К. Бромберг
Разрушенные

ПРОЛОГ

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Резонирующая боль в голове пульсирует от звука, набрасывающегося на мои уши.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Какой сильный звук — громкий, жужжащий белый шум — и все же кругом до жути чертовски тихо. Тихо, за исключением этого проклятого звука.

Какого черта, что это?

Почему, черт возьми, так адски жарко — так жарко, что я могу видеть тепло, исходящее волнами от асфальта — но все, что я чувствую, это холод?

Твою мать!

Что-то справа от меня бросается в глаза — искореженный металл, лопнувшие шины, разорванная на куски обшивка — и все, что я могу сделать, это смотреть. Бэкс задушит меня за то, что я испортил машину. Разорвет на куски, как мою машину, разбросанную по всей трассе. Какого хрена случилось?

Холодок тревоги струится по моему позвоночнику.

Сердцебиение учащается.

На задворках моего подсознания мелькает недоумение. Закрываю глаза, чтобы попытаться избавиться от стука, внезапно начавшего играть на ударных в моих мыслях. Мыслях, которые я не могу понять. Они утекают из моего сознания, как песок сквозь пальцы.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Открываю глаза, пытаясь обнаружить источник этого проклятого звука, усиливающего боль…

…удовольствие, чтобы похоронить боль…

Эти слова шепотом разносятся в моем сознании, и я качаю головой, стараясь понять, что происходит, когда вижу его: темные волосы нуждаются в стрижке; крошечные маленькие ручки держат пластмассовый вертолет; пластырь с изображением Человека-Паука обернут вокруг его указательного пальца, вращающего винт вертолета.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

— Хлоп. Хлоп. Хлоп. — Произносит он самым нежным голосом.

Тогда почему это звучит так громко? Большие глаза смотрят на меня сквозь густые ресницы — воплощение невинности в этом незамысловатом изяществе зеленого цвета. Его палец замирает на винте, когда он встречается взглядом с моими глазами, наклоняет голову, пристально изучая меня.

— Привет, — говорю я, оглушительная тишина отражается в пространстве между нами.

Что-то не так.

Совершенно, черт возьми, неправильно.

Появляется страх.

Намеки на неизвестность вращаются внутри моего сознания.

Растерянность душит.

Его зеленые глаза поглощают меня.

Тревога рассеивается, когда медленная улыбка изгибает уголок его маленьких губ, измазанных грязью, подмигивая сбоку одинокой ямочкой.

— Я не должен разговаривать с незнакомцами, — говорит он, слегка выпрямляя спину, пытаясь вести себя как большой, каким хочет быть.

— Это хорошее правило. Тебя этому научила мама?

Почему он кажется таким знакомым?

Он безразлично пожимает плечами. Его взгляд пробегает по каждому сантиметру моего тела, а затем возвращается к глазам. Он смотрит на что-то за моим плечом, но по какой-то гребаной причине я не могу отвести от него глаз. Дело не только в том, что он самый симпатичный парень, которого я когда-либо видел… Нет, похоже, он обладает особым притяжением, которое я не могу преодолеть.

Маленькая морщинка прорезает его лоб, когда он смотрит вниз и ковыряет еще один пластырь с изображением супергероя, едва покрывающий большую царапину на колене.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Заткнитесь нахрен! Хочется мне крикнуть на демонов в своей голове. Они не имеют права быть здесь… без всякой причины кружить вокруг этого милого маленького мальчика, и все же они продолжают вращаться, как «Веселая карусель». Вроде бы моя машина должна находиться сейчас на трассе. Так почему же я делаю шаг к этому притягивающему к себе маленькому мальчику, вместо того, чтобы готовиться к порции дерьма, которую Бэкс собирается извергнуть на меня, и, судя по моей машине, очевидно, я ее заслуживаю?

И все же я не могу устоять.

Делаю к нему еще один шаг, медленно и целенаправленно, как вел себя с мальчиками в Доме.

Мальчики.

Райли.

Мне нужно увидеть ее.

Не хочу больше оставаться один.

Мне нужно почувствовать ее.

Не хочу больше быть сломленным.

Почему я дрейфую в море растерянности? И все же я делаю еще один шаг сквозь туман к этому нежданному лучику света.

Будь моей искоркой.

— У тебя там довольно серьезная царапина…

Он фыркает. Так чертовски очаровательно смотреть, как этот малыш с таким серьезным лицом морщит нос, усеянным веснушками, глядя на меня, будто я что-то упускаю.

— Спасибо, Капитан Очевидность!

Да еще и умник. Такой малыш по мне. Подавляю смешок, когда он в третий раз переводит взгляд за мое плечо. Начинаю поворачиваться, чтобы увидеть, на что он смотрит, когда его голос останавливает меня.

— Ты в порядке?

А?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты в порядке? — спрашивает он снова. — Ты выглядишь сломанным.

— О чем ты говоришь? — делаю к нему еще один шаг. Мои быстротечные мысли смешались с мрачным тоном его голоса и озабоченностью на его лице, и это начинает меня нервировать.

— Ну, по мне, ты выглядишь сломанным, — шепчет он, когда его обернутый пластырем палец снова раскручивает пропеллер — хлоп, хлоп, хлоп — прежде чем жестом указать на мое тело сверху вниз.

Тревога ползет по позвоночнику, пока я не перевожу взгляд на свой гоночный костюм, чтобы обнаружить его невредимым, мои руки похлопывают вверх и вниз, успокаиваясь.

— Нет. — Произношу я спешно. — Я в порядке, приятель. Видишь? Ничего страшного, — говорю я, вздыхая с облегчением. На секунду маленький засранец напугал меня.

— Нет, глупый, — говорит он, закатывая глаза и тяжело вздыхая, прежде чем указать мне на что-то за моим плечом. — Смотри. Ты сломан.

Поворачиваюсь, спокойная наивность его голоса озадачивает меня, и я смотрю назад.

Мое сердце останавливается.

Хлоп.

У меня перехватывает дыхание.

Хлоп.

Мое тело застывает.

Хлоп.

Моргаю снова и снова, пытаясь убрать образы, предстающие передо мной. Зрелище проникает сквозь вязкое марево.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Твою мать. Нет. Нет. Нет. Нет.

— Видишь, — звучит его ангельский голосок рядом со мной. — Я же говорил.

Нет. Нет. Нет. Нет.

Воздух наконец вырывается из моих легких. Делаю вдох, который кажется мне наждачной бумагой.

Знаю, что вижу это — хаос прямо перед глазами — но как такое возможно? Как я могу быть и здесь, и там?

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Пытаюсь двигаться. Чтобы, черт возьми, побежать! Чтобы привлечь их внимание, сказать им, что я здесь, что я в порядке, но мои ноги не слушаются, паника рикошетом отдается в мой мозг.

Нет. Я не там. Только здесь. Я знаю, что я в порядке — знаю, что жив — потому что чувствую, как у меня перехватывает дыхание, когда я делаю шаг вперед, чтобы рассмотреть все поближе. Щупальца страха щекочут голову, потому что то, что я вижу… этого не может быть… это просто не возможно.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Слабое жужжание пилы вытаскивает меня из состояния готовности впасть в ярость, когда медицинская команда разрезает по центру шлем водителя. В ту минуту, когда они отделяют его половинки, в голове словно что-то взрывается. Падаю на колени, Боль так мучительна, что все, что я могу делать, это поднять руки, удерживая ее. Мне нужно посмотреть наверх. Нужно увидеть, кто был в моей машине. Чья эта долбаная задница, но не могу. Так чертовски больно.

…Интересно, есть ли боль после смерти…

Я вздрагиваю, чувствуя его руку на своем плече… но в то мгновение, когда она опускается на меня, боль прекращается.

Что за…? Знаю, что должен посмотреть. Должен увидеть сам, кто находится в машине, даже если в конечном счете я знаю правду. Разрозненные воспоминания распадаются и мелькают в моем сознании, как осколки разбитого зеркала в том гребаном баре.

Гребаный Шалтай Болтай.

Страх ползет по моему позвоночнику, захватывая и отражаясь во мне. Я просто не могу этого сделать. Не могу посмотреть вверх. Не будь такой тряпкой, Донаван. Вместо этого я смотрю вправо, прямо ему в глаза — неожиданное затишье в этой буре.

— Это…? Я…? — спрашиваю я маленького мальчика, дыхание перехватывает горло, опасение услышать ответ удерживает мой голос в заложниках.

Он лишь смотрит на меня — глаза ясные, лицо серьезное, губы поджаты, на носу россыпь веснушек — прежде чем сжимает мое плечо.

— А ты как думаешь?

Мне хочется вытрясти из него гребаный ответ, но я знаю, что не буду этого делать. Не смогу. Когда он находился рядом со мной в этом хаосе, я еще ни разу не чувствовал себя более спокойным и в то же время более напуганным.

Заставляю отвести свои глаза от его безмятежного лица и оглянуться на сцену, разворачивающуюся передо мной. Чувствую себя словно в калейдоскопе рваных образов, когда вглядываюсь в лицо — свое гребаное лицо — на каталке.

У меня разрывается сердце. Сдувается. Останавливается. Умирает.

Человек-Паук.

Серая кожа. Глаза опухли, покрыты синяками и закрыты. Губы вялые и бледные.

Бэтмен.

Опустошение окружает, отчаяние поглощает, жизнь уходит, и все же моя душа еще цепляется.

Супермен.

— Нет! — кричу я во всю глотку, пока голос не становится хриплым. Никто не поворачивается. Никто меня не слышит. Никто не реагирует — ни мое гребаное тело, ни гребаные медики.

Железный человек.

Тело на каталке — мое тело — вздрагивает, когда кто-то взбирается на носилки и начинает делать массаж сердца. Кто-то застегивает корсет на шее. Поднимает веки и проверяет зрачки.

Хлоп.

Настороженные лица. В глазах поражение. Стандартные движения.

Хлоп.

— Нет! — кричу я снова, паника господствует внутри каждой моей клеточки. — Нет! Я здесь! Прямо здесь! Я в порядке.

Хлоп.

Слезы падают. Недоверие исчезает вместе с возможностями. Надежды рушатся.

Моя жизнь стирается.

Глаза сосредотачиваются на моей руке, безвольно и безжизненно свисающей с каталки — одинокая капля крови медленно стекает вниз к кончику пальца, прежде чем очередное нажатие на мою грудную клетку, заставляет ее упасть вниз к другим каплям на земле. Фокусируюсь на этом ручейке крови, не в силах взглянуть на свое лицо. Я больше не могу этого выносить.

Не могу смотреть, как жизнь уходит из меня. Не могу выносить страх, проникающий в мое сердце, неизвестность, пробирающуюся в мое подсознание, и холод, начинающий просачиваться в мою душу.

— Помоги мне! — я поворачиваюсь к маленькому мальчику, такому знакомому и незнакомому одновременно. — Пожалуйста, — умоляю я шепотом, каждой каплей жизни, которая есть во мне. — Я не готов… — не могу закончить предложение. Если я это сделаю, то я приму то, что происходит на каталке передо мной — то, что означает его присутствие рядом со мной.

— Нет? — спрашивает он. Одно слово, но самое важное в моей гребаной жизни. Смотрю на него, поглощенный тем, что находится в глубине его глаз — понимание, принятие, признание — и как бы мне не хотелось, чтобы те чувства, что я испытываю, находясь рядом с ним, оставили меня, ответ на вопрос, который он мне задает — выбрать жизнь или смерть — это самое простое решение, которое мне когда-либо приходилось принимать.

И в то же время, решение жить — вернуться и доказать, что я, черт возьми, заслуживаю дарованного мне выбора — означает, что мне придется покинуть его ангельское личико и спокойствие, которое его присутствие приносит моей беспокойной душе.

— Увижу ли я тебя когда-нибудь снова? — не уверен, откуда возникает этот вопрос, но он вырывается, прежде чем я могу его остановить. Затаив дыхание, ожидаю его ответа, желая услышать и «да», и «нет».

Он склоняет голову в сторону и ухмыляется.

— Если так лягут карты.

Чьи гребаные карты? Хочется мне ему крикнуть. Бога? Дьявола? Мои? Чьи долбаные карты? Но все, что я могу сказать:

— Карты?

— Ага, — отвечает он, слегка качая головой, глядя на свой вертолет и обратно на меня.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Теперь звук становится громче, заглушая вокруг меня весь шум, и все же я по-прежнему слышу его дыхание. По-прежнему слышу стук своего сердца в барабанных перепонках. По-прежнему чувствую тихий вздох спокойствия, обволакивающий мое тело, словно шепот, когда он кладет руку мне на плечо.

Внезапно я вижу вертолет — служба спасения «Life Flight» — на внутреннем поле, непрекращающийся звук вращающихся лопастей — хлоп, хлоп, хлоп — он ждет меня. Каталку везут вперед, к ней начинают быстро пробираться.

— Разве ты не идешь? — спрашивает он меня.

Сглатываю, оглядываюсь на него и слегка киваю головой.

— Да… — это почти шепот, страх неизвестности утяжеляет мой голос.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

— Эй, — говорит он, и мои глаза возвращаются к его идеальному лицу. Он указывает на суматоху позади меня. — Похоже, твои супергерои на этот раз все-таки пришли.

Оборачиваюсь, сердце подкатывает к горлу и недоумение проникает в мой разум. Сначала я этого не вижу, пилот стоит ко мне спиной, помогая загрузить мои носилки в вертолет, но когда он поворачивается, чтобы запрыгнуть на место пилота и взяться за рычаг управления, мне становится ясно, как день.

Мое сердце останавливается.

И начинает биться снова.

Неуверенный выдох облегчения пронзает душу.

Шлем пилота окрашен.

Красным.

С черными линиями.

Спереди красуется позывной «Человек-Паук».

Маленький мальчик во мне радуется. Взрослый мужчина во мне вздыхает с облегчением.

Поворачиваюсь, чтобы попрощаться с мальчиком, но его нигде нет. Как, черт возьми, он узнал о супергероях? Оглядываюсь вокруг в поисках ответа — но его нет.

Я один.

Совсем один, за исключением успокаивающей силы тех, чьего прибытия я ждал всю свою жизнь.

Мое решение принято.

Супергерои наконец пришли.

ГЛАВА 1

Онемение медленно проникает в мое тело. Не могу двигаться, не могу думать, не могу оторвать глаз от искореженной машины на трассе. Если я посмотрю куда-нибудь еще, то все станет реальным. Вертолет, пролетающий над головой, на самом деле станет тем, что унесет переломанное тело мужчины, которого я люблю.

Мужчины, который мне нужен.

Мужчины, которого я не могу потерять.

Закрываю глаза и просто слушаю, но ничего не слышу. Единственное, что звучит у меня в ушах — это пульс. Единственное, что помимо черноты видят мои глаза — чувствует мое сердце — это осколки образов в моем сознании. Макс превращается в Колтона, а Колтон в Макса. Воспоминания, вызывающие надежду, за которую я хватаюсь, как за спасательный круг, мерцают и загораются, прежде чем угаснуть, как от тьмы, заглушающей свет в моей душе.

Я обгоню тебя, Райлс. Его голос, такой сильный и решительный, наполняет мою голову, как фейерверк, вспыхивая в моем сознании, а затем рассеивается дымом.

В глазах двоится, желаю, чтобы слезы, душащие меня, наконец-то пролились или внутри загорелась бы искорка жизни, но ничего не происходит, горе свинцовым грузом ложится на душу, утягивая ее вниз.

Заставляю себя дышать, пытаясь обмануть свой разум, заставив его поверить, что последних двадцати двух минут не было. Что автомобиль не кувыркался и не выделывал пируэты в наполненном дымом воздухе. Что медики с мрачными лицами не разрезали металл машины, чтобы вытащить безжизненное тело Колтона.

Мы никогда не занимались любовью. Единственная мысль, которая мелькает в моей голове. У нас никогда не было возможности «обогнать» после того, как он, наконец, сказал те слова, которые мне нужно было услышать — и что он, наконец, принял, признался и испытал чувства.

Мне хочется перемотать время назад и вернуться в наш номер, в объятия друг друга. Когда мы были связаны — слишком одеты и слишком раздеты — но ужасный вид искореженной машины мне этого не позволяет. Он в очередной раз так сильно ранит меня, что я не могу надеяться на то, что Колтон выберется живым и невредимым.

— Рай, что-то мне не очень хорошо. — Это слова Макса, проникающие в мой разум, но произнесены они голосом Колтона. Это Колтон предупреждает меня о том, что должно произойти. Через что мне уже пришлось пройти однажды в своей жизни.

О, Боже. Пожалуйста, нет. Пожалуйста, нет.

Сердце сжимается.

Решимость ослабевает.

Образы мелькают, как в замедленной съемке.

— Райли, мне нужно, чтобы ты сосредоточилась. Взгляни на меня! — это снова слова Макса. Начинаю оседать, вместе с надеждой из меня уходят все силы, но вокруг меня сжимаются чьи-то руки и встряхивают.

— Посмотри на меня! — нет, не Макс. Не Колтон. Это Бэкс. Нахожу в себе силы сосредоточиться и встретиться с его глазами — синими озерами, окаймленными в уголках внезапно появившимися морщинами. Вижу в них страх. — Нам нужно в больницу, хорошо? — его голос мягок, но суров. Кажется, он думает, что если будет разговаривать со мной, как с ребенком, моя душа не разобьется на миллион осколков.

Не могу проглотить комок в горле, чтобы начать говорить, поэтому он снова встряхивает меня. У меня пропали все эмоции, кроме страха. Киваю головой, но не делаю никаких других движений. Здесь совершенно тихо. На трибунах вокруг нас десятки тысяч людей, но никто не разговаривает. Их глаза сосредоточены на команде зачистки и том, что осталось от многочисленных машин на трассе.

Напрягаюсь, силясь услышать звук. Почувствовать признак жизни. Ничего, кроме абсолютной тишины.

Чувствую, как рука Бэкса обнимает меня, поддерживая, когда он ведет нас от башни на пит-роу, вниз по ступенькам и к открытой двери ожидающего микроавтобуса. Он мягко подталкивает меня в спину, словно ребенка.

Бэккет залезает рядом со мной на сиденье и сует мне в руки мою сумочку и мобильный, пристегивает свой ремень безопасности, а затем говорит:

— Поехали.

Микроавтобус трогается вперед, я подскакиваю, когда он выезжает с поля. Смотрю, как мы начинаем спускаться по туннелю, и все, что я вижу, — это совершенно неподвижные гоночные автомобили, разбросанные по трассе. Красочные надгробия на тихом кладбище из асфальта.

— Круши, круши, жги… — слова песни выплывают из динамиков в смертельную тишину автомобиля. Мой опустошенный разум медленно их осмысливает.

— Выключи! — кричу я в панике, сжимая кулаки и зубы, когда слова врезаются в реальность, которую я безуспешно пытаюсь заблокировать.

Истерия поднимается к поверхности.

— Зандер, — шепчу я. — Зандеру во вторник к зубному. Рикки нужны новые футбольные бутсы. У Эйдена в четверг начинается репетиторство, а Джекс не внес его в расписание. — Поднимаю глаза и вижу, как Бэккет смотрит на меня. Краем глаза замечаю, что позади нас сидят другие члены экипажа, но не знаю, как они туда попали.

Истерика надвигается.

— Бэккет, мне нужен мой телефон. Дэйн забудет, а Зандеру действительно нужно к стоматологу, а Скутер не…

— Райли, — говорит он ровным тоном, но я только качаю головой.

— Нет! — кричу я. — Нет! Мне нужен мой телефон. — Начинаю отстегивать ремень безопасности, я так взволнована, что даже не понимаю, что телефон у меня в руке. Пытаюсь перебраться через Бэккета, чтобы добраться до раздвижной двери движущегося фургона. Бэккет изо всех сил пытается обхватить меня руками, чтобы помешать мне ее открыть.

Истерика выходит из-под контроля.

— Пусти меня! — сражаюсь я с ним. Извиваюсь и вырываюсь, но ему удается сдерживать меня.

— Райли, — вновь повторяет он, и его срывающийся голос совпадает с чувством в моем сердце, лишающим меня силы на борьбу.

Падаю на сиденье, но Бэккет прижимает меня к себе, мы об тяжело дышим. Он хватает меня за руку и крепко сжимает, единственное проявление отчаяния в его самообладании, но у меня даже нет сил, чтобы сжать ему руку в ответ.

Мир снаружи — нечеткое пятно, но мой мир остановился. Он остается где-то там на каталке.

— Я люблю его, Бэккет, — наконец шепчу я.

Управляемая страхом…

— Знаю, — говорит он, выдыхая с дрожью и целуя меня в макушку. — Я тоже.

…подогреваемая отчаянием…

— Я не могу его потерять. — Слова едва слышны, будто, если я их произнесу, то они станут реальностью.

…рухнувшая в неизвестность.

— Я тоже.

* * *

Звук открывающихся дверей приемного отделения парализует. Замираю от этого шума.

От этого звука всплывают преследующие меня воспоминания, и ангельская белизна коридоров приносит что угодно, но только не умиротворение. Странно, что слайд-шоу из проносящихся люминесцентных ламп на потолке — это то, что мелькает в моей голове — единственный возможный фокус, когда моя каталка мчалась по коридору — быстрый обмен фразами между врачами, медицинские термины, смешение бессвязных мыслей, и все это время мое сердце молило о Максе, о моем ребенке, о надежде.

— Рай? — голос Бэккета вырывает из удушающей меня паники, из воспоминаний, подавляющих мое начавшее улучшаться состояние. — Ты можешь войти?

Нежность в его тоне действует на меня, как бальзам на открытую рану. Все, что мне хочется, это плакать от утешения в его голосе. Слезы встают в горле и обжигают глаза, но не проливаются.

Делаю укрепляющий вдох и заставляю ноги двигаться. Бэккет обнимает меня за талию и помогает сделать первый шаг.

В моей голове возникает лицо врача. Стоическое. Бесстрастное. Он покачивает головой из стороны в сторону. В его глазах извинение. В позе поражение. Вспоминаю, как мне хотелось закрыть глаза и исчезнуть навсегда. Слова «Мне жаль» слетают с его губ.

Нет. Нет. Нет. Я не смогу больше вынести этих слов. Не смогу слушать, как кто-то говорит мне, что я потеряла Колтона, особенно когда мы только что нашли друг друга.

Держу голову опущенной. Считаю плитки ламината на полу, когда Бэкс ведет меня в комнату ожидания. Думаю, он разговаривает со мной. Или с медсестрой? Я не уверена, потому что не могу сосредоточиться ни на чем, кроме как на стремлении избавиться от воспоминаний. Избавиться от отчаяния, чтобы дать возможность хотя бы частичке надежды проскользнуть на освободившееся место.

Сижу в кресле рядом с Бэккетом и тупо смотрю на постоянно вибрирующий телефон в моей руке. Там бесконечные сообщения и звонки от Хэдди, на которые я даже не могу ответить, хотя знаю, что она очень волнуется. На это у меня сейчас уйдет слишком много сил, слишком много всего.

Слышу скрип обуви по линолеуму, за нами следуют остальные, но сосредотачиваюсь на детской книге, лежащей на столе передо мной. Удивительный Человек-Паук. Мысли блуждают, как помешанные. Испугался ли Колтон? Знал ли он, что происходит? Произносил ли заклинание, о котором рассказал Зандеру?

Одна лишь мысль об этом рвет мне душу, но слез нет.

Краем глаза замечаю хирургические бахилы. Слышу, как обращаются к Бэккету.

— Доктор должен точно знать, куда пришлась сила удара, чтобы лучше понимать сложившуюся ситуацию. Мы пытались вызвать реакцию, но сердечно-легочная реанимация ничего не дала. — Нет, нет, нет, нет. Кричу я про себя и эти слова эхом отдаются в моей голове, но меня душит тишина. — Мне сказали, что вы, скорее всего, можете быть в курсе.

Бэккет ерзает рядом со мной. Его голос так переполнен эмоциями, когда он начинает говорить, что я впиваюсь пальцами в бедра. Он прочищает горло.

— Он ударился о заграждение, перевернулся… я думаю. Пытаюсь представить. Подождите. — Он опускает голову на руки, потирает пальцами висок и вздыхает, пытаясь собраться с мыслями. — Да. Машина была перевернута. Спойлер задел верхнюю часть заграждения и нос уткнулся в землю. Низ машины напоролся на бетонный барьер. Кузов развалился вокруг его капсулы безопасности. (Прим. переводчика: Спойлер — это специальный элемент (или набор элементов), изменяющий аэродинамические свойства кузова автомобиля, перенаправляя воздушные потоки для уменьшения аэродинамического сопротивления автомобиля и увеличения прижимной силы, борьбы с загрязнением кузова автомобиля).

Вздох тысяч людей в ответ на случившееся все еще звенит в моих ушах.

— Вы можете нам что-нибудь сказать? — спрашивает Бэккет медсестру.

Безошибочный скрежет металла.

— Не сейчас. Всё пока на начальном этапе и мы пытаемся оценить все…

— С ним все будет…

— Мы сообщим вам последние новости, как только сможем.

Запах горелой резины на пропитанном топливом асфальте.

Снова скрипит обувь. Голоса что-то бормочут. Бэккет вздыхает и трет руками лицо, прежде чем дрожащими пальцами потянуться ко мне и освободить руку, которой я стискиваю свою ногу, и сжать ее.

Одинокая шина катится по траве и подпрыгивает, ударившись о барьер внутреннего поля.

Пожалуйста, просто дай мне знак, умоляю я молча. Что-нибудь. Что угодно. Крохотный знак, который скажет мне вцепиться в надежду, ускользающую сквозь пальцы.

Звонки сотовых отражаются от стерильных стен приемной. Снова и снова. Как сигналы на аппаратах жизнеобеспечения, проникающие в комнату. Каждый раз, когда один из них замолкает, маленькая часть меня замирает вместе с ним.

Слышу прерывистое дыхание Бэкса за мгновение до того, как он издает сдавленный всхлип, и это ударяет по мне, как ураган, треплющий бумажный пакет, в котором я хранила свою решимость и веру. Как бы он не старался сдержать угрожающий пролиться поток слез, ему это не удалось. В тишине горе бежит и стекает по его щекам, и меня убивает, что человек, который был для меня силой, теперь сломлен. Зажмуриваю глаза и стараюсь оставаться сильной ради Бэккета, но все, что я слышу — это его вчерашние слова.

Мотаю головой из стороны в сторону в паническом неверии.

— Мне так жаль, — шепчу я. — Мне очень, очень жаль. Это я во всем виновата.

Бэккет на мгновение опускает голову и вытирает глаза ладонями. И этот жест — то, как стирает слезы маленький ребенок, стыдясь их — еще больше сжимает мое сердце.

Не могу сдержать паническую дрожь, понимая, что Колтон здесь из-за меня. Я отталкивала его и не верила — вымотала его в ночь перед гонкой — и все потому, что была упрямой и напуганной.

— Я сделала это с ним. — Эти слова убивают меня. Разрывают душу на части.

Бэккет отрывает руки от покрасневших глаз.

— О чем ты говоришь? — он наклоняется ближе, его протестующие голубые глаза изучают меня.

— Всё… — мое дыхание прерывается, и я останавливаюсь. — Последние пару дней я морочила ему голову, а ты мне сказал, что если я буду так делать, вина будет на мне…

— Рай…

— И я воевала с ним и бросила его, и мы не спали допоздна, и я посадила его в эту машину усталым и…

— Райли! — в конце концов не выдерживает он. Я только продолжаю качать головой, глаза горят, эмоции переполняют меня. — Это не твоя вина.

Вздрагиваю, когда он обнимает меня и притягивает к себе. Прижимаюсь стиснутыми кулаками к его защитному костюму, грубая ткань которого касается моей щеки.

— Там была авария. Он въехал в нее вслепую. Это гонки. Это не твоя вина. — Его голос срывается, оставаясь неуслышанным. Его руки обнимают меня, заманивают в ловушку, и удушливые когти клаустрофобии тянутся к горлу.

Резко встаю, мне нужно двигаться, чтобы избавиться от беспокойства, терзающего мою душу. Прохожу в дальний конец комнаты ожидания и возвращаюсь обратно. На моем втором проходе маленький мальчик в кресле в углу соскакивает со своего места, чтобы взять карандаш. Огоньки на его ботинках вспыхивают красным и привлекают мое внимание. Сужаю глаза, присматриваясь поближе, и вижу перевернутый треугольник с буквой S в центре.

Супермен.

Имя проносится через мое подсознание, но тут внимание привлекает телевизор, когда кто-то переключает канал. Слышу имя Колтона и втягиваю воздух, боясь взглянуть, но желая увидеть, что они показывают.

Кажется, что вся комната встает и движется как единое целое. Масса красных защитных костюмов, выражения лиц противоречат эмоциям, все внимание на экран. Диктор говорит, что произошла авария, остановившая гонки более чем на час. На экране мелькает изображение облака дыма и автомобилей, отдаляющихся друг от друга. Угол обзора отличается от того, что был у нас на трассе, и мы можем видеть больше, но когда машина Колтона входит в поворот, трансляция обрывается. Плечи всех, находящихся у телевизора, опадают, когда команда понимает, что то, чего они с нетерпением ожидали увидеть, не покажут. Выпуск заканчивается словами диктора о том, что в настоящее время он проходит лечение в больнице «Бэйфронт».

Вижу на каталке безжизненное тело Колтона, Макса на сидении рядом со мной. Сходство ситуации выбивает меня из колеи, боль бесконечна. Воспоминания сталкиваются друг с другом.

Поворачиваюсь и вижу, как в комнату ожидания входят Уэстины. Царственная и властная мать Колтона выглядит бледной и обезумевшей от горя. Сглатываю комок в горле, не в силах оторвать от них глаз. Энди ласково поддерживает ее, помогая сесть, в то время как Квинлан сжимает другую руку.

Бэккет в мгновение ока оказывается рядом с ними, заключая Доротею, а затем Квинлан в быстрые, но крепкие объятия. Энди протягивает руку и захватывает Бэккета в более долгие объятия, переполненные душераздирающим отчаянием. Нечаянно слышу приглушенный всхлип и чуть не срываюсь от этого звука.

Наблюдая за разворачивающейся сценой, у меня в голове мелькают воспоминания о похоронах Макса. Миниатюрный розовый гробик, лежащий на черном, покрытом красными розами, гробе напоминает мне слова, которые я больше не в силах услышать снова: пепел к пеплу, прах к праху. Заставляет вспомнить пустые объятия, которые не утешают. Которые заставляют вас ощущать себя более ранимым, вскрывая незаживающие раны, когда вы и так уже были растерзаны до глубины души.

Снова начинаю идти среди приглушенного шепота: «Сколько еще ждать новостей?» На лицах, обычно таких сильных и энергичных, проступают тревожные черты. И когда мои ноги останавливаются, я смотрю в глаза Энди и Доротеи.

Мы просто смотрим друг на друга, смотрим в отражения неверия и страданий, пока Доротея не протягивает мне дрожащую руку.

— Я не знаю, что… мне так жаль… — качаю головой из стороны в сторону, слова ускользают от меня.

— Мы знаем, милая, — говорит она, обнимая и прижимаясь ко мне, мы держимся друг за друга. — Мы знаем.

— Он сильный, — все, что произносит Энди, когда гладит рукой вверх и вниз по моей спине, пытаясь успокоить. Но это — объятия его родителей, утешение друг друга, слезы на щеках и приглушенные рыдания — делает происходящее слишком реальным. Моя надежда, что все это действительно плохой сон, теперь разбита.

Потрясенно отшатываюсь назад и пытаюсь сосредоточиться на чем-то, на чем угодно, чтобы почувствовать, что я не теряю его.

Но я продолжаю видеть лицо Колтона. Взгляд абсолютной уверенности, когда он стоял среди полного хаоса своей команды — той самой команды, окружающей меня, хватающейся руками за голову, плотно сжимающей губы, молящейся с закрытыми глазами — и признался в своих чувствах ко мне. Мне необходимо остановиться, чтобы перевести дыхание, боль, проистекающая через грудь в сердце, никак не остановится.

Меня снова тянет к телевизору. Кто-то шепчет в моей голове, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть. Трейлер нового фильма о Бэтмене. Во мне просыпается надежда, сознание погружается в свои глубины — в прошедший час.

Книга о Человеке-Пауке на столе. Ботинки Супермена. Фильм про Бэтмена. Пытаюсь объяснить все это простым совпадением — что увидеть трех из четырех супергероев — просто случайность. Пытаюсь убедить себя, что мне нужен четвертый, чтобы поверить в это. Что мне нужен Железный Человек, чтобы круг замкнулся — чтобы стать знаком того, что Колтон выкарабкается.

Что он вернется ко мне.

Начинаю искать, глаза порхают по комнате ожидания, на горизонте маячит надежда и готовится расцвести, если я только смогу найти последний знак. Руки дрожат; оптимизм залегает под поверхностью, осторожно поднимая усталую голову.

В коридоре слышен звук, и этот шум — голос — заставляет каждую эмоцию, которая пульсирует во мне, воспламениться.

И я готова взорваться.

Светлые волосы и длинные ноги, вплывающие в дверь, и мне все равно, что ее лицо выглядит опустошенным и обеспокоенным, какой я чувствую себя. Вся боль в моем сердце, весь мой страх встает на дыбы и во мне словно лопается натянутая струна.

Или ударяет молния.

За несколько секунд пересекаю комнату, головы вскидываются от рычания, которое я издаю в полнейшей ярости.

— Убирайся отсюда! — кричу я, сквозь меня проносится столько эмоций, что единственное, что я чувствую — это всепоглощающее недоумение. Тони поднимает голову, и ее испуганные глаза встречаются с моими, ее губы приоткрываются, образуя идеальную форму буквы О. — Ты коварная су…

Из меня вышибает весь воздух, когда сильные руки Бэккета хватают меня сзади и дергают назад, прижимая к своей груди.

— Отпусти меня! — я борюсь с ним, он крепче сжимает меня. — Отпусти меня!

— Оставь это, Рай! — сопит он, удерживая меня, и эти сдержанные, но твердые слова, сказанные его протяжным тоном, бьют меня по ушам. — Тебе нужно сохранить весь этот огонь и энергию, потому что они понадобятся Колтону. Каждая чертова капля. — Его слова ударяют по мне, пробивая бреши, и снижают уровень адреналина. Я перестаю сопротивляться, его хватка по-прежнему железная, а жар его дыхания овевает мою щеку. — Она того не стоит, хорошо?

Не могу найтись, что сказать — не думаю, что в этот момент я способна на слаженный ответ — поэтому просто киваю головой в знак согласия, заставляя себя сосредоточиться на точке на полу передо мной, а не на длинных ногах справа.

— Ты уверена? — переспрашивает он, прежде чем медленно меня отпустить и встать передо мной, заставляя посмотреть ему в глаза, чтобы удостовериться, буду ли я верна своему слову.

Тело начинает трясти, охваченное сочетанием гнева, горя и чего-то незнакомого, проносящегося сквозь меня.

Дыхание прерывается, грудь болит от каждого вдоха. Это единственный намек на потрясение, испытанное мной, когда я встречаюсь с глазами Бэккета, в которых читается доброта, окаймленная тревогой. И я так ужасно себя чувствую из-за того, что сейчас он пытается заботиться обо мне, когда любит Колтона и мечется от неизвестности так же сильно, как и я, поэтому я заставляю себя кивнуть. Он повторяет мое движение перед тем, как обернуться, его тело закрывает мне обзор.

— Бэкс… — выдыхает Тони, и лишь один ее голос раздражает мои воспаленные нервы.

— Ни слова, Тони! — голос Бэккета низкий и сдержанный, слышимый только нам троим, несмотря на многочисленные пары глаз, наблюдающие за противостоянием. Вижу, как на другой стороне комнаты Энди поднимается на ноги, пытаясь понять, что происходит. — Я позволю тебе остаться лишь по одной единственной причине… Вуду понадобятся все, кто ему близок — кому он дорог, если он… — говорит он, захлебываясь словами, — когда он выкарабкается из этого… в том числе и ты, хотя сейчас после того, что ты отмочила с ним и Рай, друг — становится очень растяжимым понятием, когда оно относится к тебе.

Слова Бэкса застают меня врасплох. Слышу неопределенный звук, который она издает, прежде чем наступает мгновенная тишина… а затем я слышу, как она начинает плакать. Тихие, печальные всхлипы, пробивают брешь в моем самообладании, и голос Бэккета здесь никак не поможет.

И я срываюсь. Мое уверение Бэккета в том, что я сохраню силы, исчезает вместе с моей сдержанностью.

— Нет! — кричу я, пытаясь оттолкнуть Бэккета с дороги и замахнуться. — Ты не имеешь права плакать из-за него! Ты не имеешь права плакать о мужчине, которым пыталась манипулировать! — вокруг меня сзади сжимаются руки, не давая мне нанести удар, но мне все равно, реальность для меня потеряна. — Убирайся отсюда! — кричу я, мой голос дрожит, меня оттаскивают от ее ошеломленного лица. — Нет! — сопротивляюсь сдерживающим меня рукам. — Пусти меня!

— Тише, тише! — это голос Энди, руки Энди, которые крепко меня держат, пытаясь одновременно и успокоить, и взять под контроль. И единственное, на чем я могу сосредоточиться — за что могу ухватиться, когда сердце колотится, а тело трясется от гнева — это то, что мне нужен пит-стоп. Мне нужно найти Колтона. Нужно прикоснуться к нему, увидеть его, успокоить смятение в моей душе.

Но я не могу.

Он где-то рядом, мой мятежный негодник, который не в состоянии отпустить страдающего маленького мальчика внутри себя. Мужчина, только начавший исцеляться, теперь сломлен, и меня убивает то, что я не могу это исправить. Что мои ободряющие слова и терпеливая натура не смогут восстановить неподвижное и не реагирующее тело, которое погрузили на носилки и унесли куда-то в эти стены — так близко, но так далеко от меня. Что он должен полагаться на незнакомых людей, лечащих его сейчас. Людей, которые понятия не имеют о невидимых душевных рубцах, все еще скрытых под поверхностью.

Другие руки тянутся, чтобы коснуться и успокоить меня, Доротеи и Квинлан, но эти руки не те, кого я хочу, чтобы они были. Они не Колтона.

И тут меня осеняет ужасная мысль. Каждый раз, когда Колтон рядом, я чувствую покалывание — гул, говорящий мне, что он в пределах досягаемости — но я ничего не чувствую. Знаю, физически он находится близко, но его искра отсутствует.

Будь моей искоркой, Рай. Слышу его голос, чувствую воспоминания о его дыхании, скользящем по моей коже… но я не чувствую его.

— Я не могу! — кричу я. — Не могу быть твоей искрой, если не чувствую твою, так что не смей угасать. — Меня не волнует, что я нахожусь в комнате, полной людей, меня разворачивают и я оказываюсь в объятиях Доротеи, потому что единственный человек, который я хочу, чтобы услышал меня, не может этого сделать. И осознание этого вызывает отчаяние, поглощающее каждую частицу меня, еще не замершую от страха. Прижимаю руки к спине Доротеи, вцепляясь в ее пиджак, и молю ее сына. — Не смей умирать, Колтон! Ты мне нужен, черт возьми! — кричу я в стерильную тишину приемной. — Ты мне так нужен, что сейчас, здесь, без тебя я умираю! — мой голос обрывается, как и мое сердце, и хотя я чувствую поддержку рук Доротеи, тихого шепота Квинлан, и спокойной решимости Энди, я просто не могу справиться со всем этим.

Отталкиваюсь и смотрю на них, прежде чем слепо спотыкаясь выбраться в коридор. Знаю, что теряю самообладание. Я настолько онемела, настолько опустошена, что у меня даже нет сил спорить с Бэккетом и продолжать ненавидеть Тони. Если я виновата в том, что Колтон оказался здесь, тогда она, черт возьми, тоже должна разделить часть этой вины.

Поворачиваю за угол, направляясь в туалетную комнату, и мне приходится заставлять себя двигаться. Веду руками по стене, чтобы не упасть. Напоминаю себе дышать, уговариваю переставлять ноги, но это почти невозможно, когда единственная мысль, на которой я могу сосредоточиться — то, что мужчина, которого я люблю, борется за свою жизнь, а я ничем, черт возьми, не могу ему помочь. Чувствую безысходность и бессилие.

Я умираю изнутри.

Направляющие меня руки ударяются о дверной косяк, и я, шатаясь, захожу внутрь и направляюсь в ближайшую кабинку, приветствуя тишину пустой туалетной комнаты. Расстегиваю шорты, и когда стягиваю их с бедер, вижу клетчатый узор на трусиках. Хочу покинуть свое тело, хочу соскользнуть на пол и кануть в небытие, но я этого не делаю. Вместо этого мои руки хватаются за петельки на поясе все еще приспущенных шорт. Я не могу дышать. У меня начинается гипервентиляция и головокружение, поэтому опираюсь руками о стену, но ничего не помогает, поскольку паническая атака ударят по мне в полную силу.

Можешь поставить свой зад на кон, что это единственный клетчатый флаг, на который я однозначно претендую.

Рада слышать его голос в своей памяти. Позволяю его тембру проникнуть в меня, нуждаясь в нем, словно в связующем звене, чтобы удержать воедино мои сломанные части. Мое дыхание проходит рваными хрипами между губами, пытаюсь удержать воспоминания — эту невероятную усмешку и мальчишеское озорство в его глазах — прежде чем он поцеловал меня в последний раз. Подношу пальцы к губам, желая установить с ним связь, боясь неизвестности, тяжестью лежащей на сердце.

— Райли? — голос выталкивает меня в реальность, а мне просто хочется, чтобы она ушла. Хочется, чтобы она оставила меня в покое, наедине с воспоминаниями о тепле его кожи, вкусе его поцелуя, его собственнических прикосновениях. — Райли?

Раздается стук в дверь.

— Ммм? — это все, что я могу сказать, потому что мое дыхание все еще затрудненное и прерывистое.

— Это Квин. — Ее голос мягкий и хриплый, и меня убивает, когда я слышу, как он срывается. — Рай, пожалуйста, выйди…

Протягиваю руку и открываю дверь, она толкает ее, распахивая шире, странно глядит на меня, ее заплаканное лицо и растекшаяся тушь только подчеркивают опустошение, маячащее в глазах. Она поджимает губы и начинает смеяться, так, что это граничит с истерикой, и, когда смех отражается от окружающих нас кафельных стен, все, что я слышу — это отчаяние и страх. Она указывает на мои полуспущенные шорты и клетчатые трусики и продолжает смеяться, слезы, окрашивающие ее щеки, странно контрастируют со звуком, исходящим из ее рта.

Начинаю смеяться вместе с ней. Это единственное, что я могу сделать. Слез нет, страх не утихает, а надежда слабеет, когда первый смешок срывается с моих губ. Это кажется таким неправильным. Все так неправильно, и в одно мгновение Квинлан — женщина, возненавидевшая меня с первого взгляда — протягивает руки и обнимает меня, в то время как ее смех превращается в рыдания. С мучительной икотой безудержного страха. Ее крошечное тело сотрясается от усиливающейся боли.

— Мне так страшно, Райли. — Это единственное, что она может произнести между вдохами, но больше ей ничего не нужно говорить, потому что именно это я и чувствую. Поражение в ее позе, сила ее горя, сила ее хватки отражают страх, который я не в состоянии выразить, поэтому я цепляюсь за нее всем, что у меня есть — нуждаясь в этом контакте больше всего на свете.

Я обнимаю ее и успокаиваю, как могу, стараясь потеряться в роли терпеливого воспитателя, которая мне так хорошо знакома. Гораздо легче успокоить чье-то отчаяние, чем встретиться лицом к лицу со своим. Она пытается вырваться, но я не могу отпустить ее. У меня нет сил, чтобы выйти за двери и ждать, пока доктор сообщит новости, которые я боюсь услышать.

Застегиваю шорты и смотрю на свое отражение в зеркале. Вижу, как в моих глазах мелькают навязчивые воспоминания. В сознании вспыхивает разбитое зеркало заднего вида в пятнах крови, в котором отражается солнце, зазубренные края, последний хрипящий вздох Макса. А затем мой разум хватается за счастливое воспоминание, связанное с другим зеркалом. Которое было использовано в пылу страсти, чтобы показать, почему Колтону меня достаточно. Почему он выбирает меня.

— Пойдем, — шепчет она, прерывая мой транс, отпускает меня, но движется рукой вниз, обнимая меня за талию. — Я не хочу пропустить новости.

ГЛАВА 2

Время тянется. Каждая минута кажется часом. И каждый из трех прошедших часов кажется вечностью. Каждый свист открываемых дверей заставляет нас всех вздрагивать, а затем оседать обратно. Пустые пластиковые стаканчики переполнили мусорную корзину. Защитные костюмы расстегнуты и завязаны вокруг талии, так как в комнате ожидания становится душно. На сотовые постоянно поступают звонки от людей, желающих узнать новости. Но их по-прежнему нет.

Бэккет сидит с Энди. С одной стороны от Доротеи Квинлан, с другой — Тони. Комната ожидания наполнена приглушенным шепотом, а телевизор звучит фоном для моих мыслей. Я сижу одна и, за исключением постоянных сообщений от Хэдди, и рада одиночеству, потому что мне не нужно утешать или утешаться — с каждой секундой безумие в моем сознании становится все громче.

Желудок сводит. Я голодна, но от мысли о еде меня тошнит. В голове стучит, но я рада боли, рада считать удары барабанной дроби в попытке ускорить время. Или замедлить — в зависимости от того, что пойдет на пользу Колтону.

Свист открывающейся двери. Скрип ботинок. На этот раз я даже не открываю глаза.

— У меня есть новости о мистере Донаване. — Дергаюсь от этого голоса. Ноги шаркают, когда парни встают, и низкий тревожный гул разносится по комнате в ожидании того, что будет сказано.

Меня обуревает страх. Не могу встать. Не могу пошевелиться. Я так окаменела от слов, которые собираются произнести его губы, что заставляю себя сглотнуть, но, трепеща, остаюсь парализованной.

Сжимаю руки, вцепившись ими в обнаженную плоть бедер, пытаясь использовать боль, чтобы похоронить воспоминания. Желая, чтобы прошлое не повторилось — не заменило одну разбитую машину с мужчиной, которого я люблю, на другую.

Он прочищает горло, и я задерживаю дыхание — молясь, надеясь, нуждаясь в чем-то за что я могла бы держаться.

— Скажем так, на данном этапе исследование все еще продолжается, но из того, что мы можем предварительно увидеть, очевидно, что мистер Донаван получил сильную травму внутренних органов от внезапного столкновения с заграждением. Травма произошла из-за того, что при резком торможении тело было зафиксировано, но внутренние органы по инерции сдвинулись. Пока мы можем сказать…

— Пожалуйста, говорите на английском, — шепчу я. Мой разум пытается понять медицинские термины, зная, что если бы я не плавала в этом тумане неизвестности, я была бы в состоянии их разобрать. При моих словах он останавливается, и хотя я не могу поднять глаза, чтобы встретиться с ним, на этот раз я говорю громче. — Пожалуйста, доктор, говорите на английском. — Меня переполняет страх. Осторожно поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним, команда поворачивается, и смотрит на меня, пока я смотрю на доктора. — Мы все здесь очень обеспокоены, и хоть вы и можете понять, что говорите, терминология пугает нас до смерти… — мой голос затихает, и он добродушно кивает, — …наш разум слишком перегружен, чтобы все это воспринять сейчас… мы долго ждали, пока вы находились с ним… так что, пожалуйста, можете сказать нам это простыми словами?

Он мягко улыбается мне, но его глаза серьезны.

— Когда Колтон врезался в стену, машина остановилась — его тело остановилось — но его мозг продолжал двигаться, врезавшись в его череп. К счастью, на нем была система защиты шеи и головы, которая помогла защитить область между позвоночником и шеей, но, тем не менее, травма, которую он получил, серьезная.

Мое сердце бешено колотится, дыхание учащается, а в голове мелькают миллионы различных последствий.

— Он будет…? — Энди загораживает мне вид, вставая лицом к доктору и задает вопрос, который не может закончить. В комнате воцаряется тишина, прекращается даже нервное шарканье ног, мы все, затаив дыхание, ждем ответа.

— Мистер Уэстин, я полагаю? — спрашивает доктор, протягивая руку кивающему Энди. — Я доктор Айронс. Не собираюсь вам лгать… сердце вашего сына дважды останавливалось во время транспортировки.

Мне кажется, что с этими словами моя душа отделяется от тела. Не оставляй меня. Пожалуйста, не оставляй меня. Молча умоляю я, желая, чтобы слова дошли до него, находящегося где-то в стенах этой больницы.

Энди протягивает руку и сжимает ладонь Доротеи.

— Мы смогли немного стабилизировать его сердце, что является хорошим знаком, поскольку боялись, что, возможно, от силы удара произошел разрыв аорты. В данный момент мы знаем, что у него субдуральная гематома. — Доктор поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, прежде чем продолжить. — Это означает, что кровеносные сосуды разорваны, а область между его мозгом и черепом заполнена кровью. Ситуация двоякая, потому что мозг Колтона отек от травмы, полученной при ударе о череп. В то же время, скопление крови оказывает давление на его мозг, потому что ей некуда вытекать, чтобы уменьшить это давление. — Доктор Айронс изучает глаза окружающих его людей. — В настоящее время он более стабилен, поэтому мы готовим его к операции. Крайне важно, чтобы мы проникли внутрь и ослабили давление на его мозг, чтобы попытаться остановить отек.

Смотрю, как Доротея тянется к Энди за поддержкой, ее очевидная безусловная любовь к сыну вызывает во мне бурю эмоций.

— Как долго продлится операция? Он в сознании? Были ли другие травмы? — Бэккет говорит впервые, быстро выстреливая вопросы, о которых все мы думаем.

Доктор Айронс сглатывает и складывает пальцы перед собой, встречаясь глазами с Бэккетом.

— Что касается других травм, они незначительны по сравнению с травмой головы. Он не в сознании и не приходил в сознание за это время. Он был в типичном коматозном состоянии, которое мы наблюдаем с подобными травмами — бессвязное бормотание — сопротивление нам во время эпизодических приступов. Что касается всего остального, мы узнаем больше, когда окажемся в операционной и увидим, насколько сильно кровоизлияние в мозг.

Бэккет, всё это время задерживавший дыхание, выдыхает, и я вижу, как его плечи опускаются, хотя не уверена, от облегчения или смирения. Ни одно из слов доктора не уменьшило страх, нависший над моей душой. Квинлан шагает вперед и хватает Бэкса за руку, она смотрит на своих родителей, прежде чем спросить то, чего мы все боимся.

— Если отек не прекратится после операции… — ее голос дрожит, Бэккет прижимается к ее макушке братским поцелуем в знак поддержки, — …что… это будет значить? То есть, вы говорите о черепно-мозговой травме, так каков прогноз? — Ее дыхание прерывается всхлипыванием. — Каковы шансы Колтона?

Доктор громко вздыхает и смотрит на Квинлан.

— В настоящее время, прежде чем мы не попадем в операционную и не посмотрим, есть ли какие-либо повреждения, я не могу давать какие-либо прогнозы. — Приглушенный вздох Энди нарушает тишину. Доктор Айронс делает шаг вперед и кладет руку ему на плечо, пока Энди не поднимает голову и не встречает его взгляд. — Мы делаем абсолютно все, что можем. Мы очень опытны в подобного вида травмах и предоставим вашему сыну все преимущества этого опыта. Пожалуйста, поймите, я не могу сказать какова вероятность исхода, не потому что это безнадежный случай, а скорее потому, что мне нужно больше увидеть, чтобы знать, с чем мы столкнулись. Как только я узнаю, мы сможем составить план и двигаться дальше. — Энди слабо кивает ему, потирая глаза ладонью, а доктор Айронс поднимает глаза и изучает лица всех присутствующих. — Он сильный и здоровый, и это сыграет нам на руку. Более чем очевидно, что Колтона любят столько людей… пожалуйста, знайте, я возьму это знание с собой в операционную. — С этими словами он натянуто улыбается, поворачивается и выходит из комнаты.

После его ухода, никто не двигается. Мы все еще в шоке.

Все еще позволяем суровой правде его слов просочиться сквозь пробоины в нашей решимости. Люди медленно начинают двигаться и перемещаться, мысли сливаются, пытаясь утихомирить эмоции.

Но я не могу.

Он живой. Не мертвый, как Макс. Живой.

Тупая боль облегчения, которую я чувствую, не идет ни в какое сравнение с острым уколом неизвестности. И этого недостаточно, чтобы унять страх, засевший так глубоко в душе. Начинаю ощущать, как липкие щупальца клаустрофобии обжигают мою кожу. Делаю глубокий вдох, пытаясь избавиться от пота, бисеринками нависающего на моей верхней губе, и стекающего по позвоночнику. Воздух выскальзывает из легких, не пополняя тело.

Образы снова сменяют друг друга. Макса на Колтона. Колтона на Макса. Кровь, медленно вытекающая из его уха. Из уголков рта. Пятнами усеивающая разбитую машину. Губы приглушенно произносящие мое имя. Его мольбы ранят мое сознание. Оставляют на нем клеймо, которое останется со мной навечно.

Капли тревоги превращаются в ливень паники. Мне нужен свежий воздух. Нужен перерыв от подавленности, удушающей эту чертову приемную. Мне нужны краски и движение — что-то, полное энергии и жизни, как Колтон — что-то другое, кроме монохромных цветов и подавляющих воспоминаний.

Подталкиваю себя и почти выбегаю из комнаты ожидания, не обращая внимания на оклик Бэккета. Слепо бреду к выходу, потому что на этот раз свист открывающейся двери манит меня, дает передышку от истерии, высасывающей надежду.

Ты заставляешь меня чувствовать, Райли…

Спотыкаюсь у дверей, воспоминание растекается по моей душе, но ударяет под дых. Задыхаюсь, боль проходит через каждый нерв. Делаю прерывистый вдох, мне нужно что-то, что угодно, чтобы вернуть веру в реальность, что Колтон может не пережить операцию. Или ночь. Или утро.

Трясу головой, чтобы избавиться от яда, пожирающего мои мысли, заворачиваю за угол здания и меня бросает в водоворот. Клянусь, здесь больше сотни камер, вспыхивающих одновременно. Рев вопросов гремит так громко, что я поражена приливной волной шума. Меня тут же окружают, спиной прижимая к стене, а микрофоны и камеры тычутся мне в лицо, запечатлевая мою медленно истощающуюся связь с реальностью.

— Это правда, что над Колтоном проводят последний обряд?

Слова застревают у меня в горле.

— В каких вы отношениях с мистером Донаваном?

Гнев усиливается, но меня сокрушает шквал вопросов.

— Это правда, что Колтон лежит на смертном одре, и рядом с ним его родители?

Мои губы открываются и закрываются, кулаки сжимаются, глаза горят, душа плачет, и моя вера в человечество рушится. Знаю, я выгляжу как олень в свете фар, но меня загнали в ловушку. Знаю, если бы я задумалась, то почувствовала бы внутри щупальца клаустрофобии, но сейчас я чувствую, как сжимается моя трахея, когда руки СМИ выжимают из меня воздух. Воздух входит резкими хрипами. Над головой вращается голубое небо, сознание кружится в ленивом водовороте, исчезая, начинает просачиваться тьма.

Как только я собираюсь погрузиться в приветливое забвение, сильные руки обвиваются вокруг меня и предотвращают мое падение на землю. Вес моего тела врезается в Сэмми, как товарный поезд, и мой разум пронзают воспоминания о том, как я в последний раз падала в объятия мужчины. Вспыхивают горько-сладкие образы: потерянные таблички с аукциона и захлопнувшаяся дверь подсобки. Яркие зеленые глаза и самоуверенная улыбка.

Негодник. Мятежник. Безрассудный.

Голос Сэмми прорывается сквозь мой затуманенный разум, когда он отчитывает прессу.

— Отвалите! — кряхтит он, поддерживая мертвый груз моего тела, обнимая меня за талию. — Мы сообщим новости, когда они у нас будут. — Вспышки вновь освещают небо.

Вновь свист закрывающейся двери, но на этот раз я не содрогаюсь. Внутренний зверь гораздо более ощутим, чем тот, что снаружи. Мое дыхание начинает выравниваться, а биение сердце замедляется. Меня толкают в кресло, и когда я поднимаю взгляд, глаза Сэмми встречаются с моими, выискивая что-то.

— О чем, черт возьми, вы только думали? Они могли съесть вас живьем, — он чертыхается. Это настолько выходящее из рамок проявление эмоций со стороны стойкого телохранителя, что я осознаю свою ошибку выйти на улицу. Я пока еще только начинаю находить свое место в чересчур публичном мире Колтона; и чувствую себя ужасно, потому что понимаю, что пока я находилась в комнате ожидания, окруженная остальными, Сэмми был здесь один, пытался убедится, что нас оставят в покое и никто не побеспокоит.

— Прости, Сэмми, — выдыхаю я. — Мне просто нужно было подышать свежим воздухом и… прости.

В его глазах застыло беспокойство.

— Вы в порядке? Что-нибудь ели? Вы чуть в обморок не упали. Думаю, вам следует поесть…

— Я в порядке. Спасибо, — говорю я, медленно вставая. Думаю, я удивляю его, когда протягиваю руку и сжимаю его ладонь. — Как у тебя дела?

Он беззаботно пожимает плечами, хотя жест совсем не такой.

— Пока с ним все в порядке, со мной тоже все будет в порядке.

Он кивает мне, поворачиваясь, чтобы занять свое место у дверей больницы, прежде чем я смогу сказать что-нибудь еще. Мои глаза мгновение следят за его движениями, бессердечные слова прессы отражаются в моей голове, в то время как я набираюсь смелости, чтобы вернуться в комнату ожидания.

На миг закрываю глаза. Я буду испытывать что угодно, только не онемение, поглотившее мою душу. Пытаюсь вытянуть из глубины отчаяния звук его смеха, вкус его поцелуя, даже его упрямую натуру и непоколебимую решимость — что угодно, чтобы стянуть швы на моем сердце, которые скрепила любовь Колтона.

Нет, Райли. Ты никогда не будешь не имеющей значения.

Воспоминания перешептываются в моей голове, как огниво, разжигая крошечные проблески надежды. Делаю глубокий вдох, и мои ноги двигаются вперед по длинному коридору, где с нетерпением ждут все остальные. Я как раз прохожу мимо сестринского поста, когда слышу имя Колтона, упомянутое двумя медсестрами, стоящими ко мне спиной. Замедляю шаг, пытаясь уловить хоть какую-то информацию. Пытаюсь заставить сознание не волноваться о том, что нам лгут о серьезности ситуации, когда слышу слова, выбивающие из легких весь воздух.

У меня останавливается сердце.

Дрожь рикошетом проходит по всему телу.

— Кто в первой операционной с мистером Донаваном?

— Доктор Айронс занимается этим случаем.

— Ну, черт возьми, если есть кто-то, кого бы я хотела видеть за операционным столом в подобных обстоятельствах, так это точно Железного Человека (Прим. переводчика: в переводе с английского имя доктора «Irons» означает железо).

Человек-Паук.

Вздыхаю, медсестры оборачиваются, обращая на меня внимание. Та, что повыше, делает мне навстречу два шага и наклоняет голову.

— Могу я вам помочь, мисс?

Бэтмен.

— Как вы только что назвали доктора Айронса?

Супермен.

Она смотрит на меня, слегка нахмурив лоб.

— Вы имеете в виду прозвище, данное нами доктору Айронсу?

Железный человек.

Все, что я могу сделать, это кивнуть головой, потому что мое горло перехватывает от надежды.

— О, он известен здесь как Железный человек, милая. Вам что-нибудь нужно?

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Снова качаю головой, затем делаю три шага к комнате ожидания, но провисаю у стены и сползаю на пол, меня переполняет надежда, поддерживаемая присутствием любимых супергероев Колтона.

Детская одержимость теперь превратилась во взрослую хватку за надежду.

Опускаю лицо к согнутым коленям и цепляюсь за мысль, что это совпадение — нечто большее, чем просто совпадение. Качаю головой из стороны в сторону, их имена слетаюсь с моих губ приглушенным напевом, который, как я осознаю, впервые был произнесен с абсолютным почтением.

— Колтон говорил это во сне, когда был маленьким. — Голос Энди пугает меня, он соскальзывает по стене рядом со мной, с его губ слетает тяжкий выдох. Слегка сдвигаюсь, чтобы посмотреть на него. Он выглядит постаревшим за те часы, прошедшие с момента начала гонки этим утром. Его глаза полны молчаливого горя, уголки губ пытаются приподняться в мягкой улыбке, но терпят неудачу. Мужчина, которого я знаю, как полного жизнью человека, лишился всего этого. — Я не слышал их целую вечность. На самом деле забыл об этом, пока не услышал, как ты их произнесла. — Он негромко усмехается, протягивает руку и похлопывает меня по колену, вытягивая перед собой ноги.

— Энди… — шепчу я его имя, смотрю, как он борется с эмоциями. Мне отчаянно хочется рассказать ему о знаках — случайном появлении любимых супергероев его сына — но боюсь, что он подумает, так же как и Бэккет, что я теряю контроль над реальностью.

Боюсь, что так и будет.

— Я удивлен, что он рассказал тебе о них. Это был секретный код, который он повторял в детстве, когда ему снился кошмар или ему было страшно. Он никогда не уточнял… никогда не объяснял, почему эти четыре супергероя так утешали его. — Он смотрит на меня с мягкой улыбкой. — Мы с Дотти могли только представить, от чего он надеялся, что эти супергерои его спасут…

Слова повисают между нами и оставляют невысказанными вопросы, которые мы оба хотим задать. Что Энди знает такого, чего не знаю я, и наоборот? Тыльной стороной ладони он вытирает глаза и с дрожью выдыхает.

— Он сильный, Энди… с ним будет… с ним всё должно быть в порядке, — наконец говорю я, когда понимаю, что решимость в моем голосе мне не изменит.

Он лишь кивает головой. Мы видим группу врачей, бегущих мимо нас, и мое сердце подскакивает к горлу, беспокоясь, что причиной тому Колтон. Энди проводит рукой по лицу, и я смотрю, как любовь наполняет его глаза.

— В первый раз, когда я его увидел, одним взглядом он разбил мне сердце и украл его. — Киваю ему головой, давая знак, чтобы он продолжал, потому что я как никто другой понимаю его слова, ведь его сын сделал то же самое со мной.

Он захватил мое сердце, украл его, разбил, исцелил и завладел им навечно.

— Я находился на съемках в своем трейлере, переписывал сцену. Это была долгая ночь. Квин заболела и не спала всю ночь. — Он качает головой и на мгновение встречается со мной глазами, прежде чем отвернуться и сфокусироваться на ремешке своих часов, с которым он возится. — Я опаздывал к началу съёмок. И открыв дверь чуть о него не споткнулся. — Он делает паузу, желая, чтобы слезы, которые я вижу в его глазах, ушли. — Кажется, я выругался вслух и увидел, как его маленькая фигурка отпрянула в явном страхе. Знаю, он напугал меня до смерти, и могу только представить, почему у ребенка была такая реакция. Он отказывался смотреть на меня, каким бы ласковым голосом я с ним не разговаривал.

Тянусь и беру его за руку, сжимая, чтобы он знал, что я знаю про демонов Колтона, даже если он мне о них не рассказывал. Возможно, я не знаю подробностей, но я видела достаточно, чтобы понимать суть.

— Я сидел рядом с ним на земле и просто ждал, когда он поймет, что я не собираюсь причинять ему боль. Я спел единственную песню, которая пришла мне в голову. — Он засмеялся. — «Пафф, Волшебный Дракон». На второй раз, он поднял голову и наконец посмотрел на меня. Боже милостивый, я не мог перевести дух. У него были огромные зеленые глаза на бледном личике, и они смотрели на меня с таким страхом… с таким предчувствием… что мне потребовались все силы, чтобы не обнять и не утешить его.

— Не могу даже представить, — бормочу я, собираясь убрать руку, но останавливаюсь, когда Энди сжимает ее.

— Сначала он со мной не разговаривал. Я пытался заставить сказать свое имя или что он здесь делал, но это не имело значения. Ничто не имело значения — мое пропущенное время съемок, потраченные впустую деньги, ничего — потому что я был загипнотизирован хрупким маленьким мальчиком, чьи глаза говорили мне, что они видели и испытали слишком много за свою короткую жизнь. Квинлан тогда было шесть лет. Колтон был меньше ее, так что я подумал, что ему около пяти. Позже той ночью я был в шоке, когда полиция сказала мне, что ему восемь лет.

Заставляю себя сглотнуть комок застрявший в горле, слушая о первых эпизодах из жизни Колтона, когда он обрел безусловную любовь. Впервые ему была дарована жизнь с возможностями, вместо страха.

— В конце концов я спросил его, голоден ли он, и его глаза стали большими, как блюдца. У меня в трейлере было не так много того, чего бы хотелось ребенку, но у меня был шоколадный батончик «Сникерс», и признаюсь, — говорит он со смехом, — я правда хотел ему понравиться… поэтому подумал, какого ребенка нельзя подкупить конфетами?

Улыбаюсь вместе с ним, не упуская из внимания, что Колтон съедает «Сникерс» перед каждой гонкой. Что сегодня он ел «Сникерс». Сердце сжимается от этой мысли. Неужели это было всего несколько часов назад? Похоже, что прошли дни.

— Знаешь, мы с Дотти говорили о возможности завести еще детей… но решили, что Квинлан нам будет достаточно. Что же, должен сказать, что ей бы хотелось еще, а я был доволен одним ребенком. Черт, мы вели насыщенную жизнь, много путешествовали, и нам повезло с одной здоровой маленькой девочкой, так как мы могли просить о большем? Моя карьера процветала, а Дотти получала роли, когда ей этого хотелось. Но после первых нескольких часов проведенных с Колтоном не оставалось и тени сомнения. Как я мог уйти от этих глаз и улыбки, которая, я знал, была скрыта где-то под страхом и стыдом? — по его щеке скатывается слеза, беспокойство о сыне, тогда и сейчас, накатывает волнами. Он смотрит на меня серыми глазами, наполненными глубиной эмоций. — Он самый сильный человек — мужчина — которого я когда-либо встречал, Райли. — Он задыхается от рыданий. — Мне просто нужно, чтобы сейчас он оставался таким же… я не могу потерять своего мальчика.

Его слова разрывают меня изнутри, потому что я понимаю боль родителей, которые боятся потерять своего ребенка. Страх, сидящий так глубоко, что вы не хотите его признавать, но который сжимает каждую частицу вашего сердца. Сочувствие к этому человеку, давшему Колтону всё, переполняет меня, и все же онемение внутри меня сдерживает мои слезы.

— Никто из нас не может его потерять, Энди. Он — центр нашего мира, — шепчу я срывающимся голосом.

Энди наклоняет голову в сторону, поворачивается и изучает меня.

— Я боюсь, каждый раз, когда он садится в машину. Каждый проклятый раз… но это единственное место, где я вижу его свободным от бремени его прошлого… вижу, как он убегает от демонов, преследующих его. — Он сжимает мою руку, пока я не поднимаю взгляд, чтобы увидеть искренность в его глазах. — Единственное место, то есть, таковым было до недавнего времени. Пока я не увидел, как он говорит, волнуется, делится… с тобой.

Дыхание перехватывает, впервые слезы набегают на глаза, но не скатываются. После того, как мама Макса, Клэр, так долго ненавидела меня, невысказанное одобрение отца Колтона имеет такое огромное значение. Задерживаю дыхание, пытаясь усмирить торнадо эмоций, кружащихся внутри меня.

— Я люблю его. — Это все, что я могу сказать. Все, о чем я могу думать. Я люблю его, и, возможно, никогда не смогу по-настоящему показать свою любовь, и это именно тогда, когда он признался, что чувствует то же самое ко мне. И сейчас я стою на краю пропасти обстоятельств, настолько неподвластных моему контролю, что боюсь, что у меня никогда не появиться еще одного шанса.

Голос Энди отвлекает меня от приступа паники.

— Колтон сказал мне, что ты подтолкнула его разузнать о своей биологической матери.

Смотрю вниз и кончиком пальца рисую бессмысленные круги на колене, опасаясь, что этот разговор может пойти одним из двух путей: Энди может быть благодарен, что я пытаюсь помочь его сыну исцелиться, или он может расстроиться и подумает, что я пытаюсь вбить между ними клин.

— Спасибо тебе за это. — Он тихо выдыхает. — Думаю, ему всегда не хватало этой детали, и, возможно, знание о ней поможет ему заполнить эту часть себя. Тот факт, что он просто говорит об этом, спрашивает об этом — это огромный шаг… — он протягивает руку, обнимает меня за плечо и тянет к себе, так, что моя голова оказывается на его плече — …так что спасибо, что помогла ему найти себя во многих отношениях.

Киваю головой в знак признательности, его признание ускользает от меня. Какое-то время мы сидим вместе, принимая и даруя друг другу утешение, когда все, что мы чувствуем — внутренняя пустота.

ГЛАВА 3

Сегодня прекрасный день. Голубое небо над головой, солнце греет щеки, и ни одной мысли в голове. Волны врезаются в песок в успокаивающем крещендо, одна за другой. Я часто прихожу сюда, туда, где было наше первое официальное свидание, потому что здесь я чувствую себя рядом с ним. Воспоминание, что-то, за что можно ухватиться, когда я снова не смогу его удержать.

Обхватываю руками колени и вдыхаю все это, принимая то, что печаль всегда будет постоянной болью в моем сердце и желая, чтобы он был здесь рядом со мной. Но в то же время я знаю, что с тех пор, как он ушел, я не чувствовала покоя. Возможно, в моем горе намечается перелом — по крайней мере, так думает психотерапевт — так как минули дни со времени слепой паники и удушающих криков, поглощающих мои мысли и искажающих связь с реальностью. Думаю, возможно, после всего этого времени, у меня получится двигаться — не вперед — а просто двигаться.

Мне бросается в глаза одинокая машина, стоящая справа от меня на парковке. Не знаю, почему. Может потому, что машина припаркована рядом с тем местом, где Колтон припарковал Астон Мартин на нашей первой спонтанной прогулке — самое ценное свидание на пляже — я смотрю, мое сердце надеется на то, что мой разум знает, быть не может. Что это он паркует машину, чтобы присоединиться ко мне.

Поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как какая-то фигура подходит к пассажирской двери и наклоняется, чтобы поговорить с водителем через открытое окно. Что-то в этом человеке заставляет меня подняться с песка. Закрываю глаза от солнечного света и изучаю его профиль, внезапно чувствуя, что что-то не так.

Не думая, начинаю идти к машине, мое беспокойство усиливается с каждым шагом. Незнакомец выпрямляется и на секунду поворачивается ко мне, солнце освещает его темные черты, и мои ноги подкашиваются, я перестаю дышать.

Мой темный ангел, стоящий в свете.

— Колтон? — мой голос едва слышен, мозг пытается понять, как возможно, что он здесь. Здесь, со мной, когда я видела, как его неподвижное тело грузят на носилки, поцеловала его холодные губы в последний раз, прежде чем его положили в гроб. Сердце грохочет в груди, его биение ускоряется с каждой секундой, надежда, пронизанная паникой, начинает усиливаться.

И хотя мой голос такой слабый, он наклоняет голову в сторону при звуке своего имени, его глаза, наполненные тихой грустью, устремлены на меня. Он начинает поднимать руку, но на мгновение отвлекается, когда пассажирская дверь распахивается. Он смотрит на машину, а потом снова на меня, на его великолепном лице написано смирение. Он снова нерешительно поднимает руку, но на этот раз машет мне.

Подношу кончики пальцев к губам, горе, исходящее от него, наконец преодолевает расстояние между нами и сталкивается со мной, выбивая воздух из легких. Я сразу же чувствую его полное отчаяние. Оно разрывает мне душу, как молния раскалывающая небо.

И в этот момент я понимаю.

— Колтон! — повторяю я его имя, но на этот раз мой отчаянный крик пронзает тихую безмятежность пляжа. Чайки взлетают от этого звука, но Колтон, не оглядываясь, скользит на пассажирское сиденье и закрывает дверь.

Машина медленно направляется к выезду с парковки, и я срываюсь с места и бегу что есть сил. Легкие горят, ноги болят, но я недостаточно быстрая. Я не успею вовремя и, похоже, не смогу продвинуться дальше, как бы быстро я не бежала. Машина сворачивает с парковки направо, на пустую дорогу, и поворачивает за угол, проезжая мимо меня на юг. Синий металлик мерцает в лучах солнца, и от того, что я вижу, я замираю на месте.

Такое ощущение, что прошла вечность с того момента, как я видела его. Истинный американец, здоровый, с голубыми глазами и легкой улыбкой, которую я слишком люблю. Но его глаза не отрываются от дороги.

Макс даже не взглянул на меня.

Колтон, с другой стороны, смотрит прямо на меня. На его лице отражаются страх, паника и смирение. В слезах, катящихся по его щекам, в извинениях, которые выражают его глаза, в кулаках, отчаянно колотящих в окна, в его словах, я вижу, как его губы двигаются, но не слышу его мольбы. Все это выворачивает мою душу и иссушает ее.

— Нет! — кричу я, каждая фибра моего существа сосредоточена на том, как помочь ему сбежать, как спасти его.

А потом я замечаю движение на заднем сидении и падаю на колени. Гравий, вгрызающийся в них, ничто по сравнению с болью, обжигающей черную глубину моей души. И хотя мне больно больше, чем я когда-либо представляла, часть меня пребывает в благоговении — потеряна в той безусловной любви, о которой никогда не думаешь, что она возможна, пока не испытаешь ее на себе.

Локоны, обрамляющие ее ангельское личико, подпрыгивают в унисон движения автомобиля. Она нежно улыбается Максу, совершенно не обращая внимания на яростные протесты Колтона, сидящего перед ней. Она поворачивается на сиденье и смотрит на меня, фиалковые глаза — мое зеркальное отражение. А потом ее розовые губки слегка шевелятся, детское любопытство берет над ней верх, и она смотрит на меня. Крошечные пальчики появляются в окошке и машут мне.

Мне приходится напоминать себе как дышать. Мне нужно вбить эту мысль в голову, потому что она в одиночку просто разорвала меня на части и соединила обратно. И все же ее вид оставляет на мне незаживающие раны и стирает завтрашний день, который никогда не наступит.

Который я никогда не смогу вернуть.

Который никогда не был моим.

И со своего места на земле, моя душа цепляется за что-то, за что можно держаться, прежде чем меня поглотят темные глубины отчаяния, я во все горло выкрикиваю имя единственного человека, которого все еще можно спасти.

— Колтон! Стой! Колтон! Сражайся, черт возьми! — с последними словами мой голос превращается в хрип, меня переполняют рыдания и отчаяние. Закрываю лицо руками и позволяю затащить себя под воду и утонуть, радуясь опустошающей тьме во второй раз в своей жизни. — Нет! — кричу я.

Невидимые руки хватают меня и пытаются оттащить от него, но я борюсь изо всех сил, чтобы спасти Колтона.

Спаси человека, которого люблю.

— Райли! — голос призывает меня отвернуться от Колтона. Ни за что на свете я не уйду снова.

Никогда.

— Райли! — настойчивость в голосе усиливается по мере того, как мои плечи трясут взад и вперед. Пытаюсь отмахиваться руками, но меня крепко держат.

Просыпаюсь в испуге, светло-голубые глаза Бэккета напряженно смотрят в мои.

— Это просто сон, Райли. Просто сон.

Мое сердце колотится, я глотаю воздух, но такое чувство, что мое тело его не принимает. Мне не удается достаточно быстро сделать следующий вдох. Поднимаю дрожащую руку и провожу ею по лицу, ориентируясь. Это было так реально. Так невозможно, но так реально… если только… если Колтон не…

— Бэкс. — Его имя — едва слышный шепот, остатки моего сна обретают смысл, и я начинаю понимать, почему Колтон находился с Максом и моей дочерью.

— Что случилось, Рай? Ты бледная, словно увидела привидение.

Слова сдавливают мне горло. Не могу сказать ему, что происходит в моей голове. Запинаюсь, пытаясь выговорить слова, когда нас прерывают.

— Семья Колтона Донавана?

Все в комнате ожидания встают и собираются у входа, где стоит невысокая женщина в халате, развязывая хирургическую маску. Я тоже встаю, страх заставляет меня двигаться вперед, а Бэкс расчищает мне путь. Когда мы останавливаемся рядом с родителями Колтона, он берет меня за руку. Это единственный признак того, что он так же напуган, как и я.

Ее глаза обозревают всех нас и она с вымученной улыбкой качает головой.

— Нет, мне нужно поговорить с его ближайшими родственниками, — говорит она. Слышу усталость в ее голосе и, конечно, мои мысли начинает ускоряться.

Энди делает шаг вперед и откашливается.

— Да, это мы все.

— Понимаю, но мне бы хотелось сообщить новости его ближайшим родственникам наедине, согласно больничному протоколу, сэр. — Ее тон строгий, но мягкий, и все, что я хочу сделать, это встряхнуть ее, пока она не воскликнет «К черту правила» и не расскажет мне новости.

Энди переводит взгляд с нее на всех нас, прежде чем продолжить.

— Моя жена, дочь и я хоть и ближайшие родственники Колтона, но все, кто здесь… Они — причина, по которой он сейчас жив… так что в моих глазах они семья и заслуживают того, чтобы услышать новости в то же время, что и мы, и будь проклят больничный протокол.

На ее лице мелькает легкий шок, и в этот момент я понимаю, почему столько лет назад полицейские в больнице не стали возражать Энди, когда он сказал им, что ночевать Колтон едет к ним домой.

Она медленно ему кивает, поджав губы.

— Меня зовут доктор Биггети, и мы вместе с доктором Айронсом работали над случаем вашего сына. — Краем глаза вижу, как большинство парней кивают, подаваясь вперед, чтобы убедиться, что они все расслышат. Доротея встает рядом со своим мужем, Квинлан с другой стороны, и хватает его за руку, Бэкс сжимает мою руку. — Колтон перенес операцию и в настоящее время переведен в реанимацию.

Коллективный вздох заполняет комнату. Мое сердце стучит в ускоренном темпе, а голова кружится от такой новости. Он еще жив. Все еще борется. Мне страшно, он изранен, но мы по-прежнему боремся.

Доктор Биггети поднимает руки, чтобы успокоить наш ропот.

— На данные момент еще многое остается неизвестным. Кровотечение и отек были довольно обширными, и нам пришлось удалить небольшой участок черепа Колтона, чтобы уменьшить давление на его мозг. В настоящее время отек, кажется, находится под контролем, но мне следует повториться — в настоящее время. В таких случаях может произойти все что угодно, и следующие двадцать четыре часа будут критическими, и скажут нам, как поведет себя тело Колтона. — Чувствую Бэккет пошатывается рядом со мной, и я разжимаю наши руки, обхватываю его за талию и успокаиваюсь тем, что все мы здесь чувствуем одно и то же. Что на этот раз я не одна наблюдаю, как любимый человек борется за выживание. — И как бы я не надеялась, что результат будет положительным, мне также нужно подготовить вас к тому, что есть возможность повреждения периферической нервной системы, которое нельзя спрогнозировать, пока он не очнется.

— Спасибо вам. — Это говорит Доротея, делая шаг вперед и быстро обнимая удивленную доктора Биггети, а затем отступает назад и стирает слезы под глазами. — Когда мы сможем его увидеть?

Доктор сочувственно кивает родителям Колтона.

— Как я уже сказала, им сейчас занимаются в реанимации и проверяют состояние жизненно важных органов. Через некоторое время вы сможете его увидеть. — Она смотрит в сторону Энди. — И на этот раз я должна буду следовать правилам больницы, чтобы только близкие родственники смогли его навестить.

Он кивает головой.

— Ваш сын очень сильный и чертовски хороший боец. Очевидно, у него есть сильная воля к жизни… и в этом ему помогает каждая клеточка.

— Большое вам спасибо. — Выдыхает Энди, прежде чем схватить Доротею и Квинлан в крепкие объятия. Его руки сжимаются в кулаки на их спинах, выражая лишь каплю тревоги смешанной с облегчением, вибрирующем на поверхности.

Когда доктор уходит, ее слова ударяют по мне, и я закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на положительном. Сосредоточиться на том, что Колтон изо всех сил пытается вернуться к нам. Вернуться ко мне.

* * *

Всех нас — команду и семью — отвели в другую комнату ожидания, так как мы занимали все пространство в зоне чрезвычайных ситуаций. На другой этаж, ближе к реанимации и Колтону. Комната безмятежного светло-голубого цвета, но мне в ней далеко не спокойно. Колтон рядом. От одной этой мысли у меня учащается дыхание. Я не член семьи, так что я его не увижу.

И только это заставляет меня с усилием делать каждый вдох.

Оставляя все эмоции на поверхности, нервы обнаженными, будто с меня сняли кожу и облили из пожарного брандспойта.

Каждая мысль сосредоточена на том, как сильно мне нужно его увидеть для собственного ускользающего рассудка.

Стою и смотрю на стену из окон, выходящую во внутренний двор. Парковка за ее пределами кишит фургонами прессы и съемочными группами, которые пытаются разузнать больше об истории, чем просто находиться рядом. Рассеянно за ними наблюдаю, масса людей превращается в одно большое пятно. Ты стала для меня искоркой чистого цвета в мире, который всегда был одним большим смешанным пятном…

Я так потерялась в своих мыслях, что вздрагиваю, когда кто-то кладет руку мне на плечо. Поворачиваю голову и встречаю печальные глаза матери Колтона. Мы с минуту смотрим друг на друга, не произнося ни слова, но так много говоря друг другу.

Она только что виделась с Колтоном. Мне хочется спросить ее, как он, как он выглядит, так ли он плох, как показывают образы у меня в голове. Открываю рот, чтобы заговорить, но закрываю его, потому что не могу подыскать слов.

Глаза Доротеи влажные, нижняя губа дрожит от непролитых слез.

— Я просто… — начинает она, а затем замолкает, поднося руку к губам и качая головой. Через мгновение она начинает снова. — Мне невыносимо видеть его таким.

Мое горло сжимается, я пытаюсь сглотнуть. Тянусь к ее руке на моем плече и сжимаю ее — единственное утешение, которое я могу предложить.

— С ним все будет в порядке… — те же самые слова, которые я произносила сегодня снова и снова, которые ничего не изменят, но я все равно их говорю.

— Да, — говорит она с решительным кивком, осматривая цирк на стоянке. — Я провела с ним не достаточно времени. Я упустила первые восемь лет его жизни, так что мне полагается дополнительное время за то, что не получила шанс спасти его раньше. Бог не может быть настолько жесток, чтобы лишить его того, чего он заслуживает. — При последних словах она оглядывается на меня, и тихая сила этой матери, сражающейся за своего сына, очевидна. — Я не позволю этому случиться. — И женщина-командир, которая на мгновение исчезла, снова берет себя в руки.

— Мам… — всхлипывает Квинлан, входя в комнату ожидания. Мы обе поворачиваемся к ней лицом, она идет к нам, все глаза в комнате устремлены на нее. Смотрю, как лицо Доротеи меняется, оно переходит от яростной защиты к материнской заботе. Она притягивает к себе Квинлан и целует ее в макушку, крепко зажмурив глаза, шепчет слова поддержки, которые, как она боится, могут оказаться ложью.

Чувствую себя вуайеристом, больше всего на свете желая иметь рядом собственную маму — Доротея смотрит на меня поверх головы Квинлан. Ее голос — приглушенный шепот, но он останавливает мое дыхание.

— Теперь твоя очередь.

— Но я не… — не знаю, почему я так потрясена, что она дарует мне эту возможность. Последователь правил во мне ощетинивается, но моя травмированная душа стоит по стойке смирно.

— Да, — говорит она с натянутой улыбкой на губах и искренностью в глазах. — Ты помогаешь сделать его целым — единственное, что я никогда не могла сделать как мать, и это убивает меня, но в то же время тот факт, что он нашел это в тебе… — она не может закончить предложение и слезы наворачиваются ей на глаза, поэтому она тянется ко мне и сжимает мою руку. — Иди.

Сжимаю ее руку в ответ и киваю ей, прежде чем повернуться, чтобы пойти к человеку, без которого я не могу жить, страх, смешанный с ожиданием, пронизывает меня, как фейерверк в непроглядную ночь.

ГЛАВА 4

Стою за пределами отделения интенсивной терапии и готовлюсь. Страх и надежда сталкиваются до тех пор, пока один большой шар беспокойства не заставляет мои руки дрожать, я поворачиваю за угол, оказываясь у его двери.

Мне требуется мгновение, чтобы набраться смелости поднять глаза и принять переломанное тело человека, которого я люблю. Образы в моей голове ужасны — весь в крови, синяках, как после настоящего побоища — но даже они не могут подготовить меня к виду Колтона. Его тело цело и на нем нет крови, но он лежит так неподвижно и он такой бледный. Голова перевязана белым бинтом, а веки частично закрыты, белки глаз немного видны из-за отека мозга. Трубки отходят из него во все стороны, а мониторы вокруг постоянно пищат. Но не вид всего медицинского оборудования ломает меня — нет — а то, что жизнь и огонь в мужчине, которого я люблю, отсутствует.

Шаркаю ногами к кровати, мои глаза вбирают каждый его сантиметр, будто я никогда его раньше не видела, никогда не ощущала. Никогда не чувствовала, как его сердце бьется у моей груди. Протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему — отчаянно в этом нуждаясь — и когда я беру его руку, она холодна и никак не реагирует. Даже мозолей, которые я люблю — тех, что восхитительно царапают мою обнаженную кожу — там нет.

Слезы текут. Они сбегают бесконечными потоками, когда я слепо опускаюсь в кресло рядом с кроватью. Сжимаю ладонь Колтона обеими руками, губами прижимаюсь к нашим соединенным рукам, слезы орошают его кожу. Плачу еще сильнее, понимая, что такой родной аромат Колтона, питающий мою зависимость, сменился антисептическим больничным запахом. Я не понимала, как сильно мне нужен был этот аромат. Как сильно мне нужно было, чтобы эта маленькая частичка любимого человека сохранилась, когда все остальное так резко изменилось.

Бессвязные слова падают с моих губ и замирают в наших переплетенных руках.

— Пожалуйста, очнись, Колтон. Прошу, — всхлипываю я. — Ты не можешь оставить меня сейчас. У нас столько времени, которое нам нужно наверстать, столько всего, что нам еще предстоит сделать. Мне нужно приготовить тебе ужасные ужины, а ты должен научить меня серфингу. Нам нужно увидеть, как парни играют в младшей лиге, а мне нужно быть на трибунах, когда ты выиграешь гонку. — Мысль о том, что он вернется в машину, заставляет мое сердце сжаться, но я не могу перестать думать обо всех вещах, которые мы все еще можем испытать вместе. — Нам нужно съесть мороженое на завтрак и блины на ужин. Мы должны заняться любовью ленивым воскресным полднем, и когда ты будешь приходить домой, я буду соблазнять тебя, потому что мы просто не можем насытиться друг другом. Я еще не насытилась тобой… — мой голос стихает, я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к нашим рукам, повторяя имя Колтона как молитву.

— Знаешь, я никогда не был так зол на него, как прошлой ночью. — Голос Бэккета отвлекает меня от рассеянности.

Поднимаю глаза и вижу, что он прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди, и его взгляд сосредоточился на лучшем друге. Знаю, он не ждет от меня ответа — и, честно говоря, я охрипла от слез, поэтому даю ему единственный ответ, с которым могу справиться — бессвязное бормотание — прежде чем снова перевести взгляд на Колтона.

— Я много раз на него злился, но вчера вечером получил за это главный приз. — Бэкс тяжело вздыхает, и я слышу, как его ноги шаркают по полу. Он садится на стул напротив меня и нерешительно протягивает руку, чтобы сжать свободную ладонь Колтона. Он смотрит на бесстрастное лицо своего друга, прежде чем поймать мой взгляд на безжизненном теле человека, которого мы любим. — Когда я узнал, что Колтон готов отпустить тебя, не сказав правды и не затеяв драки… — он недоверчиво качает головой, и слезы текут из его глаз — …не думаю, что когда-либо был так зол или хотел ударить кого-то так сильно, как когда он сказал мне покинуть твой номер.

— Ну, мы оба были упрямыми задницами, — признаю я, желая, чтобы мы могли вернуться в тот гостиничный номер — повторить день — чтобы мы могли просто перестать сражаться, и я могла обнять его чуть крепче, чуть дольше. Жаль, что я не могу перемотать время назад, чтобы предупредить Колтона о том, что произойдет на трассе. Но я знаю, это не имеет значения. Мой безрассудный бунтарь считает себя непобедимым и все равно залез бы в машину.

Снова смотрю на его лицо, и сейчас он какой угодно, но не непобедимый. Всхлип поднимается к горлу, и я пытаюсь сдержать его, но терплю неудачу.

— Он так привык думать, что не стоит той удачи, которая ему выпала. Он никогда не рассказывал мне подробностей, но я знаю, он думает, что не заслуживает лучшего, чем то, откуда он пришел. Он думает, что тебе его недостаточно и…

— Он для меня всё, — задыхаюсь я, правда этих слов исходит из самих глубин моей души.

Тень улыбки появляется в уголках губ Бэккета, несмотря на печаль в его глазах.

— Я знаю, Райли. — Он делает паузу. — Ты его спасательный круг.

Отвожу глаза от Колтона, чтобы встретиться взглядом с Бэккетом.

— Не знаю, как это ему теперь поможет. Я ушла от него вчера вечером, после того, как ты вышел из комнаты, — признаюсь я, снова глядя на наши переплетенные руки, чувство вины поглощает меня. — После того, что он мне сказал, я все думала, что больше не могу быть с ним при таких обстоятельствах. Думала, смогу остаться — помочь ему излечить все, что сломано — но я не могла оставаться и быть обманутой, поэтому ушла.

— Ты поступила правильно. Ему нужно было попробовать свое собственное лекарство. Он вел себя как осел и использовал свой страх, чтобы подпитывать свою неуверенность… но он отправился за тобой, Рай. Это само по себе говорит мне, что он знает, как сильно нуждается в тебе.

— Знаю. — Мой голос — почти шепот, его заглушают непрерывные сигналы аппаратов. — Я бы с радостью ушла от него и ни разу не оглянулась назад, если бы это помешало нам находиться сейчас здесь.

Я говорю эти слова без всякой убежденности, потому что в глубине души знаю, что где бы ни был Колтон, я никогда не смогу держаться от него подальше.

Мы сидим еще немного, каждый борется со своими мыслями, когда Бэкс резко встает, его стул скрежещет по полу и разрушает антисептическую тишину в комнате.

— Это просто херня какая-то. Я не могу сидеть и смотреть на него такого. — Его голос переполняют эмоции, он собирается уходить.

— Он выкарабкается, Бэкс. Он должен. — Мой голос срывается на последних словах, выдавая мою уверенность.

Он останавливается и шмыгает носом, прежде чем обернуться и посмотреть на меня.

— Этот засранец упрям во всем, что делает — во всем — и лучше ему сейчас меня не разочаровывать. — Он переключает свое внимание на Колтона и шагает в сторону кровати, с каждой секундой его горе превращается в гнев. — Всегда все должно крутиться вокруг тебя, не так ли, Вуд? Эгоцентричный ублюдок. Когда ты очнешься, твою мать — а ты нахрен очнешься, потому что я не позволю тебе вот так уйти — я надеру тебе задницу за то, что заставляешь нас волноваться.

Он протягивает руку и, вопреки своим грубым словам, кладет ее на плечо Колтона, прежде чем повернуться и выйти из комнаты.

Остаюсь наедине с любимым мужчиной, тяжесть неизвестности давит на нас, но надежда, наконец, начинает просачиваться сквозь границы боли.

ГЛАВА 5

Колтон

Я чувствую приближение машины — звук двигателя громом отдается в моей груди, и это говорит мне, что я жив — еще даже до того, как я вижу, как она выскакивает из-за поворота. Сосредотачиваюсь на своих руках. Они дрожат, чертовски дрожат. Не могу удержать руль, свои мысли, вообще ничего. Руль вибрирует под моими проклятыми пальцами. Пальцами, которые не в состоянии его удержать, чтобы контролировать гребаный хаос, разворачивающийся вокруг меня.

Моя уверенность в месте, которое всегда было моим спасением, развеялась. Словно пыль, унесенная гребаным ветром.

Что, черт возьми, происходит?

Звук скрежета чертова металла, смешанного с визгом резины, скользящей по асфальту, эхом разносится вокруг. Машина Джеймсона врезается в мою. И с ударом — толчком моего тела, исчезновением мыслей — мои воспоминания разбиваются и сталкиваются, как наши машины.

Мысль о Райли врезается в меня первой.

Чертов луч света посреди моей проклятой тьмы. Солнце, светящее сквозь этот грохот, рассеивающее дымку. Одно единственное исключение в моих гребаных правилах. Как я могу слышать ее рыдания через наушники и в то же время видеть ее шок на расстоянии? Что-то здесь не так. Видимо я окончательно спятил.

Но что? Как?

И даже несмотря на весь этот дым, я все еще ясно, как день, вижу ее лицо. Фиалковые глаза дарят мне то, чего я не заслуживаю — долбанное доверие. Умоляя меня впустить ее, позволить ей помочь исцелить те части меня, навсегда изуродованные прошлым, от которого мне не убежать — даже если врезаться башкой в гребаную стену.

Вижу, как моя машина поднимается над дымом — над проклятой схваткой сломленной веры и напрасной надежды — и я лишаюсь гребаного дыхание, чувствуя, как взрывается грудь, усеивая меня осколками воспоминаний, впивающихся так глубоко в мой разум, что я не могу понять, где они осели. Несмотря на то, что я за всем наблюдаю, я все еще чувствую это — силу вращения, нагрузку на мышцы, необходимость крепко держаться за руль. Мое будущее и прошлое обрушиваются на меня, как проклятый торнадо, я теряю контроль, пытаясь бороться со страхом и гребаной болью, которой знаю, будет больше.

Что я никогда не смогу сбежать.

Обломки разлетаются… по трассе и в моей голове.

Побочный ущерб для еще одной бедной гребаной души. Я уже видел больше, чем мне бы хотелось. Задыхаюсь от подступающей желчи — душа вбирает в себя страх, вонзающийся в мою психику — потому что даже в середине полета, когда я должен быть свободен от всего, она все еще здесь. Он все еще здесь. Вечное напоминание.

Колти, когда ты не слушаешься, тебе больно. А теперь будь хорошим мальчиком и жди его. Когда ты такой противный, с тобой происходят противные вещи, малыш.

Треск металла — его грубое ворчание.

Запах разрушения — его алкогольная вонь.

Мое тело бьется в защитную клетку, окружающую меня, его мясистые пальцы пытаются взять меня, овладеть мной, заявить на меня свои права.

Скажи, что любишь меня. Скажи это!

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Я радуюсь удару гребаной машины, потому что он сбивает эти слова с моего языка. Могу видеть, чувствовать, слышать все одновременно, будто я, вашу мать, сразу везде и нигде. В машине и вне ее. Резонирующий, безошибочный скрежет металла, я становлюсь невесомым, на мгновение свободным от боли. Зная, что после того, как я произнесу эти три слова, может прийти только боль.

Гребаный яд будет пожирать меня по кусочкам, пока я не стану тем, кем я уже являюсь.

Проклятый страх парализует меня — поглощает, черт побери — он как динамит, взрывающийся в вакуумной камере.

Мое тело бросает вперед, как Райли, призывающая меня двигаться вперед, но мои плечевые ремни держат меня мертвой хваткой. Как сдерживают меня гребаные воспоминания о нем — безжалостные руки, удерживающие в ловушке, я борюсь против тьмы, которой он меня наполняет. Против слов, которые он заставляет меня говорить, навсегда изуродовав их проклятый смысл.

Удар приходится по мне в полную силу — автомобиль разбивается о заграждение, гребаное сердце о грудную клетку, надежда о демонов — но все, что я вижу — это Райли, переступающая через стену. Все, что я вижу, как он идет ко мне, пока она уходит.

— Райли? — взываю я к ней. Помоги мне. Спаси меня. Освободи меня. Она не поворачивается, не отвечает. Вся моя надежда катится ко всем чертям.

…Я сломлен…

Наблюдаю за автомобилем — чувствую его движение, захватывающее меня — он медленно останавливается, повреждения неизвестны, поскольку меня поглощает темнота.

…и очень согнут…

Мой последний вздох сопротивления — от него, для нее — и схватка оставляет меня.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

— Мы теряем его. Он умирает!

…Интересно, есть ли боль после смерти…

— Колтон, вернись. Сражайся, черт возьми!

ГЛАВА 6

Минуты превращаются в часы.

Часы превращаются в дни.

Время ускользает, мы так много его теряем.

Отказываюсь покидать место возле постели Колтона. Слишком много людей в его жизни оставили его, и я отказываюсь делать это, когда это больше всего имеет значение. Поэтому я не переставая болтаю с ним. Говорю обо всем и ни о чем, но это не помогает. Он никак не реагирует, не двигается… и это убивает меня.

Посетители в случайном порядке то входят, то выходят из его палаты: его родители, Квинлан и Бэкс. Новости сообщают в комнате ожидания, где все еще ежедневно собирается кто-нибудь из членов команды и Тони. И я не сомневаюсь, Бэкс следит, чтобы Тони держалась на расстоянии от меня и моего более чем хрупкого эмоционального состояния.

На пятый день я не выдерживаю. Мне нужно почувствовать его рядом с собой. Мне нужна с ним физическая связь. Осторожно отодвигаю все трубки в сторону и тихонько заползаю на кровать рядом с ним, положив голову ему на грудь, а руку на сердце. На этот раз слезы текут от ощущения его тела. Нахожу утешение в звуке его сильного и ровного сердцебиения, звучащего чуть пониже того места, к которому я прислонилась ухом, вместо сигналов монитора, на которые я привыкла полагаться в качестве датчика его состояния.

Я прижимаюсь к нему, желая почувствовать, как его рука обвивается вокруг меня, и рокот голоса пронзает его грудь. Маленькие частицы утешения, которых нет.

Мы лежим так какое-то время, и я проваливаюсь в объятия сна, и внезапно просыпаюсь. Клянусь, это голос Колтона зовет меня. Клянусь, я слышу имена супергероев, его шумный вздох. Мое сердце колотится в груди, когда я заново знакомлюсь с чуждым окружением его палаты. Единственное, что мне знакомо, это Колтон рядом со мной, и даже это становится для моей бунтующей души небольшим утешением, потому что он тоже не прежний. Его пальцы вздрагивают, и он снова стонет, и хотя не слова меня разбудили, в глубине души я знаю, что он зовет их. Прошу помочь вытащить его из этого кошмара.

Не знаю, как его успокоить. Мне бы хотелось пробраться внутрь него и сделать так, чтобы ему стало лучше, но я не могу. Поэтому делаю единственное, что приходит на ум, я начинаю тихо петь, слова его отца звенят в моих ушах. Я думала, что забыла слова песни, которую услышала давным-давно, но они легко всплывают в памяти после того, как я пропеваю несколько первых строк.

Вот так в этом холодном и стерильном окружении я пытаюсь использовать слова песни, чтобы согреть Колтона, исполняя песню его детства: «Пафф Волшебный Дракон».

Я даже не осознаю, что заснула, пока не просыпаюсь, услышав скрип ботинок по полу и смотрю вверх, встречаясь с добрым взглядом старшей медсестры. Вижу, что выговор вот-вот сорвется с ее языка, но мольба в моих глазах останавливает ее.

— Милая, тебе действительно не следует быть там с ним. Ты рискуешь нечаянно что-нибудь отсоединить. — Ее голос мягкий, она качает головой, когда я встречаюсь с ней взглядом. — Но если хочешь, в мою смену обещаю никому ничего не говорить. — Она подмигивает мне, и я благодарно ей улыбаюсь.

— Спасибо. Мне просто нужно было… — мой голос замолкает, как я могу выразить словами, что мне нужна была с ним хоть какая-то связь.

Она тянется ко мне и понимающе похлопывает по руке.

— Знаю, дорогая. И кто сказал, что это не поможет вывести его из нынешнего состояния? Просто будь осторожна, хорошо? — киваю в знак понимания, прежде чем она выходит из комнаты.

Снова остаюсь одна в темноте с жутким свечением от аппаратов, освещающих комнату. Все еще прижимаясь к его боку, я наклоняю голову и прижимаюсь губами к моему любимому местечку под его подбородком. Его щетина стала почти бородой, и я радуюсь, когда она щекотит мой нос и губы. Смотрю на него и погружаюсь в ощущения его. Первая слеза тихо соскальзывает, и прежде, чем я это осознаю, последние несколько дней обрушиваются на меня. Я лежу, держась за любимого мужчину — все еще боясь его потерять — переполненная всеми мыслимыми и немыслимыми эмоциями.

И поэтому я шепчу единственное, что могу, чтобы выразить страх, удерживающий мою душу в заложниках.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Со временем мои слезы утихают, и я снова медленно отдаюсь в лапы сна.

* * *

Просыпаюсь, не понимая, где нахожусь, глаза быстро моргают от солнечного света, просачивающегося через окна. Бормочущие голоса наполняют мои уши, но тот, который удивляет меня больше всего, вибрирует под моим ухом.

Осознание подталкивает меня, когда я понимаю, что гул — это голос Колтона. В долю секунды сердце начинает колотится, дыхание перехватывает, надежда воспаряет. У меня кружится голова, сажусь и смотрю на своего любимого мужчину, все остальные в палате забыты.

— Привет. — Это единственное слово, которое я могу произнести, когда мои глаза сталкиваются с его. По моему телу пробегает озноб, руки дрожат при виде того, что он пришел в себя и находится в полном сознании.

Он бросает взгляд за мое плечо, прежде чем вернуться ко мне.

— Привет, — хрипит он, мое ликование взмывает ввысь. Он слегка склоняет голову, чтобы посмотреть на меня, и хотя на его лице мелькает замешательство, мне все равно, потому что он жив и здоров.

И он вернулся ко мне.

Просто сижу и смотрю на него, пульс учащенно бьется, и шок от того, что он проснулся, лишает меня слов.

— Железный… Железный человек… — заикаюсь я, думая, что мне нужно сходить за доктором. Я не хочу двигаться. Я хочу поцеловать его, обнять, никогда больше не отпускать. Он смотрит на меня, будто потерялся, и это понятно, потому что он только что очнулся от ужасного хаоса, и единственное, что я ему говорю, это имя супергероя.

Начинаю слезать с кровати, но он протягивает руку и хватает меня за запястье.

— Что ты здесь делаешь? — его глаза изучают меня, задавая так много вопросов, что я не уверена, могу ли на них ответить.

— Я… Я… ты попал в аварию, — заикаясь, пытаюсь я объяснить. Надеясь, что трепет, пробирающийся по моему позвоночнику и впивающийся когтями в мою шею — просто от чрезмерных эмоций последних нескольких дней. — Ты разбился во время гонки. Твоя голова… ты был в отключке целую неделю… — мой голос затихает, когда я вижу, как его глаза сужаются, а голова склоняется в сторону. Вижу, как он пытается разобраться в воспоминаниях в своей голове, поэтому я даю ему время сделать это.

Его глаза снова оглядываются через мое плечо, и теперь я вспоминаю, что в палате звучали голоса — больше, чем одного человека — но что-то в выражении его лица заставляет меня бояться отвести взгляд.

— Колтон…

— Ты бросила меня. — Его голос сломленный, надрывный от неверия.

— Нет… — я качаю головой, хватаясь за его руку, страх начинает проникать в мой голос. — Нет. Я вернулась. Мы с этим разобрались. Мы проснулись друг с другом. — Слышу, как в моем тоне нарастает паника, чувствую, как стучит сердце, как рушится надежда, которую я только что вернула. — Обгоняли друг друга.

Он в неверии мягко качает головой взад и вперед.

— Нет. — Он оглядывается через мое плечо, выдергивает свою руку из моей и протягивает свободную руку человеку позади меня. — Ты ушла. Я гнался за тобой, но не смог найти. Она отыскала меня в лифте. — Улыбка, в которой я так нуждалась, желая подтвердить нашу связь, появляется… но не для меня.

Воздух вырывается из моих легких, кровь отливает с лица, и холод просачивается в каждую клеточку моей души, когда улыбка, которую я так люблю — та, которая предназначалась только мне — отдана человеку за моей спиной.

— Колтон не мог всего вспомнить, куколка. — Этот голос оскорбляет мои уши и разбивает сердце. — Поэтому я ввела его в курс дела, относительно всех недостающих деталей, — говорит Тони, появляясь в поле зрения, вздернув нос и снисходительно ухмыляясь. — Как ты ушла, а мы с ним воссоединились. — Она проводит языком по губам, победоносная улыбка становится шире, глаза блестят, сообщение послано громко и ясно.

Я выиграла.

Ты проиграла.

Мой мир рушится, его затягивает тьма, и остается лишь пустота.

ГЛАВА 7

Резко просыпаюсь. Легкие жаждут воздуха, а разум пытается уцепиться за что-то реальное сквозь туман сновидений. На моих губах замирает крик, когда я понимаю, что нахожусь в комнате Колтона, одна, рядом с ним. Моя голова по-прежнему покоится на его груди, а рука также обвита вокруг его талии.

Делаю прерывистый вдох, уровень адреналина зашкаливает. Это был сон. Черт возьми, это был просто сон. Повторяю себе это снова и снова, пытаясь успокоиться под непрекращающиеся сигналы мониторов и запахи лекарств — вещей, которые я ненавижу, но сейчас я им рада, как способу убедиться, что ничего не изменилось. Колтон еще спит, а я по-прежнему надеюсь на чудеса.

Только без участия Тони.

Опускаюсь обратно на Колтона, кошмар еще витает где-то на границе моего подсознания, оставаясь за пределами неизвестности, а тело дрожит от беспокойства. Я так погружена в мысли — в страх перед обоими кошмарами — что, когда адреналин стихает, мои веки тяжелеют. Я так потерялась в уютном мире сна, что когда чья-то рука гладит мои волосы и ложится на спину, я еще сильнее погружаюсь в успокаивающее чувство своего туманного, призрачного мира. Прижимаюсь ближе, принимая предложенное тепло и приходящее с ним спокойствие.

И тут меня осеняет. Поднимаю голову, и встречаюсь глазами с Колтоном. Всхлип, застревающий в горле, ничто по сравнению с ухнувшим вниз сердцем и пробуждением в душе.

Когда наши глаза встречаются, я застываю, столько мыслей мелькает в моей голове, и самая главная — он вернулся ко мне. Колтон очнулся, жив и снова со мной. Наши взгляды по-прежнему не отрываются друг от друга, и я вижу, как в его глазах с молниеносной скоростью мелькает замешательство, а в их глубине — неведомая борьба.

— Привет, — произношу я с дрожащей улыбкой, и я не уверена, почему часть меня нервничает. Колтон облизывает губы и на мгновение закрывает глаза, заставляя меня запаниковать, что он снова отключился. К моему облегчению, он жмурится и открывает рот, чтобы заговорить, но ничего не выходит.

— Шшшш, — говорю я ему, протягивая руку и прикладывая палец к его губам. — Произошел несчастный случай. — Его брови хмурятся, он пытается поднять руку, но не может, будто она мертвый груз. Пытается скосить взгляд вверх, чтобы понять, что за плотная повязка намотана на его голову. — Тебе сделали операцию. — Его глаза в беспокойстве расширяются, и я мысленно наказываю себя за то, что запуталась в своих словах и не сказала всё яснее. Монитор начинает пищать в ускоренном темпе, наполняя шумом палату. — Сейчас ты в порядке. Ты вернулся ко мне. — Вижу, как он пытается понять, и жду, когда хоть что-нибудь вспыхнет в его глазах, но ничего нет. — Я позову медсестру.

