыта, которую невозможно описать в кратком, пусть и емком, изложении. Во-вторых, поскольку аналитическая психология использует метод и систему мышления, которые отнюдь нельзя полагать общеизвестными, показать их применимость к педагогическим вопросам не так легко. Полагаю, целесообразно начать с небольшого обзора истории развития этой самой молодой из психологических наук, что позволит лучше разобраться во многих явлениях, которые, доведись нам впервые столкнуться с ними сегодня, понять труднее всего.

99 Возникнув из терапевтических опытов с гипнотизмом, психоанализ, как называл его Фрейд, первоначально представлял собой медицинскую технику для исследования причин функциональных, или неорганических, нервных расстройств – с особым вниманием к их сексуальному происхождению. В основе его ценности как метода терапии лежало предположение, что доведение сексуальных причин до сознания пациента должно обеспечить перманентный лечебный эффект. Вся фрейдистская школа до сих пор разделяет данную точку зрения на психоанализ и отказывается признавать иную этиологию нервных расстройств, кроме сексуальной. Хотя некоторое время назад я сам придерживался этого метода, с годами мне удалось выработать концепцию аналитической психологии, подчеркивающую то обстоятельство, что психологическое исследование в соответствии с психоаналитическими принципами вышло за узкие рамки терапевтической техники, ограниченной определенными теоретическими допущениями, и перетекло в более общую область нормальной психологии. Стало быть, когда я говорю о связи аналитической психологии и воспитания, фрейдовский анализ остается в стороне. Поскольку последний есть психология, занимающаяся исключительно проявлениями полового влечения в человеческой психике, его обсуждение было бы уместно в том случае, если бы мы имели дело только с сексуальной психологией ребенка. С самого начала я должен подчеркнуть, что никоим образом не разделяю мнение, согласно которому отношение ребенка к родителям, братьям, сестрам и товарищам следует толковать как незрелые зачатки сексуальной функции. По моему убеждению, эти воззрения, наверняка вам известные, суть преждевременные и односторонние обобщения, которые и без того уже привели к целому ряду самых абсурдных и ошибочных толкований. Если патологические проявления выражены в той мере, которая оправдывает психологическое объяснение сексуальной направленности, то виной тому не собственная психология ребенка, а сексуальные нарушения в психологии родителей. Разум ребенка, чрезвычайно восприимчивый и зависимый, долгое время живет в атмосфере родительской психологии, освобождаясь от этого влияния относительно поздно, если вообще когда-либо освобождается^[26].

100 Далее я попытаюсь вкратце изложить фундаментальные идеи аналитической психологии, которые следует учитывать при рассмотрении психики ребенка – в особенности ребенка школьного возраста. Не ожидайте, что я предоставлю конкретные рекомендации, которые вы сможете незамедлительно применить в своей работе. Единственное, что я могу, – это дать более глубокое представление об общих законах, на которые опирается психическое развитие детей. Тем не менее я буду удовлетворен, если сказанное мною поможет лучше понять таинственную эволюцию высших человеческих способностей. Надеюсь, огромная ответственность, которую вы несете как воспитатели и учителя следующего поколения, убережет вас от поспешных выводов, ибо определенные воззрения требуют вынашивания, зачастую весьма длительного, прежде чем их можно будет успешно использовать на практике. Углубленные психологические знания педагога не должны перекладываться непосредственно на ученика, как это, к сожалению, иногда случается; прежде всего они нужны самому учителю, дабы он мог с должным пониманием отнестись к психической жизни своих юных подопечных. Эти знания определенно предназначены для взрослых, а не для детей. Материал, который учитель стремится передать ребенку, должен быть элементарным и соответствующим образом приспосабливаться для восприятия незрелым умом.

101 Одним из важнейших достижений аналитической психологии, несомненно, является признание биологической структуры разума, хотя выразить в нескольких словах то, на что ушло много лет, не так просто. Посему, если на первый взгляд кажется, будто я начал издалека, то лишь затем, чтобы привести некоторые общие соображения, касающиеся специфической проблемы детской психики.

102 Экспериментальная психология, в своем лучшем виде представленная школой Вундта^[27], как вам, должно быть, известно, занималась психологией нормального сознания: предполагалось, что разум состоит исключительно из сознательных явлений. Вскоре, однако, медицинская психология, в частности французская школа^[28], была вынуждена признать существование бессознательных психических явлений. Сегодня мы знаем, что сознательный разум охватывает только те идеаторные комплексы, которые непосредственно ассоциированы с «я». Психические факторы, характеризующиеся лишь незначительной степенью интенсивности или вовсе утратившие ее, находятся «под порогом», то есть они сублиминальны и принадлежат области бессознательного. В силу его неограниченной протяженности бессознательное можно сравнить с морем, в то время как сознание подобно острову, поднимающемуся из глубин. Данная аналогия, впрочем, далеко не полная, ибо отношение сознательного к бессознательному существенно отличается от отношения острова к морю. Это ни в коем случае не стабильная, устойчивая связь, но постоянное бурление, беспрерывное перемещение содержаний; как и сознание, бессознательное никогда не находится в покое, никогда не пребывает в состоянии стагнации. Оно живет и работает в непрекращающемся взаимодействии с сознанием. Содержания сознания, утратившие свою интенсивность или актуальность, погружаются в бессознательное. Этот процесс мы называем забыванием. Из бессознательного, в свою очередь, возникают новые идеи и наклонности; когда они проникают в сознание, мы говорим о фантазиях и позывах. Бессознательное есть лоно, из которого произрастает сознание, ибо сознание не является в мир в готовом виде, но формируется постепенно.

103 Именно так происходит у ребенка. В первые годы жизни сознание практически отсутствует, хотя признаки протекания психических процессов очевидны уже на самом раннем этапе жизни. Эти процессы, однако, не группируются вокруг организованного «я»; они лишены центра и, следовательно, континуальности, без которой сознательная личность невозможна. У ребенка нет памяти в привычном смысле этого слова, несмотря на всю пластичность и восприимчивость его психического органа. Только когда он начинает говорить о себе «я», возникает некая ощутимая непрерывность сознания, перемежающаяся периодами бессознательности. Мы видим, как путем постепенного объединения фрагментов рождается сознательный разум. Данный процесс продолжается в течение всей жизни, но с достижением зрелости замедляется. Чем старше человек, тем меньше элементов бессознательного добавляется к его сознанию. Наиболее активное и экстенсивное развитие происходит в период между рождением и окончанием психического пубертата – периода, который у мужчин нашей расы в нашем климате обычно длится до двадцатипятилетнего возраста. У женщин он заканчивается, как правило, около девятнадцати или двадцати лет. В это время устанавливается прочная связь между эго и ранее неосознаваемыми психическими процессами, которые отделяются от своего источника в бессознательном. Потому и возможно утверждать, что сознательное поднимается из бессознательного, подобно острову из моря. У детей мы способствуем этому процессу с помощью воспитания, образования и культуры. В сущности, школа есть средство целенаправленного содействия интеграции сознания.

104 На вопрос, что произойдет, если бы школ не существовало и дети были бы всецело предоставлены самим себе, нам пришлось бы ответить, что они остались бы в значительной степени бессознательными. Что это за состояние? Это примитивное состояние; достигнув совершеннолетия, такие дети, несмотря на свой врожденный интеллект, фактически напоминали бы дикарей, наподобие развитого племени негров или бушменов. Вовсе не обязательно они были бы глупыми; скорее, их следует назвать инстинктивно разумными. В силу присущего им невежества они не сознавали бы ни себя, ни окружающий мир. Начав жизнь на гораздо более низкой культурной ступени, они лишь незначительно отличались бы от представителей первобытных племен. Данная возможность регрессии к примитивной стадии обусловлена фундаментальным биогенетическим законом, определяющим не только развитие тела, но и, по всей вероятности, развитие психики.

105 Согласно этому закону, эволюция вида воспроизводится в эмбриональном развитии индивидуума. В ходе онтогенеза человек в определенной степени повторяет анатомические формы первобытных времен. Если тот же закон справедлив для умственного развития, то ребенок переходит от первоначально бессознательного, животного состояния к сознательности – поначалу примитивной, и только затем, постепенно, к более культурной.

106 Состояние в течение первых двух-трех лет жизни, когда у детей еще отсутствует самосознание, можно сравнить с состоянием животного. Как плод есть практически не что иное, как часть тела матери и всецело зависит от нее, так и психика маленького ребенка в значительной мере представляет собой часть материнской психики, а позже – и психики отца. Первичное психологическое состояние – это состояние слияния с психологией родителей, а индивидуальная психология присутствует лишь потенциально. Отсюда следует, что нервные и психические расстройства детей вплоть до школьного возраста преимущественно обусловлены нарушениями в психической сфере родителей. Все родительские трудности непременно отражаются в психике ребенка, что может привести к патологии. Сновидения маленьких детей зачастую имеют большее отношение к родителям, нежели к самому ребенку. Много лет назад мне довелось подробно изучить несколько весьма любопытных сновидений раннего детства – в частности, первые сны, которые только могли припомнить пациенты. Это были «большие сновидения»^[29]; содержание многих из них казалось настолько недетским, что я с самого начала был убежден: их можно объяснить только психологией родителей. Один мальчик, например, переживал во сне эротическую и религиозную проблему своего отца. Последний не мог вспомнить ни одного сновидения, поэтому в течение некоторого времени я анализировал отца через сны его восьмилетнего сына. В конце концов отец сам начал видеть сны, а у ребенка они прекратились. Позже я пришел к заключению, что странные сновидения маленьких детей достаточно аутентичны, ибо содержат архетипы – причину их якобы взрослого характера^[30].

107 Когда ребенок начинает осознавать свое эго, о чем внешне свидетельствует употребление местоимения «я», в его психике происходят заметные изменения. Как правило, подобные трансформации возникают между третьим и пятым годами жизни, но могут произойти и раньше. С этого момента мы вправе говорить о наличии индивидуальной психики, хотя обычно психика достигает относительной самостоятельности только после полового созревания. До тех пор она в значительной степени остается игрушкой инстинкта и окружающей среды. Ребенок, который поступает в школу в шесть лет, по большей части представляет собой психический продукт своих родителей, наделенный, правда, ядром эго-сознания, но неспособный утвердить свою бессознательную индивидуальность. Нередко возникает искушение приписать своеобразие, упрямство, непослушание и неуправляемость ребенка особому складу характера или своеволию. Это ошибка. В таких случаях следует изучить родительское окружение, его психологические условия и историю^[31]. Почти во всех случаях без исключения мы обнаруживаем в родителях единственные значимые причины трудностей, которые испытывают дети. Беспокоящие нас особенности в гораздо меньшей степени служат выражением их собственной внутренней жизни, нежели отражением нездорового влияния домашнего окружения. Врачу, столкнувшемуся с нервным расстройством у ребенка этого возраста, надлежит обратить пристальное внимание на психическое состояние родителей; на их проблемы, образ жизни, мечты, которые они осуществили или которыми пренебрегли, а также на преобладающую в семье атмосферу и метод воспитания. Все эти психические условия оказывают сильнейшее воздействие на ребенка. В первые годы жизни ребенок находится в состоянии participation mystique со своими родителями. Снова и снова мы видим, как он мгновенно реагирует на любые важные изменения в родительской психике. Излишне говорить, что родители и сам ребенок не осознают происходящего. О заразительной природе комплексов родителей можно судить по тому, какое влияние их поведение оказывает на детей. Даже когда родители вполне успешно владеют себой, так что ни один взрослый не заподозрит и следа комплекса, дети каким-то образом узнают о нем. Припоминаю весьма показательный случай с тремя сестрами, у которых была исключительно заботливая и преданная мать. Приближаясь к половой зрелости, девушки стыдливо признались друг другу, что многие годы видели страшные сны, в которых мать представала в образе ведьмы или опасного зверя. Девочки не могли понять причину, ведь мать всегда была с ними очень мила и любила их беззаветно. Годы спустя она сошла с ума и в своем безумии страдала ликантропией – ползала на четвереньках, имитируя хрюканье свиней, лай собак и рычание медведей^[32].

107а Таково выражение примитивного тождества, от которого индивидуальное сознание освобождается лишь постепенно. В этой борьбе за свободу школа имеет немаловажное значение, поскольку это первая среда, в которую ребенок попадает за пределами дома. Школьные товарищи занимают место братьев и сестер, учитель – место отца, а учительница – матери. Важно, чтобы педагог осознавал ту роль, которую он призван играть. Он не должен довольствоваться простым вколачиванием учебной программы в головы детей; он должен влиять на них через свою личность. Последняя функция, по крайней мере, так же важна, как и само преподавание, а в некоторых случаях даже важнее. Хотя вовсе не иметь родителей для ребенка – большое несчастье, не менее опасна для него и слишком сильная привязанность к семье. Чрезмерная привязанность к маме и папе есть серьезное препятствие для его дальнейшей адаптации к миру, ибо растущему человеку не суждено вечно оставаться ребенком своих родителей. К сожалению, многие родители намеренно питают инфантильность своих детей, потому что сами не хотят ни стареть, ни отказываться от своего родительского авторитета и власти. Тем самым они оказывают крайне дурное воздействие на детей, лишая тех всякой возможности проявить индивидуальную ответственность. Эти пагубные методы воспитания порождают либо зависимых личностей, либо мужчин и женщин, способных добиться самостоятельности только тайными средствами. Другие родители, напротив, из-за собственных слабостей не в состоянии противопоставить ребенку тот авторитет, который ему необходим, чтобы он мог занять надлежащее место в мире. В таких случаях перед учителем как личностью встает деликатная задача: с одной стороны, избежать подавляющего авторитета, а с другой – проявить ту меру авторитетности, какая подобает взрослому в отношениях с детьми. Подобная установка не может быть выработана искусственно; она может возникнуть только естественным путем, когда учитель выполняет свой долг человека и гражданина. Он сам должен быть честным и нравственно здоровым, ибо хороший пример – лучший педагогический метод. Однако верно и то, что самый лучший метод ничего не даст, если практикующий его взрослый не придерживается своей позиции в силу собственных личных качеств. Все было бы иначе, если бы единственной задачей школы было методичное преподавание учебной программы. Но в этом заключается самое большее лишь половина ее функции. Другую половину составляет подлинное психологическое воспитание, осуществляемое посредством личности учителя. Данный процесс предполагает введение ребенка в большой мир и расширение сферы родительского воспитания. Последнее, сколь бы выверено они ни было, не может избежать некоторой односторонности, ибо окружение остается тем же самым. Школа – первый островок большого мира, с которым сталкивается ребенок, – обязана помочь ему постепенно освободиться от родительской среды. Ребенок естественным образом переносит на учителя тот тип адаптации, который он перенял у отца; он проецирует на педагога образ отца и склонен совмещать его личность с этим образом. По этой причине учителю необходимо придерживаться личностного подхода или, по крайней мере, оставаться открытым для подобного взаимодействия. Если между ребенком и педагогом установились хорошие личные отношения, сам метод обучения не имеет значения. Успех зависит не от метода, а конечная цель школы заключается не в том, чтобы наполнить головы детей знаниями, а в том, чтобы сделать их настоящими мужчинами и женщинами. Объем конкретных сведений, которые ребенок выносит со школьной скамьи, не так уж важен; главное, чтобы школе удалось освободить молодого человека от бессознательного отождествления с семьей и помочь ему должным образом осознать самого себя. Без этого он никогда не узнает, чего хочет на самом деле, но навсегда останется зависимым и будет только подражать, мучась чувством, что его не понимают и подавляют.

108 Выше я попытался дать общее представление о детской психике с точки зрения аналитической психологии. До сих пор мы коснулись разве что самой поверхности. Применив исследовательские методы аналитической психологии, мы можем проникнуть гораздо глубже. Об их практической реализации обычным учителем не может быть и речи; дилетантское или полусерьезное использование этих методов строго не рекомендуется, хотя всякому педагогу, безусловно, стоит о них знать – не для того, чтобы применять их непосредственно для воспитания детей, а для дальнейшего воспитания самого себя. В конечном счете это пойдет на пользу и ученикам.

109 Возможно, вы удивитесь, услышав о воспитании воспитателя, но должен сказать, что я весьма далек от мысли, будто воспитание человека завершается, когда он заканчивает школу или даже университет. Должны существовать не только курсы дополнительного образования для молодежи, но и школы для взрослых. В настоящее время людей обучают только до тех пор, пока они не смогут сами зарабатывать на жизнь и вступать в брак; затем всякое обучение и воспитание прекращается, как будто все необходимое уже усвоено. Решение всех оставшихся жизненных проблем остается на усмотрение каждого человека в отдельности. Бесчисленные опрометчивые и несчастливые браки, бесчисленные профессиональные разочарования происходят исключительно из-за недостаточной образованности взрослых. Огромное число мужчин и женщин проводит всю жизнь в полном неведении о самых важных вещах. Предполагается, что многие детские пороки неискоренимы – главным образом потому, что они часто встречаются у взрослых, чье образование считается законченным: принято думать, что взрослые давно переросли период, когда обучение возможно. Но это заблуждение. Взрослый поддается обучению и может с благодарностью откликнуться на искусство индивидуального воспитания; однако его дальнейшее образование, разумеется, не может осуществляться в соответствии с принципами, подходящими для ребенка. Он утратил необычайную пластичность детского ума и приобрел собственную волю, личные убеждения и более или менее определенное самосознание, а потому гораздо хуже поддается систематическому влиянию. Более того, ребенок в своем психическом развитии проходит через предшествующие стадии и способен подняться лишь до текущего уровня культуры и сознания. Взрослый, однако, твердо стоит на этой ступени и ощущает себя носителем современной культуры. Как следствие, он не склонен подчиняться учителю, подобно ребенку. На самом деле взрослый и не должен этого делать; в противном случае он может с легкостью вернуться в состояние детской зависимости.

110 Таким образом, метод, который наилучшим образом удовлетворит потребности взрослого, обязан быть не прямым, а косвенным; иными словами, он должен предоставить такие психологические знания, которые позволят взрослому человеку учиться самому. Таких усилий нельзя и не следует ожидать от ребенка, но мы вправе ожидать их от взрослого, особенно если он – педагог. Педагог не может быть просто пассивным поборником культуры; его долг – активно развивать эту культуру посредством собственного самосовершенствования. Если в культурном выражении он сам топчется на месте, то рано или поздно начнет исправлять в детях те недостатки, которые игнорирует в себе, что в корне противоречит ключевой идее воспитания и образования.

111 Аналитическая психология уделяет много внимания методам, помогающим взрослому в его психическом развитии, но если я говорю о них сейчас, то лишь с одной-единственной целью – прояснить возможности дальнейшего самообразования и самовоспитания. Должен еще раз самым решительным образом предупредить вас: было бы крайне неразумно применять эти методы непосредственно к детям. Непременной основой самообразования и самовоспитания является самопознание. Знания о себе мы извлекаем частично из критического обзора и оценки наших собственных действий, частично – из критики других людей. Самокритика, однако, слишком подвержена личным предрассудкам, в то время как критика со стороны окружающих может оказаться ошибочной или иным образом вызвать у нас неудовольствие. В любом случае знания, получаемые нами из этих двух источников, неполны и смутны, как и все человеческие суждения, которые редко бывают свободными от желаний и страхов. Но разве не существует какого-нибудь объективного критерия, который подскажет нам, кто мы такие на самом деле, – некоего подобия термометра, ставящего больного перед фактом, что у него температура 39,4 градуса? В области телесного мы не отрицаем существования объективных критериев. Если, например, мы убеждены, что можем есть клубнику безо всякого вреда для себя, как и все остальные, но наш организм, тем не менее, реагирует сильной сыпью, это будет объективным доказательством того, что, вопреки нашему представлению об обратном, на клубнику у нас аллергия.

112 В области психологии, напротив, нам кажется, будто все подчинено нашей воле и власти. Это всеобщее предубеждение обусловлено всеобщей склонностью отождествлять психику в целом с ее сознательным пластом. Существует, однако, множество чрезвычайно важных психических процессов, которые протекают бессознательно или осознаются лишь косвенно. О бессознательном мы ничего не можем знать непосредственно, но косвенно способны воспринимать его проявления, достигающие сознания. Если бы все в сознании было подчинено нашей воле и нашему выбору, мы нигде не смогли бы отыскать объективный критерий для оценки самопознания. Однако все же есть нечто, независимое от желания и страха, нечто столь же безличное, как продукт природы, позволяющее нам узнать истину о самих себе. Это объективное утверждение можно найти в плодах психической деятельности, которым мы в последнюю очередь придали бы такое значение, а именно в сновидениях.

113 Но что такое сновидение? Сновидения суть продукты бессознательной психической деятельности, протекающей во время сна. В этом состоянии разум в значительной степени выходит из-под нашего волевого управления. Благодаря той малой доле сознания, которая сохраняется во сне, мы способны воспринимать происходящее, но уже не в силах управлять психическими событиями в соответствии с нашими желаниями и целями, а значит, априори лишены возможности прибегнуть к самообману. Сновидение – это спонтанный процесс, порожденный независимой активностью бессознательного и поддающийся сознательному управлению не больше, чем, скажем, физиология пищеварительной системы. Стало быть, речь идет об абсолютно объективном процессе, из характера которого мы можем делать объективные выводы о том, какова ситуация на самом деле.

114 Все это очень хорошо, скажете вы, но как можно делать достоверные выводы из случайной и хаотической путаницы, каковую представляет собой большинство сновидений? На это спешу возразить, что сновидения лишь кажутся случайными и хаотичными. При ближайшем рассмотрении мы обнаруживаем четкую последовательность сновидческих образов как по отношению друг к другу, так и по отношению к содержаниям бодрствующего сознания. То, что это так, подтверждает относительно простая процедура: сновидение целиком делят на отдельные фрагменты или образы, после чего к каждому элементу подбирают свободные ассоциации. Очень скоро мы начинаем замечать чрезвычайно тесную связь между образами сновидения и тем, что занимает наши мысли в бодрствующем состоянии, хотя значение этой связи не всегда очевидно сразу. Сбор ассоциаций – подготовительная часть анализа сновидений; на этом этапе мы устанавливаем контекст, позволяющий выявлять множественные связи сновидения с содержаниями сознания и личностными наклонностями.

115 Выявив все аспекты сновидения, мы можем приступать ко второй части задачи, а именно к толкованию доступного материала. Здесь, как и везде в науке, мы должны, насколько это возможно, отринуть всякие предубеждения и предоставить слово фактам. Во многих случаях одного взгляда на сновидение и собранные ассоциации достаточно, чтобы получить по меньшей мере интуитивное представление о его значении. В таких случаях для толкования сновидения не нужны особые мыслительные усилия. В других случаях интерпретация требует серьезной работы и значительного опыта. К сожалению, здесь я не могу углубляться в вопрос символики сновидений. На эту тему написаны целые тома; хотя на практике без знаний, изложенных в этих трудах, сложно обойтись, существует немало случаев, когда здравого смысла оказывается вполне достаточно.

116 В качестве иллюстрации приведу короткое сновидение и опишу его значение.

117 Сновидец – мужчина лет пятидесяти, с академическим образованием. Я знал этого человека совсем немного; в основном наши случайные беседы сводились к юмористическим замечаниям с его стороны по поводу того, что мы называли «игрой» в толкование сновидений. Однажды он со смехом спросил меня, занимаюсь ли я этим ремеслом по-прежнему. Я намекнул, что у него, вероятно, сложилось крайне превратное представление о природе сновидений. В ответ он заметил, что накануне ему приснился один сон, и предложил мне истолковать его. Я сказал, что охотно это сделаю. Сновидение было следующего содержания. Он был один в горах и хотел подняться на очень высокую и крутую гору, возвышавшуюся перед ним. Сначала подъем требовал больших усилий, но чем выше он взбирался, тем сильнее его тянуло к вершине. Он поднимался все быстрее и быстрее и постепенно впал в нечто вроде экстаза. Ему казалось, что у него словно выросли крылья; достигнув вершины, он почувствовал, будто совсем ничего не весит, и без колебаний шагнул в пустоту. На этом он проснулся.

118 Мой знакомый хотел знать, что я думаю о его сновидении. Я помнил, что он был опытным альпинистом, влюбленным в горы, а потому не удивился, встретив очередное подтверждение известного правила: сновидения говорят на том же языке, что и сновидец. Зная, что альпинизм был для него подлинной страстью, я попросил его подробнее рассказать об этом увлечении. Он охотно согласился и поведал, что любит ходить в горы один, без проводника, ибо сама опасность его пленяет и завораживает. Он также рассказал о нескольких трудных восхождениях. Проявленная им смелость произвела на меня сильное впечатление. Я спросил себя, что же побуждало его совершать столь безрассудные поступки с почти патологическим удовольствием. Очевидно, подобная мысль пришла в голову и ему: он добавил, уже более серьезным тоном, что опасности не боится и считает, что умереть в горах было бы прекрасно. Это замечание пролило новый свет на сновидение. Судя по всему, он искал опасностей с негласной целью совершить самоубийство. Но почему он сознательно жаждал смерти? Для этого нужна какая-то особая причина. Я заметил, что человеку в его положении не следует подвергать себя такому риску. На это сновидец решительно заявил, что никогда «не откажется от гор», ибо они – единственное спасение от семьи и городской суеты. «Сидение дома не для меня», – сказал он. Вот ключ к глубинной причине его страсти. Я догадался, что брак этого человека был неудачным и ничто не держало его дома. Кроме того, он, казалось, испытывал отвращение к своей профессиональной деятельности. Вероятно, рассудил я, неестественная страсть к горам несла в себе избавление от существования, ставшего для него невыносимым.

119 Посему про себя я истолковал вышеизложенное сновидение следующим образом: поскольку сновидец, вопреки самому себе, все еще цеплялся за жизнь, восхождение на гору поначалу давалось с трудом. Но чем больше он отдавался своей страсти, тем сильнее она его влекла и окрыляла. В конце концов он утратил всякое ощущение тяжести своего тела и поднялся еще выше, в пустое пространство. Это, очевидно, означало смерть в горах.

120 После паузы сновидец внезапно сказал: «Что ж, мы поговорили о самом разном, однако вы намеревались истолковать мой сон. Что вы о нем скажете?» Я откровенно изложил свои мысли, а именно, что он ищет в горах смерть и что с таким отношением шансы найти ее весьма велики.

121 «Чепуха, – возразил он со смехом. – Напротив, в горах я возвращаюсь к жизни».

122 Тщетно я пытался заставить его осознать всю серьезность ситуации. Шесть месяцев спустя, при спуске с очень опасной вершины, он буквально шагнул в пустоту и упал на товарища, который стоял на выступе ниже. Оба погибли^[33].

123 Данный материал раскрывает общую функцию сновидений. Они отражают определенные жизненные наклонности личности – либо те, которые значимы на протяжении всей жизни, либо те, которые наиболее важны в данный конкретный миг. Сновидение представляет собой объективную констатацию этих наклонностей, утверждение, не связанное с нашими сознательными желаниями и убеждениями. Вероятно, вы согласитесь со мной, что в определенных обстоятельствах сновидение может быть бесценным для сознательной жизни, даже когда речь идет не о жизни и смерти, как в приведенном выше примере.

124 Какую моральную и практическую выгоду извлек бы из анализа этот сновидец, знай он о своей опасной невоздержанности!

125 Вот почему, как врачеватели душ, мы обязаны обращаться к древнему искусству толкования сновидений. Наша задача – воспитывать взрослых, которые больше не желают, подобно детям, руководствоваться авторитетом. Наши пациенты – мужчины и женщины, чей образ жизни настолько индивидуален, что ни один консультант, каким бы мудрым он ни был, не смог бы указать им единственно верный путь. Мы должны научить их прислушиваться к своей собственной природе, дабы они могли понять, что происходит внутри.

126 В своем выступлении я попытался, насколько это возможно в рамках одной лекции, дать некоторое представление о мире аналитической психологии и ее воззрениях. Со своей стороны, я буду вполне удовлетворен, если сказанное мною поможет вам в вашей профессиональной деятельности.

IV. Аналитическая психология и воспитание

Три лекции, прочитанные на Международном конгрессе по вопросам воспитания и образования в Лондоне в 1924 году. Первоначально составлены автором на английском языке и отредактированы Р. Олдричем. На немецком языке вышли под названием «Analytische Psychologie und Erziehung» (Гейдельберг, 1926). Новое издание – Цюрих, 1936 г.; в переработанном и расширенном виде – в сборнике «Психология и образование» (Psychologie und Eniehung, 1946).

Предисловие автора к третьему изданию^[34]

Эти лекции были впервые прочитаны в Лондоне в мае 1924 года на английском языке, а затем переведены на немецкий. Подготовка к печати происходила в ту пору, когда я, подолгу путешествуя, редко бывал дома, и мне пришлось выполнить кропотливую работу по сверке текста за очень короткий срок. Новое издание послужило благоприятным поводом для внесения ряда назревших дополнений, исправлений и уточнений, однако в целом текст, отчасти уже утративший свою злободневность, не изменился.

Лекция 1

Дамы и господа!

127 Психология – одна из самых молодых наук. Хотя слово «психология» существует давно, раньше им обозначали всего лишь определенный раздел философии – тот самый, в котором философ более или менее четко формулировал закон относительно того, какой должна быть человеческая душа в соответствии с предпосылками его собственной особой теории. Помню, еще будучи студентом, я не раз слышал от одного профессора, сколь мало известно о подлинной природе психических процессов, а от другого – какой именно должна быть психика как логическая необходимость. На всякого, кто изучает истоки современной эмпирической психологии, производит глубочайшее впечатление та борьба, которую пришлось вести первым исследователям против схоластического образа мышления. Философская мысль, находившаяся под сильным влиянием теологии («царицы наук»), отличалась явно выраженной склонностью к дедукции; господство наивных, идеалистических предубеждений рано или поздно должно было привести к реакции. Эта реакция приняла форму материализма девятнадцатого века, от мировоззрения которого мы и сегодня еще не полностью освободились. Успех эмпирического метода настолько неоспорим, что величие его победы даже породило материалистическую философию, которая в действительности представляет собой скорее психологическую реакцию, нежели обоснованную научную теорию. Материалистическое мировоззрение есть преувеличенный ответ на средневековый идеализм и не имеет ничего общего с эмпирическим методом как таковым.

128 Соответственно, можно утверждать, что современная эмпирическая психология зародилась в атмосфере грубого материализма. Это была прежде всего физиологическая психология; будучи всецело эмпирической в своей экспериментальной основе, она рассматривала психический процесс исключительно извне и преимущественно с оглядкой на его физиологические проявления. Такое положение дел было вполне удовлетворительным, пока психология относилась к философии или естественным наукам. Ограниченная рамками лаборатории, она вполне могла оставаться сугубо экспериментальной и исследовать психические явления исключительно с внешних позиций. На смену старой догматической психологии пришла не менее академическая философская психология. Впрочем, покой академической лаборатории вскоре был нарушен теми, кто нуждался в психологии для практических целей, – врачами. Невролог, равно как и психиатр, занимается психическими расстройствами, а потому испытывает настоятельную потребность в психологии, которую можно применять на практике. Независимо от достижений академической психологии медики уже открыли средство доступа к человеческому разуму и психологическому лечению его расстройств – гипнотизм. Гипнотизм возник из того, что во второй половине восемнадцатого века называлось «месмеризмом», а в начале девятнадцатого столетия – «животным магнетизмом». Развитие гипнотизма привело, благодаря исследованиям Шарко, Льебо и Бернгейма^[35], к той медицинской психологии, которую представлял Пьер Жане^[36]. Другой ученик Шарко, Фрейд из Вены^[37], поначалу использовал гипнотический метод почти таким же образом, как и Жане, но вскоре избрал другой путь. Если Жане по большей части довольствовался простыми описаниями, Фрейд ставил своей целью дальше и глубже проникать в области, которые медицинской науке тех дней едва ли казались заслуживающими изучения, а именно в болезненные фантазии пациента и их активность в недрах бессознательного разума. Было бы несправедливо полагать, будто сам Жане упустил это из виду; как раз наоборот. Он первым указал на существование и важность бессознательных процессов в психологической структуре нервных и психических расстройств. Особая же заслуга Фрейда не в том, что он открыл бессознательную активность как таковую, а в том, что он обнажил реальную природу этой активности и, прежде всего, разработал практический метод исследования бессознательного. Независимо от Фрейда я тоже подошел к проблеме практической психологии сначала со стороны экспериментальной психопатологии, используя главным образом ассоциативный метод, а затем – с точки зрения изучения личности^[38]. Как Фрейд сделал прежде игнорируемые болезненные фантазии пациента своей особой областью исследования^[39], так и я обратил пристальное внимание на причины, по которым люди совершают определенные ошибки в ходе ассоциативного эксперимента. Подобно фантазиям истериков, нарушения в ассоциативном эксперименте считались несущественным и бессмысленным случайным явлением – одним словом, materia vilis^[40]. Со своей стороны, я обнаружил^[41], что эти нарушения были вызваны бессознательными процессами, которые я назвал «чувственно окрашенными комплексами»^[42]. Соприкоснувшись, так сказать, с теми же психологическими механизмами, что и Фрейд, я в течение многих лет был его учеником и коллегой. Но хотя я всегда признавал истинность его выводов в той мере, в какой они касались фактов, я не мог скрыть своих сомнений относительно универсальности выдвигаемых им теорий. Его прискорбный догматизм был главной причиной, по которой я был вынужден с ним расстаться. Научная совесть не позволила бы мне поддерживать фанатичную догму, основанную на односторонней интерпретации данных.

129 Достижения Фрейда ни в коем случае нельзя считать несущественными. Хотя он не единственный, кто указывал на бессознательное в связи с этиологией и структурой неврозов и психозов, его величайший и уникальный вклад в психологию, на мой взгляд, состоит в разработке метода исследования бессознательного и, в частности, сновидений. Он первым предпринял дерзкую попытку распахнуть потайные двери сновидения. Открытие, что сновидения полны смысла и доступны пониманию, является, пожалуй, самым значительным и ценным элементом примечательного сооружения, именуемого психоанализом. Я вовсе не хочу умалять заслуг Фрейда, но чувствую, что обязан воздать должное всем тем, кто бился над ключевыми проблемами медицинской психологии и кто своим трудом заложил основы, без которых ни Фрейд, ни я не смогли бы выполнить стоявшие перед нами задачи. Пьер Жане, Огюст Форель, Теодор Флурнуа, Мортон Принс, Эйген Блейлер заслуживают благодарности и упоминания всякий раз, когда мы говорим о первых шагах медицинской психологии.

130 Исследования Фрейда показали, что функциональные неврозы причинно обусловлены бессознательными содержаниями, природа которых позволяет понять, как возникла болезнь. Ценность этого открытия столь же велика, как и открытия специфического возбудителя туберкулеза и других инфекционных болезней. Более того, помимо своего терапевтического значения, аналитическая психология привела к безмерному обогащению психологии нормы, ибо понимание сновидений открыло почти безграничные просторы, показав, как сознание развивается из самых отдаленных и темных глубин бессознательного. Практическое применение аналитического метода дало возможность различать типичные функции и установки в поведении нормального индивидуума. Как ответвление медицинской психологии, психоанализ занимается исключительно патологией, а потому должен оставаться в ведении врача; но психология сновидений, изучаемая ради света, который она проливает на нормальное человеческое поведение, будет представлять все возрастающий интерес для вдумчивых людей в целом – особенно тех, кому присущи педагогические наклонности. В самом деле, крайне желательно, чтобы педагог, если он действительно хочет понять душевный строй своих учеников, учитывал выводы аналитической психологии. Это, однако, предполагает некоторое знание психопатологии, поскольку аномального ребенка понять гораздо труднее, чем нормального. Отклонения и болезнь не так уж далеки друг от друга; от всесторонне образованного педагога разумно ожидать некоторых познаний не только в области детских физических недугов, но и в области недугов психических.

131 Существует пять основных групп психических расстройств у детей. Первая группа – умственно отсталые дети. Наиболее распространенная форма – умственный дефект, который главным образом характеризуется низким интеллектом и общей неспособностью к пониманию.

132 Наиболее очевидный тип – флегматичный, медлительный, туповатый, глупый ребенок. Встречаются дети, которые, при всей бедности интеллекта, отличаются определенным богатством души и способны на верность, привязанность, преданность и самопожертвование. Менее очевидный и более редкий тип – возбудимый, раздражительный ребенок, чья умственная отсталость столь же несомненна, как и в первом случае, но зачастую выражена односторонне.

133 От этих врожденных и практически неизлечимых, хотя и не обязательно необучаемых, случаев необходимо отличать случаи задержки психического развития. Развитие такого ребенка происходит крайне медленно, порой почти незаметно; нередко лишь опытный психиатр в состоянии установить наличие или отсутствие умственного дефекта. У таких детей часто наблюдаются эмоциональные реакции, свойственные имбецилам. Однажды ко мне обратились за консультацией по поводу шестилетнего мальчика, страдавшего сильными приступами ярости, во время которых он ломал игрушки и угрожал расправой родителям и няне. Кроме того, он «не желал говорить», как выразились его родители. Это был маленький, упитанный ребенок, ужасно подозрительный, злобный, упрямый и во всех отношениях негативно настроенный. Было очевидно, что он родился слабоумным и просто не мог говорить, ибо до сих пор не научился, как это делать. Однако слабоумие было не настолько тяжелым, чтобы объяснить неспособность к речи. Его общее поведение указывало на невроз. Если у маленького ребенка проявляются симптомы невроза, не следует тратить много времени на изучение его бессознательного. Свои исследования разумнее начинать в другом месте, а именно с матери; почти всегда родители являются либо непосредственной причиной невроза ребенка, либо, по крайней мере, наиболее важной его составляющей. В данном случае я установил, что ребенок был единственным мальчиком среди семи девочек. Мать его была честолюбивой, своевольной женщиной; когда я сказал ей, что ее сын не совсем нормален, это было воспринято как оскорбление. Она намеренно вытесняла знание о душевной немощи мальчика; тот просто обязан быть умным, а если он глуп, то все из-за его недоброжелательства и злобного упрямства. Естественно, мальчик научился гораздо меньшему, чем мог бы, если бы ему посчастливилось иметь разумную мать; фактически он не научился вообще ничему. Более того, он стал таким, каким его вынудили быть амбиции его матери, а именно злобным и своенравным. Непонятый и, следовательно, замкнутый в себе, он впадал в приступы ярости из чистого отчаяния. В этой связи я припоминаю другого четырнадцатилетнего мальчика, жившего в аналогичных семейных обстоятельствах. В гневе он зарубил своего отчима топором. Его тоже довели до срыва.

134 Задержка умственного развития нередко встречается у первенцев и у детей, чьи родители отдалились друг от друга в силу психической несовместимости. Она также может быть следствием болезни матери в течение беременности, затянувшихся родов или деформации черепа и кровоизлияния во время появления на свет. Если таким детям удается избежать разрушительных эффектов принуждения, оказываемого в целях воспитания и обучения, то со временем они, как правило, достигают относительной умственной зрелости, хотя нередко это происходит позже, чем у нормальных сверстников.

