Учитель. Назад в СССР

Глава 1

— Сан Саныч, ну вот что ты вечно воду мутишь, народ баламутишь? Да эти мостки ещё мой дед через речку мастрячил, а батя перила приваривал. Они ещё сто лет простоят! А ты говоришь — сноси! Это ж историческая память… Памятник! История нашего города! — размахивая руками, вещал Пузырь, по паспорту Степан Сергеевич Пузырянский.

— Ты мне, Стёпка, зубы не заговаривай, — я скрипнул зубами. — В том году Трандычиха тут едва в ручей не скопытилась из-за твоих железок ржавых. А Петрович? Чуть ноги не переломал.

— Так Петрович пьяный был! — возмутился Степан. — Мостки тут причём, когда ноги не держат?

— Или чини, или сноси, — категорично отрезал я. — Ни к чему они тут. Вон, мост нормальный поставили. Не переломятся, дойдут.

— Да что ты, дядь Сань! — заныл толстенький низенький Стёпка.

По малолетству я их частенько с пацанами гонял хворостиной за глупости. В редкие свои побывки после длительных командировок. То курить возле бани вздумают, то костёр в засуху разведут под картоху в старом саду, то яблок наворуют у бабы Нюры. Яблок наша боевая ветеранша пацанам не жалела. Я их за вытоптанные грядки крапивой гонял. Ну а потом заставлял в бочку воды натаскать, вскопать, что баб Нюра скажет.

И ведь все людьми выросли, человеками, можно сказать. А этот… я сплюнул себе под ноги. Ещё и в мэры выбился.

— Ты мне, Стёпка, зубы не заговаривай. То, что у тебя там сарайка лодочная стоит, за кустами сирени, так про это все знают. И что от жены ты там тихаришься по праздникам, тоже знают. Ты бы заканчивал пить-то. Молодой ещё, а вон как себя запустил.

— Сан Саныч… — заканючил Пузырянский. — Ну, право слово…

Глазастая секретарша, что стояла поодаль от начальника, деликатно отвернулась, пряча улыбку. Красивая деваха. Мне б годков двадцать скинуть, я бы ух… показал б красотке небо в алмазах. Ухмыльнулся, вернулся к своему барану. Тьфу ты, к главе нашему бестолковому.

— Цыц, я сказал. А то не посмотрю, что ты мэр, лозину выломаю да прогоню по улице. Вот людям-то радость будет.

— Нехорошо, дядь Сань, не по-людски это, — насупился Степан. — Хорошие мостки же. Вон и пацанве радость, рыбу ловят… На короткой ноге в лесок бегают за грибами. И вообще, денег нет!

— Но вы держитесь. Знаем, плавали, — покачал я головой. — Ржавые твои мостки, Степан, ты это понимаешь?

Я подступил к Пузырянский поближе, ухватил пуговицу на пиджаке и стал её выкручивать. Есть у меня такая дурацкая привычка, никак не избавлюсь. Парни мои знали: ежели командир за пуговицу взялся, всё, бункер не поможет, тушите свет, выносите вперёд ногами.

— Рухнут железки одним разом, и всё, пиши пропало. И ведь посадят тебя, Стёпа.

— Да за что же? — вскинулся Пузырь.

— За халатность и доведение до смертоубийства, — с самым серьёзным видом заверил я малость струхнувшего мэра.

— К-какое убийство? — проблеял Пузырянский.

— Ты пойми, Стёпа, — задушевно продолжил я. — Тут пацанва носится. По мосткам-то. А они ржавые, смекаешь?

— И что?

— И то! — разозлился я. — Дурья твоя башка! Ладно, если ржавина твоя сама по себе рухнет, от старости. А если в этот момент пацанва побежит? И железки под ними обрушатся? Да в реку? А речка у нас быстрая, глубокая. Ты видал, что они тут вытворяют? — я выжидательно прищурился, всё ещё надеясь на понимание ситуации.

— Ч-что? — Степан попытался осторожно отцепить мои пальцы от своей пуговицы.

Отцепил, вместе с фурнитурой и куском ткани. Я аккуратно засунул застёжку Степану в нагрудный карман, поправил платок и продолжил.

— Они тут, Стёпа, на своих самокатах на спор наперегонки гоняют. На перилах вниз головой висят, качаются. Ржавое тут всё, Степан Сергеевич. Ржавое. Не доводи до греха, снеси ты железяку эту. Сам же потом себе не простишь.

Стёпка супился и молчал, старательно отводя от меня глаза. Но взгляд его то и дело натыкался на пресловутые мостки, из-за которых у нас с мэром шла словесно-бумажная война вот уже второй год.

Аккурат два года назад я вышел на пенсию, осёл в родном провинциальном городишке, подальше от бывших коллег и сумасшествия большого города. Собственно, где жить, долго не размышлял. Где родился, там и пригодился. Родился я здесь, а вырос в местном детском доме.

За время своих коротких возвращений на малую Родину продал квартиру, которую получил как детдомовец, добавил накопленного добра, и прикупил домишко с видом на речку. И на вот эти клятые железные мостки. Ржавые, чтоб им пусто было. И зажил тихо-мирно, как порядочный российский пенсионер с несильно большой пенсией, на которую и восстанавливал дом, заброшенный сад, ну и территорию рядом с домом.

В душу мне никто не лез, кем я работал все эти годы, не выяснял. Любопытным соседкам я скормил хорошо продуманную легенду. Так и зажили душа в душу, ругаясь на реформы, маленькую пенсию, очереди в поликлинику. Понемногу воевали с мэром и произволом властей, не без этого, конечно. Всё, как и положено.

— Короче, Степан Сергеевич, — я примерился ко второй пуговице, но мэр шустро отступил в сторонку. — Снеси железо, по-хорошему прошу. Не снесёшь за неделю, я их сам в металлолом сдам. Я понятно излагаю?

— Порча городского имущества, — заикнулся было Пузырянский. — Понял я, дядь Сань, понял. Всё, некогда мне тут с вами, совещание у меня, — буркнул Пузырь. — Света, где машина? — недовольно скривился в сторону секретарши.

— Вон она, Степан Сергеевич, — откликнулась помощника.

— Всё, Сан Саныч. Я вас услышал, — Пузырянский протянул мне пухлую ладонь, я сделал вид, что не заметил. Потные они у него.

— Сделаем всё, что в наших силах. Ну, я пошёл?

— Сделай, Стёпушка. Вся улица тебя просит — сделай. Уж расстарайся. Две недели срок тебе, Степан Сергеевич.

Мы расстались с мэром несильно довольные друг другом. Ну да мне глубоко с кисточкой на Стёпкины удовольствия. Этого… Пузыря если не подгонять, дело с мёртвой точки не сдвинется. Как его только в мэрах держат, непонятно. В моё время такого с партийного места быстро бы попёрли. Стоило жалобу накатать и всё, пишите письма мелким почерком, высылайте махорку.

Я покачал головой, глядя вслед чёрному мерседесу. И откуда у людей такие деньги. Хотя понятное дело откуда, наворовали и жируют. Это моё поколение жило с душой нараспашку, двери не запирая, помогая всему миру. А в ответ что? Кукиш без масла и циничный оскал капитализма.

Проводив отъезжающего мерина взглядом, я покачал головой, кинул взгляд в сторону ржавого моста, на котором болталась табличка с надписью «По мосту не ходить!», сделанная моими руками, развернулся и зашёл во двор. Таблички к вечеру уже не будет. Пацанва опять её снимет и отволочёт к новой переправе через реку и там прицепит. Вот такая у нас с ними нехитрая забава.

И ведь не поймаю никак того шутника, который каждый вечер проворачивает этот фокус. «Тоже мне, разведчик», — хмыкнул про себя. С другой стороны, я не больно-то и старался застукать шустрика с добычей в руках.

Я ухмыльнулся: хорошее у парней детство в нашем тихом городишке. Почти как наше, без телефонов и прочей лабудени. С войнушкой и оружием из палок, великами, печёной картошкой и прочими удовольствиями. Хотя интернет — это, конечно, вещь, но не так чтобы круглые сутки.

Вернув грабли в сарай, я окинул хозяйским взглядом двор и решил, что после очередного бесперспективного разговора с Пузырём не помешает выпить чайку. Сказано — сделано. Притащил с веранды настоящий русский самовар, который достался мне по наследству при покупке дома. Нашёл на чердаке, отмыл, привёл в порядок, и вот теперь чувствую себя эдаким кулаком, распивая чаи под яблоней в собственном саду.

Поставил самовар на стол, поджёг лучину, положил её в кувшин, сверху присыпал яблоневыми щепочками, подождал, пока разгорится, и примастрячил вытяжную трубу

По саду поплыл яблочный дух, я довольно крякнул и принялся таскать на стол чайную пару, бублики, сахар-рафинад и прошлогоднее смородиновое варенье, которым каждый раз при случае угощала баба Нюра. Соседка не терпела отказа, а урожая чёрной смородины у неё с каждым годом становился всё больше. Так что баночками из-под варенья я смог бы заставить все подоконники. Но попробуй не верни тару хозяйственной соседке, проще вертушку из снайперской винтовки подбить, чем скрыться от выговора баб Нюры.

Вода в самоваре зашумела, крышечка задребезжала, из душничка пошёл пар. Закипел. Можно и чай заваривать.

Щедро сыпанул заварки в пузатый чайничек со сколотым носиком. Лист у меня хороший, чёрный, ароматный. Не понимаю я эту новомодную чушь с ароматом жасмина или там с привкусом корицы и лайма на шоколадной глазури. Пьёшь такой чай, а он то ли духами пахнет, то ли рыбой снулой. А то ещё словом обзовут, что в приличном обществе стыдно произнести — матча… Ну оно и понятно, когда продукт моча мочой, как его ещё обозвать, чтобы покупателей облапошить? То ли дело чёрный, рассыпной.

Наполнив пол-литровую кружку ароматным напитком, положил на блюдце пару кусочков крупного кускового сахара. Люблю пить вприкуску. Вкусно, сладко, как-то даже по-семейному, что ли. Своей семьи у меня нет и никогда не было. Ну что б там с женой, с детьми, с внуками и прочими родственниками. Не сложилось.

С моей работой ни одна нормальная женщина рядом не останется. Жить в вечном ожидании дурных или хороших вестей, когда муж в командировке неизвестно в какой-то стране и на сколько дней, а то и месяцев. Так и свихнуться недолго. Ну, или полюбовника для души завести.

Поэтому вся моя семья — это разведрота. Потом разведшкола. Сейчас вот пацанва соседская. С ними тоже вожусь, учу уму-разуму, пока родители у кого на работе, у кого в запое, а у кого и вовсе мамка одна.

За забором послышалась весёлая перекличка: мальчишки подтягивались на берег речки к ржавым мосткам. Жара спала, самое время заняться пацанячьими важными делами: стащить табличку под носом у вредного соседа-деда, покидаться камешками в воду, повисеть на перилах. Да мало ли дел у пацанвы летом.

Я отложил книгу, отодвинул опустевшую чашку, поднялся и пошёл на свой наблюдательный пост. Место дислокации я сменил после того раза, как вихрастый лопоухий Васька Ладыжец застукал меня на моём же высоком крыльце, с которого я через забор прекрасно видел их пируэты на негодном мосту. Мои слова про опасность влетали у пацанвы в одно ухо, а в другое, как водится, вылетали.

Сейчас же я прошёл вдоль забора и остановился у старого шершавого яблоневого ствола, перед которым рос куст сирени. Кустарник я немного облагородил, так что теперь с улицы меня не увидеть, зато я весь берег и подвесной мост прекрасно вижу.

'Так вот кто у нас тут такой шустрый, — ухмыльнулся я, наблюдая, как Темка Перепелицын, оглядываясь на мой дом, торопливо развязывает добротные морские узлы, чтобы снять табличку. И ведь никогда не режет, всегда аккуратно распутывает. Видать, дело принципа. Так сказать, играем мы с ним оба по-честному.

Остальная компания стояла на шухере, нервно поглядывая в сторону моего сада. Я выждал тот самый момент, когда рыжий Тёмыч скоммуниздил табличку и спрятал её под футболку, вышел из-за куста и неторопливо пошёл к калитке, не особо скрываясь. Забор у меня невысокий, и любое движение во дворе прекрасно видно.

Пацаны заволновались, вмиг оседлали своих железных коней, и едва я показался на улице, всадники на драндулетах в момент рванули в сторону нового моста. Не нарушая традиций, я помахал им вслед лозиной и громко гаркнул вслед:

— Вот, паразиты, опять табличку спёрли! Вот я вам задам!

В ответ раздался залихватский свист и дружное дребезжание велосипедных звонков. Я постоял ещё немного, поздоровался с соседкой тёть Клавой, вернувшейся с работы, подумал-подумал, заглянул в сарай, вытащил пару досок, взял гвозди, молоток и пошёл к мосту.

Перекрытие, конечно, пацанов не остановит, но убережёт случайного прохожего. Да ту же бабу Нюру, которая иной раз норовила сократить путь и мчалась наперегонки со смертью по ржавому покрытию, держась за исковерканные перила. Железные листы проседали даже под небольшим весом соседки. Поручни и вовсе норовили остаться в морщинистой руке, каждый раз, когда соседка перемещала ладонь.

Доски я присобачил крест-накрест к порыжевшим от старости ненадёжным столбам, чтобы перекрыть проход. Собрал инструменты, оглядел вытоптанную полянку, подобрал за собой мусор и вернулся восвояси.

Убрал инструменты в сарай и приступил к своему вечернему ничегонеделанью. Читать не хотелось, чаю напился, спать рано… М-да… После бурной оперативной жизни спокойная жизнь пенсионера иногда доводила до разговоров с самим собой. Вот и сейчас сидел и ворчал себе под нос про светлое прошлое и будущее, которое повернулось к нам в далёких девяностых недобрым лицом.

Когда ушёл в отставку, позвали преподавать в разведшколу. В новые реалии я не вписался, и меня скоренько попросили уйти по собственному. Через какое-то время соседка, Нина Фёдоровна, пригласила на разговор с директором местной школы. Я удивился, но пошёл.

Оказалось, в конце года у них уволился учитель труда, по совместительству обэжист, и мне предложили занять его место. В школе меня хорошо знали, приглашали на государственные праздники, на открытые уроки, чтобы, так сказать, детишки знали своих героев в лицо. Заодно и беседы вёл про армию и любовь к Родине. С патриотизмом нынче туго. Мотивации нет, Родину любить-то.

Я подумал-подумал и согласился. Всё лучше, чем дома сидеть и сходить с ума в одиночестве. Вот так и проработал лет десять учителем основ безопасности жизнедеятельности, проще говоря, вёл начальную военную подготовку в старших классах. Мы даже призовые места занимали на городских, районных и краевых соревнованиях типа «Зарницы».

А потом политика партии, в смысле образования, изменилась, и директор с сожалением вынуждена была отказаться от моих услуг. Потому как специальное педагогическое образование у меня отсутствовало. Как говорится, без бумажки ты букашка, а с бумажкой педагог.

Так я остался снова не у дел. Вот и сижу теперь как бирюк, в собственном дворе, строгая лавочки на заказ, да пацанов гоняю. Ну и с мэром ругаюсь регулярно за порядок в городе, за ржавый мост, за свалку в неположенном месте. Много ли пенсионеру надо?

Сердце, правда, подводить стало. После ухода из школы загремел на больничную койку. Отделался лёгким испугом, но пришлось пройти полную медкомиссию. После которой остался без курева, без кофе, без силовых упражнений. Фронтовые сто граммов доктор только на День Победы и разрешил. Не жизнь, а сплошное доживание.

Я скривился, собрался было в дом, но тут за забором послышался резкий скрипучий шум, всплеск, а следом перепуганные крики:

— Помогите!

— Сан Саныч! Тёмка тонет! — в мою калитку затарабанили кулаками.

— Твою ж мать! — я подорвался с кресла и побежал на выручку. — С моста? — крикнул на бегу, торопясь за Вовкой Михониным.

— Ды-а-а-а! — взвыл Вовка. — Он полез… Сан Саныч… н-не виноват. Это всё я! Тёмыч просто… Он показать хотел как надо… чтобы не страшно… — мелкий рыдал почти навзрыд, но бежал и рассказывал, как было дело. — А перила раз… и он в реку… И потоп…

— Какой потоп? — уточнил на бегу.

— А? Тонуть начал, — пояснил Вовка. — Во-он он! — показал на Тёмыча, которые то выныривал, то погружался в реку, и без перехода продолжил. — А потом как вынырнул, как заорал… а его несёт… Он за ветку, а ветка хрясь! И Тёмыч опять в воду! Дядь Са-а-а-ш! Спасите! Мамка его убьёт!

— Сначала я выпорю, — рявкнул, останавливаясь на крутом берегу. Оценил обстановку и метнулся вправо от моста. Там был спуск, о котором знали только местные. Краем глаза отметил дыру в перилах. Видимо, решил повисеть вниз головой, а трухлявое железо не выдержало нагрузки.

Тёмкина голова мелькала в воде в самом опасном месте. Мальчишка не впал в панику и пытался выплыть к берегу. Плохо то, что отнесло его в самое опасное место, к водовороту. И сейчас стремительно в него затягивало.

Я на ходу скинул майку, сандалии без задников, и в одних шортах сиганул в воду.

— Тёмыч, держись! Сан Саныч плывёт! — заорал на берегу мелкий Вовка.

Течение на середине нашей реки будь здоров. Она хоть и не большая, но коварная. На глубине в некоторых местах и вовсе бьют холодные ключи. Так что вода прогревается только в заводях у берега.

Тёмка цеплялся за последние доступные ветки. Недалеко от водоворота стояла раскидистая старая ива. В один из сильно ветреных дней у дерева треснула большая ветка и нависла над водой. До конца не сломалась, но в реку окунулась.

Понятное дело её никто так и не спилил, сколько мы не просили. Соседки объяснили мне про самодеятельность, про штрафы за порчу зелёных насаждений. Баб Маня, пострадавшая от произвола властей, рассказала, как её штрафанули за старую вишню, которую она сама когда-то лично посадила в собственном палисаднике. А как спилила, оказалось, что она вишне той и не хозяйка вовсе, потому как росла та за двором, на территории муниципалитета.

Поэтому мы с бабоньками за порядок на нашей улице и в городе боролись известным пенсионерским способом: обивали пороги администрации, устраивали субботники и по очереди закидывали жалобами мэра. М-да, в кого превращаюсь? Непонятно.

— Держись! — крикнул я Тёмке, понимая, что ещё немного и он выпустит тонкие ветки из оцепеневших пальцев, нырнёт и уже может не вынырнуть.

Успел я в последний момент. Тёмыч пошёл ко дну, но я поднырнул и схватил его за волосы, вытянул, перехватил подмышками и потащил к другому берегу. Пацана утянуло на сторону от места падения. Мальчишка не подавал признаков жизни. Я сцепил зубы и ускорился. В паре метров от спасительного берега Тёмыч вдруг пришёл в себя и забился.

— Тихо, малой, не дёргайся, — процедил я.

Поднатужился и вытолкал пацана на песок. Хотел было подняться и оттащить подальше от воды, перевернуть Тёмыча набок, но небо внезапно потемнело. Я удивился, поднял голову, чтобы выяснить, куда вдруг делось солнце.

— Н-не бойся… малой… — прохрипел я под испуганный хриплый возглас Темки:

— Вы чего? Эй… вы чего, дядь С-сань?

Грудь сжало. Под лопатку кто-то вонзил скальпель. Последнее, что я услышал, это крик Вовки:

— Тёма-а-а!

Глава 2

— Тёма-а-а-а! — не переставая, орал Вовка.

Теперь-то что? Пацан на берегу, чего орать-то? Я скривился, попытался открыть глаза. По затылку долбили кузнечные молоты, в висках отплясывали чечётку. В рот напихали наждачки, предварительно натёрли ей язык до состояния стекловаты.

С трудом мне удалось разлепить веки, морщась от нудного, монотонного, гундосого голоса Вовки, в котором слышались усталые женские нотки. Я моргнул, с недоумением уставившись на спинку кресла с белым матерчатым наголовником. Закрыл глаза, глубоко вздохнул и выдохнул пару раз. Снова открыл глаза, ничего не изменилось. Только Вовка принялся безостановочно нудить, запрещая кому-то из пацанов баловаться.

— Тёма, не стучи ногами по креслу, ты мешаешь дяде спать. Тёма, оставить в покое кнопку, сломаешь кресло. Тёма, милый, не стучи машинкой по стеклу. Разобьёшь окошко, и самолётик упадёт вместе с нами.

Но почему у Вовки такой странный голос? Угу, и почему Володька сбрил усы…

Я потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок.

«Самолётик? — удивился я. — Какой, к ежам, самолётик?»

— Женщина, угомоните своего отпрыска! — приказал Вовке недовольный бас.

Женщина? Какая женщина? Какой самолётик? Похоже, я наглотался воды и ловлю глюки.

— Простите, Тёмочка просто устал, вот и шалит, — залепетал женский голос.

— Ремня Тёмочке всыпать, и враз усталость пройдёт, — продолжал возмущаться мужской бас.

— Это не по-советски! — возмутился молодой, звонкий контральто.

— Вы ещё скажите, что детей лупить нельзя, — ехидно высказалась дама лет сорока.

— Конечно, нельзя! — воскликнула моя соседка.

— Нас ремнём воспитывали и вон, гляньте-ка, нормальными людями выросли! — к разговору подключилась женщина глубоко бальзаковского возраста.

Я слушал весь этот горячечный бред и тихо офигевал: за всю жизнь мне даже сны цветные никогда не снились, а тут такие качественные галлюцинации. Может, у меня сердце остановилось, и меня экстренно с того света вытягивали, а вот это вот все — последствия сердечно-лёгочной реанимации?

Тем временем скандал разгорался. Я вздохнул, открыл глаза и всё-таки рискнул оглядеться по сторонам. Вовка оказался молодой девушкой, на руках у которой сидел бутуз лет пяти и азартно долбил пожарной машинкой по спинке соседнего кресла. Дородный мужчина лет пятидесяти, с густыми усами и насупленными бровями требовал у молодой мамочки угомонить ребёнка.

Рядом со мной сидело то самое звонкое контральто, которое утверждало, что воспитывать детей ремнём — метод не советский. Машинально отметил, что грудной голос соседки очень подходит её внешности. Была она вся какая-то уютная, мягкая, с бархатными ресницами, вишнёвыми губами, со светлой русой косой толщиной в половину моего запястья.

Я покосился на высокую грудь и внезапно заёрзал на сиденье от приятных, но неуместных сейчас ощущений.

Переключил внимание на старуху Шапокляк, которая ратовала за кнут в процессе воспитания. Впрочем, «старуха» — это я погорячился. Худая дама в возрасте за пятьдесят с длинным носом и стогом сена на макушке выглядела элегантно, несмотря на невзрачный пиджак из прошлого века и большой приплюснутый блин на голове.

Я склонялся к мнению Шапокляк в плане воспитания. Женский коллектив детского дома разбавляли два мужика — трудовик и сторож. И оба воспитывали нас скорее кнутом, чем пряником. Трудовик прививал манеры метровой линейкой по мягкому месту, а мог и рейкой вдоль хребтины протянуть за нарушение техники безопасности. Сторож справлялся крупкой лозиной и подзатыльниками. И ничего, выросли, в люди вышли, только выправка крепче стала.

Стоп! Я качнул головой, пытаясь поймать несоответствие в словах граждан.

При чём тут советский или несоветский метод воспитания? После распада Союза прошло до чёрта десятков лет. Я даже сам не ожидал, что перескачу вместе со всеми в двадцать первый век, с моей-то профессией и образом жизни. А вот сумел, многих пережил и ушёл на пенсию относительно здоровым и бодрым.

Так что девица двадцати двух лет от роду и слово «советский» — вещи несовместимые.

— Молодой человек, — с лёгкой неприязнью в голосе обратилась ко мне Шапокляк. — Что вы на меня так смотрите? Это неприлично!

Ну, молодой, это она, конечно, мне польстила, я уже лет двадцать как немолодой. А что таращусь на неё, так это я не специально, просто задумался.

— Прошу пардону, — невольно брякнул я, растянув губы в улыбке.

— Хам, — дама поджала губы и отвернулась к окну.

«Ну, хам так хам. Не хами, и не облаянной будешь, — я пожал плечами и вернулся к своим мыслям. — Но почему всё-таки самолёт? Откуда он взялся в моих галлюцинациях?»

Я повернул голову к иллюминатору и задумчиво уставился на плывущие облака, пытаясь собрать мысли в кучу, расслабиться и вырваться из собственного потока сознания. Как говорил наш старшина в махровом году на срочке: «В любой непонятной ситуации читай Устав».

Всё-таки причудлива память человеческая. Не иначе кровоизлияние в мозг приключилось, вон как меня далеко во времени в галлюцинациях откинуло. Я разглядывал крыло самолёта и словно вернулся во времена своей юности. Тогда, как и сейчас, впервые очутившись в салоне ТУ-104, испытал невероятную гордость за свою великую страну.

Это не просто авиалайнер. Это символ страны. Первый в мире реактивный пассажирский самолёт — чудо инженерной мысли, это результат колоссального труда советских учёных, инженеров и рабочих, объединённых одной целью.

В моё время конструкторы создавали не просто машины. Они создавали наглядные мечты о светлом будущем советских людей, во имя которых и жить хотелось, и жизнь отдать не жалко. Не то, что нынешнее время. Какие там богатыри? Квадробоберы, что б их… Или как их там?

Я чертыхнулся, тихо радуясь, что до нашего провинциального городка не докатилась очередная новомодная дурость. И куда только родители смотрят? Ну, на Новый год там, на праздник какой нарядить ребёнка зверушкой — это я понимаю. Но чтобы пацан какой, или девочка, не стесняясь, рядились кошечками-собачками и по лужайкам на четвереньках скакали, корм собачий жрали? Психушка по ним плачет, а не свобода самовыражения.

М-да, время давно изменилось. Не сказал бы, что в лучшую сторону. Вместо созидательного духа, который когда-то витал в воздухе, пришли эффективные менеджеры, которые только и могут оптимизировать и сокращать. В голове одни деньги и прибыль. Не понимают дефективные: настоящая эффективность — это не цифры на бумаге. Это дело, которое должно служить людям, чтобы оставить свой след в истории.

А какой след могут оставить после себя нынешние эффективные менеджеры, если они заняты только собой? Из эффективных умений в них только способности к пожрать, поспать и потрахаться. Хотя в последнем я очень сомневаюсь, если брать во внимание демографический кризис в целом по стране.

— Извините, вы не могли бы мне помочь? — приятный женский голос вырвал меня из круговерти моих привычных размышлений.

— Что? — я повернул голову и встретился глазами с самыми синющими глазами.

— Извините, вы не могли бы мне помочь, пожалуйста, — застенчиво попросила синеглазка.

— С удовольствием, милая барышня, — с улыбкой ответил я.

На долю секунды из глаз девушки пропала доброжелательная улыбка, вместо неё появилось недоумение. «Неужели глупышка подумала, что старый дед с ней заигрывает? Ну не женщиной же мне её называть, — хмыкнул про себя. — Или она из этих… из феминисток?»

Я вопросительно смотрел на девчонку, ожидая продолжения. Синеглазка вернула улыбку на место, мило зарумянилась и попросила помочь снять сумку с полки.

— Безрукая нынче молодёжь пошла, — ни к кому не обращаясь, фыркнула Шапокляк.

— И не говорите, — поддержала её соседка, ревниво поглядывая в сторону синеглазки в ярком сарафане, открывающем округлые аппетитные колени.

Не обращая внимания на каркающих ворон, я доброжелательно улыбнулся девушке, поднялся с места одновременно с соседкой. Синеглазка пропустила меня и стояла рядом, дожидаясь, когда я сниму с полки аккуратную ярко-красную дорожную сумку.

Рядом с сумкой лежал мужской коричневый портплед, старомодный, с хлястиком и жёсткой застёжкой. У меня имелся похожий. Вместительный, немаркий, непромокаемый. Отличная вещь советской промышленности.

— Ну что там? — заволновался бархатный контральто где-то в районе моей подмышки.

— Что? — переспросил я, тупо глядя на мужскую руку, пальцы которой крепко вцепились в ручку женской сумки.

— Сумку снимите, пожалуйста — мягко напомнила синеглазка и тут же взволнованно уточнила. — Вам плохо?

— Что? Нет, всё хорошо, спасибо, — пробормотал я, спустил сумку, передал её с рук на руки соседки, развернулся и пошёл в хвост самолёта, в туалет. Если я не ошибаюсь, там должно быть зеркало.

— Спасибо, — донеслось мне вслед, но я не ответил. Перед глазами стояла моя рука, которая выглядела как рука чужого человека, лет на сорок меня моложе.

— Извините, — пробормотал я, едва не сбив с ног бортпроводницу в непривычной для моего времени форме. Но это же мои галлюцинации, не так ли? Значит, в них возможна любая одежда и любое время.

«Это ведь галлюцинации, да, Сан Саныч?» — задал я вопрос своему отражению.

И оно мне ответило, глядя на меня светло-карими глазами, улыбаясь растерянной улыбкой: «Тогда почему в твоих галлюцинациях ты выглядишь как совершенно другой человек? Почему ты не выбрал образ себя молодого?»

— А хрен его знает, — выругался я вслух, открыл кран, сполоснул лицо, утёрся ладонью и снова посмотрел на себя в зеркало. — Ну, что, Сан Саныч, доигрался? Говорил тебя умный доктор: поезжай-ка ты, Саныч, в санаторий. И даже путевочку предлагал по сходной цене. Так нет же, всё молодого из себя корчил. Докорчился… Инфаркт миокарда — вот такой рубец… И коматозный бред… По-другому я тебя объяснить не могу…

Я потыкал в зеркальное отражение. Указательный палец ткнулся в гладкую прохладную поверхность. Юноша внутри зеркала тыкнул в меня, растерянно любуясь молодой ухоженной физиономией, с непослушным вихром, волевым подбородком, спортивной фигурой, облачённой в рубашку с пиджаком.

— Пиджак… — я уставился на отражение — Пиджак — это хорошо. В пиджаке могут быть документы. Пусть морда другая, но имя-то я не мог себе выдумать, — бормотал, обхлопывая себя по вполне приличного клифта в поисках карманов.

Карманы оказались на месте. Я сунул руку во внутренний, надеясь на то, что вместо документов не вытащу какого-нибудь кролика. Сразу станет ясно, что глюки продолжаются, я вернусь в салон, усядусь на сове место, усну и проснусь уже в нашей местной больничке. Пусть даже в реанимационной палате, но проснусь в своём кряжистом теле, с мозолями на ладонях, с пожелтевшими от табака зубами, с седым бобиком на голове.

Пальцы нащупали прямоугольное нечто, совершенно непохожее на кролика. Ладно, была не была. Семь бед, один ответ. Быть или не быть. Курочка по зёрнышку… Так, Саныч, это из другой оперы! Вдох-выдох. Выдох — сдох. Сдох? Нехорошая мысль, отставить!

«Хорошо бы Уставчик почитать», — мелькнула мысль. Но в руках оказался простой советский паспорт с обложкой тёмно-зелёного цвета. С фотографии на меня таращился молодой пацан с тощей шеей, с перепуганными глазами.

Ещё одним документом оказался военный билет. «Молодец, в армии служил», — мысленно похвалил я. Хотя в советское время от армии редко косили. Не служил, значит, не мужик.

С военного билета смотрел тот же парнишка, но уже обритый наголо. Егор Александрович Зверев. Зверь, стало быть.

Зверев, Зверев… Не знаю никого с такой фамилией. Откуда она взялась в моей голове? Я уткнулся лбом в прохладное стекло, прикрыв глаза. Какие-то чересчур правдоподобные галлюцинации получаются.

— Товарищ, с вами всё в порядке? — раздался строгий женский голос после аккуратного стука в дверь.

— Да… — сиплым голосом отозвался я.

— Не задерживайте, товарищ, — требовательно велела женщина, судя по всему, бортпроводница.

— Да-да, выхожу, — пробормотал я, сунул документы в боковой карман и наткнулся на хрусткую бумагу.

Хотел было достать, посмотреть, что ещё нашёл, но в двери снова постучали. Я ещё раз ополоснул лицо и вышел. В туалет тут же просочилась недовольная мамаша с девочкой-толстушкой в кудряшках, перепачканная шоколадом. Дверца хлопнула, громко выражая недовольство женщины.

— Товарищ, с вами точно всё в порядке? — уточнила девушка в униформе советской авиации.

— Да-да, спасибо, — пробормотал я.

«Товарищ… надо же… Не припомню, когда меня так называли в последний раз».

Я вернулся в салон, молча закинул саквояж соседки на верхнюю полку. Кивнул, принимая благодарное «спасибо», протиснулся на своё место, закрыл глаза и затихарился, пытаясь переварить найденные документы и прочую абракадабру вокруг меня.

Синеглазка немного повозилась в своём кресле, но всё-таки постеснялась заговорить со мной. Вздохнула и затихла. Видимо, специально ждала меня, чтобы познакомиться. Или просто недовольный мужик с усами отказался ей помочь. Ну да ладно, это дело десятое. Тут бы со своей головой разобраться, куда там с чужими мыслями и чаяньями.

Так, Саныч, если предположить в порядке бреда, что всё вот это не бред: салон самолёта ТУ-104, девушка в сарафане по моде моей юности, дама с халой на голове, пацанёнок с пожарной машинкой образца чёрт знает какого советского года. Тогда что это? Жизнь после смерти? Фантазии умирающего мозга?

Я таки утонул, спасая Тёмыча из реки? Или всё-таки сердце прихватило и сдох уже на берегу, перепугав пацанёнка? Интересно, кто возьмёт на себя поминки? Военкомат? Или соседки? Эх, Валентина Сергеевна расстроится, у нас с ней только-только шуры-муры обрисовались, а я взял и сбежал практически из-под венца. Хотя какой там венец в нашем-то возрасте…

Возраст.

Я открыл глаза, положил рук на колено и стал её незаметно разглядывать, чтобы соседка не сочла меня за совсем уже сумасшедшего. Чужое тело, тут ошибки быть не может. Руки крепкие, молодые, да и кость, структура другая. У меня кость шире и загар огородный. А тут явно интеллигент в каком-то поколении. Хотя в армии служил, уже не безнадёжно.

Так, Саныч, стоп. Ты чего, серьёзно решил, что вот это вот всё — реальность? Новая, странная, но реальность? Я завис, внимательно вглядываясь в лица людей, в детали салона, покосился соседку, хотел поинтересоваться, какой нынче год, но передумал. Не хотелось сойти за пьяного или сумасшедшего. Если я действительно попал, не стоит портить первое впечатление о себе.

Машинально похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Пачку не нашёл, зато вспомнил, что в кармане остались ещё какие-то бумаги. Вытащил документы, аккуратно переложил во внутренний карман пиджака, следом потянул что-то толстое.

Оказалось, в кармане лежали два конверта, на обоих не было ни адресов, ни имени отправителей, красовалось только одно имя «Егору». Вернул один в карман, второй конверт оставил. Развернул бумагу и первым делом посмотрел в конец письма, чтобы узнать имя автора.

Что, мать его? Какой год? Первое августа шестьдесят седьмого? Почему не семьдесят восьмой? Или не восьмидесятый? Каюсь, грешен: почитываю на досуге истории про попаданцев, которых занесло назад в прошлое, в Советский Союз. Или всё-таки это какой-то глобальный розыгрыш? Но кому понадобился военный пенсионер, чтобы так полномасштабно и дорого шутить? Шутка — это, конечно, хорошо. Смех, говорят, жизнь продлевает. Правда, в основном тем, кто смеётся. Шутники обычно долго не живут.

«М-да… родители у Егора те ещё жуки», — скривился я, дочитав первую записку до конца. Батя у парнишки, похоже, пендитный зануда, как один из моих бывших летёх. Все-то у него по полочкам должно лежать, чистенько и аккуратненько, на своих местах, да так ровненько, что аж скулы сводит. Ничего, после двух месяцев в горах перестал морщиться.

А тут на-ка, родному сыну вон какой официоз задвинул: «Твои родители: Александр Еремеевич Зверев и Светлана Николаевна Зверева, 1. 08.1967 г.». Боялся, что сынуля с горя позабудет, как отца-матушку зовут?

Сунул записку в конверт, убрал письмо в карман, достал второе. Ну-ка, поглядим, это от кого? Ого, у Егорки ещё и невеста есть. А, нет, была. И тоже из породы стяжателей. Не повезло парню с семейством. А Зверев-то младший идейный, выходит.

Я задумался, перебирая в голове фразы из двух писем. В процессе чтения как-то незаметно мысли успокоились, включился анализ, и хотя я всё ещё не верил до конца в новую реальность, но мозг сам начал подстраиваться под окружающую новую действительность. Собственно, что я теряю? Самолёт либо приземлится, и я окажусь в Советском Союзе образца тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Либо я проснусь на больничной койке, парализованной развалиной, за которой некому будет ухаживать. Лучше уж назад, в прошлое.

С этими мыслями я снова достал письмо от родителей и принялся более внимательно его перечитывать.

Глава 3

'Здравствуй, сын.

Надеюсь, дела твои в полном порядке, несмотря на твой идиотский поступок. Мой начальник, который устраивал твою судьбу, Иван Николаевич Терентьев, не оценил твой отказ. Твоя мать слегла с приступом тахикардии, когда узнала, что ты отказался от престижного места в столичной школе ради каких-то идиотских мечтаний, деревенских оборвышей. Не подозревал, что мы вырастили такого идейного комсомольца, у которого в голове вместо настоящей жизни партийные лозунги.

О чём ты только думал? Из-за твоей безалаберности у меня на работе образовались проблемы.

Для нас с матерью ты долгие годы был сыном, о котором не стыдно говорить в обществе, которым принято гордиться. Отличник, спортсмен, комсомолец. Мы вкладывали в тебя столько сил, денег, усилий. Лучшие книги, лучшая кола, престижный ВУЗ. Видеть тебя среди лучших из лучших — это дорогого стоило. Мы рассчитывали обрести в твоём лице крепкий тыл в старости. Ты плюнул нам в лицо своим решением. Нам стыдно смотреть знакомым в глаза.

Времена героических подвигов и поступков прошли. Теперь каждый сам за себя. Жаль, что ты этого не понимаешь. Подумай, сын. Что ты можешь дать своим родителям? Своей семье? Впрочем, семьи у тебя тоже не получится. Ни оно достойная женщина не выйдет замуж за нищего деревенского учителя.

Не думал, что вырастил такого идеалиста. Верить в коммунистические лозунги и жить, руководствуясь подобной глупостью, — разные вещи. Разочарование — вот что ожидает тебя в конце пути, когда ты осознаешь всю глупость своего поступка. Ты думаешь, что сможешь изменить мир, но на самом деле ты просто потеряешь время, которое мог потратить на карьеру.

Мы с матерью больше ничем не можем тебе помочь. Ты взрослый человек. Теперь ты сам несёшь ответственность за свои решения и поступки.

Твои родители:

Александр Еремеевич Зверев и

Светлана Николаевна Зверева,

08.1967 г.

p.s. Я надеюсь, что ты всё же пересмотришь свои приоритеты и вернёшься на правильный путь'.

«М-да, не родители, а золото с изумрудами вперемешку… стяжатели, чтоб их», — посочувствовал я парнишке. Им бы радоваться и гордиться: пацан огнём горит, за страну болеет. А эти… Знавал я таких уродов. Они первые страну продали, растянули на кусочки.

И ведь что хуже всего: на людях эти, даже не знаю, как их назвать, персонажи, всегда были в первых рядах, всегда горели энтузиазмом и буквально сыпали идеологически выверенными лозунгами. Но вся эта маскировка сползала с них, едва они и им подобные оказывались на своих кухнях.

О да, именно там, на этих интеллигентских кухнях с обязательно обрезанной радиоточкой, они становились собой и говорили всё, что думали про «эту страну». А думали они только в одном, самом поганом направлении.

Я едва не сплюнул от привкуса мерзости во рту, но вовремя опомнился, скомкал письмо, сунул в карман, достал записку от Елизаветы Юрьевны Бариновой, бывшей невесты Егора Зверева.

'Егор! Твоему поступку нет оправдания. Я предполагала, что мы всё и всегда будем решать сообща. В конце концов, я твоя официальная невеста, будущая жена. В семье принято обсуждать вопросы и вырабатывать общую концепцию поведения по всем проблемам. Но ты поступил как самый настоящий эгоист.

Рада, что не поддалась романтическим чувствам и не вышла за тебя замуж сразу после твоего предложения, как ты настаивал. Жить и влачить жалкое существование в роли супруги деревенского учителя — разные вещи.

Тебе прочили блестящую карьеру. Впереди аспирантура, докторская, кафедра. Мой отец готовил для тебя хорошее место в Министерстве образования. Егор, отец был лучшего мнения о тебе. Ты потерял его доверие. Как и моё.

При таких условиях мы не можем создать семью. Как я могу доверять человеку, который всё решил за моей спиной⁈ Да, ты скажешь, что мы обсуждали этот вопрос. И я с тобой соглашусь. Но, Егор, обсуждать за чашкой чая в беседе и решить всё за нас двоих, такого я понять не могу. Главное я не могу ни понять, ни простить подобное предательство.

Надеюсь, ты уже понял, что я разрываю наши отношения и не выйду за тебя замуж. Не пиши мне и не звони. Моё решение окончательное. Тем более, твой друг, Павел Горчаков, который занял твоё место в престижной столичной школе, предложил мне дружбу. Место, которое готовили для тебя. После долгих размышлений я приняла его предложение.

Прощай, Егор.

Елизавета Юрьевна Баринова,

p.s. Кольцо останется у меня в качестве компенсации за разрушенную жизнь!

p.p.s. Желаю тебе одуматься и вернуться в нормальную жизнь!'

С такими родными и близкими и врагов-то никаких не надо. Предательство, ишь ты. Забывшись, я выругался себе под нос. Соседка, синеглазка покраснела и дёрнула плечом.

— Извините, — тут же покаялся я.

— Проблемы? — смущаясь, поинтересовалась девушка, косясь на мятую бумагу в моих руках.

— Невеста бросила, — машинально ответил я. — Да не переживайте вы так, — широко улыбнулся, увидев, как изменилось лицо девушки, глаза участливо заблестели. — Баба с возу, кобыле легче. Простите ещё раз, — теперь уже смутился я.

— Ничего. Вы не волнуйтесь, — посочувствовала соседка. — Ну, поссорились, с кем не бывает. Прощения попросите, она и отойдёт, — улыбнулась синеглазка.

— Не дай бог, — пробормотал я. — В смысле, ни к чему мне такое счастье. Невеста, она ведь что?

— Кто, — поправила девчушка.

— Кто — это когда человек, — ухмыльнулся я. — Моя человеком не была. Так… серединка на половинку. Невеста должна во всём поддерживать своего жениха. Впрочем, как и жених. А жена и вовсе следовать за мужем, как ниточка за иголочкой. А тут что? — я фыркнул, скомкал второе письмо и сунул в карман, чтобы при случае спустить в унитаз.

— Что? — полюбопытствовала синеглазка.

— А тут налицо двойные стандарты, — пожал я плечами.

— Двойные? Это как?

— Двойные, красавица, это когда на людях одно говоришь, а в письмах и на домашних кухнях совершенно другое, — уточнил я. — Вот как невеста моя бывшая. От таких, как она, стоит подальше держаться, чтобы не запачкаться. А уж постель с такими женщинами делить и вовсе последнее дело. Прирежут при случае с милой улыбкой — это в лучшем случае.

— А в худшем? — спросила покрасневшая как маков цвет синеглазка.

«Странно, чего это она?» — удивился я и тут же отругал себя за длинный язык: время другое, про постельные утехи вслух не говорили. Да и вообще, секса в Советском Союзе не было, по заверениям западных журналистов. Саныч, следить надо за языком, а то так недолго и угодить в места, не столь отдалённые за крамольные речи. Или в психушку.

— В худшем… Кстати, меня А. э-э-э… Егор зовут, а вас как? — я чуть не добавил «милое дитя», но вовремя прикусил язык. Телу моему годков двадцать четыре, двадцать пять от роду, какое уж тут дитя. Девчонка младше меня года на два-три, не больше. Ну не объяснять же ей, что в голове этого спортсмена, комсомольца и просто симпатичного советского парнишки теперь обитает старый дед, прекрасно знающий будущее.

— Меня Люба Светлова зовут. Очень приятно, — синеглазка протянула изящную ладошку.

Я сначала не понял зачем. Потом до меня дошло, и я со всей осторожностью пожал женские пальчики.

— Почему вы расстались? — Любочка явно намеревалась развести меня на разговор то ли из женского любопытства, то ли чтобы помочь симпатичному парню справиться с душевной драмой.

Ни драмы, ни трагедии я, понятное дело, не испытывал. Но разочаровывать женщину — последнее дело, поэтому я позволил себе ответить, додумывая на ходу детали.

— Не понравилось бывшей невесте моё решение. Я, видите ли, институт закончил. Вот, по распределению лечу к месту работы.

— Невесту в другое место направили? — догадалась Люба.

— Невеста дома осталась. И я должен был в столице нашей Родины трудиться, пользу приносить.

— И что же случилось? — тонкие брови синеглазки сошлись на переносице, девушка явно пыталась понять, что же произошло.

Я пожал плечами: а чёрт его знает, что там у них произошло. Одно понятно: Егорка мой из достаточно благополучной семейки, как и бывшая девушка Елизавета. И оба семейства желали парню только добра. Но, похоже, совершенно забыли поинтересоваться у сына и жениха, чего он сам от жизни хочет.

— Случилось, Любочка, то, что отказался я от сытой столичной жизни и престижного места в элитной школе, — смущённо улыбаясь, поведал я любопытной соседке. — И выбрал вместо этого деревенскую школу. Вот поэтому невеста меня и бросила. Не захотела стать… — я напряг память, вспоминая строки из письма неизвестной Лизы Бариновой. — Точнее, не захотела «влачить жалкое существование в роли супруги деревенского учителя». Во как, — хохотнул я.

— Не переживайте, — со всей серьёзностью, глядя на меня сочувственным взглядом, выдохнула синеглазка. — Может, она ещё одумается. Да и не на Крайний же Север вы летите. В Новосибирск. И вообще, пять лет назад нам звание присвоили, — похвасталась девчонка.

— Какое? — напрягая память, уточнил я.

— Мы теперь город-миллионник. У нас красиво, вам понравится. В том году построили библиотеку Академии наук…

— Это хорошо, Любочка. Только сомневаюсь я, что бывшую мою невесту устроит что-то кроме столицы. Да и не в сам Новосибирск я лечу, — остановил я синеглазку, которая явно намеревалась перечислить мне все достопримечательности Новосибирска.

— А куда? — длинные ресницы изумлённо захлопали, подчёркивая любопытство своей хозяйки.

— Лечу я в… э-э-э… — я нахмурился, пытаясь вспомнить название деревушки, в которую по распределению отправился Егор. — Слушай, ну вот не помню я название, хоть убей.

— Не переживайте так, — Любочка положила свои пальчики на мою ладонь, легонько сжала и тут же смущённо отдёрнула свою руку. — Ой, извините. Вы не переживайте так, — повторила синеглазка. — У нас и села хорошие, и города. И примут вас там хорошо. Люди у нас хорошие, добрые. Поддержат, помогут.

Девушка что-то негромко тараторила, рассказывала про людей, про Новосибирск, про достижения народного хозяйства, про то, что теперь она работает преподавателем в новом здании Доме детского творчества. Оказывается мы с ней коллеги.

И что колхозы в Новосибирской области на загляденье. Вот недавно очередной совхоз за успехи в развитии сельскохозяйственного производства Президиум Верховного Совета Советского Союза наградил орденом Ленина, а другой колхоз получил орден Трудового Красного Знамени.

— Откуда ты всё знаешь? — удивился я, не заметив, как перешёл на «ты». Впрочем, Любочка в пылу азарта тоже не заметила, или не придала значения.

— Газеты читаю, — пожала плечами. — И вообще, у нас столько замечательного! А летом…

«Комсорг, что ли? Политинформацию ведёт, не иначе», — покосился я на раскрасневшуюся девчонку, которая вываливала на меня тонны информации. Видно было, синеглазая Любочка гордится своей малой Родиной, болеет за успехи, переживает и искренне радуется малейшим достижениям.

— А я вот в Москву летала, за книгами. Теперь вот буду своих сорванцов новому учить. А ещё…

Рассказывая, девушка не переставала меня утешать. Уверяла, что невеста одумается, и как только я устроюсь и напишу письмо домой, в котором красочно распишу, как радушно встретили меня в селе, так сразу же и примчится. Ещё и прощения просить будет, что не поверила в меня и в мои мечты.

О чём мечтал Егор, отказываясь от выгодного распределения, я не знал. Но в текущей ситуации радовался, что пацан оказался таким идейным. Во всяком случае, мне в ближайшее время точно не грозит неожиданный приезд невесты или его родителей. Если незнакомых людей в незнакомой местности я ещё хоть как-то смогу обмануть, и Зверев хоть и покажется немного странным, но всё-таки сойдёт за простого советского молодого учителя. То близкие Егора мои случайные оговорки, манеру поведения воспримут с подозрением.

Я слушал приятное тарахтение Любочкиного голоса и постепенно проникался советским духом. Точнее, возвращался в то самое, давным-давно позабытое состояние юности, молодости. Когда хотелось не просто жить, а совершать подвиги во имя Родины, крушить её врагов, приносить пользу.

Перед глазами всплыли строчки из письма родителей Егора: «…мы вырастили такого идейного комсомольца… вместо настоящей жизни партийные лозунги… времена героических подвигов и поступков прошли… каждый сам за себя… ты думаешь, что сможешь изменить мир…»

Хм… а может судьба и правда дала мне шанс, чтобы я сумел изменить хоть что-то в этом мире? Чтобы вот такие Зверевы и похожие на них, сбежав за границу в девяностых, не поливали помоями великую страну. Как тот же Окуджава, который сам себя называл «красным фашистом», сидел в Прибалтике, ожидая новостей о распаде Советского Союза, требовал расстрелять Белый дом.

Отчего-то именно предательство Окуджавы задевало меня всегда сильнее всего.

Я скрипнул зубами. До сих пор болело. Такие, как Александр Еремеевич и Лиза Баринова хуже врагов. Враг он, что — он идёт напролом, иногда хитростью берёт, стратегией. А эти… Этих кроме как подлецами, по-другому не назовёшь. Такие мерзавцы в глаза улыбаются, за глаза гадости поют. Да и спиной к ним нельзя поворачиваться, тут же столкнут в пропасть.

Чтобы… Стоп, Саныч, что-то тебя не в ту степь несёт.

— Вы приезжайте, как обустроитесь на новом месте, я вам город покажу.

Внезапно наступила тишина. Я сообразил, что Любочка ждёт ответа.

— Что? А, конечно, всенепременно приеду. Особенно если вы лично покажете мне Новосибирск, — улыбнулся я синеглазке. — Вы ещё устанете от меня, — шутливо пригрозил. — Я вам надоем своими приездами.

— Да ну что вы, — когда Люба улыбалась, на её щеках появлялись очаровательные ямочки, отчего сердце у меня немного замирало. — Разве хороший человек может надоесть?

Я улыбнулся, но промолчал. К чему огорчать светлое существо своими старческими тёмными мыслями? У неё вся жизнь впереди, нахлебается по уши всякого-разного. Главное, чтоб в людях не разочаровалась, это хуже всего.

— Уважаемые пассажиры. Наш самолёт идёт на посадку. Пристигните, пожалуйста, ремни.

Мы с Любочкой завозились, пристёгиваясь. Впрочем, как и все пассажиры в салоне. Я смотрел в иллюминатор, разглядывая огни аэропорта. Любопытно, что меня ждёт в Новосибирске? Кто-то встречает молодого специалиста? Или Егор Зверев знал, как и на чём добираться в далёкое село с лошадиным названием. Ладно, разберусь на месте. Документы имеются и то хлеб.

— Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города-миллионника Новосибирска. Температура за бортом двадцать три градусов Цельсия, время пятнадцать часов двадцать две минуты. Командир корабля и экипаж прощаются с вами. Надеемся ещё раз увидеть вас на борту нашего самолёта. Сейчас вам будет подан трап. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки.

— Ну вот и прилетели.

Любочка выдохнула и распахнула ресницы.

— Ужасно боюсь взлётов и посадок, — пояснила синеглазка. — А вы?

— А я нет, но очень хорошо вас понимаю, — кивнул девчонке. — Помогу вам достать сумку.

— Спасибо.

Мы с девушкой дождались, когда почти все покинут салон, и только после этого покинули свои места. Я стащил вниз девичий саквояж и свою сумку, и мы покинули самолёт. Спустились по трапу и отправились в здание аэропорта. Там я помог жизнерадостной Любочке получить багаж. Да и сам сообразил, что Егор не мог лететь с одной ручной кладью. Надеюсь, память моего тела подскажет, как выглядят теперь уже мои вещи.

Надежды мои оправдались, я распрощался с Любочкой, заверил её в нашей скорой встрече. Синеглазка сунула мне в руку бумажку с адресом и растворилась в летнем дне. Я выдохнул, прикидывая, чем заняться. Перво-наперво нужно посмотреть, как называется деревня или село, куда распределили моего идейного комсомольца.

Но всё оказалось куда как проще. Когда я задумчиво рассматривал зал ожидания, высматривая свободное место где-нибудь в тихом углу, заметил мужичонку в возрасте в куцем пиджаке с короткими рукавами, в картузе с пластиковым козырьком, в сапогах и солдатских штанах. Но не это привлекло моё внимание.

Низкорослый мужичок переминался с ноги на ногу и теребил в руках картонку. Дядька нервно оглядывал пассажиров, крутил головой. Видно, с непривычки. На его тощей шее красовался широкий жёлтый галстук в крупный чёрный горох. Время от времени мужик подсовывал под ворот заскорузлый палец и оттягивал туго завязанный узел.

Я улыбнулся, мазнув по бедняге взглядом, и отвернулся. Но тут же нахмурился. Точно, не показалось. На картонке химическим карандашом кто-то старательно вывел теперь уже моё имя «Егор Зверев». Ого, да пацана, похоже, встречают. Ну, тем лучше для меня, не придётся искать транспорт.

— Здорово, отец, — широко улыбнулся я, вырастая пред мужичком в галстуке.

— Здорово, коли не шутишь. Чего надо? — дядька не ответил на улыбку, окинул меня подозрительным взглядом.

— Да вот прибыл я. Принимайте.

— Кого? — удивился мужичок.

— Егора Зверева.

— Да где ж он? Ты его знаешь? Так покажи, сделай милость, торчу тут как дурак с мытой шеей, никакой мочи уже нет эту удавку терпеть, — взмолился дядька и сильнее закрутил головой.

— Да вот он я, стою перед тобой, отец. Я и есть Егор Зверев.

— Ох, ты, поди ж ты, здоровый ить какой!

Дядька аж присел от избытка эмоций, хлопнул картонкой себя по коленке.

— Ну, пойдём, Егор Зверев, коли не шутишь. А то документ покажь! — хитро прищурился на меня.

— Можно и документ, — покладисто согласился я, достал паспорт пацана и показал недоверчивому встречающему.

— Егор Зверев. Похож, похож. Ну пошли, что ли, Егорка.

— куда?

— Дык в машину. И с ветерком до Жеребцово. Эх, прокачу, — мужичок довольно улыбнулся щербатым ртом. — Бывал у нас-то?

— Нет, в первый раз.

Я подхватил свои пожитки и зашагал за дядькой.

— Как звать-то тебя, дядь?

— От садовая голова. Так Митрич я. Василь Митрич. Можешь Митричем звать, или дядь Васей. Митричем привычней, — чуть подумав, уточнил мужичок.

— Ну, Митрич так Митрич, — согласился я. — Вот и познакомились. — Где машина-то?

— Да вон она, родимая! — гордо сказал Митрич и махнул рукой.

— Ох, и ничего себе! — искренне восхитился я.

Передо мной стояла светло-голубая «Победа» седан. Знаменитый ГАЗ-М-20. Раритет, но как новенький. «М-да, вот такой временной парадокс, однако», — хмыкнул про себя, любуясь покатым багажником и передом с внушительной горбинкой.