Опираюсь о кровать, чтобы встать, но рука Колтона, лежащая на матрасе, сжимает мое запястье. Он качает головой и морщится от этого движения. Тут же тянусь к нему и прижимаю ладонь к его лицу, его кожа бледнеет, а на переносице появляются капельки пота.

— Не двигайся, хорошо? — голос срывается, когда я говорю это, мои глаза путешествуют по линиям его лица, изучая, не повредил ли он что-нибудь. Как будто бы я поняла.

Он едва кивает и шепчет почти отсутствующим голосом:

— Больно.

— Знаю, — говорю я ему, тянусь через кровать и нажимаю кнопку вызова медсестры, глубоко внутри меня поселяется надежда на возможности. — Позволь мне позвать медсестру, чтобы она уменьшила боль, хорошо?

— Рай… — его голос снова обрывается, и страх, звучащий в нем, раскалывает мое сердце. Делаю единственное, что может его успокоить. Наклоняюсь вперед и прикасаюсь губами к его щеке, и мгновение просто держу их там, пока контролирую прилив эмоций, ударивший по мне, как цунами. Слезы стекают по моим щекам на его щеки, меня пронзают тихие рыдания. Слышу слабый вздох, и когда отступаю, его глаза закрываются, а сознание вновь теряется в темноте.

— Все в порядке? — голос медсестры разрушает момент.

Смотрю на нее, все еще касаясь рукой лица Колтона, мои слезы каплями лежат на его губах.

— Он очнулся… — больше я ничего не могу сказать, потому что облегчение лишает меня слов. Он очнулся.

* * *

Колтон приходил в сознание еще пару раз в течение следующих нескольких дней. Небольшие моменты просветления среди беспорядочного тумана. Каждый раз он безуспешно пытался заговорить, и каждый раз мы пытались его успокоить — и за те несколько минут, что он находился с нами, по его учащенному сердцебиению мы понимали — это его страхи.

Я отказывалась уходить, так боялась, что пропущу любой из этих драгоценных моментов. Украденные минуты вместо бесконечных волнений, когда я могу притвориться, что ничего не произошло.

Доротея наконец-то убедила меня взять на несколько минут перерыв и пойти в кафетерий. Как бы я не хотела уходить, знаю, я монополизировала ее сына, и она, вероятно, хочет побыть с ним наедине.

Ковыряюсь в еде, у меня нет аппетита, и мои джинсы стали более мешковатыми, чем когда я впервые приехала во Флориду неделю назад. Ничто не кажется привлекательным — даже шоколад — мой избавитель от стресса.

Звонит сотовый, и я пытаюсь достать его, надеясь, что это Доротея хочет сообщить, что Колтон снова пришел в себя, но это не она. Мое волнение стихает.

— Привет, Хэд.

— Привет, милая. Есть изменения?

— Нет. — Я лишь вздыхаю, желая сказать больше. Она уже привыкла к этому и позволяет молчанию повиснуть между нами.

— Если он не очнется в ближайшее время, я без твоего согласия притащу туда свою задницу, чтобы быть рядом с тобой. — В этом вся Хэдди, и ее отношение к делу. Нет никакой необходимости, чтобы она была здесь. Она будет просто сидеть и ждать, как и все мы, и какая от этого польза?

— Только задницу? — позволяю я улыбке осветить свои губы, хотя в этом мрачном месте она кажется такой чужеродной.

— Ну, это лучшая часть меня, если можно так сказать… такая упругая, что от нее четвертак отскочит. — Она смеется. — И слава Богу! Не многие могут этим похвастаться. Ты как, справляешься?

— Это все, что мне остается, — вздыхаю я.

— А как он? Снова приходил в себя?

— Да, прошлой ночью.

— Значит, по словам Бэкса, пять раз за два дня? Это хороший знак, ведь так? Что-то лучше, чем ничего?

— Наверное… не знаю. Просто он кажется таким напуганным, когда приходит в себя — его сердечный ритм на мониторах взлетает до небес, и он не может перевести дыхание — и это происходит так быстро, что у нас нет времени, чтобы объяснить ему, что все в порядке, что он будет в порядке.

— Но он видит вас всех там, Рай. Тот факт, что вы все рядом, должен сказать ему, что ему нечего бояться. — Я лишь шепчу что-то невнятное в ответ, надеясь, что ее слова верны. Надеясь, что вид всех нас успокаивает его, а не заставляет думать, что он на смертном одре. — Что говорит доктор Айронс?

Делаю глубокий вдох, боясь, что если произнесу это, мои страхи могут сбыться.

— Он говорит, что Колтон стабилен. Что чем чаще он приходит в себя, тем лучше… но пока он не начнет говорить полными предложениями, он не будет знать, затронута ли какая-то часть его мозга.

— Хорошо, — говорит она, растягивая слово так, что это почти вопрос. Спрашивая меня, не задавая вопроса, чего же я тогда боюсь. — Чего ты мне не договариваешь, Рай?

Толкаю еду по тарелке, фокусируя рассеянные мысли. Сглатываю, прежде чем сделать дрожащий вдох.

— Он говорит, что иногда моторика может оказаться временно нарушенной…

— И… — повисает тишина, пока она ждет, что я продолжу. — Положи вилку и поговори со мной. Скажи, о чем ты действительно беспокоишься. Без всякой фигни. Перестань, черт возьми, ходить вокруг да около.

— Доктор сказал, что, возможно, Колтон мало что помнит. Иногда в подобных случаях у пациента может быть временная или постоянная потеря памяти.

— И ты боишься, что он не вспомнит, что с ним было, ни хорошее, ни плохое, так? — я не отвечаю, чувствуя себя глупо и в то же время обоснованно в своих страхах. Она принимает мое отсутствие ответа за ответ. — Ну, он, очевидно, помнит тебя, потому что не сошел с ума, когда ты оказалась с ним в одной постели в первый раз, верно? Он схватил тебя за руку, погладил по волосам? Это говорит о том, что он знает, кто ты.

— Да… но я только что обрела его, Хэдди, и мысль о том, что я его потеряю — даже в переносном смысле — пугает меня до смерти.

— Хватит думать о том, чего еще не случилось. Я понимаю, почему ты волнуешься, но, Рай, ты совсем недавно прошла через кучу дерьма — включая Тони с ее шизанутыми выходками — так что тебе нужно отойти от края этого обрыва, на котором ты стоишь, и подождать, чтобы увидеть, что произойдет. Ты перейдешь на другую сторону и все такое, когда придет время, хорошо?

Собираюсь ответить, когда мой телефон подает звуковой сигнал о входящем сообщении. Отдергиваю телефон от уха, и мое сердце начинает биться быстрее, когда я вижу сообщение Квинлан. Он очнулся.

— Это Колтон. Мне нужно идти.

ГЛАВА 8

Колтон

Боль бьет по моему виску как долбаный отбойный молоток. В глазах жжение, будто я проснулся на утро после бутылки «Джека Дэниэлса». Желчь подкатывает к горлу, желудок сводит.

Все внутри меня бунтует, будто я снова в той комнате — отсыревший матрас, во мне пробиваются ростки беспокойства, я жду, что придет он, что моя мать отдаст меня, обменяет… но это, черт возьми, невозможно. Кью здесь, Бэккет, мама и папа.

Что, черт возьми, происходит?

Зажмуриваю глаза и пытаюсь избавиться от неразберихи в своей голове, но все, что я получаю, это еще больше проклятой боли.

Боль.

Боль.

Удовольствие.

Потребность.

Райли.

Вспышки воспоминаний, которые я не могу уловить или понять, ошарашивают меня, прежде чем исчезнуть в темноте, удерживающей их в заложниках.

Но где же она?

Сражаюсь, чтобы получить больше воспоминаний, притянуть к себе и схватиться за них, как за спасательный круг.

Она наконец-то поняла, что внутри меня яд? Поняла, что это удовольствие не стоит той боли, которую я ей, в конце концов, причиню?

— Мистер Донаван? Я доктор Айронс. Вы меня слышите?

А ты кто нахрен такой? На меня смотрят ледяные голубые глаза.

— Вам может быть трудно говорить. Мы принесем вам воды, чтобы помочь. Можете сжать мою руку, если понимаете меня?

Какого черта мне нужно сжимать его руку? И почему моя рука не двигается? Как, черт возьми, я сегодня буду участвовать в гонке, если не могу держаться за руль?

Сердце вибрирует, словно педаль, на которую я должен сейчас изо всех сил жать на трассе.

Но я здесь.

А прошлой ночью я был там, с Рай. Проснулся с ней… а теперь ее нет.

…время брать клетчатый флаг, детка…

Все образы чередой проносятся в сознании. А потом наступает полная тьма. Клетчатые дыры темноты — горошины пустоты — на протяжении всего слайд-шоу в моей голове. Я не могу сложить два и два. Не могу понять ничего, кроме того, что я чертовски запутался.

Все глаза в комнате устремлены на меня, как в проклятом цирковом представлении. А в следующем номере, народ, он пошевелит пальцами.

Пробую двигать левой рукой, и она реагирует. Спасибо тебе за это, Иисусе.

Ко мне возвращаются мысли. Скрежет металла, искры, дым. Грохот, кувырки, свободное падение, толчок.

…похоже, твои супергерои на этот раз все-таки пришли…

Мозг пытается понять, что это значит, но ничего не получается.

Райли ушла.

Всё-таки, она не любит сломленное во мне.

Пытаюсь вытряхнуть дерьмовую ложь из головы, но стону, когда боль ударяет по мне.

Макс.

Я.

Она ушла.

Не смогла снова этого вынести.

Не могу поверить, что я был настолько эгоистичен, что попросил ее об этом.

— Колтон. — Снова говорит доктор. — Ты попал в ужасную аварию. Тебе повезло, что ты остался жив.

Ужасную аварию? Мерцающие образы в моей голове начинают обретать больше смысла, но промежутки времени все еще остаются не заполненными. Пытаюсь заговорить, но во рту настолько пересохло, что это звучит как карканье.

— Ты повредил голову. — Он улыбается мне, но я настороже.

Никогда не смотри в зубы дареному коню.

Возможно, мне вновь даровали жизнь, но гребаной причины для жизни здесь нет. Она достаточно умна, чтобы уйти, потому что я просто не могу дать ей то, что ей нужно: стабильность, жизнь без гонок, обещание навеки вечные.

— Медсестра принесла тебе воды, чтобы смочить горло. — Он что-то записывает на планшете. — Знаю, может быть страшно, сынок, но все будет хорошо. Самое трудное уже позади. Теперь мы должны помочь тебе на пути к выздоровлению.

Путь к выздоровлению? Спасибо, Капитан Очевидность — больше похоже на скоростное шоссе в ад.

Лица заполняют пространство вокруг меня. Мама целует меня в щеку, слезы катятся по ее лицу. Папа скрывает свои эмоции, но его взгляд говорит мне, что он стал чертовой развалиной. Квин вне себя. Бэкс бормочет что-то про эгоистичного ублюдка.

Всё должно быть и правда чертовски серьезно.

И все же я по-прежнему чувствую онемение. Пустоту. Чувствую себя неполным.

Райли.

Спустя несколько мгновений по настоянию мамы они медленно отходят, чтобы дать мне пространство, чтобы я мог дышать.

И воздух, вернувшийся ко мне, вновь исчезает.

Оглядываюсь, чтобы посмотреть на расплывчатое пятно, которое я замечаю краем глаза, и там стоит она.

Стоит в дверном проеме, кудри собраны кверху, лицо без макияжа, впалые, заплаканные щеки, глаза наполненные слезами, идеальные, мать ее, губы испуганно приоткрыты, образуя букву о. Она выглядит так, будто прошла через ад, но она самое прекрасное видение, что я когда-либо видел.

Назовите меня тряпкой, но клянусь Богом, она — единственный воздух, которым я могу дышать. Будь я проклят, если она не все, что мне нужно, и чего я не заслуживаю.

Ее руки теребят сотовый телефон, моя счастливая футболка свисает с ее плеч, и я вижу тревогу в ее глазах, когда они порхают по кому угодно, кроме меня.

Дыши, Донаван. Дыши, твою мать. Она никуда не уходила. Она все еще здесь. Нейтрализатор кислоты, пожирающей мою душу.

Ее глаза, наконец, останавливаются на мне. Все, что я вижу — это мое будущее, мое спасение, мой единственный шанс на искупление. Но ее глаза? Черт, они мерцают такими противоречивыми эмоциями: облегчением, оптимизмом, тревогой, страхом и еще много чем неизвестным.

И я фокусируюсь на этой неизвестности.

Невысказанные слова, говорят мне, что все это разрывает ее на части. Что с моей стороны нечестно заставлять ее снова проходить через это. Но гонки — это моя жизнь. То, что мне нужно так же сильно, как воздух, которым я дышу — иронично, учитывая, что она мой гребаный воздух — но это единственный способ выжить и убежать от демонов, преследующих меня. От черной тины, просачивающейся в каждое отверстие моей души, чтобы быть уверенной, что она никогда не будет искоренена. Я не могу быть эгоистом и просить ее оставаться рядом со мной, когда все, чего мне хочется, это быть самым эгоцентричным ублюдком на земле.

Заставить ее уйти, но умолять остаться.

Но как я могу отпустить ее, когда она владеет каждой частицей меня?

Я с радостью задохнусь, чтобы она могла свободно дышать. Без забот. Без постоянного гребаного страха.

Впервые в жизни поступить бескорыстно, когда всю свою жизнь я действовал только ради собственной выгоды.

Я должен был сказать ей — преодолеть чертов страх, поглощающий мою душу — но не мог… и теперь она не знает.

…я Человек-Паучу тебя…

Слова кричат в моей голове, но застревают в горле. Слова, которые, не знаю, буду ли я когда-нибудь достаточно исцелен, чтобы сказать.

Она лишила меня этого много лет назад.

И теперь мне придется за это заплатить.

Упустив свой единственный шанс.

А затем я слышу ее всхлипы. Слышу неверие и мучения в этом странном звуке, ее плечи трясутся, а тело оседает.

И я знаю, то чего хочу я и что лучше для нее — это две совершенно разные вещи.

ГЛАВА 9

Рыдания вырываются из ниоткуда при виде его, живого и в полном сознании. Мой сломленный мужчина — это самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видела.

Сердце бьется еще сильнее, если это вообще возможно. И мы просто смотрим, как шум и волнение в комнате стихают, все делают шаг назад и молча наблюдают за нашими взглядами.

Тем не менее, мои ноги застывают на месте, пытаюсь прочитать эмоции, быстро вспыхивающие в глазах Колтона. Кажется, он извиняется и в них видна какая-то неопределенность, но есть также и скрытая эмоция, которую я не могу определить, которая беспокойством гложет его сознание.

Мимо меня, задев плечо, проносится медсестра, и прерывает наш с Колтоном зрительный контакт. Она подносит соломинку из чашки с водой к его рту, и он жадно вытягивает ее всю до остатка.

— Как же нам хочется пить, да? — поддразнивает она, прежде чем добавить: — Я принесу тебе еще, но прежде чем накачивать тебя водой, давай убедимся, что эта порция в тебе останется, хорошо?

Стараюсь угомонить свои всхлипы, задержав дыхание, но не могу успокоить тревогу. Чувствую, как рука Квинлан обнимает меня за плечо, она шмыгает носом, но я даже не замечаю ее. Не могу сосредоточиться ни на чем, кроме затуманенного слезами зрелища передо мной.

Медсестра берет у доктора Айронса карту и уходит. Я все еще не двигаюсь с места. Не могу. Просто смотрю на Колтона, пока доктор Айронс осматривает его: проверяет реакцию зрачков, рефлексы, силу его хватки, когда он сжимает руку. Замечаю, что он просит Колтона еще пару раз сжать правую руку, и вижу проблеск паники, мерцающий на лице Колтона. Не могу отвести глаз. Провожу взглядом по каждому сантиметру его тела, боясь упустить хоть что — то в эти первые мгновения.

— Ну, кажется, все в порядке, — говорит доктор Айронс, осмотрев его еще раз. — Как ты себя чувствуешь, Колтон?

Наблюдаю, как он сглатывает, и его глаза закрываются, прежде чем он снова их открывает. Делаю шаг вперед, желая помочь снять боль. Он оглядывает всех в комнате, пока пытается обрести голос.

— Голова. Болит, — хрипит он. — Рука? — он опускает взгляд на правую руку, а затем снова ее поднимает, в его глазах видна растерянность. — Случилось? Как долго?

Доктор Айронс садится рядом с ним на край кровати и начинает объяснять, что произошло, как прошла операция и сколько времени он находился в коме.

— Что касается твоей руки, то это может быть результатом остаточного отека мозга. Нам просто нужно понаблюдать за ним и посмотрим, какие улучшения произойдут с течением времени. — Колтон кивает ему, на его лице написана сосредоточенность. — Можешь сказать мне последнее, что ты помнишь?

Втягиваю воздух, а Колтон выдыхает. Он снова сглатывает и облизывает губы.

— Я помню… постучал четыре раза. — Его голос звучит так, словно голосовые связки скребут по гравию.

— Что еще? — спрашивает Энди.

Колтон смотрит на отца и слегка кивает ему головой, прежде чем зажмуриться.

— В голове какие-то фрагменты. Какие-то ясные, — хрипит он, прежде чем сглотнуть, а затем открывает глаза, чтобы посмотреть на доктора Айронса. — Другие… расплывчатые. Будто я чувствую их там, но не могу вспомнить.

— Это нормально. Иногда…

— Фейерверк на пит-роу, — прерывает он доктора. — Проснулся слишком одетым. — С этими словами Колтон находит меня глазами, давая мне знать, что он помнит меня, помнит мой памятный сигнал к пробуждению перед гонкой. Легкая улыбка изгибает уголок его рта, выглядя так неуместно на фоне бледного оттенка его обычно бронзовой кожи.

И если бы он уже не владел моим сердцем — если бы он не покрыл татуировками своего фирменного клейма каждый его сантиметр — сейчас он бы это сделал.

Не могу сдержать смех, который поднимается и выливается через край. Не могу остановить свои ноги и подхожу к краю кровати, его слова сникают, а глаза отслеживают мои движения. Моя улыбка расширяется, слезы падают быстрее, сердце млеет, впервые за несколько дней я чувствую облегчение. Тянусь к нему и сжимаю его руку, лежащую на матрасе.

— Привет. — Звучит глупо, но это первое и единственное слово, которое я могу произнести, мое горло забито эмоциями.

— Привет, — шепчет он, тень этой кривой усмешки, которую я люблю, появляется на губах.

Мы смотрим друг на друга, глаза говорят так много, а губы ничего не произносят. Переплетаю свои пальцы с его, и вижу, что тревога снова появляется в его глазах, он пытается ответить, но его рука не действует.

— Все в порядке, — успокаиваю я, не в силах сопротивляться. Протягиваю другую руку и обхватываю его лицо ладонью, приветствуя под ладонью ощущение сокращающихся мышц его челюсти. — Ты должен дать ей немного времени, чтобы исцелиться.

Эмоции в молниеносном темпе проносятся в зеленых глубинах его глаз, пытаясь все осмыслить. И в этот момент боль в моей груди переходит от страха неизвестности к сочувствию тому, как мой любимый борется с тем, что его обычно сильное, быстрореагирующее тело — какое угодно, только не такое.

— Райли права, — говорит доктор Айронс, разрывая нашу связь. — Тебе нужно дать себе немного времени. Что еще ты помнишь, Колтон? Ты проснулся в одежде и постучал четыре раза, — подсказывает он, на его лице надета маска невозмутимости, которую он должен чувствовать, не понимая смысла этих слов. — Что потом?

— Нет, — говорит Колтон, инстинктивно качая головой, и морщится. — Сначала стук, а потом пробуждение.

Бросаю взгляд на Бэккета, потому что из всех присутствующих только он поймет, что это не тот порядок, в котором происходили события. Доктор Айронс замечает испуганное выражение моего лица и качает головой, чтобы я молчала.

— Это не проблема. Что еще ты помнишь о том дне, независимо от порядка? — Колтон странно на него смотрит, и доктор продолжает: — Иногда, когда мозг травмирован, как твой, воспоминания могут меняться местами. У одних последовательность событий может быть отключена, но они все равно будут их помнить. У других есть совершенно четкие воспоминания, а у третьих — они утеряны. У меня есть пациенты, которые прекрасно помнят день, когда они получили травму, но не помнят события, произошедшие до этого, полная пустота во времени. Каждый пациент уникален.

— Как долго обычно длятся эти провалы в памяти? — спрашивает Энди, стоя с боку кровати.

— Ну, иногда недолго, а иногда всю жизнь… но хорошо, что у Колтона остались воспоминания о дне катастрофы. Так что, кажется, для него потерян небольшой кусок времени. По прошествии времени, он может понять, что не помнит других вещей… потому что на самом деле, пока ему о чем-то не напомнят, он даже не будет знать, что упускает это. — Доктор Айронс оглядывает комнату и пожимает плечами. — В данный момент, Колтон, не далеко от правды то, что все твои воспоминания вернуться, но я советую быть осторожным, потому что порой мозг — сложная штука. Фактически…

— Национальный гимн, — говорит Колтон, облегчение наполняет его голос, возвращая еще одно воспоминание из темноты. Ободряюще ему улыбаюсь, когда он прочищает горло. — Я… я не могу… — разочарование исходит от него волнами, когда он пытается вспомнить. — Что случилось? — он выдыхает и оглядывает всех в палате, прежде чем провести левой рукой по лицу. — Вы все были там. Что еще происходило?

— Не спеши, милый. — Говорит Доротея. — Ведь так, доктор Айронс?

Мы все смотрим на доктора Айронса, который кивает головой в знак согласия, но когда оглядываемся на Колтона, тот спит.

Мы все дружно вздыхаем. Все боятся, что он снова впадет в кому. Все наши мысли устремляются в галоп. Доктор Айронс притормаживает нашу панику, говоря:

— Это нормально. Первые пару раз, после того как он очнется, он будет уставать.

Наши плечи расслабляются, мы выдыхаем, и облегчение возвращается, но наше беспокойство так до конца и не утихает.

— Мы знаем, что, кажется, с ним — и его мозгом — пока все в порядке, — говорит Квинлан, подходя к кровати. — Чего нам следует ожидать сейчас?

Доктор Айронс наблюдает за Колтоном, прежде чем продолжить, встречаясь глазами со всеми нами.

— Ну, каждый человек индивидуален, но я могу сказать, что чем дольше Колтон будет вспоминать, тем больше он будет расстраиваться. Иногда у пациентов меняется характер — они становятся вспыльчивыми или более спокойными — а иногда этого не происходит. На данный момент это все еще игра в ожидание, чтобы увидеть, как все это повлияло на него в долгосрочной перспективе.

— Должны ли те из нас, кто был там, заполнить пробелы о том, что он не может вспомнить? — спрашивает Бэкс.

— Конечно, вы можете, — говорит он, — но я не могу гарантировать, как он на это отреагирует.

* * *

Возвращаюсь на свое место у кровати, Доротея подходит, чтобы поцеловать меня в щеку, прежде чем наклониться и прижаться губами ко лбу Колтона.

— Мы отправляемся в отель немного отдохнуть. Вернемся утром. Не смей сдаваться. — Она отступает назад и пристально смотрит на него, прежде чем мягко улыбнуться мне и уйти, чтобы присоединиться к Энди и Квинлан, ожидающих ее в холле.

Шумно вздыхаю, Бэккет собирает оставшийся мусор с нашего позднего ночного ужина, когда мы с нетерпением ждали, что Колтон очнется. Бросаю взгляд на свою книгу, на которую на самом деле не обращаю внимания, и наблюдаю за методическими движениями Бэкса. По синякам под глазами и щетине на обычно чисто выбритом лице я вижу, как тяжело ему пришлось на прошлой неделе. Он кажется потерянным.

— Как твои дела? — задаю я мягко вопрос, но знаю, он меня слышит, потому что его тело на мгновение останавливается, прежде чем он кладет последний кусочек в мусорное ведро и пихает его под стол.

Он поворачивается и прислоняется бедром к столешнице позади себя и только пожимает плечами, мы встречаемся глазами.

— Знаешь, — растягивает он слова своим медленным, резонирующим голосом, который я так полюбила. — За шестнадцать лет, что мы знаем друг друга, это самое долгое время, что мы провели без разговоров. — Он снова пожимает плечами и смотрит в окно на фургоны СМИ на стоянке. — Он может быть требовательным засранцем, но я скучаю по нему. Назови меня слабаком, но мне нравится этот парень.

Не могу сдержать улыбку, расплывающуюся по губам.

— Мне тоже, — бормочу я. — Мне тоже.

Бэкс подходит ко мне и прижимается поцелуем к моей макушке.

— Я собираюсь вернуться в отель. Мне нужно принять душ, поговорить с братом, а потом я вернусь, хорошо?

Растущее обожание к Бэксу расцветает внутри — настоящий лучший друг навсегда.

— Почему бы тебе не остаться там на ночь и хорошенько не выспаться? В настоящей кровати вместо паршивых кресел в приемной.

Он посмеивается и качает головой.

— Чья бы корова мычала, а?

— Знаю, но я просто не могу… и, кроме того, я спала в этих паршивых креслах здесь. — Я похлопываю по креслу, на котором сижу. — По крайней мере, в них больше набивки, чем в тех. — Наклоняю голову и смотрю, как он размышляет. — Обещаю позвонить, если он очнется.

Он громко выдыхает и смотрит на меня с неохотой.

— Хорошо… но ты позвонишь?

— Конечно.

Смотрю, как Бэкс уходит, и радуюсь неповторимой тишине больничной палаты. Сижу и смотрю на Колтона, чувствуя себя по-настоящему счастливой, что он здесь и передо мной — что он не забыл меня — когда могло быть намного хуже. По прошествии времени посылаю наверх молчаливую молитву, зная, что я должна начать следовать своим обещаниям, которые дала тем, кто находится по ту сторону, чтобы Колтон вернулся ко мне.

Набираю пару сообщений для Хэдди, проверяю мальчиков и смотрю, как сегодня прошел тест Рикки по математике, перед тем, как написать Бэксу «Спокойной ночи» и сказать, что Колтон еще не пришел в себя.

Приближается раннее утро, и я больше не могу сопротивляться. Снимаю туфли, вытаскиваю заколку из волос и оказываюсь в единственном месте в мире, где хочу быть.

Рядом с Колтоном.

ГЛАВА 10

Утренний свет прожигает мои закрытые веки, когда я пытаюсь пробудиться от самого глубокого сна, который у меня был за последние шесть дней. Вместо этого я просто зарываюсь глубже в тепло рядом с собой. Чувствую, как пальцы скользят по щеке, и мгновенно настораживаюсь, тело трепещет от осознания.

— Доброе утро. — Шепчет он возле моей макушки. Сердце переполняется множеством эмоций, но то, что я чувствую сильнее всего — это целостность.

Я снова целая.

Начинаю приподнимать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Пока никаких врачей. Мне это нужно. Нужна ты. Никто больше, ладно? — просит он.

Серьезно? А небо и правда голубое? Если бы я могла, я бы вытащила его из этой стерильной тюрьмы и держала бы у себя какое-то время. Или всегда, или даже больше, если он позволит. Но вместо того, чтобы позволить легкомысленным фразам слететь с языка, я просто удовлетворенно стону и обнимаю его. Закрываю глаза и впитываю все, что происходит в этот момент. Я так отчаянно желаю, чтобы мы оказались где-то еще, где угодно, чтобы я могла лежать с ним кожа к коже, общаясь с ним таким неподдающимся описанию образом. Чувствую, что я делаю что-то, чтобы помочь исцелить его нарушенную память и поврежденную душу.

Мы лежим в тишине, моя рука там, где его сердце, а пальцы его левой руки лениво рисуют вверх и вниз линии по моему предплечью. Так много вопросов, которые мне хочется задать. Так много всего проносится в моей голове, но единственное, что я могу сказать:

— Как ты себя чувствуешь?

Кратковременная пауза в его движении настолько незаметна, что я почти не улавливаю ее, но понимаю. И мне этого достаточно, чтобы сказать, что что-то не так, кроме очевидного.

— Нормально. — Это все, что он говорит, и это еще больше укрепляет мою догадку. Даю ему немного времени, чтобы собраться с мыслями и понять, что он хочет сказать, потому что за последние несколько недель я узнала так много вещей, и последняя из них — моя неспособность слушать, когда это важнее всего.

А сейчас это важно.

Поэтому я лежу молча, пока мой разум борется с вариантами вопросов.

— Я проснулся несколько часов назад, — начинает он. — Слушал, как ты дышишь. Пытался заставить свою правую руку работать. Пытался понять, что произошло. Чего я не могу вспомнить. Оно там. Я чувствую это, но не могу сделать так, чтобы воспоминание вышло на первый план… — он замолкает.

— Что ты помнишь? — спрашиваю я.

Отчаянно хочу повернуться, посмотреть в его глаза и прочитать страх и разочарование, которые, скорее всего, идут там рука об руку, но я этого не делаю. Даю ему возможность признать, что сейчас он действует не на сто процентов. Чтобы уравновесить этот врожденный мужской инстинкт: необходимость быть как можно сильнее, не проявлять слабости.

— Только это, — вздыхает он. — Помню части, какие-то фрагменты. Ничего целого, кроме того, что в большинстве из них была ты. Можешь рассказать, что случилось? Как прошел день, чтобы я мог попытаться заполнить то, чего не хватает?

— Ммм. — Я мягко киваю головой, улыбаясь воспоминаниям о том, как началось наше утро.

— Я помню, как проснулся с лучшим видом на свете — ты голая, на мне. — Вздыхает он в знак одобрения, что заставляет части внутри меня, которые были забыты всю прошлую неделю, ожить. Я даже не борюсь с улыбкой, расплывающейся по губам, чувствуя под простыней рядом со мной его растущее возбуждение. Рада, что я влияю не только на память.

— Бэкс вошел без стука, и я разозлился на него за это. Он ушел, и я уверен, твои джинсы были сброшены на пол, а ты была прижата спиной к стене через несколько секунд после того, как дверь закрылась. — Мы замолкаем на мгновение, безошибочные искры потрескивают между нами. — Боже милостивый, чего бы я только не отдал, чтобы сделать это прямо сейчас.

Начинаю смеяться, и на этот раз, передвигаюсь, чтобы сесть и посмотреть на него, он позволяет мне. Поворачиваюсь к нему лицом и не могу избавиться от озноба, покрывающего мою кожу, когда смотрю ему в глаза.

— Не думаю, что доктор Айронс одобрил бы это, — поддразниваю я, тихо вздыхая от облегчения, чувствуя, что мы вернулись на то место, где остановились до аварии. Игривые, нуждающиеся и дополняющие друг друга. Не могу остановить руку, которая тянется к его щеке. Ненавижу мысль о том, что не смогу его касаться.

— Что же, — говорит он, — первым делом спрошу об этом доктора Айронса, когда его увижу.

— Первым делом? — спрашиваю я и сглатываю, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу и делает там кувырок, когда он поворачивается лицом и прижимается поцелуем к моей ладони. Простое движение, еще сильнее стягивающее узел на ленте, уже и так обвязанной вокруг моего сердца.

— У мужчины должны быть свои приоритеты. — Ухмыляется он. — Если одна голова разбита, то, по крайней мере, другую можно использовать по максимуму. — Он начинает смеяться и морщиться, поднимая левую руку, и хватаясь за голову.

Меня пронзает тревога, и я тут же тянусь, чтобы нажать кнопку вызова, но его рука останавливает меня. И мне требуется секунда, чтобы понять, что он только что воспользовался своей правой рукой. Думаю, Колтон понимает это в то же время со мной.

Он сглатывает, переводит взгляд на свою руку, отпуская мою. Следую за его взглядом, чтобы увидеть, как сильно дрожат его пальцы, когда он безуспешно пытается сжать кулак. Замечаю блеск пота, появляющийся на лбу под повязкой, так он хочет, чтобы пальцы напряглись. Когда я больше не могу смотреть, как он сражается, тянусь и хватаю его за руку, начиная массировать ее, желая, чтобы она двигалась сама.

— Это только начало, — успокаиваю я его. — Будем продвигаться маленькими шажками, хорошо? — все, что мне хочется сделать, это обнять и забрать всю его боль и разочарование, но он кажется таким неокрепшим, что я боюсь прикоснуться к нему, несмотря на то, насколько это уменьшит затянувшееся беспокойство, которое ходит на цыпочках в моей голове. Мой обычный оптимизм прошел через ад за эти последние несколько недель, и я просто не могу избавиться от чувства, что это еще не самое худшее. Что что-то еще скрывается за горизонтом, ожидая, чтобы снова нанести по нам удар.

— Что еще ты помнишь? — подсказываю я, желая отвлечь его от мыслей.

Он рассказывает мне о своих воспоминаниях того дня, то тут, то там не хватает маленьких кусочков. Деталей не слишком важных, но я замечаю, что чем ближе он подходит к началу гонки, тем больше в его рассказе пустоты. И каждый кусочек головоломки, кажется, становится все труднее и труднее вспомнить, будто он должен схватить каждое воспоминание и физически вытащить его из своего хранилища.

Дав ему минуту на отдых, возвращаюсь из туалетной комнаты, чтобы убрать зубной эликсир, который он просил. Вижу, как Колтон смотрит в окно, качая головой от вида цирка средств массовой информации внизу.

— Я помню, как был в трейлере. Стук в дверь. — Его глаза смотрят на меня, непристойные мысли танцуют в их зеленом блеске, я возвращаюсь на свое место на кровати рядом с ним. — Некий клетчатый флаг, на который я не собирался претендовать. — Он поджимает губы и смотрит на меня.

И сопротивление бесполезно.

Так всегда бывает, когда дело касается моей силы воли и Колтона.

Наклоняюсь, делая то, чего мне отчаянно хотелось сделать. Поддаваясь потребности почувствовать эту связь с ним — напитать свою единственную зависимость — и прикоснуться губами к его губам. Знаю, это смешно, что я нервничаю из-за того, что причиню ему боль. Что каким-то образом похотливые мысли за нашим невинным прикосновением губ причинят боль его исцеляющейся голове.

Но в ту минуту, когда наши губы соприкасаются — в ту минуту, когда мягкий вздох покидает его рот и прокладывает себе путь в мою душу — мне трудно мыслить ясно. Вкушаю лишь часть, убеждаясь, что он в порядке, когда все, чего мне хочется — это целиком съесть яблоко, соблазняющее меня.

Но мне этого и не нужно делать, потому что Колтон вручает его мне на серебряном блюде, когда подносит свою левую руку к моему затылку и снова притягивает меня к своему рту. Губы раздвигаются, языки сливаются, и признание возобновляется, мы погружаемся друг в друга в благоговейном поцелуе. Мы не спешим, не делаем ничего, кроме как наслаждаемся нашей неопровержимой связью. Раздражающий звуковой сигнал мониторов сменяется тихими вздохами и удовлетворенным шепотом, сигнализирующим о нашей любви.

Я так теряюсь в нем — когда я боялась, что никогда не попробую его снова — что все, о чем я могу сейчас думать, это будет ли когда-нибудь мне его достаточно?

Чувствую, как его губы сжимаются, когда он морщится от боли и меня пронзает чувство вины. Я давлю на него слишком сильно, слишком быстро, успокаивая свою эгоистичную потребность в уверенности. Пытаюсь отстраниться, но его рука крепко держит мою голову, он прижимается лбом к моему лбу, мы соприкасаемся носами, овеваем дыханием губы друг друга.

— Дай мне секунду, — бормочет он у моих губ. Я просто слегка киваю ему головой, потому что отдам ему жизнь, если он попросит.

— Эти головные боли возникают так быстро, что кажется, будто меня бьют кувалдой, — говорит он через мгновение.

Беспокойство мгновенно гасит пламя вожделения.

— Давай я позову доктора.

— Нет, — говорит он, хлопая левой рукой по кровати, отчего она дрожит. — Это место возвращает меня к тому времени, когда мне было восемь лет. — И возражение, собирающееся было сорваться с языка, замирает. — Все смотрят на меня обеспокоенными глазами и никто не отвечает на вопросы… за исключением того, что на этот раз это я не могу ответить.

Он тихо смеется и я чувствую, как его тело снова напрягается от боли.

— Колтон…

— Нет… Еще нет, — упрямо повторяет он, водя большим пальцем взад и вперед по моему затылку и шее, пытаясь успокоить меня, когда все должно быть наоборот. — Я помню свое интервью с ESPN. Съел свой «Сникерс». — У него довольно странное выражение лица, и он на мгновение отводит глаза. — Поцеловал тебя на пит-роу, а потом ничего, — говорит он, пытаясь отвлечь меня от желания позвать доктора.

— Собрание водителей. — Заполняю я пробелы. — Бэкс был тогда с тобой.

— Почему я должен помнить, что ел шоколадку, но не собрание?

И в своей голове я провожу связь с недостающей информацией, которую дал мне Энди. Потому что традиционный шоколадный батончик «Сникерс» на удачу связан с его прошлым — первой в его жизни случайной встречей с надеждой.

— Я не знаю. Уверена, все это вернется к тебе. Не думаю, что…

— Ты была рядом со мной во время гимна. Песня закончилась… — его голос затихает, он пытается вспомнить следующие события, в то время как у меня перехватывает горло. — Наблюдал, как Дэвис помогал тебе перебраться через стену, желая убедиться, что ты в безопасности, в то время как Бэкс начал последние проверки… и я помню, что ощущал самое странное чувство покоя, когда находился на старте/финише, но не уверен, почему… а затем пустота, пока я не очнулся.

И затянувшаяся тревога, ступающая на цыпочках, которую я чувствовала раньше, превращается в полнейший панический топот.

Мое сердце падает. У меня перехватывает дыхание. Он не помнит. Он не помнит, как сказал мне фразу, которая склеила вместе сломанные части меня. Мне нужна каждая капля сил, чтобы не дать неожиданной пощечине моей душе проявиться в застывшей позе моего тела.

Я не понимала, как мне нужно было услышать эти слова снова — особенно после того, как думала, что потеряла его. Зная, что он помнит тот решающий момент между нами, он заполнит последние трещины в моем исцеляющемся сердце.

— А ты? — его голос прорывается сквозь мои рассеянные мысли, он целует кончик моего носа, прежде чем приподнять мою голову, чтобы он мог заглянуть мне в глаза.

Пытаюсь скрыть эмоции, которые, я уверена, там есть.

— Что я? — спрашиваю я, пытаясь проглотить ложь, вставшую комком в горле.

Он наклоняет голову, смотрит на меня, и мне интересно, знает ли он, что я что-то скрываю.

— Знаешь, почему я был так счастлив на старте гонки?

Облизываю губы и мысленно напоминаю себе не терзать зубами нижнюю губу, иначе он поймет, что я лгу.

— Э-э-э, — выдавливаю я, мое сердце застывает. Просто не могу ему это сказать. Не могу заставить его чувствовать слова, которые он не помнит, или заставить его чувствовать себя обязанным повторять слова, заставляющие его вспоминать об ужасах детства.

…То, что ты сказала мне — эти три слова — они превращают меня в того, кем я не позволю себе больше быть снова. Они вызывает вещи — воспоминания, демонов, столько всего, черт возьми…

Его слова царапают мой разум и оставляют след, который сможет исцелить только он. И я знаю, как бы сильно мне не хотелось, как бы больно мне не было утаивать свою потребность услышать их, я не могу сказать ему.

Заставляю себя улыбнуться и смотрю ему в глаза.

— Уверена, ты просто был в восторге от начала сезона и думал, что если бы твои тренировочные заезды служили хоть каким-либо показателем, ты собирался претендовать на клетчатый флаг. — Ложь сходит с моего языка, и на минуту я волнуюсь, что он не поверит. Спустя мгновение уголок его губ поднимается, и я понимаю, что он ничего не заметил.

— Уверен, было более одного клетчатого флага, на котором я был сосредоточен.

Качаю головой, улыбка на моих губах начинает дрожать.

Лицо Колтона мгновенно меняется от веселого к обеспокоенному из-за неожиданной перемены в моем поведении.

— Что такое? — спрашивает он, поднимая руку и прижимая ее к моему лицу. Я пока не могу говорить, потому что слишком занята предотвращением прорыва плотины слез. — Я в порядке, Рай. Со мной все будет в порядке, — шепчет он мне, притягивая к себе и обнимая.

И плотина рушится.

Потому что целоваться с Колтоном — это одно, но быть окруженной всеохватывающим теплом его рук заставляет меня чувствовать, что я нахожусь в самом безопасном месте во всем мире. И когда все сказано и сделано, физическая сторона наших отношений без сомнений потрясающая и необходимая, но в то же время это чувство — мускулистые руки, обвивающиеся вокруг меня, его дыхание, шепчущее заверения мне в макушку, сердце, бьющееся сильно и ровно — это однозначно то, что я пронесу с собой через трудные времена. В такие времена, как сейчас. Когда я хочу его так сильно — во многих отношениях — что никогда не понимала, что такое возможно. Раньше это даже не мелькало на моем радаре.

Я плачу по стольким причинам, что они начинают смешиваться и медленно исчезать с каждой слезой, оставляющей слишком знакомые следы на моих щеках. Плачу, потому что Колтон не помнит. Потому что он жив и здоров, и его руки крепко меня обнимают. Плачу, потому что у меня не было шанса испытать подобное с Максом, а он это заслужил. Плачу, потому что ненавижу больницу, то, что она олицетворяет, и то, как она влияет и меняет жизнь всех находящихся внутри к лучшему или худшему.

И когда слезы стихают — когда мой катарсис на самом деле заканчивается и все эмоции, которые я сдерживала на протяжении всей прошлой недели, утихают — я понимаю, что самое главное — это здесь и сейчас.

Мы можем пройти через это. Можем снова нас обрести. Какая-то часть меня глубоко в душе беспокоится, что он никогда не вспомнит того момента, так ярко отпечатавшегося в моем сознании, но в то же время у нас впереди еще столько моментов, их так много, что я больше не могу себя жалеть.

У меня снова перехватывает дыхание, и все, что я могу сделать, это крепче прижаться к нему, задержаться рядом чуть дольше.

— Я так волновалась, — это все, что я могу сказать. — Так боялась.

— Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек, — шепчет он, что кажется почти рефлексом.

— Знаю. — Киваю я и отстраняюсь от него, чтобы заглянуть ему в глаза, вытирая слезы со щек. — Я звала их, чтобы помочь тебе.

— Мне жаль, что тебе пришлось это делать. — Говорит он с такой искренностью, и все, что я могу сделать, это смотреть в его глаза и видеть в них правду. Что он знает, как сильно я была напугана.

Наклоняюсь и нежно прижимаюсь губами к его губам еще раз, не в силах сопротивляться. Желая, чтобы он почувствовал облегчение, наконец, поселившееся в моей душе. Хочу доказать ему, что могу быть сильной, пока он исцеляется. Что все в порядке, и чтобы он мне это позволил.

— Вы только гляньте. Спящая красавица наконец-то разбудила свою уродливую задницу.

Мы отрываемся от поцелуя при звуке голоса Бэккета, жар заливает мои щеки.

— Я как раз собиралась тебе звонить.

— Правда? Ты этим была занята? — дразнит он, подходя к кровати. — Целовала лягушек? Потому что, мне кажется, наш коматозный принц заколдовал тебя.

Не могу сдержать смех, вырывающийся наружу.

— Ты прав. Я совсем об этом не сожалею. — Тянусь и сжимаю руку, которую он мне предлагает. — Но я собиралась тебе позвонить.

— Не волнуйся. Я знаю, что собиралась. — Он поворачивается и смотрит на Колтона, его улыбка самая яркая, которую я видела со дня гонки. — Ты прямо услада для уставших глаз. Добро пожаловать в мир живых, мужик. — И я знаю, хоть он и говорит жестко, но я улавливаю в его голосе надлом, а в уголках глаз, сосредоточившихся на Колтоне, блестит влага. Он протягивает руку и стискивает плечо Колтона. — Дерьмо. Этот причудливый сбритый клочок на твоей голове может просто выбить тебя вон из царства красавцев. Каково это, покидать страну под названием Я-Гребаное-Божество?

— Отвали. Ты прибыл из страны под названием Я-Гребаный-Комик?

Бэккет со смехом качает головой.

— По крайней мере, в моей стране нам не нужно изменять дверные проемы, чтобы позволить протиснуться в них раздутому эго.

— Это такое приветствие я получаю, вернувшись обратно в мир? Я чувствую любовь, чувак. Думаю, предпочту наркотики, которые они мне дают, чтобы держать в отключке, а не просыпаться и слушать это дерьмо. — Колтон сжимает мою руку, и его взгляд устремляется на меня, прежде чем вернуться к Бэккету.

— Правда? Потому что, может, я и не только что очнулся от комы, но уверяю тебя, то туманное чувство, которое дают тебе эти лекарства, ничто по сравнению с бодрствованием и ощущением теплой, влажной…

— Оу-оу! — я поднимаю руки и спрыгиваю с кровати, не желая слышать, к чему ведет этот разговор. Слабый запах вчерашнего ужина из мусорной корзины дает мне все оправдания, чтобы оставить их наедине. — С меня достаточно, парни. Я собираюсь спуститься вниз, размять ноги и вынести этот мусор.

— О, Рай! Брось… — говорит Бэкс, разводя руки в стороны. — Я собирался сказать «ванна». Теплая, влажная ванна. — Он громко смеется, а потом я слышу смех Колтона, и мне кажется, что мир, который был смещен с орбиты, только что несколько исправился.

— Ага, — упрекаю я, вытаскивая мешок из мусорки. — Конечно, я всегда использую прилагательные «теплая» и «мокрая», когда говорю о ванне. — Качаю головой и ловлю на себе взгляд Колтона. — Вернусь через пару минут.

ГЛАВА 11

На сердце становится намного легче, иду по коридору обратно к палате Колтона. Я написала его родителям и Квинлан о том, что он снова пришел в себя, и уверена, что скоро они будут здесь. Направляюсь в конец холла, где больница любезно предоставила Колтону палату. Она более уединенная, чем большинство других, поэтому он может оставаться вне поля зрения остальных посетителей больницы. И меньше шансов, что СМИ заполучат его желанную фотографию.

Как раз собираюсь войти в палату, когда понимаю, что ему может понадобиться вода. Поворачиваюсь, и, не обратив внимания, чуть не натыкаюсь на человека, которого не желаю видеть.

Никогда.

Вообще.

Тони.

Мы обе вздрагиваем, видя друг друга. И, конечно, я выгляжу взлохмаченной от сна урывками и в старой одежде, в то время как она выглядит безукоризненной и хоть сейчас готовой к съёмкам на камеру. И должна отдать ей должное, она держалась на расстоянии с тех пор, как Бэкс устроил ей нагоняй в приемной. Но когда она одаривает меня утешительной улыбкой, меня не волнует, что она не ведет себя в своей обычной ехидной манере, потому что во мне вспыхивают все эмоции, накопившиеся за последние несколько дней.

— Что ты здесь делаешь? — цежу я сквозь стиснутые зубы. Если бы отвращение имело звучание, мой голос сейчас определенно был бы пронизан им. Ногти впиваются в ладони, руки сжимаются в кулаки, и каждая мышца моего тела вибрирует от негодования.

Требуется минута, чтобы шок исчез с ее лица, но когда это происходит, я понимаю, что маска превосходства соскользнула со своего места.

— Колтон очнулся. — Она пожимает плечами, по ее розовым губам скользит ухмылка. — Он хочет поговорить со мной наедине, — говорит она, выпячивая подбородок на случай, если я еще не знаю о ее презрении ко мне.

— Все, что касается Колтона, касается и меня.

— Продолжай мечтать, куколка.

— Сотри с лица это самодовольное выражение, Тони.

— Что, чувствуешь себя немного виноватой за то, что заморочила Колтону голову в ночь перед гонкой. Все знают, что ты играла с ним в свои маленькие игры. Что ты вымотала его. Что ты…

Воздух вырывается из нее, когда мои руки сжимают ее предплечья и толкают к стене, ярость, скрытая в спокойствии.

— Позволь мне кое-что тебе объяснить, Тони. Я скажу это только один раз, но тебе лучше послушать, поняла?

Наблюдаю, как она сглатывает, и ее дыхание прерывается, она кивает. Глаза мечутся по коридору, но вокруг никого нет, чтобы прийти ей на помощь.

Наклоняюсь ближе, в моих венах огонь, а в голосе лед.

— Ты — причина, по которой Колтон здесь. Не я. Ты. В аду есть особое место для таких женщин, как ты — женщин, которые трахаются с чужими мужчинами — и если подобное дерьмо продолжится, будь уверена, на одном из этих местечек будет написано твое имя. — Я сжимаю ее руки немного сильнее, молчаливое предупреждение, что я только разогреваюсь.

— И вот, как всё будет дальше, на случай, если ты не купила себе новые часы и все еще живешь прошлым. Колтон снят с торгов. Он принадлежит мне, а я — ему. Это понятно? — мне все равно, что она не отвечает, потому что я в ударе, и ничто меня не остановит. Вижу, как ее глаза расширяются, и продолжаю. — Во-вторых, если ты когда-нибудь попытаешься намекнуть кому-то, что между тобой и Колтоном есть что-то большее, чем деловые отношения как друга семьи, тебе придется иметь дело со мной… и я гарантирую, все будет не красиво. Ты еще ничего не видела, куколка. — Я защищаю то, что принадлежит мне, не задумываясь о сопутствующем ущербе. Она пытается вырвать плечи из моей хватки, и это заставляет меня наклониться ближе и сжать их немного сильнее. — Ты будешь относиться ко мне с уважением и держать стайку своих блудливых подружек подальше.

Несмотря на то, что мои руки держат ее в заложниках, она восстанавливает самообладание и отвечает.

— Или что?

Я продолжаю, будто она ничего и не говорила.

— Ты будешь поддерживать с Колтоном чисто профессиональные отношения и будешь держать свои сиськи и другие богатства подальше от его лица. Это достаточно ясно или мне нужно объяснить тебе доходчивее?

Ослабляю хватку, сообщение доставлено, хотя я не чувствую себя лучше, потому что Колтон все еще в постели по другую сторону стены. Тони смотрит на меня сверху вниз.

— О, думаю, ты всё объяснила предельно четко… жаль только, что ты не понимаешь, что я нужна Колтону в его жизни.

В одно мгновение я прижимаю ее к стене, на этот раз мое предплечье прижимается к ее груди, и мое лицо находится в нескольких дюймах от ее.

— Твой срок годности истек много лет назад, милочка. Я — все, что ему нужно. И если ты попытаешься показать ему обратное, можешь попрощаться со своей очень престижной работой… так что определенно подумай дважды, прежде чем снова открыть рот. — Начинаю уходить, но поворачиваюсь и смотрю на нее, в ее глазах отражается гнев. — О, и еще, Тони? Колтон не узнает об этом разговоре. Таким образом, ты сможешь сохранить свою работу, а он сможет продолжать думать, что его подруга детства и возлюбленная из университета действительно хороший человек, которой он верит, а не коварная сука, какой ты являешься на самом деле.

— Он никогда тебе не поверит. Я ведь все еще здесь, не так ли? — говорит она мне вдогонку, и я медленно поворачиваюсь, пытаясь обрести некоторое подобие контроля над чувством адской ярости, кипящей прямо под поверхностью.

— Да, пока, — говорю я, приподнимая бровь и недоверчиво качая головой, — но часы тикают, куколка. — Тони начинает говорить, но я ее прерываю. — Испытай меня, Тони. Испытай меня, потому что нет ничего, чего бы мне хотелось больше, чем доказать тебе, насколько я сейчас серьезна.

— Какие-то проблемы? — этот голос выводит меня из тумана ярости, когда я смотрю на медсестру, выходящую из палаты Колтона.

Смотрю на нее, а потом снова на Тони.

— Никаких проблем, — говорю я, приторным голосом. — Я просто избавлялась от мусора. — Бросаю на Тони еще один предупреждающий взгляд, прежде чем сделать десять шагов до палаты Колтона и войти в нее с улыбкой на лице.

С облегчением выдыхаю, оказываясь внутри, видя, что доктор Айронс занят осмотром Колтона, потому что мне нужна минута, чтобы успокоить свой громоподобный пульс и усмирить дрожащие от гнева пальцы. Колтон поднимает глаза и мягко улыбается мне, прежде чем снова сосредоточиться на докторе и ответить на его вопросы.

Делаю дрожащий выдох, который сдерживала, и вижу, как Бэккет наклоняет голову, глядя на меня, в его глазах замешательство, он пытается понять, почему мои щеки так покраснели. Я лишь качаю головой, и в этот момент доктор Айронс решает снять повязку с головы Колтона.

Мне приходится сдержать вздох, который хочет инстинктивно сорваться с губ при виде его головы. Сверху, с правой стороны, на черепе выбрит участок волос с пятисантиметровым полукружьем скоб. Место все еще опухшее, и серебряные скобы, расположенные рядом с розовым разрезом и темно-красной засохшей кровью, создают ужасный контраст.

Должно быть Колтон видит выражение моего лица, потому что смотрит на Бэккета, пока доктор Айронс осматривает разрез и спрашивает:

— Как плохо?

Бэккет кусает щеку изнутри и кривит губы, глядя на рану, а затем снова на Колтона.

— Довольно мерзко, чувак.

— Да?

— Да, — говорит Бэккет и кивает головой.

— Пофиг. — Колтон беззаботно пожимает плечами. — Это всего лишь волосы. Они снова отрастут.

— Подумай о том обилии сострадания, которое ты мог бы получить от Райли, разыграй ты все правильно.

Колтон смотрит на меня и ухмыляется.

— Мне не нужно от нее никакое сострадание. — Я собираюсь заговорить, когда его взгляд скользит за мое плечо. — Тони.

Моя спина мгновенно ощетинивается, но я очень стараюсь сделать вид, что все нормально. Я уже сказала свое слово. Я дала ей веревку достаточной длины, чтобы повеситься; давайте просто посмотрим, захочется ли ей висеть или стоять.

— Эй, — тихо говорит она. — Рада видеть, что ты очнулся.

Подхожу к кровати и встаю рядом с Колтоном — делая ставку на свое право, на случай, если раньше я не дала ей этого ясно понять — и тянусь, чтобы сжать его правую руку, отмечая, что ее сила по-прежнему не вернулась.

— Приятно прийти в себя, — отвечает Колтон, морщась от назойливых прикосновений пальцев доктора Айронса к коже головы и с шипением выпуская воздух. — Дайте мне минутку, хорошо?

— Конечно.

Мы все тихо стоим и смотрим на Колтона, пока доктор не заканчивает осмотр и не отступает.

— Так какие еще у тебя есть вопросы, Колтон, потому что уверен, они у тебя есть, помимо тех, о которых мы говорили ранее?

Колтон смотрит на меня, и я уверена, он видит в моих глазах вызов, потому что в его взгляде начинает порхать веселье. Он проводит языком по внутренней стороне щеки, приподнимая брови, а его улыбка расширяется.

— Еще рано, молодой человек. Весело смеется доктор Айронс, угадывая вопрос, и похлопывает его по колену. — Уверена, мои щеки окрашивает смущение, но мне все равно. — Чего бы я только не отдал, чтобы снова стать тридцатилетним, — вздыхает он.

Колтон смеется и смотрит на меня не отрываясь, сексуальное напряжение потрескивает, разжигая желание.

— В любое время и в любом месте, милая, — повторяет он мне слова, сказанные в ночь нашей встречи.

Все остальные в комнате перестают существовать. Все внутри меня сжимается от страстного желания его слов и непристойного взгляда. Мышцы на его челюсти пульсируют, он смотрит на меня, прежде чем оглянуться на доктора Айронса. Пожимает плечами в насмешливом извинении, озорная усмешка приподнимает уголок его губ.

— Извините, док, но вы установили для мне правило, и это еще больше искушает меня нарушить его.

Доктор Айронс качает головой, глядя на Колтона.

— Замечу, сынок, что последствия… — он продолжает предупреждать о необходимости следить за давлением крови, протекающей через главные артерии его мозга, пока идет заживление, а любые напряженные действия могут привести к тому, что давление будет сильнее, что небезопасно на этом этапе исцеления. — Что-нибудь еще?

— Да, — говорит Колтон, и я не упускаю из виду тот взгляд, что проходит между ним и Бэккетом. Он переводит глаза на доктора и говорит: — Когда мне снова разрешат участвовать в гонках?

Из всех вопросов, которые я ожидала от него услышать, этот был на последнем месте. И, конечно, глупо было надеяться, что вдруг Колтон не захочет снова участвовать в гонках, но услышав, как он произносит это вслух, вызывает во мне панику. Как бы я ни старалась скрыть маленький приступ тревоги, вызванный его словами, мое тело инстинктивно напрягается, руки крепко сжимают его ладонь, дыхание с шумом вырывается из горла.

Колтон мгновенно отводит глаза от доктора Айронса, чтобы заглянуть в мои. Очевидно, доктор Айронс чувствует мой дискомфорт, потому что медлит с ответом. И за это время глаза Колтона передают мне так много, но в то же время охраняют его самые глубокие мысли. В тот момент, когда я начинаю улавливать больше, он отворачивается и возвращается к доктору.

Это сразу же подводит меня к грани, и я не могу понять, почему. И это пугает меня до смерти. Неизвестность в отношениях жестока, но с Колтоном? Это прямо-таки вынос мозга.

Мой пульс скачет только от одного вопроса Колтона, и теперь я должна беспокоиться о загадочном предупреждении в его глазах? Что, черт возьми, происходит? Может быть, как ранее сказал доктор Айронс, авария повлияла на его эмоции и характер. Пытаюсь сказать себе, что причина в этом — будем придерживаться этого — но в глубине души я слышу предупреждающий звон колоколов, а когда дело доходит до наших отношений, это никогда не является хорошим знаком.

Доктор Айронс вырывает меня из беспокойных мыслей, прочищая горло. И я боюсь его ответа на вопрос Колтона.

— Ну… — он вздыхает и смотрит на свой iPad, прежде чем снова встретиться взглядом с Колтоном. — Так как я чувствую, что все, что я говорю тебе не делать, просто подтолкнет сделать это еще быстрее…

— Вы быстро учитесь, — поддразнивает Колтон.

Доктор Айронс снова вздыхает, пытаясь бороться с улыбкой, от которой подрагивают уголки его губ.

— Обычно я бы сказал, что садиться в машину — плохая идея. Что твой мозг получил достаточно сильное сотрясение, и даже когда череп полностью заживет, в нем все еще будет уязвимое место там, где кости вновь срастутся, и это может быть опасно… но я знаю, что бы я ни сказал, ты вернешься на трек, не так ли?

У меня не остается сейчас выбора, кроме как сесть, потому что, несмотря на то, как спокойно я выгляжу снаружи, все внутри меня только что было разорвано точным предположением доктора Айронса.

Колтон глубоко вздыхает и смотрит в окно, и на мгновение я замечаю зазор в его броне. Он мимолетен, но, тем не менее, есть. Возможно, Колтон никогда не признается, но он боится снова сесть в машину. Страшно вспоминать моменты аварии, которые сейчас он не может вспомнить. Страшно, что он снова пострадает. И он настолько поглощен своими мыслями, что не замечает, что убрал от меня свою руку.

— Вы правы, — наконец говорит он, и меня тут же охватывает озноб. — Вернусь. У меня нет другого выбора… но я последую вашему совету и подожду, пока не получу медицинское освидетельствование. Мои врачи в Калифорнии свяжутся с вами, чтобы убедиться, что ничего не упущено из виду.

Доктор Айронс сглатывает и кивает головой.

— Хорошо, я буду полагаться на то, что ты разумный парень… ну, настолько разумный, насколько это возможно для того, кто зарабатывает на жизнь, гоняя на скорости триста километров в час. — Колтон улыбается. — Я вернусь позже, чтобы проведать тебя.

Доктор Айронс уходит, и на мгновение между нами воцаряется неловкое молчание. Думаю, это потому, что все мы тайно задаемся вопросом, как это будет, если — нет, когда — он запрыгнет обратно в гоночную машину, но никто ничего не говорит.

На меня давит страх, и я понятия не имею, как смогу с ним справиться. Как я смогу наблюдать, как он забирается в машину, почти идентичную той, в которой чуть не погиб.

Колтон нарушает удивленное молчание.

— Бэкс?

— Да. — Бэкс делает шаг вперед и пристально смотрит на своего друга.

— Не забудь сказать Эдди, что ему понадобится моя карта от доктора Айронса, чтобы мы могли изучить мою травму. Посмотрим, как мы сможем сделать устройство защиты для шеи и головы еще лучше.

Знаю, Колтон говорит о сверхсекретном устройстве безопасности, которое было на нем во время аварии. Том, которое «CD Enterprises» готовится представить для получения патента, поэтому я не уверена, почему лицо Бэккета сникает. Наблюдаю, как его глаза мгновенно бросаются к Тони, в них мелькает беспокойство, прежде чем он оглядывается на Колтона.

— Что, Бэкс? Что ты мне не договариваешь? — очевидно, Колтон тоже замечает его реакцию.

Бэкс откашливается и делает глубокий вдох.

— Ты уволил Эдди пару месяцев назад, Колтон.

— Что? Брось, Бэкс. Хватит надо мной прикалываться, просто передай ему записи, ладно?

— Я не прикалываюсь над тобой. Второй набор схем исчез. С его карточными долгами и другими проблемами слишком много факторов указывало на него, поэтому ты его уволил, — говорит Бэккет, глаза Колтона мечутся по комнате, он покачивает туда-сюда головой, будто пытается понять, что ему говорят.

— Серьезно? — когда Бэкс только кивает, Колтон оглядывается на Тони, и она кивает тоже. — Охренеть, — выдыхает он, разминая плечи и уставившись в окно, прежде чем оглянуться на Бэккета. — Воровал? Я не помню. — Его голос мертвенно тих и полон неверия.

Протягиваю руку и сжимаю его ладонь, заставляя посмотреть мне в глаза.

— Эй, все в порядке. Память вернется. Это только временно, — говорю я, стараясь как можно лучше его успокоить.

— Но… если я не помню что-то подобное, что еще я не помню, о чем я даже не знаю? — в его глазах замешательство, и на мгновение он зажмуривается, заставляя мое сердце ускориться от беспокойства.

— Не беспокойся об этом, чувак. Думай, что ты справишься со всей этой херней, связанной с амнезией, так же как справляешься со всем обычным дерьмом.

Благодарю Бога за Бэкса и его добродушную личность, потому что, хоть я все еще вижу, как Колтон борется, пытаясь все понять, я также чувствую, как напряжение в его руке, которую я держу, ослабевает. Встречаюсь взглядом с Бэксом, молчаливое «спасибо» проходит между нами.

Тони тихонько откашливается, и вместе со звуком мы будто внезапно отрываемся от наших личных мыслей. Колтон глубоко вздыхает и говорит:

— Тони, мне нужно, чтобы ты немедленно выпустила пресс-релиз.

— Что бы ты хотел в нем увидеть? — спрашивает Мисс Всегда-В-Действии, подходя к кровати и вставая напротив меня, когда Колтон собирается с мыслями. И при мимолетном взгляде в мою сторону она сосредотачивается на нем и смягчает голос. — Колтон?

— Да? — отвечает он, поднимая глаза, встречая вопрос в ее голосе.

Она протягивает руку и сжимает его бицепс, ее глаза блуждают по его ране, прежде чем убрать руку, он не отвечает.

— Я так рада, что ты в порядке.

Слышу искренность в ее голосе — знаю, она говорит серьезно — но это не заставляет меня любить ее больше.

— Могло быть намного хуже того, что мне говорили, так что я выберусь. — Колтон делает глоток воды, сосредоточенно нахмурив брови. — Скажи им, что я в сознании уже день или около того. Я на пути к выздоровлению и вернусь в Калифорнию в течение недели, как только меня освидетельствуют, я вернусь на трассу в кратчайшие сроки. Поблагодари их за поддержку и молитвы, и вместо любых цветов или подарков, я бы предпочел, чтобы они сделали пожертвование в пользу «Коллективной заботы». Мальчикам это нужно больше, чем мне.

Тони поднимает глаза от телефона, где она все это печатает, и спрашивает:

— А как насчет потери памяти?

— Это не их дело, — говорит Колтон, снова взглянув на Бэкса, без слов понимая, происходящее между ними. — Это все. — Тони отрывает взгляд от телефона и смотрит на Колтона так, словно не понимает. — Теперь можешь идти, — говорит он ей, и мне приходится скрыть шок на лице от ее неожиданной отставки.

Тони вскидывает голову и засовывает телефон в сумочку.

— Что же, эмм, ладно, — говорит она с покрасневшими щеками, и направляется к двери.

— Эй, Тон? — слова Колтона останавливают ее, и едкость в его тоне чертовски меня удивляет.

— Да? — спрашивает она, поворачиваясь к нам боком.

— После того, как опубликуешь пресс-релиз, можешь собирать свои вещи и возвращаться домой.

Она наклоняет голову и смотрит на Колтона с недоумением на лице.

— Все нормально. Будет лучше, если я останусь здесь и разберусь со СМИ…

— Нет, — говорит Колтон. — Не думаю, что ты понимаешь, о чем я. — Язык Тони вырывается наружу и облизывает нижнюю губу, ее нервы начинают сдавать. Она делает шаг к кровати, когда Колтон начинает объяснять. — Мы знаем друг друга, сколько? Большую часть нашей жизни? Достаточно долго, чтобы ты поняла, что я не люблю, когда меня нагибают. — Колтон наклоняется вперед, ее глаза расширяются, а я, не веря своим глазам, задерживаю дыхание. — Ты поимела меня, Ти. И что более важно, ты поимела Райли. И это? Это я определенно помню. Игра окончена. Пакуй свое дерьмо. Ты уволена.

Слышу, как Бэккет втягивает воздух. В то же время Тони бормочет:

— Ч-что? Колтон, ты…

— Оставь это. — Колтон поднимает руку, останавливая ее, и разочарованно качает головой. — Оставь свои нелепые оправдания и уходи, пока не сделала себе еще хуже.

Она только смотрит на него, смаргивая слезы, прежде чем взглянуть на Бэккета, развернуться на каблуках и выбежать из палаты.

Смотрю, как она уходит, пытаясь понять, каково это — оказаться на ее месте. Потерять и работу, и мужчину, которого ты считаешь своим.

И когда я слышу, как выдыхает рядом Колтон, мне действительно жаль ее.

Ну… не то чтобы очень.

ГЛАВА 12

Приглушенный звук вытаскивает меня из сна. А я так устала — так хочу погрузиться в слепящее забвение, потому что очень мало спала за последние две недели — что закрываю глаза и списываю это на урчание двигателя самолета. Но теперь, проснувшись, когда я слышу это во второй раз, знаю, что ошибаюсь.

Открываю глаза, поражаясь тому, что вижу. Образ моего безрассудного плохого мальчика — глаза крепко сжаты, зубы кусают нижнюю губу, а лицо окрашено горем, стекающим по его щекам — полностью разрушен в безмолвной тишине. На мгновение застываю в нерешительности.

Я не уверена, потому что в последние несколько дней не чувствовала между нами связи. С одной стороны, мне кажется, он пытается оттолкнуть меня — держать на расстоянии вытянутой руки — поддерживая лишь легкомысленные разговоры. Говоря, что у него болит голова, что ему нужно поспать, как только я заводила речь о чем-то серьезном.

А потом были странные моменты, когда он думал, что я не обращаю на него внимания, и я замечала, что он смотрит на меня через окно палаты с выражением болезненного благоговения, с тоской, пронизанной грустью. И этот странный взгляд всегда вызывал у меня озноб.

Он всхлипывает и медленно открывает глаза, боль в них так очевидна, мой взрослый мужчина изранен слезами испуганного маленького мальчика. Он на мгновение отводит взгляд, и я вижу, как он пытается собраться, но только зажмуривается и плачет еще сильнее.

— Колтон? — поднимаюсь из своего кресла, находящегося в откинутом положении, начиная протягивать руку, но затем в неуверенности отступаю, потому что в его глазах отражается абсолютная опустошенность. На мою неуверенность отвечает Колтон, глядя на мою руку и качая головой, будто лишь одно мое прикосновение разрушит его на части.

И все же я не могу устоять. Не смогу никогда, когда дело касается Колтона.

Я не могу позволить ему молча страдать от того, что пожирает его душу и тенью ложится на его лицо. Я должна быть связана с ним, утешить его единственным способом, который, казалось бы, работал в течение последних нескольких недель.

Расстегиваю ремень безопасности и пересекаю расстояние между нами, глазами спрашивая, можно ли войти с ним в контакт. Я не даю ему ответить — не даю ему еще одного шанса оттолкнуть меня — и скорее сажусь к нему на колени. Обхватываю руками, как могу, прижимаюсь головой к его шее и просто остаюсь так в успокаивающем молчании.

Его грудь содрогается, дыхание прерывается.

Слезы падают, либо очищая душу, либо предвещая надвигающееся опустошение.

ГЛАВА 13

— Мне не нужна чертова инвалидная коляска!

Он говорит это в четвертый раз, и это единственное, что он сказал мне с тех пор, как проснулся в самолете. Кусаю губу и наблюдаю, как он противостоит медсестре, та снова подталкивает кресло сзади под его колени, не говоря ни слова своему трудному пациенту. Вижу, как он начинает уставать от напряжения, выходя из машины, и проходит примерно полтора метра к двери, прежде чем остановиться и опереться рукой о стену. Напряжение настолько очевидно, что я не удивляюсь, когда он в конце концов сдается и садится.

Я рада, что написала всем заранее и сказала оставаться в доме и не встречать нас на подъездной дорожке. Наблюдая за усилиями, которые потребовались ему, чтобы выйти из самолета и сесть в машину, я подумала, что он мог бы смутиться, если бы у него появились зрители.

Папарацци все еще кричат по ту сторону закрытых ворот, требуя от Колтона фотографию или комментарий, но Сэмми и его новые сотрудники делают свою работу, сохраняя этот момент в тайне, за что я им очень благодарна.

— Просто дайте мне гребаную минуту, — рычит он, когда медсестра начинает толкать его кресло, и я вижу, что головная боль снова ударяет по нему, он обхватывает голову руками, пальцами сгибая козырек бейсболки и просто сидит.

Делаю глубокий вдох, в безмолвии стоя в стороне, пытаясь понять, что с ним происходит. И после его молчаливого срыва в самолете, я знаю, что это больше, чем просто головные боли. Больше, чем авария. Что-то изменилось, и я не могу понять причину противоборства его личностей.

И того факта, что я не могу понять, почему мои нервы на пределе.

Колтон прижимает руки к кепке, и я вижу напряжение в его плечах, когда он пытается приготовиться к боли в своей голове. Иду к нему, не в силах сопротивляться, пытаясь как-то помочь, хотя знаю, что ничего не могу сделать, и просто кладу руки ему на плечи, чтобы он знал, что я рядом.

Что он не одинок.

* * *

— Мне не нужна гребаная медсестра, присматривающая за мной. Я в порядке. Правда, — говорит Колтон, откинувшись на спинку кресла. Все ушли вскоре после нашего приезда, понимая, в каком угрюмом настроении был Колтон, все, кроме Бэкса и меня. Последние тридцать минут Колтон находился на террасе наверху, потому что после долгого пребывания в больнице ему хотелось просто спокойно посидеть на солнце. Покой, который он не получает, так как спорил со всеми о том, что он совершенно здоров и просто хочет, чтобы его не трогали.

Бэкс складывает руки на груди.

— Мы знаем, что ты упрямый и все такое, но ты сильно пострадал. Мы не собираемся оставлять тебя…

— Оставь меня в покое, Дениелс. — Рявкает Колтон, и в его тоне слышится раздражение, Бэкс подходит к нему. — Если бы мне надо было, чтобы ты вставил свои пять копеек, я бы сказал.

— Ну, так взломай копилку, потому что я собираюсь дать тебе целую чертову банкноту, — говорит он, наклоняясь ближе к Колтону. — У тебя болит голова? Ты хочешь вести себя как придурок, потому что тебя заперли в чертовой больнице? Хочешь сочувствия, которого не получаешь? Что же, чертовски плохо. Ты чуть не умер, Колтон — умер — так что заткнись нахрен и перестань быть мудаком по отношению к людям, которые больше всего о тебе заботятся. — Бэкс в раздражении качает головой, а Колтон только натягивает кепку пониже на лоб и дуется.

Когда Бэкс говорит, его голос тихий — спокойный расчет, который он использовал со мной, когда мы были в гостиничном номере в ночь перед аварией.

— Не хочешь, чтобы медсестра Рэтчет мыла у тебя внизу губкой? Это я тоже понимаю. Но у тебя есть выбор, потому что либо она, либо я, либо Райли будем мыть твои яйца каждый вечер, пока врачи не разрешат тебе мыться самому. Знаю, кого бы я выбрал, и уж точно, черт возьми, не себя или большую, грубую немку с кухни. Я люблю тебя, чувак, но моя дружба подводит черту, когда дело доходит до прикосновений к твоим причиндалам. — Бэкс отходит назад, его руки по-прежнему скрещены, а брови подняты. Он пожимает плечами, повторяя вопрос.

Когда Колтон молчит, и вместо этого злобно смотрит из-под козырька кепки, вступаю я — усталая, раздраженная, и желающая побыть наедине с Колтоном — чтобы попытаться снова исправить наш мир.

— Я остаюсь, Колтон. Без вопросов. Я не оставлю тебя здесь одного. — Я просто поднимаю руки, когда он начинает спорить. Упрямый засранец. — Если хочешь продолжать вести себя как один из мальчиков, когда они устраивают истерику, тогда я начну относиться к тебе как к одному из них.

Впервые с тех пор, как мы вышли во внутренний дворик, Колтон поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Думаю, всем пора уходить. — Его голос низкий и полный злобы.

Подхожу ближе, желая, чтобы он знал, что может припираться сколько угодно, но я не отступлю. Бросаю ему в лицо его же собственные слова. Я даже не уверена, что он их помнит.

— Мы можем сделать это по-хорошему или по-плохому, Ас, но будь уверен, будет по-моему.

* * *

Удостоверяюсь, что Бэкс запер входную дверь, прежде чем схватить тарелку с сыром и крекерами, и вернуться наверх. Нахожу Колтона на том же месте в шезлонге, но он снял кепку, откинул голову и закрыл глаза. Останавливаюсь в дверях и наблюдаю за ним. Смотрю на выбритую полоску, волосы на которой начинают отрастать поверх его отвратительного шрама. Замечаю линию, прочерчивающую его лоб, которая говорит мне, что он чувствует, что угодно, только не покой.

Тихо вхожу во внутренний дворик, по радио ненавязчиво играет песня «Трудно любить», и я благодарна, что она маскирует мои шаги, чтобы я не разбудила его, когда ставлю рядом с ним на стол его обезболивающие и тарелку с едой.

— Теперь ты тоже можешь идти.

Его грубый голос пугает меня. Подскакиваю от его неожиданных слов. Начинаю закипать. Смотрю на него и ничего не могу сделать, кроме как покачать головой, бормоча в неверии, потому что его глаза все еще закрыты. Все произошедшее за последние пару дней поражает меня калейдоскопом воспоминаний. Дистанция и избегание. Здесь есть нечто больше, чем раздражение от того, что он чувствует себя ограниченным на время выздоровления.

— Есть что-то, от чего тебе нужно облегчить душу?

Над головой кричит одинокая чайка, пока я жду ответа, пытаясь подготовиться к тому, что он собирается мне сказать. Его слезы без объяснений и просьба уйти — совсем не хороший знак.

— Мне не нужна твоя проклятая жалость. Разве у тебя нет дома, полного нуждающихся в тебе маленьких мальчиков, чтобы помочь реализовать эту присущую тебе черту, нависать над кем-то и подавлять?

Он мог бы обозвать меня всеми ужасными словами, и это не было бы так больно, как те слова, которыми он меня ударил. Я ошеломлена, рот открывается и закрывается, когда я смотрю на него, его лицо обращено к солнцу, глаза все еще закрыты.

— Прошу прощения? — этот ответ не подходит тому, что он только что сказал, но это все, что у меня есть.

— Ты слышала меня. — Он приподнимает подбородок почти в пренебрежении, но его глаза по-прежнему закрыты. — Ты знаешь, где дверь, милая.

Возможно, недостаток сна притупил мою обычную реакцию, но эти слова просто переключили рубильник. Чувствую, как время вернулось на несколько недель назад, и у меня сразу же появляется моя защитная броня. Тот факт, что он не смотрит на меня, действует как керосин на пламя.

— Какого хрена, происходит, Донаван? Если ты собираешься меня отшить, по крайней мере, можешь оказать мне любезность и посмотреть на меня.

Он зажмуривает глаза, как будто его раздражает, что ему приходится обращать на меня внимание. Ему удалось ранить меня за пять минут нашего пребывания вдвоем, и тот факт, что моя эмоциональная стабильность держится на волоске, совсем не помогает. Он наблюдает за мной, и на его лице появляется тень ухмылки, будто он наслаждается моей реакцией, наслаждается игрой со мной.

Невысказанные слова мелькают в моей голове и шепчут, призывают присмотреться. Но что я упускаю?

— Райли, наверное, будет лучше, если мы назовем это так, как мы это видим.

— Наверное, будет лучше? — мой голос усиливается, и я понимаю, что, возможно, мы оба очень устали и перегружены всем, что произошло, но я все еще не понимаю, что, черт возьми, происходит. Внутри меня начинает расти паника, потому что ты не можешь цепляться за кого-то, кто не хочет, чтобы его удерживали. — Какого черта, Колтон? Что происходит?

Отталкиваюсь от кресла, подхожу к перилам и мгновение смотрю на воду, нуждаясь в минуте, чтобы сбросить разочарование, чтобы суметь возродить терпение, но я так вымотана хлещущими по мне эмоциями.

— Ты не можешь отталкивать меня, Колтон. Не можешь в одну минуту нуждаться во мне, а в следующую отталкивать с такой силой. — Стараюсь сдержать боль в голосе, но это практически невозможно.

— Я могу делать все, что захочу! — кричит он на меня.

Оборачиваюсь, стиснув челюсти, вкус отторжения свеж во рту.

— Нет, если ты со мной, то не можешь! — мой голос эхом разносится по бетонному патио, мы смотрим друг на друга, тишина медленно душит возможности.

— Тогда, может, мне не стоит быть с тобой. — Спокойная сталь в его словах выбивает меня из колеи. Боль отдается в груди, втягиваю воздух. Какого черта? Я что, неправильно все поняла? Что я упускаю?

Хочу разорвать его на части. Хочу обрушить на него ярость, отражающуюся во мне.

Колтон на мгновение отводит глаза, и в этот момент все, наконец, становится ясно. Все части головоломки, которые казались неправильными на прошлой неделе, наконец-то соединяются.

И теперь все так прозрачно, что я чувствую себя идиоткой, что не смогла собрать все воедино.

Пора раскрыть его блеф.

Но что, если я раскрою и ошибусь? При мысли об этом мое сердце сжимается, но какой еще у меня есть выбор? Разглаживаю руками джинсы на бедрах, ненавидя, что нервничаю.

— Хорошо, — я подаю в отставку, делая несколько шагов к нему. — Знаешь, что? Ты прав. Мне не нужно это дерьмо ни от тебя, ни от кого другого. — Качаю головой и смотрю на него, когда он хватает свою кепку, надевает ее на голову, натягивая козырек, так что я едва могу видеть его глаза, которые теперь открыты и наблюдают за мной с настороженностью. — Не подлежит обсуждению, помнишь? — бросаю ему свою угрозу из нашего соглашения, заключенного в ванне несколько недель назад, и с этими словами я вижу проблеск эмоций в его стойком взгляде.

Он просто беззаботно пожимает плечами, но теперь я в его игре. Возможно, я не знаю, что это, но что-то не так, и, честно говоря, мы уже это проходили, и подобная херня мне порядком стала надоедать.

— Неужели ты ничему не научился? Они удалили часть твоего мозга, когда вскрывали его?

Теперь его глаза смотрят на меня, и я знаю, что привлекла его внимание. Хорошо. Он не говорит, но я по крайней мере знаю, что его глаза и внимание на мне.

— Я не нуждаюсь в твоей снисходительной херне, Райли. — Он натягивает кепку на глаза, откидывает голову назад и снова отправляет меня в отставку. — Ты знаешь, где дверь.

Пересекаю внутренний дворик и в считанные секунды сбрасываю кепку с его головы, наклоняясь вперед так, что мое лицо находится в сантиметре от его. Его глаза вспыхивают, и я вижу, как в них отражаются эмоции от моих неожиданных действий. Он сглатывает, когда я удерживаю взгляд, отказываясь отступить.

— Не отталкивай меня, или я оттолкну в десять раз сильнее, — говорю я ему, умоляя заглянуть глубоко внутрь и быть честным с самим собой. Честным с нами. — Ты нарочно причиняешь мне боль. Я знаю, что ты сражаешься грязно, Колтон… так от чего ты пытаешься меня защитить? — опускаюсь в шезлонг, наши бедра соприкасаются, пытаюсь установить контакт, чтобы он смог это почувствовать, не смог отрицать.

Несколько мгновений он смотрит на океан, а затем переводит на меня явно противоречивый взгляд.

— От всего. От ничего. — Он пожимает плечами, отводя глаза. — От меня. — Надрыв в его голосе разматывает клубок напряжения, завязавшийся вокруг моего сердца.

— Что… о чем ты говоришь? — втискиваю свою руку в его и сжимаю ее, задаваясь вопросом, что происходит в его голове. — Защитить меня? Ты приказываешь мне убраться отсюда, Колтон, а не защищаешь. Это ты делаешь мне больно. Мы проходили через это и…

— Просто брось это, Рай.

— Не буду я бросать это дерьмо, — говорю я ему, мой тон усиливается, чтобы донести свою точку зрения. — Ты не можешь…

— Брось! — приказывает он, стиснув челюсти, напрягая шею.

— Нет!

— Ты сказала, что больше не сможешь этого вынести. — Его голос взывает ко мне сквозь успокаивающие звуки океана, несмотря на бурные волны, бьющиеся о мое сердце. Его ровный тон предупреждает меня, что ему больно, но именно сказанные им слова, заставляют отыскивать в своей памяти то, о чем он говорит.

— Что..? — начинаю я, но останавливаюсь, он поднимает руку, зажмуриваясь, когда головная боль на мгновение ударяет по нему. И, конечно, я чувствую себя виноватой за то, что спровоцировала ее, но он сумасшедший, если думает, что я куда-то уйду. Хочу протянуть руку и успокоить его, попытаться снять боль, но знаю, что ничего не могу сделать, чтобы помочь, поэтому сижу и рассеянно вожу большим пальцем по его напряженной руке.

— Когда я был в отключке… я слышал, как ты сказала Бэксу, что больше не сможешь… что с радостью уйдешь… — его голос срывается, глаза впиваются в мои, мышцы на челюсти пульсируют. Подбородок упрямо выпячен вперед, задавая вопрос, которого он не произносит.

— Так вот в чем дело? — спрашиваю я, ошарашенная и пораженная осознанием всего сразу. — Обрывок разговора, который был у нас с Бэксом, когда я сказала, что с радостью ушла бы от тебя — сделала бы что угодно — если бы это помешало тебе валяться в коме на больничной койке? — вижу, как его разум изменил обрывки моего разговора с Бэккетом, но он никогда не спрашивал меня об этом. Не общался со мной. И этот факт, расстраивает меня больше, чем само недоразумение.

— Ты сказала, что с радостью уйдешь. — Решительно повторяет он, будто не верит, что я говорю ему правду. — Твоя жалость мне не нужна и ей здесь не рады.

— Ты отстраняешься, потому что думаешь, что я здесь только из жалости? Что ты пострадал и теперь я больше не хочу тебя? — а вот теперь я в бешенстве. — Рада, что ты обо мне такого высокого мнения. Каков засранец, — бормочу я больше себе, чем ему. — Не стесняйся делать предположения, потому что, если ты не заметил, до сих пор они творили чудеса с нашими отношениями, не так ли? — ничего не могу поделать с сарказмом в своем голосе, но после всего, что мы пережили вместе — всего, к чему мы всегда возвращаемся, когда все сказано и сделано — мне больно, что у него может возникнуть даже мысль, что я буду хотеть его меньше, потому что он неполноценен.

— Райли. — Он громко вздыхает и тянется к моей руке, но я отвожу ее назад.

— Никаких Райли. — Не могу сдержать слез, наворачивающихся на глаза. — Я чуть не потеряла тебя…

— Ты чертовски права, твою мать, и поэтому я должен тебя отпустить! — кричит он, прежде чем выругаться. Он переплетает пальцы на затылке, а затем тянет локти вниз, пытаясь сдержать часть своего гнева. Мои глаза вспыхивают, встречаясь с его, дыхание прерывается от замешательства. — Я слышал, как ты разговаривала по телефону с Хэдди, когда думала, что я сплю. Слышал, ты сказала ей, что не уверена, что сможешь наблюдать, как я снова сяду за руль. Я не могу выбирать между тобой и гонками, — говорит он, боль настолько ощутимая, что она накатывает на него волнами и врезается в отчаяние, исходящее от меня. — Мне нужна и ты, и они, Райли. — Опустошенность его голоса затрагивает струны глубоко внутри меня, его страх очевиден. — И ты, и они.

И теперь я все понимаю. Дело не в том, что он думает, что я не хочу его, потому что он ранен, а в том, что я не захочу его в будущем, потому что буду боятся за каждую минуту, каждую секунду, что он проведет за рулем, а также на тренировках.

Я и понятия не имела, что он слышал мой разговор. Разговор с Хэдди был такой откровенный, я съеживаюсь, вспоминая некоторые вещи, сказанные мной без прикрас, которыми я бы не воспользовалась в общении с другими.

Подношу руку к его лицу и разворачиваю, чтобы посмотреть на него.

— Поговори со мной, Колтон. После всего, через что мы прошли, ты не можешь меня оттолкнуть. Ты должен поговорить со мной или мы никогда не сможем двигаться вперед.

Вижу ясные эмоции в его глазах, и мне ненавистно наблюдать, как он борется с ними. Ненавистно знать, что что-то съедало его всю прошлую неделю, когда он должен был беспокоиться о выздоровлении. Не о нас. Ненавистно, что он вообще сомневается во всем, что касается нас.

Он прерывисто дышит и на мгновение закрывает глаза.

— Я пытаюсь сделать то, что лучше для тебя. — Его голос такой тихий, звук волн почти его заглушает.

— Что лучше для меня? — спрашиваю я тем же тоном, смущаясь, но нуждаясь в том, чтобы понять этого мужчину, такого сложного и все же еще такого ребенка во многих отношениях.

Он открывает глаза, и в них видна боль, такая неприкрытая и уязвимая, что у меня внутри все переворачивается.

— Если мы не будем вместе… тогда я не смогу причинять тебе боль всякий раз, когда буду садиться за руль.

Он сглатывает, и я даю ему минуту, чтобы найти слова, которые, как я вижу, он подыскивает… и восстановить свою способность дышать. Он отталкивает меня, потому что ему не все равно, потому что он ставит меня на первое место, и от этой мысли мое сердце переполняется счастьем.

Он тянется, и берет мою руку, которая покоится у него на щеке, переплетает пальцы и кладет себе на колени. Его глаза сфокусированы на нашем соединении.

— Я говорил тебе, ты делаешь меня лучше… и я так чертовски стараюсь быть таким для тебя, но с треском проваливаюсь. Хороший человек отпустил бы тебя, чтобы каждый раз, когда я сажусь в машину тебе не пришлось переживать то, что случилось с Максом и со мной. Он сделает то, что лучше для тебя.

Мне нужно мгновение, чтобы обрести свой голос, потому что то, что Колтон только что мне сказал — эти слова — эквивалентны тому, чтобы сказать мне, что он «обгоняет» меня. Они олицетворяют такое развитие его как человека, что я не могу остановить слезу, скатывающуюся по моей щеке.

Поддаюсь нужде. Наклоняюсь и прижимаюсь губами к его губам. Пробую на вкус и убеждаюсь, что он здесь и жив. Что мужчина, о котором я думала, и надеялась скрывается под всеми шрамами и ранами, на самом деле там, этот прекрасный сломленный мужчина, чьи губы прижаты к моим.

Отстраняюсь и смотрю ему в глаза.

— Что лучше для меня? Разве ты не знаешь, что лучше для меня, Колтон? Каждая частичка тебя. Упрямые, дикие и безрассудные, любящие веселье, серьезные и даже сломанные частички тебя, — говорю я ему, прижимаясь к его губам после каждого слова. — Все эти частички я никогда не смогу найти в ком-то еще… это то, что мне нужно. Чего я хочу. Тебя, малыш. Только тебя.

Это и есть любовь, хочется мне крикнуть ему. Трясти его, пока он не поймет, что это и есть настоящая любовь. Не безграничная боль и жестокость его прошлого. Не извращенная версия его матери. Вот любовь. Я и он, наши отношения. Один должен быть сильным, когда другой слаб. В первую очередь думать о партнере, понимая, что ему будет больно.

Но я не могу этого сказать.

Не могу напугать его воспоминанием о том, что он чувствовал ко мне или говорил. И как бы сильно меня не ранило то, что я не могу сказать, я обгоню тебя, я могу показать ему это, находясь рядом с ним, держа его за руку, будучи сильной, когда он нуждается во мне больше всего. Молчать, когда все, что мне хочется сделать — это заговорить.

Он просто смотрит на меня, водя зубами по нижней губе, в его глазах читается абсолютное благоговение. Он вбирает эмоции и откашливается, кивая головой, молчаливо принимая мольбу моих слов.

— Но то, что ты сказала Хэдди — правда. Это будет убивать тебя каждый раз, когда я буду садиться в машину…

— Не собираюсь лгать. Это будет убивать меня, но я пойму, как с этим разобраться, когда мы дойдем до этого момента, — говорю я ему, хотя уже чувствую страх при этой мысли, расплывающейся пятном по моему подсознанию. — Мы разберемся, — поправляю я себя, и самая очаровательная улыбка изгибает уголок его губ, растапливая мое сердце.

Он лишь кивает головой, его глаза передают слова, которые я хочу услышать, и на данный момент мне этого достаточно. Потому что, когда ваше всё находится прямо перед вами, вы примете что угодно, только бы его сохранить.

— Я не очень хорош в этом, — говорит он, и я вижу, как беспокойство наполняет его глаза, отражаясь на лице.

— Как и никто из нас, — говорю я ему, сжимая наши сцепленные пальцы. — Отношения — не самая простая штука. Они сложные и порой могут оказаться жестокими… но это время, когда ты узнаешь о себе больше всего. И когда они правильные, — я делаю паузу, убеждаясь, что его глаза точно смотрят на меня, — они могут стать возвращением домой… помогут найти недостающую часть твоей души… — я отворачиваюсь, внезапно смущенная своими самосозерцательными словами и безнадежными романтическими склонностями.

Он сжимает мою руку, но я остаюсь лицом к солнцу, надеясь, что краска, окрасившая мои щеки, не заметна. Мое сознание устремляется к возможностям для нас, если он сможет просто найти их в себе, позволив мне обрести там постоянное место. Тишина теперь правильная, потому что пустое пространство между нами заполняется перспективами вместо непонимания. И в этом залитом солнечным светом патио, мы погружены в мысли, потому что принимаем тот факт, что завтрашний день мы исследуем вместе, и это хорошее место, чтобы там оказаться.

Пока витаю в мыслях, замечаю на столе рядом с нами тарелку с едой и обезболивающими.

— Эй, тебе нужно принять таблетки, — говорю я, наконец поворачиваясь к нему и встречая его взгляд.

Он протягивает руку и обхватывает мое лицо, проводя подушечкой большого пальца по моей нижней губе. Делаю дрожащий, взволнованный вдох, когда он наклоняет голову и смотрит на меня.

— Ты — единственное лекарство, которое мне нужно, Райли.

Не могу сдержать улыбку, расплывающуюся по моим губам, или саркастический комментарий, соскальзывающий с языка.

— Полагаю, врачи не напортачили с твоей способностью заговаривать зубы, не так ли?

— Нет, — говорит он с дьявольской ухмылкой, которая заставляет меня потянутся к нему в то же время, что и он, так что мы встречаемся посередине.

Наши губы соприкасаются очень нежно, один раз, потом второй, прежде чем он раздвигает губы и проскальзывает между ними языком. Наши языки танцуют, руки ласкают, сердца млеют, когда мы погружаемся в нежность поцелуя. Он подносит ко мне другую руку, и я чувствую, как та дрожит, когда он пытается удержать ее там. Поднимаю руку, накрывая ее сверху, и помогаю ему прижать ее к своей щеке. Желание витает внизу живота, и не смотря на предписание врачей, мне так хочется насытить тоску своего тела.

Когда мы соединяемся через интимную близость, это больше, чем просто умопомрачительный оргазм в таких умелых руках Колтона. Это скорее то, что я не могу точно выразить словами. Это почти как если бы удовлетворение от нашего единения прокладывало свой путь в глубины моей души и делало меня целой. Связывая нас. И я скучаю по этому чувству.

Чертовски сексуальный стон исходит из его горла, что не помогает остановить желание, которым я пылаю. Протягиваю свободную руку и пробегаю ею вверх по его груди, наслаждаясь вибрацией под пальцами от моего прикосновения. Озноб покалывает кожу, и это не от океанского бриза, а от приливной волны ощущений, по которым отчаянно скучает мое тело.

— Черт, умираю, как хочу оказаться в тебе, Рай, — шепчет он мне в губы, когда каждый нерв в моем теле стоит по стойке смирно и просит, чтобы его взяли, заклеймили и вывернули наизнанку. И я так близка к тому, чтобы сказать «к черту приказы доктора», что моя рука скользит вниз по его телу, за пояс брюк, когда я чувствую, как он напрягается, и с шипением втягивает воздух.

На меня сразу же обрушивается чувство вины из-за отсутствия силы воли, что так легко поддалась искушению, и я переключаюсь на состояние повышенной готовности.

— Плохо?

Гримаса на лице Колтона сохраняется, глаза зажмурены, он просто легонько кивает головой и откидывается на спинку кресла. Тянусь за таблетками и беру их в руки.

Думаю, я не единственное лекарство, которое ему нужно.

ГЛАВА 14

Брожу по коридорам дома Малибу — беспокойство за Колтона, тоска по мальчикам и Хэдди лишили меня сна. Это был самый длительный период времени, когда я находилась вдали от них, и как бы я ни любила Колтона, мне нужна эта связь с моей жизнью.

Мне нужна их энергия, всегда воодушевляющая мою душу и питающая дух. Я пропустила показания Зандера, первый хоум-ран Рикки, вызов Эйдена в кабинет директора за то, что он остановил драку, а не начал… чувствую себя плохой матерью, пренебрегающей своими детьми.

Не найдя утешения, в сотый раз поднимаюсь по лестнице, чтобы проверить его. Убедиться, что он все еще вырублен коктейлем из лекарств, которые доктор Айронс прописал по телефону ранее, когда головная боль Колтона не унималась.

Я все еще беспокоюсь. Думаю, что на подсознательном уровне я боюсь заснуть, потому что могу пропустить то, что ему может что-то понадобиться.

Потом я вспоминаю откровения Колтона до головной боли, и не могу сдержать улыбку, смягчающую черты лица. Знать, что он пытался оттолкнуть меня, чтобы защитить, возможно, и ошибка, но, тем не менее, она идеальна.

У нас пока определенно есть надежда.

Иду к кровати, группа «Halestorm» тихо играет из стереосистемы, и я задерживаю дыхание, садясь рядом с ним на кровать. Он лежит на животе, руки спрятаны под подушкой, лицо обращено в мою сторону. Светло-голубые простыни сдвинуты ниже талии, и мои глаза прослеживают по скульптурным линиям его спины, пальцы чешутся, желая прикоснуться к его горячей коже. Осматриваю шрам на голове и замечают, что вместе с щетиной начинают отрастать и волосы. Очень скоро никто даже и не узнает о травме, скрывающейся под его волосами.

Но я буду знать. И буду помнить об этом. И буду бояться.

Качаю головой и закрываю глаза, мне нужно взять под контроль свой безудержный поток эмоций. Замечаю рядом с ним на кровати его сброшенную футболку и не могу не взять ее и не зарыться в нее носом, упиваясь его запахом, нуждаясь в связанных с ним воспоминаниях, чтобы уменьшить беспокойство, находящееся теперь со мной постоянно. Но этого недостаточно, поэтому я заползаю на кровать рядом с ним. Наклоняюсь вперед, стараясь его не побеспокоить, и прижимаюсь губами к месту между его лопатками.

Вдыхаю его запах, ощущаю тепло его разгоряченной плоти под своими губами и благодарю Бога за то, что я снова с ним. Второй шанс. Сижу так мгновение, молчаливое «спасибо» пробегает в моих мыслях, когда Колтон всхлипывает.

— Пожалуйста, нет, — говорит он, юношеский тон в мужском тембре призрачный, пугающий, опустошающий. — Пожалуйста, мамочка, я буду хорошим. Только не дай ему делать мне больно.

Его голова мечется в знак протеста, тело напрягается, когда издаваемые им звуки, становятся более четкими, более тревожными. Пытаюсь разбудить его, взять за плечи и встряхнуть.

— Прошу, мамочка. Прошууууу, — хнычет он умоляющим голосом, дрожа от ужаса. Мое сердце сжимается, слезы наворачиваются на глаза от жуткого сочетания маленького мальчика во взрослом мужчине.

— Проснись, Колтон! — толкаю его плечо вперед и назад, он начинает реагировать, но сила лекарств, прописанных ему доктором Айронсом, слишком велика, чтобы вытащить из кошмара. — Ну же, проснись, — говорю я снова, когда его тело начинает трясти, слишком знакомое заклинание слетает с его губ.

Всхлипываю, когда он снова ерзает, его голос замолкает и он перекатывается на спину. Он ерзает еще пару раз, и я рада, что кошмар, кажется, его оставил. Однако он все еще кажется беспокойным, поэтому я подползаю к нему и кладу голову ему на грудь, ногу на его ногу, а руку на его отчаянно бьющееся сердце. И делаю единственное, что могу, в надежде успокоить его, я пою.

Пою о маленьких мальчиках и воображаемых драконах. О вере во что-то невероятное. О том как забыть и двигаться дальше.

— Мой отец пел ее, когда мне снились кошмары.

Его хриплый голос пугает меня до чертиков. Я даже не знала, что он проснулся. Он обнимает меня и притягивает ближе к себе.

— Знаю, — шепчу я в залитую лунным светом комнату, — тебе он и снился.

Тишина повисает между нами, когда он мягко выдыхает. Могу сказать, что его сны все еще у него в голове, поэтому я молчу, чтобы он пробрался через них. Он прижимается поцелуем к моей макушке и остается так.

Когда он говорит, я чувствую в волосах жар от шепота его дыхания.

— Мне было страшно. Помню смутное чувство страха в последние несколько секунд в машине, когда меня переворачивало в воздухе. — И это первый раз, когда он признался мне в чем-либо, подтверждая мои опасения в отношении аварии.

Провожу рукой по его груди.

— Мне тоже.

— Знаю, — говорит он, когда его рука пробирается за пояс моих трусиков и обхватывает голый зад, подтягивая меня к себе, чтобы он мог встретиться со мной глазами. — Мне жаль, что тебе снова пришлось пройти через это. — Я вижу извинения в его глазах, в морщинах, отпечатавшихся на лбу, и я не могу говорить, слезы застревают в горле от признания своих чувств, поэтому показываю ему их лучшим способом, который знаю. Устремляюсь вперед и прикасаюсь губами к его губам.

Его губы раздвигаются, я проскальзываю между ними языком, мягкий стон урчит в его горле, побуждая меня попробовать то единственное, что может излечить мою зависимость. Руками пробегаю по его покрытой щетиной челюсти к затылку, и вбираю опьяняющую смесь, которую так жажду. Его вкус, ощущение его, его мужескую силу.

Его руки сжимают мое лицо, пальцы запутываются в локонах, он на мгновение отводит мое лицо назад, так что мы находимся в сантиметрах друг от друга, наше дыхание шепчет друг другу, а глаза раскрывают эмоции, ранее удерживаемые нами под замком.

Чувствую под своими ладонями пульс на его стиснутой челюсти, когда он борется со словами.

— Рай, я… — говорит он, и у меня перехватывает дыхание. Моя душа надеется, затаившись. И я мысленно заканчиваю за него предложение, договаривая два слова, которые завершают его, завершают нас. Выражают слова, которые я вижу в его глазах и чувствую в благоговении его прикосновения. Он сглатывает и заканчивает: — Спасибо, что осталась.

— Нет другого места, где мне хотелось бы быть. — Вижу, как слова, которые я выдыхаю, тонут и оседают в его сознании, он притягивает меня к себе, направляя мое тело, чтобы переместиться и устроить меня на своих коленях, его рот обрушивается на мой. И это настоящее падение. Безумие страсти взрывается, когда моя потребность сталкивается с его отчаянием. Руки блуждают, языки проникают, а эмоции усиливаются, когда мы вновь познаем линии и изгибы друг друга.

Колтон проводит левой рукой по моей спине и сжимает мое бедро, когда я покачиваюсь над выпуклостью, скрытой под трусами-боксерами. Ощущение нарастает внутри, создавая желание настолько сильное, настолько интенсивное, что оно граничит с болью. Мое тело жаждет всепоглощающего удовольствия, которое может пробудить только он.

Вбираю в себя его стон, поглощенная эмоцией — связью между нами — в этот момент. Чувствую, как правая рука Колтона скользит вниз к моему другому бедру, он хватается с обеих сторон за края майки, пытаясь стянуть ее с меня. Но когда я чувствую, что его правая рука не в состоянии ухватить ткань, быстро беру дело под контроль, не желая, чтобы это повлияло на момент. Скрещиваю руки на груди, хватаюсь за края майки и снимаю ее через голову.

Сижу верхом на нем, голая, за исключением тонких трусиков, его глаза проходятся по линиям моего тела, в его взгляде видна неприкрытая мужская оценка. Безграничная страсть. Бесспорный голод. Он протягивает руку, прикасаясь, пробегая кончиками пальцев вверх по моим ребрам, позволяю ему повернуть мое лицо к нему, чтобы он мог брать, пробовать, соблазнять.

Стону от ощущения прикосновения грудью к его твердой груди, затвердевшие соски такие гиперчувствительные. Колтон толкает мои бедра назад и вперед, и это ощущение заводит меня, нервные окончания готовы взорваться. Отклоняюсь назад, теряясь в этом чувстве, его рот находит мою грудь — жар на прохладной плоти.

Я хочу его. Нуждаюсь в нем. Желаю его так, как никогда не думала, что возможно.

Дыхание затруднено, сердца учащенно бьются, мы действуем в соответствии с инстинктом, связавшим нас с самого первого дня. И именно в этот момент я чувствую, как его рука напрягается и слышу предупреждение доктора Айронса, вспыхивающее в голове. Хочу проигнорировать его, сказать, чтобы он шел к черту, чтобы я могла вновь отдаться своему мужчиной, доставить ему удовольствие, владеть им, как он владеет мной во всех смыслах этого слова. Но я не могу так рисковать.

Опускаю руки к бедрам и переплетаю свои пальцы с его. Отрываюсь от нашего поцелуя и прижимаюсь лбом ко лбу Колтона.

— Мы не можем. Это не безопасно. — Напряжение в моем голосе очевидно, выражая, как трудно мне перестать брать именно то, чего мы оба хотим. Колтон не издает ни звука. Он просто прижимает руки к моим бедрам, наше тяжелое дыхание заполняет тишину спальни. — Слишком сильное напряжение.

— Детка, если я не напрягаюсь, то я чертовски уверен, что делаю это неправильно. — Посмеивается он возле моей шеи, щетина щекочет кожу, умоляющую о больших прикосновениях.

Заставляю себя сесть, чтобы быть подальше от его соблазнительного рта, но забываю о том, что мое новое положение вызывает больше давления на влажную вершину между моими бедрами, когда мой вес опускается на его эрекцию. Вынуждена подавить стон, который хочет сорваться с губ от этого чувства. Колтон ухмыляется, точно зная, что только что произошло, и я пытаюсь притвориться, что меня это никак не трогает, но все бесполезно, когда он снова двигает моими бедрами.

— Колтон, — его имя — протяжный стон.

— Ты знаешь, что не хочешь, чтобы я останавливался, — говорит он с ухмылкой, и когда снова начинает говорить, я протягиваю руку и прикладываю палец к его губам, чтобы он замолчал.

— Эта женщина просто пытается уберечь тебя.

— О, но ты забываешь, что пациент всегда прав, и этот пациент думает, что эта женщина, — говорит он, втягивая мой палец в рот и посасывая его, заставляя желание закрутиться в тугую спираль, — нуждается, чтобы ее тщательно оттрахал этот мужчина.

Мои ноги сжимаются вокруг него, и я впиваюсь пальцами в верхнюю часть бедер, поскольку мое тело помнит, насколько тщательно может быть оттрахано Колтоном Донаваном. И несмотря на решимость, мое тело кричит возьми меня, заклейми меня, заяви на меня права. Владей каждой частичкой меня, здесь и сейчас.

— Безопасность, — повторяю я, пытаясь восстановить подобие контроля над своим телом и ситуацией. Пытаясь думать о его безопасности, а не о постоянном желании, пылающем во мне, как лесной пожар.

— Райлс, ты когда-нибудь видела, чтобы я избегал риска? — ухмыляется он дьявольски прекрасной улыбкой, перед которой, как он знает, я не могу устоять. — Прошу… позволь мне напрячься, — умоляет он, но я знаю, что под этим игривым тоном скрывается мужчина, подбирающий остатки своей сдержанности. — Я умираю от желания запрыгнуть на водительское место и задать темп.

Не могу удержаться от смеха, потому что его слова вызывают у меня определенные воспоминания.

— Когда мы впервые встретились, Хэдди спросила, трахаешься ли ты так же, как водишь.

Он фыркает от смеха, озорная усмешка украшает его губы, образуя ямочку, которую я так люблю.

— И как же?

— Немного безрассудно, раздвигая все границы, удерживаясь на треке до самого последнего круга… — позволяю голосу затихнуть, дразнящим движением выводя ногтем линию посередине его груди, его мышцы напрягаются в ожидании моего прикосновения.

Он наклоняет голову в сторону, и его высокомерная улыбка становится шире.

— И что же, она была права или мне нужно еще разок прокатить тебя по треку, чтобы освежить твою память?

Мне нравится видеть Колтона, которого я знаю, Колтона, по которому я скучала, такому живому, что я решаю немного повеселиться — сыграть с ним в его же игру. Он хочет секса, который я не собираюсь ему давать, но это не значит, что я не могу устроить хорошее шоу, чтобы скрасить его ожидание. Дать ему что-нибудь, что бы облегчило жажду.

Или усилить жажду.

Провожу пальцами вниз по его груди, а затем по своим раздвинутым коленям, вверх к бедрам. Его глаза следят за их распутными движениями, когда они останавливаются поверх треугольника ткани, прикрывающего мою киску.

— Не уверена, что помню, Ас. Прошло много времени с тех пор, как я видела тебя в действии.

Он со свистом втягивает воздух, и эта реакция заставляет меня сделать еще один шаг вперед. Провожу руками по голому животу, обхватываю ладонями груди, уже отяжелевшие от желания. Намеренно прикусываю губу, выдыхая слабый стон, сжимая соски между большими и указательными пальцами, ощущение рикошетом проходит через каждый мой нерв. Глаза Колтона темнеют, губы приоткрываются, и я чувствую, как его член пульсирует у меня между ног при виде того, как я доставляю себе удовольствие.