135 Вторая группа – психопатичные дети. В случаях нравственного помешательства расстройство является врожденным либо вызвано органическим повреждением отделов мозга в результате ранения или болезни. Такие дети неизлечимы. Иногда они становятся уголовниками и с рождения носят в себе семена привычной преступности.

136 От этих случаев следует отличать случаи задержки нравственного развития – патологически аутоэротический тип. Таким детям часто свойственны выраженный эготизм и преждевременная сексуальная активность; кроме того, они лживы, ненадежны и практически не способны испытывать человеческие чувства и любовь. В большинстве своем это незаконнорожденные или приемные дети, которых, к несчастью, никогда не согревало и не питало душевное тепло настоящих отца и матери. Они страдают от едва ли не органического недостатка того, в чем каждый ребенок испытывает жизненную потребность, то бишь от нехватки психически питательной заботы родителей, особенно матери. В результате внебрачные дети, в частности, всегда подвергаются психической опасности, и в первую очередь страдает мораль. Многие дети могут приспособиться к приемным родителям, но далеко не все; те, кто не может, развивают крайне себялюбивую и безжалостно эгоистичную установку с бессознательной целью получить то, что не смогли им дать настоящие родители. Такие случаи не всегда неизлечимы. Однажды я наблюдал мальчика, который в пятилетнем возрасте изнасиловал четырехлетнюю сестру, в девять лет пытался убить отца, но к восемнадцати годам, несмотря на диагноз неизлечимого нравственного помешательства, выработал в себе более или менее нормальную личность. Если необузданная распущенность, к которой иногда склонны такие пациенты, сочетается с развитым интеллектом, а необратимый разрыв с обществом отсутствует, то эти люди могут, поразмыслив, отказаться от своих преступных наклонностей. Тем не менее, следует отметить, что здравый смысл – крайне ненадежная защита от патологических предрасположенностей.

137 Третья группа – дети-эпилептики. Такие случаи, к сожалению, не редкость. Распознать истинный эпилептический приступ достаточно легко, но состояние, которое называется petit mal^[43], остается чрезвычайно трудным для понимания. Явные припадки отсутствуют; характерны лишь очень своеобразные и часто едва заметные изменения сознания, которые в дальнейшем, однако, переходят в тяжелое психическое расстройство, сопровождающееся раздражительностью, свирепостью, жадностью, липкой сентиментальностью, болезненной страстью к справедливости, эгоизмом и узким кругом интересов. Разумеется, перечислить здесь все многообразные формы эпилепсии невозможно; тем не менее дабы проиллюстрировать симптоматику, упомяну случай одного маленького мальчика, который лет с семи начал вести себя странно. Время от времени он внезапно исчезал: позже его находили в подвале или в темном углу чердака. Сам он не мог объяснить, почему вдруг убежал или спрятался. Иногда он прекращал играть и зарывался лицом в мамины юбки. Поначалу это случалось так редко, что на его необычное поведение не обращали внимания, но когда он начал делать то же самое в школе – внезапно вскакивал из-за парты и подбегал к учителю – родители забеспокоились. Никто, однако, не думал о серьезной болезни. Иногда в разгар игры или даже в середине фразы он замирал на несколько секунд, ничем не объясняя паузу и, по-видимому, даже ее не осознавая. Постепенно у него сформировался весьма неприятный и раздражительный характер. Иногда случались приступы ярости; однажды он швырнул ножницы в свою младшую сестру с такой силой, что они вонзились в череп прямо над глазами. Девочка едва не погибла. Поскольку родители не подумали обратиться к психиатру, болезнь осталась нераспознанной, и к мальчику относились просто как к злому и трудному ребенку. В возрасте двенадцати лет у него впервые случился эпилептический припадок; только после этого болезнь наконец была обнаружена. Несмотря на большие затруднения, мне удалось узнать, что лет в шесть им завладел страх перед каким-то неизвестным существом. Едва он оставался один, у него возникало ощущение, что рядом присутствует кто-то невидимый. Позже он стал видеть невысокого бородатого мужчину, которого никогда раньше не встречал, но черты которого мог описать в мельчайших подробностях. Этот человек внезапно появлялся перед ним и так его пугал, что он убегал и прятался. Трудно было понять, почему незнакомец внушал такой страх. Мальчик явно чем-то тяготился – какой-то «страшной тайной». Мне потребовались часы, чтобы завоевать его доверие, но в конце концов он признался: «Этот человек хотел дать мне что-то страшное. Я не могу сказать вам, что это было, но это ужасно. Он подходил все ближе и ближе и продолжал настаивать. Он говорил, что я должен это взять, но я был так напуган, что всегда убегал». Тут он побледнел и задрожал от страха. Когда мне удалось его успокоить, он сообщил: «Этот человек пытался заставить меня взять на себя грех». «Какого рода грех?» – спросил я. Мальчик встал, подозрительно огляделся, а затем прошептал: «Убийство». В восемь лет, как я упоминал выше, он напал на свою сестру. В дальнейшем приступы страха сохранились, но само видение изменилось. Бородатый мужчина исчез; вместо него возникла фигура монахини. Сначала ее черты были скрыты вуалью, но позже она представала с открытым лицом – страшным и мертвенно-бледным. Эта фигура преследовала мальчика с девяти до двенадцати лет. Несмотря на растущую раздражительность, приступы ярости прекратились, но начались явные эпилептические припадки. Ясно, что видение монахини означало превращение несовместимой преступной наклонности, символизируемой бородатым мужчиной, в очевидную болезнь^[44].

138 Если нарушения носят преимущественно функциональный характер, без лежащей в основе органической патологии, психотерапия может оказаться вполне эффективной. Вот почему я описал этот случай достаточно подробно. Он может дать некоторое представление о том, что происходит в голове ребенка.

139 Четвертую группу образуют различные формы психоза. Хотя среди детей такие случаи не распространены, у них можно выявить, по крайней мере, первые стадии того патологического развития, которое позже, после полового созревания, приводит к шизофрении во всех ее многообразных формах. Как правило, такой ребенок ведет себя странно и даже причудливо; зачастую он совершенно неуправляем, сверхчувствителен, замкнут, эмоционально ненормален. Последнее проявляется либо в вялости, либо в склонности взрываться по самым пустяковым поводам.

140 Однажды мне довелось обследовать четырнадцатилетнего мальчика, у которого сексуальная активность проявилась внезапно и несколько преждевременно, нарушив сон и общее состояние здоровья. Неприятности начались, когда мальчик пошел на танцы и некая девушка отказалась с ним танцевать. Он разозлился и ушел. Вернувшись домой, он сел за школьные уроки, но обнаружил, что не может сосредоточиться из-за нарастающих и неописуемых эмоций – смеси страха, ярости и отчаяния. Постепенно эти эмоции завладели им до такой степени, что в конце концов он выбежал в сад и принялся кататься по земле в почти бессознательном состоянии. Через пару часов его состояние стабилизировались, но начались сексуальные проблемы. В семье этого мальчика было несколько случаев шизофрении. Это типичная патологическая эмоция, характерная для детей с отягощенной семейной наследственностью.

141 В пятую группу входят невротические дети. Разумеется, изложить в одной лекции все симптомы и формы детских неврозов невозможно. Обычно они варьируются от патологического непослушания до явных истерических припадков и состояний. Проблема может быть физической, например истерическая лихорадка или аномально низкая температура, судороги, паралич, боль, расстройства пищеварения и т. д., либо умственной и моральной. В последнем случае она принимает форму возбуждения или депрессии, лжи, сексуальных перверсий, воровства и пр. Я припоминаю девочку четырех лет, с первого года жизни страдавшую хроническими запорами. Родители испробовали все мыслимые и немыслимые виды физической терапии. Но все было тщетно, ибо врачи упустили из виду один крайне важный в жизни ребенка фактор – ее мать. Едва увидев эту женщину, я понял, что причина именно в ней. Я предложил лечение и в то же время посоветовал оставить ребенка в покое. Место матери заняла другая женщина; на следующий же день запоры исчезли и больше не возникали (я следил за состоянием девочки на протяжении многих лет). Решение проблемы оказалось довольно простым, хотя, конечно, все могло быть иначе, если бы патогенное влияние, исходящее от матери, не было устранено с помощью анализа. Девочка была младшим ребенком в семье, любимицей матери-невротички. Последняя проецировала на дочь все свои фобии и окружала ее столь трепетной заботой, что та постоянно испытывала напряжение, а такое состояние, как известно, неблагоприятно сказывается на перистальтике кишечника.

142 По моему искреннему убеждению, любому педагогу, желающему применять принципы аналитической психологии, необходимо разбираться в психопатологии детства и сопутствующих ей опасностях. К сожалению, некоторые книги по психоанализу создают у читателя впечатление, будто все очень просто и что успех фактически гарантирован. Ни один компетентный психиатр, однако, не разделит столь поверхностные представления; опасность неумелых и легкомысленных попыток анализировать детей трудно переоценить. Нет никаких сомнений в том, что педагогу крайне важно знать, какой вклад внесла современная психология в понимание детского разума. Тем не менее всякий, кто намерен применять аналитические методы в работе с детьми, должен обладать глубокими познаниями в области патологических состояний, с которыми ему придется иметь дело. Признаться, я не представляю, как кто-либо, кроме ответственного врача, может отважиться анализировать детей без специальных знаний.

143 Анализировать детей – в высшей степени трудная и деликатная задача. Условия, в которых нам приходится работать, в корне отличаются от тех, в которых осуществляется анализ взрослых. У ребенка особая психология. Как его тело в эмбриональный период представляет собой часть тела матери, так и его разум в течение многих лет является частью умственной и душевной атмосферы родителей. Это объясняет, почему столько детских неврозов представляют собой скорее симптомы психического состояния родителей, нежели подлинную болезнь, которой страдает сын или дочь. Лишь очень малая доля психической жизни ребенка принадлежит ему самому; по большей части она по-прежнему зависит от психической жизни родителей. Такая зависимость нормальна, и ее нарушение пагубно сказывается на естественном развитии детской психики. Отсюда следует, что преждевременное и грубое просвещение ребенка касательно сексуальных вопросов может иметь катастрофические последствия для отношений с родителями. Это почти неизбежно, если вы основываете свой анализ на догме, будто отношения между родителями и детьми всегда носят сексуальный характер.

144 Равно неоправданно приписывать так называемому эдипову комплексу статус первопричины. Эдипов комплекс – это симптом. Как любая сильная привязанность к человеку или вещи может быть уподоблена «брачным узам», как примитивный разум может выразить почти все с помощью сексуальной метафоры, так и регрессивная склонность ребенка может быть описана сквозь призму сексуальности как «инцестуальная тоска по матери». Но это не более чем образное выражение. Слово «инцест» имеет определенное значение и обозначает вполне определенное явление; как правило, его можно применять только по отношению к взрослому человеку, психологически неспособному связать свою сексуальность с надлежащим объектом. Использовать тот же термин для описания трудностей в развитии детского сознания в высшей степени неверно.

145 Это не значит, что такого явления, как преждевременная сексуальная зрелость, не существует. Но такие случаи, во-первых, скорее исключение, чем правило, а во-вторых, ничто не дает право врачу распространять понятия из области патологии на сферу нормы. Едва ли допустимо называть румянец кожным заболеванием, а радость – приступом безумия. Точно так же жестокость – вовсе не обязательно садизм, удовольствие – не обязательно похоть, а непоколебимость – не обязательно сексуальное вытеснение.

146 Всякого, кто изучает историю человеческого разума, вновь и вновь поражает тот факт, что умственное развитие идет в ногу с расширением возможностей сознания и что каждый шаг – чрезвычайно болезненное и трудоемкое достижение. Пожалуй, можно сказать, что для человека нет ничего более ненавистного, чем отказ от малейшей частицы бессознательности. Он испытывает глубокий страх перед неизвестным. Спросите любого, кто когда-либо пытался внедрить новую идею! Если даже якобы зрелый человек страшится неизвестного, то почему этого не должен делать ребенок? Horror novi^[45] – одно из самых поразительных качеств первобытного человека. Это достаточно естественное препятствие; но чрезмерная привязанность к родителям неестественна и патологична, ибо слишком сильный страх перед неизвестным патологичен сам по себе. Стало быть, следует всячески избегать одностороннего вывода, будто нерешительность в движении вперед неизменно обусловлена сексуальной зависимостью от родителей. Зачастую это может быть просто reculer pour mieux sauter^[46]. Даже в тех случаях, когда у детей действительно проявляются сексуальные симптомы – иными словами, когда инцестуальная склонность совершенно очевидна, – я бы рекомендовал тщательное обследование психики родителей. В таких случаях можно обнаружить удивительные факты, например отца, бессознательно влюбленного в собственную дочь, или мать, бессознательно флиртующую с сыном. Под покровом бессознательности оба приписывают собственные взрослые эмоции ребенку, который ведет себя, равно бессознательно, навязанным ему образом. Дети, безусловно, не станут играть эти странные и неестественные роли, если только их бессознательно не принудит к этому родительская установка.

147 Приведу один такой случай. Речь идет о семье с четырьмя детьми – двумя дочерями и двумя сыновьями. Все четверо были невротиками. У девочек невротические симптомы проявились еще до наступления половой зрелости. Ниже я обрисую судьбу семьи в общих чертах, опуская ненужные подробности.

148 В двадцать лет старшая дочь влюбилась в приятного молодого человека из хорошей семьи, во всех отношениях подходящего и получившего университетское образование. Свадьба, однако, была отложена, и, словно загипнотизированная, девушка завела роман с одним из служащих своего отца. Казалось, она очень любила своего жениха, но была с ним так чопорна, что не позволяла ему даже поцеловать себя, в то время как с другим мужчиной без малейших колебаний заходила достаточно далеко. Она была чрезмерно наивна и инфантильна и поначалу совершенно не осознавала, что делает. Затем, к ее невыразимому ужасу, на нее снизошло озарение. Пережив психологический надлом, девушка впала в истерию, сохранявшуюся в течение многих лет, и разорвала связь с обоими мужчинами, никому не объяснив своего решения.

149 Вторая дочь вышла замуж, по-видимому, без каких-либо затруднений, но за мужчину ниже ее по умственному уровню. Она была фригидной и оставалась бездетной. Менее чем через год она так страстно влюбилась в друга своего мужа, что их отношения переросли в длительный роман.

150 Старший сын, сам по себе весьма одаренный молодой человек, проявил первые признаки невротической нерешительности при выборе профессии. В конце концов, юноша решил изучать химию, но вскоре его охватила такая тоска по дому, что он бросил университет и вернулся к матери. Там он впал в своеобразное состояние душевного смятения с галлюцинациями. Когда приблизительно через шесть недель это состояние прошло, он решил заняться медициной и даже сдал экзамен. Спустя какое-то время он обручился. Едва помолвка состоялась, как он начал сомневаться в правильности своего выбора; его обуяла сильнейшая тревога, и помолвка была расторгнута. В дальнейшем он окончательно потерял рассудок, и его пришлось на несколько месяцев поместить в психиатрическую больницу.

151 Второй сын был психастеническим невротиком, женоненавистником, который всерьез планировал всю жизнь оставаться холостяком и самым сентиментальным образом цеплялся за свою мать.

152 Меня попросили заняться всеми четырьмя детьми. История каждого безошибочно указывала на некую тайну в жизни матери. В конце концов я ее узнал. Эта дама была умной, жизнерадостной женщиной, которая в юности получила весьма одностороннее и узкое образование. Будучи предельно строгой по отношению к себе и обладая сильным характером, она всю жизнь придерживалась привитых ей принципов и не допускала никаких исключений. Вскоре после замужества она познакомилась с другом своего мужа и, судя по всему, влюбилась в него. Хотя любовь была взаимной, воспитание не предусматривало такой возможности, а потому любовь не имела права на существование. Дама вела себя так, будто ничего не произошло, и играла эту роль более двадцати лет, вплоть до смерти этого мужчины. Ни одна из сторон и словом не обмолвилась о своих чувствах. Ее отношения с мужем были сдержанными и корректными. В последующие годы она периодически страдала приступами меланхолии.

153 Естественно, такое положение дел не могло не создать гнетущую атмосферу в доме. Ничто так не влияет на детей, как секреты в семейном шкафу. Они оказывают чрезвычайно заразительное воздействие на детей. Дочери бессознательно имитировали установку матери^[47], в то время как сыновья старались компенсировать ее, оставаясь, так сказать, бессознательными любовниками, причем бессознательная любовь сверхкомпенсировалась сознательным неприятием женщин.

154 Как нетрудно вообразить, на практике работать с подобными случаями отнюдь не просто. Лечение в самом деле следовало начать с матери или, скорее, с отношений между отцом и матерью. Полагаю, всестороннее осмысление ситуации и ее последствий имело бы благотворный эффект. Осознание происходящего исключает тягостную атмосферу, недосказанность, общее неведение, полное игнорирование объекта беспокойства; одним словом, оно предотвращает вытеснение болезненного содержания. Хотя может показаться, что человеку это причиняет больше страданий, он, по крайней мере, страдает осмысленно и по поводу чего-то реального. Преимущество вытеснения в том, что оно освобождает сознание от тревоги, а дух – от всех забот и горестей, однако в противовес вызывает косвенное страдание от чего-то иллюзорного, а именно невроз. Невротическое страдание – это бессознательный обман, лишенный моральных достоинств, присущих страданию реальному. Помимо невроза, вытесненная причина страдания порождает и другие проблемы: она распространяется на окружающих и, если в семье есть дети, инфицирует их тоже. В результате невротические состояния часто передаются из поколения в поколение, подобно проклятию Атрея^[48]. Дети заражаются косвенно через установку, которую инстинктивно принимают по отношению к душевному состоянию своих родителей: они либо борются с неврозом с помощью невысказанного (реже – озвученного) протеста, либо прибегают к парализующему и компульсивному подражанию. В обоих случаях ребенок вынужден делать, чувствовать и жить не так, как хочет он сам, а так, как желают его родители. Чем «солиднее» ведут себя отец с матерью, чем меньше признают собственные проблемы (в основном под предлогом «жалости к детям»), тем дольше детям приходится страдать от непрожитой жизни своих родителей и реализовывать то, что последние вытеснили в бессознательное. Речь идет не о том, что родители должны быть «идеальными», дабы не оказывать вредного воздействия на своих сыновей и дочерей. Будь они совершенны, это было бы катастрофой: в таком случае у детей не было бы другой альтернативы, кроме моральной неполноценности, если, конечно, они не предпочтут бороться с родителями их собственным оружием, то есть копировать их во всем. Впрочем, этот трюк позволяет лишь отложить окончательную расплату до третьего поколения. Вытесненные проблемы и страдания, которых таким образом удается избежать, выделяют коварный яд, проникающий в душу ребенка через самые толстые стены молчания и выбеленные склепы обмана, самодовольства и недосказанности. Ребенок беспомощен перед психическим влиянием родителей и вынужден копировать их самообман, неискренность, лицемерие, трусость, ханжество и эгоистичное отношение к собственному комфорту, подобно тому, как воск принимает форму печати. Единственное, что может спасти ребенка от неестественной травмы, – это стремление родителей не уклоняться от психических трудностей посредством обманных маневров или искусственной бессознательности. Напротив, они должны воспринимать их как задачи, подлежащие решению, быть максимально честными с самими собой и стараться высветить самые темные уголки своей души. Если они могут поговорить с кем-то понимающим, тем лучше. Те, для кого по тем или иным причинам такое признание невозможно, оказываются, безусловно, в более тяжелом, но отнюдь не безвыходном положении – зачастую это даже преимущество, ибо они вынуждены справляться без посторонней помощи с тем, что для них наиболее сложно. Публичные исповеди, наподобие принятых в Армии спасения или Оксфордской группе^[49], – действенное решение для простых душ, которые могут излить свои чувства ex profundis^[50]. Но таким душам неуютно в модных салонах, да и вряд ли последние можно назвать местом для откровений, какими бы нескромными они ни были. Исповеди, как известно, также используются для самообмана. Чем умнее и культурнее индивидуум, тем более утонченно он может себя обманывать. Ни один человек, более или менее интеллектуально развитый, не должен считать себя ни святым, ни грешником. И то и другое было бы сознательной ложью. Скорее, ему следует стыдливо помалкивать о собственных моральных качествах, всегда памятуя о своей вопиющей греховности, с одной стороны, и о смиренном понимании этого безнадежного положения дел, достойном всяческого уважения, – с другой. В беседе с одним моим знакомым, мучительно раскаивавшимся в своих грехах, Блюмхардт-младший^[51] заметил: «Думаете, Богу интересна эта жалкая мерзость?» Блюмхардт, очевидно, имел в виду ровно то, что делает «салонную исповедь» столь притягательной.

155 Позвольте повторить: вопрос не в том, чтобы родители не совершали ошибок – это выше человеческих возможностей, – а в том, чтобы они их признавали таковыми. Сдерживать нужно не жизнь, а бессознательность, в первую очередь бессознательность воспитателя, то есть нашу собственную бессознательность, ибо каждый из нас, к лучшему или к худшему, есть воспитатель своих ближних. Мы, люди, настолько тесно связаны друг с другом морально, что ведущий ведет ведомых, а ведомые сбивают с пути ведущего.

Лекция 2

Дамы и господа!

156 Первоначально научная психология представляла собой либо физиологическую психологию, либо весьма неорганизованное собрание наблюдений и экспериментов, посвященных отдельным явлениям и функциям. Несмотря на свою бесспорную односторонность, гипотеза Фрейда подтолкнула ее к психологии психических хитросплетений. Его исследования суть психология проявлений сексуального инстинкта в человеческой психике. Тем не менее, вопреки неоспоримой важности секса, не следует полагать, будто секс – это все на свете. Столь широкая гипотеза подобна цветным очкам: она стирает тонкие оттенки, в результате чего все видится в одном и том же буром свете. Посему немаловажно, что первый ученик Фрейда, Альфред Адлер, сформулировал гипотезу совершенно иного толка, но не менее широкого применения. Фрейдисты обычно не упоминают о заслугах Адлера, ибо фанатично исповедуют сексуальную гипотезу. Но фанатизм всегда есть компенсация скрытого сомнения. Религиозные гонения происходят только там, где ересь представляет угрозу. В человеке нет такого инстинкта, который не уравновешивался бы другим инстинктом. Половое влечение было бы абсолютно неуправляемым, если бы не существовало уравновешивающего фактора в виде не менее важного инстинкта, призванного противодействовать необузданному и, следовательно, деструктивному функционированию инстинкта сексуального. Структура психики не однополярна. Если секс – это сила, воздействующая на человека своими непреодолимыми позывами, то естественным образом существует и сила самоутверждения, позволяющая противостоять эмоциональным вспышкам. Даже у первобытных племен мы наблюдаем жесточайшие ограничения, налагаемые не только на сексуальность, но и на другие инстинкты без всяких десяти заповедей или предписаний катехизиса. Все ограничения слепого действия сексуального влечения проистекают из инстинкта самосохранения, к которому на практике сводится самоутверждение Адлера. К сожалению, Адлер заходит слишком далеко и, почти полностью пренебрегая фрейдистской точкой зрения, совершает ту же ошибку: его воззрения не менее односторонни и утрированы, чем воззрения Фрейда. Психология Адлера – это психология всех самоутверждающих наклонностей в человеческой психике. Я признаю, что односторонняя истина имеет преимущество простоты, но можно ли при этом считать ее удовлетворительной – другой вопрос. Необходимо понимать, что многое в психике действительно зависит от секса – иногда почти все; в других же случаях от секса зависит очень мало; тогда решающую роль играет инстинкт самосохранения, или инстинкт власти, как называл его Адлер. Оба – и Фрейд, и Адлер – ошибочно предполагают непрерывность действия одного и того же инстинкта, как если бы речь шла о некоем химическом веществе, которое всегда присутствует в одном и том же количестве, подобно двум атомам водорода в воде. Будь это так, человек был бы преимущественно сексуальным, согласно Фрейду, и преимущественно самоутверждающимся, согласно Адлеру. Но он не может быть и тем и другим одновременно. Всем известно, что инстинкты различаются по интенсивности. Иногда преобладает сексуальность, иногда самоутверждение или какой-то другой инстинкт. Этот простой факт оба исследователя упустили из виду. Когда перевешивает секс, все сексуализируется, ибо в таком случае все выражает сексуальную цель или служит ей. Когда преобладает голод, практически все можно объяснить с точки зрения пищи. Почему мы говорим: «Не принимайте такого-то всерьез, он сегодня не в духе»? Потому что мы знаем, что плохое настроение может в корне изменить психологию человека. Особенно это справедливо, когда речь идет о сильных инстинктах. Фрейда и Адлера легко можно примирить, если только взять на себя труд рассматривать психику не как ригидную и неизменяемую систему, а как поток событий, которые, словно калейдоскоп, сменяют друг друга под влиянием различных инстинктов. Следовательно, мужчину до его женитьбы нам, возможно, следует объяснять по Фрейду, а после – по Адлеру, что здравый смысл делал всегда^[52]. Однако такая комбинация ставит нас в довольно неудобное положение. Вместо того чтобы наслаждаться очевидной уверенностью в некоей простой истине, мы словно оказываемся в бескрайнем море постоянно меняющихся условий и беспомощно мечемся от одной прихоти к другой. Изменчивая жизнь психики – более неудобная истина, нежели жесткая определенность монокулярной точки зрения. Она, разумеется, ничуть не упрощает проблемы психологии, зато освобождает нас от демона «ничего, кроме» – настойчивого лейтмотива всякой односторонности.

157 Едва дискуссия обращается к проблеме инстинкта, возникает ужасная неразбериха. Как отличать инстинкты друг от друга? Сколько существует инстинктов? Что такое инстинкты вообще? Участники споров углубляются в биологию и запутываются еще больше. Со своей стороны, я бы рекомендовал ограничиться психологической сферой без каких-либо предположений относительно природы лежащего в ее основе биологического процесса. Возможно, настанет день, когда биолог, а может быть, даже физиолог, сможет протянуть руку психологу, встретив того посреди туннеля, который они взялись прокладывать с противоположных сторон неизвестного^[53]. Тем временем необходимо научиться быть немного скромнее относительно психологических фактов: нам не дано точно знать, что определенные вещи суть «не что иное, как» сексуальность или воля к власти, а потому следует воспринимать их буквально – такими, какие они есть. Возьмем, к примеру, религиозный опыт. Может ли наука быть уверена, что такого понятия, как «религиозный инстинкт», не существует? Вправе ли мы полагать, что религиозный феномен есть не что иное, как вторичная функция, основанная на подавлении сексуальности? Может ли кто-нибудь перечислить «нормальные» народы или расы, которым было бы не присуще такое глупое вытеснение? Если никто не в состоянии указать хотя бы один народ или даже племя, полностью освободившиеся от религиозных проявлений, тогда я не знаю, как оправдать довод о том, что последние представляют собой всего-навсего следствие вытеснения сексуальных порывов. Более того, разве история не предоставила нам множество примеров, когда секс выступает неотъемлемой частью религиозного переживания? То же верно и в отношении искусства, также считающегося результатом сексуального вытеснения, хотя эстетическими и художественными инстинктами обладают даже животные. Это нелепое и почти патологическое преувеличение важности секса само по себе есть симптом современного духовного разлада, обусловленного главным образом тем обстоятельством, что нашему веку не хватает истинного понимания сексуальности^[54]. За периодом, характеризующимся недооценкой роли инстинкта, неизбежно следует период ее ненормальной переоценки. При этом чем сильнее недооценка, тем более нездоровой окажется последующая переоценка. В самом деле, никакое моральное осуждение не может сделать секс столь ненавистным, как непристойность и вопиющая вульгарность тех, кто преувеличивает его значение. Интеллектуальная грубость сексуальной интерпретации делает корректную оценку секса априори невозможной. Так, в значительной степени вопреки личным устремлениям самого Фрейда, последующие авторы активно продолжают работу по вытеснению. До Фрейда не было ничего сексуального; сегодня, напротив, сексуальным стало все.

158 В психотерапии озабоченность сексуальностью обусловлена, во-первых, предположением, что фиксация на родительских образах по природе сексуальна, а во-вторых, тем обстоятельством, что у многих пациентов преобладают сексуальные фантазии, реальные или мнимые. Фрейдовское учение толкует их, как известно, в сексуальном ключе с похвальным намерением избавить пациента от этой так называемой сексуальной фиксации на родительских имаго и приобщить его к «нормальной» жизни. Она говорит на том же языке, что и пациент^[55]. В подобающих случаях это, конечно, явное преимущество, хотя со временем оно оборачивается во вред: сексуальная терминология и идеология низводят проблему до того самого уровня, на котором она уже доказала свою неразрешимость. Родители не просто «сексуальные объекты» или «объекты удовольствия», от которых можно отмахнуться; они представляют собой жизненные силы, сопровождающие ребенка на извилистом пути судьбы в виде благоприятных или опасных факторов, влияния которых даже взрослый способен избежать лишь в ограниченной степени, независимо от того, подвергся он анализу или нет. Отец и мать, осознаем мы это или не осознаем, заменяются неким аналогом – если, конечно, нам вообще удается отделиться от них. Обособление возможно только в том случае, если мы можем подняться на следующую ступень. Если, например, место отца занимает врач («перенос» по Фрейду), то на месте матери оказывается мудрость учения. В Средние века заменой семьи выступала мать-церковь. В последнее время на смену духовной организации общества пришли мирские привязанности, ибо постоянная принадлежность к семье сопряжена с весьма нежелательными психическими последствиями и по этой причине даже в примитивном обществе невозможна благодаря обрядам инициации. Человек нуждается в более широком сообществе, чем семья; в ее рамках он будет отставать как духовно, так и нравственно. Если он обременен слишком большой семьей, если его связь с родителями чересчур сильна, он просто перенесет привязанность к родителям на семью, которой обзаведется сам (если это когда-нибудь случится), создав таким образом ту же удушающую психическую атмосферу для своего потомства, от которой в юности страдал сам.

159 Психическая приверженность какой-либо светской организации никогда не сможет удовлетворить духовные и эмоциональные требования, ранее предъявлявшиеся к родителям. Более того, светской организации невыгодно иметь членов, выдвигающих такие требования. Это достаточно ясно видно на примере бездумных ожиданий, которые лелеют духовно незрелые люди в отношении «государства-отца». К чему в конечном счете приводят подобные ложные стремления, свидетельствует опыт тех стран, вожди которых, умело эксплуатируя инфантильные надежды масс путем внушения, фактически преуспели в присвоении себе власти и авторитета отца. Духовное обнищание, отупение и моральное вырождение заняли место духовного и нравственного развития и породили массовый психоз, способный привести только к катастрофе. Ни один человек не в силах в полной мере реализовать даже биологический смысл своего существования, если это и только это преподносится ему как идеал. Что бы недальновидный рационалист-доктринер ни говорил о значении культуры, факт остается фактом: существует дух, созидающий культуру. Этот дух – живой дух, а не просто рационализующий интеллект. Соответственно, он пользуется религиозной символикой, превосходящей разум; там, где эта символика отсутствует или встречает непонимание, дела идут плохо. При утрате способности ориентироваться на религиозную истину не остается ничего, что могло бы избавить человека от его первоначальной биологической подчиненности семье, ибо в таком случае он без всякой коррекции переносит свои инфантильные принципы на мир в целом и находит там отца, который не направляет его, а ведет к гибели. Как бы ни было важно для мужчины зарабатывать на хлеб насущный и, по возможности, содержать семью, он тем самым не достигает ничего, что могло бы наполнить смыслом его жизнь. Он даже не может должным образом воспитать своих детей и потому пренебрегает заботой о потомстве, то есть несомненным биологическим идеалом. Духовная цель, выходящая за пределы сугубо естественного человека и его мирского существования, есть необходимое условие здоровья души. Это архимедова точка опоры: без нее невозможно перевернуть мир и преобразовать естественное состояние в культурное.

160 Наша психология принимает во внимание как культурного, так и естественного человека; соответственно, ее объяснения обязаны учитывать обе точки зрения – духовную и биологическую. В качестве медицинской психологии она не может поступать иначе, кроме как рассматривать человека в целом. Поскольку среднестатистический врач получает образование исключительно в области естественных наук и, следовательно, привыкает трактовать все явления как «естественные», разумно ожидать, что он будет подходить к психическим явлениям с биологических позиций. Данный способ наблюдения имеет большую эвристическую ценность и открывает перспективы, которые прежде были для нас закрыты. Благодаря эмпирическому и феноменологическому подходу сегодня мы знаем, что происходит и как, в отличие от прежних времен, когда существовали только убеждения и теории о неизвестном. Трудно переоценить значение строго научного, биологического исследования; оно заострило внимание психиатра на фактических данных и сделало возможным описание, максимально приближенное к действительности. Однако эта якобы самоочевидная процедура вовсе не самоочевидна; точнее, ни в одной другой области взгляд на факты не отличается такой близорукостью, как в восприятии и наблюдении психики за самой собой. Нигде предрассудки, неверные толкования, оценочные суждения, идиосинкразии и проекции не проявляются так ярко и беззастенчиво, как в этой конкретной области исследований, независимо от того, за кем именно мы наблюдаем – за собой или за соседом. Нигде наблюдатель не вмешивается в эксперимент более радикально, чем в психологии. Возникает искушение сказать, что удовлетворительная проверка фактов невозможна в принципе, ибо психический опыт чрезвычайно деликатен и, кроме того, подвержен влиянию бесчисленных возмущающих факторов.

161 Также не следует упускать из виду и то, что, если во всех других областях естествознания физический процесс наблюдается посредством психического, в психологии психика наблюдает саму себя – непосредственно в субъекте, косвенно в соседе. В данной связи нельзя не вспомнить историю о чудесном спасении барона Мюнхгаузена (как известно, он вытащил себя из болота за волосы); следовательно, возникает сомнение в том, возможно ли вообще психологическое знание. В этом вопросе врач испытывает благодарность к естествознанию за то, что ему не нужно философствовать; он может наслаждаться живым познанием в психике и через нее. Иными словами, хотя психика не может знать ничего за пределами психики (это было бы в духе барона Мюнхгаузена!), встреча двух незнакомцев в области психического тем не менее возможна. Они никогда не познают себя такими, какие они есть, но увидят себя такими, какими кажутся друг другу. В других естественных науках на вопрос «что это» можно ответить знанием, выходящим за рамки рассматриваемого явления, а именно, психической реконструкцией физического процесса. Но в чем или через что может быть воспроизведен психический процесс? Он может быть воспроизведен только в психическом и через него; иначе говоря, не существует никакого знания о психическом, есть лишь знание в психическом.

162 Таким образом, хотя медицинский психолог отображает психическое в психическом, он, тем не менее, сохраняет верность эмпирическому и феноменологическому подходу, оставаясь в рамках естественной науки; в то же время он принципиально отходит от него, ибо осуществляет реконструкцию – познание и объяснение – не в другой среде, а в той же самой. Естественная наука сочетает в себе два мира – физический и психический. Психология делает это лишь в той мере, в какой касается психофизиологии. Как «чистая» психология, она объясняет ignotum per ignotius^[56], поскольку может реконструировать наблюдаемый процесс только в той среде, из которой этот процесс состоит. В физике это было бы равносильно воспроизведению физического процесса во всех его возможных вариациях без помощи какой-либо теории. Однако всякий психический процесс, насколько он поддается наблюдению как таковой, по существу есть theoria, то есть представление; его реконструкция – или «ре-презентация» – в лучшем случае лишь вариант того же самого представления. В противном случае это просто компенсаторная попытка устранить и обнаружить дефект или фрагмент полемики или критики; то и другое предполагает устранение процесса, подлежащего реконструкции. Применять такую процедуру в психологии столь же научно, сколь научна палеонтология восемнадцатого века, трактовавшая Andrias Scheuchzeri (гигантскую саламандру) как человеческое существо, утонувшее во время Всемирного потопа. Данная проблема становится особенно актуальной, когда мы имеем дело с труднопостигаемыми содержаниями – сновидческими образами, маниакальными идеями и тому подобным. Здесь интерпретация не должна опираться на любые другие воззрения помимо тех, которые даны самим содержанием. Если кому-то снится лев, правильное толкование может лежать только в направлении льва; иными словами, это будет, в сущности, амплификация образа. Все остальное было бы неадекватным и неверным, ибо образ «лев» есть вполне четкое и позитивное представление. Когда Фрейд утверждает, будто сновидение означает нечто отличное от того, что оно говорит, такое толкование «полемично» в отношении естественной и спонтанной самопрезентации сновидения и, следовательно, некорректно. Научная интерпретация в русле рассматриваемого образа не может считаться тавтологией; напротив, она расширяет значение образа до тех пор, пока тот не примет, благодаря амплификации, вид общезначимого понятия. Даже математическое понимание психического, будь оно возможным, представляло бы собой только алгебраически выраженное расширение его смысла. Фехнеровская^[57] психофизика прямо этому противоположна; она подобна акробату, пытающемуся перепрыгнуть через собственную голову.

163 В данном важнейшем отношении психология выходит за рамки естествознания. Несмотря на общность метода наблюдения и эмпирической проверки фактов, психологии недостает архимедовой точки опоры и, соответственно, возможности объективного измерения. В этом плане она занимает невыгодное положение по сравнению с естественными науками. Единственная наука, попавшая в аналогичную ситуацию, – атомная физика, где наблюдаемый процесс видоизменяется наблюдателем. Поскольку физике приходится соотносить свои измерения с объектом, она вынуждена отличать среду наблюдения от наблюдаемого явления^[58], в результате чего категории пространства, времени и причинности приобретают относительный характер.

164 Это странное сходство атомной физики и психологии имеет неоценимое преимущество, ибо дает нам некоторое представление о возможной архимедовой точке опоры для психологии. Микрофизический мир атома обнаруживает определенные черты, роднящие его с психическим, что отметили даже физики^[59]. Здесь, по-видимому, содержится, по крайней мере, намек на то, как психический процесс может быть «реконструирован» в другой среде, а именно в микрофизике материи. Конечно, в настоящее время никто даже отдаленно не может вообразить, как будет выглядеть такая «реконструкция». Очевидно, что она может быть предпринята только самой природой или, скорее, происходит непрерывно, все время, пока психика воспринимает физический мир. Противостояние психологии и естествознания не совсем безнадежно, хотя, как уже было сказано, этот вопрос выходит за рамки нашего нынешнего разумения.

165 Психология также может претендовать на статус одной из гуманитарных наук, или, как их называют по-немецки, Geistesiuissenschaften, наук о духе. Все они вращаются и существуют в области психического, если использовать данный термин в его ограниченном, естественно-научном смысле. С этой точки зрения «дух» – психический феномен^[60]. Но даже как наука о духе психология занимает исключительное положение. Право, история, философия, теология и т. д. характеризуются и ограничиваются своим предметом. В результате образуется четко определенное духовное поле, которое само по себе с феноменологической точки зрения есть психический продукт. Психология, с другой стороны, раньше считалась философской дисциплиной, а сегодня тяготеет к естественным наукам; ее предметом выступает не умственный продукт, а природное явление, то есть психическое. Как таковая, она относится к числу элементарных манифестаций органической природы, которая, в свою очередь, образует одну половину нашего мира (другая половина – неорганическая). Как и все естественные образования, психика – это иррациональная данность. По всей видимости, она есть особое проявление жизни; подобно живым организмам, она производит значимые и целенаправленные структуры, с помощью которых распространяется и постоянно развивается. Как жизнь наполняет всю землю растительными и животными формами, так и психика создает более обширный мир, а именно сознание, то есть самопознание Вселенной.