По слухам, «Победу» хотели назвать «Родиной». Но вроде как Сталин, когда ему презентовали модель и название, поинтересовался у директора автозавода, мол, почём Родину продавать будем? По мне, так это всего лишь красивая легенда. Но как знать.

— Залазь, — приказал дядя Вася. — Нам тут недалече.

Я любовно погладил крыло и забрался в салон автомобиля.

«Недалеко — это хорошо. Значит, и впрямь не Тмутаракань, — мелькнула мысль. — К чему тогда эти страдания? Новосибирск — областной центр. Не в тайгу ж Егорку услали, все близко к цивилизации».

Спустя пару часов я понял, как ошибался.

Глава 4

— Вылазь, товарищ учитель, — радостно гаркнул Митрич. — Приехали?

— Не понял, куда приехали?

— Так на еродром, куда ж ещё? — искренне удивился дядь Вася. — Чичас вот коробки загрузим и полетим.

— Куда полетим? — я сидел и тупил, не понимая, чего от меня хочет Митрич.

Вокруг не наблюдалось ни одной деревни. Только вертолёты и прочие кукурузники.

— Мы куда приехали-то? — попытался я выяснить у своего провожатого.

— Так говорю же, на еродром. Коробки чичас погрузим и вперёд, в Жеребцово. С ветерком, — хекнул мужичок. — Вылазь, говорю, поможешь, — и смотрит на меня так выжидательно.

— Помочь — это мы завсегда рады, — хмыкнул я, выбираясь из салона «Победы».

Похоже, остановка далеко не конечная. Видимо, Митрич привёз на аэродром какие-то нужные вещи, сейчас разгрузимся и поедем дальше. Но тогда почему дедок сказал «полетим»?

— Держи, учитель, — Митрич с кряхтением вытащил из багажника одну коробку внушительных размеров. — Тута на ФАП наложили. А вот здеся для животинки лякарства, — пояснил дядь Вася, доставая коробки и ставя их на землю. — Вона видишь, вертуха стоит? Синенькая.

Я огляделся в поисках вертолёта.

— Вижу. Ми-2, синий, — кивнул в ответ.

— Точна, — уважительно посмотрел на меня бойкий дедок. — Вот туда и тащи. Поближе ставь, Славка придёт, в кабину загрузим, — велел Митрич.

— Понял.

Я подхватил коробку и потащил её к вертолёту. Пока мы ждали неизвестного Славку, спели перетаскать все коробки. В процессе Митрич поручкался со всеми техникам, лётчиками, со всеми, кто находился на аэродроме или подходил к нам поздороваться.

Оказалось, дядю Васю здесь хорошо знают. Он, можно сказать, не просто «свой», а практически родной. Одному свёрточек передал, наказал, как травку заваривать. У другого за внуков поинтересовался, третьему велел жене кланяться. И всем радостно сообщал, что везёт меня в Жеребцово «учительствовать». Народ одобрительно кивал, знакомился со мной, перекидывался с Митричем парой слов и разбредался по своим делам.

— О, Славка, ты где ходишь? Лететь пора! — сурово нахмурив брови, проворчал Митрич, глядя за мою спину. Но видно было, дядь Вася нисколько не сердится, а ворчит так, по привычке.

— Здрасте, — поздоровался с нами мужчина лет тридцати в лётной кожанке. — Здорово, дядь Вась.

Молодой парень пожал мозолистую руку Митрича, повернулся ко мне и тоже протянул ладонь.

— Вячеслав Синицын, — представился подошедший.

— Егор Зверев, — ответил я.

— Ты поглянь-ка, Вячеслав он. Ишь ты. Славка ты и есть Славка, — хмыкнул Митрич. — Односельчанин это мой, — доверительно сообщил мне. — Эва, как вымахал. Забыл поди, как я тебя хворостиной-то гонял, за яблоки, — хитро прищурившись, заявил Василий Митрич.

— Да ладно тебе, дядь Вась, — смутился Синицын. — Чего уж вспоминать.

— А это вона, учителя нового к нам везу, теперича заживём! — представил меня Митрич.

— Ого, — Вячеслав уважительно на меня покосится. — Учитель — это хорошо. А предмет какой?

Я открыл было рот, но ответить не успел: за меня выступил дядь Вася.

— Какой тебе предмет? Учитель, говорю. Он по всем предметам мастак, верно, Егор… как тебя по батюшке-то?

— Александрович, — подсказал с улыбкой.

— Вот! Егор Ляксандрыч, значит, на все руки учитель! А ты давай, без дела не стой, открывай свою вертуху-то, грузить будем, — тут же без перехода, приказал Митрич.

И мы начали погрузку. Как говаривал кот Матроскин, совместный труд объединяет, и я с ним полностью согласен. Пока затаскивали коробки, Слава успел рассказать о себе. О том, что село у них хорошее, рядом лес и речка. Совхоз «Путь коммунизма» тоже не из последних. Люди работящие, школа небольшая, председатель — человек уважаемый, за своих односельчан горой стоит. Он, Вячеслав, после школы отучился на электрика, а в шестьдесят четвёртом рванул в город Бердск за мечтой.

Так как раз создали Новосибирский учебный авиационный центр ДОСААФ. В центре готовили лётчиков, вертолётчиков и десантников для Вооружённых сил Советского Союза на вертолётах Ми-1.

— Вот я и рванул за крыльями, — утирая пот со лба, закончил свой нехитрый рассказ Вячеслав. — Учился на Ми-1, а теперь вот на втором Мультике летаю.

Слава с уважением хлопнул по вертолёту.

— А хочешь в кабину со мной? — подмигнул мне пилот.

— Хочу, конечно, — улыбнулся я.

Конечно, я не стал рассказывать Синицыну о том, сколько и на каких Ми летал, прыжков с парашютом сделал. С удовольствием забрался в кабину, после того, как все загрузили и устроили Митрича практически с удобствами. Взлететь, правда, не успели. Едва лопасти начали набирать оборот, увидели механика, который что-то орал и махал руками, тыкая куда-то в сторону.

С трудом сообразили, что к нам везут ещё одного пассажира. Вернее, пассажирку. Ею оказалась молоденькая фельдшерица.

— Уф, еле успела! Уж думала, два час туточки торчать придётся, — забираясь в вертолёт, прокричала симпатичная девчонка, стрельнув глазками в нашу с Синицыным сторону.

— Что ты, Зинка, неугомонная какая, — цокнул языком Митрич. — Всё бежишь куда-то, всё опаздываешь. И на больничке тебя ждать приходится, — недовольно ворчал дядь Вася, уплотняясь на сиденье, заставленном коробками.

— Не ворчи, Василь Митрич, уколы пропишу, — отбила подачу фельдшерица.

Девчонка задорно сдула чёлку со лба, одёрнула юбку, перекинула на высокую аппетитную грудь толстую косу цвета воронового крыла, улыбнулась и выкрикнула:

— Поехали!

И мы поехали, вернее, полетели.

Сквозь шум и гул Зинаида пыталась что-то рассказывать и даже кокетничать то со мной, то со Славкой. Больше со мной, новенький потенциальный жених всегда интересней хорошо известных стареньких. Я слушал вполуха, практически не разбирая слов от вертолётного гула. Любовался видами, улыбаясь, как ребёнок.

«Эх, хорошо в стране Советской жить! — пропел про себя строчку известной песни. — А что, жизнь-то налаживается, — оптимистично думал про себя. — Уж не знаю, зачем судьба подарила мне второй шанс, но я его использую на полную катушку. Займусь тем, на что вечно руки не доходили из-за бесконечных командировок. Может, ещё и женюсь, детишек настрогаю… Учитель из меня вроде неплохой вышел на пенсии. Живём, Саныч», — размышлял я, глядя по сторонам.

Мультики или Аэромоли — так пилоты прозвали вертолёты Ми-2, были настоящим произведениям авиационного искусства, созданными с душой и страстью. Даже сейчас, сидя не в кресле пилота, я чувствовал, как мощные двигатели наполняют меня радостью и лёгкостью. Аэромоли не просто летали. Они выполняли сложнейшие задачи. С их помощью спасали жизни людям, перевозили больных вместе с врачами, обирались в труднодоступные места, чтобы забрать терпящих бедствие.

По функционалу Мультики навроде как рейсовые автобусы, лёгкие в управлении, снуют туда-сюда в небесах, перевозят, помогают, забирают. И курсантов на них обучают. Здесь на них так и вовсе летают чуть ли не по расписанию. Вон, бумажка с рейсами болтается.

Хорошая машина. Я прикрыл глаза от удовольствия, краем сознания цепляя громкий голос фельдшерицы. Зинаида время от времени что-то пыталась выяснить, но лично я делал вид, что не слышу. Не хотелось горло надрывать. Да и честно говоря, желания общаться не возникало. Я сейчас словно заново на свет белый нарождался. Соединял прошлый опыт с неожиданно привалившей молодостью. Заодно ностальгировал и вспоминал. С Ми-2, к примеру, у меня много связано. Доводилось летать на месте пилота.

Было дело, встретились как-то на пенсии старой гвардией, зашёл разговор за вертолёты. Мишка Зыков тогда послушал, послушал нас, умных сухопутных пассажиров, да и выдал свою резолюцию. Сказал, что когда с Ми-8 пересел на Ми-2 у него словно крылья за спиной образовались. А уж сколько он химии перетаскал на своём Мультике по полям нашей страны, когда списали его из армейки.

Справедливости ради Мишка отметил один-единственный недостаток. Мотор у «двоечки» очень уж ласку любит и хороший уход. У вертолётчиков даже примета говорит, была: если Аэромоль масло жрать начала, значит, пора на ремонт ставить.

Нет, восьмёрка тоже машинка хорошая, надёжная. Сколько мы на ней налетали по высокогорью с разреженным воздухом, в песках. Но словам опытного пилота веры больше.

Я открыл глаза и со скрытой гордостью разглядывал кабину. Вячеслав время от времени косился на меня, и, видя моё счастливое лицо, довольно улыбался. Думал, наверное, что столичный мальчик Егорка впервые летит на самом настоящем самолёте.

Может, оно, конечно, и так. Только вот я, Сан Саныч, лечу сейчас назад в своё прошлое. В страну, которой гордился. В те времена, когда мы, советские люди, создавали не просто технику. Мы создавали легенды, ковали историю. Тогда я чувствовал себя частью чего-то великого. И это чувство возвращалось ко мне здесь и сейчас с каждым оборотом винта.

Вячеслав что-то сказал, я не расслышал, погрузившись в свои мысли.

— Что? — крикнул я.

— Идём на посадку, — повторил пилот.

— Хорошо!

В ушах ещё гудело, когда Митрич присвистнул и довольно протянул:

— Эва как, сам председатель пожаловал на своём трофейном! Ну, живём, паря! — и потёр руки.

К нам мчался американский «Виллис». Интересно, почему Митрич назвал его трофейным?

— Вечер добрый, Иван Лукич.

Дядь Вася стянул картуз, пожал руку председателю.

— Вона, учителя привёз. Всё честь по чести встретил, доставил.

Митрич оглядел меня с гордостью, как будто не просто доставил Егора Зверева, но чуть ли не сам родил, воспитал и обучил на педагога.

— Здравствуйте… Иван Лукич Звениконь, — представился светловолосый мужчина средних лет. — Председатель сельского совета, — и вопросительно посмотрел на меня.

— Егор Александрович Зверев, молодой специалист, — в свою очередь обозначил я себя. Специальность свою уточнять не стал, потому как не сумел припомнить, каким предметом владел бывший студент. Разберёмся.

— Очень рад, очень. Очень рад! — председатель долго тряс мою руку, не отпускал, словно боялся, если выпустит, то я тут же прыгну обратно в самолёт и смотаюсь в далёкую Москву.

— А уже я как рад, — чуть сильнее сжал в ответ, Иван Лукич удивлённо охнул и тут же разжал пальцы.

— Ну, что, молодёжь, выгружаем, а потом загружаем, — хохотнул Митрич. — Зинка, ты чегой-то уселась? А ну, подь сюда. Давай, давай, хватай коробку и тащи себе. Твоё ж добро.

— Так тяжело же, дядь Вась, — протянула Зинаида грудным голосом и стрельнула глазками мою сторону.

— Ничё, небось не переломишься! Ишь, жопу отъела в кабинетике своём. А ну, хватай и неси, говорю! — приказал Митрич и сунул в руки фельдшерице средних размеров коробку.

— Василий Дмитриевич! — взвизгнула девушка моих лет, враз растеряв всю томность. — Как вам не стыдно!

— А чего стыдиться? — не понял дядь Вася. — Хороша корма-то, а, молодёжь?

Митрич залихватски сдвинул картуз на затылок и подмигнул мне, усиленно кивая в сторону Зинаиды. Девчонка не шла, а плыла, покачивая бёдрами, прижав коробку к крутому боку, словно кувшин. И ведь знала, зараза, что хороша. И что мужики сейчас, и стар и млад, как говорится, смотрят ей вслед и разве что слюни не пускают.

— Эх… зар-ра-з-за! — высказал всеобщее мнение Митрич. — Мне б годков десять скинуть. Уж я бы… Эх!

— Каких десять, Митрич, — Зинаида передала картонный ящик председателю и развернулась к нам, уперев руки в бока. — Все двадцать, а то и тридцать, если посчитать.

— Хороша, чертовка, — ещё шире расплылся в улыбке мужичок, гордо нас всех оглядел и гаркнул. — Чего стали, оглоеды, а ну, давай, шевелите поршнями!

Мы с Вячеславом переглянулись и принялись переносить коробки в «Виллис». Иван Лукич утрамбовывал их в машину, а Митрич больше руководил, чем помогла. Ну, да никто не был обиде от его добродушных подколок и ворчания.

— По коням, паря! — убедившись, что все загрузили и в салоне вертолёта не осталось ни единой бумажки, скомандовал Митрич. — Ну, бывай, Славка. Не забывай мать-то, наведывайся, — строго нахмурился, пожимая руку на прощанье.

— Как можно, дядь Вась, поклон ей от меня. Скажи, на тех выходных в гости прилечу.

— Ну, добро, — Василь Митрич довольно кивнул и потопал в машину.

— Спасибо, — поблагодарил я пилота и тоже пожал протянутую ладонь.

— Бывай, Егор. Если что надо привезти или заказать, не стесняйся, всё решим через Митрича или Лукича, — кивнул Вячеслав Синицын, забрался в свою Аэромоль и был таков.

Я подошёл к «виллису» и занял место рядом с водителем. Выбора мне не оставили: едва заметно недовольная Зинаида сидела рядом с Митричем на заднем сиденье. Я хмыкнул про себя: это ж любопытно, чью честь дядь Вася нынче блюдёт, мою или фельдшерицы?

Мотор взревел, и мы помчались по накатанной дороге.

— Вы, Егор Александрович, не переживайте! — начал тем временем председатель. — Мы вас в пустой дом поселим, всё чин по чину. Своё жильё, значит, у вас будет. Ну, не совсем пустой. Меблишка кой-какая имеется. Бабы наши постельное вам сварганили на первое время, посудку подсобрали. Понятное дело, у нас тут не Москва, центрального водопровода нет, но зато вода у нас хорошая, колодезная. Ух и студёная!

Иван Лукич показал большой палец.

— Это да, — пророкотал за нашими спинами Митрич.

— Школа у нас небольшая. По-хорошему, вам бы сегодня с директором познакомиться, да вот беда приключилась…

— Что такое? — поинтересовался я.

— Радикулит скрутил директора нашего, Юрия Ильича Свиридова. Он у нас и директор, и завхоз, и много чего ещё, — председатель покосился на меня, проверяя реакцию на его слова.

К многозадачности мне не привыкать, поэтому я никак не отреагировал. Иван Лукич довольно улыбнулся в пушистые пшеничные усы и продолжил свой рассказ.

— Деревня у нас небольшая, совхоз ладный, в передовиках идём, — с гордостью поведал мне. — Школа маленькая, всего на сто детишек. Но зато дружная, как в семье душа в душу все живут, и ребятишки, и учителя. С учителями, правда, напряжёнка, — закручинился председатель. — Я уж и в райком писал и в образование ваше ездил. Не поверишь, до первого секретаря дошёл с жалобами! — Иван Лукин покрутил головой.

— И как? — с любопытством спросил я.

— Каком к верху, — раздалось позади.

— Митрич! Ну что ты, право слово! — председатель кинул на дядь Васю осуждающий взгляд в зеркало. — Нету кадров, говорят. Кадры они вроде как есть, да вот на нашу долю недостаёт. Хорошо хоть вы нам достались, — довольно улыбнулся Иван Лукич. — Вам у нас понравится, Егор Александрович, точно говорю. У нас хорошо раздолье. Летом и рыбалка имеется, зимой опять-таки охота. Грибы, ягоды, загляденье. Приехали!

Председатель дал по тормозам, «виллис» резко остановился.

— А вот и дом ваш, Егор Александрович, — несколько напряжённым тоном произнёс Иван Лукич, выбираясь из автомобиля. — Добро пожаловать в Жеребцово!

Я вышел из машины и едва не заржал в голос, представив реакцию молодого идеалиста из столицы на халупу, которую председатель так смело назвал домом. Когда-то перед замызганными ныне окнами добрые руки хозяйки разбили цветник. Сейчас от него остались только воспоминания, как и от былой красоты дома. Деревянные стены покрывала облупившаяся синяя краска, резные наличники стыдливо смотрели на нас облезлым белым цветом и. К моему удивлению, относительно чистыми окнами.

Сам домишко был небольшим, на три окна, с петухом на коньке. Здание выглядело настолько необжитым, что даже у деревянной птицы поникли перья, когда-то выкрашенные разноцветной краской.

— Вот, Егор Александрович, дом ваш, проходите, — жизнерадостно ворковал председатель, делая страшные глаза в сторону Митрича.

Дядь Вася с совершенно невозмутимым лицом раскочегаривал цыгарку, не замечая выразительной мимики Ивана Лукича.

— Заборчик мы починим, вы не волнуйтесь. Вон, Василий Дмитрич и починит. Он у нас рукастый! Всё умеет, и по столярному делу, и по строительному, даже в электричестве разбирается, — рекламировал Митрича председатель Звениконь.

Дядь Вася довольно сопел, пускал дым кольцами и важно поглядывал то на явно давно не чиненую крышу, то на заросли травы перед домом, то косился на меня, когда я не видел, по его мнению. Видимо, проверял мою реакцию на жеребцовское гостеприимство.

М-да, оказался бы на моём месте столичный мальчик Егорка, не удивлюсь, если бы он тут же и сбежал, роняя туфли, подальше от деревенской романтики. Хотя пацан армию отслужил, может, и сдюжил бы. Я так точно не сбегу.

— Не переживайте, починим, — засуетились председатель, заметив выломанную штакетину. — Мальчишки балуются, — смутился Иван Лукич. — Мы вам вот тут веточку вишенки подпилим, они и не будут лазать, — смущённо стрекотал Звениконь.

Я продолжал молча наблюдать за представлением, медленно продвигаясь вслед за мужчинами в сторону дома. Иван Лукич снял со столбика привычный деревенский запор: петлю из проволоки, толкнул калитку, и она едва не пришибла незадачливого председателя.

— Ох, я кому-то задам! Никаких отгулов, ироды! Если учитель смоется, вы у меня премий пятилетку не увидите, — тихо прошипел Звениконь. — Я тебя что просил?

— Так я Фёдора отрядил на это дело, — громким шёпотом оправдывался Митрич.

Шёпот у него выходил так себе, но я делал вид, что любуюсь видами и ничего не слышу.

— Митрич! Это что за саботаж? — повысил голос председатель, когда калитка всё-таки распахнулась, но при этом повисла на одной петле. — Простите, Зинаида Михайловна! — сконфузился от собственного выражения.

— Да ничего, я привыкла, — пропела фельдшерица.

Только сейчас я заметил, что девушка вышла из машины и вместе со мной наблюдала за театром двух актёров, но за нами не пошла.

— А я чего? Это всё Рыжий, — философски заметил Митрич.

— Рыжий — это Фёдор? –уточнил я, пытаясь разобраться в местной Санта Барбаре.

— Рыжий — это Николаич, а Фёдор — балбес, — категорично заявил дядь Вася.

После этого я оставил попытки понять, о ком идёт речь. Потому познакомлюсь.

— Вы проходите, Егор Александрович, — натужно улыбаясь, председатель пригласил меня во двор. — Вот там туалет. Ключ… куда я задевал ключ… — Звениконь зашарил по карманам, сам же в это время продолжал выпытывать у Митрича информацию. — Вы уж простите, удобства у нас деревенские, громко мне, и тут же потише дядь Васе. — Ты ему всё объяснил?

— Объяснил, — кивнул Митрич. — А толку?

— Пьёт?

— Пьёт, — подтвердил Митрич.

Председатель тоскливо вздохнул, покосился на меня и поднялся на крыльцо, вытащил ключ из кармана и принялся тыкать в замочную скважину.

— Да не переживайте вы так, починю, — утешил я моих сопровождающих.

И Митрич, и Звениконь тут же смолки, скептически глянули на меня, но комментировать заявление столичного гостя не стали. Я ухмыльнулся: на лицах мужиков читался откровенный скепсис. Ну, поживём — докажем. Главное, чтоб в этой халупе инструменты были. Сделал себе мысленную пометку спросить у Митрича, где раздобыть хотя бы молоток и гвозди, заодно и тряпку с ведром. Думаю, внутри дом такой же запущенный, как снаружи.

— Ну вот вы и дома, Егор Александрович, — радостно возвестил председатель, распахивая двери. — Проходите, не стесняйтесь. Вот тут, значит, сени. Полочка, вешелочка. Печка, стало быть. Дровами мы вас обеспечим, вы не сомневайтесь.

— Готовит в печи надо? — немного напрягся я.

В своей жизни я чего только не пробовал, много чего умел. Но вот готовить в настоящей русской печи не доводилось.

— Что вы, что вы, — замахал Иван Лукич. — Тут у Таисии и кухонька за занавесочкой, и печка электрическая. Вот она, плиточка, и посуда имеется.

Иван Лукич тут же щёлкнул кнопкой, демонстрируя наличие в ломе света.

— Кто такая Таисия? Это вы меня к ней подселяете, что ли? — удивился я.

Честно говоря, не хотелось бы иметь в соседках любопытную бабульку, сующую нос в мои дела.

— Так померла Таисия, — провозгласил Митрич. — По этой весне и померла. Дом ничейный и стоит с тех пор. Семьи у неё не было, теперь, стало быть, учительский дом будет. Принимай, Егор Ляксандрыч.

С этими словами Митрич решительно отдёрнул занавеску, которая отгораживала импровизированную кухоньку от общей комнаты. И театрально махнул рукой, указывая на квадратные метры деревенской избушки.

— Ой, мамочки, — неожиданно взвизгнула Зина за моим плечом, непонятно когда объявившаяся в доме. — Покойная Таисия вернулась! И гроб с собой приволокла!

— Зинаида Михална, — укоризненно начал председатель. — Как вам не сты-ы-ы-ы… — завыл Звениконь, тыча пальцем в гроб, который стоял по центру комнаты.

В том гробу вместо царевны лежала старушка божий одуванчик в белом платочке, с улыбкой на сухих бесцветных губах, с букетиком полевых цветочков в руках, скрещённых на груди.

Глава 5

— Ы-ы-ы-ы… — тянул на одной ноте председатель, потом вдруг внезапно заткнулся и растерянно произнёс. — Это не Таисия.

— Знамо дело, — подтвердил Митрич. — Таисия и при жизни-то красавица не была, а как померла, так и вовсе подурнела. Ну-ка, посчитай, сколько с весны-то прошло? Да и как бы покойница сюда пробралась? Ещё и с гробом? — дядь Вася почесал затылок.

— С-с-с-с… — засвистела возле меня Зинаида, которая от испуга ухватила меня за руку и теперь не отпускала.

— Чего ссыкаешь? Нормально говори, — буркнул Митрич.

— Степанида! — выкрикнула Зиночка.

— Чего Степанида? Думаешь, она приволокла гроб с покойницей? А что, Стёпка может, — задумчиво протянул Митрич. — Она по молодости ого-го, огонь-баба была… А со Таиской они завсегда в контрах были. Мужика по молодости не поделили, вот и лаялись на пустом месте, — пояснил знаток женской натуры.

Я молчал, не встревая в дискуссию, разглядывал бабку, лежащую в гробу, и что-то в ней казалось мне неправильным. Вот будет весело, если я оказался в какой-нибудь альтернативной реальности, и сейчас покойница восстанет из гроба, да как пойдёт всех кусать. Хотя нет. Это уже на апокалипсис с зомби похоже.

— Это из-за кого, из-за дядь Коли, что ли? — полюбопытствовала Зина, дослушав до конца рассуждения Митрича.

Я с удивлением покосился на девушку: интересно всё-таки устроен женский мозг, только что орала, вон, даже руку мою до сих пор не выпустила, а стоило услышать сплетню, сразу весь страх прошёл.

— Не, Стёпка за Кольку назло мне вышла! — горделиво приосанившись, заявил дядь Вася. — А Таисия…

— Да кому ты сдался, конь плешивый! — раздался сердитый незнакомый женский голос. — Я за Колю маво по любви вышла! А Таська твоя стерва была, стервой и померла!

— Ы-ы-ы-ы… — завыл Иван Лукич, выпучив глаза, тыча пальцем в сторону гроба.

— Лукич, ты чего глаза пучишь? Сердцем, что ли, плохо? Зинка, хватит орать, не видишь, председателю поплохело. Давай, качай его. Ещё помрёт, неровен час, куда нам без председателя тогда?

Я переводил ошалелый взгляд с бабки, восставшей из гроба на заикающегося Ивана Лукича, который побледнел до синевы и застыл памятником Ленину, вытянув руку вперёд. Только впереди у него оказалось не светлое будущее, а сухонькая старушонка с цветами, презрительно скривившая губы.

— Ты, Митрич, дураком был, дураком и помрёшь, — фыркнула бабулька.

— Говорю же, любила меня, — дядь Вась выкатил грудь гоголем. — Вона как ярится!

— Степанида Фёдоровна! — воскликнула Зиночка, и покрепче прижимаясь пышной грудью к моей руке

— Какого чёрта, дуры ты старая⁈ — внезапно заорал председатель отмерев. — Ты зачем сюда гроб притащила? А?

— Дык примерить, — спакойненько так заявила бабка. — Слышь, сынок, подай-ка мне руку. Что-то вылезти не могу.

— Я? — уточнил я.

— Ты, ты. Митрич старый конь, а Лукич — председатель! — пояснила бабка.

Я аккуратно отцепил от себя Зиночкину ладошку, шагнул к гробу. Легко подхватил бойкую старушку подмышки, вытащил её из домовины и поставил на деревянный пол.

— Ох, ты ж, силён! — совсем по-девичьи хихикнула недавняя покойница. — Спасибо, милок. — Так, ты, стало быть, наш новый…

Договорить Степанида не успела, позади меня раздался глухой стук, я стремительно обернулся и увидел на полу председателя.

— Слабак, — чиркая спичкой о каблук сапога, констатировал Митрич.

— Да вы чего стоите? — рявкнула Степанида. — А ну, Михална, сердце глянь! Ох, ты ж, несчастье-то какое! — запричитала бабулька.

— Ой! — пискнула Зинаида и кинулась к посиневшему Ивану Лукичу.

Дрожащими пальцами девчонка принялась развязывать тугой узел галстука, короткие ногти цеплялись за ткань и срывались. Не раздумывая, я присел рядом, дёрнул, освобождая горло председателя.

— Спасибо! — Зиночкины пальцы прижались к вене на красной шее Звениконя. — Фух… Стучит!

— Стучит? — грозно переспросила Степанида.

— Стучит! — уверенней произнесла Зинаида. — Его надо положить куда-нибудь… Не на полу же… Нехорошо как-то…

Девушка растерянно окинула взглядом пустую комнату, а потом мы все как-то не сговариваясь, посмотрели на пустой гроб.

— Ну а что, хорошая домовина. Качественная. И подушечка красивая, — высказал всеобщее мнение Митрич. — Хватай за ноги, Ляксандрыч, а я за плечи.

— Нет, Митрич, давай ты за ноги, я-то помоложе буду, — не стал говорить и посильнее, чтобы не обидеть мужичка.

— Ишь ты… помоложе, — добродушно буркнул дядь Вася. — Посмотрю я, как ты с топором управишься, потом и поговорим. Раз, два, взяли, — скомандовал Митрич.

Мы подхватили обмякшее тело председателя и под руководящие реплики женщин перенесли и уложили Ивана Лукича в гроб.

— Фух, ну и здоровый же лось, — прихватив поясницу ладонью, прокряхтел Митрич. — Отъелся на жениных пирогах, на председательском месте. Ты чего, Степанида? Чего делаешь-то?

— А что? Хороший букетик, не на пол же его ложить.

Старушка недолго думая сложила председателю на груди руки крест-накрест, под них засунула цветы. Я потряс головой, пытаясь примирит себя с этим театром абсурда. Может, я всё-таки в реанимации, и вот это все — галлюцинации?

Я посмотрел на Степаниду, которая поправляла подвядшие листики, на Зиночку, которая колдовала над телом Ивана Лукича, щупала пульс, прикладывала своё ухо к сердцу. На Митрича, который с невозмутимым видом курил самокрутку. И… ущипнул себя за запястье.

— Чёрт! — вырвалось у меня, я поморщился.

— Что такое? — всполошилась Зиночка. — Вам плохо, Егор Александрович?

— Мне хорошо, — торопливо заверил я. — Как Иван Лукич?

— Пульс в норме, просто обморок, — ответила фельдшерица.

— И долго он так… лежать будет? — уточнил у девушки.

— Ну-у… — уклончиво протянула Зинаида. — По-разному бывает. Нашатырь надо, — решительно произнесла Зина. — Да где его тут взять?

Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.

— Может, по морде его того-самого? — выдвинула предложение Степанида.

— Ты чего, Стёпка, — Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. — Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! — для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. — Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? — обратился к Зине.

— Да что тут говорить! — всплеснула руками Зинаида. — Нашатырь надо! Или скорую вызывать.

— Скорую вызывать резону нет, — скривился Митрич.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Да пока доедет, председатель окочурится, — доверительно пояснил мужичок.

— Дурак, ну, как есть дурак, — покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. — А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, — обратилась ко мне. — Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?

Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.

— И зачем тебе вода? — проворчал Митрич. — Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.

— Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!

Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.

Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.

— Степанида Фёдоровна! — ахнула фельдшерица.

— Ай, молодца! — задорно выкрикнул Митрич. — Ну, Степанида, ну огонь-баба!

— Тьфу на тебя, конь плешивый, — вернула комплимент бабулька.

— Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… — забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.

— Это он кого пампушечкой обозвал? — оживлённо воскликнула Степанида. — Люську свою, что ли?

— Так она ж вобла воблой, — поддержала Зиночка.

— Корма у неё что надо, да и спереди порядок, — хохотнул Митрич.

— Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?

Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.

— Что со мной, Люсенька? — простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. — Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…

— Какая я тебе Люсенька? — передразнила Степанида. — Глаза разуй-то! Да и не дома ты!

— Степанида Фёдоровна? — слабо удивился Иван Лукич. — Вы как здесь? А я где? — заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.

Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.

— За что? — проблеял Звениконь.

— Хватит ныть! — рявкнула Степанида. — Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!

Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.

— Гроб? Какой гроб?

Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.

Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.

— Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? — без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.

— Ты кого дурой старой назвал, Лукич? — взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. — А ну, извинися перед женсчиной! — потрясая кулаком, завопил дядь Вася.

— А ну, цыц, петухи ощипанные! — командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. — Раскукарекалися!

Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.

— Учётчица! — гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.

— Фёдоровна! — раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. — Ты с какого ляду в домовину полезла, а?

— Так примерить, — внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.

— Чего? — в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.

Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.

— Чего ты сделала? — в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.

— Примерить решила, — огрызнулась Степанида.

— Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? — устало вздохнула Зинаида.

Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.

— Иак, а что? — начала она. — Я у тебя на приёме надысь была?

— Была, — подтвердила фельдшерица.

— Вот! — бабка обвела нас взглядом победителя.

— И что? — встрял Митрич.

— А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! — Степанида гордо выпрямилась. — Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, — перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. — А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? — распалялась бабулька. — На работе суета, дома полно людей.

— Да тише ты, угомонись, — поморщился председатель.

Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду. На лице его застыла блаженная улыбка, дядь Вася явно вернулся мыслями в свою молодость. В ту саму пору, когда сцепились из-за него Стёпка и покойная Таисия.

— Степанида Фёдоровна, я ж вам капельки прописала, — встряла Зинаида. — Вы их пьёте?

— Пью, всё, как велено, утром и вечером, — кивнула бабушка.

— Да ты ещё нас переживёшь Стёпушка. Какие твои годы! — ухнул Митрич.

— Тебя так точно, конь плешивый, — хмыкнула подруга дней его суровых.

— Ну, хорошо, — повысив голос, снова заговорил Иван Лукич. — Решила ты, Степанида, гроб примерить. Тьфу ты, и ведь взрослая баба… женщина! А ума… — Звениконь махнул рукой и продолжил. — Домовину ты откуда взяла?

— Так я Рыжего попросила, он и притащил, — с готовностью объяснила старушка.

— Пьёт? — печально вздохнул Митрич.

— Пьёт, — кивнула баба Стёпа.

— Но почему сюда-то? У тебя что, своего дома нет? Тащи к себе и выставляй во дворе. Там и примеряй сколько влезет! — рявкнул председатель, не выдержав накала страстей.

— Да ты что, Лукич, белены объелся? Михална, он головой-то не сильно повредился, когда бухнулся? — возмутилась Степанида.

— Теперь-то что не так? — устало вздохнул Иван Лукич, вытащил из кармана огромный клетчатый платок и промокнул лоб.

— Всё! дома у меня что?

— Хозяйство, — первым откликнулся Митрич.

— Хозяйство имеется, верно, — фыркнула Степанида. — Дома у меня семья! Дочка с зятьком, да внуки на побывке. Ну и Коленька мой, куда ж ему деться.

В этот момент мне показалось, что бабулька едва сдержалась, чтобы не показать Митричу язык. Мол, проворонил своё счастье, теперь локти кусай. Дядь Вася печально вздохнул и полез за очередной цыгаркой. Надо бы выяснить у него, где такой знатный табачок берёт.

— И что? — прервал мои мысли председатель.

— А то, дурья твоя башка! — Степанида упёрла руки в бока и сверкала глазами. — Коленька мой увидит меня в гробу, опечалится. А то и с перепугу помрёт, родименький! Останусь без кормильца!

— Ну, дура баба, как есть дура! — плюнул председатель, махнул рукой и вышел из комнаты, не оглядываясь.

За ним побежала Зинаида.

— Иван Лукич, вы меня до дома-то подвезёте?

— Подвезу, чего уж… — пробурчал председатель уже на выходе.

— Чегой-то я дура? А? Ты сам подумай, Лукич! Дом-то пустой, нет тут никого. Вот я и того! А тут вы! Я ж не знала! А всё ты, конь плешивый!

Степанида зыркнула на опешившего Митрича и метнулась вслед за Зиной и Звениконем.

— А я-то с какого боку?

Дядь Вася отмер и пошёл следом за весёлой компанией. Через минуту я остался совершенно один в комнате с домовиной по центру.

Глава 6

Тишина. Благословенная тишина. Я не торопился исследовать своё новое жилище. Успеется. Я смотрел на гроб посреди комнаты и улыбался, как дурак. Ну а что? Степанида жива, я жив, молод и полон сил. Передо мной открываются новые горизонты. Прорвусь, не впервой. И не из таких передряг выбирался.

Я отлип от стены и осмотрелся. Похоже, домишко давненько не ремонтировали. Точно, кажется, Митрич сказал, что покойная хозяйка была одинокая. А если она ещё и в возрасте Степаниды, неудивительно, что дом такой запущенный. Ничего, это я поправлю. Свой дом в той, будущей жизни, я тоже брал не с евроремонтом. Руками работать люблю, практически всё умею делать сам. Так что к Новому году сделаю из развалины конфетку. Главное, инструменты раздобыть.

Я улыбнулся и познакомиться со своим хозяйством. Прошелся по комнате. Половицы скрипели, кое-где доски проседали. Похоже, под полом голые балки и никакой стяжки. Но покрытие отложу на летние каникулы. Так, а в этих краях лето, вообще, есть и насколько оно длинное?

Окна помою, занавески постираю. Чёрт, а ведь стирать придётся ручками, как в армии, стиральной машины-то нет, и не предвидится. Хорошо хоть электричество есть. Я щёлкнул выключателем, лампочка под потолком мигнула и озарила комнату тусклым светом. Где-то минут пять ей понадобилось на то, чтобы разгореться в полную силу.

Похоже, с проводкой беда, или напряжение скачет. Ещё одна мысленная пометочка. Работы предстоял вагон и маленькая тележка, но меня это не пугало. Скорее, радовало. В своём том доме, который остался в двадцать первом веке, я порядки навёл. За пару лет всё переделал под себя и свой комфорт. Последнее время возился по мелочи для поддержания порядка, да бездельничал. Короче, начал скучать потихоньку. А тут поле непаханое и есть где развернуться фантазии. Хотя скорее смекалку придётся подключать, что где достать, на что выменять, где покупать.

Село небольшое, судя по тому, что я успел увидеть, пока меня везли к дому покойной Таисии. Уверен, магазин тут один. Сельпо, в котором три отдела: бакалея, гастроном и хозяйственный в одном помещении. Думаю, в нём и под запись можно будет отовариться. Главное, на работу устроиться, чтобы зарплата была.

Так, мысленно беседуя сам на сам, я обходил свои неказистые владения. Радуясь тому, что весь домишко и двор в моём полном распоряжении. Одна беда — мебели совсем нет. Стул, на котором постельное бельё сложено. Стол кухонный, колченогий, на который тяжелее чашки без воды лучше ничего не ставить, чтоб не развалился. Трехногий стульчик возле него.

Что ещё? Печка, коробка с галетами неизвестного года, маленькая пачка чёрного чая, больше похожего на серую траву. Неплохая добыча. Сегодня перетопчусь, а завтра прогуляюсь в магазин. Живём, Саныч. Живот заурчал, недовольный моим «перетопчусь», откровенно намекая, что пора бы и честь знать, закинуться чем-нибудь, желательно едой. А вот с этим как раз таки проблема.

И всё-таки я поставил чайник на плитку, чтобы вскипятить воду. Голод не тётка, на безрыбье и кипяток станет итальянской аквакоттой. На пенсии чего только не придумаешь, чтобы разнообразить досуг. Вот я и увлёкся кулинарией. Суп из воды — изобретение итальянцев. Тут всё просто: варёная вода с солью, кусочек зачерствевшего хлеба и любая трава. В моём случае просто вода с солью и залежалыми галетами. Благо задубевшая соль нашлась в жестяной консервной банке.

Неказистую кастрюльку тоже отыскал на полке, прикрытой пыльной занавеской. Перелил воду из чайника в посудину, прикрыл крышкой и задумался. Галеты покрошу вместо хлеба в воду, посолю и готово.

Тут мне пришла в голову гениальная мысль: исследовать двор на предмет заброшенного огородика. Ну не может такого быть, чтобы у деревенской женщины, пусть и одинокой, не оказалось хотя бы пары грядок. Тот же укроп растёт, как сорная трава. Можно будет добавить для аромата. А уж если крапиву или одуванчики отыщу, так и вовсе супец получится что надо.

Я с сомнением посмотрел на самодельную электрическую плиту, но всё-таки прикрутил огонь под кастрюлей и вышел во двор. Смеркалось. Решил, что справлюсь без огня. Окинул взглядом территорию, прикинул, где может находиться огород. Довольно кивнул сам себе, обнаружив плетень, отгораживающий основной двор от заднего, и двинулся в ту сторону.

Мои догадки оказались верными. Когда-то за этим заборчиком покойная хозяйка что-то да сажала. Кусок давно перекопанной земли тянулся в сторону неопознанных в сумерках зарослей. Возле забора росли несколько деревьев, похоже, фруктовых. Я двинулся вправо, вглядываясь в заросли травы. Удача мне улыбнулась, и я наткнулся на зонтики укропа. Осторожно ободрал с бадылки ароматные веточки и пошёл дальше. Одуванчиков не обнаружил, а вот крапива сама кинулась под ноги. Точнее, обожгла щиколотку, за что и поплатилась. Надёргал пучок, матерясь на лёгкие ожоги, и отправился домой. Дальнейшие исследования проведу завтра при свете дня.

Пока бродил, вода закипела. Я быстренько сполоснул свою добычу и только тут сообразил, что самого главного в коробке с парой погнутых ложек и вилок с загнутыми зубчиками, не нашлось. Нож отсутствовал. Скривился, но делать было нечего, пришлось рвать крапиву на кусочки руками, матерясь и чертыхаясь.

Справившись с задачей, закинул зелень в воду, посолил, предварительно расколотив окаменевшую соль. Супчик запах укропом, резко захотелось раков. Интересно, есть тут поблизости речка? Если да, будут мне и раки, будет и рыбёшка на жарёху.

Завтра нужно прогуляться по деревне, познакомиться с окрестностями и с местными жителями. Разузнать про магазин и про натуральный продукт: парное молоко — это ж кладезь витаминов для молодого растущего организма.

Аквакотта по-русски закипела. Я убавил огонь, разодрал упаковку на древних галетах, достал одно печенье, осмотрел его со всех стороны, понюхал. Пахло старым маслом. Ухмыльнулся: итальянский суп из чёрствого хлеба и варёной воды с солью медленно превращался в аналог французского блюда из кипячёной воды. Хотя да, там же кроме оливкового масла и корочки хлеба ещё желток яйца добавляется.

«А не завести ли мне курочек?» — мелькнула мысль, но я тут же прихлопнул ее, как надоедливую муху. Собаку точно заведу, овчарку, или охотничью, как осмотрюсь и пойму, чего от меня ожидают, и как жить дальше в далёком прошлом, которое теперь моё настоящее. Эх, красота. Никаких командировок, адреналина, секретки. Захочу — женюсь. Но лучше сперва всё-таки собаку. А что, буду на охоту зимой ходить, на лыжах. Красота, тишина и для здоровья полезно.

Вода в кастрюльке закипела в очередной раз. Желудок взвыл с утроенной силой. Последние пять минут живот ныл, не переставая, реагируя на укропный аромат и надеясь на вкусную раковую похлёбку. Наивный.

Снял пустую похлёбку с плиты, натянув рукава рубашки на пальцы, чтобы не обжечься. Отнёс на подоконник. Сидеть за столом, на котором стояла плита, не рискнул. Вернулся на кухню, поставил чайник на огонь, прихватил ложку, подумал, плеснул в ковшик воды, вышел на крыльцо, сполоснул столовое орудие. Вытирать не стал, всё равно сейчас водой закусывать буду.

Аквакотта вышла на славу. В том смысле, что жрать захотелось ещё сильнее. Но кипяток всё-таки сделал своё дело и ненадолго заставил желудок заткнуться. А тут и чайник подоспел. Я завис, сообразил, что ни одной кружки на кухне не обнаружил. Чертыхнулся, хотел было плюнуть на чай, но русские, как известно, не сдаются ни в какой ситуации. Сыпанул заварки в чайник, и снова выругался. Кружки-то по-прежнему не было, а пить чай из горлышка горячей посудины — такое себе удовольствие.

На глаза попалась банка с солью, идея родилась сама собой. Переложил окаменевшую специю в коробку к исковерканным столовым приборам, плеснул в жестянку коричневого кипятка, тщательно прополоскал, отнёс на порог и вылил в траву возле дома. Провёл пальцем по стенкам, лизнул, скривился от солёного привкуса.

М-да, у меня сегодня прям вечер экспериментов и рецептов кухонь мира. Калмыцкий солёный чай я пробовал и даже умел его заваривать. Вкус у него на любителя, конечно, да и готовить его нужно правильно. Но для джомбы необходимо молоко, масло и специи. Этого у меня как раз таки и нету. Значит, будет у меня калмыцкий чай по-русски с лёгким привкусом соли.

Я вернулся в дом, плеснул чай в банку, снова вышел на крыльцо, уселся, поставил жестянку рядом и глубоко вдохнул густой вкусный деревенский воздух, насыщенный ароматом трав, терпким запахом свежескошенного сена, лёгкой сладостью цветущих лугов. Эх, хо-ро-шо-то, как!

Я подхватил жестянку, сделал глоток и прислушался. Где-то вдалеке тарахтел трактор, глухо гудели комбайны: уборочная страда в самом разгаре. За двором послышался девичий смех, похоже, стайка девчонок спешит на танцы. Время словно остановилось. Никогда ещё не чувствовал себя так хорошо, так легко. Так как будто я наконец дома.

Где-то громко ахнула выхлопная труба, задребезжал мотороллер. Звук невольно напомнил о товарищах, который не дожили до пенсии, отдали жизнь за нашу великую страну. Серёга Колыванов рядом был из деревни. Редкими свободными вечерами травил нам весёлые истории из деревенской жизни, делился, как сейчас говорят, лайфхаками… Тьфу ты, ёлы-палы, вот кому приходит в голову тащить в наш русский язык непонятные иностранные слова? Свои, что ли, закончились? На трезвую-то не выговоришь.

Делился Серёга этими самыми факами, в смысле полезностями, как из палок и говна организовать в походных условиях бытовые условия уровня «люкс».

Многое умел Колыванов. Думаю, и плитку-самопалку покойной хозяйке мастрячил вот такой же деревенский парнишка, похожий на весёлого и добродушного великана Серёгу. Погиб Колыванов, прикрывая отход отряда.

Я покрутил жестянку в руках, шепнул в ночь: «За вас, пацаны», — глотнул солоноватого чая. Много их прошло через меня, деревенских и городских, балагуров и молчунов. Но каждый, каждый любил страну, в которой родился. Тем обидней было наблюдать, как год за годом сливали в унитаз все ценности, все принципы, всё то доброе, светлое и хорошее, чему нас учили с яслей.

Дефективные менеджеры-оптимизаторы захватили мир. Куда там рептилоидам с телевизионного канала, знаменитого своими побасёнками. Инопланетные ящеры до сих пор нашу планету не захватили и не захватят, потому что не умеют эффективно переобуваться в полёте. Я хмыкнул, одним глотком допил остывший чай, поднялся с крыльца, потянулся от души и широко, с наслаждением зевнул.

Так, Саныч, заканчивай из пустого в порожнее. Сколько раз думано-передумано, сказано-пересказано. Пару раз даже морды приходилось бить за чушь несусветную.

Хорошо-то как, но надо подумать о ночлеге. Да и чемодан Егора Зверева не мешает перетряхнуть. Узнать, наконец, что у меня за педагогическая специальность, есть ли наличка и сколько, что с одеждой. Элементарно глянуть запасные носки. А то как бы завтра ароматный конфуз не вышел. Считай, целый день в дороге, да и сейчас не разулся, так и хожу в сандалиях и носках.

С утра первым делом надо выяснить, есть ли во дворе душ или колодец. Надеюсь, хотя бы обливание себе сумею устроить. Мыльно-рыльное, по моим прикидкам, молодой идеалист привёз с собой, как и сменную одежду. Хотя… Я с сомнением посмотрел на раздутый портплед, который так и стоял в сенях, где я его оставил. С комсомольца станется приволочь с собой вместо нужных вещей стопку не очень нужных книг.

Поставил жестянку на стол, отключил плиту, подхватил сумку и двинул в единственную комнату, в которой отныне мне предстояло спать, жить, работать и принимать гостей, а может, и подруг. Рановато раздухарился ты, Саныч, почуяв тело молодое. Накостыляют тебе деревенские за своих девах и будут в своём праве.

Я хмыкнул: где наша не пропадала, поборемся за звание первого парня на деревне. Столичный интеллигент-учитель, чем не завидный жених? «Эх, заживу, — я мечтательно прикрыл глаза. — Это ж сколько драк намечается. Надо тренировки возобновить. Тело у меня теперь молодое, но, похоже, студентик малость подзапустил физическую форму. Ничего, Егорка, не дрейфь, наверстаем. Будешь у меня лучше прежнего!»

В комнате за время моего отсутствия ничего не изменилось. В том смысле, что по центру всё так же стоял гроб, на полу валялся завявший букет полевых цветов, возле стены стоя стул с постельным бельём, на подоконнике — ковшик, про который я совсем забыл. И всё. Ни кровати, ни дивана не прибавилось. И на чём спать?

М-да, дела. Поставил чемодан возле стула, перетащил простыню, пододеяльник и наволочку в домовину, уселся на стул и принялся изучать содержимое портпледа.

Внутри оказалось много полезно-бесполезного. Старые фотографии, на которых рядом с Егором Зверевым всегда стояла блондинка с пухлыми губами, внушительным бюстом, кудрями до плеч, с холодным взглядом. Красивые губы кривила презрительная усмешка. Пару раз замечал на фото взгляд, которым девушка смотрела на друзей Егора. Да и на него самого на фотографиях с дембеля.

Парни и девчата веселились, играли в мяч, резались в бадминтон. Невеста Егора всё время словно находилась вместе со всеми, но отдельно ото всех. За студенческим весельем наблюдала с лёгкой долей высокомерия. прочем, как и за армейскими друзьями Егора. На одиночных фотках красиво позировала на камеру, изящно выгнув талию, сжимая рукоятку ракетки, локоть Зверева или походную кружку с интеллигентно отставленным мизинчиком.

Егор мне понравился. Похоже, открытый, весёлый, жизнерадостный пацан. Был. Интересно, что с ним стало в момент нашего переселения? Думать об этом не хотелось, понять — не пойму, а мысли такого рода до добра не доведут. Дали второй шанс — буду жить. Надеюсь, парнишку тоже определили в хорошие условия.

Надо же, пижама, в полосочку! Ну, прям как в старом советском кино. Я держал в руках совершенно новый комплект, ещё с биркой. Штаны пригодятся, а вот куртка для сна мне без надобности. Дома я предпочитал спать в одних семейниках. Легко, свободно и нигде не давит. Здесь, как только обзаведусь кроватью и матрасом, продолжу славную традицию.

Штаны закинул в гроб, остальное перебрал и вернул на место. Всё равно негде развешивать два костюма на выход, спортивные треники с кофтой, несколько маек-алкоголичек, пару рубашек. Нашлись в саквояже и трусы с носками. На самом дне обнаружились войлочные тапки.

С удовольствием стянул с себя обувь с носками, размял пальцы и стопы, как учил детвору на физкультуре: вперёд-назад, вправо-влево. Довольно охнул и сунул ступни в тапки. Ходить босиком по относительно чистому полу не хотелось. Вот завтра, когда выдраю свой новый дом, тогда и пройдусь по чистым деревянным половицам босыми ногами. И обязательно по траве, мокрой от росы.

В потайном кармане обнаружил маленький блокнот, в котором Егор писал что-то вроде дневника. Читать не стал, всё-таки личное. Может, потом как-нибудь, попозже, чтобы лучше узнать того, чьё тело я теперь занимал. Почерк у парнишки был чётким, аккуратным, не то, что у меня. А вот интересно, как буду я писать? Как я или как Егор?

Усталость навалилась внезапно, глаза начали моргать через раз, я решил сворачивать раскопки портпледа. Никуда он от меня не денется. Главное я отыскал: штаны от пижамы и мыльно-рыльные принадлежности. Пора на боковую.

Поднялся, потянулся пару раз, наклонился, разминая затёкшую спину, стащил одежду, положил аккуратной стопкой на стул, потому как утюг тоже не обнаружил. Всё-таки любопытно, куда делось добро бывшей хозяйки после того, как она померла? Хозяйственные деревенские прибрали к рукам, что ли? Не могла же неизвестная мне Таисия жить с голыми стенами без мебели, посуды и умывальника?

Эх, хорошо бы сейчас в душ. Но водные процедуры решил отложить на утро. Мало ли, во дворе воды не окажется? Умыться, попить, зубы почистить. В ведре осталась половина, решил не рисковать. Натянул штаны, и только тут до меня окончательно дошло: спать-то мне негде. Не в гроб же ложится.

Я уставился на домовину. Она заманчиво сияла белым кружевным покрывалом и гостеприимно предлагала свои деревянные объятья. Я покачал головой, прикинул варианты. На кухонном столе, как и на местных стульях, спать не вариант, они просто-напросто развалятся подо мной. Можно, конечно, на полу на тонкой простынке, укрывшись пододеяльником, но тоже не хотелось.

— Собственно, что я теряю? — буркнул вслух и решительно шагнул к гробу.

Простыню и наволочку вернул на стул, сам же улёгся в домовину, устроил голову на жёсткой маленькой подушке, натянул пододеяльник до подбородка, пошевелил плечами, примеряясь к размерам, закрыл глаза и моментально отрубился.

— Убили! Люди добрыя-а-а-а! Убили! Учителя убили-и-и-и! — заорал кто-то заполошно, вырывая меня из сна.

Глава 7

«Какого лешего? Дайте поспать!» — мелькнула мысль, я перевернулся на другой бок и продолжил давить подушку. Подушка давила в ответ. Не открывая глаза, я попытался подмять её поудобней. Но рука наткнулась на что-то деревянное. Это меня удивило. Кровать у меня была большая, двуспальная, специально заказывал широкую, чтобы наконец-то хотя бы на пенсии высыпаться в человеческих условиях, а не как всю жизнь, когда приходилось тулиться на узкой койке или в спальнике. Так что никаких бортиков и выступов под руками не должно ощущаться.

Открыл глаза и первую минуту не мог сообразить, где я нахожусь, почему в моём доме облезлые доски и сколько я вчера выпил, раз остался ночевать в чужом месте, да ещё и на полу?

Орать над ухом перестали, я решил, что мне всё приснилось. Закрыл глаза, приходя в себя, прикидывая, у кого из старых друзей мог вчера так набраться? Напиваться в хлам мне в принципе несвойственно. На пенсии и вовсе веду здоровый образ жизни, особенно после больнички. Так какого чёрта произошло, раз я так ухандокался?

Стоп, не сходится. Организм чувствует себя нормально, сушняка нет, голова не гудит. «Сан Саныч!» — осенило меня, я раскрыл глаза и чертыхнулся. Избушка-развалюшка никуда не делась, сам я лежал в гробу. Надо отметить, прекрасно выспался.

Повалявшись ещё минуту, я легко выбрался из необычной кровати, потянулся и потопал на кухню. Прихватил ведро и забытый на подоконнике ковшик, из которого, кстати сказать, можно было вчера попить чаю, но не судьба.

Утро в деревне всегда начинается с первыми петухами. Именно они будят солнце, а уж оно пробуждает весь мир. Там у себя я привык вставать на час позже рассвета. Эти первые часы принадлежали только мне. Делал зарядку, подтягивался, обливался, варил себе кофе, неторопливо завтракал. А потом и день начинался.

Со стороны кажется, что у пенсионера нет никакой жизни, спи да ешь. Но это смотря какой пенсионер. Мы с моей женской бригадой активничали напропалую, старались и для людей, и для себя. Поэтому здесь, в новом мире, утро для меня не изменилось.

Поставил ведро с водой на крыльцо, от души потянулся и огляделся. Так, колодца то ли нет, то ли он на заднем дворе, надо будет поискать. Травы местами по пояс, надо спросить у Митрича про газонокосилку. Тьфу ты, чёрт, какая косилка? Коса — самое то. Деревья ломятся от фруктов, часть урожая сгнила на земле. Странно. Если деревенские вынесли подчистую всё барахло покойной Таисии, почему оставили не тронутыми деревья? Закатки на зиму — это святое. Даже я на пенсии не брезговал. Какая у меня аджика по собственному рецепту. Чистый огонь, а не аджика. Надо будет снять остатки фруктов, может варенье, или компот какой наварю на зиму.

Мозг фиксировал все недочёты, по-хозяйски оценивал объём работ, делал заметки, что починить, прикупить, убрать, поставить, наладить.

А вот и временный турник, кивнул сам себе, обнаружив что-то типа летней кухни в дальнем углу. Железная конструкция без крыши, под ней стол с двумя скамьями, рядом кирпичная печурка. Видимо, как раз для летних заготовок. «Прекрасная выйдет беседка к следующему лету», — решил я, определившись, где займусь зарядкой.

Тут же на одном из столбиков нашёлся прикрученный намертво умывальник. Заглянул внутрь, скривился, решил умываться с помощью ковшика. За время отсутствия хозяйки умывальник превратился в проржавевшее изнутри недоразумение. Почищу, тогда и залью водой.