Его реакция дает мне силы, позволяет обрести мужество и уверенность, чтобы осуществить задуманное. Несколько месяцев назад я бы никогда такого не сделала — так дерзко трогать себя под его пристальным взглядом — но это он сделал со мной: показал, что мои изгибы сексуальны; тело, которое я привыкла с готовностью критиковать — именно то, которое он хочет, которое его возбуждает. Что ему его более чем достаточно.

И благодаря этому знанию, я могу с полной уверенностью и твердыми руками преподнести ему этот дар.

Позволяю еще одному стону слететь с губ, и насколько могу видеть, желание в зеленых глазах становится сильнее, когда он следит за мной. Медленная, кривая улыбка приподнимает один уголок его восхитительно красивых губ. Он лишь слегка качает головой, веселье пляшет на его лице, он дает мне понять, что более чем готов играть в эту игру.

— Детка, если ты пытаешься заставить меня остановиться, то не стоит бросаться такими словами.

Он вращает подо мной своими бедрами, его твердый член прижимается именно там, где я жажду, чтобы он меня заполнил — где я молча прошу усилить трение — и насытить боль, доставляющую удовольствие. Пытаюсь подавить реакцию, слетающую с губ, стараюсь разыграть застенчивость, но это бесполезно, когда он снова двигается. Губы приоткрываются, удовлетворенное мурлыканье исходит из глубины моего горла, руки опускаются, не задумываясь прижимаются к внешней стороне моих влажных трусиков. Я нуждаюсь в чем-то, что бы могло подавить желание взять то, в чем я так отчаянно нуждаюсь, так отчаянно хочу.

Его.

Когда его бедра опускаются, я пальцами впиваюсь в плоть своих бедер, чтобы помешать себе взять то, что мне хочется — пальцы разрывающие трусы-боксеры, берущие его стальную длину в руки, направляющие ее в меня, растягивая до грандиозного удовлетворения — мне хватает достаточно самообладания, чтобы поднять глаза вверх и зафиксировать их на нем. Притвориться, что я крепко удерживаю контроль, который умоляет меня сломаться.

Он поднимает руку и мучительно медленно проводит линию между моими грудями. Его ухмылка растягивает оба уголка губ, когда мои соски твердеют от его прикосновения, доказывая, что, несмотря на мой серьезный внешний вид, он влияет на меня всеми возможными способами.

— Что же, если ты думаешь, что я трахаюсь, как веду, то должна была видеть, как я изо всех сил жму на газ и обгоняю тебя на финише.

Не могу сдержать вздоха, перехватывающего горло. Должно быть, это совпадение, что он использует термин «обгонять» — в конце концов, он относится к его профессии — но каждая частичка меня на мгновение надеется, что я ошибаюсь. Что он использует этот термин, чтобы сказать мне, что он помнит. Но как только эта мысль воспаряет надеждой, она сгорает, запирая дыхание в моих легких. Поэтому я делаю единственное, что могу, чтобы помочь себе забыться, а ему вспомнить.

Пришло время показать ему шоу, которым я его соблазняю.

Пока его глаза мечутся между моими глазами и пальцами, я раздвигаю ноги шире, желая убедиться, что он видит все, что я делаю. Мои пальцы скользят чуть ниже, за пояс моих трусиков, а затем останавливаются, мое собственное тело жаждет моего прикосновения, как и он, насколько я могу видеть это в его взгляде, и он трет пальцами друг о друга, жаждая самому прикоснуться ко мне. Но он все еще контролирует ситуацию. По-прежнему так спокоен.

Время проверить это спокойствие.

— Я думала, гонки — не командный вид спорта, — говорю я, глядя из-под ресниц. — Знаешь, в них больше каждый сам за себя. — Слежу, чтобы он наблюдал, чтобы видел, как мои пальцы скользят немного дальше на юг. И я знаю, что он смотрит, потому что его адамово яблоко двигается, когда он сглатывает.

— Каждый сам за себя, да, — наконец произносит он напряженным голосом. — Заниматься гонками может оказаться опасно, понимаешь?

— О, в самом деле? — отвечаю я.

Приступаю к делу, в сладкой пытке раскрываю себя и потираю по кругу доказательство моего возбуждения, чтобы иметь возможность применить столь необходимое трение к клитору. И как бы хорошо это ни было — давление, трение, его затвердевший член, трущийся об меня — ничто не возбуждает меня больше, чем выражение лица Колтона. Неоспоримое возбуждение и полная концентрация, когда он наблюдает за движениями, которые не может видеть через шелковистую красную ткань, но может только догадываться.

Я хочу от него большего. Хочу, чтобы эта стоическая сдержанность была сломлена, и поэтому поддаюсь чувству, эротизму момента — когда он смотрит, как я наслаждаюсь — и делаю то, что, как я знаю, поможет подтолкнуть его к краю, создаст эффект нажатия на спусковой крючок, который я знаю, взведен. Откидываю голову, закрываю глаза и протяжно стону:

— О Боже!

— Господи Иисусе! — он чертыхается, сдержанность лопается вместе с нитями ткани, удерживающими мои трусики.

Держу голову откинутой, зная, что он наблюдает, как я двигаю пальцами — поглощаю удовольствие — потому что есть что-то неожиданно раскрепощающее в том, как он срывает с меня ткань, чтобы иметь возможность видеть. Я свободна, не стыжусь и полностью принадлежу ему, телом и душою.

Чувствую, как учащается пульс. Тепло разливается по мне приливной волной ощущений, в которой мне охотно хочется утонуть. Колтон стонет, и я возвращаюсь в настоящее, поднимаю голову и открываю глаза, чтобы обнаружить его, наведенного на развилку между моими бедрами. Я со стоном протягиваю к нему руку, чтобы он увидел доказательство моего возбуждения, блестящего на пальцах. Изо всех сил пытаюсь контролировать огонь, распространяющийся по мне, зажигая места, о которых я даже и не знала, и пытаюсь обрести голос.

— Ну, Ас, опасность можно переоценить. Кажется, я отлично знаю, как действовать на скользком треке, — мурлычу я, не в силах бороться с ухмылкой, начинающей играть на моем лице, когда его пальцы глубже вонзаются в плоть моих бедер. Не отрываю от него глаз и дразню его, поднося пальцы к губам и медленно посасываю, прежде чем убрать.

На его челюсти дергается мышца. В ответ его член пульсирует подо мной. У него перехватывает дыхание.

— Скользко и мокро, да? Опасность никогда не была более чертовски соблазнительной, — тянет он, прежде чем облизнуть языком губы, он отслеживает, как мои руки скользят вниз по моей груди, по животу и дальше между бедер. На этот раз, однако, я раздвигаю колени шире, одной рукой раскрываю створки, чтобы он мог видеть, как другая рука скользит между набухшей розовой плотью. Вижу, как борьба мелькает на великолепных чертах его лица, наблюдаю, как желание захлестывает его, и знающая улыбка, изгибающая его губы, каким-то образом подходит ему в абсолютном совершенстве.

Мой прекрасный, высокомерный негодник.

Немного дерзкий.

Совершенно неидеальный.

И полностью мой.

— Знаешь, — хрипит он, проводя кончиком пальца вверх по одному бедру, намеренно пропуская мое естество, сжимающееся в ожидании, прежде чем продолжить движение вниз по другой ноге. — Иногда в гонке, чтобы добраться до финиша, новички вроде тебя должны присоединиться к команде для достижения желаемого результата.

Не борюсь с появившейся улыбкой и не скрываю дрожащее дыхание, когда его пальцы покидают мою кожу. Наклоняюсь вперед, кладу руки ему на грудь и смотрю прямо в глаза.

— Извини, но этот двигатель, похоже, отлично работает в одиночку, — говорю я, процарапывая ногтями линии вниз по его груди. Его мышцы конвульсивно сжимаются под моими пальцами, доказывая, что, хоть высокомерная ухмылка на губах остается, его тело все еще хочет и нуждается в том, что я могу предложить. Снова проникаю пальцами между бедер и говорю то, что надеюсь, подтолкнет его к краю. — Я точно знаю, что мне нужно, чтобы добраться до финиша.

— О, так ты любишь грязные гонки, да? Нарушаешь все правила? — усмехается он, возвращая мяч в игру.

— О, я определенно могу вести грязно, — дразню я, подняв брови, прежде чем потянуться рукой, его глаза сужаются, следя как я подношу палец, покрытый моей влагой, к губам. Его рука мгновенно вскидывается и хватает мое запястье, направляя мои пальцы к себе в рот, его низкий гортанный гул отражается во мне, проходя сквозь меня. И моя собственная сдержанность подвергается проверке, когда его язык кружится вокруг них, а мои бедра, автоматически реагируя, трутся и раскачиваются над ним. Боже святый, это кажется Раем. Мои нервные окончания заходятся в лихорадочной боли, когда я снова откатываюсь назад, его твердая плоть против моей мягкой, и все, о чем я могу думать — это нужда, пронизывающая меня. Влага между ног. Мысль о том, что его пальцы на мне, во мне, управляют мной.

Черт, он нужен мне сейчас. Отчаянно. Поэтому я делаю единственное, что могу, без откровенной мольбы. Бросаю последний связный вызов, который у меня остался, потому что все мои мысли перемешались в голове с этим натиском ощущений. Наклоняюсь вперед, легко пробегаю губами по покрытой щетиной линии челюсти, и вдыхаю его запах, прежде чем шепчу:

— Будучи таким опытным профессионалом, как ты, тебе, возможно, придется показать этому новичку, почему говорят, что без трения нет гонки.

Вращаю над ним бедрами и чувствую, как его зубы скрежещут, испытывая силу воли. Повторяю движение еще раз, удовлетворенный выдох соскальзывает с моих губ, тело просит большего.

— Такой большой непослушный профессиональный гонщик, как ты, боится показать новичку, как дергать рычаг, да?

Я забыла, как быстро Колтон может двигаться, из-за руки и всего остального. В одно мгновение он толкает меня назад, и я снова сажусь. Мои ноги вытянуты вперед, так что они лежат на кровати по обе стороны его грудной клетки, и он раздвигает мои колени так широко, как только можно.

Бинго.

Запал зажжен.

Тонкая грань контроля сломлена.

Слава Богу!

Должно быть, он неправильно понял выражение моего лица — облегчение, граничащее с отчаянием — как замешательство, потому что говорит:

— Я переключаю передачи, дорогая, потому что я единственный, кому разрешено водить эту машину. — Слышу гул глубоко в его горле, когда он скользит руками вверх по моим бедрам, останавливаясь, чтобы провести большими пальцами вверх и вниз по моей полоске завитков. Дразнящее прикосновение, рикошетом посылающее сквозь меня крошечные содрогания, намекая на то, что должно произойти, тот уровень удовольствия, который он может мне доставить.

Его пальцы замирают, и он ведет взглядом вверх по моему телу, чтобы встретиться со мной глазами, тень самодовольной усмешки появляется на его губах. Он удерживает мой взгляд — почти что бросая мне вызов, чтобы я отвернулась — двигает одной рукой, разделяя мою набухшую плоть, в то время как другая проникает пальцами внутрь. Моя голова откидывается назад, я вскрикиваю от ощущений движущихся пальцев, манипулирующих, кружащихся вокруг чувственного комочка нервов. Он скользит пальцами внутрь и наружу, мои стенки сжимаются вокруг него, обхватывая в чистой, плотской потребности. Жажде.

Наблюдаю за его лицом. Видеть, как его язык скользит между губами, желание затуманивает его глаза, наблюдать, как мышцы пульсируют на его руках, когда он доводит меня до лихорадочного состояния. Заставляет меня быстро устремиться к вершине, потому что я столько сдерживалась — так одурманена потребностью — что вид его, ощущение его, память о нем толкает меня через край.

Мои ногти впиваются в его предплечья, мое тело напрягается, киска конвульсивно сжимается, и надрывный выкрик его имени заполняет комнату. Я падаю вперед, обрушиваясь на грудь Колтона, в то время как жар, пронизывающий меня волнами, расплавляет все внутри. Делает согласованность действий отдаленной возможностью. Хочу почувствовать свою кожу на его коже. Мне нужно почувствовать его твердое тело и безопасность его рук, окружающих меня, когда я проплываю сквозь ощущения, которыми он меня просто затопил.

Дышу короткими, резкими вдохами, мое тело успокаивается, кончики его пальцев скользят вверх и вниз по моему позвоночнику. Чувствую грудью его мягкий смешок.

— Эй, новичок?

Заставляю себя посмотреть на него — чтобы вырваться из посторгазмической комы.

— Хм? — это все, что я могу сказать, встречая в его глазах веселье.

— Я единственный, кому разрешено везти тебя к гребаному клетчатому флагу.

Не могу сдержать смех, вырывающийся наружу. Он может заявлять права на мой клетчатый флаг в любой день.

ГЛАВА 15

— О, приятель, я так горжусь тобой! — борюсь с волнами вины, накатывающих на меня. Я скучала по помощи Коннору в подготовке к тесту по его самому страшному предмету — математике. — Я знала, что ты справишься!

— Я просто воспользовался тем маленьким трюком, о котором ты мне рассказывала, и он сработал! — гордость в его голосе вызывает слезы радости на моих глазах, и в то же время печали от того, что меня не было рядом.

— Я же говорила, что все получится! Теперь иди готовься к бейсболу. Уверена, Джекс уже ждет тебя! — он смеется, говоря мне, что я права. — Обещаю, мы увидимся чуть позже на этой неделе, хорошо?

— Хорошо. Я Лего тебя.

— Я тоже Лего тебя, приятель!

Вешаю трубку и смотрю во внутренний дворик, где смех перекрывает грохот волн — годы дружбы рушат плохое настроение Колтона. Я так благодарна Бэккету за то, что он пришел. Слышу, как они снова смеются, и, как бы мне ни хотелось, чтобы я была той, кто в последнее время вызывал улыбку на хмуром лице Колтона, я просто благодарна, что Бэккет здесь.

Нищим не приходится выбирать.

Смотрю, как они чокаются горлышками бутылок с пивом за что-то, и шумно вздыхаю, желая, чтобы напряжение между мной и Колтоном ушло. Уверена, это потому, что мы оба сексуально не удовлетворены. Нуждаться, хотеть и желать, когда вы можете дотронуться до искушения, но не иметь возможности взять и поглотить — жестоко во всех смыслах этого слова.

И да, его более чем умелые пальцы принесли мне толику разрядки, в которой я нуждалась позапрошлой ночью, но это не то же самое. Связь была установлена, но не закреплена, потому что, когда Колтон находится во мне, буквально растягивая меня на все мыслимые глубины, я также образно полностью заполнена им во всех смыслах этого слова. Он дополняет меня, владеет мной, губит меня для кого-то еще.

Сейчас я чувствую себя к нему ближе — провожу с ним так много времени — и в то же время я далеко. И я ненавижу это.

Стряхиваю с себя жалость и думаю, насколько хуже все может быть, чем сейчас. Снимаю обувь и выхожу на террасу подышать свежим воздухом. Прохожу между шезлонгами Колтона и Бэккета и сажусь в свое, лицом к ним.

Из-под солнцезащитных очков смотрю на вид, открывающийся передо мной, и я знаю, что в мире нет другой женщины, которая сейчас не хотела бы быть на моем месте. Оба мужчины расслаблены, одеты в шорты, бейсболки и солнцезащитные очки. Позволяю глазам лениво бродить в одобрительной оценке по линиям их голых торсов и борюсь с улыбкой, пытающейся растянуть уголки моих губ.

— Итак, это ли не Флоренс Найтингейл? — протяжно говорит Бэккет своей медленной, ровной интонацией, поднося бутылку к губам.

— Ну, если бы я была мисс Найтингейл, я бы сказала своему пациенту, мистеру Донавану, что ему, вероятно, не стоит пить алкоголь со всеми этими обезболивающими, находящимися в его крови.

— Больше похоже на сестру Рэтчет. — Колтон фыркает, глядя на меня из-под тени козырька, зеленые глаза бегают по моим ногам, вытянутым на шезлонге. Быстрый выпад его языка говорит мне, что он хочет сделать гораздо больше, чем просто смотреть.

— Сестра Рэтчет, значит? — спрашиваю я, скользя одной ногой вверх и вниз по икре другой ноги, стараясь не чувствовать себя оскорбленной.

— Ага, — говорит он, поджимая губы и глядя на меня поверх своей пивной бутылки. — Если бы она дала мне то, что я действительно хотел, я бы смог восстановиться намного быстрее. — Он поднимает брови, совет в его глазах поглощает меня.

— Вот дерьмо, — ругается Бэккет, — я то пытаюсь снова свести вас вместе, то, нахрен, пытаюсь разлучить.

— Нахрен, — тянет Колтон на манер Бэккета, — хорошее слово.

Бэкс лишь фыркает и закатывает глаза.

— Определенно хорошее.

Колтон впервые прерывает наш зрительный контакт и наклоняет голову, чтобы посмотреть на своего старого и лучшего друга.

— Будь уверен, брат, когда док меня выпишет, ничто — и я говорю серьезно — ничто не встанет между мной и Райли очень нахрен надолго, за исключением, может быть, смены простыней.

Мои щеки краснеют от его откровенности, но тело сжимается от обещания его слов. И мне все равно, что Бэккет только что услышал, потому что я сосредоточена на словах «очень нахрен надолго».

— Отмечено, — говорит Бэкс, еще раз прикладываясь к пиву.

— Мне надо отлить, — говорит Колтон, вылезая из шезлонга. Как я научилась делать за последние дни, заставляю себя оставаться на месте, в то время как Колтон мгновение борется с отсутствием равновесия и внезапным головокружением, которое, как я знаю, находит на него. Через несколько мгновений он кажется спокойным и идет, чтобы поставить свою бутылку на стол. Примерно в метре от стола Колтона подводит его правая рука, и бутылка с грохотом падает на террасу.

Глаза Бэкса мгновенно взлетают ко мне, сквозь них пробегает беспокойство, прежде чем он смеется и делает вид, что ничего не заметил.

— Вечеринка не удалась! — смеется он. — Думаю, сестра Рэтчет была в чем-то права, говоря про смесь лекарств с алкоголем.

— Отвали, — бросает он через плечо, поворачивая к дому. — Только за это я захвачу еще одну! — смотрю, как Колтон входит в кухню, и когда он думает, что никто не видит, он смотрит на свою руку и пытается сжать ее в кулак, прежде чем покачать головой.

— Как у него дела?

Я поворачиваюсь к Бэксу.

— Приступов головных болей все меньше и меньше, но он расстроен. Он продолжает тут и там замечать мелочи, которые не может вспомнить. И чувствует себя ограниченным. — Я пожимаю плечами. — А ты знаешь, какой он, когда чувствует себя ограниченным.

Бэккет громко вздыхает и качает головой.

— Он должен вернуться на трассу как можно скорее.

Смотрю на него, раскрыв рот.

— Что? — соскальзывает с моих губ, чувствуя укол предательства от его слов. Это же его лучший друг. Разве он не хочет, чтобы он был в безопасности? Сохранить ему жизнь?

— Ну, ты говоришь, что он чувствует себя ограниченным… трек — это единственное место, где он всегда был свободен от всего, — говорит Бэкс, удерживая мой ошеломленный взгляд. — Кроме того, если он не сядет за руль в ближайшее время, он позволит этому страху съесть его, засесть в голове и, черт возьми, парализовать, он будет думать, что когда действительно сможет вернуться за руль, станет опасен для себя.

Я умный человек, и, возможно, если бы я не была удивлена первыми словами Бэккета, я бы действительно услышала, что он говорит — увидела всю картину — но я этого не делаю.

— О чем ты говоришь? С тех пор как он вернулся домой, все, о чем он ворчит — это возвращение на трассу.

Он лишь посмеивается, и хотя этот смех не высокомерен, чувствую, что от этого звука упираюсь спиной в стену и скриплю зубами.

— Да, черт возьми, Рай, он напуган. Напуган до чертиков. Если не рука, которой он используется в качестве оправдания, будет что-то другое… и ему нужно преодолеть это. Если он этого не сделает, страх просто съест его живьем.

Мой разум возвращается к прошлой неделе. То, что Колтон говорил о гонках. Действия, противоречащие сказанным им словам, и я начинаю понимать, что Бэккет прав.

— А как же мой страх? — не могу избавиться от отчаяния, пронзающего мой голос.

— Думаешь я не боюсь? Что для меня это тоже будет легко? — боль в голосе Бэкса заставляет меня оглянуться на него. — Думаешь, я не буду снова и снова вспоминать те секунды, каждый раз, когда буду пристегивать его в машине? Каждый раз, когда он будет лететь по трассе? Черт, Рай, я тоже чуть не потерял его. Не думай, что это будет легко для меня, потому что это не так. Это будет чертовски беспощадно, но так будет лучше для Колтона. — Он встает со своего места и подходит к перилам, протягивая руки, чтобы опереться на них. — Пока не появилась ты, это было единственное, что его волновало. Единственное, что поддерживало его в здравом уме. — Он издает резкий вздох. — Это единственное, что он знает. — Он оборачивается ко мне, пряча глаза за стеклами очков-авиаторов. — Так что, да, ему нужно, чтобы он притащил свою задницу на трассу и я буду его самым отчаянным гребаным болельщиком, но не позволяй этому заставить тебя думать, что мое сердце не будет уходить в пятки каждую чертову минуту, пока он будет на треке.

Мои глаза следуют за ним, когда он отходит к краю патио, чтобы успокоиться, а затем возвращается ко мне, прежде чем схватить свою бутылку и опрокинуть ее залпом, допивая оставшуюся часть пива.

— Гонки — примерно на восемьдесят процентов психология и на двадцать процентов мастерство, Райли. Мы должны вернуть его голову в игру, думая, что он готов, он будет готов.

Вижу логику в его рассуждениях, но это не значит, что я не боюсь до смерти.

* * *

Поднимаю лицо к небу, чтобы поймать последние лучики солнца, прежде чем они рассеются и погрузятся за горизонт. Подпеваю «Collide», тихонько доносящейся из внешних динамиков, мыслями возвращаюсь к Бэккету и нашему с ним разговору, о том, что я буду чувствовать, когда Колтон снова сядет за руль, и будет ли он бояться этого так же, как я.

— Эй, что ты здесь делаешь совсем одна? — хриплый голос Колтона затягивает меня, и я открываю глаза, обнаружив его, смотрящего на меня сверху в моем удобном месте на шезлонге. По мне разливается тепло, когда я вижу складку от подушки на его щеке, и не могу не задаться вопросом, каким мальчиком он был в детстве.

— Хорошо выспался? — подвигаюсь, когда он садится рядом, но намеренно не двигаюсь слишком далеко, прижимаясь к нему поближе.

Он обнимает меня и притягивает к себе.

— Да, как убитый. — Смеется он, прижимаясь поцелуем к моей макушке. — Но больше никакой головной боли, так что все хорошо.

— Не представляю, откуда у тебя появится какая-то боль с тем количеством пива, которое вы заложили за воротник.

— Умничаешь.

— Я лучше буду умничать, чем тупить.

— Мы сегодня дерзкие? — говорит он, щекоча мои ребра. — Ты же знаешь, что со мной делает дерзость, детка, и я уверен, что сейчас это может пригодиться.

Вырываюсь из его рук.

— Хорошая попытка, но у нас, скорее всего, есть еще пара дней, и тогда я буду такой дерзкой, какой ты хочешь меня видеть, — говорю я, поднимая брови, его пальцы расслабляются и поглаживают меня по спине.

— Не обещай подобного дерьма такому отчаявшемуся мужчине, как я, если не собираешься его выполнять, милая.

— О, не беспокойся, Ас, — говорю я, прижимаясь к нему, — я прихвачу с собой тонну дерзости, как только буду знать, что ты в порядке.

Колтон ничего не говорит, а в ответ издает уклончивый звук. Некоторое время мы сидим в уютной тишине, и я рада этому, потому что первый раз за последние несколько дней между нами не вибрирует необъяснимое напряжение. Когда солнце садится, а океанские волны вздыхают надвигающейся ночью, в моем сознании вновь возникает разговор с Бэксом. И я не буду собой, если не спрошу, не узнаю мысли Колтона о гонках.

— Можно задать тебе вопрос?

— Ммм, — бормочет он мне в макушку.

Сначала я колеблюсь, не желая ворошить какие-либо мысли, если их еще нет, но все равно спрашиваю.

— Ты боишься вернуться на трассу? Снова участвовать в гонках? — слова рвутся наружу, и я задаюсь вопросом, слышит ли он скрытую тревогу в моем голосе.

Его рука на мгновение останавливается у меня на спине, прежде чем продолжить движение, и я знаю, что коснулась чего-то, о чем ему не совсем удобно говорить или признаваться. Он вздыхает в тишине, которую я ему предоставила.

— Мне трудно объяснить, — говорит он, прежде чем переместиться, так что мы оказываемся рядом, наши глаза встречаются. Он слегка качает головой и продолжает. — Как будто одновременно я боюсь этого, и мне все это нужно. Это единственный способ, которым я могу это выразить.

Чувствую его беспокойство, поэтому делаю то, что мне удается лучше всего, стараюсь его успокоить.

— Со мной ты уже разобрался.

В его глазах мелькает смятение.

— Что ты имеешь в виду?

У меня не было намерения начинать этот разговор, заставляя его чувствовать себя неловко говоря о «нас», которыми мы были до аварии. «Нас», которых он «обгонял» и которых не помнит. Протягиваю руку и кладу ее на его челюсть, покрытую щетиной, чтобы он обратил на меня внимание, прежде чем я заговорю.

— Ты боялся и все же нуждался во мне… — мой голос затихает.

Он делает вдох, в его глазах мелькают эмоции. Губы на мгновение поджимаются. Тишина, смешанная с силой в его глазах, нервирует меня. Слышу его прерывистое дыхание, шум океана, стук моего сердца в ушах, но он молчит. Он отводит взгляд, и я готовлюсь к тому, в чем не уверена. Но когда он вновь смотрит на меня, уголки его губ медленно приподнимаются в застенчивой улыбке, и он одобрительно кивает.

— Ты права, ты мне действительно нужна.

Частицы глубоко внутри меня оседают от облегчения, что он, наконец, признает нашу связь. Принимает ее. И мне все равно, что он не говорит мне, что обгоняет меня, потому что, тот факт, что он нуждается во мне — больше, на что я могла бы надеяться.

Он тихонько поднимает руку, обхватывает мое лицо ладонью и проводит большим пальцем по моей нижней губе. Наклоняется и нежно касается моих губ, прежде чем поцеловать меня в нос. Когда он отступает, вижу озорную усмешку на его лице.

— Теперь моя очередь.

— Твоя очередь? — спрашиваю я, его пальцы играют с пуговицами моего топа.

— Да. Время вопросов и ответов, Райлс, и теперь твоя очередь жариться на сковородке.

— Мне бы хотелось отжарить тебя, — говорю я ему, зарабатывая молниеносную усмешку, как магнит притягивающую каждый гормон в моем теле.

— Осторожнее, милая, потому что я ходячий случай посиневших яиц, который не хочет ничего больше, чем быть похороненным за этой финишной чертой между твоих бедер. — Говорит он, наклоняясь вперед, достаточно близко, чтобы поцеловать, но тем не менее не целует. Поговорим о сладких пытках. Когда он говорит, его дыхание овевает мои губы. — Лучше не испытывать мою сдержанность.

Каждая клеточка моего тела тянется к нему — желая, нуждаясь, бросая ему вызов — но он доказывает, что все еще контролирует себя, выдавая страдальческий смешок.

— Моя очередь. Почему ты еще не виделась с мальчиками?

Из всех вопросов, которые он мог бы мне задать, этого я не ожидала. Должно быть, я немного шокирована, потому что он прав. Я отчаянно хочу увидеть мальчиков, но не знаю, как это сделать, не приведя за собой целый цирк. Цирк, в котором их и без того хрупкая жизнь не нуждается и с которым не сможет справиться.

— Сейчас я нужна тебе больше, — говорю я ему, не желая объяснять точную причину, чтобы он не беспокоился ни о чем другом, кроме как о выздоровлении.

— Это чушь собачья, Рай. Я уже большой мальчик. Я могу остаться один на ночь. Со мной ничего не случится.

Но что, если случится? Что если я тебе понадоблюсь, а здесь никого нет и случится что-то ужасное?

— Да… я просто… — замолкаю, вынужденная сказать это и в то же время не желая обидеть его. — Я не хочу, чтобы твой мир столкнулся с их миром. Им не нужны камеры, тычущие им в лица, говорящие всем, что они сироты — что никто их не хочет — или любые другие последствия, которые, я уверена, последуют за этим.

— Рай, посмотри на меня, — говорит он, приподнимая мой подбородок, чтобы посмотреть мне в глаза. — Ты и я? Я ни за что не хочу, чтобы это — я, сумасшествие моей жизни, пресса, что угодно — встало между тобой и мальчиками. Они — вот кто важен, и я понимаю это лучше, чем многие.

Между тем, как он сказал, что я нужна ему, и этим заявлением, клянусь, я могла бы просто выиграть в лотерею, и это не имело бы значения, потому что эти две вещи сделали меня самым богатым человеком в мире. Он действительно понимает меня. Понимает, что мои мальчики делают меня той, кто я есть и что для того, чтобы быть со мной, он должен любить их. Бэккет говорит, что я — спасательный круг Колтона, но я думаю, он только что доказал, что это обоюдно.

Проглатываю комок в горле, он продолжает смотреть на меня, убеждаясь, что я слышу, что он говорит. Бормочу что-то в знак согласия, мой голос лишен эмоций.

— Я что-нибудь придумаю, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в губы. — Я прослежу, чтобы ты в скором времени без помех встретились с мальчиками, хорошо?

Киваю головой, а затем сворачиваюсь возле него, в голове кружится столько вопросов, когда один из них выскакивает вперед.

— Моя очередь, — говорю я, желая и боясь ответа на вопрос.

— Мммм.

— В ту первую ночь, — я замираю, не зная, как задать вопрос. Решаю нырнуть головой вперед и надеюсь, что нахожусь в месте, где глубоко. — Что вы делали с Бэйли в алькове до того, как ты нашел меня?

Колтон смеется, а затем чертыхается, и я думаю, что он немного удивлен моим вопросом.

— Ты действительно хочешь знать?

Хочу ли? Теперь я в этом не уверена. Киваю головой и закрываю глаза, готовясь к объяснению.

— Я зашел за кулисы, чтобы ответить на звонок Бэкса. — Смеется он. — Черт, как только я повесил трубку, она обвилась вокруг меня, словно гадюка. Сняла с меня пиджак, расстегнула спереди платье, и ее рот оказался на мне быстрее, чем… — он замирает, я стараюсь не реагировать на слова, но знаю, что он чувствует, как мое тело напрягается, потому что целует меня в макушку в знак утешения. — Поверь мне, Райли, все было не так, как кажется.

— Правда? С каких это пор печально известный дамский угодник Колтон Донаван отказывается от женщины? — не могу скрыть сарказма в голосе. Несмотря на то, что я сама задала вопрос, мне все равно больно слышать ответ. — Кроме того, я думала, тебе не нравятся женщины, которые берут все под контроль.

Он снова смеется.

— Не нужно ревновать, милая… хотя это даже заводит. — Тыкаю в него пальцем, довольная тем, что он пытается смягчить удар правды, и вместо того, чтобы отстраниться, он просто крепче держит меня. — И я позволял управлять только одной женщине, потому что она единственная, кто когда-либо имел значение.

Вздергиваю нос, мое сердце выдыхает от этих слов, но голова задается вопросом, пытается ли он просто защититься. Цинизм побеждает.

— Пфф. — Фыркаю я. — Кажется, я слышала, как Господи Иисусе слетело с твоих губ и не уходи от темы.

Чувствую, как тело Колтона содрогается, когда он смеется моим любимым смехом.

— Представь, будто тебя заживо поедает пиранья с тупыми зубами. — Не могу удержаться от смеха, возникающего от его слов, и лишь качаю головой. — Нет, серьезно, — говорит он. — В ту минуту, когда я смог хватануть ртом воздух, это было первое, что возникло у меня в голове, потому что женщина целуется, как гребаный бульдог. — Не могу перестать смеяться, моя ревность ослабевает. — И самое смешное было в тот момент, когда позвонила моя мама, чтобы спросить, как идут дела, и неосознанно спасла меня от ее когтей.

— Ты имеешь в виду от ее киски-вуду?

— Ни хрена подобного, — посмеивается он. — Ты, детка… ты моя киска-вуду. Бэйли? Она больше похожа на киску-пиранью.

Мы смеемся сильнее, когда его аналогии становятся все смешнее и смешнее, а затем он говорит:

— Хорошо, итак… — он проводит пальцем по голой коже моей руки, оставляя за собой крошечные электрические разряды. — …Ас?

Я ждала вопроса и отстраняюсь от него и качаю головой.

— Ты собираешься тратить на это свой следующий вопрос? Ты будешь очень разочарован. — Скривив губы, смотрю на него. — Разве ты не хочешь узнать что-нибудь еще?

— Хватит тянуть резину, Томас! — Его пальцы впиваются мне в ребра, и я извиваюсь, пытаясь уклониться от них.

— Прекрати, — говорю я ему, продолжая извиваться. — Ладно, ладно! — поднимаю я руки, и он останавливается, прежде чем я толкаю его в плечо. — Тиран! — Он щекочет меня еще раз для верности, а затем хмыкает, когда я пытаюсь объяснить. — У Хэдди дурацкая склонность к мятежным плохим парням. — Останавливаюсь на полуслове, когда он приподнимает брови.

— Чья бы корова мычала, да? — вижу, как он пытается скрыть улыбку.

— Я говорила тебе в тот вечер на ярмарке, что не завожу отношений с плохими парнями.

— О, детка, ты определенно завела их со мной.

Я даже не борюсь с вырывающимся смехом, потому что дерзкая, озорная усмешка возвращается на его лицо, освещая его глаза и уверяя, что мое сердце однозначно украдено.

— Конечно, но ты определенно был исключением из правил, — говорю я ему с ухмылкой.

— Как ты была моим, — говорит он, и я возвращаюсь к мысли, как ему сейчас легко говорить подобные вещи, а еще месяц назад я бы и не подумала, что такое будет возможно. Он наклоняется вперед и касается моих губ, его язык проникает между ними, пробует на вкус и дразнит. Стону, оставаясь неудовлетворенной, когда он отстраняется. — А теперь ответь мне, женщина. Ас? — говорит он, приподняв брови.

— Ладно, ладно, — смягчаюсь я, хотя все еще очень отвлекаюсь на то, насколько близко губы Колтона к моим, и насколько я жажду попробовать их еще раз, хотя мои губы все еще хранят их тепло. — Как я уже сказала, Хэдди любит мужчин с татуировками, которым суждено разбить ей сердце. Некоторые из них хороши для нее, большинство нет. Мы с Максом всегда смеялись, что окружающие ее бунтари заходят и выходят в дверь, которая не перестает вращаться. В колледже она встречалась с парнем по имени Стоун (Прим. переводчика: Stone с англ. — Камень). — Я лишь киваю, когда Колтон качает головой, чтобы убедиться, что он меня правильно услышал.

— Да, его на самом деле звали Стоун. Во всяком случае, парень был придурком, но Хэдди безумно его вожделела. Однажды ночью он бросил ее ради своих парней, и когда мы сидели за бутылкой текилы и пакетом шоколадок Херши Киссес, я сказала ей, что он «настоящий туз в рукаве» (Прим. переводчика: Ace с англ. — Туз), которого она на этот раз выбрала. Это привело к следующему тосту, а затем к еще одному. — Смеюсь над воспоминаниями тех лет. — И чем больше мы пили, тем больше мы убеждались, что прозвище Ас будет символизировать что-то… мы думали, что мы с нашими догадками уморительно смешны, и как только решили, что оно идеально подходит для Стоуна, мы не могли перестать хихикать. Позже тем же вечером, после того, как он нагулялся в городе со своими приятелями, он появился у нашей двери, и когда Хэдди открыла ее, то сказала «Привет, Ас!» и прозвище прилипло. Он думал, что она говорила ему, что он туз в рукаве, когда на самом деле она говорила, что он высокомерный, самовлюбленный эгоист. — Глаза Колтона встречаются с моими, когда я наконец даю ему то, что он хочет знать. — И с тех пор, каждый раз, когда она встречалась с парнем, который был как Стоун, мы называли его Ас.

Он смотрит на меня секунду, прежде чем слегка кивнуть.

— Хмм, — это все, что он произносит спустя время, выражение его лица невозмутимое и невыразительное. Волнуюсь, кусая нижнюю губу, пока жду, а затем медленная, ленивая усмешка скручивает уголок его губ. — Для меня это все еще случайная встреча, но думаю, что в первую ночь, когда мы встретились, я заслужил этот титул.

Я фыркаю.

— Ммм, да, верно сказано.

— Лежачих не бьют, тем более раненых. — Дуется он в притворной печали, а я наклоняюсь и прикасаюсь губами к его губам.

— Бедняжка, — мурлычу я.

— Ага, и только потому, что тебе меня жаль, ты позволишь мне задать еще один вопрос. Что я еще забыл, о чем ты мне не рассказываешь?

Клянусь, мое сердце подпрыгивает и застревает в горле. Стараюсь не колебаться. Не показывать, что сбилась со своего образного шага, что определенно дало бы ему понять, что я знаю что-то, чего не знает он.

— Хорошая попытка, Ас, — поддразниваю я, тяжело сглатывая, полагая, что в этот момент главное отвлечь.

Опускаюсь и губами прокладываю маленькие поцелуйчики вниз по его шее и груди, а затем мгновенно понимаю, каков будет мой следующий вопрос. Вероятно, мне не следует спрашивать об этом — знаю, это запретная зона, и я правда собиралась спросить о четырех ударах по капоту автомобиля — но вопрос срывается с губ, прежде чем я могу остановиться.

— Что означают твои татуировки? — чувствую, как его грудь напрягается, поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. — Хочу сказать, я знаю, что представляют собой символы… но что они значат для тебя?

Он смотрит на меня, в его глазах смятение, в выражении лица неуверенность.

— Рай… — выдыхает он мое имя, пытаясь подыскать слова, чтобы выразить борющиеся в нем эмоции, проносящиеся в быстром темпе в его глазах.

— Зачем ты их сделал? — спрашиваю я, думая, может переключить передачу, сделать что угодно, лишь бы избавить от страха, мерцающего в них.

— Я думал, что если внутри меня навсегда остались шрамы — и мне приходится жить с ними каждый день, с постоянным напоминанием, которое никогда не исчезнет — я мог бы также оставить шрамы и снаружи. — Он отводит от меня взгляд, глубоко вздыхая, и смотрит в сторону океана. — Показать всем, что иногда то, что считают идеальным комплектом, наполнено ничем, кроме порченых товаров, покрытых шрамами и не поддающихся восстановлению. — Его голос срывается на последнем слове, и вместе с ним отрывается и частичка моего сердца. Его слова, как кислота, разъедают мою душу.

Не выношу печали, овладевающей им, поэтому беру бразды правления в свои руки. Хочу, чтобы он увидел, что бы не представляли собой татуировки — это не имеет значения. Показать, что только он может взять то, что считает скрытым уродством, и превратить его в наглядное, прекрасное произведение искусства. Объяснить, что шрамы внутри и снаружи бессмысленны, потому что человек, который их носит — который владеет ими — вот, кто важен. Этот человек, в которого я влюбилась.

И я не уверена, как показать ему это, поэтому двигаюсь инстинктивно, касаясь его руки, чтобы он ее приподнял. Очень медленно наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к верхней татуировке, кельтскому символу жизненных невзгод. Чувствую, как его грудь трепещет под моими губами, когда он пытается контролировать прилив эмоций, переполняющих его, а я также медленно двигаюсь к следующей — принятию.

Мысль о том, что кто-то должен оставить на себе постоянные шрамы, чтобы принять ужасы, которые я даже не могу понять, бьют по мне с ужасающей силой. Прижимаюсь губами к художественному напоминанию и закрываю глаза, чтобы он не видел слез, скапливающихся в них. Чтобы не принял их за жалость. Но потом я понимаю, что хочу, чтобы он их увидел. Хочу, чтобы он знал, что его боль — это моя боль. Его стыд — мой стыд. Его невзгоды — мои невзгоды. Его борьба — моя борьба.

Что его телу и душе, запятнанным молчаливым стыдом, больше не придется сражаться в одиночку.

Отрываю губы от символа принятия и двигаюсь вниз к исцелению, смотрю на него сквозь слезы, затуманенным взором. Он смотрит на меня, и я пытаюсь вложить всю себя в наш визуальный разговор.

Я принимаю тебя, говорю я ему.

Всего тебя.

Сломанные части.

Согнутые части.

Те, что наполнены стыдом.

Трещины, откуда пробивается надежда.

Маленького мальчика, съежившегося от страха, и взрослого мужчину, все еще задыхающегося от своих призраков.

Демонов, которые тебя преследуют.

Твою волю к выживанию.

И твой боевой дух.

Каждую частичку тебя — это то, что я люблю.

Что я принимаю.

То, что я хочу помочь исцелить.

Клянусь, никто из нас не дышит в этом молчаливом разговоре, но я чувствую, как рушатся стены вокруг сердца, бьющегося под моими губами. Ворота, которые когда-то его защищали, теперь распахнулись навстречу лучам надежды, любви и доверия. Стены рушатся, чтобы впервые впустить кого-то.

Мощное влияние момента заставляет слезы падать и стекать по моей щеке. Соль на моих губах, его аромат в носу и грохот его сердца разрывают меня на части и сводят воедино.

Он зажмуривается, борясь со слезами, и прежде чем открыть их, тянет меня вверх, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Вижу мышцы, пульсирующие на его челюсти и вижу в его глазах борьбу из-за того, как выразить это словами. Мы сидим так минуту, пока я даю ему время, в котором он нуждается.

— Я… — начинает он, а затем его голос стихает, на мгновение он опускает глаза, прежде чем поднять их обратно ко мне. — Я пока не готов об этом говорить. Это просто слишком, и насколько бы ясно это не было в моей голове — в душе и кошмарах — произнести это вслух, когда я никогда этого не делал, просто…

Мое сердце разрывается из-за мужчины, которого я люблю. Разлетается к чертовой матери на мельчайшие осколки из-за воспоминаний, которые только что появились в этом потерянном, извиняющемся взгляде, полном стыда. Протягиваю руку и беру в ладони его подбородок, пытаясь смягчить боль, запечатленную на великолепных чертах его лица.

— Шшшш, Колтон, все в порядке. Тебе не нужно ничего объяснять. — Наклоняюсь вперед и прижимаюсь поцелуем к кончику его носа, как делает он, а затем лбом к его лбу. — Просто знай, что я здесь с тобой, если захочешь.

Он с дрожью выдыхает и прижимает меня к себе, пытаясь заставить меня чувствовать себя в безопасности, когда я, кто должен делать это для него.

— Я знаю, — бормочет он в спускающиеся сумерки. — Знаю.

И от меня не ускользает то, что он позволил мне поцеловать все его татуировки — выразить любовь ко всем символам его жизни — за исключением одного, обозначающего месть.

ГЛАВА 16

Колтон

— Ублюдок!

Где я, черт возьми, нахожусь? Резко просыпаюсь и сажусь. Мое сердце колотится, голова раскалывается, я задыхаюсь. Пот стекает по моей коже, когда я пытаюсь провернуть в голове беспорядочную череду образов, плывущих на меня, а затем обрушивающихся из моих снов. Воспоминания исчезают, как чертовы призраки, как только я просыпаюсь и не оставляют ничего, кроме горького привкуса во рту.

Да, нас двое — кошмары и я — и мы тесно связаны. Как долбаные закадычные друзья.

Бросаю взгляд на часы. Сейчас только семь тридцать утра, а мне уже хочется выпить — пошло оно всё — чертову бутылку виски, чтобы справиться с этими проклятыми снами, которые станут моей смертью. Поговорим о долбаной иронии. Воспоминания о катастрофе, которую я, черт возьми, не могу вспомнить, убьют меня в попытках их вспомнить.

Можно сказать, облажался с большой буквы?

Громко смеюсь, но в ответ слышу стук хвоста Бакстера о подушку на полу рядом со мной. Похлопываю по кровати, чтобы он вскочил на нее, и после небольшой ласки борюсь с ним, опрокидываясь на кровать, и смеясь над его дико облизывающим языком.

Откидываюсь на подушку и закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что, черт возьми, мне снилось, какие пустые места в моем сознании я могу попытаться заполнить. Абсолютно ничего.

Господи Иисусе! Дай мне чертову зацепку.

Бакстер скулит рядом со мной. Открываю глаза и смотрю на него, ожидая, что щенячьи глаза попросят внимания. Нет. Ни в малейшей степени. Не могу удержаться от смеха.

Чертов Бакстер. Лучший друг человека, а также чертовски комичное утешение, когда оно необходимо больше всего.

— Серьезно, чувак? Если бы я мог лизать себя так, мне бы не нужна была женщина. — Мои слова ни в коей мере не останавливают его, он заканчивает приводить себя в порядок. Спустя время Бакстер останавливается и смотрит на меня, склонив голову, практичный язык свисает сбоку. — Не смотри на меня так самодовольно, ублюдок. Можешь думать, что ты теперь вожак со всей этой гибкостью и всем остальным дерьмом, но, чувак, ты бы тоже продержался ради киски Рай. Гребаной вуду высшего класса, Бакс. — Протягиваю руку, чешу его макушку и снова смеюсь, качая головой.

Неужели я настолько отчаялся, что разговариваю со своей собакой о сексе? А доктор сказал, что я не тронулся мозгами? Черт, думаю, он сделал скальпелем слишком много поворотов по треку направо.

Бакстер встает и спрыгивает с кровати.

— Понятно, использовал меня, а затем бросил, — говорю я ему, и мне вспоминаются слова Райли в первую ночь, когда мы встретились. Трахнуть и бросить. Твою мать, Райли. Высший класс, чертовски великолепна, с дерзким ртом и непокорным поведением. Как, вашу мать, мы добрались оттуда сюда?

Клянусь Богом, жизнь — гребаная череда моментов. Некоторые неожиданные. Большинство нет. И очень немногие несущественные. Черт, если бы я когда-нибудь ожидал, что украденный поцелуй приведет к этому. Ко мне и Райли.

Гребаные клетчатые флаги и все такое.

Когда начинается головная боль, переворачиваюсь на кровати, чтобы взять с тумбочки обезболивающее. Такое чувство, что моя голова взрывается яркой белой вспышкой — взрыв воспоминаний о собрании гонщиков ударяет по мне, словно гребаной кувалдой — а затем исчезает, прежде чем я могу удержать хоть десятую часть того, что промелькнуло.

— Проклятье! — встаю с постели, головокружение не такое сильное, как вчера. Или позавчера. Чувствую беспокойство, пытаясь заставить себя вспомнить, заставить свою гребаную голову вспомнить все, что я только что видел. Расхаживаю по спальне, разум не рисует ничего, кроме долбаные пробелов. Я расстроен, чувствую себя чертовски ограниченным, неустойчивым.

Скорее облажавшимся, чем нет.

Я больше не чувствую себя собой. А мне это сейчас нужно больше всего на свете. Быть собой. Контролировать. Быть на вершине своей гребаной игры.

По-прежнему быть Колтоном мать его Донаваном.

— Ааааа! — кричу я, потому что потрахаться — это именно то, что мне сейчас нужно. Что поможет мне найти гребаного себя, каким я должен быть снова. Я могу расхаживать перед окном спальни, но мой член тверд как камень, и мои яйца такие чертовски синие, что я скоро превращусь в проклятого папу Смурфа, если док не выпишет меня в ближайшее время.

Удовольствие, чтобы похоронить боль, чтоб меня. Когда ты не можешь получить удовольствие, какого черта делать с болью?

И будь я проклят, если это не самая худшая — самая сладкая пытка — спать рядом с единственной женщиной, о которой я когда-либо мечтал. Не могу больше выносить этот чертов день. Несмотря на то, что голова болит, как сука, одна лишь мысль о Райли заставляет меня потянуться, чтобы сжать свой член, убедиться, что он не съежился и не отвалился от того, что, мать его, не используется по назначению.

Да, он все еще там.

А потом моя рука дрожит. Трясется так, что мои пальцы больше не могут удерживать собственный член.

Гребаный ублюдок! Сейчас меня чертовски трясет от разочарования. Собой, долбаным Джеймсоном за то, что врезался в меня, гребаным миром в целом! Это заточение душит меня. Заставляет срываться с катушек! Я схожу нахрен с ума!

Поднимаю подушку, лежащую рядом со мной, на диване и бросаю ее в стеклянную стену перед собой, прежде чем плюхнуться в кресло.

— Черт! — зажмуриваю глаза, и вдруг чувствую, как изображения увеличиваются и сталкиваются в быстром темпе, ударяясь о мое сознание. Яркая вспышка белого возвращается с удвоенной силой, одновременно нанося сокрушительный удар и парализуя.

Давай, давай, давай. Давай, три-четыре. Давай, детка. Давай, давай, давай.

Слишком быстро.

Черт!

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Открываю глаза, когда воспоминания, потерянные для меня, возвращаются в цвете высокой четкости.

Желудок уходит в ноги, когда забытые чувства поражают меня. Страх душит, я пытаюсь собрать воедино аварию из пустот моей памяти размером с дырки швейцарского сыра.

Приступ тревоги бьет по мне в полную силу, и я не могу от нее отделаться. Головокружение. Умопомрачение. Тошнота. Страх. Все четыре чувства смешиваются, как ингредиенты холодного чая Лонг-Айленд, за который я бы сейчас убил нахрен, тело дрожит от крошечных кусочков знаний, которые моя память решила мне вернуть.

Чувствую себя, как на американских горках, в момент свободного падения, когда я изо всех сил пытаюсь вдохнуть.

Смирись с этим, Донаван. Хватит быть такой тряпкой! Будь я проклят, потому что сейчас я хочу только Райли. А я не могу ее получить. Поэтому я раскачиваюсь взад-вперед, как проклятый слабак, чтобы не позвонить ей в первый день, когда она с мальчиками.

Но, черт меня возьми, если она мне не нужна, особенно потому, что сейчас я это понимаю… понимаю ее. Понимаю клаустрофобию, калечащую ее, потому что сейчас я даже не могу просто двигаться. Все, что я могу, вашу мать, сделать, это лежать на полу, в глазах все плывет, комната вращается, в голове стучит.

И в момент просветления, среди удушающей паники, мой разум признает, что если раньше я не чувствовал себя самим собой, то я определенно ненавижу эту гребаную тряпичную версию себя — разваливающегося на куски, валяющегося на полу, как маленькая сучка, из-за нескольких воспоминаний.

Закрываю глаза, пока мой разум плывет в гребаном тумане.

… Если так лягут карты…

Еще больше воспоминаний проносится у меня в голове, но я не могу дотянуться до них или рассмотреть их достаточно долго, чтобы удержать ублюдков.

…Твои супергерои наконец пришли…

Отодвигаю воспоминания, сталкивая их в темноту. Сейчас я так чертовски бесполезен. Как бы мне не нужны были воспоминания, я не уверен, что смогу с ними справиться. Я всегда был крутым парнем, но сейчас мне нужны долбаные детские шажки. Ползать, прежде чем начать ходить и все такое.

Закрываю глаза, чтобы попытаться заставить комнату остановиться, словно гребаную карусель, который она стала.

Хлоп!

И еще одна вспышка воспоминаний. Пять минут назад я ни хрена не мог вспомнить, а теперь не могу забыть. К черту сломанного или согнутого, сейчас я долбаный склад запчастей.

Дыши, Донаван. Дыши.

Хлоп!

Я жив. Цел. Я здесь.

Хлоп!

Делаю пару глубоких вдохов, пот, льющийся из меня, заливает ковер. Изо всех сил пытаюсь сесть, собрать воедино части себя, разбросанные по всей гребаной комнате, безрезультатно, потому что потребуется намного больше, чем паяльник, чтобы соединить меня нахрен вместе.

И меня поражает, словно гребаный товарный поезд, то, что мне нужно сделать прямо сейчас. Я двигаюсь. Если бы я мыслил более связно, то посмеялся бы над своей голой задницей, ползущей по полу, чтобы добраться до пульта телевизора, и над тем, как чертовски низко я опустился.

Но мне, черт возьми, наплевать, потому что я в таком отчаянном положении.

Чтобы вновь обрести себя.

Чтобы контролировать единственный страх, который я могу контролировать.

Чтобы противостоять воспоминаниям и отнять у них силу.

Не быть гребаной жертвой.

Никогда.

Снова.

Добираюсь до пульта с большим усилием, чем обычно требуется мне, чтобы пробежать свои обычные восемь километров, а я только прополз три гребаных метра. Я сейчас чертовски слаб во многих отношениях, я даже не могу их сосчитать. У меня перехватывает дыхание, а отбойный молоток начинает снова работает у меня в голове. Наконец, я добираюсь до кровати и шлепаюсь на задницу, прислоняясь спиной к ее изножью.

Потому что пришло время встретиться с одним из двух страхов, которые господствуют в моих снах.

Направляю пульт на телевизор, нажимаю кнопку, и он оживает. Мне требуется минута, чтобы сосредоточиться, моим глазам трудно сфокусировать двоящееся изображение. Мои гребаные пальцы как желе, и мне требуется несколько попыток, чтобы нажать нужные кнопки, найти запись на видео.

Мне требуется каждая капля той силы, что у меня осталась, чтобы смотреть, как моя машина влетает в дым.

Не отворачиваться, когда машина Джеймсона врезается в мою. Яркая короткая вспышка на экране.

Напоминать себе, черт возьми, дышать, пока она — машина, я — летит сквозь наполненный дымом воздух.

Не съеживаться от тошнотворного звука и вида, когда я ударяюсь о заграждение.

Смотреть, как машина разваливается на куски.

Распадается вокруг меня.

Делает «бочку», словно сброшенная с лестницы чертова игрушечная машинка «Hot Wheel».

И единственный раз, когда я позволяю себе отвести взгляд, это когда меня тошнит.

ГЛАВА 17

Трепещу от предвкушения, меня пронизывает удовлетворенность, когда я еду по залитому солнцем шоссе обратно к дому Колтона, обратно к тому, что я называла домом всю прошлую неделю. Молчаливый шажок в огромном шаге наших отношений.

Просто по необходимости. Не потому, что он хочет, чтобы я осталась с ним на неопределенное время. Ведь так?

На сердце становится легче после того, как я провела с мальчиками свою первую двадцатичетырехчасовую смену за последние три недели. Не могу не улыбнуться, вспоминая самопожертвование Колтона ради того, чтобы вытащить меня из дома к мальчикам без увязавшихся за мной папарацци. Я сидела за рулем Range Rover с сильно тонированными стеклами, а Колтон открыл ворота подъездной дорожки и вошел прямо в безумие СМИ, отвлекая все внимание на себя. И когда стервятники налетели, я выехала с другой стороны, и никто меня не преследовал.

Ожидание имеет значение. Фраза вертится в моей голове, на меня проливается парад возможностей от этих трех слов, которые Колтон написал мне ранее. И когда я попытался позвонить ему, чтобы спросить, что он имел в виду, телефон перебросил меня на голосовую почту, а в ответ пришло другое сообщение.

Никаких вопросов. Теперь я контролирую ситуацию. Увидимся после работы.

И простая мысль о том, что после пребывания с ним в течение трех недель практически в режиме нон-стоп, теперь мне не разрешено с ним разговаривать — само по себе создало нешуточное предвкушение. Но вопрос в том, чего именно я должна ожидать? Как бы мое тело уже не решило, трепеща от того, что, как оно знает, является ответом, сознание пытается подготовить меня к чему-то еще. Боюсь, что если подумаю, что доктор его действительно выписал, а он пока этого не сделал, я буду в исступлении от нужды и так переполнена желанием, что возьму то, что хочу — отчаянно хочу — даже если это для него не безопасно.

Не могу сдержать удовлетворенной улыбки, думая о том, что может принести сегодняшний вечер, после великолепной смены с другими мужчинами моей жизни. Зайдя в Дом, я почувствовала себя рок-звездой от теплого и любящего приема, который устроили мне мальчики. Я так скучала по ним, и было так приятно услышать, как Рикки и Кайл спорят о том, кто лучший бейсболист, услышать нежный звук голоса Зандера, пока произносящего слова по отдельности, но с неизменной твердостью, слушать, как Шейн трещит о Софии и о том, что Колтону становятся лучше и тот сможет научить его водить машину. Были объятия и заверения, что Колтон действительно в порядке, и все заголовки в газетах, говорящие об обратном, это неправда.

Прибавляю радио, когда оттуда звучит «Всё, что мне было нужно», и начинаю петь вслух, слова, которые поддерживают мое хорошее настроение, если это вообще возможно. Оглядываюсь через плечо и перестраиваюсь, в третий раз замечая темно-синий седан. Может, мне все-таки не удалось сбежать от папарацци. Или, может, это один из парней Сэмми просто хочет убедиться, что я благополучно доберусь до дома. Несмотря на это, чувствую легкую нервозность.

Начинаю впадать в паранойю и тянусь к телефону, чтобы позвонить Колтону и спросить, не заставил ли он Сэмми приставить ко мне охрану. Тянусь к пассажирскому сиденью, и моя рука касается множества самодельных подарков, которые мальчики сделали для Колтона. И тут я понимаю, что, когда грузила свои вещи назад, оставила свой телефон там и забыла забрать обратно.

Снова смотрю в зеркало и пытаюсь избавиться от чувства, которое меня съедает, заставляет беспокоиться, когда я по-прежнему вижу машину, держащуюся на некотором отдалении, и заставляю себя сосредоточиться на дороге. Говорю себе, что это просто отчаявшийся фотограф. Ничего особенного. Это территория Колтона, к которой он привык, но не я. Издаю громкий вздох, пробираясь по побережью на Броудбич-Роуд.

Меня не должно удивлять, что папарацци все еще блокируют улицу у ворот Колтона. Мне не следовало съеживаться, двигаясь по улице, когда они слетелись на меня, заметив, что я веду его машину. Мне не следовало снова проверять зеркало заднего вида, нажимая на кнопку, открывающую ворота, и увидеть, как седан припарковался у обочины. Мне следовало заметить, что человек в машине не вышел — ничто не говорит о том, что его камера делает снимки, ради которых он меня преследовал — но трудно сосредоточиться на чем-то еще, ведя машину, когда вокруг взрывается столько вспышек фотоаппаратов.

Делаю дрожащий выдох, когда ворота за мной закрываются и паркую Rover. Выхожу из машины, мои руки немного дрожат, а голова задается вопросом, как кто-то может привыкнуть к абсолютному хаосу бешеных СМИ, за стеной я все еще слышу, как они выкрикивают мое имя. Смотрю на Сэмми, стоящего у ворот, и отвечаю на его кивок. Хочу спросить, приставил ли он ко мне человека, но вдруг вспоминаю сообщение Колтона.

Ожидание имеет значение.

Всё в моем теле сжимается и скручивается, нервные окончания уже в исступлении и отдают ноющей болью из-за мужчины, находящегося внутри дома. Открываю заднюю дверцу машины и хватаю сумочку, полагая, что все остальное оставлю здесь и заберу позже. Быстро подхожу к входной двери, вставляю ключ в замок, и дверь открывается в считанные секунды. Когда я закрываю дверь, какофония снаружи замолкает, я прислоняюсь спиной к дереву, мои плечи провисают от буквального и образного представления о том, что я только что закрылась от мира и теперь нахожусь в своем маленьком уголочке Рая.

Теперь я с Колтоном.

— Тяжелый день?

У меня чуть душа в пятки не уходит. Колтон появляется из затененной ниши, и мне требуются все силы, чтобы напомнить себе, как дышать, когда он прислоняется к стене позади себя. Мои глаза жадно скользят по каждой линии — по каждому сантиметру его тела, прикрытого только парой красных шорт, низко сидящих на бедрах. Блуждаю взглядом по его груди и чернильным напоминаниям на его теле, чтобы увидеть тень кривой улыбки, но когда наши глаза встречаются, я улавливаю вспышку прямо перед тем, как динамит детонирует.

И в промежутке между двумя вдохами, больше похожими на чувственный стон, он оказывается на мне — его тело врезается в мое, прижимая к двери, рот делает гораздо больше, чем просто целует. Он берет, требует, клеймит меня с несдерживаемой потребностью и безрассудной самоотдачей. Немедленно протягиваю руку и стискиваю в кулак волосы у него на затылке, в то время как одна его рука делает то же самое со мной, другая оказывается на моем бедре, его отчаянные пальцы впиваются в мою желанную плоть. Мои груди упираются в его упругую грудь, тепло его кожи усиливает пылающий внутри меня пожар.

Внутри поднимается адское пламя желания, которое, думаю, никогда не будет потушено.

Мы движемся в череде пылких откликов, его рука удерживает мои локоны в заложниках, мой рот оказывается во власти его искусных губ. Так что его язык может проникать, соблазнять и вкушать, как человек наслаждающийся своей последней трапезой, как мужчина, посылающий к черту сдержанность, и принимающий чревоугодие как желанный грех.

Мои руки скользят вниз по его плечам, он стонет — так благодарно за возможность снова чувствовать — прежде чем поднимает мою ногу вверх и закидывает ее себе на бедро. Стону, изменение положения позволяет его твердой эрекции идеально разместится у моего ноющего естества. Откидываю голову назад на дверь, когда меня захлестывают ощущения от сдержанного трения, и Колтон пользуется тем, что моя шея теперь доступна. Его рот оказывается на нежной плоти, пульсирующей в такт биению сердца, язык скользит по нервным окончаниям, одновременно пробуждая их к жизни, а затем опаляя желанием.

Хватаюсь пальцами за его напряженные бицепсы, когда его руки быстро расправляются с пуговицей на моих джинсах. Виляю бедрами, он стягивает ткань вниз по моей предвкушающей плоти. Выхожу из джинсов, его пальцы бродят по моим набухшим складкам, соблазняя, но не обладая. Другой рукой он обхватывает мой зад, образуя барьер между мной и дверью, и прижимает к себе.

Потребность поднимается до непостижимых высот по мере того, как паразитирующее чувство отчаяния поглощает каждую частицу моего тела.

— Колтон, — стону я, желая, чтобы он завершил наш контакт. Руками шарю по его торсу и отрываю липучку на его шортах. Слышу шипящий вдох, когда мои руки находят и обхватывают его измученный член. Всё его тело напрягается от ощущения моей кожи на его коже.

— Рай… — вымученно произносит он мое имя, когда я провожу по нему рукой вверх и вниз. Его руки пробираются под мой топ, снимая его с меня и быстро расправляются с застежкой бюстгальтера. — Райли, — говорит он, стиснув зубы. Он так переполнен ощущениями, рикошетом проносящимися сквозь него, что перестает меня целовать, перестает двигать руками по моей плоти и упирается ими о дверь по обе стороны от моей головы. Он прижимается лбом к моему лбу, трепеща от потребности, пронзающей его, дыхание ударяет короткими, резкими толчками в мои губы.

Он говорит что-то так тихо, что я не слышу его за шумным дыханием, заполняющим тишину комнаты. Снова двигаю руками, наслаждаясь ощущением его дрожи.

— Стой, — тихо произносит он у моих губ, и на этот раз я его слышу. Мгновенно останавливаюсь и отстраняюсь назад, чтобы посмотреть на него, опасаясь, что у него болит голова. И я сразу же нервничаю, видя, что его глаза закрыты.

Он делает болезненный вдох и медленно открывает глаза, встречаясь со мной взглядом, его пальцы нежно разминают мой зад.

— Я чертовски отчаянно хочу похоронить себя — чувствовать, потерять, найти себя — в тебе, Рай… — говорит он, заметно, как напряжены мышцы его шеи, в голосе слышно отчаяние. — Ты заслуживаешь нежности и неспешности, детка, но всё, что я смогу — это взять тебя жестко и быстро, потому что прошло так чертовски много времени с тех пор, как был я с тобой.

Бог мой, этот мужчина так чертовски сексуален, его признание так возбуждает, что я не думаю, что он понимает — меня не волнует нежность и неспешность. Мое тело натянуто так сильно — эмоции, нервы, сила воли — что одно его прикосновение, несомненно, сломает меня, разобьет вдребезги на миллион гребаных кусочков удовольствия, которые, как ни странно, снова сделают меня целой.

Поднимаю к нему голову, тянусь и прикасаюсь губами к его губам. Слышу его болезненный вдох, чувствую в его губах напряжение, зубами осторожно тяну его за нижнюю губу. Отстраняюсь, встречая его сладострастный взгляд.

— Я хочу тебя, — шепчу я ему, одной рукой обхватывая его стальную эрекцию, а другой крепко сжимая волосы на затылке, чтобы он мог почувствовать силу моего желания. — Всеми возможными способами. Жестко, быстро, нежно, медленно, стоя, сидя — это не имеет значения, пока ты будешь находится глубоко во мне.

Он смотрит на меня с недоверием, борясь с желанием, бушующим в его глазах. Я вижу, как он пытается обуздать его, чувствую, как он дрожит от потребности, и понимаю, его решимость рушится. Его рот встречается с моим — впиваясь губами и сливаясь языками — он берет, пробует и искушает, как только может. Сильные руки исследуют мое тело, большие пальцы касаются нижней части моей груди, отяжелевшей от желания, прежде чем спуститься вниз по изгибу бедер.

И если я думала, что посаженные семена страсти, уже расцвели, я глубоко ошибалась, потому что сейчас — прямо сейчас — я — цветущий сад желания.

Он становится еще сильнее в моей руке, когда я растираю большим пальцем влагу по его головке и получаю вознаграждение в качестве гортанного стона. Другой рукой царапаю кожу на его спине, а мои губы клеймят его с таким же пылом. В одно мгновение Колтон кладет руки мне на бедра, поднимает меня и прижимает спиной к двери. Мои ноги пытаются обхватить его вокруг талии, но он держит меня на весу так, что единственная связь, которой мне хочется больше всего, отсутствует, а его член мучительно дразнит умоляющую вершину моих бедер.

Он втягивает воздух, когда я просовываю руку между ног и сжимаю его, желая контролировать человека, который неуправляем. Нуждаясь в нем плохом. Хорошем. В любом.

В его глазах мелькают какие-то непонятные эмоции, но во мне столько всего накопилось, мои мысли так заняты тем, что случится в следующее мгновение, что я даже не задумываюсь, что это такое.

На миг отпускаю его и протискиваю другую руку между своих бедер, чтобы смочить пальцы в своей влаге, прежде чем обхватить его головку и покрыть его ею, подготовив физически, и показав образно, что он делает со мной, и чего именно я от него хочу. И моя маленькая демонстрация ослабляет всю его сдержанность.

Его пальцы впиваются в мои бедра и приподнимают меня чуть выше, я пристраиваюсь к нему, прежде чем он притягивает меня вниз и опускает на себя. Мы оба кричим, наша связь установлена. Мой влажный жар растягивается до предела, принимая его вторжение.

И мне кажется, что прошло так много времени с тех пор, как он наполнял меня, мое тело забыло о жгучем удовольствии, которое может вызвать его проникновение.

— Боже мой, — выдыхаю я, когда мое тело принимает его. — Я такая узкая, — говорю я ему, списывая это на тот факт, что прошло более трех недель с тех пор, как мы были близки.

— Нет, детка, — говорит Колтон, и веселье пляшет в его глазах, пока он двигает бедрами, чтобы я могла приспособиться. — Это просто я такой большой.

Смех наполняет мой разум, но не доходит до губ, пока я не вижу вспышку его дерзкой ухмылки, а затем его губы снова оказываются на мне. Но на этот раз, вместе с его требовательным поцелуем начинают двигаться и его бедра, руки направляют, а член ударяет по каждому настроенному нерву в моих стенках. Он полностью контролирует наши движения, наш темп, наши обостренные чувства.

Откидываю голову, прислоняясь к двери, и смотрю на него. Его глаза закрыты, губы слегка приоткрыты, волосы растрепаны от моих прикосновений, а мышцы плеч подрагивают, когда он управляет нашими ритмичными движениями.

Мой сломленный мужчина движется сейчас в абсолютно господствующем режиме, и каждый нерв в моем теле кричит, чтобы его взяли. Чтобы сделали своими. Превратили в то, кому он доказывает свою мужественность.

— Чееерт, как же с тобой хорошо, — говорит он мне, толкаясь в меня, а затем выходя обратно, мои мышцы сжимаются, нервным окончаниям уделено особое внимание, чего они, безусловно, жаждали.

— Колтон, — я тяжело дышу, мои пальцы впиваются в его плечи, когда он гонит меня все выше и выше. Спирали ощущений — маленькие ударные волны удовольствия, готовящие меня к тому, чтобы сотрясти землю у меня под ногами — и тепло начинает распространяться по мне, как лесной пожар. Он отступает, когда мои бедра сжимаются вокруг него, ногти оставляют борозды на его коже, а мой рот с бешеной потребностью ищет его.

Проходит всего несколько секунд, прежде чем удовольствие превращается в ослепительную вспышку в бездонной тьме, поглощающей меня. И я мгновенно теряюсь в мире за пределами нашего единения. Есть только он и я — всепоглощающее ощущение, отнимающее дыхание — тону в расплавленном жаре и теряюсь в чувстве, его имя беспрестанно слетает с моих губ.

Через несколько мгновений крик Колтона прорывается сквозь мою вызванную удовольствием кому, в то же время его бедра бьются подо мной в диких конвульсиях, находя свое собственное освобождение. Он несколько раз раскачивается внутри меня взад и вперед, пытаясь растянуть момент, его дыхание прерывистое, грудь блестит от нашего пота.

Его тело прижимается ко мне, он утыкается лицом в изгиб моей шеи. Мои руки обвиваются вокруг него, в своей позе поверх его бедер, и я прижимаюсь к двери. Проникаюсь моментом — быстрый подъем и падение его груди, тепло его дыхания на моей шее, безошибочный запах секса — и без сомнения понимаю, что я бы без раздумий перевернула небо и землю ради этого мужчины.

Колтон перемещает свою хватку на моих бедрах, и я медленно опускаю ноги на пол; хотя моя голова образно все еще витает в облаках. Он выскальзывает из меня, и все же наша связь не теряется, потому что он притягивает меня в своих объятия, кожа к коже, будто не хочет меня отпускать.

И я не против, потому что не думаю, что когда-нибудь смогу его отпустить.

— Черт, мне это было нужно, — вздыхает он с легким смешком, и все, что я могу ему выдать — это бессвязный звук, потому что, честно говоря, я все еще остаюсь под кайфом.

Мы замолкаем на несколько мгновений, теряясь в моменте, наслаждаясь утешительным ощущением просто быть вместе.

— Не могу поверить, что ты мне не сказала, — говорит он, нарушая тишину и качая головой, прежде чем отступить, глядя на вопросительное выражение на моем лице.

— Не сказала? — Я в замешательстве.

Тень ухмылки украшает его губы, он поднимает руку, прикасаясь ладонью к моей щеке, большой палец так нежно скользит по моим губам, все еще опухшим от поцелуев.

— То, что я сказал тебе перед тем, как сесть в машину…

От этих слов и эмоций в его глазах, дыхание замирает, сердце подпрыгивает к горлу. Хочу попросить его сказать это, самому произнести те слова, потому что, черт возьми, да, я знаю, что он сказал, но хочу услышать, что он помнит эти слова и все еще чувствует их значение.

Пытаюсь контролировать сдерживаемое дыхание и колебания в голосе, но я должна спросить.

— Что ты имеешь в виду? — Я ужасная лгунья, и, знаю, он насквозь видит мое притворное замешательство.

Он тихо смеется и наклоняется, целуя в губы, а затем в кончик носа, прежде чем отклониться назад, чтобы посмотреть мне в глаза. Облизывает языком губы, и говорит:

— Я обгоню тебя, Райлс.

Мое сердце тает, душа вздыхает, слыша, как он повторяет те слова, которые я использовала в качестве связующего звена, чтобы соединить сломанные аварией части. Даже несмотря на то, что эти слова приносят мне покой, я слышу, как его голос сотрясает нервозность, вижу тревогу в том, как он кусает нижнюю губу. И теперь уже сама начинаю нервничать. Он сказал эти слова и теперь не чувствует того же, что тогда? Знаю, мысль нелепая, учитывая то, что произошло между нами несколько минут назад, но единственное, что я точно узнала о Колтоне, — он совершенно непредсказуем.

— Да, — вздыхаю я, встречая безрассудство в его глазах. — Эти слова… ты говоришь их сейчас, потому что вернулась память или потому, что они для тебя всё еще что-то значат? — Вот так. Я выложила карты на стол, дала ему возможность сказать, что это первое, а не второе — выход на случай, если он больше не обгоняет меня. На случай, если авария изменила его чувства, и это — мы, я и он — вернулось к обычному положению вещей.

Колтон наклоняет голову и мгновение изучает меня, глаза умоляют, но губы неподвижны. Тишина тянется, пока я жду ответа, пока жду, чтобы посмотреть, разорвет ли он меня на части или станет смягчающим бальзамом для моего исцеляющегося сердца.

— Рай… разве ты не знаешь, я никогда не забываю ни одного момента, когда обгоняю… на трассе или вне ее?

Требуется время, чтобы сказанное отпечаталось в сознании, чтобы слова и их значение проникли в меня. Что он помнит и по-прежнему чувствует то же самое. И самое смешное, теперь, когда я знаю — теперь, когда все это беспокойство может уйти, и мы можем двигаться вперед — я застыла на месте.

Мы голые, прислонившиеся к двери, за которой около сотни репортеров, мужчина, которого я обгоняю, только что сказал мне, что он тоже меня обгоняет, и все, что я могу делать, это смотреть на него, пока моя душа, находя свое постоянное пристанище, осознает, что ее наполняет надежда.

Колтон наклоняется так, что его губы шепчут в мои, ладони обрамляют мое лицо, заглядывая в глубины моей души.

— Я обгоняю тебя, Райли, — говорит он мне, ошибочно принимая мое молчание за непонимание его предыдущих слов.

Откуда ему знать, что я настолько влюблена в него, — прямо здесь, прямо сейчас мое тело, как и сердце, обнажены — что я лишена способности говорить. Поэтому вместо этого я принимаю прикосновение его губ в нежном и благоговейном поцелуе, прежде чем он упирается лбом в мой лоб.

— Разве ты не знаешь? — спрашивает он. — Ты мой гребаный клетчатый флаг.

Чувствую, как его губы, касаясь моих, изгибаются в улыбке, и поддаюсь смеху. Мне так хорошо, что этот шип внезапно из меня выдернули.

Знать, что мужчина, которого я люблю, любит меня в ответ.

Знать, что он на лету поймал мое сердце.

Руки Колтона начинают спускаться вниз по линии моего позвоночника — дрожь его правой руки настолько незначительна, что я едва ее замечаю — а затем по попе, и я чувствую животом, как он снова начинает твердеть.

— Я так понимаю, ты получил разрешение от доктора? — спрашиваю я, мое пресыщенное тело уже трепещет от вновь наполняемого желания.

— Да, но после сегодняшнего дня, — говорит он, целуя меня в лоб и притягивая обратно в свои объятия, — не имело никакого значения, получил бы я разрешение или нет, я бы взял то, что принадлежит мне.

— Принадлежит тебе, да? — дразню я его, несмотря на слова, согревающие мое сердце.

— Ага.

И затем слова, сказанные им вначале, отражаются в моем сознании, и я отступаю, чтобы найти ответ.

— Что случилось сегодня?

Вижу, как что-то затуманивает его глаза, прежде чем он отмахивается от этого.

— Не беспокойся обо мне, — говорит он, и мне сразу же становится тревожно.

— Что еще случилось, Колтон? Ты что-то вспомнил, что…

— Нет, — говорит он, прижимаясь губами к моим губам, успокаивая. — Я вспомнил только то, что было важно. Некоторые пробелы все еще там. — Вечный мастер уклоняться от ответа, он продолжает, — кажется, я пренебрегал тобой в последнее время.

Итак, что бы его ни беспокоило, он не хочет говорить об этом. Хорошо… что же, после последних двадцати минут, я определенно предоставлю ему пространство без вопросов и не буду давить.

— Пренебрегал мной?

— Да, обращался ненадлежащим образом, — говорит он, шлепая меня по заднице; боль не приносит с собой ничего, кроме ударной волны, пробегающей по сверхчувствительной плоти между моих бедер. — Ты заботишься обо мне — обо всех, кроме себя, как обычно — а я не забочусь о тебе должным образом.

— Уверена, что ты только что позаботился обо мне… и вполне должным образом, — дразню я, ерзая по нему обнаженным телом и получая в ответ гортанный стон. — Если так ты не заботишься обо мне — пренебрегаешь мной — то прошу, Эйс… — я прикусываю кожу на его подбородке, — …пренебрегай мной больше.

— Боже, женщина, ты испытываешь мужскую сдержанность, — стонет он, его руки бегут по моему позвоночнику и сцепляются у меня на пояснице. — Но это был лишь небольшой отвлекающий маневр от…

— Небольшой — я бы так не сказала, — шучу я, закатив глаза, и снова покачиваю бедрами, заставляет его громко смеяться. — Я готова к подобным отвлекающим маневрам в любой день.

— Клянусь твоей задницей, я их тебе предоставлю, — дразнит он, быстро сжимая мои бедра, — но, как я уже говорил, пришло время сегодня вечером позаботится о тебе должным образом, вместо грубой больничной еды и того, чтобы чем-то развлекать меня, пока я лежу в постели. — Когда я приподнимаю бровь, намекая на развлечения в постели, он лишь качает головой, и улыбка, которую я так люблю, озаряет его лицо. Он наклоняется и нежно меня целует, бормоча следующее возле моих губ. — У тебя будет достаточно времени, чтобы занять меня в постели позже, потому что прямо сейчас — сегодня — я веду тебя на премьеру фильма.

Его слова застают меня врасплох.

— Ч… что? — смотрю на него с недоверием, в шоке приоткрыв губы. Он только улыбается мне улыбкой кота, съевшего канарейку, потому что удивил меня.

Легкое волнение пронзает меня при мысли о том, чтобы испытать что-то новое с Колтоном — создать новые воспоминания — но в то же время это означает, что мне придется делить его с ними. Папарацци, засевшими за воротами, и теми, которые без сомнения, будут на мероприятии со своими навязчивыми вопросами и тычущими в лица камерами. И это также означает, что мы должны выйти за пределы этого мира, подальше от нашего уютного маленького царства, где мы можем лениво и сладко предаваться любви, когда и где хочется.

Знаю, что бы я предпочла.

И в этот момент у меня в голове звучит его саркастический комментарий, адресованный на днях Бэксу. Слова слетают с губ, прежде чем я успеваю сдержаться.

— Я думала, как только тебя выпишут, ничто, кроме смены простыней, не встанет между нами на долгое, нахрен, время. — Повторяю я ему его же собственные слова.

Глаза Колтона мгновенно темнеют от вожделения и сверкают озорством, кривая улыбка появляется на губах, он понимает, какой вариант предпочел бы.

— Что же, — говорит он, смеясь, — я и правда так сказал. — Он лениво ведет пальцем по моей щеке, к декольте, а затем вниз между грудями. Ничего не могу поделать с дыханием, шумно втягивая воздух, с твердеющими сосками или млеющим сердцем. — А ты знаешь меня, Райлс, я всегда держу слово… так как же мне оставить тебя голой, за исключением простыней, и в то же время присутствовать на премьере, на которую я уже подписался? Хм… дилемма, — шепчет он, наклоняясь, и обводя кончиком языка изгиб моей шеи. — Что же нам теперь делать?

Открываю рот, чтобы ответить, но все, что я могу сделать, это попытаться дышать, когда его зубы игриво тянут меня за мочку уха.

— Думаю, мир скоро узнает, как чертовски сексуально ты выглядишь, завернутая в простыню.

Мои глаза распахиваются, встречаясь с его, ударная волна бьет по моему либидо, опуская с небес на землю. В считанные секунды Колтон со своей дьявольской усмешкой подхватывает мою обнаженную сущность и забрасывает себе на плечо.

— Нет! — вскрикиваю я, когда он направляется к лестнице. — Отпусти меня!

— У СМИ сегодня будет урожайный день, — насмехается он, я шлепаю его по заднице, но он продолжает. — Ну, с другой стороны, у тебя не займет много времени выбор, что надеть.

— Ты последние мозги растерял! — кричу я, мои слова приносят мне еще один шлепок по голой заднице, так органично разместившейся не его плече.

— Моя утрата — твоя выгода, милая! — посмеивается он, поднимаясь по лестнице на последнюю ступеньку.

— В задницу выгоду! — бормочу я себе под нос, а он снова смеется.

— О, правда? — говорит он, наклоняя голову и целомудренно целуя меня в бедро, находящееся рядом с его лицом. — Не знал, что тебе нравятся подобные игры, но уверен, когда придет время, мы могли бы изучить возможности в данном направлении.

Мой рот приоткрывается, и я издаю нервный смешок, Колтон останавливается и медленно скользит моим телом вниз по каждому твердому сантиметру своего тела, пока мои ноги не касаются пола. Проказливый блеск в его глазах заставляет меня задаться вопросом, не является ли это еще одной стороной Колтона, которая никогда не приходила мне в голову раньше. Я так погружена в свои сиюминутные мысли и спокойный расчет в его глазах, что упускаю из внимания тот факт, что он поставил меня на пол на уединенной террасе второго этажа.

И когда я это осознаю — замечая то, что меня окружает — я вновь шокирована… но от этого сюрприза мое сердце тает.

— О, Колтон! — слова слетают с моих губ, когда я вижу вокруг все приготовления. В дальнем конце патио установлен переносной киноэкран, а шезлонги установлены как кресла в кинотеатре, задрапированные в несколько слоев ни во что иное, как в простыни. Улыбка расплывается по моему лицу, а тепло проникает в душу, принимая маленькие детали, мелочи, которые дают мне знать, что ему не всё равно: блюдо с шоколадками Херши Киссес, бутылка вина, сахарная вата, зажженные свечи, расставленные повсюду, и ворох подушек, на которые можно улечься.

Не могу сдержать слез, наворачивающихся на мои глаза, и мне все равно, когда одна из них срывается и тихонько скользит по моей щеке. Всё это прекрасное зрелище, раскинувшееся перед моим взором, пропитано заботой, и это оставляет меня в недоумении и лишает слов. Поворачиваюсь к нему лицом и просто качаю головой от того, что вижу… потому что, если то, что позади меня, лишает меня дара речи, то внутренняя и внешняя красота мужчины, стоящего передо мной, крадет мое сердце. Он стоит голый — небритый, волосы растрепаны, и, не считая выбритого участка на голове, отчаянно нуждается в стрижке, и его взгляд подкрепляет слова, сказанные им мне внизу.

— Спасибо, — говорю я ему с прерывистым дыханием. — Это самое милое… — мой голос срывается, он делает ко мне шаг и поднимает руки, обхватывая ладонями мои щеки и приподнимая голову, чтобы я встретилась с ним глазами. — Лучший вечер. Фильм с моим Асом и простынями… между нами нет ничего, кроме простыней.

Он улыбается той застенчивой улыбкой, лишающей меня сил, и наклоняется, чтобы коснуться поцелуем, прежде чем отступить.

— Совершенно верно, Рай. Ничего, кроме простыней. Между нами больше не будет ничего, кроме простыней.

Его слова ошеломляют меня, трогают, дополняют, и всё, что я могу — это сделать шаг вперед и прижаться губами к его губам — почувствовать биение его сердца, царапание его небритой челюсти о мой подбородок, увидеть любовь в его глазах — и сказать:

— Ничего, кроме простыней.

ГЛАВА 18

Тепло утреннего солнца согревает мою кожу, овеваемую прохладным дуновением океанского бриза. Стереосистема, которую мы забыли выключить прошлой ночью, воспроизводит голос Мэтта Натансона, едва слышимого из-за шума прибоя. Прижимаюсь ближе к Колтону, так переполненная неожиданным поворотом событий нашей жизни, когда мы более или менее притерлись друг к другу, что, клянусь, мое сердце болит от грандиозности всего этого. О дарованном нам втором шансе — который мы оба медленно принимает — о котором еще год назад мы и представить не могли.

Прищуриваю глаза, благодаря за навес, защищающий от солнца, под которым мы вчера заснули на импровизированной кровати из шезлонгов. Я даже не удосуживаюсь подавить вздох более чем удовлетворенной женщины, вспоминая как мы медленно и сладко занимались любовью под одеялом из звезд, в постели, сотканной из возможностей.

Вспоминаю, как поднималась и опускалась на нем, наблюдая за беззащитными эмоциями в его глазах. С Колтоном сногсшибательно, когда нежно и медленно, и когда жестко и быстро. Я наблюдала, как мужчина, привыкший не проявлять никаких эмоций — привыкший охранять свое сердце любой ценой — медленно открывается, перемещая каждый кирпичик по одному, позволяя ключу повернуться в замке.

Ласково улыбаюсь, поднимаю голову и оглядываюсь на все напоминания о прошлой ночи. Как мило это было со стороны человека, который клянется, что не разделяет романтики, когда все вокруг кричит об обратном. Какой мужчина звонит своему отцу с просьбой достать копию его еще не вышедшего фильма, но который скоро станет блокбастером, чтобы не прерывать вечер свидания со своей девушкой? И даже, несмотря на то, что я выяснила, что ему помогала Квинлан, это была целиком и полностью его идея… небольшие штрихи то здесь, то там, но эти мелочи значат для меня гораздо больше, чем какие-то дорогостоящие подарки.

Приподнимаю голову от его груди, и смотрю, как он спит, пусть моя любовь к нему согреет те части меня, которые охладил ветер.

— Я чувствую, что ты смотришь на меня, — говорит он, смущенно скривив губы, хотя глаза его остаются закрытыми.

— Ммм. — Я не могу удержаться от улыбки.

— Чья была идея ночевать здесь? Тут чертовски яркий свет. — Он шевелится, все еще не открывая глаза, но опускает руку, которая лежит у него за головой, чтобы притянуть меня ближе к себе.

— Думаю, слова были такие: «Твоя киска-вуду своей магией украла мою. У меня нет сил двигаться», — повторяю я, не скрывая самодовольного взгляда на лице и гордости в голосе.

— Нет, определенно не мои слова, — говорит он, прежде чем приоткрыть глаз и посмотреть на меня, эта непристойная ухмылка, которую я люблю, выражает столько гордости. — У меня магии в избытке, детка, должно быть, это был какой-то другой парень, из которого твоя вуду высосала жизнь.

Борюсь с желанием засмеяться, потому что этот хриплый утренний голос и эти сонные глаза — идеальное сочетание сексуальности, к которой чрезвычайно трудно оставаться безразличной.

— Да, ты совершенно прав. Помнится, я не завожу отношений с плохими парнями, вроде тебя. — Я пожимаю плечами. — Это был тот гладко выбритый парень. Тот, кто дает мне то, чего не можешь дать ты, — насмехаюсь я, поднимая простыню, лежащую поверх наших бедер, и заглядываю под нее, мои глаза жадно блуждают по его впечатляющему утреннему стояку. Мои мышцы, слегка ноющие с прошлой ночи, сразу сжимаются в долгожданном ожидании большего. Закрываю глаза, чтобы скрыть желание, которое, уверена, клубится в них и издаю удовлетворенный стон.

— Увидела что-то, что тебе понравилось? Что-то, чего не может дать тебе он? — мне нравится игривый тон в его голосе.

Убеждаюсь, что мой голос ровный, когда говорю, потому что вся эта шутливая прелюдия заставляет меня жаждать того, что находится под моими пальцами.

— Не волнуйся. — Заставляю я себя произнести, глядя из-под ресниц, чтобы увидеть, как его глаза искрятся весельем. — Эта женщина более чем удовлетворена. В твоей магии нет нужды, ты не поверишь, как мужчина может рвануть рычаг, переключая коробку передач у финишной прямой.

В мгновение ока Колтон переворачивает меня на спину и нависает надо мной, опираясь на локоть одной руки, а другой обхватывает мои заведенные за голову запястья. Его лицо находится в сантиметре от моего, ухмылка на своем месте, брови приподняты в вызове.

— Кажется, на днях я что-то упоминал о долгом, нахрен, времени, — говорит он, прижимаясь эрекцией к вершине моих бедер. — Это длина, милая, теперь нам просто нужно добавить к ней часть про хреново время.

Начинаю смеяться, но смех завершается стоном удовольствия, когда он погружается в мое желающее тело. Я не полностью готова к его вторжению, и хотя, обычно, это могло бы быть больно, но это не так. Наоборот, это создает идеальную дозу трения, пробуждая каждый нерв, включая те, что он мог упустить прошлой ночью.

— Господи Иисусе, женщина, с тобой чувствуешь себя словно в Раю, — бормочет он мне в ухо, отрывая бедра и скользя взад и вперед, одной рукой все еще удерживая мои запястья над головой. В странном интимном действии он опускает лицо и утыкается прямо в изгиб моей шеи, поэтому каждый раз, когда он выходит и погружается обратно в меня, ощущение его щетины и тепло его дыхания дразнят мою кожу. И, возможно, из-за того, что его лицо так близко находится к моему уху или просто, потому что мы снова в гармонии друг с другом, но в звуках, издаваемых им, есть что-то такое, что очень заводит. Ворчание перерастает в стонущие вздохи, выражающие ясное удовлетворение.

Пытаюсь пошевелить руками, но его хватка удерживает меня.

— Колтон, — задыхаюсь я, когда мое тело начинает ускоряться, по нему распространяется тепло, желание скручивается в такую тугую спираль, что я жду, когда она распрямится. — Позволь мне прикоснуться к тебе.

— Хм? — бормочет он, вибрация его губ у моей шеи прокатывается по мне. Он снова двигается, совершая бедрами круговые движения, ударяя членом по скрытым нервам, прежде чем отодвигается и меняет угол движения так, что трется о мой клитор, добавляя приятных ощущений, которые заставляют меня забыть все свои мысли о том, чтобы освободить руки. Он посмеивается, точно зная, что только что сделал. — Так хорошо?

— Боже, да! — стону я, когда он делает это снова, мои бедра начинают напрягаться, кожа краснеет, когда приливная волна ощущений поднимается вверх, готовясь к своей последней атаке на мое тело.

— Знаю, что я хорош, детка, но Бог может немного ревновать, если ты начнешь нас сравнивать.

Игривый тон, ленивое занятие любовью, потому что для нас это занятие любовью — он может называть это обгоном, но это… нашептывание слов, абсолютное принятие, полное знание тел друг друга, спокойствие — безусловно, так он показывает мне, как любит меня.

Не могу сдержать беззаботный смех, так же как не могу не выгнуть спину и податься навстречу бедрами при его следующем толчке в медленном, умелом ритме.

— Ну… тогда будь готов ревновать, — насмехаюсь я, заставляя его поднять голову от моей шеи и целенаправленно царапнуть щетиной по моему голому соску, вызывая безграничное желание прямо там, где он так умело работает между моими бедрами. Он удивленно поднимает брови, пытаясь понять, что именно я имею в виду, вновь вращает бедрами внутри меня, и я теряюсь.

В этом моменте.

В нем.

В оргазме, потрясающем мое тело и затягивающем меня в свои ошеломляющие ощущения.

В крике: «О Боже, о Боже, о Боже!», срывающемся с моих губ, когда волны одна за другой захлестывают меня.

И я поддаюсь туману своего желания, но слышу, как он посмеивается, понимая, почему я подумала, что он может ревновать. Мое тело все еще пульсирует вокруг него, я все еще кончаю, когда он наклоняется к моему уху, его утренний хриплый голос добавляет легкое щекочущее чувство к сильным ощущениям, отражающимся сквозь меня.

— Может, сейчас ты и зовешь его по имени, милая, но через минуту ты станешь взывать ко мне, — говорит он, покусывая меня зубами за плечо, прежде чем мои руки оказываются на свободе, а тепло его тела покидает меня.

Я так затерялась в своей кульминации, что тепло его рта на моей и без того чувствительной плоти заставляет меня выкрикнуть его имя, руки стискивают его волосы на голове, расположившейся между моими ногами, язык скользит по моим створкам.

— Колтон! — кричу я, когда он входит в меня языком, усиливая интенсивность моего оргазма, продлевая свободное падение в экстаз. — Колтон! — повторяю я, мои бедра извиваются у его рта, поскольку удовольствие становится почти невыносимым.

Он снова двигает языком, на этот раз начиная подниматься вверх, ведя дорожку из поцелуев и касаний языком по моему животу, груди и шеи к губам, поэтому, когда его язык проникает между моими губами, я могу почувствовать вкус собственного возбуждения. Его рот поглощает мой стон, он входит в меня еще раз и начинает погоню за собственным оргазмом.

Он отрывается от моего рта и садится на колени, держа мои ноги раздвинутыми, и начинает двигаться внутри меня, одаривая своей ослепительной улыбкой, которой я никогда не смогу сопротивляться.

— Я же говорил тебе, что, в конце концов, ты будешь звать меня.

Хочу ответить, но он хватает меня за бедра, привстает и вонзается в меня. Устанавливая карающий ритм, от которого я хватаюсь руками за простыни, а его имя становится продолжением моего дыхания, когда он подводит нас к краю одновременно.

* * *

— Чего хотел Бэкс? — спрашиваю я Колтона, входя в его офис, усаживаясь на стол, чтобы встретиться с ним взглядом. Если бы не мое положение, я бы пропустила вспышку неуверенности в его глазах, прежде чем он морщится.

— Что, плохо? — спрашиваю я, имея в виду головную боль, которую он пытается скрыть.

— Нет, не так уж плохо. Они становится не такими частыми, — говорит он, замолкая, яростно сосредоточившись на скрепке, которую он разгибает.

— Бэкс? — подсказываю я, чувствуя, что что-то не так.

— Он… эм… спросил, не хочу ли я зарезервировать время на треке, так как у них расписано всё заранее. Чтобы быть уверенным, что у меня будет время, если я захочу. — Он отводит глаза и сосредотачивается на скрепке, разгибая ее пальцами. — Он считает, что мне нужно вернуться к гонкам.

Чертов Бэккет!

Мне хочется закричать во весь голос, но довольствуюсь смиренным молчанием. Ладно. Я бы выплеснула на него свой необоснованный гнев за то, что он сделал то, что, соглашусь, правильно, но это по-прежнему не означает, что мне это нравится… совершенно. Я бы чувствовала себя намного лучше, если бы у меня тоже была боксерская груша, потому что я все еще боюсь мысли о Колтоне в гоночном костюме и за рулем, но вопрос в том, а что же Колтон?

— Что ты об этом думаешь? Ты готов?

Он вздыхает и откидывается на спинку стула, сцепив пальцы за головой и глядя в потолок.

— Не-а, — произносит он, наконец, растягивая слово и время для объяснения. — Вчера я… — он замолкает и качает головой. — Не важно… моя рука не действует должным образом, чтобы держать руль, — говорит он. И я знаю, что это дерьмовая отмазка, так как вчера у него не было проблем, когда он поднял меня и прижал к входной двери, чтобы получить своё, но я знаю, что сказать это вслух было бы сродни удару по лежачему; я бы не только знала, что он напуган, но и доказала бы, что он лжет.

Но его прерванное объяснение, которое он так и не закончил, смешанное с его вчерашними словами о том, что это был тяжелый день, не очень изящно сталкиваются в моем сознании. Перемещаюсь, без спроса садясь к нему на колени, и прижимаюсь к нему. Он безропотно выдыхает, прежде чем разжать пальцы и обнять меня.

— Что случилось вчера? — спрашиваю я через минуту. Чувствую, как его тело на мгновение замирает, и целую его обнаженную грудь в знак молчаливой поддержки.

— Я смотрел запись.

Ему не нужно больше ничего говорить. Я прекрасно знаю, о какой записи он говорит, потому что до сих пор не могу заставить себя посмотреть ее.

— И как ты с этим справился?

Его тело дрожит от неконтролируемой энергии, и когда он начинает ерзать подо мной, понимаю, что ему нужно выпустить часть ее. Слезаю с его колен, и когда он встает и подходит к окну, погружаюсь обратно в кожаное кресло, все еще хранящее тепло его тела.

Колтон проводит рукой по волосам, в мышцах его обнаженной спины заметно напряжение, он смотрит в окно на пляж внизу. Вынужденно смеется.

— Ну, если можно называть то, что взрослый мужик ползает по гребаному полу голым, пока его выворачивает наизнанку от проклятой панической атаки, после того, как каждое гребаное ощущение от аварии ударило по нему исподтишка, — говорит он, голос пропитан сарказмом, — тем, что он справился? Тогда, черт возьми, да… я бы сказал, что сдал этот гребаный тест. — Он распрямляет плечи и выходит из кабинета, не оглядываясь. Удерживаю дыхание, когда слышу, как открывается, а затем закрывается дверь в патио.

Позволяю пройти времени, теряясь в своих мыслях, сердце болит из-за очевидной борьбы Колтона между нуждой и страхом перед гонкой, и я встаю, чтобы отправится на его поиски.

Выхожу во внутренний дворик и слышу плеск воды, прежде чем увидеть, как его длинное, поджарое тело с изящной плавностью разрезает воду. Он быстро преодолевает расстояние от одного края бассейна до другого, достигая конца, делает под водой кувырок и всплывает, прежде чем направиться в обратную сторону.

Сажусь на край бассейна, скрестив ноги, и восхищаюсь его природным атлетизмом — перекатывающиеся мышцы, полный контроль над своим телом — и задаюсь вопросом, есть ли у этого абсолютного влечения к нему какие-либо пределы.

Через некоторое время он делает кувырок под водой у самого дальнего от меня края бассейна, и вместо того, чтобы сразу же снова поплыть, переворачивается на спину и дрейфует, движущая сила воды приносит его туда, где сижу я. Сейчас он выглядит таким умиротворенным, несмотря на то, что его грудь вздымается от напряжения, и мне жаль, что я не могу чаще видеть подобное спокойствие на его лице.

Его тело поднимается из воды, когда он опускает ноги вниз, и проводит руками по лицу. Убрав их, он смотрит вверх, пораженный, увидев, что я сижу и смотрю на него, и самая завораживающая улыбка расплывается по его губам. Он морщит нос, напоминая мне о том, как бы выглядел в детстве, и все мое беспокойство о его душевном состоянии исчезает.

Он подплывает ко мне и заглядывает в глаза.

— Прости, Райлс. — Он со вздохом качает головой. — Мне трудно признать, что я боюсь вернуться за руль.

Его признание потрясает меня до чертиков. Протягиваю руку и провожу пальцем по его щеке, не испытывая к нему любви больше, чем сейчас.

— Ничего страшного. Я тоже боюсь.

Он тянется к моим бедрам, подтягивается ко мне, чтобы поцеловать. Прикосновение его губ и запах хлорированной воды на его коже — все, что мне нужно, чтобы снова почувствовать себя нормально рядом с ним. Он начинает что-то говорить, но останавливается.

— Что? — тихо спрашиваю я.

Он прочищает горло, облизывает губы и отводит взгляд в сторону пляжа.

— Когда я вернусь за руль… ты… ты будешь там?

— Ну конечно! — слова слетают с губ, а руки мгновенно обвиваются вокруг его мокрого тела, физически акцентируя мои слова. Чувствую дрожь его груди, и слышу его прерывистое дыхание, когда он сильнее меня сжимает. Дотрагиваюсь пальцами до груди и ногтями дразню его волосы, он прижимается лицом к моей шее.

Я люблю тебя. Слова вертятся у меня в голове, и я должна остановить их, потому что сила того, что я чувствую к нему, неописуема. Безусловная любовь.

Отдаленный звук дверного звонка внутри дома заставляет нас отступить друг от друга. Смотрю на него в замешательстве.

— Вероятно, это один из охранников, — говорит он, я поднимаюсь, а он плывет к ступенькам.

— Я открою, — говорю я ему, направляюсь в дом, оттягивая свою теперь уже мокрую футболку от тела, радуясь, что выбрала красную майку вместо белой.

Моя рука поворачивает ручку, тянет деревянную дверь на себя, когда я слышу голос Колтона, доносящийся снаружи:

— Подожди! — но уже слишком поздно. Дверь распахивается и по неизвестной причине один из моих худших кошмаров оказывается передо мной.

Все, что я могу сделать, это опустить плечи при виде нее. Длинные ноги, светлые волосы и снисходительная ухмылка — все, что я вижу, прежде чем она начинает протискиваться мимо, а затем останавливается, оборачиваясь через плечо, чтобы посмотреть на меня.

— Теперь ты свободна, девочка. Время игр закончилось, потому что ты больше не нужна Колтону. Теперь он в хороших руках. Мамочка здесь.

У меня отвисает челюсть, ее дерзость лишила меня дара речи. Прежде чем успеваю подыскать слова, она врывается в дом, будто он принадлежит ей, оставляя меня в шлейфе удушающего аромата ее духов.

— Колтон? — зову я его в то же время, как он входит в фойе, полотенце, которым он сушит волосы, падает на землю.

Несколько эмоций мелькает в его глазах, самая главная из них — раздражение, но его лицо абсолютно ничего не выражает.

А когда лицо Колтона так холодно и лишено эмоций, это означает, что внутри него зарождается буря.

— Какого хрена ты здесь делаешь, Тони? — лед в его голосе останавливает меня, но ее даже не пугает.

— Колт, малыш, — говорит она, совершенно не тронутая резкостью его слов. — Нам нужно поговорить. Знаю, прошло много времени и…

— Я не в настроении выслушивать твое мелодраматическое дерьмо, так что хватит нести чушь. — Колтон делает шаг вглубь комнаты. — Ты же знаешь, что тебе здесь не рады, Тони. Если бы я хотел, чтобы ты пришла, я бы сам тебя пригласил.

Съеживаюсь от яда в его голосе, но в то же время злюсь. Злюсь, что она просто так расхаживает здесь — в доме, куда он не приводил ни одну женщину, кроме меня — будто она заслуживает быть здесь.

— Какие мы вспыльчивые, — игриво журит она, не обращая внимания на полное отсутствие интереса с его стороны. — Я так беспокоилась о тебе и о том, как у тебя дела, и если ты еще не восстановил свою память…

— Мне глубоко плевать на твое беспокойство! У тебя две секунды. Начинай говорить, или я вышвырну тебя. — Колтон делает к ней еще один шаг, и я вижу его стиснутую челюсть, полнейшее бесчувствие и пренебрежение к ней.

— Только потому, что ты злишься, что твое выздоровление идет так медленно — что ты не можешь вспомнить важные вещи — не значит, что ты должен вымещать это на мне. — Тони издает снисходительный смешок и слегка поворачивается, чтобы посмотреть на меня с недоверием в глазах, будто говоря: «Правда? Он выбрал тебя вместо меня?», прежде чем произносит: — Уверена, для тебя забавно быть его нянькой и все такое, куколка, но ты больше не нужна.

В одно мгновение я отрываюсь от стены, словно летящий на нее шар гнева, но Колтон опережает меня. Ярость исходит от него ощутимыми волнами, когда он сжимает ее предплечье.

— Тебе пора! — рычит он и начинает вести ее к двери. — Ты не имеешь права приходить в мой дом с неуважением относится к Рай…

— Я беременна.

Слова, которые она произносит, повисают во внезапной тишине комнаты, и все же я вижу, как они отдаются в Колтоне. Его тело замирает, пальцы на ее руке напрягаются, зубы скрежещут. Ему требуется немного времени, чтобы снова начать идти, потащив ее к входной двери.

— Рад за тебя. Поздравляю. — Огрызается он, слова источают сарказм. — Приятно было узнать. — Он начинает открывать дверь, когда она выдергивает руку.

— От тебя.

Рука Колтона застывает на дверной ручке, а мое сердце сжимается от слов, слетающих с ее губ. Смотрю на эту сцену — она прямо перед моими глазами, но я чувствую себя чужой, будто нахожусь от них за тысячи километров. Наблюдаю, как он опускает голову, замечаю, как его руки сжимаются в кулаки по бокам, вижу ярость в его глазах, когда он очень медленно поднимает взгляд. Его глаза устремляются ко мне и на мгновение задерживаются, и то, что я вижу в них, выбивает меня из колеи. Они излучают не ярость — нет — это недоумение, смешанное с извинением, обращенным ко мне. Извинение, которое в глубине души говорит мне, что он боится, что ее слова правда. У меня сводит живот, когда он снова надевает сброшенную им маску, и поворачивается, чтобы направить свой гнев на Тони.

— Мы оба знаем, что это невозможно, Тони. — Он делает шаг вперед, и я вижу каждую каплю сдержанности, которая ему требуется, чтобы не схватить ее и не вышвырнуть вон в прямом смысле слова. Его глаза устремляются от ее лица к животу, а затем возвращаются обратно.

— Что? — она задыхается, в голосе слышится смесь шока и боли. — Ты ничего не помнишь? — она прижимает руку ко рту, слезы наворачиваются на глаза. — Колтон, ты и я… в ту ночь на вечеринке в честь дня рождения Дэвиса… ты не помнишь?

У меня сводит живот, потому что, я подумала, что, возможно, она играет роль, чтобы вернуть его, но она просто устроила сенсацию своим обиженным выражением лица и отчаянием в голосе.

Боже мой. Боже мой. Это моя единственная связная мысль, потому что мое тело дрожит от всех мыслимых эмоций.

— Нет, — говорит Колтон, мотая головой из стороны в сторону, и выражение его лица — которое говорит, что если он будет повторять «нет» снова и снова, все это окажется лишь кошмаром — убивает меня. Разрывая на части, и глубоко внутри я готовлюсь к приближающейся боли.

— Отцом можешь быть только ты, — тихо говорит она, кладя руку на живот, где теперь, под натянутой тканью рубашки, я вижу небольшую выпуклость. — Я на пятом месяце, милый.

Мне приходится бороться с подступившей желчью, моя вера пошатывается. Я должна заставить себя дышать. Сфокусироваться. Чтобы понять, что дело не во мне. А в худшем кошмаре Колтона, ставшем реальностью, после поистине волшебной ночи, которая была между нами. Но мне трудно не думать об этом.

Все, на чем я могу сосредоточиться — это время — прошедшие дни — когда ее слова когтями вонзаются в меня. Пять месяцев, пять месяцев, пять месяцев, повторяю я снова и снова, потому что на времени намного легче сосредоточиться, чем на мире, только что рухнувшем у меня под ногами. Когда мой разум снова в состоянии формулировать связные мысли, я понимаю, что с тех пор, как мы встретились, прошло пять месяцев. Черт, это возможно.

Говорю себе, что она лжет. Что пытается вцепиться в Колтона — схватить приз, которого ей хочется больше всего на свете — разыграв карту с надписью «я беременна». Старо как мир. Но доказательства в ее увеличившемся животе, и испуганное выражение на лице Колтона говорит, что это возможно — что он проникает глубоко в запертое хранилище воспоминаний и пытается отыскать то, о чем она говорит. На его лице мелькает страх, отражаясь в глазах, которые внезапно отказываются смотреть на меня.

И не важно, как сильно мне хочется, я не могу отвести взгляд. Возможно, если я продолжу смотреть на него, то он взглянет на меня и улыбнется той улыбкой, что подарил мне минуту назад в бассейне, а Тони просто исчезнет.

Но улыбка не появляется.

Он стоит между нами, неподвижный, погруженный в мысли, о которых я могу только догадываться. Игривого мужчины, которого я любила прошлой ночью, теперь не существует. Я вижу, как в его голове крутятся шестеренки, замечаю, как он вздрагивает от очередного приступа головной боли… но если он замер, то я, черт возьми, парализована.

Тони бросает на меня взгляд, оценивая с полнейшим пренебрежением, прежде чем оглянуться на Колтона с нежной улыбкой на лице.

— От Дэвиса ты отвез меня домой, попросил зайти… мы занялись сексом, Колтон. Мы были пьяны и в первый раз… мы так отчаянно хотели снова быть друг с другом, что не воспользовались презервативом.

И если кинжал ее слов еще не прорвал мою кожу и не вонзился в сердце, она намеренно подчеркивает, что они были вместе несколько раз, проворачивая его в ране немного глубже.