166 В части своего естественного предмета и метода современная эмпирическая психология относится к естественным наукам, но в части подхода к объяснению принадлежит к наукам гуманитарным^[61]. На основании этой «двойственности» или «двойной ценности» были высказаны сомнения в ее научном характере, во-первых, из-за той же амбивалентности, а во-вторых, из-за ее предполагаемой «произвольности». Что касается последнего, не следует забывать: многие люди рассматривают свои психические процессы как сугубо произвольные. Такие люди наивно убеждены, будто все их мысли, чувства, желания и так далее суть продукты их воли, а значит, носят «произвольный» характер. Они полагают, что думают свои собственные мысли и желают свои собственные желания, будучи единственным субъектом этих видов деятельности. Им и в голову не приходит, что психическая деятельность может совершаться без субъекта (в данном случае, конечно, без «я») и что психическое содержание, которое, как им кажется, они сами породили, не только существует само по себе, но и в гораздо большей степени является продуктом самого себя или воли, отличной от воли эго.

167 Здесь мы сталкиваемся с модной и широко распространенной иллюзией в пользу «я». По-французски даже говорят «J’ai fait un rêve»^[62], хотя сновидение – единственное психическое содержание, о котором меньше всего можно сказать, что мы желаем или создаем его намеренно. И наоборот, хотя в немецком языке есть замечательное слово «Einfall»^[63], ни один человек, которого посещала «хорошая идея», не испытывает ни малейших угрызений совести, приписывая эту счастливую случайность себе, как будто она – его собственная заслуга. Как ясно показывает термин «Einfall», это не так, во-первых, из-за очевидной несостоятельности субъекта, а во-вторых, из-за явной спонтанности транссубъективной психики. Посему по-немецки, а также по-французски и по-английски мы говорим: «Мне пришла в голову идея», и это абсолютно правильно, учитывая, что агент – это не субъект, а идея, и что идея появилась помимо воли субъекта.

168 Такие примеры указывают на объективность психики: это естественный феномен, в котором нет ничего «произвольного». Воля тоже феномен, хотя «свободную волю» нельзя отнести к числу естественных явлений: она наблюдаема не сама по себе, а только в форме понятий, взглядов, убеждений или верований. Следовательно, эта проблема принадлежит чистой «науке о разуме». Психологии, напротив, следует ограничиться естественной феноменологией, если она хочет избежать вторжения в другие области. Однако верификация феноменологии психики – дело непростое, что видно на примере популярной иллюзии относительно «произвольности» психических процессов.

169 Разумеется, существуют психические содержания, которые продуцирует или вызывает предшествующий волевой акт и которые, следовательно, должны рассматриваться как результат некой интенциональной, целенаправленной и сознательной деятельности. В этом смысле значительная часть психических содержаний – продукты умственные. Вместе с тем сама по себе воля, как и субъект волеизъявления, есть явление, которое зиждется на бессознательном, где сознание проявляется только в виде прерывистой функции бессознательной психики. Эго, субъект сознания, возникает как комплексная величина, состоящая частично из унаследованной предрасположенности (слагающих характера), а частично – из бессознательно приобретенных впечатлений и сопутствующих им явлений. Сама психика по отношению к сознанию предсуществует и является трансцендентной. Следовательно, мы могли бы охарактеризовать ее, вслед за Дюпрелем^[64], как трансцендентальный субъект.

170 Аналитическая психология отличается от экспериментальной психологии тем, что не стремится выделить отдельные функции (сенсорные функции, эмоциональные феномены, мыслительные процессы и т. д.), а затем подвергнуть их опытам в исследовательских целях. Гораздо больше ее интересует целостная манифестация психики как природного явления – комплексной структуры, даже если последняя, в результате критического изучения, может быть разложена на более простые составляющие. Но даже эти элементы чрезвычайно сложны и в своих основных свойствах непостижимы. Наша психология, осмеливающаяся оперировать такими неизвестными, была бы поистине самонадеянной, если бы высшая необходимость не требовала ее существования и не оказывала ей всяческую помощь. Мы, врачи, вынуждены – ради блага наших пациентов – лечить смутные жалобы, которые трудно или невозможно понять, порой прибегая к неадекватным и сомнительным с терапевтической точки зрения средствам. Для этого необходимы мужество и определенное чувство ответственности. Наш профессиональный долг – решать самые темные и безнадежные проблемы души, постоянно осознавая возможные последствия неверного шага.

171 Разница между этой и ранее существовавшими психологиями состоит в том, что аналитическая психология без колебаний берется за труднейшие и запутаннейшие задачи. Другое отличие заключается в методике. У нас нет лабораторий, оснащенных сложной аппаратурой. Наша лаборатория – весь мир. Объекты наших исследований – события повседневной человеческой жизни, а испытуемые – наши пациенты, родственники, друзья и наконец, что не менее важно, мы сами. Сама судьба играет роль экспериментатора. Здесь нет уколов, электрических разрядов, неожиданных световых вспышек и прочих атрибутов лабораторного эксперимента; свой материал мы черпаем из надежд и страхов, боли и радости, ошибок и достижений реальной жизни.

172 Наша цель – как можно лучше понять жизнь такой, какой мы ее находим в человеческой душе. Надеюсь, все, чем мы научимся благодаря такому пониманию, не превратится в интеллектуальную теорию, а станет инструментом, качество которого благодаря практическому применению будет улучшаться до тех пор, пока он не начнет отвечать своему назначению в полной мере. Его основная задача – адаптация человеческого поведения, причем адаптация в двух направлениях (болезнь есть неправильная адаптация). Человек должен приспосабливаться в двух направлениях: во-первых, к внешней жизни – профессии, семье, обществу, а во-вторых, к жизненно важным требованиям собственной природы. Пренебрежение тем или иным побуждением приводит к болезни. Хотя любой, чья неприспособленность достигает определенной степени, в конечном счете заболеет и, следовательно, потерпит неудачу в жизни, не каждый заболевает только потому, что не может соответствовать требованиям внешнего мира. Скорее, он заболевает потому, что не знает, как использовать внешнюю приспособленность во благо своей личной и интимной жизни, как вывести ее на надлежащий уровень развития. Одни люди становятся невротиками по внешним причинам, другие – по внутренним. Легко представить, какое множество различных психологических формулировок должно быть в нашем распоряжении, дабы отдать должное таким диаметрально противоположным типам. Изучая причины патогенной неспособности к приспособлению, наша психология следует по скользкой тропе невротического мышления и чувствования, пока не отыщет обратный путь к жизни. В этом смысле психология – практическая наука. Она исследует не ради исследования, а с непосредственной целью оказания помощи. Можно даже сказать, что новые знания – ее побочный продукт, но не главная цель, что опять-таки сильно отличается от того, что обычно понимают под «академической» наукой.

173 Очевидно, что цель и сокровенный смысл новой психологии носят как просветительский, так и медицинский характер. Поскольку каждый человек есть новая и уникальная комбинация психических элементов, поиски истины в каждом случае должны начинаться заново, ибо каждый «случай» индивидуален и невыводим из какой-либо заранее выписанной формулы. Всякий индивидуум – это новый жизненный эксперимент с постоянно меняющимися настроениями, попытка нового решения или нового приспособления. Мы упускаем значение индивидуальной психики, если пытаемся истолковать ее на основе той или иной фиксированной теории, какой бы здравой и удобной она нам ни казалась. Для врача это означает индивидуальное изучение каждого пациента; для учителя – индивидуальное изучение каждого ученика. Я не утверждаю, что всякое исследование необходимо начинать с самих основ. То, что уже понятно, не нуждается в изучении. Я говорю о «понимании» только тогда, когда пациент или ученик могут согласиться с предлагаемым толкованием; понимание, навязанное пациенту, небезопасно для обеих сторон. Подобный подход может весьма успешно сработать с ребенком, но, безусловно, не со взрослым, обладающим определенной умственной зрелостью. В случае несогласия врач должен быть готов отказаться от всех доводов с единственной целью – установить истину. Разумеется, бывают случаи, когда врач видит то, что, несомненно, присутствует, но чего сам пациент не желает или не может допустить. Поскольку истина часто оказывается скрытой как от врача, так и от пациента, были выработаны различные методы доступа к неизвестным содержаниям. Я намеренно употребляю термин «неизвестный», а не «вытесненный», ибо считаю в корне неправильным предполагать, что всякое неизвестное содержание обязательно вытеснено. Врач, который так думает, производит впечатление, будто он все знает заранее. Такая установка озадачит пациента и, скорее всего, лишит его возможности признать истину. Позиция всезнайства выбивает почву у него из-под ног, хотя иногда это даже желательно: так ему легче хранить свою тайну. Кроме того, гораздо удобнее узнать правду от аналитика, чем быть вынужденным осознать и признать ее самому. Однако таким способом не выигрывает никто. Помимо прочего, всезнайство подрывает умственную независимость пациента – самое ценное качество, которое ни в коем случае нельзя ущемлять. В этом отношении следует проявлять особую осторожность: люди изо всех сил стремятся избавиться от самих себя, бросаясь за чужими богами при каждом удобном случае.

174 Существует четыре метода исследования неизвестных содержаний.

175 Первый и самый простой – это метод ассоциаций. Едва ли о нем нужно говорить подробно, ибо этот метод известен уже лет пятьдесят. В сущности, он заключается в выявлении основных комплексов посредством анализа нарушений в ходе ассоциативного эксперимента. В качестве введения в аналитическую психологию и симптоматику комплексов этот метод рекомендуется всем начинающим^[65].

176 Второй метод, анализ симптомов, имеет сугубо историческую ценность и был давно отвергнут своим создателем, Фрейдом. С помощью гипнотического внушения пациента пытались заставить воспроизвести воспоминания, лежащие в основе определенных патологических симптомов. Метод хорошо работает во всех случаях, где главной причиной невроза выступают шок, психическое потрясение или травма. Именно на этом методе Фрейд основывал свою раннюю травматическую теорию истерии. Однако, поскольку большинство случаев истерии не имеет травматического происхождения, эта теория вскоре была отброшена вместе с методом исследования. В случае шока метод может оказывать терапевтический эффект за счет «абреакции»^[66] травматического содержания. Во время и после Первой мировой войны он неплохо зарекомендовал себя при лечении посттравматического синдрома и подобных расстройств^[67].

177 Третий метод, анамнестический анализ, используется как в качестве метода исследования, так и в качестве метода терапии. На практике он заключается в тщательном сборе анамнеза или реконструкции исторического развития невроза. Материал, полученный таким образом, представляет собой более или менее связную последовательность фактов, которые сообщает врачу пациент (насколько он в состоянии их припомнить). Естественно, многие детали он опускает: одни кажутся ему несущественными, другие он забыл. Опытный аналитик, знающий, как обычно возникает невроз, задаст вопросы, которые помогут восполнить пробелы. Зачастую сама эта процедура оказывает терапевтическое воздействие, ибо позволяет пациенту уяснить основные факторы его невроза и в конечном счете может привести к кардинальному изменению установки. Разумеется, необходимо, чтобы врач не только задавал вопросы, но и предлагал подсказки и объяснения, дабы указать на важные связи, которые пациент не осознает. Когда я служил в медицинском корпусе швейцарской армии, то часто прибегал к анамнестическому методу. Помню, например, одного девятнадцатилетнего новобранца, который прямо сказал мне, что страдает воспалением почек и что именно в этом причина его болей. Я удивился, откуда он знает свой диагноз; на это молодой человек сообщил, что у его дяди такая же проблема и такие же боли в спине. В ходе обследования, однако, никаких следов органического заболевания выявить не удалось. Без сомнения, это был невроз. Я расспросил о его предыдущей жизни. Как оказалось, он довольно рано потерял обоих родителей и с тех пор жил с упомянутым дядей, ставшим ему приемным отцом. Юноша очень любил этого человека; накануне болезни он получил письмо, в котором дядя жаловался, что снова слег с нефритом. Письмо произвело гнетущее впечатление на моего пациента, и он сразу же выбросил его, не осознавая истинной причины эмоций, которые пытался вытеснить. В действительности юноша испугался, как бы его приемный отец не умер. Это напомнило ему о покойных родителях и пережитом горе. Как только он понял это, то горько заплакал и на следующее же утро вернулся в строй. Это случай отождествления с дядей, выявленного в процессе сбора анамнеза. Осознание подавленных эмоций оказало терапевтический эффект.

178 Нечто похожее произошло с другим новобранцем, который за несколько недель до нашей встречи проходил лечение из-за проблем с желудком. Я заподозрил у него невроз. Анамнез показал, что расстройство началось после того, как его тетя, которую он воспринимал как мать, перенесла операцию по поводу рака желудка. Здесь тоже обнаружение скрытой связи произвело целебное воздействие. Простые случаи такого рода довольно распространены и доступны для анамнестического анализа. В дополнение к благоприятному эффекту, обусловленному осознанием ранее бессознательных связей, врач может предложить дельный совет, воодушевить или даже высказать упрек.

179 Это лучший метод лечения детей-невротиков. В работе с детьми применять метод анализа сновидений нежелательно, ибо он проникает слишком глубоко в бессознательное. В большинстве случаев достаточно просто устранить некоторые препятствия, что можно сделать без особых технических знаний. Вообще говоря, детский невроз был бы весьма простым для излечения, если бы между ним и ложной установкой родителей не существовало устойчивой связи. Последняя укрепляет невроз ребенка и делает того невосприимчивым к любому терапевтическому вмешательству.

180 Четвертый метод – анализ бессознательного. Хотя анамнестический анализ позволяет выявить определенные факты, которые пациент не осознает, это не то, что Фрейд назвал бы «психоанализом». В действительности между двумя этими методами существует заметное различие. Анамнестический метод, как я уже говорил, имеет дело с сознательными содержаниями или с содержаниями, готовыми к воспроизведению, в то время как анализ бессознательного начинается только тогда, когда сознательный материал исчерпан. Позволю себе заметить, что я не называю этот метод «психоанализом»; данный термин я оставляю фрейдистам. То, что они понимают под психоанализом, не просто техника, но метод, догматически сопряженный с сексуальной теорией Фрейда и основанный на ней. Когда Фрейд публично заявил, что психоанализ и его сексуальная теория неразрывно связаны, я был вынужден пойти другим путем, ибо не мог разделить его односторонние взгляды. По той же причине я предпочитаю называть четвертый метод анализом бессознательного.

181 Как я уже подчеркивал выше, этот метод может применяться только тогда, когда сознательные содержания исчерпаны. Под этим я подразумеваю, что анализ бессознательного возможен только после того, как весь сознательный материал будет должным образом изучен, но удовлетворительного объяснения и решения конфликта найти не удается. Прелюдией к анализу бессознательного часто служит анамнестический метод. Тщательно исследуя его сознательный разум, вы лучше узнаете пациента и устанавливаете то, что раньше называли «раппортом»^[68]. Подобный личный контакт имеет первостепенное значение, ибо образует единственный надежный фундамент для обращения к бессознательному. Данный фактор нередко упускают из виду, но, когда им пренебрегают, это может легко привести к всевозможным промахам и ошибкам. Даже самый опытный знаток людской психологии не может знать психику другого человека, а потому вынужден полагаться на добрую волю, то есть на хороший контакт с пациентом и его способность сообщать аналитику, когда что-то идет не так. Очень часто недоразумения возникают в начале лечения, и не всегда по вине врача. В силу самой природы невроза пациент будет питать всевозможные предрассудки; именно они могут быть непосредственной причиной расстройства и поддерживать его в активном состоянии. Если это непонимание не будет устранено, оно может оставить после себя чувство негодования, которое сведет все последующие усилия на нет. Разумеется, если вы начнете анализ с твердой веры в какую-либо теорию, претендующую на всестороннее знание природы невроза, то значительно облегчите себе задачу; тем не менее вы рискуете пренебречь реальной психологией вашего пациента и оставить без внимания его индивидуальность. Я видел немало случаев, когда теоретические соображения препятствовали излечению. Все без исключения неудачи были обусловлены отсутствием контакта. Только самое скрупулезное соблюдение этого правила способно предотвратить непредвиденные катастрофы. Пока вы ощущаете человеческую связь и взаимное доверие, опасности нет; даже если вам пришлось столкнуться с ужасами безумия или призрачной угрозой самоубийства, остается вера, убежденность в обоюдном понимании. Установить такой контакт отнюдь не просто; достичь его невозможно никаким иным способом, кроме как путем тщательного сопоставления точек зрения и взаимной непредубежденности. Недоверие с обеих сторон – плохое начало, равно как и насильственное подавление сопротивления с помощью убеждения или других принудительных мер. Даже сознательное внушение как часть аналитической процедуры является ошибкой, ибо ощущение свободы в принятии решений должно быть сохранено у пациента любой ценой. Всякий раз, когда обнаруживаю малейшие признаки недоверия или сопротивления, я стараюсь отнестись к ним со всей серьезностью, дабы дать пациенту возможность восстановить контакт. Пациент всегда должен иметь твердую опору в своем сознательном отношении к врачу, который, в свою очередь, нуждается в контакте, чтобы получить адекватное представление о фактическом состоянии сознания пациента. Эти знания ему нужны по практическим причинам. Без них он не сможет правильно истолковать сновидения пациента. Следовательно, не только в начале, но и в ходе всего процесса анализа личный контакт должен быть главной точкой наблюдения. Только он может предотвратить – насколько это вообще возможно – крайне неприятные и удивительные открытия, а также фатальные проблемы. Более того, личный контакт – это прежде всего средство коррекции ложных установок. При этом пациент не чувствует, будто его насильно убеждают или стараются перехитрить.

182 Проиллюстрирую сказанное на примере из практики. Некий молодой человек лет тридцати, явно очень умный и образованный, пришел ко мне, по его словам, не для лечения, а для того, чтобы задать некий вопрос. Положив на стол объемистую рукопись, он сообщил, что в ней изложены история и анализ его случая. Он называл свою болезнь неврозом навязчивости – совершенно правильно, в чем я убедился, ознакомившись с материалом. Это была своего рода психоаналитическая автобиография, весьма разумно проработанная и обнажавшая поистине необычайную критичность и глубокое понимание вопроса, подлинный научный трактат, основанный на тщательном изучении соответствующей литературы. Выразив свое восхищение, я спросил, зачем он пришел на самом деле. «Что ж, – вздохнул этот юноша, – вы прочли то, что я написал. Можете ли вы сказать, почему я, несмотря на всю мою проницательность, остался таким же невротичным, как и прежде? Теоретически я должен был излечиться, ибо воскресил в памяти даже самые ранние воспоминания. Я читал о людях, которые обладали бесконечно меньшей проницательностью, чем я, но выздоровели. Почему я стал исключением? Прошу, скажите мне, что именно я упустил из виду или вытесняю до сих пор». Я ответил, что в настоящий момент не вижу причин, по которым его удивительная проницательность не затронула невроз. «Но, – продолжил я, – не будете ли вы так любезны рассказать о себе чуть больше». «С удовольствием», – согласился он. «В своей автобиографии вы упоминаете, что часто проводите зиму в Ницце, а лето – в Санкт-Морице, – начал я. – Я так понимаю, что вы сын богатых родителей?» «О, нет, – возразил он, – мои родители вовсе не богаты». «Тогда, без сомнения, вы сами зарабатываете свои деньги?» «Тоже нет», – улыбнулся он. «Откуда же они тогда?» – спросил я в некотором замешательстве. «О, это неважно, – отмахнулся он. – Я получаю деньги от одной женщины. Ей тридцать шесть лет, она учительница в школе». Помолчав, он добавил: «Это, знаете ли, связь». В действительности эта женщина, которая была старше его на несколько лет, жила в весьма стесненных обстоятельствах и, имея лишь скромный доход учительницы, всячески экономила – естественно, в надежде на последующее замужество, о котором этот восхитительный молодой человек даже не помышлял. «Вы никогда не думали, – спросил я, – что материальная поддержка со стороны этой бедной женщины может быть одной из причин, почему вы до сих пор не излечились?» Он лишь посмеялся; по его словам, этот «абсурдный моральный подтекст» не имел ничего общего с научной структурой его невроза. «Более того, – сказал он, – мы с ней все обсудили и оба согласились, что это не имеет значения». «Значит, вы полагаете, что благодаря обсуждению некий факт – а именно что вас содержит бедная женщина – перестает быть фактом? Вы считаете, что имеете законное право на деньги, позвякивающие в ваших карманах?» После этого он встал и с негодованием вышел из кабинета, бормоча что-то о моральных предрассудках. Он был одним из многих, кто верит, будто мораль не имеет отношения к неврозу и что умышленный грех – вообще не грех, ибо его всегда можно интеллектуализировать.

183 Разумеется, я должен был сказать этому молодому человеку все, что я о нем думаю. Если бы нам удалось достичь согласия по этому вопросу, лечение стало бы возможным. Но если бы мы начали работу, игнорируя саму основу его жизни, все было бы тщетно. С такими взглядами только преступник может приспособиться к жизни. Однако этот пациент не был преступником; он был всего лишь так называемым интеллектуалом, который настолько верил в силу разума, что искренне полагал, будто может выбросить из головы совершенный им проступок. Я твердо верю в силу и достоинство интеллекта, но только в том случае, если он не идет вразрез с чувственными ценностями. Эти ценности суть не просто инфантильные сопротивления. Приведенный выше пример показывает, что зачастую решающим фактором оказывается именно личный контакт.

184 По завершении анамнестической стадии, то есть когда весь сознательный материал – воспоминания, вопросы, сомнения, сознательное сопротивление и т. д. – проработан в достаточной мере, можно переходить к анализу бессознательного. Здесь мы вступаем в новую область. С этого момента нас интересует живой психический процесс как таковой, а именно сновидения.

185 Сновидения не следует трактовать ни как простое воспроизведение воспоминаний, ни как абстракции из опыта. Они суть неприкрытые манифестации бессознательной созидательной деятельности. Вопреки мнению Фрейда, что сновидения – это исполнения желаний, мой опыт вынуждает меня видеть в них компенсаторную функцию. Когда в ходе анализа обсуждение сознательного материала подходит к концу, активируются ранее неосознаваемые потенциальные возможности. Эти возможности легко могут порождать сновидения. Приведу пример. Некая пожилая дама пятидесяти четырех лет обратилась ко мне за консультацией по поводу невроза, начавшегося приблизительно через год после смерти ее мужа, то есть двенадцать лет назад. Больше всего ее беспокоили многочисленные страхи и фобии. Естественно, она поведала мне длинную историю, из которой я упомяну лишь то, что после смерти супруга она жила одна в прекрасном загородном доме. Ее единственная дочь вышла замуж и уехала за границу. Пациентка получила поверхностное образование, обладала узким умственным кругозором и за последние сорок лет не научилась ничему новому. Ее идеалы и убеждения соответствовали семидесятым годам XIX века. Будучи верной вдовой, она не могла понять, в чем заключалась причина ее фобий; во всяком случае, это не был вопрос морали, ибо она была особой набожной и во всех отношениях достойной. Такие люди, как правило, верят исключительно в физические причины: обычно фобии связаны с неполадками в «сердце», «легких» или «желудке». Однако, как ни странно, врачи не нашли в этих органах никакой патологии. В итоге она не знала, что и думать о своей болезни. Я предложил выяснить, что говорят о ее фобиях сновидения. Последние в то время носили характер моментальных снимков: граммофон, играющий любовную песню; она в образе только что обрученной девушки; ее муж в образе врача и так далее. Было очевидно, на что намекали эти сновидения. Обсуждая проблему, я всеми силами старался не называть их «исполнением желаний», ибо пациентка и без того была склонна восклицать: «О, это не что иное, как фантазии, порой снятся такие глупости!» Было очень важно, чтобы она всерьез отнеслась к этой проблеме и осознала, что та коренится в ней самой. Сновидения содержали ее реальные намерения и должны были быть присовокуплены к другим содержаниям сознания, дабы компенсировать слепую односторонность. Я называю сновидения компенсаторными, поскольку они содержат представления, чувства и мысли, отсутствие которых в сознании оставляет пробел, заполняемый страхом вместо понимания. Пациентка ничего не желала знать о значении своих снов: с ее точки зрения, было бессмысленно думать о вопросе, на который нельзя ответить сразу. Но, как и многие другие люди, она не заметила, что, вытесняя неприятные мысли, создает нечто вроде психического вакуума, который, как это обычно бывает, постепенно заполнился тревогой. Если бы она сознательно предалась размышлениям, то узнала бы, чего ей не хватает, и тогда не нуждалась бы в тревожных состояниях как замене отсутствующего сознательного страдания.

186 Таким образом, очевидно, что врачу надлежит знать сознательную позицию своего пациента, дабы иметь надежную основу для понимания компенсаторной интенции сновидений.

187 Опыт подсказывает нам, что значение и содержание сновидений тесно связаны с сознательной установкой. Повторяющиеся сновидения соответствуют повторяющимся сознательным установкам. В только что приведенном случае легко понять, что означали эти сны. Но предположим, что такие сны приснились недавно обрученной девушке; несомненно, они имели бы совсем другое значение. Посему аналитик должен хорошо знать состояния сознания, ибо может случиться так, что одни и те же сновидческие мотивы в одном случае означают одно, а в другом – нечто противоположное. Практически невозможно и уж точно нежелательно толковать сновидения, не будучи знакомым со сновидцем. Иногда, однако, встречаются довольно понятные сновидения, особенно у людей, которые ничего не смыслят в психологии; в таких случаях личное знакомство со сновидцем не обязательно. Однажды, путешествуя поездом, я оказался в вагоне-ресторане с двумя незнакомцами – подтянутым пожилым господином и мужчиной среднего возраста с умным лицом. Из их разговора я понял, что это были военные, предположительно старый генерал и его адъютант. После долгого молчания старший вдруг сказал своему спутнику: «Какие странные иногда бывают сны! Прошлой ночью, например, мне приснился удивительный сон. Я был на параде вместе с молодыми офицерами. Главнокомандующий проверял, все ли в порядке. Наконец он подошел ко мне, но вместо того, чтобы задать технический вопрос, потребовал дать определение прекрасного. Я тщетно пытался найти удовлетворительный ответ и чуть не сгорел от стыда, когда он перешел к следующему из нас, юному майору, и тот же вопрос задал ему. Этот парень дал чертовски хороший ответ, именно тот, который дал бы я, если бы только сумел до него додуматься. Это повергло меня в такой шок, что я проснулся». Затем, внезапно и неожиданно, он повернулся ко мне, совершенно незнакомому человеку, и спросил: «Как вы думаете, сны что-то означают?» «Что ж, – ответил я, – некоторые сновидения определенно имеют смысл». «И что же может означать подобный сон?» – резко спросил он. Его лицо нервно подергивалось. «Вы заметили что-нибудь необычное в этом молодом майоре? – полюбопытствовал я. – Как он выглядел?» «Он был похож на меня, когда я сам был майором». «Тогда, – сказал я, – кажется, вы забыли или не сделали что-то, что могли бы сделать, когда были майором. Полагаю, именно к этому сновидение пыталось привлечь ваше внимание». Он немного подумал, а затем воскликнул: «Точно! Когда был майором, я интересовался искусством. Но позже служба взяла свое и я оставил эту затею». После этого он снова погрузился в молчание и больше не произнес ни слова. После ужина мне представилась возможность поговорить с мужчиной, которого я принял за адъютанта. Он подтвердил мое предположение о звании его пожилого спутника и сообщил, что я, судя по всему, затронул больное место: генерал был известен своей приверженностью суровой дисциплине и внушал всем страх, вмешиваясь во всякие пустяки, которые его совершенно не касались.

188 Что касается общей установки этого человека, то, безусловно, было бы лучше, если бы он сохранил и развил некоторые внешние интересы, дабы не погрязнуть в рутине, которая не отвечала ни его собственным интересам, ни интересам его работы.

189 Будь анализ этого человека продолжен, я бы показал, что ему следует принять точку зрения сновидения. Так он смог бы осознать свою односторонность и скорректировать ее. Сновидения имеют неоценимую ценность в этом отношении, при условии, что вы воздерживаетесь от любых теоретических допущений, ибо последние лишь вызывают ненужное сопротивление. Одно из таких теоретических допущений – мнение, будто сновидения всегда отражают исполнение вытесненных желаний, как правило эротического характера. На практике гораздо лучше вообще не делать никаких предположений, включая допущение, что сновидения обязательно должны выполнять компенсаторную функцию. Чем меньше вы цепляетесь за некие предположения, чем легче поддаться влиянию сновидения и чем внимательнее мы прислушиваемся к тому, что говорит сновидец, тем быстрее приходит понимание подлинного значения сна. Существуют сексуальные сновидения, есть сновидения, вызванные голодом, жаром, тревогой и другими соматогенными факторами. Сновидения такого рода достаточно прозрачны; для раскрытия их инстинктивной основы не требуется сложной работы по истолкованию. Руководствуясь длительным опытом, я исхожу из принципа, что сновидение выражает именно то, что оно означает, и что любая интерпретация, которая дает значение, не выраженное в явных сновидческих образах, по определению неверна. Сновидения нельзя считать ни преднамеренными, ни произвольными измышлениями; это естественные явления, которые суть не что иное, как то, чем они кажутся. Они не обманывают, не лгут, не искажают и не маскируют, но наивно объявляют, что они такое и какой смысл несут. Они раздражают и вводят в заблуждение только потому, что мы их не понимаем. Они не прибегают к каким-либо ухищрениям, чтобы скрыть нечто болезненное, но по-своему сообщают нам о своем содержании настолько отчетливо, насколько это возможно. Также очевидно, что именно делает их такими странными и сложными: из опыта мы знаем, что они неизменно стремятся выразить то, чего «я» не знает и не понимает. Их неспособность к более ясному выражению соответствует неспособности или нежеланию сознательного разума понять суть вопроса. Если бы, к примеру, наш знакомый генерал на время забыл о своих, безусловно, изнурительных обязанностях и задумался о том, что побуждает его рыться в солдатских ранцах – занятие, которое следовало бы оставить подчиненным, – он бы, несомненно, обнаружил причину своей раздражительности и дурного настроения и тем самым избавил бы себя от досадного удара, который нанесла ему моя невинная интерпретация. Немного поразмыслив, он мог бы и сам понять это сновидение, ибо оно было в высшей степени простым и ясным. Впрочем, сон имел одно неприятное свойство: он затрагивал его слепое пятно, которое и говорило во сне.

190 Нельзя отрицать, что сновидения часто ставят психолога перед сложными проблемами – столь сложными, что многие предпочитают их игнорировать, придерживаясь распространенного предрассудка, будто сны суть бессмыслица. Со стороны минералога было бы опрометчиво выбрасывать образцы потому, что они всего лишь бесполезные камешки; точно так же психолог и врач, если они предубеждены и невежественны настолько, что не обращают внимания на проявления бессознательного, лишают себя возможности проникнуть в глубины психической жизни пациента, не говоря уже о решении научной задачи, которую ставят перед исследователем сновидения.

191 Поскольку сновидения – это не патологические, а вполне нормальные явления, психология сновидений есть прерогатива не врачей, а психологов в целом. На практике, однако, сновидениями приходится заниматься главным образом врачу, ибо их толкование дает ключ к бессознательному. Этот ключ необходим прежде всего тем, кто лечит невротические и психотические расстройства. Больные, естественно, испытывают более сильную потребность изучать собственное бессознательное, чем здоровые люди, а потому пользуются преимуществом, которого другие лишены. Нормальный взрослый человек крайне редко обнаруживает пробелы в своем воспитании и тратит уйму времени и денег на то, чтобы лучше понять себя и обрести большее равновесие. В действительности же современному образованному человеку недостает столь многого, что отличить его от невротика не всегда легко. Помимо пациентов такого рода, нуждающихся в медицинской помощи, есть много и таких, кому мог бы помочь психолог-практик.

192 Лечение с помощью анализа сновидений – просветительская деятельность, основные принципы и выводы которой могли бы оказать величайшую помощь в исцелении бед нашего времени. Каким благословением было бы, например, убедить хотя бы небольшой процент населения в том, что не следует обвинять других в тех недостатках, которыми сильнее всего страдаешь сам!

193 Материал, с которым приходится работать при анализе бессознательного, состоит не только из сновидений. Существуют и другие важные продукты бессознательного – фантазии. Эти фантазии либо больше похожи на грезы, либо сродни видениям и вдохновению. Их можно анализировать тем же способом, что и сновидения.

194 Существует два основных метода толкования, которые применяются в зависимости от симптомов. Первый – так называемый редуктивный метод. Его главная цель – выявить инстинктивные позывы, лежащие в основе сновидения. Возьмем в качестве примера сновидения пожилой дамы, о которых я упоминал выше. В ее случае, несомненно, было важно, чтобы она распознала и поняла инстинктивную основу. В случае со старым генералом, однако, было бы несколько неестественно говорить о вытесненных биологических инстинктах; кроме того, весьма маловероятно, что он вытеснил свои эстетические интересы. Скорее, он отдалился от них в силу привычки. В его случае толкование сновидений имело бы конструктивную цель, поскольку мы попытались бы кое-что добавить к его сознательной установке, обогатить ее. Его погружение в рутину соответствует определенной лени и инертности, характерных для первобытной души каждого из нас. Сновидение предостерегало от этого. В случае пожилой дамы понимание эротического фактора позволило бы сознательно признать свою примитивную женскую природу, которая важнее иллюзии неправдоподобной невинности и благовоспитанной респектабельности.

195 Таким образом, мы применяем преимущественно редуктивную точку зрения во всех случаях, когда речь идет об иллюзиях, фикциях и преувеличенных установках. С другой стороны, конструктивная точка зрения должна учитываться во всех случаях, когда сознательная установка более или менее нормальна, но способна к дальнейшему развитию и совершенствованию или когда бессознательные тенденции, также способные к развитию, неправильно истолковываются и угнетаются сознательным разумом. Редуктивный подход – отличительная черта фрейдистской интерпретации. Он всегда ведет назад, к примитивному и элементарному. Конструктивная интерпретация, напротив, стремится к синтезу, наращиванию, движению вперед. Она менее пессимистична, чем редуктивная, которая всегда высматривает болезненное и тем самым пытается превратить нечто сложное в нечто простое. Иногда для лечения требуется разрушить патологические структуры; однако не менее часто, если не чаще, лечение заключается в укреплении и защите того, что представляется здоровым и заслуживает сохранения, дабы лишить патологические проявления какой-либо опоры. При желании вы можете рассматривать не только любое сновидение, но и любой симптом болезни, любую характеристику, любое проявление жизни с редуктивной точки зрения и, таким образом, прийти к возможности негативного суждения. Если вы зайдете в своих исследованиях достаточно далеко, то обнаружите, что все мы произошли от воров и убийц; нетрудно показать, что смирение коренится в духовной гордыне, а добродетель – в соответствующем ей пороке. Какую точку зрения принять в том или ином конкретном случае, следует предоставить на усмотрение аналитика. В зависимости от опыта, проницательности, знаний о характере и сознательной ситуации пациента он будет пользоваться то одной, то другой.

196 В этой связи, возможно, будет уместно сказать несколько слов о символике сновидений и фантазий. Сегодня символизм приобрел масштабы науки и уже не может довольствоваться более или менее надуманными сексуальными интерпретациями. В другой своей работе я пытался подвести под символику единственно возможную научную основу, а именно сравнительное исследование^[69]. Результаты, которые удалось получить с помощью этого метода, представляются весьма значительными.

197 Сновидческая символика носит прежде всего личностный характер, который может быть прояснен при помощи ассоциаций сновидца. Толкование без привлечения сновидца не рекомендуется, хотя в случае определенных символов вполне возможно^[70]. Для установления точного значения, которое сновидение несет лично для сновидца, содействие последнего абсолютно необходимо. Сновидческие образы многогранны, а потому никогда нельзя быть уверенным в том, что они имеют одинаковое значение во всех сновидениях и у всех сновидцев. Относительное постоянство смысла проявляют только так называемые архетипические образы^[71].

198 Для практического применения анализа сновидений требуются особая сноровка и интуитивное понимание, с одной стороны, и существенные познания в истории символов – с другой. Как и во всей психологической работе, одного интеллекта недостаточно; необходимо еще чувство, ибо в противном случае велик риск упустить из виду важные чувственные ценности сновидения. Без них анализ сновидения невозможен. Поскольку сон снится целостному человеку, любой, кто пытается его толковать, также должен быть вовлечен всецело. «Ars totum requirit hominem»^[72], – говорит древний алхимик. Понимание и знания важны, но они не должны стоять выше сердца, которое, в свою очередь, не должно уступать сантиментам. В целом, толкование снов – это искусство, такое же как диагностика, хирургия и терапия вообще, искусство трудное, но вполне доступное для всех, кто наделен соответствующим даром и видит в нем свое призвание.

Лекция 3

Дамы и господа!

199 Посредством анализа и толкования сновидений мы пытаемся понять склонности бессознательного. Выражение «склонности бессознательного» на первый взгляд, предполагает некую персонификацию, как если бы бессознательное было разумным существом со своей собственной волей. Однако с научной точки зрения это просто свойство определенных психических явлений. Нельзя сказать, что существует некий класс психических явлений, которые регулярно и при любых обстоятельствах обладают качеством бессознательности. Бессознательным может быть или стать что угодно. Все, что забывается, все, от чего отвлечено внимание, вплоть до полного забвения, погружается в бессознательное. Одним словом, всякое содержание, энергетическое напряжение которого падает ниже определенного уровня, становится сублиминальным. Присовокупим к утраченным воспоминаниям многочисленные сублиминальные перцепции, мысли и чувства, и мы получим некоторое представление о том, что составляет, так сказать, верхние слои бессознательного.

199а Таков материал, с которым вам предстоит столкнуться в первой части практического анализа. Некоторые бессознательные содержания активно вытесняются сознательным разумом. Благодаря более или менее преднамеренному отвлечению внимания от определенных сознательных содержаний и активному сопротивлению последние в конечном счете изгоняются из сознания. Постоянное сопротивление искусственно удерживает эти содержания ниже порога потенциального сознания. Это обычное явление при истерии и начало раздвоения личности – одной из наиболее характерных черт данной болезни. Хотя вытеснение также происходит и у относительно нормальных людей, полная утрата вытесненных воспоминаний – патологический симптом. Вытеснение, однако, следует отличать от подавления. Всякий раз, когда вы хотите перенести внимание с одного предмета на другой, вам необходимо подавить ранее существовавшие содержания сознания: если вы не сможете игнорировать их, то не сможете изменить объект вашего интереса. Обычно к подавленным содержаниям можно вернуться в любое удобное время; их всегда можно восстановить. Но если они противятся восстановлению, может вмешаться вытеснение. В таком случае где-то должен быть определенный интерес, побуждающий к забыванию. В отличие от вытеснения, подавление не вызывает забывания. Разумеется, существует совершенно нормальный процесс забывания, не имеющий ничего общего с вытеснением. Вытеснение – это искусственная потеря памяти, самовнушенная амнезия. По моему опыту, неоправданно полагать, будто бессознательное состоит полностью или большей частью из вытесненного материала. Вытеснение – это исключительный и аномальный процесс. Его наиболее ярким свидетельством является утрата чувственно окрашенных содержаний, которые должны были сохраниться в сознании и легко поддаваться воспроизведению. По своему действию вытеснение похоже на сотрясение мозга и другие подобные травмы (например, интоксикацию), поскольку оно вызывает столь же поразительную потерю памяти. Но если в последнем случае затрагиваются абсолютно все воспоминания определенного периода, вытеснение порождает то, что называется систематической амнезией, когда из памяти изымаются только конкретные воспоминания или группы представлений. В таких случаях в сознательном разуме можно обнаружить некую установку или склонность, намеренную интенцию избегать даже малейшей возможности воспоминаний по той простой причине, что это было бы болезненно или неприятно. Идея вытеснения здесь вполне уместна. Данное явление легче всего наблюдать в ассоциативном эксперименте, где определенные слова-стимулы затрагивают чувственно окрашенные комплексы, что приводит к провалам в памяти и фальсификациям (амнезии или парамнезии). Как правило, комплексы связаны с неприятностями, о которых человек предпочел бы забыть и не вспоминать. Обычно и сами комплексы суть результат болезненных переживаний и впечатлений.