Отнёс ведро к ближайшим зарослям травы, сгонял в нужник, заодно оценил масштаб катастрофы. Домик неизвестного архитектора резко стал первым в списке срочных дел. Да и зима не за горами, не помешает утеплить.

Ну а после пошёл плескаться, экономя воду, умываться и чистить зубы. Сначала, правда, хотел гигиенить с помощью пальцев. Не привык пользоваться чужой зубной щёткой. А потом всё-таки сообразил: тело-то не моё, а Егора. Получается, что щётка его вроде как моя теперь, так что можно пользоваться. Своя же вещь, знакомая этому телу.

Ну а дальше, всё как в песне Высоцкого:

'Вдох глубокий, руки шире.

Не спешите — три, четыре!

Бодрость духа, грация и пластика!

Общеукрепляющая,

Утром отрезвляющая —

Если жив пока ещё, гимнастика!'

Я наслаждался свежестью и звуками деревенского утра, с удовольствием разминаясь в собственном дворе, прислушиваясь к голосам соседей, и строил планы на день. И тут мою размеренную тренировку нарушил нарастающий шум.

Прислушиваясь и пытаясь понять, что происходит на деревенской улице, я доделал отжимания на импровизированной перекладине, спрыгнул, отряхнул руки от ржавчины и двинул в сторону своего ведро-душа, чтобы ещё разок ополоснуться.

В этот момент возле моего забора образовалась галдящая толпа, которую возглавляли Митрич и Степанида. За ними толпились женщины разных возрастов, пару мужичков и толпа ребятишек. «Странно, что без председателя», — подумал я, и тут же нарисовался Иван Лукич на своём неизменном «виллисе».

— А я тебе говорю, ты виноватая! — разорялся Митрич. — Это ж додумалась, притащила гроб в чужой дом. Люди добрые, где это видано, чтоб гроб на себя примерять? — патетически воскликнул дядь Вася, размахивая незажжённой сигаретой.

— Да замолчи ты, конь плешивый, — отмахивалась от него Степанида. — С чего бы учителю помирать? Парень молодой, сильный. Красивый, девки, как мой Коля в молодости! — описывала меня баба Стёпа. — Привиделось тебе с пьяных глаз, и все дела! — припечатала старушка.

— С утра не употребляю, — гордо оповестил односельчан Митрич. — И тебе не советую, Степанида, — ехидно бросил в сторону бабульки.

— Ах, ты, пёс блохастый! — вскинулась тётка. — Ты посмотри на него! С вечера зенки залил с Рыжим, а с утра ему черти мерещатся.

— Какие черти? -и возмутился Митрич. — Говорю же: помер учитель! Лежит в гробу, сам весь белёхонький. И, главное дело, голый! — доверительным громким шёпотом сообщил он толпе.

— Го-олый? — протянул приятный женский голос. — Эх, бабоньки, что ж так не везёт-то! Как мужик голый и красивый, так сразу и труп тебе.

Дамы дружно рассмеялись.

— Митрич, так, а может правда, привиделось тебе с похмелья-то? А? — поинтересовалась грудастая дама в цветастом платке с половником наперевес.

Интересно, половник она для защиты от меня помершего притащила? Или просто собралась за толпой, пополнив ряды любопытствующих сплетниц?

— Да что б тебе, Клавка, репей на язык прилип, ежели я вру. Я ж говорю: пришёл с утра, молочка принёс учителю-то нашему, сальца кусочек да хлебушка, голодный-то поди, а у Таисии шаром покати. Ну, оно и понятно, померла-то давно, какое уж тут хозяйство, — начал издалека Митрич.

— И где-то молочко? Врёшь, поди, старый хрыч? — недобро прищурившись, поинтересовалась Степанида.

— Так выронил, — печально свесив голову, ответил дядь Вася. — Испужался, да и побег. А туесок-то и выронил где-то тут в траве.

— Ну, положим, не врёшь, — припечатала бабулька. — Дальше-то что?

— А дальше, — Митрич воспрянул духом. — Дальше я к окошку-то, значитца, подошёл. Мало ли, спит человек, то-сё, третье-десятое, — развёл руками мужичок.

— Дальше, — тётка Степанида не давала дядь Васе свернуть с пути рассказчика в дебри ненужных подробностей.

— Ну и вот… заглянул в окно… ба-атюшки! А там лежит наш учитель в гробине Степанидиной! Белый чисто снег! Голый! И цветочки вот так в ручках своих держит.

Дедок прикрыл глаза, задрал голову, сложил руки на груди, показывая, как я лежал с утра в домовине. Про букетик это он точно приврал. Прибрал я его на подоконник, не зная, куда выкинуть.

— Митрич, ты чего спозаранку нард баламутишь? — недовольно рыкнул председатель.

Звениконь сначала послушал, а уж потом обошёл толпу и встал напротив сказочника Василия Дмитриевича.

— Лукич! Бяда у нас! Учитель помер! — трагически голосом заявил Митрич, стянул картуз и свесил голову.

— Да что ты несёшь, старый пень! — враз побледнел председатель. — Ты с чего глупость такую взял? А? приснилось чего? Так пить меньше надо! Вот и не будет сниться! — присоветовал председатель Митричу.

— Чё сразу пить? Не пил я! Трезвый! На-ка вот, хошь, дыхну! Ха! — и Митрич дыхнул, быстренько придвинувшись к Ивану Лукичу, да так, что тот не успел отпрянуть. Председатель поморщился недовольно, затем удивлённо вскинул брови и протянул:

— Ты гляди-ка, и вправду не пил. Ладно, пошли, будем разбираться с твоим покойничком.

— Чего это он мой? — возмутился Митрич. — Обчественный он.

— Это ещё почему? — удивился Звениконь.

— Ну так, знамо дело. Учительствовать приехал, работа важная, обчественная. Стало быть, всё.

— Что всё? — с подозрением уточнил Иван Лукич.

— Стало быть, всё, что с Ляксандрычем приключится тоже обчественное дело, — серьёзно ответил Митрич.

— Разберёмся, — сказал, как отрезал председатель, и развернулся в сторону калитки.

Толпа дёрнулась за ним.

— Стоять! — рявкнул Иван Лукич, сообразив, что любопытные деревенские граждане потянутся следом за ним. — Так, Митрич, и ты, Степанида, со мной. Остальным ждать здесь, за калиткой! — приказал председатель. — Анна Сергеевна, ты за старшую.

Спокойная крупная женщина с косой вокруг головы, в чистом ситцевом переднике сурово кивнула, окинула взглядом притихшую толпу и перекрыла широкой спиной подходы к калитке.

— Так, это, Лукич, — занервничал Митрич. — Оно того-самого… Участкового звать надо… такие дела… — развёл руками дядь Вася.

— Разберёмся, — нахмурился Иван Лукич, отодвинул с дороги Василия Дмитриевича и шагнул к забору.

Тут уже я шагнул навстречу неожиданным гостям. Всё то время, что шли разборки и споры, я стоял, незамеченный никем, возле недоделанной беседки. Летняя кухня находилась в стороне от дорожки, проложенной к дому. От калитки, если специально не рассматривать двор, её не видно.

— Доброе утро, товарищи! — громко поздоровался я.

— Ой, ба-а-а-боньки! А покойничек-то и впрямь красавчик! — воскликнул всё тот же голос, который ранее сетовал на то, что я помер.

— А и вправду, Нинок, ты глянь-кось, какой парнишка. И голый! Митрич, и вправду голый-то! — подхватили женщины.

— Сильный!

— Учитель, а учитель! Ты какой предмет ведёшь? А то у меня дво-ойка-а-а.

— Ой, Галка, какая ж у тебя двойка? Тройка поди, а то и вся четвёрка! Целиком!

Толпа грохнула смехом.

— Ой, де-е-ва-а-ачки-и! Тут другой подход нужон! Столичный! Чай, не Петька твой деревенский, городской парнишка-то!

— Так в штанах-то у них одинаковое! — захохотала, видимо, та самая двоечница Галина. — Что у деревенских, что у столичных!

— И думают они одним местом! — подхватил кто-то.

— Ага, тем самым, на котором сидят! — женская компания разошлась не на шутку.

— И не стыдно вам! — пристыдила дамочек Анна Сергеевна. Ответить ей не успели.

— А ну, цыц, бабоньки! — рявкнул председатель и хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой и уставился на меня, недоверчиво разглядывая.

— Доброе утро, Иван Лукич.

— Какое оно доброе! — махнул рукой председатель.

— Доброе утро, дядь Вася, — кивнул мужичку.

Дядь Вася смотрел на меня, раскрыв от изумления рот. Картуз выпал из его рук, и это включило речевой аппарат растерянного Митрича.

— Так ты чего… не помер что ли? — выдохнул Митрич.

— Так с чего мне помирать-то? Жив, здоров и невредим. Чего и всем добрым людям делаю, — добродушно ухмыльнулся я.

— Так чего ж ты тогда в гробу лежал-то? А? — заверещал Митрич. — Примерял или что? А всё ты, Стёпка! Сбиваешь молодёжь с пути! Головы дуришь! Вона, смотри, тоже примерял гробовину! — дедок развернулся к старушке, грозя пальцем.

— Да ты бы помолчал! — рявкнула баба Стеша, уперев руки в бока. — Перебаламутил всю деревню, а теперича я виноватая! Кто ко мне спозаранку в дом ворвался, вопя? Ты! Кто орал: помер, помер! Ты! Кто кричал: довела домовиной до микарда? Тоже ты!

Степанида шагнула к Митричу и ткнула ему указательным пальцем в лоб.

— Ты чего, Стёпа? Ты это брось! — растерянно забормотал Митрич. — Ну, ошибся, с кем не бывает. Окна-то мутные. Не разглядел. А ты чего в гробу делал, Ляксандрыч? Зачем меня в заблуждение ввёл? А ещё учитель! — возмутился дядь Вася, разворачиваясь ко мне.

— Так спать-то надо было где-то, — пожал я плечами. — Вот гроб Степаниды и пригодился.

— Ещё и смелый! — оценили женщины.

После этой реплики двор неожиданно накрыла тишина. Иван Лукич, Митрич, Степанида и вся честная компания разглядывали меня во все глаза, словно не верили тому, что учитель оказался жив. Первым очнулся председатель.

— Всё, концерт закончен, граждане, расходимся по домам! Напоминаю, сегодня в клубе лекция. Всем быть! — строго оповестил односельчан Звениконь.

— А танцы будут? — поинтересовался тот же самый задорный женский голос.

— Будут! Идите уже! — махнул рукой председатель. — Но только после лекции! А если на лекции никого не будет…

— Танцев нам не видать! — откликнулись хором женские голоса.

Видимо, не в первый раз Звениконь такое проворачивает.

— Ну, Ляксандрыч, ну ты жук, — закручинился Митрич. — Как меня подставил, а? Это ж надо! Эх!

Дядь Вася подобрал картуз, отряхнул его, нацепил на голову, ссутулился, сунул цыгарку в рот, прикурил, демонстративно не глядя в мою сторону.

— А всё ты, балабол! — беззлобно поддела Степанида. — Не разобрался и сразу кричать!

Дедок насупился, но промолчал.

— Дядь Вась, ну хочешь, я прям вот при тебе возьму и помру, а? — пошутил я.

— Ты глупости-то не говори. — строго глянула на меня баба Стеша.

— Вот-вот, — поддакнул Митрич. — Слушай, что Степанида говорит. Она плохого не посоветует. Потому — учётчица! — мужичок задрал кверху указательный палец. — Ладно, Ляксандрыч… — повертел головой.- Поди-ка лучше пошарься в кустах у забора. Думается, там-то я и потерял туесок. Эх, молоко-то поди разлилось… — печально вздохнул дядь Вася.

— Сделаю, — кивнул я и шустро метнулся к зарослям.

Авоська с хлебом и бутылкой молока, заткнутой старым кукурузным початком, и правда оказалась здесь. Следы побега Митрича хорошо прослеживались на примятой траве. Тут он, видимо, упал и выпустил сумку из руки.

— Дядь Вась, целое! — задрав авоську вверх, крикнул я. — Только у меня кружек нету, чтобы всех угостить. Придётся из одного ковшика пить, — предложил я, выбираясь из травы. — Вот, целое всё. Спасибо, а то я голодный, как чёрт, — сообщил довольному Митричу.

— Ох, ты, что ж это я, — председатель, который успел присесть на лавочку возле стола, хлопнул себя по лбу. — Я ж вам, Егор Александрович, вещички привёз! Обживаться! Посудку там, бельишко, ложки–поварёшки! Что бабоньки наши собрали. И раскладушку! А гроб мы сегодня уберём! Вы уж простите за вчера! — оправдывался Иван Лукич. — Неловко вышло, а всё Рыжий! Ты, Степанида, тоже хороша!

— А я что? Да ежели бы не мой гроб, так и ночевал бы учитель на полу. А тут хоть какая, а кровать! — возмутилась боевая старушка. — Ты вот что, Егор, ты приходи на обед. Борщом накормлю с пышками. Борщок-то у меня знатный! — подмигнула мне баба Стеша. — Некогда мне тут с вами, за внуками пригляд нужен. Дочка с зятем в райцентр собрались. Пойду я.

Степанида окинула Митрича с председателем суровым взглядом, отёрла губы краешком платка и пошла со двора. Возле калитки обернулась и звонко напоминал:

— Жду на борщок, сынок! Не забудь. Вона дом-то мой, с синим забором!

— Не забуду, спасибо! — крикнул я.

— Какая женщина, — покачал головой Митрич, провожая бывшую зазнобу глазами. — Ну что, Ляксандрыч. Пошли пожитки твои разгружать.

— И то верно, спасибо вам, Иван Лукич. И тебе, дядь Вася, — кивнул я, шагая рядом с председателем и дедком к «виллису».

— Да что вы, Егор Александрович, какое там! Замотался вчера, не проконтролировал. Василь Дмитрич тоже хорош. Знал же, что Рыжий пьёт, и не сказал. Я бы кого другого отрядил вещи вам привезти. Да что уж теперь… — Иван Лукич махнул рукой и открыл машину.

Внутри стояла коробка, из которой торчала ручка сковородки и скалка. Похоже, посуда теперь у меня есть, уже хороша. Рядом узел с какими-то вещами. Скорей всего простынки-подушки. Подушка точно есть, больно пухлый свёрток получился. Может, даже и одеялом каким кто поделился.

— Раскладушка… старенькая, но хорошая! — вручая мне железную конструкцию, пояснил Иван Лукич. — Чем богаты, как говорится… — развёл руками.

— И на том спасибо, Иван Лукич, — поблагодарил я. — Мне бы доски да инструмент, я бы себе сам кровать смастерил.

— Умеешь? — прищурился председатель.

— Есть немного, — улыбнулся я.

— Ну, посмотрим, подумаем… — кивнул Звениконь. — Матрас. Митрич, ты чего без дела стоишь? — недовольно глянул на дядь Васю.

— Дык я…

— Тащи в дом. И без разговору мне тут! — приказал председатель и вручил дедку тонкий полосатый матрас.

Я подхватил раскладушку в одну руку, в другую взял узел, неожиданно оказавшийся не таким лёгким, и потащил барахло в свой дом. В комнате стоял Митрич, задумчиво разглядывая домовину.

— Ты что, дядь Вась, никак тоже примерить решил? — пошутил я.

— Тьфу на тебя, Ляксандрыч! — испуганно отпрянул Митрич. — Надобно убрать его отседова. Ну да я мужичков организую, после обеда и приберём. Ты вот чего… Давай-ка мы его во двор вытащим. Непорядок это… пустая гробина в хате. Не к добру! — резюмировал дядь Вася.

— А давай, — весело согласился я.

Мы подхватили домовину с двух сторон и понесли во двор.

— Вы чего творите? — охнул председатель.

— Ты, Лукич, помог бы лучше, — пыхтя, буркнул дед. — Ляксандрыч, куда ставить-то?

— Да вон на стол, — кивнул я в сторону летней кухни.

— Ох, ё! — Иван Лукич торопливо двинулся в ту же сторону. — Погодьте, уберу.

Составил бутылку с хлебом на скамью и помог нам водрузить гроб на столешницу.

— И чего, сколько он ещё тут торчать будет? — недовольно оглядывая деревянный ящик, буркнул Звениконь. — Ох, Степанида. Не ожидал от неё такой дурости, — покачал головой председатель.

— Ты, Лукич, не суетись. Я мужичков в обед сорганизую, приедем на грузовике и забросим к Стеше. Прямо в дом! Пущая примеряет! — хихикнул Митрич.

— Ты мне это брось, шутки шутить. Внуки у неё… Давай-ка вези его в гараж. А как внуки у Степаниды разъедутся, так и пусть забирает своё богатство.

— И то верно, — согласился Митрич.

В шесть рук мы быстро перетаскали в дом вещи, собранные для меня деревенскими жителями.

— Ты вот что, Егор Александрович, — прикуривая сигарету, обратился ко мне Иван Лукич. — Как разгребёшься, подходи к школе. Пойдёшь прямо до конца, не ошибёшься, — пояснил путь. — Ильичу вроде полегчало, обещался к двум часам быть. Познакомлю вас, а там вы уж сами.

— Хорошо, — согласился я.

— Куришь? — поинтересовался Митрич.

Я хотел сказать «да», потому как несмотря на запреты врачей, сигаретами баловался. Но вдруг понял, что Егор не курил. Как бросил после армии, так и не прикасался больше к сигаретам.

— Бросил, — ответил Митричу.

— И то дело, — солидно кивнул дядь Вася, раскуривая новую цыгарку.

Мы постояли, покурили, потом я проводил до калитки председателя с Митричем, накинул петлю и отправился в дом разгребать богатое приданое, что перепало мне от гостеприимных жителей Жеребцово.

Глава 8

Возился я, что называется, от забора до обеда. Для начала оглядел богатство, которое мне придарили добрые люди. Затем прикинул и решил начать с уборки.

Пришлось пожертвовать одной Егоровской майкой алкоголичкой, порвать её на запчасти. Одной половинкой пыль вытирал, другой полы надраивал. С колодцем, кстати, оказалась беда. Отчего-то он оказался пустым. Нашёл я его, как и предполагал, на заднем дворе, там, где вчера поздним вечером искал траву для супа. Нужно будет понять, что случилось и, если восстановлению не подлежит, выкопать новый.

Копать придётся много. Туалет типа сортир меня тоже не устраивал. Торчит, как тополь на Плющихе, никакого уединения, со всех сторон от забора просматривается. Да и перестроить его надо полностью, законопатить, утеплить. На зимовку в Новосибирских краях я никогда не оставался, да и вообще редко бывал в этой области. Но если мне память не изменяет, зимы здесь суровые, не то что в наших тёплых местах, где снег за счастье.

С водой я решил просто. Для начала заглянул в скособоченный сарай, притулившийся к плетню, который разгораживал двор и огород с садом, чтобы отыскать там какое-никакое ведро или корыто. Полоскать тряпку для пола в том, из которого пил накануне, — такая себе затея. Потом не отмоешь, да и в голове засядет мысль, что ведро нечистое. Так что я отправился на поиски.

Сарай Таисии оказался пещерой Али-Бабы, чего в нём только не было. Старые полки, разваленная тумбочка, части какого-то шкафа. Больше всего меня порадовали несколько железяк неизвестно от чего, добротных, разной длины, толщины и ширины. Нашёл даже толстый прут почти нужного мне размера. Его отложил в сторонку поближе, из него выйдет хорошая перекладина для турника. Осталось где-то раздобыть два стола, молоток, гвозди, наждачку и лопату. Ну и так по мелочи: пилу, топор, кисти, краску… Список получался длинный. М-да, сюда бы супермаркет хозяйственный, чтобы сразу одним чеком.

Хмыкнул, выкинул из головы то, чего теперь в моей жизни не будет, и продолжил дальше рыться в хламе. Тут же мелькнула мысль, что в портпледе Егора я так и не отыскал деньги. С трудом верю, что Зверев отправился из столицы в Новосибирск без копейки в кармане. В пиджаке, в котором я путешествовал, нашлись только документы и никакого портмоне. Надо хорошенько поискать, может, за подкладку завалились, или в документах припрятал. Ну и хорошенько прощупать портфеле на предмет потайного кармана.

Меня осенило: надо пересмотреть нижнее бельё. Классический способ спрятать деньги — пришить карманчик к трусам. Правда, в этом случае трусы сразу надевают на себя, ну да молодёжь, что с неё взять. Тем более, родная матушка отказалась от чадушка, подсказать некому было.

Вот так, размышляя над насущными проблемами, я ковырялся в сарайном хламе и откопал старое корыто. К моей радости, лохань оказалась целой. Теперь осталось раздобыть воду для помывки полов. И где её искать?

Память услужливо подсказала: уличная колонка! В деревне она по-любому должна быть. Уж если в нашем провинциальном городке их ещё долго не убирали после развала Союза, то здесь и сейчас водозаборная колонка точно есть. Осталось её найти.

Из сарая я выбрался с добычей: в одной руке корыто, в другой большая покоцанная кастрюля с дыркой ближе к донышку. Посудину тоже решил приспособить для мытья. Заткну чем-нибудь, поставлю в корыто, наберу в неё воды. Удобней будет тряпку полоскать, чем по всей лоханке елозить.

Свои «сокровища» оставил возле крыльца. Сам же прихватил ведро, предварительно слив остатки воды в чайник, ковшик и маленькую кастрюльку, в которой вчера готовил варёную воду с зеленью, и отправился на поиски драгоценной влаги.

Долго искать не пришлось. Буквально через пару-тройку домов я обнаружил колонку. Выкрашенная в синий цвет, с бетонной обкладкой, с потёртой блестящей от сотен рукопожатий рукояткой. Ну что Саныч, значит как минимум каждодневная аквакотта мне гарантирована, как и чай. Надеюсь, теперь я его буду пить из кружки.

После трёх ходок за водой я приступил к влажной уборке в приятном настроении. Бегать на колонку пришлось ещё пять раз. Грязи как таковой не было, но пылищи и мусора за то время, что дом пустовал, скопилось предостаточно.

«А жизнь-то налаживается, — думал про себя. — Люди здесь хорошие. По улице шёл, со мной все приветливо здоровались, с долей здорового любопытства». Я, понятное дело, отвечал, но не останавливался. Тут только дай шанс задать вопрос новенькому, целый час на разговоры уйдёт.

Опять-таки, попал я в тело молодого специалиста, учителя. А учителя на деревне — не последние люди. Ну а что молодой, так это дело поправимое, с возрастом проходит. Чёрт, опять забыл глянуть, кто ж я по специальности, какой предмет ребятишкам давать придётся. Так, деньги и документы! Похоже, надо дербанить блокнот Егора, чтобы пополнять уже и без того длинный список всего необходимого новыми пунктами первостепенных задач.

Дом постепенно приобретал приличный вид. Я отмыл стены, надраил окна и подоконники, стулья и кухонный стол. Закончил всё полами. Глядя на блестящие от чистоты влажные доски, я уже представлял, как отремонтирую крышу, покрашу забор, наличники, крыльцо, повешу полки, поставлю кое-какую мебель.

— Хозяева-а-а-а! — раздалось со двора.

Гости? Я отложил тряпку, которой по второму кругу протирал подоконники, и пошёл к дверям. Надеюсь, это не продолжение эпопеи с гробом? Меня и первая-то часть порядком утомила. Кстати, Митрич собирался в обед приехать, домовину забрать. Но, судя по голосу, это точно не дядь Вася. Голос чересчур юный, пацанячий.

И точно, во дворе, возле стола с гробом, топтался мальчишка лет восьми. Забравшись босыми ногами на скамейку, парнишка с любопытством изучал содержимое ящика. Правда, трогать что-нибудь опасался.

Едва я ступил на крыльцо, пацан решился на отчаянный поступок: забраться внутрь. «Да чтоб тебя!» — мелькнула мысль, и я громко крикнул, привлекая к себе внимание:

— Добрый день, молодой человек!

Молодой человек испуганно подпрыгнул на скамейке. Лавка пошатнулась, я метнулся вперёд, надеясь подхватить пацанёнка, чтобы не упал. Но мальчишка довольно ловко удержал равновесие и успел спрыгнуть с лавочки до того, как она перевернулась.

— Здрасте, — шмыгнув носом, блестя карими глазами, поздоровался пацан.

— Привет. Ты кто?

— Борька я. Борис Андреевич Морозов, — солидно представился парнишка, подтянув штаны.

— И что тебя ко мне привело, Борис Андреевич Морозов? — с улыбкой поинтересовался я.

— А? — пацан повертел головой, а потом вытаращился на меня, не понимая, чего я от него хочу.

— Чего надо, Борис.

— А-а-а… Так это… бабушка велела звать на обед. Готово уже. Давайте скорее, чтоб не остыло. Бабуля жуть как не любит, когда к столу опаздывают, — снова шмыгнув носом, объявил пацан.

— Так ты внук Степаниды? — понял я.

— Не, у меня бабушку Стеша зовут, — отказался от родства с боевой старушкой Борька.

— Ну, я так и понял.

— Так вы идёте? — настойчиво повторил пацан.

— Ты иди, я догоню. Переоденусь и приду.

Мальчишка с сомнением на меня посмотрел, поелозил босой ногой в пыли, тяжело вздохнул и отказался:

— Не-е-е-е, — протянул Борис Андреевич. — Бабуля сказала привести учителя. Я вас тут подожду.

— Ну, хорошо, я мигом, — подмигнул парнишке, развернулся и собрался в дом.

Но не тут-то было.

— А это у вас что? — ткнул Борька в ящик.

— Сам как думаешь? — хмыкнул я.

— Ну-у-у… гроб… — застенчиво ответил пацан.

— Верно, — не дожидаясь следующего вопроса, я развернулся и зашагал в сторону дома.

— А вам зачем?

— А это ты у бабушки своей спроси, — обернулся, стоя на крыльце. — Жди, я мигом.

В комнате быстренько стянул с себя грязные вещи, сунул на печку, за неимением стиральной машины. Прикинул и всё-таки решил ополоснуться. Лучше уж нарваться на строгий выговор от бабы Стеши, чем заявиться в гости потным и не умытым.

Вышел с ведром и ковшиком на крыльцо и снова увидел пацана на скамейке. Вот уж правду говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Растёт юный исследователь, хорошо хоть Иван Лукич велел домовину в какой-то гараж убрать с глаз долой. А то, боюсь, Степанида со своей тахикардией до ста лет не доживёт, когда обнаружит в гробу любознательного внука. Спящим. Поскорей бы чёртов ящик забрали со двора, что ли. Не удивлюсь, если к моему возвращению возле стола будет крутиться стайка пацанвы.

Ну а что, интересно же, хоть и страшно. Когда ещё представится такая возможность на спор полежать в страшной штуковине. Мы б точно не упустили такой случай в моём детдомовском детстве.

Борька меня заметил, в очередной раз шмыгнул носом, нехотя сполз на землю и уставился на меня.

— Пять минут, — уточнил я и исчез в доме.

Идти в трениках на обед к Степаниде я не рискнул. Митрич очень верно обозначил мою позицию и статус в деревне. Отныне я учитель с длинной приставкой «общественный». На меня будут смотреть, подражать, советоваться. Хотя последнее не точно. Молодой же. Разве что по школьным вопросам.

Именно по этой причине пришлось доставать один из костюмов, надевать рубашку. На галстук я посмотрел и вернул обратно в портплед. Терпеть не могу эту удавку. Вот на День знаний хочешь, не хочешь, а нацепить придётся, а сейчас и так нормально. Смочил ладонь, пригладил волосы, сунул в пиджак документы, взял ключи и вышел к Борьке.

Пацан потерял интерес к домовине и теперь старательно отдирал с железных столбов беседки отслоившуюся древнюю краску. Увидел меня, тут же бросил это занятие и спрятал руки за спину.

— Ну, что, показывай дорогу.

Борька важно кивнул и двинул в сторону калитки. Дом Степаниды оказался совсем рядом с водозаборной колонкой. Буквально следующим. Заметив родные пенаты, пацан оглянулся на меня, задумчиво шмыгнул носом и вздохнул.

— Да беги уже, тут-то я точно не заблужусь, — сказал я своему провожатому.

Борис Андреевич ещё раз окинул меня взглядом, но колебался недолго, кивнул и задал стрекача. Через минуту он уже влетал во двор с криком:

— Ба-абу-уля-а-а-а! Есть хочу-у-у-у!

— Не ори, оглашенный! — раздался знакомый голос. — Учителя привёл? Куда! Руки мыл?

— Привёл! Ну, ба-а-а!

— Положь пирожок на место! Марш руки мыть! — приказала Степанида, игнорируя жалобный голос внука. — Учитель где?

— Та идёт! Там!

— Где там? Ах, ты охломон! — крикнула баба Стеша вслед внуку. — Я тебе что велела? До калитки довести! А ты? Ох, сынок, да ты заходи, заходи, не стесняйся.

Тон Степаниды моментально изменился, едва она увидела меня, входящего во двор.

— Сейчас, сейчас. Вот туточки сажайтесь. Борька, подь сюды!

— Чичас! — заорал пацан откуда-то.

— Вот я тебе… Бегом сюда, шельмец!

— Ну чего, ба? — примчался внук. — Я руки мыл, вот! — пацан показал мокрые ладони.

— Да ты весь выкупался! — ахнула Степанида, глядя на мокрую рубашку и облитые штаны. — Ну, паразит, все матери расскажу! Опять в бочке плескался? Сколько раз говорено: умывальник есть!

— Ну, ба-а-а… — протянул парнишка, бочком пристраиваясь на край скамьи. — Теперь пирожок можно?

— Борщ съешь, потом пирог! — отрезала баба Стеша. — Куды сел? Покажи Егор Санычу, где умывальник. Да не к бочке веди, паразит! К умывальнику! — строгим тоном велела внуку бабушка. — Сынок, вот, держи, чистый, — тут же протянула мне вафельное полотенце. — А я пока борщок налью.

Борька сполз со скамьи, подтянул штаны, махнул рукой и важно зашагал впереди меня.

— Это у нас куры. А тута деда мотороллер держит, — с особой пацанячьей гордостью похвастался Борис Андреевич. — А деда у меня заслуженный ком-бай-нёр! — по слогам выговорил мальчишка. — У него и медали есть! Ветеран! А у вас медали есть? — с нескрываемым любопытством поинтересовался парнишка, развернулся и пошёл спиной вперёд.

— Не заслужил ещё, — улыбнулся я.

— У-у-у, — разочарованно прогудел мальчишка.

Эх, Борис Андреевич, медали-то у меня есть, и не одна. Да только знать о том никому теперь не положено.

— А вы сюда учителем, да? А я в райцентре живу. У нас школа большая, не то, что здеся, — пренебрежительно фыркнул пацан. — Вот, умывайтесь, — пацан подумал и добавил. — Пожалуйста.

Борька резко развернулся и ткнул пальцем куда-то в сторону.

На старой яблоне висел умывальник, похожий на тот, что я обнаружил в своём дворе. Под ним стояла облезлая табуретка, на которой хозяйка разместила большой таз. На перевёрнутой крышке умывальника стояла мыльница, в которой лежал кусок хозяйственного мыла. Тут же висело мокрое полотенце. Видимо, пацан всё-таки пытался скрыть следы водного преступления, но, увы, даже летом вода не высыхает в один момент.

— Мухтар! Мухтарушка! — мальчишка кинулся куда-то вправо, упал на колени и принялся тискать большую лохматую морду чёрной с рыжими подпалинами дворняги, похожей на овчарку. — А это наш Мухтар! Бестолковый, — со знакомыми интонациями пояснил Борька.

Точно таким же тоном Степанида называла Митрича «старым пнём» или «конём плешивым».

— Но я всё равно его люблю! — выпалил мальчишка и принялся целовать, обнимать большого ленивого пса.

При моём появление Мухтар приоткрыл один глаз увидел, что я с хозяйским внуком, и тут же потерял ко мне интерес. Стало ясно, почему Степанида прозвала псину бестолковой.

Я сполоснул руки, вытер полотенцем, оглянулся на Борьку. Пацан всё ещё вертелся возле спящего пса. Борька тормошил спящую собаку, Мухтар же только иногда дёргал ухом.

— Борис Андреевич, ты бы руки снова помыл. А то, боюсь. Бабушка за стол не пустит, — предложил я.

Пацан нехотя поднялся, и тут раздался вопль:

— Бо-орька-а-а! Ты где, окаянный!

Парнишка мигом растерял всю свою напускную независимость, метнулся к умывальнику, быстренько умылся, сполоснул руки, наскоро протёр их мокрым полотенцем, потом об себя, оглянулся на меня и нетерпеливо объявил:

— Идёмте уже…

— Идём, — согласился я, и мы вернулись за стол.

К нашему приходу Степанида выставила на стол кастрюлю борща, плетёнку с толстыми ломтями хлеба. Судя по виду домашнего хлеба, ноздреватого, с пышной корочкой. Его аромат перебивал все другие запахи, бил сразу по желудку, минуя осязание и обоняние.

В глубокой миске, щедро сдобренные тем самым особым пахучим подсолнечным маслом, глянцево блестели крупно нарезанные помидоры, огурцы, островки зелёного лука. На деревянной доске лежал внушительный шмат сала, присыпанный крупной солью, семенами укропа. Нарезанные кусочки так и просились в рот. В тарелке рядом разлеглись перья зелёного лука, ароматные веточки укропа. Глядя на всё это великолепие, я невольно сглотнул слюну.

— Садись, сынок, вот туточки. А ты кышь на край, не мешай учителю, — распорядилась Степанида. — Ох, паразит! — покачала головой старушка, любовно потрепала внука по макушке и тут же озвучила дальнейшие пацанячьи дела. — Поёшь, и живо книжку читать.

— Ну, ба-а-а!

— Что ба? Мамка велела, тебе на лето задали!

— Я на речку хотел, с пацанами! На рыбалку! — заканючил Борька.

— Я тебе дам речку! Почитаешь, потом на речку, — смягчилась бабушка, выставляя перед внуком тарелку борща. — Ешь!

— Ба, а можно… — начал было Борька, схватив ложку.

— Не можно, — отрезала Степанида.

— Ну, хотя бы…

— Без «хотябы» обойдёшься! Ешь, я сказала! Когда я ем…

— Я глух и нем, — тоскливо вздохнул Борис Андреевич и принялся уплетать за обе щеки красный наваристый борщ с куском чёрного хлеба, посыпанного солю, закусывая перьями зелёного лука.

Мой рот просто затопило слюной, живот и вовсе выл по-волчьи.

— Угощайтесь, товарищ учитель. Кушайте, всё своё, домашнее, — заворковала Степанида, неожиданно перестав называть меня «сынком».

— Спасибо, — поблагодарил от души, когда передо мной поставили глубокую тарелку наваристого борща с куриной ножкой.

Ломоть деревенского хлеба, сало и зелёный лук, и всё это вприкуску с наваристым домашним борщом — это ли не рай на земле? Я наслаждался каждой ложкой. И только ополовинив тарелку, заметил, что Степанида сидит с нами за столом, подперев голову сухоньким кулачком, ничего не кушает, а просто смотрит с улыбкой то на меня, то на Борьку.

— А вы почему не обедаете, Степанида… — я запнулся, потому что до сих пор не знал отчества соседки.

— Михална я, — понятливо подсказала старушка. — Да ты кушай, кушай, сынок, — глаза женщины вдруг затуманились, словно на какое-то мгновенье вместо меня она увидела кого-то другого. И, главное снова на «ты», непонятно. Ладно, поживём, разберёмся во всех хитросплетениях и тайнах деревенской жизни. А что они будут, я нисколько не сомневался.

Это городскому кажется, что в деревне никогда ничего не происходит. На самом деле, как говаривала знаменитая мисс Марпл: кто хорошо знает свою деревню, тот через неё знает и весь мир. И в этом я с ней вполне согласен.

Глава 9

— Ба, я всё! — сытым голосом объявил Борька, отодвигая от себя тарелку, выползая из-за стола.

— Куда? — остановил пацана строгий голос бабушки. — Тарелку кто будет за собой мыть?

Борька торопливо засунул остатки пирога в рот, схватил одной рукой тарелку, левая у него была занята аппетитной выпечкой, и понеся к тазику с водой, который стоял на столе под навесом рядом с печкой, похожей на ту, которая стояла в моём новом дворе в беседке.

— Ба, м-ы-бы-ту-та, — заговорил пацан с набитым ртом, тыкая пирожком в таз.

— Да поставь уж, сама помою, — проворчала бабушка с улыбкой.

— Спасибо, бабуль! — крикнул счастливый Борька и помчался в сторону калитки, наверняка решив, что бабуля забыла про чтение.

— Руки помой, охламон! — крикнула вслед Степанида. — Ох, пострел, — с улыбкой покачав головой, вздохнула Степанида. — Куда? А, ну, вернись! — охнув, крикнула соседка вслед парнишке.

Степанида и впрямь чуть не забыла про то, что велела Борьке сначала заняться чтением, а потом уже и бежать на улицу, к пацанам.

Загребая пыль босыми ногами, к столу вернулся понурый Борька.

— Бери уже и ступай в дом, — добродушно проворчала Степанида, глядя, как внук косится на большую миску, накрытую чистой тряпицей.

Борька обрадовался, тут же сдёрнул полотенце, схватил по два пирожка в руки, хотел было сунуть их в карман, но поймал суровый взгляд бабушки и резко передумал. Вздохнул и положил два пирога на место. Надкусил один из двух оставшихся и опять собрался под шумок слинять на улицу.

Но бабка была не промах, она успела ухватить его за шкирку.

— Я что сказала? Книжки почитал? Нет. Гляди у меня! — Стеша сурово погрозила внуку пальцем. — Брысь книжки школьные читать. А на рыбалку потом, вечерком, по прохладке. — опережая вопрос Борьки, сказала Степанида. — Я вам и узелок соберу, вот как раз на вечернюю зорьку-то и пойдёте. Деду карасиков наловишь. Ну, всё, сказала тебе, ступай в дом. Читай.

Борька выбрался из-за стола, ухватив в обе руки по три пирожка.

— Ох, ты ж горюшко моё, — притворно заворчала баба Стеша. — Стой, говорю. На-ка вот, в миску положь. Да полотенце с собой возьми. Неча руками за книжки хвататься. Пятен наставишь, как библиотеку отдавать станешь? То-то и оно, учишь тебя, а всё без толку.

Соседка поставила перед Борькой тарелку, пацан быстренько сгрузил на неё пирожки, схватил чистое полотенце и помчался в дом, читать.

— Читать-то он любит, и на пятёрки учится, — пояснила Степанида, с любовью глядя на внука. — Так лето… Я уж дочери говорю, говорю. А она мне в одно, знай, твердит: надо, мама, в школу скоро, буквы за лето забыл. А где ж забыл? Каждый вечер нам с дедом истории читает из книжек своих. Но раз дочь велела… Почитает, а на рыбалку потом.

Степанида взяла тарелку внука и понесла её на стол возле печки. Завозилась с посудой. Я остался один, продолжил неторопливо смаковать каждую порцию чудесного борща. Давненько я такого не пробовал. Густой, наваристый, в кастрюле ложка стоймя станет и не упадёт.

Про сало отдельный разговор. Оно просто во рту само таяло. Мой желудок просил ещё и ещё, требуя добавки всего и побольше.

— Ты кушай, кушай, сынок. Сало-то Коленька мой сам солит, — Степанида вернулась к столу, присела, подвинула к себе доску, принялась нарезать шмат. А затем снова пододвинула ко мне соблазнительные кусочки.

— Вкусно, — абсолютно искренне выдохнул я, понимая, что если съем ещё один кусок, то лопну.

— И салатик кушай, огурчики-то, помидорчики свои. А масло подсолнечное колхоз даёт. И сахар, и муку. Хороший у нас колхоз. И председатель, Иван Лукич, хороший человек. За нас, за всех переживает. Да ты кушай, кушай, сынок. Пирожочки вот, с печенью, с картошечкой, лук с яйцом. А эти вот сладкие. Со сливой.

Степанида подвинула ко мне большой таз и средних размеров плошку, в которых лежали аппетитные ароматные пироги.

— Да некуда уже, — Степанида Михайловна, — улыбнулся я. — Спасибо, давно такого борща не ел! — признался я.

— Какая я тебе Михална, зови уж Степанида или баба Стеша, — махнула рукой хозяйка. — Вы кушайте, Егор Александрович, я вам сейчас чайку организую, — засуетилась Степанида, поднимаясь из-за стола и направляясь к печке.

— Да не нужно, объелся я, честное слово, — попытался я протестовать, но рука сама собой потянулась к пирожку, цапнула его, и я не заметил, как съел второй.

Чайник закипел, баба Стеша налила мне чаю в большую кружку с геометрическим орнаментом и золотой каёмочкой внутри.

— Сахар вот, да вы не стесняйтесь, Егор Александрович, угощайтесь, — присаживаясь за стол, повторила Степанида.

— А можно вопрос, Степанида Михайловна? — поинтересовался я, пододвигая к себе чашку.

— Да что же вы, сахар-то берите, — всплеснула руками Степанида, снимая крышечку с сахарницы. — Кусковой, сладкий.

— Привык без сахара — улыбнулся я.

— Да как можно, без сахара-то? — изумилась старушка. — Задавай свой вопрос. Чего спросить хотел-то?

— Вот вы меня то сынок, а то Егор Александрович называете. Почему?

Степанида смутилась, опустила глаза, тяжело вздохнула. Я не торопил, пил чай, наслаждаясь замечательным, почти спокойным поздним утром. Хотя какое утро? Обед уже, скоро в школу пора. Иван Лукич говорил, директор к двум подойдёт. Пожалуй, надо заканчивать посиделки, топать на будущую работу, знакомиться с начальством, а может, и с коллективом.

— На сына нашего похож ты, Егор Александрович, — Степанида отвернулась, утирая краем платка уголки глаз. — Помер он в войну проклятущую. Тебя вот увидела, словно сыночек мой повзрослевший во двор зашёл. И плечи, и волос, и глазом похож, и статью весь в Коленьку маво. Кабы сдюжил сынок, таким бы и стал, как ты, — вздохнула Степанида. — А что сынком зову, так ты не обижайся, привыкну, дык по отчеству и обзовусь. Я вона уже… почти… А как гляну на тебя, так и сдержать не могу… сердце обмирает… Всё Витенькой тебя назвать хочется… Вот и… сынок… Виктор мой… Витюшенька… кровиночка моя…

Женщина торопливо наклонила голову, но я успел увидеть, как потекли слёзы по морщинистому лицу. Ругая себя за идиотский вопрос, уткнулся в чашку с чаем, не зная, что делать. С утешениями лезть, соболезновать? Всегда терялся в такие моменты, что говорить, как себя вести. Горе — оно людской суеты не терпит, и слов не признаёт. Да и не лечит время, только притупляет.

— Теперь вот свет в окошке, внучок Боренька, да дочка… Повезло нам с дедом… слепили на старости лет себе Снегурочку, — светло улыбнулась Степанида, приходя в себя.

— Вы уж простите меня… Степанида Михайловна… — повинился я. — А за сынка я не обижаюсь, мне даже приятно. Детдомовский я, — ляпнул, не подумав, и тут же прикусил я язык.

Надеюсь, Иван Лукич не в курсе, что у Егора имеются родители. Ну, если что, скажу, мол, в эвакуации усыновили. Правду никто не выяснит, сомневаюсь, что родители Зверева припрутся в такую даль сыночка единственного проведать.

— Ох, горюшко, — старушка всплеснула руками. — Да как же так? Ой, беда… А родители что?

Я пожал плечами, уходя от ответа: хоронить даже на словах живых родителей Егора не хотелось. Уверен, баба Стеша сейчас всё за меня объяснит.

— Ох, война, война… проклятущая… Ну, ничего, сынок, ничего… Ты, вот чего, — Степанида поднялась, пошла снова к печке, достала откуда-то пару газет, вернулась к столу и принялась выкладывать на бумагу пирожки. — Ты вечерять к нам приходи.

— Да что вы, — смутился я. — После школы в магазин зайду, продуктов куплю. Готовить я умею, будет чем поужинать.

— Ты со мной не спорь, вот что я тебе скажу, сынок, — улыбнулась баба Стеша, разворачивая вторую газетку. — Ты кого хошь спроси в колхозе: со Степанидой лучше не спорить. Всё одно по-моему будет. А не придёшь — сама приду. Так-то. Вот это Ильича угостишь. Хороший мужик, фронтовик. А это сам кушай. И всё. Ступай, ждут тебя. Юрия Ильич до школы пошёл уже.

— Откуда вы знаете? — изумился я, решив не спорить.

— Так Борька видал. Его ж домой не загнать. Лето, вот они и носятся, ребятишки. А к обеду как штык. Знал, что я пирожки-то пеку, вот и примчался. Видал, как директор в школу пошёл.

— И давно это было? — поднимаясь, поинтересовался я.

— Так с полчаса уже. Да ты не переживай, Егор Ляксандрыч, — баба Стеша хитро улыбнулась, на деревенский манер выговорив моё отчество. — Спина у него. Пока доковыляет, — пояснила Степанида. — Нагонишь ещё.

— Кого? — не понял я.

— Так, директора-то, нагонишь, говорю, по дороге. У тебя ноги вона какие длинные. Да и молодой ты, шустрый. А Ильич с радикулитом нынче. Да и хромает он после войны-то.

— Спасибо, Степанида Михална. Вы покажите, где тарелку помыть… — начал было я.

— Чего удумал, — фыркнула соседка. — Ступай, говорю, нагоняй директора, — махнула рукой. — Посуду мыть… — покачала головой хозяйка. — Сама я, что ли, без рук? Чтоб гости у меня в дому посуду драили, — продолжила возмущаться Степанида.

Я, улыбаясь, выбрался из-за стола, ещё раз поблагодарил хозяйку за вкусный обед и пошёл к калитке.

— А ну, постой! — окликнула меня боевая старушка.

Я остановился, развернулся.

— Пирожки забыл! И смотри мне, на ужин жду! — пригрозила мне Степанида. — Познакомлю со своими-то!

Я кивнул и покинул гостеприимный двор. Огляделся по сторонам, припомнил указания Ивана Лукича и зашагал в нужную сторону.

По дороге я и впрямь встретил прихрамывающего человека, который шёл, чуть перекосившись на одну сторону. Ускорил шаг и догнал, как я предполагал, Юрия Ильича Свиридова, директора жеребцовской школы.

— Здравствуйте. Юрий Ильич, полагаю? — вежливо поинтересовался у мужчины.

— Добрый день.

Свиридов окинул меня быстрым цепким взглядом, едва заметно поморщился и попытался выпрямиться. Но боль в спине не позволила ему это сделать. Протянул руку, мы поручкались.

— Юрий Ильич Свиридов. А вы, стало быть, новый учитель?..

— Он самый, — кивнул в ответ. — Зверев Егор Александрович, — мысленно в очередной раз отругал сам себя. По-хорошему, нужно сказать директору, какой предмет я буду преподавать в его школе. Но я так и не удосужился внимательно изучить все документы Зверева. То гробы, то старушки, то Митрич с Борькой, не до того было.

— Это хорошо, что вас к нам прислали. Разбавишь наш женский коллектив. Ничего, что на ты? — уточнил Юрий Ильич.

— Я только за, — поддержал идею директора.

— У нас на всю школу три мужика: я, физруг Гришка да завхоз Степан Григорич, — поделился Свиридов. — А он что? Фронтовик. Вернулся без одной руки. Без левой, — уточнил Юрий Ильич. — Какой из него трудовик? Но — справляется! — директор покосился на меня, видимо, проверяя мою реакция на свой рассказ. — По совместительству.

Мы брели по сельской дороге, неторопливо разговаривая. Точнее, я больше слушал, а Свиридов рассказывал про школу и коллектив.

— В этом году у нас недобор, — пожаловался Юрий Ильич.

— Детей? — уточнил у него.

— Нет, детей-то у нас хватает, а вот с учителями прямо беда, — вздохнул директор.

— А что так? — удивился я.

Насколько я помню своё советское прошлое, после педагогических институтов редко кому удавалось избежать отработки в сельской местности. Выпускников отправляли по сёлам и деревням едва ли не пачками. А тут вдруг не хватает учителей.

Юрий Ильи поморщился, махнул рукой, кивнул кому-то знакомому, окликнувшему его из-за забора, и вернулся к нашей беседе.

— А вот так. Дела, как говорится, житейские. Штат-то у нас полный был, заявка только на одного учителя и была. На вас, стало быть, на географа. А тут такая оказия приключилась, — Свиридов вздохнул, покрутил головой. — Ирина Александровна, учительница русского языка и литературы, умудрилась скоропалительно замуж выскочить.

— И что? — удивился я. — Муж запрещает ей работать? — предположил я, опираясь на своё будущее, оставшееся в прошлом.

В будущем многие богатые мужики, женившись, требуют от своих супружниц бросать работу, карьеру, вынуждая жён сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и детьми. Да и большинство молодых девчат, выскакивая замуж за «папиков», не больно-то стремятся работать. Вот только с трудом верится, что в отдельно взятой советской деревне такое имеетм место быть.

— Да как такое возможно? — изумился директор. — За военного замуж выскочила наша учительница. И ведь как быстро! Познакомились едва. Он в гости приехал в Жеребцово, к Петрухиным. Вместе с сыном на побывку. И двух недель не прошло, как у них всё срослось. Обженились, и всё, тю-тю.

Директор огорчённо махнул рукой, тут же охнул от боли. Я по-прежнему не понимал сути проблемы.

— Увёз, паразит такой нашу Ирину Александровну, на Дальний Восток. По месту службы, — пояснил Юрий Ильич, видя моё недоумение.

Точно! Военные себе не принадлежат, как я мог упустить этот момент? Сам ведь начинал служить ещё в советские времена. А жена всегда следует за мужем.

— Но это ты не беспокойся, Егор Александрович, тут мы тебя не побеспокоим. Тамара Игнатьевна возьмёт на себя русский и литературу.

Я нахмурился: вроде выяснили, что я — учитель географии. К чему мне вообще беспокоиться за другие предметы?

— А потом Ольга слегла. Николаевна.

— Заболела? — участливо поинтересовался я.

— Можно и так сказать. В родильный дом попала.

— Так это же хорошо? — осторожно уточнил я.

— Хорошо-то оно хорошо, но нам –то что делать, а?

Свиридов остановился посреди дороги и строго на меня посмотрел.

— Ждать, когда вернётся? — предположил я.

— Долго ждать придётся, — вздохнул Юрий Ильич, продолжив движение. — Ей-то рожать в мае. Потом декрет. А сейчас что?

— Август.

— Верно. На носу что?

«Бородавка», — чуть не ляпнул я, но вовремя остановился.

— Что?

— На носу первое сентября, День знаний. И что мне, по-твоему, делать?

— Торжественную линейку? — подсказал я, вспомнив начало учебного года, которое не изменялось десятилетиями.

— Это само собой, — отмахнулся Свиридов. — Не обсуждается. Хотя нет, как раз-таки и обсудим. Но — потом. Ольга Николаевна в больничку надолго. Проблемы у неё с ребёночком. На сохранение её положили. Насколько — неизвестно. Может, надолго, а может, скоро выпишут. То как доктора решат. Ребеночек — дело такое. Да и не будет Оленька рисковать. Первый он у неё. Долгожданный. Она уж и вовсе отчаялась, чуть с мужем не разошлась. А тут раз и такие дела. Так что да…

Юрий Ильич, просветив меня по поводу личной жизни беременной учительницы, ненадолго замолчал. Какое-то время мы шли молча, а потом директор снова заговорил.

— Да, так вот, о чём это? Ах, да! Оленька… Ольга Николаевна, она ботанику у малышей ведёт… вела… В старших классах у неё зоология и анатомия, — Свиридов хитро на меня покосился.

Кажется, я начал понимать, куда он клонит.

— Но это ладно, выкрутимся с твоей помощью.

«Ну, точно! Угадал» — я мысленно выругался.

— Беда в том, что у Ольги Николаевны класс без пригляда остался. Выпускной класс, а это уже не шутки, сам понимаешь.

— Понимаю, — обречённо кивнул я.

— И вот что мне теперь делать? А?

— Вот тут не подскажу, — искренне признался, надеясь, что участь классного руководителя меня минует.

— Зато я знаю, — Юрий Ильич хитро на меня посмотрел. — Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт, — внезапно пропел директор.

Ну как пропел, попытался. Тут же закашлялся и смущённо улыбнулся.

— Курю много, вот и… Ну да то ладно. Так вот что я тебе скажу, дорогой ты мой человек, Егор Александрович. Очень вовремя тебя к нам направили, да! В тебе — решение нашей проблемы.

— Не уверен, — попытался отбиться я.

— Зато я очень даже уверен! — радостно оповестил меня директор. — Заменишь ты нашу Ольгу Николаевну по предметам. Заодно и класс её подхватишь.

— В каком смысле подхвачу? — всё ещё надеясь.

— Будешь у них классным руководителем! — торжественно объявил Юрий Ильич. — А вот и наша школа, — с гордостью провозгласил директор, не слушая мои возражения.

Глава 10

Над двухэтажным зданием, выкрашенным в блеко-голубой цвет, качалась растяжка: «За наше счастливое детство спасибо, родная страна!» Невысокий забор из штакетника ограждал школьную территорию. Его мог перепрыгнуть даже детсадовец. Невольно я вспомнил систему охраны в школах будущего. Металлоискатели, электронные замки, охрана на входе. Каждый раз я думал: неужели тот, кто придумывает запоры, высокие заборы, камеры, действительно верит в то, что злоумышленники не пройдут? Не смогут при желании войти в школу?

Здесь и сейчас школа стояла, сверкая чистыми окнами, распахнув двери навстречу приближающемуся Дню знаний. Во дворе грудились парты, стулья, столы. Рядом с ними, недовольно бурча, прохаживался невысокий мужчина в гимнастёрке, размахивая одной рукой. Я не сразу понял, что вторая рука у него отсутствует. Настолько деятельно он жестикулировал правой, костеря молодого мужчину примерно моих лет.

— Гришка! Паразит! Я тебе что сказал? Ты какого пса повытягивал парты на улицу? А ежели дождь ночью влупит? Что прикажешь делать? — возмущался мужчина.

— Степан Григорьевич, — обиженно басил Гришка — Ну вы же сами сказали — десятый класс придёт красить. Надо вынести, чтобы полы в классах не загваздали.

— Так они когда придут? — рявкнул однорукий.

— В понедельник, — ответил Григорий.

— Верно, дурья твоя башка. В понедельник, — повторил мужичок. — А сегодня что?

— Не понедельник? — опасливо переспросил Гришка.

— Воскресенье сегодня, Григорий! Вос-кре-сень-е! И в кого тебя такого мать родила! Точно не в меня! А ну, затаскивай обратно, оглоед! — приказал завхоз.

То, что это завхоз-фронтовик, я сообразил, когда понял, что мужчина без руки. Директор по дороге рассказывал про трудовика, который совмещал работу учителем с хозяйственной частью.

Мужик деятельный, сразу видно. А этот добродушный увалень, похоже его сын.

— Степан Григорьевич, — громко окликнул однорукого Юрий Ильич. — Можно тебя на минутку? Заходи, Егор Александрович, не стесняйся. Теперь это и твой второй дом, так сказать. Добро пожаловать! — приглашающе махнул рукой директор и зашагал к завхозу.

— Юрий Ильич! Ну, ты видел? Видел! Ну, бестолочь! Ничему его армия не научила! А туда же: батя, я в город хочу, там возможностей больше! — передразнил однорукий сына, который, сопя, принялся таскать парты обратно в школу.

— Вот куда, куда ты их прёшь? Ты зачем их на второй этаж попёр? А? — завхоз уже успел подняться на крыльцо, оставив директора и меня стоять на площадке перед школой.

— Так ты ж сам велел, — окончательно растерялся Гришка.

— Правильно, велел, — хлопнув парня по спине короткой рейкой, согласился завхоз. — Ты мозги-то хоть иногда включай. Сила есть, говоришь, ума не надо?

— Да что не так-то? — загудел парень.

— Всё не так! — категорично объявил Степан Григорьевич. — Ты понимаешь, Гришка, что ты бестолочь? А?

— Ну… понимаю… — буркнул Григорий, старательно пряча глаза.

— Это хорошо, что понимаешь. Так зачем же ты, Григорий… — очень добрым голосом продолжил завхоз.