— Раньше… когда мы встречались… — он откашливается, — …раньше ты фанатично принимала таблетки. — Я не узнаю его голос, а я знавала Колтона на грани гнева, но сейчас абсолютное презрение в его тоне заставляет меня вздрогнуть.

— Я не была на таблетках, — тихо говорит она, пожимая плечами и делая шаг к нему, возможная мать его ребенка. Нежная интимность в ее тоне вызывает слезы на моих глазах. Она тянется к Колтону, чтобы коснуться его руки, а он отдергивает ее.

Его реакция и безграничная паника в его глазах заставляют реальность происходящего проникнуть сквозь мое отрицание, что возможно это не уловка, чтобы просто его вернуть.

Оседаю у стены позади себя, мои призраки и несостоятельность меня как женщины, угрожают поднять свою уродливую голову. Кладу руку на живот, чтобы заглушить боль в никчемном чреве. Которое навсегда останется пустым. Которое не сможет дать ему то, что может дать она. Чувствую начало панической атаки — дыхание затруднено, сердцебиение учащается, глаза неспособны ни на чем сосредоточиться — я задаюсь вопросом, может ли мужчина, утверждающий, что не хочет иметь детей, передумать, столкнувшись с возможностью появления одного из них. Такое происходит сплошь и рядом. И если такое случится, то что нам остается? Он бросит меня? Женщину, которая не может дать ему этого.

— Нет! — слетает с моих губ в ответ на мои безмолвные мысли.

Колтон быстро оборачивается, чтобы посмотреть на меня, и в его чертах отражается отчаяние от моих неожиданных слов. А потом она пренебрежительно фыркает и еще больше подливает масла в огонь гнева Колтона.

— Убирайся отсюда! — кричит он так громко, что я подпрыгиваю, и на мгновение, потому что он смотрит на меня, я боюсь, что он говорит со мной. Я заставляю себя сглотнуть, его глаза скользят по мне, прежде чем он поворачивается ко мне спиной и указывает на Тони, а затем на дверь. — Убирайся. Нахрен. Вон!

— Колти…

— Не смей никогда меня так называть! — кричит он, в его голосе слышится сталь, он поднимает глаза, чтобы посмотреть туда, где стоит она, не сдвинувшись ни на миллиметр. — Никто не смеет меня так называть! Думаешь, ты особенная? Думаешь, можешь просто заявится сюда и сказать, что ты, твою мать, на пятом месяце беременности? Думаешь, меня это волнует? Почему ты говоришь мне это сейчас, а? Потому что для меня уже поздно высказать свое мнение, и ты думаешь, что поймала меня в ловушку? Нашла свой гребаный золотой билет? — Он начинает вышагивать по комнате, сцепив пальцы за головой и громко вздыхая. — Я не Вилли гребаный Вонка, дорогая. Найди себе другого папика.

— Ты мне не веришь?

Колтон резко оборачивается, встречаясь со мной взглядом, и пустота в его ничего не выражающих глазах пугает меня. Мертвые глаза мгновение смотрят на меня, прежде чем он разрывает наш зрительный контакт и шагает обратно через комнату туда, где все еще стоит Тони.

— Ты чертовски права, я тебе не верю. Хватит нести чушь и проваливай со своей дерьмовой ложью. — Он находится в нескольких сантиметрах от ее лица, глаза сверкают, поза угрожающая.

— Но я все равно люблю…

— Ты не можешь любить меня! — рычит он, кулаком ударяя по буфету рядом с собой, вазы дребезжат и этот шум разносится в тишине дома. Тони всхлипывает, а Колтон остается совершенно равнодушным к вспышке ее эмоций. — Ты не можешь любить меня, — повторяет он снова так тихо, что я слышу его боль, чувствую, как отчаяние волнами исходит от него.

Он поднимает руку и трет лицо. Мгновение смотрит в окно на спокойствие океана, а я наблюдаю, как внутри него самого бушует буря. Я потрясена потоком его эмоций, у меня нет спасательного троса, чтобы удержаться. Когда он оглядывается на Тони, я вижу столько эмоций за маской, соскальзывающей с его лица, что не знаю, какую из них он собирается схватить и удержать.

— Мне нужен тест на отцовство.

Тони задыхается, ее рука в защитном жесте опускается на животе, но когда я смотрю ей в лицо, то наблюдаю, как оно меняется. Вижу, как девица в беде превращается в мстительную мегеру.

— Этот ребенок твой, Колтон. Я не сплю с кем попало.

Колтон фыркает, качая головой.

— Да, ты просто святая, мать твою. — Он подходит к входной двери и поворачивается, чтобы посмотреть на нее. — Иди и скажи это другому доверчивому сукину сыну, которому не все равно. Мой адвокат свяжется с тобой.

— Тебе понадобится нечто гораздо большее, чем угрожать мне своим адвокатом, чтобы выпутаться из этого, — говорит она, выпрямляясь. — Подготовь свою чековую книжку и свое эго к серьезным потерям, дорогой!

— Ты действительно думала, что можешь просто явиться сюда, взорвать бомбу из подобной чуши, и я поверю тебе на слово? Выпишу тебе чек на кругленькую сумму или позову замуж, и мы уедем в долбаный закат? — Его голос гремит. — Он. Не. Мой!

Тони пожимает плечами, и вкрадчивое выражение лица преображает ее черты.

— У прессы будет чем поживиться, когда я раскручу этот… славный сочный скандал, в который можно вонзить зубы.

Она направляется к входной двери, и как раз в тот момент, когда я думаю, что могу перевести дыхание, Колтон ударяет ладонью о дверь, звук атакует мертвую тишину комнаты. Он поворачивается и возвращается к Тони, останавливаясь в нескольких сантиметрах от ее лица, его голос дрожит от ярости.

— Вот тебе новость, милая, лучше ударь по мне чем-то посильнее этой угрозы, если думаешь, что пресса меня пугает. В эту игру могут играть двое, — говорит он, открывая дверь. — Обязательно расскажи им все пикантные подробности, потому что я ни хрена не буду сдерживаться. Удивительно, как быстро может быть разрушена перспективная карьера в этом городе, когда в газетах появятся слухи о том, какой требовательной дивой может кое-кто оказаться. Никто не захочет работать с гребаной сучкой, а ты определенно подходишь под это описание. А теперь проваливай нахрен.

Тони подходит к нему, смотрит на него, хотя он отказывается встретиться с ней взглядом, а затем выходит за дверь, которая закрывается за ней с громким стуком. Колтон тут же хватает одну из ваз из серванта, по которому он врезал чуть раньше, и бросает в стену. Звук разбивающегося стекла, сопровождаемого звоном, когда оно отскакивает от кафельного пола, так контрастирует с тяжестью момента. Не получая необходимого ему освобождения, он кладет руку на буфет и облокачивается на него.

Выхожу из тени фойе, все еще не зная, что делать, когда он поднимает взгляд и смотрит мне в глаза. Пытаюсь понять его эмоции, но не могу — его защита снова на месте. Зная, сколько сил понадобится, чтобы разрушить эту стену, заставляет маленькую частицу меня умереть, умереть и упасть рядом с той, которая откололась в тот день, когда врач сказал мне, что для меня будет чудом, если я снова забеременею.

Пустота моего чрева снова бьет по мне, когда я подхожу к нему. Он смотрит на меня, мышца на челюсти пульсирует, тело напряжено.

— Колтон… Я…

— Райли, — предупреждает он, — отвали!

— Что, если это правда? Что, если вы действительно это сделали, а ты не помнишь? — это единственная связная мысль, которую я могу выразить словами, мой разум вращается вокруг тех если, которых у нас никогда не будет.

— А что? — он разворачивается ко мне, и я нервно сглатываю. — Хочешь поиграть в семью? — он делает ко мне шаг, и его взгляд заставляет меня съежиться. — Ты так сильно хочешь ребенка, что можешь почувствовать его? Сделаешь что угодно, чтобы заиметь хоть одного? Примешь того, который может быть моим, а может и не быть, чтобы тоже вонзить в меня свои когти? Получить лучшее из обоих миров, да? Кучу денег и ребенка — мечта каждой женщины. — Его слова хлещут по мне и ударяют словно пощечины, разрывая ту часть меня, которая знает, что я сделаю все ради возможности иметь ребенка. — Это неправда! — кричит он на меня. — Это неправда, — повторяет он слишком спокойным голосом.

Я застряла на месте — хочу бежать, хочу остаться, страдаю из-за себя, опустошена из-за него — стою на распутье неизвестности, и все, что мне хочется сделать, это свернуться в клубочек и отгородиться от всего мира. Отгородись от Колтона, от Тони, от боли, которая никак не кончится, почувствовать, как во мне шевелится ребенок. Сотворить что-то из любви с тем, кого я люблю. Желчь подступает к горлу при этой мысли, и я прикрываю рот, чтобы меня не вырвало.

— Да, мысль о том, что я стану отцом тоже заставляет меня хотеть блевануть. — Он насмехается надо мной, и в его голосе слышится много больше, чем просто презрение. И дело не в тошноте, но я не говорю ему этого, потому что слишком занята, пытаясь сдержать рвотный позыв. — Простыни между нами. — Он издает уничижительный смешок, глядя в потолок, прежде чем оглянуться на меня. — Как чертовски иронично, когда оказываешься под простынями с кем-то еще, кто является причиной этой маленькой дилеммы, а, Райлс? Как теперь тебе нравится эта фраза?

— Иди нахрен. — Говорю это больше себе, чем ему, тихим голосом, пронизанным болью. С меня хватит. Он может быть расстроен. Его прошлое может будоражить ужасные воспоминания, но это не дает ему права вести себя как гребаный мудак и вымещать на мне свое дерьмо.

Он оборачивается и смотрит на меня, представляя собой ярость на фоне спокойствия.

— Именно. — Выплевывает он. — Нахрен меня.

И с этими словами Колтон открывает дверь на террасу. Я не зову его — не хочу — и не смотрю, как он сбегает вниз по лестнице на пляж, свистом призывая Бакстера.

ГЛАВА 19

Чем дольше я сижу и жду его возвращения, тем больше нервничаю.

И еще больше злюсь.

Нервничаю, потому что, кроме его недавнего заплыва в бассейн, Колтон не занимался физическими нагрузками с тех пор, как его выписали… а случилось это только вчера. Знаю, его гнев заставит его бежать сильнее, быстрее, дольше, и это только нервирует меня, потому что сколько такого темпа смогут выдержать восстанавливающиеся сосуды в его мозгу? Минул почти час с тех пор, как он ушел, сколько времени потребуется, чтобы это стало слишком?

И я злюсь, что после всего, что он мне сказал, мне еще есть до этого дело.

Качаю головой, смотря вдоль линии пляжа, сказанные им слова еще звенят в воздухе. Я понимаю его гнев, присущую ему потребность набрасываться на всех, отстаивая свою довольно неокрепшую хватку за свои предубеждения, но я думала, что мы с этим покончили. Думала, что после всего, через что мы прошли за то короткое время, что были вместе, я доказала ему обратное. Доказала, что я не такая, как другие женщины. Что мне нужен он. Что я никогда не буду манипулировать им, чтобы получить то, чего мне хочется, как делали многие другие женщины в его жизни. Что я не оставлю его. И прямо сейчас мне так отчаянно хочется уехать — избежать ссоры и дальнейшей боли, которая, я боюсь, придет вместе с его возвращением — но я не могу. Более чем когда-либо я должна доказать ему, что никуда не собираюсь убегать, когда он нуждается во мне, даже если мысль о том, что у него будет ребенок от кого-то еще убивает меня сейчас.

Сглатываю вновь подступающую желчь, но на этот раз не могу ее удержать. Бегу в ванную и мой желудок выворачивает. Мне требуется время, чтобы успокоиться, уговорить себя спуститься с обрыва, с которого хочется спрыгнуть, потому что это для меня слишком. Столько всего происходит за такой короткий промежуток времени, что мой разум хочет отключиться.

Но если все окажется правдой, что это будет означать? Для него, как для мужчины, для нас, как для пары, и для меня, как для женщины, которая никогда не сможет дать ему этого? И особенно то, что этот дар преподнесла ему она? От этой мысли желудок снова бунтует, и все, что я могу сделать, это опереться лбом о крышку унитаза, закрыть глаза и отгородиться от образов очаровательного маленького мальчика с чернильными волосами, изумрудными глазами и озорной улыбкой. Маленького мальчика, которого я никогда не смогу ему дать.

Но может она. И если это правда, то как я смогу справиться с этим? Любить мужчину, но не его ребенка, потому что не являюсь ему родной матерью — просто из-за того, что он часть Тони — каким же ужасным человеком это меня сделает? И я знаю, что это неправда, знаю, что я никогда не смогу не полюбить ребенка из-за неподвластных ему обстоятельств, но в то же время, он станет постоянным убийственным напоминанием того, что кто-то другой может дать ему то, чего не могу дать ему я.

Высший дар.

Безусловную любовь и невинность.

Вытираю слезы, о которых даже и не подозревала, когда слышу далекий лай Бакстера, и выхожу на террасу. Безобидный зверь появляется на верху лестницы, ведущей с пляжа, и со стоном плюхается на пол террасы. Делаю глубокий вдох и готовлюсь к приходу Колтона, не зная, с какой из его версий мне предстоит столкнуться.

Через несколько мгновений появляется он, с волос капает пот, щеки красные, грудь вздымается от напряжения. Хочу спросить, как он себя чувствует, что творится в его голове, но решаю поступить умнее. Я позволю ему самому задать тон этому разговору.

Он поднимает глаза, и я вижу, как при виде меня по его лицу пробегает шок. Он стоит, уперев руки в бедра, и просто смотрит на меня.

— Какого черта ты все еще здесь?

Так вот как это будет происходить.

Я думала, что успокоилась, надеялась, что он справится с собой во время пробежки, но, очевидно, нас по-прежнему связывает чертова колючая проволока. Мы оба все еще одержимы идеей доказать свою точку зрения. Вопрос в том, как он справится с тем, что я должна сказать? Снова набросится на меня? Во второй раз разорвет на части? Или поймет, что, несмотря на сенсационную новость от Тони, наша фигуральная гонка не прекратится? Что мы сможем противостоять надвигающемуся ущербу?

— Ты больше не можешь убегать, Колтон. — Надеюсь, что мои слова — те, которые он говорил раньше мне — попадут в цель и осядут в его сознании.

Он останавливается рядом с моим креслом, но отводит голову в сторону, чтобы не смотреть на меня.

— Я не твоя нахрен собственность, Рай. Ты не больше Тони имеешь право говорить мне, что я могу или не могу делать. — Он произносит это шепотом, но его слова бьют по мне.

— Не подлежит обсуждению, помнишь? — предупреждаю я его с вызовом, которого не чувствую. Он просто стоит там в нетерпении, мышцы напряжены, и я чувствую себя вынужденной продолжать. Остановить или начать борьбу, назревающую между нами. — Ты прав. — Я качаю головой. — Ты не моя собственность… и я не хочу, чтобы ты ею был. Но когда у тебя отношения, ты не можешь причинять кому-то боль, потому что тебе самому больно, а затем уйти. Есть последствия, есть…

— Я же говорил тебе, Райли… — он поворачивается ко мне лицом, все еще отводя глаза, но тон его голоса — полный отвращения — заставляет меня подняться на ноги. — Я делаю то, что хочу, черт возьми. Так что лучше тебе помнить об этом.

— Колтон… — это все, что я могу сказать, чувствуя, как от его внезапного высказывания меня отбрасывает на несколько шагов назад, от его неожиданной потребности вернуть свою жизнь, которая, как он чувствует, выходит из-под контроля. Но он не понимает. Это больше не только его жизнь. Это и моя жизнь тоже! Речь идет о мужчине, которого я люблю, и о возможностях, которые я чувствую. Это убивает меня так же сильно, как и его, но он слишком погружен в себя, чтобы посмотреть на все иначе. Заставляю себя сглотнуть, пытаюсь подобрать слова, чтобы сказать ему это, показать, что нам обоим больно, не только ему одному. Но я слишком медлю. Он опережает меня, ударяя первым.

— Говоришь, у нас отношения, Райли… а ты уверена, что это то, чего ты хочешь, потому что такова моя жизнь, — кричит он, его тело беспокойно движется со всей своей отрицательной энергией. — Очаровательная жизнь Колтона, мать его, Донавана. На каждый подъем приходится гребаный спуск вниз. На каждое хорошо найдется что-то чертовски плохое. — Он делает ко мне шаг, пытаясь настроить против себя и надавить на мои больные места. Впиваюсь ногтями в ладони, напоминая себе, что ему нужно позволить выпустить пар. Позволить обвинить весь мир, если понадобится, чтобы он смог успокоиться, понять, что это не конец света, несмотря на то, что для меня так оно и есть. — Ты готова к подобным поворотам событий на моем жизненном пути? — заканчивает он, слова сочатся сарказмом, когда он расхаживает в нескольких метрах от меня. Чувствую исходящий от него гнев, его отчаяние, когда он хватается за соломинку, чтобы заставить меня отреагировать. Заставляю себя сглотнуть и качаю головой.

— Ладно, — говорю я, растягивая слово, выигрывая время, пытаясь придумать, что сказать. — Что тогда хорошего, а что плохого?

— Что хорошего? — переспрашивает он, его глаза расширяются, а пот стекает по телу. — Хорошего то, что я жив, Райли. Я, черт возьми, жив! — кричит он, ударяя себя кулаком в грудь. Съеживаюсь от его голоса, звенящего в моих ушах. Он ошибочно понимает мою реакцию и подпитывается ею. — Что? Думала, на самом деле я собирался сказать «ты»? — говорю себе не плакать, говорю, что это не тот ответ, на который я надеялась, но кого я обманываю? Неужели я действительно думала, что посреди всего этого он будет держаться за меня, как за свою опору? Его причину? Я могу надеяться, но зная его как человека, привыкшего полагаться только на себя, я не должна удивляться.

— Думаешь, что можешь появиться здесь, играть в семью, заботится обо мне, и все мои проблемы — все мои чертовы демоны — исчезнут? Полагаю, Тони просто доказала, что теория неверна, да? — Он уничижительно смеется, и этот смех выедает крошечные отверстия в остатках моей решимости. — Идеального гребаного мира, который, как ты думаешь, существует, на самом деле нет, твою мать. Нельзя сделать лимонад из насквозь сгнившего лимона.

И я не знаю, от чего больнее сильнее: от кислоты, разъедающей мой желудок, его гнева, бьющего меня по ушам, или боли, сжимающей мое сердце. Ударная волна, оставшаяся после Тони, превращается в полномасштабное землетрясение из недоверия и боли, когда мои мысли выходят из-под контроля и врезаются в стену, как при аварии, случившейся с Колтоном. Но на этот раз повреждения слишком велики, чтобы с ними справиться, поскольку все вокруг меня рушится. Мой желудок снова вздымается, когда я пытаюсь ухватиться за что-то, за что угодно, чтобы дать себе хоть каплю надежды.

Мне нужен воздух.

Я не могу дышать.

Мне нужно уйти от всего этого.

Отступаю на несколько шагов назад, мне нужно бежать, и натыкаюсь на перила. Борюсь с необходимостью снова вырвать, мои пальцы впиваются в дерево, я пытаюсь успокоиться.

— Ты больше не можешь убегать, Райли, у нас же отношения. Разве это не твои правила? — его насмешливый голос звучит ближе, чем я ожидаю, и что-то в том, как он говорит, от близости, пронизанной сарказмом, заводит меня с пол-оборота.

Я резко разворачиваюсь.

— Я не убегаю, Колтон! Мне больно! Я, твою мать, разваливаюсь на части, потому что не знаю, что сказать или как тебе ответить! — кричу я. — Я, черт возьми в бешенстве, что злюсь на тебя за то, что ты такой бессердечный, потому что ты прав! Я отдала бы все, чтобы родить ребенка. Что угодно! Но я не могу, и мысль о том, что кто-то может дать тебе единственное, чего не могу дать тебе я, разрывает меня на части.

Закрываю ладонями лицо и мгновение просто держу их там, пытаясь перестать плакать, пытаясь собраться с мыслями, которые мне нужно высказать. Поднимаю голову и снова встречаюсь с ним взглядом.

— Но знаешь, что? Даже если бы я могла, я бы никогда не воспользовалась этим и не манипулировала бы тобой, чтобы получить желаемое. Я не долбаная Тони, и не жалкое подобие жизни твоей матери. — Слезы текут по моему лицу, и сквозь затуманенное зрение я смотрю на него, стоящего там, ошеломленного вспышкой моего гнева.

Он начинает что-то говорить, и я поднимаю руку, чтобы остановить его, мне нужно закончить то, что я хочу сказать.

— Нет, Колтон, я не убегаю и не оставляю тебя, но я не знаю, что делать. Я, твою мать, без понятия! Остаться здесь и позволить тебе и дальше меня унижать? Я умираю изнутри, Колтон. Разве ты не видишь этого? — вытираю слезы и качаю головой, нуждаясь в какой-то реакции от него. — Или мне просто уйти? Дать нам пару дней, чтобы справиться с тем дерьмом, которое творится в наших головах? Что не обижаюсь на тебя за то, что у тебя есть выбор, а у меня его нет. Так ты поймешь, что я не похожа на всех тех женщин, которые когда-либо использовали тебя.

Делаю к нему шаг, к своему любимому мужчине, и мне хотелось бы сделать что-то — что угодно — чтобы облегчить его внутреннее смятение, но я знаю, что это не в моих силах. Чувствую, что он на пределе, как и я, что столкнуться с вероятностью иметь ребенка — чересчур даже для него — человека, столько всего пережившего — но я в растерянности, как я могу помочь, когда во мне самой творится такой беспорядок.

Мышцы на его челюсти пульсируют, я смотрю, как он пытается контролировать свои эмоции, свой гнев, свою потребность в освобождении и мне хотелось бы сделать для него что-то еще, потому что, если мое сердце разбивается в дребезги, то не могу представить, что происходит с ним. И единственное, что я могу сделать, это дать нам немного пространства… успокоиться… разобраться в себе, чтобы снова прийти в норму.

Вновь обрести нас.

Делаю к нему еще один шаг, и он, наконец, поднимает глаза, встречаясь со мной взглядом, чтобы я могла прочитать там его чувства. И, возможно, дело в том, что сейчас, разрушив стены друг друга, мы действительно друг друга знаем, потому что независимо от того, как сильно он пытается скрыть свои эмоции, я могу прочитать каждую из них, мелькающую в его глазах. Страх, гнев, смятение, стыд, беспокойство, неуверенность. Правда в том — как я и полагала — что он подталкивает меня, заставляя сбежать, чтобы доказать самому себе, что на самом деле я такая, какой он воспринимает всех других женщин. И в то же время я замечаю раскаяние, и небольшая часть меня вздыхает при виде этого, предоставляя мне что-то, за что можно держаться.

Он делает ко мне шаг, вставая рядом, но не прикасаясь. Вижу, как на его лице мелькают эмоции, как напрягаются мышцы, когда он пытается сдержать все, что я вижу в его глазах. Боюсь, если прикоснусь к нему, мы оба сломаемся, а сейчас один из нас должен быть сильным.

И это должна быть я.

— Посмотри на меня, Колтон, — говорю я ему, ожидая, когда его глаза снова отыщут мои. — Я та, кто обгоняет тебя. Кто зубами и ногтями будет драться за тебя. Кто сделает все, что угодно, чтобы боль в твоих глазах и душе исчезли… чтобы, заявление Тони исчезло… но я не могу. Я не могу быть для тебя кем-то большим, пока ты не прекратишь меня отталкивать. — Подхожу ближе, желая дотронуться до него и стереть боль из его глаз. — Потому что все, чего я хочу — это помочь. Я могу справиться с тем, что ты ведешь себя как засранец. Могу справиться с тем, что ты вымещаешь на мне свое дерьмо… но это ничего не исправит. Это не заставит Тони, или ребенка, или что-то еще исчезнуть. — Я задыхаюсь от слез, перехватывающих мое горло. — Я просто не знаю, что делать.

— Райли… — это первый раз, когда он говорит, и то, как он называет мое имя с такой болью и отчаянием, посылает озноб по моей спине. — У меня в голове сейчас полная хрень. — Заставляю себя сглотнуть и киваю головой, чтобы он знал, что я его слышу. Он закрывает глаза и громко вздыхает. — Послушай, мне… мне нужно время, чтобы все прояснить… так что я не отталкиваю тебя… я просто…

Кусаю нижнюю губу, не уверенная, расстроена ли я, что он говорит мне уйти или чувствую облегчение, и киваю головой. Он протягивает руку, чтобы коснуться меня, но я отступаю назад, боясь, что, если он это сделает, я не смогу уйти.

— Хорошо, — говорю я ему, мой голос едва слышен, я делаю шаг назад. — Поговорим через пару дней.

Я больше не могу смотреть на него, наша боль сейчас так ощутима по разным причинам, поэтому я поворачиваюсь и направляюсь к дому.

— Райли, — он снова произносит мое имя — никто не может произнести его так, как он — и мое тело мгновенно останавливается. Знаю, он чувствует себя так же, как и я — неуверенно, нерешительно, хочет, чтобы я осталась и хочет, чтобы я ушла — поэтому я просто стою к нему спиной и киваю головой.

— Я знаю. — Я знаю, что он извиняется — за то, что обидел меня, любил меня, и за то, что мне приходится пройти через это, за Тони, за неопределенность, за мою собственную неуверенность, когда дело доходит до того, чего я не могу ему дать… знаю, он жалеет о стольких вещах… и самое главное за что он извиняется, что прямо сейчас позволил мне уйти, потому что он не может найти в себе сил, чтобы попросить меня остаться.

ГЛАВА 20

— Я так горжусь тобой, приятель. — Смотрю в глаза Зандеру и борюсь со слезами. Хочу, чтобы он увидел глубину моих чувств к нему и к тому, что он только что сделал. За то, что предоставил окружному прокурору все необходимое, чтобы выдвинуть официальные обвинения против человека, который исчез, словно ветер. Сидеть за столом, полным страшных взрослых, и объяснять недавно обретенным голосом, как отец убивал маму — как напал на нее сзади, несколько раз ударил ножом, а затем ждал ее смерти, пока сам ты спрячешься за диваном, потому что должен быть в постели. Вот кто смелый парень. Я крепко сжимаю его в своих объятиях, больше для себя, чем для него, и мне жаль, что я не могу забрать у него воспоминания.

— Как ты стал таким смелым? — спрашиваю я его.

Я не жду ответа, но, когда он говорит, его слова останавливают меня.

— Мне помогли супергерои, — говорит он, пожимая плечами. Заставляю себя проглотить комок в горле, появившемся от такого количества эмоций, что я не могу говорить. Смотрю в глаза маленького мальчика, которого люблю всем сердцем, и не могу не видеть частички взрослого мужчины, которому оно тоже принадлежит. Мое сердце сжимается из-за обоих, и хотя я наполнена таким невероятным чувством гордости, оно окрашено легкой печалью, потому что я знаю, Колтон хотел бы знать, что Зандер сделал сегодня. Большинство взрослых никогда не могли понять те воображаемые барьеры, через которые он перескакивал.

Но я не могу ему рассказать.

Прошло четыре дня с тех пор, как я покинула его дом.

Четыре дня без разговоров.

Четыре дня для него, для нас, чтобы собрать наше личное дерьмо вместе.

И четыре дня абсолютного хаоса для меня во многих отношениях: Дом, мои эмоции, безумие СМИ из-за возможного ребенка, отсутствие Колтона.

Говорю Зандеру, что положу его любимую плюшевую собаку в его спальню и чтобы он пошел поиграл в салочки с остальными мальчиками. Стал ребенком, играл, смеялся и забыл о том, что его преследует — если такое вообще возможно.

Делаю все возможное, чтобы приготовить нам совместный ужин, в то время как знакомые и успокаивающие голоса мальчиков, доносящиеся снаружи, помогают мне справиться.

Я скучаю по Колтону. Мы были вместе каждый день больше месяца, и я привыкла к его присутствию, его улыбке, звуку его голоса. Мне больно, что он не позвонил, но в то же время я не жду, что он позвонит. Кроме сообщения, чтобы убедиться, что я благополучно добралась домой, и песни «Я человек», я ничего от него не слышала. У него столько всего, что нужно выяснить, столько с чем нужно примириться. И Боже, да, я хочу быть рядом с ним, помогать ему разобраться во всем, но это не мое дело. Всё просто и понятно.

Не могу сосчитать, сколько раз я брала трубку, чтобы позвонить ему — услышать его голос, узнать, как он себя чувствует, просто поздороваться — но не смогла. Знаю лучше, чем кто-либо, что пока Колтон не впустит меня в свое забаррикадированное сердце, звонок не принесет никакой пользы.

Покрываю глазурью торт, сделанный ранее, в качестве небольшой награды за сегодняшнюю храбрость Зандера, когда звонит телефон. Смотрю на экран и нажимаю кнопку «Отклонить». Это неизвестный номер и, скорее всего, журналист, желающий щедро заплатить мне за мою версию истории Тони. Она сказала прессе, что я любовница, разлучившая ее, беременную жертву, с любовью всей ее жизни… Колтоном.

Единственным благословением является то, что папарацци еще не обнаружили Дом. Но я знаю, это ненадолго, и я по-прежнему пытаюсь сообразить, что же мне делать тогда?

И почему-то история, которую обрисовала Тони, заставляет меня смеяться. Я не верю в сенсацию на шестой странице, где говорится, что они с Колтоном возродили свой роман. Я была в доме Колтона. Я знаю, как он презирает ее и все, что она олицетворяет. Не поэтому мне так грустно.

Я просто скучаю по нему. По всему нему.

Самое смешное, что на этот раз я не боюсь, что он побежит к другой. Мы преодолели это препятствие, и, откровенно говоря, добавив еще одну женщину в комплект, он еще больше усложнит свою жизнь. Нет, я не беспокоюсь, что он пойдет к другой женщине, я беспокоюсь, что он не придет ко мне.

Голоса прорываются сквозь мои мысли, когда я режу картошку на ужин. Слышу Коннора, говорящего:

— Придурок снова здесь.

— Мы всегда можем закидать его яйцами. — Это Шейн.

О чем, черт возьми, они говорят?

— Эй, ребята? — зову я их, вытирая руки и направляясь в гостиную. — Кто это опять здесь?

Шейн кивает головой в сторону окна.

— Вон тот парень, — говорит он, указывая на окно. — Он думает, что припарковался там инкогнито.

— Как будто мы его не видим, — вставляет Коннор. — И не знаю, фотограф ли он. Камера ничего не доказывает, чувак.

Я тут же отдергиваю шторы, смотрю на улицу. Даже не увидев машину, я знаю, что предстанет перед глазами. Темно-синий седан, припаркованный в паре домов вниз по улице, частично скрытый другой машиной. Я совершенно забыла об этом.

По крайней мере, этот одинокий папарацци настолько жаден, что скрывает мое местонахождение, чтобы заполучить всю прибыль себе. За это я могу быть ему благодарна. Но это также означает, что если он все узнал, вскоре появятся и другие, желающие получить свою долю сенсации из истории с разлучницей, которой я якобы являюсь.

Твою мать! Я знала, что анонимность дома была слишком хороша, чтобы оказаться правдой.

— Пошлите, ребята. Пора…

— Так круто, что ты станешь знаменитой! — говорит Коннор, идя по коридору.

Хочу его поправить, когда Шейн делает это за меня, игриво толкая в плечо.

— Нет, придурок! Колтон — вот, кто знаменит. Ты ничего не знаешь?

— Эй! А ну-ка, приберите за собой! — кричу я им вслед.

* * *

— Спасибо, что заехала за мной.

— Без проблем, — говорит Хэдди, заводя двигатель, когда загорается зеленый свет. — Было забавно подразнить фотографов, хотя не думаю, что кто-то из них мне поверил, когда я сказала, что ты прячешься в доме.

Я стону. Потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к фотографам, слоняющимся возле дома, но теперь я боюсь, что те немногие, к которым я привыкла, превратятся в целую толпу.

— Смею ли я спросить?

Хэдди смотрит на меня и лишь сверкает своей беспечной усмешкой.

— Нет, не смеешь, потому что мы не думаем об этом… или Колтоне… или мне… соверхрененно ни о чем важном.

— Нет? — смотрю на нее и не могу не улыбаться, не могу не радоваться, что она была готова забрать меня с работы и попытаться держать стервятников в страхе.

— Нет! — говорит она, когда шины взвизгивают на повороте. — Мы отыщем себе темный уголок и утопим наши печали, а затем отправимся на поиски отчаянно горячего бита, чтобы танцевать до тех пор, пока не забудем всё свое дерьмо!

Смеюсь вместе с ней, эта идея звучит как Рай. Мгновение, чтобы убежать от мыслей, постоянно мечущихся в моей голове и тяжести в сердце.

— Что с тобой происходит? Какие печали ты хочешь утопить? — и на минуту мне грустно из-за того, что последние несколько недель мы были так заняты, что я не знаю ответа на этот вопрос, когда раньше мне никогда бы не пришлось спрашивать.

Она пожимает плечами, на мгновение становясь необычно тихой, прежде чем заговорить.

— Просто кое-что происходит с Лекси. — Собираюсь спросить, о чем она говорит, потому что они с сестрой очень близки, но она меня опережает. — Мы не говорим ни о чем, о чем не нужно говорить, помнишь?

— Звучит неплохо! — говорю я ей, в машине оживает музыка, и мы обе начинаем подпевать.

* * *

Со стуком ставлю свой бокал на стол, понимая, что мои губы немного онемели. Нет, слишком онемели. Смотрю, как Хэдди ухмыляется мужчине на другом конце бара, а затем снова сосредотачивается на мне, ее ухмылка превращается в широкую улыбку.

— Он похож на Стоуна, — говорит она, пожимая плечами, и я рада, что проглотила выпивку, иначе бы прыснула.

Не знаю, почему мне смешно, потому что на самом деле это не так, но мое сознание начинает играть, соединяя точки, образующие воспоминания. Стоун заставляет меня думать об Асе, а Ас заставляет думать о Колтоне, а мысль о Колтоне заставляет хотеть… его. Всего его.

— Нет-нет-нет, — говорит Хэдди, понимая, о чем я думаю. — Еще по одной, — говорит она бармену. — Не думай о нем. Ты обещал, Рай. Никаких парней. Никакой печали. Никаких помех в виде пенисов не допускается.

— Ты права, — смеясь, говорю я ей, надеясь, что она мне поверит, хотя знаю, я не очень убедительна. — Помехи в виде пенисов не допускаются. — Официант ставит перед нами новые бокалы. — Спасибо, — бормочу я, концентрируясь на перемешивании льда соломкой, вместо того, чтобы думать о Колтоне и гадать, что он делает, и о чем думает. И с треском проваливаюсь. — На днях я рассказала ему о Стоуне.

Я удивлена, что Хэдди меня слышит. Мой голос такой тихий, но я знаю, что она расслышала, потому что хлопает рукой по барной стойке.

— Я знала, что ты не выдержишь! — кричит она, привлекая внимание окружающих нас людей. — Я знала, что сколько бы ты ни выпила, мы все равно вернемся к запретному.

— Прости, — говорю я ей, скривив губы. — Я действительно не смогла. — Снова сосредотачиваюсь на выпивке, расстроенная тем, что подвела подругу.

— Эй, — говорит она, потирая мою руку. — Не могу представить… прости… я просто пыталась немного встряхнуться от господства членов и обняться с нашей внутренней шлюшкой. — Приподнимаю бровь и качаю головой.

— Внутренняя шлюшка обнимается, — говорю я, положив голову ей на плечо, но на самом деле не чувствуя этого.

— Так ты с ним разговаривала? — спрашивает она.

— Думала, мы не говорим о господстве членов, помех в виде пениса и мужчинах по имени Колтон или Стоун. — Хихикаю я.

— Ну, — растягивает она слово. — Чертовски трудно не говорить об этом, когда он так выглядит, со своей сексуальной развязностью, глазами, которые говорят подойди-и-трахни-меня, и окружающим его ореолом страсти. Черт, единственная причина, по которой можно вышвырнуть из постели такого мужика, как он — это чтобы трахнуть его на полу.

Начинаю смеяться, по-настоящему смеяться, до тех пор, пока вдруг от смеха на глазах не наворачиваются слезы и не начинает дрожать нижняя губа. Я икаю, всхлипывая, и сразу же проклинаю алкоголь — должно быть он во всем виноват — что внезапно мне становится грустно и я до безумия скучаю по Колтону.

Возьми себя в руки, Томас! Прошла чертова неделя. Соберись. Моя внутренняя воодушевляющая речь терпит неудачу, потому что не важно прошел один день или десять. Я безумно по нему скучаю. И какой бы антоним не существовал у слова подкаблучник, я — его самая худшая женская версия.

— И она, наконец, выпускает пар, — говорит Хэдди, обнимая меня за плечи и притягивая к себе.

— Заткнись! — говорю я ей, но не всерьез.

То есть, я ведь сижу в баре с моей лучшей подругой в пятницу вечером, и мне надлежит отлично проводить время, но все, о чем я могу думать — это Колтон. В порядке ли он? Прошел ли уже тест на отцовство? Собирается ли мне позвонить? Почему еще не позвонил? Думает ли обо мне, как я о нем?

— Итак, я собираюсь избавиться от этого, потому что мы обе знаем, что, хотя сидим здесь вдвоем, фигурально Колтон находится между нами. И как бы эта идея его не могла бы его возбудить…

Я наконец-то даю ей тот смех, которого она от меня добивается.

— Фу! Ненавижу это.

— Тогда почему бы тебе не позвонить ему?

И это вопрос на миллион долларов.

— Вся эта история с Тони ему крышу снесла. Она отрыла дерьмо из его прошлого, и как бы я ни хотела быть там — позвонить ему — я не хочу принимать весь удар на себя. Я звонила Бэксу, чтобы узнать, убедиться, что Колтон в порядке. — Я пожимаю плечами. — Он сказал, да, и что Колтон все еще немного сходит с ума. Мне бы хотелось поговорить с ним, — признаюсь я, когда она гладит меня по руке, — но мне нужно дать ему пространство, о котором он просил. Он позвонит мне, когда разберется со своим дерьмом.

— Хм, интересно, где я уже слышала эту фразу раньше? — поддразнивает она, а я только пожимаю плечами.

— Кажется, это слова очень мудрой женщины.

— Действительно, очень мудрой, — смеется она, закатывая глаза и чокаясь со мной. — И раз уж эта женщина я, можно дать тебе еще один совет?

— Хэддизм?

— Да, Хэддизм. Мне нравится этот термин. — Она одобрительно кивает головой, делает еще глоток и снова улыбается парню на другом конце бара. — Я как-то спросила тебя, думаешь ли ты, что Колтон стоит того… и теперь, когда прошло больше времени, ты все еще так думаешь? Видишь возможность будущего с ним?

— Я люблю его, Хэд. — Ответ срывается с моего языка за долю секунды. Без колебаний, без сомнения, с полной убежденностью.

Она смотрит на меня секунду, и я могу сказать, что внутри она оценивает мою реакцию, пытается понять всю картину целиком и немного удивлена моим однозначным ответом.

— Ты любишь его, потому что он первый парень после Макса или потому что он тот, кого ты выбираешь? Не потому, что хочешь его исправить, так как мы обе знаем, что ты любишь сломленные души, а потому, что ты выбираешь его таким, кем он является сейчас, и таким, кем он будет через пять лет?

Я не отвечаю ей, не потому, что не знаю ответа, а потому, что не могу произнести ни слова из-за комка, застрявшего в горле. И она видит ответ во мне, зная меня, чтобы понимать, что я чувствую.

— А если ребенок окажется его?

Обретаю голос.

— Боже… ты сегодня действительно задаешь сложные вопросы. Думала, сегодня мы не должны думать соверхрененно ни о чем важном? Думала, здесь прозвучит Хэддизм? — и это не значит, что я не задавалась этими вопросами, но, слыша их от нее, делает всё таким реальным.

Потому что иногда багаж может оказаться слишком тяжелым, а любви может быть недостаточно, чтобы его нести.

— Я над этим работаю, — говорит она, подталкивая ко мне выпивку. — Но это важно, потому что моей лучшей подруге больно, так что выпей и ответь на вопрос.

Делаю глоток и не могу сдержать улыбку.

— Проблема не в том, что ребенок его, а в том, что меня пугает его реакция. — И впервые я признаю вслух то, чего боюсь больше всего. — А что, если отцом окажется он и не сможет с этим справиться? Как я смогу любить человека, который не любит своего ребенка, независимо от того, кто его мать? Выпишет чек, чтобы откупиться от нее и вести себя так, будто ребенка не существует? Что, если он выберет этот вариант? Как я смогу проводить ночи в постели с человеком, списавшим со счетов собственного ребенка, а потом идти работать в дом, полный мальчиков, с которыми случилось то же самое? Какой лицемеркой я стану?

И вот. Он здесь. Мой самый большой страх, что я влюблена в мужчину, который бросит собственного ребенка. Что мне придется уйти от любимого человека, потому что он не может встретиться лицом к лицу со своими собственными демонами, не может принять тот факт, что он сможет быть тем, в ком его ребенок будет нуждаться. Выбор, ставящий под угрозу предпочтения и желание быть в отношениях — это одно, ставить под угрозу то, кем вы являетесь — вещи, присущие вам, ваши убеждения и вашу мораль — подобное не подлежат обсуждению.

Вздыхаю и лишь качаю головой.

— Что же произойдет тогда, Хэдди? Что, если это и будет его выбором?

— Ну… — она тянется ко мне и сжимает мою руку, — …пока нет ответов, так что это спорный момент. К тому же, ты должна дать ему преимущество сомнения… на днях он был шокирован, расстроен, зол, когда она его огорошила… но он хороший человек. Посмотри, какой он с мальчиками.

— Знаю, но тебя там не было. Ты не видела, как он отреагировал, когда…

— Знаешь, что я тебе скажу? — говорит она, прерывая меня и поднимая две рюмки текилы, стоявшие нетронутыми на барной стойке перед нами. Смотрю на нее, пытаясь понять, почему она вдруг хочет выпить за разговор по душам, но поднимаю рюмку. — Скажу так: никогда не смотри на мужчину свысока, если он не у тебя между ног.

Прыскаю от смеха. Я должна была бы уже привыкнуть к ней, правда, должна была бы, но она постоянно удивляет меня и заставляет любить ее еще больше. Перестаю смеяться и смотрю на нее.

— Одну на удачу…

— И одну для храбрости, — заканчивает она, когда мы выпиваем алкоголь.

Я рада обжигающему ощущению, рада находится здесь и сейчас со своей лучшей подругой, и когда прокручиваю в голове то, что, черт возьми, она только что сказала, смотрю на нее краем глаза.

— Если только он не между твоих ног, да? Это старая семейная поговорка? Которая передается из поколения в поколение?

— Да, — говорит она, скривив губы и борясь с улыбкой, которую я знаю. — Никогда не беспокой мужчину, когда он тебя вкушает.

— Хэдди, — смеюсь я. — Серьезно?

— Я могу продолжать в том же духе всю ночь, сестренка! — она снова чокается со мной бокалом, мои щеки ужасно болят от улыбки. — А вот еще одна. Когда твоя лучшая подруга грустит, твоя задача — заставить ее напиться и отправиться танцевать.

— Ну, — говорю я, соскальзывая со стула и уделяя минуту тому, чтобы комната перестала вращаться, — думаю, что это охрененно прекрасная идея!

Хэдди расплачивается и вызывает такси, мы неуклюже направляемся к входной двери. И я отговариваю себя от того, чтобы заставить ее отвезти меня в дом Колтона, потому что прямо сейчас я действительно хочу Колтона — хорошего, плохого — любого.

— Пойдем, нам пора. Три часа в баре — это слишком долго, — говорит она, обнимая меня и помогая достойно дойти до выхода.

И как только мы выходим из бара, темное ночное небо взрывается шквалом ослепительных вспышек камер и криков.

— Каково это, когда вас называют разлучницей?

— Неужели вы не чувствуете никаких угрызений совести из-за Колтона и Тони?

— Не лицемерие ли, что вы пытались заставить Колтона бросить ребенка, когда сами зарабатываете этим на жизнь?

И они продолжают нападать на меня. Один за другим, один за другим. Чувствую себя в ловушке, Хэдди пытается провести меня сквозь скопление камер и микрофонов, вспышек и презрения.

Полагаю, пресса меня нашла.

ГЛАВА 21

Колтон

— Ты, нахрен, издеваешься надо мной? — борюсь с желанием что-нибудь разбить. Это желание управляет каждой моей чертовой эмоцией, заставляя жаждать звука разрушения. Звука моей взрывающейся гребаной жизни.

Мой разум выталкивает образы, мелькающие в нем последние пару дней.

Анализы крови, ДНК-маркеры и чертовы тесты на отцовство.

Гребаные стервятники поедают Тони с ее дерьмовой ложью и крокодильими слезами как свежее мясо.

Вместе с Джеком и Джимом (Прим. переводчика: речь идет о названии виски «Джек Дэниэлс» и «Джим Бим») я так устал смотреть на свою жизнь сквозь дно пустого стакана, что вместо этого, я выбираю вариант пить прямо из чертовой бутылки.

А еще есть Райли.

Чертова Райли.

Маленькие частички ее повсюду. Простыни, которые все еще пахнут ею. Заколка для волос на тумбочке в ванной. Банки с ее любимой диетической колой, идеально расставленные в холодильнике. Ее Kindle на тумбочке (Прим. переводчика: Kindle — серия устройств для чтения электронных книг). Ее волосы на моей футболке. Доказательство того, что ее совершенство существует. Доказательство того, что кто-то настолько хороший — настолько чистый — на самом деле может хотеть кого-то вроде меня — сгнившего и испорченного с большой буквы.

Я хочу, нуждаюсь, ненавижу, что хочу, ненавижу, что она мне так чертовски нужна, но я не могу этого сделать. Не могу втянуть ее в этот гребаный ливень дерьма, обрушившийся на меня, не хочу, чтобы она имела дело со съехавшим мной, даже если мне это и ненавистно, пока мне не удастся прокрутить все это в голове. Пока я не смогу контролировать эмоции, управляющие моими действиями.

Пока не получу отрицательный результат ДНК-теста.

Моя мама была чертовски права. Чертовски права, а она знала меня только восемь из моих тридцати двух лет… и если это ни о чем не говорит, не уверен, что еще может. Меня невозможно любить. Если кто-то любит меня — если я позволяю кому-то подойти слишком близко — мои собственные демоны тоже начнут на них нападать. Пробираться сквозь мои трещины и находить способ их разрушить.

— Колтон, ты там?

Вырываю себя из своих мыслей — тех самых проклятых мыслей, которые всю прошлую неделю вертелись у меня в голове, как хомячок в колесе.

— Да, — отвечаю я своему пресс-агенту. — Я здесь, Чейз. — Отталкиваю от себя газетенку, лежащую передо мной на столе, но не важно, выбрасываю ли я их в мусор или сжигаю ублюдков, потому что образ Райли, выходящей из того бара, все еще выжжен в моем мозгу. Потрясенные глаза, приоткрытые губы и ошеломленный взгляд из-за вихря, ударившего по ней, когда она ушла.

И это чертовски убивает меня! Разрывает на части из-за того, что мое дерьмо — присутствие рядом со мной — стало причиной такого выражения на ее лице. Страха в ее глазах. Всё, чего я хочу, это быть с ней, обнять ее, но я этого не делаю. Не могу, потому что у меня нет слов или действий, чтобы сделать вещи лучше. Заставить их исчезнуть. Защитить ее.

— Это чушь собачья, и ты это знаешь.

Слышу на другом конце линии вздох пресс-агента. Она знает, что я зол, знает, что бы она ни говорила, я не буду счастлив, если она не скажет мне, где найти ублюдков, преследующих Рай, и не позволит моей потребности к уничтожению вырваться на свободу.

— Колтон, в свете обвинений Тони, тебе лучше ничего не предпринимать. Если ты отреагируешь, твой публичный имидж…

— Мне плевать с высокой колокольни на мой публичный имидж!

— О, поверь мне, я знаю, — вздыхает она. — Но, если ты отреагируешь, пресса заглотит наживку, а затем еще сильнее вцепится в тебя, чтобы увидеть, как ты облажаешься или потеряешь все. Это означает, что они будут дольше ошиваться вокруг Райли…

Будь все проклято, если она не права. Но, черт возьми, чего бы я только не отдал, чтобы выйти за ворота и высказать им свое мнение.

— На днях, Чейз, — говорю я ей.

— Знаю, знаю.

Бросаю телефон на диван напротив и тру руками лицо, прежде чем снова опуститься на диван и закрыть глаза. Что, черт возьми, я собираюсь делать? И с каких это пор мне не насрать?

Что, черт возьми, со мной случилось? Я перешел от «мне наплевать на всех и вся» к тому, что скучаю по Райли и желаю увидеть мальчиков. Душевные струны и прочее дерьмо. Чтоб меня.

Спасибо голосу моей экономки, Грейс, вернувшей меня в настоящее от гребаных единорогов и радужного дерьма, не присущих моим мыслям. Дерьма, ассоциирующегося со слабаками и подкаблучниками. Дерьма, которому нет места в моей голове, смешанного с другим ядом, живущим там.

Выжидаю секунду. Знаю, он там, наблюдает за мной, пытается понять мое теперешнее состояние, но ничего не говорит. Приоткрываю один глаз и вижу, что он прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди, его глаза полны беспокойства.

— Так и будешь просто стоять и смотреть на меня или войдешь и осудишь, глядя в глаза?

Он смотрит на меня еще, и клянусь Богом, я ненавижу это чувство. Ненавижу осознавать, что вместе со всеми другими гребаными людьми из длинного и выдающегося списка, я подвожу и его.

— Никакого осуждения, сынок, — говорит он, проходя в комнату и садясь на диван напротив меня.

Не могу поднять на него глаза и поблагодарить Господа за гребаную благодать, иначе все обернется катастрофой, а он действительно знает, как сильно вся эта ситуация с Тони вынесла мне мозг. Делаю глубокий вдох, мечтая сейчас о пиве. Может уже можно начать вечеринку, а?

— Выкладывай, отец, потому что я чертовски уверен, ты здесь не для того, чтобы просто поздороваться.

Он еще немного сидит молча, и я не могу этого вынести. Я наконец-то смотрю на него. Он встречает мой взгляд, в серых глазах размышление, что сказать, он в раздумьях кривит губы.

— Что же, честно говоря, я зашел посмотреть, как у тебя дела в разгар всего этого, — говорит он, взмахивая рукой в воздухе, — но это и так довольно очевидно, с тех пор как ты находишься в таком дерьмовом настроении. — Он откидывается на спинку стула, кладет ноги на кофейный столик и просто смотрит. Дерьмо, он устраивается поудобнее. — Так ты скажешь, сынок, или мы будем сидеть и пялиться друг на друга всю ночь? Потому что у меня времени, хоть до конца света. — Он смотрит на часы, а потом на меня.

Твою мать! Я не хочу говорить об этом дерьме. Не хочу говорить о детях, о женщинах и мальчиках, по которым скучаю, о женщине, о которой не могу перестать думать.

— Черт возьми, я не знаю.

— Тебе придется дать мне больше, чем это, Колтон.

— Например? Что я облажался? Это ты хочешь услышать? — вызываю его на реакцию. И как же приятно для разнообразия самому надавить на кого-то. На прошлой неделе все кружили вокруг меня, носились со мной как курица с яйцом, боясь, что я вспылю, поэтому мне хорошо, даже если позже я буду чувствовать себя дерьмом за то, что поступил так со своим отцом. — Хочешь, чтобы я сказал тебе, что трахнул Тони, и теперь получаю то, что заслуживаю, потому что бросил ее, словно она горящий гребаный уголек, и теперь она преследует меня, рассказывая про беременность? Что я не хочу ребенка — не собираюсь иметь ребенка — ни с ней, ни с кем-либо еще? Никогда. Потому что я не собираюсь позволять кому-то использовать ребенка как пешку, чтобы получить от меня то, что они хотят. Потому что как, черт возьми, кто-то вроде меня может быть отцом ребенку, когда я по-прежнему испорчен, как в день, когда ты меня нашел?

Встаю с дивана и начинаю расхаживать по комнате. Злюсь на него за то, что он не клюнул на приманку — не дал отпор и не вступил со мной в бой, который я жажду — и просто сидит там с этим взглядом полного принятия и понимания. Успокоения. Мне хочется, чтобы он сказал мне, что ненавидит меня, что разочарован во мне, что я заслуживаю всего, что сейчас получаю, потому что мне так чертовски легче держаться и верить, чем наоборот.

— И что обо всем этом думает Райли?

Останавливаюсь и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Что? Я не ожидал, что он произнесет такое.

— Что ты имеешь в виду?

— Я спросил, что Райли думает обо всем этом? — он наклоняется вперед, ставя локти на колени, глаза под изогнутыми бровями спрашивают меня.

— Черт меня дери, если я знаю. — Хмыкаю, а папа качает головой. Боже, ненавижу объясняться. Но это мой отец. Супергерой моего эндшпиля, как я могу поступить иначе? — Она была здесь, когда Тони сбросила бомбу. Мы поссорились, потому что я вел себя как бесцеремонный осел и выместил все на ней. Скулил из-за ребенка, которого я не хочу, когда сама она не может иметь детей. Я был в ударе, — говорю я ему, закатывая глаза. — Мы договорились нескольких дней не видеться, чтобы снова прийти в себя. Чтобы я разобрался со своим дерьмом.

— И с тех пор вы с ней не разговаривали?

— Что это такое, папа? Игра в задай двадцать гребаных вопросов? Неужели похоже, что я уже разобрался со всем своим дерьмом? — усмехаюсь я. Один шаг вперед, а потом двадцать шагов назад. — Тони все еще беременна? Результаты теста уже пришли? Ответы: «Да», и чертовски большое «Нет»… так что, нет, я ей пока не звонил. Добавь это еще к тем счетам, что накопились у меня перед тобой.

Он просто смотрит на меня.

— Так вот, что я делаю? Выставляю тебе счет? Потому что, похоже, ты и сам отлично справляешься с этим, сынок. Так что позволь мне задать тебе вопрос, который ты должен задать себе: почему бы не вытащить свою голову из задницы и не позвонить ей?

Шумно вздыхаю.

— Я не хочу сейчас говорить об этом, папа. — Просто уходи. Дай мне прикончить еще одну бутылку Джека, пока часики тикают, чтобы врачи нашли время для вынесения решения: не испортил ли я жизнь еще нерожденного ребенка. Потому что, если ребенок мой, черт возьми, его душа уже испорчена, и этого я не могу взять на свою совесть.

— Что же, а я хочу, так что бери стул и присоединяйся к вечеринке жалости к себе, Колтон, потому что я не уйду, пока мы не закончим этот разговор. Понятно?

Открываю рот, и возвращаюсь на пятнадцать лет назад, в свою единственную ночь под арестом за участие в уличных гонках. К тому времени, когда он забрал меня, отчитал по полной и рассказал, как все будет дальше. Чтоб меня. У меня на груди выросли волосы, есть собственные дома и прочее дерьмо, но он все еще может заставить меня чувствовать себя подростком.

Меня пронзает гнев. Сейчас я не нуждаюсь в гребаном психиатре, мне нужен отрицательный анализ крови. И Райли, обхватившая меня ногами с нежным вздохом, слетающим с ее губ, когда я погружусь в нее. Максимальное удовольствие, чтобы похоронить всю эту дерьмовую боль.

— Итак, — говорит он, отрывая меня от мыслей о ней. — Ты серьезно собираешься отпустить ее без боя? Позволишь уйти из своей жизни из-за Тони?

— Она не собирается уходить! — кричу я на него, расстроенный, что он смеет допустить лишь мысль о том, что она уйдет. Или уйдет?

Он лишь приподнимает бровь.

— Вот именно. — Поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним. — Так что перестань с ней обращаться так, будто она уйдет. Она не твоя мать.

Хочу на него закричать, что я, нахрен, знаю, что она не моя мать. Чтобы даже не смел ставить ее имя в одно предложение с моей матерью, но вместо этого тереблю шов на диване, подыскивая ответ, который, я думаю, он хочет услышать. В котором я пытаюсь убедить себя сам, что это правда.

— Она не заслуживает этого… дерьма, которое я принес с собой. Мое прошлое… теперь мое вероятное гребаное будущее.

Он хмыкает, и я ненавижу это, потому что не могу понять, что это значит.

— Разве не ей решать, Колтон? Я имею в виду, ты принимаешь решения за нее… разве она не имеет права голоса?

Заткнись, хочется мне сказать ему. Не напоминай мне, какого хрена она заслуживает, потому что я уже сам все знаю. Знаю, черт возьми! Потому что не могу ей этого дать. Думал, что смогу… думал, что мне удастся, и теперь со всем этим, я знаю, что не смогу. Это усилило всё, сказанное ею… Всё, от чего я никогда не смогу очистить свою гребаную душу.

— Ты говоришь, что она не оставит тебя, когда дела пойдут плохо, сынок, но твои действия говорят мне о чем-то совершенно ином. И все же ты не видел, как она сражалась за тебя каждый день, когда ты лежал на больничной койке. Каждый чертов день. Не оставляя ни на минуту. Это наводит меня на мысль, что твоя маленькая дилемма, совершенно к ней не относится.

Каждая частица меня восстает против слов, которые он говорит. Скажи их кто-то другой, это привело бы меня в ярость, но уважение заставляет меня сдерживаться от крика на человека, слова которого бьют слишком близко к цели.

— Дело только в тебе. — Тихая решимость в его голосе проносится по комнате и бьет меня по лицу. Дразнит, чтобы я заглотил наживку, и я больше не могу сдерживаться.

А я больше и не хочу этого делать так же, как не хочу больше провести еще одну ночь в своей постели без Райли. Если смотреть слишком пристально, на поверхность всплывут призраки прошлого, а у меня больше нет места для призраков, потому что мой шкаф уже полон гребаных скелетов.

Но спичка зажжена и брошена в бензин. Внутренний огонь, черт побери, разгорелся, и все разочарование, неуверенность и одиночество прошлой недели приходят мне в голову, взрываясь внутри. Я протру дыру в проклятом полу, вышагивая кругами, пытаясь бороться с ним, обуздать его, но это бесполезно.

— Посмотри на меня, папа! — кричу я на него, он сидит на диване. Развожу руки в стороны и ненавижу себя за надрыв в голосе, ненавижу за неожиданное проявление слабости. — Посмотри, что она со мной сделала! — И мне не нужно объяснять, кто она, потому что презрение в моем голосе, объясняет все достаточно ясно.

Я стою с распростертыми объятиями, кровь бурлит, а он просто сидит, спокойный, насколько это возможно, и ухмыляется — ухмыляется, черт возьми — мне.

— Я смотрю, сынок. Смотрю на тебя каждый день и думаю, какой ты невероятный человек.

Его слова выбивают из меня весь дух. Я кричу на него, а он отвечает мне этим? Какую игру он ведет? Задурить голову Колтона больше, чем уже есть? Черт, я слышу слова, но не позволяю им впитаться. Они не соответствуют действительности. Не могут. Невероятный и поврежденный — несовместимые понятия.

Слово «невероятный» не может быть использовано для описания человека, который говорит домогающемуся его мужчине, что любит его, независимо от того, принуждают его сказать эти слова или нет.

— Это, черт побери, невозможно, — бормочу я в тишине комнаты, когда мерзкие воспоминания оживляют мой гнев, изолируя душу. Я даже не могу встретиться с ним взглядом, потому что он может увидеть, насколько я порочен. — Это невозможно, — повторяю я себе, на этот раз более решительно. — Ты мой отец. Ты и должен говорить такое.

— Нет, не должен. И технически, я не твой отец, так что мне нет нужды говорить подобные вещи. — Теперь эти слова заставляют меня встать как вкопанный… возвращая к тем временам, когда я был испуганным ребенком, который боится, что его отправят обратно. Раньше он никогда не говорил мне ничего подобного, и теперь я чертовски волнуюсь о направлении, которое принимает этот разговор. Он встает и идет ко мне, не сводя с меня глаз. — Ты ошибаешься. Я не обязан был останавливаться и сидеть с тобой на пороге трейлера. Не обязан был отвозить тебя в больницу, усыновлять, любить… — продолжает он, усиливая каждую детскую неуверенность, которая у меня когда-либо была. Заставляю себя сглотнуть. Заставляю смотреть ему в глаза, потому что внезапно я чертовски боюсь услышать то, что он хочет сказать. Правду, в которой собирается признаться. — … но знаешь, что, Колтон? Даже в твои восемь лет, будучи испуганным и голодным, я знал — знал уже тогда — каким удивительным ты был, что ты был тем невероятным человеком, перед которым я не смог устоять. Не смей уходить от меня! — его голос гремит и потрясает меня до чертиков. От спокойствия и уверенности до гнева в одно мгновение.

Останавливаюсь на полпути, моя потребность избежать этого разговора, поднимающего в памяти столько дерьма, бунтует и восстает внутри меня, умоляя продолжать идти прямо к двери на пляж. Но я этого не делаю. Не могу. Я ушел от всего, что было в моей жизни, но я не могу уйти от единственного человека, который не ушел от меня. Опускаю голову, кулаки сжимаются в ожидании слов, которые он собирается сказать.

— Я почти двадцать лет ждал этого разговора с тобой, Колтон. — Его голос становится более спокойным, ровным, и это пугает меня больше, чем когда он в ярости. — Я знаю, ты хочешь убежать, выйти за чертову дверь и сбежать на свой любимый пляж, но ты этого не сделаешь. Я не позволю тебе струсить.

— Струсить? — рычу я, оборачиваясь к нему лицом, на котором бушует годами сдерживаемая ярость. Все эти годы я гадал, что он на самом деле думает обо мне. — Ты называешь то, через что я прошел, «трусостью»? — И на его лицо возвращается ухмылка, и хотя я знаю, что он просто дразнит меня, пытается спровоцировать, но я заглатываю наживку целиком. — Как ты смеешь стоять здесь и вести себя так, даже если ты меня приютил, будто для меня это было легко. Что эта жизнь для меня была легкой! — кричу я, мое тело вибрирует от гнева, взрываясь негодованием. — Как ты можешь говорить мне, что я невероятный человек, когда за двадцать четыре года ты миллион раз говорил мне, что любишь меня — ЛЮБИШЬ МЕНЯ — а я не сказал тебе этого ни разу. Ни разу, черт возьми! И ты хочешь сказать, что ты не против? Как я могу не думать, что облажался, когда ты дал мне всё, а я взамен не дал тебе абсолютно ничего? Я даже не могу сказать тебе три гребаных слова! — когда последние слова слетают с моих губ, я прихожу в себя и понимаю, что нахожусь в нескольких сантиметрах от отца, мое тело дрожит от гнева, съедавшего меня всю жизнь, его крошечные кусочки откалываются от моего ожесточенного гребаного сердца.

Молниеносно отступаю на шаг назад. Он снова оказывается прямо у меня перед носом.

— Ничего? Ничего, Колтон? — его крик наполняет комнату. — Ты дал мне всё, сынок. Надежду, гордость и чертову неожиданность. Ты научил меня, что бояться — это нормально. Что иногда ты должен позволить тем, кого любишь, из прихоти вести сражение с ветряными мельницами, потому что для них это единственный способ освободиться от внутренних кошмаров. Это ты, Колтон, научил меня, что значит быть мужчиной… потому что быть мужчиной просто, черт побери, когда тебе преподносят мир на блюдечке с голубой каемочкой, но, когда тебе вручают сэндвич с дерьмом, какой достался тебе, а потом ты превращаешься в человека, который стоит сейчас передо мной? Так вот, сынок, это и есть определение того, что значит быть мужчиной.

Нет, нет, нет, хочу я закричать на него, чтобы попытаться заглушить звуки, в которые не могу поверить. Пытаюсь прикрыть уши, как маленький ребенок, потому что это слишком. Всё это — слова, страх, гребаная надежда на то, что я действительно могу быть немного согнутым, а не полностью сломленным — чересчур. Но ничего не выходит, и мне требуется каждая капля контроля, чтобы не замахнуться на него, когда он оттаскивает мои руки от ушей.

— Нет-нет… — кряхтит он от усилия, которое ему требуется. — Я не уйду, пока не скажу то, что собираюсь — то, вокруг чего слишком долго ходил — и теперь я понимаю, что, как родитель, был неправ, не заставив тебя услышать это раньше. Так что чем больше ты будешь мне сопротивляться, тем дольше это будет продолжаться, поэтому я предлагаю тебе дать мне закончить, сынок, потому что, как я уже сказал, у меня времени, хоть до конца света.

Просто смотрю на него, потерявшись в двух враждующих телах: маленького мальчика, отчаянно умоляющего об одобрении, и взрослого мужчины, который не может поверить в то, что он только что его получил.

— Но это не возм…

— Никаких «но», сынок. Нет, — говорит он, разворачивая меня так, чтобы не касаться меня сзади, зная, что спустя все эти годы я так и не смог с этим справиться, так что он может смотреть мне в глаза… а я не могу спрятаться от абсолютной честности в его взгляде. — Ни одного дня с тех пор, как я встретил тебя, я не жалел, что выбрал тебя. Ни тогда, когда ты взбунтовался или сопротивлялся мне, или когда участвовал в уличных гонках, или когда воровал мелочь со стола…

Мое тело дрожит от этих слов — гребаный маленький мальчик во мне опустошен, меня поймали — хотя он не сердится.

— …неужели ты думаешь, что я не знаю о банке с мелочью и коробке с едой, которую ты прятал под кроватью… тайнике, который ты хранил на случай, если подумаешь, что мы больше не захотим тебя и вышвырнем на улицу? Ты не замечал, сколько мелочи я вдруг оставлял повсюду? Я оставлял ее специально, потому что ни минуты ни о чем не жалел. Ни тогда, когда ты переступил все границы и нарушил все возможные правила, потому что адреналин неповиновения было намного легче почувствовать, чем дерьмо, которое она позволяла им делать с тобой.

У меня перехватывает дыхание от его слов. Мой гребаный мир вращается в темноте, а кислота извергается в желудок, словно лава. Реальность закручивается в спираль при мысли, что мой самый большой страх сбылся… он знает. Об ужасах, моей слабости, всех мерзостях, признаниях в любви, моем запятнанном духе.

Не могу смотреть ему в глаза, не могу запрятать свой стыд поглубже, чтобы начать говорить. Чувствую его руку на своем плече, пытаюсь вернуться к фокусу на размытом пятне моего прошлого и избежать воспоминаний, вытатуированных в моем гребаном сознании — на моем гребаном теле — но не могу. Райли заставила меня чувствовать — сломать эти проклятые барьеры — и теперь я ничего не могу с собой поделать.

— И раз уж мы прояснили ситуацию, — говорит он, его голос становится намного мягче, рука сжимает плечо. — Я знаю, Колтон. Я твой отец, я знаю.

Гребаный пол рушится подо мной, и я пытаюсь вырвать свое плечо из его хватки, но он не позволяет мне, не позволяет повернуться к нему спиной, чтобы скрыть слезы, обжигающие мои глаза, словно осколки льда. Слезы, подтверждающие тот факт, что я слабак, который совершенно ни с чем не может справиться.

И как бы я ни хотел, чтобы он заткнулся… чтобы оставил меня нахрен в покое… он продолжает:

— Тебе не нужно говорить мне ничего. Не нужно пересекать воображаемую черту в своей голове, заставляющую бояться, что признание заставит всех тебя бросить, докажет, что ты менее мужественный, сделает пешкой, которой она хотела, чтобы ты был…

Он делает паузу, и мне требуется каждая капля внутренних сил, чтобы попытаться встретиться с его глазами. И я делаю это за долю секунды до того, как чертова дверь во внутренний дворик, песок под ногами и кислород, обжигающий легкие, когда мои ноги вбиваются в песок на пляже, зовут меня, как героин наркомана. Скрыться. Сбежать. Спастись бегством. Но я, нахрен, застываю на месте, секреты и ложь вращаются и сталкиваются с правдой. Он знает правду, но я все еще не могу заставить себя произнести ее после двадцати четырех лет абсолютного молчания.

— Так что не говори сейчас ничего, просто слушай. Я знаю, что она позволяла им делать с тобой мерзкие и отвратительные вещи, от которых меня тошнит. — Мой желудок выделывает кульбиты, дыхание прерывается, когда я слышу это. — …вещи, которые никто и никогда не должен пережить… но знаешь, что, Колтон? Это не твоя вина. То, что ты позволил этому случиться не значит, что ты этого заслужил.

Соскальзываю по стене позади себя, пока не сажусь на пол, как чертов маленький мальчик… но его слова, слова моего отца… вернули меня в детство.

Напугали меня.

Изменили.

Вынесли мне мозг, воспоминания начинают протискиваться через червоточины в моем испорченном сердце и душе.

Мне нужно побыть одному.

Нужны Джек или Джим.

Мне нужна Райли.

Нужно забыть об этом. Снова.

— Папа? — у меня дрожит голос, как у маленькой сучки, просящей разрешения, и, будь я проклят, если сейчас я ею не являюсь. На гребаном полу, собираясь снова блевануть, тело трясется, в голове мечутся мысли, желудок восстает.

Он садится на пол рядом со мной, как делал, когда я был маленьким, кладет руку мне на колено, его терпение немного меня успокаивает.

— Да, сынок? — его голос такой ласковый, такой неуверенный, что я могу сказать, он боится, что, вероятно, зашел слишком далеко. Что сломал меня еще больше, когда я уже и так был разбит в хлам и слишком долго держался на одном скотче.

— Мне нужно… нужно побыть одному.

Слышу, как он вздыхает, чувствую его смиренное принятие и его бесконечную любовь. И мне нужно, чтобы он ушел. Сейчас же. Прежде чем я потеряю контроль.

— Ладно, — мягко говорит он, — но ты ошибаешься. Пусть, ты никогда не произносил этих слов вслух — пусть, никогда не говорил, что любишь меня — но я всегда это знал, потому что это так. Это в твоих глазах, в том, как загорается твоя улыбка при виде меня, в том факте, что ты, не спрашивая, делишься со мной своими любимыми шоколадными батончиками «Сникерс». — Он посмеивается над воспоминаниями. — Как ты позволял мне держать тебя за руку и помогать тебе звать твоих супергероев, пока лежал в постели, пытаясь заснуть. Так что слов не было, Колтон… но так или иначе ты говорил мне об этом каждый день. — Он замолкает на мгновение, пока часть меня позволяет факту о том, что он знает, погрузиться в меня. Что все мои переживания за эти годы, что он не знал, как сильно я пал, не имели значения. Он знал.

— Я знаю, твой худший страх — иметь ребенка…

Восторг, поднявшийся во мне, захлебывается страхом от его слов. Это уже слишком, слишком много, слишком быстро, когда я так долго скрывался от этого.

— Пожалуйста, не надо, — умоляю я, зажмурившись.

— Хорошо… я наговорил тебе кучу всякого дерьма, но пришло время тебе это услышать. И мне жаль, что я, вероятно, задурил тебе голову больше, чем было нужно, но, сынок, сейчас только ты сможешь это исправить — разберись с этим сейчас, когда все карты перед тобой. Но я должен сказать, ты — не твоя мать. ДНК не делает тебя таким же монстром, как и она… так же, как если бы у тебя был ребенок, твои демоны не перейдут на эту новую жизнь.

Мои кулаки сжимаются, зубы скрежещут при последних словах — словах, которые питают худшие из моих страхов — желание что-нибудь сломать возвращается. Чтобы заглушить боль, вернувшуюся с удвоенной силой. Знаю, он довел меня до предела. Слышу его тихий вздох сквозь каждый крик моей души.

Он медленно встает, и я уговариваю себя посмотреть на него. Показать, что я его услышал, но не могу заставить себя сделать это. Чувствую его руку на своей макушке, будто я снова маленький мальчик, и его неуверенный голос шепчет:

— Я люблю тебя, Колтон.

Слова заполняют мою гребаную голову, но я не могу заставить их преодолеть страх, застрявший в горле. Преодолеть воспоминания о молитве, которую я повторял, и за которой следовали жестокость и невыразимая боль. Как бы мне ни хотелось сказать ему — чувствуя потребность сказать ему — я все еще не могу.

Видишь, идеальный пример, хочется мне ему сказать, показать, насколько я испорчен. Он только что вывернулся передо мной нахрен наизнанку, а я не могу дать ему проклятый ответ, потому что она украла его у меня. И он думает, что я могу быть родителем? Она сделала мое сердце черным, а душу — гнилой. Ни за что на свете я не смог бы передать это кому-то другому, если бы был хоть малейший шанс, что такое может случиться.

Слышу, как закрывается дверь, остаюсь на полу. Внешний свет угасает. Джек зовет меня, искушает, давая возможность без стакана погрузиться в его покой.

Гребаное смятение затапливает меня. Утаскивая вниз.

Мне нужно проветрить свою чертову голову.

Нужно разобраться со своим дерьмом.

Только тогда я смогу позвонить Рай. И Боже, как же мне хочется ей позвонить. Мой палец парит над гребаной кнопкой вызова. Зависает там больше часа.

«Вызов».

«Вызов завершен».

«Вызов».

«Вызов завершен».

Чтоб меня!

Закрываю глаза, голова кружится от выпитого. И я начинаю смеяться над тем, до чего меня довели. Мы с полом становимся лучшими друзьями. Охрененно.

Нетрудно подняться, когда ты уже и так на гребаном дне. Время садится в чертов лифт. Я начинаю смеяться. Знаю, есть только один способ очистить голову — мой единственный гребаный кайф, кроме Райли — который поможет на некоторое время сдержать демонов в страхе. И как бы мне ни была нужна сейчас Райли, в первую очередь я должен сделать кое-что другое, чтобы разобраться со своим дерьмом. Моя правая рука, мать ее, дрожит, когда я жму на вызов, и боюсь до чертиков, но время пришло.

Сначала голова.

Затем Райли.

Чертовы детские шажочки.

— Привет, придурок. Не думал, что ты помнишь мой номер, прошло чертовски много времени с тех пор, как ты мне звонил.

Что за гребаная брюзгливая старушка. Боже, я люблю этого парня.

— Бэкс, посади меня в чертову машину.

Его смех тут же замирает, тишина уверяет, что он услышал меня, услышал слова, которые я знаю, он ждал услышать с того момента, как меня выписали.

— Что происходит, Вуд? Ты уверен?

Почему все, нахрен, допрашивают меня сегодня?

— Я сказал, посади меня в чертов автомобиль!

— Ладно, — растягивает он в своей медленной манере. — Где витает твоя голова?

— Серьезно, твою мать? Сначала подталкиваешь меня сесть в эту ублюдочную машину, а теперь сомневаешься в том, хочу ли я этого? Ты что, моя чертова кормилица?

Он хихикает.

— Ну, мне правда нравится, когда с моими сосками играют, но, черт, Вуд, думаю, прикоснись ты к ним, и от этого у меня все опустится.

Не могу удержаться от смеха. Чертов Бэккет. Всегда полон гребаных шуточек.

— Перестань меня доставать, ты можешь вывести меня на трассу или нет?

— Ты можешь протрезветь и выпустить из рук Джека, потому что твой голос выдает тебя, а в твоей голове все еще полно дерьма… поэтому я снова повторю свой вопрос. Где твои мысли?

— Повсюду, мать твою! — кричу я на него, не сумев скрыть пьяные нотки в своем голосе. — Черт, Бэкс! Вот почему мне нужен трек. Мне нужно очиститься от дерьма, чтобы помочь исправиться.

На линии повисает тишина, и я прикусываю язык, потому что знаю, если я надавлю сильнее, он пошлет меня нахрен и повесит трубку.

— Трек не исправит твою гребаную голову, но думаю, что одна красотка с волнистыми волосами могла бы для тебя это сделать.

— Брось это, Бэкс. — Рявкаю я, не в настроении для очередного сеанса психотерапии.

— Ни за что на свете, ублюдок. Есть ребенок. Нет ребенка. Ты действительно собираешься вытолкать лучшее, что у тебя есть, за дверь?

И начинается сеанс номер два.

— Иди на хер.

— Нет, спасибо. Ты не в моем вкусе.

Его снисходительный тон бесит меня.

— Держись от этого подальше, мать твою!

— О! Так ты собираешься ее отпустить? По-моему есть такая песня или подобное дерьмо? Ну, черт, если позволишь ей уйти, полагаю, я покажу ей как бежать.

Ублюдок. Что, сегодня мои кнопки так легко нажать?

— Если ты умный, то заткнешься нахрен. Я знаю, ты подталкиваешь меня… пытаешься заставить позвонить ей.

— Вау! Он слушает. Вот это чертова новость.

С меня достаточно.

— Хватит валять дурака, делай свою работу и выведи меня на чертову трассу, Бэккет.

— Будь на автодроме завтра в десять утра.

— Что?

— Давно пора. Я зарезервировал трек на прошлой неделе, ожидая, когда твоя задница с этим справится.

— Хммм. — Он должен был поставить меня в известность.

— Тебя не увидят. — Смеется он.

— Отвали.

— Как скажешь.

ГЛАВА 22

Выдыхаю и распрямляю плечи, приветствуя ожог, растягивая свои разогретые и основательно уставшие мышцы. Я отчаянно нуждалась в этой пробежке — побеге через задний двор и ворота нашего соседа, чтобы незамеченной скрыться от настойчивой прессы.

Поднимаю взгляд, и что-то на другой стороне улицы бросается мне в глаза. Сразу же настораживаюсь, видя через дорогу темно-синий седан, к которому прислонился мужчина с камерой в руке и телеобъективом, закрывающим его лицо. Что-то в нем кажется мне знакомым, но я не могу понять… но знаю, моя маленькая частица свободы — тайный путь — был раскрыт.

Эта мысль выводит меня из себя, и хотя мне еще предстоит общение с прессой, мои ноги живут своей собственной жизнью и начинают идти к нему. Мысленно снова и снова прокручиваю в голове упреки, которыми собираюсь его наградить. Он наблюдает за моим приближением, затвор щелкает в быстром темпе, камера все еще закрывает его лицо. Как раз собираюсь начать свою речь, находясь примерно в пятнадцать метрах, и у меня в руке звонит телефон.

Даже после многих дней отсутствия связи, от звонка мой пульс по-прежнему ускоряется, надеясь, что это Колтон, но зная, даже не посмотрев на экран, что это не он. Но я немного отвлекаюсь, когда смотрю на экран и вижу имя Бэккета. Я сразу же останавливаюсь и начинаю возиться с телефоном, беспокоясь, что что-то случилось.

— Бэкс?

— Привет, Рай. — Это все, что он говорит, и замолкает. Вот черт. Страх ложится на сердце свинцовым грузом.

— Бэккет, что-то случилось с Колтоном? — не могу унять беспокойство, отражающееся в моем голосе.

Тишина затягивается, и мои мысли разбегаются, мгновение смотрю на фотографа, прежде чем повернуться к нему спиной и поспешить домой.

— Я просто хотел, чтобы ты знала, Колтон сейчас на пути к автодрому.

Я стою на открытом воздухе, но мне вдруг становится трудно дышать.

— Что? — я удивлена, что он меня слышит, мой голос такой слабый. В моей голове, как слайд-шоу, мелькают картинки: авария, искореженный металл, Колтон на больничной койке, раненый и ни на что не реагирующий.

— Знаю, вы двое… вся эта история с ребенком, и то, что он не звонит тебе. — Он вздыхает. — Я должен был позвонить тебе и сказать… подумал, тебе захочется знать. — Могу сказать, что он разрывается между тем, что подорвал доверие своего лучшего друга и тем, что, по его мнению, больше всего нужно Колтону.

— Спасибо. — Это единственное, что я могу сказать, когда мои эмоции выходят из-под контроля.

— Не уверен, Рай, что ты это имеешь в виду, но я подумал, что должен позвонить.

Между нами воцаряется тишина, и я знаю, он беспокоится не меньше меня.

— Он готов, Бэкс? Ты на него давишь? — не могу сдержать пренебрежения, проскальзывающего в моем вопросе.

Он выдыхает и над чем-то посмеивается.

— Никто не давит на Колтона, Рай, кроме самого Колтона. Ты это знаешь.

— Знаю, но почему сейчас? Что за срочность?

— Потому что это то, что ему нужно сделать… — голос Бэккета замирает, когда он подыскивает следующие слова. Я открываю ворота и перебираюсь через маленький забор, отделяющий соседский двор от моего. — Во-первых, он должен доказать, что так же хорош, как и раньше. Во-вторых, это способ, который помогает Колтону справляется, когда в его голове слишком много всего происходит, и он не может все это отключить, и в-третьих…

Я не слышу, что Бэккет говорит дальше, потому что слишком занята, вспоминая нашу ночь перед гонкой, наш разговор, и слово слетает с моих губ, когда я думаю вслух.

— Пятно.

— Что?

Когда Беккет спрашивает, я понимаю, что на самом деле произнесла это вслух, и его голос выдергивает меня из моих мыслей.

— Ничего, — говорю я. — Какая третья причина?

— Неважно.

— Ты уже сказал больше, чем должен был, зачем останавливаться?

Наступает неловкое молчание, он начинает, а затем на мгновение останавливается.

— Ничего особенного. — Я просто хотел сказать, что в прошлом, становясь таким, он использовал одно из трех. Извини… мне не следовало…

— Все нормально. Я понимаю… понимаю его. В прошлом, когда жизнь становилась слишком тяжелой, он использовал женщин, алкоголь или трек, верно? — молчание Бэкса и есть мой ответ. — Ну, думаю, мне повезло, что трек оказался свободен, да?

Бэккет смеется, и я слышу, что он с облегчением вздыхает.

— Боже, он не заслуживает тебя, Райли. — Его слова вызывают улыбку на моем лице, несмотря на беспокойство, съедающее меня изнутри. — Я просто надеюсь, что вы оба понимаете, как сильно ты ему нужна.

Слезы наворачиваются на глаза.

— Спасибо за звонок, Бэкс. Я уже еду.

* * *

Я благодарна, что транспорта по дороге в Фонтану не так много, и что охрана на парковке не позволяет прессе следовать за мной в здание. Паркую машину внутри и замираю, когда слышу, как кто-то пытается завести машину. Двигатель оживает, его звук эхом отдается от трибун и вибрирует в моей груди.

Не знаю, как справлюсь с этим. Как смогу наблюдать за Колтоном, пристегнутым ремнем безопасности, и летящим по трассе, когда чувствую страх и все, что вижу в голове — это дым? Но я пообещала ему, что буду там в тот день, когда он снова сядет за руль. Знала бы я, что мне позволят забрать назад свое обещание, теперь, когда между нами все так неопределенно.

Но я не могу не быть здесь. Потому что я держу свои обещания. И потому что я не могу смириться с мыслью, что он где-то там, не зная, все ли с ним в порядке. Да, мы не разговаривали, были сбиты с толку и страдали, но это не значит, что я могу отключить свои чувства.

Рев мотора снова отвлекает меня от мыслей. Моя тревога и необходимость быть здесь ради него, ради себя, своей души, заставляет меня ставить одну ногу вперед другой. Дэвис встречает меня на окраине пит-роу и кивает, когда я пожимаю его руку в знак приветствия, прежде чем он ведет меня туда, где работает команда Колтона.

Останавливаюсь, когда вижу машину, изгиб шлема Колтона, сидящего за рулем в капсуле, Бэккета, склонившегося над ним, собирающегося затянуть ремни, как только Колтон ему это позволит. Заставляю себя сглотнуть, но понимаю, что глотать нечего, потому что мой рот будто забит ватой. Ловлю себя на том, что от беспокойства хочу покрутить кольцо, которое я больше не ношу, но привычка все еще осталась, и мне приходится довольствоваться тем, что я сцепляю руки.

Дэвис ведет меня вверх по лестнице к смотровой вышке, похожей на ту, в которой я сидела, наблюдая, как машина Колтон выходит из-под контроля. Каждый шаг вверх напоминает мне тот день — звук, запах, спазмы в животе, абсолютный ужас — каждая ступень — это еще одно воспоминание о моментах после того, как машина врезалась в ограждение. Мое тело хочет развернуться и убежать, но сердце говорит мне, что я должна быть здесь. Я не могу его бросить, когда он во мне нуждается.

Звук двигателя меняется, и мне не нужно поворачиваться и смотреть туда, чтобы знать, он медленно едет по пит-роу по наклонному асфальту трассы. Я стою в башне рядом с несколькими членами экипажа, сосредоточенных на приборах, считывающих показатели электроники автомобиля, но в момент, когда я там нахожусь, я чувствую энергию нервозности, чувствую, что они так же обеспокоены тем, что Колтон находится в машине, как и я.

Слышу на лестнице позади себя шаги и знаю, это, должно быть, Бэкс. Прежде чем успеваю что-либо ему сказать, звук мотора ослабевает, и мы оба смотрим в сторону конца пустого пит-роу. Через мгновение двигатель снова начинает урчать, и машина медленно выезжает на трек.

Бэккет быстро смотрит на меня и протягивает наушники. Его взгляд говорит мне, что он так же взволнован и обеспокоен этим, как и я, и маленькая часть меня испытывает облегчение. Он наклоняется ближе, и, прежде чем я надеваю наушники, говорит:

— Он не знает, что ты здесь.

Я просто киваю, глаза говорят ему спасибо, губы произносят:

— Думаю, это к лучшему.

Он кивает в сторону стула впереди башни, но я решительно качаю головой. Ни за что на свете я не смогу сейчас сидеть. Меня охватывает нервозность, и я вышагиваю вперед и назад, в то время как душа остается скованной страхом.

Двигатель мягко урчит на первом повороте, и я разворачиваюсь, чтобы следить за Колтоном, хотя мне хочется закричать, чтобы он остановился, вышел из машины, вернулся ко мне. Автомобиль начинает разгоняться, входя во второй поворот.

— Вот так, Вуд. Тихо и спокойно, — уговаривает Бэкс ласковым голосом. Все, что я слышу в наушниках — это темп двигателя и тяжелое дыхание Колтона, но ответа от него нет. Прикусываю губу и смотрю на Бэккета, мне не нравится, что Колтон молчит. Могу только представить, что творится в его голове.

— Проклятье, Бэкс! — впервые за неделю слышу его голос, то, что в нем звучит — страх, переплетенный с гневом — заставляет меня крепче схватиться за наушники. — Машина — дерьмо! Я думал, ты все проверил. Она…

— С машиной все в порядке, Колтон. — Ровный голос Бэкса звучит громко и отчетливо, он оглядывается на другого члена экипажа и слегка качает головой.

— Чушь собачья! Она дрожит как сучка и развалится, как только я разгонюсь на ней. — Вибрации, обычно присутствующей в его голосе от тяги движка, нет, он даже не выходит из второго поворота достаточно быстро, чтобы это могло на него повлиять.

— Это новая машина. Я проверил каждый сантиметр.

— Ты не понимаешь, о чем, черт возьми, говоришь, Бэккет! Проклятье! — кричит он в машине, останавливаясь на дальней части трека между вторым и третьим поворотами, его разочарование резонирует по радио.

— Это другая машина. На треке никого нет, чтобы врезаться в тебя. Просто веди ее тихо и спокойно.

Ответа не следует. Ничего, кроме отдаленного гула двигателя на холостом ходу, который, я уверена, скоро заглохнет, и тогда им нужно будет запускать его на трассе, чтобы начать все снова. Больше времени для Колтона на то, чтобы посидеть, подумать, вспомнить и вновь пережить катастрофу, парализующую его.

Время идет и мое беспокойство о любимом мужчине усиливается. Несмотря на то, что здесь все мы его поддерживаем, я знаю, там он чувствует себя одиноким, изолированным от всех в металлическом гробу на колесах. Мое сердце сжимается, паника и беспомощность начинают удушать.

Бэккет вышагивает взад и вперед, руками теребит волосы, не зная, как уговорить своего лучшего друга слезть с карниза, когда тот уже ничего не хочет слушать. Снова ерзаю — неровное дыхание Колтона — единственный звук в радиоэфире — и я больше не могу это терпеть.

Подхожу к Бэккету.

— Убери всех из эфира. — Он смотрит на меня и пытается понять, что я делаю. — Убери их, — Говорю я спешно и в моей просьбе сквозит отчаяние.

— Всем отключить радиосвязь, — приказывает Бэккет, как только я подхожу к стойке с микрофоном впереди башни. Сажусь на сиденье и жду кивка Бэккета, как только он понимает, что я делаю.

Шарю в поисках кнопки включения микрофона, Дэвис наклоняется и жмет на ту, что мне нужна.

— Колтон? — мой голос дрожит, но я знаю, он слышит меня, потому что я слышу, как он дышит.

— Райли? — мое имя — одно лишь слово — но надрыв в его голосе и уязвимость в том, как он его произносит, вызывают слезы на моих глазах. Сейчас он говорит, как один из моих мальчиков, когда они просыпаются от страшного сна, и мне жаль, что я не могу выбежать на трек, чтобы обнять его и успокоить. Но я не могу, поэтому делаю то, что в моих силах.

— Поговори со мной. Расскажи, что происходит в твоей голове. На связи никого нет, кроме нас с тобой. — Тишина тянется какое-то время, мои ладони потеют от нервозности, и я волнуюсь, что не смогу помочь ему пройти через это.

— Рай, — вздыхает он побежденно, и я собираюсь рвануть обратно к микрофону, когда он продолжает. — Я не могу… не думаю, что смогу… — его голос стихает, я уверена, воспоминания о несчастном случае набрасываются на него, как прежде на меня.

— Ты можешь это сделать, — говорю я с большей решимостью, чем чувствую на самом деле. — Это Калифорния, Колтон, а не Флорида. Нет машин. Никаких новичков, делающих глупые ошибки. Нет дыма, сквозь который ничего не видно. Никакой аварии. Только ты и я, Колтон. Ты и я. — На мгновение останавливаюсь, и когда он не отвечает, говорю единственное, что вертится в моей голове. — Ничего, кроме простыней.

Слышу смешок, и испытываю облегчение, что достучалась до него. Воспользовалась приятными воспоминаниями, чтобы прорваться сквозь страх. Но когда он говорит, я все еще слышу в его голосе тревогу.

— Просто я… — он останавливается и вздыхает, мужчине трудно принять свою уязвимость, особенно перед лицом команды, которая боготворит и уважает его.

— Ты можешь это сделать, Колтон. Мы можем сделать это вместе, хорошо? Я здесь. Я никуда не собираюсь уходить. — Даю ему несколько секунд, чтобы он понял мои слова. — Твои руки на руле?

— Мгмм… но моя правая рука…

— С ней все в полном порядке. Я видела, как ты ею пользуешься, — говорю я ему, надеясь снять напряжение. — Твоя нога на педали?

— Рай? — его голос снова дрожит.

— Педаль. Да или нет? — знаю, сейчас он нуждается в том, чтобы я взяла бразды правления в свои руки и была сильной, и для него я сделаю все.

— Да…

— Хорошо, очисти мысли. Есть только ты и трек, Ас. Ты можешь это сделать. Тебе это нужно. Это твоя свобода, помнишь? — слышу, как двигатель ревет раз, а затем и второй и вижу в глазах Бэккета облегчение, смешанное с гордостью, прежде чем снова сосредоточиться на Колтоне. — Ты знаешь это как свои пять пальцев… дави на газ. — Звук двигателя становится чуть громче, и я продолжаю. — Хорошо… видишь? У тебя все получится. Тебе не обязательно ехать быстро. Это новый автомобиль, он будет вести себя по-другому. Бэкс всё равно будет в бешенстве, если ты спалишь двигатель, так что не спеши.

Поворачиваюсь, и, затаив дыхание, гляжу в сторону машины, когда Колтон медленно заходит на третий поворот. Он даже близко не приближается к тренировочной скорости, но он едет, и это все, что имеет значение. Мы вместе встретились с его страхом снова сесть в машину. Никогда бы не подумала, что уговоры его сесть за руль, будут способствовать уменьшению моего собственного страха.

Мотор ревет снова, отдаваясь в моей груди, когда он приближается к четвертому повороту, и я слышу, как он ругается.

— Ты в порядке? — вокруг меня нет ничего, кроме тишины и грохота приближающегося двигателя. — Поговори со мной, Колтон. Я здесь.

— Мои руки не перестают дрожать. — Я не отвечаю, потому что задерживаю дыхание, когда он набирает темп и входит в первый поворот. — Бэкс с ума сойдет, потому что у меня в башке творится полная херня.

Снова смотрю на Бэкса и вижу на его лице улыбку, знаю, он слушает, чтобы убедится, что его лучший друг в норме.

— Всё в порядке… я присматриваю за тобой. В моей голове тоже полно всего… но ты готов, ты можешь это сделать.

— Разве мы не идеальная гребаная пара? — фыркает он по радио, и я чувствую, как с каждой секундой его тревога и страх рассеиваются. Вижу, как парни вокруг меня немного расслабляются, замечая, что улыбка на лице Бэккета становится шире.

— Точно, — смеюсь я, прежде чем облегченно выдохнуть. Боже, я люблю тебя, хочется мне сказать, но воздерживаюсь. Грохот внизу усиливается, и я не могу бороться с усмешкой при этом звуке, означающем успех. — Эй, Ас, мне можно будет снова привести ребят?

— Да, — говорит он, а затем быстро: — Рай… я…

Мое сердце млеет от эмоций в его голосе. Я слышу в нем извинения, чувствую абсолютную искренность.

— Я знаю, Колтон. Я тоже.

С трудом сдерживаю слезы счастья, и когда смотрю на Бэккета, вижу на его лице нежную улыбку. Он еле заметно качает головой и произносит одними губами «спасательный круг».

ГЛАВА 23

Машина въезжает в бокс и останавливается. Бэккет тут же оказывается рядом, а я переступаю с ноги на ногу за ограждением, желая встретиться с Колтоном лицом к лицу, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Он снимает руль и передает его Бэксу, прежде чем отстегнуть шлем. Бэкс помогает ему освободиться от устройства, защищающее шею и голову, и когда он стаскивает его с головы, снимая с него подшлемник, команда разражается ревом приветствий.

Меня пробирает озноб от этих ликующих оваций, Бэкс помогает ему выйти из машины. Переступаю через ограждение вместе с остальной командой, не в силах больше оставаться на расстоянии, потому что Колтон стоит там разгоряченный, потный, и, о мой Бог, такой сексуальный. Гордость, окрашенная желанием, пронзает меня при виде него.

Машина забыта, команда похлопывает его по плечам и приветствует его возвращение. Бэккет смотрит на него с самодовольной улыбочкой на красивом лице.

— Я горжусь тобой, чувак, но, черт возьми, твое время на круге отстой.

Колтон снова смеется, обнимая друга.

— Я всегда могу рассчитывать на тебя, чтобы сбить с меня немного спесь. — Он собирается сказать еще что-то, а затем останавливается, видя меня.

У меня момент дежа вю: Колтон стоит посреди вихря хаоса своей команды, с сексуальной, как грех, широкой улыбкой, его глаза устремлены на меня. Время снова останавливается, мир исчезает, и мы смотрим друг на друга.

Знаю, есть столько всего, о чем нам нужно поговорить — что нужно выяснить с момента нашего последнего разговора — но в то же время мне нужна эта связь с ним. Нужна плотская физическая связь между нами, ударной волной пересекающая разделяющее нас расстояние и врезающаяся в меня, прежде чем мы можем понять все остальное.

И я знаю, он тоже это чувствует, потому что Колтон целеустремленно шагает ко мне. В мгновение ока мои ноги обвиваются вокруг его талии, а наши рты в безумной потребности находят друг друга. Мои руки сжимают его плечи. Одной рукой он хватает меня за задницу, а другой за шею, прижимаясь ко мне губами, чтобы он мог взять все, что я предлагаю, и даже больше.

— Боже, я чертовски скучал по тебе, — рычит он мне в губы между поцелуями. И без предисловий мы движемся вперед. Его мощные ноги шагают подо мной, а сильные руки удерживают в безопасности, в то время как губы с одержимостью сминают мои губы.

Шум остается позади. Улюлюканье и крики экипажа звенят по пустому стадиону, поскольку Колтон не извиняется за то, что ушел, не раздумывая. Кто-то кричит:

— Снимите комнату! — и я так потрясена, так отчаянно хочу утолить желание, раскрывающееся внутри меня и ударом тока, проходящего сквозь мое тело, что отвечаю раньше Колтона.

— Да кому нужна комната? — говорю я, прежде чем мои губы врезаются в его, руки сжимают его волосы, бедра с каждым шагом трутся о его эрекцию.

Раздается смех, за которым следует свист, но это лишь фоновый шум несущегося на нас товарного поезда желания.

— Быстрее, — говорю я ему между отчаянными поцелуями.

— Чтоб меня, — бормочет он, пытаясь найти открытую дверь за моей спиной, не желая отрываться от моих губ.

— О, можешь на это рассчитывать, — отвечаю я, отстраняясь, чтобы он смог отыскать ручку. Он сдерживает смех, мой язык скользит по его шее, ощущая вкус соли и вибрацию от его смеха под моими губами.

Мы снова в движении, поднимаемся по лестнице в затемненном коридоре, и я понятия не имею, где мы находимся. Держусь за своего носильщика, во мне поднимается смех, меня омывает облегчение, тело напрягается в ожидании того, что должно произойти.

Внезапно мы окунаемся в приглушенный свет, и я поворачиваю голову и моргаю, рассматривая обстановку. Мы находимся в одной из роскошных комнат над пит-роу: бархатные диваны, с одной стороны заполненный бар, стол во всю длину стены из тонированных окон, которые смотрят вниз на трассу, где его команда возится с машиной.

Это все, что мне удается увидеть, потому что губы Колтона снова находят мои, его рот пропитан ядовитой смесью желания и вожделения. Отпускаю его бедра, ставя ноги на пол, неуклюжими шагами мы двигаемся к столу. Добираемся до его края, и я прислоняюсь к нему бедрами, руки Колтона скользят по моему телу, прежде чем я чувствую его руки на ребрах у себя под рубашкой.

И я не уверена, то ли это повышенное возбуждение от адреналина гоночной трассы, то ли наше примирение, но чувствую, что не могу насытиться им — его прикосновениями, его вкусом, звуками, которые он издает, моим именем на его губах. Протягиваю руку и расстегиваю застежку-липучку у его горла, тяну за молнию. И даже это маленькое действие причиняет мне боль, потому что мне приходится отрываться от его губ. Но как только я расстегиваю молнию, мой рот снова встречается с ним. Наши руки на свободе, избавляются от одежды, его пальцы проникают под мои шорты и нижнее белье, одежда беспорядочно сброшена на пол, наши губы ни на секунду не покидают друг друга.

— Рай, — говорит он между поцелуями, крепко сжимая мои волосы одной рукой, а другой проверяя мою готовность к его вторжению. Прелюдия сейчас не вариант. В нас столько всего накопилось, мы так отчаянно пытаемся исправить ошибки нашего последнего разговора, что без слов знаем — нам нужна эта связь. Разговоры будут позже. Обнимашки и любезности тоже. Прямо сейчас нас поглощает желание, переполняет страсть, и любовь берет верх.

— Черт, ты нужна мне прямо сейчас.

— Возьми меня. — Два простых слова. Они слетают с моих губ без раздумий, но через секунду, как я их произношу, Колтон разворачивает меня спиной к себе, и я руками упираюсь о стол, его руки сжимают мои бедра, пульсирующий член находится сзади возле моего входа. Он кладет головку между моими складками, и скользит ею вверх и вниз, заставляя мое тело напрягаться, с моих губ срывается стон.

И что-то в этом моменте, в Колтоне, находящемся на грани того, чтобы взять меня, не спрашивая, заставляет каждую часть меня жаждать освобождения, умоляя о большем.

— Прошу. Сейчас, — задыхаюсь я, моя киска трепещет от желания, тело так настроено на каждое его действие, что реагирует автоматически, открывается ему, приглашает.

Отвожу бедра назад и пытаюсь насадить его на себя, пытаюсь показать желание, пронзающее каждый мой нерв, лишающее меня разума и заставляющего жаждать большего.

— Веди себя прилично! — посмеивается он от чистого мужского восхищения, одной рукой сжимая мою гриву волос, а другой ловко приземляясь на мою левую ягодицу. Острая боль заставляет меня запрокинуть голову назад, но она не сравнима со штормом ощущений, что происходит, как только он одним потрясающим толчком входит в меня. Не могу сдержать прерывистого дыхания, а затем слабого вздоха, падающего с губ, когда ощущение этого пульсирует во мне, и мои стенки сжимаются вокруг него.

Он тянет меня за волосы, притягивая голову назад, так что, когда он наклоняется вперед, его губы оказываются у моего уха.

— Это самый сексуальный гребаный звук в мире, — рычит он, прежде чем его губы находят мое голое плечо, щетина щекочет эрогенную зону на моей спине обычно остающуюся забытой. Его зубы кусают мое плечо, а затем он прижимается к месту укуса губами, его бедра врезаются в меня, и я стону в чистом восторге, когда его щетина движется по моему позвоночнику.

И теперь моя очередь наслаждаться звуками, которые он издает, когда мы начинаем двигаться, находя общий ритм. Несмотря на жар, распространяющийся по моему телу по мне бегут мурашки. Одной рукой он сжимает плоть моего бедра, контролируя каждое движение, вызывающее удовольствие, и дразнящее каждый нерв. Мое тело оживает, охваченное животной природой его хватки на моих волосах и теле.

— О Боже! — одновременно я задыхаюсь, нуждаюсь, хочу, не в состоянии принять больше. Мои руки начинают скользить по поверхности стола, становясь влажными от пота.

— Чееерт! — хрипит он, в его голосе слышится очевидное желание контролировать свой темп. И назовите это вызовом, или моей внутренней чертовкой, которую он помог мне обрести, но мне хочется сломать этот контроль. Хочется подтолкнуть его двигаться сильнее, быстрее — брать с безрассудной самоотдачей — потому что, мой Бог, его гортанные звуки, полнота, когда он входит до самого основания, вонзаясь в меня, круговые движения его бедер, когда он движется внутри меня, подталкивают меня к краю сильнее, быстрее, чем я когда-либо испытывала. Заставляют меня хотеть доставить ему хоть каплю того удовольствия, которое дает мне его тело.

Опускаю руку между ног, избегая искушения ласкать клитор, и вместо этого хватаюсь за его яйца, когда он снова вращает во мне бедрами. Пальцы ласкают, ногти дразнят, ладонь сжимает, он сильнее тянет меня за волосы. Слышу издаваемые им звуки, знаю, что он сжимает челюсть, балансируя на тонком лезвии самоконтроля, отказываясь от плотской природы акта. Взять без раздумий. И это раззадоривает меня, искушает подтолкнуть его сильнее, заставить перейти через край намного быстрее, потому что, будь я проклята, если он уже не подвел меня туда.

Я теряюсь в этом чувстве, в звуках его тела, бьющегося о мое, в ощущении его руки, владеющей моим бедром, в моем имени, падающим с его губ и, не осознавая этого, я сама оказываюсь там, балансирую на собственном лезвии. Врываюсь в бесконечное свободное падение блаженства, когда моя кульминация переполняет меня, мое тело — ад воюющих ощущений.

— Колтон! — выкрикиваю я снова и снова, когда он замедляет свой темп, скользя языком вверх по моей спине, помогая продлить мой оргазм.

Чувствую, как мои мышцы пульсируют вокруг него, все еще находящегося внутри, двигаясь медленно, а затем дикий крик наполняет воздух, поскольку он больше не может сдерживаться. Его бедра толкаются еще несколько раз, прежде чем руки внезапно обвиваются вокруг меня, удерживая мой вес, и все еще прижимаясь к моей спине, он выпрямляется вместе со мной.

В неожиданном движении столько нежности, полностью контрастирующей с полным доминированием моего тела, он крепче вжимает меня в себя и зарывается лицом в изгиб моей шеи. Мы стоим так некоторое время, впитывая ощущения друг друга, принимая молчаливые извинения.

ГЛАВА 24

Тишина опускается вокруг нас, мы натягиваем одежду. Теперь, когда наш физический контакт остался позади — когда наши тела больше не связаны — мой разум беспокоится о том, как мы будем контактировать словесно.

Потому что мы не можем оставить все, как есть. И не можем это игнорировать. Надеюсь, время, проведенное в одиночестве, помогло нам продвинуться вперед.

Но даже если мы сможем начать движение, куда именно мы отправимся?

Бросаю на него взгляд, он застегивает свой защитный костюм и смотрит через тонированное окно вниз на команду, и я просто не могу его прочитать. Натягиваю рубашку через голову и облизываю губы, пытаясь понять, как начать этот разговор.

— Нам нужно поговорить, — говорю я тихо, будто боюсь потревожить удушливую тишину, покрывающую комнату.

— Я выставляю дом на Пэлисейдс на продажу. — Он произносит слова тихо, ни разу не взглянув в мою сторону, а я так сосредоточена на нем и его отсутствующих эмоциях, что мне требуется мгновение, чтобы его слова проникли в меня.

Ух ты! Что? Так вот как мы будем играть в эту игру? Классическое уклонение?

Несмотря на то, что он не смотрит на меня, я понимаю, он знает о моем присутствии, поэтому я стараюсь скрыть явный шок от слов, которыми он только что ударил по мне, а также от тех, которых он не сказал.

— Колтон? — я произношу его имя, словно вопрос, который включает в себя столько всего разного. Мы собираемся это обсуждать? Мы будем это игнорировать? Почему ты продаешь дом?

— Я не пользуюсь им… — отвечает он на мой незаданный вопрос, скользнув по мне взглядом, прежде чем повернуться обратно к своим парням внизу. И то, как он это говорит, почти извиняясь, заставляет меня чувствовать, что своими поступками он хочет сказать мне, что сожалеет обо всем происходящем — о Тони, о возможном ребенке, о пространстве, в котором он нуждается.

Когда я не отвечаю, а просто терпеливо наблюдаю за ним, он поворачивается ко мне. Наши глаза смыкаются друг на друге, мы смотрим, не говоря ни слова, задавая невысказанные вопросы.

— Мне он больше не нужен, — объясняет он, наблюдая за моей реакцией.

И хотя между нами есть неразрешенная драма, то, что он только что сказал, говорит мне, что он увяз в этом всерьез и надолго. Что даже со всем, обрушившимся на нас за последнюю неделю, перевернувшим его мир с ног на голову, он продает единственное место, куда я поклялась никогда не возвращаться. Что я значу для него достаточно, чтобы он был готов избавиться от места, олицетворяющее его прежний образ жизни, полный соглашений и необремененных условий.

— О… — это все, что я могу сказать, потому что теряюсь в словах, поэтому мы просто продолжаем смотреть друг на друга, стоя в этой комнате, которая все еще пахнет сексом. Вижу, как он размышляет, пытаясь понять, что сказать — как найти отсюда выход — поэтому решаю начать первой.

— Что у тебя на уме, Колтон?

— Просто думаю, — говорит он, поджимая губы и проводя рукой по волосам, — о том, что не понимал, как мне нужно было услышать твой голос сегодня на треке, пока он не прошел сквозь динамики наушников.

Нежный вздох удовлетворения исходит из каждой части меня, согревая изнутри и снаружи, сплетаясь с той властью, которую он и так имеет над моим сердцем. И прежняя я закатила бы глаза на его слова и сказала, что он пытается втереться мне в доверие, но прежняя я не нуждалась и не тосковала по Колтону так, как я нынешняя, не знала всего, что он мог предложить.

— Все, что тебе нужно было сделать, это позвонить мне, — тихо говорю я, протягивая руку и кладя ее поверх его. — Я обещала, что буду здесь в первый день твоего возвращения.

Он издает самоуничижительный смешок, качая головой.

— И что бы я сказал? Что был засранцем — ни разу не позвонил — но мне нужно, чтобы сегодня ты была со мной на трассе? — в его голосе слышится сарказм.