200 К сожалению, у этого правила имеются определенные ограничения. Иногда случается так, что даже важные содержания исчезают из сознания без малейшего следа вытеснения. Они исчезают автоматически, к большому огорчению соответствующего лица, причем вовсе не из-за какого-то сознательного интереса, который спровоцировал утрату и ей радуется. Я не говорю здесь о нормальном забывании, представляющем собой естественное снижение энергетического напряжения, а имею в виду случаи, когда мотив, слово, образ или личность бесследно исчезают из памяти, дабы в некий критический момент появиться вновь. Это случаи так называемой криптомнезии. (Один такой случай, касавшийся Ницше, описан в моей работе «К психологии и патологии так называемых оккультных явлений»^[73], 1902.) Помню, например, встречу с одним писателем, который позже подробно описал нашу беседу в своей автобиографии. Однако в его повествовании не хватало pièce de résistance^[74], а именно небольшой лекции, которую я прочел ему о происхождении некоторых психических расстройств. Это воспоминание отсутствовало в его памяти. Однако оно проявилось самым примечательным образом в другой его книге, посвященной аналогичной теме. В конечном счете наше поведение обуславливается не только прошлым, но и будущим; оно заранее присутствует в нас и постепенно развивается. Особенно это справедливо в отношении творческого человека, который поначалу не видит в себе богатства возможностей, хотя все они заключены в нем изначально. Нередко бывает так, что одну из этих бессознательных способностей может пробудить «случайное» замечание или какой-либо другой инцидент, а сознательный разум при этом не знает, что именно пробудилось; он даже не знает, что нечто пробудилось вообще. Результат проявляется лишь после сравнительно длительного инкубационного периода. Первоначальная причина или стимул часто остаются скрытыми. Содержание, которое еще не осознается, ведет себя так же, как обычный комплекс. Оно озаряет сознательный разум и усиливает связанные с ним сознательные содержания, которые либо удерживаются в сознании, либо, наоборот, внезапно исчезают, но не из-за вытеснения сверху, а из-за притяжения снизу. Иногда благодаря так называемым лакунам, или затмениям в сознании, можно отыскать прежде бессознательные содержания. Посему, когда вас охватывает смутное ощущение, будто вы что-то упустили из виду или забыли, следует присмотреться внимательнее. Конечно, если вы убеждены, что бессознательное состоит в основном из вытесненного материала, то не сможете вообразить никакой творческой активности в бессознательном и логически придете к выводу, что затмения памяти суть не что иное, как вторичные эффекты вытеснения. В таком случае вы ступаете на опасную почву. Объяснение сквозь призму вытеснения непомерно расширяется, а творческий элемент полностью игнорируется. Причинно-следственная связь оказывается чрезмерно преувеличенной, а созидание культуры истолковывается как псевдодеятельность. Подобный взгляд не только представляется весьма мизантропичным, но и обесценивает все хорошее, что есть в культуре. Кажется, будто культура – всего лишь затянувшийся вздох по потерянному раю со всем его инфантилизмом, варварством и примитивностью. Высказывается поистине невротическое предположение, что в далеком прошлом некий злой патриарх запретил детские утехи под страхом кастрации. Таким образом, достаточно резко и с минимальным психологическим тактом миф о кастрации становится этиологическим культурным мифом. На этом основании зиждется благовидное объяснение нашего нынешнего культурного «недовольства»^[75]; каждый чувствует неизбывное сожаление о некоем утраченном рае, который должен был существовать. То, что пребывание в этом варварском детском саду вызывает гораздо больше недовольства и дискомфорта, чем любая культура до 1933 года, – факт, в котором за последние несколько лет усталый европеец имел достаточно возможностей убедиться сам. Я подозреваю, что в корне «недовольства» лежат сугубо личные мотивы. Кроме того, пустить себе пыль в глаза можно и с помощью разного рода теорий. Теория вытесненной детской сексуальности или инфантильных травм бесчисленное количество раз служила средством отвлечения внимания от подлинных причин невроза^[76], то есть от всех слабостей, беспечности, черствости, жадности, злобности и прочих проявлений эгоизма, для объяснения которых не нужны сложные теории сексуального вытеснения. Следует знать, что не только невротик, но и любой человек от природы предпочитает (ибо ему не хватает проницательности) не искать причин каких-либо неудобств внутри, но отодвигать их как можно дальше от себя в пространстве и времени. В противном случае он был бы вынужден что-то менять в себе. По сравнению с этим риском бесконечно более выгодно либо перекладывать вину на кого-то другого, либо, если вина, несомненно, лежит на нас, хотя бы предполагать, что она каким-то образом возникла сама по себе в раннем детстве. Разумеется, мы не можем точно вспомнить, как это произошло, но если бы могли, то невроз исчез бы моментально. Попытки вспомнить создают видимость напряженной деятельности и, кроме того, обладают тем преимуществом, что служат прекрасным отвлекающим маневром. Посему и с этой точки зрения продолжать охоту за травмой как можно дольше представляется в высшей степени желательным.

201 Данный немаловажный довод не требует пересмотра существующей установки и обсуждения текущих проблем. Естественно, нет никаких сомнений в том, что многие неврозы начинаются в детстве с травматических переживаний и что для некоторых пациентов ностальгические стремления к безответственности младенчества суть ежедневное искушение. Но в равной степени верно и то, что истерия, например, с готовностью продуцирует травмирующие переживания там, где они отсутствуют, так что пациент обманывает и себя, и врача. Более того, по-прежнему необходимо объяснить, почему один и тот же опыт травмирует одного ребенка, но не другого.

202 В психотерапии наивность неуместна. Врач, как и педагог, всегда должен оставаться бдительным и учитывать возможность обмана – сознательно или бессознательно – не только со стороны пациента, но прежде всего от самого себя. Ведь склонность жить в иллюзиях и верить в фикцию о самом себе – в хорошем или плохом смысле – непреодолимо сильна. Невротик – это человек, который пал жертвой собственных иллюзий. Однако всякий, кто был обманут, обманывает сам. Для сокрытия и увиливания хороши все средства. Психотерапевт должен понимать, что до тех пор, пока он верит в теорию и некий метод, некоторые пациенты, вероятно, обведут его вокруг пальца – именно те, кто достаточно умен, чтобы выбрать безопасное укрытие за атрибутами теории, а затем использовать метод так, чтобы это укрытие было невозможно обнаружить.

203 Поскольку нет такой клячи, которую невозможно было бы загнать до смерти, все теории невроза и методы лечения сомнительны. Я всегда находил забавным утверждение врачей и модных консультантов, что они лечат пациентов по «Адлеру», или «Кюнкелю», или «Фрейду», или даже по «Юнгу». Такого лечения просто нет и быть не может, а если бы и было, то это вернейший путь к неудаче. С пациентом X мне необходимо использовать метод X, а с пациенткой Z – метод Z. Это означает, что способ лечения определяется в первую очередь характером конкретного случая. Весь наш психологический опыт, все точки зрения, независимо от того, из какой теории они проистекают, полезны в соответствующих обстоятельствах. Доктринальная система, подобная системе Фрейда или Адлера, состоит, с одной стороны, из технических правил, а с другой – из излюбленных эмотивных идей ее автора. Находясь под влиянием старой патологии, которая бессознательно рассматривала болезни как отдельные «сущности» в парацельсовском смысле^[77], каждый считал возможным описывать невроз так, как если бы он представлял собой конкретную и четко очерченную клиническую картину. Аналогичным образом врачи тщились уловить сущность невроза с помощью доктринерских классификаций и выразить ее в простых формулах. До определенного момента подобные усилия оправдывали себя, но они лишь выдвинули на передний план все несущественные особенности невроза и, таким образом, скрыли единственно важный факт, что это заболевание – явление сугубо индивидуальное. Подлинное и эффективное лечение невроза всегда индивидуально; по этой причине упорное применение определенной теории или метода следует охарактеризовать как в корне неверное. Если очевидно, что болезней существует гораздо меньше, чем больных людей, то это явно справедливо для невроза. Здесь мы сталкиваемся с самыми разнообразными клиническими картинами, и не только: у невротика часто обнаруживаются содержания или составляющие личности, более характерные для него как индивидуума, нежели несколько бесцветная фигура, которую он, скорее всего, представляет в обычной жизни. Поскольку неврозы необычайно индивидуалистичны, их теоретическая формулировка – невероятно трудная задача, ибо она может охватить лишь коллективные, т. е. общие для многих индивидуумов черты. Однако в болезни это как раз наименее важное и существенное. Помимо данной трудности, следует учитывать еще то обстоятельство, что почти каждый психологический принцип, каждая истина, относящиеся к психике, должны быть уравновешены своей противоположностью. Так, некто невротичен, потому что он вытесняет или не вытесняет определенный материал; потому что его голова полна инфантильных сексуальных фантазий или потому что у него нет фантазий; потому что он по-детски неприспособлен к своему окружению или потому что он приспособлен сверх меры; потому что он живет по принципу удовольствия или не живет в соответствии с ним; потому что он слишком бессознателен или слишком сознателен; потому что он эгоистичен или потому что слишком мало внимания уделяет себе; и так далее. Эти антиномии, которые можно множить по желанию, показывают, сколь трудна и неблагодарна задача выведения теорий в психологии.

204 Я сам давно отказался от какой-либо единой теории невроза, за исключением нескольких довольно общих моментов, таких как диссоциация, конфликт, комплекс, регрессия, abaissement du niveau mental^[78], принадлежащих, так сказать, к исходному инвентарю невроза. Иными словами, всякий невроз характеризуется диссоциацией и конфликтом, содержит комплексы и обнаруживает следы регрессии и abaissement. По моему опыту, эти положения необратимы. Однако даже в случае весьма распространенного вытеснения действует принцип антиномии. Принцип «главный механизм невроза заключается в вытеснении» требует пересмотра, поскольку вместо вытеснения мы нередко обнаруживаем его полную противоположность, удаление содержания, его изъятие или абдукцию, что соответствует «потере души», столь часто наблюдаемой у представителей примитивных племен^[79]. «Потеря души» обусловлена не вытеснением как таковым; скорее, она представляет собой разновидность припадка и потому трактуется как колдовство. Эти явления, изначально принадлежавшие к области магии, ни в коем случае не исчезли в так называемом культурном мире.

205 Итак, на сегодняшний день рано говорить об общей теории невроза: наши знания о нем далеко не полны. Сравнительное исследование бессознательного только началось.

206 Преждевременно сформулированные теории таят в себе множество опасностей. Так, теорию вытеснения, применимость которой в определенной области патологии неоспорима – вплоть до того момента, когда ее понадобится обратить вспять, – распространили на творческие процессы, а произведения культуры отодвинули на второй план как простой эрзац-продукт. В то же время целостность и здоровость созидательной функции видятся в мрачном свете невроза, который во многих случаях действительно оказывается несомненным результатом вытеснения. Таким образом, творческое начало становится неотличимым от болезненности. Как следствие, творческий человек подозревает у себя некую болезнь, а невротик в последнее время начал верить, будто его невроз – это искусство или, по меньшей мере источник искусства. У таких псевдотворцов, однако, развивается один характерный симптом: все они без исключения шарахаются от психологии, как от чумы, опасаясь, что это чудовище поглотит их так называемые творческие способности. Как будто психологи – будь их даже целый легион – способны воспротивиться силе Бога! Истинная продуктивность – это родник, который невозможно закупорить. Какие ухищрения могли бы помешать творить Моцарту или Бетховену? Творческое начало могущественнее его обладателя. Там, где это не так, оно слабо и при благоприятных условиях питает очаровательный талант, но не более того. С другой стороны, если это невроз, порой достаточно одного слова или взгляда, чтобы иллюзия развеялась, как дым. Тогда мнимый поэт уже не может сочинять, а замыслы художника становятся все малочисленнее и мрачнее, и во всем этом виновата психология. Я был бы рад, если бы знание психологии действительно оказывало сей оздоравливающий эффект, положив конец невротизму, который превращает современное искусство в столь неприятную проблему. Болезнь никогда не способствовала творческой работе; напротив, она является самым серьезным препятствием на пути к созиданию. Никакой вытесненный материал не в силах уничтожить истинное творческое начало, как никакой анализ не в силах исчерпать бессознательное.

207 Бессознательное – творческий прародитель сознания. В детстве сознание развивается из бессознательного точно так же, как оно развилось в первобытные времена, когда человек стал человеком. Меня часто спрашивают, как сознательное возникло из бессознательного. Единственный возможный способ ответить на этот вопрос – вывести из текущего опыта определенные события, скрытые в бездне прошлого и недоступные науке. Не знаю, допустим ли такой вывод, но не исключено, что даже в те далекие времена сознание возникло во многом таким же образом, каким оно возникает и сегодня. Существует два способа возникновения сознания. Первый – это момент высокого эмоционального напряжения, сравнимого со сценой в «Парсифале»^[80], когда герой, охваченный величайшим искушением, внезапно осознает значение раны Амфортаса, короля Грааля. Второй способ – это состояние созерцания, когда мысли мелькают перед внутренним взором подобно сновидческим образам. Внезапно между двумя якобы несвязанными и отдаленными представлениями возникает ассоциация, что приводит к высвобождению латентного напряжения. Такое сближение часто действует как откровение. И в том и в другом случае кажется, что сознание порождает разрядка энергетического напряжения, будь то внешнего или внутреннего. Многие самые ранние воспоминания детства (хотя не все, конечно) сохраняют в себе следы таких внезапных вспышек сознания. Подобно древнейшим текстам, некоторые из них суть отголоски реальных событий, а другие – чистая мифология; иными словами, одни объективны по происхождению, другие субъективны. Последние часто оказываются в высшей степени символичными и имеют огромное значение для последующей психической жизни индивидуума. Большинство самых ранних жизненных впечатлений вскоре забывается и образует инфантильный слой того, что я назвал личным бессознательным. Для подобного разделения бессознательного на две части существуют веские основания. Личное бессознательное содержит все забытое и вытесненное, а также ставшее сублиминальным по иным причинам. Этот материал, приобретенный как сознательно, так и бессознательно, несет на себе личный отпечаток. Но можно найти и другие содержания, которые едва ли содержат в себе какие-либо следы личного свойства и представляются индивидууму невероятно странными и чуждыми. Такие содержания часто встречаются при помешательстве, в немалой степени способствуя смятению и дезориентации пациента. Иногда чуждые содержания появляются и в сновидениях нормальных людей. Если подвергнуть анализу невротика и сравнить его бессознательный материал с материалом шизофреника, разница будет очевидной. У невротика продуцируемый материал имеет преимущественно личное происхождение. Его мысли и чувства вращаются вокруг семьи и социального окружения, тогда как в случае помешательства личностную сферу часто оккупируют коллективные представления. Безумец слышит голос Бога, обращающегося к нему; в своих видениях он наблюдает космические революции – как будто с мира идей и эмоций внезапно сдернули скрывавшую его завесу. Он говорит о духах, демонах, колдовстве, тайных магических преследованиях и т. д. Нетрудно догадаться, что это за мир: это мир первобытной психики, который остается глубоко бессознательным до тех пор, пока все идет хорошо, но поднимается на поверхность, как только сознательный разум сталкивается с роковыми событиями. Этот безличный слой психики я назвал коллективным бессознательным, ибо он есть не индивидуальное приобретение, а, скорее, функция унаследованной структуры мозга, которая в общих чертах одинакова у всех людей – в определенных отношениях даже у всех млекопитающих. Унаследованный мозг – это продукт нашего древнего прошлого. Он состоит из структурных отложений, или аналогов психических действий, повторявшихся бесчисленное множество раз в жизни наших предков. В то же время он – извечно существующий априорный тип и автор соответствующей деятельности. Не мне судить, что первично – курица или яйцо.

208 Наше индивидуальное сознание – не более чем надстройка над коллективным бессознательным. Индивидуальное сознание зиждется на коллективном бессознательном, но о его существовании обычно не подозревает. Коллективное бессознательное влияет на наши сновидения лишь изредка, но всякий раз, когда это происходит, порождает странные и удивительные сны, примечательные своей красотой, демоническим ужасом или загадочной мудростью. В некоторых примитивных племенах такие сновидения называют «большими». Люди часто хранят их как драгоценную тайну, что совершенно оправданно. Сновидения подобного рода чрезвычайно важны для психического равновесия человека. Зачастую они выходят далеко за рамки духовного горизонта и долгие годы служат духовными ориентирами, даже если поняты не до конца. Бесполезно пытаться толковать такие сновидения редуктивно, ибо их реальная ценность и значение заключены в них самих. Они суть духовные переживания, не поддающиеся рационализации. В качестве иллюстрации приведу сновидение одного студента-богослова^[81]. Сам я со сновидцем не знаком, а потому мое личное влияние в данном случае исключено. Молодому человеку приснилось, будто он стоит перед величественной иератической фигурой, «белым магом», одетым в черное. Этот маг только что закончил длинную речь словами: «А для этого нам нужна помощь черного мага». В этот миг дверь распахнулась, и вошел другой старец, «черный маг», который, однако, был облачен в белые одеяния. Как и белый маг, он выглядел благородно и величественно. Черный маг явно хотел поговорить с белым, но не решался сделать это в присутствии сновидца. Тогда белый маг сказал, указывая на сновидца: «Говори, он невинен». Черный маг поведал, что нашел потерянные ключи от рая. Поскольку он не знал, что с ними делать, то пришел к белому магу в надежде, что тот поможет разгадать тайну. Случилось так, что король страны, в которой он жил, искал для себя подходящую гробницу. Его подданные случайно откопали древний саркофаг, содержащий останки некой девы. Король вскрыл саркофаг, выбросил кости и приказал снова закопать его для последующего использования. Но едва кости были извлечены на свет божий, дева, которой они когда-то принадлежали, превратилась в черного коня, который тут же ускакал в пустыню. Много дней черный маг шел за ним, пока после многих превратностей и трудностей не нашел потерянные ключи от рая. На этом его история закончилась, а вместе с ней и сновидение.

209 Полагаю, этот пример поможет прояснить разницу между обычным, личным сновидением и «большим» сном. Любой непредубежденный человек сразу почувствует значимость сновидения и согласится со мной, что такие сновидения берут начало на «другом уровне», нежели сновидения, которые мы видим каждую ночь. Поскольку здесь мы затрагиваем проблемы величайшей важности, следует остановиться на этой теме более подробно. Приведенное выше сновидение должно служить иллюстрацией активности слоев, лежащих ниже личного бессознательного. Явный смысл сновидения приобретает совершенно иное выражение, если учесть, что сновидец – молодой теолог. Очевидно, что относительность добра и зла видится ему самым поразительным образом. Посему было бы интересно послушать, что он может сказать по этому в высшей степени психологическому вопросу, а также посмотреть, как богослов примирится с тем обстоятельством, что бессознательное, проводя четкое различие между противоположностями, тем не менее признает их тождество. Едва ли молодой богослов сознательно думал о чем-то столь еретическом. Кто же тогда является источником таких мыслей? Если мы примем во внимание, что существует немало сновидений, в которых появляются мифологические мотивы, и что эти мотивы абсолютно неизвестны сновидцу, то возникает вопрос, откуда берется материал, с которым он нигде и никогда в своей сознательной жизни не сталкивался, а также кто или что питает подобные мысли и облекает их в образы, выходящие за рамки его духовного восприятия^[82]. Во многих сновидениях и при определенных психозах мы часто обнаруживаем архетипический материал, т. е. представления и ассоциации, точные аналоги которых можно найти в мифологии. На основании этих параллелей я сделал вывод о существовании слоя бессознательного, который функционирует так же, как архаическая психика, породившая мифы.

210 Хотя сновидения, в которых обнаруживаются эти мифологические параллели, нередки, проявление коллективного бессознательного, как я назвал этот мифоподобный слой, – необычное событие, происходящее только при особых условиях. Оно случается в сновидениях, приснившихся в важные моменты жизни. Самые ранние сновидения из детства, если мы можем их припомнить, часто содержат поразительные мифологемы; мы также находим примордиальные образы в поэзии и в искусстве в целом. Что же касается религиозных переживаний и догматов, то они – кладезь архетипических знаний.

211 Проблема коллективного бессознательного редко возникает в практической работе с детьми: их трудности коренятся главным образом в приспособлении к окружению. В действительности связь с примордиальной бессознательностью должна быть разорвана, ибо ее сохранение стало бы серьезным препятствием для развития сознания, хотя именно в нем ребенок нуждается больше всего. Однако если бы мы обсуждали психологию людей старше среднего возраста, я мог бы сказать о значении коллективного бессознательного гораздо больше. Всегда следует иметь в виду, что наша психология меняется не только в зависимости от сиюминутного преобладания определенных инстинктивных порывов и определенных комплексов, но и в зависимости от жизненного этапа. Посему мы не вправе приписывать ребенку психологию взрослого. Нельзя лечить ребенка так, как лечат взрослых. Прежде всего, работа с детьми не может носить столь же систематический характер, как работа с взрослыми. Подлинный, систематический анализ сновидений едва ли возможен, ибо с детьми выказывать излишнее внимание к бессознательному не рекомендуется: можно с легкостью возбудить нездоровое любопытство или содействовать аномальному, преждевременному созреванию и самосознанию, если вдаваться в психологические подробности, представляющие интерес только для взрослого. Работая с трудными детьми, лучше держать психологические знания при себе; больше всего такой ребенок нуждается в простоте и здравом смысле^[83]. Аналитические знания должны в первую очередь служить во благо вашей собственной установке как педагога: известно, что дети обладают почти сверхъестественным чутьем на личные недостатки учителя и отличают ложь от истины гораздо лучше, чем принято считать. Как следствие, учитель обязан тщательно следить за своим психическим состоянием; это позволит ему вовремя установить источник проблем в отношениях с доверенными его попечению детьми. Он и сам легко может стать бессознательной причиной зла. Естественно, излишняя наивность в этом вопросе неуместна: некоторые врачи и учителя втайне верят, что человек, облеченный властью, вправе вести себя так, как ему заблагорассудится, и что ребенок должен приспосабливаться, ибо рано или поздно ему придется адаптироваться к реальной жизни. В глубине души такие люди убеждены, что главное – это материальное благосостояние и что единственный реальный и эффективный нравственный ограничитель – полицейский с припрятанным за спиной уголовным кодексом. Разумеется, там, где безусловное приспособление к силам этого мира принимается как высший принцип веры, тщетно ожидать, что власть имущие будут видеть в психологической проницательности нравственное обязательство. Тем не менее любой, кто исповедует демократический взгляд на мир, не одобрит столь авторитарную установку, ибо он верит в справедливое распределение тягот и преимуществ. Неверно, что воспитатель – это всегда тот, кто воспитывает, а ребенок – всегда тот, кого воспитывают. Воспитателю тоже свойственно ошибаться, и воспитуемый будет отражать все его промахи. По этой причине разумно иметь максимально полное и беспристрастное представление о собственных субъективных взглядах и в особенности – о недостатках. Каков человек, такова будет его высшая истина, а также результат его влияния на других.

212 Психология детских неврозов может быть описана лишь очень приблизительно сквозь призму общей систематики; за немногими исключениями, в подавляющем большинстве случаев преобладают уникальные или индивидуальные черты, как это обычно бывает и при неврозах взрослых. Здесь, как и там, диагнозы и классификации мало что значат в сравнении с индивидуальными особенностями каждого случая. Вместо общего описания приведу несколько примеров, которыми я обязан дружеской помощи моей ученицы Фрэнсис Уикс, в свое время работавшей консультирующим психологом в школе Святой Агаты в Нью-Йорке^[84].

213 Первый пример – случай одного семилетнего мальчика с диагнозом умственной неполноценности. У него наблюдались отсутствие координации при ходьбе, косоглазие на один глаз и задержка развития речи. Он был склонен к внезапным вспышкам гнева, во время которых швырял предметы и угрожал убить родных. Ему нравилось дразнить и бахвалиться. В школе он издевался над другими детьми; он не умел читать и существенно отставал от одноклассников. Приблизительно через шесть месяцев обучения приступы ярости начали учащаться, пока не стали возникать по несколько раз в день. Мальчик был первым ребенком в семье; до пяти с половиной лет он производил впечатление вполне жизнерадостного и дружелюбного, но между тремя и четырьмя годами у него появились ночные страхи. Говорить он научился поздно. Врачи диагностировали короткую уздечку языка; была проведена соответствующая коррекция. В пять с половиной лет он по-прежнему с трудом произносил слова, что потребовало второй операции. Когда мальчику было пять, родился его младший брат. Сначала он был в восторге, но по мере того, как малыш рос, родителям все чаще казалось, что старший ненавидит младшего. Едва последний начал ходить, что произошло достаточно рано, у нашего пациента начались буйные припадки. Он проявлял большую мстительность, чередуя ту с настроениями привязанности и раскаяния. Поскольку приступы ярости могло вызвать практически что угодно, никто не думал о ревности. По мере того как припадки усиливались, ночные страхи ослабевали. Проверки на интеллект выявили необычные мыслительные способности. Мальчик радовался любому успеху и проявлял дружелюбие, когда его хвалили и поощряли, но всякая неудача вызывала в нем заметное раздражение. Родителям дали понять, что приступы ярости были компенсаторными проявлениями властности, которые он развил, осознав собственное бессилие – когда его младшим братом восхищались за то, что было для него недоступно, а затем, когда ему пришлось состязаться с другими детьми в школе. Пока он оставался единственным ребенком в семье и родители относились к нему с особой заботой, он был счастлив; когда же он тщился постоять за себя в неравных условиях, то становился похож на дикое животное, пытающееся сорваться с цепи. Приступы ярости, которые, по словам матери, часто случались, «когда что-то не ладилось», нередко оказывались сопряжены с моментами, когда младшего брата просили предъявить свои успехи перед гостями.

214 Вскоре у мальчика сложились хорошие отношения с психологом, которую он называл своим «другом» и с которой мог разговаривать, не впадая в ярость. Он не рассказывал о своих сновидениях, но предавался напыщенным фантазиям о том, как собирается убить всех, отрубив им головы огромным мечом. Однажды он осекся и сказал: «Вот что я сделаю. Что вы об этом думаете?» Психолог рассмеялась и ответила: «Я думаю так же, как и ты: все это чепуха». Затем она протянула ему изображение Санта-Клауса и добавила: «Ты, Санта-Клаус и я знаем, что все это чепуха». Мать поставила картинку на подоконник. На следующий день, увидев ее во время очередного приступа ярости, мальчик сразу успокоился и заметил: «Санта-Клаус, это все чепуха!» – после чего быстро сделал то, что ему было велено. В дальнейшем он начал рассматривать свои припадки как нечто, доставляющее удовольствие и позволяющее добиться некой определенной цели, тем самым проявив недюжинный ум в распознавании собственных истинных мотивов. Родители и учителя хвалили его за усилия, а не только за успехи, а также помогли ему прочувствовать свое место в качестве «старшего сына». Особое внимание было уделено речи. Постепенно мальчик научился обуздывать свой гнев. На какое-то время прежние ночные страхи участились, но затем и они стали реже.

215 Неразумно ожидать, что расстройство, начавшееся так рано на почве органической неполноценности, будет исцелено мгновенно. Потребуются годы, чтобы достичь полной адаптации. Очевидно, что в основе этого невроза лежит сильное чувство неполноценности. Это явный случай адлеровской психологии, где неполноценность порождает комплекс власти. Симптоматика показывает, как невроз стремится восполнить дефицит ловкости и сноровки.

216 Второй случай касается девочки лет девяти. В течение трех месяцев у нее наблюдалась субнормальная температура тела, из-за чего она не могла посещать школьные занятия. В остальном у нее не было никаких особых симптомов, кроме потери аппетита и нарастающей вялости. Врач не мог обнаружить никаких причин такого состояния. Отец и мать были уверены, что дочь полностью им доверяет, ни о чем не тревожится и не чувствует себя несчастной. В конце концов мать призналась психологу, что они с мужем не ладят, но заверила его, что они никогда не обсуждали свои трудности в присутствии ребенка и дочь ни о чем не догадывается. Мать хотела развода, но не могла решиться на него в силу потрясений, которые это событие неизбежно за собой повлечет. Словом, вопрос оставался открытым, а родители вдобавок не предпринимали никаких усилий, чтобы решить тяготившую их проблему. Оба испытывали чрезмерную собственническую привязанность к девочке, у которой, в свою очередь, развился выраженный комплекс отца. Она спала в комнате папы на маленькой кроватке, стоявшей рядом с его кроватью, а по утрам забиралась к нему в постель. Однажды ей приснился следующий сон: «Вместе с папой я пошла к бабушке. Бабушка была в большой лодке. Она ждала, что я поцелую ее, и хотела меня обнять, но я испугалась. Папа сказал: “Что ж, тогда бабушку поцелую я!” Я не хотела, чтобы он это делал – вдруг с ним что-то случится? Потом лодка отчалила, папа и бабушка куда-то исчезли, и мне стало страшно».

217 Сновидения о бабушке девочка видела неоднократно. Однажды бабушка предстала в образе огромного, широко раскрытого рта. В другой раз ей приснилась «большая змея, которая выползла из-под моей кровати и играла со мной». Девочка часто говорила о сновидении про змею, а также видела один или два других подобных сна. Сновидением о бабушке она поделилась неохотно, но позже призналась, что каждый раз, когда отец уезжал, ей становилось страшно, что он не вернется. Психологу она сообщила, что мать не любит отца, но обсуждать это отказалась, «потому что им будет неприятно». Когда отец уезжал в командировки, девочка боялась, что он их бросит. Она также заметила, что в такие периоды мать выглядит счастливее. Мать поняла, что, откладывая решение, не помогает ребенку, а, наоборот, делает только хуже. Родители должны были либо вместе справиться со своими трудностями и попытаться прийти к подлинному взаимопониманию, либо, если это окажется невозможным, расстаться. В конце концов они выбрали последнее и объяснили ситуацию ребенку. Мать была убеждена, что развод навредит девочке, но в действительности, едва взрослые перестали скрывать истинное положение дел, ее состояние значительно улучшилось. Девочке сказали, что она не будет разлучена ни с отцом, ни с матерью; вместо этого у нее будет два дома. Хотя неполная семья – не самое удачное решение для любого ребенка, дочь перестала быть жертвой смутных страхов и дурных предчувствий. Облегчение, вызванное данным обстоятельством, оказалось настолько велико, что она вернулась к норме и вновь смогла получать истинное удовольствие от игр и учебы.

217а Подобные случаи часто выглядят изрядной загадкой для врача общей практики. Он тщетно ищет органическую причину проблемы, не осознавая, что ту следует искать в другом месте, ибо ни в одном медицинском учебнике не написано, что причиной субнормальной температуры у ребенка может стать душевный разлад между отцом и матерью. Аналитику, однако, такие причины ни в коем случае не кажутся невозможными или странными. Поскольку ребенок – часть психологической атмосферы родителей, тайные и нерешенные проблемы между ними могут оказывать глубочайшее влияние на его здоровье. Participation mystique, или примитивное тождество, заставляет ребенка чувствовать конфликты родителей и страдать от них, как если бы они были его собственными. Как правило, наиболее отравляющее воздействие оказывают не открытые конфликты или явные трудности, а проблемы, которые утаиваются или становятся бессознательными. Источником таких невротических расстройств всегда выступает бессознательное. То, что витает в воздухе и смутно ощущается ребенком, гнетущая атмосфера опасений и дурных предчувствий – все это медленно просачивается в его душу, как ядовитые пары.

218 Лучше всего эта девочка чувствовала бессознательное отца. Если у мужчины нет отношений с женой, то он ищет другую отдушину. Если он не осознает, чего ищет, или вытесняет фантазии такого рода, его интерес будет регрессировать, с одной стороны, к образу своей матери, хранящемуся в памяти, а с другой стороны, зафиксируется на дочери, если таковая имеется. При желании это можно назвать бессознательным инцестом. Едва ли разумно возлагать на человека ответственность за его бессознательное, но факт остается фактом: в данном отношении природа не ведает ни терпения, ни жалости и мстит, прямо или косвенно, через болезни и несчастные случаи всех видов. К сожалению, таков чуть ли не коллективный идеал как для мужчин, так и для женщин – в щекотливых любовных делах оставаться настолько бессознательными, насколько это возможно. Однако под маской респектабельности и верности на детей обрушивается вся мощь невостребованной любви. Не стоит винить в этом обычного человека; глупо ожидать, что люди знают, какую установку им следует принять и как они должны решать свои любовные проблемы в рамках современных идеалов и условностей. В основном они применяют только негативные меры – пренебрежение, промедление, подавление и вытеснение. Все остальное, по общему признанию, крайне затруднительно.

219 Сновидение о бабушке показывает, как бессознательная психология отца проникает в психологию ребенка. Это он хочет поцеловать свою мать; как следствие, ребенок чувствует необходимость поцеловать ее во сне. Бабушка, которая состоит из «одного только рта», наводит на мысль о глотании и пожирании^[85]. Очевидно, что девочке грозит опасность быть поглощенной регрессивным либидо отца. Вот почему ей снится змея: змея издавна считается символом опасности быть обвитым, проглоченным или отравленным^[86]. Данный случай также показывает, что дети склонны замечать гораздо больше, чем предполагают их родители. Конечно, невозможно, чтобы у родителей вовсе не было комплексов. Это было бы сверхъестественно. Однако им следует, по крайней мере, сознательно примиряться с комплексами; их долг как родителей – разобраться со своими внутренними трудностями и не выбирать легкий путь – путь вытеснения – во избежание болезненных препирательств. Проблема любви – часть тяжкого бремени человечества; никто не должен стыдиться того, что и ему приходится платить свою долю. Во всех отношениях в тысячу раз лучше, чтобы родители откровенно обсуждали проблемы, а не оставляли свои комплексы гноиться в бессознательном.

220 Какой смысл в подобном случае говорить с девочкой об инцестуозных фантазиях и фиксации на отце? Поступив так, мы лишь убедили бы ее в том, что во всем виновата ее собственная аморальная или глупая натура, и взвалили бы на нее ответственность, которую в действительности должны нести родители. Она страдает не потому, что питает бессознательные фантазии, а потому, что их питает ее отец. Она – жертва патологической атмосферы в доме; ее проблема исчезает, как только родители решают разобраться в своих отношениях.

221 Третий случай касается весьма умной и сообразительной девочки тринадцати лет, которую характеризовали как антисоциальную, строптивую и неспособную адаптироваться к школьным условиям. Временами она была очень невнимательна и давала странные ответы, которым не могла предложить никакого объяснения. Это была крупная, хорошо развитая девочка с отменным здоровьем. Она была на несколько лет моложе одноклассниц, но в свои тринадцать пыталась вести жизнь девушки шестнадцати-семнадцати лет. Физически она была чрезмерно развита, половая зрелость наступила у нее в одиннадцать лет. Сексуальная возбудимость и желание мастурбировать ее пугали. Мать была женщиной блестящего интеллекта, с сильной волей к власти, которая заранее решила, что ее дочь – вундеркинд. Она всячески развивала интеллектуальные способности дочери, одновременно подавляя любые эмоциональные проявления. Она хотела, чтобы ребенок пошел в школу раньше, чем кто-либо другой. Отец же по долгу службы часто отсутствовал дома и казался, скорее, призрачным идеалом, нежели реальным человеком. Девочка страдала от огромного давления сдерживаемых эмоций, которые больше подпитывались гомосексуальными фантазиями, чем реальными отношениями. Она признавалась, что иногда мечтала, чтобы ее приласкала какая-нибудь учительница, после чего воображала, что с нее спадает вся одежда. В такие мгновения она переставала понимать, что ей говорят; отсюда ее абсурдные ответы. Вот одно из ее сновидений: «Я видела, как мама соскальзывает в ванну. Я знала, что она тонет, но не могла пошевелиться. Тогда я ужасно испугалась и начала плакать, потому что позволила ей утонуть. Я проснулась в слезах». Это сновидение помогло вывести на поверхность скрытое сопротивление против неестественной жизни, которую она была вынуждена вести. Девочка признала свое желание нормального общения. Дома мало что можно было сделать, но смена обстановки, осознание проблемы и откровенное обсуждение привели к значительному улучшению.

222 Этот случай простой, но в высшей степени характерный. Роль, которую играют родители, буквально бросается в глаза. Это один из тех типичных браков, когда отец полностью погружен в работу, а мать пытается реализовать свои социальные амбиции через ребенка. Ребенок обязан добиться успеха, дабы удовлетворить желания и ожидания своей матери и польстить ее тщеславию. Такая мать, как правило, не видит реального характера своего ребенка, его индивидуальных привычек и потребностей. Она проецирует себя на ребенка и управляет им с безжалостной властностью. Данный брак, скорее всего, породит именно такую психологическую ситуацию и еще больше ее усугубит. По-видимому, в подобных случаях между мужем и женой существует значительная дистанция, поскольку столь мужеподобная женщина едва ли может по-настоящему понимать чувства мужчины: единственное, что она способна из него вытянуть, – это деньги. Он платит ей за то, чтобы она оставалась в более или менее сносном настроении. Вся ее любовь превращается в честолюбие и волю к власти (если она не проявляла их задолго до замужества, бессознательно следуя примеру собственной матери). Дети таких матерей – не более чем куклы, которых наряжают как заблагорассудится. Они не что иное, как немые фигуры на шахматной доске эгоизма своих родителей, причем все это делается под покровом беззаветной преданности любимому ребенку, счастье которого объявляется единственной целью жизни матери. В действительности, однако, ребенок не получает ни крупицы настоящей любви. Вот почему девочка страдает от преждевременных сексуальных симптомов, как и многие другие дети, которыми пренебрегают и с которыми плохо обращаются. В то же время ее переполняет так называемая материнская любовь. Гомосексуальные фантазии ясно показывают, что ее потребность в настоящей любви не удовлетворена; как следствие, она жаждет любви от своих учителей, но любви не того сорта. Если нежные чувства выбрасывают за дверь, то сексуальность в насильственной форме проникнет через окно, ибо, помимо любви и нежности, ребенку нужно понимание. Самым правильным в этом случае, естественно, было бы лечить мать, что позволило бы улучшить ее отношения с мужем и отвлечь страсть от ребенка, в то же время открыв последнему доступ к ее сердцу. В противном случае можно только попытаться снизить пагубное влияние матери, усилив сопротивление ребенка, с тем чтобы он, по крайней мере, был способен справедливо критиковать ее недостатки и осознавать свои собственные индивидуальные потребности. Ничто так не задерживает рост, как попытки матери воплотить себя в ребенке, не задумываясь о том, что ребенок – не просто придаток, а новое индивидуальное существо, зачастую наделенное характером, который ни в малейшей степени не похож на характер родителей, а иногда даже кажется пугающе чужеродным. Причина кроется в том, что дети лишь номинально происходят от своих родителей, но в действительности суть потомки вереницы предков. Иногда, чтобы увидеть семейное сходство, необходимо вернуться на несколько сотен лет назад.