Гришка покосился на батю и сделал осторожный шаг назад. Как оказалось, вовремя. Линейка, а это оказалась именно она, треснула его по лбу и сломалась.

— Имущество казённое портишь? — рассердился однорукий.

— Так ты же сам, батя… — растерянно пробасил сын.

— Что сам? Я всегда сам! Дай сюда! — завхоз вырвал из рук парня обломки линейки. — Вот сюда ставь, понял?

— Понял.

— Не слышу. Понял ты меня? Куда парты ставить? — рявкнул Степан Григорьевич.

— Да понял я, понял! Вот сюда, — Гришка махнул рукой, показывая школьный коридор.

— Ну, наконец-то! И смотри мне, аккуратно!

— Бать, так они это… все не влезут… — Григорий прикинул количество парт и длину коридора. — Всё равно на второй этаж придётся… Так я с него и начну.

— Гришка, ты меня не серди! — завёлся с пол-оборота завхоз. — Не посмотрю, что ты больше меня вымахал. Лозину выломаю и выпорю. Может, тогда своей дурьей башкой думать-то начнёшь, а не другим местом!

— Так я думаю, — совсем скис парень

— Вот и думай, как уместить? Ну?

— Ну-у-у…

— Баранки гну! — рявкнул Степан Григорьевич. — По над стеночкой ставишь, а другую парточку сверху, столешница к столешнице, — почти с нежностью объяснял завхоз, как надо расставлять парты. — Теперь понял? — тут же сурово уточнил отец, он же завхоз.

— Понял, — тяжело вздохнув, парен принялся за работу.

Силы в нём оказалось немерено, под стать его богатырскому росту. Григорий легко поднимал тяжёлые парты, шустро заносил их в школу, ставил вдоль стен друг на друга. Степан Григорьевич где-то с минуту наблюдал за работой Гришки, удовлетворённо хмыкнул, развернулся, увидел нас, кивнул, спустился с крыльца и устремился в нашу сторону.

— Здорово, Юрий Ильич, — сунув подмышку обломки линейки, радостно пророкотал завхоз. — А это с тобой кто? Новый ученик, что ли?

Однорукий прищурился и прошёлся по мне строгим взглядом.

— Что ты, Степан Григорьевич, — улыбнулся директор. — Пополнение к нам молодое прибыло. Вот, знакомьтесь, Егор Александрович… — Юрий Ильич запнулся, запамятовав мою фамилию.

— Зверев, — подсказал я. — Здравствуйте, — и протянул ладонь завхозу.

— Да, точно! Зверев Егор Александрович! — повторил директор и добавил. — Учитель географии. А по совместительству классный руководитель десятого класса.

— Степан Григорьевич Борода, трудовик и по хозяйственной части.

Мы поручкались, трудовик долго и крепко жал мою руку, внимательно вглядываясь в моё лицо. Что уж он там хотел увидеть, я так и не понял. Я с честью выдержал испытание, давить в ответку не стал.

— Силён, — довольно крякнул Степан Григорьевич. — Служил?

— Служил, — кивнул дотошному завхозу.

— В каких войсках? — тут же полюбопытствовал фронтовик.

Ответить я ничего не успел. В школе раздался дикий грохот, следом сдержанный мат.

Степан Григорьевич сорвался с места, и не хуже молодого помчался в здание, на ходу костеря криворукого работника.

— Ежели стекло разбил, или полы поцарапал, я тебя заместо стекла вставлю! — влетая в школу, пообещал завхоз. И тут же всё стихло.

— Они там не поубивают друг дружку? — шутливо поинтересовался я.

— Не должны, — уверенно заявил директор. — Вот что, Егор Александрович, пойдём-ка пока по двору. Покажу нашу мастерскую, хозяйственный блок. Не будем мешать товарищам. А потом уж в школу. По классам. Ремонт — дело такое, нервное, — заметил Юрий Ильич, прислушиваясь к бубнежу, который раздавался из глубины здания.

— Может, помощь нужна?

— Справятся, — улыбнулся директор. — Они привычные. Ты не думай, Степан Григорьевич сына очень любит. И уважает. Считай, у них в семье Григорий первый в важные люди выбился, учителем стал, педагогическое училище закончил. В село родное вернулся, физическую культуру ребятишкам преподаёт.

— Почему первый? Степан Григорьевич тоже учитель.

— Так он когда после войны вернулся без руки, я его к школе и пристроил. Куда ещё-то? Поначалу пил, сильно. Гришку бил, жену свою Катерину, чуть в могилу не свёл. Потом опомнился, я ему дело хорошее предложил. Выправился Степан Григорьевич. Теперь вот хозяйничает помаленьку, ребятишек воспитывает. Ну и сыну иногда достаётся. Григорий хороший парень. Уверен, вы подружитесь. А Григорич, он хоть и без педагогического образования, но детвору любит, за школу душой болеет. Хороший мужик. А вот и мастерская. Тут наш трудовик и обучает ребятишек уму-разуму. Табуретки делают, скамейки. Мелким ремонтом занимаются.

Директор распахнул двери, мы вошли в одноэтажное приземистое здание. В мастерской царил идеальный порядок. Все инструменты, надраенные до блеска, висели, лежали, стояли на своих местах. В помещение оказалось две больших комнаты. В одной разместились парты со стульями, школьная доска, закрытый на замок шкаф и открытые полки, на которых расположились выжигатели и пара железных банок, из которых торчали остриями вверх резцы для работы с деревом.

Верстаки, токарные станки, заготовки, болванки и прочие нужные для уроков труда вещи стояли во второй комнате. Мастерская просто блестела от чистоты. Даже стружки ссыпали в сколоченные деревянные ящики.

— Здорово тут у вас, — совершенно искренне восхитился я.

— Это всё Степан Григорьевич! Никому спуску не даёт! Ну, что, идём дальше?

— Идём, — согласился я.

Мы вышли из мастерской, директор оглянулся на школьное здание, окинул взглядом парты, кивнул каким-то своим мыслям и зашагал на задний двор.

— Тут у нас спортивная площадка.

Мы остановились на углу школы, чтобы я могу увидеть всю картину целиком.

«Простенько, но со вкусом», — определили про себя. Мой список важных и нужных дел в новой жизни пополнился парой чертежей спортивных снарядов, которые можно самостоятельно соорудить. Уверен, директор одобрит и поддержит.

Спортивная площадка представляла собой вытоптанный кусок земли приличных размеров, на котором разместились несколько турников и «гигантские шаги». Я улыбнулся, вспомнив, как мы с одноклассниками на каждой перемене бегали во двор к такому же «аттракциону», чтобы, разогнавшись, с криками пронестись мимо девчонок, крепко вцепившись в толстые верёвки. Под дружный визг восхищённо-перепуганных одноклассниц.

Тут же стояли скамейки, больше похожие на брёвна, видимо, для отжиманий. На отдельном высоком турнике болтался прочный канат. Сразу захотелось на него залезть, добраться до самого верха, съехать вниз, чтобы с гиканьем помчаться к гигантским шагам, ухватиться за верёвки и, оттолкнувшись от земли, взлезть к небу.

— А это у нас волейбольная площадка, — с гордостью показал на два врытых столба Юрий Ильич. — Детвора на переменах играет. Григорий Степанович судит. Физрук, — пояснил Свиридов, заметив, что я никак не соображу, кто такой судья.

Точно, высокого парня, на которого ругался завхоз, зовут Гришка. Отец у него Степан, теперь стало понятней.

Спортивную площадку окружали тонкоствольные берёзки. Со стороны крыльца росла сирень. Весной тут, должно быть, исключительно красиво. Словно подтверждая мои мысли, Юрий Ильич указал рукой на деревья и произнёс:

— А это наши ученики сажали… Ещё до войны… Многие не вернулись, кто-то без вести пропал… а берёзки вот… стоят памятниками… — директор горько вздохнул и замолчал.

В этот момент я его понимал как никто другой. У моих парней, который не вернулись с заданий, и могилки имеются, и родня, которая за ними ухаживает. Только памяти народной нет у ребят. Одни награды.

Я слушал, как шумят берёзы, и вспоминал школьный двор, в котором каждый год последние десять лет вместе с одиннадцатиклассниками мы передавали эстафету памяти следующему поколению. Бумажные голуби, шарики, свечи, вахты памяти… С каждый годом атрибутики патриотизма становилось всё больше и больше, а вот огня в глазах ребят всё меньше и меньше. Бесконечные акции, мероприятия, конкурсы и многое другое годами медленно, но верно перемалывало само понятие «патриотизм», пока не превратили его в труху.

Сейчас вот кинулись возрождать, прививать, восстанавливать. А как можно привить любовь к Родине? Нет такой прививки.

— Ну что, посмотрим классы, Егор Алексанлрович7 — предложил директор, прерывая молчание.

— С удовольствием, — отозвался я, и мы отправились в школу.

Ни парт, ни стульев перед крыльцом уже не было. Григорий успел всё занести и расставить, как велел завхоз.

— Любопытно, что же Григорий Степанович всё-таки уронил? А, Егор Александрович?

— Пожалуй, что да, очень любопытно, — согласился я, оглядывая школьный коридор, уставленный столами и стульями. — На первый взгляд всё целое.

— Уверен, так оно и есть! — доверительно сообщил Юрий Ильич. — У Степана Григорьевича не забалуешь. Ну, что, пошли знакомиться. Это мой кабинет, — указал директор на распахнутую дверь. — В том крыле у нас учатся малыши, с первого по четвёртый класс. Остальные кабинеты для пятого-десятого классов. Это учительская.

Мы заглянули в небольшой кабинетик, выкрашенный в приятный глазу нежно-голубой цвет. В нём стояли несколько столов, стулья, на стене висела вешалка, этажерки.

— Начнётся учебный год, принесу сюда плитку, иногда пьём чай, если окно. Понимаю, что нельзя, но как оставить учителя голодным? А перекус всухомятку очень вредит желудку, согласны? — пояснил Юрий Ильич.

— Категорически согласен, — кивнул в ответ.

— Вот тут у нас библиотека. С Зоей Аркадьевной познакомитесь после двадцатых чисел. Не стесняйтесь, берите любые книжки! Учебники она вам выдаст, — принялся объяснять директор. — Кстати, как у вас с ботаникой? — поинтересовался Свиридов.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Я и в самом деле не знал. Современные уроки биологии скорее похожи на лекции первого курса в каком-нибудь биохимическом институте. Насколько я помню, в моё время мы в школе не проходили и половины того, что изучают школьники будущего.

— На уровне пестиков-тычинок, полагаю, — улыбнулся я, понимая, что директор начал второй заход, и отвертеться мне точно не удастся.

— Прекрасно, — просиял директор. — Попрошу Зою Аркадьевну, чтобы она завтра пришла в школу и выдала вам весь комплект. У вас будет вовремя подготовиться к учебному году. Написать конспекты, проштудировать методички. Географию, уверен, вы заранее на отлично. Я видел документы, диплом с отличием — это вызывает уважение.

— Ну… — я не знал, что ответить. Получается, директор хвалил меня за чужие заслуги, не привык я к такому.

— А это, Егор Александрович, — торжественно начал Юрий Ильич, остановившись у какой-то закрытой двери. — Кабинет десятого класса! Прошу! — директор распахнул передо мной двери и пропустил вперёд.

— Симпатично, — вырвалось у меня.

Кабинет украшали ситцевые занавески, на светлых стенах располагались портреты советских учёных и знаменитых путешественников. По всей длине задней стены класса разместились тяжёлые закрытые шкафы, покрытые толстым слоем краски.

Коричневый пол радовал глаз потёртостями и царапинами. На школьной доске чья-то рука написала «Пашка дурак!» — и забыла стереть.

— Дети, — смущённо улыбнулся Юрий Ильич и огляделся в поисках тряпки. Увы, в классе лежала только пыль и мусор, после того как из него вынесли всю мебель.громоздкие шкафы, судя по всему, встраивались прямо стену, и выносу не подлежали.

— Ну как вам? — с тревогой в голосе поинтересовался директор.

— Ничего так, немного привести в порядок, и будет самое то, — обтекаемо ответил я, прикидывая объём работы.

Судя по всему, мне предстояло отремонтировать этот класс к первому сентября.

— Вот и замечательно, вот и чудесно! — обрадовался Юрий Ильич. — А ребята вам помогут! С понедельника у десятого класса начинается трудовая практика. Будем красить, строгать, подметать. Попросту говоря, будем готовить школу к очередному Дню знаний. Завтра ваши придут, познакомитесь и, как говорится, труд — он объединяет! Уверен, вы подружитесь!

— Мои? — переспросил я.

— Ваши, ваши, Егор Александрович! Ваш десятый класс! Замечательные ребята, я вас уверяю! Их немного, четырнадцать человек. Так уж получилось. Семь мальчиком и семь девочек, да! Две отличницы, один отличник. Остальные по-всякому… Да, хорошие ребята! Ну что, берёте? — директор с надеждой посмотрел на меня.

Можно подумать у меня в этой ситуации есть выбор.

— Беру, — улыбнулся я.

— Вот и хорошо! Вот и славненько! Вы тут осматривайтесь! А я пойду разыщу Степана Григорьевича. Распоряжусь выделить вам стол и стул, и указку сделать. И мел нужен мел! Всенепременно!

Бормоча себе под нос список необходимых вещей, которые надобно выдать молодому учителю, то есть мне, Юрий Ильич торопливо покинул класс, оставив меня одного созерцать паутину и хлопья пыли. Я прошёлся по скрипучим полам, распахнул окна, вдохнул терпко-сладкий августовский день и негромко сказал сам себе:

— Ну, вот ты и стал папой, Сан Саныч. Классным батей четырнадцати подросткам. Добро пожаловать назад в школу!

Глава 11

— Кхе-кхе… Егор… Александрович… — раздалось за моей спиной.

— Слушаю вас, Степан Григорьевич, — откликнулся я, увидев на пороге класса мнущегося завхоза. — Что-то случилось?

— Если не заняты, пойдёмте со мной, выделю вам орудия производства, — предложил Степан Григорьевич. — Я завтра с утра в район, а вам тут работать с архаровцами. Инструмента не будет, пиши пропало, ничего делать не будут, паразиты.

Завхоз выжидательно на меня уставился.

— Как скажете, Степан Григорьевич. Но, может, зря вы так про ребят? Десятый класс всё-таки, взрослые, ответственные…

— Кто? Олькины шалопаи? — изумился завхоз с забавной фамилией Борода. — Сбегут, как пить дать, сбегут. Если инструменты сразу в руки не всучить. Самые шалопаи и есть. Особенно пацаны. Девочки те да, порядочные, хорошие девочки. Ответственные, хозяйственные, исполнительные. Нинка Новикова с Дашкой Светловой медалистки. Пашка Барыкин тоже. Остальные так, ни рыба, ни мясо. Хулиганьё, — завхоз хотел сплюнуть, но вспомнил что он в школе, и воздержался.

— Прям-таки хулиганьё? — не удержался я от подначивания.

— Ну, сам посуди, Егор Александрович… — хмыкнул завхоз. — Вовка Свирюгин, Федька Швец, Горка Волков…

— Горка? — удивился я. — Это что ж за имя такое интересное.

— Горка? Обычное имя. А, вон вы про что, — кивнул завхоз. — Егор он, по паспорту.

— И что с ними не так?

— Курят, паршивцы, — сдал пацанов Степан Григорьевич. — Ладно б за школой, так за углом мастерской курят, паразиты! — возмущённо засопел завхоз.

— Беседу проведу. Только сомневаюсь, что беседа о вреде курения как-то поможет изменить точку зрения на эту пагубную привычку, — хмыкнул я.

— Чего изменить? — завхоз покосился на меня с подозрением.

— Курить не бросят, хоть кол на голове теши.

— Это точно, — согласился завхоз. — Но ведь паразиты, пацанятам бэчики продают! Нехорошо!

— Нехорошо. Почём торгуют?

— Копейка. И ведь покупают, шельмецы. А потом тошнит, с уроков бегут, — посетовал Степан Григорьевич. — С проверочных работ, хитрецы мелкие. Пришли.

К этому моменту мы спустились со второго этажа, прошли через весь коридор первого, зашли в какой-то аппендикс, где находилась одна-единственная дверь с надписью «Лаборантская». Завхоз достал из кармана внушительную связку ключей, в один момент отыскал нужный и отпер навесной замок.

— Тута у меня склад, — пояснил Степан Григорьевич, сделал шаг и отодвинул занавеску справа от входа.

Узкий длинный кабинетик с одним больши́м окном. По стенам полки, возле окна старая школьная парта. И всё выкрашено в синий цвет, в несколько слоёв. На полки чья-то заботливая рука настелила газеты, на них стояли какие-то древние приборы, колбы, колбочки, химические реактивы, закрытые коробки, едва уловимый мышиный запах.

Я удивился, когда понял, что на полках чисто, нет следов мышиных походов. Потом увидел мышеловки, расставленные по всем углам и возможным маршрутам. Степан Григорьевич ответственно относился к своему хозяйству.

— Так, вот, держите, Егор Александрович. Под вашу ответственность, — строго сказал завхоз, выбираясь из-за занавески с коробкой кистей, двумя валиками, одной шваброй и ведром.

Всё это Борода передал мне с таким лицом, словно это вещи из Алмазного фонда, не меньше. И хозяйственник не уверен, что их можно доверять какому-то молодому оболтусу, в смысле, специалисту.

— А вы, Егор Александрович, руками-то работать умеете? — вытащив с полки баночку коричневой краски, вдруг поинтересовался Степан Григорьевич. — В столице, чай, сами-то ничего не делаете? Людей нанимаете?

— Кто как, — пожал я плечами. — Я, товарищ Борода, в армии служил, мне там быстро любовь к общественному труду привили.

— И то верно, — просиял завхоз, запамятовавший о таком полезном и важном факте моей биографии. — Краски на пол хватит. Но ты всё равно экономь, — приказал Борода. — Это — соляра. Покрасите, кисти сюда сунешь, мне отдашь. Я после обеда буду, заберу. Понял?

— Понял, — кивнул я, прикидывая, куда приткнуть небольшую жестянку, чтобы не упала.

— Это ведро, — серьёзно заявил Степна Григорьевич, в очередной раз вынырнув из-за занавески.

Похоже, у него там дверь в третье измерение и прямо в хозяйственный магазин.

— Тряпка для пола. Полы-то мыть умеешь? В армии научили? — добродушно ухмыльнулся. Шутку я оценил, улыбнулся и ответил:

— Первое место по мытью полов и чистке картошки.

— Вот это по-нашему, — хохотнул завхоз, оглядел выданные богатства и велел. — Тащи-ка ты, Егор Александрович, всё в кабинет. Потом приходи за шваброй.

— Как скажете, Степан Григорьевич, — покладисто согласился я.

В кабинете я сложил добычу в углу возле входа и вернулся к завхозу.

— Швабра отменяется, помощь нужна, — заявил фронтовик и выжидательно на меня уставился.

— Чем смогу, помогу, — объявил я, ожидая инструкции.

— Ну, пойдём, что ли, помощник, — с сомнением произнёс завхоз.

Пропустил меня вперёд, вышел следом, тщательно закрыл двери, навесил замок, подёргал его. Убедившись, что вход в лаборантскую надёжно заперт, повёл меня куда-то направо по коридору. В ту часть, где располагались младшие классы.

В начальной школе царил рабочий беспорядок, воняло краской, какой-то химией. Распахнутые окна не спасали. Где-то негромко играло радио, кто-то стучал молотком.

— От паразит! — завхоз внезапно прибавил скорость. — Ты чего тут стукаешь? А? — рявкнул Степан Григорьевич, влетая в один из кабинетов.

Табличка на свежеокрашенной двери сообщала, что здесь будут учиться первоклассники.

— Полку вешаю, батя, чего ты переполошился? — невозмутимо объяснил Гриша.

Великан и в самом деле стоял возле доски и пристраивал на вбитые гвозди двухъярусную полочку.

— Тебе кто разрешил стены дырявить? — нахмурился Степан Григорьевич.

— Так Тамара Игнатьевна просила. Она вот тут и рисунок нарисовала, чего и куда вешать, — парень залез в карман и вытащил помятый тетрадный листок в клеточку.

— Тамара Игнатьевна? Ну-ну, — завхоз, а по совместительству батя Григория, посверлил отпрыска суровым взглядом, посопел, но, видимо, авторитет у учительницы русского языка и литературы оказался весомее желания товарища Бороды откостерить сына.

И всё равно Степна Григорьевич отыскал повод.

— Ну, кто так вешает? А? Ну вот ты видишь, Егор Александрович, видишь? — завхоз тыкал пальцем в полку.

— По-моему, очень даже хорошо, — пожал плечами я. Физрук, который сначала сердито зыркнул в мою сторону, после моего ответа расцвёл лицом.

— Криво! — безапелляционно заявил товарищ Борода.

— Да где криво, батя? — вздохнул Гришка, не выражая абсолютно никаких эмоций. Видимо, давно привык к неугомонному характеру вредного завхоза.

Степан Григорьевич отошёл на пару шагов, прищурил глаз, сделал какие-то странные движения руками перед лицом, и довольным тоном подтвердил вышесказанное:

— Говорю — криво! Вона, глянь: правый угол заваливается!

Мы с Григорием, не сговариваясь, шагнули к завхозу, стали с двух сторон и тоже посмотрели на полку.

— Бать, ну ровно, — проворчал физрук, прекрасно понимая, что его сейчас заставят перевешивать.

— Да ровно всё, Степан Григорьевич, — подтвердил я. — Товарищ Григорий Степанович форменный молодец. Весь в отца.

Завхоз косо глянул на меня, потом кинул взгляд на замершего в ожидании приговора сына, тяжело вздохнул, махнул рукой и заявил:

— Чего стоим? Окна сами собой себя не застеклят. Егор, ты стеклить-то умеешь? Хотя… — Степан Григорьевич скривился, посмотрел на мои ладони без мозолей, ещё раз вздохнул и печально уточнил. — Ну, хоть подавать инстру́мент будешь и то ладно. Мы с Гришкой вдвоём живо управимся. Тута надо застеклить. Ветруган был, ветками зацепило, потрескались. Не ровён час, на детвору осыплются. Задача ясна?

— Так точно, — отрапортовал я. — Разрешите внести рациональное предложение?

— Ишь, ты, — хмыкнул завхоз. — Вноси, разрешаю.

— Степан Григорьевич, — начал я издалека. — У вас, наверное, дел ещё много по школе?

— Хватает, — сдержанно кивнул товарищ Борода.

— Инструмент я держать умею, окна стеклить тоже. Предлагаю доверить это архиважное дело нам с Григорием. Вдвоём мы точно не напортачим, а вы за это время обход школы сделаете, и список работ составите.

Степан Григорьевич надолго задумался. По лицу завхоза было видно, моё предложение ему пришлось по душе, смущало только одно: как доверить такую сложную работу двум молодым безответственным парням? Один из которых родной сын, оболтус Гришка, второй и вовсе столичная штучка из интеллигентов. Последний факт особенно хозяйственника напрягал. Он то и дело косился на меня, на окна, на стёкла, прикидывая возможный ущерб. Наконец, товарищ Борода договорился сам с собой и озвучил своё решение.

— Ладно, молодёжь. Стеклите. Но смотрите у меня! — нам по очереди погрозили кулаком. Кулак у завхоза оказался внушительным, несмотря на небольшой рост. — Если что, из зарплаты вычту! Без премии останетесь!

— Всё будет хорошо, Степан Григорьевич, не переживайте, — заверил я его.

— Бать, ну в самом деле, первый раз, что ли? — старательно скрывая радость, забубнил Григорий.

— То-то и оно, что не в первый, — хмыкнул завхоз и без перехода гаркнул. — Отставить разговор-рчики! За работу!

— Есть за работу, — шутливо козырнул я, приложив ладони ко лбу.

— Будет сделано, — поддержал меня Гришка.

Завхоз душераздирающе вздохнул, в последний раз кинул взгляд на стёкла и вышел из кабинета.

— Ух… — с облегчением выдохнул Григорий. — Ну, спасибо тебе, уважил, — радостно, но не сильно громко поблагодарил младший Борода.

— Егор, — я протянул парню ладонь.

— Григорий, — мы пожали руки и замолчали, приглядываясь друг к другу. — Ты, что ли, учитель новый? Географ, говорят?

— Он самый. А ты, я так понимаю, физкультуру преподаёшь?

— Ага, ещё НВП какое-то с сентября навешают, — вздохнул парень, но видно было, вздохнул он скорее по привычке, чем от недовольства.

Я удивился: отчего-то мне казалось, что начальная военная подготовка велась к советской школе всегда. Или я не так понял, и просто предмет передали от одного учителя другому? Ладно, не буду выпытывать, на педсовете разберусь в нюансах здешней образовательной жизни. Или в процессе работы пойму, откуда ноги растут.

— Ну что, за работу? — предложил я. День стремительно катился к полднику, а там не за горами и ужин у Степаниды Михайловны, опаздывать на который не хотелось. А ещё домой нужно добраться, но сначала в магазин… Чёрт, магазин отменяется, денег по-прежнему не было. Значит, домой на поиски советских купюр. Если не найду, тогда и буду думать, как дожить до первой зарплаты, не протянув ноги. Не могу же я больше месяца столоваться у Степаниды Михайловны, у неё своих ртов хватает. Да и непривычно как-то мне за чужой счёт жить.

Пока я снимал пиджак, рубашку и размышлял, Гришка поглядывал на меня с сомнением в глазах. В этот момент он походил на своего отца-завхоза, как две капли воды, несмотря на разницу в телосложении и характере. Тот же скептический взгляд. В нём читалось лёгкое пренебрежение и недоверие к словам городского, который уверял, что умеет не только держать в руках инструменты, но и стеклить.

— Я готов. Ты как?

— Всегда готов, — хмыкну Григорий, и мы принялись за дело.

Без руководящих комментариев и энергичной похвалы Степана Григорьевича мы справились в два счета и перешли в следующий класс. Мы почти закончили, когда в кабинете первоклашек раздался возмущённый голос:

— Вот, паразиты, сбежали! Я ж так и знал! Небось в сельпо пошли. Ну, я им сейчас задам жару, мало не покажется… Не понял… — тональность возгласов сменилась с возмущённой на растерянную — Это чего такое, а? — страстный монолог завхоза стих, он обнаружил, что все стёкла стоят на своих законных местах.

— Надо же… ни одного не кокнули… ни одного… от жеж шельмы, а! — с плохо скрываемым восхищением пробурчал Степан Григорьевич.

Благодаря открытым окнам и распахнутым настежь дверям разговор товарища Бороды с самим собой мы с Григорием слышали очень хорошо, переглянулись, подмигнули друг другу и продолжили стеклить последнее.

— Вот вы где, — раздался недовольный голос завхоза, когда он обнаружил нас в кабинете второклассников. — И кто разрешал? А? В соседнем все закончили?

— Так точно, — гаркнули мы. — Работаем на опережение, — добавил я. — Так сказать воплощаем в жизнь задачи пятилетки.

— Хохмишь? — прищурился хозяйственник. — Ну, хохми покуда. Работу приму, тогда посмотрим, кому веселее будет. Почему за собой не убрали? К порядку не приучены? — нашёл к чему придраться Степан Кузьмич.

— Бать, ну не успели, мы же вот… — Григорий махнул молотком в сторону окон. — Доделаем и приберёмся…

— Не успели они… ишь ты… отговорки всё ищешь, Григорий… — как-то без огонька заворчал хозяйственник. — Закончите, гвозди соберите в коробочку, и ко мне притарабаньте. Да смотри мне, Гришка, всё собери.

— И гнутые? — уточнил физрук.

— И гнутые. Неча разбазаривать. Пацаны на трудах выровняют.

— Хорошо, бать. А куда?

— За кудыкину гору… В директорскую, там я буду, — буркнул Степан Григорьевич. — Смотрите у меня! — погрозил пальцем, кинул на меня хмурый взгляд, наблюдая, как я вставляю стекло во фрамугу. Печально вздохнул, не найдя к чему придраться, потоптался на пороге и ушёл, громко топая сапогами.

— Ух… — Гришка утёр пот со лба. — Вот чего он всегда, а? — жалобно пробасил физрук.

— Характер такой, — предположил я.

— Характер — это да… тяжёлый… — вздохнул парень. — Как с войны пришёл и вовсе зверствовал… Сейчас ничего, не лютует… пить бросил… зажили… — поделился парень, потом опомнился, покосился на меня смущённо, но я сделал вид, что ничего такого не услышал. — Ты не думай, он хороший… просто без руки… вот и…

Я молча кивнул, спрыгнул с подоконника и потянулся.

— А хорошо ты бате нос утёр, — улыбнулся Григорий.

— Есть маленько, — добродушно хмыкнул я.

— Он-то рассчитывал городского поучить, а ты вона как… Где научился?

— В армии, — коротко ответил я. Повезло мне, что Егор служил, все навыки, чуждые столичному интеллигенту Звереву, можно спихнуть на родимые войска. Ну а что, при хороших раскладах в рядах советской армии научат не только Родину любить и копать от забора до обеда, но и красить траву в зелёный цвет.

Глядя, как Григорий заразительно улыбается, я, кажется, начал понимать, почему Степан Григорьевич так придирается к родному сыну. Улыбка у парня была светлая, как у ребёнка. При этом лицо у физрука преображалось. Вместо хмурого сурового великана проявлялся добродушный, наивный богатырь Алёша Попович. У такого не то что конфету, жену уведут, он простит. Похоже, именно за добрый неконфликтный характер и гонял сына товарищ Борода. Вырабатывал, так сказать, злость. Да только не в коня корм, агрессии в Григории ноль целых, ноль десятых.

Закончив работу, мы разошлись по классам, чтобы побыстрее закончить уборку. Сначала, правда, пришлось собирать гвозди, даже выбирать их из мусорной кучи, которую намели. Потом надраили полы, вынесли воду и с чистой совестью отправились сдавать работу завхозу.

Степан Григорьевич оказался занят, принял гвозди, махнул рукой, отпуская нас по домам, и остался костерить мужиков, которые привезли какие-то доски. Односельчане вяло отберхивались, но прекрасно понимали: варианта отказаться в разговоре с Бородой не предусмотрено. Если школьный хозяйственник велит перенести пиломатериалы в сарай, то лучше соглашаться сразу. В противном случае Григорич всю душу вымотает, но своего добьётся. В этом я успел убедиться за полдня работы в школе. Мужики препирались скорее по привычке, а может, выторговывали себе бутылку. В любом случае победа останется за одноруким завхозом, в этом я нисколько не сомневался.

Мы покинули школьный двор и разошлись, как в море корабли: я к себе домой, а куда пошёл физрук — не интересовался. Возле моего двора играла ребятня. Я напрягся, очень надеясь, что Митрич вывез домовину, как обещал, и пацаны не успели ничего попортить.

К моей великой радости, эпопея с гробом действительно закончилась. Пацанва, как выяснилось, тёрлась возле моей халупы не просто так, а поджидала меня с важным сообщением. Из толпы чумазых босоногих пиратов навстречу ко мне рванул Борька, быстренько протараторил послание от Степаниды и вернулся к друзьям. Выполнив важную миссию, компания рванула с места, и унеслась в неведомые пацанячьи дали, только пыль столбом осталась на дороге.

До восьми вечера, когда меня ждали на ужин, оставалась ещё пара часов. Я вполне успевал натаскать воды в корыто, ополоснуться, попить пустого чаю и поискать деньги. Купюры, кстати, я обнаружил зашитыми в подкладку второго пиджака. Пару рублей отыскал в военном билете под бумажной самодельной обложкой. Живём, Саныч. Значит, завтра можно будет еды прикупить, да и вообще прогуляться по селу после работы, изучить, так сказать, местные достопримечательности.

За ужином я познакомился с небольшим, но приятным во всех отношениях семейством Степаниды Михайловны. Ужинали по-простому: отварная картошка с зеленью и пахучим маслом, миска салата из крупно нарубленных огурцов и помидоров, хлеб, сало, куски варёного мяса из борща, обжаренные с луком. Вкусно, сытно, всё как я люблю.

Сыграли партейку в домино с хозяином Николаем Васильевичем, дядь Колей, на троих с Андреем Федоровичем, зятем моих соседей, и разошлись, довольные друг другом.

Засыпал я счастливым и умиротворённым сном, заведя будильник на семь утра. Часы мне одолжила Степанида Михайловна. Прокручивая в голове день, прикидывал, что и как скажу завтра ребятам, как буду знакомиться. Встречи я не боялся, общий язык с подростками находить умел, да и опыт учительский какой-никакой у меня за плечами имеется. Короче, уснул без задних ног и без сновидений, предвкушая новый день.

Но всё, как обычно, пошло не по плану.

Глава 12

Примерно без пяти восемь я переступил порог школы. Пустые коридоры хранили запах краски и школьные парты. Кабинет директора был открыт, я постучал, окликнул, но мне никто не ответил. Подумал и решил никого не искать, чтобы не разминуться с учениками. Кто его знает, вдруг в Жеребцово тоже действует школьное правило девяностых: учителя ждут пять минут, преподавателя десять, время ожидания вышло — можно расходиться.

Я усмехнулся, вспомнив свой последний девятый класс. В начале года с пацанами-девятиклассниками каждый раз случалось одно и то же: резкое взросление кружило голову, включался борзометр и начинался новый виток борьбы за независимость школьников с учителем, то есть со мной. С парнями разговор у меня короткий: упал — отжался десять раз. Дискутировать на тему прав, обязанностей и прочих конвенций о правах несчастных детей я разрешал только после отжиманий. Эх, хорошая у меня всё-таки была работа на пенсии. Спасибо тому, кем бы он ни был, за возможность снова не стареть душой.

Я зажмурился, покрутил головой, улыбнулся, ещё раз крикнул в пустоту коридора, призывая Юрия Ильича. Но даже эхо меня проигнорировало, поэтому я поднялся на второй этаж, открыл незапертые двери и зашёл в кабинет. В классе пахло пылью и немного затхлостью. Подошёл к окнам, распахнул их. Приятный утренний ветерок ворвался в класс, попытался поиграть с клочками пыли в углах, не осилил и умчался на свободу.

Я остался сидеть на подоконнике, разглядывая улицу и размышляя над вариантами развития дальнейших событий. Собственно, их было два: познакомимся с ребятами и сразу наладим контакт, или пойдём длинным путём — начнём выяснять, кто главнее, новый учитель или сдружившийся за десять лет класс.

Со слов Степана Григорьевича выходило, что в классе как минимум два лидера — один явный и один скрытый, мне предстояло их выявить и сыграть на опережение. Это как в драке: найди главаря и ударь первым, свали с ног. Потеряв вожака, более слабые члены стаи растеряются, и тогда можно брать их голыми руками.

Конечно, бить я никого не собирался, но и ездить на мне, потому что я вроде как столичный мальчик, тоже не позволю. Не сойдёмся с первого раза, будем искать компромисс, или применим диктатуру пролетариата.

Минут через десять высунулся в окно подальше, пытаясь рассмотреть своих опоздавших. Но по улице никто не шёл, только откуда-то с заднего двора доносился голос директора. Значит, Свиридов уже здесь. Спуститься, что ли, и рассказать директору о том, что выпускники решили забить на трудовую практику?

Жаловаться не хотелось, мало ли по какой причине ребята могут опоздать. Всё-таки лето в сельской местности — горячая пора: огороды, урожаи, домашние дела. В школу, конечно, не принято настолько опаздывать. Но что если до десятого класса просто-напросто не дошла информация о том, что у них новый классный руководитель? Получится не очень красиво.

Я спрыгнул с подоконника, оглядел кабинет. Сидеть без дела — не мой уровень. Подхватил ведро, выданное завхозом, и отправился за водой. Пока школьники решают идти или не идти, вымою хорошенько полы. К приходу трудовой бригады как раз высохнут, и сможем сразу начинать покраску. Одни займутся полами, другие партами. Девочки потом вымоют окна и протрут полки в шкафах от пыли и дверцы от пятен.

Накидывая план работ, я не спеша дошел до колонки. Наточил воды и пошёл обратно. Сомнения переросли в уверенность: десятый класс сегодня в школу не придёт. По незнанию или это сознательный демарш, но знакомство с учениками откладывается.

Похоже, у меня сегодня намечается домашний субботник. Осталось выяснить, до сколько мне нужно находиться в школе, потом или дождаться Степана Григорьевича, или разыскать Митрича, выпросить у них какие-никакие инструменты и соорудить себе временную мебель.

Готовить, а тем более обедать на колченогом столе, умываться из тазика, ходить на улицу в деревянный туалет, который развалиться при сильном ветре, не по мне. Впереди — осень. А она в Новосибирской области точно не такая мягкая, как в моём регионе. Тут и дожди настоящие осенние, и снег по колено, и морозы трескучие.

Так, размышляя о своём дальнейшем житье-бытье, принялся надраивать полы. Детский саботаж меня не впечатлил. Если это действительно он, разберусь. Не в первый раз. Ремонтировать классный кабинет в одиночку я не собирался. Здесь всё просто: либо приведём класс в порядок все вместе, либо будут сидеть за обшарпанными партами и отжиматься от облезшего пола. А с руководством, если надо, я договорюсь.

К колонке я ходил раз шесть, благо она оказалось недалеко от школы, буквально в двух шагах от школьных ворот. Каждый раз, возвращаясь, смотрел на часы, которые висели напротив входа. Ни в девять утра, ни в десять ребята так и не появились. Пару раз я слышал, как Юрий Ильич посещал свой кабинет, чем-то там громыхал, затем снова наступала тишина.

Даже Степан Григорьевич отсутствовал. Хотя он вроде что-то говорил вчера о том, что до обеда его не будет. Почему на работу не вышли остальные учителя, я не знал. Если честно, не помню, а точнее, не знаю, сколько дней длился летний отпуск учителей в советское время.

Мои пятиклассники, помню, очень удивились, когда узнали, что на осенних, зимних и весенних каникулах учителя не отдыхают вместе с ними, а по-прежнему ходят на работу. Детей нет, но бумажную работу никто не отменял, а ещё всякие районные методические объединения, очередные курсы или лекции. Ну и как водится, если ты классный руководитель, обязан выгулять детей на каникулах хотя бы два раза. В кино, в театр, музей, планетарий, на ледовый каток, в общем, в любые доступные развлекательные места, которые имеются в населённом пункте.

Летом с развлечениями попроще, потому что отпуск начинается у кого в июне, у кого в июле, и длится благословенных почти полтора месяцев у одних, и великолепных пятьдесят шесть дней у предметников. Всё зависит от того, какую должность занимает педагог.

Я пытался напрячь память и вспомнить, как было у нас в детдоме. Но тогда меня мало интересовал отдых воспитателей, у меня, как и у всех пацанов, были дела поважнее. Как оно происходит здесь и сейчас, в советской школе — непонятно. Спрашивать вроде не с руки, я же как бы только вчера из института, а элементарных вещей не знаю. Вполне возможно, уже завтра я познакомлюсь со своими коллегами, а сегодня они на каком-нибудь совещании, или догуливают последние денёчки.

Просто я, как молодой специалист, сразу отправился к месту службы. Если на то пошло, поэтому я и попал сразу под раздачу, в смысле на работу. В голове забрезжила какая-то мысль, я попытался её ухватить, но она ускользнула. Молодой специалист — это я… Значит… А вот что это значит, сколько я не напрягал память, сообразить не смог. Буркнув своё коронное: «Разберёмся», — я домыл полы, хорошо выполоскал тряпку, вынес грязную воду в уличный туалет, вернулся к кабинету и уселся на подоконник напротив двери в класс, ждать, когда полы подсохнут.

Десятый класс так и не появился, но меня это не напрягало. Передохну, закрою окна и пойду искать директора. Возьму у Юрия Ильича список своего класса с адресами и отправлюсь лично оповещать каждого, что началась трудовая практика, которую никто не отменял, несмотря на то, что Ольга Николаевна загремела в родильный дом. Заодно познакомлюсь с родителями своих будущих учеников, пообщаюсь, по возможности оценю семейную обстановку.

— Егор Александрович, вы наверху? У вас окна открыты… — раздался снизу голос директора.

— Я наверху, в коридоре, — крикнул в ответ, спускаясь с подоконника.

— Не спускайтесь, я сейчас к вам поднимусь, — распорядился Свиридов, и я остался стоять возле своего класса.

— Как у вас дела, Егор Александрович? Справляетесь? — добродушно улыбаясь, поинтересовался Юрий Ильич, и тут же с недоумением нахмурился. Похоже, его смутила нерабочая тишина. Ничего удивительного, если в классе находятся четырнадцать детей, чтобы они не делали, даже если играют в молчанку, вы никогда не услышите абсолютную тишину, как сейчас.

— Та-а-ак, — протянул директор, заглядывая в классную комнату. — Не пришли, значит, — огорчённо качнул головой Свиридов и с долей вины покосился в мою сторону.

— Не пришли, — улыбнулся я.

— А вы, значит, один трудитесь? — ещё больше нахмурился Юрий Ильич.

— Получается так, — пожал плечами. — Да вы не волнуйтесь, Юрий Ильич. Может, ребята забыли, или им не передали. Мало ли что…

— Забыли они, как же, — снова покачал головой директор. — А вы тут полы моете…

— Подготавливаю фронт работа на завтра, — отчитался я. — Завтра девочки вымоют окна, парни освежат краску на шкафах. А потом дружно покрасим полы и готово. Юрий Ильич, у меня тут вопрос возник…

— Какой? — напрягся отчего-то директор.

— Вы не в курсе, где у Ольги Николаевны занавески хранятся? Ну или шторы какие-нибудь… Я бы забрал постирать… Утюга, правда, у меня нет, но это ерунда… Одолжу у соседей… — пробормотал я вслух.

— Занавески, говорите… Будут вам занавески, Егор Александрович… Оно ведь как с вами неловко получилось, — вздохнул директор.

— В каком смысле? — напрягся я.

— Мы вас так рано не ждали, — развёл руками Юрий Ильич. — Дом не подготовили, детей вот не предупредили. Степан Григорьевич должен был… — оправдывался директор. — Беда только, Егор Александрович…

— Какая? Я могу помочь?

— Что? А, нет, я не об этом. С домом вашим беда, он, как бы это помягче сказать, не совсем приспособлен для жизни, — смутился директор.

— Это я уже понял, — улыбнулся. — Не переживайте, я рукастый, быт обустрою.

— Ну, что вы, с этим поможем, — рассеянно произнёс директор. — Мебелью мы вас обеспечим, я уже договорился с председателем… И дровами на зиму… Опять же, компенсация… Но это в бухгалтерию, а Лидочка… Лидия Борисовна еще в отпуске… Вот что, Егор Александрович, отсутствие детей на трудовой практике — вопиющие нарушение.

Директор неожиданно перестал размышлять обо всем вслух и вспомнил про десятый класс. Пойдёмте-ка в мой кабинет, я вам передам списочек ваших подопечных, с адресами и фамилиями. И вот вам первое задание в качестве классного руководителя, — бодро начал Юрий Ильич. — Обойти все дворы, отыскать каждого, каждого! — директор выделил слово. — Обсудить вопрос с родителями, и чтобы завтра весь десятый класс вышел на работы. Пока, я повторяю, пока без родителей, — грозно объявил Свиридов. — Готовы начинать? — внезапно улыбнулся начальник.

— Всегда готов, — бодро ответил я.

— Тогда прошу ко мне в кабинет.

— Вы идите, я догоню, только окна закрою, — объяснил я.

— Верно, всё верно, — кивнул Юрий Ильич, моментально погружаясь в какие-то свои директорские мысли.

Окна я закрыл, швабру, которую принёс заботливый завхоз в моё отсутствие, решил пока не отдавать. Завтра она нам с ребятами и девчатами пригодится, и не раз. Оглядел чистый класс, прикрыл двери в кабинет и спустился на первый этаж. Юрий Ильич уже возился в директорской, и по традиции чем-то гремел.

— Разрешите? — я негромко постучал в дверной обналичник.

— Что? А, Егор Александрович да-да, проходите… — рассеянно произнёс директор, выныривая из-за папок. — Так… десятый… десятый класс… где же он у меня… Ага, вот! — торжествующе воскликнул Свиридов, вытащил какую-то бумагу, при этом едва не обрушив на себя стопку каких-то документов.

Я бочком прошёл в кабинет, чтобы не зацепить какие-то странные палки, прислонённые к стене возле двери. Кабинет директора больше походил на кладовую. Чего тут только не было: спортивные награды, грамоты в рамках, чертёжные доски, карты, чей-то пионерский галстук свисал со стула, футбольный мяч лежал на краю стола рядом с папками, и как апофеоз вселенского бардака, в углу стояла одна лыжа. Похоже, на время ремонта к директору стаскивали все, что находилось в самых неожиданных школьных местах.

В остальном, если представить, что всё расставлено по местам, получался обычный кабинет с портретами двух Ильичей: вождя мировой революции Владимира Ленина и ныне здравствующего генерального секретаря Леонида Брежнева. Рабочий стол, место для совещаний, шкафы, в которых хранились личные дела учителей и учеников, прилагались.

— Вот, Егор Александрович, я нашёл вам списочек, — выбираясь из-за своего стола, принялся объяснять директор. — Здесь адреса всего десятого класса. И даже с именами родителей, что удивительно. Ах, да… — Свиридов нахмурился. — Это же Юленька Сергеевна печатала, уж и не припомню для чего. Но, как видите, — просиял директор, — документ пригодился — радостно объяснил Юрий Ильич, потрясая бумагой. — Держите. Начать рекомендую с Вовы Свирюгина. Он живёт недалеко от школы. Сейчас от школьных ворот свернёте направо, до конца улицы, через дорогу первый дом. Не ошибётесь, зелёный забор и флюгер у них такой, знаете, в виде кораблика. Откуда у нас тут корабли? — задумался директор.

— Так я пойду? — уточнил я, ожидая, когда Юрий Ильич передаст мне список.

— Да-да, конечно, — Свиридов вручил мне листок и с чувством выполненного долга вернулся к своим завалам.

Я бегло просмотрел список. Так, шесть имён оказались знакомыми, их называл Степан Григорьевич. Свирюгина, Швеца и Волкова, помнится, охарактеризовал то ли хулиганами, то ли шалопаями… Вот с них и начну, пожалуй. Затем пойду на дальние рубежи Жеребцово. Заодно познакомлюсь с местными достопримечательностями, выясню, где находится сельпо. Осуществлю, так сказать, разведку территории, на которой предстоит вести учительскую деятельность.

Знал бы я, какие незабываемые приключения ожидают меня в этом педагогическом походе, всё равно пошёл бы.

К дому Владимира Свирюгина я добрался относительно быстро и без особых проблем. Хороший, добротный одноэтажный, покрашенный темно-зелено краской, как и забор, домик приятно радовал глаз своей симпатичностью и ухоженностью.

Перед двором у калитки стояла скамейка, рядом росла раскидистая берёза, на которой висели качели. На заборе разместился почтовый ящик с нарисованной цифрой двадцать семь. А на коньке крыши и правда крутился кораблик с парусами.

Я запрокинул голову, прищурился и какое-то время любовался движениями флюгера, надеясь, что хозяева меня увидят и не придётся орать на всё село. Но мне не повезло. Заглянув через калитку в пустой двор, я крикнул:

— Хозяева! Есть кто дома?

А в ответ, как говорится, тишина. Даже из будки никто не вылез, которая стояла возле второго заборчика, отделяющего основной двор от заднего.

— Хозяева! Есть кто дома? — повторил я погромче и продолжил на всякий случай. — Здравствуйте! Меня зовут Егор Александрович! Я классный руководитель вашего сына Владимира!

— Ты кто? Чё орёшь? — прохрипел кто-то за моей спиной.

— Здравствуйте, — развернувшись, вежливо произнёс я.

Передо мной стоял крепко сбитый мужик в потрёпанной спецовке поверх майки-алкоголички. В штанах, заправленных в сапоги, в замасленной кепке.

Небритый товарищ щурился, недовольно кривил губы, время от времени облизывая их. Мутные глаза, красные прожилки на носу, обрюзгшие щёки выдавали в нём большого поклонника крепких горячительных напитков.

— Ну? — набычился мужик, дёрнув плечом. Полы пиджака колыхнулись, и я увидел горлышко пивной бутылки, торчащее из кармана. Мужик старательно прижимал её к боку рукой. — Ты кто?

— А вы кто?

— Я хозяин! — рявкнул мужик. — А ну, отойди с дороги, — товарищ двинулся в мою сторону. — Ходют тут всякие, рабочему человеку пожрать не дают.

— Товарищ, вы — Свирюгин? — я сверился со списком. — Василий Васильевич.

— Ну, чё надо? — хозяин дома остановился, зыркая на меня глазами.

— Володя Свирюгин ваш сын? — уточнил я.

— Ну, мой. Чё натворил?

— Меня зовут Егор Александрович, — представился я. — Классный руководитель вашего сына.

— И чё те надо, учитель? — проскрипел мужик.

— Ваш сын сегодня не вышел на трудовую практику… — начал я, но меня бесцеремонно перебили.

— На работе он, — недослушав, отмахнулся мужик. — Иди отсюда, учитель. На чёрта ему твоя школа, работает он, — мужик отмахнулся и зашёл в калитку.

— Здравствуйте! — и снова голос за спиной, на этот раз женский. — Что-то случилось?

Невысокая худенькая женщина в ситцевом платочке смотрела на меня испуганными глазами, нервно теребя ручку авоськи с продуктами.

— Вы по поводу Васи? — поинтересовалась напряжённым голосом.

— Добрый день. Я классный руководитель вашего сына. Егор Александрович, а вы?..

— Я мама Володи. Серафима Юрьевна, — торопливо ответила женщина. — Володя что-то натворил?

— Фима, а, ну ступай в дом, неча с чужим мужиком языком трепать. Жрать давай, муж на обед пришёл.

— Извините, — шепнула женщина, опуская глаза. — Сейчас, Вася. Тут учитель…

— Гони его в шею, работает Вовка и все дела! — рявкнул Свирюгин старший. — Не понял… Ты ещё здесь? — утираясь рукавом, изумился похмелившийся хозяин ома. — До чего непонятливый, а ещё учитель. Барбоска, а, ну подь ко мне! — свистнул собаку.

— Вася, что ты творишь! Вася! Не надо! — запричитала женщина, кинувшись к мужу.

— А, ну цыц, баба! Знай своё место! — рявкнул Василий, отталкивая женщину. — Барбос! Ох!…… Ты чё, учитель, офонарел⁈ — заревел мужик и кинулся на меня.

Глава 13

— Вася! Вася!

— Василий, просыпайтесь, — легонько похлопывая мужика по щекам, расстроенно повторял я.

Ну, надо же такому случиться. Эх, Сан Саныч, теперь уже Егора Саныч, что же ты так не аккуратно! Сдерживать надо рефлексы, дорогой товарищ Зверев. А то так недалеко и до попадания в милицию.

— Серафима Юрьевна, принесите водички, пожалуйста. Вы уж простите, что так вышло, — извиняющим тоном сказал я, глядя на расстроенную женщину.

Всё случилось одномоментно. Когда Василий Свирюгин второй раз оттолкнул собственную жену, ладонью в лицо, а потом попёр на меня буром, размахивая кулаками, я отступил в сторону. Свирюгин пролетел мимо меня, споткнулся, упал, озверел ещё больше, с трудом поднялся и опять полез в драку. На этот раз мужик держал в руках полено. Вытащил его Василий из кучи, наваленной рядом с берёзой. Тут-то и сработали рефлексы: то ли у меня, то ли у Егора, поди, разберись, когда мы с ним теперь оно целое.

Ударил я его несильно, но Свирюгину хватило, он и так на ногах крепко не стоял. Да и какой из него боец? Досадно, что жену напугал своим поступком. Хотя, как по мне, за такое к участковому надо. Похоже, поколачивает Василий своих родных. Женщина даже не удивилась тычку, который он ей отвесил.

— Держите, — неслышно ступая, передо мной появилась Серафима Юрьевна. Обычно так ходят те, кто боится разбудить домашнее чудовище, которое спит похмельным сном.

— Спасибо, — я взял стакан и, недолго думая, опрокинул его содержимое на помятое лицо Свирюгина.

— Хр-р-р… Фимка……… — мужик открыл глаза и попытался подняться.

Но не тут-то было. Падая, он хорошо приложился головой о землю, да и хмель ещё не выветрился. То ли вчерашний заиграл, подпитанный бутылкой пива, то ли сегодня с утра уже где-то добавил.

— Очнулся? — поинтересовался я.

— Учитель… С-с-ука… — просипел болезный.

— Вася! — охнула Серафима Юрьевна.

— Вот что я тебе скажу, Василий, заканчивай пить и жену бить.

— Да пошёл ты, — пробурчал Свирюгин, делая очередную попытку подняться.

Я протянул руку, желая помочь, но пьяница оттолкнул мою ладонь, завозился в пыли и через какое-то время поднялся на ноги. Глядя на меня исподлобья, мужик размышлял, ударить, или не ударить. После недолгих раздумий Василий решил этого не делать. Оттолкнул жену, которая помогала ему, развернулся и направился к дому.

Серафима Юрьевна дёрнулась было за ним, но я её остановил.

— Простите ещё раз, — развёл руками.

— Ничего-ничего, — вздохнула женщина, наблюдая за тем, как муж прошёл мимо крыльца, подошёл к будке, опустился на корточки и начал жаловаться собаке на жизнь. Из деревянного сооружения на его первый окрик вылезла рыжая дворняга средних размеров. Смачно зевнула, ткнулась лобастой головой в хозяйское колено, требуя ласки, и завиляла хвостом.

— И давно он пьёт? — негромко поинтересовался у Свирюгиной.

— Да он и не пьёт почти, — начала оправдываться женщина. — Пиво разве что, да по выходным с мужиками… как все… и по праздникам, — вздохнула, отводя глаза. — Отец у него помер, вот и…

— Давно? — уточнил я.

— Так лет пять, как схоронили, — женщина неловко переступила с ноги на ногу. — Товарищ учитель, Володя что-то натворил? — тихим голосом спросила Серафима Юрьевна и подняла на меня глаза, полные тревоги.

— Нет, что вы, не переживайте так, — как можно мягче произнёс я, успокаивая несчастную. — Меня зовут Егор Александрович. Я новый классный руководитель вашего сына. Вот, решил познакомиться со всеми своими учениками в домашней обстановке, — улыбнулся я.

— Ну да… Оленька-то наша Николаевна нескоро выйдет.

Женский голос наполнился теплом и сочувствием, лицо Свирюгиной преобразилось, стало мягче, женственней, морщинки словно попрятались от светлой улыбки. Внезапно я увидел, насколько красива и ещё достаточно молода Серафима Юрьевна, но это мгновение длилось недолго. Женское лицо потухло, как будто кто-то невидимый враз выключил светильник, обесточивая и глаза, и губы.

— Вы уже простите нас, Егор Александрович… — забормотала женщина.

— Не стоит, Серафима Юрьевна, — мягко остановил я ненужные извинения. — Володи, как я понимаю, дома нет?

— Нет его, на работе он, — Свирюгина тревожно заглядывала мне в лицо, ожидая то ли упрёков, то ли скандала. — Работает он, с мужиками в поле… — пояснила она. — Вы скажите, чего надо, я сыну передам.

— У десятого класса началась трудовая практика. Передайте Володе, что завтра к восьми утра ему нужно быть в школе в рабочей одежде. Будем класс приводить в порядок к первому сентября.

— Хорошо, хорошо, — закивала Серафима Юрьевна. — Я передам, вы не беспокойтесь, Егор Юрьевич, Володя придёт, обязательно придёт. Уж я прослежу.

— Спасибо вам, — я заколебался, размышляя на тему старшего Свирюгина, но после короткого спора с самим собой решил пока не лезть в это семейное дело. Но Василия Васильевича взял на заметку. Этого дебошира надо привести в чувство. Отчего-то я был уверен, хозяин поколачивает не только жену, но и сына. Как бы чего дурного не приключилось.

— Спасибо, Серафима Юрьевна, — поблагодарил я. — Значит, завтра в восемь.

— Да-да, я передам. До свидания, — попрощалась со мной женщина, дождалась, когда я отойду от калитки, и поспешила к мужу. Свирюгин так и сидел возле будки, обнимая рыжего пса и время от времени прикладываясь к бутылке пива.