Я сжимаю его руку.

— Для начала, — говорю я ему, мой голос смолкает. — Мы договорились разобраться в нашем дерьме, привести головы в порядок, но я оказалась бы здесь в одно мгновение, если бы ты мне позвонил.

Он вздыхает, отворачиваясь к треку.

— Прости меня за то, что я сказал тебе… за то, в чем тебя обвинял… я вел себя как задница. — Из-за эмоций его голос дрожит, что делает его слова гораздо более покоряющими.

Не хочу испортить момент, но я должна дать ему знать.

— Ты причинил мне боль. Знаю, ты был расстроен и набросился на ближайшего к тебе человека… но ты ранил меня, когда я уже и так была разорвана на части. Мы изо дня в день боремся со своим прошлым, а потом происходит что-то вроде этого и… я… — я не могу подыскать верных слов, чтобы выразить это, поэтому просто не заканчиваю свою мысль.

Колтон подходит ко мне, берет за руку и нежно притягивает к себе, так что единственным барьером между нами становиться наша одежда.

— Знаю. — Прежде чем продолжить, он прерывисто вздыхает. — Я никогда не делал подобного раньше, Рай. Я пытаюсь разобраться в этом по ходу дела и, черт возьми, я знаю, моим оправданиям сто лет в обед и довольно скоро они будут ни к чему не годны, но… я охренеть как пытаюсь. — Он пожимает плечами.

Киваю ему, слова ускользают от меня, потому что он делает то, в чем никогда не был хорош: общается. И слова могут казаться ему маленькими шажками, но они укрепляют основание наших отношений.

Он наклоняется вперед и неожиданно целует меня в губы, прежде чем прошептать:

— Иди сюда. — Он упирается задом о стол, в то же время тянет меня к себе, так что я стою, прижимаясь к нему спиной, его ноги обхватывают мои. Прислоняюсь головой к его груди и чувствую глупое удовлетворение, когда он обнимает меня и крепко держит. Он кладет подбородок мне на плечо. — Спасибо за сегодняшний день. Никто раньше не делал для меня ничего подобного.

Его слова немного удивляют меня, но через минуту я понимаю его линию мышления и должна ее поправить.

— Бэкс, твоя семья, они делают такое постоянно. Ты просто не позволяешь себе увидеть это и принять.

— Да, но они же родственники, они и должны так себя вести. — Он замолкает, и хотя я не вижу его глаз, но чувствую, как работает его ум, и мне интересно, как именно он классифицирует меня. — А ты? Ты мой гребаный клетчатый флаг. — Я наклоняю голову в сторону ровно настолько, чтобы видеть, как на его губах расплывается крохотная улыбка, а на моих загорается полноценная. — Немного трудно привыкнуть к этой идее, когда я никогда не делал подобного раньше. Я должен привыкнуть к тому, что ты рядом со мной и ты мне нужна, и, будь я проклят, если это иногда не отбрасывает меня на несколько шагов назад, потому что эта тема про возможность любить и быть любимым пугает меня до смерти.

Черт возьми! Я снова потрясенно замолкаю от его попытки объяснить беспокойство, которое, уверена, щекочет внешние грани его души. Кладу руки поверх его рук, окружающих меня, и сжимаю их в молчаливом признании прогресса, который он пытается показать.

— Я не собираюсь убегать, Колтон, — говорю я решительным голосом. — Пока нет, но ты действительно причинил мне боль. Знаю, ты проходишь через много всякого дерьма, но черт возьми, если тебе сложно понять, то мне тоже иногда требуется пит-стоп. Я имею в виду, имея дело с тобой, как центром всеобщего внимания, женщинами все еще желающими тебя и ненавидящими меня, возможным… — я не могу закончить мысль, не могу заставить себя произнести слово «ребенок» или избавиться от внезапного едкого вкуса во рту.

— Привет, слон в гребаной посудной лавке. — Он издает громкий вздох, и его челюсть на моем плече напрягается.

Мне не хочется портить момент — разговор по душам нам нужен больше — но так как я неожиданно подняла эту тему, я бы предпочла поговорить о ней и покончить с этим.

— Что происходит с… этим? — я закрываю глаза и стискиваю зубы в ожидании ответа.

— Мне все равно, что она говорит о том, что я якобы сделал или не сделал, чего я не могу вспомнить. Я знаю, что он не мой, Райли.

Легкость и напористость, с которой он произносит слова, вселяют в меня надежду. А затем она сникает. Если он получил результаты, то почему не позвонил мне?

— Ты уже получил результаты анализов? — осторожно спрашиваю я, стараясь скрыть свою настороженность.

— Нет. — Он качает головой, и надежда, которая у меня оставалась, рушится полностью. — Я сдал тест два дня назад. Результаты придут в любой день. Но я знаю… я знаю, что он не мой. — И по его голосу, я не могу сказать, кого он пытается убедить больше: себя или меня.

— Откуда ты знаешь, Колтон, если не помнишь? — говорю я громко, расстроенная и нуждающаяся в том, чтобы это просто закончилось, нуждаясь в большем количестве эмоций от него, чем то, что я получаю. Делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться. — Я имею в виду, даже если бы вы с Тони занимались… — Я останавливаюсь, не в силах закончить мысль, — …она сказала, что ты не пользовался презервативом. — Говоря это, мой голос так тих, и я ненавижу тот факт, что нам даже просто приходится это обсуждать. Ненавижу, что наш момент удовольствия снова разрушен внешним миром и последствиями нашего прошлого.

— Ты единственная, Рай… единственная женщина, с которой я не пользовался презервативом. Мне все равно, если ты думаешь, что я спал с ней, но я знаю, Райли… знаю, что использовал бы презерватив. — Слышу, как он умоляет меня поверить ему. Чтобы я поняла хоть каплю страха, испытываемую им перед перспективой иметь ребенка. Когда я не отвечаю, он отпускает меня и начинает ходить взад и вперед по комнате. Затишье пятиминутной давности сменилось чистым волнением — животному, запертому в клетке, нужно вырваться за ее пределы.

— Он не мой! — говорит он, повышая голос. — Нет ни единого гребаного шанса, что он может быть моим!

— Но что, если есть? — повторяю я, полностью осознавая, какой огонь разжигаю.

— Нет, — кричит он. — Черт! Все, что я знаю, это то, что я ни хрена не знаю! Ненавижу, что пресса следит за тобой и, черт возьми, запугивает. Ненавижу выражение твоего лица сейчас, говорящее, что ты, твою мать, сойдешь с ума, если это будет мой ребенок, даже если скажешь, что нет. Ненавижу долбаную Тони и все, что она представляет. Гребаную ложь, что она, черт побери, извергает о тебе, и на которую, по словам Чейз, я не могу ответить, потому что пресса будет преследовать тебя еще больше. Ненавижу, что я снова причиняю тебе боль… что собираюсь все испортить, потому что мое прошлое такое… — он закрывает глаза и распрямляет плечи, пытаясь обуздать свой гнев.

С этой борьбой я могу справиться. Он выпускает пар, я слушаю, а затем, надеюсь, боль в его глазах и груз на его плечах немного ослабнет, хотя бы ненадолго.

— У тебя и так достаточно забот. Тебе не нужно беспокоиться обо мне. — Говорю я ему, и все же мне нравится тот факт, что он расстроен последствиями, оказывающими на меня влияние.

— Не нужно? — спрашивает он с недоверием. — Это моя гребаная задача — присматривать за тобой, а сейчас я не могу даже этого, потому что все так хреново!

— Колтон…

— Клянусь Богом, я перевернул твою жизнь с ног на голову, а ты больше беспокоишься обо мне и мальчиках, чем о себе. — Он подходит ко мне, качая головой. Указывает на меня, и я смотрю на него в замешательстве. — Ты определенно гребаная святая, которую я не заслуживаю.

— Каждому грешнику нужен святой для равновесия обоих, — говорю я с ухмылкой.

Он тихо смеется и протягивает руки, ладонями обхватывая мое лицо. И хотя мы уже были вместе, мое тело мгновенно вибрирует от его близости, от желания, от потребности в нем. Его глаза смотрят на меня, намек на то, что он хочет сделать со мной, мелькает за бахромой ресниц.

— Боже, я охренеть как обгоню тебя. — За решительными словами на его губах появляется кривая ухмылка и он покачивает головой, будто все еще постигает глубину своих эмоций.

Сколько раз мое сердце может влюбляться еще сильнее в этого мужчину? Потому что снова непредсказуемость Колтона придает сказанным им словам еще большую остроту. Каждая клеточка моего тела трепещет от его слов.

Бесполезно пытаться бороться с влагой, скапливающейся в моих глазах, потому что эти слова значат для меня гораздо больше, чем просто «обгон». Они означают, что он пытается, извиняется за те времена, когда он облажается. И для человека, ранее закрытого от всех, он вручает мне ключ от замка и дает пропуск с полным доступом.

Тянусь свободной рукой и обхватываю его сзади за шею, притягивая к себе, потому что такой великолепный мужчина, как внутри, так и снаружи, слишком неотразим. Нежно его целую, проскальзывая языком между его губ, сплетаясь с его языком. Никакой спешки, просто ласковое, нежное принятие. Прошло всего несколько минут с нашего последнего поцелуя, но мне они кажутся целой жизнью. Когда поцелуй заканчивается, он прижимается лбом к моему лбу и я говорю:

— Я тоже обгоню тебя.

Губами чувствую его улыбку, и я знаю, что в этот момент он действительно понимает. На самом деле принимает тот факт, что я люблю его, и это такой образный луч света от моего темного ангела, что я хватаюсь за него, молча клянясь всегда помнить, что я испытывала здесь и сейчас.

Возможно, мы еще не все выяснили, возможно, не знаем, что ждет нас в будущем, но, по крайней мере, я знаю, что мы в этой гонке вместе.

— Пошли, — говорит он, потянув меня за руку. — Давай выбираться отсюда.

Направляемся к гаражу, где парни работают над машиной. Когда мы входим, Бэккет качает головой и ухмыляется нам. Быстро отвожу взгляд, потому что каждый парень в гараже точно знает, чем мы только что занимались. Идти по аллее стыда — это одно, но когда у вас есть аудитория, которая знает, что вы делали, ну… это намного более неловко.

Рядом со мной раздается смех Колтона, и он сжимает мои пальцы, переплетая их со своими.

— Что тут смешного? — бормочу я, все еще не сводя глаз с пола.

— Ты такая милая, когда краснеешь, — дразнит он. — Хотя я предпочитаю, чтобы краснели другие части твоего тела.

Мой рот открывается, и прежде чем я успеваю прийти в себя, его губы оказываются на мне. Нас окружает лязг инструментов, но все, что я слышу — это биение своего сердца. Это всего лишь дразнящий поцелуй по сравнению с тем, что мы делали ранее, но когда он отстраняется, после того, как целует кончик моего носа, уголок его губ искривляется в ухмылке.

— А это за что? — будто меня вообще волнует, каков ответ. Он может делать это со мной в любое время, в любом месте.

— Ты же знаешь меня, милая. Если они собираются глазеть, им нужно устроить достойное зрелище, верно? Кроме того, если это не было достаточно ясно раньше, я хочу, чтобы все здесь знали, что ты моя.

Мое сердце млеет от его слов, прежде чем с языка слетает саркастическое заявление.

— Предъявляем права, да?

— Детка, права уже давно у меня, — говорит он, останавливаясь, чтобы посмотреть на меня с ухмылкой. — В этом нет никаких сомнений.

Закатываю глаза и смеюсь над ним, продолжая идти.

— Пошли, Ас, — говорю я, оборачиваясь через плечо, — не можешь поддерживать темп?

Чувствую, как его рука шлепает меня по заднице.

— Ты, черт возьми, знаешь, что я могу поддерживать что и кого угодно, — говорит он, обнимая меня за плечи и наклоняясь так, чтобы его губы оказываются возле моего уха. — Свой член, тебя, прижатую к двери, свою выносливость, и любую другую вещь, которая может быть рассмотрена… но эти самые важные из них, не так ли? — он посмеивается, я качаю головой и восклицаю в изумлении.

Мы договариваемся, что Сэмми отгонит мою машину домой, а потом Колтон ведет меня на крытую парковку, где находится Секс. Не могу отрицать, что вид сексуального, как грех, автомобиля приносит с собой натиск более чем незабываемых воспоминаний, вызывающих ухмылку на моем лице. Перевожу свой пристальный взгляд с капота и смотрю на Колтона, его похотливая усмешка встречается с моей. Он поднимает брови, языком проводя по нижней губе, в глазах танцует озорство, он открывает для меня дверцу.

— Хороший выбор автомобиля для сегодняшнего дня, — говорю я ему, проскальзывая в роскошный салон.

— Он напоминает мне о тебе, а сегодня ты нужна была мне здесь, — говорит он, прежде чем закрыть дверь, поэтому я не могу ответить. И, может быть, это к лучшему, что не могу, потому что его простые слова так много значат для меня.

Детские шажки.

В течение нескольких секунд мы оказываемся на шоссе под витающие вокруг звуки группы «Dave Matthews Band», мурлыканье мотора окутывает нас и остервенелых СМИ, следующих за нами. Колтон смотрит в зеркало заднего вида, прежде чем взглянуть на меня из-под своих солнечных очков.

— Ты пристегнулась? — спрашивает он, и вдруг мой живот скручивается в узел, опасаясь того, что произойдет дальше.

У меня даже нет возможности ответить до того, как машина срывается вперед, двигатель набирает обороты, Колтон смеется, когда машина летит быстрее, чем пресса, преследующая нас. Чувствую прилив адреналина и на долю секунды могу понять его тягу к своему увлечению, но потом поднимаю взгляд, Колтон вливается и лавирует в транспортном потоке, и мое сердце поднимается к горлу, так как мир за пределами автомобиля превращается в размытое пятно.

ГЛАВА 25

Раскладываю документы на кухонном столе. Я удовлетворена изложением показаний Зандера для предъявления официального обвинения его отцу. Засовываю их в бежевую папку и понимаю, что потеряла счет времени; часы показывают семь сорок, а мальчики должны быть на поле к восьми. Вот дерьмо! Мне нужно закончить собирать вещи для игры. Встаю из-за стола, начинаю наполнять бутылки и ставлю их на стол рядом с пакетиками с семечками. Напрягаюсь, пытаясь услышать шум в спальнях и могу сказать, что Джексон собирает мальчиков и почти готов идти.

— Эй, Рай?

— Да? — поднимаю взгляд и вижу Джексона с беспокойством в глазах, прислонившегося плечом к стене.

— Зандер и Скут все еще спят. — Он на минуту делает паузу, а затем продолжает. — Ты не спала, когда Шейн пришел прошлой ночью?”

Смотрю на него, пытаясь понять, почему он спрашивает.

— Нет. — Я читала в своей комнате. — А что?

— Ты видела его лично? Говорила с ним?

Теперь в моей голове звучит сигнал тревоги, я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом.

— Нет… Я окликнула его, он пожелал спокойной ночи и пошел в свою комнату. Ты пугаешь меня Джекс, что случилось?

— Ну, похоже, Шейн набрался прошлой ночью. Он вырубился в своей постели, в его комнате пахнет пивом, а, судя по ванной комнате, он всю ночь бегал в туалет. — На его лице полуулыбка, и я знаю, что это неуместно, но мне приходится подавить смех, из-за того, что Шейн сделал что-то настолько нормальное для своего возраста.

И тогда ответственная часть меня берет верх. Прикусываю губу и смотрю на Джекса.

— Мы знали, что когда-нибудь это случится… черт, хочешь, чтобы с ним разобралась я или ты сам?

— Мы будем в мини-вэне, Джекс! — кричит Рикки.

— Хорошо! — отвечает он, прежде чем оглянуться на меня. — Я могу остаться здесь с Зандом, Скутом и Шейном, если хочешь сегодня поиграть в бейсбол?

— Нет, всё в порядке, — говорю я ему, когда он хватает бутылочки. — Встретимся позже на поле, посмотрим игру. Я смогу справиться с Шейном.

— Уверена?

— Однозначно.

Джекс прощается, и когда он закрывает дверь, я больше не чувствую себя такой уверенной. Сажусь на один из стульев и размышляю, как именно справиться с похмельем шестнадцатилетнего ребенка. Он самый старший и первый из всех, кто прошел через это, так что я немного растеряна. Конечно, я слишком боялась, чтобы пить в старших классах — всегда безупречная хорошая девочка — так что здесь я на чужой территории.

Мой телефон звонит, смотрю вниз, и улыбка сразу же озаряет мое лицо, видя, что это Колтон.

— Доброе утро, — говорю я, тепло наполняет мое сердце. Последние несколько дней между нами все было хорошо, несмотря на основное напряжение из-за скорого объявления результатов теста на отцовство, которое мы откровенно игнорировали. Колтон был взволнован тем, что на следующей неделе вернется в офис, желая быть там, наблюдать за новыми корректировками устройства безопасности, над которым велась работа. Я рассмеялась и сказала ему, что мне кажется забавным, что он сначала вернулся на трек, а не в офис, но Колтон просто ответил с ухмылкой, что трек был необходимостью, а офис не так важен.

— Эй… в этой кровати ужасно одиноко без тебя. — Его сонный утренний хриплый голос притягивает меня, его слова соблазняют, когда мне совсем не до соблазнения.

— Поверь, я бы предпочла оказаться там с тобой…

— Тогда приезжай как можно быстрее, детка, потому что мы тратим время впустую. У меня сегодня длинный список дел, — говорит он с весельем, оттеняющим намекающий тон его голоса. И мне нравится в нем — в нас — то, что только его голос может облегчить мое напряженное утро.

— И какие у тебя сегодня дела?

— Ты на диване, ты на столе, ты у стены, ты почти в любом месте, которое только можно себе представить… — его голос срывается, а все еще спящие части моего тела внезапно просыпаются.

Стону прямо в трубку.

— Ты понятия не имеешь, как заманчиво это звучит, потому что сегодняшний день уже стал дерьмовым.

— Почему? Что случилось? — спрашивает он обеспокоенно.

— У Шейна был первый опыт с алкоголем, и из того, что говорит Джекс, не похоже на то, что все прошло хорошо.

Колтон расслабляется и смеется.

— Он напился в дрянь? Молодчина, Шейн!

— Колтон! Я пытаюсь воспитать здесь приличных юношей! — и как только я проговариваю эти слова, то понимаю, как старомодно себя веду, но это правда.

— Хочешь сказать, что я не приличный, Райлс?

Ухмыляюсь, потому что сейчас могу представить озорную ухмылку на его лице.

— Что же, ты действительно вытворяешь со мной грязные вещи… — дразню я, мое тело напрягается и внизу живота пульсирует боль при мысли о нашей последней сексападе позавчера на лестнице в доме в Малибу.

Его смех соблазнительный, но игривый.

— О, детка, пачкать тебя — это то, что я делаю лучше всего, но я говорю о другом. В старших классах я напивался в лучших традициях, и со мной все хорошо.

— Это спорно, — поддразниваю я. — Так ты говоришь, что ничего страшного? Что можно спустить ему это с рук без последствий?

— Нет, это не то, что я хочу сказать. Просто я думаю, что это хороший знак, что он ведет себя, как типичный шестнадцатилетний парень. Не то чтобы это хорошо или плохо, просто типично. И если это единичный случай — если он не пьет, чтобы сбежать от своего прошлого — тогда для него это хорошо.

В каком-то смысле я согласна с Колтоном, но в то же время я знаю, что мне нужно поговорить с Шейном, нужно сказать ему, что так нехорошо, и подобное не должно произойти снова, хотя и знаю, что такое еще случится.

— Итак, мужчина, который раньше слыл безрассудным подростком, как же мне с этим лучше справиться?

— Я по-прежнему безрассудный, Рай, — говорит он с весельем в голосе. — Это, дорогая моя, никогда не изменится. С ним должен разобраться Джекс, потому что Шейн не станет тебя слушать.

— Позволь не согласиться. — Я не хочу, чтобы мальчики не хотели разговаривать со мной или слушать меня, потому что я в доме одна из немногих женщин-консультантов.

— Не горячись, Томас, — смеется он. — Я не говорю, что ты не можешь с этим справиться. Я лишь хочу сказать, что он лучше усвоит, если это будет исходить от мужчины.

— Ну, Джекс на бейсболе, так что это должна быть я.

— Ты в доме одна? — слышу, как беспокойство наполняет его голос, и улыбаюсь его внезапной потребности следить за мной, защищать. Это довольно мило.

— Колтон. — Вздыхаю я. — У входа пятьдесят фотографов. Со мной все в порядке.

— Вот именно. Пятьдесят фотографов, которым нечего там делать, кроме как домогаться тебя и мальчиков. Боже правый! — он ругается на самого себя. — Я так устал от того, что мое дерьмо обивает ваш порог.

— Правда, это не…

— Я буду через тридцать минут, — говорит он, и линия замолкает.

Ладно. Итак, он собирается разбираться с прессой, что не приведет ни к чему хорошему, а мне все еще нужно придумать, как разобраться с Шейном.

Черт!

* * *

— Можешь поиграть еще часок-другой, Скутер, а потом мы отправимся на поле, хорошо?

— Ага! — кричит он мне, спеша по коридору в гостиную, где, я уверена, в субботу утром мультфильмы идут в полном разгаре.

Продолжаю идти по коридору и, проходя мимо комнаты Зандера и Эйдена, останавливаюсь. Зандер сидит на кровати, одеяло обернуто вокруг его плеч, драгоценная плюшевая собака прижата к груди, и он с закрытыми глазами раскачивается взад и вперед. Наклоняю голову, делаю шаг в комнату и наблюдаю за ним, чтобы понять, спит он или нет. Когда подхожу ближе, слышу тихое причитание, и тогда двигаюсь инстинктивно.

— Эй, Зандер, ты в порядке, приятель? — мягко спрашиваю я, медленно опускаясь на матрас рядом с ним.

Он продолжает раскачиваться, но поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, слезы украшают его лицо, а в глазах отражается полнейшее горе. Потому что независимо от того, сколько пройдет времени, воспоминания всегда будут там, запуская свои щупальца разрушения так глубоко, как только могут, чтобы он никогда не смог забыть. В какой-то момент он сможет двигаться дальше, но никогда не забудет.

— Я хочу свою мамочку, — хнычет он, и если бы могло, мое сердце разбилось бы на миллион осколков из-за этого маленького мальчика, которого я люблю больше всего на свете.

Я очень медленно перетягиваю его себе на колени и обнимаю, прижимая его голову к своей шее, чтобы он не видел слез, которые я проливаю о нем, его утраченной невинности, той части его, которая всегда будет страдать — его матери.

— Знаю, приятель, — говорю я ему, укачивая его. — Знаю. Она была бы здесь, если бы могла. Она бы никогда тебя не покинула, если бы не понадобилась ангелам.

— Но… но мне она тоже нужна… — он шмыгает носом, а я ничего не могу ответить. Ничего. Поэтому прижимаюсь поцелуем к его голове и просто крепче его обнимаю, пытаясь позволить своей любви к нему снять часть тяжести с его сердца, но знаю, что ее никогда не будет достаточно.

Мы сидим там какое-то время, утешая друг друга. Через несколько минут он успокаивается, моя рука гладит его по волосам и спине, пытаюсь что-то придумать, чтобы заставить его улыбнуться.

— Эй, приятель? Колтон уже едет сюда.

Чувствую, как его тело вздрагивает, а красные глаза обращаются на меня.

— Правда?

И словно по сигналу, снаружи доносится шум. Даже с закрытыми окнами и жалюзи я слышу урчание двигателя, щелчки затворов камер и гвалт вопросов.

— Ага, кстати, думаю, он только что приехал.

Благодарная за своевременное появление Колтона и моментальную вспышку в глазах Зандера, мы встаем и направляемся к передней части дома. Убеждаюсь, что мальчики в гостиной, чтобы, открывая дверь, они не попали в объективы камер.

Колтон протискивается в узкое отверстие дверного проема, бормоча проклятия, дверь за ним захлопывается. Он смотрит на меня с выражением разочарования на лице и держит под мышкой коричневый пакет для продуктов. Он улыбается.

— Привет.

— Приветик, Ас, — говорю я, подходя к нему, чтобы поцеловать, но его тело напрягается. Сразу же отступаю, понимая, что позади меня кто-то из мальчиков. Колтон так хорошо их знает и всегда осторожен, целуя меня в их присутствии, даже чмокая в губы, потому что знает, насколько сильно они меня опекают, и он никогда бы не нарушил это равновесие.

— Просто поцелуй ее, и покончим с этим! — раздраженный голос Скутера позади меня заставляет нас с Колтоном расхохотаться, с улыбкой на лице я поворачиваюсь к нему.

Чувствую на пояснице свободную руку Колтона, он подходит ко мне и садится на корточки перед Скутером.

— Ты не против? — спрашивает он маленького мальчика, чьи глаза только что стали размером с блюдца. — Я имею в виду, не очень вежливо являться в дом другого мужчины и целовать его девушку… но раз ты один из мужчин этого дома, думаю, я могу ее поцеловать, если ты мне скажешь, что не против.

От слов Колтона Скутер открывает рот, и выпрямляется от гордости.

— Правда? — волнение в его голосе заставляет меня положить руку на сердце. — Да… все в порядке. До тех пор, пока ты не заставишь ее грустить.

— Договорились. — Колтон протягивает ладонь, и они жмут руки. Мое сердце переполняет любовь, и мне приходится бороться со слезами, которые наворачиваются на глаза во второй раз за сегодня, но на этот раз от гордости, которую я испытываю к двум мужчинам в моей жизни.

— Ну что ж, — говорит Колтон и смотрит на меня, — хозяин дома говорит, что я могу поцеловать тебя.

Моя улыбка расширяется, Колтон наклоняется и по-братски чмокает меня в губы.

— Фууу, гадость! — говорит Скутер, вытирая рот тыльной стороной ладони, и, развернувшись, бежит в гостиную, чтобы рассказать все Зандеру.

Колтон оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что Скутер ушел, и когда поворачивается ко мне, не задумываясь, находит своими губами мои губы. Это короткий поцелуй, но этот мужчина вызывает такую ударную волну, еще сильнее подтверждая то, что он наркотик, без которого я не могу жить.

— Вау! — говорю я, когда он отступает.

— Он сказал, что я могу это сделать. — Он лишь ухмыляется и пожимает плечами. — Где наш пьяный вонючка?

— Все еще спит, — говорю я ему, глядя на коричневый пакет под мышкой. — Что это?

Колтон только усмехается.

— Кое-что, чтобы он запомнил это утро надолго. Чтобы избавить его от похмелья и все такое.

— Колтон, — предупреждаю я, заметив, что форма пакета слишком смахивает на упаковку из шести алюминиевых банок. — Я не могу дать ему пива! Меня уволят, — восклицаю я приглушенным голосом.

У него хватает наглости стоять и посмеиваться.

— Вот именно. Поэтому-то я и здесь. — И с этими словами Колтон шагает по коридору направо от меня в комнату Шейна. Слова Колтона о том, что Шейн меня не послушает, заставляют направиться вслед за ним и посмотреть, что же он собирается делать.

Колтон поднимает жалюзи, и яркий свет заливает комнату, прежде чем бросает взгляд на комод Шейна, и на его лице разливается огромная улыбка. Через пару секунд пара динамиков, подключенных к iPod Шейна, оживают ужасающим битом. Шейн мгновенно вскакивает с кровати, кричит и закрывает уши, и, присмотревшись внимательнее, видит, кто стоит перед его кроватью, скрестив руки на груди и приподняв брови.

Мгновение они смотрят друг на друга, прежде чем Шейн хватает подушку и натягивает ее на голову, чтобы заглушить звук и яркий свет.

— Останови это! — кричит он. Колтон смеется, подходит к iPod и выключает его.

— Спасибо! — доносится из-под подушки приглушенный голос Шейна.

— Ну уж нет, — говорит ему Колтон, запрыгивая на кровать рядом с ним и вытаскивая подушку из рук, тогда Шейн закрывает глаза руками. — Судя по запаху в твоей комнате и виду твоего лица, я бы сказал, что ты жестко оттянулся прошлой ночью. Не так ли, приятель? — когда Шейн не отвечает, он заливается веселым, граничащим с зловещим, смехом. — У тебя раскалывается голова? Кружится комната? Глаза болят? Тебя тошнит, но в желудке ничего нет?

— Замолкни, — стонет Шейн, пытаясь натянуть одеяло на голову, а Колтон просто сдергивает его обратно.

— Нет. Хочешь тусоваться со взрослыми парнями — накачиваться, как они — тогда пора проснуться и принять это как мужчина. — С моего пункта наблюдения в коридоре я вижу, как Колтон прислоняется спиной к стене и устраивается поудобнее, прежде чем запустить руку в коричневый бумажный пакет. Слышу треск открывающейся пивной банки, и Шейн тут же садится в постели и смотрит на Колтона, будто тот потерял разум.

— Ты рехнулся, черт возьми? — хрипит Шейн в панике.

— Ага, — говорит Колтон, глядя на Шейна и усмехаясь. Он делает глоток пива и протягивает банку Шейну. — Чертовски верно. Выпей, сынок.

— Ни за что! — говорит Шейн, отшатнувшись от банки, словно от огня. — Ты не можешь давать мне пива!

Колтон поднимает брови.

— Кажется, я только что это сделал. Теперь хватит прикрываться этим оправданием. Ты был достаточно взрослым, чтобы прошлой ночью проглотить его, верно? Так что пришло время напомнить, почему оно тебе так понравилось. — Колтон пихает ему пиво. — Давай, выпей. Или слабо?

— Что за…

— Пей! — давит на него Колтон. — Что? Ты достаточно крут, чтобы выпить с друзьями, но не со мной?

— Меня сейчас стошнит!

— Теперь ты улавливаешь! — говорит Колтон с ухмылкой, тянется свободной рукой обратно к пакету и хватает еще одно пиво. — У меня для тебя есть еще пять, когда ты закончишь с этой.

Глаза Шейна становятся огромными, лицо бледнеет, когда слова Колтона доходят до него.

— Ни за что! Меня сейчас стошнит.

— Хорошо, — говорит Колтон, приближаясь к лицу Шейна. — Выпей это, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты запомнил, как хорошо оно на вкус, когда подобное повторится. В следующий раз, когда твои приятели заставят тебя пить или ты сам захочешь выпить, чтобы выглядеть круто перед дамами… я хочу, чтобы ты вспомнил, как круто ты выглядишь, склонившись над унитазом, выблевывая все это, потому что гарантирую тебе по собственному опыту, это не очень красивое зрелище. — Колтон отстраняется от него и с самодовольной улыбкой на лице возвращается на свое место возле стены. Он откидывает голову назад, но искоса смотрит на Шейна. — Уверен, что не хочешь пива? Не хочешь вспомнить, каково оно на вкус?

Шейн качает головой, немного шокированный словесной поркой, которую устроил ему его кумир, как и я.

Когда Колтон начинает говорить в следующий раз, его голос пугающе спокоен.

— Теперь, когда я привлек твое внимание, несколько основных правил, хорошо? — он не ждет, пока Шейн ответит. — Как ты добрался домой прошлой ночью, Шейн?

Вопрос удивляет меня, так же, как и Шейна.

— Дэйви привез меня домой.

— Дэйви тоже пил прошлой ночью? — тихое спокойствие в голосе Колтона заставляет Шейна отвести взгляд, отчего у меня замирает сердце.

— Немного. — Слышу стыд в голосе Шейна; он знает, что это неправильно.

— Эээ! Неправильный ответ! — говорит Колтон, поворачивая голову и снова глядя на Шейна. — Хочешь вести себя глупо и напиваться? Это единственное, что я понял. Хочешь сесть в машину и позволить кому-то другому везти себя, кому-то пьяному — потому что давай посмотрим правде в глаза, ты был в дерьмо, так откуда тебе знать, сколько выпил Дэйви — такого я не потерплю! В этом доме слишком много людей, которые любят тебя. Заботятся о тебе, Шейн — Рай, мальчики, я — мы не хотим, чтобы с тобой что-то случилось. Позволь мне перефразировать вопрос, хорошо? Я не собираюсь спрашивать тебя, будешь ли ты снова пить, потому что тогда тебе придется мне солгать. Вот мой вопрос: ты будешь садиться в машину к другому человеку, который пьян?

Шейн шумно сглатывает и отрицательно качает головой. Когда Колтон просто смотрит на него, он произносит вслух:

— Нет.

— Хорошо! Теперь у нас определенный прогресс… — говорит Колтон, громко стукнув рукой по стене, что заставляет Шейна подпрыгнуть и схватиться за голову, в то время как Колтон смеется. — Уверен, что не хочешь пива? — снова предлагает он, и Шейн бешено качает головой. — Люблю смышленых парней, так что слушай, мне все равно, на каком черте ты доберешься до дома, позвони мне, если придется, но не делай этого снова. И последнее… зачем?

Шейн поднимает взгляд, чтобы посмотреть на него.

— Что значит зачем?

Колтон долго и пристально смотрит на него, и меня сводит с ума, что я недостаточно близко, чтобы видеть, как между ними происходит обмен невысказанными словами.

— Чтобы выглядеть круто? Произвести впечатление на девушку? Заглушить боль от потери своей мамы? Ты не обязан говорить мне, Шейн, но ответ очень важен. На него ты должен ответить сам. — Вижу, как голова Шейна склоняется ниже и с беспокойством втягиваю воздух. Шейн передвигается и, как Колтон, прислоняется к стене, скрестив вытянутые ноги на постели, а руки на груди, лицо направлено к потолку. Видеть их вместе — бесценно, и я знаю, это один из тех моментов, который навсегда останется в моей памяти.

Колтон выдыхает, и когда начинает говорить, его голос настолько тихий, что я напрягаюсь, чтобы расслышать.

— Когда я был маленьким, со мной случилось кое-что плохое. Очень плохое дерьмо. И неважно, что я делал, или насколько я был хорош, или как сильно я старался… ничто не имело значения… ничто не могло это остановить. Никто мне не мог помочь. Так что, своим семилетним мозгом я считал это своей виной, и даже спустя столько лет, я все еще так думаю. Но хуже всего было жить с болью и чувством вины. — Он вздыхает, отворачивается от созерцания потолка и ждет, пока Шейн сделает то же самое, чтобы они могли смотреть друг на друга. — Черт, я начал пить, будучи чертовски моложе тебя, Шейн… и я пил, потому что мне было чертовски больно. И после нескольких глупых фокусов и ситуаций, из которых мне посчастливилось выбраться, мой отец усадил меня и задал тот же вопрос, который я только что задал тебе. Сказал то же самое, что и я тебе. Но затем он спросил: «Зачем пить, чтобы заглушить боль, ведь боль — это чувство, а чувство — это жизнь, а разве не хорошо быть живым?» — Колтон качает головой. — И знаешь, что? Иногда я думал, что это чушь собачья, что я никогда не смогу провести ни одного дня, не думая об этом, не страдая от этого, не чувствуя себя виноватым… и черт, в те дни… Мне хотелось выпить. В пятнадцать лет, Шейн, мне хотелось выпить, чтобы справиться с этим… но мой отец усадил меня и повторил эти слова. И знаешь, что? Он был прав. Это заняло время. Уйму времени. И это никогда, никогда не пройдет… но я так рад, что предпочел чувства оцепенению. Я очень рад, что выбрал жизнь вместо смерти.

Не осознаю, что по моим щекам катятся слезы, как и у Шейна, пока Колтон не протягивает руку и не обнимает его за шею и не притягивает к себе. Он дает ему быстрое, но суровое мужское объятие, заставляющее тело Шейна содрогнуться от всхлипа. Колтон прижимается нехарактерным для него поцелуем к макушке Шейна и снова бормочет:

— Помни, боль — это чувство, а чувство — это жизнь, а разве не хорошо быть живым?

Мое сердце подкатывает к горлу, дыхание прерывается, и любая возможность, что я когда-либо смогу уйти от этого прекрасного бедового мужчины, полностью пропадает, раз и навсегда.

Поврежденный мужчина помогает сломленному ребенку.

Он выпускает Шейна из объятий, и я сразу же чувствую, что им обоим неловко показывать свои эмоции. Колтон спрыгивает с кровати и смеется, снова предлагая Шейну пиво, а тот отталкивает его. Он забирает пакет с остальными банками и направляется к двери, но поворачивается.

— Эй, Шейн? Ты воняешь, чувак. Прими душ и переоденься, нам еще бейсбол нужно посмотреть.

Колтон выходит из двери и останавливается, смотрит на меня, видя слезы, украшающие мои щеки, в его глазах столько эмоций. Говорю единственное, на что способна.

— Спасибо, — произношу я. Он кивает, будто не доверяет самому себе, и идет по коридору.

ГЛАВА 26

Колтон

— Теперь они на тебе, Джекс? — спрашиваю я, наблюдая, как Скутер покупает в закусочной какую-то сладкую хрень на деньги, которые я ему дал. Шейн отказался. У засранца все еще зеленое лицо. Ему не следует ничего есть некоторое время, если не хочет, чтобы всё это вышло обратно.

Ах, эти сладкие воспоминания о тех временах, когда я был подростком и зажигал как чертова Рождественская елка. Не могу не посочувствовать ему, но, черт меня дери, если мне не смешно смотреть на этот обряд посвящения.

Джекс поправляет бейсболку, опускает биту и подходит ко мне.

— Да, на мне. — Он протягивает мне ладонь, и мы пожимаем друг другу руки. — Спасибо за… — он кивает подбородком в сторону Шейна.

— Без проблем. — Смеюсь я. — Его первый опыт общения с гребаной бутылкой не сравнится с моим, но я поговорил с ним.

— Спасибо. Рай передумала? Она не придет?

— Нет, — качаю головой, наблюдая за тем, как во время тренировки Рикки размахивается и выбивает мяч за пределы поля. Издаю свист, давая знать, что я его видел, он смотрит на меня и на его лице появляется самая чертовски милая ухмылка. Я знаю лучше, чем кто-либо, что признательность в любой форме проходит долгий гребаный путь. — Она передумала. Полагаю, у Зандера было тяжелое утро, поэтому она не хотела, чтобы он разгуливал перед носом у прессы. Поэтому мальчиков привез я, надеясь, что они последуют за мной.

Гребаные стервятники. Смотрю на стоянку, где припаркован Range Rover и вижу, что все они находятся там, их камеры висят на шеях, вытянутые объективы нацелены на меня; надеются поймать удачный кадр… будь я проклят, если знаю, какой именно, на детской-то игре малой Лиги. Но, черт возьми, они сохраняют дистанцию и не накидываются на меня, когда я с детьми, и это меня немного шокирует. С каких это пор у них появились чертовы манеры? Не то что бы я собирался делать что-то захватывающее за трибунами и плодить еще больше голословно мне приписанных, черт дери, незаконнорожденных детей. — Как бы то ни было… — я пожимаю плечами, — …похоже, это сработало.

Джекс смеется, глядя на толпу на стоянке.

— Думаешь? Безумие, чувак, жить с этим все время. Можно ли когда-нибудь к такому привыкнуть?

— Может ли машина ездить без колес? — самый глупый вопрос на свете, но это Джекс. Чувак классный. Присматривает за Рай.

— Верно, — кивнув, говорит он.

Мы с ним немного болтаем, прежде чем я отхожу, чтобы предоставить паразитам возле моей машины фотографии крупным планом, которые принесут им немного денег. Надеюсь, это будет держать их на расстоянии еще один чертов день.

Они атакуют меня своими гребаными камерами, когда я прохожу мимо, и мне требуются все силы, чтобы не ударить, потому что, черт меня возьми, я бы с удовольствием выпустил пар и отходил их как следует. Гребаная Чейз. Ее слова останавливают меня только потому, что Рай навредит, если я позволю сойти с ума безрассудному плохому мальчику, которого они подталкивают вырваться наружу своими гребаными вопросами о том, разлучница ли она.

Гребаные обещания. Шли бы они все к черту. Вот почему я никогда их не даю. По крайней мере не давал до Райли. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я превращусь в слабака и буду этим чертовски доволен.

Добавьте в ад еще один слой льда, потому что он стал чертовым полярным кругом из-за того дерьма, что она во мне меняет.

Я сказал ей, что попытаюсь стать лучше. Что б меня. Я и не знал, что мы угодим в этот дерьмовый ураган, который будет тянуть нас во все стороны, как при долбаном перетягивании каната.

До сих пор я неплохо справлялся. Не позвонил Тони и не порвал ее на части за тот хреновый фарс, что она устроила, бросив Райли на растерзание гребаным волкам, в попытке задеть меня. Но я знаю, если я это сделаю, то это докажет, что она добралась до меня. И для нее, это половина пути к победе.

— Так когда свадьба, Колтон?

— Тони знает, что сегодня ты с Райли?

— Ты уже выбрал имя для своего сына?

Еще один фотограф толкает меня сбоку, и я разворачиваюсь к нему, сжимая кулаки и скрежеща зубами.

— Отвали на хрен, мужик!

Райли. Райли. Моя гребаная Райли. Я должен повторять это снова и снова, чтобы помочь себе игнорировать их дерьмовую ложь и не потерять самообладание.

По крайней мере, парень отступает, чтобы я мог открыть чертову дверцу. Благодарю Бога за дорогие машины, потому что в ту минуту, когда я захлопываю дверь, звук стихает, а тонированные стекла не позволяют камерам запечатлеть меня на грани срыва. Как бы мне ни хотелось посидеть здесь и успокоиться, мне это ни за что не удастся сделать, учитывая окружающий меня цирк.

Мотор ревет и я надеюсь, это станет для них охрененным намеком и они отвалят, если не хотят, чтобы я их всех передавил. Еще один оборот двигателя и медленный задний ход заставляют всех разбежаться по своим машинам, чтобы они смогли меня преследовать.

Боже правый.

Драма, прошу, следуй, твою мать, за мной. Если бы я прилепил дурацкие наклейки на бампер своей машины, вот что бы там было написано.

Мотор снова ревет и я проверяю детей, прежде чем быстро покинуть парковку. Избавляюсь от сумасшествия, когда сбрасываю с хвоста большинство автомобилей прессы, пролетая светофор при смене с желтого сигнала на красный. Наконец-то я вздыхаю с облегчением, могу насладиться минутой умиротворения, напевая «Best of You», звучащую по радио, а потом смотрю на свой телефон.

И воздух, которым я только что стал дышать свободно, вышибает из меня нахрен. Моя нога колеблется на педали газа, как у гребаного водителя-новичка из-за сообщения, виднеющегося на экране.

Запечатанный конверт лежит на моем столе. Результаты пришли. Позвони мне.

Все мое тело цепенеет: легкие, сердце, горло, всё. Смотрю перед собой, пальцы белеют, хватаясь за руль в попытке справиться с натиском эмоций, похоронивших меня заживо.

Заставляю себя дышать, моргать, думать. В тот момент, когда моя голова приказывает телу двигаться, сворачиваю с полосы движения, заставляя других водителей истошно жать на клаксоны. Съезжаю на ближайшую подъездную дорогу, которую вижу, ведущую к стоянке торгового центра, и давлю на тормоз.

Беру телефон, чтобы позвонить адвокату, но кладу его на место, закрываю глаза и пытаюсь справиться с нервной дрожью, внезапно пронзающей меня. Вот и всё. Ответ на другом конце линии будет либо моим самым большим провалом, либо величайшим облегчением.

Я больше не чувствую себя таким чертовски уверенным как раньше в том, что это не может оказаться правдой. Делаю вдох, бью кулаком по приборной панели, образно беру себя за яйца и хватаю телефон.

Каждый гудок уничтожает меня. Это все равно, что ждать, когда из-под твоих ног выбьют стул, на котором ты стоишь с петлей на шее.

— Донаван.

Мне требуется минута, чтобы ответить.

— Привет, Си Джей. — Мой голос звучит так чертовски чужеродно, словно я маленький ребенок, ожидающий своего наказания.

— Ты готов?

— Боже правый, скажи мне уже, ладно? — рявкаю я.

Он посмеивается, и я слышу звук рвущейся бумаги. Ему-то, черт возьми, хорошо смеяться, а мое сердце сейчас нахрен выпрыгнет, в голове бьют в набат, а нога подпрыгивает на коврике. А потом я слышу выдох Си Джея.

— Ты в порядке.

Никак не могу понять, правильно ли его расслышал.

— Что?

— Она солгала. Ребенок не твой.

Вскидываю кулак в воздух и кричу. Сжимаю голову обеими руками, когда адреналин ударяет по мне в полную силу, руки дрожат, а на глаза наворачиваются чертовы слезы. Я даже еще не могу переварить услышанное. Знаю, что говорит Си Джей, но не слышу его, потому что сердце колотится в ушах от адреналина, который бьет по мне, как перед началом гонки. Поднимаю руку, собираясь провести ею по волосам, но замираю на пол пути, чтобы стукнуть по рулю, прежде чем потереть лицо, потому что я так ошеломлен… так переполнен гребаным облегчением, что не могу удержать ни одной ясной мысли, кроме одной.

Он не мой.

Я не испортил жизнь бедной душе, запятнав ее своей кровью.

Родившейся от такой манипуляторши, как Тони.

— Ты в порядке, Вуд?

Мне требуется минута, чтобы сглотнуть и обрести голос.

— Да, — вздыхаю я. — Лучше, чем в порядке. Спасибо.

— Попрошу Чейз выпустить пресс-релиз для…

— Я всё улажу, — говорю я ему, не желая ничего больше, кроме как заставить стервятников взять все свои слова обратно и ненадолго убрать свои чертовы навязчивые камеры из нашей жизни. Позволить Райли адаптироваться к моей сумасшедшей жизни, пока мы обретаем наше равновесие.

Ну вот опять. Думаю о том, чтобы обрести гребаное равновесие и о нашем с ней будущем и прочей херне. Мой гребаный криптонит.

Черт возьми.

И тут меня озаряет.

Райли.

Нужно ей об этом рассказать.

— Еще раз спасибо, Си Джей, мне надо позвонить… мне пора.

Отключаюсь и тут же начинаю набирать Райли, но руки так сильно дрожат от адреналина, мчащегося вместе с кровью, что на секунду я останавливаюсь.

И тогда понимаю, что прежде чем говорить с Рай, хочу покончить с этим раз и навсегда. Мне хочется позвонить ей и начать разговор с чистого листа, сказать, что все позади. Ребенок, Тони, ложь — все завершилось, окончательно и, черт возьми, бесповоротно.

Делаю глубокий вдох, набирая номер, который раньше был таким привычным, но теперь заставляет мою кровь просто вскипать.

— Колтон? — мне нравится, что она удивлена, что я застал ее врасплох.

Время вводить мяч в игру.

— Тони. — Мой голос ровный, без эмоций. Больше я ничего не говорю. Мне хочется, чтобы она изнемогала. Хочется, чтобы гадала: знаю я или нет. Она достаточно смелая, чтобы врать мне в лицо, давайте посмотрим, будет ли она продолжать эту чертову шараду или выложит свои карты на стол.

Потому что, будь я проклят, если тест на отцовство — не мой туз в рукаве.

— Привет, — говорит она так тихо, что я не могу понять, она робеет или пытается казаться соблазнительной.

От обоих вариантов у меня сводит желудок.

Кусаю щеку, пытаясь понять, куда направить этот разговор, потому что, как бы я ни хотел заставить ее страдать, я просто хочу, чтобы она ушла. Sayonara, adios, все чертовы до свидания. Она прочищает горло, и я знаю, тишина убивает ее.

Хорошо.

— Колтон, — снова произносит она мое имя, и мне приходится прикусить язык, позволяя ей страдать. — Тебе что-то нужно? Я… я удивлена услышать тебя…

— Правда? Удивлена? — мой голос пропитан сарказмом, словно мотор маслом. — С чего бы это вдруг?

Она начинает заикаться, но ни одно из ее слов не идет дальше первого слога.

— Брось, Тон. Просто скажи мне одну вещь. Почему?

Когда, черт возьми, она стала такой? Когда превратилась из моей возлюбленной в колледже в коварную, манипулирующую сучку на другом конце линии? Какого черта я упустил?

— Почему? — спрашивает она, растягивая слово. Мы так долго были друзьями, что я могу распознать эту уловку. Она выискивает зацепку, за которую можно ухватиться, повернуть в свою сторону и использовать то, что я собираюсь ей сказать в качестве способа манипуляции.

А я сыт по горло. Невинные сцены закончились давным-давно, когда дело дошло до ее проклятой лжи. По крайней мере, теперь я могу ее распознать. После того, что она сделала с Рай? А теперь пытается сделать и со мной?

Твой ход, дорогуша.

— Да, почему? — отрезаю я. — Потому что сквозь твои идеальные белые зубы выходит, твою мать, ложь. Ты воспользовалась моим несчастным случаем…

— Колтон, я не пыталась…

— Заткнись нахрен, Тони! Мне плевать на твои жалкие оправдания! — кричу я на нее, потому что я в ударе и будь я проклят, если не испытываю кайф, выпуская все это наружу. Весь свой гнев, страх и неуверенность, которые правили моей гребаной жизнью последние несколько недель. Оставив меня в чертовски дезориентированном беспорядке, словно я вслепую въехал в дым на месте аварии в надежде, что переберусь на другую сторону через угнетающую чертову дымку. — Ты не пыталась что?

Мой гнев съедает меня изнутри. Мне нужно двигаться. Нужно освободиться хоть от какой-то его части, поэтому я толкаю дверь Ровера и начинаю ходить взад и вперед, вцепившись свободной рукой в волосы, ногами выбивая пыль из гребаной земли.

— Ты не пыталась использовать несчастный случай — мою невменяемую голову — как средство получить то, что хотела? Сказать, что я трахнул тебя, когда ничего не было? Заманить в ловушку, чтобы я стал папочкой твоего внебрачного ребенка? Насколько это хреново? Что за кусок дерьма так поступает, Тон? А? Можешь ответить, почему женщина, которую я когда-то знал — была моим другом хренову тучу времени — могла опуститься так чертовски низко, чтобы использовать ребенка в попытке меня вернуть?

Сейчас на этой стоянке недостаточно места, чтобы помочь мне успокоить чертову ярость, бурлящую в моих венах, потому что чем больше я думаю об этом — о том, что она пыталась со мной сделать — тем сильнее растет мой гнев.

Чертовски хорошо, что она молчит, говорю я себе, когда она не отвечает ни на одно мое слово. Слышу на другом конце провода лишь хныканье.

— Подумать только, раньше ты была мне небезразлична. Чертовски невероятно, Ти. — Я качаю головой и вбираю в себя огромный глоток воздуха. — Так ты обращаешься с людьми, которых, как утверждаешь, ты любишь? Используешь ребенка в качестве манипуляций? Обманываешь, чтобы заполучить любовь?

— Ты получил результаты. — Это не вопрос, лишь тихое утверждение, произнесенное устрашающе спокойным голосом.

Она знает.

— Да, я получил их. — Спокойная сталь в моем голосе должна заставить ее бежать и искать гребаное укрытие.

— Однажды ты меня поимела, Тон. Я разрулил это как можно мягче, так как наши семьи дружат. — Прислоняюсь спиной к Роверу и продолжаю мотать головой, пульс грохочет, дыхание учащенное. — Но тебе на это, очевидно, было наплевать, потому что ты поимела меня снова. Пыталась погубить меня единственным способом, который, как ты знаешь, может сломить меня сильнее всего на свете. Поэтому предлагаю выслушать меня внимательно, потому что я скажу это только один раз. Я, твою мать, с тобой покончил. Не связывайся со мной. И даже не смей, твою мать, связываться с Рай. А семейные дела? — я смеюсь, и, черт возьми, не потому, что чувствую себя счастливым. — Полагаю, у тебя будет желудочный грипп или какая-то другая причина не присутствовать на мероприятиях. Поняла? Ты была моим другом, а теперь ты просто… ничто.

— Прошу, выслушай, — умоляет она, и ее голос — голос, который раньше что-то для меня значил — никак на меня не влияет. Совсем. — Не будь таким холодным…

— Холодным? — кричу я на нее, мое тело трясется от гнева. — Холодным? Холодным? Приготовься к гребаной полярной зиме, потому что между нами все кончено. Ты мертва для меня, Тони. Больше мне нечего сказать. — И я отключаюсь, несмотря на рыдания, доносящиеся с другого конца. Разворачиваюсь и опираюсь руками на машину, переваривая все. Пытаюсь понять, как друг детства могла так поступить со мной.

И понимаю, что это не имеет никакого значения. Все «почему», все «за что». Ничего из этого.

Потому что сейчас у меня есть Рай.

Чёрт возьми. Я так погрузился в себя и то, что только что сделал, что забыл, причину своего поступка.

Райли.

Сажусь в машину, возясь с телефоном, и мне требуется секунда, чтобы отыскать ее в списке последних звонков. Гудки идут, но у меня чертовски не хватает терпения.

— Ну же, Рай! — ударяю кулаком по рулю, гудки доносятся из динамиков автомобиля.

— Привет! — смеется она.

Этот звук. Боже правый, беззаботный звук ее голоса хватает мое гребаное сердце и сжимает его так сильно, что я чувствую, что не могу дышать. Это похоже на то, что внезапно, все дерьмо, связанное с Тони и аварией ушло, и хотя мне не хватает воздуха, но я чувствую, что впервые за долгое время могу дышать. Это то, что я должен чувствовать? Гребаную ясность и прочее дерьмо?

Начинаю говорить и не могу. Какого хрена? Будто мне хочется рассказать ей все сразу, но я не могу придумать, с чего начать. Начинаю смеяться, как сумасшедший, потому что только сейчас я понимаю, что нахожусь посреди какого-то дерьмового торгового центра.

— Ты в порядке? — спрашивает она таким сексуальным голосом.

— Да, — я задыхаюсь от смеха. — Я просто…

Из динамиков громко и ясно доносится хихиканье, и я перестаю говорить. Это Зандер, и это первый раз, когда я слышу его смех. Звук режет меня, черт возьми, словно нож по филе. Клянусь Богом, я не могу быть большей девчонкой со своими эмоциями, расточаемыми по всей гребаной парковке.

— Иди возьми свою перчатку с заднего двора, и мы начнем, хорошо? — слышу, как он соглашается. — Извини, ты собирался рассказать мне, что такого смешного произошло.

И собираюсь начать говорить, хочу рассказать ей о результатах теста, когда слышу звук, который столь ужасен, что проникает в грудь и разрывает мое ожесточенное сердце.

— Какого хрена там происходит? — я не могу произнести это достаточно быстро, потому что, несмотря на пронзительный крик, словно это кричит раненый зверь, борющийся за свою жизнь, по телефону я все еще слышу, как движется Райли.

Мой желудок сводит от этого гребаного звука и ее проклятого молчания.

— Рай? Скажи мне, что происходит. Рай?

— Нет, нет, нет, нет! — повторяет она, и в ее голосе есть что-то такое — страх, недоверие и шок, смешанные с неповиновением — от чего по моему позвоночнику прокатывается озноб, и я тут же завожу машину и жму на газ.

— Проклятье, Рай! Поговори со мной. Какого хрена случилось? — кричу я в телефон, меня охватывает паника, но я слышу только ее тяжелое дыхание. А затем всхлип. — Райли!

— Вы не можете его забрать! — говорит она устрашающе спокойным голосом, который звучит далеко не так и заставляет меня подрезать какого-то бедного ублюдка, едущего рядом со мной.

— Кто там, Рай? Скажи мне, детка, прошу, — умоляю я, страх, испытанный мною в детстве, желчью разливается во рту. Страх охватывает каждый мой гребаный нерв. Я с усилием решаю, стоит ли отключиться и позвонить 911, но это означало бы, что я не буду ее слышать, не буду знать, все ли с ней в порядке.

— Ты, гребаная сука! — это все, что я слышу, прежде чем она кричит от боли и телефон замирает.

— Нет! — кричу я и бью рукой по рулю. Зрение затуманено, когда я пытаюсь набрать нужные цифры на телефоне, пальцы так чертовски сильно дрожат, что я набираю 911 только с третьей попытки.

— 911. Что у вас случилось? — отвечает бестелесный голос.

— Прошу, помогите им. Они кричат и… они кричат! — умоляю я.

— Кто кричит, сэр?

— Райли и Занд… — я не могу, черт побери, мыслить ясно; холод разливается по моим венам, и моя единственная мысль — мне нужно до них добраться, поэтому я даже не понимаю, что несу несусветную чушь. — Прошу, там кто-то есть и…

— Сэр, как вас зовут? Какой у вас адрес?

— Ко… Колтон, — заикаюсь я, понимая, что даже не знаю адреса. Только улицу. — Свитзерленд Авеню.

Ох, черт. Ох, черт. Держись, детка. Держись. Я уже еду. Это все, что я снова и снова повторяю у себя в голове, меня трясет.

— По какому адресу, сэр?

— Я не знаю, вашу мать! — кричу я на оператора 911. — Тот дом, возле которого ошивается чертова куча папарацци. В доме больше никого нет, кроме нее и маленького мальчика. Пожалуйста! Быстрее.

И когда я перевожу взгляд на дорогу, завершая звонок, мне приходится ударить по тормозам, так как впереди меня маячит знак с гребаными дорожными работами.

— Черт! — кричу я, вцепившись в руль, словно в чертов спасательный круг.

Райли.

Моя единственная мысль — о ней.

Райли.

Прошу, Господи, нет.

ГЛАВА 27

— Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек. Человек-Паук. Бэтмен… — повторяет Зандер снова и снова, сидя в углу позади меня на заднем дворе. Это единственное, что я сейчас слышу сквозь гул в голове из-за силы удара. Зандер руками закрывает уши, раскачивается взад и вперед, повторяя заклинание, и уходя в себя. В мир, в котором он хочет оказаться, где нет плохих мужчин с оружием, или отцов с ножами, режущих своих жен.

Проблема в том, что в мире Зандера это один и тот же человек.

Замечаю все это за долю секунды до того, как меня бьют по лицу, а тело дергается и извивается от удара, вижу, как мой милый мальчик уходит в себя. Время останавливается, затем начинает двигаться в замедленном темпе. Боль в щеке и глазу никак не уменьшает страх в моем сердце, когда я поднимаю взгляд, встречаясь с глазами человека, который в течение последних нескольких недель постоянно присутствовал в моей жизни. Его кепка и темные очки упали и меня осеняет.

Я знаю этого человека.

Видела его раньше.

Это тот мужчина с парковки, от которого у меня бежали мурашки. Тот мужчина из темно-синего седана, припаркованного возле Дома и моего дома, преследующего меня. Без кепки и солнцезащитных очков я вижу в нем Зандера. Понимаю, почему в тот день на парковке он казался таким знакомым. У него глаза того же цвета, те же черты лица, волосы длиннее и немного темнее, но сходство безошибочно.

Мои глаза скользят по матовому черному металлу пистолета, наставленному на меня, а затем к его глазам — темным омутам бесстрастной черноты — которые мечутся взад и вперед от меня к Зандеру и его непрерывному повторению имен супергероев, звучащему фоном.

— Что ты с ним сделала? — кричит он на меня, направляя пистолет на Зандера, а затем обратно на меня. — Почему он так делает? Отвечай!

Сохраняй спокойствие, Райли. Сохраняй спокойствие, Райли.

— Он… он напуган. — Ты сделал это с ним, хочется мне закричать на него. Ты сделал это, убийца, бесполезный кусок дерьма, но все, что я делаю, это повторяю себе сохранять спокойствие, попытаться скрыть страх и не заикаться. Стараюсь сосредоточиться на биении своего сердца, считая удары, чтобы успокоиться. Чувствую, как струйки пота бегут между лопатками и грудями. Ощущаю запах страха, и мой желудок бунтует, зная, что этот запах мой — смешанный с его.

И я держусь за эту мысль.

Что он тоже напуган.

Думай, Рай. Думай. Мне нужно успокоить его, но защитить Зандера, а я понятия не имею, как это сделать. Необузданный страх, который я чувствую, рассеивает мои мысли, не давая думать связно. О том, что, черт возьми, я должна делать, потому что я знаю, он убивал раньше. Убил мать своего ребенка, свою жену.

Что помешает ему убить меня?

Ему нечего терять.

И это больше всего меня пугает.

Заставляю себя сглотнуть, мои глаза бегают по всему заднему двору. Я вижу на земле у ворот его камеру и фальшивый пропуск с надписью «пресса». Вижу свой мобильный телефон на краю газона, куда он отлетел, когда он ударил меня, и сразу вспоминаю Колтона.

Мгновенно хватаюсь за надежду, что он услышал меня, знает, что мы в беде, позовет на помощь — потому что если он этого не сделает, у меня нет шансов защитить Зандера от этого безумца. Защитить себя.

Слезы обжигают, припухлость у глаза, куда он меня ударил, чертовски болит. Руки дрожат, и дыхание замирает от страха, в то время как усиливающийся призыв Зандера добавляет ко всей ситуации повышенный уровень стресса.

Единственный звук, который я слышу в утренней тишине — молитва маленького мальчика, знающего, что у него нет надежды. И с каждым мгновением шепот становится все громче и громче, будто он пытается заглушить голос своего отца.

— Ч-чего вы хотите? — наконец спрашиваю я, перебивая голос Зандера, чувствуя, что его связь с реальностью давно пропала. А я не знаю, как объясняться с сумасшедшим.

Он шагает ко мне, его взгляд бегает по всему моему телу, и хотя я уже начеку, взгляд его мертвых глаз, когда он водит ими туда и обратно, заставляет нервничать еще сильнее. Предупреждающие колокольчики звонят, и желудок сжимается так сильно, что мне приходится бороться с подступающей тошнотой.

Он тянется ко мне пистолетом, и я замираю, когда он проводит дулом вверх и вниз по моей щеке. Холод стали, жесткая реальность металла на моей плоти и то, что он олицетворяет, заставляет кровь в моих венах превратиться в лед.

— Ты хорошенькая, Райли. — То, как он произносит мое имя, будто трахает его языком, заставляет меня подавить рвотный позыв. В одно мгновение он крепко сжимает ладонью мои щеки, его лицо находится в сантиметре от моего. У меня по лицу текут слезы. Хочу быть жесткой. Хочу сказать, чтобы он отвалил и сдох. Хочу закричать, чтобы Зандер побежал за помощью. Хочу молить Бога, кого угодно, о помощи. Хочу сказать Колтону, что люблю его. Но не могу, потому что сейчас это невозможно. Колени дрожат, зубы стучат в его хватке. Все, чем я являюсь — мое будущее, мои надежды, мой следующий вдох — в руках этого человека.

Он приближается еще, так что я могу чувствовать на своих губах его дыхание, его пальцы впиваются глубже в мои щеки, и я не могу совладать с воплем страха, срывающимся с моих губ.

— Вопрос в том, Райли… как далеко ты зайдешь, чтобы защитить одного из своих мальчиков?

— Пошел ты. — Искаженные слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю их остановить, гнев убирает фильтр между моей головой и губами. И прежде чем я успеваю моргнуть, его кулак врезается мне в живот, и я отлетаю назад. С глухим стуком приземляюсь на бетонный пол дворика, плечами и головой ударяясь о деревянный забор позади меня.

Ужас, охвативший мое тело, затмевает боль от удара. Я приземляюсь рядом с Зандером, поэтому так быстро, как только могу, перебираюсь на его сторону и притягиваю его к себе, пытаясь защитить любым способом. Знаю, он позади меня, чувствую тяжесть пистолета, направленного на меня, но я покачиваю Зандера.

— Все в порядке, Занд. Он не причинит тебе вреда. Я не позволю ему причинить тебе боль, — говорю я ему тихим голосом, но Зандер не перестает раскачиваться, и повторять свое заклинание, и сейчас я так окаменела, что начинаю звать супергероев вместе с ним, сидя на заднем дворе, построенном на надежде, которая, как я боюсь, скоро будет омрачена насилием.

— Я пришел забрать своего сына. — Если раньше я думала, что его голос был холодным, то теперь его тон идентичен стали пистолета.

— Нет, — говорю я ему с предательской дрожью в голосе.

— С кем, твою мать, ты думаешь ты имеешь дело? — рычит он, направляя пистолет мне в спину, жесткое дуло глубоко вонзается между лопатками. — Пришло время отойти от моего сына.

Сжимаю руки в кулаки, чтобы они перестали дрожать, чтобы Зандер не понял, как я боюсь. А еще я не хочу, чтобы это понял его отец. Сглатываю, когда рыдания Зандера начинают пронзать его тело, и если до этого я не знала, то теперь понимаю с такой ясностью — с холодным потом, пробивающимся на моей коже, и страхом в сердце — что я не могу позволить его отцу забрать его. Что я буду защищать его всеми способами, что у меня есть, потому что раньше никто не мог этого сделать.

Дуло у меня на спине впивается глубже, и я сдерживаю крик боли, слезы свободно текут по моим щекам. Прикусываю нижнюю губу, потому что через мгновение я собираюсь подняться. И когда я обернусь, я должна буду показать ему, что не боюсь его. Должна буду сыграть спектакль всей жизни, чтобы спасти этого маленького мальчика.

— Сейчас же! — кричит он на меня, я вздрагиваю, когда его голос прорезает монотонный гул заклинания Зандера.

Прислоняюсь губами к уху Зандера и пытаюсь успокоить его, пока он раскачивается, надеясь, что мои слова дойдут до него — прорвутся сквозь завесу мира, в который он перенес свой разум — чтобы избавить его от страха и воспоминаний об отце.

— Зандер, послушай меня, — говорю я ему. — Я не позволю ему забрать тебя. Обещаю. Супергерои уже в пути. Они идут, хорошо? Сейчас я встану, но когда скажу «Бэтмен», я хочу, чтобы ты побежал как можно быстрее в дом, хорошо? Бэтмен.

Заканчиваю говорить, когда чувствую, что пистолет уже больше не между моих лопаток, но его ботинок врезается в мой левый бок. Стону от боли, поглощая удар, сжимая руки вокруг Зандера, когда мы с ним сильнее вдавливаемся в забор, к которому прижаты.

— Отвали нахрен, Райли.

— Бэтмен, хорошо? — повторяю я, стиснув зубы, дыша сквозь боль и заставляя себя подняться на трясущихся ногах. Делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему лицом.

— Ты крепкий орешек! — смеется он надо мной. — Мне нравятся сильные женщины.

Сглатываю желчь, поднимающуюся к горлу, и заставляю себя говорить ровным тоном, который, надеюсь, смогу удержать.

— Я не позволю тебе забрать его.

Он громко смеется, поднимая лицо к небу, прежде чем посмотреть на меня, и я задаюсь вопросом, не упустила ли я свой единственный шанс сказать Зандеру уйти. Бежать. Мое сердце сжимается при этой мысли.

— Сейчас я действительно не думаю, что ты находишься в том положении, чтобы указывать мне, что именно я могу или не могу делать. Верно?

У меня голова идет кругом. Пытаюсь успокоиться, и подыскать способ, который поможет мне взять над ним верх. Но все равно, мне нужно время. Чем больше его у меня, тем вероятнее, что помощь придет.

— Перед домом целый двор прессы. Как ты собираешься с ним уехать?

Он снова смеется, и я знаю, что этот звук будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

— Вот тут ты ошибаешься. Они все свалили за твоим крутым парнем. — Он подходит ближе и поднимает пистолет к моему лицу. — Есть только ты, я и Зи-мэн. Так что ты на это скажешь, а?

Клянусь, вся моя кровь устремляется к ногам, потому что мне приходится бороться, сосредоточившись на том, чтобы не упасть, когда на меня нападает головокружение. Через мгновение мне удается успокоиться, смотреть сквозь темноту, затуманивающую мое зрение, и попытаться понять, что делать дальше.

Единственная мысль, которая приходит мне в голову — это как-то отвлечь его, броситься за оружием и крикнуть Зандеру, чтобы тот бежал.

Но как?

Когда?

Кажется, мы стоим так целую вечность — молчаливое противостояние, в котором более чем очевидно, кто держит всю власть в нашей вынужденной взаимосвязи. С течением времени, я вижу, как его руки начинают дрожать, мышцы лица подергиваются, а на коже появляются бисеринки пота, в то время как нарастающий звук заклинания Зандера продолжает усиливать давление нестабильной ситуации.

— Заткни его нахрен! — кричит он на меня, его глаза мечутся по всему двору, как у пойманного в ловушку зверя, не уверенного в своем следующем движении.

Вздрагиваю, слыша шум за спиной отца Зандера. Мое сердце подпрыгивает в груди, когда собака соседа злобно лает за забором. Отец Зандера разворачивается на этот звук, пистолет движется вместе с ним. Действую инстинктивно, не позволяя себе думать о последствиях.

— БЭТМЕН! — кричу я, одновременно бросаясь на отца Зандера. Сталкиваюсь с ним, резкий удар моего натренированного тела выбивает все мысли из моей головы, за исключением одной, надеюсь, Зандер меня услышал. Что я достучалась до него, и он бежит, чтобы спастись, потому что я только что решила свою судьбу, если мои действия не увенчаются успехом.

Оглушительный звук.

Хлопок выстрела.

Его тело дергается от отдачи.

Мой крик, первобытный звук, который я слышу, но даже не узнаю, что кричу я. Потом он прекращается. Из меня вышибает дух, когда мы падаем на землю. На мгновение я ошеломлена — мое тело, разум, сердце — когда я приземляюсь на него, прежде чем попытаться вырваться. Я должна забрать пистолет, должна убедиться, что Зандер убежал.

Отталкиваюсь от мерзкого человека подо мной, продолжая бороться. Моя единственная мысль — взять пистолет, взять пистолет, взять пистолет, и мои руки скользят по чему-то гладкому. Отталкиваюсь назад, паника и боль пронзают меня. Приземляюсь с глухим стуком на задницу, сила удара сотрясает мой позвоночник и выводит сознание из шока, в котором оно находится.

Теряю из вида этого человека, увидев кровь на своих дрожащих руках. Кровь, покрывающую мою футболку с талисманом команды Рикки спереди. Разум пытается думать, лихорадочно ищет в своих тайниках то, что я должна была сделать, потому что от этого зрелища — такого количества крови — у меня кружится голова.

Я в замешательстве.

Мне страшно.

Головокружение.

Мой мир погружается в темноту.

ГЛАВА 28

— Пожалуйста, детка, прошу, очнись.

Колтон? У меня в голове туман, я слышу его голос и чувствую его запах. Пытаюсь понять, что именно происходит. Мои веки такие тяжелые, что пока я никак не могу их открыть.

— Сэр, позвольте мне осмотреть…

— Я никуда, нахрен, не уйду!

Здесь в темноте так тепло и уютно — так безопасно — но почему Колтон… затем все произошедшее накатывает на меня, словно приливная волна ошеломляющих эмоций. Начинаю вырываться, пытаясь сесть.

— Зандер! — его имя едва слышный хрип, я борюсь с удерживающими меня руками, ладонями, не знаю с чем еще, не дающими мне подняться.

— Шшшш, шшшш! Все в порядке, Рай. Все нормально.

Колтон.

Все мое тело на мгновение оседает. Колтон здесь. Мои глаза открыты, из них уже текут слезы, и первое, что я вижу — его. Мой Ас. Яркий луч света во всей этой тьме. Его глаза встречаются с моими, на лице залегли глубокие морщины от беспокойства и вымученной улыбки.

— Все в порядке, детка.

Быстро моргаю, все остальное на заднем дворе возвращается в фокус, буря активности вокруг нас — полицейские, медики.

— Зандер. Пистолет. Отец. — Мое сознание пошатывается, и я не могу достаточно быстро передать мысли словами, глаза порхают туда-сюда, сосредотачиваюсь на группе людей, согнувшихся над чем-то, лежащим рядом со мной.

Продолжаю повторять эти слова, пока Колтон не наклоняется ко мне и не прижимается поцелуем к моим губам. Чувствую на его губах вкус соли, и мой разум пытается понять, почему он плачет. Когда он отстраняется, его улыбка становится уже не такой зыбкой.

— Вот это моя девочка, — тихо говорит он, гладя руками мои волосы, щеки, лицо. — Ты в порядке, Рай. Зандер в порядке, Рай. — Он прислоняется лбом к моему лбу.

— Но там была кровь…

— Не твоя, — говорит он, и его губы изгибаются в облегченной улыбке. — Не твоя, — повторяет он. — Ты повела себя до нелепости глупо, и я так зол на тебя за это, но ты кинулась за пистолетом, и полицейские смогли выстрелить. Его кровь, детка. Это была его кровь. Он мертв.

Делаю глубокий выдох. Облегчение, которое я еще не осознала, выходит из легких. И тут приходят слезы — суровые, прерывистые рыдания, сотрясающие тело, которые освобождают всё. Он помогает мне сесть и притягивает к себе, так что я сижу боком на его коленях, его руки держат меня так крепко, поддерживая, обеспечивая мою безопасность. Он утыкается носом мне в шею, пока мы цепляемся друг за друга.

— Зандер в безопасности. Он внутри. Джекс держит мальчиков подальше, чтобы они не узнали — не увидели — что случилось. Он вызвал к Зандеру Эйвери. Его психотерапевт в пути, чтобы помочь, если будет нужно, — говорит он, зная все, о чем я буду волноваться, и успокаивая каждым своим словом. — Ты… где у тебя болит?

— Сэр, прошу, можно мы…

— Нет еще! — огрызается Колтон на голос за моей спиной. — Не сейчас, — говорит он так тихо, что я едва его слышу, прежде чем притягивает меня ближе, вдыхая мой запах. Теперь я полностью пришла в себя, вижу активность возле тела отца Зандера. Думала, что понимала, на какой риск я пошла, пока не почувствовала, как тело Колтона сотрясается подо мной, когда он сдерживает тихие рыдания.

Я потеряна. Не знаю, что сделать для этого сильного мужчины, который безмолвно распадается на части. Начинаю двигаться, чтобы повернуться к нему, а он сжимает меня еще сильнее.

— Прошу, — умоляет он хриплым голосом, — я чертовски не хочу тебя отпускать. Еще хоть минутку.

Так что я позволяю ему.

Позволяю держать меня в своих объятиях на заднем дворе, сидя на траве, где насилие в последний раз пыталось лишить Зандера надежды.

* * *

Колтон захлопывает за мной дверцу машины и забирается на свое место в Range Rover, прежде чем завести его. Покидая Дом, мы проезжаем мимо полицейских заграждений и вспышек ожидающих СМИ. Прошло три очень долгих часа. Три часа вопросов и пересказа всего, что я помню о столкновении на заднем дворе. О том, как сказала Зандеру бежать на сигнал «Бэтмен». Неотрывный взгляд Колтона, сидящего в углу, когда я отказалась от медицинской помощи и осмотра в больнице. Его растущий гнев, когда я повторяла слова отца Зандера и его физические нападки. Подписание показаний и фотографирование синяков на моем теле в качестве доказательств. Ответы на телефонные звонки Хэдди и родителей, чтобы убедить их, что я в порядке, и позвоню им позже, чтобы объяснить больше.

Три часа ощущения собственной беспомощности, не имея возможности утешить своих мальчиков, желая сказать им, что я в порядке. Психотерапевт решил, что будет лучше, если они не увидят меня с подбитым глазом и опухшей щекой, потому что это может разворошить их собственное прошлое. Как бы ни было больно не видеть их — показать им, что я в порядке — я поцеловала Зандера и держала его так долго, как могла, снова и снова повторяя ему свою похвалу, что на этот раз он не спрятался за диваном. На этот раз он помог кого-то спасти. Знаю, я не его мама, но это было важно для облегчения чувства вины и успокоения ощущения беспомощности его травмированной души.

Мы вливаемся в транспортный поток автострады, и, кроме голоса Роба Томаса, иронично поющего сквозь динамики, машина погружена в молчание. Колтон не говорит ни слова, несмотря на то, что его руки так крепко сжимают руль, что костяшки пальцев побелели. Чувствую его гнев, чувствую, как он исходит от него волнами, и единственная причина, по которой, как я думаю, он сходит с ума — то, что я подвергла себя опасности.

Откидываюсь обратно на подголовник сидения и, закрываю глаза, но тут же их распахиваю, потому что все, что я вижу — его глаза, чувствую, как холодная сталь прижимается к моей щеке, слышу Зандера, снова и снова повторяющего свое заклинание.

Мне хочется ослабить напряжение между мной и Колтоном, потому что сейчас он мне очень нужен. Мне не нужно, чтобы он закрывался во вселенной Я-Злой-Как-Черт-Колтон. Мне нужно, чтобы его руки обвились вокруг меня, ощутить тепло его дыхания на своей шее, безопасность, которую я всегда чувствую, находясь рядом с ним.

— Он сделал то, что ты ему говорил. — Мой голос такой слабый, что я не уверена, что он слышит, как я говорю ему то, чего не рассказала полицейским. Единственное, что, как я чувствовала, нарушило бы часть доверия, оказанного мне Колтоном. Через несколько минут я слышу, как он вздыхает и смотрит на меня. Поэтому продолжаю. — Когда я вышла во двор, Зандер свернулся клубочком, и все, что я слышал все время, пока мы были там — как он звал ваших супергероев.

Вскрикиваю, когда Колтон резко сворачивает, пересекая две полосы, нам вслед раздаются автомобильные гудки, и останавливается на обочине автострады. У меня даже нет шанса перевести дыхание или отстегнуть ремень безопасности, прежде чем он выходит из машины и направляется по обочине к моей стороне. Мой взгляд перебегает туда-сюда, пытаюсь понять, что, черт возьми, происходит. Что-то не так с машиной? Наблюдаю за ним, он проходит мимо моей двери, подходит к багажнику Ровера и возвращается назад. Проходит спиной ко мне около десяти футов, и я слышу, как он выкрикивает что-то во весь голос в такой дикой ярости, которую я никогда раньше от него не слышала.

Если я и думала выйти из машины, то точно знаю, что сейчас это не лучший вариант. Вижу в его плечах напряжение, когда они поднимаются и опускаются в такт его тяжелому дыханию. Его ладони сжаты в кулаки, будто он готов сражаться, один против всего мира.

Смотрю на него, и не могу отвести глаз, пытаюсь понять, что происходит у него в голове. Через некоторое время он поворачивается, подходит к моей двери и открывает ее. Я инстинктивно разворачиваюсь к нему, замечая его стиснутые зубы, напряжение в шее, а затем заглядываю ему в глаза. Мы смотрим друг на друга, и я пытаюсь понять, что говорят его глаза, но он в таком противоречивом состоянии, что я, вероятно, могу ошибиться. Вижу, как пульсирует мышца на его челюсти, когда его рука тянется к моей щеке, а затем отступает. Вопросительно склоняю голову, моя нижняя губа дрожит, потому что сегодня я стольким переполнена. Замечаю, как он бросает взгляд на мои губы, видя мою уязвимость, и в одно мгновение я оказываюсь прижатой к его груди, одна рука охватывает меня за спину, другая держит за затылок, я оказываюсь в объятиях, переполненных абсолютным отчаянием.

Мои слезы падают ему на футболку, когда мы цепляемся друг за друга.

— Я никогда за всю свою жизнь не чувствовал себя таким беспомощным, — говорит он полным эмоциями голосом, сжимая меня сильнее. — Я так зол сейчас, и не знаю, как с этим справиться. — Слышу яростное рычание, бурлящее прямо на поверхности.

— Теперь все кончено, Колтон. Мы в порядке…

— Он прикасался к тебе своими проклятыми руками! — кричит он, отстраняясь от меня, и проходит несколько метров, прежде чем развернуться и вцепиться руками в волосы. Он смотрит на меня, его глаза умоляют о прощении, которое он не должен просить, потому что не сделал ничего плохого. — Он поднял на тебя руку, а меня там не было! Я не защитил тебя, а это моя гребаная работа, Райли! Защищать тебя! Заботиться о тебе! А я не смог этого сделать! Не смог, черт возьми! — он смотрит на гравий на обочине дороги, и боль в его голосе убивает меня, разрывая в клочья, потому что он ничего не мог сделать, но я знаю, что говорить ему это бесполезно.

Когда он снова поднимает на меня взгляд, я вижу, как в его глазах блестят слезы.

— Я подрался с полицейским у заграждения. Они посадили меня на заднее сиденье машины, чтобы успокоить, потому что я собирался войти в дом с ними или без них. Я слышал тебя по телефону, Райли, слышал твой голос, и он все прокручивался у меня в голове, а я не мог к тебе пробраться. — Он качает головой, и по его щеке скользит единственная душераздирающая слеза. — Не мог к тебе пробраться. — Его голос срывается, и я выхожу из машины, а он просто поднимает руку, давая знак, чтобы я остановилась и дала ему закончить.

— Пистолет выстрелил, — говорит он, и я вижу, как он борется, чтобы сдержать охватившие его эмоции, — и я подумал… я подумал, что это ты. И эти несколько мгновений ожидания, а затем видя, как Зандер с криками выбегает из дома, я ожидал увидеть тебя, а ты не появлялась… черт возьми, Рай, я сорвался. Сорвался по полной. — Он делает шаг ближе ко мне, смахивая слезу тыльной стороной ладони. Заставляю себя проглотить эмоции, комком вставшие в горле.

— Я убедился, что с Зандером все в порядке, прежде чем прорваться в дом. Я должен был добраться до тебя, увидеть тебя, прикоснуться к тебе… и я прошел через гостиную, а вы оба лежали на спине на траве. У вас обоих на груди была кровь. И никто из вас не двигался. — Он встает между моими ногами, создавая физический контакт, в котором я так отчаянно нуждаюсь, и прижимает ладонь к моей щеке.

— Я думал, что потерял тебя. Я так, черт возьми, остолбенел, Рай. А потом я добрался до тебя и упал на колени, чтобы обнять, помочь тебе, чтобы… не знаю, что, черт возьми, я собирался с тобой сделать, но я должен был прикоснуться к тебе. И ты была в порядке. — Его голос снова срывается, он наклоняется и упирается лбом в мой лоб. — Ты была в порядке, — повторяет он, прежде чем прижаться губами к моим губам и держать их там, его плечи дрожат, по щекам бегут слезы, пока я не чувствую их соленый вкус между нашими губами.

— Я здесь, Колтон. Я в порядке, — успокаиваю я его, когда мы прижимаемся лбами друг к другу, руками держа друг друга за шеи, а внешний мир проносится мимо нас со скоростью сто тридцать километров в час, но есть только он и я.

Ощущение такое, что мы единственные люди во всем мире.

Принимаем испытываемые нами эмоции, которые с течением времени становятся только сильнее.

Справляемся с мыслью, что не всегда сможем спасти другого.

Любим друг друга так, как никогда не думали, что полюбим.

* * *

Сворачиваем на Броудбич-Роуд, наши руки переплетены, и попадаем в большее чем я когда-либо видела безумие СМИ. Колтон громко вздыхает. Наши эмоции прошли через пресс, и я боюсь, сколько еще сможет выдержать Колтон, прежде чем сломается.

И я молюсь, чтобы эта неуправляемая толпа не стала соломинкой, которая переломит спину верблюду, потому что, честно говоря, больше я уже не вытерплю.

Склоняю голову вниз и поднимаю руку, защищая опухшую сторону лица от непрестанных вспышек и ударов по машине, пытающихся заставить нас посмотреть им в камеры. Несколько минут Колтон медленно движется вперед, и мы проезжаем в открывающиеся ворота, Сэмми и два других парня из службы безопасности шагают вперед, чтобы пресса не проникла на территорию. Мы паркуемся, и через мгновение Колтон открывает мою дверь, внезапный рев средств массовой информации за воротами ударяет по мне, как приливная волна.

Он помогает мне выйти из машины, и я вздрагиваю от боли, напрягаясь телом от всего, через что ему пришлось пройти. Колтон замечает мою гримасу и, прежде чем я успеваю возразить, поднимает меня на руки и несет к входной двери. Утыкаюсь лицом ему в шею, чувствуя вибрацию в его горле, когда он говорит: «Сэмми», — и кивает головой в знак признательности.

А затем останавливается как вкопанный. Я не уверена, услышал ли он что-то и его это взбесило, но он неожиданно поворачивается и идет к воротам.

— Открой чертовы ворота, Сэмми! — рявкает он, когда мы оказываемся рядом с ними, и я сразу же вжимаюсь в Колтона, меня наполняет смятение и неопределенность.

Слышу лязг металла, когда створки начинают раздвигаться, слышу, как репортеры становятся еще более безумными при виде открывающихся ворот, а затем слышу, как они впадают в абсолютное неистовство, видя нас двоих, стоящих там. Сердце колотится и я понятия не имею, какого черта он делает. Мы стоим там какое-то время, он держит меня, я зарываюсь лицом ему в шею, непрерывные вопросы раздаются один за другим, а камеры вспыхивают так ярко, что я вижу их сквозь закрытые веки.

Колтон склоняется ко мне и прижимается губами к моему уху, и, несмотря на весь этот шум снаружи, я слышу его четко и ясно.

— Это то, что я должен был сделать, когда все случилось. Извини. — Он целомудренно целует меня в щеку. — Я собираюсь отпустить тебя сейчас, хорошо?

Пытаюсь понять, о чем он говорит, но лишь киваю головой. Что он делает?

Он опускает меня на землю.

— Ты в порядке? — спрашивает он, глядя мне в глаза, будто мы единственные, кто стоит здесь. Когда я киваю, у него на лице появляется эта его небольшая ухмылка, и прежде чем я могу что-то понять, его губы оказываются на моих губах в одновременно пожирающем душу, разрывающем сердце и разжигающем желание поцелуе, который не оставляет вопросов о том, кому принадлежат сердце и чувства Колтона. Его губы обладают мной, вкушают, словно изголодавшийся, нуждающийся человек. И я так теряюсь в нем — также нуждаюсь в нем — что не слышу вокруг нас ни людей, ни щелчков камер, потому что, независимо от внешнего мира, все всегда сводится к нам.

Он прерывает поцелуй, задыхаясь, и снова ухмыляется.

— Если они собираются пялиться, Райлс… — Я мысленно заканчиваю фразу, которую он сказал мне в Вегасе… мы могли бы устроить им хорошее шоу.

— Все получили хорошие кадры? — кричит он толпе вокруг нас, и я в замешательстве смотрю на него. — Вот что вы можете напечатать под своей чертовой фотографией. Райли не разлучница. Это Тони. Так же, как Тони — гребаная лгунья. — Он смотрит на меня, а я стою, разинув рот от его слов. — Да, — кричит он. — Тест на отцовство отрицательный. Так что ваша история — уже больше не история!

Мне требуется минута, чтобы понять смысл его слов, и я только пялюсь на него, а он смотрит на меня с огромной улыбкой на лице, и качает головой, притягивая меня к своему боку и прижимая.

— Что… почему… как? — заикаюсь я из-за множества эмоций, проносящихся во мне в быстром темпе, самая основная из которых — облегчение.

— Чейз убьет меня за это, — бормочет он себе под нос с ухмылкой на лице, которую я не совсем понимаю. Прежде чем успеваю спросить, Колтон разворачивает нас и начинает проходить в ворота, снаружи которых выкрикивают вопросы о том, что произошло сегодня в Доме. Он игнорирует их и ждет, пока ворота закроются, прежде чем повернуться и посмотреть на меня. — Я звонил тебе, чтобы рассказать… а потом все случилось.

Я только смотрю на него. Вижу, как бремя, тяжким грузом отражавшееся в его взгляде, исчезло, наверное, его не было весь день — но, опять же, я была немного занята. Киваю головой, не в силах говорить, он берет мою руку и подносит к губам.

И меня озаряет как никогда прежде.

Мы сможем это сделать. Все препятствия, между нами, так или иначе были устранены. Есть только самоотверженная девушка и исцеляющийся парень, и мы действительно сможем это сделать.

Он смотрит на меня, и у меня слезы наворачиваются на глаза, шагаю в его объятия и не отпускаю, потому что я именно там, где хочу быть.

Именно там, где мое место.

Дома.

ГЛАВА 29

— Уверена, что все в порядке?

Это всего лишь сотый раз, когда он спрашивает меня об этом, но часть меня молча улыбается, как же хорошо он заботится обо мне. День все длится и длится, я заверила неугомонную Хэдди, что со мной все хорошо, и ей не нужно лететь домой с работы в Сан-Франциско, чтобы физически убедиться, что я в порядке, и что я позвоню ей снова утром. Затем были мои родители и те же заверения, а потом мальчики… узнаю, как там Зандер и желаю быть там, поговорить с ним лично, а также с остальными мальчиками. После этого Колтон прерывает меня, сказав остальным людям, кто звонит — его родителям, Квинлан, Бэккету, Тедди — что мне нужен отдых, и я позвоню им утром.

— Я в порядке. Я не очень хорошо себя чувствую, но, думаю, это из-за усталости. У меня расстройство желудка. Мне следовало съесть побольше, прежде чем принимать обезболивающие. А теперь из-за них я супер сонная…

Он садится на кровать.

— Хочешь, принесу тебе что-нибудь поесть?

— Нет, — говорю я ему, тяну его за руку, чтобы он лег на спину. Смотрю на него. — Обнимешь меня?

Он мгновенно перекатывается и осторожно меня обнимает, притягивая к себе, так что наши тела соприкасаются.

— Так хорошо? — шепчет он мне в макушку.

— Ммм, — отвечаю я, прижимаясь к нему так близко, как только позволяет мое израненное тело, потому что, в его крепко держащих меня руках, боль становится немного более терпимой.

Мы лежим так некоторое время, медленно дыша. Я почти на пороге сна, когда он бормочет:

— Я обгоню тебя, Рай. Я очень, очень тебя обгоню.

Каждая частичка меня вздыхает от этих слов, от признания, которое, я знаю, тяжело ему дается. Прижимаюсь поцелуем к своему любимому местечку под его подбородком.

— Я тоже обгоню тебя, Колтон.

Больше, чем ты можешь себе представить.

* * *

Меня будят спазмы в животе.

Я лежу в кромешной тьме безлунной ночи, маленькие, беспрестанные приступы боли в сочетании с потом, покрывающим кожу, и головокружением, говорят мне, что мне нужно быстро добраться до ванной, прежде чем меня вырвет. Выскальзываю из ослабших объятий Колтона, стараясь двигаться быстро, но и не побеспокоить его. Он что-то тихо бормочет, и я медлю мгновение, прежде чем он переворачивается на спину и успокаивается.

У меня в голове туман, я так слаба от болеутоляющих. Такое чувство, будто я иду по воде. Смеюсь, потому что даже сам пол кажется мокрым, но я знаю, что это просто мой мозг, напичканный наркотиками. Веду рукой вдоль стены, чтобы успокоиться и пройти по темной комнате, случайно не наткнувшись на что-нибудь и не разбудить Колтона.

Боже, меня сейчас вырвет! Чувствую под ногами громадные ковры, покрывающие пол в ванной, и почти стону от боли, смешанной с облегчением, зная, что туалет близко. Поскальзываюсь, ударяясь о плитку, и проклинаю Бакстера и дурацкую миску с водой, из которой он вечно разбрызгивает воду. Закрываю дверь в ванную и щелкаю включателем, внезапный яркий свет бьет по глазам, поэтому я зажмуриваю их, головокружение ударяет меня в полную силу. Наклоняюсь, кладу руку на край унитаза, живот напрягается и готов рвать, но все, что я чувствую — это вращение комнаты. Мой желудок бунтует, сухие спазмы снова и снова сокрушают меня. Мой живот напрягается так сильно, что я чувствую, как по ногам течет влага.

И я начинаю смеяться, чувствуя себя такой жалкой из-за того, что меня так сильно тошнит, что я только что описалась, но мое сознание настолько вялое, настолько медленное, чтобы собрать мысли воедино, что вместо того, чтобы понять, что делать дальше, я опускаюсь на колени. Сползаю по скользкому мраморному полу, покрытому мочой, но живот болит так сильно, а голова так кружится, что мне все равно. Все, о чем я могу думать, это как жалко я должна сейчас выглядеть. Что ни в коем случае я не буду звать Колтона на помощь.

И я так устала — так хочу спать — и боюсь, что меня снова вырвет, поэтому я решаю положить голову на край унитаза и просто отдохнуть, на минуту закрыв глаза.

Моя голова начинает соскальзывать с унитаза, и я не знаю сколько времени прошло, но движение падающей головы заставляет меня проснуться. На меня тут же накатывает такая волна тепла, проходящая через мое тело, сопровождаемая безграничным холодом, что я заставляю себя остановиться на минуту и глубоко вздохнуть.

Что-то не так.

Сразу же это чувствую, хотя мой разум пытается связать мои мысли воедино, выстроить их так, чтобы они были последовательными. А я просто не могу. Для меня ничего не имеет смысла. Голова тяжелая, руки весят миллион килограмм. Пытаюсь позвать на помощь Колтона, уже не заботясь о том, что мне будет стыдно сидеть в луже мочи. Что-то не так. Упираюсь рукой о стену, поддерживая себя, чтобы я могла встать и открыть дверь, чтобы он услышал, как я зову его по имени, но моя рука соскальзывает. И когда я умудряюсь открыть глаза, когда могу сосредоточиться, вижу на стене кровавый отпечаток своей руки.

Хмм.

Смеюсь, бред берет верх. Смотрю вниз и вижу, что сижу не в моче.

Нет.

Но почему пол покрыт кровью?

— Колтон! — зову я, но я так слаба, что знаю, мой голос недостаточно громкий.

Я уплываю, мне так тепло, а я так устала. Закрываю глаза и улыбаюсь, потому что вижу лицо Колтона.

Он такой красивый.

И весь мой.

Чувствую, как меня начинает затягивать сон — мой разум, мое тело, мою душу — и я позволяю его сонным пальцам выигрывать в перетягивании каната.

И прямо перед тем, как он мною овладевает, я понимаю почему у меня кровь, но не понимаю как.

О, Колтон.

Мне так жаль, Колтон.

Темнота грозит схватить меня.

Прошу, не надо меня ненавидеть.

У меня не осталось ничего, чтобы противостоять удушающей черноте.

Я люблю тебя.

Человек-Паук. Бэтм…

ГЛАВА 30

Колтон

Меня будит звук выстрела. Подскакиваю в постели и, переводя дыхание, говорю себе, что все кончено. Просто чертов кошмар. Чертов ублюдок мертв и получил по заслугам. Зандер в порядке. Райли в порядке.

Но что-то не так. До сих пор не так.

«Скажи что-нибудь, я отпускаю тебя…», — я вздрагиваю в панике, которую чувствую, слыша слова песни, когда они доносятся из верхних динамиков. Дерьмо. Я забыл выключить их прошлой ночью. Вот, что напугало меня до чертиков? Провожу руками по лицу, пытаясь вырвать себя из тумана, вызванного сном.

Должно быть это музыка.

«…Прости, что не смог…»

Тянусь к пульту управления на тумбочке, чтобы выключить музыку. А потом слышу его снова — звук, который, я уверен, разбудил меня.

— Бакс? — зову я, и понимаю, что сторона кровати Рай пуста. Он снова скулит. — Черт возьми, Бакс! Тебе правда приспичило отлить прямо сейчас? — говорю я ему, спуская ноги на пол, и встаю, секунда ожидания, чтобы прийти в себя, и слава Богу, подобное случается реже, потому что мне надоело чувствовать себя восьмидесятилетним стариком каждый раз, когда я поднимаюсь с постели.

Сразу же смотрю в сторону лестницы, проверяя, есть ли внизу свет, и волосы на моей гребаной шее встают дыбом, когда я вижу, что там чертовски темно. Бакстер снова скулит.

— Расслабься, чувак. Уже иду! — делаю несколько шагов в сторону ванной и чувствую облегчение, видя полоску света, пробивающуюся из-под закрытой двери. Иисусе, Донаван, успокойся, она в порядке. Не нужно висеть у нее над душой и пугать до усрачки только потому, что сам все еще сходишь с ума.

Бакстер снова скулит, и я понимаю, что он тоже у двери в ванную. Какого хрена? Пес слишком часто лизал свои яйца и сошел с ума.

— Оставь ее в покое, Бакс! Она плохо себя чувствует. Я выпущу тебя. — Направляюсь к ванной комнате, зная, что он не пойдет со мной, пока я не возьму его за ошейник. Выкрикиваю тихое проклятие, пытаясь заставить его повиноваться, но он не двигается. Я чертовски измотан и не в настроении иметь дело с его упрямой задницей. Поскальзываюсь на мокром полу и выхожу из себя. — Хватит пить эту чертову воду, и тебе не придется ходить в туалет посреди гребаной ночи! — делаю еще один шаг и снова поскальзываюсь, я чертовски зол. Со всем произошедшим у меня проблемы с сохранением хладнокровия.

Бакстер снова скулит у двери в ванную, и, достигнув ее, я стучу по ней костяшками пальцев.

— Ты в порядке, Рай? — Молчание. Какого хрена? — Рай? Ты в порядке?

Проходит долбаная секунда между моим последним словом и тем, как я распахиваю дверь, но, клянусь Богом, она похожа на целую жизнь. Столько мыслей — миллион из них пролетает в моем сознании, как перед началом гонки — но та единственная, которую я всегда блокирую, которой никогда не позволяю управлять собой, овладевает теперь каждой чертовой частью меня.

Страх.

Разум пытается осознать то, что я вижу, но не могу понять, потому что единственное, на чем я могу сосредоточиться — это кровь. Так много крови и посреди нее, прижавшись к стене с поникшими плечами, закрытыми глазами, и таким бледным лицом, что почти сливается со светлым мрамором, сидит Райли. Мой разум спотыкается, пытаясь охватить картину целиком.

А затем время устремляется вперед и начинает двигаться чертовски быстро.

— Нет! — я даже не понимаю, что это кричу я, даже не чувствую, как кровь покрывает мои колени, когда я падаю рядом с ней и хватаю ее. — Райли! Райли! — выкрикиваю я ее имя, пытаясь разбудить, но ее голова просто свешивается набок.

— О Боже! О Боже! — повторяю я снова и снова, притягиваю ее на руки, обнимаю, трясу за плечи, пытаясь разбудить. А потом замираю — я, нахрен, замираю единственный раз в жизни, когда я как никогда должен действовать. Я парализован, протягиваю руку и останавливаюсь, прежде чем коснуться небольшого изгиба под подбородком, так боюсь, что когда я прижмусь двумя пальцами, там не будет пульса.

Боже, она такая красивая. Мысль вспыхивает и угасает, как и моя храбрость.

Прикосновение мокрого носа Бакстера к моей спине приводит меня в чувство, и я втягиваю воздух, даже не зная, что до сих пор не дышал. Получаю немного контроля над своей гребаной реальностью — своим гребаным здравомыслием — он не так силен, но, по крайней мере, есть. Прижимаю пальцы и издаю вопль облегчения, чувствуя слабый пульс биения ее сердца.

Все, что мне хочется сделать, это зарыться лицом ей в шею и обнять, сказать, что все будет хорошо, но я знаю, что тридцать секунд, которые я, черт побери, потратил, сидя здесь, были более чем роскошью.

Говорю себе, что мне нужно думать, нужно сосредоточиться, но мои мысли так рассеяны, что я не могу сфокусироваться на чем-то одном.

Позвонить 911.

Отнести ее вниз.

Так много крови.

Я не могу ее потерять.

— Оставайся со мной, детка. Прошу, не умирай. — Умоляю и умоляю я, но не знаю, что еще могу сделать. Я потерян, напуган, чертовски вне себя.

Мой рассудок, черт возьми, выходит из-под контроля из-за того, что мне нужно сделать и что самое важное… но единственное, что я знаю лучше всего, это то, что я не могу ее оставить. Но я должен. Выношу ее из маленькой ниши, где находится туалет, мои ноги скользят по залитому кровью полу, и вид этих смазанных следов — темного цвета, омрачающего светлый пол — когда я переношу ее на ковер, вызывает новый приступ паники.

Осторожно укладываю ее на пол.

— Телефон. Я сейчас вернусь. — Говорю я ей, прежде чем подбежать, снова поскользнувшись, к тумбочке, где лежит мой телефон. Мне в ухо доносятся гудки, я возвращаюсь к ней и сразу же подношу пальцы к ее шее, снова раздается гудок.

— 911…

— 5462 Броудбич-Роуд. Быстрее! Прошу…

— Сэр, мне нужно…

— Здесь повсюду чертова кровь, и я не уверен…

— Сэр, успокойтесь, мы…

— Успокоиться? — кричу я на эту даму. — Мне нужна помощь! Пожалуйста, поторопитесь! — роняю телефон. Мне нужно отнести ее вниз. Нужно доставить ее ближе к тому месту, где скорая помощь сможет быстрее до нее добраться.

Поднимаю ее, обнимаю, и не могу сдержать рыданий, настигающих меня, когда я бегу так быстро, как только могу, через спальню к лестнице и вниз по ступенькам. Паника, смешанная с замешательством и ошеломляющим страхом, проходит сквозь меня.

— Сэмми! — кричу я. Я гребаный безумец, и мне все равно, потому что все, что я вижу, это ее кровь, покрывающая пол ванной. Все, о чем я могу думать, это когда я был маленьким, у Куин была эта чертова кукла — Тряпичная Энни или что-то в этом роде — и ее голова, руки и ноги болтались по гребаным сторонам, независимо от того, как она ее держала. Как она плакала, когда я снова и снова дразнил ее, что ее кукла умерла.

И все, о чем я думаю, это чертова кукла, потому что именно так сейчас выглядит Райли. Ее голова совершенно безжизненно свисает с моего предплечья, а руки и ноги болтаются.

— О Боже! — всхлипываю я, спускаясь по лестнице, гребаный образ этой куклы застрял у меня в голове. — Сэмми! — снова кричу я, беспокоясь, что, как обычно, сказал ему идти домой, а не спать в гостевой комнате, из-за чересчур неуправляемой прессы.

— Колт, что случилось? — он выбегает из-за угла, и я вижу, как его глаза расширяются, когда он видит, что я несу ее. Он замирает, и в какой-то момент я думаю, как разозлилась бы на меня Райли, что я позволил ему увидеть ее в таком виде — в майке и трусиках — и слышу ее голос, отчитывающий меня. И звук ее голоса в моей голове — моя погибель. Я падаю вместе с ней на колени.

— Мне нужна помощь, Сэмми. Перезвони 911. Позвони моему отцу. Помоги мне! Помоги ей! — умоляю я его, зарываясь лицом в ее шею, укачивая ее, уговаривая держаться, что все будет хорошо, что она будет в порядке.

Знаю, Сэмми разговаривает по телефону, слышу его, но мой шокированный мозг не может воспринять ничего, кроме того, что мне нужно ее исцелить. Что она не может меня оставить. Что она сломлена.

— Колтон! Колтон! — голос Сэмми выводит меня из гипнотической паники. Смотрю на него, с телефоном у уха, уверен, он получает инструкции от оператора 911, а я даже не уверен, говорю я или нет. — Откуда у нее идет кровь?

— Что?

— Посмотри на меня! — кричит он, вырывая меня из тумана. — Откуда у нее идет кровь? Мы должны попытаться остановить кровотечение.

Твою мать! Что со мной не так? Я открываю рот, чтобы ответить, и понимаю, что я в такой панике, что и понятия не имею.

Сэмми смотрит на меня, будто хочет сказать, что я могу это сделать, что я ей нужен, и что он может пробиться сквозь мое замедленное восприятие. Я немедленно укладываю ее — меня это убивает, потому что я чувствую какая она холодная, и мне нужно держать ее в тепле. Начинаю водить руками по ее телу, и меня начинает трясти, я так чертовски зол на себя за то, что не подумал об этом, так чертовски напуган тем, что могу обнаружить.

Вскрикиваю от страха, понимая, что кровь все еще течет по ее ногам, а я даже не могу понять, почему.

— Ее несчастный случай. Что-то из-за ее аварии, — говорю я Сэмми, поднимая ее майку вверх, оголяя живот, чтобы показать ему шрамы, которые портят ее кожу, будто они могут всё объяснить. А потом хватаю ее и снова притягиваю к себе — ее холодное тело прижимается к моей теплой коже — Сэмми снова начинает говорить с кем-то на другом конце провода.

— Держись, милая. Помощь идет, — говорю я ей, покачивая ее, зная, что не могу остановить кровотечение — ее или своего сердца.

Крепко держу ее и клянусь, чувствую, как она шевелится. Выкрикиваю ее имя, чтобы попытаться помочь ей вернуться ко мне.

— Райли! Райли! Пожалуйста, детка, прошу. — Но в ответ ничего. Ни хрена. И когда я в отчаянии начинаю рыдать, ее тело снова содрогается, и я понимаю, что это я шевелю ее. Мое содрогающееся, просящее и умоляющее тело — вот, что заставляет ее двигаться.

— О Боже! — кричу я. — Не ее. Прошу, не ее. Ты забрал у меня все хорошее, — кричу я в пустоту дома Богу, в существование которого больше не верю. — Ты не можешь забрать ее, — кричу я ему, держась за единственное, за что могу, потому что все остальное, что я считаю правдой, проскальзывает сквозь мои пальцы. Зарываюсь лицом ей в шею, меня терзают рыдания, мое теплое дыхание согревает ее кожу, остывающую под моими губами. — Ты… не можешь… забрать… ее.

— Колтон! — чья-то рука трясет меня за плечо, и я выхожу из транса, не зная, сколько времени прошло, но тут я вижу их. Медиков и мигающие огни, кружащиеся на стенах моего дома сквозь открытую входную дверь. И я знаю, они должны забрать ее у меня, чтобы помочь, но мне так чертовски страшно, что я не хочу ее отпускать.

Сейчас она нуждается во мне, но я чертовски точно знаю, что мне она нужна больше.

— Пожалуйста, прошу, не забирайте ее у меня, — хриплю я, когда они берут ее из моих рук, и я не уверен, с кем я говорю: с парамедиками или Богом.

* * *

— Сколько прошло времени, Сэмми? — встаю со стула, нервозность грызет меня, ноги не в состоянии покрыть достаточно гребаного расстояния, вышагивая по комнате, чтобы заставить ее свалить нахрен.

— Всего тридцать минут. Вы должны дать им время.

Знаю, что все в этой гребаной приемной пялятся на меня, наблюдая, как человек с кровью по всей одежде ходит взад и вперед, словно гребаное животное в клетке. Я нервничаю. Беспокоюсь. Чертовски напуган. Мне нужно знать, где она, что с ней. Сажусь обратно, моя нога трясется, как гребаный наркоман, нуждающийся в дозе, и я понимаю, что я и есть наркоман. Мне нужна моя доза. Нужна моя Райлс.

Я думал, что потерял ее сегодня, а потом узнаю, что не потерял, а затем, когда я думаю, что она в чертовой безопасности — находится, черт побери, под защитой моих объятий, когда мы засыпаем — ее от меня нахрен отрывают. Я так чертовски запутался. Так чертовски зол. Так… даже не знаю, кто я теперь, потому что я просто хочу, чтобы кто-нибудь вышел из-за этих чертовых автоматических дверей и сказал мне, что с ней все будет в порядке. Что вся кровь выглядела в сто раз хуже, чем было на самом деле.

Но никто не выходит. Никто не дает мне ответов.

Хочу закричать, хочу что-нибудь ударить, хочу пробежать пятнадцать гребаных километров — все, что угодно, лишь бы избавиться от этой проклятой боли в груди и животе. Чувствую, что схожу с ума. Хочу, чтобы время ускорилось или замедлилось — смотря какой вариант окажется лучше для нее, лишь бы быстрее ее увидеть, быстрее ее обнять.

Достаю телефон, чтобы почувствовать с ней связь. Что-то. Что угодно. Начинаю набирать ей сообщение, выражая ей свои чувства тем способом, который она лучше всего понимает.

Заканчиваю печатать, нажимаю «отправить» и держусь за мысль, что она получит это, когда очнется — потому что она должна очнуться — и узнает точно, что я испытывал в этот момент.

— Колтон!