223 Сновидение девочки вполне понятно: оно явно означает смерть матери^[87]. Таков ответ бессознательного ребенка на слепое честолюбие матери. Если бы она не пыталась «убить» индивидуальность своей дочери, бессознательное так бы не отреагировало. Разумеется, мгновенно обобщать результаты подобных сновидений не следует. Сны о смерти родителей не редкость; можно предположить, что они всегда основаны на тех предпосылках, которые я только что описал. Тем не менее, важно помнить, что сновидческий образ не всегда и не при всех обстоятельствах имеет одно и то же значение. Не ведая сознательной ситуации сновидца, нельзя быть уверенным, что смысл сновидения определен верно.

224 Последний случай, о котором я упомяну, касается восьмилетней девочки Маргарет, страдавшей нарушениями, на первый взгляд каузально не связанными с родителями. Поскольку это сложный случай, который невозможно подробно рассмотреть в одной лекции, я обрисую лишь один этап в его развитии. Девочка проучилась в школе целый год, но не научилась ничему, кроме как немного читать. Она двигалась неуклюже, поднималась и спускалась по лестнице, как ребенок, только начинающий ходить, плохо владела своими конечностями и говорила плаксивым голосом. В беседе она сперва проявляла искреннее рвение, но затем внезапно закрывала лицо руками и отказывалась отвечать. Когда она хотела что-то сказать, то разражалась странной тарабарщиной, состоящей из бессвязных слов. Если ее просили что-то написать, она рисовала отдельные буквы, а затем испещряла весь лист каракулями, которые считала «забавными». Проверки на интеллект нельзя было провести обычным способом, однако в некоторых проверках на мышление и чувства ее результаты соответствовали одиннадцати годам, а в других – едва ли четырем. Она никогда не была нормальной. В возрасте десяти дней ей провели операцию по удалению сгустков крови, образовавшихся в черепной коробке вследствие трудных родов. За девочкой присматривали днем и ночью и относились к ней с величайшей заботой. Вскоре стало очевидно, что она использовала свои физические недостатки, чтобы тиранить родителей, одновременно отвергая любые предложения помощи. Родители старались исправить положение, всячески ограждая дочь от реальности и во всем ей потакая, что мешало ребенку преодолевать трудности и разочарования усилием воли.

225 Первая попытка психологического сближения была предпринята через мир воображения. Поскольку у девочки была довольно богатая фантазия, она начала учиться читать ради интереса и на удивление быстро достигла в этом заметных успехов. Хотя слишком большая сосредоточенность на чем-то одном делала ее раздражительной и возбужденной, она, тем не менее, показывала устойчивый прогресс. Однажды Маргарет объявила: «У меня есть сестра-близнец. Ее зовут Анна. Она такая же, как я, только всегда носит красивое розовое платьице и очки. (Очки означали слабое зрение, мешавшее читать любимые книги.) Будь Анна здесь, у меня бы получалось лучше». Психолог предложила позвать Анну. Маргарет вышла в коридор и вернулась с «Анной». Чуть позже она попыталась что-то написать, якобы показывая Анне. После этого Анна присутствовала на всех сеансах. Сначала писала Маргарет, потом Анна. Однажды все пошло наперекосяк, и в конце концов Маргарет выпалила: «Я никогда не научусь писать, и во всем виновата мама! Я левша, но она не сказала об этом моей первой учительнице. Мне пришлось писать правой рукой. Теперь я вырасту и не смогу писать». Психолог рассказала ей об одном мальчике-левше, чья мать совершила ту же ошибку. Маргарет нетерпеливо спросила: «Значит, он тоже не может писать?» «О, нет, – ответила психолог, – он пишет рассказы и другие истории, только ему было труднее, вот и все. Сейчас он пишет левой рукой. Ты тоже можешь писать левой, если хочешь». «Но мне больше нравится писать правой». «Тогда, похоже, виновата не только твоя мама. Интересно, кто тут виноват?» «Не знаю», – вздохнула Маргарет. Ей предложили спросить Анну. Она вышла, через некоторое время вернулась и сообщила: «Анна говорит, что это моя вина и что я должна стараться». Если прежде Маргарет отказывалась обсуждать свою ответственность, то отныне выходила из комнаты, обсуждала с Анной и возвращалась с готовым ответом. Иногда она приходила с возмущенным видом, но всегда говорила правду. Однажды, поспорив с Анной, она сказала: «Анна настаивает: “Маргарет, это твоя вина. Ты должна попробовать”». Это помогло ей прийти к пониманию своих собственных проекций. Как-то, разозлившись на мать, она ворвалась в комнату с криком: «Мама гадкая, гадкая, гадкая!» «Кто гадкий?» – спросили ее. «Мама», – ответила Маргарет. «Спроси Анну», – предложила психолог. После долгой паузы Маргарет вздохнула: «Пфф! Думаю, я знаю столько же, сколько и Анна. Я мерзкая. Пойду и скажу об этом маме». Она так и сделала, а затем спокойно вернулась к работе.

226 В результате тяжелой родовой травмы девочка не могла развиваться нормально. Она, естественно, заслуживала и получала много внимания со стороны родителей. Однако провести четкую грань и точно определить, какую скидку следует делать на имеющиеся дефекты, почти невозможно. Где-то, безусловно, достигается оптимум, а там, где родители выходят за рамки разумного, они начинают баловать ребенка. Как показывает первый упомянутый случай, дети так или иначе чувствуют свою неполноценность и начинают компенсировать ее мнимым превосходством, которое в действительности есть та же неполноценность, но уже моральная. Поскольку подлинного удовлетворения она не приносит, возникает замкнутый круг. Чем больше фактическая неполноценность компенсируется ложным превосходством, тем меньше шансов преодолеть первоначальный изъян: он не только не исправляется, но и, напротив, усиливается за счет чувства моральной ущербности. Это неизбежно ведет к еще большему ложному превосходству. Очевидно, Маргарет нуждалась в особом уходе; поскольку родители невольно баловали ее, со временем она научилась использовать их преданность в своих интересах. Это привело к тому, что она замкнулась в своей неполноценности и, потерпев неудачу в попытках избавиться от нее, осталась более ограниченной и более инфантильной, чем того требовали реально существующие недостатки.

227 Такое состояние наиболее благоприятно для развития второй личности. Тот факт, что сознательный разум не развивается, отнюдь не означает, что бессознательная личность также остается в застое. Эта часть самости будет развиваться с течением времени, и чем больше отстает сознательная часть, тем сильнее будет диссоциация личности. В один прекрасный день более развитая личность выйдет на передний план и бросит вызов регрессивному эго. Так произошло и с Маргарет: она увидела себя лицом к лицу с Анной, своей доминирующей сестрой-близнецом, которая какое-то время олицетворяла ее моральный разум. Позже они слились в одно целое, что означало большой шаг вперед. В 1902 году я опубликовал исследование почти такой же психологической структуры. Речь шла о шестнадцатилетней девушке с совершенно необычным раздвоением личности. Вы найдете описание этого случая в моей работе «О психологии и патологии так называемых оккультных явлений». Использование психологом второй личности в качестве воспитательного средства принесло отличные результаты и полностью согласуется с телеологическим значением фигуры Анны. Психический двойник – явление более распространенное, чем можно ожидать, хотя оно редко достигает интенсивности, которая дала бы право говорить о «двойственной личности».

* * *

228 О воспитании в целом и о школьном обучении в частности врач мало что может сказать с точки зрения своей науки: в этом деле он не специалист. Однако о воспитании и обучении трудных или иным образом исключительных детей он знает не понаслышке. Благодаря опыту он понимает, какую жизненно важную роль играет влияние родителей и школы даже на взрослых. Посему, имея дело с детскими неврозами, он склонен искать первопричину не столько в самом ребенке, сколько во взрослом окружении, в особенности в родителях. Родители оказывают сильнейшее влияние на ребенка не только в силу унаследованной конституции, но и благодаря исходящему от них огромному психическому воздействию. При этом необразованность и бессознательность взрослого действуют гораздо сильнее, чем добрые советы, приказы, наказания и благие намерения. Если же, как, к сожалению, бывает нередко, родители и педагоги ожидают, что ребенок лучше справится с тем, что они сами делают плохо, последствия оказываются поистине разрушительными. Снова и снова мы видим, как родители навязывают ребенку свои иллюзии и амбиции и заставляют его играть роль, для которой он не приспособлен априори. Помнится, однажды ко мне обратились за консультацией по поводу плохого поведения одного маленького мальчика. Из рассказа родителей я узнал, что в возрасте семи лет он не умел ни читать, ни писать, упрямо сопротивлялся любым попыткам чему-то его обучить и в течение двух лет впадал в приступы ярости, во время которых крушил все, до чего только мог дотянуться. Он был достаточно умен, как считали родители, но совершенно лишен доброй воли. Вместо того чтобы трудиться, он бездельничал или играл со своим плюшевым мишкой – его единственной игрушкой на протяжении нескольких лет. Родители предлагали ему множество других игрушек, но он злобно их уничтожал. Они даже наняли для него хорошую гувернантку, но и та ничего не смогла с ним поделать. Он был третьим ребенком в семье, первым и единственным сыном, в котором, как мне показалось, мать души не чаяла. Как только я увидел ребенка, все прояснилось: мальчик был в значительной степени слабоумным, а мать, которая не могла вынести, что у нее отсталый сын, так старательно подгоняла и мучила этого, по сути, безобидного и добродушного простака своими амбициями, что от чистого отчаяния он совершенно обезумел. Когда, после обследования, я заговорил с матерью, она была возмущена моим диагнозом и настаивала на том, что я, должно быть, допустил ошибку.

229 Воспитатель должен прежде всего знать, что разговоры и навязанная дисциплина ни к чему не приводят; важен личный пример. Если воспитатель бессознательно допускает в себе все виды порочности, лжи и дурных манер, это окажет несравненно более сильное воздействие, чем самые лучшие намерения. Поэтому врач убежден, что лучший способ воспитывать других состоит в том, чтобы воспитатель сам был воспитан, и что для начала он на самом себе должен испытать психологические истины и приемы, почерпнутые из учебников. При условии, что эти усилия предпринимаются с определенной долей ума и терпения, из него, вероятно, получится не такой уж плохой педагог.

V. Одаренный ребенок

Доклад, прочитанный на ежегодном съезде школьных работников в Базеле в декабре 1942 г. Первая публикация: Schweizer Erziehungs-Rundschau, XVI (1943): 1; в книжной форме: сборник «Психология и образование» (Psychologie und Erziehung), Цюрих, 1946 г.

230 Когда я впервые посетил Соединенные Штаты Америки, то немало подивился тому, что на железнодорожных переездах нет шлагбаумов, а вдоль путей не установлено никаких защитных ограждений. В более отдаленных районах рельсы фактически использовались как пешеходные дорожки. Выразив свое недоумение по этому поводу, я получил следующий ответ: «Только идиот не знает, что поезда движутся со скоростью от 64 до 160 километров в час!» Другая поразившая меня особенность заключалась в отсутствии каких-либо строгих запретов; либо человеку просто «не разрешалось» то-то или то-то, либо его вежливо просили: «Please, don’t»^[88].

231 На основании этих и других подобных впечатлений я пришел к выводу, что в Америке гражданская жизнь взывает к интеллекту и ожидает разумной реакции, тогда как в Европе, напротив, ориентируется на глупость. Америка поощряет разум и рассчитывает на него; Европа оглядывается назад, проверяя, поспевают ли глупцы. Что еще хуже, Европа принимает злонамеренность как данность и на каждом углу кричит властное и назойливое «Запрещено!», в то время как Америка взывает к здравому смыслу и доброй воле.

232 Непроизвольно мне вспомнились мои школьные годы и некоторые преподаватели, являвшие собой воплощение европейских предрассудков. Будучи двенадцатилетним школьником, я вовсе не был вялым или глупым, но буквально умирал от скуки всякий раз, когда учителю приходилось возиться с тугодумами. Мне посчастливилось встретить одного гениального учителя латыни, нередко отправлявшего меня в университетскую библиотеку за книгами, которые я с наслаждением листал, возвращаясь обратно самым длинным из возможных маршрутов. Впрочем, скука была отнюдь не худшим моим воспоминанием. Однажды, среди многочисленных и далеко не вдохновляющих тем для сочинений, попалось кое-что действительно любопытное. Я подошел к заданию со всей серьезностью и отшлифовал предложения с величайшей тщательностью. В счастливом предвкушении того, что я написал лучшее или, по крайней мере, одно из лучших сочинений, я сдал текст учителю. После проверки он имел обыкновение обсуждать сначала лучшую работу, а затем другие – в порядке убывания их достоинств. Все остальные сочинения разобрали раньше моего; когда настал черед последнего, самого слабого творения, учитель принял надутый вид, явно предвещавший катастрофу, и произнес следующие слова: «Сочинение Юнга, безусловно, лучшее. Тем не менее, составлено оно легкомысленно и написано небрежно, а потому едва ли заслуживает внимания». «Это неправда! – воскликнул я. – Ни в одну работу я не вкладывал столько труда, как в эту». «Ложь, – возразил учитель. – Посмотри на Х [мальчика, написавшего худшее сочинение в классе]. Вот он в самом деле старался. Этот ребенок преуспеет в жизни, но не ты, нет, только не ты – в жизни одной лишь смекалки и изворотливости недостаточно». Я ничего не ответил, но с тех пор палец о палец не ударил на уроках немецкого.

233 Этот казус случился более полувека тому назад, и я не сомневаюсь, что с тех пор многое в школе изменилось к лучшему. Однако в то время сей инцидент надолго занял мои мысли, оставив у меня чувство горечи, которое с опытом, естественно, уступило место пониманию. Я пришел к выводу, что установка моего учителя в общем-то опиралась на благородную заповедь помогать слабым и искоренять зло. К несчастью, подобные предписания часто возводятся в бездушные принципы, не требующие раздумий, в результате чего возникает прискорбная карикатура на великодушие: учитель помогает слабым и борется со злом, но в то же время рискует отодвинуть одаренного ребенка на задний план, как будто быть впереди своих товарищей уже само по себе плохо и неприлично. Среднестатистический человек недоверчиво относится ко всему, чего не может постичь его интеллект. Il est trop intelligent^[89] – основание, достаточное для самых черных подозрений! В одном из своих романов Поль Бурже^[90] описывает восхитительную сцену в приемной некоего министра, причем приемная предстает этаким воплощением идеала невежества: буржуазная супружеская пара (petits bourgeois) критикует знаменитого ученого, с которым они, конечно, не знакомы: «II doit être de la police secrète, il a l’air si méchant»^[91].

234 Надеюсь, вы простите меня за столь пространное изложение автобиографических подробностей. Тем не менее, эта «правда жизни (Wahrheit), напрочь лишенная поэтичности (Dichtung), вовсе не является единичным случаем; подобное – отнюдь не редкость. Одаренный школьник ставит перед нами важную задачу, которую мы не вправе игнорировать, вопреки благородному правилу помогать менее талантливым. В такой маленькой стране, как Швейцария, учителя, сколь бы великодушными ни были их устремления, не могут позволить себе поступиться интересами одаренных детей, при всей необходимости их взращивания. Однако даже сегодня мы, очевидно, чувствуем себя несколько неуверенно в данном вопросе. Не так давно мне рассказали об одной умной девочке, ученице начальной школы, которая, к большому изумлению своих родителей, внезапно стала плохо успевать. То, что ребенок рассказывал о школе, звучало настолько комично, что у взрослых сложилось впечатление, будто детей считают за идиотов и тем самым искусственно оболванивают. Встретившись с директором школы, мать выяснила, что учительница – коррекционный педагог, прежде работавшая с отсталыми детьми. Очевидно, о нормальных детях она не знала ровным счетом ничего. К счастью, проблему заметили вовремя; в дальнейшем девочку перевели к нормальной преподавательнице, под руководством которой она быстро наверстала упущенное.

235 Проблема одаренного ребенка отнюдь не проста, ибо одаренности не всегда сопутствует высокая успеваемость. Иногда наблюдается как раз обратное. Ребенка может занимать что-то другое, а не учеба; он может быть рассеянным, ленивым, неаккуратным, невнимательным, непослушным, своевольным или производить впечатление полусонного. Посредством одного только внешнего наблюдения отличить одаренного ребенка от умственно отсталого не всегда просто.

236 Также мы не должны забывать, что одаренные дети не всегда выглядят развитыми не по годам; у некоторых развитие протекает медленно, в результате чего талант остается дремлющим в течение весьма длительного времени. В этом случае даровитость удается обнаружить лишь с трудом. С другой стороны, излишне благожелательный и оптимистично настроенный учитель может увидеть талант там, где тот на самом деле отсутствует. Так, в одной биографии говорится: «До сорока лет никаких признаков гениальности не наблюдалось – да и впоследствии тоже».

237 Иногда единственный способ выявить одаренность – тщательное наблюдение за индивидуальностью ребенка – как в школе, так и дома. Уже одно это позволяет установить, что в ребенке является первичной наклонностью, а что – вторичной реакцией. У одаренного ребенка невнимательность, рассеянность и мечтательность могут оказаться вторичной защитой от внешних воздействий, обеспечивающей беспрепятственное протекание внутренних фантазийных процессов. По общему признанию, само по себе наличие живых фантазий или своеобразных интересов не может считаться доказательством особых дарований, ибо равное преобладание бесцельных фантазий и анормальных интересов зачастую обнаруживается в анамнезе невротиков и психотиков. Более надежный признак таланта – природа этих фантазий. Дабы раскрыть подлинный дар, необходимо отличать умную фантазию от глупой. Важным критерием здесь служат оригинальность, последовательность, интенсивность и утонченность фантазийной структуры, а также латентная возможность ее реализации. Также следует учитывать, насколько глубоко фантазия вторгается в реальную жизнь ребенка, например в форме систематических увлечений и прочих интересов. Другой важный показатель – степень и качество интереса в целом. В работе с проблемными детьми, например, нередки удивительные открытия: одним присуща склонность к ненасытному и, по всей видимости, неразборчивому чтению, в основном в запрещенные ночные часы, другие выказывают весьма необычные практические навыки. Все эти признаки способен уловить и понять лишь тот, кто взял на себя труд разобраться в проблемах ребенка и не довольствуется простыми придирками к плохому поведению. По этой причине определенное знание психологии – под которой я подразумеваю здравый смысл и опыт – в высшей степени желательно для всякого преподавателя.

238 Психическая предрасположенность одаренного ребенка всегда характеризуется резкими противоречиями. Иными словами, дарование крайне редко оказывает одинаковое воздействие на все области психики. Как правило, та или иная область развита настолько слабо, что мы вправе говорить о дефектах развития. Прежде всего следует отметить сильные различия в степени зрелости. В сфере одаренности может преобладать аномально раннее развитие, в то время как за пределами этой области умственные достижения могут оказаться ниже возрастной нормы. Иногда это вводит в заблуждение: мы думаем, будто имеем дело с недоразвитым и умственно отсталым ребенком, и, как следствие, не признаем за ним никаких способностей, выходящих за рамки нормы. Или может случиться так, что не по годам развитый интеллект не сопровождается соответствующим развитием вербальных способностей, в силу чего ребенок выражает свои мысли сбивчиво и невразумительно. В таких случаях только тщательное исследование «почему» и «из-за чего», вкупе с вдумчивым анализом ответов, может уберечь учителя от ошибочных суждений. Впрочем, бывают случаи, когда ребенок наделен способностями, вообще не связанными со школьными уроками. Особенно это справедливо в отношении определенных практических достижений. Помню мальчиков, которые в классе отличались поразительной глупостью, но в крестьянских ремеслах своих родителей выказывали необычайную ловкость и сноровку.

239 Раз уж затронута эта тема, должен заметить, что в отношении математических способностей одно время бытовали крайне ошибочные взгляды. Считалось, например, что способность к логическому и абстрактному мышлению, так сказать, воплощена в математике, а потому это лучшая дисциплина для развития логики. Однако математические способности, равно как и музыкальный дар, с которым они биологически связаны, не тождественны ни логике, ни интеллекту, хотя используют их точно так же, как философия и наука. Как имбецил может совершать поразительные вычисления, так и ребенок может быть музыкальным, не обладая ни крупицей интеллекта. Математическое чутье можно привить не больше, чем музыкальное, ибо этот дар специфический.

240 Одаренный ребенок сталкивается с трудностями не только в интеллектуальной, но и в нравственной сфере, то есть в области чувств. Уклончивость, ложь и другие моральные слабости, столь распространенные у взрослых, могут стать для него серьезной проблемой. Закрыть глаза на нравственную критику, проистекающую из чувств, столь же легко, как не заметить или недооценить интеллектуальную чувствительность и преждевременную зрелость. Дары сердца не так очевидны и поразительны, как интеллектуальные и технические способности. Если последние требуют особого понимания от учителя, то первые зачастую предъявляют еще большие требования к тому, чтобы сам учитель был развит и образован. Ибо неизбежно наступит день, когда лучше всего будет работать не то, о чем педагог говорит, а то, что он являет собой как человек. Каждый учитель – я употребляю это слово в самом широком смысле – обязан постоянно спрашивать себя: действительно ли я, в меру своих знаний и с чистой совестью, воплощаю в собственной жизни то, чему учу? Психотерапия подсказывает нам, что лечебное воздействие в конечном счете оказывают не знания, не технические навыки, а личность врача. То же относится и к развитию ученика: оно предполагает саморазвитие учителя.

241 Прошу учесть, что я вовсе не притязаю на роль судьи над преподавателями; напротив, учитывая мою многолетнюю педагогическую деятельность, я считаю себя одним из них и готов к критике и порицанию наряду с остальными. Лишь на основании моего терапевтического опыта осмеливаюсь я обратить ваше внимание на глубокое практическое значение этой фундаментальной педагогической истины.

242 Помимо интеллектуальной одаренности, существует также одаренность души, которая не менее важна, хотя ее легко упустить из виду, ибо в таких случаях голова часто оказывается более слабым органом. Но все же подобные люди нередко вносят более щедрый и ценный вклад в благосостояние общества, нежели те, кто наделен другими талантами. Впрочем, как и у любого дара, у талантливой души имеются две стороны. Высокая степень сочувствия, особенно заметная у девочек, порой позволяет им столь искусно подлаживаться под учителя, что возникает впечатление уникального дарования, подкрепленное значительными успехами. Но едва личное влияние сходит на нет, дар иссякает. Это не что иное, как порыв энтузиазма, вызываемый к жизни сопереживанием, – порыв, вспыхивающий как солома и оставляющий после себя пепел разочарования.

243 Воспитание и обучение одаренных детей предъявляют высокие требования к интеллектуальным, психологическим, моральным и художественным качествам педагога, в том числе и такие, выполнения которых едва ли разумно ожидать от учителя. В таком случае он сам должен быть сродни гению, если хочет воздать должное гениальности любого из учеников.

244 К счастью, многие таланты обладают отличительным свойством: они умеют сами о себе позаботиться, и чем ближе одаренный ребенок к гению, тем больше его созидательный потенциал – как подразумевает само слово «гений»; он ведет себя подобно личности, намного опережающей свой возраст. Можно даже сказать, что он подобен божественному духу, который не только не нуждается в обучении, но и от которого, напротив, ребенка следует всячески оберегать. Великие дарования – наиболее прекрасные и зачастую наиболее опасные плоды на древе человечества, висящие на самых тонких и хрупких ветвях. В большинстве случаев, как я уже упоминал, дар развивается несоразмерно созреванию личности в целом; нередко складывается впечатление, что творческая личность растет в индивидууме за счет человечности. Иногда налицо такое несоответствие между гением и его человеческими качествами, что невольно возникает вопрос: а не лучше ли сократить долю таланта? Что такое, в конце концов, великий ум при моральной неполноценности? На свете немало одаренных людей, чья польза парализуется, чтобы не сказать извращается, их личными недостатками. Одаренность не есть абсолютная ценность; вернее, она становится таковой лишь тогда, когда остальная личность идет с нею в ногу и талант может быть применен с пользой. Созидательные способности с равным успехом могут оказаться разрушительными. Как они будут применены – во благо или во вред, – зависит исключительно от нравственности личности. Если она отсутствует, ни один учитель не сможет восполнить ее или занять ее место.

245 Тонкая грань между даром и его патологическим вариантом существенно усложняет проблему воспитания и обучения таких детей. Мало того что даровитость почти неизменно компенсируется некоторой неполноценностью в других областях, но еще она нередко сочетается с каким-либо явным дефектом. В этих случаях почти невозможно определить, что именно преобладает – одаренность или психопатическая конституция.

246 По этим причинам я не берусь судить, действительно ли обучение особо одаренных детей в отдельных классах, как предлагалось неоднократно^[92], имеет какие-либо преимущества. Я, по крайней мере, не хотел бы оказаться тем экспертом, на которого возложат отбор подходящих учеников. Хотя одаренные дети, безусловно, извлекли бы из этого немалую пользу, необходимо учитывать тот факт, что те же самые ученики не всегда достигают уровня своих талантов в других отношениях – как человеческих, так и умственных. Одаренный ребенок, обучающийся в специальном классе, рискует превратиться в односторонний продукт. Иначе обстоят дела в обычном классе: даже если наш школьник изнывает от скуки на уроках по предмету, в котором преуспевает, другие предметы служили бы ему напоминанием о том, что кое в чем он заметно отстает, и это, вне сомнения, обеспечит ему в высшей степени полезный и столь необходимый моральный опыт. Всякому таланту присущ один моральный недостаток: он вызывает у своего обладателя чувство превосходства и, следовательно, душевную инфляцию, которая должна быть восполнена соответствующей скромностью и самокритичностью. Однако, поскольку одаренных детей часто балуют, они ожидают исключительного отношения к себе. Мой учитель латыни прекрасно это знал, а потому прибегнул к моральному «нокауту», из которого в то время я не сумел сделать надлежащих выводов. Позже я понял, что этот учитель был орудием судьбы. Он первым дал мне прочувствовать горькую истину: дары богов имеют две стороны, светлую и темную. Быть впереди – значит подставляться под удары; если не получишь их от учителя, получишь от судьбы, а то и от обоих. Одаренному ребенку лучше заранее привыкать к тому, что любое превосходство ставит его в исключительное положение и подвергает множеству рисков, главный из которых – гипертрофированная самоуверенность. Единственная защита от нее – скромность и послушание, но даже они срабатывают не всегда.

247 На основании вышесказанного осмелюсь предположить, что одаренному ребенку лучше обучаться вместе с другими детьми в обычном классе и не следует подчеркивать его исключительность путем перевода в специальный класс. В конце концов, школа – это часть большого мира, содержащая в себе все те факторы, с которыми ребенок столкнется в дальнейшей жизни. По крайней мере, некоторым сторонам этого приспособления можно и нужно научиться в школе. Случайные столкновения – еще не катастрофа. Непонимание фатально только тогда, когда оно носит хронический характер или же когда чувствительность ребенка необычайно остра, но найти другого учителя не представляется возможным. Последнее часто дает хорошие результаты, но лишь в тех случаях, если причина действительно кроется в учителе. Разумеется, это далеко не всегда так. Зачастую учителю приходится как бы расплачиваться за ненадлежащее домашнее воспитание. Нередко родители, не сумевшие реализовать собственные амбиции, воплощают их в своем одаренном ребенке, которого либо балуют, либо нещадно карают, иногда в ущерб его дальнейшей жизни, как явственно видно из жизнеописаний некоторых вундеркиндов.

248 Большой талант, и в особенности данайский дар гения, – роковой фактор, заявляющий о себе очень рано. Гений проявится несмотря ни на что, ибо в его натуре есть нечто абсолютное и неукротимое. Так называемый непонятый гений – явление весьма сомнительное. Как правило, он оказывается никчемностью, вечно ищущей утешительного объяснения самому себе. Однажды, в ходе консультации, я был вынужден поинтересоваться у одного такого «гения»: «А может быть, вы просто ленивы?» Прошло совсем немного времени, прежде чем мы пришли к полному согласию по этому вопросу. Талант, с другой стороны, может быть либо заторможен, искалечен и извращен, либо взращен, развит и усилен. Гений – такая же редчайшая птица (rarissima avis), как феникс; призрак, на который не стоит рассчитывать. Будь она осознаваемой или бессознательной, гениальность по милости Божьей присутствует в индивидууме с самого рождения в полную силу. Талант, напротив, есть статистическая закономерность и не всегда обладает соответствующей динамикой. Подобно гению, он чрезвычайно разнообразен по своим формам, порождая индивидуальные различия, которые педагог не должен упускать из виду; дифференцированная личность, или личность, способная к дифференциации, представляет собой величайшую ценность для общества. Усреднение масс путем подавления естественной аристократической или иерархической структуры рано или поздно приведет к неизбежной катастрофе. Как известно, при нивелировании всего выдающегося происходит утрата ориентиров и стремление быть ведомым становится насущной необходимостью. Человеческое лидерство ненадежно; сам лидер всегда был и всегда будет подчиняться великим символическим принципам, равно как индивидуум не может придать своей жизни смысл, если не поставит свое «я» на службу высшему духовному авторитету. Данная потребность обусловлена тем, что эго – это не весь человек, а лишь его сознательная часть. Только бессознательная часть, не ограниченная в своих пределах, способна дополнить его и сделать подлинно целостным.

249 С биологической точки зрения одаренный человек есть отклонение от среднего. Поскольку замечание Лао-цзы «высокое зиждется на низком»^[93] – одна из вечных истин, то в индивидууме это отклонение направлено одновременно и вверх, и вниз. Отсюда возникает напряжение противоположностей, которое, в свою очередь, закаляет и усиливает личность. Подобно тихому омуту, в одаренном ребенке «черти водятся». Основная опасность заключается не только в отклонении от нормы, каким бы благоприятным оно ни казалось, но и в той внутренней полярности, которая предрасполагает к конфликту. Таким образом, личный интерес и внимание учителя, вероятно, принесут больше пользы, нежели обучение в специальных классах. Хотя учреждение должности квалифицированного школьного психиатра настоятельно рекомендуется, причем не обязательно в качестве простой уступки повальному увлечению тем, что теоретически правильно, мой собственный опыт убедил меня в том, что главное в учителе – понимающее сердце, значение которого трудно переоценить. Мы вспоминаем блестящих учителей с признательностью, но с благодарностью говорим лишь о тех, кто сумел затронуть наши человеческие чувства. Учебная программа – это необходимое сырье, но тепло – жизненно важный элемент как для растущего растения, так и для детской души.

250 Поскольку среди учащихся есть одаренные и чувствительные натуры, которых ни в коем случае не следует ограничивать и сдерживать, школьная программа не должна уходить слишком далеко от гуманитарного образования в более специализированное. Подрастающему поколению надлежит, по крайней мере, показать двери, ведущие в самые разные области жизни и разума. По моему глубочайшему убеждению, для любой культуры необходимо знание и почитание истории в самом широком смысле этого слова. При всей важности практичного и полезного, а также стремления заботиться о будущем, равно важно уметь оглядываться в прошлое. Культура предполагает преемственность, а не вырывание корней посредством «прогресса». Для одаренного ребенка, в частности, сбалансированное воспитание и образование имеют величайшее значение как меры психической гигиены. Как я уже говорил, его дар односторонен и почти всегда компенсирован некоторой детской незрелостью в других областях психики. Детство, однако, есть состояние прошлого. Подобно тому как развивающийся эмбрион в некотором смысле повторяет нашу филогенетическую историю, так и детская психика заново переживает «уроки раннего человечества», как выражался Ницше. Ребенок живет в дорациональном и, прежде всего, в донаучном мире – мире людей, которые существовали до нас. В этом мире – наши корни; из них вырастает каждое дитя. Зрелость отдаляет его от этих корней, а незрелость привязывает к ним. Знание первоначал образует мост между потерянным и покинутым миром прошлого и в значительной степени непостижимым миром будущего. Как можно постичь будущее, как усвоить его без человеческой мудрости, завещанной нам прошлым? Не обладая ею, мы лишимся корней и перспектив, будем беззащитны перед любыми новшествами, которые может принести с собой грядущее. Сугубо техническое и практическое образование не убережет вас от заблуждений, поскольку ему нечего противопоставить лжи и фальсификациям. Ему недостает культуры, внутренний закон которой – протяженность истории, непрерывное развитие человеческого сознания, выходящего за рамки индивидуального. Эта преемственность не только примиряет все противоположности, но и способна излечивать конфликты, грозящие одаренному ребенку.

251 Все новое всегда следует подвергать сомнению и пробовать с осторожностью, ибо оно с легкостью может оказаться чем-то нездоровым. Вот почему истинный прогресс невозможен без зрелого суждения. Однако взвешенное суждение требует твердой позиции, а она, в свою очередь, может основываться только на глубоком знании того, что было. Человек, не осознающий исторического контекста и упускающий из виду связь с прошлым, подвергается постоянной опасности пасть жертвой модных идей и заблуждений, порождаемых теми или иными новшествами. Трагедия всех новаторов в том, что вместе с водой из ванны они выплескивают и ребенка. Хотя страсть к нововведениям, слава богу, не принадлежит к числу национальных пороков швейцарцев, мы тем не менее живем в широком мире, сотрясаемом лихорадкой обновления. Перед лицом этого пугающего и грандиозного действа от нашей молодежи, как никогда прежде, требуется стойкость – во-первых, ради стабильности нашей страны, а во-вторых, ради европейской культуры, которая ничего не выиграет, если достижения христианского прошлого будут преданы забвению.

252 Одаренные люди, однако, суть несущие светоч – вдохновители, избранные для этой высокой миссии самой природой.

VI. Значение бессознательного для индивидуального воспитания

Доклад на Международном конгрессе по вопросам воспитания и образования в Гейдельберге, 1925 г. Первая публикация: Contributions to Analitical Psychology (Лондон и Нью-Йорк, 1928). На немецком языке: в виде главы в сборнике «Индивидуум и общество» (Der Einzelne in der Gesellschaft, 1971).

253 В целом можно выделить три вида воспитания:

I. Воспитание на примерах. Данный вид воспитания часто протекает совершенно бессознательно и потому является старейшей и, возможно, наиболее действенной формой из всех. Способствует ему то обстоятельство, что ребенок психологически более или менее тождественен своему окружению – в первую очередь родителям. Данная особенность – одно из наиболее примечательных свойств примитивной психики, которое французский антрополог Леви-Брюль предложил обозначать термином «мистическая сопричастность» (participation mystique). Поскольку бессознательное воспитание на примерах зиждется на одной из древнейших психических характеристик, оно эффективно там, где все прочие прямые методы терпят неудачу, как, например, при помешательстве. Многим душевнобольным показана трудотерапия с целью предупредить дегенерацию; в большинстве случаев давать советы или пытаться командовать ими бесполезно. Однако, если поместить их в группу трудящихся над чем-либо, они рано или поздно последуют примеру других и начнут работать сами. В конечном счете на этом фундаментальном факте психического тождества строится всякое воспитание; решающим фактором всегда оказывается заражение через пример, происходящее автоматически. Это крайне важно, ибо дурной пример способен свести к нулю даже лучшие методы сознательного воспитания.

254 II. Коллективное воспитание. Под коллективным воспитанием я подразумеваю не только воспитание en masse (как в школах), но и воспитание в соответствии с определенными правилами, принципами и методами. Эти правила, принципы и методы носят коллективный характер; предполагается, что они, по крайней мере, приложимы в отношении подавляющего большинства людей. Более того, принято считать, что они – полезные инструменты в руках всех тех, кто научился с ними обращаться. Само собой разумеется, что такого рода воспитание не произведет ничего, кроме того, что уже содержится в его предпосылках, то есть индивидуумов, сформированных общими правилами, принципами и методами.

255 В той мере, в какой индивидуальность ученика уступает коллективной природе этих воспитательных воздействий, естественным образом развивается характер, во многом напоминающий характер другого ученика, изначально совершенно иного, но проявляющего, тем не менее, ту же податливость. Если индивидуумов, обладающих такой степенью податливости, достаточно много, податливость превращается в единообразие. Чем больше людей подчиняется установленным правилам, тем сильнее бессознательное давление примера на всех, кто, во благо или во вред, до сих пор успешно сопротивлялся коллективному влиянию. В силу непреодолимого и бессознательного психического заражения пример толпы способен в итоге оказать сокрушительное воздействие на людей, обладающих средней силой характера и даже погубить их окончательно. При условии, что подобное воспитание осуществляется качественно и разумно, оно дает неплохие результаты с точки зрения коллективной адаптации. С другой стороны, чрезмерно идеалистическая формовка характера может иметь катастрофические последствия для уникальной индивидуальной личности. Воспитать из человека хорошего гражданина и полезного члена общества – безусловно, в высшей степени желательная цель. Однако превышение определенного уровня единообразия и приоритет коллективных ценностей в ущерб индивидуальной уникальности производят личностей, которые, являя собой идеальное воплощение соответствующих норм и принципов и будучи, следовательно, приспособлены ко всем ситуациям и трудностям, возникающим в рамках их воспитательных основ, вместе с тем чувствуют себя неуверенно в любых вопросах, требующих индивидуальных суждений без опоры на правила.

256 Коллективное воспитание необходимо и не может быть заменено ничем другим. Мы живем в коллективном мире и нуждаемся в коллективных нормах не меньше, чем в общем языке. Ни в коем случае нельзя жертвовать принципом коллективного воспитания ради развития индивидуальных особенностей, как бы сильно нам ни хотелось предотвратить удушение наиболее ценных личностей. Следует иметь в виду, что индивидуальная уникальность не всегда является преимуществом, даже для самого индивидуума. Работая с детьми, которые сопротивляются коллективному воспитанию, мы часто обнаруживаем, что они страдают различными психическими отклонениями, как врожденными, так и приобретенными. Сюда я также причислил бы избалованных и деморализованных детей. Многие из них находят спасение в поддержке нормально функционирующей группы. Так они достигают определенной степени единообразия и могут защитить себя от вредного воздействия собственной индивидуальности. Я отнюдь не считаю, что человек в основе своей добр и что дурное в нем есть лишь неправильно истолкованное добро. Напротив, я полагаю, что многие люди представляют собой настолько неполноценную комбинацию унаследованных характеристик, что им лучше воздержаться от проявления своих специфических особенностей не только в интересах общества, но и в собственных интересах. Посему мы можем с чистой совестью утверждать, что коллективное воспитание, в сущности, обладает несомненной ценностью и его вполне достаточно для большинства людей. Впрочем, не следует возводить его в статус суверенного принципа, ибо существует немало детей, которым требуется третья форма воспитания, а именно индивидуальное воспитание.