Только когда я отошёл от дома Свирюгиных, сообразил, что забыл утонить, как пройти к следующему ученику. Оглянулся на зелёный забор, поколебался, но решил не возвращаться. Язык до Киева доведёт, а я в небольшом селе, в котором все друг друга знают, думаюю в помощи не откажут. Беда всех сельских поселений — отсутствие названия улиц. Номера на домах имеются, а какая улица непонятно.

Так, Свирюгины живут на улице Центральной в доме под номером двадцать семь. Следующий хулиган, если верить завхозу товарищу Бороде, проживает на улице Заречной. Внимательно изучив список в очередной раз, обнаружил, что на Центральной живут ещё несколько ребят, про которых Степан Григорьевич мне ничего не рассказывал. Скорей всего, они у него прошли под кодовым названием «ни рыба ни мясо».

Решено, закончу с этой частью села, затем буду искать Заречную. Логично предположил, что эта часть населённого пункта находится недалеко от речки. Заодно и выясню, где можно рыбу ловить, а где купаться.

Прикинув по ближайшим номерам домов, куда идти, развернулся и зашагал мимо дома Свирюгиных в другую сторону, на поиски Лены Верещагиной и Петра Савельнева. Девочка проживала по улице Центральной, пять, а парень в доме номер два. Кинул взгляд, пытаясь сообразить, где начало, а где конец главного сельского проспекта, если судить по названию, но ни конца, ни края не увидел. Значит, всё-таки сегодня у меня импровизированная экскурсия по Жеребцову.

Припекало. Я пожалел, что у Егора не нашлось какой-нибудь кепки, пришлась бы кстати. Снял пиджак, перекинул через руку и бодро зашагал на встречу с ученицей, надеясь, что застану кого-нибудь дома. Обед стремительно заканчивался, началась рабочая неделя. Взрослые точно все на работе, а вот дети… Где десятиклассники?

Володя Свирюгин где-то подрабатывает. Не удивлюсь, если остальные ребята и девочки тоже трудятся в совхозе. В советское время это была нормальная практика. В совхозе круглый год работы хватает. А летом так и вовсе можно трудиться от рассвета до заката. Ребят брали на молочные фермы, на прополку и полив, осенью отправляли на уборку урожая. Причём привлекали не только сельских школьников, но и городских учеников.

Хмыкнул про себя, представив, какой вой поднимется, если объявить современным детям из будущего о том, что в сентябре их отправят на сбор помидоров вместо уроков. Причём первыми поднимут бучу родители: как так, эксплуатация детского труда. Включая тех достаточно молодых бабушек, которые сами с удовольствием на законных основаниях прогуливали уроки с помощью сельскохозяйственного труда. Как же, бедное дитятко перетрудится, ему же учиться надо, у него ЕГЭ с ОГЭ и репетиторы.

Один момент только мне непонятен: если десятиклассники работали, почему это не засчитывалось как трудовая практика? С другой стороны, привести класс в порядок — тоже нужное дело. Разберёмся.

Я шагал по пыльной сельской дороге, размышляя, сравнивая, анализируя. В какой-то момент снова задумался, отчего именно со мной приключился вот такой казус с переносом на много лет назад, в чужое молодое тело? Чем заслужил? Награда это или наказание за какие-то мои проступки за долгую жизнь?

Опять мелькнула мысль, что всё это — бред умирающего от нехватки кислорода мозга, но я её отмахнул, как несущественную. Слишком всё происходящее вокруг меня было натуральным, что ли, обыденным, правдоподобным. Живым, я бы сказал.

За свою жизнь я вывел для себя несколько правил: не убей, не укради, не предавай, люби Родину, говори правду в глаза, с подлецами не имей дел, товарища в беде не бросай. С первым пунктом, к сожалению, мне не повезло. Но тут уж ничего не поделаешь, профессия такая, приходилось и не раз. Тут, как говорится, либо ты противника, либо враг тебя.

А вот день сегодняшней определённости пока не приносил. Вот кто я такой? Был Александром Александровичем Барыкиным, военным пенсионером с активной жизненной позицией, собственным домом и садом, с самоваром и хорошей домашней библиотекой.

А кем стал? Егором Александровичем Зверевым, выпускником педагогического института, учителем географии, по совместительству определённого в ботаники, зоологи и анатомики. Или анатомы? Один чёрт.

Вопрос в другом: что мне со всем этим делать сейчас? Оттрубить положенные три года по распределению, уехать из села Жеребцова обратно в Москву, поступить в военное училище и снова выбрать путь военного? Так в двадцать восемь меня и не примут уже, скорей всего. Да и хочу ли я снова шагать в сапогах, хоронить парней, держать в руках оружие и в конце жизненного пути остаться бобылём?

Покрутил мысль и так и эдак, по всему выходило, желания пройти тот же путь от начала до конца в душе не возникло. Может, вот это вот всё — награда? Нет ни рая, ни ада, а есть второй шанс за честную, правильную жизнь?

Я знаю будущее — это факт. Изменилось ли оно с моим переносом, не знаю. Тем не менее глобальные моменты в истории моей страны остались в памяти. Может всё дело в этом? Я задумался, вспоминая страшные события ближайших лет.

Ноябрьская авиакатастрофа на взлёте в Кольцове, погиб весь экипаж и пассажиры. Сентябрьская трагедия на атомной подводной лодке «Ленинский Комсомол». Тридцать девять ребят погибли во время боевого дежурства, когда вспыхнул пожар.

Наводнение в Ленинграде, крушение самолёта в Латвии, авария на атомном ледоколе «Ленин». И это только в конце шестьдесят седьмого года, всё, что удалось вспомнить.

И что мне делать с этим знанием? Бежать к председателю Ивану Лукичу, делиться информацией и настаивать, чтобы он срочно телеграфировал… Куда? Лично генеральному секретарю Советского Союза? Или хотя бы в горисполком? Бред…

Написать письмо, большое, подробное, изложить в нём всё, что помню, что знаю, и отправить в милицию? А копии отправить генсеку Леониду Ильичу Брежневу, председателю Совета министров Алексею Николаевичу Косыгину, в местную Новосибирскую администрацию и… И всё. И ждать, когда сначала приедут люди в белых халатах и отвезут меня в психушку на заселение в комнату с мягкими стенами. Точнее, в обшарпанную палату с продавленной кроватью и ржавой селёдкой на обед.

Хотя, уверен, скорей всего прибудут товарищи милиционеры вместе с коллегами из Комитета государственной безопасности, и арестуют, как террориста и диссидента. Особенно если я в одном из писем изложу исторические факты про развал Советского Союза.

Кто мне поверит?

Писать анонимные письма, чтобы успеть спасти в марте следующего года Юрия Гагарина и Владимира Серегина? Не знаю, как быстро, но думаю, и в этом случае меня вычислят. Ситуацию, которую опишу в письме, припишут к планирующемуся террористическому акту. Мало не покажется никому.

Пробираться самому в подмосковный аэропорт Чкаловский, попробовать устроиться туда на работу? А утром двадцать седьмого марта повредить, ну, не знаю, механизм шасси? Проколоть шины? Подсыпать лётчикам слабительное или снотворное в питье, чтобы они не сели в кабину самолёта?

Я покрутил головой, отгоняя яркие картины. Ну, бред же, бред, Сан Саныч. Тебе ли не понимать, насколько бредово выглядит план. Я остановился, отыскал номер дома. Вот до чего же всё-таки в сельской местности длинные улицы. Казалось бы, столько шагал, а только семь домов прошёл.

Кинул взгляд на уголовной дом, надеясь отыскать название улицы, которая пересекала Центральную, не нашёл. Огляделся по сторонам — никого. Даже пацаны куда-то разбежались, не у кого спросить. Нутром чую, я сюда ещё вернусь, чтобы отыскать следующего ученика. Ладно, тяжёло в изучении местности, зато легко потом буду ориентироваться. Лучший способ узнать хоть город, хоть деревню — это обойти пешком по возможности.

Увидел на углу колонку, обрадовался как родной. Подошёл, пристроил пиджак на раскидистый куст, закатал рукава рубашки, ополоснул лицо, от души напился вкусной холодной воды. Захотелось скинуть обувь и подставить ступни под освежающие струи, но со вздохом сожаления я отказался от такой заманчивой идеи. Учитель на селе — это не босоногий мальчишка, которому позволено всё. Тут приличия соблюдать надо.

Привёл себя в порядок, подхватил пиджак и зашагал дальше.

В голове неожиданно всплыла пословица: «Искру туши до пожара, беду отводи до удара». Я застыл посреди улицы, осенённый идеей. Впереди, что называется, забрезжил свет. Покачав головой, двинулся дальше, хорошенько задумавшись над присказкой.

Если я не могу предотвратить крупные катастрофы, почему бы не замахнуться на глобальные изменения в масштабе страны в целом? Да, ближайшие трагедии произойдут, но в целом… в целом… будущее можно поменять, сделать жизнь страны и советских людей куда лучше. Проложить новое русло и направить по нему развитие государства.

Ведь мечтали же советские учёные и фантасты о будущем, в котором живёт новый советский человек. Сверхчеловек. Было дело, зачитывался Стругацким. Вот где будущее так будущее: десять миллиардов человек и все коммунисты. Изобилие, отсутствие дефицитов во всех сферах, общество живёт в мире и гармонии, без агрессии. А сами земляне — прекрасны и «душевно, и физически».

Или, к примеру, Ефремов, который тоже мечтал про эволюцию души и о сверхлюдях, живущих в мире победившего коммунизма без частной собственности, мировых рынков и чиновников.

Однако, Саныч, так недалеко и в утопиях мыслями утопиться. Но здравое зерно в этих моих фантазиях всё-таки имеется. Если уподобиться библейскому сеятелю, вскопать землю, позаботиться о ней, и в ухоженную почву посадить зерно, из него вырастет прекрасное дерево с замечательными плодами.

Кто, как не учитель, должен сеять разумное, доброе, светлое в души ребятишек? Ведь именно крестьяне, как их ни назови в любых реалиях, — соль земли русской. В этом я полностью согласен с Петром Столыпиным, именно ему принадлежат слова о землепашцах. Не зря, ох, не зря премьер-министр Российского правительства желал улучшить жизнь крестьян.

Вот и получается, не зря я оказался на своём месте. Сколько девчонок и мальчишек прошло через мои руки за годы работы в школе. Скольким помог стать людьми, выправиться. Хотя в школе на них давно махнули рукой: мол, шалопаи, хулиганьё, двоечники, которым в жизни одна дорога — или в тюрьму, или в разнорабочие, а то и в записные алкоголики.

А ведь люди на селе — они более правильные, что ли, искреннее, светлее душой. Понятное дело, что в любой семье не без урода, но в целом-то я прав. И дети в деревнях чище душой, не стяжатели. К любому труду, к человеку, к живому существу с уважением.

В эти сердца что посадишь, то потом и вырастет. Посеешь бурю, пожнёшь ураган. Кинешь семечко доброты, вырастет целый сад хороших людей. Невозможное — возможно, просто на него надо потратить чуть больше времени. А время теперь у меня есть. И добрая почва, и саженцы.

Делать родную страну лучше способен каждый, когда находится на своём месте, делает своё дело. Простой учитель может дорасти до министра образования. Заложить в головы учеников зерно лучшего будущего. И кто знает, может быть, кто-то из моих учеников станет той самой соломинкой, которая переломит хребет волкам, разодравшим Родину на куски.

Глава 14

— Доброго денёчка, — скрипучий женский голос вырвал меня из мыслей и вернул на грешную землю.

Я огляделся в поисках источника звука и увидел древнюю старушку, на её фоне баба Стеша выглядела женщиной средних лет. Невысокого росточка пожилая дама в цветастом платке, в длинной тёмной юбке, тёмной кофте, переднике, тёплых носках и калошах, смотрела на меня из палисадника перед домом. На загорелом лице старушки, изрытом морщинами, ярко сверкали голубые глаза. Хозяйка, не стесняясь своего интереса, с любопытством меня разглядывала.

— Добрый день, — вежливо поздоровался я.

— Вы чьих же будете? Никак к Ефимовым приехали? Так на чём же? Автобус рейсовый только через час… — недоумевала женщина.

— Я новый школьный учитель, Егор Александрович Зверев, — представился любопытной жительнице. — Не посдка…

— Молодой больно для учителя, — бабулька окинула меня скептическим взглядом. — Чего преподаёшь-то?

— Географию, — ответил я. — А…

— Это заместо Ольки, что ли? — продолжила допрос пожилая дама.

— Да, вместо Ольги Николаевны, молодой специалист по распределению. Скажите… — и снова мне не удалось задать свой вопрос, поток вопросов не заканчивался.

— Давно пора, — довольно кивнула хозяйка палисадника. — Чему эта пигалица детей может научить? У самой-то деток нету, — торжествующе заявила пожилая женщина.

— Так, вроде, скоро будет, — осторожно уточнил я.

— Вот когда будет, тогда и поговорим, — отрезала старушка, поудобней перехватывая тяпку. — А чего тута делаешь? Дом учительский туда вон, к школе, — бабушка махнула рукой в ту сторону, откуда я пришёл.

— Да вот, решил познакомиться с учениками в домашней обстановке, так сказать. Вы не подскажете, дом Лены Верещагиной далеко? — я поторопился задать свой вопрос.

— Отчего же не подскажу, подскажу. Хорошее дело. И Ленку давно приструнить надобно. Взяла моду песни петь. Артистка, ишь ты. Я, говорит, в Москву поеду, в артистки поступать. Вон чего! — бабушка возмущённо на меня уставилась.

— Хорошая профессия, — ответил я.

— Профурсетки!

— Кто? — честно, услышав это слово, я на пару секунд просто выпал из советской действительности, в которой оказался, и перенесся в родной свой городишко. Баба Нюра вот также называла всех окрестных девчонок, чьи юбки открывали коленки больше чем на два пальца.

— Так, артистки же, — охотно пояснила старушка.

— Позвольте не согласиться, — я напряг память, вспоминая, кто из советских актрис в шестидесятые находился на пике популярности. — Татьяна Доронина совершенно замечательная актриса…

— И-и-и— … Тожа, сравни-и-и-ил! Доронина — она ж наша, советская, — бабулька гордо выпрямилась. — Ленка-то не туды метит, понимать надо. Хочет на монру походить, — гневно фыркнула старушка.

— На кого? — не понял я.

— Актрисульку заграничную, — женщина скривилась и едва не плюнула себе под ноги.

«Монру… монру… Мэрилин Монро, что ли?» — дошло до меня.

— Мэрилин Монро наверное? — уточнил я.

— Во-во, мэрин монру. Тьфу, пакость, — бабулька не удержалась и всё-таки плюнула. — Так что, учитель, мозги-то ей вправь на место. Отца позорит на всё село. Губищи накрасит и ходит, ходит, чисто на бал собралася. Какая из не актрисулька? А?

— Какая? — покладисто спросил я.

— Никакая! — припечатала добрая бабушка. — И косищу состригла, вот дура-девка. Такая коса была. Во, — пожилая дама согнула руку в локте и похлопала себе по запястье. — С мою руку. А теперь что?

— Что? — я демонстрировал чудеса вежливости.

— А теперь всё, — бабулька яростно схватила тяпку и принялась терзать чистую землю палисадника. — Теперь всё. Коротышками ходит, трусит. Для девки что главное? — выпрямилась пожилая дама.

— Что? — заинтересовался я.

— Коса — девичья краса! Э-эх! Чудак человек! Что ж за девка без косы? Ты, учитель, ступай во-он туда. Вона, качеля на улице торчит, — женщина махнула рукой, указывая направление. — Верещагиных дом. Ванька своим королевнам настроил, — ехидно пояснила бабушка. — Ни к чему это всё, баловство одно, — продолжала ворчать старушка, словно позабыв про меня. — Огород да за домом присмотр. Хозяйство опять же. А тут качели, ты гляди! А всё Нюрка виноватая, разбаловала девок. Горо-о-одска-а-ая! Тьфу!

Я хотел поинтересоваться, кто такая Нюрка, которая настолько испортила девочек, с точки зрения соседки, но решил не прерывать женский монолог, иначе рискую застрять возле словоохотливой старушки ещё на полчаса.

— Спасибо, — громко поблагодарил я и двинулся в сторону качелей.

Ответом меня не удостоили, но я не обиделся. Вскоре я стоял перед домом Верещагиных. Светло-бежевые стены, резные ставни и наличники, выкрашенные в благородный жёлтый цвет. На подоконниках горшки с цветами, цветные занавески на окнах. Забор с красивыми навершиями, калитка с замысловатой резьбой. Не удивлюсь, если хозяин любит плотничать и столярничать.

Качеля тоже оказалась не просто доской с двумя верёвками, подвешенными к ветке. Добротные столбы, между ними на цепочках два сиденья со спинками. Видно, обеих девочек в семье любили и баловали одинаково равно.

Удивил меня звонок на калитке. Я нажал пимпочку, и по двору разнеслось протяжное «дзынь-дзынь».

— Иду я, иду! — крикнули в раскрытое окно, но я никого не увидел.

Вскоре на пороге показалась девушка, действительно чем-то похожая на Мэрилин Монро. Льняные натуральные волосы завивались кудрями возле точёных плеч, лёгкий сарафан подчёркивал фигуру, ремешки светлых босоножек обвивали изящные щиколотки.

Но вблизи становилось понятно, что девочку при всём желании с Монро не перепутаешь. Лена Верещагина оказалась очень симпатичной девушкой. Но если стереть с неё образ известной американской актрисы, девочку можно было бы назвать красавицей. Я представил Верещагину с толстой косой, в платье простого кроя, в платке, получалось та самая русская Алёнушка из добрых сказок. С такой внешностью, если у девочки действительно талант, кинорежиссёры за неё драться будут.

— Здравствуйте. Вам кого? — поинтересовалась девчонка, глядя на меня огромными синими глазами.

— Добрый день. Вы Лена Верещагина? — уточнил я.

— Да, — девушка хорошо отработанным жестом поправила причёску. — А что?

— Меня зовут Егор Александрович Зверев, я ваш новый классный руководитель.

— Ой, — пискнула красотка, на секундочку стала выглядеть обычной десятиклассницей, которая без причины прогуляла школу. — Здрасте… А родителей дома нет, — растерянно произнесла Лена.

— А я к тебе, — улыбнулся ученице. — Может, выйдешь за калитку? Разговаривать через забор не очень удобно.

— Ой, проходите, пожалуйста, — дверца распахнулась, Верещагина отступила с дорожки и сделала приглашающий жест.

— Взрослые дома есть? — уточнил я.

— Нет, все на работе. Сестрёнка спит, — бесхитростно выдала Лена.

— Пожалуй, не будем будить сестрёнку, поговорим вот тут, в тенёчке. Не против? — предложил я.

Я, конечно, перестраховался, опираясь на реалии своей прошлой жизни в будущем. В двадцать первом веке ушлые школьницы, которые выглядят далеко не как юные невинные создания, прекрасно зарабатывают на своём несовершеннолетии. Понятно, что в советское время, конкретно в Жеребцово, мне вряд ли подобное могло угрожать. Но я решил, ни к чему лишний раз компрометировать ребёнка, о котором, судя по всему, и так добрые бабушки разносят сплетни по всему селу.

— Хорошо, — покладисто согласилась Лена и вышла на улицу. — А что случилось? Э-э-э… — девчонка запнулась, явно не запомнила моё имя, или просто пропустила его мимо ушей.

— Егор Александрович, ваш новый классный руководитель, — повторил я.

— Вместо Ольги Николаевны?

— Именно, — кивнул в ответ. — Скажите… скажи, Лена, почему ты сегодня не пришла в школу? Насколько мне известно, у вашего десятого класса началась трудовая практика. Нужно класс привести в порядок к первому сентября…

— Так все на работах, — перебила меня Верещагина.

— Всё да не всё, — улыбнулся я.

— Это как? — не поняла девушка.

— Вот ты, например, дома, — я вопросительно посмотрел на девчонку.

— А… — Лена чуть зарумянилась. — Сестрёнка приболела, мама попросила с ней посидеть… А мама на работе. И папа, — зачем-то уточнила юная актриса. Видимо, для пущей убедительности.

— А мама где работает? — поинтересовался я.

Лена замялась, нахмурила идеальные брови, но всё-таки призналась с лёгким вздохом:

— В библиотеке. А что? — подозрительно глядя на меня, тут же поинтересовалась девушка.

— А папа?

— В столярке. А что? — чуть агрессивнее ещё раз спросила Верещагина.

— Ничего. Просто знакомлюсь со своими учениками и их родителями. Значит, Лена, завтра я тебя жду в школе к восьми утра. В рабочей одежде, которую не жалко запачкать.

— Мы что, картошку копать будем? — фыркнула Лена.

— Окна, мыть, пыль протирать, полы красить, — перечислил я.

— Хорошо, — скривилась десятиклассница. — Это всё?

— Скажи, пожалуйста, Пётр Савельев в каком доме живёт? — уточнил я, сверившись со своим списком.

— Петька? Дальше по улице, — Лена ткнула тонким пальчиком вверх по улице. — Во-о-он видите, вишня сломанная? Так напротив неё дом Савельевых, не ошибётесь.

— Спасибо, — кивнул я. — Значит, завтра в восемь в школе, — строго глянул на Верещагину.

— Если сестрёнка выздоровеет, — буркнула Лена, снова покраснев.

— Будем надеяться. До свидания, Лена, здоровья сестричке, — я развернулся и собрался в сторону дома Савельевых, когда девушка меня окликнула.

— Егор… Александрович, вы к Петьке?

— Да, к Петру, — я остановился, повернулся к ученице.

— Так их дома нет. Бабка в райцентр с утра уехала. Петька в ремонтной, на работах, тётя Наташа на ферме, а дядя Витя на комбайне, — бесхитростно рассказала Лена всю соседскую картину бытия.

— Понятно, — огорчился я. — Лена, будь добра, передай, пожалуйста, Петру, что завтра общий сбор в школе.

— Так у него работа, — пожала плечами ученица. — Не сможет он.

— Но ты всё-таки передай, пожалуйста, и скажи, Егор Александрович настоятельно рекомендовал появиться в школе на практику.

— Хорошо, — кивнула Елена. — Я пойду?

— Конечно. Спасибо за помощь. Хотя… скажи, как мне попасть на улицу Заречную? К Даше…- я не успел назвать фамилию ученицы, девочка меня перебила.

— К Дашке? Так это вам сейчас от нас до перекрёстка, потом направо, одиннадцатый дом. У них перед домом стол и лавка.

— Спасибо, Лена. Ты мне очень помогла. Не забудь про Петра. И завтра я вас жду в школе.

— Пожалуйста, — буркнула Верещагина. — До свидания, — калитка звучно стукнула, по дорожке сердито застучали каблучки босоножек.

«Ничего, перемелется, мука будет», — хмыкнул про себя. Похоже, десятый класс решил, раз Ольга Николаевна в больнице, на практику можно забить с чистой совестью. Решили, видимо, что новый учитель не будет вот так сразу ходить по домам, знакомиться и лично напоминать о том, что практику никто не отменял.

Я развернулся и пошёл в обратную сторону. Радует, что не придётся возвращаться на другой конец села, чтобы попасть к очередному ученику. Я уже свернул на Заречную и почти дошёл до дома Даши Светловой, когда услышал за спиной рычание автомобиля. Обернулся, увидел легковушку, отошёл на обочину, остановился поближе к забору переждать, чтобы не попасть в облако пыли.

Но машина неожиданно резко затормозила, затем водитель сдал назад и тормознул аккурат напротив меня.

— Доброго денёчка, — поздоровался крупный мужчина с чёрными усами, густыми бровями, высовываясь в окно со стороны пассажирского сиденья.

— Здравствуйте, — ответил я.

— А вы, часом, не наш новый учитель? — уточнил товарищ.

— Он самый. С кем имею честь? — поинтересовался я.

— Семён Семёнович Лиходед, — представился собеседник, открывая дверь и вываливаясь наружу. — Будем знакомы.

Неожиданный знакомец шагнул ко мне, протягивая широкую мозолистую ладонь. Я пожал руку и, в свою очередь, назвался:

— Егор Александрович Зверев, новый школьный учитель.

— Знаю, знаю, — не выпуская мою ладонь, радостно возвестил Лиходед. — Я как раз вас искал, дорогой товарищ учитель!

— По какому вопросу? — удивился я.

— Дельце у меня к вам. Очень важное, и очень нужное, — хитро улыбнулся мужчина. Усы его при этом задорно поднялись, и стал он похож на лихого казака, только чуба кудрявого и шашки не хватало до полноты образа.

— А вы, простите, кто? — уточнил я.

— Ах, ты, голова садовая, совсем без памяти стал, старею, — мужчина театрально стукнул себя по лбу хорошо известным жестом под названием рука-лицо.

Не знаю почему, но я не очень-то поверил его стенаниям по поводу памяти и старости. Поэтому не стал переубеждать товарища и настаивать на том, что он вполне себе ещё молод, стоял молча, ожидая ответ на свой вопрос.

— Семён Семёнович Лиходед, председатель колхоза «Путь коммунизма», — мужчина снова протянул мне руку, пришлось пожать второй раз.

— Так какое у вас ко мне дело, Семён Семёнович? — полюбопытствовал я.

— А позвольте поинтересоваться, куда вы направляетесь, товарищ учитель? — хитро прищурился председатель.

— Да вот, знакомлюсь с учениками в домашней обстановке, заодно и окрестности осматриваю, — не стал скрывать я.

— Очень хорошо! — воскликнул Семён Семёнович.

Нет, на знаменитого Горбункова товарищ председатель не походил ни капли. Но что-то в нём было эдакое, какая-то смесь простоты и крестьянской хитрости, которая смешалась в удивительный коктейль показной открытости и добродушия. Но интуиция уверяла, что с Лиходедом нужно держать ухо востро, председатель своего не упустит. И, похоже, любит командовать.

Я молчал, ждал продолжения. В глазах Лиходеда мелькнула лёгкое недоумение, но тут же усы снова дрогнули, мужчина заулыбался и загудел.

— Так нет никого, — развёл руками председатель

— В каком смысле?

— Что? — не понял председатель.

— Почему вы так уверены, что детей нет дома. Лена Верещагина, например, находилась дома. Сестрёнка у нее приболела, вот и…

Я недоговорил, председатель снисходительно улыбнулся и выдал свою версию:

— Да здорова Танька. Ленка — артистка. Вот и выдумала про сестру. Я вот к матери заеду, да расскажу про выкрутасы…

— Не надо ни к кому заезжать, — решительно прервал я угрозы председателя. — Мы сами разберёмся. Так что вы хотели, товарищ Лиходед?

Я хотел было по привычке взглянуть на часы, давая понять, что время дорого, но вспомнил, что теперь у меня их нет. Надо бы приобрести. Потом. С первой зарплаты.

— А давайте я вас до школы довезу и всё расскажу, — предложил Семён Семёнович. — Что скажете, товарищ учитель?

— С удовольствием, но в другой раз. Не со всеми познакомился, — попытался отказаться я.

— Дорогой товарищ учитель! — председатель прижал ладони к сердцу. — Ребятишки кто где: парни на уборочной, девчата кто на ферме, кто на прополке. Нету никого. Работают все. Вы мне передайте, чего от них надобно, так я всё обскажу как есть, честь по чести.

— Вы уверены? — засомневался я.

— Председатель в своём колхозе знает всё и обо всех, — хохотнул Лиходед. — В колхозе все на работах, лето — оно год кормит. Уж не знаю, как у вас, у столичных жителей, а у нас так. Кто летом хорошо поработал, тот зимой кашу с мясом трескает. Такие дела. Ну что, подвезти вас к школе? — хитро прищурился Семён Семёнович.

— Ну, хорошо, — поколебавшись, согласился я. — Буду признателен.

— Вот и хорошо, вот и ладненько, — обрадовался председатель. — Усаживайтесь, товарищ учитель!

Семён Семёнович указал на заднюю дверцу, сам же уселся вперёд. Я уселся за водителем, решив облегчить товарищу жизнь, чтобы Лиходеду не пришлось сильно изворачиваться для разговора со мной. Председатель захлопнул дверцу, машина резко тронулась с места. Какое-то время мы ехали молча. Я задумчиво рассматривая виды из окна. Мне было любопытно, зачем я понадобился главе колхоза «Путь коммунизма», но проявлять любопытство в такой ситуации — это как заранее объявить товарищу Лиходеду, что я согласен. Соглашаться, не зная сути, я не собирался.

Мы медленно доехали до конца квартала, свернули на Заречную, когда Семён Семёнович развернулся вполоборота и, широко улыбнувшись, начал издалека.

Глава 15

— Егор Александрович, вы у нас человек новый, можно сказать, неопытный, — Семён Семёнович добавил извиняющего смущен

ия в голос. — Я, конечно, понимаю, специалист молодой, из самой столицы…

Лиходед покрутил головой, выражая восхищение. Я терпеливо ждал, когда он продерётся через поле словоблудия и перейдёт непосредственно к теме разговора.

— Но у нас тут колхоз. Коллективное, значит, эт самое, хозяйство. А в колхозе что? — спросил председатель и сам же ответил. — Правильно, надо трудиться. Ну и денежка лишней не бывает, всем нужна. Без денежки хлебушка не купишь, деток в школу не соберёшь. Так вот, о детках я и хотел с вами поговорить…

Лиходед кинул на меня короткий взгляд, проверяя, слушаю или пропустил мимо ушей его долгое вступление. Я слушал, но пока не понимал, к чему он клонит.

— Вот вы сейчас зачем по домам ходите? — спросил Лиходед, прекрасно зная ответ.

Я хотел отмолчаться, но пришлось ответить. Как-то отвык я от таких разговоров, когда один взрослый считает, что второй чересчур молодой и ему надобно всё разжёвывать, напоминать, чтобы не потерял нить разговора. И ведь не скажешь, что мне лет больше, чем председателю. И не пошлёшь. Потому как учитель…

Я сдержал первый порыв, вежливо ответил?

— Знакомлюсь с детьми, напоминаю про трудовую практику.

— Во-от! — протянул довольный Семён Семёнович. — А ребятишки-то ваши все, как один, на практике, на самой что ни на есть трудовой, — радостно объявил председатель. — Виталик не даст соврать, — внушительный кулак Лиходеда стукнул водителя в плечо.

— Так точно, — бросил шофер, не отрываясь от дороги.

Я выжидательно смотрел на колхозное начальство. В принципе, я уже понял, что он хотел мне сказать, но ждал. Послушаю предложение, потом решу, соглашаться или нет. Классную комнату в порядок приводить нужно? Нужно. Я, конечно, могу и один всё помыть-покрасить, но это не педагогично. Практически все и всегда принимают вежливость и доброту за слабость. А с ребятами мы пока незнакомы, и давать повод садиться себе на шею у меня нет ни малейшего желания.

Лиходед, не дождавшись от меня встречного вопроса, чуть нахмурился, но тут же снова вернулся в доброе расположение духа.

— Егор Александрович, вы меня поймите правильно… Как учитель… Вот мы с вами что должны в молодёжи воспитывать? Правильно! Трудолюбие! А где, как не в родном колхозе, это самое трудолюбие воспитывается? Ну что в школе, помахали метёлкой, или там тяпкой на клумбах часик-другой, и по домам. А настоящая работа, она вон там, в полях, на фермах, в ремонтных мастерских. Согласны, Егор Александрович?

— Всякая работа важна и нужна, не стоит обесценивать детский труд на благо школы.

— Да кто ж обесценивает! Ни в коем разе! Но, согласитесь, каждый труд должен оплачиваться, — Лиходед хитро на меня посмотрел.

Я промолчал, потому что как не старался, не вспомнил, что на этот счёт утверждает партия. Лиходеда я пока не мог просчитать, потому предпочитал больше молчать, чем говорить, чтобы случайно не ляпнуть что-то ненужное или малопонятное для человека из шестидесятых годов прошлого века.

Широкий лоб председателя снова украсили морщины, когда он не дождался от меня ответа.

— Вы поймите, дорогой вы наш товарищ учитель, Егор Александрович! Нам ребятишек в большую жизнь выпускать. Значит что? Надо приучить к труду, чтоб не ленились. Значит, родному колхозу опять-таки помощь… Ребятишки хотят работать, так пусть работают. Надо поддержать хорошее начинание молодёжи. Опять-таки родителям помогают, так сказать, копеечку зарабатывают. К труду приучаем со школьной скамьи, так сказать… Вы со мной согласны?

— Безусловно, — осторожно согласился я…

Семён Семёнович довольно улыбнулся и продолжил монолог:

— Вы не переживайте, я ребятишкам передам, придут они завтра. Отпустим их с работы. Школа — дело важное. Да и помочь школе — хорошее дело. Сами же изгваздали, сами в порядок приведут. Всё понимаю, Егор Александрович. Первое сентября на носу… надобно побелить, покрасить, чтобы, эт самое, не ударить в грязь лицом. Но у меня есть к вам одна маленькая личная просьбочка. Персональная!

Когда председатель произнёс слово «просьбочка», я, наконец, сообразил, кого он мне напоминает. Товарища Саахова из бессмертной комедии Гайдая. Ну точно он, усы чёрные, глаза тоже, даже взгляд такой же хитрый, продуманный. Особенно когда Лиходед произносит «эт самое» — ну просто одни в один. И ведь у председателя прекрасно поставлен голос и речь хорошая, к чему эти слова-паразиты?

— Так в чём заключается просьба, товарищ Лиходед? — уточнил я, сообразив, что мы уже свернули на улицу, где расположена школа, а Семён Семёнович по-прежнему топчется на месте в надежде, что я сам предложу ему оставить ребят на колхозных работах, не отвлекать от общественно полезного оплачиваемого труда.

— Понимаете, товарищ учитель, есть у вас в классе парнишка, Володя Свирюгин… Хороший пацан, правильный. Землю любит, за родной колхоз переживает. А уж руки у него ну просто золотые! Да что там! Технику любит, считай, как мать родную. И техника его уважает. Вот не поверите. Встанет, к примеру, трактор, заглохнет там, или ещё чего, — председатель так воодушевился, что практически перевалился через спинку, чтобы лучше меня видеть. — Мужики переберут по винтику, по гаечке, и так и эдак, а трактор стоит, и хоть ты тресни! — Семён Семёнович в азарте действительно стукнул по сиденью. — И что делать? Работать-то нужно?

— Нужно, — кивнул я.

— Вот! Вовку зовут, понимаете? — Лиходед уставился на меня. — Не понимаете… — вздохнул председатель. — Говорю же, руки у парня золотые, техника его слушается, как… как коровы пастуха! Он только к трактору, а тот раз и завёлся! И поехал! Вот что хотите со мной делайте, а не отдам я вам Свирюгина пока уборочная… Очень я вас прошу, товарищ учитель, уж вы не трогайте Вовку… Походатайствуете перед директором… А мы, со своей стороны, Свирюгину и характеристику напишем какую хотите: производственную там, личную. И практику ему трудовую нарисуем. Он, эт самое, с утра как на поле с мужиками заходит, так считай, только к полуночи домой добирается… Ценный кадр… Вот не могу я его сейчас отпустить на ваши школьные игрушки… Хоть что делайте!

Тон председателя изменился, стал из возбуждённо-радостного огорчённо-печальным.

— Ну, школа, положим, не игрушки, — вставил я свои пять копеек.

— Само собой, не игрушки, но и не взрослая жизнь, — согласился председатель. — Нужен мне этот пацан, и механикам моим нужен. Во как нужен, — Семён Семёнович провел большим пальцем возле шеи.

Я смотрел на Лиходеда, сомневаясь в его словах. Есть, конечно, пацаны, которые с детских лет с железками возятся, но чтоб лучше механиков в тракторах разбирались в семнадцать лет? Хотя… Память вытащила из глубины времён смуглое круглое лицо Тимура Хабибулина, вот уж действительно парень в свои двадцать любую технику мог разобрать и собрать. Да что там! Тимур по тому, как машина заводится, мог определить проблему. И неважно, жигуль это или последняя модель спорткара.

— Так что, Егор Александрович, по рукам?

— Никак не пойму суть вашей просьбы, Семён Семёнович. Вы хотите, чтобы Свирюгин проходил практику у вас в колхозе? Или вы за весь десятый класс просите?

— Да что вы, Егор Александрович, — замахал руками председатель, едва не зацепив водителя. — Только за Вовку! Остальные пускай школу чинят, невелика потеря. Баб на фермах у нас хватает, да и на прополке тоже, — цинично выдал Лиходед. — А Свирюгина не дёргай, товарищ учитель. Не трогай! Без него как без рук. Вы уж ему практику поставьте. А Вовка, эт самое, не баклуши бьёт, на колхоз работает. Дело, как ни крути, государственной важности.

— Я вас услышал, Семён Семёнович. Сделаю всё, что в моих силах. Но поскольку я человек у вас новый, мне нужно этот вопрос обсудить с директором…

— Это само собой! Со Свиридовым я и сам переговорю, тут не переживайте, всё чин по чину будет, — закивал председатель. — Оно ж, эт самое, в обход классного руководителя как-то не того с директором разговаривать. Я и ходатайство подготовил. А мы школе в сентябре благодарность выпишем! В рамочке! И Вовке грамоту! А вам, Егор Александрович, лично от меня мешок картошки, — заулыбался председатель.

— Не стоит, Семён Семёнович, — улыбнулся я.

— Ещё как стоит! — не принял отказ Лиходед. — Так сказать, материальная помощь молодому специалисту. Картошечка да с сальцем, да с солёными грибочками зимой самое то. Вы-то без огорода, без запасов считай…

— Спасибо за заботу, — прервал я председателя. — Я переговорю с директором, думаю, решим мы этот вопрос.

— Вот спасибо, дорогой, вы мой человек.

Лиходед перегнулся через спинку сиденье, схватил меня за руку и начал трясти. Я с трудом вырвался из захвата широких загребущих ладоней Семён Семёновича.

— Так я на вас надеюсь, товарищ учитель, уже вы помогите, а мы вам поможем, чем можем, — подмигнул мне председатель. — А ребятам я скажу, не сомневайтесь, завтра будут в школе. Во сколько надо-то?

— К восьми утра.

— К восьми так к восьми, — покладисто согласился Семён Семёнович. — Вы не сомневайтесь, я своё слово держу.

Машина остановилась напротив школьных ворот. Я собрался открыть двери и покинуть чересчур гостеприимного громогласного председателя, но не тут-то было.

— Вы вот что, Егор Александрович… Вы, если хотите про ребятишек наших прознать, по селу ходить, ноги топтать, необязательно.

— Это почему же? — удивился я. — Не родителей же вызывать, в самом деле. Сами говорите, уборочная, все работают. Учебный год начнётся, будут родительские собрания, ещё находятся в школу.

— Так то собрание, а я вам про детишек. Кто чем дышит, чего делает. Характеристики, одним словом. Хулиганит там, или покладистый…

— Рекомендуете изучить личные дела? — улыбнулся я. — Обязательно ознакомлюсь.

— Что дела, бумажки, — отмахнулся председатель. — Они пацана, или скажем там девочку, с одной стороны покажут, — подмигнул мне Лиходед. — Вот что я вам скажу, Егор Александрович, вам бы с Ольгой Николаевной переговорить. Она ж десятый класс с первого дня учит. Знает лучше родителей. Заодно Оленька совет какой даст. Она ж к нам тоже пришла, вот как вы, молодым специалистом. Да… У нас и замуж вышла. Вот теперь ребёночка дождалась наконец-то… А то и вас обженим, а, Егор Александрович? Али женаты уже? — хохотнул председатель.

Я проигнорировал вопрос о своём гражданском состоянии, но идея встретиться с Ольгой Николаевной и в самом деле была хорошей. Одно только но: молодая женщина лежала на сохранении.

— Выйдет из больницы, переговорю обязательно, — согласился я.

— А чего ждать? — удивился Семён Семёнович. — Завтра и езжайте.

— Куда?

— Так в райцентр. Я вам и машину выделю. Виталик вас и отвезёт!

— Неудобно, женщина в больнице, мы с ней незнакомы, чтобы вот так, без предупреждения, — отказался я.

— Чего там неудобно? В роддоме Нина работает… Нина Васильевна Пешкова, мамка вашего ученика, Серёжки Пешкова. Медсестричкой. Я с ней вечерком переговорю, договорюсь, чтобы встретила да проводила к Ольге Николаевне. Завтра же и машину дам. А вы уже с Ольгой поговорите, детишек обсудите, характеристики полистайте. Оленька Николаевна вам и по семейной обстановке всё обскажет.

— Спасибо, Семён Семёнович, за предложение. Я подумаю, — уклончиво ответил я, выбираясь, наконец, из автомобиля на улицу.

Идея заманчивая, но тут надо хорошенько прикинуть: во что потом выльется близкое знакомство с председателем хитрованом? То, что Семён Семёнович ничего не делает без выгоды для себя, я уже считал. Но и пообщаться с бывшей классной руководительницей обязательно нужно. Может, проще на рейсовом автобусе смотаться, чтобы никому не быть обязанным?

— Негоже учителю на автобусе трястись, дел-то в школе невпроворот. А тут, считай, целый день убьёте. Пока туда, пока обратно. А тут на машине раз и готово! — словно прочитав мои мысли, принялся убеждать председатель. — А если думаете, что машину казённую придётся гонять, так я Виталика делами нагружу, за это не переживайте, — заверил Лиходед. — Покуда у вас разговоры, Виталя по организациям прокатится, бумажки раздаст, да другие заберёт.

— Завтра не могу, — с сожалением развёл руками. — Дети придут, знакомиться будем, класс красить. Так что, спасибо, Семён Семёнович, за хорошую идею, но придётся отказаться от вашего щедрого предложения.

— Ах ты, голова моя садовая, — поморщился председатель, вслед за мной выбираясь из машины. — Совсем забыл. Вы не подумайте, Егор Александрович, ребятишки будут! Ну, давайте послезавтра, — Лиходед задумался, пошевелил усами, кивнул каким-то своим мыслям, глянул на меня и добродушно улыбнулся. — Вот точно, послезавтра. Часов так к девяти я вам машину отправлю. С утречка, значит, самое то будет… И поедете с Виталиком в райцентр. Нина вас познакомит, а там уже вы сами с Ольгой Николаевной всё и обсудите как есть. Она женщина хорошая, поможет, расскажет… Договорились, Егор Александрович?

— Предварительно да. Если Юрий Ильич отпустит, обязательно воспользуюсь вашим предложением.

— А чего б не отпустил! Вот сейчас и узнаем, и за Вовку, и за командировку! — хохотнул Семён Семёнович. — Юрий Ильич, а, Юрий Ильич! — крикнул он, заметив возле мастерской директора. — Доброго здоровьичка! Разговор к тебе имеется! — по-свойски крикнул председатель. — Чего тянуть? Пошли, Егор Александрович, обсудим наши дела! Виталик, я на пять минут, жди.

— Так точно, — откликнулся молчаливый водитель, заглушил мотор, взял тряпку, вышел на улицу и принялся неторопливо натирать лобовое стекло.

— Семён Семёнович! Здравствуйте!

Директор заметил нас и поспешил на встречу.

— Какими судьбами? Случилось что? Ребята натворили? — заволновался Свиридов.

— Всё в порядке, Юрий Ильич. Но разговор предстоит важный, — директор и председатель пожали друг другу руки.

— Тогда прошу ко мне в кабинет, — пригласил Свиридов.

— И Егора Александровича зови. Хорошие кадры к нам прибыли, а, Юрий Ильич?

— Не жалуемся, — уклончиво ответил директор.

Ну, оно и понятно, по одной встрече судить о том, какой я кадр, непрофессионально как минимум.

В директорском кабинете по-прежнему царил хаос. Юрий Ильич растерянно огляделся, сообразив, что гостей некуда посадить. И предложил перейти в соседний класс. В нём кто-то уже расставил парты и стулья. Свиридов присел за учительский стол, мы с председателем заняли две первых парты.

— Юрий Ильич, требуется твоё принципиальное согласие, — Лиходед несильно хлопнул по парте широкой ладонью.

— По какому вопросу? — уточнил директор.

— Егор Александрович вошёл в моё положение, разрешил Свирюгину пройти практику на колхозных полях.

— Во-первых, не разрешил. Обещал переговорить с директором школы по этому вопросу, — уточнил я. — Во-вторых, вы вроде говорили, что парень трудится в ремонтных мастерских, а тут вдруг в полях… — я вопросительно уставился на Лиходеда.

— Да один чёрт, — возмутился председатель. — Что в мастерских, что в полях техника ломается одинаково. Случилось что, так Вовка раз и в поле, на помощь.

— Я правильно понял, Егор Александрович, вы не против того, чтобы Володя Свирюгин отработал практику в колхозе? — поинтересовался у меня Юрий Ильич.

— Если это возможно, почему бы и нет, — пожал я плечами. — Со слов товарища председателя я понял, что у парня золотые руки, и без этих рук взрослые мастера с техникой не справляются.

Семён Семёнович недовольно фыркнул, но промолчал.

— Что ж, если классный руководитель не против, я, со своей стороны не возражаю. А как с другими ребятами? — уточнил Свиридов.

— Я бы предложил такой вариант, — ответил сразу, потому как эта мысль возникла у меня ещё в машине. — Если товарищ Лиходед отпустит завтра весь класс на ремонтные работы, включая Свирюгина, мы за один день приведём кабинет в порядок. А дальше, если Юрий Ильич не будет против, ребята смогут продолжить работать в колхозе, и практику школа им зачтёт. Что скажете, Юрий Ильич?

— Пожалуй, я не против, — задумчиво произнёс директор. — Школа практически готова к приёмке… Остался ваш кабинет… парты… влажная уборка… Ну да завтра всё и доделаем.

— Но Свирюгин… — начал было председатель.

— Тут я буду категоричен, — объявил я. — На ремонт класса должны выйти все, иначе между ребятами может возникнуть недопонимание: почему одним можно, а другим нет, — объяснил свою позицию.

— Ну, хорошо, — недовольно буркнул Семён Семёнович. — Что скажешь, Юрий Ильич?

— Поддерживаю начинание молодого специалиста, — кивнул директор. — Только ты, вот что, Семён Семёнович, подготовь-ка нам списки, кто и где у тебя трудится. Те, кто не занят на работе в колхозе, пускай в школе трудятся. Работы всем хватит.

— Добро, — согласился председатель. — Завтра и передам. Ну, спасибо, товарищи педагоги, за понимание. Да, вот ещё что, Юрий Ильич, — вспомнил Лиходед. — Хорошо бы Егору Александровичу с Ольгой Николаевной про ребятишек поговорить… Я машину выделю, на послезавтра. Пускай съездит… Что скажешь?

Я недовольно поморщился: не люблю, когда через голову решают. Договорились же, что сам с директором переговорю. Вот зачем?

Свиридов заметил мою реакцию, едва заметно улыбнулся и поинтересовался у Лиходеда:

— Хорошая мысль, нужная. Не возражаю.

— Ну вот, товарищ учитель, и договорились! Жди машину к девяти утра! Бывайте, товарищи! — попрощался с нами председатель. — Детишки будут! Список передам! — громогласно повторил Лиходед и покинул кабинет, а потом и школу.

Мы с директором, не сговариваясь, облегчённо выдохнули, едва председательская машина отчалила от здания школы.

Глава 16

— Вижу, Егор Александрович, вы уже успели познакомиться с нашим председателем колхоза, — понятливо улыбнулся Юрий Ильич.

— Да, случайно вышло, — ответил я. — Искал дом Петра Савельева, а тут Семён Семёнович на машине мимо проезжал. Меня увидел, остановился, предложил подвезти.

— Ну-ну, — покачал головой Свиридов. — С нашим Лиходедом случайностей не происходит. Осмелюсь предположить, что товарищ председатель целенаправленно вас искал, Егор Александрович.

— Да зачем ему это? — изумился я.

— Познакомиться, поговорить. Вот и повод для этого хороший нашёл, ребят с практики отпросить.

— Юрий Ильич, повод-то надуманный, вам не кажется? — прямо глядя в глаза директору, усомнился я. — К тому же я сразу обозначил свою позицию, что не вправе решать подобные вопросы, и дам ответ только после разговора с вами.

— Ох, Егор Александрович, — добродушно хмыкнул Свиридов. — Неужто вы думаете, товарищ Лиходед не знает, что такие вопросы только через администрацию решаются? Чай, не первый год председательствует. Да и школа с колхозом плотно сотрудничает. Они нам помогают в меру сил и возможностей, мы ребят к ним на практику отправляем. Хороший взаимообмен, так сказать. Опять же, знакомство с профессией в условия трудовой практики. К сожалению, мы от города далеко, так что выпускников туда не повозишь, чтобы, значит, на завод там или ещё куда. А рабочие руки в колхозе всегда нужны.

— Но ведь председатель мог просто прийти в школу и познакомиться с новым классным руководителем… К чему придумывать такую сложную многоходовку? — проворчал я, не до конца понимая смысл действий Лиходеда.

Со слов директора школы получалось, что Семён Семёнович не просто так затеял встретиться вне школьных стен. А ведь верно, какова вероятность того, что Лиходед просто ехал мимо? Ну, положим, пятьдесят на пятьдесят. Я пока плохо ориентируюсь в сельских улицах. Кто его знает, откуда ехал председатель и почему именно по той улице.

— Но как он узнал, что я пошёл по адресам? — задал я логичный вопрос. — В школу он не заезжал?

— Не заезжал. Егор Александрович, это село. Тут всем обо всех всегда и все известно.

— Юрий Ильич, так улицы пустые… Даже ребятишки куда-то подевались… Некому было сказать, что ходит по селу незнакомый человек… — я недоверчиво посмотрел на Свиридова.

— Дорогой вы мой человек, — добродушно улыбнулся директор. — На селе не бывает такого, чтобы вокруг никого. Другое дело, вы могли не заметить. Тут главное — знать, кому задать нужный вопрос.

— Но зачем? — задал я главный вопрос и тут же сам на него ответил. — Свирюгин?

— А вы догадливы, Егор Александрович, — похвалил Юрий Ильич. — Володя Свирюгин больная тема нашего Семёна Семёновича.

— Почему? Не потому ли, что отец Володи, прямо скажем, гражданин с низкой социальной ответственностью?

— Что? — изумился Свиридов. — Низкая социальная ответственность… Надо же… — директор покачал головой. — Хорошо сказано, Егор Александрович. Пожалуй, вы правы, можно и так сказать, отражает самую суть проблемы.

— Семён Семёнович переживает, что Володя пойдёт по стопам отца? Пить начнёт? — прямым текстом уточнил я.

— Не думаю. Свирюгин младший алкоголь не любит. Сам не пет, и пьющих презирает. Мальчику из-за этого сложно общаться со сверстниками. Ну, сами понимаете, танцы, пиво. Да-да, не удивляйтесь, — увидев скепсис на моём лице, заметил Юрий Ильич. — Все мы были молодыми и позволяли себе разные… излишества… Но Володя действительно не пьёт, считает, алкоголь — это порождение варварства.

— Почему именно варварства? — услышать такое от взрослого куда ни шло, но чтобы так считал подросток в семнадцать лет… для этого нужна причина. И Свиридов объяснил мне эту причину.

— Видите ли, Егор Александрович, — Юрий Ильич поднялся из-за стола, задумчиво прошёлся вдоль школьной доски. — Володя — непростой мальчик. Пока отец не пил, научил мальчика всему, что сам умеет. Василий Васильевич, он ведь талантливый механик. И сын в него пошёл. Вам ведь, наверное, Семён Семёнович рассказывал, что у Володи руки золотые?

— Было такое, — кивнул я.

— Это на самом деле так, — Свиридов подтвердил слова Лиходеда. — Василий Свирюгин не просто талант, он гений. Видимо, любовь к технике — это у них в крови. Отец Василия, тоже Василий Васильевич, — хохотнул директор. — Так вот, старый Свирюгин из ржавого корыта мог что угодно смастерить. Образно выражаясь… Хотя, думаю, если перед ним поставить такую задачу, он сумел бы всех нас удивить.

— Получается, семейство Свирюгиных — это вроде как местные левши? — задумчиво пробормотал я.

— Кто? Ах, да-да, что-то вроде того, — покивал директор.

— Отчего умер старый Свирюгин? — внезапно поинтересовался я. — От пьянства?

— Нет-нет, что вы, Егор Александрович. Васильич не любил этого. Ну, разве что рюмку-другую, так сказать, сто граммов фронтовых ещё мог себе позволить на День Победы. Но чтоб каждый вечер… Такого не было…

— Сын явно не в него, — проворчал я. — Подозреваю, он жену и детей поколачивает, вы знаете? — в упор глянул на Свиридова.

Директор вздохнул, кивнул и отвёл глаза.

— Но почему вы ничего не делаете? — возмутился я.

— Да сколько уж делали… — снова вздохнул Юрий Ильич. — И участковым стращали, и на товарищеский суд вызывали, и увольнением грозили, всё бестолку… Покается, месяц, другой, третий держится, а потом кто-то попросит помочь, ну и поставит бутылку за работу… — директор махнул рукой…

— Угу, невиноватая я, он сам пришёл, — проворчал я.

— Что, простите? — не расслышал Свиридов.

— Да это я так… Так что же Володя?

— Володя люто ненавидит пьянство… Капли в рот не берёт. Одноклассники одно время пытались его из-за этого дразнить, но у мальчишки железный характер, быстро всех на место поставил. Не поверите, он и в одноклассниках практически выработал презрение к пьянству, — заявил директор.

«Похоже, вот и неформальный лидер нарисовался в моём классе», — отметил я про себя.

— Да, вы что-то говорили про алкоголь и варварство.

— Ах, это, — смутился Юрий Ильич. — Видите ли, дед Володи очень любил читать. Василий тоже по молодости уважал книги. Вы удивлены?

— Нисколько, — пожал я плечами. — Почему любовь к чтению должна вызывать удивление?

— Ну, всё-таки несколько нетипичный случай для сельской семьи. Во всяком случае, у нас обычно материальное предпочитают духовному, — чуть смущённо пояснил Свиридов.

— Мне кажется, это один из тех мифов, которые не соответствуют действительности, — заметил я.

— Возможно… Так вот, Володя тоже очень любит читать. Один из его любимых писателей — Джен Лондон…

В голове вспыхнуло смутное воспоминание, хотя я никак не мог понять, как могут быть связаны Джек Лондон и алкоголь. Что-то знакомое, но я никак не мог уловить суть, хотя Лондона уважал и перечитал все книги, которые смог достать в своей советской молодости, да и потом, на пенсии с удовольствием читал произведения любимого автора.

— Так вот, когда умер дедушка Володи, именно я снабжал мальчика книгами. У меня хорошая домашняя библиотека. Вот в биографии писателя мальчик и вычитал о том, что алкоголизм — это порождение варварства, и держит оно человечество мёртвой хваткой со времён седой старины… — Юрия Ильич задумчиво нахмурился. — Дальше запамятовал.

— И собирает с него чудовищную дань, пожирая молодость, подрывая силы, подавляя энергию, губя лучший цвет рода людского… — процитировал я, вдруг ярко вспомнив эту цитату.

Однажды я её использовал в презентации, которую готовил для своих шалопаев по просьбе завуча по воспитательной работе. «О вреде курения и алкоголизма», — обычное дело для школы, в последние годы стало модно приглашать или участкового для беседы, или нарколога. Толку никакого, но галочка в трёх ведомостях стоит: в школьной, полицейской и у школьного психолога.

— Любите Джека Лондона? — с затаённой радостью поинтересовался Юрий Ильич.

— Каюсь, грешен. В смысле, есть такое дело, — тут же исправился я.

«Саныч, что-то ты рановато расслабился, за словами следи. Директор, конечно, мужик нормальный, но всё равно стоит думать сначала, а потом уже ляпать на автомате», — поругал сам себя мысленно.

— Так почему Семён Семёнович так переживает за Свирюгина младшего? Может, для начала стоит заняться укрощением старшего? А младший вроде и так со всех сторон положительный парень, — выдвинул я идею. — Вы говорите, что у Василия Свирюгина особые отношения с техникой, и сын в него пошёл. Но с чего-то же старший пить начал?

— Как отец умер, так и ушёл Василий в запой.

— Припоминаю, что-то такое Серафима Николаевна говорила… — нахмурился я. — Может, его закодировать?

— Что, простите? — изумился Юрий Ильич.

Я растерялся, пытаясь припомнить, зашивали алкоголиков в советское время, или нет. ЛТП — лечебно-трудовые профилактории существовали, точно знаю.