Этот голос, который всегда умел все для меня исправить, но на этот раз не может даже он. И из-за этого… когда я слышу, как его голос зовет меня, я, черт возьми, теряю самообладание. Я не встаю, чтобы поприветствовать его, даже не поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, потому что меня столько всего переполняет, что я не могу двигаться. Опускаю голову на руки и начинаю рыдать, как чертов ребенок.

Мне все равно, что здесь люди. Все равно, что я взрослый мужик и что мужчины не плачут. Меня не волнует ничего, кроме того, что сейчас я не могу ее исцелить. Что супергерой моего эндшпиля не может сейчас ее излечить. Мои плечи дрожат, грудь болит, а глаза горят, когда я чувствую, как его рука обнимает меня и притягивает к своей груди, как может только он, и пытается успокоить, когда я понимаю, что ничего из этого не сможет помочь ей. Не сотрет образы ее безжизненного тряпичного тела и бледных губ, отпечатавшихся в моем сознании.

Шалтай гребаный Болтай.

Я так расстроен, что даже не могу говорить. А если бы мог, даже не знаю, смог бы я выразить свои мысли словами. А он знает меня так чертовски хорошо, что даже не говорит ни слова. Просто прижимает к себе, когда я изливаю все, что не могу выразить иначе.

Некоторое время мы сидим молча. Даже когда у меня кончаются проклятые слезы, он продолжает обнимать меня за плечи, а я наклоняюсь вперед, свесив голову на руки.

Его единственные слова:

— Я с тобой, сынок. Я с тобой. — Он повторяет их снова и снова, единственное, что может сказать.

Закрываю глаза, пытаясь избавиться от всего, но ничего не выходит. Все, о чем я могу думать, это то, что мои демоны, наконец, победили. Они забрали самое чистое, что у меня было в жизни, и продолжают красть ее чертов свет.

Ее искру.

Что я такого сделал?

Слышу, как по полу скрипят ботинки и останавливаются передо мной, а я так боюсь того, что этот человек должен сказать, что просто держу голову опущенной, а глаза закрытыми. Остаюсь в своем темном мире, надеясь, что у меня есть над ним контроль, чтобы он не забрал ее.

— Вы отец? — слышу, как голос с мягким южным акцентом задает вопрос, и чувствую, как мой отец двигается, подтверждая, что это он и кивает ей, готовый выслушать новости, предназначенные для меня, понести основную тяжесть бремени ради своего сына.

— Вы отец? — спрашивает голос снова, и я убираю руки от лица и смотрю на своего отца, нуждаясь в том, чтобы он сделал это для меня, нуждаясь в том, чтобы сейчас он был главным, чтобы я мог закрыть глаза и быть беспомощным маленьким ребенком, каким себя чувствую. Когда я поднимаю взгляд, мой отец смотрит прямо на меня встречаясь со мной глазами и не отводит их — и впервые в жизни я не могу прочитать, что, черт возьми, они мне говорят.

А его взгляд непоколебим. Он просто смотрит на меня, как когда я был в младшей лиге и боялся подойти к чертовой базе, потому что Томми-Я-Бью-Лучше-Всех-Уильямс стоял на горке, и я боялся, что он попадет мячом мне в голову. Он смотрит на меня так, как тогда — серые глаза, полные поддержки, говорят мне, что я могу сделать это — могу встретиться со своим страхом.

Все мое тело покрывается холодным потом, когда я понимаю, что этот взгляд пытается мне сказать, о чем нас спрашивают. Шумно сглатываю, гул в моей гребаной башке обрушивается на меня, затем оставляет меня потрясенным до глубины души, я поднимаю голову, чтобы заглянуть в терпеливые карие глаза женщины, стоящей передо мной.

— Вы отец? — спрашивает она снова, уныло поджимая губы, будто улыбка сможет смягчить слова, которые она собирается произнести.

Просто смотрю на нее, не в состоянии говорить, каждая эмоция, от которой, как я думал, только что избавился, пока отец меня обнимал, возвращается ко мне мстя с удвоенной силой. Сижу ошеломленный, безмолвный, испуганный. Рука отца сжимает мое плечо, подталкивая меня.

— Райли? — спрашиваю я ее, потому что я должно быть ошибся. Она должно быть ошибается.

— Вы отец ребенка? — тихо спрашивает она, садясь рядом со мной, кладет руку мне на колено и сжимает. И все, на чем я могу сейчас сосредоточиться, это мои руки, мои чертовы пальцы, кутикулы, все еще покрытые засохшей кровью. Мои руки начинают дрожать, глаза не могу забыть вида крови Райли, по-прежнему покрывающей меня.

Я покрыт кровью своего ребенка.

Поднимаю голову, отрываю глаза от символа жизни, потрескавшейся и усопшей на моих руках, и одновременно надеюсь и боюсь того, в чем я теперь не уверен.

— Да, — произношу я голосом чуть громче шепота. В горле такое чувство, что я проглотил кусок наждачной бумаги. — Да. — Отец вновь сжимает мое плечо, я смотрю в ее карие глаза, мои глаза умоляют одновременно о «да» и «нет».

Она начинает говорить медленно, будто мне два года.

— За Райли все еще наблюдают, — говорит она, и я хочу встряхнуть ее и спросить, что, черт возьми, это означает. Моя нога начинает подпрыгивать вверх и вниз, пока я жду, что она закончит, скрежеща зубами, сжимая руки. — У нее произошла отслойка плаценты из-за ее полного предлежания и…

— Стоп! — говорю я, не понимая ни слова из того, что она говорит, и просто пялюсь на нее, словно проклятый олень в свете фар.

— Сосуды, связывающие ее и ребенка, каким-то образом были повреждены — причину пытаются сейчас определить — но она потеряла много крови. Сейчас ей делают переливание, чтобы помочь…

— Она очнулась? — мой разум не может понять, что она только что сказала. Слышу про ребенка, кровь, переливание. — Я не слышал, чтобы вы сказали, что с ней все будет хорошо, потому что мне нужно услышать, как вы скажете, что она будет в порядке! — кричу я на нее, все в моей жизни рушится вокруг меня, будто я вернулся в гребаный гоночный автомобиль, но на этот раз я не уверен, какие части я смогу собрать воедино… и это пугает меня больше всего.

— Да, — тихо говорит она, и этот ее успокаивающий голос заставляет меня хотеть трясти ее, как игрушку «Напиши-и-Сотри», пока я не смогу получить от нее несколько больше уверенности. Пока я не сотру то, что написано на игрушечном экране, и не создам идеальную гребаную картину, которую хочу. — Мы дали ей кое-какие препараты, чтобы помочь с болью после расширения и выскабливания, и как только ей проведут еще несколько переливаний крови, она должна быть в гораздо лучшем состоянии, физически.

Я понятия не имею, что она только что сказала, но цепляюсь за слова, которые понимаю: с ней все будет хорошо. Опускаю голову обратно на руки и прижимаю ладони к глазам, чтобы не заплакать, потому что то малое облегчение, что я чувствую — нереально, пока я не смогу ее увидеть, прикоснусь к ней, почувствовать ее.

Она снова сжимает мое колено и говорит.

— Мне очень жаль. Ребенок не выжил.

Не знаю, что я ожидал от нее услышать, потому что мое сердце знало правду, хотя голова еще не совсем ее понимала. Но ее слова останавливают мир у меня под ногами, и я не могу дышать. Поднимаюсь на ноги и, пошатываясь, делаю несколько шагов в одну сторону, а затем поворачиваюсь и иду в другую, совершенно ошеломленный гулом в ушах.

— Колтон! — слышу своего отца, но лишь качаю головой и наклоняюсь, пытаясь отдышаться. Подношу руки к голове, словно если буду ее держать, это остановит хаос, бушующий внутри нее. — Колтон.

Выталкиваю руки перед собой, жестикулируя, чтобы он отвалил.

— Мне нужен пит-стоп! — говорю я ему, снова вижу свои руки — кровь того, кого я создал, кто был частью Райли и меня — святой и грешника — на моих руках.

Нетронутая невинность.

И я чувствую, как это происходит, чувствую что-то рушиться внутри меня — хватка, которую удерживали демоны в моей душе последние двадцать с лишним лет — как зеркало в том чертовом баре в ночь, когда Райли сказала, что любит меня. Два момента во времени, когда происходит то, чего я никогда не хотел, и все же… не могу не чувствовать, не могу не задаться вопросом, почему намеки на возможности пробираются в мой разум, когда я знал тогда и знаю сейчас, что этого просто не может быть. Это то, чего я никогда, ни за что не хотел. И все же все, что я когда-либо знал, как-то изменилось.

И я пока не знаю, что это значит.

Только то, как я себя чувствую: по-другому, освобожденным, незавершенным — чертовски испуганным.

Мой желудок переворачивается, горло забито таким количеством эмоций, таким количеством чувств, что я даже не могу начать осознавать эту новую реальность. Все, что я могу сделать, чтобы не потерять свой гребаный рассудок, это сосредоточиться на одной вещи, которая, я знаю, можно помочь мне сейчас.

Райли.

Не могу перевести дыхание, сердце стучит, как чертов товарный поезд, мчащийся по рельсам, но все, о чем я могу думать — это Райли. Все, чего я хочу, все что мне нужно — гребаная Райли.

— Колтон. — Руки отца снова на моих плечах — руки, которые поддерживали меня в самые мрачные времена — пытаясь помочь вырваться из гребаной темноты, из ее цепких лап. — Поговори со мной, сынок. Что происходит в твоей голове?

Ты, твою мать, надо мной издеваешься? Хочется мне выкрикнуть ему, потому что я действительно не знаю, что еще делать со страхом, поглощающим меня, кроме как не наброситься на ближайшего ко мне человека. Страхом, который так сильно отличается от того, что был раньше, но все же это страх. Поэтому я просто качаю головой, глядя на кареглазую даму, пытаясь понять, что делать, что чувствовать, что говорить.

— Она знает? — я даже не узнаю свой собственный голос. В его надрыве, его тоне звучит полное неверие.

— Да, доктор говорил с ней, — отвечает она, качая головой, и я понимаю, что в этот момент Райли справляется с этим сама, принимая все это… в одиночку. Ребенок, за которого она отдала бы все — которого ей сказали, что у нее никогда не будет — на самом деле у нее был.

И она его потеряла.

Снова.

Как она это восприняла? Что из-за этого с ней произойдет?

Что из-за этого произойдет с нами?

Все выходит из-под контроля, а мне просто нужно держать все под контролем. Нужно, чтобы земля перестала нахрен смещаться под моими ногами. Знать, что единственное, что может снова привести мой мир в порядок — это она. Мне нужно почувствовать под пальцами ее кожу, чтобы успокоить весь этот хаос, бушующий во мне.

Райли.

— Мне нужно ее увидеть.

— Она сейчас отдыхает, но вы можете посидеть с ней, если хотите, — говорит она, вставая.

Я лишь киваю и втягиваю воздух, она идет по коридору. Рука отца все еще на моем плече, и его молчаливая поддержка остается, пока мы направляемся дальше по коридору к двери ее палаты.

— Я буду снаружи, если понадоблюсь. Подожду Бэкса, — говорит папа, и я только киваю, потому что комок в горле такой огромный, что я не могу дышать. Вхожу в дверь и замираю как вкопанный.

Райли.

Это единственное слово, за которое я могу держаться, пока мое сознание пытается все осмыслить.

Райли. Она выглядит такой маленькой, такой чертовски бледной, словно маленькая девочка, потерявшаяся в постели среди белых простыней. Когда я подхожу к ней, мне приходится напомнить себе как дышать, потому что все, что мне хочется сделать, это коснуться ее, но когда я протягиваю руку, я так чертовски боюсь, что если я это сделаю, она рассыплется. На тысячу гребаных осколков. И я никогда не верну ее обратно.

Но я ничего не могу сделать, и если я думал, что чувствовал себя беспомощным, сидя на заднем сиденье полицейской машины, то теперь я чувствую себя совершенно бесполезным. Потому что я не могу это исправить. Не могу вернуться назад и спасти всех, но это… я просто не знаю, что делать дальше, что сказать, к чему идти.

И это разрывает меня нахрен в клочья.

Стою и смотрю на нее, вбирая ее всю — ее бледные припухшие губы, греховно нежную кожу, которая, я знаю, пахнет ванилью, особенно в местечке под ухом; и я знаю, что эта смелая женщина с ее остроумным ртом, открытым неповиновением и не подлежащая обсуждению мнением, владеет мной.

Владеет, черт побери, мной.

Каждой чертовой частицей меня. За то короткое время, что мы были вместе, она разрушила гребанные стены, которые я даже и не знал, что возводил всю жизнь. И теперь, без этих стен, без нее, я чертовски беспомощен, потому что когда ты так долго ничего не чувствуешь — когда решаешь онеметь — а потом снова учишься чувствовать, ты уже не можешь все это отключить. Не можешь остановиться. Все, что я знаю сейчас, глядя на ее абсолютную красоту, внутреннюю и внешнюю, то, что она нужна мне больше всего на свете. Нужно, чтобы она помогла мне сориентироваться на этой чертовой чужой территории, прежде чем я утону в осознании того, что это я сделал с ней такое.

Я — причина, по которой ей придется сделать выбор, который я даже не уверен, что хочу, чтобы она делала еще раз.

Я опускаюсь на стул рядом с ее кроватью и поддаюсь своей единственной слабости — потребности прикоснуться к ней. Осторожно беру ее безвольную руку в свои ладони, и хотя она спит и не знает, что я прикасаюсь к ней, я все еще чувствую это — все еще чувствую искру, когда мы касаемся друг друга.

Я люблю тебя.

Слова мелькают в моей голове, и я задыхаюсь, когда каждая часть меня восстает против слов, о которых я думаю, но не от чувств, которые я испытываю. Сосредотачиваюсь на гребаном разделении, отталкивая эти слова, олицетворяющие только боль, потому что я не могу позволить им сейчас испортить этот момент. Не могу позволить мыслям о нем смешаться с мыслями о ней.

Пытаюсь восстановить дыхание, слезы текут рекой, губы прижимаются к ее ладони. Сердце колотится, голова понимает, что она, возможно, взобралась на ту последнюю гребаную стальную ограду, открыла ее, как ящик Пандоры, чтобы все зло, навеки запертое внутри, могло улетучится и выйти из моей души, оставив только одно.

Чертову надежду.

Вопрос в том, на что, черт возьми, я теперь надеюсь?

ГЛАВА 31

В голове туман и я очень устала. Мне хочется просто снова погрузиться в это тепло. Ах, в нем так приятно.

И тут до меня доходит. Кровь, головокружение, боль, прямоугольные плитки на потолке, когда каталка проносится по коридору, предвещающие очередные слова доктора, которые я никогда не ожидала услышать снова. Открываю глаза, надеясь оказаться дома и надеясь, что это всего лишь дурной сон, но потом вижу аппаратуру и чувствую холод от капельницы. Чувствую боль в животе и засохшие соленые следы там, где на щеках остались дорожки от слез.

Слез, которые полились, когда я услышала слова, подтверждающие то, что я уже и так знала. И хотя я почувствовала, что новая жизнь меня покинула, подтверждение от доктора все равно было душераздирающим. Я кричала и неистовствовала, говорила ей, что она ошибается — ошибается — потому что, хоть она и вернула мое тело к жизни, ее слова остановили мое сердце. А потом чьи-то руки удерживали меня, пока я боролась с реальностью, болью, опустошением, пока игла капельницы не вонзилась в кожу и меня снова не поглотила тьма.

Держу глаза закрытыми, пытаясь почувствовать пустоту, эхом отдающуюся внутри меня, пытаясь пробиться сквозь туман неверия, бесконечного горя, которое я даже не могу осознать. Пытаюсь заглушить воображаемые крики, которые я слышу сейчас, но не слышала прошлой ночью, когда умирал мой ребенок.

По щеке бежит слеза. Я так потерялась в шквале чувств, поэтому сосредотачиваюсь на каждом из них по-отдельности, пока они медленно затухают, потому что я чувствую то же самое.

Одиночество. Увядание. Побег без всякой определенности, кроме неизвестности.

— И она вернулась к нам, — произносит голос справа от меня, и я смотрю на леди в белом халате с добрыми глазами — ту самую леди, сообщившую мне новость. — Вы были без сознания какое-то время.

Выдавливаю слабую улыбку, извиняясь за свою реакцию, потому что единственного человека, которого бы мне хотелось видеть, единственного человека, который мне нужен больше, чем кто-либо, здесь нет.

И я опустошена.

Знает ли он о жизни, которую мы создали? Частичке его, частичке меня. Он не мог справиться с этим и поэтому ушел? Меня начинает душить паника. Слезы текут по щекам, качаю головой, не в силах вымолвить ни слова. Как это возможно, что Бог оказался так жесток, сотворив такое со мной дважды в моей жизни — позволил потерять ребенка и любимого мужчину?

Я не смогу этого вынести. Не смогу вынести этого снова.

Слова продолжают проноситься в моей голове, скальпель горя режет глубже, вонзается сильнее, пытаюсь почувствовать хоть что-то, кроме бесконечной боли, несравненной пустоты, владеющей каждой частью меня. Хватаюсь за все, за что могу ухватиться, кроме острых лезвий горя.

— Знаю, милая, — говорит она, поглаживая мою руку. — Мне очень жаль. — Пытаюсь контролировать свои эмоции по поводу ребенка и Колтона — двух вещей, которых я не могу контролировать — и двух вещей, которые я теперь знаю, что потеряла. Грудь болит, когда я делаю вдох, который не удается сделать достаточно быстро. Пытаюсь проглотить эмоции, удерживающие воздух в заложниках. А потом думаю: будет легче, если я задохнусь. Тогда я смогу ускользнуть, спрятаться под покровом темноты и вновь онеметь. Вновь обрести надежду. Что я согнута, а не сломлена.

— Райли? — этой вопросительной интонацией она спрашивает все ли со мной в порядке, или же я собираюсь сойти с ума, как тогда, когда она рассказала мне о выкидыше.

Но я лишь качаю головой, потому что мне нечего сказать. Сосредотачиваюсь на своих руках, сложенных на коленях, и пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь снова привыкнуть к одиночеству, к пустоте.

Когда я наконец немного успокаиваюсь, она улыбается.

— Я доктор Эндрюс. Я уже говорила вам об этом, но вы, вероятно, не помните. Как вы себя чувствуете?

Пожимаю плечами, дискомфорт в моем пустом чреве не сравнится с глубиной боли в моем сердце.

— Уверена, у вас есть вопросы, можем начать или вы сперва хотите подождать, пока вернется Колтон?

Он не бросил меня? Хватаю ртом воздух, комок в горле исчезает, и я могу выдохнуть, ее слова помогают частице надреза, сделанного скальпелем, болеть немного меньше. Она лишь наклоняет голову и с грустью смотрит на меня, а я чувствую, что она о чем-то говорит мне, не произнося ни слова. Но о чем? О реакции Колтона на известие? Я так боюсь встретиться с ним лицом к лицу, говорить с ним об этом после того, как знаю, какова была его реакция на взрыв от бомбы Тони, но в то же время по мне проносится вспышка облегчения от того, что он все еще здесь.

— Он здесь? — спрашиваю я едва слышно.

— Он только что вышел, впервые с тех пор, как вы здесь, — объясняет она, чувствуя мои страхи. — Он был вне себя, и его отец, наконец, смог заставить его на минуту пойти размять ноги.

Эти слова наполняют меня таким чувством облегчения, по рукам пробегает дрожь, когда я понимаю, что он не оставил меня. Не бросил меня. Глупо даже думать, что он это сделает, но в последнее время на нас столько всего свалилось, а у каждого человека есть свой предел.

А мой наступил давно.

Я наконец-то обретаю голос и смотрю ей в глаза.

— Теперь все в порядке. — У меня так много вопросов, требующих объяснений. Так много ответов, которых, боюсь, Колтон не захочет выслушать. — Я все еще пытаюсь все осознать. — Сглатываю и снова сдерживаю слезы. — Что..

— …случилось? — заканчивает она за меня, когда я замолкаю.

— Мне сказали, что я никогда не смогу забеременеть, что шрам был настолько… — я так потрясена, душевно и физически, что не могу закончить свои мысли. Они поразили мой мозг, как шквальный огонь, поэтому я не могу сосредоточиться на чем-то одном больше, чем на несколько минут.

— Во-первых, позвольте мне сказать, что я поговорила с вашим акушером и просмотрела вашу историю болезни, и да, вероятность того, что вы сможете выносить плод, даже зачать, была крайне мала. — Она пожимает плечами. — Но иногда человеческое тело бывает стойким… чудеса случаются, природа побеждает.

Я слабо улыбаюсь, хотя знаю, улыбка не касается глаз. Как я могла вынашивать жизнь — своего ребенка, частичку Колтона — и не знать об этом? Не чувствовать этого?

— Как я могла не знать? Я имею в виду, на каком я была сроке? Почему случился выкидыш? Была ли это моя вина, я что-то сделала, или ребенок — мой ребенок — все равно не дожил бы до конца срока? — вопросы сыплются один за другим, слезы текут по моему лицу, потому что сейчас я плачу из-за чувства вины по поводу выкидыша. Она терпеливо выслушивает все мои вопросы, и ее глаза светятся состраданием. — Это единичный случай, или есть вероятность, что подобное может случиться снова? Я просто потрясена, — признаюсь я, мое дыхание прерывается. — И я не знаю… просто не знаю, чему верить. У меня голова идет кругом…

— Это понятно, Райли. Вы через многое прошли, — говорит она, сдвигаясь, и когда она это делает, там, прислонившись к дверному косяку, засунув руки в карманы, стоит он, его футболка в пятнах крови — моей, ребенка… крови нашего ребенка — и если я думала, что шлюзы прорвало раньше, при виде его их срывает напрочь.

В одно мгновение он оказывается рядом со мной, его лицо искажено болью, а глаза — борьбой непостижимых эмоций. Он протягивает руку, чтобы утешить меня, и колеблется, когда видит, как мой взгляд скользит вниз и сквозь слезы фокусируется на пятнах на его футболке. В мгновение ока он снимает куртку и футболку через голову, бросает их в кресло, обнимает меня и притягивает к себе.

И сейчас начинаются безобразные слезы. Громкие, прерывистые рыдания сотрясают мое тело, он обнимает меня — совершенно не зная, что сделать, чтобы мне стало лучше — и позволяет плакать. Его руки двигаются вверх и вниз по моей спине, приглушенным голосом он шепчет слова, которые на самом деле не проникают сквозь туман горького неверия.

И я чувствую столько всего сразу, что не могу выбрать что-то одно, чтобы за это удержаться. Я смущена, напугана, подавлена, опустошена, шокирована, я в безопасности, и мне кажется, что многое изменилось навсегда.

Для меня.

Между нами.

Надежды, мечты, желания были оторваны от меня и предопределены судьбой, в которой я никогда не имела права голоса. И слезы продолжают литься, когда я понимаю, что я снова потеряла. Надежды, оказавшиеся возможностью, которые я никогда не ожидала, что смогу вернуться.

И все это время Колтон осыпает мое заплаканное лицо поцелуями, снова и снова, пытаясь заменить боль состраданием, горе любовью. Он отстраняется, и его глаза сливаются с моими. Мы сидим так с минуту, глаза говорят так много, а губы не произносят ни слова. Но хуже всего то, что, кроме абсолютного облегчения, я не могу прочитать больше ничего из того, что он мне говорит.

Единственное, в чем я уверена, так это в том, что он такой же потерянный и сбитый с толку, как и я, но в глубине души я боюсь, что он испытывает эти чувства по совершенно противоположной причине.

— Эй, — тихо говорит он, и легкая улыбка появляется в уголках его губ. Чувствую, как его руки слегка дрожат. — Ты напугала меня до смерти, Райлс.

— Прости. Ты в порядке? — мой голос звучит сонно, вяло.

Колтон опускает глаза и качает головой, натянуто смеясь.

— Ты лежишь на больничной койке и спрашиваешь все ли со мной в порядке? — когда он поднимает глаза, я вижу, что в них стоят слезы. — Райли, я… — он замолкает и прерывисто выдыхает.

И прежде чем он успевает что-то сказать, раздается стук в дверь. Доктор Эндрюс спрашивает, можно ли ей вернуться. Никто из нас даже не понял, что она ушла, потому что мы были так поглощены друг другом.

— Вы готовы к ответам?

Киваю ей, колеблясь и все же желая знать. Колтон на мгновение отпускает меня — потеря его прикосновения пугает меня. Он берет меня за руку, а врач возвращается к кровати и вздыхает.

— Что же, к сожалению, я не могу сказать вам ничего конкретного, потому что мы столкнулись только с последствиями произошедшего, пытаясь собрать все воедино. Теперь, когда вы, более менее, пришли в себя, чем когда мы впервые встретились, не могли бы вы рассказать мне, что помните?

У меня такое чувство, будто я плыву под водой, но я перебираю в памяти все, что помню, вплоть до того, как осела на пол ванной, а потом темнота, пока не оказываюсь здесь. Она кивает и делает какие-то пометки на своем iPad.

— Вам очень повезло, что Колтон вас нашел. Вы потеряли много крови и к тому времени, как попали к нам, у вас начался гиповолемический шок.

У меня так много вопросов, которые я хочу ей задать… так много неизвестных, которые мой разум все еще осмысливает. Бросаю взгляд на Колтона и из-за того, через что мы прошли по вине Тони, не решаюсь задать вопрос, на который хочу больше всего получить ответ. Поэтому выбираю другой, который не дает мне покоя.

— На каком я была сроке? — мой голос слабый, и Колтон крепко сжимает мою руку. Мысль о том, что я когда-нибудь смогу снова задать этот вопрос, поражает меня до глубины души. Я вынашивала ребенка. Ребенка. Мой подбородок дрожит, я отчаянно пытаюсь снова не заплакать.

— Мы предполагаем, от двенадцати до четырнадцати недель, — говорит она, и я зажмуриваюсь, пытаясь понять, что она сказала. Пальцы Колтона сжимают мои, и я слышу его сдержанный, но неровный вздох. Она ждет, пока все устаканится, прежде чем продолжить. — Из того, что мы можем сказать, у вас случился либо разрыв плаценты, либо полное предлежание в месте, где лопнули сосуды.

— И что это значит?

— К тому времени, как вас госпитализировали, кровотечение было настолько сильным и продолжительным, что мы можем только догадываться о причине. Мы предполагаем, что это было предлежание, потому что мы редко наблюдаем разрыв на таких ранних сроках беременности, если не было какой-то сильной травмы живота и…

Она продолжает говорить, но я не слышу больше ни слова, и Колтон тоже, потому что в одно мгновение он вскакивает с кровати, начинает ходить туда-сюда, тело трепещет от негативной энергии, а на лице застыла злость.

И мне намного легче сосредоточиться на нем и взрыве эмоций на его лице, чем на моих собственных. Мой ошеломленный мозг думает, что, если будет смотреть на него, то мне не придется взглянуть в лицо тому, что я чувствую. Мне не нужно задаваться вопросом, не слишком ли сильно я напирала на отца Зандера, и не из-за меня ли все это произошло.

Доктор Эндрюс с беспокойством в глазах смотрит на него, потом снова на меня, пока я рассказываю о событиях дня. Каждый раз, когда я упоминаю, что отец Зандера бил меня, я физически вижу, как растет волнение Колтона. Не знаю, как это отражается на Колтоне, не знаю, где именно витают его мысли и сколько еще он сможет вынести, и я много чего боюсь, потому что знаю, что чувствую.

— Это вполне могло стать причиной — спусковым крючком всего — что привело к выкидышу, — говорит она через несколько секунд.

Зажмуриваюсь на мгновение и заставляю себя проглотить комок в горле, в то время как Колтон бормочет себе под нос проклятия, он все еще беспокойно мечется, сжав кулаки. И я изучаю его, пытаясь прочесть эмоции, мелькающие в его глазах, прежде чем он останавливается и смотрит на меня.

— Мне нужна чертова минута, — говорит он, прежде чем развернуться и выскочить за дверь.

Слезы возвращаются, и я понимаю, что нахожусь в эмоциональном смятении, понимаю, что не могу мыслить ясно, в голове мелькает мысль, что Колтон злится на меня из-за беременности, а не из-за потери нашего ребенка. Я тут же отбрасываю эту мысль — ненавижу себя за то, что вообще об этом подумала — но судя по событиям последних нескольких недель и тому, через что мы прошли, я ничего не могу с собой поделать. А потом эта мысль приводит к тому, что столько всего вышло из-под контроля, и мне приходится уговаривать себя взять себя в руки. Что я не безразлична Колтону, что он не бросит меня из-за чего-то подобного. Заставляю себя сосредоточиться на ответах, а не на неизвестности.

И без задней мысли с моего языка срывается следующий вопрос и повисает в воздухе, до сих пор вибрирующем от гнева Колтона.

— Возможно ли… смогу ли я снова забеременеть? Смогу ли выносить ребенка?

Она смотрит на меня с сочувствием на стоическом лице, с губ слетает вздох, в глазах стоят слезы.

— Возможно? — повторяет она это слово и на мгновение закрывает глаза, покачивая головой из стороны в сторону. Она протягивает руки, берет мои ладони в свои и просто смотрит на меня. — То, что произошло не должно было быть возможно, Райли. — Ее голос срывается, очевидно, на нее влияют мое горе и неверие.

— Надеюсь, судьба не будет настолько жестока, чтобы сделать это с вами дважды и не дать другого шанса. — Она быстро смахивает падающую слезу и всхлипывает. — Иногда надежда — самое сильное лекарство.

* * *

Чувствую его еще до того, как открываю глаза, знаю, он сидит рядом со мной. Мужчина, который никого не ждет, терпеливо ждет меня. Мое тело тихо вздыхает от этой мысли, а затем сердце сжимается при мысли о маленьком мальчике, навсегда для меня потерянном — темные волосы, зеленые глаза, веснушчатый нос, озорная улыбка — и когда я открываю глаза, те же самые глаза, которые рисовало мне воображение, встречаются с моими.

Но его глаза усталые, измученные и озабоченные. Он наклоняется вперед и берет меня за руку.

— Привет, — хриплю я, ерзая от дискомфорта в животе.

— Привет, — тихо говорит он, пододвигаясь на край стула, и я замечаю, что его футболка сменилась больничным халатом. — Как ты себя чувствуешь? — Он прижимается поцелуем к моей руке, и я снова плачу. — Нет. — Он встает и садится на край моей кровати. — Пожалуйста, детка, не плачь, — говорит он, прижимая меня к груди и обнимая.

Качаю головой, чувствуя, как меня охватывает бешеная гонка эмоциональных перепадов. Опустошенная потерей ребенка — шанса, которого я, возможно, никогда не получу снова, несмотря на то, что вся эта ситуация представляла собой хоть какую-то возможность — и в то же время чувствую вину, облегчение, потому что, если бы я была беременна, куда бы это завело нас с Колтоном?

— Я в порядке, — говорю я ему, прижимаясь поцелуем к нижней части его подбородка, черпая силу из ровного пульса, бьющегося под моими губами, прежде чем откинуться на подушки, чтобы посмотреть на него. Сдуваю волосы с лица, не желая пользоваться рукой и разрывать наш контакт.

От эмоций его взгляд такой напряженный, челюсти стиснуты, губы поджаты, я смотрю на наши соединенные руки, чтобы мысленно подготовиться к тому, что мне нужно ему сказать, но боюсь его ответов. Делаю глубокий вдох и начинаю.

— Нам нужно поговорить об этом. — Мой голос едва слышен, поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.

Он качает головой — верный признак отрицания, готового сорваться с его губ.

— Нет. — Он сжимает мою руку. — Единственное, что имеет значение — это то, что ты в порядке.

— Колтон… — произношу лишь его имя, но знаю, он слышит мою мольбу.

— Нет, Рай! — он встает с кровати и вышагивает по небольшому пространству рядом, заставляя меня вспомнить о нем, переполненном чувством вины, вчера на обочине автострады. Это было только вчера? Чувство, что с тех пор прошла целая жизнь. — Ты что, не понимаешь? — кричит он на меня, заставляя съежиться от ярости в его голосе. — Я нашел тебя, — говорит он, опустив глаза в пол, и надрыв в его голосе почти уничтожает меня. — Повсюду была кровь. — Он поднимает глаза и встречается со мной взглядом. — Повсюду… и ты… ты лежала посреди всего этого, покрытая ею. — Он подходит к краю моей кровати и хватает меня за руки. — Я думал, что потерял тебя. Второй раз за один гребаный день!

В одно мгновение его рука крепко сжимает мой затылок, и он собственнически прижимается губами к моим губам. Ощущаю на его языке острый и ощутимый вкус тоски и желания, прежде чем он отстраняется и прижимается лбом к моему лбу, все еще крепко удерживая меня за шею, в то время как его другая рука поднимается и прикасается к моей щеке.

— Дай мне минуту, — шепчет он, его дыхание касается моих губ. — Позволь мне это, хорошо? Мне просто нужно это… ты… прямо сейчас. Держать тебя в объятиях, потому что я сходил с ума, ожидая, когда ты очнешься. Ждал, когда ты вернешься ко мне, потому что, Рай, теперь, когда ты здесь, теперь, когда ты в моей жизни… являешься частью меня, я, черт возьми, не могу дышать, не зная, что с тобой все в порядке. Что ты вернешься ко мне.

— Я всегда буду возвращаться к тебе. — Слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю подумать, потому что когда сердце хочет говорить, оно делает это без всякого умысла. Слышу, как он прерывисто дышит, чувствую, как сжимаются его пальцы на моей шее, и знаю, как отчаянно мужчина, который никогда ни в ком не нуждался, пытается понять, что делать теперь, когда внезапно он не может обойтись без того, чего никогда не хотел.

Мы сидим так с минуту, и когда он отстраняется, чтобы поцеловать меня в кончик носа, я слышу шум, прежде чем вижу, как в палату входит она.

— Боже святый, женщина! Тебе нравится доводить меня до инфаркта? — Хэдди проходит в дверь и тут же оказывается рядом со мной. — Убери от нее руки, Донаван, и дай мне к ней подойти, — говорит она, и я чувствую, как губы Колтона складываются в улыбку, когда он прижимается поцелуем к моей щеке. Через несколько секунд меня захлестывает ураган под названием Хэдди, и мы обе начинаем плакать. — Дай мне взглянуть на тебя! — говорит она, отклоняясь назад и улыбаясь сквозь слезы. — Выглядишь дерьмово, но все равно прекрасна, как всегда. Ты в порядке? — от искренности в ее голосе снова наворачиваются слезы, и мне приходится прикусить губу, чтобы не расплакаться. Я киваю, и Хэдди поднимает глаза и встречается взглядом с Колтоном. Несколько мгновений они пристально смотрят друг на друга, и в их глазах плавают эмоции. — Спасибо, — тихо говорит она ему, и на мгновение я закрываю глаза, когда масштабность всего этого поражает меня.

— Никаких слез, ладно? — ее рука сжимает мою, и я киваю, прежде чем открыть глаза.

— Да. — Выдыхаю и смотрю Колтону в глаза. В них есть что-то, за что я не могу ухватиться, но за последние несколько дней мы оба прошли через многое, вероятно, это эмоциональное перенапряжение.

Какое-то время мы сидим. С каждой минутой Колтон становится все более замкнутым, и я могу сказать, что Хэдди тоже это замечает, но продолжает болтать, будто мы не в больничной палате, а я не оплакиваю потерю ребенка. И это нормально, потому что, как всегда, она знает, что мне нужно.

Она как раз говорит мне, что разговаривала с моими родителями, и они уже на пути из Сан-Диего, когда ей на телефон приходит сообщение. Она смотрит на него, потом на Колтона.

— Бэкс на парковке и хочет, чтобы ты показал ему, куда идти.

Он странно смотрит на нее, но кивает, целует меня в лоб и ласково улыбается.

— Я сейчас вернусь, хорошо?

Улыбаюсь ему в ответ и смотрю, как он выходит за дверь, прежде чем посмотреть на Хэдди.

— Не хочешь рассказать мне, какого хрена здесь происходит? — я смеюсь, прямой вопрос — это ожидаемо от Хэдди. — То есть, черт. — Выдыхает она. — Я же велела тебе заняться с ним безрассудным сексом, отряхнуться от паутины и прочего дерьма. Ты запросто смогла бы стать гостьей шоу Джерри Спрингера. Залететь, сражаться с мужиком с пистолетом и пережить выкидыш, даже не зная, что носишь под сердцем ребенка.

Сейчас на глаза наворачиваются слезы — слезы от смеха — потому что любой, кто услышал бы этот разговор, подумал бы, что Хэдди бесчувственна, но я знаю, в глубине души она справляется со своим внезапным беспокойством единственным известным ей способом — сарказмом. А для меня это как личная терапия, потому что именно за нее я цеплялась последние два года в самые тяжелые ночи после несчастного случая с Максом.

Она тоже смеется вместе со мной, но, когда смотрит на меня, ее смех сменяется слезами, и она продолжает.

— Хочу сказать, кто знал, что у этого мужика сперма со сверхспособностями, которая может ворваться, спасти и исцелить травмированную матку, как чертов супергерой?

Давлюсь кашлем, пораженная тем, что она только что сказала, потому что я никогда не рассказывала ей о Колтоне и его супергероях, никогда не хотела предавать его доверие. А она, ничего не заметив, просто продолжает говорить.

— С этого момента каждый раз, когда я буду видеть знак Супермена, я буду думать о Колтоне и его суперсперме. Прорваться в яйцеклетки и сразить наповал.

Смеюсь вместе с ней, все это время тихо улыбаясь ее словам и глядя в сторону двери, желая — нуждаясь до невозможности — чтобы он вернулся.

— Как у него дела? — спрашивает она после того, как смех с оттенком слез медленно стихает.

Пожимаю плечами.

— На самом деле он не говорит о… ребенке. — Я борюсь даже с тем, чтобы произнести это слово, и зажмуриваюсь, пытаясь прогнать слезы. Она сжимает мою руку. — Он этого не говорит, но он винит себя. Я знаю, он думает, что если бы он не оставил меня в доме одну, отец Зандера там бы не появился. Не ударил бы меня, и я бы не…. — И это правда глупо, что я не могу произнести слова «выкидыш» или «потеря ребенка», потому что после всего этого времени, думаешь, что губы должны были бы уже привыкнуть говорить такое. Но каждый раз, когда я думаю об этом… произношу это, я чувствую, словно делаю это впервые.

Она кивает и смотрит на меня, прежде чем перевести взгляд на наши соединенные руки. Жду, когда она скажет один из своих Хэддизмов и заставит меня рассмеяться, но когда она поднимает глаза, на них наворачиваются слезы.

— Ты напугала меня до смерти, Рай. Когда он позвонил мне… если бы ты могла слышать, как он говорил… У меня не осталось сомнений в том, что он к тебе испытывает.

И из-за нее в моих глазах, конечно же, появляются слезы, поэтому она встает и садится на кровать рядом со мной, притягивая к себе и крепко сжимая — та же поза, в которой мы проводили часы после того, как я потеряла Макса и нашего ребенка. По крайней мере, на этот раз бремя, лежащее на моем сердце, немного легче.

ГЛАВА 32

Чувствую себя как на параде, когда Колтон толкает мое инвалидное кресло к выходу из больницы. Мне не нужна инвалидная коляска, но медсестра говорит, что таковы правила. Мама тихо болтает с Хэдди, а папа с полуулыбкой на лице их слушает, потому что даже он не застрахован от очарования Хэдди. Бэкс подгоняет Колтону Range Rover, а Сэмми стоит у входа в больницу, опасаясь прессы, которая, к счастью, не пронюхала об этой истории. Пока.

Колтон молча толкает мою коляску, однако, он молчит уже почти два дня. Если бы это был кто-то другой, я бы списала его отстраненность на неожиданную встречу с родителями. Я имею в виду, встреча с родителями твоей второй половинки — огромный шаг в любых отношениях, не говоря уже о ком-то вроде Колтона, у которого нет опыта в такого рода вещах. Добавьте к этому встречу с родителями девушки после выкидыша, и того, что она даже и не подозревала о существовании ребенка.

Но к Колтону это не относится — нет — здесь что-то другое. И как бы я ни любила своих родителей за то, что они примчались сюда, Хэдди с ее неугомонным юмором, Бэкса с его неожиданной смекалкой, и каждого, кто пришел пожелать мне всего хорошего, все, чего я хочу — это побыть наедине с Колтоном. Когда мы останемся вдвоем, он не сможет прятаться от меня и игнорировать то, что у него на уме. Тишина медленно нас душит, а мне нужно, чтобы мы могли дышать. Нужно, чтобы мы могли вопить, кричать, плакать и злиться — чтобы все вышло наружу — не на глазах наших семей, следящих за тем, чтобы мы не сломались.

Потому что нам нужно сломаться. Только тогда мы сможем собрать друг друга по кусочкам и вновь сделаться целыми.

Оглядываюсь и украдкой бросаю взгляд на Колтона и его спокойное лицо. Я не могу не задаваться вопросом, что, если бы отца Зандера не было? Что, если бы я по-прежнему была беременна? Что бы тогда с нами было?

Не зацикливайся на этом, говорю я себе, хотя все, о чем я могу думать — это о своей беременности. Она кажется такой реальной возможностью, даже осязаемой, что постоянно мелькает у меня в голове. Колтон останавливает кресло, когда мы выходим из дверей больницы, обходит меня и встает впереди. Его глаза встречаются с моими, в них нежность и сила, которую я замечала в них последние несколько дней. На его губах появляется улыбка. Смогу ли я когда-нибудь уйти от этого человека, потому что хочу ребенка, а он нет? Готова ли я оставить единственного мужчину, без которого не могу жить, из-за единственной вещи, ради которой я когда-то была готова на все?

Нет. Ответ прост. Этот мужчина — сломленный, красивый, идущий на поправку — слишком много значит, чтобы я когда-либо смогла от него уйти.

Колтон наклоняется и нежно целует меня в губы, чувствую, как меня охватывает чувство вины из-за подобных мыслей.

— Ты в порядке?

Протягиваю руку, ласково прикасаюсь ладонью к его щеке и улыбаюсь, слегка кивая головой.

— Да, а ты?

Улыбка озаряет его лицо, потому что он знает, я спрашиваю о взглядах, которыми, мы оба это заметили, мой отец одарил его, выясняя, достаточно ли этот мужчина хорош для его маленькой девочки.

— Ничего такого, с чем бы я не справился, — подмигивает он, качает головой и встает, не сводя с меня глаз, улыбка все еще согревает мое сердце. — Ты сомневаешься в моих способностях?

— Нет, в них я уж точно не сомневаюсь. — Я смеюсь и замолкаю, когда он наклоняет голову набок и смотрит на меня. — Что?

— Просто приятно видеть, как ты улыбаешься, — тихо говорит он, прежде чем его глаза затуманиваются, и он обращает свое внимание на что-то за моим плечом. Когда он переводит взгляд на меня, его глаза ясны, а выражение лица более нежное. — Готова?

Колтон поддерживает меня за один локоть, а мама за другой, я встаю, чтобы убедиться, что я в порядке, хотя в этом нет необходимости.

— Я в порядке, правда, — говорю я им.

Мама обнимает меня и прижимает к себе чуть дольше, чем обычно.

— Если хочешь, мы можем остаться в городе еще на день. Убедиться, что с тобой все хорошо, прежде чем вернуться домой.

— Она не поедет домой. — Клянусь, все головы поворачиваются к Колтону, включая мою. Несмотря на все взгляды, устремленные на него, он смотрит только на меня. — Ты остаешься со мной. Это не обсуждается.

И с этим решением Колтон обходит ухмыляющегося Бэккета, довольную Хэдди и моих ошеломленных родителей. Он закрывает багажник Ровера и подходит к моим родителям.

— Буду более чем рад видеть вас у себя в гостях. В доме полно места. — Он поднимает брови, готовый принять любые возражения, которые могут последовать.

— Нет. Все в порядке, — говорит отец, принимая протянутую руку Колтона. — Уверен, ты хорошо о ней позаботишься.

Вот так просто. Безмолвная связь между отцом и мужчиной, которого любит его дочь, проходит между ними. Мужчина мужчине. Защитник защитнику. Колтон крепко сжимает руку отца и кивает в знак согласия оказанному ему доверию. За меня теперь отвечает Колтон. Они еще мгновение держатся за руки и смотрят друг другу в глаза. У меня в горле застревают эмоции, перевожу взгляд на маму, наблюдающую за их безмолвным общением, в ее глазах стоят слезы.

Мы обе смотрим на них, прежде чем мама помогает мне сесть в машину. Она протягивает ремень безопасности через мои колени и смотрит на меня, держа обеими руками за щеки.

— Ты как-то сказала мне, что не уверена в том, что между тобой и Колтоном. — Она убирает непослушный локон с моего лица. — Этот мужчина по уши влюблен в тебя, дорогая. — Она мягко улыбается и кивает головой, я машинально начинаю преуменьшать ее слова. — Я твоя мама, это для меня очевидно, Рай. Мужчины никогда не видят этого, не принимают этого, не хотят, пока не спотыкаются и не падают в это лицом. Повезло, что у тебя в жизни появился второй шанс обрести мужчину, готового отправиться в путь, сделать шаг в бездну. Даже когда он все испортит, — она поднимает руку, когда я начинаю его защищать, закатывая глаза, прежде чем продолжить. — Давай посмотрим правде в глаза, он мужчина, он что-нибудь да испортит… потерпи немного, потому что он любит тебя так же сильно, как ты любишь его. Слова, которые он не может произнести, написаны на его прекрасном лице.

Я лишь киваю, закусив нижнюю губу, чтобы остановить бесконечный поток слез.

— Я знаю. — Мой голос так тих, меня переполняют счастье и печаль.

Она наклоняется и сжимает мои руки, лежащие на коленях.

— Если ребенку суждено родиться, Рай, это случится. Знаю, тебе не становится легче от моих слов, но посреди ночи, когда тебе будет грустно, ты сможешь услышать мой голос, говорящий тебе это. Помни, что жизнь — это не то, как ты переживаешь шторм, а то, как ты танцуешь под дождем. — Она наклоняется и целует меня в щеку. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, мама, — протягиваю руки и обнимаю ее, мудрость ее слов витает в моей голове. — Спасибо.

Быстро прощаюсь со всеми остальными, так как автомобиль находится в зоне посадки. Бэккет прощается последним. Он протискивается внутрь салона и быстро обнимает меня, пока Колтон о чем-то разговаривает с Сэмми рядом с машиной. Он начинает закрывать дверцу, потом останавливается и смотрит на меня, качая головой.

— Эта штука со спасательным кругом работает в обе стороны, понимаешь? Воспользуйся этим. Используй его. Он не сломается, если ты это сделаешь… но можешь сломаться ты, если не сделаешь.

— Спасибо, Бэкс. Ты действительно для него хороший друг.

— Засранец подходит больше! — говорит Колтон, садясь рядом со мной. — Он был бы еще лучшим другом, если бы убрал руки от моей девушки и позволил мне отвезти ее домой.

— Кстати, о нашем приятеле с приятными манерами, — смеется Бэкс, сжимая мою руку. — Я тоже тебя люблю, Вуд!

— Аналогично, чувак! — Колтон смеется, нажимает кнопку на приборной панели, и двигатель оживает.

— Держи его в узде, — подмигивает мне Бэкс и качает головой, прежде чем закрыть дверь.

Мы выезжаем со стоянки, и оба погружаемся в уютную тишину. Мне не терпится попасть домой, поспать в собственной постели, ощутить на себе успокаивающее тепло Колтона. Закрываю глаза и откидываю голову назад, в сознании проносятся все сумбурные события последних недель. Вздыхаю в тишине, а Колтон включает радио, прежде чем взять меня за руку.

Голос Сары Бареллис плывет по воздуху, и я не могу не мурлыкать себе под нос и не улыбаться пронзительности слов. Знаю, Колтон тоже их слышит, потому что сжимает мою руку, и когда я открываю глаза, чтобы посмотреть на него, то поражаюсь тому, что вижу перед собой.

— Колтон, что…?

— Знаю, тебе еще больно, но я хотел привезти тебя туда, где ты будешь счастлива.

— Ты делаешь меня счастливой, — говорю я, глядя ему в глаза, подкрепляя этим свои слова, прежде чем посмотреть на пляж позади нас.

— На этот раз я подготовился. — Он застенчиво мне улыбается. — У меня есть одеяла, куртки и кое-какая еда, если тебе захочется посидеть со мной немного на солнышке.

Слезы снова наворачиваются на глаза, и я начинаю смеяться.

— Да. Прости, — говорю я, имея в виду слезы, которые вытираю. — Я эмоциональная развалина. Гормоны беременной и… — мой голос стихает, когда я понимаю, что затронула запретную тему, которую нам еще предстоит обсудить. Между нами воцаряется неловкое молчание. Колтон крепко сжимает руль и громко выдыхает, прежде чем вылезти из машины, не говоря больше ни слова.

Он открывает заднюю дверь, забирает вещи и помогает мне выйти из Ровера.

— Аккуратно, — говорит он, когда я осторожно соскальзываю с сиденья.

— Я в порядке.

Мы беремся за руки и молча идем по пляжу. Сегодня здесь люди, в отличие от того раза, когда мы были здесь в последний раз несколько месяцев назад — наше первое официальное свидание. Тот факт, что он думал привезти меня туда, где я нахожу утешение, наполняет мое сердце счастьем.

— Так нормально? — спрашивает он, отпуская мою руку и расстилая одеяло на песке. Он ставит коричневый бумажный пакет и кладет руки мне на бедра.

— Я не сломаюсь, — ласково говорю я ему, хотя мне нравится ощущать на себе его руки — их силу, комфорт и безопасность — это простое касание дает мне все три вещи.

Он садится позади меня, обхватывает мои ноги своими и притягивает к своей груди, крепко обнимая. Он прижимается губами и подбородком к изгибу моей шеи и вздыхает.

— Я знаю, что ты не сломаешься, Рай, но ты была чертовски близка к этому. Знаю, что ты сильная и независимая и привыкла все делать сама, но, пожалуйста, позволь мне сейчас позаботиться о тебе, хорошо? Мне нужно… мне нужно, чтобы ты позволила мне сделать это. — Он завершает свою речь поцелуем, прижимаясь к моей коже, но не двигая губами, просто держит их так, чтобы я могла чувствовать тепло его дыхания и царапанье щетины.

— Хорошо, — бормочу я, глубокий вздох, срывающийся с моих губ и боль в животе напоминают мне, что нам нужно поговорить. Поднимаю подбородок к солнцу и закрываю глаза, радуясь теплу, потому что внутри себя по-прежнему ощущаю холод.

— Просто скажи это, — говорит он мне с раздражением в голосе. — Я чувствую, как ты напрягаешься, притворяясь, что твой разум не движется со скоростью миллион километров в минуту с тем, о чем ты хочешь меня спросить. Ты не успокоишься, пока не скажешь это. — Он посмеивается, его грудь вибрирует у меня за спиной, но я чувствую, что он не слишком рад.

Я на мгновение закрываю глаза, не желая разрушать покой, воцарившийся между нами, но в то же время желая снять скрытое напряжение.

— Нам нужно поговорить о… ребенке… — я наконец справляюсь с собой и горжусь тем, что мой голос не дрожит, как в последние несколько дней, каждый раз, когда я пыталась заговорить об этом. — Ты не разговариваешь со мной, и я не знаю, о чем ты думаешь… что чувствуешь? А мне нужно знать…

— Зачем? — единственное слово, единственная реакция — дернувшееся колено, я не вижу его лица, но чувствую, как напряглось его тело. — Почему это так важно? — наконец, спрашивает он снова, уже более сдержанно.

Потому что это то, как поступают, когда находятся в отношениях, хочу я ему сказать, но вместо этого тихо выдыхаю.

— Колтон, с нами произошло кое-что важное… по крайней мере, со мной…

— С нами, — поправляет он, и его слова на мгновение сбивают меня с толку. Это первый раз, когда он по-настоящему признал ребенка, которого мы потеряли. Что-то, что мы создали вместе, что связывало нас.

— …с нами. Но я не знаю, что ты чувствуешь. Знаю, мой мир перенес потрясение, и я вместе с ним. Просто я… ты рядом и проходишь через это со мной, но в то же время я чувствую, что ты закрываешься, не разговаривая со мной. — Я вздыхаю, понимая, что несу чушь, но не зная, как пробиться к нему. Делаю последнюю попытку. — Ты говоришь, что хочешь, чтобы я позволила тебе заботиться обо мне. Я это понимаю. Можешь ли ты понять, что мне нужно, чтобы ты поговорил со мной? Что сейчас ты не можешь отгородиться от меня? Последнее, что мне сейчас нужно, это волноваться о том, что происходит между нами.

Заставляю себя перестать бессвязно бормотать, потому что слышу отчаяние в своем голосе, а он по-прежнему не отвечает, так что теперь мы окружены неловким молчанием. Колтон начинает отодвигаться от меня, и я тут же готовлюсь к тому, что он будет удерживать со мной дистанцию, когда я нуждаюсь в нем больше всего. Затем я чувствую, как его нос утыкается в мои волосы и он делает вдох. Закрываю глаза, по коже пробегает холодок, потому что я знаю, он не собирается отталкивать меня, а, скорее, использует свой метод Колтона: взять минуту, чтобы собраться с мыслями.

— Райли… — он произносит мое имя так, что я задерживаю дыхание, потому что в нем столько эмоций. Он прижимается лбом к моему затылку, его руки сжимают мои руки. — Я не могу говорить об этом. Просто не могу. — И то, как он произносит «это», говорит мне, что он имеет в виду ребенка. — Я могу одновременно иметь дело только с чем-то одним, а сейчас я все еще пытаюсь осознать тот факт, что почти потерял тебя.

Он прижимается лбом к моей голове.

— Я не привык чувствовать, Рай. Я привык находится в оцепенении… убегая в тот же момент, когда дела становятся серьезнее некуда. А ты, мы, это… — он вздыхает, — это чертовски серьезно. Я чувствую себя так, будто случившееся вышибло из меня дух, не успел я привыкнуть к новой для меня гребаной нормальности. Я потрясен. Не знаю, как, черт возьми, мне выбраться на поверхность, но сейчас я справляюсь с этим так хорошо, как только могу. А это значит, что мне приходится избавляться от образа тебя, похожей на безжизненную тряпичную куклу Энн.

Его слова проникают в самые глубины моей души и возвращают крошечные кусочки надежды, которые я потеряла из-за выкидыша и страхов, съедавших меня из-за его молчания. Значит он не хочет — не может — иметь дело с ребенком, по крайней мере, так он сказал. И как бы мне ни хотелось поговорить с ним об этом, заверить его, что он — то, что мне нужно, а все остальное можно выяснить позже, я замолкаю и позволяю ему разобраться со всем случившимся со мной.

Передвигаюсь между его ног, усаживаясь боком ему на колени, мои ноги лежат поверх его. Мне нужно увидеть его лицо, нужно показать ему, что я в порядке. Смотрю в его полные смущения глаза, и с ласковой улыбкой на губах тянусь рукой к его щеке.

— Я в порядке, Колтон. Ты спас меня. — Наклоняюсь и целую его в губы так нежно, что, кажется, никогда не смогу насытиться. — Спасибо, что спасаешь меня.

— Думаю, это мне следует поблагодарить тебя. — Он слегка качает головой. — Это ты меня спасаешь.

Его слова выбивают из моей головы все мысли, кроме тех, которые я не могу ему сказать. Я люблю тебя. Люблю больше, чем ты можешь себе представить или чем я могу выразить. Неужели он не понимает, что я могу спасти его только потому, что он наконец-то впустил меня? Когда он смирится с тем, что его стоит спасать? Мы смотрим друг другу в глаза, обмениваясь невысказанными словами. Удивляюсь слезам, скопившимся в уголках его глаз, и прерывистому дыханию.

— Мы в порядке, Рай. Мне просто нужен небольшой пит-стоп, чтобы разобраться со всем дерьмом в моей голове, к которому я не привык, хорошо? Я не прошу дистанции или времени, просто немного терпения, пока я пытаюсь понять все это.

Киваю, закусив нижнюю губу, потому что не могу говорить — физически не могу — так как он лишил меня дара речи. Он понимает мой самый большой страх и хочет успокоить его прежде, чем мой разум сможет все обдумать и проанализировать, как я обычно делаю.

Мы сидим так немного, вокруг нас оседает тишина.

— Проголодалась? — через некоторое время спрашивает он. Я лишь пожимаю плечами, наслаждаясь тем, как моя голова упирается в его подбородок, а его руки обнимают меня. — Когда мы впервые оказались здесь, ты меня ошарашила.

— Почему? — у меня сонный и удовлетворенный голос. Сейчас мне не хочется быть больше ни в каком другом месте.

Чувствую, как он пожимает плечами.

— Не знаю. Я ожидал, что ты разозлишься из-за того, что я привез тебя на пляж и кормил салями, сыром и поил вином из одноразовых стаканчиков. — Он посмеивается. — Знал бы я тогда, что ты перевернешь мой гребаный мир.

По мне прокатывает волна теплоты. У меня в голове мелькают картины того, как я сидела здесь несколько месяцев назад с этим до боли красивым мужчиной, гадая, что, черт возьми, он во мне нашел. А теперь я понимаю. Он увидел во мне те частички, которые могли вновь сделать меня целой. Увидел рваные края, которые нужно было исцелить, потому что с ним было то же самое. И вот мы снова сидим здесь, разбитые на части, нуждаясь в том, чтобы нас собрали вместе. Но на этот раз у нас есть опора в лице друг друга, чтобы найти в ней помощь.

— Боже, ты был таким самоуверенным, как чертов петушок, но я просто не могла устоять перед тобой, Ас.

— О, детка, моя самоуверенность никуда не делась, как и мой петушок.

Закатываю глаза и хихикаю.

— Бог ты мой! — не могу перестать смеяться, он целует меня в макушку. — У этого мужчины припрятано столько высокомерия.

— Нет, — отвечает он. — Только тузы в рукавах.

— Не круто! — говорю я, наслаждаясь нашей беззаботной болтовней и откидываясь назад, чтобы посмотреть ему в лицо. — Серьезно? Это все что ты можешь мне дать? Не можешь придумать ничего лучше?

— О, Рай. — Он ухмыляется мне с непристойным выражением в глазах, наклоняется и быстро целует в губы. — Не беспокойся об этом, потому что тебе будет чертовски трудно найти мужчину с такой же богатой фантазией, который сможет дать тебе то, что смогу дать тебе я.

Прежде чем я успеваю ответить, его губы касаются моих, руки обвиваются вокруг моей спины, и наши сердца сплетаются так, как я никогда не думала, что это возможно.

Так полюбить.

Так потеряться друг в друге.

И теперь мы снова обрели свою основу. Снова обрели нас. И потеряться в ком-то, чтобы вновь обрести себя, никогда не было так хорошо.

* * *

— Ты точно в порядке?

Чувствую его вес на кровати, когда он садится рядом со мной, его одеколон на мгновение перебивает запах антисептиков, оставленный уборщиками.

— М-м-м. Я просто устала, — говорю я ему, переворачиваясь на бок, чтобы посмотреть на него. — Спасибо за сегодняшний день, — говорю я, думая о времени, проеденном на пляже. Разговор, еда из магазина напоминают о нашем первом свидании, и о тишине между нами, которая больше не так одинока или болезненна. — Ты в порядке? — задаю я ему тот же вопрос.

Он гладит Бакстера по голове и наклоняется, чтобы нежно поцеловать меня в губы, и я понимаю, что он так и не ответил на мой вопрос.

— Пойду немного поработаю, — говорит он, поднимаясь с кровати. — Уверена, что с тобой все будет в порядке?

— Я в порядке, Колтон. Мне просто нужно поспать. — Сжимаю его руку, он поворачивается и направляется к выходу из спальни. — Эй, не знаешь, где мой телефон, мне нужно сообщить Хэдди, что со мной все в порядке?

Он подходит к комоду, приносит его мне, целует в лоб, потом в нос и выходит из комнаты. Смотрю ему вслед, понимая, что этот его фирменный знак никогда мне не надоест. Я никогда не буду считать это само собой разумеющимся, поскольку нам пришлось столько потрудиться, чтобы дойти до этого момента.

Включаю телефон, удивляясь, что у него еще остался заряд, так как он оставался здесь с той ночи, когда все произошло. Телефон включается, и я качаю головой от бесконечных сообщений с добрыми пожеланиями. Прочитываю парочку о церемонии открытия, которую мы собираемся провести в ознаменование начала нового проекта. А потом последнее сообщение полностью выбивает меня из колеи.

Выбивает из меня дух и крадет мое сердце.

Оно от Колтона, и я не думаю, что его слова когда-либо были настолько искренними, или глубина его отчаяния настолько откровенной.

Я потерялся здесь. Ты где-то в этой чертовой больнице и мне нужно поговорить с тобой. Прикоснуться к тебе, черт возьми. Хоть как-то приблизиться к тебе, потому что я чертовски напуган… поэтому я скажу тебе все тем способом, каким ты меня услышишь. «Сломленный» группы Lifehouse.

Слезы текут. Они свободно падают мне на щеки, и я не пытаюсь их остановить или спрятать, потому что сейчас их никто не видит. И потому что это слезы радости.

Он любит меня.

ГЛАВА 33

Колтон

— Собираешься сидеть здесь и заливать свою гребаную печаль всю ночь, как маленькая плаксивая сучка, или как?

Голос, доносящийся из кромешной тьмы ночи, пугает меня до усрачки.

— Черт побери, Бэкс! — рявкаю я и, обернувшись, вижу, как он идет вдоль стены дома. — Какого хрена, чувак? Ты когда-нибудь слышал о парадной двери?

— Да, а ты когда-нибудь слышал, что нужно отвечать на свой гребаный сотовый? Кроме того, стучать в дверь — это для друзей, а я — гребаная семья, так что хватит ныть.

— За последние два месяца я и так провел в больнице более чем достаточно времени, сердечный приступ не входит в мои чертовы планы. — Делаю большой глоток пива, моя голова, наконец, достаточно затуманивается, чтобы, когда я начинаю думать о Райли, ее образ — холодной, покрытой проклятой кровью, и нереагирующей — не первое, что приходит на ум.

— Ну и что же входит в планы? — спрашивает он, открывая пиво, которое достал из холодильника, и эта чертова ухмылка на его лице говорит мне, что у него есть свое мнение на этот счет, и будь я проклят, если сейчас мне нужны чьи-то мнения, советы или что-то еще.

— Чувствуй себя как дома, — говорю я ему. — Воруй мое пиво.

— Нет, просто одалживаю, — говорит он, плюхаясь на стул рядом со мной, и мы сидим молча, пытаясь определить настроение своего собеседника. — В больнице у нас не было возможности поговорить.

— Да? Ну, у меня на уме были вещи поважнее, чем перепалка с тобой. — И черт меня побери, если я не веду себя как придурок. Он тоже был мне там нужен, но я не совсем понимаю к чему он клонит. Чувствую, как надвигается отповедь Бэкса. Твою ж мать!

— Она спит? — спрашивает он, задрав подбородок ко второму этажу.

— Уже за полночь, как думаешь?

— Не будь таким засранцем. Слушай, тебе пришлось иметь дело с кучей дерьма…

— Отвали нахрен, Бэкс. Дай мне спокойно выпить свое чертово пиво. — Швыряю пустую бутылку в мусорное ведро и промахиваюсь. Должно быть, я пьянее, чем думал. Охренеть.

— Не могу, брат. — Он вздыхает, я бурчу себе под нос, что вызывает у него протяжный смешок. — Ты лажал слишком много раз, так что я здесь, чтобы помочь.

— Смотри, чтобы дверь не ударила тебя по заднице, когда будешь выходить, дорогуша. — Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я, мое пиво, моя собака и мой гребаный покой.

— Хорошая попытка, но тебе от меня не избавиться. Я типа герпеса, только лучше.

Какого хрена?

— Чувак, ты что, только что сравнил себя с гребаным герпесом? — откидываю голову назад и смотрю на звезды на небе, прежде чем взглянуть на него и покачать головой. — Потому что с герпесом, по крайней мере, мой член обслужат в первых рядах. С тобой, это будет похоже на то, как меня нагнут и отымеют без всякой гребаной смазки.

Он смеется, и его смех вызывает улыбку в уголках моих губ. Упрямый ублюдок достает меня, когда все, чего я хочу — это чтобы меня оставили нахрен в покое.

— Ну, по крайней мере, приятно знать, что ты хоть как-то впустишь меня, — говорит он, подмигивая и глядя на меня, пока я не перестаю смеяться. Я высмеял все, что сдерживал в себе.

— Ты гад полоумный, знаешь это? — говорю я, откупоривая очередную бутылку пива.

— Ты не захочешь, чтобы я был другим.

— Ммм, — говорю я, опустошая полбутылки, позволяя ночной тишине окутать нас. Как бы мне ни хотелось, чтобы меня оставили в покое — разобраться с дерьмом в своей голове, говорящим мне, что решение лучше принять раньше, чем позже — хорошо, что Бэкс здесь, даже если он гребаная заноза в моей заднице. Барабаню большими пальцами в такт группе «Seether», звучащей из динамиков, пока он дает мне пару минут, прежде чем начнет играть в мозгоправа с гребаным ядовитым дерьмом в моей голове.

— Помнишь ту девчонку, Рокси Томлин? — наконец спрашивает он, накидывая на меня петлю.

— Гувер? — смеюсь я, любопытствуя, почему он упоминает королеву минетов из нашего прошлого (Прим. переводчика: Гувер (Hoover) — марка пылесосов). Та, что отсосала Бэксу, чтобы добраться до меня. И обычно, воспользуйся кто подобным трюком, я бы вытолкал эту дрянь за дверь, но после того, как Бэкс похвастался, что она работает ртом лучше, чем кто-либо из тех, кто у него был, я воспользовался более чем добровольным предложением.

— Да, чертова Гувер. Безостановочный отсос. — Он смеется вместе со мной, качая головой от воспоминаний. — По оценочной шкале по-прежнему находится чертовски высоко в моем списке.

— Не гребаная Райли, но да. — Я пожимаю плечами. — Она была ничего.

— Ничего? — рявкает он. — Клянусь Богом, у этой женщины не было чертова рвотного рефлекса.

— Может, это потому, что ты недостаточно большой, чтобы достать до ее горла. — Я поднимаю брови и допиваю пиво. Он хочет прийти ко мне в дом и вынести мозг, уверен, с тем же успехом я вынесу его.

— Поцелуй меня в зад, Вуд.

Откидываюсь на спинку стула и ухмыляюсь, а крышка от его бутылки ударяет меня в грудь.

— У меня были предложения и получше, друг мой, но все равно спасибо. — У меня голова идет кругом, пытаюсь понять, куда, черт возьми, он клонит с такими мыслями, но, будь я проклят, если могу это понять.

— Я столкнулся с ней на днях. — Его спокойная интонация заставляет меня повернуть голову и посмотреть на него.

— И?..

— То, какой она стала, потрясло меня до чертиков.

— Почему это? — притворяюсь, что мне интересно, но он сбивает меня с толку. Смотрю на окно спальни за моей спиной, где по-прежнему темно, и хотя я уже далек от того пути, когда мог бы напиться, мне нравится знать, что Рай там. Пытаюсь сосредоточиться на Бэксе, но какого хрена меня волнует та легко доступная штучка, которую мы оба когда-то трахали, когда у меня в голове и так твориться полный бардак?

— Я едва ее узнал. Она по-прежнему чертовски красива. Округлилась во всех нужных местах.

Да, да, давай уже, твою мать, ближе к делу, Бэккет.

— И у нее теперь трое детей.

— Слушай, чувак, знаю, сейчас здесь происходит что-то вроде Шести шагов до Кевина Бейкона, но я, нахрен, не понимаю тебя, так что выкладывай свою чертову точку зрения (Прим. переводчика: Шесть шагов до Кевина Бейкона — игра, участники которой должны не более чем за 6 переходов найти связь между загаданным актёром и Кевином Бейконом через актёров, вместе с которыми они снимались). — И тут меня осеняет. Вот дерьмо! — Это ведь не твои дети, Бэкс?

— Господи, Донаван, ты, черт возьми, пьянее, чем я думал. — Он откашливается, потом поднимает руку и показывает на себя. — Перед тобой король тщательного предохранения!

— И кто тебя этому научил, придурок?

— Судя по всему, не ты, с тех пор как перестал практиковать то, что сам, черт возьми, проповедовал.

Его неожиданные слова вызывают боль у меня в животе, которую я чертовски ненавижу. Каждый раз, когда я думаю о Райли, одиноко лежащей на том чертовом полу, Бог знает сколько времени, и каждый раз, когда я думаю о маленькой частичке себя, умирающей внутри нее. Делаю глоток пива, прогоняя мысли из своей гребаной головы и заставляя себя дышать.

— К чему ты клонишь, Дэниэлс, потому что я пьян, у меня не осталось гребаного терпения, и я думаю, что ты пытаешься нажать на мои кнопки, чтобы заставить меня среагировать на какую бы то ни было твою чертову точку зрения, на которую ты уже потратил время, отведенное твоей милой заднице. Так что, приступай нахрен.

— Помнишь ту ночь у Джимми возле костра, когда мы все напились?

— Бэккет! — рычу я на него, потому что мое терпение закончилось пять гребаных минут назад.

— Остынь, заткнись и слушай. — Я резко поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, потому что я не в настроении. — Мы были пьяны, и она начала рассказывать о дерьме, которое случилось с ней — плохом дерьме — помнишь? — я размеренно киваю ему, все еще не догоняя куда ведет его путь, на котором он сам заблудился, но вспоминаю историю изнасилования всеми возможными способами. Разговор, в котором я не принимал участия. — И еще она сказала, что не хочет детей, что жизнь сплошное дерьмо, и она не хочет, чтобы они прошли через ту мерзость, через которую прошла она. А теперь у нее трое детей, она замужем и кажется по-настоящему счастливой.

— В чем гребаный смысл? — рычу я на него.

— Проклятье, перестань упрямиться, Донаван, и соедини эти чертовы точки, ладно?

— Я не чертово созвездие. Твои точки не вырисовывают картину, так что помоги мне.

— По мне, так ты похож на Малый Ковш. — Ухмыляется он.

Беру подушку и швыряю в него.

— Отвали! Скорее я похож на Большой Ковш. — Делаю затяжной глоток. Черт, бутылка пуста. Они исчезают быстрее, чем я могу сосчитать. Обычно я просто валюсь прямо здесь, но, черт возьми, там ведь Рай. Я ни за что не буду спать без нее. Вздыхаю, слова Бэкса крутятся у меня в голове, намекая на то, что он хочет сказать, но не попадая в гребаное яблочко. — Серьезно, Бэкс, что ты пытаешься мне сказать? Просто выкладывай.

— Все чертовски меняется, чувак! Жизнь меняется. Приоритеты меняются. Планы, черт возьми, меняются. Ты должен приспособиться и меняться вместе с ними, или твоя задница останется позади. — Он встает со стула, подходит к перилам и смотрит в темноту. Когда он оборачивается, то абсолютно серьезен. — Мы были лучшими друзьями сколько? Почти двадцать лет. Я люблю тебя, чувак. Я никогда не вмешиваюсь в то дерьмо, что ты творишь… кто из женщин согревает твою постель, но, мать твою, Вуд, есть так много причин — гребаных А, Б, В…

Мне не нравится этот разговор. Единственная моя мысль — избежать его.

— Кажется, ты говорил мне, что вместо перечисления букв алфавита мне нужно трахнуть кого-то, — говорю я, пытаясь добавить немного юмора к этому серьезному разговору, и черту меня дери, если я могу отследить, как мы дошли от Гувер-Томлин до Бэкса, сующего свой чертов нос туда, куда не следует.

Он смеется — у него достаточно крепкие яйца, чтобы издеваться надо мной — прежде чем подойти ко мне, покачивая головой.

— Ты что, не понимаешь? К черту «А» или «Б», у тебя наверху весь чертов алфавит, и он сейчас спит в твоей гребаной кровати, но единственная буква, которая может все испортить — это «Y»! — кричит он на меня (Прим. переводчика: имеется в виду буква «Y», в сокращенном варианте часто обозначающая местоимение «You» — «Ты»).

Какого хрена? Он на ее стороне? Клянусь Богом, Рай наложила на него свою гребаную магию киски-вуду, а с ним такого никогда раньше не было. Поговорим о супер силе и прочем дерьме.

— Бэкс? Как я могу все испортить? Она здесь, не так ли? Я хочу, чтобы она была здесь, я привез ее сюда, так какого черта ты еще от меня хочешь? И каким боком Гувер касается этой херни?

— Господи Иисусе! — восклицает он, вышагивая передо мной и делая большой глоток пива. — Она пока здесь! Она здесь до тех пор, пока ты не начнешь слишком заморачиваться по поводу того, что теперь, когда она может иметь детей, ей, возможно, просто больше не захочется быть с тобой, потому что сам ты детей иметь не хочешь. До тех пор, пока ты не начнешь отталкивать ее и пытаться причинить боль, чтобы она приняла решение за тебя, чтобы тебе не пришлось делать это самому. Но все меняется, Колтон! Посмотри на Рокси «Гувер» Томлин. Она никогда не хотела детей из-за того дерьма, что случилось с ней в детстве, а теперь дети для нее — весь чертов мир!

— Пошел. Ты. — Лед в моем голосе соперничает с холодом гребаных полярных ледников.

— Нет, пошел ты, Колтон! Ты сидел в той проклятой больничной палате, когда она нуждалась в тебе больше всего… но взбивание подушек не исправит дерьмо, которое терзает ее изнутри. Или тебя. Я сидел и смотрел, как ты, твою мать, отдаляешься от нее.

— Предупреждаю тебя, Бэкс! — говорю я, вставая, сжимая кулаки, ярость бежит по моим венам. Его слова слишком близки к истине. Я всегда говорил, чего никогда не хотел — никогда не потерплю — но теперь вдруг не могу выкинуть это из головы. Мысль о жизни, о которой я даже не думал, что может быть для меня осуществимой. Но как это вообще возможно? Сломанная карусель в моей голове продолжает кружиться, но все, о чем я могу думать, это заткнуть Бэкса, потому что он прав насчет того, что я отстраняюсь. О том, что меня не было рядом, когда она больше всего во мне нуждалась. И, черт возьми, у меня в желудке твориться полная хрень.

— Правда ранит, да, чувак? Хочешь ударить меня? Не хочешь взглянуть в лицо той правде, что я говорю?

Стискиваю зубы, бросаю бутылку в мусорную корзину и смотрю, как она разлетается на миллион гребаных осколков. И вновь это происходит со мной — разбитое стекло, сломленный разум, и все вокруг в дерьме. Он толкает меня сзади в плечо, подначивая, и я заглатываю наживку так быстро, что даже не успеваю подумать. Резко оборачиваюсь, рука отведена назад, кулаки сжаты, и гребаный товарный поезд гнева разрывает меня на части.

А Бэкс просто стоит, не сводя с меня глаз, вздернув подбородок в позе «Давай, твою мать, посмей меня ударить».

— В чем дело, сорвиголова? Не такой уж ты и крутой, да?

Мое тело гудит, вибрируя от каждой чертовой капли эмоций, которые я сдерживал на прошлой неделе, но все, что я могу сделать, это смотреть на него, отчаянно желая изгнать гребаное чувство вины, пожирающее каждую чертову частицу меня.

Вины, что все это случилось из-за меня: не принять ответственность, как подобает настоящему мужчине, оставить их с Зандером одних, не добраться до Дома достаточно быстро, не добраться до ванной достаточно быстро. Чувство вины цепляется за столько гребаных вещей внутри меня — яд и надежду — что единственное, что мне хочется сделать, это выпить еще одно чертово пиво, онеметь и оттолкнуть от себя все.

— Хочешь подраться? Как насчет приберечь силенки? Направить их на решение действительно, твою мать, стоящих вопросов? Потому что она, — говорит он, указывая на окно спальни и понижая голос до звенящих в нем нотках стали, — она стоит борьбы, чувак. Стоит того, чтобы тебя съедал любой чертов страх. Каждый кусочек Колтона — от А до гребаного Я. — Он приближается и тычет пальцем мне в грудь. — Время разобраться со своим прошлым, потому что Райли… — он снова показывает на комнату, потом опять на меня. — Она твое чертово будущее. Время бороться или бежать, чувак. Будем надеяться, что ты тот, за кого я всегда тебя принимал.

Я весь напрягаюсь от его слов, и я так чертовски зол на себя, что не сразу говорю ему, что он несет полную чушь. Я так чертовски зол, что на мгновение — только на мгновение — меня поглощает страх, и я думаю о бегстве.

Думаю о бегстве, когда она не делала ничего, кроме как доказывала, что она боец — чертовски великолепный, непокорный задира, когда дело доходит до того, что она считает своим — в то время как я, вашу мать, колеблюсь. Стискиваю челюсти так чертовски сильно, что, клянусь, коренные зубы сейчас сломаются, поворачиваюсь к Бэккету спиной, подхожу к перилам и ругаюсь в темноту, соперничающую с чернотой, которую я сейчас чувствую в своей душе.

Я ее не заслуживаю. Грешник и святая. Предупреждение мне от ее гребаного клетчатого флага. И как бы я это не понимал — как бы из-за этого не болело в груди при каждым вздохе, она — единственное, кого я вижу. Единственная, кого я хочу. Моя гребаная Райли.

— Язык проглотил, Колт? — насмехается он у меня за спиной. — Ты что, такой гребаный тупица, что собираешься уйти, потому что она забеременела? Из-за того дерьма, что произ…

И я сыт по горло.

Самообладание рушится.

Бензин подлит в мой гребаный огонь.

— Ты понятия не имеешь, что произошло! — кричу я на него, голос срывается, я поворачиваюсь к нему лицом. — Ни малейшего понятия!

Бэккет преодолевает расстояние между нами за пять шагов.

— Ты прав! Понятия не имею! — он хватает меня за плечи, чтобы я не мог отвернуться от него, и как я ни стараюсь, я не могу стряхнуть с себя его руки. — Но, Колтон, брат, я много лет наблюдал, как ты боролся с тем, что эта сука, твоя мать, сделала с тобой в детстве, но сейчас ты другой. Ты не тот ребенок. И не станешь им. И, чувак, Райли принимает это. Принимает тебя. Чертовски тебя любит. Разберись, как самому принять это, и остальное выяснится само. — Он протягивает руку и касается ладонью моей щеки, прежде чем отступить и покачать головой. — Пора, мать твою, собраться с силами и понять, что ты тоже ее любишь, пока не стало слишком поздно, и ты не потерял единственного человека, который снова сделал тебя целым. Придумай, как справиться со своим прошлым, чтобы не потерять свое гребаное будущее.

И с этими словами этот гад кивает головой и идет к дому, будто не он только что отымел меня. Он останавливается, открывает дверь и поворачивается ко мне.

— Когда мы были моложе, я не понимал тех слов, что твой отец говорил тебе, что испытывать боль значит чувствовать и прочее дерьмо. — Я просто киваю. — Да, думаю, сейчас тебе нужно об этом вспомнить.

Он поворачивается и исчезает в доме, оставляя меня наедине с пустотой ночи и преследующими воспоминаниями.

* * *

Боль — это чувство, а чувство — это жизнь, а разве не хорошо быть живым? Мантра моего отца проходит через мой разум, когда я вхожу в свою комнату и вижу спящую Рай.

Будь я проклят.

От нее у меня до сих пор перехватывает дыхание. Она все еще заставляет меня хотеть, нуждаться и чертовски желать ее, как никто и никогда. И, черт возьми, я все еще хочу испортить ее — это никогда не пройдет. Смеюсь над своими сдвинутыми мозгами, но глубоко внутри я знаю, порочность больше не имеет значения. Потому что она — вот, что сейчас важно.

Райли. Гребаные клетчатые флаги и прочая хрень.

Иду к кровати, зная, что часами могу сидеть и смотреть на нее. Темные локоны веером рассыпались по моей подушке, майка прикрывает эти идеальные гребаные груди и задирается на животе, так что лунный свет показывает шрамы ее прошлого. Шрамы, которые лишили ее будущего, которое она считала невозможным еще три гребаных дня назад.

Провожу рукой по своему боку, наблюдая за ней, скольжу по чернильным шрамам, которые напоминают мне о будущем, которое я никогда не представлял себе возможным, по крайней мере, так было три гребаных дня назад, и мои пальцы задерживаются на последнем — неокрашенном и пустом. Единственном, с чем мне нужно разобраться, прежде чем я буду знать наверняка, смогу ли я сделать то, к согласию чего пришли мои голова и сердце.

Потому что багаж может оказаться могущественной штукой. Он может сдерживать вас. Мешать двигаться дальше. Убить. И иногда чувств недостаточно, чтобы вырваться из его хватки. Чтобы позволить себе двигаться дальше. Но это прямо как гребаный снег на голову, стоя здесь, наблюдая, как ее грудь поднимается и опускается, пришло время моему багажу из 747-го — и прочему дерьму — отправиться в долбаный полет.

Потому что я выбираю бой.

У меня перехватывает дыхание, когда я понимаю, что хочу этого. Чертовски хочу ее. В своей жизни — днем, ночью, сейчас, потом — и эта мысль ошеломляет меня. Ломает и исцеляет. Укрощает неукротимого засранца. Охренеть.

Качаю головой и тихо смеюсь. Думаю, я должен признать, что по всем пунктам от «А» до гребаного «Я», я больше не могу сопротивляться. Тихонько опускаюсь на кровать рядом с ней и отгоняю образы той ночи, когда мы в последний раз лежали в ней вместе.

Поддаюсь нужде, пульсирующей во мне, словно адреналин, которого я жажду. Тянусь к ней и крепко прижимаю к себе. Когда я это делаю, она перекатывается в моих объятиях так, что ее лицо утыкается мне в подбородок, ее руки прижаты между нашими грудями, а тепло ее дыхания щекочет мою кожу, и она шепчет:

— Я люблю тебя, Колтон.

Так тихо, что я почти не слышу. Так тихо и сонно, что я понимаю, она все еще спит, но это не важно, мое дыхание останавливается. Пульс учащается, сердце сжимается. Открываю рот, но тут же закрываю, сглатывая, потому что чувствую себя так, будто только что проглотил кусок ваты. Делаю единственное, что в моих силах. Целую ее в макушку.

Хочу обвинить в этом гребаный алкоголь. И хочу думать, что когда-нибудь, возможно, произнесу эти слова, не чувствуя, что вскрываю старые раны, чтобы вновь занести в них заразу.

Хочу надеяться, что нормальность может оказаться для меня возможной. Что эта женщина, свернувшаяся клубочком рядом со мной, действительно мое лекарство.

Поэтому я довольствуюсь единственными словами, которые есть, теми, которые, как я знаю, имеют значение.

— Я обгоню тебя, Рай. — Целую ее в плечо. — Спокойной ночи, детка.

ГЛАВА 34

— Церемония начинается в четыре. Ты ведь будешь там?

— Да, мамочка! Мы там будем. — Отзывается Шейн с широкой ухмылкой на лице, направляясь к двери слегка развязной походкой, и ключами от машины, дребезжащими в руке.

— Боюсь, мы создаем чудовище. — Я смеюсь, глядя на Колтона, который стоит, прислонившись плечом к стене, и пристально смотрит на меня. Замечаю темные круги у него под глазами, они там уже в течении последних нескольких недель, и мне грустно, что ему снова снятся кошмары, а он со мной о них не разговаривает. С другой стороны, он вообще ни о чем со мной не разговаривает, кроме работы, или мальчиков, или сегодняшней церемонии разрезания ленточки во ознаменовании начала действия проекта. И это странно. Не то чтобы между нами что-то было не так, на самом деле все наоборот. Он более внимателен, чем когда-либо, но такое чувство, что это его способ компенсировать тот факт, что мы все еще не поговорили о выкидыше.

Он попросил пространства, и я ему его дала, не говоря о потере или о том, как я себя чувствую, и как с этим справляюсь. Я даже зашла так далеко, что не сказала ему о назначенном мне вчера приеме.

Понимаю, мы оба справляемся с этим по-своему. Его способ — отгородиться, разобраться в этом в одиночку, а мой — держаться за него чуть крепче, нуждаться в нем чуть больше. Образовавшуюся между нами дистанцию я могу выдержать — знаю, это временно — но в то же время меня убивает осознание того, что ему больно. Больно мне, так как я нуждаюсь в нем и не могу просить о большем. Нуждаюсь в контакте, который всегда присутствовал между нами.

Что предоставляю ему пространство, о котором он просил, когда единственное, что мне хочется сделать, это все исправить.

Посреди ночи, просыпаясь от снов, наполненных образами автокатастроф и залитых кровью полов, я наблюдаю, как он спит, и мои мысли блуждают по тем глубоким, темным мыслям, от которых я могу спрятаться средь бела дня. Мне интересно, не зациклился ли он на выкидыше, потому что беспокоится, что, возможно, ребенок — это то, чего я сейчас хочу. Что, возможно, мы обречены, потому что сам он никогда его не захочет.

Но если я не могу поговорить с ним, если он меняет тему, когда я пытаюсь ее поднять, как я могу сказать ему, что все совсем иначе.

И да, пока я думаю об этом, мысль о ребенке не может меня покинуть. Я не могу позволить себе думать, что после аварии мне будет предоставлен этот чудесный шанс больше, чем раз в жизни. Такая надежда может погубить, если это все, за что вы держитесь.

Но что, если я цепляюсь за надежду, что он заговорит со мной — вернется ко мне — вместо того, чтобы медленно ускользать сквозь мои пальцы? Разве такая надежда не погубит меня? Бэкс сказал мне сидеть тихо, что, насколько он может судить по их многолетней дружбе, Колтон разбирается со своим дерьмом, но не позволять ему слишком отдаляться. Как, черт возьми, я могу точно знать, когда далеко будет слишком?

Мне необходимо, чтобы он нуждался во мне так же сильно, как и я в нем, во время того, как я переживаю потерю частички чего-то, что принадлежало исключительно нашим… и тот факт, что он этого не чувствует, убивает меня. Да, по ночам, когда мы спим, он обнимает меня, но его мысли где-то далеко. Вероятно, в последнее время он с головой ушел в бесконечные сообщения и приглушенные разговоры по телефону. Те, которые нервируют меня, несмотря на то, что в глубине души я знаю, он мне не изменяет.

Но он что-то скрывает, с чем-то разбирается, но без меня, а мне нужно, чтобы он помог мне справиться с произошедшим.

Пытаюсь убедить себя, что именно отсутствие физического контакта заставляет меня слишком много обо всем этом думать. Анализировать. Каждую ночь, лежа в его объятиях, крепко прижимаясь к его груди, я нахожусь именно там, где хочу быть, мы еще не занимались любовью с тех пор, как вернулись из больницы. Мы целуемся, но когда я пытаюсь углубить поцелуй, провести руками по его телу и соблазнить его, чтобы он возжелал меня также, как я желаю его, он удерживает меня за запястья и уговаривает подождать, пока я не почувствую себя лучше, несмотря на то, что я сказала ему, что мне не больно и что я в полном порядке. Что я хочу почувствовать его внутри себя, соединиться с ним, снова оказаться в его власти.

Отказ причиняет мне боль, потому что я знаю Колтона — знаю его мужскую силу, физическую потребность, в которой он до боли нуждается — так почему же он не воспользуется ей, не возьмет меня, если страдает от боли, которую я вижу в его глазах?

Отмахиваюсь от этих мыслей и сосредотачиваюсь на изумрудных глазах. На мужчине, которого я люблю. Мужчине, который, боюсь, ускользает от меня.

— Чудовище? Нет, — говорит он, качая головой и улыбаясь, приподнимая левый уголок губ, и ямочка на его щеке становится глубже. — Подросток без поводка? Более верно.

Улыбаюсь ему, он сокращает расстояние между нами, ему предоставлена полная свобода, чтобы прикоснуться ко мне, так как остальные мальчики сейчас на бейсбольной тренировке и встретятся с нами позже на церемонии.

— Ты в порядке? — спрашиваю я его, наверное, в сотый раз за последнюю неделю.

— Да, в порядке. А ты?

— Ммм. — И так продолжается наша обычная беседа по три раза на дню — как минимум. Наше согласие по поводу того, что все в порядке, даже если на самом деле все видится совсем иначе. — Колтон… — мой голос стихает, я утрачиваю смелость спросить его о чем-то еще.

Он чувствует мою нерешительность и тянется рукой, прикасаясь к моей щеке, нежно потирая подушечкой большого пальца. Закрываю глаза и впитываю ощущения от его прикосновения, потому что это намного больше, чем просто касание кожи к коже. Он вибрирует внутри меня, проникая в каждую клеточку моего существа, просачиваясь в неизведанные уголки, и навсегда оставляя в них память о своим появлении в виде невидимых татуировок, делая для меня отношения с кем-либо еще невозможными.

Когда я открываю глаза, вижу его глаза.

— Эй, перестань беспокоиться. Все будет хорошо. У нас все в порядке. — Он сглатывает и опускает глаза, прежде чем снова взглянуть на меня. — Я просто пытаюсь разобраться в своем дерьме, чтобы оно на нас не повлияло.

— Но… — мой вопрос обрывается, когда его губы встречаются с моими. Это тихий воздушный поцелуй, который он медленно углубляет, проскальзывая языком между моих губ, сплетаясь в медленном танце с моим языком. Ощущаю потребность, смешанную с желанием, но все, о чем могу думать — почему он не действует?

Поднимаюсь руками вверх, касаясь пальцами волос, вьющихся над его воротником, и говорю своему разуму заткнуться, вести себя тихо, чтобы я могла наслаждаться этим моментом, наслаждаться им. Чувствую, как меня переполняют слезы и нежность его прикосновения. Он обращается со мной так, будто я настолько хрупкая, что могу сломаться.

Не уверена, чувствует ли он дрожь моего дыхания, когда я пытаюсь обуздать свои эмоции, но он еще раз нежно целует меня в губы, а затем в нос, и это почти прорывает мои шлюзы, прежде чем отстраниться, чтобы посмотреть на меня. Обхватывает ладонями мое лицо и изучает.

— Не плачь, — шепчет он, прежде чем наклониться и поцеловать в лоб. — Прошу, не плачь, — бормочет он.

— Просто я… — вздыхаю, не зная, как выразить то, что чувствую, в чем нуждаюсь и чего от него хочу, не надавливая слишком сильно.

— Знаю, детка. Знаю. Я тоже. — Он прижимается поцелуем к моим губам, и у меня по щеке скатывается еще одна слеза. — Я тоже.

* * *

Толпа аплодирует, я заканчиваю свою речь и спускаюсь с подиума, мой взгляд скользит по аудитории. Вижу Шейна, сидящего рядом с Джексоном, хлопающего, как и остальные мальчики, но я не вижу Колтона.

Пытаюсь придумать веское оправдание тому, почему крупнейший спонсор проекта отправился в самоволку во время церемонии разрезания ленты и фотосессии для прессы, которая состоится менее чем через десять минут.

Где он, черт возьми? Он никогда специально не пропускал что-то связанное с мальчиками или проектом, который помог воплотить в жизнь. Смотрю на свой телефон, направляясь к Шейну, чтобы спросить его, где Колтон, и на экране нет ничего. Ни пропущенного звонка, ни смс, ничего.

Аплодисменты стихают, когда Тедди снова занимает место за трибуной, завершая пресс-конференцию.

— Шейн! — громко шепчу я, подзывая его к себе. — Шейн!

Джекс толкает его локтем, он встает и идет ко мне. Поворачиваюсь спиной и направляюсь прочь от толпы, полагая, что он следует за мной. Мы заворачиваем за угол, подальше от прессы, и я заставляю себя перевести дух.

— Где Колтон? — спрашиваю я, даже не пытаясь изобразить тревогу.

— Ну, — говорит он, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем посмотреть мне в глаза. — Когда мы ехали сюда, ему позвонила какая-то Келли, и он заставил меня остановиться на обочине, чтобы он смог выйти и поговорить с ней наедине.

Мое сердце подпрыгивает и застревает в горле, несмотря на то, что я говорю себе, что этому должно быть абсолютно логичное объяснение. Говорить себе и убеждать себя — это две совершенно разные вещи.

— Ты в порядке? — спрашивает он, голубые глаза изучают мое лицо и встречаются с моими глазами.

Мысленно ругаю себя, я должна помнить, что Шейну уже не двенадцать лет, он подросток на пороге зрелости, который все замечает.

— Да, я в порядке, просто удивлена, что его здесь нет. Вот и все.

— В общем, он сел в машину и сказал той леди, что перезвонит ей через пару минут, потому что должен доставить нас сюда вовремя. Мы припарковались как раз перед началом выступлений, и он сказал мне, чтобы я шел, а он скоро будет. Он вышел и смотрел, как я сажусь рядом с Джексом, и я видел, что он разговаривал по телефону, когда махал мне на прощание. Почему ты спрашиваешь? Что-то не так, Рай?

— Нет. Совсем нет. — Чтобы смягчить удар, я вру Шейну, и, скорее всего, себе. — Я хотела узнать, сказал ли он тебе, когда вернется, потому что не хотела, чтобы он пропустил церемонию разрезания ленты.

— Что же, уверен, случилось что-то очень важное, раз его здесь нет. Он знает, как много это значит для тебя и все такое, — говорит он, скривив губы, пытаясь утешить меня тем неуклюжим подростковым способом, от которого мое сердце наполняется гордостью.

— Должно быть это было очень важно. — Улыбаюсь я ему. — Вы, ребята, для него — весь мир. — Обнимаю его за плечи и иду обратно к толпе, надеясь, что он не заметит то, о чем я не сказала, что, возможно, я больше ничего для него не значу.

Мы возвращаемся как раз к церемонии разрезания ленты, и в поисках Колтона я не могу оторвать глаз от толпы. Мой разум повторяет слова Шейна снова и снова. Это должно быть что-то очень важное. Что-то грандиозное, но вопрос — что?

А затем, конечно же, в меня закрадывается сомнение и грызет мою решимость. Что-то связанное с Тони? С его семьей? Но если бы это было так, он бы позвонил мне, написал бы что-нибудь, ведь так?

К тому времени, как заканчивается церемония и я прощаюсь с мальчиками, мои нервы на пределе. Я перешла от беспокойства к раздражению, затем к тревоге и гневу, и пока я мчусь по шоссе Пасифик — Коуст в сторону Броудбич — Роуд, каждый раз, когда я набираю его номер и мне отвечает голосовая почта — у меня живот скручивает от беспокойства.

К тому времени, когда я добираюсь до ворот дома и сворачиваю на пустую подъездную дорожку, я схожу с ума. Отпираю и распахиваю дверь, выкрикивая его имя. Но прежде чем успеваю пройти мимо кухни, понимаю, что его нет дома. Об этом мне говорит не только безумно возбужденный Бакстер, но и жуткая тишина в доме.

Открываю раздвижную стеклянную дверь, выпуская Бакстера. Что, если что-то случилось с его головой? Что, если он лежит где-то раненый и нуждается в помощи, а об этом никто не знает?

Бегу обратно к кухонному столу и набираю номер Хэдди.

— Привет!

— Колтон звонил нам домой?

— Нет, а что случилось? — голос Хэдди наполняется беспокойством, но у меня нет времени вдаваться в детали.

— Потом объясню. Спасибо. — Вешаю трубку, хотя она еще продолжает разговор, и говорю себе, что извинюсь позже, и уже звоню следующему.

— Райли!

— Бэкс, где Колтон?

— Понятия не имею, а что?

Слышу на заднем плане женское хихиканье и даже не задумываюсь о том, что прерываю то, что прерываю.

— Он не появился на церемонии. Шейн сказал, что ему позвонили и больше его никто не видел.

Слышу, как Бэкс велит женщине замолчать.

— Он не появился? — в его голосе звучит тревога, слышу возню на другом конце провода.

— Нет. Кто такая Келли?

— Кто? — спрашивает он, прежде чем линия на мгновение замолкает. — Понятия не имею, Рай.

Его молчание заставляет меня усомниться в его честности, и разрозненные мысли устремляются к моим губам.

— Мне плевать на ваш мужской кодекс и все такое, Бэккет, так что если знаешь — плевать, даже если это причинит мне боль — ты должен сказать мне, потому что я чертовски волнуюсь и… и… — я бормочу что-то безумное и заставляю себя остановиться, потому что начинаю впадать в истерику, а у меня действительно нет причин для этого, кроме интуиции, которая говорит мне, что что-то не так.

— Успокойся. Дыши. Хорошо? — зажмуриваюсь и пытаюсь взять себя в руки. — В последний раз, когда я с ним разговаривал, он брал Шейна с собой поводить, а потом отправился на церемонию. Знаешь…

— Почему тогда он не отвечает на телефон?

— Рай, у него куча дерьма, с которым он разбирается, может, он просто… — он замолкает, не зная, что мне сказать. Слышу, как он громко выдыхает, я захлопываю дверь, в которую только что вошел Бакстер. Домашний телефон на стойке начинает звонить, и на определителе номера высвечивается имя Квинлан. Что-то происходит, и вид ее имени говорит мне, что я имею право волноваться.

— Кью звонит. Мне пора, — говорю я ему, переключая телефон, слышу, как он просит меня ему перезвонить.

— С ним все в порядке? — слова вырываются порывом воздуха, когда я отвечаю на ее звонок, беспокойство кислотой разливается в желудке.

— Именно об этом я хотела спросить тебя. — Беспокойство в ее голосе соперничает с моим.

— Что? Как ты узнала, что что-то не так? — я в замешательстве. Думала, она знает, что происходит.

— Я весь день была на занятиях и отключила телефон. Только что его включила, он оставил сообщение. — Боюсь спросить ее, что было в том послании. — Он казался расстроенным. Бессвязно бормотал, что ему нужно с кем-то поговорить, потому что его голова забита дерьмом. Что он знает. Но не сказал, что это значит.

Свинцовый груз падает на мою душу, когда я пытаюсь соединить кусочки головоломки, которые никак не сходятся.

— Что-то случилось, Рай? Это из-за выкидыша? Просто… я никогда не слышала, чтобы он так говорил.

Мысли мелькают и исчезают в моей голове, пока я пытаюсь понять, что могло случиться с Колтоном. И я начинаю двигаться, бегу вверх по лестнице, мой мозг начинает цепляться за возможные варианты того, где он может быть.

— Кью, кажется, я знаю, где он. Я позвоню, когда буду знать наверняка.

Бросаю телефон на кровать и бегу в ванную, на ходу снимая деловой костюм, и оставляя за собой след из одежды. Переодеваюсь за несколько минут, зашнуровываю ботинки так быстро, как только могу. Хватаю телефон, спускаюсь по лестнице, выхожу на террасу и бегу к пляжу.

Бросаюсь к тому месту, куда Колтон привел меня в ту первую роковую ночь: к своему счастливому месту, куда он ходит думать. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что он здесь. Наверное, сидит на своем камне, смотрит, как солнце опускается в море, и пытается смириться со всем, что произошло.

Но почему он не взял Бакстера? Где его машина? Отбрасываю сомнения, убеждая себя, что он просто размышляет, но неуверенность начинает расти с каждым шагом.

Но я знаю, когда я заверну за поворот, я не найду его там. И я уже набираю номер телефона.

— Ты нашла его? — слышу, что Бэкс напуган, и мне неловко, что я заставляю его так себя чувствовать, но я беспокоюсь.

— Нет. Думала, что знаю, но… — я должна остановиться, чтобы перевести дыхание, потому что от бега по пляжу мои легкие горят.

— Рай, что происходит?

— Он позвонил Квин и сказал, что знает, и у него в голове полный бардак. — Я задыхаюсь. — Я побежала к его месту на пляже, но его здесь не оказалось. Ты знаешь его лучше, чем кто-либо… куда он направляется, когда ему нужно прочистить мозги, кроме это места?

— К тебе.

— Что?

— Он отправляется к тебе. — Честность в его голосе отдается по телефонной связи.

Мои ноги перестают двигаться от его слов. Они проникают глубоко и заставляют мое сердце сжиматься от любви и беспокойства. Слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю, как отчаянно скучаю по нему в этот момент — по нему, вернувшемуся ко мне всего несколько недель назад, чтобы его снова забрал жестокий поворот судьбы, связанный с выкидышем. Сглатываю комок в горле, и мне требуется минута, чтобы обрести голос.

— До меня, Бэкс…

— На трек.

— Вот, где он должен быть. — Бегу обратно к дому. — Я направляюсь туда.

— Хочешь, чтобы я…

— Это должна сделать я, Бэкс. Это должна быть я. — Я никогда не говорила более правдивых слов, потому что в глубине души знаю, что нужна ему. Не знаю почему, но знаю, что нужна.

— Я напишу тебе, как попасть в здание, хорошо?

— Спасибо.

ГЛАВА 35

Из-за пробок на автостраде такое чувство, будто я добираюсь до автодрома целую вечность. Съезжаю на дорогу к Фонтане, сердце встает поперек горла, а ожидание того во что я вляпаюсь, когда найду его, витает в воздухе.

Въезжаю в ворота комплекса, и меня охватывает паника, потому что там кромешная тьма, если не считать нескольких случайных огней на парковке. Объезжаю вокруг здания, направляясь к туннелю, и вздыхаю с облегчением, когда вижу Range Rover Колтона.

Итак, он здесь, но что же мне теперь делать?

Останавливаюсь рядом с ним, темнота пустынной скоростной трассы кажется зловещей. Паркуюсь и вскрикиваю, слыша стук в окно со стороны пассажирского сидения. Сердце бешено колотится, но когда я вижу в лицо Сэмми, приказываю себе дышать и вылезаю из машины.

Беспокойство в его глазах тревожит меня еще сильнее.

— Пожалуйста, Сэмми, скажи, что с ним все в порядке. — Вижу, как он сопротивляется тому, чтобы не проговориться и не предать своего босса и друга.

— Вы ему нужны. — Это все, что он говорит — но это единственное, что нужно.

— Где он? — спрашиваю я, хотя уже следую за ним через темный проход под массивными трибунами. Мы подходим к промежутку между трибунами, и я понимаю, что стою посреди них, глядя на жутко пустую гоночную трассу. В темноте встречаюсь глазами с Сэмми, и он делает мне знак, чтобы я посмотрела через свое левое плечо. Мгновенно оборачиваюсь.

И я вижу его.

На одной из секций трибун горит единственный огонек, и на их окраине я вижу одинокую тень, сидящую в темноте. Мои ноги, одна за другой, автоматически поднимаются к нему по лестнице. Я не вижу его лица в темноте, но знаю, что он смотрит на меня, чувствую тяжесть его взгляда. Подхожу к ряду трибун, на которых сидит он, и направляюсь к нему, одновременно спокойная и встревоженная.

Пытаюсь придумать, что сказать, но мои мысли так спутаны из-за беспокойства, что я не могу сосредоточиться. Но как только я вижу его затененное лицо, все исчезает, кроме душераздирающей, безусловной любви.

Его поза говорит сама за себя. Он сидит, опершись локтями о колени, ссутулившись, с лицом, залитым слезами. А его глаза — всегда такие напряженные, но с искорками озорства или веселья — полны абсолютного отчаяния. Они вцепляются в меня, умоляя, взывая, прося так много, но я не знаю, что мне ответить.

Когда я наконец добираюсь до него, его горе обрушивается на меня, как приливная волна. Прежде чем успеваю сказать хоть слово, он подавляет рыдания и одновременно притягивает меня к себе. Утыкается лицом в изгиб моей шеи и цепляется за меня, как за спасательный круг — единственное, что не дает ему утонуть. Я обнимаю его и прижимаюсь к нему, пытаясь дать то, что ему нужно.

Ничто так не расстраивает, как наблюдать за тем, как сильный, уверенный в себе мужчина полностью уничтожен.

Мои мысли разбегаются, когда его приглушенные рыдания заполняют тишину, а дрожь тела рикошетом отдается во мне. Что случилось, что превратило моего высокомерного негодника в этого обезумевшего от горя человека? Он продолжает держаться за меня, пока я его утешаю и слегка раскачиваюсь взад — вперед — все, что могу сделать, чтобы утихомирить очевидную бурю, бушующую внутри него.

— Я здесь. Я здесь. — Это единственное, что я могу ему сказать, когда он освобождается от всех своих бурных эмоций. Так что я держу его в объятиях в темноте, в том месте, где он осуществил свои мечты, надеясь, что, возможно, он пришел к соглашению — остановившись и встретившись лицом к лицу с демонами, чтобы убежать от которых, он обычно использует трек.

Время идет. Шум машин на шоссе за пустой автостоянкой стихает, луна медленно движется по небу. А Колтон по-прежнему держится за меня, все еще вбирая от меня все, что ему нужно, в то время как я упиваюсь тем фактом, что он до сих пор нуждается во мне, когда я думала об обратном. Мои мысли бегают туда-сюда, вспоминая о скамейке в душевой и о том, что он цеплялся за меня тогда, как и сейчас. О том, что могло, образно говоря, поставить моего мужчину на колени. Поэтому я просто обнимаю его, как тогда, мои пальцы играют с его волосами, успокаивая, пока его слезы медленно не стихают и напряжение в теле не спадает.

Не знаю, что сказать, что подумать, поэтому говорю первое, что приходит в голову.

— Ты в порядке? Хочешь поговорить об этом?

Он ослабляет хватку и прижимает ладони к моей спине, притягивая к себе еще сильнее, если это вообще возможно, прерывисто дыша. Он пугает меня, не в плохом смысле, но в том смысле, что должно было произойти что-то грандиозное, чтобы получить от него подобную реакцию.

Он отстраняется и закрывает глаза, прежде чем я успеваю в них заглянуть, трет лицо ладонями, а затем громко выдыхает. Опускает голову и трясет ею, и я ненавижу то, что не могу сейчас увидеть его лицо.

— Я сделал… — он снова выдыхает, и я кладу руку ему на колено. Он лишь кивает головой, будто разговаривает сам с собой, а потом его тело снова напрягается, прежде чем он начинает говорить. — Я сделал то, что ты сказала.

Что? Пытаюсь понять, что именно я сказал ему сделать.

— Я сделал то, что ты сказала, и теперь… Теперь у меня голова идет кругом. В ней проклятый бардак.

Сижу рядом с ним и жду, когда он посмотрит мне в глаза, в его голосе слышится грусть.

— Что ты сделал?

Он хватает меня за руку, переплетает наши пальцы и крепко их сжимает.

— Я нашел свою маму.

У меня перехватывает дыхание, потому что, когда я про это говорила, ни за что на свете не подумала бы, что он на самом деле это сделает. И теперь я не знаю, что сказать, потому что я катализатор всей этой боли.

— Колтон… — это все, что я могу сказать, все, что могу — это поднять наши руки и поцеловать тыльную сторону его ладоней.

— Келли позвонил мне, когда я был… Вот дерьмо! Я пропустил церемонию. Я тебя подвел. — И я слышу абсолютное неверие в его голосе, что он действительно забыл.

— Нет, нет, нет, — шепчу я ему, пытаясь сказать, что это не имеет значения. Важно то, что он смотрит в лицо своим страхам. — Все в порядке. — Я снова сжимаю наши руки.

— Мне так жаль, Рай… я просто… я даже не могу сейчас нормально мыслить. — Он отрывает от меня глаза и стыдливо их отводит, а другой рукой вытирает слезы со щек. — Знаешь… — он качает головой, глядя на темный трек перед нами, — …забавно, что это место, куда я прихожу, чтобы забыть все, сегодня пришло мне в голову первым, куда я отправился, чтобы примириться со всем этим.

Следую за его взглядом и смотрю на трассу, оценивая грандиозность всего — трассы и его действий. Мы сидим молча, и меня поражает важность его слов. Он пытается посмотреть правде в глаза, двигаться дальше, начать исцеляться. И я никогда так им не гордилась.