257 III. Индивидуальное воспитание. При применении этого метода все правила, принципы и системы должны быть подчинены одной-единственной цели – развитию специфической индивидуальности ученика. Эта цель прямо противоположна задачам коллективного воспитания, стремящегося к нивелированию и единообразию. Все дети, которые успешно сопротивляются коллективному воспитанию, нуждаются в индивидуальном подходе. Среди них, естественно, оказываются самые разнообразные типы. Прежде всего, есть те, кто не поддается обучению в силу патологической дегенерации. Обычно такие дети относятся к категории умственно неполноценных. Другие, помимо того что не поддаются обучению, проявляют особые способности, но либо своеобразной, либо односторонней природы. Наиболее распространенной из них является неспособность воспринимать любую форму математики, не выраженную в конкретных числах. По этой причине высшая математика в школах всегда должна быть факультативной, поскольку она никоим образом не связана с развитием логического мышления. Для таких учеников математика выступает совершенно бессмысленным занятием и источником ненужных мучений. Математика предполагает определенные умственные способности, которыми обладают далеко не все люди и которые невозможно приобрести. Те, кто ими не обладает, могут только «вызубрить» математику, подобно бессмысленному заучиванию слов. Эти люди могут быть высокоодаренными в любых других отношениях и либо обладать способностью к логическому мышлению с рождения, либо приобрести ее путем непосредственного обучения логике.

258 Строго говоря, конечно, недостаток математических способностей нельзя рассматривать как индивидуальную особенность. Однако этот пример показывает, как школьная программа может погрешить против психологического своеобразия ученика. Точно так же некоторые общепринятые педагогические принципы могут оказаться совершенно бесполезными и даже откровенно вредными в тех случаях, когда психологические особенности ученика требуют исключительно индивидуального подхода. Довольно часто мы сталкиваемся с тем, что не только конкретные правила, но и весь аппарат педагогического воздействия вызывает непреодолимый антагонизм. В таких ситуациях мы обычно имеем дело с так называемыми невротическими детьми. Поначалу учитель склонен приписывать трудности болезненному предрасположению ребенка, однако при более тщательном исследовании нередко выясняется, что причина кроется в особой домашней обстановке, которой вполне достаточно для объяснения проблем неприспособленности. Дома ребенок приобрел установку, непригодную для коллективной жизни.

259 Разумеется, изменение домашней атмосферы не входит в задачи учителя, хотя добрый совет может творить чудеса даже с родителями. Как правило, однако, проблему приходится излечивать у самого ребенка. Для этого необходимо найти подход к его своеобразной психологии, дабы сделать ее поддающейся влиянию. Как мы уже говорили, первым необходимым условием является доскональное изучение особенностей домашней жизни ребенка. Хотя мы многое поймем, если установим причины симптома, одного этого факта недостаточно. Следующее, что нужно выяснить, – какие изменения вызвали эти внешние проявления в детской психике. Данные сведения мы получаем в ходе тщательного изучения психологической биографии ребенка, составленной на основе его собственных утверждений и утверждений его родителей. При определенных условиях педагог, располагающий этими данными, может добиться многого. Поскольку грамотные учителя применяли этот метод всегда, я не стану подробно на нем останавливаться.

260 Только признав, что ребенок из бессознательного состояния постепенно переходит в сознательное, мы можем понять, почему практически все воздействия окружающей среды – по крайней мере, самые элементарные и длительные из них – носят бессознательный характер. Первые впечатления от жизни самые сильные и глубокие – возможно, именно по той причине, что они бессознательны, ибо бессознательные впечатления не подвержены никаким изменениям. Мы можем подправить только то, что находится в сознании; то, что бессознательно, остается неизменным. Следовательно, если хотим произвести то или иное изменение, мы должны сперва поднять эти бессознательные содержания до уровня сознания и только затем подвергнуть их соответствующему преобразованию. Данная операция не обязательна в тех случаях, когда тщательное изучение семейного окружения и психологической биографии дает нам средства эффективного воздействия на индивидуума. В тех же случаях, когда этого недостаточно, необходимо более глубокое исследование. Последнее сродни хирургическому вмешательству, способному привести к плачевным результатам, если оно проводится без соответствующего оборудования и навыков. Требуется значительный опыт, чтобы определить, когда и где следует применять такое лечение. Непрофессионалы, к сожалению, часто недооценивают опасности, которыми чреваты подобные вмешательства. Поднимая на поверхность бессознательные содержания, вы искусственно создаете состояние, наиболее похожее на психоз. Подавляющее большинство психических заболеваний (за исключением заболеваний непосредственно органической природы) обусловлено распадом сознания ввиду непреодолимого вторжения бессознательных содержаний. Соответственно, мы должны точно знать, где можно вмешаться без риска причинить вред здоровью пациента. Даже если с этой стороны нам ничего не угрожает, необходимо помнить, что существуют и другие опасности. Одним из наиболее распространенных последствий работы с бессознательными содержаниями является то, что Фрейд назвал «переносом». Строго говоря, перенос – это проецирование бессознательных содержаний на человека, анализирующего бессознательное. Термин «перенос», однако, используется в гораздо более широком смысле и охватывает все чрезвычайно сложные процессы, которые связывают пациента с аналитиком. При неумелом обращении эта связь может обернуться чрезвычайно неприятными последствиями. Известны случаи, когда все заканчивалось самоубийством. Одна из главных причин такого развития событий – осознание бессознательных содержаний, проливающих новый и тревожный свет на семейную ситуацию. Некоторые сведения, например, вполне способны преобразовать любовь и доверие пациента к родителям в сопротивление и ненависть. В результате он оказывается в невыносимом состоянии изоляции и отчаянно цепляется за аналитика как за последнее звено, соединяющее его с миром. Если в этот критический момент аналитик вследствие какой-либо технической ошибки оборвет связь, это может привести к суициду.

261 Посему я придерживаюсь мнения, что такое радикальное вмешательство, как анализ бессознательного, должно осуществляться, по крайней мере, под надзором и руководством врача, имеющего соответствующую подготовку в области психиатрии и психологии.

262 Каким же образом бессознательные содержания могут быть доведены до сознания? Как вы понимаете, в рамках одной лекции описать все способы едва ли возможно. На практике наиболее эффективным и одновременно самым трудным методом является анализ и толкование сновидений. Безусловно, сновидения суть продукты бессознательной психической деятельности. Возникая во сне без всякого замысла и содействия с нашей стороны, они появляются перед нашим внутренним взором и могут, благодаря смутному остатку сознания, внезапно всплыть в бодрствующем состоянии. Их странная, часто иррациональная и непонятная природа вполне способна внушить недоверие к этим ненадежным источникам. В самом деле, попытки понять сновидения едва ли согласуются с каким-либо общепринятым научным методом расчетов и измерений. Скорее, мы напоминаем археолога, расшифровывающего письмена на неизвестном языке. Но все же, если бессознательные содержания вообще существуют, сновидения, несомненно, могут многое о них поведать. Фрейду принадлежит честь первым показать эту возможность в наши дни, хотя тайной сновидений человечество интересовалось во все времена, и интерес этот не всегда был сугубо суеверным. Трактат Артемидора Далдианского (II в. н. э.), посвященный толкованию сновидений, представляет собой своего рода научную работу, которую отнюдь не следует недооценивать. Не стоит считать бесполезными и толкования сновидений, предложенные ессеями и записанные Иосифом Флавием (37 г. н. э.). Тем не менее, если бы не Фрейд, наука, вероятно, не вернулась бы так скоро к сновидениям как источнику сведений, несмотря на то большое внимание, какое им уделяли античные врачи. Даже сегодня мнения по этому вопросу существенно расходятся. Многие медицинские психологи отказываются анализировать сновидения: одним метод кажется слишком ненадежным, произвольным и сложным, другие вовсе не чувствуют необходимости погружаться в бессознательное. Сам я придерживаюсь противоположного мнения, ибо на собственном богатом опыте убедился, что во всех трудных случаях сновидения пациента имеют для психиатра неоценимое значение как в качестве источника сведений, так и в качестве терапевтического инструмента.

263 Процедура анализа сновидений, вызывающая столько споров, мало чем отличается от процедуры расшифровки иероглифов. Прежде всего мы собираем весь доступный материал, который может предоставить сам сновидец в отношении сновидческих образов. Далее необходимо исключить любые утверждения, которые опираются на конкретные теоретические допущения: последние, как правило, представляют собой не более чем произвольные попытки истолкования. Затем мы расспрашиваем о событиях предыдущего дня, а также о настроении, общих планах и целях сновидца в дни и недели, предшествовавшие сновидению. Равно важно получить более или менее полное представление о его жизненных обстоятельствах и характере. Данная подготовительная работа требует большого внимания, если мы хотим проникнуть в подлинный смысл сновидения. Я не доверяю толкованиям, сделанным под влиянием момента и сфабрикованным на основе какой-либо заранее сформулированной теории. Не следует интерпретировать сновидение, опираясь на какие-либо теоретические предположения; лучше действовать так, будто сновидение вообще не имеет смысла – это поможет исключить возможную предвзятость. Анализ сновидений способен привести к совершенно непредвиденным результатам. Иногда в ходе анализа обнаруживаются факты весьма неприятного характера, от обсуждения которых пациент, несомненно, постарался бы уклониться любой ценой. В других случаях полученные результаты могут показаться неясными и невразумительными, ибо наше сознание еще не проникло в тайны психики. В подобных обстоятельствах лучше занять выжидательную позицию, чем предлагать какое-либо вымученное объяснение. В такого рода работе приходится мириться с большой неопределенностью.

264 По мере того, как мы собираем этот материал, некоторые фрагменты сновидения постепенно проясняются. В бессмысленной мешанине образов мы начинаем различать проблески сценария – сначала только разрозненные предложения, затем более широкий контекст. Возможно, будет лучше, если я приведу несколько примеров сновидений, имевших место в ходе индивидуального «просветления» под медицинским надзором^[94].

265 Сперва, впрочем, я должен немного познакомить вас с личностью сновидца, поскольку без этого знакомства будет трудно прочувствовать особую атмосферу его сновидений.

266 Некоторые сновидения представляют собой чистую поэзию, а потому могут быть поняты только через настроение, которое они передают как единое целое. Сновидец – молодой человек чуть старше двадцати лет и мальчишеского вида. Есть даже что-то девчачье в его облике и манерах. Последние выдают хорошее образование и воспитание. Он умен и питает выраженные интеллектуальные и эстетические интересы. Эстетизм буквально бросается в глаза: мы мгновенно убеждаемся в отменном вкусе юноши и тонком понимании всех форм искусства. Его чувства нежны, проникнуты энтузиазмом, типичным для пубертата, но отдают излишней женственностью. Подростковой черствости нет и следа. Несомненно, сновидец слишком юн для своего возраста, что свидетельствует о явной задержке развития. Посему неудивительно, что он обратился ко мне в связи со своей гомосексуальностью. Накануне своего первого визита он видел следующий сон: «Я нахожусь в величественном соборе, в котором царит таинственный полумрак. Мне говорят, что это Лурдский собор. В середине находится глубокий, темный колодец, в который я должен спуститься».

267 Данное сновидение явно представляет собой связное выражение настроения. Комментарии самого сновидца таковы: «Лурд – мистический лечебный источник. Естественно, вчера я вспомнил, что иду к вам лечиться и ищу исцеления. Говорят, в Лурде есть такой колодец. Было бы весьма неприятно погрузиться в эту воду. Колодец был очень глубоким».

268 Итак, о чем же говорит это сновидение? На первый взгляд оно кажется весьма прозрачным, и мы могли бы удовлетвориться трактовкой своего рода поэтического выражения настроения предшествовавшего дня. Однако на этом останавливаться не следует, ибо опыт показывает, что смысл сновидений гораздо глубже и значительнее. Некто мог бы предположить, что сновидец пришел к врачу в крайне поэтическом настроении и воспринимал лечение как некое священнодействие в мистическом полумраке внушающего благоговейный трепет святилища. Однако это абсолютно не согласуется с фактами. Молодой человек пришел к врачу с тем, чтобы вылечиться от неприятной ему гомосексуальности, в которой нет ровным счетом ничего поэтического. В любом случае, даже если мы решимся принять за источник сновидения столь прямое установление причинной связи, в настроении предшествовавшего дня не обнаружится никаких причин для этого поэтического сна. С другой стороны, мы можем предположить, что сон нашего больного был спровоцирован мыслями о в высшей степени непоэтических отношениях, которые и побудили его обратиться за помощью. Мы даже могли бы допустить, что именно в силу непоэтичности своего вчерашнего настроения он и увидел столь поэтическое сновидение – так, человеку, который постился днем, ночью снится вкусная еда. Нельзя отрицать, что мысль о лечении, исцелении и связанной с ним неприятной процедуре действительно воспроизводится в сновидении, но в поэтически преображенном виде, в форме, которая наилучшим образом отвечает эстетическим и эмоциональным потребностям сновидца. Этот заманчивый образ вызывает у него неудержимое влечение, хотя колодец во сне – темный, глубокий и холодный. Настроение, сопровождавшее сновидение, сохранится и после пробуждения, вплоть до того момента, когда юноше придется исполнить свой неприятный и непоэтический долг – посетить меня. Вероятно, серая действительность будет окрашена золотистыми отблесками чувств, испытанными во сне.

269 Возможно, в том и состоит назначение сновидения? Разумеется, это не исключено, ибо, по моему опыту, подавляющее большинство сновидений носят компенсаторный характер. Они всегда подчеркивают и выпячивают противоположное, дабы сохранить психическое равновесие. Однако компенсация настроения не является единственной целью сновидческих образов. Сновидение также обеспечивает умственную коррекцию. У пациента, конечно, не было ничего похожего на надлежащее представление о лечении, которому он решил подвергнуться. Сновидение же, с помощью поэтических метафор, описывает сущность предстоящей терапии. Это мгновенно становится очевидным, если проследить за ассоциациями и комментариями по поводу образа собора. «Собор, – говорит он, – вызывает у меня мысли о Кельнском соборе. Еще ребенком я был им очарован. Помню, как мать впервые рассказала мне о нем. При виде какой-нибудь деревенской церкви я всегда спрашивал, не это ли Кельнский собор. Я хотел быть священником в таком соборе».

270 В этих ассоциациях отражены важные переживания из детства. Как бывает почти во всех случаях подобного рода, сновидцу была свойственна особенно тесная связь с матерью. Под этим следует понимать не хорошие или интенсивные сознательные отношения, а нечто вроде тайной, подспудной привязанности, которая сознательно проявляется, возможно, лишь в замедленном развитии характера, то есть в относительном инфантилизме. Развивающаяся личность естественным образом избегает такой бессознательной инфантильной связи, ибо ничто так не препятствует развитию, как сохранение бессознательного – можно даже сказать, психически эмбрионального – состояния. По этой причине инстинкт хватается за первую возможность заменить мать другим объектом. Дабы стать истинной заменой матери, этот объект должен в некотором смысле быть ее аналогом. Именно так и произошло с нашим пациентом. Та сила, с которой его детская фантазия уцепилась за символ Кельнского собора, соответствует силе его бессознательной потребности найти замену матери. Данная бессознательная потребность усиливается еще больше в том случае, если инфантильная связь грозит стать вредоносной. Отсюда тот энтузиазм, с которым его детское воображение восприняло идею церкви; ведь церковь, в наиболее полном смысле этого слова, есть мать. Мы говорим не только о матери-церкви, но и о лоне церкви. В церемонии, известной как benedictio fontis^[95], крестильную купель называют immaculatus divini fontis uterus – «непорочным чревом божественного источника». Принято считать, что взрослый человек должен знать это значение, чтобы оно могло проникнуть в его фантазии, и что эти смыслы заведомо не могут оказать никакого влияния на несведущего ребенка. Подобные аналогии, безусловно, действуют не через сознательный разум, а совершенно другим способом.

271 Церковь представляет собой высший духовный субститут для сугубо естественной, или «плотской», связи с родителями. Как следствие, она высвобождает индивидуума из бессознательных природных отношений, которые, строго говоря, суть вовсе не отношения, а состояние зачаточного, бессознательного тождества. Последнее, уже в силу самой своей бессознательности, обладает необычайной инерцией и оказывает сильнейшее сопротивление любой форме духовного развития. Трудно сказать, каково различие между этим состоянием и душой животного. Тем не менее попытки вырвать индивидуума из его первоначального, животноподобного состояния отнюдь не относятся к прерогативе христианской церкви; последняя – всего лишь новейшая, причем исключительно западная, форма инстинктивного устремления, которое, вероятно, такое же древнее, как и само человечество. То же устремление можно обнаружить в самых разнообразных формах у всех примитивных народов, которые так или иначе развиты, но еще не подверглись заметному вырождению: я имею в виду институт или обряд инициации – посвящения в мужчины. По достижении половой зрелости юношу отводят в «мужской дом» или какое-либо другое место посвящения, где его систематически отчуждают от семьи. В то же время его посвящают в религиозные таинства и тем самым не только вводят в совершенно новые отношения, но и, в качестве обновленной и измененной личности, отправляют в новый мир, подобно заново рожденному (quasi modo genitus). Инициация часто сопровождается всевозможными пытками и истязаниями, порой включает обрезание и тому подобное. Эти практики, несомненно, восходят к глубокой древности. Они стали почти инстинктивными механизмами, в результате чего продолжают воспроизводиться без внешнего принуждения, как, например, при «крещении» немецких студентов или при еще более экстравагантных обрядах посвящения, практикуемых в американских студенческих братствах. Они запечатлены в бессознательном в виде изначального образа, архетипа (arehetypus), как говорил святой Августин^[96].

272 Когда мать моего юного пациента рассказала ему о Кельнском соборе, этот первообраз пробудился к жизни. Поскольку духовного наставника, который развил бы видение далее, в то время не нашлось, ребенок остался на попечении матери. Все же жажда мужского руководства продолжала нарастать, в итоге приняв форму гомосексуальных наклонностей. Последние, вероятно, никогда бы не возникли, будь рядом мужчина, способный направить детские фантазии в надлежащее русло. Отклонение в сторону гомосексуальности, безусловно, находит многочисленные примеры в истории. В Древней Греции, как и в некоторых примитивных сообществах, гомосексуальность и образование были практически синонимами. С этой точки зрения юношеская гомосексуальность есть всего лишь неверное толкование вполне естественной потребности в мужском руководящем начале.

273 Согласно сновидению, начало лечения означает для пациента реализацию истинного смысла его гомосексуальности, а именно приобщение к миру взрослого мужчины. Все, что мы были вынуждены обсуждать здесь в столь утомительных и многословных деталях, сновидение сжало до нескольких ярких метафор, создав таким образом картину, оказывающую гораздо большее воздействие на воображение, чувства и понимание, чем любые ученые рассуждения. Соответственно, пациент оказался лучше подготовленным к лечению, чем это было бы возможно посредством медицинских и педагогических максим. По этой причине я рассматриваю сновидения не только как ценный источник сведений, но и как чрезвычайно действенный инструмент просвещения и терапии.

274 Далее я перескажу второе сновидение, которое приснилось пациенту в ночь после его первого визита ко мне. В определенном смысле оно дополняет предыдущее. Должен подчеркнуть, что в ходе первой консультации я не ссылался на сновидение, которое мы обсуждали только что. О нем даже не упоминалось. Также не было произнесено ни слова, хотя бы отдаленно связанного с вышеизложенным.

275 Второе сновидение таково: «Я нахожусь в большом готическом соборе. У алтаря стоит священник. Я с моим другом встаю перед ним, держа в руке маленькую фигурку из слоновой кости. У меня такое чувство, что над нею должны совершить обряд крещения. Вдруг появляется пожилая женщина, снимает с пальца моего друга кольцо, символизирующее принадлежность к братству, и надевает его на свою руку. Мой друг опасается, что это может каким-то образом его обременить. В этот миг раздается чудесная органная музыка».

276 К сожалению, рамки одной короткой лекции не позволяют мне обсудить все подробности этого чрезвычайно замысловатого сновидения. Здесь я кратко изложу лишь те моменты, которые продолжают и дополняют сновидение предыдущего дня. Второе сновидение, несомненно, связано с первым: сновидец снова оказывается в церкви, то есть в состоянии посвящения в мужчины. Однако появляется новая фигура – священник, чье отсутствие в прежней ситуации мы уже отмечали. Таким образом, сновидение подтверждает, что бессознательный смысл его гомосексуальности реализован и можно двигаться дальше. Пришло время подлинной церемонии посвящения, т. е. крещения. Символика сновидения подтверждает то, что я сказал ранее, а именно, что содействие таким переходам и психическим трансформациям не есть прерогатива христианской церкви, но что за церковью стоит живой первообраз, способный вызывать преобразования при определенных обстоятельствах.

277 Согласно сновидению, крещению подлежит маленькая фигурка из слоновой кости. Пациент говорит следующее: «Это был крошечный человечек, напомнивший мне о мужском половом органе. Конечно, было странно, что его собирались окрестить. Впрочем, у иудеев обрезание – своего рода крещение. Должно быть, это отсылка к моей гомосексуальности, ибо друг, стоявший со мной перед алтарем, – тот самый, с которым у меня были сексуальные отношения. Мы принадлежим к одному братству. Кольцо, очевидно, символизирует наши отношения».

278 Как известно, в обиходе кольцо символизирует связь или отношения – как, например, обручальное кольцо. Посему в данном случае мы можем смело трактовать кольцо из сновидения как символ гомосексуальных отношений. В том же направлении указывает и то обстоятельство, что в сновидении пациент появляется вместе со своим другом.

279 Недуг, требующий исцеления, – это, разумеется, гомосексуальность. Сновидец должен выйти из этого относительно детского состояния и перейти в состояние взрослости посредством своего рода церемонии обрезания в присутствии священника. Эти соображения в точности согласуются с моим анализом предыдущего сновидения. До сих пор все происходило логично и последовательно, при помощи архетипических образов. Во втором сновидении появляется некий тревожный фактор. Пожилая женщина внезапно завладевает кольцом; иными словами, она притягивает к себе то, что прежде было гомосексуальной связью, и тем самым вызывает у сновидца страх, что он вступает в новые отношения с новыми обязательствами. Поскольку кольцо теперь на руке женщины, заключается своего рода брак, то есть гомосексуальные отношения перешли в отношения гетеросексуальные, но особого рода, поскольку речь идет о женщине немолодой. «Это подруга моей матери, – говорит пациент. – Я ее очень люблю; на самом деле она для меня как мать». Это замечание подсказывает нам, что именно произошло в сновидении: в результате посвящения гомосексуальная связь разрывается и заменяется гетеросексуальными отношениями, платонической дружбой с женщиной, похожей на мать сновидца. Несмотря на сходство, эта женщина все же не его мать; отношения с нею означают выход за пределы влияния матери, шаг в сторону маскулинности и, следовательно, частичное преодоление юношеской гомосексуальности.

280 Страх перед новой связью легко понять, во-первых, как страх, который естественным образом внушает сходство женщины с матерью – можно даже утверждать, что разрыв гомосексуальной связи вызвал полную регрессию к матери, – а во-вторых, как страх перед новыми и неизвестными факторами, сопутствующими взрослому гетеросексуальному состоянию с возможными обязательствами (брак и прочее). То, что в действительности мы имеем здесь дело не с регрессом, а с прогрессом, по всей видимости, подтверждается музыкой, которая звучит в миг ритуала. Пациент музыкален и особенно восприимчив к торжественной органной музыке. Музыка означает для него нечто позитивное и в данном случае обеспечивает гармоничное завершение сновидения, которое, в свою очередь, оставляет после себя прекрасное, возвышенное настроение.

281 Если принять во внимание тот факт, что до сих пор пациент побывал всего на одной консультации, в ходе которой мы обсуждали общий анамнез, вы, несомненно, согласитесь со мной, что оба сновидения содержат удивительные «предвидения». Они выставляют ситуацию пациента в весьма примечательном свете, чуждом сознательному разуму, и вместе с тем придают банальной медицинской проблеме выражение, которое обнажает психические особенности сновидца и, таким образом, актуализирует его эстетические, интеллектуальные и религиозные интересы. Трудно вообразить более благоприятные условия для лечения. Смысл этих сновидений подсказывает нам, что пациент приступил к лечению с величайшим стремлением и надеждой, будучи полностью готовым отбросить свою ребячливость и стать мужчиной. В действительности, однако, это не так. Сознательно он испытывал сомнения и проявлял сопротивление; более того, в ходе лечения он постоянно выказывал антагонизм и желание вернуться к прежнему инфантилизму. Соответственно, сновидения резко противоречат его сознательному поведению. Они носят прогрессивный характер и играют роль педагога, предъявляя свою специфическую функцию. Эту функцию я назвал компенсаторной. Бессознательная прогрессивность и сознательная регрессивность образуют пару противоположностей, которые, так сказать, уравновешивают друг друга. Влияние педагога склоняет чашу весов в сторону прогресса. Таким образом, сновидения оказывают немалую поддержку нашим воспитательным усилиям, одновременно позволяя глубже проникнуть в интимную фантазийную жизнь пациента. Как следствие, его сознательная установка постепенно становится более четкой и восприимчивой к новым воздействиям.

282 Из сказанного можно сделать вывод, что, проявляй все сновидения себя подобным образом, они были бы незаменимым средством доступа к самым потаенным уголкам психики. В той мере, в какой сновидения вообще поддаются объяснению, таково общее правило; тем не менее, найти корректное объяснение далеко не просто. Необходим не только большой опыт и значительный такт, но и знания. Толковать сновидения на основе общей теории или на основе определенных готовых предположений не просто бессмысленно, но и неправильно и вредно. С помощью искусства мягкого убеждения и широкого использования предполагаемых сновидческих механизмов, таких как инверсия, искажение, смещение и тому подобное, сновидению можно приписать почти любое значение. Те же самые произвольные процедуры использовали и при первых попытках расшифровать иероглифы. Прежде чем пытаться понять сновидение, следует сказать себе: «Это сновидение может означать все что угодно». Оно не обязательно должно противоречить сознательной установке, но может идти параллельно той, что вполне соответствует его компенсаторной функции. Более того, есть сновидения, которые вообще не поддаются толкованию. Зачастую единственное, чем приходится довольствоваться, – это некая догадка. Во всяком случае, до настоящего времени для сновидений не найдено ни универсальной формулы, ни безошибочного метода, ни абсолютно удовлетворительной теории. Фрейдистскую гипотезу о том, что все сновидения суть замаскированное исполнение сексуальных и других морально недопустимых желаний, я поддержать не могу, а потому расцениваю ее применение и основанные на ней тактики как субъективную предвзятость. В действительности я убежден, что ввиду выраженной иррациональности и индивидуальности сновидений построение общепринятой теории может оказаться совершенно невозможным. Почему все без исключения должно быть предметом науки? Научное мышление – лишь одна из имеющихся в нашем распоряжении умственных способностей, обеспечивающих постижение мира. Возможно, сновидения лучше трактовать как произведения искусства, нежели как материал для ученого. Первая точка зрения, как мне кажется, дает лучшие результаты, ибо полнее отвечает сущностной природе сновидений. В конце концов наша главная цель – осознание бессознательной компенсации и преодоление односторонности и неадекватности сознательной установки. Там, где работают другие методы воспитания, мы не нуждаемся в помощи бессознательного. В самом деле, мы бы допустили вопиющую ошибку, если бы попытались заменить анализ бессознательного испытанными сознательными методами. Аналитический метод должен применяться там и только там, где все прочие методы оказываются бесполезными, причем прибегать к нему надлежит только специалисту – или непрофессионалу под надзором и руководством специалиста.

283 Общие результаты подобных психиатрических исследований и методов представляют не просто академический интерес для педагога; они могут принести реальную пользу, ибо в определенных случаях обеспечивают понимание, недостижимое без соответствующих знаний.

VII. Развитие личности

Доклад, впервые прочитанный на собрании Венского культурного союза (ноябрь 1932 г.) и впоследствии опубликованный под названием «О развитии личности» в сборнике «Реальность психического» (Wirklichkeit der Seele, Цюрих, Лейпциг и Штутгарт, 1934).

284 Довольно часто и вольно цитируются строки Гёте:

чтобы показать, будто конечная цель и сильнейшее желание всего человечества заключаются в достижении той полноты жизни, которую принято обозначать понятием «личность». В настоящее время «воспитание личности» – педагогический идеал, отвергающий стандартизированного, массового, «нормального» человека, востребованного эпохой машин. Тем самым отдается дань тому бесспорному факту, что все великие освободительные деяния, известные в мировой истории, исходили от передовых личностей, а не от инертной массы, которая во все времена остается второстепенной и может быть побуждена к действию исключительно демагогом. Итальянская нация восторженно приветствует личность дуче; другие народы горько оплакивают отсутствие сильных лидеров^[98]. Если сегодня тоска по личности стала актуальной проблемой, занимающей многие умы, то в прежние времена лишь один человек дал себе труд задуматься над этим вопросом; это Фридрих Шиллер, чьи «Письма об эстетическом воспитании» спали непробудным сном более ста лет. Мы можем с уверенностью утверждать, что Священная Римская империя германской нации не воспринимала Шиллера как воспитателя и педагога. С другой стороны, furor teutonicus^[99] обрушилась на педагогику (в строгом смысле воспитания детей), проникла в детскую психологию, обнажила инфантилизм взрослого и превратила детство в столь важное состояние для жизни и человеческой судьбы, что оно полностью затмило созидательное значение и потенциальные возможности зрелого возраста. Наш век экстравагантно превозносят как «век ребенка». Это безграничное расширение детского сада равносильно полному игнорированию проблем образования взрослых, предсказанных гением Шиллера. Никто не станет отрицать или недооценивать важность детства; тяжкие и зачастую пожизненные травмы, нанесенные бездарным воспитанием дома или в школе, слишком уж очевидны, что обусловливает насущную потребность в более разумных педагогических методах. Если мы хотим пресечь это зло в корне, необходимо со всей серьезностью ответить на вопрос, как такие глупые и фанатичные методы стали применяться вообще и почему они применяются до сих пор. Несомненно, это происходит по той простой причине, что существуют глупые педагоги, которые суть не люди, а ходячие олицетворения метода. Любой, кто стремится воспитывать и обучать, должен сам быть воспитанным и образованным. Но зубрежка и механическое следование методам, практикуемым до сих пор, не содействуют развитию ни ребенка, ни самого педагога. Нам постоянно твердят о том, что личность ребенка требует формирования. Хотя я восхищаюсь этим возвышенным идеалом, не могу не спросить, кто именно формирует личность? В первую очередь у нас есть родители – обыкновенные и не слишком сведущие люди, которые чаще всего сами наполовину дети и остаются таковыми всю жизнь. Как можно ожидать, что все они будут «личностями»? Кто задумывался о методах, с помощью которых «личность» можно привить? Естественно, мы ожидаем великих свершений от педагога – подготовленного специалиста, который, да поможет ему небо, буквально напичкан «психологией», включая зачастую несовместимые взгляды на то, как устроен ребенок и как с ним надлежит обходиться. Предполагается, что молодые люди, выбравшие карьеру преподавателя, сами образованны и воспитанны; но никто, я полагаю, не рискнет утверждать, что все они обязательно «личности». По большому счету, учителя – такие же жертвы дефектного воспитания, что и несчастные дети, которых они призваны обучать. Как правило, «личности» в них не больше, чем в их подопечных. Наша педагогическая система страдает односторонним подходом к обучаемому и столь же односторонним отсутствием внимания к невоспитанности и необразованности обучающего. Всякий, кто закончил учебу, мнит себя образованным; одним словом, он чувствует себя взрослым. Он просто обязан чувствовать себя таковым, ибо должен быть твердо убежден в собственной компетентности, дабы выжить в борьбе за существование. Любое сомнение или чувство неуверенности будут мешать и ограничивать, подрывая столь необходимую человеку веру в собственный авторитет и делая его непригодным для профессиональной деятельности. От него ждут, что он знает свое дело и не сомневается ни в себе, ни в своих способностях. Специалист заведомо обречен быть компетентным.

285 Всем известно, что эти условия не идеальны. С некоторыми оговорками, однако, можно сказать, что в данных обстоятельствах они являются наилучшими из возможных. Вряд ли они могут быть иными. От среднестатистического педагога едва ли разумно ожидать большего, чем от среднестатистического родителя. Если он хорошо выполняет свою работу, мы должны этим довольствоваться, как должны довольствоваться тем, что родители стараются воспитать своих детей как можно лучше.

286 Дело в том, что идеал воспитания личности не предназначен для детей: то, что обычно подразумевается под личностью – всесторонне развитое психическое целое, способное к сопротивлению и изобилующее энергией, – это идеал взрослого. Только в эпоху, подобную нашей, когда человек не осознает проблем взрослой жизни или – что еще хуже – когда он сознательно уклоняется от них, этот идеал стало возможным навязать детству. Сам я подозреваю наш современный педагогический и психологический энтузиазм по отношению к ребенку в бесчестных намерениях: мы говорим о ребенке, но должны иметь в виду ребенка во взрослом. Ибо в каждом взрослом скрывается ребенок – вечный ребенок^[100], нечто, что всегда находится в состоянии становления и требует непрестанной заботы, внимания и воспитания. Это та часть человеческой личности, которая жаждет развиваться и стремится стать целостной. Современный человек, однако, далек от этой целостности. Смутно ощущая собственные недостатки, он берется за воспитание детей и посвящает себя детской психологии, наивно полагая, будто в его собственном воспитании и детском развитии что-то пошло не так, но в следующем поколении этот порок, безусловно, удастся исправить. Подобное намерение весьма похвально, но наталкивается на тот психологический факт, что мы не можем искоренить в ребенке ошибку, которую по-прежнему совершаем сами. Дети и вполовину не так глупы, как мы себе воображаем. Они слишком хорошо умеют отличать подлинное от поддельного. Сказка Андерсена о голом короле содержит в себе непреходящую истину. Сколь многие родители приходили ко мне с благородным намерением избавить своих детей от печального опыта, который им довелось пережить в собственном детстве! Когда же я спрашиваю: «Вы уверены, что сами преодолели эти недостатки?» – они настаивают, что ущерб давно возмещен. В действительности это не так. Если их воспитывали слишком строго, то они балуют собственных детей терпимостью, граничащей с дурным вкусом; если в детстве от них мучительно скрывали какие-то факты, то они теперь их озвучивают с равно болезненной несдержанностью. Такие родители просто впали в противоположную крайность, что является убедительным доказательством трагического постоянства старого греха. К сожалению, данное обстоятельство совершенно ускользает от них.

287 Если мы что-то хотим изменить в детях, сперва необходимо убедиться, не следует ли это что-то изменить в первую очередь в нас самих. Возьмем наш энтузиазм в отношении педагогики. Не исключено, что мы пытаемся надеть левый ботинок на правую ногу. Возможно, мы систематически смещаем педагогическую потребность с взрослых на детей, ибо не желаем признавать, что сами во многом еще дети и по-прежнему нуждаемся в воспитании.

288 Во всяком случае, мне кажется, что подобные сомнения весьма уместны, когда речь заходит о воспитании «личности» ребенка. Личность – это семя, способное развиваться лишь постепенно на протяжении всей жизни. Не существует личности без определенности, цельности и зрелости. Этих трех качеств нельзя и не следует ожидать от ребенка: они лишили бы его детства, сделав не чем иным, как уродцем, скороспелым псевдовзрослым. Впрочем, наше современное воспитание порождает таких монстров в изобилии, особенно в тех случаях, когда родители ставят перед собой фанатичную задачу всегда давать детям «лучшее» и «жить только для них». Этот идеал мешает им что-либо предпринимать для собственного развития и дает право скармливать ребенку собственное представление о «лучшем». Однако в действительности это так называемое «лучшее» есть то, чем родители больше всего пренебрегали в отношении самих себя. В результате детей активно подталкивают к тому, что не удалось их отцам и матерям; навязывают амбиции, которые никогда не реализуются. Такие методы и идеалы могут породить только педагогических чудовищ.

289 Никто не в силах воспитать личность, если сам таковой не является. Только взрослый, но не ребенок, способен достичь уровня личности как плода полноценной жизни, направленной на эту цель. Достижение уровня личности означает оптимальное развитие всего человека как уникальной индивидуальности. Невозможно предвидеть бесконечное разнообразие условий, которые должны быть при этом выполнены. Тут требуется целая жизнь во всех ее биологических, социальных и духовных проявлениях. Личность – это высшая реализация врожденной идиосинкразии живого существа. Это акт высочайшего мужества, абсолютное принятие своей индивидуальной сущности, максимальная адаптация к всеобщим условиям существования в сочетании с максимально возможной свободой самоопределения. Привить человеку все это кажется мне предприятием не из легких. Без сомнения, это наитруднейшая задача из тех, какие ставит перед собой современный разум. Вдобавок она опасна – опасна в той мере, в какой Шиллер не мог и вообразить, хотя пророческая проницательность побудила его первым подступиться к данным вопросам. Она столь же опасна, сколь и смелое и рискованное решение природы обязать женщин рожать детей. Разве не было бы кощунством, актом прометеевской или даже люциферовской самонадеянности, если бы сверхчеловек дерзнул вырастить гомункула в бутылке, а затем обнаружил бы, что тот превращается в голема? Но все же он не сделал бы ничего такого, чего природа не делает каждый день. Нет ни одного человеческого порока и уродства, которые не произошли бы из утробы любящей матери. Как солнце светит праведным и неправедным, как женщины с равной любовью вынашивают и кормят детей Божьих и отпрысков дьявольских, не заботясь о возможных последствиях, так и мы суть неотъемлемая часть этой удивительной природы и, подобно ей, носим в себе зародыши непредсказуемого.

290 Личность человека развивается в течение всей жизни из задатков, которые трудно или вовсе невозможно распознать; только наши поступки покажут, кто мы есть на самом деле. Мы подобны солнцу, которое питает жизнь земли и порождает всевозможные диковинные, прекрасные и дурные плоды; мы подобны матерям, которые носят во чреве невыразимое счастье и страдание. Сперва мы не знаем, какие дела и злодеяния, какая судьба, какое добро и зло содержатся в нас; только осень покажет, что породила весна, только вечером станет ясно, чему положило начало утро.

291 Личность как полная реализация всего нашего существа – недостижимый идеал. Однако недостижимость не является доводом против идеала, ибо идеалы суть лишь ориентиры, а не самоцель.