— Вы, наверное, про новшество? — сообразил Свиридов.

— Наверное, — осторожно согласился я, надеясь, что директор сейчас пояснит, что имеет в виду.

— Вот недавно в газете передовица была, про трудовые профилактории… К сожалению, Егор Александрович, это не наш случай… — вздохнул Юрий Ильич.

— Да почему же? — возмутился я. — Вызвать участкового, жена заявление напишет, потом суд и в профилакторий на лечение.

— Сразу видно, что вы городской житель, — печально улыбнулся директор. — Серафима на это никогда не пойдёт.

— Да почему же? — повторил я и едва закончил говорить, сообразил простую истину: потому что для деревенской женщины — это позор. И пускай на дворе не девятнадцатый век, и разводы имеют место быть, но разведёнка — это как осетрина второго сорта, а то и третьего. А по доброй воле посадить мужа за решётку, и неважно, что там его будут лечить, — этого в деревне не забудут никогда.

— Вижу, сообразили, да? — понятливо кивнул Свиридов.

— Сообразил… Но почему председатель не накажет… или не отстранит на время, в конце концов? Для острастки… Возможно, такое наказание подействует на Свирюгина…

— Василий с любой техникой на ты…

— Уборочная… — понятливо вздохнул я.

— И не только. Техника всегда ломается, а кроме Василия починить некому…

— И сына его Володи, — вспомнил я.

— Так точно. Потому и заботится директор о том, чтобы не свернул Володя с правильного пути, который он для него наметил.

— Это с какого же? — вскинулся я.

— А вы подумайте, — улыбнулся Юрий Ильич.

— Механика в колхозе? — неуверенно предположил я.

— Берите выше, главного механизатора.

Мы замолчали, думая каждый о своём. Алкоголизм в шестидесятые годы процветал повсеместно. Если не ошибаюсь, именно в шестьдесят седьмом Президиум провёл какой-то указ о принудительной борьбе с пьянством, в котором узаконивались профилактории, как способ перевоспитания пьяниц.

Беда только, что даже в них алкоголику трудно было попасть. Для начала нужно или раз шесть засветиться в вытрезвителе, только после этого товарища автоматически отправят на лечение. Либо родственники должны написать заявление. Потом медицинское обследование, суд, районный или городской народный, ну и всё, сушите сухари, гражданин алкоголик.

Со Свирюгиным этот номер не прокатит. Жена заявление не напишет, председатель колхоза подставлять под монастырь, в смысле под лечебно-трудовой профилакторий, ценный кадр тоже не согласится. Терять механика на полгода, а то и на все два, на такое Семён Семёнович вряд ли пойдёт. Даже при наличии молодой смены из династии механиков.

Володя Свирюгин первого сентября вернётся за школьную парту. В лучшем случае будет чинить технику после уроков. Да только железки имеют свойство ломаться внезапно, а парнишка учится в выпускном классе, и вряд ли кто его отпустит с уроков. Ну один раз, положим, директор согласится, но на постоянной основе — сильно сомневаюсь. Да и я, как классный руководитель, честно говоря, буду против.

Колхоз колхозом, но ломать парню жизнь не позволю. Десятый класс — ответственное дело, впереди экзамены, потом поступление. Если парнишка действительно такой толковый, ему самое место в институте. Не сдаст экзамены, и всё, армия, потом родной колхоз. Здесь ему, понятное дело, будут рады. Но, возможно, здесь и сейчас растёт юный Христианович, или, к примеру, новый Патон…

Саныч, остановись…

— Что? — очнулся я, выныривая из своих мыслей. — Прошу простить, Юрий Ильич, задумался, — я неловко извинился, когда понял, что директор дважды позвал меня по имени.

— Такова жизнь, Егор Александрович, к сожалению, есть вещи, на которые мы не можем изменить несмотря на, казалось бы, доступные рычаги влияния.

— М-да… — только и смог, что ответить я.

— Вот что, дорогой Егор Александрович, ступайте-ка вы домой, — после короткого молчания велел директор. — Насколько я знаю, вам должны некоторую мебель подвезти. Мужики ждать не будут, выгрузят во дворе. Ищи потом помощников…

— Мебель? — удивился я. — Откуда?

— Иван Лукич расстарался, — объяснил Юрий Ильич. — Мы ведь и правда вас так рано не ждали. По нашим расчётам вы должны были прибыть дней за десять до начала учебного года. А тут телеграмма на сельсовет пришла…

— Телеграмма? — ещё больше удивился я.

— Ну, да, от вас же телеграмма и пришла… — директор странно на меня покосился, словно ненадолго засомневался в моих умственных способностях, вернее, в психическом состоянии.

— Ах, телеграмма… — смущенно улыбнулся я, сделав вид, что просто запамятовал.

— Бывает, — согласился директор. — Побелить печь успели, траву частично покосить. Домашнюю утварь кой-какую… За дом уж простите… — Юрий Ильич смущённо развёл руками. — Какой нашёлся. Мы тут подумали, посоветовались и решили, лучше уж отдать вам для места жительства дом Таисии… наследников-то у неё и в самом деле нет… чего добру пропадать. Не подселять же вас, в самом деле, к одинокой старушке или вдовице, — пошутил директор. — Да и в дом колхозника определять молодого учителя… к командировочным… Хотя какой там дом, — Свиридов махнул рукой. — Название одно.

— Да я понимаю, Юрий Ильич, не переживайте, добро — дело наживное. Руки у меня их нужного места растут, справлюсь. Мне бы только инструментом разжиться, да кое-какой строительный материал раздобыть.

— С этим поможем, — уверенно заявил директор. — Этот вопрос мы с Иваном Лукичом обсуждали, выпишет необходимое. Да и Семён Семёнович, думаю, в помощи не откажет. Вы определитесь с объёмом работ, списочек подготовьте, чтобы, значит, честь по чести и с пониманием…

— Сделаю, Юрий Ильич, — довольной кивнул я.

Кажется, ремонт дома скоро сдвинется с мёртвой точки.

— Да, Егор Александрович, надо бы вам в бухгалтерию наведаться, подъёмные получить.

— Подъёмные? — уточнил я.

— Они самые… — подтвердил директор. — Опять же за проезд полагается компенсация. Пособие единовременное… — принялся перечислять Свиридов. — В бухгалтерию буквально завтра. А сейчас — ступайте-ка вы домой, — снова повторил Юрий Ильич.

— Может, помощь какая нужна? Я готов, — предложил я. — В коридоре парты…

— Нет-нет, Егор Александрович, пока директор отпускает, надобно соглашаться. Вот завтра ребята придут, и мы дружно всё и расставим.

— Ну, хорошо, — согласился я.

Если честно, обрадовался такому предложению. Тем более новости о том, что привезут какую-никакую мебель. Надеюсь, успею, и мужики помогут затащить её в дом. Хочется верить, что кровать тоже привезут.

— Юрий Ильич, — вспомнил я на пороге класса. — Подскажите далеко ли магазин?

— Магазин? А… конечно… От школы направо до конца улицы, там свернёте налево и примерно в середине увидеть сельпо.

— Вот спасибо, — обрадовался я. — Дома-то шаром покати, вчера Степанида Михайловна дважды накормила, сегодня уж сам буду справляться, — объяснил я свою радость.

— Вы и готовить умеете, Егор Александрович? — не поверил Свиридов.

— Есть немного, — подтвердил я. — Как-нибудь обязательно угощу вас паэльей, — пообещал я. — Хотя нет, паэлья не получится. Ну, значит, рататуем.

— Мудрено говорите, Егор Александрович, — покрутил головой Юрий Ильич.

— Всё просто, товарищ директор, рататуй — блюдо французской кухни, из овощей, — ругая себя за несдержанность, пояснил я.

— А паэлья? — уточнил Свиридов.

— Испанская еда из риса, — про то, что для приготовления нужны креветки и прочие морские гады, уточнять не стал.

— До завтра, Егор Александрович.

— До завтра, Юрий Ильич.

Мы попрощались, и я отправился в магазин, а затем домой. К слову сказать, к дому я подошёл одновременно с грузовой машиной, на которой привезли кровать, стол, пару стульев и платяной громоздкий шкаф. С помощью мужиков и какой-то матери мы занесли этот шедевр советского мебельного искусства в маленький домишко. Комната сразу уменьшилась наполовину, но я бы доволен. Кровать поставил возле одного окна, рабочий стол возле другого, стулья расставил вдоль стены.

Засыпая, снова думал о том, что скажу завтра ребятам и стоит ли заводить разговор о том, что случилось сегодня. Потом мои мысли перескочили на скорую встречу с Ольгой Николаевной. С бывшей учительницей обязательно нужно встретиться. Судя по тому, что рассказал о Свирюгине директор, класс достался мне не самый простой, с подводными камнями и омутами.

Забегая вперёд, могу сказать одно: до первого сентября с Новиковой Ольгой Николаевной мне встретиться так и не удалось. Всё пошло не по плану.

Глава 17

Утро следующего дня началось со стука в окно.

— Егор Ляксандрыч, доброго утречка! — раздался знакомый голос. — Я тута тебе рыбки на жарёху принёс! — разорялся Митрич, перебрался на крыльцо и стукнул кулаком в дверь.

— Доброе утро, Василий Дмитриевич, — я вышел на улицу, потянулся, дёрнул плечами, ёжась от свежего воздуха. — Что-то случилось? — переспросил я у мужичка, который возился с каким-то ведром.

«На рыбалке был», — догадался я, заметив самодельную удочку, аккуратно прислонённую к столбику, на котором держался навес над ступеньками.

— Рыбки, говорю, на завтрак принёс. Во! — Митрич поднялся и потряс связкой речной рыбёшки. — А? По утрянке наловил.

— Спасибо, конечно, Василь Дмитрич, — поблагодарил я деда за заботу. — Только мне на работу собираться, не до жарёвки. Да и сковороды у меня нет, впрочем, как и масла, — подумав, ответил я.

— Ох, ты, же, беда, — Митрич застыл, растеряно глядя на меня. — Ну, это ничего! Это я мигом! — тут же засуетился дедок, засовывая добычу обратно в ведро. — Ты, Егор Ляксандрыч, не переживай. Я сам пожарю, к обеду принесу.

— Василий Дмитриевич, ну, право слово, не надо, не беспокойтесь, правда, — принялся я убеждать непоседливого соседа. — Я сегодня в школу на весь день. Дел очень много, не знаю, когда освобожусь. Да и был я вчера в магазине, продукты у меня имеются.

Уточнять, что из съедобного у меня в основном консервы и хлеб, я не стал. А то ещё продуктов натащит.

— Ты, Егор Ляксандрыч, не беспокойся, я всё понимаю, — закивал Митрич. — Ты вот что, ты собирайся, а я к тебе вечерком заскочу, рыбки жареной притащу. Посидим, покалякаем о том, о сём, — дедок выжидательно на меня посмотрел.

Я улыбнулся в ответ на его хитрость и поинтересовался:

— Василь Дмитрич, а скажите честно, вы тоже за Свирюгина пришли просить?

— За Вовку-то? Дык не то, чтобы… но ежели надо… — Митрич сдвинул кепку на лоб, задумчиво почесал затылок. — Так-то я за внучка поговорить хотел, Егор Ляксандрыч, за Серёжку…

— И что не так с вашим внуком, Василий Дмитриевич? — присаживаясь на ступеньку, полюбопытствовал я.

— Что не так? Натворил чего? Ух, зар-раза! Ох, я ему… — Митрич погрозил кулаком небесам.

— Успокойтесь, Василий Дмитриевич, я с вашим внуком ещё незнаком, — улыбнулся деду.

— Егор Ляксандрыч, так я это… чего сказать хотел-то… — замялся мужичок.

— Василий Дмитриевич, — мягко сказал я. — Мне на работу надо собираться. Может, вечером поговорим? — вопросительно посмотрел на собеседника.

— Ох, да вы собирайтесь, Егор Ляксандрыч, — Митрич резко перешёл на «вы», разволновался. — Я чего сказать-то хотел… Серёжка Беспалов… внук мой… Он парнишка так-то хороший… Но вы уж ему спуску не давайте, паразиту. Ежели что, я ему устрою кузькину мать… — пригрозил добрый дедушка.

— Хорошо, Василий Дмитриевич, не беспокойтесь, — я поднялся, но Митрич топтался возле крыльца и не собрался уходить.

— Одни мы его с бабкой воспитываем-то, Егор Ляксандрыч… такие дела… — развёл руками дядь Вася. — Как могём, так и воспитываем… А ведь хочется, чтобы всё как у людей! И учёба там, и потом… А что я могу? — Митрич вскинул голову и уставился на меня повлажневшими глазами. — Уроки не могу… больно мудрено нынче в школе-то… — вздохнул мужичок. — Сам он елозится чегой-то… учит… Нам с бабкой помогает, это само собой… Хороший он у нас, добрый, чисто телок… — Митрич снова вздохнул.

— Так от меня-то что требуется, Василий Дмитриевич? — уточнил я, прервав затянувшееся молчание.

— А? Так это, Егор Ляксандрыч, ты уж пригляди за внучком, сделай милость… Как ты есть классный ру-ко-во-ди-тель у Серёжки-то нашего.

— Так чего приглядывать, сам же говоришь, Василь Дмитрич, хороший парнишка у вас с женой растёт, — удивился я.

— Время такое, — философски заметил дядь Вася.

— Какое? — ещё больше изумился я.

— Выпускное, — Митрич задрал вверх указательный палец. — Ежели упустим парня, всё, будет коровам хвосты на ферме крутить, — обречённо вздохнул воспитатель молодого поколения.

— Учится он как?

— Кто?

— Так Серёжа ваш хорошо учится? Или на двойки?

— Что ты, Егор Ляксандрыч! Это без двоек… Тройки есть, скрывать не стану, — ещё один печальный вздох. — Но без баловства. У меня не забалуешь. Я ежели чего, могу и хворостину выломать, — сурово заявил старик.

— Присмотрю, вы не волнуйтесь так, Василий Дмитриевич. Всё с вашим Серёжей будет хорошо. Выучится, сдаст экзамены, поступит в училище, получит профессию…

— Ох, беда… — испугался Митрич.

— Да отчего ж беда? — не понял я.

— Так уедет в город, останемся с бабкой одни век доживать… — сокрушённо покачал головой Митрич. — Пойду я, Егор Ляксандрыч…

— До свидания, Василий Дмитриевич.

— Так я зайду вечерком-то, рыбки занесу, Егор Ляксандрыч? — Митрич очнулся, охнул, обернулся и вопросительно на меня уставился.

— Василь Дмитрич, вы ведёрко с рыбой забыли, — я показал на добычу, которая осталась вместе с удочкой стоять возле крыльца.

— Ох, ты ж, голова дурная! — мужичок засуетился, торопливо подошёл к своим вещам, подхватил ведро, удочку и посмотрел на меня.

— Заходите, конечно, Василий Дмитриевич, буду рад. Только я не знаю, во сколько домой вернусь, — растерялся я.

— Это ничего, — подмигнул Митрич. — Не переживай, Егор Ляксандрыч, сам разузнаю. Ты вот что… ежели надо чего, или помочь по хозяйству, говори, не стесняйся. Подсоблю.

— Спасибо, — поблагодарил за предложение, подумал и поинтересовался. — Мне бы инструментов каких, я тогда и сам справлюсь, — попросил у дедка.

— Так это запросто! — обрадовался старик. — Вечером принесу. А чего надо?

— Ну, молоток да гвозди точно нужны, — задумался я. — Пилу бы ещё.

«Надо перенести список из головы на бумагу, — подумал я. — Вроде всё распланировал, а как время пришло, так всё из головы и вылетело».

— И гвоздичков принесу, — закивал Митрич. — Ты, Егор Ляксандрыч, только не подумай, что я из-за Серёжки, — собеседник с подозрением на меня посмотрел.

— И в мыслях не было — заверил я. — Василий Дмитриевич, миленький, давайте вечером, а? На работу опоздаю, нехорошо…

— Ох, ты, всё, убег! Вечерком жди! — велел Митрич и отбыл по своим делам.

Я торопливо привёл себя в порядок, наскоро сделал несколько упражнений. Пару раз наклонился, отжался, на полноценную зарядку времени не оставалось. Расстроился, что не успею выпить чаю, пожалел, что в шестьдесят седьмом вряд ли раздобуду где-нибудь хороший кофе. Сжевал пару кусков хлеба, присыпав их солью, налил в кружку воды, прошёл в комнату и открыл дверцу шкафа, размышляя, что на себя надеть.

Идти в костюме глупо, но и трениках в школу не пойдёшь, статус не позволяет. Плюнул, нацепил вчерашнюю одежду, решив с подъёмных непременно съездить в город, прикупить какой-никакой одежды и посуду. В результате утренних внезапных гостей, долгого раскачивания, в школу я едва не опоздал.

— А вас уже ждут, Егор Александрович, доброе утро — улыбнулся директор, встречая меня на крыльце.

— Доброе утро. Неужели опоздал? — расстроился я.

— Вовремя. Это ребята пораньше пришли, привычка, знаете ли, деревенская. Кто рано встаёт, тому… — Юрий Ильич растерянно замолчал, сообразив, что вроде как пословица не соответствует духу времени.

— Тому всё удаётся сделать быстро и до обеда, — подхватил я.

— Верно, Егор Александрович, — облегчённо выдохнул Свиридов. — Ну, пойдёмте знакомиться с вашими подопечными.

— С удовольствием, Юрий Ильич, — откликнулся я, и мы с директором отправились в класс.

— Здравствуйте, дети, — поздоровался Свиридов, переступив порог класса.

— Доброе утро, ребята, — поприветствовал я своих будущих учеников, вслед за директором входя в класс.

В ответ раздался нестройный хор голосов, отвечающих на приветствие.

Парни и девочки в ожидании учителя разбрелись по всему классу. Кто-то сидел на подоконниках, две девочки рисовали на доске незамысловатые рисунки, увидели нас с директором и тут же затёрли их ребром ладони. Отряхнули руки и отошли к окну, возле которого стояла невысокого роста девчушка с двумя косами, перекинутыми на грудь. Художницы пристроились возле одноклассницы и принялись с любопытством меня разглядывать.

— Ребята, с этого дня у вас новый классный руководитель… — начал было Свиридов, но договорить ему не дали. Ребята загомонили, заговорили разом.

— Как так?

— А Ольга Николаевна?

— Не нужен нам новый классный. У нас своя имеется.

— Ребята! — чуть повысив голос, чтобы перебороть шум, позвал Юрий Ильич. — Минуточку внимания!

Директор дождался, когда все стихли, окинул всех строгим взглядом и продолжил.

— Итак, с этого дня у вас новый классный руководитель. Зовут его Зверев Егор Александрович. Прошу любить и жаловать, — Свиридов чуть повернулся, кивнул мне, приглашая выйти вперёд.

Я доброжелательно улыбнулся, поочерёдно посмотрел на каждого, кто присутствовал в классе, и ещё раз поздоровался. В ответ настороженное молчание.

— Ребята, все вы знаете, что Ольга Николаевна попала в больницу, — продолжил Юрий Ильич

— Но она же вернётся, — уверенно произнесла девчушка с двумя косами, которую я приметил у окна.

— К сожалению, когда вернётся Ольга Николаевна, неизвестно.

— С ней что-то случилось? Или с ребёночком? — заволновались девушки, подавшись к директору.

— Насколько я знаю, пока ничего серьёзного, — успокоил учениц Юрий Ильич.

— Пока? — уточнил один из парней.

— Пока всё в порядке, Володя, — Свиридов выделил голосом слово «пока».

Я кинул короткий взгляд на парня. Похоже, это и есть тот самый Свирюгин, за которого просил Семён Семёнович. Судя по списку, имена в моём классе не повторялись. Владимир мне пришёлся по душе. Крепкий высокий парнишка, с тёмно-русой короткой стрижкой, чисто одетый, с открытым симпатичным лицом. Думаю, девочки на него уже засматриваются.

Только глаза у мальчишки закрытые, ни эмоций, ни чувств не прочитать. Наши взгляды скрестились, я доброжелательно улыбнулся. Свирюгин на улыбку не ответил, и через несколько секунд отвёл глаза. Ладно, поживём, разберёмся. Я переключился на остальных ребят, слушая речь директора.

— Но велика вероятность некоторых проблем, — обтекаемо пояснил директор. — Потому врачи настояли на том, чтобы Ольга Николаевна легла в больницу на обследование. Потом, вероятно, ваша учительница сразу уйдёт в декрет.

Свиридов строго посмотрел на каждого.

— Как вы понимаете, в такой ситуации мы не можем оставить класс без наставника. Выпускной класс, — директор сделал паузу, затем продолжил. — Впереди нелёгкий год. Я надеюсь, вы подружитесь со своим новым классным руководителем. И закончите выпускной класс достойно. Не подведёте Ольгу Николаевну, — с нажимом произнёс Свиридов. — Она учила вас с первого класса, думаю, ей будет приятно узнать, что вы большие молодцы и в учёбе, и по дисциплине.

Юрий Ильич внимательно посмотрел на двух парней. Черноволосый коренастый мальчишка, сидевший на подоконнике, в ответ на строгий директорский взгляд широко улыбнулся. Стоявший рядом с ним белобрысый худощавый парень дёрнул плечом, скривил губы и отвёл глаза в сторону. Если я правильно понимаю, эти двое — проблемные ребята. Разберёмся.

— Егор Александрович — учитель географии. Кроме того, он будет вести ботанику, зоологию и анатомию.

— Анатомию? — парни оживились, девочки что-то фыркнули в их сторону и засмущались.

— Это что, пестик, тычинки будем изучать, товарищ учитель? Так мы уже немаленькие, знаем, откуда дети берутся, — выступил вперёд широкоплечий курносый богатырь.

— Егор, — одёрнул его Юрий Ильич и покачал головой. — Познакомьтесь, Егор Александрович, ваш тёзка — Егор Волков. Спортсмен, учиться неплохо, хотя мог бы и лучше. Дисциплина иногда хромает, но в целом положительный парень, — отрекомендовал Свиридов.

— С пестиками и тычинками пора заканчивать, Егор, — улыбнулся я. — А вот к детям тебе переходить ещё рановато.

— Это почему? — удивился пацан.

— Женилка не выросла, — доверительно сообщил я.

Свиридов изумлённо на меня посмотрела, но промолчал. Ребята и девчата нахмурили лбы, пытаясь понять, что я имею в виду. Первыми сообразили девчонки. Потом дошло и до парней. Егор чуть покраснел, зыркнув на меня из-под насупленных бровей.

— И то верно, Егор Александрович, — с вызовом произнесла Лена Верещагина. — Сила есть, ума не надо, правда, Горка? — нежным голоском поинтересовалась Лена.

Пацан скрипнул зубами, но ничего не ответил.

— Вот и замечательно, продолжим. С Верещагиной вы уже познакомились. Рекомендую привлекать в художественную самодеятельность. Леночка прекрасно декламирует стихи, очень артистична.

— Артистка, — ехидно буркнул Егор, не глядя в сторону Верещагиной.

«Кажется, между этими двумя что-то есть, — подумал я. — Во всяком случае, Егор, похоже, к ней неравнодушен. Надо присмотреться».

— Даша Светлова, отличница, активистка, первая помощница Ольги Николаевны, староста класса.

Девушка с двумя косичками светло мне улыбнулась.

— Рядом с ней Нина Новикова, отличница, рукодельница. Лучшая бегунья класса.

Нина смущённо покраснела, но голову продолжала держать высоко.

— Ирочка Любавина, добрая девочка, она у нас первая помощница с октябрятами. Любит с детишками возиться, мечтает стать воспитателем.

Круглолицая брюнетка с двумя хвостиками добродушно улыбнулась и чуть спряталась за соседку.

Директор представлял ребят одного за другим, я улыбался, кивал и ненавязчиво изучал лица мальчишек и девчонок, отмечая реакции, жесты, поведение.

— Ну, вроде обо всех рассказал. Егор Александрович, ваша очередь, — передал мне слово Юрий Ильич.

— Рад нашему знакомству, надеюсь, мы с вами найдём общий язык. О себе скажу коротко: окончил школу, отслужил в армии, закончил педагогический, выбрал работу в сельской школе.

— Так выбора нет, по распределению назначили, — прокомментировал черноволосый пацан с подоконника. Фёдор Швец, если верить завхозу, раздолбай и шалопай.

— Институт я закончил с отличием, мне предлагали место в столичной школе. Я выбрал свой путь, — коротко рассказал я.

«Вот дурак!» — присвистнул кто-то. Я улыбнулся, давая понять, что услышал, но никак не прокомментировал ценное замечание.

— Ладно, ребята, — заторопился директор. — Ваша задача на сегодня покрасить полы классе, привести всё в порядок. Разнести парты по остальным кабинетам. Как самые сильные и старшие помогите младшим, — Юрий Ильич прервал гул возражений. — Остальные новости расскажет Егор Александрович. Ребята, я на вас надеюсь!

Директор ещё раз обвёл девчонок и парней строгим взглядом и двинулся на выход. На пороге класса Юрий Ильич задержался:

— Егор Александрович, если понадоблюсь, мы со Степаном Григорьевичем в мастерской, — многозначительно произнёс директор и покинул кабинет.

— Я вас понял, — успел ответить я, и мы остались одни.

— Какие ещё новости? — тут же поинтересовался Свирюгин.

— А новости такие, Володя. Директор обозначил фронт работ для нашего класса. Если мы сегодня выполним всё, то завтра вы сможете вернуться на работу в колхоз. Это будет засчитываться как школьная трудовая практика.

Ребята довольно зашумели.

— Но это касается только тех ребят, кто трудится в колхозе. Остальные вместе со мной будут приводить в порядок родную школу.

— Это нечестно! — возмутилась Лена.

— Всё правильно директор решил, — не поддержала Верещагину Даша Светлова. — Кто тебе мешал пойти на ферму?

— Коровам причёски на хвостах вертеть, — хохотнул Егор.

— Да ты! — начал было Лена, но я прервал начинающуюся ссору.

— Ребята, чем быстрее мы начнём, тем быстрее закончим. Предлагаю следующий план: парни идут со мной заниматься партами. Девочки остаются в нашем кабинете, моют окна, шкаф и протирают пол. После чего мы дружно красим полы и расходимся по домам.

— А парты? — задала резонный вопрос Даша.

— Парты… Думаю, полы за пару дней высохнут, предлагаю парням вечером после работы собраться в школе и расставить столы в классе.

— Хороший план, — одобрил Свирюгин. — Пётр, Серёга, остаётесь помогать девочкам. Воды с колонки натаскаете, заодно проследите, чтобы не упали. Стулья держите.

— Хорошо, — покладисто согласились Беспалов, внук Митрича, и Савельев.

— Остальные разбиваемся по двое и берём по классу. Вы не против, Егор Александрович? — вежливо уточнил Свирюгин, закончив распределять работу.

— Спасибо за помощь. Очень дельное решение, — похвалил я.

— Тогда за работу.

Ребята зашумели, двое парней подхватили два вёдра, непонятно откуда возникших в кабинете. Наверное, кто-то из девочек принёс с собой, предположил я, потому что в таре находились газеты и чистые тряпочки. Видимо, чтобы вымыть окна. Содержимое вёдер пацаны высыпали на пол под возмущённые возгласы девчонок. Остальные мальчишки вышли в коридор и рассредоточились по школе.

Вскоре здание наполнилось шумом, голосами, перекрикиванием. Я вместе с Пашей Барыкиным остался работать на первом этаже. Мы как раз подхватили очередной тяжёлый стол, чтобы занести в класс к второклашкам, когда наверху раздался шум, а затем из окна второго этажа что-то выпало и тяжело приземлилось на клумбу.

Из нашего кабинета раздался дружный девчачий визг, а через минуту в коридоре показался испуганный Фёдор Швец.

— Егор Александрович! Так это… Сашка Бородин упал…

— Куда упал? — не понял я, но отчего-то сразу напрягся.

— Так это… со второго этажа шибанулся, — пояснил Федька.

— Где? — похолодел я.

— Там, — махнул рукой Федька в сторону выхода. — Похоже, это… насмерть.

— С чего ты взял? — рванув дверям, уточнил я.

— Так, эта… он с подоконника чертыхнулся… вместе со стулом… Ну и его стулом придавило, — в подробностях поведал ученик.

Глава 18

Я выскочил на порог школы и кинулся налево. Окна нашего класса выходили на ухоженную широкую клумбу с какими-то цветами и кустами. Кажется, в одном углу росла даже сирень, но это не точно. Ботаник из меня аховый.

За мной следом топал Фёдор Швец, на бегу рассказывая всё больше и больше подробностей.

— Егор Александрович, он вон там! — крикнула Даша, перевесившись через подоконник.

— Даша! Не выпади! — рявкнул я.

— Хорошо, — кивнула ученица и немного отпрянула, но продолжала махать рукой в ту сторону, где пышно цвёл какой-то кустарник.

— Он из соседнего класса выпал, то есть, из окна… — бормотал за моей спиной Федька. — Я не успел, простите, Егор Александрович.

— Что он делал на подоконнике? — уточнил я, высматривая пострадавшего.

— Дальше! — крикнула Даша. — Он из последнего класса выпал! Туда, к сирени!

«Значит, всё-таки сирень, — машинально отметил я. — А цветёт, наверное, какая-нибудь калина…»

Я резко затормозил. Фёдор едва не врезался в мою спину.

— Что, Егор Александрович? — просипел пацан мне буквально в ухо.

— Стой здесь, — приказал я.

— Да я помогу, вы чего, — возмутился Фёдор.

— Я сказал, стой здесь. Не затопчи следы.

— К-какие следы? — икнув, переспросил Швец.

— Преступления, — недолго думая, ответил я, разглядывая неподвижно лежащее тело. Точнее, торчащие из-за куста ноги.

— К-какое преступление? — снова икнул Федька, но уже более испуганным голосом.

— Предполагаемое. Стой здесь, говорю, — я оглянулся на бледного икающего Фёдора, погрозил ему пальцем и двинулся к упавшему парнишке.

— Егор Александрович, ну что там? — взволнованно запричитали сверху девочки.

Так, похоже, девушки не участвовали в театральной постановке, которую решили разыграть для меня парни. Любопытно, Свирюгин и сын Митрича тоже участвовали в этом шоу?

— Да какой там, — задрав голову кверху, заверил Фёдор. — Видали, как чертыхнулся? Похоже, все кости переломал, уж будьте уверены, — авторитетно заявил Швец.

— Ой, какой ужас! Федь, ну что там? — заголосили на разные голоса девчонки.

Я кинул быстрый взгляд в сторону мастерской, где, по идее, должны сейчас находится завхоз Степан Григорьевич вместе с директором Юрием Ильичом. Пока тихо, видимо, падал Бородин не очень громко, раз начальство не услышало. Я ухмыльнулся.

— Всё плохо! — трагическим голосом возвестил Федька. — Вижу ноги! И стул! Точно, теперь без ног останутся. Отрежут.

— Почему?

— Гангрена! Точно вам говорю! — выдал «умную» мысль Швец.

— Федька, ты дурак!

— Ой, мамочки, девочки, мне страшно!

— Люська! Не реви! Неясно ещё ничего!

— Надо врача, девочки! Нужно срочно врача!

— Да погоди ты, Егор Александрович сейчас разберется!

— Егор Александрович, ну что там? — взволнованный голос Даши.

— Пока непонятно, — остановившись в двух шагах от предполагаемого трупа, нейтральным тоном оповестил я.

— Егор Александрович, ну что там? — продублировал вопрос парнишка за моей спиной.

Я оглянулся на Фёдора, который нервно переступал с ноги на ногу, вытянув шею, пытался рассмотреть место, где лежит тело.

— Похоже, всё, — с печалью во взоре глянув на Федьку, ответил я.

— Как все? — опешил Швец. — Не может быть!

— Окончательно, — отрезал я и отвернулся от ошарашенного ученика.

«А вот нечего шутки юмора шутить со старшим по званию», — ухмыльнулся про себя.

— Как так-то? — растерянно пробормотал Фёдор. — Егор Александрович, вы уверены?

— Абсолютно, — самым серьёзным тоном, на какой был способен, подтвердил я. — Переломы несовместимые с жизнью.

— Ой, дева-а-а-чки!

— Что же теперь будет?

— Надо к директору бежать!

— Врача надо, говорю вам!

— Егор Александрович! Ну что там? — снова голос Даши. На этот раз требовательный.

— Всё в порядке, девушки, не переживайте, — постарался успокоить взволнованных учениц.

Чёрт, поморщился я, совсем забыл про девушек. Моё представление предназначалось не для них.

То, что Саша Бородин, выпавший из окна, жив и здоров, я понял сразу, едва увидел позу, в которой лежал несчастный пострадавший. Как и то, что парнишка в принципе не вываливался из окна, и уж тем более на него сверху не падал стул. Похоже, парни решили проверить нового учителя на вшивость. Ну а я решил им подыграть, чтобы впредь неповадно было.

Судя по всему, Федя Швец сейчас лихорадочно размышляет, что могло случиться и как так получилось, что товарищ пострадал. При том что из окна не падал. Похоже, из класса вылетел только стул, который потом благополучно и уложили на театрально раскинувшего руки и ноги Бородина. Хорошо хоть мнимый пострадавший не додумался вывалить язык, иначе я бы точно не выдержал и заржал громко вслух.

Александр Бородин лежал на ветках кустарника, картинно раскинув руки и ноги, на его груди возлежал кверху тяжёлый школьный стул. Похоже, парни не придумали, чем изобразить кровь, поэтому слегка измазали пацану щёки мелом. Видимо, для придания мертвенной бледности.

Ну что ж, актриса у нас в классе имеется, а вот и в пару к ней отыскался актёр. Будем организовывать театральный кружок.

— Швец, чего тут? — раздался с крыльца знакомый голос.

— Да вот… — Фёдор шмыгнул носом. — Санек упал… Егор Александрович говорит, всё, кранты…

— Чего? — опешил Свирюгин.

«Значит, Владимир в дурацком розыгрыше участия не принимал, отметил я про себя. — Как и девочки».

— Ребята, я что, один должен вкалывать? Вы чего тут, а? — на порог вышел ещё кто-то из учеников.

— Егор Александрович, может, врача? — спросил Свирюгин.

— Тут скорее милиция нужна, врач уже не поможет, — я повернулся к парням.

— Да не может быть! — психанул Федька. — Егор Александрович! Как так-то! Тут же невысоко! Чего вы? Санёк! Ты чего? Давай, поднимайся, — распсиховался Швец.

— Так, Фёдор, вы чего тут устроили, а? — Свирюгин навис над Фёдором.

— Да ничего! Он там на окно залез… на подоконник… ну и шваркнулся… а потом стул…

— А зачем Александр полез на подоконник? Да ещё и на стул забрался? — поинтересовался я, стараясь не улыбаться.

Позади меня едва слышно шевельнулся «труп». Похоже, от неудобной позы, вывернутых руки и ног, тело стало затекать. Ничего, пусть помучается.

— Егор Александрович! Что делать? — на порог школы высыпала стайка девчонок.

— Вот зачем он полез на окно? Кто его просил?

— Да там это… — забормотал Федька, явно не понимая, что происходит. — Поправить надо было… Егор Александрович! — пацан нервно дёрнул плечом. — А Санек он точно… того…

— Точно, — с печалью в голосе подтвердил я.

Жестоко? Может быть. Но лучше сразу дать понять, что со мной такие шутки не проходят. Да и над другими людьми не стоит так жестоко издеваться. А если бы на моём месте оказался пожилой учитель? И у него прихватило бы сердце. Великовозрастных недорослей стоит хорошенько попугать, чтобы впредь неповадно было.

Да, не все заслужили такое наказание, но тут уже ничего не поделаешь. Как говорится, один за всех, и всё за одного, — этого принципа я придерживался, когда учительствовал в своём прошлом будущем. Этот же принцип намерен продвигать в жизнь здесь, в своём теперешнем настоящем.

Ребята застыли на пороге школы стайкой напряжённых воробушков. Я вглядывался в лица каждого, пытаясь вычислить, кто ещё принимал участие в инсценировке. По всему выходило, что организаторов только двое — Фёдор Швец и Александр Бородин, который за моей спиной неумело изображал разбившегося насмерть.

— Федька, ну ты… — покачал головой Свирюгин.

— А что я? — взвился Фёдор. — Мы не хотели… Случайно получилось… Он не должен был… — жалобно закончил Швец.

— Ребята, в кабинете Юрия Ильича имеется телефон? — поинтересовался я, не двигаясь с места, но стараясь держать в поле зрения мастерскую.

— Имеется. Врачу позвонить, Егор Александрович? — твёрдым голосом уточнила Даша Светлова.

— Ой, ма-амо-очки-и! — всхлипнула одна из учениц и уткнулась лицом в плечо подруги.

— Успокойся, Люся, ну что ты! Ну!

— Что теперь будет? — растерянно оглянувшись на парней, спросила Лена Верещагина.

— Сначала вызовем милицию, потом вас всех допросят.

— За что? — вскинулся Пётр. — Мы же ничего не видели и не знаем!

— Так положено, — буркнул Свирюгин.

— А потом? — пропищал кто-то из девушек.

— А потом меня, скорей всего, арестуют, — пожал я плечами. — И посадят.

— Да за что? — снова Пётр.

— Потому что я ваш классный руководитель, — терпеливо объяснил я. — И за вас отвечаю.

— Чего за нас отвечать мы уже взрослые, — буркнул Волков.

— Исполнится восемнадцать, будете взрослыми. Но и отвечать тогда придётся по другому закону, — ответил я.

— Это по какому по-другому? — удивилась Нина Новикова. — У нас один закон, коммунистический.

— Не говори глупости. Нина, — одёрнула одноклассницу Даша. — Егор Александрович имеет в виду, если мы что-то натворим, то спрос будет как со взрослого. Могут и в тюрьму посадить. Да, Егор Александрович?

Я мысленно чертыхнулся и не стал отвечать. Кажется, уголовная ответственность в Советском Союзе для подростков наступала немного раньше, чем в моём будущем. А за некоторые особо тяжкие преступления несовершеннолетние вполне могли загреметь за решётку и в четырнадцать лет, и в шестнадцать.

Собственно, если память мне не изменяет, в советской уголовной практике начала шестидесятых годов имеется одна-единственная история, в которой пятнадцатилетнего преступника расстреляли. Причём пацан уверовал в то, что ему ничего не грозит, и даже сотрудничал со следствием. Но советская общественность настолько оказалась шокирована и возмущена цинизмом малолетнего преступника, что морального урода приговорили к высшей мере наказания.

— Что? — переспросил я у Свирюгина.

«Саныч, тебя опять выкидывает в другую реальность, давай, заканчивай этот цирк», — приказал себе.

— За что вас накажут? Виноваты вот эти два дурака, — Владимир скривился и показал сначала на бледного Фёдора, затем кивнул в сторону Бородина, по-прежнему лежащего в кустах.

— Пока вы находитесь в школе, я несу за вас ответственность. Всё то время, пока у вас идут уроки, практика или дополнительные занятия. Если вы сбежали с уроков, а в это время с вами что-то произошло, учителя накажут по всей строгости закона. То есть меня. Недоглядел, значит, плохо исполняю свои профессиональные обязанности.

Не в курсе, действовало ли такое правило в советской образовательной системе, но это первое, что внушили мне директор и завуч по воспитательной работе, когда я пришёл работать в школу.

— Да ну… — выругался Фёдор и рванул к кустам.

Упал на колени перед товарищем, откинул стул в сторону и приложился ухом к сердцу. Весь класс в гробовом молчании вместе со мной наблюдал за происходящим.

— Федька, ну чё, можно уже вставать? Ноги затекли, — шёпотом пожаловался пострадавший. — Учитель за директором побежал? Че-то долго он… я чуть не уржался, когда он тебя лечил… Ребят, ну чё, классная же шутка? А?

Меня Санек не видел из той позиции, в которой находился.

— Федь, ну так чё, встаю, а? Долго же вы болтали! — закряхтел Бородин, разгибая руки и ноги.

— … … ты живой? Санёк! Живой! Ребята, он живой! — завопил Фёдор, вскакивая с травы. — Егор Александрович! Он жив! Вы чего! Вы чег… — Швец наткнулся на мой строгий взгляд. — Вы знали? — упавшим голосом спросил пацан. — Вы знали, — ответил сам себе, зыркнув на меня исподлобья. — Ну вы и… — парнишка восхищённо покрутил головой.

Однако какая крепкая психика. Только что едва не бился в истерике, а тут на тебе, уже восхищается игрой другого игрока, который его переиграл.

— Ну вы придурки! — отчеканила Даша Светлова.

— Дураки!

— Да вы… дураки вы! — выкрикнула Люся и снова заплакала.

— Швец, ты совсем того? — сплюнул Свирюгин.

— Да пошёл ты! — огрызнулся Фёдор, не глядя на ребят, хотел что-то добавить, но тут за нашими спинами раздался возмущённый голос завхоза:

— Па-ачему стул на улице валяется?

Следом за ним поинтересовался Юрий Ильич:

— А что тут у вас происходит?

Картина Репина «Приплыли!»… или не ждали? Короче, встряли!

Глава 19

Десятиклассники замерли, напряглись, частично растерялись. И отчего-то все как один уставились на меня. Длинный, как шпала, Санёк, недавно отыгрывавший покойника, как-то весь скукожился и постарался стать незаметней. С его ростом это в принципе невозможно. Фёдор скривился, словно съел лимон, но упрямо вскинул голову, вид принял гордый и независимый, даже руки в карманы заснул, видимо, для пущего эффекта. Но я успел заметить обречённый взгляд Швеца, который он кинул в мою сторону, прежде чем изобразить на лице равнодушие и полный пофигизм.

Что удивительно, ребята молчали, никто из них не старался утопить виновников наступившего торжества. Я быстро оглядел каждого, но не приметил желания сдать товарищей, несмотря на идиотскую шутку, которую учудили Федька с Саньком. Тут либо я чего-то не понимаю про этих двоих шутников, либо класс мне достался дружный, со своим понятием чести и товарищеских отношений.

С трудом верилось, что никто не побежит потом втихушку и не настучит директору, но пока все как один дружно молчали.

Пока я соображал, что придумать в наше оправдание, пауза сильно затянулась. Степану Григорьевичу надоело дожидаться ответа, и он, как истинный хозяйственник, точно определил виновников.

— Федька! Опять ты? Что на этот раз? — рявкнул завхоз.

Фёдор мотнул головой, насупился и набычился ещё больше, но ничего не ответил. Зато я, наконец, сообразил, как отмазать шутников.

— Добрый день, Степан Григорьевич. Вы уж простите, это моя вина, — улыбнувшись, начал я.

— Как так-то? — опешил завхоз, перевёл на меня взгляд и сурово поджал губы.

В процессе этой кутерьмы мы совсем позабыли про директора. Юрий Ильич молча наблюдал за развитием событий, не пытаясь встрять, терпеливо ожидал ответ на свой вопрос. Похоже, всё-таки права моя интуиция, хороший мужик директор, понятливый. Свиридов ведь явно понял, что десятый класс что-то начудил, что неспроста все десятиклассники высыпали на порог и таращатся на меня, Федьку и Санька. Но не стал орать, топать ногами и требовать немедленного ответа, чтобы наказать виновных.

— Да вот так, — развёл я руками, добавив в голос смущения. — Хотел девочкам показать, где грязь на стёклах не дотёрли, забрался на подоконник, начал тереть, а тряпка возьми да и упади в кусты. Пришлось Александра на подмогу звать, как самого высокого. Он как раз за водой ходил, — не моргнув глазом, соврал я.

Федька недоверчиво покосился в мою сторону, как и Санёк, который стоял, раскрыв рот. Я надеялся, что Бородин не ляпнет какой-нибудь неожиданный вопрос по глупости.

— А стул для чего тут? — с подозрением поинтересовался Степан Григорьевич.

— Так не дотянулся Александр, пришлось стул тащить. Вот Фёдор и принёс, — кивнул я на пацана, который стоял, чуть опустив голову, и если и удивлялся, то хорошо скрывал своё удивление. Впрочем, я подозревал, что Юрия Ильича мои сочинения не провели.

В глазах директора плясали смешинки, лицо же Свиридова оставалось при этом совершенно серьёзным. Ну, точно, правильный мужик товарищ директор. Всё он прекрасно понял. Может, и не сообразил, какую каверзу устроили взрослые дети, но до него точно дошло, кто виноват, а кто выгораживает хулиганов.

— Понабирают молодёжь… — буркнул Степан Григорьевич. — Смотри мне, стул не сломай! — завхоз погрозил пальцем Саньку. — А вы чего сбежались? — сурово рыкнул на десятиклассников. — Забот мало? Так я зада-то нарежу новых, до вечера всем работы хватит.

Ребята и девочки возмущённо зашумели и как-то быстренько рассосались по своими рабочим местам.

— Берите стул и возвращайтесь в класс, — строго велел я Фёдору.

— А? — Санек уставился на меня недоумевающим взглядом, но Федька, который явно поумнее своего товарища, быстренько метнулся к кустарнику, подхватил мебель, толкнул товарища в спину, придавая ускорения.

— Ты чего? — возмутился Санёк, ощутив дружеский тычок.

— Пошли давай, работа сама себя не сделает, — буркнул Швец, зыркнув в сторону завхоза, потом глянул на меня, хотел что-то сказать, но заметив мой предупреждающий взгляд, промолчал.

— Куда? — уточнил Санёк.

— Парты таскать, — процедил Фёдор, двигаясь со стулом к школьному крыльцу.

— Так это…

— Ребятам поможем, — рявкнул Федька. — На, неси. Быстро, — угрожающе прошипел, вручив стул товарищу, обернулся к нам троим и вежливо произнёс. — Егор Александрович, мы закончили парты расставлять. Нам теперь в какой класс?

Санёк переводил взгляд с одноклассника на меня, пытаясь сообразить, с чего вдруг на друга накатило такое желание работать. Думаю, парни давно закончили таскать столы в соседний кабинет и решили немного пофилонить. А тут вдруг такая резкая смена политики партии, есть отчего недоумевать несчастному Бородину, который, похоже, до сих пор не сообразил, что происходит.

— Спасибо, ребята, — ответил я. — Володе Свирюгину нужно помочь, пока я тут с товарищами разговариваю, — подсказал я.

— Хорошо, Егор Александрович, — кивнул Федька, ухватил Александра за локоть и потащил в школу.

— Хулиганьё, — буркнул завхоз, глядя вслед пацанам. — Ты с ними построже, построже, Егор Александрович. Избаловала их Оленька Николаевна. Ох, избаловала, — покачал головой Степан Григорьевич. — Ну, так я пойду, Юрий Ильич? Ты, как освободишься, заходи, дальше покумекаем.

— Зайду, Степан Григорьевич, — кивнул Свиридов. — Через полчасика забегу.

— Не забудь, — строго предупредил завхоз и зашагал в сторону своей мастерской.

Директор дождался, когда Борода отойдёт подальше, посмотрел на меня, улыбнулся и полюбопытствовал:

— Шалят?

— Не без этого, — уклонился я от прямого ответа.

— Справляетесь?

— Вполне, — заверил Юрия Ильича.

— Помощь нужна? — Свиридов пытливо заглянул в мои глаза.

— Нет, Юрий Ильич. Ребята хорошие, всё в порядке, — отказался я.

— Ну, если что, обращайтесь, Егор Александрович, — кивнул мне директор. — Вы сейчас куда?

— По классам пройдусь, посмотрю, что сделано и сколько осталось, — ответил я.

— Хорошо, — Свиридов снова кивнул и собрался уходить, но остановился и напомнил. — В бухгалтерию не забудьте заглянуть, Егор Александрович. Валентина Ивановна ох, как не любит, когда её просьбы игнорируют.

— Валентина Ивановна — это кто? — уточнил я.

— Так, бухгалтер наш, самый важный человек в конторе, — усмехнулся Юрий Ильич.

— Сегодня постараюсь обязательно зайти, — заверил я директора.

— Ну, хорошо. Работайте дальше.

На этом мы со Свиридовым и разошлись, как яхты в синем море. Я пошёл к ребятам, куда отправился директор, не знаю, наверное, в мастерскую к завхозу над чем-то кумекать.

На первом этаже царила деловая суета. Фёдор с Александром сосредоточенно таскали парты в начальное крыло, следом за ними со стульями туда-сюда шныряли двое парнишек, имена которых я пока не запомнил. Свирюгин с помощью Волкова перешёл в соседний кабинет.

Я прошёл по всем классам, отмечая про себя объём сделанного. Пацаны трудились, не обращая на меня никакого внимания. Точнее, делали вид, что не обращают. Сами же исподволь наблюдали, что происходит. Я же не собирался ни выговаривать, ни наказывать, ни читать морали. Собственно, все, что я хотел, сказал им на улице. Ребята вроде умные, надеюсь, меня услышали.

Сомневаюсь, конечно, что после этой истории всё у нас сразу наладится и заживём мы душа в душу до самого последнего звонка. Так не бывает, разве что только в кино. Но, по моим прикидкам, первую проверку я вроде как прошёл. Директору не заложил, родителям тоже не пожалуюсь, перед завхозом прикрыл. А дальше поживём — разберёмся.

Главное, умудриться наладить тот самый тонкий контакт, когда взрослый перестаёт быть потенциальным врагом и становится хорошим товарищем, которому дети доверяют если не всё, то многое.

— Всё в порядке, Егор Александрович? — полюбопытствовал Свирюгин, выдёргивая меня из размышлений.

Я очнулся, непонимающе посмотрел на Владимира, через секунду до меня дошло.

— Извините, ребята, задумался, — пробормотал я, отступая от двери класса.

Оказывается, я прошел весь первый этаж, заглянул во все кабинеты и теперь застыл изваянием на пороге у третьеклашек, мешая парням выйти.

— Спасибо, Егор Александрович, — негромко, но отчётливо произнёс Свирюгин.

— Да за что же? Мешаюсь тут под ногами, — изумился я.

— За Федьку с Саньком, — пояснил Володя.

Я задумчиво разглядывал Свирюгина, пытаясь понять, какой он есть на самом деле. Так ли честен и открыт, как пытается показать? И в чём его выгода, благодарить за ребят. И если она вообще? Или просто это я, отравленный потребительской заразой будущего, ищу подвох, который прячется за обычным «спасибо»?

— Много осталось?

— Пару классов, — Владимир задумался, что-то мысленно подчитывая. — Думаю, на полчаса делов.

— Это хорошо, — кивнул я рассеянно. — Спасибо, ребята, — поблагодарил озадаченных парней и пошёл на второй этаж к девочкам.

— Егор Александрович… — окликнул меня знакомый голос.

Я обернулся, увидел мнущегося Фёдора.

— Да, Фёдор, ты что-то хотел? — доброжелательно откликнулся я.

— Я… это… — пацан замялся, не поднимая на меня глаз, но потом вдруг решился, остро глянул и скороговоркой выпалил. — Спасибо вам… За… Короче, спасибо… — развернулся и торопливо зашагал по коридору к Саньку, который терпеливо ждал его возле одной из парт.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулся я вслед напряжённой мальчишеской спине и начал подниматься по ступеням.

Что я знаю о своём классе? Пока ничего. Точнее, уже кое-что. Как минимум один лидер выявлен, это хорошо. Два самостоятельных раздолбая обозначены. С натяжкой, но Фёдора можно приписать к теневым авторитетам. Как минимум один подчинённый, то бишь друг-товарищ, у него имеется. Санёк то ли глуповат, то ли простодушен, то ли физическое тело опережает в развитии разум.

Шутка на уровне детского сада. Уж не знаю, какого результата эти два оболтуса хотели добиться, но явно не того, который получили. По их версии я должен был испугаться и что? Побежать к директору? Но когда Юрий Ильич нарисовался на пороге школы в самый разгар затянувшейся пьесы, Фёдор не на шутку струхнул. Значит, что? Значит, залёты у этих двоих имеются. Может даже уже и милиция подключалась.

Следовательно, хотели меня просто дураком выставить перед директором. Ну а что, версия имеет право на жизнь. Я бы помчался звать Свиридова, что весьма логично с точки зрения двух обалдуев. В этот момент пацаны убирают стул, Санек оживает, шутники уходят в класс. В результате молодой учитель в глазах начальства выглядит, мягко говоря, фантазёром.

— Ты не права, Лена, — из размышлений меня выдернул строгий голос Дарьи Светловой. — Хороший учитель, а мальчишки наши дураки, — безапелляционно заявила староста класса.

— Дураки и есть, — подтвердила, кажется, Нина.

— Ой, дева-а-а-ачки, я та-а-ак испугалась. Вот честно. Аж сердце забилось, — протянул кто-то. Вроде бы та самая Люся, которая плакала на школьном пороге.

— Люська, ты несёшь чушь! — фыркнул чей-то голос. — У тебя что, сердце до этого не билось? С точки зрения науки это невозможно!

— Ой, Нинка! Ты как всегда! Зануда! — фыркнула Людмила. — А новый учитель ничего такой, симпатичный.

«Вот те на, — хмыкнул про себя. — Как бы в женихи не записали. Если ещё и девочки решат проверку устроить…» — покрутил головой. Только влюблённой ученицы мне до полноты картины не хватало. В прошлой-то школе меня истории подобного рода как-то стороной обошли. Там-то я дядька старый, пенсионер без приданного, так сказать. На папика ну никак не тянул, что с меня взять. Опять-таки до нашей провинции зараза больших городов хоть и добралась, но пока что не в таких масштабах.

Понятное дело, школьницы мечтали о красивой жизни, залипали в телефонах, наблюдая за жизнью богатых, знаменитых и на всю голову отшибленных. Но, насколько я знал, пока ни одна из моих бывших учениц не путала двери. Большинство грезило мажорами на белых мерседесах, остальные планировали поступать в институт и строить карьеру. Жизнь, конечно, расставит всё по своим местам. Надеюсь, девчонкам повезёт, и сложится она у них достойно.

Здесь и сейчас я далеко не старый дядька. Как Егор Александрович я вполне себе ничего такой, приятный кавалер, симпатичный столичный житель, с профессией, чем не завидный жених? И как тут выкручиваться?

— Принесла нелёгкая этого Егора… Александровича, — буркнула Лена Верещагина. — Не мог попозже приехать.

— Что, Ленка, работать заставляет? — прозвучал чей-то незнакомый голосок.

Этот тембр я ещё не слышал.

— Это тебе, Полька, нравится с телями да коровами возиться. Ветерина-а-арша-а-а! — ехидно протянула Верещагина. — А я почему должна?

— Тоже мне, артистка нашлась! — фыркнула Полина, нисколько не обидевшись на одноклассницу. — На, теперь твоя очередь.

— Фу-у-у… краской воняет… — простонала Елена.

— А ты хотела розами? — съязвила Полина. — Жестокой суждено судьбой тебе актрисой быть дурной, — почти пропела Гордеева какие-то стихотворные строки. — Не быть тебе, Ленка, хорошей актрисой.

— Это ещё почему? — возмутилась Верещагина.

— Ну вот смотри, предложат тебе в кино главную роль доярки… — начала Полина и замолкла.

— И что? — уточнила Лена.

И то, — торжествующе продолжила Гордеева. — Как ты сыграешь доярку, если ты не знаешь, с какой стороны у коровы вымя находится, а с какой хвост? — расхохоталась одноклассница.

— Да ну тебя, — обиженно фыркнула Верещагина. — Всё я знаю. Просто это не моё!

— Ага, и огород не твоё, а вкусно кушать твоё? — ехидно осведомилась Нина Новикова.

— Посмотрим ещё, что вы скажете, когда в кинотеатре меня увидите! — гордо отозвалась Лена.

— Ленка! Ну кто так красит! Дай сюда! Вот безрукая! Правильно бабка твоя ругается! Избаловали тебя. Ты прям как городская, безрукая тетёха! Вот кто тебя такую замуж возьмёт?

А это, похоже, Люся, Люська. Людмила Волошина.

— Люська! — охнула Лена. — Ну вот. Испачкалась!

— Беги скорее, застирывай! — запричитали наперебой девчонки.

— Да тут всё, теперь только керосином надо! — авторитетно вещала Люська.

— А вот нечего приходить на практику как на танцы, — припечатала Даша Светлова.

— Беги на колонку, пока свежее, застираешь! — приказала Полина.

Я понял, что сейчас меня раскроют. Хотел скрыться в соседнем классе, но не успел.