— Пару месяцев назад я спросил отца, знает ли он, что с ней случилось. Он связал меня с детективом — его зовут Келли — которого нанял, когда я был моложе, и который следил за ней в течение десяти лет, чтобы убедиться, что она не вернется за мной. — Его голос ровный, такой контраст с всхлипами отчаяния, которые были несколько мгновений назад, и все же я чувствую, что его эмоции находятся на грани, вибрируя прямо под поверхностью. — Он звонил мне сегодня. Он ее нашел. — Он смотрит на меня, и его несчастный взгляд — потерянного маленького мальчика, пытающегося найти свой путь — убивает меня, рушит власть над эмоциями, которые я пытаюсь удержать, чтобы я смогла быть сильной ради него.

Быть его опорой, пока он рассыпается на части.

Падает первая слеза, я протягиваю руку и кладу ладонь ему на щеку, простое прикосновение, которое так много говорит о том, что я думаю, что чувствую, что знаю о том, что ему от меня нужно. Наклоняюсь, его челюсть сжимается под моей ладонью, глаза встречаются с моими, и он нежно целует меня в губы.

— Я так горжусь тобой. — Шепчу ему эти слова. Не спрашиваю о том, что он обнаружил или кто она. Сосредотачиваюсь на нем, на настоящем, потому что знаю, его разум отчаянно пытается примириться с прошлым, в то же время пытаясь понять будущее. Поэтому я фокусируюсь на «здесь» и «сейчас», надеясь, что он поймет, что я буду рядом на каждом шаге его пути, если он мне позволит.

Мы сидим вот так, тишина подкрепляет утешение моих прикосновений и понимание, стоящее за моим поцелуем. И на этот раз тишина успокаивает, принимая его измученную душу.

Он сглатывает комок, стоящий в горле, и быстро моргает, будто тоже пытается все понять, и все же у него в руках гораздо больше кусочков головоломки, чем у меня, поэтому я сижу и терпеливо жду продолжения. Он прерывает наш зрительный контакт и откидывается на спинку стула.

— Моя мама мертва, — произносит он без всяких эмоций, и хотя они выплывают в ночь, я чувствую, как они его душат. Смотрю на него, разглядывая его профиль, освещенный луной на фоне ночного неба, и решаю ничего не говорить, позволить ему самому вести этот разговор.

Не находя себе места, он вскакивает со стула, подходит к концу прохода и останавливается, его фигура окружена ореолом света.

— Она не изменилась. Думаю, я и не должен был ожидать, что обнаружу что-то другое, — говорит он так тихо, но я все же слышу каждую интонацию в его голосе, каждую паузу. Он поворачивается ко мне лицом, делает несколько шагов и останавливается.

— Я… я… у меня в голове сейчас такой бардак, что я просто… — он проводит руками по лицу и волосам, прежде чем издать самоуничижительный смех, от которого у меня мурашки бегут по спине. — У меня даже нет никаких положительных воспоминаний о ней. Ни одного. Восемь лет моей гребаной жизни, а я не помню ничего, что заставило бы меня улыбнуться.

Знаю, он борется, и я так отчаянно хочу преодолеть расстояние между нами и прикоснуться к нему, обнять, утешить, но знаю, он должен это сделать. Должен избавиться от яда, разъедающего его душу.

— Моя мама была наркоманкой и шлюхой. Жила с мечом в руке и от меча же погибла… — злость и боль в его голосе так сильны и неприкрыты, что я не могу сдержать слез, наворачивающихся на глаза, и дрожащего дыхания. — Ага, — говорит он, и смех снова срывается с его губ. — Наркоманкой. Но она не отличалась разборчивостью. Была готова на все, лишь бы получить кайф, потому что это было важно. Чертовски важнее, чем ее маленький мальчик, сидящий в углу и до смерти перепуганный. Он распрямляет плечи и откашливается, словно пытаясь подавить эмоции. — Поэтому я просто не понимаю… — его голос стихает, и я пытаюсь понять, что он говорит, но не могу.

— Не понимаешь что, Колтон?

— Не понимаю, почему меня так чертовски волнует, что она мертва! — кричит он, его голос эхом разносится по пустому стадиону. — Почему напрягает? Почему я из-за этого чертовски расстроен? Почему я чувствую что-то еще, кроме облегчения? — его голос снова срывается, слова отскакивают от асфальта.

Мой желудок сжимается от того, что ему больно, потому что я ничего не могу с этим поделать. Не могу исправить или решить, поэтому я утешаю.

— Она была твоей мамой, Колтон. Это нормально расстраиваться, потому что в глубине души я уверена, по-своему она любила тебя…

— Любила меня? — кричит он, пугая меня внезапным переходом от сбивающего его с толку горя к безграничной ярости. — Любила меня? — снова кричит он, направляясь ко мне и с каждым словом ударяя себя в грудь, прежде чем пройти пять футов и остановиться. — Хочешь знать, что для нее значила любовь? Любовь — это обменять своего шестилетнего сына на гребаные наркотики, Райли! Любовь — это позволять своему сутенеру-наркоторговцу насиловать ее сына, трахать ее маленького мальчика, в то время как он должен был повторять вслух, как сильно он это любит, любит его, чтобы она могла получить свою следующую гребаную дозу! Относиться к нему хуже, чем к шелудивому псу, чтобы она смогла иметь достаточно наркотиков, обеспечив себе следующий кайф! Знать, что этот ублюдок дает ей как можно меньшую гребаную дозу, потому что не может дождаться, чтобы вернуться и сделать все это снова. Любовь — это сидеть по другую сторону закрытой двери в спальню и слушать, как ее маленький мальчик кричит от ужасной боли, когда его разрывают на части физически и эмоционально, и не делать ничего, чтобы остановить это, потому что она чертова эгоистка.

Он съеживается от этих слов, его тело так напряжено, что боюсь, его следующие слова снимут напряжение, освободив мальчика, но сломают мужчину, находящегося внутри. Смотрю на него, мое сердце разрывается, вера в людей блекнет, представляя ужас, который пережило его маленькое тело, и я заставляю себя подавить физическое отвращение, которое вызывают его слова, потому что боюсь, что он подумает, что это из-за него, а не из-за монстров, которые над ним надругались.

Слышу, как он пытается отдышаться, вижу, как он физически восстает против собственных слов, с усилием сглатывая. Когда он снова начинает говорить, его голос звучит более сдержанно, но от пугающе тихого тона у меня холодок бежит по коже.

— Любовь — это переломить пополам руку своему маленькому мальчику, потому что он укусил человека, который так жестко его насиловал, и который теперь не отдаст ей ее очередную гребаную дозу. Любовь — это говорить своему сыну, что он хочет этого, заслуживает этого, что никто никогда не полюбит его, если узнает. О, и чтобы завершить сделку, говорит своему сыну, что супергерои, которых он зовет во время изнасилования — погибели — да, они никогда не придут, чтобы его спасти. Никогда! — кричит он в ночь, слезы текут у нас по щекам, его плечи вздрагивают от облегчения, что он освободился от груза, который нес более двадцати пяти лет.

— Так что если это любовь… — он снова мрачно смеется, — … тогда да, первые восемь гребаных лет моей жизни, меня любили так, что ты не поверишь. — Он подходит ко мне, и даже в темноте я чувствую гнев, отчаяние, печаль, переполняющие его. Он смотрит вниз, и я вижу, как слезы, падающие с его лица, темнеют на белом бетоне. Он снова качает головой, и когда поднимает взгляд, смирение в его глазах, граничащий с ним стыд, опустошают меня. — Поэтому я и задаюсь вопросом, почему меня смущает, что я могу чувствовать что-то, кроме ненависти, зная, что она мертва? Вот поэтому, Райли, — говорит он так тихо, что я напрягаю слух.

Не знаю, что сказать. Не знаю, что сделать, потому что каждая частичка меня просто разбилась и разлетелась вокруг на мелкие осколки. На своей работе я все это слышала, но услышать подобное от взрослого мужчины, сломленного, потерянного, одинокого, обремененного грузом стыда на протяжении всей жизни, мужчины, которому я отдала бы свое сердце и душу, если бы знала, что это заберет боль и воспоминания, оставляет меня в полной растерянности.

И в ту долю секунды, когда я думаю обо всем этом, Колтон понимает, что он только что сказал. Адреналин от его признания спадает. Его плечи начинают трястись, ноги подкашиваются, и он падает на скамью позади себя. В тот миг, когда я добираюсь до него, он всхлипывает, уткнувшись в свои руки. Сердце разрывается, душа очищается рыданиями, сотрясающими все его тело, и слова «О Боже мой!» снова и снова срываются с его губ.

Обнимаю его, чувствуя себя совершенно беспомощной, но не желая отпускать, никогда и ни за что.

— Все хорошо, Колтон. Все хорошо, — повторяю я снова и снова между его словами, мои слезы падают ему на плечи, я крепко его держу, давая понять, что независимо от того, с какой высоты он будет падать, я его поймаю.

Я всегда буду его ловить.

Пытаюсь сдержать рыдания, сотрясающие мое тело, но это бесполезно. Мне больше ничего не остается, кроме как чувствовать вместе с ним, скорбеть вместе с ним, рыдать вместе с ним. И вот мы сидим в темноте, я держу его, находящегося в месте, которое всегда приносило ему покой.

Просто молюсь, чтобы на этот раз покой обрел какое-то постоянство в его израненной душе.

Наши слезы стихают, но он держится руками за голову, глаза крепко зажмурены, и столько эмоций раздирают его до самой основания. Хочу, чтобы он взял на себя инициативу, чтобы дал мне знать, как ему помочь, поэтому просто сижу тихо.

— Я никогда… никогда раньше не произносил этих слов вслух, — говорит он хриплым от слез голосом и смотрит на свои дрожащие пальцы. — Я никому не рассказывал, — шепчет он. — Наверное, думал, что если скажу это, то… не знаю, что произойдет.

— Колтон, — произношу я его имя, пытаясь придумать, что сказать дальше. Мне нужно увидеть его глаза, нужно, чтобы он увидел мои. — Колтон, пожалуйста, посмотри на меня, — говорю я как можно мягче, а он только качает головой, как маленький ребенок, который боится, что попал в беду.

Даю ему время, позволяю спрятаться в тишине и темноте ночи, мои мысли поглощены болью за этого мужчину, которого я так люблю. Закрываю глаза, пытаясь переварить все это, когда слышу, как он шепчет одну строчку, которую я никогда не ожидала услышать в этот момент.

— Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

И это ударяет по мне, словно тонна кирпичей. Что он пытается сказать мне простым шепотом. Мое сердце падает в пропасть, а разум кричит: «Нет, нет, нет, нет!»

Опускаюсь перед ним на колени, протягиваю руки к его лицу и приподнимаю его так, чтобы наши глаза встретились. И я съеживаюсь, когда он вздрагивает от моего прикосновения. Он окаменел, сделав первый шаг к исцелению. Боится того, что я теперь о нем думаю, когда знаю его секреты. Беспокоится, каким человеком я его воспринимаю, потому что в его глазах — это он позволил этим вещам с ним случиться. Ему стыдно, что я буду судить его по шрамам, которые все еще правят его разумом, телом и душой.

И он так далек от истины.

Сижу и терпеливо жду, мои пальцы какое-то время подрагивают на его щеках, пока зеленые глаза не вспыхивают и не смотрят на меня с болью, которую я не могу себе представить.

— Есть столько всего, что я хочу и должна сказать тебе сейчас… столько всего, — говорю я, позволяя своему голосу дрожать, слезам падать, а мурашкам покрывать все свое тело, — что мне хочется сказать маленькому мальчику, которым ты был, и невероятному мужчине, которым ты стал. — Он заставляет себя сглотнуть, мышцы на его челюсти пульсируют, пытаясь сдержать слезы, скопившиеся в его глазах. Вижу в них страх, смешанный с неверием.

А также я вижу надежду. Она под поверхностью, ожидает шанса почувствовать себя в безопасности, почувствовать себя защищенной, почувствовать, что любовь в нем жива.

Трепещу перед уязвимостью, которую он мне вверяет, потому что не могу представить, как трудно открыться, когда все, что ты когда-либо знал — это боль. Провожу подушечкой большого пальца по его щеке и нижней губе, он смотрит на меня, и я подыскиваю нужные слова, чтобы передать правду, которую он должен услышать.

— Колтон Донаван, это не твоя вина. Если ты услышишь хоть что-то, из того, что я тебе скажу, пожалуйста, пусть это будет это. Ты носишь это в себе так долго, и мне нужно, чтобы ты услышал, как я говорю тебе, что ничего из того, что ты сделал ребенком или мужчиной, не заслуживало того, что с тобой случилось. — Его глаза расширяются, он слегка разворачивается, раскрываясь в своей защитной позе, и я надеюсь, что эта реакция связана со мной. Что он слушает, понимает, слышит. Потому что я так много хотела сказать ему о том, что предполагала долгое время, а теперь знаю. Теперь я могу выразить свои предположения.

— Тебе нечего стыдиться ни тогда, ни сейчас, никогда. Я благоговею перед твоей силой. — Он начинает спорить со мной, и я просто прикладываю палец к его губам, успокаивая, прежде чем повторить то, что сказала. — Я благоговею перед твоей силой держать все это в себе все это время и не разрушить себя. Ты не испорченный, не изувеченный и не безнадежный, а скорее жизнерадостный, храбрый и благородный. — На последнем слове мой голос срывается, и я чувствую, как под моей рукой его подбородок дрожит, потому что мои слова так трудно слушать после того, как столько лет он думал о себе совершенно обратное, но он не сводит с меня глаз. И уже одно это говорит о том, что он открывается для идеи исцеления.

— Ты прибыл из места непостижимой боли, и все же ты… ты тот невероятный свет, который помог исцелить меня, помог исцелить моих мальчиков. — Я качаю головой, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. Чтобы он понял, что в нем столько света, когда все, что он так долго видел — это тьма.

— Рай, — вздыхает он, и я вижу, как он пытается принять правду моих слов.

— Нет, Колтон. Это правда, милый. Я не могу представить, как трудно было попросить своего отца помочь найти твою мать. Не могу представить, что ты чувствовал, отвечая на сегодняшний звонок. Не могу понять, как тяжело тебе было просто признаться в тайне, которая так долго тяготила твою душу… но, прошу, знай, твоя тайна со мной в безопасности.

В ответ он всхлипывает, его глаза быстро моргают, выражение лица наполнено болью, и я наклоняюсь вперед и прижимаюсь нежным поцелуем к его губам — физическое прикосновение, чтобы успокоить нас обоих. Прижимаюсь губами к его носу, а потом прислоняюсь лбом к его лбу, пытаясь вобрать в себя все это.

— Спасибо, что доверяешь мне, — шепчу я ему, мои слова касаются его губ. Он не отвечает, но мне этого и не нужно. Мы сидим вот так, лоб ко лбу, утешая друг друга и принимая границы, которые были пересечены.

Я не жду, что он еще что-то скажет, поэтому, когда он начинает говорить, удивляюсь.

— В детстве я не знал, как со всем этим справиться. — Безграничный стыд в его голосе захлестывает меня, голова идет кругом от одиночества, которое он, должно быть, пережил в подростковом возрасте. Провожу большим пальцем по его щеке, чтобы он знал, что я с ним, знал, что я слушаю. Он тихо вздыхает, его дыхание согревает мои губы, когда он заканчивает свою исповедь.

— Я попытался быстрее доказать, что не проклят, даже несмотря на то, что он делал со мной все это. В старших классах я прошелся по всему спектру девушек, чтобы доказать себе обратное. От этого я чувствовал себя хорошо — женщины меня хотели и желали — потому что это забирало мой страх… но потом это стало моим способом справляться… моим механизмом. Удовольствие, чтобы похоронить боль.

Шепчу эти слова одновременно с ним. Фраза, которую он произнес в гостиничном номере во Флориде, не давала мне покоя, разъедала меня, потому что я хотела понять, почему он так думает. И теперь я понимаю. Спать со всеми подряд. Трахнуть и бросить. Все это способ доказать самому себе, что прошлое не оставило на нем шрама. Способ наложить временный пластырь на открытые раны, которые никогда не заживали.

Зажмуриваюсь, мои разум и сердце болят за этого мужчину, его голос разрывает тишину.

— Я помню не все, но помню, что он подходил ко мне сзади. Вот почему… — его голос звучит так слабо, что затихает, отвечая на вопрос, который я задала в ночь после благотворительного вечера.

— Хорошо, — говорю я ему, чтобы он знал, что я его слышу, понимаю, почему его лишили возможности принимать такое невинное прикосновение.

— Супергерои, — продолжает он, и от его откровенности у меня перехватывает дыхание. — Даже в детстве я должен был за что-то держаться, чтобы избежать боли, стыда, страха, поэтому я звал их, чтобы попытаться справиться. Чтобы иметь какую-то надежду удержаться.

Чувствую на губах соль. Предполагаю, что это мои собственные слезы, но не уверена, потому что не могу сказать, где заканчивается он, и начинаюсь я. И мы не двигаемся, оставаясь сидеть лбом ко лбу, и я задаюсь вопросом, легче ли ему сидеть вот так — с закрытыми глазами, колотящимися сердцами, стремящимися друг к другу душами — чтобы избавиться от всего этого. Чтобы не видеть отчаяния, боли и сострадания в моих глазах. Но даже несмотря на то, что его глаза закрыты, я чувствую, как цепи, так долго сковывающие его душу, начинают спадать. Чувствую, как рушатся его стены. Чувствую, как из этого места надежда улетает в темноту. Только он и я в месте, где он теперь может следовать своим мечтам, не приближаясь к своему прошлому.

Наклоняю голову и целую его в губы. Чувствую, как они дрожат под моими губами, мой уверенный в себе мужчина обнажен и открыт. Наконец, он откидывает голову назад, наши лбы больше не соприкасаются, но теперь я могу смотреть ему в глаза и видеть ясность, которой никогда не было раньше. И маленькое местечко внутри меня вздыхает от того, что он, возможно, сможет сейчас обрести покой, сможет успокоить демонов.

Торжественно ему улыбаюсь, он прерывисто вздыхает, протягивает руки и поднимает меня с колен к себе на колени, где обнимает меня. Я сижу, а меня укачивает и утешает любимый мужчина, способный на большее. Надеюсь, он наконец-то сможет это увидеть и принять. Мужчина, который клянется, что не знает, как любить, и все же именно это он дает мне прямо сейчас — любовь — посреди самого темного отчаяния. Прижимаюсь поцелуем к его подбородку, его щетина щекочет мои чувствительные губы.

Прах разбитого прошлого оседает вокруг нас, когда надежда поднимается из его останков.

— Почему ты рассказал мне об этом сейчас?

Он быстро втягивает воздух, крепче обнимает меня, целует в макушку и тихо посмеивается.

— Потому что ты гребаный алфавит.

Что? Качаю головой и отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. И когда я встречаюсь с ним взглядом, когда улыбка, расплывшаяся по его лицу, озаряет зеленым светом темноту вокруг нас, мое сердце падает в новые глубины любви к этому человеку.

— Алфавит?

Уверена, выражение моего лица заставляет его ухмылку стать шире, подмигнув ямочками, он трясет головой. Искра его «я», которую он утратил, вспыхивает мимолетно, звуча оттенком насмешливого высокомерия в его голосе, и это согревает мое сердце. Он снова посмеивается и произносит «Гребаный Бэкс», прежде чем наклониться вперед и прижаться своими губами к моим, не отвечая на мой вопрос.

Он отстраняется и пристально смотрит на меня.

— Почему сейчас, Рай? Из-за тебя. Потому что я толкал и тянул, причинял тебе слишком много боли… и несмотря на все это, ты боролась за меня — чтобы удержать меня, помочь, исцелить, обгоняла меня — и впервые в жизни я хочу, чтобы кто-то сделал это для меня. И я хочу быть свободным, чтобы сделать это для кого-то другого. Я… — он вздыхает, подбирая слова, чтобы выразить эмоции, виднеющиеся в его глазах. Глазах по-прежнему затравленных, но теперь гораздо меньше, чем когда-либо прежде, и только это облегчает боль в моей душе. — Мне нужен шанс доказать, что я на это способен. Что все это… — он делает неопределенный жест рукой, — не лишило меня того, что я могу быть тем, кто тебе нужен, и дать тебе то, что ты хочешь, — умоляет он.

Слышу печаль от его признаний, все еще звучащую в его голосе, но я также слышу вплетенные в него надежду и возможность. И это такой приятный звук, что я прижимаюсь губами к его губам.

Я все еще чувствую, как его охватывает дрожь, когда он проникает языком между моими приоткрытыми губами, желая углубить поцелуй. Я все еще чувствую, как он пытается найти опору на новой почве, на которую пытается встать, но я знаю, он ее обретет.

Потому что он боец.

Так было всегда.

Так будет всегда.

ГЛАВА 36

Бросаю на него взгляд, наблюдая, как свет уличных фонарей играет на его лице, и тихо напеваю «Все» группы Lifehouse, звучащей по радио. Уже поздно, но время не имело значения, когда мы сидели вместе на трибунах, залечивая старые раны и делясь новыми начинаниями. Сэмми ведет мою машину к дому, но когда мы с Колтоном на Range Rover съезжаем с автострады, я понимаю, что домой мы пока не едем.

Дом.

Какая безумная идея. Я еду домой с Колтоном, потому что сейчас, после сегодняшнего вечера, это слово значит гораздо больше, чем просто кирпичное здание. Оно означает утешение, исцеление и Колтона. Моего Аса. Вздыхаю, в груди тесно от любви.

Вновь смотрю на него, и он, должно быть, чувствует мой взгляд, потому что глядит на меня все еще красными от слез глазами. Они на мгновение останавливаются на мне, он мягко улыбается, а затем слегка качает головой, будто все еще пытается осмыслить события последних нескольких часов, прежде чем повернуться к дороге. Но я не спускаю с него глаз, потому что в глубине души знаю, они всегда будут обращены к нему, куда бы не смотрели.

Я так глубоко задумалась, что даже не узнаю, где мы находимся, когда Колтон въезжает на стоянку и паркуется.

— Мне нужно кое-что сделать. Пойдешь со мной?

Смотрю на него, сбитая с толку тем, что мы делаем в одиннадцать часов вечера на какой-то случайной парковке на окраине Голливуда. Очевидно, это важно, потому что после сегодняшнего вечера я могу думать только о том, как он, вероятно, измотан и просто хочет домой.

— Конечно.

Мы выходим из машины, и я подозрительно оглядываюсь по сторонам, оставляя такую хорошую машину на этой захудалой, плохо освещенной стоянке, но Колтон совершенно невозмутим. Он притягивает меня поближе к себе и ведет к очень внушительной деревянной двери, которая выглядит так, будто прибыла прямо из средневековья. Колтон открывает ее, и я тут же погружаюсь в яркий свет, тихую музыку и странное жужжание.

Поворачиваю голову к Колтону, который наблюдает за мной с безумным любопытством. Он только посмеивается и качает головой в ответ на мою отвисшую челюсть и расширенные глаза.

Я никогда раньше не ходила в подобные места. В глубине души я знаю, почему мы здесь, но это не имеет смысла.

Колтон переплетает свои пальцы с моими, и мы идем по узкому коридору к комнате, где горит яркий свет. Колтон переступает порог первым и на мгновение останавливается, ожидая пока жужжание стихнет.

— Ах, ты ж чертов хреносос! Гребаный чудо-мальчик нанес мне визит, — грохочет голос, и Колтон смеется, прежде чем его затаскивают в комнату. — Ну, черт побери, ты просто услада для глаз, Вуд!

Смотрю, как руки, до рукавов покрытые разноцветными изображениями, обнимают Колтона и заключают его в объятия. Из-за плеча Колтона на меня смотрит пара карих глаз.

— Вот дерьмо! Мне очень жаль из-за всех этих ругательствах, — говорит голос, принадлежащий глазам, когда он отталкивает Колтона и делает шаг ко мне. — Чувак, если ты приводишь сюда чертову дамочку, то должен предупреждать меня, чтобы я вел себя прилично и прочее дерьмо!

Колтон смеется, когда мужчина вытирает ладонь о джинсы, прежде чем пожать мне руку. Мой взгляд блуждает по большому, покрытому татуировками мужчине с коротко остриженными волосами и длинной буйной бородой, но что мне нравится больше всего, так это румянец на его щеках. На самом деле, это так мило, но я сомневаюсь, что он будет рад, если я скажу ему сейчас об этом.

— Так чертовски жаль! Боже, я только что сделал это снова, — он качает головой, хрипло смеясь, и я не могу не улыбнуться.

— Не беспокойтесь, — говорю я ему, кивая подбородком в сторону Колтона. — Его рот-еще хуже. Я Райли.

— Ладно, постараюсь свести «трахание» к минимуму, — говорит он и снова краснеет (Прим. переводчика: под «траханием» имеется в виду частое употребление ругательства «fuck»). — Я имею в виду… не с тобой, конечно… ну, если ты не против, потому что тогда…

— Даже не думай об этом, Кувалда, — предупреждает Колтон со смехом, когда Кувалда, как я полагаю, качает головой и лишь смеется своим уникальным смехом, прежде чем провести нас в тату-салон.

— Так что, чувак, серьезно? — спрашивает Колтона Кувалда.

— Да. — Он смотрит на меня и улыбается. — Серьезно. — И я в полнейшей растерянности.

— Что бы ни дернуло тебя за член, мужик, — говорит он, качая головой, подходит к стойке и начинает рыться в бумагах. — Кстати, о дерганье за член и прочем дерьме… — он смотрит на меня, и его лицо морщится в извинении, прежде чем продолжить что-то искать. — Как поживает хорошенькая попка твоей сестренки, которой бы я с удовольствием дал подергать свой, помимо всех прочих вещей?

Ожидаю, что Колтон взбесится, но он только откидывает голову назад и громко смеется. Его реакция заставляет меня понять, что эти двое давно знакомы.

— Она съест тебя живьем, и ты это знаешь, чувак… ты такой слабак.

— Пошел ты! — смеется Кувалда, когда Колтон начинает стягивать через голову рубашку. И даже с таким количеством новых впечатлений, я не могу оторвать глаз от его рельефного пресса. Смотрю на четыре символа — образы его прошлого — и задаюсь вопросом, что он собирается сейчас делать.

— Да… она твердый орешек, — поддразнивает Колтон, подводя меня к стулу и целомудренно целует в губы. Смотрит мне в глаза, как бы говоря: «доверься мне», а потом сам садится в кресло. — Татуированный мужик, слушающий Барбару Стрейзанд и держащий своих пять кисок в задней комнате. — О чем, черт возьми, он говорит? — Разве ты не знаешь, что если хочешь прикинуться крутым парнем, тебе нужно слушать тяжелый металл и иметь питбуля-людоеда, а не такое количество кошек, что можно было бы соперничать со старой девой. — Колтон так беззаботно смеется, и мне нравится, что какой бы полной противоположностью ни был этот человек, это отражается на Колтоне.

— Я нежный цветок! — язвит Кувалда, прежде чем воскликнуть: — Ага!

— Цветок — моя задница! — говорит Колтон, качая головой и смеясь, когда Кувалда подходит к нему с листком бумаги в руке. — Это оно? — спрашивает Колтон, и я выпрямляюсь, чтобы разглядеть, что там. Мгновение он смотрит на листок, поджав губы и слегка качая головой. — Уверен? Это действительно получится? — он поднимает глаза на Кувалду, выражение его лица усиливает вопрос.

— Даже нехрен спрашивать. Упс, опять я за свое. — Он приподнимает брови и смотрит на меня в молчаливом извинении. — Чувак, если я собираюсь вытатуировать тебя, я изучу все, чтобы быть уверенным.

— Типа поиска в Google или поиска истины на дне бутылки? — спрашивает Колтон.

— Убирайся с моего гребаного кресла! — грохочет Кувалда, указывая рукой в направлении двери, прежде чем посмотреть на меня. — Ты действительно терпишь это дерьмо каждый день?

Я киваю и смеюсь, Колтон наклоняется вперед и смотрит на меня, и на секунду я вижу, как в его глазах мелькает грусть, но она исчезает так же быстро, как и появилась.

— Райлс?

— Да? — пододвигаюсь к краю сиденья, все еще любопытствуя, что написано на бумажке.

— Пора отправить демонов на покой, — говорит он, не сводя с меня глаз, — и двигаться дальше.

Заставляю себя отвести взгляд от его глаз и посмотреть на рисунок в виде изогнутых, переплетающихся линий. Знаю, этот символ — кельтский узел, он похож, но в то же время и отличается от других, но я не знаю, почему это важно.

Поднимаю глаза от бумажки, умоляя Колтона объяснить.

— Новое начало, — говорит он, его глаза говорят мне, что он готов, — …перерождение.

Втягиваю воздух, глаза жжет от слез, значение символа настолько пронизывающее, что я не могу подыскать слов, чтобы ответить, поэтому просто киваю.

— Ладно, я понимаю, ты охрененно милый голубок и все такое, но мне не терпится причинить тебе гребаную боль, Вуд, так что подвинь свою задницу, — говорит он, прижимая плечи Колтона к спинке кресла и подмигивая мне с ухмылкой. — Потому что у тебя, засранца, не будет шанса переродиться, если будешь сидеть тут и смотреть на нее, пока не загнешься.

Смеюсь, моя любовь к человеку, которого я только что встретила, уже сильна. Колтон подчиняется, но не без ответа.

— Чувак, ты просто завидуешь!

— Да, бля, завидую. Уверен, она может… — он замирает, бросая на меня взгляд, а затем вниз, туда, где он подготавливает свое оборудование, — …приготовить отменные макароны с сыром. — Он снова посмеивается (Прим. переводчика: «макароны с сырок» могут быть употреблены как эвфемизм «занятию сексом»).

— Чертовски верно, — говорит Колтон, хлопая его по плечу. — Вкусные, с кремовым вкусом.

Задыхаюсь одновременно с Кувалдой, и наши лица краснеют от смущения. Недоверчиво смотрю на Колтона и качаю головой, в его глазах мелькает озорство. И этот взгляд — нарушителя спокойствия в полной красе— заставляет меня улыбнуться еще шире.

— Только за это я должен набить тебе надпись «чертова девчонка»… — он качает головой, игла оживает и Колтон вздрагивает от этого звука. Кувалда запрокидывает голову и хохочет глубоким рокочущим смехом. — Не ссы, засранец! Ой, вот сердечко. Ой, вот вагина. Ой, вот маргаритка! — Кувалда дразнится, притворяясь, что прикладывает иглу к телу Колтона.

Умираю от смеха, так отчаянно нуждаясь в подобном юморе после тяжелой ночи.

— Ой, а вот ботинок, торчащий у тебя из задницы — больше подходит! — Колтон начинает смеяться, но останавливается, как только Кувалда прикасается иглой к его боку. Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то делал татуировку, и мне очень любопытно. Встаю и подхожу к свободному стулу рядом с Колтоном, чтобы посмотреть.

Сначала я даже не смотрю — не могу, потому что вижу, как напряглось тело Колтона, как он выдохнул, когда игла впервые его коснулась.

— Боже, ничего не меняет, — говорит Кувалда с раздражением в голосе. — Раз поведешь себя как баба — останешься ей навсегда. — Жужжание прекращается, и он поднимает голову, чтобы посмотреть на Колтона. — Серьезно, чувак? Если мне придется беспокоиться о том, что ты дрожишь, как чертов чихуахуа, тогда у нас серьезные проблемы, и я не буду претендовать на авторство этой работы.

Колтон просто поднимает руку и показывает средний палец, прежде чем перевести взгляд на меня, а затем закрывает глаза, когда игла начинает снова. На этот раз жужжание не стихает, и после того, как Колтон немного расслабляется, я обхожу Кувалду с другой стороны, чтобы проверить, смогу ли выдержать, наблюдая, как он пускает Колтону кровь. И когда я наконец набираюсь смелости посмотреть вниз, я в замешательстве.

Игла Кувалды обрабатывает символ мести. Он вырезает темно-красные линии, заставляющие меня съежиться при мысли о том, как это должно ощущаться на ребрах Колтона. Поднимаю взгляд и вижу, что Колтон не сводит с меня глаз, пытаясь понять, что происходит.

— Кувалда придумал, как наложить новый узел поверх символа мести.

— Мести больше нет, — шепчу я, и по какой-то причине эта идея так трогает меня, что я стою, приоткрыв рот, качая головой, и наблюдаю, как Кувалда изменяет замысел, который вместо того, чтобы еще больше уничтожать Колтона, даст ему надежду.

— Пора отправить демонов на покой.

Сглатываю комок, вставший от слов Колтона поперек горла, и тянусь к нему, чтобы взять его за руку, пока мы наблюдаем за медленной трансформацией одного из его татуированных шрамов. Того, который теперь становится символом надежды и исцеления.

По прошествии времени, в течении которого я еще больше влюбляюсь в Кувалду, татуировка Колтона меняется.

— Я хочу посмотреть, прежде чем ты меня перевяжешь, — говорит Колтон, когда Кувалда намазывает его вазелином. — Иди погладь своих кисок, а я пока удостоверюсь, что ты, засранец, не набил мне туда никаких сердечек или радуг, когда загораживал мне вид. — Колтон встает со стула, и я замечаю, что время, которое ему требуется, чтобы прийти в себя из-за последствий аварии, теперь стало намного короче. Он направляется в соседнюю комнату, где находится зеркало.

И я не знаю, из-за чего — возможно, из-за событий ночи или, надежды, вплетающей свои нити в наши жизни — но я принимаю решение еще до того, как Колтон открывает дверь в комнату. Я должна действовать немедленно, прежде чем потеряю смелость, прежде чем моя разумная голова доберется до моего неразумного сердца.

Пока я не струсила.

— Эй, Кувалда, — говорю я, усаживаясь в кресло Колтона и приспуская резинку спортивных брюк, обнажая бедренную кость. — Думаю, сейчас самое время сделать первую татуировку. Я хочу ту же самую, только поменьше.

Он смотрит на меня, в его глазах пляшут удивленные огоньки.

— Дорогуша, когда я сказал «трахаться», я и не думал, что ты предложишь, не говоря уже о том, чтобы снять с себя штаны, когда Вуд в соседней комнате. — Он подмигивает мне и улыбается, прежде чем посмотреть мне в глаза. — Хочешь моей смерти?

Я смеюсь.

— Он остынет. Кажется, он питает к тебе слабость, Кувалда.

— Да, скорее из-за своего слабоумия. — Он только облизывает губы и смотрит на мое бедро, а потом снова мне в глаза, в его взгляде беспокойство и неуверенность. — Ты уверена? Это вроде как навсегда, — спрашивает он, удивленно приподнимая бровь. Киваю, прежде чем потеряю смелость пройти через это — доказать Колтону, что хочу быть рядом с ним на каждом шагу в этом путешествии.

Кувалда смеется и потирает руки.

— Мне всегда нравилось первым прикасаться к девственной коже. Это заставляет мои гребаные яйца сжиматься и прочее дерьмо… — он выдыхает. — Черт возьми, прости. Снова. — Он качает головой и начинает выводить изображение на моей бедренной кости, посматривая на меня, чтобы убедиться, что оно там, где я хочу.

— Уверена? — снова спрашивает он, и я киваю, потому что так чертовски нервничаю, что едва могу проглотить комок в горле.

Я не из тех девушек, кто набивает татуировки, говорю я себе, так зачем я это делаю? А потом понимаю, что я так же и не из тех девушек, кому нравятся плохие парни. И посмотрите, как я ошиблась с этим предположением.

Вздрагиваю, когда игла начинает жужжать, мое дыхание прерывается, а тело трепещет от тревожного ожидания. Прикусываю нижнюю губу и сжимаю кулаки, когда меня пронизывает первый укол. Срань господня! Это больнее, чем я ожидала. Не хнычь, не хнычь, повторяю я снова и снова в своей голове, пытаясь заглушить боль от иглы, чертовски жалящей мое бедро. И моя мантра не облегчает боль, поэтому я закрываю глаза и выдыхаю, Кувалда останавливается и смотрит на меня, я киваю, давая ему знак, чтобы он продолжал, потому что я в порядке.

Я не слышу и не вижу его, но в ту самую минуту, как Колтон входит в комнату, я его чувствую. Его энергия, наша связь, мое к нему притяжение заставляют меня открыть глаза и мгновенно сфокусироваться на нем.

Выражение его лица бесценно — шок, гордость, недоверие — он подходит ближе, заглядывая под руки Кувалды. Понимаю, когда Колтон видит тату, потому что слышу, как он изумленно втягивает воздух, прежде чем его глаза устремляются к моим глазам.

— Новое начало. — Это все, что я могу сказать, наблюдая, как эмоции искрятся в его зеленых глазах.

— Ты ведь знаешь, что это навсегда? — бормочет он, качая головой, все еще ошеломленный тем, что я делаю.

— Да, — говорю я, протягивая руку, чтобы переплести свои пальцы с его, — вроде нас.

ГЛАВА 37

Не могу удержаться от смеха, испытывая нежность, когда Колтон заканчивает объяснять про алфавит, о котором упомянул ранее. Беззаботный голос Колтона успокаивает меня, заставляет вспомнить мрачные дни в больнице, когда все, чего я хотела, это снова услышать этот звук, и вопрос слетает с моих губ прежде, чем я успеваю подумать.

— Мы можем позавтракать мороженым?

Рука Колтона застывает на моем бедре, у него вырывается смешок.

— Что? — мне нравится то, как он сейчас выглядит. Беспечным, беззаботным и не обремененным секретами, которых больше нет между нами.

Улыбаюсь ему, он лежит на боку рядом со мной, я подкладываю подушку под спину и облокачиваюсь на нее, вздыхая, он все еще смотрит на меня с весельем в глазах. Над головой разносится музыка, я пожимаю плечами, внезапно чувствуя себя глупо из-за своего вопроса. Просто такое чувство, что ход событий завершил полный цикл. То, что я говорила, что хочу сделать, что нужно сделать, сдержать обещания, данные мной, когда он лежал на больничной койке.

— Да, мороженое на завтрак, — говорю я ему, морщась, когда двигаюсь, мои трусики натягивают повязку на новой татуировке — татуировке, из-за которой мама меня убьет, когда узнает. Но внезапный испуганный взгляд в его глазах отвлекает меня от моих мыслей и заставляет наклониться вперед, чтобы посмотреть на него ближе, любопытствуя, что стало причиной. Мгновение он смотрит на меня, а затем, несколько раз моргнув, словно пытаясь что-то понять, лишь качает головой и улыбается мне, растопляя мое сердце и подтверждая, что у меня нет абсолютно никаких сожалений.

Сожалений о том, что я с ним и просто желая доказать, сделав татуировку.

О взлетах и падениях, которые пережили наши отношения, перетерпели, выстояли и стали еще крепче.

Ни о чем из этого, потому что это привело к тому, где мы находимся — здесь, сейчас.

Совместному исцелению и любви друг к другу.

К первым шагам к нашему будущему.

Он подпирает голову рукой, согнутой в локте, и кривит губы.

— Ну, что женщина хочет, то она и получит.

— Мне нравится, как это звучит, — говорю я, качнув бедрами, — потому что у меня уйма желаний, мистер Донаван.

— Да неужели? И каких же? — он приподнимает брови, сладострастная улыбка появляется в уголке его губ, он наклоняется и нежно целует край моей повязки. Смотрит на меня снизу вверх, страсть и много чего еще пляшет в глубине его глаз, когда он неспешными поцелуями прокладывает путь вверх по моему телу, пока его губы не оказываются в сантиметре от моих.

И Боже мой, хочу ли я наклониться и попробовать на вкус эти губы и почувствовать, как моя кожа оживет под его прикосновениями? Но я решаюсь на еще одну просьбу, прежде чем раствориться в нем, на нем.

— А на ужин я хочу…

— Блины. — заканчивает фразу Колтон. — Мороженое на завтрак и блины на ужин. Я помню, как ты это говорила. — Его голос наполнен благоговейным трепетом, а мое сердце воспаряет от осознания того, что он слышал меня, когда был без сознания в больнице. Смотрю, как он пытается все осмыслить, слегка покачивая головой. — Ты много чего говорила, — шепчет он, склоняясь ближе к моим губам, но не касаясь их, и я знаю, он улыбается, потому что вижу морщинки вокруг его глаз.

— Итак, наше меню на завтра заплан…

Колтон наклоняется вперед и захватывает мой рот своим в нежном поцелуе.

— Пора помолчать, Райлс, — говорит он, отклоняясь назад и глядя на меня глазами, в которых отражаются веселье и беззащитная любовь.

— Колтон, — говорю я, выгибая спину в попытке коснуться грудью его обнаженной груди, потому что все в моем теле в этот момент отчаянно жаждет его прикосновений, его вкуса, связи между нами. И когда он остается неподвижным и не двигается, я протягиваю руку и хватаю его за шею, пытаясь притянуть к себе, но он не двигается.

Он лежит, не шевелясь, пристально глядя на меня. И впервые я понимаю, что он имел в виду, когда сказал, что я первая, кто по — настоящему его увидел — заглянул в глубины его души — потому что сейчас мне нечего от него скрывать. Абсолютно нечего. Наша связь так сильна, так неопровержима.

Сегодняшний вечер был очень эмоциональным, больше для него, чем для меня, но мое тело гудит, жаждая физического освобождения. Вибрирует от желания, и все, чего я хочу — это он.

— Райли… — единственное слово, мое имя — мольба на его губах, которое каждый раз проникает в самые глубины меня.

— Никаких Райли, — умоляю я, наблюдая, как беспокойство вытесняет желание из его глаз. Обхватываю ладонями его щеки и держу так, чтобы он смог меня услышать. — Я в порядке, Колтон.

— Я так боюсь, что причиню тебе боль… — его голос стихает, и беспокойство, переполняющее его, затягивает каждую частичку меня приливной волной его любви.

— Нет, милый, нет. Ты не сделаешь мне больно. — Наклоняюсь вперед и касаюсь губами его губ, а затем отстраняюсь, чтобы снова посмотреть ему в глаза. — Мне больно от того, что ты не хочешь быть со мной. Это уничтожает меня. Ты нужен мне, Колтон, каждая сторона тебя — физическая и душевная. После сегодняшнего вечера, после того, как мы избавились от всего, что нас разделяло, мне нужно поделиться этим с тобой. Соединиться всеми возможными способами, потому что это единственный способ показать, что я к тебе испытываю. Показать, что ты со мной делаешь.

Слышу его дрожащий выдох за мгновение до того, как жар касается моих губ. Его рука сжимает мое предплечье, а затем смягчает свою хватку, будто ему одновременно хочется и не хочется. Он смотрит на меня, на его лице написана нерешительность. А затем на его челюсти начинает пульсировать мышца — последний признак сопротивления, потому что желание, затуманившее его глаза, говорит мне, что решение уже принято.

Никогда не думала, что вкус победы может быть так сладок, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Его губы мягко касаются моих, раз, другой, а затем язык проникает внутрь и сливается с моим. Он скользит руками по моей спине и прижимает меня к себе, пока наши языки кружат в соблазнительном танце. Его руки пробираются мне под футболку, дразнят обнаженную кожу, он стягивает ее через голову.

Тихий вздох срывается с моих губ, когда наши губы расстаются, пока футболка касается моего лица, а затем наши губы снова находят друг друга. Отпускаю его волосы на затылке и провожу ногтями по твердым мускулам бицепса, его тело реагирует, напрягаясь от моего прикосновения. Гортанный стон, доносящийся из глубины его горла, заводит меня, соблазняет, заставляет желать и нуждаться в большем.

Желание скручивается в спираль, а желание увеличивается с каждой секундой, мои бедра сжимаются, дыхание учащается.

— Колтон, — бормочу я, когда его губы скользят вниз по моей щеке к местечку наслаждения прямо под ухом, контакт, заставляющий меня выгнуть спину и громко застонать, распространяет тепло по жаждущей плоти. Его руки скользят по моим ребрам и обхватывают грудь, уже отяжелевшую от желания. Ощущения спиралью пронизывают меня, а затем проходят сквозь каждую клеточку.

— Черт, Рай, ты испытываешь мужское самообладание. Я жаждал вкуса твоей сладкой киски. Звука, что ты издаешь, когда мой член погружается в тебя. Ощущения, что ты рядом со мной.

Он стонет, когда я просовываю руки под его шорты и сжимаю его разгоряченную плоть. И как бы ни были зажигательны его слова, как бы они ни воспламеняли огонь, уже вырвавшийся из-под контроля, в его прикосновении чувствуется особая нежность, резко контрастирующая с ясностью намерений.

— Я хочу, чтобы каждый дюйм твоего тела трепетал, чертовски дрожал, умоляя меня взять тебя, Рай, потому что, черт меня возьми, если со мной не будет происходить того же. Я хочу быть твоим вздохом, твоим стоном, твоим криком удовольствия и каждым гребаным звуком между ними. — Он наклоняется и прикусывает мою губу, и я чувствую, как он дрожит, знаю, что он так же страдает, как и я.

— Я хочу чувствовать тебя. Как твои ногти впиваются мне в плечи. Бедра напрягаются вокруг меня, когда я подведу тебя ближе к краю. — Он выдыхает, властные нотки в его голосе, с оттенком откровенной нужды, заставляют все мое тело вибрировать от желания. — Я хочу видеть, как пальцы на твоих ногах напрягаются, вжимаясь мне в грудь. Хочу видеть, как ты раскрываешь губы и закрываешь глаза, когда это становится невыносимым — удовольствие становится чертовски интенсивным — потому что, детка, я хочу знать, что заставляю тебя испытывать подобное. Хочу знать, что внутри ты чувствуешь себя такой же живой, каким заставляешь чувствовать меня ты.

Его слова — самая соблазнительная прелюдия для моего тела, которое уже жаждет его прикосновений. Притягиваю его к себе, нерешительность — далекое воспоминание. Наши тела и сердца бьются вместе, мы падаем на кровать, а руки и губы исследуют, пробуют и искушают.

Заставляю его лечь на спину, царапая ногтями его грудь, его мышцы напрягаются, в горле гудит отчаянный стон. Мои губы проводят неспешную дорожку вниз по линии его шеи, по рельефным мышцам живота, сжимающихся при каждом касании языка или царапанье. Прохожусь поцелуями вниз по одной стороне его чертовски сексуальной V-образной впадине, а затем обратно по другой стороне вверх, избегая его только что набитой тату на ребрах, мои пальцы через шорты находят и обхватывают его стальной член.

Поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, затуманенным желанием и переполненным эмоциями, стягиваю с него шорты. Пробираюсь поцелуями вниз по тонкой линии волос на животе, а затем двигаюсь дальше и дразню головку его члена влажными, теплыми губами. Его член пульсирует у моих губ, он шипит:

— Чееерт! — протяжная манера, с которой он произносит это слово, побуждает меня взять его глубже в рот и прижаться снизу языком, скользя по нему и вбирая его еще глубже.

Его ладони, праздно лежащие на кровати, сжимаются в кулаки, а бедра дергаются, когда я вытаскиваю его обратно, пока у меня во рту не оказывается только его конец. Облизываю его языком, уделяя особое внимание чувствительной головке, прежде чем вобрать его до основания, пока он не упирается мне в горло. В одно мгновение Колтон сжимает руками мои волосы, когда удовольствие его настигает.

— Иисусе, — выдыхает он между тяжелыми вдохами, пока я продолжаю работать ртом. — Как же чертовски хорошо.

Кончиками пальцев дразню его чувствительную кожу у основания, щекочу и сжимаю, втягивая щеки с каждым скольжением, всасывая его в себя. Наблюдаю за ним и не могу сдержать пытающейся появиться довольной улыбки, несмотря на то, что он заполняет мой рот. Голова Колтона откинута назад, губы плотно сжаты от удовольствия, мышцы шеи напряжены. Вид того, как он медленно распадается на части, вызвал бы у меня желание, если бы я уже и так не промокла насквозь.

Сжимаю член рукой и совершаю круговые движения, двигаю головой вверх и вниз. Он стонет, превращаясь у меня во рту в сталь, и в мгновение ока тянет меня вверх по себе, мои соски болят от прикосновения кожи к коже.

Его губы соединяются с моими в ту же минуту, когда мои губы оказываются в пределах досягаемости, происходит жадное столкновение губ, языков и зубов; он властвует в поцелуе, забирая то, что хочет, хотя я более чем охотно отдаю это сама. Колтон меняет наше положение в мгновение ока, так что я оказываюсь на спине, на подушках. Он скользит взглядом по моему телу, лукавая улыбка озаряет его лицо, когда он смотрит на мои трусики, а затем снова на меня.

— Я давно не практиковался, — говорит он, качая головой и сверкая ямочкой на щеке. А затем, несмотря на плотское желание, пронизывающее все мои нервные окончания, я не могу сдержать смех, срывающийся с моих губ, когда ткань трусиков разрывается пополам. — Вот, — говорит он, прижимаясь губами к моему животу и целуя его. — Так намного лучше.

И не поцелуй сам по себе, а неожиданность того, что его губы на мгновение застыли прямо под моим пупком — этот момент отрезвляет меня. Но в то же время делает его гораздо слаще. Его глаза закрыты, а губы прижаты к чреву, в котором находился его ребенок, и по моей предвкушающей плоти тут же пробегает холодок.

Через мгновение его губы мучительно медленно поднимаются вверх по моим ребрам к груди. Чувствую его горячее дыхание, скольжение языка, всасывающее движение его губ, когда он накрывает ими мой сосок, и невольно вскрикиваю. Ощущения, вызываемые его ртом, подобны удару молнии по моей киске, моя сдержанность рушится, тело охвачено огнем.

— Колтон, — задыхаюсь я, мое желание усиливается, ногтями царапаю кожу на его плечах, его рот доставляет удовольствие и намекает на то, что должно произойти. Мои соски затвердели и так чувствительны, что мне почти больно, он двигается вверх по моему телу. Одна его рука вцепляется мне в волосы, удерживая локоны в заложниках, в то время как другая скользит вниз по моему телу и проникает между ног.

Задерживаю дыхание в промежутке между тем, как его пальцы раздвигают мои бедра и почти меня касаются. Легкие лишены воздуха, тело полно предвкушения, Колтон прижимается губами к моим губам в обжигающем поцелуе, и я воспаряю к небесам, и как раз в тот момент, когда у меня голова идет кругом, а желание выходит из-под контроля, его пальцы раздвигают мои створки, заявляя на меня свои права. Его рот ловит испускаемый мною стон, он умело манипулирует моими нервными окончаниями. Жар разгорается, и из глубины моего горла вырывается восторженный стон, я полностью поглощена и уничтожена Колтоном.

Его пальцы, покрытые моим возбуждением, скользят вверх и вниз, добавляя трения к уже и так пульсирующему клитору.

— Ах! — не могу сдержать крик от прикосновений его пальцев, меня переполняют ощущения, накал страсти нарастает. Его пальцы поглаживают меня, губы на моей шее соблазняют, пока мое тело быстро поднимается вверх на волне наслаждения. Соски твердеют, бедра напрягаются, желание рикошетом проходит сквозь меня, а затем возвращается, чтобы ударить в десять раз сильнее.

И я теряюсь. Шаг в забвение, атакующее мои чувства и подавляющее все мысли. Мои руки сжимают его предплечья, бедра вздрагивают, тело взрывается миллионом осколков удовольствия. Единственное, что я слышу, кроме грохота моего сердцебиения в ушах, это удовлетворенный стон, срывающийся с его губ.

Через секунду после того, как я преодолела последнюю волну оргазма, Колтон смещается, раздвигая мои бедра коленями, и прикладывает головку члена к моему все еще пульсирующему лону.

И тут меня осеняет — прорывается сквозь туман желания — и приводит в чувство. Упираюсь ладонью ему в грудь, мотая головой.

— Колтон… нам нужен презерватив… — говорю я ему, реальность поражает сильнее, чем дрожь оргазма, все еще сотрясающая меня.

Тело Колтона напрягается, голова вскидывается от созерцания того места, где наши тела должны соединиться. Он наклоняет голову и просто смотрит на меня, единственными звуками в комнате являются мое все еще прерывистое дыхание и тихое звучание песни «Stolen» из динамиков наверху. Но то, как он смотрит на меня — будто я его следующий вдох — останавливает мои дальнейшие протесты.

— Я не хочу пользоваться презервативом, Райли. — Его слова поражают меня, но больше то, как он их произносит — смиренное недоверие, смешанное с раздражением.

Но почему?

Недоверие, потому что своей просьбой я испортила настрой? Раздражение, потому что теперь ему придется пользоваться презервативами?

— Брось, Колтон, не веди себя как типичный парень. Знаю, ощущения не одни и те же, но нам нужно быть умнее…

Внезапное движение Колтона в постели, когда он притягивает меня к себе, так что я оказываюсь сидящей верхом на его коленях, удивляет меня настолько, что я перестаю протестовать. Его руки находят мой затылок, удерживая большими пальцами мое лицо, его глаза впиваются в меня с благоговейным напряжением, которого я никогда раньше не видела.

— Нет, Рай. Я не хочу использовать презерватив не из-за отсутствия чувствительности. Черт, детка, я мог бы обернуть свой член мешковиной и все равно чувствовал бы тебя.

Мне хочется смеяться, пока разум пытается понять, что именно Колтон мне говорит.

— Что ты… что ты хочешь сказать? — и хоть он еще не ответил, мое сердце учащенно бьется, а пальцы начинают дрожать.

Наблюдаю, как он сглатывает, его кадык дергается, губы складываются в подобие улыбки. Он слегка качает головой, и его улыбка становится шире.

— Не знаю, как это объяснить, Рай. Та ночь была ужасна. Она навсегда запечатлелась в моей памяти — ты, я… ребенок… — его голос затихает, он слегка качает головой, глядя на мгновение вниз, потому что я знаю, он все еще пытается смириться с тем, что мы оба потеряли ребенка. Он прерывисто вздыхает, а когда поднимает глаза, я вижу в них неприкрытую искренность. — Я до смерти перепугался, — говорит он, наклоняясь и нежно целуя меня в губы, прежде чем поцеловать в нос, а затем отстраниться. — Я до сих пор испытываю страх каждый раз, когда думаю об этом и о том, что могло случиться. Я просто не знаю, как это объяснить. — Он громко выдыхает, и я вижу на его лице необходимость попытаться подобрать правильные слова, чтобы выразить свои чувства.

— Не торопись, — шепчу я, зная, что дам ему все время мира, если он попросит.

Он потирает большими пальцами мою щеку, от пронзительности момента по коже бегут мурашки.

— Часть меня… — его голос срывается, и я вижу, как пульсируют мышцы на его челюсти, когда он пытается контролировать эмоции, которые я вижу в его глазах. — …часть нас умерла в тот день. Но это часть меня была мне очень дорога.

Когда он называет ребенка нашим, у меня перехватывает дыхание и руки тянутся к его предплечьям.

— Я сидел в приемной, Рай, с твоей кровью, кровью нашего ребенка на своей коже, и я не думаю… не думаю, что когда-либо чувствовал себя таким чертовски живым. — Эта кроткая улыбка снова появляется на его великолепных губах, но меня пленяют его глаза. Эти зеленые вспышки умоляют и просят, чтобы я поняла слова — высказанные и невысказанные — которые он мне сейчас говорит.

На мгновение он опускает взгляд на свои руки, на его лице мелькают эмоции, когда он вспоминает, что тогда чувствовал, прежде чем посмотреть на меня.

— Кровь ребенка, которого я никогда не увижу, но которого мы создали вместе… — на последних словах его голос срывается, но он не отрывает от меня глаз, убеждаясь, что я вижу в них все — горе, неверие, потерю.

— Все эти эмоции… все, что происходило… попытки переварить все это были похожи на попытки сделать глоток воды из гребаного пожарного шланга. — Он снова выдыхает и на мгновение закрывает глаза, ошеломленный воспоминаниями и тем, как лучше их объяснить. — И я до сих пор не знаю, смогу ли когда-нибудь это переварить, Рай. Но одно я знаю точно, — говорит он, сжимая пальцами мои щеки, усиливая уверенность в своих словах, — когда я сидел в комнате ожидания и доктор сказала мне… о ребенке… меня наполнили чувства, которые я никогда не думал, что смогу испытывать, — говорит он с непоколебимым взглядом и полным благоговения голосом, заставляя мое сердце таять от надежды на то, о чем я никогда даже и не могла себе представить.

Подушечкой большого пальца он вытирает слезу, сбегающую по моей щеке, я даже и не знала, что плачу, и продолжает:

— И сидя в этой проклятой больничной палате, ожидая, когда ты очнешься… я осознал, что ты для меня значишь, что мы вместе создали — лучшие частицы нас соединились вместе. А потом до меня дошло, — говорит он с такой нежностью в глазах, что, когда я открываю рот, чтобы что-то сказать, ничего не выходит. Он мягко улыбается мне, облизывая нижнюю губу. — Я понял, то, что она сделала со мной не обязательно случится снова. Что я могу дать кому-то жизнь, которой у меня никогда не было, Райли. Жизнь, которую ты показала, что для меня возможна.

Воздерживаюсь от слов, врывающихся в мою голову, когда сказанное Колтоном разрушает все виды защиты, которыми я когда-либо оплетала свое сердце. Мои пальцы на его бицепсах напрягаются, а подбородок дрожит от нахлынувших эмоций.

— Нет, не плачь, Рай, — бормочет он, наклоняясь и целуя дорожки слез, бегущие по моим щекам. — Ты уже достаточно плакала. Я просто хочу сделать тебя счастливой, потому что, черт возьми, детка, это ты сделала все другим. Ты позволила мне увидеть, что мой самый большой страх — проклятый черный яд — на самом деле вовсе не был страхом. Он был предлогом не открываться, говоря, что все, на что я способен — это нести боль и заразить своими демонами другого. Но я знаю — знаю — что никогда не смог бы причинить боль ребенку — родной плоти и крови. И я чертовски уверен, что ты никогда не причинишь никому вреда, просто назло мне.

На его глаза наворачиваются слезы, на мгновение он их опускает и качает головой, исповедь и очищение его души, наконец, берут свое. Но когда он поднимает на меня взгляд, несмотря на слезы, я вижу в нем такую ясность, такое благоговение, что у меня перехватывает дыхание. Мое сердце, украденное им давным-давно, несомненно, принадлежит ему.

— Это похоже на то, как из ужасной тьмы, в которой мне пришлось жить всю свою жизнь, появляется невероятный луч света.

Его голос срывается, слезы капают, мы сидим в этой чудовищно большой постели, тела обнажены, прошлое больше не сокрыто, сердца обнажены и абсолютно беззащитны, и в то же время никогда в жизни я не чувствовала себя более уверенной в ком-либо другом.

Он приподнимает мою голову, чтобы я на него взглянула.

— Так ты не против?

Смотрю на него, не совсем понимая, о чем он спрашивает, но надеясь, что мои предположения верны.

ГЛАВА 38

Колтон

— Боже, мне нужно знать, что ты не против, Рай? — вглядываюсь в ее лицо в поисках каких-либо признаков того, что на этом пути она со мной, потому что сейчас мое гребаное сердце колотится, а грудь сжимается с каждым чертовым вздохом.

Ее фиалковые глаза — единственные, которые когда — либо могли заглянуть мне в душу и увидеть все, что я скрывал — смаргивают слезы и пытаются осмыслить сказанное мною о том, чего я никогда не хотел, а теперь хочу с ней.

Все наши завтра.

Возможности.

Чертово будущее.

Финальный гребаный клетчатый флаг.

И в глубине души я абсолютно точно знаю, что чувствую к этой женщине, которая ворвалась в мою чертову жизнь, схватила меня за яйца — и, очевидно, за сердце — и никак не отпускает. Не могу противиться мимолетному желанию, чтобы успокоить дурные предчувствия, пронизывающие меня, облегчить волнения в душе, которую я всегда считал обреченной на адские муки. Наклоняюсь и прижимаюсь к ее губам, используя их податливость в качестве молчаливого подтверждения, о котором она даже и не подозревает, что дает мне.

Смотрю на свои руки, дрожащие на ее щеках, и знаю, что эта дрожь не имеет ничего общего с чертовым несчастным случаем, все это связано с заживающими ранами, такими старыми и покрытыми рубцами, что я никогда бы не подумал, что их можно излечить. Поднимаю глаза, чтобы снова встретиться с ней взглядом, потому что, говоря ей это, мне нужно, чтобы она знала, пусть до нее у меня было много женщин, но она единственная, черт возьми, кто когда-либо это услышит.

— Я говорил тебе во Флориде, что всегда использовал адреналин — скорость, женщин — чтобы заполнить пустоту, которую всегда чувствовал. А теперь… — качаю головой, не зная, как заставить слова, бегающие кругами в моей гребаной голове, звучать связно. Делаю глубокий вдох, потому что это самые важные слова, которые я когда-либо говорил. — Рай, все это не имеет значения. Все, что мне нужно — это ты. Только. Ты. И мальчики. И все что мы создадим вместе.

По коже бегут мурашки, я так ошеломлен всем — моментом, чувством, гребаной беззащитностью — что вынужден сглотнуть, на мгновение закрыв глаза. И когда я их открываю, сострадание и любовь в ее глазах — и простая мысль о том, что я вижу ее любовь, принимаю ее — заставляют мой пульс учащенно биться от эйфории, которую она приносит, и это разрушает последний барьер моего прошлого.

— Я люблю тебя, Райли. — Шепчу я. Груз, лежащий на моей груди взрывается, рассыпаясь на миллион гребаных осколков, освобождая мою душу, взмывающую вверх, как Боинг-747.

ГЛАВА 39

Он любит меня.

Эта мысль снова и снова проносится у меня в голове, во мне бурлит адреналин.

Он только что сказал, что любит меня.

Слова ускользают от меня, волна любви и гордости за этого мужчину накрывает меня, окутывая коконом возможностей и успокаивая любые сомнения, которые могли у меня остаться.

— Колтон… — я так переполнена эмоциями, что не могу подыскать слов, чтобы сказать ему то, чего так долго ждала.

— Ш-ш-ш, — говорит он, поднося палец к моим губам и застенчиво улыбаясь. — Дай мне закончить. Я люблю тебя, Райли. — Теперь, когда он обрел опору в этом новом мире, его голос звучит увереннее. Его улыбка становится шире, как и моя, палец все еще прижат к моим губам. — Думаю, что всегда любил… с той проклятой первой ночи. Ты была тем ярким пятном — той гребаной искрой — от которой я не мог спрятаться, даже когда меня поглотила тьма. Бог мой, детка, мы столько всего пережили, что я… — его голос стихает, влага, скопившаяся в его глазах, стекает по щеке.

Всхлипываю, сдерживая рыдания, потому что сейчас невозможно не плакать. Протягиваю руку и обхватываю его щеки, щетину, грубую и успокаивающую под моими ладонями, и прижимаюсь губами к его губам, он обнимает меня и крепко прижимает к своему телу. Касаюсь лбом его лба и запускаю пальцы ему в волосы и, стиснув их в кулак, оттягиваю его голову назад, чтобы посмотреть в глаза.

— Я люблю тебя, Колтон. Я так давно хотела сказать тебе эти слова. — Смеюсь, не в силах сдержать бурлящее во мне счастье. — Я люблю тебя, храброго, удивительного, сложного, упрямого, великолепного мужчину, которого, кажется, мне никогда не будет достаточно…

Его губы захватывают мои, мы сливаемся в поцелуе, наполненном таким количеством эмоций, что я не могу сдержать льющихся слез, или повторяющегося шепота слов, которые я так долго сдерживала, и которые наконец вырвались на свободу.

Мозоли на его пальцах царапают мою спину, когда он прижимает меня к себе, его стальная грудь против мягкости моих грудей разжигает пламя желания глубоко внутри меня. Наши языки проникают глубже, вздохи слетают с наших губ, желание усиливается, мы погружаемся в медленный, но ошеломляющий поцелуй, от которого покалывает все тело. Каждый нерв жаждет быть задетым и отмеченным его пальцами, как угодно и где угодно.

Покачиваю изнывающей от боли вершиной над кончиком его эрегированного члена, в то время как его язык делает меня слабой и беззащитной одним лишь поцелуем, оставляя на мне неизгладимый след. Мои пальцы рассеянно поглаживают твердые мускулы его плеч, прежде чем я вплетаю их в его волосы, удерживая его голову в плену, как он уже сделал с каждой частичкой меня.

Он отстраняется, прерывая наш поцелуй, и я протестующе вскрикиваю, чувствуя, что никогда не смогу полностью удовлетворить свою жажду к нему. Смотрю на его спутанные волосы и сверкающие глаза, прежде чем потянуться к его губам, изогнутым в улыбке, которая полностью вышибает мой мир из равновесия. Его пальцы нежно прочерчивают линии вдоль моего позвоночника, пока я пытаюсь понять, о чем говорят его глаза.

— Позволь мне заняться с тобой любовью, Рай, — говорит он хриплым голосом, в котором слышится нежность.

Сколько еще раз сегодня он заставит замереть мое дыхание? Сколько еще раз он отдаст мне свои сломленные частицы, чтобы я смогла взять их и соединить вместе, чтобы он снова стал целым?

Смотрю на него, мои губы складываются в улыбку, когда я говорю:

— Я всегда позволяла, — качаю головой, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Глупо, конечно, смущаться своей исповеди, когда мы стольким уже поделились, но мне нравится искорка, вспыхнувшая в его глазах, и приоткрытые губы, когда он слышит мои слова. Провожу ладонью по его руке и кладу ее ему на сердце. — Я всегда занималась с тобой любовью, ты просто не знал.

Он выдыхает смешок, его улыбка становится еще шире, он поворачивается и укладывает нас на подушки позади меня. Его лицо в нескольких дюймах от моего, тело опирается на локти, а колени между моих бедер.

— Что же, на этот раз мы будем знать оба, — говорит он, прерывисто дыша, когда его стальной член прижимается к моему входу.

Закрываю глаза, мое тело дрожит под ним, нуждаясь и жаждая удара всепоглощающего ощущения, которое, я знаю, приближается.

— Посмотри на меня, Рай. — Открываю глаза и смотрю вверх, растворяясь в красоте его лица. — Хочу наблюдать за тобой, когда буду овладевать. Хочу видеть, как ты позволишь мне любить тебя. — Он наклоняет голову и дразнит мои губы легким поцелуем, прежде чем снова найти мои глаза. — Я люблю тебя.

Произнося эти три слова, он проникает в меня, и, клянусь, от нашего единения вспыхивают искры, потому что на этот раз это нечто большее, чем просто физическая связь. Это единение наших сердец, душ и всего, что есть между нами. Вижу, как его глаза затуманиваются желанием и темнеют от страсти, когда он полностью погружается в меня.

— Господи Иисусе! — стонет он, начиная двигаться, затрагивая каждый возможный нерв. Мое тело реагирует инстинктивно, бедра приподнимаются, спина выгибается, так что я могу впитать каждую каплю удовольствия от этого невероятного мужчины.

Чувствую, как меня атакуют ощущения. Скольжение его кожи по моей. Беспрепятственная страсть и безграничная любовь в его глазах. Тихий стон удовольствия доносится из глубины его горла. Волна жара окутывает меня, когда он пронзает меня, вращая бедрами, прежде чем медленно отстраниться, начав все сначала.

Мое тело вибрирует от этого наивысшего чувственного наслаждения, которого я не смогла бы избежать, даже если бы захотела — все случившееся так идеально совпало по времени.

Напряжение нарастает, удовольствие возносит меня до головокружительного максимума, Колтон находит медленный, но ровный ритм, позволяющий ему проникнуть к каждому нервному окончанию и вытянуть из него по максимуму. Его глаза по-прежнему смотрят на меня, но я вижу, как удовольствие начинает вытеснять необходимость наблюдать за мной, его глаза на мгновение закрываются, челюсти сосредоточенно сжаты, веки отяжелели, ноздри раздуваются.

— Колтон… — стону я, когда желанное опустошение начинает сотрясать меня, мои мышцы напрягаются, готовясь к натиску ощущений, оказывающихся в пределах досягаемости. Услышав свое имя, он смещается, проводит руками по моему телу и садится на колени. Его руки скользят по моему лону, большой палец находит клитор, заставляя меня выгнуть бедра, прося большего.

Морщины сосредоточенности на его лице разглаживаются, губы изгибаются в сладострастной ухмылке.

— Хочешь еще?

Все, что я могу сделать, это кивнуть, мои слова теряются под натиском чувств. Его пальцы, осторожно обращаясь с моей новообретенной тату, сжимают плоть по бокам моих бедер, крепко удерживая, в то время как на его лице все еще играет улыбка, но бедра продолжают свои до боли восхитительные проникновения и последующие отступления. Я ни на что не способна, кроме как сфокусироваться на попытке справиться со всепоглощающей атакой на свои чувства, когда он, удерживая мой взгляд, поднимает меня все выше и выше. Мои бедра напрягаются, голова откидывается назад, сила приближающегося оргазма возрастает.

А потом ничего.

Колтон прекращает все движения, похищая мой оргазм своей внезапной остановкой. Разочарованная, вскидываю голову, чтобы посмотреть на него и встречаюсь с зелеными глазами, в которых пляшет веселье и абсолютная сдержанность.

Он наклоняется вперед, его разгоряченная плоть проникает внутрь меня до невообразимых глубин, вытягивая невообразимый стон удовольствия, который я даже не пытаюсь остановить. Его руки толкают мои бедра вперед, а его лицо полностью заполняет поле моего зрения. Чувствую жар его тяжелого дыхания на своем лице и вижу, как напрягаются его мышцы, когда он контролирует свое желание врезаться в меня с безрассудной самоотдачей и подтолкнуть нас к краю быстро и жестко, как, я знаю, ему нравится.

— Черт, детка, с тобой я чувствую себя будто в Раю, — говорит он, наклоняясь вперед и касаясь губами моих губ. Он удивляет меня, проникая языком между моих губ и властвуя в поцелуе почти так же, как он властвует и в моем сердце. Чувствую, как его сдержанность ускользает, чувствую, как каждый его сладкий сантиметр увеличивается внутри меня, ощущаю, как растет желание, как потребность вытесняет разум.

Его рот клеймит и заявляет на меня свои права, в то время как его тело медленно начинает двигаться снова — обладая, дразня, подталкивая меня принять его вызов. Жидкий огонь снова вспыхивает, расплавленная лава опаляет и подпитывает адское пламя, из которого он только что меня вытащил. Вбираю его стон, когда он все глубже погружается в меня, пульсирующие искры удовольствия разжигают мои нервные окончания.

Он покусывает мою нижнюю губу и прерывает поцелуй, начиная набирать темп, врываясь в меня со страстным отчаянием, прислонившись лбом к моему плечу. Мое тело начинает дрожать от интенсивного напряжения в моем естестве, в то время как он продолжает свой мучительный ритм. Комната наполнена моими тихими стонами, его неразборчивым бормотанием и шлепающими звуками кожи о кожу, он подталкивает меня все выше и выше.

Ощущение его зубов на моей ключице — моя погибель. Лишающее сознания удовольствие охватывает меня, когда мое тело сжимается вокруг него и летит в свободном падении в восторженное забытье, отдаваясь ему.

Я забываю все — он заставил меня забыть все — кроме его запаха, его звуков, его вкуса, его прикосновений. Мое тело врезается в волну ощущений, его имя на моих губах, наши тела сливаются в одно.

— Как же чертовски сексуально смотреть, как ты кончаешь, — шепчет он, щетиной царапая мою шею, его тело замирает, а затем он медленно входит и выходит из меня, вытягивая последние остатки моего оргазма, все еще обжигающего меня. Я пульсирую и сжимаюсь вокруг его члена, ногтями царапая его плечи, крепко цепляясь за него с каждой волной удовольствия.

— Черт, Рай, это так чертовски приятно! — стонет он, когда его бедра начинают дергаться, мой собственный оргазм начинает подводить его к грани. И через мгновение Колтон снова стоит на коленях, руки толкают мои бедра вверх, и его бедра бьются в меня, когда он следует за своим собственным оргазмом.

— Давай, милый, — выдыхаю я, пытаясь отвечать на его толчки, полностью отдаваясь его потребностям.

Его гортанный стон заполняет комнату, когда он достигает своего пика, его напряженное тело содрогается, выезжая на свой собственный максимум. Через мгновение он переворачивает нас, наши бедра остаются соединенными самым первозданным образом, я лежу на нем, щекой прислоняясь к его груди, где могу слышать грохот его сердцебиения.

И мы лежим так некоторое время, лениво проводя пальцами по обнаженной плоти друг друга, восстанавливая дыхание и успокаивая колотящиеся сердца. Тишина вокруг нас так спокойна без теней преследующих его демонов. Да, какая-то часть его всегда будет сломлена и преследуема, но впервые у него есть кто-то, с кем он может этим поделиться. Кто-то, кто поможет облегчить бремя, поможет исцелить.

Полностью удовлетворенная вздыхаю от этой мысли, он целует меня в макушку.

— Я люблю тебя, — шепчу я, все еще ошеломленная всем, что произошло этим вечером. Его пальцы продолжают бесцельно скользить по моей спине. Закрываю глаза и наслаждаюсь ощущением наших тел, прижимающихся друг к другу, и легкостью его прикосновений. И тут срабатывает мой синдром навязчивого состояния, когда я мысленно провожу по линиям, которые выводят его пальцы на моем теле, поворачиваю голову так, что мой подбородок оказывается на руках, лежащих на его груди.

— Что? — невинно спрашивает он, несмотря на улыбку в уголках губ и озорства, отражающегося в глазах, которое я полюбила и ждала. Все, что я делаю, это приподнимаю брови, чувствуя грудью рокот его смеха.

— Алфавит, Ас? — я пытаюсь сдержать улыбку, но это бесполезно.

— Ага. В эти дни я вижу алфавит в совершенно новом свете, — говорит он, прекращая выводить буквы и проводя пальцем вниз по моей спине.

Мой смех сменяется вздохом, когда его рука сжимает мой зад. Чувствую, что желание, которое он всегда во мне вызывает, вновь начинает закипать. Он снова начинает твердеть внутри меня, а я наполняюсь влагой, контакт наших тел усиливает жажду.

— И какая же твоя любимая буква?

Он от души смеется, его сотрясающееся тело вибрирует до самого члена, приведенного в полную боевую готовность и до основания, погребенного во мне.

— О, детка, я вроде как неравнодушен к твоей «В». Это единственное место, где я хочу быть.

Даже не могу смеяться над его банальной репликой, потому что он выбирает именно этот момент, чтобы толкнуть свои бедра вверх, мое тело движется вместе с ним, его кожа трется о мои соски и вытягивает стон удовольствия из моего горла. Мои глаза закрываются, тело млеет, когда его движения вызывают повышенную ответную реакцию уже набухшей, благодаря его усилиям, плоти.

— Боже правый! — вздыхаю я, когда он вытягивает меня из пост-кататонического оргазмического состояния и снова околдовывает своими чарами.

ГЛАВА 40

Колтон

На солнце так же чертовски приятно, как и от ледяного пива, скользящего по моему горлу, и вида Райли, склонившейся напротив меня. Твою мать — это моя единственная мысль, ёрзаю и думаю о том, о чем не пристало думать в присутствии мальчиков.

Это когда-нибудь закончится? Желать, чтобы она была рядом? Желать смотреть, как она спит, и просыпаться рядом с ней? Испытывать нужду быть похороненным в ней? Прошло всего три чертовых часа с тех пор, как мы покинули мою кровать и, черт, я бы с удовольствием затащил ее наверх прямо сейчас и снова овладел ею.

— Лежать, мальчик!

И от этого голоса у меня сразу все опускается.

— Что-то не так, Бэкс?

— Очевидно, ты, если не перестанешь смотреть на нее так, будто хочешь нагнуть над шезлонгом и оттрахать до забытья, — говорит он, делая большой глоток пива.

Ну, мысль хорошая.

Я стону.

— Спасибо за картинку, чувак, потому что сейчас это совсем не помогает, — отвечаю я, закатывая глаза и качая головой, прежде чем оглянуться, чтобы убедиться, что мальчики достаточно далеко, и не могут услышать, как мы говорим о том, как я хочу замарать их чертовски сексуального воспитателя. И, мой Бог, она ходячий эротический сон. Снова ерзаю в кресле, наблюдая, как она садится на корточки и поправляет верх купальника, прежде чем намазать Зандера солнцезащитным кремом.

Качаю головой, думая о том, как она беспокоилась, выбирая купальник для вечеринки у бассейна с мальчиками. Даже в красном сплошном куске ткани, который она посчитала приличным, каждый ее гребаный изгиб виден как на ладони, словно чертов маршрут на карте, соблазняющий меня испробовать его на тест-драйве.

Впереди опасные повороты? Похрен. Давайте. Их. Сюда. Я мужчина, живущий опасностью. Она меня возбуждает. И черт меня дери, если я не жажду получить ключи прямо сейчас.

Поговорим о рычащих и рвущихся вперед моторах.

— Судя по твоему сопливому выражению лица, все идет хорошо? — спрашивает Бэкс, садясь рядом со мной и отрывая от грязных мыслей.

— В основном. — Открываю еще одну бутылку и делаю глоток.

— Прошу, только не говори мне, что тебя одомашнили и прочее.

— Одомашнили? Черт, нет. — Я смеюсь. — Хотя эта женщина смотрится чертовски сексуально, толкая впереди меня тележку с продуктами. — Могу представить это прямо сейчас, и будь я проклят, если эта мысль не вызывает у меня желания овладеть ею.

— Ты, Колтон Донаван, ступил ногой в продуктовый магазин? — прыскает он.

— Да. — Поднимаю брови и ухмыляюсь при виде шока на его лице.

— И не только для того, чтобы купить презервативы?

Ничего не могу поделать. Мне нравится над ним прикалываться. Это так чертовски просто.

— Не, они больше не нужны, если у тебя есть членская карта доступа в частый клуб.

— Господи Иисусе, чувак, ты пытаешься заставить меня захлебнуться пивом? — он вытирает пиво с подбородка, вылившегося из его рта.

— У меня есть кое-что еще, чем ты можешь подавиться, — бормочу я, когда мой взгляд возвращается к наклонившейся Райли, моему непрерывному полустояку. Я так сосредоточен на ней и своих извращенных, но охрененно приятных мыслях о том, что смогу сделать с ней позже, что не слышу слов Бэкса. — А? — спрашиваю я.

— Чувак, да ты просто долбаный подкаблучник, да?

Смотрю на него, готовый защищать свое гребаное мужеское достоинство, когда понимаю, что оно там, где я хочу, чтобы оно было: в гребаных руках Райли — идеальная комбинация сладкого и острого. Поэтому я смеюсь, качаю головой, подношу пиво к губам и пожимаю плечами.

— Пока этот каблук принадлежит ее киске, я, черт возьми, в игре.

Бэкс снова давится, но на этот раз от смеха, и я похлопываю его по спине, а Рай смотрит на нас, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

— Бог мой! Должно быть, это лучшая гребаная киска-вуду, когда-либо укротившая Колтона, мать его, Донавана.

— Укротившая? Никогда. — Посмеиваюсь и качаю головой, откидываясь на спинку стула, чтобы взглянуть на него. — Но один засранец… э — э… друг… заставил меня понять, как сильно мне нравится чертов алфавит.

— Тогда этот друг заслуживает в качестве благодарности до хрена пива. — Он пожимает плечами. — Или взамен этого хорошенькую сладенькую попку.

Фыркаю от смеха, благодарный за его сарказм, чтобы избежать разговоров о глубоких чувствах и прочем дерьме, которые мне не очень комфортно обсуждать. Я еще привыкаю говорить такого рода вещи Рай, и чертовски уверен, что не собираюсь откровенничать с Бэксом.

— У нее есть горячая подружка, — говорю я ему, поднимая бровь, повторяя то, что сказал в тот вечер, когда уговорил его взять Рай с нами в Вегас, и зарабатываю в ответ фырканье.

— Еще какая, — бормочет он, но прежде, чем я успеваю ответить, Эйден бомбочкой прыгает в бассейн, обрушивая на нас волну брызг. Мы начинаем смеяться, слова забываются, солнечные очки теперь забрызганы водой.

— Эй, — говорит он, и я оглядываюсь на него. — Я должен был наговорить тебе этой херни, потому что так мы забавляемся… но я действительно рад за тебя, Вуд. Не облажайся.

Улыбаюсь ему. Придурок.

— Спасибо за вотум доверия, чувак.

— В любое время, мужик. В любое время. — Мы сидим в тишине, оба наблюдаем за мальчиками, которые ведут себя так, как и должны вести себя дети. — Так ты готов?

Голос Бэкса отвлекает меня от мыслей и возвращает к тому, на чем я должен сосредоточиться: на гонке на следующей неделе. Первый раз оказаться в машине после аварии. Педаль до пола и следующий поворот налево. И, черт меня побери, если от одной мысли об этом у меня не подскакивает давление.

Но я справлюсь.

— Черт, я родился готовым, — говорю я ему, стукаясь горлышком своей бутылки о горлышко его. — Клетчатый флаг мой.

— Да, черт возьми, — говорит он, глядя на свой телефон, куда пришло сообщение, и мои глаза возвращаются к Райли и мыслям о конкретной паре клетчатых трусиков, которые я так и не заполучил. Я чертовски уверен, что должен это исправить.

Качаю головой, откидываюсь на спинку стула и смотрю, как мальчики прыгают в бассейн, подначивая друг друга. Сижу и жду, но этого не происходит. Гребаного укола ревности, который я испытывал, видя мальчиков, которые вели себя так, как никогда не вел себя я. Потому что, даже после усыновления, внутри меня по-прежнему присутствовал страх, я его по-прежнему чертовски остро чувствовал.

Райли ловит мой взгляд с другого конца террасы, и эти чертовски сексуальные, как грех, губы широко улыбаются. Убейте меня на месте. Мои яйца сжимаются, в груди тесно при мысли, что это я стал причиной этой улыбки на ее губах. Эта женщина мой криптонит.

Кому еще я позволю пригласить семерых мальчиков в свой дом на вечеринку у бассейна, чтобы отпраздновать здесь начало лета? С какой еще женщиной я мог бы поделиться своими демонами, и вместо того, чтобы убежать от меня с воплями, она смотрит мне в глаза и говорит, что я храбрый? Кто еще мог оставить шрам на своей коже, чтобы доказать мне, что она в этом надолго?

Гребаные клетчатые флаги, алфавиты и простыни. Когда, черт возьми, все это стало для меня нормально?

Качаю головой, притворяясь, что не хочу этого, но будь я проклят, если смогу отвести от нее взгляд хотя бы на секунду, прежде чем мои глаза снова ее не отыщут.

Беру новое пиво, которое протягивает мне Бэкс, делаю глоток и смотрю на него, а он, смеясь, качает головой.

— Что?

— Черт, ты собираешься жениться на ней.

Теперь моя очередь подавиться пивом. Сгибаюсь пополам в приступе кашля, Бэкс слишком сильно хлопает меня по спине.

— Он в порядке! — слышу я его слова, когда пытаюсь сдержать кашель, смешанный со смехом, обжигающим горло. — С ним все в порядке, — повторяет он, и я слышу в его голосе веселье.

— Отвали, Бэкс! — наконец-то мне удается оправиться. — Этого не случится! Нет колец — нет обязательств, — со смехом повторяю я наш старый девиз. А потом поднимаю глаза и вижу Рай. Она сидит на краю бассейна с диетической колой в руке и исполняет роль судьи в игре Марко Поло. Рикки ловят на том, что он вылез из бассейна, и Райли откидывает голову назад, смеясь над чем-то, что говорит ему Скутер.

И сейчас в ней есть что-то: волосы, подсвеченные солнцем, беззаботный смех и, очевидно, любовь ко всем окружающим. Что-то в том, что она находилась с мальчиками, делая их жизнь нормальной в месте, которое никогда не было настоящим домом до того момента — до нее — ударяет по мне сильнее, чем тот гребаный новичок Джеймсон во Флориде. Заставляет меня думать о навеки вечном и прочем дерьме, которое полгода назад ни за что бы не пришло мне в голову.

Должно быть, Бэкс пробрался мне в мозги. Вбил туда всякой херни. Придурок должен, нахрен, заткнуться о дерьме, которому не быть.

Никогда.

Так какого хрена мне интересно, как Рай будет выглядеть в белом? Почему мне интересно, как прозвучит вслух Райли Донаван?

Никогда. Пытаюсь выбросить эти мысли из головы, но они остаются, пугая меня до чертиков.

— Этому не бывать. — Смеюсь я, неуверенный, повторяю ли я эти слова, чтобы убедить Бэкса или себя. Оглядываюсь на Рай. Поговорим о том, как ринуться в атаку с пистолетом наголо, когда я еще даже не нашел пуль, чтобы его зарядить. Гребаный Бэккет. — Укрощение — это одно, ублюдок. Надеть на себя брачные оковы? — я присвистываю. — Это совсем другая игра, которая мне не интересна. — Я снова качаю головой, глядя на его ухмылку, встаю со стула. — И никогда не будет.

— Это мы посмотрим, — говорит он с ухмылкой, которую мне хочется стереть с его лица.

— Чувак, ты чувствуешь это? — спрашиваю я, разводя руки в стороны и подставляя лицо солнцу, прежде чем снова на него посмотреть.

— Что?

— Это называется жара, Дэниэлс. Ад не может замерзнуть, если снаружи все еще жарко, — бросаю я через плечо, прежде чем подойти к краю бассейна. Разговор окончен. Больше никакого трепа про брак и прочее дерьмо.

Он хочет, чтобы у меня случился сердечный приступ?

Черт.

— Бомбочкой! — кричу я, прежде чем прыгнуть в воду, надеясь создать в бассейне больше гребаного волнения, чем Бэкс пытается создать в моей голове.

ГЛАВА 41

Когда я выхожу из фургона впереди Колтона, дежа вю ударяет меня, словно поезд. Влажная жара Форт Уорта обрушивается мгновенно, но пот, струящийся по моей спине, не имеет ничего общего с погодой, а лишь с тревогой, пронизывающей каждый нерв.

Из-за Колтона.

И из-за машины, к которой мы направляемся.

Знаю, он нервничает, чувствую это по его крепко сжатым пальцам, переплетенных с моими, но его внешний вид не отражает ничего, кроме человека, готовящегося выполнить свою работу. Люди вокруг нас непрерывно болтают, но Колтон, Бэкс и я сходим с поля как единое целое, полностью сосредоточенные.

Пытаюсь отогнать воспоминания, атакующие мой разум, казаться спокойной, хотя каждая клеточка моего существа вибрирует от отчаянного беспокойства.

— Ты в порядке? — омывает меня его хриплый голос, чувствую вину за его беспокойство обо мне, так как это я должна успокаивать его.

Не могу ему лгать. Он поймет и будет волноваться еще больше. Меньше всего я хочу, чтобы он думал обо мне. Хочу, чтобы он сосредоточился и был уверен в себе, когда сядет в машину и зеленый флаг (старт гонки — прим. переводчика) приведет его к клетчатому.

— Я стараюсь, — выдыхаю я и сжимаю его руку, когда мы достигаем бокса и массы фотографов, ожидающих запечатлеть первую после аварии гонку Колтона. Щелчки затворов и выкрики вопросов заглушают его ответ. И если я напрягаюсь еще больше, Колтон, кажется, немного расслабляется, чувствуя себя комфортно в этой среде, будто это его вторая кожа.

И я понимаю, что, хотя все это мне неприятно и чуждо, это часть пятна, в котором Колтон жил постоянно. Окруженный криками и вспышками, он на сто процентов вернулся в свою стихию. Полнейший хаос позволяет ему забыть о беспокойстве, которое, я знаю, мучает его разум, и за это я очень благодарна.

Отступаю в сторону и смотрю, как он отвечает на вопросы с обезоруживающей улыбкой, которая каждый раз поражает меня. И так же, как я вижу дерзкого плохого парня, блистающего каждым ответом, еще я вижу мужчину полного почтения к любимому виду спорта и той роли, которую он в нем играет. С каждым ответом этот мужчина обретает частички уверенности, которые оставил на трассе в Санкт-Петербурге.

Как бы я ни боялась знакомого призыва «Джентльмены, заводите моторы», глубоко внутри меня просыпается облегчение от того, что он вернулся. Мой безрассудный, мятежный негодник только что нашел опору и отходит к своему месту.

* * *

Вокруг нас опускается тишина — непрестанный шум угасает до глухого жужжания по мере того, как минуты бегут, приближая нас все ближе и ближе к началу гонки. Чувствую, как беспокойство Колтона нарастает, вижу это в его непрекращающихся движениях и хочу как-то успокоить, но боюсь, что он почувствует мое волнение, и это только ухудшит дело.

Вижу, как он швыряет пустую обертку от «Сникерса» в мусорное ведро рядом, просматривая с Бэксом и другими членами команды расписание пит-стопов. Смотрю, как он делает шаг назад и глядит на свою машину, склонив голову набок — молчаливый разговор человека и машины. Он медленно подходит к ней; команда, все еще делая последние корректировки, отступает назад. Он протягивает руку и почти ласково проводит ею по носу к кабине водителя. Потом, как обычно, стучит костяшками пальцев по боку четыре раза. На последнем стуке он задерживает кулак, на секунду прислонив к металлу, прежде чем покачать головой.

И даже за хаосом всех последних приготовлений, происходящих вокруг меня, я не могу оторвать от него глаз. Понимаю, как ошибалась, когда надеялась, сидя рядом с его больничной койкой, что он откажется от всего этого. Просить его отказаться от гонок — все равно что просить не дышать. Быть единственной, кого он любит. Гонки у него в крови — безусловная необходимость — и это никогда не было так очевидно, как сейчас.

Интересно, насколько другой будет для него эта гонка без постоянного следования по пятам его демонов, без необходимости ехать быстрее, давить на педаль сильнее, чтобы обогнать их. Будет ли это легче или труднее при отсутствии угрозы, которую он чувствовал всю свою жизнь?

Громкоговоритель оживает, сокрушая мои мысли и размышления Колтона. Он оглядывается через плечо, его глаза тут же встречаются с моими. Застенчивая улыбка расплывается по его губам, подтверждая, что наша связь настолько глубока, что нам не нужны слова. И это чувство бесценно.

Вокруг нас суетятся люди, не сводя с меня глаз, он еще два раза стучит костяшками пальцев по капоту, прежде чем повернуться и направиться ко мне.

— Начинаешь новую традицию? — спрашиваю я, выгнув бровь, с километровой улыбкой в ширину и сердцем, переполненным любовью. — Еще два на удачу или что?

— Нет. — Он ухмыляется, сморщив нос самым милым образом — такой контраст с волевыми чертами его лица — что мое сердце тает. — Вся дополнительная удача, что мне нужна вот здесь, — говорит он, наклоняясь и прижимаясь самым нежным поцелуем к моим губам, и на мгновение замерев.

Эмоции бьют через край — настоящая битва происходит внутри меня, когда я пытаюсь сказать себе, что его внезапное проявление любви не связано с тем, что судьба дарит мне наше последнее с ним воспоминание, так как снова случится что-то плохое. Отчаянно пытаюсь побороть жгучие слезы и насладиться моментом, но понимаю, что Колтон знает, чувствует мое беспокойство, потому что он поднимает руки, удерживая мое лицо, отстраняется и встречается со мной взглядом.

— Все будет хорошо, Рай. Со мной ничего не случится. — Заставляю себя услышать в его голосе абсолютную уверенность, немного расслабиться, быть сильной ради него.

Едва заметно киваю.

— Знаю…

— Детка, Небеса еще не хотят меня, и, будь я проклят, если Аду удастся со мной справиться, так что ты вроде как застряла со мной. — Он одаривает меня ослепительной улыбкой, кричащей обо всем том, что я никогда не считала сексуальным — непредсказуемости, риске, высокомерии — и теперь ничего не могу поделать с той жаждой, которую это создает.

— Застряла с тобой, да?

Он наклоняется и прижимается губами к моему уху.

— Застрять в тебе — это всё о чем я думаю, — бормочет он, его горячее дыхание у моего уха посылает дрожь по спине. — Так что, прошу, прошу, скажи мне, что на тебе надет какой-нибудь клетчатый флаг, на который я смогу претендовать позже, потому что, черт меня возьми, если я не хочу закинуть тебя на плечо и провести тестовый круг прямо сейчас.

Каждая клеточка моего тела сжимается от его слов. И, возможно, это повышенный уровень адреналина и плещущие через край эмоции от того, что мы вернулись в тот столь драгоценный момент, так жестоко украденный у нас несколько месяцев назад, но будь я проклята, если не хочу, чтобы он сделал именно то, что сказал.

— Люблю мужчин, готовых умолять, — поддразниваю я, мои пальцы играют с волосами, завитками, лежащими на воротнике его костюма.

— Ты даже не представляешь, о чем я буду умолять, когда дело дойдет до тебя, милая. — Он обезоруживает меня своей проказливой ухмылкой, от его слов у меня перехватывает дыхание. — Кроме того, мои мольбы приведут к твоим стонам и, ад меня забери, если это не самый сексуальный в мире звук.

Издаю слабый стон разочарования, отчаянно нуждаясь и желая его, не имея возможности получить… и я знаю, именно поэтому боль так сильна. Начинаю говорить, но меня прерывают первые аккорды «Звездно-полосатого Флага». Колтон крепко сжимает мои щеки и еще мгновение смотрит на меня, прежде чем снова поцеловать в губы, а потом в нос, развернуться в сторону флага, снять свою счастливую кепку и приложить руку к сердцу.

Звучат последние ноты гимна, я делаю глубокий вдох, чтобы подготовиться к следующим мгновениям — быть сильной, не показывать ему, что мой страх все еще здесь, независимо от того, насколько он в себе уверен. А потом вокруг нас воцаряется хаос, толпа взрывается аплодисментами.

Колтон застегивает костюм, надевает перчатки. Вдоль всей линии пит-роу начинают набирать обороты двигатели, и этот грохот отдается в моей груди. Он ушел в себя, слушает Бэкса и готовится для решения, стоящей пред ним задачи.

Приметы подсказывают мне сделать эту гонку другой. Перешагнуть через стену без помощи Дэвиса. Сделать все, чтобы прошлое не повторилось. А потом я слышу его голос. Ностальгией разбивая вдребезги всю мою решимость.

— Райли?

Мой взгляд мгновенно устремляется к нему, легкие лишаются воздуха от его слов и горько-сладких воспоминаний, которые они вызывают, и сосредотачивается на нем, когда он шагает ко мне, пожимая плечами в ответ на стон Бэккета о том, что времени не осталось.

Приоткрыв рот, вопросительно приподнимаю брови.

— Да?

Он протягивает руку, преодолевая короткий барьер из стены между нами, и притягивает меня к себе так, что наши сердца бьются друг о друга.

— Ты действительно думала, что на этот раз я позволю тебе уйти, ничего тебе не сказав?

Улыбка на моем лице, должно быть, растянулась на целый километр, потому что щеки жутко болят. На глаза наворачиваются слезы, и на этот раз не от страха.

А от любви.

От абсолютного обожания этого мужчины, крепко держащего меня.

— Я люблю тебя, Райлс. — Он произносит эти четыре слова так тихо, но я слышу их ясно, как день, даже, несмотря на все, что нас окружает — рев моторов, битком набитые трибуны, треск громкоговорителей.

Его слова окутывают мое сердце, волнами проходя сквозь каждую его частичку, и связывают нас вместе. Прерывисто выдыхаю и улыбаюсь ему.

— Я тоже люблю тебя, Ас.

Он ухмыляется, прежде чем прижаться покалывающим поцелуем к моим губам и говорит:

— Время для клетчатого флага, детка.

— Время для клетчатого флага, — повторяю я.

— Увидимся на победном финише, — подмигнув, говорит он, поворачивается и идет к экипажу, неподвижно стоящему в ожидании водителя.

Завороженная любовью и страхом, смотрю, как они помогают ему надеть шлем, а затем позволяю Дэвису увести меня вверх по лестнице к пит-боксу, чтобы я могла наблюдать за всем с высоты. Надеваю наушники, смотрю вниз через поручень и наблюдаю, как Колтону пристегивают устройство защиты шеи и головы, натягивают ремни и прикрепляют руль.

— Проверка радио, Вуд. — Бестелесный голос споттера Колтона наполняет уши, пугая меня. — Проверка, раз, два. Раз, два.

На мгновение воцаряется тишина, и я смотрю вниз, будто действительно могу видеть его через шлем и окружающего его команду.

Споттер пытается снова.

— Проверка, раз, два.

— Проверка, А, Б, В, — раздается громкий и ясный голос Колтона.

— Вуд? — в голосе споттера слышится замешательство. — Ты в порядке?

— Лучше не бывает, — смеется он. — Просто решил отдать должное алфавиту.

И нервозность, разъедающая меня, тут же рассеивается.

— Алфавиту?

— Да. От А до гребаной Я.

* * *

Квинлан сжимает мою руку, смотрю на цифры в верхней части экрана, отсчитывающие оставшиеся круги.

Десять.

Десять кругов, чтобы пройти через гамму эмоций — нервных, возбужденных, неистовых, полных надежды, влюбленности — то же самое, что я испытывала последние двести тридцать восемь кругов. Я стояла, сидела, ходила, кричала, молилась, и мне приходилось напоминать себе дышать.

— Он справится, — шепчет мне рядом Квинлан, сжимая мою руку чуть крепче, и хотя я согласна с ней — что Колтон выиграет заезд, и его возвращение в гонки будет триумфальным — я не произношу этого вслух, слишком боясь сглазить результат.

Смотрю вниз, где Бэкс украдкой разговаривает с другим членом команды, их головы так близко, что почти соприкасаются, они строчат что-то на листе бумаги. И я не очень разбираюсь в гонках, но знаю достаточно, чтобы отметить их обеспокоенность тем, что подсчитанный ими запас топлива настолько мал, что на последнем круге Колтон может буквально ехать на паровой тяге.

Смотрю, как уменьшается число кругов, мой пульс учащается, а сердце надеется, что оно достигнет пяти.

— К тебе с внешнего круга быстро приближается Мэйсон, — говорит споттер, в его обычно невозмутимом голосе слышится тревога.

— Принято, — все, что Колтон говорит в ответ, в его голосе резонирует сосредоточенность.

— Он сейчас догонит! — кричит споттер.

Смотрю перед собой на монитор, видя увеличенную версию того, что происходит на трассе, и мое тело напрягается в ожидании, когда массы металла, соревнуясь на безбожных скоростях, влетают в третий поворот. Клянусь, все в пит-боксе наклоняются вперед со своего места, чтобы рассмотреть поближе. Сжимаю кулаки и поднимаюсь на цыпочки, словно это поможет мне увидеть больше, быстро посылая свои молитвы Колтону, когда Мэйсон бросает ему вызов.

Слышу гул толпы одновременно с тем, как возвращаюсь глазами к монитору, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как их шины соприкасаются, как Мэйсон перестраивается и врезается в стену справа от него, в то время как машину Колтона разворачивает на асфальте от силы их касания.

Все в пит-боксе мгновенно вскакивают на ноги, тот же самый звук с другого трека обрушивается на нашу нервную систему. Прикрываю рот руками, и высовываюсь из открытого наблюдательного пункта, чтобы посмотреть на трек.

— Колтон! — кричит Бэкс, а я ахаю, ярко-красную машину бесконтрольно выносит на апрон (Прим. переводчика: апрон — плоская часть трассы, отделяющая внутреннее поле от наклонного виража). Обычно Колтон отвечал мгновенно, но в радиоэфире царит абсолютная тишина. И я думаю, что в это мгновенье маленькая часть меня умерла. Крошечная частица навсегда утрачена осознанием того, что беспокойство и воспоминания о безумных душевных переживаниях от аварии Колтона, всегда будет присутствовать со мной всякий раз, когда я буду видеть дым или взмах желтого флага (Прим. переводчика: желтый флаг показывают, если на трассе возникает опасность).

Вижу, как Бэккет тянет бейсболку за козырек, не сводя глаз с трека. Сейчас моим телом правит тревога, и все же я по-прежнему чувствую те семена уверенности, которые Колтон посеял ранее, готовые пустить корни и прорости. И я не могу представить, что происходит в его голове — смешение эмоций и воспоминаний — но он не сдается. Автомобиль не замедляется.

И все же он до сих пор молчит.

— Давай, сынок, — шепчет Энди, не обращаясь ни к кому конкретно, держась за край стола, за которым стоит, костяшки его пальцев побелели.

Проходит всего несколько секунд, но мне кажется, что прошла вечность, пока я смотрю, как машина Колтона беспорядочно несется по траве внутреннего поля, направляясь прямо к заграждению, прежде чем чудесным образом выровнять ход.

А затем вся кабинка испускает коллективный вопль, когда яркий красно-синий нос машины вылетает обратно по апрону на асфальт, теперь уже под контролем. И по-прежнему впереди. Из динамика доносится голос Колтона:

— Охренеть! — рявкает он, и поток эмоций прорывается сквозь его голос и радио, сопровождаемый воплем «Йууу-хууу!». Прилив адреналина ударил по нему в полную силу.

— Веди ее домой, малыш! — кричит Бэкс, вышагивая внизу под нами, и громко выдыхает, на мгновение снимая наушники и кепку, чтобы восстановить самообладание, прежде чем снова их надеть.

Осталось четыре круга.

Чувствую, что снова могу дышать, переплетаю пальцы, нервы трепещут, а надежды возносятся к новым высотам. Давай, милый. Ты сможешь, — тихо говорю я ему, надеясь, что он почувствует мою энергию вместе с энергией тысячи людей, сидящих на трибунах и призывающих его победить.

Осталось три круга. Я больше не могу этого выносить. Мое тело вибрирует не только от грохота двигателей, когда машины одна за другой проезжают мимо нас в бесконечной последовательности. Отодвигаюсь от мониторов и пожимаю плечами, когда Квинлан вопросительно на меня смотрит. Я хочу быть как можно ближе к нему, поэтому пробираюсь к лестнице и сбегаю вниз.

— Осталось два, малыш! — кричит Бэкс в микрофон, когда я добираюсь до нижней ступеньки, держась ближе к стене вдоль внутренней границы боксов. Отсюда не очень хорошо видно трассу, но я улыбаюсь, наблюдая, как Бэкс смотрит на монитор и качает головой, он беспокойно двигается, его энергия ощутима.

Смотрю на турнирную таблицу и вижу, что Колтон по-прежнему лидирует, прежде чем мой взгляд привлекает флагшток, где судья готовит белый флаг, обозначающий последний круг. А потом следует взмах, и сердце подскакивает к горлу. Бэкс поднимает кулак в воздух и сжимает плечо стоящего рядом члена экипажа.

Кто-то трогает меня за плечо, я оглядываюсь и вижу рядом Энди, осторожная улыбка готова осветить его лицо, когда взмахнут клетчатым флагом. Оглядываюсь, но обзор флагштока загораживает ряд красных гоночных костюмов, стоящих у стены, наблюдающих, ожидающих, предвкушающих.

А затем я слышу.

Сокрушительный рев толпы и ликующие возгласы членов команды, перепрыгивающих через стену, улюлюканье и победные крики. Я так переполнена эмоциями, что даже не помню, кто кого сграбастал, но все, что я знаю, это то, что мы с Энди с неприкрытым волнением обнимаем друг друга. Он сделал это. Он действительно сделал это.

Следующие несколько минут проходят как в тумане, все обнимаются и хлопают в ладоши, снимают наушники, и все мы большим потоком быстро двигаемся к победной черте. Колтон газует, въезжая на свое место, после совершенного круга почета.

И я не знаю, каков протокол для не членов экипажа, но я оказываюсь в самой гуще событий, борюсь за то, чтобы его увидеть. Дикие лошади не смогли бы сейчас оттащить меня от него.

Мне временно закрывает обзор съемочная группа, а я так волнуюсь — сердце колотится, щеки болят от безумно широкой улыбки, сердце переполнено любовью — что мне хочется оттолкнуть их с дороги, чтобы добраться до него.

Когда они поворачиваются, чтобы сделать снимок получше, я вижу, как он стоит там, принимая поздравления от Бэкса, с бутылкой «Гэторейд», прижатой к губам, рукой пробегая по мокрым волосам, торчащим в полном беспорядке, и с самым невероятным выражением на лице — усталость, смешанная с облегчением и гордостью.

А затем, словно почувствовав на себе мой взгляд, он смотрит мне в глаза, и его лицо расплывается в самой широкой, самой душераздирающей улыбке. Мое сердце останавливается и начинает биться снова, когда я гляжу на него. Клянусь, от нашей связи искрится воздух. Он не говорит Бэккету ни слова, оставляет его позади и начинает пробиваться сквозь толпу, которая движется вместе с ним, его глаза не отрываются от моих, пока он не оказывается передо мной.

В одно мгновение я врезаюсь в него, он обнимает меня, отрывая мои ноги от земли, откидывает голову назад и издает самый беззаботный смех, который я когда-либо слышала, прежде чем прижаться губами к моим губам. А вокруг нас столько всего происходит — полный хаос — но это ничто по сравнению с тем, что сейчас он заставляет меня чувствовать внутри.

Все и вся исчезает, потому что я там, где должна быть — в его объятиях. Чувствую жар его тела, прижатого ко мне, не замечая напирающую на нас прессу, жаждущую идеального кадра. Вдыхаю его запах, запах мыла и дезодоранта вперемешку с мужским ароматом после тяжелого дня — и мои феромоны встают по стойке «смирно», безмолвно побуждая его взять меня, доминировать надо мной, владеть, отметив меня этим запахом. Ощущаю вкус «Гэторейда» на его губах, но этого недостаточно, чтобы утолить желание, пронизывающее меня, потому что с Колтоном одного глотка никогда не будет достаточно. Снова слышу его смех, он прерывает наш поцелуй и на мгновение прижимается лбом к моему лбу, в его груди слышится рокот эйфории.

— Ты сделал это!

— Нет, — не соглашается он, отстраняясь, чтобы посмотреть мне в глаза. — Мы сделали это, Рай. Мы вместе, потому что без тебя я бы не смог победить.

Мое сердце колотится и обрушивается в живот, который вздрагивает, будто я нахожусь в свободном падении. В каком-то смысле так оно и есть. Потому что моя любовь к нему бесконечна, бездонна, вечна.

Улыбаюсь ему, слезы застилают мне глаза, прижимаюсь еще одним целомудренным поцелуем к его губам.

— Ты прав, — бормочу я. — Мы сделали это.

Он еще раз крепко сжимает меня в объятиях и с очередной улыбкой, от которой замирает сердце, опускает на землю. Делаю шаг назад, позволяя всем остальным провести с ним свои пять секунд, и все же единственное, о чем я могу думать, это его слова: мы сделали это.

И я смотрю на него — на мужчину, которого люблю — и знаю, его слова никогда не были более правдивы. Мы действительно сделали это. Мы вместе столкнулись с нашими демонами.

С его прошлым, его страхами, его стыдом.

С моим прошлым, моими страхами, моим горем.

В разгар интервью Колтон смотрит на меня и с ухмылкой подмигивает. Гордость, любовь и облегчение накатывают на меня, словно приливная волна.

Чёрт возьми!

Мы и правда сделали это.

ГЛАВА 42

Сижу и смотрю, как Зандер работает вместе со своим консультантом, и мое сердце вздрагивает от того, как активно он занят. Он так много сейчас говорит и начинает исцеляться. Испытываемая мною гордость за то, что он делает, возрастает, и я позволяю слезам затуманить мой взор.

Он действительно делает это.

Выхожу из его комнаты, где проходит сеанс, и направляюсь на кухню, слушая музыку, играющую в комнате Шейна, и болтовню остальных мальчиков, строящих на заднем дворе город из Лего. Когда я вхожу на кухню и с усталым вздохом плюхаюсь на табурет, Дэйн вынимает остатки столовых приборов из посудомоечной машины.

— Согласен! — говорит он, закрывает ящик и садится рядом. — Итак, — произносит он, когда я ничего не говорю. — Как дела с Адонисом, от взгляда которого плавятся трусики?

Закатываю глаза.