292 Как ребенок должен развиваться, чтобы вырасти образованным, так и личность должна сперва прорасти, прежде чем ее можно будет надлежащим образом воспитать. Вот тут-то нас и подстерегает главная опасность. Поскольку мы имеем дело с чем-то непредсказуемым, то не ведаем, как и в каком направлении будет развиваться нарождающаяся личность. С другой стороны, мы достаточно знаем о природе и мире, чтобы относиться с некоторой опаской ко всему на свете. Кроме того, мы воспитываемся в христианской вере в то, что человеческая природа изначально дурна и греховна. Даже те, кто больше не придерживается христианского вероучения, с недоверчивостью и страхом относятся к возможностям, таящимся в глубинах их существа. Просвещенные психологи вроде Фрейда рисуют крайне неприятную картину того, что дремлет в безднах человеческой психики. Посему любая попытка замолвить словечко за развитие личности выглядит той еще авантюрой. Впрочем, человеческая природа полна самых удивительных противоречий. Мы превозносим «святость материнства», но никогда бы не решились возложить на него ответственность за человеческих монстров, маньяков-убийц, опасных психопатов, эпилептиков, идиотов и калек всех мастей, рождающихся каждый день. Вместе с тем, едва дело доходит до позволения личности развиваться свободно, нас охватывают сильнейшие сомнения. «Эдак может случиться все что угодно», – говорят люди или выдвигают старое, скудоумное возражение против «индивидуализма». Но индивидуализм никогда не был плодом естественного развития; он есть не что иное, как неестественная узурпация, причудливая, дерзкая поза, рассыпающаяся при малейшем затруднении. Мы же имеем в виду совсем иное.

293 Разумеется, никто не развивает личность только потому, что ему сказали, будто это полезно или целесообразно. Природа еще никогда не прислушивалась к благонамеренным советам. Единственное, что движет природой, в том числе и человеческой, – это причинная необходимость. Без нужды ничто не меняется, а менее всего человеческая личность. Она чрезвычайно консервативна, если не сказать бесстрастна и равнодушна. Пробудить ее способна лишь острая потребность. Развивающаяся личность не подчиняется ни капризу, ни приказу, ни озарению; она повинуется исключительно грубой необходимости; ей требуется мотивирующая сила внутренних или внешних обстоятельств. Любое другое развитие ничуть не лучше индивидуализма. Вот почему «индивидуализм» – дешевое оскорбление, если оно брошено в сторону естественного развития личности.

294 Выражение «много званых, а мало избранных»^[101] здесь как нельзя более кстати. Развитие личности от зародышевого состояния до полной сознательности – это одновременно и благословение, и проклятие, ибо первый плод этого развития есть сознательное и неминуемое отделение индивидуума от недифференцированного и бессознательного стада. Подобное отделение неизбежно влечет за собой одиночество и изоляцию. От этой участи не могут спасти ни семья, ни общество, ни положение, ни даже самое успешное приспособление к окружению. Развитие личности – это привилегия, за которую приходится дорого платить. Те, кто громче всех кричит о развитии своей личности, меньше всего задумываются о последствиях, которые сами по себе способны отпугнуть слабых духом.

295 Но все же развитие личности означает нечто большее, чем просто страх выпустить на волю монстров или оказаться в изоляции. Оно также означает верность закону собственного бытия.

296 В данном контексте термину «верность» я бы предпочел греческое слово из Нового Завета, πίστis, ошибочно переведенное как «вера». На самом деле оно означает «доверие», «доверчивую преданность». Верность закону собственного бытия есть доверие этому закону, лояльная приверженность и доверительная надежда; одним словом, это установка, которую должен хранить религиозный человек по отношению к Богу. Отсюда ясно, сколь зловещая дилемма таится под поверхностью основной проблемы: личность не сможет развиваться, если индивидуум сознательно не выберет свою собственную стезю. Не только каузальный мотив – необходимость, – но и сознательное моральное решение должны придать силу процессу построения личности. Если отсутствует первое, то предполагаемое развитие сведется к простой акробатике воли; если отсутствует второе, то развитие завязнет в бессознательном автоматизме. Тем не менее человек может принять решение идти своим путем только в том случае, если этот путь представляется ему наилучшим. Если бы лучшим считался какой-то другой путь, человек жил бы и развивал эту другую личность вместо своей собственной. Другие пути суть условности морального, социального, политического, философского или религиозного толка. Тот факт, что условности всегда процветают в той или иной форме, доказывает, что подавляющее большинство людей выбирает не собственный путь, а принятый обществом и, следовательно, развивает не себя, а метод и коллективный образ жизни за счет собственной целостности.

297 Подобно тому, как психическая и социальная жизнь человечества на первобытном этапе представляет собой исключительно групповое существование при высокой степени бессознательности индивидуума, так и последующий процесс исторического развития в основном является коллективным и, несомненно, останется таковым. По этой причине я убежден, что условности суть коллективная необходимость. Это паллиатив, а не идеал ни в моральном, ни в религиозном смысле, ибо подчинение им всегда означает отказ от целостности и бегство от конечных последствий собственного бытия.

298 Развивать собственную личность – непопулярное начинание, отклонение, крайне несвойственное стаду, эксцентричность, отдающая отшельничеством. Во всяком случае, так кажется со стороны. Посему не удивительно, что с древнейших времен лишь немногие избранные отваживались на это необычное предприятие. Будь все они глупцами, мы могли бы смело отмахнуться от них как от ίδιώται, умственно «частных» людей, не заслуживающих внимания. К несчастью, эти личности, как правило, принадлежат к легендарным героям человечества, к тем, на кого равняются, кого любят и кому поклоняются, к истинным сынам Божиим, чьи имена остаются в веках. Они – цветок и плод, вечно плодоносящие семена древа человечества. Отсылка к историческим фигурам объясняет, почему развитие личности есть идеал, а индивидуализм – оскорбление. Величие исторических фигур заключается не в смиренном подчинении условностям, а, напротив, в освобождении от них. Они возвышались, словно горные вершины, над массами, которые по-прежнему цеплялись за свои коллективные страхи, свои убеждения, законы и системы, и смело выбирали собственный путь. Обывателю всегда казалось чудом, что некто может свернуть с проторенной дороги, предпочтя ей крутую и узкую тропу, ведущую в неизвестность. Как следствие, такого человека всегда считали если не сумасшедшим, то одержимым демоном или вдохновленным богом; ибо тот факт, что некто способен действовать иначе, чем всегда действовало человечество, можно объяснить лишь вмешательством демонической силы или божественного духа. В самом деле, кто, кроме бога, может послужить противовесом мертвому грузу масс с их вечными условностями и привычками? Соответственно, героев с давних пор наделяли божественными атрибутами. Согласно нордическим представлениям, у них были змеиные глаза, а в их рождении или происхождении непременно имелось что-то необыкновенное. Одни герои Древней Греции обладали душой змеи, другие – личным демоном; они были колдунами или избранниками божьими. Все эти свойства, которые можно было множить по желанию, свидетельствуют о том, что для обычного человека любая выдающаяся личность есть нечто сверхъестественное, явление, которое можно объяснить исключительно присутствием некоего демонического фактора.

299 Что же, в конце концов, побуждает человека избрать собственный путь и вырваться из бессознательного отождествления с массой, как из пелены тумана? Едва ли это необходимость, ибо с необходимостью сталкиваются многие и все находят прибежище в условностях. Это и не моральное решение, ибо в девяти случаях из десяти мы выбираем условности. Что же тогда неумолимо склоняет чашу весов в пользу экстраординарного?

300 Обычно говорят о призвании, о каком-то иррациональном факторе, заставляющем человека освободиться от стада и его проторенных путей. Истинная личность – это всегда призвание, в которое она верит, как в Бога, хотя, как сказал бы обычный человек, это всего лишь субъективное чувство. Но призвание действует подобно закону Божию, от которого никуда не деться. Тот факт, что многие люди, идущие своей дорогой, в итоге приходят к гибели, ничего не значит для того, у кого есть призвание. Они обязаны повиноваться собственному закону, как если бы некий демон нашептывал им о новых и чудесных путях. Любой, у кого есть призвание, внемлет внутреннему голосу: он призван. Вот почему в легендах говорится, что у такого героя есть личный демон, который дает ему советы и наказам которого он должен подчиняться. Самый известный литературный пример – Фауст, исторический – демон (даймон или даймоний. – Ред.) Сократа^[102]. У первобытных знахарей есть змеиные духи. Эмблема Эскулапа, покровителя врачей, – змея из Эпидавра. У этого божества тоже был личный демон, кабир^[103] Телесфор, который, как считается, диктовал или внушал ему врачебные предписания.

301 Первоначальное значение слова «призвание» – «зов свыше»^[104]. Самые яркие тому примеры можно найти в свидетельствах ветхозаветных пророков. То, что это не просто старомодная манера выражения, доказывают признания таких исторических фигур, как Гете и Наполеон, не скрывавших чувства предназначения.

302 Призвание, или чувство предназначения, однако, не является прерогативой великих личностей; оно также присуще обычным и даже «миниатюрным» личностям, с той лишь разницей, что по мере уменьшения размеров «голос свыше» становится более приглушенным и бессознательным. Внутренний демон словно отдаляется и говорит с человеком все реже и невнятнее. Чем меньше личность, тем тусклее и бессознательнее она становится, пока наконец не сливается с окружающим обществом, отказываясь таким образом от собственной целостности и растворяясь в целостности группы. На смену внутреннему голосу приходит голос группы с ее условностями, а призвание заменяется коллективными потребностями. Но даже в этом бессознательном социальном состоянии найдется немало тех, кто, услышав зов внутреннего голоса, мгновенно отделяется от прочих; они чувствуют, что столкнулись с проблемой, о которой другие не знают ничего. В большинстве случаев невозможно объяснить окружающим, что произошло, ибо любые попытки объяснения наталкиваются на непреодолимые предрассудки. Говорят: «Ты ничем не отличаешься от остальных» или «Ничего подобного не существует», – а если даже признается, что нечто существует, то оно немедленно клеймится как «болезненное» и «непристойное». Ибо «чудовищной самонадеянностью будет предполагать, будто нечто такое может иметь хоть малейшее значение» – это «просто психология». Последний довод чрезвычайно популярен в наши дни. Он проистекает из любопытной недооценки всего психического, которое считается личным, произвольным и, следовательно, совершенно бесполезным. При всеобщей-то увлеченности психологией! В конце концов, бессознательное есть «не что иное, как фантазия». Мы «просто вообразили» то-то и то-то и так далее. Люди мнят себя волшебниками, способными управлять психикой и формовать ее, как им заблагорассудится. Они отрицают то, что кажется неудобным, сублимируют неприятное, оправдывают фобии, исправляют недостатки и даже чувствуют, что устроили все самым замечательным образом. Вместе с тем они забывают о том существенном обстоятельстве, что лишь крошечная часть психики тождественна сознательному разуму и его фокусам; гораздо большая ее часть – это сугубо бессознательная данность, твердая и непреложная, как гранит, непоколебимая, недоступная, но в любое время готовая обрушиться на нас по велению невидимых сил. Страшные катастрофы, угрожающие нам сегодня, – это не стихийные явления физического или биологического порядка, а психические события. Нам угрожают войны и революции, которые суть не что иное, как психические эпидемии. В любой миг несколько миллионов человек может охватить новое безумие, и тогда начнется еще одна мировая война или опустошительная революция. Вместо того чтобы опасаться диких зверей, землетрясений, оползней и наводнений, современный человек страдает от стихийных сил собственной психики. Психическое – мировая сила, значительно превосходящая все другие силы на земле. Эпоха Просвещения, лишившая природу и человеческие институты богов, упустила из виду бога Ужаса, обитающего в человеческой душе. Если где-либо страх Божий и оправдан, то только перед лицом всеподавляющего превосходства психического.

303 Но все это не более чем абстракция. Известно, что интеллект – умный выскочка – может выразить это ощущение таким вот или любым другим угодным ему способом. Другое дело, когда объективная психика – твердая, как гранит, и тяжелая, как свинец, – возникает перед человеком как внутреннее переживание и обращается к нему отчетливо слышимым голосом: «Так будет и должно быть». Тогда он чувствует себя призванным, как чувствует группа во время войны, революции или любого другого массового помешательства. Не случайно наш век взывает к личности-искупителю, к тому, кто способен вырваться из непреложных тисков коллективного и спасти хотя бы собственную душу, кто зажигает маяк надежды для других, провозглашая, что хотя бы кому-то одному удалось освободиться от фатального отождествления с групповой психикой. В силу своей бессознательности группа лишена свободы выбора, и психическая активность протекает в ней как непреложный закон природы. Так запускается цепная реакция, которая прекращается только в результате катастрофы. Люди всегда жаждут явления героя, истребителя драконов, когда чувствуют опасность со стороны психических сил; отсюда и мольба о развитии личности.

304 Но какое отношение имеет индивидуальная личность к бедственному положению многих? Во-первых, она является частью народа в целом и, как и все прочие, находится во власти силы, которая движет этим целым. Единственным, что отличает этого человека от всех прочих, является его призвание. К нему взывает всемогущая, всеподавляющая психическая необходимость – личный рок и рок его народа. Если он прислушивается к голосу свыше, то сразу же отделяется и обосабливается, ибо принял решение повиноваться закону, повелевающему изнутри. «Его собственному закону!» – воскликнут окружающие. Но он знает, что данный закон, данное призвание принадлежат ему не больше, чем напавший на него лев, хотя несет смерть, несомненно, именно этот лев, а не какой-либо другой. Только в этом смысле он имеет право говорить о «своем» призвании, «своем» законе.

305 Установив приоритет собственного пути над всеми другими, такой человек уже выполнил большую часть своего освободительного предназначения. Он исключил для себя все прочие пути; он поставил свой закон превыше условностей и тем отринул все то, что не только не смогло предотвратить величайшую опасность, но и фактически ее навлекло. Сами по себе условности суть бездушные механизмы, способные охватить одну только рутину. Созидательное начало всегда выше условностей. Вот почему, когда в жизни господствует простая рутина в форме условностей и традиций, рано или поздно возникает разрушительная вспышка творческой энергии. Эта вспышка может закончиться катастрофой, если приобретет массовый характер, но не у индивидуума, который сознательно подчиняется этим высшим силам и служит им всей душой. Механизм условностей удерживает людей в бессознательном состоянии; подобно слепым животным, они бредут по привычной колее, не ощущая необходимости принимать сознательные решения. Это незапланированное последствие даже самых лучших условностей неизбежно, но оттого не становится менее страшным. Когда возникают новые обстоятельства, не предусмотренные старыми условностями, человека, остающегося в бессознательном состоянии под давлением рутины, может охватить паника, способная привести к непредсказуемым результатам.

306 Личность, однако, не позволяет себе пасть жертвой панического ужаса тех, кто только пробуждается к сознанию, ибо все свои ужасы она оставила позади. Она может совладать с изменениями и неосознанно и непроизвольно становится лидером.

307 Все человеческие существа схожи между собой, иначе они не впадали бы в одно и то же заблуждение, а психический субстрат, на котором зиждется индивидуальное сознание, универсален, иначе люди никогда не смогли бы понять друг друга. В этом смысле личность и ее своеобразный психический склад не являются чем-то исключительно неповторимым. Уникальность присуща только индивидуальной природе личности, как она присуща каждому индивидууму как таковому. Личность не есть абсолютная прерогатива гения, ибо человек может быть гением, не будучи личностью. Учитывая, что в каждом изначально заложен закон его жизни, любой человек теоретически способен следовать ему и таким образом стать личностью, т. е. достичь целостности. Но поскольку жизнь существует только в форме живых особей, то есть индивидуумов, этот закон всегда стремится к жизни, проживаемой индивидуально. Значит, хотя объективная психика может быть понята только как универсальная и единообразная данность, предполагающая, что все люди разделяют одно и то же первичное психическое состояние, она, тем не менее, должна индивидуироваться, ибо не может выразить себя иначе, кроме как через индивидуальное человеческое бытие. Единственным исключением из этого правила являются случаи, когда она захватывает группу и по самой своей природе ведет к катастрофе, поскольку действует бессознательно, не усваивается сознанием и не находит своего места среди текущих условий существования.

308 Лишь тот, кто способен сознательно подчиниться силе внутреннего голоса, становится личностью; но если он уступит, то будет сметен слепым потоком психических событий и уничтожен. В этом состоит величие и избавление любой подлинной личности: она добровольно жертвует собой ради призвания и сознательно впускает в свою индивидуальную реальность все то, что, будь оно бессознательно прожито группой, способно привести только к гибели.

309 Один из самых ярких примеров значения личности, которые сохранила для нас история, – это земная жизнь Христа. Как известно, действенный противовес мании величия, сжигавшей не только императоров, но и каждого римлянина (civis Romanus sum^[105]), возник именно в христианстве, которое, между прочим, было единственной религией, подвергавшейся подлинным гонениям со стороны римлян. Противостояние проявлялось везде, где поклонение цезарю вступало в противоречие с христианством. Но, как мы знаем из фрагментов Евангелий, повествующих о психическом становлении личности Христа, это противостояние имело место и в душе основателя вероучения. История с искушением в пустыне ясно раскрывает природу психической силы, с которой столкнулся Иисус: искусителем был не кто иной, как опьяненный властью дьявол господствующей психологии. Этот дьявол олицетворял объективную психику, подчинившую себе все народы Римской империи; вот почему в попытке сделать из Иисуса цезаря он посулил все царствие земное. Повинуясь внутреннему зову своего призвания, Иисус добровольно подвергся нападкам империалистического помешательства, охватившего всех – и победителей, и побежденных. Тем самым Он познал природу объективной психики, повергшей весь мир в страдание и породившей стремление к спасению, нашедшее выражение даже у языческих поэтов. Вместо того чтобы подавить этот психический натиск или позволить ему подавить Себя, Он отдался ему сознательно и его воспринял. Так цезаризм, завоевавший мир, трансформировался в духовную монархию, а Римская империя – во вселенское и неземное царство Божие. В то время как весь еврейский народ ожидал в качестве мессии империалистически ориентированного и политически активного героя, Иисус выполнил мессианское предназначение не столько для Своего народа, сколько для всего романского мира и указал человечеству на древнюю истину: там, где правит сила, нет любви, а там, где царит любовь, сила не имеет значения. Религия любви была точным психологическим слепком римского культа власти, но с противоположным значением.

310 Пример христианства, вероятно, лучше всего иллюстрирует абстрактные рассуждения, приведенные мною выше. Уникальная жизнь Христа стала священным символом, ибо она есть психологический прототип единственной значимой жизни, то есть жизни, стремящейся к индивидуальной реализации – абсолютной и безусловной – своего собственного особого закона. В этом смысле мы можем воскликнуть вместе с Тертуллианом: anima naturaliter сhristiana!^[106]

311 Обожествление Иисуса, как и Будды, не удивительно, но свидетельствует о той чрезвычайной ценности, которую человечество придает этим героическим фигурам и, соответственно, идеалу личности. Хотя в настоящее время кажется, будто слепое и деструктивное господство бессмысленных коллективных сил оттеснит идеал личности на второй план, это лишь мимолетный бунт против мертвого груза истории. Как только революционные, неисторические и, следовательно, некультурные наклонности подрастающего поколения насытятся разрушением традиций, будут найдены новые герои. Даже большевики, чей радикализм не вызывает сомнений, забальзамировали Ленина, а Карла Маркса сделали спасителем. Идеал личности – одна из неискоренимых потребностей человеческой души, причем самые неподобающие идеалы отстаиваются фанатичнее всего. Так, поклонение цезарю было неверно истолкованным культом личности, а современный протестантизм, критическая теология которого свела божественность Христа к нулю, нашел свое последнее прибежище в личности Иисуса.

312 То, что мы называем личностью, – в высшей степени трудная и загадочная проблема. Все, что можно сказать по этому поводу, на удивление неудовлетворительно и неадекватно, а потому всякая дискуссия рискует раствориться в напыщенной и пустой болтовне. Само понятие личности в обиходе столь расплывчато и неопределенно, что едва ли найдутся два человека, которые вкладывают в это слово один и тот же смысл. Если я предлагаю здесь более точное определение, то отнюдь не воображаю, будто тем самым поставил точку в данном вопросе. Все сказанное я призываю рассматривать исключительно как предварительную попытку приблизиться к проблеме личности без притязаний на ее решение или, скорее, как описание психологических проблем, этой личностью порождаемых. Все привычные объяснения и излюбленные приемы психологии здесь неприменимы, как неприменимы они и в отношении гениальных и творческих людей. Гипотезы, построенные на влиянии наследственности или окружающей среды, не совсем верны; вымыслы по поводу детства, столь популярные сегодня, мягко говоря, не соответствуют действительности; объяснения на основе нужды – «у него не было денег», «он был болен» и т. д. – ограничены сугубо внешними факторами. Всегда находится нечто иррациональное и не поддающееся объяснению, Deus ex machina^[107] или asylum ignorantiae^[108], как часто обозначают Бога. Итак, проблема, по всей видимости, граничит с нечеловеческой сферой, издавна известной под божественным именем. Как видите, мне тоже пришлось обратиться к «внутреннему голосу», призванию, и определить его как мощный объективный психический фактор. В противном случае я бы не смог охарактеризовать его функционирование в развивающейся личности и его субъективные проявления. Мефистофель в «Фаусте» не персонифицирован только потому, что так обеспечивается более сильный драматический или театральный эффект; Фауст как будто сам себе моралист и рисует своего личного дьявола на стене. Вступительные слова посвящения – «Вы вновь со мной, туманные виденья»^[109] – содержательнее своей эстетической привлекательности. Подобно конкретизму дьявола, они суть признание объективности психического опыта, утверждение, что именно так и произошло, но не из-за субъективных желаний, страхов или личных мнений, а как-то само по себе. Естественно, только глупец думает о призраках, хотя некое подобие первобытного глупца, судя по всему, скрывается под поверхностью и нашего рассудительного будничного сознания.

313 Отсюда вечное сомнение: действительно ли то, что кажется объективной психикой, объективно ли оно или это просто фантазия? Как следствие, возникает вопрос: я намеренно вообразил то-то или то-то или оно вообразилось само? Данная проблема аналогична проблеме невротика, страдающего от воображаемой карциномы. Он знает – ему уже сто раз говорили, – что это плод его воображения, но все же он сокрушенно спрашивает меня: «Почему я воображаю нечто подобное? Я этого не хочу!» Ответ таков: идея карциномы вообразила себя в нем без его ведома и без его согласия. Причина заключается в неспособности осознать психический рост, «приумножение» в бессознательном. Именно эта внутренняя активность и вызывает страх. Однако поскольку пациент совершенно убежден, что в его собственной душе не может быть ничего такого, о чем бы он не знал, он вынужден связать свой страх с физической карциномой, которой, как известно, не существует. Более того, он будет продолжать ее бояться, даже если сотни врачей заверят его, что подобные опасения абсолютно беспочвенны. Значит, невроз представляет собой защиту от объективной, внутренней активности психического; попытку убежать от внутреннего голоса и, следовательно, от призвания, за которую приходится дорого платить. «Рост», упомянутый выше, есть не что иное, как объективная деятельность психики, которая независимо от сознательного волеизъявления стремится говорить с сознательным разумом и вести человека к целостности. За невротической перверсией скрывается призвание, или судьба, – развитие личности, полная реализация жизненной воли, присущей индивидууму от рождения. Невротик – это человек без amor fati^[110]; он не исполнил своего предназначения, а потому никогда не сможет сказать вместе с Ницше: «Никто не поднимается так высоко, как тот, кто не знает, куда ведет его судьба»^[111].

314 Человеку, изменившему закону своего бытия и не сумевшему возвыситься до личности, не дано реализовать смысл своей жизни. К счастью, снисходительная и терпеливая природа не вкладывает роковой вопрос о смысле жизни в уста большинства людей. А если никто не спрашивает, не нужно и отвечать.

315 Стало быть, страх невротика перед карциномой вполне оправдан: это не фантазия, а последовательное выражение психического факта, существующего вне области сознания, за пределами досягаемости воли и разума. Если бы он удалился в пустыню и там прислушался к собственным переживаниям, то, возможно, услышал бы, что нашептывает ему внутренний голос. Но, как правило, культурный человек совершенно неспособен к восприятию голоса, который не вторит общепринятым стереотипам. Представители первобытных племен обладают гораздо большими возможностями в этом отношении; во всяком случае, знахари умеют разговаривать с духами, деревьями и животными – таков неотъемлемый элемент их ремесла, ибо именно в этих формах им предстает объективная психика или психическое не-эго.

316 Поскольку невроз есть нарушение развития личности, мы, врачеватели душ, в силу профессиональной необходимости вынуждены заниматься проблемой личности и внутреннего голоса, какой бы неактуальной она ни казалась. В практической психотерапии эти психические факты – обычно такие расплывчатые и столь часто вырождающиеся в пустые фразы – выступают из мрака глубин и обретают зримую форму. Тем не менее, это крайне редко происходит спонтанно, как было у ветхозаветных пророков; обычно психические состояния, вызвавшие расстройство, осознаются с большим трудом. Впрочем, содержания, которые удается вывести на поверхность, полностью согласуются с внутренним голосом и указывают на предопределенное призвание, которое, если оно принято и усвоено сознательным разумом, ведет к развитию личности.

317 Как великая личность оказывает освобождающее, искупительное, преобразующее и исцеляющее воздействие на общество, так и рождение собственной личности обладает терапевтическим эффектом, подобно реке, иссякшей в вялых боковых притоках и болотах, но снова нашедшей свое русло, или камню, придавившему семя и внезапно поднятому, дабы побег мог пуститься в рост.

318 Внутренний голос – это голос более полной жизни, более широкого, всеохватывающего сознания. Вот почему в мифологии рождение героя или символическое возрождение совпадают с восходом солнца: рост личности синонимичен росту самосознания. По той же причине большинство героев наделены солнечными атрибутами, а миг рождения их личности увязывается со вспышкой света.

319 Страх, который большинство людей естественным образом испытывают перед внутренним голосом, не такой уж детский, как можно вообразить. Содержания, которые при этом предстают перед ограниченным сознанием, далеко не безобидны, как показывает классический пример искушения Христа или не менее характерный эпизод с Марой в легенде о Будде. Как правило, они несут с собой специфическую опасность, которой рискует подвергнуться соответствующее лицо. То, что нашептывает нам внутренний голос, чаще всего представляется чем-то негативным, если не сказать злым. Так и должно быть – прежде всего потому, что обычно человек менее бессознателен в отношении своих добродетелей, чем в отношении своих пороков, а также потому, что от хорошего в нас мы страдаем меньше, чем от дурного. Внутренний голос, как я объяснил выше, содействует осознанию зла, от которого страдает общество, будь то отдельный народ или весь человеческий род. Однако он облекает это зло в уникальную форму, отчего оно кажется всего-навсего индивидуальным свойством. Представляя зло столь заманчивым и убедительным образом, внутренний голос преследует одну цель: заставить нас уступить ему. Если мы не поддадимся, ничто из этого мнимого зла не войдет в нас, а потому никакое обновление или исцеление будут невозможны. (Я говорю «мнимое», хотя это звучит чересчур оптимистично.) Если мы уступаем всецело, то содержания, выраженные внутренним голосом, оборачиваются множеством бесов, и следует катастрофа. Но если мы уступаем лишь частично, если путем самоутверждения эго удается спастись от тотального поглощения, тогда возможно усвоить голос, и мы осознаем, что зло было в конце концов лишь видимостью зла, а в действительности принесло исцеление и просветление. В сущности, внутренний голос – это «Люцифер» в самом строгом и прямом смысле слова; он побуждает к нравственным решениям, без которых человек никогда не сможет достичь полной сознательности и стать личностью. Высшее и низшее, лучшее и худшее, истинное и ложное часто смешиваются во внутреннем голосе самым непостижимым образом, открывая в нас бездну смятения, лукавства и отчаяния.

320 Естественно, смешно обвинять голос всеблагой и всеразрушающей природы во зле. Если она кажется нам закоренелым злом, то виной тому прежде всего старая истина, что лучшее – враг хорошего. С нашей стороны было бы воистину глупо не цепляться за традиционное благо как можно дольше. Но, как сетует Фауст,

Хорошее, к сожалению, остается хорошим не вечно, ибо в противном случае ничего лучшего не могло бы существовать априори. Если мы жаждем лучшего, хорошее должно отступить. Вот почему Майстер Экхарт говорит: «Бог не благ, не лучше кого-то и не наилучший»^[113].

321 В мировой истории бывают эпохи – и наше время, возможно, относится к их числу, – когда хорошее должно посторониться, дабы все, чему суждено стать лучше, сперва предстало в форме зла. Сказанное свидетельствует о том, насколько опасно даже касаться этих вопросов, ибо зло может слишком легко проскользнуть в нашу жизнь под предлогом того, что оно, возможно, и есть то лучшее, к которому стремится человек! Проблемы внутреннего голоса полны подводных камней и скрытых ловушек. Это коварная, скользкая почва, столь же опасная и неисхоженная, как сама жизнь. Но тот, кто не может потерять свою жизнь, не может ее и спасти. Рождение героя и героическая жизнь всегда находятся под угрозой. Змеи, посланные Герой, чтобы уничтожить Геракла; питон, пытавшийся задушить Аполлона при рождении; истребление младенцев – все сводится к одному и тому же. Развитие личности – это риск; беда в том, что демон внутреннего голоса есть одновременно величайшая опасность и незаменимый помощник. Это печально, но логично, ибо такова сама природа мироздания.

322 Можем ли мы поэтому винить человечество, всех благонамеренных пастырей стада и обеспокоенных отцов семейств в том, что они возводят защитные стены, потрясают чудотворными изображениями и указывают дороги, петляющие мимо пропасти?

323 В конце концов герой, лидер, спаситель – это тот, кто открывает путь к большей определенности. Все могло бы остаться по-старому, если бы новый путь не стал настоятельной необходимостью, если бы человечество не претерпело казней египетских, пока наконец его не отыскало. Неоткрытая жилка внутри нас – это живая часть психики; классическая китайская философия называет внутренний путь дао и уподобляет потоку воды, неумолимо движущемуся к своей цели. Слияние с дао означает удовлетворение, целостность, достижение конечной цели, выполнение предназначения; начало, конец и полную реализацию смысла бытия всего сущего. Личность – это дао.

VIII. Брак как психологическое отношение

Впервые опубликовано в: «Ehe-Buch. Eine neue Sinngebung im Zusammenklang der Stimmen führender Zeitgenossen. Kampmann», Celle, 1925, позднее в виде отдельной статьи: «Seelenprobleme der Gegenwart», Rascher, Цюрих, 1931. – Примеч. ред.

324 Как психологическая связь, брак представляет собой сложное явление. Он состоит из целого ряда субъективных и объективных признаков, которые имеют весьма гетерогенную природу. В своем докладе я хотел бы ограничиться психологической проблемой брака, поэтому мне придется исключить факторы правового и социального характера, которые, по сути, объективны, хотя эти факты значимо влияют на психологические отношения между супругами.

325 Всякий раз, когда мы говорим о психологических отношениях, мы выдвигаем на первый план сознание. Не существует психологического отношения между двумя людьми, находящимися в бессознательном состоянии. С точки зрения психологии такие люди не могут находиться в каких бы то ни было отношениях. С каких-либо иных точек зрения, например с точки зрения физиологии, такие люди могут находиться в отношениях, но едва ли позволительно называть их психологическими. Разумеется, тотального отсутствия сознания в этой ситуации быть не может, но не исключается заметное частичное его отсутствие. Психологическое отношение ограничено в той мере, в какой имеет место такое бессознательное состояние.

326 У ребенка сознание всплывает из глубин бессознательной душевной жизни, сначала в виде отдельных островков, которые постепенно сливаются в «континент», то есть в связное сознание. Поступательный процесс духовного развития подразумевает расширение сознания. Возможность психологического отношения реализуется в момент возникновения связного сознания. Сознание, насколько нам позволяет судить наш опыт, всегда есть осознание «Я». Для того чтобы осознать самость, я должен отличать себя от других. Отношение наличествует, только когда существует способность к такому различению. Хотя в норме такое различение наблюдается всегда, оно тем не менее предусматривает множество лакун, а значительные области душевной жизни попросту не осознаются. Различение отсутствует на уровне бессознательных содержаний; это значит, что на данном уровне и в данной области невозможно установление отношений: там господствует первоначальное бессознательное состояние примитивного тождества «Я» с другими, то есть полное отсутствие всяческих отношений.

327 Молодой человек, вступивший в брачный возраст, и вправду обладает осознанным «Я» (причем девушки в большей степени, чем юноши), но оно существует в таком качестве лишь недавно, после выхода из мглы начальной бессознательности. Следовательно, в таком сознании имеется множество областей, находящихся в тени бессознательного, и при достаточной их обширности установление психологического отношения становится невозможным. На практике это означает, что молодому человеку доступно лишь неполное понимание другого и самого себя, то есть он в недостаточной степени способен усваивать как чужие, так и собственные мотивы. Такой человек действует по большей части из неосознанных мотивов. Естественно, субъективно ему кажется, что он поступает вполне осознанно; дело в том, что людям свойственно переоценивать осознаваемое содержание психики; для них становится великим и удивительным открытием, что мнимая вершина на самом деле – лишь нижняя ступенька очень длинной лестницы. Чем шире область бессознательного, тем меньше вероятность свободного выбора при вступлении в брак, что субъективно становится заметным при влюбленности, когда возникает ощущение отчетливого давления судьбы. В тех случаях, когда влюбленность отсутствует, давление тем не менее все равно может проявляться – разумеется, в менее приятной форме.

328 Неосознаваемые мотивации обладают личностной и всеобщей природой. В первую очередь, это мотивы, обусловленные родительским влиянием. В этом отношении определяющими для молодого мужчины будут отношения с матерью, а для девушки – отношения с отцом. Прежде всего на выбор супруга подсознательно влияет степень привязанности к родителям – она может как облегчить, так и осложнить выбор. Осознанная любовь к отцу и матери способствует выбору супруга, похожего на отца или мать. Неосознаваемая связь (которая вовсе не обязательно проявляется в сознании как любовь), напротив, осложняет выбор и вынуждает к своеобразным модификациям. Чтобы понять последние, нужно для начала выяснить, откуда возникает неосознаваемая связь с родителями и при каких условиях она принуждает к модификации выбора (или даже препятствует ему). Как правило, не удавшаяся по искусственным причинам жизнь передается детям в извращенной форме – как жизнь, которую могли бы прожить их родители. Фактически детей бессознательно принуждают идти в жизни тем путем, какой позволит родителям компенсировать то, что не удалось и не исполнилось в их собственной жизни. Отсюда у сверхпорядочных родителей вырастают так называемые аморальные дети, у безответственного и распутного отца вырастает отличающийся болезненным честолюбием сын и т. д. Наихудшие последствия характерны для искусственного бессознательного родителей. Например, мать, которая искусственно поддается бессознательному, чтобы сохранить видимость удачного брака, привязывает к себе сына – как своего рода замену мужу. В результате ее сын, даже не став открытым гомосексуалистом, все равно будет принужден к какой-то не соответствующей его собственному характеру модификации выбора. Скажем, он может жениться на девушке, которая без возражений подчинится его матери и не будет с той конкурировать; или выберет женщину с тираническим характером, которая сумеет оторвать его от матери. При сохранении здоровых инстинктов выбор брачного партнера может остаться свободным от этих влияний; правда, они все же рано или поздно проявят свои подавляющие свойства. В большей или меньшей степени чисто инстинктивный выбор может, конечно, быть наилучшим с точки зрения сохранения вида, но с психологической точки зрения он вполне способен оказаться несчастливым, поскольку между инстинктивной и индивидуально дифференцированной личностью налицо существенные отличия. В таком случае результат сугубо инстинктивного выбора может улучшить породу или влить в потомство свежую кровь, но личное счастье окажется уничтоженным. (Понятно, что под инстинктом я подразумеваю не что иное, как общее собирательное понятие, охватывающее всевозможные органические и душевные факторы, природа которых нам по большей части неизвестна.)

329 Если рассматривать индивидуума только как орудие сохранения вида, то чисто инстинктивный брачный выбор следует признать наилучшим. Однако, поскольку основания такого выбора неосознаваемы, на них можно выстраивать лишь обезличенные отношения, что мы наглядно наблюдаем у первобытных людей. Если в данном случае вообще можно говорить об «отношении», то это лишь бледное и отдаленное его подобие – очевидно, безличной природы, – полностью регулируемое обыденными привычками и предрассудками, прообраз традиционного брака.

330 При условии, что брак детей не устраивается согласно пониманию, хитрости или так называемой заботливой любви родителей, и при условии, что первобытные инстинкты детей не изуродованы ни неправильным воспитанием, ни скрытым влиянием подавленных или игнорируемых родительских комплексов, выбор будет обусловлен неосознаваемыми инстинктивными мотивациями. Бессознательное – причина неразличимости, неосознаваемого тождества. Практическим следствием здесь будет следующее: один человек исправно предполагает в другом ту же самую психологическую структуру. Нормальная сексуальность как общее и, по всей видимости, однонаправленное переживание усиливает чувство единства и тождества. Это состояние обозначают как полную гармонию и восхваляют как великое счастье («единение душ и сердец»); похвала обоснованна, ибо возвращение в изначальное состояние бессознательного, в состояние неосознаваемого единения сильно напоминает возвращение в детство (отсюда детское поведение влюбленных), а также возвращение в утробу матери, в изобилующее смутными ожиданиями море не осознанной до поры творческой полноты. Да, это истинное, неоспоримое переживание божественности, мощь которого гасит и проглатывает все индивидуальное. Перед нами подлинное причащение жизни и безличной судьбе. Ломается остаток собственной воли, женщина становится матерью, мужчина – отцом, оба лишаются свободы и превращаются в орудие продолжающейся жизни.

331 Отношение остается заключенным внутри границ инстинктивной биологической целенаправленности – направленности к сохранению вида. Поскольку эта цель имеет коллективную природу, она с точки зрения психологии не может рассматриваться как индивидуальное отношение. О таковом можно говорить только тогда, когда познается природа неосознанных мотиваций и уничтожается начальное единение. Редко случается (почти никогда), чтобы брак развивался в индивидуальное отношение без кризисов. Осознание никогда не бывает безболезненным.

332 Путей, ведущих к осознанию, много, но все они следуют известным законам. В целом изменение наступает с наступлением второй половины жизни. Середина жизни является временем наивысшей психологической важности. Ребенок начинает свою жизнь в узкой области влияния матери и семьи. По мере созревания расширяются горизонт и сама область влияния. Надежды и намерения направляются на расширение личной власти и владений, притязания охватывают мир во все большей степени. Воля индивидуума становится более сходной с естественными целями бессознательных мотиваций. Человек как бы вдыхает свою жизнь в обстоятельства до тех пор, пока они не начинают жить собственной жизнью и множиться, перерастая «воодушевителя» в итоге. Дети обгоняют мать, мужчин перерастают их творения, и уже невозможно удержать то, что было создано величайшим напряжением сил. Сначала это страсть, затем – обязанность, потом – невыносимый груз, как вампир, высасывающий жизнь из своего создателя. Середина жизни – миг наибольшего развертывания, когда человек со всеми своими силами, со всей своей волей находится в гуще дел. Однако именно тогда рождается вечер, начинается вторая половина жизни. Увлечение меняет маску и отныне начинает называться обязанностью, воля неумолимо превращается в принуждение, а повороты пути, которые прежде вызывали удивление и приводили к открытиям, становятся привычными. Вино перебродило и начинает отстаиваться. Если все идет хорошо, человек проявляет склонность к консерватизму. Вместо того, чтобы смотреть вперед, непроизвольно оглядывается назад и начинает постигать, как и почему жизнь до сих пор развивалась именно так. Ведет поиски истинных мотиваций и делает открытия. Критический анализ своего «Я» и своей судьбы позволяет человеку познать своеобразие личности. Но это познание не обходится без последствий. Оно достается человеку ценой сильного потрясения.