— Ой! — вскрикнула Верещагина, вылетая из кабинета и налетая прямо на меня. — Ой… Егор Александрович! — десятиклассница покраснела, впечатавшись в мою грудь. — Из-извините… — пропищала Лена, отступая. — Ой! Егор Александрович! Я вас испачкала! Ох! — синие глаза широко распахнулись, девушка с ужасом смотрела на мою рубашку.

— Егор Александрович! — загомонили одноклассницы, выглядывая из кабинета.

— Ну, Ленка, ну ты, как всегда! — проворчала Даша. — От тебя покою никому нет! Вот и рубашка в краске… Егор Александрович! На колонку надо! Застирать! — теребя кончик косы, выдала резолюцию девушка.

— Лучше к завхозу. У него точно есть керосин! — авторитетно заявила Людмила.

— Точно! И Ленку с собой возьмите! А то эта безголовая точно всё по себе размажет и по школе, — припечатала Светлова.

— Дашка! Ну, ты! Дура ты! — гневно вспыхнула Лена, метнулась вбок и помчалась, стуча каблучками, по лестнице вниз.

— И чего это я дура? — изумилась Дарья. — Вот же… актриса! — последнее слово из уст десятиклассницы прозвучало как ругательство. — Егор Александрович, вы и вправду, сходите к завхозу… Попросите чего-нибудь… оттереть… Засохнет, не отстираете.

— Обязательно спасибо, Даша. Только выясню, что вы с краской делаете, — согласился я с предложением.

— Так, полы красим, Егор Александрович, — охотно поделилась Полина, не давав Светловой раскрыть рот. — А чего, мальчишек, что ли, ждать? Их пока дождёшься! А дома огород, — доверительно сообщила Гордеева. — Мама полить велела. А не полью так и всё…

— Полина, Егору Александровичу неинтересны твои семейные дела, — строго заявила Нина Новикова. — Иди уже, крась. Твоя очередь

— Подумаешь! — фыркнула Поля и скрылась в классе. Через секунду оттуда раздалось задорное пение:

'А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер,

Весёлый ветер, весёлый ветер!

Моря и горы ты обшарил всё на свете

И всё на свете песенки слыхал…'

— Егор Александрович, а мы вот… красим, — повторила Даша.

— Молодцы, девушки, — я улыбнулся ученицам, и на их лицах появляются несмелые улыбки.

— Мы решили, что так быстрее… — затараторила Нина вслед за Светловой. — Ведь правда же?

— Правда, — согласился я.

— Ну а чего ждать, лучше уж сразу и сделать, — Новикова закончила свою речь и теперь выжидательно на меня смотрела.

— Все верно вы решили, девушки.

— А… — раскрыла рот Нина, но Даша её оборвала.

— Егор Александрович уже всё понял, — отчеканила Дарья, Нина вспыхнула, пожала плечами и скрылась в классе вслед за остальными. — Вам бы к Степану Григорьевичу, — напомнила Даша. — Не ототрёте потом. Вы не волнуйтесь, Егор Александрович, я прослежу, чтобы всё было в порядке, — со всей серьёзностью заявила Даша.

— Спасибо, Дарья. Я скоро вернусь. Ты за старшую.

— Конечно, — подтвердила Светлова, словно фраза моя само собой разумеющееся решение. Впрочем, может, так оно и было всегда, раз Светлова староста класса.

Я заглянул в кабинет, оценил фронт выполненных работ, ещё раз похвалил десятиклассниц, отчего те разом заулыбались, и решил внять совету хозяйственных девчонок.

Верещагину по пути в мастерскую я не обнаружил, видимо, помчалась к колонке, наплевав на советы подруг. Дверь в мастерскую оказалась приоткрыта, и оттуда раздавался возмущённый голос завхоза.

— Ну и что прикажешь делать, Юрий Ильич? Как я по-твоему должен…

Я хотел было повернуть назад, не желая прерывать серьёзный разговор, но меня заметили.

— А, товарищ учитель! — обрадовался Степан Григорьевич. — Вот как раз ты-то нас и рассудишь! — заявил хозяйственник.

Глава 20

Ох, как я не люблю подобные ситуации. Это как в семейных ссорах: чью бы сторону ни выбрал, своего друга или его жёны, крайним окажешься всегда ты. Так и тут, я человек новый, выбирать между завхозом и директором великая глупость. Оба пригодятся для моих дальнейших планов.

— Степан Григорьевич, — я решительно перевёл тему. — У вас скипидара не найдётся? Или керосина?

— Эт ты чего, Егор Александрович, Федьке, что ли, решил жопу… кхм… эт самое намазать? — хохотнул завхоз. — А что, Юрий Ильич, ты гляди-ка, новая метода воспитания. Вона как теперь в столичных институтах учат! Это заместо ремня, выходит, теперь будем жопу скипидаром мазать? — продолжал веселиться Борода.

— Степан Григорьевич! — укоризненно посмотрел на хозяйственника директор.

— Нету тута детей, не-ту, Ильич, а уговор я помню, — проворчал завхоз — Так чего, Егор Александрович, воспитывать будешь?

— Увы, товарищ Борода, мне бы краску стереть с рубашки, — я оттянул ткань и показал на коричневое пятно на груди.

— Ох, ты ж, ешкина кочерыжка, как тебя угораздило-то? — разволновался завхоз и торопливо ринулся внутрь мастерской.

Степан Григорьевич остановился возле запертых шкафов, достал из широких штанов связку ключей, отпер добротный навесной замок и завозился внутри, громыхая стеклом.

— Во, держи. И на-ка вот тряпочку, — завхоз вернулся к нам с добычей. — Ты, Егор Александрович, давай кось, снимай рубаху.

— Да я так… на себе…- отмахнулся я.

— Снимай, снимай, весь провоняешься, — настаивал завхоз.

— Действительно, Егор Александрович, рубашку лучше снять. Степан Григорич, ты б его к себе в кабинет завёл, нехорошо на пороге-то…дети…

— И то верно, за мной иди, товарищ учитель, — согласился хозяйственник и двинулся к дальней неприметной двери. — Вот тута у меня кабинет. Так, название одно, — махнул рукой Степан Григорьевич. — Располагайся.

Я огляделся, приметил возле окна стул, подошёл к нему, снял рубашку, повесил на спинку и развернулся к завхозу. Степан Григорьевич оказался буквально за моей спиной, так что мы едва не столкнулись лбами. Надо же, вот не думал, что завхоз умеет настолько бесшумно передвигаться.

— Спасибо, — я принял из рук хозяина кабинета чистую тряпицу и бутылёк со скипидаром.

— Напугал, никак? — хмыкнул завхоз. — Извини, товарищ учитель, война закончилась, привычка осталась, — фронтовик развёл руками.

— Никак нет, — ответил я. — Не ожидал просто.

— Ты вот чего, Егор Александрович… ты пятно-то смочи, минут десять подожди. А потом вот тебе, держи, — Борода сунул мне в руки ещё один пузырёк теперь уж с прозрачной жидкостью.

— Это что?

— Нашатырь, — объяснил Степан Григорьевич. — Ты пятно-то натри скипидаром, а как впитается, ты на тряпицу нашатыря плесни и затри. Краску и сотрёшь.

— Спасибо за совет, — я скептически посмотрел на пятно, на две бутылки и поинтересовался. — У вас ацетона случайно в запасах нет?

— Ацетона? — нахмурился завхоз.

— Его, родимого, свежее пятно лучше ацетоном выводить, — объяснил я экономному хозяйственнику.

— Эх… разорите вы меня с директором, — махнул рукой Степан Григорьевич, развернулся и пошёл своему столу.

Повозился, открывая дверцу тумбы, достал литровую бутылку ацетона.

— На вот, ступай сюда, тряпицу-то смочи. Смотри не пролей, — строго велел завхоз.

— Я аккуратно, Степан Григорьевич, — заверил фронтовика.

— Знаю я ваше аккуратно… бережливости нет… всё бы вам, молодёжи, трынькать да растрынкивать… Ну, куда! Куда! — занервничал Борода. — Кто так сворачивает! Это ж… бумагу в сортир так тереби! Тут аккуратность нужна! Ну, прольёшь ведь, голова садовая! — нервничал завхоз. — Дай-ка сюда! — Степан Григорьевич не выдержал, отобрал у меня из рук тряпку, свернул её в плотный свёрточек, плотно прижал его к узкому горлышку и осторожно перевернул бутылку. — На, держи! Всему вас учи…

— Спасибо, — пряча улыбку, я принял смоченную тряпку и вернулся к рубашке.

Пятно почти высохло, но я надеялся на то, что оно свежее, значит, ацетон уберёт его без следа, а дома застираю, и будет как новенькая, надеюсь.

Пока я тёр, Степан Григорьевич стоял над душой и расстроенно сопел, глядя на то, как я ещё пару раз смачивал тряпку ацетоном. Едва пятно исчезло с рубашки, бутылка с драгоценной жидкостью также моментально испарилась со стола.

— Спасибо, Степан Григорьевич, — глядя на мокрое резко пахнущее пятно, поблагодарил я. — Я, пожалуй, прогуляюсь до колонки, застираю. А то по улице в такой рубашке как-то неудобно…

— До колонки не ходи, — запретил завхоз. — Ступай вон в закуток, у меня там рукомойник… В рубашке-то с пятном не страшно… А вот голым на колонке стираться… Бабы враз разнесут, что новый учитель пьет, — пояснил завхоз.

— Да с чего такая версия? — опешил я.

— Чего? — не понял Борода.

— Не улавливаю логическую связь… — проворчал я, подхватывая рубашку со стула. — Ну, испачкался, застирал на колонке, что не так?

— И-эх, молодость, — усмехнулся Степан Григорьевич. — На селе чего не сделай, всё одно скажут, пил. Так что ступай-ка ты, Егор Александрович, стирайся в тазике. А я тебе покуда одёжку справлю.

С этими словами завхоз махнул рукой в сторону зелёной деревянной короткой стенки, которая разгораживала учебное помещение. Сам же пошёл к ещё одному шкафу и загремел ключами, отпирая дверцу.

— Во, Егор… Александрович… гляди, какую вещь тебе нашёл, — потрясая чем-то непонятным, оповестил меня Степан Григорьевич.

— Это что? — поинтересовался я, скептически присматриваясь к кожаной вещи, аккуратно перекинутой через руку завхоза.

— Во, куртка лётчицкая! — с гордостью заявил завхоз. — Застегнёшься, и все дела! А там и рубаха высохнет!

Я принял потёртую одёжку, развернул и едва сдержался, чтобы не охнуть от восхищения. В моих руках оказалась знаменитая шевретка наших лётчиков. Уж не знаю, где Степан Григорьевич её раздобыл, но видно было, что куртка с историей.

— Друга моего куртка… — со вздохом пояснил завхоз. — Борьки Завгороднего… воевали вместе… вот… он погиб, а я вот… такие дела… да… А куртку Борька-то сынишке просил передать… а я съездил, ты не думай… да только ни жены, ни сына у него не осталось… всех война прибрала… а я вот сохранил память… да… Держи, Егор Александрович… Токма верни в целости, — строго велел фронтовик и отвернулся.

— Не беспокойтесь, Степан Григорьевич, не испорчу. Спасибо, — негромко поблагодарил я, надел куртку, застегнулся и окликнул завхоза. — Вроде ничего так, да?

Бород что-то фыркнул себе под нос, повернулся ко мне, окинул септическим взглядом и повторил:

— Не попорти.

— Обещаю.

— А рубаху ты на турник повесь. Ветерком обдует, они и высохнет, покуда ты с ребятишками возишься.

— Понял, спасибо, Степан Григорьевич, — ещё раз поблагодарил я заботливого хозяйственника и выдвинулся к выходу.

Уже на пороге завхоз окликнул меня ехидным голосом.

— Егора Александрович, так чего, говоришь, стул-то из окна выпал никак?

— Никак нет, Степан Григорьевич, — уверенно ответил я, не оборачиваясь. — Тряпку с куста доставали, стул из класса принесли.

— Ну-ну, — хмыкнул завхоз. — Из класса принесли… ну-ну…

Я покинул мастерскую, свернул в сторону спортивной площадки, и только тогда выдохнул с облегчением. Пока мы возились с моей рубашкой, директор ретировался из владений трудовика и скрылся в неизвестном направлении. Завхоз, похоже, тоже подзабыл, что требовал меня в третейские судьи. Чему я искренне порадовался.

Но радовался я рано. Пока сходил на площадку, пока развешивал рубашку, потом снимал, потому как решил, что школьный двор просушка белья не красит, пока вернулся в школу за стулом, чтобы повесить рубаху на спинку и вынести на солнце… Директор и завхоз снова встретились. И опять о чём-то бурно спорили, на этот раз в двух шагах от школьного порога. Что называется, ни обойти, ни объехать, ни мимо проскочить. Даже если с другого угла выверну, один из них меня обязательно заметит.

Обречённо вздохнул, принял независимый вид и пошёл в школу, надеясь, что буря меня минует. Не тут-то было, завхоз остановил меня буквально той же репликой, что и недавно возле мастерской.

— Егор Александрович! Не проходи мимо! — окликнул меня Степан Григорьевич. — Ты-то нас и рассудишь!

Пришлось присоединяться.

— Вот скажи мне, Егор Александрович, — начал хозяйственник издалека. — Я, по-твоему, богач какой? Или у меня тута в мастерской институт какой художественный припрятан? Чего молчишь, отвечай!

— Степан Григорьевич, не обессудьте, вопрос не пойму, — растерялся я.

— Ты чего к человеку пристал, товарищ Борода! Сказано тебе: к юбилею Октября надо подготовить что-нибудь эдакое, необычное, чтобы, так сказать, в самую душу!

— Ага, чтоб душа, значитца, развернулась и не вывернулась, а Борода голову ломай! Вот ты скажи мне, Юрий Ильич, чем плох транспарант? А? Нарисуем на трудах с пацанами. Ну, хочешь, сколотим два, а то и три. Флаги обновим. Девчонки цветов навертят, опять-таки банты красные соорудят, повязки на руки. Не хуже, чем у людей будет. Чего тебе не так? А? Если колхоз грузовик выделит, там мы его красным кумачом обобьём, лозунг нужный напишем. Опять-таки гвоздки навертим, чин чинарём будет.

— Степан Григорьевич, — вздохнул Свиридов. — Всё понимаю, дорогой ты мой человек. Но директиву сверху спустили, требуют на демонстрацию прибыть при полном параде.

— Так чем тебе не парад? С Лиходедом я договорюсь! И с клубом поговорю! Нарядим девчат в гимнастёрки, гармошку и с песнями проедем по райцентру!

— Я бы и рад, но в директиве чёрным по белому расписано: помимо традиционных атрибутов каждая школа и организация должна соорудить символ Октябрьской революции. И размеры…

— Размеры! — завхоз повысил голос. — Ты слыхал, Егор Александрович! Они мне ещё и размеры указывать будут! Да где ж я тебе матерьяла найду, чтобы этим размерам соответствовать? — Степан Григорьевич хотел выругаться, но сдержался, вспомнив, что находится в школе. Цыкнул зубом, сокрушённо покачал головой и обижено, как мне показалось, отвернулся от директора.

— Степан, ну, право слово… Времени ещё предостаточно… Придумаем, чего ты завёлся… — Свиридов похлопал завхоза по плечу.

— Чего завёлся? Ты, Юрий Ильич, в мои дела не лезь! — буркнул завхоз. — Я тебе кто? Художник или писатель какой?

— Писатель-то при чём? — опешил директор.

— А при том! — махнул рукой Борода. — Ты вот, Егор Александрович, мне скажи, — завхоз резко переключился на меня. — Неужто из говна и палок можно чего толкового соорудить? А?

— Степан Григорьевич! — возмутился Свиридов. — Ну что ты, в самом деле! — директор помолчал и примиряюще добавил. — Одна голова хорошо, а две неужто не решат задачу?

— Уважаемые товарищи! — я прижал мокрую рубашку к своей груди. — Если честно, абсолютно не улавливаю суть вашего спора. Потому прошу разрешения откланяться, меня там десятый класс ожидает.

— Нет, ты постой, Егор! — в запале завхоз не заметил, как перешёл на «ты». — Вот ты мне скажи, почему мы должны чего-то там выдумывать и удивлять? Вот есть флаги! Символ революции! Гвоздики опять же… банты… Директиву они выдумывают! Тьфу… А мы тут голову ломай, какую такую чуду-юду соорудить, чтобы на демонстрацию прикатить!

— Стёпа, ну, погоди ты, не горячись, — остановил директор возмущённого хозяйственника. — Дело такое, Егор Александрович… Пришла директива, к ноябрьской демонстрации подготовить символ революции… Размером метр на метр… Макет предоставить до первого сентября… Вот и ломаем голову… Такие дела… Вы как столичный житель, может, чего присоветуете?

И Свиридов с завхозом с надеждой на меня уставились.

— Вот так сразу и не соображу… — задумался я. — Большие гвоздики можно соорудить… — неуверенно предложил я.

— Удивил! — фыркнул завхоз.

— Портрет Ленина в полный рост на легковушку привинтить, а по капоту пустить красную широкую ленту с надписью пятьдесят лет Октябрю…

В глазах директор появилась некоторая заинтересованность. Я же мучительно вспоминал все демонстрации, в которых участвовал, и все ярко-красные украшения, которыми организации украшали свои машины и колонны.

— А портрет можно украсить рамой из гвоздик, девочки навертят… — задумчиво пробормотал Свиридов.

Завхоз фыркнул, но уже не так возмущённо.

— Флаги — это понятно… можно герб Российской Федерации вырезать… — продолжил я и запнулся, сообразив, что ляпнул нечто не совсем понятное собеседникам. — Герб Советского Союза можно вырезать из фанеры. Большой, согласно заявленным размерам, — уверенным тоном заговорил я, стараясь увести мысли директора и завхоза от моей глупой оговорки. — Мы с десятым классом раскрасим, подпишем.

— И куда его? — заинтересованно спросил завхоз. — Вырезать-то в мастерской вырежем, дело Егор говорит…

— Да хоть рукоятки приделать, на руках понесём, — подал я плечами. — А то и на машину прикрепить можно. И опять-таки, по капоту пустить кумач с надписями, а на бампер привесить буквы «Слава КПСС», — расписывал я макет. — А ещё можно подсветку придумать, как на рекламных щитах…

— На чём? — изумился завхоз.

— Подсветку? — задумчиво глянул на меня директор.

— Э-э-э… это в столице такие плакаты висят, которые разные товары рекламируют, — ответил я завхозу.- Да, подсветку. Фонарики к буквам прикрепить и от батарейки.

— Так и говори — плакаты… А то щиты какие-то выдумал, — проворчал Степан Григорьевич. — А хорошо у молодого специалиста голова варит. А, Юрий Ильич? — ткнув Свиридова кулаком в плечо, радостно возвестил товарищ Борода. — Подсветка, ты гляди-ка, чего удумал.

— Неплохо, неплохо, — согласился директор. — Машину какую надобно? — уточнил Юрий Ильич.

— Легковую. Найдётся? — поинтересовался я.

— А как же, — заверил завхоз. — У Ивана Лукича попросим его «виллис».

— Хм… Думаю, они его от села украшать будут.

— Ума не хватит, — отмахнулся Степан Григорьевич. — А вот ежели с умом идею-то нашу подать, да расписать. Вот вместе-то и сообразим на двоих.

— Колхоз тоже можно подключить… — предложил я. — Грузовики у них имеются?

— А то как же, — кивнул Борода.

— Один можно спереди фанерой обшить, стилизовав под бронепоезд…

— Чего лизовав? — вытаращился завхоз.

— Я говорю, грузовик можно спереди замаскировать под бронепоезд. Выкрасить, заклёпки нарисовать, а по бокам надписать пустить…

— Надпись? Какую? — уточнил Свиридов.

— Ты, Егор Александрович, выражения-то выбирай, — покрутил головой возмущённый фронтовик. — Чёрти что подумал…

— Обычное слово, Степан Григорьевич. Стилизовать означает придать какой-то вещи другие черты, — туманно объяснил я, ругая себя за несдержанность.

— Вот так бы и говорил… — проворчал завхоз. — А то лизовать… тьфу…

— Степан Григорьевич, не сбивай с мысли… — попросил Свиридов. — Так какую надпись на бронепоезде? — уточнил у меня директор.

Увлёкшись, я и не заметил, когда директор достал из кармана потрёпанный блокнот, и принялся записывать все мои идеи.

— Ну, к примеру… Наш паровоз летит вперёд, — подумав, предложил я первое, что пришло в голову.

— Отлично, отлично. Егор Александрович… — довольно кивал Юрий Ильич. — Я, пожалуй, оформлю все идеи в докладную записку, на всякий случай. Вы не против? — директор вопросительно на меня посмотрел.

— Я только за, — моментально согласился я.

Как говорил наш старшина: инициатива всегда крепко имеет инициативного. Писать бумажки не моё. Я люблю руками создавать, а не бумагу с чернилами попусту переводить. Мелькнула какая-то мысль, я нахмурился, пытаясь её ухватить.

Руками… подсветка… портрет Ленина…

— Портрет — это вряд ли… — пробормотал я, не заметив, что размышляю вслух.

— Что-то ещё придумали, Егор Александрович, — полюбопытствовал Юрий Ильич.

— Кажется, да… — я задумчиво погладил подбородок по старой привычке, в голове формировалась любопытная идея. Такого точно никто и никогда не сооружал ни на одну демонстрацию. — Юрий Ильич, кажется, я придумал, чем будем удивлять. Нарисую и завтра всё покажу и расскажу, хорошо?

— Договорились, — довольным голосом ответил Свиридов. — Жду завтра к восьми.

— Всенепременно… Я пойду?

— Конечно, конечно, Егор Александрович. Мы и так вас задержали.

— Что-то твоих не слыхать, — нахмурился завхоз. — Как бы не учудили чего…

— Не должны, — заверил я и заторопился в школу.

— Так, я завтра тоже подойду, — крикнул вслед завхоз. — Схемку-то не забудь.

— Не забуду, — отозвался я, мысленно прикидывая, их чего буду делать задумку в условиях нынешней действительности.

По всему выходило без поршня не обойтись. Будем искать.

Глава 21

— Егор Александрович, мы всё, — объявили парни, когда я их разыскал.

Десятиклассники закончили расставлять парты на первом этаже и отправились в наш кабинет. Я обнаружил весь свой класс в полном составе в коридоре. Ученики что-то озадаченно обсуждали. Я остановился послушать возле лестницы.

— Ну, вы даёте… Правду люди говорят: у девчонок весь ум в косы ушёл. Ну вот как можно было не подумать?

Кажется, это возмущался Павел Барыкин.

— А вы бы дурацкие шутки не устраивали, — огрызнулась Нина Новикова.

— Да ерунда. Лестницу снизу подставим и все дела, — предложил Федька.

— Ага, тебя послушай, так вон… покойничком станешь, — фыркнула Верещагина.

— Ленка… — угрожающе начал Фёдор.

— Я уже восемнадцать лет как Ленка, и что?

— Семнадцать Верещагина, — поправила дотошная Светлова.

— Почти восемнадцать! — упрямо повторила Елена. — А у вас как не было мозгов, так и не прибавятся!

— Можно подумать, ты больно умная! — подключился Санёк.

— Ой, всё, молчи лучше, покойничек! — фыркнула Верещагина.

— Хватит! — негромко, но строго приказала Даша Светлова. — Что делать будем?

— Так оставим, ничего не случится, — заявил Егор Волков.

— А если дождь или ветер? Или роса? Вся работа телку под хвост, — возмутилась Люся.

— Перекрасите, — хмыкнул Сергей Беспалов.

— Вот сам и перекрасишь! — возмутилась Полина Гордеева. — Вы там шутки шутили, а мы тут трудились! Значит, вам и переделывать! Вот!

— Ага, разбежался, бегу и падаю, — съязвил ещё кто-то из парней. — Сами виноваты! Надо было головой думать! А не нового учителя обсуждать!

— Дурак! — Люся Волошина стукнула мокрой тряпкой Петю Савельева.

— Люсь, ну ты чего! — возмутился парень.

— Что делать будем? Сейчас Егор придёт, а тут такое, — прервал ссору Свирюгин.

— Надо дойти до окон и закрыть, а потом заново покрасить по следам, — уверенным тоном предложил Барыкин.

— Ага, и всю школу истоптать краской. Нам Григорич головы поотрывает… — ехидно прокомментировала предложение девочка, имени которой я не помнил.

— Зинка верно говорит. Борода оторвёт… Ещё и перекрашивать коридоры заставит…

— Это точно, — печально пробасил Волков.

— Босиком! — воскликнула Людмила. — Ну а что! Пройти босиком, закрыть окна, закрасит следы… Только надо кисточку к швабре привязать, чтобы на коленках не ползать.

— Ага, а потом босиком на колонку и опять ерунда получается. Весь коридор перепачкаем.

— Я придумала! Мы ноги тряпкой обмотаем! И на колонку отмываться. А домой и вовсе босиком можно дотопать.

— Вот сама и суй ноги в грязную тряпку, — возмутилась Верещагина. — Придумала ерунду!

— Ну вот возьми и сама тогда придумай! — обиделась Люся.

— Федька прав, — заявила Лена. — Надо с улицы лестницу поставить и окна закрыть.

— Ага, так тебе Борода и разрешит по школе ползать.

— Надо Егора звать, может, он чего придумает… — предложил Волков.

— Сами разберемся.

— Лестница не поможет, — высказался Свирюгин.

— Это ещё почему? — воинственно поинтересовалась Верещагина.

— Ну залезет Федька на этаж, ну закроет окна. А дальше что? — ухмыльнулся Свирюгин.

— Вылезет обратно, — уверенным тоном произнесла девушка.

— Верещагина, — Владимир снисходительно глянул на девушку с высоты своего немаленького роста. — Окна закрываются изнутри. Федька твой останется в классе. А если наружу полезет, то окна снова открывать придётся. Поняла?

— Никакой Федька не мой, вот ещё! — фыркнула Лена.

Я хотел обозначить своё присутствие, но снова заговорил Свирюгин.

— Нужна ещё одна тряпка, только чистая.

— Зачем? — уточнила Даша Светлова.

— По чистой доберёмся до окон и закроем. Обратно по ней же вернёмся, закрасим следы, и ноги чистыми останутся.

— Вовка, ты гений! — восхитилась Нина.

— Гений чистой тряпки! — пошутила Лена.

— А ты молчи! Сама глупость придумала, а теперь умничаешь! — отбрила Новикова Верещагину.

— Нинка, да ты сама… Ой, Егор Александрович!

Меня внезапно обнаружили, и я пошёл навстречу классу.

— Что случилось? — догадываясь, о чём речь, полюбопытствовал я.

— Да вот… — Даша поджала губы и махнула рукой, показывая на класс. — Полы покрасили, а окна оставили открытыми… На ночь… Сторожа у нас нет… Борода… Степан Григорьевич ругаться будет… Вот решаем, как окна закрыть. Володя придумал по тряпке пройти, только чистую надо…

— Только где её взять, тряпку чистую? — пригорюнилась Зина. — Борода… ой… Степан Григорьевич вторую не даст… про окна узнает и вовсе заругается…

— Неужто воруют на селе? — удивился я, услышав про сторожа.

Ребята удивлённо на меня посмотрели, переглянулись и дружно опровергли моё предположение.

— Что вы, Егор Александрович, нету у нас воров. Просто непорядок это, понимаете? — со всей серьёзностью пояснила Даша.

— Понимаю, — также серьёзно ответил я. — Ну тогда тряпка нам не нужна.

— А как же? — с сомнением глянув на меня, поинтересовалась Люся. — По лестнице? А что, ребята! — радостно заулыбалась Волошина. — Классному руководителю Борода… ой… Степан Григорьевич не откажет!

— Точно! — обрадовались парни.

— Егор Александрович дело говорит, надо с ним к завхозу и все дела…

— Ребят, ну вы чего? Забыли, что ли? — закатив глаза, проворчала Нина Новикова.

— Нинка, что тебе опять…

— Да ёлы-палы! — Барыкин хлопнул себя по лицу.

— Дошло, наконец? — ехидно подколола Лена.

— Ленка, ну ты язва!

— Слышь, Сова, ты давай, не обзывайся! — встрял Волков.

— Во-первых, не Сова, а Пётр, — вклинился я в разговор учеников. — Во-вторых, лестница нам точно не нужна, достаточно пары стульев.

— И что с ними делать? — с сомнением в голосе спросила Нина Новикова.

— То же что и с тряпкой планировали, — пояснил я. — Только мороки меньше.

— Точно, — протянул Свирюгин. — И по площади меньше займёт, и ворса не останется на краске…

— Ой, Егор Александрович! Как здорово вы всё это придумали! — захлопала в ладоши Люся. — А кто пойдёт окна закрывать? Со стульями?

— И красить за собой, — уточнила Светлова.

— Давайте я, — одновременно сказали Фёдор Швец и Свирюгин Володя, и тут же уставились на меня, ожидая решения.

— Думаю, лучше будет, если отправим на задание Фёдора.

— Почему? — тут же поинтересовалась Нина. — Он же всё испортит! Как всегда!

Федька зыркнул в сторону Новиковой, но промолчал.

— Уверен, Федор справится. К тому же у Фёдора весовая категория подходящая. Он легче. Поэтому следы будут не такими глубокими, — объяснил я свою позицию.

— Тогда вон лучше Тонечку отправить, — хмыкнул Беспалов. — Она самая мелкая и худая.

Невысокая кареглазая девушка, имя которой я, наконец, узнал, покосилась на Серёгу и снова уставилась в окно. Я обратил внимание, что Антонина молчала во время всех ситуаций, приключившихся с моим классом за полдня. Может, она немая? Да ну, глупость, тогда бы девочка училась в интернате. Значит, просто молчунья, так и запишем.

— Егор Александрович — учитель, ему лучше знать, — авторитетно заявила Светлова.

«Хм, а ты ещё и маленькая подлиза, получается?» — поставил себе мысленную пометку.

— Так я пошёл, Егор Александрович? — уточнил Фёдор.

— Погоди, ребята дело говорили, нужно кисточку к швабре привязать, и банку с краской в ведро поставить, чтоб с неё не капало.

— Ой, Степан Григорьевич ругаться будет! — пискнула Зина.

— Из-за чего? — не сообразил я.

— Так, из-за краски же… ведро испачкается, — доверительно пояснила Григорьева. Я наконец-то вспомнил фамилию девушки.

— Можно газетку подстелить, — предложил Горка. — А что, потом выкинем и все.

— Верно Горка говорит! Только где взять? — призадумался Паша Барыкин.

— Думаю, ничего страшного не случится, если банку с краской мы поставим на половую тряпку.

— А… — начало было Зина.

— А потом хорошенько прополощем, — добавил я, мягко прерывая девушку.

— Да не маши ты своей шваброй! — возмутилась Верещагина. — Егор Александрович! Скажите Федьке! Чего он! — апеллировала ко мне Лена.

— Фёдор, не задень девочек, пожалуйста.

— Хорошо, — буркнул Швец, и я отметил, как расслабились его плечи, которые напряглись от возгласа Лены.

— Так, ребята, нам нужен широкий скотч…

— Чего? — раздался нестройный хор голосов, и несколько пар глаз уставились на меня с недоумением.

Саныч, чёрт меня побери!

— Изолента, — исправился я. — Или верёвка…

— Изоленту на такое дело переводить… — покачал головой Свирюгин. — Может, ремнём?

— Ага, или вон Ленкиным поясом, — предложила Нина.

— Ага, вот свой и давай! — возмутилась Верещагина.

— Был бы — дала бы! — воскликнула Новикова. — Вот ты, Ленка, всегда так! Тебе для общего дела вечно своё жалко!

— Потому что это моё! А не общее!

— Лена, как тебе не стыдно! Ты же комсомолка! — укорила Верещагину староста класса.

— Так, стоп, ребята, не надо никаких жертв, — я решительно остановил девичью перепалку. — Сделаем проще, просто оторвём полоску от тряпки.

— Верно, Егор Александрович! — обрадовался Федька, Санек тут же кинулся отжимать тряпку и рвать её на части

— Александр, не горячись, — остановил я парня. — Нам нужна одна полоска.

— Хорошо, Егор Александрович, — пропыхтел Санёк, отдирая полоску. — На, держи, — протянул добычу другу.

Фёдор принял кусок мокрой ткани и принялся крепко привязывать рукоятку кисточки к черенку швабры. Пока Швец возился, Свирюгин и Беспалов притащили с первого этажа пару стульев.

— Егор Александрович, хватит или третий нести? — уточнил Володя.

— Думаю, хватит. С тремя будет неудобно.

— А ведро? — вдруг спросила молчавшая до сих пор ученица.

— Тонечка, какое ведро? — переспросила у неё Зина, выразив общую мысль.

— Ну, куда Федя будет ставить ведро с банкой, — пояснила Тонечка.

Мы дружно уставились на смутившуюся Антонину. Девушка чуть зарделась и спряталась за широкую спину Зинаиды.

— Дела, — почесав затылок, протянул Санёк. — Что делать-то будем?

И мы зависли, решая проблему. Тащить за собой третий стул напряжно, Фёдор замучается, пока доберётся до дальнего окна. Идти с двумя и в нагрузку нести ведро со шваброй? Велика вероятность, что Федя в какой-то момент покачнётся, к примеру, потеряет равновесие и чебурахнется со всем добром на свежеокрашенный пол. Полы-то не жалко, перекрасим. А вот за одежду парню дома влетит по первое число.

— А давайте построим дорогу! — предложила вдруг Тоня.

Ну, надо же, интересная какая девочка, то молчит весь день, а тут вдруг дельную мысль придумала. Я быстро сообразил, о чём говорит Антонина, и ничего не имел против такого строительства.

— Это как? — удивилась Зина.

— Ну, из стульев! Будем передавать Феде стульчики, а он их впереди себя начнёт ставить, так до окна и дойдёт. Без ничего, — уточнила девушка.

— А потом? — поинтересовался Санек.

— Ну-у… Федя закроет окна, потом с кисточкой пойдёт красить… И с ведром, в котором банка с краской, — зачем-то уточнила Тоня.

— А стулья? — недоумевала Нина.

— Заберёт по очереди… Только замучается Федя… — девочка с печалью во взгляде посмотрела на Швеца.

— Чего это? — удивлённо буркнул Фёдор.

— Ну-у-у… — протянула Антонина. — Стульев же много… Через весь класс… Углом…

— Каким углом? — не поняли парни.

— По над стеночкой же, — терпеливо принялась объяснять Тонечка Любочкина.

Пока ребята рассуждали, я заглянул в список, чтобы, так сказать, идентифицировать всех своих учеников. Любочкина, надо же… А что, Тонечке очень идет эта фамилия. Причем молчальницу отчего-то хочется называть не Тоня, не Антонина, а именно Тонечка.

— Да зачем, — возмутился Волков. — От двери до окна напрямки и соорудим!

— Нет, Тонечка права, — неожиданно Свирюгин. — Два окна, к каждому дойти, от угла до угла не получится.

— Так что, я пошёл? — спросил Фёдор. Похоже, парню надоели рассуждения, и он рвался в бой, видимо, хотел реабилитироваться после неудачной шутки.

Я оглядел ребят.

— Решили? Делаем?

— Делаем, — дружно ответил класс.

— А может лучше парты построить? — вдруг выдвинул рационализаторское предложение Санёк. — Ну а чего, быстрее будет и ширше.

— Шире, — тут же исправила Даша. — Бородин, ты хоть иногда используй голову.

— Чего? — не понял Саня.

— Того, — Светлова постучала указательным пальцем себя по лбу. — Головой думай. По-твоему, Федя тебе кто?

— Друг, — не раздумывая, ответил Бородин.

Девчонки захихикали.

— Это понятно. Фёдор не кран, чтобы в одиночку парты тягать, ясно тебе?

— Что? — Санёк задумался, когда же до него дошло, покачал головой и подтвердил. — Ну да, парты тяжёлые. Один не осилит. Тогда стулья надо ставить, — уверенно заявил Бородин.

— Молчи лучше, — велела Нина.

— Так что, я пошёл? — нетерпеливо дёрнул плечом Швец.

— Да иди уже. Ребята, строимся в шеренгу, стулья будем передавать друг другу, чтобы не толпиться возле двери и не мешать Фёдору, — строгим тоном распорядилась Дарья.

И работа закипела. Я оказался не у дел, меня как-то аккуратно оттеснили в сторону, не позволив встать в строй. Я наблюдал за своими учениками со светлой радостью. Чтобы там не ворчал Степан Григорьевич, а, похоже, класс мне достался хороший. Я бы даже сказал, замечательный.

По сути, вот это всё можно было и не делать. Я мог бы поинтересоваться у директора до которого часа будет открыта школа, занять свободный класс, и засесть в нём изучать личные дела ребят. А перед уходом зайти в наш кабинет, аккуратно пробраться и закрыть окна. Да, следы останутся. Но их можно закрасить уже после того, как основная площадь добротно высохнет, ничего страшного не случилось бы.

Но у меня сработал тонкий расчет: посмотреть на свой класс в деле, так сказать, чтобы получше узнать каждого. Увидеть, кто чем дышит, кто как себя ведёт в нестандартной ситуации, послушать, понаблюдать, предоставив парням и девочкам свободу действий.

В принципе, мои ожидания оправдывались. Ученики пусть немного, но раскрылись передо мной. Да и отношения в классе между ребятами считывались. Радовался же я тому, что классная руководительница Ольга Николаевна сумела за столько лет сдружить класс. Ребята фыркали, возмущались, огрызались, но никто не ушёл домой, обвинив девочек в непродуманности. Весь класс остался, чтобы решить проблему. Пусть и пустячную, но всё-таки…

После строительства дороги из стульев, после закрытия окон и уничтожения следов «преступления» с помощью закрашивания этих самых следов, мы дружно перетаскали на второй этаж парты из нашего класса, чтобы подготовить фронт работ на следующий день.

Потом решали, кто сможет прийти завтра в школу, чтобы занести столы в кабинет. Все парни трудились в родном колхозе, Девочки, включая Лену Верещагину, тоже. Вот только актриса наша всё лето помогала маме в библиотеке, чаще прогуливая, чем работая. Это выяснилось в процессе обсуждения планов на следующий день.

Оказывается, староста класса и летом оставалась старостой, вела учёт и прочий контроль. Так что от её строгого взгляда никто и ничто не могло укрыться. В результате короткого собрания постановили: или Лена вместе со всеми ребятами проходит трудовую практику в колхозе, где скажут. Или поступает в полное моё распоряжение и под контроль завхоза товарища Бороды.

Верещагина, не раздумывая, заявила, что она как все, в колхоз. На том и порешили.

Насчёт класса на завтра я дал отбой. Парни хотели прибежать в обеденный перерыв, чтобы расставить столы. Но, подумав, мы решили, что вряд ли краска успеет полностью высохнуть. И чтобы уж наверняка не поцарапать свежее покрытие, договорились собраться в пятницу в обед или вечером, и вместе дружно навести в классе полный порядок.

Даша Светлова обещала забежать и проинформировать меня, на какое время ребята и девочки сумеют договориться, чтобы их отпустили закончить классные дела. Да-да, именно так и сказала: проинформировать. Похоже, растёт в моём классе будущий партийный работник.

Разошлись мы глубоко после полудня. Точнее, я отпустил своих десятиклассников, сам же остался в школе, попросил у директора личные дела и принялся изучать характеристики. Честно говоря, чем больше читал, тем больше убеждался: придирается Степан Григорьевич к моим ученикам, не такие уж они хулиганы. Ну да ладно, с этим разберёмся.

— Егор Александрович, что-то вы засиделись, — заглянул ко мне Свиридов. — А ведь обещались сегодня в бухгалтерию заглянуть, — укоризненно покачал головой Юрий Ильич.

— Забыл, завтра с утра непременно зайду, — покаялся я.

— Как вам ребята? — полюбопытствовал директор.

— Хорошие, — искренне ответил я, не раздумывая.

— Хорошо, да, это хорошо, — пытливо вглядываясь в моё лицо, — кивнул Юрий Ильич. — Ступайте-ка вы домой, Егор Александрович, отдохните хорошенько, а завтра…ах да… завтра вы на встречу с Ольгой Николаевной, — вспомнил Свиридов.

— Я могу отложить, если нужно.

— Нет, нет, поезжайте, — не согласился Юрий Ильич. — Характеристик что? Бумажки. А Оленька Николаевна вам подробно всё обскажет, слабые места, сильные стороны… — улыбнулся директор. — Всё, до свидания, Егор Александрович!

— До свидания, — я поднялся, собрал папки с личными делами учеников, сдал их Свиридову и отправился домой.

А дома меня ждал сюрприз, о котором я совершенно позабыл в суматохе школьного дня.

Глава 22

— Чой-то ты припозднился, Егор Ляксандрыч, — посетовал Митрич, завидев меня возле калитки.

Я невольно вздохнул: если честно, совсем позабыл, что дядь Вася обещался заглянуть вечером в гости. Хотелось тишины и покоя, крепкого сладкого чая с баранками и посидеть на крыльце, наслаждаясь неторопливым вечером после импровизированного душа.

— Добрый вечер. Василий Дмитриевич, — поприветствовал я гостя.

Желудок вдруг заволновался, забурчал. По двору разливались умопомрачительные ароматы жареной рыбы. Я сглотнул и только сейчас сообразил, насколько голоден.

— Мой руки и к столу, — с довольной улыбкой проворчал Митрич и захлопотал у стола, нарезая пополам крупные блестящие помидоры и пупырчатые огурцы, укладывая перья зелёного лука.

Я кивнул и молча направился в дом, чтобы переодеться и вынести на улицу тазик с ковшиком. Обливаться я приноровился в саду возле старой искривлённой яблони. Как говорится, и ей хорошо, и меня с дороги никто не видит.

В доме скинул надоевший костюм, натянул спортивные штаны, прихватил чистую майку, мыльно-рыльные и потопал на задний двор. Минут через десять я сидел за столом и уплетал изумительно вкусную жареную рыбку, хрустя свежайшими огурчиками и роняя на тарелку сок от сочных помидоров.

— Ты кушай, кушай, — подзадоривал Митрич.

— Да вы сами почему не едите, Василь Дмитрич? — заметил я.

— Так я дома с бабкой… — поглядывая на меня сквозь прищур, заверил Митрич.

— Ну, нет, давайте-ка вместе ужинать, одному не годится, — покачала я головой. — А то и я тогда не буду.

— Ох, хитрец, — хмыкнул мужичок. — Так может того… этого? — дядь Вася подмигнул и показал чекушку с мутноватой жидкостью.

— Спасибо, Василий Дмитриевич, не любитель я, — вежливо отказался, прикидывая про себя, чем мне это грозит в дальнейшем.

Оно ж ведь как: не пили в Советском Союзе только вынужденные трезвенники и язвенники, да и то, на халяву выпивали и эти категории граждан. Не то чтобы я испытывал пренебрежение к алкоголю, в прошлой жизни позволял себе с друзьями в хорошей надёжной компании. Но вот здесь и сейчас не хотелось, потому как не представлял, чем мне аукнется в новом теле употребление горячительного напитка домашнего производства. Уверен, содержимое в бутылке у Митрича градусами очень сильно отличается от государственного алкоголя.

— Так-то и я не любитель, — заметно огорчился дядь Вася. — Но рюмашку за улов — самое то, для поднятия аппетиту. И врачи рекомендуют, — подмигнул и посмотрл на меня так хитро, склонив голову к плечу. А у самого так черти и пляшут в глазах: то ли проверяет, то ли выпить невтерпёж, а одному вроде как не с руки. Не алкоголик ведь.

— Да у меня и рюмок-то нет, — понимая всю бесполезность аргументов, выдвинул я последний козырь.

— Так то не беда, Егор Ляксандрыч, — засуетился Митрич. — Сейчас… вот туточки у меня… гляди…

Под столом что-то дзенькнуло, звякнуло, и на свет божий появились две граненных рюмки. Удивительно, но факт. Я как-то ожидал скорее стаканы, а тут целые лафитнички на короткой ножке.

— Ну, что, Егор Ляксандрыч, а давай-ка за приезд! — разлив алкоголь по таре, предложил Митрич.

— Будем, — кивнул я.

Мы чокнулись, я пригубил самогон, поставил рюмку на стол и закусил огурцом. Пить я не собирался, не с руки как-то, да и не по статусу, наверное. Всё-таки учитель в советское время человек уважаемый. Оно, понятное дело, педагоги тоже люди, и праздники отмечают, и детей рожают, и в отпуск ездят. Но русские традиции сложились таким образом, что учителя всегда и везде помнят о том, что за углом может оказаться ученик. Потому почти никогда преподаватели на людях не могут расслабиться ло конца.

Хотя да, в моём будущем эта традиция дошла до абсурда с подачи отмороженных родителей, которые в чужом глазу соринку видят, а в своем бревна не замечают.

Ну и на селе традиции другие. Тут, если откажешься, мигом либо в больные запишут, либо с подозрением коситься начнут. Поэтому я всегда жил по принципу: соблюдай местные традиции не в ущерб себе. Обижать человека, который сидел напротив, отнёсся ко мне со всей душой, не хотелось, вот и пришлось уважить, но в своей манере.

Митрич крякнул, занюхал помидором, покачал головой, видимо, для лучшей усвояемости, плеснул по второй и только после этого посмотрел на меня.

— А что, Егор Ляксандрыч, как тебе внучок мой Серёжка? — хитро прищурившись, поинтересовался Митрич.

— Хороший парень, — нейтральным тоном ответил я.

— Ты, ежели чего, гоняй, не стесняйся. А то мне скажи, уж я ему, — дядь Вася потряс кулаком. — Так-то он парнишка хороший, работящий. Нас с бабкой не обижает… Только стар я уже воспитывать… отвоспитывал своё… — вздохнул Василий Дмитриевич, покосился на меня, ухватил рюмку за ножку и приподнял, ожидая моей реакции.

Я взял свою, чокнулся с гостем, дождался, когда он выпьет свою порцию, и поставил на стол, не притронувшись. Пить не хотелось, да и завтра с утра много дел. Опять-таки ехать с перегаром на встречу с учительницей своих десятиклассников — показать неуважение к женщине. К беременной женщине.

— А скажи мне, Егор Ляксандрыч… — начал было Митрич, но тут за двором раздался сигнал клаксона, а следом и крик:

— Хозяин! Есть кто дома?

— Чего орешь-то, оглашенный, — проворчал Митрич. — Разорался, а то глухие тут живут…

Я поднялся с места и направился к калитке, признав машину председателя колхоза.

— Вечер добрый, Егор Александрович, — стянув с головы кепку, поздоровался водитель по имени Виталик.

По отчеству Лиходед его при мне не называл, оттого я не представлял, как обращаться к водителю. Моего нынешнего возраста не хватало, чтобы звать человека, старше меня, по имени.

— Добрый… Простите, не знаю, как вас по отчеству, — всё-таки поинтересовался я.

— Сергеич я, — хмыкнул водитель. — Да вы зовите меня Виталя. Я привык, мне так сподручней, — уточнил после короткого молчания нежданный гость.

— Неудобно, Виталий Сергеевич, — отказался я. — Что-то случилось?

— А? Не, всё в порядке. Меня это… Семён Семёныч прислал… Там, значит, завтра в девять утра не получится, — сокрушённо покачав головой, выдал Виталий.

— Что не получится? — не понял я.

— Так это… в райцентр в роддом ехать собирались… — удивился водитель.

— Чой-то ты, Ляксандрыч, в родильне забыл? Шустрый, однако, — хохотнул Митрич, незаметно оказываясь рядом. — Это ж кому так повезло.

Я промолчал, улыбнулся и пожал плечами, показывая, что шутку оценил. А вот Виталий сурово зыркнул на дядь Васю и процедил:

— Ты, Митрич, думай, чего болтаешь. И кому.

— А ты меня поучи, поучи! — тут же вздёрнул подбородок Василий Дмитриевич, заводясь с пол-оборота.

— Товарищи! — чуть повысив голос, я призвал обоих к спокойствию. — Так что просил передать Семён Семёнович? — уточнил я.

— Так это, говорю же… отбой на завтра… На совещание вызывают, в управу, с утречка пораньше. Мы в шесть двинемся. Вам-то не с руки. А грузовые заняты… Так что прощенья просим, товарищ учитель… Никак завтра не получится, — развёл руками водитель.

— Ничего страшного, — ответил я. — Все что ни делается, всё к лучшему, — заверил Виталия. — Я потом сам съезжу.

— Что вы, Егор Александрович, — дёрнул плечом посланник. — Ежели Семён Семёнович сказал, даст машину, значит. Всё! Его слово камень. Только вот завтра никак.

— Я понял, спасибо, что предупредили, Виталий Сергеевич, — вежливо отозвался я, не став настаивать на своём. А смысл? У человека своя линия, у меня своя.

В любом случае на завтра отбой. Сам не поеду, расписание не выяснил, да и с делами личными ученическими надо закончить, дочитать, кое-что выписать, чтобы с Ольгой Николаевной предметный разговор вести, а не просто послушать, какие ребята замечательные. Значит, с утра в бухгалтерию, а после в школу.

— От ты, Виталя, суета, — проворчал Митрич. — Всё сказал?

— Ты, Митрич, не ворчи, моё дело доложиться, я человек маленький, — фыркнул Виталик.

— Шпунтик ты и есть, — согласился дядь Вася. — А какие надежды подавал! Эх-ма, сокрушённо покачала головой мужичок.

— То дела прошлые, — насупился Виталик. — Так что, эт самое, отбой на завтра, — повторил водитель. — Ну, до свидания, поеду. Дела.

Мы пожали друг другу руки, Виталий неторопливо обошёл машину, открыл заднюю дверцу, чертыхнулся, обернулся и окликнул меня.

— Егор Александрович! Погодите! Чуть не забыл!

Я с недоумением наблюдал на то, как водитель копошится в машине, не понимая, что он мог забыть. Через минуту из нутра автомобиля показалась авоська, набитая какой-то бумажными свёртками. Из ячеек торчали перья зелёного лука и горлышко водочной бутылки. Затем Виталий двинулся к багажнику, открыл его, достал оттуда ведро, полное картошки, и двинулся в мою сторону.

— Что это? — разглядывая авоську и ведро, поинтересовался я.

— Так это вам от Семён Семёныча, — пробасил Виталик. — Велено передать, не побрезгуйте. Всё наше, колхозное.

— Да не надо мне, спасибо, у меня всё есть, — начал отказываться я, не понимая, с чего такая щедрость.

— Не положено, — нахмурился водитель. — Велено передать, я передаю. А там делайте что хотите.

— Ты, Егор Ляксандрыч, бери, не сомневайся, — встрял в разговор Митрич. — У нас тута всё от души и сердца. Абы кому за просто так гостинцы не раздариваем. Председатель у нас молодец. Ты вот кто?

— Кто? — не понял я.

— Молодой специалист. Это чего значит?

— Что? — смирился я с увлечением Митрича задавать вопросы, на которое ответ знает только он.

— То! — Василий Дмитриевич назидательно задрал палец кверху. — Обеспечить тебя должон! Так-то! Бери, пользуйся.

— Так вроде как образование обязано обеспечить, — растерянно пробормотал я, понятия не имея, кто и чего должен был выделять в шестьдесят седьмом году молодым специалистам на селе.

— Дают — бери, не отказывайся, — философски заметил Митрич. — Жизнь она, знаешь, какая?

— Какая?

Я заметил, что ответом на этот вопрос Виталий тоже заинтересовался.

— А такая, то пусто, то густо, — довольным тоном закончил дядь Вася. — Бери, Ляксандрыч, колхоз у нас хороший, всех видит, всех ценит. По труду и награда.

— Да мне-то ещё не за что, только приехал, — попробовал я зайти с другой стороны.

Умом понимал, что вроде как положено, но отчего-то казалось, что не от колхоза, а лично от себя прислал Семён Семёнович подарки. Не в качестве взятки или там подачки, но всё равно с прицелом на будущее. Вот чёрт его знает, почему председатель колхоза не пришёлся мне по душе.

— Положено, — буркнул Виталий, которому надоело слушать рассуждения Митрича. — Забирай, а я поехал, некогда мне тут с вами разговаривать.

— А и езжай, без тебя разберёмся, — не остался в долгу Митрич. — Бери, Егор Ляксандрыч, ведро-от, а я по старости своей котомку прихвачу, авось не надорвуся.

— Надорвётся он, — фыркнул Виталя. — Слышь, Митрич, ты ещё нас всех переживёшь.

С этими словами водитель развернулся и зашагал к машине.

— И тебе не хворать, Виталя, — буркнул вслед дядь Вася. — Ты, давай, командуй, куда нести-то, — обратился ко мне Василий Дмитриевич.

— Так в дом, наверное, — неуверенно пробормотал я. — В сарае-то мыши… наверное…

— Эх, молодо, зелено, — покачал головой Митрич. — У Таисии, чай, подпол имелся. Вот туда и сгружай.

— Ведро? — с сомнением уточнил я.

— Кхе… ну да… в подпол оно лучше мешочек-другой да закруточки… — согласился со мной Митрич. — Так ты вот туточки и поставь, у окошка, оно по прохладке картошечке-то хорошо.

Мы разобрались с продуктами, закинув их на кухню. Авоськи я разбирать не стал, хотя и видел, что Митрич сгорает от любопытства. В бутылке из-под водки, кстати, оказалось масло. Так что картошечкой жареной я теперь обеспечен на какое-то время. Осталось выяснить, где тут места грибные, заповедные, и царское блюдо на ужин мне гарантировано.

— Хороший мужик Виталя… — вздохнул Митрич, наливая себе третью рюмашку. На мою, почти полную, дядь Вася покосился, но ничего не сказал.

Мы снова чокнулись, гость мой выпил, я не стал.

— А чего так? — полюбопытствовал я.

— Ты про Витальку-то?

— Ну да, история какая имеется?

— А как же… Картина печальная приключилася, — Василий Дмитриевич покачал головой. — Оно ведь как? — спросил дядь Вася и тут же ответил. — Он ведь жизнь — штука такая, верчёная. Иной раз так вычернит, что шурупчиков не соберёшь, вот и Виталька… Сиделый он… вона как… — Митрич испытывающе посверлил меня взглядом

Не дождавшись осуждения и другой реакции, кроме вежливого любопытства, мужичок продолжил:

— Оно по молодости все мы дурные, кровь играет… бабы, выпивка… а тут лу-у бо-о-офь… — дядь Вася покрутил головой. — Все беды от баб, Ляксандрыч. У тебя-то поди невеста есть? — пытливо глянул на меня.

— Нету, — улыбнулся я, прикидывая, съесть ещё рыбёшку, или не жадничать.

— Ой ли? — удивился дедок. — Что так? Парень ты видный, девки, поди, табуном вьются… Оставил кого в столице-то?

— Расстались, — коротко ответил я, не желая вдаваться в подробности чужой для меня истории.

— Итить колотить… — покрутил головой Митрич, наполнил рюмку, глянул на меня, махнул рукой, опрокинул в себя и смачно хрустнул огурцом, закусывая. — Ничё, Егор Ляксандрыч, не переживай. Мы тебе такую невесту справим! Загляденье! Вон хотя бы и Люська…

— Кто? — я вздрогнул, опасливо уставившись на дядь Васю. Люсю я знал одну — свою ученицу, и уж точно в женихи несовершеннолетним девочкам я не годился. И годить не собирался.

— Так эта, соседка моя, справная девка. Ударница! Лучшая телятница, ты не думай! — похвастался сосед.

Я облегчённо выдохнул, мечтая о том, чтобы Митрич оставил меня в покое. Всё ещё хотелось сладкого чаю и тишины. Чтоб вот так сесть на крыльцо, привалившись спиной к нагретым за день перилам, и смотреть в бездонное синее небо, выискивая знакомые созвездия. И вдыхать сладкий запах свежескошенной травы, слушать ленивый обмен новостями сельских собак. Вспышки детского смеха, отголоски песен, соседскую перебранку без повода. Хорошо…

Митрич словно почувствовал моё настроение, засуетился, засобирался домой.