— Ты просто хочешь, чтобы он был Адонисом, от взгляда которого плавились бы боксеры. — Фыркаю я.

— Черт возьми, да, но я потерял надежду, что смогу обратить его на лучшую сторону. Только слепой может не заметить, как он на тебя смотрит.

— О, Дэйн. — Вздыхаю я, и улыбка расплывается на моих губах при одной только мысли о Колтоне и о том, как много всего произошло за последние несколько недель. О том спокойном ритме, в котором мы обосновались, даже не обсуждая это. Все кажется таким нормальным. Как и должно быть. Больше никакой драмы, никакого отсутствия контакта и никаких секретов. — Все замечательно. Лучше и быть не может.

И когда я говорю это, то действительно в это верю. Не жду подвоха, как раньше. Я больше ничего не жду, потому что если общение с Колтоном и научило меня чему-то, так это тому, что наша любовь не терпелива и ни на что не похожа, для нас она уникальна.

— Значит, совместная жизнь не оказалась ужасной катастрофой?

— Нет, — говорю я нежно, думая о том, что все совсем наоборот. — На самом деле она оказалась просто невероятной.

— Да ладно, в этом мужчине должно быть что-то ужасное, — поддразнивает он.

— Нет, он чертовски идеален, — отвечаю я, наслаждаясь возможностью снова сказать «идеален», когда речь заходит о Колтоне и обо мне.

— Не верю, — говорит он, стуча кулаком по столу. — Должно быть он ковыряет в носу, или ужасно храпит, или пускает газы, как носорог.

— Неа! — трясусь от смеха, а Дэйн изо всех сил пытается не улыбнуться, но его стойкость недолговечна.

— Ты должно быть лжешь, Рай, потому что ни один мужчина не может быть настолько идеальным. — Он пожимает плечами. — Ну, если, конечно, это не я.

— Ну конечно, — смеюсь я и качаю головой. — Дай-ка подумать… — ухмыляюсь я, размышляя, что бы могло его удовлетворить. — На днях по дороге домой с работы он отказался купить мне коробку тампонов.

Выражение его лица бесценно: челюсть отпала, глаза широко раскрыты.

— Козел! — выплевывает он с притворным отвращением и качает головой. — Черт, он только что поднялся на двадцать пунктов в моем списке. Милая, ты не можешь просить альфу Адониса покупать твое девчачье дерьмо. Это все равно что просить его подать яйца на блюдечке.

Я так сильно смеюсь, что вода почти выливается из носа.

— Дэйн!

— Но это правда. — Он пожимает плечами. — Рад, что они все еще крепко держаться на своем месте.

— Да. — Фыркаю я. — Только потому, что они нужны тебе.

— Ну, — протягивает он, — мы могли бы быть милой парой, и будь я проклят, если бы не нравились крепкие яйца у мужиков, с которыми я встречаюсь.

И мой следующий глоток воды не так удачлив, как предыдущий. Прыскаю от смеха, брызги заставляют нас смеяться еще сильнее. Нам требуется несколько минут, чтобы успокоиться, потому что каждый раз, когда один из нас смотрит на другого, мы снова начинаем смеяться.

* * *

Я снова в офисе. Хэдди заедет за тобой. Позвоню тебе по дороге домой. «Явись без приглашения», Люк Брайан. Хх К

Сердце воспаряет, на душе тепло от слов песни, название которой он написал. Мой сентиментальный альфа-самец полон противоречий. Вздыхаю, чтобы отогнать разочарование, потому что ужасно скучала по нему сегодня, но в восторге от того, что проведу немного времени с Хэдди. В последнее время я ее почти не видела.

Беру телефон и печатаю ответ:

Я скучаю по тебе. Поспеши домой. «Весь твой», Джон Ледженд. XXX

Смотрю на часы и понимаю, что уже время и мне пора, поэтому начинаю собирать вещи и прощаться с мальчиками.

Когда выхожу из дома, Хэдди сидит в машине. Открываю пассажирскую дверцу под ее восторженный визг.

— Ой, держите меня семеро, как я рада тебя видеть!

— Знаю! — говорю я ей, когда она тянется ко мне, чтобы быстро обнять, прежде чем завести мотор и со смехом рвануть вперед.

Откидываю голову назад, наш смех сливается воедино, и на минуту закрываю глаза, позволяя ветру из открытого окна обдувать мне лицо. Когда Хэдди поднимает стекло, ветер стихает, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть, как она переводит взгляд с дороги на меня.

— Спасибо, что заехала за мной. Если бы я знала, что Колтон будет работать допоздна, я бы не позволила ему подвозить меня сегодня. Извини.

— Знаю, ты такая заноза в заднице! — говорит она, включая поворотник налево. — Ну, раз уж Мистер Чертов Идеал бросил тебя, как насчет пары стаканчиков, чтобы наверстать упущенное? Так почему, несмотря на то, что все твои вещи в нашем доме, ты не бываешь там… и категорически отрицаешь, что «официально» к нему переехала?

Смеюсь и качаю головой.

— Не хочу сглазить. — Пожимаю плечами. — Ты же меня знаешь.

— Ага, это точно. Вот почему мы собираемся немного выпить, чтобы ты расслабилась, у тебя бы развязался язык и мы бы поговорили.

Как бы мне ни хотелось присоединиться к ней, я смертельно устала.

— Почему бы нам не поехать к нему домой, сесть на террасе, глядя на океан, и выпить вина? Кроме того, — говорю я, глядя на свою футболку и джинсы, — я не одета для похода в бар.

— Именно это я и ожидала услышать, — говорит она, протягивая руку за мое сиденье и хватая что-то. Она кладет мне на колени пакет. Когда я смотрю на нее, она только ухмыляется. — Хорошая попытка, Рай, но мы собираемся выпить. — Она кивает на пакет. — Блузка, сексуальные туфли и косметика.

— Что? — я одновременно удивлена и не удивлена, что она своего добьется.

— Не ломайся, детка! Я за рулем, а время уходит. — Я смеюсь и качаю головой. — Ты поблагодаришь меня еще до того, как кончится вечер. — Мы притормаживаем на светофоре, она берет телефон и посылает сообщение, потом кладет его и смотрит на меня. — Ты не отделаешься, Томас. Я скучаю по своей подруге и хочу выпить, конец истории.

Светофор переключается, и она срывается с места, а на моих губах появляется улыбка. Боже, я люблю ее.

Не обращаю внимания на то, куда мы едем, потому что смотрюсь в зеркало, поправляя макияж и причесываясь. Единственное замечание Хэдди — «Оставь так», когда я пытаюсь заколоть волосы. Мы болтаем о том о сем, чтобы восполнить те дни, что мы не виделись. Застегиваю молнию на косметичке, когда звонит телефон.

Неуклюже вожусь с ним, вижу, что это Колтон. Моя первая мысль — он закончил работу и может встретиться с нами, чтобы выпить.

— Привет! — говорю я, запихивая все обратно в пакет, лежащий у моих ног на полу.

— Привет, милая.

И от одного звука его голоса меня захлестывает волна любви.

— Ты закончил с работой?

— Я солгал, — говорит он, и я тут же теряюсь. — Я не на работе, потому что занят планированием идеального свидания для тебя, так что взгляни вверх, потому что это свидание начинается прямо сейчас.

Вскидываю голову и не могу сдержать всхлипа, вырывающегося из моего горла, когда вижу перед собой поле и молчаливые аттракционы. Неподвижное колесо обозрения, опустевшая игровая зона, запертые турникеты.

— Колтон… что… как? — пытаюсь спросить я, сквозь меня проносится удивление, а его веселый смешок отдается в динамике телефона.

— Мы не были на настоящем свидании с той ночи на аттракционах, поэтому я подумал, что они будут самым подходящим способом его начать. Знаю, ты не любишь неизвестность, но обещай мне, что согласишься. Ради меня.

Что? Боже правый!

— Да… конечно, — запинаюсь я.

— Скоро увидимся, — говорит он, и связь обрывается.

Тут же смотрю на Хэдди, у которой на лице самая широкая улыбка.

— Ты! — говорю я ей, и мой голос срывается от переполняющих меня эмоций. — Ты знала?

— А у мужиков есть пенисы? — смеется она в притворном возмущении. — Конечно, я в деле!

Я просто сижу в машине с открытым ртом, оглядываясь по сторонам, и пытаюсь осмыслить услышанное. Пытаюсь понять, что мужчина, который клянется, что он не романтик, на самом деле в душе безнадежный романтик.

— Как… что? — пытаюсь выпалить вопросы, которые крутятся у меня в голове, но ничего не выходит.

— Колтон подумал, что ты заслуживаешь настоящего свидания, чтобы отблагодарить тебя за то, что ты была с ним во всем, поэтому он попросил немного помочь. — Она пожимает плечами. — Я согласилась, и вот мы здесь.

На глаза наворачиваются слезы, делаю глубокий вдох, все еще пытаясь осознать, что нахожусь рядом с тем же парком аттракционов, что и семь месяцев назад. Пока я сижу потрясенная, Хэдди достает из-за моего сиденья коробку размером чуть больше обувной.

Я смеюсь.

— У тебя там целый магазин?

— Нет. Это последнее. — Она вкладывает коробку мне в руки, и я нервно смеюсь, но не потому, что действительно нервничаю, а из-за своей неприязни к неизвестному и потребности контролировать.

Колтон так хорошо меня знает.

Сижу, уставившись на прямоугольную серую коробку, и не могу сдержать нежной улыбки, украшающей губы, когда вспоминаю то, что Колтон сказал мне давным — давно — иногда отсутствие контроля невероятно раскрепощает.

— Господи, женщина, открой уже эту чертову коробку! Неизвестность убивает меня! — говорит Хэдди, ее тело вибрирует от предвкушения.

Делаю глубокий вдох и срываю крышку, будто что-то собирается на меня выпрыгнуть. И когда я ее открываю, вижу конверт, лежащий на оберточной бумаге в черно-белую клетку, на котором написано мое имя. Беру его и вытаскиваю записку.

Райлс,

Знаю, тебе, наверное, интересно, что, черт возьми, происходит, так что позволь мне попытаться объяснить. Ты всегда ставишь всех на первое место — меня, мальчиков, бродячую собаку на углу — поэтому я подумал, что пришло время поменяться местами и позволить тебе быть в центре. Так что с помощью других я сообразил для тебя небольшую игру по поиску сокровищ. Чтобы добраться до приза, ты должна следовать всем подсказкам и отвечать на вопросы.

Удачи.

Вот твоя первая подсказка: аттракционы — это то место, где я понял, что ты оказалась намного важнее для меня, чем я ожидал. Я знал, сидя с тобой на чертовом колесе, что как бы я ни боролся, не могу вести себя с тобой так, как я привык, и что ты заслуживаешь большего. Итак, первый предмет ждет тебя у первого аттракциона, на который мы отправились.

Люблю,

Колтон

Вытираю бегущие по щекам слезы, не хочу портить макияж, но это почти невозможно. Хэдди протягивает руку и сжимает мое предплечье, чтобы унять дрожь. Смотрю на нее, пытаясь понять, что стоило Колтону организовать все это, а также изложить мысли на бумаге, которые ему трудно выразить словами.

— Вытаскивай свою задницу из машины и найди своего мужчину, пока у меня не случился сердечный приступ от предвкушения, — говорит она, подталкивая меня плечом к открытой дверце машины.

Выскальзываю из машины, сердце колотится, а голова пытается понять, что я настолько ему не безразлична, что он сделал такое. Подхожу к воротам и вижу, что один турникет не заперт. Прохожу через него в жутко пустынный парк, с каждым шагом иду все быстрее, ко мне возвращаются воспоминания. Плюшевые собачки, поцелуи украдкой и сахарная вата. Дерзнуть пойти на свидание с плохим парнем, который уже завладел моим сердцем, хотя я пока не хотела в этом признаваться. Страхи, сомнения и застенчивая кривая усмешка на его великолепном лице.

Добираюсь до зоны аттракционов и направляюсь к «Tilt-A-Whirl». Ахаю, когда из тени билетной кассы выходят Шейн и Коннор с широкими улыбками на лицах и коробкой в руках.

Прижимаю руку к груди от шока и абсолютного обожания Колтона за то, что он подключил моих мальчиков в свою охоту за сокровищами. За то, что позволил им помочь ему сделать для меня что-то хорошее.

— Парни! — восклицаю я, подбегая к ним и улавливая озорные искорки в их глазах. — Вы это от меня скрывали? — делаю шаг вперед и крепко их обнимаю, и мы вместе смеемся.

— Мы поклялись хранить тайну, — говорит Шейн, краснея.

— Колтон сказал, что у нас не будет неприятностей из-за лжи, — добавляет Коннор, качая головой.

— Нет. — Смеюсь я, совершенно ошеломленная всем происходящим. — У вас не будет неприятностей из-за этого.

Шейн откашливается, и я смотрю на него.

— У нас для тебя есть следующая подсказка.

— О, хорошо, — говорю я со смехом, моя нервозность возвращается.

— Ты должна правильно ответить на этот вопрос, чтобы получить следующую подсказку, хорошо? — я киваю. — Когда ты увидишь предмет, который достанет Кон, какой единственный ответ приходит тебе на ум?

Коннор поднимает желтую резиновую уточку, и я начинаю хихикать, в уголках глаз появляются новые слезы. Трясу головой, пытаясь сдержать смех, но не могу, и произношу:

— Кря!

И снова нахлынули воспоминания о боли и криках, прорезавших утренний холод на лужайке перед домом в Пэлисейдс, о номере отеля во Флориде и о названии животных, которыми я бросалась в Колтона, пытаясь уберечь свое сердце от ложных истин. Из-за своего упрямства я не слушала, не слышала, что он мне говорил.

Но сейчас я слушаю. Он не единственный, кто чему-то научился за время нашего пребывания вместе.

Коннор и Шейн, немного повеселившись, вручают мне еще один конверт, который я поспешно вскрываю.

Воспоминания, которые вызывает во мне следующая подсказка, выжжены в моей памяти так же, как выбитые на моем теле татуировки. Ты была так чертовски сексуальна. Проклятье! «На случай, если тебе захочется сладенького, после того, как я запятнаю твою репутацию». Где именно ты это купишь?

Все ниже талии напрягается при воспоминании о Колтоне и сахарной вате, и я улыбаюсь от этой мысли, а затем чувствую себя странно, думая о подобном рядом с мальчиками.

— С вами все будет в порядке? — тут же спрашиваю я их.

Они закатывают глаза.

— Мы здесь не одни, — говорит Шейн. — Теперь иди разберись с подсказкой!

— Ладно, — говорю я, чувствуя, как нарастает возбуждение. Целую обоих мальчиков в макушки и бегу по парку в поисках тележки с сахарной ватой. И с каждым шагом, я смотрю глазами по сторонам, ожидая обнаружить Колтона с его озорной ухмылкой, ждущего, чтобы удивить меня.

Но ничего не вижу.

От тишины и спокойствия начинаю паниковать. Немного побродив, заворачиваю за угол и вижу одинокий моток сахарной ваты, свисающий с прилавка. Подойдя ближе, вскрикиваю, видя стоящих в фартуках и улыбающихся Рикки и Джексона.

— Я не могу больше ждать! — говорит Рикки, ерзая за прилавком и протягивая мне другую коробку, в то время как мы с Джексом смеемся над его волнением быть частью всего этого.

Ставлю коробку на пол и открываю ее, обнаруживая номерки для аукциона с надписью: «Вернись туда, где все началось. Где я узнал, что вызов может быть чертовски сексуальным».

Прощаясь с ребятами, я снова качаю головой, чувствуя себя так, словно нахожусь вне своего тела. Иду к парковке так быстро, как только могу, где за рулем сидит Хэдди, подняв брови и в ожидании барабаня пальцами.

Проскальзываю в машину, а она все повторяет: «Расскажи, расскажи». Снова и снова. Велю ей ехать туда, где проходил благотворительный аукцион, а потом рассказываю о двух подсказках, полученных на аттракционах. От восторга она подпрыгивает на месте, а я сижу с широко распахнутыми глазами, потрясенная приятным сюрпризом от Колтона.

— Вот дерьмо, тот удар по голове на гонках во Флориде чертовски помог ему в любовном плане. — Смеется она. — Думаю, это следует сделать обязательной процедурой для представителей человечества, любящих пристраивать свои пенисы!

Смеюсь вместе с ней.

— Ты правда не знала об этом? — спрашиваю я Хэдди в который раз.

— Рай, он сказал, что у него для тебя запланировано крутое свидание, и спросил, не буду ли я твоим шофером. Вот я здесь, и мне не терпится увидеть, что еще он для тебя приготовил! — говорит она, протягивая руку и пробегая пальцами по словам на аукционном номерке. Прижимаю его к бедру, и не могу оторвать от него глаз.

Должно быть так сошлись звезды, потому что, избежав пробок Лос-Анджелеса, мы добираемся до старого театра за рекордное время.

— Я буду ждать здесь! — кричит она, когда я вылезаю из машины с номерком в руке и бегу к парадным дверям старого театра, обнаруживая одну из них приоткрытой.

Вхожу в знакомое фойе и оглядываюсь по сторонам, направляясь к двери справа от сцены, как в тот вечер много месяцев назад. Заслышав песню «Безумно рад» группы «Matchbox Twenty», негромко доносящуюся из динамиков над головой, по привычке начинаю мурлыкать. Должно быть, это полнейшее совпадение, потому что даже Колтон не смог бы точно рассчитать время моего прибытия, но это заставляет меня улыбнуться тому, как же идеально, что играет моя группа. Смаргиваю слезы, когда значение этого момента овладевает мной — после столького времени Колтон направил меня сюда, где что-то, чего я никогда не хотела, действительно началось.

И посмотрите на нас сейчас.

Сглатываю подступающие к горлу слезы и вхожу в освещенный коридор за сценой. И вдруг мои слезы сменяются неудержимым приступом хихиканья, когда я вижу заградительную ленту у небольшой ниши, где Бэйли пыталась соблазнить Колтона. И еще веселее, чем эта лента, маленький знак, где сказано: «Осторожно, здесь прячутся пираньи».

Я все еще смеюсь, когда поворачиваю за угол, чтобы увидеть открытую дверь той самой подсобки и свет внутри. Мои каблуки стучат по линолеуму, пока я пытаюсь понять, кто встретит меня на этот раз. Какая-то часть меня хочет, чтобы это был Колтон, чтобы я могла поцеловать его, обнять и поблагодарить за все это, но в то же время я не думаю, что готова к тому, чтобы эта прогулка по тропам памяти закончилась.

И хихиканье возвращается, когда я вижу Эйдена и моего коллегу-консультанта Остина, сидящих на стульях в подсобке, играющих в «Уно» (Прим. переводчика: Уно — карточная игра). Эйден с визгом вскакивает, завидев меня, а мы с Остином смеемся над его восторженной реакцией.

— Привет, ребята!

— Райли, — возбужденно вскрикивает Эйден. — Вот! Это тебе!

Он протягивает мне конверт и две коробки. Одна очень маленькая поверх другой — побольше. Смотрю на Эйдена и Остина, их предвкушающие улыбки совпадают с моей, ставлю коробки на стол и вскрываю конверт. Меня приветствует знакомый почерк Колтона: Ты была первым человеком, который, лишь посмотрев на меня, по-настоящему заглянул в мою душу. И это до смерти напугало те остатки любви, которые во мне еще оставались. Где это произошло? Если тебе нужна подсказка, она в верхней коробке. (После выхода из театра открой коробку побольше.) — К

Сердце колотится, руки дрожат от волнения. Я знаю ответ. Он имеет в виду Пентхаус, где мы впервые занимались сексом после вечеринки «Merit Rum», но ничто не готовит меня к тому, что находится внутри первой коробки.

У меня перехватывает дыхание, и я инстинктивно прикрываю рот рукой, прежде чем потянуться ею и вынуть одну единственную серьгу. Серьгу, которую я не смогла найти той ночью, когда пыталась собрать свое рассыпавшееся на кусочки достоинство и покинуть номер. Серьгу, которую я оставила, не заботясь о том, увижу ли ее снова или вернет ли ее мне тот мужчина.

Вид этой серьги и то, что он все это время, с тех пор как я от него ушла, хранил ее, вызывает столько эмоций, что я едва могу говорить, благодарю Эйдена и Остина, прежде чем взять другую коробку и поспешить обратно к Хэдди и нашему следующему пункту назначения.

Ошеломленная и сбитая с толку, сажусь в машину и рассказываю Хэдди о значении серьги. Она едет к отелю, а я открываю большую из двух коробок. И от смеха весь воздух из моих легких словно выбивает, смотрю в коробку со всеми трусиками, которые были с меня сорваны. Там лежит еще один конверт, и я открываю его целую минуту, потому что смеюсь от вызванных трусиками воспоминаний, и от того, что Колтон на самом деле их все хранил.

— Господи, женщина! Ты не шутила, когда сказала, что мужик оставил брешь в твоих запасах нижнего белья! — поддразнивает она меня, кивая, чтобы я открыла конверт.

Разрываю его, и оттуда выпадает подарочная карта в магазин нижнего белья «La Perla» на нелепо большую сумму. Записка, обернутая вокруг подарочной карты, для меня стоит в десять раз больше. В ней говорится: Тебе лучше прикупить побольше, Рай, потому что в ближайшее время я не вижу необходимости останавливаться, чтобы обладать тобой когда, где и как мне этого захочется.

Откровенная чувственность его слов заставляет боль желания, которую я даже не тружусь игнорировать, свернуться в спираль и ожить между бедер.

— Ого! — тянет Хэдди, отрывая меня от моих далеко не приличных мыслей, когда заглядывает в записку, пока мы стоим на светофоре. — Мужик так чертовски горяч, и у него действительно такой непристойный, властный рот? — она судорожно втягивает в себя воздух. — Черт, Рай… я бы сказала ему приковать меня наручниками к кровати и позволить всю жизнь быть его сексуальной рабыней. — Смеется она.

Я немного потрясена, потому что этот мужчина определенно мой.

— А кто сказал, что я этого не сделала? — говорю я с ухмылкой и подняв брови.

— Ну, черт возьми! — отвечает она, хлопая меня по бедру. — Вот это моя девочка!

Мы вместе смеемся и пытаемся понять, какой будет следующая подсказка в отеле, пока она не подъезжает к парковщикам, стоящих кружком.

— Полагаю, я скоро вернусь, — говорю я ей, вылезая из машины и трусцой вбегая в вестибюль, прежде чем внезапно остановиться. Я не могу просто подняться в Пентхаус и постучать в дверь.

Направляюсь к стойке регистрации, и когда я приближаюсь, женщина, стоящая за ней, осматривает меня сверху вниз.

— Мисс Томас, полагаю?

— Да… — отвечаю я, немного удивленная тем, что она знает, кто я такая.

— Сюда, пожалуйста, — говорит она, ведя меня к частному лифту в конце вестибюля. Она достает карточку-ключ и прижимает ее к сканеру, заставляя дверь открыться. — Прошу, — говорит она, ее невозмутимость рушится, она широко мне улыбается, прежде чем вернуться к своему столу.

— Спасибо, — говорю я ей, прежде чем войти внутрь. Знакомый декор лифта вызывает воспоминания о нашем первом разе, мои нервы напрягаются от мрачного обещания слов Колтона, сказанных мне, когда мы поднимались в другом лифте. Добравшись до верхнего этажа, лифт издает сигнал, и я выхожу, не в силах сдержать ухмылку из-за того, с каким отчаянием, и как неуклюже мы выходили из него той ночью.

Стучу в дверь Пентхауса и слышу за ней хихиканье, ручка начинает поворачиваться, и Зандер открывает дверь, Эйвери стоит позади, оба смотрят на меня с сияющими улыбками. И беззаботное хихиканье, которое срывается с губ Зандера, еще больше согревает мое переполненное эмоциями сердце.

— Привет, ребята! Дайте угадаю, у вас есть для меня подсказка?

Зандер отчаянно кивает и смотрит на Эйвери, чтобы понять, можно ли отдать мне то, что у него в руках.

— Привет, Райли.

— Привет!

— Хорошо, наша подсказка состоит в следующем: какое слово первым приходит тебе на ум, когда ты видишь то, что у Зандера?

Смотрю вниз, Зандер достает из-за спины маленькую черную коробочку и протягивает ее мне. Смотрю на него, с тем же озадаченным выражением лица, что и у Эйвери, пока Зандер ее не переворачивает.

А потом смеюсь.

В коробке находится красный карманный платок для смокинга. Мои чувства внезапно обостряются от каждого ощущения, вызванного во мне Колтоном той ночью в лимузине, когда на нас было слишком много одежды. Но это не может быть ответом, потому что это два слова.

— Предвкушение! — почти кричу я, когда это слово поражает меня, как молния, образы того, более чем памятного вечера, вспыхивают в моей голове.

— Бинго! — кричит Эйвери, а Зандер начинает прыгать от радости.

— Молодец, Рай! — говорит он, протягивая мне еще одну коробку и конверт. Смотрю на него, хмуря брови, и он снова хихикает, прежде чем я их у него забираю.

— Это мне? — спрашиваю я его.

— Угу! — говорит он, кивая головой.

— Уверен?

— Да! Просто открой! — говорит он с забавным раздражением.

Провожу пальцем по конверту и улыбаюсь, даже не успев увидеть, что там написано, потому что знаю: слова Колтона тронут меня.

Я всегда знал, что ты отличаешься от других… но в ту ночь ты стала моим клетчатым флагом. Без сомнения. В ту ночь я понял, что за то единственное, чего мне никогда не хотелось, я буду бороться изо всех сил, чтобы его сохранить. Отправляйся туда, где ты впервые повстречалась с тем предметом, что находится в коробке. — К

Осторожно ее открываю, закатываю глаза и качаю головой, когда вижу уменьшенную модель Ferrari F12 красного цвета. Я точно знаю, куда отправлюсь дальше, потому что эту ночь я точно никогда не забуду.

Прощаюсь с Зандером и Эйвери и, дрожа от предвкушения, спускаюсь на лифте в вестибюль и спешу мимо ухмыляющегося администратора к машине. Проскальзываю внутрь, рассказываю Хэдди о подсказке и смеюсь, когда она качает головой, мы проезжаем несколько кварталов до отеля, где был другой прием, на котором я побывала с Колтоном.

Приказываю ей ехать на верхний уровень гаража и машинально втягиваю в себя воздух, когда в поле зрения появляется Секс. Меня заполняют образы и эмоции, и я даже не пытаюсь подавить вздох, который они во мне вызывают.

— Черт, эта машина похожа на гребаный визуальный оргазм, — говорит Хэдди с одобрением.

— Ты и понятия не имеешь, — растягиваю я слова, затем присвистываю и, покраснев, выхожу из машины, направляясь к уединенному местечку гаража. Подойдя ближе, за одной из колонн рядом с машиной я вижу фигуру, и мое сердце подскакивает к горлу. Надеюсь, это Колтон. С меня хватит воспоминаний, и как бы сильно мне это сейчас не нравилось, я просто хочу его. Отчаянно.

Смеюсь, когда из-за колонны выходит Бэккет, его красивое лицо расплывается в улыбке. Он смотрит через мое плечо на Хэдди и слегка кивает ей головой, его ухмылка расцветает, что возбуждает мое любопытство, но мое внимание быстро переключается на слова Бэкса.

— Что же, не уверен, что ты сделала с моим приятелем, — говорит он, быстро меня обнимая, — так как, кажется, его яйца ссохлись, судя по этой явной показухе, но будь я проклят, если мне это не нравится!

— Уверена, ты еще это ему припомнишь, — говорю я, а он только наклоняет голову и секунду смотрит на меня, в его лице столько нежности.

— Он счастлив как никогда, — говорит он, кивая.

И прежде чем успеваю подумать о том, что говорю, слова слетают с губ.

— Но почему ты так думаешь? — спрашиваю я.

Он лишь смеется своим низким смехом и с весельем в глазах протягивает белый пластиковый пакет. Беру его и заглядываю внутрь. Мне нужно время, чтобы понять, на что я смотрю.

— Потому что я — весь алфавит, — шепчу я, глядя на пластмассовые буквы, используемые для обучения в детских садах.

— От А до гребаной Я, Рай, — говорит он, заставляя меня вскинуть голову, так что я улавливаю его подмигивание в сочетании с ленивой, кривой усмешкой. Смотрю на него с глупой улыбкой на лице. — Итак, я отвечаю за то, чтобы доставить тебя в следующий пункт назначения, — говорит он.

Тут же оглядываюсь через плечо и с удивлением вижу, что машины Хэдди нет. Я так увлеклась с Бэксом, что даже не слышала, как она уехала. Он жестом приглашает меня сесть в машину, и я повинуюсь. Как только наши ремни безопасности оказываются пристегнутыми и двигатель оживает, Бэкс смотрит на меня.

— Где то, единственное место, в котором ты доказала Колтону, что новички могут победить в гонках?

Я тут же смеюсь, вспоминая наш интимный разговор о новичках и гонках, прежде чем понимаю, что Колтон имеет в виду более невинное времяпровождение с мальчиками.

— Картинг-трек! — кричу я, когда мы выезжаем из гаража на боковые улицы.

— Да, мэм, — говорит он мне, когда мы выезжаем на шоссе и оставляем транспортный поток далеко позади. Мы болтаем о том о сем, но, как бы я ни старалась, я не могу заставить Бэкса рассказать мне, какими будут остальные подсказки или об окончании игры этим вечером. Он только ухмыляется и качает головой.

В мгновение ока мы подъезжаем к технопарку, куда Колтон водил нас с мальчиками на картинг.

— Я буду здесь, — говорит Бэкс, когда я выскакиваю из машины и вхожу через стеклянную дверь.

Моя улыбка становится шире, когда я вижу Дэйна и Скутера, прислонившихся к стойке.

— Райли! — кричит Скутер и бежит меня обнимать.

Крепко его стискиваю и целую в макушку, прежде чем, выгнув бровь, посмотреть в сторону Дэйна.

— Ты знал и ничего мне не сказал! — говорю я Дэйну, а мой милый Скутер хихикает.

— Есть вещи, которые стоит держать в секрете, — говорит он, пожимая плечами и ухмыляясь, прежде чем оттолкнуться от стойки, чтобы вручить Скутеру пакет.

Качаю головой в притворном возмущении, что заставляет его смеяться. Больше ничего не говорю, потому что Скутер в прямом смысле подпрыгивает от волнения.

— Ладно, Скут… ты поможешь мне разобраться с этим?

— А можно? — спрашивает он.

— Конечно! — говорю я ему, когда лезу в пакет и вытаскиваю пластмассовую фигурку Человека-Паука. Слезы тут же подступают к глазам, несмотря на нежную улыбку.

— И каков же ответ? О чем Паучок заставляет тебя думать?

Задумываюсь на секунду, потому что есть два возможных ответа, но, учитывая, что способ Скутера сказать «Я люблю тебя» был катализатором, запустившим все это, я говорю:

— Я Человек-Паучу тебя! — и сразу понимаю, когда лицо Скутера вытягивается, что ответ неверен, но мне все равно, потому что я должна была ему сказать, что люблю его. Тогда я пробую другую догадку. — Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

— Ура! — кричит он, подпрыгивая и крепко меня обнимая, пока мы с Дэйном смеемся.

Дэйн смотрит вверх и встречается со мной взглядом, протягивая конверт.

— Думаю, все так прекрасно, каким и кажется.

— Несовершенное совершенство, — говорю я ему со спокойной улыбкой, открывая конверт.

Почему супергерои? Потому что после той ночи на автодроме я больше не боюсь. Мое детское утешение мне не нужно, потому что у меня есть ты, Рай. Теперь я повторяю твое имя, а не их. Подсказка к твоему следующему месту назначения: «Добро пожаловать в высшую лигу, Ас».

Смеюсь при воспоминании о том, как он мне это сказал, как повернул мою неудачную попытку соблазнения против меня же, все время прокручивая в голове другие написанные им слова. Что он относится ко мне с таким же обожанием, как и к своим любимым супергероям. Мое сердце так переполнено любовью, что лопается по швам. Когда я сквозь слезы встречаюсь взглядом с Дэйном, он ничего не говорит, но его глаза говорят всё. Что Колтон — тот самый.

Торопливо прощаюсь и спешу на улицу к сексуальному мурлыканью F12. Проскальзываю на сиденье и смотрю на ухмыляющегося Бэккета.

— Куда теперь, Рай?

— В ресторан «The Surf Shack», — говорю я ему, качая головой, мы просто смотрим друг на друга.

— Что? — спрашивает он, поворачивая ко мне голову.

Глубоко вдыхаю и некоторое время смотрю в лобовое стекло, впитывая в себя все происходящее.

— Ничего, просто пытаюсь переварить все это… это так ошеломляет.

— Ну да, — говорит он, на светофоре вжимая педаль газа, — похоже, ад замерз. — Он смеется, и я присоединяюсь к нему, откидывая голову на подголовник. Я благодарна Бэксу за то, что он позволяет мне собраться с мыслями и обдумать все, что Колтон рассказал мне сегодня.

Мы въезжаем на стоянку, и я тут же вспоминаю, как приводила сюда Таннера и как Колтон чуть с ним не подрался. О переизбытке тестостерона и его потрясенном лице, когда я оставила его снаружи одного, отвергнув. Смотрю на Бэкса, и мне кажется, что выражение его лица говорит: «Ну, давай же».

Вылезаю из машины, вхожу в ресторан и вижу Рэйчел, стоящую возле столика администратора. Ее улыбка такая огромная, и она сразу же говорит:

— Ваш столик ждет вас.

— Спасибо, Рэйчел, — говорю я, торопливо проходя мимо нее, чтобы посмотреть, каким будет мой следующий сюрприз. Предполагаю, что это Кайл, так как он единственный из мальчиков, кого я еще не видела. Выхожу на террасу и вспоминаю, как знакомилась с Колтоном во время нашего первого визита сюда, узнавала о его прошлом, о его семье и о том, что ему нравится, когда я расслабляюсь.

Подняв взгляд, сквозь облако воспоминаний вижу Квинлан и Кайла, сидящих за столиком — нашим столиком — с улыбками, широкими, как океан.

— Привет, ребята!

— Привет, Рай, — говорит Квинлан, когда Кайл со мной здоровается. — Итак… у нас есть еще один ключ к разгадке.

— Твой брат — это нечто, — говорю я с нежностью.

— Да, и я так считаю, — говорит она со смехом. — Но, с другой стороны, это любовь делает с ним такое. — Ее глаза наполняются слезами, когда встречаются с моими, и я вижу в них нежность, согласие, благодарность.

Кайл прерывает наш молчаливый разговор, протягивая мне еще одну коробку.

— Открой, открой! — говорит он. — Ты должна дать правильный ответ, чтобы получить следующую подсказку!

Снимаю крышку с коробки и начинаю смеяться, когда вижу простынь с рисунком из букв.

— Надеюсь, этому есть нормальное объяснение, потому что нам, чужакам, это кажется довольно странным.

— О, этому определенно есть нормальное объяснение. — Смеюсь я, впечатленная тем, что он ничего не забыл в этой охоте за сокровищами. Смотрю на Кайла. — Между нами нет ничего, кроме простыней.

— Ура! — кричит он, вскакивая и чуть не опрокидывая стол. Квинлан придерживает стол и со смехом обнимает его за плечи. — Она ответила правильно! — говорит он Квин. Та отвечает кивком, и Кайл протягивает мне конверт.

— Мне открыть его? — спрашиваю я, хотя мои пальцы уже чешутся его разорвать.

— Да! — кричит он, пугая других посетителей ресторана.

Вскрываю конверт и читаю записку внутри:

Рай, я понимал лучше, чем когда-либо, когда мне не удалось заполучить тебя, как сильно я не мог без тебя жить. Может, я и не говорил этого словами, но часто об этом думал. Где мы были, когда сказали друг другу: «Между нами больше не будет ничего, кроме простыней»?

Когда я прощаюсь с Квин и Кайлом и возвращаюсь к Бэккету, ожидающего меня в машине, мне кажется, что на моем лице застыла вечная улыбка.

— Итак? — спрашивает он, наклонив голову.

— Броудбич-Роуд!

Мы направляемся к побережью, и по мере приближения мое возбуждение растет. Уверена, Колтон ждет меня.

ГЛАВА 43

Пока мы едем по Броудбич, я волнуюсь и нервничаю, испытывая такую палитру эмоций. Ворота открываются прежде, чем мы их достигаем, и я даже не даю Бэккету шанса полностью остановиться, выбираюсь из машины и бегу к входной двери, где стоит Сэмми.

— Привет, Сэмми! — почти задыхаясь, говорю я, ожидая, когда он отойдет от двери.

— Разве вам не нужна следующая подсказка? — рокочет он низким голосом, у меня отвисает челюсть, плечи сникают, потому что я думала, что никаких подсказок больше нет. Думала, что вышла на финишную прямую и направляюсь к Колтону.

— Конечно, — выдавливаю я. Не раздумывая, резко прикрываю лицо, защищаясь от того, что Сэмми подбрасывает в воздух. В первую минуту я их не замечаю. Крохотные серебряные искорки отражаются в солнечных лучах, и тут меня осеняет. Каждая моя клеточка встает по стойке «смирно», а тело покрывается гусиной кожей. И кажется таким забавным, что этот сильный, устрашающий мужчина стоит под водопадом из блесток. Это бесценно во многих отношениях, ведь это блестки в воздухе.

Рыдание сдавливает мне горло, на лице Сэмми появляется улыбка, когда он протягивает мне коробку. Беру ее без слов, сердце бесстрашно падает вниз. Когда я открываю коробку, у меня нет шансов сдержать слезы, потому что внутри находится кофейная кружка, наполненная кубиками сахара.

Может, это и сентиментальность чистой воды, но мысль о том, что Колтон услышал меня в ту ночь, услышал, как я рассказываю ему о смысле песни Пинк, и сейчас сам говорит мне об этом в дополнение ко всем другим жестам, которые он сделал сегодня вечером, разрывает меня на части.

Освобождает, заставляя открыться, и награждает уродливой розовой кофейной кружкой, наполненной кубиками сахара.

— Итак? — спрашивает Сэмми, пытаясь подавить усмешку, вызванную моей эмоциональной реакцией на эту броскую подсказку.

— Ты назвал меня сладенькой, — говорю я ему дрожащим голосом и улыбаюсь.

— Умница! — смеется он и отступает в сторону, открывая мне дверь. — Последняя подсказка. — Поднимаю на него взгляд. — Идите туда, где вы с Вудом впервые это услышали.

— Спасибо, Сэмми! — бросаю я через плечо, как сумасшедшая бегу по дому к лестнице наверх. Сердце колотится, руки трясутся, голова идет кругом, я отчаянно хочу его увидеть, прикоснуться к нему, поцеловать, поблагодарить, но когда я выхожу на террасу — она пуста, если не считать сотен зажженных свечей, расставленных по всем мыслимым поверхностям.

Направляясь на верхнюю террасу, задыхаюсь от красоты нежных огоньков, мерцающих посреди темнеющего неба. Провожу пальцем по спинке шезлонга, слышу, как в динамиках над головой тихо звучат «Блестки в воздухе», и смеюсь.

— Гребаная Пинк. — Его веселый с хрипотцой голос омывает меня, удерживая в заложниках, и, как бы это ни пугало, я чувствую себя как дома.

— Гребаная Пинк, — повторяю я, поворачиваясь к Колтону — мужчине, которого люблю всем сердцем — стоящему передо мной, и лучи заходящего солнца позади него, ореолом нежного света омывают темные очертания его фигуры. Меня переполняет столько эмоций, когда я вижу, как он стоит там, засунув руки глубоко в карманы своих поношенных джинсов, на нем его любимая футболка, он небрежно прислонился плечом к дверному косяку, и эта полузастенчивая улыбка, от которой тает мое сердце, украшает его губы.

— Хорошо провела день? — небрежно спрашивает он, глазами скользя вверх и вниз по моему телу, он облизывает губы, сопротивляясь, чтобы не начать улыбаться в полную меру.

И, Боже, как я хочу броситься в его объятия и зацеловать до потери сознания, мое тело вибрирует от эмоциональной и физической потребности, такой сильной, что я сжимаю руками кофейную кружку, чтобы не сдаться.

— Меня вроде как отправили гоняться за призраками, но уверена, сейчас я там, где и должна быть.

— Хмм… — он отталкивается от стены и медленно идет в мою сторону, олицетворяя секс и много чего еще. — И где же это? — спрашивает он, выгнув бровь.

Его безразличие убивает меня, прожигая дыру, бушующим внутри меня огнем. Все, чего мне хочется, это поглотить этого мужчину. Этого человека, который сложил вместе мысли, слова и воспоминания о нашем с ним времени, аккуратно их для меня упаковал, чтобы я могла извлечь их одно за другим, позволяя помнить значение каждого из них. И что более важно — он помнил каждый из них. Для него они так же важны, как и для меня.

— Вот здесь, — выдыхаю я. — Мое место здесь, с тобой, Колтон. — Делаю шаг к нему — моей жажде, моему вечному наркотику — и протягиваю руку, чтобы прикоснуться к его щеке, когда все, чего мне на самом деле хочется, это притянуть его к себе и удерживать так вечность. — Спасибо, — говорю я ему, наши тела всего в нескольких сантиметрах друг от друга, но наши сердца, несомненно, связаны воедино. — У меня нет слов.

Он расплывается в улыбке и протягивает руку, чтобы поиграть с локоном, лежащим у меня на плече. Смотрю, как он глазами следит за пальцами. Тот факт, что он, кажется, нервничает из-за моего комплимента, делает его еще милее, а весь этот вечер намного более значимым.

Через мгновение его ярко-зеленые, полные эмоций глаза медленно возвращаются к моим, он слегка пожимает плечами.

— Ты самый бескорыстный человек из всех, кого я знаю. Я просто хотел показать тебе, как много это для меня значит. Хотел, чтобы мальчики были частью всего этого, чтобы они смогли показать тебе, как много это значит для них.

В сотый раз за сегодняшний день на глаза наворачиваются слезы, и я сглатываю комок в горле, глядя на этого мужчину, такого красивого изнутри и снаружи. Мужчину, которого я когда-то считала высокомерным, заботившимся только о себе. Мужчину, который доказал, что я не права.

Провожу подушечкой большого пальца по его щеке и улыбаюсь.

— Я в полнейшем шоке… потрясена… сколько сил ты вложил во все это. — На минуту опускаю глаза, чтобы унять дрожь в голосе. — Никто никогда не делал для меня ничего подобного.

Он наклоняется и нежно целует меня в губы. Пытаюсь углубить поцелуй, изголодавшись по нему, по звуку его вздоха, по теплу его прикосновений, но он отстраняется, целует меня в кончик носа, а затем прижимается лбом к моему лбу. Поднимает другую руку, чтобы, как и первой, запутаться пальцами в моих волосах, а ладонями обхватывают мой подбородок.

— Значит, я первый в своем роде, — говорит он, тепло его дыхания согревает мои губы.

— Да. — Я прерывисто вздыхаю, сердце колотится.

— Хорошо, потому что, Рай, я хочу быть твоим первым, последним и всем остальным. — Он делает ударение на каждом слове, будто ему больно их произносить.

Мое сердце сжимается, потому что надежды и мечты, которые я желала для нас, теперь стали возможны, но прежде, чем я могу по-настоящему понять реальность этого, он отклоняется назад и смотрит мне в глаза. Смотрит на меня так пристально, словно видит впервые, а потом задает вопрос, которого я не ожидаю.

— Почему ты любишь меня, Райли?

Встряхиваю головой и смотрю на него, в голове проносится столько мыслей, что я не могу произнести ни слова, поэтому только смеюсь. Он странно смотрит на меня, и я, воспользовавшись паузой, застаю его врасплох, хватаю за шею и притягиваю к себе.

Мои губы в мгновение ока оказываются на его губах, язык проскальзывает между его приоткрытыми губами и сливается с его языком. В сжатых губах чувствую его удивление, но в считанные секунды оно рассеивается, когда его руки тянутся ко мне, повторяя мои движения, и запутываются в моих кудрях, мы ускользаем в сладкую нежность поцелуя. Лаской языка, стоном удовольствия, безответной потребностью всегда желать от него большего — я показываю ему, почему люблю его.

И хотя мне этого мало, я отстраняюсь, ощущая его вкус на языке, и смотрю ему в глаза.

— Я люблю тебя, Колтон Донаван, по многим причинам. — Я вынуждена остановиться, потому что меня переполняют эмоции, и я хочу, чтобы он видел мои глаза, когда я буду ему это говорить, чтобы он точно знал, почему я чувствую то, что чувствую.

— Я люблю тебя за то, кто ты есть, за все то, кем ты не являешься, за то, откуда ты пришел и куда хочешь отправиться. — Гляжу на него, на человека, которого я так люблю, и позволяю себе чувствовать все, что я ему говорю. — Я люблю твою мальчишескую улыбку, скрывающуюся за ухмылкой плохого парня. Я люблю тебя, потому что ты впустил меня, отдал мне свое сердце, доверил свои секреты, и позволил увидеть ту сторону тебя, до которой никто не добрался… ты позволил мне быть твоей первой. — На последних словах мой голос срывается, а слезы наворачиваются на глаза, смотрю на него, переполненная эмоциями.

— Я люблю, что ты в восторге от сахарной ваты и сексуальных автомобилей. Люблю эту ямочку… — наклоняюсь и целую туда, где она скрывается — …и я люблю вот это, — говорю я, проводя рукой по его щетине. — И люблю чувствовать вот это, когда ты нависаешь надо мной, собираясь заняться любовью, — говорю я, сжимая его бицепсы, он напрягает их для меня и улыбается. — Но больше всего я люблю то, что здесь. — Наклоняюсь и целую его в грудь, где под моими губами бьется его сердце. На мгновение замираю, прежде чем взглянуть на него из-под ресниц и закончить, назвав самую важную из всех причин. — Потому что то, что здесь, Колтон, настолько чистое, доброе, нетронутое и такое невероятно красивое, что лишает меня дара речи, как это случилось сегодня… как происходит сейчас.

Он пристально смотрит на меня, на его челюсти пульсирует мышца, он пытается принять все, что я только что ему сказала. Наши глаза не отрываются друг от друга, души обнажены, а сердца настолько впитывают все, что есть в каждом из нас, что мы теряемся в наших невысказанных словах.

В мгновение он притягивает меня к себе, обнимает и крепко сжимает.

— Черт, я люблю тебя, — говорит он, зарываясь лицом в изгиб моей шеи, и я чувствую прерывистость его горячего дыхания, когда он пытается взять себя в руки.

Отчаяние в его прикосновениях и словах скрепляет все между нами, когда мы цепляемся друг за друга.

— Вот это я и имел в виду, — бормочет он, прижимаясь поцелуем к моей шее, его губы шепчут мне на ухо. — Сегодняшний вечер должен был быть твоим — только твоим — и все же ты стольким меня одарила, что сейчас я едва могу дышать.

Он отклоняется назад, и эмоции в его глазах такие всепоглощающие. Маленький мальчик, взрослый мужчина и мятежный негодник — все они сейчас смотрят на меня, говорят, что любят. Он делает глубокий вдох и сглатывает.

— Невозможно быть рядом с тобой, Рай, и остаться к тебе равнодушным. Ты почти все время лишаешь меня дара речи и заставляешь мой чертов желудок скручиваться в узлы. — Он качает головой, и я улыбаюсь, тронутая его комплиментами. Он протягивает руку и убирает прядь волос с моего лица. — Ты любила меня в самые темные минуты моей жизни, — шепчет он, и у меня перехватывает дыхание.

Суровая реальность его слов заставляет мурашки бегать по моей коже, я лишаюсь дара речи. Его глаза блестят от слез, он прикусывает нижнюю губу, прежде чем найти слова, чтобы закончить свои мысли.

— Ты любила меня, когда сам я себя ненавидел. Когда оттолкнул тебя и пытался причинить боль, чтобы ты не смогла увидеть… все из моего прошлого. Ты приняла мой страх и полюбила меня за него. — Он качает головой. — А потом схватила за яйца и сказала, что именно не подлежит обсуждению. — Мы оба смеемся над его словами, легкомыслие фразы позволяет нам изгнать часть сдерживаемой энергии из этого разговора, неожиданно ставшим напряженным.

— Да, кстати, это по-прежнему в силе, — говорю я ему с ухмылкой, и он наклоняется и касается губами моих губ.

— Я… — вздыхает он. — Рай, ты дала мне так много, черт возьми, и сегодня я просто хотел, чтобы ты знала, что я понимаю. Что сейчас я это принимаю и чувствую это в ответ. — Он проводит рукой по волосам и на мгновение закрывает глаза, после чего на его губах появляется застенчивая улыбка, которую я так люблю.

Он начинает говорить, но затем останавливается, чтобы освободиться от эмоций, заглушающих его слова, прежде чем посмотреть на меня и встретиться со мной взглядом.

— Ты дала мне надежду, когда я думал, что безнадежен. Ты научила меня, что вызов может быть чертовски сексуален, что твои округлости определенно мой криптонит, и к черту блондинок, потому что брюнетки намного веселее. — Я смеюсь, наслаждаясь возвращением моего высокомерного плохого мальчика, он трет лицо руками, и царапающий звук по щетине разносится в воздухе. — Я, черт возьми, как-то бессвязно бормочу… бессмыслица какая-то, так что потерпи.

— Я бы не хотела быть нигде больше, Колтон, — говорю я ему, когда он ведет меня к шезлонгу. Сажусь, а он садится на корточки передо мной, его тело между моими бедрами, руки на моей талии.

— Рай, я спросил тебя, почему ты меня любишь, но на самом деле я хотел рассказать тебе о всех причинах, по которым я люблю тебя. Мне важно знать, что ты не сомневаешься в моих чувствах к тебе… потому что, черт возьми, Рай, ты выбила почву у меня из под ног. Ты была единственной, кого я никогда не хотел — никогда не ожидал увидеть в своей жизни — и, забери меня ад, если сейчас я смогу жить без тебя. — Он смеется над своим признанием, а моя улыбка становится шире. — Ты испытываешь меня, искушаешь, заставляешь смотреть в глаза правде, с которой я не хочу сталкиваться, и ты чертовски упряма, но, Боже, детка, я не хочу, чтобы ты была другой. Не хочу, чтобы другими были мы. — Он кладет руки мне на плечи, большие пальцы ласкают впадинку между ключицами, качает головой и продолжает:

— Кажется, я всегда знал, что ты значила для меня гораздо больше… но я понял, что влюбился в тебя, в тот вечер на благотворительном мероприятии «Дети сейчас»… ты стояла в саду и подталкивала меня пойти на риск… — его голос срывается от волнения, вызванного воспоминаниями о той ночи.

— А потом у нас был секс на Сексе, — добавляю я со смехом, а из глубины его горла доносится чертовски сексуальный стон.

— Черт, Рай, лестницы, капоты и сахарная вата — я никогда не смогу избежать мыслей о тебе, — протяжно говорит он.

— Это был мой план с самого начала, — поддразниваю я с ухмылкой.

— Неужели? Все это время ты играла со мной?

— Ага, — говорю я. — Но ненавидишь игру, а не игрока, верно? — смеюсь я. — Добро пожаловать в высшую лигу, Ас. — Фраза срывается с моего языка в мгновение ока, и мой сарказм вознаграждается улыбкой, которую я так люблю, широко расплывающейся по его губам. Он качает головой, наклоняется, дразня мои губы своими, и удивляет меня, углубляя поцелуй. Его язык искушает и дразнит, желание скручивается в спираль, сжимая каждый мускул к югу от моей талии, прежде чем он отстраняется.

— Видишь, — шепчет он, — за это я тебя и люблю. Дело не в больших жестах, которые ты делаешь, а в миллионах гребаных мелочей, о которых ты даже не подозреваешь. Ты заставляешь меня смеяться, потому что знаешь, что мне неудобно говорить о подобном дерьме и трудно к такому привыкнуть. Что заставляешь меня увидеть мир в другом свете, где мороженое подают на завтрак, а блины на ужин. — Он качает головой и на мгновение опускает взгляд.

— И я люблю тебя за это, — говорю я ему. — Потому что независимо от того, насколько тебе неуютно выражать свои мысли, ты знаешь, что мне нужно их услышать, и ты пытаешься… черт, сегодня в парке ты просто ошарашил меня. Это было… ты… совершенство.

— Я далек от совершенства, Рай, — говорит он с самоуничижительным смехом.

Дотрагиваюсь до него, провожу рукой по его подбородку.

— Ты мое совершенство, Колтон.

Он нежно мне улыбается, внезапно его глаза становятся такими напряженными и серьезными.

— Нет, не думаю, что ты понимаешь, Рай, и я не знаю, как еще это сказать… — он тянется и снова берет мое лицо в ладони, удерживая голову дрожащими руками, так что я встречаюсь с ним глазами. — Я хочу быть твоим гребаным клетчатым флагом, Райли. Твоим пейс-каром, который будет вести тебя сквозь тяжелые времена, твоим пит-стопом, когда тебе нужен будет перерыв, твоей линией старта и финиша, твоей чертовой победной прямой. (Прим. переводчика: пейс-кар — специальный спортивный автомобиль, который используется в случае возникновения опасных ситуаций (аварийных, погодных) на трассе во время гонки).

Его слова лишают меня дара речи, подпитывая желание, возникшее у меня с нашей первой встречи. Как бы я ни старалась побороть это чувство в ту роковую ночь, я хотела быть его. Хотела гораздо большего, чем целоваться в коридоре за кулисами. Я хотела полноценную гребаную гонку.

— Твой приз, — размышляю я с мягкой улыбкой, вспоминая разговор на следующее утро после нашего первого раза, и я знаю, что он его помнит, потому что улыбается мне в ответ.

— Нет, — шепчет он, наклоняясь вперед и прижимаясь губами к моим губам. — Ты гораздо больше, чем приз, Райли. Призы не имеют значения, когда все сказано и сделано… но ты? Ты никогда не будешь не имеющей значения. — Чувствую, как его губы изгибаются в улыбке.

— Нет, ты и я, вместе… это сделает тебя моим, — говорю я ему с улыбкой, возвращаясь к памятному моменту из нашего прошлого.

— Неплохо, — соглашается он, откидываясь назад с дьявольской ухмылкой на красивом лице. — Моя очередь, — говорит он, облизывая губы, прежде чем на них возвращается улыбка. — Чью задницу я должен надрать, прежде чем смогу заявить официально? — говорит он со смехом, его слова вызывают во мне воспоминания.

Качаю головой, улыбаясь, его пальцы пробегают по моим рукам, а глаза бросают мне вызов вспомнить мою реплику. Его прикосновение отвлекает, но я помню. Хлопаю ресницами.

— Что заявить официально, мистер Донаван? — спрашиваю я и, встретившись с ним глазами, удивляюсь его пристальному взгляду.

— Это, Райли. — Выдыхает он. — Заявить это официально, — говорит он.

Я задыхаюсь, моя рука взлетает, прикрывая рот, когда я смотрю на сверкающее обручальное кольцо. Я так рада, что сижу, потому что мир движется вокруг меня как в тумане. Все, на чем я могу сосредоточиться — это находящийся передо мной великолепный мужчина, который просит сделать мой мир полным. Мир, который я никогда и не думала, что будет для меня осуществим.

Напоминаю себе дышать, хотя все еще себе не доверяю, чтобы правильно сформулировать слова, поэтому просто смотрю на него, тело покрыто мурашками, несмотря на тепло его любви, пульсирующей во мне. В шоке смотрю на него глазами, затуманенными от слез, и слегка киваю. Не отрываю от него взгляда, потому что вижу, что этот момент значит для него так же много, как и для меня.

— Заяви об этом официально вместе со мной, Райли, — говорит он уверенным голосом, но руки дрожат. Мне нравится, что он нервничает, что я так много для него значу, что он боится, как бы я не ответила «нет».

— Однажды я сказал тебе, что если не смогу произнести эти слова, то сделаю все, что в моих силах, чтобы доказать тебе, как я к тебе отношусь. Ну а теперь я могу сказать те слова, детка. Ты показала мне, как. Я люблю тебя. — Он смотрит мне в глаза, но я не могу отвести взгляд от его застенчивой улыбки, которая владеет моим сердцем. — Я люблю тебя такой, какая ты есть, и такой, каким ты делаешь меня. Мне нравится, что твоя искра остановила движущееся пятно. Что ты хочешь обгонять вместе со мной. Что мне больше не нужны супергерои, потому что вместо них мне нужна ты. — Он слегка качает головой и нервно смеется, прежде чем начать снова.

— Черт, мы уже прошли часть в радости и горе, в болезни и здравии, так что давай выполним и ту, где сказано пока смерть не разлучит нас. Раздели со мной жизнь, Райлс. Начни ее со мной. Закончи ее со мной. Дополни меня. Будь моей первой и единственной. Будь моей чертовой финишной прямой и моим гребаным клетчатым флагом, потому что Бог знает, я буду твоим, если позволишь. Выходи за меня замуж, Рай?

По нашим лицам текут слезы, и я так потрясена красотой его слов и излиянием его души, что не могу говорить, поэтому показываю ему. Наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к его губам, вкус соли смешивается на наших губах, когда я погружаюсь в поцелуй.

А потом я начинаю хихикать, все еще прижимаясь к его губам, меня переполняют эмоции. Я ничего не могу поделать. Отклоняюсь назад и смахиваю слезы, он смотрит на меня.

— Ты убиваешь меня, Рай… — его голос дрожит, в нем смешиваются раздражение и тревога. Он смотрит на меня — спрашивая, умоляя — и я понимаю, что без сомнения знаю ответ, но так его ему и не сказала.

— Да, Колтон. — Говорю я, мой голос повышается от волнения, и вновь появляются слезы. — Да, я выйду за тебя замуж.

— Слава Богу! — он вздыхает и качает головой, с абсолютным обожанием глядя на меня. Я по-прежнему смотрю ему в глаза, но он тянется ко мне, чтобы взять за руку. Он прерывает нашу визуальную связь и смотрит вниз, притягивая мой взгляд к тому, как он надевает мне на безымянный палец кольцо с ярко-желтым бриллиантом квадратной огранки, обрамленным бриллиантами поменьше.

Мы молча смотрим на него, и нас поражает грандиозность момента. Кольцо красивое и огромное, но и простое золотое кольцо сделало бы свое дело, потому что, когда я поднимаю взгляд, вижу свой настоящий приз. Темные волосы, зеленые глаза, щетина на подбородке и сердце, которое владеет мной: разумом, телом и душой.

— Я люблю тебя, — шепчу я.

— Я тоже тебя люблю, — говорит он и прижимается поцелуем к моим губам, а затем откидывает голову назад и смеется, прежде чем закричать во всю силу своих легких, — она сказала да!

Вздрагиваю от его крика, но потом все понимаю, когда слышу рев приветствий и бросаюсь к краю террасы. Когда я смотрю вниз, я так потрясена, видя, что все смотрят на нас из патио внизу. Все, кто был сегодня, включая наших родителей.

Они все кричат и свистят, а я только качаю головой и упиваюсь их счастьем. Машу им всем, вытягивая руку, чтобы показать кольцо и отпраздновать вместе с ними.

Смотрю на Колтона, и меня целиком поглощают эмоции. Я люблю его всем сердцем. Без всяких вопросов. Без сомнений. Без страха.

— Эй, Райлс, — говорит он, притягивая меня к себе. — Если они собираются пялиться… — он поднимает бровь и улыбается, видя кольцо на моей левой руке, лежащей на его бицепсе.

Я запрокидываю голову и смеюсь, прежде чем закончить фразу.

— Мы можем устроить хорошее шоу.

Он поднимает бровь.

— Черт, я люблю тебя, будущая миссис Донаван, — растягивает он слова, по моей спине бегут мурашки, улыбка расползается по губам, он наклоняется и целует меня.

Крики внизу достигают апогея, но я слышу лишь тихий стон Колтона. Все, что я чувствую — это все точки, где соприкасаются наши тела. Все, что я знаю, это то, что тепло, распространяющееся внутри, овладевает мной, становясь неизменным.

Все остальное исчезает.

Толпа внизу.

Внешний мир.

Потому что у меня есть все, что нужно, прямо здесь, в моих руках.

Единственное, чего никто из нас никогда не хотел, оказалось тем, без чего мы не хотим жить.

Друг без друга.

ГЛАВА 44

Год спустя

Ты опаздываешь. Кем ты себя возомнила, невестой?

Это все, что говорится в сообщении, я смеюсь, пытаясь напечатать ответ, но не могу, потому что мои руки дрожат. Не могу их успокоить, но нужно. Если войдет мама, она подумает, что я нервничаю. Подумает, что я сомневаюсь и в последний момент потеряла решимость.

Что дальше всего от истины.

Потому что я готова нырнуть головой вперед. Я так рада видеть его, целовать, принадлежать ему официально, что подпрыгиваю от возбуждения. Желудок сжимается, потому что я не могу дождаться, чтобы посмотреть на его лицо — полагаю, это лучшая часть свадьбы — когда он увидит меня в первый раз.

Смотрю на телефон и отвечаю: Могу опаздывать, если захочу. Это моя свадьба. Правило номер один. Невеста — жена — всегда права. Не обсуждается.

Наблюдаю из окна нашей спальни за террасой внизу и вижу тропический рай, в который она превратилась. Здесь собрались все наши близкие родственники и друзья, мальчики, одетые в одинаковые смокинги, провожают их на места.

Наслаждаюсь этим спокойным моментом вдали от безумия, которое управляло моим утром, и хаоса, который, я знаю, скоро наступит. Мои последние мгновения в качестве Райли Томас. Одетая в белое — каждая частица меня покрыта оборками, вставками и доведена до совершенства — за одним простым исключением: я отказываюсь сдвинуться с места.

Смотрю в зеркало на черно-белую клетчатую ленту, которая обхватывает мою талию и спускается по спине. Моя маленькая ода Колтону и наша личная шутка.

Телефон издает сигнал. Уже устанавливает правила, а мы еще даже не женаты? Одну конкретную жену, вероятно, позже следует оттрахать до покорности. Мое правило номер один: можешь выставлять любое правило, детка, но в спальне правила устанавливаю я.

Смеюсь, от желания тело уже так напряжено, что знаю, его простое прикосновение заведет меня с пол оборота. Ухмыляюсь, думая о нижнем белье под цвет клетчатого флага, и о стоне, который я услышу, когда Колтон позже его обнаружит. И я так отчаянно нуждаюсь в этом, учитывая, что не позволяла ему прикасаться к себе на протяжении последнего месяца, не смотря на его мольбы и просьбы. Но когда я решила послать к черту свои правила, поддаться собственной страсти, желая, чтобы Колтон занялся со мною любовью — он мне отказал. «Добро пожаловать в высшую лигу», — предпочел он выдать любимый ответ.

Ас, ты уже покорил мои разум, сердце и душу… покорность в спальне — это просто дополнительный бонус. Кроме того, с каких это пор ты следуешь правилам?

Нажимаю «отправить», глубоко вздыхаю и улыбаюсь своему отражению. Волосы, с несколькими свободно ниспадающими локонами, зачесаны наверх, в глазах блеск и, без сомнения, готовность идти по проходу к мужчине, с которым я хочу провести остаток своей жизни. Мой взгляд улавливает отблеск свадебных традиций, которые на мне надеты. И я снова беру телефон. (Прим. переводчика: эта традиция пришла из Англии, дословно она звучит так: «Something old and something new, something borrowed and something blue» и означает, что на невесте в день свадьбы должно быть что-то старое (символ крепких семейных уз), новое (символ создания новой семьи), взятое взаймы, обычно у родственников или друзей (символ теплого отношения и крепкой дружбы), и голубое (символ верности и преданности любимому).

Мне нравится мой подарок. Не стоило. Но спасибо. Не могу дождаться встречи с тобой. Собираюсь нажать «Отправить», а затем останавливаюсь, нужно сказать ему нашим способом. Поэтому добавляю в сообщение: «Безусловно», Кэти Перри.

Слезы застилают глаза, когда я думаю о нем и провожу пальцами по браслету на запястье. Подарок, который он оставил мне на комоде. Когда я открыла его, мама нахмурилась, но я рассмеялась, увидев буквы алфавита, соединенные бриллиантами и сапфирами.

Мое что-то голубое и что-то новое.

Смотрю на бриллиантовые серьги в ушах, которые были на маме, когда она выходила замуж за отца, и надеюсь, что у нас будет такой же благополучный и полный любви брак, как и у них.

Мое что-то старое.

У меня щемит сердце, когда я вспоминаю выражение лица Хэд прошлым вечером, когда она предложила мне надеть простенькую диадему.

— Теперь, ты — единственная сестра, которая у меня осталась. Я бы хотела, чтобы ты ее надела.

Мое что-то взятое взаймы.

На мгновение закрываю глаза, меня захлестывают эмоции, когда я охватываю взглядом все это. Запечатлеваю в своем мозгу, каково это — чувствовать, как меняется жизнь, и в то же время насколько это волнительно. А потом мысли возвращаются к мужчине, с которым я не могу дождаться провести свою жизнь. Мужчине, который поймал меня в тот первый день и, несмотря на несколько шишек, ни разу не дал упасть — за исключением еще большего погружения в любовь. Каждый божий день.

Что сейчас думает и чувствует Колтон? Напуган? Нервничает? Так же уверен, как и я?

Мой телефон снова подает сигнал.

Привыкай к тому, что я буду баловать тебя. Теперь уже недолго. Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, ведь чтобы напечатать название этой песни, я на мгновение вручаю тебе свои яйца, но будь я проклят, если эти слова не правда — «Нимб», Бейонсе. Ух. Теперь вернем яйца на место. И, эй, тут куча разодетых женщин, как я узнаю, которая из них ты?

Слова песни поражают меня одновременно с его сарказмом, и я разражаюсь рыданиями и смехом, мое тело не уверено, какой из эмоций позволить им управлять. И я решаю позволить править им всем — всем до единой — потому что такой день бывает раз в жизни.

И поскольку сейчас я позволяю себе чувствовать все, единственное, чего я так отчаянно желаю — это он. Я ценю, что все гости пришли, но меня не волнует вся эта помпезность и обстановка, потому что самое важное — это мужчина, который будет ждать меня в конце прохода.

В последний раз беру телефон, и с нежной улыбкой печатаю: Я буду той, что в белом.

Стук в дверь отвлекает меня от мыслей.

— Войдите.

— Ты готова, милая?

Мамин голос пробивает на все испытываемые мною эмоции, и мне приходится бороться с жжением в горле. Все время говорю себе не плакать, что испорчу макияж, но знаю, это бесполезно. За последние три с половиной года я пролила столько слез, что хватило бы на целую жизнь; теперь я имею право испортить макияж слезами счастья.

— Да, готова. — Смотрю на маму, мои губы изгибаются в мягкой улыбке, которая является отражением ее улыбки. Она удерживает мой взгляд, в ее голубых глазах видна явная гордость вкупе с оттенком печали, что она отпускает меня от себя. — Не начинай, — предупреждаю я ее, потому что знаю, если она начнет плакать, то я тоже начну.

— Знаю. — Она шмыгает носом, потом смеется, обхватывает ладонями мои щеки и смотрит в глаза. — Он тот самый, Рай. Мать знает такие вещи. — Она качает головой, на ее лице появляется ласковая улыбка, прежде чем ответить на вопрос в моих глазах. — Он танцует с тобой под дождем. Вот откуда я знаю.

Я снова проглатываю слезы, вспоминая ее совет в тот день, когда мы покидали больницу. О том, что жизнь — это не то, как ты переживаешь шторм, а как ты танцуешь под дождем. И если бы у меня были какие-то сомнения относительно того, что мне делать, с ее простыми словами они исчезли бы в одно мгновение.

Ничто не делает этот момент еще сладостнее, чем одобрение матери.

Собираюсь что-то сказать, когда в дверь врывается Хэдди.

— Пора взмахнуть флагом, детка, потому что сейчас настало время отправиться к алтарю! — говорит она, присвистывая. — Женщина, ты чертовски горяча!

— Спасибо. — Смеюсь я, когда они с мамой начинают подбирать шлейф моего платья, и мы идем к лестнице, снизу доносятся тихие ноты песни «Тысяча лет», исполняемой на акустической гитаре. Эти слова раскрывают все мои чувства к человеку, который ждет меня там.

Квинлан подает нам снизу сигнал, что Колтон на месте и не может меня видеть. Мама и Хэдди помогают мне спуститься по ступенькам, чтобы я не споткнулась и не подвернула лодыжку. Мы добираемся до нижнего этажа, и мама крепко обнимает меня, прежде чем отстраниться и улыбнуться с таким волнением в глазах.

— Знаю, — шепчу я, кивая, к ней подходит Шейн, чтобы провести к ее месту.

Чувствую на своем плече чью-то руку и, обернувшись, обнаруживаю нежную улыбку брата, выглядящего таким красивым в смокинге. Таннер смотрит мне в глаза и качает головой.

— Это определенно не тот наряд из дома Наны, — поддразнивает он, любовь отражается в его глазах, когда он тянется и хватает меня за руки. — Ты готова сделать это, Бабс?

Энергично киваю, чувствуя, как сжимается горло, вспоминая то время, когда мы были маленькими и играли в свадьбу в доме нашей бабушки. Мармеладки в виде спасательного круга в качестве обручальных колец и мягкие игрушки вместо гостей.

— Никогда не была так готова, — говорю я, целуя его в щеку, глаза моего обычно невозмутимого брата наполняются слезами.

— Выглядишь потрясающе. — Он снова недоверчиво качает головой, прежде чем нежно поцеловать меня в щеку.

— Папа? — спрашиваю я, оглядываясь через плечо в поисках отца.

— Пытается взять себя в руки, — подмигивает он. — Не каждый день отдаешь свою малышку. Он будет здесь через секунду. — Киваю ему, и он поворачивается, чтобы встать рядом с Квинлан, которая и так уже вся в слезах. Она встречает мой взгляд и качает головой, молчаливо признавая, что если мы сейчас заговорим, то обе так сильно разревемся, что не сможем оправиться.

— А вот и та единственная, которая в ответе за сотни женщин, рыдающих сегодня в свой кофе. — Поворачиваю голову, обнаруживая мужчину, которого от всей души полюбила за последний год.

— Бэкс. — Это все, что я могу сказать, но восхищение в моем тоне говорит ему все, что нужно знать. Я обожаю его за многое, и то, что он свел нас с Колтоном вместе, когда все, чего мы хотели, это расстаться — меньшее из его деяний.

— Привет, красотка, — говорит он. — У тебя есть время сбежать, если хочешь. Его эго станет только больше после того, как он получит сегодня главный приз.

Мое сердце сжимается от его слов.

— Только если за рулем будешь ты, — поддразниваю я, делая глубокий вдох, чтобы обуздать эмоции.

— Нет, за это он и правда может надрать мне задницу. — Бэкс тихонько посмеивается, притягивая меня в объятия. — Он ждет тебя, — шепчет он мне на ухо, прежде чем отступить и кивнуть.

Его слова достигают своей цели, когда все вокруг выходит на первый план. Музыка. Хэдди и Квинлан в своих классических черных платьях с букетами из живых цветов. Таннер, покачивающийся на каблуках, старается оставаться терпеливым, но с нетерпением ожидает приема, чтобы снять галстук-бабочку. Звуки гитары. Гул, окружающий меня. Сердце, бешено колотящееся в предвкушении.

Я так готова к этому.

Хэдди подходит ближе, у моей подруги в глазах стоят слезы, и начинает поправлять мой шлейф. Она заканчивает и смотрит на меня с улыбкой.

— Просто помни, брак иногда бывает трудным. Когда это случится, надень платье с застежкой-молнией на спине.

Смеюсь, глядя на нее как на сумасшедшую.

— Ему придется дотронуться до тебя, чтобы помочь раздеться, а то, что окажется под платьем, заставит его забыть, на что он злится. — Она поднимает брови. — Затем наступит лучшая часть — примирительный секс. — Она смеется, а я закатываю глаза.

— Спасибо, Хэд, — говорю я ей, качая головой, потому что, хоть я и уверена в том, что собираюсь сделать, сердце у меня уходит в пятки.

— Я люблю тебя, Рай. — Она целует меня в щеку, я закусываю губу и киваю. — Один на удачу, — шепчет она мне.

— И еще один для храбрости, — шепчу я в ответ и целую ее в щеку, на этот раз не нуждаясь в текиле, потому что от эмоций я и так уже под кайфом.

Квинлан с Таннером идут к выходу, а Хэдди направляется к Бэккету, но останавливается и оборачивается.

— Эй, Рай?

— Да?

— Сегодня все будет происходить невероятно быстро. Со скоростью сто шестьдесят километров в час. Убедитесь, что остановитесь и увидите все это, чтобы действительно до конца жизни вместе помнить ваш первый день.

Даже не могу дышать, сейчас я очень стараюсь не заплакать. Киваю и громко выдыхаю, пытаясь взять себя в руки. Наши глаза встречаются, между нами проходят обмен невысказанными словами, прежде чем она поворачивается, берет Бэкса под руку и они начинают идти по проходу.

Выглядываю из-за занавеса, желая увидеть все, запомнить, но мои глаза ищут только его. А с того места, где я стою, я его не вижу. Поэтому я пробегаюсь взором по нашим близким и друзьям. Команда Колтона, мои консультанты, родственники занимают стулья и смотрят, как наши лучшие друзья вместе движутся по проходу. Я ловлю взгляд Доротеи, ее улыбка расширяется, она произносит «великолепна», прежде чем подтолкнуть Энди. Он немедленно поворачивает голову, и наши взгляды встречаются, прежде чем он слегка кивает, выражение его лица наполняется благоговением и благодарностью.

— Ты готова, малышка?

Голос человека, с которым я сравнивала всех мужчин, раздается сзади, и я знаю, что лишаюсь его. Оборачиваюсь и смотрю на отца, он, так невероятно красив, и все мое тело дрожит от мысли, что, начиная с сегодняшнего дня, я уже больше не буду его маленькой девочкой. Прерывисто вздыхаю, он смотрит на меня, не в силах скрыть слезы, скопившиеся в уголках глаз.

— Ты молодец, Рай. — Он кивает, его подбородок дрожит от волнения.

И моя первая слеза скатывается по щеке, когда я слышу то, что каждая маленькая девочка хочет услышать от своего папочки — одобрение — особенно в отношении мужчины, с которым я решила провести остаток своей жизни.

— Спасибо, папа. — Больше я ничего не могу ответить, не рискуя затопить все слезами, и я знаю, что он чувствует то же самое, потому что мы оба отворачиваемся.

Начинается канон Пахельбеля, и по моему телу пробегает холодок. Это сигнал мне. Папа протягивает мне локоть, и я проскальзываю сквозь него рукой, держась в последний раз. Он всегда будет моим героем и тем, к кому я обращаюсь за советом, но пришло время сделать шаг к мужчине, с которым я буду создавать новые воспоминания.

Моему будущему.

Моему однажды давным-давно.

Моему долго и счастливо.

— Ты никогда не выглядела более красивой, — шепчет он мне, когда мы входим в дверь, и мои глаза затуманиваются от непролитых слез. — Твой муж ждет.

Эти горько-сладкие слова — папа отпускает свою маленькую девочку — чуть не сломали меня, заставляю себя сглотнуть, чтобы сдержать водопад слез.

Делаю глубокий вдох и смотрю на разноцветные лепестки роз, разбросанные по белому полотну, выстилающему проход передо мной. Смаргиваю слезы с глаз, потому что когда я подниму их, чтобы впервые увидеть Колтона, я хочу, чтобы в этот момент все было кристально ясно. Без помех. Идеально.

Как и любовь, которую я к нему испытываю.

Мы делаем первый шаг. Слышу шорох одежд, когда гости стараются меня разглядеть, и приглушенный шепот, когда они это делают. Слышу звуки скрипки и щелчки фотоаппаратов. Чувствую, как по венам стучит пульс, а в руке отца чувствую дрожь, когда мы совершаем эту самую важную из наших совместных прогулок. Чувствую аромат цветов, разбросанных по террасе, смешанный с нежным запахом океанского бриза. Стараюсь запомнить все, прислушаться к совету Хэдди и запечатлеть каждую деталь.

А еще я слышу, как вздыхает Колтон, когда я появляюсь в поле его зрения, и не могу больше ждать. Каждая клеточка моего тела вибрирует от предвкушения.

Я поднимаю глаза.

Ноги двигаются.

Но сердце останавливается. И начинает биться снова.

Дыхание вырывается из легких, когда я встречаюсь взглядом с Колтоном и вижу его ошеломленное лицо. Мужчина, который всегда так уверен в себе, выглядит так, будто мир остановился, накренился и отклонился от курса.

И самое забавное… так оно и есть, и началось это в ту минуту, когда он поймал меня в свои объятия.

Наши глаза не отрываются друг от друга. Даже когда я целую папу в щеку и он пожимает руку Колтону, прежде чем сесть рядом с мамой. Даже когда Колтон берет мои руки в свои, качает головой с легким смешком и говорит:

— Симпатичный клетчатый флаг.

— Я боялась, что ты не узнаешь, кто из них я, — поддразниваю я и чувствую, что впервые за весь день могу дышать. Сердце колотится, руки трясутся, но теперь я в его власти.

— Детка, я бы узнал тебя, даже если бы был слеп. — И улыбка, та, что освещает его глаза и согревает мою душу, растекается по его губам. Я настолько теряюсь в его глазах и невысказанных словах, которые они передают, что даже не понимаю, что судья начала церемонию, пока Колтон не смотрит на нее, а затем снова на меня. Зеленые глаза блестят от волнения, от взгляда на меня его улыбка смягчается.

— Райли, — говорит он, слегка качая головой, глядя на наши руки, а затем снова на меня. — Я был человеком, мчащимся по жизни, мысль о любви никогда не попадала в зону действия моего радара. Это было не для меня. А потом ты рухнула в мою жизнь. Ты видела во мне хорошее, а я нет. Ты видела возможность, когда я не видел ничего. Когда я оттолкнул тебя, ты толкнула в десять раз сильнее. — Он тихо смеется. — Ты снова и снова являла мне свое храброе сердце. Ты научила меня, что клетчатые флаги гораздо ценнее вне трассы, чем на ней. Ты принесла свет в мою тьму своей самоотверженностью, своим безрассудством… — он протягивает руку и проводит большим пальцем по моей щеке, чтобы вытереть слезы, которые тихо текут по моим щекам.

Его личные клятвы говорят о глубине его любви ко мне — мужчина, который клялся, что не может любить, делает это от всего сердца.

— Ты дала мне жизнь, которую я даже и не подозревал, что хотел, Рай. И поэтому… я обещаю отдать себя тебе — каждую частичку: сломленную, согнутую, любую — от всего сердца, без обмана, не смотря ни на что. Обещаю писать тебе названия песен, чтобы ты услышала меня, если не захочешь слышать, что я говорю. Обещаю поддерживать твое милосердие, потому что это то, что делает тебя самой собой. Обещаю подталкивать тебя к спонтанности, потому что нарушать правила у меня получается лучше всего, — говорит он с ухмылкой, одинокая слеза скользит по его лицу. — Обещаю очень много играть в бейсбол, чтобы убедиться, что мы достигнем каждой базы. Хоум ран! — последнее слово он произносит так тихо, что его слышу только я, и смеюсь сквозь слезы.

И я больше не могу сдерживаться, протягиваю руку и провожу ладонью по его подбородку, нисколько не заботясь о предположениях, которые люди могут сделать по поводу этой клятвы.

— И вот это… этот смех. Обещаю заставлять тебя смеяться так каждый Божий день. И вздыхать. Твои вздохи мне тоже нравится слушать. — Он подмигивает мне. — Обещаю, в моей жизни не будет ничего ценнее тебя. Что ты никогда не будешь не имеющей значения. Что тех, кого ты любишь, я буду любить тоже, — говорит он и смотрит на ряд, где сидят все мальчики. — Стоя здесь, обещая быть твоим, отдать тебе всего себя, я уже знаю, что жизни не хватит, чтобы любить тебя. Это просто невозможно. — Он пожимает плечами, и мое сердце сжимается, когда его голос слегка дрожит. — Но, детка, я буду стараться вечно, если ты согласишься.

— Да! — выдыхаю я, Колтон надевает мне на палец кольцо, мое тело дрожит, сердце никогда не было так твердо в своем решении, голова совершенно ясная.

— Я люблю тебя, — шепчет он.

Слезы падают, и я даже не пытаюсь их остановить. Он выглядит таким запутавшимся, хочет обнять меня и утешить. Смотрит на судью, молча прося разрешения прикоснуться ко мне. И это так мило, что мой мужчина, который всегда пренебрегает правилами, теперь боится их нарушить.

Вытираю глаза бумажной салфеткой, которую мне протягивает Хэдди, и делаю глубокий вдох, готовясь произнести свою клятву.

— Колтон, как бы я ни пыталась бороться с этим, думаю, что влюбилась в тебя тогда, когда вывалилась из подсобки и рухнула в твои объятия. Случайная встреча. Ты увидел во мне искру, когда все, что я так долго чувствовала — это горе. Ты делал романтические жесты, хоть и клялся, что на самом деле это не так. Ты научил меня, что я стою того, чтобы чувствовать, когда все, что я столько времени испытывала — онемение. — Качаю головой и смотрю на наши руки, прежде чем снова взглянуть ему в глаза.

— Ты показал мне, что шрамы — и внутри, и снаружи — прекрасны, и что их можно носить без страха. Ты показал мне настоящего себя — впустил меня — когда от других всегда отгораживался. Ты показал мне такую силу духа и храбрость, что у меня не было выбора, кроме как полюбить тебя. И хотя ты никогда этого не знал, ты снова и снова раскрывал мне свое сердце. Каждую согнутую частицу. — Делаю вдох, мои дрожащие руки держат его ладони.

И я никогда не забуду выражение его глаз — полное принятия, обожания, почтения. Слезы тихо текут по его щекам, так резко контрастируя с волевыми чертами лица, но я вижу его уязвимость. Чувствую любовь.

— Ты говоришь, что я принесла свет в твою тьму, но я не согласна. Свет всегда был в тебе, я просто показала тебе, как позволить ему сиять. Ты даешь мне жизнь, о которой я всегда мечтала. И поэтому… я обещаю отдать тебе себя — свой вызов, свою самоотверженность, весь свой чертов алфавит — от всего сердца, без обмана, не смотря ни на что.

И я ничего не могу с собой поделать, даже зная, что это против правил, наклоняюсь вперед и нежно целую его в губы, а когда отстраняюсь, это выражение, что я вижу в его глазах, и кривая улыбка, запомнятся мне на всю оставшуюся жизнь.

— Нарушительница правил, — дразнит он, поднимая бровь, когда я готовлюсь завершить свои клятвы.

— У меня был самый лучший учитель. — Качаю головой и смотрю на него ясным взглядом. — Я обещаю поддерживать твой свободный дух и нарушать правила, потому что это то, что делает тебя самим собою. Обещаю бросать тебе вызов и подталкивать, чтобы мы могли продолжать расти в лучших версиях самих себя. Обещаю быть терпеливой и держать тебя за руку, когда ты меньше всего этого хочешь, потому что это у меня получается лучше всего. Обещаю писать тебе названия песен, чтобы мы могли поддерживать нашу связь. И я обещаю носить платья с молниями на спине, — добавляю я из прихоти, заставляя Колтона посмотреть на Хэдди, которая смеется позади меня. Он качает головой, прежде чем снова сосредоточиться на мне.

— Обещаю всю жизнь смеяться, завтракать мороженым и ужинать блинами. Так же, как и любить подавать сигнал клетчатым флагом. Твой ход, милый. — Моя улыбка совпадает с его улыбкой, когда моя любовь к нему растет и поднимается к новым высотам. — Обещаю, что в моей жизни не будет ничего ценнее тебя, потому что все остальное не имеет значения, а ты, Колтон, определенно не будешь не имеющим значения. Помню, как сидела в Старбакс, смотрела на тебя и думала, каково это — иметь шанс полюбить тебя, а теперь у меня есть целая жизнь, чтобы это выяснить. И все же не думаю, что этого будет достаточно. — Беру у Хэдди кольцо с выгравированным на нем клетчатым рисунком и надеваю ему на палец.

Бэкс начинает глумиться, и все гости смеются. Как бы мне ни хотелось придушить его, я не могу. Теперь это моя жизнь и он часть ее.

— Ты следующий, засранец, — бормочет Колтон себе под нос, обращаясь к Бэксу, заставляя его поперхнуться, а меня смеяться еще громче. Проходит минута, прежде чем смех стихает, и все успокаиваются, чтобы снова сосредоточиться на нас.

— Колтон, у нас впереди целая вечность, если ты согласен.

— Ты ведь знаешь, что это навсегда? — говорит он тихо, напоминая мне о символе, навсегда отпечатавшемся на моем бедре.

Я едва заметно киваю, он смотрит на меня, наклонив голову, глаза ликуют, губы улыбаются, и говорю:

— А мне по-другому тебя и не надо. — Он смотрит на свою руку, на новое кольцо на безымянном пальце, и качает головой, принимая то, что только что произошло. Выражение его лица бесценно. И с нетерпением, соперничающим с нетерпением одного из моих мальчиков, он бросает взгляд на судью.

— Да, Колтон. — Посмеивается она, точно зная, чего он хочет. — Можешь поцеловать свою невесту!

Изумление и любовь проносятся сквозь меня.

— Слава Богу! — выдыхает он, подходя ко мне и обхватывая мое лицо руками. — Это единственный клетчатый флаг, на который я всегда претендую.

И тут его губы касаются моих губ, наша связь неопровержима, слышу, как судья объявляет:

— Друзья и родные, позвольте представить вам мистера и миссис Колтон Донаван.

ЭПИЛОГ 1

10 лет спустя

Вибрация мотора отдается грохотом в моей груди задолго до того, как машина заходит на четвертый поворот. Слежу за машиной, глаза прикованы к ней, пока он борется с плотным движением на предпоследнем круге, и я задаюсь вопросом, всегда ли так будет. Всегда ли я буду нервничать, когда он будет находится там.

Наверняка. Несомненно.

Слышу, как он переключает передачи, входя во второй поворот, единственный поворот, который я не могу видеть со своего места в ложе вдоль пит-роу, поэтому я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на монитор перед собой. Слышу, как по мере приближения конца гонки, комментатор приходит в неистовство, и не сопротивляюсь своей гордости или улыбке.

— Донаван пролетает третий поворот. Еще немного, и он сможет сегодня претендовать на клетчатый флаг, фанатов гонки, а также лидирующую позицию в текущем зачете. Машины расступаются, он входит в четвертый поворот, и теперь Донаван на финишной прямой, и никто даже и не думает бросить ему вызов. — Его волнение заразительно, я поднимаю глаза от экрана, чтобы посмотреть, как машина летит к линии старта/финиша.

И хотя финал разворачивается передо мной, никак не могу успокоить свою растущую тревогу, пока мне не удастся снова его обнять.

— И Донаван идет первым! Дамы и господа, Донаван сегодня берет клетчатый флаг на Гран-При Инди Лайтс! Еще один в кармане этого талантливого гонщика, которого мы еще не раз увидим на аллее победы.

Трибуна вокруг меня гудит от возбуждения, но я даже не останавливаюсь, чтобы перекинуться с кем-нибудь словами, снимаю наушники, и бегу вниз по лестнице. Все уже знают правила, так что я не беспокоюсь о том, с кем и где мы снова встретимся. Пробираюсь сквозь толпу как раз вовремя, чтобы увидеть, как его машина медленно въезжает на черно-белый клетчатый плацдарм на аллее победы.

Тело трепещет от восхищения, сердце подпрыгивает к горлу, когда я вижу, как команда склоняется вокруг него, протягивая руки к открытой капсуле автомобиля и в поздравлениях сжимая его плечи или похлопывая по шлему. Стою в стороне, позволяя команде насладиться своим моментом, желая поздравить его лично.

Вижу, как убирают руль, и смотрю, как он вылезает из машины. Чьи-то руки поддерживают его, когда он выбирается из машины и находит точку опоры после того, как просидел в ней в течение последних пяти часов.

Команда отступает, когда к ним приближается мужчина. Весь прошлый год был удачным. Меня переполняет любовь, когда я наблюдаю, как мужчина, в которого я с каждым днем все больше и больше влюбляюсь, делает шаг вперед и начинает помогать расстегивать шлем.

СМИ толкаются вокруг меня, пытаясь подобраться поближе, но я остаюсь на месте и наблюдаю за моментом, от которого у меня перехватывает дыхание каждый раз, когда я его вижу. Моментом, который никогда не перестанет меня волновать.

Шлем и белый подшлемник слетают одним плавным движением, позволяя мне увидеть, как глаза Зандера сверкают с той же гордостью и волнением, которые испытываю и я по поводу его победы. Колтон забирает у него шлем и заключает нашего сына в быстрые объятия, наполненные эмоциями. И я знаю, что Колтон говорит ему. То же самое, что говорил бесчисленное количество раз на протяжении многих лет. «Я горжусь тобой, сынок. Я люблю тебя». Он хочет, чтобы эти слова он не забывал никогда и никогда не стыдился их произносить. Сглатываю комок в горле, когда Колтон ерошит мокрые от пота волосы Зандера, а затем отступает, чтобы дать ему возможность насладиться своим моментом славы.

Колтон теряется в толпе, вперед выходит Бэкс и обнимает Зандера, чтобы похвалить его, прежде чем СМИ сгустятся вокруг них.

Стою в толпе, окружающих меня людей, и жду, зная, что он найдет меня. Проходит всего несколько минут, прежде чем я чувствую, как его руки скользят по моей талии и притягивают к нему, нежные изгибы моего тела против его стальных мышц, в то же время я чувствую возле своего уха его губы.

— Зандер хорошо сегодня сработал, да? — его хриплый голос заставляет меня на мгновение закрыть глаза и задуматься, как, спустя десять лет, этот звук все еще может так на меня действовать. По-прежнему может вызвать все те ощущения, что и в первый вечер, когда мы встретились.

Наклоняю голову в сторону, его щетина щекочет мою кожу, приближаюсь губами к его уху, чтобы он мог услышать меня поверх комментаторов и окружающего нас безумия.

— У него получается всё лучше с каждой гонкой, — говорю я ему, прижимаясь поцелуем к нижней части его подбородка и задерживаясь там на мгновение. — У него великолепный учитель, — говорю я, прикасаясь губами к его коже. — Теперь твоя очередь взять клетчатый флаг. — Я поднимаю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как он приподнимает бровь и сверкает проказливой ухмылкой, и я знаю, что его мысли явно не о гонке, которая состоится на следующей неделе. Не могу сдержать смех, срывающийся с моих губ. — На трассе, Ас! Этим ты уже владеешь!

— Чертовски верно. — Он смеется, прежде чем запечатлеть еще один целомудренный поцелуй на моей голове, на мгновение задерживаясь там губами, прежде чем прошептать: — Мне нужно вернуться к команде. Вскоре увидимся?

— Мгмм. Скажи всем, что ужин завтра ровно в шесть тридцать, хорошо?

— Да, — говорит он, поворачивая меня лицом к себе, а затем смотрит с нежной улыбкой, которую я так люблю. Время отнеслось к нему благосклонно, добавив, возможно, еще пару морщинок вокруг глаз, но у него все тот же взгляд Адониса, останавливающий мое сердце.

Он наклоняется вперед и прижимается поцелуем к моим губам, и мне приходится приложить все усилия, чтобы не утонуть в нем еще глубже, утонуть в Колтоне. Потому что даже спустя столько времени, я просто не могу им насытиться.

Как и все, что касается меня, он чувствует мою потребность в нем, и я чувствую на его губах улыбку, прежде чем он касается меня последним поцелуем. Он наклоняется вперед и шепчет на ухо:

— Позже их будет в избытке.

— Что случилось с твоими «когда хочу и где хочу», а, Ас? — бросаю я ему вызов.

Мне нравится беззаботный звук, срывающийся с его губ, когда он откидывает голову назад, от души смеясь. Он качает головой и смотрит на меня, стреляя глазами за мое плечо в сторону конференц-зала.

— Полагаю, я уже подтвердил эту теорию сегодня утром, миссис Донаван. — Его слова заставляют страсть, которую он утолил на столе в той комнате, вернуться с удвоенной силой. Он проводит пальцем по моей щеке. — Буду более чем счастлив доказать тебе это сегодня вечером.

— О, не беспокойся. — Ухмыляюсь я. — Твоя точка зрения более чем доказана.

— Детка, вот это определенно больше, чем доказательство, — шепчет он с намеком, кладя руку мне на поясницу и сильно притягивая к себе, так что я могу чувствовать каждый дюйм этого доказательства, прижатого к моему животу. Все, что я могу сделать, это выдохнуть, каждая моя клеточка снова жаждет его. — Черт, я люблю тебя, — говорит он, прижимаясь целомудренным поцелуем к моим губам, прежде чем подмигнуть и вернуться к Зандеру и команде.

Он уходит, и все, что я могу — это смотреть ему вслед — сильные плечи, высоко поднятая голова, и все еще чертовски сексуален. Качаю головой, вспоминая, как много лет назад он вот так же уходил от меня в гоночном костюме. Как выкрикнул мое имя, нашел в себе мужество сказать, что обгоняет меня, и изменил больше, чем просто наши жизни, навеки вечные.

ЭПИЛОГ 2

Колтон

Дом гудит, как пчелиный улей.

Точно так, как нравится Рай. Хотя, черт меня возьми, если я знаю почему, потому что он наполнен высоким уровнем тестостерона, на фоне капли ее эстрогена.

Спускаясь по лестнице, бросаю взгляд на патио и вижу, как Шейн, обняв жену, разговаривает с Коннором о том, как он справляется со своей новой работой, и подносит к губам бутылку пива.

Все мальчики раз в месяц приходят к нам на семейный ужин, как называет его Рай, хотя некоторые мальчики — черт, теперь уже мужчины — начинают обзаводиться собственными семьями.

— Эй, Шейн, — окликаю я его через открытую дверь. — У меня есть еще несколько бутылок пива, если хочешь, — поддразниваю я, он фыркает и в ответ закатывает глаза.

— Нет, спасибо. Мне достаточно и одной, — говорит он, с широкой ухмылкой поднимая вверх бутылку в шутливом тосте. Я смеюсь, воспоминание о нем, зеленом от похмелья, заставляет меня улыбнуться.

Иду по коридору и осматриваюсь. Эйден в футболке бейсбольной команды лос-анджелесского университета, только что вернулся с тренировки, болтает с Зандером, одетым в шорты и бейсбольную кепку задом наперед, с расслабленной улыбкой на лице. Скутер сидит на террасе снаружи, играя с двухлетним сыном Шейна в фигурки Человека-Паука. Черт.

Это зрелище заставляет меня чувствовать себя старее, чем мир.

Все здесь, кроме Кайла и Рикки. Мне чертовски жаль первокурсниц в Стэнфорде, на которых эти двое в данный момент напускают свое очарование. Или, может быть, это их собственный тип магии вуду. У женщин против них нет ни единого шанса. Сердца будут разбиты.

Трахнуть и бросить.

При мысли об этих двоих старая фразочка бьет по мне, как тонна кирпичей, от воспоминания о той первой ночи. Даже не борюсь с улыбкой, думая о сердцах, которые я привык разбивать… черт, я был хорош — пока некая штучка с волнистыми волосами не ворвалась в мою чертову жизнь, крепко схватила и никогда не отпустит. Вызов и изгибы ее тела — и мой мир перевернулся вверх дном, когда я открыл эту чертову подсобку.

И спасибо Богу за это.

Моя гребаная Райли.

А потом я слышу на кухне ее голос, и мои ноги без раздумий направляются к ней. В поле зрения появляется дверной проем, и каждая капля любви, которую я никогда не думал, что у меня будет, никогда не думал, что возможна, вышибает из меня дух, как это происходит каждый раз, когда я вижу их такими.

В кастрюлях на плите что-то варится, микроволновка издает сигнал, над головой разносятся аккорды «Goo Goo Dolls», но я ничего не замечаю, потому что мои глаза прикованы к открывающемуся передо мной зрелищу, а сердце грохочет, как чертов товарный поезд. Они сидят, скрестив ноги, на полу, соприкасаясь коленями, неудержимо хихикают над каким-то своим секретом, их волосы и лица, на которых отражается полное обожание друг другом, покрывает мука.

Стою и смотрю на них, душа болит от того, что я самый счастливый сукин сын на Земле. Я побывал в аду и вернулся, но это стоило каждой гребаной секунды того, что я сейчас чувствую… чувства, которые больше не такие чертовски чужие.

Без которых я не могу жить.

Хихиканье прекращается, из-под темных ресниц на меня смотрит пара зеленых глаз, веснушчатый носик, обсыпанный мукой, наморщен, а губы кривятся в ухмылке. Он глядит на меня, прикидывая, расстроюсь ли я из-за беспорядка, в котором он, очевидно, сыграл свою роль.

Потом ко мне устремляется взгляд фиалковых глаз, мягкая улыбка любимых губ направлена на меня. Молча удивляюсь, как сильно эта простая улыбка заводит меня каждый чертов раз, независимо от того, сколько прошло лет. Мне хочется одновременно заключить ее в объятия, поделиться всеми своими секретами и оттрахать до потери сознания.

Сила ее магии вуду по-прежнему действует во всю гребаную мощь.

И, будь я проклят, если бы мне хотелось, чтобы было по-другому.

Борюсь с улыбкой, расплывающейся по губам, потому что, когда дело доходит до него, я становлюсь самой большой чертовой тряпкой — факт, который я регулярно отрицаю — и пытаюсь выглядеть сурово.

— Что здесь происходит? — спрашиваю я, входя в комнату, в то время как Райли хлопает себя по рукам, и шлейф муки взлетает в воздух, окутывая ее словно облаком пыли, заставляя их взорваться очередным приступом хихиканья.

Подхожу к ним, мои босые ноги в муке, и присаживаюсь на корточки рядом. Мои глаза бегают от одной к другому, прежде чем я протягиваю руку и ставлю пальцем точку из муки на его нос.

— Похоже, вы, ребята, устроили настоящий бардак, — говорю я, пытаясь исполнить роль дисциплинированного человека, но безуспешно.

— Ну, спасибо, Капитан Очевидность! — хихикает он, голос полон сарказма.

— Эйс Томас! — выговаривает Рай нашему сыну, но его слова уже сбили меня с ног.

Смотрю на него, изучая его лицо снова и снова, как чертову дорожную карту, чтобы понять, есть ли у него хоть какие-то догадки, хотя бы слабое представление о том, что он только что сказал мне, но в ответ не получаю ничего, кроме озорных зеленых глаз и душераздирающей улыбки. Точная копия меня.

— Эй!

Сексуально хриплый голос отвлекает меня от мелькающих образов пластмассовых вертолетов, пластырей с супергероями, намотанных на указательный палец, и хлопающего звука. Воспоминания, которые я на самом деле не припоминаю, но они кажутся ясными, как гребаный день. Мотаю головой и пытаюсь избавиться от беспорядочных мыслей, прежде чем взглянуть на нее.

— Да?

— Ты в порядке? — она протягивает руку, касается моей щеки, и смотрит на меня.

А потом он начинает хихикать, прерывая мысли, держащие меня в заложниках. Он указывает на муку, которая теперь покрывает мою щеку.

— Что? — рычу я чудовищным голосом, заставляя почти шестилетнего ребенка визжать, как маленькую девочку, когда мои пальцы тянутся к нему, чтобы его пощекотать.

— Ты теперь тоже мучное чудовище! — говорит он между приступами смеха, пытаясь от меня увернуться.

Наш праздник щекотки длится еще несколько секунд, я позволяю ему убежать, преследую, а затем обнимаю. И он еще немного брыкается, прежде чем я чувствую, как его руки обвиваются вокруг моей шеи и крепко обнимают.

Эти крошечные ручки наносят самый большой удар, потому что они держат в своих руках все, чем я являюсь. Останавливаюсь, вдыхая его — запах маленького мальчика, муки, смешанный с легким ванильным ароматом Рай — и закрываю глаза.

Думаю, так легли карты.

Чтоб меня.

Он меня спас.

Тогда. И сейчас…

Как сделала и его мама.

Чувствую на спине ее руку, касание губ к плечу, открываю глаза, смотрю на нее — весь мой гребаный алфавит — и улыбаюсь.

— Думаю, нашему мучному монстру нужно принять ванну перед ужином, — говорит она.

— Нет. — Тянусь, чтобы взъерошить ему волосы, мука снова взлетает облаком. — Ничто так не смоет муку лучше, чем прыжок бомбочкой в бассейн, верно, Эйс?

Он кричит «Ура!» и дает мне пять, прежде чем на полной скорости выбежать из кухни. Смотрю, как он бежит и прыгает в бассейн, Зандер вскрикивает, будучи весь обрызганным.

— Он обвел тебя вокруг своего маленького пальчика, — говорит она, подходя к раковине, чтобы смыть муку с рук.

— А тебя нет? — спрашиваю я, качая головой, подходя к ней сзади и, обняв за талию, притягиваю к себе. И будь я проклят, если ее задница, прижатая к моему члену, не заставляет меня жаждать взять ее, перекинуть через плечо и утащить наверх прямо сейчас.

Прижимаюсь поцелуем к заветному местечку у нее на шее, и даже спустя столько времени ее тело мгновенно мне отвечает. На ее обнаженной коже появляются мурашки, дыхание становится прерывистым, и гребаный вздох, который заводит меня, словно ее руки обхватывают мой член, слетает с ее губ. И если бы у меня не случился стояк от ее красивого тела, ее отзывчивость делает это без гребаных колебаний.

Это и то, как сильно она меня любит, такого, каким я есть.

Как, черт возьми, мне так повезло?

Качаю головой, когда все, что случилось в моей жизни, вспыхивает в моей голове. Усмехаюсь событиям, ударившим по мне сильнее всего — больше всего имевшим значение — все началось с проклятой подсобки и этой чертовски дерзкой женщины в моих руках, которая бросила мне вызов, схватила за яйца и сказала, что наш итог не обсуждается.

И черт возьми, у нас еще целая жизнь впереди, чтобы она могла делать все, что захочет, потому что мои яйца все еще находятся там, где они должны быть, прямо в ее руках.

— Над чем ты смеешься? — спрашивает она.

— Просто вспомнил выражение твоего лица, когда ты узнала, что я выиграл аукцион, — говорю я ей, воспоминания ясны как день. — Ты была в бешенстве.

— Какая женщина не была бы в бешенстве, если ты вел себя так высокомерно? — фыркает она, усмехаясь, а затем тихо вздыхает.

И один только вздох заставляет мой член затвердеть.

— Высокомерным? Я? Никогда, — говорю я ей.

— Не важно! Я знаю, ты подстроил этот аукцион, Ас.

И я смеюсь. Боже, я люблю эту женщину. Прошло десять лет, а она все такая же дерзкая.

— Детка, я буду придерживаться этого ответа вечность, — говорю я, целуя ее в затылок.

— Это невозможно, — шепчет она, поднимая глаза, целуя меня чуть ниже подбородка, — потому что ты будешь занят, держа меня.

Еще как, черт возьми.

Сжимаю ее чуть крепче, не желая отпускать, потому что, черт побери, какой гонщик не хочет еще немного подержать свой клетчатый флаг?

По крайней мере, я знаю, что эти изгибы только для меня.

Мой криптонит.

Мой алфавит, от А до гребаной Я.

Моя гребаная Райли.

БОНУСНАЯ СЦЕНА

— Знаешь, можешь перестать отвозить меня на работу.

— Я прекрасно это понимаю, но мне нравится вид, который открывается, когда ты идешь к Дому. — Округлые формы. Манеры. Всё в одном дьявольском комплекте, который теперь весь мой мир.

Райли улыбается своей улыбкой — чистая невинность — но я знаю, что, черт возьми, за ней кроется. Знаю дерзкую штучку, которая поймала меня, словно рыбу на крючок. И, черт, как бы мне хотелось затащить ее обратно в Range Rover, отнести в нашу постель — или в любое удобное место — и снова заняться с ней любовью.

Я не могу насытиться ею.

Скользнув взглядом по заднему сиденью, ухмыляюсь, обдумывая возможности.

— Продолжай мечтать, Донаван. — Смеется она и закатывает глаза.

Я могу придумать лучший способ заставить ее закатить глаза.

Заднее сиденье с каждой секундой выглядит все лучше и лучше.

Она начинает закрывать дверь и останавливается, прежде чем посмотреть в сторону Дома, где, уверен, по крайней мере четыре пары глаз смотрят на нас, прежде чем снова обратить на меня взор своих фиалковых глаз. Склонив голову набок, она молча меня изучает, и теперь я чертовски беспокоюсь, что она знает. Но нет. Это невозможно.

С другой стороны, влюбиться тоже было невозможно, и посмотрите на меня сейчас.

— Что? — спрашиваю я как можно спокойнее, несмотря на то, что барабаню большим пальцем по рулю. Слава богу, на мне солнечные очки, а то она бы, наверняка, увидела, как мои глаза расширились от страха.

— Я в порядке, Колтон. Тебе больше не нужно беспокоиться обо мне. Отец Зандера мертв, я оправилась от… всего. Ничто не причинит мне вреда. — Искренность в ее голосе играет на мне, как на скрипке, дергая за струны, которые, как я думал, были порваны и не подлежали восстановлению. Ее слова заставляют меня испытывать чувства, что само по себе чертовски дико.

— Знаю. Мне нравится тебя подвозить. Люблю при возможности приходить к мальчикам… и люблю целовать тебя на прощание.

— Хм. Особенно мне нравится последняя часть. — Она встает на подножку и тянется ко мне. Наши губы встречаются, языки соприкасаются и, будь я проклят, если она не самая сладкая зависимость, которая может быть у мужчины.

Хотя, только у одного конкретного мужчины.

И сегодня я планирую сделать шаг в будущее.

Мы разрываем наш поцелуй, ее вкус по-прежнему на моем языке.

— Детка, в этом нет никаких сомнений. Удачной смены. Скажи парням, что я заеду за тобой завтра, и пусть они будут готовы к тому, что я надеру им задницы на Xbox в любой игре по их выбору.

— Меня предупреждали о надвигающемся переизбытке тестостерона, — стонет она.

— Тебе нравится мой переизбыток тестостерона. — Поднимаю брови, звук ее смеха заводит меня.

Черт. Я без ума от нее. Ее чертова киска вуду взывает ко мне на всех уровнях: глаз, члена, сердца… души.

— Повеселись в Сан-Клементе.

Мое сердце останавливается от ее слов.

— Что? — я закашливаюсь.

— Я слышала, как ты говорил по телефону с Бэксом. Что-то насчет поездки туда сегодня.

— Да. Да. Еду на обед с одним из представителей Penzoil.

Молодец, Донаван. Господи Иисусе, почему бы тебе своей слишком бурной реакцией просто не рассказать ей о том, что уже делаешь?

— Класс. Повеселись. — Она закрывает дверь и заглядывает в окно. — Я люблю тебя.

Эмоции в ее глазах, как стрела, пронзают мое сердце. Черт, я так жалок, думая о Купидоне и прочем дерьме. Но будь я проклят, если слова — те, что душили меня, вызывали тошноту — не слетают с языка, словно ждут, когда их произнесут.

— Я тоже тебя люблю.

Она улыбается мне в последний раз. Так, что сжимаются яйца и сердце. Так, будто говорит мне — она моя.

Как только за ней закрывается дверь, я отъезжаю от тротуара.

Обед с представителями Penzoil, хрена с два.

Я собираюсь сделать что-то настолько непривычное для себя, что я в растерянности.

Я далек от традиций. Чертовски далек от этого…

Но на этот раз важно постараться.

На этот раз я собираюсь сделать кое-что с самого начала.

Я собираюсь попросить у отца Райли ее руки.

Оглавление

Начало

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ЭПИЛОГ 1

ЭПИЛОГ 2

БОНУСНАЯ СЦЕНА