333 Поскольку цели второй половины жизни отличаются от целей начальных, постольку возникает, в результате застревания на юношеской установке, расщепление воли. Сознание стремится вперед, подчиняясь в известной мере своей деятельности; бессознательное же задерживается на месте, ибо сила и воля уже исчерпали возможности к расширению. Само по себе это отсутствие единства воли создает неудовлетворенность, а раз такое состояние не осознается, его проецируют, как правило, на супруга. Тем самым возникает критическая атмосфера, необходимая предпосылка осознания. Как правило, это состояние возникает у супругов не одновременно. С такой полнотой даже самый совершенный брак не может устранить различия с тем, чтобы состояния супругов были все время одинаковыми. Обычно кто-то один находит себя в браке раньше. Один, опираясь на позитивное отношение к родителям, сможет без особого труда приспособиться к супругу, другой же, напротив, может задержаться в развитии за счет глубокой и неосознаваемой связи с родителями. Поэтому он позже полностью приспосабливается к браку, а с учетом того, какой ценой далось ему приспособление, крепче держится за брак.

334 Разница в темпе, с одной стороны, и духовный охват личности, с другой стороны, – вот те факторы, которые порождают типичные трудности, полностью проявляющие себя в кризисах. Надо уточнить, пожалуй, что под «духовным охватом личности» я имею в виду вовсе не особое богатство или щедрость натуры. Этого я не хочу сказать ни в коем случае. Я вкладываю сюда, скорее, представление об известной сложности духовной природы; можно уподобить мое понимание сравнению камня со многими гранями простого куба. Некоторые многосторонние, как правило, проблематичные натуры обладают более или менее трудносовместимыми унаследованными психическими свойствами. Приспособление к таким натурам или их приспособление к натурам более простым всегда затруднено. Такие люди с диссоциированным, если угодно, характером часто наделены способностью надолго отщеплять несовместимые черты нрава и представать в образе простых натур, а в других случаях их «многосторонность» и «яркость» как раз выступают притягательной силой. В таких запутанных, как лабиринт, натурах можно легко заблудиться и потеряться, то есть другой человек находит такую полноту возможностей переживания, что его личные интересы оказываются полностью поглощенными; это не всегда бывает приятно, ибо мало кому нравится нащупывать возможные окольные дороги и тропинки. Иногда обнаруживается такое обилие возможностей переживания, что более простая личность попросту втискивается в пределы личности более сложной. Это явление встречается повсеместно: женщина, духовно пребывающая в своем муже, или мужчина, эмоционально полностью зависимый от своей жены. Можно обозначить такое отношение как проблему содержащего и содержимого.

335 Содержимый фактически целиком поглощен браком. Он нераздельно обращен к другому, вне брака у такого человека не существует ни значимых обязательств, ни привязывающих интересов. Неприятной стороной такого «идеального» состояния является тревожная, беспокоящая зависимость от другой, отчасти необозримой, а потому не заслуживающей доверия и не вполне надежной личности. Преимуществом же является собственная цельность – для душевного равновесия этот фактор просто неоценим!

336 Содержащий, который в силу своего частично диссоциированного склада характера может испытывать потребность соединиться с другим в цельной и нераздельной любви, в своем стремлении будет превзойден (поскольку немало затрудняется в этом) натурой более простой. Он постоянно ищет в другом тонкости и сложности, которые могли бы послужить продолжением и отражением его собственных граней, и тем нарушает простоту другого. Так как простота в обычных условиях имеет преимущество перед сложностью, то ему приходится очень скоро прекратить попытки побудить простую натуру к тонким и проблематичным реакциям. Также другой, который в согласии с простотой своей натуры ищет у него простых ответов, доставит ему немало хлопот, ибо уже в силу ожидания простых ответов он упорядочивает сложности содержащего (для обозначения такого упорядочения существует технический термин «констелляция»^[114]). Первому волей или неволей приходится отступить перед убедительной силой простоты. Духовное (в целом это почти всегда осознанный процесс) означает для человека такое напряжение, что он при всех обстоятельствах предпочитает простое решение, даже пусть оно в данном случае оказывается неверным. А если простой ответ хотя бы частично верен, содержащий невольно подпадает под влияние простоты. Простая натура воздействует на более сложную, как чересчур тесная комната, где для сложной натуры слишком мало пространства. Напротив, более сложная натура дает более простой слишком много просторных комнат, так что эта последняя никогда толком не знает, где она, собственно, находится. Так совершенно естественным путем выходит, что более сложная натура содержит более простую. Первая не может раствориться в последней, она ее окружает и поэтому не может окружить себя. Однако вследствие того, что более сложная натура испытывает бо́льшую потребность быть окруженной, она ощущает себя вне брака и всегда поэтому исполняет проблематичную, скажем так, роль. Чем больше владения простоты, тем более вытесняемым ощущает себя содержащий. Своим упорством простота сильно давит, и чем сильнее она вытесняет, тем в меньшей степени содержащий способен отвечать тем же. Поэтому содержащий всегда в той или иной мере начинает, как говорится, посматривать в окно. Когда же он достигает середины жизни, в нем просыпается стремление к тому единению и нераздельности, каковые ему, в силу диссоциированной натуры, особенно необходимы; тогда наблюдается обыденное явление – перемещение в сознание наличествующего конфликта. Он осознает, что ищет дополнение, ищет принадлежности и нераздельности, которых ему все время не хватало. Для содержимого это событие означает в первую очередь подтверждение болезненно воспринимаемой неуверенности; он обнаруживает, что в комнатах, которые вроде бы принадлежали ему, живут и другие, нежеланные гости. Надежда на определенность улетучивается, и это разочарование возвращает его к самому себе, если он, ценой отчаянных и насильственных мер, не преуспевает в желании поставить другого на колени, довести до его сведения и убедить, что томление по единению есть не что иное, как детская или болезненная фантазия. Если это насилие не приносит успеха, то примирение с отказом от подавления дарует несказанное благо, внушает понимание того, что определенность, которую он всегда искал в другом, надо найти в себе. Так он обретает себя и открывает в своей простой натуре все те сложности, которые напрасно искал в нем содержащий.

337 Если содержащий при виде такой картины не разрушит, как принято выражаться, заблуждения брака, если он будет верить во внутреннюю оправданность своего стремления к единению, то он с самого начала возьмет на себя это внутреннее противоречие. Диссоциация излечивается не отщеплением, а разрывом. Все силы, стремящиеся к единению, вся здоровая воля собственного «Я» восстают против разрыва, из-за чего осознается возможность внутреннего объединения, столь чаемая прежде. Нераздельность он находит внутри себя как свое собственное достояние.

338 Таково это явление, свойственное середине жизни; именно таким путем осуществляет удивительная натура человека переход из первой во вторую половину жизни, превращение состояния, в котором человек был лишь орудием своей инстинктивной природы, в другое состояние, в котором он перестает быть орудием, становится самим собой, когда природа превращается в культуру, а влечение – в дух.

339 Надо остерегаться попыток прервать ход этого естественного развития насильственной моральной деятельностью, ибо создание духовной установки за счет отщепления и подавления влечений будет подделкой. Нет ничего более отвратительного, чем исподволь сексуализируемая духовность: она так же порочна, как и гипертрофированная чувственность. Переход – это долгий путь, и большинство людей на нем застревает. Если кто-то сможет духовное развитие в браке и за счет брака оставить в бессознательном, как случается у первобытных людей, то эти изменения происходят без существенного трения и более полно. Среди так называемых примитивных народов встречаются духовные личности, к которым испытывают глубокое почтение как к совершенным образцам незамутненного предопределения. Я говорю об этом, опираясь на личный опыт. Где среди нынешних европейцев найдем мы не изуродованные моральным насилием натуры? Мы все еще слишком близки к варварству, чтобы верить в аскезу и ее противоположность. Но колесо истории невозможно повернуть вспять. Мы можем стремиться только вперед, к той установке, которая позволит нам жить так, как того желает нетронутая определенность первобытного человека. Лишь при таком условии мы перестанем извращать дух в чувственности и чувственность в духе, поскольку оба имеют право на жизнь: обе эти стороны бытия взаимно питают друг друга.

340 Очень кратко описанное здесь изменение является сущностным содержанием психологического отношения в браке. Можно было бы многое сказать об иллюзиях, которые служат природной цели, а также влекут за собой изменения, знаменательные для середины жизни. Присущая первой половине жизни гармония брака (в случае, если такая адаптация вообще осуществляется) опирается на самом деле (как потом выясняется в критической фазе) на проекции известных типических образов.

341 Каждый мужчина носит в себе с давних пор образ женщины, не образ конкретной, а образ какой-то определенной женщины. Этот образ вбирает в себя неосознаваемую, пришедшую из глубины веков и внедренную в живую систему наследственность, «тип» («архетип») всего опыта длинного ряда предков о познании женщин, осадок всех впечатлений от женщин, унаследованную систему психической адаптации. Если реальной женщины рядом нет, то из этого бессознательного образа можно в любой миг узнать, как в душевном отношении она должна выглядеть. То же самое можно сказать о женщине: у нее тоже есть врожденный образ мужчины. Опыт учит, что можно выразиться точнее: образ мужчин, в то время как у мужчины присутствует образ одной женщины. Поскольку этот образ является неосознаваемым, постольку он бессознательно проецируется на фигуру возлюбленной и является одной из причин страстного влечения к его противоположности. Этот образ я обозначил термином анима и поэтому нахожу очень интересным схоластический вопрос «Habet mulier animam?» («Есть ли у женщины душа?»), причем придерживаюсь того мнения, что этот вопрос в равной мере обоснован и сомнителен. У женщины нет анимы, зато есть анимус. Анима носит эротико-эмоциональный характер, анимус – характер резонерствующий, потому большая часть того, что имеют сказать мужчины о женской эротике и вообще о женской чувственной жизни, опирается на проекцию собственной анимы и является, следовательно, искаженным представлением. Поразительные допущения и фантазии женщин о мужчинах основаны на влиянии анимуса, каковой неисчерпаем в порождении нелогичных умозаключений и ложной причинности.

342 Анима и анимус характеризуются необычайной многосторонностью. В браке всегда есть содержимый, который проецирует образ на содержащего, а последнему лишь отчасти удается проецировать свой образ на супруга. Чем более однозначен и прост содержимый, тем хуже обстоит дело с этой проекцией. В высшей степени чарующий образ как бы повисает в пустом пространстве и ждет заполнения реальным человеком. Но имеются женские типы, которые, кажется, самой природой предназначены для того, чтобы принимать проекции анимы. Можно даже говорить об определенном типе характера. Необходимым признаком выступает характер «сфинкса», двуличность или даже многозначность; не та смутная неопределенность, в которую невозможно ничего вложить, а многообещающая неопределенность с красноречивым молчанием Моны Лизы – перед нами ведь женщина молодая и старая, мать и дочь, со спорной целомудренностью, с детским и обезоруживающим мужчин умом^[115]. Не всякий мужчина с подлинно мужским духом может притягивать анимус, он должен располагать не столько хорошими идеями, сколько хорошими, многозначительными словами, в которых допустимо угадывать многое невысказанное. Он должен быть в какой-то степени непонятым, по меньшей мере, каким-то образом должен противопоставлять себя своему окружению, чтобы его окутывал ореол жертвенности. Он должен быть двусмысленным героем с немалыми возможностями, причем нет никакой уверенности в том, что проекция анимуса многим ранее и с большей вероятностью уже не нашла настоящего героя, предпочтя его длительному постижению так называемого среднего человека^[116].

343 Для мужчины, как и для женщины, если они являются содержащими, выведение этого образа является переживанием, чреватым последствиями, ибо здесь возникает возможность откликнуться на собственную сложность соответствующим многообразием. Как кажется, здесь открываются те обширные пространства, в которых можно себя окружить и содержать. Я подчеркиваю слово «кажется», ибо эта возможность неоднозначна и двусмысленна. Как женская проекция анимуса фактически выделяет из массы неопознанных одного-единственного мужчину, более того, своей моральной поддержкой может помочь ему определиться в жизни, так и мужчина способен за счет проекции анимы разбудить для себя «вдохновительницу». Но чаще это оказывается иллюзией с разрушительными последствиями. Неудача случается из-за того, что вера была недостаточно сильной. Пессимистам я должен сказать, что в этих изначальных душевных образах заложена исключительная позитивная ценность; оптимистов, напротив, надо предостеречь от ослепительных фантазий и самых абсурдных заблуждений.

344 Ни в коем случае нельзя понимать эти проекции как индивидуальное и осознанное отношение. Это ни в коем случае не так. Проекция порождает принудительную зависимость на основании неосознанных, отнюдь не биологических мотивов. В романе «Она» Райдер Хаггард в некотором приближении показал, мир каких удивительных представлений лежит в основе проекций анимы. Там присутствуют, по сути, духовное содержание, часто в эротической «обертке», фрагменты примитивной мифологической ментальности, проявления архетипов, совокупно образующие так называемое коллективное бессознательное. Соответственно, подобное отношение, если взять его основу, тоже коллективно, а не индивидуально. (Бенуа, создавший в «Атлантиде» фантастическую фигуру, которая в мельчайших подробностях накладывается на женский образ Хаггарда, обвинял последнего в плагиате.)

345 Если у одного из супругов имеет место такая проекция, то коллективное биологическое отношение выступает против коллективного духовного и ведет к описанному выше разрыву в душе содержащего. Если ему удается справиться, то именно благодаря этому конфликту он обретает самого себя. В этом случае проекция, опасная сама по себе, помогает перейти от коллективного к индивидуальному отношению, что равнозначно полному осознанию отношения в браке. Поскольку целью этой статьи является разбор психологии брака, постольку я опущу рассуждения о психологии проекционных отношений и ограничусь только упоминанием самого факта.

346 Едва ли возможно рассуждать о психологическом отношении в браке без хотя бы краткого упоминания природы критических переходов и указания на опасность неправильного понимания. Ясно, что нельзя психологически понять то, что не было пережито на собственном опыте. Этот факт, увы, никому не мешает утверждать, будто его суждение является единственно верным и правильным. Это поразительное обстоятельство проистекает из переоценки соответствующего содержания сознания. (Без накопления внимания человек не смог бы ничего сознавать.) Так получается, что каждый возраст обладает своей психологической истиной, так сказать, своей программной истиной, то есть определенной ступенью психологического развития. Есть ступени, которых достигают лишь немногие, – это вопросы расы (породы), семьи, воспитания, дарований и страстей. Природа аристократична. Нормальный человек – это фикция, хотя существуют, конечно, общепризнанные закономерности. Душевная жизнь есть развитие, которое может остановиться на самых нижних ступенях. Дело обстоит так, как если бы каждый индивидуум обладал специфическим весом, соответственно которому он поднимается или опускается на ту ступень, где достигает своих границ. Соответственно этому формируются его познания и убеждения. Нет поэтому ничего удивительного в том, что большинство всех браков с биологической определенностью достигает высших психологических границ без вреда для духовного и нравственного здоровья. Относительное меньшинство оказывается в глубоком разладе с самим собой. Там, где велика внешняя потребность, конфликт из-за недостатка энергии может не обрести драматического напряжения. Но пропорционально росту социальной уверенности нарастает психологическая неопределенность и неуверенность: исходно неосознаваемая, она вызывает неврозы, затем осознается и ведет к отчуждению, ссорам, разводам и прочим «ошибкам брака». На более высокой ступени познаются новые возможности психологического развития, которые затрагивают религиозную область, где критическое суждение достигает своего предела.

347 На всех этих ступенях возможны длительные остановки с полным отсутствием осознания того, что может последовать на следующем этапе развития. Как правило, даже подход к следующей ступени преграждают мощнейшие предрассудки и суеверные страхи (это исключительно полезное явление, ибо человек, которому волей случая позволяется занять слишком высокую для него ступень, начинает выглядеть как ущербный глупец).

348 Природа не только аристократична, но и полна эзотерики. Ни один разумный человек не даст соблазнить себя сокрытием тайны, ибо он слишком хорошо знает, что тайну душевного развития невозможно выдать, просто потому что развитие заложено и сосредоточено в самом индивидууме.

Сноски

1

Речевой оборот (фр.). – Примеч. пер.

(обратно)

2

См.: Фрейд З. Анализ фобии пятилетнего мальчика // Импульс влечения. М.: АСТ, 2019. – Примеч. ред.

(обратно)

3

В свете более поздних исследований профессора Юнга эти теории могут трактоваться как основанные на архетипе возрождения в бессознательном. В данном очерке встречается и несколько других примеров архетипической активности. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

4

Перевод Д. Мина. Цит. по: Лирические стихотворения Шиллера в переводах русских поэтов / под ред. Н. Гербеля. СПб., 1857. Т. 1. – Примеч. пер.

(обратно)

5

Здесь можно было бы спросить, правомерно ли вообще полагать, что дети этого возраста ломают голову над подобными теориями. Ответ заключается в том, что дети крайне заинтересованы во всех чувственно воспринимаемых событиях и явлениях, происходящих вокруг них. Помимо прочего, это проявляется в бесконечных вопросах «почему» и «зачем». Если мы хотим понять психологию ребенка, необходимо снять тусклые очки нашей культуры. Для каждого человека рождение ребенка – самое важное событие, которое только может произойти. Тем не менее для цивилизованного мышления рождение, равно как и секс, утратило большую часть своей биологической уникальности. Но где-то разум, должно быть, сберег правильные биологические оценки, запечатленные в нем на протяжении веков. Так ли уж маловероятно, что у ребенка сохранились эти оценки и он не стесняется их предъявлять, прежде чем культура набросит свой покров на его примитивное мышление? – Примеч. авт.

(обратно)

6

В целом этот процесс типичен. Когда жизнь сталкивается с препятствием, так что всякая адаптация становится невозможной и перенос либидо в реальность приостанавливается, возникает интроверсия. Иными словами, вместо того чтобы либидо работало в направлении реальности, наблюдается повышенная активность фантазии, стремящаяся устранить препятствие (по крайней мере, в воображении), что со временем может привести к практическому решению. Отсюда преувеличенные сексуальные фантазии невротиков, пытающихся таким образом преодолеть специфическое вытеснение; отсюда типичная фантазия заик о том, что в действительности они обладают ораторским даром. (То, что у них есть некоторые притязания в этом отношении, подтверждается вдумчивыми исследованиями Альфреда Адлера и его теорией о неполноценности органов.) – Примеч. авт.

(обратно)

7

Букв. невменяемым, умалишенным (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

8

Несколько парадоксальный взгляд на то, что цель вопроса ребенка следует искать в ответе матери, нуждается в кратком разъяснении. Одна из величайших заслуг Фрейда в области психологии заключается в том, что он вскрыл сомнительность сознательных мотивов. Одним из последствий подавления инстинктов является то, что важность сознательного мышления для поступков безгранично переоценивается. Согласно Фрейду, критерием психологии поступка выступает не сознательный мотив, а его результат (оцениваемый не физически, а психологически). Этот взгляд представляет поступок в новом, биологически значимом свете. Я воздержусь от примеров и ограничусь замечанием, что данная позиция чрезвычайно ценна для психоанализа как с точки зрения общего принципа, так и с точки зрения толкований. – Примеч. авт.

(обратно)

9

Имеются в виду события декабря 1908 г., когда итальянский город Мессина в Сицилии был почти полностью разрушен землетрясением и цунами; погибло около 60 000 местных жителей. – Примеч. ред.

(обратно)

10

Естественные пути (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

11

См.: Юнг К. Г. Психогенез душевных болезней. М.: АСТ. – Примеч. ред.

(обратно)

12

Таково примитивное определение Бога. – Примеч. авт.

(обратно)

13

Lumpf (нем.) – фекалии, какашки; о «теории» см. указанную работу З. Фрейда. – Примеч. ред.

(обратно)

14

Ср.: Riklin. Wunscherfüllung und Symbolik im Märchen. – Примеч. авт.

(обратно)

15

Желание избавиться от матери также проявилось в следующей игре: дети вообразили, что сарай – это дом, в котором живут они и их куклы. Важным помещением в любом доме, как мы знаем, является туалет. Поскольку туалет должен быть обязательно, дети договорились справлять нужду в углу сарая. Мать, естественно, не могла с этим смириться и запретила подобные игры. Вскоре после этого она услышала замечание: «Когда мама умрет, мы будем делать это каждый день и каждый день надевать воскресные платья». – Примеч. авт.

(обратно)

16

Букв. ужасного ребенка (фр.). – Примеч. пер.

(обратно)

17

Букв. как мячик (нем.). – Примеч. ред.

(обратно)

18

Искусственный заменитель (лат.). – Примеч. ред.

(обратно)

19

Третий член сравнения; качество, которое объединяет два сравниваемых объекта (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

20

См.: Malinowski. The Sexual Life of Savages (3rd edn., London & New York, 1932). – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

21

Уикс, Фрэнсис (1875–1967), урожденная Гиллеспи, много лет работала школьным психологом. Ознакомившись с воззрениями профессора Юнга, она не только иначе взглянула на собранный ею обширный практический материал, но и смогла подтвердить и расшить некоторые выдвинутые им теории. В своих исследованиях она прежде всего стремилась показать связь между бессознательным родителей и многими психическими расстройствами детского возраста. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

22

Мистической сопричастности (фр.). Этим термином французский этнограф Л. Леви-Брюль характеризовал «дологическое» первобытное мышление. – Примеч. ред.

(обратно)

23

Дом Атрея (Атриды) – древнегреческая царская династия, к которой принадлежали, в частности, Агамемнон и Орест; многие из Атридов враждовали между собой и убивали один другого. – Примеч. ред.

(обратно)

24

Господствующий, управляющий дух; «духовная» субстанция, находящаяся в вещах (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

25

Великой Матери (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

26

Мнение профессора Юнга о детской сексуальности подробно излагается в первой работе из состава настоящего сборника, а также – в других его трудах. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

27

Вундт, Вильгельм (1832–1920) – немецкий физиолог и психолог, один из столпов экспериментальной и социальной психологии, а также психологии народов; считал, что сознание, подобно предметам физики или химии, разложимо на опознаваемые составные части. – Примеч. ред.

(обратно)

28

Имеются в виду исследования Нансийской школы И. Бернгейма, который считал, что гипноз представляет собой воздействие на воображение человека (тогда как так называемая Парижская школа Ж. Шарко усматривала в гипнозе физическое воздействие – например, воздействие тепла / холода и т. д.). – Примеч. ред.

(обратно)

29

То есть значимые, в отличие от обыденных, повседневных. – Примеч. ред.

(обратно)

30

Попытки убедить профессора Юнга подробнее написать о его собрании детских сновидений оказались безуспешными в силу занятости ученого и недостатка времени. Однако в период с 1935-го по 1940-е годы он провел четыре серии семинаров на эту тему в Цюрихском техническом университете (Eidgenössische Technische Hochschule). Стенограммы последних трех семинаров распространялись в частном порядке. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

31

В другой своей работе я уже приводил ряд примеров необычайного сходства, отличающего психологический габитус членов одной семьи; в одном случае оно граничило с отождествлением. – Примеч. авт.

См. работы об ассоциативном методе в т. 2 с/с К. Г. Юнга. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

32

Судя по пометкам к докладу, в ходе выступления докладчик провел свободную демонстрацию ассоциативного эксперимента. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

33

Более подробно этот случай рассматривается в работе «Практическое применение анализа сновидений», см. т. 16 с/с К. Г. Юнга, абз. 323 и далее. – Примеч. ред.

(обратно)

34

Предисловие к третьему изданию переведено В. Желниновым.

(обратно)

35

Шарко, Жан Мартен (1825–1893) – французский врач, учитель З. Фрейда. Льебо, Амбруаз Огюст (1823–1904) – французский врач, основоположник современной гипнотерапии. Бернгмейм (Бернхейм), Ипполит (1840–1919) – французский невропатолог, трактовавший гипноз как разновидность сна. – Примеч. ред.

(обратно)

36

Жане, Пьер (1859–1947) – французский психиатр, создатель общей теории неврозов. – Примеч. ред.

(обратно)

37

Он еще перевел на немецкий язык работу Ипполита Бернгейма «Внушение и его целительное воздействие» (Die Suggestion und ihre Heilwirkung, Лейпциг и Вена, 1888). – Примеч. авт.

(обратно)

38

Ср. мою диссертацию «К психологии так называемых оккультных явлений». – Примеч. авт. См. т. 1 с/с К. Г. Юнга. – Примеч. ред.

(обратно)

39

См.: Freud. Sammlung kleiner Schriften für Neurosenlehre. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

40

Букв. презренный материал (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

41

Результаты моих собственных экспериментов и экспериментов моих коллег изложены в сборниках «Диагностические исследования ассоциаций» (Diagnostische Assoziationsstudien). – Примеч. авт. См.: т. 2 с/с К. Г. Юнга. – Примеч. ред.

(обратно)

42

Так называемая теория комплексов нашла свое применение в психопатологии шизофрении (см. мой труд «Психология dementia praecox»). Эта же тема затронута в работе «Обзор теории комплексов». – Примеч. авт. См.: Юнг К. Г. Динамика бессознательного. М.: АСТ, 2022.

(обратно)

43

Малый эпилептический припадок (фр.). – Примеч. пер.

(обратно)

44

Интересно наблюдать, как сублиминальное стремление к убийству, пытавшееся овладеть пациентом в дальнейшей жизни (бородатый мужчина), компенсируется болезнью (монахиня-сиделка). В некотором смысле болезнь оберегает его от преступления. – Примеч. авт.

(обратно)

45

Боязнь нового (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

46

Букв. отступление ради спасения (фр.). – Примеч. ред.

(обратно)

47

См. мои работы «Психологические аспекты архетипа матери» (Юнг К. Г. Архетипы и коллективное бессознательное. М.: АСТ, 2023. – Ред.) и «Душа и земля» (Юнг К. Г. Цивилизация в переходное время. М.: АСТ, 2023. – Ред.). – Примеч. авт.

(обратно)

48

См. примечание к абз. 88 настоящего издания. – Примеч. ред.

(обратно)

49

Оксфордская группа – Движение морального перевооружения, основанное в 1921 г. американским лютеранином Ф. Бухманом под названием «Христианское братство первого века», а затем получившее известность как Оксфордская группа. Это движение учило, что «правильной церкви» не нужны «ни иерархия, ни пожертвования, ни работники, ни плата»; все «в руках Божьих», а стремиться нужно к «новому мировому порядку, во главе коего стоит царь Христос». – Примеч. ред.

(обратно)

50

Букв. «Из глубин» (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

51

Блюмхардт, Кристоф (1842–1919) – видный швейцарский теолог и социал-демократ. – Примеч. ред.

(обратно)

52

Или, цитируя одного философа, «до ужина я кантианец, после – ницшеанец». – Примеч. авт.

(обратно)

53

Многообещающее начало: Walter Н. von Wyss, Psychophysiologische Probleme in der Medizin (Базель, 1944). – Примеч. авт.

(обратно)

54

Профессор Юнг подробно рассматривает этот вопрос в своей работе «Зигмунд Фрейд как культурно-историческое явление». См. т. 15 с/с автора; рус. изд.: Юнг К. Г. О духовных явлениях в искусстве и науке. М.: АСТ, 2023. – Примеч. ред.

(обратно)

55

Если этого не происходит, проблему обычно списывают на «сопротивление» со стороны пациента. – Примеч. авт.

(обратно)

56

Неизвестное через еще более неизвестное (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

57

Фехнер, Густав Теодор (1801–1887) – немецкий психолог, основоположник психофизиологии, оказавший немалое влияние на В. Вундта и З. Фрейда. – Примеч. ред.

(обратно)

58

Этой формулировкой я обязан профессору Маркусу Фирцу из Базеля. – Примеч. авт.

(обратно)

59

Краткий обзор литературы до 1935 г. предлагает Майер. См.: Meier. Die kulturelle Bedeutung der komplexen Psychologie (Берлин, 1935). Также отсылаю читателя к цитатам из трудов Нильса Бора (Naturwissenschaften – XVI, 1928, и XVII, 1929). Из более поздних работ см.: P. Jordan, Die Physik des 20. Jahrhunderts (Брансуик, 1936), а также «Positivische Bemerkungen über die paraphysischen Erscheinungen» (Zentralblatt für Psychotherapie, IX, 1936) и Anschauliche Quantentheorie (Берлин, 1936). – Примеч. авт.

(обратно)

60

См. мой очерк «Дух и жизнь». – Примеч. авт. См.: Юнг К. Г. Динамика бессознательного. М.: АСТ, 2022. – Примеч. ред.

(обратно)

61

См.: Toni Wolff. Einführung in die Grundlagen der komplexen Psychologie, гл. I «Культурное значение комплексной психологии». – Примеч. авт.

(обратно)

62

Букв. Я сделал сновидение (Мне приснилось) (фр.). – Примеч. ред.

(обратно)

63

Как в английском, так и во французском языках существуют лишь бледные подобия этого слова, такие как «idée», «idea», «sudden idea» и т. д. Немецкое «witzige Einfall» (остроумная идея, мысль) лучше всего может быть переведено как sally of wit или saillie (oт saillir – выступать, фонтанировать, бить ключом). – Примеч. авт.

(обратно)

64

См.: Carl du Prel. Das Rätsel des Menschen (Лейпциг, 1892). – Примеч. авт.

(обратно)

65

Ср. мои «Диагностические исследования ассоциаций» (т. 2 с/с автора. – Ред.) и «Обзор теории комплексов» (Юнг К. Г. Динамика бессознательного. М.: АСТ, 2022. – Ред.). – Примеч. авт.

(обратно)

66

В психоанализе абреакция (отреагирование) – повторное переживание травматического события с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций. – Примеч. ред.

(обратно)

67

См. классическую работу Фрейда и Брейера «Исследования истерии» (1893–1895) и мою статью «Терапевтическая ценность абреакции» (т. 16 с/с автора. – Ред.). – Примеч. авт.

(обратно)

68

Немецкий врач А. Месмер, основоположник «животного магнетизма», называл так физический контакт с испытуемым; позднее термин был переосмыслен как обозначение доверительной связи между психологом и пациентом. – Примеч. ред.

(обратно)

69

См. мои работы «Символы трансформации» (т. 5 с/с автора. – Ред.), «Психология архетипа ребенка» и «Психологические аспекты Коры» (Юнг К. Г. Архетипы и коллективное бессознательное. М.: АСТ, 2023; К. Г. Юнг. Эон. М.: АСТ, 2023. – Ред.). – Примеч. авт.

(обратно)

70

См. раздел «Символизм сновидения и его связь с алхимией» в работе «Психология и алхимия» (т. 12 с/с автора. – Ред.). – Примеч. авт.

(обратно)

71

См. мою работу «Архетипы коллективного бессознательного» (Юнг К. Г. Архетипы и коллективное бессознательное. М.: АСТ, 2023. – Ред.). – Примеч. авт.

(обратно)

72

Искусство требует всего человека (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

73

См. т. 1 с/с К. Г. Юнга. – Примеч. ред.

(обратно)

74

Главное (фр.). – Примеч. пер.

(обратно)

75

См.: Freud. Das Unbehagen in der Kultur. Рус. изд.: Фрейд З. Болезнь культуры // Психология масс. М.: АСТ, 2023. – Примеч. ред.

(обратно)

76

Ср. вышеупомянутый случай молодого человека, отдыхавшего на Ривьере и в Энгадине (пар. 182). – Примеч. авт.

(обратно)

77

См.: Юнг К. Г. Парацельс как духовное явление (т. 13 с/с автора), а также Jolande Jacobi. Paracelsus: Lebendiges Erbe. Eine Auslese aus seinen sämtlichen Schriften mit 150 zeitgenössischen Illustrationen. Rascher, Zürich, 1942. – Примеч. ред.

(обратно)

78

Понижение умственного уровня, понижение уровня сознания (фр.). Термин французского психиатра П. Жане, видевшего здесь синдром невроза. – Прим. ред.

(обратно)

79

В Южной Америке говорят о «потере gana». [Gana (исп.) – букв. аппетит, желание.] См.: Keyserling. Sudamerikanische Meditationen. – Примеч. авт.

(обратно)

80

Имеется в виду одноименная опера Р. Вагнера (1882). – Примеч. ред.

(обратно)

81

Этот случай также упоминается в сборнике «Два очерка по аналитической психологии», абз. 287, а также в работе «Архетипы коллективного бессознательного», абз. 71. См.: Юнг К. Г. Аналитическая психология. М.: АСТ, 2023; Архетипы и коллективное бессознательное. М.: АСТ, 2023. – Примеч. пер.

(обратно)

82

Отнюдь не желая оскорбить сновидца, который мне не знаком лично, я, тем не менее, сомневаюсь, чтобы двадцатидвухлетний молодой человек в полном объеме осознавал проблему, нашедшую отражение в этом сновидении. – Примеч. авт.

(обратно)

83

Не следует отождествлять это поведение с невежеством. Чтобы справиться с инфантильным неврозом или трудным ребенком, необходимы не только глубокие познания, но и многое другое. – Примеч. авт.

(обратно)

84

Это автор известных книг The Inner World of Childhood (Нью-Йорк, Лондон, 1927) и The Inner World of Man (Нью-Йорк, Лондон, Торонто, 1938; 2nd edn., 1948). Первую книгу я в особенности советую родителям и учителям. – Примеч. авт. См. также вторую работу в настоящем издании. – Примеч. ред.

(обратно)

85

Таково воплощение архетипа, конкретно – архетипа смертоносной, всепожирающей матери. Ср. сказки о Красной Шапочке и о Гензеле и Гретель, а также бытующие в южной части Тихого океана мифы о Мауи и Хине-нуи-те-по, прародительнице племени, спящей с открытым ртом. Мауи заползает к ней в рот, и его проглатывают (см.: Leo Frobenius. Das Zeitalter des Sonnengottes. Берлин, 1904). – Примеч. авт.

(обратно)

86

См. описание символики змеи в моей книге «Символы трансформации». – Примеч. авт.

(обратно)

87

Можно, конечно, истолковать это сновидение как исполнение желания, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что оно просто констатирует факты. Для дочери мать – представление основополагающего женского инстинктивного слоя, который в данном случае сильно искажен. – Примеч. авт.

(обратно)

88

Пожалуйста, не надо (англ.). – Примеч. ред.

(обратно)

89

Он слишком умен (фр.). – Примеч. пер.

(обратно)

90

«Чувственные» романы французского писателя П. Бурже были чрезвычайно популярны во Франции и в целом в Европе на рубеже XIX и XX столетий. – Примеч. ред.

(обратно)

91

«Должно быть, он из тайной полиции – у него такой злобный вид» (фр.). – Примеч. пер.

(обратно)

92

В большинстве швейцарских школ классы состоят из учеников одной возрастной группы, без разделения на группы в соответствии со способностями, как заведено в Великобритании. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

93

В русском переводе: «Высокое и низкое друг друга устанавливают»; см.: Лао-цзы. Книга о пути жизни / пер. В. Малявина. М.: АСТ, 2020.

(обратно)

94

Этот случай также описан в работе «О психологии бессознательного». См.: Юнг К. Г. Аналитическая психология. М.: АСТ, 2023. – Примеч. пер.

(обратно)

95

Букв. благословенный источник (лат.) – обряд водоосвящения в мессе. – Примеч. ред.

(обратно)

96

В русских переводах сочинений Августина обычно используются слова «образ» или «идея»; среди античных философов и раннехристианских богословов об архетипах рассуждали также Плотин, Филон Александрийский и Ириней Лионский. – Примеч. ред.

(обратно)

97

См.: «Раб, народ и угнетатель…» // Западно-восточный диван. Книга Зулейки / Пер. В. Левика. – Примеч. ред.

(обратно)

98

С тех пор, как были написаны эти слова, Германия тоже обрела своего фюрера. – Примеч. авт.

(обратно)

99

Тевтонская ярость (лат). – Примеч. пер.

(обратно)

100

См.: Jung und Kerényi. Das göttliche Kind. Einführung in das Wesen der Mythologie. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

101

Мф. 22:14. – Примеч. ред.

(обратно)

102

По Платону, Сократ, принимая те или иные решения, всегда советовался со своим «демоном» (внутренним голосом), который подсказывал, какую линию поведения выбирать. – Примеч. ред.

(обратно)

103

Кабиры – в греческой мифологии – древние божества плодородия и ремесел. – Примеч. ред.

(обратно)

104

В немецком языке слова «предназначение» (Bestimmung) и «голос» (Stimme) происходят от одного корня. – Примеч. ред.

(обратно)

105

Я – римский гражданин (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

106

Душа по природе христианка! (лат.). Юнг неоднократно ссылается на это высказывание Тертуллиана в своих работах, однако в первоисточнике оно имеет несколько отличный вид: «Ты [душа], сколько я знаю, не христианка: ведь душа обыкновенно становится христианкой, а не рождается ею». См.: Тертуллиан. О свидетельстве души // Творения. М.: Университетская типография, 1892. – Примеч. ред.

(обратно)

107

Бог из машины (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

108

Прибежище неведения (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

109

Гёте И. В. Фауст / пер. Н. Холодковского. – Примеч. ред.

(обратно)

110

Роковая любовь, любовь к судьбе (лат.). – Примеч. пер.

(обратно)

111

В англо-американском издании это высказывание приписывается Кромвелю. – Примеч. ред. оригинального издания.

(обратно)

112

Перевод Н. Холодковского. – Примеч. ред.

(обратно)

113

Перевод М. Реутина. Цит. по: Майстер Экхарт. Трактаты. Проповеди. М.: Наука, 2010. – Примеч. ред.

(обратно)

114

Понятие «констелляция» широко применяется в аналитической (юнгианской) психологии; под ним подразумевается совокупность психических состояний и сопровождающих эти состояния аффектов. – Примеч. ред.

(обратно)

115

Отличные описания этого типа можно найти у Райдера Хаггарда в романе «Она» и в «Атлантиде» Бенуа. – Примеч. авт.

(обратно)

116

Достаточно внятно анимус описан в романе Мэри Хэй «Злой вертоград». Кроме того, описания анимуса встречаем у Элинор Уайли в романе «Дженнифер Лорн» и у Сельмы Лагерлёф в романе «Сага о Йосте Берлинге». – Примеч. авт.

(обратно)

Оглавление

Начало

Предисловие редактора

I. О конфликтах детской души

  Предисловие ко второму изданию

  Предисловие к третьему изданию

  Предисловие к четвертому изданию

  О конфликтах детской души

II. Предисловие к книге Фрэнсис Уикс «Анализ детской души»[21]

III. Развитие ребенка и воспитание

IV. Аналитическая психология и воспитание

  Предисловие автора к третьему изданию[34]

  Лекция 1

  Лекция 2

  Лекция 3

V. Одаренный ребенок

VI. Значение бессознательного для индивидуального воспитания

VII. Развитие личности

VIII. Брак как психологическое отношение