— Ты вот что, Егор Ляксандрыч… Ты бутылочку припрячь, припрячь говорю, — настойчиво двигая ко мне остатки алкоголя, упрямо потребовал дядь Вася. — Пригодится… Тоска накатит… или рану протереть там… опять-таки обезжирить… Я тута тебе собрал чутка…

С этими словами Василий Дмитриевич плюхнул на стол свёрток. Внутри него что-то железно бряцнуло, я удивлённо приподнял брови, не пытаясь даже угадать, чем решил меня одарить добродушный суетливый мужичок.

— Тута молоток, гвозди… отвёртка опять жеж, ну и по мелочи… не густо, что есть… Мне покуда без надобности… а ты пользуйся…

— Вот за это огромное спасибо, — обрадовался я. — Обещаю, верну сразу, как только порядки наведу.

— Вернёшь — хорошо… мне покуда не к спеху… Ты вот чего, Егор Ляксандрыч… Тебе ежели помощь… так ты зови… помогу… душ там справить… или вон домишко подлатать… А то может, в воскресенье соберёмся, душик-от сообразим? — вопросительно глянул на меня Митрич. — А потом в баньку. Банька-от у меня знатная…

— Да у меня и досок-то нет… не разжился ещё… — растерялся я.

— Так я тебе привезу, — обрадовался дядь Вася. — У меня этого добра… — мужичок довольно махнул рукой.

— Я заплачу, Василий Дмитриевич, — заверил Митрича.

В ответ мужичок на меня так зыркнул, что я почувствовал себя неловко.

— Ты, Ляксандрыч, глупости не говори… заплатит он… я тебе сам заплачу… эт самое… — Митрич сердито потряс возле моего лица указательным пальцем. — Я ж от души… от всего сердца… а ты… эх ты…

— Василий Дмитриевич, ну, право слово, не обижайтесь, — повинился я. — Мне неудобно… Вы покупали, а мне бесплатно. Нечестно так.

— Сына ты мне напоминаешь, Егор Ляксандрыч… — неожиданно выдал Митрич, развернулся и пошоркал к калитке.

— Василий Дмитриевич… — растерянно окликнул я.

— В воскресенье, — обернулся Митрич. — И гляди у меня! — погрозил мне пальцем.

За оградой мелькнула тень, я напрягался, но тут же признал очередного гостя по голосу.

— Деда, беда, деда… — взволнованно заговорил Серёжка Беспалый, внук Василия.

— Чего? — всполошился дед. — Чего сталось?

— Бабушке плохо… Сердце…

— Довёл, паразит! — воскликнул Митрич. — Ты чегой-то, бросил её одну? — сурово закричал мужичок.

— Баб Люба с ней… а я к тебе… чего делать-то? — испуганно забасил Сергей.

— Фельдшерицу надо… — заволновался дядь Вася. — Моторок, и за ней… Ты вот что, беги к Николаю… да за Зинкой… и домой… а я домой… я… ох…

Митрич вдруг охнул, схватился за сердце и стал оседать на землю.

Глава 23

— Деда! Дед, ты чего? — закричал Сергей и бросился к Василию Дмитриевичу. С парня моментально слетел налёт взрослости, Беспалов младший вмиг превратился в растерянного подростка.

Митрича я успел подхватить, не позволил упасть на землю. Теперь возник вопрос: куда его уложить? Я огляделся по сторонам: на стол как-то не очень, тут же перед глазами возник гроб Степаниды. Ну уж нет. На скамейке будет неудобно, больно она узкая.

— Так, спокойно. Сергей! — рявкнул я. — Не трогай его. Бери за ноги, понесли в дом. Быстро! — приказал я, не давай мальчишке скатиться в истерику.

Впрочем, я был уверен, что Сергей быстро придёт в себя. Это не городской пацан из моего будущего, избалованный мамкиной заботой, который от любого окрика получает психологический стресс. Если, конечно, верить современным психологам. Беспалов — нормальный здоровый парень, который при необходимости и коня на скаку, и в горящую избу. Так, стоп. Саныч, кажется, это про русских женщин, а не про нас, мужиков.

— Осторожно, ступеньки, — велел я.

— Егор Александрович, вперёд ногами нельзя! — отмер, наконец, Серёжка.

— Поверь мне, сейчас без разницы. Твой дед ещё нас всех переживёт, — не задумываясь, ответил я. — Укладывай. Всё, бегом к Николаю, кем бы он ни был, и вперёд, за Зинаидой! И к бабушке! — распорядился я.

— А как же… деда? — растерялся пацан.

— За ним пригляжу, — заверил я, стаскивая обувь с Митрича. — Бегом давай. Жив твой дед.

— Я… Это… Хорошо… — заволновался Сергей, топчась на месте, глядя на то, как я сворачиваю одеяло в рулон и подкладываю под ноги дядь Васи.

— Беспалов! — рявкнул я.

— А? — очнулся парнишка.

— Немедленно за фельдшером и вези её к бабушке! Приказ понятен, боец?

— А? Да, Егор Александрович! Есть за фельдшером и к бабушке! — к моему изумлению едва не по-армейски ответил пацан и наконец-то побежал за помощью.

— О-ох… — раздалось с кровати.

— Василий Дмитриевич, вы как? — негромко окликнул я, осторожно принимаясь расстёгивать ворот рубахи.

— Серё-о-оша-а… — простонал Митрич, не открывая глаз.

— Серёжу отправил за доктором, — принялся негромко рассказывать я.

Не уверен, что дядь Вася меня слышал и понимал, но спокойный, уверенный голос в таких ситуациях может помочь вернуться в себя, скажем так.

— Доктора Серёжа отвезёт к вашей жене, Василий Дмитриевич. А потом и к нам приедут. А пока я побуду вашим медбратом, вы же не против?

— Ж-ж-ж-жо-от… — прохрипел Митрич.

Чёрт, очень надеюсь, что это не инфаркт. Сомневаюсь, что скорая успеет приехать, а у меня под рукой ничего: ни нитроглицерина, ни даже банального аспирина. Одно радует: Беспалов старший сам пришёл в себя, а значит, есть надежда, что не всё так страшно, как показалось на первый взгляд.

— Василий Дмитриевич, вы меня слышите? — я метнулся за стулом, поставил рядом с кроватью, сел, взял в свои ладони морщинистую натруженную руку Митрича и принялся считать пульс.

— Ну вот, пульс как у космонавта, — слукавил я, глядя на бледное лицо дядь Васи. — Хоть сейчас в космос.

Лицо у Беспалова неожиданно перекосилось, и я едва не выругался вслух: если это инсульт или инфаркт, а скорая не прибудет в ближайший час, в лучшем случае мы Митрича потеряем, в худшем его парализует и станет активный шебутной мужик овощем.

Но тут Митрич открыл глаза и попытался что-то сказать. Я с облегчением понял, что мои опасения напрасны, лицо несчастного пришло в норму. Видимо, он пытался что-то сказать, но с первого раза не получилось, оттого и перекосило.

— Ма… ма… ма… — замычал дядь Вася.

— Что, Митрич? — я отбросил условности, сократив полное имя до привычного, которым все в деревни называли Беспалова.

— Ма… ма… — раз за разом пытался что-то сказать Василий Дмитриевич.

— Мальчишка? Внука вашего я за доктором отправил.

— Ма… ша… — выговорил, наконец, дядь Вася, и я даже не сразу сообразил, что он произнёс какое-то женское имя.

— Маша? — переспросил я.

— Ма… ша… жи… ва? — требовательно спросил Митрич, с тревогой вглядываясь в моё лицо. Что-то царапнуло меня по руке, я опустил глаза и увидел, что Беспалов пытается ухватить меня за пальцы.

Я осторожно накрыл ледяную ладонь своей и уверенно произнёс:

— Маша — это ваша жена? Моргните, если это так, — дождался, когда Митрич моргнул и подтвердил. — Да, жива. Много не разговаривайте, берегите силы, — посоветовал я. — Скорая скоро будет, — заверил дядь Васю и знатно струхнул, когда больной на моей кровати вдруг затрясся, скривив лицо.

Не сразу, но до меня всё-таки дошло: дядь Вася рассмеялся, услышав от меня успокоительную ложь о том, что неотложка скоро приедет.

— Жи… ва? — внезапно сухие пальцы крепко сжали мою руку.

— Жива, Серёжа побежал за мотороллером и поехал за Зинаидой. Я слышал. Вы, главное, сами в себя приходите. Почему-то я уверен, жена ваша не одобрит ваше лежание в кровати посреди белого дня. Как её по батюшке? Мария?..

— Се… ме…

— Семёновна? — догадался я.

— Жива, жива Семёновна! Зинка с ней! Скорую даже вызвала, обещалися быть в скором времени! — громко оповестила нас Степанида Михайловна, без стука вваливаясь в комнату. — Ах, ты, старый чёрт! Пёс ты шелудивый, чего удумал! Ты чего тута устроил, Митрич, а?

— Лю-у-у-у… — Митрич заурчал, что тот кот при виде сметаны, и даже сделал попытку улыбнуться.

— Егор Александрыч, чего тута? Я вот таблеточки принесла. Ну-ка, старый пень, разевай рот! — приказала Степанида без перехода.

Дядь Вася послушно открыл рот.

— Язык задирай! — велела соседка.

Сама тем временем хрустнула блистером, достала таблетку валидола и шустро сунула под язык, судя по всему, очень довольному Василию Дмитриевичу.

Я невольно улыбнулся: похоже, Митрич и вправду по молодости ещё тем ходоком был. А горбатого, как известно, только могила исправляет. Вон, даже с приступом лежит, и то не упускает возможность хвостом покрутить. И как на эти его выкрутасы жена смотрит? Ну да не моё дело, раз живут, значит, обоих всё устраивает.

— Рот захлопни. Чего раззявил? — сурово отчитала соседа Степанида Михайловна.

Митрич клацнул зубами, глаза у него слезились, губы чуть порозовели, обветрились, но при этом выражение лица говорило само за себя, кабы мог, точно пошутил бы в ответ на реплики бабы Стеши. Но, увы, рот занят таблеткой, да и говорил пока с трудом. Зато смотрел очень выразительно.

— Нормально всё. Да вы сидите, Егор Александрович, я-то постою… сидите… Ох… благодарствую, — запричитала соседка, когда я поднялся со стула, уступая ей место. — Ты мне, Митрич, вот чего скажи: чего это вы с Машкой болеть вздумали? А? — сурово поинтересовалась Степанида.

Я же прошёлся по комнате и пораскрывал все имеющиеся окна.

— Сте-е-ша-а… Ма-а-ша-а-а… — дядь Вася попытался ухватить соседку за руку, но шустрая Стеша, даже сидя на одном месте, делала кучу дел.

Поправила подушку, простынку, задвинула обувь под кровать, пригладила Митричу чуб, приложила сухонькую ладошку тыльной стороной ко лбу нашего болезного, покачала головой. Оглядела моё сооружение из одеяла, явно одобрительно кивнула и снова вернулась к Митричу.

— Маша в порядке, — завела беседу. — Напугал, чёрт усатый! — вздохнула Степанида Михайловна, наконец-то успокаиваясь.

— По-оче-му-у… уса-а-тый… — всё ещё с трудом выговаривая слова, поинтересовался Митрич.

— Потому что дурак, — отрезала Степанида.

«Ну а что, логично — хмыкнул я про себя. — Усов нет, значит, усатый, поэтому дурак». Женская логика — никогда мне её не понять. Ни в каком веке.

— А Серёжка-то молодец, — одобрительно кивнула соседка.- Прибежал к нам, всё честь по чести обсказал, Коленька мой хорошо дома был. Да ты что, пень старый, я и без Николая драндулетку мальчишке отдала бы. Такое несчастье! — Степанида горестно вздохнула. — Да жива, говорю тебе, вот ирод неверующий! Жива! Серёжка-то сразу на коня и помчался за Зинкой на пункт. Там-то уж Зинка скорую и вызвала. У Машки-то этот… как его… цидив! Тьфу ты, пропасть!

Степанида Михайловна утёрла губы краешком платка.

— Рецидив? — уточнил я.

— Точно! Этот самый и есть! — радостно откликнулась баба Стеша. — Вовремя Серёжка-то привез Зину.

— Сердце у неё… — Митрич внезапно заговорил без запинок. — Давно говорил: поезжай в райцентр, в больничку… И Зинка ей велела… А она ни в какую… Как, говорит, я вас двоих оставлю на хозяйстве? Выписала ей таблетки, уколы нужные… Любаня её исколола всю… А вон, вишь, чего, не помогло, однако, — сокрушался дядь Вася. — Жива, говоришь?

Василий Дмитриевич умудрился ухватить Степаниду Михайловну за руку, сжал крепко и теперь заглядывал ей в лицо, дожидаясь ответа.

— Жива, говорю. Что ж я тебе, врать, что ли, буду? Вот ещё! — фыркнула баба Стеша, но руку не отняла. — Любка с ней сидела… сейчас вон и Зинаида подоспела. Она ещё тебя, ирода, переживёт! И права будет! — безапелляционно заявила Степанида. — Ты ж с неё все соки попил, окаянный! И ты, и Серёжка! Неслух! — припечатала соседка. — А всё ты, старый пень! Распустил парня! Делает что хочет, а бабке кто по хозяйству поможет?

— Так, я… — вскинулся было Митрич.

— То-то и оно — ты-ы-ы… — язвительно протянула Степанида Михайловна. — А-а-а, что уж там, все вы одним миром мазаны, окаянные… Хорошо, живы, и то хлеб… — баба Стеша вздохнула и замолчала, уставившись в открытое окно.

На улице послышался рёв мотороллера, и буквально через минуту на порожке застучали каблучки, в комнату влетела растрёпанная Зинаида Михайловна.

— Где больной? — без стука вваливаясь в комнату, с порога выдала фельдшерица.

— Так вот он, туточки лежит, болезный, — засуетилась баба Стеша. — Ступай сюда, Михална, присаживайся. Егорушка, табуреточку поставь под чемоданчик-то, — попросила соседка, обернувшись ко мне.

— Сейчас, — я немного затупил, пытаясь сообразить, под какой чемоданчик нужен стул, потом увидел в руках у Зинаиды саквояж с красным крестом на боку, и метнулся на кухню.

Поставил у кровати, заработал благодарный взгляд докторши и вернулся к окну. Там мы и стояли со Степанидой Михайловной, наблюдая за работой фельдшера.

— Ну что же вы, Василий Дмитриевич, — покачала головой Зина, доставая из сумки стетоскоп.

— Маша… как… — проскрипел Митрич, пристально вглядываясь в лицо девушки.

— В порядке, Мария Фёдоровна. Скорую я вызвала, повезём в больницу. Теперь помолчите, — строго велела Зинаида Михайловна.

Мы все затаили дыхание.

— Не поедет она, — огорчённо крякнул Василий, когда фельдшерица закончила прослушивать его сердце. — Ни в жисть не поедет. Хозяйство у нас, огород… Мы ж всем семейством день-деньской на работе пропадаем, а кто за курями приглядит? Огород польёт? Не поедет, — с тоской в голосе повторил Митрич.

— А Марию Фёдоровну никто спрашивать и не будет! — категорично отрезала Зинаида. — Сказано в больницу, значит, всё, нечего! Лечиться! Вот вылечат, потом за курями и присмотрит!

— Так потом-то они помрут, Зиночка Михална, — встряла в разговор Степанида. — Без пригляду какая живность выживет? Перемрут все.

— Ничего, внук покормит, — докторша не собиралась сдаваться. — Хотите, чтоб померла? Пожалуйста! Ещё один такой приступ, и всё! Можете одалживать у Степаниды Михайловны гроб!

— Какой гроб? — встрепенулась баба Стеша.

— Тот самый, — отчеканила Зинаида. — В котором вы помирать тренировались.

— Да я просто… — к моему великому удивлению, соседка покраснела и смутилась. — Ну, дура я старая, что уж… — вздохнула Степанида. — Не подумала… Ты уж прости меня, Егор Александрович… Учудила вона в твоём дому…

— Не переживайте, Степанида Михайловна, — поторопился успокоить я разволновавшуюся соседку. Не хватало ещё, чтоб и она слегла.

— Да уж, и ведь взрослые люди! Передовики! — строго зыркнув на нас с соседкой, проворчала Зинаида. — А потом удивляются, чего это внуки у них такие хулиганы.

— Чего это хулиганы? Серёжка не хулиган. Так чудит помаленьку. Так молодой, и ветер в голове! Я ему спуску не даю, ты не думай, Ляксандрыч, — заволновался Беспалов старший, пытаясь приподняться на кровати и увидеть меня.

— Да лежите уже, Василий Дмитриевич, — приказала фельдшерица. — Спуску он не даёт. Кто на той неделе у Петровых яблоки в саду обнёс?

— Не он это, — пошёл в отказ Митрич. — Шпана малолетняя. Серёжка взрослый, ему такое зачем? Что ли у нас яблок во дворе нету?

— Ага, скажи мне, не он. Он! Да ещё в компании с Федькой Швецем и Санькой длинным, — возмутилась Зинаида.

— А я тебе говорю — не он! — настаивал на своём Митрич.

— Зинаида Михайловна! — окликнул я возмущённую фельдшерицу.

— Что, Егор Александрович? Тоже защищать будете? — воинственно повернулась ко мне докторша.

— Больному покой нужен, — мягко ответил я, игнорируя женский вопрос.

— Ой, — девушка покраснела, смущённо отвела глаза, затем принялась деловито копаться в медицинском чемоданчике. Зачем-то достала градусник и сунула подмышку растерявшемуся от напора Митричу.

— А где Серёжка-то? — внезапно поинтересовалась Степанида Михайловна.

— Так с бабушкой остался, — рассеянно отозвалась Зинаида, проверяя пульс у больного.

— Так ты ж на дрындулете прибыла? — удивилась баба Стеша.

— Так я сама, а Серёжку с бабушкой… близкий человек в такой ситуации просто необходим рядом, — пояснила Зина.

— Ох, ты ж, картошкина мышь, — всплеснула руками Степанида. — Ты, главное, Кольке моему на глаза не попадайся! Егор Александрыч, выручай! Ежели что, скажем, Михалну ты привёз. Ты водить-то можешь? — тут же спохватилась соседка.

— Могу, — подтвердил я. — А врать нам зачем? — уточнил у переживавшей Стеши.

— Ох… Так Коленька мой никому, кроме мужиков, моторок-то свой не доверяет. Мне и то не даёт. А тут и вовсе молодуха, — Степанида сурово глянула на Зину.

Фельдшерица фыркнула, вытащила градусник, сдвинула брови и принялась внимательно его изучать.

— Ну, хорошо, — согласившись, кивнул я.

С соседями лучше жить в мире. И хотя ложь, даже мелкая, даже во спасение, претила, но для спокойствия соседа Николая Васильевич я готов промолчать. Пожилой человек, ветеран, мало ли что.

— Ты не думай чего, Егор Александрыч, — смущённо пробормотала Степанида Михайловна. — Так-то он хороший. А вот поди ж ты… После войны началось… Медсестричку у них подорвало в машине… За рулём была… Ну и налетела на мину… Вот с тех пор у Коленьки в голове и помешалось всё. Нельзя, говорит, бабам за рулём. Опасно это, — вздохнула соседка.

— Понимаю, — теперь уже я смутился. Каюсь, грешен, подумал было, что муж бабы Стеши из тех чудаков, которые считают женщину за рулём обезьяной с гранатой. При этом у самих авария на аварии и аварией погоняет.

— Вот и я ему… а он: опасно! — включился в беседу дядь Вася.

— А скажите мне, любезный Василий Дмитриевич, — явно копируя кого-то из своих педагогов, поинтересовалась Зинаида Михайловна. — Вы сегодня пили?

— Кто? Я? — изумился Митрич.

Причём настолько искренне, что даже я засомневался.

— Значит, пили, — удовлетворённо кивнула Зинаида.

— Да что ты, что ты, — попытался отбрехаться дядь Вася. — Не пил я! Рыбу жарил, то да! Пить не пил!

— И не стыдно вам? — укоризненно спросила фельдшерица. — Взрослый же человек. Я вам что говорила? Не пить! Ну рюмочку на праздник великий ещё куда ни шло. Сегодня разве праздник какой? — Зина строго уставилась на Митрича.

— Да не пил я, Михална, вон, у Ляксандрыча спроси! — апеллировал ко мне Митрич.

Вот так и знал: стоит один раз поступиться принципом, как тут же притянут за уши в другую ситуацию.

— А врать нехорошо, — покачала Зинаида, бросив на меня короткий взгляд.

Я едва заметно кивнул в ответ на вопросительно приподнятые брови. Отмазывать дядь Васю я не собирался. Теперь знаю про запрет и буду пресекать. Во всяком случае в своём доме точно.

— У вас же давление! А вы! Эх вы! — покачала головой докторша.

— Так я ж чуток, капелюшечку, — заюлил Митрич. — На полмизинчика! — дядь Вася поднял руку и выставил напоказ свой мизинец.

— И сколько мизинчиков опрокинули? — полюбопытствовала Зинаида Михайловна.

Ответить фельдшерице Василий Дмитриевич не успел. За окном раздался грохот, звон, потом топот босых ног по крыльцу, и в комнату ворвался незнакомый пацан лет одиннадцати.

— Едут! Тёть Зин! Едут! — завопил он с

порога.

Глава 24

— Ванька, а ну, цыц, чего орешь, — строго шикнула на пацана Степанида Михайловна.

— Серега… он велел… а я… так едут же ж, тёть Зин! — переводя дух, пытался объяснить парень.

— Да кто едет-то? — уточнил я.

— Так скорая же ж! — покосился на меня мальчишка, а в глазах прямо-таки читался вопрос: чего тут непонятного. Же ж.

— Сюда едет? — я продолжил выуживать информацию.

— Так нет же ж. Сначала к бабе Маше, а потом уж сюда… Тёть Зин… — пацан нервно заплясал на пороге, перебирая босыми ногами. — Так это… чего Серёге-то сказать? Едут же ж… Здрасте, дядь Вась. Здрасте, тёть Стеш, — пацан внезапно вспомнил о приличиях, покосился на меня, нахмурился, соображая, кто я такой и как меня зовут. Не вспомнил и выкрутился по-простому. — Здрасте, дядя.

— Здравствуй, Иван. Сергей Беспалов просил предупредить Зинаиду Михайловну, когда скорая помощь приедет? — сформулировал я утонение.

— Ну да, — кивнул пацан, шмыгнул носом, подтянул штаны и тут же возмутился. — Ну так нет же ж… Они только в село въехали… я за околицей караулил… Увидел и помчался… И вот… едут же ж, тёть Зин, — как-то прям жалобно пискнул парнишка, не сводя с Зинаиды глаз.

— Так, Василий Дмитриевич, вы остаётесь тут, — фельдшерица вернула Митрича в горизонтальное положение.

Услышав про скорую, дядь Вася снова разволновался, попытался подняться, чтобы бежать домой.

— Егор Александрович, — строгим тоном обратилась ко мне Зиночка. — Проследите, пожалуйста, чтобы пациент… — докторша выделила слова «пациент» голосом. — Никуда не сбежал. Марию Фёдоровну заберут в больницу, я прослежу.

— Так, Михална, — снова заволновался Митрич. — Сопроводить надо! Куда она одна? Вещи собрать, опять же кружку с ложкой… — дядь Вася попытался встать с кровати, но был остановлен тяжёлой рукой медицины в лице Зинаиды.

— Вы остаётесь в кровати! — отчеканила фельдшерица, поднимаясь со стула. — Егор Александрович, вы не против? — настала очередь Зины переживать. Девушка вдруг сообразила, что распоряжается совершенно посторонней кроватью, а Митрич не дома, в гостях.

— Не против, не волнуйтесь, — успокаивающе улыбнулся я.

— Главное, продержите его до приезда скорой, — попросила Зиночка. — А там Василия Дмитриевича или тоже заберут, или я его домой перевезу на мотороллере. Ну, или дядь Коля, это как успеем, — докторша посмотрела на Степаниду, женщины кивнули друг другу, и Зина торопливо пошла на выход.

— Куда? — возмутился Митрич в спину фельдшерице. — Ни в какую больничку я не поеду! Ишь, чего удумала! Хозяйство у нас! Внука я на кого оставлю? Ты, Михална, даже не думай. Слышишь?

Зинаида резко обернулась и посмотрела на дядь Васю так выразительно, что мне сразу вспомнился знаменитый советский заяц из мультфильма «Ну, погоди!» и его фраза: «Слышу, слышу!» Митрич насупился и отвернулся к стене. «Нету у тебя шансов Митрич, против такой силы — нету», — посочувствовал я про себя.

Вскоре за окном раздалось характерное тарахтение мотора, прощальный сигнал, и всё стихло. Мы остались вчетвером и тут же, не сговариваясь, уставились на Ваньку. Мальчишка переступил с ноги на ногу, снова шмыгнул носом, покосился на Василия Дмитриевича, на Степаниду, которая глядела на пацана, сурово поджав губы. Но у соседки не было шансов прочить парню воспитательную лекцию, уж не знаю, по какому поводу.

Шустрый посыльный широко улыбнулся, протарахтел:

— Не болейте, дядь Вася. До свидания, баб Стеш. И вам до свидания. Я побёг… Там это… Серёга… сказать надо! — и, не дожидаясь ответных реплик, слинял за занавеску, которая прикрывала вход в комнату, громко скатился со ступенек и промчался мимо окна. Через пару секунд дзенькнул звонок велосипеда и снова наступила благословенная тишина.

— Как думаешь, Зинка правду сказала или так, для острастки? — напряденным голосом пробурчал Митрич.

Дядь Вася повернулся к нам лицом, и теперь внимательно поглядывал то на меня, то на Степаниду.

— А у пусть бы забрали, — подбоченившись, заявила Степанида Михайловна. — Ты о мальчишке подумал, ирод ты окаянный?

— О каком? — опешил Митрич.

— О ка-а-ако-о-ом! — протянула баба Стеша. — Будто у тебя их тыщщи! Внук у тебя один-единый. Ты о нём подумал?

— Чего о нём думать-то? — не понял дядь Вася. — Вона, здоровый лоб вымахал.

— А как помрёте оба, чего с ним будет? А? — соседка нахмурила брови, поджала губы суровой куриной жопкой и уставилась на болезного не хуже, чем полицейский. В смысле, милиционер.

— Вот ещё… придумала… — фыркнул притихший дядь Вася. — Не собираюсь я помирать… Я ещё тебя переживу!

— Переживёт он, глядите-ка! Жила тут одна уже переживальщица. И где она?

— Где? — попался в ловушку Митрич.

— Знамо где, на кладбище! А в ейном доме теперь вона, учитель живёт! — торжествующе припечатала Степанида Михайловна.

Василий Дмитриевич крякнул, отвёл глаза и замолчал.

— Водичка у тебя есть, Егор? — без перехода поинтересовалась соседка.

— Имеется, сейчас принесу, — я отлип от подоконника, возле которого наблюдал за увлекательной пьесой из сельской жизни, но баба Стеша махнула рукой и скрылась за занавеской. Так загремела крышкой на ведре, потом забулькала водой и затихла.

Митрич тут же развернулся ко мне и торопливо зашептал:

— Егор Ляксандрыч… Ты бы посодействовал, а? — с тревогой вглядываясь в моё лицо, попросил дядь Вася. — Здоров я! То солнце маковку напекло, жар от печки сглотнул и споткнулся… — убедительным тоном принялся выдумывать Митрич.

— Василий Дмитриевич, доктору виднее, — также шёпотом ответил я.

— Да какой доктор? Это ж Зинка-перестраховщица! — махнул рукой неугомонный товарищ. — Ляксандрыч, ну скажи ты ей! — Митрич выжидательно на меня уставился.

— А чего сказать-то? — полюбопытствовал я.

— Кхм… — разочарованно закряхтел дядь Вася, хотел что-то сказать, но тут в комнату вернулась Степанида Михайловна.

Соседка прищурилась, оглядела нас с подозрением, подошла к кровати Митрича, уселась на табуретку, поправила какую-то складку на покрывале и уставилась на своего пылкого поклонника.

— Ну чего ты, чего? — такого морального прессинга дядь Вася не выдержал.

— Что, паразит, хотел учителя уговорить, да не вышло? — хмыкнула баба Стеша.

— Да откуда ты… С чего ты взяла? — возмутился Митрич.

— А чего тут брать, всё наперёд сказано, — невозмутимо пояснила соседка. — В больничку ты не хочешь, вот и виляешь хвостом, как пёс брехливый. Что, скажешь не права?

— Ну не хочу… А ты хочешь, можно подумать! — завёлся Василий.

— И я не хочу, — согласилась Степанида. — А скажут, так и поеду! У меня внук! И дочка! И хозяйство!

— А у меня что, хозяйства нету, по-твоему? — взвился дядь Вася.

— А ты лежи себе тихонечко, — спокойным голосом с ласковой улыбкой на губах потребовала баба Стеша. — Тебе волноваться не велено.

— А ты не волнуй больного!

— А я и не волную, — разглаживая очередную складку на кровати, заявила Степанида.

— А чего сидишь тута, зудишь, как тот комар? — процедил Митрич. — Дела дома переделала? Так я Николаю скажу, он враз прибавит делов-то.

— А и скажи, паразит ты окаянный, — нежно пропела Степанида.

Я только и успевал, что вертеть головой, восхищаясь этой замечательной перебранкой. Видно было не со зла скубутся, но и остановиться не могут. Потому как оба получают от склоки удовольствие.

Глаза у Степаниды разгорелись, щёки порозовели, соседка как-то вдруг помолодела, что ли. Да и Митрич, надо признать несмотря на бледный вид, смотрелся гоголем. Это ж сколько лет прошло, женаты оба давным-давно, войну прошли, а поди ж ты, до сих пор между ними искрит, почти как в молодости.

— Ты бы, Стеша, шла домой, — сурово заявил Василий Дмитриевич. — Мы тут сами с усами, без тебя разберёмся. Чего тут сидеть?

— Знаю я твои разбирательства, — отмахнулась Степанида. — Учителю на уши присядешь, соловьём запоешь, Егор Александрович, добре сердце, тебя и отпустит. Да ещё и проводит до дома! Зиночка Михална сказала — лежать, вот и лежи!

— Сказал она… Да что она понимает, твоя Зиночка Михална! — передразнил Митрич. — Много она понимает в докторских делах! Фельдшерица!

— Ну, спасибо, Василий Дмитриевич, — обиженно поджав губы, процедила Зинаида, протискиваясь в комнату вместе с уставшей пожилой докторшей в белом халате.

Я настолько увлёкся наблюдением за удивительными соседями, что не услышал шум подъезжающей машины. Степанида Михайловна, услышав голос местной докторши, тут же подскочила с места и отошла к окну.

— Зиночка! Дак я ж не со зла! Это я так, ворчу по-стариковски! — заюлил дядь Вася, растерянно переводя взгляд с фельдшерицы на доктора со скорой. — А Машка моя где? — требовательно спросил у врача.

— Машка — это у нас кто? — поинтересовалась доктор, присаживаясь на табуретку и устанавливая медицинский чемоданчик на вторую.

— Так жена моя, Мария, — пояснил Митрич, напряжённо всматриваясь в лицо незнакомой женщины.

— Мария Фёдоровна Беспалова, больная, на адресе забрали, — тут же отбарабанила Зинаида.

— Как забрали? — подскочил в кровати дядь Вася. — Куда забрали, ироды?

— Товарищ… э-э-э… больной! Успокойтесь! Ничего страшного с вашей женой не случилось! Но в больнице полежать придётся! — объявила доктор. — Рубашку поднимите, товарищ, — приказал врач.

— Что? — не понял Митрич.

— Рубашку поднимите, мне нужно вас послушать, — повторила доктор, прилаживая на себя фонендоскоп.

— Чего меня слушать! Вы лучше вот чего послушайте! Не надо меня в больницу, я здоров! А что упал, так то я запнулся, с кем не бывает! — забормотал Василий Дмитриевич, послушно задирая рубаху.

— Помолчите, товарищ, — велела врач.

Митрич умолк, но продолжал умоляюще коситься в мою сторону. Но я изобразил на лице суровую непреклонность. Всем своим видом давая понять, что больше не пойду у дядь Васи на поводу. Как врач скорой помощи решит, так и будет.

— Ничего страшного не вижу, — спустя несколько минут, прощупав, простукав, осмотрев Василий Дмитриевича со всех сторон, объявила врач. — Курите?

— А как же, — радостно признался Митрич.

— И пьёте, наверное? — улыбнулась врач.

— Не без этого, — кивнул дядь Вася. — Но только по праздникам!

— День взятия Бастилии не отмечаете, надеюсь? — пошутила женщина.

Я изумлённо на неё уставился, мелькнула мысль: а не попаданка ли она? Или это простая случайность? Мало ли больных уверяют докторов, что употребляют исключительно по праздникам, в то время как в календаре при желании красную дату можно обнаружить практически каждый день.

— Никак нет! — отрапортовал Митрич. — Исключительно на День Победы!

— Ну да, ну да, — не поверила врач. — Я вам тут капельки выпишу… и, пожалуй, таблеточки… И вот ещё что… Вы кем трудитесь, товарищ…

— Беспалов, — подсказала молчавшая до этого Зинаида. — Василий Дмитриевич.

— Очень хорошо, Василий Дмитриевич, — доктор что-то черкнула в своей тетрадке, дядь Вася напрягся ещё сильнее после вопроса и дальнейших действий районной медицины. — Так кем, говорите, трудитесь?

— А я и не говорил! — вызывающе вздёрнув подбородок, заявил Митрич.

— Ах ты, параз… Ты чего орёшь? — цыкнула Степанида, зыркнув на дядь Васю, покосилась на докторшу. — Передовик он, доктор. Ветеран. Знатный работник, уважаемый на весь район. И награды имеет, — баба Стеша сдала старинного заклятого друга с потрохами.

— Вот и прекрасно, — врач устало улыбнулась, сообразив, что от собравшихся не добьётся более точного ответа. — Настоятельно рекомендую пройти диспансеризацию. Не помешает. С давлением не шутят. И курить вам надо бросать, товарищ Василий Дмитриевич. И пить.

— А жить? — вскинулся Беспалов старший.

— Жить бросать не рекомендую, — покачала головой доктор. — У вас, можно сказать, всё ещё впереди.

— А если… — с надеждой начал Митрич.

— А если не пройдёте, нажалуюсь председателю, что вы мешаете медработникам свои обязанности выполнять, — сурово прервала Зинаида Михайловна, скрестив руки на пышной груди. — И попрошу отстранить от занимаемой должности до тех пор, пока диспансеризацию не пройдёшь! — махом уничтожила все возражения, которые крутились у Митрича на языке. — Я прослежу, Валерия Павловна, — заверила фельдшерица. — Не беспокойтесь.

Василий Дмитриевич понурился, как-то весь даже скукожился, что ли.

— Сурово тут у вас, — с лёгкой улыбкой в голосе, произнесла врач. — Молодой человек, я тут расписала, что принимать… И в самое ближайшее время — диспансеризация. Обязательно. Вы уж проследите за своим отцом, — посоветовала Валерия Павловна, вручая мне бумажки, исписанные неразборчивым докторским почерком.

Надо признать, я растерялся. Никогда не знал, что такое быть сыном. Да и не называл меня так никто, как-то не срослось. То ли вид у меня в той жизни не располагал к сантиментам, то ли вёл я себя как-то сразу по-взрослому. Но даже старый прапорщик, игнорируя субординацию, всех бойцов и даже молодых офицеров называл «сынками». Сначала это их неимоверно злило, они поправляли Петровича. Некоторые ругались и даже жаловались. Потом смирялись и принимали всё как есть.

И только меня Петрович с первого дня называл исключительно по имени-отчеству, иногда коротко «Саныч», и никогда «сынок». Надо же, только сейчас это осознал.

— Да, доктор, я всё понял. Обязательно прослежу, — кивнул я, принимая бумажки.

— Вот и хорошо, — Валерия Павловна повернулась к Митричу, который за это время успел не только сесть в кровати, но и ноги на пол спустить, и активно нашаривал обувь. — Выздоравливайте, Василий Дмитриевич.

— Не болен я, — буркнул дядь Вася, нашарив, наконец, обувь, которую хозяйственная Степанида Михайловна убрала под кровать. — Доктор! Вы куда? — выкрикнул Митрич в спину Валерии Павловне.

— В районную больницу, — удивлённо ответила Валерия Павловна, оборачиваясь к пациенту.

— Вот и хорошо, я с вами! — обрадовался Митрич, оглядываясь в поисках пиджака.

— Зачем это? — опешила врач.

— Так, жена у меня там… в машине вашей… а вы тут… — растерялся дядь Вася и ещё больше заторопился.

— Больной, — строго окликнула доктор. — С вашей женой всё в порядке, за ней приглядывает специалист. И внук ваш, — смягчившись, добавила пожилая, дама. — Не волнуйтесь. А в больницу мы вас не возьмём, и не надейтесь. И внука здесь оставим. Старший сын может поехать, — кинув на меня взгляд, вдруг предложила врач.

В комнате наступила та самая неловкая тишина, когда все неожиданно замолкают, едва входит человек, про которого только что говорили.

Василий Дмитриевич мялся, не решаясь признаться, что я не его сын. Степанида Михайловна тревожно переводила взгляд с меня на Митрича, потом на Зинаиду. Зиночка и вовсе растерянно смотрела на меня, не зная, что сказать. Валерия Павловна нахмурилась, не понимая, что происходит.

— Я поеду. Сейчас, только документы возьму, — неожиданно для себя самого объявил я. — Степанида Михайловна, присмотрите за… племянником Серёжей? — попросил, сделав круглые глаза, изо всех сил намекая на поддержку.

— Так присмотрю, отчего ж не присмотреть, — мелко-мелко закивала баба Стеша.

— А…

— И за тобой присмотрю, покуда Мария в больничке от тебя отдыхает, — сурово оборвала Митрича моя соседка и погрозила для внушительности сухоньким кулаком.

— Ну вот и славно, — улыбнулась Валерия Павловна. — Поторопитесь, молодой человек… — доктор вопросительно изогнула бровь.

— Егор, — представился я.

— Учитель наш, — с гордостью выдал Василий Дмитриевич.

Доктор понимающе кивнула, развернулась и пошла к выходу. Я торопливо схватил пиджак, проверил наличие в карманах паспорта.

— Степанида Михайловна, дверь закроете? — сунул в руке соседке ключ. — А ключ… Да вон хоть под крыльцо суньте.

— Хорошо, Егорушка, ступай, — громко ответила баба Стеша и тут же метнулась ко мне и зашептала. — Зинаида Серёжку-то предупредит, не бойся. И Маше скажет. А завтра уж Митрич с внуком нагрянут, вещи там привезут… И правильно это, что ты поедешь! Митрич, он что? Только работать и горазд, ещё языком чесать! А как по важным местам чего добиваться, как воды в рот наберёт и бу-бу-бу… Толку с него в больничке не будет. Ты уж обустрой её там, Марию-то Фёдоровну, Егор Александрыч, чтобы, значит, всё по-людски, — попросила Степанида и неожиданно всхлипнула.

— Да всё хорошо будет, — растерялся я, неловко похлопал соседку по плечу, оглянулся на угрюмого Митрича. — Не переживайте, Василий Дмитриевич, я за всем прослежу, — заверил угрюмого Беспалого. — А вы отдыхайте!

Возле машины меня встретил такой же хмурый Серёжа Беспалов.

— Деда… — начал было пацан, но дед сурово зыркнул, и мальчишка замолчал, только кинул на меня и на Валерию Павловну недовольный взгляд.

— Ну и зачем вы встали? Могли бы и у сына переночевать, — укоризненно покачала головой доктор. — Василий Дмитриевич, плачет по вам больничная койка, ох, как плачет.

— Ничего, больше поплачет, меньше поссыт, — выдал Митрич, тут же смутился, виновато потупился. — Прощенья просим, доктор. Виноват.

— Ничего-ничего, — сдерживая смех, ответила врач и забралась в кабину.

Я нырнул в салон скорой, двери за мно

й тут же захлопнулись, и мы отчалили.

Глава 25

— Добрый вечер, — поздоровался я с молоденькой девчонкой в белом халате.

Девочка сурово мне кивнула и тут же переключила внимание на Марию Фёдоровну.

— Как она? — поинтересовался я, усаживаясь на свободную боковую сидушку, молодая докторша сидела на второй, контролируя состояние больной. Во всяком случае, со стороны это выглядело именно так.

Невысокая девчонка в белом халате со строгим симпатичным лицом деятельно изображала врача. Щупала лоб пациентке, поправляла то капельницу, то простынку, которой прикрыли Марию Фёдоровну, то щупала пульс. Похоже, девушка только-только стала доктором, попала на скорую помощь, вот и не знает, куда себя девать в такой ситуации, чтобы выглядеть опытной и солидной медицинской дамой. Я старательно спрятал улыбку: сам недалеко ушёл, тоже вчера со студенческой скамьи. В этой второй своей жизни.

Старый добрый «рафик», в данном случае практически новый, нещадно дребезжал, подпрыгивая на каждой кочке. Самый народный из всех народных советских автомобилей. Первая медицинская машина, в которой пациенту могли даже помощь оказать, а не просто оперативно довезти в приёмный покой.

Я огляделся. Всё как раньше, только чуть поновее. Если верно помню, девятьсот семьдесят седьмой «рафик» только с середины шестидесятых стал на службу медицине. До этого, если верить телевизионной передаче, которую смотрел однажды, больных из дома в больничку увозили на переделанных под врачебные нужды грузовичках-полуторках.

Или перевозили на легковушках типа «Победы». После войны их переделали под скорую помощь. Больного заносили на носилках через багажник, а врач мог только сочувствовать и молиться, чтобы довести пациента живым и относительно здоровым до больницы. «Победа» шла мягче, чем грузовик, но помочь человеку доктор при всём желании не сумел бы. Места для оборудования в салоне просто-напросто не хватало.

В конце пятидесятых для медицинских нужд приспособили «Волгу»-универсал. С погрузкой пациентов стало легче, да только врачебное оборудование по-прежнему в кузов не помещалось.

Так что «рафику», на котором мы сейчас неслись в районную больничку, от силы года два-три, точно не помню, когда они стали на поток в дружественной советской республике Латвии. Кажется, именно Рижская автобусная фабрика в начале шестидесятых запустила в производство первые советские десятиместные микроавтобусы. Под шумок, что называется, начали выпускать и модифицированные машины скорой помощи с необходимым медицинским оборудованием.

Скорая от обычного «рафика» отличалась разве что окнами, закрашенными белым цветом, красно-белой спецраскраской и спецсигналом на крыше автомобиля. Ну и внутри, понятное дело, не десять мест, а всего три для врача с санитаром и родственника, которому разрешали сопровождать больного в больничку. Салон разгорожен на две части: кабина с водителем и дополнительным пассажирским местом, ну и кузов с оборудованием, где тряслись мы втроём.

Мария Фёдоровна лежала на носилках, которые размещались на железном каркасе. Над моей головой висели ещё одни носилки. В передаче рассказывали, что вроде как в «рафике» можно было транспортировать двоих пострадавших. Но сейчас я в этом очень сильно засомневался: к чему цеплять носилки с человеком? Под крышей автомобиля для перевозки ещё одного пациента не наблюдалось никаких приспособ, кроме одинокой петли. За неё при желании можно ухватиться, но точно не подвесить переноску с больным.

— Как она? — негромко поинтересовался я, сообразив, что юная докторша вряд ли станет сама поддерживать разговор.

— Состояние стабильное, — строго ответила практикантка или помощница, я так и не припомнил, как её представила пожилая доктор Валерия Павловна.

Девчонка продолжала соответствовать своему высокому званию советского врача выездной бригады скорой помощи. Наверное, впервые на выезде, вот и волнуется.

— Давно на скорой работаете? — поинтересовался у спутницы.

Девчонка вспыхнула, на симпатичном личике отразились все сомнения и колебания, но через пару секунд головка, украшенная белой медицинской шапочкой, гордо поднялась, и обладательница курносого носика и карих глаз уклончиво ответила:

— Не очень.

— Студентка? — продолжил я допытываться.

Ну а что, состояние больной стабильное, сама призналась, значит, можно немного отвлечь молодого специалиста от нервного стресса, в котором девчушка пребывала. Уверен, будь всё не так радужно, Валерия Павловна, как более опытный врач, сейчас находилась бы вместе с нами в салоне, а не в кабине с водителем.

— Практикантка, — нехотя призналась девчушка и в очередной раз поправила простынку на пациентке.

— Что с ней? — уточнил я, сообразив, бледная до синевы Беспалова всю дорогу лежит неподвижно, тихонько дышит, но не шевелиться.

— Спит, — лаконично ответила девушка, но потом смягчилась и пояснила. — Валерия Павловна сделала ей укол, состояние стабилизировалось, пациентка уснула.

— Инфаркт?

Мария Фёдорова вдруг застонала, заворочалась, попыталась подняться.

— Лежите! Вам нельзя шевелиться, — заволновалась студентка-практикантка, пытаясь удержать на месте ожившую пациентку.

Женщина снова негромко застонала, не открывая глаз. Девушка-доктор неуклюже приподнялась, с трудом удерживая равновесие, чтобы поправить то ли сбившую простынку, то ли иглу капельницы. В этот самый момент «рафик» неожиданно дёрнулся вправо, видимо, водитель объезжал дорожную выбоину, но при этом попал в какую-то другую ямку. Машина подпрыгнула, и перепуганная практикантка едва не рухнула на пациентку.

Я успел сориентироваться, наклонился вперёд и подхватил девчонку за плечи. В такой нелепой позе нас и застала Валерия Павловна. Перегородка, отделяющая салон от кабины, внезапно раскрылась, и строгий женский голос удивлённо поинтересовался:

— Екатерина Андреевна, что тут у вас происходит?

— Простите… — пропищала растерявшаяся вконец девочка-медик, заливаясь пунцовым румянцем. — Машина дёрнулась… больная… вот… она… — практикантка отпрянула назад, плюхнулась на сиденье, при этом чем-то ударилась, судя по прикушенной от боли губе.

— Катерина Андреевна, — голос Валерии Павловны внезапно стал жёстким. — Прекратите мямлить, доложите нормально.

— Простите, Валерия Павловна, — к моему удивлению, девушка моментально взяла себя в руки и отрапортовала. — Пациентка Беспалова частично пришла в себя, я хотела проверить иглу, машина дёрнулась, товарищ помог не упасть.

— На пациентку? — сурово уточнила пожилая докторша.

— Д-да… — смущённо пролепетала девушка.

— Катерина Андреевна, — в голосе врача послышался упрек.

— П-простите, Валерия Павловна, я… — распереживалась девчонка.

— Больше не буду? — хмыкнула доктор.

Возникла неловкая пауза, мы переглянулись с практиканткой, но молодая специалистка тут же отвела взгляд, суетливо начала поправлять простынку на Марии Фёдоровне, которая так и не открыла глаза.

— Катерина, оставьте в покое простынь. Доложите о состоянии пациента.

— Состояние стабильное, — заученно отрапортовала Катя.

— Что произошло? — продолжила допытываться Валерия Павловна.

— Пациента ненадолго пришла в себя, попыталась подняться…

— Подняться? — удивилась доктор.

— Начала дёргаться, — пояснила Катерина. — Я попробовала удержать пациентку на месте, чтобы она не навредила себе, но машина дёрнулась…

— И ты едва не упала… — закончила Валерия Павловна. — Пульс?

— В норме, — отрапортовала Катерина.

Я перевёл недоумённый взгляд с Катерины на пожилую докторшу: странный разговор, одно и то же по второму кругу. Или я чего-то не понимаю, или это такой способ привести юное создание в себя. Покосился на Катю. И только тут заметил, что юная медичка уже пришла в себя и возится с пациенткой: проверяет пульс, прилаживает аппарат для давления.

— Что с ней, доктор? — позволил себе задать вопрос.

— Гипертонический криз, — помолчав, ответила Валерия Павловна. — Не волнуйтесь, всё с вашей мамой будет в порядке, — заверила меня доктор.

Я снова завис, не зная, говорить, или не говорить правду о нашей родственной связи? Точнее, про отсутствие этой самой связи. Решил, не стоит, мало ли что. Едем вечером, Марию Фёдоровну в любом случае оставят в больничке. Скажу, что не родственник, меня на ночь даже на кушетке в коридоре не оставят. Буду молчать, тем более обещал Митричу устроить его жену и проследить, чтобы всё было хорошо.

Прикинул, сколько у меня денег в кармане. По всему выходило, если вдруг понадобятся, должно хватить и на благодарность, и на еду, и на обратную дорогу в село. Хотя, честно говоря, не представлял, сколько стоит билет на рейсовый автобус в Жеребцово, особенно если вспомнить тот факт, что добирались мы тогда с Митричем на вертолёте.

В голове мелькнула какая-то странная мысль, но я не успел понять, что именно меня смущало всю дорогу. И только когда Валерия Павловна заговорила, сообразил: время в пути.

— Не волнуйтесь, молодой человек, скоро приедем. Всё с вашей мамой будет хорошо, — повторила доктор и закрыла окошко.

Не понял, в каком смысле скоро? В село, значит, на вертолёте, а в больничку на скорой помощи? Логичней было бы доставить пациенту на медицинском борте. Во всяком случае, быстрее.

Тут до меня дошло, что машина тоже пришла как-то уж слишком быстро. С другой стороны, райцентр, видимо, недалеко, значит, вертолёт именно поэтому и не понадобился.

— Катерина, — негромко позвал я.

— Слушаю вас? — девушка оторвалась от наблюдения за Беспаловой и посмотрела на меня.

— А куда мы едем?

— В больницу, — Катя удивлённо приподняла брови, склонила голову к плечу и с сомнением на меня посмотрела. В глазах молодого специалиста явно прочиталась мысль: а здоров ли сопровождающий? Психически.

— Это я понимаю, — заверил я. — А в какую?

— В городскую, — в карих глазах мелькнуло лёгкое подозрение. Катерина едва сдержалась, чтобы не посмотреть в сторону закрытого окошка, за которым находились водитель и Валерия Павловна.

— То есть мы едем не в районный центр? — уточнил я.

— Зачем? — изумилась девушка. — Наша бригада к району никакого отношения не имеет. Да и город совсем рядом, километров двадцать, — пожала плечами Катерина Андреевна и переключила своё внимание на пациентку.

— Не понял, — пробормотал я. — Какой город?

— С вами всё в порядке, молодой человек? — подражая Валерии Павловне, но с тревогой в голосе поинтересовалась девчонка.

— Абсолютно, — заверил я. — Так в какой город едем? — старательно улыбнувшись самой искренней улыбкой, повторил я свой вопрос.

— Так в Новосибирск же, — растерянно ответила Катя. — С вами точно всё в порядке, товарищ Беспалов? — проявила заботу юная докторша. — Вы не волнуйтесь, с вашей мамой всё будет хорошо, — принялась заверять меня, видимо, решив, что из-за переживаний я несколько потерял связь с реальностью. — Валерия Павловна очень опытный доктор! Она и не таких на ноги ставила!

— Уверен на все сто процентов, — заверил я и замолчал, прикрыв глаза.

Какое-то время Катерина за мной наблюдала, я это видел сквозь неплотно прикрытые веки, затем снова переключилась на Марию Фёдоровну.

Я же недоумевал: на кой-чёрт мы с Митричем летели в село на вертолёте, если оно настолько недалеко? Чтобы коробки довести? Помнится, затарился Василий Дмитриевич тогда знатно, и коробки, и мешки, а ещё фельдшерица. Вроде даже на машине дядь Вася примчался нового учителя встречать. Почему мы на ней-то не поехали? Ладно, вернусь, выясню этот непонятный момент.

— Молодой человек, почти приехали, — негромко произнесла Катерина.

— Егор, — открывая глаза, ответил я. — Меня зовут Егор Александрович. Можно просто Егор.

Фамилию я решил не называть, чтобы избежать расспросов, так сказать.

— Екатерина Андреевна Дубцова, — солидно так представилась девушка.

Но не добавила, что к ней можно обращаться просто по имени. Ну да ладно. Нам с ней детей не крестить, в партию вместе не вступать, надеюсь, если и увидимся когда, то по другому случаю, более приятному.

Скорая помощь, наконец, остановилась, окошко между кабиной и салоном снова открылось, и Валерия Павловна строго велела:

— Молодой человек, понадобится ваша помощь.

— Что нужно делать? — уточнил я.

— Вместе с Володей транспортировать вашу матушку в приёмный покой.

— Без проблем, — ответил я, открывая дверцу автомобиля и выбираясь на улицу.

Это действительно оказался не райцентр, а городское отделение, судя по табличке, которую я разглядел на фасаде здания. Катерина не пошутила, когда сказала, что Новосибирск совсем рядом. Тем лучше, не придётся долго добираться обратно.

Крепкий молчаливый водитель распахнул дверцы скорой помощи, Екатерина Андреевна выбралась наружу и побежала в приёмный покой. Я с недоумением смотрел ей вслед: что за странное бегство?

— Сейчас Катерина привезёт носилки, переложим вашу матушку на них и скоренько повезём, — пояснила Валерия Павловна, неслышно появляясь рядом.

Я нахмурился, не понимая, почему нельзя вытащить Марию Фёдоровну на той лежанке, на которой привезли, раскрыть ножки с колёсиками и докатить до приёмной палаты. Примерно через полминуты до меня дошло: старые носилки не предназначены для перекатывания.

По асфальту задребезжали колёса. Я оглянулся, увидел Катерину, толкающую громоздкие носилки, торопливо зашагал к девушке. Перехватил у неё управление, заработал короткий благодарный взгляд и скоренько докатил платформу к автомобилю.

— Осторожно! — приказала Валерия Павловна, которая руководила отработанным процессом.

Водитель Володя забрался в салон, ухватился за верхнюю пару ручек, я взялся за нижние, и мы вдвоём аккуратно вынесли Марию Фёдоровну из скорой помощи и переложили на каталку.

— Спасибо, — поблагодарил я молчаливого водителя.

Мужчина кивнул и потерял ко мне всякий интерес.

— Катерина Андреевна, куда везти? Командуйте, — попросил я, поздно сообразив, что в бригаде старшая Валерия Павловна.

Девушка кинула на наставницу растерянный взгляд, поймала короткую улыбку одобрения, кивнула и махнула рукой в сторону здания:

— Пойдемте, Егор… Александрович, — позвала Катерина, чуть запнувшись на моём отчестве.

— Шустрее, молодой человек, шустрее, время не терпит, — поторопила Валерия Павловна, и мы втроём заторопились к больнице. Точнее, вчетвером, если считать Марию Фёдоровну на носилках.

В приёмном покое меня как-то быстренько оттеснили в сторону, началась медицинская суета. Беспалову забрали, оставив меня дожидаться в коридоре. Валерия Павловна и Катерина исчезли, чтобы появиться спустя непродолжительное время. Пожилая докторша снова заверила меня, что с мамой всё будет в порядке, потрепала по плечу, и тут же забыла обо мне, двинувшись на выход. Катерина строго улыбнулась, попрощалась и заторопилась за наставницей. Я остался один, если не считать больных и покалеченных. Чёрт его знает, к кому обращаться и у кого уточнять, куда увезли Марию Фёдоровну.

Оглядевшись по сторонам, решил, что нужно отыскать регистратуру или поймать дежурного врача. В любом случае, кто-то же должен быть в курсе поступления нового пациента. Решительно двинулся по коридору, постучал в первую попавшуюся дверь без таблички, распахнул створку и нарвался на недовольное:

— Покиньте помещение! Вас позовут!

— Здравствуйте, скажите, пожалуйста… — вежливо начал я, но договорить мне не позволили.

— Что непонятного я сказала? Покиньте помещение! Это женская палата! Как вам не стыдно! — рявкнули в ответ.

Дама в белом халате недовольно оглянулась на меня, сурово поджав губы. Рыжие тугие кудельки возмущённо затряслись на женской голове, увенчанные белой медицинской шапочкой как короной. Да и сама доктор чем-то отдалённо напоминала императрицу Елизавету.

— Извините, — покаялся я, совершено не испытывая раскаянья, быстренько оглядел палату, не заметил Марию Фёдоровну и прикрыл двери.

Судя по всему, это и есть дежурная докторша. И что теперь? Ждать, когда освободиться и устроить допрос с пристрастием?

Додумать я не успел.

— Егор? — удивлённо окликнули меня. — Ты чего здесь делаешь, Зверь Горыныч? — радостно пробасили позади. — А я смотрю: ты — не ты? А это ты!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Учитель. Назад в СССР

Оглавление

Начало

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Nota bene